Выложена 17

НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ
Ульяна Соболева

Проды будут выкладываться по графику.


Аннотация:

Спустя семь лет после гибели любимого мужа Катя соглашается стать женой другого, но в день помолвки ей сообщили, что майор Огнев жив и совсем скоро вернется к ней и к маленькому сыну. Наверное, она должна быть счастлива ведь любимый выжил, только Кате почему-то кажется, что этот человек врет и он не ее муж, либо она сходит с ума…ведь все остальные узнали в вернувшемся мужчине Сергея.

ГЛАВА 1

- Катюш, прошло семь лет. Ты должна начать жить для себя, для Антошки. Жизнь не закончилась. Хватит себя хоронить вместе с ним.
Моя рука потянулась за бутылью с апельсиновым соком, и я поставила ее в тележку. Прошло семь лет…а мне кажется, что семь дней. И совсем недавно я падала на кладбище у могилы и цеплялась руками за деревянный крест, а потом громко кричала пока военные давали залп в честь майора Огнева. Мертвого майора Огнева. Моего мужа…
- Я давно живу для нас с Тошкой. И у меня все прекрасно.
Ответила машинально и постаралась отогнать воспоминания. Ларка взяла меня за руку и заставила обернуться.
- Не прекрасно. Тошке нужен отец, а тебе нужен мужчина, который будет заботиться о вас, оберегать. Денис прекрасно подходит на эту роль. И он тебе нравится.
Да, Денис мне нравился. Точнее, он меня не раздражал, мне было с ним интересно, он хорошо относился к моему особенному мальчику, и он был единственным кому Маркиз не гадил в тапки. А еще Денис не знал Сергея, не смотрел на меня с вечным сочувствием и не говорил на эту тему.
- Кать…праздники на носу, прими предложение Кондратьева, сделай вам обоим новогодний подарок и в следующем году сыграем свадьбу. Нарожаешь еще малышей.
Мысль о том, чтобы нарожать еще малышей показалась мне ужасней, чем мысли о свадьбе. Как будто я предаю Антона и меняю его на других, лучших, чем он. Я потянулась за банкой с зеленым горошком. Как у Ларки все просто. Приняла предложение, сыграли свадьбу, нарожали детей. Болезненная тема, как будто надо бы родить еще, чтобы исправить предыдущую ошибку.
- Как думаешь в этом году приготовить оливье или уже надоело? Я думала оставить только с крабовых, но Сергей так любил…
- Вот именно, Катя, любил. Ключевое здесь окончание «ил». Поэтому, если надоело оливье, ну его к черту. Приготовь селедку под шубой и не парься.
Но я все же поставила банку с горошком в тележку. Тошка тоже ест оливье, а вдруг он захочет в этом году, а его не окажется.
- Знаешь… я вот понимаю тебя. Ты особенная, ты героическая, верная, преданная. Но кому это на фиг надо в наше время? У тебя куча денег уходит на развитие Тошки, ты постоянно в этом варишься одна. Работаешь на двух работах и еще третью пытаешься взвалить, эта фирма, которая на последнем издыхании, как чемодан без ручки одни расходы и долги. Пора опереться на сильное плечо…начать все с чистого листа. И долги эти…они тебя скоро задушат, а Дэн…он может тебе помочь финансово и поможет. Я с ним об этом говорила.
Меня раздражал и нервировал этот разговор, и я повернулась к низенькой, рыжеволосой Лариске, сунула ей в руки упаковку с крабовыми палочками.
- Вот крабовые приготовишь салат сама. И еще…хватит об этом, ладно? Хватит. Я подумаю. Я не отказала Денису. Я просто пока не уверена, что хочу опять настолько серьезные отношения, что хочу в своем доме чужого мужчину и…
- Вот и станет родным. Дай этому шанс. Дэн классный, добрый, своя компания, машина, квартира. Твою могут скоро оттяпать и куда пойдешь? На улицу? Что тебе еще надо, Снегова, не мужик, а сказка?
- Огнева…, - автоматом поправила ее я.
- Ну знаешь я тебя с трех лет называю Снеговой и дальше буду, хоть тыщу раз замуж выйди. Для меня ты Ледышка, как в детстве и руки у тебя до сих пор, как рыба, холодные. И вообще мужнину фамилию можно менять вместе с мужиком, а своя девичья – навсегда. Вот я когда вышла замуж не меняла, и Филька молчит.
«Надо разогреть тебя, Снегова…поджечь, да так чтобы искры из глаз посыпались. Поэтому Огневой будешь, поняла? И точка! Отказы не принимаются!»
Голос покойного мужа раздался эхом в голове, и я даже увидела его силуэт в военной форме.
«Есть, майор Огнев»
Отдала ему честь, и он подхватил меня на руки…
Силуэты растаяли и исчезли так же стремительно, как и появились.
- Угу. Можно подумать он мог сказать хоть слово тебе поперек.
- Да. Не мог. Потому что вот он у меня где! Я бы ему никогда не позволила с собой как…– она показала маленький кулачок и потрясла им у меня перед носом. Но мы обе поняли на кого она намекнула. Я уже давно не обижалась. Все знали, что Сергей был сложным человеком.
– Ты лучше скажи, что нам Антону подарить? Чтоб играл, чтоб пригодилось. Мы с Филькой голову сломали. Я вот думаю мяч или лыжи, а он заладил, что надо машинки или развивашки какие-то.
Я улыбнулась и посмотрела на полку с мягкими игрушками, конструкторами и детскими играми. Ничего из этого можно не покупать. Мой сын не оценит. Но ужасно хочется и поэтому я все равно куплю вон того огромного тигра и поставлю под елку. И Ларке скажу, чтоб купила ему конструктор и буду сама его собирать.
«- Екатерина Олеговна, вот в полноценных семьях, где есть общение с матерью и с отцом, где ребенок слышит много чужой речи, развитие происходит быстрее. Понимаете? Результат наступает намного раньше.
- Понимаю.
- Вам нужно приглашать друзей, других детей и…возможно начать устраивать личную жизнь чтобы в доме появился мужчина, как пример для подражания. Мальчику это необходимо.
- Да, я знаю. И работаю над этим.
- Вот и хорошо. Продолжайте заниматься по обычной методике, а через месяц…»

- Кать…обещай, что ты и правда подумаешь. Обещай.
Ларка обхватила мое лицо ладонями и внимательно посмотрела мне в глаза.
- Хочу увидеть тебя снова счастливой, понимаешь? Очень хочу! И чтобы проблемы с деньгами закончились!
Я вдруг подумала о том, как мне ужасно повезло с Лариской, какая она у меня классная и червяк сомнения начал сдыхать, корчиться в агонии. Нужно задавить его окончательно. Да, она права. Мне нужна помощь, нужны деньги и…да, хватит хранить верность тому, кого больше нет.
- Я подумала.
- И?
- Я приму его предложение.
- Правда? – Ларка взвизгнула и даже несколько раз подпрыгнула, - Это охрененная новость. Уиииии. Я сейчас сдохну от счастья.
- Только попробуй разболтать раньше времени или позвонить Дэну я тебя побью, Свиридова. Я сама ему скажу.
- Хорошо. Я молчок. Я могила. Ты ж знаешь. Я даже Фильке не скажу.
Врет. Конечно скажет. Сейчас прибежит домой, швырнет сумки и первым делом начнет верезжать о том, что я согласна выйти за Кондратьева.
- На Новый Год мы же у тебя, да? Как всегда? Мама приедет?
- Да, мама приедет, и мы все у меня.
Единственное, что мне осталось после гибели Сергея и не было продано за долги – это трехкомнатная квартира, которую ему дали за заслуги перед Отечеством. Но и это ненадолго, скоро и ее могут забрать.
Праздники чаще всего отмечали у меня.  Ларка с Филиппом живут в однушке, Кондратьев тоже в «студии» в центре, а мама приедет из другого города…А вообще кому я вру. Мы никуда не пойдем, потому что Тошка будет чувствовать себя ужасно в другой обстановке и нам все равно придется вернуться домой.
- Кстати, все время забываю спросить, а как ключи отыскались?
- Особо и не искали. Может быть Антошка их вынес из дома и уронил на лестничной площадке. Консьержка нашла и вернула мне.
- Замки не хочешь сменить?
- Зачем? У меня и взять нечего. Разве что письма от кредиторов и обманутых покупателей, которые так и не получили свой товар.
- Ну мало ли. Сейчас и просто так людей убивают.
- Кому мы нужны?
Усмехнулась я и подумала о том, что продала все, даже ноутбук, когда на нас посыпались судебные иски по невыполненным обязательствам.
- Я бы сменила.
- Может быть и сменю, но сейчас мне точно не до этого. Ладно, Ларис, спасибо тебе. Я завезу все это домой и за Тошкой побегу в сад.
- Давай мы с Филей завтра на машине закинем тебе продукты? А ты поезжай за Антоном и заодно деньги на такси не потратишь. Я еще поброжу здесь. Филипп, меня через час заберет из центра. Ты, кстати, так и не сказала, что купить мелкому.
- Купи ему конструктор. Лего. С домиками.
- Он сможет собирать?
- Сможет.
- Ооо, у вас прогресс?
- Да, у нас прогресс.
Соврала я и чмокнула ее в щеку.
***
Первый снег падал и тут же таял, превращался в грязь под ногами, но запах праздника уже витал в воздухе, поблескивал огоньками из витрин и из окон домов. Праздник. Какое обычное слово, как и любое другое, но мы сами придаем ему смысл и радужную окраску. Каждый человек сам себе создает праздник. В магазине, где я работала кассиром, моя сменщица ворчала, что Новый Год – это разорительство и кому он нужен, она даже елку покупать не будет.
А я смотрела на нее и думала, что не хочу такой стать, не хочу, чтобы меня больше ничего не радовало, чтобы все стало серым, чтобы все раздражало и вызывало злобу. Праздник живет в самом человеке и создается человеком. А у меня сын. Мне есть ради кого радоваться жизни.
Сегодня же надо нарядить елку и повесить любимую гирлянду Тошки в коридоре. Посмотрела на часы и потерла замерзшие руки. Забыла перчатки дома. Снова подумала о словах Ларисы насчет оливье и больно кольнуло в районе сердца, где-то глубоко под ребрами привычно заныло. Сергей любил оливье. Он любил его всегда и по любому случаю, и я готовила для него по-особенному, так же, как и его покойная мама - с ложечкой сметаны и с отварной морковью. Это будет восьмой Новый Год без него. А мне иногда кажется, что вся моя жизнь после его ухода ненастоящая. Что я живу во сне и когда открою глаза то увижу рядом его небритое лицо, взъерошенные русые волосы и нос с горбинкой, он потянется ко мне и сгребет в охапку своими большими руками, а потом залезет под ночнушку и по-хозяйски сожмет грудь, зарываясь носом в мою шею. Мы займемся любовью, и я буду громко стонать и кричать, а на самом деле думать о том, что хочу в туалет и нам нужно почистить зубы. Изображу оргазм, потом мы ляжем рядом друг с другом, и я все равно буду думать о том, как мне с ним хорошо. Даже вот так. Когда мне не особо хочется секса и когда я не кончила. Хорошо, потому что хорошо ему. Потому что я люблю его.
А чуть позже зазвонит будильник, Сергей вскочит с постели, оденется за две минуты, как в своей армии и с бутербродом в зубах выскочит за дверь. Внизу его будет ждать машина и он снова уедет на неизвестное количество времени. Туда, где страшно, туда, где смерть…
Вот и сейчас мне все еще кажется, что он тоже уехал…просто еще не вернулся назад…Так странно. Я вроде помню каждую мелочь, помню слова, помню его запах…но почему-то не получается отчетливо представить его лицо. Оно выскальзывает из темноты или из тумана. Я его вижу, но не могу ухватить целиком, не могу рассмотреть, удержать. Оно снова расплывается и исчезает. Мой психолог говорила, что это нормально, что именно так наш мозг пытается притупить сильную боль. Она сказала, что нормально спрятать все фотографии и вещи, сказала, что нормально убрать подальше видеозаписи и не хотеть лишний раз случайно увидеть кадр, где мой муж живой. Что это тоже защитный механизм и рано или поздно, когда я буду готова – то я смогу спокойно смотреть наши старые альбомы с легкой грустью. Каждый год я думала, что это время настало, спускалась в подвал, доставала коробки и…долго не сводила с них взгляд, не решаясь открыть. И чувствовала, как по щекам текут слезы. Ставила их обратно и уходила. С психологами для себя было покончено через три года…когда забота о сыне заставила забыть о своих проблемах.
Пока ехала в трамвае и смотрела в окно сквозь свое отражение почему-то вспомнила наш последний разговор с мужем. Как же я ненавижу слово «покойный».
Сергей стоит у двери на нем джинсы, черный свитер и теплая куртка. Но это не зима, а ранняя весна и за окном тает лед, капает вода с тающих сосулек. Я ужасно не хочу, чтобы он уезжал, мои глаза опухли от слез, а он равнодушно закидывает спортивную сумку с красными полосками по бокам через плечо и говорит мне:
- Твои истерики осточертели. Ты знала за кого выходила. Не нравится – разводись!
У меня в кармане тест на беременность, он ярко-полосатый и я не знаю сказать ли ему о ребенке…особенно после слов о разводе. И разве что-то можно удержать именно этим? Что-то можно склеить? Мне невыносимо больно, и я не хочу расставанья на такой ноте. Мне очень хочется все исправить.
- Ты обещал…ты же обещал, и фирма приносит прибыль, Сергей!
- Что она приносит? Пока только вкладываемся! Пойми, Катя, это все, что я умею. А там много денег! Много, понимаешь? Я не привык жить в этой серости, в этой вечной гонке! Я только и умею воевать! Даже бизнес этот…ради тебя затеял и толка никакого. Не торгаш я! Ясно? Не за того ты вышла! И вообще…думаю нам надо пожить отдельно. Вернусь и поговорим об этом.
Сколько раз потом я хотела забыть эти слова. Стереть из памяти. Чтобы их не стало. Хотела помнить только как мы любили друг друга.
- Сергей!
- Хватит! Мне пора!
- Сергей!
Я побежала за ним, чтобы поймать у двери, чтобы схватить, обнять, чтобы сгладить вот эти ужасные последние слова, но он отстранился. Словно я была ему неприятна, словно мы теперь совершенно чужие.
- Прости… я все не то говорю, я просто боюсь, каждый раз ужасно боюсь, и я хотела сказать, что я…
- Мне пора! Понимаешь? Все! Прощай!
Отодвинул меня в сторону и быстро пошел вниз по ступенькам. И я даже не успела ему сказать, что беременна, что у нас будет ребенок. Я рыдала за приоткрытой дверью, стоя на коленях и прислушиваясь к его удаляющимся шагам. А через месяц…через ко мне пришёл груз двести. И этот ужасный разговор оказался нашим последним.
Объявили мою остановку, я спрыгнула с подножки вниз и быстрым шагом пошла в сторону садика.

ГЛАВА 2
Мимо меня пробегали ребятишки, радующиеся первому снегу, кто-то шел за руку с родителями и рассказывал новогодние стишки, громко смеялся, кто-то с криком встречал маму на пороге. Я сняла пальто, повесила на вешалку и, надев бахилы, зашла в группу.
- Добрый вечер, Алиса Дмитриевна, а где Антон?
- Добрый вечер, Екатерина Олеговна. Он на своем любимом месте. Где ж ему еще быть?
Прозвучало с нескрываемым раздражением. У нас с педагогом была «легкая» неприязнь и мы практически не общались.
Воспитательница поправила рыжую прядь волос за ухо и показала рукой в сторону. В игровом уголке я увидела своего сына, склонившегося над аккуратно выстроенными в один ряд маленькими машинками. Он как раз закончил строительство и теперь пристально рассматривал свои ручки. Подносил их к лицу и двигал пальчиками у самых глаз, как будто нашел в них что-то очень интересное. Какой же он красивый малыш, кукольный, со светлыми волосиками, огромными, как озера, глазищами, с ресничками, как у девочки и пухлым ртом. Мой маленький принц. Я бы жизнь отдала, чтобы у тебя было будущее, как у всех. Но этого не случится. Твое будущее будет особенным…если только не случится чуда.
- Тошкааа! – окликнула я сына с привычной надеждой в душе, что он вот сейчас отреагирует и обернется, обнимет меня, закричит радостно «мама». Но этого не произошло. Как и всегда. Тошка продолжил рассматривать свои руки. Когда я обнимала его и целовала он делал тоже самое и лишь возмущенно замычал, когда я прервала его занятие и увела в раздевалку.
- Как прошел день? – спросила у воспитательницы.
- Как всегда. В углу с кубиками и с машинками. А вы…не думали может быть о специализированном садике или развивающем центре для отсталых детей?
Повернулась к ней и судорожно сглотнув тихо ответила.
- Антон не отсталый. У него аутизм и он может, и должен находится с обычными детьми. Если вас этому не учили, то думаю, что не ему нужно сменить сад, а вам место работы.
Антон потрогал мое лицо, и я повернулась к нему, чтобы одеть его дальше. Малыш не смотрел мне в глаза, но он выглядел грустным, как будто понимал, что именно сказала воспитательница и от этого мне стало еще больнее. Издалека донесся голос Алисы Дмитриевны, возмущенно беседующей с нянечкой. Она не особо старалась понизить тон, прекрасно понимая, что я ее слышу.
- Водит его сюда. Ему уже почти семь. Пусть в школу ведет специализированную или куда там положено таким вот. Портит мне статистику. А он сядет в углу и в лучшем случае мычит. Не накормишь, не уложишь. Сама не понимает, что ее сын с придурью и других оскорбляет. Видите ли я не знаю, что такое аутизм. Это она не знает, что с этим ничего не сделать и что ее сын действительно умственно отсталый.
Антон снова тронул мою щеку, а я сильно прижала его к себе и расцеловала мягкие тонкие волосики светло-русого цвета. От щемящей любви к сыну сдавило грудь и стало нечем дышать. Я могла поскандалить с воспитательницей, но Тоша очень боялся ссор и плакал, когда рядом с ним ругались или повышали голос. Спокойствие моего ребенка мне было дороже.
Когда вышли на улицу я выдохнула и повела Антошку к остановке. Но он упирался и не хотел идти, его привлек снег. Он трогал его ногами, а потом начал крутиться вокруг себя и смеяться, ловить снежинки раскрытыми ладошками.
- Дааа, Тошенька, снежок выпал. Красиво очень. И мы поедем домой, нарядим елочку. И к нам в гости приедет дядя Денис. Идем. Давай маме ручку.
При мысли о Денисе возникло странное чувство…какое-то ощущение, что что-то не так. Точнее, вот все хорошо, вот он хороший, внимательный мужчина, симпатичный, смотрящий на меня влюбленными глазами…а внутри не покидает ощущение, что это все не то, не так и не с тем.
Вдалеке посигналили и я увидела темно-синюю машину Кондратьева. Легок на помине. Наверное, Лариска доложила, что я побежала за Антоном и он решил нас забрать.
Денис шел мне навстречу. Высокий, крупный, с широким лицом и с этим вечным хорошим настроением. Он улыбался, и я даже подумала, что, наверное, каждая женщина может мечтать о таком парне. И мне надо «дать этому шанс» кажется так сказала Лара.
Денис поправил вязаную шапку, его широкий нос покраснел, со рта шел пар и теперь он напоминал мне Деда Мороза. Не хватало только бороды. Да, Ларка права. Он красивый, сильный, надежный и я должна отбросить все сомнения. Тошке нужен отец, а мне пора начать жить по-настоящему.
- Привет! – он чмокнул меня в щеку, потрепал Антошку по бубону, припорошенному снегом, - Ты чего не позвонила? Снег метет, а вы пешком собрались?
Пока говорил отобрал у меня рюкзачок сына и снова улыбнулся.
- Я все равно раньше закончил и к вам. Продукты уже забрал у Ларки твоей.
- Привет, - ответила я, когда он закончил, - не хотела беспокоить по пустякам. Мы бы и сами доехали здесь всего четыре остановки.
- Тоже мне беспокойство.
Он хотел взять Антона за руку, но тот одернул ее и спрятался за моими ногами.
- Ладно. Идемте в машину. Холодно.
Уйти сразу не получилось Антону нравилось на улице и его сильно забавлял снег. Ловить его в ладонь и наблюдать как он тает на варежке. Поэтому он сильно воспротивился, когда я попробовала увести его к машине. Закатил истерику.
- Я подожду внутри пока Антон успокоится.
Сказал Денис и сел за руль. Он никогда не лез с советами и не вмешивался, когда Тошка истерил и мне это нравилось. Терпеть не могла, когда ко мне лезли с советами или пытались помочь, а иногда просто орали, что я чокнутая мать и потакаю сыну истеричке. Объяснять всем и каждому, что Тошка особенный я не собиралась.
Я опустилась перед малышом на корточки и взяла его за руки, пытаясь безуспешно поймать его взгляд. Как же это больно, когда твой ребенок на тебя не смотрит, когда не говорит слово «мама», когда все что ты делаешь кажется…кажется ему ненужным, как и ты сама. Но я верила, что он меня любит. Я чувствовала это всем сердцем. Мой мальчик нуждается во мне очень сильно.
- Тошенька, хороший мой. Пойдем домой. Денис отвезет нас. Ты будешь смотреть на дорогу, а дома мы повесим гирлянду и будем играть. Гирлянду с огоньками. Так-так, так-так, так-так.
Пока говорила показывала пальцами огоньки сжимая и разжимая кулаки. Антон улыбнулся в никуда, слабо повторил пальчиками «так-так» и наконец-то позволил усадить себя в машину.
Мы весь вечер наряжали елку, затем вешали гирлянду в гостиной и Тошка долго смотрел на мигающие лампочки и делала пальчиками свои привычные движения-стимы. Денис спустился со стула, а я вспомнила как эту же гирлянду вешал Сергей. Мы купили ее вместе в торговом центре. Я придерживала его за ноги, так как у нас в квартире из мебели была кровать, тумба и колченогий табурет. И на этом табурете он балансировал с молотком в руках и гвоздем в зубах. Ножка все же сломалась, он упал, я на него…мы забыли о гирлянде и целовались как сумасшедшие.
У Тошки такие же серо-зеленые глаза, как и у отца и волосы такие же…только он сам не такой. И я не знаю принял бы его Сергей и что было бы если бы он вернулся. Мы бы развелись или все же сумели начать все сначала? Но этого я никогда не узнаю.
- Ему нравится гирлянда. Кать, Антон радуется, да? Он реагирует на нее.
Денис подошел ко мне сзади и обнял за плечи. Картинка с Сергеем поблекла и растворилась в воздухе. Чужие руки оказались совсем другими и запах сладковатого парфюма забился в ноздри.
- Да, ему нравится все яркое и мигающее. Пойду отведу его в душ и в кровать. Подожди меня на кухне. Я постараюсь побыстрее.
- Конечно. Чайник уже закипел.
Я укладывала Антона нарочито долго, читала ему сказку, зная, что Денис ждет на кухне, помешивая сахар в чае, а мне страшно, что сейчас состоится этот разговор и что мне придется сказать ему «да», а потом позволить все то, что происходит после этого «да». Пока что дальше поцелуев не заходило и то мы поцеловались всего пару раз. Оба раза мне показалось, что это не так плохо, как я себе представляла. Но и не так хорошо, как я помнила. А шарящие по моему телу руки…к этому я пока не готова. Нас с Кондратьевым познакомила Ларка. Случайно. Он работал с Филиппом. Поставлял им какой-то товар. Я не вникала что именно. Меня мало занимала чужая деятельность и чужие доходы. Мы вместе отметили какие-то праздники, потом он взял меня в свой кол-центр администратором, и я перестала работать в магазине в две смены. Зарплата стала намного лучше и появилось свободное время. Пока кредиторы не начали давить с новой силой и не пришлось начать думать о третьей подработке. Денис хотел, чтобы я работала только у него…но я не могла ему рассказать сколько денег трачу на логопедов-дефектологов, психиатров, развивающие центры и сколько из меня тянут кредиторы мужа, который взял деньги, а товар так и не прибыл.
Денис и правда ждал меня на кухне только не за столом, а у окна. Когда я вошла он снова улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. Его светлые волосы примялись от шапки, глаза блестели, и он явно предвкушал все, что должно сейчас произойти. А мне вдруг подумалось, что все семь лет у меня не было мужчины и я забыла, что значит впустить кого-то в свою постель и в свое тело. И не была уверена, что готова к этому именно сегодня.
- А я пока помыл посуду.
«Сказка, а не мужик» - прозвучал голос Лариски в голове и подумалось о том, что Сергей никогда посуду не мыл «бабское это дело» говорил он, чмокал меня в макушку и заваливался в кресло со смартфоном.
- Спасибо.
- Кать…я хотел спросить…
Он приблизился ко мне и взял меня за руки. Красиво и приторно до тошноты. Но, наверное, вот так и должно быть. А не как у меня с Сергеем, который мне даже кольцо не дарил, а притащил в ЗАГС, и мы просто поставили свои подписи, а потом он укатил снова куда-то в неведомые дали. Где нет телефонов, нет интернета и вообще ничего нет.
«Ты вечно находишь себе проблемы, дочка. Тебе не нужны хорошие парни, тебе не нужно спокойствие. Тебя тянет к таким вот как твой Огнев. К бешеным и чокнутым психам… А Валентин слишком хороший для тебя. Только потом не жалуйся…когда твой майор променяет тебя на очередную войнушку».
Валентин…мой первый ухажер-американец, которого так любила моя мама. Пришло время выбирать хороших. Теперь я все сделаю правильно. Кондратьев достал из кармана заветную бархатную коробочку. Надеюсь, он не встанет на одно колено иначе у меня сведет скулы от сладости.
- Кать, ты не сказала «нет», и я взял на себя смелость купить вот это…
Он открыл коробочку и протянул мне.
- Теперь уже официально и…Вот. Я люблю тебя, Катя. Выходи за меня замуж.
Я смотрела на красивое золотое кольцо с дорогим камнем и чувствовала, как пылают мои щеки, как сильно колотится сердце. Не от счастья, а от непонимания чего я и правда хочу. От непонимания нужно ли мне это кольцо, этот мужчина и новая жизнь. Что-то внутри подсказывало, что так надо, что так правильно и я должна согласиться и едва я собралась произнести «да» зазвонил домашний телефон. От неожиданности я вздрогнула и выронила коробочку, кольцо покатилось по полу в сторону холодильника и исчезло под ним. С радостным «мяу» неизвестно откуда появился Маркиз и проскакал следом за кольцом.
- Я достану. Ответь. – сказал Денис.
Стационарный телефон звонил так редко, что я с опаской подошла к аппарату не имея представления, кто бы это мог быть. Сняла трубку и поднесла к уху.
- Да…Алло.
- Екатерина Олеговна Огнева?
- Дда…
- Это генерал Павлов Алексей Эдуардович. Помните меня?
- Здравствуйте, - очень тихо произнесла я…Последний раз этот человек звонил, чтобы сообщить о смети Сергея. От чего-то сердце очень сильно сжалось и мне стало трудно дышать. Эффект дежавю и как будто меня сейчас снова разорвет от адской боли. Даже перед глазами потемнело и пульс забился в висках.
- Добрый вечер. У меня для вас важная новость – ваш муж Сергей Николаевич Огнев жив.
Я ощутила, как подкашиваются ноги и как сдавливает грудь, облокотилась о стену, ловя воздух пересохшими губами.
- Слышите? Ваш муж жив. В ходе секретной операции нам удалось освободить его из плена. Сейчас майора везут к нам, если вы хотите и можете, я пришлю за вами машину. Вас доставят в штаб.
Я медленно сползала по стене, сильно сдавливая трубку и глядя на то, как старательно Денис пытается достать из-под холодильника укатившееся кольцо. Наконец-то ему это удалось, и он с победным видом обернулся ко мне, сжимая перстень указательным и большим пальцем и тут же перестал улыбаться.
- В чем дело?
- Сергей…мой муж…он… жив…- пробормотала я одними губами и села на пол.

ГЛАВА 3

У меня не было времени подумать, принять, осознать. За мной уже ехала машина генерала, а я стояла в ванной и испуганно смотрела на свое отражение, пытаясь отдышаться. Но кислород не поступал в легкие. Сейчас приедет Лариса, посидеть с Антоном…За дверью Денис, который шокирован новостью не меньше, чем я. Где-то на столе на кухне осталась коробочка с кольцом. И умерло в раскаленном воздухе так и не произнесенное «да».
Но все это стало каким-то мелким, отошло на десятый план. У меня в голове звучали только слова Павлова «ваш муж жив». Они повторялись и повторялись. Били по венам, по нервам и заставляли тяжело дышать.
Я помнила тот день, когда мне сказали о его смерти, очень смутно. Как будто он прошел в жутком сне, как будто часть всего, что происходило стерлась и размазалась от моих слез. Все эти дни в ожидании тела, подготовка к похоронам и поминкам. Свидетельство о смерти, доклад о том, как это произошло. Жуткое понимание, что моего любимого мужчину разорвало на части снарядом.
Я не могла его опознать лично, гроб не открыли…Мне лишь показали фото фрагментов тела и одежды. Щадящие фото, от которых я постоянно теряла сознание и меня приводил в чувство их военный врач, подносил к моему носу ватку с нашатырем. Опознать было трудно…но я узнала татуировку, узнала кривые лунки ногтей, нашитые инициалы на футболке. Не помню, что именно…но помню, что сомнений не осталось и помню, что мне тоже хотелось умереть.
Антошка не дал. Осознание, что он растет во мне, что это часть Сережи, что это его прощальный подарок для меня, не дали мне сойти с ума.
«Что ты так по нему страдаешь? Козлом был твой Сережа! И ты прекрасно об этом знаешь!»
Потом, спустя время я много думала о наших отношениях и понимала, что она права. Скорей всего мы бы развелись. Он бы ушел от нас с Тошкой. И…мужем Сергей был таким себе. Я все это понимала, и любовь моя казалась детской, неправильной. Сейчас бы мне было сложно ужиться с Сергеем. Наверное. Я привыкла одна.
«Он тебя не любил и его любить тоже особо было не за что!»
Маме он очень не нравился. Они не поладили сразу после нашей свадьбы и ездила я к маме потом одна. У Сергея всегда было тысячу причин не поехать к ней, а мама выдумывала такие же причины не навещать нас. Для мамы все мужчины были козлами и мой отец в том числе. Он нас бросил, когда мне исполнился год, ушел к другой, а потом погиб в аварии. Мама говорила, что это его Бог наказал. Теперь у нее завелся ухажер и все свое свободное время она уделяла ему. Помогала финансово нам с Тошкой и постоянно злилась на то, что фирма Сергея доставляет столько неприятностей, но приезжать не торопилась. У нее работа и своя личная жизнь. В няньки она не записывалась. Примерно так высказалась Ирина Владимировна, когда родился Антон и я вернулась из роддома домой.
«Он оставил тебе кучу проблем, включая своего сына!».
Мама давала мне деньги на аборт после смерти Сергея. Она считала, что мне одной ребенка не поднять особенно с его долгами. Потом, когда проявилась особенность Антона она сказала мне ту фразу, которая воздвигла между нами стену: «Если бы ты сделала аборт, Катя, то сейчас не возилась бы с этим инвалидом, а устраивала свою личную жизнь. Кому нужен такой довесок? Со здоровыми не берут, а у тебя такой…проблемный. У меня сил и времени на возню с ним нет!».
Пиликнул сотовый.
«Машина внизу. Вас ждет шофер».
Начало немного подташнивать от волнения. Как будто все в тумане. Я собрала непослушные очень светлые волосы в хвост на затылке, покусала бледные губы, тронула пальцами синяки под глазами. Наводить макияж времени нет. В коридоре послышалась возня и шепот. Лариска приехала. Когда вышла из ванны и посмотрела на нее, она выглядела так же испуганно и встревоженно, как и я. Кусала губы. Я быстрым шагом подошла к ней, и она меня крепко обняла.
- Ладно…я пойду. Потом созвонимся.
Голос Денис донесся как сквозь вату. Я кивнула и схватила его за руку. Мне было очень стыдно. И совсем нечего сказать. Но я понимала, что и ему сейчас плохо.
- Прости…
- Нет, я все понимаю. Ты здесь не при чем. Разберись со всем и поговорим.
- Да…поговорим.
Согласилась я, не зная, что еще сказать. Когда он вышел Ларка вцепилась мне в плечи.
- Как жив? Как это вообще может быть? Что именно тебе сказали? Может это ошибка?
- Что жив, был в плену…что везут в штаб. Лар…мне страшно.
Я сдавила ее руки и судорожно выдохнула.
- Так. Успокойся. Хочешь я тебе успокоительного дам? Будешь, как удав?
- Не надо. Я соберусь и…и…О Боже! Лараааа…это же он. Сергей. Понимаешь? Он вернулся. Выжил!
Истерически прохрипела я, впиваясь в ее пальцы.
- Тихо…тихо. Давай, соберись. Встретишь его. Увидишь и…решишь надо тебе это или нет. Семь лет не один день. Он тоже должен это понимать. Может посмотрите друг на друга и в разные стороны разбежитесь.
Но для меня ее слова были далеки от реальности и как-то ужасно жестоки, неправильны. Я не хотела, чтобы так случилось или... я не знаю, чего бы я хотела. Мужчина, которого я думала, что люблю жив.
- Я не знаю, что надеть, я так растерялась… у меня голова кружится и тошнит. Не знаю куда себя деть.
- Так…выдохни. Надень бордовое платье, волосы заплетем, припудрись и румяна нанеси, а то ты бледная как смерть. За Антошку не переживай. Я с ним до утра буду. Мало ли может задержишься там.
К машине я вышла как на шарнирах. Руки ватные, ноги ватные, в голове гудит. Шофер в военной форме, честь отдал, представился. Открыл дверцу служебной машины, вежливо помог сесть.
Из-за нервов я не могла перестать задыхаться. Я буквально слышала, как вдыхаю и выдыхаю воздух. В машине тихо и мне кажется, что мое сердце колотится так громко, что этот звук раздается эхом по салону.
Семь лет. Семь. Я, наверное, очень изменилась за это время. Я, наверное, стала похожа на…старуху. Он помнил меня двадцатидвухлетней. А теперь мне почти тридцать.
Никогда времени на себя нет. Все для Тошки. В парикмахерской не была все эти годы, вместо маникюра ногти под корень, без лака, брови сама выщипываю. Педикюр и все остальное тоже сама. Из косметики только то, что дарят по праздникам или мама купила. Посмотрела на свои руки и сжала в кулаки. Зимой кожа сохнет, ногти как у школьницы, я вечно забываю перчатки. Стыдно. Не так должна выглядеть жена майора Огнева. Не в этом старом зимнем пальто без меха, не в этих сапогах старых, начищенных до блеска, но старых.
Господи, о чем я думаю? О чем? Он же жив. ЖИВ! Это же чудо. Это что-то непередаваемо-прекрасное. Я должна радоваться, я должна…а мне мысли лезут о том, что не понравлюсь. О том, что и домой поехать не захочет и прямо там разведемся. Как же страшно. Как же немыслимо страшно.
Машина подъехала к высокому зданию с большими окнами и колоннами на ступенях. Стало еще волнительней, стало настолько невыносимо, что у меня дрожали руки и подгибались колени. Шофер провел меня по ступеням вверх, открыл передо мной массивную дверь и я поняла, что прямо сейчас могу увидеть ЕГО…
Точно так же семь лет назад я приезжала в это место…и точно так же меня трясло.
Стук моих каблуков раздался очень громко и разнесся под высокими потолками. Я постаралась идти тише, следом за водителем. В горле невыносимо пересохло. Меня бросало то в жар, то в холод. Навстречу вышел генерал Павлов. В красивой форме, стройный, подтянутый. Он за это время совершенно не изменился.
- Екатерина Олеговна…а вы стали еще красивее.
Вяло улыбнулась явно преувеличенной лести.
- Придется подождать. Машина в пути. Хотите кофе или чай?
- Кофе, если можно.
Обычно я пила чай, но сейчас мне хотелось взбодриться, хотелось немного ожить. Потому что я вся тряслась и в голове по-прежнему ужасно шумело.
- Миша, сделай кофе для жены майора Огнева. Для жены героя майора Огнева.
Я снова судорожно выдохнула и сцепила пальцы.
- Присаживайтесь. Вот здесь возле батареи тепло и с окон не дует.
Села на высокий стул с деревянной спинкой и сдавила сумочку, чтобы унять дрожь в руках.
- Мы еще ничего не знаем, - начал он сам, хотя я и не задавала вопросов, - его нашли наши ребята, ему удалось бежать их плена. Сутки провел в больнице. Потом идентификация личности…сами понимаете как все серьезно в таких случаях, особенно если человек официально в списках погибших.
- Понимаю…
- Я слышал у вас сын…будет чем порадовать майора.
Да…будет чем порадовать. Если только он вообще обрадуется и мне, и Антошке. Огнев был скуп на радости, на объятия. А каким он стал сейчас никто не знает.
- Катя…простите, что я по имени, но вы мне в дочки годитесь.
- Да…ничего, конечно. Можно по имени.
- Вы понимаете семь лет плена это очень много. И оставляет свой отпечаток на психике человека вы должны быть готовы ко всему.
- Я не знаю к чему я готова. Мне всего несколько часов назад сообщили, что он жив. Я вообще не готова. Мне страшно. Мне не по себе. И…я безумно рада. Очень рада. Все смешалось.
Генерал понимающе кивнул.
- Так бывает. Жизнь настолько удивительна и непредсказуема. Иногда в ней случаются вещи похлеще чем в самом неправдоподобном бульварном романе.
Зашел водитель с чашкой чая и с сахарницей.
- Простите, все по-спартански. Вам сегодня нужен отдых. Мы сделали все, чтобы не пронюхали журналисты, сдержали прессу. Официальная встреча будет другой. Мы подготовили для вас номер в гостинице. Остановитесь там на сутки. Завтра будет тяжелый день.
- Я…я не могу так надолго у меня сын и…
- Ну он же большой мальчик, ему уже почти семь, да?
- Большой…но он особенный ребенок, понимаете? За ним нужен уход и присмотр.
Я отпила чай, обожгла язык и поставила чашку. Мне вдруг ужасно захотелось сбежать, уехать, забиться в угол и тут же стало стыдно за свои мысли.
- Сама не знаю, что говорю. Через семь лет вернулся мой муж… а я…
- Я все понимаю. Это неожиданно, это шок, это паника. Договоритесь с кем-то, чтобы побыли с мальчиком. Вы будете нужны майору эти дни и нам тоже. А…вот и машина подъехала.
Я вскочила, опрокинула чашку. Сердце начало колотиться с такой адской силой, что казалось оно разорвет мне грудную клетку. Со двор слышно, как подъехал автомобиль. Бросилась к окну, не в силах удержаться.
Внизу несколько человек, встречают машину. Я впилась пальцами в холодный подоконник, до боли всматриваясь в полумрак, в подъездную дорожку, освещенную фонарями.
Большая военная машина остановилась неподалеку от входа в здание. Вначале вышли еще военные, затем открыли дверь. Я перестала дышать, мое сердце остановилось пока он выходил. Вначале увидела ногу в солдатском ботинке и…сумку с красными полосками. В груди все сдавило, оцарапало как до крови. Я всхлипнула, узнавая эти полоски. Мужчина спрыгнул на асфальт. Свет фонаря выхватил русые волосы, заросшее щетиной лицо, темный свитер и куртку, припорошенную снегом. И мне вдруг стало очень плохо, перед глазами потемнело и я, кажется, начала падать.

- Сейчас ваш муж войдет сюда, и мы оставим вас наедине. Минут на десять. Потом мы должны с ним поговорить и вас отвезут в гостиницу. Думаю мы справимся меньше чем за час.
Я кивнула, не в силах ответить. Сдавила подоконник ледяными пальцами. Тяжело дыша и пытаясь справиться со слабостью.
- Офицерские жены не падают в обморок, Огнева. Даже по таким случаям.
Дыхание перехватило окончательно. Голова закружилась, и я начала мысленно считать до десяти только в обратном порядке. Так меня учила психолог. Это ведь его голос, да? Был бы не его я бы так не дрожала. Я бы не чувствовала, как сейчас разорвется мое сердце и будет драть горло от невырвавшихся рыданий. Он подошел ко мне сзади. А мне было страшно взглянуть в его отражение в окне, и я крепко зажмурилась. Это не может быть правдой. Мой муж там…на том военном кладбище, с красивым памятником и выбитой фотографией. А это…иллюзия. Я сплю. Мне снится сон. Хороший, красивый сон, где он вернулся ко мне и…хочет остаться со мной. В его голосе тоска и боль. Она мне близка и невыносимо дорога.
- Страшно, правда? – спросил и коснулся моих волос, заплетенных в косу. Провел рукой по макушке, потом по бокам сжимая голову над ушами, как делал всегда, и наклонился, втягивая мой запах, - Мне самому было страшно…я боялся, что ты начала пахнуть иначе, но это все та же «Черная орхидея». Посмотри на меня, Котенок. Это же яяяя….
Я тоже чувствую его запах. Это аромат дешевого мыла, мужского тела и сигарет. Котенок…так он называл меня еще до свадьбы. Сказал, что по-английски Катя – это Кэт, а Кэт - это кошка. Но я еще не выросла в большую кошку, я маленький котенок. Его котенок. Потом…он перестал меня так называть. Где-то через месяц-два после свадьбы я снова стала просто Катей.
- Посмотри и станет легче…Помнишь, я говорил тебе, что страхам нужно смотреть прямо в глаза? Я не красавец…это да.
Я оборачивалась очень медленно. Так медленно, что мне самой стало стыдно. Обернулась… а глаза не открыла. Ощутила, как он взял меня за руки. Какой едкий контраст с прощанием…и от этого больно втройне. Я ведь хотела, я мечтала, чтобы эта встреча стала именно такой. Его пальцы горячие, сильные и шершавые они трогают мои скулы, гладят мою шею и плечи, а потом снова мои щеки. Ощущаются неровности на коже. И я понимаю, что это, наверное, шрамы…следы от ожогов.
- А ты…красивая. Уже не девочка совсем, а взрослая женщина. Но все равно Котенок. Мой маленький, нежный Котенок.
Голос обволакивает и заставляет трястись еще сильнее, всхлипывать и давиться этими всхлипами.
- Открой глаза, Катя.
И я открыла. Сине-зеленые радужки совсем близко, зрачки расширены. Широкие брови, светлые ресницы…нос с горбинкой. Красивое, мужественное, но изможденное лицо поросло густой щетиной. Губы чувственные, мягкие. Да, он красивый.
Но я пячусь назад, отхожу шаг за шагом к окну. Обратно. Меня трясет еще сильнее. Взгляд мечется от лица, к широкой груди с выглядывающей тельняшкой из-под выреза свитера, к длинным ногам, к рукам, с закатанными до локтя рукавами и снова к лицу.
Я шумно выдохнула, быстрым шагом обошла его и бросилась прочь из кабинета туда, где слышны голоса, туда, где разговаривает генерал с какими-то людьми. Влетала в кабинет, запыхавшись, облокотившись о дверь. Мужчины дружно обернулись ко мне. В комнате холодно, открыто окно и они все курят, сбрасывая пепел в массивную железную пепельницу, а меня бросает в жар и все тело обжигает пожаром.
- Что случилось, Екатерина Олеговна, вам нужна помощь?
- Это не он! Это не мой муж! Это не Сергей! – закричала, лихорадочно, отрицательно дергая головой и глядя сумасшедшим взглядом на мужчин, - Не МОЙ Сергей!
Генерал сделал несколько шагов ко мне и взял меня за плечи.
- Я понимаю, что вам тяжело. Что прошло семь лет и…люди меняются. Особенно в плену. Давайте я вас усажу и принесу холодной воды. Марков, закрой окно, давай сюда стул. А вы разойдитесь пока. Оставьте нас.
Меня усадили на стул, кто-то накинул мне на плечи свой китель. Я смотрела перед собой и…не знаю, что со мной творилось. Я, кажется, сходила с ума.
- Мы все нервничаем. Все. Поверьте. И всем нам тяжело.
- Вы…вы знали моего мужа лично? – спросила я, чувствуя, как катятся слезы по щекам.
- Лично не знал. Но я поднял дело, ознакомился. И я помню, как занимался им и семь лет назад. Вы сильно перенервничали, вы просто в шоке и это нормально. Завтра утром здесь будет психолог и врач. Мы все решим. Я обещаю. Давайте, сделайте глоток.
К моим губам поднесли стакан, и я судорожно глотнула. Потом прикрыла глаза, представляя лицо…этого Сергея и снова дернулась всем телом. От неузнавания.
- Посидите здесь, хорошо. Попейте воды и отдохните. Успокойтесь немного.
Они оставили меня одну в холодном кабинете, а сами пошли к нему. Я слышала, как доносятся голоса и обрывки фраз, даже смех.
- Шок…так бывает. Держись, дружище.
- Держусь. И не в таком дерьме держался. Узнает куда денется.
- Конечно узнает. Вот в гостиницу вас отвезем и напомнишь, как положено.
От ужаса перехватило дыхание, и я впилась в стакан. Нет, нет. Ни в какую гостиницу я с этим человеком не поеду. Мне нужно уехать. Нужно срочно бежать отсюда. Какие-то деньги мне дала с собой Ларка. Я вызову такси и помчусь на автовокзал. Там есть ночной автобус обратно в мой город. Я не секунды не останусь здесь.
Вскочила со стула и бросилась к двери, но на пороге возник генерал с какой-то папкой в руке.
- Екатерина Олеговна, давайте немного успокоимся, а? Давайте будем рассуждать трезво и включим благоразумие. Вы же понимаете, что его проверяли, идентифицировали, брали отпечатки пальцев. Что никто не привезет чужого человека и не назовет просто так вашим мужем.
Я быстро кивала и чувствовала, что вот-вот сорвусь в истерику.
- Вот смотрите личное дело майора Огнева. Давайте, пройдемте к столу.
Он взял меня под локоть и провел веред. Развязал тесемки папки и открыл ее. Первое, что я увидела это титульный лист с маленькой фотографией в углу. И…на ней был этот человек. Который назвал себя моим мужем и…говорил как он. Человек, который находился в той комнате за стеной. Человек с голосом, пробравшимся в самое сердце и с чужим лицом.
- Вот видите. Папка старая. Я взял ее из архива. Здесь стоят даты и печати. Здесь и биоматериал, и отпечатки. Здесь все.
Я продолжала кивать, потом вдруг мне пришла в голову мысль, и я выхватила сотовый из кармана, быстро набрала номер.
- Сейчас… сейчас вы увидите, что я права. И он…он не Сергей. – заверила в истерике я, едва удерживая мобильный в сильно трясущихся руках, в трубке слышались гудки, пока не ответила сонная Лариса.
- Да…
- Лара!
- Ой, как быстро ты позвонила. Ну что там?
- Лар! Лара!
- Что случилось? Ты чего?
- Лар. Открой ящик нижний в столе. В письменном. Там альбом. Найди фото Сергея, сфотографируй на сотовый и пришли мне. Сейчас. Сделай несколько снимков. Разных. Со свадьбы и еще какие-то.
- Кать, ты чего? Все плохо?
- Сделай это прямо сейчас! – буквально прокричала я.
-Хорошо – хорошо. Я сейчас сфотокаю. Ты только так не нервничай.
- Тошка…
- Он спит. Все хорошо с ним. Я сейчас все сделаю.
Я отключила телефон и осела на стул, выдыхая и чувствуя, что скоро наступит облегчение. Ларка пришлет фото, они увидят, что это не Сергей и мы все разберемся в этом недоразумении.
Генерал говорил по внутреннему телефону, чуть прикрыв трубку.
- Та не знаю. Тут…есть некоторые проблемы. Нет, она не готова говорить с прессой. С утра точно нет. – бросил на меня взгляд с явным укором и снова отвернулся, - ты придержи ребят своих, чтоб не налетели, как стервятники. Пусть снимают, но вопросы не задают.
Я тронула лицо руками, вытерла слезы. Дышать было все так же трудно, но я надеялась, что совсем скоро все разрешится. Пару минут.
- Ну что? Вы как?
- Чуть полегче…сейчас моя подруга пришлет фотографии с нашего семейного альбома, и вы увидите, что я права.
Как раз пиликнул сотовый, и я не глядя, сотрясаясь включила его и протянула генералу.
- Вот. Смотрите сами. Вы же видите. ЭТО НЕ ОН!
Генерал шумно выдохнул и нервно провел ладонью по подбородку. Пролистал несколько фотографий и бросил сотовый на стол. Он отошел к окну и снова закурил.
- Вы все же возьмите себя в руки, Катя. Человек отсидел семь лет в плену. Чего с ним там только не делали. Он ехал домой. К себе домой! К своей жене! К своему сыну! И уж точно не заслужил вот такого! Вы бы…вы бы хоть немного притворились, что рады… а не придумывали все это.
Я взяла телефон, развернула к себе и чуть не закричала… со свадебной фотографии на меня смотрел …ЭТОТ НЕ МОЙ СЕРГЕЙ…и со второй тоже, и с третьей. Везде был ОН.

ГЛАВА 4

Я так и сидела в отдельной комнате пока они та разговаривали между собой, что-то у него спрашивали, записывали. А я рассматривала фотографии, листала их одна за другой и не могла понять, что со мной происходит. Голова болит в висках, дышать тяжело. Я пытаюсь вспомнить …пытаюсь представить ТО лицо. Но мозг вытворяет страшные вещи. Нет, вместо того, чтобы помочь мне, вместо того, чтобы дать хотя бы смазанную картинку я начинаю и в своей памяти видеть именно ЭТОГО Сергея.
Но..ведь этого не может быть. Ведь моя реакция, все мое существо противится. Как только увидела я же поняла, что что-то не так.
Взволнованно пишет Ларка.
«Что там у тебя? Я уснуть теперь не могу. Зачем тебе понадобились фотки?
- Лар…ты же видишь, что на фотках другой человек.
- В смысле? Я…особо не рассматривала.
- Рассмотри. Это ведь не Сергей. Скажи мне, что ты его не узнаешь.
- Кать, нуууу время прошло, понятно, что там он молодой, зеленый, счастливый.
- Лар…это же не он. Как ты не видишь?
- Не он? В смысле не он? Это же фото с вашего альбома. Я начинаю нервничать. Хоть все бросай и беги к тебе.
- Фото могли подменить.
- Кать, кому это надо? Ты что миллионерша? Или у тебя хата в центре города? Ты, наверное, перенервничала. Вот я была на твоей свадьбе, и я со всей ответственностью говорю, что все с фотками в порядке. Ты…может попроси у них с врачом поговорит. Прими те таблетки, что я дала. Домой когда?
- Они просят, чтоб завтра еще там побыла. Нужно интервью давать и что-то у него спрашивать должны.
- Ну это ясно. Мало ли. Может перевербовали его. Семь лет плена. За это время мог стокгольмский синдром появиться, веру мог сменить вообще.
- Ужас что тебе в голову лезет.
- Реальность лезет, не то, что тебе. Ладно. Ты не торопись. Я с Антошкой побуду сколько нужно. Филька завтра купить краски всякие будем пальцами рисовать. Ты расслабься. Скажи себе, что много лет прошло, он изменился, а твой мозг может выдавать какие угодно сюрпризы. Ты в шоке. Тебе время нужно. Тебе нужно присмотреться к нему, пообщаться. Тогда ты все поймешь. А сейчас это нормально, что он кажется тебе чужим. Он и есть чужой. Люди за месяц отдаляются друг от друга, а тут семь лет.
- Ты права…Скорей всего так и есть. Прости мне пора. Идут сюда».
Отключилась и сунула сотовый в карман. Как-то после беседы с ней стало немного легче. Наверное, это и правда шок. Наверное я…слишком перенервничала. Она права. Нужно время.
Мужчины зашли в кабинет, и я сильнее сжала в руках стакан с водой, увидев Сергея. Высокий, широкие плечи, взъерошенные русые волосы свисают на лоб. Он худее, чем я помнила, но все такой же крупный и сильный. Только отчего-то кажется мне…немного ниже ростом. Или ЭТОТ Сергей и есть ниже ростом!
Он сразу же прямо посмотрел на меня, и я вздрогнула. Теперь мне уже казалось, что возможно Лариса права. И он изменился. Глаза и правда похожи. И нос сломанный когда-то. В левой руке у него чашка с дымящимся кофе, он держит ее пальцами, и я чуть не вскрикнула, увидев, что на двух из них кожа перекорежена, перерыта сильным ожогом. И словно опять услыхала слова генерала: «Человек отсидел семь лет в плену. Чего с ним там только не делали. Он ехал домой. К себе домой! К своей жене! К своему сыну!»
Сергей поймал мой взгляд и отпил из чашки. Как же сильно я пыталась вспомнить как именно из чашки пил мой муж. И не могла. У меня настала амнезия. От собственного бессилия хотелось кричать.
- Огнев, значит так. Пока что это все. Сейчас можете ехать в гостиницу, отдыхать, мыться, ужинать. Все за нас счет. Заказывай, что хочешь. Выпивать не желательно. Завтра в десять утра тебя осмотрит врач, затем психиатр. После этого будет еще несколько допросов. Так надо. Ты уж прости. Но сам понимаешь. В плену ты у нас не в соседнем доме сидел.
- Понимаю, товарищ генерал. Сколько нужно допросов столько и проводите!
Я нервно прислушиваюсь к голосу. И хочу поймать фальшь, хочу вот где-нибудь зацепиться и…И ничего. Голос мне кажется знакомым. Черт. Надо искать видеозаписи. Там никто и ничего не подделает. Но я вдруг вспомнила, что все старое видео было в коробке и…я сожгла эту коробку. В один из дней, когда у меня была истерика я сожгла, потому что так сильно боялась их посмотреть.
- Знаю-знаю. Исполнительный, честный, прямой. Не хватает сейчас в армии таких, как ты. Ох, как не хватает. Но, думаю, вернешься и еще послужишь Отечеству. Все. Идемте. Вас отвезут к отелю и завтра без пятнадцати десять прибудет машина.
Может быть автоответчик на его сотовом. Там записано его голосом. Надо найти и послушать.
- Пошли, я взял твое пальто из кабинета.
Подал мне руку, и я увидела, что обгорела вся ладонь и подушечки пальцев. И как они хотели проверить отпечатки, если их нет?
- Можешь не браться, не настаиваю! – одернул руку и, набросив пальто мне на плечи, пошел вперед по ступенькам. Только сейчас я заметила, что он хромает. Сильно хромает на левую ногу. Пошла следом, выдыхая и чувствуя, как сильно пылают щеки. Внутри меня не было ясного ответа, кто этот человек. Я не могла признать его ни окончательно сказать, что это самозванец. Ничего более ужасного я в своей жизни не испытывала.
В машине он сел рядом со мной. Заговорить больше не пытался. Смотрело куда-то впереди себя.
А я украдкой смотрела на него и судорожно сжимала руки, пока вдруг не заметила, как он щелкает пальцами. Быстро-быстро. Как будто перебирает ими.
- Что ты делаешь?
- В смысле?
- Вот это пальцами…
- Вот так?
Показал перебирая у меня перед носом и усмехаясь.
- Да.
- Я так делаю, когда нервничаю. Еще с детства. А ты глазастая!
- Ты нервничаешь?
- Нервничаю.
- Почему?
- Потому что собираюсь прямо сейчас поцеловать тебя.
Мы были знакомы всего лишь час. Час, но я уже знала, что схожу от него с ума. Весь остаток ночи мы до одури целовались на скамейке, а утром он уехал в часть, и я думала мы никогда больше не увидимся. Я ошибалась. Он приехал через неделю и ждал меня весь день на улице, потому что не знал в какой квартире я живу.
Обожжённые пальцы продолжали двигаться в одном и том же повторяющемся жесте. Знакомом мне жесте. Я тяжело выдохнула и отвернулась к окну.
Даже в своих самых диких мечтах о том, что было бы если бы он воскрес я не представляла настолько ужасной встречи.
В номер мы поднялись сами. Там все было украшено свечами и лепестками роз. И от неловкости мне хотелось провалиться сквозь землю. А еще мне было дико оставаться с ним наедине. И от страха у меня перехватывало дыхание.
Когда дверь за нами закрылась, он вдруг швырнул сумку на пол, схватил меня за плечи и придавил к стене. Нависая надо мной и почти касаясь лбом моего лба.
- Ну, что, Огнева? Ждала меня? Или уже нашла себе замену? Я случайно не испортил тебе жизнь своим появлением?

ГЛАВА 5
Вблизи его глаза кажутся яркими, блестящими и очень глубокими. Как будто я в них ныряю, как в океан и не могу выплыть. Меня тянет ко дну. Хочется оттолкнуть и в тоже время не хочется. Если…а если я ошибаюсь и это мой Сергей…как я его вот так по-скотски? Сколько сомнений. Они меня раздирают на куски, смешиваются с осколками воспоминаний и режут меня до мяса. Мне больно. Мне ужасно больно от каждого жеста, слова, взгляда. Потому что я не знаю настоящие ли они…Как же мне хочется поверить, что да, но…что-то не дает, что-то держит и сдавливает горло, нашептывая жутким и хриплым голосом «это не ОН…не верь. Ты же чувствуешь, что это не ОН».
- Семь лет назад…я похоронила своего мужа. Я не ждала. Я оплакивала. А жизнь мою…наверное. уже трудно чем-то испортить.
Хотела поднырнуть под его рукой, но он удержал за плечи. Жест знакомый, порывистый, сильный. Так что током по венам ударило. Так бывает, когда тебя твой мужчина трогает. Но я не готова и не могу признать его своим. Все еще живо то ощущение чужого…оно вкралось холодом в мозги и не дает сердцу зайтись от радости. «Первое ощущение самое верное….и ты об этом знаешь».
- Хватит оплакивать. Живой я. Не видишь? Присмотрись хорошенько. Живой. Нравится или нет, но факт остается фактом. Не признала…или не захотела признать потом разберемся. Время еще будет. До хрена времени.
А внутри все больнее и больнее, как будто узнаю его, слова, голос, интонацию. Напор этот Огневский, яростный. Сердце колотится болезненно и отрывисто. Как будто обрывается с каждым ударом.
- Отворачиваешься…отворачивайся.
Руки разжал и отошел от меня, несколько шагов вглубь комнаты сделал. На стол бросил пачку сигарет, зажигалку. Стянул через голову свитер, принялся рубашку расстегивать. А я так и стою у двери. Хочется удрать, распахнуть ее и сломя голову броситься прочь. Но ноги вросли в пол.
Как завороженная жду, когда рубашку снимет. Там ведь…его тело. Татуировки, родинки…Я их помню. Они ведь там есть. Вот сейчас увижу и все на свои места встанет. Стянул рубашку, швырнул на стул, а у меня горло перехватило, я даже за него рукой схватилась. Вся спина жуткое месиво. Места живого нет. Одни шрамы. Громоздятся друг на друге разной степени давности. Какие там родинки…там молекулы не видно. От одной мысли, что кто-то вот так глумился над живым человеком меня затошнило. Я даже представить себе не могла, что его били. Не просто били…с него кожу живьем сдирали.
Обернулся с рубашкой в руках. А у меня вся краска к лицу прилила. Стыдно стало, что вот так отталкиваю его. Обожгло этим стыдом щеки, и они зарделись.
- Мне сказали сын у нас…
Дышать стало еще тяжелее. Согласиться значит признать его…значит сказать, что Антон наш сын. То есть его. То есть ЭТОГО Сергея.
- Да, у меня есть сын.
Хмыкнул с горечью. Отвернулся, аккуратно сложил рубашку на стул рядом со свитером.
- Как назвала?
- Как хотел мой муж…
- Антошка значит. Тоныч Огнев…Тебе ж не нравилось…Переступала через себя. Молодец.
Наклонился, ботинки стянул. А я смотрю на его тело вроде такое же сильное, поджарое. Но очень худое. Мышцы выделяются и сухожилия. Кажется, мяса совсем нет. А на плече…там должна быть татуировка. Ласточка над морем и кусочек крыла слегка смазан. Сергей ее еще в армии сделал. Рассказывал, что пацан-салага, который татуху бил по шее от одного из «дедов» как раз получил и рука съехала, а у ласточки крыло смазалось. Я его…я по этой татуировке его опознавала. Господи! Как же с ума не сойти сегодня! Только плечо в тени и мне ничего не видно.
- Я пойду помоюсь вещи мне приготовь переодеться. Пожалуйста. Если не трудно.
Сказал, как отрезал и в ванну пошел. Стало немного легче. Как будто он своим присутствием давил мне на мозги. И тесно с ним было, воздух спетый наэлектризованный и, кажется, вот-вот рванет от этого напряжения. На сумку посмотрела. Она очень похожа на ту, с которой он уехал. Но где она тогда хранилась столько лет? Может быть ее привезли…осталась в части? В любом случае он разрешил достать его вещи. Я с любопытством ринулась к сумке. Как будто именно там могла найти какие-то ответы на свои вопросы. А там тельняшка, пара трусов, носки, джинсы ношенные и полотенце. В кармашке змейку дернула, сунула руку и выдернула оттуда записную книжку, быстро открыла, а из середины выпала фотография, плавно приземлилась на пол.
Мне не нужно было ее переворачивать. Я знала, что это моя. Мною подписанная. Я в карман куртки положила, перед тем как он уехал. Тайком положила. Чтоб он не знал. Боялась выбросит.
- Все семь лет прятал ее. Затер так что лица твоего почти не видно.
От неожиданности вздрогнула и обернулась. Стоит возле ванной в полотенце на бедрах. Волосы мокрые свисают на лицо и по груди капли воды стекают. Кожа у него смуглая, как у человека, который проводил почти все время на улице.  Слева три шрама круглых, один такой же возле плеча. Из-за полумрака и ракурса мне все еще не видно есть ли там татуировка.
Поднял фото и провел по ней большим пальцем. Я даже слегка вздрогнула как будто он лица моего коснулся.
- Однажды нас из ямы вытащили. Велели все вещи снять и им отдать. Чтобы в руках ничего не было иначе пристрелят. Я снял и твою фотку в зубах держал это ж не руки. Голый, босой на земле мерзлой стою и смотрю как падлы эти вещи наши перебирают чтобы себе забрать. Они меня тогда били ремнем по спине, чтоб зубы разжал. Не разжал…но фотку испортил.
Мне протянул, и я инстинктивно взяла. На краю фото три потертости-вмятины. Следы от зубов. Спустила взгляд в пол. А он полотенце снял, переоделся в чистое белье и к окну отошел, распахнул форточку, закурил.
- Что так сильно не похож на себя?
- Не похож…- ответила очень тихо и прокрутила фото, придерживая большим и указательным пальцем.
- И что делать будем?
- Не знаю.
- Ладно. Спать пошли. Завтра тяжелый день будет. Меня снова по допросам, а тебя прессе на растерзание.
Я все еще на фото свое смотрю, сидя на гостиничном красном ковре возле сумки.
- И что я им скажу?
- Правду. Что так мол и так. Вернулся супруг мой на себя после семи лет плена не похожий, я его не признала и обратно не приму. На хер он мне такой сдался.
Вскинула голову, посмотрела, как лежит поверх покрывала, ногу на ногу положил и руки за голову закинул…Точно, как Сергей когда-то. Издалека в сумраке так похож, что дух захватывает и руки снова дрожать начинают. Боже, что, если я ошиблась? Что если это он… а я его вот так швыряю. Смогу ли простить себя…а он…он простит? И Тошка…вдруг когда-нибудь станет все с ним по-другому. Узнает, как я отца его не приняла…
- Иди ложись. Утром понятнее станет все. Говорят, при дневном свете черные кошки становятся серыми.
Даже эта фразочка его любимая. И куда мне ложиться? С ним на одну постель?
- Не трону. Ложись. – словно мысли мои прочел и в потолок уставился, - Может я и перестал там быть человеком…но насильником еще никогда не был.
Я встала с ковра, положила фотографию на стол и обошла кровать с другой стороны. Села на краешек, потом прилегла спиной к нему. На стене размеренно тикают часы, гаснет пламя в романтических свечах и в комнате становится все темнее. Мы молчали. Потом его дыхание стало размеренным и спокойным я тоже прикрыла глаза. Мне не спалось, но пошевелиться и разбудить его не хотелось. Какое-то время лежала, боясь даже громче вздохнуть. Думала о том, как приедем домой, как все отреагируют на него…, узнают ли другие? Что скажет моя мама?
Внезапно послышалось бормотание, потом оно перешло в хрип и в дикий крик. Я подскочила, обернулась и увидела, как он мечется по подушке и кричит…на чужом языке. Воздух хватает. Я включила ночник и склонилась над ним. Весь потный, лицо перекошено как от боли. Выгибается, стонет.
- Сергей! – я схватила его за руки, и он резко открыл глаза, вздернулся вверх. Тяжело дыша, долго смотрел на меня, как будто пытаясь понять кто я и где он. Мои руки сдавливали его плечи. Я перевела взгляд на правое туда, где должна была быть татуировка и чуть не закричала во все горло…
Она была там. Точно на своем месте. Ласточка со смазанным крылом, волны и кусочек солнца. Как на детском рисунке. Примитив. Все линии синие, простые. Не такие, как сейчас бьют в модных салонах. Ведь все можно повторить…такие же татухи могут быть у многих военных. Но разве у многих может смазаться крыло?
Посмотрела ему в глаза – они сильно блестят вблизи, и я вижу в них тоску. Ту саму, которую так хотелось бы видеть. Ту, что сжирала меня саму все эти годы.
Вижу, как он переводит взгляд на мои губы, спускаясь ниже к моей шее, к груди, сильнее сжимая мои плечи, подаваясь вперед. Как судорожно глотает слюну. Голодный взгляд. Так зверь смотрит на свою жертву, мечтая ее разорвать. Он красив, по животному, грубо. У меня сильно колотится сердце и захватывает дух. Как никогда раньше…И это пугает, заставляет отпрянуть назад. Я разжала пальцы и снова легла рядом, спиной к нему.
Не помню, когда мой муж смотрел на меня так же. Очень хочу вспомнить и не могу…Но ведь смотрел, в начале отношений.
Так и не смогла уснуть до самого утра, только на рассвете задремала, а когда проснулась то заметила, что меня укрыли одеялом, а рядом никого нет.
Осторожно встала с постели, прошла на носочках к ванной, прислушалась, но там никого не оказалось. Юркнула за дверь, быстро умылась, прополоскала рот, потерла зубы краешком полотенца и снова прополоскала. Зубной пасты и одноразовых щеток в номере не оказалось. Гостиница была довольно бедной. Это ночью. Украшенная свечами и лепестками она показалась мне шикарной, сейчас я видела старую мебель, отсутствие ремонта и потертый ковер. Отечество разоряться не торопилось.
Послышался шум открывающейся двери. И я снова посмотрела на себя в зеркало. Изможденная, вымученная, без капли косметики я походила на привидение. Покусала губы, пощипала себя за щеки. Волосы закрутила в узел и заколола заколкой. Платье после сна кое-где примялось, и я искренне надеялась, что все эти допросы журналистами пройдут очень быстро.
Закрутила кран и вышла из ванной. Сергей сидел за столом с подносом, на котором красовались одноразовые картонные стаканчики и пакеты с жирной коричневой надписью «Кондитерская Пейзаж».
- Доброе утро! – поприветствовал он, - Я тут похозяйничал в чудо гостинице нет даже ресторана, только буфет. Я взял тебе мятный чай, бутерброд с «докторской» как ты любишь и пирожок с яблоками.
Он сидел за этим столом как-то так по домашнему, по родному, как-то так ….щемяще по близкому, что у меня задрожал подбородок и захотелось что-то сказать, а голос пропал. Эта его рука большая, сильная на стаканчике, обхватил его всей своей мощной пятерней. Он всегда так чашки держал. Не за ручку, а полностью ладонью, даже если там был кипяток. Сколько раз я заходила на кухню и представляла себе, что вот сейчас он окажется там за столом, повернется ко мне…Но на кухне никого не было. Его место всегда оставалось пустым.
Прислонилась головой к косяку двери и чувствуя, как меня знобит, как мурашки снова бегут по коже, как больно сжимается сердце.
- Вкусы изменились?
Отрицательно качнула головой и по щекам покатились слезы…Он резко встал из-за стола, зацепил ножку так что стол весь дернулся, стаканчики упали, а он шагнул ко мне и рывком прижал к себе. Чай полился по столешнице на красный ковер, а я изо всех сил прижалась к нему.
Лицо у него на груди спрятала и разрыдалась. Громко. Настолько громко, что кажется меня всю сотрясало от этих рыданий. А он по голове меня гладил. Сильно прижимая волосы и тыкаясь в них губами.
- Тшш…тихо, Катенок*1, тихо…
Как будто понял, что именно сейчас я вдруг его узнала. И я не знаю узнала ли до конца…но что-то хрустнуло и надломилось, что-то перевернулось и у моего погибшего мужа вдруг появилось лицо. Именно это. Именно с этим носом, с этими цепкими ястребиными глазами, с этими взъерошенными светлыми волосами. От него даже пахло…по-родному, по-Огневски. Мужиком, войной, сигаретами, мылом.
- Все хорошо теперь будет. Вот увидишь. Все хорошо…
Шепчет очень страстно, глухо, целуя мою голову, сдавливая плечи пока не обхватил лицо двумя руками и не прижался губами к моим губам.
Соленые у него губы, мягкие, наглые. Я забыла их вкус…но я так изголодалась по ним. Не просто впился в мой рот, а сожрал его, смял с гортанным стоном, вызывая дрожь, заражая этим исступлением. С такой силой целовал, что у меня в глазах потемнело и подогнулись колени. Все годы дикой тоски, все годы опустошающей скорби сжались внутри меня в сгусток сумасшествия, Сергей жадно, задыхаясь терзал мой рот, врываясь в него языком, сплетаясь с моим. Никакой красоты. Глубоко, страстно, голодно, захватывая широко открытым ртом и мой подбородок, выбиваясь из ритма на щеки, на скулы, и снова впиваясь в мой рот. Его дыхание рваное, резкое.
- Моя девочка…все годы только о тебе. Все годы только тобой.
Ерошит мои волосы, путаясь и дергая их, зарываясь всеми ладонями. И никогда так не было раньше…ни с кем. Никогда меня так не подбрасывало и не лихорадило, так чтобы, дрожа впиваться в его затылок и отвечать невпопад, захлебываясь, сходя с ума, вжимаясь всем телом в него всего…пока не пронизывает осознанием…что никогда раньше ОН так меня не целовал. НИКОГДА. И никогда я … вот так не отвечала.
Наглые руки легли мне на грудь, и я оттолкнула его изо всех сил.  Мы остановились друг напротив друга, тяжело дыша.
В дверь постучали.
- Товарищ майор, за вами приехала машина!

*1 (намеренно с А прим. автора)

ГЛАВА 6 (НАЧАЛО)

- Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
Мы уже час ехали в машине обратно домой. Его долго держали в штабе, потом я краем уха услышала, что опять допрашивали. Голос Сергея из-за дверей донесся прежде, чем она захлопнулась и стало тихо:
- Вы меня после плена три дня держали в карцере. Три долбаных дня меня, как преступника в наручниках и на баланде с допросами как собаку последнюю…
Сердце болезненно сжалось, когда представила его заросшего, в рваной одежде на допросе в каком-то подвале. И вспомнились слова генерала о тщательной проверке. Так вот значит, как они проверяют.
После конференции с прессой, на которой я смотрела на своего мужа в красивом парадном костюме, принимающего какие-то грамоты из рук генерала, нас наконец-то отпустили домой. Я все еще не верила, что это он…не просто не верила, а не могла поверить. Но постепенно яростный протест превращался в странный непередаваемый тихий шепот отрицания…но его уже заглушали доводы рассудка, всеобщая реакция и…своя собственная. Со мой произошло нечто необъяснимое. Нечто совершенно не похожее на меня саму, нечто пугающее своей новизной, потому что я никогда ничего подобного не испытывала – внутри меня порхали бабочки. Впервые в жизни. Даже когда я встретила Огнева впервые со мной этого не произошло, а сейчас…
Когда вам семнадцать, когда жизнь еще не пинала вас под ребра, не трепала так, что потом сшить лоскуты не представлялось возможным, вот это чувство…вы его помните? От первой встречи с НИМ. Когда увидели и внутри что-то вспорхнуло и полетело быстро-быстро вместе с вашим сердцем куда-то вверх, а в животе поднялся ошеломительный трепет. И…стало радостно. Очень и по-глупому радостно. Все вокруг засияло, изменило краски, стало ярче, сочнее. Только в семнадцать это естественно и правильно…а вот почти в тридцать весьма странно. Особенно если память не рисует картинки из прошлого, в которых к этому же человеку ты испытываешь нечто подобное. Память подбрасывает совсем иное…серое, беспросветное, с мыслями о расставании, с мыслями о том, что никогда вот такого радостного в нас не будет. И его подбрасывает…другим. И почему-то жутко становится. Вот приедем домой, Ларка дверь откроет и как заорет, как испугается чужого человека, и мама моя не узнает, и никто другой. Соседи там, знакомые. И что тогда? Что мне с этими дурацкими бабочками делать придется?
И я смотрела на Сергея, отдающего честь генералу, с гордостью с каким-то героическим великолепием и у меня замирало сердце. И вспоминалось, как вот эти губы, произносящие слова благодарности жадно терзали мои в обшарпанном номере гостиницы, и я чуть с ума не сошла от этого поцелуя. Как девчонка хватала его рот своими губами и хотела еще и еще, до изнеможения, так чтоб губы опухли. У меня ведь никогда не опухали губы от поцелуев как в книгах. Я даже не верила, что так бывает.
- Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
И бабочки тут же сдохли. Их крылья скукожились, иссохли и они пеплом с тяжестью осели на сердце. Ну вот и все. Радостное очень быстро закончилось.
- Антон аутист. У него расстройство аутического спектра.
И замерла. Ожидая реакции. Пусть сразу знает. Может вот машину попросит остановить и уйдет вместе с сумкой своей.
- Разве я спросил о диагнозах? Я спросил какой он наш сын?
Удивленно посмотрела на Сергея, а он на меня и наши взгляды встретились. У него очень прямой и открытый взгляд, пробирающийся прямо в душу. Не поверхностный, сильный, властный. Он подавляет своей пристальностью и остротой.
- Красивый…у него серо-зеленые глаза как…
- Как у меня?
- Да…как у тебя.
Ответила и вдруг поняла, что так и есть. У Тошки похожий цвет глаз. Чуть более яркий, синий, но очень похож и сейчас кажется похожим еще больше. Сергей улыбнулся уголком рта.
- А волосы?
- Светлые, непослушные…
- Покажи фото. У тебя же есть.
Я кивнула схватилась за сотовый, полистала, нашла один из самых удачных снимков и протянула Сергею. Он взял телефон, долго рассматривал.
- У него еще и волосы как у деда. Вьются на концах. Вылитый Антон Сергеевич аааа и отчество такое же. Вырастет настоящим полковником!
Впервые кто-то говорил об Антоне как о здоровом человеке, нормальном человеке, восторгался им. Обычно я видела взгляды полные сочувствия и сожаления, даже стыда. Мамочки торопились увести своих чад, как будто я вот-вот начну истерить от того, что их дети более развиты чем мой, а отцы отводили глаза и так же пытались оградиться от моего мальчика.
- Он…может воспринять тебя не так как обычные дети и…
- Ничего. Мы поладим. Мы же Огневы. Разберемся не боИсь, Катенок.
Пролистал несколько фотографий и вдруг резко изменился в лице. И я сама насторожилась, выпрямилась как струна.
- А это что за тип?
Повернул сотовый ко мне и ткнул мне в лицо фото, где Денис держит Антона на руках. Я молча отобрала сотовый и положила его обратно в сумочку.
- Ясно…значит замену таки нашла. Та ладно, расслабься. Я ж понимаю, что за столько лет мужик нужен.
Отвернулась к окну. Мне не хотелось сейчас обсуждать Дениса, а еще больше не хотелось оправдываться.
- Жизнь ведь продолжается, да, Кать?
- Продолжается.
Ответила очень тихо.
- Ладно. Потом с этим разберемся. Чего я еще не знаю? Квартиру продала? Или все там же живете?
- Там же.
- А этот…с вами живет?
- Нет! – взвилась от возмущения, а встретившись с горящим взглядом Сергея тут же отпрянула назад. Какие страшные у него глаза сейчас. Злые, безжалостные, звериные.
- Иногда ночевать приходит? М?
Раньше он никогда так не злился. Я бы сказала, что он был …равнодушнее. Но все изменилось. Человек после семи лет плена вряд ли останется спокойным и равнодушным.
- Денис с нами не живет.
- Ну уже хорошо, с лестницы спускать не придется.
Зато мне много всего придется…И с Денисом говорить и с Антоном как-то пытаться наладить. Присутствие другого человека он сразу заметит и начнет нервничать и истерить. Я вообще не представляю, что и как теперь будет. И злит…злит, что я не могу сейчас закричать, что это его не было семь лет, что это он уехал на свою войну и бросил меня одну, что я живу и еле концы с концами свожу, что у меня есть нечего и все деньги на Тошку уходят и…что фирма его развалилась и я теперь разгребаю судебные иски.
- Что? Думаешь о том, что не плохо бы спустить с лестницы меня самого?
- Я ни о чем таком не думаю.
- Врешь. А врать ты не умеешь.
И замолчал тоже к окну отвернулся и я физически ощутила, как, между нами, стена выстроилась. Машина свернула на близлежащую улицу, и я вдруг подумала о том, что через день праздник и что надо докупить в магазине всякое…на салаты, и что мама завтра приедет помогать готовить. А здесь ОН…и я не уверена, что готова снова жить в одной квартире с мужчиной. Мне страшно.
Вот откроет Лариска дверь и…

ГЛАВА 6 (продолжение)

- Ахренеть! Огнев живой! Просто Ах-ре-не-ть!
Ларка не скупилась на эмоции она прижала руку ко рту и обходила Сергея со всех сторон, выпучив глаза и покачивая головой.
- Он самый, Пятнистая, а ты совсем не изменилась.
Пятнистая…так Сергей называл Ларку и не потому, что на ней были пятна, не потому что она, от природы черноволосая и кареглазая, напоминала ему пантеру, а потому что ее Филька торговал спортивными вещами и обувью всемирно известной фирмы «Пантера». Точнее ее прекрасной подделкой. И Ларка с ног до головы была раньше одета в эти китайские шмотки.
«А чего й то пятнистая? Пантеры черные!
Это заблуждения, Пятнистая. Нет черных пантер, все они имеют пятна, а вот совершенно черной может быть американская пума»
- Зато ты изменился.
А сама смеется, и я понимаю, что ни черта он в ее глазах не изменился. Она его узнала. С первого взгляда. В отличии от меня.
- Схуднул?
- Конкретно так схуднул. Паршивенько выглядишь. Постарел.
- Ну не курорте загорал. Ты мне лучше скажи как Пыжик поживает? Жив еще? Так и ворует котлеты из холодильника или вы уже новый прикупили?
Ларка рывком обняла Сергея, а я притаилась где-то у косяка двери и чувствовала себя мерзко-паршиво. Что со мной не так? Почему они да, а я…а я так сильно сомневаюсь.
- Пыжик умер год назад. Прилег под столом и заснул, а утром так и нашли его…ох не спрашивай, до сих пор болит. А котлеты воровал до последнего. Открывал лапой холодильник.
Пыжик – любимый двортерьер Ларки. Конечно, она утверждала, что это помесь лабрадора и добермана, но все остальные видели просто коричневую морду с одним висячим ухом и совершенно добродушными глазами. Пыжика они безумно любили и после его смерти Ларка очень сильно переживала. Пыжика нашел Сергей возле нашего дома, но так как у нас тогда не было своей квартиры мы отдали его Ларке. Хотя…мне казалось, что даже и будь у нас квартира он бы пса домой не взял. Я и Маркиза взяла уже через несколько лет после его…после того как мне сказали, что он погиб.
- А где Антон? – спросил Сергей и поискал глазами сына.
- Он не выйдет к чужим. – сказала я и повесила пальто на вешалку, а Ларка там уже бодро пристраивала куртку Сергея.
- Так, давайте за стол. Я картошечки отварила, селедочки порезала. Ждала вас.
Но я вначале хотела увидеть Тошку. Соскучилась ужасно. Никогда так надолго не оставляла. Зашла в комнату, а он стоит на подоконнике и смотрит в окно. Из-за его этой привычки Филя сделал нам решетки. Он у Ларки на все руки мастер. Антон смотрел как падает снег, приложив обе руки к стеклу и потирал о него всей ладошкой, как будто показывал кому-то «до свидания». На самом деле просто трогал таким образом холодное стекло.
Я подошла сзади, и чтобы не испугать тихо сказала.
- Тошенька, мама вернулась. Очень соскучилась по тебе.
Ладошки на стекле задвигались быстрее. Услышал, но конечно же не обернется и не обнимет. Но он рад. Я точно знаю. Чувствую.
- Пошли на кухню, Лара приготовила нам поесть.
Обняла сзади, но он нервно задергал ногами, отказываясь слазить.
- Идем. Давай я спущу тебя вниз.
Снова дернул ногой и прижался лицом к стеклу. Обернулась и увидела Сергея. Он стоял в проеме двери и смотрел на сына. Потом молча кивнул мне, чтобы шла на кухню. Да и это правильно. Лучше сейчас на Антошку не давить. Когда он слышит чужие голоса его это пугает.
Мы сели за стол, который накрыла Лариса. Меня посадила рядом с Сергеем. А сама поглядывает с любопытством то на меня, то на него. На меня особо пристально и с нажимом, приподнимая брови мол «ты чего прицепилась это же он».
Сергей быстро и очень жадно ел…Руками. К вилке не прикоснулся. Мы снова переглянулись с Ларисой, но обе промолчали.
- Спрашивать, где был и что делал тупо да?
- Бестактно и беспардонно я бы сказал. Но ты спроси. Вижу ж как интересно.
Они всегда так общались. Поддевали друг друга. Я привыкла еще раньше. Хотя, иногда доходило и до ссор. Бывало, они месяцами не общались. Сергей умел так ответить, чтобы задеть до самых печенок.
- Ну я не такая воспитанная, как ты. Мы не местные, не столичные. Быдло мы деревенское так что спрошу. И где ваше величество носило все семь лет?
- Наше величество свои телеса прятало в подвале без окон и дверей, сидело на цепи, жрало похлебку собачью и сцало в ведро.
Ларка поперхнулась и опустила вилку.
- Черт…прости.
- Та ладно. И ты прости. В плену был. Рассказывать особо не хочется сама понимаешь.
- Понимаю…ты сбежал? Или наши тебя спасли?
Я хотела налить Сергею в рюмку водку, но он протянул руку и накрыл ее ладонью. Не давая наполнить. И я поставила бутылку обратно на стол.
- Мне налей, - попросила Лариса и я налила. – и себе.
- Катя не пьет!
И мою рюмку отставил в сторону. Ларка вздернула одну бровь.
- А с каких пор вы у нас непьющие? Веру сменил или больной?
И взгляд Сергея вдруг сделался нехорошим, страшным, исподлобья. У меня от него мороз по коже прошел.
- Мать и жена трезвой быть должна. Пьяная баба своему языку и пилотке не хозяйка. А я просто не хочу. Такой ответ устроит?
- Устроит.
Видно, что Ларка обиделась. Это уже была не колкость их обычная, а явная грубость со стороны Сергея. Сбоку что-то зашуршало, и я обернулась. Антон стоял у двери. Он смотрел в пол и переминался с ноги на ногу.
Вдруг Сергей взял со стола апельсин и бросил его по полу в сторону Тошки, как мяч. Как будто знал, что сыну очень нравятся круглые вещи особенно красные и оранжевые. Апельсин подкатился к ногам мальчика, а Сергей посмотрел на Ларку.
- Не дуй губы, Пятнистая. Семь лет прошло многое изменилось. Я не пью и выбор мой прошу уважать. Насчет того, как выбрался военная тайна. Ты мне лучше расскажи, как жена моя без меня жила.
В этот момент по полу обратно прикатился апельсин под ноги Сергея и тот невозмутимо покатил его обратно сыну.
- А херово жила. Впроголодь. На трех работах впахивала!
- Лара!
- А что Лара?! – она явно разозлилась и ее понесло, - Он по своим войнушкам прыгал, и он герой, но пусть знает, что и ты тут не жировала. Все деньги на развитие сына, есть нечего, сраная фирма прогорела и товар людям отправлен не был. Катьку по судам таскают и коллекторы названивают.
Апельсин снова прикатился к ногам Сергея.
- Разберемся.
Мрачно ответил Сергей и взял апельсин в руки.
- Разберешься? Там долгов столько, что разбираться годами придется!
- Разберусь. Не переживай.
- А я знаешь переживаю. На мне висело это время. Мы Катюхе помогали. Пока тебя здесь не было я о твоей жене заботилась и о сыне и…
В этот момент Сергей вдруг достал кошелек и начал отсчитывать деньги, потом выложил пачку на стол перед Лариской.
- Этого достаточно?
- Что?
- Ну ты заботилась вот тебе оплата за заботу! Хватит? Если что я добавлю!
- Мудак неблагодарный!
- Ну так и скажи каков размер благодарности должен быть?
Ларка вскочила из-за стола, помчалась в коридор, я за ней. Сергей и с места не сдвинулся принялся доедать руками картошку.
- Лар, Ларочка. Ты это…не злись. Сама понимаешь. Он нервный и..ну плен и…прости. Черт…ну почему вы не сдержанные такие?
- Мудак он. Как был козлом, так и остался. Ничего не изменилось. А ты еще его и не узнавала. Да он это. Разве не видишь? Ноги моей здесь не будет.
Шваркнула дверью, а я растерянно повернула ключ в замке. Да, раньше тоже так бывало, но сегодня прям очень они сцепились…точнее Сергей стал совсем нетерпимым. В прихожей Маркиз обнюхивал обувь Огнева. Я шикнула на пушистого негодяя иначе тот может и напакостить, но он и не сдвинулся с места. Нюхал-нюхал, а потом взял и потерся о ботинки.  Я шумно выдохнула и пошла обратно на кухню. Но так у порога и застыла.
Сергей и Антон друг напротив друга. Муж сидит на стуле, а Антошка по апельсину у него в руке водит ладонью и за своей ладонью следит, а сам не отходит. И я вижу, как Сергей его по голове потрепал, по щеке погладил, а сын не отшатнулся не убежал. Никогда раньше Антон не подходил так близко к чужим людям…А может дело все в том, что Сергей не чужой?
ГЛАВА 6

– По моему предварительному заключению у вашего мужа полная потеря памяти. Он даже не помнит, как его зовут и сколько ему лет. У него были какие-то стрессы в последнее время? Трагедии? Что-то помимо удара головой?
– Не знаю… дело в том, что мы разводимся, и уже больше года не живем вместе.
Врач внимательно посмотрел на меня.
– И тем не менее он носил в кармане бумажку с вашим номером телефона.
– Она случайно там осталась.
– Думаете? Неужели он ни разу не сдавал куртку в химчистку?
Я посмотрела на свои ногти и тут же сжала пальцы в кулаки, так как лак местами облупился и выглядел ужасно неряшливо. Маникюр у меня был по плану только завтра, а вчера я драила всю квартиру.  Я всегда так делаю, когда нервничаю.
– Евгения Павловна, а давайте на чистоту. Вы бы хотели, чтобы он вернулся домой? Такой шанс, когда мужчина ничего не помнит и особенно причину разлада в семье, бывает один на миллион.
Я резко подняла голову и посмотрела на врача.
– Инициатор развода я. Поэтому нет, я бы этого не хотела.
– А если хорошо подумать? Ведь вы приехали сюда ночью и остались с ним до утра в больнице.
– Это просто долг и…
– Евгения Павловна, я врач-психиатр, и вы можете быть со мной откровенны.
– Я с вами откровенна. Я не хочу, чтобы этот человек возвращался ко мне. Я вообще не хочу, чтобы он возвращался в мою жизнь.
– А для него это было бы очень полезно – вернуться домой. В привычную обстановку, где прожил много лет.
– Возможно. Только это совсем не входило в мои планы.
– И тем не менее вы здесь.
           –  То, что я сюда приехала, означает лишь, что я хотела ему помочь. Как долго вы продержите его здесь?
– Да мы и не держим. Я могу выписать его уже сегодня. Потом Антон Валерьевич вынесет свой вердикт, и вы свободны.
– Вот и отлично – выписывайте.
***
Домой мы ехали в электричке, так как у нас обоих не оказалось достаточно денег. Точнее, у Кирилла их не было вообще, а у меня с трудом нашлось на поезд. В городе возьму такси – Алиска спустится и оплатит. Как назло, еще и кредитку забыла дома второпях. Я искренне надеялась, что забыла, потому что вполне могла её потерять. Очень на меня похоже. Славику звонить не хотела. Я вообще не хотела думать о нашем последнем разговоре с ним. Это было слишком для моей нервной системы. Уж точно не сейчас.
Бросила взгляд на мужа, он смотрел в окно, куда-то поверх меня. Не знаю, о чем он думал. Иногда раньше любила смотреть на него и угадывать, что делается в его голове, а потом выдавать ему версии, которые он разносил в пух и прах. Только этого давно уже не было между нами. Мы и виделись последнее время перед расставанием только по вечерам и воскресеньям.
А сейчас я впервые видела его настолько близко за этот год, и мне было больно на него смотреть. Казалось, что он и не был мне родным никогда, может мне все это приснилось? Почти не изменился за это время, только похудел немного, и щетина появилась на скулах, пару морщинок у глаз… тех самых, в которые я влюбилась. Он никогда не был красивым, но в нем была та самая дикая харизма, от которой женщины теряют голову. Она заключалась в том, как он говорил, в повороте головы, в том, как размахивал руками и поднимал брови, в том, как смотрел или ухмылялся, и его чувственные губы всегда вызывали непреодолимое желание тронуть их кончиками пальцев. Он всегда напоминал озорного мальчишку, у которого в голове куча всяких фантазий, стрелялок, шутеров, американских горок и прочих аттракционов.
Вспомнила, как он улыбнулся мне в первый раз, и я подумала о том, что такие улыбки нужно запретить законом. Подумать только, я столько раз целовала это лицо, гладила пальцами, а сейчас я сижу, как натянутая струна, и внимательно слежу, чтобы не дотронуться до его колена ногой.
Между нами повисло молчание, которое я нарушать не собиралась. Я была слишком взволнована своей собственной реакцией на него сегодня утром. Меня словно отшвырнуло лет на двадцать назад в период нашего знакомства, когда от одного его взгляда пересыхало в горле, и мне это не нравилось.
– Может, расскажешь мне немного… обо мне. Ехать еще часа два.
Я даже не обернулась, вглядываясь в осенние пейзажи за окном. Нужно поменьше на него смотреть. Я просто соскучилась. Точнее, это дурацкая привычка по нему скучать, но можно ведь отвыкнуть, а когда отвыкну – это тоже станет привычкой. Невероятно логично.
– Тебя зовут Кирилл Сергеевич Авдеев. Тебе сорок три года.
«И ты редкостная сволочь».
– Ты сказала, мы в состоянии развода, а сколько лет прожили вместе?
– Двадцать один год, и у тебя есть три дочери. Старшей шестнадцать, средней двенадцать и младшей пять.
– Ох ты ж… ничего себе, – он даже выдохнул и прищелкнул языком. Его глаза округлились. Он всегда делал такие глаза, если его что-то шокировало. Когда-то это вызывало у меня приступы хохота.
– И как их зовут?
– Старшую – Алиса, среднюю Маша и младшую Лиза. Имена выбирал ты.
– А работаю я, наверное, ювелиром, да?
– Это почему? – я резко обернулась, но увидев его усмешку, поняла шутку и еле сдержалась, чтоб не усмехнуться в ответ. – Нет, ты не ювелир, хотя у тебя определенно есть талант к ювелирной работе.
– Так чем я все-таки занимаюсь?
– Бизнес по автозапчастям к иномаркам. Раньше ты работал с партнером, но вы поссорились, и теперь ты сам по себе. В нашем городе у тебя пять небольших магазинов, три из них ваши совместные со Славиком и два ты открыл самостоятельно. Год назад вы сильно повздорили, и больше ты с ним не работаешь. Насколько мне известно, ты пытаешься отжать у него парочку ваших общих проектов. Кстати, один из магазинов мы будем проезжать при въезде в город.
– Значит, я бизнесмен. Круто. То есть явно не бедствую. Это все или есть еще что-то?
– Это то, о чем мне известно, может быть, есть и что-то, чего никто кроме тебя не знает.
– Например, торговля наркотиками, оружием и донорскими органами?
Я посмотрела на него, чувствуя, как начинаю злиться, потому что мне захотелось рассмеяться.
– Все возможно.
– То есть я довольно загадочный и мрачный тип?
– Типа того, – хмуро ответила я и снова отвернулась к окну.
– А мои… мои дочери, они тоже меня ненавидят, как и ты? Или с ними мне повезло больше?
Я резко обернулась, чтобы понять шутит он или нет, но он оставался очень серьезным.
– Твои дочери тебя любят. Наш развод не имеет к ним никакого отношения. Почему ты решил, что они должны тебя ненавидеть?
Он пожал плечами и потер пальцами переносицу, явно начинал нервничать.
– Ну я так понял, что у меня была жена, но она меня терпеть не может, у меня был друг, и с ним мы не в лучших отношениях. Вот я и решил, что, возможно, и с дочерями все паршиво.
– Нет, там у тебя все хорошо, Авдеев. Девочки встречаются с тобой каждые выходные, и вы перезваниваетесь среди недели.
– Охренеть, – он усмехнулся и снова выдохнул. – Мне сорок три года, я прожил двадцать лет в браке, имею трех дочерей. Когда я пришел в себя, мне казалось, что у меня все совсем по-другому.
– Да, ты уже говорил, что тебе казалось, что ты не женат, что твой мозг не засорен ненужными воспоминаниями, и ты открыт для новых встреч и свершений.
– А родители? Мои родители они живы?
– Да, твою маму зовут Светлана Владимировна, она очень милая женщина, и мы часто с ней общаемся.
– А отец?
Я отвела взгляд и принялась рассматривать затертые бордовые треугольники на спинке сидения впереди меня.
– Сергей Артемович умер шесть лет назад, у него был рак головного мозга. Слишком поздно обнаружили и… Мне очень жаль. Он был хорошим человеком. Я его любила… как родного отца.
Перед глазами возник образ свекра, скромные похороны и плачущий у меня на плече муж, который держался около недели, чтобы поддержать мать, а потом разрыдался как ребенок и не мог успокоиться, а мне казалось, что я его боль кожей впитываю, и сама с ума схожу, потому что ничем помочь не могу. Только рядом сидеть и по волосам гладить, ждать, когда сам успокоится.
В этот момент зазвонил мой сотовый, и на дисплее высветилась фотка Алисы. Мой муж жадно уставился на экран телефона.
– Это… это старшая, да? Алиса?
Я утвердительно кивнула и ответила дочери, украдкой поглядывая на лицо мужа и на то, как от любопытства у него затрепетали ноздри.
– Да, милая.
– Ну что вы там?
– Едем домой. На электричке. Скоро будем.
– Папа поднимется к нам?
Я задумалась на несколько секунд, но Машка тут же отобрала у нее телефон и затарахтела мне в ухо.
– Маам, бабушка приготовила борщ и картошку жарит, а еще она налепила вареников, которые папа любит, и компот клубничный сварила. Мааам, бабушка сказала мне, что его избили, обокрали и он ничего не помнит… пусть он поднимется, пожалуйста.
Я слышала, как слегка дрожит её голос, и поняла, что мой лягушонок очень сильно этого хочет. Все они нанервничались. Захотелось ее подбодрить.
– Хорошо, он поднимется и поест у нас, а потом поедет вместе с бабушкой к ней домой.
– Урааа, Алискааа, она согласилась, иди гнома умывать и переодевать.
– Сама её умывай, кикимора.
– Не называй сестру кикимора, – краем глаза увидела, как муж усмехается.
– Она покрасила прядь волос в зеленый цвет, – крикнула Алиса в трубку и тут же добавила, – и Лизке тоже.
– О Боже!
– Маам, я не покрасила – это спрей, не волнуйся, он смывается, – Машка опять отобрала у сестры телефон, – ты правда к нам его везешь, да?
– Отдай мой телефон, кикимора.
– Сама такая!
– ТАК! Хватит орать и ссориться, а то я передумаю.
Они тут же притихли обе, и я шумно выдохнула.
– Кто-то гулял с Рокки?
– Кикимора гуляла.
– Алиса!
– Да, Маша погуляла с утра. Мам, заскочите в супер, купите коту корм.
– Вот уж нет. Мы без машины. Сами идите. Деньги в тумбочке. Ты знаешь, там в конверте.
– Знаю, мам.
– Все, давайте, мы скоро будем.
– Ма.
– Да.
– А он совсем-совсем ничего не помнит?
Я обернулась к Кириллу и увидела, что он внимательно прислушивается к нашему разговору.
– Совсем ничего. Все. Пока. Не сводите бабушку с ума.
Отключила разговор и снова отвернулась к окну.
– Твоя мама у нас дома. Она приехала к девочкам. Ждет тебя. Приготовила обед.
– У вас не скучно, я смотрю.
– Да, у НАС не скучно, – я подчеркнула нарочно, чтоб он понял, что нет никаких шансов на что-то иное, – ты её тоже не помнишь? Маму свою?
– Я ничего не помню, – уже мрачно сказал Кирилл и обхватил голову руками, – как только пытаюсь, боль в затылке простреливает и в мозгах туман растекается или патока. Я в ней вязну и вспомнить ничего не могу.
– Врач сказал, что пару месяцев лечения и, возможно, ты что-то вспомнишь. Притом твоя мама много чего тебе сможет рассказать. Я уверена, вы с ней найдете, о чем поговорить, когда уедете домой.
– Я еще даже не успел зайти к ВАМ, а ты уже думаешь о том, как я уеду домой?
– Знаешь что, Авдеев, я вообще предпочитала все это время о тебе не думать, и да, мне в напряг твое присутствие в моем доме, но дети очень переживали за тебя и хотят тебя видеть. Вот и все. Не нужно ничего усложнять.
После моих слов около получаса он молчал, а я изо всех сил старалась не пялиться на него и смотреть только в окно. Но краем глаза видела его пальцы, как он отбивает что-то ими по колену. Он всегда так делал, если нервничал, и сейчас он явно очень нервничал.
– Почему мы разводимся? – это было неожиданно, я даже прикусила кончик языка. Медленно повернулась к нему.
– Люди иногда разводятся. Надоедают друг другу, пропадает желание жить вместе, видеть друг друга, и они расходятся, не справившись с банальными бытовыми проблемами.
– Но ведь у нас все не так было, да?
Он слегка прищурился и теперь сверлил меня одним из своих коронных взглядов, от которых мне всегда становилось тесно и душно. Они не предвещали ничего хорошего.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю… у меня есть такое ощущение, что у нас все было иначе. Если бы мы с тобой надоели друг другу, мы бы остались друзьями, и ты бы не ненавидела меня так сильно.
– Почему ты решил, что я тебя ненавижу?
– Вижу по твоим глазам. Когда ты смотришь на меня, они темнеют и начинают сухо блестеть, словно ты хочешь поджечь меня ими заживо. Я что-то натворил, да?
– Это теперь не имеет никакого значения, и я не хочу это обсуждать. Прости, мне по работе мейлы пришли, ответить надо.
И я уткнулась в свой телефон, надеясь, что до конца пути он будет молчать.


ГЛАВА 7

Я и в самом деле ничего не помнил. Как будто в моей памяти кто-то задернул матовую белую шторку, как в душевой кабинке. Я вижу за ней силуэты и слышу голоса, но, когда дергаю её в сторону, там еще одна такая же и еще, и еще.
И так до бесконечности. Нет, это даже не чертовая матрешка, а именно матово-туманное ничего. Я всем существом знаю, что за этой шторкой прячется мое прошлое. И чем больше я копаюсь в себе, тем больше прихожу в отчаяние из-за собственного бессилия. Первый день меня пичкали лекарствами, и я вел долгие беседы с врачами. Мне это напоминало допросы у следователя и психологические пытки. Самое интересное – я прекрасно знал, что это означает. То есть полностью осознавал себя, как личность. Например, точно понял, что курю, так как от запаха сигарет, который доносился с лестничной клетки больницы, мне захотелось курить, и я инстинктивно начал искать пачку у себя в карманах и в прикроватной тумбочке. Так же точно знал, что умею водить машину, и она у меня есть – в кармане куртки были ключи от «БМВ», если только я не один из тех лохов, которые ездят на жигули, а на ключах таскают брелок со значком мерса, чтоб другие решили, что у него крутая тачка. Я определенно люблю черный крепкий кофе, не ем рис, умею читать и писать, но, черт возьми, это мне ничем не помогало.
Я все равно не помнил ни кто я, ни как меня зовут, ни сколько мне лет. Мы с доктором скрупулезно пытались собрать мою личность из обрывков и догадок, и на третий день я имел примерное представление о себе. Мне от тридцати пяти до сорока лет, я не беден, так как одет, по мнению врача, очень прилично. Меня, скорее всего, стукнули по башке и обокрали. Я точно не местный. Городок у них маленький, и все всех знают, меня же здесь видят впервые. Следователь, который тщетно пытался меня допросить по факту ограбления и составить протокол, это подтвердил.
А еще я женат. Ну или был женат. На безымянном пальце кольцо обручальное и явно не новое. На четвертый день после того, как врач любезно мне помог обзвонить полицейские участки и больницы в ближних городах, в попытке найти заявление об исчезновении с подходящим описанием, я понял, что меня никто не ищет. Значит, либо я долго отсутствовал дома по работе, либо я та еще сволочь, которая никому не нужна.
Думать о том, что я неудачник, у которого к сорока годам ни кола, ни двора, мне не хотелось. «Сволочь» звучало определенно приятнее. Лучше быть тварью, чем неудачником – так веселее. Но весело мне не было совершенно. Я храбрился. Хотя и понимал, что если никто не объявится в ближайшее время, придется в город ехать в психиатрическую клинику и валяться там бревном бесполезным, пока мне не подлатают мозги. Пропасть у меня в голове явно огромная, с рваными краями и шторкой. Да, мне понравилось думать, что там шторка. Потому что рано или поздно за ней хоть что-то окажется.
На пятый день я умудрился найти в дырке в кармане куртки клочок бумаги с аккуратно выведенным номером телефона и припиской «дом». Судя по тому, что бумажка слегка пожелтела и помялась, она там лежит довольно долго. Я нашкрябал на обратной стороне пару цифр и понял, что почерк точно не мой. Пишу я как курица лапой. А тут каждая цифра выведена ровненько, с такой тщательностью, возникло ощущение, что писала женщина. Наверное, моя жена. Тогда почему она меня не ищет?
А еще я там нашел пуговицу. Большую темно-коричневую пуговицу. Просмотрел все свои вещи, но она явно была не моей, и на ней виднелись оборванные нитки, словно её выдрали с мясом. Справа небольшое пятнышко. Я его ногтем потер, и на пальце коричневый развод остался. На кровь засохшую похоже.
Странно все это… как и обручальное кольцо, которое не сняли при ограблении. Было ли ограбление на самом деле? Вопросов до хрена, а ответа ни одного.
Попросил Антона Валерьевича позвонить по этому номеру только ближе к ночи… Потому что вдруг стало страшно. Да, невыносимо и адски страшно, что в этом доме меня не ждут, или что я не готов вдруг увидеть совершенно незнакомых мне людей, которые назовутся моими родственниками, и ничего к ним не почувствовать. Доктор успокаивал меня, что, скорее всего, настолько негативных эмоций у меня не возникнет, но я все равно дьявольски боялся. Все чаще и чаще смотрел на обручальное кольцо, вертел его вокруг пальца, пытаясь хоть что-то вспомнить, и с ума сходил от острой головной боли. Она тисками сдавливала мне голову, и хотелось биться лбом о стены, лишь бы она прекратилась.
Посмотреть на свое отражение в зеркале решился не сразу, но молоденькая медсестра уверяла меня, что я симпатичный (так и сказала, слово дурацкое, так о котах и щенка говорят), и предлагала глянуть в её пудреницу, чтоб в этом убедиться. Ее глаза влажно поблескивали, и она смущенно опускала взгляд, когда я говорил какие у нее стройные ножки. Знал, что мог бы отыметь медсестричку где-нибудь в укромном углу, и знал, что она не откажется. Придется так и сделать, если за мной никто не приедет, жить-то где-то надо. А медсестричка не замужем и, судя по её рассказам, снимает квартиру неподалеку от больницы. Определенно, есть женщины, которым нравятся беспомощные мужики, за которыми надо ухаживать и заботиться о них. По глазам Верочки видел, как она смотрит на меня, когда швы мне на лбу протирает или градусник подает. Наверняка думает о всякой романтичной хрени, а мне банально надо найти место, где можно переночевать, поесть и… да, потрахаться. Раз меня никто до сих пор не нашел, то, судя по всему, птица я вольная и делать могу, что хочу. Верочке я продолжал говорить комплименты, но зажимать её пока где-нибудь на лестнице в курилке не собирался. Успеется еще. Пусть разогреется до нужной кондиции.
Я все больше понимал, что в психушку не поеду. Если не вспомню ничего, значит, найду. Ну или через месяц меня точно кто-то хватится. А может, от меня вообще избавились, черт его знает. Мало ли во что я мог вляпаться. А я мог? Точно не знаю, но определенно я не из тех, кто мирно-тихо сидит на месте. Я ж приехал в эту дыру за чем-то. Интересно, за чем, а может, за кем?
Когда все же решился рассмотреть свое отражение, начало потряхивать от волнения, и я долго не мог поднять голову, стоя у ржавого крана и умываясь в десятый раз ледяной водой. Вроде так просто – возьми и посмотри. А меня застопорило. Не могу. Оказывается, вспомнить тоже страшно. Примерно так же, как и не помнить. Вон он я и не я. Потому что не знаю себя. На что способен. О чем обычно думаю. Чего хочу от этой жизни, к чему стремлюсь. Каков он – смысл моего существования. Ведь он должен быть? Вот у моего соседа по палате, с вывернутой при аварии шеей, он имелся – трахнуть Верочку, да так, чтоб жена не пронюхала, а еще футбол по выходным и пара книжек из библиотеки на тумбочке. И он, между прочим, счастлив. По его физиономии видно, когда жует принесенные женой блинчики и нахваливает её кулинарные способности, а сам голодным взглядом Веркины ноги провожает. Интересно, я тоже был таким? Мне казалось, что нет. Не то что на женщин других не смотрел, я был уверен, что если хотел трахать, то взглядом не провожал, а трахал. Вопрос в другом – хотел ли?
Вид собственной физиономии не вызвал никакого щелчка, ни каких-либо ассоциаций. Обычная рожа, слегка помятая, с короткими бородой и усами, с усталыми глазами и несколькими ранами на лбу и виске. Судя по тому, что борода довольно ухоженная и аккуратно подстрижена – мне этот стиль нравился, и я его холил и лелеял.
Пригладил волосы руками и потер подбородок. Мыслей о том, знаю ли я этого мужика в зеркале, не возникло. Кажется, именно таким я и должен быть. Долго себя рассматривал, вертелся в поисках татуировок, шрамов, родинок. Татушку нашел на плече – огромный орел с расправленными крыльями. О чем я думал, когда его набивал? Что может символизировать орел? И почему именно он, а не лев, тигр или волк, например?
Парочку шрамов. Они мне ни о чем не говорили, и я не помнил – кто и где меня ими наградил.
«Наверное, ты та еще скотина, раз до сих пор тебя не начали искать. И что будешь делать, если никто так и не придет?».
Я все же отнес номер телефона врачу и согласился на убойную дозу обезболивающего и снотворного. У меня развилась бессонница. Я всю эту неделю не спал почти. По ночам не мог глаза закрыть. Мне казалось, что увижу во сне что-то из прошлой жизни, и мне это не понравится. Но когда вырубался, ни черта мне не снилось. Я проваливался в какой-то каменный мешок, в полную и глухую темень и просыпался, как от резкого толчка, едва лишь занимался рассвет. Открывал глаза, прислушивался к себе, а там опять все та же шторка.
Верочка любезно принесла мне кофе из ординаторской, сказала, что ночью какая-то красивая женщина мужа своего искала. Не меня точно, иначе уже зашла б ко мне с пакетиком яблок и сладостей, накинув на плечи белый халат. И непременно с заплаканным лицом. Так трагичней. Но та женщина явно зашла к кому-то другому, а мне заботливо предложили рогалик с повидлом из больничной столовой и кокетливо похлопали голубыми глазками. Нет, милая, за рогалик я тебя трахать не буду, вот за хороший бифштекс еще б подумал. Все же определенно я сволочь. Верочка ушла, пообещав заглянуть ко мне после обхода. Можно подумать, я её об этом просил. Навязчивые женщины хуже надоедливых мух.
Смотрел в окно, ожидая обход, а потом заметил ЕЁ в темно-синем пальто с пакетом в руках и пластиковым стаканчиком. Засмотрелся на роскошные волосы. Очень густые, светло-пшеничные. Ветер их швырял в разные стороны, а она шла и листья носком сапога поддевала, сжимая двумя руками стаканчик. Как девчонка. И каблуки громко по асфальту стучат. У меня в голове музыка сама собой зазвучала… Странно так – она идет, а у меня музыка в ушах стоит.
Мир был в огне,

Никто не мог спасти меня, только ты.

Странно, что желание заставляет

глупых людей делать,

Я никогда не мечтал, что встречу кого-то, как ты,

И никогда не мечтал, что потеряю кого-то, как ты


(с) Wicked game (Chris Isaak)

– Эй, Железнодорожник?! – мой сосед по палате, с толстым поролоновым валиком на шее, только проснулся. Они меня все так называли, потому что имени я своего не помнил. – На кого засмотрелся там? Пошли завтракать.
– Не голоден, спасибо, Сев.
– Верочка притащила завтрак, да? Соблазняешь девку, кобель чертов. Загадочные мужики-психи всегда баб привлекают. В следующий раз притворюсь, что ни хрена не помню.
– Нет, Верочка просто жалостливая и хорошая девочка, а у тебя жена есть, Сева. Симпатичная, между прочим.
– Ну да, конечно. Очень хорошая, раз тебе таскает кофе и булочки из буфета на её кровные купленные. Знаешь, Железнодорожник, своя на то и своя, а хочется не свое хоть разочек… Эх, не светит мне любовница-медсестра.
– Не завидуй, Сева. Зависть – это плохо. Не помню насколько, но точно плохо. Иди поешь лучше.
– Да как не завидовать?! Месяц тут подушку давлю, а Верка меня не замечает, – он с кряхтением слез с постели и пошлепал ко мне, шаркая задниками тапок по деревянному полу, стал рядом.
– Ого. Ничего себе птичка залетела в нашу дыру. Знаешь ее?
– Ну да. Вот взял прям с утра все неожиданно вспомнил и узнал.
– Роняй слюни, а я пошел манку поем и чаю попью. Сигарет бы где раздобыть. Может, попросишь Верку купить? Я денег ей дам.
– Сам проси.
– Просил уже – послала меня.
– И правильно сделала. Ты кашляешь, как туберкулезник, спать по ночам не даешь.
– Так то от недостатка никотина. А дамочка ничего такая, ладненькая. Люблю баб при теле, не тощих. Подкати, а вдруг подфартит. Твоя благоверная явно за тобой не торопится ехать. Слушааай, блин, а вдруг это она тебя с любовником того… прикончить хотела.
Я повернулся к соседу и посмотрел в его чуть раскосые темные глаза с отекшими от лекарств веками.
– Ага, из-за наследства огромного или страховки, – я бросил взгляд на его тумбочку, где белел старый томик Чейза, – начитался, да?
– А что? В жизни все бывает. Все, я ушел.
За ним захлопнулась дверь, а я все еще смотрел на женщину во дворе. Не знаю, кем я был в прошлой жизни и насколько быстро увлекался, судя по моим мыслям о Верочке, то на крючок попадался далеко не сразу, а, скорее, сам любил ловить добычу.
Но эта женщина почему-то сразу вниманием завладела. То ли поворот головы и походка, то ли вот эти руки, сжимающие стакан, и роскошные волосы. Оказывается, мне очень нравятся длинные женские волосы. Я не видел её лица, но видел аккуратный силуэт темно-синего пальто с туго завязанным на талии поясом и стройные ноги, затянутые то ли в чулки, то ли в колготки. Женщина пошла по тропинке к скамейке, а я следил за ней взглядом, отпивая из чашки кофе и чувствуя, как сильно закурить хочется. Сам не понял, как набросил куртку и вышел во двор, щурясь от яркого осеннего солнца. Последние теплые дни. Бабье лето. О, и это я знаю. Помню, кто такой Чейз, но не помню, кто такой я сам.
Когда подошел к ней и спросил разрешение присесть рядом, женщина глаза на меня подняла медленно, и все… Понимаете, все. Это было, как удар по башке. Посильнее того самого кирпича, которым меня оглушили неделю назад и вышибли все мозги.
Я смотрел в её темно-зеленые глаза и ощущал, как пересыхает в горле, до меня доносился её запах – смесь цветочного парфюма и шампуня для волос. Я почему-то отчетливо представил, как зарываюсь в эти волосы пальцами, лицом, и она в этот момент подо мной лежит с запрокинутой головой и закатывающимися глазами. В паху прострелило возбуждением похлеще, чем от Верочкиных ног в черных колготках под коротким халатиком. Вот он – адреналин, когда в жар бросает от одного взгляда и возбуждает даже взмах ресниц. Я на её губы посмотрел, на то, как провела по ним кончиком языка.
В ней не было кокетства или жеманства, как в той же медсестре. Она была самой настоящей женщиной с мягкой аурой очарования и скрытой бешеной сексуальностью. Не знаю, откуда я все это понимаю про сексуальность, шарм, очарование, но оно заложено где-то там, в моей подкорке мозга, откуда стерлось далеко не все. Да и понятие «красивая женщина» там тоже осталось… нет, не так – шикарная. Взрослая, уверенная в себе шикарная женщина. Не помню, что я ей говорил, только взгляд мне показался странным, наверное, так не смотрят на незнакомцев. Хотя откуда я знаю, как на них смотрят. Я ей не понравился. Такое чувствуешь сразу. Неприязнь. Она тут же подальше отодвинулась, когда я сел рядом. Говорил ей какую-то чушь, а сам смотрел и думал о том, что вот её б затащил и на лестницу и прям тут на лавке разложил. Кажется, в прошлой жизни у меня долго не было женщины. Я теперь так называл это – прошлая жизнь. А самого себя Железнодорожником или сволочью, который не оставил мне ни намека на то, кем я был.
Потом кольцо на пальце у нее заметил и такое разочарование почувствовал, аж скулы свело. Везет же некоторым…
Оказалось, что везет именно мне. Сомнительное везение, конечно, но я даже почти не удивился, когда незнакомка сказала, что она моя жена. Я ощутил какую-то волну бешеного триумфа. Значит, просто почувствовал. Издалека ее узнал. Как говорят, сердцем? Романтик из меня хреновый, но к ней потянуло мгновенно. Может, это и звучит сопливо, но черт его знает, что было бы не сопливо в этой ситуации, когда ты ни черта не помнишь и тебя тянет к незнакомке на улице, а потом оказывается, что она твоя жена. В этом есть идиотская мистика, верно?
Только она мне не рада. Да и не просто не рада, она явно меня ненавидит так люто, что я эту ненависть физически ощутил, кожей. Голова опять разболелась от желания что-то вспомнить, но проклятая шторка была сорвана и под ней опять белела еще одна теперь уже с женским силуэтом за ней.
Я смотрел Жене вслед, когда шла по тропинке в сторону больницы, и думал о том, каким кретином нужно было быть, чтоб с ней развестись. Но вполне возможно, это было её решение, и я все же не сволочь, а обычный неудачник, которого бросила жена. «Женя… Евгения… Не знаю, нравится мне её имя или нет. А вот Снежинка ей бы подошло. Интересно, это я её так называл? Подарок от меня или от хахаля какого-то?». Я был ревнивым мужем? Вообще, это поразительно, как только человек начинает что-то или кого-то считать своим, то он уже не готов этим ни с кем делиться. Я так точно. Жена – это определенно синоним слова «МОЯ». О каком разводе она там говорила? Чушь собачья. Мы еще этот момент обсудим.

Через пару часов, после того как я подписал у врача кучу всяких бумаг, Верочка с грустью смотрела, как мы с Женей уходим из больницы, как идем к воротам. На крыльце Сева попыхивал сигаретой, таки достал где-то курево хитрец – он подмигнул мне и махнул мне рукой. Я ему номер телефона оставил на всякий. Мало ли, вдруг захочет пообщаться, в столице проездом будет. Мне теперь надо беречь своих знакомых, собирать заново. В прошлом у меня с ними дефицит образовался однозначно.
***
Я чувствовал себя как больной пес, которого забрали из приюта на передержку. Смотрел, как она голову от меня отворачивает и старается сделать вид, что я пустое место, и злиться начинал. И нервничал. Ужасно нервничал, потому что узнал о дочерях, о маме. Я же не знаю их совсем. Но врач оказался прав, глубокого негатива я не испытал. Наоборот, когда лицо дочки на дисплее увидел, сердце как-то болезненно защемило и радость внутри появилась непередаваемая. Башка-то конечно не помнит, но, оказывается, ощущения все равно где-то в глубине сердца остаются, и сейчас оно дергалось от одной мысли, что увижу их. Трое! Охренеть! Я вообще умею обращаться с детьми? Притом со своими. Ладно старшие, а той, что пять? И мама. Моя мама, которую я не помню. Появилось трусливое желание спрыгнуть на ближайшей станции и бежать куда глаза глядят. К чертям подальше отсюда, пока мысли в кучу не соберутся и за шторкой хотя бы лица появятся, а не туман проклятый и одни тени.
Черт его знает, каким я отцом был, пусть Женя и говорила, что дети меня любят…
Я снова нащупал в кармане пуговицу и повертел её в пальцах. Хотел у жены спросить, помнит ли она у меня такую, но в этот момент ей позвонили. Она почему-то разнервничалась, трубку рукой прикрыла, чтоб я не слышал, кто на том конце провода.
– Да, все в порядке. Мы домой едем. Нет, я не злюсь. Послушай, давай поговорим об этом позже, хорошо? Да. Рядом. Черт, ну почему ты сейчас все передергиваешь? Нет, не поэтому, а потому что мне неудобно говорить об этом здесь. Я позвоню тебе вечером. Точно позвоню. Обещаю, – бросила на меня взволнованный взгляд и сунула сотовый в карман.
– Я вижу, за год многое изменилось, да?
– Очень многое.
Она чуть прищурила свои великолепные зеленые глаза, а мне захотелось забрать у нее телефон и позвонить тому типу, с которым она говорила, чтобы сказать, что вечером она ему не позвонит, и чтоб вообще забыл её номер, она замужем.
– Кстати, тебя это не беспокоило, – подчеркнула она, – так как у тебя тоже многое изменилось.
– Что значит, у меня многое изменилось? Что именно?
– Ну, ты жил своей личной жизнью. Женщины, друзья. Думаю, тебе расскажет твой друг Олег. Можешь позвонить ему, я дам номер.
Теперь я отвел глаза сам. Значит, сволочью все же был, потому что в её словах мелькала скрытая горечь и взгляд такой… я там боль увидел. Тщательно спрятанную, зарытую так глубоко, что она сама почти её не чувствует или чувствует? Ведь приехала ко мне именно она….
– Слишком много информации для меня. Потом позвоню, – резко заболело в висках, и я поморщился.
– Анальгин могу дать, если сильно болит.
– К черту! Я и так пропитался лекарствами, как наркоман или старик, мне уже кладбищем от них воняет, – а потом повернулся к ней, схватил за руку и тихо сказал, – ты знаешь, я понимаю, что мы не жили вместе год и что ты считаешь меня козлом, что, возможно, так считают и мои дети. Может, я и правда козел, но я, мать твою, ни хрена не помню. Не обязательно быть стервой и тыкать меня в это дерьмо. Дай мне со всем разобраться. Я, блядь, как новорождённый, и хочу понимать, что здесь происходит. Кто я такой вообще! Давай ты поненавидишь меня позже, когда я хотя бы что-то вспомню, договорились? Белый флаг.
Ее глаза округлились, и она резко выдохнула, а я сильнее сжал её руку, осознавая, что меня взбесил этот телефонный звонок, осознавая, что способен на такую ярость, а еще почему-то ощущая, что не имею на нее никакого права.
– Ты делаешь мне больно, Кирилл, отпусти.
Разжал пальцы и откинулся на спинку сидения.
– Надо восстановить мой номер телефона. Это возможно?
– Да, если доказать оператору, что ты владелец номера, – ответила она, растирая запястье.
– Сколько стоит доказать что-то оператору? – спросил я и сам не понял, как это вырвалось, словно, всю жизнь только и делал, что давал взятки.
– Не знаю. Для тебя обычно Олег узнавал такие вещи.
– Кто такой этот Олег?
– Твой помощник. Мальчик на побегушках.
Я вытащил проклятую пуговицу и положил ей на ладонь.
– Ты её когда-нибудь видела на мне?
Женя долго рассматривала пуговицу, вертела в пальцах, а я опять как идиот на ее ресницы смотрел и на губу верхнюю, чуть изогнутую и капризную. Перед глазами картинки, как провожу по ней большим пальцем, а потом погружаю его в ее рот. В горле мгновенно пересохло.
– Нет. Не видела. Похоже, с куртки чьей-то, но у тебя такой не было. Хотя… не знаю, Кир, ты мог купить себе тысячу новых курток за этот год.
– А моя машина «БМВ»?
– Да, – она снова смотрела в окно, продолжая растирать запястье, и я опять почувствовал себя уродом.
– Где я жил все это время?
– Квартиру купил в центре города.
– Ясно, – взял ее за запястье, но она выдернула ладонь и спрятала обе руки в карманы, – прости, я вспылил.
– Это ты прости, – неожиданно сказала Женя и сама посмотрела мне в глаза, на этот раз мне опять скулы свело от желания в волосы её зарыться и к себе привлечь.  Рассматривать, что там на дне её заводи происходит, –  забываю, что не помнишь ничего… Я-то все помню, понимаешь?

ГЛАВА 8

Пока мы поднимались в лифте, я видела, как у него над верхней губой выступили капельки пота. Я понятия не имела, что чувствует человек, который не помнит ничего из своего прошлого и ему сообщают о том, что у него есть жена и трое детей. Нет, это не было жалостью. Просто не знала, что делать с этим дальше.
С одной стороны, я хотела отдалиться от него, выстроить между нами стену, а с другой – мне безумно хотелось ему помочь. Глупое желание. Авдеев совершенно не был похож на человека, которому нужна чья-либо помощь. Этот Авдеев. А тот… до определенного момента тот казался мне неотъемлемой частью меня, нуждающейся в моей поддержке – я ошибалась. Он не был моей частью никогда и в поддержке моей нуждался лишь потому, что у меня была буйная фантазия и куча иллюзий на его счет.
Я нажала на кнопку звонка, тут же заливисто залаял Рокки, и дверь немедленно открыли. Дети высыпались на лестничную площадку и повисли на Кирилле. Все трое. От неожиданности его глаза округлились, и он смешно развел руки и растопырил пальцы, не зная, что с ними делать – то ли обнять, то ли оттолкнуть. Рокки вообще чуть разрыв сердца не получил. Он не просто скулил от радости, а у него припадок случился. Прыгал во весь рост и облизывал Кириллу пальцы.
– Девочки, вы помните, что я вам говорила? – строго спросила я, и Алиса тут же разжала объятия, отшатнувшись в сторону, а Маша последовала ее примеру, только Лиза вцепилась моему мужу в ногу и громко вопила:
– Папа вернулся! Папа приехал! На ручки! – протянула к нему растопыренные ладошки и не успокоилась, пока Кирилл не взял её на руки.
– От тебя пахнет лекарствами, и ты лохматый, – сказала она и пригладила его волосы, – я кое-что для тебя нарисовала, хочешь покажу?
Он несколько раз коротко кивнул, продолжая смотреть на детей чуть ошалевшим взглядом, пока я не скомандовала идти в дом. Свекровь тут же запричитала вокруг сына. Кажется, она напрочь забыла, что я ей говорила о его проблеме. Хотя, может, это и к лучшему. А внутри меня творилось что-то страшное. Это безумно трудно передать словами. Какая-то часть меня ликовала, млела от счастья. Я настолько безумно истосковалась по нему. По нему именно здесь, в нашем доме. С нашими детьми. Со мной. Впитывала, как пересохшая губка, его присутствие, запах, голос, звук его имени, которое звучало сейчас так часто, как не звучало здесь целый год.
А другая часть меня покрывалась черной сажей глухой и ядовитой ярости. Встречают его, словно с войны пришел. А ведь на самом деле шлялся неизвестно где и с кем. И если б не эта травма, то даже не позвонил бы. Мысль о том, что Кирилл ездил к какой-то женщине, окончательно отрезвила. Чужой он. Не мой больше. И в доме в этом ненадолго. И в жизнь мою никогда не вернется.
– Ванна здесь. Ты можешь помыться после больницы и дороги. Я принесу полотенце, – он кивнул и закатал рукава несвежей рубашки.
Я зашла в спальню и, прислонившись к двери, медленно выдохнула. Видеть его в доме вот так, в ванной, это… это невыносимо и так… так больно. Словно вернуться в прошлое, которое никогда не повторится. Вернуться и надкусить то самое счастье, а его и нет уже на самом деле.
Иногда человек находится слишком близко. Настолько близко, что начинаешь считать это закономерностью и чем-то само собой разумеющимся. Вроде бы знаешь его как свои пять пальцев и уверен в завтрашнем дне. Только все это иллюзия. Никого мы на самом деле не знаем, кроме самих себя. Люди меняются как по щелчку, они уходят, они вас предают, лгут вам и исчезают из вашей жизни так же просто, как и были рядом.
Я осознала это только тогда, когда мы с Кириллом расстались. Всего лишь за несколько дней до этого я считала подобное невозможным. Я все еще спала у него на плече, гладила ему рубашку, писала дурацкие смски, называла его моим дикобразом из-за постоянно торчащих в разные стороны волос и наивно считала, что он всецело принадлежит мне, что я знаю, о чем он думает, что любит, какое слово скажет в данную минуту, и как на меня посмотрит… Боже, какой же все это бред. Ни черта я о нем не знала.
Он стал чужим настолько быстро, что я и моргнуть глазом не успела. Подушка еще пахла его шампунем, а в шкафу уже не осталось ни одной рубашки. Еще вчера я могла позвонить ему, чтобы спросить, что приготовить на ужин, а сегодня смотрю на его номер телефона и понимаю, что уже никогда этого больше не сделаю.   Какой, к черту, второй шанс? Мне до сих пор невыносимо больно. Так больно, что я думать о нем не могу, не то что видеть. И это возвращение в прошлое меня убивает. Оказывается, находиться от него на расстоянии было невероятно мудрым моим решением, и я должна была послушаться Славика. Не ехать никуда. Пусть бы Олег этим занимался или свекровь.
– Женя.
Черт, легка на помине. Выдохнула и открыла дверь спальни. Мама Света, кажется, уже пришла в себя и выглядела немного взбудораженной, но уже так привычно озабоченной обыденными хлопотами и хозяйством. Есть такой тип женщин-наседок, у которых стирка, глажка, уборка и готовка всегда на первом месте. В мире может настать апокалипсис, и они его встретят со сковородкой в руках и накрахмаленном переднике. Все, что их огорчит во внезапно наступившем конце света – это повсеместный бардак и отсутствие чистящих средств в магазинах.
– Жень, глянь в шкафу, может, остались Киркины вещи? Он же не все забрал? Что-то да должно было заваляться, а то эти… ну куда их после душа? Глянь, а?
Я смотрела на нее и с трудом понимала, что она мне говорит. Видела короткую стрижку и слегка вьющиеся крашенные в рубиновый цвет волосы, бирюзовый свитер, очки на цепочке… Такая привычная мама Света, которая всегда врывалась в наш дом, как торнадо, и принималась воспитывать всех, кто попадался ей под руки, включая кота и собаку.
– Я посмотрю.
– Посмотри. Я пока на стол накрываю.
А потом вдруг схватила меня за руку, а в глазах слезы заблестели:
– Он такой потерянный, Жень, такой несчастный. Смотрит на меня, как на чужую тетку. Это ведь пройдет, да? Он же все вспомнит?
– Не знаю, мам. Врач сказал, что нужно время.
– Ты только не гони его, дочка. Будь терпеливой. Не сладко ему пришлось.
А мне сладко? Кто-нибудь спросил – каково мне сейчас? Смотреть на него и вспоминать, как конверт с бумагами мне принес или как за детьми приезжал и внизу сидел, чтоб не видеть меня, как говорил, что я уже не такая, как раньше… как трахал свою Алину, а может быть, и других своих шлюх. Почему никого не волнует каково сейчас мне? Даже мою собственную мать, которая постоянно говорит мне о том, что во время бракоразводного процесса я должна нанять хорошего адвоката и отобрать у мужа все, что мне причитается. И ни в коем случае не быть лохушкой. Если она узнает, что он сейчас у нас, то назовет меня бесхребетным насекомым. Почему они все всаживают нож мне в рану и крутят его там, крутят, пока я не начинаю задыхаться от боли.
– Терпеливой будь. Он ведь отец твоих детей, как никак.
Стиснув зубы постаралась ответить ей спокойно:
– Я постараюсь. Вы же понимаете, что это не так просто сделать после того, что произошло? Мы, вообще-то, разводимся, если вы не забыли.
Слезы в ее глазах как-то мгновенно высохли, и взгляд стал ужасно колючим. Она всегда так реагировала на слово «развод».
– Это затеяла ты, Евгения. Не мой сын. Поэтому не нужно сейчас обвинять его во всех грехах. Я сто раз говорила, что виноваты оба. Разрушать – не строить.
Я не стала с ней спорить, тем более что Лизка уже неслась по коридору со своими рисунками и звонко кричала: «Папа, выходи, посмотри, что я тебе нарисовала!». Мама Света тут же переключилась на нее, увела в детскую.
Я распахнула дверцы шкафа и наклонилась к самой нижней полке. Конечно, у меня были его вещи. Он забрал не все. То, что валялось в стирке, так и осталось здесь.
Помню, как гладила его две рубашки, вытирая слезы, как складывала джинсовые штаны и носки на эту самую нижнюю полку и каждый день давала себе слово, что выкину все это на помойку, но так и не решилась. Достала вещи, по привычке поднесла к лицу, вдыхая аромат порошка, и понесла в ванну, откуда уже не доносился шум воды. Постучала.
– Открыто.
Распахнула дверь. От неожиданности чуть не выронила одежду, потому что мой муж стоял там в одном полотенце и смотрел на свое отражение в зеркале, словно на автомате расчесывая волосы. Я сама не поняла, как уставилась на него. С каким-то маниакальным голодом. Год не видела раздетым и так близко… даже больше. Мне показалось, что он похудел за это время, стал более жилистым. У него всегда было красивое тело. Подтянутое, спортивное, рельефное. Я любила к нему прикасаться. Просто так залезть под футболку или рубашку, провести ладонями по животу или по груди, ощущая упругость и шелковистость кожи, втягивая его запах. Терпкий, мужской и такой родной. Запах, с которым я прожила вместе столько лет, и который все еще не выветрился до конца из моего дома и из моей памяти. Как же сильно я по нему соскучилась. До боли, до какого-то безумного исступления. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять Кирилла сзади. Рывком, отчаянно сильно. Очень-очень сильно, чтоб руки заболели. Прислониться щекой к его спине и стоять вот так… словно нет никакого развода, нет мерзостей, сказанных друг другу, нет измены и предательства, ненависти и пропасти между нами. Все просто дурной сон. В глазах предательски запекло. Я даже сделала шаг вперед и тут же остановилась, прижимая одежду к груди. Это все, потому что он слишком близко. Потому что на моей территории и в таком привычном для меня месте, и, конечно же, это дежавю. Сколько раз я вот так приносила ему сюда вещи. Не счесть.
А сколько раз он брал меня здесь… включая воду посильнее, чтоб нас не было слышно. И перед глазами я сама, прижатая голой грудью к кафелю, и он сзади, бешено двигается во мне, опираясь ладонями о стену, кусая за затылок и нашептывая на ухо грязные непристойности вперемешку с пошлыми нежностями и хриплыми стонами. Внутри все скрутилось в тугой узел и потянуло низ живота. До безумия захотелось снова ощутить его ласки. Острый и первобытный голод всплеском хаоса. Я уже забыла, что это такое и что вообще это можно чувствовать… Господи! Зачем я обо всем этом думаю?
Только сейчас вдруг заметила, что Кирилл опустил руку с расческой и смотрит на меня через зеркало. Пристально смотрит. Словно считывает реакцию с моего лица. Кровь прилила к щекам, и я тут же отвела взгляд, положила вещи на стиральную машинку.
– Это то, что ты носил раньше. Осталось в стирке, ты не забрал, а потом было не до этого.
Хотела выйти, но Кирилл вдруг схватил меня за руку, и меня словно подбросило на месте от прикосновения его пальцев. Током по всему телу. Я, кажется, даже вздрогнула.
– Как давно мы не вместе?
Попыталась вырваться, но он не дал, сжал руку сильнее, а у меня участилось дыхание от его близости. Навис надо мной скалой, в глаза смотрит исподлобья, и по щекам капли воды от мокрых волос стекают. Ресницы влажные, от чего кажутся черными и очень длинными. У Лизки точно такие же. И глаза голубые-голубые, пронзительные. Он напряжен так же, как и я, и взгляд тяжелый, лихорадочный. Сам на себя не похож.
– Я, кажется, уже говорила тебе – год. Чуть больше года, – тихо ответила и снова попыталась освободить руку. Боже! Зачем я в это ввязалась? Зачем поехала за ним?
– Ну это официально, как я ушел. А вообще? Я приходил к тебе после?
– Не понимаю, о чем ты. Да, очень редко приходил, но в основном у подъезда дочерей в машине ждал.
– Я не об этом.
– А о чем?
Посмотрел в вырез моего платья долгим взглядом и снова в глаза, чуть прищурившись, и я вижу, как у него верхняя губа слегка подрагивает, и меня ответной взрывной волной по всему телу, заставляя сжаться под этим взглядом. Он не может на меня ТАК смотреть. Это вообще не про этого Кирилла. Это откуда-то из прошлой жизни, где нас только начало трясти от голода друг по другу.
– Совсем не понимаешь?
Опустил взгляд на мои губы, и я невольно отшатнулась назад. Стало невыносимо рядом. Настолько невыносимо, что я испугалась, что сейчас не удержусь и унизительно сама потянусь к его губам.
Кирилл вот так не смотрел на меня настолько давно, что я отвыкла, и теперь у меня начал зашкаливать пульс.
– Не понимаю.
Усмехнулся так нагло, по-мальчишески. И мне показалось, что я стою на том заборе, а он снизу-вверх смотрит, как ветром подол платья развевает, и говорит о том, что видит какого цвета мои трусики.
– Хорошо… перефразирую – когда я трахал тебя в последний раз?
Я выдернула руку и схватилась за дверь, чтобы выйти, но Кирилл потянул дверь на себя, мешая это сделать. А я уже задыхаюсь, и паника от этих эмоций невероятная. Не помню, чтоб он мне вообще это когда-нибудь говорил. Но от этих слов кровь вскипела в венах с бешеной силой.
– Давно, Авдеев. Очень-очень давно. После того как я выставила тебя за дверь, ты больше со мной не… не спал. Я бы этого не позволила. И еще – у тебя нет никакого права говорить мне все это. Ты мне никто. Ясно?! Я, конечно, хочу тебе помочь… но не больше.
Ни одно из моих слов его совершенно не впечатлило, даже бровью не повел. Все так же запястье мое сжимает, только зрачки сузились.
– Значит, теперь это делает кто-то другой?
Не помню, чтобы Кирилл был ревнивым. Разве что когда мы только начали встречаться. И словно лезвием по нервам – да что ты вообще о нем помнишь или знаешь?
– Тебя моя личная жизнь больше не касается. Да ты и не интересовался ею все это время.
Дернула ручку двери, но он все равно не давал выйти.
– Мы ведь еще не развелись, верно?
– Неделю назад ты принес подписанные бумаги. Так что, да, можно сказать, развелись. Кирилл, дай мне выйти. Здесь дети и твоя мама. Не будем устраивать скандал при них.
Словно в ответ на мои слова послышался голос свекрови.
– Так, всем за стол. Борщ остынет.
Теперь я уже яростно дернула дверь и вышла в коридор, невольно сжимая руку там, где ее коснулись его пальцы. Когда вошла на кухню, свекровь многозначительно на меня посмотрела… Обратила внимание на то, что мы застряли вместе в ванной, но я проигнорировала ее взгляд и села за стол рядом с Алисой и Лизой, которая притащила альбом и фломастеры на кухню.
– Что рисуешь?
– Тебя с папой, – сказала она и протянула рисунок мне, но не отдала, – вы здесь помирились и вместе идете в магазин. Видишь, папа тебя за руку держит, чтоб ты не убежала.
Внутри все болезненно сжалось, но я постаралась как можно искренне ей улыбнуться. Моя малышка. Все еще страдает от того, что больше не видит нас вместе. Ей труднее всего. Старшим тоже не просто, но они хотя бы могут понять. Хотя я не обсуждала ни с одной из них причину нашего разрыва. А у Лизы в голове не укладывается, почему отец теперь не живет с нами и встречается с ней только по выходным.
– Очень красиво. Ты у меня умничка.
– У папы, – она отобрала рисунок и ринулась к Кириллу, который как раз зашел в столовую.
– Смотрииии. Это ты и мама. Правда, вы красивые?
Муж взглянул на Лизу и взял из её рук рисунок. Долго рассматривал, вертел и так, и сяк, а потом серьезно изрек:
– Мама красивая, а я так себе. Не очень.
Красивая? Да ты год назад спрашивал у меня, в кого я превратилась?!
– Нет, ты тоже красивый. Самый-самый красивый. Когда вырасту, я выйду за тебя замуж.
Он растерянно усмехнулся, а я не поняла, что тоже улыбаюсь. Никогда не видела его таким. Потом вдруг поняла, что Кириллу вообще довольно сложно сейчас общаться с Лизой, а она, как назло, атаковала его и не отходит ни на шаг.
– Лиза, иди сядь возле бабушки, она тебя покормит.
– Я с папой хочу.
– Лиза! – шикнула на нее Алиса, – ко мне иди. Отстань от папы.
– Не хочууууу. Я с папой хочу.
– Пусть со мной садится, – Кирилл отодвинулся вместе со стулом и посадил Лизу к себе на колени. Я медленно выдохнула, чувствуя, как покалывает затылок и бешено бьется сердце от всего происходящего. Раньше мой муж был более сдержан с детьми. Точнее, у него и времени особо на них не было. Он, конечно, старался, но случалось это далеко не часто. Надо поговорить с ним, чтоб не давал ложных надежд. Уйдет, а мне потом ее успокаивать и в тысячный раз объяснять, почему он не с нами, и что больше жить здесь не будет.
Свекровь тут же засуетилась, расставляя тарелки. И в ее суете чувствовался и страх, и какая-то нервная радость.
– Кир, я вроде приготовила все, что ты любишь. Если что не так, я в следующий раз по-другому сделаю.
Она поставила тарелку и смотрела то на меня, то на сына.
– Вы… не волнуйтесь, – он откашлялся, – ты не волнуйся. Я неделю на больничных харчах продержался, так что у меня теперь от одного запаха домашнего борща желудок в трубочку сворачивается.
Напряжение потрескивало в воздухе, и я физически его ощущала каждой порой. Я ковырялась ложкой в тарелке, старшие дети тоже тревожно поглядывали то на меня, то на своего отца. А он быстро и с аппетитом поглощал содержимое тарелок, отламывал хлеб. Действительно, проголодался. Вспомнила, как могла смотреть как он ест, подперев подбородок, и умиляться тому, что ему вкусно то, что я приготовила.
– Безумно вкусно. Ммммм. Я уверен, что все это ужасно любил. Вот прям уверен.
Хитрая сволочь и подхалим. Он точно ничего не помнит? Свекровь довольно улыбалась, разрумянилась. Мне казалось, она вот-вот расплачется. А где-то внутри начал подниматься протест. Я не хотела, чтоб он сидел на нашей кухне, звенел ложкой, прижимал к себе Лизу и вел себя так, словно он здесь желанный гость. Пусть уходит. Пусть валит к своей суке Алине или кого он там трахал последнее время? Он же с ней, вроде, был. Вот пусть уматывает. Пусть она ему сопли подтирает и помогает все вспомнить. Я не хочу ощущать эту противную радость, не хочу пожирать его взглядом, не хочу, чтоб дети на что-то надеялись.
Божееее, кому я лгу? Да, я хочу. Я до дикости всего этого хочу. Назад, в наше прошлое, в то время, когда вот этот ужин за столом был чем-то обыденным. Хочу его в этой комнате и за этим столом…. И именно поэтому мне настолько страшно, что хочется заорать, чтоб убирался немедленно. Я год себя склеивала. Проклятый, чертовый год я сшивала себя из кусков и осколков. И совсем не для того, чтобы сейчас все швы разошлись.
– Кир, а Лиза почти весь борщ доела. Вот что значит – папа рядом. А то Женя жалуется, что наше солнышко плохо ест.
Если бы взглядом можно было убивать, то свекровь уже упала бы замертво под стол. Мое напряжение видела только старшая дочь, она вдруг сжала мне запястье и посмотрела в глаза с такой мольбой, что я выдохнула и отпила компот. Хорошо. Это ненадолго. Они поужинают и уедут. Я потерплю. Дети давно не ели с нами за одним столом.
– Пап, ты ведь останешься дома, да?
Ну вот, начинается. Я знала, что это будет. С грохотом положила ложку в тарелку и стиснула челюсти.
– Да, я останусь дома.
И посмотрел прямо на меня. Так нагло, что у меня сердце подпрыгнуло, и от ярости кровь прилила к щекам.
– До конца ужина, разумеется, – сказала я, фальшиво улыбаясь, – а потом он поедет к бабушке.
– Нет, я никуда не поеду. Я решил остаться здесь.
Вот теперь я резко встала из-за стола, а Кирилл откинулся на спинку стула и с невозмутимым видом намазал хлеб маслом, посыпая солью. Это он делал всегда и раньше. Захотелось выбить хлеб из его рук и заорать, чтобы убирался.
– Что значит, остаться здесь? По какому праву?
– Мама! Пожалуууйста, пусть останется!
Но я не хотела слушать. Даже не обернулась к Маше.
– Ну то и значит. Это же и мой дом, верно? Так вот, я решил остаться. Мне здесь нравится.
Теперь молчали все, кроме Лизы, которая с воплем «ураааа» прыгала по кухне, и от ее голоса резало в ушах и хотелось заорать самой.
– Здесь почти нет твоих вещей.
– Я неприхотлив. Мне хватит того, что есть.
– Я не желаю, чтобы ты здесь оставался!
Наверное, это прозвучало жалко.
– Зато этого хочется мне. Врач сказал, что общение с семьей и пребывание в привычной обстановке благоприятно скажется на моем состоянии. Я думаю, что он был прав.
Муж с невозмутимым видом отхлебнул последнюю ложку борща и попросил Алису подать ему еще один кусок хлеба. Та подала, но, скорее, автоматически. Я вообще ее с трудом сегодня узнавала. Она промолчала весь вечер и только иногда хмурила ровные каштановые брови.
– Так, дети. Пойдемте погуляем с Рокки! – сказала свекровь и встала из-за стола.
– Я гуляла с ней, Ба!
– Пошли погуляем еще раз. Давайте-давайте. Выходите.
– Пусть доедают, – сказал Кирилл, и все обернулись к нему, – они еще не доели.
Правильно, пусть все слышат. Я не собираюсь ни перед кем разыгрывать спектаклей.
– Мне все равно, что думает по этому поводу твой врач. Ты должен уйти.
Кирилл медленно положил хлеб на стол.
– Я не знаю, каким был раньше. Не знаю, почему мы не живем вместе. И честно говоря, сейчас это волнует меня меньше всего, потому что я все равно узнаю. Что меня, да, волнует на данный момент – так это то, что я чертовски устал, у меня болит голова, и я хочу спать в своем доме. Это же все еще мой дом?
– ПОКА – да! Пока это и твой дом! Но мы с этим как раз разбирались! – отчеканила я, сжимая вилку и стараясь не смотреть ни на кого здесь.
– Вот и отлично. Светла… мама, налей мне еще борща, пожалуйста. Вы ешьте-ешьте.

ГЛАВА 9

Я смотрел, как она складывает посуду в раковину, пока моя мать одевается в коридоре. Нервно ставит тарелку на тарелку. У нее тонкие пальцы с аккуратно постриженными ногтями и очень хрупкие запястья. Почему-то я испытывал чувство триумфа от того, что она злится. По сути, незнакомая мне женщина. Но это означало, что ей не все равно. Это и было для меня важным. Осознание, что я сейчас нахожусь там, где людям не все равно. У меня не было этого ощущения с того самого момента, как я пришел в себя в больнице и открыл глаза. Самое страшное это не то, что вы не помните, как вас зовут, самое страшное – это когда всем наплевать, что вы этого не помните. Даже психиатру, который живо интересовался, как я себя чувствую, и в это время поглядывал на часы, торопясь домой к жене и детям. Я видел у него на столе их фото в стеклянной рамке, как и обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. Все равно было и моему лечащему врачу, и даже Верочке, которая думала о том, как я подниму ее халатик повыше и отымею ее на лестнице или в ординаторской. Вот что меня пугало там больше всего – равнодушие и осознание, что на хрен я никому не нужен. Нет, это не было жалостью к себе. Напротив, это было осознанием, что, скорее всего, в прошлой жизни мне было на всех наплевать…
А потом появилась она и разломала все мои построенные долгими ночами теории вдребезги. И тогда я впервые увидел в чьих-то глазах эмоции… ко мне. Пусть вот такие – с примесью горечи и ненависти, но эмоции, и никак не равнодушие. Я не знаю, как мы прожили с ней двадцать лет совместной жизни, но определенно это были далеко не самые худшие времена, если она приехала за мной в глухомань, спустя год после того, как мы расстались. Единственная, кто приехал… а могла и отказаться.
Я вышел к матери, услышав, как та прощается с внучками. Наверное, так нужно поступать – выйти, помочь надеть пальто, провести до лифта. Она немного опешила, когда я это сделал, но ничего не сказала, а я смотрел на эту пожилую и приятную женщину и думал о том, что ничего не испытываю, кроме чувства уважения, любопытства и, возможно, некоей симпатии. По крайней мере, все эти люди не вызвали во мне отторжения. Я хотел их узнать и хотел понять, каким они знали меня. Но самое паршивое, что, чем больше я наблюдал за их поведением, тем больше понимал, что все же я был кретином. Пожалуй, моя мать единственный человек, которого степень моего скотства в прошлом не раздражала так сильно, как, например, Женю. И, судя по всему, до двери я ее не провожал, когда она уходила.
– Ты иди в квартиру, сын. Простудишься после ванной…, – а потом тихо добавила, – может, все же ко мне поедешь? Я твоих любимых рогаликов напеку, альбомы посмотрим… Жене трудно и …
– Жене придется смириться с моим обществом. А потом мы все обязательно приедем к тебе.
Она нахмурилась и прикоснулась к моей щеке.
– Им тяжело. Ты год не жил с ними.
– Мне тоже тяжело. Я неделю назад родился на свет. Ничего, мы справимся. Я не хочу уходить. Я чувствую, что это мое место. Мне нужно быть именно здесь. Это как-то правильно.
– Как знаешь. Может, это и верно. Если все же решишь, Алиса скажет адрес – бери такси и приезжай.
Я кивнул и нажал кнопку вызова лифта.
– Я приеду. Обещаю. Мне понять надо – кто я и где нахожусь.
Это было правдой. Я знал, что сейчас слишком надавил на свою семью, о которой не знал ничего совершенно, но я хотел узнать. И если они мне не дадут этого шанса, то второго у меня уже не будет. Значит, выгрызу его насильно. Может быть, я поступаю как скотина, но пусть я лучше буду скотиной, чем бесхребетным лохом, который ушел, как только его погладили против шерсти или слегка повысили голос. В конце концов, это мой дом, мои дети и моя женщина. Я разберусь со своим прошлым, а если не разберусь, мы будем строить будущее… ВМЕСТЕ. Это мое решение. Пусть я не знаю, кто я, но я знаю, чего я хочу и как правильно. Это самое главное. Где-то в глубине души я чувствовал, что мне это нужно, что это часть меня даже сейчас, когда я их совершенно не помню.
Я вернулся в квартиру, машинально потрепал собаку между ушей и встретился взглядом с котом. Тот вышел из своего укрытия впервые. Рыжее чудо и совсем не от слова «чудеса». Я б, скорее, назвал его мохнатым чудовищем. Так как это был нагловатый пушистый тип огненно-рыжего цвета с такими же желтыми глазами, которыми сверлил во мне дырку.
Он сидел на тумбочке у зеркала и смотрел на меня так, словно я бесцеремонно вломился на его территорию. Довольно самоуверенный гавнюк, который всем своим видом показывал искреннее недоумение – почему я вдруг вернулся обратно. Ладно, проверим, какие отношения были у нас и с тобой. А вдруг мы жили душа в душу, и я гладил тебе пузо и чесал за ушком.
Протянул руку погладить, но кот зашипел и выгнулся дугой, замахиваясь лапой с выпущенными когтями. Ясно, и тут тоже не все гладко. Куда ни плюнь, одни враги, даже кот. С собакой, правда, подфартило. Или это она всех так любит, или все же тут я не облажался.
– Хорошо, шерстяной засранец, – тихо сказал я, –  судя по всему, мы с тобой не ладили, или тебя взяли после того, как я ушел. Но мы еще вернемся к этому вопросу, и только попробуй нассать мне в ботинки. Поверь, нам лучше дружить. Для тебя лучше. Ясно?
Прошел обратно на кухню, рассматривая обои и светло сиреневые шторы на окнах. Симпатично. Уютно, я бы сказал. Понятия не имею, как все должно выглядеть, и даже не представляю степень доходов моей семьи, но глаз радует, а значит, не все плохо.
Жена все также мыла посуду и теперь складывала её в шкафчик над головой. Снова засмотрелся на нее. Не знаю, что именно влекло настолько сильно: то ли копна этих светлых волос, завязанная в хвост на затылке, и изгиб затылка с ямочкой посередине и светлым пушком, к которому хотелось прижаться губами, то ли тело её сочное и округлое, то ли запах уюта и животного секса, исходивший от нее, но мне до дикости хотелось сгрести ее за талию, усадить на кухонный столик и прямо здесь хорошенько отыметь, а потом заставить рассказать, какого хрена мы разошлись. Впрочем, мне отыметь ее хотелось и в ванной, когда она зашла с моими вещами в руках и смотрела на меня своими ведьминскими глазами с лихорадочным блеском. Оказывается, я прекрасно умел читать женские взгляды. И если Верочка смотрела на меня с наивным похотливым любопытством… то у моей жены был совсем другой взгляд – тяжелый, подернутый дымкой голода, с пониманием, что я могу дать ей, и воспоминаниями о том, что уже давал. Мне почему-то казалось, что с сексом у нас было все в порядке. Даже больше, мне казалось, что трахал я ее беспрерывно двадцать четыре часа в сутки, потому что сейчас у меня член дергался только от одной мысли о её губах и тяжелой груди под платьем.
– Давай помогу, – сказал не так уж и громко, но она вздрогнула и тут же резко повернулась.
– Поможешь с чем?
– Помыть посуду. А ты бы в душ пока сходила.
Она смотрела на меня так, словно я только что сказал ей, что хочу убить человека или поужинать тараканами.
– Это такая шутка? Или попытка вести себя как настоящий муж?
– Скорее, второе, чем первое.
– Ну так мимо – ты никогда не мыл за собой посуду.
Я усмехнулся и отобрал у нее тарелку.
– Это был не я или это был тот я, который мне неизвестен. Мне кажется, посуду я мыть умею.
Отняла тарелку и сполоснула ее под водой.
– Послушай… я не хочу ссориться и не хочу никаких скандалов. Я очень сильно, – сглотнула и поправила выбившуюся прядь за ухо, а я проследил за движением ее пальцев и подумал о том, какая белая у нее кожа и какой гладкой и нежной она выглядит там… чуть ниже уха. – Я очень пытаюсь понять твое состояние, и поэтому сегодня ты остался здесь. Но это плохая затея, Кирилл. Она никому не нужна. Не стоит играть с нами в какую-то иллюзию семьи, которую тебе сейчас хотелось бы иметь. Мы давно не семья.
– Да, я слышал об этом уже несколько раз.
– Тогда зачем все это? Зачем ты даешь детям ложные надежды? Ты ведь даже не помнишь их.
– Но я хочу вспомнить. И я хочу остаться в этом доме.
– Я хочу! Все же это прежний ты. А потом что?! Я буду разгребать последствия твоих попыток, когда ты все вспомнишь? Успокаивать детей, снова объяснять им, почему я и ты …
Пока она говорила, вода брызгала ей на платье, и я все же отобрал тарелку и закрутил кран.
– Давай разбираться с проблемами по мере их поступления. Пока что я мою посуду, а ты иди в душ. Представь, что у тебя появился сосед.
– То есть ты не уйдешь к матери?
– Нет.
– Почему, черт возьми? Она такая же чужая для тебя сейчас, как и мы все… но она, по крайней мере, тебя любит.
– А здесь, значит, меня не любят?
– Я не то хотела сказать…, – Женя смутилась, а я усмехнулся, понимая, что все она то сказала. Человек в ярости всегда говорит правду.
Продолжал рассматривать ее лицо и думать о том, что у нее действительно потрясающие глаза. В них отражается каждая эмоция, и у меня от подрагивания ее верхней губы в паху простреливает и в горле пересыхает.
– Мне интересней здесь с вами… с тобой. Ты очень красивая, Снежинка… Не знаю, какой ты была раньше, но я понимаю, почему прожил с тобой двадцать лет. Я, наверное, любил тебя, как одержимый.
– Наверное, когда-то любил, – тихо сказала и медленно выдохнула, а я провел пальцами по ее щеке, и она вздрогнула от прикосновения. От её реакции по телу прошла волна тока, и я, зарывшись в ее волосы на затылке, потянулся к губам, продолжая смотреть в зеленые глаза и чувствовать, как меня уносит. И ощущение такое, что с крыши собрался прыгнуть, а вот сколько этажей в здании, не знаю… но уверен, размажет меня там внизу всмятку. Моя и не моя одновременно, и я… сам не знаю, кто я. Но целовать её – необходимость. Как жажда глотка кислорода. И чувство такое, что давно не целовал, и от этого скулы сводит, словно уверен – прикоснусь губами к губам, и все вывернется с изнанки на лицо. Но она тут же резко оттолкнула меня от себя, а я в каком-то безумном порыве сильно привлек к себе за затылок, не отпуская и падая… падая вниз.
– Я могу вызвать полицию, – в глазах появился яростный блеск.
– Вызывай, – с вызовом глядя на нее и проводя большим пальцем по нижней губе.
Швырнула тарелку в раковину и, тяжело дыша, смотрит мне в глаза.
– У меня, черт тебя раздери, Авдеев, есть своя личная жизнь. Ты ее ломаешь… ты все опять ломаешь. Откуда ты только взялся опять? Как же я тебя…
Не договорила, обошла меня и, прихватив сотовый со стола, хлопнула дверью кухни. Видимо, отправилась звонить своей «личной жизни» и объяснять, почему не выйдет пригласить его к себе или приехать к нему. От мысли об этом пальцы сжались в кулаки совершенно непроизвольно и захотелось свернуть шею тому козлу, который за время моего отсутствия валялся в её постели. И сверну. Увижу ублюдка и откручу голову. Да! Я её не помнил… но у меня в висках пульсировало, что эта женщина принадлежит мне, и черта с два я так легко отойду в сторону. Особенно зная, что она ко мне не равнодушна. Я это каждой порой чувствовал, каждым нервом. Подсознательно. На уровне голых инстинктов.
Теперь я сам мыл тарелки и складывал наверху в шкаф. Тер мочалкой. А перед глазами проклятая шторка, я дергаю ее туда-сюда, а она, сука, прилипла и ничего мне не открывает… а за ней силуэт моей жены с каким-то мудаком в обнимку. И я понимаю, что мешаю им. И мне по хрен. Я одерну эту гребаную шторку и вскрою ему грудную клетку голыми руками. В кухню зашла Алиса. Увидев меня, тут же отвела взгляд и открыла холодильник. Милая, нежная, очень хрупкая и в тоже время словно вся в колючках, ощетинилась и всем своим видом показывает, чтоб не приближался.
– В каком ты классе?
– В десятом.
Она достала йогурт и поставила на стол, а я смотрел на эту взрослую девчонку, и у меня в голове не укладывалось, как она может быть моей дочерью. Хотя проскальзывает внутри ощущение, что лицо у нее знакомое, и движения, и волосы пшеничные в хвост собраны так же, как у матери. Не чужая и не родная. Где-то на грани того и другого. И… и почему-то не от меня это зависит в данный момент.
– И как с учебой?
Она проигнорировала мой вопрос и нажала кнопку на электрочайнике.
– Понятия не имею, о чем можно тебя спросить… Пытаюсь поддержать беседу. Может, поможешь?
– А ты сильно не утруждайся, пап. Ты и раньше не имел понятия, о чем со мной говорить.
Значит, все же с детьми тоже все до чертей паршиво. Чудесно! Спасибо тебе, Авдеев, за то, что тебя все так ненавидели. Теперь совсем не удивительно, что тебя пытались прикончить в каком-то зачуханном городишке. Кому-то еще ты насолил, однозначно.
– Но мы же как-то общались. Я, кажется, забирал вас по выходным.
– Кажется. Меня ты не забирал. Это была басня для мамы. Ты давал денег -я ездила к подругам, а ты брал Машку и Лизу в очередной парк развлечений или куда-то там, где мог их загнать на аттракционы, а сам заниматься своей работой.
Вздернул одну бровь и прикрыл форточку, пока она наливала себе чай и ежилась от прохлады, постукивая ногой в пушистой тапочке об пол, отбивая какой-то только ей известный ритм.
– Я тебя обижал? Плохо к тебе относился?
Усмехнулась с какой-то презрительной яростью.
– Никак не относился. У тебя не было на это времени.
Потом подняла на меня взгляд ледяных голубых глаз и добавила.
– Так что расслабься и просто забей, как и раньше. Лично для меня ничего не изменилось.
Прихватила йогурт с ложкой, чашку с чаем и ушла из кухни, оставив после себя легкий запах шампуня и какого-то сладковатого парфюма, не подходящего для её возраста. Я на автомате приготовил себе кофе, а когда отпил – понял, что это именно то, что я так долго хотел… и я сделал его сам, а сейчас даже не припомню, сколько ложек сахара положил. В ванной все так же продолжала литься вода, а я смотрел на свое отражение в окне и понимал, что все, что я о себе узнаю, совсем не похоже на то, каким я представляю себя изнутри. Может быть, я и был мудаком… но почему по отношению к своей семье? Почему у меня это вызывает жесточайший диссонанс. Когда я был настоящим? С ними или сейчас сам с собой? Почему мне, блядь, стыдно?
Вышел из кухни и, проходя мимо ванной, остановился, прислушиваясь. Женя с кем-то тихо говорила по телефону.
– А что мне по-твоему делать? Да, я выгоняла… Он не уходит, понимаешь? Я не могу настаивать – это и его квартира тоже! Что? Даже не вздумай. Этого еще не хватало! Послушай, Славик, нам всем сейчас нелегко. Я думаю, он уже завтра уедет к своей маме, и мы с тобой поговорим. О Господи! Нет! Я не собираюсь с ним спать в одной комнате!
Прислонился лбом к стене… Значит-таки, да, у нее появился любовник. Может быть, он и был? Может быть, я ушел именно по этой причине? Внутри поднималась волна какой-то необъяснимой злости, и сердце начало стучать быстрее обычного. А что, если Сева прав, и это их рук дело? Что если…
– А подслушивать некрасиво.
Обернулся и увидел Лизу с еще одним рисунком в руках. Она смотрела на меня снизу-вверх, и я невольно улыбнулся, разглядывая веснушки у нее на носу и растрепанную косичку.
– Я и не думал подслушивать.
Она пригрозила мне пальцем, и я присел перед девочкой на корточки.
– Нарисовала что-то еще?
Кивнула и протянула мне. Я взял листик, продолжая смотреть ей в глаза такие же зеленые, как и у ее матери. Совсем маленькая. Еще не умеет лгать и притворяться, смотрит на меня с немым обожанием, а у меня от ее взгляда дух захватывает. Посмотрел на рисунок и нахмурился – на кривой лавочке сидела маленькая девочка и плакала, а за ее спиной мужчина и женщина кричали друг на друга и размахивали руками.
– Это ты?
– Нет… это Алиска.
– А почему она плачет?
– Она всегда плакала, когда вы ссорились и ты уходил. Она думала, я не вижу… а я все вижу. И мама плакала. А ты правда сегодня останешься здесь? Ты больше нас не бросишь?
В горле застрял какой-то комок и упорно не поглатывался, словно камень. Я смотрел в глаза малышке, а она на меня, и мне вдруг показалось, что в этот момент у меня быстрее забилось сердце. Довольно непросто оставаться равнодушным, когда маленький ребенок смотрит на вас с такой любовью.
– Останусь. Я же обещал, помнишь?
Она кивнула и вдруг потрогала маленькими пальчиками мой лоб.
– Болит?
– Нет.
– А ты нас не помнишь, да? Машка сказала, что ты упал, ударился головой и все забыл.
– Да, это правда.
– Значит, ты меня больше не любишь, и тебе не нужны мои рисунки.
Она отобрала у меня рисунок, но уходить не торопилась, ожидая реакции.
А у меня ее не было. Я не знал, как реагировать. Что ей сказать? Что я, и правда, не люблю её? Что вообще говорят в таких случаях маленьким детям, чтобы не травмировать?
– Ты мне очень нравишься, и я попробую полюбить тебя снова.
Кажется, этот ответ её вполне устроил, и она протянула мне рисунок обратно.
– А если не получится… ты уйдешь от нас, да?
Я пожал плечами, и она тяжело вздохнула.
– Если ты уйдешь, к нам снова придет этот мерзкий дядя Славик со своими конфетами и цветами. Ненавижу его!
В этот момент из ванной вышла её мать, кутаясь в халат, её глаза расширились, и она посмотрела то на меня, то на Лизу.
– Так, а ну-ка марш спать! Я сейчас приду читать тебе сказку. Бегом в постель!
Лиза нахмурилась, но пререкаться не стала, а я поднялся с корточек и посмотрел на свою жену. С трудом подавил желание вырвать из ее пальцев смартфон и набрать того ублюдка, с которым говорила у меня за спиной.
– Значит, Славик. Это из-за него ты меня выгнала и подала на развод?
– Я не собираюсь это обсуждать сейчас.
– Просто ответь мне «да» или «нет»! Ты нашла другого мужика, я узнал об этом и поэтому ушел от тебя?
Женя отобрала у меня рисунок Лизы и смяла его в кулак.
– Нет! Ты ушел не поэтому! И хватит допросов. Хватит играться в мужа и отца. Ты хотел тут остаться, как сосед, значит, так тому и быть. Оставайся. Но в жизнь мою и в душу не лезь. Я постелю тебе в твоем кабинете. Когда надоест играть, помогу собрать вещи и отвезу к твоей матери.
– Не надоест. Я, кажется, все еще твой муж и все еще отец наших детей? Они ведь все наши? Или я чего-то ещё не знаю?
Замахнулась, но я перехватил ее руку и насильно опустил вниз.
– Какой же ты…!
– Честный, Женя. И задаю правильные вопросы, потому что больше задать некому. Все трое мои?
– Твои, – прошипела мне в лицо, – все трое твои!
– Вот и хорошо. Спасибо, что ответила.
– Отпусти руку. Больно.
Разжал пальцы и вдруг неожиданно для себя наклонился, и втянул запах ее волос, от наслаждения непроизвольно глаза закатил. Охренеть, как же вкусно она пахнет.
– Кокос… обожаю запах кокоса.
Женя зло усмехнулась.
– Неужели? При последней ссоре ты орал мне, как он тебе опостылел. Идем, поможешь мне разложить диван.
Но в этот момент её сотовый снова завибрировал, и Женя, бросив взгляд на дисплей, медленно и шумно выдохнула. Я посмотрел на смартфон и увидел то самое имя «Славик». Кажется, у меня за пару часов выработался на него рефлекс. Рвотный. Притом не имеющий никакого отношения к тошноте, а, скорее, к слову «рвать»… На части.
– Ответь своей личной жизни. А то вдруг обидится.
Она несколько секунд колебалась, а потом все же ответила.
– Да! Я же просила… – но её явно перебили, и она замолчала, слушая, что ей говорят, – что? Как? Когда?
Подняла взгляд на меня и слегка побледнела. Всенепременно сверну ему голову, как только увижу.
– Хорошо, я… я поняла. Завтра поговорим об этом. Узнай, что именно произошло. У тебя же есть там знакомые. Да… все хорошо. Не волнуйся за меня. Пока. Спасибо, что сообщил.
Медленно опустила руку с сотовым.
– Олега нашли мертвым.
– Того Олега, который все делал вместо меня?
– Да.
– И что?
Она поежилась, кутаясь в халат и обхватывая себя за плечи.
– А то, что его нашли неподалёку от того города, из которого я тебя забрала.
– Сочувствую… но, так как я его не помню, то мне особо не о чем скорбеть.
– Ты не понимаешь, да? Он всегда и везде ездил с тобой. Он был твоей тенью и самым лучшим помощником. То, что вы оказались в одном городе, скорее всего, не случайно и… может быть, он ездил туда с тобой.
– Может быть. Идем, постелешь мне на диване, я чертовски устал за сегодня. И подумаю об этом завтра.

ГЛАВА 10

Я проснулась раньше будильника. Сбросила одеяло и села на постели, тяжело дыша и прижимая руки к груди. Туда, где бешено билось сердце. На лбу выступила испарина, и я провела по нему тыльной стороной ладони, вытираясь и глядя на влажную руку.
Мне приснился кошмар, как я приехала в тот зачуханный городок и в ту областную больницу, врач повел меня к Кириллу. Мы долго шли по всяким коридорам, лестницам, а когда подошли к двери, за которой якобы должен был находиться Кирилл, мне стало очень страшно. Врач распахнул её настежь, а там фигура человека, накрытого с головой белой простыней. Он говорит, чтоб я пошла к мужу, а я кричу, что его там нет. Он не может быть мертвым. Меня толкают в спину, и я медленно иду к постели. Словно по горящим углям. Нескончаемо долго иду, а когда останавливаюсь у кровати, кто-то одергивает простыню, и я вижу человека без лица. Гладкая кожа вместо носа, глаз и рта. От собственного крика зазвенело в ушах, и я проснулась.
Несколько минут еще сидела в прострации, потом встала и, набросив халат поверх ночной сорочки, вышла в коридор. Тут же о ноги потерся кот, автоматически наклонилась, чтоб почесать за ухом, и плотнее в халат закуталась. Подошла к комнате Лизы, толкнула приоткрытую дверь, и на секунду из легких весь кислород испарился. Постель пустая. Это, видимо, кошмар каждой матери. Логика просыпается спустя первые секунды жуткого панического оцепенения, от которого хочется закричать. Заглянула к Маше, к Алисе – нигде нет ее. Ступая на носочках босыми ногами, подошла к кабинету и осторожно приоткрыла дверь. И тут же в груди защемило так, что еле сдержалась, чтоб не всхлипнуть. Могла и сразу догадаться, к кому она пошла. Спит с Кириллом. Точнее, на нем. Как и раньше, когда он еще жил с нами. Животом на животе, обхватив его руками и ногами. Прислонилась к косяку двери, медленно выдыхая и жадно пожирая взглядом эту картину призрачного счастья, сладкой иллюзии, что вообще все было кошмаром, и он здесь с нами. Никуда не уходил… не изменял… не предавал… не ненавидел меня. Спит глубоким мужским сном, запрокинув голову, обняв Лизку двумя руками. Пальцы сцепил между собой. Сильные, длинные. И обручальное на безымянном поблескивает в слабых лучах солнца. Я ни разу не признавалась себе, как сильно хотела, чтобы он вернулся к нам обратно. Иногда до ломоты в костях и до дикого отчаяния, от которого выть хотелось. Унизительно хотелось наплевать на измену, на предательство, закрыть глаза на все и даже на проклятую гордость. Позвонить и рыдать в трубку: «Возвращайся ко мне, пожалуйста, я так соскучилась». Бывало, приедет за детьми, а я стою у окна за шторкой и пытаюсь рассмотреть его силуэт в машине. Боже, как же это просто было раньше – спуститься вниз, потрепать его по волосам или поцеловать через открытое окно. А сейчас словно мы по разные стороны пропасти стоим с ним. И никто из нас ее переступить не хочет. Вспомнила, как первые месяцы после расставания могла приехать сама к его офису… чтобы увидеть хотя бы издалека, потому что тоска была невыносимая. Словно ампутировали часть тела… и я её вижу, а дотянуться не могу, и мне больно безумно. Почему же мне так невыносимо больно, пусто, одиноко без него? Как же так? Почему только мне? Разве он никогда не любил меня? Нет ничего вечного. Все в этом мире имеет свой логический конец. В какой-то момент он перестал меня любить. Когда? Я даже не знаю. Наверное, лет пять назад, когда впервые пришел домой за полночь и разозлился на «лишние вопросы», а может, когда впервые не поцеловал на прощанье, уходя на работу? А может быть, когда слышал, что реву в комнате после скандала с мамой, и не зашел спросить, что случилось? Мелочи. Да, тогда это было мелочами. Но ведь все из них и складывается. Они собираются в огромную груду мусора. В неподъемный груз. Любить ведь тоже перестают медленно. Не по щелчку пальцев. Сегодня ты хотел быть с человеком двадцать четыре часа в сутки, потом двадцать три, потом полдня начало хватать, а позже уже час. Пока вдруг не понимаешь, что уже и час не нужен. Куда все девается? Уходит. Рассасывается в рутине. Наверное. Я даже не знаю сама. Просто со мной этого не произошло, а с Кириллом – да. И именно тогда появилась Алина… Нет, я не искала ему оправданий. Наоборот, я ненавидела его за это с маниакальной яростью. Потому что мне все еще он был нужен… Все еще двадцать четыре часа в сутки.
Я тихо подошла и укрыла их обоих одеялом. Еще несколько секунд смотрела на их лица, вот оно – счастье. Такое простое и банальное счастье. Только оно уже давно осталось в прошлом, и мне стало не по себе от того, что и Лиза скоро это поймет. Вышла из кабинета и прикрыла дверь. Так же тихо зашла к Алиске, потом вспомнила, что у нее соревнования. Оставалось разбудить Машу. Из области фантастики сделать это с первого раза. А сегодня вообще еле-еле подняла, отругала за то, что допоздна в интернете сидела, и пригрозила ноутбук отобрать. Пока она умывалась в ванной комнате, я готовила ей чай и себе кофе, а потом взяла грязные вещи мужа, чтоб забросить в стиральную машинку, и невольно прижала его рубашку к лицу. Как же давно я не вдыхала его запах. Терпкий, сильный – парфюм, пот и аромат кожи. По телу даже волна дрожи прошла, и глаза закрылись. Как долго я не могла уснуть без его запаха. Как долго мне его не хватало в доме.
– Мам.
Резко повернулась к дочери и увидела, как та смотрит на рубашку в моих руках.
– Грязная. Постирать надо.
– Мам, пожалуйста, не выгоняй его, а? Пусть поживет у нас немножко. Совсем чуть-чуть. Я прошу тебя. Немножко.
Я медленно выдохнула и провела пальцами по нежной щеке. Это называется «тяжелая артиллерия», это то, против чего всегда невероятно трудно устоять. Практически невозможно. Глаза эти умоляющие, несчастные, и я понимаю, что есть в этом и моя вина.
– Маш, иди в школу собирайся, пожалуйста. Ты опоздаешь.
– А Алиска?! Почему она не встает?
– А у нее соревнование. Её отпустили с первых уроков. И при чем тут сразу Алиса? Почему вечно нужно переводить на нее весь разговор?
– Ясно! Конечно! Это же Алисааа! Она большая. Она самая любимая. Вечно я одна прусь в эту школу, а у нее то живот болит, то соревнования. Ей вообще все можно!
– Маш, не начинай. Давай не сегодня. Я тебя умоляю.
– А когда? Тебе вечно некогда меня выслушать. Ты всегда занята. Если я что-то говорю, постоянно «не сейчас».
– Маша!
Ушла и хлопнула дверью. Да, двенадцать не самый приятный возраст. Чтоб не сказала, все не так.
– Быстрее собирайся, я тебя в школу отвезу.
– Я сама дойду. Не утруждайся.
– Маша!
– Иди-иди, ты опоздаешь на свою драгоценную работу.

Ладно. Сама, так сама. Иногда лучше не трогать лишний раз, чтоб успокоилась. Машка она такая. Быстро отойдет, успокоится. Как и я. Взорвусь, а потом отпускает. По дороге на работу прихватила куртку Кирилла в химчистку.
Порылась в карманах, потом сунула руку в верхний боковой и нащупала фотографию. Вытащила и нахмурилась. Очень старый снимок. Черно-белый. Мужа сразу узнала, сердце сжалось и пропустило несколько ударов. Ему здесь столько лет, как и тогда, когда мы познакомились. Двое парней рядом с ним по пояс в воде. Лица юные, бесшабашные. Все втроем улыбаются фотографу.
Обоих я ни разу не видела. Хотя я знала всех друзей Кирилла. Покрутила снимок. С обратной стороны указан год. Почерк чужой. Не Авдеева. Решила, что после работы заеду к свекрови и у нее спрошу. Она наверняка знает, кто это с Кириллом.
Когда зашла в высотное здание, где находился офис, в котором я заведовала отделом по маркетингу, мне показалось, что я здесь целый год не была. Словно не выходные прошли, а несколько месяцев. Охранник вежливо поздоровался, а администратор приторно пожелала хорошего дня. Как только я сяду в лифт, она наберет свою сменщицу и перемоет мне кости: во что одета, какую прическу сделала и на сколько поправилась за выходные. Едва зашла в офис, разговоры стихли, и все повернулись к мониторам своих ноутбуков. Начальница смены тут же подбежала с отчетом по утренним продажам контекстной рекламы и пакетов продвижения сайтов. Я рассеянно кивала, глядя на цифры, а у самой перед глазами лицо Кирилла. Как спит вместе с Лизкой, обнимает её, как и раньше. Или как вчера говорил, что решил у нас остаться.
– Евгения Павловна. Я здесь все уже подсчитала. Отчеты все сама в программу внесла и Николаю Алексеевичу отправила. Я вчера до ночи осталась и даже на завтра и послезавтра все сделала. Вам ничего не придется самой считать. Я же знаю, как вы устаете, трое деток самой… это очень тяжело. Как вы, бедная, справляетесь? Я всегда стараюсь, чтоб к вашему приходу все готово было. Сегодня в пять утра встала, чтоб все проверить. Голова, правда, страшно разболелась, и глаза устали, мне нельзя сильно перетруждаться, зрение падает, вы ж знаете, но я ж всегда, чтоб все как надо, как положено.
Повернулась к Анжеле и с трудом подавила раздражение. Улыбается, довольна собой, ждет похвалы, а у меня патока на зубах хрустит. Так и хочется спросить: «А тебя кто-то просил? Я тебя просила? Что ж ты лезешь в зад без мыла?».
– Так возьмите отгулы, Анжела. На этой неделе у нас нет перегрузки, и вы можете три дня отдохнуть.
– Ну что вы, а как же вы сами?
– Анжела, у нас огромный коллектив, и у вас есть два заместителя, плюс я никуда не уезжаю. Мы справимся. Вы подлечитесь. К врачу сходите.
– Ой, спасибо. Да, мне точно надо. Вы знаете, я вот вчера прям капли в глаза капала и…
– Выздоравливайте, Анжела, обязательно. Берегите себя. Что ж мы без вас делать будем.
Обошла её и направилась в свой кабинет. Она прекрасный и добросовестный работник, но бывают иногда такие люди, которые вроде и стараются изо всех сил, но делают это с такой навязчивостью, с таким самолюбованием, что хочется не поблагодарить, а уволить к такой-то матери вместе с премиальными и выходным пособием, и только с одной мыслью «ради бога ничего не делай». Но с другой стороны, я понимала, что не так уж и права – Анжела мне нужна, и она превосходно справляется со своей работой, и на самом деле очень мне помогает. Если б еще меньше сплетничала за спиной и всем перемывала кости, цены б ей не было.
Я зашла в кабинет, поставила сумку на стол и села в кресло, отпивая свой кофе и включая рабочий компьютер.
***
Работать спокойно не могла. Все время думала о том, что там дома происходит. Пару раз Алисе звонила, но она заверила меня, что у них все хорошо. Да, в конце концов, Кирилл взрослый человек, и если что-то будет не так, он сам мне позвонит с домашнего или с телефона старшей дочери. На перерыве полезла в сумочку за мелочью, чтоб в кафе перекусить, и замерла, увидев пакет, который забрала из больницы вместе с Кириллом. Совсем о нем забыла. Стало стыдно, что мужу его не отдала. Пару минут думала, а потом раскрыла пакет. Как и предполагала, там оказалась связка ключей, его зажигалка и пачка сигарет. Значит-таки, сигареты у него не украли. Невольно усмехнулась – каков наглец, придумал способ познакомиться. Я опять достала то фото и долго его рассматривала. Лицо одного из парней показалось мне знакомым. Точнее, я была на все сто процентов уверена, что раньше его не встречала, но он мне кого-то напомнил. Но я не смогла вспомнить, кого именно. Непременно спрошу у мамы Светы. Она должна знать, кто это. Но тоже не факт. Набрала Машу, но она мне не ответила. Я отправила ей смску и снова вернулась к работе.
Ближе к концу рабочего дня зазвонил мой смартфон и, увидев номер Славика, я нервно выдохнула. Но все же ответила. Вечно его избегать не выйдет. А хотелось бы, если честно.
– Спустись, я внизу стою. Поговорить хочу.
– И тебе добрый вечер, Шевцов.
– А ночь у тебя тоже доброй была? Настолько доброй, что ты мне теперь не звонишь?
Начинается! Вот сейчас мне совсем не хотелось разбираться с ревностью Славика. А придется. И никуда от этого не денешься.
– Я сейчас выйду.
Когда спустилась, увидела его и почувствовала такое едкое раздражение, что аж засосало под ложечкой. Иногда есть люди, от которых хочется избавиться и не можется, и это настолько напрягает. Это даже не чемодан без ручки. Это ручка от чемодана, пристегнутая к вам цепью. То есть совершенно бесполезная, ненужная, вечно болтающаяся у вас на руке, но выкинуть просто нельзя. Он курил, облокотившись о капот своей машины. В руках очередной букетик роз. Как же он предсказуем. До мелочей. Цветы из одного магазина, шоколадка из его же супермаркета. Он протянул мне цветы, но я сделала вид, что даже не заметила их, и Славик в ярости швырнул букет на капот.
– Избегаешь меня, Женя?
– Послушай, Слав, я все понимаю. Понимаю, что тебе обидно, и что ты нервничаешь.
– Но! Договаривай. Но ты решила простить своего мужа, и поэтому я могу катиться ко всем чертям?
«Какой же ты догадливый. Но только в последнем предложении».
– Знаешь, я не помню, чтоб обещала тебе любви до гроба, свадьбы, общих детей и верности. Или я что-то забыла?
– Женя…
– Вот сейчас послушай меня внимательно. Я это скажу один единственный раз и повторять больше не буду – да, у нас был роман, да, нам было неплохо вместе, да, ты для меня много сделал… Но это не значит, что я дала тебе право ревновать, обвинять и давить на меня. Ясно?
– Роман? Я люблю тебя, Женя! Я не хочу, чтоб ты снова…
– Так, стоп! Стоп, Славик. Прямо здесь и сейчас. Я делаю то, что хочу. Я большая девочка, и я сама решаю с кем, когда и как. Понимаешь? Все. Мне нужно возвращаться обратно в офис.
Он вдруг схватил меня за руку и дернул к себе.
– Сама решаешь? А как херово было, ко мне прибежала? Да?
В ту же секунду мы оба вздрогнули, потому что услышали голос Кирилла.
– Руки убрал!
Я резко обернулась, и глаза невольно расширились – стоит без куртки в светло-голубой рубашке, и глаза такие же светлые, прозрачные. Дух захватило с такой силой, что я невольно за горло взялась. Что он здесь делает? С ума сойти. Кирилл ко мне на работу уже пару лет не приезжал. Я была уверена, что к окнам сейчас прилип весь офис.
– Какие люди! – протянул Славик, но руку мою не выпустил, хотя я и дергала ею изо всех сил.
– Вначале руки убрал, потом разберемся – какие люди.
– Да, я слышал, что у тебя с головой проблемы.
– Я сказал – убери руку от моей жены! Сейчас!
– Бывшей жены. Так что не хрен тут командовать.
Это произошло так быстро, что я не успела даже вздохнуть. Славик отлетел на пару метров. Кирилл повернулся ко мне.
– Добрый вечер, Снежинка. Ты работу закончила уже? Покатаешь меня по городу?
И улыбается, будто только что не разбил Славику нос. У меня сердце где-то в районе горла дергается с такой силой, что я собственный пульс слышу, как в висках отбивает ритм. В этот момент Славик развернул Кирилла к себе за плечо… Я даже не увидела, как он встал, потому что даже не посмотрела в его сторону, когда он упал.
Шевцов изо всех сил ударил моего мужа кулаком в голову. В висок, где еще так хорошо были видны швы. Эти два ненормальных сцепились прямо у меня на глазах, и я растерялась. Потом попыталась их разнять, но они на меня даже не реагировали.
– Что такое, Кир? Решил, как побитая собака домой вернуться? Ты ее бросил, а я подобрал!
Он напрасно это сказал. Кирилл в эту секунду осатанел. Последний раз он при мне дрался много лет назад, я уже и забыла, что он вообще умеет это делать. Но служба в спецназе все же давала о себе знать. Какое-то время я стояла в полном оцепенении, а потом увидела, как по его виску кровь сочится из разошедшегося шва, и как он бьет Славика изо всех сил кулаком в лицо, бросилась к ним снова, оттягивая Кирилла назад. Не хватало, чтоб еще убил его или покалечил. Такой, как Славик, всех собак спустит, раздует целую историю. Он умеет.
– Хватит! Хватит, черт вас раздери! Сейчас кто-то полицию вызовет!
Толкнула мужа в грудь и стала между ними. Повернулась к Славику и прошипела.
– Уходи, Славик. Потом поговорим.
– Не поговорите, – сказал Кирилл и дернул меня к себе…, – а ты, давай, вали отсюда. С-ла-ви-к! Еще раз возле нее увижу, все ребра переломаю.
– Это мы еще посмотрим, кто кому переломает. А ты дура, Женя! Посмотрим, как быстро он снова себе новую шлюху найдет.
– Изыди! – прорычал Кирилл, – или я за себя не отвечаю!
А сам мне в глаза смотрит, и я не понимаю, как на автомате платок из кармана достала и кровь на его щеке промакиваю. От взгляда на раскрывшуюся рану все внутри переворачивается, словно это у меня рана раскрылась. Мне, наверное, нужно было броситься к Славику, хотя бы посмотреть, как сильно досталось и ему… но… но мне было не до него. Я в тот момент вообще забыла о его существовании. Даже больше – я готова была сама ему глаза выцарапать за то, что тронул Кирилла. Это, видно, тоже заложено где-то в подкорке мозга… Как говорят, что в паре волков, при нападении чужака опасен далеко не самец.
– Зачем ты сюда приехал? Как вообще добрался и нашел?
– Приехал, потому что увидеть тебя хотел, а добрался на метро, как все люди. Дочка рассказала, как доехать.
«Увидеть хотел… хотел… хотел». Сквозь поры кожи живительной влагой, наркотическим дурманом по нервам. Господи! Как давно ты этого не говорил. И я не знаю, хочу ли я это слышать. И эхом собственные мысли «хочу… хочу… хочу».
– Евгения Павловнааааа, я аптечку принеслааа. Добрый вечер, Кирилл Сергеевич.
– Добрый, – ответил муж, но даже не взглянул на нее, он продолжал смотреть мне в глаза, и я от этого взгляда не знала, куда мне деться. Я нервничала, и у меня дрожала рука с платком у его виска.
Медленно выдохнув обернулась к Анжеле, которая с диким трудом скрывала свое больное любопытство и протягивала мне аптечку.
– Спасибо, но у меня в машине есть.
– А здесь не стандартная. Я сама ее наполнила, – говорит мне, а сама Кирилла рассматривает, чуть приподняв тонкие бровки и распахнув в удивлении карие глаза, – докупила все медикаменты, бинты, лейкоп…
– Давайте. Спасибо. Вы можете идти. И всем там передайте, пусть к работе приступают. Спектакль окончен.
Отобрала у нее аптечку и увидела, что Кирилл улыбается.
– Стерва, да?
– Кто? Анжела?
– Нет. Ты.
– Не знаю. Тебе видней. Идем в машину. Мы им тут цирк устроили.
Когда пикнула сигнализацией, Кирилл распахнул передо мной дверцу со стороны пассажира.
– За руль я сяду. Или не доверяешь?
Я бы и не смогла сейчас, у меня руки тряслись, и колени подкашивались после драки этой. Когда сели в машину, я наконец-то выдохнула. Открыла аптечку, дрожащими руками вату достала и смочила перекисью, ко лбу его потянулась, но он отстранился.
– Испугалась, Снежинка? За него или за меня?
– Не Снежинка, а Женя. Ты права не имеешь…
– Имею все права!
И вдруг резко схватил меня за затылок и губами к губам моим прижался, я всхлипнула от неожиданности, аптечка с колен на пол съехала, но я даже внимания не обратила. Я замерла от первого прикосновения его рта, медленного, тягучего, но он не дал опомниться и набросился на мои губы с такой силой, что я невольно обхватила его за плечи. От дыхания, ворвавшегося в мое горло, по телу прошла волна восторга. Дикого, бешеного восторга, от которого дух захватило, и я застонала ему в губы, чувствуя, как проталкивается языком глубже, удерживая за затылок, заставляя задыхаться от этого натиска. Я забыла, что такие поцелуи существуют. Меня так не целовали много лет, и сейчас для меня это было похлеще секса, все тело пронизало током, и до боли заныл низ живота, а сердце колотилось в ребра с такой силой, что, казалось, оно разорвется от наслаждения. Кирилл притянул меня к себе, обхватывая второй рукой мое лицо, не давая увернуться, жадно втягивая то верхнюю губу, то нижнюю, то толкаясь языком, сплетая с моим. У меня перед глазами пошли круги, и все тело начало подрагивать от бешеного неожиданного и такого забытого возбуждения. Кирилл вдруг сам отстранился от моих губ, глядя мне в глаза.
– Карамель, – хрипло сказал он, а я даже глоток воздуха сделать не могла, меня трясло от возбуждения и паники.
– Что? – тихо переспросила я.
– У тебя вкус карамели…
«– Ты как конфета, Снежинка. Сладкая, до безумия сладкая. Карамель. Тягучая, невыносимо вкусная.
– Ты любишь сладкое?
– Тебя люблю, Женя. Как дурак люблю. Понимаешь?»
И вдруг болью скрутило все тело. Настолько сильно, что я назад отшатнулась. А ей… ей он тоже так говорил? Что ты шептал своим шлюхам, Авдеев, когда целовал их?
– Никогда так больше не делай… – все еще хрипло, тяжело дыша и глядя ему в глаза, которые стали темнее на несколько оттенков. Блестят так лихорадочно, что у меня от этого блеска опять дыхание перехватывает. Провел пальцами по моим волосам.
– Как не делать?!
– Никак! Не прикасайся ко мне больше.
– Почему?
Я хотела выскочить из машины, но щелкнул замок, и я резко обернулась к нему, понимая, что он только что закрыл машину… а ведь не помнил ее.
– Потому что я этого не хочу, ясно? Потому что ты мне теперь никто. Вот почему.
Отвернулся и повернул ключ в зажигании.
– Ты знаешь, где находится моя квартира?
Как удар в солнечное сплетение, даже перед глазами потемнело. Но ровно на несколько секунд. Да! Пусть уходит. Пусть едет в свою квартиру. Так лучше будет.
– Знаю.
– Поехали ко мне в гости съездим. Не возражаешь? Или боишься меня?
Ухмыльнулся так нагло, что мне захотелось его ударить. За эту невыносимо красивую ухмылку. За то, что так реагирую на него. За то, что все еще люблю подлеца. За то, что уже сейчас больно от мысли, что останется в своей квартире. Ненавижу! Как же я тебя ненавижу, Авдеев.
– Не льсти себе. Я никогда тебя не боялась.
– Ну ты так дрожала в моих объятиях, что можно было предположить две вещи: то ли это страх, то ли ты возбудилась. Но раз ты сказала, что не хочешь.. значит, страх. Верно?
Сволочь! Самоуверенная наглая сволочь. Шах и мат. Но только сейчас. Я отыграюсь.
– Верно, – прошипела я. А он снова усмехнулся и каким-то привычным жестом включил музыку. В салоне заиграла наша с ним любимая группа, и я увидела, как он отбивает по рулю ритм… поняла, что как завороженная смотрю на его пальцы. Это какое-то безумие. Он даже не прикасался. Просто целовал, а меня до сих пор швыряет то в жар, то в холод и… между ног стало влажно.
– Командуй, Снежинка, – сделал музыку громче и приоткрыл окно, – у тебя сейчас прекрасный шанс мною покомандовать.
– Не Снежинка!
– Это я тебя так называл или…
– ТЫ!
Выпалила так быстро и громко, что сама себя за это возненавидела. Словно оправдываюсь.
– Ну раз я называл, то я и продолжу. Твоя власть распространяется только на маршрут.
Вдруг резко обернулся ко мне:
– Еще раз он к тебе приедет – я ему челюсть сверну. Поэтому, если раньше меня не боялась, то начинай сейчас… за него.

ГЛАВА 11

В это утро я сделал для себя не мало открытий – первое, я знаю, что такое ноутбук и что с ним нужно делать. Притом знаю очень хорошо. Пальцы сами по клавиатуре бегали. Чего, да, не знаю – это ни паролей, ни логинов. Но с этим можно разобраться, если найти народного умельца, который мне все взломает, и что-то мне подсказывало, что моя старшая дочь знает таких умельцев.
Второе, я умею жарить яичницу, и третье – с котом можно договориться, не обо всем, но все же можно. Но это второстепенно. Больше всего меня потрясло собственное пробуждение и ощущение веса кого-то, лежащего на мне. Судя по этому самому весу, кого-то весьма мелкого для женщины, но все же крупного для кота и нашей собаки. Хотя я совсем не был уверен, что Шерстяной весит меньше Лизы. Я осторожно переложил младшую дочь на соседнюю подушку и прикрыл одеялом. Какое-то время рассматривал ее и пришел к выводу, что она на меня похожа больше, чем на Женю. Почему-то сей факт меня обрадовал. Мелкое злорадство. Пусть вечно смотрит на нее и думает обо мне. Самоуверенно считаю, что так оно и есть.
Бросил взгляд на часы – десять утра. Вот это поспал. После больницы с подъемом в шесть это было уже грязной отвратительной роскошью. Когда понял, что я в доме один на один с двумя дочерьми, стало немного не по себе. Но если это квест от Снежинки на выбывание, то она просчиталась, этот раунд я пройду.
Выбрался в ванну, но обнаружил, что там занято. Точнее, мне об этом сообщили с полным ртом и сказали, что чистят зубы и скоро выйдут. Я пошел на кухню. Провел там ревизию. Поставил чайник и даже включил конфорку. На сегодня я поставил для себя несколько задач – первым делом наладить контакт с обитателями этого дома и поехать в свою квартиру за вещами и документами. Затем проведать все свои три точки, пообщаться с работниками и вообще понять, что здесь происходит, где мои деньги, сколько их, и немного набить ими карманы, а то я как-то не решился у жены попросить. Ну и выяснить, что там с тем Олегом.
– Алис, ты ешь яичницу?
Затаился. Потому что вчера мне ясно дали понять, что общаться со мной не собираются. Но я ж упрямый черт. Вчера – это было вчера. А яичница с колбаской кого хочешь разговорит. Лично у меня даже в животе заурчало.
– Буду есть, – но паузу выдержала. Истинная женщина.
Хорошо. Это, наверное, хорошо. Только не оплошать бы. Потому что я понятия не имел, умею ли я ее жарить. Когда достал колбасу, приперся кот, а за ним собака. Почему суку назвали Рокки, я понятия не имею. Но она была именно Рокки. Видимо, кто-то слегка ошибся с определением пола. Шерстяной уничтожал меня презрительным взглядом: «сам ешь, а бедным животинам не даешь – подавись, сволочь человеческая». И я решил, что так уж и быть, я дам ему колбасы. После этого я, конечно, рассчитывал, что мне дадут себя погладить, но черта с два. На меня зашипели и демонстративно покинули кухню. Хорошо, Шерстяной, в следующий раз колбасу ты получишь только после того, как я тебя поглажу. Рыжая сволочь. Коты точно похожи на женщин, а собаки на мужчин. Вот серьезно. У собаки никаких заморочек – пришла тыкнулась мордой в руки, поела, лизнула благодарно пальцы. А этот. Он всем своим видом показывал, что сделал великое одолжение, съев моей колбасы, и я могу даже не рассчитывать на спасибо, а должен поблагодарить его за снисхождение к моей низшей персоне. Ладно, хоть не нассал в ботинки.
Алиса вышла из ванной и даже поздоровалась. Сегодня наблюдается явный прогресс. У всех. Дочь села за стол, придвинула к себе тарелку с яичницей и уставилась в свой сотовый.
– И что там интересного?
– Ты не поймешь, – сказала как отрезала и положила в рот кусок яичницы. Я внимательно следил за ее реакцией. Вроде не плюется – значит, все не так уж плохо. Ура, Авдеев, еще один плюс в твою биографию. Ты умеешь готовить завтраки. Хорошо. Не завтраки. Яичницу.
– Ну я мог бы попытаться.
– Смотрю молодежное шоу, пап.
– О чем?
– О подростках. Тебе это будет не интересно.
Сарказм так и сочится. Это я что ли такой? Ладно, мелочь, все же не я на тебя похож, а ты на меня. Поэтому я тебя переговорю однозначно. Кто кого родил, блин?
– То есть я, по-твоему, старик?
Она подняла на меня взгляд и хмыкнула. Тонкие брови поползли вверх и веснушки вместе с ними.
– Ну и не молодежь точно.
– И вот чем я отличаюсь от молодежи? – перевернул яичницу и принялся нарезать огурец.
Кажется, я ее озадачил. Она даже задумалась.
– Ну ты старше, не знаю, у тебя другие увлечения, вкусы, любимая музыка, тусовка.
– Откуда ты знаешь?
– Блин, пап. Я-то тебя помню, вообще-то.
– А какие увлечения у тебя?
Она снова подняла на меня взгляд, и теперь в ее глазах читалось удивление.
– Я что-то не то спросил?
– Да нет. Просто раньше не спрашивал.
– Меня мало волнует, что было раньше. Так какие?
– Баскетбол. Тренировки каждый день. Сегодня вечером соревнования в сто пятьдесят девятой школе.
– Во сколько?
Она отложила сотовый на стол и даже перестала жевать.
– Ну в четыре сборы, пока доедем, и где-то в шесть игра. А что?
– Так, просто спросил.
На лице отразилось разочарование, и она снова взяла в руки телефон. Больше я ей был не интересен.
– А Лиза? Она никуда не ходит? В садик, например?
– Ходит. Просто она на больничном. У нее ухо воспалилось. Принимает антибиотики. Вот встанет, я покормлю и дам лекарство. В обед бабушка приедет посидит с ней.
Я положил себе яичницу и сел с тарелкой рядом с Алисой. Какое-то время мы молчали, и я заглянул к ней в сотовый, она тут же положила его экраном на стол и прищурилась.
– Скажи мне, а кто такой Славик, и как часто он бывал у нас дома?
В этот момент дочь резко встала из-за стола и пнула тарелку рукой.
– Думаешь, раз сделал мне яичницу, все сразу стало так просто? Какая разница – как часто, папа? Если тебя здесь не было. Ты лучше скажи, где был ты все это время? Где спал по ночам и как часто?
Она вышла из кухни и шваркнула дверью в своей комнате. Вот так, Авдеев. Получил под дых с носака? Сиди теперь, пытайся отдышаться. Потом проснулась Лиза, но с ней мы ладили намного лучше. С кем я еще не пытался ладить – это Маша. Но вчера, вроде как, не успел, а сегодня нет её.
Лиза мою яичницу тоже уплела с удовольствием, пока ела, она рассказывала мне с полным ртом о каких-то котах, о новых игрушках, которые купила ей мама и я, затем подарила мне своего медведя с дранным ухом. А мне было сложно. Адски сложно смотреть на нее и понимать, что в прошлой жизни я был каким-то отмороженным мудаком. Я не знал, чем увлекается моя старшая дочь, я никогда не смотрел на игрушки младшей, я понятия не имел вообще ни чем они живут, ни о чем плачут, какие сказки любят. Лиза сказала, что по выходным я уходил, когда они приезжали ко мне на квартиру, с ними оставалась няня, если они ночевали у меня. И, нет, я не читал ей книжки, не готовил завтраки. Но она все равно меня любит. Тогда я спросил у нее, а за что она меня любит, и она ответила: «просто так, ведь ты мой папа». И где-то внутри что-то противно начало сворачиваться, с тошнотворным прокручиванием и каким-то потрескиванием. Захотелось сделать вдох поглубже.
Что со мной было не так? Всегда или последнее время? Ведь если я козел, то почему двадцать лет и трое детей? С козлами разве живут так долго? Или рожают им троих? Что произошло?
Я все же пришел к спальне Алисы и постучал, она мне не ответила, тогда я постучал громче, и когда она чуть приоткрыла дверь, я спросил, когда Маша приходит со школы. Она сказала, что примерно через час. Я спросил, где эта школа и какой номер. Пойду проверю, что происходит там.
С горем пополам одел Лизу в то, что нашел у нее в шкафу, прихватил Рокки. Алиса высунулась из своей комнаты, когда мы уже выходили в коридор.
– А вы куда?
– Гулять и сестру твою со школы встретить.
– Ого. Ну удачи вам.
В лифте к нам подсела мадам в шляпке с дрожащей собачонкой, которая поскуливала и дергала ножками, пока дамочка во все глаза пялилась то на меня, то на Лизу.
– Здрасьте, тетя Люда. Вашей собачке холодно?
– Нет. Она вашу боится, – а сама на меня смотрит и глазами хлопает.
– Наша Рокки не кусается, – обиженно сказала Лиза и поджала губы.
Дамочка продолжает удивленно моргать. Так и хочется сказать, чтоб сильно не хлопала ресницами, а то штукатурка с ее лица обвалится и собаку ее противную пришлепнет. Но я сдержался. Только сам поздоровался и посмотрел на Лизу. Та скорчила рожу, передразнивая дамочку, и мы тихо засмеялись.
На лавочке сидели соседки. Когда мы с Лизой и Рокки вышли, они уронили челюсти практически в буквальном смысле. Я из всей вежливости чуть не предложил любезно подержать. Дамочка из лифта, с трясущейся псиной, чуть не свернула голову и даже споткнулась.
– Кирилл Сергеевич, как давно мы вас не видели, – сказала одна из соседок и уставилась на меня с дичайшим любопытством.
– Теперь будете видеть очень часто. Как здоровье?
Бабка подавилась семечками, а я свистнул Рокки, чтоб перейти дорогу по направлению к школе.
Мы с Лизой прождали мою среднюю дочь больше часа. Я завел Лизу обратно домой и снова вернулся походил у забора. Потом все же решился зайти в здание школы и расспросить насчет Маши – в школе ее сегодня не было. Внутри возникло странное и неприятное чувство. Оказывается, ответственность за ребенка сваливается на голову, даже если ты считаешь себя родителем всего лишь один день. Я беспомощно озирался по сторонам, выискивая взглядом ее длинные пшеничные волосы среди хлынувших на улицу детей, но так и не нашел. Ну вот, начинаются неприятности. Постоял возле дома, жуя в зубах зубочистку. Сплюнул и пошел обратно к школе. Обошел вокруг и вдруг заметил девочек примерно её возраста – курят за теплицей. Подошел к ним и громко спросил:
– Зажигалка есть, куколки? Моя сдохла.
Они переглянулись. Явно я для них пенсионер. Но осмотрели с ног до головы. Видать, шмотки одобрили. Так как одна из них со стрижкой, в короткой юбке, черных гетрах и сережкой в носу ответила, выпустив струйку дыма в мою сторону:
– Ну, есть.
Я подошел, взял зажигалку, прикурил и посмотрел на обеих соплячек. По жопе им надавать ремня и под домашний арест. А у самого дрожь по телу – умник выискался, сам-то даже не знаю, чем дочери занимаются, и раньше не особо знал. Может, она вот так же курит, а может, вообще наркотой балуется.
– Машку Авдееву знаете?
– Ну, знаем, – потянула девчонка с короткой стрижкой., – А че?
– Подружка ваша?
– Кто? Лохушка эта? Нет, конечно.
– Вы ее сегодня видели вообще в школе?
– Не видели дуру эту. Мы с задротами не общаемся. Ты вообще кто такой? Иди отсюда, а то щас как заорем.
Тихо, спокойно. Это дети. Выпускаем пар. Сильно затянулся и вышел за школьный двор. Вот же ж сучки малолетние. Ну и хорошо, что лохушка. Это поправимо. А на этих уже пробы негде ставить. И вдруг услышал:
– Ты дура?! А вдруг это ее отец?!
– Да какой отец. Их отец свалил год назад. Бросил корову мать и этих трех убогих.
По телу прошла волна яростной дрожи. Противно это слышать со стороны. Омерзительно. А мои дети, скорее всего, это слышали каждый день.
– Перестань ее доставать. Тебе больше некого?
– А что ты за нее заступаешься? Она нас кинула, между прочим. Не пошла с нами Демидову лупить, и училке настучала точно она. Ссыкло. Пусть теперь знает, каково это в задротах сидеть.
– Не знаю, стучала ли она.
– А мне плевать. Со свету сживу. Пусть не приходит в школу и дальше. Пусть знает, тварь, чем это для нее закончится.
Сам не понял, как шагнул на территорию школы опять, и как сучку эту за шиворот поднял на вытянутой руке, тоже не понял.
– Слушай сюда, дрянь малолетняя, орать можешь сколько угодно. К дочери моей подойдешь, я тебя лично закопаю. Живьем. Поняла? И ничего мне за это не будет. Видишь? – ткнул пальцем в свой шрам, – это меня санитары ловили, после того, как я кошек на деревьях, как елочные игрушки, развесил и кишки им выпустил, и у меня справка о невменяемости имеется. Так вот, хотя бы пальцем… я тебя вначале, как тех кошек, на дерево, а потом закопаю. Ясно?
Она быстро закивала, и я ко второй обернулся.
– Где она прячется, когда в школу не ходит, знаешь?
Вторая девчонка оказалась не накрашенная. Губы побледнели, подбородок дрожит. Вот-вот в штаны наделает. На меня смотрит расширенными глазами и быстро кивает.
– Знаю. Т-т-т-ам голубятня, заброшенная, дальше за садиком. Она в ней обычно сидит.
– Вот и ладненько.
Поставил стриженную на ноги. Вытащил из ее кармана сигареты, сунул себе в карман и зажигалку конфисковал.
– Курить будете в другом месте, тут увижу – жрать табак заставлю. Усекли?
Закивали теперь обе. Стриженная вообще дрожит, как осенний лист, и судорожно сглатывает. Ну вот и стухли, крутые вы наши.
– Валите отсюда, ссыкухи!
Пошел голубятню эту гребаную искать. Курю, и у самого руки дрожат. А она навстречу мне бредет. Рюкзак за собой тянет. Домой явно не торопится. Смотрит себе под ноги. Маленькая какая-то. Сжатая вся. По сравнению с этими, дите-дитем. Джинсы на коленках морщинами собрались, и пальто расстегнуто. Ветер волосы тоненькие треплет, в лицо ей швыряет. И мне чего-то так херово на душе стало. Пошел навстречу. Сигарету вышвырнул. Когда с ней поравнялся, рюкзак отобрал, она аж вздрогнула.
– Па…па.
И глаза огромные-преогромные, как в японском анимэ (О, я даже это знаю), и тоска в них вселенская.
– Маш, ты где была? Почему в школу не ходишь?
Тут же нахмурилась и взгляд отвела. Пошла вперед.
– Эй. Я с тобой разговариваю.
Молчит и все. Хоть тресни, молчит. И что мне с ней делать теперь?
– Маш, нельзя так. Я за тобой пришел, а тебя здесь с утра не было. Если мать узнает?
Ни слова. Идет листья пинает. Ножка маленькая в каких-то неоновых кроссовках, и у меня продолжает все внутри сжиматься. Я ее тоску прям кожей…
Так домой в тишине и явились. Она, как разделась, сразу к себе пошла и закрылась в комнате, а я на часы посмотрел. Выругался про себя и Алиску попросил рассказать, как к Жене на работу добраться. С мелкой средней разберемся завтра. Наведу я здесь порядок. Снежинке пока не скажу, что Маши в школе не было. Стукачей не особо жалуют. А мне казалось, что вот именно с Машей мне будет сложнее всего. Замкнутая она. Закрытая в себе. Не пробиться.
Ехал с мыслями этими всю дорогу, а потом опять крышу сорвало, как увидел жену свою с каким-то хмырем пузатым. Руками перед ней размахивает, веник свой тычет. Так и захотелось его мордой о капот приложить. Я даже точно знал, как – за затылок и хрясь, да так, чтоб нос свернуло. Черт. Что ж меня так скручивает, когда думаю, что кто-то у нее быть может. Адская эмоция. Перед глазами красные пятна расползаются. Пару дней ее знаю, а кажется мое отбирают. Притом настолько мое, что я обязан глотку этому козлу зубами рвать. Хмыря я-таки приложил, но не о капот, а с кулака. Ого! Я и драться умею. Притом не просто руками вертеть, как мельница, а наносить вполне отточенные удары в болевые точки. С ума сойти. И кем я был вообще? Откуда все это? И Снежинка явно не удивлена этим способностям. Злорадно оскалился, когда она ко мне бросилась, а не к нему. Сердце подпрыгнуло и начало о ребра ритм отбивать, да так, что дыхание перехватило, пока пальчиками своими висок трогала и платком кровь вытирала. Весь мир перестал существовать. Растворился и исчез. Я только в глаза ее зеленющие смотрю и понимаю, что я пропал. Нет меня. И не было никогда. И не будет без взгляда этого, без запаха, без прикосновений.
А когда поцеловал, показалось, что сейчас сдохну от возбуждения. Мгновенная эрекция и боль в паху такая, хоть волком вой, и дышать нечем. Глотаю ее дыхание и легкие всхлипы вместо кислорода, пальцами в волосы зарываясь. Чеееерт, хочу. Так хочу, что сейчас разорвет на куски. Машину где-нибудь остановить и на капоте ее разложить. Брать и в глаза смотреть. Сильно, быстро, неуправляемо врываться в ее тело, закинув стройные ножки в сапогах к себе на плечи, и долбиться на бешеной скорости. И чтоб кричала. Громко кричала, извиваясь подо мной. Узнать, как кончает, какая на вкус везде, трогать грудь, ноги, плоть под трусиками. Дьявол, мне точно сорок три? Не двадцать три? Никто нигде не ошибся? Потому что меня от прикосновений языком к ее языку ведет, как от алкоголя. В голову так бьет, что я пульсацию напряжения чувствую, адреналин ревет в венах. И стояк. Бешеный, каменный стояк. Отстранился, а я в себя прийти не могу, отдышаться. Переносицу двумя пальцами сжал, чтоб успокоиться.
Потом, пока ехали, бросал на нее взгляды и видел, что и она на взводе. Не знаю, как мы с тобой, жена, развестись хотели, но то, что нас друг от друга уносит, это я знаю точно. И когда я до тебя дорвусь, я вытрахаю из тебя всю дурь насчет развода. И плевать я хотел, что там было в прошлом.
– Мне сегодня звонила девушка Олега.
Я поморщился, не нравилась мне эта тема почему-то.
– Я понимаю. Мы завтра к ним заедем. Когда похороны?
– Послезавтра. Пока что идет следствие.
– Ключи от моей квартиры у тебя вроде, да?
Она кивнула и как-то странно напряглась. Может, думает, я начну нервничать из-за них.
– Ну и ладно. Пусть у тебя, мне кажется, я вечно терял ключи.
Она вдруг расхохоталась, так заливисто и искренне, что я не выдержал и рассмеялся вместе с ней. Чееерт, какая же она красивая. Невыносимо красивая. А когда улыбается, у меня дыхание учащается и пульс.
– Что-о-о?
– Ключи вечно теряла я. А ты, Авдеев, аккуратист и очень собранный человек.
– Да? Точно?
– Ну был, по крайней мере.
– Вот именно, что был. Я потерял самое главное. Лучше б я ключи посеял.
– Конечно… потерять память – это очень тяжело, – тихо сказала она и отвернулась к окну.
– Я не о памяти.
Она на меня не смотрела, только платье на коленях одернула, а я опять почувствовал свой напряженный член, который уперся в ширинку и, казалось, разорвет на хрен мне штаны.
Самое интересное, что машиной я управлял на полном автоматизме, более того, именно этой машиной. Когда мы приехали в новый район и припарковались у высотки, Снежинка подала мне ключи.
– Седьмой этаж, 253 квартира.
– Ты со мной пойдешь.
Резко ко мне обернулась.
– Уверен?
– Конечно, – пожал плечами.
– Ты мог там жить не один, Кирилл.
– А с кем?
Теперь она смотрела мне в глаза, и там, на дне ее омутов, снова появилось это выражение затаенной боли.
– Не знаю. Год – совсем не маленький срок… и…
– По себе судишь? – зло спросил я, и теперь в ее глазах вспыхнула ненависть. Уже привычная и, мать ее, родная. Да, мне твой хмырь покоя не дает. И придушить тебя хочется за него.
– По тебе. Только по тебе, Авдеев. Твоими мерками жить учусь.
– Какими мерками? Не надо говорить загадками, Женя. Прямо скажи. Я не настроен на партию в словесные шахматы.
– Какими? Найти тебе замену, например.
Выпалила мне в лицо, и я схватил ее за руку чуть выше локтя, и дернул к себе.
– И как? Нравится замена? Довольна жизнью?
– Довольна. Только ты на голову свалился и все испортил.
– И буду портить дальше. Поняла?
– Иди к черту, Авдеев!
– Я уже там побывал и даже кое-что там забыл. Так что придется тебе смириться с моим присутствием в твоей жизни.
– Это ненадолго, – прошипела мне в лицо и выдернула руку.
Зазвонил её сотовый, и мне захотелось вышвырнуть его в окно.
– Да. Кто это? Евгения Павловна Авдеева. Мой муж? Он рядом. Да, конечно, – подняла на меня сверкающий взгляд своих кошачьих глаз, от блеска которых мне захотелось запустить руку под ее бордовую юбку и заставить их закатиться прямо сейчас. – Тебя. Из полиции.
Я взял смартфон и поднес к уху, продолжая смотреть ей в глаза.
– Да, здравствуйте. Кирилл Авдеев. Верно.
– Добрый день. Говорит следователь Николай Дмитриевич Круглов. Из города  ****** , вы у нас в больнице лежали. Помните, мы с вами беседовали? Я к вам наведывался.
– Конечно, помню.
– Мы сегодня нашли ваш паспорт, Кирилл Сергеевич. Наркоманы продать пытались одному из наших людей. Хотите приехать забрать, или выслать вам по почте?
– Да, можете по почте.
Женя адрес ему продиктовала и поюлагодартила.
– Вам удалось что-нибудь вспомнить?
– Нет. К сожалению, пока нет.
– Но вы, если что вспомните, обязательно мне звоните. Визитка у вас есть.
– Конечно. Обязательно.
Отключил звонок.
– Они мой паспорт нашли. Ну что, идем? Или тут сидеть будешь?
– Идем, – с вызовом сказала Женя и вышла из машины.
Но нас ждал огромный сюрприз – ключ к замку не подошел. Ни один из ключей. Мы ковырялись в двери, пока к нам не вышла соседка из квартиры напротив. Довольно симпатичная женщина преклонного возраста с котом на руках. Она поглаживала своего питомца за ушами и в удивлении смотрела то мне в глаза, то на ключи.
– Здравствуйте, Кирилл Сергеевич.
– Добрый день, – пробормотал я.
– А вы расторгли сделку, да? Вот я знала, что эта парочка окажется мошенниками или…
– Сделку?
– Ну вы же продали эту квартиру молодоженам пару месяцев назад. Они тут такой бедлам устраивают. Вы не представляете. Толпы сюда водят. Курят в коридоре, матерятся. Ужас. Как же я рада вас снова видеть.
У меня в висках  запульсировало, и я посмотрел на Женю – казалось, она в таком же недоумении, как и я.
– В смысле, продал?
Её глаза увеличились, округлились, и она снова на ключи в моих руках посмотрела. Но уже каким-то странным взглядом. Женя тут же спасла ситуацию, она забрала у меня ключи.
– Мы договорились с ними забрать кое-что из вещей Кирилла. Он в больнице был этот месяц. Травма. Все такое. Но, видимо, они забыли, что сменили замки. Мы пойдем. Созвонимся с ними еще раз. Всего доброго.

На улице я шумно втянул воздух и почувствовал, что у меня почва опять уходит из-под ног. Хочется за что-то ухватиться и не за что.
– И что теперь? Где все мои документы? Вещи?
– Смею предположить, что там, где им и положено быть.
– Где это, например? – и тут же осенило, – в одном из моих офисов. Точно. Поехали.
Женя вроде хотела что-то сказать, но промолчала, и мы сели в машину.
Я спросил у Снежинки, который час, и повернул ключ в зажигании.
– Пять часов.
– Ох черт. Так. В офис поедем завтра с утра. Мне в другое место надо.
– Это в какое?
– В сто пятьдесят девятую школу. У Алисы сегодня соревнование. Хочу успеть. Интересно, как она там играет.
Женя вдруг сильно закашлялась, и я бросил на нее тревожный взгляд.
– Простудилась?
– Н-н-н-ет. В горле пересохло.
Я щелкнул проигрывателем и вдавил педаль газа.
– Набирай адрес в джи пи эс. Моя амнезия распространяется и на улицы тоже. Она, сволочь, избирательная.
Снова посмотрел на Снежинку и впервые увидел в ее глазах радостный блеск и даже влажность. Словно сейчас расплачется. С ума сойти, я вообще ни черта не понимаю. Что я не то сказал?
– Все в порядке?
– Ну я ж говорю, в горле пересохло. Тормозни у киоска, я воды куплю.

ГЛАВА 12

Я никогда не знала его таким. Точнее, знала, но это было так давно. Очень давно. Напоминание из прошлого, когда я называлась еще его Снежинкой, и он умилялся нашей старшей дочери, когда она впервые назвала его папой. С годами многое забывается, жизнь летит вперед слишком быстро, эмоции сменяют друг друга калейдоскопом, и мы чаще вспоминаем, что было вчера, и совершенно не хотим помнить, как было раньше, много лет назад. Я привыкла за время нашего расставания вспоминать лишь последние события, не копать глубже и дальше. Особенно, если обиды затмевали все хорошее, что было между нами. Обиды и боль. Она вымотала меня до такой степени, что после нее, казалось, уже ничего не осталось. Все, как выжженная солнцем пустыня. Без оазиса и колодца. Так было легче. Думать о его недостатках, измене, брошенных в гневе словах… и бумагах с его подписью, лежащих в ящике стола. Последний штрих, который оставалось нанести на черный рисунок финала нашего брака. Зачеркнуть белый кусок полотна и больше не пытаться рассмотреть за темнотой наши счастливые лица. А ведь я так и не решилась это сделать. Подписать бумаги о разводе.
Смотрела на Кирилла, который что-то кричал, вскочив с места и размахивая руками, глядя вниз, на баскетбольное поле, где играла наша дочь. Он свистел и ругался, если кто-то из команды противника вырывался вперед. А потом орал Алиске, когда готовилась штрафной забить:
– Давай! Покажи им! А-ли-с-а-а! Надери им задницыыыы! – смешной такой, прыгает вместе с подростками. Скандирует название команды.
У меня на глаза слезы навернулись. И лицо ее счастливое вспомнила, когда она отца заметила, и у меня в горле так сильно запершило. Девочка моя любимая. Какая же ты еще маленькая и наивная. Глазенки распахнула широко и на него с немым обожанием. И все на лице этом треугольном: удивление и восторг, бешеный восторг, щеки раскраснелись. Я ее подъем эмоциональный почувствовала на расстоянии. Волной адреналина, так что сердце зашлось в бешеной пляске. Мяч в кольцо летит, и я уже знаю – она забила. По-другому и быть не может. Потому что его увидела. Впервые за все время, что занималась спортом, он пришел на ее соревнования, а ведь Кирилл сам занимался баскетболом в детстве. Оттуда и рост такой, и плечи широченные, и руки ужасно сильные. Смотрю, как рукава рубашки закатал и за перила держится. Широкие запястья, покрытые темной порослью, и вены вздувшиеся, а у самой ладони запекло от желания сжать его плечи и почувствовать, какими мощными могут быть эти руки, а как сладко сжимать умеют в объятиях. В животе вспорхнули бабочки. Быстро так, неожиданно, и дух захватило. Божееее, когда я такое чувствовала в последний раз?
– Снежинкаа-а, они выигрывают. Смотри, уже 10:9 в их пользу. Ааааа, моя девочка молодчина. Ты видела, как она их? Видела?
Глаза горят лихорадочно, и на меня смотрит, тяжело дыша, и я уже не могу слез сдержать. Соскучилась. До боли в груди, до жжения в горле и ломоты в костях. По такому нему соскучилась. Мой муж, мой мужчина. Вот он, рядом – протяни руку и счастье можно сжать дрожащими пальцами…
– Ты что? Ты чего?
Отрицательно качаю головой и быстро выхожу с трибун на свежий воздух. Вниз по ступенькам с черного выхода из спортзала. Подставить мокрые щеки осеннему ветру. Не могу. Господи, как же это невыносимо – опять все это испытывать и понимать, какая же я была счастливая рядом с ним раньше, как же безумно люблю его до сих пор. Так сильно, что рыдать хочется. И в голове пульсирует навязчиво: «А что если это тот самый пресловутый второй шанс, а что если мне попробовать?», и тут же едкой болью понимание, что рано или поздно он все вспомнит, и что тогда? Это же ненастоящее все. Он сейчас ненастоящий. Что я буду делать потом? Откуда отдирать себя? С какого дна, по каким осколкам снова собирать в единое целое, и соберу ли когда-нибудь? И дети. Как больно им будет, когда вернётся прежний Кирилл и снова уйдет от нас. Нет. Нельзя. Нужно взять себя в руки и выдержать… Но как выдерживать, если он рядом все время и взглядом этим душу травит, голосом своим, улыбкой невозможно-наглой, аурой секса дикого и нежности. Контрастом с грубостью и цинизмом. Закурила, глядя как при свете фонаря внизу кружится опавший лист, и капли дождя переливаются под лампой.
– Они выиграли, – запыхавшийся, веселый, и меня дрожью от его голоса пробрало так сильно, что я плечи руками обхватила, – а ты чего без пальто вышла?
Накинул мне на плечи свою куртку, но ладони не убрал, сильно сжал ими мои руки, и меня повело. Опять. Так сильно, что голова закружилась. Глаза невольно закрыла и губу прикусила. Очнись, дура наивная, очнись от своих радужных фантазий. Он же не такой на самом деле. Может, был когда-то, но очень давно. Люди не меняются. Приди в себя. Тебе же потом все это уже не пережить снова. Ты не выдержишь. А у тебя Лизка маленькая и работа. Возьми себя в руки. Кирилл не твой больше. Это призрак из прошлого. Он обязательно растает.
– Дома все в порядке?
– Дома всегда все в порядке, Кирилл. Они привыкли, что меня вечером нет, как, впрочем, и тебя.
Резко развернул меня к себе.
– Давай это оставим там в прошлом. А? Жень, давай оставим там, где-то далеко, словно не было ничего, – щеку мою пальцем большим гладит, и мне закричать хочется, чтоб не прикасался и чтоб не смотрел вот так. Не надо душу мне чайной ложечкой расковыривать, не надо снова заставлять себе верить.
Отбросила его руки и отвернулась снова смотреть на мелькающие полоски дождя под фонарем.
– Легко говорить, когда ничего не помнишь, верно? Зачем тебе это? Просто ответь на этот вопрос. Только не говори мне о том, что вдруг воспылал к нам ко всем безмерной любовью с первого взгляда и понял, что мы твоя судьба.
Кирилл взялся за перила лестницы, глядя, как и я, на полоску света у дороги. Подавила безумное желание провести кончиками пальцев по его щеке, вытирая капли дождя, сжала их в кулаки.
– Ты знаешь, я не стану говорить то, чего ты не хочешь слышать. Но не потому что тебе это не нравится, а потому что ты совершенно права – я не воспылал к вам безмерной любовью.
Внутри что-то больно оборвалось, и я замерла в ожидании удара. Пусть бьет. Так будет легче справиться и протрезветь, наконец-то.
– Я нашел ее внутри, понимаешь? Она там, где-то под ребрами или в голове. Понятия не имею даже, как назвать это чувство. Я смотрю на вас и понимаю, что это мое. Вы все – мои. Ты – моя. Дети – мои.
– Дети – твои, а я – не твоя, Кирилл. Забудь об этом, и нам всем станет намного легче.
Усмехнулся и нервно ладонью по мокрой щеке провел.
– Я так много всего забыл, что теперь не намерен терять даже маленький кусочек того, что являлось моим. Ясно? – обернулся ко мне и резко привлек к себе, – пока я чувствую тебя своей, ничего не изменится. А я чувствую. Я воевать с тобой буду, Авдеева. И ты проиграешь. Ты ведь знаешь об этом, и поэтому так боишься. Не меня. Себя боишься.
Уперлась руками ему в грудь, а саму шатает от ощущения его горячего тела, от мощи этой, от мышц стальных под рубашкой. Стоит без куртки, а сам такой горячий, как кипяток, и мне его жар передается.
– Не льсти себе. Твоя война давно проиграна. Не нарушай мои границы, иначе я могу применить к тебе санкции.
– Какие, например? – стиснул челюсти и отшвырнул окурок в темноту.
– Например, вышвырнуть тебя из дома и запретить к нам приближаться, Авдеев. До суда. Ты документы о разводе подписал. Мы не женаты больше. Ты права не имеешь теперь…
И осеклась, встретившись с его диким взглядом. Впервые боль там увидела и даже сама поморщилась, потому что резонансом ощутила и у себя внутри.
– Что ж до сих пор не вышвырнула?
– Пожалела. Жалость ты у меня вызвал. Такие эмоции тебе льстят? Я тебя пожалела, как любой нормальный человек. Потому что не чужим был когда-то. И не строй на этот счет никаких иллюзий. У меня своя жизнь теперь!
– Жалость, значит? А когда сегодня в рот мне стонала и в волосы впивалась – это тоже жалостью было?
– Это побочные эффекты. Не более того. Отголоски.
– Отголоски? А со своим еба…, – осекся, прикусывая щеку, чтоб не выматериться, – с ним тоже отголосками, или только и ждала, когда я уйду, чтоб перед другим мужиком ноги раздвинуть?
Сама не поняла, как ударила по щеке. Так сильно, что ладонь заболела.
– Ждала, понял? Да, бумаги твои подписала и сразу к нему в койку. Дай пройти.
Но он вдруг схватил меня за шею и жадно впился в мой рот губами, настолько неожиданно, что у меня дыхание перехватило, и я пошатнулась, но Кирилл не дал упасть, к себе прижал с такой силой, что затрещали кости. В затылок впился жестокими пальцами и языком в рот насильно, преодолевая сопротивление, вламываясь настолько беспощадно, что у меня по телу волнами электричество. Горячими огненными искрами, и возбуждение от его губ наглых запредельно сильное. В жар бросило. В лихорадку. Глухо застонала и сама в губы его впилась с той же дикостью, в волосы его мягкие, ероша их, стискивая жадными пальцами с такой силой, что их судорогой свело. И тут же отшатнулась назад, испугавшись собственного безумия.
– Отпусти, – шиплю ему в губы, вырываясь в тщетных попытках, но он все равно целует, за губы кусает, а потом сильно ладонью грудь сжал и большим пальцем по напряженному соску провел. Тяжело дыша выдохнул мне в рот:
– Т-ц-ц-ц, это тоже отголоски или от холода?
– Отпусти! – укусила сильно за губу, но Кирилл и не подумал разжать руки, только сильнее грудь сжал, а второй рукой скользнул под подол юбки и сразу между ног, где стало невыносимо влажно, я эту влагу внутренней стороной бедер почувствовала едва он меня к себе привлек. Так властно, так грубо. Когда голод его почувствовала, взрывная волна адреналина и похоти по обнаженным нервам. По сердцу, изнывавшему от тоски по его поцелуям и ласкам.
– И это отголоски? – провел рукой по влажным трусикам, и я опять замахнулась, но он перехватил руку и завел мне ее за спину, уже впиваясь жадным ртом мне в шею, и мне кажется, я снова вверх лечу на качелях. Высоко. Так высоко, что внутри все разрывается от восторга и жажды получить от него больше. Почувствовать его пальцы в себе. Вот эти длинные пальцы с обручальным кольцом, чтобы вошел ими резко и глубоко, продолжая терзать мой задыхающийся рот.
– Эй! Я вас по коридорам ищу!
Отшатнулись друг от друга и вместе обернулись к дочери. Я юбку быстро одернула, прячась за его спиной, а он руки в карманы тут же засунул.
– Вы что, деретесь, что ли? – глаза дочери округлились, смотрит на нас и медаль тоненькими пальцами судорожно сжимает.
– Это похоже на драку? – спросил Кирилл и вытер кровь с губы.
– Ну не знаю, на что это похоже, вам виднее, но вы вообще-то в школе. Ведите себя прилично.
Кирилл ей вдруг подмигнул, и я увидела, как складка между её бровей тут же разгладилась, и глаза засияли.
– Эмммм, вы целовались тут, что ли? Ты пальто свое забыла, ма. Держи. Хотя в папиной куртке ты очень даже ничего смотришься.
Хихикнула, а я куртку Кириллу вернула и пальто натянула, быстро застегивая пуговицы и стараясь не смотреть на Кирилла, который все еще трогал прокушенную губу кончиком пальца и, ухмыляясь, смотрел на меня… того самого пальца, которым. Чееерт. Сволочь. Ненавижу эту его самоуверенность.
– Так! Все! Едем домой. Нагулялись.
Дома я избегала Кирилла, как могла. Насколько это вообще возможно в одной квартире. Закрылась в кабинете, сославшись на работу, а сама прислушивалась к тому, что происходит за стеной. Первое время я все же работала над новым проектом. А потом отложила мышку в сторону и откинулась на спинку стула. До меня доносился голос мужа и младшей дочери на фоне музыки из комнаты старшей.  И я почувствовала себя на безымянном острове, окруженная собственными обидами, которые бились о песчаный берег, смывая все замки, которые я там строила, слушая их голоса, смех, пока не уснула в кресле.
Проснулась от того, что меня подняли на руки, даже не проснулась, нет, а именно в полусонном состоянии почувствовала его запах и склонила голову на плечо, обвивая сильную шею руками. Мне же это снится. Когда он в последний раз поднимал меня на руки? А сейчас так осторожно несет, и я не хочу открывать глаза, чтоб не разрушить эту хрупкую иллюзию зарождения чего-то нового или давно забытого старого, но такого щемяще-дикого, что у меня сердце глухо бьется в горле, и, кажется, я взмываю вверх на все тех же дьявольских качелях. Конечно, я с них упаду… но потом. Не сейчас. Не в этот раз. Уткнулась лицом ему в шею, и от запаха захотелось тихо застонать. Как же нереально он пахнет. До боли соскучилась, до невыносимости, до какого-то сумасшедшего исступления. Боже, как я жила без его запаха целый год? Пусть этот коридор никогда не заканчивается. И я чувствую, как он сам втягивает аромат моих волос и сильнее сжимает пальцы на моей спине и под коленями. А потом осторожно укладывает в постель и накрывает одеялом. И хочется резко открыть глаза и закричать: «Не уходи!  Кирилл, не уходи, пожалуйста!»
Дверь тихо закрылась, а я беспомощно заревела в подушку, потому что не могу. Гордость проклятая. Не могу простить.
***
Утром встала пораньше и, прихватив ту самую фотографию, поехала к свекрови. Она долго рассматривала снимок, сидя со мной на кухне и помешивая сахар в чашке с красными маками. Точно такие же чашки они со свекром подарили нам на свадьбу, и снова внутри защемило от нахлынувших воспоминаний, какими счастливыми тогда были.
– Конечно, я их знаю. Это друзья Кира. Трагедия тогда произошла. Кирилл не любит вспоминать об этом. Вот эти два – Вова и Миша, с ним в одном классе учились. Дружили они с начальной школы еще. Им тогда по семнадцать было. Вовка с крыши упал. Они как раз с моря все втроем приехали. На шестнадцатиэтажке вместе по ночам сидели. Место их там было. Как упал, никто не знает. Говорят, оступился и полетел вниз, а Кир с Мишкой даже удержать не успели. Выпили они тогда, – свекровь нахмурилась, вспоминая, – но Вовка сам упал. Парни тут не при чем. К нам и милиция приходила, и расследование было. Мать Вовки проклинала нас тогда, кричала, что это наши сыновья ее Вовку. Конечно, с горя кричала, но все же… страшно слышать такое. Дружбе конец пришел. Мишка в другой город уехал, а Кир… Кир не любил эту тему затрагивать. Я думала, ты знаешь. Года полтора назад, примерно, вдруг решил к Мишке съездить. Потом ко мне пришел с бутылкой водки. Лица на нем не было. На вопросы отвечать не захотел. До утра у меня остался. Я решила, что вы поссорились, но лезть не стала. Ты где фото нашла?
Я пока слушала, внутри все переворачивалось. Нет, я не знала. Мне он ничего не рассказал. И об этих друзьях я впервые слышу. Внутри стало мерзко и тошно – значит, за двадцать лет он так и не счел нужным рассказывать мне то, что причинило ему когда-то боль. Не заслужила я, видать, доверия и откровенности. Чего еще я о нем не знаю? Господи, с каким человеком я жила все эти годы? Что еще он скрывал от меня?
– Она была в вещах Кирилла, которые мне отдали в больнице.
– Странно. У меня такая есть в альбоме, но я не помню, чтоб он его доставал за все эти годы хотя бы раз. Сейчас посмотрю.
Мама Света встала из-за стола и пошла куда-то в комнату, а я снова фото взяла и повернула другой стороной. Чужим почерком написано:
«Вовка Жуликов.
Мишка Корчагин.
Кирилл Авдеев.
Анапа»
Свекровь вернулась с альбомом в руках. Села снова рядом и принялась листать фотографии, а я все это время смотрела куда-то в никуда. Это очень больно, вдруг осознавать, что человек тебе настолько не доверял. Я вдруг поняла, что он, на самом деле, почти и не рассказывал о себе, когда мы познакомились. Я ничего не знала о нем даже тогда, когда согласилась выйти за него замуж. Да мне и не надо было, я влюбилась как сумасшедшая, мне было наплевать, и кто он, и откуда. Я только рядом хотела быть. Замуж против воли родителей вышла. Они меня собирались отправить за границу учиться, а я им все планы сломала, когда объявила о замужестве. Мать с отцом даже на свадьбу не пришли, потому что разрешение на нее не дали. Мне ж семнадцать всего было. Правда, Кирилл уже тогда имел связи и эту дьявольскую напористость. Откуда-то взялась справка о беременности, и нас расписали без разрешения родителей.
– Жень, смотри. Странно, точно такая же фотография у нас. Кирилл ее не брал.
Я вынырнула из воспоминаний и посмотрела на маму Свету.
– Как не брал?
– Не брал. Вот она. На месте.
Свекровь повернула альбом ко мне, и я увидела несколько похожих фотографий с теми же друзьями. И точно такую же, как сжимала сейчас пальцами.
– Тогда откуда она у него взялась?
Свекровь пожала плечами и закрыла альбом.
– Может, с Мишей все же общался, и тот ему прислал? А вы не помните, в какой город Миша уехал?
– Дай подумать. Я с его матерью после похорон Вовки на рынке встретилась случайно. Она сказала, что квартиру продали и переезжают они. Типа, там мужу новую должность дали на заводе. Вспомнила. Да! Точно! Они переехали…
И назвала город. Тот самый. Из которого я Кирилла забрала. Из больницы.
– Что такое? Ты побледнела.
– Ничего. Ничего. Просто расстроилась, что Кирилл мне этого не рассказывал.
Свекровь отвела взгляд и подлила мне чай в чашку.
– Кир всегда был скрытным ребенком. Слова из него не вытянешь. Не жаловался никогда. Не рассказывал нам ничего. В школе подерется – говорит, упал.
– Но ведь я его жена.
– А я мать, – выдержала паузу, а потом мою руку своей накрыла, – как вы там? Ты хоть немножко рада, что он дома? Совсем чуть-чуть? Если б мой Сергей вернулся ко мне. Хотя бы на денечек. На часик. Я б с ума сошла от счастья, Жень. Ты не представляешь, как я жалею о каждой нашей ссоре. О каждом слове плохом в гневе сказанном, о том, что мало любила, мало счастьем своим наслаждалась. Мой муж хорошим человеком был, любящим. Кир на него похож очень. Ты же любишь моего сына. Я вижу. Этого не скроешь. Что ж ты так мучаешь себя и его? Прости его, Жень. Прости.
И столько боли у нее в глазах вдруг появилось, что мне захотелось в ответ сжать ее руку, но я высвободила ладонь и встала из-за стола.
– Не могу я пока. Не могу. А у нас хорошо все. Дети довольны, что он дома. Вчера на соревнования Алиски ездили с Кириллом.
– Да. Она мне звонила, рассказывала. Ты о детях тоже подумай, дочка.
– Я думаю. Я обо всем думаю и о них прежде всего. Спасибо, что все рассказали. Мне пора. Побегу на работу.
– Подожди, я тебе рогаликов положу. Его любимые. Вчера испекла.
Когда приехала в офис, тут же влезла в компьютер искать Михаила Корчагина того же года рождения, что и мой муж, из города *****.
Нашла троих. Двое не подошли по возрасту, а один совпадал по всем параметрам. Гугл даже фотку выдал именно этого человека на фотографии. Конечно, намного старше, но узнать можно. Особенно мне – фотографу. Отыскала и странички в соцсетях. Я полистала их и, нахмурившись, обнаружила, что везде Михаил был последний раз примерно одного и того же числа полтора года назад. Через соцсети вышла на его маленький бизнес по ремонту автомобилей и там же нашла номер телефона. Тут же набрала. Мне ответили не сразу, а с третьего или четвертого звонка. Низкий женский голос с удивлением произнес:
– Алло.
– Здравствуйте, простите за беспокойство. Я хотела бы поговорить с Михаилом.
– А вы кто такая?
– Я? … Я насчет рихтовки автомобиля.
На том конце провода несколько секунд молчали.
– Миша погиб полтора года назад. Не звоните сюда больше.
И отключила телефон, а я так и застыла с сотовым в руках. Смотрела на дату вконтакте «заходил 12 мая 20**г».
12 мая. Это была суббота. В голове вдруг вспыхнули воспоминания, как Кирилл ночевать не пришел. Как звонила всю ночь напролет на закрытый сотовый, как боялась свекрови сказать, что нет его, и со слезами на глазах набирала полицию, больницы и морги. А он утром вернулся пьяный, упал спать на диван в кабинете, а потом сказал, чтоб не лезла в его жизнь. Что я его душу своими допросами. Это была наша первая серьезная ссора. Вечером он приехал тоже выпивший. Мы тогда неделю не разговаривали. Примерно с того дня и началось между нами отчуждение, которое я считала временным.

ГЛАВА 13

Меня опять мучала бессонница. Первые дни я отсыпался и даже надеялся, что с ней покончено, но она, тварь, вернулась. Глаза закрываю и не могу уснуть, потому что отсутствие воспоминаний спать мешает. Да, оказывается, и так бывает. Психиатр говорил, что это одна из причин. Человек склонен предаваться воспоминаниям, из них сотканы его сны и даже фантазии. Невозможно представить себе то, чего не видел, а мой мозг наглухо блокирует мое прошлое, и это вызывает подневольный страх уснуть, увидеть нечто, чего не знаю. Либо наоборот – знаю, но не помню. Бредовое объяснение, но я хотя бы мог за него уцепиться, чтобы не сойти с ума.
Но еще одной причиной была женщина, которая срывала мне все планки и сжигала мое терпение. Я чувствовал адскую физическую потребность взять ее. На уровне инстинктов. У меня перегорали все предохранители, и контроль уплывал к чертям собачим, когда я чувствовал ее близко к себе. В губы впивался, а казалось, что она уже голая подо мной лежит, потому что возбуждало даже прикосновение губ губам. Так возбуждало, что в паху все в узел скручивало, и я понимал, что женщины у меня не было достаточно долго. В прошлой жизни я, видать, целибат соблюдал. Там, на улице, током все тело прострелило, и от голодной потребности взять ее свело судорогой все мышцы. Грудь ее сжал ладонью и повело, как от стакана чистого спирта. Забыл, и где мы, и холод не чувствовал.
И от голода этого ярость в висках пульсирует – какого дьявола так отбивается от меня будто от прокаженного. Что я уж такого сделал, мать ее? Вижу же, не равнодушна ко мне, пальцами почувствовал, как горячо и влажно у нее под трусиками, и как трясет всю от страсти, тоже ощущал. В какие игры мы с ней играем – два взрослых человека, которые, наверняка, за двадцать лет попробовали все, что только можно попробовать. От мысли о том, что я мог с ней делать, заболели яйца и пересохло в горле. Воображение рисовало самые грязные и бешеные картинки сумасшедшего секса. Я хочу знать, почему мы расстались. Я хочу знать все долбаные причины, какого дьявола она меня выставила за дверь. Если узнаю, что из-за козла своего с залысинами и брюшком, душу из нее вытрясу, а козлу рога в бублик скручу.
Когда в кабинет к ней зашел и увидел спящую, на несколько мгновений замер в дверях. Красота бывает разной, и я понимал, что это не та красота, от которой на улице челюсть отвисает или слюни текут, это та красота, на которую обычному среднестатистическому мужику смотреть боязно, потому что такие не позволят присвистнуть или языком прищелкнуть. К ним не подступишься на улице и не схватишь за коленку. Таких можно долго взглядом провожать и чувствовать себя лохом последним, потому что обломится тебе с ней в 99%. А я раньше владел этой красотой, видел каждый день, просыпался в ее постели. У меня не возникало вопроса – любил ли я ее. Я был уверен, что любил. Так любил, что даже сейчас, ни хрена не помня, я все равно чувствую эти бешеные эмоции от нежности до ярости и дичайшего возбуждения. Миксом безумия. Смотрю, как ноги под себя поджала и волосы на лицо упали, на грудь, размеренно поднимающуюся под домашним платьем, и хочется наклониться и вдохнуть запах кожи у ключицы, где родинка, и вниз губами к глубокой ложбинке между тяжелых полушарий кончиками пальцев по коже, ожидая реакции ее тела. На колени опуститься и ноги стройные в стороны развести, чтобы ту влагу, что сегодня пальцами чувствовал, ощутить губами вместе с ароматом ее плоти. Дыхание участилось, и я сильно сжал переносицу, чтобы успокоиться, а потом склонился и поднял ее с кресла. Руки тонкие вверх взметнулись и тут же шею мою обвили, лицом в грудь мне уткнулась. А я так и стоял. Дурак дураком, с ней на руках у кресла. Боролся с ядовитым желанием швырнуть обратно и разбудить бесцеремонно и с рычанием голодного зверя, задирая подол, придавливая всем телом к спинке кресла, а вместо этого понес по коридору в спальню. В постель уложил, одеялом прикрыл и, стиснув челюсти, закрыл за собой дверь.
Так и не уснул. Встал с дивана, к окну подошел, форточку открыл и закурил, подрагивая от холода. А что, если не выйдет ни черта? Если вот так и будет держать меня, как щенка нашкодившего, в стороне и к Славику своему вернется. Что я делать буду? И растерянность внутри появилась, как будто что-то оборвалось. Что у меня, у нынешнего Кирилла, еще есть в этой жизни, кроме них всех? Что еще имело для меня смысл? Что вообще имеет смысл для человека кроме семьи? Чем я дышал и жил? Как вообще позволил себе их потерять и целый год быть вдали? Посмотрел на свое отражение:
– Скажи, Авдеев? Ты и в самом деле был мудаком или притворялся? И как? Тебе нравилось притворяться? Как ты справлялся с этим? На что ты их променял? – закрыл форточку и вышел в коридор, чтобы заглянуть к дочерям. Сначала к старшей, через чуть приоткрытую дверь. Какой взрослой она казалась мне в первый раз и с каждым днем уменьшалась, становилась младше. Сейчас я видел всего лишь ребенка. Моего ребенка, который настолько обрадовался моему присутствию на ее соревнованиях, что, не сдержав эмоций, бросилась мне на шею прямо там в школе, а я к себе прижал, и самого в дрожь бросило. Пахнет от нее так особенно. И запах этот родной и знакомый. От него все щемит внутри. Моя девочка. Мясом чувствую, что моя. Наклонился, выключил музыку на ее айфоне и осторожно снял наушники, она забавно поморщилась и свернулась калачиком. Зашел к младшей, и тут же захлестнуло волной сумасшедшей нежности. Крошечное существо нагло водралось в сердце, обустроилось там по-свойски и уходить не то что не собиралось, а постепенно перетаскивало туда все свои игрушки, вещички, смешилки и капризы. Вот где любовь была абсолютной, без «но», без «если».
Она меня называла «только мой папочка», показывала язык сестрам и взбиралась на меня как на дерево, и эта бесцеремонность заставляла млеть, как последнего идиота. Спит с рисунком, на котором вчера нарисовала меня с мамой и себя. Когда спросил, где сестры, она заявила, что они у бабушки на целый месяц, а она теперь распоряжается мною сама, как захочет.
У меня оставался еще один уровень. Самый сложный, на мой взгляд – это средняя дочь. Она проявляла минимум эмоций. Нет, не отталкивала и не говорила колкостей. Глазищами огромными посмотрит и молчит, а мне хочется в ее головку пробраться и понять, о чем думает. Я ее к нам звал вчера, когда бесились с Лизой, но она демонстративно дверь у себя на ключ закрыла. Алиса сказала, чтоб я не заморачивался – Маша у нас странная. Все так говорят. Меня этот ответ не устроил. Вот и сейчас осторожно повернул ручку, а дверь все равно закрыта, а снизу полоска голубоватого света – от ноутбука, скорее всего. Я вернулся в кабинет и вошел в свой аккаунт в соцсети, восстановил его вчера с Алисой. Оказывается, его было легко взломать, так заявила моя старшая дочь.
«– Надо было к сотовому привязать, а ты…
– А что я? Можно подумать, я здесь сидел?
– Не сидел. Хотя последнее время я видела тебя онлайн.
– Я фильмы смотрел.
– Ага. И музыку слушал.
Сказала таким голосом, что я на нее вопросительно посмотрел.
– Ладно. Не важно, что ты там делал. Только в друзьях у тебя бабы одни.
– А должны быть мужики?
Она хихикнула, а я на дверь комнаты Маши посмотрел, и как-то паршиво внутри сделалось. Мы тут смеемся, а она там одна».
Вот и сейчас в аккаунт свой вошел и, нахмурив брови, увидел ее онлайн. На часы посмотрел – три часа ночи. Совсем девочка с ума сошла.
– Ты чего не спишь?
Написал и замер, ожидая, ответит или нет. Страница ото всех закрыта у нее. На авке не Маша, а девочка какая-то на крыше.
Дочь мне не ответила. Появилась надпись: «Была пятнадцать минут назад».
Уснул я только под утро. Слышал, как жена их будит в школу, как бегают босые ноги по коридору, хлопает дверь в душевой, и Женя шикает на детей, чтоб не шумели – папа спит. Губы растягиваются в улыбке, потом прислушиваюсь, как она пытается до Маши достучаться, а та не встает.
– Ты опять до ночи в ноутбуке сидела?
– Не кричи, мам.
– Посмотри на себя, глаза не открываются. Дай сюда свой телефон.
– Мам, пожалуйста.
– Телефон мне сейчас отдала. Ты наказана. Я интернет закрою на нем на неделю и ноутбук заберу. Надоело мне с тобой по-хорошему. Не понимаешь ты ничего.
– Делай что хочешь. Забирай.
– Маша, не отворачивайся. Я с тобой разговариваю.
– Я умываться иду. Что ты еще хочешь? Я отдала телефон. Ты хотя бы нашла время его отобрать.
Стукнула дверью, и я поморщился. Значит, и у Снежинки с ними не все гладко. Я с этим разберусь. Сегодня же разберусь со своей строптивой средней Анимешкой.
Задремал еще на пару часов. И мне сон приснился. Впервые за все это время. Дочь средняя снилась. Будто вот так на крыше стоит, на самом парапете, руки раскинула, и у меня все внутри обрывается. Мне жутко. Так жутко, что я весь холодным потом покрылся. И я боюсь не только за нее. Я крыши боюсь. Даже ногой ступить не могу.
Когда проснулся, вначале не понял, где нахожусь, а перед глазами все еще ее волосы светлые и рюкзак кислотного цвета, валяющийся на грязном полу, и какое-то предчувствие мерзкое, от него сосет под ложечкой и курить зверски хочется. Натощак и даже без кофе.
Вышел из кабинета. Прямо у зеркала сотовый Машин лежит. Взял с собой и вернулся обратно. Аккаунт ее вскрыл очень быстро. Запомнил, как вчера Алиса пароль восстанавливала мне и сказала о сотовом с смсками и кодом. Зашел на страницу к дочери. Вначале ничего не насторожило. Полистал вниз. Странные картинки, мрачные записи. От них внутри тоска поднимается. Глухая такая. Безысходность повсюду. Разве в ее возрасте не смотрят на новые шмотки, не сохраняют фото актеров или кадры из сериалов? Что ж везде серость такая. Ни одного светлого цвета. Словно я зашел в помещение без окон и без дверей и кожей чувствую нарастающую панику внутри.
Открыл альбом с фотографиями, там везде синий кит нарисован или одинокие подростки с изрезанными венами, сидящие на крыше. Ее фотографий нет.
Что за… Вернулся снова на страницу. Долго смотрел на надписи. На какие-то странные короткие предложения.
Вбил в поисковик «Синий кит».
От обрушившейся информации зашевелились волосы на затылке, сам не понял, как закурил. Холодный пот по спине градом.
Никаких друзей, кроме странной девочки с аватаркой бабочки с рваными крылышками. Открыл ее сообщения. Только та девочка ей и писала. Больше диалогов нет.  Дрожащими руками пролистал на самый верх в начало. Сам еще не понял, что настораживает, но паника продолжала ползти вдоль позвоночника.
– Никому не говорить об этой игре;

– Всегда выполнять мои задания, какими бы они не были;

– За невыполнение любого задания ты исключаешься из игры навсегда, и тебя ждут плохие последствия.
– Я не скажу.
– Мы верим тебе, Маша. Когда готова начать игру?
И снова вниз к последним. Считая, сколько всего долбаных заданий, и на каком этапе сейчас моя дочь.
– Ты должна залезть на крышу, нанести порез на запястья и снять это на видео, – пишет неизвестная моей дочери неделю назад, а я холодным потом обливаюсь.
Новое сообщение увидел от дочери ночью.
– Не получилось тогда на крышу. Простите. Я снова в игре. Завтра все выполню. Вернитесь.
Смотрю файлы из чата и чувствую, как внутри все от паники инеем покрывается. Зашел на страницу гребаного куратора – была в сети больше недели назад. Примерно, когда меня по башке огрели, и я в больнице валялся. Даже за день до этого.
Пальцы сами отбили в сообщении.
– Еще раз, тварь, моей дочери напишешь – я тебя найду и убью суку! Начинай бояться. Я тебе синего кита на заднице выжгу.
Из дома выскочил, натянув куртку на расстегнутую рубашку. Лифт не стал ждать. По ступеням вниз, через одну. Лихорадочно застегиваясь на ходу.
В школе на меня, как на психа, посмотрели, когда я оттолкнул охранника и прорвался в здание. Он за мной, а я к расписанию и теперь уже по ступеням наверх. Дверь в ее класс распахнул, задыхаясь. Учительница мел выронила и, кажется, подпрыгнула на месте, а я взглядом Машу ищу и колотит всего. Увидел – сидит у окна. Даже не смотрит на дверь, пальчиками тоненькими по подоконнику водит, и опять все внутри сжалось. То ли от радости, то ли от боли. Захотелось в охапку ее сгрести и к себе прижать.
Охранник на меня сзади набросился и повалил на пол, а дети повскакивали с мест.
– Полицию вызывайте, Нина Антоновна, быстро. Этот чокнутый мимо меня проскочил без документов. Даже не представился! Быстро звоните!
– Не надо полициюююю, это мой папа!
Я как раз в этот момент охраннику заехал под ребро локтем, пытаясь освободиться. Увидел, как дочь к нам бежит.
– Отпустите его! Это папа мой! Папа!
– Не кричи, Авдеева! Вы почему в кабинет посреди урока врываетесь? Отпустите его.
Учительница кивнула охраннику, и тот разжал пальцы, отпуская меня. Я на дочь смотрю, взгляд вниз на руку забинтованную и снова в глаза.
– Как отца зовут, Маша?
В голове промелькнуло, что меня здесь явно никогда не видели. Даже имени не помнят.
– Кирилл Сергеевич.
– Покиньте кабинет, Кирилл Сергеевич. Если хотите поговорить, то у меня в кабинете после урока.
Я повернулся к ней.
– С вами я потом поговорю. Очень серьезно поговорю. Я забираю дочь.
– Так! Давайте выйдем. Нечего тут при детях угрожать.
Да кто угрожает? Я и не думал. Пока. Мы вышли за дверь в коридор. Охранник все еще не торопился уходить. Смотрел по очереди то на меня, то на Машу, то на Нину Антоновну.
– Идите, Станислав Петрович. Все в порядке. Это отец Авдеевой. Я сама разберусь.
– Разбираться не придется. Я дочь забираю с уроков. Справку, или что там надо, она завтра принесет.
Протянул руку Маше.
– Пошли.
Она некоторое время раздумывала, глядя на меня широко распахнутыми синими глазами, не решаясь подойти, и мне насильно схватить хочется, но я стараюсь себя в руках держать.
– Что за балаган вы устроили, Кирилл Сергеевич? Может, к вам социальных работников отправить? Девочка вас боится.
– Не боюсь я его! – крикнула Маша и сама меня резко за руку взяла и пальцы сжала.
– Я сюда не только социальных работников отправлю, Нина Антоновна. Но не сейчас и не сегодня.
– Не надо социальных работников. Папа из больницы вернулся неделю назад. У него травма серьезная была. Вы простите его, Нина Антоновна. Идем, – дернула меня за руку.
Вышли на улицу вместе, и я на автомате шарф ей на шее завязал и куртку застегнул.
– С рукой что?
– Кот поцарапал.
– Ясно.
Я сжал ее тоненькие пальчики и потащил за собой. Сам не знал, куда веду. В висках пульсирует и дышать нечем. Завел в один из подъездов, лифт вызвал. Наверх поехали. Она ничего не спрашивает, все так же молчит. Я дверь дернул на крышу, психанул, ногой ударил, ломая хлипкий замок, и за собой ее, к самому бортику.
– Папа!
– Мы играем. Тебе ж нравятся такие игры?
Меня колотит всего. Я сейчас с ума сошел от волнения, и это жутко, блядь, понимать, что ребенка можешь потерять в любой момент. Вот так просто играючи.
– Не надо.
– Что не надо?
Стал на парапет и руки раскинул, глядя в расширенные от ужаса глаза. Спиной к бездне стою и цепенею от страха. Дышать нечем на крыше этой.
– Давай и я поиграю. Тебе ж плохо живется. У тебя жизнь неинтересная, да? Так и у меня не сахар. Давай сразу в конец игры. Сразу на последний уровень.
– Папа! – кричит, и по щекам слезы катятся, – я не играла. Я так… я бы не стала. Я… Не надоооо. Я просто… я хотела, чтоб ты с нами, чтоб ты и мама… мне, – всхлипывает, слезами захлебывается, а я спрыгнул и к себе ее рывком прижал. Сильно-сильно. Дурочка маленькая. И я идиот. Полный идиот. Как я сразу-то не понял…
– Так я вернулся, малышка. Я с вами, видишь?
– Ты уйдешь. Она прогонит, и уйдешь.
– Не уйду. Слышишь? Я не уйду. Черта с два у нее получится меня снова прогнать.
– Врешь, – дрожит вся, и я вместе с ней, сильнее сжимаю и сам чувствую, как внутри все обрывается.
Отстранился и маленькое бледное личико ладонями обхватил.
– Не знаю, каким был раньше. И знать не хочу. Я вот он – здесь и сейчас, говорю, что не уйду от вас.
– Я так соскучилась, пап. Так соскучилась.
И сама ко мне всем тельцем прижимается. Как же я себя возненавидел в этот момент. О стены башкой биться захотелось.
– И я соскучился. Внутри соскучился.
– Ты же не помнишь меня…
– Я не помню. Мне не надо помнить. Я знаю.
Мы на той крыше еще долго сидели. Я ее по волосам гладил, а она сбивчиво говорила и говорила. За все время молчания выговаривалась. Рассказывала, как в игру попала, как ей написала девочка Таня и предложила поиграть. Я слушал и прижимал ее к себе так сильно, как мог. Мозги пока отказывали принимать все, что она говорила. Я понимал только одно – мой ребенок был настолько одинок, что какая-то долбаная Таня смогла влезть к ней в душу и заставить делать ужасные вещи… заставить мою девочку хотеть умереть. И это моя вина. Моя и… и Женина.
– Ты не говори маме, прошу тебя… ей и так плохо было. Она с ума сойдет. Не говори. Не надо. Умоляю тебя.
– Чего ей плохо было?
– Из-за тебя, она каждый день плакала.
Да, так плакала, что Славик появился.
– Плакала. Мы с Алисой вместе слышали.
Потом снова мне в глаза посмотрела.
– Если ты все вспомнишь, все равно не уйдешь?
Усмехнулся и погладил ее по щеке.
– Не уйду. Куда мне от вас уходить?
– К той женщине.
Я нахмурился, глядя на дочь, в блестящие от слез глаза.
– К какой женщине?
– Ты ушел к ней от мамы. К какой-то женщине.
И снова расплакалась, а я опять ее к себе прижал. Какая, к черту, женщина, что за бред здесь происходит?
– Не уйду, малышка. Зачем мне женщины какие-то, когда у меня ваша мама есть.
А сам чувствую, как опять трясти начинает. Да что ж там происходило в прошлом этом проклятом? Неужели, и правда, девку себе какую-то нашел? Да ты не просто мудак, Авдеев, ты мудачище, оказывается.
Зазвонил Машин сотовый, и я, увидев на нем «мама», тут же ответил.
– Да.
– Где вы? Кирилл, что происходит? Мне со школы звонили. Зачем ты Машу забрал?
– Тссс, тихо. Не кричи. Нам поговорить надо было. Все хорошо у нас. Домой уже идем. Я к тебе приеду через час. В офис надо…
– Зачем Машу забрал? – кричит, и в голосе тот же ужас, что и у меня внутри. Только она меня испугалась. МЕНЯ? – Что ты ей говорил?
– Она тебе потом сама расскажет. Мы знакомились. Ты чего кричишь так?
– Ты учителей напугал. Совсем с ума сошел.
– Не кричи, Снежинка. Собирайся, в магазин поедем за вещами моими. Предложение насчет соседства все еще в силе? Не передумала?
– В силе. Черт, Авдеев, ты мог мне сказать, что Машу заберешь.
– Я ее отец вроде, нет? Мне нужно у тебя спрашивать разрешения?
– С тех пор, как ты с нами не жил – да, должен спрашивать.
Я отключил звонок. Мы с ней это потом обсудим. Не при дочери. Многое обсудим. Пора правильные вопросы задавать. Хватит в прятки играть. Пусть все рассказывает. Я посмотрел на Машу.
– Злая.
– Это она умеет. Но она быстро остывает.
– Думаешь, мне влетит?
– Думаю, да. Купи ей шоколадку с орешками… ты раньше так делал… когда косячил.
Я рассмеялся и щелкнул дочь по носу.
– Видимо, последний раз я накосячил так, что шоколадки не помогли.
Она кивнула.
– Ну что? Никаких китов больше?
Отрицательно покачала головой.
– Вот и хорошо. Пошли в магазин, покажешь, какие шоколадки она любит.
– Пап, а ты мне телефон отдашь?
– Ну уж нет. Мать наказала, она и отдаст.
– Ничего ты не изменился.
Я рассмеялся, и она вдруг тоже.
– Но ты попробовала?
– А то.

ГЛАВА 14

Двери офиса магазина оказались закрытыми, несмотря на то что на вывеске были указаны часы работы, и сейчас явно рабочее время и даже не перерыв. Кирилл пошел в соседний магазин узнать о том, кто обычно открывал салон по утрам, а я смотрела на стеклянную витрину, на выведенные красным буквы, и внутри зарождалось странное чувство тревоги. Последний раз я проезжала здесь около месяца назад, и магазин тоже был закрыт, но я почему-то не обратила на это внимания, а точнее, решила, что это не мое дело – как сейчас работает бизнес моего бывшего мужа. Да, я тогда уже считала его бывшим… А сейчас? Кем я Кирилла считаю сейчас? Я боялась себе ответить на этот вопрос. Казалось, произнесу вслух и сломаюсь. А так проще держаться. Проще не позволять себе поверить.
Но в тот день было кое-что, что и насторожило меня сегодня. На ручку магазина надели рекламный флайер. Ярко оранжевый с черными полосками снизу и сверху. Я тогда еще заметила его из окна машины… и сейчас, спустя столько времени, этот флайер все еще там висел. Это означало, что магазин не открывали около месяца. Я хорошо знала Кирилла – он жил этим бизнесом. Каждое утро объезжал точки сам лично, а именно в этом офисе пропадал целыми днями. Он рассказывал мне, что дела идут настолько хорошо, что он выкупит второй этаж и расширит магазин уже в следующем году. То есть, получается, в этом. Кирилл не мог оставить его на целый месяц без присмотра. Это на него не похоже совершенно. А что похоже? Ты опять забываешь, что ты лишь считала, что знаешь своего мужа достаточно хорошо. Разве потом он не показал тебе, как сильно ты ошибалась? Кто знает, может, я заблуждалась и во всем остальном.
– Пообщался с соседом, – я резко обернулась, – немного напугал его своей амнезией. Говорит, уже месяца два, как я выставил магазин на продажу. Визитка риелтора у него была. Я взял. Всем этим Олег занимался, и в офисе этом он тоже обычно сам сидел. Я заезжал, но не чаще раза в неделю.
Я медленно повернулась к Кириллу.
– Ты не мог этого сделать.
– Что именно?
Между его бровей пролегла глубокая морщина, и он внимательно смотрел мне в глаза. То в один, то в другой. Словно ждал от меня каких-то ответов, которых у меня для него не было. Я сама ничего не понимала. Сначала квартира. Потом магазин. И это ощущение, что я столько всего в нем упустила за эти годы. Кто вообще жил со мной рядом? Как много от меня скрывал мой собственный муж? И как долго?
– Продать магазин… Не мог. Ты жил этим делом. Дышал им. У тебя было много планов. Всего лишь год назад ты купил третий и хотел расширить этот. Взять помещение на втором этаже. Ты наладил связи в Польше. Перед нашим расставанием ты как раз собирался расширить ассортимент товара.
Кирилл перевел взгляд на витрину и, чуть прищурившись, теперь смотрел на наше отражение.
– Значит, все настолько изменилось, что я передумал.
Сказал он и сунул руку в карман.
– Думаю, в этой связке есть ключи от офиса. Если их тут нет, то я готов признать, что в прошлом я был неадекватным психопатом, и по мне плакала психушка. Может, поэтому ты вытолкала меня из дома, а Снежинка?
Вопросительно вздернул бровь и сделал страшный взгляд исподлобья. Я усмехнулась уголком губ. Узнаю его привычку – разрядить обстановку. Он всегда умел это делать. Иногда раздражал до безумия, потому что становилось невозможно на него злиться, и оттого я злилась еще больше… но уже не на него, а на себя за то, что вместо ярости испытываю желание расхохотаться и, обняв его за шею, прижаться губами к его губам. Как же это было естественно всего год назад и как необратимо невозможно сейчас.
– Ну попробуй. Тут мы враньем не отделаемся. В магазине точно стоит сигнализация. И если ты и его продал, Авдеев, то можно нарваться на большие неприятности за попытку взлома.
– Ну и хрен с ним. У меня справка есть, что я по башке получил. Отмажемся. Давай, Снежинка, глянь на эти ключи. Какой из них, как думаешь? Угадаешь, я тебе что-то дам.
– А если не угадаю?
Обернулся ко мне и выдохнул мне прямо в лицо.
– То ты дашь мне, – пауза, от которой пересохло в горле и стало трудно вздохнуть, пошло-наглая пауза с намеком, – то… что я захочу.
И его взгляд… В нем так явственно читалось – чего именно он хочет. Я опустила глаза на связку ключей. Скорее, чтобы просто не сорваться, чтобы не выдать себя зардевшимися щеками и участившимся дыханием. Боже! Какой же бред. Насмешка какая-то. До сумасшествия хотеть собственного мужа и в тоже время держать эту проклятую дистанцию, и воевать. Бесконечно воевать сама с собой, чтобы не уступить. Не ему, а себе. Чтобы не возненавидеть себя еще больше, чем ненавидела весь этот год, пока пыталась его забыть и рыдала по ночам в подушку, сминая пальцами очередную нашу фотографию… или прижимала ее к щекам, целовала там его лицо и спрашивала сквозь слезы: «Почему? За что? Почему ты так со мной, Кир… Почему ты меня предал? Почему ты вытер об меня ноги? Как? Как ты мог так со мной?… Вернииись… пожалуйста… Вернись, чтобы я могла в глаза тебе еще раз посмотреть и окончательно понять, что все в прошлом».
– Вот этот, – протянула ключ Кириллу.
– Почему этот?
– Потому что их три, и они все одинаковые. И магазинов у тебя три. Я уверена, что ты сделал их одинаковыми. Ты любил чтоб все было под контролем и не терялось.
– Ну давай проверим, насколько ты хорошо меня знала, Авдеева.
Фамилию произнес с нажимом так отчетливо, что она у меня в ушах зазвенела, а внутри всколыхнулась волна какого-то старого ностальгического триумфа.
«– Через три дня ты станешь Авдеевой Евгенией Павловной.
– Еще чего. Моя мама говорит, что смена фамилии – это пережитки прошлого и давно вышло из моды, а женщина имеет право оставить свою девичью.
– С того самого момента, как ты поставишь подпись в ЗАГСЕ, я буду иметь на тебя все права, в том числе и помечать тебя как хочу, где хочу и когда хочу. И да… я старомоден. Ты будешь либо Авдеевой, либо никем. Ясно?
– Ясно-ясно… ты чего злишься? Я пошутила. Я ужасно хочу быть Авдеевой.
– Честно?
– Честно-пречестно. Поцелуй меня, старомодный деспот
– Прямо здесь?
– Прямо здесь и немедленно»…
– Черт, а ты выиграла. Ключ подошел.
Встряхнула головой, выныривая из воспоминаний и глядя затуманенным взглядом на мигающую кнопку сигнализации.
– Код! Надо ввести код.
– Когда мы поженились?
– Глупости. Ты ни разу не помнил правильно дату нашей годовщины.
– Говори, Снежинка, время идет. Сейчас менты приедут, и будет тебе  «помнил-не помнил».
– Они и так приедут. Потому что это не подойдет. Романтиком ты никогда не был.
– НУ!
– Двадцать седьмое сентября.
Сигнализация перестала пищать, и я резко выдохнула, глядя в глаза Кириллу. Он ничего не сказал, только еще сильнее прищурился, пропуская меня войти внутрь. А мне все труднее и труднее дышать становится. Как? Он ведь ни разу сам… ни разу не поздравил первый, ни разу не намекнул, что помнит. Мы последние годы и не отмечали уже. Я ему какой-то презент символически – он мне вечером цветы и все… и обычный день. Я на работе, он в магазине или по разъездам. Вечером за стол сядем: пару салатов, вино и спать. Ему рано вставать, мне ночью проекты править. Я думала, это уже давно не имеет для него никакого значения. Какой это уже праздник?! Так. Еще одна дата в календаре. Ничего особенного. Это ведь через год – два после свадьбы еще считаешь месяцами, а потом начинаешь десятилетиями, а через какое-то время уже и вовсе перестаешь. Рядом человек и все. И какая разница, сколько. Последний раз мы отмечали наши десять лет в ресторане. А перед двадцатой годовщиной, после его отсутствия ночью еще раз, сильно поссорились. Кирилл вообще уехал тогда на несколько дней. Не позвонил даже. На двадцать первую мы уже не были вместе. Значит, помнил… тогда почему? Тяжесть в груди появилась какая-то невыносимая, словно я через запотевшее снаружи стекло что-то рассмотреть пытаюсь и не могу.
В спину ему смотрю, а внутри все тяжелее и тяжелее. А он по сторонам оглядывается, на товар смотрит. Пальцем по полкам провел, пыль между ними растер, а я на них смотрю, и все тело млеет, так хочется, чтоб прикоснулся. Стер эту разлуку проклятую, стер все, что было сделано и сказано.
– Давно никого не было. Даже не открывали. Вряд ли я здесь свои вещи оставил.
Повернулся ко мне.
– О чем думаешь?
– О том, что совершенно тебя не знаю, – тихо сказала я, и такая горечь разлилась по всему телу. Едкая, противная до слез. Не хранил он здесь вещи свои. Конечно, не хранил. Ведь ему было куда их отвезти… а я. Я еще где-то в глубине души надеялась. Значит, Славик правду говорил – Кирилл-таки жил у своей любовницы. Захотелось немедленно сбежать. Уйти из этого замкнутого пространства, где он так близко. Так невыносимо близко, что мне до боли хочется, чтобы был еще ближе.
– Так что тебе мешает узнать меня?
Сделал шаг ко мне, а я назад попятилась.
– Не хочу… не хочу узнавать. Если за двадцать лет не получилось, то сейчас уже слишком поздно, Кирилл. Пошли отсюда. Нет здесь ничего. В другом месте твои вещи.
– В каком?
Еще шаг ко мне сделал, а я еще один к двери.
– В таком.
Резко дернул меня за затылок к себе. Настолько неожиданно, что я вынужденно за его плечи схватилась. И глаза яростью наливаются. Уже настоящей. Глубокой. А у меня от этого цвета насыщенно-голубого дух захватило, как и от близости его, как и от сильных пальцев, сжимающих мой затылок. Власть. Вот чего я так в нем боялась. Его власти надо мной. Оказывается, она намного сильнее, чем я могла предположить. Намного глубже и реальней, чем раньше. Или это он изменился…
– В каком, мать твою? Хватит говорить загадками. Хватит! У меня не железное терпение. У меня вообще его не осталось. На честном слове висит. Мы в какую-то игру детскую играем? Угадай, за что я обиделась? Угадай, какое дерьмо ты вытворил раньше?
– Моя жизнь – это не игра!
– А моя – игра? Моя жизнь… ее нет, понимаешь? Я ее в твоих глазах ищу, в детях наших, в доме. У меня ее больше нет нигде. А ты не даешь. Ты между нами стены строишь.
– Не там ищешь!
– Так скажи, где искать? Где? Я, блядь, тычусь, как слепой идиот.
Пальцы на волосах моих сжал и в глаза мне смотрит, тяжело дыша. И я в унисон с ним, голодно на губы его полные смотрю, и скулы сводит, каждый выдох горло печет.
– Где-нибудь в другом месте, – почти шепотом в полуоткрытый рот и сама со стоном жадно к его губам прижалась. Тут же в ужасе отпрянула назад со всхлипом и дрожью во всем теле. Мгновение, и Кирилл с рычанием вгрызся в меня, ломая сопротивление, сильнее стискивая мой затылок, проталкивая глубоко язык, сталкиваясь с моим, и я уже не могу сопротивляться, пальцы сами впиваются в его волосы, зарываясь глубже, притягивая к себе с такой силой, что суставы сводит, и губы в его вжимаются до боли, немеют от силы давления, от трения о щетину острую. Он стонет хрипло, а у меня от каждого этого стона голодного ноги подкашиваются и в изнеможении тело дрожит. Задыхаюсь и захлебываюсь его жарким дыханием. Прижимает меня к себе с такой силой, что, кажется, раздавит, и лихорадочно пуговицы расстегивает на плаще, задирая платье на бедра, приподнимая за талию. Пошатнувшись вдавливает в стеллажи с банками и бутылями, они сыплются на пол с оглушительным звоном, а нам наплевать, мы словно звери с цепи сорвавшиеся, уже не остановиться. Точка невозврата пройдена. И я уже не могу оторваться. Мне необходимо его дыхание, необходим вкус его языка во рту, укусы эти грубые, хаотичные. Его трясет, и меня вместе с ним. И я не знаю, кого из нас больше. Не отпускает мой рот, терзает с такой яростью, что я чувствую, как тонкая кожа на губах лопается, как зубы вспарывают ее в очередной схватке, нападая, отбирая контроль. Когда ладонями жадно грудь сжал, содрогнулась всем телом, выгибаясь, подставляясь под его ласки. Хочется, чтоб сильнее сдавил. Так, чтоб больно стало. Невыносимо больно, заглушая боль от измены и предательства, заглушая голос разума, который все еще вопил внутри: «БЕГИ!»
А он соски трет большими пальцами, и меня уже ведет, глаза закатываются. Внизу живота все подрагивает, то сжимаясь, то разжимаясь. Чувствую, как ногу мою на стеллаж напротив поставил и потирается о мою промежность членом. Меня разрывает от потребности, чтобы взял, чтобы вошел глубоко. До самого предела. Так, чтоб закричала под ним. Под каждым толчком рваным. Под ударами его тело о мое. Без прелюдий. Без ласк. Просто взял. Немедленно. И это уже не голод — это истерическая жажда на грани с безумием. И я от нетерпения срываюсь на рыдание. Тяну к себе за ремень, лихорадочно путаясь в пряжке. Руки мои тут же перехватил и тааак пошло на ухо, влажно целуя шею, путаясь в моих волосах.
– Тронешь – кончу. А я еще не слышал, как ты умеешь кричать от оргазма. Покажи мне… слышишь, покажи, как ты для меня кричала.
А кончить хочется мне только от голоса его хриплого и от дыхания прерывистого, от трения ладони о сосок и дыхания обжигающего чувствительную шею. Нога на стеллаже дрожит, а он колготки рывком посередине и тут же пальцами за полоску трусиков, и сильным толчком глубоко внутрь, заставляя вцепиться в его волосы и запрокинуть голову, напрягая шею до боли в жалобном стоне вместе с быстрыми нарастающими сокращениями.
– Громчеее… громче, Снежинкаааа.
Ускоряет ритм внутри, а сам мне в глаза смотрит своими светло-голубыми, прозрачно-безумными, а по вискам капельки пота катятся. И я пытаюсь удержать этот взгляд, не потерять и не отпустить вместе с хаотичными движениями бедрами навстречу его пальцам. Боже! Как же я их хотела в себе почувствовать. Они всегда точно знали, как заставить меня извиваться от наслаждения.
– Хочу тебя, чувствуешь, как сильно хочу, Снежинкааа? Пальцами, языком, членом. По-всякому. На части разорвать от голода. Меня трясет по тебе.
Боже! Говори! Только не замолкай. Я голос твой этот хриплый так давно не слышала. Он с ума меня сводит, любимый… он меня на части разрывает. Говориии. Не останавливайся и говори.
– Любить и грязно трахать. С первой секунды, как увидел. Нежно любить, – толчки все сильнее и сильнее, и я, кусая губы, бьюсь головой о железные полки, – и очень грязно иметь. Вот так… дааа. Не закрывай глаза. На меня смотри. Видеть хочу. Слышишь? Не смей их закрывать!
Не слышала от него раньше… или слышала когда-то и уже не помню. Это у меня амнезия, потому что мне никогда не было так… так хорошо. Так адски невыносимо хорошо с ним. И волнами накатывает разрушительно мощное от затылка по позвоночнику вниз, туда, где его пальцы скользят внутри моего тела так умело.
Никогда не видела его таким. Невменяемым. Диким. Он почти не контролирует себя. Вгрызается в мой рот. Не целует, нет. Он пожирает его, И от одной мысли, что он настолько голоден по мне, сводит скулы, трясет, подбрасывает. Извиваюсь в его руках от нетерпения, от бешеной жажды отдаться. Позволить что угодно. Я так долго скучала. Я так долго не чувствовала прикосновения его рук к своему телу. Господи, как же я тосковала по нему. Как мне его не хватало. До такого невыносимого отчаяния, что сейчас стало наплевать на все. Пусть ненадолго. Пусть вот такой бешеной вспышкой… но ощутить себя снова живой. Снова его женщиной.

Лихорадочно вытаскиваю его рубашку из штанов, срывая в нетерпении пуговицы, скользя дрожащими ладонями по сильной груди и всхлипывая от удовольствия прикасаться к нему снова. Чувствовать его всего. Сейчас. Всем телом, иначе я умру. Это агония. Голодная, жестокая, безжалостная агония по его рукам, губам, ласкам, сексу. И я сама не знаю, чего хочу. Наверное, чтобы отпустил голод. Этот невыносимый жестокий голод... и в тот же момент, чтобы никогда не заканчивался. Потому что потом наступит разочарование и боль. Потому что для меня все это значит намного больше, чем для него.

Сжимает все мое тело. Везде. Сильно. До синяков. Даааааа.... не стону, кричу. От каждого прикосновения вздрагивая, как от удара током.

Он сводит с ума ласками. Слишком уверенными и умелыми, чтобы не начать выть от удовольствия, впиваясь пальцами в его спину, под рубашкой, оставляя на ней полосы от ногтей, прогибаясь, подставляясь под его ласки. О Божеее... дааа.... взвиться от наслаждения, когда сжал пульсирующий клитор, растирая подушечками пальцев так сильно, что из глаз слезы брызгают, и снова таранит меня пальцами, и я кричу от чувствительности... от ощущения каждой фаланги внутри и кольца обручального... от яростных быстрых движений.

Его имя с таким банальным "пожалуйста..." бессвязно, пошло, с гортанными криками. Все выше срывающимся голосом и задыхаясь... на тех нотах, которые дрожат, приближая к бешеному взрыву.

И закричать, срывая голос, сотрясаясь в болезненных спазмах наслаждения, сжимаясь вокруг его пальцев, пульсируя под его губами, которыми ловит мои крики. Извиваюсь, хватая воздух широко открытым ртом. Больно... От наслаждения зверски больно.
Так четко и безошибочно улавливает ритм моего сумасшествия, вытащил пальцы, подхватил мою ногу под колено и одним ударом наполнил собой, прижимаясь лбом к моему лбу. Наконец-то ворвался членом, и все тело выгнулось, принимая его так глубоко, что, кажется, разорвусь на части... и он рвет. Не жалея ни на секунду, кусая соски через материю, а я подставляю их под его губы, стону, как животное, закатывая глаза, срываясь на грязные просьбы, на пошлые слова, которым никогда раньше не было места между нами даже в сексе.
Кирилл двигается еще сильнее, стонет в унисон мне, и от его стонов меня лихорадит ознобом. Обжигает до мяса его дыханием. Я чувствую, как он твердеет внутри. Каменный, тяжелый, безжалостный. Ведет нас обоих еще выше.

Резко, хаотично. Смотрю на него, заливаясь слезами от эмоций нестерпимо-острых... но уже не могу требовать отпустить... вырываться – да, царапаться, кричать и рыдать... но уже не попросить отпустить... И еще один оргазм... огненный, как смерч, выжигает все внутри. Сильно сжимаю его член мышцами лона, больно сжимаю...Знаю, он ощущает каждую мою судорогу, потому что рычит со мной вместе, а я опять кричу его имя, а может быть, шепчу.

И изогнуться в последней судороге под разрывающими толчками. Трепыхаться в его руках мелкими судорогами, изнывая от удовольствия. Я хочу свой приз... хочу видеть, как он кончает. Хочу видеть его лицо в этот момент. И когда громко стонет, запрокидывая голову, ускоряя темп, впиваясь в мой рот влажным губами, сотрясаясь всем телом, короткими ударами внутри… пока не остановился, тяжело дыша, прислонившись лбом к стеллажу, все еще удерживая мою ногу под коленом…
Отстранился, вглядываясь мне в глаза… а меня вдруг накрыло той же горечью еще сильнее. Словно проиграла. Словно только что опустилась на колени и признала свое поражение. Уперлась руками ему в грудь, которая все еще бешено вздымается после секса.
– Это ничего не значит, – пытаясь вырвать себе остатки гордости. Дать ему возможность сделать шаг назад и себя не унизить.
– Верно, Снежинка, – и не думает отпускать, впивается сильнее в мои бедра, все еще удерживая себя во мне, – секс ничего не значит… Значит только то, что ты во время него чувствовала, – скользнул губами по моим губам, – и я сейчас не об оргазме.

ГЛАВА 15

– Ничего я не почувствовала. Я уже давно ничего не чувствую. Не льсти себе.
Прищурившись, смотрит мне в глаза, опираясь двумя руками у моей головы в стеллаж, изучая, словно считывая каждую эмоцию. А мне хочется спрятать от него любую из них. Чтоб ничего не понял, не ощутил, как меня трясет до сих пор, и сердце в горле колотится. Как до отчаяния хочется к себе притянуть и снова в губы его впиться, ощутить во рту запах дыхания и руки на своем теле. Снова. Чтоб запомнить и понять, что не привиделось, не приснилось.
– А это та игра, Снежинка, где остро чувствуешь противника, – наклонился к моим опухшим от его поцелуев губам, щелкая змейкой ширинки и продолжая сверлить тяжелым и напряженным взглядом, – так вот, я чувствовал то, что чувствуешь ты.
– Ты же ничего не помнишь. Откуда ты знаешь о своих чувствах? Откуда ты знаешь, КАК чувствуют? Может, ты вообще никогда чувствовать не умел?
И вижу, как он стиснул челюсти так, что желваки заиграли, натягивая кожу, и мне это доставило удовольствие. Поддеть его. Оттолкнуть именно сейчас, когда, казалось, он приблизился настолько, что почти сломал мое сопротивление. Он думал, что сломал. Но черта с два. Я так легко не сдамся. Это у него все с чистого листа, а мой грязный настолько, что негде и черточку поставить. И только я буду решать, выбросить этот лист или смотреть на него и вспоминать, где и как был сделан каждый грязный развод на нем. Забыть – означало дать шанс этому снова. Дать шанс причинить себе боль.
– Скорее всего, имеется опыт, – с легкой усмешкой, и я поняла, что мне дали сдачи. Притом хорошо так. Намеренно или ненамеренно, но по самому больному месту. Так что перед глазами черные точки пошли, вперемешку с теми смсками, что читала в его телефоне…. Смсками от нее… Силуэтами блондинистые локоны, выпяченные губы, голубые глаза с длинными ресницами, грудь в кружевном лифчике.
– Который не пропьешь…, – с силой оттолкнула его от себя, поправляя подол платья и оглядываясь в поисках туалета, – я даже думаю, что весьма обширный и разнообразный.
Увидела узкую дверь у лестницы на склад и сразу туда направилась. Захлопнула за её собой и ударила ладонями о край раковины, кусая губы, глядя на свое отражение. Ну вот он и сделал тебе больно, и сделает еще не раз. Это был пробный удар. Наугад. А как поймет, куда бить… станет, как и в прошлом, именно по больному.
– Так, может, расскажешь мне о моем опыте? – стоит за дверью, а я даже выражение его лица знаю. Злится, что поговорить не может. Хочет вытрясти из меня все.
Продолжая смотреть себе же в глаза и вспоминая, как чемоданы ему ставила в прихожей, а он руки в карманы сунул и наблюдал, как я их вытаскиваю после его сакраментального «не понял». А ведь все прекрасно он понял. Сразу же.
– Я свечку не держала.
Вышла из туалета, завязывая волосы в хвост на затылке, а он меня с ног до головы осматривает, и я понимаю, что меня все еще ведет от взгляда его вот этого темного исподлобья, от рук сильных, от этой небритости неухоженной. У самой щеки покалывает и подбородок. Раздражение точно будет после этих поцелуев бешеных, уже сейчас кожу печет. Когда в последний раз было такое…. Кажется, в самом начале наших отношений. Потом он брился всегда, так чтоб ни одной «колючки».
– Знаешь, что, Евгения, мне надоело угадывать и строить предположения. Может, ты мне все же возьмешь да расскажешь, что между нами происходило последнее время.
А я все еще на щетину его смотрю и вспоминаю, как читала где-то монолог одного разведенного мужчины. Он говорил, что точно не знает, когда именно разлюбил свою жену, но хорошо помнил один случай, как вернулся очень поздно домой с работы и не пошел в ванну бриться, как делал это обычно, потому что она любила его гладкие скулы. Это был первый раз, когда он на нее «забил». Потом будут и другие, хуже, наглее, омерзительней, но вот этот он запомнил лучше всего.
И я вдруг подумала, что примерно так же происходило и у нас, и началось все с каких-то мелочей. Возможно, я их сейчас и не вспомню, но они точно были.
– Так что? Поговорим?
Я не могла. Да, я ужасно хотела выпалить ему про его любовницу, про его смски, про его уходы из дома. Про то, что, скорее всего, жил у нее этот год, раз квартиру продал. И не могла. Это как признать собственное ничтожество, выглядеть жалкой в его глазах, изначально самой рассказать, что он предпочел мне другую. Я не могла. Наверное, это было моим личным барьером. Либо он узнает сам, либо пусть все это останется в прошлом. Да, я тоже хотела забыть. Особенно сейчас. Когда он снова вернулся к нам. Я очень хотела перечеркнуть это проклятое прошлое. И мне было страшно. Страшно, что он узнает и захочет узнать о ней больше. Захочет ее увидеть… Мне казалось, еще раз я это не переживу.
– Мне нечего тебе рассказывать. Я уже все сказала. Мы последнее время не ладили. Ссорились постоянно. Последний раз поругались, и я вспылила, выставила твои вещи за дверь, а ты ушел и уже не вернулся.
Кирилл вдруг расхохотался. Так громко, что у меня его смех зазвенел в ушах.
– Я сказала что-то смешное?
– Здесь все смешно от начала и до конца, – шагнул опять ко мне и резко схватил за локти, – ты мне лжешь. Постоянно и нескончаемо лжешь, я не знаю, на черта тебе это нужно, но ты не договариваешь. Давай! Исповедуйся! Что я сделал?! Убил кого-то? Украл что-то? Бил тебя? Что я, блядь, сделал? Я в последний раз спрашиваю. Потом я сам все начну узнавать. И не дай Бог, я узнаю что-то такое о тебе, что мне не понравится!
– Обо мне? – теперь рассмеялась я, – Узнавай. Мне больше нечего добавить.
– Отлично. Значит, сам.
Так же резко отпустил меня и направился к двери.
– Ты куда?
– В банк, восстанавливать свои кредитки, я сегодня получил паспорт на почте, – обернулся, увидел, как я подняла сумочку с пола, и как отрезал, –  я сам справлюсь.
Хлопнул дверью магазина, а я вздрогнула и прижала руки к щекам. Конечно, справится. Он всегда прекрасно справлялся сам. Это я без него с ума сходила, а у него все было отлично этот год. Он даже видеть меня не хотел. Словно всю жизнь мечтал избавиться, и когда подвернулся такой случай, просто воспрял духом, зажил, вдохнул полной грудью. Вот что меня убивало все это время… Наверное, я хотела знать, что ему этот развод так же болезненен, как и мне, а оказалось, что я одна горю в адском пекле. Вот и сейчас посмотрел на меня, как и когда-то. Отчужденно, холодно. Отталкивая обратно в прошлое, о котором я так неосторожно позволила себе забыть, задыхаясь в его объятиях всего лишь какие-то полчаса назад.
Я заглянула в сумочку, достала сотовый, увидела несколько пропущенных звонков от свекрови и от девушки Олега. Она оставила смску насчет похорон.
Как некрасиво получилось, мы даже не зашли к ним. А ведь они с Кириллом дружили, и Олег много сделал для него. Я написала ответную, что мы обязательно будем завтра, и села в машину. Ужасно хотелось набрать Кирилла, но я сдержалась, бросила сотовый на сидение и повернула ключ в зажигании.
***
Я заметила ее сразу. Каким-то шестым чувством поняла, что это она. Коротковолосая блондинка у новенькой блестящей «Тойоты» серебристого цвета. Облокотилась задом на капот и руки на груди сложила. Каблуком сапога в покрышку уперлась так, что черные джинсы обтянули стройное бедро. Наверное, именно такой я ее себе и представляла. Именно такой должны быть любовницы, на которых меняют старых и потасканных жен. На вот таких вот ярких экзотических бабочек. Трясти начинало откуда-то издалека. Отголосками. Этого я боялась, когда не сказала ему? А вот и мои страхи во плоти. Сами заявились ко мне. Со всей наглостью, присущей ее возрасту. Оказывается, это не просто больно, а это адски больно – увидеть вот так близко ту, на кого тебя променяли.
Я припарковалась и мысленно заставила себя успокоиться. Сосчитать до десяти и выйти из машины. Я ведь могу ошибаться. Но нет, я все же не ошиблась. Блондинка оттолкнулась от капота и тут же пошла ко мне, засовывая руки в карманы удлиненного кожаного плаща. Я старалась на нее не смотреть, достала сумочку с соседнего сидения, сунула в нее телефон, пиликнула сигнализацией. Демонстративно прошла мимо нее, чувствуя, как напряглось все тело, и сердце не просто колотится, оно дергается в каких-то судорогах и сжимается так сильно, что, кажется, от напряжения дергается каждый мускул на теле.
– Евгения?
Медленно обернулась, глядя в наглые голубые глаза и поправляя ремешок сумки на плече. Больше всего я сейчас не хотела, чтоб она поняла, как мне больно и как я нервничаю.
– Евгения Павловна. А мы знакомы?
Она жует жевательную резинку и осматривает меня с ног до головы. Может быть, мне стоило начать нас мысленно сравнивать, но я не стала. Зачем? Если и так понятно, что сравнение для меня не лестно. И она это тоже поняла, потому что волосы поправила и усмехнулась.
– Евгения Павловна, я знакома с вашим бывшим мужем, – она так подчеркнула бывший, что я невольно вздернула одну бровь, глядя в аккуратно накрашенные голубые глаза Алины. Я думаю, это именно она. Похожа на ту, что я видела на фото в его телефоне.
– Бывшим? Или у вас неверная информация, или вы меня с кем-то спутали.
– Не спутала, – видимо ей надоело вести со мной светские беседы и играть в словесные шахматы, она либо не умела, либо не хотела, –  где Кирилл?
Внутри появилось неприятное чувство – я очень надеялась, что эта курица не заходила к нам домой и не беспокоила моих детей.
– Понятия не имею. Я за ним не слежу.
– Не хочешь спросить, кто я такая?
Она преградила мне дорогу, когда я попыталась снова обойти ее и зайти в подъезд.
– Нет. Не имею ни малейшего желания.
– Я его женщина. И все это время он жил со мной. Ушел от тебя и жил со мной. Не знаю, какого черта произошло, но уверена, ты держишь его насильно!
Я улыбнулась уголком рта, чувствуя, как зашкаливает адреналин, и как сильно хочется вцепиться ей в лицо… И от боли сердце уже не просто сжимается, а оно превращается в камень изо льда и тут же нагревается в кипяток только от мысли, что эта дрянь говорит правду.
– Разве мужчину можно удержать насильно?
– Что ты придумала? Опять прикрылась детьми? Или на этот раз придумала, что тебе опять нужны деньги? Ты и так его оставила ни с чем. Он ко мне с одним чемоданом пришел!
С каждым ее словом мне казалось, внутри все опять начинает замерзать. И дыхание учащается от невероятного усилия не сорваться, не укатиться сейчас в истерику, не уподобиться ей. Этой молодой дуре с округлившимися глазами и скривленным ртом с явно силиконовыми губами. Размахивает руками у меня перед лицом, а мне хочется ее за патлы схватить и припечатать о капот её машины. И в голове щелкает… жил он с ней. Спал каждую ночь. От меня ушел к этой… и ни черта это не в прошлом. Это было всего пару месяцев назад. С ней он был. С сучкой этой. Такое не забыть и не простить. И она, если наглость имела сюда прийти, значит, все серьезно у них было. Заявилась, словно право имеет… И это право ей дал сам Кирилл.
– Я что-то не пойму, зачем вы пришли сюда? От меня вы что хотите?
Она сорвалась и заорала мне в лицо:
– За ним пришла. Отдай его мне. Не любит он тебя! Ясно?! Не мог он к тебе вернуться!
– Так я и не держу. Сможешь? Забирай.
Она смотрела на меня с какой-то растерянностью. Может, думала, я брошусь на нее с кулаками или тоже скандал закачу, она, скорее всего, именно этого и ждала. Чтоб я до ее уровня опустилась, чтоб начала тоже вот так орать и руками размахивать. Только мне вдруг показалось, что она где-то у меня в ногах шавкой тявкает, а я тявкать не буду.
– Заберу. Не сомневайся. Он мой!
– Сколько пафоса, девочка. Ты не кричи, не нервничай. Вон он сам приехал и тебе как раз на все вопросы ответит, а может, тебе повезет, и он с тобой уедет.
Увидела, как Кирилл вышел из такси, и замерла. Она тоже замерла. Смотрим на него вместе, а он таксисту денег дал и воротник куртки поправляет. На меня издалека смотрит. Подмигнул и кредиткой помахал. Напряжение нарастает все сильнее и сильнее. Я понимаю, что вот он – момент истины. И возможно, конец моей сказки… в которую я сама так отчаянно хотела верить. Вот она и самая настоящая реальность. Кирилл и его девка. И я. Лишняя. Еще в прошлой жизни забытая и вышвырнутая за борт.
– Кииир, – истерично завопила блондинка и повисла у него на шее, бросая на меня демонстративно-триумфальные взгляды. Но Кирилл резко отшвырнул ее от себя и, нахмурившись, посмотрел мне прямо в глаза, удерживая Алину на вытянутых руках.
– Кирчик мой, как я изнервничалась, как изволновалась. Я все телефоны оборвала. Ты почему сотовый отключил? Как ты мог мне ни слова…
– Кто это, Жень? – держит ее, не давая ей обслюнявить свою щеку, и смотрит только на меня. – Что за хрень?
Превозмогая колющую боль под ребрами, я тихо ответила:
– Это не хрень, а Алина, кажется, твоя секретарша или дочь партнера по бизнесу. Точно не знаю. Это твоя правда. Сама пришла. Пообщайтесь, поговорите. Думаю, она скажет тебе, где твои вещи. И повежливей, Кирилл, повежливей, девушка извелась, испереживалась.
Не глядя на них, пошла в подъезд на негнущихся ногах. Поднялась на несколько пролетов по лестнице, не на лифте, и выглянула в окно. Стоят рядом. Блондинка пытается обнять, а Кирилл удерживает на расстоянии. Она что-то говорит, опять руками размахивает эмоционально, резко, а он сигареты достал, закурил. На нее смотрит, и снова она к нему, а он от себя. Впрочем, вряд ли надолго. Вспомнит. Куда денется? Обязательно вспомнит. Она все сделает, чтоб вспомнил, в отличие от меня. И вспомнит, и сравнит. А внутри какая-то надежда призрачная, что сейчас прогонит ее и домой пойдет. Что соврала она все. И нет у нее его вещей и никогда не было. Не с ней он жил. Алина рывком его все же обняла за шею и всем телом прижалась, а он отталкивал, отталкивал и потом руки опустил. Она его в шею целует быстро-быстро, шепчет что-то. Я вижу, как губы шевелятся, или мне кажется. Снова оттолкнул, а она лицо руками закрыла. Несколько секунд бешеного напряжения на грани с агонией, и потом он к ней в машину сел. Вот так просто распахнул дверцу и сел, и она тут же лицо вытирает, видимо, от слез и сама бегом к машине. Я отвернулась от окна и медленно по стенке вниз сползла. Не плачу, а просто задыхаясь ртом воздух хватаю, глядя на потолок подъезда и несильно ударяясь головой о стену. Хочется заорать и не выходит, только всхлипами. Рот руками закрыла и, тяжело дыша через нос, смотрю вверх. Без слез. Сухо так в глазах. Словно выжгло их мгновенно. Наверное, все слезы кончились. Бывает же такое, что их нет. И сердце бьется больно, но очень медленно.
Ну вот и все, Снежинка. Жизнь сама по местам расставила.

ГЛАВА 16

Я мог бы сказать, что ни хрена не понимаю, какого черта я нашел в этой кукле, но зачем лгать, я как раз прекрасно понимал, что именно в ней можно было найти, и как это все можно было использовать. Одного взгляда хватило на выкрашенные прядями светлые волосы, круглый упругий зад и полуобнаженную грудь. Хорошая приманка для голодного самца. Мысль о том, что я был голодным, показалась мне смешной, особенно учитывая, как искры из глаз сыпались какие-то пару часов назад, когда яростно трахал собственную жену прямо в магазине. Но, может, мне закрыли доступ к желанному телу? Я готов был в это поверить и в то же время сильно сомневался, что не мог получить желаемое даже при отказе. Да и какие к черту отказы – ее сегодня трясло вместе со мной, если не сильнее. Барби (так я про себя назвал свою любовницу, а в том, что она ею была, я уже не сомневался), виляя задом, поднялась по ступеням подъезда крутой новостройки в центре города, и я следом. Аппетитные формы, согласен, но на данный момент меня все это не возбуждало. Ни низкое декольте ее полупрозрачной кофты, ни штаны в обтяжку, ни пухлый рот. Примитивно и не вкусно. Да, смотреть нравится с явным осознанием, что товар весьма и весьма неплох. Но не более того.
Я прекрасно понимал себя в прошлом и даже догадывался, что драл эту сучку по полной программе. По-мужски понимал. Одного только понять не мог – как на вот ЭТО я променял свою семью и Снежинку. Трахать это одно, а какого дьявола я переехал к ней жить, оставалось не просто загадкой, а чем-то из области высшего идиотизма. И если в нашей квартире я тут же почувствовал себя дома, то здесь мне казалось, что я в отеле, куда приводят девочек женатые папики. Вульгарщина. Начиная с ярко-розовых обоев на стенах и заканчивая ковриками в форме сердечек и квадратиков. На встречу выползла трясущаяся собаченция модной породы, как у нашей соседки, обнюхала меня и тут же умотала куда-то в дебри малинового коридора. Похоже, мы с ней не ладили. А точнее, она прекрасно знала, что не нравится мне, и предпочитала исчезнуть с поля зрения. Впрочем, это доказывало и то, что я здесь бывал. Притом бывал довольно часто.
– Кииир, как же я соскучилась, – простонала Барби, и едва мы переступили порог квартиры, тут же повисла у меня на шее. Я, уже на автомате, снял ее с себя и поставил в сторону. У меня в мозгах царил полный хаос, начиная с мыслей, как это разруливать с женой, с которой и так все слишком зыбко, и заканчивая тем, что я хотел вернуться в прошлое и набить себе морду. Стойкое ощущение, что я вместо того, чтобы выбираться из болота, погружаюсь в него еще больше, не отпускало, а начало давить на мозги. И слова Маши тут же вспомнились про другую женщину, к которой я ушел от их мамы. Либо я был полным кретином, либо у меня были причины. Хотелось верить во второе, но первого я тоже не исключал.
– Послушай…, – черт, забыл ее имя, сжал переносицу пальцами, – как тебя, прости?
– Алина, – надула и без того полные губы, и в глазах снова заблестели слезы. Истерики я не хотел. Точнее, когда я себе представлял, что она сейчас начнёт биться в припадке и умолять ее трахнуть по старой памяти и после долгой разлуки, мне хотелось удрать как можно скорее. И все меньше верилось в то, что я мог добровольно и в трезвом уме жить вот в этом… розовом раю с удушливым запахом каких-то тошнотворных сладостей. Я вдруг понял, что в моем доме пахло совсем иначе. Пахло так, как мне определенно нравилось. А здесь… здесь воняло.
И не только ее духами, а какой-то собственной ничтожностью и грязью. Если бы я представил себе свою любовницу, то она выглядела бы иначе и жила бы в совершенно другом месте. Наверное. Если бы она у меня была сейчас. Вместо любовницы на ум пришли картинки со Снежинкой на кухне в ее домашнем платье с волосами, собранными в хвост, и голыми до колен ногами. Я даже думать не хотел, что меня ждет, когда я вернусь домой, и каково ей сейчас, когда уехал с этой…эммм. О! Вспомнил. С Алиной.
– Что ты стоишь в дверях? Проходи. Я сварю кофе.
Если она мне сейчас подсунет якобы мои тапочки с помпонами – я застрелюсь. Но тапочек мне не предложили. Девушка сбросила пальто и прошла в комнату, оглядываясь на меня, застывшего в коридоре и все еще размышляющего, а реально ли мне нужны мои вещи? Может, лучше обзавестись новыми? У вас когда-нибудь появлялось чувство, что вам панически не хватает воздуха и хочется вырваться на улицу, и втянуть кислорода? У меня это чувство возникло именно сейчас. Очень похожее на то, что я испытывал в больнице. С одним исключением, что там я оказался не по своей воле, а здесь, как меня пытались убедить, провел ни один день и ни одну ночь по собственному желанию. С огромным трудом представил себе, как просыпаюсь с Барби в ее розовой постели и невольно повел плечами.
– Послушай, Алина, я приехал за своими вещами. Я, конечно, готов поверить, что в прошлом у нас что-то было, но сейчас это стало неактуальным. Мне очень жаль.
Или что вообще принято говорить бывшим любовницам? Может, дать ей денег? Или послать цветы?
– Что-то?! Ты переехал ко мне! Ты собирался развестись и жениться на мне! Как ты можешь говорить такое? – взвизгнула кукла со слезами на глазах, и мне вдруг стало страшно что, когда потечет ее тушь, лицо станет черного цвета. Мне даже показалось, что ее ресницы не выдержат такой нагрузки и отвалятся.
И все, что она кричала с таким надрывом, казалось мне не просто бредом, а бредом обкуренного или пьяного вдрызг идиота. Жениться на вот… этом? Я окинул ее взглядом в очередной раз и так и не понял, в каком состоянии у меня на нее вставал, и сколько я в себя заливал в этот момент спиртного. Хотя при определенном стечении обстоятельств, и не занимай мои мысли совсем другая женщина, я бы поставил эту куклу на колени и с упоением отымел этот пухлый рот. Но сейчас мне хотелось видеть на коленях не ее. Совсем не ее.
– Мои планы изменились, – отвел взгляд и снова осмотрел комнату и стены. Как здесь можно было жить? Разве что рыдать от сведенных в сиропе зубов и чесаться от аллергии на сладкое.
– Просто ты ничего не помнишь, Кирюша, – она опять сделала шаг ко мне, а мне захотелось попятиться назад, – я могу напомнить. У меня столько терпения. На нас обоих хватит.
Схватила меня за воротник и потянула к себе, впиваясь в губы губами, сам не понял, как отшвырнул с такой силой, что врезалась в стену и соскользнула по ней на пол. На четвереньках поползла ко мне. Я смотрел на нее, вздернув бровь, и едва удерживаясь от гомерического хохота.
– Швыряй, бей. Ты и раньше был таким. Мне нравится… делай со мной, что хочешь. Я не твоя чопорная жена. Меня можно по-всякому, я не скривлю носик и не скажу «не надо», как она… как же тебе это нравилось, что со мной можно всееее.
Стоит на коленях и тянется к ширинке, а я смотрю на нее сверху вниз, и смутно в голове картинками какой-то порнофильм, где вот такая же блондинка работает ртом. Проблема в том, что мне «всеее» хочется не с ней. Это вообще напоминает дешевую комедию. Отбросил ее руки и отошел к окну, резко раскрыл его и закурил. Вот сейчас у меня начался жесточайший диссонанс с панической атакой. Меня раздражало абсолютно все в этом доме и в этой женщине. Раздражало настолько, что хотелось ее хорошенько тряхнуть, чтоб успокоилась, или отхлестать по щекам, чтоб в себя немного пришла и начала говорить без этого сюсюканья и раболепия. Черт. Мне реально все это нравилось? Может, у меня был брат близнец? И это вообще не я? Потому что мне все сильнее казалось, что тот человек, которого все описывают, имеет со мной мало общего. А точнее, ничего кроме внешности.
– Значит так, Анна…
– Алина!
– Какая разница. Слушай меня внимательно и запоминай. Может, я и трахал тебя в прошлом. Даже, скорее всего, трахал. Но сегодня мне это не интересно и вряд ли будет интересно завтра. Если нужны деньги, я дам сколько надо, и давай забудем это недоразумение.
Потянулся за кошельком, не глядя на нее.
– Деньги?! – Алина истерически расхохоталась, – на хрен мне твои деньги?! Мой папа может с потрохами купить тебя и всю твою семейку! Это ты брал у меня деньги! Тебе вечно не хватало! У тебя были проблемы!
А вот это, мать ее, пиз***ц как интересно. Резко обернулся.
– Какие проблемы?!
Алина уже успела встать с колен и теперь стояла, прислонясь к столу, и крутила сигарету в тонких пальцах с длинными острыми ногтями.
– Не знаю. Ты не был особо откровенным со мной. Ты говорил сколько надо – я давала. Это я спасла твой бизнес, Кирилл. Я откупилась от твоих кредиторов, и я нашла покупателя на твои магазины, как ты меня и просил. Так что, ты мне должен, ясно?
Истеричность куда-то исчезла, и сейчас она походила на разъяренную фурию, а не размалеванную тупую идиотку. Впрочем, я пока не решил, что меня в ней раздражало больше. И у меня появилось множество вопросов, на которые я хотел получить ответы, и понимал, что она может многое знать.
– Когда я просил тебя продать магазины?
– Примерно месяца три назад.
– Я уже жил у тебя?
– Да. Ты жил у меня с тех пор, как только тебе удалось продать квартиру.
– Почему я все продавал? Ты знаешь?
– Долги. Ты сказал, что у тебя долги. Какая разница, Кирилл? Мне было все равно, понимаешь? Я не допрашивала тебя, в отличие от нее. Я не хотела быть ею. Я хотела просто любить тебя. И я любила с первого взгляда, я….
Снова бросилась ко мне и обняла за шею.
– Мы хотели уехать. Ты обещал, что продашь магазины, и мы уедем за границу. Как ты мог все забыть, Кирилл? Хочешь, я найду лучших врачей? Самых лучших, и ты все вспомнишь.
Я лихорадочно думал, пока она целовала меня в шею и льнула ко мне всем телом. Логично, что я ей ничего не рассказывал. Скорее, пользовался, пока мне было нужно. Но какого дьявола мне стало это нужно, я не знал. Одно дело с ней спать, а другое…
Черт! Ну не мог я у бабы денег просить. Не мог опуститься так низко. Но в это верилось намного больше, чем в то, что ушел к ней по доброй воле и в трезвом уме. Значит, у меня были неприятности, но какие? Инстинктивно уворачивался от ее губ и смотрел в одну точку. Во что я влез? В долги? Притом явно давно. Еще до того, как ушел от Снежинки.
На карте лежала внушительная сумма. Очень внушительная. Где я ее взял? Скорее всего, от продажи квартиры и залог за магазины. Если был найден покупатель, то это вполне логично. Пальцы Алины опять впились в мою ширинку и мне пришлось ее тряхнуть за плечи, чтобы она наконец-то посмотрела мне в лицо.
– Сколько я тебе должен?
Томный взгляд тут же потух, и в зрачках появился сухой блеск ярости.
– Много! Не расплатишься, Кирюша, до конца дней своих.
– Ты цену назови, а я уж подумаю. Может, по частям. В кредит.
Сжал ее запястья, чтоб снова на мне не повисла. Начало появляться ощущение легкой тошноты от запаха ее духов и от этой навязчивости липкой. Женщины без гордости вызывают стойкое желание проехаться по ним бульдозером. Взгляд потенциальной жертвы будит инстинкт эту жертву разорвать, чтоб под ногами не путалась. Может, когда-то меня это возбуждало, а сейчас вызывало лишь раздражение. В машине она рассказала мне, что мы познакомились на деловой встрече с ее отцом. Потом виделись пару раз, она приезжала ко мне в офис. У нее пару магазинов женской одежды и аксессуаров от знаменитых брендов в центре города. То есть вполне себе состоявшаяся личность, спонсируемая папочкой и ведущая беспечный образ жизни. Где и как мы с ней могли пересекаться, и что именно меня цепануло, кроме ее округлой задницы, я понять так и не смог. Но стоила ли ее задница развода с женой и ухода из семьи? Нет, это не были угрызения совести. Я их не испытывал. Трудно стыдиться того, чего не помнишь. Скорее, какое-то дикое бешенство на себя самого и не понимание собственных мотивов. Сдавил ее руки сильнее.
– Так сколько? Давай решим этот вопрос и разойдемся мирно в разные стороны.
– Сволочь!
Дернулась в моих руках.
– Больно!
– Ты говорила, что с тобой можно все, разве нет? И еще ты мне за это и платила. А что, тех, кто тебя готов был бесплатно, не нашлось?
Дернулась еще раз, даже зашипела.
– Значит так, Алина. Мы договоримся по-хорошему – ты отдаешь мне мои вещи, я ухожу, а ты забываешь и мой адрес, и мой номер телефона.
– Да пошел ты!
– Это я и собираюсь сделать. Не знаю, бил ли я женщин в прошлом, но сейчас мне этого ПОКА не хочется. Но я могу пообещать тебе одно, если ты опять появишься возле моего дома – я сверну тебе шею. И мне по хрен папа, мама или кто там у тебя мешок с деньгами. К моей семье не подходи! Ясно?
-Ты всегда был подонком. Все говорили… а я не верила. Я…
– Но, я так понимаю, тебе это нравилось. Где мои вещи?
– Ты все это специально разыграл, да? Использовал меня и вернулся к своей? Скотина!
– Что разыграл?
– Пришел ко мне пьяный посреди ночи две недели назад и сказал, что останешься навсегда.. а я поверила. Идиотка! Ненавижу! Убирайся! Убирайся к черту!
Теперь я впился пальцами ей в плечи и смотрел в глаза, наполненные слезами. Значит, две недели назад я приходил к ней. А где был до этого? Она разве не сказала, что я с ней жил?
Странно, но почему-то у меня не вызывало дискомфорта именно вот так с ней разговаривать. Я даже не думал, что умею обращаться с женщинами подобным образом. Она меня просто дико раздражала. Как будто ко мне прицепился кусок грязи, и я никак не могу его отряхнуть с подошвы ботинка. А еще в голову лезли мысли о том, что там сейчас думает обо всем этом Женя, и понимание почему, бл***дь, она выставила меня за дверь. Мне до трясучки хотелось сорвать свою злость на этой девчонке, и в тоже время я понимал, что она не виновата в том, что я был мудаком. Разжал пальцы и уже более сдержано отодвинул ее в сторону.
– Послушай. Я реально не помню, что произошло. Ни черта не помню. И на данный момент мне не светит что-то вспомнить. Я просто хочу забрать свои вещи и вернуться домой. Понимаешь? Может быть, на меня снизойдет озарение через день, два или через несколько лет. Вряд ли ты захочешь этого озарения ждать. Более того, я не чувствую к тебе ровным счетом ничего. Ты меня даже не возбуждаешь. Я смотрю на тебя, и кроме жалости с раздражением, ничего не испытываю. Давай разрулим все красиво и цивилизованно.
Тяжело дыша, смотрит мне в глаза. Кусает губы.
– Где мои вещи, Алина?
– Нет твоих вещей здесь.
– Я же жил у тебя, как это нет?
– А вот так. Нет. Не оставлял ты их у меня.
Твою ж мать! Выдохнул и подавил дикое желание врезать кулаком по стене.
– Тогда, где я мог их оставить? У меня же должны были быть вещи: рубашки, носки, трусы, полотенца! Как я здесь жил без вещей? Чистил зубы, брился, м?
Или ты слегка преувеличила?
Снова схватил ее за руки, чувствуя, как начинаю злиться какой-то черной яростью.
– Так жил или нет, Алина?
– Не жил! – выдохнула она, – обещал переехать. Приходил по ночам, но не жил!
С одной стороны, облегчение, а с другой, опять уперся в тупик. И хочется головой биться о стену.
– А где жил, знаешь?
– Не знаю.
– Лжешь! Знаешь!
Придавил ее к стене. Тяжело дыша и ощущая, что сейчас взорвусь от злости и какого-то бессилия.
– У друга. Убирайся! Ненавижу тебя! Всегда ненавидела! Подонок ты, Авдеев! Скотина! Не зря мне говорили, что ты людей только использовать можешь и вышвыривать из своей жизни!
– У какого друга? – стараясь не обращать внимания на истерику.
– Ты мне так сказал. Может, солгал. Ты вечно лгал. Вечно. Ни слова правды. Приходил, когда хотел, уходил, когда хотел. Не звонил месяцами, а потом вдруг приезжал пьяный и ночевать оставался. Сволочь!
Вот теперь она говорила правду. По крайней мере, нечто очень на нее похожее. Не мог я здесь жить. Нутром чуял, что не мог. И какая-то мерзкая жалость появилась к ней, к вот этой девчонке с размазанной тушью и отчаянной яростью в глазах.
– Имя друга знаешь?
– Кажется, Олег. Ты так его по телефону называл. Кир, ну зачем тебе обратно домой? Зачем? Я же так люблю тебя. Я ждала всегда. Принимала любым. Ты… ты говорил, что как разрулишь все, уедем вместе, ты… говорил.
Кажется, я много чего тебе говорил. Да и не только тебе.  Зачем? Вот это вопрос.
– Так сколько денег должен?
– Нисколько. Солгала я. Удержать хотела. Не брал ты ничего. Я предлагала, но ты ж гордый. Покупателя только на бизнес твой нашла.
Отвернулась от меня и сигарету в рот сунула, я поднес зажигалку.
– Кто покупатель?
– Посредническая контора одна. Тебе срочно надо было. Ты ко мне приехал за неделю перед тем, как пропал вообще. Сказал, что не продаются магазины, а деньги срочно нужны. Я предложила занять, но ты отказался. Попросил покупателя найти. Пусть подешевле, но найти. Я нашла. Отцу позвонила, он дал номер телефона фирмы одной. Они залог дали… а потом ты исчез.
Ясно, значит на карте таки залог лежит, судя по сумме. Как я и думал. Визитка конторы у меня есть. Черт, Авдеев, зачем тебе столько денег потребовалось? Зачем, мать твою? Ты бы хоть где-то мне оставил зацепку. Хоть какую-то.
От Алины я вышел в каком-то состоянии оцепенения. Если я надеялся, что узнаю больше, то теперь мне казалось – пару часов раньше я еще только ходил вокруг лабиринта, а сейчас я в нем целиком и полностью. Пошел к первому тупику в полной темноте. Достал сотовый и позвонил матери. Снежинке пока звонить не хотелось. Не знал, что сказать. Мыслями не собрался к очередному кровавому сражению, а в том, что оно будет, я даже не сомневался. Алина постаралась на славу.
– Да, Кир.
– Мам, ты не знаешь, где Олег жил? Друг мой. Помощник.
– Нет, сын. Не знаю. Ты мне адреса своих друзей и знакомых не называл. Да я и не видела его никогда. Ты говорил о нем, но домой к нам не приглашал. Он, вроде как, работал на тебя… но я не помню, чтоб вы именно дружили. Но кто знает. А почему ты сказал «жил»?
– Он погиб несколько дней назад.
– О Боже! Горе-то какое.
– Да. Горе, – пробормотал я, думая совсем о другом. Мы с Женей завтра должны ехать на его похороны, вот все и узнаю. Если вещи у него оставил, значит там они и стоят. И как я раньше не подумал? Женя говорила, что тот моей тенью был. Вполне логично, что мог жить у него, после того как квартиру продал.
– Я Лизу к себе днем забрала, – мама отвлекла от мыслей об Олеге, – она уснула у меня. Не могу Жене дозвониться, а Алиска на тренировке.
– Я заберу, мам. Сейчас приеду за ней.
– Да ты не торопись. Она недавно уснула. Пусть поспит часа два-три.
Сам попробовал Женю набрать – телефон отключен. Хорошо. С тобой мы вечером поговорим. Я найду слова нужные и поговорим. Я несколько раз в пальцах ключи покрутил и снова посмотрел на брелок от своего автомобиля. Интересно, машину я тоже продал? Автоматически нажал на пульт и услышал характерный писк.
Охренеть! Осмотрелся по сторонам и щелкнул еще раз. Пошел на звук и вскоре нашел свой «БМВ». Стоит припаркованный в паре метрах от подъезда Алины. Интересно, на чем тогда я уехал в тот город? На электричке? Я дернул дверцу машины на себя и сел за руль. Какое-то время смотрел на собственные руки, потом бросил взгляд в зеркало. Пару минут выждал, отстукивая по рулю, потянул руку вниз и дернул рычаг. Вылез наружу, обошел автомобиль, открыл багажник – две сумки с вещами лежали именно там.

ГЛАВА 17
Второй раз, оказывается, не менее больно, чем в первый. Это как порезаться в том же месте только теперь еще глубже. Смотреть на часы и понимать, что время идет, а он все не возвращается, и что, скорее всего, останется там. С ней. В какой-то момент казалось, что сама виновата. Не надо было так демонстративно оставлять их одних. Не нужно было давать этих шансов перегидролевой сопернице с надувными губами. Никогда нельзя толкать человека на преступление, с целью проверить – способен ли он, потому что, да, возможно, и способен, именно потому что толкнули и показали… а ведь он об этом, кажется, даже не думал. Но кто знает… может быть, и думал, но пока это оставалось только в мыслях и не представляло опасности. Я тоже не думала, что способна переспать с другим мужчиной и уж точно не со Славиком. Не думала ровно до того момента, пока не оказалась с ним вместе в постели. Пока Кирилл не толкнул меня в эту грязь лично, заставляя выбираться с самого дна через вонючую трясину самоутверждения путем секса с его бывшим лучшим другом. А ведь я была на это не способна. Боже! Да я и сейчас не способна. Но ведь сделала и не раз. Даже несмотря на тошноту, подступающую к горлу.
Тяжело дыша смотреть в окно, впившись пальцами в подоконник, и слышать фоном, как закипает чайник, как стукнула дверью в ванную Маша, как пиликает ее сотовый в ящике кухонного стола, запертого на ключ. Словно сквозь туман все, и пальцы на запотевшем стекле рисуют узоры. Цветы и полоски, разводы и точки, а взгляд застыл на размазанных огнях города и проносящихся фарах машин. Может быть, и тогда я толкнула его к ней. Не так осознанно, как сегодня, не так ужасающе откровенно, а иначе. Какими-то словами, поступками. Ведь ему чего-то не хватало со мной? Конечно, не хватало. Например, молодого тела, упругой задницы и силиконового рта. Восторженных взглядов, откровенной пошлой лести. Вот этого протяжного «Кииииирчик». Аж скулы свело, и захотелось сплюнуть от гадливости.  Мне захотелось. А ему, возможно, нравится это раболепие. Нравится, когда снизу вверх сморят, а не глаза в глаза, как я. На равных. Потому что поднимались вместе. Но может, стоило все же отстать? Хотя бы для видимости… для того чтобы почувствовал себя сильным и первым, как с ней. Возможно, нужно снизу вверх… и тогда ты становишься капризной маленькой девочкой, а он грозным и опасным защитником слабых? Но я так не умею. И притворяться не умею тоже. Значит, вот эта сучка, которая кажется тупой крашеной блондинкой, оказалась умнее меня в свое время. Она сумела.
– Мам!
Вздрогнуть. Тряхнуть головой и повернуться к дочери, стараясь выглядеть спокойной и заинтересованной.
– Да, милая.
– А папа когда приедет?
Задохнуться от резкой боли под ребрами и медленно выдохнуть. Я же знала, что так будет, верно? Я была в этом уверена. И все же допустила опять. Наступила на те же грабли и станцевала на них рок-н-ролл. До сих пор танцую прямо на зубьях. Уже все исколото до крови, а я отплясываю со страдальческим выражением лица.
– Не знаю, – стараясь, чтоб голос не дрожал, и слезы не навернулись на глаза.
– Он за Лизой поехал?
– Нет. Я не знаю, куда…
Смотрит мне в глаза своими огромными глазами, и мне кажется, она все знает, в душу мне просочился этот взгляд и переворачивает там все наизнанку. Как же трудно вот так стоять перед ребенком и не знать, что выбрать: правду, которая повергнет ее в такое же отчаяние, как и меня, или солгать, чтобы потом потерять ее уважение.
– Знаешь ты все. Я видела в окно, с кем он уехал. Не надо от нас скрывать. Мы все видим и понимаем. Мы не дурные, мама.
Резко выдохнула. Это был удар под дых. Неожиданно сильный. Настолько сильный, что я даже зажмурилась.
– Он вернется.
Медленно распахнула глаза. А дочь по-прежнему на меня смотрит. Такая маленькая и в то же время уверенная в своих словах, спокойная. В отличие от меня, нервно сжимающей дрожащие пальцы и задыхающейся только от одной мысли, что Кирилл сделал свой выбор, как и в прошлый раз.
– Он мне обещал, что больше никогда не уйдет от нас.
Захотелось усмехнуться, но я не смогла. Просто привлекла дочь к себе и спрятала лицо в ее волосах, пахнущих клубничным шампунем. Обещания. Как мало они стоят, и как легко раздаются направо и налево. Ведь ничего не стоит пообещать. Он и мне когда-то обещал. Сколько их было обещаний этих за двадцать лет. Не счесть. Что-то выполнялось, а что-то так и осталось просто словами никчемными.
– Обещал. Понимаешь? Сегодня обещал!
Подняла ко мне лицо и сжала мои руки.
– Ты должна ему верить, мама. Хотя бы раз поверь. Не останется он с ней. Вот увидишь. Ты лучше ее. Мам, лучше!
Слезы все равно навернулись, и я судорожно глотнула комок, застрявший в горле. Конечно, для моей маленькой девочки я лучше и всегда буду самой особенной.
– Это не так-то легко после всего. Верить. Это очень-очень тяжело, милая. Это как пытаться на сломанных ногах танцевать. Понимаешь?
Она кивает, но я вижу, что понимать не хочет.
– Людям нужно давать шанс. Хотя бы один. Один единственный. Папа заслужил.
Захотелось крикнуть «чем?!», но я сдержалась. Потому что для нее он тоже лучший. А я ведь дала ему этот шанс и даже не сегодня, и не вчера. Дала в тот момент, как поехала за ним в больницу и увезла оттуда к себе домой. Может, я тогда и не могла себе в этом признаться, но я дала шанс нам обоим. И сейчас внутри все сжималось от понимания, что уже сегодня все мои затянувшиеся шрамы могут разойтись до мяса и начать болеть с новой силой, вычеркивая долгие месяцы ремиссии, стирая к чертям все ночи и дни, когда я училась жить без него и считала, что мне это наконец-то удалось. Я ей так ничего и не ответила, только по волосам гладила и в глаза смотрела. Мне было нечего сказать, а лгать не хотелось. Да и как я объясню ребенку, что есть тысячи способов убедить мужчину остаться, и у его любовницы все козыри на руках. В отличие от меня.
– Иди уроки делать, Маш.
– Я не все записала, папа забрал меня и… мам, верни мне телефон.
– Нет. Про телефон забудь на неделю. Я хочу вначале убедиться, что в школе все наладилось, и ты начала приносить нормальные оценки. Последнее время я вообще не знаю, что с тобой происходит.
– Ничего со мной не происходит. Настроения не было.
– Почему? Кто-то обидел тебя?
Молчит, отвернулась и в окно смотрит. Словно не слышит меня.
– Никто меня не обижает. Все у меня хорошо. Отдай телефон. Мам. Мне девочкам позвонить надо насчет домашки.
Я почувствовала вселенскую усталость. Какую-то неспособность сейчас противостоять ей и спорить. Желание побыть в тишине, чтоб занялась чем-то. Возможно, даже уткнулась в телефон, но не требовала внимания. В ту же секунду возненавидела себя.  Я и так весь этот год не могла нормально участвовать в их жизни, не могла с каждой проводить столько времени, сколько нужно.  Каждый раз, когда думала о разводе с Кириллом, замыкалась в себе еще больше.
– Я дам телефон позвонить девочкам, и вернешь его мне обратно. Вместе уроки делать будем. Только вначале про настроение мне все расскажешь.
Маша хмыкнула и пожала плечами.
– Можно подумать, тебе это будет интересно.
Я резко привлекла ее к себе за плечи.
– Мне интересно все, что с тобой происходит. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Я очень сильно люблю тебя. И я хочу знать о тебе все. Идем звонить подружкам твоим.
Пока дочь писала задание по истории, я смотрела на кончики своих пальцев, они все так же подрагивали. Прокрутила несколько раз обручальное кольцо вокруг безымянного. Сняла и снова надела. Взгляд на часы, и внутри все сжимается с новой силой. Перед глазами картинки, как эта молодая дрянь вешается ему на шею, как тянется губами к его губам, жмется к нему своим упругим телом, и у меня от ревности и боли перед глазами темнеет. Вспомнила, как первые несколько месяцев жить вообще не хотелось, а я даже права не имею в депрессию впасть – у меня дети. У меня работа. Я обязана делать вид, что все хорошо, что я справляюсь. Ни черта я не справлялась. Иногда мне в голову лезли ужасные вещи, от которых кровь леденела, и становилось невозможно дышать. Только мысли о девочках и спасали от полного самоуничтожения. Иногда хотелось напиться и газ в машине вдавить на всю мощь. Руль отпустить и в никуда. А потом ярость накрывала с головой. Еще чего! Из-за него?! Из-за мужика детей сиротами оставить, опуститься на дно, спиться? Никто этого не стоит. Это моя жизнь, и я научусь справляться с этой болью и отчаянием. Я обязана научиться. Даже если сегодня не вернется домой. Я справлюсь. Я уже умею без него… и дальше смогу.
– Мам! Бабушка звонит. Говорит, твой сотовый выключен.
Вскинула голову и посмотрела на Машу, которая нахмурила брови и, протянув руку, что-то вытерла у меня со щеки. Я даже не поняла, что это слезы. Черт, как же я забыла, что Лиза у свекрови? Ответила на звонок.
– Женя, может, я Лизу у себя оставлю? Уже девять вечера. Кирилл говорил – заберет, но его нет до сих пор.
– Хорошо, мама Света, пусть Лиза у вас останется. Я воспитательнице утром позвоню и скажу, что она слегка приболела. А днем сама ее заберу.
– У вас там все хорошо? Что-то мне голос твой не нравится.
– Все хорошо. С Машей уроки делаем.
– Кирилл звонил тебе?
– Нет. У меня телефон сломался, – я соврала и увидела, как удивленно и округлив глаза на меня взглянула Маша. И вдруг подумала, что он ведь мог и на ее сотовый позвонить, как и свекровь, но он этого не сделал. Вернулась с тренировки Алиса. От нее все скрывать было намного сложнее, чем от Маши. Взрослая уже. Все по глазам и по поведению видит. Но она почему-то ничего не спросила, сразу к себе пошла, закрылась в комнате, и я с облегчением выдохнула. Принялась посуду мыть по второму кругу. Вычищать тарелки. Иногда это успокаивает, когда руки заняты. Когда стараешься не думать ни о чем.
Вдруг звонок в дверь раздался, и я тарелку выронила. Она с грохотом разбилась, и сердце подскочило куда-то в район горла, чтобы отбивать там хаотичный ритм предвкушения. Потому что оно знало, что это ОН вернулся. Никогда даже не задумывалась, как со временем люди начинают чувствовать друг друга. Не знаю, как Кирилл, а я его по шагам узнавала, по запаху, по поведению собаки и по манере звонить в дверь, если ключи забыл.
А иногда мне вообще казалось, что я просто знаю, что это он, и все. Руки отряхнула от воды и открывать пошла, тяжело дыша и стараясь унять дрожь во всем теле. Дверь распахнула – стоит с двумя сумками. А мне одновременно завопить от восторга хочется и прогнать. Спустить к дьяволу с лестницы и сказать, пусть катится к сучке своей белобрысой и там остается. Почему так долго был у нее? Что делал с ней?
Кирилл сумки на пол поставил.
– Домой пустишь?
– А что, там остаться не разрешили?
Взгляд у него странный сейчас. Нечитабельный совершенно, и глаза потемневшие, смотрит исподлобья, нахмурившись.
– Не захотел.
– Что ж так? Квартира не устроила или условия пребывания?
Прищурился и медленно выдохнул. Злится. Я кожей чувствую, как злится, и воздух начинает вокруг наэлектризовываться.
– Все не устроило. Я домой пришел.
– Ты уверен, что это твой дом?
Сердце колотится все сильнее, и внутри какой-то голос вопит: «Дура! Ты что делаешь?! Ты же хотела, чтоб вернулся! Ты же с ума сходила! Что ж ты все портишь?!».  И второй ему в ответ: «А чтоб не думал, что все так просто. Захотел ушел, захотел пришел. Чтоб не принимал все за должное».
– Уверен! Но я вижу, что не уверена здесь ты.
– А что ты хотел? Чтоб я сидела и у окошка ждала, пока от своей любовницы ко мне соизволишь прийти?
Именно так и было. Стояла у окошка и ждала, и слезы по щекам размазывала и молилась, чтоб вернулся обратно, и говорила с ним про себя, звала.
– Я хотел, чтоб в этом долбаном городе, стране, мире, которые я не помню, было хотя бы одно место, где меня любят и ждут.
– Разве Алиночка тебя не ждала и не любила?
– Ждала и любила.
– Так чего там не остался?
– Не захотелось. Домой хотел. К тебе.
«Ждала и любила»… в голове пульсирует и сдавливает ее, как в тисках. Значит, слушал все, что она говорила. Чертовых три часа слушал или, может, вообще, трахал ее. От мысли об этом перед глазами потемнело.
– А жаль. Нет у тебя здесь дома. Ничего у тебя здесь нет, и не ждет тебя здесь никто давно уже. Зря вернулся, Кирилл. Иди туда, откуда пришел.
Сказала и тут же пожалела. Так пожалела, что захотелось язык себе откусить. Или ударить себя по лицу со всей силы, так чтоб в голове загудело и прояснилось. Потому что взгляд его увидела. Он вдруг стал совершенно другим… чужим. Как тогда, когда ушел в тот день. Все эмоции оттуда исчезли, и холодом повеяло. Настолько сильно, что я даже вздрогнула.
– Ясно. Так бы сразу и сказала – пошел вон. Зачем играла в какие-то игры, слезы, обиды. Все было намного проще, Снежинка. Все было так легко – просто сказать: тебя здесь никто и никогда не ждал. Хотя кто знает, может, ты мне это уже говорила.
Подхватил сумки и по лестнице вниз пошел. А я глаза закрыла, и дыхание со свистом рвется, с всхлипами. Разрыдаться не получается, только горло как в тисках. Черт его раздери, предателя этого, гада и мерзавца. Как же я его ненавижу. Как же ненавижу за то, что сделал со мной, с нами. И сама в дом вернуться не могу. Пальцы в ручку двери вцепились, и с замиранием сердца слышу, как по лестнице спускается, как хлопнула дверь подъезда. Не могу я так. Господи! Не могу! Если я опять ему позволю ворваться в мое сердце, он его выжмет и раздерет на кусочки. Если опять поверю… Да кому я лгу? У меня нет сердца без него. Он его с собой носит. В кармане или за пазухой. И я никогда не знаю, в какой момент вышвырнет или растопчет в грязи… а оно все равно у него в кармане ободранное трепыхаться будет. Сама не поняла, как нажала на кнопку лифта, как спустилась вниз и выскочила на улицу. Оглядываясь по сторонам, не чувствуя холода, не чувствуя, как ветер волосы треплет и швыряет мне в лицо.
А сердце так больно сжимается, настолько больно, что зарыдать хочется. Уехал. Наверное, такси даже не отпустил. А потом взгляд задержался на серебристом «БМВ», и снова в груди все сжалось, я узнала машину… и номера узнала. Медленно пошла к ней, остановилась у пассажирской дверцы и дернула на себя. Села на сидение. Даже не глядя на него. В машине музыка играет до боли знакомая. Я ее наизусть знаю. Каждую песню на его флешке. И пахнет его духами, его потом, телом. Им пахнет. Восхитительно так, по-родному, и с ума сводяще, что от запаха этого глаза закрываются, и лицо искажает гримаса боли. Как же это все невыносимо. Невыносимо жить без него. Наклонился и дверцу закрыл. Молча ключ в зажигании повернул и на газ нажал.
Я не знаю, как долго мы ездили по ночному городу. Я смотрела на него, а он на дорогу. Только изредка на меня взгляд переводил и снова отворачивался. Боже, как же я соскучилась по нему рядом со мной, как же я соскучилась по каждой черте его лица, по его профилю, по его длинным ресницам и пальцам на руле. Я могла сколько угодно врать нам обоим, что все кончено, я могла прогонять его и кричать себе, что ненавижу его, но при этом сходить с ума от отчаянной любви к нему. Наверное, всю ее силу осознаешь только, когда теряешь человека. По-настоящему теряешь. Безвозвратно. Когда у вас точно уже не будет вместе ничего общего, ни одного слова или взгляда. Когда вы не имеете права позвать его по имени и набрать его номер телефона. Когда даже ваше прошлое перестает иметь значение.. Это так страшно. Это ТАК невыносимо больно. Это ломка. И когда нет от нее избавления, начинаешь понимать, что готова простить что угодно, забыть, оставить в прошлом, лишь бы так не болело.
– Я всегда тебя ждала, Кирилл.
Резко дал по тормозам и свернул на обочину. Вцепился в руль и смотрит по-прежнему в лобовое стекло, а я руку протянула и костяшками пальцев повела по колючей скуле. Он вздрогнул, и я вместе с ним.
Приподнялась и прижалась губами к его щеке, замирая от наслаждения сделать это самой за столько времени. Иметь право это сделать. Он глаза закрыл и дышит тяжело через раздувающиеся ноздри, а я целую и остановиться не могу. Губы обжигаю о его кожу, и хочется еще и еще с диким упоением, с таким безумным удовольствием, словно я сделала долгожданный глоток воды после опустошающей и иссушающей все тело жажды. Обхватила его лицо ладонями, поворачивая к себе и прижимаясь губами к его губам. Легкое касание, и оба замерли, глядя друг другу в глаза, и еще одно, отрываясь на доли секунд, чтобы с громким стоном впиться в друг друга, жадно проталкивая языки. Сплетая вместе. Потянул меня на себя. Рывком усаживая на колени, лихорадочно задирая подол платья на пояс, притягивая за ягодицы вперед, не отрываясь от моих губ в голодном поцелуе.  Откинулась назад, подставляя грудь его широко раскрытому рту, случайно надавила на руль, и машина взвыла, но никто из нас даже внимание не обратил. Кирилл дернул вниз корсаж платья. Слабая резинка ворота с легкостью спустилась, обнажая грудь с болезненно набухшими сосками. Тяжело дыша, смотрю, как загорелись его глаза, наклонился и жадно втянул сосок в рот, а я, запрокинув голову, протяжно застонала, двигаясь на его коленях и чувствуя промежностью напряженный член, и ощущая острую необходимость почувствовать его в себе. Немедленно. Сейчас. Убедиться, что все по-настоящему. Он настоящий. Мы настоящие, и он вернулся ко мне. Выбрал меня.
Когда муж проник в меня пальцем, я глубоко вздохнула и всхлипнула, впиваясь ногтями в его плечи, но он тут же вытащил его и набросился на мой рот, заглушая стон разочарования, умело растирая подушечкой пальца пульсирующий клитор, размазывая мою влагу вдоль всего лона и снова проникая внутрь, хрипло постанывая мне в губы. Молча. Ни одного слова не говорит, только ласкает до умопомрачения и смотрит мне в глаза, а я не могу смотреть, мои веки словно свинцом налиты, и все тело вскидывает от возбуждения. Голодная по нему за этот год до исступления. Забывшая об оргазмах и о том, какое наслаждение могут дарить мужские пальцы… любимые мужские пальцы. Никакая механика не заменит этого дикого возбуждения мозга, когда только от одной мысли, что это ОН, уже начинает трясти. Все вернулось с какой-то безумной остротой, с узнаванием и в то же время новизной каждого касания, поцелуя и толчка. Но я не могла сейчас думать ни о чем, я хотела его чувствовать рядом. В себе, на себе и возле себя. Я не могла справиться с дыханием. Не могла дышать. Я захлебывалась каждым вздохом, потираясь горящей плотью о его пальцы, глядя пьяным взглядом, как ловит ртом мои соски, как жадно втягивает их в рот, не переставая толкаться пальцами глубоко внутрь, удерживая меня за поясницу, не давая пошевелиться.
В этот момент опять зазвонил его сотовый. Потянулся за аппаратом, не прекращая двигать рукой, заставляя закатывать глаза, и когда ответил хриплым «алло», я сорвалась, кусая губы, чтобы не закричать. Содрогаясь и сжимая обеими руками его запястье.
– Да, – прокашлялся, – мама со мной. Что? Вот черт. Мы сейчас будем.
Отключил сотовый, глядя на меня все еще вздрагивающую и тихо постанывающую после волны наслаждения.
– Дома то ли трубу прорвало, то ли бойлер потек. Говорят, все в воде.
Мы расхохотались одновременно, и Кирилл наклонил меня к себе, целуя в искусанные губы.
– Я с тобой закончу дома. Поехали, а то дети утонут.
***
В квартиру мы поднимались по лестнице, лифт не работал, останавливаясь в пролетах, чтобы целоваться до умопомрачения и боли в губах.
– Боже, я забыла ключи, – смеясь прошептала я, приглаживая его волосы и поправляя воротник помятой рубашки, и сдерживаясь, чтобы снова не рассмеяться. Все вдруг исчезло. Все вдруг ушло куда-то в бездну даже не прошлого, а в ту самую часть воспоминаний, которые называешь ошибками и не хочешь о них даже думать.
– Сделай умное лицо и звони в дверь – дети откроют.
– Ужас, у меня губы опухшие, и на голове черти что… Боже, Алиска догадается.
– Не догадается. Посмотри на меня. Нет, не так. Серьезно посмотри.
– Как я могу смотреть на тебя серьезно? У меня губы от тебя болят.
– Только губы?
Прижал к стене на лестнице и снова впился в мой рот, сжимая скулы пальцами и проталкивая язык все глубже, отвлекая от всех мыслей.
– Может, зайдете в дом?
Мы оба вытянулись и замолчали, глядя на высунувшуюся из-за дверей Алиску в мягкой пижаме в горошек, с сонными глазами и с тряпкой в руках.
– Я вас два часа ждала. Где вас носило? Я уже перекрыла бойлер и воду всю убрала. Могли и не приезжать.
Виновато посмотрели друг на друга. А Алиска бросила тряпку в ведро и ушла к себе в комнату. Кирилл тут же сгреб меня в объятия и снова жадно поцеловал, сминая ягодицы ладонями.
– С ума сошел?
– О даааа.
Едва зашли в квартиру, он включил свет в душе и затолкал меня за дверь, закрывая ее за нами на защелку и откручивая посильнее кран.
– Детииии! – прокричала шепотом.
– А ты молча, маленькая? Умеешь молча кончать?
От этих слов опять все тело покрылось мурашками. Подхватил за талию и подсадил на стиральную машинку, поднимая мои ноги к груди и склоняясь между ними, отодвигая полоску мокрых трусиков в сторону и проводя по дрожащей плоти языком. Вверх и вниз, зажимая мне рот ладонью и усиливая нажатие губ и языка, а я впиваюсь в его волосы, прижимая сильнее к себе, стараясь не мычать, только дышать со свистом под шум воды и под шипение Кирилла. Скользнул двумя пальцами мне в рот, и я в изнеможении обхватила их губами, кусая и зажмуриваясь, изо всех сил стараясь не застонать и не закричать. Сбросил мои руки и вошел в меня пальцами другой руки, заставив изогнуться и удариться головой о кафель, упираясь пяткой в поверхность машинки, кусая сильнее его руку, опять зажавшую мне рот. Не двигает пальцами внутри, только дает почувствовать, что они там, во мне, и дразнит клитор кончиком языка. Долго. Так долго, что на глаза наворачиваются слезы и трясет так, что я еле сдерживаю эту дрожь. То судорожно втягивая живот, то расслабляясь, чтоб снова сжаться, кусая мякоть его ладони. Срывает меня со стиралки, наклоняет вперед, укладывая на нее, и я уже не просто трясусь от нетерпения, меня ломает, я выгибаюсь ему навстречу в первобытном желании почувствовать в себе. Немедленно.
– Я буду трахать тебя по-всякому, маленькая. Руками, языком, членом. Я такой голодный, что мне хочется тебя сожрать, выпить, вылизать, искусать и снова отыметь, – шепотом на ухо и, спустя бесконечные секунды ожидания, вместо его члена, снова чувствую язык.
Тягучие прикосновения с резкими толчками внутрь, и теперь я сама кусаю свои же ладони, чтобы не издать ни звука. Сжимает мои ягодицы все сильнее, толкаясь языком и тут же обхватывая губами клитор, и сильно втягивая в рот, заставляя трястись и истекать потом, прижиматься лицом к поверхности машинки, чувствуя, как дрожит все тело от возбуждения и бешеной жажды разрядки.
Едва я начала задыхаться, широко раскрыв рот в приближающемся оргазме, услышала скрип расстегиваемой ширинки. Я распахнула глаза, приняв его до упора, а застонал все же он, дернувшись всем телом и стиснув мою поясницу двумя руками. Несколько мгновений на осознание, и все так же сжимая мое тело, приподнял за ягодицы чуть вверх и насадил на себя, схватил за затылок, наклоняя, заставляя прогнуться назад и впиваясь в мои губы, повернув за скулы к себе.
– Ждала? – первое слово за все это время, продолжая врываться в меня все быстрее, – говори, ждала?
– Да…
– Скажи, я ждала тебя, Кирилл, – срывающимся шепотом, и я тянусь дрожащими руками открутить кран еще сильнее.
Мне не говорить хочется, а кричать, потому что он останавливается, ожидая ответов, и я сама пытаюсь двигаться, но он держит сильными ладонями, обжигает горячим дыханием затылок и снова толкает вперед на машинку, не двигается… а я чувствую его член внутри себя и сжимаю его в бессильных судорогах нарастающего возбуждения.
– Говори…
– Я, – легкий толчок, и я кусаю губы, чтоб не сорваться на стон, – ждала тебя, – откинуться назад, когда прошелся пальцами по позвонкам и потянул за волосы, заставляя прогнуться, – Кирилл.
И на своем имени приподнял, перехватывая под ребрами и сильно насадил на себя, сжимая другой рукой мою грудь, потирая напряженный сосок двумя пальцами. От удовольствия закрылись глаза. Кирилл двигался сам все быстрее и быстрее, ударяясь о мои ягодицы, и звук этот был настолько безумно эротичен, что заставлял меня сокращаться вокруг него еще сильнее в надвигающемся оргазме.

Я смотрела на него через зеркало из-под отяжелевших век, жадно впитывая этот дикий образ мужской похоти, по которому так соскучилась –  на стиснутые сильные челюсти и упавшую на лоб темную прядь волос, на кожу, блестящую от пота, и пульсирующую на виске жилку. На искаженное, как от боли, лицо.  Кирилл качнул бедрами и вошел в меня так глубоко, что я чуть не закричала, и он тут же опять закрыл мне рот ладонью. Не в силах сдерживаться, я уже сама извивалась навстречу, задыхаясь от страсти.

– Ты мне нужен, – захлёбываясь тихими стонами, – ты мне так нужен.
Стонет вместе со мной, уткнувшись лицом мне в затылок, двигаясь резче и сильнее, пока я не замерла на доли секунд, чтобы выгнуться в его руках, содрогаясь в нереально остром оргазме, заходясь в беззвучном крике под его ладонью и чувствуя, как утянула его за собой, как тихо рычит мне в унисон, судорожно толкаясь внутри и изливаясь в меня горячим потоком нашего общего голода.
Потом мы долго мылись в ванной и, как преступники, по одному крались в спальню, стараясь не шуметь и не скрипеть половицами. Этой ночью я впервые крепко уснула. На нем. У него на груди. Как когда-то. Как и всегда раньше. И я была счастлива до безумия. Счастлива тому, что раньше казалось таким обыденным. Счастлива тому, что раньше не ценила, а считала само собой разумеющимся.

ГЛАВА 18

До этого момента я не знал, как отношусь к похоронам, потому что не помнил – бывал ли на них вообще. Конечно, бывал. На похоронах отца так точно. Внутри возникло неприятное тягучее чувство тоски и жалости. Нет, не к покойному, а к его близким. Мертвецам уже все равно. Больно тем, кого они оставили. И я почему-то точно знал, что больно. Даже знал насколько. Где-то в области сердца кольнуло, едва венки увидел и людей в черном. Я даже ощутил, как по коже расползлись мурашки, и появилось предчувствие, что я что-то вспомню прямо сейчас… но оно безвозвратно ускользнуло, оставив вот это тоскливое давящее чувство, которое, судя по всему, люди испытывают на похоронах. Как же нас мало. Я со Снежинкой, Настя – девушка Олега, сиротливо стоящая в стороне и вытирающая слезы тыльной стороной ладони, глядя как закапывают могилу. И пару парней. Вроде в моих магазинах работали, но я их не помнил. Они поздоровались, я кивнул в ответ. Увидел, что общаться они не торопятся. Потом я узнаю, что уволил их перед тем, как выставить магазины на продажу. Логично. Для меня. Но не для людей, оставшихся без работы. Впрочем, меня это мало волновало, как сейчас, так, скорее всего, и тогда. Я уже решил, что магазины продавать не стану, и мне понадобятся работники.
  Снежинка впилась мне в локоть пальцами и молчала. А я ощущал щекой ее волосы и думал о том, что это кощунство, но мне сейчас хорошо. Мне до ужаса хорошо стоять с ней рядом даже на кладбище и чувствовать, как она прижимается ко мне всем телом в поисках поддержки.
Мне не особо хотелось портить наше примирение похоронами. Будь моя воля, я бы выпроводил детей в школу и занялся своей женой более тщательно, чем вечером и ночью, когда от голода рвало все планки и хотелось все и сейчас.
Когда проснулся утром, ее уже рядом не было. Подскочил на постели в каком-то идиотском страхе, что она перебралась к себе или уже жалеет обо всем, что произошло между нами, но потом услышал голоса на кухне. Это было непередаваемое чувство внезапно нахлынувшей радости. Какого-то необъяснимого тепла, разливающегося по всему телу. Уюта. Их голоса за стенкой, грохот посуды, легкие перебранки Алисы с Машкой и замечания Жени. Мне нравилось лежать и слушать ее голос. Не звонкий. Не писклявый. А скорее, низкий и переливистый на разные оттенки. Мне хотелось, чтоб она не замолкала, а что-то рассказывала им, а я бы лежал и тащился от этого кайфа, как меломан сходит с ума под любимую музыку.
Вчера она спросила – уверен ли я, что это мой дом, и сегодня я точно знал, что уверен. Потому что дом — это не только стены с потолком и полом. Он не только крыша над головой. Дом – это те люди, которые делают его для тебя таковым. Это то место, где любят и ждут. И ты этого не знаешь. Нет. Знать ничтожно мало – ты это чувствуешь. Как и я почувствовал этим утром. Вышел к ним и остановился, прислонившись к косяку двери. Женя суетилась у тостера и чайника, а девчонки сидели за столом. Алиска, как всегда, в своем телефоне, а Маша в окно смотрит и пальчиком по стеклу водит. Смотрел на них долго и молча, пока собака не выдала меня и не тявкнула радостно, прихватывая за рукав рубашки. А мне вдруг стало страшно и непонятно, почему отказался ото всего этого? Почему готов был жить вдалеке от них? Какого черта вообще ушел из дома? Какого дьявола произошло в моем прошлом, что я вот так добровольно похерил свое счастье, свой дом, свою женщину и своих детей. Если я действительно узнаю, что ради Барби – я просто пущу себе пулю в лоб. Ничтожествам лучше дохнуть с достоинством, чем позорить себя таким образом в глазах детей и в собственных.
– Доброе утро, – тряхнул головой и взъерошил волосы пятерней, окидывая взглядом Снежинку, колдующую у тостера в легком халатике персикового цвета, под которым угадывалось голое тело.
Маша радостно вскинула широкие брови и поздоровалась, почему-то немного стесняясь, Алиска многозначительно улыбнулась и снова уткнулась в телефон. Я подошел к Маше и поцеловал ее в макушку, перегнулся через стол и отобрал сотовый у старшей дочери.
– Доброе утро, Алиса.
Она так же ловко отобрала свой айфон обратно.
– Привет, пап. Выспался? – не отрывая взгляд от экрана.
– Выспался-выспался.
– У мамы удобней, чем на диване, скажи?
– Алиса! – Женя чуть повысила голос.
– А что – Алиса? Я говорю, что ваша кровать намного круче дивана.
Жена бросила на меня смущенный взгляд, доставая чашку и мне. Подошел сзади к Снежинке и обнял, зарываясь лицом в затылок, обвивая тело под ребрами и заслоняя ее собой от детей, чтоб нагло сжать ее грудь поверх тонкого халата.
– Я тосты готовлю. Проголодался?
– Ужасно, – шепотом на ухо, цепляя языком розовую мочку и заставляя ее вздрогнуть.
– Тосты и вафли. Надо ехать в магазин. В холодильнике пусто.
А меня ведет от ощущения ее голого тела под шелковым халатом и запаха сна вот там – у уха. Ее крепкий запах концентратом, и у меня встает мгновенно, как будто не имел ее всю ночь напролет.
Едва девчонки ушли в школу, взял ее прямо на кухне, на столе. Все то же ощущение голода по ней. Словно не я, а само тело помнило о том, что год к ней не прикасался. Где-то за моей матовой шторкой пряталась тоска, и я ее ощущал даже сквозь запотевший полиэтилен. Не верил я, что мог разлюбить её. Что-то мне подсказывало – я из тех, кто один раз и до самой могилы. Хотя, черт его знает. Может, тот «я» был последним кретином и мудаком, и у него были совсем иные понятия о семье и о любви. Пока брал ее снова, распахнув полы халата и врезаясь в податливое тело, сминая полную грудь ладонями, сатанея от того, как она подпрыгивает в такт моим толчкам, и как дерзко торчат большие, красноватые после вчерашнего соски. Вбирал их снова в рот, сильно всасывая, прикусывая и нежно облизывая, закидывая ее ноги к себе на плечи и вбиваясь в нее еще глубже так, что стол ходуном под нами. И мать его так – пусть разваливается. Я наслаждался каждым ее стоном, думал о том, что мое все это. Она – моя. Впивался в припухшие губы губами, и сам пьянел от кайфа бешеного. Не мог я, блядь, отказаться от нее и отдать другому. НЕ МОГ, И ВСЕ!
***
А потом мы провели ревизию в моих сумках. Нашли ноутбук, еще один сотовый. Кое-что еще нашел, пока жена на звонок по работе отвечала. На самом дне под свернутыми свитерами пальцы нащупали нечто твердое и холодное. Я сразу понял, что это. Быстро достал и сунул в ящик стола в кабинете.
Решил, что займусь всем этим потом, после похорон, на которые меня уговорила пойти Женя. Мне до какого-то абсурда не хотелось. Понимал, что это скотство – не пойти, что работали вместе, и близок был ко мне Олег. А я не хочу, и все. Эгоистом себя чувствовал, и перед Снежинкой стыдно. А мне просто горя не хочется чужого, отчаяния не хочется. Мне хорошо. Я себя счастливым чувствую. Я со своим счастьем смеяться хочу, а не с мрачной рожей скорбеть по кому-то, кого не помню. Но я, конечно же, пошел. И на поминки поехали домой к нему. Настя, девушка Олега, сказала, что я у них почти не бывал. Только пару раз заезжал. Мне это показалось странным, как и то, что к матери я его тоже не привозил. Тогда почему Женя сказала, что мы дружили? Хотя она разве это говорила? Она говорила, что Олег везде за мной следовал и был предан, что могло означать его работу на меня… но, возможно, ближе я его не подпускал. Я мог в это поверить. Кажется, я был довольно скрытным типом. В такие минуты мне хотелось себя спросить – а сейчас я какой? Я бы мог что-то скрывать от семьи? Ответ напрашивался сам собой – смотря что.
Я осматривался дома у покойного. Скромная двухкомнатная квартира на окраине города со старыми обоями и мебелью. Такое впечатление, что ремонт в ней вообще никогда не делали со времен коммунизма. Я что был такой тварью, что не платил ему? По идее, у него была неплохая зарплата. В отчетах бухгалтера, которая вела мои дела, проставлены довольно круглые суммы, которые заходили Олегу на счет. Тогда почему такая нищета беспросветная. Или это его тараканы? Кажется, паренек был довольно странноватым типом. Я даже невольно усмехнулся – зато я что ни на есть нормальный. Со своей амнезией.
Женя пошла с Настей на кухню, а я медленно перемещался по просторной комнате. Все старое. Допотопное. Даже шторы и скатерти. Какие-то фото в рамках стоят. Лица на фотках незнакомые. Никого не узнал. Да и какая теперь разница, как жил Олег. Это было его личное дело. Меня это не касается.
Я зашел на кухню и сел за стол. Думал, на поминки еще народ соберется, но кроме нас с Женей, так никого и не было. Странно все это. Странно и дико как-то. Умер человек. А у него даже друзей нет и родни.
– Настя, а где семья Олега? Почему никто не приехал?
– Так нет у него семьи, – девушка хлеб с колбасой надкусила и на меня посмотрела большими карими глазами, – детдомовский он. Брат погиб, когда Олежек маленьким был. Мать запила, потом под машину бросилась. Так он рассказывал. Тетка была у него старая, в деревне жила, после смерти матери Олега она в эту квартиру переехала. Его у себя не оставила. Сдала в детдом. Она умерла, когда Олег как раз школу окончил и домой вернулся. Инсульт, вроде как. Я подробности не выясняла.
«Очень удобно умерла, как раз когда пареньку потребовалась жилплощадь» – и тут же тряхнул головой, отгоняя эти мысли.
– А Олег нуждался? Ну, я в том смысле, что квартира старая и… у него денег не было на ремонт?
Настя опустила взгляд и поковырялась вилкой в салате.
– Он странный был. Не такой, как все. Очень странный. Не хотел ничего менять здесь. Говорил, что это музей. Что здесь все так, как при матери и при брате было. Что он ничего менять не намерен. Ну а я… а мне все равно было… я его… я его так любилааа.
Она всхлипнула, и Женя обняла ее за плечи, успокаивая. Посмотрела на меня очень многозначительно. Чтоб допросы прекратил. Но девчонка сама не умолкала.
– Мы с ним в интернете познакомились. Долго переписывались. Я из города другого приехала. Сразу к нему. Мне и пойти теперь некуда. Только домой возвращаться.
Она еще долго о нем говорила. Я внимательно слушал, надеясь, что хоть что-то вспомню, но в голове все та же шторка и боль в висках, если сильно напрягался. В основном, Олег по моим делам мотался и везде меня сопровождал. Друзьями мы с ним не были. Скорее, он был слепо мне предан, а я исправно ему за это платил. Той последней ночью перед его смертью, Настя сказала, что он опять сорвался по моим делам в другой город. Они даже поссорились. У них был год, как они живут вместе, а Олег подорвался с постели и уехал. Настя тогда даже решила от него уйти. Все это у нее и следователь спрашивал. Она рассказала. Оказывается, они уже не совсем уверены, что это несчастный случай, и рассматривают разные версии.
Мы еще немного посидели и поспешили попрощаться. Мне надо было быстрее ехать в офис – покупателей вызванивать и ноутбук свой постараться вскрыть, а Женя к моей маме – Лизу забрать.
– Вы заезжайте, я еще на девятый и на сороковой поминки хочу устроить. У него кроме вас, Кирилл, не было никого. Вами только и жил. По крайней мере, мне так казалось.
– Заедем, конечно. Вы держитесь.
– Вот фото его последнее. У меня в телефоне осталось, – слезы по щекам размазывает, а мне и жалко ее, и побыстрее уйти хочется. Помочь мы ей ничем не сможем, разве что попытаться с квартирой разобраться – может, ей останется, но вряд ли. Она Олегу никто. Вначале начнут родственников искать. Женя обещала с этим помочь. Я сотовый Насти в руки взял, чтоб мельком на фото глянуть… и замер. На ней молодой светловолосый парень в пальто с большими крупными пуговицами… именно такую пуговицу я нашел у себя в кармане. Точнее, это была одна из этих пуговиц, несомненно. Если только плащ не с местного вещевого рынка, и в нем не ходит пол города, что тоже не исключено, пусть даже вещь и казалась стильной и дорогой.
Резко посмотрел на девушку, которая как раз вытирала припухшее лицо салфеткой.
– Это плащ Олега?
Я повернул к ней сотовый.
– Да, конечно. Он купил его, когда ездил в Польшу по вашему поручению. Хвастался, что ему удалось урвать бренд в единственном экземпляре.
Значит, точно, пуговица была с этого плаща. Мне почему-то эта мысль ужасно не нравилась. Я не мог понять, почему… но по спине словно поползли липкие, холодные щупальца какой-то тревоги.
– А когда он надевал его в последний раз?
– Так он в нем той ночью и уехал. Мне его не отдали еще. Следствие идет. Я пока ничего из его вещей забрать не смогла.
Если он той ночью не со мной был… как пуговица у меня в кармане оказалась? По затылку опять пробежал неприятный холодок, и я протянул телефон Насте.
– Я думал что-то вспомню. Пальто показалось знакомым… но нет, не помню ничего.
***
– Зачем ты солгал?
– Насчет чего?
Глядя на дорогу и не переставая думать о пуговице.
– Насчет того, что пальто узнал. Ты ведь солгал?
– Нет. Зачем мне лгать? Оно действительно показалось мне знакомым.
– Просто ты изменился в лице. Ты что-то вспомнил, Кирилл? Скажи мне.
Повернулся к ней и провел ладонью по щеке.
– Нет. Я ничего не вспомнил. Пальто, и правда, показалось знакомым. Вот и все. Меня это взволновало.
Я ей солгал. Впервые за все это время. Солгал и вдруг подумал, что и в прошлом вот так же с легкостью ее обманывал. Может быть, именно с этого начинаются разводы. С первой лжи. Когда не можешь сказать правду тому, кто рядом. Я испугался. Не знаю, чего. Пока я еще не понял. Но вот эта пуговица, она вдруг вызвала едкое ощущение тревоги. До озноба. Я теперь думал только об одном – вскрыть свой рабочий ноутбук. Там должны быть ответы. Хотя бы зацепки. У меня были тайны. И продажа квартиры с магазинами далеко не самые страшные из них. Теперь я это знал точно.
– Ты знаешь… а я даже не хочу уже, чтоб ты что-то вспоминал.
Усмехнулся и сжал ее прохладные пальчики.
– Почему?
– Боюсь, наверное, что ты вспомнишь, что разлюбил меня.
Сжал пальцы сильнее и поднес к губам.
– Я не мог тебя разлюбить. Я в это не верю. И даже если я что-то вспомню, это уже не изменит того, что я чувствую, понимаешь?
– А что ты чувствуешь? – тихо спросила и ладонь в моей ладони дрогнула.
– Я чувствую, что ты мое все.
– Ты никогда мне этого не говорил.
Отвернулась к окну, а я снова заставил ее смотреть на себя.
– Ну, значит, то был не я. И мне нечего вспоминать.
– Господи, я совершенно тебя не знаю. Ты вроде и ты, но в то же время совершенно другой.
– А каким я был?
– Я не задумывалась об этом… Каким-то не таким. Менее эмоциональным, что ли. Не знаю… мы давно не проводили время вместе, и я… боже, мне кажется, что я не знала тебя и тогда. Что на самом деле в какой-то момент я перестала тебя знать. Упустила что-то или потеряла.
Она расплакалась, а у меня все внутри скрутилось в узел. От ее слез словно защемило под ребрами. Наверное, ей ужасно тяжело сейчас. Вот так со мной. Вспоминать. Искать причины. Сравнивать. Пытаться простить. Моя маленькая сильная женщина. Я не знаю, почему оставил тебя, но я точно знаю, что не потому что перестал тебя любить. Были другие причины, и я их найду.
– Не копайся в этом. Отпусти. Пусть все идет, как есть. Оставь прошлое в прошлом. И не плачь больше. У меня страшная аллергия на твои слезы. Я ужасно нервничаю и начинаю задыхаться. Ты сделаешь из меня астматика.
Она вдруг впилась в кисть моей руки и так сжала, что я в недоумении посмотрел в ее побледневшее лицо.
– Повтори…
– У меня аллергия на твои слезы, – пожал плечами и включил музыку. Но она ее снова выключила.
– Повтори всю фразу.
– У меня страшная аллергия на твои слезы. Я ужасно нервничаю и начинаю задыхаться. Ты сделаешь из меня астматика. Повторил.
Усмехнулся, но Женя смотрела на меня все так же расширенными глазами.
– Ты сказал мне это на пятый день нашего знакомства, когда мать увозила меня в город, и мы должны были расстаться. Ты сказал это именно так. В твоем рыбацком домике у моря. Когда я пришла к тебе ночью. Ты сказал мне… именно эти слова.
Я все равно рассмеялся и опять включил музыку.
– Значит, теперь мы точно знаем, что я это я, а не мой двойник или неожиданно объявившийся близнец.
– Но ты ведь этого не вспомнил?
– Нет… я этого не вспомнил. Я просто сказал, что чувствую.
***
Я Снежинку до ее машины подбросил, а сам поехал в офис, разобраться с ноутбуком и дозвониться посреднической конторе, занимающейся продажей магазинов. Я собирался вернуть им залог и сообщить, что ничего продавать не намерен. А еще у меня постоянно перед глазами стояла эта пуговица… пуговица, испачканная во что-то коричневое. Появилось мерзкое чувство, что я должен ее спрятать. Спрятать так, чтоб никто не нашел, потому что с ней что-то не так. Она не могла лежать у меня в кармане. Потому что это могло означать… означать что-то совершенно паршивое. Я отключил сигнализацию в магазине и зашел в офис. Нашел визитку компании «Магнум». Мне ответила сразу какая-то молодая женщина, которая назвалась Натальей Викторовной, моим риелтором. Тут же защебетала, как она мне рада, и что залог уже на моем счете, они меня потеряли и очень переживали. Я ее тут же расстроил, что сумма залога вернётся на счет покупателя, и сделка не состоится. Я передумал. Кажется, я ввел ее в состояние шока, и какое-то время она молчала.
– Почему не состоится? Мы же все обговорили, и вам нужно было срочно. Мы все устроили как можно быстрее. Вам осталось только подписать документы и…
– А кто покупатель?
– Вас что-то не устроило? Хотите обговорить условия сделки еще раз?
Я на несколько секунд задумался. Алина говорила, что покупатель нашелся очень быстро, на удивление. Покупатель, готовый купить все три точки. Что ж, я бы хотел выяснить, кто это, и о какой сумме мы договаривались. А заодно и подписать отказ от сделки, вернуть залог.
– Да, было бы неплохо обсудить еще раз.
– Я созвонюсь с покупателем, и мы назначим встречу. С вами можно теперь общаться по этому номеру, верно?
– Верно, – к магазину подъехала машина очень похожая на тачку Алины. Отключил звонок, глядя, как она выходит из автомобиля, поправляет сумку на плече и решительно направляется к офису. Черт! А я думал мы уже все обсудили. Рано обрадовался. Я не стал дожидаться пока она войдет. Пошел навстречу и распахнул дверь прямо перед носом, на ходу засовывая сигарету в рот.
– Привееет, – потянула Барби.
– Оооо, привет. А я как раз на перекур.
– Я могу в магазине подождать.
Томно взмахнула ресницами, а я опять подумал, что только этого мне сейчас и не хватало.
– Не стоит. Я потом ухожу по делам. Так что можем постоять, поболтать здесь.
Очаровательная улыбка тут же исчезла.
– То есть ты даже не пригласишь меня к себе на чашечку кофе?
«Хорошо, что не сказала на палку чая» – снова удивился, откуда у меня такие пошлые мысли, но, видимо, в прошлой жизни я был еще тот шутник.
– У меня нет времени, Анна.
– АЛИНА!
Я это сделал намеренно. Мне нравилось показывать ей, что она слишком ничтожна и незначительна, чтобы я помнил ее имя.
– Алина, так чем обязан?
– Твой шарф привезла. Это был мой подарок, и ты ужасно его любил.
Достала из сумочки шарф с какими-то розовыми разводами на сером фоне, и я поперхнулся сигаретным дымом. Вот это я носил? Воспользовавшись моим замешательством, она накинула шарф мне на шею и потянула меня к себе.
– Я так соскучилась. Так соскучилась. Не гони меня. Можешь возвращаться к ней, но не гони меня. Давай, как раньше. Я так хочу снова тебя во мне… я думаю об этом и…
Сбросил ее руки со своей шеи. Ну вот, а так не плохо шел этот день, если не считать похорон.
– Послушай, мы, кажется, это уже обсудили. Давай по-хорошему и без истерик. Каждый своей дорогой. Мы взрослые люди.
– Я все поняла. Она тебя приворожила. Иначе и быть не может. Ты не мог к ней вернуться, не мог променять меня на нее.
У меня не было сил на этот цирк абсурда, я сделал вид, что мне звонят, закрыл при ней магазин. Помахал ей ручкой и уселся в машину. Оставил ее у магазина одну и отъехал на несколько метров, дожидаясь, когда уйдет. Честно? Я так и не понял, зачем она приезжала. Содрал с шеи дурацкий шарф и сунул в карман. Когда Алина уехала – выждал еще пару минут. Мало ли. Вдруг она еще что-то забыла мне отдать. И вернулся обратно. Теперь мне нужно было вскрыть ноутбук, а точнее, подобрать пароль. К сожалению, или к счастью, хакером я не был, и уж точно, потому что и здесь использовал тот же пароль, что и на сигнализации. Наверное, это было глупостью, потому что догадаться и взломать его было два раза плюнуть. Это мне старшая дочь сказала, когда я взламывал свой аккаунт в соцсети. Когда вошел в ноутбук, браузер оказался открытым вместе с несколькими вкладками и электронной почтой.
Я бегло просмотрел входящие и открыл самый последний мейл. Имени отправителя там не было, только никнейм (еще одно умное слово старшей дочери) Nominatus. С мейла с таким же названием от известного российского почтового клиента. Несколько раз пробежался по сообщению. И пока читал, волосы начали шевелиться на затылке и на голове. Мне казалось, что я не понимаю ни слова. Я перечитывал и перечитывал, сжимая руки в кулаки и обливаясь холодным потом, пока не дернул ворот рубашки и не вскочил, чтобы распахнуть настежь все окна. И закурив прямо в офисе, вернулся за стол, чтобы перечитать еще раз:
«Встреча завтра в обговоренном месте. Приезжай один и деньги возьми. Ты, кажется, уже собрал нужную сумму. На этот раз достаточно. Если не приедешь, очень сильно об этом пожалеешь. Ты ведь не хочешь, чтоб они начали умирать? Все те, кого ты так любишь? Например, твоя средняя дочь… Хотя у тебя ведь есть выбор – ты всегда можешь пойти в полицию и сознаться в том, что сделал двадцать два года назад вместе с твоим другом».

С ним я здесь наедине больше не останусь. Со мной больше нельзя вот так…прошло то время. Это у него оно остановилось, а у меня бежало. И я научилась жить одна. Больше я не придаток Сергея Огнева.
Только бы Антошка не почувствовал, что мне плохо. Он очень чувствительный малыш, очень ранимый. И меня ощущает как барометр. Особенные детки очень привязаны к маме. Тошка именно такой. Привязанный ко мне. А еще он любит Ларису. И она единственный человек, с которым он без проблем остается.
Как бы сейчас выйти и не столкнуться с ним нос к носу. Выбежать и не увидеть, не ощутить себя снова беспомощной чтобы не нахлынула волна панического страха все разрушить и потерять…Потерять того, кто никогда не боялся потерять меня. Вышла из комнаты Тошки, поправила волосы и набрав в легкие побольше воздуха прошла в коридор. Когда шла мимо кухни, старалась не смотреть, а все тело содрогалось и ныло, как в приступе боли. Ужасно захотелось, чтобы удержал, чтобы схватил за руку и не позволил уйти, чтобы умолял остаться.
Но я лишь увидела боковым зрением, как он вышел из кухни, почувствовала, как стоит позади меня. И я ощущаю, как смотрит мне в спину. Ощущаю каждой молекулой моего существа и так хочется обернуться, выронить сумку, закричать. Но я держу себя в руках, проклинаю за слабость, за вернувшуюся ничтожность и за то, что спустя семь лет не просто не разлюбила его, а полюбила намного сильнее.
Гордо вздернула голову и прошла к двери, толкнула ее, удерживая сумку…На секунду внутри все замерло. А вдруг окликнет, вдруг позовет меня и…И не позвал. Стало еще больнее, а слова «я не позволю тебе уйти» смешными и нелепыми. Позволил.

Глава 19

Мой сотовый завибрировал в сумочке, увидев кто это, я невольно вздрогнула. Как же это обычно бывает ждешь одного, а в этот момент тебе звонит совсем другой человек. Я не ожидала звонка от Дениса. Я его не хотела и была совершенно к нему не готова, особенно сейчас, когда чувствую себя настолько уязвимой. И вряд ли этот человек звонит мне посочувствовать. Несколько секунд думала ответить или нет и все же ответила. Меня и так слишком мучили угрызения совести. Я с ним некрасиво поступила. Но как же не хотелось сейчас лгать, что-то придумывать, пытаться угодить. Мне бы себя собрать по кусочкам.
- Да, Денис. Очень рада тебя слышать.
Солгала и ощутила, как покраснели мои щеки. Никогда не могла нормально врать. Скажу неправду и сразу уши горят, и щеки становятся пунцовыми. С детства. А правду нельзя, я человека обижу.
- И я рад тебя слышать. Я тут…в общем с праздниками тебя хотел поздравить, узнал, что ты сейчас у Ларисы и заехал. Спустишься?
А вот этого мне совсем не хотелось. Разговоров с Денисом, его поздравлений и уж точно его знания того, что мы сейчас с Сергеем не вместе. Вопросов и конечно же злорадства. Зыркнула на Лариску – она сидит себе невозмутимо чистит картошку. А ведь это она ему сказала, где я. Больше некому. Ничего я с ней потом разберусь. Сводня. Ничего она не прониклась к Сергею, только вид сделала для меня.
- Да, спущусь. Только Тошке обедать пора и я ненадолго.
- Хорошо. Ненадолго. Пару минут поговорим и все.
Спустилась по лестнице вниз. Не сразу вышла. Вначале глубоко вдохнула и резко выдохнула. Наша последняя встреча прошла совсем не радужно. Увидела Дениса и ощутила, как внутри поднялась волна протеста. Против него и против всего что с ним связано. Как будто я съела много-много шоколада до тошноты и вдруг увидела его снова. Наверное, я была бы счастлива если бы он просто исчез из моей жизни. Без разборок, без вот этих разговоров ни о чем и моего ощущения неловкости и вины. Как же жестока невзаимность и вроде нет вины человека в том, что он вас любит, а вы нет, но своей этой любовью он вызывают глубокую неприязнь.
Денис стоит с тортом, обвязанным бечёвкой. Явно домашним из какой-то супердорогой кондитерской и с пакетом от известного бренда.
- Мне показалось, что нам уже можно поговорить.
Улыбаясь своей обезоруживающей улыбкой, сказал он и пошел ко мне навстречу. Погода прекрасная, как назло. Я не могу сослаться на нее и убежать прочь. Светит солнце, искрится снег и небо голубое-голубое без единого облачка.
- Да, конечно, нужно, Денис. Ты прав. Только я не знаю, что именно я могу тебе сказать.
- Для начала поздравляю тебя с прошедшими. И ты меня поздравь.
Протянул мне пакет и торт.
- Денис, с праздников прошло много времени. Уже февраль. Точнее конец февраля. Но, да, прости, я тоже тебя поздравляю.
- Ну вот я и День всех влюбленных пропустил.
- Денис…, - стало неловко, и я поставила тортик на капот его автомобиля, - я знаю, что должна была сама тебе все сказать, но…но я не могла. Прости. Я думаю и так все понятно, правда.
- Думала, Кать. Ты думала. Но теперь ты ведь понимаешь, насколько ошиблась? Я ждал этого момента, когда ты поймешь. Нарочно не трогал тебя и не появлялся!
Я не сразу поняла, что он имеет ввиду и резко подняла голову, чтобы посмотреть в его темно-зеленые глаза.
- Ты ведь не собираешься ему это прощать?
- Что? – в недоумении спросила и стиснула руками пакет с подарком.
- Ну…его связь с другой женщиной. Я месяц потратил на то, чтобы найти для тебя доказательства, что этот человек недостоин того, чтобы ты к нему возвращалась и нашел эту женщину! Сам в шоке был когда узнал обо всем. И мальчишка этот…
- Так…ее нашел ты? – разочарование, боль, ненависть и злость нахлынули с такой силой, что меня аж пошатнуло.
- Да, я. Я хотел, чтобы ты узнала …узнала кого впускаешь в свою жизнь.
И как часто это бывает вся ярость и боль обрушивается на самого вестника, на того, кто принес проклятую новость и разбил твой мир на осколки.
- Зачем? – сделала шаг к нему, - Ты думал это что-то изменит, и я вернусь к тебе? Денис…ты никогда не нравился мне как мужчина. Ты…ты был хорошим другом, не больше. И ты знаешь я бы не приняла твое предложение, потому что никогда тебя не любила!
Удар достиг своей цели, и он побледнел, а потом схватил меня за плечи.
- Зато его любила, да? Подлеца! Неизвестно что именно он делал там в своем плену! Может быть он предатель! Это я еще не все узнал! Но я узнаю! Я для тебя землю буду рыть, Катя! Может быть он вернулся …чтобы использовать тебя. А потом найдет себе еще одну бабу и будет тебе изменять!
- Даже если и так я не вернусь к тебе! Между нами все кончего. Я не выйжу за тебя никогда!
- Почему? – тряхнул меня и приблизил свое лицо к моему, - Я же так давно люблю тебя, я столько всего сделал для тебя и твоего сына! Я даже смог его принять несмотря на то, что он у тебя ненормальный!
Влепила со всей дури пощечину, но он заломил мою руку назад и притянул меня к себе еще ближе. Вдруг послышался сухой щелчок.
- Знаешь, Дениска, мне мозгоправы справочку дали, что я невменяемый. Так что я сейчас курок спущу и дырочку в твоей тупой башке сделаю или ты свои поганые руки уберешь нахрен от моей женщины.
Когда увидела Сергея с пистолетом в руке, перед глазами потемнело и я назад отшатнулась. А Денис тут же разжал пальцы и попятился в сторону. У меня сердце как бешеное в горле колотится. Не знаю, что делать то ли за телефон хвататься, то ли кричать.
- Ты! Ты больной! – взвизгнул Денис и вытянул руки вперед, как бы защищаясь.
- Именно это я и пытаюсь тебе сказать. Я больной. Прострелю тебе сейчас башку, посижу в психушке месяц другой и выйду.
- Сергей! Опусти пистолет. Ты с ума сошел?!
- Это еще раз доказывает, что тебе нечего делать рядом с этим психом, который тебе все эти годы изменял! Что несли он и в тебя прицелится однажды?! Или в твоего сына?!
Резкий выпад в сторону и кулак Сергея врезался в голову Дениса, тот отлетел на несколько метров и упал в снег.
- Не смей! – крикнула я и бросилась к мужу, а он направил пистолет на валяющегося в снегу Дениса.
- Вставай и вали отсюда на своей долбаной говнотачке! Давай! Да пошустрее! Встал и пошел не то щас коленку прострелю!
Денис отполз назад, подтирая разбитый нос.
- Больной ублюдок!
- Именно. Больной ублюдок. Так что давай уноси отсюда свою жирную задницу!
- Сергей! Убери пистолет! Не наставляй его на людей! Прошу тебя!
Денис поднялся из снега отряхнул пуховик и залез в машину, но успел крикнуть.
- Если ты простишь его будешь последней идиоткой, Катя! Беги от него!
Машина заскрипела покрышками и сорвалась с места. Из-под колес брызгами полетел снег.
- Ты! Ты правда ты! – шептала и задыхалась от пережитого ужаса и напряжения, переводя взгляд с лица Огнева на пистолет и обратно.
В этот момент Огнев поднес пистолет к сигарете, щелкнул и появился огонек. Он прикурил и демонстративно дунув в дуло зажигалки пожил ее в карман.
Тяжело дыша, я смотрела на него потом заорала и несколько раз ударила его в грудь.
- Сволочь! Ненавижу! Ненавижуу!
А он смотрит мне в лицо, в глаза, и вдруг спокойно надевает мне на голову капюшон, погладив при этом мои холодные щеки своими шершавыми горячими пальцами.
- Холодно, Катенок, ты чего без шапки вышла? Простудишься.
Сказал и улыбнулся, а я на секунду оторопела, на секунду зависла от его взгляда, утопая в зелено-серой глубине, сходя с ума от его близости и от желания броситься ему на грудь, ощутить, как сильные руки сжимают меня за плечи.
- Уходи!
- Уйду…только ты вначале ознакомься, и я уйду.
Сергей протянул мне бумагу, спрятанную в прозрачный файлик.

Глава 20
И снова невыносимый взгляд серо-зеленых глаз. Очень тяжелый и пронизывающий.
- Спасибо, что приехал уделить мне свое время, Сергей.
- Я приехал, чтобы ты наконец-то прозрела. Открой конверт и прочти.
- То…то что написано там зачеркнет факт твоей измены мне?
А дышать опять все труднее. Как же он близко ко мне. Пару шагов и я снова окажусь в его объятиях.
- То, что скрывается там многое расставит по своим местам. И…насчет времени. У меня есть вся жизнь для тебя. Каждая моя секунда всегда была только твоей.
- Тогда как ты небрежно раздаривал мои секунды ей?
- Открой!
Настойчиво приказал и нахмурил свои густые брови. Я осторожно раскрыла конверт, разрывая бумагу дрожащими пальцами. Не знаю, что там спрятано, но я очень хочу это увидеть. Очень хочу хотя бы одну хорошую новость. Я очень устала от плохих известий. Достала лист бумаги и несколько раз пробежалась по тексту глазами. Там черным по белому было написано, что Василий не его сын. Только что именно это даст мне? Разве это отменит то, что Сергей изменял мне с ней. И то что для него ничего не значащий минет в машине – для меня самая настоящая грязная измена.
- Я хочу поговорить!
- Здесь?
Осмотрелась по сторонам.
- Давай поговорим в моей машине.
Кивнул назад и прищурился, покручивая в руке брелок от ключей.
- Хорошо, давай поговорим в машине.
Согласилась я, понимая, что обсуждать все это на лестничной площадке Ларкиного дома совсем не к месту. Пропустил меня вперед, давая выйти на улицу, и я точно знаю, что он смотрит на меня сзади. Нет, не просто смотрит. А нагло. Как он умеет. Раздевая взглядом. На мои волосы, на спину, на ягодицы. Я буквально увидела этот взгляд, ощутила его ментально. И вся моя решительность, все мои намерения не прощать, держаться, не дать поставить себя на колени разбивались к чертовой матери о его обаяние и сексуальность.
Не уверена, что оставаться с ним наедине в машине это хорошая идея.
Когда распахнул передо мной дверцу и дал пройти мимо себя чтобы я села на переднее сидение, вдруг наклонился и демонстративно шумно втянул мой запах.
- Как же охеренно от тебя пахнет, Катенок. У меня крышу сносит.
Произнес с придыханием и у меня мурашки побежали по кожею Подлец. Почему он на меня так действует и самое подлое, он прекрасно об этом знает. Я судорожно глотнула воздух и стиснула пальцами сумочку у себя на коленях. Мне казалось, что за эти пару дней, что я его не видела он поменялся. Словно стал…еще красивее, словно с него все больше отшелушивался этот налет нерешительности, неуверенности, как тогда, когда мой муж только вернулся из плена. «Ты решила просить развод вот и проси, а не роняй на него слюни!» Прикрикнул внутренний голос, и я отстранилась подальше, облокачиваясь о стекло, и стараясь отодвинуться подальше. Сергей не приближался и не пытался сократить расстояние меду нами. Как мне перестать смотреть на него так отчаянно и перестать желать броситься ему на шею и простонать о том, как сильно я успела соскучиться.
- Херово без тебя, Катя. Даже один день херово. Не знаю как я жил без тебя все эти семь лет…Хотя нет…ты всегда была со мной.
Сунул руку за пазуху и протянул мне фотографию. Точнее нечто похожее на фотографию. Потертую, затасканную, смятую. Там была я. Свадебное фото. Портрет. На мне нет фаты, только венок, волосы распущены по голым плечам, я счастливо смеюсь, держа в руке одну белую розу и на моем пальце сверкает обручальное кольцо.
- От…откуда она у тебя? Она же…она же была в альбоме. В свадебном. Я точно помню.
- Когда ты в последний раз его смотрела?
Опустила глаза.
- Не помню. Давно.
- Я взял ее сразу перед отъездом. Знал, что могу не вернуться. Хотел умирать, прижимая тебя к своему сердцу.
Быстро посмотрела ему в глаза и чуть не вскрикнула от той бездны боли, которую в них увидела. И я не могу смотреть на него спокойно. Без содрогания, без этого унизительного желания к черту сломаться и просто снова быть с ним счастливой. Сколько времени может потребоваться? Семи лет мне не хватило.
- И я мечтать не мог, что ты меня дождешься…
Нервно поправила край пальто, там, где выглядывали мои острые коленки, затянутые в капрон. Сергей скользнул взглядом по моему лицу, затем по моим губам и намеренно задержался на них, кусая свои.
- И..ты ничего не скажешь?
- А что ты хочешь, чтобы я сказала? Обрадовалась? Да, я рада, что этот малыш не твой. Но проблема ведь не в этом. Проблема в том ЧТО ОН МОГ БЫТЬ ТВОИМ, СЕРГЕЙ! Ты был с ней! Был, понимаешь? Кто сотрет это у меня из памяти?
- И… что теперь?
- Я хочу развестись, Сергей. И…и продать квартиру. Мы поделим деньги пополам, и я с Антошкой уеду жить в столицу. Там хорошие врачи и…
Слабо кивнул и теперь отшатнулся от меня уже он, открыл окно, закурил. Я видела, как потемнели его глаза и как слегка подрагивают пальцы. А я ощутила, как все мое тело закаменело.
- Ну допустим я соглашусь, и мы разведемся. – выпустил дым в окно и затянулся снова сигаретой, очень сильно и снова выпустил дым, - Уверена, что в самом деле этого хочешь?
Мне показалось что я еще никогда не видела его настолько красивым и не ощущала настолько родным как сейчас. Вот эти жесты, то как выпускает дым из окна, как сжимает рукой руль. Как же я невыносимо соскучилась по всему этому.
- А Антон? О нем ты подумала?
- Я… я не против чтобы ты приезжал к нему или забирал его к себе. Разводимся мы между собой, а не мы с Антоном.
Вышвырнул сигарету и вдруг резко наклонился ко мне.
- Мы еще не разводимся! И никто никуда не уехал!
Наши взгляды встретились, и я снова ощутила, как по коже пробежал табун мурашек. Этот взгляд…нельзя вот так смотреть на женщину, нельзя вот так продираться ей в вены этим наглым и самоуверенным, тяжелым взглядом. Полным упрека. Как будто это я виновата и…черт меня раздери я начинаю чувствовать себя именно так.
- Это вопрос времени. Я все решила.
- А я ничерта еще не решил!
И склонился еще ниже, а я вдруг увидела этот блеск в его зрачках, этот знакомый влажный блеск голода и похоти, уже выученный мною наизусть за все эти дни. Стало тесно и очень жарко. Мое сердце бешено забилось у меня прямо в горле.
- Я лучше пойду.
Хотела распахнуть дверь, но он наклонился и захлопнул ее обратно.
- Никуда ты не пойдешь. Я еще не договорил!
Судорожно глотая воздух, начала отстраняться назад, но в машине это довольно сложно – держаться от него подальше.
- Давай…давай договорим в другой раз.
- Почему? Боишься оставаться со мной наедине?
- Да…хочу просто держаться от тебя как можно дальше!
Нежно обнял мое лицо ладонью, погладил большим пальцем по скуле заставляя задрожать всем телом.
- И думаешь это поможет? Думаешь, сбежав от меня в другой город ты сбежишь и от себя тоже?






Губы начало покалывать, и я провела по ним языком, чувствуя, как они пересохли. Нет, только пусть не сидит ко мне настолько близко, не наклоняется вот так, чтоб я сходила с ума от его запаха, чтобы голова шла кругом и становилось нечем дышать. Протянул руку и тронул костяшками пальцев мою скулу, а я вздрогнула и по телу прошел разряд электрического тока. И стало неприятно, стало не по себе от этой предательской реакции на него, от того, что мое тело дрожит едва я посмотрю на этого мужчину, едва я услышу свое имя его голосом. И я всегда реагирую на него, безумно сильно. Потому что каждая молекула моего естества помнит какое дикое удовольствие он умеет дарить моему телу. Оно хочет порочной, примитивной разрядки, корчится от жажды его прикосновений, помнит каждое сказанное в безумии страсти пошлое и такое прекрасное слово. И от его прикосновения невольно прикрываются веки, потому что мне нравится, как он нежно касается моей щеки, но я все же отчаянно хочу сбежать. Рука находит ручку на дверях машины, поворачивает ее, но ничего не происходит. Дверь заблокирована.
А Сергей улыбается мне краешком рта и наклоняется все ниже. Самоуверенная, наглая ухмылка от которой я лечу в пропасть на бешеной скорости. И, мне кажется, я чувствую, как горит мое тело под одеждой, чувствую, потому что мне передается и жар его тела тоже. Наклонился очень близко, упираясь рукой в сидение. Дыхание щекочет мое лицо, и я невольно втягиваю этот аромат, невольно всей грудью вдыхаю его и слышу свое собственное рваное дыхание. Его рука преграждает мне пути к отступлению и меня начинает бить мелкой дрожью, потому что я перевожу взгляд на его губы и в эту секунду он жадно целует меня. Набрасываясь на мой рот без предупреждения. Так алчно и нахально, что у меня нет сил сопротивляться. Меня всю подбрасывает как от удара плетью и пальцы впиваются в воротник его куртки, и я рвано выдыхаю ему в рот коротким стоном. И в ту же секунду я вспоминаю лицо этой рыжей…как стояла там за руку со своим сыном…а ее он тоже вот так целовал? Вот так же соблазнял ее, смотрел вот этим взглядом от которого тянет низ живота и набухают соски. Он говорил…как она с ним в машине. О боже! Уперлась руками ему в плечи и изо всех сил оттолкнула.
- Не надо! Нет! – задыхаясь прошептала отодвигаясь назад.
Но он меня не слышит, хватает за затылок и тянет к себе властным, уверенным жестом и мне мучительно хочется обнять его рывком за шею. Мое сердце колотится прямо в горле, а тело напряжено до предела. Эта неистовая страсть, этот грубый напор, его первобытная сексуальность сводила меня с ума. Как же чувственно у него получается заглушить все возгласы сомнений, сломать сопротивление. Сильно рванул к себе и опять набросился на мои губы.  Грубо, жадно, сминая их, вдавливаясь в них свои ром, раздвигая языком и врываясь им глубоко внутрь, толкаясь в мой язык и не давая мне вздохнуть от этого яростного напора. Как будто уже взял меня…только одним поцелуем.
- Твое тело…оно орет мне да…ты слышишь, как оно кричит, Катенок? – оторвался от моих губ и смотрит пьяным взглядом мне в глаза, пробуждая ответную волну сумасшествия и во мне – Изголодался, соскучился, адски хочу тебя!
Шепчет страстно и прижимается к моей шее ртом, всасывая кожу, обжигая ее укусами.
- А я нет…нет!
- Лжеееешшшь!
Хватая мои руки, не давая отпихивать себя, заламывая их назад, поднимая другой рукой пальто, скользя по капрону шершавой ладонью, под подол юбки, по бедру вверх, к внутренней стороне, раздвигая мне ноги. Если не остановится я больше не смогу сказать нет, я окончательно сломаюсь…Ласкает, сжимает кожу, мнет ее, пальцы другой руки быстро расстегивают пуговицы у меня на груди и мужская ладонь накрывает грудь, сдавливает ее одновременно грубо и властно, тут же щипая сосок через ткань свитера. О боже… я такая жалкая, я совершенно бессильная и глупая…я не могу противиться, я не могу ничего сделать. Это ужасно…так же ужасно, как и невероятно чувственно прекрасна его голая, животная страсть. Снова припал к моей шее, а я впилась пальцами ему в волосы и чувствую, что еще несколько секунд и я больше не буду владеть собой никогда.
- Пусть я лгу…пусть…но я не могу так, не могу там внутри, понимаешь? Там где мое сердце…если тебе нужно только тело, то бери и делай что хочешь.
- Твою мать! – выдохнул мне за ухом и медленно разжал руки, - Катя…, - заглядывая мне в глаза, тяжело дыша как будто только что долго бежал и не может успокоиться. И когда этот напор становится слабее мне уже легче, я готова снова собраться и взять себя в руки. Если начнет снова целовать от меня ничего не останется. Как же ловко у него получается соблазнить и лишить силы воли, как будто оттачивал свое мастерство годами. Не помню. Чтобы раньше он был таким…со мной. Наверное, он был таким с другими. И эти мысли о других отрезвили окончательно, отрезвили так, что я смогла оттолкнуть его от себя и запахнуть пальто на груди. Серо-зеленые глаза пристально смотрели в мои исподлобья, как будто считывал эту борьбу с моего лица.
- Ты права…мне мало твоего тела. Ничтожно мало.
Сказал и отстранился сам, откинулся на свое кресло, начал быстро выбивать из пачки сигарету дрожащими пальцами. А я вздохнула полной грудью, стараясь успокоиться.
- Открой машину, я хочу уйти.
- Я еще не закончил с тобой говорить.
- Мы не разговариваем…дай я уйду.
- Значит будем снова разговаривать.
- Хорошо, только не долго. Тошке пора есть.
- Лара покормит его.
- Ларе нужно уходить.
Соврала я и опять выдохнула постепенно успокаиваясь.
- Значит развод? Значит другой город и снова станем чужими? И что ты будешь там делать одна? Там даже Ларки не будет помочь!
- Я справлюсь.
Постаралась, чтоб это звучало уверенно.
- Мы продадим квартиру, поделим деньги. Я найду там работу, отдам Тошку в специализированный садик, туда где его никто не назовет ненормальным. Я разрешу вам видится столько сколько ты захочешь. Обещаю.
- Зачем, м? Зачем ты все сейчас ломаешь, Катя? Зачем эта война спустя семь лет?! Зачем эти наказания, приговоры, казни. Всем троим. Мне тебе, нашему сыну.
Когда он говорил НАШЕМУ у меня сжималось сердце.
- Потому что я не могу тебе доверять. Потому что ты предал меня…а у предательства нет срока давности. Понимаешь? Его нет! Не важно семь лет, год, день. Ничего не важно! Важно, что ты это сделал!
- Катя! Семь лет прошли для тебя здесь…а для меня они стали вечностью. Переосознанием самого себя. Для меня эти семь лет были тем самым временем когда я мог понять чего именно я хочу от этой жизни, кого люблю, как сильно люблю. И я изменился. Эти годы сделали из меня совсем другого человека, это отпечаталось даже на моей внешности, когда ты меня не узнала.
И как…как мне воевать с ним если он отбирает у меня оружие и ломает на моих глазах. Если ни одно его слово не подпитывает меня яростью как хотелось бы. Словно назло, когда я рассчитывала, что мы сцепимся и мне будет легко его ненавидеть выходило совсем по-другому.
- Сергей…я понимаю, что ты все переосознал, а как все это переосознать мне. Понимаю, что прошли годы, но ведь мне больно именно сейчас, я чувствую себя преданной именно сейчас и мне еще больнее от того, что я якобы не имею право на эту боль. Именно, потому что прошло время. Как будто я должна закрыть на это глаза. Я хочу уехать чтобы это время было у меня. На переосознание, на то чтобы понять как жить дальше.
Увидела как дернулся его кадык.
- Без меня жить дальше, да? Самой! Начинать новую жизнь! Новые мужики, да?
- Боже! Какие мужики!
- Я не Боже, а твой муж, хотя да в какой-то мере я твой Боже! Потому что в библии так сказано: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, потому что муж есть глава жены»!
Вот она эта злость в его глазах, эта ярость, которая как пощечина обжигает мне лицо.
- Как вовремя ты вспомнил библию. Ты учил ее в плену у исламистов?
Ухмыльнулся, как оскалился.
- Да, там я вспоминал писание. Там я научился молиться. Потому что мне ничего не оставалось, как орать долбаные молитвы и просить Бога вытерпеть то, что со мной делали! А иногда проклинать его потому что сил терпеть не оставалось! И все это время я …жил только тобой и нашей встречей. У меня была ты…я намного чаще молился тебе, чем Богу!
И моя ярость тут же погасла…ее выключили. Я с ужасом подумала о том, что он пережил и ни разу, никогда не упомянул, только сейчас, когда я вынудила. Сколько боли, издевательств, сколько всего самого ужасного мог вытерпеть мой мужчина там, в плену у зверей. И он выжил….Он семь лет выживал. Чтобы я…чтобы я сейчас отталкивала его и ненавидела за прошлое.
- Прости…я просто хочу побыть одна. Просто хочу уехать и …принять решение, когда на меня никто не давит.
Прошептала неуверенно и вздрогнула, когда увидела, что в его глазах стоят слезы. Слезы! В глазах самого сильного мужчины из всех, кого я знала.
- Разве я давлю на тебя, любимая? Я просто говорю, что прошли годы и из моей памяти стерлось все кроме тебя, что я осознал свои ошибки, что я молился Богу о том, чтобы мы снова были вместе. А ты говоришь, что тебе надо решить и подумать…а я не могу больше решать, думать, ничего не могу. Жить хочу с тобой, забыть все хочу, стать нормальным человеком.
Как отчаянно он все это говорил, как искренне, как глубоко доставая до самого сердца, заставляя его корёжиться в муках.
- Скажи мне только одно, Катя. Пожалуйста. Честно скажи прямо сейчас…Ты больше не любишь меня? Ты когда-нибудь вообще любила меня?
Никогда не говорил такого, никогда не смотрел с такой болью. С таким страданием. Как будто снова возникло сомнение…разве Сергей способен на такую открытость и искренность? И это его чувственное «пожалуйста» в сочетании с привычной отрывистостью и грубостью обескураживало. Я разлетелась на миллионы осколков. Вся моя решимость, все то, чем я дышала последние дни превратилось в прах.
- Скажи, Катя! Скажи мне правду! Ты меня любишь?
Не выдержала и рывком обняла его за шею, вжимаясь в него всем телом, с рыданием выдохнула свой приговор и поняла, что не смогла бы никогда от него уехать.
- Люблю, Сергей! Я люблю тебя!
Сама нашла его губы губами, но поцеловать не успела. В окно постучали и мы отпрянули друг от друга. Я увидела взволнованное лицо Ларки.
- Тошка с вами?
- Нет! – ответила я и вся похолодела.
- Я с соседкой говорила и дверь была приоткрыта, а когда вернулась Антона не оказалось дома…


ГЛАВА 21
Его нашла не я. Как не старалась, как не кричала во все горло его имя, как не падала, поскальзываясь на замерзших дорожках. Он ко мне не выходил.
А Сергею отозвался. Сидел на крыше подъезда, свесив ноги. Как только забрался туда никто не знает. Дом старый хрущовка, с козырьком и бетонными узорами с левой стороны, на которые можно взобраться как на ступени.
Муж даже не побежал как я искать за домом, между машинами. Он оглядывался по сторонам и пробежался по всему подъезду сверху до низу, а когда вышел громко крикнул:
- Антон Сергеич, я знаю, что ты где-то здесь! Отзовись не то уши надеру!
- Пап.
Мы это услышали оба и вместе подняли головы. Я чуть не разрыдалась от радости, а Сергей усмехнулся и руки вверх протянул.
- Прыгай – я поймаю.
А ведь наш сын всегда высоты боялся, то, что он залез на козырек уже было чем-то из ряда вон. Даже не знаю зачем он это сделал. Почему именно там спрятался. Да он и не прятался. Просто залез туда и смотрел как мы его ищем.
- Он высоты боится…, - тихо сказала мужу, но тот на меня внимание не обратил.
- Прыгай, малой. Я ловлю. Папка свое сокровище не упустит. Так что давай. На раз-два-три. Раз! Два! И…трииии!
Я зажмурилась, когда Антошка спрыгнул прямо в руки Сергея и крепко обнял его за шею.
- Умница! Ты смелый герой!
На полном серьезе заявил Сергей, а потом вполне серьезно спросил.
- Зачем туда залез? Было страшно?
Кивнул…О БОЖЕ! ОН КИВНУЛ! Это…это невероятно…это что-то совершенно сумасшедшее. Это же поддержание диалога, это полноценный ответ на вопрос. С ума сойти.
- Домой…
Сказал очень отчетливо и посмотрел Сергею прямо в глаза.
А я то на Ларку смотрю, то на сына. И не могу. Мне хорошо и плохо одновременно. Хочется закричать, но голос отнялся. Это же первые слова моего сына. За долгие годы лечения, тренировок, ожидания и отчаяния.
- Ну домой значит домой. Да, Кать. Едем домой?
Спросил у меня и улыбнулся так искренне, так душевно. Я не смогла ответить нет. Снова посмотрела на Ларку и та ободряюще мне кивнула.
- Да, едем домой.
***
Едва я успела уложить Антошку спать и хотела незаметно проскользнуть в ванну, как мне преградили дорогу.
- Домой – это значит ко мне…Или я неправильно тебя понял.
Приблизился вплотную, а я хотела попятиться назад, но не смогла так как наткнулась на стену и впилась пальцами в полотенце, а он притянул меня к себе за шиворот и склонился ко мне.
- Значит ко мне! А если ко мне…то я слишком голоден, чтобы о чем-то тебя спрашивать…я хочу тебя трахать. До безумия, до сумасшествия хочу тебя отыметь!
Выдохнул в лицо и, подняв на руки, понес в ванну.
Я не могла сопротивляться, чтобы не разбудить Тошку, но все же побила его кулаками по груди, но на меня даже внимание не обратили. Внес в узкие двери, поставил на пол и принялся лихорадочно сдирать с меня одежду.
- Нет… - слабо возмутилась и сама себя прокляла за эту радостную неуверенность в голосе.
- Поздно нет! Ты уже здесь, со мной, полуголая. Какое нахрен нет?
Вздернул мои руки вверх к батарее фиксируя ремнем и жадно целуя меня в губы.
- О боже…ты что творишь?
Дрожа всем телом, прошептала ему в губы.
- Ты сейчас стала такой маленькой и беспомощной...раскрытой для меня ...вывернутой наизнанку.
Повел носом у моей шеи, шумно втягивая запах кожи и волос, потираясь вздыбленным членом о мое бедро, заставляя вздрогнуть от возбуждения.
Поставил мою ногу на край ванной и, сдернув трусики, провел пальцами по мокрым складкам и выпирающему между губами уже налитому желанием клитору. Я вздрогнула от наслаждения и закатила глаза…Как же это невыносимо бесстыдно возбудиться лишь от одного его прикосновения.
- Мааленькая хочет кончить...?
Легким шлепком по промежности достаточно сильным чтобы не сорвал в оргазм и глаза тут же раскрываются. Какие дикие сейчас его серо-зеленые омуты, бешеная бездна голода и похоти. Никогда он не был таким, никогда не смотрел вот так и не творил со мной такое. Его трясет от возбуждения и эта дрожь передается и мне.
Очень нежно растирает вкруговую двумя пальцами вокруг клитора и снова легкий удар едва я начинаю стонать и рывком проникает пальцами внутрь влагалища, скалясь от возбуждения когда мой рот открывается в стоне.
- На грани...на самом кончике лезвия...- вкрадчиво и сжимая пальцами твердую бусинку. – держать тебя и знать, что ты в моей власти.
Резко открыл душ на всю мощность и направил колючие струи на мои соски и тут же вгрызся в них зубами, кусая самые кончики и я дрожу так сладко дрожу от напряжения и предвкушения.
Взял пятерней за лицо, продолжая сосать сосок сильнее, болезненно сильно.
- Сладкая, когда вот так сходишь с ума. Ты даже не представляешь какая ты сейчас красивая.
Головкой душа ведет по животу по бедрам вниз к промежности и сжав пальцами одной руки клитор направил другой рукой тонкую струю на самую вершинку и дико посмотрел мне в глаза, сильно сжимая пульсирующую набухшую бусину.
- Кончай и кричи. Громко кричи. Сейчас!
Сильно перекатывая клитор между пальцами, не переставая водит по моему лону струями воды и жадно всматриваться в мое раскрасневшееся лицо с широко открытым ртом.
- Кричи! Мне в горло! Кричи!
Хочууу...хочу безумно. кончить хочу. Тебя хочу. В себе. Всеми способами, которыми ты любишь меня доводить вот до такого состояния абсолютного исступления. До состояния абсолютного растворения меня в себе. Тебе нравится чувствовать меня под своей кожей? Потому что ты давно уже в моей, и меня трясет от этого ощущения. Меня скручивает и одновременно меня разматывает словно тряпичную куклу в разные стороны. Он не касается....неееет...он взрывает меня. Жаждущую...пульсирующую. Готовую...дааа готовую кончить. Потому что каждое такое касание — это ядерный взрыв.
- Сергеееей!
Срываясь на шипение.
Глотая открытым ртом воздух. Убивает. продолжать убивать меня. Со стонами с криками, когда впивается в сосок зубами. И струи воды словно раскаленная лава на коже, заставляют содрогнуться снова. Заставляют глотать обжигающие слезы. Смотреть то на его стиснутые челюсти, то на сильное запястье на фоне стального душа. Как водит им, дразнит. Терзает им, ожесточённо терзает клитор...И безжалостно сталкивает с обрыва. Когда невозможно больше держаться. Невозможно терпеть удары струй по чувствительной словно обнаженные нервы коже...и эти умелые пальцы...
И Приказ. Словно толчок двумя руками вниз. Полет в бездну. С громким криком. как он хотел. Взрываясь на сотни тысяч раскаленных капель оглушительного, сшибающего с ног оргазма.
Я думала, дальше уже некуда...зная его я посмела подумать о том, что он удовлетворится моим взрывом, расщеплением на молекулы неистового наслаждения. Наивная...уже через мгновения я начинаю корчиться в его намыленных ладонях, глядя широко открытыми глазами в его глаза. Чувствуя, что, если отведу взгляд, исчезну. Растворюсь окончательно в этом продолжающемся безумии. Божеееее...Боже. Божееееее
Неистово...Одно слово. Словно мантра Обессиленная произнести что-то еще. Глотая слоги вместе с остатками слёз от мощнейшего оргазма. Заблудилась. Да. Заблудилась в этой паутине его прикосновений. Стискивающие пальцы, нагло врывающиеся в мое сокращающееся естество.
- Серееей.
Его имя, прокусывая свои губы до крови. Вздрагивая даже когда, его дыхание касается кожи...а он начинает вбивать свои пальцы сильнее. Больно? Боооольно. Но я снова и снова кусаю губы, потому что это его боль...и за ней последует освобождение наслаждением. Я знаю. Я жажду его. Стягивая руки, злясь за невозможность схватиться за его плечи, впиться в них ногтями...и в то же время изнывая от его власти над собой. Выдыхая рвано, тяжело, вскрикивая от укусов. От тембра его голоса. И затем громко, выгибаясь, подставляя грудь его губам. Это ненормально. Это неправильно вот так хотеть его...хотеть, чтобы делал со мной все что угодно…и прощать. даааа...хотеть, чтобы сожрал всю. Насытить его собой хочу и себя им. За все эти семь лет неистового голода. Хочу в нем всеми способами. и он во мне. Закатывая глаза от быстрых, от уничтожающих толчков. Дааа...он уничтожает меня. Он превращает меня в жалкую озабоченную им одним, его пальцами, его губами, зубами и членом самку. И я извиваюсь, я дергаюсь, корчусь этой самой самкой под его языком и длинными пальцами, пока меня не накрывает вторым оргазмом. Мощной инъекцией чистейшего кайфа прямо в кровь. В позвоночник. В каждый позвонок. В каждую вену, окрасившуюся ярким черным цветом наслаждения.
Обессиленно шепча его имя содрогаться от этого яда, снова и снова, растворяясь в его руках. для него.
Освободил мои руки и резко развернул к себе спиной, впечатывая мокрой грудью в кафель.
Впилась зубами в кожу своего запястья, пропитавшуюся его собственным запахом, и закрыла глаза, отдаваясь полностью его молчаливым приказам. Движениям требовательных рук. Всхлипывая в его губы, когда повернул мою голову за подбородок вбок и накрыл рот своими губами, в ожесточенном безумии ломая ногти о стену, когда врывается в меня одним мощным толчком. А я вбиваясь грудью в кафель, ноющими сосками, пока он вбивается в меня. Так яростно, так сильно и глубоко, что мне кажется, я задыхаясь под этим напором. Как же я хотела этого, как же представляла тебя в себе и умирала от желания ощутить твою мощную плоть изнутри. Каждую вену. Каждый сильный толчок, от которого накрывает волнами удовольствия. Всё глубже и глубже. Спустя столько лет я узнала, что это такое и превратилась в жадное животное.
Интересно, он слышит, как у меня сердце рвется в истерическом припадке? Как сильно бьется о ребра только от его запаха, который вдохнула вместе с кислородом. Вместо кислорода и сорвалась в адское пламя его близости еще там, в машине. И снова выходит, разворачивает к себе, подхватывает под колени и насаживает на свой член, так что я взвиваюсь вверх и, закатив глаза хватаю ртом струи воды и раскаленный воздух. Жадно рассматриваю его пьяным взглядом, впитывая в себя каждую черту лица. Мне кажется, он изменился. Изменился за эту вечность, что я не видела его. Вечность длиной в несколько дней смерти. В которой до ужаса до дикого ужаса соскучилась, нет, истосковалась по нему.
Едва не рассыпаться на молекулы голодного счастья, когда коснулся лица горячими пальцами...и тут же задохнулась от бешеного удовольствия ощущать этот же голод в нем, когда рванул с силой к себе и впился в губы, не прекращая на адской скорости врезаться в мое тело. Застонала обессиленно и в то же время радостно. Дорвавшаяся до своей дозы его. Впиваясь пальцами в его волосы и чувствуя, как пробегают судороги удовольствия по всему телу от жара его прикосновений. Сплетать с ним язык, прогибаясь и уступая. и тут же снова срываться на стоны, прижимаясь все теснее.
- Люблю тебя…маленькая ты сучка…как же дико я люблю тебя, ты знаешь?
Его слова...Божеее...его признание. Такое яростное. Такое голодное. И едва не кончить только от этих слов. Только от осознания того, как рвет моего мужчину этот голод.
Вскрикнула, прижимаясь грудью к его груди, когда дернул на себя за волосы. Даааа...да, любимый... вот так только еще сильнее. Врывайся в меня. Бери меня. Бери жестко. Уступи свой контроль своему же голоду. Хочу его чувствовать внутри. Бесконечно и очень глубоко. И закричать, когда ворвался резким толчком снова.
Всхлипнуть, царапая стену и стараясь не заорать, когда сильная ладонь сжала грудь и начала терзать сосок.
Выгибаясь навстречу его толчкам, хватая открытым ртом раскаленный воздух. Воздух, обжигающий нёбо, стекающий в гортань жидкой лавой безумия по нему.
А потом едва не закричать от триумфа, почувствовав, как содрогается, как выстреливает в меня своим наслаждением... И потом резко развернул меня к себе, и с протяжными стонами облегчения, адского облегчения, поднимая к себе и жадно накрывая рот своим ртом, поедая свой вкус и запах на моих губах, оторвался на мгновение, чтобы прошептать:
- Таким голодным я не был уже давно... мне было вкусно. Мне было так вкусно что все еще трясет всего...моя девочка, любимая девочка. Ты больше никогда от меня не уйдешь! Слышишь? Никогда!
И мне…мне казалось, что я больше никогда не смогу от него уйти. Потому что так отчаянно и безумно я никогда в своей жизни не любила. Даже его.


ГЛАВА 22
И наступила светлая полоса в моей жизни. Несколько недель полнейшего безоблачного счастья. Бизнес принес первые солидные доходы, и мы спланировали начать ремонт весной, а еще Сергей собрался строить дачу, и я уже представила себе, как мы выезжаем за город, как у меня цветут цветы, как у нас спеет черешня и я собираю клубнику в июне, а в июле малину и смородину. Как Антошка купается в речке, а мы с Сергеем по утрам ловим рыбу. И больше ничего не нужно для радости. Мы все втроем. Мы просто вместе и от этого счастливы. На самом деле, когда по-настоящему любишь, нужно совсем немного, нужно совершенно ничтожно мало. Всего лишь, чтобы любимый был рядом. Не важно где, не важно как. Просто был рядом, держал за руку, улыбался. Не нужны миллионы, заграничные пляжи, дорогие подарки. Достаточно ромашек, запаха травы и дождя и присутствия родного человека.
Я потеряла долгих семь лет жизни, семь лет счастья и любви и больше не собиралась дарить ни дня никому, ни собственным сомнениям, ни прошлым ошибкам.
Но, когда ты становишься абсолютно счастливым обязательно найдется что-то, что разнесет твое счастье вдребезги. Ударит с такой силой, чтобы ты упал на колени и долго не мог с них подняться. А ведь я уже не ожидала ударов. Я расслабилась, я позволила себе полностью отдаться минутам радости и не ждать боли…
В тот день мы поехали на каток. Конец февраля, скоро весна. Я бы назвала это самым счастливым днем за все время, что мы вместе после возвращения Сергея. Наконец-то все мои сомнения исчезли, они испарились, они наконец-то были погребены мною под землю, чтобы никогда больше не появляться. Хватит мучить себя, его. Надо начать с чистого листа. Жить сегодня и сейчас. Мы даже вместе татуировку сделали на тыльной стороне руки «Быть здесь и сейчас».
Помню, как я боялась и тряслась всем телом, когда к моей коже впервые прикоснулась эта жужжащая штука, а муж смеялся и корчил мне рожи. Но я стойко выдержала всю процедуру и гордилась своей смелостью, а еще меня ужасно радовало, что мы теперь с ним носим одинаковые символы. И ведем себя как глупые подростки.
У Сергея получалось заставить меня смеяться до истерики и радоваться самым дурацким глупостям. Я чувствовала себя ребенком, старшеклассницей после выпускного на своих первых свиданиях и все это делал человек который являетсчя моим мужем уже столько лет.
- Катькааа, ты же светишься от счастья! Посмотри на себя! Ты как заново родилась! Помолодела!
- Я влюблена, Лар…я просто безумно влюблена.
- И кому сказать в собственного мужа…
- Даааа!
- Завидую тебе белой завистью. Давно с Филькой не дурачились. Может тоже пойти татухи набить…
- Почему бы и нет?
- Филька скажет, что я кукухой поехала.
В итоге мы вместе с Сергеем  вышли с этими татушками. Потом целовались как ненормальные, до синяков на губах, занимались любовью в машине и вернулись домой далеко за полночь. Лариска посидела с Тошкой, потом у двери рассмеялась и покрутила у виска, рассмотрев мою татушку. А я была невыносимо и до неприличия счастлива. Даже не знаю, чтоб делала без моей Ларки и без ее неоценимой помощи.
Но на каток они с Филей с нами не поехали. Филя приболел ангиной и Ларка как истинная жена декабриста осталась за ним ухаживать.
На катке я очень переживала, что Антон не захочет надевать коньки, не захочет кататься вместе с другими детьми, но все прошло очень гладко. Конечно, ведь коньки ему завязывал Сергей, а так же вывел за руку на лед тоже он. И Тошке вдруг ужасно понравилось. Он трогал лед руками, держался за бортик и пытался ехать, засматривался на профессиональных фигуристов. А мы катились следом за ним и просто молчали.
- Ну и кто тебе сказал, что наш сын не сможет коммуницировать с другими людьми и его нельзя брать в толпу? Смотри как ему нравится! Он даже пытается ехать и у него неплохо получается.
Уверенность Сергея в том, что Антон сумеет сделать скачки в развитии передавалась и мне. Ему вообще удавалось убедить человека в чем угодно. Его харизма и сила слова заставляли уступать, соглашаться и даже менять свое мнение. Иногда я за это ужасно на него злилась. Потому что мне совершенно не хотелось менять свою точку зрения, а я знала, что мой муж и мертвого уговорит и тогда закрывала ему рот ладонью…
- Тошка действительно сильно продвинулся за эти месяцы. Намного больше, чем за предыдущие годы с логопедами и психологами.
- Потому что он молодец и настоящий мужик. Он борется. И у него все получится. Смотри…он уже не спотыкается и скользит по льду.
Тошка и правда умудрился проехать несколько метров и не схватиться за бортик. В эту минуту он обернулся к нам и улыбнулся во весь рот. Таким счастливым я его никогда раньше не видела. И так чтоб улыбался, чтобы смотрел, чтобы искал нашу реакцию. Когда я говорила об этих успехах с нашим психологом она сказала, что возвращение отца благоприятно сказалось на эмоциональном состоянии Тоши.
- Вы понимаете такой диагноз как аутизм до конца не изучен. Даже мозг человека изучен всего на десяток процентов. Поэтому мы основываемся только на статистике, а статистика и проведенные исследования они ведь не могут быть индивидуальны. У нас есть примеры как тяжелые невербальные аутисты развивались и адаптировались к жизни, как почти исчезали все признаки их особенности и как вроде бы нетяжелые случаи оканчивались серьезными откатами. Поэтому мне вам нечего сказать кроме того, что Тошка молодец! Вы молодец! Ваш муж молодец! Вы двигаетесь в верном направлении. Я верю, что скоро Антон сделает серьезные скачки в развитии и начнет говорить…А самое главное, что вы в это тоже верите.
Да, я верила. Начала верить. Сергей научил. Я даже на Тошку смотрела теперь по другому.
- Кать, ты присмотри за Антоном мне важный звонок сделать нужно я выйду с катка, но скоро вернусь. Куплю тебе и Сергеичу по шоколадке.
- Мне с миндальными орехами.
- Помню. А Тошке Никерс?
- Да.
Запомнил. Как же приятно, когда понимаешь, что он помнит вот такие мелочи ведь истинное отношение к человеку оно состоит их вот таких мелочей. Я могла забыть, когда у человека День рождения, не потому что этот человек был для меня не важен, не потому что он был отодвинут мною на второй план, а потому что я плохо помню числа и дни недели, потому что не веду календарь, потому что именно в этот день могу забыть какое сегодня число. Но я помню, что дорогой мне человек любит кофе со сливками и одной ложкой сахара или не ест лук в салате, или не любит сладкий запах. Какой цвет ему нравится, почему он не ест изюм и очень любит мармелад…все вот такие мелочи, не привязанные к цифрам, а привязанные к самому человеку и моему отношению к нему.
Поэтому для меня было важно, что Сергей помнит какую шоколадку любит наш сын. Ведь у него не было много времени это выучить, а он запомнил…
Я ее увидела не сразу, я вообще не смотрела по сторонам, а шла следом за Тошкой и подстраховывала его, чтобы не упал. Он категорически отказывался уходить со льда. Ему здесь нравилось, а я устала и успела сменить коньки на свои сапоги. Сергей все еще не вернулся. Наверное, поставщики звонят. Мы ожидали большую партию товара, которую ожидалось распродать к весне. Точнее ожидал мой муж. Я больше бизнесом не занималась. Я была всецело занята Тошкой. Теперь у меня появилась такая великолепная возможность – посвятить своё время сыну. Эта женщина подскочила ко мне неожиданно. Она схватила меня за руку и прижала к бортику.
- Ах вот ты где! Наконец-то я тебя встретила! Месяцы вас искала! Месяцы! По соседям ходила, машину высматривала! Пока добрые люди не помогли! Мошенники! Ты и твой муж проклятые мошенники!
Ее рыжие волосы развевались из-под шапки, она кричала и размахивала руками так, что на нас начали оборачиваться люди.
- Думаете откупились от меня? Подослали своего адвокатишку с копейками и смогли купить мое молчание? Так вот засуньте свои деньги в одно место! Вам не купить ни меня, ни моего ребенка! Бумажки они мне подсовывают!
- Вы о чем? Я вас не понимаю!
- А том, что Вася сын Сергея! И нечего мне швырять в лицо ваши фальшивые анализы! Я сама точно знаю чей он сын. Давайте сделаем еще один анализ! А ваши копейки оставьте себе! Моему сыну положено намного больше! Алименты, например! Сами в коньках новых… а у моего ношенные от дяди двоюродного! И не стыдно?! Откупились они от ребенка! Анализы подделали и думали я молчать буду? Сын он родной! Богом клянусь! Хоть сейчас анализы переделывайте!
Я ее не понимала и отказывалась понимать. Ни одного слова из того, что она кричала я совершенно не могла понять и осознать.
- Кто откупился? – еле ворочая языком переспросила у нее и меня затошнило.
- Муж твой! Этот кобель, который мне обещал …обещал жениться и сына воспитывать нашего! НОРМАЛЬНОГО сына, не то, что твой! Письма писал, звонил! А потом исчез! А он к тебе оказывается вернулся! Скотина! Тварь бездушная! Проклятый лжец и лицемер!
Пусть лучше твоего проверит…может твой чужой!
Она кричит, а у меня снова земля из-под ног уходит. Какие письма? Откуда писал? О чем она? Что за бред?
- Когда писал? – хрипло спросила и невольно схватила Антона за руку, притягивая к себе и чувствуя, как совсем дышать становится нечем и кровь пульсирует в висках.
- Год назад писал! Фото присылал с Кавказа своего! Деньги! А потом перестал и чистеньким решил остаться! К семье вернулся! Пусть в глаза мне посмотрит и скажет, что от Васьки отказался! Сволочь! Тварь! Теперь видите ли Васька не его!
- Вы…вы говорили, что не видели его и….
- Мало ли что я говорила! Я что обязана тебе все рассказывать?! Он просил не говорить! Ты ж его мертвым считала! Так и должно было быть! А теперь домой его принесло! Где он? Отвечай! Я в глаза ему посмотреть хочу!
Я увидела, как к нам приближается Сергей и мне стало совсем нехорошо. Даже перед глазами потемнело. Кажется сейчас разверзнется земля и я полечу в пропасть….
- Что здесь происходит?
Громко спросил он и женщина резко обернулась. Но мне показалось, что она оборачивается целую вечность. Вот я увидела, как она перевела свой взгляд, потом откинулись назад рыжие локоны, вместе с медленным поворотом лица вбок. А потом ее глаза расширились, и она гневно спросила:
- А это кто такой? Где Сергей? – глядя в упор на Сергея и я вцепилась намертво в бортик катка. Мои ноги стали ватными. Я, кажется, вот-вот упаду.


ГЛАВА 23
- Ты что завела себе хахаля? Охренеть!
Это были секунды, за время которых мне казалось, что я умираю, казалось, что земля уходит у меня из-под ног и весь мир крутится перед глазами. Я видела только лицо Сергея. Я смотрела ему в глаза и ничего не понимала. Я ждала, что он ей скажет…Он должен ответить, должен все сейчас же поставить на свои места как он обычно это делает. Он же умеет. Одним словом, прекращать панику и недоразумения. Это же мой Сергей. Он все может. Он умный, сильный, он…самый лучший. И эта женщина, она просто хочет нас разлучить. Просто хочет встать, между нами.
- Вы Сергей Антонович Огнев?
Все резко обернулись – позади моего мужа стояли люди в форме. Их было человек шесть. Как будто они собирались устроить бойню или боялись, что он сбежит. От одного их вида у меня все похолодело внутри и от неприятного предчувствия по спине побежали мурашки. Такое можно было увидеть только в кино. И я сейчас смотрела дурной фильм с собой в главной роли и не могла понять, что происходит. У меня возникло ощущение нереальности происходящего. Как будто я нахожусь в вакууме и даже вижу себя со стороны.
- Да, я Сергей Антонович Огнев…, - ответил Сергей и на какие-то мгновения мне стало легче, я словно отрезвела от того онемения, которое на меня накатило после слов Елены. Быстро посмотрела на рыжеволосую, но ее на месте не оказалось, а где-то вдалеке мелькнули пряди ярких локонов и ее серое пальто. Сбежала. Очень быстро и совершенно незаметно. Но и мне уже стало не до нее, потому что люди в военной форме сказали то, от чего я снова чуть не пошатнулась и не упала от неожиданности.
- Пройдемте с нами, майор. Вы арестованы по подозрению в государственной измене и связях с террористической организацией. И без глупостей мы имеем право стрелять на поражение! Протяните руки!
Сергей посмотрел сначала на меня, потом на Антона и молча протянул две сведенные вместе руки, на которые надели наручники. Я смотрела как щелкают железные браслеты, как они опоясывают его сильные запястья и у меня перехватило дыхание от накатывающей паники.
- Что вы такое говорите? Подождите! Какая измена? – закричала я, увидев, как они берут его под руки и ведут в сторону двух военных машин. Это что-то невероятное, что-то чудовищно ужасное. Ошибка. Это ведь сто процентов ошибка. По-другому и быть не может. Они ошиблись, спутали Сергея с кем-то другим. Он семь лет сидел в плену и не может быть предателем. Все это какой-то бред, какой-то кошмар. Хуже чем то, что говорила эта женщина, хуже всего, что вообще могло произойти. Меня снова ужасно сильно затошнило, и я схватилась за бортик катка, чувствуя, как начинает вести от испуга и от страшных переживаний.
- Мама! – Антон робко тронул меня за руку, и я не сразу поняла, что он впервые назвал меня мамой…я его даже не услышала. Мне сейчас было не до него и так чудовищно, так невыносимо чудовищно. Сжала ладошку сына и тут же отпустила, потому что увидела, как моего мужа уводят.
- Сергей! СЕРГЕЙ! – громко окликнула его и он обернулся ко мне бледный, как смерть…Я не заметила на его лице привычной уверенности в себе, не заметила того огня, с которым он всегда умел смотреть и убеждать в том, что ничего плохого не произошло. И мне стало на самом деле очень страшно. Происходит нечто непоправимое, нечто такое после чего наша с ним жизнь никогда не станет прежней.
- Все будет хорошо! – сказал мне одними губами и пошел с ними.
- Куда вы его везете? Где мне его искать? Кому звонить, Сергей?
Мне никто не ответил. Они просто уводили его прочь, под конвоем, как опасного преступника, со скованными руками, на глазах у всех. На глазах у людей, которые теперь обходили нас с Тошкой десятой дорогой и показывали пальцами.
Как будет хорошо? Разве может что-то быть хорошо? Если его увозят и я даже не знаю куда! Побежала за ними, потом спохватилась и вернулась за Тошкой, который затаился на месте и смотрел на лед, на то, как скользят коньки других людей. Черт! И не с кем его оставить.
Надо срочно ехать домой и звонить генералу. Да, только он может объяснить, что происходит и что мне дальше делать. Господи, что же мне делать? Искать адвоката? Но где? К кому обратиться?
У меня голова раскалывалась от растерянности и непонимания как теперь поступить. Я позвонила Ларке и приехал Филипп. Он сел за руль машины Сергея и повез нас к себе. У меня были вторые ключи от машины. Так захотел Огнев. Он говорил, что после плена часто забывает куда что положил и пусть запасные ключи всегда будут у меня. Сейчас это очень пригодилось иначе мне пришлось бы бросить машину прямо здесь.
- Что случилось? Только по порядку.
Спросил Фил, выкручивая руль и выезжая со стоянки катка. В его присутствии стало чуть-чуть спокойнее, но я с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться от отчаяния и чувства безысходности. Останавливало и давало сил только то, что Антон рядом и, если я разрыдаюсь он может очень сильно испугаться. А сейчас не время для откатов, особенно когда у него такие прорывы в развитии. Ради него я должна держаться, должна собраться и попытаться не сорваться.
- Не знаю, мы стояли разговаривали…мы…о Боже!
Вспомнилась эта рыжая…Елена, Ленка. И то, что она сказала, когда увидела Сергея. Ее реакция очень была похожа на ту, какая была у меня, когда я его впервые увидела через семь лет. Но сейчас невозможно об этом думать, сейчас не время. Потому что тогда я окончательно сойду с ума. Мне нужно забыть ненадолго, нужно отключить мысли, не дать себе погрузиться в панику.
- Разговаривали, а дальше? Они просто подошли? Они были в военной форме?
- Да, в форме. Шесть человек. Боже, почему их было так много. Словно он…словно он какое-то чудовище. Они подошли спросили его имя, потом сказали, что арестовывают его по подозрению в государственной измене и пособничеству террористам или связями с ними. И все… и нет, они пригрозили ему, что будут стрелять…Господи, я ничего не понимаю. Его же объявили героем и наградили. Как же так?
- Упокойся. Нужно со всем разобраться и подумать. Значит у них были причины так поступить. Сейчас важно понять куда его отвезли и что собираются делать.
- Нужно ехать в отделение наверное…
- Это военная полиция и его не повезли в обычное СИЗО, его повезли в военную тюрьму и насколько мне известно в нашем городе ее нет.
- Нужно ехать к генералу Павлову. Да, нужно ехать к нему он скажет, что делать и знает, что именно происходит.
- Оставляй Тоныча у нас и поезжай. Обвинение очень серьезное. Очень. Ему будет нужен хороший адвокат. Я посмотрю кто у меня есть из знакомых…впервые с таким сталкиваюсь. Но мой двоюродный брат служит в погранвойсках он там на очень хорошем счету. Наверняка есть связи. Он женат на дочери полковника Мязева. Важная персона и известная.
- Спасибо, огромное и тебе и Ларисе. Чтоб я без вас делала.
- Ну мы друзья. Мы тебя как родную любим…притом Ларка…в общем мы пока еще никому не говорили, но она собиралась сказать тебе сегодня. Мы с Ларкой беременны. Вот. И ты будешь крестной…
- Ооох, мои ж вы золотые. Как же я рада! Ужасно рада! Почему именно сейчас на меня все это свалилось…Я бы так хотела искренне порадоваться вместе с Ларисой. Боже мой сколько лет ожиданий. Я вас поздравляю. Это чудо. Как же я сейчас со своими проблемами не вовремя.
- Ничего…прорвемся. И вы прорветесь. Вы ж Огневы.

Глава 24
Да…мы Огневы. Мы были Огневы…Так он любил говорить. До плена.
Теперь меня не везли на машине. Я ехала сама на поезде. Генерал не отвечал на мои звонки. Точнее, меня с ним не соединяли, а говорили, что со мной свяжутся, когда у него появится для этого время. А у меня не было времени этого ждать.
Из головы не выходило удивленное лицо рыжей, ее глаза, которые округлились в злом недоумении, даже в яростном. И то что она сказала заставило меня оторопеть и вспоминать снова и снова…Может она тоже его не узнала? Но, по ее словам, она видела его фото всего лишь год назад…она не могла ошибиться. Это я не видела его семь лет.
А как же альбом с фотографиями? Там ведь его фото…я точно помню. Я пересматривала. О боже…так можно сойти с ума. Скорей всего эта женщина специально так себя повела, нарочно притворилась, что не узнает его. Может она вообще сумасшедшая, ведь Сергей показал мне анализ ДНК и это не его сын. Кроме того, был и анализ ДНК с Тошкой…где ответ положительный. Так что мне не в чем сомневаться. Совсем не в чем. Ведь так? А слова этой женщины это просто слова и ничего не значат.
С поезда я сошла рано утром и дальше добиралась общественным транспортом до того здания в котором увидела впервые Сергея после плена. На жорогу ушло много времени, но я все равно приехала раньше и пришлось ждать под дверью пока меня впустят.
- Вы кто такая и к кому?
- Я Екатерина Огнева, жена майора Сергея Антоновича Огнева, мне срочно нужно попасть к генералу Павлову.
- Вам назначено?
- Нет…но это очень срочно.
- Приемный день в порядке живой очереди только по четвергам, а сегодня понедельник. Приходите в четверг.
- У меня нет времени до четверга. Пожалуйста, я вас прошу. Ну поймите. Моего мужа арестовали и только Алексей Эдуардович может мне помочь.
- Я не имею права вас пропускать у меня приказ. Приходите в четверг.
Охранник отвернулся от меня и начал что=то набирать на своем ноутбуке. Я видела через стекло как он усмехнулся чему-то увиденному на экране.
Постучала по стеклянной перегородке.
- Прошу вас, мне очень надо. Я никуда не уйду.
- Можете стоять с наружи сколько угодно.
Человеческое равнодушие самое страшное преступление на самом деле. Нет ничего отвратительней тех, кто никогда не задумывается о других, а если и задумывается гонит эти мысли прочь, чтобы не выйти из зоны личного комфорта.
И пожал плечами, но в этот момент со второго входа в здание вошел сам генерал с охраной и я бросилась к нему сломя голову, меня успели перехватить, а я громко закричала.
- Алексей Эдуардович! Это я! Екатерина Огнева! Прошу вас! Пожалуйста! Сережу арестовали!
Он обернулся и махнул охране рукой, чтоб меня отпустили. Я подбежала к нему и с отчаянием заглянула в глаза. Они у него такие светлые, такие искренне и добрые. Я помнила, как он утешал и уговаривал меня несколько месяцев назад. Тогда я доверилась ему, тогда именно он убедил меня посмотреть на Сергея другими глазами. Посмотреть на героя, на победителя, на человека, который вернулся после страшного плена и выжил.
- Мне неуда пойти, не к кому обратиться. Его арестовали вчера и куда-то увезли. Помогите, заклинаю вас.
- Идемте со мной. Сделайте пропуск Огневой, внесите, что она по записи.
По одному его сочувствующему взгляду я поняла, что все очень серьезно.
Сергея расстреляли уже на следующий день без суда и следствия, а я так и осталась вдовой
Лучше бы он ко мне НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ!

КОНЕЦ КНИГИ
29.06.2021