Annotation


Ника едва выжила после нападения и осталась в кромешной темноте, лишившись зрения. Но судьба приготовила и другой сюрприз – внезапно объявившуюся бабушку, живущую у моря, на вилле Медузы. Теперь Нике придется пройти по лабиринту, полному интриг и зависти. Найдет ли она свою путеводную нить?





* * *



Татьяна Корсакова





* * *





Татьяна Корсакова

Лабиринт Медузы





Это лето пахло яблоками, сочными краснобокими яблоками, что росли в бабушкином саду. А еще дымом. Горели торфяники. Далеко в лесу, километрах в двадцати от их городка, но запах гари не давал Нике покоя, сводил с ума. Спасали яблоки. Бабушка раскладывала их по всему дому, а большую плетеную корзину, наполненную плодами до самого верха, ставила на прикроватную тумбочку в комнате Ники. Их тонкий аромат помогал, позволял заснуть.

Впрочем, причиной Никиной бессонницы был совсем не дым, но винить далекий пожар во всех своих горестях проще всего. Не то чтобы Нике хотелось кого-то винить, но так уж получалось… Так уж вышло, что в жизни ее остались только бабушка, аромат яблок и музыка. Гитара, самая обыкновенная, купленная в музыкальном магазине два года назад, тоже верным стражем стояла в изголовье Никиной кровати. И тонкий голос струн успокаивал, уговаривал, если не смириться с прошлым, то хотя бы не бояться будущего.

Этим летом музыкой Ника занималась подолгу, куда дольше и прилежнее, чем раньше. Подружка Динка сказала бы, что это сублимация, но Динка осталась в прошлой жизни, а в нынешнюю пробивался лишь ее неестественно бодрый голос. Пробивался все реже и реже. Почти так же редко, как вот это бархатное, с капризными интонациями сопрано.

– …А я сказала, что она поедет! Ты, наверное, забыла, что Доминика моя дочь!

Мама… Целый год о ней не было ни слуху ни духу, с того самого дня, как она оставила Нику на пороге бабушкиного дома. А теперь вот приехала…

Ника отложила гитару, взяла из корзины яблоко. Ногти вспороли тонкую кожицу, и по пальцам потек яблочный сок. А дымом запахло просто невыносимо.

– Я не забыла. – Бабушка говорила тихо, наверное, все еще надеялась, что Ника не услышит. – А вот ты, похоже, забыла, что у тебя есть дочь.

Бабушка ничего не понимает. Мама не забыла. Мама просто не считает Нику своей дочерью. Обузой, уродиной, неблагодарной негодяйкой – да кем угодно, только не дочерью! Так уж у них повелось. В какой-то мере этот год стал не только самым страшным, но и самым спокойным в Никиной жизни. Пока мама вдруг не вспомнила о ее существовании…

– Умоляю, перестань! Ты же знаешь о моих обстоятельствах! – В бархатном сопрано появились нотки раздражения. Так всегда и бывало: сначала раздражение, потом злость и упреки. Ника привыкла. И к маминым «обстоятельствам», которые менялись едва ли не ежегодно, тоже привыкла. А стоило только начать отвыкать, как все вернулось на круги своя. – Поверь, это в ее же интересах! Ты даже представить не можешь, что это за люди! Там такая семья, мама! Это приглашение – реальный шанс выбраться из дерьма.

– Для нее или для тебя? – Бабушка говорила шепотом, хоть и понимала, что Ника все прекрасно слышит.

– Для нас обеих! Доминика! Доминика!!! Я знаю, ты где-то здесь! Выходи, нам нужно поговорить!

Доминика… Мама всегда называла ее полным именем, вот этим вычурным, нездешним, пахнущим морской солью и ветром.

Хотя бы имя у тебя будет красивым! Вот так она говорила. Хотя бы имя, если уж с остальным так не повезло.

Нике и в самом деле не повезло родиться не похожей на маму. Потому что мама была настоящей красавицей. Такие улыбаются вам с обложек глянцевых журналов, таких водят в дорогие рестораны, таким покупают виллы, меха и бриллианты. В мамином прошлом случился один глянцевый журнал и одно колечко с бриллиантом, а вот с остальными атрибутами красивой жизни как-то не сложилось. Наверное, из-за Ники. Конечно, из-за Ники! Потому что невозможно устроить личную жизнь, когда на руках у тебя такой ребенок. Слово «такой» мама произносила со значением и тут же добавляла про то единственное, чем Нике-Доминике можно было гордиться. Хотя бы имя… Потому что, когда ни рожи ни кожи, позитив нужно искать хоть в чем-нибудь.

Когда кожа бледная до такой степени, что сквозь нее просвечивают вены. Когда белый, словно седой волос вьется мелким бесом, и расчесать его нет никакой возможности, когда брови и ресницы уныло-белесые, когда тело по-мальчишески нескладное, а характер невыносимый, что остается бедной прекрасной маме? Маме остается терпеть и мучиться. Мучиться и терпеть! И это ведь вполне ожидаемо, что терпение ее лопнуло. Она и без того положила на Нику семнадцать лет своей жизни.

– Доминика! Иди сюда, детка!

Детка… А вот это что-то новенькое. Детка – это из какой-то другой, далекой от Ники жизни. Такой же далекой, как мама.

– Доминика! У меня для тебя есть прекрасная новость!

Прекрасные новости от мамы обычно пахли так же горько, как дым горящего торфяника. Прекрасные новости обычно касались нового маминого кавалера, который – теперь уж наверняка! – станет ее законным супругом. Прекрасных новостей Ника боялась так же сильно, как и собственных ночных кошмаров. И точно так же, как от кошмаров, не могла от них спрятаться.

Яблоко упало на пол, закатилось под кровать и там затаилось. Вот бы и Нике так же. Затаиться, спрятаться и от мамы с ее прекрасными новостями, и от самой жизни. Но не выйдет. Бабушка не удержит оборону, у бабушки слабое сердце и мягкий характер. Бабушка так же не похожа на свою дочь, как Ника не похожа на свою мать. Так уж вышло.

Солнце нагрело половицы, и босым ногам было тепло. По бабушкиному дому можно было ходить босиком и оставлять везде яблоки. Это был хороший дом. И даже о высокие пороги Ника не спотыкалась. И даже не расшибалась об углы. Дом принимал ее такой, какой она была, не предъявлял претензий и не выставлял счетов.

– Ника… – Стоило ей только переступить порог, как руки успокаивающе коснулась теплая, чуть-чуть шершавая бабушкина ладонь. – Тебе не надо было…

– Надо было! Здравствуй, Доминика! – Нику окутало удушающе сладкое облако маминых духов. Пожалуй, дым горящих торфяников – это не так уж и плохо. – Отлично выглядишь, детка!

Обычно мама ей никогда не врала, всегда называла вещи своими именами, даже тогда, когда Ника была еще нормальной. Относительно нормальной.

– Ты тоже. Наверное. – Воздуха в плотном коконе маминых духов почти не было, и Ника отступила на шаг, чтобы не умереть от удушья.

– Я смотрю, твое чувство юмора осталось при тебе. – Теперь мамин голос доносился откуда-то слева, скорее всего, от окна. – Это хорошо. Может быть, у тебя даже получится ей понравиться.

– Кому? – Не нужно было спрашивать. Тогда, год назад, Ника твердо решила, что никогда больше не попросит маму ни о чем. Не попросит и не станет задавать ненужных вопросов.

– Твоей бабке.

– Моя бабушка меня любит безо всяких «если». – Хотелось добавить «в отличие от тебя, мама», но Ника не стала. Те времена, когда мамины слова ранили и причиняли боль, прошли. Ей очень хотелось думать, что навсегда. И бабушка тут же успокаивающе сжала ее руку, а в ноги ткнулся лбом кот Мурзик, затарахтел как трактор.

– Я о другой твоей бабке! – В мамином голосе звенело удивление пополам с триумфом. Странное такое сочетание. Такое же странное, как и само это заявление. В Никиной жизни никогда не было никакой другой бабушки. Да что там! В Никиной жизни никогда не было отца! Нет, теоретически, где-то влачил жалкое существование мерзавец, который не оправдал маминых ожиданий да еще и заделал ей такую некрасивую, такую несовершенную дочь, но даже имя его было предано забвению. А теперь вот бабка…

– Как вы живете в одном доме с этой блохастой мерзостью? – Зацокали по полу острые каблучки – десять сантиметров и ни миллиметром меньше! – мамин голос сделался глуше. – Еще не хватало подцепить от него какую-нибудь заразу.

– Так ты не задерживайся. – Ника улыбалась. Ей очень хотелось думать, что достаточно вежливо. – И шерсть у него такая… – Она присела, провела ладонью по пушистой, выгнутой дугой спине. – Прилипчивая. Потом придется очень долго ее отчищать.

– Узнаю свою дорогую деточку. – Мама едва сдерживала раздражение. Но сдерживала, и это было особенно странно. – Удивительно приветливый и солнечный ребенок! Кстати, не стоит убирать волосы в пучок. Это не добавляет тебе ни красоты, ни изящества. Нужно как-нибудь заняться твоим внешним видом.

– Наталья. – Бабушка хотела сказать строго, но получилось все равно жалко. Поздно учить такту такую, как мама. С мамой вообще все поздно. Безнадежно поздно… – Ника очень красивая девушка.

– Ах, перестань! – Царапнули пол ножки старого венского стула, на который грациозно – непременно грациозно! – присела мама. – Доминика не должна питать иллюзий насчет своей внешности. Чтобы потом не было мучительно больно. Обыкновенная и заурядная. А вот ее родня по отцовской линии… – И снова недоверчивое удивление, словно бы мама сама не до конца верит тому, о чем говорит. – Кто бы мог подумать… Знать бы заранее… – Она разговаривала сама с собой и, похоже, себя за что-то корила. – И ведь ни словом не обмолвился, из какой он семьи. Теперь я понимаю, в кого ты такая скрытная.

– В кого? – Ника взяла Мурзика на руки, прижала к животу пушистое, тарахтящее тело, пытаясь успокоиться.

– В своего папеньку. Он же мне ничего о себе не рассказывал. Я же думала, обыкновенный влюбленный аспирантик-нищеброд. Переспала с ним, считай, из жалости. Так он на меня смотрел, такими щенячьими глазами…

Мама и альтруизм! И снова что-то новенькое. Секс из жалости, а не из корыстных побуждений – это так на нее не похоже! До недавних пор Ника думала, что мама совершила лишь один необдуманный поступок – сохранила жизнь нежеланному ребенку, а тут новое откровение.

– А ведь он хотел на мне жениться! Представляете? – Мама вспорхнула со стула и теперь мерила шагами комнату. Десять шагов туда, десять обратно. – Идиот! Не мог сказать прямо, кто он и чей сыночек! Решил поиграть в принца и нищую. Вот и доигрался!

Мама говорила, говорила, и из ее монолога Ника сделала только один вывод: у нее все-таки есть отец, и он из какой-то необыкновенной семьи. Интересное кино! Жаль только, Ника не сможет его посмотреть.

– А ведь все могло бы сложиться совсем иначе! Я бы сейчас жила, как у бога за пазухой! У меня было бы все, что душа пожелает! – Мама замерла напротив Ники. Захотелось сделать шаг назад, но Ника не двинулась с места.

– Он жив? – спросила, сжимая и разжимая онемевшие вдруг пальцы.

– Кто?.. – Мама думала о своем. Мама даже не сразу поняла вопрос. – Этот? Твой отец? Нет, погиб семнадцать лет назад. А я еще думала, почему это он, весь такой из себя благородный и возвышенный, не пытается узнать, как мне живется. Про тебя-то он не знал, я не сказала. Я вообще не планировала сохранять эту беременность, но уговорили. Вот ты, мамочка, уговорила! – В бархатном сопрано снова почудилось раздражение, а еще, кажется, удовлетворение. – Что-то у меня там было не так с организмом. Одна беременность – один ребенок, и второго шанса родить не будет. Так сказали врачи. И я поверила. Глупая была, молодая. Сколько ты кровушки моей попила, Доминика! Токсикоз от первого дня беременности до последнего! Лишних пять килограммов, убитые зубы и волосы клочьями! – Мама перечисляла ущерб, который причинила ей Ника, с привычной четкостью и в привычной последовательности. – А бессонные ночи? Ты же выла без умолку! И не ела ничего. И смотрела так… с упреком!

Младенец, который смотрит на свою маму с упреком – вот это, пожалуй, перебор, но перебивать нельзя, будет еще хуже, еще дольше.

– А потом детский сад! Это же кошмар какой-то!

Кошмар. Вот только не для мамы, а для Ники, потому что детский сад был круглосуточный, и домой ее забирали лишь на выходные.

– То тебя били, то ты била! С тобой всегда возникали какие-то проблемы. А школа?

А в школе все шло более или менее нормально. Терпимо оказалось в школе. И училась Ника хорошо. Можно даже сказать, отлично. У нее была подружка Динка и музыкальная школа по классу классической гитары. У нее была почти нормальная жизнь. До тех пор, пока…

– А потом это трагическое происшествие! – Мама вздохнула почти искренне. Вот только Ника знала, жалеет она не ее, а себя. – Ты представляешь, что мне пришлось пережить? Эти разговоры с полицией, эти бесконечные обследования, эти больницы… Даже такой сильной женщине, как я, не дано вынести столько горя.

Невыносимым горем мама называла то, из-за чего Ника оказалась у бабушки. Горе это, оказывается, коснулось только мамы. Кто бы сомневался!

…На Нику напали, когда она возвращалась из музыкальной школы. Была зима и темная, припорошенная первым ноябрьским снегом дорожка у гаражей. Сама виновата. Могла пойти кружным путем, по людной и относительно светлой улице, а поперлась через гаражи, сэкономила целых пятнадцать минут и поставила крест на всей своей будущей жизни. Ее ударили чем-то тяжелым по голове. Последнее, что Ника запомнила, перед тем как провалиться в пустоту, острая боль в затылке и невыносимо яркая вспышка света перед глазами. Тот свет стал последним в Никиной жизни.

Ее нашли поздним вечером два засидевшихся в гаражах мужика. Сначала подумали, что она мертва, потому что весь снег вокруг нее был красный от крови, а потом все-таки решились проверить пульс. Они же вызвали «Скорую» и полицию. А еще позвонили маме. Первой приехала «Скорая», потом полиция. Мама была слишком занята. Да и зачем мама, когда Ника находилась в коме, и никто, даже врачи, не верили, что она выживет? Они не верили, а она жила. Темной коматозной жизнью. Про жизнь эту Нику потом часто расспрашивала подружка Динка. Динке было интересно, что там, за чертой. Вот только Ника не помнила что. Что-то, определенно, было. И это что-то теперь просачивалось в ее кошмары, но мозг защищался, берег Никину хрупкую психику, как умел, подсовывал пестрые картинки несуществующих воспоминаний, а правды не показывал.

Она провела в коме два месяца, а потом глухой безлунной ночью очнулась. Вот только это была не ночь, а яркий солнечный день, просто Ника ничего не видела, а мозг уже принялся ее защищать. Что случилось дальше, Ника помнила смутно. В память врезалось только одно: горькое, как полынь, отчаяние. Ей не быть такой, как прежде. Зрение не вернется. Теперь она не просто уродина, но еще и слепой инвалид, потому что, если тебе проломили череп, а потом бросили умирать за гаражами, не стоит надеяться на легкий исход. И не важно, что с глазами ее полный порядок. С глазами порядок, а вот с мозгом – беда. Кажется, невролог, который ее осматривал, что-то говорил про корковую слепоту, но Ника его не слышала, Ника хотела умереть.

Первую попытку она предприняла там же, в больнице. Темной глухой ночью – теперь вся ее жизнь превратилась в темную ночь – она выдернула из вены иглу от капельницы. Скальпелем, наверное, было бы удобнее, но теперь она могла лишь действовать на ощупь. Иглу в вене она чувствовала, а скальпель пришлось бы искать…

С иглой ничего не вышло, как Ника ни старалась. Просто к отчаянию добавилась еще и боль в исполосованной руке. А потом кто-то истошно завопил прямо у Ники над ухом, и жизнь ее переместилась из одного кошмара в другой. Другой дурно пах лекарствами, хлоркой, мочой и еще тысячей неподдающихся идентификации запахов. В другом мире Нику лечили уже не от черепно-мозговой травмы и слепоты, а от суицидальных мыслей, отбивали охоту попытаться еще раз. В другой мир мама не приезжала. Для нее, измученной Никиной болезнью, это было слишком. В другой мир приехала бабушка. С бабушкой стало легче. Она не ругала и не уговаривала, она даже не плакала, она просто разговаривала с Никой. Рассказывала о всяких пустяках, навроде проделок кота Мурзика, пересказывала мировые новости, а когда новости заканчивались, просто читала вслух книги. Кому-то из них, а может, и обеим сразу, удалось убедить врачей, что с Никой теперь все будет хорошо. В психическом плане. Про физический они не разговаривали, Ника не хотела. И думать о том, как ей придется жить дальше в кромешной темноте, она тоже не хотела.

После выписки из психиатрической клиники наступил долгий период реабилитации. Реабилитация началась, а школа закончилась. Потому что какая же школа, когда ты вот такая… никакая? Ника пыталась учиться самостоятельно. Как умела, так и пыталась. Вот только шрифт Брайля осваивать отказалась наотрез. Ей казалось, что стоит только выучить все эти выпуклости и впадинки, и все – путь обратно в нормальную жизнь будет для нее закрыт окончательно.

Так уж вышло, что Ника отказалась от Брайля, а мама от Ники. Слишком тяжело, слишком невыносимо. И вообще, это все так неприятно!

У бабушки Нике было хорошо. Насколько такое вообще возможно в ее нынешнем положении. Бабушке не было ни слишком тяжело, ни слишком невыносимо. Бабушка Нику просто любила и раскладывала по всему дому яблоки, чтобы заглушить запах пожарища.

– Собирайся, Доминика! У нас всего пара часов в запасе! – Мама продолжала мерить шагами комнату. – Вечером мы улетаем.

– Куда? – Она не собиралась никуда лететь, но спросить ведь можно?

– Далеко. К морю! Ты хочешь к морю, детка?

Детка никогда не бывала на море, поэтому не знала, хочет или нет. Но любопытно. Чертовски любопытно!

– И что там у моря? – Еще один безобидный вопрос. Ведь за спрос не бьют.

– А у моря – дом! Да что там дом! Я погуглила, там настоящее поместье! Вот как в глянцевых журналах про красивую жизнь.

Мама любила и глянцевые журналы, и красивую жизнь. А Ника любила море. Наверное. Море – это же круто.

– Я ведь ей писала, его маменьке! Давно, еще до этого несчастного случая. Вот как только узнала, кем на самом деле был твой папаша, так и написала. А что?! Я столько лет тянула тебя на своем хребте! Одна, без мужа, без помощи. А тут родственнички богатенькие, с деньгами и поместьями. Я ей написала, рассказала, какая ты лапочка и как сильно похожа на своего отца. А она не ответила. Проигнорировала! Представляешь? Я уже хотела ехать к ней сама, разбираться. Но тут с тобой случилась эта… неприятность. И вообще, где я, а где она, владычица морская?! – Мамин голос сочился ненавистью и ядом. – А потом думаю – да что я в конце концов теряю? Я ведь обязана бороться за твое счастье. И написала снова. И вот ко мне является этот поверенный. Неприятный тип, но сразу видно, что не из простых адвокатишек. Одни только часы стоят столько, сколько нам за всю жизнь не заработать. Является и сообщает, что твоя бабка готова тебя признать. Одумалась, старая ведьма!

Мама рассказывала ей сказки. В детстве никогда не рассказывала, а теперь вот отчего-то решила восполнить пробел. Да только поздно, в сказки Ника больше не верила.

– Там, конечно, не все так просто. – А мама не умолкала, маме нравилась эта сказка про поместье у моря и несметные богатства. – Придется провести генетическую экспертизу, чтобы доказать ваше родство.

– Экспертизу?

– Это чистая формальность. Я знаю, от кого родила свою дочь! Я уверена! Но если они настаивают! – Снова зацокали каблучки – десять сантиметров и ни миллиметром меньше! – хлопнула входная дверь. – Любезный, прошу вас! – Мамин голос теперь звучал взволнованно, словно бы она готовилась сдать самый важный в своей жизни экзамен. – Вот она, моя девочка!

Заскрипели половицы под тяжестью мужских шагов, запахло дорогим парфюмом, а потом кто-то одновременно вежливо и равнодушно сказал:

– Вам нужно открыть рот, Доминика. – И подбородка коснулись крепкие, затянутые в латексные перчатки пальцы. – Всего лишь мазок со слизистой. Это не займет много времени.

Челюсти она сжала так крепко, что заболели зубы. Хрен им, а не генетический материал! Не дождутся!

– Доминика, я прошу вас. – Голос оставался по-прежнему вежливым и равнодушным, а вот пальцы сжимали Никину челюсть все сильнее и сильнее. – Это в ваших же интересах, уверяю вас.

Ей хотелось сказать этому вежливому невидимке все, что она думает о нем, своей маме и неведомой бабке-миллионерше, но для этого нужно было открыть рот, а открывать рот нельзя. Вот так она и стояла, прижимая к животу затаившегося Мурзика и крепко сжав челюсти.

– Дайте мне! – Мама теряла терпение и контроль. – Позвольте, я ей все растолкую!

– Не нужно, я сам. – Невидимка ослабил хватку, склонился над Никой. Теперь его лицо было так близко, что она чувствовала на щеке чужое дыхание. – Доминика, выслушайте меня. – А в голосе появились чувства. Или ей просто так показалось? – Если вам удастся подтвердить свое родство с Димитрисом Адамиди, перед вами откроются совершенно иные горизонты. Семья, в которую вы войдете, особенная. Агата Адамиди, ваша, я надеюсь, бабушка, очень влиятельная женщина, с практически неограниченными возможностями. Вы понимаете, что это для вас значит, Доминика?

Ника не понимала. Пока происходящее казалось ей театром абсурда, а этот незнакомец упорно тянул ее на сцену, обещая главную роль.

– После травмы вы ослепли. – А он не привык церемониться. Или просто ценил свое время? – Как думаете, вас можно вылечить?

– Нет.

– Вы уверены? Сколько специалистов вас осматривали?

Много. Нейрохирурги, реаниматологи, офтальмологи, неврологи и даже психиатры. Много!

– Я понимаю. – Он разговаривал с ней как с равной. Это подкупало. Или не только это? – Но уровень? Вас обследовали и лечили в областной больнице? А представьте, что у вас вдруг появилась возможность проконсультироваться у лучших мировых специалистов. И не только проконсультироваться, а получить самое современное лечение. Возможно, оперативное, с применением новейших нанотехнологий. Представили?

Ника представила. «Нанотехнологии» звучали почти так же, как «волшебство».

– Поверьте, для своей внучки Агата Адамиди сделает все возможное и даже невозможное. – Незнакомец продолжал уговаривать и искушать. – Необходима лишь формальность. Нам нужно доказать ваше кровное родство. Откройте рот, Доминика.

Открыла. А глаза, наоборот, крепко-крепко зажмурила. Он умел убеждать, этот незнакомец. Он ее уже почти убедил. И ее, и бабушку. Маму убеждать не нужно было, мама уже видела себя графиней Адамиди. Или какой у них там титул?

– Вот и все. Благодарю вас, Доминика. – Сжимающие подбородок пальцы разжались. – Результаты экспертизы будут готовы очень скоро, но Агата хочет предоставить вам свой кров уже сейчас.

– А если экспертиза не подтвердит наше родство? – Все-таки мама – свидетель не самый надежный. У мамы всегда было много поклонников.

– Подтвердит. – Незнакомец говорил уверенно. – Вы очень похожи. – Он не сказал, кто на кого похож, а Ника не стала спрашивать. – Но даже если случится невероятное, я уполномочен передать вам, что Агата будет рада оказать вам свое гостеприимство. Благотворительность – это еще одна из отличительных черт рода Адамиди. Сколько вам потребуется времени на сборы? – спросил он без перехода. – У вас есть какие-то неоконченные дела?

Какие могут быть неоконченные дела у человека, жизнь которого остановилась год назад? Ни дел, ни надежды. А впрочем, надежда, возможно, появилась вот прямо сейчас. Если, конечно, все, что говорит этот человек, правда. Если, конечно, это не чей-то жестокий розыгрыш.

– Я знаю, вам хотелось бы конкретики. – Он все про нее понимал. Или просто был такой умный. – И уверяю вас, у меня есть документы, подтверждающие каждое мое слово. Ваша мама, как ваш законный представитель, с ними уже ознакомилась. Вам нечего бояться, Доминика. – А вот сейчас он солгал. Вроде бы не изменилось ничего, а Ника почувствовала ложь. И гарью запахло просто невыносимо сильно. Но лучшие врачи и лучшие клиники… Но надежда, которую, увы, можно купить только за деньги…

Ей нечего было терять. Вот совершенно нечего! И на море она никогда не была…





* * *


– Не переживай, младший! Это всего на пару недель, а потом ломанешься на свой Кавказ! – Отец говорил, не отрывая взгляда от дороги, машину вел лихо и уверенно. Наверное, оттого, что ему редко доводилось дорваться до руля. В Москве его возил личный водитель, потому что статус. А тут, считай, глухая провинция! Тут никому нет дела до статуса, зато тут у отца есть дела. Настолько неотложные, что он сорвался из Москвы сам и сорвал Ивана.

А у Ивана были планы! Он не хотел на море, он хотел в горы. И это только так кажется, что две недели ничего не значат. Значат! Особенно для того, кто из-за травмы почти четыре месяца пропускал тренировки в спортклубе. Чтобы наверстать упущенное, теперь приходилось пахать еще больше. Во всяком случае, Иван так себе все распланировал. Кто ж знал, что в его планы вмешается отец?!

Никогда раньше отец не таскал его за собой ни на отдых, ни уж тем более на деловые встречи. Уважал и его желания, и его планы, а тут вдруг взялся настаивать. И у Ивана язык не повернулся ему отказать, хоть и не хотелось ему ехать в эту глушь. Аж до зубовного скрежета не хотелось! Но всего две недели. Как-нибудь переживет.

– Опять же, море, сын! – Папа все-таки обернулся, посмотрел на Ивана весело и лишь самую малость встревоженно. – Ты когда последний раз был на море, младший?

Давно был. Года четыре назад. А потом все никак не получалось, то учеба, то сборы, то тренировки, то частная английская школа. Вот такая насыщенная жизнь у него была. Почти как у отца.

– Давно. – Отцу не требовался ответ. Отец искал оправдания своему странному решению. Искал и, похоже, уже нашел. – А тут, кстати, тоже есть скалы. Снаряжение свое ты ведь прихватил. Вот и потренируешься пока здесь. Так сказать, на свежем воздухе.

Снаряжение Иван с собой прихватил, потому что перед тем, как собраться в дорогу, погуглил, в какое место везет его отец. Место получалось интересное. Ладно, море – скалы здесь имелись вполне себе приличные. Не придется маяться бездельем целых две недели.

– Точно две недели? – на всякий случай спросил он у отца. – Вдруг управишься раньше?

– Не знаю, младший. – Отец пожал плечами. – Поверь, не от меня этот форс-мажор зависит. Моя бы воля, я бы сейчас отправился на рыбалку денька так на два!

Два денька рыбалки – это был тот предел, который отец мог себе позволить. Иван вообще не помнил, чтобы тот отдыхал больше двух дней подряд. Бизнес и все такое.

Их нынешняя поездка – это тоже бизнес чистой воды. Дружеский визит к давнему деловому партнеру. Про партнера Иван ничего у отца не спрашивал, но из обрывочных разговоров понял, что то ли с партнером, то ли с их совместным бизнесом возникли проблемы, которые требуют личного отцовского присутствия. Ладно, отцовского! А он-то тут каким боком?

– А вот и море! – Отец выключил климат-контроль, открыл окна, впуская в салон жаркий, пахнущий солью и йодом воздух. – Глянь, младший! Настоящее море!

– И рыбалка. – Иван высунул голову в окно, подставил лицо ветру.

– Про рыбалку не скажу.

– Но удочки прихватил.

– Удочки прихватил. Мало ли.

Они с отцом понимали друг друга с полуслова и ладили отлично. А когда случались разногласия, вмешивалась мама. У мамы всегда хорошо получалось сгладить острые углы и примирить противоборствующие стороны. Вот и два дня назад именно она решила их с отцом спор. Успокоила одного, уговорила второго. Одному собрала в дорогу удочки, а второму альпинистское снаряжение. Жаль только, сама не поехала. Работы у мамы было едва ли не больше, чем у отца. Такая уж у них сумасшедшая занятая семейка.

А дорога тем временем вильнула, огибая нависающую над морем скалу. Скала Ивану понравилась, а отцу – нет.

– Даже не думай, – сказал он мрачно. – Я имел в виду совсем другие скалы. И вообще, младший, ты тут поосторожнее.

Вот это «поосторожнее» из его уст было слышать особенно странно. Особенно принимая во внимание тот факт, что это именно отец отвел маленького Ивана в спортшколу. Особенно принимая во внимание тот факт, что скалолазание – далеко не самый безопасный вид спорта.

Ответить Иван не успел, потому что пейзаж, до этого унылый и однообразный, менялся прямо на глазах. Исчезла выгоревшая степь, уступила место цветущему саду. Или парку? Или джунглям? Иван еще не разобрался с классификацией, но перемены ему, определенно, нравились. А дорога тем временем превратилась в утопающую в тени аллею, запетляла между диковинными деревьями и кустами, пока не уперлась в высокие кованые ворота, украшенные гербом с головой горгоны Медузы. Медуза уставилась на Ивана внимательным взглядом, от такого в самом деле впору окаменеть.

– А что ты думал? – Отец пожал плечами. – Вилла «Медуза», необходимо соответствовать.

Остальная часть парка пряталась за трехметровой кирпичной стеной, оснащенной камерами наблюдения. Две из них тут же развернулись, уставились черными зрачками объективов на их машину так же внимательно, как Медуза. Через несколько секунд ворота с тихим жужжанием распахнулись, впуская гостей на территорию.

– Безопасность, – сказал отец задумчиво и прибавил газа.

До дома, огромного трехэтажного особняка, они ехали еще минут пять, и все это время Ивана не покидало ощущение, что в поместье, кроме них с отцом, никого нет. По крайней мере, по пути они не встретили ни единой живой души. Зато у дома их уже ждали. Высокая, тощая дама с гладко зачесанными черными волосами и некрасивым, совершенно невыразительным лицом стояла на крыльце, скрестив на груди руки, и была больше похожа на статую, чем на живого человека.

– Тереза, – сказал отец отчего-то шепотом. – Управляющая и подруга Агаты. – А потом добавил: – Та еще мегера.

Они выбирались из машины, когда мегера Тереза сдвинулась наконец с места и спустилась с крыльца.

– Добрый день, господин Серебряный! – Ее голос был сухим и скрипучим, а взгляд белесых глаз колючим и цепким. Она мельком глянула на Ивана и встала напротив отца.

– Добрый, Тереза Арнольдовна. – Отец церемонно поклонился, и управляющая коротко кивнула в ответ. – Приехал так быстро, как смог. Как она?

– Спасибо, держится. – На лице Терезы не дрогнул ни единый мускул. Робот, а не тетка. – Я распорядилась, чтобы вам подготовили комнаты.

Комнаты – это хорошо. Как бы Иван ни любил отца, но свободы маневров ему все равно хотелось. И отдельной комнаты тоже.

– Следуйте за мной, – сказала Тереза и по-солдатски широким шагом направилась обратно к крыльцу.

Отец глянул на Ивана, чуть виновато пожал плечами. А Иван подумал, какой же должна быть хозяйка этого дома, если у нее вот такая управляющая.

– До ужина у вас есть четыре часа личного времени, – инструктировала на ходу Тереза. – Бассейн, тренажерный зал, пляж, лодки – все в вашем распоряжении. Но к девятнадцати тридцати будьте любезны явиться к ужину.

– Всенепременно, Тереза Арнольдовна, – буркнул отец и подмигнул Ивану.

– И предупредите мальчика, – Тереза остановилась, но так и не обернулась, – чтобы не вздумал без спросу гулять по дому. Агата будет отдыхать. Я не допущу, чтобы ее покой тревожили.

Мальчиком, надо думать, тетка называла восемнадцатилетнего Ивана. Надо же!

– Терпи, – велел отец одними губами и сделал страшное лицо.

В ответ Иван лишь поморщился. Поездка к морю с каждой секундой нравилась ему все меньше и меньше.

А вот комната неожиданно пришлась по вкусу! Как и тот факт, что располагалась она в отдельном крыле, далеко от отцовских апартаментов. Комната была большая и светлая, с панорамным окном и выходом на просторную террасу, с которой открывался вид на море и маячащий вдалеке скалистый остров. Скалистый – вот ключевое слово! И еще Тереза что-то там говорила про лодки. Если есть лодки, значит, на них можно добраться до острова и скал. А если есть скалы, значит, не все потеряно.

Обследовать остров захотелось прямо сейчас, потому что внезапно всю усталость как рукой сняло. Пока можно прошвырнуться к острову налегке, без снаряжения, просто разведать обстановку, а заодно и искупаться. Еще бы неплохо перекусить, но болтаться в поисках провианта по незнакомому, похожему на исторический музей дому не хотелось, поэтому Иван прихватил из стоящей на столе хрустальной вазы яблоко и вышел из комнаты.

К морю вела широкая аллея, но Иван еще с террасы разглядел укромную тропинку, петляющую между зарослями можжевельника и еще какого-то неведомого кустарника. Тропы ему всегда нравились больше, чем торные дороги.

Спускаться к морю пришлось минут пять. Временами уклон был весьма значительный, и, чтобы не сорваться, Ивану приходилось цепляться за нагретые солнцем стволы сосен. Сосны тут были какие-то необычные, с очень длинными иглами и шишками, похожими на кедровые. Шишки крошились и сухо пощелкивали под подошвами кроссовок.

Вот под аккомпанемент этого пощелкивания он и вышел на пляж. Здесь не было ни шезлонгов, ни навесов, ни зонтов от солнца. Все эти атрибуты цивилизации остались в стороне, а здесь была лишь тонкая полоса мелкой гальки и море. Лодки, кстати, тоже не обнаружилось. Наверное, лодку придется искать в другом месте.

Иван раздевался на ходу. Сбросил кроссовки и шорты, с разбегу бухнулся в воду. Хорошо! На самом деле хорошо! А остров не так и далеко, если бы не снаряжение, до него вполне можно добраться и без лодки, вплавь. И ласты с маской надо купить. Утром тут, наверное, штиль, можно будет понырять.

Он плавал, присматривался, примерялся к острову, оттого и не заметил этих двоих. Они стояли у самой кромки моря: парень и девушка. Парень чуть постарше, девушка чуть помоложе, но очевидно – что брат и сестра, потому что похожи так, как могут быть похожи лишь родные по крови люди.

– Ты кто вообще такой? – Парень смотрел на Ивана с презрительным прищуром, его длинные, слипшиеся от воды волосы трепал ветер. – Ты в курсе, что это частный пляж?

Значит, все-таки частный, а не дикий, как ему подумалось сначала. А эти двое, выходит, тоже из поместья. Гости загадочной Агаты? Родственники?

– Так что забирай свои манатки и вали отсюда! – Парень пнул босой ногой валяющиеся на берегу шорты. – Смотри, Ксю! – Он обернулся к сестре. – Местные совсем ошалели! Лезут и лезут, как тараканы!

Ксю, загорелая, белокурая, длинноногая и вообще фигуристая, на братца не смотрела, она смотрела на Ивана. Задумчиво, словно решала, как с ним поступить.

А Ивану расхотелось купаться, пропало настроение. На берег он вышел молча, и так же молча сначала поднял, а потом отряхнул от песка свои шорты, подхватил оставленные на прибрежном камне солнцезащитные очки.

– Чувак, ты глухой? Ты слышал, что тебе велели?

А так хорошо все начиналось. Иван вздохнул, надел очки, улыбнулся белокурой Ксю.

– Привет, – сказал, обращаясь исключительно к ней. – А здесь где-нибудь есть лодки?

– Есть. – Ксю разглядывала его все с тем же пристальным вниманием, даже шаг навстречу сделала, наверное, чтобы лучше видеть. – Только лодки исключительно для своих. – Верхняя губа ее чуть дернулась вверх. Улыбнулась она ему так, что ли?

– Так я свой. – Иван тоже улыбнулся.

– Прислуге купаться на этом пляже запрещено. – Брат Ксю скучал. Или ему просто напекло голову и хотелось чего-нибудь этакого? Иван пока не разобрался.

– Дим, ты что, дурак?! – Ксю глянула на братца с жалостью. – Какая прислуга? Ты на очки его посмотри.

– Китайские. – Дим пожал плечами.

– Оригинальные. Уж поверь, я разбираюсь. Баксов пятьсот, не меньше. И плавки. – На плавки она глянула совсем уж многозначительно, прямо захотелось прикрыться фиговым листочком от этакого сканера. – И вообще… – Ксю улыбнулась Ивану белозубой улыбкой и волосы откинула назад таким жестом, что просто загляденье. А может, и неплохой окажется отдых. Скалы есть, красивая Ксю есть. А с воинственным Димом он уж как-нибудь разберется.

– Ты кто? – спросила Ксю.

– Я Иван. – Он тоже улыбнулся, сдвинул очки на лоб, чтобы лучше разглядеть этакую красоту.

– И откуда ты, Иван?

– Из Москвы.

– Видишь, Дим. – Она снова обернулась. – Иван из Москвы, а не из какого-нибудь Мухосранска. Наш человек! – сказала и плеснула ножкой по воде. – А приехал Иван?.. – Идеальная бровь вопросительно поползла вверх.

– А приехал Иван по приглашению Агаты… – он запнулся, вспоминая фамилию.

– Адамиди, – помогла Ксю. – Агата Адамиди! Вот как зовут нашу чертову бабку.

– Ксю! – с упреком и, кажется, со страхом, одернул сестру Дим. – Что ты несешь?

– Правду! Я, Димитрис, несу в этот мир красоту, свет и правду! А что бабка наша – чокнутая старая ведьма, так это ни для кого не секрет.

Для Ивана это был вполне себе секрет, но признаваться в этом он не стал. Как не стал он удивляться вычурному имечку братца Ксю. Димитрис – ишь ты!

– А Иван из Москвы нам с тобой не конкурент, потому как не родственник. И вообще, мне ни один из вас не конкурент! – сказала и гордо вздернула идеального абриса подбородок. Ну точно богиня пенорожденная. И характер, кстати, соответствующий.

– Ага. – Дим, который на самом деле оказался Димитрисом, глянул на сестрицу с непонятной злостью и завистью. – Ты только про Юну не забывай. Вот она как раз и родственница и конкурентка.

– Юна? – Ксю снова вскинула вверх брови, на сей раз презрительно. – Ты шутишь, Дим? Ты думаешь, если Агата станет выбирать между мной и Юной, у этой бедняжки останется хоть один шанс?

– А точно будет выбирать Агата? – Эти двое говорили о чем-то только им одним понятном. Ивану стало скучно. А есть захотелось просто невыносимо, аж живот свело.

– Дим, ты дурак, что ли? Ты действительно веришь во все эти бредни? – Ксю подняла над головой руки, привстала на цыпочки, всем своим стройным, фигуристым телом вытягиваясь к солнцу. Получилось красиво. Просто загляденье!

– Главное, что в них верит Агата, а спорить с Агатой не станет никто, даже мама.

– И мы не станем. – Ксю глянула на брата как-то странно, со значением. – Я просто возьму то, что полагается мне по праву, и все. – А потом она перевела взгляд на Ивана, спросила тоном радушной хозяйки: – Ты, наверное, еще не видел нашу виллу? Хочешь, покажу?

Ивану не хотелось на экскурсию, ему хотелось перекусить, но отказываться от предложения Ксю он не стал. Глядишь, где-нибудь по пути и удастся урвать чего-нибудь съестного.

Возвращались другой дорогой. Шли по кромке прибоя в сторону цивилизации. Первым Дим, следом Ксю и Иван. Пока шли, Иван разглядывал остров.

– Нравится? – Ксю проследила за его взглядом. – Это остров Медузы.

– Той самой, что на вашем фамильном гербе? – Он вспомнил ворота.

– Той самой. У нас тут, знаешь ли, культ. Повелось еще с незапамятных времен, с тех пор, как наш прапрапрадед Димитрис Адамиди, обосновался на этих берегах. Да-да, Дима как раз в его честь и назвали. Каждый старший сын в нашем роду непременно Димитрис. Традиция такая.

Идущий впереди Дим многозначительно хмыкнул.

– А остров с высоты птичьего полета и в самом деле похож на голову Медузы. Можешь посмотреть на гугл-мэпс. Очень прикольно, кстати, смотрится. Но я думаю, что это не матушка-природа постаралась, а тот самый прапрапрадед. Говорят, мужик он был с большими возможностями и с еще большей придурью. Мы потом сплаваем с тобой но остров. – Она не спрашивала, она озвучивала свое решение, и Дим снова хмыкнул. – Там прикольно. Скалы такие… – Ксю глянула на Ивана, улыбнулась. – Вот точно гигантские каменные змеи. И в воде валуны тоже на змей похожи, особенно если вода уходит.

– А она уходит? – спросил Иван.

– Иногда. Не часто, но бывают большие отливы. Какой-то местный феномен. Или чудо. Это уж кому как нравится. Но говорят, иногда случаются такие отливы, что до острова можно добраться вброд. Мы один такой как раз и ждем.

– Зачем? – Иван и сам не заметил, как историей острова увлекся сильнее, чем фигурой Ксю.

– Чтобы попасть в лабиринт. Там, в недрах острова, есть лабиринт. Ну, если верить семейной легенде. Обычно вход в него затоплен, но в ночь большого отлива в него можно войти беспрепятственно. Не всем, разумеется. – Она снова глянула на Ивана, взгляд ее на сей раз был загадочный и немного высокомерный. – Попасть в лабиринт Медузы могут только женщины, в жилах которых течет ее кровь.

– Кровь мифической Медузы? – Да уж, красива девица, но, увы, не умна.

– Такова легенда. Прикольно, правда? Ты тут у нас еще и не такого наслушаешься. Готовься. Если бабка войдет в раж, она понарассказывает всякого. Ей бы в психушку, а не империей управлять!

– Ксю! – Дим обернулся, посмотрел на сестрицу с укором, а потом еще и по сторонам глянул, не подслушивает ли их кто. – Что ты несешь, систер?! Да еще при постороннем. – На Ивана он тоже глянул, во взгляде его была волчья какая-то злость.

– А тут не бывает посторонних, Димитрис! Если старуха его пустила на виллу, значит, у нее на него какие-то планы.

– Он чужак! Какие у Агаты могут быть на него планы?

Ксю ничего не ответила, пожала точеными плечами. Еще секунд двадцать они шли молча, а потом Дим вдруг остановился.

– Что? – Ксю уперлась руками брату в спину, заглянула через плечо.

– Ничего. – Дим дернул подбородком куда-то в сторону от моря. Иван проследил за его взглядом.

На одном из шезлонгов, с книжкой в руке сидела девушка. Лица ее было не разглядеть из-за широкополой шляпы, но вот кудри из-под шляпы выбивались такие же роскошные, как и у Ксю. Завидев их, девушка приветственно помахала рукой.

– А вот и наша Юнона, – процедила Ксю сквозь сцепленные зубы, а вслух сказала вполне себе приветливо: – Юна! Познакомься, это Иван. Он приехал из Москвы по приглашению бабушки.

– Привет! – Юна, которая на самом деле настоящая Юнона, отложила книгу, вскочила с шезлонга, расправила подол юбки, сунула босые ноги в сандалии, сдернула с носа очки.

Она тоже оказалась весьма привлекательной. Не такой привлекательной и наверняка не такой фигуристой, как Ксю, но вполне себе. Только в отличие от Ксю выглядела Юна не как девушка с обложки, а как профессорская дочка в этой своей соломенной шляпке. И южный загар ее бледной кожи почти не коснулся. Похоже, Юна не любила загорать.

– А это Юна, наша с Димом кузина. – Ксю разглядывала кузину сквозь внимательный прищур, а Дим так и вовсе отвернулся. – Она прилетела из Питера пару дней назад.

– Мы семьей прилетели. – Юна улыбалась Ивану вполне приветливой улыбкой. – Папа, мама и Афина, моя сестра.

Обалдеть! Да тут на крошечном клочке суши прямо целый божественный пантеон! Вот и Афина нарисовалась. Это ж какими затейниками должны быть родители, чтобы назвать так дочерей?

Наверное, Юна прочла его мысли, потому что понимающе улыбнулась:

– Наш папа – историк, специалист по античной мифологии. Вот поэтому у нас с сестрой такие имена. Но в обычной жизни нас зовут Юна и Фина. Обывателям так проще, правда? – спросила она лукаво.

– Обывателям проще, – согласился Иван. Глубоко в душе он жаждал не лекций по античной мифологии и даже не исследования острова Медузы, а бутерброда с ветчиной. Скорее бы.

– Жарко. – Юна обмахнулась шляпой. – Я не люблю жару, мне нравится питерская погода. Странно, правда?

Странно. Если бы Ивану предложили выбирать между жарой и вечной слякотью, он бы, не раздумывая, выбрал жару.

– Фина тоже плохо переносит солнце. Она вообще не хотела ехать, папе пришлось ее уговаривать.

– Почему? – Вопрос этот Иван задал исключительно из вежливости. Какое ему дело до чужих желаний?

– Потому что Фина еще маленькая, ей только-только исполнилось двенадцать, а инициацию женщины нашего рода могут пройти только в тринадцать лет.

– Поэтому твоя маман каждый день молится всем богам, чтобы Агата протянула как можно дольше, чтобы дожила до тринадцатилетия Финки. – В голосе Ксю слышалось плохо скрываемое раздражение. Только Иван пока не мог понять его причину. Как и причину неприязни между кузинами. – Чтобы шансы вашей чокнутой семейки удвоились.

– Моя мама каждый день молится всем богам за здоровье бабушки, потому что в отличие от вас мы любим ее, а не ее деньги. – Юна продолжала улыбаться безупречно вежливой улыбкой. – Но ты, Ксения, можешь думать так, как тебе больше нравится.

Так же сильно, как Ивану хотелось есть, ему не хотелось становиться свидетелем семейных разборок. Он уже собирался ретироваться, как Юна взяла его за руку. Ладошка у нее была крепкой и горячей, южное солнце сделало-таки свое дело.

– Но тебе это, должно быть, неинтересно. Давай, я лучше покажу тебе виллу.

– Мы сами покажем! – Ксю взяла его за вторую руку. Детский сад какой-то… Сейчас еще станут тянуть в разные стороны.

Не стали, синхронно разжали пальцы. Типа, так не доставайся ты никому! От сердца отлегло.





* * *


Осмотреть виллу им не дала Тереза. Она окликнула их как раз в тот момент, как они собирались войти в дом. Если девочки из пантеона кого-то и боялись, так это управляющую. Или не боялись, а не хотели связываться?

– Куда направляетесь, юные леди? – На Ивана с Димом Тереза даже не взглянула, уставилась сразу на Ксю с Юной.

– Хотим показать Ивану виллу, Тереза Арнольдовна! – Юна говорила вежливо и так же мило улыбалась. – Не беспокойтесь, в бабушкины покои мы его не поведем.

Лучше бы они отвели его на кухню, к булочкам и бутербродам. Потому что до ужина Иван может и не дотянуть, помрет с голоду.

Тереза уже собиралась им что-то сказать, когда послышался рев мотора и на подъездной аллее показался черный «Мерседес». Юна с Ксю удивленно переглянулись, а Дим отступил в сторону, почти слился с тенью от дома. Тереза же, наоборот, подалась вперед, навстречу автомобилю, замерла в позе напряженного ожидания, скрестила на груди руки.

Первой открылась дверца со стороны водительского сиденья, и из салона вышел крупный, седовласый мужчина в дорогом, явно на заказ сшитом костюме. Он обменялся с Терезой многозначительными взглядами, обошел машину и распахнул одну из задних дверей, протянул руку, помогая выбраться блондинке лет тридцати пяти – сорока. Блондинка была красива какой-то искусственной, голливудской красотой, а на окружающий мир смотрела с деланым равнодушием, почти презрением. По крайней мере, Ивану так показалось.

– Боже, какая жарища! – сказала она бархатным сопрано и обмахнулась микроскопической сумочкой. – Доминика, детка! Выходи, мы прибыли!

Доминика. Иван едва удержался от саркастической улыбки. Еще одно дивное имечко. Уже не из пантеона, но тоже вполне себе вычурное. Наверняка такой же вычурной должна оказаться и его счастливая обладательница.

Вот только счастливая обладательница выбираться из нутра «Мерседеса» не спешила. Иван ее понимал: из кондиционированной прохлады да в этакое пекло. Не всякая Доминика способна на такой подвиг.

– Я прошу вас, Ника!

Седовласый мужчина распахнул дверцу пошире. Голос его звучал ровно и беспристрастно, а вот в лице Терезы Арнольдовны что-то изменилось, словно трещинки побежали по гранитному барельефу.

– Это что еще за хрень? – Ксю бросила вопросительный взгляд на Юну. В ответ та лишь недоуменно пожала плечами.

А из «Мерседеса» уже выбиралась Доминика. Иван приготовился увидеть третью богиню или как минимум девушку из высшего света. Приготовился восхищаться.

Да вот не пришлось. Под яркий солнечный свет выбралось нечто совершенно невыразительное и блеклое. Если бы не имя, Иван даже не сразу понял бы, какого рода это нечто. Рваные на коленках джинсы, изношенные кеды, вытянутая футболка с логотипом «Металлики», тщедушное тело и копна торчащих во все стороны волос. Вот ты какая, Доминика! Совсем не похожа на небожительницу и девушку из высшего света. А лица не разглядеть из-за огромных солнцезащитных очков. Ни лица, ни взгляда не разглядеть у этой Ники-Доминики.

– Это вы Агата? – Голливудская блондинка тем временем порывалась заключить в объятия Терезу. – Я Наталья, очень рада познакомиться! И спасибо за приглашение!

– Я не Агата. – Тереза отступила на шаг. На голливудскую блондинку Наталью она смотрела разве что не с отвращением. – Я Тереза Арнольдовна, управляющая виллой «Медуза».

Стоило прозвучать последней фразе, как и приветливость и улыбка исчезли с идеального голливудского лица. Надо же, лицо идеальное, а имя такое банальное. Небывалая странность для здешних мест.

– Ясно. Управляющая… – А в голосе послышались оскорбленные нотки. Но лишь на мгновение. Блондинка быстро взяла себя в руки, обернулась к седовласому и девчонке. – Артем Игнатьевич, друг любезный, вы уж распорядитесь, чтобы нам с Доминикой обеспечили достойные условия. Вы же видите, какая она.

Доминика, которая все это время, словно маленькая девочка, цеплялась за рукав седовласого, вдруг дернула головой с такой силой и злостью, что черные очки слетели на землю. На свидетелей этой сцены она уставилась удивительными, почти прозрачными и оттого пронзительными глазами. Вроде бы на всех сразу уставилась и одновременно на каждого в отдельности. От этого отстраненного, прозрачного взгляда по спине у Ивана поползли мурашки. И жарко ему больше не было, холодком повеяло даже.

А блондинка с мученическим стоном подобрала с земли очки, принялась пристраивать их на место. Она пристраивала, а Доминика строптиво мотала головой, как маленькая. Цирк!

– Доминика, не нужно снимать очки, я прошу тебя. – Не голос, а змеиное шипение. – Прояви хоть каплю благоразумия, детка.

Детка ничего не ответила своей сверхзаботливой матушке, в рукав седовласого вцепилась теперь обеими руками. На Ивана и остальных она больше не смотрела, или это просто из-за темных очков он не видел ее взгляда. Зато взгляд Терезы разглядел очень даже хорошо.

– Молодые люди, вы, кажется, шли в дом? – сказала управляющая таким голосом, от которого и в Сахаре мог бы выпасть снег. – Вот и идите. Здесь вам не цирк!

– А что это вообще такое? – Ксю уходить не спешила, Ксю рвалась к Доминике, наверное, чтобы посмотреть на нее вблизи.

– Это гости Агаты. – Тереза заступила ей дорогу. – Ваша бабушка лично их пригласила. Вам довольно этой информации, Ксения?

Ксю зло дернула плечом, но остановилась.

– С каких пор бабушка приглашает в гости всяких… – она поморщилась, – всяких дешевых побирушек? – Получилось язвительно и громко. Достаточно громко, чтобы налилось краской возмущения лицо Натальи, чтобы нахмурил брови седовласый, чтобы медленно-медленно обернулась Доминика. У нее было такое лицо… Вот словно бы ожившая вдруг статуя посмотрела на Ксю невидящим взглядом. Вот словно бы Медуза с фамильного герба Адамиди вдруг открыла глаза.

– Прочь, – сказала Тереза очень тихо и очень выразительно. – Если вы не хотите неприятностей, пойдите немедленно прочь! – Смотрела она на Ксю, но посыл касался их всех.

Ивану вдруг стало стыдно, а еще невыносимо обидно, что он теряет драгоценные летние дни на вот эти чужие семейные разборки.

– Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты! – А Тереза уже шла к дому. – Следуйте за мной, не отставайте!

– Охренеть! – Ксю зло пнула носком сандалии камешек. – Еще какая-то ненормальная на нашу голову!

– Она никто. – Юна задумчиво смотрела себе под ноги. – Она нам не помешает.

– Мне вообще никто не помешает! – Ксю вздернула подбородок, зло глянула на Юну. – Я такая единственная! И плевать, что твой чокнутый папаша назвал вас с сестрой именами богинь! Никакие вы не богини!

Юна не ответила, лишь виновато посмотрела на Ивана. А Иван не выдержал:

– Слушайте, в этом доме где-нибудь можно поесть?

– Можно. – Юна взяла его за руку. – Пойдем, я отведу тебя к Рафику.

Рафиком оказался тучный пожилой мужчина в безупречно белом поварском костюме. Он царил на просторной, прохладной кухне и, казалось, заполнял собой почти все пространство.

– Вот привела вам еще одного голодающего! – Юна подтолкнула Ивана к столу, сама уселась на высокий табурет, прихватила из вазы персик. – Тереза Арнольдовна не озаботилась тем, чтобы накормить его с дороги.

– Тереза Арнольдовна не озаботилась, так Рафик Давидович сейчас озаботится! – Повар заговорщицки подмигнул Ивану. – Только ты, парень, сильно не наедайся, через два часа ужин. Хочешь, бутерброд с семгой сварганю?

Иван хотел. И бутерброда, и зеленого чаю, и вот даже персиков.

– А ты, значит, тоже из этих? – Рафик окинул его хитрым взглядом.

– Из каких? – Бутерброд оказался невероятно вкусный. Или просто это Иван был очень голоден?

– Тю! Он не знает, Юночка! – Рафик перевел взгляд на Юну. – Он приехал на виллу «Медуза» по приглашению самой Агаты Адамиди накануне ночи большого отлива и ничегошеньки не знает! Зачем нам такой кавалер, Юночка? Кстати, – он огляделся по сторонам, понизил голос до шепота, – сегодня приехали еще два кавалера. Я видел их своими собственными глазами. Весьма достойные молодые люди!

– Рафик Давидович, – сказала Юна с мягким укором, – вы в самом деле считаете, что все наши гости должны знать про ночь большого отлива?

– Но про посвящение они-то просто обязаны знать! – Рафик подмигнул ничего не понимающему Ивану. – Если уж их выбрали для такого ответственного мероприятия.

– Какого мероприятия? – А есть вдруг сразу расхотелось. Не любил Иван, чтобы его куда бы то ни было выбирали без его ведома. – Вы уж поподробнее, уважаемый Рафик Давидович.

– Гордый! – Рафик улыбнулся. – Уважаю! Я тоже таким был в твои годы. Гордый молодой орел. И красивый! – Он воздел глаза к потолку, вздохнул. – Вот мне бы тогда оказаться на твоем месте, парень! Эх. – Он снова вздохнул и перестал разглядывать потолок.

– Так все-таки. – Ивану не хотелось слушать про молодость Рафика Давидовича, ему хотелось понять, в какую игру втянул его отец.

– Будет бал! – Рафик Давидович взмахнул руками, как крыльями. – Бал в честь прелестных внучек Агаты. Тех, что вошли в возраст и силу, тех, что расцвели, как розы. Это давняя традиция рода Адамиди.

– Очень давняя, – подтвердила Юна с улыбкой. – Последний раз ночь посвящения проводилась больше пятидесяти лет назад для бабушки Агаты и ее сестры. Я не знаю подробностей, но папа обещал, что будет невероятно интересно. У нашей семьи и в самом деле очень глубокие корни и очень давняя история. – Она обернулась к повару: – Рафик Давидович, вы сказали, еще два кавалера. С Иваном их получается уже три. Я не понимаю, зачем три? Фина еще маленькая, она не может принимать участие в посвящении. Или бабушка изменила правила игры? – В голосе ее вдруг послышалась тревога.

Иван тоже тревожился, потому что в кавалеры он не записывался. У него на этот отдых имелись свои вполне конкретные планы.

– Не знаю, Юночка. – Рафик, кажется, и сам был озадачен. – Может, Агата изменила правила игры, а может, Рафик Давидович, старый дурак, что-то напутал.

Правила игры. Все интереснее и интереснее. Мало того что на вилле намечается какой-то бал, так еще и игры с правилами! Надо было сопротивляться из последних сил и вместо моря лететь на Кавказ.

– И девочку какую-то странную сегодня привезли. – Юна говорила задумчиво, словно сама с собой разговаривала. – Не нашего круга точно. Скажите-ка, Рафик Давидович, а бывало так, чтобы на посвящении присутствовали посторонние девочки?

– Не знаю, Юночка. – Повар пожал плечами. – Может, Агата решила, что чем больше народу, тем веселее?

– Чем больше народа, тем меньше кислорода, – сказала Юна шепотом, а потом улыбнулась. – Но, с другой стороны, может получиться очень забавно. Ксю не любит конкуренток.

Это она сейчас о Нике-Доминике? Если о ней, то совершенно зря. Какая из Доминики конкурентка? Ведь сразу видно – не тот масштаб. Вслух Иван ничего не сказал, молча жевал бутерброд и прикидывал, где бы найти лодку для вылазки на остров Медузы. Посвящения у них там или инаугурация, ему плевать. Ему нужны только море и скалы. А тайны мадридского двора его совершенно не касаются. Была бы его воля, на ужин он бы вообще не пошел.

Но на ужин идти пришлось, на этом особенно настаивал отец. Отец настаивал на ужине, а Тереза, которая посетила Ивана за час до мероприятия, особо настаивала на дресс-коде.

– И чтобы никаких джинсов, молодой человек. – Она говорила спокойным, механическим голосом. Ну точно андроид, а не управляющая! – Допускается отсутствие галстука, но брюки и сорочка обязательны.

– А если у меня нет? – попытался он отстоять свое право на джинсы.

– А если нет, я распоряжусь, чтобы принесли. – Тереза оставалась невозмутимой. – И обратите внимание на обувь. Туфли должны быть в идеальном состоянии. А если их у вас нет…

– …То вы распорядитесь, и их мне принесут.

– Да, я распоряжусь. – Женщина-андроид не чувствовала ни сарказма, ни иронии. Бывают же такие!

– У меня все есть, благодарю.

– В таком случае, ужин в девятнадцать тридцать. И попрошу не опаздывать.





* * *


Они не опоздали, пришли вовремя. За огромным длинным столом уже кое-где сидели гости. А там, где не сидели, рядом с приборами стояли таблички с именами. Кто бы сомневался в наличии у Терезы жажды тотального контроля! Свою табличку Иван нашел рядом с Ксю и Димом. Эти двое уже скучали за столом. Дим глазел по сторонам, а Ксю нервно поигрывала серебряным ножиком. Была она, надо признать, чертовски хороша в шелковом платье, пошитом на античный манер, с высокой, тоже на античный манер уложенной прической и изящной капелькой розового жемчуга на загорелой шее. А Диму строгий серый костюм явно не нравился, молодой человек то и дело дергал ворот белоснежной сорочки, словно пытался избавиться от удавки. Иван его понимал и даже сочувствовал.

Юна с сестрицей Афиной сидели напротив. В отличие от роскошного наряда Ксю их платья были вполне пристойными, без декольте и прочих милых мужскому глазу излишеств. Но строгость кроя не отменяла красоты и стиля. И если малышка Афина в вечернем платье смотрелась чуть забавно, то Юна очень даже. И очки свои она, наверное, заменила на контактные линзы, оттого и казалась взрослее и интереснее, чем тогда, на пляже. Рядом с Юной и Афиной сидели двое. Наверное, те самые кавалеры. Тот, что оказался возле Афины, блондин с узким, аристократическим лицом и креативной, сложносочиненной прической, время от времени поглядывал на скучающую Ксю. Ивану тоже достался полный узнавания, злости и пренебрежения взгляд по-рыбьи снулых глаз.

Как же тесен мир! Этот крашеный и сложносочиненный однажды уже встречался на жизненном пути Ивана. Три года назад в закрытой английской школе для мальчиков. Той самой школе с железной дисциплиной и чопорными учителями, в которую отец имел неосторожность Ивана определить. Отец рассчитывал, что английская, веками оттачиваемая метода сделает из его сына настоящего джентльмена, блестяще образованного, с безупречными манерами и оксфордским произношением. Манерам и произношению Иван более-менее обучился, а в джентльмены так и не выбился. Из-за вот этого сложносочиненного по имени Олег Троекуров. Олежек был купеческим сыном, как сказали бы о нем в иные времена. Отец его, Вадим Троекуров, торговал всем и помногу, держал в своих крепких руках едва ли не четверть табачного бизнеса страны. Вадим Троекуров тоже хотел, чтобы из сына Олежки сделали джентльмена. А Олежка хотел бухать, закидываться коксом и править миром. Да, да, в закрытой английской школе у него получалось и первое, и второе. Только с третьим вышла неувязочка. Из-за Ивана вышла. Их противостояние закончилось сломанным носом для Олежки Троекурова и исключением из элитной школы для Ивана. У их отцов, кажется, тоже случился небольшой конфликт, но они его быстро урегулировали. Вот и сейчас руки друг другу пожали крепко, со сдержанными улыбками, а потом строго глянули на сыновей.

– Серебряный! – Олежек родительских взглядов не замечал, потому что собственный его взгляд теперь был прикован к Ивану. – Ты какими судьбами здесь, убогий?

Захотелось встать, намотать на кулак модный галстук и хряснуть Олежку мордой об стол, второй раз проверить на прочность его идеальный римский нос, испортить сложносочиненную прическу. Но целый год в закрытой английской школе все-таки сделал свое черное дело, научил Ивана сдержанности. Поэтому единственное, что он себе позволил, это легкий наклон навстречу отпрянувшему вдруг Троекурову.

– Да так, – он говорил с вежливой улыбкой, – решил, Олежка, проверить, как там твой нос. И вообще, – его улыбка из вежливой сделалась многозначительной. А это уже не закрытая английская школа, это уже школа жизни! На тренировках и в походах всякое случалось, всякому приходилось учиться, и не только идеальному оксфордскому произношению. – Мы тогда с тобой, кажется, не договорили.

– Вы знакомы, что ли? – Ксю перестала скучать, смотрела на них с интересом.

– Были. – Иван откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.

– Дружили, наверное? – вежливо поинтересовалась Юна.

– Не то слово! – ответствовал Иван так же вежливо и перевел взгляд на второго, того, что сидел у Юны про правую руку.

Второй был не так изыскан и не так аристократичен, как Троекуров. Лицо имел простоватое, стрижку незатейливую, под «бокс», зато фигуру накачанную. Бицепсы с дельтами под тонкой тканью рубашки так и перекатывались, так и перекатывались.

– А это Вадим! Вадим Лазицкий, мой хороший знакомый, – представила качка Юна.

– Тоже небось из питерских? – скучающим голосом спросила Ксю и повела плечом. Очень эффектно повела, Иван вмиг забыл и про Олежку Троекурова, и про его поломанный нос. Смотрел бы и смотрел на эти плечи и эти ключицы. Ну и на то, что пониже, смотрел бы, коль показывают.

– Почему из питерских? – Вадик вздохнул, подцепил на вилку кусок вяленого мяса. – Мы с Юноной по Интернету познакомились, а потом выяснилось, что и родители наши того… тоже знакомые.

Родители тем временем сгруппировались на противоположном конце стола. Отец о чем-то вполголоса разговаривал с Троекуровым-старшим и временами кидал на Ивана предупреждающие взгляды. Крупный, коротко стриженный мужчина, очень похожий на Вадима Лазицкого, что-то внимательно изучал в своем телефоне, а вот остальные… Остальных было четверо. Иван решил, что это родственники, родители Юны с Афиной и Ксю с Димом. Отцы их, несомненно, были похожи. И друг на друга, и на античных богов. Вот только один из богов носил мешковатый, словно с чужого плеча костюм и очки в профессорской оправе, а второй выглядел богом, которому доверили заведовать модным домом. И супруга была ему под стать: высокая, стройная, в изящном вечернем платье, с тщательно уложенными платиновыми кудрями, с лицом, совершенно лишенным признаков возраста. Ксю была ее почти точно копией. Или стала бы со временем. А мать Юны не отличалась ни особой красотой, ни особой породистостью, вид имела строгий и сосредоточенный. Если не профессорская жена, то сама профессорша, без очков, зато с гладко зачесанными русыми волосами и ниткой жемчуга на тонкой шее. Наверное, Юне с Афиной повезло, что они родились похожими на отца.

И еще что-то, определенно, не заладилось в божественной семье. Если не между братьями, то между их женами точно. Иван не слышал, о чем они разговаривают, но выражения их лиц видел отлично. Дамы не ладили между собой, и это еще мягко сказано. Причину такой явной взаимной неприязни Иван не знал, да и знать не хотел. Интересовало его другое. К столу до сих пор не вышла ни загадочная Агата, ни Ника-Доминика со своей маман.

Впрочем, нет, кое-кто уже появился. И стоило только этому кое-кому переступить порог, как все разговоры за столом моментально стихли.

Ника-Доминика вышагивала рука об руку с тем самым седовласым мужчиной, которого они уже видели на парковке. Наверное, шаг ее был бы решительным, если бы не высоченные каблуки. Представить на таких каблуках Ксю Иван мог запросто, а вот Доминику… Сказать по правде, на Доминику вообще не хотелось смотреть, так нелепо и так неуместно она выглядела в дешевом, карамельно-розовом, кукольном каком-то платье, на этих вот каблучищах. А была еще и бижутерия! Нет, не украшения, а ужасные, вульгарно полыхающие в сдержанном свете свечей искусственные кристаллы. С чувством меры и чувством вкуса у Ники-Доминики обнаруживались явные проблемы. Впрочем, как и у ее маман.

Маман тоже вышагивала на каблуках, но в отличие от дочки делала это весьма умело. И платье на ней было не таким дешевым и кукольным, но все равно неуместным и вульгарным.

Слишком много алого… Так бы, наверное, сказала Иванова мама.

Красивая, как пожарная машина… Так бы наверняка сказал Иванов отец.

Вот такой она и была, слишком алой и слишком красивой. Но хотя бы красивой, в отличие от своей дочери.

– Что это на ней за тряпка? – шепотом спросила Ксю. Вопрос был риторический, но Олежка Троекуров согласно кивнул. Уж Олежка-то со своей сложносочиненной прической знал толк в стиле и красоте.

– А в ушах у нее, по ходу, катафоты! – сказал он и брезгливо поморщился. – Глянь, как светятся!

Обращался он исключительно к Ксю. Наверное, почуял в ней родственную душу.

– Бедная девочка, – сказала Юна шепотом и бросила сочувственный взгляд на Ивана.

А он ведь не сразу понял, почему сочувственный. Хотя мог бы догадаться по пустующему рядом стулу и табличке с написанным на ней именем. Нет, это не Доминика бедная девочка, это он бедный мальчик, которому весь ужин придется провести рядом с вот этим карамельно-розовым недоразумением. Уж лучше бы она явилась к столу в том, в чем приехала. Те шмотки смотрелись на ней как-то органичнее.

А седовласый тем временем уже предупредительно отодвинул перед Доминикой стул и, как только она оказалась рядом с Иваном, обошел стол, уселся рядом с ее матушкой, с правой стороны от все еще пустующего стула хозяйки.

– Привет. – Нужно было что-то говорить, как-то вспоминать те безупречные манеры, которые аж целый год вдалбливали в его голову в закрытой английской школе.

Вроде и не сказал ничего особенного, а Доминика посмотрела на него таким внимательным, таким пронзительным взглядом, что захотелось спрятаться под стол.

– Это ты мне? – У нее оказался неожиданно приятный голос. Пожалуй, голос – вот единственное приятное, что в ней было. Никакая. Лицо с бледной кожей и белесыми ресницами, словно наспех нарисованный карандашный набросок. Яркими на этом лице оказались только глаза, пожалуй, даже слишком яркими.

– Это я тебе. – Он даже кивнул для пущей убедительности. – Я Иван, а ты Доминика?

– Ника. Я Ника, – сказала и сжала кулаки. Зло блеснуло на безымянном пальце дешевое колечко с дешевыми кристаллами. – Никогда не называй меня Доминикой. Понял?

– Понял.

Вообще-то, он сразу все понял про эту ненормальную, и даже печальный взгляд Юны принял с благодарностью, и даже на ироничную улыбку Ксю ответил такой же точно ироничной улыбкой. Ничего, как-нибудь продержится. Кой-чему его все-таки научили в закрытой английской школе. А колечко она сняла, сдернула с пальца едва ли не с остервенением. Интересно, куда дела? Бросила под стол? С такой станется.

– А ты вообще кто такая? – Ксю изящным жестом поправила бретельку античного платья. – Откуда свалилась на наши головы?

Доминика ответила не сразу. Они уже было подумали, что и не ответит, когда она сказала, не поворачивая головы:

– Я никто. Успокойся.

– Вот я и вижу, что ты никто. – Ксю обвела собравшихся требовательным взглядом, словно приглашала в свидетели. – Я только никак не могу понять, что ты со своей вульгарной мамашкой делаешь за этим столом. – И ножиком постучала по фарфоровой тарелочке для пущей убедительности.

– Ксения, перестань. – Взгляд Юны по прежнему излучал жалость и понимание. – Не нужно смущать нашу гостью.

– Ты еще скажи, что надо быть терпимее к людям третьего сорта. – Теперь Ксю поправляла уже не бретельку, а завитую прядь волос. Она поправляла, а Иван не мог оторвать взгляда от тонких, лишенных даже намека на маникюр пальцев Ники-Доминики.

Пальцы жили своей собственной жизнью, тихонечко поглаживали льняную скатерть, тянулись к ножу. А когда дотянулись и сжали его рукоять с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Иван сжал узкое запястье.

– Положи, – шепнул в стремительно розовеющее то ли от обиды, то ли от ярости ухо. Он бы поставил на ярость. – Положи, я сказал. – И запястье сдавил чуть сильнее, лишь затем, чтобы она разжала пальцы.

Вот только она не разжимала, побелела лицом, потемнела взглядом, но продолжала держать чертов нож. А ведь взгляд такой… почти сумасшедший. Еще пырнет кого ненароком в порыве душевных страданий.

Так они и сжимали: она нож, а он ее руку. Со стороны, наверное, это выглядело мило. Вот она ему улыбается! Вот он ей помогает разобраться со столовыми приборами! Но они-то двое знали правду. Ей было больно, потому что теперь побелели от усилия уже костяшки его собственных пальцев. А ему было неловко и дико от всей этой ситуации. И страшно разжимать руку. И страшно отпускать ее запястье.

– Не надо глупостей, Доминика.

Дернулась. На мгновение показалось, не удержит. На мгновение показалось, что вот этот серебряный ножик сейчас вонзится ему в глаз. На радость Олежке Троекурову.

Удержал. И даже нашел в себе здравомыслия сказать:

– Пожалуйста.

Разжались пальцы, и серебряный ножик упал сначала на тарелку, а потом и под стол. Ножик упал, и Ника-Доминика тоже едва не упала. Но удерживать ее он больше не стал. И даже если бы она, как полная дура, полезла под стол за этим чертовым ножом, он не стал бы вмешиваться. Пусть лезет. Чего уж там!

Ей не позволили. По знаку Терезы к Доминике шагнул официант, положил новый нож взамен упавшего. А потом атмосфера в столовой неуловимо изменилась, словно бы сквозняк пролетел над безупречно сервированным столом. Даже пламя свечей качнулось сначала в одну, а потом в другую сторону. А место во главе стола заняла златовласая дама.

Она была немолода. Отрицать этот факт не смог бы никто из присутствующих. Она была красива. И этот факт тоже никто не стал бы отрицать. Раньше Ивану казалось, что красивой женщина может оставаться лет до тридцати, ну максимум до сорока, но женщине во главе стола было далеко за семьдесят, а она по-прежнему оставалась красивой. И стильной. И элегантной. И харизматичной. Внимание она умела завоевывать и удерживать.

На Агату Адамиди, затаив дыхание, смотрели все без исключения. Впрочем, нет, одно исключение было. Оно сидело по правую руку от Ивана, и пялилось на собственные руки. Ну и ладно.

– Добрый вечер! – У Агаты был сильный, властный голос. И пронзительный взгляд. А улыбка немного горькая, словно бы она все про всех знала, и знание это ее не радовало. – Я счастлива, что вы все приняли мое приглашение и явились на виллу «Медуза». – Она так и сказала – «явились». Словно верные вассалы по первому зову. – Я счастлива видеть за этим столом своих близких друзей, деловых партнеров, всех своих детей и всех своих внуков.

Вот интересно, а Ника-Доминика с ее маман кем приходятся Агате?

– Я собрала вас в этом чудесном месте, чтобы возобновить одну старую традицию рода Адамиди.

Ксю с Юной переглянулись. Малышка Фина равнодушно дернула плечом, а их родители напряглись, словно бы вот прямо сейчас за этим столом должны были огласить завещание.

– Ты про ночь большого отлива, мама? – спросил греческий бог, отец Ксю и Дима.

– Так и есть, Никас. – Агата улыбнулась ему сдержанной, совсем не материнской улыбкой. – Пришло время.

– А оно точно пришло? – в нетерпении подалась вперед мать Юны. – Афина еще не может участвовать в инициации.

– А я не могу ждать, когда наступит вторая такая ночь, Софья! – Агата обвела гостей внимательным взглядом. Ивану показалось, что на Доминику она смотрела чуть дольше, чем на остальных. – Но ты не переживай, я не обижу ни одну из своих внучек.

Софья, мать Юны и Фины, откинулась на спинку своего стула. Это был жест крайней усталости и, кажется, злости.

– А не внучек? – Мать Ксю и Дима нервно барабанила по столу изящными пальцами. В наступившей тишине звук этот показался неожиданно громким и неуместным.

– Ты знаешь правила, Зоя. – Агата глянула на Терезу, и по знаку управляющей к столу подошли официанты, принялись разливать по бокалам шампанское. – Посвящение проходят только девочки. Но Димитрис, – она перевела взгляд на Дима, – всегда может рассчитывать на мою поддержку. Точно так же, как на нее могли и могут рассчитывать все мои сыновья.

– Мама, мне кажется, Зоя сейчас не о Димитрисе, – мягким голосом сказал отец Юны и поправил профессорские очки. Ни на кого конкретно он не смотрел, разглядывал узор на скатерти.

А вот Зоя глянула на него с плохо скрываемым раздражением, словно бы ей была неприятна его поддержка.

– Я вижу посторонних за этим столом, – сказала она и вперила взгляд в маман Доминики. Та тут же вскинулась, приготовилась к бою. Но бой не состоялся.

– За этим столом, – Агата говорила медленно, чеканя каждое слово, – присутствуют именно те люди, которых я посчитала нужным пригласить в свой дом. Кто-то хочет оспорить мое решение?

Зоя хотела. Это было видно по тому, как нервно дернулась ее верхняя губа, точно в оскале. Хотела, но не посмела. И остальные тоже не посмели. А Ивану захотелось уйти. Чужие игры его не интересовали. Его интересовали скалы и море. Все!

– Эта девочка, – Агата посмотрела на Доминику очень внимательным, чуть удивленным взглядом, – моя гостья.

Подалась вперед, собираясь что-то сказать Наталья, но Агата остановила ее нетерпеливым взмахом руки.

– Такая же гостья, как и ее мать, и все остальные в этом доме. – Теперь Агата рассматривала Ивана, Олежку и Вадика, долго рассматривала, словно сканировала. – И ко всем, кто оказался за этим столом, я требую должного уважения. Все понятно?

Ей не ответили. Не нашлось смельчака?

– А теперь прошу вас, мои дорогие! Давайте приступим к ужину!

Легкий взмах руки, и царящее в столовой напряжение если не развеялось до конца, то уж точно значительно ослабло. Вот она какая, Агата Адамиди, женщина, изменяющая мир вокруг себя по мановению руки.

Дальше все происходило неспешно и размеренно-скучно, как на любом светском рауте. Играла музыка, позвякивали столовые приборы, искрились хрустальные бокалы, старшие вели тихие беседы, а молодежь откровенно скучала. Первым не выдержал Вадик.

– А что это за посвящение такое? – спрашивал он у всех, но смотрел на Ксю. – Про что это ваша бабка?

– Наша бабушка, – в голосе Юны сквозило плохо скрываемое раздражение, – говорила про ночь большого отлива. Была такая традиция. Девушек рода Адамиди, которые достигли тринадцати лет, отправляли на остров Медузы.

– Зачем? – А это уже Олежка спросил. Спросил у Юны, а посмотрел тоже на Ксю.

– Для какой-то там инициации. – Ксю повела плечом. – Типа, на острове решалось, которой из рода достанется вот это все. – Она обвела взглядом столовую, но было очевидно, что имеется в виду нечто гораздо большее.

– Это такое соревнование, что ли? – Вадик наморщил лоб в попытке осмыслить услышанное.

– Агата называет это по-разному, то испытанием, то жребием, – поправила его Юна. – Наша бабушка и сама прошла это испытание пятьдесят лет назад, еще в молодости. Вот с тех пор она главная.

– А почему это она главная? – Олежка откинулся на спинку стула, с вызовом глянул на Ивана. – Почему какая-то баба всем заправляет?

– Это не какая-то баба! – Юна посмотрела на него с презрением. – Это Агата. И да, в нашем роду власть и деньги передаются по женской линии. Ты понял?

– То есть одна из вас – потенциальная наследница? – Про власть и деньги Олежка все понял правильно. – А остальные?

– Остальные тоже получат свою часть наследства. – Ксю бросила быстрый взгляд на Юну. – Но это будет ничтожная часть. Основное достанется мне, – сказала и улыбнулась улыбкой победительницы.

Юна тоже улыбнулась. А Доминика сидела с каменным лицом, кажется, даже не прислушивалась к тому, о чем говорилось за столом. Оно и понятно, зачем ей чужие семейные традиции. Вот и Ивану они без надобности, но про ночь большого отлива все равно интересно. Что за ночь? Когда случается? И случается ли вообще? Или это просто еще один миф семьи Адамиди?

– И когда ждать? – спросил он. Неплохо бы знать точную дату, когда состоится мероприятие. Может, и не придется торчать тут две недели.

– Что? – в один голос спросили Ксю и Юна.

– Ночь большого отлива и ваша инициация.

– А никто не знает точную дату, – сказала Ксю. – Бабка потом скажет, когда придет время.

– А она откуда узнает? – Все-таки он любил конкретику.

– Она узнает. – Ксю бросила быстрый взгляд на Агату. – Это еще одна фишка нашей семьи. Считается, что перед смертью главной женщине рода бывает видение.

– Перед смертью?.. – Агата не выглядела ни умирающей, ни даже больной, но отец ведь в самом деле интересовался у Терезы ее здоровьем.

– Ксения, прекрати! – Юна оглянулась, словно боялась, что их разговор могут услышать.

– А что такого? – Ксю подцепила вилкой оливку, полюбовалась ею и отправила в рот. – Агата смертельно больна, это ни для кого не тайна. Или ты думаешь, она собрала нас здесь просто так, исключительно ради воссоединения семьи? Да плевала она на семью. Она ждет этого своего… знамения.

– И долго будет ждать? – Иван упал духом. Такого поворота он не предвидел. Интересно, предвидел ли отец?

– А никто не знает! – Ксю вдруг перегнулась через него, обдав облаком дорогих духов, посмотрела на Доминику, спросила злым шепотом: – Чего уши развесила? Это разговоры для своих, а не для всяких.

Первым делом Иван глянул на нож, далеко ли он, на надежном ли расстоянии от Доминики, а потом перевел взгляд на ее лицо. Лицо было каменным и невозмутимым. Только уголок рта едва заметно дернулся. Смотрела Доминика прямо перед собой и поворачиваться к Ксю не собиралась.

– Я с тобой разговариваю, убогая. – А Ксю не собиралась отступать. Видимо, это было не в ее правилах. – Ну-ка быстро встала и пошла отсюда, пока я не позвала охрану.

Вслед за уголком рта дернулись тонкие пальцы. Иван напрягся, готовый к любому развитию событий. А события начали развиваться в совершенно неожиданном ключе. В тот самый момент, когда Доминика наконец посмотрела на Ксю и приготовилась ей что-то ответить, за их спинами нарисовался седовласый.

– Все в порядке? – поинтересовался он с холодной вежливостью и положил ладони на спинку Доминикиного стула.

– Все хорошо, Артем Игнатьевич. – Юна бросила предупреждающий взгляд на Ксю. – Вот решаем, кто покажет Нике достопримечательности нашей виллы.

– Я сам покажу. – Артем Игнатьевич тронул Доминику за плечо. – Вот прямо сейчас и покажу. Ника, вы ведь не станете возражать?

Она не стала. Наоборот, она, кажется, даже обрадовалась. И в руку Артема Игнатьевича вцепилась так, как утопающий цепляется за спасательный круг.

Со стороны они казались странной парой: этот седовласый, дорого и элегантно одетый мужчина и растрепанная девчонка в вульгарном кукольно-розовом платье. Но ведь что-то их точно объединяло.

Наверное, Ксю тоже так показалось, потому что, стоило Артему Игнатьевичу и Нике скрыться из виду, как она порывисто, вместе со стулом, отодвинулась от стола, спросила, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Это что вообще такое? Почему он носится с ней, как с писаной торбой?

– Неправильный вопрос. – Юна задумчиво вертела в руках салфетку.

– И какой, по-твоему, правильный?

– Правильный? – Юна глянула на Ксю. – Кто она такая? Вот какой вопрос правильный.





* * *


Ника задыхалась. А еще хотела умереть. Только не здесь, в этом наполненном запахами, звуками и чужими злыми эмоциями месте, а забиться куда-нибудь под камень и уже там умереть. Наверное, так плохо ей не было со времен психиатрической больницы. И страшно… Все чужое, непонятное, темное, готовое напасть и укусить в любую минуту.

– Вы привыкните, Ника. – Артем Игнатьевич крепко держал ее за руку. Только он один был сейчас для нее опорой в этом враждебном мире.

– К этому нельзя привыкнуть. – А мир менялся. Стал тише, наполнился ароматами цветов и близкого моря. Ника никогда не была на море, но знала – именно так оно и должно пахнуть. – Они меня ненавидят.

Ненавидят. Она не могла видеть тех, кто сидел с ней за одним столом, но их черные мысли чувствовала прекрасно. Их было шестеро: три девушки и три парня. Девушки ненавидели ее сильнее остальных. Особенно та, которую все называли Ксю. А у парней она вызывала любопытство. Ну еще бы! Когда это замарашек пускали на светские рауты?! Если только в сказках. А тот, кто сидел рядом, тот, который крепко, до боли, сжал ее руку и удержал от необдуманного и опасного поступка, кажется, испытывал к ней не только любопытство, но еще и жалость. В ее положении жалость еще хуже ненависти, она сродни презрению.

– Они так воспитаны. Сожалею. – Теперь под ногами не было скользких мраморных плит, которые на каждый шаг отзывались гулким эхом. Теперь под ногами что-то мелко и приятно шуршало.

– Куда вы меня ведете? – На самом деле ей было все равно, куда ведет ее этот немногословный человек, главное, чтобы как можно дальше от остальных.

– К морю. Я хочу показать вам море, Ника.

– Показать… – Она горько усмехнулась.

– Когда вам будет больно и страшно, когда вас будут обижать, а рядом не окажется меня, вы должны думать о том, ради чего все это.

– Ради того, чтобы увидеть море?

Она уже не верила в чудеса. Раньше верила, а теперь вот перестала. Не помогут ей никакие врачи. Да и предполагаемая бабушка тоже. Она ведь даже не пожелала познакомиться ни с Никой, ни с Никиной мамой, делегировала все полномочия женщине с бесчувственным, точно механическим голосом – Терезе Арнольдовне. А Тереза Арнольдовна не церемонилась, не проявляла терпения и такта, как Артем Игнатьевич. Никину руку она сжала стальной хваткой, потащила за собой. А пока тащила, инструктировала:

– Агата распорядилась, чтобы вы жили отдельно от своей… матери. – По голосу чувствовалось, что решение хозяйки она целиком и полностью одобряет. Ника его тоже одобряла, вот только как она сможет одна в незнакомом месте? – Комнату специально оборудовали под ваши нужды. В ней нет ничего, что могло бы вас травмировать. Углы скруглены, мебели минимальное количество. Все самое необходимое я вам продемонстрирую.

Комната и в самом деле была подготовлена специально для Ники. Ника поняла это, едва переступила порог. Нет, никакого порога не оказалось. И двери не распашные, а раздвижные, и стены приятно бархатистые на ощупь. А скруглены были не только углы мебели, но и углы самой комнаты. На полу в ванной лежало какое-то специальное антискользящее покрытие. А вместо ванны была душевая кабина с низким бортиком. Но даже это не главное. Главное Тереза Арнольдовна припасла напоследок.

– Протяните ладонь, – сказала она скучным голосом. – Не бойтесь, я не кусаюсь.

Это можно было бы расценить как шутку, если бы не ледяной тон.

– Я не боюсь. – Ника протянула руку, и на ее ладонь легло что-то очень похожее по размерам и весу на смартфон. – Что это?

– Это смартфон. – Догадка оказалась верной. – Подарок от Агаты.

– Спасибо, у меня уже есть.

– Это не обычный смартфон. В нем установлена программа GPS-навигации, называется «Ариадна». Вы знаете, кем была Ариадна?

– Я знаю, что такое GPS-навигация. – Конечно, про Ариадну Ника читала, но вот отчего-то захотелось дерзить. Наверное, от страха перед неизвестностью.

– Это специальная программа, которая позволяет слепым людям ориентироваться в пространстве. – А она ее не щадила, эта женщина с крепкими пальцами и механическим голосом, называла вещи своими именами. Слепая, значит, слепая! И нечего тут… – Ваша комната оборудована специальными инфракрасными датчиками. Смартфон начинает вибрировать, как только ловит их сигнал. Основные датчики проложены там, где вы будете перемещаться. Смотрите. – Тереза Арнольдовна сжала Никину руку, ту самую, со смартфоном, потянула за собой. Смартфон мелко завибрировал, и Ника от неожиданности его едва не выронила. – Вот это ваш маршрут, невидимая нить, которая всегда выведет вас к искомому месту, кровати, шкафу, ванной, на террасу. Вибрация исчезает, когда вы отклоняетесь от маршрута. Вот так. – Тереза снов дернула ее в сторону, и смартфон замер. – А так программа реагирует на препятствие на вашем пути. Развернитесь и сделайте шаг вперед.

Ника послушно выполнила приказ. Смартфон снова завибрировал, но на сей раз крупно. Она протянула вперед свободную руку, нащупала стену.

– Понимаете? Сумеете с этим разобраться? – Тереза обращалась с ней, как строгий учитель с нерадивым учеником, но внезапно Ника почувствовала благодарность. Это ведь реальная возможность стать чуть более мобильной. Хотя бы в пределах своей комнаты.

– Да, спасибо. Я разберусь.

– Это экспериментальная модель. Агата заказала ее в каком-то европейском научно-исследовательском институте. Есть ее портативный вариант, который можно носить на теле в виде кулона. Принцип действия тот же. Но нужно немного подождать, специалисты еще не закончили окончательную наладку программы и прокладку инфракрасных маячков на территории виллы. Это займет пару дней, а до этого времени вам придется походить со смартфоном. Вы согласны?

Согласна ли она? Да она уже почти счастлива!

– Кстати, следующая версия будет куда более интересной. Она сможет отличать живые объекты от неживых.

– Это как?

– Я не знаю как. Возможно, по размерам. Или по сердцебиению и дыханию. Не думаю, что в вашем случае это принципиальный вопрос. Для вас куда важнее то, что система работает, а не то, как она работает. Ну-ка, пройдитесь по комнате самостоятельно, а я посмотрю!

Ника прошлась. Дошла до кровати, потом до ванной, снова уперлась в стену, но уже специально, чтобы проверить возможности своей Ариадны, вышла на балкон.

– Тут высокие перила. – Тереза Арнольдовна шагнула следом. – Чтобы вы случайно не упали вниз. Расстояние до земли четыре метра, поэтому, пожалуйста, не экспериментируйте.

На перила Ариадна отреагировала крупной тревожной вибрацией за пару секунд до того, как Ника положила на них ладонь.

– Надеюсь, вам будет комфортно, – скрипела за спиной Тереза.

Ника тоже на это надеялась. На это, а еще на то, что жизнь больше не столкнет ее с теми высокомерными выскочками, которых она встретила по приезде на виллу «Медуза», или Ариадна убережет от столкновения.

Столкнула. Тем же вечером за ужином…

А до ужина столкнула с мамой. Она вошла без стука, и Ника запоздало подумала, что нужно было закрыться на замок.

– Ну что, детка, ты готова? – Голос мамы звенел от нетерпения и азарта. А от нее самой пахло алкоголем. Не сильно, едва уловимо, но Ника почуяла. Обоняние у нее нынче стало звериное. Компенсаторно…

– Не готова. – Зачем врать чужому человеку?

– Не важно. – Мама тоже решила не врать. – Но ты должна понять самое главное: в этом доме мы с тобой одни против всех этих богатеньких буратин. – Мамин голос наполнился горечью и завистью. – Но у нас есть козырь. Да, да – крутейший аргумент. Вот только твоя чертова бабка запретила мне его из рукава вытаскивать. Сказала, что результаты генетической экспертизы еще не готовы, и она не уверена. А пока она не уверена, мы с тобой должны быть тише воды, ниже травы. Представляешь, Доминика?

Ника не представляла. С ней Агата не перекинулась даже парой слов. Зато подарила Ариадну. Это ведь круче пары слов?

– Видишь ли, она сомневается. Во мне и в тебе тоже. Велела держать язык за зубами до тех пор, пока не придут результаты анализов. Она мне угрожала! – В мамином голосе появились истеричные нотки. – Обещала вышвырнуть за дверь безо всякого выходного пособия, если мы проболтаемся. Поэтому, Доминика, я прошу тебя…

– Ника! Я тоже тебя прошу, мама. Называй меня Никой.

– Хорошо, Ника. Никому не говори, что ты ее внучка. – Мама мерила шагами Никину комнату. Ника тоже мерила, прислушивалась к тихой вибрации Ариадны. – Ничего! Мы с тобой им всем еще покажем! Будут знать… Кстати! – Мама остановилась. – Я принесла тебе платье. На ужине мы с тобой должны быть неотразимы. Не хуже, чем эти… богатенькие буратины.

– У меня есть платье.

– У тебя нет платья, Ника! А там званый ужин. Не упрямься детка, надевай. – Никиной руки коснулось что-то скользкое и прохладное.

– Какого оно цвета, мама?

– Темно-синее, почти черное. – Мама ответила без запинки, и это обнадеживало. – Такое, как ты любишь.

Темно-синее, почти черное – это еще полбеды. Плохо, что ткань такая… противная и, кажется, дешевая. Но мама ведь не отстанет.

– И украшения! Вот, дай я тебе надену. Это сережки и колечко. Когда-то покупала для себя. Теперь вот пригодились.

Мама говорила и уже вставляла серьги в Никины уши. Наверное, торопилась, потому что застежка больно царапала мочку.

– Жаль, что с волосами твоими ничего не сделать, – сказала она, когда закончила с сережками. – Это не волосы – а сущая катастрофа.

Катастрофа. Волосы-то и раньше были не особо послушными, а вновь отрастя после операции, когда Нику обрили наголо, стали и вовсе неуправляемыми, начали топорщиться и завиваться. Бабушка сначала пыталась что-нибудь с ними сделать, но очень скоро смирилась. А Нике было все равно. Маме тоже. До недавнего времени. До тех пор пока не выяснилось, что Ника может оказаться богатой наследницей.

Не все равно было лишь тем, кто встретил ее за столом. Но думать об этом сейчас Ника не хотела. Ника думала про лечение и возможную операцию…

– …Я надеюсь, вы его увидите. – Артем Игнатьевич говорил спокойно, почти ласково. – Наука не стоит на месте. Тереза Арнольдовна познакомила вас с приложением?

– С Ариадной? Да. Жаль, что его нельзя использовать вне комнаты.

– Скоро сможете. Потерпите еще чуть-чуть, пока спецы не установят вдоль всех дорожек инфракрасные маячки. А пока позвольте мне побыть вашим проводником.

– Поводырем.

– Кстати, Агата подумывала о приобретении для вас собаки-поводыря, но это дело не одного дня. Возможно, собака вам и не понадобится.

В лицо дохнуло свежестью, закричали чайки.

– Мы уже у моря? – спросила Ника.

– Почти.

– Тогда можно я сниму туфли?

– Конечно. У вас до крайности неудобная обувь. Послушайтесь доброго совета, доверьте подбор гардероба Терезе Арнольдовне. Вкус у нее хотя и довольно консервативный, но все же очень хороший.

Ника сбросила ненавистные туфли, пошевелила босыми пальцами, а потом спросила:

– Артем Игнатьевич, какого цвета мое платье?

– Розовое, – ответил тот после недолгих колебаний.

Сердце сжалось от обиды, а к горлу подкатила злость.

– Насколько розовое?

– Очень розовое.

– Вульгарно?

– Да. – Артем Игнатьевич ее тоже не щадил, но правда из его уст звучала все же достаточно деликатно.

– У меня есть своя одежда! – Не хотелось ни злиться, ни кричать. Как-то само собой получилось.

– Я понимаю. – Артем Игнатьевич снова взял ее за руку. – Но и вы должны понять, Ника, в этом доме все подчиняется определенным правилам. Я поговорю с Терезой Арнольдовной, она все сделает.

Больше они неловкую тему Никиного гардероба не поднимали, молча прогуливались вдоль моря. А потом Ника попросила:

– Можно мне в воду? Я не пойду далеко, просто намочу ноги. Я никогда не была на море. Представляете?

– Уже стемнело. – В голосе Артема Игнатьевича слышалось сомнение.

– Пару шагов по воде. – В голосе Ники слышалась мольба. Во всяком случае, девушка очень старалась, чтобы слышалась.

– Хорошо. Только пару шагов.

Море было теплым. Море было ласковым. Щекотало Никины лодыжки, подсовывало под стопы гладкие камешки. А еще шептало тихим, только ей одной слышным шепотом. Звало.

«Иди сюда, дитя. Дай мне взглянуть на тебя…»

И Ника пошла. Сама не заметила, как пошла на этот зов. А очнулась от уже другого, резкого и встревоженного голоса. Сначала от голоса, а потом и от пощечины.

– …Ника, придите в себя!

Пришла. Даже глаза открыла. Вот только ничего не увидела. Ожидаемо ничего не увидела. Но зато почувствовала, как кто-то тянет ее из воды. Почувствовала, что мокрая с головы до ног, что проклятое розовое платье прилипло к телу и тоже тянет. Только уже вниз, в морскую пучину.

– Что с вами, Ника?! – Артем Игнатьевич заговорил с ней только на берегу, когда босыми пятками Ника уперлась в мокрый песок. – Что вы такое удумали?

Она ничего не удумала. Сказать по правде, она и сама не понимала, что произошло. А вот Артем Игнатьевич, похоже, удумал вполне конкретные вещи. Точно так же, как врачи в психушке.

– У вас еще вся жизнь впереди! И это будет нормальная, полноценная жизнь, уверяю вас! – Он говорил и вертел Нику, как юлу. Наверное, осматривал на предмет повреждений.

– Простите. – И ведь никак не объяснишь, что она ничего такого не хотела и не планировала, что это какое-то затмение, морок. Он не поверит. Он же взрослый и рациональный. – Я не понимаю, как такое вышло. Наверное, оступилась.

– Оступилась. – Он ей не верил, по голосу было слышно. Не верил, но сделал вид, что поверил. – Больше не оступайтесь, прошу вас.

– Я постараюсь.

Его костюм тоже был мокрый. Да и что удивительного? Он ведь как-то доставал ее из воды. Не пожалел дорогого костюма. Добрый, наверное, человек. Вот только Ника в добрых людей верила ровно до того мгновения, пока один из них не ударил ее по голове, погасив весь ее мир на веки вечные. С тех пор вера закончилась.

– Я провожу вас до вашей комнаты. Пойдемте.

А вот сейчас Ника испугалась по-настоящему. Испугалась того, что кто-нибудь из этих… сытых и язвительных увидит ее в таком ужасном виде, в мокром уродском розовом платье.

– Я знаю кружной путь. Не волнуйтесь.

Все-таки Артема Игнатьевича можно было назвать добрым. Но она не станет, чтобы не разочаровываться. Разочарование – это всегда боль. Мама ее научила.

Они и в самом деле прошли в дом незамеченными. Или это просто слепая Ника никого не заметила. По крайней мере, их никто не окликнул, а ее никто не высмеял.

– Пришли. – Артем Игнатьевич открыл перед ней дверь, но сам заходить не стал. – Вы справитесь, Ника?

– Ариадна мне в помощь. – Она прижалась мокрой спиной к шершавой стене. – И спасибо вам большое.

– Пожалуйста. Кстати, с Ариадной можно общаться голосом. Попробуйте. И еще, в ее памяти есть номер моего телефона. Звоните мне, если что.

Вот так. Его номер есть, а потенциальной бабушки нет. Наверное, у богатых так заведено. Вместо ответа Ника кивнула и даже нашла в себе силы улыбнуться.

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – Она дождалась, когда в коридоре стихнут тяжелые шаги, заперла дверь на замок и на зеркальной полочке нашарила смартфон. – Ну, привет, Ариадна, – сказала шепотом.

– Здравствуй, Ника! Чем могу быть тебе полезной? – Голос у Ариадны был приятный, куда менее механический, чем у Терезы Арнольдовны. Вот оно голосовое управление, надо полагать.

– Есть хочу, – сказала Ника, стаскивая с себя ненавистное платье.

– Ты можешь заказать ужин в комнату. Я позвоню на кухню. Озвучить меню?

– Озвучь, – разрешила Ника и, крепко сжимая смартфон в руке, направилась в сторону ванной.

Список предлагаемых блюд был таким длинным, что, уже добравшись до ванной, Ника выслушивала его еще пару минут. Заказать можно было, кажется, все что угодно, но она ограничилась коктейлем из морепродуктов и запеченной кефалью. Кефаль она никогда не ела, просто понравилось название.

– Соединяю с кухней, – мурлыкнула Ариадна, а через мгновение в трубке послышался веселый мужской голос:

– Рафик Давидович на проводе! Что желает юная леди?

Ника рассказала, что желает. Получилось почти без запинок.

– Очень правильный выбор! – одобрил невидимый Рафик Давидович, а потом заговорщицким шепотом сказал: – Я позволю себе присовокупить к вашему заказу комплимент от шеф-повара. Не возражаете?

Ника не возражала. Рафик Давидович за эти пару секунд сделался для нее почти родным. Вот же чудо!

Заказ принесли через пятнадцать минут. Ника едва успела принять душ и накинуть банный халат, как в дверь деликатно постучали. С той стороны стоял сам Рафик Давидович. Ника как-то сразу это поняла.

– Доброй ночи, юная леди! А вот и ваш ужин!

– Спасибо, Рафик Давидович. Вы не могли бы поставить его на столик? – Сказать по правде, Ника не была уверена, что в ее комнате есть столик, но не шарить же слепо в темноте в поисках подноса с едой.

– Разумеется! – Он прошел мимо Ники. Вкусно пахнущий и грузный, судя по шагам и одышке, мужчина, а потом запахло еще вкуснее и что-то деликатно звякнуло. Повар сервировал для нее стол. – Все готово, юная леди!

– Ника. Меня зовут Ника. Спасибо!

– Приятного аппетита, Ника! Если потребуется, звоните в любое время дня и ночи. Рафик Давидович всегда на связи.

Вот и еще один мужчина в списке ее контактов, который всегда на связи. Еще один хороший человек? Или рано делать выводы?

А ужин и в самом деле оказался очень вкусным. И ужин, и пирожное – комплимент от шеф-повара. И шоколадные конфеты, которые она нашла у изголовья кровати. Конечно, плохо есть на ночь, мама бы не одобрила, но мама сейчас далеко. Все они далеко, и можно побыть наедине с самой собой, подумать.

Перемещаться по комнате с Ариадной было легко, почти так же легко, как по бабушкиному дому. Вот только яблоками тут не пахло. Зато пахло какими-то экзотическими цветами. Запах этот доносился из-за приоткрытой балконной двери. И шум моря тоже доносился. Самый обычный шум, без шепота. Но Ника ведь помнила. Или это нервы сыграли с ней такую злую шутку? Нервы, усталость и пережитый стресс.

А может, это отдаленные последствия черепно-мозговой травмы? Врачи предупреждали бабушку, что у Ники могут случаться приступы по типу эпилептических. Ника тогда специально уточнила, чтобы знать наверняка, что ее ждет. Приступы были разные, с судорогами и без. В воде у нее, похоже, приключился второй вариант. Просто кратковременная потеря ориентации и, кажется, памяти. Тревожный признак. Чего уж там. Но тем больше в ней должно быть заинтересованности в том, чтобы доказать свое родство с Агатой Адамиди. Если врачи Агаты сумеют вылечить слепоту, то справиться с какой-то там эпилепсией для них будет раз плюнуть.

Вот с такими оптимистичными, но все равно кажущимися чудовищно нереальными мыслями она и заснула. А проснулась от шелеста волн и света.



…Солнце просвечивало даже сквозь крепко сомкнутые веки, прогоняя сон. Она открыла глаза и огляделась по сторонам. Картинка была привычная: рыбацкая хижина, развешанные на просушку сети, вытянутая на берег, перевернутая кверху дном отцовская лодка.

Отец заболел. Третий день он не выходил в море. Третий день к нему приходила старуха, что жила на Костяном мысе и славилась жадностью и дурным нравом. Люди в деревне шептались, что она умеет разговаривать с морем и ветром, что слушаются ее животные и птицы и что прошлогодняя буря, унесшая жизни сразу десятерых рыбаков, – это ее рук дело. Или не рук, а злых сил. Злых глаз… Глаза у старухи и вправду были страшные, они меняли свой цвет от белого, как раскаленное солнце, до темно-серого, почти черного, как морские глубины. В такие глаза лучше не смотреть, и дорогу старухе не заступать.

Никс бы и не заступила, собрала бы последние деньги, заплатила бы лекарю. А может, получилось бы взять лекарство в долг, а долг потом отработать, помочь вечно беременной жене лекаря по хозяйству или с ребятишками. Но старуха пришла сама…

Страшная, завернутая в грязные лохмотья и куски полуистлевшей сети, похожая на старую паучиху, выбравшуюся на охоту. Первой жертвой стала Никс. Замерла под пристальным взглядом прозрачных глаз, не в силах сдвинуться с места, промерзая от макушки до пят, каменея, умирая… А ей ведь никак нельзя умирать! И бояться нужно не за себя, а за отца, который всю ночь прометался в беспамятстве.

Дернуть плечом, просунуть пальцы в невидимую паутину, потянуть в разные стороны, одну за другой разрывая туго натянутые нити. Ей нельзя умирать!

– Ишь ты! – Старуха больше не раскидывала ловчие сети. Сейчас она обходила ее по кругу, разглядывала внимательно и, кажется, удивленно узловатыми пальцами перебирала низку из морских ракушек. И ракушки сухо пощелкивали в ее руках, ну точно кости. А Костяной мыс, говорят, оттого так и называется, что засыпан человеческими костями… – Сильная. – Старуха приблизилась. Кажется, только стояла на безопасном расстоянии, и вот уже крепко, до боли, сжимает когтями подбородок. – Сильная и глупая.

– Что вам нужно? – Не надо спрашивать. Вообще не надо заговаривать с морской ведьмой. Лучше сразу к лекарю…

– Лекарь не поможет. – Старуха хихикнула, принюхалась, снова защелкала ракушками. – Я помогу. – И за косу подергала с такой силой, что слезы из глаз. – Плачь. А хочешь, злись. Мне посмотреть нужно, удостовериться… Ну-ка, на меня смотри! В глаза мои смотри, дитя!

Посмотрела, словно в омут провалилась. А когда вынырнула обратно, ведьма уже сидела на валуне, в каменной ступке толкла какие-то коренья.

– Отцу заваришь, как очнется. Поить будешь часто, если придется, то и силой. Продержится еще ночь, значит, жить будет.

– Спасибо. – Только и смогла сказать. Не было сил, словно сквозь песок просочились.

– Не благодари. Я свое взяла. Ты молодая и крепкая. С тебя не убудет, а мне пригодится, – сказала и заклекотала, как чайка. Закашлялась? Или это смех такой? – Как выздоровеет отец, ко мне придешь на Костяной мыс.

– Зачем? – Страшно. И холодно. И упасть хочется прямо на песок.

– Учить тебя стану. Ее дочек кто-то должен научить, чтобы бед не наделали. А ты сильная. От тебя великая беда может быть, дитя.

– Чьих дочек? – А ведь и упала. На песке хорошо, уже не так холодно, только немного колко. Наверное, от ракушек, что старуха обронила.

– В тебе ее кровь течет. Приходи на Костяной мыс, расскажу… – А песок уже завивается волчком прямо перед лицом, застит глаза, мешает смотреть. Всего один только раз моргнула, а старуха исчезла. Словно ее и не было…





* * *


Несмотря на усталость, спал Иван плохо. Мысли в голову лезли всякие. Думалось отчего-то все больше про Нику-Доминику. Кто такая? Откуда взялась? Ну и про ночь большого отлива тоже думалось. Прикольная идея, если разобраться. А остров Медузы надо бы обследовать. Вот завтра прямо с утра можно понырять, поискать этот загадочный вход в загадочный подводный лабиринт. Сказка, конечно, но все равно интересно. И на картах остров тоже стоит поискать. Да прямо сейчас. Все равно ведь не спится.

А остров и в самом деле с высоты птичьего полета был похож на голову медузы. Наверное, из-за извивающихся, точно гигантские змеи, выступающих над водой скал. Завораживающе и жутко. А еще очень любопытно.

С этой мыслью Иван и уснул, а проснулся от громкого пения птиц. Часы на телефоне показывали половину седьмого утра. Он привык просыпаться рано, в будние дни не позже шести. Но сейчас ведь не будни, а полноценные каникулы, а спать не хочется. Раз не хочется, значит, самое время обследовать остров.

Иван позавтракал на кухне яичницей с беконом, которую прямо при нем сварганил Рафик Давидович, а попутно узнал у повара, где можно раздобыть лодку. Оказалось, нужно лишь обогнуть небольшой мыс, до которого вчера он так и не дошел. Вчера не дошел, а сегодня дойдет. Вот только прихватит ласты с маской. Альпинистское снаряжение может день-другой подождать.

Лодки и в самом деле оказались за мысом, лежали на берегу кверху дном, привязанные цепями к металлическим кольям. Иван отвязал одну, перевернул, прихватил весла, столкнул на воду и уже приготовился отчалить, когда его окликнули:

– Иван! Ваня! – По кромке воды к нему быстро шла Юна. Тоже, значит, ранняя пташка. – Привет! – Она помахала ему рукой.

– Привет. Не спится?

– Кто рано встает, тому Бог подает. – Юна, не спрашивая разрешения, запрыгнула в лодку. Да и какое ей нужно разрешение, если она внучка хозяйки? – Хочешь осмотреть остров?

– Хочу. – Иван оттолкнул лодку от берега, уселся рядом с Юной.

– А давай я устрою для тебя экскурсию. В детстве нас на остров без взрослых не пускали. Агата строго за этим следила и наказывала за ослушание, но мы все равно убегали. Открою тебе тайну, лодки можно взять не только здесь. В километре от нашей виллы тоже есть лодки – рыбачьи. Думаю, с аборигенами всегда можно договориться. Вот на рыбацких лодках мы с Финой и плавали на остров. Исходили его вдоль и поперек. Так что я все там знаю.

Она говорила, а Иван налегал на весла. Может, это и хорошо, что первый раз его сопровождает Юна. Пусть покажет скалы, а вход в лабиринт он потом поищет сам.

– А зачем тебе вот это? – Юна поддела ногой ласты.

– Хочу понырять.

– Понырять. – Она понимающе усмехнулась. – У берегов острова все хотят понырять. И местные, и чужаки. Особенно чужаки.

– Почему?

– А ты почему? – Юна склонила голову набок, лукаво улыбнулась. – Только не рассказывай мне, что тебя интересуют рыбки. Нет здесь ничего особенного, ни флоры, ни фауны – одни только скалы. – Ты хочешь найти вход в лабиринт Медузы. Не спорь! Я тоже там ныряла. И Ксю с Димом.

– Искали вход?

– Да. – Она кивнула. – Мы – вход в лабиринт, а остальные, которые чужаки, искали сокровища. До сих пор, кстати, ищут.

– Что за сокровища? – Обычная история маленького провинциального городка, где непременно должны быть какие-нибудь руины и клад. А еще лучше, призрак, этот клад охраняющий.

– Прапрадеда. Первого из Адамиди. Если верить семейным легендам, он был сказочно богат. То, что сейчас есть у бабушки Агаты, это лишь малая часть его сокровищ. Считается, что после смерти своей любимой жены, он сошел с ума и почти все спрятал где-то на острове. Себе оставил сущие крохи. Ну, типа, по тем временам крохи. – Юна усмехнулась. – Чужаки ищут на острове клад уже несколько столетий.

– И что, кто-нибудь что-то находил? – А все-таки Юна интересная рассказчица. И истории у нее интересные. Заслушаешься.

– Находили. Вот только не чужаки, а девушки рода Адамиди.

– И разумеется, в ночь большого отлива, – догадался Иван.

– Разумеется! – А вот сейчас Юна, кажется, не шутила. – Отец нам с Финой рассказывал об этом с раннего детства. Я выросла на сказках про клады. В ночь большого отлива можно войти в подземный лабиринт, об этом ты уже слышал.

– Слышал. – Иван кивнул.

– И они входили. Все девушки рода, которые достигли тринадцатилетия. Вот сколько их было на тот момент, столько и входило.

– Прикольная забава. – Остров был уже рядом, всего каких-то пару гребков – и все.

– Была бы прикольная, если бы утром из лабиринта выходило столько же, сколько вошло. – Голос Юны упал до зловещего шепота.

– А бывало, не досчитывались претенденток?

– Бывало. Если верить легендам…

– …А не верить легендам у нас нет никаких оснований.

– Если верить легендам, из лабиринта выходила только одна. – Юна опустила руку за борт. – Типа, самая достойная. И выходила не с пустыми руками, а с несметными сокровищами, дарами Медузы. Медуза это, знаешь ли, хранительница женщин рода Адамиди.

– Медуза та самая, которая горгона?

– Ну, похоже на то. У нас тут просто какой-то культ Медузы. Она везде, даже на фамильном гербе.

– Я заметил. А что же с остальным претендентками? Они оставались ни с чем, бессребреницами?

– Нет. – Юна посмотрела на него как-то странно. Или это ему так показалось? – Остальные просто не возвращались из лабиринта.

– Если верить семейной легенде? – на всякий случай уточнил Иван.

– Да, если верить семейной легенде! – Юна со смехом плеснула ему в лицо водой. – Представляешь, какие легенды у нашей чертовой семейки?! А мама еще переживает, что Фина не прошла по возрасту. Блуждала бы с нами в мифическом лабиринте!

– Все, мы приплыли. – Иван спрыгнул в воду, подтолкнул лодку к скалистому берегу, помог выбраться Юне. – Показывай свой фамильный остров!

Сказать по правде, ничего интересного на острове Медузы не нашлось. Ну, кроме скал. Скалы здесь были отличные, очень даже подходящие для тренировок. Попробовать можно уже вечером, днем будет слишком жарко, потому что из растительности тут только какой-то чахлый кустарник и выгоревшая под палящим солнцем трава.

– Идем купаться! – Юне экскурсия по острову наскучила раньше, чем ему. Юна схватила его за руку и тянула к берегу. – Тут есть небольшая бухта с песчаным пляжем. Мне нравится здесь загорать.

Иван загорать не хотел, не любил он такое вот праздное времяпрепровождение.

– Идем! – Юна сбросила сарафан и с разбега сиганула в воду.

Иван сиганул следом. Только предварительно нацепил маску и ласты.

Под водой было интересно. Поросшие ракушками и водорослями скалы, почти отвесно уходящие в глубину. А в скалах – трещины. Наверное, любая из них могла бы являться входом в подземный лабиринт, если бы лабиринт этот существовал на самом деле. И косяки мелких рыбешек, которые серебряными искрами сновали туда-сюда в толще воды. И похожая на русалку Юна, очень красивая, очень изящная в солнечных бликах. Юна плавала хорошо. Пожалуй, даже лучше самого Ивана. Наверное, сказывалось детство, проведенное у моря. Или девушки славного рода Адамиди все такие вот русалки?

На берег они выбрались уставшие и даже слегка замерзшие, рухнули на уже нагретый утренним солнцем песок.

– Вот он какой, наш остров, – сказала Юна, не открывая глаз. – Прекрасен даже без всяких там легенд и лабиринтов. Правда?

Иван молча кивнул. Неплохой остров. Чего уж там! Вот только его все равно что-то тревожило, не давало полностью расслабиться. Сначала подумалось, что причина в Нике-Доминике, которая вчера так и не вернулась к ужину, но нет, не в ней. Было что-то тревожное в рассказе Юны, в пересказе вот этих ее семейных легенд.

– А когда они не вернулись в последний раз? – Он перекатился на бок, подпер голову рукой, посмотрел на распластавшуюся рядом Юну. Красивая. Без мешковатой одежды, шляпы и очков очень даже красивая. Ничем не хуже Ксю.

– Кто? – Юна приоткрыла один глаз.

– Претендентки. Если есть легенда, должны быть какие-то вещественные доказательства, подтверждение.

– Заинтригован? – Юна улыбнулась. – Я знаю, что заинтригован. За всех девушек не скажу, знаю только про последний случай. Мне рассказывал папа, а папе уже и не помню кто. Это случилось больше полувека назад.

– С Агатой?

Юна покачала головой.

– С Ариной, ее младшей сестрой. На остров ушли обе, а вернулась только Агата.

А вот это уже не легенды, это уже реальные факты. И, кстати, что значит – ушли на остров? По воде, аки посуху? Он так и спросил.

– Это же была ночь большого отлива, глупенький! – Юна ласково взъерошила его волосы, и ему это неожиданно понравилось. Нет, Юна не русалка. Если следовать античной мифологии, она серена. Сладко поет. И интересно до жути. – В такую ночь до острова можно добраться вброд.

– Разумеется, добраться могут только девушки рода Адамиди?

– Да.

– И Агата со своей сестрой добрались?

– Добрались. Их не было всю ночь, а под утро Агата вернулась одна с рыбацкой сумкой, до самого верху набитой сокровищами. И заметь, это уже не легенды, это подтвержденный факт. Они жили очень бедно, родители моей бабушки и ее сестры. От былой славы не осталось почти ничего, кроме герба и традиций. А тут такое богатство!

– Отчего же бедно? – уточнил Иван. – Ведь каждая такая ночь могла принести несметные богатства. Если верить легенде, – добавил он с усмешкой.

– Оттого, что войти в лабиринт Медузы могут только девушки, парням это не дано. А девочки не рождались очень долго. Вот и у Агаты есть лишь сыновья. Мы с Ксю и Финой первые девочки за пятьдесят лет. Только Фина еще маленькая, а Агата умирает. – Юна говорила, а в голосе ее не чувствовалось жалости к умирающей бабке – один лишь исследовательский азарт. – Дима сразу после рождения сбросили со счетов, но он все равно остается одним из Адамиди, и если у него родится дочь, то она сможет принять участие в следующей инициации. Сложно у нас все, правда? – Теперь Юна смотрела на Ивана сверху вниз, и ее красивое, ну точно античное лицо было очень близко. Протянуть бы руку, положить ладонь на затылок, притянуть к себе так, чтобы стало совсем уж близко… Да вот что-то не хочется. Расхотелось…

– А что с сестрой Агаты? – спросил он, закидывая руки за голову. От греха подальше. – Ее в самом деле так и не нашли?

– Нашли, кажется. – В голосе Юны мелькнуло, но тут же исчезло разочарование. – Та история темная, никто, кроме очевидцев, ничего рассказать не может, а очевидцев почти не осталось. Кажется, только сама Агата, Артем Игнатьевич, он ее давний друг и поверенный в делах, Тереза, ну, ты ее видел, и Рафик. Они друзья детства, так рассказывал папа. Как бы то ни было, а дело замяли, виноватых не нашли. Смерть Арины списали на несчастный случай. Впрочем, как и остальные смерти.

– Были еще смерти? – С моря потянуло холодом почти могильным. Или это Ивану просто так показалось?

– Да сколько хочешь! Народ на острове пропадал пачками. Кто-то исчезал с концами, а кого-то потом находили мертвым. Думаешь, почему Агата запрещала нам в детстве сюда плавать?

– Боялась, что можете утонуть?

– Нет. Мы все с детства очень хорошо плаваем, для нас остров не опасен. Агата боялась, что мы можем встретить кого-нибудь из мародеров, охотников за сокровищами. Только на моей памяти к берегу острова прибивало троих. Одного я видела своими собственными глазами. Вот на этом самом пляже. И скажу тебе, это было страшное зрелище. – Голос Юны вдруг сделался очень серьезным. – И не потому, что я никогда раньше не видела утопленников, а потому, что это был какой-то не такой утопленник. Мы нашли его вдвоем с Димом, когда сбежали на остров. Утонувший лежал на берегу, и в первый момент я подумала, что это статуя, а не человек. Каменная статуя. У нас в парке такой античной дребедени хоть отбавляй. Но тут не в парке, а на острове. И не статуя, а мертвый мужик с окаменевшим, полным ужаса лицом. Мне потом родители сказали, что это все из-за того, что он был весь в песке, что это такая оптическая иллюзия, но я его лицо до сих пор забыть не могу. Думаю, что и Дим тоже. Кстати, то дело тоже быстро замяли. Агата всегда стоит на страже семьи. Жаль только, что она не может стереть мне память. – Юна горько усмехнулась. – Хотя к очень дорогому и очень модному психологу меня по ее рекомендации родители водили целый год.

– Помогло? – спросил Иван. Его и в самом деле интересовал вопрос, может ли помочь в таком страшном деле какой-то там психолог.

– Нет, – сказала Юна и отвернулась.

Так, в молчании, они провели еще минут пять, а потом Юна велела уже прежним своим бодрым тоном:

– Ну, возвращаемся!

В тот момент Иван был даже рад такому ее внезапному порыву. Оставаться на острове Медузы ему расхотелось, а вот проверить кое-что, наоборот, захотелось.

На том берегу их уже ждали Ксю с Димом.

– Утренний променад? – Ксю смерила Юну внимательным взглядом. – Уже рассказала ему свою любимую страшилку про каменного жмурика?

– Дим тоже его видел. – Юна вздернула подбородок. – Скажи!

– Я видел жмурика. – Дим ухмылялся, и ухмылка делала его похожим на Олежку. – А ты напридумывала всякого, истерику устроила на ровном месте.

– Я ничего не придумала. – Юна подняла с земли полотенце, принялась вытирать мокрые волосы. – А ты слабак, привык плясать под сеструхину дудку.

– И правильно делает. – Ксю улыбалась Ивану, многозначительно улыбалась. – Всегда лучше быть на стороне победителя. К тому же я его родная сестра, а ты так… седьмая вода на киселе. – Она перестала улыбаться, взяла Ивана за руку, тоже многозначительно, по-хозяйски. – А ты не верь. Наша Юна любит придумывать всякое. Она вообще со странностями, целый год лечилась у психиатра.

На мгновение Ивану показалось, что Юна швырнет в Ксю полотенце, но она сдержалась, только улыбнулась кривоватой усмешкой.

– Посмотрим, – сказала очень вежливо и очень тихо, – кто окажется у психиатра после ночи большого отлива.

Дожидаться ответа она не стала, решительным шагом направилась к вилле. Ивану тоже захотелось уйти, но Ксю держала крепко. Если не сказать, цепко.

– Ты с ней поосторожнее, с нашей малышкой Юной, – сказала она доверительным шепотом. – Я ведь не шутила про психиатра. Агата потратила на ее лечение кучу денег, но, похоже, напрасно. Про то, что ночь большого отлива переживет только одна из нас, она тебе тоже уже рассказывала?

Иван молча кивнул. Утомили его эти семейные тайны и семейные разборки.

– Не верь. Это ее папаша специально мутит воду, придумывает всякие страшилки, чтобы я испугалась и отказалась войти в лабиринт, чтобы только его Юночка и его Финочка остались претендентками. Он нам эту лапшу про проклятие с самого детства на уши вешает, а наши с Димом родители говорят, чтобы не слушали всяких чокнутых, все равно все достанется мне, а не этим убогим. И знаешь почему?

Иван знать не хотел, но понимал, что вопрос этот риторический.

– Потому что я больше всех похожа на Агату. И меня она всегда выделяла. Скажи, Дим!

Дим согласно кивнул.

– И решать, кому достанется наследство, будет не какой-то там мифический лабиринт, а наша чокнутая бабка.

– Я все понял. – Иван подобрал с песка свою одежду. – Мне пора.

– Куда тебе пора? – усмехнулся Дим. – Оставайся, сплаваем наперегонки. – Он поиграл мышцами: бицепсами, трицепсами и остальными дельтами.

– В другой раз.

Дожидаться ответа Иван не стал, пошагал к лестнице, ведущей на виллу. Шел быстро, наверное, поэтому успел догнать Юну. Или потому, что Юна никуда не спешила, устроившись в тени какого-то экзотического дерева, наблюдала за работой двух мужчин в синей униформе, которые что-то монтировали у края дорожки.

– Что это они делают? – Заметив Ивана, она кивнула в сторону мужчин.

– Спроси. – Иван пожал плечами.

– Уже спрашивала, не отвечают. Сказали только, что это приказ Агаты.

– Похоже на какие-то датчики.

– Зачем датчики на земле? Может, дополнительная подсветка к празднику?

– …Что вы здесь делаете, молодые люди? – послышался за их спинами механический голос.

– Ничего, Тереза Арнольдовна. – Юна вытянулась по струнке. – Просто смотрим. Что они такое делают? Вы знаете?

– Я знаю. – Тереза кивнула.

– А мы…

– А вам это ни к чему, – сказала как отрезала и подбородком указала в сторону дома, мол, идите, не мешайте людям делать свою работу.

Они и пошли. А когда проходили мимо рабочих, Иван успел разглядеть логотип на ящике с инструментами и оборудованием. Вот и все, Интернет им с Юной в помощь. Но это лишь в том случае, если нечем будет заняться.





* * *


Второй раз Ника проснулась уже в привычной темноте. В этой темноте щебетали птицы, и вкусно пахло экзотическими цветами. Но сон долго ее не отпускал, таким ярким, таким реалистичным он был. Казалось, протяни руку, и пальцы коснутся бус из морских ракушек или ветхих рыбацких сетей.

Ника и протянула, накрыла ладонью смартфон.

– Ариадна, здравствуй! – сказала, еще не до конца веря, что и Ариадна – не плод ее фантазии.

– Привет, Ника! Как дела?

– Спасибо, хорошо.

Отпустило. И сон, и страх развеял этот бодрый электронный голос. Жить нужно здесь и сейчас. Хотя бы попытаться жить.

Ариадна довела ее до ванной, дальше Ника справилась сама. Одежда нашлась в шкафу. Ее собственная, привезенная от бабушки одежда. Ника даже специально ее понюхала, чтобы убедиться, что ночью вещи не подменили. Хотя бы та же Тереза. С нее, наверное, сталось бы.

Постель Ника застелила сама, не стала дожидаться горничной. Или кого там Агата приставила за ней присматривать? А потом уже основательно изучила свою новую комнату, прошлась сначала по проложенному Ариадной фарватеру, потом по периметру, ощупала мебель, вышла на террасу, вдохнула свежий морской воздух. Вот откуда ее необычный сон. Из-за этого воздуха и вчерашнего вечернего приключения. Навпечатлялась.

Захотелось кофе. Да и вообще чего-нибудь поесть.

– Ариадна, позвони Рафику Давидовичу.

– Соединяю!

Как же легко привыкаешь вот к таким удивительным вещам, как Ариадна! Привыкаешь и недоумеваешь, как жила без нее раньше. Даже если окажется, что Агата ей никакая не родственница, есть надежда, что Ариадна останется. Ведь никому, кроме Ники, Ариадна не нужна.

Рафик Давидович отозвался сразу, словно только и ждал звонка.

– Чего желает юная леди Ника? – спросил веселым голосом.

Ника желала кофе и чего-нибудь на завтрак. На усмотрение Рафика Давидовича.

– Фитнес? ЗОЖ? Какие-то специальные диеты? – спросил тот осторожно.

– Ничего такого. – Ника улыбнулась.

– Замечательно! Обожаю юных леди, которые не забивают свои прелестные головки всякой модной ерундой! Через десять минут буду!

Он явился даже раньше.

– А вот и я! – сказал с порога. – Смотрите, что я вам принес, Ника!

Она бы посмотрела. Если бы знала, куда смотреть…

– Простите, Рафик Давидович. Не могли бы вы поставить поднос на столик?

– Это вы меня простите, Ника. – Он все сразу понял. Вечером не понял, а сегодня вот… разобрался. – Я не знал.

– А я не знала, как вам сказать. – Она улыбнулась.

– Мы сейчас все исправим и озвучим! – Голос Рафика Давидовича раздавался совсем рядом, а Никиного локтя коснулась его рука. – Пойдемте, я сервирую вам стол на террасе. Очень, знаете ли, романтично и полезно для здоровья завтракать на террасе. – Он говорил и мягко тянул ее за собой. В кармане мелко завибрировала Ариадна, подтверждая правильность маршрута. Скрипнуло отодвигаемое кресло. – Присаживайтесь! А я сейчас.

Ника уселась, а Рафик Давидович принялся перечислять все принесенное. Получалось много. Очень много. Нике столько ни за что не съесть. Она так и сказала.

– Ай, бросьте! – Она почти увидела, как повар взмахнул рукой. – Для начала хотя бы попробуйте, а потом определимся с вашими предпочтениями, и дело пойдет веселее.

У него и так дело шло вполне весело. И общаться с ним было легко. Куда легче, чем с остальными. И кофе он варил восхитительный. И пирожные пек. А Никину благодарность принял с детской какой-то радостью, пообещал в следующий раз сотворить специально для нее что-нибудь особенное. Для нее уже давно ничего не делали специально, и это было неожиданно приятно. Так же приятно, как завтрак на террасе.

А потом пришла Тереза. Тереза пришла, а Рафик Давидович тут же засобирался к себе на кухню, торопливо загремел посудой.

– Позавтракали? – Тереза дождалась, когда он уйдет, и лишь потом заговорила. – Ваш вчерашний вечерний наряд был несколько… экстравагантный.

Ника молчала. А что она могла сказать?

– …Впрочем, как и весь гардероб. – Тереза не хотела обидеть, она просто констатировала факты. – А в этом доме принят определенный дресс-код. Я взяла на себя смелость и заказала для вас новые вещи. Их уже доставили.

Ника молчала, слушала. Ариадна тоже затаилась, не подавала признаков жизни.

– Все уже отутюжено и приведено в должный вид. В шкафу я развешу одежду комплектами, чтобы вам было проще сориентироваться. Левая секция – повседневная легкая одежда, средняя – джинсы, брюки и кардиганы, правая – вечерние наряды. Белье и предметы личной гигиены – в верхнем ящике комода, обувь соответственно случаю: повседневная и пляжная – слева, спортивная – в центре, вечерние туфли – справа. Будете мерять?

– Нет. – Ника представила, как она шарит в шкафу, как примеряет новые, но наверняка по-старушечьи унылые вещи, а Тереза за всем этим наблюдает с каменным лицом.

– Воля ваша. – Слава богу, она не стала настаивать. – Главное, запомните последовательность. Если запутаетесь, в памяти вашего устройства есть номер горничной. Позвоните, она придет и поможет. И еще, я оставила на одежде специальные ярлычки с кодами. Убрать их можно легко в любой момент. Ариадна может считать коды на ярлычках и сообщить вам всю имеющуюся информацию. Производитель, размер, цвет, состав ткани.

– Спасибо, я все поняла.

– У вас есть какие-то планы на этот день? – Тереза не спешила уходить.

– Нет. – Какие у нее могут быть планы, когда она одна-одинешенька на вражеской территории?

– Возможно, вам захочется искупаться в море.

Вчера уже искупалась. Прямо в платье…

– Если захочется, горничная вас проводит до пляжа и проследит, чтобы с вами ничего не случилось в воде.

А на пляже будут вчерашние мажоры, и горничная ничем не сможет ей помочь. Нет уж, лучше тут, в прохладе и безопасности скругленных стен.

– Нет. – Наверное, она ответила слишком быстро и слишком резко, потому что в комнате повисло долгое молчание.

– Хорошо. – В голосе Терезы по-прежнему не слышалось никаких эмоций. – Кстати, к ужину будет готов ваш кулон. За день специалисты закончат монтировать систему навигации, и вы сможете передвигаться по дому и вилле самостоятельно. Вам понравилась Ариадна?

– Понравилась.

– Я так и предполагала. Всего хорошего, Доминика. Отдыхайте!

Сказала и исчезла, оставила Нику наедине с собственными беспомощными мыслями. Артем Игнатьевич советовал терпеть и помнить, ради чего все это. Помнить об операции и возможном исцелении. И она будет помнить. Заставит себя быть сильной. Назло всем!

В кармане джинсов призывно мурлыкнула Ариадна.

– Звонит Артем Игнатьевич. Отвечаем?

– Отвечаем. – Ника поднесла трубку к уху.

– Доброе утро, – послышался из трубки знакомый голос. – Надеюсь, вам хорошо спалось, Ника?

– Спасибо, хорошо.

– Тогда собирайтесь, я зайду за вами через полчаса.

– Куда собираться? – Похоже, не получится отсидеться в безопасности скругленных стен.

– Я отвезу вас в клинику на обследование.

– Уже?

– А зачем откладывать в долгий ящик решение насущных задач? – Он сказал задач, а не проблем. Какой добрый человек… – Вчера вечером по приглашению Агаты в город прилетело несколько очень хороших специалистов. Вы пройдете кое-какие исследования, будет консилиум. Ника? Ника, вы меня слышите?

Она слышала. Это со зрением у нее беда, а со слухом полный порядок. Вот только дар речи она вдруг утратила из-за робкой новорожденной надежды. А еще из-за подкатившего к горлу колючего кома.

– Собирайтесь, Ника. Я зайду за вами через полчаса. Ариадна, включи хронометраж.

– Включила, – отозвалась Ариадна вместо онемевшей Ники.

Артем Игнатьевич постучал в ее комнату ровно через полчаса. Эти полчаса ушли у Ники на принятие сложного решения: оставаться в своем или переодеться в то, что принесла ей Тереза. Победила Тереза. А еще обоняние и осязание. Новые вещи вкусно пахли и были приятными на ощупь. Совсем не такими, как мамино розовое платье. Про специальные ярлычки с информацией Ника вспомнила в последнюю очередь, а когда вспомнила, не сумела удержаться.

Ариадна не утаила ничего, даже цены. Цены оказались фантастическими. Впрочем, как и названия брендов… Ника выбрала легчайшее платье, если верить Ариадне, шелковое и чудовищно дорогое.

– Оно красивое, Ариадна? – спросила, не надеясь на ответ.

– Платье из летней коллекции модного дома «Версаче», – тут же отрапортовала Ариадна. В ее электронном голосе Нике почудилось одобрение.

– Значит, красивое, – сказала она, уже ни к кому не обращаясь, и принялась переодеваться. Успела как раз к приходу Артема Игнатьевича.

– Прекрасно выглядите, Ника. – И в его голосе тоже было одобрение. – Решили последовать моему совету?

– Решила. Спасибо. Какого оно цвета?

– Платье? Цвета морской волны. – Он немного помолчал, а потом добавил: – С переливами. Я не большой знаток таких вещей, но уверяю вас, никакого розового.

– Это главное. – Ника пыталась храбриться и даже шутить. А что ей еще оставалось перед обследованием и консилиумом? Не станешь же рассказывать этому чужому, пусть и доброму человеку, как сильно она боится услышать окончательный диагноз, как страшно потерять те крохи надежды, что у нее еще остались.

Глупая. Тогда она еще не знала, что не услышит ни диагноза, ни приговора. Ее обследовали долго, больше шести часов. Анализы крови, МРТ головного мозга, осмотр сначала окулистов, потом неврологов и нейрохирургов, даже беседа с психиатром. Это, кстати, объяснимо, после вчерашнего Никиного купания в море Артем Игнатьевич решил перестраховаться. Вот только психиатр задавал какие-то странные вопросы, никак не похожие на те, что слышала Ника раньше.

Все, абсолютно все, были с ней добры, предельно вежливы и деликатны, но никто даже словом не обмолвился о том, какие же все-таки у нее шансы. А спросить прямо Ника побоялась. Или просто понимала, что ей все равно ничего не ответят? Врачебный консилиум посовещается, напишет заключение по состоянию ее здоровья, но передаст это заключение не Нике, а Агате, ее потенциальной бабушке.

Самая скептическая, самая рациональная Никина часть понимала, что так оно и должно быть, что это правильно. Одно дело – тратиться на лечение родной кровиночки, и совсем другое – заниматься проблемами никчемного приблудыша. И пока непонятно, кровиночка она или приблудыш, диагноз и перспективы озвучивать не стоит. А та часть, которая вечно боялась и вечно паниковала, в голос кричала, что все плохо, и врачи молчат, потому, что не хотят ее пугать. Умерла так умерла…

– Все? – спросила Ника у Артема Игнатьевича, когда он помог ей усесться на заднем сиденье автомобиля.

В это «все» она вложила и свое отчаяние, и свою надежду, а он понял это «все» буквально.

– Да, мы с вами закончили, Ника. Теперь можно ехать домой.

Если не сказали врачи, не скажет и он. Можно даже не пытаться. Сейчас главное, чтобы не стал утешать и говорить, что все будет хорошо. Потому что хорошо никогда больше не будет.

Он не стал. Всю дорогу они ехали в полной тишине. А на выходе из машины их поджидала, точно в засаде сидела, Тереза Арнольдовна. Она тоже ничего не стала спрашивать, сразу сообщила скучным механическим голосом, что через три часа состоится ужин, наряд для Ники уже подготовлен, надо лишь что-то сделать с волосами. Она распорядится, чтобы прислали стилиста. Дожидаться ответа или возражений Тереза Арнольдовна не стала, оставила Нику на попечение Артема Игнатьевича, который быстро и сухо распрощался с подопечной на пороге ее комнаты.

– Увидимся на ужине, – сказал он на прощанье.

– Увидимся, – усмехнулась Ника и закрыла дверь, чтобы он не заметил, как меняется, как плывет от страха и отчаяния ее лицо…





Ни в обед, ни вечером Иван на остров так и не выбрался – завис в Интернете. Сначала просто решил поискать какую-нибудь информацию о событиях пятидесятилетней давности, а потом и сам не заметил, как втянулся.

Инфы в сети было немного. Наверное, по причине отсутствия в те годы Интернета. Но кое-что узнать все-таки удалось. У Агаты и в самом деле была сестра, вот только она не пропала без вести в ночь большого отлива, а утонула. Несчастный случай. По крайней мере, так тогда решили. И никаких разбирательств, как понял Иван, никто не устраивал. А у Агаты с той самой ночи началась совсем другая жизнь. Почти сразу же после похорон сестры она улетела в Москву, если верить официальной версии, чтобы поступить в институт. Но по неофициальной и непроверенной информации, первые пять лет столичной жизни Агата не училась, а работала манекенщицей в московском Доме моделей. Впрочем, ничего удивительного, если даже теперь, на пороге семидесятилетия, она была красива, то в юные годы ее красота ошеломляла. Иван нашел в сети фотографии с молодой Агатой. Одного взгляда на них хватило, чтобы понять: ни Ксю, ни Юна, ни малышка Фина не обладают даже сотой частью бабкиной красоты и харизмы.

А спустя десять лет столичной жизни Агата вернулась на родину, но не одна, а с сыном Димитрисом. Об отце мальчика Иван информации так и не нашел, впрочем, как и о самом мальчике. Очевидно, что за вчерашним ужином старший сын Агаты не присутствовал. Паршивая овца в благородном семействе? Человек, о котором даже нет упоминаний в семейных хрониках? Впрочем, справедливости ради, и об остальных членах семьи Адамиди информация была очень скудной. Похоже, всесильная Агата тщательно оберегала приватную жизнь своих близких.

Зато про убийства и несчастные случаи на острове инфы в Инете было завались. Здесь Юна почти ничего не придумала. Для кладоискателей и авантюристов всех мастей остров уже больше века являлся настоящей Меккой. А для многих из них и могилой. Их тела находили на берегу иногда с признаками насильственной смерти, но чаще – без. Неизменным оставалось лишь одно – лица. Почти все очевидцы в один голос утверждали, что на лицах несчастных застыло выражение неподдельного ужаса, словно бы перед смертью они увидели нечто очень страшное. Дальше мнения интернет-пользователей расходились. Страшные убийства приписывали и обитающему поблизости маньяку, и пиратам, и инопланетянам, и морскому чудовищу, обосновавшемуся где-то в подземном лабиринте. Вот только ни одно из этих предположений не выдерживало ни малейшей критики. К концу своих изысканий Иван пришел к выводу, что на самом деле смертей на острове было не так и много, а все остальное – это лишь ловкая мистификация, попытка не подпустить к вилле «Медуза» и острову чужаков. Оставался вопрос, кому и зачем все это нужно, и Иван надеялся найти на него ответ. Должен же он как-то развлекаться в этой глуши.

Увлекшись своими почти детективными изысканиями, он едва не пропустил ужин. Но, похоже, в доме Агаты совместные ужины были обязательными, за присутствием на них всех приглашенных Тереза Арнольдовна следила лично. За Иваном точно следила, потому что прислала горничную с напоминанием.

Как же ему не хотелось! И не из-за скучного официоза, присущего подобным мероприятиям, а из-за особенной, гнетущей какой-то атмосферы. Словно бы их всех согнали на реалити-шоу и заставляют действовать по указке невидимого режиссера. Или видимого? Может быть Агата тем самым режиссером? На какие чудачества способна богатая, как Крез, все еще красивая, но смертельно больная женщина? И кто такая Доминика?

Про Доминику подумалось совсем неожиданно. Целый день не думалось, а тут вдруг. Наверное, потому, что они не виделись с прошлого вечера, а сейчас им вновь предстояло встретиться за одним столом. Про остальных Иван знал хоть что-нибудь, а эта люмпен-девочка по-прежнему оставалась загадкой. Причем, кажется, не только для него, но и для всех остальных.

На сей раз за столом не было табличек с именами гостей, все привычно расселись по своим местам. Ника-Доминика вошла в гостиную без опоздания. На сей раз на ней не было ни безвкусного розового платья, ни кричащей бижутерии. Сегодня она могла бы сойти за одну из тех, кто занимает место за этим столом не по милости Агаты, а по праву рождения. Длинное платье из струящейся ткани непонятного, не поддающегося анализу цвета, то зеленого, то синего. На ногах не туфли на высоченных каблуках, а нечто невесомое, из множества тончайших серебристых ремешков. На шее – какое-то странное украшение в виде крупного серебряного диска. Не то микросхема, не то лабиринт – одним словом, сплошной авангард и креатив. Неизменным оставалось лишь ее лицо – по-прежнему бесцветное, почти лишенное красок, навроде карандашного наброска. На лице этом выделялись лишь глаза. Могли бы выделяться, если бы Ника-Доминика воспользовалась косметикой. Но она не воспользовалась. И про то, что мимические мышцы даны человеку не просто так, она, похоже, даже не догадывалась. Ивану снова показалось, что он смотрит не на живую девчонку из плоти и крови, а на статую. Весьма интересную, весьма креативную, но все же статую.

И двигалась она странно, словно шла по топкому болоту, а не по паркету, начищенному до зеркального блеска. Словно бы в любой момент была готова замереть перед разверзнувшейся бездной. Вот так она шла. А рядом неспешно вышагивал Артем Игнатьевич, будто бы специально подстраивался под ее неуверенный шаг. И Наталью, которая попыталась было встать из-за стола навстречу Нике, остановил решительным жестом. Или одним только взглядом? Иван не разглядел.

– А наша Золушка подготовилась к балу. – Ксю сидела, забросив ногу на ногу. Ноги были длинные и загорелые. Вот бы на что смотреть, а не на ожившую статую. – Смоталась на рынок, прибарахлилась.

– Это не рыночные шмотки, Ксения. – Юна ни на кого не смотрела, Юна рылась в своем айфоне. – Вот, что это за шмотки! – Она сунула айфон под нос Ксю.

Та глянула на экран и тихо присвистнула.

– Ни хрена себе! Значит, подделки…

– Не похоже на подделки. И медальон у нее клевый. Я бы от такого тоже не отказалась. Как думаешь?..

Договорить она не успела, потому что Ника-Доминика уже остановилась напротив своего стула. Ивану не пришлось проявлять галантность и помогать, Артем Игнатьевич со всем справился сам.

– Хорошего вечера, Ника, – сказал он с вежливой улыбкой, а потом добавил: – Если что, мы с Ариадной на связи.

Вот, теперь еще и Ариадна какая-то. Ну, для полноты картины, так сказать. Осталось еще объявиться Минотавру – и будет совсем весело.

А Ника на свое место уселась молча, не удостоила никого из присутствующих ни словом, ни даже взглядом, сложила руки поверх салфетки и замерла, будто к чему-то прислушиваясь. А может, и прислушиваясь. Иван присмотрелся: из-под белого, завитого в тугую спираль локона выглядывал серебристый пластик беспроводной гарнитуры, чем-то похожей на хэндс-фри. Вот только это не был хэндс-фри. Тогда что? Слуховой аппарат? Она плохо слышит? Тогда понятно, откуда эта странная заторможенность и ищущий взгляд. Тогда понятно, почему она такая… отстраненная.

– Привет! – сказал он, наверное, излишне громко, потому что Ника испуганно вздрогнула, а Юна посмотрела на него с удивлением.

– Это ты мне? – Ника даже не повернула головы в его сторону, теребила свой мегакрутой медальон с похожими на лабиринт микросхемами. В какой-то момент Ивану показалось, что медальон в ее пальцах слегка вибрирует.

– Это он тебе, – сказала Ксю и уперлась локтями в стол. – Все остальные тут, знаешь ли, воспитанные, здороваются при встрече. Но тебе простительно, тебя ж наша бабка за каким-то чертом на помойке откопала.

Заржал Олежка, глянул многозначительно на Ивана.

– Это для симметрии, – сказал с такой ухмылкой, что вот прямо сейчас захотелось ему врезать. – Как говорится, каждой твари по паре. У тебя есть я. У Юны – Вадик. А нашему Бэтмену, значит, вот эту… лягушонку в коробчонке.

…Нет, бить он не стал. Просто поймал Олежку за узкий галстук, потянул вниз. Не сильно потянул, а так, чтобы отреставрированный римский Олежкин нос замер в нескольких миллиметрах над салатом.

– Извинись, – сказал скучным голосом.

– Перед кем? – Олежка хрипел, мотал башкой и упирался ладонями в стол.

– Перед ней.

А она даже не повернула головы. Лягушонка в коробчонке… Ей было плевать и на обидчика, и на защитника.

– Ваня, не надо! – Юна положила ладонь поверх его руки, с мольбой заглянула в глаза. – Я тебя прошу.

– Извинись, – повторил он и потянул за галстук чуть сильнее, так, чтобы римский нос окунулся-таки в салат.

– Пошел ты… – Дальше было нецензурное, но не слишком разборчивое из-за салата. Иван разжал пальцы, вытер руку салфеткой, бросил быстрый взгляд на отца. Тот был занят беседой с Олежкиным отцом. Значит, не видели. Ну и ладно.

– А чего это ты решил, что я выберу тебя? – Ксю не смотрела на Олежку, она смотрела на Нику, очень внимательно смотрела.

– А разве я ошибся? – Олежка торопливо и зло стирал с лица майонез. – Ведь зачем-то твоя бабка меня позвала.

– Моя бабка позвала не вас, а ваших отцов. – Ксю пожала плечами. – С этим все понятно. Мне непонятно лишь одно, что здесь делает она. Эй! Ты меня слышишь? – Она перегнулась через Ивана, ткнула Нику-Доминику в плечо. – Ты вообще нормальная?

Иван поморщился. Ему не нравилась Ника. Не нравилась ее граничащая с высокомерием отстраненность, но еще больше ему не нравилась устроенная на его глазах травля. Ника отобьется. Наверняка отобьется. Вот и глаза, до этого прозрачные, наливаются мрачной синевой, вот и пальцы сжимают креативный медальон все сильнее и сильнее. Хорошо, что медальон, а не столовый нож. Но все равно то, что происходит сейчас за столом, неправильно и мерзко.

И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Юна.

– Хватит, Ксения. – Она бросила на сестру предупреждающий взгляд. – Ты забыла, что сказала бабушка?

– А ты всегда делаешь то, что велит тебе наша бабка?! – Ксю поморщилась. – Послушная девочка! Как же, как же! Знаем мы таких послушных и двуличных. Скажи, Дим? – Она перевела взгляд на брата, и тот тут же согласно кивнул.

– В отличие от тебя. – Юна не сдавалась. Юна, похоже, привыкла к подобным пикировкам.

А вот Иван привыкнуть никак не мог. Совсем не так он представлял себе семейные ценности и родственные связи. Да и ужины в его семье проходили куда веселее и интереснее. Кстати, об ужине. Тарелка Ники уже второй вечер подряд оставалась пустой. Святым духом она питается, что ли?

– Ты почему не ешь? – спрашивал Иван вежливо, почти галантно. Если уж так вышло, что они сидят рядом. – Подать тебе что-нибудь?

– Нет. – Ника мотнула головой, и белый завиток мазнул Ивана по щеке. Нет и все. Никакого тебе «спасибо» и «будь так любезен». Похоже, девчонка попала в этот дом пусть и не с помойки, но точно не из Смольного. Манерам ее никто не обучал. Он уже хотел отвернуться, как Ника вдруг сказала почти шепотом: – Можно мне воды? – Сказать-то сказала, а на Ивана даже не глянула.

– Можно. – Он налил воды в ее бокал.

Вот только бокал она взяла не сразу. Да и взяла как-то странно. Пальцы ее сначала заскользили по скатерти, медленно-медленно, осторожно, а потом дотронулись до запотевшего от ледяной воды стекла. И как только дотронулись, Ника вздохнула с облегчением. По крайней мере, Ивану так показалось. И воду она пила с жадностью, словно все это время изнывала от жажды. И бокал на стол ставила так же осторожно, как до этого брала. Так же осторожно, как до этого подходила к столу. Или не сама подходила? Или Артем Игнатьевич подводил?..

Озарение было внезапным и ярким, как вспышка молнии. Вот только разве так бывает? Разве могли они сразу не заметить? А они ведь не заметили. Вот он, например, до сих пор не до конца уверен.

Не уверен, но может проверить. Прямо сейчас, пока остальные увлечены перепалкой Ксю и Юны, пока не смотрят в их сторону. Был, конечно, риск попасть впросак, но он должен убедиться… Он убедиться, а она увидеть…

Не увидела… Его проведенную всего в нескольких сантиметрах от ее широко открытых глаз руку не увидела… Нет, она что-то почувствовала, потому что слегка отпрянула. Почувствовала, но не увидела.

– Что ты сейчас сделал?

Ника смотрела прямо на него. Иван был готов поклясться, что именно смотрела. И поклялся бы, если бы не вот этот… эксперимент, если бы не железобетонная уверенность, что она ничего не видит.

– Ничего. – Он покачал головой. Рассматривать ее сейчас, после того что он только что узнал, было неловко. Словно бы он подсматривал за ней в душе. Странное и глупое чувство, но факт оставался фактом.

– Не ври. – Уголок ее рта едва заметно дернулся, а правая рука снова сжала медальон. – Я знаю.

– Ты знаешь, а я не знал. Почему ты никому не сказала? – Он и сам не заметил, как перешел на шепот.

– Не сказала что? – Теперь она улыбалась. Ох, лучше бы злилась: такой горькой, такой вымученной была эта ее улыбка. – Не сказала, что слепая?

А радужка снова наливалась синим пополам с серым, как море перед штормом. И кожа, и без того бледная, сделалась совсем прозрачной.

– Ты ничего не ела. – На лицо ее Иван больше старался не смотреть. Смотрел на ее пустую тарелку. – Не боишься умереть с голоду? – Лучше вот так, лучше говорить банальности и глупости, чем обсуждать ее слепоту.

Она и не стала обсуждать. Она зло мотнула головой, прошипела:

– Не боюсь.

Прошипела и отвернулась. Хотя могла и не отворачиваться. Зачем отворачиваться, если ничего не видишь?

А он пожал плечами. Тоже совершенно машинально, не подумав, что жест его останется незамеченным. Да что там жест, сам он останется незамеченным вот этой странной и высокомерной слепой девчонкой.

С того самого момента Иван больше к Нике не обращался, лишь поглядывал искоса на ее четко очерченный, почти идеальный профиль и думал, как скоро догадаются остальные. Как скоро догадаются и что предпримут? Впрочем, как выяснилось, за Никой присматривал не только он. Кое-кто, несомненно, был осведомлен о ее слепоте. Артем Игнатьевич, Тереза, Агата – эти трое знали наверняка. На лице Артема Игнатьевича читалась обеспокоенность, Тереза поглядывала на Нику с задумчивым сомнением, будто решала в уме какую-то задачу. А вот во взгляде Агаты Ивану чудилась жалость. Или только чудилась? Ничто из того, что он успел узнать про эту удивительную женщину, даже не намекало на сентиментальность. Даже с собственными детьми и внуками она была строга и непреклонна. Что уж говорить о чужаках?

Пока Иван думал и анализировал, Ника уронила вилку. Уронила и нырнула за ней под стол. Да уж, какие тут манеры?.. Иван тоже нырнул. Просто так, можно сказать, за компанию.

Под столом оказалось интересно. Под столом Ника разговаривала сама с собой. Или не сама с собой?

– Ариадна, набери Артема Игнатьевича. – Шепот ее был торопливый и едва слышный. Вот только под столом никого кроме них двоих не было. Да и упавшую вилку, похоже, никто не собирался искать. – Скажи, что мне нужно уйти.

– Кто такая Ариадна? – Иван подобрал вилку сам. А Ника испуганно дернулась и едва не ударилась головой об столешницу.

– Не твое дело. – Из-под стола она вынырнула первой.

– А что так быстро? – тут же активизировалась Ксю. – Под столом тебе самое место.

– А ты – само гостеприимство! – Иван осмотрел зал, Артема Игнатьевича нигде не было видно, зато Ника стремительно бледнела. Наверное, ей и в самом деле нужно уйти. – Пойдем! – Он сжал Никино запястье. Крепко сжал, чтобы не выдернула руку. – Я тебя провожу.

Иван уже приготовился к возражениям и сопротивлению, но Ника неожиданно кивнула, а когда он попытался ей помочь, шепнула едва слышно:

– Сама.

Сама так сама. Но руку ее он все-таки не отпустил. И плевать, что подумают остальные. Без проводника – или лучше сказать поводыря? – эта дуреха может запросто что-нибудь себе сломать.

А шла она уверенно. Да, медленно, но вполне себе решительно. Словно видела, в какую сторону нужно двигаться. И преграду в виде замешкавшегося официанта обошла очень даже ловко, Иван лишь слегка придержал ее за локоть. И по гулкой галерее вышагивала стремительной походкой. И лишь оказавшись на свежем воздухе, замерла, уперлась ладонями в перила, задышала часто-часто. Была бы она не молодой девчонкой, а столетней старушкой, Иван бы решил, что у нее начинается сердечный приступ, а так подумал про приступ истерики. Это как минимум…

– Эй. – Он тронул Нику за плечо, и она тут же плечом этим дернула. Раздраженно и зло. Значит, до истерики еще далеко, и у них есть шанс обойтись малой кровью. – Как ты это делаешь?

– Что? – Наверное, он задал правильный или просто неожиданный для нее вопрос, потому что даже дышать она теперь пыталась нормально, не по-старушечьи.

– Как ты обходишь препятствия и понимаешь, куда нужно идти? – Ему и в самом деле было интересно. – Ты ведь не была здесь раньше.

– Это Ариадна. – Она смотрела прямо перед собой. Или не смотрела…

– Ариадна? Та самая, с которой ты так мило беседовала под столом?

– Программное обеспечение для… слепых. – Последнее слово далось ей с явным трудом, хотя, казалось бы, за столько лет можно привыкнуть к слепоте. И пальцы снова сжали медальон с лабиринтом. – Она здесь и в моем смартфоне. А еще тут. – Ника коснулась мочки уха. – GPS-навигатор, распознаватель объектов и даже лиц. Я еще не до конца разобралась, как она работает, но она работает.

– Ладно – объекты, а как она распознает лица? – Говорить с Никой на технические темы было гораздо проще, чем на любые другие. С Никой вообще было сложно говорить, если уж начистоту.

– Наверное, все, кто сейчас живет или приезжает на виллу, занесены в ее память. Она видит, распознает и говорит мне.

– Меня распознала?

– Иван Серебряный. Гость. – Ника говорила медленно, словно повторяла за невидимой Ариадной. – Так?

– Круто! – На мгновение – всего на мгновение! – он позавидовал этой слепой девчонке и ее удивительному девайсу. – А как ты перемещаешься по вилле?

– Инфракрасные маячки. Их установили и в доме, и на дорожках парка. Как фарватер. Понимаешь? Ариадна ловит их сигнал и передает мне информацию.

Вот, значит, что монтировали этим утром. Фарватер для Ники. Иван даже не стал предполагать, сколько все это может стоить. Сколько может стоить сама Ариадна. Одно он понимал очень ясно: и Ксю, и Юна сильно ошибаются. Ника не простая девчонка с помойки. Ох, не простая.

– Я только пока не знаю, как далеко она может меня завести. – Успокоилась, говорила почти спокойно, но в сторону Ивана не смотрела. Может, так и лучше.

– Давай проверим. – А вот это глупо. Очевидно же, что Нике никто не нужен. У нее есть Ариадна, а это покруче какого-то залетного незнакомца, который в памяти Ариадны числится как Иван Серебряный, гость. Сейчас пошлет его куда подальше…

Не послала. Удивительное дело.

– Если тебе не сложно, – сказала и повернулась к нему лицом. Сейчас, в быстро сгущающихся южных сумерках лицо ее было почти красиво, а глаза казались темно-синими, почти черными. – Я изучила свою комнату, но снаружи не знаю ничего.

– Что ты хочешь узнать? – Секунду Иван решал, стоит ли брать Нику за руку. Решил, что не стоит. Достаточно ее просто страховать.

– Маршруты. – Она пожала плечами. – Дорожки, тропинки, границы…

– Границы твоей Ариадны?

– Да.

– Тогда вперед. Кстати, она говорит тебе, куда нужно идти? Или как?

– Медальон вибрирует. – Ника коснулась своего медальона. – Есть разные уровни вибрации, когда я на верном пути и когда передо мной преграда. И голосовые команды в наушнике. Ну, я пошла? – спросила и улыбнулась. Самой обычной девчоночьей улыбкой улыбнулась.

– Иди. Я рядом. – Получилось как-то слишком уж… доверительно. Но ведь интересно же, как работает эта штука.

Она шла уверенно, почти так же уверенно, как по дому. Не слишком быстро, осторожно, но все же. Они прошли от начала до конца сначала одну аллею, потом другую. Дальше Ариадна вывела их к пологому спуску к морю, и Ника замерла в нерешительности.

– Что? – спросил Иван. – Здесь нет маячков?

– Есть. Но я чувствую уклон. Кажется, я уже шла здесь раньше. Этот путь ведет к морю?

– Да. Пойдем. – Все-таки он взял ее за руку.

– На море не будет маячков. – Она упиралась, не хотела идти.

– На море буду я. Не бойся. – Подумалось, что она может понять его как-то не так, что-нибудь себе напридумывать. А он всего лишь хочет помочь. По-дружески.

– Я не боюсь.

– Я это уже понял.

Они спускались неторопливо. Руку ее Иван отпустил, пусть уж сама, вдвоем со своей Ариадной.

– А где камера? – спросил он, когда они оказались на пляже. – Должна быть камера, которая распознает лица.

– Мне сказали, что она в медальоне.

– Сказали? Она у тебя недавно?

– Со вчерашнего дня. Это подарок.

Он не стал спрашивать, чей подарок. И без того понятно, чей. Вместо этого спросил другое:

– А купаться с ним можно?

– Я не собираюсь купаться. – Кажется, она испугалась. Вот по-настоящему испугалась, что он потащит ее в воду. Может, и потащил бы. При других обстоятельствах…

– Я тоже. Мы просто пройдемся. Что говорит тебе твоя Ариадна? Можно доверять Ивану Серебряному, гостю?

– В ее базе нет такой информации, но она может поискать в Интернете. – И ведь не поймешь, серьезно она сейчас говорит или шутит. – Пусть ищет?

– Не надо. Я сам тебе все расскажу. Снимай свои сандалии, прогуляемся!





* * *


Ей нечего было делать на берегу. Ей нечего было делать в компании этого… Ивана Серебряного, гостя. Благоразумие требовало в самом деле запросить у Ариадны информацию на него. Она и запросит, но позже, перед сном. А пока Иван единственный из всех, кто отнесся к ней по-человечески. И даже если это самая обычная вежливость, не в ее положении отказываться от помощи. И от прогулки. Самой обыкновенной прогулки.

Впрочем, зачем себе врать? Нет ничего обычного в том, чтобы гулять в кромешной тьме в незнакомом месте с незнакомым человеком. Уйти бы. Вот прямо сейчас попросить Ариадну, чтобы связала ее с Артемом Игнатьевичем, и уйти. Да только этот… Иван, держит крепко и уже тянет за собой к воде.

– Я не буду заходить в море. – Она должна предупредить. Ей не нужно повторение вчерашнего.

– Я тоже не буду заходить в море. В костюме и туфлях это, знаешь ли, не слишком удобно. Здесь есть специальный деревянный настил вдоль берега. Можем прогуляться по нему. А впереди, метрах в двухстах, – лодки. Мы плавали утром на одной из них на остров.

«Мы». Ну, конечно, «мы». С чего бы ему оставаться одному, когда вокруг столько людей! Нормальных, зрячих людей. Он не поладил с тем, кого Ариадна представила Олегом. Он равнодушен к тому, кого зовут Вадимом. Но остальные, внуки Агаты… С ними он в приятельских отношениях. Или даже более чем в приятельских. Интересно, они красивые? Та, которую зовут Ксю, а на самом деле Ксенией. И та, которую зовут Юной, а на самом деле Юноной. Какие они? Какой он – Иван Серебряный, гость? И какая она – Доминика Артемьева, не пойми кто? Как она выглядит в этом невесомом шелковом платье, с непослушными, но усмиренными стилистом волосами, с невидящими глазами? Она ведь уже почти забыла, как выглядела раньше, до слепоты. То есть помнит, что так себе, но насколько хуже всех этих высокомерных девчонок, помеченных в памяти Ариадны, как «внучки Агаты»? Нет, не насколько хуже, а во сколько раз хуже. Вот так будет правильно.

А Иван уже шагал по гулкому деревянному настилу и тащил Нику за собой, как на буксире. И плевать! Может быть, это первая и последняя ее прогулка под луной. Ведь должна быть луна?! На юге рано темнеет, она читала.

– На небе есть луна?

– Есть. – В его голосе почудилось удивление.

– Какая?

– Какая? – Он задумался. – Большая, почти полная. Нормальная такая луна. – Нормальная. Скоро, очень скоро Ника забудет, как должна выглядеть нормальная луна. – Уже стемнело, но из-за луны довольно светло. – Лишняя информация. Плевать ей на освещенность.

Он, наверное, тоже это понял, но извиняться не стал. Очень хорошо. Ей так проще.

– Пришли. Вот лодки. Давай я…

– Подожди. – Она не дала ему сказать. – Я хочу сама.

Ариадна распознала лодку как препятствие высотой сорок сантиметров и длиной пять метров, предложила взять левее, чтобы препятствие это обойти. Но Ника смело шагнула вперед, нашарила сначала шершавый и немного влажный борт лодки, а потом и скамейку.

Иван поддержал ее в самый последний момент, помог присесть на скамейку, сам уселся напротив, сказал:

– Если хочешь, завтра сплаваем на остров. Он тут недалеко.

– Нет.

Получилось резко, но что поделать? Ника боялась. Не острова, нет. Она боялась вот этих странных отношений, которые и не отношения вовсе, и не станут ими никогда. Она боялась стать обузой и боялась показаться жалкой. Она ведь жалкая. Несчастная калека с навороченным девайсом. И раздеться боялась. Вот перед этим невидимым Иваном и перед остальными тоже. Она не помнила не только своего лица, она забыла, как выглядит ее тело. Но уж точно не так роскошно, как тела Ксю и Юны.

– …Зачем же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня!

Нике не понадобилась даже подсказка Ариадны, она узнала голос.

– А ты, Серебряный, время даром не теряешь! – И этот узнала…

Встать бы и уйти. Но только как уйти, когда здесь, на берегу, нет инфракрасных маячков, когда Иван крепко, до боли сжал руку?

– Прокатимся! – Лодка слегка вздрогнула, и к запаху моря прибавился аромат духов Ксю. – Олег, давай-ка подтолкни! Сплаваем на остров! Покажем нашей гостье местную достопримечательность!

– Нет! – Ника попыталась высвободить свою руку. Взмокшую, скользкую от паники руку. А лодка уже утратила надежную опору и качнулась, оказавшись на воде.

– Поедем, красотка, кататься! – Лодка качнулась еще сильнее, принимая на себя вес того, кого Ариадна обозначила, как Олег Троекуров, гость.

– Все нормально. Не бойся. – От паники ее удерживал только этот тихий голос. И горячая ладонь. – Мы возвращаемся. Слышишь, Троекуров?! Быстро греби к берегу!

– Тебе нужно, ты и греби, а мы с Ксю хотим на остров. Ксю обещала показать мне лабиринт Минотавра.

– Медузы, балда! – В голосе Ксю слышалось веселье. А лодка все раскачивалась и раскачивалась… – Ив, ты разве не хочешь услышать семейную легенду из моих уст? Из моих уст все хотят.

– Не сейчас. – Он разжал руку. Обещал, что все будет хорошо, а сам оставил ее в темноте… Что-то загремело на дне лодки. Весла. Наверное, весла. Сейчас они вернутся на берег.

Отпустило. И дышать теперь получалось хотя бы через раз. А потом лодка качнулась, и Ника качнулась тоже. Если бы он не отпустил ее руку, она бы удержалась. Но он отпустил…

Вода была холодной. Еще холоднее, чем вчера. Дышать снова стало нечем. Ника закричала. И паника, которая сорвалась с поводка, завизжала, захохотала тысячей знакомых и незнакомых голосов. Сквозь эти вопли к Нике пытались пробиться двое: Ариадна и Иван.

– Не бойся, здесь мелко… – Сначала громкий плеск, потом прикосновения. Горячие ладони на ее ледяных плечах. – Ника, успокойся!

– Объекты. Много движущихся объектов, – журчал в наушниках голос Ариадны.

– Какие объекты, Ариадна?! – Ладони не успокаивали, и крепкие, злые объятия тоже не успокаивали. И даже дно под ногами… – Какие объекты?!

– Длина от пяти до пятнадцати метров. Скорость движения пять километров в час. Расстояние до ближайшего – сто пятьдесят метров, сто сорок пять метров…

– Ариадна! Это лодки? – Плевать на руки и на объятия! И на то, что подумают остальные, даже он. Ей страшно! Так страшно, что от страха этого можно умереть. Лечь окаменевшей статуей на морское дно и остаться там на веки вечные.

– Объекты движутся по синусоиде.

– Одушевленные? Ариадна, это одушевленные объекты?

– Не могу сказать… Недостаточно информации… До ближайшего объекта сто метров.

– Сколько их всего, Ариадна?

– Не могу сказать… Недостаточно информации… До ближайшего объекта девяносто три метра…

– Ника? Что происходит?! Про какие объекты ты говоришь? – Он кричал ей в лицо и прижимал к себе ее окаменевшее, непослушное тело. Он не понимал, в какой они опасности!

– Нам нужно выйти из воды! – Теперь уже она сама цеплялась за его насквозь промокший пиджак, тянула… Куда-то тянула. – Ариадна, в какой стороне берег?!

– Ника, успокойся. Я знаю, где берег.

Он знает, где берег, но не знает, что в воде есть нечто. Нечто размером от пяти до пятнадцати метров, движущееся по синусоиде!

– Ариадна, расстояние до объекта?

– Пятьдесят метров.

– Иван, нам нужно выйти из воды!!!

– Сорок пять метров…

– Здесь что-то есть. Что-то огромное. И оно движется к нам…

– Тридцать метров…

– Ника, это Черное море! Здесь нет акул! Здесь нет ничего крупного и опасного, успокойся.

– Двадцать пять метров… Внимание, Ника, до столкновения с ближайшим объектом…

– Выведи меня из воды!!! – Она не успокоится. Ей плевать, что здесь нет акул. Здесь есть что-то куда более опасное! И для того чтобы это понять, не нужна даже Ариадна. Она чувствует! Кожей чувствует приближение этого… невидимого. – Где этот чертов берег?!

– Пятнадцать метров…

– Все, я понял! Только не кричи так.

– Пять метров… До столкновения с объектом…

Поздно… Слишком поздно… Вот оно, огромное, невидимое, но осязаемое! Оно уже вокруг, оплетает гигантскими щупальцами… Тянет… Тянет в морскую пучину… А Иван говорил, что здесь мелко… Было мелко, пока не появилось это…

– Ника, внимание! Столкновение неизбежно!

Не столкновение… Ариадна ничего не понимает… Невозможно столкнуться с тем, что одновременно существует и не существует. С тем, что одновременно и живое, и мертвое… Скоро и она станет вот такой же…



…У нее не осталось сил на борьбу. У нее вообще не осталось никаких сил. И если бы не требовательный, скрипучий голос, она бы, наверное, давно сдалась, легла камнем на морское дно…

– Тебе не нужно с этим бороться. Ты должна принять это, впустить в себя…

Принять. Принять невидимые объятия невидимых змей. Или щупалец огромного чудовища, что тянет ее на глубину… Теперь она понимает, почему Костяной мыс назвали так, а не иначе. Это кости тех, кто перестал бороться и принял…

– Нет. Ты не такая. Ты особенная… – А голос все тише и тише. Наверное, это хорошо. Наверное, это значит, что скоро конец ее мучениям.

Она отмучается, а отец останется совсем один. Сколько он продержится без нее?

– Сдохнет и сгниет, как выброшенная на берег рыба… – Проклятый голос. Как же она его ненавидит! Его, и ту, что столкнула ее в море с обрыва.

Она не позволит! Никому не позволит решать за себя. И не умрет! Никто не умрет! Ни она, ни отец!

Решение. Всего лишь решение, а в груди снова появился воздух, и невидимые объятия разжались, отпуская со дна на поверхность, ласково подталкивая вверх. Как дельфиниха подталкивает своего детеныша.

А на берегу Костяного мыса ее ждет старуха, перебирает бусы из ракушек, бормочет что-то себе под нос.

– Вот и все, дитя. Ты доказала, что в тебе течет ее кровь. – Старуха бормочет и улыбается беззубой улыбкой. – Ты сильна. Куда сильнее, чем я была в твои годы. Но тебе нужно учиться управляться с этим…

– Управляться с чем?! – Хочется кричать. И она кричит. Поднимает к стремительно темнеющему небу лицо и орет во все горло. А с неба мертвым дождем падают мертвые птицы… Чайки и альбатросы… Прямо к ее босым ногам…

– Управляться вот с этим. – Ведьма хватает дохлую чайку за лапу, подносит к лицу, словно собирается рассмотреть получше или обнюхать. – Ты не простая рыбацкая дочь. Ты одна из нас, дочь Медузы. Ты можешь исцелить, а можешь убить одним только своим взглядом.

– Как?..

– Вот так. – Ведьма швыряет мертвую чайку себе под ноги, та раскалывается на две части, словно сделана не из плоти и крови, а из запеченной глины. – И следующий раз на месте птицы может оказаться твой отец. Хочешь для него такой судьбы, дитя?

– Нет! – Она не хочет. Она боится. Боится того, что в море. Боится старухи. Но больше всего она боится себя саму.

– Тогда оставайся со мной, пока я не решу, что ты готова.

– Зачем мне это? – Ей страшно смотреть даже на мертвые камни, чтобы не сделать их еще мертвее.

– Это сила, дитя. Пока только сила, но будут еще и знания. Иди сюда!

Старуха входит в море, не заботясь о том, что юбки ее тут же намокают, протягивает руку, издает странный звук, похожий на свист, и вода вокруг ее ног словно вскипает. Накатывает и тут же откатывается одинокая волна, а на песке остается что-то блестящее. Золотые монеты и украшения с разноцветными камешками…

– Побрякушки. – Старуха сгребает все это в подол верхней юбки. – Их очень любят люди. За них они готовы убивать. За них они могут убить даже такую, как ты. Убить или посадить на цепь… Помни об этом, дитя, и не доверяй людям. Никому из них…



…Старуха права – никому нельзя доверять. Если не убьют, то посадят на цепь. Или столкнут с лодки прямо в объятия к невидимому морскому чудовищу. Поэтому, пока еще не поздно, нужно бежать куда глаза глядят!

…Вот только глаза не глядят. Как она могла забыть?!

Ника закричала. От страха, от обиды и от отчаяния. Захотелось обратно, в видение, которое куда ярче, куда реалистичнее ее нынешней жизни. Она кричала и вырывалась, отбивалась от чужих рук, отмахивалась от чужих голосов. Ей никто не нужен! Пусть оставят ее в покое!

– Перестань! Успокойся, Ника! – Ее рывком поставили на ноги, встряхнули с такой силой, что соленые брызги с ее мокрых волос разлетелись веером во все стороны. – Мы на суше, в безопасности. Прекрати это!

В этом голосе был страх пополам с раздражением. Он боялся ее или за нее? Ника бы поставила на первое.

– …Чокнутая! – Это та, которую Ариадна называет Ксенией, а остальные просто Ксю. – Ненормальная истеричка! Да тут воды по колено! Устроила цирк! Или ты специально? А, убогая? Ты что творишь?

– Угомонись! – Теперь в голосе Ивана одна только злость. На кого он злится? Глупый вопрос. Конечно, на Нику.

– Да она психическая! Вы что, не видите? Эпилептичка какая-то! – А это тот, кого Ариадна называет Олегом Троекуровым, а Иван – Олежкой.

– И ты отвали! Вон пошел, я сказал! – И тут же уже тише, почти шепотом: – Ника, ты как?

Она никак. Она психическая и эпилептичка. Ее только что чуть не уволокло на морское дно невидимое чудовище. Она только что жила чужой жизнью и умирала чужой смертью. Не умерла – как-то выкарабкалась.

– Ника, ты меня слышишь?

– Я слепая, а не глухая. – У нее тоже получилось зло. Это хорошо. Это лучше, чем жалко.

– Отлично. – Кажется, он успокоился. И хватка его ослабла. А Нике подумалось, что если он сейчас уберет руки, она снова закричит. Завизжит с таким отчаянием, что с неба на землю попадают чайки. И те, кто сейчас с ней на берегу, тоже попадают…

Не отпустил. Какой хороший человек. Пожалуй, его единственного она оставила бы в живых. Оставила бы в живых да еще и притащила бы со дна морского разноцветных камешков. Как дрессированный дельфин. Или русалка. Дрессированная русалка – какая прелесть и какая глупость…

Мысли о русалке неожиданно помогли, отогнали и страх и злость, вернули способность рассуждать здраво.

– Все нормально. – Ника нащупала медальон, поправила в ухе гарнитуру, сказала шепотом: – Ариадна, ты здесь?

– Я слушаю тебя, Ника, – послышался в гарнитуре мягкий голос.

– Значит, водонепроницаемая, – сказал Иван с непонятным удовлетворением.

– Что ты там орала про какие-то объекты, чокнутая?! – Голос Ксю то приближался, то удалялся. Наверное, потому, что Ксю не стояла на месте. – Что на тебя вообще нашло?! Устроила представление! Тут до берега всего пять метров! Ты что, не видишь?

– Не видит! – рявкнул Иван, а Ника сжалась, сгруппировалась, готовая упасть, как только земля станет уходить у нее из-под ног. А она непременно станет уходить. Так всегда бывало, когда кто-нибудь посторонний узнавал про ее слепоту. Жадное, плохо скрываемое любопытство. Или жалость. И то и другое одинаково плохо, одинаково унизительно. И от того и от другого одинаково больно. И ноги не держат, отказываются служить, несмотря на все сеансы психотерапии – групповой и индивидуальной. Несмотря на силу воли и жалкие попытки убедить других и себя в первую очередь, что она сильная, что ей на все плевать.

– Все хорошо. – Он говорил очень тихо, и дыхание его щекотало Нике ухо. – Не волнуйся.

А ей вдруг стало обидно. Словно бы он только что ее предал, раскрыл врагам ее страшный секрет. Глупо, конечно! Но от этого обида не меньше. И снова хочется вырваться, уйти как можно дальше ото всех.

– Подождите-подождите! – Ксю нарезала круги, с каждым витком сокращая разделяющее их расстояние. Безопасное расстояние. – То есть ты хочешь сказать, что она не просто побирушка, но еще и слепая побирушка? Обалдеть! Эй, ты в самом деле слепая?!

Ударить бы. Подпустить максимально близко, а потом врезать кулаком прямо в челюсть. А потом хоть трава не расти! Конечно, ее сразу же вышвырнут из этого насквозь прогнившего эдема, но так даже лучше. Не придется больше терпеть и унижаться. Она думала, что сумеет привыкнуть, что сможет продержаться. Ради операции, ради будущего. Вот только нет никакого будущего! Так зачем же терпеть?

Ника затаилась, прислушиваясь, примеряясь. Как зверь в засаде. Ударила бы. Непременно ударила, если бы не голос в наушнике. Ариадна предала ее так же, как и Иван, – вызвала Артема Игнатьевича.

– Ника? Ника, что происходит?

– Все хорошо, – сказала она невидимому Артему Игнатьевичу.

– Ей хорошо! Скажи еще, что тебе нравится быть слепой! – Ксю не понимала, Ксю думала, что у Ники есть потребность отвечать на ее вопросы. – Да ты не просто слепая, ты ненормальная!

– Ариадна, назови свои координаты! – скомандовал Артем Игнатьевич.

– Отойди от нее, – прорычал Иван и протянул вперед свободную руку, словно готовясь оттолкнуть Ксю, если той вдруг захочется посмотреть на слепую Нику поближе. А ей ведь захочется. Им всем захочется. Предупредит ли ее Ариадна? Успеет ли предупредить? Или случится то, что случилось в воде?

Что это было? Временное помрачение рассудка? Или какой-то технический сбой? Иван прав, это Черное море, здесь нет живности крупнее и страшнее дельфинов. Или все-таки есть?

– А тебе, Серебряный, как я посмотрю, нравятся убогие! – Тот, кого Ариадна называла Олегом Троекуровым, не нарезал круги, он стоял на месте, метрах в пяти-семи от Ники. Наверное, Ариадна назвала бы точное расстояние, но Ариадна в этот самый момент сливала их координаты Артему Игнатьевичу. – А что! В этом даже что-то есть, когда баба ничего не видит! Делай с этой калекой что хочешь!

– Ника, – сказал Иван так тихо, что она едва расслышала. – Я тебя ненадолго покину. Хорошо?

Она молча кивнула в ответ. Если ненадолго, то конечно! Даже если надолго, она переживет. Она и не такое переживала.

– Пару минут, – сказал и разжал пальцы. А потом покинул, как и обещал.

И сразу стало страшно. Как будто Нику посадили в гулкую бочку, просмолили и законопатили все щели, а потом столкнули бочку в море. С Костяного мыса столкнули…

Чтобы снова не закричать, она обеими руками схватила себя за горло, сжала пальцы в тщетной попытке задушить крик еще на выдохе. А потом услышала другой крик. Кричала Ксю и, кажется, Олежка. Нет, Ксю кричала, а Олежка сипел и матерился. Длилось все это недолго, Ника даже не успела испугаться.

– Ну вот, – послышался рядом голос Ивана, и на ее плечо снова успокаивающе легла его ладонь. – Как и обещал.

– Ив, ты дебил, что ли?! Ты ему нос разбил!

– Разбил – это не сломал. Ты как, Ника?

Она хорошо. Не прекрасно, но терпимо. Вот только зря он все это затеял. Зря ввязался из-за нее…

– Молодые люди, что здесь происходит?! – послышался строгий голос. – Ника, почему ваша одежда мокрая?

А ведь мог сказать «опять мокрая». Нет, все-таки Артем Игнатьевич добрый человек. Добрый, но строгий.

– И ваша, господин Серебряный! – А вот сейчас в голосе послышалась сталь. – И что с вашим носом, господин Троекуров? – Сталь тронула ржавчина. Чуть-чуть, самую малость.

– Ничего страшного, Артем Игнатьевич! – Голос Ксю журчал горным ручейком. – Олег просто споткнулся.

– Олег просто споткнулся, а Иван с Никой просто решили искупаться? – Он им не верил. Да и кто бы поверил?

– Упали с лодки, – сказал Иван и тут же добавил: – Нечаянно.

– Так же нечаянно, как Олег споткнулся?

– Примерно так.

– Ника, все хорошо? – Он подошел вплотную, так близко, что она почувствовала аромат его одеколона.

– Все нормально. Спасибо. – Ей вдруг подумалось, что Артем Игнатьевич как раз тот человек, с которым можно будет поговорить об Ариадне. Возможно, то, что случилось в воде, на самом деле сбой программы. Возможно, программа еще не отлажена и не обкатана до конца. Тереза что-то говорила про экспериментальную модель… Или, может быть, в медальон попала вода, поэтому Ариадна повела себя так странно.

– Ничего не нормально! – Голос Ксю больше не журчал, горный ручеек сковал лед. – Вы не видели, какое представление она нам тут устроила! Кстати, Артем Игнатьевич, вы должны были предупредить нас, что на вилле «Медуза» будет жить инвалид. Мы бы как-нибудь приспособились. Уж точно не стали бы брать бедняжку с собой на лодочную прогулку. Не хочется отвечать перед Агатой еще и за нее. Хватит с нас Фины.

Было ли Нике больно от этих слов? А пожалуй, не было! Она испытала даже некоторое облегчение от того, что маски сорваны и все всё знают. Ну, может, не все, но ведь самое главное и самое страшное.

– Ника, я провожу вас домой. – Артем Игнатьевич не спрашивал, он просто ставил ее перед фактом. Ее и Ивана, который убрал руку с ее плеча и, кажется, отступил на шаг.

А на плечи Нике тут же лег пахнущий одеколоном пиджак. Снова ведь намокнет. Как в прошлый раз…

– Вы тоже ступайте, – велел Артем Игнатьевич остальным, и, удивительное дело, никто не посмел его ослушаться. Похоже, у обитателей виллы «Медуза» он пользовался таким же авторитетом, как и Тереза.

Они шли по дощатому настилу. Артем Игнатьевич тяжелой поступью, а Ника совсем бесшумно. Легко идти бесшумно, когда ты босиком и понятия не имеешь, где твои туфли. Идти легко, а вот все остальное – тяжело. Просто невыносимо тяжело…

– Что случилось? – спросил Артем Игнатьевич, крепко сжимая Никин локоть. – Вы в самом деле упали с лодки? Или было что-то еще?

На что он намекал? На то, что у нее случился очередной приступ? Или на то, что из лодки ее вытолкнули? И как лучше ответить?

Ника вспомнила про Ариадну. Вот про нее и стоит рассказать. Так будет безопаснее.

– Я упала в воду. Нечаянно.

– Нечаянно… – задумчиво повторил Артем Игнатьевич.

– Да. Просто лодка качнулась, и я от неожиданности не удержала равновесие.

– А господин Серебряный не удержал равновесие за компанию?

– Там было мелко. То есть сначала мне показалось, что глубоко, и я запаниковала. Понимаете?

– Понимаю. Любой на вашем месте запаниковал бы.

– А потом что-то случилось с Ариадной… Наверное, какой-то сбой.

– Какой сбой? – Он замедлил шаг. Ника кожей чувствовала его внимательный взгляд.

– Технический, наверное. Она стала сообщать мне об объектах в воде.

– Каких конкретно объектах?

– Я не знаю. Ариадна сказала, что они длиной от пяти до пятнадцати метров, что движутся по синусоиде, что их много и они приближаются…

Даже от воспоминаний о пережитом ужасе в коленях появилась слабость, а в голове словно зашумел морской прибой.

– Но ведь в воде не могло быть ничего такого? – Она хотела, чтобы было утвердительно, а получилось вопросительно и даже жалко.

– Не могло, – сказал Артем Игнатьевич, но не сразу, а после небольшой паузы. Этой паузы хватило, чтобы и слабость, и шум прибоя усилились многократно. Теперь он точно станет считать ее сумасшедшей. Впрочем, вполне возможно, что он так думает с первого дня их знакомства. – Но я распоряжусь, чтобы Ариадну проверили.

– Не надо! – Нике вдруг стало страшно, что у нее заберут Ариадну. Заберут и не вернут. – Сейчас она работает абсолютно нормально.

– Хорошо. – Он согласился слишком быстро. Подозрительно быстро. Все-таки с ней что-то не так, если в каждом сказанном слове ей чудится подвох. – Но я должен вас кое о чем попросить.

– Я слушаю вас, Артем Игнатьевич. – Да, слушать она умеет. И слух у нее нынче острый.

– Сейчас я отведу вас в вашу комнату, вы переоденетесь и приведете себя в порядок, а через полчаса я снова за вами зайду.

– Зачем? – Ника уже знала ответ. Чувствовала.

– Агата хочет с вами познакомиться, – сказал он все с той же задумчивостью в голосе.

– Пришли результаты анализов? – спросила она шепотом.

– Пришли.

Она не нашла в себе сил спросить, что показала генетическая экспертиза, а он не счел нужным ей об этом рассказывать. Или и сам не знал?





* * *


Ника собралась быстро. С Ариадной это было легко. Приняла душ, высушила волосы, натянула джинсы и майку, даже не стала проверять ярлычки с описаниями. Ей все равно, в какой одежде придется выслушивать приговор. Сейчас главное, чтобы Агата не отобрала у нее Ариадну. И пусть в ее дальнейшей жизни не будет инфракрасных маячков и безопасных фарватеров, она как-нибудь справится. Вдвоем с Ариадной справится.

Артем Игнатьевич ждал ее в коридоре. О его присутствии Ника узнала по тонкому аромату одеколона, а потом включилась Ариадна.

– Вы готовы. – Он не спрашивал, он утверждал.

– Я готова.

– Тогда следуйте за мной, – сказал, но под руку Нику не взял. Да и зачем, если результаты экспертизы отрицательные?

– Вы должны тренироваться, Ника. Учиться ориентироваться и выживать самостоятельно, – голос его звучал отстраненно.

Самостоятельно. Вот ключевое слово…

Дом был огромный, под его сводами жило гулкое эхо. Эхо множило и искажало звуки, пыталось сбить Нику с курса. Если бы не Ариадна, она бы не справилась, но Ариадна направляла ее мягко и уверенно.

– Вот мы и пришли. – Прежде чем толкнуть дверь, Артем Игнатьевич коротко постучал.

– Входите! – послышался приглушенный стенами и расстоянием, но все равно властный голос.

Они вошли. Сначала Артем Игнатьевич, потом Ника, остановились в центре комнаты. Нике почему-то подумалось, что именно в центре, как на арене цирка.

– Я привел ее, Агата. – В голосе Артема Игнатьевича не было ни подобострастия, ни заигрывания – одна лишь констатация факта.

– Спасибо! Ты можешь идти. – А в голосе Агаты не было вообще ничего. Даже механический голос Терезы казался более живым.

Послышались неспешные шаги, хлопнула закрывающаяся дверь.

– Подойди ко мне, девочка, – приказала Агата.

Ника подошла. Сделала сначала один осторожный шаг, потом другой и третий, а потом Ариадна мурлыкнула в наушнике:

– Агата Адамиди, хозяйка виллы «Медуза».

– Подойди ближе. Не бойся, у тебя еще есть место для маневров.

Вот только беда – подходить ближе Нике не хотелось. Ей хотелось уйти, уехать с виллы и навсегда забыть все то, что с ней здесь случилось. Или не случилось.

– Вы меня звали. – Все-таки она сделала еще несколько шагов.

– Звала. Слева, в полуметре от тебя стул. Присаживайся.

Стул Ника нашла быстро. Помогла Ариадна.

– Тебе нравится в моем доме? – спросила Агата. Вопрос оказался слишком неожиданным, настолько неожиданным, что Ника не успела обдумать ответ.

– Нет, – сказала, а уже потом пожалела о сказанном.

– Тебе нравится Ариадна? – Возможно, Агата и оскорбилась, но голос ее по-прежнему звучал ровно.

– Да.

– И ты хотела бы оставить ее себе?

– Да.

– Но при этом ты говоришь, что тебе не нравится мой дом.

– Простите.

– Не извиняйся. – Нике показалось, что Агата нетерпеливо махнула рукой. – Правильно ли я тебя понимаю, ты бы не хотела здесь оставаться дольше необходимого срока?

– Дольше необходимого не хотела бы. – Знать бы еще, что это за необходимый срок.

– Боюсь, я тебя разочарую, Доминика.

– Ника. Пожалуйста, называйте меня Никой.

Молчание длилось долго. Достаточно долго, чтобы неловкость переросла в панику.

– Хорошо, Ника, – сказала наконец Агата. – Я уважаю твое желание. Или нежелание. Но тебе придется задержаться на вилле «Медуза» на некоторое время.

– Я ваша… внучка? – Не нужно было спрашивать, само сорвалось.

– Нет. – Агата ответила без колебаний. И голос ее остался по-прежнему безэмоциональным. – Генетическая экспертиза не подтвердила нашего родства.

И никаких тебе «я сожалею»… А впрочем, о чем ей сожалеть? О том, что теперь она избавлена от вынужденной необходимости заботиться о слепом инвалиде?

– Но… – Агата сделала многозначительную паузу. Это была первая многозначительность в их странной беседе. – Но я предлагаю тебе сделку.

Ника не стала спрашивать, какую сделку. Ника ждала.

– Почему ты молчишь? – спросила Агата, кажется, с любопытством.

– А что я должна сказать?

– Ты должна согласиться со всем, что я тебе предложу.

– Я не знаю, что вы мне предложите.

Сначала она не поняла, что это за звук, и лишь через мгновение догадалась, что Агата смеется.

– Это правильный подход. Признаюсь, я бы хотела, чтобы у меня была такая внучка. Еще одна внучка.

– Но это не я.

– Но это не ты. Твоя мать мне солгала. Возможно, у нее была связь с моим сыном, но тебя она родила от другого мужчины. Кстати, я выслала ее с вилы. Разумеется, с материальной компенсацией за душевные страдания. Она уже уехала.

Уехала. И не попрощалась с Никой. Как это похоже на маму…

– А меня? Когда вы планируете выслать меня?

– После ночи большого отлива. Думаю, она наступит уже скоро.

– Можно спросить?

– Спрашивай.

– Зачем вам я?

– По большому счету, незачем. Но я вложила большие средства в обустройство твоего быта на вилле.

Да, в те времена она, наверное, еще надеялась, что Ника окажется ее внучкой. Или не надеялась, но была готова к любому исходу.

– А моим внучкам, моим настоящим внучкам нужен кто-то… – Агата замолчала, подбирая нужное слово. – Кто-то со стороны.

– Я не гожусь им в подруги.

– А никто не говорит о дружбе, Ника. Мне казалось, что ты достаточно умна, чтобы это понимать. Моим внучкам нужен противовес, кто-то, кто будет удерживать их от необдуманных поступков.

– Вы зря думаете, что я удержу их от необдуманных поступков.

– Я так не думаю. Я думаю, что ты можешь оттянуть на себя часть их внимания и энергии. Мои внучки не ладят между собой, это заметит даже слепой.

– Я заметила.

– Я не хотела тебя обидеть, Ника. Это всего лишь фигура речи. Но суть сказанного от этого не меняется. Предстоящая инициация вносит разлад в мою семью. Так всегда случается накануне ночи большого отлива. Думаешь, для чего нужны все эти гости?

– Для того чтобы разрядить обстановку.

– Отчасти. При свидетелях мои неразумные дети и внуки ведут себя гораздо сдержаннее, но темперамент…

– Вам нужна девочка для порки?

– Да, – сказала Агата. – Мне нужен кто-то достаточно сильный духом и при этом совершенно непохожий на моих внучек. Кто-то, кто сумеет послужить громоотводом.

– Вы переоцениваете мои возможности.

Ее мутило от этого разговора, от торгов, на которых она одновременно и продавец и товар. Вот только торгов еще не было. Агата до сих пор не озвучила свои условия.

– Я вижу людей насквозь, Ника. Уверена, ты справишься с возложенной на тебя миссией.

– Это очень странная миссия.

– Тереза тоже так считала много лет назад. Но если бы у кого-то хватило смелости спросить, не жалеет ли она о принятом тогда решении, он бы очень удивился. Я помню и ценю оказанные мне услуги.

– Вы умираете…

Не нужно было этого говорить. Что угодно, только не это. Что на нее нашло? Откуда это желание сделать больно?

– Умираю, – согласилась Агата. – Но пока еще я жива, и я единственная, кто принимает решения.

– Простите…

– Не извиняйся. Мои перспективы ни для кого не секрет, и меня нельзя обидеть такой мелочью, как упоминание о моей болезни. Давай лучше поговорим о тебе, о твоем диагнозе.

Ника затаила дыхание, а потом и вовсе перестала дышать.

– Я видела результаты твоего обследования, разговаривала с врачами. Скажу честно, твои шансы невелики. Но они есть. И есть вероятность, что зрение к тебе вернется. Частично…

– Частично?.. – Все-таки она сделала вдох, чтобы не потерять сознание.

– Вероятно, ты сможешь различать силуэты, отличать свет от тьмы. Согласись, это больше, чем ничего. Это даже лучше Ариадны. Кстати, Ариадна останется с тобой в любом случае, на этот счет ты можешь не волноваться.

Вот она и услышала то, что хотела услышать. Теперь можно выдохнуть.

– Ариадна очень дорогая и очень полезная игрушка, но ее может не хватить для жизни в современном обществе. Чтобы чувствовать себя нормальным человеком, чтобы жить так, как хочется, чтобы получить достойное образование, тебе понадобятся деньги. И я предоставлю тебе такую возможность. Я организую для тебя трастовый фонд. Ты знаешь, что это такое, Ника?

Она знала, поэтому лишь молча кивнула.

– А ты знаешь, кто такой Иван Серебряный? Нет, не тот юноша, в компании которого ты покинула сегодня ужин, а его отец.

– Я спрошу у Ариадны.

– Спроси. А пока я скажу лишь одно, в случае твоего согласия, господин Серебряный станет управляющим трастового фонда и твоим попечителем после моей смерти. Поверь, это человек невероятной силы и влияния и, если он будет стоять на страже твоих интересов, есть большая вероятность, что когда-нибудь уже ты сама встанешь во главе своей маленькой империи. Как тебе предложение, Ника?

Это было предложение, от которого невозможно было отказаться, и они обе прекрасно это понимали.

– Как долго? – спросила Ника. – Как долго я буду девочкой для порки?

– До тех пор, пока в этот дом не войдет новая хозяйка.

– Которую выберете вы?

– Которую выберет Медуза. – Она сказала это так просто, словно бы и сама верила во все эти небылицы про ночь большого отлива. – Кстати, Артем Игнатьевич рассказал мне про сегодняшний инцидент на пляже и про сбой в программе Ариадны… – в прохладном кондиционированном воздухе повис так и невысказанный вопрос.

– Уже все нормально, спасибо.

– А что было ненормально? – Впервые за все время их общения Агата проявила интерес. – Я хочу знать.

– Когда я оказалась в воде, Ариадна повела себя… необычно. Она предупреждала меня о приближающихся объектах.

– Каких объектах?

– Никаких. Их никто больше не видел.

– А ты?

– А я слепая.

– Но ты могла чувствовать. Что ты чувствовала, Ника? Что это было? – Голос Агаты звучал все тише, все мягче, все успокаивающе…

– Змеи. Огромные змеи. Или…

– Или?

– Или щупальца. – Пелена морока спала в тот самый момент, как Ника произнесла последнее слово. – Но на самом деле, разумеется, ничего такого не было, – сказала она решительно. Ей вдруг стало страшно, что Агата примет ее за сумасшедшую, и тогда сделке точно конец.

– Разумеется, – повторила Агата задумчиво, а потом добавила: – Ты можешь быть свободна, Ника.

Вот так, ее отсылают как прислугу. А впрочем, чем девочка для порки отличается от прислуги? Лишь тем, что ее можно ударить. Пусть не кулаком, так словом. Зато потом, когда все закончится, она сможет видеть силуэты, свет и тень. У нее будет трастовый фонд и деньги. Это ли не веский повод для того, чтобы засунуть свою гордость куда подальше и потерпеть?

– Я согласна, – сказала Ника неожиданно для самой себя. – Мне не нужна ночь, чтобы принять решение.

– Возможно, тебе и не нужна, – послышался легкий вздох и звук удаляющихся шагов, – но в отличие от тебя у меня еще есть кое-какие неотложные дела, а потом мне потребуется отдых. Иди, девочка. Завтра я пришлю за тобой.

Снаружи Нику уже ждал Артем Игнатьевич. Подслушивал или просто не хотел, чтобы она болталась одна по дому?

– Вы с Агатой все решили? – спросил с вежливым равнодушием.

– Да.

– Тогда, позвольте, я провожу вас до вашей комнаты.

Ника думала, что после всего случившегося, после разговора с Агатой этой ночью уснуть у нее не получится. Она ошибалась. Силы покинули ее сразу, как только голова коснулась подушки. Были мысли попросить Ариадну найти для нее информацию об Иване Серебряном. Об обоих Иванах, если уж на то пошло. Но мысли эти вдруг истаяли в наползающем тумане…



…Море билось в агонии уже второй день. Накатывало на Костяной мыс со страшным рычанием и отступало, унося с собой каменные валуны вперемешку с человеческими костями. Но ненадолго, лишь затем, чтобы набраться сил, подкопить ярости и снова броситься на врага. Никс стояла на берегу, босая и простоволосая, и прислушивалась к голосу моря. Прислушивалась, выслушивала обиды и угрозы. Иногда ветер доносил до нее крики и стоны. То с берега, то со стороны моря. Они пугали куда сильнее, чем ярость стихии, заставляли испуганно замирать, а потом бороться с отчаянным желанием сбежать.

Люди пришли к старухе на третий день, пришли с мольбами и дарами. Люди просили усмирить бурю и спасти тех, кого море взяло в плен. Хотя бы тех, кого еще можно было спасти. Старуха перебирала низку ракушек, всматривалась в черный горизонт и шептала что-то на незнакомом языке. Никто так и не понял, отказала она или пообещала помочь.

– Твое время, девочка. – Старуха встала рядом, ласково и успокаивающе погладила поднырнувшую под ладонь волну. – Покажи, что ты умеешь.

Вот только она ничего не умеет. Ничего из того, что поможет тем, кто вернулся в деревню, и тем, кто сейчас в море. Кому нужны окаменевшие в полете чайки и пригоршни самоцветов, когда речь идет о жизни и смерти?

– Я не смогу, – сказала и отступила, повернулась к беснующемуся морю спиной.

Не надо было поворачиваться. Море не любит гордых… Море умеет наказывать непокорных…

Ледяная волна накрыла ее с головой, сбила с ног, подхватила и поволокла, а торжествующие крики чаек заглушили ее собственный отчаянный крик.

Вот и все… Старуха обманула… Старуха не рассказала, как чувствует себя песчинка в смертельных объятиях моря. А песчинка чувствует ужас и собственную никчемность. А песчинка соглашается исчезнуть, раствориться в небытии, только бы прекратилась эта пытка.

– Ты не песчинка… – Голос в голове ласковый и злой одновременно. – Ты мое дитя!

Она не песчинка, она дитя! И та, которой нет уже много веков, все равно думает и заботится о всех своих дочерях. Некогда под ее взглядом каменело само море. Его синяя шкура шла трещинами и разломами, топорщилась острыми иглами скал. И море не забыло! Оно до сих пор помнит ту боль.

– Я ее дочь! – Сил хватило, чтобы закричать, чтобы вырваться из холодных объятий. – Слышишь ты меня?!

Силы! Кто бы мог подумать, что ее ничтожные силы способны противостоять морю! Противостоять, усмирять, примирять с неизбежным. Что одним лишь своим взглядом она может накинуть на его разверстую пасть каменную узду. Сначала накинуть, а потом потянуть, вытаскивая на поверхность острый шип новорожденной скалы. Сначала один, потом второй, потом третий…

– Остановись. – Снова голос. Теперь в нем нежность пополам с гордостью. – Остановись и отпусти. Ты показала свою силу.

Да, она показала силу. Она еще не богиня, но уже не человек. Она дочь Медузы! И усмиренное море больше не беснуется, а покорно припадает к ее босым ногам, шершавым языком зализывает каменные шипы на своей шкуре, выносит на берег новорожденной скалы самоцветы и золотые монеты.

Победитель должен быть милостив к побежденному. Это уже не голос Медузы, это ее собственные мысли. И она принимает дары, гладит море по вздыбливающейся, но тут же опадающей под ее прикосновениями шерсти. Она будет милостивой. И она спасет тех, кого еще можно спасти.

Море сторожко топорщит острое ухо, прислушиваясь к ее шепоту, а крикливые чайки сбиваются в стаи, разрисовывая стремительно светлеющее небо живыми узорами. Море готово служить ей верой и правдой. Море готово вернуть тех, кого забрало в качестве дани. Оно выталкивает со дна потопленные корабли, выбрасывает на берег рыбацкие лодки с людьми. Люди чаще мертвы, чем живы, и море виновато ворчит, отгоняет голодных альбатросов от распластанных тел. Море делает все, чтобы загладить свою вину перед дочерью Медузы.

А она смотрит на мужчину у своих босых ног. Еще один трофей, которым поделилось с ней море. Длинноволосый, голый по пояс, с исполосованной в кровь загорелой спиной. Кровь все еще сочится из глубоких ран, подкрашивает морскую шкуру розовым. Это хорошо, что розовым, это значит, что есть надежда.

Она подходит к мужчине без страха, гладит сначала по припорошенным песком волосам, потом по плечам, переворачивает на спину. Он красив. Даже сейчас, едва живой, он все равно красив, как бог. Его ресницы, черные и длинные, как у девушки, вздрагивают. И ее сердце вздрагивает в унисон. Она готова простить морю все проступки за этот бесценный подарок. Она готова умереть сама, лишь бы он остался жить. Ее сил хватает, чтобы вытащить мужчину на берег. Море помогает, придерживает и подталкивает. Морю хочется, чтобы она поскорее ушла.

А на берегу ее ждет старуха. Она сидит на черном валуне, как старая облезлая чайка. И смотрит, по-птичьи склонив набок голову. Не помогает.

– Спаси его! – После противостояния с морем ее собственных сил не хватит, ей нужна помощь.

– Оставь его. – Старуха не двигается с места, склоняет голову к другому плечу.

– Нет! – Она не оставит и не допустит, чтобы он умер. А если он умрет, она спустится за ним хоть в преисподнюю, чтобы вывести из тьмы его душу.

– Глупая… – Старуха вздыхает, сползает с валуна, ковыляет медленно, слишком медленно. Но лишь на нее одну сейчас надежда. Она помогла отцу, поможет и этому незнакомцу. – Ему не жить. – Она тычет палкой в одну из бесчисленных ран. За это ее хочется убить, порвать на мелкие клочки.

– Помоги ему. Я прошу тебя…

– Мне понадобятся силы. Много сил. – Старуха смотрит за горизонт, хмурится.

– Бери! – Никс не колеблется, она приняла решение.

– Это будет не так, как с твоим отцом. Это будет больнее. – В голосе старухи нет жалости – лишь далекое эхо разочарования.

– Я готова. – Откуда взялось это чувство, что без него ей не жить? Откуда в ней вообще такие острые, такие болезненные чувства?..

– Это все ее кровь, – шепчет старуха и с кряхтением встает на колени перед неподвижным телом. – С ней всегда все слишком ярко, слишком сладко, слишком больно. Особенно когда дело касается мужчин. Подумай, дитя, – а теперь в ее голосе жалость, почти мольба. – Может так статься, что отныне больно тебе будет всегда.

Никс не хочет думать, она яростно мотает головой, падает на колени рядом со старухой, гладит мужчину по щекам, стирает кровь и песчинки. Она все решила.

Легкий вздох за спиной, словно порыв ветерка, и в шею, в самую незащищенную часть впиваются острые птичьи когти.

– Я предупреждала… – прорывается сквозь кровавую пелену голос старухи. – Я тебя предупреждала…





* * *


Иван проснулся рано, несмотря на то что накануне ночью спал очень мало. После происшествия с Никой уснуть никак не получалось, в голову лезли всякие странные мысли. И то, что еще сутки назад казалось ему наивными деревенскими сказками, сейчас обретало плоть, невидимой рукой ерошило на затылке волосы. Такой же невидимой, как объекты, которые напугали Нику… Он был там, он тащил ее из воды на берег, чувствовал, как бешено бьется ее сердце, как судорога завязывает узлами мышцы. И ее разговор с Ариадной тоже слышал. Вот этот разговор смущал его больше всего. Сбой программы? Или слуховые галлюцинации? Не потому, что Ника сумасшедшая, а потому, что очень сильно испугалась.

Он так и уснул с этими тревожными мыслями, а проснулся уже почти нормальным, с ясной головой. То, что вечером казалось странным и загадочным, при свете дня не стоило и выеденного яйца. Сбой программы, только и всего.

К морю Иван спустился после легкого завтрака, сварганенного Рафиком Давидовичем, прихватив с собой не только ласты с маской, но и альпинистское снаряжение. Лодку нашел на том же месте, где вчера они ее оставили. Осмотрелся и вздохнул с облегчением, не обнаружив на берегу никого из славных детишек Адамиди. Хотелось тишины и одиночества. Тренировки требовали сосредоточенности и ясной головы.

До острова Медузы он добрался быстро. Пока греб, вспоминал вчерашний инцидент и последовавший за ним разговор с отцом. Каким-то немыслимым образом отец узнал о разбитом Олежкином носе. Наверное, от Артема Игнатьевича, хотя тот и не походил на стукача. Отец был недоволен. Нет, не так, отец был встревожен и тревогу свою не скрывал.

– Что у вас там происходит, сын? – спросил строго и вытащил из кармана измятую пачку сигарет.

Сигареты были контрабандные, отец бросал курить уже, наверное, в десятый раз. Клятвенно обещал маме, и всякий раз случалось что-нибудь экстраординарное, что заставляло его отказаться от данного слова. Ивану хотелось верить, что причиной очередного срыва стала не драка с Олежкой Троекуровым.

– Где? – Иван понимал, что с отцом лучше не юлить, с детства привык решать любые вопросы и проблемы в режиме диалога. Но сейчас ведь не случилось ничего особенного, ничего такого, что требовало бы обсуждения с отцом.

– На берегу. С этой… девочкой. – Отец глубоко затянулся и выдохнул идеальное колечко дыма, а потом тут же добавил: – Маме не говори.

Иван кивнул. Да, это был заговор. Но заговор безобидный. Мама и сама прекрасно знала про все отцовские слабости и срывы.

– И с Троекуровым.

– Троекуров подонок.

Отец вздохнул, глянул искоса, спросил:

– Что, совсем без вариантов?

– Совсем.

– А девочка? – Вопрос прозвучал странно. Про девочек Ивана расспрашивала мама, этак мягенько, ненавязчиво прощупывала почву. А вот отец никогда.

– Которая из них?

– Та, с которой ты ушел с ужина.

В этом весь его отец. Все держит под контролем, все замечает.

– С ней все хорошо.

– Она нездорова?

– Это ты так деликатно намекаешь на то, что она слепа?

– Я просто интересуюсь кругом твоих друзей.

Теперь пришла очередь Ивана вздыхать и смотреть искоса:

– Папа, у меня нет здесь друзей. Ты уж извини, но общество здесь слишком… специфичное.

– Специфичное. – Отец кивнул. – С Агатой тяжело, но она мой давний деловой партнер. Я многим ей обязан, поэтому тебе, младший, придется немного потерпеть.

– Я потерплю, – пообещал Иван. – Только и ты не спрашивай у меня, за что я бью морду Троекурову. Надеюсь, это не сильно навредит твоим деловым отношениям с его папенькой.

– Навредит. – Отец снова затянулся. – Но не так, чтобы очень. Ты главное, больше ему ничего не сломай. И с этой девочкой… – Он сделал паузу, словно подбирая верные слова, – ты поаккуратнее с ней.

– Почему? Потому что она не нашего круга? – Стало вдруг обидно и за Нику, и за отца, который никогда раньше не отличался особым снобизмом.

– Потому что она очень необычная девочка. – Отец не смотрел в его сторону. – А с необычными девочками может быть тяжело.

– Так же тяжело, как тебе было с мамой?

– С мамой мне хорошо. – Отец улыбнулся.

– Это сейчас. А было?

– А было по-всякому. – По лицу отца пробежала и тут же исчезла тень. – Но это совсем другое, я не хочу, чтобы у тебя возникли неприятности.

– Из-за Ники?

– Из-за кого угодно. Просто… не наделай глупостей, младший.

Захотелось сказать, что избежать неприятностей можно было еще в Москве, на этапе планирования этой поездки. Но Иван не стал. Не так уж часто отец на чем-то настаивал.

– И на воде поосторожнее.

– Непременно.

– И на скалы эти чертовы лучше не лезь.

– Не полезу.

Пообещал, а сейчас вот как раз и собирается штурмовать скалы. А чем еще заниматься в этой глуши? Только и остаются скалы да море.

Перед тем как начать подъем, был соблазн окунуться, но Иван устоял, решил, что скалолазанием лучше заниматься по холодку.

Это были просто шикарные скалы! Для любого уровня сложности и подготовки. Вот бы перенести этот естественный скалодром в Москву! Можно даже жару с собой прихватить. Жара – это, как ни крути, дополнительный тренировочный фактор.

Громкий женский крик, не крик даже, а визг, Иван услышал, когда уже спускался. От дурного предчувствия похолодело все внутри. Слишком много легенд, слишком темное прошлое у этого странного места. А женщина все продолжала кричать. И голос ее был для Ивана ориентиром.

Она стояла у самой кромки моря, словно еще не решила для себя, где ей безопаснее. Сначала Иван подумал, что это Ксю, но, присмотревшись, понял, что ошибся. Кричала Юна. Нет, теперь уже не кричала, а тихонько поскуливала, зажав рот ладошкой, глядя на что-то у своих ног. На кого-то…

– Юна! – Он сначала позвал, а потом уже подбежал. Чтобы не напугать еще больше, чтобы не сделать еще хуже.

Она обернулась, уставилась на него невидящим, расфокусированным взглядом, всхлипнула. Вот и хорошо, пусть лучше смотрит на него, чем на того, что лежит на берегу. А может, это все-таки не человек?..

– Ваня. Ванечка… – Юна качнулась, и он едва успел ее удержать, обнять за талию, прижать к себе. – Ты это видишь? – Она перешла на шепот, уткнулась горячим лбом ему в плечо.

Чтобы увидеть, требовалась свобода маневров. Пришлось почти силой отрывать от себя Юну, усаживать на нагретый утренним солнцем валун, успокаивать.

– Сиди здесь, я посмотрю, – сказал он, на шаг отступая от Юны и на шаг приближаясь к тому, что лежало на песке.

Сначала, в самое первое мгновение, Ивану подумалось, что это всего лишь статуя. Или вылепленная из мокрого песка человеческая фигура, но потом он увидел глаза – широко распахнутые, подернутые белесой пеленой смерти, полные ужаса. Мужчина был молодой. По крайней мере, при жизни. Но смерть выбелила его волосы, иссушила кожу, превращая в высохшую мумию. Нет, не мумию – статую. Эта оптическая иллюзия была настолько яркой и четкой, что уже второй раз за утро Ивану сделалось не по себе. Дотрагиваться до покойника не хотелось, но приходилось убедиться, чтобы развеять этот жуткий морок.

Тело было твердым, как камень. И холодным. Хотя любой камень на этом острове уже успел нагреться и отзывался на прикосновения живым теплом. Но это оказалось именно тело, а не статуя, как показалось вначале. Мужчина был без одежды, в одних только плавках. В стороне, метрах в десяти от него, на песке валялось аквалангистское снаряжение. Еще один искатель подводного лабиринта? Один из тех, о ком еще вчера, стоя вот на этом самом месте, рассказывала Юна?

– …Это… человек? – Юна больше не сидела на валуне, Юна стояла за его спиной и вонзала в плечо острые ногти. – Это же человек?

– Это человек. – Он мягко убрал ее руку.

– А почему он такой… – Юна заикалась. – Такой каменный!

– Это иллюзия, Юна. Все не так, как кажется. Это не статуя, а аквалангист. Посмотри, вон его снаряжение.

– Не хочу! Не хочу я это видеть! – Она мотала головой, прижималась к Ивану, заглядывала в глаза. Девчонка. Напуганная девчонка, которая тащила груз страшных воспоминаний из самого детства. И вот… вытащила на поверхность свои детские кошмары.

– Тогда не смотри. – Он потянул ее обратно к валуну. – Нам нужно вызвать полицию.

Полицию вызвал Артем Игнатьевич. Он же выставил охрану на берегу, чтобы никто не добрался до острова, не наследил на месте преступления. Если, конечно, преступление вообще имело место. Если случившееся на острове не было несчастным случаем. Одним из череды несчастных случаев.

Пока дожидались полицию, Артем Игнатьевич допросил Ивана с Юной. Именно допросил, а не расспросил. Его вопросы были короткими, деловыми и безжалостными. Словно бы он был следователем, а они – подозреваемыми. Кажется, их ответы его удовлетворили. По крайней мере, он сказал, что до приезда полиции они могут быть свободны. Вот только с пляжа никто не ушел. Наоборот, людей на нем становилось все больше и больше. Прибежали родители Юны и малышка Фина. Вышли к морю Ксю с Димом, а на горизонте уже маячили Олежка с Вадиком. Эти двое тоже оказались ранними пташками. Кто бы мог подумать! Но Иван смотрел не на них, а на отца. Отец торопливо спускался по лестнице, и морской бриз ерошил его седые волосы. Он перекинулся парой фраз с Артемом Игнатьевичем, бросил озабоченный взгляд на рыдающую Юну, подошел к Ивану.

– Что случилось, младший? – голос его звучал ровно, по-деловому.

– Случился труп. – Рядом с отцом Иван тоже невольно становился деловым и немногословным.

– Ты нашел?

– Нет, Юна.

– Это кто-то с виллы?

– Не знаю. Нет, не думаю. У него аквалангистское снаряжение.

– Несчастный случай?

Иван задумался. Если бы это был несчастный случай, если бы что-то случилось со снаряжением, тот человек остался бы лежать на морском дне. Но он выбрался на остров, снял акваланг и маску и только потом ни с того ни с сего умер. Умер и превратился в каменную статую. Вот сейчас впору вспомнить те легенды, что рассказывала Юна. Вот сейчас впору ей поверить. Но говорить о таком отцу не стоит. Отец в сказки никогда не верил. Да и сам Иван не верил, если уж на то пошло. Поэтому он ответил как есть:

– Я не знаю.

Отец, похоже, хотел еще что-то спросить, но на берег уже выходили люди в полицейской форме. С их появлением на пляже все резко ускорилось и обрело смысл. Ивана с Юной допросили, но сделали это куда мягче и деликатнее, чем Артем Игнатьевич. Юна даже перестала плакать и на вопросы отвечала вполне себе внятно. Она приплыла на остров, чтобы понырять, она часто так делает, кто угодно на вилле может это подтвердить. Приплыла и почти сразу же увидела тело. Почему его не увидел Иван? Наверное, потому, что она добиралась до острова вплавь, а он на лодке. Чтобы пришвартовать лодку, нужно взять чуть правее. Вот он и взял, потому никого и не заметил. Нет, она не знает погибшего, никогда раньше его не видела. Наверное, это кто-то из туристов или из местных. Юна говорила, а Иван все ждал, когда она спросит у следователя про тело. Про то состояние, в котором они его нашли. Но Юна не спросила. Помнила сеансы у психоаналитика? Или просто повзрослела?

Иван не рассказал следователю ничего нового, просто подтвердил слова Юны. Да, он прикасался к погибшему, чтобы удостовериться, что тот мертв. Нет, больше ничего на берегу они не трогали и не находили. Аквалангистское снаряжение в руки не брали и не проверяли.

Их отпустили минут через пятнадцать после начала беседы, но, ясное дело, с пляжа опять никто не ушел.

– Еще один жмурик на твоей совести, сестричка? – Ксю присела на шезлонг рядом с Юной. Она не выглядела ни встревоженной, ни расстроенной, скорее уж, раздосадованной. – Теперь и не покупаешься из-за этого всего.

– Что ты такое говоришь, Ксения? – Юна посмотрела на нее с недоумением, словно и в самом деле не понимала, что происходит. – Человек погиб! А ты про какое-то купание!

– Я говорю то, что думаю. – Ксю пошевелила пальцами ног, стряхивая налипшие на них песчинки. – То, что все здесь на вилле думают, но боятся озвучивать. Этот остров не для лузеров-кладоискателей, это наш остров! Только мы можем находиться на нем без опаски, а они все лезут и лезут, как тараканы. А потом кто-то удивляется, что слишком много трупов. Скажи, Дим!

Дим согласно кивнул.

– Этот плебс ничему не учится. Хоть ты таблички по всему острову расставь «Не входи – убьет!».

– Не помогут таблички. – Дим уселся прямо на песок у ног сестры. – Ксю, вспомни, что-то такое уже было. Тереза специально заказывала в городе. Типа, частный пляж, купание запрещено. И что? В том году трех утопленников на острове нашли. Нет от идиотов защиты.

– Это точно. Идиотам тут словно медом намазано. Слетаются как мухи. Даже слепые. – Ксю бросила быстрый взгляд на Ивана. – Как твоя подружка, Ив? Чего не вывел ее на утренний променад? Вы так мило смотритесь вместе. Прекрасный рыцарь и слепая пастушка.

– Ты о ком? – Юна вмиг забыла и про страх и про скорбь.

– Я про нашу приблудную. Ко всему прочему она, оказывается, еще и слепая. Представляешь? Вчера устроила нам тут на берегу такое представление! С лодки в воду свалилась, тонуть начала. И все это, прошу заметить, на полуметровой глубине. А Ив бросился ее спасать, вырывать из объятий… – Ксю лукаво улыбнулась, спросила: – Ив, из объятий какой невидимой твари ты спасал эту чокнутую?

– Она что-то орала про объекты… – На шезлонг рядом с Ксю улегся Олежка. Верхняя губа его распухла и наползала на кончик идеального римского носа. – Может, инопланетяне ей привиделись? Что вы с ней там курили, Серебряный?

– А я тебе сейчас расскажу, Троекуров. – Иван сделал шаг к шезлонгу. Этого невинного движения хватило, чтобы всю Олежкину расслабленность словно ветром сдуло. Но и внимание отца оно тоже привлекло. Отец поймал взгляд Ивана и едва заметно качнул головой. Эх, какая жалость! А так хотелось разбить Олежке еще и нижнюю губу. Так сказать, для симметрии.

– Успокойтесь, мальчики! – Ксю раскинула в стороны руки, будто разводя их по разным углам ринга. – Не нужно ссориться из-за какой-то слепой замарашки. Будьте выше этого.

– А она и в самом деле слепая? – Похоже, этот вопрос сейчас волновал Юну даже сильнее, чем труп на берегу.

– Слепая как крот. – Ксю потянулась, с кошачьей грацией прогнулась в пояснице. Вот только Ивана вдруг перестали радовать эти… прогибы. Ему захотелось уйти. – А мамашку ее, кстати, вчера вечером Агата выставила за дверь. Мне горничная сказала, которая помогала ей чемоданы паковать.

– Мамашку, значит, выставили, а доченьку оставили? – переспросила Юна задумчиво.

– А чего ты удивляешься? – Ксю глянула на нее с жалостью. – Или ты забыла, что наша чокнутая бабка любит поиграть в благотворительность? Помнишь, как позапрошлым летом она приютила на вилле какого-то недогрызка. Сказала, что он будущий шахматный гроссмейстер, и ему, видите ли, нужна поддержка и морской воздух. Недогрызок, кстати, по осени какой-то международный турнир выиграл, и про него потом во всех газетах писали. Про него и про Агату, которая зашибись какая добрая! И таланты она поддерживает, и сироток спонсирует! Так тот недогрызок хотя бы реально способный оказался, а эта что?

– А эта слепая, – сказала Юна все с той же задумчивостью. – Доброта она ведь по-всякому может проявляться. Можно, к примеру, бедную слепую девочку взять под крыло. Можно ее даже подлечить. Как думаешь, про такое тоже в газетах напишут?

– В газетах напишут все, что велит Агата, – отмахнулась Ксю. – Вот только зачем ей эти хвалебные статьи? Нет, тут что-то другое, Юночка. Не знаю, как ты, а лично я вижу в бабкиных маневрах воспитательный аспект.

– И что она хочет в нас воспитать? – спросил Дим, пересыпая горсть песка с одной ладони на другую.

– Человеколюбие. Сострадание. Гуманизм. – Ксю принялась загибать пальцы.

– Правда, что ли? – удивился Дим.

– Да шучу я, балда! Где Агата, и где гуманизм с человеколюбием?! Да она даже нас, родных внуков, не любит!

– Она нас любит, – возразила Юна. – Это ты, Ксюша, никого, кроме себя, не любишь.

– А ты, значит, мать Тереза воплощенная! – Ксю усмехнулась. – Ну, посмотрим, насколько хватит твоей доброты, когда Агата назовет меня своей преемницей. Ждать уже недолго осталось. – Она перевернулась на живот, мурлыкнула: – Ив, пожалуйста, натри мне спинку кремом.

Еще пару дней назад он, возможно, исполнил бы ее просьбу с превеликим удовольствием, а сейчас ему хотелось лишь одного – уйти как можно дальше.

Он и ушел. Развернулся и, не сказав ни слова, пошагал в сторону виллы.





* * *


О том, что на острове нашли мертвого человека, Нике рассказал Рафик Давидович. И о том, что тело во время утреннего заплыва обнаружили Юна с Иваном, тоже рассказал, за чашкой утреннего кофе с шоколадными конфетами, теми самыми, что Ника исправно находила на прикроватной тумбочке.

– Это ужасно, Ника! – Наверное, Рафик Давидович чистил апельсин, потому что по террасе разносился цитрусовый аромат.

Да, конечно, это ужасно, когда вечером ты спасаешь одну барышню, а утром уже совершаешь променад с другой. Нет, ужасно не это, ужасно, что она, Ника, так болезненно на это реагирует.

– Хорошо, что вам не довелось увидеть этого кошмара.

– Лучше бы довелось. – Она улыбнулась. Ведь Рафик Давидович не виноват в ее слепоте. Никто не виноват.

– Да бог с вами, Ника! – Повар всплеснул руками, и она отчетливо услышала этот звук. – Нет ничего хорошего… – Он осекся и тут же сам себя одернул: – Ах, простите меня, юная леди! Я лишь хотел сказать, что вам не нужны такого рода переживания.

– А Юне нужны?

– Юне? – Он немного помолчал, пошуршал чем-то, кажется, оберткой от шоколада, а потом сказал: – Юночке, разумеется, тоже не нужны. Но дело в том, что Юна, Ксения и даже Фина – девушки необычные и с младенчества приученные к своему особенному статусу. Агата с пеленок воспитывала в своих детях и внучках храбрость. Особенно во внучках. Женщины рода Адамиди – это совершенно особенные женщины. – В голосе Рафика Давидовича Нике почудилась грусть. Словно бы он был тайно и безнадежно влюблен в Агату. Интересно, сколько ему лет? – Они бесстрашны. И я не могу сказать, хорошо это или плохо. Иногда мне кажется, что бесстрашие граничит с бесчувствием. – Обертка зашуршала еще громче. – А вот эта конфетка из черного шоколада. Попробуйте, очень вкусно!

– Значит, Юна не испугалась? – Ей не хотелось про шоколад, ей хотелось про удивительных женщин рода Адамиди.

– Даже если и испугалась, то не очень сильно. Я не могу припомнить случая, чтобы кто-то из обычных людей смог бы навредить ее дочерям.

– Чьим дочерям? Ведь у Агаты есть только сыновья.

– Это легенда, деточка. – Чувствовалось, что Рафик Давидович улыбается. Чувствовалось, что ему нравятся все эти разговоры про семейные тайны. – Еще одна удивительная легенда рода Адамиди. Когда я говорю «ее дочери», я имею в виду не Агату, а саму Медузу.

– Медузу, которая горгона? Из древнегреческих мифов?

– Принято считать, что далекий предок Агаты прибыл в наши края из самой Эллады. Собственно, греческая фамилия тому несомненное доказательство. Прибыл сам и привез молодую жену, женщину удивительной красоты и невероятной силы.

– И она, эта женщина, была горгоной Медузой? – Нике тоже нравился и этот разговор, и эта история, больше похожая на сказку.

– К сожалению, не сохранилось достоверной информации о том, как звали первую женщину рода Адамиди, но легенда гласит, что в ее жилах текла кровь той самой мифической Медузы.

– Класс! – сказала Ника вполне искренне, нашарила на столе перед собой конфетку, откусила кусочек и запила вкуснейшим кофе.

– Вам нравится? – Было непонятно, о чем конкретно спрашивает ее Рафик Давидович: о семейной легенде или о кофе с шоколадом, поэтом Ника кивнула дважды.

– Но ведь у горгоны Медузы были весьма специфические таланты…

– Это вы сейчас намекаете на то, что под ее взглядом живые твари каменели и падали замертво? Так смею вас заверить, юная леди, взгляд Агаты тоже не всякий выдержит. Особенно когда она в ярости. Замертво, может, никто и не упадет, но окаменеет запросто. – Рафик Давидович говорил очень серьезно, словно и сам верил в сказанное. А может, просто таким оригинальным образом решил подшутить над Никой?

– Любопытная легенда, – сказала она осторожно.

– Любопытная и одновременно очень хлопотная. Дело в том, что с именем Медузы, той самой, нашей Медузы! – Ника почти увидела, как Рафик Давидович поднял вверх указательный палец. – Связаны и другие легенды. Она умела усмирять море.

– Очень полезное умение.

– Согласен с вами! Она усмиряла море и любых живущих в нем тварей.

Тут же вспомнился технический сбой Ариадны и ее сделавшийся вдруг равнодушно-механическим голос. Объекты движутся по синусоиде… До столкновения осталось…

– А какие твари живут в море? – Она очень старалась, чтобы голос звучал весело и беспечно.

– Разные твари! Вы что-нибудь слыхали про Сциллу с Харибдой?

Ника усмехнулась. Все-таки он забавный!

– Слыхала. И про Сциллу, и про Харибду, и даже про Кракена.

– Кракен из другой легенды, не путайте меня, Ника!

– А мы с вами сейчас говорим про Черное море, Рафик Давидович?

– Мы с вами говорим про то море, на берегах которого жила Медуза. Это, знаете ли, как далекое эхо. Аукнулось тысячи лет назад в одном месте, а отозвалось в другом.

– Вы ведь сейчас несерьезно все это говорите? – Отчего-то Нике думалось, что очень даже серьезно. Вот только поверить в такое было сложно.

Рафик Давидович молчал очень долго, а потом рассмеялся.

– Ну разумеется, Ника, я несерьезно! Просто за годы жизни рядом с потомками легендарного существа и сам начинаешь верить в сверхъестественное. Но, скажу я вам, – он понизил голос до шепота, – в этих местах тоже полно всяких странностей.

– Да, я слышала про ночь большого отлива и про подводный лабиринт.

– А вы знаете, что это не просто подводный лабиринт, а усыпальница?

– Чья?..

– Ее. Первой женщины рода Адамиди! Наверное, она все-таки обладала некоторыми сверхъестественными способностями, потому что остров Медузы до сих пор как магнит притягивает к себе всякие беды. – Рафик Давидович запнулся, словно сказал что-то лишнее.

– Вы про что? – спросила Ника. В голове ее снова зазвенел голос Ариадны. Голос предупреждал про движущиеся объекты от пяти до пятнадцати метров длиной. Интересно, какого размера был Кракен?..

– Не нужно было говорить…

– Но вы ведь уже начали, Рафик Давидович!

– Это все темная аура острова. Должно быть, вы уже слышали от кого-нибудь, что на острове частенько находят погибших. Юночка однажды, еще в далеком детстве, тоже нашла. Ей тогда показалось, что тот человек не просто умер, а окаменел.

– Словно от взгляда Медузы?

– Я же говорю – легенды! Иногда они играют злую шутку не только с чужаками, но и с обитателями виллы. – Рафик Давидович вздохнул. – Первые стремятся на остров в надежде найти клад, а вторым просто мерещится всякое. Разумеется, тот несчастный не окаменел. Насколько я помню, причиной смерти там был самый обыкновенный инфаркт, но Юночка – очень впечатлительная девочка. Да и рассказы Кирилла, ее папеньки, тоже, знаете ли, поспособствовали. Кира – профессор античной мифологии, так что сами понимаете, какие сказки он рассказывал на ночь своим девочкам. Вот, дорассказывался…

– Наверное, теперь из-за этого… происшествия Агата отменит ночь большого отлива? – сказала Ника, допивая свой кофе.

– Милая девочка, – в голосе Рафика Давидовича послышалась жалость, – ночь большого отлива нельзя отменить. Это невозможно.

– Но ведь может так статься, что остров Медузы окажется местом преступления.

– Остров Медузы всегда был местом преступления, – сказал Рафик Давидович задумчиво и тут же принялся убирать со стола. А Ника как-то сразу поняла, что больше он ничего не расскажет. Интересно, что он имел в виду, когда назвал остров местом преступления?

Возможно, пролить свет на тайны виллы «Медуза» и острова поможет Ариадна, найдет что-нибудь интересное в Сети.

Ариадна не помогла. По поисковым запросам «остров Медузы», «вилла «Медуза» и «Адамиди» в Интернете находились лишь скучные географические и библиографические справки, и Ариадна зачитывала их таким же скучным механическим голосом. Ника попробовала ввести в поисковик «ночь большого отлива», но интернет-волны принесли ей сборник Владислава Крапивина «В ночь большого прилива». Ника попыталась и так и этак, но ничего интересного и информативного не нашла. Наверное, семейные тайны на то и существуют, чтобы храниться в темных фамильных подвалах, а не болтаться в Сети. Но ее изыскания оказались неожиданно полезны: они заняли время. С тех пор как Ника ослепла, время перестало быть ее другом и превратилось во врага. Что-то непоправимо изменилось в ее восприятии времени. Оно стало тягучим и утомительным, словно бы в сутках появились лишние часы. И каждый новый Никин день начинался с борьбы со временем, с жалких попыток подстегнуть его хоть как-нибудь. Но здесь, на вилле «Медуза», течение времени неожиданно ускорилось. Оно еще не мчалось галопом, но уже скакало вполне себе бодрой рысью. Может, причиной этому была Ариадна, которая добывала информацию во внешнем мире, обрабатывала ее и передавала Нике. А может, виновато было само это место. Его инаковость Ника чувствовала кожей. Вот точно так же, как кожей чувствуешь статическое электричество.

А еще можно было поспать. Сон тоже помогал бороться с лишним временем, но Ника очень боялась, что когда-нибудь и этот союзник от нее отвернется. Нельзя проводить во сне полжизни! Даже если сны гораздо интереснее и ярче, чем реальность.

В дверь комнаты постучали в тот самый момент, когда Ника размышляла над тем, стоит ли попросить Ариадну, чтобы та отыскала аудиоверсию книги «В ночь большого прилива».

– Войдите! – Она встала с кровати, коснулась пальцами медальона с заключенным в нем духом Ариадны, направилась в сторону двери.

– Агата просит всех членов семьи и гостей собраться в обеденном зале, – не здороваясь, сообщила Тереза. – Вы тоже приглашены.

Она приглашена. Интересно зачем? Она ведь не член семьи и даже не гость. Она девочка для порки, живая игрушка, призванная усмирять неуемный темперамент внучек Агаты и удерживать их от необдуманных поступков. Наверное, Агата не так мудра, как всем думается, если считает, что ее внучек можно усмирить и удержать.

– Но перед тем Агата хотела бы с вами поговорить, – продолжила Тереза равнодушно. – Собирайтесь, я вас провожу.

– Сколько у меня есть времени?

– Пять минут, – сказала как отрезала. – Я жду вас снаружи.

Ника не стала как-то по-особенному готовиться к встрече с хозяйкой виллы «Медуза». И выбирать подходящий наряд тоже не стала. Тем более Тереза ни словом не обмолвилась о дресс-коде. Значит, можно идти в том, что на ней сейчас. И плевать, что она понятия не имеет, что на ней надето. Девочку для порки не должны заботить такие мелочи.

Агата ждала в своем кабинете. Так же, как накануне Артем Игнатьевич, Тереза сначала постучалась и, лишь дождавшись разрешения, вошла. Крепкой рукой она взяла Нику за запястье, потащила за собой.

– Я привела ее, – сказала и разжала пальцы, оставляя Нику в пустоте и темноте.

– Спасибо, Тереза. – Голос Агаты звучал устало. В голосе Агаты чудилось эхо ее неизлечимой болезни. – Иди, дальше мы сами.

– Я на связи. – Зацокали каблуки, хлопнула, закрываясь, дверь кабинета.

– Ну, ты не изменила своего решения? – спросила Агата. На сей раз она не предложила Нике сесть. Наверное, это был знак того, что разговор не продлится долго.

– Нет. Я согласна. – А лучше бы сесть, потому что от волнения вдруг задрожали поджилки. Как ни крути, а прямо сейчас решается ее судьба. Видеть силуэты, отличать тень от света… Кто бы мог подумать, что такая малость может стать для нее самой желанной целью!

– Хорошо. – Голос Агаты сместился куда-то влево, наверное, и сама она переместилась. Вот только Ника не слышала звука ее шагов. Возможно, из-за пушистого ковра на полу. Интересно, какого он цвета? Какого цвета этот вкусно пахнущий розами и морским бризом кабинет? И как выглядит его хозяйка? – В таком случае мы можем начинать. Кстати, здесь присутствует господин Серебряный. Скажем так, как гарант твоих интересов.

Значит, не морской бриз, а мужской парфюм. И господин Серебряный где-то поблизости. А она ведь погуглила. Она все что можно узнала про того, кого Агата назвала гарантом ее интересов. И про его семью… Про семью в Сети было так же мало, как и про семью Адамиди, а вот про самого Серебряного информации хватало. И это была такая информация и такой человек… Агата не обманула.

– Здравствуйте, Ника. – Его голос звучал мягко. И он не назвал ее Доминикой. Откуда узнал? От сына?

– Добрый день. – От неожиданности она забыла, как его зовут. Все на свете забыла. – Что я должна сделать? – Разумеется, кроме того, чтобы стать девочкой для порки для младших Адамиди…

– Для начала я вас проинформирую об условиях и особенностях нашего с вами дальнейшего сотрудничества. Вы не станете возражать?

Зачем же ей возражать тому, чье влияние ничуть не меньше, если не больше влияния Агаты? И не только влияние, но и состояние, если верить Интернету и спискам Форбс…

– Я не возражаю, Иван Матвеевич. – Вот она и вспомнила его имя-отчество. Тоже, наверное, с перепугу.

– В таком случае приступим. Если что-то покажется вам непонятным или странным, спрашивайте. Я с удовольствием разъясню.

Непонятным или странным?! Все! Абсолютно все казалось Нике непонятным и странным! Особенно те цифры, что прозвучали в процессе. Это были какие-то запредельные суммы. Ника не могла мечтать даже о десятой части того, что сулили ей эти люди. Но ей не пришлось спрашивать, все тонкие и непонятные места Иван Матвеевич комментировал сам, а потом еще любезно уточнял, все ли она поняла. А ей хотелось задать лишь один-единственный вопрос – не ошиблись ли они в цифрах?

Не задала. То ли побоялась, то ли постеснялась. Одним словом, просто доверилась этим двоим. Доверилась незнакомцам и невидимкам. Продалась, но задорого. Наверное, это должно было ее утешить, но вот что-то не утешало.

– А теперь, Ника, поставьте свою подпись. – Голос приблизился, и Никино запястье сжали крепкие, пахнущие морским бризом и дорогим табаком пальцы. – Вот здесь. – Он водил ее рукой, словно родитель, который учит первоклашку писать. – И еще вот тут и тут. Все. Спасибо! Поздравляю вас, Ника!

Она поблагодарила. Даже вежливо улыбнулась в пустоту. Она очень воспитанная девочка для порки. Очень воспитанная и, если верить господину Серебряному, очень обеспеченная. Жизнь удалась! Вот только почему-то хочется плакать.

– Ты можешь идти, Ника, – сказала молчавшая все это время Агата.

– Я провожу. – Ее локтя снова коснулись пахнущие табаком и морским бризом пальцы.

– Иван, вы нужны мне здесь. Девочка справится. – Голос Агаты теперь снова звучал откуда-то со стороны. – Ты ведь справишься, Ника?

Конечно, она справится. Она и не с таким справлялась.

– Да. – Она снова улыбнулась вежливой механической улыбкой.

– И не забудь, я хочу тебя видеть сегодня в обед. – От нее не ждали ни ответа, ни согласия, ее отсылали и делали это с равнодушной бесцеремонностью. Так даже лучше. Всегда хорошо, когда знаешь правила игры.

Агата снова заговорила, когда Ника была уже у двери, и медальон на ее груди тревожно вибрировал, предупреждая о преграде.

– С Ариадной все в порядке? Больше никаких сбоев?

– Спасибо, с Ариадной все хорошо.

– Надеюсь, скоро она тебе не понадобится.

Это прозвучало почти как благословение. Это примирило Нику и с холодностью, и с равнодушием Агаты.

– Я тоже на это очень надеюсь, – сказала и торопливо нашарила ручку двери.

С той стороны ее никто не ждал. Тереза не была такой же доброй, как Артем Игнатьевич. Она ушла по своим неотложным делам и оставила Нику одну в незнакомом месте.

Нет, не одну! У нее есть Ариадна. И прямо сейчас Ариадна прокладывает для нее безопасный фарватер между скалами и подводными рифами виллы «Медуза». Нужно лишь сосредоточиться и слушать голос в наушнике. Неподвижные препятствия. Движущиеся объекты. Одушевленные и неодушевленные. Ни одного больше двух метров, ни один не использует траекторию в виде синусоиды. Все хорошо, все нормально. Не нужно ничего бояться.

Она и не боялась. Почти… И вперед шла с гордо поднятой головой. Не шла, а вышагивала. Всем врагам назло. Всем невидимым врагам назло. Несколько раз ей попадались «движущиеся одушевленные объекты», которых Ариадна классифицировала как персонал. Один раз с ней даже заговорили. Голос был женский, вежливый и чуть удивленный. Эта женщина тоже была из персонала. От нее вкусно пахло выпечкой, наверное, она работала на кухне вместе с Рафиком Давидовичем. Наверное, она знала про Никину слепоту, потому что поинтересовалась, не нужна ли ей помощь. Соблазн был велик, но Ника устояла, лишь уточнила, в какой стороне гостевые комнаты. Оказалось, что идет она верной дорогой. Еще метров двадцать-тридцать по наружной галерее, а дальше будет поворот направо. Свернуть, подняться по лестнице на второй этаж и – вуаля! Она так обрадовалась близкой победе, что потеряла бдительность. Они обе с Ариадной потеряли. А может, в памяти Ариадны просто не значились ступеньки… Две несчастные ступеньки, ведущие вниз. Их ничтожности хватило, чтобы сбить Нику не только с маршрута, но и с ног.

Падать было сначала страшно, а через мгновение больно. Но испугалась Ника не за себя, а за Ариадну, первым делом схватилась за медальон, проверяя, цел ли он, и только потом схватилась за разбитую коленку. Похоже, коленке досталось сильнее, чем медальону. Больно и обидно было до слез. А Ариадна уже мурлыкнула в наушнике:

– Олег Троекуров, гость. Вадим Лазицкий, гость. Расстояние до объектов три метра.

Объекты были близко. Так близко, что если бы захотели протянуть руку, то дотронулись бы до Никиного плеча. Но они не захотели.

– Ой, снова навернулась, – сказал тот, кого Ариадна назвала Троекуровым. – Что ж ты такая неловкая-то? Откуда вас таких вообще вытаскивают?

Она бы ответила откуда. Если бы не было так больно. И если бы не слезы. Ничего, она еще ответит. Придет в себя и скажет что-нибудь язвительное. А пока нужно просто переждать. Эти двое уйдут, и они с Ариадной снова отправятся в путь.

– Ну, чего расселась, тупая корова? Не видишь, мы хотим пройти?!

Троекуров приблизился, и тот, второй, приблизился тоже. А Ника обиделась. Вот на эту «корову» и обиделась. Потому что никакая она не корова. И размеры на ярлычках ее новых вещей это подтверждают. Но для Троекурова это не аргумент. Не будет она тупой коровой, так будет слепой курицей…

– Ой, забыл! Ты ж и в самом деле не видишь. – И еще один шаг ей навстречу, и на затылок ложится ладонь. Пальцы скользят медленно, даже ласково, а потом больно впиваются в волосы, тянут вверх.

– Олег, ты что?.. – Это Вадим. Он растерян и, кажется, смущен, но не настолько, чтобы заступиться или просто помочь.

– Я ничего, Вадик! Я расчищаю нам с тобой дорогу. Тебе разве нравится, когда тебе под ноги падает всякая шваль?..

Никто – даже мама! – не называл ее швалью. Маме удавалось обходиться другими, не менее обидными, но менее оскорбительными словами. Никто не дергал ее за волосы и не волок волоком по каменным плитам пола. Никто не причинял ей боли так сознательно и так методично!

Что-то вспыхнуло! Словно бы в голове взорвалась маленькая вселенная. Взорвалась и осветила черный Никин мир ослепительно белым. В этом белом она увидела силуэты. Один подальше, другой совсем близко. Бить нужно было в того, кто близко, кто тянет ее за волосы вверх и насмехается. Если ударить туда, где пульсирует черный сгусток, он остановится. Ника знала это наверняка и уже была готова ударить…

– …Убери от нее руки! – Третий силуэт. Не белый и не черный, подсвеченный чистым серебряным светом. Серебряным… – Я сказал, убери от нее руки, пока я их тебе не сломал.

Не нужно. Она может сама. Она точно знает, на что способна. Одного удара хватит. Удара хватит, но как быть со взрывной волной, той самой, что вскипает внутри и рвется наружу? Кому еще она может навредить? Может ли она навредить этому… Серебряному?

Наверное, ей не нужно было думать, а просто ловить момент. Но она опоздала. Вся та ярость и сила, что рвалась наружу, взорвалась у нее в голове. И снова стало темно…



…Он не приходил в себя долгих шесть дней, не умирал, но и не оживал. И она балансировала на этой зыбкой границе рядом с ним – еще не мертвая, но уже и не живая. Обессиленная, обескровленная… Наверное, если бы не старуха, рано или поздно они оба переступили бы черту между жизнью и смертью, но старуха держала цепко. Она связала их руки бусами из ракушек, острые края которых больно царапали кожу, напоминали о жизни, не позволяли умереть окончательно.

Он очнулся раньше, потянул за бусы. Или просто потянулся. И она, пойманная на их острый крюк, очнулась следом. Даже побывав за чертой, он все еще был красив как бог. Его глаза чернели, как самая темная южная ночь. Так же темны и так же загадочны. Он бы заговорил с ней, если бы не старуха. Старуха потянула за бусы с такой силой, что порвалась нить, и ракушки просыпались на земляной пол хижины.

– Вернулись, – сказала не то зло, не то удивленно. – Небось, голодные?

Она выхаживала их еще три дня. Как малых детей. Несмышленых, непослушных детей. Силы возвращались. К нему – быстрее, к ней – медленнее. Он встал на ноги первым. Встал, вышел из хижины, и ее сердце остановилось.

– Он вернется. – Старуха сидела у окна, чинила ветхую сеть. – Вы теперь связаны. Так уж вышло.

Связаны. Никс и сама чувствовала эту тонкую, но крепкую нить, что соединила их в единое целое.

– Спасибо. – Сил пока хватило лишь на одно слово.

– Не благодари. – Старуха отложила сеть. – Не благодари, потому что я не знаю, хорошо это или плохо, дитя.

Она знает! Это хорошо! Это чудесно! И невидимая нить подрагивает, соглашаясь.

Его звали Димитрисом.

– Я Димитрис, – сказал и улыбнулся, а потом протянул ей удивительной красоты ракушку. – А ты?

– Никс… – Ей никогда не нравилось собственное имя. Имя, означающее ночь, темное как… как его глаза.

– Красивое. – Он снова улыбнулся, а потом добавил: – Как ты.

Вздохнула у окна старуха, зашуршала сетями, заворчала что-то на непонятном языке, а потом и вовсе вышла вон из хижины. Это хорошо, что вышла. Наверное, при старухе Димитрис не решился бы ее поцеловать. А она не позволила бы себе принять этот поцелуй. Но старуха вышла, и в это самое мгновение они все друг про друга поняли. И невидимая нить, что связала их, натянулась и зазвенела как струна.

Их жизнь изменилась с той самой минуты. Одна на двоих, неделимая. Вот такая теперь была их жизнь! Когда Димитрис полностью оправился, они ушли с Костяного мыса. Старуха злилась, хватала их то за руки, то за невидимую нить, тянула назад, делала больно им обоим.

– Тебе нельзя к людям, дитя! – В голосе старухи гудели ветра. Не ласковые южные, а суровые северные. От взгляда старухи холодел затылок. – Ты еще не готова!

Она готова. Она победила в битве с морем! Что может быть страшнее моря?

Никс так и спросила и взгляд старухи выдержала.

– Люди, – сказала старуха шепотом. – Страшнее моря могут быть люди, дитя.

Она их отпустила. Выпустила из заскорузлых пальцев невидимую нить, отозвала ветер, отвернулась. И на мгновение – всего на мгновение! – Никс почувствовала себя предательницей.

А отец обрадовался! И ей, своей блудной дочери. И Димитрису. Наверное, Димитрису даже больше. Отцу всегда хотелось сына. Какой прок с дочери? С ней даже не выйдешь в море, не порадуешься богатому улову, не поговоришь по душам. С ней – нет, а вот с Димитрисом – да.

Никс не обижалась. Да и с чего ей обижаться, когда все так хорошо, когда усмиренное море сделало ей такой волшебный подарок!

Море. О том, какие сокровища оно прячет на своем дне, Никс стала задумываться не сразу. Раньше ей не нужны были сокровища, раньше ей всего хватало. А теперь, рядом с Димитрисом, захотелось вдруг стать красивой. Чтобы он радовался и восхищался всякий раз, когда останавливал свой взор на ней, любимой жене.

Это желание быть красивой снова вернуло ее на Костяной мыс. А еще чувство вины. Она не видела старуху уже очень давно. Счастье ослепляет, заставляет забыть о благодарности. Но Никс не такая! Она пришла с дарами. Финики, вяленая рыба и анисовая настойка – все, что любит старуха.

Старуха сидела на обожженном солнцем валуне, полоскала в воде ветхие сети. Зачем? Может, просто игралась с морем, как играют с котенком? Никс не стала спрашивать, она просто села рядом, подставила лицо горячему ветру.

– Чую бурю. – Старуха посмотрела на синее, без единого облачка небо.

Никс тоже ее чуяла. Оттого и уговорила мужа с отцом не выходить сегодня в море.

– Зачем пришла? Соскучилась? – Старуха скосила взгляд на дары, оскалилась в беззубой ухмылке. Ее не проведешь, она видит Никс насквозь.

– Улов скудный… – Не скудный. Море щедро делится своими дарами и с отцом, и с Димитрисом. Но крыша давно прохудилась, и лодка старая, и платья Никс латаные-перелатаные. А рыба есть у всех, кого кормит море. Рыба – это не золотые монеты…

Старуха поняла ее без слов, снова усмехнулась.

– Попроси, – сказала и отвернулась. – Тебе море точно не откажет.

– А ты? – Никс вдруг стало интересно, почему старуха живет здесь, на Костяном мысе. Почему перебивается людскими подачками, когда может взять у моря все что захочет.

– А мне не нужно, дитя. Прошли те времена, когда меня привлекали черноволосые красавцы и яркие побрякушки. – Она потянула за сеть и вытащила из моря спутанный клок водорослей, порылась в нем, достала ракушку, хихикнула.

Хотелось спросить, а были ли вообще такие времена. Никс казалось, что старуха уже родилась вот такой… древней и сумасшедшей.

– Красивая! – Свозь дырочку в ракушке старуха смотрела на солнце. – Правда?

Никс кивнула.

– Теперь ты. – Старуха сунула ей в руки сеть. – Попроси для себя.

Попросить? Она точно знает, что может не попросить, а потребовать. И море тоже знает, помнит острые шипы скал, что вспарывали его синюю шкуру. Но она все равно попросит.

Она коснулась гребня волны, зачерпнула в ладонь морской пены, сжала кулак, закрыла глаза. А когда снова их открыла, на ладони лежали золотые монетки. Не много, но кто запретит ей зачерпнуть еще пены?

– Никто. – Старуха чуяла ее мысли. – Никто не сможет тебя остановить, дитя. Даже смерть для такой, как ты, не помеха.

Никс не думала о смерти. Зачем бояться того, что случится еще очень не скоро, когда впереди вся жизнь! Когда в жизни этой может случиться все, что она только пожелает. Уже случилось!

Второй раз море принесло самоцветы, швырнуло пригоршню прямо ей на колени. Намочило платье, но ведь иначе оно просто не умеет. А ей теперь незачем переживать о платье. Можно купить себе новое. Такое же красивое, как у дочки купца, что приезжал в рыбачью деревню прошлым летом. И Димитрис купит новую лодку. А отцу и вовсе не придется выходить в море. Вот какая чудесная наступит у них жизнь.

– Осторожнее, дитя. – Никс и не заметила, как старуха сползла с валуна. Сейчас она перебирала не ракушки, а кости. Птичьи, рыбьи, человечьи… Перебирала и раскладывала по кучкам. Безумная…

– Мне нечего бояться! – Захотелось сказать что-нибудь злое, доказать старухе, что она больше не беспомощная девочка, что она умеет усмирять само море.

– Я тоже так думала. – Старуха взяла в руки человеческий череп. – Я тоже так думала, девочка. Пока в моей жизни не появился он. – Она погладила череп, как гладила свои ракушки, поднесла близко-близко к глазам, словно любуясь. А потом размахнулась и с неожиданной силой зашвырнула в море.

Никс ахнула, прижала ладонь к груди.

– Не бойся. Морю не нужны предатели, оно вернет… это назад. Я столько раз пыталась от него избавиться. Не выходит…

Безумная… Бедная безумная старуха, потерявшая свою единственную любовь. Потерявшая или убившая? Сначала убила любимого, а потом швырнула его голову морю, как швыряют кость голодному псу?

А море уже выкатывало к их ногам череп. И череп скалился победной улыбкой, зыркал черными провалами глазниц.

– Видишь? – Старуха подняла его, смахнула с пожелтевшей от времени кости песок, вздохнула, а потом вдруг сказала: – Это больно, дитя. Но вышло бы куда больнее и куда опаснее, если бы это моя мертвая голова оказалась у него в руках. – Она сунула череп в заплечную сумку, вздохнула. – Или твоя.

– Почему? – Ей не следовало этого спрашивать. Ей нужно было поскорее уйти прочь, в свою нормальную, счастливую жизнь и никогда больше не возвращаться на Костяной мыс, а она вот… спросила.

– Почему? – Старуха продолжала гладить череп, теперь уже сквозь ветхую ткань сумки. – А ты вспомни мертвых чаек, девочка. Вспомнила? Сейчас ты справляешься с этой силой, но даже после твоей смерти она никуда не денется. Вот только не будет того, кто сумеет эту силу обуздать. – Она вдруг схватила Никс за руку когтистой лапой, притянула к себе с неожиданной силой, зашептала, брызгая слюной: – Обещай мне, дитя! Обещай, что ты сделаешь это для меня!

– Что?

– Когда придет время, ты поймешь, а сейчас просто обещай!

Она пообещала. Она пообещала бы что угодно, только бы избавиться и от этой хватки, и от этой… безумной. Когда ты стоишь на пороге своего счастья, легко давать обещания…





* * *


Отец с детства учил его самоконтролю. Отчего-то отец считал самоконтроль основополагающим для любого мужчины. Корни этой уверенности уходили так глубоко, что Иван даже не пытался анализировать. И не спрашивал. Ни у отца, ни у матери. Не боялся – просто уважал их прошлое. Нет, они никогда ему не врали. Даже о том, что он не родной ребенок, Иван узнал именно от родителей, а не от чужих людей. Знание это шокировало, но ровным счетом ничего не изменило в их отношениях. Просто теперь Иван понимал, что для любви совсем не обязательно кровное родство. Просто теперь Иван понимал, что у него тоже было прошлое. Наверное, для того чтобы знать и принимать, и нужен был самоконтроль. Он учился этой науке старательно и прилежно, но все равно иногда срывался. Например, в английской школе для мальчиков. Или вот сейчас, когда увидел то, что увидел…

Было ли ей больно, когда Олежка Троекуров таскал ее за волосы по серым плитам галереи? Или страшно? Или обидно?

Не важно! И больно, и страшно, и обидно было Ивану. За нее. За себя. За человечество, породившее вот эту… мерзость о двух ногах. И он позабыл про самоконтроль и данное отцу обещание. Он вообще обо всем позабыл и ничего не видел, кроме стоящей на коленях слепой девчонки, кроме ее пристального, полного удивления и ярости взгляда. На мгновение, еще до того, как он врезал Троекурову по морде, Ивану показалось, что она тоже видит. Ему еще что-то там показалось, но за волной ярости он не уловил и не запомнил это чувство.

Что бы случилось, если бы он не остановился? Иван не знал. Он даже не сразу понял, как у него вообще получилось остановиться. Наверное, сработал тот самый самоконтроль. Или его отрезвил Олежкин вой. Или Вадик Лазицкий, который пытался их разнять. Или взгляд Ники. Очень внимательный, очень осознанный взгляд.

– Вон пошел! – Иван приложил Олежку затылком о стену. Легонько приложил, для острастки. Самоконтроль вернулся окончательно и встал на стражу Ивановых интересов. А кто станет на стражу интересов Ники?

Она сидела на каменных плитах, подтянув к подбородку коленки. Она больше не смотрела. Мало того, даже зажмурилась, словно могла увидеть что-то ужасное или опасное. И когда Иван сел рядом, не повернула головы.

– Ты как? – Он хотел было положить руку ей на плечо, но не стал, решил, что это лишнее.

Она не ответила, и пришлось ее легонько встряхнуть.

– Ника, с тобой все в порядке?

– А похоже? – Все-таки она подняла голову, но «смотрела» куда-то мимо него.

– Не похоже.

– Тогда зачем ты спрашиваешь?

– Из вежливости. – Вообще-то, не из вежливости. Но как объяснить, что он чувствует в этот момент? Как вот это все объяснить?.. – У тебя ничего не болит?

– Не болит. – Она поднялась на ноги, и Иван не стал ей помогать. Каким-то шестым чувством понял, что ей будет неприятна его забота. Или обидна…

– Что ты тут делала? – Глупый вопрос, но лучше задавать глупые вопросы, чем вообще молчать.

– Гуляла.

Врет. Не то чтобы он так уж хорошо разбирается во лжи, но она точно врет. Она не гуляет по вилле. Она вообще без лишней надобности не выходит из своей комнаты. Даже с Ариадной.

– Тогда давай погуляем вместе. – Сейчас она откажется, посмотрит на него с равнодушным презрением и мотнет головой. И можно будет считать, что свой долг он исполнил. Станет ли от этого легче? Иван не знал. Честно говоря, даже проверять не хотел.

А она неожиданно согласилась. Неожиданно для него и, похоже, для себя самой.

– Давай. Только я сама. Мы попробуем гулять вдвоем с Ариадной, а ты побудь рядом. Подстрахуй.

– Я подстрахую. – Обещание далось легко. И на душе полегчало. Иван глянул на часы, сказал: – До обеда еще час. Многое можно успеть. Хочешь, спустимся к морю?

– Нет! – Она ответила так поспешно, что он тут же пожалел о своем предложении. У моря они уже гуляли вчера. И у моря, и в море… – Давай просто пройдемся по парку. Здесь же есть парк?

– Здесь кругом парк.

– А на острове – труп…

– Ты уже слышала?

– Рафик Давидович рассказал за завтраком. – Значит, ей тоже готовит завтрак Рафик Давидович, только приносит в комнату, персонально. – И про погибшего аквалангиста, и про остров, и про ночь большого отлива, и про Медузу.

– Медузы тут повсюду, – усмехнулся Иван. Разговаривать с Никой о семейных легендах было легко, куда легче, чем о том, что случилось в галерее. – Просто какой-то культ. А труп на острове не криминальный. Остановка сердца. Мне отец сказал, а ему Артем Игнатьевич.

– Мне Рафик Давидович тоже рассказывал… про труп с остановкой сердца. – Голос ее прозвучал странно, словно бы она не верила ни Артему Игнатьевичу, ни Рафику Давидовичу, ни ему, Ивану. Словно бы она вообще никому не верила.

Завибрировал мобильный. Ника вздрогнула, Иван глянул на экран. Звонил отец. Похоже, Олежка уже нажаловался папеньке. Отвечать на звонок парень не стал, сбросил вызов. Отец, скорее всего, разозлится, но не обсуждать же в присутствии Ники то, что случилось из-за нее. Поэтому Иван украдкой, словно Ника могла подсмотреть, набрал сообщение. «Я все объясню». Ответ пришел незамедлительно. «Очень на это надеюсь». Значит, неприятного разговора не избежать.

– Ты с кем-то переписываешься? – спросила Ника равнодушно. Или не совсем равнодушно?

– С отцом. – Иван не стал врать. – Похоже, он злится.

– Из-за меня?

– Почему из-за тебя? Из-за меня и разбитой троекуровской морды.

– Мне казалось, я могу его убить. – Ее голос упал до шепота.

– Мне тоже казалось, что я могу его убить.

– И я что-то видела…

– В смысле? – Он остановился, заступил Нике дорогу. Наверное, Ариадна не среагировала, или среагировала поздно, поэтому Ника не успела сбросить скорость. Скорость не сбросила, но в самый последний момент уперлась ладонями ему в грудь. – Ты сказала, что видела…

– Показалось. – Она убрала руки и отступила на шаг. – Это, наверное, от злости. Или от страха. Или от всего сразу.

– А ты давно?.. – Не нужно было спрашивать. Лучше бы не у нее, а у кого-нибудь другого. Хотя бы у Артема Игнатьевича.

– Давно ли я слепая? – Она отступила еще на один шаг, отвернулась. – Давно. Больше года.

Это был неожиданный ответ. Наверное, поэтому Иван едва не спросил, как такое вообще возможно, прикусил язык в самый последний момент.

Ника ответила сама:

– Черепно-мозговая травма и корковая слепота как следствие.

– Целый год?

– Целый год.

– А сегодня тебе что-то показалось?

– Всего лишь показалось.

– А что говорят врачи? Тебя обследовали?

Если попросить отца, он не откажет. И денег на обследование выделит. Сначала на обследование, а потом и на лечение. Может быть, удивится, задаст несколько наводящих вопросов, но точно не откажет.

– Меня обследовали.

– И что?

– И… все.

– Все – это что? Все плохо или все хорошо?

– Все… терпимо. – Она улыбнулась ему так, словно речь шла о его, а не о ее болезни. – Возможно, я смогу видеть силуэты, различать цвета. Возможно, я уже начинаю что-то видеть… – Она отвернулась, сжала в кулаке медальон с Ариадной.

Наверное, здесь стоило бы сказать что-то ободряющее, что-нибудь про надежду. Но Иван не стал ничего говорить, понял, что этой девчонке не нужна мишура из слов. Вполне вероятно, что ей вообще ничего не нужно, что за год жизни в темноте она успела привыкнуть и к одиночеству, и к отчаянию. И с этим уже ничего не поделать. Да и хотел ли он вмешиваться, искренне, от всей души принимать участие в чужой трагедии? Иван не знал, а искать ответы боялся. Потому что могло вдруг внезапно выясниться, что не так уж он хорош, как думается. Не так благороден и не так милосерден.

А она словно и не ждала, что он что-то скажет. Похоже, она уже давно не ждала от людей ничего хорошего.

Дальше гуляли без разговоров. Ника прислушивалась к командам Ариадны в своем наушнике, а Иван следил, чтобы с ними обеими чего не случилось. Не специально следил. Так уж получалось.

Их нашла Тереза. Наверное, в ее голове было встроено какое-то специальное поисковое устройство на манер Ариадны, потому что она всегда и безошибочно знала, где и как искать обитателей виллы.

– Обед через десять минут, молодые люди. – Она с явным неодобрением посмотрела на их с Никой одежки, но промолчала. Значит, никакого дресс-кода. Можно выдохнуть. – Попрошу не опаздывать. – Сказала и исчезла за каким-то диковинным цветущим кустом, словно ее и не было. А они с Никой взяли курс на виллу.

К столу они не опоздали, но пришли едва ли не самыми последними. Говорить об этом Нике Иван не стал. Молча глянул на пустующий стул Олежки Троекурова, так же молча выдержал многозначительный взгляд Ксю и помог Нике усесться на место.

– Ну ты попал, Серебряный! – Вадик Лазицкий перегнулся через стол, посмотрел многозначительно. – Олежкин папашка грозится полицию вызвать. Они сейчас как раз у Агаты, разбираются. И твой предок, кстати, там же. Ты о чем вообще думал? Ты же из Троекурова отбивную сделал ни за что ни про что.

– Да ладно? – Иван вздохнул, старательно расправил накрахмаленную салфетку. Хотелось спросить, точно ли ни за что ни про что, но тогда бы пришлось вмешивать Нику.

– Я подтвержу, если что. – Вадик ухмыльнулся.

Надо же, а ведь казалось, что он небезнадежен.

– Что случилось? – спросила Юна встревоженным шепотом. – Что опять случилось? – добавила с непонятной злостью. – Неужели нам всем мало того, что происходит?

– А что происходит? – Ксю рассматривала свой идеальный маникюр. – Ты нашла еще одного жмурика? Не части, сестричка. Это уже становится неинтересно.

– Он снова напал на Троекурова. – Вадик некрасиво, как-то по-детски, ткнул в Ивана пальцем.

– Бедный Олежка! Что ж ему так не везет? – Иван потянулся за минералкой, разлил по двум стаканам, один придвинул к Нике таким образом, чтобы его запотевший край коснулся кончиков ее пальцев. Она благодарно кивнула в ответ. Или ему просто показалось?

– Ив, это правда? – Ксю кокетливо поправила бретельку топа.

– Правда. – Вадик глянул сначала на Ксю, потом на Юну. Наверное, ожидал одобрения.

– И почему Ив напал на Олега? – поинтересовалась Ксю.

– В том-то и дело, что на ровном месте. Мы шли себе, никого не трогали…

– Рот закрой, – сказал Иван так тихо, как только мог.

– А чего это ты меня затыкаешь? – Вадик рвался в бой, и этот его внезапный порыв по-прежнему оставался для Ивана загадкой. – Или ты думаешь, что раз ты сын Серебряного, так тебе все с рук сойдет?! Может, и сошло бы, но Олегов батя тоже не лыком шит.

– Вот только папенька Ива в списке Форбс поближе к вершине будет, – хмыкнула Ксю и тут же добавила: – Сильно поближе.

– А мы сейчас списками меряемся? – спросила Юна и обвела их всех строгим взглядом.

– Скажем так, мы сейчас эти списки сверяем. И знаете, что я заметила? Кое-кого в списках нет, а за столом есть. – Ксю бросила многозначительный взгляд на Нику. – Любопытно получается. Не находите?

– Это низко – судить о людях по их социальному статусу, Ксения, – заметила Юна и дернула плечом, сбрасывая с него ладонь Вадика.

– Зато сразу становится ясно, ху из ху. И темные лошадки выходят из тени. – Ксю снова посмотрела на Нику. – Что скажешь?

– Это ты мне? – Ника повернула голову. Как у нее получалось выглядеть так, словно она зрячая? Как-то ведь получалось. Вот и сейчас. Ксю сначала замерла, а потом помахала рукой у Ники перед лицом, проверяя.

– А кому же еще? Все остальные тут люди известные, уважаемые.

– Кем уважаемые? – И голосом она владела вполне себе. Вот только стакан с водой сжала слишком уж крепко. Хорошо, хоть не нож.

– Всеми. – Ксю усмехнулась. – Ты в силу своей ущербности, наверное, вообще не в курсе, куда попала и с кем имеешь дело.

– Ксения, – Юна постучала вилкой по краю тарелки, – мы тоже не знаем, с кем имеем дело. – На Нику она старалась не смотреть, словно смущалась ее слепоты.

– Да все мы прекрасно знаем. – Ксю откинулась на спинку стула. – Очередная побирушка из тех, кого так любит собирать под своим крылом наша любимая бабушка. Ну, скажи, что это не так? Переубеди нас! Объяви, что и твой папочка есть в списке Форбс. Есть?!

– Нет. – Ника аккуратно сложила ладони перед собой. Тонкие пальцы не дрожали, но Иван знал, чего ей стоит это спокойствие. – Моего папочки нет в списке Форбс.

– Тогда, может, мамочка? Кстати, где она? Мы уже начали привыкать к этому колхозному шику. Куда она делась?

– Уехала.

– Уехала или Агата ее выперла? Надеюсь, ты не думаешь, что задержишься на нашей вилле надолго? Не надейся, как только наша бабка умрет, ты окажешься на улице. – Ксю понизила голос и снова потянулась к Нике. Наверное, чтобы та ее лучше слышала.

– Ксения, ну что ты такое говоришь?! – Юна тоже понизила голос, перешла на злой шепот. – Бабушка жива!

– Ты еще скажи, что бабушка не умрет, что она живее всех живых. Как дедушка Ленин. – Презрительная гримаса изменила идеальное лицо Ксю до неузнаваемости. А Иван подумал, что своих бабушек и дедушек он не видел и не помнил, но если бы они были живы, то вот такой разговор в их семье не состоялся бы никогда. В их семье многое шло по-другому. Их семья была нормальной. И плевать на всякие там списки!

А тем временем в обеденный зал вошла Агата. Сначала она, следом Артем Игнатьевич, отец и Олежка Троекуров с папенькой. Троекуров-старший был мрачен, Олежка имел вид жалкий и пришибленный, а Агата… А лицо Агаты не выражало ровным счетом ничего. Сейчас она как никогда напоминала Медузу, бесчисленные изображения которой украшали виллу.

– Что-то я не вижу полиции. – Ксю перевела насмешливый взгляд с Олежки на Вадика. На Ивана тоже посмотрела, но уже одобрительно. – А ты его хорошо отделал, Ив. Не расскажешь, за что?

– Ни за что! – Олежка уселся на свое место, со скрежетом придвинул стул поближе к столу.

– Осторожно, ты царапаешь паркет! – сказала Юна таким тоном, которому позавидовала бы даже Тереза.

– Ну что там? – сунулся было к Олежке Вадик, но тот отмахнулся.

– А то, что бабушка не допустит, чтобы по вилле разгуливали полицейские! – Юна скрестила руки на груди. – У нее есть другие рычаги влияния.

– Влияния на что? – с вызовом спросил Олежка. На Ивана он смотрел с ненавистью. На Нику, кстати, тоже. Хорошо, что она не видит.

– На все. – Юна улыбалась. – Это вилла принадлежит Агате, и все здесь играют по ее правилам.

– Так уж и все! – хмыкнула Ксю. – Даже мы?

– Даже ты, сестричка. И все твои выкрутасы ровным счетом ничего не значат. Все знают, что ты будешь делать то, что велит тебе Агата.

– А если не буду?

– Будешь! Мы все будем. Мы для того и приехали сюда, чтобы сыграть отведенные нам бабушкой роли.

Иван краем уха прислушивался к этой перепалке, а сам поглядывал на отца. Похоже, Агате и в самом деле удалось загасить конфликт, потому что их с Олежкой родители общались вполне себе мирно. Но это вовсе не означало, что серьезный разговор отменяется. С отцом такое не прокатит. А еще было любопытно, почему хозяйка дома собрала их за обеденным столом. Ужин – понятно, ужин – это традиции, дресс-код и все такое, но вот обед.

Вопрос этот, похоже, волновал не только Ивана. Но задать его первым решился только один человек.

– Мама, все в порядке? – спросил Никас Адамиди, отец Ксю и Дима.

– А что, сын, я так плохо выгляжу? – Агата сделала знак официанту, и тот налил ей минеральной воды.

– Ты выглядишь сногсшибательно! Впрочем, как и всегда.

– Ах, мальчик мой, если бы меня волновала лесть. – Агата поднесла бокал с минералкой к губам. Выглядела она и в самом деле хорошо. Или просто хорошо держалась. Иван в таких вещах не разбирался.

– Это ведь все из-за происшествия на острове? – Кирилл Адамиди поправил профессорские очки. – Мы должны что-то сделать. Как-то отреагировать. Юнона места себе не находит…

Юна и в самом деле не находила себе места, ерзала на стуле, скручивала в жгут салфетку и искоса поглядывала на Ивана.

– Да, Кирилл, вашей старшей дочери хронически не везет. – Зоя, мать Ксю и Дима, сочувственно покачала головой. Вот только в голосе ее не было ни капли сочувствия. – Во второй раз найти мертвеца… да еще с ее хрупкой психикой…

– С психикой Юноны все в полном порядке! – Голос Софьи Адамиди звучал ровно и спокойно. Почти спокойно. – И с воспитанием, кстати, тоже.

– В порядке? – Зоя улыбнулась, поправила прическу. Даже в строгом брючном костюме она была похожа на античную богиню. – Ты уж прости меня, Софья, но каждый присутствующий за этим столом знает отягощенный анамнез твоей девочки. И мне очень жаль, что так вышло. Дети не должны страдать… – Она не договорила, сделала многозначительную паузу.

Судя по тому, как стремительно становились пунцовыми щеки Софьи Адамиди, назревал скандал. Но его на корню пресек Артем Игнатьевич.

– Кстати, о происшествии, – сказал он деловым тоном. – Никакого убийства на острове не было. Мне уже звонили из полиции.

– А что же тогда? Несчастный случай? – Никас Адамиди скрестил руки на груди. На Артема Игнатьевича он смотрел с вежливым интересом.

– Смерть от естественных причин.

– Ну разумеется! – Софья нервно одернула подол платья. – Только на моей памяти на острове произошло больше дюжины смертей, и все от естественных причин!

– А у тебя есть сомнения? – вкрадчиво поинтересовалась Зоя Адамиди. – Ты не уверена в безопасности?

– Да, я не уверена! – Софья вздернула подбородок. – И в свете происходящего я считаю, что инициацию нужно отменить, ведь никто не знает, что с ними может случиться на острове в ночь большого отлива.

– Ну почему же? – сказала Агата, не обращаясь ни к кому конкретно. – Я точно знаю, что с ними может случиться на острове в ночь большого отлива.

– И мы вам полностью доверяем, – улыбнулась Зоя, – потому что понимаем, что все, что вы делаете, на благо семьи. А если Софью так сильно волнуют вопросы безопасности, Юнона может не участвовать в инициации.

– Юнона будет участвовать, – сказала Юна и улыбнулась тетушке такой улыбкой, от которой впору окаменеть. – Бабушка, ты же понимаешь, что я сумею спуститься в лабиринт?

– Сумеешь. – Агата кивнула. – Любой женщине рода Адамиди это под силу.

– А выйти из него живой? – спросила Софья, и в наступившей вдруг тишине вопрос ее обрел почти физическую осязаемость и бритвенно-острые грани.

– Остановись, Софья. – Голос Агаты звучал мягко, даже ласково. – Остановись, пока не сказала такого, о чем потом пожалеешь и ты, и вся твоя семья.

– Мама! – Юна вскочила с места, требовательно и умоляюще посмотрела на мать. – Мама, перестань! Бабушка, не слушай ее!

– Соня, – Кирилл Адамиди крепко сжал ладонь жены, – успокойся, я прошу тебя.

И она успокоилась. Иван не знал, какова была цена этого спокойствия, но очевидно, что немалая.

– Это был несчастный случай, – произнесла Агата и изящным жестом стерла с высокого лба испарину. – Такого больше не повторится. Я об этом позаботилась.

Несчастный случай… Они говорят об Арине, сестре Агаты. Той самой девочке рода Адамиди, которая не смогла пройти испытание подводным лабиринтом. А сейчас Агата обо всем позаботилась. Обо всех позаботилась.

– Мама, а нельзя все это отменить? – Кирилл Адамиди посмотрел на Агату поверх профессорских очков. – Я понимаю, семейные традиции, но ведь двадцать первый век на дворе! Может, гораздо проще и гораздо разумнее просто составить завещание? Ну, посуди сама! Двое из твоих внуков автоматически становятся обделенными. Димитрис и Афина не могут пройти испытание лабиринтом. Кстати, мама, – нервным жестом он сдернул очки, положил их на салфетку, – я могу понять, почему в лабиринт не может войти Димитрис. Он мальчик, а к мальчикам в нашей семье всегда было особое отношение. Но Афина! Я ведь человек науки, мама, я изучил уйму документов и нигде не видел даже упоминаний о таких ограничениях, как возраст! Ты и сама об этом никогда раньше не вспоминала. Откуда взялась эта цифра? Почему именно тринадцать? Ведь если следовать логике, еще не так давно тринадцатилетние девушки считались достаточно взрослыми даже для замужества.

– Не ищи логику там, где ей нет места, сын, – сказала Агата строго. – История нашего рода пишется не на бумаге и не чернилами. Она пишется кровью на песке. И те из моих девочек, которые пройдут лабиринт Медузы, поймут это безо всяких объяснений. Они просто будут знать правду.

– Агата, вы говорите, что пройдут все девочки. – Зоя подалась вперед, на ее скулах тоже горел лихорадочный румянец. – Но почему же тогда своей преемницей вы выберете только одну из них?

– Выберу не я. – Агата улыбнулась всем и сразу. – Преемницу выберет Медуза.

– Медуза… – Зоя кивнула, словно заставляя себя смириться со сказанным. – Несуществующая Медуза, хранительница рода Адамиди.

– Ты мне не веришь? – Если бы над головой Агаты был не сводчатый потолок обеденного зала, а чистое небо, над ней бы уже неминуемо сгустились тучи.

– Верю. – Зоя снова кивнула. – Но вы должны понять, как тяжело нам дается вот такая безоговорочная вера.

– В этом вся соль. Веры с оговорками не бывает. – Агата сидела с прямой спиной, разглядывала всех присутствующих за столом, хмурилась. – Но я не стану никого заставлять. И даже те, кто не сможет войти в лабиринт или откажется это сделать, не будут обделены. Завещание уже составлено. – Она перевела взгляд на Лазицкого-старшего, и тот согласно кивнул.

– Твой папик адвокат? – спросила шепотом Ксю.

– Очень крутой адвокат. – Вадик расправил и без того широкие плечи.

– В своем завещании я не забыла никого из сидящих за этим столом. Не переживайте, дети мои, каждому воздастся по заслугам.

– По заслугам, мама?! – Никас Адамиди шумно вдохнул и так же шумно выдохнул.

– Именно так, сын. Каждый из вас получит свою долю наследства. Этого хватит, чтобы никто из вас ни в чем не нуждался до конца своих дней.

– Тогда зачем вообще нужна эта инициация?! – На щеках Софьи алел лихорадочный румянец. – Зачем девочкам проходить лабиринт, если вы уже все решили и все поделили?

– Зачем? – Агата устало прикрыла веки. – Ну, предположим, затем, чтобы получить наставления.

– Наставления от мифического существа? – Софья откинулась на спинку стула, раздраженно мотнула головой. – Что там на самом деле, в этом чертовом лабиринте? И существует ли он вообще?!

– А что даст нашим дочерям это наставление, мама? – поддержал жену Кирилл Адамиди. – Прошу, пойми наши опасения. Мы с Ником выросли на легендах о Медузе, я полжизни посвятил изучению генеалогического древа нашей семьи. Но никто из нас не видел доказательств. Одни только слова… – Он с досадой покачал головой и принялся протирать салфеткой стекла своих очков.

– Я понимаю твои сомнения, мой мальчик. – Агата говорила мягко, словно и в самом деле разговаривала не со взрослым мужчиной, а с маленьким мальчиком. – Когда я была такого возраста, как Юнона и Ксения, в ночь большого отлива я задавала точно такой же вопрос своим родителям. Но вот беда, они не знали, что мне ответить. Правду знала моя бабушка, но к тому времени она была слишком стара и слишком немощна, чтобы рассказать хоть что-нибудь. Мой отец был коммунистом и верил лишь в генеральную линию партии, а мама… А мама не была рождена Адамиди. Не та кровь, не та генетическая память. – Агата помолчала, словно заново переживая то, что случилось больше пятидесяти лет назад, а потом продолжила: – Мы жили небогато. Нет, я бы сказала, мы жили бедно. Впрочем, тогда все так жили. Но нам с Ариной хотелось большего. Может быть, причиной тому были рассказы бабушки. Мы ведь тоже росли на легендах о Медузе. А может, это все голос крови. Но мы с сестрой верили. Более того, когда пришло время, мы почувствовали… – Она на мгновение осеклась. – Я почувствовала. Вы видите все это? – Агата развела руки в стороны. – Этот дом! Эта вилла! Семейный бизнес! Все это я получила, когда спустилась в лабиринт Медузы.

– Я знал! – Кирилл Адамиди нацепил на нос очки. – Все эти разговоры про клад возникли не на пустом месте. Под островом что-то есть, мама?

– Под островом что-то есть. – Агата кивнула.

– И все эти авантюристы-аквалангисты, что мрут на острове как мухи, пытаются это найти?

– Они никогда ничего не найдут. Или найдут не то, что искали.

– А что нужно искать, мама? – спросил Никас. – Ты скажешь нам, что нужно искать в лабиринте?

– Еще бы узнать, где вход. – Зоя нервно повела плечом. – И вообще, почему мы ведем при посторонних такие личные беседы?

– Во-первых, я уже сказала, что посторонний не сможет войти в лабиринт. А если войдет, то не успеет об этом даже пожалеть.

– Как те люди, тела которых находят на острове? – голос Юны прозвучал неожиданно громко в наступившей тишине.

– Детка, – Агата покачала головой, – те люди стали жертвами несчастного случая и собственной глупости. Не думай о них. И ни в чем себя не вини.

– И помолчи, когда говорят старшие, – добавила Зоя. – Агата, а что во-вторых?

– А во-вторых, за этим столом нет чужаков.

– Ой ли! Я не беру в расчет ваших деловых партнеров и ваших друзей. Все они, безусловно, очень уважаемые люди. Но есть еще кое-кто… – Зоя перевела взгляд на Нику.

Ника сидела с прямой спиной и «смотрела» прямо перед собой. Она ведь слышала все, о чем говорилось за столом. Слышала и понимала. А теперь еще и чувствовала направленные на нее взгляды. Иван был уверен, что чувствовала.

– Эта девушка… – Зоя вздохнула. – Ведь очевидно же, что она и ее мать – люди не нашего социального круга.

По лицу Ники пробежала и тут же исчезла тень, а почти бесцветные, почти прозрачные глаза начали набирать цвет. Сначала серый, потом сине-серый, потом аквамариновый, но не яркий, а приглушенный…

– А эта девушка – моя ошибка и мой просчет. – Агата тоже смотрела на Нику, и лицо ее не выражало вообще никаких чувств. – Димитрис… – Она помолчала. – Мой старший сын покинул меня очень рано, непростительно рано. Я скорблю до сих пор, но скорбь не отменяет смирения. И надежды. У Димитриса был роман с матерью Доминики. Я узнала об этом недавно, почти сразу после того, как врачи озвучили мой диагноз. Артем… Артем Игнатьевич провел расследование по моей просьбе. Я до последнего надеялась, что Доминика – дочь Димитриса, но, увы, генетическая экспертиза этого не подтвердила.

– Вот оно что, – сказала шепотом Ксю. И в голосе ее Ивану послышалось торжество.

– И поэтому ты, мама, отослала ту женщину? – спросил Никас.

– Да. – Агата кивнула.

– А девочка? – Зоя не сводила взгляда с Ники. – Почему девочка до сих пор здесь?

– Потому что я так решила. Я виновата перед бедняжкой.

– Чем же вы перед ней так провинились? – Зоя придвинула к себе бокал с вином, сделала жадный глоток.

– Тем, что позволила надеяться не только себе, но и ей. Как вы думаете, каково это – обрести семью и почти тут же ее потерять?

– Бедняжка! – Зоя осушила свой бокал до дна, Никас посмотрел на нее с неодобрением.

– Рада, что ты разделяешь мои чувства по отношению к этой девочке.

– Я разделяю ваши чувства, но все равно никак не возьму в толк, на каких правах она занимает место за семейным столом! – В голосе Зои появились визгливые нотки, да и на античную богиню она сейчас походила мало. На богиню больше походила Ника. На каменное изваяние богини. Каменное, неподвижное, опасное.

Это было глупо и, наверное, неуместно, но Иван накрыл рукою ее ледяную ладонь. И от пристального взгляда тех, кто сидел с ними за одним столом, это тоже не ускользнуло. Куда там! Ксю тут же скривила губы в презрительной улыбке, а Юна обиженно отвернулась. И только сама Ника никак не отреагировала. Кажется, она даже не почувствовала его прикосновений. Да и что может почувствовать слепое каменное божество?..

– Вот ты и попалась, убогая, – прошептала Ксю, глядя прямо в незрячие Никины глаза. – Вот мы и узнали твою страшную тайну.

Пальцы под ладонью Ивана дрогнули, пришлось сжать их посильнее. Просто на всякий случай, чтобы чего не вышло.

– На каких правах? – Агата чуть заметно улыбнулась. – Допустим, на правах моей воспитанницы. Я пообещала, что приму участие в ее обследовании и лечении. Но, как вы понимаете, сейчас у меня есть более насущные дела, поэтому Доминика согласилась подождать и пожить на вилле «Медуза» в качестве моего гостя.

– Согласилась… – Ксю воздела очи к потолку. – Это же надо! Она согласилась!

– И я надеюсь, – голос Агаты зазвучал жестко и требовательно, – что к Доминике в этом доме будут относиться с должным уважением, как к моему гостю.

– Зря надеется бабуля. – Ксю улыбалась и была похожа на акулу, почуявшую кровь. На Ивана она смотрела не то с жалостью, не то с удивлением. – Как же ты так оплошал, Ив? Я же говорила, что она темная лошадка. А теперь что? К чему это твое рыцарство? Ради кого? Ради девицы сомнительного происхождения, которой несколько дней позволили помечтать о несбыточном? А ты? – Она перевела взгляд на Нику. – Ты в самом деле думаешь, что Агата станет тебя защищать? Да Агате нет до тебя никакого дела. Она умирает, и все эти разговоры об уважении – пустая болтовня. Ты и на день не задержишься в этом доме после ее смерти.

– А кто ее выгонит? – Юна уперлась ладонями в столешницу, на сестру она смотрела с нескрываемой неприязнью.

– Разумеется, я. – Ксю пожала плечами. – Зачем мне в доме всякие побирушки?

– А ты так уверена, что дом достанется тебе?

– А у тебя есть сомнения?

– У меня много всяких сомнений.

– Так поделись с нами, не держи в себе свои страхи, Юночка. Тебя же этому учит твой психиатр?

На мгновение Ивану показалось, что Юна не сумеет сдержаться, бросится на Ксю с кулаками. Но психиатр, похоже, знал свое дело, Юна не утратила самоконтроля. Она даже сумела улыбнуться, а потом сказала очень тихо:

– Кое в чем ты права, Ксения.

– И в чем же?

– В том, что после ночи большого отлива в дом войдет только одна хозяйка.

– Видишь, ты уже начинаешь смиряться с неизбежным.

– Но совсем не факт, что это будешь ты. – Улыбка Юны сделалась многозначительной. – Ты не любишь историю, Ксения. Ты вообще ничего не любишь. Иначе ты бы знала, как все происходило пятьдесят лет назад. Кто тогда был фавориткой и очевидной претенденткой.

– Тоже мне шарада! – Ксю откинула со лба волосы. – Фавориткой была Агата. Это так же очевидно, как и то, что я похожа на нее больше остальных.

– Ошибаешься. – Юна оттолкнула Вадика Лазицкого, который все норовил положить руку ей на плечо. – Агата была аутсайдером! Фавориткой была Арина! – В голосе ее звенело торжество. – Младшая сестричка. Самая красивая, самая умная, самая любимая родителями и бабушкой Адамиди. Ставку сделали на Арину, а из подводного лабиринта вернулась Агата. Напомнить тебе, что стало с фавориткой?

– Ой, перестань! – Ксю отмахивалась от каждого сказанного Юной слова, как от мух. – Сейчас можно рассказывать какие угодно байки. Тем более что ничего уже не проверить. Фаворитки… аутсайдеры…

– А что стало с Ариной? – перебил ее Вадик. То ли специально ради Юны перебил, то ли ему в самом деле была интересна эта история.

– А тебе какое дело? – Ксю посмотрела на него с жалостью. – У тебя тут прав не больше, чем у нашего слепыша.

Никины пальцы под ладонью Ивана снова дрогнули, попытались сжаться в кулак.

– Успокойся, – сказал он шепотом.

А что еще сказать девушке, которую только что столкнули с олимпа? Нет, сначала ослепили, а потом столкнули с олимпа. Что она вообще сейчас чувствует? И чувствует ли вообще хоть что-нибудь?

– А ты, Ив, перестань уже наконец изображать жалость и благородство. Я понимаю, раньше, когда мы не знали, кто она такая. Но сейчас… – Ксю покачала головой. – Возвращайся в команду, Ив. Держись победителей. Не расстраивай папу дружбой с отбросами общества.

– А победитель уже определился? – Папу бы расстроило другое – отсутствие у сына самоконтроля, а не дружба с Никой. Но Ксю не знает ни его отца, ни его самого.

– Победительница. – Ксю ему подмигнула. Получилось кокетливо и даже мило. Если не знать, кто такая Ксю. – Победительница уже определилась.

– Так что там на самом деле стало с сестрой вашей бабки? – подал голос Олежка и машинально потрогал разбитую скулу.

– Она утонула. – От этого вопроса Ксю тоже отмахнулась. Какое ей дело до какой-то там мертвой девушки?

– Это была официальная версия. – Юна не желала молчать, Юна жаждала реванша.

– А неофициальная?

– На самом деле тело Арины нашли на острове только на следующий день после ночи большого отлива, и оно было в таком состоянии, что было проще списать все на несчастный случай.

– Ты хочешь сказать, что ее убили той ночью? – Рот Ксю кривился в недоверчивой улыбке.

– Я хочу сказать, что это очень подозрительно, когда родители делают все возможное, чтобы не допустить расследования смерти собственного ребенка. А они так и сделали. Арину даже хоронили в закрытом гробу. А сразу после похорон наша бабушка улетела в Москву. – Юна хлопнула ладошкой по столу, словно ставя точку в этой странной и страшной истории.

– Бред! – Ксю мотнула головой. – Ты все выдумала!

– Я ничего не выдумывала. В отличие от тебя я умею собирать информацию и анализировать. Есть очевидцы этой истории. Многие живы до сих пор. Живы, но отчего-то молчат. Как ты думаешь, сестричка, почему они молчат и кого покрывают своим молчанием?

– Кого? – спросила Ксю отчего-то шепотом.

– Ты мне скажи. Это же ты у нас тут самая-самая. Это же ты планируешь войти в этот дом хозяйкой! Наверное, Арина тоже много чего планировала, пока ее хладный труп не нашли на острове.

– Ты мне сейчас угрожаешь, Юночка? – Глаза Ксю сощурились, а голос стал похож на змеиное шипение.

– Да зачем же мне тебе угрожать, Ксюшенька?! Я просто делюсь с тобой любопытной информацией. Вдруг ты окажешься настолько умна, что найдешь ей применение.

А информация и в самом деле была любопытная. Это место подкидывало им все новые и новые тайны. Вот теперь еще и полувековой давности. Наверное, чтобы они не заскучали в ожидании ночи большого отлива.





* * *


…Чужие голоса накатывали на нее, словно морские волны. В них слышался шум ветра и испуганные крики чаек. Чайки чуяли шторм самыми первыми. Жаль, что люди их не понимали. Жаль, что люди верили лишь своим глазам и своему опыту…

В море в тот день вышли многие, а вернулись… А никто не вернулся!

Шторм длился так долго, что Никс начало казаться, что он не закончится никогда. Море сорвалось с цепей, море мстило людям за все свои обиды. А люди тоже решили мстить, только не морю, а той, кто не защитила их от моря.

Никс сначала увидела черный столб дыма, что рвался к небу над Костяным мысом, и только потом поняла, что происходит… Она бежала так быстро, как только могла. Путалась в юбках, падала, поднималась и снова бежала. Море услужливо вылизывало перед ней берег, убирало камни и ракушки. Вот только спасти ту, что десятилетиями стояла между ним и людьми, было уже не в силах…

Никс опоздала…

Хижина сгорела дотла. И старуха сгорела тоже. Могла ли она спастись? Никс была уверена, что могла. Почему же тогда не спаслась? Почему позволила убить себя тем, кому помогала почти всю свою жизнь? Устала? Захотела вернуться в море к той, что породила ее на свет, к той, что дала ей силы?

Так и есть. Не может быть иначе. Вот только получилось ли вернуться?..

Никс просидела на пепелище до глубокой ночи. Нет, она не плакала и не скорбела. И жалости к старухе не было в ее сердце. Она просто ждала своего часа, чтобы вернуть долг. На Костяной мыс приходил Димитрис, умолял вернуться в деревню, грозился забрать ее силой.

Не забрал. Потому что чувствовал, что его силы не хватит, чтобы справиться с тем, что вскипало сейчас в душе Никс.

– Уходи. – Она гладила мужа по колючим от щетины щекам, заглядывала в черные, как ночь, глаза. – Уходи. Я вернусь с рассветом.

Ей предстоит сделать такое, что обычный человек, даже любимый и единственный, никогда не сможет ни понять, ни принять. Ей не нужны свидетели. Только силы и решимость. И помощь моря, потому что в одиночку она может не справиться.

Он ушел. Поцеловал долгим поцелуем и растворился в темноте. Хорошо. Так ей будет проще решиться…

Костер уже не горел, не рвался к небу черным дымом, он распластался по камням толстым ковром из пепла и все еще тлеющих углей. Не подпускал, не давал сделать то, что должно. Никс усмехнулась, встала между пепелищем и морем, позвала.

Первая волна была робкой. Она осторожно лизнула босые ноги Никс, скользнула по валунам и с шипением вгрызлась в догорающий костер. Вторая волна была смелее и решительнее. Никс шагнула в сторону, освобождая ей путь. Оставалось лишь ждать, когда море сделает свое дело, победит своего злейшего врага.

Море победило, коснулось затылка Никс легким ветерком и откатилось, оголяя прибрежные скалы. Пепел все еще был теплый. Сейчас он больше походил на глину, чем на пыль. Никс опустилась на колени, погрузила руки по локоть в это черное месиво из чужой сгоревшей жизни. Она искала, шарила в темноте, перебирала головешки, ракушки и кости. Она была готова исполнить данное старухе обещание.

В темноте череп казался осколком луны, таким же гнойно-желтым, таким же щербатым. Море приняло его не сразу, в сомнениях покачало на волнах, словно решаясь, нужен ли ему такой подарок. Никс ждала, до рассвета было еще далеко. Время есть, а ей нужно подумать. Крепко подумать…

Они подкрались сзади, вынырнули из темноты, отрезали путь к отступлению. Их было трое. Мужчины… Самый старший – уже глубокий старик, самый младший – еще совсем мальчишка. Мальчишку было жалко больше остальных. Наверное, он мог бы еще раскаяться в том преступлении, что совершил по недомыслию, по указке старших. Или уже поздно?

На их лицах, освещенных желтым лунным светом, Никс видела следы сажи, а на руках… Нет, они вымыли руки. Наверняка сразу же после того, как швырнули умирающую, истекающую кровью, но еще живую старуху в горящую хижину. Но Никс продолжала чуять и кровь, и боль, и предвкушение скорого освобождения. Как же сильно старухе хотелось уйти!

Ей тоже нужно уйти. Ее ждут отец и Димитрис. Но ведь не позволят. Их собственная кровь сейчас вскипает в жилах кровавой пеной. И никто никогда не узнает. Не узнает, что сделали они. Не узнают, что сделала она…

Первым упал мальчишка. Закрыл лицо руками, закричал, а потом затих. Дольше всех продержался старик. Старики часто оказывались живучее и сильнее молодых. Он даже успел проклясть Никс перед смертью. Глупец. Можно подумать, что дочь Медузы можно испугать человеческим проклятием.

А старуха оказалась права. Возможно, она хотела именно этого. Того, чтобы у Никс появилось наконец оружие не только против моря, но и против людей…

Домой Никс вернулась, как и обещала, на рассвете. Море, временный союзник, смыло с нее все следы, тщательно выполоскало одежду, расчесало спутавшиеся волосы, а потом заплело их в косы. Много длинных, похожих на змей кос. Море лучше всех в этом мире знало, как должна выглядеть дочь Медузы…

…А за косы уже кто-то тянул.



– Эй, убогая, ты чего это притихла? Вставай! Обед закончился. И вообще, прислуге не место за столом…

Захотелось обратно в море, под мягкий свет луны. Захотелось открыть глаза.

Вот только глаза и так открыты…

– Эй, Ив! Что это с твоей подружкой? У нее приступ, что ли?

У нее приступ… Как тогда в галерее. Приступ и белые вспышки прямо в мозгу. И снова черные тени, у которых вместо сердец пульсирующие сгустки. И она знает, как эти сгустки остановить. Она вынесла это знание с Костяного мыса. Она может и сделает…

– Ника, – голос злой и растерянный. Он задвигает черные тени в дальние углы, он светится серебром. Если постараться, если напрячься, она сумеет его увидеть. Пусть не лицо, пусть только сияющий силуэт. Хочет ли она? А не важно! Ее желания здесь не принимают в расчет. Она вообще не из этого мира. Ей самое место на Костяном мысе, в полыхающей хижине… – Ника, с тобой все в порядке?

Как с ней может быть все в порядке, когда там, на Костяном мысе, она только что убила трех человек, а здесь, на вилле «Медуза», готова убить еще как минимум троих?! И только голос Серебряного, вот эта тонкая серебряная нить, удерживает ее от финального шага.

– Ника, посмотри на меня! – И горячие пальцы прожигают дыры сначала на ее блузке, а потом и на ее коже. Посмотри на меня… Какая глупая, какая жестокая шутка. Хочется ударить теперь уже и его, сжать в ладони вот это пульсирующее серебром сердце, сдавить… – Успокойся, все хорошо…

И ласковый голос Ариадны в наушнике вторит в унисон этому голосу:

– Иван Серебряный. Гость.

Она знает! Чувствует его даже без Ариадны. Вот по этому серебряному свечению, а еще по голосу, по запаху… По всему! Она так остро, так болезненно остро его чувствует, что готова убить. Это ли не сумасшествие? Не это ли нашли в ее голове врачи, перед тем как сообщить Агате все ее диагнозы. Даже те, что страшнее слепоты. Ведь сумасшествие страшнее. В тысячу раз страшнее!

– Ну что? Ив, ты видишь, с кем связался? Мало того что она слепая, она еще и припадочная.

– Он и сам припадочный! – Черный силуэт сначала приближается, а потом отлетает. Легонько, как перышко. А скулит как маленький мальчик. Как тот мальчик, который умирал у ее ног на Костяном мысе.

– Отвали, Троекуров, пока я тебе снова что-нибудь не сломал! Ника, пойдем, я провожу тебя до твоей комнаты…

– Что здесь происходит? – Еще одна тень. На сей раз не черная, скорее стального цвета. Высокая и широкая, сильная. Разглядывать ее интересно. Оказывается, тени тоже бывают разными.

– У бабушкиной протеже припадок. – Тень Ксю тонкая и изящная, но черная, как сажа. Как то месиво, что осталось после сгоревшей хижины. – Артем Игнатьевич, вы думаете, нам безопасно находиться рядом с психически нестабильным человеком?

– Я думаю то же, что и Агата. – Стальная тень приближается. От нее вкусно пахнет морским бризом. Артем Игнатьевич Смольский – услужливо сообщает Ариадна. – Вы обязаны проявить уважение к ее решению и ее гостье. Ника, с вами все в порядке?

– Спасибо, все хорошо. – Вот она уже может вполне сносно изъясняться. Осталось дождаться, когда приступ пройдет и исчезнут тени.

– Вы плохо выглядите. – Он ей не верит. Человек, у которого даже тень стального цвета, не доверяет никому.

– Душно. Закружилась голова. – А она умеет врать. Научилась в этом доме. Здесь ведь такие возможности для саморазвития.

– Может, доктора?

– Не надо доктора. – Сколько их уже было в ее жизни?! Пора учиться справляться со всем самостоятельно. – Мне просто нужно на свежий воздух.

– Я ее провожу. – Стали все меньше, серебра все больше. Это потому, что Серебряный снова рядом. Так близко, что медальон на груди по-кошачьи урчит. То ли предупреждает, то ли подбадривает.

– Ника, что вы скажете?

А что она может сказать? Когда слетаешь с катушек и начинаешь галлюцинировать прямо за обеденным столом, какие слова могут убедить остальных в твоей нормальности?

– Я провожу. – Серебро все ярче, а руке горячо. Это потому, что он взял ее за руку. Надо же, даже после всего, что было, не испугался. Ему бы в лепрозории работать с такой-то толерантностью.

– Он проводит. – Остальные тени отступают. Или их отодвинул человек из нержавеющей стали? Не важно. Главное, что дышать становится легче. И соображать тоже…

– Что с тобой случилось, девочка? – Сначала появляется голос, а потом Ника видит тень – высокую худую, с золотым нимбом над головой. Нет, это не нимб, это что-то такое… текучее, извивающееся, словно живущее само по себе. И золото уже больше похоже на медь, с зелеными следами окисления в районе солнечного сплетения. Агата… Нет, умирающая тень, умирающей Агаты. Все еще красивая, все еще грозная, змееволосая, но уже почти мертвая.

– Спасибо, все хорошо. – Сколько раз она уже произнесла эту лживую фразу? Наверное, много. Но обмануть Агату намного сложнее, чем остальных. В ее присутствии даже Ариадна теряет дар речи, молчит, когда золотая тень склоняется к Нике, шепчет едва слышно:

– Что ты видишь?

– Ничего. – Агате тяжело врать, но она попробует. С волками жить, по-волчьи выть.

– Что ты видишь, девочка? – Одна из золотых змей тянется к Никиному лицу, касается щеки раздвоенным языком, и Никино сердце готово остановиться. – Что ты видишь?..

– Змей. – Ей кажется, что она говорит, но на самом деле слышит ее только Агата. Или чувствует так же, как она чувствует ее золотой силуэт. – Я вижу змей на вашей голове…

Сейчас ее успокоят. Укол чего-нибудь сильнодействующего, так, чтобы уж точно наверняка, чтобы она не смогла навредить ни себе, ни окружающим. Особенно окружающим. А потом, если повезет, она окажется наконец в бабушкином доме, в своей пахнущей яблоками комнате, где в изголовье кровати стоит гитара.

– Девочка… – Теперь ее щеки касается уже не змеиный язык, а пальцы. Кожу до крови царапает острый фамильный перстень. Острый, потому что делает больно. Фамильный, потому что в роду Адамиди дешевок не держат. А следом скользит тонко пахнущий духами платок. – Прости, я нечаянно. – И уже другим, деловым тоном: – Молодой человек, вы можете сопроводить Доминику в ее комнату?

– С радостью.

И ничего не с радостью. С чувством долга и жалостью – вполне возможно, но точно не с радостью. Мало радости в том, чтобы присматривать за сумасшедшей.

– Может, врача? – А это Артем Игнатьевич. В его голосе – сомнение и легкое недовольство.

– Не надо врача. – В голосе Агаты тоже сомнение. И золотое сияние над ее головой меркнет. Меркнет, но не исчезает до конца.

Как не исчезают и тени. Они бродят по сумрачному Никиному миру, некоторые из них даже пытаются приблизиться, взять за руку.

– Пойдем. – Им это даже удается.

Ника идет послушно, шаг в шаг за серебряной тенью. Идет и боится, что они могут исчезнуть из ее жизни навсегда: и тень, и Серебряный…





* * *


Как Ксю догадалась, что с Никой что-то происходит? Даже он не сразу понял. Он был ближе к ней. Во всех смыслах ближе. И ничего не заметил, и не почувствовал. Увлекся рассказами Юны? Теми жуткими сказками, что рассказывал ей на ночь отец?

Он слушал. Они все слушали. Как малые дети, затаив дыхание от страха и восторга. А Ника окаменела, словно превратилась в статую. Если бы не глаза, синие-синие, яркие, как море в самый погожий день, она бы сошла за мраморное изваяние. И кожа ее была холодной. Нет, не мертвенно-холодной, но все же.

Странная. В этом месте очень много странного и удивительного, начиная от историй и заканчивая островом Медузы. Но Ника круче и загадочнее. И несчастнее… Можно сколько угодно рассуждать про социальное равенство, но здесь, в стенах роскошной виллы, рассуждения эти кажутся смешными. И болезненными. По крайней мере, для одного человека.

Не оттого ли она затаилась? Как ящерка впала в анабиоз, чтобы пережить смутные времена? Ей ведь придется их пережить, а потом как-то жить дальше. Выживать! Для такой, как Ника, жизнь ежедневно оборачивается выживанием. Но ведь кое-что можно исправить. Достаточно поговорить с отцом. Или с мамой, если отец вдруг заупрямится. У мамы к нему особый подход. И слово ее значит очень много. Маме отец не откажет никогда.

Но это потом. А сейчас Нику нужно увести отсюда как можно быстрее. Пока ей не сделали больно, пока она сама не наделала глупостей. Отчего-то Иван был уверен, что она способна на отчаянные поступки. На очень отчаянные поступки. Может, потому и за руку он ее держал крепко, до боли. Чтобы не вырвалась.

Из дома они вышли без происшествий. Ника шла уверенно, словно внезапно прозрела. Было бы здорово, но чудес не случается. Наверное, это Ариадна нашептывает ей на ухо правильный маршрут. Ну и его крепкое плечо успокаивает. Как же без этого? Должно же ее хоть что-нибудь успокаивать.

Он заговорил с ней, когда и дом, и его обитатели остались далеко позади.

– Ну что? – Чтобы задать этот вопрос, пришлось остановиться самому и придержать Нику. Ника все куда-то рвалась. Хотелось сказать, куда глаза глядят, но они ведь знают правду…

– Что? – Она не отводила взгляд, и синевы в ее глазах по-прежнему было много. А по расцарапанной щеке стекала капелька крови. Когда это она успела пораниться?

– Как ты себя чувствуешь?

– Хреново.

И врать она не стала, что все прекрасно. Чувствует она себя хреново, а вот выглядит… Когда это карандашный набросок успел превратиться в акварельный? Появились и четкие линии, и краски, и искры…

– Что-то болит? Голова кружится? – Может, это из-за Троекурова? Может, он ударил ее головой тогда, в галерее? Тогда ударил, а теперь вот аукнулось. И царапина эта. Откуда царапина?

– Я вижу тени, – сказала она шепотом.

– Тени?

– Силуэты. Один раз так уже было, но прошло. А теперь вот… не проходит.

– Так это же хорошо? – Он и сам не знал, хорошо ли это на самом деле. Тени могли быть чем угодно. И порождениями больной фантазии, и порождениями какой-нибудь серьезной болезни. Интересно, ей делали МРТ головы?

– Я не знаю. – Ника коснулась щеки, как раз в том месте, где царапина, поморщилась.

– И какие это… тени?

– Разные. Большей частью черные, но есть и цветные. У Артема Игнатьевича – она цвета стали, у Агаты – золото.

– А у меня? – Вопрос этот не имел никакого смысла и никакой пользы для диагностики. Ивану просто стало любопытно.

– А у тебя серебряная.

Ника усмехнулась. Усмешка получилась горькая. Как будто она и сама догадывалась о необходимости диагностики. Впрочем, почему «как будто»? Она не может видеть, но она далеко не дурочка. Стал бы он возиться с дурочкой. А он ведь возится. Мог бы валяться себе на пляже или лазать по скалам, но нет – стоит вот перед ней, расспрашивает, разглядывает. Ее интересно разглядывать. Может быть, оттого, что она не видит, изучать ее лицо можно спокойно, даже методично.

– Вот прямо сейчас ты видишь мою тень?

– Вижу. – Ника на секунду задумалась, а потом сказала: – Или думаю, что вижу.

– Это легко проверить. – У Ивана уже родился план. – Давай проведем эксперимент.

– Эксперимент, который докажет что? Что я не сумасшедшая? Что у меня нет галлюцинаций?

Ему вдруг показалось, что она что-то недоговаривает, что тени – это не единственное, что ее тревожит. Но ведь нужно с чего-то начинать.

Он так и сказал:

– С чего-то ведь нужно начать. – Начать лучше бы с МРТ, но за неимением оного сойдет и эксперимент.

– И что мне нужно делать? – Ника согласилась неожиданно легко, а он уже приготовился уговаривать и увещевать.

– Для начала отдай мне Ариадну.

Наверное, он не с того начал. Или сказал не тем тоном. Или не то, что она хотела услышать. Потому что Ника вдруг побледнела и отступила на шаг.

– Зачем?

– Для чистоты эксперимента. Чтобы Ариадна тебе не подсказывала.

Он только сейчас понял, что это эксперимент с двойным дном. Что с его помощью можно оценить и степень Никиного здравомыслия, и степень ее доверия. Не к миру, а к нему, незнакомцу Ивану Серебряному. Если она судит о нем по его окружению, то ни о каком доверии не может быть и речи. Он даже не обидится. Просто проводит ее в ее комнату и не будет больше навязываться.

Она думала очень долго. Так долго, что Иван уже потерял надежду. А потом сказала с отчаянной решимостью:

– Хорошо!

И сняла с шеи медальон в виде лабиринта.

Иван взял медальон, сунул к себе в карман.

– Ника, теперь наушник.

Наушник она оставила себе, сжала в кулаке, замерла в ожидании эксперимента или подвоха.

– Тут мало места для маневров. Давай спустимся к морю. – Иван взял ее за руку. – Не бойся, к воде мы не пойдем.

– К морю, – повторила она с какой-то отчаянной решимостью, и Иван вдруг подумал, что для слепой девчонки она очень смелая.

К пляжу вышли быстро, управились без Ариадны. А как только вышли, Ивану захотелось окунуться. Потому что жарко, потому что море так близко. Но нельзя, у них эксперимент.

– Что дальше? – Ника замерла, словно окаменела. А радужка ее стала еще ярче, хотя, казалось бы, куда уж ярче!

– Ты меня видишь?

– Вижу твою тень.

– А когда закрываешь глаза?

– А когда закрываю глаза, вижу темноту.

– В таком случае, закрывай. Закрывай, не бойся. – Иван поддел носком кроссовки песок. Это хорошо, что песок, не будет слышно его шагов.

– Зачем? – Все-таки доверие давалось Нике тяжело. Да и с чего бы ей доверять незнакомцу?

– Я отойду на пару метров, а потом вернусь. Ты не будешь знать, с какой стороны я подойду. Если ты в самом деле что-то видишь, то ты меня… обнаружишь.

– Как эхолот? – Она снова усмехнулась.

– Или как летучая мышь, если тебе больше нравятся такого рода сравнения.

– Летучая мышь, определенно, лучше. Уходи! – сказала и крепко зажмурилась.

Вот только ушел он не сразу. С закрытыми глазами, с растрепанными кудрями она была похожа… Ну, вот на какую-то из античных богинь и была похожа. Даже несмотря на короткие шорты.

– Ты ушел? – спросила Ника, не открывая глаз, и голос ее дрогнул.

– Не бойся. Я скоро вернусь. Досчитай до ста и открывай глаза.

Он отошел недалеко, метров на десять. А обратно к Нике уже не шел, а крался. Она считала вслух торопливой скороговоркой.

– Девяносто восемь, девяносто девять, сто. Все. Я открываю глаза!

Это было похоже на игру в прятки. Вот только Ника не могла водить в этой игре. Ни водить, ни видеть. Так уж вышло.

– Серебряный?.. – И по имени она его никогда не называла. Впрочем, мама тоже не называла отца по имени. Эти мысли были настолько странные, что Иван предпочел от них отмахнуться. Эксперимент! Вот о чем нужно думать. – Я открываю глаза!

И открыла. Разгладилась морщинка между бровей, дрогнули длинные ресницы. Интересно, какого цвета ее глаза сейчас?

Глаза были темно-синими, как море перед бурей. Мгновение Ника смотрела перед собой, прямо на Ивана смотрела. Потом развернулась на девяносто градусов, и еще раз развернулась, вычерчивая вокруг себя взглядом круг. И снова «посмотрела» на него.

– Ты здесь, – сказала и протянула руку, чтобы дотронуться. – Ты стоишь прямо передо мной. Ведь так?

– Я здесь. Я стою прямо перед тобой. – Он сделал шаг ей навстречу, так, чтобы ее пальцы коснулись его груди. – Закрой глаза, Ника.

На сей раз она подчинилась без колебаний. Иван снова отступил, поднял вверх руку, скомандовал:

– Открывай глаза. Что я делаю?

Она очень долго молчала, даже губу закусила от напряжения.

– Ты поднял вверх руку?

– Какую?

– Правую.

– А теперь? – Иван сделал три шага в сторону.

– Ты отошел. Кажется.

– Тебе не кажется, ты в самом деле видишь.

Она опустилась на землю с такой стремительностью, что Иван не успел ее подхватить. Он успел только испугаться, что с ней снова случился приступ. Оказалось, что испугался он зря. Ника просто сидела на песке, сжав виски руками.

– Ты чего? – Он уселся рядом, подумал и стащил майку. Жить и дышать сразу стало легче.

– А ты чего? – Ника повернула голову в его сторону. – Ты разделся?

– Жарко. Давай окунемся, а?

– У меня нет купальника.

– У меня тоже.

– Тебе можно, я тебя не вижу.

– А я тебя вижу, и в этом мое несомненное преимущество. Кстати, ты можешь окунуться прямо так. На такой жаре все сохнет очень быстро. Или сходим на виллу за купальником.

– Нет, – сказала она таким тоном, словно он предложил ей что-то неприличное.

– Нет, ты не хочешь купаться. Нет, ты хочешь купаться, но в одежде. Нет, ты хочешь купаться, но совсем без одежды. Какое «нет» верное?

Она покраснела. Вот только что лицо ее было белое, как мел, а сейчас ее щеки заливал румянец.

– Нет, я не хочу на виллу, – сказала она решительно и зло одновременно.

– Но купаться ты хочешь?

– Купаться хочу. Знаешь, я ни разу в жизни не была на море.

Вот это откровение! Дожить до преклонных почти восемнадцати лет и не побывать на море?..

– Мы это исправим. – Он протянул Нике руку, помог подняться.

– И я боюсь, – добавила она шепотом.

– Чего боишься? Повторения того, что случилось прошлым вечером?

– Да.

– Не бойся. Я не подпущу к тебе никого из них. А хочешь, мы уйдем на нейтральные земли? Идти придется недолго, метров пятьсот.

Она задумалась. Иван решил, что она обдумывает его предложение, а она вдруг спросила:

– Ты не знаешь, здесь где-нибудь поблизости есть Костяной мыс?

– Какой мыс? – От неожиданности он не понял вопроса.

– Костяной. Странное название, я понимаю, но мне нужно знать.

– Сейчас узнаем. – Иван вытащил из кармана мобильный. – Спросим у Гугла.

Пока Гугл искал, они ели припасенные Никой шоколадные конфеты. Шоколад уже начал таять от жары, и его приходилось слизывать прямо с фольги. А Гугл не нашел ничего интересного в радиусе ста километров от виллы «Медуза». Вообще никаких мало-мальски значимых мысов не нашел. Когда Иван сообщил об этом Нике, она, кажется, вздохнула с облегчением.

– Ну что, уходим в нейтральные земли? – спросил он, стаскивая с ног кроссовки.

– Я не буду купаться, я только войду в воду. Хорошо?

– Ты будешь делать то, что считаешь нужным, а я тебя подстрахую.

– Почему? – Они стояли друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки. Нет, даже ближе. Наверное, эту близость можно было расценить как знак особого доверия. Или Ника просто не могла оценить расстояние.

– Почему – что? – А волосы у нее прикольные, торчат во все стороны, словно проволочными спиральками. Наверное, жесткие. Захотелось потрогать. Может быть, даже получится сделать это незаметно.

– Почему ты со мной… возишься? – Ее голос звучал твердо и решительно. И смотрела она прямо на него. – Особенно сейчас, когда ты знаешь, кто я.

– Я не знаю, кто ты, Ника. Я вообще ничего о тебе не знаю. – Все-таки он дотронулся до ее волос. Так и есть – жесткие, непослушные, но прикасаться к ним неожиданно приятно.

– Я никто. – Она мотнула головой, и Иван убрал руку. – Было время, когда я почти поверила, что эта поездка сможет изменить мою жизнь, но ничего не изменилось. Нет, стало только хуже.

– К тебе возвращается зрение.

– Не зрение. Я вижу только силуэты и цветовые пятна. Большего мне никто не обещал. Это мой предел. Ты понимаешь?

Он понимал, вот только неожиданно оказалось, что он не может это принять.

– Тебя обследовали?

– Да. – Ника усмехнулась. – Если верить Артему Игнатьевичу, меня обследовали лучшие врачи. Это было еще тогда, когда Агата считала меня своей внучкой.

– И это лучшие врачи рассказали тебе про твой предел? – Иван злился. На Агату, на Артема Игнатьевича, на лучших врачей и на себя. Кажется, он злился даже на Нику.

– Не мне – Агате. А Агата вчера рассказала мне. Как думаешь, почему я до сих пор не уехала?

– Тебе нравится светская жизнь. – Хорошо бы, чтобы она почуяла в его голосе иронию и не обиделась.

Она не обиделась, ко всему прочему, она оказалась умной и понятливой.

– Агата пообещала оплатить мое лечение.

– В обмен на что?

Не нужно было спрашивать, окончательно подрывать ее веру в человечество и Агату.

– В обмен на то, что я останусь на вилле до этой… – Ника дернула плечом, – коронации.

– Все равно не понимаю. Если ты не ее внучка, зачем тебе оставаться? Насколько я знаю, благотворительность для Агаты – обычное дело. Она не выставляет свои благодеяния на витрину для всеобщего одобрения. Ты ей для этого точно не нужна. Тогда зачем ты ей нужна, Ника?

– Я не знаю. – Ника пожала плечами и даже улыбнулась вполне искренне. Вот только Иван ей не поверил. Она знала, но предпочитала молчать. Это было странно, но не страннее, чем все, что ему довелось услышать и увидеть на вилле за прошедшие дни. Всего лишь еще одна маленькая загадка в копилку уже имеющихся шарад.

– Ладно. – Он тронул ее за плечо. – Снимай сандалии, пойдем купаться.

– На пляже точно никого, кроме нас, нет?

Иван огляделся. Пляж был пустой. На вилле не нашлось сумасшедших, готовых загорать в самый солнцепек.

– Все чисто. Пойдем!

К ничейному пляжу они шли по кромке моря, неспешно брели по щиколотку в воде. Иван вернул Нике Ариадну, и теперь она двигалась увереннее. У нее даже получалось самостоятельно обходить некрупные валуны. У Ивана всякий раз екало сердце, когда она совершала свои маневры, но он старался не вмешиваться, только спросил однажды:

– Ты его тоже видишь?

– Что?

– Камень, который только что обошла.

– Нет. – Она мотнула головой. – Ариадна видит. Неодушевленный объект высотой около пятидесяти сантиметров.

– А меня? Меня ты все еще видишь?

Ника кивнула:

– Тебя вижу.

– Странно. – Это ведь и в самом деле странно. Как Ника может видеть одушевленные объекты и при этом не видеть неодушевленные? – Замри! – Он сделал шаг к Нике, сжал в кулаке кулон, закрывая зрачок камеры. – Скажи, что у нас прямо по курсу?

Прямо по курсу у них была чайка. Жирная и неповоротливая, размером едва ли не с курицу. Чайка деловито и – главное – молча копошилась в песке.

Ника замерла, как и было велено.

– Ну? – спросил Иван шепотом, опасаясь громким голосом спугнуть чайку. – Что там? Ты что-нибудь видишь?

Ника кивнула, но как-то не слишком уверенно.

– Это что-то маленькое. Вот такое. – Она развела в стороны ладони, показывая примерный размер объекта.

– И какого оно цвета?

– Синего, как море.

Чайка была грязно серой… Словно оскорбившись этаким сравнением, она взмахнула крыльями и взлетела.

– Это птица? Серебряный, это же была птица!

– Это была чайка. – Иван выпустил из рук медальон с Ариадной. – Ты ошиблась только с цветом.

– Я не ошиблась. Я так ее вижу. – Ника мотнула головой и поправила саму себя: – То есть чувствую.

– Ну да. – Он кивнул. – Я ведь тоже Серебряный только по паспорту. Значит, ты видишь не цвет объекта, а что-то другое.

Подумалось, что Ника может видеть ауры, но это было как-то слишком… антинаучно.

– Если вообще вижу…

– Что-то ты точно видишь. – Захотелось отвлечь ее и взбодрить. – Ну, мы отошли достаточно далеко от виллы. Окунемся?

– Я боюсь.

– Здесь никого нет, кроме нас и твоих синих чаек. Давай же, Ника! Как можно побывать на юге и не поплавать в море? – Он говорил, а сам медленно, шаг за шагом уводил ее от берега. – Тут воды по пояс. Чувствуешь? Все, мы не пойдем дальше. Окунайся!

Она бы решалась еще очень долго, и вполне вероятно, что так и не решилась бы. Конечно, это было рискованно, но Ивану вдруг захотелось рискнуть.

В воде Ника не весила ничего. И ему ничего не стоило подхватить ее на руки. А потом окунуть в воду. Все, дело сделано, осталось только дождаться испуганного или возмущенного визга.

Ника молчала. Она обхватила его шею обеими руками, замерла, словно готовясь к худшему, но не издала ни звука. А он никак не мог понять, какой это признак – плохой или хороший. И что делать дальше, тоже не мог понять. Если бы она испугалась, он бы ее успокаивал. Если бы разозлилась, то извинился бы. Но она затаилась…

– Эй, – позвал он отчего-то шепотом. – Ты там как?

– Здесь глубоко? – спросила она тоже шепотом.

– Здесь хорошо. – Ему и в самом деле было хорошо. Даже тут, в пяти метрах от берега, на «детской» глубине.

– Тогда, может, ты бы меня поставил?

– Может, и поставил бы. – Вот только не хочется. А чего хочется, о том вот так с ходу и не сознаешься. – Но переживаю за твою безопасность. Знаешь ли, так надежнее. – А волосы ее намокли и теперь завивались мелким бесом. Потрогать бы, но тогда придется разжать руки. И на ресницах капли воды. Она моргает, они падают, скатываются по щекам, как слезы, но он точно знает, что это не слезы. И губы красивые. То есть губы самые обыкновенные, а поцеловать хочется.

Он и поцеловал. Даже не вполсилы, а в четверть. Чтобы не спугнуть. Чтобы его она боялась меньше, чем моря. А может, и вообще не боялась. Чего его бояться?

Сначала поцеловал, а потом еще и кудряшки потрогал. Чтобы потрогать, пришлось прижать ее к себе покрепче, потому что одной рукой неудобно. Лучше бы не прижимал. Лучше бы отпустил на волю сразу, как только она попросила. Сохранил бы статус-кво, и всем бы было лучше. Уж, ему точно было бы лучше. А Нике…

А Ника посмотрела на него пронзительным взглядом, словно в душу заглянула, и попросила:

– Не надо, Серебряный.

Сказать бы что-нибудь умное. Или веселое. Или руки разжать, в конце концов. А он вместо этого спросил:

– Почему? – Вроде и не дурак, и не урод, и плохого ей ничего не делал. Даже поцеловал в четверть силы. Почему не надо-то?

– Потому что я слепая, – сказала и нет, не отвернулась, но в глазах словно свет погас. Была морская синева, осталось серое пепелище. Как у нее так получается?

– А слепых, значит, целовать нельзя? – Стало вдруг обидно так, что захотелось разжать руки. Ну, сама так сама…

– Слепых целовать, наверное, можно. Только тебе это зачем? Ты же Серебряный, белая кость, голубая кровь.

Что она знает про белую кость и голубую кровь? Прячется в этом своем темном и пыльном, как чулан, мире и думает, что все про всех знает?

Если бы она промолчала, остановилась вот на этом, Иван бы удержался. Не зря же отец учил его самоконтролю. Но она не остановилась…

– Наверное, – сказала мягко, словно извиняясь, – для тебя это все экзотика, а мне…

Не дослушал. Конец самоконтролю и выдержке. Словно под дых кто-то ткнул со всей дури. Не дослушал и разжал руки.

Она ушла под воду с головой. Воды по колено, а она с головой…

Специально? Издевается? Хочет наказать? Ну ничего, он подождет. Воздух нужен всем, и зрячим и слепым…

Вот только не получилось проявить ни терпение, ни железную выдержку. Потому что, воды по колено, а Ники в этой воде не видно. Казалось, протяни руку – и ухватишь ее за плечо или за эти чертовы кудряшки. Протяни. Ухвати. Вытащи.

Он и протянул. Сначала руку протянул, а потом нырнул. Воды оказалось не по колено! Здесь было глубоко. Так глубоко, что не разглядеть дна. Ни дна не разглядеть, ни Ники…





* * *


…Вода заливалась в глотку, а потом в легкие, не давала ни вдохнуть, ни закричать. Море снова ее предало. Море готовилось стать для нее могилой.

Они пришли на закате. Шесть крепких, хмельных от злости и страха рыбаков. Пришли, чтобы закончить то, что другие, ныне мертвые, начали на Костяном мысе.

Отец пытался ее защитить. Умолял, угрожал, кидался, как старый цепной пес. Отца убили ударом по голове. Наверное, он ничего не почувствовал перед смертью. Только эта мысль ее утешала. А еще то, что Димитриса нет дома. Он уехал в город и не вернется до утра. А утром будет уже поздно…

На нее набросили сеть, поймали, как глупую сельдь. Вот только потащили не из моря, а в море. И море снова ее предало. Нет, оно делало вид, что помогает, выталкивало сеть на поверхность, словно отказываясь от такой жертвы, а когда багры и весла толкали Никс с головой под воду, тянуло вниз. Море чуяло свое превосходство, но не убивало, а игралось с обессилевшей, отчаявшейся Никс, как с камешком.

Наверное, она бы сдалась. Перестала сопротивляться, позволила сетям и баграм сделать свое дело. Но она не попрощалась с мужем! Никто, ни люди, ни море не смели ее с ним разлучать!

– Мама! – крик получился безмолвный. Тяжело кричать, когда твои легкие разрывает морская вода. Но та, кого она звала, услышала. Услышала и прислала на помощь свое мертвое воинство.

Они, эти глупцы и безумцы, не видели чудовища, что опрокинуло их лодки. Они не видели щупалец, что оплетали их тела, и гигантских змей, что поднимались с морского дна. Но они чувствовали боль и видели собственную кровь, что окрашивала притихшее, затаившееся море красным. Они умирали долго и мучительно, с криками и мольбами о пощаде. Вот только она больше не знала, что такое милосердие.

Никс вышла из морской пены, как некогда выходили из нее древние боги и та, что дала жизнь их роду. Ее платье было красным от чужой крови, над ее головой ожившими змеями извивались косы. Она никому не желала зла. Каждый получил то, что заслужил.

Димитрис ждал ее на берегу, сначала бросился навстречу, а потом отступил. Заметил ли он кровь? Увидел ли пляску змей над ее головой? Или он испугался ее взгляда?

Ему не нужно ее бояться! Кому угодно, только не ему – любимому и единственному! За него она отдаст свою жалкую жизнь без раздумий, потому что без него в этой жизни не останется никакого смысла. И если сейчас он отвернется и уйдет…

Не отвернулся, прижал к себе крепко-крепко, зашептал на ухо что-то успокаивающее. И змеи, повинуясь его голосу, исчезли, спрятались в мокрых косах, и сердце, до этого рвущееся из груди, как пойманная в сети рыба, успокоилось. Даже море наползало на берег почти бесшумно. Боялось наказания, помнило каменные шипы скал, что вспарывали его шкуру? Признавало поражение и сдавалось на милость победителя?

Море принесло щедрые дары. Золота и драгоценных камней, собранных на берегу, хватило, чтобы набить две рыбацкие сумки.

– Мы уйдем отсюда, любимая. – Они стояли над свежей могилой, и Димитрис обнимал ее за плечи. – Уплывем и начнем новую жизнь.

– Так и будет. – Она поцеловала мужа в обветренные губы. – Так и будет. Но сначала я должна кое-что сделать…

…Когда Никс уходила из рыбацкой деревни, в живых в ней оставались только женщины и дети. Но они не будут одиноки. Их мужья и отцы на веки вечные останутся рядом с ними каменными изваяниями, утешением или напоминанием о том, как опасно обижать дочерей Медузы…



…Ей было так больно и так обидно, что она забыла о необходимости дышать. А когда вспомнила, оказалось, что кругом вода. И дна нет… И опоры… А все потому, что Серебряный разжал руки, отпустил. Обещал, что все будет хорошо, но не сдержал слово. Обычное дело, люди часто врут. Отчего же тогда так обидно?..

А страха нет. Море кругом, в легких почти не осталось воздуха, а ей не страшно, ей все равно. Только что она уничтожила почти целую деревню, разве есть еще хоть что-то, что может ее напугать? Даже темнота, с которой она почти смирилась, уже не темнота, а синева. Это море. Или его душа. Теперь Никс… Нет, теперь Ника знает, что у моря тоже есть душа. И тайны… Страшные, темные, поднимающиеся со дна в ответ на ее безмолвный зов.

– …Множество объектов. – Голос Ариадны в микрофоне звучит вежливо-равнодушно. – Объекты движутся по синусоиде, до ближайшего…

Ей не нужно это знать! Она и так видит эти объекты. Щупальца того, кого столетиями называли Кракеном, гигантские змеи, способные с легкостью опрокинуть лодку. Она видит их золотые тени, чует их ярость и голод. Она помнит, на что они способны!

Нет, ей не страшно. Не за себя, точно не за себя. Но где-то поблизости в этой прохладной синеве Серебряный. Он обидел ее. Или она сама обиделась. Сейчас не важно. Важно, что золотые змеи чуют и ее злость, и ее обиду, и щупальца глубинного монстра уже тянутся. К ней, чтобы вытолкнуть на поверхность, к нему, чтобы утащить в бездну. А она не хочет! Не хочет и не допустит! Ей не нужна помощь. Вот такая страшная помощь ей точно не нужна!

Прикосновения щупалец ласковые, чуть-чуть щекотные. Но Ника знает, стоит только золотым кольцам сомкнуться чуть сильнее… И змеи трутся о ее босые пятки своими чешуйчатыми боками, подталкивая вверх, к воздуху. Объекты, движущиеся по синусоиде от пяти до пятнадцати метров в длину, не живые и не мертвые, видимые только Ариадне и вот теперь еще Нике.

– Ника! – Голос доносится издалека, словно из другой вселенной. В голосе – страх пополам с отчаянием. За кого он боится? За себя? За нее? За нее бояться не надо, у нее есть золотые змеи, а у него остались считаные секунды.

– Нет! – Ее крик безмолвный, но те, кто приплыл к ней из другого мира, все слышат и все понимают. Это море не окрасится красным. Она не позволит. Она со всем разберется сама. – Оставьте его!

Можно добавить «пожалуйста», но она знает, что это лишнее. Золотым тварям из иного мира не ведом этикет. Но они ее понимают. А она чувствует их разочарование. Кровь – это сила и жизнь. В их мире, в их море почти не осталось ни того ни другого. В их мире есть только золотые цепи, с которых можно сорваться, лишь услышав зов той, кому они призваны служить верой и правдой. Как давно они слышали последний зов? Не тихий шепот, неспособный пробиться в их один на всех сон, а громкий крик, указывающий путь. Давно, так давно, что сон уже начал казаться им настоящей жизнью. И вот она позвала, а потом оттолкнула, не позволила даже кончиком шипастого хвоста дотронуться до того, кого можно считать врагом и добычей.

– Ника!!!

– Уходите… – Коснуться на прощанье чешуйчатого бока, погладить щупальце, свернувшееся гигантским вопросительным знаком. Такая малость, а им, тварям из иного мира, уже не хочется крови. Иногда ласка важнее и нужнее. Возможно, воспоминания о ней им хватит еще на долгие века. – И… спасибо.

Уходят. Растворяются в синеве на границе миров, оставляя присматривать за Никой море. И море тут же подхватывает ее на руки, прижимает к себе. Ника слышит, как бешено бьется его сердце, Ника слышит его задыхающийся голос:

– Все хорошо… Ты только не бойся.

Море разговаривает с ней голосом Серебряного. Такая забавная шутка – притвориться человеком, чтобы не напугать. Притвориться Серебряным…

– Я не боюсь. – Она гладит серебряную тень по мокрой щеке, устало закрывает глаза. – И ты не бойся, они уплыли…





* * *


Когда море успело превратиться в кипящий котел? До того, как он разжал руки, или после? Когда море сделалось бездонным и черным не на словах, а на деле?

Иван не помнил. Он помнил только ужас от осознания, что море бездонно, а Ники нигде нет. Даже прикосновения чего-то невидимого, но, очевидно, огромного, не напугали его так сильно. Даже вскипающая вода, и на глазах образующаяся вокруг него воронка. Опасная, затягивающая…

Он увидел Нику в самый последний момент, когда уже почти потерял надежду. Ника парила в толще воды, как в космосе. Ноги вместе, руки в стороны, волосы белыми змеями вокруг лица, глаза открыты. Но заглядывать в них не нужно. По крайней мере, не сейчас. Сейчас нужно собрать остатки сил, обхватить Нику за талию, выдернуть из столба белых пузырьков, вытолкнуть на поверхность.

Иван схватил и вытолкнул. Поверхность оказалась неожиданно близко. Только что они болтались с Никой песчинками в бескрайнем океане, и вот уже пятки уперлись в дно. И воды по грудь, и берег в пяти метрах. И Ника в его объятиях, словно бы он не разжимал рук.

– Все хорошо. Ты только не бойся.

А что еще сказать, когда у самого сердце вот-вот выпрыгнет из груди от напряжения и волнения? Как еще успокоить ее и себя?

– Я не боюсь. – В ее глазах отражается небо и, кажется, он сам. – И ты не бойся, они уплыли…

На берег Иван вышел, пошатываясь. Если бы не Ника, выползал бы на четвереньках, так мало у него осталось сил. Но у Ники сил, похоже, осталось еще меньше. И сама она меньше. И вообще едва не утонула по его вине. Силы закончились в тот самый момент, когда Никина голова коснулась мокрого песка. Голова на песке, ноги в воде. Но это уже не важно. Иван рухнул рядом. Проверить бы, как она, убедиться, что дышит и с ней все в порядке. Проверит. Вот сейчас немного отдышится, придет в себя и проверит. А Нику пока можно взять за руку. На всякий случай, чтобы не исчезла, как тогда, в воде. На суше ей сложнее исчезнуть. Наверное…

Взять Нику за руку не получилось, пальцы ее были крепко сжаты в кулак. А с волнами, которые щекотали пятки, накатывались воспоминания о том, чего просто не могло быть. Не здесь. Не с ними.

Уходящее из-под ног дно, и исчезающая в бездне Ника, и сама эта бездна в пяти метрах от ничейного пляжа. И прикосновения, и содранная с лодыжки кожа. Чем содранная? Или правильнее спросить – кем? Но кому задавать такие странные вопросы? Кто поверит? Если только Ника. Но перед тем как спрашивать, он обязательно должен кое-что сделать.

Для начала приподняться на локте, посмотреть на нее, неподвижную, почти неживую, как никогда похожую на каменную статую, а потом заговорить. Заговорить сложнее всего.

– Ника?

Она открыла глаза, но головы в его сторону не повернула. Она дышала так же тяжело и часто, как и он сам. Устала? Испугалась? Почувствовала то же, что почувствовал он? Ведь он только почувствовал. Увидеть не получилось. В те бесконечные мгновения, что Иван пытался спастись сам и спасти Нику, он словно бы ослеп, не видел ничего, кроме воды.

– Ты как?

– А ты?

– Живой.

Не о том следовало поговорить. Да, они оба выжили в этом странном водовороте. Но что случилось перед тем? Он разжал руки – вот что случилось. Он разжал руки, и Ника ушла под воду. И безопасные полметра глубины превратились в целую бездну, кишащую… Кем могут кишеть воды скучного Черного моря?! Если только медузами. Самыми обыкновенными, не мифическими. Но тащили на дно и сдирали с него кожу точно не медузы. И Нику под воду утянуло что-то куда крупнее и куда опаснее.

– Я не должен был тебя оставлять. – И целовать не должен был. Хоть вполсилы, хоть в четверть. Сначала целовать, а потом обижаться, что она не ответила и не прониклась.

– Да. – Она по-прежнему смотрела не на него, а в небо. – Это была очень большая ошибка.

– Что было ошибкой? – Силы возвращались. Иван теперь даже мог сесть. Он сел, а Ника так и осталась лежать.

– Все. Тебе лучше уехать отсюда. Здесь опасно.

Он уже и сам понял, что опасно. Он только никак не мог понять, от кого или от чего эта опасность исходит. Отказывался его мозг анализировать такое!

– Где?

– Не знаю. В море точно опасно. – Ника тоже села, мотнула головой, и брызги с ее волос полетели во все стороны.

– Я ничего не видел. – Да, не видел, но чувствовал…

– Веришь, я тоже. – Она усмехнулась. Улыбка получилась невеселой, и на душе стало совсем уж паршиво, а потом она перешла на шепот: – Серебряный, кажется, я схожу с ума.

– Я, кажется, тоже.

– Ты от скуки или по какой-то другой причине? – Она продолжала улыбаться, а он начинал злиться.

– Я по другой причине, Ника. Я только что словно побывал в чертовом парке Юрского периода. Реликтовых тварей мне увидеть не довелось, а вот потрогать… – Иван глянул на свою все еще кровоточащую голень. – Вернее, это они меня потрогали.

– Они тебя ранили?.. – Все-таки посмотрела. Ну как посмотрела? Голову повернула в его сторону. А в голосе – тревога, но ни капли удивления. Словно бы она поверила…

– Ника, – все-таки он взял ее за руку, за запястье, повыше сжатого кулака, – ты считаешь, что сходишь с ума, потому что тоже это… почувствовала?

Если бы на ее месте была Ксю, она бы рассмеялась Ивану в лицо, и он бы, возможно, сам уверовал в свою ненормальность. Но Ника не рассмеялась, Ника всхлипнула и разжала посиневшие пальцы.

На ее ладони лежало что-то странное, нестерпимо яркое в лучах полуденного солнца. Сначала Иван подумал, что это золотые монетки, а потом присмотрелся. Да, золотые, вот только не монетки, а… чешуйки. Шестигранные, с острыми краями. Такими острыми, что исполосовали мельчайшими порезами всю Никину ладонь. Точно так же, как до этого исполосовали его ногу.

– Что это? – спросила Ника шепотом.

– Лучше скажи, откуда это? – Он осторожно взял одну чешуйку в руку, поднес к глазам. Определенно, металл. Вот только не золото, не может золото так мерцать и переливаться, и истончаться по краю до хрустальной полупрозрачности.

Она вздохнула, словно собираясь с силами, а потом сказала:

– Со дна. Зачерпнула, когда тонула.

Вот так. Зачерпнула, когда тонула… А он что хотел услышать? Что-нибудь из излюбленных здешними обитателями басен про горгону Медузу?

– Что у тебя с ногой?

– Откуда ты знаешь?

– Светится по-другому.

– Да так… Наверное, поцарапался о камни, когда ты… тонула. – А золотую чешуйку он вернул, аккуратно положил на Никину ладонь, добавил: – Они очень острые, ты бы поаккуратнее.

– Я постараюсь, – сказала и сунула чешуйки в карман. – Может быть, мы уже пойдем?

– Пойдем.

Иван встал сам, помог подняться ей. Оба они чувствовали неловкость. И эта неловкость его бесила! Они едва не погибли, чудом выжили в чертовом мезозое, сняли золотую стружку с подводной твари, а сама тварь едва не сняла стружку с них, и после всех этих приключений единственное чувство, которое их волнует, – это неловкость!

До самой виллы они не проронили ни слова, вежливо распрощались у двери Никиной комнаты и расстались. Расставание, скорее всего, продлится только до ужина, а Ивану вдруг казалось, что это навсегда. И к неловкости добавилась такая тоска, что хоть волком вой.

Он зашел к себе лишь затем, чтобы принять душ, обработать и заклеить пластырем рану на ноге, а потом снова оказался на улице. К морю идти не хотелось, воспоминания о мезозое еще не поблекли. Но и оставаться в четырех стенах тоже не было никаких сил. А отец, наверное, до сих пор ждет объяснений. И если он не позвонил, это еще ничего не значит. Терпению отца может позавидовать даже самый крутой охотник. Или самый крутой снайпер. Это зависит от того, кто попал в прицел отцовского внимания. Сегодня попал Иван, и с этим нужно было что-то решать.

Вот только отца не оказалось в его комнате. И мобильный его тихо тренькал за закрытой на ключ дверью. Означать это могло что угодно, но Иван надеялся, что отец просто ушел купаться или уплыл на рыбалку, или уснул, или принимает душ. Как бы то ни было, а серьезный разговор снова откладывался. Зато Иван нечаянно стал свидетелем другого серьезного разговора.

Он шел вдоль нагретой солнцем, увитой чем-то цветущим и благоухающим стены виллы, когда услышал доносящиеся из открытого окна голоса.

– …В этом нет никакой необходимости. – Артем Игнатьевич говорил тихо, но в голосе его слышалась досада.

– Это не тебе решать! – Агата своей досады не скрывала. – Ты не имел права…

– Прости.

– Знаешь, сколько мне осталось, Тема?

– Агата…

– Молчи! Мне остались дни! Слышишь ты меня? Не месяцы, не недели, а дни! И я не могу, не имею права уйти, не разрубив наконец этот гордиев узел! Я все просчитала, все продумала… – Агата перешла на злой шепот. – Кто дал тебе право решать за меня?

– А кто дал тебе право решать за остальных? Это опасно, Агата. Ты ведь понимаешь, насколько это опасно!

– Не для них, Тема. То, что случилось пятьдесят лет назад, больше не повторится. Я об этом позаботилась, я сделала все возможное, чтобы никто не пострадал. Она больше никого не убьет.

– Она, может, и не убьет. – В голосе Артема Игнатьевича слышалась смертельная усталость. – Но ты не все просчитала, Агата, ты сбросила со счетов людей. Да, да, самых обыкновенных смертных.

Подслушивать нехорошо, даже низко, но это такой разговор… такой странный и даже опасный разговор. Кто больше никого не убьет? Какая «она»? Мертвые кладоискатели без признаков насильственной смерти имеют ко всему этому отношение? Чертов мезозой имеет? А Ника?..

– Ты ошиблась, Агата. Ты все просчитала, но все равно ошиблась.

– Нет, это не я ошиблась. Это ты меня обманул. Ты взялся решать за меня. С каких пор ты принимаешь решения вместо меня, Тема?

– С тех пор, как твои решения начали касаться не только тебя.

– Я уже отправила образец в лабораторию. К вечеру будет готов результат. Скажи, Тема, он меня удивит? Или он приведет меня в бешенство?! – Кажется, Агата всхлипнула, хотя поверить в это было сложно. Железные леди не плачут. Даже на пороге собственной смерти.

– Я всего лишь пытаюсь их защитить. – И голос Артема Игнатьевича сделался глухим, едва различимым.

– Ты не можешь знать, что для них лучше. Ты думаешь, что спасаешь их, но на самом деле делаешь только хуже. Мужчинам это не понять.

– Мужчинам не понять. Я помню. В этом чертовом месте, в этой чертовой истории первую скрипку всегда играли женщины. Удивительные женщины удивительного рода Адамиди. А ты знаешь, на что они способны? На что ты, Агата, способна, чтобы защитить своих детей?

– На все. Я готова на все и пойду до самого конца.

– …И потащишь их за собой в бездну.

– А ты хотел, чтобы одна из них осталась на берегу?

– Она и без того заплатила слишком высокую цену за право быть твоей внучкой! Посмотри на себя, Агата. Посмотри внимательно, кто из твоих детей по-настоящему счастлив и чист душой?

– Не надо про душу, я тебя умоляю. Просто признай, что виноват. Тема, мне осталось слишком мало, чтобы ссориться еще и с тобой. Сделай то, что я тебя прошу… – зацокали каблуки, и окно захлопнулось. Иван юркнул в заросли чего-то вьющегося и цветущего, затаился. Его не заметили, но и расслышать он больше ничего не смог. То, что Агата захотела сказать Артему Игнатьевичу, она предпочла сказать без свидетелей.





* * *


Это было страшное место. Страшное и темное. Во всех смыслах темное. Здесь Ника сходила с ума. Сначала кошмары во сне, теперь кошмар наяву. Видения, в которых она проживает чужую жизнь: любит, мстит, убивает…

Нет, она на такое не способна! Или просто еще не знает, на что способна? Тех золотых тварей позвала она. Испугалась, запаниковала и… позвала. А они взяли и явились на ее зов. Невидимые никому, кроме нее, объекты, движущиеся по синусоиде.

В ее сумасшествии был только один плюс, она начинала прозревать. И пусть таким прозрением не похвастаешься на приеме у офтальмолога, факт остается фактом: она может видеть живые объекты. Да, только тени, но, возможно, это лишь начало. Пусть бы это было лишь начало! Ради возможности видеть она готова потерпеть и кошмары и видения. Невелика плата. Или велика, но Ника готова ее заплатить.

Главное – не втягивать во все это Серебряного. Он хороший. Да, он не ее круга. Он из того самого чертова списка, которым так кичится Ксю, но он хороший человек, ему не чужда жалость. Вот только ей жалость не нужна. Она уж как-нибудь сама, вдвоем с Ариадной. Ариадну не убьют и не покалечат золотые змеи, а Серебряного сегодня едва не убили. И если в нем есть хоть капля здравого смысла, он не приблизится к ней даже на пушечный выстрел. Он ведь уже понял, что что-то происходит. С ней происходит и вокруг нее тоже.

А все из-за этого места. Из-за виллы и острова, черную мощь которого Ника теперь чувствовала. В какой бы точке она ни находилась, направление острова Медузы она указала бы безошибочно. Так уж вышло. Наверное, это еще одна плата за возможность видеть хоть как-нибудь. Но уезжать ей отсюда нельзя. Терпеть, землю рыть, унижаться, если потребуется, но остаться. Потому что здесь ее место силы. И ничего не поделать с тем, что сила эта темная. Какая есть, любая пригодится, чтобы выжить и выстоять.

Вот так Ника себя уговаривала, пока принимала душ, вытиралась и переодевалась. В комнате с мягкими стенами и скругленными углами, с инфракрасными маячками и невидимым фарватером она чувствовала себя в безопасности. Почти в безопасности. И Ариадна мурлыкала успокаивающе, размеренно вибрировала, указывая верный путь. Ариадна вывела ее на террасу, подвела к перилам.

Здесь было не так прохладно, как в комнате, и не так жарко, как на берегу. Здесь было хорошо, пахло экзотическими цветами, пели птицы, шумело море…



…Море шумело и волновалось уже второй день, швыряло корабль с волны на волну, как ореховую скорлупку. Никс мутило. Нет, не от качки. Она, рыбацкая дочь, выросшая на побережье, не боялась качки. Наверное, ее мутило от воспоминаний о том, что она сделала перед тем, как они с Димитрисом ушли из деревни. Спасением от тошноты мог стать сон, но спать получалось лишь урывками. Никс снились кошмары, во сне к ней приходили тени тех, кого она убила, смотрели с укором и ненавистью, грозили. Наверное, если бы не Димитрис, она не выдержала бы, сошла с ума. Или бросилась за борт. Впрочем, море предало бы ее и на этот раз, не забрало, не подарило бы легкую смерть. Поэтому приходилось терпеть и надеяться, что скоро все закончится, что они с Димитрисом найдут и новое море, и новый дом. Вот как только найдут, так все и закончится…

На их корабль напали глухой ночью. Атака была быстрой и вероломной. Киликийские пираты, те самые морские разбойники, встречи с которыми так боялся капитан. Не зря боялся…

Когда потный, дочерна загорелый пират вытащил Никс на палубу, та была залита кровью. Идти по ней было скользко, Никс несколько раз падала, ее подхватывали, тянули за волосы, волокли на корму. Туда, где в жалкую напуганную кучку сбились пленники. По большей части это были женщины и дети, беднота, а потому бесполезный балласт, за который нельзя взять выкуп, но которых можно продать в рабство. Но не об этом думала Никс, когда ее швырнули к остальным. Она думала о Димитрисе, вслушивалась в гортанные мужские крики и лязганье оружия. Димитрис был не из тех, кто готов сдаться без боя, как вот этот жирный, дрожащий от ужаса купец. Он будет биться до последнего, защищать себя и Никс. И она, если потребуется, тоже будет биться до последнего. А пока нужно призвать в союзники море.

Море оказалось глухим союзником, оно бестолково раскачивало корабль, беспомощно билось о его поросшие моллюсками борта. Единственное, на что оно сподобилось, – это вызвать свое крылатое воинство. Теперь над мачтами кружили стаи чаек и альбатросов, закрывали своими телами и крыльями нарождающийся рассвет.

Никс не заметила, когда все стихло, и корабль погрузился в мертвенную тишину. Даже младенцы замолкли на руках у матерей, даже жирный купец перестал подвывать, как больной пес. Наверное, это был дурной знак, но Никс старалась гнать от себя страшные мысли. А еще она искала в себе силы. Те самые силы, от которых почти отреклась после их с Димитрисом побега. Она отреклась, и они отреклись. Не потому ли море ведет себя так дерзко, что чует в ней слабину. В ней, одной из дочерей Медузы!

А потом тишину словно кто-то вспорол ножом. Заплакали дети, заголосили женщины, снова заскулил купец. Никс не слушала и не слышала, Никс смотрела, как двое волокут Димитриса, как голова его безвольно болтается из стороны в сторону, а на палубе остается пурпурный в рассветных лучах след. Она бы тоже закричала, завизжала от страха и отчаяния. Если бы не услышала слабое биение сердца. Его сердца…

Их, истерзанных, израненных, но все еще живых, сбрасывали на палубе, как ненужный хлам. И участь их была предрешена…

Первым убили старика. Он скрашивал путь удивительными историями про богов и чудовищ. Никс думала, что он только и умеет, что рассказывать сказки, а он пытался воевать. Старику перерезали глотку, прямо под седой бородой. Он рухнул на палубу с улыбкой облегчения. Так ей показалось. Наверное, от ужаса. Вторым казнили капитана, застарелые шрамы которого безошибочно выдавали в нем опытного вояку. Капитан не стал уходить смиренно, успел сломать занесенную над ним руку. Его пронзили мечом, не стали рисковать.

Третьим поставили на ноги Димитриса… Поставили лишь затем, чтобы было сподручнее убивать, чтобы те, кто пока еще жив, увидели казнь в малейших деталях. У Димитриса больше не осталось сил сопротивляться, его сил хватило лишь на то, чтобы отыскать взглядом Никс, улыбнуться виновато…

Она закричала, когда один из пиратов занес меч. Он так и замер с поднятой рукой, не в силах пошевелиться. А Никс уже прорывалась к главарю, невысокому, худощавому, наголо бритому, с пронзительным взглядом черных глаз. Прорвалась, упала в ноги, обхватила руками грязные стопы, взмолилась.

Она была красива. Димитрис всегда говорил, что от красоты ее можно ослепнуть. Тот человек не ослеп, но прислушался, и по волосам погладил почти ласково, а потом рывком поставил Никс на ноги.

– Повтори, – сказал сиплым голосом.

И она потянулась губами к его уху, почти коснулась ими его разорванной мочки, зашептала торопливо и страстно.

Он слушал очень внимательно, сначала недоверчиво, а потом со все возрастающим интересом. Слушал и наматывал на кулак ее косу. Никс могла убить его прямо сейчас, просто заглянуть в его черные глаза, просто пообещать ему вечность. Если бы он был один. Если бы она была одна…

– Я покажу. – Она с отвращением коснулась рваной мочки сначала языком, а потом зубами, прикусила игриво. – Пойдем со мной, господин, ты увидишь все своими собственными глазами.

Он увидел… Сначала одну сумку, доверху набитую золотом и драгоценными камнями, потом вторую. Когда он потянулся к третьей, невзрачной холщовой, Никс не стала его останавливать…

Он умер почти мгновенно, застыл на карачках над раскрытой сумкой. И только черные глаза его на окаменевшем лице еще какое-то время оставались живыми, светились ужасом и удивлением. Никс не стала дожидаться, когда он сдохнет окончательно, пнула ногой его неподвижное тело, и оно с грохотом завалилось на бок.

С собой она вынесла только то, что достала из сумки, укрыла полой плаща от солнечных лучей. Кровь на палубе уже подсохла, и идти по ней можно было без страха. Никс так и шла, без страха и с улыбкой. Одной этой улыбки хватило, чтобы тот, что так и стоял над бесчувственным Димитрисом, выронил меч. А она могла думать только о том, как хорошо, что глаза Димитриса закрыты. Но она не могла рисковать. Кем угодно, только не им!

Сдернутый с плеч плащ накрыл Димитриса с головой. Вот так правильно и надежно. Вот так она будет спокойна.

К тем, кто в растерянности замер у борта, Никс оборачивалась неторопливо. Теперь не нужно спешить. Ни ей, ни уж тем более им. Она не желала никому зла. Так уж вышло, что ее заставили защищаться. Если уж люди так глупы, а море так вероломно…

Они умирали один за другим. Замирали с разверстыми в безмолвном крике ртами. Одни, самые безрассудные, хватались за оружие, но не успевали. Другие, самые умные, пытались отвернуться, но море, коварное море, которое снова почуяло ее ярость, уже выстроило вокруг корабля водяную стену, синюю зеркальную стену, от которой отражались и крики, и взгляды, и ненависть…

А Никс больше не видела ничего. Кажется, от этого ослепительного света она потеряла способность видеть. Среди еще живых и уже мертвых она бродила на ощупь, ориентируясь только на крики. И даже, когда на палубе воцарилась мертвенная тишина, она не сразу смогла остановиться.

Ее остановило море, плеснуло в лицо соленой водой, смыло пелену слез, вернуло способность видеть, узреть то, что она натворила в своей слепой ярости.

…Они были мертвы. Все до единого. И пираты, и пленники. Для ярости не было разницы между правыми и виноватыми, она смотрела на Никс застывшим взглядом, и во взгляде ее читался немой укор.

Предательница… Клятвопреступница… Убийца…

Онемевшее запястье с шипением обвила холодная, как гранит, змея, а каменные губы скривила скорбная усмешка.

– Чего ты добилась, дитя? Что ты натворила во имя своей любви?

Она почти забыла этот голос. Наверное, потому, что хотела забыть. Наверное, потому, что была глупой и слабой.

– Я виновата… – Слезы капали прямо на каменных змей, и те яростно шипели, норовили сомкнуть челюсти на ее руке. – Я виновата перед тобой. Прости…

– Сделай, что должно, и помни, на всю оставшуюся жизнь запомни, на что способна ярость ее дочерей. Ты хочешь себе такой доли, дитя?

Она не хотела. Сейчас, в это скорбное и страшное мгновение, больше всего на свете Никс хотела умереть. Порвать на синие лоскуты море, добраться до самого дна и там, на дне, в колыбели из золотых змей уснуть вечным сном.

Море услышало ее мысли. Море потянулось к Никс, приняло из ее рук страшный дар и тут же отпрянуло, с силой качнув опустевший корабль. Никс не устояла на ногах, рухнула рядом с укрытым плащом мужем. Так она и лежала целую вечность, не в силах потянуть за край плаща, не зная, что увидит по ту сторону этого полога.

Плащ сполз сам. Нет, не сам, его осторожно потянула смуглая рука, тонкая, почти детская. Или детская?

Она была еще совсем девочкой. Худенькой черноволосой, тонкокостной, смуглолицей. Ее платье было залито кровью. Не ее – Димитриса. И длинные ресницы слиплись от крови.

– Не надо… Прошу тебя… – На Никс она смотрела с ужасом и мольбой. От Никс эта несчастная, чудом выжившая девочка, не ждала ничего хорошего.

А Никс смотрела только на Димитриса. Смотрела, прислушивалась, пытаясь в биении волн услышать биение сердца.

Услышала и заголосила громко и отчаянно. Так же громко и так же отчаянно, как голосили все эти несчастные, которых она убила своей любовью. Никс плакала и выла, совершенно позабыв, что она не простая женщина, что в ее жилах течет кровь Медузы, и сама она способна не только убивать, но и воскрешать.

Ее безумие прекратили объятия, одновременно отчаянные и испуганные. Единственная выжившая на корабле девочка обнимала ее за плечи и шептала что-то на ухо. Глупое, милосердное дитя… Но объятия помогли собраться и с силой и с мыслями, словно бы забрали часть овладевшего Никс безумия. Она обернулась, сказала уже почти спокойно:

– Не бойся.

Девочка испугалась. Испугалась, но все равно кивнула. Милосердное и смелое…

– Отвернись и не оборачивайся, пока не велю. А лучше вообще уйди.

Она не ушла, отползла к борту корабля, уселась между каменными телами тех, кто еще недавно были пиратами, обхватила разбитые коленки руками, крепко-крепко зажмурилась. Никс вздохнула и тоже зажмурилась.

На сей раз некому было связать ее и Димитриса бусами из ракушек, некому было удерживать их за эти бусы, не позволять сорваться в темноту, указывать путь обратно. Но Никс сделала свой выбор. Даже если она умрет, смерть ее будет не напрасна. Море, которое подсматривало и подслушивало, ободряюще загудело. И золотые змеи, дремлющие на его дне, беспокойно заворочались, готовые по первому же зову забрать Никс к себе. Так и будет. Наверняка так и будет. Но сначала она должна спасти мужа.

Не открывая глаз, она нашарила на палубе нож, перекинула через плечо косу, сцепила зубы, рубанула ножом по волосам, словно по живому, обмотала косу вокруг своей руки и запястья Димитриса. Вот ее невидимая нить, за которую она вытянет любимого с той стороны. Уже тянет…

…Тьма кругом, и во тьме этой так легко заблудиться. Здесь те, чья доля – оставаться в камне на веки вечные. Они в ярости и отчаянии, они тянут за невидимую нить каменными пальцами, силятся порвать. Они хватают Никс за волосы и руки, шарят по лицу невидящими взглядами. Здесь, на этой стороне, они слепы, но не беспомощны. Здесь их много, и они опасны. А ее силы иссякают. Если получится, она вытащит Димитриса, но сама останется тут, в мире слепых теней. И поделом! Она заслужила такую кару! Заслужила и приняла бы со смирением, если бы не этот тихий, почти неразличимый стук.

Тук-тук, тук-тук… Это не стук, это удары сердца. Вот только бьется оно не в груди, а в животе… Маленькое отважное сердце ее еще не родившегося ребенка. И если она останется в темноте, он останется вместе с ней. Какая мать пожелает своему ребенку такой ужасной доли? Она страшный человек. Может быть, она даже не совсем человек, но материнство прощает все. И она себя простит. Простит, а потом вытянет их всех!..

И она тянула. Прямо за невидимую в темноте косу. Или уже не за косу, а за что-то иное, шершавое и шипящее. Она сжимала это изо всех сил, боясь упустить, потерять последнюю свою путеводную нить. Наверное, она все делала правильно, потому что в темноту, ее окружающую, вдруг начали прорываться голоса…



– Никс… Ника…

Кто-то звал ее по имени. Их обеих звал. А змея извивалась и шипела, оплетала запястье и грозилась прокусить руку.

– Ника, приди в себя… – знакомый голос. Не Димитриса – нет. Другой. В нем звенит не булат, а серебро. – Ника, открой глаза…

А зачем? Зачем ей, слепой, открывать глаза? Что она может увидеть, кроме теней?

– Рафик Давидович, осторожно, она может быть ядовитой…

– Отойди, парень. Рафик Давидович знает, что делает…

Голоса… Не из той жизни, а из этой. Вот только она уже не понимает, чьей именно жизнью живет. Чтобы это понять, нужно открыть глаза.

Открыла. Посмотрела.

Змея была золотой, почти такой же, как те, что приплыли на ее зов со дна моря. Но не огромной, не чудовищно огромной – обыкновенной. Золотая змея шипела и извивалась у нее в руках…

Ника разжала пальцы, закричала…

Она кричала, а вокруг творилось нечто невообразимое: ругань, вопли, грохот падающей мебели.

– Убери ее, парень! В стороночку отведи! А змеюку не трогай, змеюку мы сейчас…

– Ника, иди сюда! – Ее схватили за руку, с силой потянули куда-то в сторону. – Успокойся, все уже позади.

А что позади? Кто бы ей рассказал. Потому что сама она помнит лишь залитую кровью палубу торгового корабля…

– Иван Серебряный. Гость, – мурлыкнула в микрофон Ариадна. Могла бы и не мурлыкать. Серебряного Ника узнала бы даже с закрытыми глазами.

– Все, поймал! В душевой запер.

– Рафик Давидович Аратюнян. Шеф-повар, – снова доложила Ариадна.

– И Смольскому позвонил. Пусть разбирается, выясняет, что за зверюга такая, откуда взялась. – Рафик Давидович волновался, и голос его то падал до хриплого шепота, то срывался на крик. А сам он светился уютным охряным светом. – Ну, как она? Ника, как ты себя чувствуешь, детка?

– Хорошо. – Не хорошо, но зачем же волновать еще больше и без того взволнованного человека? – Я только не совсем понимаю, что происходит.

– Что происходит? А это ты нам, красавица, скажи, зачем ты взяла в руки эту чертову змею? Рафик Давидович, конечно, не великий знаток змей, но его старое сердце чует, что мы только что избежали очень большой беды. Если бы не Иван с этими его крючьями…

А что Иван? С какими крючьями? Может ли она спросить? Или лучше промолчать, чтобы окончательно не сойти за сумасшедшую?

Рафик Давидович все рассказал сам. Рафик Давидович был так взволнован, что не мог молчать.

– Этот отважный юноша…

– Рафик Давидович, вам бы поэмы писать…

– Молчи, Иван! Дай старику рассказать! Так вот! Этот отважный юноша прогуливался по парку, и сама судьба привела его к окнам одной прекрасной девушки…

– Рафик Давидович… – А это уже она, прекрасная девушка, которая ничего не помнит.

– Молчите оба! Не мешайте! – Повар нетерпеливо взмахнул руками, и Ника увидела это его движение. – Он шел мимо окон прекрасной девушки…

– Зачем? – Не нужно было спрашивать, но ведь любопытно, что Серебряный делал под ее окнами.

– На тренировку по скалолазанию, – послышалось прямо над ухом. И то, что мешало дышать и казалось тисками, на самом деле оказалось руками. Его руками, сжимающими ее крепко, не позволяющими даже шелохнуться.

– Пусти.

– Не пущу.

– Кто-нибудь станет слушать Рафика Давидовича? Или я просто так рисковал жизнью, преследуя и загоняя в угол опасную тварь?

– Продолжайте, – сказал Серебряный, но объятий так и не разжал, лишь немного ослабил хватку. – Мы вас очень внимательно слушаем.

– Итак, этот отважный юноша шел на тренировку, а потому имел при себе все необходимое снаряжение для спасения прекрасной девушки.

– А прекрасная девушка стояла у перил и держала в руках подозрительного вида змеюку. – В голосе Серебряного чувствовалось раздражение. – Стояла, держала и не реагировала на вопли снизу.

– К счастью, отважный юноша не растерялся, хоть и поступил крайне опрометчиво, – подхватил Рафик Давидович. – Воспользовавшись навыками и снаряжением, он поднялся на балкон к прекрасной девушке и открыл дверь Рафику Давидовичу…

– …который тоже случайно проходил мимо? – Эта история не казалась Нике страшной. По сравнению с тем, что она пережила на торговом корабле, она казалась доброй детской сказочкой.

– Почему случайно? – удивился Рафик Давидович. – Я как раз принес прекрасной девушке кофе и деликатно стучал в запертую дверь, пока Иван мне не открыл. Ну а дальше прекрасная девушка проявила-таки благоразумие и разжала пальцы, позволив нам обоим проявить себя в лучшем виде.

– …Что случилось, Рафик? – Этот голос Ника узнала бы из сотен. На террасу, прямо к финалу сказочки, вышел Артем Игнатьевич. – Про какую змею ты мне тут рассказывал? Ника, все в порядке? Иван, зачем вы ее держите?

– Контролирую. – Серебряный злился. И Нике была непонятна его злость. – Чтобы не хватала в руки что попало.

– Можете отпустить. Теперь ее буду контролировать я.

– Меня не надо контролировать…

– Змеелова бы вызвать…

Они говорили все разом, гул их голосов неожиданно успокаивал. А Серебряный убрал-таки руки. Наверное, испугался Артема Игнатьевича. Артем Игнатьевич такой, его легко испугаться. Не зря его тень цвета вороненой стали.

– Точно змея, Рафик?

– Ты еще спрашиваешь! Огромная! Вот такая! – Охряная тень развела в стороны руки, показывая, какого размера была змея.

А Ника прислушалась к своим ощущениям. Руки помнили лишь тяжесть чего-то шершавого, горячего и извивающегося.

– Не преувеличивай, Рафик. В этом регионе нет таких крупных змей.

– А ты пойди и посмотри. – Кажется, Рафик Давидович обиделся. – Только дверь широко не открывай, чтобы малышка на тебя не набросилась.

– И посмотрю. Стойте здесь!

Артем Игнатьевич вернулся быстро.

– Посмотрел? – спросил Рафик Давидович с вызовом.

– Посмотрел.

– И что?

– И то, что для Ники следует подыскать новую комнату. Временно, пока не приедет специалист из городского серпентария. Я за ним уже отправил. – Он немного помолчал, а потом строго спросил: – Что вы здесь делали, молодой человек?

– А этот отважный юноша первым увидел на террасе змею. Ника ведь не могла ее увидеть, а он заметил. – Охряная тень расхаживала туда-сюда и размахивала руками в такт шагам.

– С земли заметил?

– У меня хорошее зрение, Артем Игнатьевич.

– И альпинистское снаряжение всегда при себе?

– Не всегда, а лишь когда я собираюсь на тренировку.

– На остров?

– На остров.

– И вас не пугают трагические события, свидетелем которых вы стали этим утром?

– Вы же сами сказали за обедом, что та смерть не была криминальной.

Золотые змеи и тварь со щупальцами тоже не были криминальными. Вполне возможно, они даже не были настоящими, но Серебряный едва не погиб. Едва не погиб по ее вине, а теперь все равно пытается защитить ее перед Артемом Игнатьевичем, не рассказывает всей правды про то, где была змея. И Рафик Давидович тоже молчит. Рыцари…

– А вы смелый юноша.

– Как я и сказал!

– А ты что тут делал, Рафик?

– А я тут кофе подносил. Видишь, поднос валяется и битая чашка? Это я в змею запулил. Пытался оглушить! Кстати, как думаешь, оглушил?

– Не знаю… – Голос Артема Игнатьевича сделался задумчивым. – Ника, как вы себя чувствуете?

Отвратительно! Мерзко и ужасно она себя чувствует! Вот только не за нынешние прегрешения, а за грехи далекого прошлого. Если, конечно, это вообще ее грехи. Если это не галлюцинации и признак чего-то куда более страшного, чем слепота.

– Спасибо, все хорошо!

– В таком случае, я бы попросил вас на время покинуть эту комнату. Иван, вы не могли бы остаться с Никой на то время, пока мы будем разбираться со змеей?

– Разумеется.

Ему не хочется, но воспитание и чувство долга возьмут свое, заставят присматривать за слепой и, кажется, безумной бедняжкой.

– Только не плавайте к острову. Я очень вас прошу. Отложите на сегодня свою тренировку.

– Отложу.

– А пойдемте-ка, ребятушки, на кухню к Рафику Давидовичу! Иван, Ника, не желаете ли выпить кофе для успокоения нервной системы? Бутерброды предлагать не стану, чтобы не перебивать вам аппетит, но кофе с шоколадом…

Ей бы яду. Так, чтобы одним махом и не мучиться. Не мучить себя и не вредить остальным.

– Мы с удовольствием, Рафик Давидович! – сказал Серебряный и крепко взял Нику за руку.





* * *


Как же он испугался! Кто бы знал! Нет, не за себя, а за Нику. Когда увидел у нее в руках эту тварь. Когда понял, что она снова не в себе. Он ведь не просто так гулял под окнами «прекрасной девушки». После подслушанного разговора на душе было неспокойно, захотелось узнать, все ли в порядке у Ники. Вот только явиться к ней в комнату просто так, без приглашения, он не мог. А под окнами пройтись – почему бы и нет?

Прошелся – и вот чем все закончилось.

А змея и в самом деле казалась опасной. И не потому, что змеям положено казаться опасными. Было в ней что-то такое… Хорошо, что Ника разжала пальцы до того, как змея ее укусила бы, хорошо, что Рафик Давидович не растерялся и не промахнулся. Но все равно страшно. Страшно, и странно, и подозрительно.

Пока Рафик Давидович возился с кофе, Иван пристально следил и за ним, и за Никой.

Да, она странная. Очень странная. Но вот только странности ее начали проявляться не сразу, а постепенно. Странности и видения. Она называла это видениями, а Ивану думалось, что это галлюцинации. У нее галлюцинации и у него тоже. А иначе как объяснить то, что случилось с ними в море, в пяти метрах от берега? Чем объяснить тот дикий страх, что они испытали? У Ивана было только одно-единственное объяснение.

Наркотики. Можно предположить, что Ника принимала дурь и раньше, но ведь галлюцинации приключились у них обоих. Синхронные такие галлюцинации. И весьма реалистичные. Такие реалистичные, что от воспоминаний до сих пор дрожь по телу. А раз синхронно, то вполне вероятно, что наркотик на сей раз они приняли одновременно. Может быть, с едой, может быть, с напитками. А если это так, то есть большой риск того, что приключение с мезозоем может повториться еще не один раз. Вон у Ники уже повторилось.

– Эй. – Он тронул Нику за руку, и она вздрогнула. – Ты что-нибудь ела или пила после того, как мы с тобой расстались?

– Нет. – Она ответила не сразу, наверное, обдумывала вопрос.

– Постарайся вспомнить, – он говорил шепотом, чтобы Рафик Давидович не смог их услышать.

– Шоколадные конфеты. – Кажется, она начала понимать. – Их приносят в мою комнату каждый день. Я думала, это от Рафика Давидовича.

– Те самые, которыми ты угостила меня на пляже?

– Да.

– И как давно ты их ешь?

– С первого дня. Кажется.

– Помногу?

– Когда как. – Она неожиданно покраснела, словно он поймал ее за занятием чем-то постыдным. – Я люблю шоколад.

– Ясно. – Иван выпустил ее руку, сказал уже громко, не таясь: – Рафик Давидович, а можно нам к кофе шоколадных конфет?

– Разумеется! – Повар поставил перед ними чашки с кофе, вернулся к буфету. – Вам каких конфет? Настоятельно рекомендую бельгийский темный шоколад.

– Нам бы тех, что вы оставляете в комнате у Ники. Очень вкусные конфеты.

– Вы что-то путаете, ребята. – Рафик Давидович положил на стол непочатую коробку. – Все, чем я хочу угостить гостей, я приношу лично. Это, знаете ли, моветон – подсовывать прекрасной девушке непонятные конфеты. – Он возмущенно пошевелил усами, всем своим видом давая понять, что не способен на такое безобразие. – Вот эти конфеты, – он придвинул к ним коробку, – я могу рекомендовать с чистым сердцем. Вы попробуйте, попробуйте! Чтобы не говорили потом, что Рафик Давидович подсовывает гостям какой-то там контрафакт!

– Наверное, это горничная. – Ника поняла его маневр.

– Горничными занимается Тереза. – Рафик Давидович пожал плечами. – Я в ее дела не вмешиваюсь. Знаете ли, становиться на пути у Терезы опасно. Очень мстительная мадам. – Он снова пошевелил усами, но как-то так, что сразу стало понятно, что управляющую Агаты он не боится. Похоже, он вообще никого не боялся на вилле «Медуза», если даже с всесильным Артемом Игнатьевичем был на «ты».

– Вы, наверное, давно здесь работаете? – Ника предвосхитила вопрос Ивана. Умненькая девочка. Особенно когда из ее кудрявой головы выветривается дурь.

– Давно. Так давно, что уже и не помню, когда приступил к своим обязанностям.

– И Артема Игнатьевича вы знаете хорошо?

– А как же иначе? Мы знакомы с Артемом с детства. Выросли в поселке, учились в одной школе. Мы все учились в одной школе.

– А кто – все? – спросил Иван, хотя уже знал ответ.

– Все! Я, Тереза, Тема, Агата, Арина… – Рафик Давидович вдруг помрачнел, словно вспомнил что-то плохое. А может, и вспомнил. – Мы дружили. Тогда, знаете ли, не было никаких классовых предрассудков, все одинаковые молодцы-комсомольцы. Да мы и сейчас все как родные здесь. Агата нас собрала, объединила. Не сразу, спустя годы. После ночи большого отлива все пошло наперекосяк, никто не остался на побережье. Агата улетела поступать в Москву, Артем – в Ленинград, Тереза в Краснодаре получала образование.

– А вы?

– А я? – Рафик Давидович усмехнулся. – А я единственный из них всех, кто так и остался неучем. Кулинарное училище – это ж не образование. Но готовить я люблю и делаю это хорошо, с душой делаю. Никто еще не жаловался на стряпню Рафика Давидовича. Меня даже в Италию звали, обещали деньги и сногсшибательную карьеру.

– Но вы не поехали.

– Не поехал. Уже почти решился, а тут Агата задумала вернуться в родные пенаты. Виллу вот эту начала строить, бизнесом заниматься. Ну, тогда это по-другому называлось, не было тогда бизнеса, но у Агаты как-то всегда получалось делать деньги. Тогда она уже овдовела, осталась одна с тремя детьми на руках. Вот и позвала нас. Я к тому времени уже изрядно помотался и по стране, и даже по миру. Рафик – хиппи! – Он усмехнулся. – Можете такое представить?

Они не могли. Как-то не вязался нынешний образ Рафика Давидовича с философией детей-цветов.

– Вот! А было дело! Это я сейчас такой габаритный, а в молодые-то годы… Высокий, статный, длинноволосый! Красавец-мужчина! Что и говорить, поносило меня, пошвыряло из стороны в сторону. А к тому времени, как Агата вернулась, я уже остепенился. Работал в городе в рыбном ресторане шеф-поваром, про Италию на досуге подумывал. Кстати, Агата мне Италию через пару лет организовала. И Италию, и Францию, и Мексику с Индией, чтобы не закисал и не терял интереса к жизни. К тому времени как раз и Тереза с Зоей вернулись из Краснодара. У Терезы личная жизнь тоже не сложилась, с мужем она рассталась почти сразу после рождения Зои.

– А Зоя – это случайно не… – договорить Иван не успел.

– Случайно да. – Рафик Давидович сорвал целлофановую обертку с коробки конфет. – Они же с Никасом, считай, и выросли на вилле «Медуза», с детства вместе. Чему удивляться, что все это дело закончилось свадьбой?

Вот только Ивана удивляло совсем не это. Ивана удивлял тот факт, что никто на вилле даже словом не обмолвился, что Тереза Арнольдовна – мать Зои Адамиди и бабушка Ксю с Димом. Не была она похожа ни на любящую мать, ни уж тем более на любящую бабушку. Да и Ксю с Димом относились к ней, как к чужому человеку.

– А, я понимаю ваше удивление! – Рафик Давидович расплылся в широкой усмешке. – Вы просто не знаете Терезу так хорошо, как знаем ее мы с Агатой и Артемом. Она всегда была такой… – Он прищелкнул пальцами. – Железной леди! Эмоции и прочие человеческие слабости – это не про нее. Она и Зою так растила, словно девочка – не ее родная дочь, а подкидыш. Но хватка у нее бульдожья. Все строительство дома, считай, на ней одной было, подряды, закупки стройматериалов, контроль за исполнителями. Да много что на ее плечах лежало. Я даже не знаю, когда она спала. Какие уж тут дети? Детьми, и своими, и Терезиными, занималась Агата. Мне кажется, им обеим так было проще. Это уже потом, когда Артем со службы уволился и сюда переехал, Терезе полегче стало, он большую часть забот взял на себя. Она тогда расцвела прямо, улыбаться даже иногда стала. А улыбка Терезы – это, я вам скажу, целое событие, восьмое чудо света. – Рафик Давидович присел рядом, подпер кулаком сизую от щетины щеку, добавил мечтательно: – Эх, хорошее тогда было время, золотой век семьи Адамиди!

– Но что-то ведь случилось? – спросила Ника, глядя прямо перед собой. – Золотой век закончился?

– Закончился. – Рафик Давидович кивнул. – С гибелью старшего сына Агаты Димитриса все и закончилось. Он тогда учился в аспирантуре в МГУ в Москве. Талантливый был и очень перспективный. Приехал к нам сюда на летние каникулы. Летом тут, на вилле, всегда собиралось полно народа, и домочадцев, и гостей. Не дом, а полная чаша. Веселье с утра до вечера, смех, затеи, игры разные. Ну, дело молодое, выпивали они иногда. Не много, Агата с Терезой за этим строго следили, но вот, видно, не уследили. В тот день отмечали день рождения Артема. Он, вообще-то, не любит всю эту мишуру, но тут вроде как юбилей – пятьдесят пять лет. Одним словом, Агата настояла. Закатили пир на весь мир, мне пришлось помощников из города выписывать. Я бы и сам справился, но Агата с Артемом хотели, чтобы я непременно присутствовал за столом. Я-то, конечно, присутствовал, но все равно туда-сюда мотался, контролировал.

Иван даже не сомневался, что Рафик Давидович не мог оставить свою кухню на поругание посторонним людям. Контролировал, да еще как!

– Молодежь поначалу с нами была, но им это дело быстро наскучило. Уединились они на берегу. Я потом еще и туда к ним бегал, проверял, чтобы не голодали. Ну и вообще, приглядывал… – Рафик Давидович вздохнул. – Расходились мы уже под утро. Ясное дело, не то чтобы сильно пьяные, но изрядно выпившие. Но уснуть нам в ту ночь так и не довелось… Тело Димитриса нашел садовник. Следствие потом установило, что он выпал из окна библиотеки. А там третий этаж и внизу сразу склон. Так что, считай, не третий, а четвертый. И в крови, ясное дело, алкоголь. Чего ж ему там не быть, если праздник, а парень уже совершеннолетний…

Рафик Давидович надолго замолчал. Иван тоже молчал, представлял себе, что случилось на вилле много лет назад. Получалось как-то не очень…

– После той ужасной трагедии все пошло наперекосяк. Мне до сих пор тяжело вспоминать те дни. Мы с Терезой думали, что Агата сойдет с ума от горя. Артем тоже почернел весь. Себя винил в том, что Димитрис погиб. Мне кажется, Агата его тоже тогда винила. Вслух ничего не говорила, но отношения их на долгое время разладились. Артем даже на пару лет уезжал за границу. Ну и Тереза стала прежней железной леди, вообще без эмоций. Я тогда один остался беззаботный. – Рафик Давидович усмехнулся. – Помнится, пытался уговорить Терезу слетать со мной на отдых, развеяться. Она же в жизни своей нигде дальше нашего города и Краснодара не бывала. Только однажды мне удалось вытащить их с Артемом в путешествие по Африке. До сих пор удивляюсь, как у меня это получилось. Но намучились мы тогда! Сто раз пожалели, что взяли Тери с собой. Невозможно с ней! Она даже то племя, в котором мы на два дня остановились, пыталась приучить к порядку и цивилизации. Когда мы с туземцами прощались, их вождь плакал. Я так думаю, что от облегчения. – Рафик Давидович улыбнулся, а потом вздохнул. – Но нельзя войти в одну реку дважды. Тереза отказалась. По-моему, она с тех пор дальше нашего города вообще никуда не выезжала. Не нужно ей это, вся ее жизнь на вилле «Медуза».

– Рафик Давидович, а Дим с Ксю в курсе, что Тереза Арнольдовна – их бабушка? – Все-таки не давал Ивану покоя этот вопрос.

– Ну разумеется! – Рафик Давидович посмотрел на него с удивлением. – Тереза такой же член семьи, как любой из нас. Это только на первый взгляд кажется, что она какая-то там управляющая. Не какая-то там! Мы все тут весьма обеспеченные люди. Годы жизни рядом с Агатой не прошли даром. Как говорится, была возможность и заработать, и приумножить. Каждый из нас давно мог бы жить припеваючи где-нибудь на Лазурном Берегу. Даже ваш покорный слуга. – Он подмигнул Ивану. – Но Агата очень особенная женщина, и это место тоже очень особенное. Загарпунило оно нас всех. Загарпунило и не отпускает. Даже Артем все равно вернулся после своих заграничных скитаний. А дети… Ну, они с младенчества привыкли считать, что у них есть только одна бабушка. Агату это устраивало. Терезу тоже устраивало. Зоя с Никасом не возражали. А вообще…

Договорить он не успел, в кухню вошла Тереза Арнольдовна, обвела внимательным взглядом всех присутствующих, а потом спросила строго, как на допросе:

– Рафик, что случилось?

– Это ты про змею, Тери? – Рафик Давидович неторопливо встал из-за стола, разгладил складки на белоснежной поварской куртке. – Артем уже рассказал?

– Горничная. – Тереза Арнольдовна поморщилась. – Сказала, что вы с Артемом Игнатьевичем устроили в гостевой комнате настоящий погром.

– Пусть Артем Игнатьевич не присваивает себе чужие лавры! Погром устроил ваш покорный слуга. – Рафик Давидович согнулся в шутовском поклоне.

– Змею тоже ты подложил? – Тереза Арнольдовна буравила его полным подозрения взглядом.

– Змея заползла сама. – Наверное, Рафик Давидович давно уже привык к этой унылой педантичности, потому даже не обиделся. – Артем ждет спеца из серпентария, чтобы выяснить, откуда она такая красивая взялась.

– Этот дом кишит змеями, – сказала Тереза Арнольдовна, и Ника вздрогнула.

– Не пугай молодежь, Тери. – Рафик Давидович укоризненно покачал головой, а потом подсунул Ивану салфетку с фамильным гербом Адамиди, где над головой мифической Медузы извивались десятки змей. – Вот что она имеет в виду.

– А ты не нарушай распорядок дня и не приучай гостей кусочничать у тебя на кухне. Скоро ужин.

– Гости пережили стресс. Им простительно.

– Вашу комнату, Доминика, приведут в порядок через полчаса. – Тереза Арнольдовна не сочла нужным отвечать на ремарку Рафика Давидовича. – У вас как раз будет время переодеться к ужину. На всякий случай напоминаю всем присутствующим – ужин состоится в девятнадцать тридцать, форма одежды должна быть соответствующая. Рафик, Агата просила, чтобы ты тоже присутствовал.

– О боже! – Рафик Давидович страдальчески закатил глаза к потолку. – Как я не люблю этот официоз!

– Это не официоз, это правила, которые все должны соблюдать, – сообщила Тереза Арнольдовна и вышла из комнаты.

– Не обращайте на нее внимания, ребята. – Рафик Давидович виновато улыбнулся. – Терезе просто жизненно необходимо все контролировать. К сожалению, иногда она забывается и пытается контролировать чужие жизни. Если вы уже выпили свой кофе, я бы вас попросил пойти прогуляться. Раз уж Агата хочет видеть меня за семейным столом, об ужине придется позаботиться заранее.

Ника заговорила, только когда они оказались вне стен дома. Даже не заговорила, а просто сказала спасибо.

– За что?

– За то, что ты не рассказал Артему Игнатьевичу, как все обстояло на самом деле.

Они шли по аллее в тени старых сосен. Ника двигалась уверенно, лишь изредка касалась пальцами медальона с Ариадной.

– А я и не знаю, как все обстояло на самом деле, – заметил Иван после недолгих раздумий. – Но у меня есть кое-какие подозрения…

– Я не принимаю наркотики. – Умненькая девочка, все понимает с полуслова.

– А я не говорю, что ты принимаешь их осознанно.

– Конфеты?

– Это единственное, чем ты со мной поделилась. А потом нас вдруг ни с того ни с сего накрыло. И это очень многое объясняет.

Уж точно приключившийся с ними мезозой наркотики объясняют вполне. И странный приступ Ники тоже. Единственное, что они не объясняют, – это змею в Никиной комнате.

– Кому понадобилось травить меня наркотиками? – спросила Ника, поглаживая медальон. – В этом доме я никто.

– Возможно, это только тебе кажется, что ты никто. – На память пришел подслушанный разговор. Очень странный разговор.

– Нет. – Ника решительно мотнула головой. – Я точно знаю свою роль. Мне рассказали.

– Агата рассказала?

– Да.

– И?..

– И я не тот человек, которого следует травить наркотиками и змеями.

– Но проверить мы ведь можем?

– Как?

Он уже решил как. Достаточно отправить на экспертизу конфеты из Никиной комнаты. Отец, разумеется, очень удивится. И разговор с ним предстоит непростой. Но если не юлить, если рассказать все как есть, он поможет.

– Нам нужны твои конфеты.

– Зачем?

– Ты же умная, Ника. Догадайся сама.

– У тебя есть возможность провести экспертизу? – Она ему не верила. Нет, не так, она не верила, что он способен на что-то большее, чем спасение «прекрасной девушки» от опасной змеи.

– У меня – нет. У моего отца – да.

Она ничего не сказала. Иван боялся, что она начнет упрямиться и сопротивляться, а молчание – это вполне себе хороший знак.

– Ну, пригласишь меня к себе в гости перед ужином? – спросил он.

Пригласила. Хоть и раздумывала какое-то время.

В комнате Ники было… интересно. Иван с порога оценил ее функциональность. Кем бы ни была Ника, но Агата заботилась об ее удобстве и безопасности.

– Ну, где конфеты? – спросил он, оглядываясь.

– На прикроватной тумбочке. – Ника стояла посреди комнаты. Вид у девушки был несчастный.

На тумбочке коробки с конфетами не оказалось. Иван даже заглянул в саму тумбочку, а потом на всякий случай под подушку.

– Что? – спросила Ника шепотом.

– Они точно были тут? Ты не могла переложить их в другое место?

– Не могла. Я теперь все вещи оставляю строго на своих местах. Первое время было очень тяжело, а потом ничего – привыкла.

– Значит, конфеты кто-то унес. – Если Ника не трогала коробку, это был единственно верный вывод.

– Кто?

– А вот это мы сейчас выясним. Как ты связываешься с горничной?

– Через Ариадну.

– Позвони. Пусть она придет.

Горничная явилась быстро. Весь персонал на вилле «Медуза» был любезен, вышколен и готов помогать.

– Конфеты? – Она смотрела только на Ивана, словно Ники не было в комнате. Люди иногда ведут себя странно с незрячими, как будто тех и самих не видно. – Вы хотите конфет? Я могу принести.

– Нет, мы не хотим конфет, мы хотим знать, куда делась та коробка, что стояла на этой тумбочке.

– Ее забрали. – Горничная побледнела, как будто ее только что поймали с поличным. – Вы не думайте, мы не берем вещи гостей.

– Мы не думаем. Так кто забрал коробку?

– Рафик Давидович.

– Рафик Давидович? – Иван бросил быстрый взгляд на Нику. По ее лицу было не понять, что она вообще думает. Покер-фейс… – Давно?

– Минут десять назад.

– А зачем Рафику Давидовичу конфеты? – Иван успокаивающе улыбнулся.

– Не знаю. Может, решил прибраться после всего. – Горничная покосилась на Нику. – После того, что тут случилось. Так мне принести вам еще конфет? – спрашивала она у Ивана, а ответила ей Ника.

– Нет, спасибо. Мне ничего не нужно.

Следующий раз она заговорила, лишь когда горничная ушла.

– Я ничего не понимаю, Серебряный.

Он тоже ничего не понимал, но как же ему нравилось, когда она называла его Серебряным!

– Зачем ему конфеты? – Ника присела на край кровати, и он присел рядом.

– Затем, что я у него про них спросил.

– Ты думаешь, это Рафик Давидович?

– Я пока не знаю, что думать. Я знаю лишь одно: у нас больше нет материала для экспертизы. И еще. – Он глянул на Нику. У нее был красивый профиль. Да и сама она была красивая. – Ты не станешь возражать, если этим вечером я за тобой поухаживаю за ужином?

– В каком смысле? – Насторожилась. И кулаки сжала.

– В том смысле, что конфетками тебя больше не отравить.

– И меня попробуют отравить чем-нибудь другим? – Она усмехнулась, но кулаки так и не разжала. – Милейший Рафик Давидович насыплет мне крысиного яду в рагу?

– Не знаю, что и во что тебе насыплют. Я даже не знаю, когда, но лучше бы тебе есть только то, что будет есть большинство гостей.

– Слишком много возни. – Ника пожала плечами. – Слишком много возни из-за простой приживалки.

– Значит, ты не простая приживалка. – Ему не давали покоя ее руки. И вот эти царапины на бледной коже. Царапины от золотой шестигранной чешуи… Или от чего? Была ли чешуя на самом деле? Может быть, она им тоже привиделась.

– Ника, – он взял ее за руку, попытался разжать пальцы, – куда ты дела ту… чешую?

– Сунула в шкаф. – Она встала. Как-то слишком уж поспешно, словно ей было неприятно его прикосновение. – Думаешь, чешуя – это тоже плод нашей коллективной галлюцинации?

– Не знаю, но проверить стоит.

Ника молча распахнула шкаф, на полках которого тоже царил идеальный порядок. Вынужденная мера для такой, как она. Несколько мгновений она стояла в нерешительности, а потом запустила руку под стопку футболок. Когда она обернулась к Ивану, на лице ее было крайнее удивление, а на раскрытой ладони лежали золотые чешуйки.

– Ты тоже это видишь?

– Вижу. – Он взял одну, посмотрел сквозь нее на свет.

– И что теперь?

– Ну, у меня два варианта. Либо эти штуковины настоящие, либо у нас с тобой снова один глюк на двоих. Ты чувствуешь что-нибудь этакое?

– Нет. – Ника мотнула головой.

– Вот и я не чувствую. Можно мне взять одну?

– Для экспертизы? – Она снова усмехнулась.

– Я тебе ее потом верну.

– Бери. Нет, постой. Какого она цвета?

– Золотого. Мне вообще кажется, что это золото. Только какое-то необычное. Может, червоное. Я не уверен.

– Но экспертиза покажет.

– Экспертиза покажет. Так что насчет ужина? Ты готова довериться моему вкусу?

Она молча кивнула, и как-то сразу стало ясно, что аудиенция закончена. И как у нее это получалось?

– Я зайду за тобой перед ужином.

– Это лишнее. Я уже привыкла к этому дому.

К дому, может, и привыкла, а вот как насчет его обитателей? Но спорить Иван не стал. В конце концов, можно проводить ее к ужину так, чтобы она не заметила. Принимая во внимание ее слепоту, это будет несложно. А пока нужно переговорить с отцом.

Разговор получился так себе. Отец был крайне недоволен недавним инцидентом и тем прискорбным фактом, что его сын – «какой-то головорез». Поскольку лишь это вызывало его недовольство, Иван сделал вывод, что про змею отцу никто не рассказал. Ну и он не станет! Были бы в его распоряжении конфеты, может, и рассказал бы в обмен на помощь с экспертизой, а так нет смысла волновать отца по пустякам. Разве только показать ему чешую…

– Что это? – Отец разглядывал чешую с явным интересом. – Похоже на золотую. Где взял, младший?

– Нашел в море у берега. – И ведь почти не соврал. Какая разница, кто нашел, он или Ника? – Любопытная штуковина, да?

– Любопытная. – Отец кивнул, посмотрел на Ивана поверх очков, которые надел перед тем, как начать изучать «штуковину», а потом сказал: – Младший, я уже жалею, что взял тебя с собой.

– Все нормально. Мне здесь нравится.

– Я и вижу, как тебе нравится. Я от Троекурова скоро буду по углам прятаться, ты ж сыночка его лупишь почти каждый день.

– Так я за дело луплю.

– Так ты не лупи! Про дипломатию что-нибудь слыхал? Вот! Прояви помимо рыцарских качеств еще и дипломатические!

А это он сейчас про Нику. Отец у него не дурак, все прекрасно видит и все понимает. Нравится ли ему происходящее – это другой вопрос, но вмешиваться в Иванову личную жизнь он не станет. Надо же, личную жизнь! Аж, самому смешно стало. Нет у него тут никакой личной жизни. Совместные глюки не в счет.

– И маме позвони! Сфотографируйся со счастливым видом на фоне какой-нибудь пальмы и фотку ей отправь, пусть видит доказательства того, как тебе тут хорошо. Если хочешь, можешь вместе с какой-нибудь из своих подружек сфотографироваться для пущего фурору.

– С какой именно? – вежливо уточнил Иван. Тот факт, что отец завел речь о маме, свидетельствовал о том, что буря миновала. Можно расслабиться.

– С любой, обе хороши.

– Обе? – Не получилось расслабиться…

– Внучки Агаты. – Отец прикурил сигарету, сделал глубокую затяжку, а потом спросил: – Или я кого-то забыл?

– Ты забыл.

– Доминику?

– Она просила называть ее Никой.

– Учту.

– Так мне можно сфотографироваться с Никой? – Хотел спросить иронично, а получилось зло. И отец посмотрел на него теперь уже очень внимательно. Куда внимательнее, чем когда распекал за избитого Олежку Троекурова.

– А зачем? – спросил после того, как сделал очередную глубокую затяжку.

– Это ты сейчас о том, что она не нашего круга? – Иван бы сейчас тоже закурил… от злости и этого странного, мерзкого чувства, что отец его оказался таким же снобом, как и все остальные. – Или о том, что негоже сыну самого Серебряного возиться со слепой девицей?

Отец вздохнул, загасил недокуренную сигарету.

– Это я сейчас о том, сын, что негоже путать жалость с чем-то большим. Угадай, кому в итоге будет больно?

– А если больно не будет никому?

Отец ответил не сразу, а когда заговорил, Ивану показалось, что перед этим он принял какое-то важное решение.

– Понимаешь, младший, Ника очень необычная девушка. А с необычными девушками очень нелегко.

– Это ты по личному опыту судишь?

– Отчасти. Но мы сейчас не обо мне, мы о тебе и о… Нике. Когда я говорил, что жалею, что взял тебя с собой, я не кривил душой. Мне все меньше нравится то, что здесь происходит.

– Труп на острове не криминальный.

– Я знаю. Я о другом. Само это место… странное.

– Ты не бывал здесь раньше?

– Бывал. – Отец зажег новую сигарету. – Скажем так, теперь оно кажется мне еще более странным, чем раньше. И если бы не обещание, данное Агате…

– Она тоже необычная женщина.

– Очень необычная. – Отец кивнул. – И ей сложно отказать. Истинная дочь Медузы и все такое… – Он взмахнул рукой с зажатой в ней сигаретой. – Понимаю, что все эти разговоры про Медузу и ночь большого отлива – лишь дань традиции, но мне все равно тревожно. Я не до конца понимаю, что здесь происходит…

– И это тебя бесит, – закончил он за отца. Уж такой он человек, Иван Серебряный-старший! Ему важно все держать под контролем. И искусством контроля он овладел в совершенстве. Ну, почти в совершенстве.

Отец понимающе усмехнулся, похлопал Ивана по плечу, а потом сказал:

– И когда ты успел стать взрослым, сын?

– Понятия не имею. – Он тоже усмехнулся, а потом спросил: – Так что насчет фотографии?

– Сфотографируйся с Терезой Арнольдовной! – Отец выпустил ровное колечко дыма. – Маме будет приятно знать, что ее кровиночка под надежным присмотром этой во всех отношениях достойной дамы.





* * *


К ужину Ника готовилась тщательнее, чем обычно. Вечернее платье она не просто взяла из шкафа наугад, а заставила Ариадну считать ярлычок. Последняя коллекция Москино, шелк и ручная вышивка. Вот только достойна ли она, девочка для порки, носить такую роскошную одежду?

– А плевать! – сказала Ника, и Ариадна согласно булькнула, а потом помогла подобрать туфли в тон. Ариадна различала цвета. Вот такая она была молодец. А с прической Ника как-нибудь разберется сама, без стилиста. Ну как разберется! Попытается хотя бы расчесать эти чертовы кудри.

Расческа, Ника это помнила, лежала на полочке в ванной, рядом с бесполезным в ее мире зеркалом. Наверное, когда Ника повернулась лицом к своему отражению, сработала сила привычки.

Лучше бы не поворачивалась. Удалось бы сохранить хотя бы те крохи здравого смысла, что у нее еще оставались. А теперь все… поздно.

Она увидела свое отражение. Тень отражения. Тонкую, золотую, змеевласую тень… Медуза… В этом чертовом доме кругом змеи… Даже в ее волосах…

Ника всхлипнула, закусила губу, чтобы не закричать, зажмурилась, досчитала до тридцати, а когда снова открыла глаза, змеевласая тень никуда не делась.

– Да ты красотка, – сказала Ника тени. – Прямо горгона Медуза…

– Дитя Медузы, – отозвалась Ариадна. Или поправила?

Сердце остановилось. Ника накрыла медальон ладонью. Что сейчас видит Ариадна? Настроена ли программа на распознавание отражений или для нее отражение равно объекту?

Не убирая руки с медальона, Ника вышла из ванной, постояла несколько секунд в неподвижности, дожидаясь, пока восстановится сбившееся дыхание, а потом снова вернулась к зеркалу, убрала руку.

– Дитя Медузы, – тут же сообщила Ариадна, и змеевласая золотая тень кивнула, соглашаясь.

Ника усмехнулась. Ей бы испугаться, но вот не получалось. Что значит сбой программы в сравнении с тем, что она видит в зеркале? В сравнении с той, кого она видит. А кого она вообще видит? И какой шутник решил внести ее в память Ариадны под таким странным именем?

Ника коснулась своих волос, и золотая тень погладила одну из змей по треугольной голове. Какая прелесть…

Из ванны она вышла на полусогнутых от внезапно нахлынувшей слабости в ногах, присела на кровать, чтобы не упасть и отдышаться, закрыла глаза. В темноте, что ее окружала, было спокойно и безопасно, это оказалась какая-то особенная, непривычная темнота. Ника резко открыла глаза, осмотрелась.

Да, особенная. Да, непривычная. Потому что вокруг больше нет той абсолютной темноты, с которой Ника почти смирилась за истекший год. Эта новая темнота подсвечивалась разноцветными сполохами, расчерчивалась линиями – вертикальными, горизонтальными. Как карандашный набросок. Ее сегодняшний мир и был похож на карандашный набросок. Вот только набросок чего?

Надо привыкнуть. Как привыкают к свету люди, что долгое время провели в темноте. В темноте нет ничего, никаких картинок, темнота стирает память о внешнем мире. Но если дать себе время привыкнуть, а потом сосредоточиться…

Это был карандашный набросок комнаты. Прямоугольная рама окна, еще одна поменьше – входной двери. Горизонтали – кровать, тумбочка, журнальный столик. Вертикали – шкаф. А эти яркие красные точки – инфракрасные маячки? Человеческий глаз не способен видеть инфракрасное излучение, но если допустить, что она немного того… Нет, не дитя Медузы, так высоко она не станет замахиваться, но человек, переживший черепно-мозговую травму и кому. Ведь может такой человек получить хоть какие-то бонусы от своего увечья? Так сказать, для баланса.

Ника сделала глубокий вдох, со свистом выдохнула ставший вдруг обжигающе горячим воздух. Бонус! Еще один бонус в копилку подарков, которые преподнесло ей это необычное место. Или наркотик, который кто-то добавил ей в шоколад… Наркотик нельзя сбрасывать со счетов. Вполне возможно, нет никакого карандашного наброска комнаты, а есть галлюцинация. Вот такая обнадеживающая, а потому вдвойне опасная галлюцинация. Но раз уж так вышло, что она может жить в карандашном мире, можно попытаться его исследовать. Пока действует наркотик. А потом узнать бы, кто и за что? Может быть, с ней поделятся? Она бы не отказалась.

Мысли были глупые и смешные – верный признак того, что она не в себе. Но попытка – не пытка! Ника решительно встала и так же решительно направилась к черной рамке двери. Эта дверь должна вывести ее на террасу. Если верить памяти. Не зрительной, а тактильной. Она привыкла считать шаги. Так ей было проще ориентироваться в темноте. До двери, ведущей на террасу, было двенадцать шагов. Вот она сейчас и проверит!

На одиннадцатом шаге ее вытянутая вперед рука коснулась стекла, прямо в центре наброска двери. Ручку пришлось искать на ощупь, в ее карандашном мире не было места мелким деталям. Может быть, только пока?

Ника переступила порог – едва различимую горизонталь у самых ног, – шагнула на нагретые солнцем каменные плиты, осмотрелась. Вот круг кофейного столика. Вот куб плетеного кресла. Ника знала, что оно плетеное, помнила свои ощущения. Вот это странное лохматое… Она даже не знала, что на ее террасе такое есть. Подошла, потрогала. Не лохматое и не странное – это пальма! Пальма в кадке! Кадка задвинута в дальний угол, наверное, чтобы Ника не наткнулась и не ушиблась. Или не повредила пальму. А вот эта череда вертикалей, словно лежащая на боку гигантская лестница – это балконное ограждение. А за ним снова что-то непонятное и лохматое. Еще пальмы? Или сосны? Если довериться обонянию, то скорее сосны. Какой, оказывается, чудесный мир способен подарить ей неведомый наркотик… И ветер, все еще жаркий, но уже не изнуряющий, лижет горячим языком ее щеки. Или не ветер, а змеи? Нужно ли бояться змей, если ты с ними рождена? Ника хихикнула. Смех удерживал от истерики. Ей сейчас нельзя срываться в истерику, ее испытания на сегодня еще не закончились. Семейный ужин – вот ее самое главное испытание. И те, кто соберется за столом, куда опаснее невидимых змей, что делают ее прическу особенно креативной.

Когда Ника шла мимо рамки, ведущей в ванную, был соблазн еще раз взглянуть в зеркало, но она не стала, решительно вышла в коридор.

Здесь тоже были вертикали и горизонтали. К ним оказалось сложнее привыкнуть и сориентироваться тоже было сложнее. Виллу «Медуза» Ника не знала так хорошо, как свою комнату, у нее еще не накопилось достаточного опыта, чтобы связать этот набросок с реальными предметами. Но как только опыт появится!.. От перспектив снова захватило дух. Пришлось замереть, отдышаться. А двигаться пока можно, ориентируясь вот на эти яркие точки инфракрасных маячков. Для этого больше не нужна Ариадна, просто нужно следовать за красной путеводной нитью. Раньше бы Ника так и сделала. Но тогда у нее еще не было в запасе этой чудесной козырной карты, наскоро нарисованного карандашом червоного туза. А теперь туз есть, и она может попробовать выйти из дома.

Вышла. После кондиционированной прохлады дома снаружи все еще было жарко. Ничего, она не задержится надолго в этом удивительном нарисованном мире. Она глянет на него лишь одним глазком и вернется. Вот это лохматое она уже видела на своей террасе. А вот это лохматое оказалось еще и колючим и пахло розой. А две параллельные линии под ногами – это, скорее всего, бордюры парковой дорожки. А там, вдали, черная громада острова. Нике не нужно зрение, чтобы это понять. На остров указывают все ее змеи, тянутся к нему своими золотыми головами с такой силой, что больно и волосам и коже. Вот, оказывается, откуда то необычное чувство. Это из-за змей. Просто раньше Ника не знала об их существовании. Знать не знала, но чуяла…

– Ника! – На плечо легла ладонь, и она испуганно вздрогнула, а змеи угрожающе зашипели прямо возле ее лица. Да, к этому еще придется привыкнуть. Если вообще придется…

– Серебряный. – Небрежным движением она смахнула змей назад, подальше от лица и от Серебряного, а Ариадна тут же подтвердила то, что она и без того уже знала. – Ты следишь за мной?

– Слежу. – А руку он убрал. Может, почувствовал ее змей? – Далеко собралась?

– Гуляю.

– Гуляешь. – Он не стал спрашивать, как она гуляет, но его серебряная тень согласно кивнула. А змеи перестали шипеть, золотые змеи тянулись к серебряной тени. Наверное, им тоже нравилось серебро. Как и Нике… – Давай погуляем вместе. У нас есть в запасе еще десять минут. Кстати, ты шикарно выглядишь.

Золотая змея, наверное, самая любопытная, дотянулась до его тени, коснулась щеки раздвоенным языком, и он вздрогнул. Спросить бы, что он почувствовал в этот момент. Ведь что-то точно почувствовал. А еще можно провести следственный эксперимент. Хоть частично снять с себя обвинение в невменяемости.

– Спасибо. Ты мог бы мне помочь?

– Разумеется, – в его голосе послышалось осторожное любопытство. И это правильно, с такой, как она, всегда нужно быть начеку. – Что я должен сделать?

– Сейчас. – Ника протянула ему сначала медальон, а потом и наушник. – Надень это, пожалуйста. Только сначала повернись ко мне спиной.

Он не стал спрашивать зачем, и она была ему за это очень признательна.

– Я готов. Можно оборачиваться?

– Оборачивайся!

Обернулся, замер в ожидании. Она тоже замерла. Чего она ждала? Вот сейчас и узнает.

– Ух ты! – Серебряная тень взмахнула руками, и Никины змеи снова разволновались. Наверное, они еще не привыкли.

– Что? – спросила Ника шепотом.

– Ариадна утверждает, что ты дитя Медузы.

Она выдохнула. Значит, одной галлюцинацией меньше. А к змеям она скоро привыкнет. Уже почти привыкла.

– Интересно, кто это ее так запрограммировал? – Серебряный взял Нику за руку, положил на ладонь медальон.

– Интересно, зачем ее так запрограммировали?

– А как ты узнала?

– Посмотрелась в зеркало. То есть Ариадна увидела мое отражение в зеркале, ну и… сообщила приятную новость.

Захотелось рассказать про мир, который теперь не просто темнота, но Ника не стала. Она и самой себе боялась признаться в этаком-то чуде. А еще боялась, что чудо закончится с действием неведомого наркотика.

– А ты и правда на нее похожа, – сказал вдруг Серебряный.

– На горгону Медузу? Вот спасибо! – Интересно, это комплимент или оскорбление?

– Я когда тебя первый раз увидел, когда эти твои глаза увидел…

– А что не так с моими глазами? – Она-то думала, что его смутили волосы, а тут, оказывается, глаза.

– У тебя был такой взгляд… Ну, как на всех этих фресках и барельефах. Словно ты смотришь не на человека, а сквозь него.

– Это от слепоты. Матушку мою это страшно нервировало, поэтому она настаивала, чтобы в ее присутствии я носила темные очки.

– Это не от слепоты. – Серебряная тень мотнула головой, и золотые змеи согласно закивали. Интересно, сколько их у нее? Надо будет пересчитать на досуге. – У тебя даже цвет глаз меняется. Ты и сама меняешься в этом…

– В этом месте, – закончила она за него.

– Да, в этом месте. – Серебряный взял ее за руку, сказал вполне себе светским тоном: – Ну, пойдем отужинаем, что ли.

Как же она не хотела! На ужин шла как на плаху. И даже поддержка Серебряного не спасала от паники. Змеи тоже волновались. Золотым змеям не хотелось к змеям на двух ногах. А Серебряный неожиданно остановился, сказал чуть смущенно:

– Ника, давай сфотографируемся.

– Зачем? – Змеи насторожились, Ника насторожилась вместе с ними.

– Мама просит, чтобы прислал фото с… друзьями.

Маму можно понять, вот только серебряная мама не знает, с кем водит дружбу ее единственный любимый сын. Обрадуется ли она такой дружбе? Вот Никина мама бы точно не обрадовалась.

– Я не фотографировалась с тех пор, как… Я не уверена.

– Ника, ты выглядишь потрясающе. Но если ты не хочешь…

– Я хочу! – Наверное, получилось слишком поспешно, но золотые змеи уже тянулись к Серебряному. И в их движениях не было ничего злонамеренного. – То есть мы могли бы попробовать.

Они попробовали. Чтобы сделать селфи, Серебряному пришлось обнять ее за плечи, и склониться головой к голове. И золотые змеи обрадовались такой возможности. Золотые змеи ласково и игриво обвили шею Серебряного. Наверное, он что-то почувствовал, потому что дыхание его вдруг сбилось. Никино тоже сбилось. Слишком уж фривольно вели себя с ним ее змеи…

– Куда смотреть? – спросила она, чтобы спросить хоть что-нибудь. На самом деле она знала куда. Черная рамка в серебряной руке. Вот туда и нужно смотреть.

– Смотри на меня, – сказал Серебряный. Нет, не сказал, а попросил.

И Ника посмотрела. Сначала посмотрела, а потом, когда где-то совсем близко полыхнуло белым, еще и увидела. Она увидела его лицо в малейших деталях. Больше не было ни теней, ни карандашных набросков. Картинка стала четкой и ясной, как фотография.

Он был красивый. Сероглазый, светловолосый, загорелый. И смотрел он на нее таким взглядом, словно бы она спала, а он охранял ее сон и одновременно за ней наблюдал. Нет, он смотрел на нее так, словно был уверен, что она не увидит его взгляда, а потому не стеснялся. Она ему нравилась. Золотые змеи почуяли это сразу, а теперь вот и сама Ника почуяла. Нет, увидела в его серых глазах. Она нравилась ему не как неопознанный диковинный объект, и не как друг, она нравилась ему как… девушка. Она, слепая и лохматая, с золотыми змеями в волосах, так сильно нравилась этому парню, что он собирался отправить их совместное фото любимой мамочке…

Картинка, до этого четкая и яркая, стремительно померкла. И Никино сознание начало меркнуть следом за ней. Она бы непременно упала, если бы не Серебряный.

– Ника, ты что? – Он держал ее крепко. Тут захочешь – не упадешь. И он был близко. Так близко, что золотые змеи цеплялись за его шею, шарили любопытными треугольными мордами в его растрепанных волосах. – Ника, тебе плохо?

– Мне хорошо. – Ей ведь и в самом деле хорошо. Только очень тревожно от увиденного. И за себя, и за него тревожно.

– Тогда почему ты решила свалиться к моим ногам?

– От избытка чувств. – И ведь почти не соврала. – Серебряный, я тебя видела.

– В каком смысле видела? – спросил он шепотом и мотнул головой, прогоняя ее змей.

– В прямом. Сработала вспышка, и я тебя увидела.

– Ну… и как я тебе?

Ей вдруг стало смешно от этого по-детски наивного вопроса.

– Ты сногсшибательный, Серебряный. – И снова ведь не обманула.

– То-то ты все время норовишь упасть к моим ногам.

– У тебя серые глаза и русые волосы. Такие… чуть длиннее приличной длины. – Змеям они нравятся, а змеи знают толк в волосах…

– Да ты что?! – По голосу было слышно, что он улыбается. – А какая длина считается приличной?

– Это тебе к Терезе. Она про приличия знает все. – Ника тоже улыбнулась.

– Ладно, Ника-Доминика. – Его тон вдруг стал неожиданно серьезным. – Мои волосы мы обсудим потом. Давай поговорим о том, что на самом деле важно.

– О моей слепоте?

– О твоем прозрении.

– Я пока не готова об этом говорить.

– Почему? – Он протянул руку, погладил ее по волосам. И золотые змеи ласково обвили его запястье, не отпуская, заставляя продлить эту случайную ласку.

– Потому что это может быть не прозрение, а действие наркотика.

– Это не может быть действием наркотика, – сказал он уверенно и осторожно высвободил руку из змеиных объятий.

– Почему?

– Потому что ты поняла, что я сногсшибательный. А я такой и есть. Так что наркотики тут ни при чем! – У него каким-то удивительным образом получалось ее подбодрить. Бабушка сказала бы, что за такого парня нужно держаться обеими руками и не отпускать. Змеи вот и держались. А Ника знала, что придется отпустить. – Давай повторим эксперимент.

– Нет. – Она мотнула головой. – Прости, но я боюсь.

– Хорошо, повторим позже. А теперь пойдем на ужин, не будем заставлять нервничать Терезу Арнольдовну, – сказал и взял Нику за руку. Так крепко взял, что и захочешь, а не вырвешься. Но она и не хочет, себе-то зачем врать?..





* * *


Они не опоздали к ужину, но пришли в числе последних. Стоило только переступить порог обеденного зала, как почти все посмотрели в их сторону. Или Ивану это просто показалось? В конце концов, он ведь тоже принял тот же наркотик, что и Ника. Пусть не в такой дозе, но все же.

Еще снаружи они условились, что Ника справится без его помощи, сама дойдет до своего места за столом. Он и не мешал, но внимательно следил за каждым ее движением, чтобы подстраховать в случае чего. Страховать не пришлось, Ника шла уверенно и решительно, несмотря на высокие каблуки. И за стол она села все с тем же решительным видом и, кажется, осмотрела присутствующих. Или и в самом деле осмотрела? Она ведь теперь может видеть… тени. Или ауры. Или что она там видит на самом деле? Главное, что видит хоть что-нибудь. Иван и подумать не мог, что его так обрадует этот факт. А уж то, что случилось в парке, и вовсе можно было назвать чудом. Ника его описала. Вполне детально описала, начиная с цвета глаз и заканчивая длиной волос. Что она могла знать про его волосы? Он руку был готов отдать на отсечение, что волос его Ника не касалась никогда и ни при каких обстоятельствах. Цвет глаз ей могла подсказать Ариадна, но как программа может оценить длину волос? От этого факта так просто не отмахнешься. Да он и не собирается отмахиваться. Наоборот, в самое ближайшее время он собирается попросить помощи у отца. Нике нужно еще одно обследование. Хорошо бы, в Москве, а если потребуется, за границей. Нельзя бросать на самотек то, что с ней происходит. И наркотики тут совсем ни при чем.

– О, явились! – Ксю царапала вилкой пустую тарелку, звук получался мерзкий, зубодробильный. – Красивое платьюшко. – Она смотрела на Нику с презрением и почему-то со злостью.

– Спасибо, я знаю. – Ника устроилась поудобнее, даже ногу на ногу забросила.

– Вот только оно тебе не подходит.

– По цвету? – вежливо поинтересовалась Ника, а Иван скрипнул зубами. Там же, в парке, они условились еще об одном, о том, что он не станет пытаться защищать ее всякий раз, как кому-то из внучек Агаты захочется ее укусить. Ника сказала, что справится, что ей не привыкать. А Иван вдруг с тоской подумал, какой должна быть ее жизнь, чтобы она привыкла вот к такому скотскому отношению.

– По статусу! – Ксю отложила наконец вилку, но благословенная тишина длилась не долго. – Ты знаешь, сколько стоит это платье, убогая?

– Не знаю, но могу спросить у Ариадны. – А она просто железная девочка! И за нож уже не хватается. Вот такой прогресс.

– Не надо ничего спрашивать у этой своей… Ариадны. Я тебе сама скажу. То платье, что ты нацепила, стоит столько, сколько твоей вульгарной мамаше не заработать и за год. Туфли, кстати, тоже. Вот, к примеру, наша Юна не может позволить себе такие шмотки. А Юна не тебе чета.

– Юна может себе позволить все что захочет. – Юна, до этого хранившая молчание, оперлась локтями в стол, потянулась к Ксю. – Просто Юна не считает нужным тратить деньги на барахло. – Она тоже бросила полный ненависти взгляд на Нику. Хорошо, что Ника пока не может видеть взгляды. Ей бы не понравилось. Но в нюансах голоса разбираться она уже научилась.

– Вот видишь, – усмехнулась Ксю, но тут же сама себя поправила: – Ах, прости, ты же не видишь! Но не суть! Я к тому, что Юна не считает для себя зазорным выйти к семейному ужину в дешевом платье от «Зары», а ты отчего-то вырядилась в шмотки от Валентино.

И как у нее так получается, одной фразой оскорбить сразу обеих: Юну «Зарой», а Нику Валентино?!

– От Москино. – Ника протянула руку и совершенно безошибочно взяла со стола яблоко.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что платье от Москино, а не от Валентино. Тебе стоило бы подучить матчасть, Ксения.

Ксю отшатнулась, словно ее окатили водой, но тут же подалась вперед, навстречу Нике.

– Не зарывайся! – сказала свистящим шепотом. – Все мы тут прекрасно осведомлены, куда деваются бабкины приемыши.

– Куда? – Ника откусила от яблока.

– Их вышвыривают на улицу, как ненужный хлам.

– Очень печальная история. – Ника сочувственно кивнула.

– Ксения, она не понимает. – Юна говорила с ласковой улыбкой, словно речь шла о неразумной ребенке, а не о взрослой девушке. – Она не понимает, что наша бедная бабушка очень скоро умрет и не сможет больше оказывать ей протекцию и дарить платья от… Москино.

– Не всем дано понять очевидные вещи, Юнона. – Иногда сестрички проявляли поразительное единодушие. – Доминика вот не понимает. И Ив не понимает. – Ксю с досадой покачала головой, так ей было жаль Ивана. – Не понимает, что людям нашего круга не стоит дискредитировать себя якшаньем со всякими… инвалидами.

– И как меня может дискредитировать общение с Никой? – Ему и в самом деле было любопытно.

– Не разочаровывай меня, Ив. – Ксю вздохнула. – Такое, как ты выразился, общение очень вредит репутации.

– Моей?

– Твоей. Твоего отца, в конце концов. В нашем кругу так не принято.

– В вашем, возможно, и не принято. Хорошо, что я из другого круга.

Ксю хотела было еще что-то сказать, но не успела, в обеденный зал в сопровождении Артема Игнатьевича, Терезы Арнольдовны и Рафика Давидовича вошла Агата. Появление ее оказалось, как всегда, эффектным. И выглядела она тоже весьма эффектно. На ее лице не было даже следа болезни. Королева в узком кругу родных и приближенных, вот как она выглядела.

С появлением Агаты все разговоры за столом стихли, и все головы повернулись в ее сторону. Она улыбнулась одновременно всем и каждому, прошла к своему месту во главе стола. Артем Игнатьевич уселся по правую руку от нее, а Тереза Арнольдовна по левую. Рафик Давидович, который в костюме-тройке и алом шейном платке отчего-то выглядел как главарь итальянской мафии, замешкался всего на мгновение и устроил свое грузное тело рядом с Терезой.

Тишину, воцарившуюся с появлением хозяйки, нарушили тихие голоса и звон столовых приборов. Вечер возвращался в привычную колею. Это сначала казалось, что в привычную, но как только официанты разлили по бокалам шампанское, Агата взяла слово. Она держала в руке хрустальный бокал и смотрела сквозь него на присутствующих, словно сквозь хрустальный шар. Смотрела и, кажется, видела каждого насквозь. По крайней мере, Ивану под ее внимательным взглядом сделалось не по себе. А Ника и вовсе подалась назад, как будто увидела что-то страшное. Даже Ксю с Юной неловко заерзали на своих местах. Даже Олежка Троекуров отвлекся от ощупывания своей разбитой физии. Все смотрели на Агату и были готовы внимать каждому ее слову. Вот такая сила харизмы! Или не харизмы, а денег? Впрочем, за этим столом достаточно богатых людей, но полное и безоговорочное внимание к себе приковывает только Агата.

– Я хотела бы сделать заявление. – Агата не стала ходить вокруг да около. И говорить тост она, похоже, тоже не собиралась. Заявление – это ведь не тост. Это что-то из думских заседаний. Во всяком случае, звучит так же. – А впрочем, даже два заявления.

В обеденном зале послышались робкие хлопки. Ну точно – заседание!

– Рада сообщить, что ночь большого отлива наступит завтра!

Аплодисменты стали громче, а Ксю с Юной многозначительно переглянулись. Их предки тоже обменялись взглядами, словно шпаги скрестили. Тереза подобралась, спина ее, и без того прямая, как палка, выпрямилась еще сильнее. Рафик Давидович нахмурился, принялся теребить свой гангстерский шейный платок. Отец глянул на Ивана, с тревогой глянул. Словно бы это он, Иван, должен был стать дебютантом предстоящей семейной мистерии. Артем Игнатьевич сидел с каменным лицом. Похоже, он единственный, кроме Агаты, знал подробности этой мистерии. Ника затаилась…

– Мама, ты уверена? – спросил Никас Адамиди и улыбнулся сначала матери, потом жене и дочке.

– Абсолютно! – Агата тоже улыбнулась. – Время пришло.

– И сколько? – срывающимся от волнения шепотом спросила Софья Адамиди. – Сколько все-таки будет претенденток?

– Три. – Агата отставила свой бокал, даже не пригубив вина. Похоже, он и в самом деле был ей нужен лишь в качестве альтернативы хрустальному шару. – Претенденток на сей раз будет три.

– Это очень правильное решение, мама! – Кирилл Адамиди обнял за плечи жену. – В летописях нет никаких возрастных ограничений. Мы с Софьей считаем, что Афина тоже должна участвовать в инициации.

– Нет, Кирилл. – Агата качнула головой, и тень от зажженных канделябров за ее спиной тоже качнула. На мгновение Ивану почудилось, что над головой у тени развеваются змеи. Конечно, почудилось! Нет никаких змей – просто сквозняк и кудри, а еще оптический обман. Вот только, кажется, оптический обман случился не только у него. Все гости замерли, затаили дыхание, а потом разом выдохнули. Но на Агату теперь смотрели иначе. Не смотрели, а всматривались. Пытались еще раз разглядеть мифических змей в тенях на стене?

– Почему нет, мама?! – И только Кирилл Адамиди затаил дыхание по другой причине.

– Вы же сами сказали, что претенденток будет три! – поддержала мужа Софья, а Юна бросила быстрый взгляд на сестру. Афина смотрела в экран смартфона, семейные разборки волновали ее куда меньше, чем остальных.

– Да, я помню, что сказала, Софья. И я не ошиблась.

– Так кто же будет третьей, мама? – А это снова Никас. В его глазах – изумление и обида, и губы кривит ироничная усмешка. Сейчас он как никогда похож на греческого бога. Гневающегося бога. И божественная супруга его тоже гневается, но пока предпочитает молчать. До поры до времени. А все же, кто третья претендентка?..

– Доминика! – Агата перевела взгляд на Нику, и та испуганно вздрогнула. – Доминика, встань, пожалуйста.

Встала, но с очевидной неохотой. Иван ее понимал, вот только помочь в сложившейся ситуации никак не мог. Да и неясно пока, что за ситуация такая.

– Господа и дамы! – Агата сделала драматическую паузу. – Позвольте представить вам третью претендентку!

– Эта?! – Голос Ксю прозвучал в наступившей тишине громко и истерично. – Ба, ты с ума сошла? Ты собралась допустить к инициации не пойми кого?!

– Молчи, Ксения, – сказала Агата тихо, но таким тоном, что Ксю закусила губу. – Я не сошла с ума. Всем присутствующим за этим столом хорошо известно, что войти в лабиринт Медузы могут лишь те девушки, в жилах которых течет ее кровь.

– Но при чем здесь эта особа? – Софья Адамиди прижала к груди ладонь, как будто пыталась предотвратить сердечный приступ или паническую атаку. – Нет, объясните нам, почему Афина, ваша родная внучка, не может войти в лабиринт, а какая-то проходимка…

– Софья, тебе тоже стоило бы помолчать, пока ты не пожалела о сказанном. – Агата на сноху даже не взглянула, но та тут же оборвала свой монолог.

– Произошло недоразумение, за которое я хотела бы попросить прощения в первую очередь у Доминики. – Агата смотрела на Нику, и та ежилась под этим пристальным взглядом. – Доминика имеет право не только находиться за этим столом, но и войти в лабиринт Медузы.

– Какое право, мама?! – воскликнул Кирилл Адамиди и крепко сжал руку супруги. Ту, которую она не прижимала к сердцу.

– Право по рождению. Господа и дамы, разрешите представить вам Доминику, мою внучку, дочь моего старшего сына Димитриса! Доминика, будь добра, подойди ко мне!

Доминика не двинулась с места. Иван ее понимал, слишком уж ошеломительной оказалась эта новость для всех, кроме Агаты Адамиди.

– Мама, какая внучка?! – Никас в волнении вскочил на ноги, но Зоя потянула его за полу пиджака, заставляя вернуться на место. – Всем прекрасно известно, что у нашего несчастного брата не было ни семьи, ни уж тем более детей!

– Семьи не было, Никас. – Агата кивнула. – А вот ребенок был. Доминика, девочка, я жду!

Она выходила из-за стола в полном молчании. И никто не попытался ей помочь. То есть Иван попытался, но она мягко отстранилась, шепнула одними губами:

– Сама.

К центральному столу она подходила за спинами гостей и домочадцев, которые провожали ее полными изумления взглядами. Она двигалась так уверенно, что легко было забыть, что она слепая. Или уже не совсем слепая? И когда она встала рядом с Агатой, всем вдруг стало очевидно их невероятное сходство. Обе стройные, изящные, со вздернутыми подбородками и высокими скулами, обе… Иван замер, не в силах отвести взгляд от теней Ники и Агаты, от змей, что извивались над их головами. Конечно, это не были змеи! Конечно, это обман зрения или какая-то хитрая иллюзия. Хитрая и очень достоверная…

– Но вы же сами сказали, что она всего лишь ваша воспитанница! – Софья Адамиди больше не держалась за сердце, Софья Адамиди снова рвалась в бой. Как и ее супруг.

– Мама, а ведь правда! Еще не так давно ты уверяла нас, что эта девушка… – Кирилл не договорил, в немой досаде махнул рукой.

– Это моя ошибка. – Агата бросила быстрый взгляд на Артема Игнатьевича, который, кажется, был единственным, кто понимал, о чем идет речь. – Я не удосужилась проверить факты собственнолично, а факты неоспоримы: Доминика – одна из рода Адамиди, и у нее есть полное право войти в лабиринт Медузы.

– Как?! Как она войдет в лабиринт, если она слепая?! Мама, ты осознаешь последствия? – Никас залпом осушил свой бокал, сделал знак официанту, чтобы налил еще.

– Уверена, она сможет. – Агата посмотрела на Нику, очень внимательно посмотрела. И, кажется, ей понравилось то, что она увидела. – Дети Медузы справлялись и не с таким.

– Да сколько можно про этих детей?! – Вот и Зоя не выдержала, вступила в бой. – Агата, может быть, хватит? Может быть, проще разделить наследство между всеми вашими внуками? Законными и официальным внуками! – добавила она с нажимом.

– Доминика – моя законная внучка, я сегодня подписала все необходимые документы. – Агата перевела взгляд на Лазицкого-старшего, и тот кивнул, подтверждая ее слова.

– И эта ваша ночь! – вскинулась Софья. – Это ведь всего лишь дань традициям, не больше! А вы выдвигаете какие-то нелепые условия…

– Нелепые? – Агата улыбнулась, и Софья вдруг сникла, даже отшатнулась. – Ты называешь нелепыми многовековые традиции?

– Простите. – Софья говорила тихо, почти шепотом.

– Мама, ты должна нас понять, – вступился за жену Кирилл. – Мы растеряны и шокированы всеми этими… переменами.

– Я вас понимаю. – Агата качнула головой. – И только поэтому ваши имена все еще указаны в моем завещании, сын! Я обещала! – Агата повысила голос. – Обещала, что никто из вас не окажется обделенным! Ни мои дети, ни мои внуки ни в чем не будут нуждаться до конца своих дней! Но те, кто должен, пройдут испытание лабиринтом. Это не обсуждается!

– Плевать! – сказала Ксю злым шепотом. – Одной сестрой-неудачницей больше, одной меньше, я все равно буду первой.

– Ты думаешь, это соревнование? – Юна не смотрела в ее сторону. Юна следила за Никой. – Заплыв и забег? Гонка с препятствиями?

– Я думаю, что Агата уже давно выбрала себе преемницу. А все это – представление на потеху публике.

– И ты уверена, что преемница – это именно ты? Посмотри на нее, сестричка! Очень внимательно посмотри. Не зря ты назвала ее темной лошадкой. Как бы эта беспородная лошадка не обошла тебя на повороте.

– Ты знал? – Олежка Троекуров зыркнул на Ивана единственным незаплывшим глазом. – Поэтому ты обхаживал эту калеку? Решил поставить на темную лошадку?

– Заткнись! – рыкнула на него Ксю. – Это тебе не ипподром. Здесь мы выбираем, а не нас выбирают. Понял?

– Я-то понял, а вот Серебряный, по ходу, решил смухлевать, втереться в доверие к бедной сиротке. Наверняка знал, что сиротка не такая и бедная.

– Ты и правда знал? – спросила Ксю.

– Не знал.

Он не знал, но кто-то точно знал. Кто-то, кто подмешал наркотики Нике в шоколад, кто запустил в ее комнату ядовитую змею. Иван был почти уверен, что змея окажется ядовитой. И этот «кто-то» хотел снять темную лошадку с дистанции еще до начала скачек.

– Девочки! – Голос Агаты оторвал его от дурных мыслей. – Ксения, Юнона, подойдите ко мне!

– Вот и про нас вспомнила бабуля, – хмыкнула Ксю, но из-за стола попыталась выбраться раньше Юны. По обеденному залу она шла как по подиуму, всем своим видом давая понять, кто тут главная фаворитка и претендентка.

– Гадина, – прошипела Юна и рванула следом. У нее даже получилось догнать Ксю. Догнать, но не перегнать. К финишной прямой они пришли круп в круп, если уж употреблять привычную им «лошадиную» терминологию. Пришли и встали рядом с Агатой. И снова фамильное сходство сделалось очевидным. Когда эти четыре женщины оказались рядом, только слепой не заметил бы, что они похожи. Или это приближающаяся ночь высвечивала то, что раньше было скрыто? Бабушка и внучки. Уникальные женщины уникального рода. Вот только нимбы из призрачных змей были над головами лишь у двоих из них. Какая интересная иллюзия! Узнать бы, каким способом ее добились. Но ведь никто не расскажет. Вилла «Медуза» надежно хранит тайны своих хозяек.

– Ну вот! – Агата раскинула в стороны руки, словно хотела обнять сразу троих. Но не обняла. Зато обняла ее змеевласая тень. – Я смотрю на этих девочек и понимаю, что жизнь моя прожита не зря, что одна из них обязательно станет продолжательницей рода Адамиди и хранительницей главной семейной тайны.

– А нельзя поделить эту вашу тайну на всех? – Софья рвалась с места и кидала встревоженные взгляды то на Агату, то на Афину. – Чтобы было по-честному!

– Я и делаю так, чтобы было по-честному. Так, чтобы никто не пострадал следующей ночью.

– Не пострадал, как ваша сестра? – тихо спросила Софья, но услышали ее все без исключения.

Мгновение казалось, что разразится буря, взгляд Агаты потемнел, и призрачные змеи над ее головой вытянулись в струны. Нет, не в струны, а в стрелы. Побелела лицом Тереза Арнольдовна, покраснел и сорвал с шеи шелковый платок Рафик Давидович, нахмурился Артем Игнатьевич.

– Ты хочешь что-то сказать мне сейчас, Софья? – Агата неспешной походкой пересекла обеденный зал, остановилась прямо напротив снохи, улыбнулась. И как только улыбнулась, Софья отшатнулась, вцепилась побелевшими пальцами в край стола, замотала головой, как маленькая.

– Говори! – Голос Агаты звучал требовательно. Она обвела взглядом всех присутствующих за столом. Под этим немигающим взглядом впору было окаменеть. – Ну что же ты, Софья? Я здесь, я внимательно тебя слушаю.

– Мама, прости! Соня не хотела тебя обидеть! – Кирилл Адамиди успокаивающе накрыл руку жены ладонью.

– Простите, Агата, – повторила Софья покорно. И Иван увидел, как на губах Юны мелькнула и тут же исчезла презрительная усмешка. – Я не имела в виду ничего такого.

– Я так и подумала, – Агата кивнула и вернулась к своему месту во главе стола. – Девочки, ступайте! – сказала ласково и так же ласково поцеловала каждую из внучек в лоб. – Завтра вас ждет нелегкий день и удивительная ночь.

Подчиняясь взмаху ее руки, гости зааплодировали. Даже Софья Адамиди несколько раз вяло хлопнула в ладоши. А Иван уже отодвигал стул перед вернувшейся на свое место Никой.

– Вот это поворот! – сказал Олежка Троекуров, ни к кому конкретно не обращаясь. – Значит, завтра нас всех ждет веселуха?!

– Кое-кого точно ждет. – Ксю многозначительно посмотрела на Нику, а та, словно почувствовав ее взгляд, равнодушно дернула плечом.

– Как ты собираешься искать лабиринт, убогая? – Ксю понизила голос до шепота. Все-таки она боялась гнева Агаты точно так же, как боялись его остальные члены семьи. – Если ты думаешь, что тебе поможет твой поводырь… – На Ивана Ксю посмотрела как на прокаженного, – то ты сильно ошибаешься. На остров Медузы отправимся только мы. Своим ходом отправимся. Усекла? Пешочком по дну.

– Не выйдет у вас пешочком по дну, – вмешался Вадик Лазицкий. – Там до дна метра три, а то и пять. Я знаю, я нырял там сегодня утром.

– Ничего ты не знаешь! – Ксю отмахнулась от Вадика и его аргументов.

– Семь, – сказала Юна. Смотрела она прямо перед собой и, кажется, что-то обдумывала.

– Что – семь? – тут же вскинулась Ксю.

– Семь метров глубина моря у берегов острова.

– Ну и как вы доберетесь до острова? – лениво поинтересовался Олежка. – По воде, аки посуху?

– Мы-то с Юной доберемся, – усмехнулась Ксю. – А вот что будет делать наша бедная родственница? Одна, в море, в кромешной тьме… Мы ведь помним, какую истерику она закатила.

– Такое не забыть, – согласно кивнул Олежка.

Олежку снова захотелось побить. Олежку побить, а Нику защитить. Вот только Ника не нуждалась в защите, Ника улыбалась. И улыбка ее была такой же, как у Агаты. Улыбка и взгляд ставших почти черными глаз…

– Чего ты лыбишься? – Ксю сунулась было к Нике, но в последний момент остановилась. Может быть, увидела в ее взгляде то же, что увидела во взгляде Агаты Софья Адамиди? – Прояви благоразумие, сестрица! – Слово «сестрица» из уст Ксю прозвучало как оскорбление. – Откажись от этой затеи, пока не поздно. А то ведь ночь большого отлива переживают далеко не все. Тетушка Соня не зря вспомнила про сестру Агаты. Хочешь, чтобы твой окоченевший труп нашли утром на острове?

– Ты мне угрожаешь? – спросила Ника, делая глоток воды из бокала.

– Я тебя предупреждаю. Так сказать, по-родственному. А еще обещаю, если ты откажешься, вот прямо сейчас скажешь нашей чокнутой бабке, что не хочешь участвовать в инициации, мы, так и быть, подкинем тебе деньжат. Тебе же нужны деньги? Тебе и твоей мамаше.

– Нет, – сказала Ника и отвернулась.

– Нет, тебе не нужны деньги?

– Нет, я не откажусь.

– Тогда пеняй на себя. Мы с Юной тебя предупредили.

– Спасибо, что предупредили.

Над столом повисло тяжелое молчание. Впрочем, не более тяжелое, чем разговоры, что велись до этого. Ника ела мало и лишь то, что предлагал ей Иван, помнила их недавний разговор. А предлагал он исключительно то, что до этого попробовал кто-то из гостей. И воду им обоим он наливал из запечатанной бутылки, чтобы уж наверняка без сюрпризов.

– …Эй, молодежь! Почему ничего не едим? – послышался за их спинами голос Рафика Давидовича. – Я, по-вашему, зря старался?!

Он уже снял пиджак, а угол шелкового платка выглядывал из кармана брюк. В руках у повара был серебряный поднос с десертами. Десерты и выглядели и пахли весьма аппетитно.

– Давайте-ка, девочки, я за вами поухаживаю! – Рафик Давидович склонился над Ксю, но та зло замахала на него руками. Была не в настроении? Сидела на диете?

– Спасибо, не нужно. – Юна тоже отрицательно покачала головой.

Фина так и вовсе не оторвала взгляда от экрана смартфона, но головой кивнула, и Рафик Давидович поставил перед ней крошечную тарелочку с таким же крошечным пирожным.

– Как обычно, шоколад? – Он перевел взгляд на Нику и, не дожидаясь ответа, взял с подноса десерт.

– Спасибо, Рафик Давидович. – Ника вежливо кивнула, коснулась пальцами края тарелочки.

– И нам! – Вадик Лазицкий уже тянул руку к подносу.

– Извините, молодой человек! – Рафик Давидович отступил на шаг. – Эти десерты по просьбе Агаты я готовил специально для юных леди! Но я распоряжусь, чтобы никто не вышел из-за этого стола голодным и обиженным! Хорошего вечера, господа!

От стола он отходил неожиданно легкой для такого грузного человека походкой.

– Странный чел, – сказал Вадик, откидываясь на спинку стула.

– Но готовит потрясающе! – Юна бросила полный сожаления взгляд на десерт, который достался Фине.

– Ты правильно сделала, что отказалась. – Ксю лениво ковырялась вилкой в овощном салате. – При твоей склонности к полноте о фигуре нужно думать постоянно.

– А ты? – Юна сощурилась, взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

– Ужин отдай врагу. Слышала такое, Юночка? – Ксю отложила вилку, приготовилась к бою.

– И кто у тебя тут враг, Ксения? – Щеки Юны пошли бордовыми пятнами от злости.

Дальше Иван слушать не стал, накрыл ладонью Никину руку. Очень вовремя, кстати, накрыл. Потому что, похоже, Ника собиралась съесть десерт.

– Не надо, – сказал едва слышно.

Ника поняла все с полуслова.

– Ты уверен? – спросила она так же едва слышно.

– Нет, но лучше не рисковать.

А Рафик Давидович за ними наблюдал. Поймав взгляд Ивана, он приветственно взмахнул рукой. Какой славный человек. Или хочет казаться славным?

– И что теперь делать? – Ника смотрела прямо перед собой.

– Ждем.

Ждать пришлось недолго. Рафика Давидовича позвали к столу Агаты. Этого времени Ивану хватило, чтобы смахнуть Никин десерт на салфетку и сунуть в карман. Операция прошла успешно, манипуляцию с десертом никто не заметил.

Рафик Давидович обернулся в тот самый момент, когда Ника положила ложечку на опустевшую тарелку. Во взгляде его черных глаз Ивану почудилось удовлетворение. На душе сделалось тяжело. Подозрение, которое еще пару часов назад казалось глупостью, прямо сейчас обретало плоть, а в кармане его пиджака лежало вещественное доказательство. Оставалось только понять, доказательство чего. Того, что милейший Рафик Давидович травит Нику наркотиками?





* * *


Как же она ненавидела эти семейные ужины! Теперь уже точно семейные, коль Агата признала ее своей внучкой.

Это было… неожиданно. Вот именно, неожиданно! Когда-то Ника уже посмела надеяться. Ничего хорошего из этого не вышло. Сама же Агата и разбила ее хрупкую надежду вдребезги, а теперь осколки прилюдно собрали и склеили, официально признали Нику достойной славного рода Адамиди. Вот только ее согласия спросить забыли. Хочет ли она быть одной из них?

Ника и сама не знала. Растерялась. Испугалась. Но невидимую связь с женщиной, над головой которой извивались золотые змеи, почувствовала.

А потом были Ксю и Юна с их яростным отрицанием и ставшими уже привычными нападками. И собственная злость на тех, кто не желал не то что признавать ее ровней, а вовсе замечать. И радость от того, что возвращается способность видеть. Хоть что-нибудь, хоть как-нибудь! И робкое, не до конца объяснимое чувство, которое вышибало из легких остатки воздуха, стоило только Серебряному коснуться ее руки… Слишком много чувств на нее одну. Она отвыкла, сознательно отучила себя чувствовать. И теперь ей почти физически больно. И хочется наконец сбежать с этого чертова ужина!

Сбежать не получилось. По крайней мере, не получилось сбежать незамеченной. Они с Серебряным были уже почти у выхода, когда их окликнули.

– Молодые люди! Можно вас на секунду? – Ей даже не нужно было видеть стального цвета тень, хватило одного только голоса, чтобы понять, что это Артем Игнатьевич.

– Все нормально, – шепнул Серебряный и крепко сжал Никину руку. Змеи всколыхнулись, потянулись к его лицу. Нике даже пришлось мотнуть головой. Эта галлюцинация ее больше не раздражала и не пугала, к змеям она уже почти привыкла. Куда сильнее ее пугало, что Серебряный тоже может оказаться всего лишь частью галлюцинации.

– Как ваши дела, Ника? – Стальная тень встала напротив.

– Хорошо, спасибо.

– Вы уже уходите?

– Ухожу.

Артем Игнатьевич ей нравился. Не нравился только допрос, который он собирался ей учинить. Серебряному, кажется, тоже.

– Позвольте поинтересоваться, вы пойдете прямо к себе или планируете прогуляться по вилле?

– К себе. Я устала.

– Понимаю. – Стальная тень кивнула.

– А почему вы спрашиваете, Артем Игнатьевич?

– Змея оказалась ядовитой? – Серебряный умел задавать куда более конкретные вопросы. Хорошо, что Артем Игнатьевич не стал от них увиливать.

– Да. Ядовитой и очень агрессивной. Это просто чудо, что она не напала.

– И в здешних местах такие водятся? – Вот и непонятно, кто ведет допрос. Но Нике очень хочется получить ответ.

– Редко, но встречаются. Ника, вы не переживайте, я распорядился, чтобы вашу комнату осмотрели со всей тщательностью. Больше никаких змей, уверяю вас!

– Спасибо! – Она и в самом деле была ему благодарна. Хотя что-то подсказывало ей, что змей бояться не стоит, даже самых опасных и самых ядовитых. Бояться стоит людей.

– Но я бы попросил… – Артем Игнатьевич сделал многозначительную паузу. – Я бы попросил вас не покидать свою комнату до завтрашнего утра. Нам всем так будет спокойнее.

Ей хотелось спросить, кому «нам», но она не стала. Если бы Агата захотела проявить заботу о новоявленной внучке, она бы проявила ее сама. Но Агате были чужды сантименты. Может, поэтому язык не поворачивался назвать ее бабушкой?

– И пожалуйста, не нужно сегодня ходить к морю. – Стальная тень развернулась к тени серебряной. Было очевидно, что просьба эта адресована не только Нике.

– Это касается лишь нас с Никой?

– Это касается всех гостей без исключения. Завтра всех нас ждет непростой день и непростая ночь. И мне не хотелось бы… эксцессов.

Про эксцессы Ника все поняла правильно, потому покаянно кивнула.

– По этой причине я распорядился до утра выставить охрану на пляже. Так сказать, во избежание. И послушайтесь доброго совета, ребята, лягте сегодня спать пораньше. Отоспитесь перед ночью большого отлива.

– А отлив точно случится? – Ника не хотела спрашивать, но вот… не удержалась.

– Полвека назад случился.

– И вот прямо такой масштабный? – А это уже Серебряный. Ему тоже интересно. – Юна говорит, что у берегов острова глубина семь метров. Как-то не верится во все эти… легенды.

– Мне тоже не верилось. Полвека назад.

– А теперь? – Отчего-то Нике было важно получить ответ именно на этот вопрос.

– А теперь я стал старше на пятьдесят лет, и жизнь заставила меня пересмотреть взгляды на очень многие вещи.

– Как она доберется до острова? – Снова Серебряный. Вот, значит, какой вопрос интересует его.

– Ника… – на плечо легла тяжелая ладонь, и змеи зашипели, потянулись к тому, кто посмел тронуть Нику без разрешения. – Вы не должны ничего бояться.

А она боится! Это там, за столом, перед Ксю и Юной она старалась казаться бесстрашной и равнодушной, но Ксю права – море смертельно опасно…

– Инициацию лабиринтом проходят все девушки рода Адамиди.

– Вот только сестра Агаты не прошла…

– Это был несчастный случай. – Нержавеющая сталь потускнела, словно инеем покрылась. – Больше подобное не повторится. Вам нечего бояться.

– А если повторится? – Серебряный сжимал Никину руку крепко, до боли. И Ника была ему благодарна.

– Не повторится.

– Почему вы в этом так уверены?

– Тогда были особые обстоятельства. Мы приняли меры.

– Но вы так и не ответили нам, как доберется до острова Ника, которая даже в море войти не может, чтобы не устроить… – Серебряный осекся, и змеи обиженно зашипели. Змеи умели обижаться за Нику.

Она ведь и в самом деле обиделась. Понимала, что он прав, что не хотел сказать ничего оскорбительного, что всего лишь констатировал очевидное, но горло словно сдавила невидимая рука.

– Я справлюсь, – сказала она и вздернула подбородок. – То, что было, больше не повторится. – И улыбнулась серебряной тени вежливой и холодной улыбкой. – Я не стану устраивать ни истерик, ни…

– Я хотел сказать – устроить Армагеддон…

– Да, я так и поняла. Все будет хорошо, обещаю вам. Никакого Армагеддона. А теперь, если позволите, я бы ушла к себе.

– Разумеется. – Стальная тень отступила.

– Я тебя провожу. – А серебряная тень, наоборот, заступила дорогу.

– Спасибо. – Не станешь же спорить с ним при посторонних. Да и о чем спорить?

Половину пути они шли молча. Путь выбирал Серебряный: не через дом, а через парк. А Ника сосредоточилась на том, что видела. Кажется, карандашный рисунок ее мира стал чуть более четким, чем был еще пару часов назад. Возвращается зрение. Возвращается! Вот за эту мысль и нужно держаться.

– Ника, ты обиделась. – Серебряный не спрашивал, он утверждал.

– Нет.

– Да.

– Немного. Но теперь, когда я больше не принимаю ничего подозрительного, все наладится. – Да, наладится. Вполне возможно, что завтра утром она проснется в привычной темноте, и змеи уползут из ее волос. Вот такой она станет нормальной завтра утром! – Кстати, о подозрениях. – Лучше не думать, что принесет ей завтрашний день. Ей и сегодняшний принес ворох всего. Попробуй разбери. – Ты в самом деле думаешь, что это Рафик Давидович?

– Он забрал конфеты из твоей комнаты, а потом пытался накормить тебя десертом. Кстати, я обратил внимание, все десерты были разные и он выбирал их сам.

– Но он помог поймать змею.

– А что ему оставалось делать? Не убивать же тебя при свидетеле!

– Зачем ему вообще меня убивать? Я понимаю, если бы это был кто-то из семьи. Мало кому захочется делиться наследством с какой-то там самозванкой.

– Ты не самозванка. Агата сегодня официально признала тебя своей внучкой.

– И это странно, ведь еще пару дней назад та же Агата утверждала, что генетическая экспертиза не подтвердила наше родство. Что изменилось с тех пор?

– Возможно, она заказала еще одну экспертизу. – Серебряный ответил не сразу, словно бы что-то обдумывал.

– Возможно. – Ника замедлила шаг, наблюдая, как хаос из разрозненных линий складывается в более или менее четкий рисунок.

– А Рафика Давидовича могли нанять. – Серебряный понизил голос. Это он зря, рядом нет больше ни одной живой души, ни одной тени. Эх, жаль будет расставаться с такими почти сверхспособностями… – Кто-нибудь из наследников.

– Зачем?

– Затем, что твое появление очень многим в этом доме спутало карты.

– Нет. – Ника качнула головой, и змеи тоже качнулись. – В этом нет логики. Агата признала меня своей внучкой только сегодня вечером, а галлюцинации у меня начались в первый же день появления на вилле. Понимаешь ты это, Серебряный?

– Тихо, – сказал он шепотом и прижал Нику к стене. Хорошо хоть, рот рукой не стал зажимать.

А змеи разволновались. И Ника разволновалась следом. Слишком уж близко оказался Серебряный. Опасно близко, если одна из змей вздумает напасть…

– Там Тереза с Зоей, – шепнул он.

Ника уже и сама слышала приглушенные голоса.

– …Ты хоть понимаешь, какая это катастрофа? – Голос Зои Адамиди вибрировал от волнения. – Сначала она заявляет, что Димочка не имеет никаких прав…

– Агата никогда не оставит своих внуков без поддержки. – Голос Терезы казался механическим, лишенным всяких эмоций.

– Ксения и Димитрис и твои внуки, мама!

– Я помню. Не переживай, Зоя. В моем завещании они тоже указаны.

– В твоем завещании… – Зоя истерично хихикнула. – Не смеши меня! Ты ведь все прекрасно понимаешь! Речь идет не о каких-то там копейках, а об огромном состоянии.

– Чего ты хочешь, Зоя?

– Поговори с Агатой. Я знаю, она к тебе прислушивается. Объясни ей всю абсурдность сложившейся ситуации. Эта девчонка… якобы внебрачная дочка Димитриса…

– Не якобы. Их родство – подтвержденный факт.

– И что из того?! Кому нужно это родство? Агата умрет со дня на день, зачем ей еще одна внучка? Поговори с ней! Убеди ее, что это великая глупость – приводить в семью какую-то беспородную шавку…

Змеи вытянулись в струны с такой силой, что больно стало коже на голове. Ника тоже вытянулась в струну. От злости и от обиды.

– А Димитрис… Кто знал, кто только мог подумать, что он способен еще на что-то, кроме своих научных экспериментов?! Весь такой в белом, весь в науке, а поди ж ты – внебрачный ребенок от какой-то шалавы!

– Зоя, остановись.

– А разве я что-то не то сказала? Очевидно же, из какого она теста. Думаешь, почему Агата так быстро поперла ее с виллы? Чтобы не бросала тень на святое семейство, вот почему! Одну поперла, а вторую оставила. Яблочко от яблоньки. И что будет дальше?

– Дальше будет ночь большого отлива. Зоя, я тороплюсь, у меня очень много дел.

– Значит, ты не поговоришь с Агатой?

– Нет. Это ее решение, и я не стану ее переубеждать. – Голос Терезы звучал все с той же механической размеренностью. – Если Агата решила ввести в семью эту девочку, значит, так тому и быть.

– Так тому и быть, говоришь?! – Зоя сорвалась на крик. – Я привыкла, что у меня нет матери. А ты, наверное, забыла, что у тебя есть дочь. Но помимо дочери у тебя еще есть и внуки. И сейчас речь идет уже об их будущем. Почему ты не хочешь им помочь? Чего ты добиваешься? Они ведь даже не считают тебя бабушкой!

– Я это переживу.

– Откуда в тебе это… – Голос Зои упал до едва различимого шепота. – Откуда в тебе такое поразительное равнодушие к собственным внукам и такая собачья преданность Агате?! Что она тебе сделала? Чем приворожила?

– Ты слишком много выпила за ужином, Зоя. Ступай к себе, выспись как следует.

– Значит, ты не станешь мне помогать?

– Нет.

– Какая же ты…

Слова потонули в отчаянном не то стоне, не то вздохе. Зацокали каблуки. Серебряный вдавил Нику в стену, словно Зоя Адамиди в нынешнем своем состоянии могла что-то заметить. Зоя, может, и не могла, а вот Тереза Арнольдовна, железная леди, которая с такой легкостью жертвует любовью внуков ради доброго расположения Агаты…

Ее шаги были четкие, по-солдатски чеканные. И лишь, когда они затихли окончательно, Ника смогла дышать полной грудью. Нет, когда Серебряный перестал прижимать ее к стене.

– Вот тебе и доказательство, – сказал он все еще шепотом.

– Доказательство чего?

– Того, что ты многим здесь мешаешь.

– Это не новость. – Ника пожала плечами. – Пойдем в дом.

Серебряный не спешил уходить, стоял напротив, наверняка разглядывал. Ее легко разглядывать. Вопрос – интересно ли?

– Ты боишься? – спросил он наконец и погладил одну из Никиных змей по голове. Думал, что гладит ее по волосам, но что делать, коль у нее такие затейливые галлюцинации?

– Боюсь.

– А если отказаться? Насколько для тебя принципиально это испытание?

Ника прислушалась сначала к себе, а потом к шепоту змей. Оказывается, принципиально. Можно даже сказать, жизненно необходимо. И откуда что взялось? Из приправленных наркотиками шоколадных конфет?

– Я не откажусь, – сказала она после недолгих раздумий. – И дело вовсе не в деньгах. – Ей вдруг стало очень важно, чтобы он понял, что она хочет войти в лабиринт Медузы не ради наследства и мифических кладов. – Это важно для меня.

– Когда оно стало для тебя важным? – А Серебряный начинал злиться. Почему он злится? – Сегодня ты едва не утонула! И не темной ночью, а днем! И ты была не одна, но все равно едва не погибла! Почему твои планы изменились, Доминика?

Вот он уже называет ее Доминикой…

– Ты ничего не знаешь о моих планах, Иван. – Ну, тогда и она не станет называть его Серебряным. – Ты и меня совсем не знаешь.

– Я думал, что знаю.

В его голосе послышалась горечь. Наверное, это было еще хуже, чем злость. Но ему не понять ни ее желаний, ни ее мотивов. Она и сама еще плохо понимает. Войти в лабиринт – это потребность почти физическая, усиливающаяся с каждой минутой. Это как голос в голове. Тот самый голос, который звал ее в самый первый вечер. Тогда в ней ничто не отозвалось. Тогда она испугалась почти до полусмерти. А теперь вот… отозвалось. И змеи в ее волосах точно знают, в какой стороне остров Медузы. Но как такое объяснить постороннему человеку? Что он подумает про нее? В лучшем случае, что наркотик все еще действует. В худшем, что она корыстная стерва, решившая завладеть фамильным кладом. Или что там спрятано в этом подводном лабиринте?! Поэтому Ника не сказала ничего. Нет, она сказала, что ей пора в свою комнату. И Серебряный не взял ее за руку, не провел по похожему на карандашный набросок миру. Он просто держался рядом. Ее змеи пытались коснуться раздвоенными языками его щеки, но всякий раз он делал шаг в сторону. Словно чувствовал. Словно ему было противно…

Нику отпустило, лишь когда она оказалась в своей комнате. Отпустило не до конца, но хотя бы появилась возможность всплакнуть. Сумасшедшая она там или вовсе наркоманка, но слезы иногда – лучшее лекарство от всех девичьих бед.

Плакала она тихо, с мрачной сосредоточенностью. А когда выплакалась, прошла в ванную, нащупала выключатель. Сначала нащупала, а потом подумала, что уже почти год не пользовалась этой опцией. Зачем слепому человеку свет? Раньше незачем, но сейчас при свете карандашный мир делается четче и прорисованнее. И мир, и ее отражение в зеркале…

Змеи ее больше не пугали. Змеи свивались то в затейливую золотую прическу, то в не менее затейливую корону, а то и вовсе в нимб. Слезы высохли сами, даже умываться не пришлось. Когда у тебя такие славные галлюцинации, жить становится немного веселее. Ника вышла из ванной, включила свет теперь уже в комнате, осмотрелась. Какое чудесное слово – осмотрелась!

А мир и в самом деле стал чуть ярче. В нем не прибавилось красок, но прибавилось линий. И пальма в кадке, которая еще пару часов назад казалась Нике лохматым пятном, теперь вполне походила на карандашный набросок пальмы. Пусть детский набросок, но узнаваемый. И плетеное кресло она нашла безошибочно, уселась в него, забросила ногу на ногу, посмотрела в небо. Туда, где по ее разумению должно находиться небо. Пока там не было ничего, кроме черноты, но может так статься, что это лишь пока.

Ариадна включилась в тот самый момент, когда Ника решила вернуться в комнату.

– Ника, я получила сообщение от Агаты, хозяйки виллы «Медуза». Прочесть?

– Прочти!

– Доминика, нам нужно поговорить о предстоящей инициации. Наедине. Жду тебя возле бассейна. В памяти Ариадны есть маршрут.

Вот так. Дорогая бабушка снова желает ее видеть. Что такое важное хочет сказать ей Агата? Уж точно не попросить прощения за то, что хотела сделать из нее девочку для порки. То была честная сделка. По крайней мере, Нике она казалась честной. Но обстоятельства изменились. Изменились неожиданно для всех, похоже, даже для самой Агаты. Серебряный говорил про еще одну генетическую экспертизу. А если причина не в экспертизе, а в том, что Ника видит суть Агаты? Видит змей в ее волосах? Это ли не лучшее доказательство их родства? Конечно, если сбросить со счетов наркотики. И принять в расчет легенды и мифы Древней Греции…

– Ника? – позвала ее Ариадна. – Я уже проложила маршрут. Ты готова?

Она тяжело вздохнула, а потом решительно кивнула, словно Ариадна могла ее видеть.

– Ариадна, я готова!

– Включаю навигатор.



А она и подумать не могла, что по дому можно передвигаться не только по инфракрасным маячкам, но и по навигатору. Или у Ариадны обновились прошивки? В смартфонах же обновляются, а Ариадна круче любого самого навороченного смартфона.

– Вперед!

Из своей комнаты Ника вышла почти без колебаний.

Дальше было легко. Она слушала голос Ариадны в наушнике. Она видела линии, которые иногда на доли секунды складывались в картинку, она передвигалась по вилле практически самостоятельно. И это было такое счастье!

Ариадна вывела ее в парк. Здесь, под сенью деревьев, было бы совсем темно, если бы не яркие пятна. Ника решила, что это фонари, освещающие парковые дорожки. Странное место для встречи…

Она уже хотела спросить у Ариадны, не ошиблась ли та с маршрутом, когда яркого впереди стало значительно больше, а к стрекоту цикад добавился равномерный гул. И йодом запахло. Но море было с другой стороны дома, Ника знала это наверняка. В таком случае, что же перед ней?

– Еще двадцать шагов по прямой, – сообщила Ариадна. Ее программа просчитывала маршрут не метрами, а шагами. Так было значительно удобнее. – И поворот налево.

А Ника уже поняла, куда вывела ее Ариадна – к открытому бассейну. Вот откуда этот мерный гул, вот откуда запах йода. Бассейн с морской водой для тех, кому не хочется спускаться к морю. Подсвеченный для красоты и, наверное, для безопасности. Голубым подсвеченный. Ника только сейчас осознала, что увидела не только линии, но и цвет. К карандашному наброску ее мира добавили акварельных красок.

К краю светящегося голубым прямоугольника она подходила осторожно. Ариадна тоже была настороже.

– Ника, внимание! Впереди резкое понижение рельефа! – Вот так Ариадна «видела» бассейн – как резкое понижение рельефа. А ступеньки в галерее не «увидела», потому что понижение было незначительным.

– Я знаю, Ариадна. Я вижу, – сказала Ника и улыбнулась.

Она стояла у края бассейна, не так близко, чтобы оступиться и свалиться в воду, но достаточно близко, чтобы отчетливо слышать звук работающих насосов. Можно было присесть на вон то низкое и вытянутое, наверное, шезлонг, но ей не хотелось встречать Агату сидя, не хотелось, чтобы кто бы то ни было смотрел на нее сверху вниз. Пусть даже это ее родная бабушка. Интересно, сколько придется ждать?

– Ариадна, который час? – Ника коснулась кончиками пальцев медальона с лабиринтом.

– Двадцать один час, сорок семь минут, – тут же отозвалась Ариадна.

Поздновато для прогулок в одиночестве. И странно…

Ей бы подумать об этом раньше, включить здравый смысл и чувство самосохранения, не доверяться слепо программе. У программ случаются сбои, даже у таких совершенных, как Ариадна. Или Агата специально выбрала такое уединенное место, чтобы предстоящему разговору никто не помешал? А кто бы помешал в ее рабочем кабинете?

Ника набрала полные легкие воздуха, с шумом выдохнула и скомандовала:

– Ариадна, соедини меня с Агатой! – Все можно выяснить прямо сейчас. Номер Агаты есть в памяти устройства. И номер Серебряного. Только звонить Серебряному она точно не станет.

– Соединяю! – тут же отозвалась Ариадна, и на душе полегчало.

А потом Нику толкнули в спину…

Оказалось, что безопасное расстояние безопасно, лишь когда ты твердо стоишь на ногах, а когда тебя с силой и яростью сшибают с ног, полтора метра до края – это ничтожно мало.

Соленая морская вода хлынула сразу и в горло, и в легкие, заглушила крик, потянула вниз, на дно. У бассейна должно быть дно! Даже у самого глубокого! И если оттолкнуться от него ногами, то все еще можно исправить. Главное – не паниковать! Это не море, это всего лишь бассейн! И она умеет плавать! Умела в прошлой жизни. Вот о чем нужно думать. Хотя бы попытаться подумать…

Она коснулась кафельного дна ладонями. Если бы у нее была возможность дышать, она бы вздохнула с облегчением. Но для того чтобы получить такую возможность, нужно всплыть на поверхность.

Оттолкнулась! Одновременно и руками и ногами! Всем своим теряющим управление телом рванула вверх от голубого к черному. Осталось совсем чуть-чуть, и она вцепится пальцами в бортик, вдохнет полной грудью. А кричать и плакать не станет. Ни за что! Не доставит она такого удовольствия тем, кто решил над ней так жестоко подшутить. Не дождутся!

Сделать вдох она успела, а вот вцепиться в бортик ей не дали. Тот, кто столкнул ее в воду, все еще ждал на суше. Вот только ждал не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы не позволить выбраться из бассейна…

Ее снова макнули головой в воду, как слепого котенка, которому нет места в этом мире. Макнули раз, потом еще раз…

Ника боролась! Как умела, так и боролась! Отбивалась от сильных рук, с попеременным успехом глотала то воздух, то морскую воду. А в голове нарастал странный гул…

Она не сразу поняла, что это такое, а когда поняла, когда прямо над ее головой натянулась твердая на ощупь, непрошибаемая мембрана, было уже поздно. Тот, кто столкнул ее в бассейн и привел в движение механизм укрытия бассейна, не собирался ее напугать, он собирался ее убить…

И убил… Потому что под рольставнем не было воздуха, и выхода больше не было.

И не уходил… Сквозь прозрачный пластик задыхающаяся Ника видела черную тень…

Она сражалась до последнего. Или это агонизирующее тело сражалось, а сама она словно бы наблюдала за своей смертью со стороны. Как тот человек, что привел в действие механизм. А когда тело сдалось, она медленно опустилась на дно…



…На морском дне было спокойно. И свет проникал сюда лишь острыми пиками солнечных лучей. Никс лежала, раскинув в стороны руки, разглядывая тусклое желтое пятно солнца сквозь толщу воды. Остаться бы тут, среди ракушек и шустрых рыб, уснуть вечным сном, чтобы не было так больно, чтобы забыть о предательстве. Она бы и осталась, но на берегу ее ждала дочь.

Хватило лишь требовательного взмаха рукой, чтобы море перестало быть колыбелью, подтолкнуло ее на поверхность к полуденному солнцу. Если бы море смогло стереть ей память! Память обо всем, что причиняло боль, о тех, кому причинила боль она, о тех, кто причинил боль ей…

Ту девочку звали Ирис. Хрупкий цветок, чудом выживший в хаосе, что устроила Никс на корабле. Они привыкали друг к другу долго. Никс не спешила и не торопила. Пока Димитрис метался в бреду, на ее плечи легли все тяготы и заботы по спасению их жизней.

Море не отзывалось очень долго, а когда Никс почти потеряла надежду, робко ткнулось волной в борт их дрейфующего корабля, дотянулось пенными брызгами до ее протянутой руки. Ей было нужно течение и попутный ветер, и чтобы никаких бурь и подводных скал на пути. Ей был нужен берег далекой страны, чтобы укрыться и от людей, и от воспоминаний.

Море покорилось. Или сжалилось? С морем нельзя знать наверняка. Как бы то ни было, но когда Димитрис наконец пришел в себя, на горизонте уже виднелась тонкая полоска суши. Их новый дом был не похож на старый. И здешнее море было другим: не таким ярким, не таким соленым, не таким теплым. Кажется, даже не таким коварным. В первый же день оно принесло Никс в подарок низку жемчуга. Жемчуг она отдала Ирис. Девочка ее сторонилась. Или, вернее сказать, боялась? Ведь там, среди застывших в ужасе каменных статуй, остались ее родители…

Статуи Никс отдала морю. Сталкивала за борт одну за другой бесконечно долгий и бесконечно жаркий день. Море распорядится судьбой несчастных лучше, чем она. Убаюкает, упокоит… И слижет шершавым языком кровь с палубы. Морю нравится вкус крови. Не потому ли оно тоже соленое?

Оставалось сделать самое главное, отдать последний долг. На сей раз не морю, а старухе.

Мертвые глаза смотрели на Никс одновременно с укором и благодарностью, и змеи больше не пытались ужалить.

– Теперь ты понимаешь… – Не то шорох волн, не то шепот в ее голове. – Теперь ты все понимаешь, дитя…

Море приняло каменную змеевласую голову бережно и с опаской, будто и само боялось окаменеть от такого подарка. Оно знало, что нужно делать с дочерями Медузы, знало, как правильно их хоронить, чтобы даже мертвые они не смогли навредить живым.

А Ирис привыкнет. Ей нужно время. Им всем нужно время для того, чтобы научиться жить заново на этой незнакомой земле.

Время было к ним милосердно. И время, и море, и новая родина. Драгоценностей, спрятанных в рыбацких корзинах, хватило, чтобы купить все, что им было нужно: и дом, и одежду, и доброе имя, и признание чужаков. Они очень быстро стали своими на этой благодатной земле. Это легко, когда у тебя есть деньги и сила. Не обычная человеческая сила, а та, которая бурлила, переливалась через край в Никс. Для Димитриса она была не только любимой женой, но и первейшей помощницей. Она умела договариваться и с морем, и с людьми. С этими людьми оказалось просто договориться, они не знали, на что она способна.

Ирис тоже привыкла. И к новой земле, и к новой семье, и к ней – Никс. И когда у Никс родилась девочка, первой ее взяла на руки именно Ирис, ее старшая, приемная дочь.

Малышку назвали Ириной. Обещанием новой мирной жизни – вот чем она стала для Никс и Димитриса! И долгие восемь лет их жизнь была наполнена счастье и радостью. В ней было все, о чем они мечтали. Семья, дочки, большой и уютный дом – для нее. Деньги, власть, целая торговая флотилия – для него. Любовь – одна на двоих.

Это глупая Никс думала, что одна на двоих, а оказалось, что на троих… Нет, не так! Все-таки, на двоих, вот только ее вычеркнули из этой счастливой истории…

…Когда она увидела Димитриса и Ирис, их сплетенные в страстном порыве тела, ей захотелось ослепнуть. Любимый муж и любимая дочь. Пусть не родная, но выращенная в любви и заботе. Обманщики… Презренные лжецы…

Никс ушла к морю. А кому еще она могла рассказать о своем горе? С кем поделиться болью и слезами? Только с ним, своим старым противником и старым другом. Море ласкало и убаюкивало, море тянуло за подол платья и обещало покой, море стало для Никс колыбелью. А потом нашептало на ухо план мести…

На берег Никс вышла другим человеком. Нет, не человеком! Хватит обманываться! Она не человек! Она – дитя Медузы! Она сама Медуза, она может одаривать и может карать. Отныне у нее осталась лишь одна-единственная дочь. Девочка с золотыми кудрями, которые рано или поздно превратятся в золотых змей. Девочка, которая не должна повторять ошибок своей матери. Не должна любить и доверять никому, кроме моря. Никс ее научит! Нет, она не станет швырять свою девочку со скалы в воду, не будет жестокой и нетерпеливой. Ее дочь научится быть Медузой без слез и страданий. Никс не повторит ошибок старухи, но молчать о самом главном она тоже не станет. Дочерям Медузы нельзя любить. Их любовь убивает. Любовь убивает их. А морю потом приходится хоронить отрезанные головы…

Ирис любила морские прогулки. Как любят их все дети. Вот только Ирис больше не ребенок. Она выросла, а Никс даже не заметила, когда это случилась. Упустила тот страшный миг, когда в глазах Димитриса погас огонь, что горел для нее почти десять лет. Теперь он вспыхивал, лишь когда взгляд его обращался на Ирис, девочку, которую Никс считала своей дочерью.

Море раскачивало лодку, в которой они сидели. Раскачивало медленно, как колыбель. Море ждало знака, а Никс все не решалась. Смотрела на смеющуюся Ирис, вспоминала ту маленькую напуганную девочку, что пряталась под плащом Димитриса, вспоминала почти десять счастливых лет. Ее жизнь была бы счастливой и дальше, если бы не Ирис, если бы не ее предательство!

Жалость исчезла в тот самый миг, когда Никс вспомнила обнаженные тела, услышала стоны и страстный шепот. В ее сердце не осталось места ни жалости, ни любви. Ярость, черная, как самая темная ночь, смотрели теперь на Ирис ее глазами.

Море, тайный союзник, все поняло правильно. Море качнуло и перевернуло лодку, а потом приняло Никс в свои ласковые объятия. Вот только это уже была не Никс! Она стала Медузой, беспощадной и яростной. Ярость кривила ее губы в горькой усмешке, ярость извивалась змеями над ее головой, ярость призывала с морских глубин темных голодных тварей.

Ирис видела тех, кто приплыл ее убивать. И истинную суть Никс она тоже увидела. Перед самой своей смертью. Ее смерь не была мучительной. Никс сжалилась в самый последний момент. Ирис умерла быстро, хватило лишь одного змеиного укуса. Но то, что она видела перед самой смертью, было настолько ужасным, что превратило ее тело в каменную статую…

Море вынесло эту статую на берег, швырнуло к босым ногам Никс. Теперь уже точно Никс, а не Медузы, потому что по щекам ее текли слезы, и горло разрывал крик ярости и боли.

Море ни в чем не было виновато. Ей просто нужно было с кем-то разделить эту боль. Заставить страдать кого-то еще так же сильно, как страдала она сама. Страдать и бесноваться от боли.

А морю было больно, когда острые шипы нарождающихся скал ломали его хребет и рвали в клочья его шкуру. Каменные глыбы тянулись к небу, змеились по дну дымящимися рифами, бугрились, прорастали ходами и пещерами, в которые тут же с ревом врывалась клокочущая вода. Ее ярость и агонизирующее море породили еще одно каменное чудовище, еще не живое, но уже и не мертвое, прикидывающееся островом, ненасытная утроба которого уже готова поглотить всех, кто рискнет войти в его подводный лабиринт. Чудовище, которое охраняют чешуешкурые золотые змеи и щупальца твари, настолько страшной и настолько древней, что ей давно стал невыносим солнечный свет…



…А в бассейне были змеи. Слишком большие для такого замкнутого пространства, невыносимо яркие на фоне этой синевы. Змеи подныривали под Нику, царапали кожу острой чешуей, выталкивали со дна на поверхность. Ее золотые змеи не знали, что нет никакой поверхности, а есть бездушный пластик, прозрачная крышка ее неоново-синего гроба. Змеи не знали, но злились и утробно ворчали, гудели, как гигантские водопроводные трубы. А потом отшатнулись, но не испуганно, а удивленно, уступили место серебряной тени. Тень схватила Нику за руку и за талию, потянула вверх. А крышку гроба кто-то сдвинул. Кажется…





* * *


Иван злился. Это была иррациональная, не поддающаяся анализу злость. Ему бы порадоваться за Нику, за ее такой внезапный и оттого головокружительный взлет, за то, что к ней возвращается зрение, за то, что у нее появилась семья. Ну, весьма влиятельная бабушка точно появилась. А он вот злился. Его бесила эта ее граничащая с безумием решимость. Инициация, почти инаугурация, ночь большого отлива, которая не для всех, а только для избранных. Зачем ей?! Так хочется быть избранной?! Так хочется доказать Ксю и Юне, что она тоже способна на подвиги во имя славного рода Адамиди?!

Дура! Дура и есть!!! Куда она собралась, слепая и наивная?! Себя Иван мог не обманывать, да, зрение к Нике возвращается, да, то, что она может видеть хоть что-то, то, что она увидела его лицо, это уже чудо! Но поможет ли ей чудо, когда она останется один на один с морем? Ему вот страшно! До мурашек, до судорог в мышцах страшно от того, что может случиться завтра ночью. Ему страшно от того, что с ней уже случилось и едва не случилось. Страх этот сильнее злости, и отмахнуться от него просто так не получится.

А он и не станет отмахиваться. Он пойдет к отцу, всесильному и всемогущему Ивану Серебряному. Ему ведь и нужен-то сущий пустяк – токсикологическая экспертиза.

Отец выслушал его очень внимательно. И взгляд его был почти таким же пристальным, как и взгляд горгоны Медузы с каменного барельефа.

– Уверен? – спросил он, когда Иван протянул ему салфетку с десертом.

– Нет. Но конфеты из комнаты Ники пропали.

– Те самые, после которых у вас начались галлюцинации?

– Да.

– А вместо конфет Рафик Давидович предложил ей вот эту штуку? – Отец покосился на салфетку. – И ты думаешь, что наркотик теперь там?

– Подозреваю.

– А змею в комнату этой… девочки принес тоже Рафик Давидович? Сначала принес, а потом героическим образом изловил?

– Я не знаю. Но согласись, то, что произошло сегодня за ужином, оказалось неожиданностью для всех членов семьи.

– Подозреваю, что не для всех. Кто-то наверняка знал, что Ника внучка Агаты.

– Артем Игнатьевич.

– Почему ты так считаешь, младший? – Отец закурил, а салфетку с десертом сунул в ящик письменного стола.

– Я слышал их с Агатой разговор. Тогда я не понял, о чем они спорили.

– А сейчас, значит, понял? – Отец глубоко затянулся.

– Артем Игнатьевич подделал результаты генетической экспертизы, а Агата каким-то образом об этом узнала.

– В таком случае, мы имеем сговор Артема Игнатьевича и Рафика Давидовича, – сказал отец задумчиво. – Вот только я не понимаю, в чем тут суть. Никто из них не является членом семьи. У них нет и не может быть материальной заинтересованности в этом деле. Игнатьевича я знаю больше двадцати лет. Он очень порядочный человек.

– Ты можешь ошибаться.

– Младший, я никогда не ошибаюсь в людях. – Отец усмехнулся, а потом добавил: – Ну, почти никогда.

– Но ты мне поможешь? – Иван многозначительно посмотрел на письменный стол.

– Я тебе помогу. – Отец кивнул. – Я сделаю все, чтобы разобраться в этой истории. Но и ты должен мне кое-что пообещать, младший.

Он уже знал, о чем его попросят. Знал, и был готов соврать. Не ради себя, ради Ники.

– Обещаю, – сказал недрогнувшим голосом.

– Не лезь в это дело, младший. Постой в стороне. Я со всем разберусь.

– Хорошо. – Может, он слишком поспешно согласился? Как-то подозрительно глянул на него отец.

– И позвони маме, а то я устал уже быть твоим летописцем. С Терезой Арнольдовной сфотографировался?

– Сфотографировался. – Иван кивнул.

– Покажи! – Отец протянул руку, дожидаясь, пока Иван включит свой телефон.

– Это личное. – Иван не спешил.

– О да! Фото с Терезой – это очень личное! Показывай, младший! Я же знаю, с кем ты сфотографировался, мне просто любопытно.

– Раньше тебе не было любопытно.

– Раньше мой сын не просил меня провести токсикологическую экспертизу пироженки. Ну, показывай!

Иван открыл галерею, нашел нужное фото, но прежде, чем протянуть телефон отцу, глянул на экран…

– Это что у нее? – спросил отец отчего-то шепотом. – Это какие-то ваши молодежные примочки? Приложения и фотошопы?

– Приложения и фотошопы… – повторил Иван, разглядывая полупрозрачную композицию над Никиной головой.

Это были змеи! Золотые змеи в ее волосах! Как у горгоны Медузы, той самой, что на барельефе. И, кстати, одна из змей нежно обвивала его за шею…

– Не ожидал. – Отец глянул на него с осуждением. – Картинка, конечно, впечатляющая, но ты серьезно собирался послать это фото нашей маме, младший?!

– Я переделаю! – Иван сунул телефон в карман.

– Ты уж постарайся. – Отец снова затянулся, в задумчивости посмотрел на свивающихся в клубок дымных змей. – И тут они… – сказал устало, а потом махнул рукой: – Иди, младший, и помни, что ты мне обещал! Она очень интересная и очень необычная девочка, даже этот… фотошоп ей к лицу, но не лезьте, куда вас не просят. Мы разберемся сами.

Интересно, «мы» – это кто? А ему нужно к Нике, потому что вот эти змеи на фотографии – это ведь никакой не фотошоп. И не галлюцинация, если уж их увидел его во всех смыслах здравомыслящий отец.

Ники в комнате не оказалось. Иван сначала стучал в дверь деликатно, потом лупил кулаком со всей дури, а потом вспомнил, что Нике можно позвонить. Вот только и на звонок не отозвалась ни она, ни, что особенно удивительно, Ариадна. Тогда-то его и накрыла паника. Первым делом он спустился к морю. Одного взгляда на патрулирующих побережье суровых дядек было достаточно, чтобы понять: Нике мимо них не пройти. Значит, надо искать либо в парке, либо в доме. Обе эти задачи были не из легких, принимая во внимание размеры виллы, но нужно же было делать хоть что-то! И Иван с быстрого шага перешел на бег. Не было у него какой-то там особенной интуиции. Интуиции не было, а разумные опасения за Никину безопасность были!

Он бы, наверное, пролетел мимо этого чертова бассейна. Бассейн в доме на побережье – это если не пошлость, то уж точно банальность. Кто станет плавать в огромном подсвеченном неоном корыте, когда есть море?! Никто не станет, к тому же «корыто» уже закрыто прозрачной рольставней.

«Корыто» закрыто, но в нем кто-то плавает… Иван замер как вкопанный, всматриваясь в размытый силуэт на дне бассейна.

Не плавает… Ох, не плавает… Тонет!

Несколько бесконечных секунд у него ушло на то, чтобы найти рубильник, приводящий в действие рольставню. Дожидаться полного раскрытия он не стал, сиганул в образовавшуюся щель.

Бассейн был глубокий. Не стандартные метр шестьдесят, а все три, если не четыре. И Ника на дне… Неподвижная… неживая…

Он запретил себе думать и анализировать. У него сейчас одна задача – вытащить ее на поверхность. Сначала вытащить, а дальше как получится.

Вытащил. Пока поднимал со дна, пока тянул вверх, сходил с ума. Не только от страха за Нику, но и по-настоящему. Их со всех сторон окружали огромные змеи. Он их не видел, но чувствовал под пальцами их покрытые острой чешуей бока. Они не нападали, кажется, они… помогали.

Помогли. Вытолкнули на поверхность, поддержали Нику на плаву то мгновение, пока он приходил в себя, а потом снова ушли на глубину. Иван не видел змей, но видел след на воде… И видел мертвенно-бледное лицо Ники… Закрытые глаза, сжатые губы…

Губы следовало разжать. Губы разжать, Нику перевернуть на живот. И не думать! Главное – ни о чем не думать, просто спасать. Представить, что перед ним не Ника, а тот смешной манекен по имени Герман, которого они по очереди с хохотом и шутками реанимировали в спортклубе. Тогда это казалась смешным и даже глупым, тогда он сломал бедному Герману сразу два ребра, пытаясь запустить его механическое сердце… Плевать на ребра! За сломанные ребра он потом извинится! Сердце важнее… И не думать, даже не пытаться подсчитать, сколько она провела под водой. Сколько бы ни провела, он ее спасет! Потому что прав отец, она очень необычная! У нее змеи в волосах и глаза цвета моря! Такая не может утонуть!

Глаза цвета моря… Он знает об этом не потому, что помнит, а потому, что видит. Видит лазурь, перетекающую в черноту у самого зрачка. Или чернота – это и есть зрачок? Широкий, почти на всю радужку.

– Ника! – Девушек нельзя обижать. Даже ради их спасения нельзя, но он должен убедиться, встряхнуть или… ударить. Вызвать хоть какую-нибудь реакцию, понять, что вот это все сейчас не галлюцинация, что глаза цвета моря открыты на самом деле.

Встряхнул, и золотые змеи в ее волосах обиженно зашипели. Или тени золотых змей. Или вовсе галлюцинации. Плевать! Только бы она моргнула. Или сказала хоть что-нибудь!

Она и моргнула и сказала:

– Серебряный, это же ты?..

И смотрела она на него так, что становилось совершенно ясно, она его видит, а спрашивает просто так… для проформы.

– Это же я, – сказал и выдохнул.

Оказывается, он тоже почти не дышал. Она умирала, и ему не приходило в голову, что нужно дышать. В его голове было место лишь несчастному Герману с поломанными ребрами.

– Тебе не больно? – Некрасиво лапать девушек вот так… бесцеремонно. Но он и не лапает, ему важно убедиться, что страдания Германа не прошли даром, что с Никой все в порядке.

– Что ты делаешь, Серебряный?

Она лежала смирно, ноги вместе, носочки врозь. И только призрачные змеи негодующе вертели треугольными головами.

– Я тебя осматриваю, Ника. У тебя классное платье! – Конечно, классное! Тончайший шелк какой-то там коллекции, какого-то там модного дома. Это такая удивительная штука. В мокром виде что есть она, что нет ее. Очень волнительный получается осмотр. – И у тебя змеи в волосах…

Про змей он сказал, наверное, чтобы отвлечь ее внимание от платья. У него получилось. Теперь они испугались оба.

– Ты их видишь? – Ника попыталась сесть и тут же зашлась кашлем.

– Ну как тебе сказать? Мне кажется, я вижу их тени. И на фотке они отчетливо видны. Так что списать беспорядок в твоей прическе на галлюциногены не получится.

Осторожно, не доверяя ни себе, ни окружающему миру, он протянул руку к Никиным волосам.

Эта змея оказалась самой любопытной и не такой уж страшной. Вообще не страшной! Симпатичной! Может, все-таки галлюцинации?

Реальность накрыла Ивана в тот самый момент, как пальцев коснулся раздвоенный змеиный язык. Нет, он не испугался. Он увидел всю картинку целиком! Кто-то должен был включить механизм закрытия бассейна, а это могло означать лишь одно: Нику снова пытались убить, почти убили…

– Кто это был? – Он крепко сжал Нику за плечи, сначала сжал, а потом прижал к себе. Так ему было спокойнее. И наблюдать за окрестностями поверх ее макушки было удобнее. Призрачные змеи благоразумно спрятались, чтобы не мешать обзору. – Кто тебя столкнул? – спросил он шепотом.

– Не знаю. – Она уткнулась лбом ему в плечо. Наверное, это был жест максимального доверия. А может, ей просто хотелось спрятаться от несправедливости этого мира. – Я видела только тень. Она стояла там… на берегу и смотрела, как я умираю.

– Кто – она?

– Тень… Серебряный, мне страшно.

– Мне тоже. – И незачем объяснять, что ему страшно не за себя, а за нее. Вот это все… этот бассейн, который мог стать для Ники могилой с креативной подсветкой – это уже не шутки. Игры кончились, кто-то был готов пойти ва-банк. Уже пошел.

А в зоне видимости никого. Да и какая тут видимость, когда скоро полночь, а южные ночи темны, как Никины зрачки! Убежал? Или остался, чтобы убедиться? Остался и наблюдает?

– Ника, пойдем домой. Ты сможешь идти?

– Я даже могу видеть. – Она сказала это так тихо, что услышать мог только он. Теперь это их тайна, одна на двоих. – Всякий раз, когда со мной это случается, – она всхлипнула совсем по-девчоночьи, – я возвращаюсь немножко другим человеком.

Иван не стал спрашивать, откуда она возвращается, аккуратно поставил ее на ноги, поцеловал в макушку. Ну как поцеловал? Просто коснулся губами ободряюще. Про змей он в тот момент не думал. Да и не было змей, попрятались.

– Все, идем, – сказал, снова оглядываясь.

– Я вся мокрая.

– Думаешь, я сухой? Не бойся, детка, пойдем огородами!

Получилось смешно, она даже хихикнула. Хорошо бы, чтобы это был не истерический смешок. Пожалуй, с истерикой он сейчас не справится.

Им удалось добраться до Никиной комнаты никем не замеченными. И дух они перевели, лишь оказавшись внутри. В беспощадном и бескомпромиссном электрическом свете Ника выглядела так, словно вернулась с того света. Впрочем, она и вернулась. Он ее вернул. Она мерзла и клацала зубами. Немудрено в таком-то тонюсеньком платье да под струями прохладного кондиционированного воздуха. Смотреть на платье Иван себе запретил и даже набросил на Никины плечи банный халат, а потом спросил:

– Что ты делала возле бассейна?

– Пришла на встречу с Агатой. – Ника зябко куталась в халат, а призрачные змеи выглядывали из уже подсохших волос. – Она меня позвала, и я пришла.

– Одна пришла?

– С Ариадной. У нее есть навигатор.

– А как Агата тебя позвала?

– Прислала сообщение Ариадне, а она зачитала его мне. – Ника говорила медленно, словно с трудом вспоминая, как это было.

– А почему не позвонила сама? Почему не прислала кого-нибудь из слуг, чтобы тебя проводили?

Да потому, что сообщение оставила не Агата. Кто-то другой от ее имени заманил Нику к бассейну.

– Я не знаю. Я тогда об этом не подумала. Серебряный, – Ника сидела неподвижно, словно была не человеком, а куклой, – кажется, меня хотели убить.

– Наконец-то ты это поняла! – Не надо было кричать на нее. Вообще не нужно было повышать голос, но внутри у Ивана словно открылись какие-то шлюзы, выпуская наружу все, что он раньше пытался сдержать. Раньше сдерживать получалось, а теперь вот… не получилось. – Может быть, теперь ты даже поймешь, как опасна для тебя завтрашняя ночь, Доминика! – Когда он злился, ему хотелось злить и ее, вот этим вычурным обращением злить. Глупо и мелочно, но надо же хоть как-то выпускать пар. – Ты меня слышишь?

Встряхнуть бы ее! Выгнать призрачных змей из ее волос, выбить дурь из головы! Но руки не подымаются. Да и вид у нее такой… отстраненный, как у мифических Медуз, которые здесь в великом множестве. Он встряхнет, а она и не заметит. Еще и змеи начнут кусаться…

– Я тебя слышу. – Она смотрела прямо на него, а он не знал, видит ли она его. Не знал, видит ли она вообще. – Серебряный, ты не понимаешь. Я должна войти в этот лабиринт. Она зовет меня.

– Кто тебя зовет?

– Медуза…

Сказала и отвернулась. И змеи все разом отвернули от него свои треугольные головы, обиделись за хозяйку.

– Это наркотик, Ника. – Сейчас главное не напугать ее еще сильнее. – К зрительным галлюцинациям добавились слуховые. Но как только действие наркотика прекратится, все станет на свои места.

– Ты прав, все станет на свои места.

Он не хотел ее пугать, а она не хотела с ним спорить. Вот так и получилось, что каждый из них остался при своем.

– Ты, наверное, иди. – А головы она так и не повернула. – Нам нужно прийти в себя. И вообще…

– И вообще… – Иван кивнул. – Спокойной ночи, Ника. – Снова захотелось назвать ее Доминикой, но он сдержался.

– Спокойной ночи, Серебряный. И спасибо тебе.

– На здоровье! Запри за мною дверь.

Заперла. Он специально дождался щелчка закрывающегося замка и только потом ушел. Не сидеть же всю ночь цепным псом под ее дверью! Можно подумать, у него нет своих дел!

Вот только внезапно оказалось, что своих дел у Ивана и в самом деле нет. И дел нет, и мыслей нормальных. Все мысли были о Нике, о том, что она там совсем одна. Призрачные змеи не в счет! О том, что далеко не все можно списать на наркотики. И вообще… Не помог даже ледяной душ. Обычно помогал, но не в этот раз. Просто помутнение рассудка какое-то! У него – помутнение! У нее – тоже! Не проще ли сходить с ума вместе? Может, и не проще, но уж точно веселее!

Сумка со снаряжением так и лежала в шкафу неразобранной. Ивану только и оставалось, что перекинуть ее через плечо. Опыт по штурму Никиного балкона у него уже имелся. Вот закончит штурм, а потом решит, что станет говорить и как оправдываться. Может, и не придется оправдываться. Может, Ника уже спит. Хорошо, если спит. Тогда он просто покараулит. Возможно, даже в комнату заходить не станет, а на рассвете уберется восвояси. Ника и не узнает, а ему так будет спокойнее. Ведь замечательный, если разобраться, план!

Штурм прошел удачно и почти бесшумно. И можно было аккуратненько усесться в плетеное кресло прямо возле распахнутой настежь балконной двери и караулить до самого рассвета. И план бы удался, не реши Иван проверить, как там Ника.

Ника не спала. Ника сидела на кровати. И в бледном свете луны и ее тонкий силуэт, и все ее змеи были видны так отчетливо, словно были вырезаны из черной бархатной бумаги.

– Это снова я, – сказал Иван. Банальность сказал, но нужно же было как-то себя обозначить, чтобы не напугать ее еще сильнее.

– Я знаю. – Сейчас она спросит, зачем он явился, и все… конец его хитроумному плану. Но пока не спросила, можно подойти поближе, даже присесть рядом. Так сказать, на дорожку.

– Не спишь? – Глупый вопрос. Видно же, что не спит.

– А ты? – Какой вопрос, такой и ответ.

– А я мимо проходил. – А если можно присесть, то ведь можно и обнять. На прощанье. И поцеловать. Для начала в висок, чтобы не спугнуть и самому не испугаться. Ну нет у него опыта общения с такими вот девушками! То есть с девушками, конечно, есть, а с Никой – нет. Но опыт – дело наживное. Только бы она не испугалась и не оттолкнула.

Она не испугалась и не оттолкнула, лишь вздохнула вроде как с облегчением. А хотелось, чтобы с вожделением. В конце концов, он и парень что надо, и вообще завидный жених. Дамы в его объятиях обычно по-другому вздыхают.

Все это была такая чепуха! Защитная чепуха сродни мыслям о несчастном Германе. Ему было проще думать о всяких глупостях, чтобы не думать о главном. Но в какой-то момент оказалось, что не думать о главном уже никак нельзя и останавливаться нельзя. Да и не получится у них остановиться. Вот именно, что у них двоих! Они уже столько пережили вместе, чего уж теперь останавливаться на половине пути!

Они и не стали останавливаться. И змеи затаились, не мешали. Мельком Иван видел их призрачные тени на стене, мельком думал, что Нике очень к лицу такая экзотическая прическа, мельком замечал, как ему нравится, когда она называет его Серебряным, а потом перестал и думать, и замечать. Не до того стало!





* * *


Серебряный ушел на рассвете. Ника хотела, чтобы через дверь, но он спустился с балкона, сказал, что не хочет компрометировать ее доброе имя. А перед тем как уйти, взял с нее клятвенное обещание не есть ничего подозрительного, не влезать в сомнительные истории, не ходить на свидания без него. Вроде шутливым тоном попросил, но Ника как-то сразу поняла, что он не шутит. Потому пообещала не есть, не влезать и не ходить на свидания.

А еще он спросил, что она видит. Наверное, тоже переживал, что с прекращением действия наркотика вернется и ее слепота.

– У тебя русые волосы и серые глаза, Серебряный, – сказала и провела ладонью по его волосам. Уже не серебряная тень, а портрет – грифель и акварель. Не слишком четко, но зато уже в цвете.

– А какого цвета у меня футболка?

– На тебе нет футболки.

На ней, кстати, тоже, и нужно с этим что-то сделать, что-то предпринять. Доброе имя и все такое.

Ника предприняла, завернулась в простыню. Простыни в ее комнате были жемчужно-серого цвета, чуть светлее стен.

– И тебе не надо. – Серебряный тянул за край простыни, Ника сопротивлялась. – Дитя Медузы не должно стесняться своего совершенства.

Еще никто не называл ее совершенством и простыню, оплот добродетели, не пытался стащить. Это было так… удивительно, словно бы история эта была не про нее, словно бы эту ночь Серебряный провел с кем-то другим, а ей просто снится сон.

Вот только не снится! Все происходит на самом деле и не с кем-то другим, а с ней. Случаются и такие чудеса.

– А ты? – спросила она шепотом, не выпуская простыню, не поддаваясь на провокацию. – Ты их видишь?

Она не стала уточнять кого, Серебряный и сам все понял.

– Сейчас нет. Попрятались. – Он погладил Нику по волосам. То есть не погладил, а пригладил. Такие уж у нее были волосы, их все время нужно было приглаживать. – Но ночью кое-что видел. Их семнадцать.

– Что значит семнадцать?

– Семнадцать змей. Я так разумею, по одной на каждый год жизни. К пенсии ты рискуешь превратиться в настоящую горгону Медузу. А если еще и характер испортится!

Он снова шутил, но Ника чувствовала напряжение в его голосе. Ничего удивительного! Надо иметь немалое мужество, чтобы провести ночь с девушкой, у которой в волосах змеи. Целых семнадцать змей! А еще девушка не совсем зрячая и, возможно, с головой у нее тоже не все в порядке…

Ника так и сказала. После того что случилось, между ними не должно быть никаких недомолвок, надо сразу же расставлять все точки над «i», пока у него еще есть время одуматься, пока не наступила ночь большого отлива.

– Ну ты и дура! – произнес Серебряный с чувством и поцеловал Нику в макушку. Даже змей не испугался. – Кто еще может похвастаться, что в подружках у него правнучка самой горгоны? А змеи твои очень даже симпатичные. Они ж такие… – Он прищелкнул пальцами. – Как голограмма. Кстати, у Агаты они, кажется, тоже есть. Я видел ее тень. Тогда мне подумалось, что это игра света и тени или какие-то спецэффекты.

– А у Ксю с Юной?

– А у Ксю с Юной ничего интересного. Заурядные девицы!

– А я незаурядная?

– А у тебя аж семнадцать змей в прическе!

– И что это значит? – Вот она и задала самый главный вопрос. – Что все это значит, Серебряный?

– Ну, наверное, у женщин рода Адамиди, не у всех, а у самых выдающихся, имеется какая-то генетическая аномалия.

– Я ведь серьезно. – Ника мотнула головой. – Не все происходящее можно объяснить наркотиками. В этой истории есть что-то материальное, а что-то…

– Сверхестественное, – закончил за нее Серебряный.

– И золотая чешуя настоящая.

– И в бассейне, когда я тебя вытаскивал, я чувствовал присутствие змей. Не таких славных малюток, – он подергал ее за локон, – а огромных и опасных.

– Объекты, движущиеся по синусоиде, – усмехнулась Ника.

– Вот именно. Только самих объектов я не видел, а след на воде очень даже.

– Они пытались на тебя напасть? – Стало вдруг холодно, несмотря на простыню и горячую ладонь Серебряного на ее плече.

– Они пытались мне помочь вытащить тебя из воды. Но не хотелось бы мне оказаться с ними один на один…

– Есть еще подводный монстр. Он больше и страшнее, у него щупальца, а сам он где-то глубоко на дне.

– Да, Кракена нам как раз и не хватало для полного счастья! – Серебряный притянул ее к себе, прижал спиной к своей груди, дунул в макушку. – А Годзила там есть? – спросил заговорщицким шепотом.

– Про Годзилу я ничего не знаю. – Зато она знает про Никс. Помнит все ее страшные деяния с такой отчетливостью, словно они ее собственные. Только стоит ли рассказывать Серебряному еще и про Никс? Он и так оказался удивительно терпимым к ее… странностям. – Тебе нужно уходить, пока не поздно. Если тебя увидит Тереза Арнольдовна…

– Да, если меня увидит Тереза Арнольдовна, Кракен покажется мне милой зверушкой. Никуда не выходи без меня! – сказал и разжал объятия. Нике показалось, что с явной неохотой разжал. А потом сиганул через перила, свистнул снизу, чтобы она отцепила и сбросила ему веревку, и исчез в рассветном тумане. Словно его и не было.

И как только он исчез, Нике стало страшно. С одной стороны, кажется, она прозревает. А с другой, наоборот слепнет, потому что не понимает, что с ней происходит. И с ней ли вообще происходит. Словно бы она живет двумя жизнями сразу. Только в этой ее пытаются убить, а в той она сама убийца. Единственное, что она знает наверняка, ей не нужно бояться моря. Да, оно коварное, да, непредсказуемое, но ей оно не посмеет причинить вреда. А пока нужно поспать, хотя бы попытаться. Никто не знает, какая ночь им предстоит. Никто не знает, что ждет их в подводном лабиринте. И лучше бы, чтобы к часу «Х» у нее были хоть какие-то силы.

Подремать получилось лишь пару часов, разбудил Нику стук в дверь. На пороге стояла Тереза Арнольдовна. Худая, высокая, одетая во все черное, несмотря на жару.

– Добрый день, – сказала она после многозначительной паузы, из которой следовало, что приличные девушки не спят до обеда.

– Здравствуйте, Тереза Арнольдовна, – вежливо поздоровалась Ника.

– Агата хочет вас видеть. Сколько вам нужно времени, чтобы привести себя в порядок? – И снова это осуждение в голосе. Что во взгляде, Ника пока не могла разглядеть. Да и не хотела она пялиться на Терезу. Почему-то ей казалось очень важным оставаться для других слепой.

– Пятнадцать минут мне хватит.

– Хорошо. Я вернусь за вами через четверть часа.

Вот и доказательство тому, что вчерашнее сообщение ей отправила не Агата. Агата по-прежнему считала, что Ника нуждается в провожатых.

В означенное время Тереза Арнольдовна ждала ее в коридоре, стояла у стены, не спешила помогать.

– Я готова, – сказала Ника и сделала шаг ей навстречу.

– У нас мало времени, поэтому я вас поведу. – Тереза Арнольдовна крепко сжала ее руку.

Это был одновременно знакомый и незнакомый Нике путь. Она изо всех сил старалась не вертеть по сторонам головой. Слепой нет нужды осматривать окрестности.

Артема Игнатьевича они встретили в галерее. Он оказался именно таким, каким Ника его и представляла, высоким и импозантным, почти полностью седым.

– Здравствуйте, Ника! – Он легонько коснулся ее руки, наверное, чтобы привлечь ее внимание.

– Добрый день, Артем Игнатьевич! – С ним нужно быть осторожной, он один из тех, кого Серебряный внес в список подозреваемых. И он тот, кто сознательно ввел в заблуждение Агату, соврал насчет их с Никой родства? Почему соврал? Какое ему дело, появится ли у Агаты Адамиди еще одна внучка?

– Куда направляемся? – спрашивал он вроде бы у Ники, но смотрел на Терезу. – Как твои дела, Тери? – Вот и он называет ее так ласково, Тери. Как маленькую девочку. Наверное, это позволительно для старых друзей.

– Как обычно, Артем. Очень много дел. – А в голосе Тери-Терезы Нике почудилось что-то такое… то ли сожаление, то ли раздражение. И чувство это никак не было связано с предстоящими хлопотами. Оно было связано с Артемом Игнатьевичем. – Агата хотела поговорить с девочкой. – А на Нику она даже не глянула, смотрела прямо перед собой, словно это она слепая.

– В таком случае, не смею вас задерживать! Хорошего дня, Ника. – Какой славный мужчина. Как жаль, что он не тот, кем кажется…

Агата уже ждала ее в своем роскошном кабинете. Она сидела за письменным столом перед открытым ноутбуком, и свежий бриз трепал тюль на распахнутом настежь окне.

– Привела, – сказала Тереза и замерла у двери.

– Спасибо. – Агата благодарно улыбнулась. Она была красива! Красива и чем-то неуловимо похожа на Никс. Вот только Ника больше не видела змей в ее золотых волосах. – Я бы хотела поговорить со своей внучкой наедине. – Значит, уже внучкой.

– Я буду на связи. – Тереза вышла из кабинета и аккуратно, словно боялась разбудить спящего, прикрыла за собой дверь.

– Присаживайся, Ника. – Агата указала на удобное кресло. Агата указала, но она ведь не должна видеть жесты. – И прекращай этот цирк, девочка! Я точно знаю, что ты не совсем слепа.

– У вас есть результаты моих обследований. – Ника шагнула к креслу.

– У меня есть глаза. – Агата усмехнулась. – И я знаю, какое это место, как оно действует на таких, как мы с тобой. Насколько улучшилось твое зрение за последние дни, Ника?

– Значительно. – Этой женщине бесполезно врать. Бесполезно и, наверное, даже опасно. – И продолжает улучшаться. – А еще ее кто-то пытается убить. Рассказать об этом любимой бабушке? Интересно, поверит ли она?

– Это хорошо. – Ей показалось, что Агата вздохнула с облегчением. – Мне бы не хотелось, чтобы у кого-то из моих внучек были преимущества предстоящей ночью. Условия должны быть равными для всех.

Значит, Ника не первая и не единственная. Агата призывала или еще призовет к себе и Ксю, и Юну. Так сказать, для финального инструктажа. Ведь не может так случиться, что она отправит своих девочек в лабиринт, не предупредив о том, что их там может ожидать.

– Ты не должна ничего бояться.

Вот и начался инструктаж.

– Я не боюсь.

– Боишься. И я боялась, когда была на твоем месте. Ничего не боятся только глупцы. А ты отнюдь не глупа. И поэтому я просто еще раз тебе повторю – не бойся ничего, что увидишь или услышишь в Лабиринте. Он не способен причинить зло тем, в ком течет хоть толика крови Медузы. Вы все, и ты, и Ксения, и Юнона, вернетесь из лабиринта живыми и невредимыми, но только одной из вас откроется истина. – Агата подалась вперед, уперлась ладонями в стол. На мгновение Нике почудилось, что из ее высокой прически выглянули змеи. – Тебе снятся сны, дитя? – спросила она шепотом.

Можно было спросить, какие сны. Можно было притвориться ничего не понимающей дурочкой, но Ника не стала.

– Видения. Это не сны, а видения.

Агата снова вздохнула с облегчением.

– В таком случае, тебе будет легче остальных понять то, что ты увидишь. Понять и принять. А теперь иди! – Она взмахнула рукой и, когда Ника была уже у двери, вдруг сказала: – И прости меня.

– За что? – Ника обернулась.

Агата так ничего и не ответила, отошла к окну. Там и осталась стоять, изящная, хрупкая, лишенная признаков возраста.

А снаружи Нику уже ждал Серебряный, он сидел на корточках у стены.

– Привет! – сказал, вставая и делая шаг ей навстречу. – Как прошла аудиенция?

– Нормально, спасибо. – Днем все вдруг оказалось сложнее, чем ночью и ранним утром. Днем все случившееся с ними начало казаться сном.

Хорошо, что только ей одной.

– Я тут решил, что ты проголодалась. – Серебряный взял ее за руку. – И у меня родилась замечательная мысль. – Он улыбался. Пусть тревожной, но все равно искренней улыбкой. – Давай перекусим в городе. Так будет надежнее, – добавил заговорщицким шепотом.

А еще в городе не нужно будет притворяться слепой. И там не будет тех, кому Ника перешла дорогу. В городе они могут побыть самими собой и остаться наедине. И в самом деле, замечательная мысль!

– Как будем добираться до города? – спросила Ника, всматриваясь в лицо Серебряного. Она всматривалась, а он ждал, не мешал.

– Возьму машину отца.

– А он разрешит? – Почему-то Ника была уверена, что машина у Серебряного-старшего такая дорогая, что к ней даже страшно подойти, не то что взять ее без спросу.

– Уже. До вечера машина наша. Поехали, Ника! – сказал и потянул ее за руку.

Машина и в самом деле оказалась крутой – черной, с хищным абрисом и мощным мотором.

– У отца есть личный водитель. – Серебряный распахнул перед Никой дверцу, сам уселся за руль. – Это удобно, когда много дел. Но в эту поездку мы решили отправиться вдвоем. Он за рулем, я на подхвате. Редкое, я тебе скажу, событие. – Он включил мотор, мягко тронул машину с места. – Я за рулем с шестнадцати лет, отец сам меня учил. То отец, то Степан, его водитель. А в автошколу я уже так пошел… за правами.

Они ехали по аллее под сенью старых раскидистых деревьев. Ника слушала Серебряного и смотрела во все глаза. Какое же это, оказывается, счастье – просто смотреть! Аллея заканчивалась высокими воротами, украшенными гербами с головой Медузы. А за воротами была степь, скалы и полоска моря вдали.

Дорога шла параллельно берегу, так, что из машины было видно и бледное, выцветшее небо, и яркий лоскут моря, и черная громада острова Медузы. Ника затаила дыхание, сцепила пальцы в замок. Одно дело – чувствовать, и совсем другое – видеть всю эту красоту. Красоту и четкий профиль Серебряного.

Он вел машину уверенно, изредка поглядывал на Нику, улыбался ободряюще. А она продолжала думать, что спит, что такие вот истории и такой вот… Серебряный не про ее честь. Но можно ведь хоть на время, хоть на один день поверить в сказку! Ночью же у нее получилось поверить. Так почему бы не дать себе еще один шанс?!

А степь тем временем как-то незаметно превратилась сначала в поля, потом в сады, а потом в пригород большого курортного города. Здесь жизнь била ключом, здесь было многолюдно, шумно и ярко. Здесь даже пахло как-то по-особенному. Наверное, именно так и должен пахнуть воздух южного города: плавящимся от жары асфальтом, немного сладостями, немного морем, немного специями. Они позавтракали в небольшом уютном кафе. После завтрака погуляли сначала по городу, потом по набережной. И это было такое счастье! Как будто на повзрослевшую Нику разом свалилось все то хорошее и интересное, что полагается маленьким девочкам, все то, чего ей никогда не обещали и не давали. Реванш и расплата за лишенное родительской заботы и ласки детство. Аванс на будущее.

Про будущее Ника запретила себе думать. И про будущее, и про прошлое, которое не ее вовсе, и про ночь большого отлива. Она слушала Серебряного, смотрела на Серебряного, держала его за руку, и думала только о том, как она счастлива здесь и сейчас. И пусть очень скоро все это закончится. Ведь все хорошее заканчивается очень быстро, иногда даже не успев толком начаться. Но ее «хорошее» не такое. Оно началось, оно продолжается. И уже только за одно это Ника должна быть ему благодарна.

Обратно на виллу они засобирались ближе к вечеру. Никина бы воля, никуда бы они не уехали, так и бродили бы по вечернему городу. Но воля была не ее, а Агаты. И ночь большого отлива уже не казалась чем-то далеким, почти нереальным. И море не пугало…

– Серебряный, – Ника тронула его за руку.

– Что? – Он на мгновение оторвал взгляд от дороги.

– Давай искупаемся.

Это было очень мужественное решение. И даже немного безрассудное. Но ведь действие неведомого наркотика уже выветрилось, и им не нужно бояться моря. Так сказала Агата…

– Уверена?

– Нет.

– Но попробовать можно? – Серебряный улыбался, но во взгляде его была тревога. Приближение ночи большого отлива он чувствовал так же, как и сама Ника.

– Я бы сказала, нужно. – Ника тоже улыбнулась. – Я ведь никогда раньше не видела моря.

– И золотых змей. И Кракена. – Он направил машину в сторону пляжа, заглушил мотор.

– Агата сказала, что я не должна бояться моря, – сказала Ника. Можно подумать, это все объясняло и облегчало! Просто ей нечего было сказать. Как объяснить эту непреодолимую потребность войти в море, проверить собственные силы?!

– Ну если Агата сказала. – Серебряный вышел сам, помог выйти Нике. – Тогда давай попробуем.

Они попробовали. Сначала это были осторожные, даже робкие шаги вдоль морской кромки, а потом Ника решилась – окунулась в воду с головой. Серебряный оставался рядом и держал за руку, ни на секунду не отпускал от себя. А Ника уже знала, что Агата оказалась права, ей не нужно бояться ни моря, ни тварей, в море обитающих. И стоит лишь нырнуть, подхватить со дна камешек, похожий на зеленое бутылочное стекло, обкатанное волнами до идеальной гладкости, как камешек окажется вовсе не стеклянным. Море ластилось, дарило ей подарки, словно извиняясь за свои недавние прегрешения, словно чуя новую Никину суть. Сама Ника тоже ее чуяла. Это было странное, одновременно окрыляющее и пугающее чувство, почти такое же острое и яркое, как вернувшееся к ней зрение. А может, и еще ярче.

– Все! Нам еще сохнуть! – Серебряный подхватил ее на руки, прижал к себе. Крепко прижал, по-хозяйски. И призрачные змеи, которые дремали весь день, очнулись, высунули любопытные треугольные головы. Все семнадцать голов. – Пойдем на берег!

Пойти не получилось, потому что он ее понес. Вот прямо как в карамельных девичьих грезах понес. Только Ника понимала, романтики тут куда меньше, чем здоровых опасений за ее жизнь. Кто-то из них двоих ведь должен был оставаться здравомыслящим. Хотя бы в море.

Закатное солнце было по-прежнему жарким, Никины кудри высохли почти мгновенно. Что уж говорить про волосы Серебряного? Вот и закончился ее самый удивительный, самый классный день! Будет что вспомнить в старости. Если получится пережить ночь большого отлива.

Мысль эта была холодной и колючей, как северный ветер. Она выстудила позвоночник и заставила спрятаться призрачных змей.

– Ника, что такое? – спросил Серебряный. Может быть, он тоже почувствовал этот северный ветер на своей коже, а может, она просто еще не научилась владеть лицом.

– Все замечательно, Серебряный! Спасибо тебе!

К черту ветер и ночь большого отлива! К черту Никс с ее страшными тайнами! Она не Никс, у нее все будет хорошо! Нужно только повторять это как можно чаще. Сила мысли и все такое…

А на вилле уже полным ходом шла подготовка к предстоящему торжеству. За время их отсутствия в парке, прямо под открытым небом, накрыли столы, а на пляже соорудили что-то вроде подиума. Так назвал эту деревянную конструкцию Серебряный, а Нике некстати подумалось про эшафот.

И в доме жизнь била ключом, туда-сюда носились слуги и официанты. Интересно, их и раньше было так много?

– Нет, похоже, их наняли на эту ночь. – Серебряный был напряжен и собран. Ничего не изменилось с тех пор, как они вышли из моря. Нет, наоборот, его напряжение росло с каждой секундой.

– А вот и наши голубки! – Голос Ксю заставил их оглянуться.

Ксю была красива. Чертовски красива, если уж начистоту. И на Агату она была похожа больше всех остальных внучек. Уж точно больше, чем сама Ника.

– Ну что, сестрица, ты готова?

– К чему? – Было тяжело изображать слепую и не смотреть на Ксю. А может, и не нужен уже этот маскарад?

– К тому, что в дамки выйдет только одна из вас. – Рядом с Ксю встал Дим. Хватало одного взгляда, чтобы понять, что они брат и сестра.

– И наша Ксения свято верит, что в дамки выйдет именно она! – А эта девушка в строгом платье – Юна. Не так красива, как Ксю, но тоже весьма хороша, особенно если снять очки и распустить стянутые в хвост волосы. И на Серебряного она смотрит… по-особенному смотрит. А вот на нее, Нику, не смотрит вовсе. Да и зачем смотреть на слепую?

– Разумеется! – Ксю пожала плечами, и Дим согласно закивал. – Вы ведь никчемные пешки! Особенно ты! – Она ткнула в Нику указательным пальцем. Почти дотянулась. Ника едва удержалась, чтобы не отступить. – Слышишь меня, приблудная? Тебе в этой гонке не победить!

– Это мы еще посмотрим. – А вот улыбнуться у Ники получилось.

– Кто посмотрит? – Ксю бросила взгляд на Юну, словно призывая ее в свидетели. – Ты, что ли, посмотришь, слепыш?

Дернулся Серебряный. Пришлось успокаивающе сжать его руку. Она переживет. Она и не такое переживала.

– Ксения, это была фигура речи. Доминика, не принимай близко к сердцу выпады нашей сестрицы. – Юна улыбалась. Вот только улыбалась не Нике, а Серебряному. – Она боится проиграть, потому и злится. А вообще…

Договорить Юне не дала Тереза Арнольдовна. Она появилась словно из ниоткуда, обвела всех строгим взглядом.

– Позвольте узнать, почему вы все еще здесь, юные леди?

– А где нам быть, Тереза Арнольдовна? – спросила Ксю с вызовом. Вот так официально и отстраненно она обращалась к собственной бабушке. Впрочем, а как сама Ника обращается к Агате?

– В своих комнатах. У вас осталось не так много времени на подготовку к предстоящему торжеству. Скоро начнут съезжаться гости. – Тереза говорила, чеканя каждое слово. – Это касается и молодых людей, – она перевела взгляд на Серебряного и Дима. Ваше общество потребуется девочкам через несколько часов, а сейчас я бы вас попросила!

Перечить Терезе было тяжело, почти невозможно. Наверное, поэтому даже Ксю не стала пререкаться, лишь поморщилась.

– Я провожу тебя до твоей комнаты. – Серебряный взял Нику под руку. Наверное, это означало, что признаваться в чудесном исцелении пока рановато.

Он довел ее и даже в комнату зашел, вот только не для того, чтобы попрощаться, а чтобы осмотреться, выяснить, что изменилось в ее отсутствие. Ника тоже осмотрелась – ничего не изменилось.

– Я сейчас уйду. – Он уже почти привычным жестом пригладил ее кудри. – Мне нужно. А ты никуда не выходи. И никого к себе не впускай. – А потом добавил шепотом: – И ничего не ешь.

– Даже воду буду пить только из-под крана, – ответила она тем же заговорщицким шепотом. Только Серебряный почему-то не улыбнулся.

– Пообещай мне, Ника, – сказал строго, а ей вдруг подумалось, что он что-то знает. Что-то такое, о чем не хочет рассказывать ей. – Пообещай, что будешь осторожна.

– Я могу видеть, Серебряный, – шепнула она ему на ухо. – Я уже не так беспомощна, как они думают.

А еще у нее есть змеи в волосах и видения из чужой жизни. Так себе достижения, но все же лучше, чем ничего.

Он хотел еще что-то сказать, а потом махнул рукой и просто поцеловал. Ну, не просто, а так, что пришлось вырываться и отталкивать. От греха подальше. Вот так они и расстались. Она вырывалась и отталкивала, вместо того чтобы довериться и не отпускать. Может быть, пришла пора учиться смирению, чтобы потом не было слишком больно…





* * *


В дверь постучали дерзко и настойчиво. Почти сразу же, как ушел Серебряный.

– Кто там? – спросила Ника. Могла бы и не спрашивать, но слепым девицам положено уточнять, с кем им предстоит иметь дело.

– Это мы, открывай!

Мы – это Ксю с Юной, новообретенные кузины. Ника и сама их видела, но Ариадна все равно представила. Интересно, как Ариадна сейчас назвала бы саму Нику? Надо бы снова подойти к зеркалу.

– Что вам нужно?

Оказывается, изображать слепую почти так же сложно, как и быть ею. Но она будет стараться изо всех сил.

– Пойдем! – Ксю даже не стала переступать порог.

– Куда? – Ника тоже не спешила выходить из своей комнаты.

– Нас ждет бабушка. – Юна держалась в стороне от Ксю. Чувствовалось, что общество сестры ей неприятно. Ника ее понимала.

– С напутственной речью, – фыркнула Ксю.

– Где?

– В парке, в розарии. Так ты идешь? Или нам сказать Агате, что ты отказалась?

– Я иду. – Наверное, получилось слишком поспешно. Ну и пусть! Они ведь и раньше с ней не считались. Раньше не считались и сейчас переглянулись. Как-то странно переглянулись…

– Тебе помочь? – Юна сделала шаг ей навстречу, но руку не протянула.

– Я сама. – Ника коснулась медальона. – У меня есть Ариадна.

– Лихо ты с ней управляешься. Мы даже не сразу поняли, что ты ничего не видишь.

– Не лебези перед ней, Юна. Ты, может, и не догадалась, а я все прекрасно поняла. Все, некогда нам! Ждем тебя с этой твоей… – Ксю покосилась на медальон, – хренью в парке.

Сказала и раздраженно зацокала каблуками по коридору. Юна бросила быстрый взгляд на Нику и поспешила следом. Ника их не осуждала. Девушкам из высшего общества не с руки якшаться со всякими там побирушками. Пусть побирушка выбирается из дома как-нибудь своим ходом.

Она и выбралась. Когда ты можешь видеть, это не проблема. Да и Ариадна не дремала, отсчитывала шаги, указывала направление.

А снаружи уже окончательно стемнело. Южные ночи всегда наступают внезапно. Раньше Ника об этом только читала, а теперь увидела своими собственными глазами. Темноту увидела, а Юну с Ксю – нет. Куда же подевались милые кузины? И в какую сторону ей теперь идти? Если снова к бассейну, будет уже не смешно. Собственно, ей и так не до смеха, потому что подвох она чует шкурой. Пока бы привыкнуть к подвохам и хотя бы попытаться не испытывать судьбу, но как же не испытывать, когда судьба эта меняется не по дням, а по часам! И зрение вернулось! Она больше не слепая и беспомощная девица и постоять за себя сумеет. Во всяком случае, от милых кузин как-нибудь отобьется.

– Явилась? – Голос Ксю послышался за спиной. Ника не стала оборачиваться, вместо этого спросила:

– Куда дальше?

– Вперед по этим своим маячкам. Это же сколько бабок угрохала Агата ради твоего удобства!

– А вы?

– Послушай, Юночка, мне надоело с ней возиться!

– Скажи это бабушке. – Юна тоже была за спиной, так близко, что Ника чувствовала тонкий аромат ее духов. – Хочешь поругаться с ней накануне такой ночи?

Ксю ничего не ответила, лишь ощутимо толкнула Нику в спину и прошипела:

– Иди уже. Сколько можно?

Ника сделала один неуверенный шаг, потом второй. Она шла, прислушиваясь к командам Ариадны и к вибрациям медальона, который ловил сигналы от инфракрасных маячков. Маячки она, кстати, теперь тоже видела, здесь, на этом участке парка, они были воткнуты в землю параллельно дорожке. Дорожка сначала была широкой, пройти по ней рядом они запросто могли все втроем. Но постепенно она сужалась, пока не превратилась в тропу, обозначенную маячками. Безопасный фарватер для слепой Ники, весьма подозрительный путь – для Ники зрячей. Тропа уводила их прочь от дома и от розария. Ника хорошо запомнила, в какой стороне розарий. Так вот точно не в этой! С этой стороны было море. И ухоженные парковые деревья уже начали уступать место лохматым соснам. Но инфракрасные маячки здесь имелись, и медальон вибрировал успокаивающе. Ника остановилась, обернулась.

– Куда дальше?

Они стояли позади нее – две слабо освещенные тени. Самые обычные тени, не те, что она видела раньше.

– Вперед, – сказала одна тень голосом Ксю. – Дальше иди одна.

– Агата разговаривает с каждой из нас наедине, – отозвалась вторая тень голосом Юны. – Тут недалеко, метров двадцать по прямой. Ты не собьёшься с курса, даже если захочешь.

– А вы? – Она-то не собьется, вот только инструктаж от Агаты Ника получила еще утром.

– А мы пошли! У нас, знаешь ли, бал. Мы, знаешь ли, хотим выглядеть сногсшибательно! – Тень Ксю отступила на шаг, и голос ее сделался чуть тише. – Юна, ты со мной? Или снова станешь лебезить перед Агатой?

– Никто ни перед кем не лебезит, Ксения! – Голос Юны тоже отдалился. – Обратно возвращайся по этим своим маячкам, не заблудишься.

Значит, обратно по маячкам, а пока вперед по узкой тропинке в неизвестность. Все чудесатее и чудесатее. Ну что же, она попробует.

Тропинка была прямой, почти такой же прямой, как парковые дорожки, но вела она точно не к розарию. Ника сделала неуверенный шаг. Не для себя неуверенный, а для тех, кто, возможно, сейчас за ней наблюдал. Или в этой слабо подсвеченной одинокими фонарями темноте наблюдать сложно? Не важно, очень скоро она узнает, зачем все это, куда ведет ее загадочная тропинка.

Тропинка вывела ее к крутому обрыву или, как выразилась Ариадна, к резкому понижению рельефа. Настолько резкому, что один неверный шаг – и все, поминай как звали Нику-Доминику…

Снова вернулся ледяной ветер, взъерошил волосы, растревожил призрачных змей. Ника испугалась. Нет, она не испугалась высоты и того, что с очень большой долей вероятности могло с ней случиться, а осознания того, что ее снова пытались убить. Или спровоцированный несчастный случай – это не совсем убийство? Что думали Ксю с Юной, когда переставляли инфракрасные маячки с безопасной парковой дорожки на тропу, ведущую к бездне? На что надеялись? Как собирались жить после этого?

Ника всхлипнула, сделала шаг назад, и в этот самый момент кто-то схватил ее за руку, потянул прочь от обрыва.

– Девушка, осторожнее! – Ее держал за руку мужчина в форме официанта. Не молодой и не старый – обыкновенный. Наверное, он шел по каким-то своим надобностям и увидел ее, глупую слепую Нику. – Здесь же обрыв, разве вы не видите?!

– Я не вижу, простите. – Ей не хотелось врать этому доброму человеку, но и говорить правду еще рано. Похоже, слишком рано. – Кажется, я заблудилась.

Официант посмотрел на нее с жалостью. Во всяком случае, Нике так показалось.

– В таком случае, позвольте, я провожу вас к дому.

– Спасибо. – Вот и все, на что хватило ее сил. – Спасибо, я буду вам очень признательна.

Он вел ее осторожно, предупреждал о препятствиях не хуже Ариадны, а Нике хотелось расплакаться от отчаяния. Тяжело терять веру в людей. Даже если это всего лишь остатки веры, даже если это не совсем люди.

Они стояли на крыльце – Ксю и Юна. Те самые Ксю и Юна, которые так торопились уйти к себе, чтобы подготовиться к ночи большого отлива. Торопились, но не ушли, остались ждать. Чего ждать? А вот хотя бы ее отчаянного крика, когда она свалится вниз с обрыва. Или испуганного визга того, кто найдет ее бездыханное тело на пляже. На пляже ведь сейчас много людей. Кто-нибудь да найдет. Или они просто хотели убедиться, что она ушла и больше никогда не вернется? А убедившись, вернуть инфракрасные маячки на прежнее место? Как это хитро! Как это тонко! Как это… мерзко.

– Вот мы уже почти пришли, – сообщил официант, когда они вышли на ярко освещенную огнями площадку перед входом в дом. – Куда вас проводить?

– Спасибо, дальше я сама. – Она еще раз посмотрела на официанта. Посмотрела очень внимательно, чтобы запомнить человека, который, сам того не ведая, спас ей жизнь. Для начала запомнить, а утром и отблагодарить. Если утро для нее вообще настанет.

– Рад был помочь. – Он кивнул, отступил на шаг, пропуская Нику вперед.

Дальше она шла сама, осторожно, как по минному полю. Она шла, а Ксю с Юной смотрели. Что выражали в этот момент их лица, Ника не видела, потому что не смотрела в их сторону. Она слепая, она идет на ощупь, строго по маячкам, полагаясь лишь на команды Ариадны.

Они ее не окликнули, затаились, кажется, даже перестали дышать. Что они чувствовали в этот момент? Разочарование от того, что не вышло убить человека? Или, быть может, облегчение от того, что убийство не состоялось? Пусть бы второе! Ника очень на это надеялась.

Дышать полной грудью она смогла, лишь когда оказалась в своей комнате и заперла дверь на замок. Ей бы поплакать, выдавить из себя весь этот страх и омерзение, но пока получалось только дышать. Даже горячий душ не помог. Студеный нездешний ветер по-прежнему продолжал ерошить волосы и тревожить призрачных змей.

В дверь постучали в тот самый момент, когда Ника вышла из душа. На пороге стояли двое: Тереза Арнольдова и горничная. В руках у горничной было что-то струящееся, с виду совершенно невесомое.

– Ваш наряд для предстоящего торжества, Доминика. – Тереза сделала знак, и горничная бережно разложила все принесенное на Никиной кровати, а потом почти бесшумно удалилась.

Горничная удалилась, а Тереза Арнольдовна осталась.

– Через полчаса к вам придет стилист, попробует что-нибудь сделать с вашими волосами.

Змеи обиженно зашипели, им не нравилось, когда их тревожил кто-то, помимо Ники и Серебряного.

– А пока примерьте вот это. – Тереза раскрыла черную бархатную коробочку, которую все это время держала в руках, внимательно, почти с любовью изучила ее содержимое. Ника тоже изучила. Украдкой.

Это был гарнитур: серьги, подвеска и диадема невероятной красоты.

– Что это? – Нельзя выходить из роли. Пусть даже Тереза Арнольдовна ей не враг. Кажется, еще не время.

– Это подарки от Агаты, украшения, которые вам надлежит надеть этим вечером. Позвольте, я вам помогу.

Дожидаться разрешения Тереза не стала, не прошло и минуты, как серьги оказались у Ники в ушах, диадема в волосах, а подвеска заняла место медальона.

– Это придется снять на время церемонии. – Медальон лег на журнальный столик камерой вниз. Случайно или специально? В последнее время Нике начало казаться, что она сходит с ума. Слишком много подозрений, слишком много подозреваемых. – Перед тем как вы отправитесь в лабиринт Медузы, его вам вернут, а пока придется довольствоваться той программой, что есть у вас в телефоне.

– Как я выгляжу, Тереза Арнольдовна?

Ника коснулась руками диадемы, улыбнулась. В этом доме врут, кажется, все. Но при общении со слепым человеком можно не следить за выражением своего лица, а ей важно знать, кто враг, а кто друг. Вот Тереза Арнольдовна, скорее всего, и не враг, и не друг, на ее безоценочное суждение можно положиться. Наверное…

Дрогнули уголки поджатых губ, сощурились миндалевидной формы глаза, раздулись тонкие, изящно вырезанные ноздри. Тереза Арнольдовна могла бы быть очень красивой женщиной, если бы не этот холодный, куда холоднее нездешнего ветра, взгляд. Не друг… точно не друг.

– Вы выглядите достойно, Доминика. – А взгляд изменился, поплыл и потеплел, словно бы Тереза вспомнила что-то приятное.

– Достойно чего? – Больше нельзя смотреть и анализировать. Пусть Тереза видела данные ее медицинских обследований, пусть она абсолютно уверена в ее слепоте, но больше смотреть нельзя. Нужно расфокусировать и отвести взгляд. А еще задать какой-нибудь ничего не значащий, нейтральный вопрос.

– Достойно того, чтобы быть ее внучкой.

– Агаты?

– Да. Вы с ней очень похожи. Вы похожи на нее куда больше остальных ее внучек.

– Не знаю. Мне тяжело судить.

– А мне легко. – Невинная фраза, почти комплимент, а прозвучала как приговор. Нужно прекращать подозревать всех и вся, так и до беды недалеко. – Чуть не забыла. – Из складок пышной юбки Тереза Арнольдовна достала изящный хрустальный флакон, сняла крышку. – Еще один подарок от Агаты, духи ручной работы, эксклюзив. Вы ведь уже после душа, давайте я помогу вам их правильно нанести.

– Правильно?

– Это тоже своего рода наука.

Тереза Арнольдовна говорила, а тем временем медленно и совершенно бесшумно надевала перчатки, тонкие латексные перчатки… Сначала перчатки, а потом и респиратор…

Не друг, теперь уже точно не друг. А тогда кто? Неправильный вопрос! Правильный вопрос будет звучать так – что в хрустальном флаконе? И еще один немаловажный, наверное, даже жизненно важный вопрос: что ей теперь делать, как защищаться от этой неведомой, но такой ощутимой опасности?

Ника бы что-нибудь придумала. Если бы пришлось, вышибла флакон из Терезиных рук. Как-нибудь нечаянно, сослепу. Флакон крепкий, от падения на ковер он точно не разобьется.

Импровизировать не пришлось. В тот самый момент, когда она уже почти решилась, в дверь снова постучались.

– Ника! Ника, юная нимфа! Открывайте поскорее дверь! Рафик Давидович пришел к вам с подарочками!

Вот у Рафика Давидовича для нее тоже подарочки…

А Тереза Арнольдовна уже снимала перчатки и респиратор. Ее лицо не выражало вообще ничего, даже раздражения.

– Я поставлю духи на журнальный столик, Доминика. Когда этот старый сатир уйдет, непременно ими воспользуйтесь. Поверьте, это особенные духи.

В том, что они особенные, Ника даже не сомневалась. Ей бы дыхание восстановить.

Дверь Рафику Давидовичу открыла Тереза.

– О, Тери! И ты тут! – Шеф-повар говорил громко и улыбался широко. – А я вот решил навестить наших девочек, подбодрить, так сказать, сладеньким! – Он сунул под нос Терезе накрытый салфеткой поднос.

– Я уже ухожу, Рафик. И ты не задерживайся, мне кажется, у нас всех еще очень много дел.

– Мои дела без меня не пропадут! – Рафик Давидович легкомысленно взмахнул рукой и с невероятным для его крупной комплекции изяществом протиснулся мимо Терезы Арнольдовны в комнату, пробасил: – Ну, где тут моя красавица?

– Я здесь! – Ника помахала рукой. Просто так, в пустоту помахала, даже не совсем Рафику Давидовичу. Она же ничего не видит. – Проходите, пожалуйста!

Он вошел, а Тереза вышла. Хрустальный флакон, как и обещала, оставила на журнальном столике. Там же, на столике, Рафик Давидович пристроил свой поднос.

– А что это вы меня сегодня весь день игнорировали, юная леди? – спросил он с обидой в голосе. – Ни на завтрак, ни на обед не приходили. Не нравится вам стряпня Рафика Давидовича?

Он говорил, а сам очень внимательно изучал флакон, даже в руки его взял, даже к глазам поднес.

– Нравится, Рафик Давидович! Очень нравится! Мы просто весь день провели в городе. Там и перекусили.

– Нехорошо! Ах как нехорошо питаться всякой бесполезной сухомяткой! – Рафик Давидович с досадой покачал головой. За ним было очень интересно наблюдать. Вернее, наблюдать за тем, с каким вниманием он изучает ее комнату.

Еще один и не друг и не враг? Или тоже больше враг, чем друг? Или кто?..

Изящным движением руки он сунул хрустальный флакон в карман своей поварской куртки, во взгляде его черных глаз промелькнуло странное, не поддающееся идентификации выражение. Промелькнуло и исчезло, а широкое лицо расплылось в белозубой улыбке.

– Ничего, Рафик Давидович исправит этот непорядок, Рафик Давидович не может допустить, чтобы его девочки проходили инициацию впроголодь!

– Я не голодна. – Серебряный велел не есть и не пить ничего подозрительного. Кажется ли Рафик Давидович подозрительным? На первый взгляд нет, он всегда приходил к Нике с гостинцами и кофе. А на второй – очень даже. Ей сейчас все кажутся подозрительными. Какой-то вселенский заговор…

– Знаете, что я вам принес, Ника? Я принес вам восхитительнейший десерт «Шу с клубникой»! Сначала может показаться, что это банальный профитроль, но стоит только распробовать, как вы тут же поймете, что это совершенно разные десерты! – Он говорил и сервировал стол. Кофе и крошечная тарелочка с чем-то маленьким, но весьма аппетитным, наверное тем самым «Шу», который почти как профитроль, но другой. Ничего подозрительного, если не считать того факта, что ее постоянно хотят убить. И что теперь делать? Ника уже придумала. С кофе и десертом можно сделать почти то же самое, что она до этого планировала сделать с флаконом духов. Она же слепая, а потому страшно неловкая, ей простительно.

Ника пролила кофе в блюдце с загадочным Шу в тот самый момент, как в дверь ее комнаты снова постучали. Одного взгляда на милейшего Рафика Давидовича хватило, чтобы понять, как сильно он раздосадован. На его луноликом загорелом лице отразилась вселенская боль.

– Ой, простите… – Ника пошарила по столу, но сделала только хуже, столкнула блюдце с десертом на пол.

– Ай, не беда, детка! Рафик Давидович принесет еще! – Его бодрый голос вступал в явный диссонанс со взглядом, которым он встретил сунувшегося в комнату официанта.

– Тереза Арнольдовна просила вас явиться на кухню, – отрапортовал официант, а потом добавил: – Кажется, там какой-то форс-мажор, что-то подгорело.

– Что-то подгорело!!! – Рафик Давидович застонал, воздел очи к потолку. – Ничего не могут без меня сделать! Совершенно ничего! Ладно, приберитесь здесь, пока я буду разбираться!

Уже возле двери он остановился, глянул на Нику, пообещал:

– Я скоро вернусь, юная леди! И мы непременно выпьем с вами по чашечке кофе.

Не успел официант прибраться, как снова постучали. Просто какой-то день открытых дверей у нее сегодня! Просто праздник какой-то!

На пороге стоял Артем Игнатьевич, еще один не то друг не то враг. И тоже с подарком!

– Ника. – Он дождался, пока официант выйдет из комнаты, и лишь потом вытащил из кармана безупречного пиджака крошечную коробочку. – Я хотел извиниться перед вами.

Он, этот немолодой, но все еще очень интересный мужчина, не выглядел врагом и злодеем, но Ника больше никому не верила. Бойся данайцев, дары приносящих…

– За что извиниться, Артем Игнатьевич? – А в коробочке – перстень. Красивый, массивный, с рисунком лабиринта, явно сделанный тем же мастером, что и медальон с Ариадной.

– Я допустил непростительную оплошность, не перепроверил результаты генетической экспертизы. Это из-за меня вам пришлось пережить все эти волнения с установлением родства.

Нике хотелось сказать, что до установления родства ей как раз таки жилось куда спокойнее, по крайней мере, ее не пытались убить. Но она предпочла помолчать.

– Позвольте? – Артем Игнатьевич взял ее руку в свою. Вот сейчас он наденет ей на палец перстень… И что? Какой здесь может быть подвох? Колечко отравлено на манер перстней Борджиа, и помрет она теперь мучительной смертью? И ведь ничего не сделаешь с этаким подарком. Его не уронишь и кофе не зальешь…

Наверное, Ника бы и тут что-нибудь придумала, если бы не взгляд Артема Игнатьевича. Он смотрел на нее… ласково и немного удивленно, словно видел впервые в жизни. А потом вдруг сказал:

– Ты невероятно на нее похожа. – Может, от волнения, а может, еще по какой причине он перешел с Никой на «ты». – Она была точно такой же в твои годы.

Ника не стала спрашивать, про кого он говорит, и руку убирать не стала, даже не вздрогнула, когда колечко скользнуло по коже безымянного пальца. Скользнуло, но не оцарапало и, кажется, ничем не отравило. По крайней мере, чувствовала она себя точно так же, как и раньше.

– Спасибо, Артем Игнатьевич. – И благодарность получилась искренней, почти без примеси страха.

– Тебе нужно войти в этот лабиринт, девочка, – сказал он, пряча опустевшую коробочку обратно в карман. – Ты справишься. Главное, ничего не бойся.

– Агата сказала мне то же самое.

– Агата знает. – Артем Игнатьевич улыбнулся. – Она была там.

А Нике вдруг захотелось рассказать этому мужчине о всех своих страхах. О своих страхах и чужих злодеяниях. Даже если он не всесильный, то уж точно сильный. Сильный и влиятельный. Наверное, он бы сумел ее защитить. Если бы захотел. Жаль, что она не знает, что он хочет на самом деле.

– Ну, удачи тебе, Ника! – сказал и осторожно потрогал локон ее волос.

– Спасибо, Артем Игнатьевич.

Может, и не друг, но уж точно не враг. Ей очень хотелось так думать.

Он ушел, а Ника еще несколько мгновений раздумывала, снимать ли перстень с лабиринтом. Решила не снимать, перстень ей нравился.

А дальше все как-то резко ускорилось и закружилось. Не успела Ника надеть вечернее платье, то самое струящееся и почти невесомое, как явился стилист. Он колдовал над ее волосами битый час, распугал призрачных змей, но добился невероятного результата. Когда Ника мельком глянула на свое отражение в зеркале, то была поражена произошедшими с ней метаморфозами. Сказать по правде, за год слепоты она почти забыла, как выглядит. В воспоминаниях сохранился какой-то бледный и невзрачный образ вечно лохматой девицы. И когда ее сравнивали с Агатой, сравнение это казалось Нике банальной лестью. До тех пор, пока она не увидела свое отражение в зеркале.

Она изменилась. Изменилась внутренне и внешне. И змеи в ее волосах были далеко не самой радикальной из перемен. Это место что-то сделало и с ее сутью, и с ее внешностью, переплавило и перекроило, вылепило новую Нику.

Серебряный ждал ее в коридоре. Стоял, небрежно прислонившись плечом к стене, скрестив на груди руки. Он был одет в элегантный светло-серый костюм, манжеты и ворот белоснежной рубашки подчеркивали его загар. Красивый! Красивый и безрассудный, если связался с такой, как она.

– Обалдеть! – сказал он искренне и с таким чувством, что Ника сразу ему поверила. Да, она выглядит обалденно! Даже с призрачными змеями, обвившими диадему. Так уж вышло, придется смириться, что этим вечером она хороша, ничем не хуже остальных женщин рода Адамиди!

– Ты тоже ничего, Серебряный. – Она улыбнулась. Вполне себе игриво и дерзко. Бояться и паниковать она будет потом, а рядом с ним можно расслабиться.

Ей хотелось рассказать ему о всех своих подозрениях, о всех сегодняшних гостях и странных, а может, даже опасных подарках. Хотелось, но все никак не получалось. Ночь большого отлива вступила в свои права, подхватила их, закружила в безумном вальсе.

Вилла «Медуза» искрилась и сияла в темноте. Гостей было так много, что Ника тут же забывала имена тех, с кем ее знакомили. Иногда она узнавала лица, которые раньше, еще до травмы, она частенько видела на экране телевизора. Ее представляли, ей представляли. Фальшивые улыбки, фальшивые слова, неискренние эмоции – все это было так удушающе и утомительно, что хотелось спрятаться в самом дальнем уголке парка. Но приходилось терпеть. Ради Агаты, ради благородного рода Адамиди, который принял ее под сень своего величия, ради Серебряного, который старался все время быть рядом, присматривать.

Да, за ней присматривали этой ночью. Присматривали и следили.

Агата, новообретенная бабушка, в высокой античной прическе которой Нике время от времени чудились золотые змеи.

Юна и Ксю, новообретенные кузины, которые даже не пытались скрыть своего разочарования и ненависти.

Лазицкий и Троекуров, которые поглядывали на Нику уже не с презрением, а с плохо скрываемым интересом.

Рафик Давидович в безупречном костюме-тройке, с шелковым «гангстерским» шейным платком на шее, посматривал искоса, словно бы между делом. Но напоить ее кофе и накормить загадочным «Шу», начиненным бог весть чем, больше не пытался.

Тереза Арнольдовна, которая по случаю торжества сбросила черные погребальные одежды и переоделась в изумрудное вечернее платье, уложила волосы в высокую прическу и сразу помолодела лет на десять. Тереза смотрела на Нику пристальнее и внимательнее остальных, словно бы ожидала чего-то. Чего? Того, что подействуют наконец духи, которые она оставила на Никином журнальном столике? А как вообще они должны были подействовать? Спросить об этом следовало у Рафика Давидовича. Может быть, она и спросит. Если доживет до утра.

Дорогие дядюшки и не менее дорогие тетушки следили одновременно и за Никой, и за своими ненаглядными кровиночками, и за Агатой. Во взглядах их были страх, раздражение и надежда. Целый коктейль в общем-то понятных эмоций.

Артем Игнатьевич тоже следил за всеми сразу, но за Никой, кажется, все-таки больше. И на руку ее посмотрел при встрече очень внимательно, а когда убедился, что она надела его подарок, отвернулся.

И только отец Серебряного разглядывал ее не таясь. Очень внимательно разглядывал, как редкий музейный экспонат или диковинную зверушку. И лишь под его взглядом Ника чувствовала неловкость. Кажется, он единственный из всех присутствующих догадывался или даже точно знал, что она прозрела. Наверное, она ему не нравилась. Даже наверняка не нравилась, потому что он хмурился, стоило только им встретиться взглядами. Ника его понимала и не осуждала. Ей просто было немного обидно. Самую малость.

А еще хотелось есть. Глупость и нелепость – испытывать голод накануне самого важного события в твоей жизни, но сейчас она была бы рада даже загадочному «Шу с клубникой», который только на первый взгляд похож на не менее загадочный профитроль, а на самом деле совершенно другой. И когда после всех протокольных церемоний они наконец оказались за столом, она так и сказала Серебряному. А он совсем не удивился, наклонился к самому ее уху, шепнул:

– Потерпи, сейчас все будет.

– И это все можно будет есть? – спросила Ника тоже шепотом.

– Можно, не сомневайся, – голос его звучал уверенно, и Ника отбросила сомнения. Должна же она хоть кому-то доверять этой чертовой ночью!

А ночь как-то исподволь, незаметно вступила в свои права. И когда, повинуясь знаку Агаты, все они вышли на пляж, ночь была везде. Она глушила желтый свет установленных на побережье факелов и разожженных костров, зато щедрой рукой рассыпала по небу крупные звезды. И луну включила на максимум, еще и приблизила к земле так, что своим чуть щербатым боком та едва не касалась кромки воды. Но вода все еще была на месте. Обещанный отлив все никак не начинался, и Ника с трусливой надеждой подумала, что его вообще не будет, и никому не придется спускаться в подводный лабиринт.

Оказалось, зря надеялась. Оказалось, море просто ждало их появления.

– Следуйте за мной!

Агата легким, даже легкомысленным движением сбросила туфли и босиком направилась к кромке воды. Ника последовала ее примеру. Ксю и Юна замешкались, но ненадолго. Гости держались чуть поодаль. Гости ждали, когда же начнется обещанное шоу. И шоу началось…

Волны лизнули босые ступни Агаты, намочили подол ее роскошного платья, потянулись к Нике. Море было теплым и ласковым, усмиренным. Море словно боялось гнева дочерей Медузы и старалось предвосхитить все их желания. Море знало, чего от него ждут. Волны накатили и отползли. Сначала на метр, потом на пять, потом на десять. Море уходило, обнажая покрытый мелкой галькой пляж, оставляя в заложниках у людей серебристых рыбешек. Ночь большого отлива началась вопреки всему. И Ника кожей чувствовала всю ее мощь. Чувствовала, как вибрирует под ногами земля, слышала тихий призывный голос. Она уже ощущала готовность идти вперед. Все они были готовы. Но Агата велела ждать, и они послушно замерли. А с берега к ним уже шли те, кому выпало составить им пару на этом балу: Серебряный к Нике, Троекуров к Ксю, Лазицкий к Юне. В руках у них были не то мешки, не то сумки. Все-таки сумки, рыбацкие сумки, уже давно не новые, пропахшие рыбой, местами прохудившиеся, но все еще довольно крепкие.

– Что это за мерзость? – спросила Ксю, пряча руки за спину, не желая даже прикасаться к тому, что протягивал ей Троекуров.

– Я выбрал самую модную торбу. – Серебряный улыбался Нике ободряюще, но во взгляде его была тревога.

– Это для даров. – Агата смотрела на остров, в голосе ее звучала непонятная тоска. – С точно такой же сумкой я вышла из лабиринта больше полувека назад. – Она была наполнена до краев.

– Чем наполнена? – Юна забрала у Лазицкого свою сумку.

– Дарами. – Агата загадочно улыбнулась. – Лабиринт одарит ту из вас, кто достойна стать моей преемницей. Лабиринт одарит, и людям, тем, что останутся на берегу, не придется гадать, кого она выбрала.

– Кто? – спросила Ксю, брезгливо, двумя пальцами принимая у Троекурова торбу. – Кто будет выбирать?

– Медуза. – Агата вздохнула, а потом раскинула в стороны руки, словно хотела обнять море. – Выбирать будет Медуза, мои девочки. А теперь идите! Она вас ждет!

И словно бы подчиняясь безмолвному приказу, море заволновалось, пошло рябью, завертелось огромной воронкой вокруг черной громады острова. Это было невероятно. Это противоречило всем законами физики. Это было естественно. Для Ники точно естественно.

А Серебряный испугался. Не за себя, за нее испугался. Сжал руку, не желая отпускать, сказал побелевшими вдруг губами:

– Ника, не ходи.

– Она должна. – Агата улыбалась, и морю, и черному небу, и звездам.

– Я должна. – Ника легонько коснулась пальцами его щеки. – Кажется, я всегда это знала.

Он отпустил ее с явной неохотой, но в отличие от Троекурова и Лазицкого не вернулся на пляж, так и остался стоять рядом с Агатой. Наверное, это хорошо. Очень важно, чтобы на берегу тебя ждали. Чтобы Серебряный ждал…





* * *


Море расступалось перед Никой и тут же смыкалось за ее спиной. Море отгородило ее высокой стеной от остальных, создало узкий и длинный коридор, по которому она шла, словно по лабиринту. Вот он какой – подводный лабиринт. Он не подводный, он весь создан из воды. И ей остается лишь идти на зов. Если идти на зов, с пути не собьешься никогда и нужный поворот не пропустишь, и не наделаешь ошибок.

Сейчас, блуждая в этом изменчивом, ежесекундно перестраивающемся лабиринте, прислушиваясь к едва различимому голосу, Ника отчетливо понимала, что у каждой из них свой собственный лабиринт. Большой отлив – это великая иллюзия. Или чудо. Это уж кому как удобно думать. Этой ночью до острова можно добраться любым способом, хоть вплавь, хоть по воздуху, хоть по дну морскому, но испытание лабиринтом пройдут лишь те, в чьих венах течет древняя кровь. Здесь не поможет даже мифическая Ариадна. Никто не поможет. Надеяться нужно лишь на себя саму.

А в морской толще, за границами лабиринта парили золотые змеи, терлись чешуйчатыми боками о прозрачные стены, щурили желтые глаза, скалили в приветствии острозубые пасти. И гигантские щупальца древнего монстра слепо шарили у прозрачных стен, рассекали воду, крошили в своих объятиях поднятые со дна моря остовы затонувших кораблей. А впереди уже вырастала, поднималась над водой черная громада острова, и зиял вход в теперь уже каменный лабиринт.

Здесь, под землей и под водой, было прохладно и гулко. Но не темно, каменные стены подсвечивались чем-то синим, света этого хватало, чтобы не сбиться с пути, чтобы не наступить ненароком на вековые, пропитавшиеся морской солью, поросшие ракушками кости тех, кто рискнул незваным гостем войти в лабиринт Медузы. А голос, ласковый и требовательный одновременно, становился все громче и громче. В самом сердце лабиринта Нику уже ждали, и следовало поспешить, потому что ночь большого отлива не будет длиться вечно, потому что даже нечеловеческих сил не хватит, чтобы удержать любопытное море снаружи. Оно покорилось, но лишь на время. Об этом нельзя забывать.

Впереди замаячил свет, тусклый, белый, похожий на лунный. Пещера – цитадель и сердце подводного лабиринта. Конечная точка пути. И Ксю с Юной тоже здесь, стоят, взявшись за руки, как маленькие, позабыв о своих извечных распрях, смотрят.

И то, на что они смотрят, тоже смотрит, парализует мертвым взглядом…





* * *


…Он пришел за Никс глухой, безлунной ночью – все еще любимый, но уже нелюбящий муж, встал в изголовье ее кровати.

– Я ждала тебя раньше, Димитрис.

Да, ждала. Сразу после того, как он нашел на берегу каменную статую Ирис. Потом сразу после ее похорон. Она ждала, а он не приходил. Не приходил и не подходил. И это страшное чувство неизвестности мучило ее едва ли не так же сильно, как чувство вины.

Вина подкрадывалась ночным татем, усаживалась на край ее кровати, дергала за волосы, заглядывала в лицо черными, как угли, глазами.

– В кого ты превратилась, Никс? – спрашивала вина шепотом. Или это ветер потревожил занавески на окне? – Кем ты стала?

Она знала, кем стала. Нет, не так! Она знала, в кого превращается. Она превращалась в старуху, что коротала свой век на Костяном мысе. И руки ее все еще молодые, все еще красивые нет-нет да и тянулись к обглоданным морем ракушкам, чтобы нанизать их на суровую нить и превратить в бусы. И мысли в голове кружились мутные и страшные. От таких мыслей впору потерять рассудок. Или она уже его потеряла? А когда начала терять? Там, на родине, когда без сожаления расправилась с целой рыбацкой деревней? Или на купеческом корабле, когда вместе с виновными уничтожила и безвинных. Или когда отдала Ирис на растерзание морю? Когда она перестала быть человеком? Чему она научит свою единственную любимую дочь? Каким чудовищем предстанет перед ней?

Эти вопросы мучили Никс, лишали сна и покоя. И черноглазая гостья, что каждую ночь теперь делила с ней ложе, нашептывала правильный ответ. Единственно верный ответ.

А потом пришел Димитрис…

– Я расскажу, что ты должен будешь сделать. – Никс попыталась коснуться его щеки, но Димитрис отшатнулся от нее, как от чудовища. Его нельзя за это винить. Никто не виноват, кроме нее самой. – Только не здесь, не в доме. Пойдем к морю.

Море ластилось к ее босым ногам, тянуло за подол сорочки. Море чуяло ее страх и ее боль. Радовалось ли? Никс было все равно. Сейчас она думала лишь о дочери, о своей маленькой девочке. О том, что Димитрис позволил поцеловать ее на прощанье, и только за одну эту милость Никс была готова простить ему всю ту боль, что он ей причинил. Уже простила. Его простила, а вот себя не смогла. И он не смог. Это хорошо. Так ему будет проще сделать то, что он должен.

– Ты знаешь, во что я превращусь. – Она не смотрела на мужа, она опустилась на колени, погладила море. – Ты знаешь, к чему это может привести. Не совершай моих ошибок, любимый. Отдай меня морю. Обещай! – Она обернулась, посмотрела на Димитриса снизу вверх. С мольбой посмотрела.

– Я… обещаю. – В руках у него была сабля. Кривая, острозаточенная, смертоносная. Ей не будет больно. Наверное…

– И не смотри. Только сам не смотри на меня после…

Рыбацкий мешок пах водорослями и морем, царапал кожу, пугал змей. Змеи поняли, что она задумала, и силились порвать крепкую ткань. Змеи не хотели умирать в пахнущей затхлостью темноте. Змеи вообще не хотели умирать.

– Вы не умрете. – Никс погладила их сквозь грубую ткань, закрыла глаза. – Мы наконец просто обретем покой. Я готова, любимый. Пусть не дрогнет твоя рука…

…Она почти не почувствовала боли. Просто мир кувыркнулся несколько раз, просто зажмуренные глаза широко открылись, а змеи обрели каменную твердость. Просто темнота стала не такой темной. Она могла видеть сквозь плотную ткань.

Он склонился над ней – черная, с красными сполохами отчаяния тень, поднял с земли сумку… с ней. С тем, что осталось после ее смерти. Вот только это еще не окончательная смерть! Только сейчас Никс поняла старуху! Это не смерть и не жизнь, это страшная мука не-жизни, когда невидимыми, несуществующими руками хочется разорвать кожу на лице, вырвать из глазниц глаза, избавиться от каменной тяжести змей. Но он обещал подарить ей покой. Он ведь любил ее когда-то…

Обещал. Любил. Но обманул… Сейчас, не живая и не мертвая, она была страшным, смертельным оружием для всего живого. А у него было много врагов. У богатых и влиятельных мужчин всегда много врагов. И он думает, он надеется, что она ему поможет. А пока он решил ее спрятать, надежно укрыть от чужих глаз. Надежно укрыть чужих от ее мертвых глаз.

Эту темницу в недрах острова она создала для себя сама. Она создала, а Димитрис воспользовался. На холодном каменном алтаре ее змеевласая голова смотрелась бы как произведение искусства. Если бы он снял с нее мешок. Но он не снял, он помнил ее предупреждение. Он видел, на что способна мертвая Медуза. Он оставил ее вот так, в темноте и сырости, как голову недозревшего козьего сыра. Оставил и ушел, не оборачиваясь. Он ушел, а она уже знала, что рано или поздно он вернется, чтобы превратить ее в смертоносное оружие. И когда этот момент наступит, она будет рада убивать…

У нее еще оставались силы. И море все еще слышало ее голос и ее зов. Море ворвалось в лабиринт, затопило подземную пещеру, сдернуло мешок. Теперь она могла видеть. И змеи могли плавать, ловить в воде зазевавшихся рыбешек, обращать их в мелкие, продолговатые камешки. Единственное, что не сделало море, не даровало ей свободы. Морю нравилось иметь в пленницах такую, как она, – всесильную и одновременно беспомощную…

Ее не-жизнь была похожа на глубокий сон. Иногда сон этот тревожили человеческие голоса. Иногда в ее пещеру заплывали отчаянные безумцы. Заплывали, чтобы остаться здесь навсегда. А однажды она услышала голос, который почти забыла. Звонкий девичий голос своей уже повзрослевшей дочери. Услышала голос, почуяла бурлящую в ней силу. Неконтролируемую, страшную, способную разрушить все на своем пути.

Она уже давно не была человеком, но по-прежнему оставалась матерью. И море вняло ее мольбам, а Ирина услышала тихий зов. Она вошла в лабиринт яркой лунной ночью, ночью, когда море схлынуло, осушило лабиринт, открыло проход. Она не испугалась. Почти не испугалась. Взрослая дочь смотрела в ее мертвые глаза, видела каменных змей, слышала зов. Но она была слаба. Куда сильнее любого из людей, но куда слабее своей несчастной матери. Она не вняла ее немым мольбам. Не потому, что была бессердечной, а потому, что ей не доставало сил понять. Девочка. Ее маленькая девочка, подросшая, превратившаяся в настоящую красавицу, открытая жизни среди людей. Она даже осмелилась погладить по голове одну из змей. И Никс своей не-живой кожей почувствовала тепло этой ласки.

Море быстро собрало дары, прибило к ногам Ирины сначала самоцветы и золотые побрякушки, а потом и рыбацкую сумку со следами крови. За неимением лучшего. Пусть будет так. Морю не жалко, а у ее дочерей всегда будут деньги и власть. И быть может, у них получится прожить свои жизни людьми, а не чудовищами. А она подождет. Когда-нибудь, может быть, не спустя годы, а спустя века родится дитя, достаточно сильное и достаточно смелое, чтобы исполнить ее последнюю просьбу. Она подождет. В ее не-жизни время не имеет никакого значения, а к боли и ярости она уже почти привыкла…

И вот дитя пришло. Никс почуяла ее появление даже сквозь свой сон. Почуяла и позвала. И спустила с золотых цепей древних змей, чтобы проверили, чтобы охраняли. Отчего-то ей казалось, что этой удивительной девочке угрожает опасность, и море может предать ее в любой момент так же, как предало саму Никс. Море и люди. Девочка была слепа, словно бы кто-то жестокий и бессердечный надел на ее голову плотный рыбацкий мешок, точно такой же, как некогда, много веков назад, надели на голову Никс. Но ее силы… Но ее змеи… И силы, и змеи отзывались на зов Никс. А самой Никс, возможно, впервые за всю ее долгую и мучительную не-жизнь захотелось сделать доброе дело. Нет, не одарить бессмысленными побрякушками, а дать куда более ценный подарок. Вот этой девочке. Очень скоро она войдет в лабиринт, очень скоро они увидят друг друга. К этому времени девочка уже будет знать о ней все, проживет и ее жизнь и ее не-жизнь. Девочка с любопытными змеями в волосах будет решать ее судьбу. Как решит, так и случится. Никс готова. Теперь она ко всему готова. Она оказалась не готовой лишь к тому, что девочек окажется сразу три…



Она была одновременно прекрасна и ужасна. Не живая, но и не мертвая, следящая за ними внимательно и настороженно. Каменная змеевласая голова на алтаре. Или на жертвенном камне?

Теперь Ника знала про нее все, чувствовала и ее боль и ее надежду, понимала. А что чувствовали Ксю и Юна? Они ведь тоже ее дети, силы их все еще достаточно, чтобы выдержать взгляд мертвых глаз и не окаменеть. Права была Агата: детям Медузы нечего бояться в лабиринте. Если только самих себя. Если только своих желаний…

Ксю и Юна ползали по дну пещеры, собирали драгоценности и золотые побрякушки в рыбацкие торбы, дрались и толкались. Не сверхсущества, но и не люди. Люди так себя не ведут.

Победила Ксю. Может быть, оказалась ловчее, может, коварнее и удачливее. А может, все сразу. Но ей удалось вырвать мешок из рук Юны, ей удалось завладеть сразу двумя мешками с дарами. Неслыханная удача. Наверное, такое не удавалось раньше ни одной из девушек рода Адамиди. Ксю доказала, что она лучшая из лучших. Юна ринулась следом, с воплями и проклятиями, оскальзываясь на скользких плитах лабиринта, цепляясь за остовы человеческих тел, в бешенстве отшвыривая их ногами. У такой Юны были все шансы догнать и перегнать…

Ника раскрыла свою сумку, шагнула к алтарю. Каменные змеи потянулись к ее рукам, а искривленные мучительной судорогой каменные губы сложились в подобие улыбки.

– Я дождалась, – послышалось в ее голове. – Спасибо тебе, дитя…

А море, коварное море, снова решило предать. На сей раз их обеих. Две мертвые Медузы – это всегда лучше, чем одна. Море хлынуло в лабиринт, отрезая Нике путь к отступлению…





* * *


Над горизонтом уже зажглась тонкая полоска рассвета. Гости устали ждать продолжения шоу и вернулись на виллу. На берегу остались лишь члены семьи и близкие друзья. Агату пытались увести к помосту, усадить в специально для нее приготовленное кресло, но она словно окаменела, стояла по колено в воде, смотрела вдаль. Иван тоже стоял и тоже смотрел. И с каждым часом его тревога становилась все сильнее и сильнее. И, похоже, не только его. На лице Артема Игнатьевича все отчетливее проступала тень беспокойства, а отец, отойдя в сторонку, то отвечал на телефонные звонки, то звонил сам. Все это явно говорило о том, что что-то пошло не так.

Рафик Давидович тоже нервничал. Он давно сорвал с шеи платок и сбросил пиджак, а рукава сорочки закатал до локтей. Темперамент не позволял ему оставаться на месте, поэтому он бегал туда-сюда вдоль кромки моря, бормотал что-то себе под нос. Пугал Ивана еще больше. В какой-то момент Иван не выдержал, поймал его за руку, заставил остановиться:

– Это всегда так долго? – спросил, глядя прямо в черные цыганские глаза. – Как это было в прошлый раз?

Рафик Давидович глянул на наручные часы, в отчаянии мотнул головой.

– Тогда Агата вернулась быстро. – Голос его сорвался. – А Арину нашли на рассвете…

Он хотел еще что-то сказать, но тишину пляжа нарушил громкий крик:

– Идут! Они выходят!

Вот только одного взгляда хватило, чтобы понять, что из лабиринта Медузы вышли не три девушки, а две. Второго взгляда хватило, чтобы понять, что Ники среди них нет. К берегу брели, переругиваясь, стараясь обогнать одна другую, Ксю и Юна, каждая из них волокла рыбацкую сумку. А Ники не было!!!

Ники не было, и море менялось. Казалось, оно вот-вот выйдет из берегов, затопит и побережье и остров.

– Так тоже было?! – Иван снова схватил Рафика Давидовича за руку.

– Нет! – Тот замотал головой. – Так не должно быть!

Артем Игнатьевич уже бежал куда-то в сторону причала, на ходу сбрасывая пиджак и расстегивая сорочку. Иван бросился следом. И отец тоже бросился, а за ним и Рафик Давидович.

– Я с вами! – Иван запрыгнул в моторную лодку следом за Артемом Игнатьевичем, мельком заметив, что на дне лодки лежит аквалангистское снаряжение.

– Щенок! Куда?! – Артем Игнатьевич вышвырнул бы его из лодки, попытался бы вышвырнуть, если бы у него было время. Но времени не было. Ни у них, ни у Ники… – Погружался раньше? – Он завел мотор, и лодка рванула вперед.

– Погружался.

– Тогда надевай костюм. – Он говорил и смотрел на экран какой-то штуки, на экране мигала зеленая точка.

– Что это?

– Маячок в ее кольце. – Артем Игнатьевич уже стаскивал брюки. – Я не мог полагаться только на эти чертовы мифы!

А позади уже ревел еще один мотор. Их пытались догнать. Кто, Иван не хотел знать. Сейчас он мог думать только о Нике, о том, что она не вышла из лабиринта.

Они не стали причаливать, спрыгнули в бурлящую воду прямо с лодки. Перед самым погружением Артем Игнатьевич схватил Ивана за руку, очень крепко схватил:

– Держись меня, парень. Делай то, что я велю. Если я скажу закрыть глаза, закрывай без лишних разговоров. Ты меня понял? Понял, я тебя спрашиваю?!

– Я все понял!

– Тогда с Богом! – Он погрузился первым, Иван нырнул следом, боковым зрением успев заметить, как к острову причаливает еще одна моторка.

Под водой было темно, но через мгновение темноту вспорол мощный белый луч, Артем Игнатьевич включил фонарик. Иван не сразу понял, куда они плывут, и лишь через пару минут догадался, что они огибают остров по периметру в поисках входа в лабиринт. Вход нашелся быстро. Частично он был над поверхностью, а частично под водой. Или он неправильно себе представляет ситуацию? А ситуация такая: море затапливает, запечатывает вход в лабиринт. И если Ника все еще внутри, она просто утонет.

По узкому подземному коридору они местами шли, а местами плыли. Здесь не было так темно, как в воде, а впереди виднелся ровный белый свет. В пещеру, почти доверху заполненную водой, Артем Игнатьевич нырнул первый, а перед тем, как нырнуть, прокричал:

– Закрой глаза и не открывай, пока не разрешу!

Иван зажмурился, тоже нырнул. Теперь он понимал Нику. Понимал, как страшно быть слепым в полном опасностей мире. Слепым и беспомощным.

– Серебряный! – Этот голос заставил его нарушить данное обещание и открыть глаза. Ника парила в толще светящейся воды, крепко сжимая в руке рыбацкий мешок. Под куполом пещеры еще оставался воздух, но выбраться из нее самостоятельно она бы уже не смогла, тоннель был полностью затоплен водой.

А к Нике уже широкими гребками подплывал Артем Игнатьевич с запасным аквалангом.

– Надевай это, девочка! – Его голос был сиплым то ли от волнения, то ли от напряжения. – Надевай и поплыли!

Ей было тяжело грести одной рукой, но она отказывалась не то что выбросить, даже отдать кому-нибудь из них этот чертов мешок. Артем Игнатьевич плыл первым, Ника следом, Иван замыкал. Плыли долго, кажется, целую вечность, словно против течения мощной подводной реки. Легче стало, лишь когда они, уже почти обессиленные, выбрались из лабиринта. А в воде их уже ждали.

Чьи-то крепкие руки подхватили сначала Нику, потом Ивана, потащили вверх, на поверхность. Артем Игнатьевич на берег выбрался сам, торопливо сорвал с лица маску, бросился к Нике. Ника сидела на песке, крепко прижимая к груди рыбацкий мешок. В этот момент Ивану показалось, что никакая сила в мире не заставит ее с ним расстаться. Ее глаза были широко распахнуты, немного безумны. А Иван даже боялся представить, что она пережила в этом проклятом лабиринте. Представить боялся, но и оставлять ее вот такую, растерянную и беспомощную, не собирался, обхватил за плечи, прижал к себе, защищая и от Артема Игнатьевича, и от насквозь мокрых Рафика Давидовича и отца.

– Мы с тобой еще поговорим, младшенький! – Голос отца дрожал то ли от злости, то ли от облегчения. – И с вами, барышня, тоже! И с вами! – Он перевел полный укора взгляд на Артема Игнатьевича. – Я же просил вас! Это мой сын! Мой единственный сын! – Отец, его невозмутимый, крепкий как скала отец, сорвался на крик.

– Я сам. Артем Игнатьевич меня не пускал.

– Тебя попробуй не пусти! Весь в папеньку! – Похоже, гнев Серебряного Артема Игнатьевича нисколько не напугал. Он смотрел только на Нику, а Ника смотрела только на него.

– Нам нужно поговорить, девочка. – Он медленно, палец за пальцем, начал разжимать ее сжатые кулаки. – О том… что вот тут. – На сумку он старался не смотреть.

– Не надо, – Ника сопротивлялась и мотала головой. – Это опасно. Я должна сама!

– Пока это в мешке, оно никому не причинит вреда. Я знаю, мне рассказывала Агата. Отпусти это, девочка, отпусти и положи на землю. А вы, – он обернулся к остальным, – послушайте меня очень внимательно. Никто, ни один из вас не должен развязывать эту сумку. Ни развязывать, ни уж тем более заглядывать внутрь. Это очень опасно! Вы меня услышали?

Они все молча кивнули, а Ника разжала наконец побелевшие пальцы, отдала сумку Артему Игнатьевичу.

– Ее нужно отпустить, – сказала шепотом. – Только не здесь, подальше в море.

– Отпустим, девочка. Но сначала мы спрячем ее на острове. Ей не место среди людей. – А с Артемом Игнатьевичем что-то происходило, серела кожа, синели губы. Но рыбацкую сумку он взял недрогнувшей рукой, отнес к подножию скалы, сунул в глубокую нишу, привалил камнем. За сердце он схватился лишь на обратном пути.

Первым, что происходит, понял отец, бросился к моторке, схватил свой мобильный, а уже через пару секунд кричал в трубку:

– Это Серебряный! Высылайте вертолет и реанимацию! Да не знаю я что! Похоже на инфаркт!..

И снова все закрутилось в бешеном ритме, только на сей раз центром этой круговерти стал Артем Игнатьевич. Ему было больно, и руку он прижимал к сердцу, а второй рукой сжимал Никину ладонь.

– Ты прости меня, детка! Хреновый из меня дед.

В тот момент никто из них не придал значения этой фразе. Возможно, расслышала ее лишь одна Ника, потому что вцепилась в его руку уже обеими руками, зашептала что-то на ухо. Она шептала, а Артем Игнатьевич улыбался, наверное, это было что-то важное и приятное, наверное, это даже уменьшало его боль.

– Очень хорошо. – А вот говорить у него получалось с усилием. – Я даже мечтать не смел…

– И у вас, Игнатьевич, все будет хорошо. И попробуйте только меня подвести после сегодняшних кульбитов! – А это уже отец. Прижимает плечом к уху трубку, а смотрит то на Артема Игнатьевича, то на Ивана, то на Нику. – Вертолет уже вылетел. Будет через десять минут. А пока давайте-ка как-нибудь в лодку.

В лодку Артема Игнатьевича переносили втроем. Ника тоже пыталась помочь, но отец ее шуганул, сказал, что это не дамское дело. Но шуганул как-то так деликатно, что Ника не испугалась и не обиделась, даже улыбнулась уголками губ.

К берегу мчались на всех парах. Там, на берегу, их уже ждали. Агата, все еще босая, в мокром платье, металась между Артемом Игнатьевичем и Никой. Обнимала то одного, то другую. Ее волосы растрепались, и вот такая, босая и растрепанная, она выглядела удивительно молодой и удивительно живой. Остальные родственники стояли в сторонке, то ли не решались, то ли не хотели подходить. Иван успел разглядеть закутанных в одеяла Ксю и Юну. У их ног стояли чем-то до краев наполненные рыбацкие сумки. Вертолет прилетел быстро, приземлился прямо на пляже, а уже через пару минут снова взмыл в небо с Артемом Игнатьевичем на борту.

А сумасшедшая ночь превратилась в сумасшедший, полный хлопот и тревог день. Через пару часов отцу сообщили, что у Артема Игнатьевича и в самом деле случился инфаркт, но жизни его ничего не угрожает. Вообще, отец как-то неожиданно стал тем человеком, который взял под контроль все, что происходило на вилле «Медуза». И контроль этот был тотальный. На вилле внезапно материализовался начальник отцовской службы безопасности. Ну как материализовался – просто сменил униформу официанта на привычный деловой костюм. И люди его тоже сменили, кто костюм садовника, кто официанта, а кто чернорабочего. Людей этих оказалось много. Иван и раньше подозревал, что они есть, но не думал, что их столько.

Приглашенные на торжество гости разъехались. В доме остались только свои и люди из отцовской службы безопасности. К Ивану и Нике, наверное в наказание, были приставлены личные бодигарды.

– Терпите, дети, – сказал отец мрачно. – Терпите и радуйтесь, что я не развел вас по разным комнатам.

Попробовал бы он их развести! Наверное, потому и не пытался, что понимал – Ивана это не остановит. Его даже мезозой не остановил, не то что какие-то там бодигарды.

– Вечером все закончится. – Отец перевел взгляд с Ивана на Нику и неожиданно подмигнул: – Теперь уже точно все.

– А что будет вечером? – спросил Иван. Ника все это время предпочитала отмалчиваться.

– Момент истины, младший. Вечером наступит момент истины! А пока отдыхайте! – сказал отец и вышел, оставляя их наедине.

Вот только дарованным уединением они распорядиться так и не сумели. Сил хватило лишь на то, чтобы принять душ и рухнуть на кровать. Они проспали до вечера, почти до того самого обещанного момента истины.

Ровно в двадцать часов в дверь их комнаты постучали. На пороге стояла Тереза Арнольдовна. Вечернее платье она сменила на деловой костюм, а волосы уложила в строгий пучок. На Нику с Иваном Тереза посмотрела с нескрываемым осуждением, но лекций о целомудрии и нравственности читать не стала, вместо этого сказала:

– Агата просила всех явиться в каминный зал через полчаса. Она готова назвать имя своей преемницы. – Голос управляющей звучал ровно, почти равнодушно. Наверное, ей было совсем неинтересно, кто же станет главой дома Адамиди. Хотя, если разобраться, случился прецедент: к финишной прямой круп в круп пришли сразу две лошади. А вот темная лошадка с дистанции сошла.

На церемонию они с Никой прибыли в числе последних. Стараниями Терезы Арнольдовны зал был подготовлен к приему гостей, в удобных креслах и на кожаных диванах места хватило всем приглашенным. Кстати, среди приглашенных Иван не заметил ни Троекуровых, ни Лазицких. Наверное, они уехали вместе с остальными гостями. Так что можно было сказать, что на вилле остались только те, кого Агата считала членами семьи, и кому доверяла безоговорочно. Вот отцу Ивана она точно доверяла, раз терпела на своей территории его людей.

Непонятно, сделала ли Тереза так специально, или это получилось случайно, но каминный зал был поделен на четыре сектора, практически по сторонам света. В одном из секторов разместились Кирилл Адамиди с женой, Юной, но без малышки Фины, в другом – его брат с семьей, Нике с Иваном достался небольшой диван в третьем секторе, а сама Агата с Рафиком Давидовичем и Терезой Арнольдовной уселись за столом в центре. Отец не присоединился ни к кому из них, скрестив руки на груди, он стоял у растопленного камина и щурился. Ивану был прекрасно знаком этот хищный прищур, он означал, что момент истины вот-вот наступит.

И он наступил! Первой заговорила Агата. Пожалуй, впервые за все время она выглядела на свой возраст. Она казалась смертельно больной и смертельно уставшей. Присутствующих в каминном зале она обвела полным печали и боли взглядом, а потом сказала:

– Вот и закончилась ночь большого отлива. Это была странная, неожиданная для нас всех ночь. В чем-то даже мучительная. Но я приняла решение.

Под сводами зала повисла напряженная тишина, которую нарушил вибрирующий от волнения голос Зои Адамиди:

– Ксения добралась до берега первой! Я все снимала на камеру, чтобы ни у кого не возникло соблазна…

– Твоя Ксения добралась до берега первой, потому что сбила с ног Юнону! – тут же взвилась с места Софья Адамиди. – Вот чему ты учишь своих детей, Зоя! Расталкивать соперников локтями, добиваться своего любой ценой!

– А видеосъемка – это вообще не доказательство, – поддержал жену Кирилл Адамиди. – Все зависит от угла съемки и ракурса. Поэтому я попросил бы!

– Замолчите, – сказала Агата устало. – Замолчите вы все! Мое решение не будет зависеть от того, которая из моих внучек вышла из лабиринта первой. Из лабиринта на сей раз вышли все. И все с дарами.

– Не все! – Никас Адамиди подался вперед. – Эта… девушка, – он с нескрываемой злостью посмотрел на Нику, – не вынесла из лабиринта никаких даров!

– Вот именно, мама! – поддержал брата Кирилл. И даже Софья с Зоей синхронно закивали головами. А Ксю с Юной переглянулись. Если бы от взглядов могли воспламеняться предметы, каминный зал уже полыхал бы огнем.

– Она получила свой дар. – Агата говорила громко и решительно. – И это был особенный дар, куда важнее каких-то там побрякушек.

– Побрякушек?! – И снова Софья рвалась с места. – Вы хотя бы заглянули в сумки девочек? Там драгоценностей на сотни тысяч долларов. О каких побрякушках вы сейчас говорите?

– Это очень хорошо, что дары Медузы оказались такими ценными. – Агата перевела взгляд с Ксю на Юну, сказала: – Вы можете оставить их себе. Этого должно вполне хватить на достойную жизнь.

– Чего хватить, мама? – Кирилл Адамиди сдернул с переносицы профессорские очки, с остервенением принялся протирать стекла. – Это даже не смешно! Эти подачки – капля в море!

– А всего пару минут назад вы называли их дарами. – Агата горько усмехнулась. – Что ж, вам придется довольствоваться подачками, потому что испытание ночью большого отлива прошла Доминика.

И снова в зале повисла напряженная тишина. Но ненадолго, совсем ненадолго. Закричала, почти завизжала Ксю:

– Что за бред?! Если кто и достоин стать во главе империи, так это я! Я прошла все испытания от начала до конца, я доказала, на что способна!

– Я тоже доказала, бабушка! – Юна не кричала, Юна старалась сохранить и достоинство и здравомыслие.

– Вы доказали… – По усталому лицу Агаты пробежала тень. – Ночь большого отлива не просто выбирает преемницу, ночь большого отлива расставляет все по своим местам и высвечивает самую суть людей. Увы. Мне тяжело это говорить, потому что я люблю всех здесь присутствующих. Несмотря ни на что, люблю, но я не могу закрыть глаза. И забыть я тоже не могу. Поэтому мое решение остается неизменным. Моей преемницей станет Доминика.

– Нет, это возмутительно! Это просто невероятно! – в один голос закричали Софья и Зоя.

– Чокнутая старуха! – уже не таясь, сказала Ксю, а Юна кивнула, соглашаясь.

– Мы не оставим все это так, мама, – заговорил Кирилл Адамиди. – Нам думается, что весь этот фарс – следствие твоего тяжелого недуга. Ты не осознаешь всю абсурдность своего решения.

– И что это значит?.. – Агата многозначительно приподняла брови, а сидящая рядом с ней Тереза в возмущении сцепила пальцы в замок.

– И это значит, что твое решение можно оспорить. Мы с Никасом сделаем для этого все возможное. Потому что так нельзя! Невозможно терпеть эту дичь и нелепость!

– Вы ничего не сделаете. – Агата покачала головой. – Ни по отдельности, ни вместе.

– Мама, ты слишком долго жила в башне из слоновой кости. – Кирилл сочувственно покачал головой. – Так нельзя! Это просто… бесчеловечно.

– Да, ты прав, сынок. Я слишком долго жила в башне из слоновой кости. Наверное, поэтому разучилась видеть… бесчеловечное. Но этой ночью я снова прозрела.

Она говорила медленно, чувствовалось, что каждое слово давалось ей с большим трудом.

– Агата, позвольте, я все объясню вашим наследникам! – Голос отца звучал громко и властно. И это отстраненное «наследники» красноречиво намекало на то, что «момент истины» наступит прямо сейчас.

– Я буду тебе признательна, Иван. – Агата устало прикрыла веки, а все взоры обратились к отцу, который так и остался стоять у камина.

– Так уж вышло, что Агата доверила мне честь представлять ее интересы этим вечером. – Отец коротко поклонился. – Представлять интересы и обосновать ее решение.

– Уж будьте так любезны, обоснуйте! – Зоя Адамиди смотрела на отца с нескрываемой неприязнью. – Объясните, почему все достается какой-то безродной девице, а не законным наследникам.

– Я объясню. Для того я здесь и нахожусь. – Отец кивнул, бросил быстрый взгляд на Нику.

Ника держалась молодцом. Или просто была шокирована происходящим. Иван еще не разобрался, но на всякий случай покрепче сжал ее руку.

– Но для этого мне потребуется вам кое-что рассказать. Начну я, пожалуй, с событий почти полуторагодичной давности, с того момента, как мать Ники написала письмо Агате, в котором сообщила о том, что у той есть еще одна внучка. Вот только то письмо до Агаты так и не дошло. – Отец перевел взгляд на Терезу Арнольдовну. – Почему не дошло, я могу лишь догадываться. Давайте предположим, что оно просто затерялось среди прочей корреспонденции. Сначала затерялось, а потом попало в руки некоему человеку, который очень быстро понял, насколько оно опасно для него лично и для его семьи. Понял, насколько опасна Ника, еще одна внучка, еще одна потенциальная наследница. И этот человек попытался устранить опасность, решить проблему радикально.

Никина ладонь сделалась холодной и влажной. Для нее это тоже было «моментом истины», страшной истины.

– Вот только решить проблему радикально у него не получилось. После нападения Ника осталась жива, хоть и ослепла в результате черепно-мозговой травмы. Но зато появилась надежда, что ее матушка, погрузившись в заботы о больной дочери, позабудет о письме или решит, что Агата его проигнорировала. Поначалу так оно и было, а потом Наталья написала еще одно письмо, которое на сей раз дошло до адресата. И у нашего несостоявшегося убийцы появились новые страхи. Я все правильно рассказываю, Зоя? – Отец перевел взгляд на Зою Адамиди. – Вас ведь очень взволновало появление в этом доме Ники?

Зоя стремительно бледнела и уже не была похожа на богиню. Ника тоже бледнела. Иван ее понимал, услышать такое и сохранить невозмутимость может далеко не каждый.

– Это все ваши досужие домыслы! – Голос Зои сорвался на крик. – Что вы такое несете?!

– Это были домыслы. – Отец кивнул. – Пока мои люди не нашли доказательства того, что в день нападения на Нику вы приехали в город, в котором она жила.

– Мало ли куда я ездила больше года назад! Это не доказательства! Я знать не знала о существовании этой девчонки!

– Вы врете. Не все это до конца понимают, но мы живем в век высоких технологий. Наш мир оснащен камерами наблюдения. И вы попали на эти камеры. Весь ваш маршрут можно отследить от самого вокзала до больницы, в которую увезли Нику. Вы даже есть на камере у гаражей. И предвосхищая ваши возражения, хочу сказать, эта камера запечатлела ваше нападение на Нику.

– Этого не может быть… – сказала Зоя шепотом. – Этого не может быть!

– Уверен, что вы не допускали наличия камер в захолустном неохраняемом гаражном кооперативе. Но именно по этой причине хозяин одного из гаражей и установил скрытое наблюдение. Его гараж накануне обнесли, украли комплект запасной резины и столярные инструменты. Он подозревал в злодеяниях соседа-алкоголика, поэтому решил подстраховаться. Вот только в поле зрения камеры попал не сосед, а вы. Камера, кстати, вскоре сломалась, но карта памяти в ней сохранилась. Теперь она у меня. Если захотите удостовериться, я продемонстрирую вам видео. Если Ника захочет, это видео я продемонстрирую еще и полиции. Надеюсь, я был достаточно убедителен?

Зоя Адамиди не ответила, она цеплялась за руку мужа с таким отчаянием, что сразу становилось ясно, Никас Адамиди все знал еще до рассказа отца. Возможно, не участвовал, но точно знал. А гробовую тишину тем временем нарушили громкие хлопки. Хлопала Софья Адамиди! На лице ее было торжество.

– Браво, господин Серебряный! – сказала она с чувством. – Спасибо, что вывели на чистую воду эту проходимку! – И Кирилл Адамиди согласно кивнул.

– Благодарю. – Отец сдержанно улыбнулся. – Только это еще не вся история. Вы позволите, я продолжу?

– Разумеется! Нам всем тут очень интересно, что еще натворила Зоя.

– На сей раз не Зоя. На сей раз вы, Софья. – Взгляд отца потемнел, сделался ничем не легче взгляда легендарной горгоны Медузы. И теперь уже побледнела Софья Адамиди. – Когда Агата пригласила на виллу Нику, заволновались все. Не только Зоя, которая уже знала правду, но и вы. Вы, возможно, даже сильнее, вы ведь по-настоящему любите своих дочерей. И когда Агата официально признала Нику своей внучкой, вы тем же вечером решили действовать. Как член семьи, вы имели возможность свободно перемещаться по вилле, поэтому вам не составило большого труда написать Нике сообщение с телефона Агаты. Сначала написать, а потом стереть. От имени бабушки вы пригласили Нику к бассейну, столкнули ее в воду и привели в действие механизм по укрытию бассейна. Мы все понимаем, что это означало для незрячей девушки. Нике повезло, – отец бросил быстрый взгляд на Ивана, – ее спасли.

– Чушь! Полнейшая дичь! – Софья Адамиди сидела с прямой спиной, и взгляд ее тоже был прямой и уверенный. – Я даже не стану комментировать эти грязные обвинения!

– Наверное, корень вашей уверенности кроется в том, что вам отлично известно расположение камер на вилле и тот факт, что Ника не могла увидеть того, кто на нее напал. Но есть нюанс. Все тот же пресловутый технический прогресс сыграл злую шутку и с вами, Софья. Вы не ушли сразу после совершения преступления, вы стояли у края бассейна и наблюдали, как умирает Ника. Вы наблюдали, но и за вами тоже наблюдали. Агата подарила Нике медальон. Молодое поколение знало, что это не простой медальон, что он вместилище для «Ариадны», программного обеспечения, призванного облегчать жизнь незрячим людям. Ариадна оснащена GPS-навигацией, программой распознавания лиц и очень мощной оптикой. – Из кармана пиджака отец достал медальон с Ариадной, положил на ладонь. – В памяти этой милой безделушки хранится запись попытки убийства. Мои люди ее уже просмотрели. Поверьте мне на слово, Софья, видеозапись не оставляет и толики сомнений.

Вот так… А Иван даже на помнил, как медальон оказался у отца. Наверное, Ника сама ему отдала. Но спрашивать он не станет, Ника сейчас не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Но и потрясенной она больше не выглядит.

А Софья Адамиди не выглядит побежденной.

– Это все вы! – Она подалась вперед, указала пальцем на Агату. – Это ваша вина! Я просила, умоляла вас допустить к инициации Афину, но вы упрямились! Вы вели себя так, словно Афина вовсе не ваша внучка!

– Я вела себя так, потому что Афина в самом деле не моя внучка. – Голос Агаты звучал ровно, а лицо ее не выражало никаких эмоций. В отличие от лица Кирилла Адамиди, который смотрел на жену полным удивления и недоверия взглядом. – Если бы ты спросила у Юноны, кого они увидели в лабиринте, кто увидел их, ты бы меня поняла. Поняла, почему я не пустила в лабиринт твою младшую дочь. Взгляд Медузы может выдержать только тот, в ком течет ее кровь. Именно поэтому больше полувека назад во время инициации погибла моя сестра. Она не выдержала этого взгляда, потому что у нашей матери не хватило отваги рассказать отцу, что Арина – не его дочь. Потому что моя мать не верила в те сказки, которые рассказывала нам бабушка Адамиди, не верила, что взгляд Медузы может обратить в камень.

Шумно вздохнул, потянул за узел шейного платка Рафик Давидович, посерел лицом. Агата посмотрела на него с жалостью.

– Прости, Рафик, – сказала, накрывая его загорелую руку своей тонкой, полупрозрачной ладонью. – Я знаю, как ты любил Арину. Помню, как ты горевал, как негодовал, когда мои родители не позволили тебе с ней даже проститься, не подпустили к закрытому гробу. Они сделали это, чтобы уберечь тебя, чтобы ты не увидел, в кого превратилась твоя любимая, не посмотрел в ее глаза. Рафик, эти глаза снятся мне почти каждую ночь. А я сильная. Я куда сильнее, чем ты был пятьдесят лет назад. Ты бы не выдержал. Но я знаю, что ты думал, что вы все думали. – Агата посмотрела теперь уже на неподвижную Терезу Арнольдовну. Вы думали, что я как-то причастна к смерти Арины. Признайся, Рафик!

Он со стоном уронил лицо в ладони, а Тереза Арнольдовна лишь едва заметно качнула головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая слова Агаты.

– А мне никто не верил! – Юна вскочила с места. – Когда я нашла того мертвеца, меня отправили к психиатру! Ты меня отправила, бабуля! Хотя знала, что я не вру и не схожу с ума! Они добирались до той пещеры! Не все, но некоторые добирались. Они умирали не сразу, кому-то удавалось выбраться на остров. Но они каменели! Как твоя сестра!

– Прости меня, девочка. – Агата склонила голову. – Я считала, что ты еще не готова знать правду. Я пыталась тебя защитить. Так же, как пыталась защитить остальных своих внучек. Поэтому я провела генетическую экспертизу каждой из вас перед ночью большого отлива, чтобы убедиться, чтобы больше никто не пострадал так, как пострадала Арина.

– Дрянь! – Юну трясло от бешенства. – Какая же ты лживая дрянь! Ты никого из нас никогда не любила! Если бы любила, то не отдала бы все это, – она раскинула руки в стороны, – какой-то приблудной уродке!

– Если бы я не любила вас, – сказала Агата очень тихо, – вы бы сейчас разговаривали не со мной, а со следователем…

– Агата, позвольте дальше мне. – Отец снова скрестил руки на груди, наверное, ему тоже было тяжело перебирать окаменевшие скелеты в семейном шкафу Адамиди. Наверное, поэтому на сей раз он оказался предельно краток. – Вы, Ксения, и вы, Юнона, тоже пытались убить Нику. Вы переставили инфракрасные маячки, по которым она ориентировалась в парке, с безопасной аллеи на тропу, ведущую к крутому, смертельно опасному обрыву. Вы направили ее по этой тропе, заранее зная, чем все закончится.

– Неправда! – взвизгнула Ксю, и Дим привычно кивнул, поддерживая сестру. – Не было такого!

– Было! – Голос Ники звучал громко и уверенно. – Я могу это подтвердить. Я все видела.

– Видела! – Ксю закатила глаза. – Себя послушай, убогая! Как ты можешь что-то видеть, когда ты слепая, как крот?!

– Была слепой. Но с некоторых пор вижу я очень хорошо.

Замешательство длилось недолго.

– Наше слово против твоего! Ты ничего не докажешь!

– А ей и не нужно ничего доказывать. – Отец сделал знак и в каминный зал вошел человек, приветственно кивнул присутствующим, по-свойски улыбнулся Нике, которая, кажется, его узнала. – Это Павел Дмитриевич Бодров, начальник моей службы безопасности. Я вызвал его и его людей сразу же, как узнал от своего сына, что Нику пытаются убить. С некоторых пор в этом доме велось тотальное наблюдение за всеми гостями. – Отец виновато улыбнулся Агате, сказал: – Простите, Агата, но мы с Артемом Игнатьевичем решили не тревожить вас раньше времени.

– У вас не получилось. – Агата мотнула головой.

– Но зато получилось предотвратить как минимум одно убийство. Все ваши манипуляции с маячками, – он перевел взгляд на Ксю с Юной – задокументированы, все ваши разговоры записаны.

– Вы не имели права! – вскочила на ноги Софья Адамиди.

– А вы имели? – спросил отец таким тоном, от которого даже огонь в камине стал гореть тусклее. – Вы и ваши дочери имели право распоряжаться чужой жизнью? Вы имеете право упрекать Агату в черствости? Запомните, одно лишь ее слово, и я предам это дело огласке. Подумайте, как все это отразится на вас и ваших детях! А сейчас от лица Агаты я прошу вас немедленно покинуть этот дом и больше никогда здесь не появляться! И если кто-нибудь из вас посмеет оспорить завещание или попытается объявить Агату недееспособной, я приму меры! – Голос отца гремел под сводами зала, и его подхватывало гулкое эхо, разносило по вилле.

Они не посмели. Они уходили молча, сжав зубы, не оглядываясь, не пытаясь заговорить с Агатой. Может быть, они знали ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что свое решение она не изменит никогда. А может, понимали, что всесильный Иван Серебряный не откажется от данного слова. А его влияния хватит на то, чтобы стереть в порошок их всех…





* * *


Это был день страшных откровений. Ника бы с радостью вычеркнула его из своей жизни, чтобы забыть все, что услышала и узнала. Какой бы легкой стала ее жизнь без этой страшной правды! Насколько проще ей стало бы смотреть на окружающий мир! Но момент истины случился, и теперь с этой истиной ей нужно было как-то жить…

Когда ушли те, кто прямо или косвенно был повинен в ее бедах, в зале воцарилась глубокая тишина, которую, кажется, нарушал лишь громкий стук Никиного сердца.

– Спасибо, – сказала Агата.

Вид у нее был измученный и потерянный. Ника ее понимала. В одночасье эта несгибаемая женщина потеряла почти всех своих родных и близких. По доброй воле потеряла. По доброй воле и по вине Ники. Ведь именно она одним только фактом своего существования нарушила семейную идиллию, спровоцировала людей на страшные поступки. Есть ли ей оправдание? Простит ли ее Агата? Или будет до последних дней считать ее виновницей краха великой империи Адамиди?

– Спасибо, Иван. Без вашей помощи я, наверное, не справилась бы. Это очень тяжело. – Агата смотрела прямо перед собой. Что она там видела? Кого видели ее полумертвые призрачные змеи?

– Всегда рад помочь, Агата. – Иван Матвеевич отошел от камина, уселся в одно из опустевших кресел. – Но я вынужден вас огорчить. Это еще не все. Будут еще… потрясения.

– Что вы хотите этим сказать? – Все-таки Агата подняла на него взгляд, полный боли и тоски. – Я только что потеряла всех своих детей и почти всех внуков. Что может быть хуже?

– Я не знаю, не мне судить. – Иван Матвеевич смотрел на Агату с жалостью. А Нике казалось, что этот несгибаемый человек в принципе не способен на жалость. Значит, ошибалась.

– Говорите. – Агата вздохнула. – Говорите все, что знаете. Я тоже хочу знать! – Она села с прямой, несгибаемой спиной, сложила перед собой тонкие руки. – И не нужно меня щадить.

Он не будет. Если ему позволили быть жестким, он таким и будет, потому что уважает чужое право на правду. Даже если эта правда окажется страшной.

– Нику пытались убить не только ваши дети. Были и другие попытки.

И снова Ника объявлена причиной бабушкиных страданий. Какая же она невыносимая девица! Все пытаются ее убить…

– Кто? – Кажется, Агата решила больше ничему не удивляться. Она даже не посмотрела на Нику.

– Несколько дней назад кто-то подбросил в ее комнату ядовитую змею.

Агата сделала глубокий вдох, потом выдохнула и сказала:

– Змеи не страшны дочерям Медузы.

– Но тот, кто это сделал, наверняка не разбирался в таких тонкостях.

– И кто это сделал?

– Я пока не знаю, но уверен, очень скоро узнаю. Если позволите, я расскажу вам об уже известных и проверенных фактах.

– Рассказывайте.

– Все началось с галлюцинаций. Очень ярких и очень реалистичных галлюцинаций, которые появились у Ники с первого дня ее приезда на виллу. Сначала у Ники, а потом и у моего сына.

Нике хотелось сказать, что не все ее видения были галлюцинациями. Далеко не все! Теперь она знала это наверняка. Но у Ивана Матвеевича имелись доводы и доказательства, которые как минимум следовало выслушать.

– Мой сын высказал предположение, что вещество, вызывающее галлюцинации, было в шоколадных конфетах, которые они с Никой ели. И как только он это предположение озвучил, конфеты пропали. Их забрал из комнаты Ники Рафик Давидович.

Теперь уже Рафик Давидович шумно вздохнул, но не сказал ни слова.

– Мало того что вы, уважаемый, забрали конфеты, так вы стали крайне настойчиво предлагать Нике свои эксклюзивные десерты.

«Шу с клубникой»…

– Согласитесь, это очень подозрительно?

Рафик Давидович молча кивнул.

– По этой причине я и решил провести экспертизу одного из ваших десертов. И каково же было мое удивление, когда в десерте нашли не галлюциноген, а совершенно другое, можно сказать, диаметрально противоположное по действию вещество! Это был антидот к одному крайне редко встречающемуся природному галлюциногену. Откуда он у вас, Рафик Давидович?

– Привез из одной из своих кулинарных поездок в Центральную Африку. – Голос Рафика Давидовича звучал глухо, как из-под земли. – Давно, много лет назад.

– И галлюциноген, и противоядие к нему?

– Да.

– А зачем давать девочке противоядие? – спросил Иван Матвеевич. – Позвольте мне предположить.

– Предполагайте. – Рафик Давидович устало кивнул.

– Антидот нужен для того, чтобы нейтрализовать действие уже имеющегося в крови галлюциногена. Я прав?

Рафик Давидович снова кивнул.

– А это значит, что вы знали, что кто-то пытается накачать Нику наркотиком.

– Подозревал, – признался Рафик Давидович после долгой паузы. – И подозрения мои усилились, когда я увидел лицо девочки там, на балконе. – Он бросил быстрый взгляд на Нику. – Она держала в руках смертельно опасную змею, а во взгляде ее была бездна.

– Вам уже доводилось видеть такой взгляд, не так ли?

– Доводилось. – Смуглое лицо Рафика Давидовича стремительно теряло краски, словно бы кто-то невидимый выкачивал из него кровь. – Я видел, а потом забыл. Предпочел забыть. Но эти ребята, – теперь он смотрел и на Ивана тоже, – мне напомнили. А когда молодой человек начал расспрашивать меня про шоколадные конфеты, догадки превратились почти в уверенность. Да, это я забрал те конфеты из комнаты Ники. Мне было важно убедиться, а для этого нужно было провести кое-какие эксперименты.

– В конфетах был наркотик? – спросил Иван.

– Да.

– Насколько он опасен?

– Достаточно опасен. Он не вызывает привыкания, но, помимо всего прочего, способен подавлять человеческую волю. А у девочки уже были первые симптомы.

– И вы решили ее защитить.

– Я пытался… – Рафик Давидович сжал и разжал кулаки.

– От кого? – спросил Иван Матвеевич. – От кого вы хотели ее защитить? Кто еще имел доступ к этому… веществу?

Повар молчал. Смотрел прямо перед собой и молчал.

– Тогда я сам! – Иван Матвеевич встал на ноги, подошел к столу. – Я знаю, кто этот человек. Тереза Арнольдовна, это ведь вы были с Рафиком Давидовичем в том африканском путешествии?

– Рафик?.. Тереза?.. – Агата переводила недоуменный, полный отчаяния взгляд с одного на другую. – Этого не может быть. Скажите, что это не так!

– Это так! – Впервые за все время их знакомства Тереза Арнольдовна улыбалась. Улыбка ее была победной. – Да, это я пыталась уничтожить ваше с Артемом отродье! – Она бросила на Нику полный ненависти взгляд. – И мне бы это удалось, но ты ведь так и не воспользовалась моим подарком, Доминика?!

– Она не воспользовалась, – вместо Ники ответил Иван Матвеевич. – Рафик Давидович, у вас сохранился тот флакон?

– Прости, Тери. – Рафик Давидович покаянно кивнул. – Я не знал, как тебя остановить.

– Откуда вы узнали про духи? – спросила Ника.

– Мои люди установили в вашей комнате систему видеонаблюдения, – сказал Иван Матвеевич. – Я не мог больше рисковать. Но, признаюсь, принесенный десерт вы уничтожили очень ловко.

– А если бы не уничтожила?

– А если бы не уничтожили, Павел Дмитриевич, – он посмотрел на начальника службы безопасности, – немедленно принял бы меры.

– Это ведь вы увели меня от обрыва, да? Вы были в форме официанта.

Павел Дмитриевич кивнул и коротко улыбнулся.

– Тереза, зачем?! – Агата встала из-за стола, пошатнулась. Рафик Давидович подхватил ее за талию, не позволил упасть. – Я не понимаю…

– Зачем? – Тереза говорила громким, уверенным голосом, словно читала лекцию. – Затем, что мне надоело! Слышишь ты меня, Агата?! Мне надоело быть второй! После смерти Арины ты, всегда только ты была в центре всеобщего внимания! Даже его, – она мотнула головой в сторону Рафика Давидовича, – тебе удалось переманить на свою сторону! А ведь он ненавидел тебя так же сильно, как я! Скажи, Рафик! Сколько раз ты рыдал на моем плече и рассказывал, как хочешь отомстить за убийство своей Арины?! А что случилось потом? Почему ты, такой гордый, такой принципиальный, вдруг стал есть у нее с руки? Чем она тебя взяла? Чем она всех вас брала?!

– Тереза, перестань. – Взгляд Агаты стремительно темнел. – Лучше замолчи, Тереза. Я разрешаю тебе больше ничего не говорить.

– Ты мне разрешаешь?! – Тереза Арнольдовна подалась вперед. – Да я плевать хотела на твои разрешения!

– Это все из-за Артема? Вся эта боль из-за него?

– Это не боль! Это радость, Агата! Не обольщайся. Да, я его любила. Видит Бог, я никого в своей жизни не любила так сильно, как его. И в это проклятое место я вернулась не потому, что ты меня позвала, а потому, что надеялась встретить здесь его. – На ставшем вдруг невероятно живым и подвижном лице Терезы Арнольдовны промелькнула, но тут же исчезла мечтательная улыбка. – А потом, когда мы с ним встретились, я даже стала надеяться, что у нас может что-нибудь получиться. Но ты все у меня отняла! Сначала ты забрала у меня мою дочь, а потом и любимого мужчину. Тебе всегда было мало, Агата! – Тереза Арнольдовна сорвалась на визг. – В тот день, когда я узнала, что Димитрис – его сын, я хотела умереть. Я едва не убила себя одним из тех ядов, что привезла из Африки, а потом подумала: «К черту! Зачем убивать себя, если можно убить всех, кто дорог тебе и Артему?!» Ты еще не понимаешь? – Она сощурилась. – А вот Рафик, наш милый, забавный Рафик, все понял в тот самый день, когда твой ненаглядный Димитрис по моей воле вышел из окна библиотеки. Ты тогда увидел его взгляд, Рафик? Увидел бездну в его глазах? Но поверил ли ты самому себе?! Думаю, что не поверил. Всегда проще отвернуться, чем принять страшную правду. Да, Агата, моя ненавистная подруга! Да, это я убила твоего драгоценного первенца и едва не убила внучку! Это по моей вине у вас с Артемом тогда ничего не вышло. Ты оттолкнула его после смерти Димитриса, ты не смогла простить, что он не уберег вашего любимого мальчика. И он тоже не сумел себя простить. Он винил себя в этой смерти едва ли не сильнее, чем ты. А когда вдруг выяснилось, что у вас есть внучка. Это исчадие ада! – Больше на Нику она не смотрела – не сводила полных ярости глаз с окаменевшей Агаты. А Ника видела золотых змей, которые извивались над головой Агаты, превращая ее уже не в женщину, а в мифическое существо. – Он испугался! Знаешь, чего он испугался? Того, что ты, с маниакальной страстью верящая в собственную исключительность, сломаешь жизнь еще и ей. И он предпочел соврать тебе, чтобы спасти ее. Это ли не истинное предательство, Агата?! Так ли ведут себя любящие мужчины?! Впрочем, откуда тебе знать, что такое любовь?! Ты же не человек! Ты бездушная самолюбивая тварь!

Она захлебывалась яростью, выкрикивала оскорбления Агате в лицо, а та наступала. И даже гороподобный Рафик Давидович был не в силах ее удержать. А призрачные змеи все тянулись и тянулись, пока не обвили шею Терезы, пока не усилили свою смертельную хватку. В этих страшных объятиях Тереза умирала, лицо ее бледнело, шло мелкими трещинками, но ярость, душившая ее куда сильнее призрачных змей, не исчезла. Она так и осталась навсегда в ее широко распахнутых глазах.

Они упали одновременно. Тереза Арнольдовна с гулким каменным стуком. Агату подхватили Рафик Давидович и Иван Матвеевич. Нику тоже держали крепкие руки Серебряного. Она и не заметила, как рвется туда, в самый эпицентр этой незримой для остальных битвы. И змеи ее тоже рвались, натягивались, точно струны. Другие, каменные змеи, тоже почуяли эту битву, и даже их хозяйка устало подняла каменные веки…



…Море – то враг, то союзник – мягко качало прогулочную яхту, терлось боком об ее белоснежные борта. Море было готово принять ту, которая так долго ждала покоя. И золотые змеи уже медленно поднимались из его глубин, и щупальца древнего монстра уже слепо шарили в толще воды.

На палубе они были вдвоем: Ника и Агата. Две женщины древнего рода, готовые подарить успокоение и прощение той, что долгие века провела во тьме, первой женщине рода Адамиди, одной из дочерей Медузы.

Море приняло ее в свои бережные объятия, а потом передало золотым змеям, чтобы те унесли ее туда, где больше никто, ни живой, ни мертвый, не потревожит ее покой.

– Вот и все. – Агата вздохнула, обняла Нику за плечи.

Это были редкие мгновения единения и взаимопонимания. Им обеим еще многому предстояло научиться. Кажется, у них даже появилось для этого время, потому что Никс сделала прощальный подарок Агате. Призрачные змеи в ее волосах оживали одна за другой, наполнялись силами и золотым свечением. И свечение это дарило надежду на чудо. Если уж в их жизнях было место тому, что Серебряный емко назвал мезозоем, то почему бы не допустить, что чудо тоже возможно?





Эпилог


Это был невероятно тяжелый и невероятно насыщенный год! Ника училась жить самой обычной человеческой жизнью, а параллельно просто училась. Школа экстерном. Подготовка к поступлению в институт. Оказывается, за время болезни она отвыкла от очевидных и привычных вещей, она все еще больше полагалась на осязание и обоняние, чем на зрение. Теперь мир казался ей слишком ярким, словно в нем на максимум включили мощность. Наверное, если бы не Серебряный, ей оказалось бы нелегко, но Серебряный старался быть рядом.

Он был с Никой, когда она отправилась к бабушке. Отказался ради нее от долгожданного похода в горы. И сердечные капли рыдающей от счастья и потрясения бабушке отсчитывал именно он. И просевшую дверь чинил тоже он. И с котом Мурзиком тоже очень быстро нашел общий язык, хотя Мурзик был товарищем с характером и когтями.

А когда на пороге бабушкиного дома вдруг появилась Никина мама, встал между ними непрошибаемой стеной. Мама что-то кричала Нике через его плечо, называла ее неблагодарной тварью, пыталась прорваться, а он не пускал. А потом, когда мама уже охрипла от криков и проклятий, мягко взял ее за плечи и так же мягко вытолкал за дверь. Они оба знали, что мама не сдастся без боя, что будет появляться в новой Никиной жизни раз за разом, требовать внимания и денег, но когда-нибудь случится чудо, и Ника сама научится говорить «нет» этой чужой, в общем-то, женщине.

И, наверное, чтобы уравновесить творящийся в Никиной душе сумбур, Серебряный познакомил ее со своей мамой. Серебряному повезло: и с отцом, и с мамой! А Нике повезло с Серебряным. Вот такое чудо приключилось в ее до этого унылой и беспросветной жизни!

А еще он был с Никой, когда по приглашению Агаты и Артема Игнатьевича ранней осенью она снова вернулась на виллу «Медуза». Он был тем человеком, который учил ее называть их бабушкой и дедушкой, объяснял, что это нормально и даже правильно. И когда у Ники стало наконец получаться, оказалось, что это и в самом деле правильно, что бабушка с дедушкой рады ее робкому порыву.

И Рафик Давидович тоже был рад. Все-таки он приготовил для Ники свой легендарный десерт «Шу с клубникой», а потом с затаенной тревогой следил за тем, как она ест. Десерт оказался очень вкусным. Настолько вкусным, что Ника попросила добавки. И Серебряный попросил тоже, хотя ему полагался бисквитный рулет с гордым и непонятным названием «Бразо де Гитано», на вид тоже весьма аппетитный.

Наверное, Рафику Давидовичу тоже было нелегко. Артем Игнатьевич – то есть дед! – рассказывал, что он даже пытался сбежать в кругосветку от собственных демонов и из-за чувства вины. Кругосветку отменила Агата – то есть бабушка! – она вдруг впала в меланхолию и ипохондрию, всем своим видом давая понять, что без полноценного питания тяжелобольному человеку никак не выжить. И Рафик Давидович остался.

Про болезнь Ника спрашивать боялась. Артем Игнатьевич – то есть дед! – рассказал сам.

– Она держится, детка! У нее стойкая ремиссия. Врачи считают это чудом, и дают нам с Агатой еще как минимум несколько лет жизни. – Он так и сказал «нам с Агатой», словно бы и собственной жизни не мыслил без нее. Наверное, это было правильно.

А еще Серебряный был с ней, когда Ника надела на шею медальон с Ариадной и отправилась на остров Медузы. Он сидел на берегу, наблюдая за тем, как она, раскинув в стороны руки, парит в толще воды, в надежде если не увидеть, то хотя бы почувствовать реликтовых золотых змей. Кто бы знал, как ей не хватало этого болезненно-острого чувства единения с чем-то куда большим и значимым, чем она сама! Даже собственных змей Ника больше не чувствовала и не видела. Исчезли? Спрятались? Затаились до лучших времен? Или все-таки худших?

Она уже собиралась выходить на берег, как Ариадна бодрым и почти позабытым голосом сообщила:

– Ника, внимание! Объекты от пяти до пятнадцати метров длиной, движущиеся по синусоиде…

И в воде, кажется, в самом деле блеснул золотом чешуйчатый бок, а когда Ника выбралась на берег и уселась рядом с Серебряным, море выложило самоцветами у ее босых ног ослепительно яркую змейку, прощальный подарок от Никс…