Гарри Гаррисон, Джон Холм
Крест и король


Harry Harrison
ONE KING’S WAY
Copyright © 1994 by Harry Harrison
All rights reserved

Серия «Мир приключений»

Публикуется с разрешения наследников автора при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия)
Перевод с английского Виктора Гаврилова
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Татьяны Павловой
Иллюстрация на обложке Виталия Еклериса

© В. Н. Гаврилов (наследник), перевод, 1997
© В. В. Еклерис, иллюстрация на обложке, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021
Издательство АЗБУКА®
* * *







Глава 1

Схваченная за горло одной из жесточайших на человеческой памяти зим, Англия лежала под мертвящей мантией снега. Великую Темзу сковало льдом от берега до берега. Дорога, ведущая на север к Уинчестеру, покрылась окаменевшими отпечатками копыт и мерзлым конским навозом. Лошади оскальзывались на льду, из их ноздрей вырывалось горячее дыхание. А всадники, поеживаясь от холода, глядели на потемневшие стены великого собора, безуспешно пришпоривая своих верных, но усталых скакунов.
Было 21 марта в год 867-й от Рождества Христова; был день великого празднества. Вершилось королевское торжество. Места для зрителей заполнила военная аристократия Уэссекса, а также все олдермены, лендлорды и знатные горожане, кому было дозволено толпиться внутри каменных стен и, зевая и потея, прилежно наблюдать под неумолчный гул публики и толмачей, как разворачивается выверенный и пышный ритуал коронации христианского государя.
В нефе Уинчестерского собора, в самом первом ряду скамей, справа, сидел настороженный Шеф Сигвардссон, соправитель Англии — и полноправный сюзерен всех тех ее частей к северу от Темзы, которые мог удержать под своей рукой. Сюда его привела просьба Альфреда, больше похожая на приказ.
— Ты не обязан присутствовать на мессе, — заявил Альфред Шефу при его дружине. — Можешь даже не петь псалмы. Но я хочу, чтобы ты был на коронации, Шеф, при всех регалиях и короне. Просто ради приличия. Отбери самых заметных людей, и пусть все видят, что ты богат и силен. Я хочу, чтобы каждый убедился: меня полностью поддерживают северные язычники, победители Ивара Бескостного и Карла Лысого. Не дикие язычники, святотатцы и воры, Рагнарово семя, но люди Пути в Асгард, люди с нагрудными амулетами.
«Ну, это-то нам, по крайней мере, удалось», — оглядевшись, подумал Шеф.
Два десятка людей Пути, допущенные на почетные места, смотрелись по-благородному. На Гудмунде Жадном серебра и золота в виде браслетов, ожерелий и поясных блях было больше, чем на любых пяти лендлордах из Уэссекса, вместе взятых. Он, конечно, имел свою долю с трех знаменитых походов Шефа, слава о которых, хотя и легендарная, не была таким уж преувеличением. Торвин, жрец бога Тора, и его товарищ Скальдфинн, жрец Хеймдалля, чуждые мирской суете, облачились, однако же, в ослепительно-белые одежды и не забыли повесить на грудь свои пекторали — небольшой молот у Торвина и трезубец у Скальдфинна. Квикка, Озви и другие английские вольноотпущенники, ветераны войн Шефа, хотя и безнадежно заурядные в глазах молодых честолюбцев, умудрились вырядиться в неслыханно роскошные шелковые одеяния. Они бережно держали на плечах орудия своего ратного дела: алебарды, арбалеты и рукояти от воротов катапульт. Шеф подозревал, что сам вид этих людей, явно англичан низкого происхождения и при этом богатых настолько, что и присниться не могло среднему уэссекскому лендлорду, не говоря уж о простолюдинах, был самым убедительным молчаливым свидетельством побед Альфреда.
Церемония длилась уже много часов, начавшись с торжественной процессии от королевской резиденции к собору; расстояние едва достигало сотни ярдов, но каждый шаг требовал особого ритуала. Затем первые люди королевства сгрудились в соборе для причастия, не столько из-за религиозного рвения, сколько из-за ревнивого желания не упустить удачу или благословение, которые могут достаться другим. Среди них, как заметил Шеф, было много нелепо выглядевших, с недоразвитой мускулатурой и в грубой одежде — рабов, которых освободил Альфред, и простолюдинов, которых он жаловал. Они должны были разнести весть по своим городишкам и деревням, чтобы никто не усомнился: принц Альфред стал королем Западной Саксонии и Марки согласно всем установлениям, Божьим и человеческим.
В первом ряду, возвышаясь над окружающими, сидел маршал Уэссекса, выбранный в соответствии с обычаем из самых знаменитых воинов. Распорядитель на этой церемонии, Вигхерд, смотрелся по-настоящему внушительно: ростом ближе к семи футам, чем к шести, и весом в добрые двадцать английских стоунов; на вытянутых руках он держал меч короля с такой легкостью, будто это был прутик, и всем было известно о его сверхъестественном умении фехтовать алебардой.
Один из людей Шефа, сидевший слева от него, мало следил за церемонией, зато снова и снова оглядывался на ратоборца. Это был Бранд, из славных мужей Холугаланда, все еще изможденный и сморщенный, — в схватке на корабельных сходнях с Иваром Бескостным он получил тяжелую рану в живот. И тем не менее Бранд выглядел настоящим гигантом. Костям было тесно в его шкуре, суставы пальцев выпирали подобно утесам, а нависающие над глазами надбровья казались оборонительными валами. Кулаки Бранда, как однажды измерил Шеф, превышали пивную кружку: не просто огромные, но непропорционально большие даже для него. «Там, откуда я родом, мальчики растут крепкими» — вот и все, что говорил об этом сам Бранд.
Шум толпы стих, едва получивший причащение и благословение Альфред повернулся к ней, чтобы произнести слова присяги. Впервые за время службы была забыта латынь и зазвучала английская речь, когда главный олдермен задал Альфреду церемониальный вопрос:
— Оставляешь ли ты нам наш старинный закон и обычай и клянешься ли своей короной блюсти справедливые законы и защищать права своих людей от любого врага?
— Клянусь! — Альфред оглядел набитый людьми собор. — Я всегда поступал по справедливости и буду так поступать впредь.
Пронесся одобрительный гул.
«Наступает острый момент», — подумал Шеф, когда олдермен шагнул назад, а вперед вышел епископ. Во-первых, епископ был непозволительно молод — на что имелись свои причины. После того как Альфред конфисковал имущество Церкви и был отлучен папой римским, после Крестового похода против отступника и заявлений об окончательном разрыве страну покинуло все старшее духовенство, от архиепископов Кентерберийского и Йоркского до последнего епископа и аббата. В ответ на это Альфред отобрал с десяток наиболее способных молодых священников и сказал им, что Церковь Англии отныне в их руках. Сейчас один из них, Энфрит, епископ Уинчестерский, каких-то шесть месяцев назад еще священник в никому не известной деревушке, вышел вперед, чтобы задать свои вопросы.
— Государь, мы просим твоей защиты для Святой Церкви и справедливых законов и правосудия для всех, кто к ней принадлежит.
Энфрит и Альфред целыми днями вырабатывали эту новую формулу, припомнил Шеф. В традиционной формуле говорилось о подтверждении всех прав и привилегий, о сохранении доходов и десятины, имущества и земельных владений — всего, что Альфред уже отобрал.
— Я дам вам защиту и справедливый закон, — отвечал Альфред. Он снова окинул взглядом собор и добавил непредусмотренные слова: — Защиту тем, кто принадлежит к Церкви, и тем, кто не принадлежит. Справедливый закон для верующих и для остальных.
Опытные хористы Уинчестера, монахи и иноки, грянули песнь о первосвященнике Садоке «Unxerunt Salomonem Zadok sacerdos», пока епископ готовился к торжественному миропомазанию, чтобы Альфред в буквальном смысле слова сделался помазанником Божиим, восстание против которого было бы святотатством.
«Вскоре, — подумал Шеф, — настанет трудный для меня момент».
Ему очень подробно растолковали, что в Уэссексе со времен недоброй памяти королевы Эдбур не было своей королевы и что жена короля отдельно не коронуется. Тем не менее Альфред настоял, чтобы его жена предстала с ним перед народом в память о самоотверженности, что она проявила в войне с франками. После возложения короны, вручения меча, перстня и скипетра Альфред будет ждать, что его жена выйдет вперед и будет представлена собравшимся — не как королева, но как леди Уэссекс. И кому же еще вести ее к алтарю, как не брату и соправителю короля Шефу, владения которого смогут перейти к сыну Альфреда и леди Уэссекс, если у него не будет своих детей?
«Я теряю ее во второй раз», — горестно подумал Шеф.
Ему снова придется позабыть любовь, ту страсть, что некогда вспыхнула между ними. В первый раз виной всему был человек, которого они оба ненавидели, а теперь, словно в наказание, Шеф должен отдать ее человеку, которого они оба любят. Когда Торвин подтолкнул его могучим локтем, напоминая, что пора вести к алтарю леди Годиву со свитой девушек, Шеф перехватил ее взгляд — ее торжествующий взгляд — и ощутил, как его сердце обратилось в лед.
«Альфред может быть королем, — в оцепенении подумал Шеф. — А я — нет. У меня никогда не было на это прав и не осталось сил».
Когда хор перешел к молитве «Benedicat», Шеф принял решение. Он сделает то, чего хочет, а не просто выполнит долг. Он возьмет свой флот — новый флот соправителя — и обратит пылающий в душе гнев против врагов королевства: северных пиратов, флотилий франков, работорговцев из Ирландии и Испании. Против всех. Пусть Альфред и леди Годива будут счастливы дома. Он обретет мир и покой среди тонущих людей и гибнущих кораблей.

Утром того же дня на крайнем севере земли датчан совершалась более грубая и более устрашающая церемония. Пленник оставил попытки спастись. Он не был ни трусом, ни безвольным слабаком. Двумя днями раньше, когда люди Змеиного Глаза вошли в загон для рабов, он знал, что́ произойдет с тем, кого они выберут. Когда выбрали его, он знал также, что теперь должен использовать малейший шанс на спасение. И он это сделал: по пути украдкой нащупал слабину в наручной цепи и дождался, когда стражи погнали его через деревянный мост, ведущий к цитадели Бретраборга, гнезду трех сыновей Рагнара. Неожиданно он хлестнул цепью вправо и метнулся к перилам, чтобы рухнуть в стремительный поток и в лучшем случае доплыть до свободы, а в худшем — умереть своей смертью.
Его стражники видели много подобных отчаянных попыток. Один ухватил беглеца за лодыжку, пока тот переваливался через перила, а двое других прижали так, что и не вырваться. Затем они методично избили пленника древками копий, не со злости, а чтобы он не мог быстро двигаться. C него сняли цепи и вместо них надели ремни из сыромятной кожи, скрутив их и смочив морской водой, чтобы, высыхая, давили потуже. Он не видел в темноте свои пальцы, иссиня-черные и распухшие, как у мертвеца. Если бы даже какой-нибудь бог вмешался и спас ему жизнь, руки спасать было бы поздно.
Но ни боги, ни люди не вмешивались. Стражи больше не обращали на него внимания, разговаривали между собой. Он не был мертв, поскольку то, к чему его готовили, требовало, чтобы жертва дышала, а главное, чтобы в ее жилах текла кровь. Но и только. Больше ни в чем нужды не было.
Сейчас, к концу долгой ночи, стражники перенесли его из строения, где стоял свежепросмоленный флагманский корабль, вдоль длинного ряда деревянных катков, образующих спуск к воде.
— Это мы. А вот он, — пробурчал их старший, крепкий мужчина средних лет.
— Как мы это сделаем? — спросил один из воинов, юный, отличавшийся от товарищей отсутствием регалий, шрамов и серебряных браслетов. — Я никогда этого не видел.
— Ну так смотри и учись. Первым делом разрежь ему ремни на запястьях. Нет, не бойся. — (Юноша колебался, машинально высматривая, куда мог бы побежать пленник.) — Он спекся. Взгляни на него: если отпустить, он не сможет даже ползти. Не урони его, осторожно. Просто освободи запястья, вот так.
Пленник пошатнулся, когда ремни были перерезаны, и увидел перед собой бледный, но разгорающийся отблеск.
— Теперь положи его на бревно. Животом вниз. Ноги вместе. А сейчас смотри, малыш. Запомни, это важно. Трэлл должен лежать спиной кверху, скоро узнаешь почему. Есть причина, чтобы руки не были у него сзади, и надо, чтобы он не мог отодвинуться. И еще надо, чтобы он не мог корчиться. Поэтому я делаю так. — Старший из воинов прижал лицо пленного к толстому сосновому бревну, на котором тот лежал, взял его руки и вытянул вперед, так что жертва стала похожа на ныряльщика. Из-за пояса он достал молоток и два железных гвоздя. — Обычно мы трэллов связываем, но сейчас, чтобы ты намотал на ус, поступим иначе. Я однажды видел такую штуку в христианской церкви. И конечно, гвозди были вбиты не туда, куда надо. Ох и дурни же эти христиане!
Покряхтывая от усилий, ветеран аккуратно вгонял гвоздь в запястье. Позади него толпились воины. Светало, на востоке обрисовались темные силуэты. Копья и шлемы зубчатым контуром отгородили часть неба, откуда солнце вскоре должно было бросить свой первый луч на происходящее и начать первый день нового года у викингов, — день, когда продолжительность тьмы и света одинакова.
— Он хорошо держится, — сказал юноша, когда наставник принялся вбивать второй гвоздь. — Больше похож на воина, чем на трэлла. Кто он такой, кстати?
— Он-то? Просто рыбак, которого мы захватили в прошлом году на обратном пути. И он не держится хорошо, а просто ничего не чувствует: руки давно омертвели. Теперь уже скоро, — добавил он для пригвожденного к бревну человека и потрепал его по подбородку. — В следующем мире не говори обо мне дурного. Если бы я плохо сделал свое дело, было бы много хуже. Но я все сделал правильно. Вы двое, привяжите ему ноги, гвоздей больше не надо. Ступни вместе. Когда придет время, мы его повернем.
Группка людей поднялась на ноги, оставив жертву распростертой вдоль соснового бревна.
— Готово, Вестмар? — раздался голос.
— Готово, господин.
Пока они работали, место позади них заполнилось людьми. На заднем плане, вдали от берега и фьорда, вздымались неясные очертания невольничьих загонов, корабельных мастерских и доков. Угадывались стройные шеренги бараков, служивших пристанищем для верных отрядов морских королей, сыновей Рагнара, — некогда четверых братьев, а ныне только троих. Из бараков потоком шли люди, одни мужчины — ни женщины, ни ребенка, — чтобы увидеть торжественное зрелище: спуск на воду первого корабля, начало военного похода, который принесет разор и погибель христианам и их союзникам на юге.
Однако воины попятились, построившись на берегу фьорда широким полукругом. К самому берегу вышло только три человека, все высокие и могучие, в расцвете сил, три оставшихся в живых сына Рагнара Мохнатые Штаны: седой Убби, похититель женщин; рыжебородый Хальвдан, заядлый борец и воин, фанатически преданный воинским обычаям и кодексу чести. Впереди них стоял Сигурд Змеиный Глаз, прозванный так, потому что белки окружали самые зрачки его глаз, словно у змеи; человек, который вознамерился стать королем всех земель Севера.
Все лица были обращены на восток: не покажется ли из-за горизонта краешек солнечного диска. В месяце, который христиане называют мартом, здесь, в Дании, по большей части бывают видны только облака. Сегодня же, как доброе предзнаменование, небо было чистым, не считая легкой дымки у края, уже подернувшейся розовым из-за невидимого пока солнца. Среди ожидающих поднялся легкий гул, когда вперед вышли толкователи примет, ссутулившиеся старики, со священными торбами, ножами и бараньими лопатками для предсказаний.
Сигурд смотрел на них холодно. Они были нужны воинам. Но он не боялся дурных предзнаменований, жалких пророчеств. Ведун, который вещал недоброе, так же легко мог оказаться на жертвенном камне, как и любой человек.
В мертвом торжественном молчании распростертый на бревне пленник обрел голос. Пригвожденный и связанный, он не мог пошевелить даже пальцем. Но ему удалось вывернуть голову назад, и он заговорил придушенным голосом, обращаясь к среднему из троих сыновей Рагнара:
— Что ты делаешь, Сигурд? Я вам не враг. Я не христианин и не человек Пути. Я датчанин и свободнорожденный, как и ты сам. Какое ты имеешь право отнимать у меня жизнь?
Его последние слова потонули в гуле толпы. На востоке пролегла полоска света, солнце вставало над почти плоским горизонтом Сьелланда, самого восточного из датских островов. Змеиный Глаз повернулся, сорвал с себя плащ и махнул людям, что находились наверху, в доме.
Тотчас же заскрипели тали, и пятьдесят человек, лучшие из лучших в армии сыновей Рагнара, дружно крякнув, навалились всем своим весом на канаты, привязанные к уключинам. Из строения показалась драконья голова флагманского корабля Змеиного Глаза, самого «Франи ормра», то есть «Сияющего червя». Вытянутая с плоского места на смазанные салом катки десятитонная махина, пятидесятифутовый киль сделан из самого прочного дуба во всей Дании.
Корабль достиг верхушки слипа. Распятый выгнул шею вбок, чтобы видеть свою судьбу, надвигающуюся сверху, и крепко сжал челюсти, чтобы сдержать рвущийся крик. Только одного он мог лишить своих мучителей — доброго предзнаменования для похода. Страха, отчаяния и воплей жертвы.
Воины разом налегли на канаты, нос клюнул, и корабль заскользил вниз, тяжело ударяя по каждому бревну. Когда крутой форштевень завис над приговоренным, тот закричал снова, вкладывая в каждое слово презрительный вызов:
— Какое ты имеешь право, Сигурд? Что сделало тебя королем?
Киль ударил его точно в поясницу, проехал и размозжил своей ужасающей тяжестью. Невольно легкие выдавили предсмертный стон, превратившийся в крик, когда боль превзошла все мыслимые пределы. Корабль пошел над жертвой — а катальщики теперь притормаживали его, — и бревно с распятым провернулось. Кровь из растерзанного сердца и легких струей брызнула под давлением массивного киля.
Она выплеснулась и наверх, на развал бортов. Прорицатели, которые внимательно следили, пригнувшись как можно ниже, чтобы не пропустить ни одной детали, кричали и в восторге крутили длинными рукавами с бахромой:
— Кровь! Кровь на бортах для морского владыки!
— И крик! Предсмертный крик для предводителя воинов!
Корабль с плеском вошел в тихие воды Бретраборгского фьорда. В этот момент солнечный диск полностью поднялся над линией горизонта, пронзая дымку длинными лучами. Отбросив плащ, Змеиный Глаз схватил копье и воздел его над тенями дока и слипа. Солнце пламенем зажгло восемнадцатидюймовый треугольный наконечник.
— Красный свет и красное копье в новом году! — дружно воскликнули воины, заглушив вопли прорицателей.
— Что сделало меня королем? — крикнул Змеиный Глаз вслед отлетающей душе жертвы. — Кровь, что я пролил, и кровь в моих жилах! Потому что я богорожденный сын Рагнара, сына Волси, от семени бессмертных. А сыновья смертных — катки под моим килем!
Позади него армия викингов побежала к своим кораблям, команда за командой, торопясь занять место на переполненных слипах.

Та же зимняя стужа, что сковала Англию, царила и по другую сторону пролива. В холодном городе Кёльне в тот самый день, когда был коронован Альфред, одиннадцать человек сидели в пустом нетопленом зале большой церкви за сотни миль к югу от Бретраборга с его человеческими жертвоприношениями. Пурпурная с белым одежда пятерых из них отмечала архиепископский сан — но ни один не носил алого цвета кардиналов. Справа и позади от каждого из пяти сидел человек, одетый в простую черную рясу согласно уставу ордена Святого Хродеганга. Каждый был капелланом, исповедником и советчиком своего архиепископа — не имея чинов, но имея огромное влияние, а также весомые надежды унаследовать достояние князей Церкви.
Одиннадцатый человек тоже носил черную рясу, на этот раз рясу простого дьякона. Он украдкой рассматривал собравшихся, признавая и уважая их власть, но сомневаясь в своем праве на место за их столом. Это был Эркенберт, некогда архидиакон великого собора в Йорке и правая рука архиепископа Вульфхера. Но собора, разграбленного в прошлом году взбесившимися северными язычниками, больше не было. И Вульфхер, хотя и остался архиепископом, был просто приживалом у своих собратьев-архиепископов, объектом презрительного милосердия, как и его товарищ по несчастью, примас Кентерберийского собора.
Эркенберт не знал, зачем его позвали на эту встречу. Он не подозревал, что подвергается смертельной опасности. Комната была пуста не потому, что великий архиепископ Кёльна не мог себе позволить ее украсить. Она была пуста, так как он хотел, чтобы ни один соглядатай не мог в ней укрыться. Произносимые здесь слова, стань они известны, означали бы смерть для всех присутствовавших.
Собравшиеся медленно, постепенно, осторожно, прощупывая друг друга, подходили к общему решению. Теперь, когда оно было принято, напряжение спало.
— Итак, он должен уйти, — повторил архиепископ Гюнтер, организатор встречи в Кёльне.
Молчаливые кивки собравшихся вокруг стола.
— Его ошибки слишком велики, чтобы смотреть на них сквозь пальцы, — подтвердил Тевтгард из Трира. — Не только поражение крестоносцев, посланных им против английских провинций…
— Хотя уже одно это знак Божественного нерасположения, — поддакнул известный своей набожностью Хинкмар из Реймса.
— Но еще он позволил прорасти семенам. Семенам худшего, чем поражение какого-то короля. Семенам раскола.
Слово было сказано, и сразу настала тишина. Все знали, что случилось в прошлом году. Когда под одновременным давлением норманнов и собственных епископов юный король западных саксов Альфред объединился с какой-то языческой сектой, прозываемой, как они слышали, Путем. Он успешно разбил викинга Ивара Рагнарссона, а затем и Карла Лысого, христианского короля франков и представителя самого папы. Теперь Альфред беспрепятственно правил в Англии, хоть и деля свой доминион с каким-то языческим ярлом, чье имя звучало неуместной шуткой. Но не шуткой было то, что в отместку за решение папы Николая послать крестоносцев Альфред объявил об отделении Английской церкви от Вселенской и Апостольской римской церкви. Еще меньше походило на шутку лишение Церкви в Англии ее земель и собственности. Альфред позволял проповедовать и служить службы только тем, кто готов был обеспечивать себе пропитание за счет добровольных подаяний паствы. Даже ходили слухи, что новая власть склоняет клириков к ремеслам или торговле.
— Из-за этих поражений, из-за этого раскола он должен уйти, — повторил Гюнтер, оглядывая сидящих. — Я утверждаю, что папа Николай обязан отправиться к Господу. Он стар, но недостаточно. Мы должны ускорить его уход.
Теперь, когда слово было произнесено, воцарилась тишина; князьям Церкви нелегко было говорить об убийстве папы. Мейнхард, архиепископ Майнца, суровый и жесткий, заговорил громким голосом:
— Мы сможем осуществить это?
Священник рядом с Гюнтером пошевелился и сказал:
— Затруднений не будет. В окружении папы есть люди, которым мы можем доверять. Эти люди не забыли, что они немцы, как и мы с вами. Яд применять не советую. Лучше подушка ночью. Если он не проснется, его место будет объявлено вакантным без всякого скандала.
— Хорошо, — произнес Гюнтер. — Хоть я и считаю смерть папы Николая необходимой, ему самому, перед Богом клянусь, я не желаю ни малейшего зла.
Остальные взглянули на него с легким скептицизмом. Все знали, что всего десять лет назад папа Николай сместил Гюнтера и прогнал его с глаз долой за непослушание. Так же он обошелся и с Тевтгардом из Трира, а потом обругал и отверг даже святошу Хинкмара.
— Это был великий человек, который выполнял свой долг так, как понимал его. Я не виню Николая даже за злополучную экспедицию короля Карла. Нет, дело не в Крестовых походах. Но он допустил ошибку. Скажи им, Арно, — обратился Гюнтер к своему помощнику. — Объясни, как мы понимаем дело.
Гюнтер откинулся на спинку и поднял золотой бокал с рейнским вином, от которого так сильно зависели его архиепископские доходы.
Молодой человек пододвинул свой табурет ближе к столу, и его резко очерченное лицо под ежиком светлых волос оживилось.
— Здесь, в Кёльне, — начал он, — мы тщательно изучили военное искусство. Не только в смысле собственно сражений, но также в более широком смысле. Мы попытались рассуждать не просто как tacticus, — употребил он латинское слово, хотя до сих пор все говорили на нижненемецком языке Саксонии и Севера, — но как strategos древних греков. И если мы подойдем к делу стратегически, — (тут Хинкмар поморщился от непривычной смеси латыни и греческого), — мы увидим, что папа Николай совершил роковую ошибку. Он не смог обнаружить то, что мы называем puncrum gravissimum, то есть главную точку — точку приложения главных сил при нападении врага. Он не заметил, что настоящая опасность — опасность для всей Церкви — состоит не в ересях Востока, и не в борьбе папы против императора, и не в морских набегах приверженцев Махаунда, но в малоизвестных королевствах, в беднейших провинциях Британии. Потому что только в Британии Церковь столкнулась с тем, кто хуже врага, — с соперником.
— Он сам с Востока, — сказал Мейнхард презрительно.
— Совершенно верно. Он считает, что все происходящее здесь, на северо-западе Европы, в Германии, во Франции и в Низинных Землях, не имеет большого значения. Но мы-то знаем, что здесь свершится предназначение. Предназначение Церкви. Предназначение мира. Я готов сказать о том, о чем не скажет папа Николай: о новом избранном народе, о единственном бастионе на пути варваров.
Он умолк, его белое лицо зарделось от гордости.
— Насчет этого вы тут не встретите возражений, Арно, — заметил Гюнтер. — Итак, у Николая должен появиться преемник. Я знаю, — поднял он руку, — что кардиналы не выберут папой человека, у которого есть хоть капля здравого смысла, и мы не можем надеяться, что нам удастся добавить итальянцам ума. Но мы можем добавить им глупости. Думаю, все со мной согласятся: мы употребим деньги и влияние, чтобы был выбран человек, популярный в Риме, из хорошей итальянской семьи и притом полное ничтожество. И кажется, он уже облюбовал себе папское имя: Адриан Второй, как мне сообщили. Более серьезно то, что предстоит сделать поближе к дому. Не только Николай должен уйти, но и король Карл. Ведь он тоже потерпел поражение, причем от толпы крестьян.
— Карла уже нет, — решительно сказал Хинкмар. — Его бароны не простят унижения. Те, кто не был с ним, никогда не поверят, что французских копейщиков могли разбить какие-то пращники и лучники. А те, кто был в Англии, не хотят делить с ним позор. Веревка вокруг его шеи или кинжал под ребрами появятся и без нас. Но этого кто заменит?
— Прошу прощения, — тихо сказал Эркенберт.
Он слушал с величайшим вниманием и в какой-то момент понял, что эти люди, в отличие от помпезного и беспомощного английского духовенства, которому он служил всю жизнь, действительно ценят прежде всего ум, а не чины и звания. Младших выслушивали не одергивая. Любой мог поделиться своими идеями, и их могли принять. А если и отвергали, то с указанием причин и по здравом размышлении. Эти люди единственным грехом считали недостаток логики или воображения. Абстрактные построения опьяняли Эркенберта сильнее, чем винные пары из его кубка. Он почувствовал, что наконец-то оказался среди равных. А главное, он жаждал, чтобы и его приняли как равного.
— Я владею нижненемецким языком, потому что он похож на мой родной английский. Но позвольте мне сейчас перейти на латынь. Не понимаю, кем можно заменить французского короля Карла Лысого. И каких преимуществ достигнут собравшиеся при любом его преемнике. У него два сына, правильно? Карл и Луи. У него было три брата: Людвиг, Пипин и Лотар, из которых в живых остался один Людвиг; и у него, помнится, семь живых племянников, Луи, Карл, Лотар…
— …Пипин, Карломан, Людвиг и Карл, — докончил Гюнтер и коротко хохотнул. — Наш английский друг из вежливости недоговаривает, что ни одного из них не отличишь от другого. Карл Лысый. Карл Толстый. Людвиг Саксонский. Пипин Младший. Кто из них кто и какое это имеет значение? На его месте я бы выразился так: потомок императора Карла Великого, самого Шарлеманя, потерпел поражение. Он не унаследовал доблести предков. Мы ищем нового папу в Риме, а здесь мы должны найти нового короля. Новую династию королей.
Сидящие вокруг стола настороженно посмотрели друг на друга, постепенно осознавая, что все они уже думали о немыслимом. Гюнтер удовлетворенно улыбнулся: его поняли.
Снова набравшись смелости, Эркенберт заговорил:
— Это возможно. У меня в стране королевская династия была низложена. А в вашей — разве сам Карл Великий пришел к власти не благодаря делам своих предков, сместивших богорожденных, которым служили? Их убили, им публично срезали волосы, чтобы показать: нет больше святости. И мы сможем это сделать. В конце концов, что делает короля королем?
За все время лишь один человек не проронил ни единого слова, хотя изредка и кивал одобрительно: это был почитаемый всеми архиепископ Гамбурга и Бремена, что далеко на севере, ученик и последователь святого Ансгара архиепископ Римберт, прославившийся своей храбростью в священном походе против северных язычников. Стоило ему шевельнуться, и все взгляды устремились на него.
— Вы правы, братья. Династическая линия Карла никуда не годится. И вы не правы. Не правы во многом. Вы говорите о стратегии, о punctum gravissimum, о Западе и Востоке, и в мире людей ваши слова могут иметь смысл.
Но мы живем не только в мире людей. И я говорю вам, что папа Николай и король Карл совершили худшую ошибку, чем вам кажется. Я молюсь только о том, чтобы мы сами не допустили ее. Я говорю вам: они не веруют! А без веры все их оружие и все их планы — не больше чем плевелы и сор, которые уносит ветром гнева Господня.
Поэтому я скажу вам, что нам не нужен ни новый король, ни новая династия королей. Нет. Что нам теперь требуется, так это император! Император римский. Ведь мы, германцы, и есть новый Рим! Нам необходим император, чтобы возвеличиться.
Собравшиеся погрузились в разворачивающиеся перед ними видения, храня почтительное молчание. Его нарушил белобрысый Арно, капеллан Гюнтера.
— А как выбрать нового императора? — осторожно поинтересовался он. — И где его найти?
— Слушайте, — отвечал Римберт, — и я расскажу вам. Я расскажу вам о секрете Шарлеманя, последнего действительно великого римского императора на Западе. Я расскажу вам, что делает короля истинным королем.



Глава 2

Пахучий дух опилок и щепы ощущался в воздухе, когда Шеф и его спутники, хорошо выспавшиеся после долгого путешествия из Уинчестера, спустились к верфи. Хотя солнце лишь недавно высветлило восток, сотни людей уже трудились — правили терпеливыми волами, влекущими огромные телеги со строевым лесом, теснились у круглых кузнечных горнов, сновали у канатнопрядильных станков. Стук молотков и визг пил несся со всех сторон, смешиваясь со свирепыми приказами десятников — но ни хлопка бича, ни вскрика боли, ни одного рабского ошейника.
Бранд, обозревая открывшуюся картину, оторопело присвистнул и покачал головой. Ему только-только разрешил вставать с постели его врач, коротышка Хунд, не переставший, впрочем, наблюдать пациента. До сих пор Бранд не видел всего, что было сделано за долгую зиму. И действительно, даже Шеф, который лично или через помощников каждый божий день проверял ход работы, с трудом верил своим глазам. Как будто бы он открыл запруду для накопившейся энергии, а не сам вкладывал ее в дело.
В эту зиму он не переставал удивляться, что все его желания сбываются.
По окончании в прошлом году войны в его распоряжении оказались богатства целой страны. Первейшей и неотложнейшей задачей было обеспечить защиту своего неокрепшего королевства. Шеф раздавал приказы, и его воеводы старались изо всех сил — строили боевые машины и тренировали их расчеты, сколачивали будущие непобедимые полки из освобожденных рабов, викингов Пути и английских танов, которые воинской службой отрабатывали аренду земли. Управившись с этим, Шеф обратился ко второй своей задаче — пополнению королевской казны. Его не устраивала замшелая традиция полагаться лишь на память в юридических делах, и он велел священнику Бонифацию составить точные списки земельной собственности и пошлин, долгов и налогов. С указанием завести во вновь присоединенных графствах те же порядки, что Шеф устанавливал в Норфолке. Это требовало времени и умения, но результаты уже сказывались.
А третью задачу Шеф мог доверить только самому себе: нужно было построить флот. Не вызывал сомнений печальный факт, что все битвы последних двух лет происходили на английской земле и за них было заплачено жизнью англичан. Способ усилить оборону, о котором думал Шеф, заключался в том, чтобы остановить врагов, и особенно викингов, не принадлежавших к Пути, там, где они царили безраздельно, — в море.
Опираясь на общую казну и налоговые прибыли Восточной Англии и Восточной Мерсии в придачу, Шеф немедленно приступил к постройке флота.
Ему остро не хватало опыта и помощи. Викинги Пути, среди которых было много искусных корабелов, за соответствующую мзду охотно делились своими знаниями и умениями. Торвин и его собрат, жрец Пути, заинтересовались до крайности и с головой погрузились в работу, как будто в жизни своей ни о чем другом и не мечтали — что, в общем-то, было верно. Они никогда не отступали от своего правила всеми способами стремиться к новому знанию, кормиться самим и поддерживать свою религию только благодаря владению ремеслами. Кузнецы, плотники и возницы со всей Восточной Англии стекались в то место, которое Шеф избрал для своей верфи на северном берегу Темзы. Новый военный порт располагался на его земле, через реку от владений короля Альфреда, чуть ниже по течению от Лондонского торгового порта, в деревеньке Крикмаут, и предназначался для защиты — или для угрозы — на стратегических направлениях и к Английскому каналу, и к Северному морю.
Некого было поставить во главе этих людей. А требовалось удержать искусных и опытных работников в подчинении, чтобы осуществить план, который был разработан Шефом, но противоречил всему их жизненному опыту.
Сначала возглавить верфь было предложено Торвину, но тот отказался, пояснив, что в любой момент может уехать, если потребуют дела его веры. Тогда Шеф вспомнил про Удда, бывшего раба, который почти без посторонней помощи сконструировал арбалет и изготовил опасную катапульту с крутильным механизмом. Что, по мнению некоторых, и явилось причиной поражения Ивара Рагнарссона, завоевателя Севера, а через несколько недель — Карла Лысого, короля франков, в том сражении, которое стали называть битвой 866 года при Гастингсе.
Но Удд не справился и вскоре был смещен. Выяснилось, что, будучи предоставлен самому себе, этот человечек способен интересоваться только тем, что сделано из металла. А командовать у него получалось даже хуже, чем у раздувающего мехи мальчонки, все из-за природной скромности. Удд был переведен на гораздо более подходящую для него работу — узнавать все, что только можно, о различных сталях.
Неразбериха росла, и Шефу пришлось задуматься, кто же ему действительно нужен: человек, знакомый с морем и кораблями, умеющий руководить другими, но не настолько независимый, чтобы изменять приказания начальства, и не настолько консервативный, чтобы ухитриться не понять их. Таких людей Шеф почти не знал. Единственно возможной кандидатурой оказался рив рыбацкой деревеньки Бридлингтон, Ордлаф, захвативший два года тому назад Рагнара Мохнатые Штаны, за что Англия подверглась возмездию Рагнарссонов. Сейчас он подошел приветствовать Шефа.
Шеф переждал, пока Ордлаф не преклонит колени и не поднимется. Прежние его попытки обойтись без официального ритуала приветствия вызывали недоумевающие и обиженные взгляды английских танов.
— Я кой-кого привел посмотреть на работы, Ордлаф. Это мой друг и бывший шкипер Вига-Бранд. Он с далекого севера, из Холугаланда, и он плавал побольше многих. Я хочу услышать, что Бранд думает о наших новых кораблях.
Ордлаф ухмыльнулся:
— Господин, сколько бы ни ходил под парусом твой друг, сейчас у него глаза полезут на лоб. Таких штуковин раньше никто не видел.
— Верно — вот прямо здесь штуковина, какой я никогда не видел раньше. — Бранд указал на яму в нескольких ярдах.
Находившийся в ней человек тянул на себя рукоятку шестифутовой пилы. За другую рукоятку держался работник, стоявший наверху, на огромном бревне. Отпиливаемые от бревна доски тут же подхватывали помощники.
— Как они это делают? На моей памяти доски всегда вытесывались скобелем.
— И я тоже не наблюдал подобного, пока не оказался здесь, — ехидно ответил Ордлаф. — Секрет заключается в двух вещах. Во-первых, особые зубья у пилы, которые сделал мастер Удд. А во-вторых, пришлось научить этих остолопов, — (в этот момент остолопы ухмыльнулись), — не толкать пилу, а просто по очереди тянуть ее на себя. Сберегает уйму материала и сил, — закончил он нормальным голосом.
Доска отделилась от бревна и была унесена подручными, а пильщики поменялись местами; тот, что побывал внизу, вытряхивал из волос опилки. Пока работники переходили, Шеф заметил у одного на шее амулет в виде молота Тора, который носило большинство рабочих, а у другого — едва видный христианский крест.
— Но это еще цветочки, — говорил Ордлаф. — То, чем король действительно хочет похвастаться, — это его краса и гордость, десять кораблей, построенных по его замыслу. И один из них, господин, мы уже готовы показать тебе, мы его закончили, пока ты был в Уинчестере. Ты увидишь его вон там.
Он вывел Шефа и Бранда через ворота в высоком частоколе к полукругу пирсов, выдающихся в тихую речную заводь. Глазам открылось десять кораблей, на которых трудились люди; ближний выглядел уже достроенным.
— Вот, любезный Бранд. Видел ты что-нибудь подобное по эту сторону от Холугаланда?
Бранд задумчиво разглядывал огромный корпус. Потом он медленно покачал головой:
— Отродясь не видывал такой громадины. Говорят, самый большой корабль в мире — флагман Змеиного Глаза, «Франи ормр», «Сияющий червь», на котором пятьдесят гребцов. Этот не меньше. И все остальные под стать. — В его глазах появилось сомнение. — Из чего сделан киль? Вы что, соединили торцами два бруса? Если так, это может сгодиться на реке или вблизи берега при хорошей погоде, но на глубокой воде…
— Каждый киль из цельного бревна, — перебил его Ордлаф. — Ты, должно быть, забыл, господин, так я позволю себе напомнить: у вас на Севере приходится работать с тем лесом, который можно достать. И хотя, как я вижу, люди там вырастают высокими и крепкими, этого нельзя сказать о деревьях. А у нас есть английский дуб, и про него я могу сказать, что не встречал стволов прочнее или длиннее.
Бранд снова принялся разглядывать корабли и качать головой:
— Ладно-ладно. Но какого дьявола вы сотворили с мачтой? Она не на своем месте. И торчит вперед, точно елда у восемнадцатилетнего! С такой мачтой далеко уплывет ваш громадный корабль? — В его голосе звучало разочарование.
Шеф и Ордлаф разулыбались. На этот раз слово взял Шеф:
— Бранд, вся штука в том, что у этого корабля только одно назначение. Не пересекать океан, не перевозить бойцов с копьями и мечами, не доставлять грузы. Это корабль для боя. Для боя с другими кораблями. Но он не будет сходиться к борту борт и рубиться команда с командой. И даже не будет таранить носом, как древнеримские суда, о которых рассказывал отец Бонифаций. Нет. Он должен утопить чужой корабль вместе с командой, и сделать это надо издали. И для этого мы знаем только один способ. Помнишь метательные машины, которые я собирал той зимой в Кроуленде? Что ты о них думаешь?
Бранд пожал плечами:
— Хороши против пехоты. Не хотел бы, чтобы такой камешек попал в мое судно. Но как тебе известно, для попадания нужно точно определить дистанцию. Когда оба корабля в движении…
— Согласен, не попасть. А что скажешь насчет копьеметалок, которые мы использовали против конницы Карла?
— Могут убивать людей по одному. Корабль им не потопить. Копье пробьет дыру, да само же ее и заткнет.
— Остается последнее оружие, то, что архидиакон Эркенберт изготовил для Ивара. С его помощью Гудмунд пробил частокол вокруг лагеря под Гастингсом. Римляне называли его онагр — дикий осел. Мы нарекли его мулом.
Моряки по сигналу стащили просмоленную рогожу с приземистой прямоугольной конструкции, установленной точно в центре беспалубного корпуса.
— Ну, что скажешь?
Бранд задумчиво покачал головой. Он лишь однажды видел онагр в действии, и то издали, но запомнил, как телеги разлетались на куски и целые упряжки волов размазывало по земле.
— Этого никакой корабль не выдержит. Один удар — и рассыплется весь корпус. Но вы зовете его мулом, потому что…
— Он взбрыкивает при отдаче. Идем, покажу, что мы сейчас делаем.
Все поднялись по сходням, чтобы взглянуть на новое оружие вблизи.
— Смотри, — объяснял Шеф. — Он весит тонну с четвертью. Так нужно. Видишь, как устроен? Крепкий трос идет к нижней раме, там вал с двумя рукоятками. Двое наматывают трос на вал и слева и справа одновременно. При этом опрокидывается этот метательный рычаг. — Шеф похлопал по вертикально стоящему пятифутовому бревну, с конца которого свисала широкая кожаная петля. — Он ложится назад, ты его крепишь железным ключом и закручиваешь вал до отказа. Потом выбиваешь ключ. Рычаг устремляется вперед, взбрасывая петлю с камнем…
— И бьет по отбойной перекладине. — Ордлаф дотронулся до поперечного бруса на массивной раме, прикрытого тюфяком с песком. — Рычаг останавливается, а камень летит вперед. Бросок получается пологий и сильный, этак на полмили. Но ты уже знаешь, в чем загвоздка. Мул приходится делать тяжелым, чтобы выдержал отдачу. Он должен стоять строго по длинной оси судна, поэтому рама закреплена прямо над килем. А поскольку он такой увесистый, мы были вынуждены поставить его посередине между носом и кормой.
— Но ведь там должна быть мачта, — возразил Бранд.
— Нам пришлось ее передвинуть, — сказал Шеф. — Об этом тебе Ордлаф расскажет.
— Понимаешь, любезный Бранд, — заговорил Ордлаф, — у меня на родине строят лодки, похожие на ваши, с высокими штевнями, обшивают досками внакрой и все такое. Но они нам нужны для лова рыбы, а не для дальнего плавания, поэтому мы их оснащаем по-другому. Ставим мачту спереди и еще наклоняем ее к носу. И по-другому кроим паруса. Не прямоугольные, как у вас, а косые.
Бранд фыркнул:
— Знаю. Если отпустишь рулевое весло, твое судно развернется по ветру и нипочем не встанет бортом к волне. Рыбацкий трюк. Достаточно безопасно. Но скорости нет. Особенно со всем этим грузом. Как быстро ходит этот корабль?
Шеф и Ордлаф переглянулись.
— Совсем не быстро, — признался Шеф. — Гудмунд устроил гонки, еще когда тут не было тяжелого мула, и на своем корабле носился вокруг нас кругами. Но видишь ли, Бранд, нам не нужно никого догонять! Если встретим в открытом море флот и он пойдет на нас, мы будем стрелять! Уйдет противник назад, и ладно, для нас важнее всего защитить берег. Если прорвется, мы развернемся и потопим его, не позволив высадиться. Это не грузовое судно, Бранд, а корабль для боя.
— Военный корабль, — согласно кивнул Ордлаф.
— А сможешь ты его развернуть? — спросил Бранд. — Я про мул. Удастся ли прицелиться в другую сторону? Помнится, твои копьеметалки разворачивались.
— Над этим мы работаем, — ответил Шеф. — Попробовали установить машину на поворотный круг, но слишком тяжело было поворачивать, и отдача ломала ось. Удд предлагал крепить мул на железном шаре, но… В общем, пока можно стрелять только прямо по курсу. Зато мы додумались поставить с другой стороны второй рычаг, вал с тросом и прочее. Отбойная перекладина, конечно, только одна. Но мы теперь запросто можем стрелять и вперед, и назад.
Бранд снова покачал головой. Он чувствовал, как корабль покачивается под ногами, это в тихой-то речной заводи, а что будет в открытом море? Весит мул тонну с четвертью, и он установлен довольно высоко, чтобы стрелять поверх планшира. Тяга паруса прилагается далеко от центра корабля. Рея длинная, так что парус можно сделать очень широким, отметил он. Но управлять им сложновато. Бранд не сомневался, что рыбак свое дело знает. И конечно же, выпущенный мулом камень способен натворить бед. Вспомнив о хрупких судах, на которых он когда-либо плавал, — доски даже не были прибиты, а просто привязаны веревками из звериных сухожилий, — Бранд с легкостью вообразил, как конструкция разлетается на куски, а команда — все пятьдесят бойцов Сигурда Змеиный Глаз — барахтается в воде.
— Как вы хотите его назвать? — вдруг спросил он, машинально коснувшись висящего на груди молоточка. — Для удачи.
Ордлаф вытянул из-под рубахи свою пектораль — серебряную лодку Ньёрда.
— У нас десять военных кораблей, — сказал Шеф. — Я хотел назвать их в честь богов Пути — «Тор», «Фрейр», «Риг» и так далее, но Торвин не позволил. Он сказал, что мы накличем беду, если будем вынуждены говорить: «„Хеймдалль“ на мели» или «„Тор“ застрял на песчаной банке». И тогда было решено назвать каждый корабль именем одного из графств моего королевства и по возможности набрать для него команду из этого графства. Вот этот — «Норфолк», там — «Суффолк», дальше — «Остров Или», «Букингем»… Что скажешь?
Бранд колебался. Как и все моряки, он суеверно почитал удачу и не хотел неосторожным словом накликать порчу на замыслы своего друга.
— Скажу, что ты опять придумал что-то новенькое и, может быть, твои «Графства» строем пройдутся по морям. И уж точно я не хотел бы столкнуться с одним из них в бою, а ведь меня не назовешь самым робким из норманнов. Глядишь, однажды править морями станет король Англии, а не король Севера. Скажи мне, — продолжал он, — куда ты хочешь пойти в первый рейс?
— Через Английский канал к немецкому берегу, — ответил Шеф. — Вдоль береговой линии за Фризские острова и в датские воды. Это главный пиратский маршрут. Мы будем топить всех встреченных пиратов. С этих пор каждый, кто захочет напасть на нас, должен будет идти из Дании открытым морем. В конце концов мы разрушим их базы, достанем их в их собственных гаванях.
— Фризские острова, — пробормотал Бранд, — устья Рейна, Эмса, Эльбы и Айдера. Что ж, я скажу тебе одну вещь, юноша. Там везде сложное судоходство. Понимаешь, о чем я? Тебе понадобится лоцман, который знает проливы и берега, а когда не видно ни зги, сможет провести корабль с помощью слуха или нюха.
Ордлаф заупрямился:
— Да мне всю жизнь хватало лота, впередсмотрящих и лага. И непохоже, что удача изменила с тех пор, как я бросил хозяев-монахов и нашел себе богов Пути.
Бранд фыркнул:
— Я ничего не имею против богов Пути.
И снова они с Ордлафом одновременно коснулись своих амулетов, и на этот раз смутившийся Шеф тоже полез за своим необычным украшением в виде лесенки — символом его покровителя Рига.
— Спору нет, от богов бывает польза. Лот, лаг и впередсмотрящие — тоже хорошее подспорье. Но за Бременом вам понадобится нечто большее. Это говорю вам я, Бранд, первый среди мужей Холугаланда.
Трудники столпились их послушать. Те, кто впервые видел короля, подталкивали друг друга, показывая на незнакомый амулет Рига.

Солнце, проникая через высокие окна библиотеки кафедрального собора в Кёльне, освещало страницы манускриптов, разложенных на массивном аналое. Дьякон Эркенберт, из-за малого роста едва дотягивающийся до его верхнего края, застыл в задумчивости. Библиотекарь, зная, что архиепископ благоволит к Эркенберту и поощряет его штудии, позволил дьякону работать самостоятельно — даже с огромной драгоценной Библией, на которую пошли шкуры восьмидесяти телят.
Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история, недавно рассказанная архиепископом Римбертом, оказаться правдой? Тогда, на встрече, в нее поверили все: и архиепископы, и их советники. Но ведь она льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам народа, постоянно отвергаемого и недооцениваемого могучим Римом. Эркенберт не разделял этих чувств — во всяком случае, пока не разделял. Англичане, помня историю своего обращения в христианство благословенным папой Григорием, долгое время хранили верность Риму. И чем Рим отблагодарил их? Если рассказанное Римбертом — правда, то, возможно, пришло время для верности… кому-то другому.
Итак, тексты. Главным среди них был тот, который Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать, будучи разбужен посреди ночи. Тем не менее не грех взглянуть снова. Четыре евангельские повести о распятии Христа слегка отличались друг от друга — лишнее доказательство их подлинности, ибо кто же не знает, что четыре свидетеля события всегда запомнят каждый свое? Но Иоанн… Иоанн сказал больше других. Переворачивая огромные жесткие листы, Эркенберт нашел нужное место и стал перечитывать его, негромко проговаривая латинские слова и мысленно переводя их на родной английский.
— «…Sed unus militum lancea latus eius aperuit. Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра».
Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.
Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие римских воинов. В доме близ великого Йоркского собора, где он жил когда-то, немало сохранилось от Эборакума — казарм Шестого легиона. Легион ушел из Британии четыреста лет назад, метрополия отозвала его для участия в гражданской войне, но бо́льшая часть арсеналов осталась, и много нерастащенного и неиспорченного оружия лежало в подземельях. Не знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал для язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй, как и те времена. Железо ржавеет, но все-таки Эркенберт видел сверкающую и вычищенную, как на парад, полную экипировку римского легионера: шлем, панцирь, короткий меч, наголенники, щит и, конечно, копье с длинным железным наконечником — пилум, называемый также lancea.
Да, подумал Эркенберт, это может быть правдой. И нет сомнений, что Святое Копье, которое пронзило грудную клетку Сына Господня, могло сохраниться в своей материальной сущности. Ведь я сам видел и держал в руках оружие, которому не меньше лет.
Но кому пришло бы в голову сохранить такую вещь? Тому, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда оно было использовано. Иначе копье вернулось бы в казарму и затерялось среди тысяч себе подобных. Кто мог сохранить этот пилум? Судя по тому, что говорил архиепископ, это не был набожный Иосиф из Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.
Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус благословил для учеников на Тайной вечере, — хотя Иоанн о том не упоминает. Но он не сумел бы завладеть казенным оружием римлян.
А вот центурион… Эркенберт задумчиво листал страницы, переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во всех трех сказано очень похоже. У Луки — «истинно Человек этот был праведник», у Марка — «истинно Человек сей был Сын Божий», у Матфея — «воистину Он был Сын Божий». А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог ли автор упомянуть центуриона как «одного из воинов»? Если центурион, выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или ощутил Божественное присутствие — что было бы для него естественней, чем сохранить свое копье?
А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, — по-видимому, сборнику писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное время разными людьми, — к книге, которую большинство библиотекарей давно решило бы отскоблить для повторного использования.
Эркенберт занялся письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично. Письмо римского времени, написанное на латыни — на плохой латыни, с интересом отметил Эркенберт, рукой человека, знающего только команды и незнакомого с откровениями грамматики, — в заголовке извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгином, центурионом Тридцатого легиона Victrix, то есть Победоносного. С благоговением живописующее распятие бунтовщика в Иерусалиме, оно было отправлено центурионом на родину для… Имени не разобрать, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.
Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать такую убогую копию, выводить буквы жутким почерком? Что касается самой истории, Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа нашего тридцать третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли. Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в родном для Эркенберта Йоркском соборе?
Главным текстом был третий, современный, созданный, как Эркенберт определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это было описание жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся — по мнению архиепископа Гюнтера — потомки ныне бездарно правили Западом. Многое было уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености. Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя Йорка, тоже скромного английского дьякона, управлять судьбами и просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это так. Но учености книжной, а не практической. И он не был арифметикусом, как Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик, как поэт.
Но в этих хрониках Карла Великого было нечто такое, о чем Эркенберт не слышал, пока Римберт не подсказал ему. Не о том, как император умер, что было общеизвестно, но о предвестивших смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный свет и углубился в чтение.
Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa, подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы — это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И когда она упала, утверждает хроника, конь императора заблажил и сбросил его. Сбросил так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье, которое Карл держал в левой руке, вырвалось и улетело за много ярдов. В это самое время в императорской часовне в Ахене слово «принцепс» — или «принц» — навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого конца настаивал, что эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья, каковое император всегда носил с собой, — ведь это, утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea, Святое Копье германского центуриона Лонгина. В юности Карл забрал его из тайника в Кёльне и не расставался с ним во всех своих многочисленных походах и войнах.
Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни один мудрец не знал, куда оно подевалось, потому что графы Карла Великого после его смерти разыграли Копье в кости и никому не открыли, кто тогда выиграл.
А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа, Святое Копье было увезено графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там как реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но двадцать лет назад северные язычники разграбили Гамбург, и оно исчезло. Было украдено каким-нибудь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтожено.
Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если Копье украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
Значит ли это, что какой-нибудь вождишка святотатцев станет повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Мохнатые Штаны, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей Убби, Хальвдана, Ивара и сущее чудовище по прозвищу Змеиный Глаз, Эркенберт съежился от страха.
Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее необходимо вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт. Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье, распятии и германском центурионе не окажется вымыслом, мифом?
Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный весенний пейзаж. Он наведался в библиотеку, чтобы заглянуть в документы, и остался удовлетворен результатом. В рассказанных евангелистами историях концы с концами сходятся. Более того, он понял, что это правильные истории. Хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.
«Вся моя жизнь, — думал Эркенберт, — отдана в руки бездарей». Неумехи архиепископы вроде Вульфхера, неумехи-монархи вроде Эллы или его безмозглого предшественника Осберта, тупые таны, малограмотные попы, получившие свои места только благодаря какому-нибудь родству с сильными мира сего. Англия — злосчастная страна, где все его планы рушились, как замки из песка.
Но все обстоит по-другому в стране германских князей-архиепископов. Здесь царит порядок. Советников выбирают за ум и образованность. Практические вопросы решаются безотлагательно, и того, кто способен в этом помочь, всячески поощряют. И природные ресурсы здесь гораздо богаче. Эркенберт знал, почему удостоился величайшего внимания Гюнтера, — он всего лишь распознал в деньгах архиепископа серебро высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых рудниках, ответили ему, в горах Гарц. Ну а люди, умеющие отделять серебро от свинца и других примесей, здесь всегда в цене.
«Да, — подумал Эркенберт. — Мне нравятся эти священники. Я хочу, чтобы они приняли меня как своего».
Но примут ли?
Эркенберт уже понял, что они кичатся своим происхождением и языком. А он здесь чужак. Он невысок, да еще и темноволос, а они ценят высокий рост и светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Где взять уверенность, что его судьба — здесь? Эркенберту нужен был знак.
Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли по аналою и полкам с книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой странице. Поблескивал обильно украшенный инициал, выполненный в виде фантастического рисунка: сплетенные змеиные тела, сверкающие золотом, серебром и рубинами.
Это английская работа, подумал Эркенберт. Он заново осмотрел гигантскую Библию, которую прежде листал, интересуясь только текстом, а не ее оформлением или происхождением. Определенно английская работа, и притом из Нортумбрии. Может быть, и не из Йорка, а из Уирмута или Джарроу, из скриптория самого Беды Достопочтенного, — из тех времен, когда еще не пришли викинги разорять монастыри. Как эта Библия попала сюда?
Как до этих земель добралось христианство? Для Карла Великого Гамбург и Бремен были языческими городами. Веру принесли сюда английские миссионеры, люди одной с Эркенбертом крови, блаженные Виллиброрд, Винфрид и Виллибальд, ниспровергатель идолов. «Мои соотечественники передали им великий дар, — сказал себе Эркенберт в приступе гордости. — Христианское учение и понимание того, как ему следовать. Я напомню об этом, если кто-нибудь попрекнет меня происхождением».
Эркенберт аккуратно вернул драгоценные книги на полки и вышел. Арно, советник архиепископа, сидел на скамье во дворике. При появлении низкорослого дьякона он поднялся:
— Ну как, брат мой? Ты удовлетворен?
Эркенберт улыбнулся в приливе уверенности и энтузиазма:
— Полностью удовлетворен, брат Арно. Можешь считать, что преподобный Римберт обратил в свою веру первого иностранца. Благословен тот день, когда он рассказал мне об этой величайшей из реликвий.
Арно тоже улыбнулся, возникшее было напряжение спало. Он уважал маленького англичанина за ученость и проницательность. И в конце концов, разве англичане не разновидность тех же самых саксов?
— Ну что ж, брат, не заняться ли нам богоугодным делом — поисками Святого Копья?
— Да! — с чувством откликнулся Эркенберт. — А потом займемся делом, ради которого Копье было послано, — поисками истинного правителя, нового римского императора на Западе.

Шеф лежал на спине, отдыхал, временами проваливаясь в полудрему. Флот должен отправиться в плавание следующим утром, и, судя по рассказам Бранда о трудностях морской жизни, спать следует при каждой возможности. Но вечер выдался трудным. Шеф обязан был принять всех своих шкиперов, десять англичан-шкиперов, которых с трудом подобрал, чтобы командовать военными кораблями, и сорок с лишним викингов Пути, которым поручил вести его обычные суда. Пришлось произнести много тостов и никого не обделить добрым словом.
Когда же Шеф от них отделался, он решил доверительно потолковать с Брандом, но оказалось, что выздоравливающий друг пребывает в дурном настроении. Он не согласился идти с Шефом на «Норфолке», предпочтя свой собственный корабль и команду. Бранд утверждал, что не будет удачи, раз так много людей во флотилии не знают haf — слов, помогающих морякам поминать женщин, кошек или священников, которые, как известно, приносят беду. Обнаружив, что покинут даже Торвином, который собирался плыть на «Норфолке», Бранд снова взялся пересказывать мрачные легенды своей родины, в основном о невиданных морских тварях, русалках и марбендиллах — людях, которые разгневали эльфов из шхер и были превращены в китов, — а под конец о нечестивце и безбожнике, чья лодка исчезла в морской пучине, схваченная длинной рукой, покрытой седым волосом.
На этом Шеф прервал беседу. Сейчас он лежал, со страхом ожидая, что ему привидится во сне.

Когда пришел сон, Шеф сразу понял, где очутился. Он попал в Асгард, обитель богов, и стоял как раз перед самым большим тамошним зданием, Валгаллой, домом Одина и героев.
В отдалении, хотя и в пределах Асгарда, виднелась обширная равнина, на которой разыгрывалась какая-то хаотическая битва без линии фронта; бой, в котором каждый бился против всех, сраженные то и дело падали, обливаясь кровью.
День шел, а люди валились и больше не вставали. Бой распался на ряд поединков. Побежденный умирал, победитель находил себе нового противника. Под конец остался один-единственный человек, жестоко израненный и опирающийся на огромный окровавленный топор. Издалека доносились выклики.
«Хермот! — с трудом разобрал Шеф. — Хермот!»
Мертвые стали подниматься, отсеченные руки и ноги прирастали к телам, зияющие раны затягивались. Помогая друг другу, бывшие враги со смехом вспоминали, как они только что рубились. Постепенно тысячи бойцов образовали длинную колонну по двенадцать человек и строевым шагом двинулись к огромному зданию. Во главе шел воин с огромным топором. Они обогнули Валгаллу, пройдя в нескольких футах от незамеченного Шефа, свернули влево и, не смешав рядов и не сбавив шага, влились в здание через двустворчатую дверь, сейчас распахнутую настежь. Дверь захлопнулась. Свет мерк — надо же, даже в Асгарде бывает ночь. Изнутри доносился шум пира.
Тут к дверям проковылял человек в грубой одежде. Глядя на него, Шеф понял, что только в Асгарде такое существо могло бы жить. Туловище было разорвано надвое, и верхняя половина раскачивалась без всякой связи с ногами. Ребра были выпростаны наружу, талия расплющена, словно растоптанная громадным зверем. Из-под одежды торчали развороченные внутренности.
Калека дошел до ворот Валгаллы и уставился на них. Внутри раздался один из тех могучих голосов, которые Шеф слышал раньше: недовольный и циничный голос его собственного патрона — или отца? — бога Рига, друга ловкачей и обманщиков. Нет, голос был холодный и скрежещущий. Это хозяин дома, подумал Шеф. Это сам могучий Один.
— Кто прислал тебя, человечишка?
Шеф не мог услышать глухой ответ, но владелец голоса услышал.
— А, понятно. Узнаю его работу. Среди моих героев для него найдется местечко. Когда придет время.
Калека заговорил снова. И снова беззвучно.
— Ты? — сказал могучий голос. — Для подобных тебе здесь нет места. Кто ты такой, чтобы занять место в строю и выступить против отродья Фенрира, когда мне понадобятся воины? Убирайся! Ступай на кухню. Может быть, моему управляющему Тьялфи нужен еще один блюдолиз.
Калека повернулся и похромал вокруг здания, в направлении, противоположном тому, откуда пришло войско. На его лице было беспросветное отчаяние, какого Шеф надеялся никогда больше не увидеть.

Ему даже смерть не принесла упокоения, подумал Шеф. Почему боги допускают такое зло? Что заставляет их быть столь жестокими?



Глава 3

Со своего наблюдательного пункта на корме переднего корабля Шеф смотрел вдоль кильватерной линии. «Бедфордшир», четвертый корабль каравана, выбился из строя, что беспрестанно делал с тех пор, как методом проб и ошибок было достигнуто нынешнее строгое походное построение. Все десять английских военных кораблей, как упрямо называл их Ордлаф, шли курсом строго на восток, и юго-западный ветер дул сзади и сбоку — удобней и быть не может, гораздо лучше, чем в плавании у немецких берегов близ устья Рейна, когда ветер дул точно сзади. И все равно «Бедфордшир» постепенно отваливал в сторону открытого моря.
Нет смысла кричать идущему непосредственно сзади кораблю, чтобы по эстафете передали приказ шкиперу «Бедфордшира». Тот прекрасно знал, как важно держаться в строю, на ночных стоянках ему об этом многократно внушали все остальные шкиперы. В конструкции его корабля была какая-то ошибка. По той или иной причине получался очень сильный снос по ветру, который всегда проклинал Ордлаф. Этим нужно заняться по возвращении в порт. А пока «Бедфордшир» сделает то, что и всегда, — выйдет из строя ярдов на сто, а затем переложит парус и вернется на свое место.
В то время как остальные шли более или менее прямо, «Бедфордшир» выписывал пологие кривые, подобные узору на литом мече.
Большого вреда в этом нет, по крайней мере сейчас, заключил Шеф. Несколько дней назад, когда он и остальные новички наконец перестали травить за борт, к нему пришла важная догадка. Причина, по которой викинги правят морями и могут появляться в любой точке западного мира, несмотря на все предосторожности и противодействие христианских королей, проста: они очень хорошо ходят под парусом. Шеф не ожидал, что это дело окажется настолько трудным.
Матросы и шкиперы, которых он набрал в английских портах, были неплохими моряками, но по-своему, а не так, как викинги. Почти сплошь рыбаки; что они умели, так это возвращаться домой живыми. Если их детишки сидели с пустым животом, эти люди, как и Ордлаф, шли в море едва ли не при любой погоде. Но им не нужно было заходить дальше соседней банки или косы и уж совсем не требовалось появляться где-то внезапно. Что касается прочих членов команды — арбалетчиков и обслугу мулов, — то морской быт для них оказался тяжким испытанием. Не меньше шести, пытаясь справить нужду, свалились за борт, хотя в спокойных прибрежных водах их, конечно, выловили. Главная причина, по которой Шеф требовал ночью делать стоянку, — мысль о приготовлении пищи на ходу внушала ему ужас.
От «Бедфордшира» с его проблемами Шеф повернулся к унылому песчаному берегу, скользящему с правой стороны — по штирборту, как говорят моряки, — со стороны, где было установлено длинное рулевое весло.
Шеф развернул большой пергамент, на котором пытался чертить карту незнакомых территорий. Многое ему рассказывали встреченные обитатели Фризских островов, которые ощущали свою близость одновременно и к англичанам из-за родственного происхождения, и к людям Пути, чью религию и обряд основал сто пятьдесят лет назад их собственный ярл Радбод. Но самое главное, на Фризских островах жили беднейшие из бедных. На этих песчаных косах, иногда миль до двадцати в длину, но никогда не шире одной мили, при набеге викингов ни хижина, ни стадо овец не могли просуществовать дольше десяти минут. Островитяне довольствовались самым малым, да и то готовы были бросить в любой момент.
Это не значит, что они не мечтали о мести. Как только по островам разнеслась весть, что этот загадочный флот — английский и идет он войной на викингов, каждый вечер на огонек стали тянуться люди, готовые поделиться сведениями за кружку пива или серебряную монетку новой чеканки.
С их слов картина была ясна. За Эйсселмером начинается гряда островов, которые, как и прилегающий берег, тянутся на восток и чуть-чуть забирают к северу. На дальнейшем пути названия островов становились более понятными. Тремя днями раньше были пройдены Тексел, Влиланд и Терсхеллинг — Шеф не представлял, что могли означать эти слова. Но потом возник Схирмонниког, а за ним шел ряд сходных названий — Лангеог, Шпикерог и Норденей. Их смысл понять было легко, потому что oog в гортанном фризском языке означало «ей» — остров, а koog походило на знакомое норфолкское «кей» — отмель.
Все эти острова были просто песчаными банками, наносами, что остались от веками стекавших в море речных вод, постоянно грозивших занести все илом. Впервые цепь разрывалась в устье реки Эмс. Дальше шло сдвоенное устье Яде и Везера, где-то внутри скрывавшее укрепленный епископальный город Бремен. Впереди, за Вангероге, последним в длинной цепи Фризских островов, скользивших сейчас справа по борту, в море впадала могучая Эльба, в устье которой располагались порт и цитадель Гамбурга с его властителем — архиепископом. Гамбург, разграбленный викингами пару десятилетий назад — как рассказывал принимавший в том участие Бранд, — был уже отстроен заново: самое острие христианского меча, нацеленного на Данию и дальше на Скандинавию.
Еще будет время зайти в Гамбург и Бремен. Но сейчас Шеф намеревался прорваться через устье Эльбы к тому месту, где берег заворачивал на север в сторону Северо-Фризских островов и полуострова Ютландия, южной части Дании. В сторону равнин, с которых, как утверждал кое-кто из его моряков, англичане в свое время, столетия назад, отправились грабить Британию и бить римлян.
Шеф ощутил легкое волнение. Кто знает, вдруг там все еще остались англичане, которых можно поднять на борьбу против несомненно угнетающих их датчан? Но будет достаточно, если он хотя бы доберется до тех мест — и вернется назад, испытав корабли и прибавив своим морякам уверенности и опыта.
Что нам действительно нужно, размышлял Шеф, разглядывая пометы на карте, так это сведения о том, что лежит в средней части цепи островов, между островами и побережьем. Если бы флот мог идти там, мы не боялись бы непогоды и нехватки пресной воды — это была бы легкая прогулка, как дома по фарватеру Грейт-Уза или Стора. Мы бы прятались в засаде, чтобы наброситься на флот викингов.
Но Ордлаф наотрез отказался вести флот вдоль берега, и Бранд поддержал его. Сложные для судоходства воды, повторял он. Не суйся в них без лоцмана, который здесь родился и вырос и которому можно доверять. Косы, мели, течения, приливы. Посадить судно на песчаную банку или скалу так же легко, как на мысе Фламборо. Даже легче, добавил Ордлаф. Мыс Фламборо, по крайней мере, виден.
Шеф не переставал удивляться, насколько велико презрение викингов к английскому морскому искусству. В этом походе оно только нарастало, насмешки викингов становились все резче, и Шефу уже приходилось удерживать команду «Норфолка» — они рвались зарядить мул и отправить нескольких самых нахальных на дно. Флот по-прежнему шел походным строем: десять кораблей тащились вдоль берега, прилагая все усилия, чтобы поддерживать приличную скорость, в то время как сорок вспомогательных судов — все ведомые викингами, все построенные на берегах Каттегата или норвежских фьордов, но имеющие на парусах вышитые молот и крест королевств Пути — высокомерно летели по волнам далеко впереди и значительно мористей. При этом никогда не скрываясь из виду. На горизонте всегда маячил парусник, с него пристально наблюдали за неуклюжими потугами англичан.
Посмеяться они умеют, думал Шеф. И умеют ходить под парусом, надо отдать им должное. Но сейчас мы затеяли нечто похожее на захват Йорка, новый вид войны. Нет необходимости, чтобы мои люди стали лучшими моряками со времен Ноева ковчега. Нам всего лишь нужно быть в море. Рагнарссоны или другие проклятые пираты Севера не смогут проскочить мимо нас, они будут вынуждены подойти на дальность выстрела. И тогда мы их потопим. Лучший в мире моряк ничего не сможет сделать на разбитом корыте.
Он скатал свиток, сунул его в провощенный кожаный чехол и прошел вперед, чтобы ласково похлопать по надежной раме мула. Квикка, ныне главный катапультист флота, ухмыльнулся щербатым ртом при виде этого жеста. Из прошлогодней добычи ему достались сорок акров доброй земли и юная невеста — невообразимое богатство для того, кто был рабом у монахов Кроуленда, не имея ничего своего, кроме волынки из бычьего рога и пузыря. Однако он бросил все, даже свой шелковый наряд, ради этого морского похода. Трудно сказать, чего ему не хватало — богатства или чудес.
— Приближается парус! — неожиданно закричал впередсмотрящий со своего насеста на рее в пятнадцати футах над головой Шефа. — И сзади я вижу еще несколько! Все идут прямо на нас!
«Норфолк» мгновенно накренился, когда встревоженные моряки бросились к левому борту — бакборту, — чтобы взглянуть своими глазами. Минутное смятение, и помощник шкипера с надежными людьми отогнали их назад. Ордлаф ловко вскарабкался по свисающему с реи канату с узлами, глянул в ту сторону, куда указывал палец впередсмотрящего. С напряженным выражением лица соскользнул вниз, доложил:
— Это Бранд, господин. Все его корабли мчатся назад так быстро, как только возможно при боковом ветре. Они увидели что-то достаточно серьезное. Встанут борт о борт с нами, когда, — он показал на небо, — солнце дойдет дотуда.
— Лучше и быть не может, — сказал Шеф. — Ясное утро и долгий день для битвы. Скрыться пиратам некуда. Подай людям обед пораньше. — Он сжал свой амулет, серебряную лесенку. — Да пошлет мой отец нам победу. А если Одину нужны герои для Валгаллы, — добавил он, вспомнив недавний сон, — пусть возьмет их на той стороне.

— И что же нам делать? — спросил Сигурд Змеиный Глаз.
Он разговаривал с двумя братьями, стоявшими по бокам от него на носу «Франи ормра».
— Англичане впереди, идут прямо на нас, а потом вдруг разворачиваются и уходят, будто узнали, что дома их жены предлагают себя всякому, кто вернулся раньше.
Позади раздался голос шкипера «Франи ормра», Вестмара:
— Прошу прощения, господин. Здесь Храни, впередсмотрящий, он хочет что-то сказать.
Сигурд повернулся и взглянул на юношу, которого вытолкнули вперед. Храни, как и почти вся команда — пятьдесят отборных ратоборцев, был в расцвете сил. Однако нищий, без единой искорки золота, и меч с простой костяной рукояткой. Отобран Вестмаром в команду, вспомнил Сигурд, за свою зоркость.
Рагнарссон не удостоил его вопросом, просто поднял одну бровь.
Уставившись в знаменитые змеиные глаза, со зрачками, окруженными белками, Храни покраснел, потом собрался с духом, сглотнул и начал:
— Господин, прежде чем они отвернули, я хорошо рассмотрел головной корабль. На носу, как и вы, господин, стоял человек и смотрел на нас. — Он снова помялся. — Мне кажется, это был Бранд, Вига-Бранд.
— Ты видел его раньше? — спросил Сигурд.
Юноша кивнул.
— Подумай хорошенько. Ты уверен, что это был он?
Храни колебался. Если он ошибся… У Сигурда была репутация безжалостного убийцы, и на флоте все до последнего человека знали об испепеляющей его и братьев жажде мести. Найти и прикончить людей, виновных в смерти их безумного брата Ивара, — Скьефа-англичанина и Вигу-Бранда, Убийцу Бранда! Если братья будут разочарованы… Ну а с другой стороны, солгать им или скрыть, что видел, не менее опасно.
Храни несколько мгновений раздумывал, что же он на самом деле увидел, когда головной корабль неприятеля поднялся на волне. Нет, сомневаться не приходится. Замеченная им фигура слишком велика для любого другого человека.
— Да, господин. На носу головного корабля стоял Вига-Бранд.
Сигурд с минуту сверлил парня взглядом, затем медленно стянул с руки золотой браслет и протянул:
— Хорошая новость, Храни. Возьми награду за твою зоркость. Скажи-ка еще вот что. Как по-твоему, почему Бранд повернул назад?
Парень взвесил на руке браслет, не веря своему счастью. И нервно сглотнул, обдумывая ответ. Повернул назад? Почему люди поворачивают назад?
— Государь, он, должно быть, узнал «Франи ормра» и побоялся встретиться с нами. То есть с вами, — поспешил поправиться он.
Сигурд недовольно махнул рукой и повернулся к братьям.
— Так, — сказал он. — Вы слышали, что думает этот дурень. Ну а что думаем мы?
Хальвдан посмотрел на волны, ощутил щеками ветер, вгляделся в едва различимые точки парусов на горизонте.
— Разведка, — рассудил он. — Отправились за подкреплением. Пытаются заманить нас.
— Куда заманить? — спросил Убби. — Их было сорок. Мы примерно столько и ожидали. Такое число наших перешло, — он сплюнул в сторону, — к людям Пути.
— Другие люди Пути могут идти южнее, — предположил Хальвдан. — И натравили их жрецы. Мы бы знали, если бы их было больше.
— Получается, если подкрепление там есть, — заключил Змеиный Глаз, — оно должно быть из Англии. Англичане на море. Новое дело. А где мы видим что-то новое…
— Там рядом Сигвардссон, — закончил Убби, ощерив зубы.
— И он что-то затевает, — продолжал Сигурд. — Иначе не осмелился бы задирать нас, особенно на море. Смотрите, люди Пути меняют галс, поворачивают к берегу. Ладно, мы принимаем вызов. Посмотрим, чем они нас удивят. Может быть, мы тоже их удивим.
Он повернулся к Вестмару, почтительно стоявшему сзади:
— Вестмар, передай приказ всем кораблям приготовиться к бою. Паруса зарифить, поставить весла. Но мачты не снимать, и реи пусть будут на месте.
Вестмар на мгновение закатил глаза. Он побывал в десятках морских сражений во всех морях Англии, Дании, Норвегии, Швеции и Ирландии. Реи и мачты всегда снимали, чтобы убрать воздушный тормоз, обеспечить кораблю каждый лишний ярд скорости, которую можно развить на веслах. В ближнем бою некому возиться с парусами и не нужны помехи, заслоняющие стрелу или сулицу.
Он спохватился, исполнительно кивнув, развернулся и пролаял приказ своей команде и связным, чтобы передали его на все сто двадцать ладей, идущих по бокам и сзади. Быстро и умело флот Рагнарссонов приготовился к бою.

Шеф перегнулся через планшир, когда корабль Бранда, «Морж», завершил широкий разворот и оказался, как и вся флотилия людей Пути, в боевом построении рядом с десятью военными кораблями.
— Змеиный Глаз? — закричал Шеф.
— Да. Впереди «Франи ормр», это точно. Их в три раза больше. Надо принять бой. Если попытаемся убежать, они догонят нас до темноты.
— Мы не для этого пришли, — ответил Шеф. — План не забыл?
Бранд кивнул и стянул с шеи длинный красный шарф из шелка. Перейдя к подветренному борту, он распустил шарф, и тот заполоскался, подхваченный ветром.
На судах позади него тут же убрали зарифленные паруса и стали выдвигаться вперед, перестраиваясь в цепь. Последовал залп приказов Ордлафа, и «Норфолк» стал замедлять свой и без того тихий ход, а другие военные корабли тоже принялись маневрировать, становясь не в шеренгу, а в колонну, и так тесно, что над кормой переднего корабля почти нависал нос заднего. Рулевые настороженно следили за перемещениями своих неуклюжих посудин.
По сигналу Квикки прислуга катапульт притянула рычаги к рамам, зафиксировала их жирно смазанными ключами и стала накручивать трос на вал.
— Готовы стрелять в обе стороны, да поможет нам Господь! — прокричал Квикка, глядя на своего командующего. — Я хотел сказать, с нами Тор. — Он схватился за амулет-молот.
Постепенно флот Пути выстроился в задуманный боевой порядок, в виде буквы «Т», направленной на врага. Cорок кораблей Бранда с убранными парусами и мачтами неторопливо двинулись вперед; Шеф слышал, как фыркают гребцы, всем своим весом налегая на весла. Позади центра этой флотилии в кильватерном строю шли под парусами десять английских военных кораблей.
Когда построение завершилось, у Шефа словно камень свалился с души. Он осознал, что во всех боях чувствовал одно и то же. Острая невыносимая тревога перед началом, когда думаешь о тысяче и одной мелочи, способной расстроить твои планы, — шкиперы не так поняли, матросы нерасторопны, враг нагрянет неожиданно, когда твое войско еще не готово. Затем облегчение, мгновенно сменяющееся отчаянным любопытством: получится ли?
Бранд орал с кормы своего корабля, энергично показывая на корабли Рагнарссонов. Те уже находились в какой-нибудь полумиле и быстро приближались, молотя веслами. Что он кричит? Шеф разобрал слова и мгновенно сосредоточился. Противник входит в бой, в точности как предусмотрено. Но у него стоят мачты, хотя паруса убраны.
— …Чую запах крысы! — донесся обрывок фразы Бранда.
Может, запаха и нет, подумал Шеф, но крыса точно здесь. Теперь ей остается только укусить.
Он стянул с шеи длинный синий шарф — подарок Годивы, с болью вспомнилось ему, сделанный в тот день, когда она сказала, что выйдет за Альфреда. Распустил шарф по ветру, заметив, как повернулись головы, когда его увидели впередсмотрящие. Это несчастливый талисман, подумал Шеф. И разжал пальцы, позволив ветру унести шарф в мутное желтое море.

Сигурд Рагнарссон, стоя на носу своего корабля, заметил необычно скроенные паруса позади редкого строя судов Бранда. Не пропустил он и гигантскую фигуру самого Бранда, стоящего как раз напротив него и размахивающего топором в знак насмешливого приветствия.
Что-то затевают, снова подумал Сигурд. И есть только один способ узнать, что именно. С преувеличенной аккуратностью он снял свой длинный алый плащ и, повернувшись, бросил под ноги. В тот же миг стоящий у мачты викинг дернул за фал. С верхушки мачты вдруг плеснулось огромное полотно: знамя Ворона сыновей Рагнара, сотканное, согласно легенде, за одну ночь, с приносящим победу заклинанием в узоре. Никто не видел этот стяг поднятым со времен смерти Ивара.
Когда его заметили на изготовившихся к бою кораблях, каждый гребец сделал пять мощных ударов веслом, затем все разом задрали весла вверх и с грохотом завели их торцы в специальные гнезда. Перекрывая шум, гребцы издали короткий клич и схватили оружие и щиты. Каждый из рулевых направил судно как можно ближе к соседу. Десятники размахивали абордажными крючьями, чтобы крепко связать все ладьи в одно целое. Таков был всегдашний обычай: корабли должны набрать инерцию хода, надвинуться на врага сплошной стеной, сцепиться носами с неприятельским флотом. А потом воины с копьями и мечами будут драться на полубаках, пока та или другая сторона не уступит, попытавшись — обычно безуспешно — вырваться.
Бранд увидел развевающееся знамя и гребцов, изготовившихся к последнему отчаянному рывку. Как только весла изогнулись в первом яростном гребке, он заревел, и этот рев мог бы перекрыть шторм в Атлантике:
— Весла вразнос и разворот!
Старательно отрепетированным маневром линия кораблей Пути разорвалась посередине. Ладья Бранда и все, кто был мористей его, резко свернули влево, бешено загребая веслами правого борта и табаня веслами левого. Все находившиеся ближе к берегу поворачивали в другую сторону. Затем кормчие постарались уберечься от столкновения с соседями, а гребцы еще пуще заработали веслами, и быстрые маневренные суда разошлись.
Шеф, стоя у мачты «Норфолка», наблюдал, как корабли Бранда убегают влево и вправо, четким строем, как два косяка перелетных птиц. Шеф похолодел от страха — не за себя, а за свой план, — как только понял, что флотилия Рагнарссонов приближается быстрее, чем он ожидал. Если эти испытанные воины подойдут к его борту, конец может быть только один.
В этот самый момент он почувствовал, что «Норфолк» рванулся вперед, — Ордлаф полностью распустил парус. Военный корабль разворачивался влево, подставляя штирборт драконьим мордам, до которых не оставалось и сотни ярдов. И снова «Норфолк» прибавил в скорости ярд-другой, когда прямей встал по ветру.
Шеф услышал ободряющий крик Ордлафа:
— Ветер поднимается! Мы повернем вовремя!
Может быть, подумал Шеф. Но все равно они слишком близко. Пора их остановить. Он кивнул Квикке, вцепившемуся в железный ключ. Квикка промедлил лишь мгновение. Ему был известен план — потопить флагманский корабль — ладью с гигантской позолоченной головой змеи. Но мул еще не нацелен, и развернуть его невозможно. За долю секунды переждав накат волны, Квикка выдернул стержень.
Стремительный взмах, бешеный удар по перекладине, который потряс весь корабль и, казалось, на мгновение остановил его. Над водой пронеслась черная молния — тридцатифунтовый каменный шар. Молния ударила точно по носу корабля, что шел слева от «Франи ормра».
Минуту или две наступающая армада двигалась как ни в чем не бывало, отчего сердце у Шефа подскочило к самому горлу. Затем вяло, не спеша, корабль развалился на куски. Прилетевший камень расколол форштевень в щепки. Аккуратно набранные доски повылетали из своих пазов. Море ворвалось ниже ватерлинии, подгоняемое ходом корабля. Когда вода хлынула в пробоину, жилы, крепившие доски к шпангоутам и шпангоуты к килю, разорвались. Мачта, лишившись опоры, завалилась вперед, мгновение подержалась на снастях и рухнула набок. Гигантская дубина прошлась по выпучившей глаза команде соседнего корабля.
Для наблюдателей с английской стороны все выглядело так, словно корабль внезапно исчез, утянутый на дно одной из Брандовых морских ведьм. Какое-то время виднелись люди, будто стоящие на воде, затем качающиеся на разрозненных досках, а после тонущие или цепляющиеся за борт соседнего корабля.
И тогда «Суффолк» тоже привел в действие свой мул. Еще одна молния ударила в самое сердце флота Рагнарссонов. И еще одна, и уже третий корабль развалился на части.
Пока Шеф завороженно смотрел, в сражении словно прибавилось шума. Он сразу услышал посвист арбалетов, пение канатов, которые яростно наматывали на вал подручные Квикки, треск дерева под ударами камней и боевой клич, когда корабль Бранда развернулся, заходя во фланг Рагнарссонам. В тот же миг хлынул нежданный дождь, и очертания кораблей противника на какое-то время расплылись. Над морем начался ливень. А если он размочит канаты и в самый неподходящий момент выведет из строя машины?
Из мороси в опасной близости вынырнули три драконьих носа. Но не змеиная голова флагмана, отставшего от них на сотню ярдов; это какие-то другие отчаянные моряки отцепили абордажные крюки и взялись за весла, когда поняли, что противник не собирается сближаться для честной сечи. Если они подберутся к борту…
Квикка поднял большой палец, и Шеф кивнул. Снова душераздирающий вой и стремительный полет камня, который на этот раз закончился, едва начавшись, у самого основания мачты среднего корабля. И снова корабля вдруг не стало — лишь разлетающиеся доски и барахтающиеся в воде люди.
Другие два корабля по-прежнему приближаются, они уже в каких-то нескольких ярдах, толпящиеся впереди люди размахивают абордажными крючьями, свирепые бородачи глядят поверх щитов — одновременно резко хакнув, гребцы последним ударом весел бросают корабли через разрыв.
Ураганный боевой клич врывается в уши Шефа, и в каком-то футе перед форштевнем «Норфолка» проносится темный силуэт, подобный киту. Один из кораблей Бранда на весельном ходу вклинился в бой. Его нос прошелся вдоль штирборта корабля Рагнарссонов на скорости сближения добрых двадцать миль в час, сшибая весла, проталкивая их в отверстия бортов и ломая гребцам спины. Когда два корабля расходились, Шеф увидел, что викинги Пути обрушили на противника град сулиц. Оставшийся корабль Рагнарссонов при виде побоища отвернул в сторону от «Норфолка», уходя в открытое море.
Шеф схватил Ордлафа за плечо и показал на добрые полмили водной глади, наполненной обломками судов, тонущими людьми и отчаянно дерущимися друг с другом кораблями. Сквозь завесу дождя и поднятых усилившимся ветром брызг все еще виднелось знамя Ворона. Но теперь оно удалялось на восток. Ведомый искусной рукой, «Франи ормр» беспрепятственно прошел сквозь линию английских кораблей, развернулся и уже набрал полный ход. Двое англичан увидели, что его парус расстелился книзу от реи, наполнился ветром и понес корабль прочь от опасности.
— За ним! — сказал Шеф.
— Он проходит два ярда, пока мы один.
— Пока есть шанс, отрежем его от открытого моря. Загоним к берегу.
— Но здесь же отмели, это Элбер-Гат, — запротестовал Ордлаф.
Палец Шефа повелительно ткнул его в плечо.



Глава 4

Сигурд Рагнарссон задумчиво глядел с кормы флагманского корабля. Он не подобрал свой плащ, чтобы руки остались свободными. Сигурд упирался в днище «Франи ормра» длинным копьем с прочным древком и тяжелым треугольным наконечником. Братья стояли спиной к нему и тоже казались расслабившимися, хотя оружие не убирали. Во флоте Рагнарссонов дисциплина была свирепая. Но и люди были свирепыми, отборные викинги-ветераны. Им вовсе не нравилось уклоняться от схватки, и они представляли, какие поползут слухи. Воины удивлялись: неужели Змеиный Глаз дал слабину?
Нет смысла объяснять. Пускай поудивляются еще немного.
— Что скажешь о наших приятелях? — спросил Змеиный Глаз у Вестмара, показывая на «Норфолк», отставший на целую милю.
— Посудина неуклюжая, но под парусом идти может, — коротко отвечал Вестмар. — Ну разве вот еще что. Англичане не знают этих мест. Видишь, на рее у них впередсмотрящий, а шкипер с носа высматривает отмели?
— Отмелей здесь полно, — ответил Сигурд. Он повернулся и взглянул в сторону побережья. — Берег почти без примет.
Два малых островка Нойверк и Шархорн уже пройдены. Мутные воды Эльбы струятся под килем, а дальше — ничего до самой подошвы полуострова Ютландия, до земель, из-за которых Дания препирается с империей германцев.
— Отлично! Убирай парус. Сажай людей на весла. И пошли кого-нибудь на нос с лотом.
Вестмар разинул рот, чуть было не выразив несогласие. «С лотом, — подумал он. — Но я знаю Элбер-Гат, как задницу своей жены. А если мы спустим парус, эти сволочи смогут швырять в нас свои камни-йотуны, пока мы будем надрываться на веслах». Он проглотил слова протеста и, повернувшись кругом, принялся хрипло командовать.

— Мы их догоняем! — крикнул Шеф. — Квикка, вставай к мулу.
Ордлаф не отозвался. Он напряженно всмотрелся в небо, снова взглянул на корабль, который они преследовали, взял лот, который протянул меривший глубину матрос. Обнюхал грязь, прилипшую к воску на конце свинцового цилиндра с веревкой длиной пять саженей. Высунул язык, лизнул.
— Зачем ты это делаешь?
— Не знаю, — пробормотал Ордлаф. — Иногда, если есть ракушки, можно узнать, какой там песок, далеко ли отмель.
— Смотри! — гаркнул Шеф. — Они тоже не знают, где идут, у них человек на носу последние две мили промеряет глубины, в точности как и ты. Держись за ними, и если они не сядут на мель, то и мы не сядем.
«Не так все просто, мой молодой господин, — подумал Ордлаф, — не так все просто. Есть и другие вещи, например течение; видишь, норманн скользит по нему как змея, а в наш киль оно вцепилось мертвой хваткой. И ветер, и косые струи ливня. И прилив. Он еще не кончился? Будь мы дома, в Йоркшире, я бы нутром почуял, когда он дойдет до высшей точки. Но здесь, в чужом море, кто ж знает, когда начнется отлив. Должно быть, скоро».
— Еще четверть мили, и мы подойдем к ним на выстрел! — крикнул Шеф. — Гребите с носа и кормы! Только оставьте место вокруг мула.
Гребцы с трудом преодолевали короткую зыбь, однако «Норфолк» еще чуть-чуть прибавил ходу и начал заметно догонять похожий на дракона корабль, на котором убрали парус. Шеф всматривался в даль, оценивая расстояние и направление.
— Так, приступаем. Целься хорошенько, Квикка. Ордлаф, поверни еще вправо, то есть право руля, чтобы мы могли выстрелить.
Когда «Норфолк» взял право руля, его парус развернулся. Яростный вопль Квикки — нижний край паруса заслонил ему обзор. Суета моряков, торопливо подтягивающих снасти. Свирепые проклятия Ордлафа — гребцы сбиваются с ритма, и нос корабля уводит в долгий кренящий разворот. Когда парус наконец перестал мешать, Шеф и Квикка с минуту напряженно вглядывались, недоумевая, куда подевалась их добыча.
— Вот он!
За время неразберихи «Франи ормр» вильнул, как путающий след заяц, взял лево руля и теперь, в точности кормой к ним, удалялся на бешеной скорости; весла мельтешили, словно в последние мгновения гонки.
— Теперь слишком далеко для выстрела! — прокричал Квикка в ухо Шефу, вне себя от возбуждения.
— Они долго так не выдержат. Ордлаф, идем за ними!
Ордлаф колебался, видя длинные барашки на мелководье по обе стороны от убегающего корабля викингов. Мелководье шириной полмили между двумя длинными песчаными косами. Да еще множество мелей и проток, протянувшихся в сторону невзрачного немецкого берега.
Он успокоился, вспомнив, что шкипер на ладье промерил глубины. Это опасные воды, но викинги тоже не знают их. Все шансы за то, что на мель они сядут первыми. «Норфолк» развернулся, принял ветер с другого борта и, снова расправив парус, по следу врага устремился в узкую протоку.

Прошли, подумал Сигурд, ощутив легчайший шорох песка под килем. Мы прошли на самой верхней точке прилива. Он уловил искорку облегчения в глазах Вестмара, тут же торопливо опущенных. Один из гребцов шумно выдохнул и, набравшись дерзости, с задранной бровью посмотрел на кормчего. Последние несколько минут гребцы чувствовали песок под лопастями весел и, как истинные моряки, стали загребать совсем неглубоко. Теперь они поняли, что выходят на глубокую воду. Может быть, Змеиный Глаз еще не растерял свою удачу. Может быть…
Сигурд видел приближающийся сзади английский корабль с молотом и крестом на парусе. А за кораблем — шквал, пересекающий открытое плоское устье Эльбы, шквал, который налетит на англичан. Вот сейчас.

Когда с неожиданной апрельской яростью накинулся ветер с дождем, Ордлаф напряженно всматривался вперед. В уши ворвался крик моряка с лотом:
— Сейчас две сажени, шкипер, только две сажени, и я вижу отмель!
— Табань всеми веслами! — тут же заорал Ордлаф. — Убрать парус, подать назад!
Слишком поздно. Пока он кричал, у одного гребца, старательного, но неумелого, вывернулось весло, изогнулось и смело хозяина со скамьи, едва не отправив за борт. Зарывшись в песок, крепкое ясеневое весло мгновение сдерживало напор корабля, разворачивая его, а затем разлетелось в щепки. Судно накренилось и зарылось в грунт; тут и там с банок падали гребцы. Последний порыв ветра ударил в парус, взметнул корабль на гребень волны, а затем со страшным скрежетом выбросил его на песок.
Несколько секунд царила полная неразбериха, пока Ордлаф и его помощники, с дикими криками расталкивая окружающих, тянули снасти, хватались за весла, сначала пытаясь снять «Норфолк» с мели, а потом хотя бы поставить его на ровный киль. Постепенно сумятица улеглась, и сухопутные члены команды, включая короля, сгрудились посередине. На Шефа смотрела пара укоризненных глаз.
— Не надо было этого делать. Сели на мель в самый прилив. Смотри. — Ордлаф показал за борт, на две песчаные отмели, уже вышедшие из воды с обеих сторон корабля, так как на море начался долгий шестичасовой отлив.
— Это опасно? — спросил Шеф, вспоминая, как два года назад они оба были очевидцами крушения кнорров Рагнара, севших на грунт у мыса Фламборо.
— Ну, крушения ждать не стоит. Это мягкий песок, и мы ударились довольно слабо. Но ловко же нас провели! — Ордлаф с восхищением покачал головой. — Спорю, что их шкипер точно знал, где он идет, до последнего дюйма. Свесившись с лотом, он просто обманывал нас. Сейчас они уже далеко, возвращаются в открытое море.
Шеф резко оглянулся, внезапно сообразив, что может произойти, если Змеиный Глаз и его отборная команда подойдут вброд по мелководью. Но викингов не было видно. Шеф прошел на корму и тщательно осмотрел плоский серый горизонт, выискивая мачту или знамя Ворона, которое развевалось впереди каких-то десять минут назад. Ничего не видно. «Франи ормр», подобно змее, затаился в каком-нибудь устье или протоке, выжидая, когда прилив откроет проход к морю. Шеф глубоко вздохнул, напряжение спало, он повернулся к Ордлафу и своей молчаливой команде:
— Сможем сняться до темноты?
Ордлаф пожал плечами:
— Можно сняться с мели, перетягиваясь с помощью верпов. Пусть все займутся делом.
И вот грязь вокруг застрявшего корабля расчищена ценой долгих часов тяжкого труда, семи потов и кровавых мозолей. Придавала сил гордость: битва все-таки выиграна, даже если кому-то из врагов удалось улизнуть.
Ушедшая вода — а отлив достигал здесь пятнадцати футов — открыла всем, что произошло с «Норфолком». Теперь он лежал в полумиле от основного русла Эльбы, в мелком озерце между двумя длинными банками, полном проток и канав вперемежку с округлыми островками и обломками давних кораблекрушений.
Сперва Ордлаф отправил команду за борт, велев копать вокруг корпуса и под килем, чтобы вытащить корабль назад по тому же пути, которым он пришел. Но по мере отлива путь к глубокой воде стал виден лучше, и они отказались от первоначальной затеи. Всего в шестидесяти или семидесяти футах впереди протока глубиной не меньше десяти футов даже при полном отливе. Очевидно, шкипер Рагнарссонов шел к ней, прекрасно зная о ее местонахождении, а потом, пока внимание врагов было отвлечено, свернул влево или вправо. К берегу, в сторону Гамбурга и основного русла, или к морю каким-то неизвестным маршрутом — теперь это значения не имело. Команде «Норфолка» необходимо было протащить судно несколько футов через едва различимый гребень отмели, а затем вниз, к глубокой воде. Они уже вырыли яму под передней частью корпуса, так что нос корабля чуть-чуть наклонился вниз. Но чтобы сняться с мели до ночного прилива, требовалась лебедка.
Ордлаф уже приспособил первый канат, привязав его конец к корабельному якорю, укрепленному в тяжелом песке, а другой обмотав вокруг основания мачты, и приказал тридцати гребцам тянуть одновременно. Корпус раскачивался и стонал, но оставался неподвижен.
— Нужен еще один трос, — заявил Ордлаф, — чтобы тянуть прямо по ходу и чтобы остальным парням было за что взяться. И хорошо бы закрепить его вон там. — Он показал на песчаную отмель по другую сторону протоки шириной ярдов тридцать.
— У нас найдется такой длинный канат? — спросил Шеф.
— Да. И мы сделаем второй якорь из алебард. Надо только доставить его туда.
Шеф угадал невысказанную просьбу. «Норфолк», огромный по сравнению с другими кораблями своего времени, был, однако, слишком мал, чтобы разместить на нем даже ялик. Слишком много необходимого он нес — и команду, и провиант. Поэтому имелся только челнок из шкур на жердевом каркасе, скорее корыто, чем лодка. Управлять им было трудно, зато опрокидывался он легко. Ордлаф, да и кто угодно из норфолкских рыбаков, мог бы с ним управиться, но все они сейчас были заняты. А любой сухопутный член команды, из гребцов или прислуги мула, обязательно бы перевернулся и утонул.
Шеф вздохнул. Час назад он выдал последние дрова из скудного, ежедневно пополняемого корабельного запаса и велел Квикке развести на песке костер, поставить большой железный котел и приготовить что-нибудь из сурового морского провианта: муки, соленой рыбы и ячменя. Для голодного человека поднимающийся от котла запах был мучителен. Шеф взглянул на солнце, уже опускающееся в море, представил, как придется всю ночь маяться в прибывшей воде, и уступил.
— Ладно. Я вроде был жителем болот, до того как стал ярлом и королем.
— С челноком справишься?
— Увидишь сам. Если бы не надо было тащить якорь, я бы переплыл эту протоку за дюжину гребков.
Помощник Ордлафа аккуратно погрузил якорь в челнок, чтобы острые концы не пропороли его днище, убедился, что канат пойдет свободно. Шеф напоследок взглянул на котел и, прикинув расстояние и шансы перевернуться, снял золотое кольцо — знак своего положения. Он протянул кольцо Хвительму, непробиваемо тупому юноше из знатной семьи, которого королю навязали в оруженосцы. Парень уже держал меч и ножны Шефа.
— Прибереги до моего возвращения.
Хвительм наморщил лоб, но вскоре уловил смысл неожиданного жеста.
— А твои браслеты, господин?
Шеф на мгновенье заколебался, затем медленно стянул с бицепсов золотые браслеты и отдал Хвительму. Свалиться они не могут, но, если челнок опрокинется, лишняя тяжесть не пойдет на пользу.
Шеф подошел к краю протоки, уселся в челнок, взял короткое весло и отчалил. Трудно грести одним веслом, тем более что из-за дополнительного груза борта возвышались над водой на каких-то три дюйма. Фокус в том, чтобы шустро переносить весло вправо-влево, выпрямляя челнок при каждом гребке. Шеф постепенно продвигался вперед, мучимый разлившимся в воздухе ароматом пищи; вышел на отмель, закопал якорь, как наказал Ордлаф. Затем, подгоняемый стуком посуды, пустился в обратный путь.
Через протоку теперь тянулся канат. Куда легче, чем грести, сидеть и перебирать по нему руками, спиной вперед подтягиваясь к кораблю.
Шеф не сразу понял, что крики его людей изменили тональность, сделавшись настойчивыми и отчаянными. Чтобы выяснить, что случилось, он сначала повернулся влево, как всегда делал из-за отсутствия правого глаза. Ордлаф с выражением ужаса на лице жестикулировал и показывал направо.
Шеф резко обернулся, едва не опрокинув челнок. Несколько мгновений он видел почти прямо над собой лишь черный силуэт и белую пену. Затем сообразил, что это.
«Франи ормр» на полном весельном ходу надвигался на него, отбрасывая буруны до самых краев узкой протоки. Со снятой мачтой, без змеиной головы и драконьего хвоста, низкая ладья пряталась где-то среди безликих берегов, выжидая своего часа. А дождавшись, устремился в атаку, чтобы протаранить беззащитного врага.
В то же мгновение, как опознал корабль, Шеф увидел и воина в алом плаще; с огромным копьем в руках тот склонился на носу. Его лицо было перекошено ненавистью. Шефу стало ясно — такой ни за что не промахнется. Рука отошла назад, копье нацелилось.
Не раздумывая ни секунды, Шеф опрокинулся через борт и ушел под воду. Он изо всех сил работал руками и ногами, проталкиваясь в глубину. Подводные течения потащили его дальше, песок царапнул грудь; он почувствовал, что зажат между килем и морским дном, и тут же стал яростно пробиваться наверх и в сторону. Глубоко зарывшееся весло вскользь ударило по затылку, и Шеф снова устремился вниз. Легкие уже не выдерживали, необходимо было вынырнуть и вдохнуть, но поверхности все не было. Бешеными рывками он продвигался наверх…
Шеф глотнул воздуха в нескольких ярдах за кормой «Франи ормра», торопливо огляделся и устремился к ближайшему берегу. Он снова очутился на песчаной отмели, где поставил якорь. На противоположном берегу опрокинули котел, собравшимся вокруг «Норфолка» воинам кидали мечи и алебарды, над бортом показалась шеренга шлемов — это дюжина арбалетчиков изготовилась к стрельбе. Ордлаф выкрикивал команды, готовясь к стычке на песке. Никакой возможности использовать мул: «Норфолк» стоял носом к протоке, к тому же наполовину завалившись на борт.
«Франи ормр» развернулся в узкой протоке, подгребая левыми веслами, а правыми табаня. И направился не к «Норфолку», а к Шефу, отрезанному на дальнем берегу глубокой протоки. Шеф прикинул, не броситься ли ему в воду, чтобы в дюжину гребков вернуться к товарищам, но отбросил эту мысль, представив, как гарпун вонзается ему в спину. Слишком поздно. «Франи ормр» без своей драконьей головы неотвратимо надвигался на него, горстка людей у борта внимательно следила за ним.
Шеф попятился по песчаной отмели, ушел за предел полета сулицы, размышляя, что же теперь делать. Он один и без оружия. Возглас — и весла прекратили грести, но остались в уключинах. С борта спрыгнул человек в морских сапогах из козьей шкуры, сбежал по веслу на песчаный берег. Шеф настороженно разглядывал его с расстояния в дюжину ярдов. Молодой, но высокий и сильный, с золотым браслетом над локтем.
Раздался свист, и еще раз. С «Норфолка» пытаются помочь, бьют из арбалетов. Но от застрявшего корабля далеко до протоки и еще дальше до ее противоположного берега, к тому же на пути стрел — корпус «Франи ормра».
Шеф отступал, а парень вытаскивал из ножен меч. Еще трое спустились по веслам и направились к королю. И тот, на миг оторвав взгляд от ближайшего врага, узнал всех троих: Хальвдан Рагнарссон, который был среди судей на том поединке в Йорке, седой Убби Рагнарссон, а в центре — Сигурд, тот, что в Бедриксворде потребовал лишить Шефа глаза. Как напоминание, из пустой глазницы Шефа потекла соленая вода.
Рагнарссоны несли топоры, мечи и копья. Все трое были в кольчугах. В отличие от ближайшего к Шефу воина.
Шеф повернулся и побежал вдоль песчаной косы. Так он удалялся от «Норфолка», но выбора не было. Если будет стоять на месте, его убьют, а если побежит поперек косы, вскоре снова будет барахтаться в воде.
Ошибка, сообразил Шеф секундой позже. Он побежал в том же направлении, куда был обращен нос «Франи ормра», и корабль шел тихим ходом справа, закрывая преследователей от арбалетчиков «Норфолка». А у викингов на «Франи ормре» были наготове стрелы и сулицы. Шеф повернул налево, слыша топот за спиной. Коса оборвалась. Он бросился в воду плоским нырком: три-четыре мощных взмаха руками — и почувствовал песчаное дно, а вскоре был опять на ногах.
Десяток прыжков, и он рискнул оглянуться. Паренек на берегу было замялся, но тут же с шумом кинулся в воду, всего-то по пояс глубиной. Рагнарссоны отстали — немолодые и в тяжелых кольчугах, — однако разошлись вдоль берега канавы шириной в несколько ярдов и перекрыли все пути назад. Прямо перед Шефом и по обе стороны простиралась пересеченная местность: округлые возвышенности, лужи и мелкие канавы, примыкающие к основной протоке. То и дело встречались канавы поглубже. В такой можно и попасться — Сигурд метнет копье, или этот парень схватит за пятку. Но если набрать хорошую дистанцию, Шеф успеет переплыть и убежать. Люди в кольчугах не рискнут лезть в глубокую воду, а если полезут, потеряют его из виду.
Когда молодой викинг достиг берега, Шеф повернулся и снова побежал. Чуть медленней, чем мог бы, виляя и оглядываясь на каждом десятке ярдов, якобы в страхе. Пятьдесят ярдов — и с шумом и плеском пересечена неглубокая лужа. Еще пятьдесят — и обойден холмик.
Теперь «Франи ормр» находится в целом фарлонге от Шефа и никак не мог оказать помощь Рагнарссонам. Рассыпавшись цепью, те перекликались, старались не упустить врага из виду. Все лучше слышится дыхание высокого парня, который сокращает разрыв, через каждые несколько шагов занося меч, как будто надеется ударить.
Из викингов бегуны никудышные, вспомнил Шеф. Он проскочил через очередной ручеек, где воды было по колено, выбрался на твердую почву и обернулся.
Молодой викинг остановился перед водой, торжествующе оскалился и бросился вперед, занося меч для удара справа налево. Шеф поднырнул под клинок, обеими руками ухватил правое запястье и подсек противника под щиколотки. Оба рухнули на песок, а меч отлетел в сторону.
Подобрать его Шеф не успел бы, а бороться слишком рискованно. Все, что требуется от викинга, — удерживать противника, пока не подоспеют Рагнарссоны.
Шеф отступил назад, принял борцовскую стойку. Викинг смотрел на него, тяжело дыша и скалясь.
— Меня зовут Храни, — сказал он. — Я лучший борец в Эбельтофте.
Он закрылся, готовясь к захватам за шею и локоть. Шеф нырнул и схватился за нож, висящий у Храни на поясе. Когда юноша потянулся к ножу рукой, Шеф распрямился и ребром левой кисти ударил в подбородок. Потеряв равновесие, высокий норманн завалился назад, на подставленное под его поясницу колено Шефа. В тот же миг Шеф обеими руками, со всей силой кузнеца рванул вниз.
Позвоночник хрустнул, и Храни с ужасом посмотрел наверх. Держа противника на колене, Шеф мягко похлопал по его щеке:
— Ты все равно лучший борец в Эбельтофте. Это был нечестный прием.
Он вытянул нож и глубоко загнал под ребра. Потом сбросил тело и подобрал меч с простой костяной рукоятью.
Всего в нескольких ярдах — глубокая протока. Шеф подскочил к ней, бросил меч футов за тридцать, на другую сторону, нырнул и быстро переплыл протоку. На берегу обернулся к Рагнарссонам, которые, задыхаясь, подбежали к воде. Шеф наклонил голову, чтобы вылить влагу из пустой глазницы, а когда распрямился, встретил взгляд Змеиного Глаза.
— Идите сюда! — крикнул Шеф. — Вас трое, и все великие воины. Как и ваш брат Ивар. Его я тоже убил в воде.
Хальвдан вступил в воду с обнаженным мечом. Убби схватил брата за руку:
— Он зарежет тебя до того, как ты выберешься на сушу.
Шеф ухмыльнулся, надеясь спровоцировать нападение. Если один пойдет вброд, можно будет расправиться с противником, чьи движения скованы водой. Если атакуют двое или трое, Шеф снова побежит — уж эти-то не догонят. Теперь инициатива у него. Враги-то не знают, что он решил дать деру. Если все пойдут разом, мало шансов с ними справиться, но по крайней мере один удар Шеф нанести успеет. Возможно, при виде своего мертвого бойца они подумали, что Шеф вошел в боевой раж и готов принять вызов.
Внезапно ему в живот полетело копье — лицо метнувшего Сигурда при этом не дрогнуло. Шеф подпрыгнул, широко раскинув ноги. Древко чувствительно задело пах. Шеф упал на корточки, кусая губы, чтобы не выдать боль.
— Твой брат Ивар, по крайней мере, дрался честно, стоя на той же доске, что и я! — прокричал он. — Вам кто-нибудь рассказал, как он умер?
«Его яйца лопнули от моей хватки, — подумал он, — а лицо превратилось в лохмотья, когда я боднул его шлемом. Надеюсь, об этом они не слышали. Ивар, может, и бился честно, но обо мне этого уж точно нельзя сказать».
Змеиный Глаз развернулся, даже не обнажив меча. Он что-то буркнул братьям, и те тоже направились назад, к телу Храни. Шеф увидел, что Сигурд наклонился и снял с руки Храни золотой браслет. Затем все трое направились к своему кораблю. Они не приняли вызова.
«Сигурд умен, — подумал Шеф. — В битве на море он развернулся и вышел из боя, а не бросился вперед, как я рассчитывал. Сейчас он сделал то же самое. Я должен помнить: это не значит, что он уступил».
Шеф оглянулся, оценивая ситуацию.
Он был отрезан от «Норфолка». Сигурд может напасть на судно, а может и не напасть, «Норфолк» выиграет сражение или проиграет. В любом случае попытка вернуться на «Норфолк» чересчур рискованна. Невозможно угадать, какую ловушку хитроумный Сигурд приготовил среди песчаных отмелей. Нужно идти в другую сторону, к неизвестному берегу, до которого еще с четверть мили тех же отмелей.
У Шефа была одежда, кремень с кресалом на поясе и дрянной ковки железный меч с костяной рукоятью. Желудок напоминал, что последний раз Шеф ел в полдень. Шерстяные штаны и рубаха были мокры, и от холода била дрожь. От соленой воды саднило пустую глазницу, и непонятно отчего другой глаз все время слезился. Солнце возвышалось над плоским горизонтом на ширину ладони. Оставаться на месте было нельзя. Начинался прилив. Скоро придется плыть, а не идти.
Сейчас Шеф меньше, чем когда-либо, ощущал себя королем. Но ведь, если честно, он никогда и не считал себя настоящим монархом. По крайней мере, у него давно нет ни хозяина, ни отчима, которые его лупили.
Повернувшись к немецкому берегу, Шеф решил подобрать зацепившую его сулицу Сигурда. Как и следовало ожидать, отличное оружие, с наконечником футовой длины и треугольным острием. Наконечник из превосходной стали, без единой зазубрины. Ни серебряных инкрустаций, ни других украшений. Змеиный Глаз, человек практичный, не тратил лишних денег на то, чем собирался поражать врагов. И все же на стали что-то виднелось. Рунические письмена. Обученный в свое время Торвином, Шеф сумел прочитать их. «Гунгнир», — гласила надпись. Так называлось копье Одина.
Змеиный Глаз не видел святотатства в том, чтобы подражать верховному богу. Это копье не древнее и даже не старинное. Кузнечный опыт подсказывал Шефу, что наконечник выкован недавно. В задумчивости Шеф положил его на плечо, заткнул за пояс меч Храни и устало побрел по северной отмели Эльбы, по коварным пескам, все еще различимым в сумерках.

Далеко к северу от устья Эльбы, северней даже, чем цитадель Рагнарссонов на датском острове Сьелланд, находилась великая школа Пути. Святилище все еще лежало под глубоким снегом на норвежском берегу в далеком Каупанге. Толстый лед перекрыл фьорд от берега до берега. По этому льду, как по мосту, бежали лыжники, спеша оказаться под домашним кровом.
Но вот один из лыжников застыл посреди снегов: Виглейк Провидец, самый уважаемый жрец Пути. С неба слетались птицы, кольцом усаживаясь вокруг человека. Стая росла, и прохожие указывали на нее, звали других посмотреть. Постепенно люди — жрецы, их ученики и слуги — образовали второе кольцо, держась на почтительном расстоянии от Виглейка, ярдах в пятидесяти.
Яркогрудая малиновка, покинув строй, села Виглейку на плечо и громко защебетала. Жрец долго стоял, склонив голову набок, и слушал. Наконец благодарно кивнул, и птичка улетела. Ее сменила другая, севшая на руку, в которой Виглейк держал лыжные палки. На сей раз это был крошечный крапивник с задранным, как шпора всадника, хвостом. Он тоже пропел длинную песенку и замолк в ожидании.
— Спасибо, братец, — услышали люди слова Виглейка.
Затем все птицы стремительно вспорхнули и перелетели под кроны деревьев. Появилась большая черная ворона, которая не уселась на Виглейка, но расхаживала перед ним взад-вперед, время от времени хрипло каркая. Это выглядело насмешкой, однако Виглейк продолжал стоять безмолвно. Птица задрала хвост, уронила на землю струю помета и улетела.
Через какое-то время Виглейк устремил взгляд вдаль. Когда он опустил глаза, его лицо обрело нормальное выражение. Сообразив, что видение закончилось, его собратья рискнули приблизиться. Впереди шел Вальгрим, признанный глава святилища и жрец Одина Отца — не многим по плечу была такая ответственность.
— Какие новости, брат? — наконец спросил он.
— Новости о смерти тиранов. И новости похуже. Сестрица-малиновка сказала мне, что папа Николай умер в Рим-граде, собственные слуги удавили его подушкой. Он расплатился не за то, что посылал воинов против нас, а за то, что потерпел поражение.
Вальгрим кивнул, довольная улыбка шевельнула его бороду.
— А брат-крапивник сказал, что в земле франков убит король Карл Лысый. Один из его графов припомнил, как предшественники его величества брили голову длинноволосым королям, показывая, что они больше не короли, и добавил: Бог наградил Карла лысиной, намекая, что он не должен был стать монархом. Когда Карл велел схватить наглеца, другие графы восстали и убили его самого.
Вальгрим снова улыбнулся.
— А ворона? — спросил он.
— Ее новость похуже. Ворона сказала, что один тиран все еще жив, хотя сегодня едва не погиб. Это Сигурд Рагнарссон.
— Может, он и тиран, — возразил Вальгрим, — но при этом он любимец Одина. Если бы Путь заполучил его на свою сторону, он бы приобрел великого воина.
— Допускаю, что ты прав, — проворчал Виглейк, — но его подружка-ворона считает нас его врагами, убийцами его брата. Она грозила мне, грозила всем нам местью Сигурда. Однако я знаю, что ворона не сказала всей правды.
— Что же она утаила?
Виглейк медленно покачал головой:
— Это скрыто от меня. И я не думаю, Вальгрим, что победу в Судный день нам принесут такие, как Сигурд Рагнарссон, с их жестокостью и жертвоприношениями. Нужен не только великий ратоборец, чтобы победить Локи и отродье Фенрира. И не кровь возвратит Бальдра к жизни. Не кровь, а слезы.
Несмотря на весеннюю прохладу, лицо Вальгрима вспыхнуло — была задета честь, к тому же упомянуты недобрые имена и дела. Но он сдержал гнев и лишь спросил:
— А в конце, когда ты вглядывался в даль?
— Там кружили два орла. Первый вился над вторым, но потом второй набрал высоту. Я не видел, кто в конце концов победил.



Глава 5

Дьякон Эркенберт сидел в поле, на самом солнцепеке, у высокого стола, разложив перед собой перья и пергаменты. Близился к завершению тяжкий труд, занявший почти весь день. Тяжкий, но благодарный. Эркенберт наслаждался чувством собственной значимости. Он с почтением, едва ли не с благоговением перебирал листы из толстой стопки, исписанные именами. За каждым именем — просьба о принятии в новый орден, основанный архиепископом Запада: орден Копья, или, на здешнем языке, Lanzenorden.
За время долгого путешествия на север, из Кёльна в Гамбург, Эркенберт понял, что существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию ордена монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как и во всей пронизанной родственными связями Англии, таны, которые составляли костяк любой армии, годились только для одного — удобно устроиться на землях, пожалованных им королем. А затем горы своротить, лишь бы не только удержать эти земли за собой, как бы ни стали таны стары, толсты и непригодны к воинской службе, но и удостовериться, что поместья честь честью перейдут к их детям. Иногда они посылали сыновей служить вместо себя, иногда стремились попасть в фавор к королю или духовенству, поддерживая законы и любую хартию, которой требовалось присягнуть тем или иным образом. И хотя они делали все это и даже посылали своих дочерей для похотливых услад к некоторым магнатам, в Англии вряд ли можно было найти клочок земли, на который не претендовал бы сын какого-нибудь аристократа или сына аристократа и в конце концов не оказывался бы обманут в своих ожиданиях.
Не так в Германии. Сословию воинов здесь не разрешалось оседать на земле и устраиваться с удобствами. Им полагалось нести службу. В противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало самому позаботиться о том времени, когда ослабеет держащая меч рука, — ведь князь не считал себя ничем обязанным перед своими людьми. Что касается сыновей воинов, многие из них не имели никаких надежд на будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих заботах о чистоте крови они больше подобны смердам или керлам, чем благородным, ведь у них можно отобрать собственность в любой момент. Такие люди, благодаря их воинственности, толпами будут рваться в орден, который даст им, словно черным монахам, кров и товарищескую поддержку до самой смерти.
И все же Эркенберт и его товарищи не имели бы такого успеха при наборе рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки раз на пути из Кёльна в Гамбург дьякон слышал, как тот скликает толпы в каждом городе, где они останавливались, и внимал его проповедям.
Архиепископ всегда цитировал евангелиста Матфея: «Я посылаю вас, как овец среди волков».
Он напоминал слушателям, что Христос запретил апостолу Петру сопротивляться воинам, которые пришли за Ним в Гефсиманский сад, и требовал от своих учеников подставлять другую щеку, и если кто-то принудит их пройти с ним одно поприще, то пройти два.
Он развивал эту тему, пока на лицах воинственных слушателей не появлялись признаки сомнения и неодобрения.
И тогда архиепископ заявлял, что сказанное Христом — истина несомненная. Но что будет, если человек заставит тебя нести его ношу одну милю и ты добровольно пронесешь ее две мили, а потом он вместо благодарности обругает тебя и прикажет нести еще две мили, еще десять, еще двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку, а враг ударит по ней снова, и снова, и снова — своим хлыстом, как пса? Толпа начинала гневно колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их гнева. Разве то, о чем он рассказывает, не в сотни раз меньше унижений и обид, которые они терпят от северных язычников? И тогда Римберт говорил о том, чему был свидетелем за долгие годы своего апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины, угнанные в рабство до самой смерти, христиане на коленях в снегу, оплакивающие свою судьбу — стать жертвами на алтарях языческих богов в Оденсе, или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Уппсале. Когда мог, Римберт называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест — запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы его не имел, подумал Эркенберт, после тридцати лет несения безнадежной и бессмысленной миссии обращения язычников.
И когда гнев толпы достигал высшей точки, когда служивые в ней свирепели, потрясали кулаками и кидали оземь свои кожаные шапки, Римберт изрекал то самое: «Я посылаю вас, как овец среди волков». «Да, — говорил он, — шедшие со мной добрые священники, из которых и десятой части не вернулось домой, были агнцами — и агнцами они останутся. Но с этих пор, — тут в его голосе звенела сталь, — посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом с каждой овцой шли… нет, не другие овцы и даже не волки. Огромный пес, гигантский мастиф немецкой породы, в крепком шипастом ошейнике, и следом еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим, как северные волки отнесутся к проповеди агнца! Может быть, тогда они расслышат его блеянье».
И Римберт шутил и играл словами, иногда даже подражал бараньему голосу, смешил слушателей, позволяя им освободиться от напряжения и ярости. А потом спокойно и неторопливо излагал свой замысел. Посылать миссию за миссией на Север, к самым дружественно настроенным языческим королям и князьям. Во главе каждой миссии — образованный и благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: духовное лицо сопровождает сильный отряд телохранителей, людей благородного происхождения и рыцарского звания, без жен и детей или прочих привязанностей, воинов, хорошо владеющих мечом, копьем и булавой, умеющих править боевым конем одними шенкелями, держа в руках щит и пику, — бойцов, с которыми даже северные пираты предпочитают не связываться.
А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал о Святом Копье: когда оно вернется в империю, вместе с ним прибудет и дух Карла Великого и снова поведет христиан к победе над врагами. А сейчас помощники архиепископа готовы выслушать всех желающих вступить в орден Копья и отобрать достойных.
Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов пергамента, исписанных столбцами: имена кандидатов, свидетельства их благородного происхождения, — ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать ни при каких обстоятельствах; перечни богатств, которые эти люди готовы пожертвовать ордену, и описания их личного оружия и амуниции. В свое время некоторых вычеркнут из списков, других примут. Большинство вычеркнут. И многих — не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за испытания, которое устраивает для них ваффенмайстер архиепископа, его военный советник. Как только Эркенберт записывает данные, кандидаты расходятся по обширному полю у деревянного частокола неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на тупых мечах и со щитами. На коне преодолевают сложную полосу препятствий, с чучелами, которых нужно поразить копьем. Сходятся в рукопашной схватке на ринге. И повсюду бродит седой ваффенмайстер или его старшины — наблюдает, сравнивает, запоминает имена.
Эркенберт бросил взгляд на Арно, советника архиепископа Гюнтера, посланного во владения Римберта с задачей наблюдать, оценивать и докладывать. Они улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый, другой долговязый и белокурый, оба любили поворочать мозгами и ревностно относились к делу.
— Архиепископ легко сможет набрать первую сотню, — сообщил Эркенберт.
Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос:
— Теперь надо набрать только девяносто девять.
Дьякон и советник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.
Рост невелик, отметил Эркенберт, чувствительный к этой подробности. Но у незнакомца были чрезвычайно широкие плечи, размах которых подчеркивала его тонкая, прямо девичья талия. Он был одет в кожаную куртку с подбивкой, какие всадники носят под кольчугами. Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для уширения вшиты вставки, аккуратно, но без попытки подобрать цвет. Кроме жакета, на вошедшем была, кажется, только фланелевая рубашка из самых дешевых и поношенные шерстяные штаны.
Глаза у незнакомца пронзительно-голубые, волосы такие же светлые, как у Арно, но стоят ежиком. «Я видел лица опасные и видел лица безумные, — подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. — Но более сурового лица не встречал». Оно казалось высеченным из камня, кожа обтягивала выпирающие кости. Шея с бугром сзади, как у бульдога, голова даже выглядит маленькой.
Эркенберт обрел голос:
— Ты это о чем?
— Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного будет — слышал про науку арифметику? — девяносто девять.
От такой дерзости Эркенберт вспыхнул:
— Я знаю арифметику. Но ты еще не принят. Сначала нам нужно узнать твое имя и имена твоих родителей и еще много других вещей. И ты должен показать, что умеешь, нашему ваффенмайстеру. В любом случае сегодня ты уже опоздал.
Он почувствовал руку у себя на плече. Арно заговорил мягко и вкрадчиво:
— Ты совершенно прав, брат, но, думаю, в данном случае мы можем сделать исключение. Сей юный herra известен мне, да и всем здесь. Это Бруно, сын Регинбальда, графа Мархеса. Его знатность, безусловно, позволяет претендовать на честь вступления в наш орден.
Эркенберт раздраженно взялся за пергамент:
— Превосходно! Если все делать как полагается, мы должны теперь спросить об имуществе и доходах, которые кандидат намерен передать ордену. — Он начал писать. — Бруно, сын графа, должен быть, естественно, Бруно фон?..
— Бруно фон ниоткуда, — последовал спокойный ответ.
Эркенберт почувствовал, что его запястье схвачено огромной ручищей — стальная окова под мягкой кожей.
— Я у графа третий сын, земель не унаследовал. У меня нет ничего, кроме рук, оружия и коня. Но позволь спросить кое о чем тебя, малыш с бумагами. Ты бойко говоришь на немецком, но ручаюсь, ты не из наших. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я удивлен: кто же этот человек, имеющий право решать, кому быть, а кому не быть риттером святого ордена? Никаких обид, надеюсь.
Арно поспешил вмешаться:
— Бруно, этот ученый дьякон — англичанин. Он сражался в армии папы, которая была разбита, и пришел рассказать нам об этом. А еще он видел смерть знаменитых викингов, Ивара Бескостного и Рагнара Мохнатые Штаны. Мы узнали от него много полезного, и он всецело предан нашему делу.
Отпустив Эркенберта, юноша отступил, и на его чеканном лице появился интерес.
— Ладно-ладно. Я готов принять англичанина как собрата. И этот малыш-англичанин — без обид, приятель, у каждого из нас есть свои сильные стороны — сказал одну очень правильную вещь. Я действительно должен показаться ваффенмайстеру. — Он обернулся и крикнул: — Данкварт! Где ты, старый мерзавец? Какие там у тебя испытания? Хотя ладно, не надо. Я сам все вижу.
Пока Бруно разговаривал с Эркенбертом, активность на плацу замерла. Ваффенмайстер, старшины и не выбывшие до сих пор кандидаты прекратили упражняться и подошли посмотреть на новичка. Они освободили проход для Бруно, когда тот ринулся от стола.
В четыре прыжка Бруно подскочил к огромному черному жеребцу, который вольно пасся неподалеку. В седло он взлетел, не касаясь стремян, подхватил воткнутое в землю копье и устремился к полосе с препятствиями и мишенями. Когда конь перепрыгивал через первый плетень, Эркенберт увидел, что Бруно держит левую руку за спиной — показывает, что не воспользуется щитом. Поводья были брошены, седок вел жеребца только коленями и пятками. Удар копьем с верхнего замаха, мгновенный разворот и скачок. Сквозь поднявшуюся над полем пыль Эркенберт мог различить только с треском разлетающиеся мишени и черного кентавра, берущего барьер за барьером. Более искушенные наблюдатели криками приветствовали каждый удар. Через какие-то мгновения конь вернулся, всадник соскочил на землю, тяжело дыша и широко улыбаясь.
— Я выдержал это испытание, Данкварт? Тогда скажи тому человечку с бумагами, ведь это все не в счет, пока он не отметит. Но послушай-ка, Данкварт, сейчас я могу показаться настоящему знатоку, который видел кровавые сражения и поединки великих воинов. Я хочу узнать его мнение. Кто сегодня был лучшим с мечом и щитом?
Седой ваффенмайстер равнодушно ткнул в сторону кандидата, который под конец бился уже с его старшинами. Высокий юноша в белой одежде поверх кольчуги.
— Вот этот, Бруно. Он очень хорош.
Бруно подошел к предполагаемому противнику, обеими руками обхватил его кисть и вгляделся в лицо с пытливой нежностью, как дама в лицо любовника.
— Ты согласен? — спросил он.
Высокий рыцарь кивнул. Старшины подали каждому тяжелый щит, какие носят всадники, и длинный меч с затупленным лезвием и аккуратно сточенным острием. Два рыцаря разошлись на шаг и принялись настороженно кружить, каждый уходил от меча противника вправо.
Эркенберт, мало понимавший в воинских испытаниях, успел заметить только сверкание стали и услышать троекратный лязг: это ударил высокий юноша — вниз, вверх, слева, — молниеносно орудуя тяжелым мечом. Три жесткие атаки. Бруно парировал не щитом, а мечом, крутя запястьем, чтобы клинки встречались под правильным углом. Под четвертый удар он поднырнул и, вздернув щит, верхним его краем подцепил опускающийся меч у самой рукояти. Теряя равновесие, высокий юноша шагнул назад, и меч Бруно взвился. Мгновение казалось, что Бруно атакует сразу тремя мечами; высокий отчаянно отбивал удары со всех сторон. И вот его щит опущен, меч поднят, а сам он присел, чтобы отразить выпад, но того не последовало. Казалось, Бруно даже замер на миг, прикидывая, как лучше ударить.
Его стремительный выпад был незаметен для глаза. Глухой стук, судорожный вздох, и высокий юноша валится навзничь. Через секунду Эркенберт сообразил, что Бруно не вложил в удар всю силу, намеренно расслабил запястье в последний момент.
Бруно отбросил оружие и помог противнику подняться все с той же пытливой нежностью. Похлопал по щекам, заглянул в глаза, помахал ладонью — помутнели ли глаза? Вот на его лице отразилось облегчение, он отступил назад с улыбкой:
— Отличный бой, юноша. Рад, что мы будем братьями в ордене. Я потом объясню тебе этот трюк с ложным выпадом, ему научиться нетрудно.
Бруно огляделся, услышав аплодисменты зрителей, и показал, что делит их со своим противником.
Вот еще одна особенность этих германцев, подумал Эркенберт, вспоминая неискоренимую спесь своих соотечественников. Здесь люди сходятся легко. Они любят объединяться в товарищества, с общим котлом и бочкой пива. И выбирают себе вождя, который не стремится выделиться. Сила это или слабость?
Бруно снова подошел к столу, в его глазах сверкало веселье.
— Теперь вы меня запишете? — спросил он.
Арно потянулся за пером и пергаментом, а Бруно рассмеялся и, наклонившись к Эркенберту, сказал с неожиданной серьезностью:
— Вот что, друг. Говорят, ты видел великих воинов, Ивара Бескостного и даже Убийцу Бранда. Может ли такой, как я, сравниться с ними? Скажи правду, я не обижусь.
Эркенберт колебался. Он видел Ивара в схватке с лучшими воинами Мерсии, хоть и с приличного расстояния. Вблизи наблюдал поединок на сходнях между Иваром и Брандом. Дьякон вспомнил змеиную увертливость Ивара, его неожиданную в худощавом теле силу. Сравнил с тем, чему стал свидетелем только что, оценил размах плеч и повадку стоящего перед ним воина.
— Ивар очень быстро двигался, — наконец произнес Эркенберт. — От ударов скорее уклонялся, чем отбивал их, и все время готов был нанести ответный. Думаю, на открытом пространстве ты бы его одолел, потому что ты сильнее. Но ведь Ивар мертв.
Бруно кивнул:
— А каков Бранд, тот, кто убил Ивара?
— Бескостного убил не Бранд. Ивар оказался слишком быстрым для Бранда, как бы тот ни был могуч. Нет, — всколыхнулась в сердце Эркенберта ненависть, — Ивара победил другой. Сын керла, одержимый дьяволом. У него есть только собачья кличка Шеф, ведь он не знает, кто его отец. В честном бою ты победишь сотню таких, как он. И его теперь зовут королем!
В голубых глазах сквозила задумчивость.
— В честном бою или нет, но, по твоим словам, он сразил великого воина. Это не может быть случайностью. Таких людей никогда не следует презирать. Говорят, что главное достояние короля — его удача.

Когда Шеф выбрался на берег, у него зуб на зуб не попадал от холода. Из-за прилива дважды пришлось плыть, недолго, но каждый раз промокая до нитки. Солнца, чтобы обсушиться в его лучах, уже не было. Бахрома водорослей отметила верхнюю черту прилива, за ней тянулась невысокая дамба, явно рукотворная. Шеф вскарабкался на нее и окинул взглядом море в тщетной надежде обнаружить разыскивающий его «Норфолк» и через какой-нибудь час блаженствовать: сухая одежда и одеяло, ломоть хлеба с сыром, может быть, костер на песке и надежная охрана вокруг. В этот момент он не мог себе представить большего счастья для короля.
Море было пустым. Сумеречный свет стер все краски — серая вода, серое небо, серые отмели, медленно исчезающие в сумраке. Пока Шеф добирался до берега, он не слышал звуков сражения, но это ничего не значило. Может быть, «Норфолк» еще не снялся с мели. Или снялся и вступил в поединок с «Франи ормром». Или ушел в открытое море. Здесь надеяться не на что.
Шеф повернулся в сторону суши, вгляделся в бесцветную равнину. Вспаханные поля со всходами ячменя. Примерно в сотне ярдов за ними едва заметные темные пятнышки, которые вполне могут быть пасущимися коровами. И все исполнено благостного покоя. Здесь, на краю пиратского моря, живут сильные и смелые воины? Или рабы викингов? Или местный люд полагается на отмели, стерегущие врага со стороны моря? В любом случае с этого побережья много не возьмешь: плоское как доска, защищенное от прилива только шестифутовой дамбой, сырое, топкое и унылое.
А хуже всего, что обогреться тут негде. В лесу Шеф нашел бы для защиты от ветра упавшее дерево, сделал бы на сырой земле подстилку из веток, а то и нагреб бы на себя прошлогоднюю листву. Здесь же не видать ничего, кроме слякоти и мокрой травы.
Однако распаханные поля и луга с коровами доказывали, что где-то неподалеку деревня. Крестьяне не ходят пахать дальше чем за пару миль от дома, и рачительный земледелец в страдный день не потратит лишнего времени на перегон стада волов утром и вечером. Значит, есть надежда разыскать дом, в котором обязательно будет очаг.
Шеф высматривал малейший проблеск света. Ничегошеньки. Этого следовало ожидать. У кого есть свет и огонь, у того хватит ума их спрятать. Шеф повернул налево, по той единственной причине, что так было дальше от земель христиан и Гамбурга вниз по Эльбе, и бодро двинулся вдоль дамбы. Если понадобится, решил он, можно идти всю ночь. Одежду он рано или поздно высушит прямо на себе. К утру голод станет волчьим, много сил уйдет на борьбу с холодом, но это можно перенести. Он неплохо подкормился за те месяцы, что был королем, а до этого ярлом. Теперь можно и порастрясти запасы. А вот если ляжет спать в поле, к утру будет мертв.
Через несколько минут ходьбы Шеф заметил, что пересекает тропинку. Он остановился. Не пойти ли по ней? Если жители здесь враждебны, он умрет задолго до рассвета.
Дробь дождевых капель по плечам подсказала решение. Он осторожно тронулся по тропе, единственным глазом вглядываясь в темноту.
Деревенька оказалась скопищем лачуг, их невысокие стены с трудом различались на фоне неба. Шеф задумался. Ни дома для господина, ни церкви для священника. Это хорошо. Хижины разных размеров: одни длинные, другие покороче. Ближайшая к нему — из самых коротких. Зимой эти люди, как и крестьяне в Норфолке, держат скот в доме. Если дом маленький, значит скота мало. А разве не легче найти сочувствие у бедных?
Он осторожно направился к ближайшей, самой маленькой хижине. За деревянными ставнями виднелся свет.
Шеф острием вверх воткнул в землю копье Змеиного Глаза, вынул из-за пояса меч и взял его за клинок. Правой рукой постучал в хлипкую дверь. Внутри засуетились, забурчали. Со скрипом дверь отворилась.
Шеф шагнул в полуосвещенный дверной проем, неся меч на протянутых руках в знак мирных намерений. И вдруг обнаружил, что лежит на спине, созерцая небо. Удара он не почувствовал, даже не представлял себе, что случилось. Руки и ноги нахально игнорировали его настойчивые попытки пошевелиться.
Потом Шеф ощутил, что его схватили за шиворот и приподняли; в уши ворвались слова грубого, но разборчивого диалекта:
— Теперь порядок, заходи. Да встань ты на ноги, дай посмотреть на тебя при свете.
Ноги подгибались. Шеф, ухватившись за чье-то плечо, ввалился внутрь и рухнул на табурет перед очагом с догорающими поленьями.
Какое-то время он ничего не замечал, кроме тепла, протягивая к огню ладони и пытаясь с ним слиться. Когда от одежды пошел пар, он тряхнул головой, неуверенно встал и осмотрелся. На него пялился приземистый крепыш, руки в боки, с кудрявым чубчиком и выражением неистребимой смешливости на лице. Судя по величине его бородки, он был даже моложе, чем Шеф. Позади виднелось старшее поколение семьи, мужчина и женщина, они держались тревожно и недоверчиво.
Попытавшись заговорить, Шеф понял, что челюсть онемела. На правой стороне подбородка он нащупал шишку.
— Что ты сделал? — спросил он.
Крепыш еще шире расплылся в улыбке, замедленно показал прямой удар кулаком с поддержкой всем корпусом.
— Дал тумака, — ответил он. — Ты сам нарывался.
Шеф стал усиленно соображать. В Англии, да и в среде викингов, люди не так уж редко тузили друг друга кулаками, но военным спортом считалась борьба. Пока кто-то размахивался и бил рукой, и дряхлый старик успел бы уклониться. И, даже входя в темную комнату, Шеф должен был заметить свинг правой и среагировать. Тем более что не бывает ударов, сбивающих с ног. Драка на кулачках — это долгая и неуклюжая возня, почему воины ее и презирают. Однако Шеф не успел ничего ни увидеть, ни почувствовать, пока не очутился на земле.
— Не удивляйся, — сказал старик в углу. — Наш Карли со всеми так делает. Он в этом первый на деревне. Но лучше расскажи, кто ты и откуда, а то он снова стукнет.
— Я отстал от корабля, — ответил Шеф. — Пришлось пешком и вплавь добираться до вашего берега.
— Ты из викингов? Твоя речь больше похожа на нашу.
— Я англичанин. Но долго был среди норманнов и понимаю их язык. И с фризцами я тоже имел дело. Вы говорите совсем как они. Вы фризцы? Свободные фризцы? — уточнил Шеф, вспомнив, как любят называть себя островитяне.
Засмеялась даже старуха.
— Свободные фризцы, — сказал юный крепыш, — живут на песчаных отмелях и стремглав бегут от смерти всякий раз, как завидят парус. Нет, мы германцы.
— Люди архиепископа? — настороженно поинтересовался Шеф.
Он уже увидел свой меч, поставленный кем-то в угол. Если ответ будет неправильным, Шеф рванется за оружием и попытается сразу убить крепыша.
Они опять засмеялись:
— Нет. У нас кто христиане, кто молится старым богам, а кто и никаким. Но никто не хочет платить десятину или кланяться хозяину. Мы люди земли Дитмаршен, — гордо закончил юноша.
Шеф никогда не слышал такого названия. Но кивнул.
— Я промок и замерз. И голоден, — добавил он. — Можно до утра остаться в вашем доме?
— Добро пожаловать, спи у очага, — сказал старик, которого Шеф счел отцом крепыша и хозяином дома. — А что до голода, мы и сами с ним знакомы. Завтра ты должен будешь явиться на деревенский сход.
«Я уже был под судом викингов, — подумал Шеф. — Но может быть, в Дитмаршене суд милостивее, чем в Великой армии».
Потирая распухшую щеку, он пристроился у очага. Было слышно, как хозяева укладываются спать.



Глава 6

Утром Шеф проснулся на удивление спокойным и отдохнувшим. Первые несколько мгновений, лежа на утоптанном земляном полу, не мог понять, где находится. Очаг погас, и от ночного холода Шеф спасался, свернувшись калачиком и обхватив колени руками. Одежда просохла, но стала жесткой и шершавой от морской соли. Желудок ныл от голода. Одинокий и нищий в незнакомой и, может быть, враждебной стране — почему же он совсем не встревожен?
Шеф встал, лениво потянулся, распахнул деревянные ставни, впустив в дом утреннее солнце и свежий воздух, пахнущий травой и цветами. Он уже знал ответ. Потому что с него свалился груз забот. Впервые за долгие месяцы не нужно было думать о других: как их подбодрить, как их убедить, как им польстить, чтобы выполнили его волю. Детские годы приучили его к холоду и голоду. А также к побоям и угрозе попасть в рабство. Но теперь он не ребенок, а мужчина в расцвете сил. Если кто-то его ударит, получит сдачи. Взгляд Шефа остановился на оружии, которое стояло в углу. Меч Храни и копье Сигурда. Сейчас это было единственное его достояние, не считая амулета на шее, огнива и ножа на поясе. Это уже что-то.
Краем глаза Шеф увидел, что пожилые супруги слезли со своей лежанки. Мужчина сразу вышел на улицу. Это выглядело зловеще. Женщина достала из-под грубо сбитого стола ступку, засыпала в нее из бочонка горсть зерна и принялась толочь пестом. Эти звуки еще сильнее напомнили Шефу детство. Вроде тогда каждый день начинался одинаково, с хруста перемалываемого на муку зерна. Только ярлы и короли жили так, что могли не слышать каждый день этот шум. Воины больше всего ненавидели такую работу, хотя в походах и им приходилось молоть. Возможно, женщины тоже ее ненавидят, подумал Шеф.
По крайней мере, видно, что у его хозяев есть еда. Желудок мучительно откликнулся на эту мысль, и Шеф снова уставился на оружие.
Прикосновение к руке. Парень с кудрявым чубом — как всегда, улыбается. На немытой ладони он протягивает ломоть черного хлеба с куском остро пахнущего желтого сыра. Шеф взял, и рот моментально наполнился слюной, а парень достал луковицу, разрезал ножом и протянул половинку Шефу.
Они присели на корточки и стали есть. Хлеб был черствым, с отрубями и песком. Шеф рвал его зубами, набивал рот.
Через какое-то время желудок поумерил свои притязания, вернулась боль в челюсти, и Шеф вспомнил загадочное вчерашнее происшествие. Ощупывая шишку, он увидел, что парень — как там его называли? наш Карли? — ухмыляется.
— Почему ты меня ударил?
Карли, кажется, удивился вопросу:
— Я не знал, кто ты. Самый простой способ разобраться с тобой. И с любым другим.
Шеф почувствовал раздражение. Он проглотил последний кусочек сыра, встал на ноги, приподнял локти и напряг мышцы спины. Вспомнил убитого им вчера воина, юного викинга из Эбельтофта. Тот был даже крупнее, чем Шеф, а ведь Шеф на голову выше Карли.
— Ты бы не смог этого сделать, если бы не темнота.
Карли тоже поднялся, на лице мелькнула радость. Он принялся кружить вокруг Шефа, как-то странно пританцовывая, что было совсем не похоже на стойку серьезного борца. Кулаки он сжал, голова клонилась к плечу. В нетерпении Шеф шагнул вперед, чтобы схватить Карли за запястье. Кулак полетел ему в лицо, Шеф от него отмахнулся. Что-то ударило под ребра с правой стороны. Шеф не придал этому значения, стараясь снова сделать захват. Затем боль пронзила печень, Шеф потерял дыхание и невольно прикрыл руками больное место. Тут же в голове что-то взорвалось, и он обнаружил, что цепляется за стенку. Когда распрямился, рот был полон крови, зубы шатались.
Гнев охватил Шефа с быстротой молнии и заставил его восстановить контроль над телом, оттолкнуться от стенки и ринуться вперед для костоломного захвата. Но Карли впереди не оказалось, и, разворачиваясь за метнувшимся противником, Шеф почувствовал удар в спину, боль пронзила почки. Он снова отбил летящий в лицо кулак, на этот раз не забыв прикрыться снизу от незамедлительного удара в печень. Захват никак не получался, и пока Шеф соображал, он пропустил еще один удар, в скулу. Но, кружась, Шеф очутился рядом с прислоненным к стене копьем. Какая у Карли станет ухмылка, если…
Шеф выпрямился и развел руки в знак примирения.
— Ладно, — сказал он, глядя на улыбающегося Карли. — Ладно. Ты бы сбил меня с ног, даже если бы не было темно. Я вижу, ты знаешь что-то такое, чего я не знаю. Наверное, знаешь даже много такого.
Карли улыбнулся еще шире и опустил руки:
— Сдается мне, ты тоже знаешь кое-что — ты моряк, у тебя есть копье и меч. Я-то дальше нашего Дитмаршена и не бывал, да и вообще редко выбирался из деревни. Как насчет обмена? Я покажу, что умею, а ты научишь меня тому, что умеешь ты. Ты быстро наловчишься бить и защищаться кулаками, как мы это делаем здесь, в Дитмаршене. Ты очень быстрый. Слишком быстрый для большинства наших пахарей.
— Договорились, — согласился Шеф.
Он плюнул на ладонь и взглянул на Карли — понятен ли тому смысл жеста? Парень ухмыльнулся и тоже плюнул на ладонь. Они ударили по рукам.
Шеф утер рукавом кровь из носа, и они по-приятельски опустились на корточки.
— Послушай, — сказал Карли, — сейчас у тебя есть дела поважнее, чем учиться кулачной драке. Мой старик пошел известить деревенских о твоем появлении. Они там соберутся и решат, что с тобой делать.
— А что со мной могут сделать?
— Во-первых, кое-кто скажет, что ты раб. Это скажет Никко. Он у нас самый богатый. Хочет быть господином. Но в Дитмаршене мало серебра, и мы никогда не берем друг друга в рабство. Он только и думает, как бы продать кого-нибудь на невольничьем рынке в Хедебю.
— Хедебю — датский город, — сказал Шеф.
Карли пожал плечами:
— Датский, немецкий, фризский — какая разница? С нами никто не хочет связываться. Они не смогут пройти через болота. И потом, они же знают, что серебра у нас нет. Кто придет за данью, может много потерять, а найти ничего не найдет.
— Рабом я быть не хочу, а какие еще возможности?
— Ты можешь быть гостем. — Карли искоса посмотрел на него. — Например, моим. Это означает обмен подарками.
Шеф дотронулся до своих локтей, сожалея, что вчера в последний момент снял золотые браслеты. Один из них обеспечил бы гостеприимство на целый год. Или нож в спину.
«Итак, что же у меня есть? Копье. Меч. И это». Он вытащил из-под рубахи серебряную лесенку Рига и взглянул на Карли — знает ли тот, что это за амулет? Никакого интереса. Но Карли неоднократно поглядывал в угол.
Шеф прошел туда и сам принялся рассматривать оружие. Копье с рунической надписью «Гунгнир»: отличная сталь, недавняя ковка, само просится в руку. Меч годится для боя, но немножко тяжеловат, клинок — просто заточенное железо без специально наваренного лезвия — уже слегка покрыт ржавчиной. Мечи ценятся выше, чем копья, это оружие настоящего воина. И все же…
Шеф протянул меч:
— Держи, Карли. — Он заметил, как неловко юноша взял меч за рукоять — очень опасно при парировании удара. — И за мной еще два дела. Во-первых, я научу тебя биться на мечах. Во-вторых, когда найдем кузницу, я тебе перекую этот меч, сделаю получше.
Веснушчатое лицо вспыхнуло от удовольствия, и в это время дверь отворилась. Отец Карли ткнул большим пальцем себе за плечо:
— Пойдем, пришелец. Сход собрался.

Около сорока мужчин стояли неправильным кругом, а жены и дети поодаль образовали внешнее кольцо. Все мужчины были вооружены, хотя и скудно: топоры да копья, ни шлемов, ни кольчуг. У некоторых были щиты, но не надетые на руку для боя, а висящие на спине.
Пред дитмаршенцами предстал высокий воин, чье призвание безошибочно угадывалось по его стати: прямая спина, широкие плечи, ни малейшей сутулости, отличающей землепашцев, которые ходят за плугом, орудуют серпом и мотыгой. Однако на нем не было ни золота, ни серебра, только длинное копье в правой руке. Он был весь покрыт шрамами, одно веко свисало над пустой глазницей, и одна сторона лица казалась стянутой. На лице запеклась не замеченная им кровь, а рубашка и штаны были грязнее, чем у крестьян. Круг пялился на него, пытаясь истолковать увиденное. По толпе пронесся шумок пересудов — это из хижины вышел Карли и стал позади Шефа, сжимая в неопытной руке подаренный меч.
Шеф огляделся, стараясь оценить ситуацию. Утреннее ощущение покоя и уверенности не покидало его, несмотря на стычку с Карли. В задумчивости он вытащил из-за пазухи цепочку с серебряным амулетом Рига. Еще раз пронесся шумок, люди подошли поближе, чтобы разглядеть вещицу. Некоторые, может быть четвертая часть присутствующих, тоже достали свои пекторали: молоты, лодки, фаллосы. Но ни одного такого, как у незнакомца.
Глядя Шефу прямо в лицо, вперед шагнул грузный мужчина средних лет, с кирпично-красными щеками.
— Ты пришел с моря, — сказал он. — Ты викинг, из северных бандитов. Даже такой, как ты, должен понимать, что ему лучше не соваться в Дитмаршен, где живут свободные люди. Мы возьмем тебя в рабство и продадим твоим сородичам в Хедебю. Или людям епископа в Гамбурге. Если только кто-нибудь не захочет выкупить тебя — но, судя по твоему виду, этого не случится.
Какой-то инстинкт подсказал Шефу пересечь круг и неторопливо приблизиться вплотную к обвинителю. Он гордо поднял голову, чтобы подчеркнуть свое превосходство в росте.
— Если ты знаешь, что я пришел с моря, — произнес Шеф, — ты должен знать, что в море сражались два корабля. На одном были викинги. Это был «Франи ормр», главный корабль Сигурда Змеиный Глаз. Разве ты не видел знамя Ворона? Другой корабль был мой, и Сигурд бежал от меня. Верни меня на корабль, и я заплачу серебром, сколько ты весишь.
— Это какие же корабли преследуют викингов? — спросил толстяк.
— Английские корабли.
В толпе послышались возгласы удивления и недоверия.
— Это правда, что на первом корабле были викинги, — раздался голос. — Но они не убегали. Они заманивали второй корабль и здорово одурачили его шкипера. Если на втором корабле были англичане, они, наверное, все дураки. И мачта с парусом у них тоже дурацкие.
— Доставь меня на корабль, — повторил Шеф.
Позади него заговорил Карли:
— Он не смог бы этого сделать, если б и захотел. У нас нет лодок. Мы, дитмаршенцы, очень смелые в болотах, но в полумиле от берега уже начинаются разбойничьи воды.
Толстяк покраснел и сердито огляделся:
— Может, и так. Но если тебе больше нечего добавить, одноглазый, тогда остается то, что я сказал. Ты мой раб, пока я не найду на тебя покупателя. Отдай копье.
Шеф подбросил копье, перехватил его поудобнее и сделал ложный выпад. Когда толстяк отскочил, Шеф широко улыбнулся и повернулся спиной к дитмаршенцу, игнорируя его топор. Он пошел вдоль круга, всматриваясь в лица и обращаясь к тем, кто носил амулеты. Эти люди, решил Шеф, в точности как норфолкские крестьяне, чьи споры он столько раз судил в свою бытность ярлом. Значит, надо вызвать интерес и сыграть на противоречиях между деревенскими.
— Странные дела, — заговорил он. — Когда человека выбрасывает на берег, живого или мертвого, как вы с ним поступаете? В нашей стране рыбак, если у него есть деньги, носит в ухе серебряное кольцо. Вы знаете зачем. Если он утонет и тело будет выброшено на берег, жители возьмут плату за похороны. Покойника все равно предали бы земле — таков долг, но кому понравится делать это бесплатно? И вот он я, кольца в ухе нет, но я и не мертв. Разве я заслуживаю худшего обращения? Я причинил кому-то вред? Я сделал подарок вашему Карли, а он в ответ сбил меня с ног, расквасил нос, расшатал зубы, вывихнул челюсть — мы теперь лучшие друзья.
Удовлетворенный гул. Как и предполагал Шеф, Карли здесь был предметом и восхищения, и постоянных шуток.
— Кто меня удивляет, так это наш приятель, что стоит сзади. — Шеф ткнул пальцем себе за плечо. — Он говорит, что я раб. Ладно, допустим. Но он говорит, что я его раб. Разве я пришел в его дом? Разве он с риском для жизни скрутил меня голыми руками? Разве вы согласны, что все выброшенное морем принадлежит ему? Так ли это?
На этот раз гул был недвусмысленно неодобрительным, а Карли негодующе фыркнул.
— Тогда я предлагаю вот что. — Шеф уже обошел весь круг и снова встал перед толстяком. — Если хочешь сделать меня рабом, Никко, отведи в Хедебю и продай на невольничьем рынке. Но выручку придется разделить на всех жителей деревни. А пока мы не в Хедебю, я остаюсь свободным: никаких цепей или ошейника. И копье побудет при мне. Не волнуйтесь, я отработаю свое содержание, — обратился Шеф ко всем и дотронулся до амулета. — Я знаю кузнечное ремесло. Дайте мне кузню и инструменты, я сделаю все, что вам понадобится.
— Звучит достаточно справедливо, — раздался голос. — У меня лемех сломался, нужна аккуратная работа.
— Он говорит не как викинг, — поддержал другой. — Больше похоже на фризца, только они все с насморком, а он без.
— Слышали насчет дележа денег? — добавил третий.
Шеф плюнул на ладонь и выжидающе посмотрел на толстяка. Нехотя, с ненавистью в глазах, дородный Никко плюнул тоже. Они небрежно ударили по рукам. Шеф повернулся и приблизился к Карли.
— Я хочу, чтобы ты тоже пошел в Хедебю, — сказал он. — Мир посмотришь. Но нам обоим надо кое-чему научиться, прежде чем мы туда отправимся.

За сорок миль от берега, вблизи Святого острова, на волнах, как стая гигантских морских птиц, покачивался с убранными парусами английский флот. В центре четыре корабля были сцеплены воедино для совета: «Норфолк», ускользнувший из мутных и вязких протоков Элбер-Гата, «Суффолк» под командой старшего шкипера англичан Хардреда, «Морж» Бранда и «Чайка» Гудмунда Жадного, представлявших викингов Пути. Страсти накалились, и к прислушивающимся морякам долетали по волнам громкие голоса.
— Не могу поверить, что вы просто бросили его на Тором про́клятой песчаной отмели! — Бранд едва не рычал.
С лица Ордлафа не сходило упрямое выражение.
— Нам ничего другого не оставалось. Он исчез из виду, вода прибывала, начиналась ночь, никакой уверенности, что Сигурд и его отборные бойцы не выскочат из-за соседней отмели. Пришлось убираться.
— Ты думаешь, он жив? — спросил Торвин, по бокам которого сидели специально приглашенные два жреца Пути.
— Я видел, что за ним пошли четверо. Вернулись трое. Они не выглядели довольными. Вот и все, что я могу сказать.
— Значит, есть шанс, что он застрял где-то в Дитмаршене, — заключил Бранд. — У этих олухов с утиными ногами.
— Говорят, он и сам жил на болотах, — сказал Ордлаф. — Если Шеф там, с ним, наверное, все в порядке. Почему бы просто не отправиться за ним? Сейчас светло, и мы можем воспользоваться приливом.
На этот раз пришла очередь Бранда упрямиться.
— Далеко не лучшая идея. Во-первых, в Дитмаршене никто не высаживается, даже ради питьевой воды и вечернего страндхуга[1]. Слишком много отрядов после этого пропало. Во-вторых, как я вам говорил еще неделю назад, это лоцманские воды. А вы отвечали, что пройдете с впередсмотрящими и лотом! Вы сели на мель и можете сесть снова, на этот раз намертво. А в третьих, Рагнарссоны все еще где-то неподалеку. Вначале у них была длинная сотня кораблей, сто двадцать, как вы сами насчитали. Сколько, по-вашему, мы утопили и захватили?
Ответил Хардред:
— Мы захватили шесть. Мулами утопили по крайней мере еще дюжину.
— Значит, их осталось сто против наших пятидесяти. Меньше пятидесяти, потому что они подошли к «Букингему» и пробили дыру в его днище, а у меня на полудюжине кораблей осталось слишком мало бойцов. И мы больше не сможем захватить противника врасплох.
— Так что нам делать? — спросил Ордлаф.
Наступило долгое молчание. Его наконец прервал Хардред, чей чистый англосаксонский выговор забавно контрастировал с военным жаргоном норманнов и с английским остальных присутствующих.
— Раз мы, как вы говорите, не можем спасти нашего короля, — начал он, — то мой долг — вернуть флот в английские воды и получить указания от Альфреда. Он мой государь, и по соглашению между ним и королем Шефом… — он замялся, подбирая слова, — каждый из них наследует все права другого, если другой уйдет из жизни раньше. Что сейчас, кажется, и произошло.
Он переждал, пока не уляжется буря возражений, и твердо продолжил:
— В конце концов, этот флот теперь главная надежда и защита английских берегов. Мы знаем, что можем потопить пиратов, если они полезут на нас, и так мы и сделаем. В этом была главная цель короля Шефа, как и короля Альфреда, — сохранить мир и покой на побережье и в прилегающих к нему землях. Будь Шеф здесь, он бы сам приказал сделать то, что я предлагаю.
— Ты можешь идти! — вскричал Квикка, освобожденный раб. — Можешь возвращаться к своему государю. А наш государь — тот, кто снял с нас ошейники, и мы не допустим, чтобы на него надела ошейник какая-то утколапая деревенщина.
— Как вы собираетесь добраться? — спросил Хардред. — Вплавь? Бранд не хочет туда идти. А Ордлаф не осмелится в одиночку.
— Мы не можем просто взять и вернуться в Англию, — настаивал Квикка.
Раздался густой бас Торвина:
— Кажется, я знаю, куда мы можем пойти. Или часть из нас. Что-то мне подсказывает: это не похоже на Шефа Сигвардссона — тихо умереть или исчезнуть. Может быть, кто-то захочет получить за него выкуп. Или продать его. Если направимся в крупный порт, куда доходят все новости, мы что-нибудь о нем услышим. Я предлагаю некоторым из нас пойти в Каупанг.
— Каупанг, — сказал Бранд, — святилище Пути.
— У меня есть свои причины появиться там, это так, — сказал Торвин. — Но у Пути много последователей и много возможностей, а в святилище глубоко озабочены судьбой Шефа. Там мы получим помощь.
— Я туда не пойду! — резко заявил Хардред. — Слишком далеко и слишком опасно, все время через враждебные воды, а мы теперь знаем, что «графства» мало пригодны для плавания в открытом море.
Ордлаф кивнул, угрюмо выражая готовность рискнуть.
— Одни вернутся, другие пойдут в Каупанг, — сказал Торвин.
— Думаю, большинство вернется, — сказал Бранд. — Сорока кораблей, и даже пятидесяти, недостаточно, чтобы бороться против всех пиратов Севера и Дании: Рагнарссонов, короля Хальвдана, ярла Хлатира, короля Гамли, короля Хрорика и всех прочих. Необходимо возвратиться и защитить Путь в Англии. Слишком многие хотят уничтожить его. Я возьму «Моржа». Пойду морем, к берегу жаться не буду. Я пробьюсь. Доставлю тебя, Торвин, и твоих жрецов в Каупанг, в святилище. Кто еще? Как насчет тебя, Гудмунд?
— Возьми нас! — Квикка вскочил на ноги, его лицо покраснело от возбуждения. — И моих помощников, и катапульту, мы можем снять ее с «Норфолка», раз йоркширец боится рисковать своей шкурой. Тогда можно будет взять Ковпанга, Дитфена — всех.
Дружный гул в передней части судна засвидетельствовал, что освобожденные рабы из прислуги катапульты внимательно слушают.
— Меня тоже, — произнес едва слышно голос, принадлежавший фигурке, что выглянула из-за мачты.
Бранд крутил головой в разные стороны, пока не понял, что это сказал Удд, мастер по железу, взятый в рейс исключительно в качестве запасного наводчика катапульты.
— Тебе-то что понадобилось в Норвегии?
— Знания, — отвечал Удд. — Я слышал, что говорят про Ярнбераланд. Страна железа, — перевел он.
Еще одна щуплая фигура молча предстала перед собравшимися. Хунд, лекарь, друг детства Шефа, ныне носящий серебряное яблоко Идун на шее.
— Отлично! — решительно сказал Бранд. — Я беру своих моряков и «Чайку» для сопровождения. Еще есть место для десяти добровольцев. Ты, Хунд, ты, Удд, и ты, Квикка. Остальные пусть бросят жребий.
— И мы в качестве пассажиров, — добавил Торвин, кивая на двух собратьев-жрецов. — До святилища Пути.



Глава 7

Утопая ногами в трясине, Шеф отступил на шаг. Он стремительно вращал очищенной от коры веткой и внимательно следил за Карли. Крепыш больше не ухмылялся, он был полон решимости. По крайней мере, научился правильно держать меч, чтобы клинок был на одной линии с предплечьем, — так выпад или отбив не уйдет в сторону.
Шеф рванулся вперед. Удар справа, слева, выпад и шаг в сторону, как Бранд учил его много месяцев назад в лагере под Йорком. Карли легко парировал, не только ухитряясь попасть по ветке своим тяжелым клинком, но и каждый раз верно направляя его, — у него была просто изумительная быстрота реакции. Однако все та же старая ошибка.
Шеф слегка ускорил бой, сделал ложный выпад снизу и сильно хлестнул Карли по руке с мечом. Отступив, он опустил палку.
— Ты должен помнить, Карли, — сказал Шеф. — Ведь не веники режешь. У тебя обоюдоострый клинок, а не секач. Для чего, по-твоему, нужно лезвие на второй стороне? Не для прямого удара, потому что ты всегда рубишь одной стороной, полностью вкладывая силу.
— Это нужно для обратного удара, — сказал Карли. — Я знаю, знаю. Просто не могу свою руку заставить, пока об этом не подумаю, а когда думаю, получается слишком поздно. Вот скажи, что будет, если я попробую драться с настоящим воином, викингом с корабля?
Шеф протянул руку за мечом, критически осмотрел лезвие. Это было неплохое оружие — после перековки. Но, располагая только тем, что имелось в деревенской кузнице, он сделал не много. Клинок по-прежнему был из цельного куска металла, без чересполосицы мягкого и твердого железа, которая придает лучшим мечам гибкость и прочность. Не смог он также наварить по краям клинка закаленные лезвия, которые отличали профессиональное оружие, — не нашлось хорошей стали, да и горн был слабоват, давал лишь красное каление. И теперь каждый раз, когда они уходят за деревню и Шеф фехтует с Карли своим Гунгниром, как алебардой, на дешевом железе меча появляются зазубрины, которые приходится править молотком и напильником. Однако и по зазубринам можно кое-что узнать. Если они образуются под прямым углом к клинку, значит Карли фехтовал правильно. От неумелого отбива на металле остаются царапины и зазубрины, идущие наискосок. В этот раз их нет.
Шеф отдал меч.
— Если столкнешься с настоящим воином, вроде человека, который обучал меня, ты умрешь, — сказал он. — Как и я бы умер. Но в армии викингов полно крестьянских детей. Ты можешь встретить одного из них. И не забывай, — добавил он, — если сойдешься с настоящим мечником, ты не должен драться честно.
— Ты так делал, — догадался Карли.
Шеф кивнул.
— Ты много чего делал, Шеф, о чем мне не рассказываешь.
— Если расскажу, ты не поверишь.
Карли сунул меч в деревянные, подбитые мехом ножны, которые они специально изготовили, — только в таких можно защитить меч от ржавчины в вечно влажном климате Дитмаршена. Оба побрели к лагерю, разбитому ярдах в тридцати, на полянке, где в тумане будто нехотя дымился костер.
— И ты не сказал, что собираешься делать, — продолжал Карли. — Неужто и впрямь позволишь Никко продать тебя на невольничьем рынке в Хедебю?
— Я и впрямь доберусь до Хедебю, — отвечал Шеф. — А там поглядим. Я не намерен кончить свои дни рабом. Скажи, Карли, как мои успехи?
Речь шла о тех долгих часах, которые Карли в обмен на уроки фехтования потратил, чтобы научить Шефа сжимать кулаки, бить коротким прямым вместо обычных размашистых свингов, двигаться и вкладывать в удар вес тела, защищаться руками и уворачиваться.
На лице Карли снова появилась обычная ухмылка.
— Да похоже, как и мои. Если встретишь настоящего противника, кулачного бойца с болот, он тебя одолеет. Но ты вполне можешь сбить человека с ног, если он будет стоять смирно.
Шеф задумчиво кивнул. Кулачному бою стоило научиться. Странно, что жители этого забытого уголка искусны только в одном виде единоборств. Наверное, они слишком мало торгуют и не имеют металла, вот и приходится драться голыми руками.
Один лишь Никко заметил возвращение Шефа и Карли в лагерь, наградив обоих сердитым взглядом.
— Мы будем в Хедебю завтра, — сказал он, — там наконец прекратятся твои гулянки. Я сказал, твои гулянки пора прекратить! — сорвался он на визг, так как Шеф его проигнорировал. — В Хедебю у тебя появится хозяин, он не даст валять дурака и прикидываться воином. Ты будешь вкалывать от зари до зари, об этом позаботится кожаный кнут. Ты его пробовал, я видел твою спину. Никакой ты не воин, а просто беглый!
Карли пнул комок грязи, едва не угодив в котелок Никко, и крик перешел в злобное бормотание.
— Это у нас последняя ночь, — негромко сказал Карли. — Есть идея. Завтра пойдем по хорошей дороге, по сухой земле, где живут датчане. Ты-то сможешь с ними разговаривать, а я плохо знаю язык. Но в полумиле отсюда есть деревня, там девки говорят по-нашему, по-болотному, как я и ты, — твой говор больше похож на фризский, но они тебя поймут. Так почему бы нам не наведаться туда и не узнать, вдруг там кому-нибудь надоели их утконогие парни?
Шеф взглянул на Карли со смесью раздражения и симпатии. За неделю, проведенную в приморской деревне, он понял, что Карли жизнерадостный, открытый и легкомысленный — женщины таких обожают. Их привлекают юмор и беззаботность. Похоже, он побегал за каждой юбкой в своей деревне, и, скорее всего, успешно. Некоторые мужья и отцы знали, да помалкивали, не давали Карли повод пустить в ход кулаки. Всеобщим одобрением было встречено решение послать Карли на ярмарку вместе с Никко и другими, независимо от того, пойдет с ними Шеф или нет.
Последняя ночь, которую Карли провел под родительским кровом, то и дело прерывалась царапаньем в ставни и молчаливым уходом в кусты за хижиной.
К этим женщинам Шеф не имел никакого отношения, и у него не было оснований ревновать… Однако Карли пробудил тревогу в его душе. В юности, работая в кузнице на фенах Эмнета и разнося по соседним деревням заказы, Шеф несколько раз имел дело с девушками — дочерьми керлов и даже рабов. Не с юными леди, чье девичество было предметом семейной гордости и тщательно охранялось, а с теми, кто всегда готов открыть невинному юнцу глаза на жизнь. Впрочем, Шеф никогда не пользовался у женcкого пола таким успехом, как Карли. Возможно, девушек пугала его серьезность и одержимость; они догадывались, что все его помыслы о будущем; но он, по крайней мере, не чувствовал себя обделенным или неполноценным.
Потом был набег викингов на Эмнет, его приемного отца искалечили, схватили Годиву. То утро в убогой лесной лачуге, когда он стал для Годивы первым мужчиной и решил, что достиг предела мечтаний. С тех пор у Шефа не было близости с женщиной, даже с Годивой, хоть он и вернул ее себе; не было даже после того, как на него надели золотой королевский венец. Напрасно половина шлюх в Англии ждала его знака. Шеф иногда задумывался, не подействовала ли на рассудок Иварова угроза кастрировать его. Он знал, что остается полноценным мужчиной, но ведь таковым, по словам Хунда, был и сам Ивар, и все-таки его прозвали Бескостным. Неужели Шеф заразился бессилием от человека, которого убил? Или его сводный брат, муж Годивы, проклял его перед тем, как был повешен?
Что-то не так с рассудком, а не с телом, Шеф понимал это. Причина кроется в отношении к женщине, которую он любил как свое искушение и как свою невесту. Эта женщина отказала ему и решила выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех, кого встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не знал. Пойти с Карли — значит подвергнуться унижению. Завтра будет невольничий рынок, а еще через день его обработают холостильщики.
— Думаешь, у меня есть шанс? — спросил он, указывая на свое изуродованное лицо.
Физиономия Карли расплылась от радости.
— Конечно! Длинный здоровенный парень, мускулы кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты ж пойми, этим бабам так скучно! Здесь ничего не происходит. Им не разрешают подходить к дороге, где кто-нибудь мог бы на них позариться. А на болото ни одна живая душа не заходит. Бабы видят одни и те же лица со дня рождения и до дня смерти. Я тебе говорю… — И Карли пустился в россказни, как девушки Дитмаршена бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего — да хоть бы и безобразного, — пока Шеф помешивал варево и накручивал на прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне.
Он не считал, что план Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в морской поход Шеф отправился еще и для того, чтобы забыть о свадьбе Альфреда и Годивы. Надо использовать любую возможность, чтобы снять порчу. Хотя вряд ли это возможно. Чтобы стереть его воспоминания, понадобится нечто посерьезнее, чем ласки девки из болотной деревни.

Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту в лагерь, Шеф в который раз поразился собственному равнодушию. Все произошло примерно так, как он и предвидел. Они наведались в деревню в тот час, когда добрые люди выходят на улицу посудачить. Обменялись со встреченными жителями новостями. Карли бросал многозначительные взгляды по сторонам. Он перекинулся парой слов с девушкой, а затем и с другой, пока Шеф отвлекал внимание мужчин. В сумерках гости распрощались и ушли из деревни, а затем прокрались за околицу, в ивовый шалаш над стоячей водой. Вскоре появились девушки — запыхавшиеся, взволнованные.
Шефу досталась пышечка с надутыми губками. Сначала она вела себя кокетливо. Потом презрительно. И наконец, когда поняла, что Шеф уже ни на что не надеется и вовсе не тревожится из-за своей несостоятельности, стала заботливой. Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы на спине.
— Ты знавал худые времена, — сказала полувопросительно.
— Еще хуже, чем эти шрамы, — ответил он.
— Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, — сообщила она.
Шеф вспомнил увиденное при разграблении Йорка и на руинах Эмнета, вспомнил свою мать и ее тяжелую долю, вспомнил Годиву и Альфгара. И розги, и Ивара Бескостного, и его зверства с женщинами. Задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанным позвоночником, — на их кости он наткнулся в могиле старого короля. И не ответил ничего.
Они полежали молча, пока назойливый шум, который Карли производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.
— Я никому не скажу, — прошептала она, когда довольная парочка вылезла из сырости и грязи.
Шеф больше никогда не увидит эту девушку.
«Меня должно беспокоить, — пришла вдруг мысль, — что я не такой, как все. Но почему-то не беспокоит».
Он остановился, нащупывая твердую почву тупым концом копья. В темноте что-то глухо шлепнулось в воду и забулькало, а Карли, охнув, вытащил меч.
— Это просто выдра, — заметил Шеф.
— Может быть. Но разве ты не знаешь, что на болотах еще кое-кто водится?
— Кто, например?
Карли помялся.
— Мы зовем их кикиморами.
— Мы тоже. Огромные твари, живут в топях и хватают детей, которые подходят слишком близко. Страшные женщины с зелеными зубами выпрастывают из воды сивые лапищи и переворачивают лодки, — добавил Шеф, приплетая побасенку, услышанную от Бранда. — Мерлинги, что сидят и пируют…
Карли цапнул его за руку:
— Хватит! Не называй их. А то услышат и явятся.
— Нет никаких кикимор, — заявил Шеф, снова нащупав твердый грунт и выйдя на тропу между омутами. — Просто народ придумывает объяснения, почему исчезнувшие не возвращаются назад. На таком болоте, чтобы пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.
Когда они достигли края поляны, где все уже неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.
— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Всегда такой уверенный, будто знаешь больше всех. Но ведешь себя как полоумный. Или ты послан богами?
Шеф заметил, что Никко не спит, а прячется в тени и подслушивает.
— Если и так, — отвечал он, — надеюсь, что завтра боги помогут мне.

Этой ночью во сне он почувствовал, как затылок сжимают стальные пальцы, поворачивая его голову то в одну, то в другую сторону.
Сначала он оказался на безлюдной равнине. Юный воин с трудом держался на ногах. Его оружие было покрыто темной запекшейся кровью, и кровь текла по бедрам из-под кольчуги. В руке он держал сломанный меч, а у его ног лежал другой воин. Откуда-то издалека до Шефа донеслось пение:


Шестнадцать ран я получил, и мой сломался меч.
Глаза мои закрыты, не вижу, куда мне идти.
В сердце меня сразил меч Ангантира,
Кровь проливающий, закаленный ядом.


«Мечи не закаляют ядом, — подумал Шеф. — Закаливание — это когда сильно нагретую сталь резко охлаждают. Почему в воде охлаждение недостаточно резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар?»
Пальцы сзади вдруг ущипнули его, словно заставляя не отвлекаться. На краю равнины Шеф увидел летящих хищных птиц, и голос снова заговорил нараспев:


Голодные вороны собираются с юга,
Белохвостые стервятники вслед за братьями летят,
В последний раз стол яств я им накрыл,
Моей нынче кровью птенцы войны насытятся.


Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся по ветру силуэты, а совсем вдалеке — открывающиеся в неясной дымке огромные двери, которые он видел раньше, — двери Валгаллы.
«Итак, герои умирают», — сказал другой голос.
Даже в сонном оцепенении Шеф заледенел, узнав в том голосе зловещие иронические нотки своего покровителя, бога Рига, чей амулет-лесенку он носил на шее.
«Это смерть Хьялмара Великодушного, — продолжал голос. — Сошелся в схватке со шведским берсерком, вот и два новобранца для отца моего Одина».
Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным образом поворачиваются в сторону. Миг, и в поле зрения возникло новое видение. Шеф смотрел вниз, на узкую соломенную подстилку, лежащую на земляном полу. Комната была явно не из главных, может чулан, холодный и неудобный. На подстилке старуха корчилась в муках, но делала это осторожно. Шеф знал: ей недавно было сказано, что она умирает. Сказано лекарем или коновалом. Не из-за болезни легких, которая обычно уносит стариков зимой, но из-за опухоли или внутреннего повреждения. Она страдала невыносимо, хотя боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников; если были муж или сыновья, они уже умерли или оставили ее; она жила скудной милостью чужих людей. Причини она хоть малейшее беспокойство — и лишится даже подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.
Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф подумал о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный отец Вульфгар взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал, разлучив с ребенком. Но были и другие, много-много других. Мир полон отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся умереть тихо, не привлекая внимания. Все они сойдут в могилу и исчезнут из памяти. Все они когда-то были молодыми.
От увиденного на Шефа накатила волна безнадежности, какой он еще никогда не испытывал. А еще в происходящем было что-то странное. Эта медленная смерть может произойти в далеком будущем, подумал он в самом начале, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла случиться в прошлом, много лет назад. Но спустя миг Шеф, кажется, понял одну вещь: старая женщина, молящая на соломенной подстилке о незаметной смерти, была им самим. Или это он был ею?

Проснувшись как от толчка, Шеф испытал облегчение. Все кругом тихо спали под своими одеялами. Он медленно выдохнул и постепенно расслабил напряженные мышцы.

На следующее утро они почти сразу ушли с болот. Только что пробирались в густом холодном тумане среди черных омутов и неглубоких ручьев, которые, казалось, никуда не текли; затем земля со скудным травяным покровом пошла вверх, и взгляду Шефа предстала уходящая к горизонту дорога Великой армии, по которой взад-вперед шагали путники. Шеф оглянулся на Дитмаршен — тот, как одеялом, был укрыт туманом. На солнце марево рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что дитмаршенцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.
Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками на дороге. На болотах они казались спокойными и уверенными, готовыми посмеяться и над всем миром, и над соседями. Здесь же сразу притихли, стушевались, боясь обратить на себя внимание. Шеф обнаружил, что он один держится с высоко поднятой головой, а все остальные сутулятся и сбиваются в кучу.
Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать, с навьюченными лошадьми, — соляной обоз, направляющийся на север, к полуострову Ютландия. Проезжая мимо, эти люди переговаривались на языке норманнов.
— Ишь ты, утконогие вылезли из болот. Куда они тащатся? Смотри, один высокий, — должно быть, мамашка его согрешила. Эй, болотные, вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?
Шеф улыбнулся самому громкому насмешнику и откликнулся на хорошем норманнском языке, которому научился от Торвина, а затем от Бранда и его людей.
— Что ты лопочешь, ютландец! — Он преувеличил гортанную хрипоту диалекта Рибе, на котором говорили всадники. — Ты по-норманнски говоришь или у тебя простуда? Попробуй размешать в пиве мед, тогда, может, откашляешься.
Купцы придержали коней и уставились на него.
— Ты не из Дитмаршена, — заявил один из них. — И на датчанина не похож. Откуда родом?
— Enzkr em, — твердо сказал Шеф. — Англичанин.
— Говоришь как норвежец, притом как норвежец с края света. Я слыхал такой говор, когда торговал мехами.
— Я англичанин, — повторил Шеф. — И не торгую мехами. Я иду с этими людьми на невольничий рынок в Хедебю, где они надеются продать меня. — Он вытащил на всеобщее обозрение амулет-лесенку, полностью повернул свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. — Нет смысла делать из этого тайну. В конце концов, я должен подобрать себе покупателя.
Датчане переглянулись и тронулись в путь, оставив Шефа вполне довольным. Англичанин, одноглазый и с серебряным амулетом-лесенкой на шее. Теперь достаточно, чтобы о нем услышал кто-нибудь из друзей Бранда, или из прошлогодних шкиперов, вернувшихся домой, или любой человек Пути, и тогда у Шефа будет шанс вернуться в Англию. Правда, не хотелось бы на Балтийском побережье нанять судно из Хедебю.
На него хмуро глядел Никко, заподозривший неладное.
— Я отниму у тебя копье, когда подойдем к рынку.
Шеф молча показал копьем на деревянный частокол показавшегося вдали Хедебю.

На следующий день, не спеша прогуливаясь вдоль торговых рядов, Шеф почувствовал, что сердце забилось учащенно. Его не покидало внутреннее спокойствие — или это было безразличие — с тех пор, как он, больше уже не король, проснулся в лачуге Карли. И хотя Шеф знал, что намеревается сделать, когда настаивал на путешествии в Хедебю, он не мог заранее угадать, как все обернется. Многое зависело от того, какие права имеет здесь человек.
Невольничий рынок был просто расчищенной площадкой на берегу, а посередине — насыпь высотой в несколько футов, чтобы показывать товар покупателям. На заднем плане не знающая приливов Балтика лениво лизала волнами узкую полоску песка. В стороне уходил далеко в мелководье деревянный пирс, к нему приставали груженные товаром широкогрудые кнорры. Вокруг рынка высился крепкий бревенчатый частокол, кажущийся игрушечным по сравнению с римскими крепостными укреплениями в далеком Йорке, но содержащийся в должном порядке и строго охраняемый. Шеф мало слышал о подвигах короля Хрорика, который правил в Хедебю и на тридцать миль к югу, до самого Датского Вала. Его казна полностью зависела от пошлин, которые он брал с купцов в порту, поэтому он пекся о свободе торговли и вершил суд скорый и суровый. Время от времени Шеф поглядывал на виселицы, ясно различимые на отдаленном мысу, на которых болталось с полдюжины повешенных. Хрорик всячески старался показать купцам, что их права соблюдаются. Одна из многих вещей, о которых не знал Шеф, — не сочтут ли его замысел препятствующим торговле. Во всяком случае, утром, когда силуэты виселиц обрисовались яснее, настроение резко ухудшилось.
В этот заход на торг выставили только женщин — шесть рабынь, вытолкнутых вперед ухмыляющимися викингами. Каждую держали за руку, а хозяин расхаживал вокруг насыпи, расхваливая достоинства товара. Все они, как заметил Шеф, были юные девушки. По команде с них стащили одежду, и они стояли в коротких рубашках, не доходивших и до колен; в ярком солнечном свете белая кожа была открыта всем взорам. Толпа заулюлюкала, послышались похотливые восклицания.
— Откуда они? — спросил Шеф вооруженного стражника, стоявшего возле невольничьего ряда.
Тот с любопытством оценил телосложение и осанку Шефа и фыркнул в ответ:
— Венедки. Видишь, белая кожа и рыжие волосы. Их поймали на южном берегу Балтики.
— А кто покупатели? — Шеф теперь увидел группку темнокожих людей в странных одеяниях, проталкивающихся вперед, чтобы осмотреть рабынь вблизи. Они были не в шлемах, а в тюрбанах и носили на поясах изогнутые клинки, поблескивающие дорогим металлом. Некоторые все время озирались по сторонам, будто опасаясь нападения.
— Люди из южных земель. Они молятся какому-то богу, который соперничает с христианским. Любят покупать женщин и платят золотом. В этом году им придется платить дорого.
— Почему?
Стражник снова с любопытством взглянул на Шефа:
— Говоришь по-норманнски, но ты вообще хоть что-нибудь знаешь? Цена на женщин подскочила, потому что испортился английский рынок. Из Англии раньше получали много хороших женщин.
Мавры из Кордовы начали задавать разные вопросы через толмача. Доброхоты повторяли их для толпы зрителей.
— Хочет знать, все ли они девственницы?
Шквал смеха, и кто-то ревет бычьим голосом:
— Альфр, я знаю, что та высокая — уже нет! Я видел, как ты ее вчера попробовал за палаткой!
Предводитель арабов оглянулся, пытаясь сердитым взором принудить зевак замолчать. Покупатели подозвали своего переводчика, столпились для совещания. Наконец назвали цену. Негодование, отказ, но новая цена не названа. Сделка состоялась — Шеф увидел блеск отсчитываемых монет и затаил дыхание: это не серебро, а золотые динары. Часть денег выплачивается распорядителю торгов и ярлу короля Хрорика, внимательно наблюдающему за происходящим. Женщин закутали и погнали прочь.
Затем был выставлен мужчина средних лет. Он выглядел странно: одет в обрывки черного рубища, вроде лысый, но на макушке пробивается черный пушок. Христианский священник, догадался Шеф, с давно не бритой тонзурой. Когда раб вышел вперед, через толпу к нему протолкался другой человек, словно хотел обнять, — еще один священник, еще одна черная ряса, но на этот раз тонзура свежевыбрита. Стражник оттолкнул его, распорядитель стал спрашивать цену.
Мгновенный ответ последовал от ватаги высоких людей, крепких телосложением и красующихся в мехах, несмотря на весеннее солнышко. Шведы, подумал Шеф, вспомнив произношение Гудмунда Жадного и других, кого он встречал в рядах Великой армии Рагнарссонов. Шведы предлагали восемь унций серебра. Один из них рванул кошель с пояса и бросил наземь, чтобы подкрепить свои слова.
Священник, которого оттолкнули, воротился и, увильнув от стражников, распростер руки, страстно что-то выкрикивая.
— Что он говорит? — пробормотал стражник.
— Пытается сорвать торги, — ответил Шеф, прислушиваясь к обрывкам норманнского и нижненемецкого языков, смешавшихся в воплях священника. — Говорит, они не имеют права покупать служителя истинного Бога.
— Они и его купят, если не заткнется, — проворчал стражник.
Действительно, шведы бросили на землю еще один мешочек серебра, обменялись какими-то фразами с распорядителем торгов и с довольными лицами направились к обоим священникам.
Но из толпы вышел еще один человек, и довольство исчезло, сменившись выражением озабоченности. Шеф, привыкший оценивать бойцов, сразу же понял почему.
Новоприбывший не был высок, ростом ниже самого маленького из шведов. Но он был на диво широк в плечах. И еще он двигался со спокойной уверенностью, которая расчищала ему дорогу. На нем была утепленная кожаная куртка, поношенная и с разнообразными клиньями, вшитыми тут и там. Левая рука покоилась на навершии длинного рыцарского меча. Волосы торчали белобрысым ежиком над лицом, как будто отчеканенным из металла — чисто выбритым, со здоровой кожей. И он улыбался.
Светловолосый пинками отправил кошельки к хозяевам.
— Он вам не достанется, — раздалась во внезапно наступившем молчании спокойная норманнская речь. — Ни один из них. Это слуги Христовы, и они под моей защитой. Под защитой ордена Копья, — неожиданно тихо добавил он и повел рукой вокруг.
Шеф увидел поблизости с дюжину людей, одинаково одетых и вооруженных. Их было больше, чем шведов. Но за событиями наблюдали добрых две сотни норманнов, тоже при оружии. Если они бросят общий клич против христиан или люди короля Хрорика решат защитить свободу торговли…
— Мы заплатим за одного из них, — сказал светловолосый примирительно. — Восемь унций. Христианские деньги так же хороши, как и языческие.
— Десять унций, — перебил цену предводитель шведов.
Распорядитель торгов вопросительно посмотрел на светловолосого.
— Двенадцать унций, — проговорил тот раздельно и выразительно. — Двенадцать унций, и я не стану спрашивать, как к вам в руки попал христианский священник и для чего христианский священник нужен этим. Двенадцать унций, и считайте, что вам повезло.
Швед потянулся к своему топору и сплюнул на землю.
— Двенадцать унций, — сказал он. — И деньги людей Одина лучше, чем деньги бритых христианских кастратов.
Шеф почувствовал, что стражник позади него дернулся, и увидел, как ярл короля Хрорика шагнул вперед. Швед, договорив, взмахнул топором, чтобы ударить. Но прежде чем кто-либо из них завершил свое движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вздох. Швед скрючился; из его туловища торчала медная рукоятка. Шеф понял, что светловолосый даже не пытался достать меч, а вместо этого выхватил из-за пояса тяжелый нож и метнул его снизу. Прежде чем эта мысль оформилась, незнакомец сделал три шага вперед и застыл, направив острие длинного меча точно под кадык работорговца.
— Мы договорились? — спросил он, бросив короткий взгляд в сторону растерянного ярла.
Продавец осторожно кивнул.
Светловолосый вернул меч в ножны.
— Просто небольшая ссора между друзьями, — пояснил он ярлу. — Торговле не мешает. Мы с товарищами будем счастливы уладить это дело где-нибудь за пределами города.
Ярл поколебался, затем тоже кивнул, не обращая внимания на крики шведов, склонившихся над телом своего предводителя.
— Плати деньги и забирай своего попа. И хватит шуметь, эй, вы там. Когда хочешь кого-то обозвать, сначала научись уворачиваться. Если недовольны, пожалуйста, можете драться. Но не здесь. Плохо для торговли. Давайте подходите, кто там следующий?
Когда христианские священники обнялись, а светловолосый вернулся к горстке ощетинившихся оружием бойцов, Шеф почувствовал, что его толкают на насыпь. На мгновение его охватила паника, как актера, забывшего свою роль. Затем, увидев суетящегося впереди Никко и встревоженного Карли позади, он вспомнил, что должен делать.
И начал медленно стаскивать грязную шерстяную рубаху.
— Что тут у нас? — спросил распорядитель торгов. — Сильный молодой мужчина, может выполнять простую кузнечную работу, продают его какие-то утконогие… Да без разницы, кто его продает.
Шеф швырнул рубаху на землю, поправил на груди серебряный амулет Рига и напряг мускулы, подражая поведению крестьянских батраков при найме. Солнце высветило на спине старые шрамы от порок, которым много лет назад подвергал его приемный отец.
— А он смирный? — выкрикнул кто-то. — Он совсем не выглядит послушным.
— Раба можно сделать послушным! — закричал Никко, стоявший рядом с распорядителем торгов.
Шеф задумчиво кивнул, подходя к ним. При этом он аккуратно расправил пальцы левой руки и сжал их в кулак, большим пальцем прикрывая вторые суставы указательного и среднего, как показывал Карли. Это должно смотреться эффектно. Не толкотня и не возня.
Выдвинув вперед левую ногу согласно наставлениям Карли, он нанес левой рукой короткий боковой удар, подкрепляя его всем весом тела и как бы стараясь бросить кулак за свое правое плечо. Левый хук пришелся не в челюсть Никко — Карли не советовал так делать начинающему, — а в правый висок. Грузный мужчина, не ожидавший удара, сразу же рухнул на колени.
Шеф схватил его за ворот, поднял на ноги и развернул лицом к толпе.
— А вот утконогий! — крикнул он по-норманнски. — Болтает много. Ни к чему не пригоден. Сколько за него дадите?
— А я думал, это он тебя продает, — раздался голос.
Шеф пожал плечами:
— Я раздумал продаваться. — Он обвел взглядом толпу, стараясь заворожить ее своим единственным глазом.
Что делает человека рабом? По большому счету только его согласие. А раба, который вовсе не согласен, вовсе не подчиняется, можно убить, но он не стоит даже гроша. Шеф заметил небольшую стычку на краю рынка — это сын и племянники Никко спешили на помощь, но Карли со сжатыми кулаками загородил им дорогу.
— Ладно-ладно, — зарычал ярл в самое ухо Шефу. — Вижу, что из вас двоих ни одного не продашь. Но я тебе вот что скажу: ты все равно должен заплатить сбор, а если не сможешь, ваши жизни и будут платой.
Шеф огляделся. Опасный момент. Он рассчитывал увидеть дружеское лицо несколько раньше, но, похоже, встреченные на дороге датчане не успели разнести весть. Теперь придется самому договариваться с ярлом. У него в собственности осталось только две вещи. Одной рукой он сгреб серебряный амулет — это последняя надежда. А предпоследняя?
Гунгнир воткнулся в дерн у его ног. Карли, сияя и потирая костяшки пальцев, радостно кивнул ему. Шеф потянул копье на себя, чтобы показать высокомерному ярлу руническую надпись и попробовать сторговаться.
— Если одноглазый продается, — раздался голос, — я его куплю. Я знаю того, кому он очень нужен.
С похолодевшим сердцем Шеф повернулся на голос. Он надеялся, что его опознает друг. Допускал, что может появиться враг, но рассчитывал, что сторонники Рагнарссонов, знавшие его по службе в Великой армии, находятся с флотом Рагнарссонов по ту сторону Дании. Он забыл о том, что викинги — народ вольный и кочевой; одни приходят в войско, другие уходят, и так без конца.
Это был Лысый Скули, который командовал осадной башней, штурмуя год назад стены Йорка вместе с Шефом, но затем связал судьбу с Рагнарссонами. Сейчас он вышел из толпы, и по пятам за ним сомкнутым строем шагала команда его корабля.
В тот же самый миг некий внутренний сторож подсказал Шефу, что на него неотрывно смотрит еще один человек. Он повернулся и встретился со злобным взглядом черных глаз. Узнал их сразу же. Черный дьякон, которого он впервые увидел в момент казни Рагнара, а в последний раз — на борту судна после разгрома крестоносцев при Гастингсе. Эркенберт стоял рядом со спасенным чернорясым священником, быстро что-то говоря светловолосому германцу и показывая на Шефа.
— Скьеф Сигвардссон Убийца Ивара, — ухмыляясь, произнес Скули уже в нескольких шагах от Шефа. — Я готов заплатить больше рыночной цены. Рассчитываю, что братья Ивара дадут за тебя вес серебра.
— Если сможешь взять! — рявкнул Шеф, быстро отступая и высматривая стену, к которой можно прислониться спиной.
Он понял, что Карли в беде не оставит. Тот вытащил меч, перекрывая нарастающий гул боевым кличем. Шеф понял, что парень забыл все, чему его учили; он держит оружие, как рубщик тростника. Если дойдет до боя, Карли не продержится и пяти ударов сердца.
Теперь в поле зрения Шефа оказался и светловолосый германец, тот тоже вытащил меч, а его люди старались отгородить собой Шефа от Скули. Белобрысый что-то кричал о цене. В отдалении суетились рабы и торговцы: одни — собирались унести ноги, а другие — присоединиться к той или иной стороне. Стражники короля Хрорика, оставшись не у дел, когда вдруг схлынула толпа покупателей, пытались построиться клином, чтобы врезаться в середину толпы дерущихся.
Шеф сделал глубокий вдох, взвесил на руке копье. Он пойдет прямо на Скули, а потом попытает счастья с Эркенбертом и христианами. Но сначала акт милосердия. Он повернулся, собираясь оглушить ничего не подозревающего Карли древком. Есть шанс, что лежащего на земле пощадят, чего не случится, если крепыш полезет в драку.
Что-то уцепилось за копье, потянуло книзу, сковало движения Шефа. Еще что-то накрыло голову, ослепив его. Пока он старался освободиться, отчаянно вырываясь из-под покрывала, его настиг мягкий толчок в затылок, и он обнаружил, что стоит на одном колене, пытаясь подняться и увидеть хоть что-нибудь. Если потеряет сознание, то следующим, что увидит, может оказаться лицо Рагнарссона, собирающегося вырезать из его ребер кровавого орла.
Кто-то подсек Шефа под ноги, и он ударился головой о землю.



Глава 8

— Сожалею о случившемся, — сообщил голос, и по другую сторону стола возникло расплывчатое круглое лицо. — Услышь я о тебе хоть чуть-чуть пораньше, выкупил бы тебя у твоих друзей из Дитмаршена и ничего умнее просто не смог бы придумать. Но ты сам король и знаешь, как это бывает, — король настолько мудр, насколько велики его знания.
Шеф вытаращился, пытаясь разглядеть говорившего, оторопело помотал головой и поморщился.
— Так, — сказал круглолицый, — кажется, ты меня не слышишь. Где болит?
Шеф потер левый висок, осознав в тот же самый момент, что припухлость на голове находится справа. Перед его лицом помахали рукой, и он понял: говоривший проверяет, все ли в порядке у него с мозгами.
— Шишка с одной стороны, а болит с другой. Можно подумать, что мозги свободно болтаются в черепе, — продолжал вежливо беседовать круглолицый. — Вот почему многие ветераны боев становятся… маленько странными, скажем так. Мы называем это vitrhogg, ответный удар. Вижу, ты слегка оправился. Давай начнем сначала. Я Хрорик, король Хедебю и Южной Ютландии. А ты?
Шеф неожиданно улыбнулся, сообразив наконец, о чем ему говорят:
— Я твой собрат, Шеф, король Восточной и Средней Англии.
— Отлично! Я рад, что все обошлось. Подобные волнения на рыночной площади бывают довольно часто, и мои парни знают, как действовать. Набрасывают парусину на всю свору и, пока она барахтается, разоружают самых опасных драчунов. Мы не можем регулярно терять наших клиентов.
Огромная ручища налила вино в сосуд, в котором Шеф быстро признал золотой кубок.
— Добавь сюда воды, и скоро почувствуешь себя лучше.
— Вы сегодня потеряли одного клиента, — заметил Шеф, вспомнив нож, вонзившийся в сердце шведского купца.
— Да, это неприятно. Однако мой ярл сообщил, что погибший сам напрашивался. Кстати…
Толстый палец подцепил и вытянул амулет Шефа из-под рубахи, которую, как тот догадался, кто-то разыскал и надел на него.
— Ты человек Пути, я прав? Поэтому тебе должно быть мало дела до христиан. Совсем не дружишь с ними, судя по твоей победе над франками, и, осмелюсь заметить, христиане к тебе относятся еще хуже. А вот я вынужден иметь с ними дело. По ту сторону Датского Вала — германские копейщики, и только Один знает, сколько их. Это верно, что они все время дерутся между собой, и не менее верно, что они больше боятся нас, чем мы их. Но я не ищу неприятностей, особенно в вопросах религии. Поэтому всегда разрешаю христианам присылать сюда священников и проповедовать учение и никогда не возражаю против крещения рабов и женщин. Конечно, если эти бедняги забредают в глухомань, где их продают в рабство или самих крестят в трясине, с меня взятки гладки. Я поддерживаю порядок в Хедебю и на торговых путях и вершу суд в нашем тинге. Указывать моим подданным, во что им верить или кого оставить в покое… — Толстяк засмеялся. — Ты-то понимаешь, насколько это может быть опасно. Но теперь появилось нечто новенькое. Этой весной, когда священники из Гамбурга пришли на север, каждого из трех или четырех миссионеров сопровождала охрана. Не настолько большая, чтобы назвать ее армией, недостаточная даже для серьезного боя, и вдобавок они хорошо платили. Так что я их впустил. Но вот что я тебе скажу, — круглолицый наклонился к Шефу, — как один король другому. Очень опасные люди. И очень ценные люди. Хотел бы я нанять себе полдюжины таких. О том, которого ты видел, о белобрысом с волосами как щетка, начальник моей стражи сказал, что это один из самых стремительных бойцов. И очень ловкий.
— Он быстрее, чем Ивар Рагнарссон? — спросил Шеф.
— Ивар Бескостный? О, я и забыл, что ты с ним расправился.
Благодаря вину зрение Шефа постепенно прояснилось, и он повнимательней присмотрелся к крупному мужчине, откинувшемуся на стуле так, что спинка трещала. Золотой венец на голове, тяжелая золотая цепь на шее и массивные браслеты на руках. Внешность добродушного мужичонки, какого-нибудь хозяина мирной городской таверны. Но глаза под густыми бровями проницательные, и сеточка шрамов от затянувшихся ран покрывает мускулистое правое предплечье, как у заядлых бойцов. Удачливый боец, потому что у неудачливых раны уже не затягиваются.
— Да, я тебе, конечно же, за него признателен. Ивар очень меня беспокоил, а его братья беспокоят и до сих пор. — Хрорик тяжко вздохнул. — У короля здесь трудная жизнь, по ту сторону Датского Вала грозят христиане и их империя, а на севере — пятьдесят морских королей, вечно спорящих, кто самый главный. Христиане говорят, что им сейчас нужен император. Я иногда думаю, что и нам тоже. Но дело вот в чем. Если вдуматься, нам ведь придется решать, кто им станет. Может быть, я. Может быть, ты. А может быть, Сигурд Рагнарссон. Если он, то ни ты, ни я не доживем до следующего дня, да и не захотим дожить.
Ну да я увлекся. Вижу, тебе здорово досталось, и сдается, ты не откажешься от хорошего ужина. Почему бы тебе не посидеть где-нибудь на солнышке, пока не придет пора трапезничать? Я прослежу, чтобы ты был в безопасности.
— Мне нужны деньги, — сказал Шеф. — Человек, которого я ударил на рынке, — это он привел меня сюда, и он неделю меня кормил. Я должен заплатить ему. А еще нужны деньги на проезд домой. Может, в порту есть английские купцы? Я бы взял у них в счет моих собственных средств или средств моего соправителя Альфреда.
Хрорик оставил в покое звонок:
— Все улажено, за все заплачено. Дитмаршенцев я отпустил вполне счастливыми. Я всегда стараюсь ладить и с ними тоже, ведь когда разъярятся, они несносны. Хотя один юноша настоял на том, чтобы задержаться. Не благодари меня, ты всегда сможешь расплатиться. А насчет возвращения домой… Что нет, то нет.
Шеф взглянул в хитрое веселое лицо. В углу виднелось копье Гунгнир, прислоненное к стене. Но он не питал иллюзий относительно возможности добраться до него.
— Остаться здесь, с тобой?
— Собственно говоря, я тебя продал, — подмигнув, ответил Хрорик.
— Продал? Кому?
— Не волнуйся, не Скули. Он предложил пять фунтов серебра. Христиане дошли до десяти плюс отпущение всех грехов — от самого папы и написанное пурпурными чернилами.
— Тогда кому?
Хрорик снова подмигнул:
— Твоим друзьям из Каупанга. Жрецам Пути. Их предложение было слишком хорошим, чтобы отказаться. Они все твердили о каком-то испытании. Но это ведь лучше, чем пытки Сигурда Змеиный Глаз? Как считаешь?

С кольцами кровяной колбасы на поясе, большой буханкой черного хлеба под мышкой и щепоткой соли в руке Шеф вышел под лучи послеполуденного солнца, собираясь дождаться обещанного королем Хрориком ужина. Его окружали с полдюжины стражников, гарантируя одновременно, что никто на него не нападет и что он сам не сбежит из города. Их сопровождал Карли, на этот раз довольно грустный, со своим мечом на поясе и копьем Шефа на плече.
Несколько минут ватага двигалась по тесным улицам Хедебю, заполненным лотками с янтарем, медом, южными винами, оружием, костяными гребешками, обувью, железными слитками и всем, что только можно было купить или продать в Скандинавских странах. Затем, когда Шеф уже устал от тесноты и нескончаемой сутолоки, он увидел невысокий зеленый бугор, находящийся внутри городского частокола, но в стороне от построек и толпы. Он молча указал на ограду и первый направился туда. Боль в голове прошла, но двигался он все еще медленно и осторожно, боясь случайным движением разбудить ее. И Шеф с трудом понимал, что происходит, как будто он находился под слоем воды.
А ему было о чем поразмыслить.
Взобравшись на курган, Шеф сел на его вершине, устремил взор на север, где синел залив и зеленели поля. Карли помялся, потом воткнул копье древком в мягкую почву и тоже уселся. Стражники переглянулись.
— Ты не боишься курганных ведьм? — спросил один из них.
— Я бывал на могильниках и раньше, — отвечал Шеф.
Он заметил, что нож с его пояса исчез, — Хрорик ни в чем не полагался на авось. Шеф отдал колбасу Карли и попросил нарезать, а сам стал ломать хлеб. Стражники с опаской устроились вокруг них, кто на корточках, кто прямо на земле.
Через некоторое время, набив живот и погрев спину на солнце, Шеф указал на плодородные земли, окружающие город. Река Шлей текла севернее, и на противоположном берегу виднелись огороженные поля, пахари с упряжками волов, черные свежевзрытые борозды. Тут и там среди деревьев курились дымки. Англичанину земля викингов представлялась родиной огня и меча, а ее обитатели — моряками и воинами, а не пахарями и углежогами. Но здесь, в самом сердце норманнской вольницы, окрестности выглядели так же мирно, как Суффолк в летний день.
— Я слышал, что именно отсюда когда-то давно племена перешли в Англию, — сказал Шеф ближайшему стражнику. — Здесь еще живут англы или саксы?
— Нет, — ответил стражник. — Только датчане. Некоторые называют себя ютами, когда не хотят признавать родства с королями островов. Но они все говорят по-датски, как и ты. Хотя эта сторона все еще называется Англе.
Вот этот клин между рекой Шлей и фьордом Фленсбург, — похоже, англичане и в самом деле родом отсюда.
Шеф задумался. Вот и рухнула его надежда спасти здешних англичан от датского гнета. А все-таки непонятно, почему в Дитмаршене не говорят на языке датчан, хотя живут бок о бок с ними. И странный у них язык: не английский, и не датский, и даже не тот неизвестный, напоминающий немецкий язык, на котором говорил священник сегодня утром. Имеет что-то общее с каждым из них, но больше всего, пожалуй, похож на фризский, которому Шеф научился у людей с островов, расположенных вдоль немецкого берега. Когда-то здесь смешивались все племена и языки. Теперь границу можно провести отчетливей: христиане по одну сторону, язычники — по другую, здесь говорят по-норманнски, там — по-немецки. Но варево еще кипит. Стражник уверен, что Шеф говорит на датском, donsk tunga, другие считают этот же язык норманнским, norsk mal. Одни и те же люди сегодня называют себя датчанами, а завтра ютами. Шеф — король восточных англов, а Альфред — западных саксов, но и те и другие считают себя англичанами. Германскими народами правит тот же самый папа и та же королевская династия, что и франками, но они не считают себя родственниками. Шведы и готы, норвежцы и гадгедлары. Когда-нибудь все это придется рассортировать. Давно пора навести порядок. Но кто сможет прочертить границы, принять законы, и все это на уровне более высоком, чем порядок Хрорика: «хорошо для торговли»?
Без особого удивления Шеф увидел, что к ним с улицы направился светловолосый германец, тот самый, который утром убил шведа и спас от рабства священника. Стражники Хрорика тоже увидели его и не стали корчить из себя хладнокровных воинов. Двое с обнаженными мечами и поднятыми щитами сразу загородили ему путь, а еще четверо, в пяти шагах позади, вскинули копья.
Светловолосый улыбнулся, с преувеличенной старательностью расстегнул перевязь меча и уронил ее на землю. По резкому приказанию начальника стражи он снял кожаную куртку, извлек из рукава тяжелый метательный нож и короткое шило из сапога. Тогда один стражник приблизился и обыскал его со всей тщательностью. И наконец охрана неохотно отступила и позволила блондину пройти, держа наготове сулицы. Когда его отделяли от Шефа последние несколько шагов, Карли тоже вытащил меч и принял агрессивно-недоверчивую позу.
Светловолосый глянул, как Карли держит меч, вздохнул и, скрестив ноги, уселся напротив Шефа. На этот раз его улыбка была заговорщицкой.
— Меня зовут Бруно, — заявил он. — К датчанам я приехал по поручению архиепископа Гамбурга и Бремена. Да ты знаешь, нужно выкупить некоторых наших людей. Мне сказали, что ты знаменитый Шеф Сигвардссон, победитель еще более знаменитого Ивара.
По-норманнски он говорил с заметным акцентом, из-за чего имя Сигвард звучало у него почти как Зигфрид.
— Кто тебе это сказал?
Снова понимающая улыбка.
— Наверное, ты уже догадался: это твой маленький соотечественник, дьякон Эркенберт. Он очень сердит на тебя. И все же не стал отрицать, что ты побил Ивара на мечах.
— С алебардой против меча, — поправил Шеф и решил больше не вдаваться в подробности.
— Пусть так. В этой игре не часто выигрывают. Но ты пользуешься необычным оружием. Можно взглянуть на твое копье?
Бруно поднялся и стал рассматривать копье, демонстративно заложив руки за спину.
— Отличное оружие. Недавней ковки, как я погляжу. Я интересуюсь копьями. И другими вещами. Можно взглянуть, что ты носишь на шее?
Игнорируя предостерегающее ворчание Карли, Шеф снял цепочку с серебряным амулетом Рига и подал Бруно, который снова уселся и погрузился в раздумье.
— А скажи, как вы это называете?
— Kraki, — ответил Шеф. — Такая лесенка: один шест и в обе стороны от него перекладины. Это знак моего бога.
— Однако ты, я полагаю, крещеный? Какой срам, что человек, познавший истинного Бога, поклоняется языческому идолу. Не чувствуешь ли ты потребности вернуться назад? Скажем, если некоторые… э-э… препятствия будут убраны с твоего пути.
Шеф впервые за время разговора улыбнулся, вспомнив ужас, который внушали ему и другим черные монахи Вульфхер и епископ Даниил. Он помотал головой.
— Понимаю, ты не хочешь ни с того ни с сего менять свое решение. Но позволь предложить тебе две темы для размышления, — продолжал светловолосый. — Первая такая. Со стороны кажется, будто причина всех религиозных распрей — земли и деньги. Так оно и есть! Хрорик не отдал тебя мне потому, что от других надеялся получить больше, и потому, что не хочет ни в чем нам помогать. Мне известно, что ты покорил английское королевство, отменив десятину, которую люди должны платить церкви, и введя вашу ересь — право верить в любых богов. Но ты, конечно, понимаешь, что под спудом этих распрей скрывается нечто более важное. Не просто борьба людей, а борьба иных, высших сил.
Вспомнив недавнее загадочное видение, властные голоса своих покровителей и других богов в Асгарде, непостижимом мире снов, Шеф медленно кивнул.
— Существуют силы, с которыми человеку лучше не связываться. Святая Церковь зовет их чертями и дьяволами, и ты можешь подумать, что это просто предрассудок, защищающий ее — как это называется? — исключительное право на спасение души. Что ж, я тоже знаю попов и тоже презираю их за жадность и торговлю святынями. Но я говорю тебе, Шеф Сигвардссон, как воин воину: грядут великие перемены и приближается Тот, кто вызовет их. В этот день царства будут разрушены и переплавлены в новый сплав, а священники — да, и архиепископы, и папы римские, — которые норовят вести паству, сами будут ведомы. В этот день ты не захочешь оказаться на стороне лживых.
— А как узнать, на чьей стороне правда? — спросил Шеф, завороженный отблеском страсти на суровом чеканном лице.
Услышав, как зазвенел голос Бруно, стражники подошли ближе; они словно ожидали вспышки ярости.
На лице блондина вдруг появилась на удивление привлекательная улыбка.
— О, будет знак. Да такой, что никаких сомнений не останется. Чудо, реликвия, что-то ниспосланное Господом для царя земного. — Он встал, собираясь уходить.
— Ты говорил про две темы для размышлений. Быть на стороне правды, когда царства разрушатся, — это первая. А вторая?
— Ах да. Я должен сказать, что ты несколько заблуждаешься насчет твоего знака. Надеюсь, другие знаки распознаешь лучше. То, что ты носишь на шее, может называться «краки» на норвежском языке или «лестницей» на нашем с тобой. Но на латыни… Ты слышал латынь от священников? Так вот, это graduale. От слова «ступенька», понимаешь?
Шеф выжидал с недоумением.
— Есть люди, которые верят в святой Graduale. Франки называют его святым Граалем. Ужасно, как франки коверкают латынь: можешь представить себе язык, на котором aqua — «вода» — произносится eau? Да, святой Грааль — это и есть то, что ты носишь на шее. Некоторые утверждают, что он должен сочетаться со Святым Копьем.
Бруно шагнул к своей одежде и оружию и стал не спеша собирать, по-прежнему под прицелом копий. Он кивнул Шефу на прощание и размеренно зашагал в сторону рынка.
— О чем он говорил? — с подозрением спросил Карли.
Шеф не ответил. Усиливалось ощущение, что он находится под водой, теперь уже на глубине в несколько саженей, но в воде чистой, не замутняющей зрение. Продолжая смотреть на мирные поля Англии, он почувствовал на шее хватку, которая подсказала, что его взор будет направляться сторонней силой. Поверх зеленеющих и свежевспаханных полей и струящегося из печных труб дыма начали разворачиваться другие картины.

Он снова видел ту же самую местность, но на ней не было построек Хедебю, деревья росли гуще, а пашни встречались реже. Это Англе, каким оно было при англичанах; знание пришло к Шефу само.
В устье реки Шлей входили десять длинных боевых ладей, похожих на корабли Сигурда Рагнарссона, но более примитивной конструкции. Неуклюжие и громоздкие посудины без мачт и парусов, без изящной завершенности и плавности линий. Просто большие весельные лодки. Взгляд Шефа следовал за ними. Вот они, поднимаясь по реке, обнаружили приток и прошли по нему в неглубокое озеро. На мелководье викинги высадились и рассыпались по берегу; возвращались уже ближе к вечеру, с вьюками награбленного скарба, с бочками и кусками металла, с гуртами скота и полоном. Они загрузили ладьи, разожгли во тьме костры и принялись забивать скот и насиловать женщин. Шеф смотрел не шевелясь — в реальности он видел вещи и похуже, причем вблизи, а не только издалека.
Воины этой земли не рассеялись в панике, они вооружались и собирались с силами. У них появился вождь. На речке, по которой добрались до озера, жители загородили проход поваленными деревьями. Затем мстители подобрались к месту пиршества и буйства. Из-за деревьев посыпались стрелы. Враги бросили свои забавы, кинулись за оружием, выстроились для обороны. Несколько женщин сбежали, ускользнув в заросли или укрывшись в черных водах озера. Другие были сражены стрелами, зарезаны разъяренными чужаками.
Местные построились в линию и, подняв щиты, атаковали. Захватчики встретили их, несколько минут противники кромсали желтые деревянные щиты, затем местные отступили. Из-за деревьев снова посыпались стрелы. В темном лесу раздался голос, обещавший отдать всех врагов богу войны, а трупы развесить по деревьям на корм птицам. Пришлые сели на свои ладьи и в лучах рассвета попытались отступить к морю, но встретили завал из бревен. За время долгой утренней сечи Шеф видел — в ускоренном движении, словно сражались две армии муравьев, — как чужаки гибли или разбегались, как уцелевших ловили сетями или зажимали щитами. Под конец десять ладей с разбитыми веслами были вытащены на топкий берег, в них стояли и лежали сто двадцать угрюмых пленников.
Победители очистили местность от тел и оружия, по приказу своего вождя сложили их у захваченных судов. Шеф ожидал увидеть, что у пленных отнимут доспехи и все ценное и поделят между собой. Вместо этого в ладьях стали пробивать дыры. Захваченные копья втыкали в бревна и гнули так, что железные наконечники становились бесполезными. Луки и стрелы ломали, в бронзовых шлемах делали пробоины, мечи размягчали на огне и щипцами скручивали в спираль. Наконец занялись пленными; каждого подводили к котлу, наклоняли и, перерезав глотку, сливали кровь, как из свиньи на Михайлов день. Трупы побросали в ладьи, которые оттолкнули от берега, чтобы тонули на середине озера, а испорченное оружие оставили на болотистом берегу.
И люди ушли из этих мест. Долгие годы все валялось там, где было брошено, и никто туда не приходил, кроме редких озорных ребятишек. Лодки, обглоданные червями тела и оружие медленно тонули в черном иле. Еще медленней высыхало озеро. Теперь на его месте паслись коровы, никакой памяти о случившемся не осталось ни у победивших англов, чьи потомки ныне жили далеко за морем, ни у островитян, которые так ничего и не узнали о судьбе ушедших в бесславный поход.
Зачем же они так поступили, задумался Шеф. Тут вместо реального мира с его реальной историей предстали картины движущиеся, картины фантасмагорические. Над голой равниной вставало солнце. Нет, не солнце, а огненный шар на колеснице. Взмыленные кони в ужасе несли ее прочь. За ними по небу мчались гигантские волки, высунув язык; эти звери были полны решимости догнать коней и проглотить светила. Когда не видно солнца или луны, подсказал кто-то Шефу, это значит, что на них падает тень волков. Однажды волки догонят, и кровавый дождь прольется с неба, прежде чем солнце и луна исчезнут.
На равнине росло огромное дерево, дававшее воздух, тень и жизнь всему миру, раскинувшемуся под его ветвями. Присмотревшись, Шеф заметил, что дерево постоянно извивается от боли. Под землей он разглядел змея, что глодал, брызжа ядом, главный корень. В море плавал еще более устрашающий змей, время от времени всплывая, чтобы одним движением гигантских челюстей утащить корабль вместе с парусом. В глубине, далеко от древесного и морского гадов, Шеф своим новым зрением видел неясные очертания змея поистине чудовищных размеров, прикованного цепью к основанию мира и корчащегося в муках так, что тряслась земля. Он тоже страдает, постоянно борется и однажды вырвется на свободу, чтобы подгонять небесных волков и морского змея.
Таков мир, который знают язычники, подумал Шеф. Неудивительно, что они боятся своих богов, ненавидят их и стараются умилостивить собственной жестокостью. А боги тоже боятся, даже Один, Отец Всего Сущего, страшится предстоящего Рагнарёка, Судного дня, но не знает, как избежать его. Если бы язычники ведали лучший путь, они бы вступили на него. Он вспомнил проповедь Торвина о дороге в Асгард. Подумал также о Белом Христе[2], о страдальческом лице под терновым венцом, которое видел однажды у деревянной статуи в кафедральном соборе города Или. Вспомнил злосчастного короля Эдмунда, умершего от руки Ивара.
Но это еще не все, подсказал ему кто-то. Это только часть. Однажды ты сможешь увидеть мир таким, каким его видят христиане. А пока запомни то, что увидел. Помни о волках в небе и змее в море.

Приятное тепло, согревавшее спину Шефа, исчезло. Когда наконец вернулось обычное зрение, он осознал, что широко раскрытым немигающим глазом по-прежнему смотрит за реку. Зеленые поля никуда не делись, но вечернее солнце скрылось за облаками. Охранники, отойдя в сторону, поглядывали на Шефа и встревоженно переговаривались.
Прямо перед ним стоял, преклонив колено, человек и пытливо вглядывался в лицо. Шеф по белым одеждам и ожерелью из ягод рябины признал жреца Пути и заметил серебряную лодочку, свидетельствующую, что это жрец морского бога Ньёрда.
— Я Хагбарт, — сказал жрец. — Пришел, чтобы сопроводить тебя в Каупанг. Мои собратья с волнением ждут встречи, дабы испытать тебя на нашей земле. Нам очень повезло, что ты приплыл сюда из Англии… — Он помялся. — Не расскажешь ли, что сейчас видел?
— Ничего, кроме мира, каков он есть, — отвечал Шеф.
— Видеть вещи такими, какие они есть, — это редкий дар, — заметил Хагбарт. — И уж совсем редкость — видеть средь бела дня. Возможно, ты истинный пророк, как утверждает Торвин, а не лживый посланник Локи, как считают остальные. Я буду твоим свидетелем. А сейчас мы должны идти.
— В замок Хрорика?
— А оттуда в Каупанг.
Шеф встал с земли и понял, что успел закоченеть. Ковыляя вниз по склону холма, а потом по улицам Хедебю, он размышлял об увиденном. Его ли собственный разум подсказывал принять предложение христианина Бруно? Было ли увиденное предостережением, рассказом об истинной природе мира, в котором он пребывал, — мира морских королей, мира, возникшего за сотни поколений из крови и страха?
В городе гнали вереницу рабов. Шеф смотрел на них, поражаясь, что нашелся покупатель на таких убогих: немощные старики, хромые старухи, все изнурены непосильным трудом, просто мешки с костями, будто старые волы, годные только на убой.
— Стоит ли таких вести на рынок? — спросил он.
— Шведы покупают их для жертвоприношений в Уппсале, — ответил один из стражников. — Зимой и летом берут сотню волов, сотню коней и сотню мужчин и женщин и вешают в большой дубовой роще. Они говорят, что иначе Шведское королевство падет и небо рухнет им на голову. Если трэлл больше не может работать, за него всегда можно получить последнюю цену.
Другой стражник рассмеялся:
— И поэтому наши трэллы стараются изо всех сил. Может, это мы должны приплачивать шведам?



Глава 9

На фоне небывало синего неба кряж сиял пронзительной белизной. Горы крутыми уступами спускались к черной воде у самого подножия, — черной лишь там, где пролив очищала впадающая в море река. В неглубоком заливе до сих пор лежал толстый лед, соединяющий материк с рассыпанными вдоль его берега островами. Легкая пороша покрывала лесистые острова и лед в промежутках между ними. Там, где ветер сдул снег, виднелся ледовый панцирь — прозрачный, полурастаявший, темный от лежащих под ним вод, хотя толщиной он был все еще около фута.
Стоявшие на носу корабля Шеф и Карли испытывали почтительный трепет. В покинутой ими Дании весна была в разгаре, проклюнулись почки, птицы пели и вили гнезда. Здесь же не увидишь свежей зелени, только темную хвою, а яркое солнце освещает лишь хмурые снега. Корабль теперь двигался медленно, на одних веслах, да и теми гребли потихоньку. Хагбарт убрал парус этой ночью, едва почуял землю по обе стороны от корабля и понял, что они входят в глубокий фьорд, ведущий к городу Осло. Потом стал время от времени слышен скрежет льдинок, ударяющих в хрупкие доски обшивки. Взобравшийся на самый планшир матрос, удерживаясь одной рукой, смотрел за борт и подавал команды рулевому, в каком направлении обходить большие льдины, целые островки льда, принесенные течением от берега.
— В эту пору лед уже не очень опасен, — заметил Хагбарт, когда его непривычные к северу пассажиры встревоженно подскочили, заслышав под ногами скрежет. — Но рисковать все равно не будем.
Уменьшению скорости Шеф был несказанно рад, а Карли рад еще больше — и не только из-за страха перед неизвестностью, что ждала их в порту. Ни тот ни другой раньше не плавали на стремительных ладьях викингов. Ощущение полностью отличалось — как теперь понял Шеф — и от церемониального шествия «Норфолка» вдоль немецких берегов, и от тошнотворных колыханий и кренов рыбачьих плоскодонок в Йоркшире. «Орвандиль» Хагбарта, настоящий корабль викингов, извивался на волнах, словно большая гибкая змея. Каждый набегающий вал нависал высоко над бортами, смотрел внутрь беспалубного корпуса, будто решившись разбить его своим низвергающимся потоком. И тогда нос задирался, лез вверх по склону, заглядывал за гребень, будто живое существо, и начинал спуск, в то время как корма еще только поднималась. Шеф, через какое-то время вернувший самообладание, обнаружил, что Карли сидит и с ужасом смотрит на нижние доски обшивки, ниже уровня воды. Они ходили ходуном, то прижимаясь к ребрам корабельного каркаса, то отодвигаясь от них, привязанные только плетеными сухожилиями. Нередко щель была достаточно велика, чтобы человек мог засунуть в нее руку, ногу или даже голову. В такие моменты казалось, что доски держатся на честном слове. Какое-то время Карли и Шеф сидели перед этими досками, подозревая, что стоит им хоть на минуту потерять бдительность, как чары спадут и море ворвется внутрь.
Сама мысль о том, что корабль может обо что-то удариться, была невыносима. Шеф как-то спросил Хагбарта, случается ли викингам перевозить лошадей или скот, и если да, то что они делают, чтобы животные в панике не начали метаться и биться. Хагбарт рассмеялся.
— Сколько раз на моем «Орвандиле» перевозили лошадей, — сказал он, — и даже самым злым жеребцам стоило лишь хорошенько оглядеться по сторонам, чтобы всю дорогу стоять очень-очень смирно.
И Шеф хорошо их понимал.
Все-таки, несмотря на лед, приходилось торопиться и в дневное время идти под полным парусом, со скоростью, лишь ненамного меньшей лошадиного галопа или стремительного бега, на какой способен юноша, когда ему нужно налегке промчаться четверть мили. Но ладья летела по волнам часами. В первый день Шеф прикинул, что за двенадцать часов светлого времени они прошли свыше ста пятидесяти миль, хотя постоянно лавировали против ветра. За два дня и две ночи они преодолели, наверное, четыреста миль — четыре сотни миль, отделяющие весенние ручейки на равнинах Дании от вечного холода в горах Норвегии.
На протяжении всего пути Хагбарт объяснял спешку грозящими то с одной, то с другой стороны опасностями. Конвой короля Хрорика сопровождал их ночью вдоль берегов Южной Ютландии и в проливе Бельт, отделяющем материковую Данию от священного Фюна — острова самого Одина.
— Здесь не очень опасно, — сказал Хагбарт. — У Хрорика договор с Гамли, королем Фюна.
Но им пришлось резко отвернуть в море, когда с рассветом корабли Хрорика ушли назад. Король Арнодд из Ольборга, пояснил Хагбарт. Он не заклятый враг, но, как и все, заботится о себе. И в эти заботы входит ограбление судов. Грабят всех мореплавателей, кто не имеет его разрешения, не родственник ни ему, ни его ярлам или просто слишком слаб и беззащитен. Однако сейчас он напуган — под угрозой его репутация.
— Кто угрожает ему? — спросил Шеф, а сам уже размышлял, спасет ли его приобретенная за несколько недель на виляющем «Орвандиле» устойчивость к морской болезни.
Хагбарт дождался, когда у Карли закончится приступ тошноты, осторожно сплюнул и ткнул большим пальцем вправо, на далекие очертания Фюна и лежащего за ним Сьелланда.
— Настоящие подонки, — коротко сказал он. — Твои друзья Рагнарссоны. Там их цитадель, Бретраборг, и даже сам византийский император предпочел бы не встречаться с ними в открытом море. Не беспокойся, — добавил он, — насколько я знаю, Змеиный Глаз со всем флотом ушел искать тебя на юге и до сих пор не вернулся. А если вернулся, то сейчас появится вон из-за того мыса. Или они могли выстроиться там, впереди, в цепь от берега до берега.
Даже после того, как они благополучно миновали все опасности пролива Скагеррак и пошли под боковым ветром в десяти милях от протяженного побережья Южной Швеции, рассказы Хагбарта свелись к длинному перечню биографий ловцов удачи: король восточных гётов Тейт, король западных гётов Вифиль, вольные пираты с островов Вёдер, флотилия отчаянных ребят из Смоланда, по слухам пытающих счастья где-то в норвежской стороне, король Крестьянских Усадеб Хьялти и постоянная угроза — по крайней мере, так утверждал Хагбарт, хотя Шеф подозревал, что тот нарочно запугивает, — угроза, что безжалостные короли западных фьордов не пойдут, как обычно, грабить Ирландию и острова Северной Атлантики, а решат потрясти шведов, которых они ненавидят.
— А что, — спросил однажды Карли, побледневший от морской болезни и переживаний, — в вашей стране любой может объявить себя королем?
— Ну, не совсем уж любой, — абсолютно серьезно отвечал ему Хагбарт. — Хорошо, если он объявит себя богорожденным и многие это подтвердят. Скажем, для начала мы, жрецы Пути. Есть, правда, такие, кто слишком горд, чтобы врать о своем происхождении, например ярлы Хлатира; если они от кого-то и происходят, то, наверно, от троллей. Но, как правило, коли ты можешь собрать флот, хотя бы кораблей шестьдесят, и захватить клочок земли, хотя бы в несколько квадратных миль, вроде Бретраборга, — Рагнарссоны отобрали его у старого короля Кольфинна со Сьелланда и отказались вернуть, — тогда пожалуйста, объявляй себя королем. Морским конунгом — так это здесь называется.
— И как же здесь становятся королями? Конунгами Крестьянской Усадьбы, Малых Земель, Средней Кучи или Дальнего Хлева? — спросил Шеф, которого нескончаемые опасности привели в желчное настроение.
— Надо, чтобы тебя признал тинг, — сухо ответил Хагбарт. — Самый простой способ — выйти на площадь и сказать, что ты король и будешь собирать со всех налоги. Если уйдешь оттуда живым, то ты почти наверняка король. Богорожденный или нет — дело десятое.
Напряжение спало только на рассвете того дня, когда Хагбарт, внимательно обозрев горизонт в первых лучах солнца, объявил, что они вошли в воды королей Норвегии — Олафа и Хальвдана.
— Королей Норвегии? — переспросил Шеф.
— Короли Западного и Восточного Фолда, — ответил Хагбарт. — Каждый сам по себе, но правят вместе. И не смотри так. Как насчет тебя с Альфредом? Вы ведь даже не братья. Сводные братья, если уж на то пошло.
Дальнейший спор не состоялся из-за появления со всех сторон многочисленных судов, каждое раза в полтора больше «Орвандиля», с развевающимися длинными вымпелами. Шеф уже достаточно поднаторел в морском деле, чтобы признать корабли, предназначенные только для береговой охраны, не приспособленные для дальнего плавания и штормовой погоды из-за составного киля, но перевозящие в коротком рейсе сотню воинов — благодаря отсутствию запаса продуктов и воды. Поскольку ледовые поля сужали проход, корабли сближались и под конец выстроились в колонну, каждый шел в кильватерной струе предыдущего, весла размеренно погружались в темную воду.

Впереди Шеф увидел то, что можно было бы назвать крупным поместьем: множество бревенчатых хижин и от каждой поднимается столб дыма. В центре возвышалось большое здание, конек и фронтоны которого были украшены рогами. Вдали, вне поселка, у подножия гор, своим зорким глазом Шеф разглядел несколько больших, наполовину скрытых елями строений, некоторые весьма странной формы. Там, где поселок спускался к воде, у пристаней лежали десятки лодок самых разных размеров. А у самой большой и длинной пристани стояли люди, по-видимому встречающая делегация. Или отряд тюремщиков. Шеф с тоской взглянул на островки, густо усыпавшие левую часть залива. До кромки льда не оставалось и пятидесяти ярдов. Дальше несколько сот ярдов до земли, и дымы над каждым островком говорят, что он обитаем.
И каждый находится под властью соправителей, к какому бы Фолду ни принадлежал. Спасения там не найти. Это еще если сердце не остановится в холодной воде. Если не превратишься в ледяную глыбу, когда вылезешь.
Шеф с запозданием сообразил, что вряд ли похож на царственную особу. В этот рейс он отправился в своих неизменных штанах, рубашке и сапогах, которые не снимал уже две недели, с тех пор как выбрался на берег в Дитмаршене: заношенных, пропитавшихся солью и кровью — его кровью и убитого им на отмели викинга. К этой грязи добавились смола, пот и пролитая похлебка. Одежда ненамного хуже той, что Шеф носил на норфолкских болотах в детстве, но викинги, как он заметил, были чистоплотнее англичан — по крайней мере, чистоплотнее английских керлов.
За едой рядом с ним сидел только Карли. Когда они заплыли далеко на север и ветер сделался пронизывающим, Хагбарт выдал пассажирам толстые одеяла, в которые можно было кутаться.
На пристани Шеф различал, в противовес собственному убожеству, алые плащи, начищенное оружие, солнечные зайчики от полированных щитов, а у края воды — сияющую белизну одежд жрецов Пути, соперничающую с белизной окрестных снегов. Шеф безуспешно пригладил волосы, выудил вошь и повернулся за советом к Хагбарту. Но тут же обернулся назад, не веря глазам и не смея радоваться.
На берегу одна фигура возвышалась даже над самыми высокими из встречающих. Да это не кто иной, как Бранд! Пробежавшись взглядом вдоль пристани, Шеф заметил группку людей, которые были настолько же ниже остальных, насколько Бранд выше. И один из них был отмечен алым сполохом — это шелковая мантия бывшего раба Квикки, приберегаемая для особых случаев. Теперь, зная, что искать, Шеф отмечал своих людей одного за другим. Впереди Бранд, за ним Гудмунд Жадный, позади них сгрудились Квикка, командир алебардщиков Озмод и их люди. Шеф снова взглянул на белые ризы и мантии жрецов Пути, стоявших на самом краю пристани. Да, Торвин среди них, и Скальдфинн тоже, и Хунд — хотя и затерявшиеся в толпе жрецов, из которых один ростом чуть ли не равен Бранду. И виднелась еще кучка людей, обособленная как от жрецов, так и от Бранда со товарищи. Прилетевший с гор ветер всколыхнул знамена, и Шеф на мгновение увидел Молот Пути, белый на черном, а над группой, которую он не мог определить, реял голубой вымпел со странным изображением. Шеф недоуменно взглянул на Хагбарта.
— Это Хватающий Зверь, — сказал Хагбарт, понизив голос, так как до пирса оставалось всего пятьдесят ярдов.
— Короля Хальвдана? Или короля Олафа?
— Ни того ни другого, — мрачно отвечал Хагбарт. — Королевы Рагнхильды.
Гребцы взметнули весла и разом побросали их на дно корабля. С носа и кормы отдали швартовы, которые закрепили на палах — врытых в землю бревнах. «Орвандиль» мягко коснулся пристани. С борта спустили сходни.
Шеф колебался, помня о том, как выглядит. У наблюдающего за ним незнакомого высокого жреца на лице отразились презрение и недоверие. Шеф вспомнил, когда в последний раз лицом к лицу встречался с противником на сходнях: в поединке с Иваром, великим полководцем Севера. Этой победы у Шефа не отнять. Скинув одеяло и подхватив Гунгнир из услужливых рук Карли, он вступил на сходни и двинулся вниз, рассчитывая, что жрец вынужден будет уступить дорогу.
Но при его приближении рука толщиной с мачту легонько отодвинула жреца в сторону, и навстречу Шефу подался Бранд, протягивающий необъятный меховой плащ из шкуры белого медведя и золотую цепь. Он тут же накинул плащ на друга, застегнул аграф. Затем припал на колено, отчего не сделался, впрочем, много ниже Шефа.
— Славься, король Восточной и Средней Англии! — провозгласил он.
По этому сигналу стоявшие позади Квикка с помощниками и команды «Моржа» и «Чайки» разразились приветственными выкриками и громким стуком оружия.
Бранд, который в жизни не преклонял колен, подмигнул и незаметно кивнул в сторону встречающих жрецов. Шеф уловил намек и обернулся к Хагбарту, спустившемуся следом по сходням.
— Теперь можете представить своих, — величественно произнес он.
— Ну, это… а! Король Шеф, разреши представить тебе Вальгрима Мудрого, главу святилища Пути и жреца бога Одина. Вальгрим, это…
Вальгрим не слушал. Хмуро глянув на Бранда, он протянул руку, ухватился за копье Шефа и повернул так, чтобы прочесть руны. Через мгновение он отпустил копье и молча ушел.
— Ему это не понравилось, — пробурчал Бранд. — Что там написано?
— Гунгнир. Но копье не мое. Я взял его у Сигурда Рагнарссона.
Большинство жрецов Пути последовали за своим главой, остались только Торвин и Хунд. На смену жрецам подошла другая группа, под голубым с серебром знаменем. Шеф уставился на рисунок: странная картинка, рычащий зверь как будто душит себя одной лапой и когтит эту лапу другой. Шеф опустил взгляд, и оказалось, что он стоит лицом к лицу с самой удивительной женщиной на свете.
Если бы кто-то описал ее, Шеф не счел бы ее красивой. С детских лет представление о красоте связывалось у него с Годивой: высокая, тонкая, с темными волосами, серыми глазами и идеальными пропорциями, которые она унаследовала от своей ирландской матери-рабыни. А эта женщина была тигрицей против грациозной пантеры: ростом с Шефа, с широкими скулами и широко посаженными огромными зелеными глазами. Ее груди распирали темно-зеленое платье, и крепкие бедра рельефно выделялись при ходьбе. Две длинные косы, придавленные низко надвинутым на лоб массивным золотым обручем, обрамляли лицо и спадали на плечи. Но она не молода, с запозданием заметил Шеф, раза в два старше, чем он и Годива. Рядом с ней шел мальчик лет десяти.
Смутившись и не желая встречаться с ней взглядом, Шеф опустился перед мальчиком на колено:
— А ты кто?
— Я Харальд, сын короля Хальвдана и королевы Рагнхильды. Что случилось с твоим глазом?
— В него ткнули раскаленной иглой.
— Больно было?
— Прежде чем все кончилось, я лишился чувств.
Мальчик посмотрел презрительно:
— Это не было drengiligr[3]. Воины не лишаются чувств. Ты убил того, кто это сделал?
— Я убил того, кто был в этом виноват. Тот же, кто это сделал, стоит здесь, как и тот, кто держал меня. Это друзья.
Мальчик пришел в замешательство:
— Как они могут быть твоими друзьями, если ослепили тебя?
— Иногда от друзей принимаешь то, чего не потерпел бы от врагов.
Шеф запоздало понял, что бедро матери мальчика находится в каких-то дюймах от его пустой глазницы. Он поднялся, ощутив при этом жар женского тела. Здесь, на пристани, в окружении десятков людей, он понял, что его мужское естество напрягается с силой, которую не могли разбудить все старания девушки в Дитмаршене. В следующий миг он ощутил желание опрокинуть Рагнхильду на деревянный настил — если только сумеет ее побороть, в чем он сомневался.
Королева испытующе смотрела на него, должно быть угадывая его ощущения.
— Итак, вы придете, когда я позову, — молвила она и удалилась.
— А кто бы не пришел? — пробубнил Бранд у Шефа над ухом.
Не слушая его воркотни, Шеф глядел вслед зеленому платью, резко выделяющемуся на белом снегу. Тут до его ушей донесся перезвон, который он узнавал сразу: динь-динь молота кузнеца и бом-бом кувалды подмастерья в работающей кузне. И другие звуки, неразгаданные.
— У нас много чего найдется показать тебе, — сказал Торвин, пробившись наконец к своему бывшему подопечному.
— Точно, — сказал Бранд. — Но сначала в баню. Я вижу в его волосах вшей, и мне противно, даже если королеве Рагнхильде они нравятся.

— Он сошел на берег, одноглазый и с копьем в руке, на котором написано «Гунгнир»! — рявкнул Вальгрим. — Что еще он мог бы сделать, чтобы выдать себя за Одина? Ехать на восьминогом коне? Он богохульник!
— У многих людей один глаз, — отвечал Торвин. — А что до рунической надписи «Гунгнир», так не он ее вырезал. Единственная причина, почему у Шефа это копье, — оно брошено в него Сигурдом Змеиный Глаз. Если кто и богохульник, так это Сигурд.
— Ты нам рассказывал, две зимы назад: когда он возник перед тобой из ниоткуда, он заявил, что пришел с Севера.
— Да, но он лишь имел в виду, что пришел с севера своей страны.
— И все же ты представил дело так, словно этот случай доказывает: он тот, кого мы ждем. Будто бы он — тот, кто придет с севера, чтобы ниспровергнуть христиан и вернуть мир на путь истинный. Если нынешнее подражание Одину — случайность, тогда и то, что он тебе сказал, — тоже случайность. Но если сказанное им было знаком богов, тогда и сейчас нам был знак. Он ведет себя как Один. Но я, жрец Одина в этом святилище, утверждаю, что к такому, как он, не может благоволить Один. Разве он не отказался от жертвоприношения Одину, когда армия христиан была в его власти?
Торвин молчал, не зная, что противопоставить логике Вальгрима.
— Я могу утверждать, что он из тех, у кого бывают видения, — вмешался Хагбарт. — И не только во сне.
Присутствующие жрецы, все двадцать, взглянули на него с интересом. На этот раз они не сидели кругом и не устраивали ритуальное ограждение из гроздьев рябины вокруг копья и очага: пока их разговоры велись просто так, не под оком их богов. Однако говорить о признаках святости не запрещалось.
— Откуда ты знаешь? — фыркнул Вальгрим.
— Я видел его в Хедебю. Он сидел на холме рядом с городом, на могильном холме, где похоронен старый король. Мне сказали, что он сам пришел туда.
— Ничего не значит, — сказал Вальгрим.
Он насмешливо процитировал строки одной известной саги:


Сидит ублюдок на кургане,
Пока князья добычу делят.


— Ублюдок он или нет, — продолжал Хагбарт, — но я свидетельствую, что его глаз был широко открыт, он ничего не замечал и не откликался. Когда приступ кончился, я спросил, что он видел, а он ответил, что видел мир таким, каков он есть.
— Как он выглядел, когда у него было видение? — спросил жрец со знаком бога охоты Улля на шее.
— Как он. — Хагбарт показал на самого уважаемого жреца, Виглейка Провидца, который безмолвно сидел у стола.
Виглейк медленно зашевелился.
— Мы должны помнить еще об одном, — сказал он. — О свидетельстве Фармана, жреца Фрейра, нашего брата, пребывающего в Англии. Фрейр говорит — а он человек очень проницательный, — что две зимы назад побывал в лагере Рагнарссонов в поисках нового знания, пытаясь понять, может ли среди отродья Локи оказаться тот, кого мы ждем. Он видел ученика Торвина, которого ныне зовут королем Шефом, — в отличие от большинства норманнов, Виглейк способен был произнести начальное «ш» в имени Шефа, — но ничего не знал о нем, считая его просто беглым английским трэллом. Однако на следующий день после великой битвы с королем Ятмундом его тоже посетило видение, при дневном свете. Видение кузницы богов. Там он увидел ученика Торвина в обличье и роли Вёлунда, хромого кузнеца. И Один говорил с Шефом. Впрочем, Фарман сказал мне, что Один не взял того под свою защиту. Поэтому Вальгрим, как жрец Одина, может быть прав, что боится этого человека. Могут существовать другие замыслы, не только замыслы Одина.
Грудь Вальгрима распирало бешенство, чему причиной были дерзость в адрес Одина и одно только предположение, что жрец этого бога способен кого-то бояться. Но он не осмеливался возражать Виглейку. Среди жрецов, которые собрались в святилище со всей Норвегии и из других Скандинавских стран, было больше таких, кто слышал о Виглейке Провидце и ничего не знал о Вальгриме Мудром — мудром в смысле искушенности в делах королей и в ремесле правления. Одна из этих премудростей требовала хранить молчание, пока не настанет время.
— Возможно, мы получим указания, — примирительно произнес он.
— От кого? — спросил жрец из Ранрике, что далеко на севере.
— От нашего священного круга, когда придет время собрать его.
— А еще, — сказал Виглейк, — если повезет, то и от короля Олафа. Он самый мудрый из земных королей, хотя и не самый удачливый. Я предлагаю пригласить его, пусть сидит рядом с кругом. Он не тот, кого мы ждем, хотя когда-то мы думали, что он может быть им. И все-таки, если кто и сумеет распознать подлинного короля, так это Олаф.
— Я-то думал, что Олаф Альв Гейрстадира уже умер, — шепнул жрец из Ранрике своему земляку.

Вымытый с головы до ног в огромном ушате горячей воды, с волосами, коротко остриженными и многократно промытыми щелоком, Шеф осторожно прошел по насту за ограду. Его одежда была выброшена, ее сменили сорочка из конопли, плотные подштанники из шерсти, толстая шерстяная рубаха и штаны. Плащ из шкуры белого медведя отобрал Бранд, пригрозив, что, найдя в нем вошь, тут же отправит Шефа за другим медведем, но взамен дал плащ из парусины. На руках Шефа снова сияли его золотые браслеты, хотя он отказался водрузить на стриженую голову королевский венец. По снегу он шлепал позаимствованными у Гудмунда толстыми зимними сапогами с тряпичными портянками. Несмотря на мороз и снег, Шеф впервые за много дней согрелся.
Крошка Удд, железных дел мастер, семенил рядом с Шефом. Когда после короткого совещания с Брандом Шеф приветствовал Квикку и остальных своих верных товарищей, передал им с рук на руки недоверчиво хмурящегося Карли, наказав относиться к нему как к новому, но полезному члену команды, он заметил, что в сторонке стоит Удд и, как всегда, держит язык за зубами. Удда замечали только тогда, когда он имел что-нибудь сообщить или показать. Обычно это было как-то связано с металлом. Вспомнив услышанный на пристани шум кузни, Шеф похлопал Удда по плечу, напоследок велел Карли хорошо себя вести и вышел на улицу вслед за Уддом. Квикка и другие бывшие английские рабы, занесенные судьбой в эту неизведанную северную страну, тут же захлопнули дверь, заткнули все щели и, сгрудившись вокруг очага, вернулись к своему обычному занятию — впитывать как можно больше живительного тепла.
Удд направился не к тому месту, откуда неслись привычные звуки кузницы, а к маленькой лачуге, стоящей на отшибе. Позади них на дороге вдруг возникла фигура, несущаяся со скоростью, человеку недоступной. Шеф отскочил и схватился за меч и успел лишь увидеть, как фигура стремительно пронеслась вниз по склону.
— Что это было?! — опешил он. — На коньках? С холма по снегу?
— Они называют это лыжами, — ответил Удд. — Или снегоступами. Деревянные дощечки, привязываются к ногам. Тут все на таких катаются. Странный народ. Но посмотри сюда.
Он распахнул дверь и провел Шефа в пустой сарай.
Шеф первое время ничего не мог разобрать в темноте. Потом Удд распахнул ставни, и показалось лежащее посередине огромное каменное колесо. Когда взгляд привык к полумраку, Шеф понял, что это два колеса, одно на другом. Какая-то машина.
— Для чего это? — спросил он.
Удд приподнял люк, показал на канаву под сараем:
— Когда снег тает, здесь течет ручей. Видишь там колесо с лопатками? Вода течет, вращает колесо. От него крутятся жернова наверху. В них вырезаны канальцы. Сыплешь зерно, оно мелется.
Шеф кивнул, вспомнив, как старуха монотонно толкла зерно в дитмаршенской хижине, — нескончаемая работа, которую воины ненавидят.
— Работает гораздо быстрее, чем женщины со своими ступками и пестиками, — добавил Удд. — Про них теперь и забыли. Говорят, эта штука мелет столько же зерна, сколько сорок женщин. Народ из города приходит и платит жрецам за помол.
Шеф снова кивнул, соображая, как бы монахи святого Иоанна или святого Петра обрадовались такой прибавке к своим доходам. Он оценил возможности этой машины. Но не мог понять, в чем интерес Удда, — ведь известно, что тот не интересуется ничем, кроме металлов. Ладно, лучше его не торопить.
Удд в молчании повел своего короля вниз по склону к следующему сараю.
— Это вроде как вторая ступенька, — сказал он, глянув на амулет-лесенку Шефа. — И мы на нее поднялись. Понимаешь, местным жрецам еще с прошлого года хотелось узнать побольше о наших катапультах. Квикка с ребятами сделали им парочку, просто чтобы показать, как устроены. Но местные уже знали об этих колесиках, шестеренках. И жрецу, который работал на мельнице, пришло в голову сделать большое зубчатое колесо не для катапульты, а для другой мельницы.
Они подошли ко второму строению. У стены располагалось еще одно деревянное колесо с лопатками, в точности такое же, как и первое, но установленное в забитом снегом овражке вертикально, а не горизонтально. Очевидно, вода будет вращать его даже лучше, с большей силой. Но какой смысл в том, чтобы вал крутил два вертикальных жернова? Зерно сразу же просыплется и не перемелется. Ведь оно измельчается благодаря весу жернова.
Молчаливый Удд провел Шефа внутрь и показал на шестерни. На конце вала водяного колеса была вертикально прикреплена огромная железная шестерня. Ее зубцы сцеплялись с соответствующими зубцами горизонтальной шестерни, насаженной на крепкую дубовую ось. Под ней, на той же оси, виднелись два знакомых каменных жернова. Расположенная над ними воронка подсказывала, куда засыпать зерно из мешков.
— Да, неплохая работа. Но должен сказать, с этим можно сделать еще кое-что, до чего они не додумались. Смотри, государь. — Удд понизил голос, хотя их никто не мог услышать, за фарлонг не было никого. — В чем у нас загвоздка с железом? Как его добыть, правильно?
— Выковать, — сказал Шеф.
— Сколько дней уйдет у кузнеца, чтобы получить пятьдесят фунтов железа из руды, которой у него, скажем, в пять раз больше?
Шеф присвистнул, вспоминая, как выбивал шлак из железа для своего первого меча.
— Десять, — предположил он. — Смотря по силе кузнеца.
— Поэтому кузнецы и должны быть сильными, — согласился Удд, оглядывая свое тщедушное тельце. — Мне бы нипочем не сделаться кузнецом. Вот я и подумал: если мельница работает за сорок рабынь, так не сможет ли она работать, скажем, за двадцать кузнецов?
Шеф уже ощущал в мозгах знакомый зуд. Здесь потрудилось много умов, как это было при создании катапульты и взводимого воротом арбалета. Несколько жрецов Пути додумались до водяных мельниц. Несколько головастых римлян оставили после себя шестерни. Шеф и его помощники заново построили катапульту. Услышав об этих вещах по отдельности, какой-то жрец Пути додумался, как все соединить и использовать силу потока для других дел. Теперь Удд приспосабливал эту выдумку для своих собственных нужд. Словно люди тоже были шестеренками, соприкасающимися друг с другом, один разум приводил в движение другой.
— Как можно каменным колесом молоть железо? — недоверчиво спросил Шеф.
— Верно, государь, но мне пришло в голову вот что. — Удд заговорил еще тише. — Всем известно, что колесо вращает другое колесо. Но я подумал: а что, если нет? Если оно будет вращать штуку другой формы? И гораздо крупнее, чем сама? Смотри, вот ось. Она поворачивает такую штуку. Штука поворачивается и в то же время поднимает вес, такой же тяжелый, как жернов. Только не жернов, а молот. Но когда дойдет до этого места — он перестает подниматься. Вместо этого молот падает. Громадный молот, какой не поднять и шестерым кузнецам, будь они даже сильны, как Бранд! Сколько понадобится времени, чтобы выковать пятьдесят фунтов железа? А как насчет пятисот фунтов?
Бледное лицо субтильного человечка светилось от возбуждения, от изобретательского вдохновения. Шеф разделял его чувства, у него у самого руки чесались от желания попробовать.
— Послушай, Удд, — сказал он, стараясь не увлекаться, — я не понял, что это за штука должна подниматься и падать?
Удд энергично закивал:
— Вот над этим-то я и ломаю голову каждую ночь. Кажется, нам нужно что-нибудь в этом роде…
На дощатом полу хижины, покрытом тонким слоем снега, наметенного из проема с перекошенной дверью, Удд начал рисовать поперечный разрез нового механизма. Через несколько секунд Шеф тоже схватил щепку и принялся чертить.
— Если поворачивается так, — приговаривал он, — то нужно сделать желобок на рукояти молота, чтобы не соскочил. Но почему это обязательно должно иметь форму молота?
Часом позже кузнец-жрец Торвин, возвращаясь с тайного совещания, увидел высокого короля и коротышку-вольноотпущенника, идущих заснеженной тропой и неистово размахивающих руками, рисуя в воздухе воображаемые машины. Одно мгновение он разделял сомнения Вальгрима. Фарман и Виглейк могли видеть в своих видениях единого короля. Но ни в одном видении и ни в одном пророчестве, он был в этом убежден, никогда не упоминался тщедушный, родившийся трэллом в чужой стране помощник.



Глава 10

В год от Рождества Господа нашего 867-й люди в Скандинавских странах жили примерно одинаковые, но вот земля в этих странах была очень разная. Несмотря на столетия распрей, соперничества и войн, датчане, шведы и норвежцы гораздо больше походили друг на друга, чем на кого-либо еще. Однако плодородные пастбища датских островов и полуострова Ютландия разительно отличались от длинной береговой линии шведов на закрытой, не знающей приливов Балтике и от иссеченной фьордами Норвегии с ее огромным, почти непроходимым горным хребтом Кьелен, что значит Киль.
Уже тогда норвежцы шутили, что только у датчан высшей точкой страны может быть холм, не достигающий и двух тысяч футов, который называется при этом Himinbjörg — Небесная гора. А датчане говорили: если собрать вместе десять норвежцев, из них одиннадцать объявят себя королями и поведут друг на друга пятнадцать армий. Шутки были основаны на правде, географической и исторической. В Норвегии расстояния не были непреодолимы, вдоль побережья с его тысячей островов пролегли дороги, а в долгие зимы лыжники могли бегать по снегу быстрее лошади, скачущей галопом. И все же бывало легче два дня идти в обход по морю, чем лезть через отвесные скалы высотой до десяти тысяч футов. В Норвегии все-таки было проще размежеваться, чем объединиться. Тем более что в каждом из тысяч фьордов имелась корабельная верфь и нетрудно было набрать в свой флот младших сыновей, которые ссорились из-за каждого акра отцовских наделов.
В этой стране маленьких королевств и недолгих союзов сорок лет назад жил-был король по имени Гутрот. Он царствовал в Западном Фолде, в краю, расположенном к западу от огромного фьорда, который ведет к городу Осло и отделяет основную часть норвежских земель от Швеции. Правил он не лучше, а то и хуже, чем его соседи и соперники — короли в Восточном Фолде, в Ранрике, Раумрике, Хедмарке, Хеделанде, Тотене, Акерсхусе и так далее. Подданные, числом в несколько десятков тысяч, что составило бы население доброго английского графства, прозвали своего монарха Охотником, из-за его любимого занятия — охоты на женщин, увлечения трудного и опасного даже для короля в стране, где любой захудалый мужичонка мог похвастаться собственным копьем, топором и участием в полудюжине морских походов.
Но Гутрот не унимался. И вот наконец его первая жена Турит, дочь короля ругаланнского, умерла, измучившись из-за измен мужа и связанных с ними убытков и прочих неприятностей. Гутрот сразу же вознамерился жениться второй раз. Он облюбовал дочь короля в маленьком соседнем королевстве Агдир, состоявшем из единственного городка и кучки деревень. Это была Аза, дочь Хунтьофа Сильного, девушка красоты несравненной. Гутрот надеялся, что ее красота сможет вернуть его в дни давно утраченной юности. Но Хунтьоф Сильный отказал Гутроту, добавив, что его дочь обойдется без того, чтобы обнюхивать постели других женщин в поисках своего мужа. Уязвленный отказом и оскорблением, Гутрот совершил единственный за свою жизнь подвиг, достойный упоминания среди повседневных развлечений короля воинственного народа: он собрал верных людей и на лыжах совершил набег на соседний Агдир темной зимней ночью после праздника Юле, когда противник все еще спал под воздействием праздничного эля. Он убил Хунтьофа Сильного в честной схватке в дверях спальни, хотя нельзя отрицать, что Гутрот был полностью подготовлен, а Хунтьоф полупьян и совершенно не одет. Затем схватил Азу, привязал к саням и увез к себе в Западный Фолд. Там жрецы справили свадебный обряд, и Аза волей-неволей попала в спальню.
Ее красота оправдала надежды Гутрота, и спустя девять месяцев родился их сын Хальвдан, позже прозванный Черным за цвет волос и за приступы гнева. Гутрот постепенно собрался с духом и перестал на ночь привязывать руки Азы к кровати, зная, что женщина с ребенком, которого нужно пестовать, более чувствительна и меньше мечтает о мести. Но все-таки следил, чтобы нож, которым она пользовалась, способен был разве что резать мягкий сыр и счищать кожуру с яблока.
Однако он забыл, что женщина может распоряжаться мужчинами так же легко, как сама собою. Как-то темным вечером в Юле, праздник солнцеворота, ровно через год после смерти отца Азы, Гутрот осушил огромный рог зубра, который держал на своем столе без подставки, чтобы пить пиво в один присест, и вскоре вывалился шатаясь за дверь, чтобы помочиться на снег. И пока его рука шарила в штанах, из-за угла королевского дома выскочил парень и, проткнув живот короля копьем с широким лезвием, тут же скрылся на лыжах. Гутрот успел повторить прощальный совет убийцы: «Кто убивает пьяных, должен всегда оставаться трезвым». И умер, все еще пытаясь опорожнить мочевой пузырь.
У Гутрота от его первой жены Турит остался законный наследник, восемнадцатилетний крепыш по имени Олаф. Люди думали, что он захочет умилостивить дух своего отца, похоронив вместе с ним королеву Азу, и расчистит себе место, бросив единокровного брата Хальвдана в лесу на съедение волкам. Но он этого не сделал. А на все недоуменные вопросы — которые, между прочим, свидетельствовали, что его не боятся так, как должны бояться короля, раз осмеливаются спрашивать, — отвечал, что ему приснился вещий сон. Олаф видел огромное дерево, растущее из чрева его мачехи, — дерево с кроваво-красными корнями, белым стволом и зелеными листьями, осенявшими всю Норвегию и даже весь мир. Поэтому он понял, что сына Азы ждет великое предназначение и не следует гневить богов и навлекать на себя несчастье, пытаясь воспрепятствовать судьбе.
И Олаф пощадил мачеху и взял под защиту единокровного брата, но с этого времени сам почти ни в чем успеха не имел, а люди говорили, что он отвернулся от собственной удачи. В последующие годы его затмил своими победами Хальвдан, сын Азы, который отхватил себе королевство около фьорда в Восточном Фолде. А единственный сын Олафа, Рогнвальд, которого прозвали Великодушным за его отвагу и покровительство поэтам, умер, когда полученная в случайной стычке пустяковая царапина воспалилась и оказалась не по силам даже врачевателям Пути.
Хальвдан же, наоборот, не только отвоевал новое королевство в Восточном Фолде, которым честно поделился со своим прежним опекуном, а также королевство своего деда — Агдир, но и нашел себе жену, которую даже высокомерная королева Аза не могла презирать, как презирала всех остальных женщин. Это была Рагнхильда, дочь короля Сигурда Рингерикского Оленя. Как и Аза, она тоже лишилась отца, но не из-за Хальвдана. В горах они наткнулись на засаду горного вождя, дикаря и берсерка по имени Хаки. Несмотря на все свое берсеркство, Хаки убил Сигурда не раньше, чем получил три раны и потерял левую руку, из-за чего и вынужден был проваляться всю зиму, не в состоянии попользоваться захваченной девственницей. Как раз в то время, когда Хаки пора было бы уже достаточно оправиться для этого дела, Хальвдан нанес первый удар в духе своего отца. Он взял с собой в горы пятьдесят отборных молодцов и ночью поджег дом Хаки. Рагнхильда выскочила навстречу своим спасителям, они ее подхватили и помчались по заснеженному озеру. Когда погоня добралась до озера и обнаружила, что саней с упряжкой северных оленей и след простыл, Хаки понял, что нипочем их не догонит и никогда не сможет пережить позора, потеряв и руку, и девицу. Он бросился на меч, чтобы в Валгалле воскреснуть целым и невредимым. Так Хальвдан получил самую обворожительную невесту Севера и единственную, что могла бы нравом сравняться с будущей свекровью, и сделал это в самый последний момент, когда она еще была, несмотря на свое двусмысленное положение, девственницей, — по крайней мере, в это он всегда свято верил. Вскоре она тоже родила сына, Харальда, которого в противоположность отцу прозвали Светловолосым.
Таков был ряд правителей Западного Фолда в те времена, когда жрецы Пути осели здесь и сделали торговый город Каупанг своей штаб-квартирой: сначала король Гутрот, потом король Олаф, потом король Олаф и король Хальвдан вместе, причем Харальд Светловолосый был единственным наследником их обоих. И столь же значительными, как любой из этих мужчин, были королева Аза, мать Хальвдана, и королева Рагнхильда, мать Харальда.

В Хедебю, сидя на скамье перед открытым окном, дьякон Эркенберт старательно записал имена обоих — короля Хальвдана (Черного) и короля Олафа (Альва Гейрстадира, что бы это ни означало) — и добавил названия их королевств: Восточный Фолд и Западный Фолд, оба — части того целого, которое называют Northr Vegr — Норвегия. Он не думал, что один из них и есть тот человек, которого нужно найти. Наверняка это не Олаф-Эльф. В заметках Эркенберта значилось, что сей муж в возрасте за пятьдесят, известен невезучестью, хотя ему и посчастливилось сохранить королевство. Он также не встречался ни в одном из составленных Эркенбертом списков — основанных, впрочем, лишь на ненадежной и неполной человеческой памяти, — списков тех, кто принимал и не принимал участия в великом набеге на Гамбург, когда пропало Святое Копье Лонгина.
Другой кандидат выглядит чуть получше. Его многие боятся и уважают, что-то вроде великого завоевателя в масштабе мелких северных стран. Говорят, он — главное в Норвегии препятствие для пытающихся расширить свои владения Рагнарссонов. Его корабли охотно вступают в бой и удерживают нарушителей границ на почтительном расстоянии. И все же Эркенберт не считал, что Хальвдан подходит по всем статьям. Когда Бруно поручил дьякону собрать доступную информацию о вождях, ярлах и конунгах Скандинавии, чтобы решить, к кому могло попасть Святое Копье, он велел учитывать три вещи. Во-первых, успех. Во-вторых, связь с разграблением Гамбурга. В-третьих, неожиданную перемену: внезапный успех после долгой поры неудач может свидетельствовать о могучем влиянии святой реликвии. К Хальвдану это не относилось. Казалось, на свой путь к власти он стал твердой ногой, едва народился на свет или, по крайней мере, в ранней юности.
Против воли — потому что он не хотел ехать с заданием на Север, а предпочел бы остаться в Кёльне, или в Трире, или даже в Гамбурге, или в Бремене, раскрывая новые загадки нависшего над королями рока, — Эркенберт увлекся интеллектуальными трудностями проблемы, которую поставил перед ним графский сын Бруно.
— Кто-то должен знать ответ, — сказал Бруно. — Они просто не подозревают, что знают. Спрашивай всех встреченных обо всем на свете. Записывай все ответы. И посмотри, что будет вырисовываться.
Так Эркенберт и поступил. Для начала расспросил нескольких человек, обращенных орденом в Хедебю, — не очень ценные информаторы, по большей части женщины и рабы, которые ничего не знали о делах сильных мира сего. Затем перешел к христианским священникам, спасенным орденом. Взял в оборот стражников короля Хрорика, которые разговаривали с дьяконом из вежливости. И наконец, щедрой рукой наливая южное вино, побеседовал со шкиперами и кормчими в порту, многие из которых сами были знаменитыми воинами, не хуже шлюх разбирающимися в прихотях судьбы.
От дверей в комнату протянулась тень, и старший рыцарь ордена Копья, сам Бруно, протиснул в дверь широченные плечи. Он, как всегда, был щедр на улыбку.
— На кого сегодня ставим? — спросил Бруно. — Появились ли новые темные лошадки на наших скачках?
Эркенберт покачал головой:
— Если, как ты говоришь, мы уже слышали ответ, значит я не смог его понять. Под твою схему по-прежнему лучше всех подходит человек, что убил Ивара и победил Карла. Он появился ниоткуда. Только и разговоров что о его подвигах и удачливости. Он тесно связан с Вигой-Брандом, Убийцей Брандом, который точно был тогда в Гамбурге.
Бруно с сожалением вздохнул.
— Я тоже так думал, — сказал он. — Вплоть до того момента, когда поговорил с ним. Он очень таинственный и, думаю, может иметь со всем этим что-то общее. Однако у него было только одно оружие, правда копье, но не то Копье. Слишком новое, другой формы, с вырезанными языческими рунами. Мне не удалось их прочитать. Думаю, ты вбил его имя себе в голову и никак не хочешь с ним расстаться. Может быть, это и мешает тебе узнать настоящего владельца. Расскажи побольше об этих языческих королях.
Эркенберт пожал плечами и в который раз взялся за кипу своих пергаментов.
— Я рассказал тебе о королях Дании и Норвегии, — начал он. — Между ними лежат Швеция и Готланд, там может найтись еще добрых два десятка человек. Начнем с севера: король Викар из Розлагена, возраст пятьдесят, избран на Розтинге двадцать лет назад, считается богатым, но миролюбивым, собирает дань с финнов и никогда не был на юге.
Бруно покачал головой.
— А как насчет короля Орма из Уппланда? Который захватил королевство силой двадцать лет назад? Под его властью находятся священный дуб и храм для жертвоприношений в Уппсале. Он считается могущественным, но не склонным к личным боевым подвигам.
— Этот звучит чуть получше, но ненамного. Надо будет взять его на заметку. Знаешь, — задумался Бруно, — я задаюсь вопросом: а не может ли Сигурд Рагнарссон или один из его братьев, несмотря на все их недавние поражения, оказаться искомым человеком? В конце концов, даже у Карла Великого бывали затруднения, например с саксами.
Эркенберт не смог подавить непроизвольную дрожь.
— Думаю, нам стоит подобраться поближе к месту действия, чтобы искать наверняка… — продолжал Бруно.

В хижине, которую гостям отвели люди Пути в Каупанге, английские вольноотпущенники и Карли сидели и рассказывали байки о потаенном народе. В теплой тесной комнатке установилась вполне приятельская атмосфера. У катапультиста Хамы была рассечена губа. У Квикки один глаз совсем заплыл. Карли мог похвастаться разбитым ухом и синяком, потому что Озмод, глядя, как дитмаршенец одного за другим сбивает всех с ног, огрел его поленом по голове. Собеседники уже перестали передразнивать акцент друг друга и пытались найти общий язык, толкуя о загадочном окружающем мире.
— Мы верим, что на болотах живут кикиморы, — говорил Карли.
— Мы тоже, — откликнулся Квикка, сам выросший на английских фенах. — Они живут в болотных ямах. Когда плывешь за дикими утками на плоскодонке, не вздумай попасть шестом в старое гнездо кикиморы. Такие охотники не возвращаются.
— Откуда только эти твари взялись? — спросил кто-то.
— Они ниоткуда не взялись, всегда здесь были.
— А я слышал вот что, — сказал Квикка. — Вы знаете, что мы все как будто бы произошли от Адама и Евы. И вот однажды Господь Бог сошел на землю и велел Еве показать ее детей. Ну, она некоторых показала, а некоторые были неумытые, потому что мать была ленивая, и она приказала им спрятаться. И под конец Господь Бог говорит: «А те дети, которых ты спрятала от меня, пусть они так и остаются спрятанными». И с той поры те из детей Евы, кого она показала, — это мы, люди, а те, кого не показала, — это потаенный народ, он живет на болотах.
Байка была выслушана, но не слишком понравилась. Каждый из присутствующих, кроме Карли, был раньше рабом церкви и освободился лишь благодаря Шефу и армии Пути. Христианское учение было им знакомо, но напоминало о рабстве.
— А здесь, по-моему, все иначе, — раздался еще один голос. — Кикимор нет, потому как нет болот. А есть тут у них такие водяные. В воде. Только и воды сейчас нет — все замерзло.
— И тролли, — добавил кто-то.
— Никогда о таких не слышал, — удивился Озмод. — Что еще за тролли?
— Огромные серые твари, которые живут в горах. А троллями их прозвали, потому что идешь-идешь и вдруг — трр! — на тебя катится скала.
— А вот мне один местный рассказывал, — прошамкал разбитыми губами Хама. — Жил в горах человек по имени Лафи. И однажды он пошел на охоту, а его схватили две троллихи, затащили в логово и стали держать заместо племенного жеребца. Они носили невыделанные шкуры, а ели только мясо и рыбу. Иногда мясо было конское или баранье, а иногда они ему и не объясняли, что это за мясо, но все равно приходилось есть. Долго ли, коротко ли, он притворился больным, и пока молодая троллиха охотилась, другая стала расспрашивать, чем его лечить. А он и говорит: нету для меня лекарства, кроме гнилого мяса, которое пролежало в земле пять лет. Она говорит: ну, я знаю, где есть такое мясо, и ушла. Но она-то думала, что он совсем больной и не убежит, поэтому не завалила вход в пещеру камнем. А он выбрался и давай деру. Троллихи его унюхали и потрусили вдогонку, но он учуял запах дыма и бежал до самой стоянки углежогов. Углежоги схватились за оружие, вышли навстречу троллихам и отогнали их. Потом все целые и невредимые спустились с гор. Но через девять месяцев отворяет Лафи дверь, а на крылечке младенец и весь покрыт серым волосом. После этого он даже боялся ночью выйти до ветра. А что с младенцем сталось, не знаю.
— Значит, они не животные, коли могут с нами делать детей, — задумался Озмод. — Поди, это вовсе не сказка, а быль.
— Может, лучше отдать троллихам Карли? — предложил кто-то.
— Точно, а если их старый папаша-тролль будет недоволен, Карли просто набьет ему морду.

Снаружи, не обращая внимания на доносящиеся из темной хижины взрывы смеха, Бранд пытался серьезно поговорить с Шефом.
— Говорю тебе, — настаивал он, — она опасна. Смертельно опасна. Это самое опасное, с чем ты столкнулся с тех пор, как стоял на сходнях против Ивара. И даже опасней Ивара, потому что, когда ты вышел против него, он уже чувствовал, что проиграет. А она так не думает. Ей есть за что побороться.
— Не понимаю, из-за чего ты беспокоишься, — сказал Шеф. — Я с ней даже не разговаривал.
— Я видел, как ты на нее смотрел. И как она на тебя смотрела. Ты должен понять: ее интересует только одно, и это одно — ее сын Харальд. Про него были пророчества. Сначала все считали, что пророчества относятся к его отцу. Но потом стали думать, что речь шла о нем. Уж кто-кто, а Рагнхильда уверена, что все пророчества относятся к Харальду. Но теперь появился ты, и пошли разговоры, что, может быть, ты и есть тот самый великий король, которого все ждут, король, который будет править всей Норвегией.
— Я не попал бы в Норвегию, если бы меня не выкупили у Хрорика и не привезли сюда.
— Да, но теперь-то ты здесь. И люди вроде Торвина — он не во вред тебе, но все равно должен бы соображать, — люди вроде Торвина ходят и рассказывают, что ты сын богов, и тот, кто пришел с Севера, и уж не знаю, что еще. У тебя бывают видения, ты сам встречаешься в видениях, Хагбарт что-то говорит, а Виглейк добавляет. Естественно, люди прислушиваются. Потому что есть одна штука, над которой никто не может посмеяться, как над бабкиной сказкой: ты трэлл, который стал королем, этому я сам свидетель. Ты подвинул Альфреда в сторону, а ведь он богорожденный, происходит прямиком от Одина, даже англичане это признают. Ты прогнал короля франков. Что против этого предсказания каких-то гадалок? Разумеется, Рагнхильда думает, что ты опасен. Вот что ее заботит.
— Что готовится на завтра? — спросил Шеф.
— Жрецы Пути соберутся в священный круг. Будут решать твою судьбу. Тебя там не будет. И меня тоже.
— А если они решат, что Торвин ошибся? Наверняка отвяжутся от меня, отпустят домой. В конце концов, ведь я поддерживаю Путь, ношу амулет, помогаю им утвердиться в бывших христианских землях. Любой жрец Пути всегда может запросто приехать в мое королевство, и будет желанным гостем, и научится новым искусствам, и даже более того, — добавил Шеф, вспоминая, о чем недавно разговаривал с Уддом.
— А если жрецы все-таки решат, что ты тот, кого они ищут?
Шеф пожал плечами:
— Если миру и суждены какие-то перемены, я бы предпочел начать их в Англии, а не застрять здесь, куда никто не приезжает.
Бранд нахмурился, недовольный таким отзывом о Норвегии:
— А вдруг они сочтут, что ты не тот, кого они ищут, а только притворяешься им? Или того хуже: ты соперник и враг того, кого они ищут? Так думает Вальгрим Мудрый, и у него есть доводы. Он уверен, что великий перелом в мире, после которого падет власть христиан, должен прийти от Одина. А ведь все согласны, что тебя послал не Один. — Он ткнул Шефа в грудь могучим перстом. — Хотя ты с головы до пят выглядишь как надо, с одним глазом и этим проклятым копьем. Вальгрим думает, что ты — угроза для замыслов Одина. Он постарается, чтобы тебя за это приговорили.
— Итак, Вальгрим думает, что я угроза для замыслов Одина. А Рагнхильда думает, что я угроза для будущего ее сына. И все потому, что я научился делать катапульты и арбалеты, плести веревки, ковать шестерни и пружины. Им следовало бы понять, что подлинная опасность — это Удд.
— В Удде всего пять футов роста, — проворчал Бранд. — Его никто не считает опасным, потому что даже разглядеть не может.
— Тогда поберечься стоит тебе, — ответил Шеф и задумчиво повторил услышанное от Торвина:


У каждой двери оглядись,
Когда враги в чертоге каждом.


В сумерках высоко в горах сидел человек, который когда-то пожертвовал удачей своей семьи, который чувствовал, как удача уходит у него из рук. Некоторым людям доводилось увидеть hamingja, удачу какой-нибудь семьи, земли или королевства: обычно это была гигантская женщина, полностью вооруженная. Олаф ничего подобного не видел. Но тем не менее ощущал, как удача уходит от него. Это из-за того, что ушла удача, умер его сын Рогнвальд Великодушный. Рогнвальда убил собственный отец.
Сейчас несчастному отцу приходится решать, не была ли его жертва напрасной. Появился этот пришелец, одноглазый. Олаф видел, как он сошел на берег, как его приветствовали жрецы Пути и эта опасная шлюха, невестка Олафа. Даже на расстоянии Олаф ощущал, насколько вокруг одноглазого все пропахло удачей. Ее было так много, что она пересилила удачу рожденных Одином королей Уэссекса. Теперь она легко могла пересилить даже предназначение, которое Олаф предвидел для семьи единокровного брата. Потому что будущее, как прекрасно знал Олаф, не предначертано, это вопрос возможностей. Иногда возможности не осуществляются.
Не должен ли он вмешаться? Олаф впустил Путь в Западный Фолд много лет назад, признав его власть над вещным миром благодаря сбору новых знаний и власть над миром — духовным — благодаря его провидцам и мистикам. С властью над вещным миром Олаф имел мало общего, а с духовной властью его объединяло многое. Не будь он королем, мог бы сравняться с Виглейком по множеству видений. Вдобавок Виглейк наблюдал то, что происходит, или то, что уже произошло. А Олаф видел то, что может произойти. Если не избавлялся от желания увидеть.
Олаф молча обдумывал, какую роль сыграть утром, когда Путь соберет священный круг и его позовут, чтобы сидеть рядом, слушать и советовать. Если он решит покончить с одноглазым, то наверняка с ним будет большинство и он сможет возродить замысел, которому принес в жертву свою жизнь и жизнь собственного сына. Но, поступив так, он принесет в жертву иную будущность. Олаф улавливал слабое покалывание мыслей, откуда-то издалека пробивающихся навстречу его собственным, ищущих то, что он уже знал, пытающихся найти дорогу среди таких же путаных, как у него, предчувствий. Христианские священники так же хорошо, как и он сам, понимали, что надо искать. Однако они опоздали: он уже знал то, что они только искали; он был ближе к разгадке.
Когда солнце совсем исчезло с небосвода, он забрал из рощицы свои лыжи, прошел туда, где под деревьями сохранился снег, и начал извилистый спуск в долину. Позади него поднимался волчий вой. Когда лыжи Олафа скользили мимо крестьянских хуторов, заметившие его смерды шептали женам:
— Это король-эльф. Он опять ходил на каменный круг, на Гейрстад, чтобы посоветоваться с богами.



Глава 11

Внутри большого здания, имевшего форму корабля, жрецы Пути собрались в священный круг. От внешнего мира его отгораживала белая бечева с низками ягод дикой рябины, к весне утративших былую яркость. В кругу сидело больше сорока жрецов — впервые собралось так много людей, в основном из Норвегии, где Путь был особенно силен, но также из Дании и Швеции. Прибыло даже несколько новообращенных и проповедников с островов Северной Атлантики, из Ирландии и Фризии, где Путь зародился почти два столетия назад. Был и один англичанин, лекарь Хунд, его по протекции Ингульфа официально приобщили к Пути за неделю до круга.
На краю огороженного участка стояло серебряное копье Одина, на другом — полыхал костер Локи. По традиции, как только собрание начиналось, в этот костер уже нельзя было подкладывать дрова, и мероприятие должно было закончиться, когда в кострище угасал последний уголек.
Вальгрим Мудрый стоял около копья, не касаясь его, поскольку ни один человек не имел права притязать на это оружие, однако напоминая собравшимся, что здесь он единственный жрец, отважившийся на рискованное служение Одину. Он посвятил себя Богу Повешенных, Предателю Воинов, а не добродушным одомашненным богам, вроде Тора, крестьянского помощника, или Фрейра, дарующего плодовитость людям и скоту.
В десяти шагах позади Вальгрима, почти невидимое в полумраке у закрытых ставнями окон, высилось резное кресло с подлокотниками и балдахином, украшенным изображением переплетенных драконов. В тени угадывалось бледное лицо, низко надвинутый золотой венец отбрасывал красноватые отблески огня: это был король Олаф, гостеприимный покровитель Пути, приглашенный для наблюдения и совета, однако лишенный права голосовать и высказываться без особой просьбы.
Скрип сидений и гул приглушенных разговоров постепенно затихали. Вальгрим медлил, дожидаясь удобного момента. Знал, что у него есть противники, и хотел использовать все свои преимущества. Единственный из собравшихся, кто стоял, он обводил взглядом круг. Постепенно все взоры обратились к нему.
— Наш Путь подошел к трудному выбору, — неожиданно произнес он и сделал паузу. — У нас появился первый лжепророк.
«Это мы как раз и должны проверить», — подумал Торвин. Но позволил Вальгриму продолжать. Лучше обсуждать вопрос в открытую.
— Вот уже полтораста лет существует Путь. Поначалу дело двигалось медленно и только в одном месте, на Севере, где мудрость ярла Радборда дала всходы. Теперь у нас есть последователи во многих странах. Последователи среди чужих народов, говорящие на чужих языках. Даже среди крещенных в детстве христианами. Кто же усомнится, что это и есть великое благо? Но мы должны помнить о своей цели и предназначении. Да и о своих видениях. Радборд знал, что нас, тех, кто служит истинным богам, затмят последователи Христа, если мы не будем поступать так же, как они: проповедовать наше учение, объяснять, откуда пришли наши души и что станется с ними. И если не будем делать кое-что сверх того: открыто обсуждать любые вопросы, а не твердить на манер христианских попов, что тот, кто им не подчиняется во всем, обречен на вечные муки единственно за этот грех непослушания. Такова наша первейшая цель. Уберечься самим и защитить нашу паству и учение от врагов, которые намерены все это уничтожить. Но вслед за целью появляются видения. У меня их не было, но среди нас есть те, кто лицезрел. Разные люди. — Вальгрим обвел взглядом круг, время от времени кому-то кивая, — давал всем понять, что имеет в виду совершенно определенных людей, способных подтвердить его слова. — Разные люди видели одно и то же. Это были картины другого мира, в котором все страны, в том числе и наша, молятся христианскому богу. Но люди там живут хуже рабов, в такой тесноте, что не вздохнуть свободно. Живут под властью правителей, которые прячутся от своих подданных и посылают их воевать, как свиней на бойню. Хуже того, наши мудрецы и прорицатели сказали, что это Скульд — мир, который наступит, если мы не помешаем. И мы должны помешать! Есть другой мир, который видели мудрые. Да этот мир видел и я сам! — Оглядывая присутствующих, Вальгрим тряс седой бородой. — Мир загадочный — мы узрели только части его и не всё поняли. Я говорю о людях, плавающих во мгле безвоздушного простора, где-то между мирами. Сначала подумал, что это худшие из грешников, изгнанные из всех миров, потому что даже змей Нихдёгг брезговал глодать их кости. Но потом я увидел лица и понял: это лица людей, свершающих некое великое деяние. И некоторые из этих вершителей были нашей крови, говорили на нашем языке; такие знатные путешественники, что любой живущий ныне шкипер против них просто мальчишка. Я не ведаю, как это получилось или получится, но ведаю, что таков настоящий путь для настоящих мужчин: это не путь для убоявшихся Христа. Так что до конца своих дней я должен искать новые знания. И вот еще что я скажу. Почему мы должны вступить на этот путь? Есть причина, помимо нашего стремления к знаниям, власти и славе. И заключается она в том, что мы не одиноки.
Вальгрим снова оглядел собравшихся, стараясь усилить впечатление от последних слов, передать свою убежденность слушателям, которые до сих пор во всем с ним соглашались.
— Всем известно, что рядом с нами живет потаенный народ. Неопасный для обитателей нижних поселков, лишь иногда опасный для охотников в горах и детей, играющих у воды. Но это не единственный народ, который спрятан. Мы знаем: где-то живут существа, могуществом равные богам, не тролли и никсы, а сами iötnar — враги богов и людей. И есть еще отродья Локи, те, у кого не одна шкура и кто способен появляться в разных обличьях: полулюди, полудраконы, полукиты.
Мы верим, что придет великий день, когда люди и боги выступят против гигантов и потаенных народов — и на стороне врагов тоже будет немало людей, христопоклонников и перебежчиков. Тех, кто поддался заблуждению. Для этого Один и берет к себе воинов, чтобы составить войско, которое выйдет из Валгаллы в Судный день. Будут и другие войска: отряд Тора из Трудвангара, Хеймдалля из Химинбьорга и другие — моряки, лыжники, лекари и лучники. Но воинство Одина окажется самым могучим и сильным, на него вся наша надежда.
Мы не смеем распылять свои силы. Исход битвы еще не решен. Если Путь сейчас сделает неправильный выбор, мы будем разбиты и рассеяны. Я заявляю, что одноглазый англичанин, который носит копье Одина, а сам не чтит Одина, — лжепророк, сбивающий нас с истинного пути. Ныне мы должны отвергнуть его, чтобы выполнить свое истинное предназначение — восславить единого короля, о ком пророки вещают, что он придет с Севера. Единого короля, который изменит мир и в Судный день превратит поражение в победу.
Вальгрим остановился и гордо поправил на широкой груди брелок в виде копья. Он ждал возражений, и они последовали — со стороны тех, на чью поддержку он надеялся. Виглейк Провидец зашевелился на табурете, взглянул на свой необычный амулет — чашу Суттунга, хранителя меда, бога вдохновения, — и заговорил:
— Сказанное тобою о видениях, Вальгрим, может быть правдой, но мы видим одно, а понимаем другое. И если ты не сможешь отрицать то, о чем я уже рассказывал, изволь объяснить мне, что это означает. Как нам известно, наш брат Фарман видел одноглазого англичанина, когда у того еще было два глаза. В видении появился Асгард, обитель богов, и англичанин там был в роли Вёлунда, хромого кузнеца богов. И Фарман узрел, что Прародитель Живущих, Отец Всего Сущего с ним разговаривает. Никто раньше не наблюдал, чтобы смертный удостоился подобного. Так почему же я не могу считать, что у этого человека божественное предназначение?
Вальгрим кивнул:
— Я знаю, что твои видения истинны, Виглейк, и видения Фармана тоже. Ты лицезрел в прошлом месяце смерть тиранов, и торговые суда уже успели принести нам весть, что это и в самом деле произошло. И я не оспариваю, что ты видел одноглазого в обличье Вёлунда. Но как ты только что сказал, видеть — это одно, а понимать — другое. О чем же свидетельствует история Вёлунда?
Он снова огляделся, убедившись, что слушатели, как всегда, живо интересуются священными преданиями.
— Мы все знаем, что жена Вёлунда была лебедью и после того, как она оставила мужа, его захватил Нидуд, владыка народа ньяров. Нидуд хотел, чтобы Вёлунд поработал у него кузнецом, но боялся, что тот сбежит, поэтому перерезал ему сухожилия и заставил работать в Севарстёде. И что же делал там Вёлунд?
Голос Вальгрима понизился до распевного баса жреца Пути:


Сидит он,
не спит он,
все молотом бьет —
скоро скует он
для Нидуда ковы.


— Он сделал королю золотые браслеты, и ожерелья с самоцветами, и чаши для эля, и мудреные полозья для саней. Он выковал меч — такой острый, что резал полотно, и такой прочный, что мог перерубить наковальню. Но что сделал Вёлунд, когда два маленьких сына Нидуда пришли посмотреть на чудеса? Заманил их в кузницу, обещав показать диковинки, открыть свой ларец.
Снова Вальгрим заговорил нараспев:


Встали у скрыни,
ключи спросили, —
алчба их сгубила,
как внутрь заглянули[4].


— Вёлунд убил их, закопал их тела под кузницей, из зубов сделал ожерелье, из черепов — кубки, из ясных глаз — броши. И все это отдал Нидуду. А когда дочь Нидуда пришла починить кольцо, что он сделал? Опоил ее пивом, изнасиловал, вышвырнул вон.
Она, плача, пожаловалась отцу. Тот отправился за головой Вёлунда. А Вёлунд, трэлл с перерезанными сухожилиями, надел крылья, которые сделал в своей кузнице, и улетел. Что за хитрость он выковал для Нидуда? Он выковал месть. Поэтому его так зовут — Вёлунд. От слова «хитрость», vel.
Собравшиеся сидели молча, размышляя над давно известной им историей.
— И теперь я вас спрашиваю, — сказал Вальгрим, — кто герой этого предания? Вёлунд с его коварством, как нас убеждали? Или Нидуд, пытающийся противоборствовать ему? Я говорю тебе, Виглейк: что до англичанина, так он Вёлунд, это ясно. А мы — Нидуд! Он убьет наших сыновей и изнасилует дочерей. То есть отвратит нас от нашего дела и заставит служить его замыслам. Нидуд сделал только одну ошибку, когда попытался использовать искусство Вёлунда и уверовал в собственную безопасность, хотя враг всего лишь хромал. Ему следовало убить Вёлунда и сделать это наверняка! Потому что люди вроде Вёлунда или англичанина опасны, даже когда искалечены. Ведь они подобны жене Вёлунда, лебеди: это люди не с одной шкурой. И не лебедем обернется этот англичанин, а скорее драконом или курганным чудовищем, мертвяком. Хагбарт, я спрашиваю тебя: разве он не сказал, что уже бывал в могиле?
Круг взволнованно зашевелился, оценивая неожиданное заявление Вальгрима. Все увидели медленный, неохотный кивок Хагбарта.
Торвин не выдержал, как и предвидел Вальгрим:
— Это все верно, но ты же просто играешь словами. Конечно, парень раньше бывал в могиле — достал из нее сокровище королей. Он раскопал курган киркой и героически выбрался наружу. Он не жил в усыпальнице. Будь здесь Вига-Бранд, он бы тебя высмеял за одно предложение оставить деньги в могиле. Я призываю всех вас: смотрите глубже слов. Смотрите на поступки. Шеф Сигвардссон — давайте будем называть парня его настоящим именем — целую страну обратил в нашу веру, избавил ее от христианских храмов. Если где и остались католические священники, то лишь подобные нам, те, что сами себя кормят и работают для своей паствы. Он убил Ивара Рагнарссона. И можно ли сомневаться, что он стремится к знанию, все отдаст ради знания? — Торвин, призывая к молчанию, поднял руку. — Если не верите мне, тогда слушайте.
Снаружи, откуда-то поблизости, до жрецов доносились знакомые звуки, но совсем не те, какие можно было бы ожидать во время священного круга. Над окрестностями святилища, над слежавшимся и утоптанным снегом неслось лязганье тяжелого молота, тонущее в шумном пыхтении кузнечных мехов. Где-то работали кузнецы.
В кузнице Шеф как раз закончил тщательную перековку и закаливание меча, подаренного им дитмаршенцу Карли. Теперь части меча — клинок, перекладина, рукоять и ее головка — остывали перед сборкой. За дело взялся Удд. Коротышка решил кое-что показать товарищам. Стоя у горна, он отдавал указания, а Шеф, одетый только в штаны и кожаный фартук, клещами ворочал куски железа и стали. Квикка припал на колено, работая с мехами, которые гнали воздух к раскаленному в горне древесному углю. Остальные семь английских катапультистов, Озмод, Хама и прочие, а также Карли сидели на корточках вдоль стен, наслаждаясь теплом и вставляя свои замечания.
— Хорошо, — сказал Удд, — уже все красные. Отложи в сторону первую полоску.
Шеф взял раскаленную докрасна полосу железа — заготовку для кинжала или наконечника копья — и осторожно положил на края глиняной миски, не давая металлу соприкоснуться с мерзлой землей пола.
— Возьми следующую и сунь в снежную кашу.
Шеф щипцами поднял раскаленную полосу и сунул в полурастаявший снег, которым несколько минут назад наполнили кожаное ведро на улице. С яростным шипением поднялось облачко пара.
— Когда остынет, достань и согни руками.
Шеф выждал минуту-другую, выудил полоску и осторожно проверил, ушел ли из нее жар. После чего стал гнуть. Он прекрасно знал, что произойдет, но не мешал Удду провести демонстрацию по-своему. На руках Шефа проступили бугры мускулов, и металлическая полоска внезапно лопнула.
— Теперь попробуй другую.
Эту, все еще горячую, несмотря на морозный воздух, Шеф обернул тряпками. На сей раз сила не потребовалась. Полоска гнулась в руках, словно прутик, и совсем не пружинила, оставаясь согнутой.
— Тот же самый металл, — назидательно сказал Удд. — Если закален, он твердый и хрупкий, подходящий для клинка, но не упругий. А если просто остыл, легко гнется. Ни твердости, ни упругости.
— Пользы как от стариковского члена, — сказал говорливый катапультист.
— Побольше, чем от твоего, — съязвил Карли.
— Заткнитесь! — велел им Удд, чья удаль проявлялась только в металлургии. — А теперь, Шеф… государь, хотел я сказать, — возьми согнутую полосу. Распрями ее. Положи снова в огонь и нагревай до красного каления. Теперь закали.
Снова шипение и облачко пара.
— Верни на огонь. Но в этот раз не доводи докрасна. Нагревай осторожно — полегче с мехами, Квикка. Разогрей до цвета вишни.
Удд близоруко прищурился:
— Вот так, достаточно. Вынь ее и дай остыть самой.
Шеф выполнил распоряжение, но на этот раз он не мог предугадать в точности, что же получится. Как опытный кузнец, он прекрасно знал о необходимости закалки металла и об опасности его отжига, то есть нагрева и медленного охлаждения. Однако, чтобы вещь стала и твердой и упругой, да еще и гнулась, он всегда соединял пруты по-разному обработанного металла. Мысль о том, чтобы сделать с отожженным прутом что-то еще, просто никогда не приходила ему в голову. Не понимал он и смысла третьего слабого нагревания.
Пока металл остывал, Шеф с удовлетворением разглядывал вновь появившиеся на его руках мозоли. Руки слишком изнежились, пока он играл в короля.
— Отлично! — сказал Удд. — Попробуй теперь.
Шеф взял стальную пластину и согнул в руках. Она мощно пружинила, не поддаваясь попыткам изменить ее форму.
— Вот как ты делаешь луки для арбалетов, — отметил он.
— Примерно так, государь. Но эта полоса — для другого. — Удд благоговейно понизил голос. — Я отродясь не видел железа лучше. Чтобы получить его из руды, требуется в два, нет, в четыре раза меньше работы, чем мы привыкли. Сколько времени надо кузнецу в Англии для выплавки десяти фунтов железа?
— Два дня, — прикинул Шеф.
— А здесь ты получишь за то же самое время и при такой же работе добрых сорок фунтов. Я теперь понял, почему викинги так хорошо вооружены. У них железо лучше. Для его выплавки нужно меньше времени и угля. Поэтому каждый, а не только богач, может себе позволить железные инструменты и оружие. Это доброе железо добывают в Ярнбераланде, за горами далеко на востоке. Люди Пути говорят, что у них там рудник и рабочие. Но мы открыли еще одну вещь, государь.
Посередине горна лежало то, что Шеф поначалу принял за кучку золы. Удд длинными щипцами вынул, протащил по земляному полу, споро сбил окалину, под которой оказалась металлическая пластинка.
— Она много часов пробыла в горне, с прошлой ночи. Я все время поддерживал огонь, пока вы там храпели.
— Карли не храпел, он ходил по бабам.
— Заткнись, Фрита! Эта пластина обработана так же, как и та полоска: отжиг, потом закаливание, и она стала упругой и крепкой. Я снова ее нагрел и долго держал на огне. И все время, пока она лежала в горне, обкладывал ее древесным углем. Теперь, государь, когда она остынет, попробуй пробить ее своим копьем, большой сулицей, которую ты взял у Змеиного Глаза.
Шеф недоуменно задрал бровь. Массивный наконечник Гунгнира был сделан из лучшей стали, какую он когда-либо встречал. Пластинка, над которой потрудился Удд, имела толщину от силы в одну восьмую дюйма, то есть была чуть тоньше брони, защищающей руку воина под серединой щита. Если делать броню толще, щитом ворочать будет нелегко. Шеф нисколько не сомневался, что стальной наконечник копья пробьет пластинку насквозь.
Когда та остыла, Удд прикрепил ее к бревенчатой стене кузницы.
— Бей копьем, государь.
Шеф сделал шаг назад, поудобней ухватился за древко, вообразил, что перед ним смертельный враг. Левой ногой шагнул вперед, ударил плечом и всем корпусом, стараясь пробить и пластину, и стену и загнать наконечник еще на фут глубже, как учил его Бранд.
Наконечник лязгнул о металл, спружинило древко. Шеф недоверчиво смотрел на тонкую пластинку. Ни царапины, ни вмятины. Он оглядел острие Гунгнира. Треугольный кончик смялся на добрых полдюйма.
— Это очень хорошая сталь, — бесхитростно пояснил Удд. — Я было решил делать из нее кольчуги. Но оказалось, что ее не обработать. Не гнется. А вот если сначала сделать кольчугу, а потом ее нагреть…
— Или сделать тонкие лепестки вроде этого и просто нашить…
Задумчивое молчание прервал один из катапультистов:
— Все равно не понимаю, как это получается из одного и того же металла? Эти жесткие и хрупкие, те мягкие и гнутся, эти пружинят, а некоторые такие твердые, что их ничем не поцарапать. Отчего же получается такая разница? Что-то переходит в сталь из воды?
— Кое-кто из викингов в этом уверен, — ответил Удд. — Они считают, что для закаливания лучше всего подходит кровь раба.
Бывшие рабы переглянулись при мысли о судьбе, которой счастливо избежали.
— А некоторые пробуют масло. В этом может быть какой-то смысл. Из-за пара. Видели, как капелька скачет на раскаленном железе? Вода старается убежать от жара, а когда ты закаливаешь сталь, тебе не нужно, чтобы вода убегала. Так что масло, наверное, лучше. Но я думаю, дело не в этом. Дело в нагреве и охлаждении. И еще это как-то связано с древесным углем. Когда металл соприкасается с углем, что-то переходит от одного к другому. Так я думаю.
Шеф подошел к двери и взглянул на заснеженные острова и фьорд, все еще скованный толстым льдом. Он знал, что на одном из самых дальних островов живет королева Рагнхильда, которую он по приезде видел на пристани, живет вместе с сыном, а ее муж уехал собирать дань в Восточном Фолде. Она на острове, который называется Дроттнингхольм — Остров королевы. Он смотрел, как пар от его дыхания оседает в морозном воздухе, и размышлял о капле, прыгающей на раскаленном металле, о железе, шипящем в ведре с водой, о людях, дышащих на ладони, чтобы согреться, об испарениях, поднимающихся от разгоряченных тел на холоде. Что же такое пар?
По снегу к нему шли два человека и несли на жерди бадью. Было в этом что-то странное. Такую работу поручают трэллам, но эти мужчины не были трэллами: слишком высокие, хорошо одетые, вдобавок с мечом на поясе. Шеф услышал, что Квикка приставил Карли к мехам, а сам взялся выполнять указания Удда. В промежутках между неумелыми ударами молота слышно было поскрипывание кожаных сапог на снегу.
Двое подошли к двери кузницы, осторожно опустили бадью. Шеф обнаружил, что не может поймать их взгляд, — такое часто бывало у него с норвежцами.
— Я Стейн, из стражи королевы Рагнхильды, — произнес один.
— Не знал, что стражники носят ведра, — заметил Шеф.
Стейн рассердился. Шум в кузнице прекратился, как только молодцы Шефа заслышали разговор, и он знал, что друзья сгрудились в дверном проеме, готовые прийти на помощь.
— Это особенная бадья, — сказал Стейн, умерив норов. — Подарок от королевы тебе, Ивароубийца. Зимний эль. Знаешь, что это такое, южанин? Мы варим самое крепкое пиво, а потом в сильный мороз выставляем бочки наружу. Вода в пиве замерзает, мы снимаем лед и выбрасываем. Чем дольше так делаешь, тем больше воды уйдет и тем крепче будет эль. Такое пиво — для героев вроде тебя, если и вправду это ты убил Ивара.
Лицо Стейна выражало сомнение, которое усилилось, когда Квикка и прочие высыпали наружу, заглядывая в бадью с коричневатой жидкостью. Никто из них не доставал норвежцам до плеча, и даже крепыш Карли по сравнению с северянами выглядел хилым.
Стейн пошарил у себя на поясе:
— Это пиво для тебя или для твоих людей, как хочешь. Но королева сказала, что ты сошел на берег с пустыми руками, поэтому прислала кубок. Он только для тебя. Для тебя одного.
Он отвязал подарок и протянул Шефу. Тот недоуменно повертел кубок в руках. Судя по пафосу Стейна, вещи впору быть золотой или серебряной, а это простая долбленая кружка из бука, какая найдется в хозяйстве у любого керла. Перевернув, он увидел на дне надпись рунами. Послание.
Стейн с сопровождающим ушли, не дожидаясь благодарностей. Шеф собрался с мыслями и повернулся к товарищам:
— Ладно, вернемся в тепло. Фрита, сбегай к хижине и возьми там кружки и ковшик, если найдешь. Давайте хоть выпьем, что ли. Да, Удд, накали пару пластин — интересно, каков этот эль на вкус, когда горячий. Для этой страны — самое то. Хама, берись за мехи. Озмод, подбрось в горн угля.
Вольноотпущенники засуетились, а Шеф подошел к свету, чтобы прочесть нацарапанную на дне кружки надпись. Руны были норвежские, известные ему от Торвина, но непривычного вида. Постепенно он разгадал смысл написанного.
«Bru er varthat, en iss er thykkr». «Мост охраняется, но лед толстый».
Какой мост? Шеф снова посмотрел на фьорд. Острова окружал плотный лед. Приглядевшись, он различил тонкие полосы между клочками суши: длинные бревенчатые гати, положенные на воду осенью и вмерзшие в лед. Самый дальний остров — Дроттнингхольм. Королева сказала, что он придет к ней, когда она позовет. И вот позвала. Шеф вдруг заметил, что Карли с недоумением наблюдает за ним. Для него одного, сказала королева. Но когда надо мартовским котом продираться через кусты, лучше, наверное, взять с собой опытного в таких делах приятеля.

В священном круге накалились страсти. Тем более что настало время принять окончательное решение. Из костра давно не вырывались языки пламени, и теперь лишь несколько углей светились в темноте. Подбрасывать топливо нельзя, и нельзя продолжать совет после того, как угаснет последняя искра.
— Так что ты предлагаешь? — спросил Вальгрим у Торвина.
Возглавив в ходе споров противоборствующие стороны, эти двое яростно нападали друг на друга. За Торвина было большинство жрецов Тора, Ньёрда и Идун, людей здравомыслящих, посвятивших себя практичным искусствам: кузнечному делу, мореплаванию, кораблестроению, траволечению и костоправству. В число последователей Торвина входили и иностранные жрецы, фризцы, те, для кого норманнский не был родным языком. Против выступали Вальгрим, единственный жрец Одина, и большинство жрецов Фрейра, а также жрецы Улля, Хеймдалля, Тира и прочих второстепенных богов, которых почитали лишь в самой Норвегии, в самых отдаленных и глухих ее местах.
— Пусть парень вернется в Англию, — сразу же ответил Торвин, — и возьмет с собой как можно больше наших. Пусть его королевство станет самым могущественным на Севере, страной, где мы сможем обеспечивать себя всем необходимым и набирать сторонников. Оттуда будем грозить христианам. Раньше нам не удавалось увлечь их на свою сторону, — наоборот, их священники проникали в наши страны и увозили наших последователей. Давайте поддерживать этот первый серьезный успех, которого мы добились.
— А что предлагаешь ты, Вальгрим?
Великан тоже откликнулся без промедления:
— Повесить его на дереве как жертву Одину. Собрать с помощью короля Олафа и короля Хальвдана как можно больше кораблей и захватить его королевство, прежде чем англичане узнают, что сталось с их королем. А потом сделать, как ты сказал, Торвин. Только во главе будут стоять жрецы Пути, а не какие-то там незаконнорожденные.
— Если повесишь его на дереве, ты отвергнешь посланца богов!
— Он не может быть посланцем богов. Он не норманн, даже не датчанин. И самое главное — это признаешь даже ты, Торвин, — он может носить нагрудный амулет, его могут посещать видения, но он не верует. У него нет настоящей веры!
— Ты говоришь как христианин!
Лицо Вальгрима побагровело, он рванулся к Торвину, который схватился за свой церемониальный молот. Другие жрецы вскочили на ноги, чтобы не дать сцепиться этим двоим, но тут в морозном воздухе разлетелся голос человека, который молчал во время жарких споров, — голос Виглейка Провидца.
— Ты, Вальгрим, говоришь об отправке флота, а ты, Торвин, твердишь об управлении королевством. Так не пора ли, пока не погас костер, спросить совета у короля и флотоводца? Ты выслушал нас, король Олаф Альв Гейрстадира. Что можешь посоветовать?
Человек, утопавший в резном кресле, встал и подошел к самой бечеве, ограждающей святой круг. Лицо Олафа было печально, измучено заботами. Лежала на нем печать величия — но не было той решимости, которая отличает каждого норманнского шкипера и ярла, не говоря уже о королях. Казалось, его глаза глядят куда-то вдаль и прозревают неведомое остальным.
— Разрешено ли мне говорить? — спросил Олаф и дождался одобрительного гула всего собрания. — Коли так, выслушав сказанное обеими сторонами, я скажу следующее.
Думаю, все вы знаете, хотя не сказали бы мне этого в лицо, что я человек, потерявший удачу. Удачу своей семьи. Могу вам сказать, что я не терял ее и не отдавал. Я только предчувствовал, что она уйдет, и она ушла. От других людей я отличаюсь только тем, что знал это заранее, а не обнаружил спустя много времени. Об удаче мне известно немало.
Кое-кто говорит, что удача семьи — hamingja, как мы ее называем, — похожа на огромную вооруженную женщину, которую счастливчики могут увидеть, как они видят духов земли. Ходят разговоры о людях, которые видели, как дух-хранитель их оставил и ушел к другому. Это может быть правдой. Но это не то, что видел я. В сущности, я не видел ничего — не считая сна о великом древе, про который вы все, несомненно, слышали.
То, что я ощущал, было похоже на то, что ощущаешь в воздухе перед вспышкой молнии. Я знал, что молния сверкнет, что она унесет от меня удачу к кому-то другому. И я знал, что этот другой — из семьи моего брата. В юности я думал, что это сам мой брат, Хальвдан. Позже узнал: это не он. Вплоть до самого последнего времени я полагал, что это сын моего брата Харальд, которого прозвали Светловолосым.
Теперь я снова не уверен. Потому что у меня опять появилось это ощущение — ощущение перед вспышкой молнии. Мне думается, что удача в очередной раз должна перейти, совсем уйти из моего рода — и, может быть, к англичанину Шефу.
Слушатели заерзали, а сторонники Вальгрима с сомнением переглянулись.
— Однако я ошибался раньше, насчет Хальвдана. Может быть, я ошибаюсь и сейчас. Но думаю, не полностью. С течением лет мне все яснее и яснее, что удача — это не такая вещь, которая либо есть у человека, либо нет, подобно его юности и силе. Она больше похожа на свет — тусклый свет остался, каким и был, но больше не виден, потому что его затмевает более яркий свет. Это как фитиль, догоревший к утру. Хотя не исключено, что более яркий свет отбирает яркость у тусклого, даже гасит его.
Я слышал историю англичанина Шефа. Он принес несчастье своему королю Ятмунду. Он не спасовал перед удачей Ивара. Мне говорили, что его выручил один из богорожденных, король Альфред, потомок Одина. Вскоре после этого король превратился в нищего, его самого пришлось спасать.
Я думаю, этот юноша притягивает счастье других. Куда он приходит, оттуда уходит удача. Он способен забрать ее даже из моей крови — я считал, что в ней еще осталась удача Норвегии, и она действительно была в моих жилах, пока вы не привезли его сюда.
— Все это просто слова! — рыкнул Вальгрим. — Нам нужны доказательства.
— Доказательства даст испытание. Давайте противопоставим удачу Шефа удаче Хальвдана и Харальда, удаче королев Азы и Рагнхильды.
— И как это сделать?
— Соглашайтесь на испытание, и я объясню. Но соглашайтесь быстрее, пока не погас костер.
Сорок жрецов взглянули на крошечную мерцающую точку, все, что осталось от костра, и загалдели разом. Затем нехотя и Торвин, и Вальгрим кивнули. Жрец Тира опустился на колени и принялся дуть на последний уголек, а король Олаф заговорил вновь. Прежде чем он закончил, Вальгрим неодобрительно затряс головой.
— Слишком неопределенно, — проворчал он. — Мне нужен ясный знак.
— Знак может оказаться яснее, чем ты хочешь, Вальгрим. Я говорил о свете и об удаче. Есть и другой способ объяснить. Некоторые верят, что нить нашей жизни прядут три пряхи: Урд, Вертанди и Скульд. Но они прядут не одну нить, а скорее грандиозное полотно, где нити пересекаются друг с другом. И там, где они пересекаются, они перетираются. Опасайся человека, у которого нить жизни крепче твоей, Вальгрим! Особенно когда его нить пересекает твою.
Виглейк шевельнулся и заговорил:
— Я видел прях. Их станки из черепов, их челноки — мечи и копья, их нити — человеческие кишки.
— В мире Скульд это так, — объявил Торвин. — Это мы и намерены изменить.



Глава 12

Два человека осторожно крались по темному лесу к заливу. Сохранившиеся кое-где сугробы сильно мешали им, заставляя продираться через ельник. И все же они не посмели воспользоваться лесной тропой — любой, кто увидел бы их, мог окликнуть, и хотя им не запрещено было разгуливать по ночам, отнюдь не хотелось вызывать к себе интерес или давать объяснения. Сначала Карли ворчал, особенно когда слетающий с деревьев снег попадал ему за шиворот, и не переставал повторять, что знает множество мест, где можно найти сговорчивых баб и не мучиться. Но Шеф лишь подгонял, и Карли умолк, объясняя происходящее тем чудаковатым пристрастием к определенной женщине, которое иногда возникает даже у разумнейших мужчин. В конце концов, говорил он себе, это может быть неплохо — крутить любовь с королевой. Глядишь, и для него найдется принцесса.
Там, где лес подступал ко льду, снег кончился, унесенный ветром или растаявший, — дни становились все длиннее, и на опушке солнце припекало. Шеф и Карли легко выбрались на берег и задержались на пару минут, обозревая места предстоящих событий и прикидывая маршрут.
Они сделали крюк, обходя святилище Пути и близлежащий город, и вышли на длинный мыс, врезающийся в залив с запада. На дальней стороне залива, в четверти мили, виднелась цепь островов, кончающаяся Дроттнингхольмом. Луны не было, небо покрывали густые тучи, которые ветер нес с юго-запада, но все же был различим ближайший к берегу лесистый островок, черным горбом выделяющийся на фоне неба и моря, тоже достаточно темных. Можно было высмотреть и линию гати, которая шла к острову от материка. Шеф и Карли не видели по краям моста стражников, но те, несомненно, присутствовали. Вопрос заключался в том, заметят ли стражники силуэты двух людей на льду.
— Ветер сдул снег, — прошептал Шеф. — Это хорошо — мы не будем выделяться на белом.
— А почему лед-то не белый? — спросил Карли.
Они опустились на четвереньки и внимательно осмотрели ледовый покров. Черный, он выглядел ненадежным, но все же толстым, как монастырская стена. Не прогибался и не трещал. Шеф осторожно прошелся, подпрыгнул. Ноги они с Карли обмотали сыромятной кожей, чтобы не скользить и не шуметь.
— Лед крепкий. Можно идти. А что он черный, так нам же лучше.
Они осторожно вступили на лед и двинулись прямиком к ближайшему острову. Оба пригибались, как будто это делало их незаметней. При каждом шаге старательно и мягко ставили ногу, опасаясь, что при сильном толчке лед проломится. То и дело один в страхе застывал: не уходит ли из-под ног ненадежная опора? Шеф нес на плече копье, смятый наконечник он старательно отбил и заточил под иголку. Карли снял с пояса меч в деревянных ножнах, боясь им зацепиться, и теперь обеими руками держал перед собой, словно шест канатоходца.
С приближением острова путешественники вздохнули свободней. В то же время крепло опасение, что за ними наблюдают. Темной грозной стеной вставал впереди лес, а они были как на ладони, без малейшего прикрытия. Разум подсказывал, что нависшие тучи и ночь прячут их, что с неба не падает ни проблеска света. И все-таки, раз им виден остров, с острова могут увидеть их. Подойдя к берегу, они ускорили шаг, поспешили укрыться в лесной мгле.
С бьющимся сердцем Шеф и Карли сидели, напряженно прислушиваясь. Ничего. Только неумолчный посвист ветра в ветвях.
Шеф повернулся к Карли, негромко сказал:
— Мы обойдем остров берегом, вдоль кромки льда. Как увидим следующий мост, решим, что делать.
Несколько минут они осторожно брели по берегу. Увидев вдруг струйку дыма, застыли. Но за деревьями не было ничего, даже причалов у берега. Они пошли дальше.
Мост, ведущий на следующий остров, открылся неожиданно. Обойдя бугорок, они увидели в каких-то двадцати ярдах от себя, на открытом месте, двух высоких стражников, опирающихся на копья. Слышалась их неторопливая беседа. Шеф и Карли мгновенно ретировались под полог леса.
— Нужно идти морем, — сказал Шеф, — держась от них подальше.
— Даже и не надейся, — проворчал Карли, — я по тонкому льду не пойду.
— Если бы лед был слабый, она не предложила бы идти по нему.
— Женщин никогда не поймешь. И к тому же она могла ошибиться. В любом случае ее сейчас тут нет, а у нас под ногами глубина в пятьдесят футов.
Шеф ненадолго задумался:
— Ну давай попробуем. Переберемся на лед в этом месте и пойдем вдоль моста, там, где море мельче, а лед толще. Но мы будем не идти, а ползти. Держись правее, там не заметят. Хотя охрана все равно смотрит на мост, а не на залив.
Они осторожно поползли в своих тяжелых одеждах, подметая лед бородой, и Карли одолели сомнения. Если лед такой крепкий, почему норвежцы стерегут только мосты? Для чего они вообще здесь поставлены? Неужели здешний люд так глуп? Или же королева…
Товарищ опередил его на несколько ярдов, энергично ползя ужом. Не время для сомнений. Лед кажется таким же толстым, как и раньше. Карли быстро продвигался вперед, стараясь не коситься на безопасный мост в каких-нибудь двадцати ярдах слева.
Достигнув второго острова, они проползли вдоль берега, прочь от моста, обогнули еще один крошечный мысок, встали и, тяжело дыша, снова оказались под защитой леса. Холод уже проник сквозь шерсть и кожу их одежды. Шеф и Карли осторожно сложили оружие, подули на замерзшие руки, достали рукавицы из овечьей шерсти, которые дал им Бранд. Шеф аккуратно снял с пояса кожаный мех, вытащил затычку.
— Зимний эль, — пояснил он. — Остаток.
Сделали по долгому глотку.
— Вкус как у эля, — отметил Карли, — но ощущение другое. Он, даже когда холодный, все равно обжигает глотку. Жалко, что мы у себя дома не научились делать такой эль.
Шеф кивнул, опять задумавшись о воде, замерзающей в эле, о паре, шипящем вокруг раскаленного лезвия. Нет времени на эти размышления.
— Следующий остров — Дроттнингхольм, — сказал он. — Мы знаем, что короля там сейчас нет и что ни одному мужчине не позволено оставаться на острове на ночь. Еще один переход и…
— И мы будем как два петуха в курятнике, — закончил Карли.
— По крайней мере, узнаем, чего хочет от нас королева.
«Я-то знаю, чего она хочет от тебя», — подумал Карли, но промолчал.
Они медленно побрели по берегу второго острова.
На этот раз мост оказалось легко обнаружить, но он располагался очень далеко от мест, с которых прямиком был виден Дроттнингхольм. Постояли на опушке, присматриваясь и прикидывая. Они находились на западном краю небольшого залива, примерно в фарлонге от Дроттнингхольма. До восточного края залива тоже было около фарлонга, и оттуда к острову тянулся мост.
— Чем тащиться к мосту, проще отсюда перейти, — сказал Шеф. — И ползти не понадобится. Мы достаточно далеко, и стражники не увидят, потому что на льду будем еще дальше от них.
— Ладно, — сказал Карли. — Сдается, был бы лед готов треснуть, он бы уже треснул. Полыньи нам не встречались. Он надежный.
Шеф взял копье и вступил на черную, продуваемую всеми ветрами ледяную равнину.

— Ладно, так где же он? — Бранд стоял в дверях душной, провонявшей людским потом хижины, сердито глядя на обращенные к нему лица восьми англичан.
Снедаемый тревогой, он пьянствовал в портовой таверне Каупанга вместе с Гудмундом и командой, когда пришла весть, что совет жрецов Пути закончился. После короткого разговора с Торвином Бранд отправился прямиком в святилище, в комнату, которую Шеф делил с Карли, считавшимся теперь его оруженосцем. Не найдя ни того ни другого, Бранд бросился к хижине катапультистов.
Столкнувшись с разъяренным воином ростом ближе к семи футам, чем к шести, вольноотпущенники вспомнили рабский обычай. Они потихоньку сбились в тесную кучу за спиной Озмода и Квикки, которые были среди них самыми крепкими и уверенными в себе. Лица внезапно поглупели.
— Кто — он? — спросил Озмод, чтобы потянуть время.
Огромные кулаки Бранда сжимались и разжимались.
— Где ваш хозяин Шеф?!!
— Не знаю, — сказал Квикка. — А в комнате нету?
Бранд шагнул вперед, глаза полыхнули убийственным бешенством. Но он остановился, заметив, что Озмод, бывший командир алебардщиков, покосился на пирамиду с оружием. Бранд вышел из хижины, хлопнув дверью.
Снаружи Хунд, друг детства Шефа, ныне истовый жрец Идун, терпеливо топтался на хрустящем снегу.
— Мне они правду не говорят, — прорычал Бранд. — Ты англичанин. Они знают, что ты его друг. Попробуй, может, что выведаешь.
Хунд вошел в хижину. Некоторое время оттуда доносился неразборчивый разговор на норфолкском диалекте, родном для всех них, кроме Бранда. Наконец Хунд выглянул, поманил великана в хижину.
— Они говорят, что точно не знают, — перевел он. — Но, пораскинув мозгами, сообразили, что Шеф получил какое-то послание. Подозревают, что он ушел в гости к королеве Рагнхильде, на Дроттнингхольм. Он взял с собой Карли.
Бранд опешил:
— Пошел на Дроттнингхольм? Но мужчинам нельзя быть там ночью! И все мосты охраняются.
Квикка показал в ухмылке свои щербины.
— Все правильно, шкипер, — сказал он на смеси английского с норвежским, бытующей в армии Пути. — Не такие уж мы тупые. Раз он рискнул, значит решил, что можно пройти по льду. Вечером мы спускались к заливу, смотрели. Лед еще довольно толстый, ни единой трещинки.
Бранд с ужасом уставился на Квикку и других, хотел заговорить, но не сумел.
— Вы, английские дурни, хоть что-нибудь знаете? — прозвучал наконец страшный шепот. — Во фьордах в это время года лед не вскрывается. Он подтаивает снизу и пропитывается водой. А потом вдруг раз — и нет его. Он не ломается. Он просто тонет!

Ветер налетел с удвоенной силой, когда Шеф и Карли устремились в последний бросок через лед, — как будто они вышли из-под прикрытия невидимой стены. Ветер нес с собой холодную морось. Когда первые капли ударили Шефу в лицо, он вздрогнул, решив, что это снежная крупа или град. Стерев влагу с глаз, он удивился. Дождь. Значит, началась оттепель. Смогут ли они потом вернуться? Сейчас не время об этом думать. Зато благодаря дождю можно не бояться, что их увидит охрана с мостов.
— Слушай, — сказал он спутнику, — не нравится мне этот дождь. Лед может не выдержать. Выбраться-то мы сумеем, главное — держать голову над водой. Старайся, чтобы не затянуло под лед, там не поймешь, в какую сторону плыть. Если угодишь в полынью, плыви к ее краю и наваливайся на лед. Обломится — попытайся снова. Когда выберешься из воды, отползай подальше. И вот что, Карли, верни-ка меч на место. Тебе понадобятся обе руки.
Когда Карли неуклюже последовал совету, Шеф, будто его кто-то подтолкнул, взглянул на темный берег, до которого оставалась сотня ярдов, покрепче взял за древко копье, разбежался и метнул далеко вперед. Гугнир полетел к берегу, упал и заскользил по льду; его удар был заглушен дождем.
Внезапно Шефу показалось, что лед уходит из-под ног. Он замер, прислушиваясь, не трещит ли. Ничего.
— Может, он просто откололся от берега? — прошептал Карли, тоже встревоженный.
И они двинулись дальше, шагая с предельной осторожностью. Шеф в очередной раз опустил ногу, и ее обдало холодом. Вода. Лужица на льду? Вода в другом сапоге. Холод вдруг поднялся до колен, до бедер. Конвульсивно сжались внутренности. Шеф огляделся, высматривая трещину, но ничего такого поблизости не было, он по-прежнему крепко стоял обеими ногами, вот только лед опускался…
Черные воды сомкнулись над головой Шефа, и вот он уже отчаянно барахтается, чтобы удержаться на плаву. На шее сомкнулись две руки — хватали сзади… Руки сильные, как у Ивара… если бы Ивар мог восстать из мертвых.
Шеф яростно изворачивался, пытаясь избавиться от мертвой хватки, пока не оказался лицом к лицу с Карли. Он сомкнул кисти и пястями ударил оруженосца в переносицу. Подался из воды повыше и ударил снова, чувствуя, как мнется хрящ. Снова рванулся вверх, чтобы двинуть еще раз, и обнаружил, что удушающий захват исчез.
— Ладно, прости, я уже нормальный. — Карли отпустил его и попробовал самостоятельно держаться на воде.
Шефа зверски глодала стужа. На родных фенах он часто окунался в холодную воду, забавы ради или из-за отсутствия моста. Но здесь — другое дело. Холод проник через все слои одежды, пропитал ее. Силы таяли, тяжелые намокшые ткани тянули на дно.
Вдобавок Шеф не знал, в какую сторону надо плыть. Он снова рванулся кверху, как можно выше, бешено вращая головой с единственным глазом, высматривая остров или льдину. Ничего похожего…
Или же? Не сгущается ли там ночная тьма? Он увидел очертания Дроттнингхольма, проявляющиеся на фоне неба, схватил Карли за плечо и развернул в нужном направлении. Они поплыли, черпая силы в отчаянии. Сначала неловко выносили руки в длинных гребках, потом, задыхаясь и путаясь в одежде, продвигались боковыми подводными гребками. От ног не было проку, из них ушла вся сила. «Сбрось сапоги, — подумал Шеф. — Так всегда говорят: сбрось сапоги. Но мои завязаны сыромятными ремешками. И потом, слишком холодно. Я должен выбраться или умереть».
Первое же ощущение тверди под ногой побудило его встать, и он сразу с головой провалился под воду. Но медленно выплыл — снова работал руками, пока не почувствовал дно животом. Шатаясь от изнеможения, ухватился за какой-то корень и выкарабкался на берег. Сзади раздавалось тяжелое дыхание, слабый плеск. Шеф запомнил спасительный корень, бросился в воду, подхватил Карли, из последних сил проволок его несколько ярдов до берега. Одной рукой он ухватился за корень, а другую запустил Карли в кудри и выкинул его на замерзший песок. Они тяжело дышали, стоя на четвереньках.
Тут до Шефа дошло, что если они ничего не предпримут, то скоро умрут от переохлаждения — священник не успеет отходную прочесть. Вода обжигала как огонь. А на воздухе холод был еще хуже. Тело теряло чувствительность, острая боль прошла, теперь Шефа охватывала коварная истома.
— Раздевайся! — рявкнул он дитмаршенцу. — Выжми одежду!
Сам он уже возился с застежками своей куртки; те не поддавались. Карли как-то ухитрился извлечь меч и разрезал свои. Протянул меч Шефу, но тот выронил его из онемевших пальцев. Некоторое время они отчаянно сражались в темноте с одеждой, снимая ее предмет за предметом. Раздевшись наконец, ощутили, как осатаневший ветер сдирает с них стружку. Но дождь кончился, и люди быстро обсохли на пронизывающем ветру. Шеф нащупал рубаху, выжал ее, сложил вдвое и выкрутил еще раз, выдавив полузамерзший соляной раствор. С трудом натянув рубаху, он на мгновение поверил обманчивому теплу.
Они все равно умрут на этом берегу еще до рассвета. Но теперь хоть есть немного времени подумать.
Потянувшись за штанами, Шеф заметил меж деревьев движение. Это не люди. Слишком маленькие для королевских стражников. Звери приближаются, ползут на брюхе, уже виден блеск оскаленных зубов. Но это и не волки. Королевские волкодавы, купленные за бешеные деньги на рынке в Дублине. Каждую ночь их выпускают, чтобы охраняли остров.
Только вода спасла людей при первой атаке псов. Повинуясь какому-то первобытному инстинкту, Шеф и Карли отступили в нее, и стая не смогла наброситься сразу со всех сторон. Когда же огромный вожак молча ринулся вперед, схватившийся за меч дитмаршенец с силой рубанул его по голове. При касании клинок провернулся в нетвердой руке, и пес зубами вцепился человеку в запястье.
Реакция была похвальной для неопытного фехтовальщика. Большой палец левой руки Карли тут же вонзил в глаз волкодава, стряхнул с себя зашедшегося визгом пса и, бессвязно ревя, перебросил меч Шефу. Тот встретил свою первую собаку ударом босой ноги в горло. Когда же она снова прыгнула, чтобы вцепиться ему в пах, он подхватил меч, выставил острие навстречу зверю и проткнул сердце.
А обезумевший от боли вожак вцепился в подвернувшуюся собаку, и они покатились рычащим клубком. Обойдя их, четвертый волкодав размером с теленка изготовился и бросился на Карли. Тот действовал, как привык в деревенских драках: резко стукнул пса головой в зубы и кулаками ударил с боков, стараясь проломить ребра и разорвать печень. Волкодав отлетел назад, встряхнулся и подобрался для второго прыжка.
В этот момент Шеф нагнулся и рассек ему переднюю лапу в коленном суставе, острием ткнул в морду очередному псу, с правого плеча рубанул по собакам, сцепившимся в ярде от него, и тут же слева — по последней собаке, прыгнувшей вперед. Не старайся убивать, подумал он. Просто наноси легкие увечья. Собаки не так опасны, как люди, у них есть только челюсти.
Один волкодав валялся мертвым, другой уковылял на трех ногах. Вожаку, полуослепшему и с распоротым боком, атакованная им собака разорвала глотку. Она теперь пятилась в замешательстве, глухо, угрожающе рычала, но явно не готова была продолжать схватку. Лишь последний пес все еще ярился, обнажал клыки, то и дело подавался на несколько дюймов вперед и отскакивал при виде меча. Карли, у которого кровь текла и из головы, и из запястья, нащупал в воде камень и швырнул с расстояния в три фута. Получив удар в плечо, пес негодующе гавкнул, развернулся и скрылся в ночи.
Два полуобнаженных человека разобрали кипу смерзшихся кожаных и шерстяных одежд, как могли выжали и натянули на себя. Немного успокоившись, Шеф обнаружил, что пальцы не шевелятся. Можно было действовать ими как крючками, но завязать шнурки или застегнуть пояс не удавалось.
Он с трудом обхватил рукоять меча, склонился над убитой собакой. Загнал острие ей в брюхо и разрезал сверху донизу. Наружу хлынул смрад, вывалились кольца бледных внутренностей. Шеф выронил меч, сунул замерзшие кисти в отверстие и нащупал сердце.
У собак температура тела выше, чем у человека. Кровь текла по пальцам Шефа, как жидкое пламя; тепло проникало внутрь. Он поглубже запустил руки в брюхо, по самые локти, жалея, что не может залезть туда целиком. Карли, быстро смекнув, подковылял и последовал его примеру.
Когда восстановилась чувствительность кожи, Шеф вытащил руки, натянул успевшие чуть подсохнуть штаны, застегнул пояс, влез в тяжелую от влаги кожаную куртку. Шерстяная шапка осталась где-то в водах фьорда, рукавицы из овчины потерялись в темноте. В отличие от согретых рук, ноги были как глыбы льда. Вскрыть еще одну собаку? От одной мысли об этом тошнило. Шеф кое-как вылил воду из сапог, вбил ноги внутрь, боясь, не обломились бы пальцы. Завязать разрезанные шнурки куртки и ремешки обуви он и не пытался.
— Что нам теперь делать? — Карли протянул Шефу меч в деревянных ножнах, как неудобную дубину.
— Мы пришли в гости к королеве, — ответил Шеф.
Карли открыл было рот, но раздумал отвечать.
Женщина обманула, это ясно. Если только за всем этим не стоит ее муж. Карли сталкивался с такими шутниками и раньше. Но королевский замок и прилегающие постройки — единственный кров на этом острове. Если пришельцы не отыщут приют, они умрут еще до рассвета.
Карли потащился вслед за Шефом через ельник, мечтая набрести на тропу. Недавно он подумывал о принцессе. Теперь согласился бы и на сердобольную шлюшку, на любую оборванную служанку, лишь бы был очаг и подстилка в углу.

В передней комнате королевских покоев на Дроттнингхольме две женщины, сидя у пылающего очага, смотрели друг на друга. Их спины были прямы, как и спинки тяжелых резных кресел, и обе, судя по внешности, не привыкли к отказам и никогда не чувствовали себя в безопасности. Во всем остальном они были несхожи. И обоюдная ненависть жила в них с первой минуты первой встречи.
Королева Аза, вдова и убийца короля Гутрота, мать короля Хальвдана, все свои надежды в жизни возлагала на сына. Но, выйдя из младенческого возраста, он стал бояться ее. Разве не она убила его отца? В юности Хальвдан гонялся за женщинами, что так любил его отец и так презирала мать, в зрелые годы сделался настоящим викингом и каждое лето проводил в набеге, а зимой обдумывал следующий или хвастался предыдущим. Разочарование иссушило Азу, она потемнела лицом, покрылась морщинами, ожесточилась.
Королева Рагнхильда, жена Хальвдана, не любила ни свекровь, ни ее сына, в чью постель попала случайно. Нередко она раздумывала, кого бы выбрала сама, если бы ее отец смог устроить ей свадьбу. Иногда приходила мысль, а не оказался бы лучшей парой для нее даже Хаки, однорукий берсерк, хотя он и сущий горный тролль. Войдя в полную силу и власть, она по мере необходимости утешалась с тем или иным молодцом из своей стражи. Муж настаивал, чтобы ночью на острове не оставалось ни одного мужчины, ради его собственного доброго имени и законности их наследника. Но и за день можно успеть немало. Как и Аза, Рагнхильда возлагала все надежды на своего единственного сына Харальда. Если бы она позволила, бабка могла бы частично перенаправить свою нерастраченную любовь с сына на внука. В этом случае их интересы совпали бы.
— Уже полночь, — прервала Рагнхильда тяжелое молчание. — Он не придет.
— Может, и не пытался?
— Мужчины не пренебрегают моими приглашениями. Я разгадала его, когда он стоял на пристани. Он так же не способен отказать мне, как мои кобели — суке в течке.
— Ты точно себя описала. Но могла бы добиться, чего хотела, и без этого балагана. Такая сука, как ты, способна просто приказать кобелю Стейну, чтобы перерезал ему глотку.
— Его бы защитили друзья с Пути. Тогда вмешался бы Олаф.
— Олаф! — Старая королева сказала, как плюнула.
Своей жизнью и жизнью сына она была обязана милости пасынка. За что и ненавидела его. Была и другая причина для ненависти: сын не разделял ее чувств, сохраняя неизменное уважение к старшему сводному брату, несмотря на все неудачи Олафа и победы самого Хальвдана.
— И твой сын, мой муж, поддержал бы братца, — добавила Рагнхильда, зная, что сыплет соль на рану. — Так, как решила я, выйдет лучше. Тело найдут, когда оно раздуется и всплывет, через неделю, и люди станут говорить, какие эти Enzkir, англичане, недоумки, что расхаживают по слабому льду.
— Ты могла бы оставить его в живых, — сказала Аза, не желая ничего уступать невестке. — Он был не опасен. Одноглазый мальчик, издалека, из страны рабов. Какая в нем может крыться угроза для настоящего короля вроде Хальвдана? Или даже для твоего хиляка Харальда? Лучше бы боялась этого полутролля Вигу-Бранда.
— Не рост делает короля, — ответила Рагнхильда. — Как и мужчину.
— Уж ты-то знаешь, — прошипела Аза.
Рагнхильда презрительно улыбнулась.
— У одноглазого есть удача, — сказала она. — Это и делает его опасным. Но удача длится, только пока не встретится с другой удачей, большей. С той удачей, что в моей крови, — удачей Гартингов. Это мы дадим Северу единого короля.
Дверь позади них распахнулась, впустив морозный воздух. Женщины вскочили, Рагнхильда схватилась за стальной прут, которым звонила в гонг своим трэллам. В дверь ввалились двое мужчин: один высокий, другой пониже. Коротышка захлопнул дверь, задвинул щеколду и даже вставил на место стерженек, который не позволял отворить дверь снаружи.
Шеф заставил себя выпрямиться, устало прошел по комнате, не выпуская из руки меч и стараясь не пасть ниц перед благодатным жаром очага. Его с трудом можно было узнать под коркой грязи. Кровь и слизь покрывали руки до локтя, щеки посинели, а нос и лоб были тронуты смертельной белизной.
— Я получил твое послание, государыня, — произнес он. — Ты подсказала о страже на мостах, но насчет льда солгала. И еще я то и дело встречал на берегу твоих псов. Взгляни, это кровь из их сердца.
Рагнхильда подняла стальной прут и ударила по железному треугольнику, висевшему близ очага. Пока Шеф шел вперед с поднятым мечом, она не шелохнулась.
Рабыни не были отпущены на ночь, они спали на тюфяках в задней комнате. Протирая глаза и одергивая платья, женщины вчетвером появились в коридоре, который вел в главный зал и другие помещения, В любое время дня и ночи было бы крайне неосторожно прибыть на зов одной из королев с секундным опозданием. Как любила повторять Аза, она скоро сойдет в могилу, но еще не выбрала, кто составит ей компанию в усыпальнице. Рабыни, молодые и средних лет, но все с усталыми и озабоченными лицами, торопливо выстроились в ряд, осмелившись только скосить глаза на двух незнакомых мужчин. Мужчин? Или марбендиллов — водяных из бездны морской? Королева Рагнхильда способна подчинить себе даже марбендиллов.
— Накалите камни в парной, — приказала Рагнхильда. — Подбросьте в очаг угля. Принесите лохань с горячей водой и полотенца. И два одеяла — нет, одеяло для этого и мою горностаевую мантию для английского короля. И вот что, девочки… — Засуетившиеся было рабыни замерли. — Если поползут слухи и мой муж узнает, я не буду выяснять, кто из вас проболтался. В порту всегда есть шведские суда, а в Уппсале — место на священных деревьях.
Рабынь как ветром сдуло. Рагнхильда взглянула со всей высоты своего роста на Шефа, остановившегося перед ней в нерешительности, а потом на Азу.
— С такой удачей не спорят, — сказала она. — К ней лучше присоединиться.



Глава 13

Шеф сидел на широкой деревянной лавке, которая почти заполняла собой крошечную темную комнатку, озаренную единственным фитилем, теплившимся в плошке с китовым смальцем. Снизу камни источали жар, от которого трескались губы и шибал в нос запах сосновой смолы, выступившей на деревянных стенах. Шеф нежился, чувствуя, как стужа уходит из костей.
Нужда в стремительных решениях отпала, он теперь сам зависит от чужой воли. Его ответственность уже не распространяется даже на Карли. Шеф и не ведал, куда того увели.
По приказанию королевы рабыни проводили Шефа в покои, сняли с него грязную одежду. Одна энергично растерла ему лицо пригоршней принесенного с улицы подтаявшего снега, чтобы спасти от грозных последствий отморожения. Другая поливала теплой водой, растирала щелоком, счищала с его рук кровь, ил и животный жир. Он смутно осознал, что у него забрали меч, что таким же процедурам подвергся и Карли, однако от внезапного перемещения из стужи в тепло голова почти перестала соображать. Потом рабыни отвели Шефа в парилку и вышли.
Некоторое время он сидел, даже не потея на крутом жару, просто следя за тем, как тепло проникает в его полуотмороженное нутро. Потом его охватила истома, он лег, подложив под голову полено, и погрузился в некрепкий тревожный сон.

Где-то во тьме над ним обсуждалась его судьба. Он слышал знакомый уже гул мощных голосов. Один за него, понял он, другой против.
— Он должен был умереть в воде, — произнес враждебный голос: холодный, властный, не привыкший к возражениям, — голос не только Отца, но и Повелителя богов и людей.
— Нельзя упрекать человека за то, что он спасает свою жизнь, — спорил второй голос.
Шеф вспомнил, что много раз слышал его, и узнал голос своего покровителя, а может быть, и отца, хитроумного Рига.
— Он отбросил копье — копье с моими рунами. Отказал мне в жертвоприношении. Он не идет дорогой героев.
— Значит, тем меньше у тебя причин забрать его. Ему не найдется места в Валгалле, из него не получится послушный воин для твоего Эйнхериара.
Первый, казалось, колебался.
— И все же… есть в нем какая-то хитрость. У моих ратников слишком мало хитрости. Может быть, это качество пригодится в день Рагнарёка, в Судный день.
— Но пока оно тебе не нужно. Оставь его таким, какой он есть, посмотрим, куда приведет его удача. Может быть, он служит тебе по-своему.
Второй голос лгал, Шеф знал это, догадался по сладости увещеваний. Для него просто выигрывали время.
— Удача! — воскликнул первый голос, чему-то обрадовавшись. — Ну, тогда посмотрим. Коли есть у него удача, то лишь его собственная, потому что мою он отверг. И ему понадобится много удачи, чтобы выжить на Дроттнингхольме. Посмотрим.
Оба голоса слились в согласный гул и затихли.

Шеф очнулся как от толчка. Сколько же времени он спал? Видимо, недолго. Здесь слишком жарко, чтобы разлеживаться. Он вспотел, лавка под ним была влажной. Пора встать и осмотреться. Он вспомнил слышанный от Торвина стих: «У каждой двери оглядись, когда враги в чертоге каждом».
Едва он поднялся, дверь парилки со скрипом распахнулась. В предбаннике пылал очаг, и благодаря его свету Шеф узнал в появившейся в дверях фигуре королеву Рагнхильду. Не было видно, что на ней надето. Закрыв дверь, она подошла и прижалась к нему.
— Ты сняла свои драгоценности, королева, — сказал он с неожиданной хрипотцой в голосе.
Шефа тревожил запах женщины, более сильный, чем запах смолы.
— Золото нельзя носить в парной с горячими камнями, — ответила Рагнхильда. — Оно обжигает. Поэтому я сняла кольца и браслеты. Смотри, на мне нет даже застежки.
Она схватила его руки, направила под платье. Ладони Шефа легли на тяжелые купола грудей; он понял, что на женщине нет ничего, кроме распахнувшегося платья. А его руки уже скользили по ней, ладони гладили длинную мускулистую спину, с силой сжимали ягодицы. Она подалась вперед, толкая его лобком, заваливая на спину. Под колени ударила скамья, и он с шумом опрокинулся.
По его телу струился пот, а королева распростерлась над ним, наседая на вздыбленного скакуна. Впервые с тех пор, как два года назад в суффолкском лесу Шеф входил в лоно Годивы, он ощутил сокровенный жар женской плоти. С него как будто спали злые чары. Сам удивляясь своей способности, он сорвал с королевы платье, схватил за бедра и, продолжая сидеть, начал рваться вперед и вверх.
Рагнхильда, опираясь на его плечи, расхохоталась.
— Никогда не встречала мужчину, такого энергичного в парилке, — сказала она. — Обычно жар превращает их в старых волов. Я вижу, на этот раз березовые веники не понадобятся.

Неизвестно, сколько времени утекло, прежде чем Шеф подошел к наружной двери замка и осторожно открыл ее. Вдали на востоке, на другой стороне фьорда, на холмах Восточного Фолда, простиралась редкая цепочка огней. Из-за его плеча выглянула Рагнхильда.
— Рассвет, — сказала она. — Скоро придут Стейн и стражники. Тебе нужно спрятаться.
Шеф распахнул дверь, подставляя ветру разгоряченное тело. За последние несколько часов он почти насмерть замерз, а потом едва не зажарился. Теперь воздух нес только приятную прохладу и свежесть. Он вдохнул полной грудью, ощутил аромат зеленой травы, пробивающейся из-под снега. Весна приходит в Норвегию поздно, но растения, животные и люди сразу наверстывают упущенное. Он чувствовал себя свежим и полным сил, как в детстве. Предсказанные во сне опасности были забыты.
Он повернулся, снова схватил Рагнхильду, стал подминать ее под себя. Она со смехом отбивалась:
— Скоро придут люди. Уж больно ты рьяный. Что, раньше никогда не получал сполна? Хорошо, обещаю, ночью все повторим. Но сейчас надо тебя спрятать. Рабыни промолчат, а мужчины не увидят. Об этом все равно узнают, но мы не дадим Хальвдану повода доставить нам неприятности.
Она потянула Шефа, по-прежнему обнаженного, внутрь дома.

Карли недоумевал, куда запрятали друга, — он полагал, что может теперь так называть Шефа. Парень прятался на чердаке, к которому вела лесенка из комнаты рабынь. В окошко без ставен падал свет, но Карли предупредили, чтобы не высовывался. Его голова и изгрызенное запястье были забинтованы, а сам он валялся на соломенном тюфяке, укрытый теплым одеялом.
Лестница заскрипела, и он схватился за меч, который подобрал, когда его разлучили с Шефом. Но это всего лишь явились две рабыни. Он не знал имен: некрасивые темноволосые женщины, одна его возраста, другая, с изборожденным морщинами лицом, лет на десять старше. Рабыни принесли его одежду, выстиранную и просушенную над огнем, каравай черного хлеба, кувшины с элем и простоквашей.
Карли сел, ухмыльнулся, жадно потянулся за элем.
— Дамы, я бы встал и поблагодарил вас как положено, — сказал он. — Но на мне только это одеяло, а то, что под ним, может вас испугать.
Молодая слегка улыбнулась, а старшая покачала головой.
— Кто живет на этом острове, тех мало чем испугаешь, — сказала она.
— Почему же так?
— Нам всегда есть из-за чего беспокоиться. Королевы играют в свои игры с мужчинами, королями и мальчишкой Харальдом. В конце концов одна из них проиграет и поплатится за все, будет похоронена. Королева Аза уже откладывает вещи, которые возьмет с собой на тот свет, сани и колесницу, самоцветы и хорошую одежду. Но ни она, ни Рагнхильда, когда сойдут в могилу, не будут там в одиночестве. Они возьмут спутниц — может, одну рабыню, может, двух. Я здесь самая ненужная. Скорее всего, Аза заберет меня с собой. А Эдит здесь самая молодая. Глядишь, ее из ревности выберет Рагнхильда.
— Эдит, — сказал Карли. — Это не норманнское имя.
— Я англичанка, — сообщила девушка. — А Марта из Фризии. Ее выкрали с родного острова, когда был туман. Меня схватили работорговцы и продали на рынке в Хедебю.
Карли уставился на рабынь. До сих пор все трое разговаривали на норманнском, женщины довольно бойко, а Карли — через пень-колоду. Теперь же он заговорил на языке Демарша, родственном фризскому и английскому, — на языке, который, как он убедился, хорошо понимал Шеф.
— А вы знаете, что мы с другом тоже не норманны? Он король в Англии. Но говорят, что когда-то он был трэллом вроде вас. И его пытались продать на рынке в Хедебю каких-то пару недель назад.
— Пытались продать?
— Он сбил с ног человека, который объявил себя его хозяином. А потом Шеф сам решил его продать. Отличная шутка, да и удар был неплохой. Но слушайте, я знаю своего друга, знаю, что он не любит работорговцев. Хотите, попрошу выкупить вас у королев, когда мы вернемся к своим? Он это сделает, если узнает, что ты, Эдит, англичанка, и тебя, Марта, тоже не забудет.
— Вряд ли вы вернетесь к своим, — сказала Марта. — Мы ведь многое слышим. Королева Рагнхильда боится твоего друга. Думает, что он может занять место, уготованное ею для сына. Вчера вечером она собиралась убить вас обоих. А сейчас хочет вытянуть из твоего приятеля мужскую сущность, родить от него — на тот случай, если его кровь предназначена для царствования. Как только она почувствует в чреве плод, твой друг получит вместе с кашей черную белену. И ты тоже.
Карли растерянно посмотрел на хлеб, который он уже обгрыз.
— Нет, — продолжала женщина, — ты пока в безопасности. Настолько же, насколько и мы. Пока она не получит то, чего хочет.
— И сколько времени на это уйдет?
Марта впервые рассмеялась, безрадостным, скорее, похожим на плач смехом.
— Чтобы заделать женщине ребенка? Ты же мужчина, должен бы знать. Столько же времени нужно, чтобы пройти милю. Для большинства из вас даже меньше.
— Для меня — больше, — пробормотал Карли.
Его рука машинально, но не встречая сопротивления, потянулась к колену Эдит.

Вальгрим Мудрый внимательно осмотрел выловленное копье, наконечник которого уже покрылся ржавчиной. Он прочел руническую надпись на железной насадке.
— Где ты его нашел? — спросил он.
— У берега Дроттнингхольма, — ответил Стейн, начальник стражи. — Сегодня утром мы, как обычно, возвращались на остров, и я, как обычно, послал людей забрать собак. Тех нигде не могли найти, а потом королева Рагнхильда сказала мне, что ее беспокоил лай и она велела служанкам запереть псов. Я стал расспрашивать, она разозлилась и велела убираться, пока мне уши не отрезали. Я почуял неладное и послал вдоль берега весельную лодку — льда ведь уже нет. Они нашли вот это.
— Оно плавало?
— Нет, у него слишком тяжелый наконечник. Мне сказали, копье было в воде близко от берега, футах в трех. Наконечник погрузился, а древко болталось на поверхности.
— Что это, по-твоему, означает?
— Он мог утонуть вместе со льдом, — предположил Стейн. — Весь лед ушел в начале ночи, когда зарядил дождь.
— Но ты в этом не уверен?
— Из-за собак, — подтвердил Стейн. — Здесь какой-то обман, Рагнхильда что-то скрывает.
— Может быть, мужчину?
— Может быть.
Оба повернулись к королю Олафу, третьему присутствующему в комнате.
— Кажется, это задевает доброе имя твоей семьи, — не удержался Вальгрим.
Король улыбнулся:
— То, о чем вы подумали, — тоже неплохое испытание для удачи. Если король Шеф был прошлой ночью на льду и остался жив, значит одно испытание он прошел. Если его не остановили волкодавы, значит он прошел и второе. Вы хотите, чтобы я подверг его третьему?
— Третий раз — расплата за все, — сказал Стейн.
— Согласен. Пусть будет третье, и больше ни одного, ни от меня, ни от вас. Соглашайтесь.
Вальгрим неохотно кивнул, его взгляд стал задумчивым.
— Тогда я пошлю моему брату весть, — продолжал Олаф, — что на Дроттнингхольме не все благополучно. Поскольку я никогда не делал этого раньше, он поймет, что дело и впрямь серьезное, и отправит гонца с приказом тщательно обыскать остров и все дома на нем. Тебе, Стейн, нужно подумать, как выполнить эту задачу. Если найдешь нарушителей, отдай их на милость короля. Суд его будет суров, коль скоро он убедится, что затронуто доброе имя его сына Харальда. А до тех пор, Стейн, держи удвоенные караулы на всех мостах — и на том, что между Дроттнингхольмом и вторым островом, и на мостах, что ведут на первый остров и материк. Смелый человек решится плыть между островами, так что пусть между ними дежурят ваши сторожевые лодки. Нет нужды напоминать о том, что ни одна лодка не должна быть украдена. И если это будет испытанием, то от вас зависит, чтобы оно вышло достаточно суровым. Потом не приходите ко мне и не говорите, что такую легкую проверку смог бы пройти любой. Вы должны сделать так, чтобы единственная дорога пролегала тропой Вёлунда, по воздуху! Тогда, если король Шеф ускользнет, мы будем знать, что он и есть Вёлунд, только в ином обличье.
Стейн и Вальгрим снова кивнули.
— И ни слова его друзьям, — добавил Вальгрим.
Из высокого окна комнаты ему было видно, как Торвин в сопровождении Бранда идет по тропке близ святилища. Оба выглядели озабоченными донельзя.
— Ни слова его друзьям, — подтвердил Олаф. — Я играю честно, Вальгрим. Смотри, будь честен и ты. Иначе это не станет испытанием королевской удачи.
Едва он вышел, Вальгрим и Стейн переглянулись.
— Олаф велел сделать испытание суровым, — сказал Стейн. — Я могу сделать его немножко суровей, чем он рассчитывал.
— Так сделай, — откликнулся Вальгрим, разглядывая рунную надпись «Гунгнир» на копье, которое все еще держал в руке. — Невозможно оказаться излишне суровым к человеку, который притворяется, что послан Отцом Всего Сущего.
— А если его удача окажется сильнее?
Вальгрим тряхнул копьем, как будто собирался ударить.
— Думаю, удача уже оставила англичанина. Я его ненавидел за подражание моему хозяину Одину. И еще больше ненавижу теперь, когда он выбросил знак моего хозяина.

Прячась в тенях большого зала, Карли изумленно наблюдал за своим другом и властелином. «Все признаки налицо, — подумал он. — Мне следовало бы раньше догадаться».
Почти с момента их первой встречи — во всяком случае, с первого разговора — Карли подсознательно верил, что Шеф из них двоих старше, мудрее, больше повидал в жизни и лучше владеет оружием. Это не вызывало у Карли чувства неполноценности. Он был слишком силен духом и пребывал в несокрушимой жизнерадостной уверенности, что способен в драке одолеть любого противника, а в постель затащить если и не любую женщину, то, по крайней мере, любую из тех, у кого не слишком злой нрав. Он не считал, что Шеф превосходит его. Но предполагал, что Шеф знает столько же, сколько и он сам.
Ошибка. Давно нужно было сообразить: коль скоро речь заходит о женщинах, этот высокий воин, украшенный шрамами и имеющий могущественных друзей, становится просто мальчишкой. Вот и сейчас он вел себя как мальчишка, впервые встретившийся с женщиной. Что Шеф делал с королевой Рагнхильдой целый день, Карли не знал, но сейчас наступила ночь, стража удалилась, а он все равно не может оторвать от нее ни взгляда, ни рук. Пока он ложкой ел вареную солонину, его левая ладонь нежно поглаживала обнаженный локоть королевы. Каждый раз, когда она говорила, Шеф наклонялся к ее устам и смеялся, всячески стараясь лишний раз к ней прикоснуться. Карли слышал истории о ведьмах, которые вытягивали из мужчин мужскую сущность. В его личном опыте нужды в колдовстве никогда не возникало. Женские чары, сознательно применяемые, действуют на любого мужчину — по крайней мере, в первый раз. С тех же пор, как ты понял, что в море рыбы больше, чем кажется, ты защищен. Но Шеф-то еще не знает этого. И невозможно объяснить ему. Когда Карли, освободившись из своего чердачного заточения, подошел к Шефу, вид у того был дружелюбный, но отсутствующий: ни малейшего желания разговаривать или даже задумываться о происходящем. Парень совсем расклеился.
Следовательно, вся ответственность возлагалась на одного Карли. Он ничуть не сомневался, что, несмотря на тепло, сытость и ласки, они с Шефом сейчас подвергаются большей опасности, чем на льду. Услышанное от Эдит, Марты и двух их подружек совершенно его огорошило. Шеф был противником рабства, потому что рабство не раз грозило ему. Карли же был против рабства, потому что никогда с ним раньше не сталкивался. В отсталом и нищем Дитмаршене для невольников не нашлось бы ни помещений, ни занятий. Дитмаршенцы могли продавать потерпевших кораблекрушение чужаков другим чужакам, но сами в жизни не держали трэллов. Вечный страх, в котором жили трэллы вроде Эдит или Марты, был для Карли в новинку.
А ведь страх делает человека хорошим слушателем. Ради спасения жизни необходимо вовремя узнать, что может случиться, и принять немногие доступные рабу меры предосторожности. Так что Марта не только сносила оскорбления и придирки норвежки-домоправительницы, которая каждое утро приходила и уходила вместе со стражей, но и подстрекала к откровенности, нарочно допускала оплошности, чтобы вызвать побои и сопровождающий их поток слов. И что же сказала дородная Вигдис, когда Марта уронила сковородку? Она сказала, что близок час расплаты для ленивых и неряшливых. Да-да, и может быть, не только для них. А то по какой еще причине могли удвоить стражу? И не надейся уплыть, как бесхребетный угорь — твой отец. В проливах между всеми островами расставлены лодки с караульщиками. Когда вернется король, мы еще посмотрим, кто достаточно полезен, чтобы пожить, а кто годен только для могильного кургана.
Очевидно, Вигдис не знала, для чего усилена охрана, и относила это на счет каких-то королевских интриг: может быть, Хальвдан устал от своей зажившейся мамаши, от жены с ее своеволием. Но рабыни знали все. Собаки, сказали они. Приходили люди, заглядывали на псарню, спрашивали, где же волкодавы, почему не все вернулись, почему не слышно лая, если они все еще где-то бегают по острову. Трупы были убраны еще до света, и дождь смыл кровь, но почва такая мягкая, сказала Эдит, что не нужно быть следопытом, чтобы понять: здесь что-то произошло.
«Хорошо еще, если осталась ночь или две, — думал Карли, глядя на Рагнхильду с Шефом и королеву Азу, с кислой миной сидящую против них за столом. — Я знаю. Рабыни знают. Шеф ничего не слушает. Вигдис ни о чем не догадывается. Что ж, в одном можно быть уверенным: они не заметят моего отсутствия». Он прошел в тесную комнатку, где его ждали служанки.
— Ты придумал, что делать? — прошептала Эдит.
Карли обвил руками ее талию.
— Я из Дитмаршена, — ответил он. — Кое-что знаю насчет воды. Мне нужно построить… — он не мог подобрать слово, — лодку, что ли?
— На острове лодок нет. Ни досок, ни инструментов. Деревья валить — это на несколько недель. И к тому же тебя услышат.
— Я имею в виду не такую лодку, — сказал Карли. — Мне нужно, — он повернулся к Марте из Фризии, — то, что мы называем punt.
— В нем охотятся на уток, — кивнула Марта. — Но для чего он тебе?

Прошло несколько часов. Карли потел над сооружением, которое собирал на обращенном к морю берегу острова, самом удаленном от постов стражи. Плоское дно лодки было сделано из обыкновенной двери. Нашлась лишь одна, отсутствие которой не заметили бы в тот же самый день, — дверь, ведущая в вонючий нужник для рабынь. Видимо, ни стража, ни королевы даже не подозревали о существовании подобного места, не говоря уже о том, есть там дверь или нет. Карли снял ее с петель и унес. Она сама выдержала бы одного человека, позволила бы ему переправиться с шестом, держась мелководья. Но Карли знал: прежде чем подходить к берегу фьорда, нужно сделать круг по морю. А для этого требуется плавсредство, которое не будет заливать каждой волной. Еще необходим какой-нибудь штевень, чтобы рассекать волны, — изготовленный без шума и без инструментов.
Медленно и неловко Карли срезал углы двери своим мечом, острым, но без зубцов. Взятыми с кухни железными вертелами удалось прикрепить по бокам несколько поленьев, прибить их плоским камнем, обернутым в тряпку. Деревянный поднос поверх них он приделал с помощью четырех гвоздей, расшатанных голыми руками и потихоньку вытащенных из деревянной обшивки стены в задней части главного зала. Тогда, снедаемый нетерпением, он понадеялся, что пропажа не будет обнаружена до утра, уперся коленом и отломал доску обшивки у самого низа. Сейчас он пытался забить еще три гвоздя в доску, прилаженную к передней части двери, чтобы получился неуклюжий носовой обвод. Выйдет нечто отдаленно похожее на плоскодонку, на которой дитмаршенские охотники плавают по своим непролазным болотам. Не понадобятся ни уключины, ни шест, достаточно грести с кормы одним веслом — дощечкой, вставленной в расщепленный конец еловой ветви. На тихой воде сойдет. Если только не заметят стражи с прибрежных лодок или моряки с большого судна, из тех, что охраняют королевские рубежи. И если на пути не встретится тварь из морских глубин.
От последней мысли у Карли встали дыбом волосы. В глубине души он знал, чего боится. Не моря и не людей. Слишком много он и английские катапультисты, изнывая от скуки, понарассказывали друг другу о том, какие чудовища водятся на их родине, добавляя еще и услышанное от викингов. Живя в Дитмаршене, Карли боялся болотных кикимор. Англичане страшились привидений: боггартов, ведьм и подземных обитателей. Викинги рассказывали о них обо всех и о еще более дивных тварях: скоффинах, никсах, марбендиллах и шхерных троллях. Кто знает, что встретится ночью в море? Вдруг высунется сивая лапища и схватит за лодыжку, когда Карли будет грести, стоя в шести дюймах над поверхностью воды. А потом тварь устроит себе на морском дне пир.
Карли встряхнулся, загнал плоским камнем последний гвоздь и выпрямился.
На ухо ему промурлыкали:
— Порыбачить решил?
И без того напуганный, Карли сиганул прямо через плоскодонку, в воздухе развернулся, приземлился уже готовый к борьбе, стараясь разглядеть, что за напасть к нему подкралась. Он почти успокоился, когда увидел довольное, насмешливое лицо Стейна, командира стражников, — при полном вооружении, но стоящего заткнув большие пальцы за пояс.
— Не ожидал меня увидеть? — поинтересовался Стейн. — Думал, не вернусь до утра? Ну а я подумал, что лишняя предосторожность не помешает. Если на Дроттнингхольме мужчинам нельзя оставаться после заката, то это и тебя касается, верно? А теперь скажи-ка мне, коротышка, где твой длинный дружок? Кобелится в замке? На сей раз он глазом не отделается, когда мы отдадим его королю Хальвдану. Хочешь отправиться с ним?
Меч, который Шеф перековал для Карли, по-прежнему валялся на земле, там, где и был брошен. Карли рванулся к оружию, схватил за рукоять и выпрямился. Первое оцепенение прошло. Это не тварь из морских глубин. Просто человек. По-видимому, один. В шлеме и кольчуге, но без щита.
Стейн выхватил меч и пошел вокруг лодки. Карли не был коротышкой, но не доставал Стейну даже до плеча и в весе проигрывал фунтов пятьдесят. Насколько тот быстр? В армии викингов полно крестьянских сыновей, говорил Шеф.
Карли приподнял локоть и целиком вложил свой вес в удар с правого плеча, не в голову — слишком легко поднырнуть, — а в основание шеи, как учил Шеф.
Стейн заметил начало движения, сразу понял, куда нацелен удар, как пойдет меч. Он успел даже поменять стойку перед отбивом. Одним движением крутанул свой меч, основанием резко вздернутого клинка пресек размашистую дугу удара Карли. Клинки лязгнули. Меч, выбитый из руки дитмаршенца, полетел в сторону. Легким движением кисти Стейн приставил острие своего меча к кадыку противника.
«Значит, не из крестьянских сыновей», — с тоской подумал Карли.
Лицо Стейна исказилось отвращением. Он опустил меч.
— Не шкура делает медведя медведем, — сказал он. — И не меч делает коротышку воином. Ладно, конопатый урод, говори, если не хочешь превратиться в отбивную.
Он нагнулся вперед, подставив ухо и уведя тем самым подбородок в сторону и вверх. Ноги Карли сами сменили фехтовальную позицию на более привычную и естественную. Он приподнял отвыкшую от дела левую руку, а правой мгновенно провел боковой удар в челюсть.
На этот раз приемы, отшлифованные за десятилетия, подвели Стейна. Удар кулака застал его врасплох. Пока Стейн поднимал меч для убийственного ответного выпада, еще один удар отбросил его голову назад, а третий — с расстояния в шесть дюймов — обрушился на висок. Стражник завалился вперед, а Карли шагнул в сторону и рубанул ребром кисти под затылок — прием грязный, не годный в Дитмаршене на ринге, но вполне подходящий против ревнивых мужей или встреченных в ночи соперников. Ветеран растянулся у ног Карли во весь свой шестифутовый рост.
Из сумрака вышла Марта, рабыня. Когда увидела лежащего воина, в ее глазах появился ужас.
— Я пришла посмотреть, уплыл ли ты. Это Стейн. Раньше он никогда не шпионил ночью. Стража знает, что ты здесь! Он мертв?
Карли помотал головой:
— Помоги связать его, пока не очухался.
— Связать?! Ты с ума сошел? Мы не можем вечно сторожить его и не заставим молчать.
— Ладно… Что же с ним делать?
— Перерезать горло, конечно. Давай-ка, быстро. А тело положи в лодку и столкни ее в воду. Пока его разыщут, пройдет много дней.
Карли подобрал меч, уставился на оглушенного Стейна:
— Но я никогда раньше не убивал. Он… он не сделал мне ничего плохого.
Марта решительно шагнула вперед, нагнулась над Стейном, который уже зашевелился, выхватила у него из-за пояса короткий нож, быстро попробовала остроту лезвия, стащила со Стейна шлем и за волосы оттянула ему голову назад. Заведя руку вперед, вонзила нож глубоко под левое ухо. Прорезала им широкий и глубокий полукруг. Из рассеченных артерий брызнула кровь, Стейн попытался закричать, но из большой дыры в глотке вырывалось лишь шипение.
Марта отпустила голову, дав стражнику завалиться ничком, машинально обтерла нож о засаленный фартук.
— Мужчины! — бросила она. — Это же как свинью зарезать. Только свиньи не крадут других свиней из родного хлева. Не хоронят заживо. Он не сделал тебе ничего плохого? А сколько плохого он и ему подобные сделали мне? Мне и таким, как я? Что стоишь как столб, а еще мужик называется! Сматывайся! И захвати этого скота. Если не вернешься через два дня, мы все к нему присоединимся. Куда бы он ни отправился.
Она повернулась и исчезла в темноте. Карли, с пересохшим горлом и обмякшими коленями, подтащил свою неуклюжую лодчонку к воде и погрузил мертвеца.



Глава 14

Часом позже Карли осторожно зажал весло между коленями, выпрямился в опасно раскачивающемся челне и расправил уставшие плечи. С самого начала он понял, насколько отличается море, даже запертое в тесном фьорде, от мелких илистых проток в родных болотах. Легчайшее волнение раскачивало дверь вдоль и поперек. Чтобы хоть как-то сохранять равновесие, пришлось держаться самого центра, из-за чего кормовая дека — краденый поднос — оказалась позади пловца, а не там, где нужно. Путем проб и ошибок он выяснил, как ловчее встать: одной ногой далеко вперед, а другой — упираясь в край подноса. К счастью, весло Карли сделал достаточно длинным, чтобы дотягиваться до воды даже в такой позиции.
У дитмаршенских охотников на уток было два способа грести — легкий и трудный. Сложности с равновесием исключали легкий способ — опираясь на одно колено, просунуть весло под другое и грести с кормы обеими руками. Пришлось сразу же перейти к трудному способу: зажав рукоять весла под мышкой, другой рукой загребать с левого и правого борта попеременно, выписывая нескончаемые восьмерки. Карли хорошо держал равновесие, у него были необычайно сильные для человека его роста руки и плечи. Только поэтому удавалось продвигать лодку, но и то с огромным трудом и крайне медленно.
Зато его никто не заметил. Он отталкивался веслом от дна, пока не вышел на глубокую воду, там с облегчением сбросил труп, и лодка приподнялась в воде. Кольчуга утянула Стейна на дно. В конце концов он всплывет, но тогда Шеф будет уже спасен или сам Карли присоединится к покойнику в ином мире.
Затем дитмаршенец поплыл от острова по прямой на другую сторону фьорда, к темным очертаниям холмов Восточного Фолда. Пятьсот изматывающих гребков и беспрерывные старания удержать равновесие. После этого он обернулся, внимательно посмотрел на Дроттнингхольм и соседние острова. Они были видны, но без подробностей. Можно не опасаться, что в облачную безлунную ночь кто-то из стражников заметит на фоне черного моря человека на утлом челноке.
Он снова повернулся и направился на север, к Каупангу. Ветер и прилив помогали ему. По мере усталости он менял руку. Неприятно было не видеть ничего, ни огонька, ни малейших признаков продвижения вперед. С тем же успехом он мог бы грести в безбрежном океане, двигаясь из ниоткуда в никуда.
До сих пор вокруг него ничего не появлялось. Но вот сквозь посвист ветра и рокот моря Карли различил какой-то странный звук, доносившийся сзади. Неумолчный плеск, что-то равномерно шлепающее по воде. Он оглянулся, обмирая от страха при мысли о таинственной морской ведьме, охотящейся за ним.
Нет, это хуже, чем ведьма. На черной поверхности моря Карли заметил силуэт со свирепо поднятой головой, как у чудовища, рыщущего в поисках жертвы. Увенчанный драконом форштевень одного из кораблей Хальвдана, что вышли в море на длинную летнюю вахту. Карли различал белые бурунчики от весел, слышал ритмичный скрип уключин, кряканье гребцов. Они гребли очень медленно, не имея определенной цели и сохраняя силы. На носу и корме стояли дозорные, высматривали купцов, экономящих на пошлине королю Хальвдану, и пиратов, надеющихся поживиться в Восточном или Западном Фолде. Карли незамедлительно улегся ничком, не страшась больше заливающих волн. Он прижался щекой к двери, втянул кисти рук в рукава, весло спрятал под собой. Много раз уклоняясь от нежелательных ночных встреч с мужьями и отцами, Карли знал, что в потемках ничто так не выдает человека, как белеющая кожа. Он прикинулся плавающим обломком кораблекрушения; от одной мысли о целящихся лучниках по коже забегали мурашки.
Весла гремели над самым ухом, дверь качнулась на буруне от проходящего боевого корабля. Ни оклика, ни выстрела. Когда край кормы уже вышел из поля зрения, Карли услышал возглас наблюдателя и неразборчивый ответ. Но нет, окликнули не пловца. Пронесло.
Осторожно, весь трясясь, он поднялся на ноги, подобрал весло, медленно двинулся вслед за удаляющейся кормой. Возобновив счет гребков, он вдруг ощутил, что дверь опять вздымается под ногами. Очередной носовой бурун? Нет, что-то большое, близкое, громоздкая туша, всплывающая под самым боком. Карли упал на колени и схватился за борта, тут же услышав шумное пыхтение. Оно раздавалось рядом, в каких-нибудь шести футах.
Огромный, в рост человека, плавник скользнул мимо, выступая из воды почти вертикально. Под ним виднелось черное блестящее туловище. Пройдя вперед, плавник развернулся и двинулся наперерез челну. Из воды показалась голова, достаточно широкая, чтобы разом проглотить дверь. Карли увидел белоснежный отблеск, бегущий внизу черного туловища, заметил изучающий лодку умный глаз.
Кит-убийца, самец косатки во главе косяка, охотящегося за тюленями, хотел было скинуть человечишку с его щепки и разорвать в воде, но передумал. Людишек вряд ли можно считать достойной добычей, нашептывал ему мягкий настойчивый голос, на них неинтересно охотиться. Иногда за их судами следуют дельфины, вот они-то — лакомство. Но сегодня их нет. И кит устремился в погоню за кораблем, забыв про лодку с человечиной, направившись на поиски своих товарищей.
Карли снова распрямился, сообразив, что влажным теплом в штанах обязан собственному страху. Трясущимися руками схватив весло, он принялся отсчитывать гребки. Эта страна опасна. И люди, и звери здесь слишком велики.

Сидя в своей лачуге, английские катапультисты готовили завтрак и одновременно проверяли оружие. Только-только рассвело, но вольноотпущенники, вопреки обычаю, встали до света. Несмотря на то что они носили пекторали и находились под защитой принятой ими религии, они чувствовали себя одиноко, скованно, тревожно. Их вождь исчез в неизвестном направлении. Их окружали люди, говорившие на чужом языке и имевшие непредсказуемый нрав. А ведь в глубине души они знали, что большинство норманнов считают всех иностранцев не пойманными пока рабами. Они пришли в Каупанг как воины армии-победительницы. Но постепенно их положение становилось все более шатким. Если их обезоружат, то снова пошлют обрабатывать поля и пасти коз. Каждый про себя решил, что этого не должно произойти ни в коем случае. Коли понадобится, они будут прорываться. Но куда и как?
В Англии было три главных рода войск в армии Пути: арбалетчики, алебардщики и катапультисты. Никто и не пытался обучить их фехтованию, хотя каждому полагалось носить на поясе широкий, заточенный с одной стороны нож, одинаково полезный как для заготовки дров, так и в схватке с врагами. Но Удд еще позаботился, чтобы все его подчиненные, независимо от военной профессии, умели обращаться с наиновейшим арбалетом, взводимым не с помощью ворота, а посредством длинной зубчатой рейки. Последняя проходила под тетивой и фиксировалась запорным язычком. Одним движением можно было взвести пружину, упираясь ногой в специальный упор, приделанный к передней части деревянной рамы арбалета. А Озмод и трое его подручных не расставались с грозными алебардами — оружием, напоминающим одновременно топор и копье, некогда придуманным Шефом для себя, чтобы хоть как-то восполнить недостаток силы и тренированности.
Но главное оружие отряда находилось вне хижины: мул — мечущая камни катапульта, которую они сняли с «Норфолка» и погрузили на «Моржа» Бранда. С момента прибытия машины жрецы Тора суетились вокруг, осматривая ее, наблюдая за стрельбами и упрашивая построить катапульты двух других известных видов: копьеметалку со жгутом из скрученных канатов и более простую баллисту — машину для метания камней, которую Путь уже применил в трех сражениях. Говорили, что король Хальвдан повелел выяснить, нельзя ли установить парочку мулов на кормовых и носовых платформах кораблей его береговой охраны, достаточно больших, чтобы поднять машины, хотя, возможно, и слишком слабых в киле, чтобы раз за разом выдерживать мощную отдачу. Но пока стоявший около хижины мул был единственным во всей Норвегии.
Была и еще одна новинка, пока ни разу не испытанная. Придумка Удда — закаленная сталь — до сих пор выглядела бесполезной игрушкой. Однажды затвердев, она уже не поддавалась никакой обработке. Удд предлагал сделать более прочные стрелы для арбалетов, но ему резонно возразили, что они и так пробивают любую известную броню, зачем же стараться? В конце концов Удд смастерил из новой стали тонкую круглую пластину, двух футов в поперечнике, и приделал ее к самому обычному круглому щиту из липы. Не много нашлось бы воинов, носивших железные щиты. Вес был так велик, что не позволял работать щитом достаточно быстро. Вместо металла использовалась мягкая древесина липы, в которой застревал вражеский меч; к центру щита обычно крепилась железная бобышка, защищавшая руку. Сделанная Уддом пластина была настолько тонка, что будь это обычное железо, оно бы ничуть не оберегало от удара. Но от обработанной Уддом стали отскакивали все мечи, копья и стрелы, а весила эта броня не больше чем еще один слой древесины. Ни Удд, ни его приятели и остальные пока не испробовали, насколько хорош новый щит, — при их способе ведения боевых действий он вообще не был нужен. Тот самый случай, когда новое знание не может найти себе применение.
Поначалу в утренней суете никто не расслышал, что в дверь скребутся. Затем звук повторился, и Квикка замер. Остальные замолкли. Фрита и Хама схватили арбалеты, изготовились к стрельбе. Озмод встал сбоку от двери и занес алебарду. Квикка вынул стерженек, поднял щеколду, распахнул дверь.
Карли, не в силах устоять на ногах, упал внутрь хижины на четвереньки. Все семеро уставились на него, потом захлопнули дверь и бросились на помощь другу.
— Посадите его на табурет, — распоряжался Озмод. — Он промок. Ха, не только от воды! Снимите с него одежду, кто-нибудь, дайте одеяло. Разотри парню руки, Квикка, он замерз.
Карли, опираясь на табурет, потянулся за кувшином. Озмод дал ему крепкого подогретого пива, оно исчезло за дюжину глотков. Карли перевел дух и сел прямее.
— Все в порядке. Сейчас отойду… Просто замерз, промок и устал до смерти. У меня для вас новости. Во-первых, Шеф жив, он на Дроттнингхольме. Послание, которое он получил, было ловушкой, но мы все равно туда попали. Так что он на острове, пока жив, но недолго протянет, если не уберется оттуда. Загвоздка в том, что их королева совсем свела его с ума и он не хочет с ней расставаться. Нам нужно пойти и забрать его. Но он по своей воле не уйдет, а на мостах охрана усилена. И выручить нужно не только его одного…
Карли выложил всю историю друзьям, которые внимательно слушали и становились все мрачнее и мрачнее. В конце Озмод молча протянул дитмаршенцу вновь наполненный кувшин и многозначительно посмотрел на Квикку, который, как старший катапультист, разделил с ним командирские обязанности в отсутствие Шефа.
— Да, государя надо выручать. Мы могли бы сделать это сами, но потом нам будет не отвертеться. Нужно все хорошенько продумать. Кому мы здесь можем доверять?
— Как насчет лекаря Хунда? — предложил Квикка.
Озмод на минуту задумался.
— Да я бы не прочь, чтобы Хунд пошел с нами. Он англичанин, да к тому же самый старый друг государя и вдобавок жрец Пути.
— Ну а жрец Торвин? — спросил один из носящих молот.
На обращенных к нему лицах отразилось сомнение. Квикка отрицательно покачал головой:
— Он больше предан Пути, чем королю Шефу. А Путь в этом деле замешан. Еще неизвестно, что выберет Торвин.
— А кому из этих норманнов мы вообще можем доверять? — поинтересовался кто-то.
— Может быть, Бранду?
Последовала задумчивая пауза. Наконец Озмод кивнул:
— Бранду — пожалуй.
— Что ж, если он будет за нас, дело может оказаться не таким уж трудным. В Бранде семь футов росту, не человек — гора каменная. Он ведь чемпион чего-то там, правильно? Да такой богатырь продырявит всю их оборону, как струя мочи дырявит сугроб.
— Я насчет Бранда не так уверен, — засомневался Озмод. — В прошлом году он напоролся брюхом на меч. Тело ему заштопали, правильно. А голову подлечили? Не знаю, сможет ли он еще кого-нибудь победить.
— Думаешь, он стал трусоват? — спросил Квикка.
— Ничего такого я не думаю. Но допускаю, что он теперь не желает лезть на рожон, не то что раньше. И в этой стране, где полно берсерков, или как там их называют, от него уже проку не много.
— Но как считаешь, он нам пригодится?
— Если не требовать слишком многого. — Озмод огляделся и нахмурился. — Нас здесь семеро, не считая Карли. А где Удд?
— Да где ж ему быть? Потекли ручьи, и Удд пропадает на мельницах, следит, как они работают. Схватил краюху хлеба и убежал ни свет ни заря.
— Ладно, кто-нибудь, приведите его сюда. А остальные послушайте. Мы сделаем вот что…

— Вот каков наш план, — сообщил Озмод, сурово глядя через стол на Бранда. — Именно так мы и собираемся поступить. И к тебе только один вопрос: ты с нами?
Бранд задумчиво опустил глаза. Хотя оба сидели, лицо Бранда располагалось на фут выше, чем лицо англичанина. Вот что по-настоящему удивительно, подумал он, — как изменились люди Шефа. Весь жизненный опыт, вера и воспитание убеждали Бранда, что раб есть раб, а воин есть воин и невозможно из одного сделать другого. Воина нельзя обратить в рабство — ну разве что с массой предосторожностей вроде тех, что придумал король Нидуд для Вёлунда, да и то, кто же не знает, что сталось с незадачливым господином. А из трэлла нельзя сделать бойца. Дело не только в отсутствии военной выучки — в нем нет и души воина. В ходе прошлогодней войны Бранд несколько поколебался в своем мнении. Он увидел, что бывшие рабы могут быть полезны в войне машин, поскольку их самих можно превратить в машины: они будут делать, что велят, натягивать тетиву и дергать за рычаги. И это все.
Но вот перед ним сидит вольноотпущенник, который не только придумал свой план действий, не только рассказывает ему, Бранду, как собирается достичь успеха, но еще и отвергает попытки остановить его. Великан из Холугаланда испытывал смешанное чувство: раздражение, изумление и что-то вроде… уж не тревоги ли? Ибо страх не был тем чувством, в котором Бранд легко признался бы даже самому себе.
— Да, я с вами, — отвечал Бранд. — Но я не хочу, чтобы в этом оказалась замешана моя команда. И я не хочу потерять корабль.
— Мы собирались воспользоваться твоим кораблем, чтобы убраться отсюда, — сказал Озмод. — Поплыть на нем назад в Англию.
Бранд помотал головой.
— Никаких шансов, — сказал он. — Охрана короля Хальвдана запечатала этот берег наглухо — мышь не проскочит. А «Морж» не может сражаться с кораблями охраны: они вдвое больше размером.
— Воспользуйся мулом.
— Ты же знаешь, сколько времени это займет: нужно не просто погрузить его, но и установить как надо, чтобы можно было стрелять. И потом, любой корабль, если он не построен специально для мула, рассыплется, едва ты выстрелишь на нем из этой штуки.
— Тогда как же нам сбежать после того, как отберем Шефа у королевы? Ты считаешь, что это не выгорит?
Бранд задумчиво пожевал губу:
— Можно. Наверное. Но не морем. Пожалуй, лучше всего сделать вот что. Я придумаю какой-нибудь предлог и уеду — скажем, поохотиться в горы, мне поверят, ведь я провел зиму взаперти. Я куплю лошадей для всех нас. Когда выполните свою задачу, встречайте меня в условленном месте. Тут мы и улетучимся, как дым с земель Хальвдана и Олафа, — они не сразу догадаются, куда мы направились. А мы поскачем через всю страну к Гула-фьорду. Мой кормчий Стейнвульф подойдет туда за мной. Есть надежда, что с помощью Пути или, по крайней мере, с помощью Торвина и Скальдфинна, а также их друзей он сможет освободить «Моржа» и пройти вдоль берегов, чтобы подобрать нас. И даже если у него будут неприятности, Гудмунд сможет вырваться на «Чайке». Все встретимся в Гуле и убежим в Англию, как ты и предлагаешь.
— Ты не будешь участвовать в налете?
Бранд молча покачал головой. Теперь Озмод пристально смотрел на собеседника. Он тоже всегда верил, что раб и воин — две разные породы, как волки и овцы. А затем обнаружил: когда есть цель борьбы и шанс на победу, в нем самом просыпается волк. Сейчас его удивлял расположившийся напротив гигант. Ведь это был боец, знаменитый даже среди свирепых, драчливых и неугомонных героев Севера. Почему же он теперь спасовал? Почему стоит в стороне, когда другие лезут в пекло? Правда ли, что человек, который оправился от раны, приведшей его к самым дверям смерти, никогда не станет прежним? Он стоял у этих дверей и чувствовал идущий от них смертный холод…
— Тогда можешь предоставить это нам, — сказал Озмод. — Нам, англичанам, — добавил он, желая подчеркнуть свои слова. — Как считаешь, у нас получится?
— По-моему, если все сделать так, как вы, англичане, задумали, должно получиться, — ответил Бранд. — Меня вот что беспокоит: как вас провести через горы к Гула-фьорду. До сих пор вы встречались только с обычными норвежцами. Те, что живут в дальних горах, там, где мы пойдем, — они ведь другие.
— Если мы справимся с охраной короля Хальвдана, то справимся и с ними. А как насчет тебя? Ты же славный воин Холугаланда, разве не так?
— Чтобы вас, малышню, провести через всю Норвегию, без славного воина не обойтись. Я буду чувствовать себя собакой, которая ведет отряд мышей по Кошкаландии. Кошки-то будут просто в восторге, что обед сам прибежал.
Озмод заиграл желваками:
— Тогда объясни, где ты будешь ждать нас с лошадьми, богатырь. Мы, английские мыши, придем туда. И может быть, с кошачьими шкурками.

Небольшой отряд, двигающийся к мосту на первый остров, выглядел настолько убогим и безобидным, насколько это было возможно. Впереди разбитую телегу тащила старая крестьянская кляча, шедший сбоку человек визгливо понукал ее. Что за груз в телеге, не было видно, его прикрывала грязная просмоленная дерюга со свободно свисающим краем. По другую сторону от лошади шагал Удд, самый маленький из всех, и близоруко всматривался в лошадиный хомут — норвежское усовершенствование, почти неизвестное в Англии. Хомут позволял лошади тащить вдвое больше груза, чем обычное воловье ярмо, и Удд, конечно, позабыл о цели их поездки, увлекшись хитроумной новинкой.
По бокам телеги и позади нее двигались еще восемь человек: шесть английских катапультистов, лекарь Хунд, прятавший белоснежную ризу жреца под серой накидкой, и Карли. Не видно было никакого оружия, кроме поясных ножей. Алебарды висели на гвоздях по бокам телеги. Взведенные арбалеты прятались с краю под дерюгой.
Когда телега подкатила к берегу, двое стражников у моста спохватились и подобрали с земли свои копья.
— Мост закрыт! — крикнул один из них. — С острова всех выгоняют. Вы что, не видите, солнце уже садится?
Озмод выдвинулся вперед, неразборчиво что-то крича на ломаном норвежском. Он знал, что этот пост охраняют шесть человек. Ждал, чтобы они все вышли из сторожки. Ведущий лошадь катапультист обогнал его, как ни в чем не бывало направляясь к мосту.
Стражник не выдержал. Он отскочил назад, замахнулся копьем и заорал изо всех сил. Остальные высыпали из сторожки, похватали топоры и щиты. Раз, два, три, четыре, молча посчитал Озмод. Все правильно. Он повернулся и показал большой палец сгрудившимся вокруг телеги англичанам.
В один миг те выхватили арбалеты и прицелились, только Удд еще возился у телеги.
— Покажем им! — коротко скомандовал Озмод.
Фрита, главный застрельщик, пустил стрелу. Резкое треньканье тетивы и мгновенный удар. Один из стражников охнул и побледнел, с недоумением глядя на железный болт, пробивший ему щит и руку. Фрита опустил арбалет, наступил ногой на упор, взвел пружину и зарядил следующую стрелу.
— Вы все на прицеле, — сказал Озмод. — Эти арбалеты пробивают насквозь любые щиты и броню. Драться вы с нами не можете. Только умереть. Бросайте оружие и идите в хижину.
Стражники переглянулись — воины бравые, но обескураженные невозможностью драться лицом к лицу, угрозой быть застреленными на расстоянии.
— Мечи можете оставить, — разрешил Озмод. — Просто сложите копья. Шевелись!
Стражники нехотя покидали копья и побрели в сторожку под конвоем своих врагов. Два англичанина подбежали с молотками, гвоздями и досками, быстро крест-накрест заколотили дверь и окно со ставнями.
— Мы кое-чему научились у короля Шефа, — заметил Квикка. — Всегда потренируйся, прежде чем что-то сделать.
— Они скоро выберутся, — сказал Карли.
— И решат, что мы в ловушке. На этом мы еще немного времени выиграем.
Телега покатилась по мосту. Зимой это были вмерзшие в лед бревна, а летом покрытые настилом бревна держались на плаву. Теперь англичане открыто несли алебарды и арбалеты, хорошо видимые издалека в долгих норвежских сумерках. Но некому было их заметить и остановить, пока они не дошли до следующего моста, на противоположном краю острова.
Заслышав громыханье телеги и зная, что никто сюда попасть не мог, стражники на втором мосту сразу всполошились, и у них оказалось больше времени на подготовку. Увидев же нацеленные арбалеты, один из них предпочел немедленно сбежать, надеясь спастись и вызвать подмогу. Неторопливо прицелившись, Фрита попал стрелой в ляжку, что тут же остановило беглеца. Второй стражник, зло сверкая глазами, не торопясь положил оружие на землю.
Хунд подошел глянуть на рану и прищелкнул языком, обнаружив струящуюся кровь и глубоко вонзившуюся в кость стрелу.
К нему присоединился Озмод.
— С такой раной много возни, — заметил он. — Но все-таки живому лучше, чем мертвому, а в святилище Пути самые хорошие в мире лекари.
Хунд кивнул:
— Слушай, друг, когда отведешь его с этой раной к жрецу Ингульфу в святилище, передай привет от лекаря Хунда и скажи, что англичане сохранили твоему приятелю жизнь по моей просьбе. А пока завяжи рану и останови кровь.
Он показал серебряное яблоко — амулет Идун, богини врачевания, — и пошел прочь.
Телега покатилась по второму мосту к следующему острову, мост с которого вел уже на Дроттнингхольм. Время от времени оглядываясь, нет ли погони, вольноотпущенники сомкнули строй. Они знали, что на этот раз без боя не обойтись.
Третий пост охраны был главным, с дюжиной стражников. Они и так уже весь день недоумевали, куда мог подеваться их начальник Стейн. Обшарили все уголки острова, кроме королевских покоев, но не нашли ничего подозрительного. Теперь они ждали только распоряжения короля Хальвдана, чтобы обыскать и королевские покои тоже, но даже там не надеялись обнаружить Стейна. Воины знали, что враг где-то поблизости, будь то люди или чудище из морских глубин. Кто-то видел гигантские плавники кружащей у островов стаи косаток, и все недоумевали, неужели у Стейна хватило ума полезть в воду. Донесшиеся слабые крики и неясный шум встревожили их еще больше. Когда телега и сопровождающий ее отряд показались на дороге, стражники решительно выстроились на мосту, четверо впереди и трое во втором ряду.
Из заднего ряда полетела стрела, пущенная в голову лошади. Кому бы ни принадлежала эта телега и какую бы кладь она ни везла, делом стражников было остановить ее. Вилфи, ведущий лошадь под уздцы, держал в руке новый щит, изготовленный по способу Удда. Выставив его, он прервал полет стрелы. Та отскочила со сломанным наконечником.
Квикка, Озмод, Хама и Лулла с алебардами в руках вышли вперед и, припав на колено, ощетинились остриями в сорока футах от приготовившихся к атаке норманнов. Позади частокола алебард встали четыре арбалетчика.
— Бросайте оружие! — крикнул Озмод.
Он и не надеялся, что приказ будет выполнен. Чтобы дюжина испытанных норманнов уступила проигрывающим им в числе чужакам? От них бы отказались собственные матери. И все же Озмод испытывал некоторые угрызения совести, готовясь перебить людей, которые были совершенно беспомощны против оружия, которого они в глаза не видели. Он выждал, пока стражники не натянут луки и не замахнутся сулицами, прежде чем скомандовал:
— Стреляй!
Четыре арбалета взвизгнули одновременно. С сорока футов по неподвижной мишени — кто бы тут промахнулся? Передняя линия викингов распалась, один даже полетел вверх тормашками от удара стрелы — мощная энергия, накопленная в изогнутых стальных полосах, мгновенно высвободилась. Воин во второй линии судорожно вздохнул и свалился — стрела, насквозь пробив переднего, вошла ему между ребрами.
Еще один стражник выбрался из груды тел и ринулся вперед, замахиваясь мечом для сокрушительного удара. Пока он бежал к своей победе или смерти, изо рта у него выступила пена. Приближаясь, он хрипло призывал Одина. Стрела из арбалета близорукого Удда просвистела мимо его уха, а неопытный Карли взял слишком высокий прицел.
Когда он был уже в трех шагах, Озмод поднялся с колена, ухватил рукоять алебарды поближе к концу, снизу выбросил острие далеко вперед. Отчаянный берсерк как бежал, так и налетел на нее, сам разрубил свое сердце о плоское лезвие. В последнем броске он пролетел вперед, где его поймали на скрещенные алебарды. Очумело тараща глаза, он со стоном испустил свой последний вздох.
Меч выпал из руки, и жизнь покинула бойца. Озмод провернул рукоятку, вытащил алебарду, почистил ее и снова припал на колено. Позади него защелкали взводимые арбалеты.
Шестеро воинов перед ними не выдержали и побежали. Четверо рванули в разные стороны по берегу, а двое — через мост на Дроттнингхольм. Озмод коротко взмахнул рукой.
— Пусть бегут, — сказал он. — Расчистить дорогу!
Трупы оттащили в сторону, и телега в последний раз покатила вперед, старая кляча раззадорилась на легкую рысь. Некоторые англичане, опасаясь погони, продвигались бочком. Озмод и Квикка трусцой бежали впереди, вглядываясь в полумрак.
— Там, — показал Квикка. — Прикажи Удду и Хунду захватить лодку, это нетрудно. Им только нужно оттолкнуться от берега и провести лодку вокруг мыса.
Озмод отдал приказ, и два человека отделились от группы.
— Остальные, упритесь плечами в телегу и толкайте вверх. Замок стоит на противоположном склоне, и нам нужно поторопиться.
Лошадь и восемь человек быстро затащили телегу на вершину невысокого холма, провели ее через ельник и вышли на прогалину. Прямо перед ними открылся Замок Двух Королев, с крутой крышей, с украшенным фронтоном и с прибитыми высоко над входом оленьими рогами. Ни единого признака жизни, кроме чьего-то бледного лица, промелькнувшего между ставнями нижнего этажа, да поднимающегося из труб дыма.
Англичане развернули телегу так, что ее задок обратился к замку, сбросили дерюгу, засуетились вокруг установленного на телеге мула.
— Не сюда! — крикнул Карли. — Там, куда вы целитесь, комнаты рабынь. Шефа держат в покоях. Доверните вправо, еще на шесть футов.
Мул весил тонну с четвертью; стой он на земле, его бы удалось развернуть лишь ценой отчаянных усилий. А коноводы лишь слегка тянули за повод, и телега двигалась по дуге.
— Приготовиться! — хрипло заорал Квикка, вскинув руку хорошо знакомым натренированной команде жестом.
Заряжающий Фрита достал из телеги обточенный морем валун весом не меньше двенадцати фунтов и вложил его в петлю. Прислуга мула, все, кроме Квикки и наводчика Хамы, рассыпалась вдоль бортов телеги. Им раньше не доводилось стрелять из своей катапульты с ее мощной отдачей в неподготовленных условиях, и они не были уверены, что будет толк.
Квикка снова проверил наводку и взмахнул рукой, давая команду.

Шеф, лежа на большой пуховой перине, расслабленно повернулся на другой бок. За всю свою прежнюю жизнь он не провел столько времени в постели, не считая случая, когда его свалила болотная лихорадка. Человек, который проснулся, должен работать или есть, изредка развлекаться. Так считали все, кого он знал. Что можно просто бездельничать — никому и в голову не могло прийти.
Уже день и ночь, как он не поднимался с огромной кровати, разве что для еды. И даже пищу днем ему приносили рабыни. Никогда он не чувствовал себя лучше.
Но может быть, все дело в королеве. Днем она тоже приходила через краткие промежутки времени, настолько краткие, что раньше он счел бы это невозможным. В суровом и унылом доме Шефа, где заправлял сердитый Вульфгар, его набожный отчим, любовь была запрещена для всех по воскресеньям, в канун воскресенья, в Рождественский и Великий пост, да и в другие церковные праздники тоже. Слуги, конечно же, нарушали это правило, а тем более керлы, но делали это виновато, с оглядкой, между полевыми работами или посреди ночи. Обладать женщиной вроде королевы Рагнхильды — такого деревенский парень не мог и в мечтах вообразить.
То, что происходило с Шефом, тоже было выше его понимания. С удивлением, учитывая, сколько он уже совершил, Шеф отмечал, как его плоть снова крепчает при одном воспоминании о том, что он видел и ощущал. Однако в этот раз королева посетит его не скоро — прогуляется вдоль берега, сказала она. Лучше поберечь силы. Лучше снова уснуть в тепле и сытости.
Закрыв глаза и откинувшись на подушку из утиного пуха, Шеф подумал о Карли. Надо бы справиться, чем тот занят. Одна из рабынь должна это знать. Он не запомнил их имена. Странно. Похоже, он начинает вести себя как настоящий король.

В своем сне Шеф, как бывало и прежде, очутился в кузнице. Не в той огромной кузнице богов в Асгарде, что предстала перед ним в видении, но схожая с ней; здесь тоже все свободное место было занято ящиками, колодами, верстаками. На стене там и тут были прибиты дверные ручки.
Они потому здесь, что кузнец хром, вспомнил Шеф. Тело, в котором он сейчас обитал, сохранило память об острой боли, когда ножом перерезали сухожилия, о смеющемся лице Нидуда, об угрозах, которые расточал враг.
— Ты теперь далеко не убежишь, Вёлунд, ни пешком, ни на лыжах, ты, лесной охотник. А перерезанные жилы никогда не срастаются. Но руки твои целы, и остались глаза. Так что трудись, Вёлунд, великий кузнец! Работай на меня, Нидуда, делай мне чудесные вещицы день и ночь. Потому что тебе не улизнуть от меня ни по земле, ни по воде. И обещаю, хоть ты и муж валькирии: если не будешь каждый день отрабатывать свой хлеб, испробуешь плетки, как последняя финская собака среди моих трэллов!
И Нидуд тут же связал его и в доказательство дал ему отведать вкус кожаной плети. Вёлунд все еще помнил боль в спине, позор безответных побоев, пристальный взор блестящих глаз королевы. При этом на ее пальце сверкало кольцо жены Вёлунда, потому что пленника не только искалечили, но и ограбили.
Шеф — ныне Вёлунд — помнил, как он яростно колотил по раскаленному железу, не решаясь в таком настроении обрабатывать медь, или серебро, или червонное золото, до которого Нидуд был особенно жаден.
Ковыляя по кузнице, он знал, что за ним наблюдают. В четыре глаза. Это два сынишки Нидуда пришли посмотреть на пламя горна, на звонкий металл и сверкающие самоцветы. Вёлунд остановился, глядя на мальчиков. Нидуд позволял им разгуливать свободно, зная, что его раб никогда не сбежит, и не думая о том, как сильно тот жаждет мести. Вёлунд не посмеет ее утолить, если не сможет избежать ответного возмездия. По понятиям Севера это был бы невыгодный обмен — унизительный дурацкий проигрыш. Отмщение не может быть отмщением, если оно не полное и окончательное.
Высоко наверху, куда только могли подтянуть кузнеца его могучие руки, лежали сделанные Вёлундом крылья — волшебное средство для побега. Но сначала месть. Полная и окончательная месть.
— Зайдите-ка в кузню, — обратился Вёлунд к любопытным мордашкам. — Взгляните, что тут у меня в ларце.
Он пошарил внутри, извлек золотую цепь. На каждом звене сверкали самоцветы, складываясь в сложный красно-зелено-синий узор.
— И вот на это полюбуйтесь. — На мгновение он показал шкатулку из моржового бивня, с резьбой и серебряными инкрустациями. — Тут еще много чего есть. Подойдите, просто взгляните, что в ларце, если смелости хватит.
Мальчики, взявшись за руки, осторожно вступили в отблески пламени. Одному было шесть, другому — четыре; дети Нидуда и его второй жены, чародейки, оба гораздо моложе их единокровной сестры Ботвильды, которая тоже иногда приходила поглазеть украдкой на Вёлунда. Это были славные ребята, скромные, но дружелюбные, не испорченные еще жадностью отца и коварством матери. Один из них вчера дал Вёлунду яблоко, оставшееся от обеда.
Вёлунд поманил их, поднял одной рукой тяжелую крышку ларца. Он был достаточно осторожен, чтобы держать не за край, а за ручку. Много оторванных ото сна часов он провел, приваривая к краю крышки лезвие, наиострейшее из сделанных им за всю жизнь. Это были хорошие дети, и он не хотел, чтобы им было больно.
— Зайдите, взгляните, — снова позвал он.
Мальчики завороженно уставились, от возбуждения попискивая как мыши. Их головы склонились над ларцом. Вёлунд при всей своей жестокости отвел глаза, прежде чем захлопнуть крышку…
«Я не хочу быть в его теле! — подумал Шеф, сопротивляясь пальцам бога, который держал его за затылок, заставляя смотреть. — Чему бы это меня ни учило, я не хочу знать».
Неведомым способом ему удалось вывернуться, и появилась новая картина: далеко-далеко от кузницы, где-то в глубоких недрах скал, не в Мидгарде — Срединном Мире, а около стен, окружающих все Девять Миров людей, богов и гигантов. Великан со свирепым лицом, чудовищными цепями прикованный к основанию Вселенной. Огромный змей шипит и плюет ядом ему в лицо, искаженное мукой, с мыслящими и превозмогающими боль глазами.
Это прикованный бог Локи, понял Шеф, Локи, которого, как верят жрецы Пути, заковал в цепи его отец Один в наказание за убийство собственного брата Бальдра. Тот, кто вырвется на свободу и в последний день вернется со своим чудовищным потомством, чтобы отомстить богам и людям. Огромный крюк, удерживающий одну из оков, был почти вырван из стены. Когда он выскочит, у Локи освободится рука и он сможет схватить змея, присланного Одином. Кажется, он уже достаточно высвободился, чтобы подавать знаки своим союзникам, чудовищному отродью в лесах и морских глубинах. На мгновение его свирепый глаз уставился из темницы вверх, на Шефа.
Оторвавшись от этого видения, Шеф снова почувствовал отзвуки мыслей Вёлунда.
Сделай это, внушали они. Сделай сейчас. А потом, потом вычисти их черепа и покрой резьбой, как моржовые бивни, отполируй зубы, чтобы засверкали, как жемчужины, извлеки из глазниц блестящие глазные яблоки…
Вернувшись в свое тело, Шеф ощутил чудовищной силы удар и увидел, как падает крышка с острой кромкой.

Удар был реальным, Шеф чувствовал, как сотрясение все еще отдается в кровати. Он выпростал ноги из-под льняной простыни и шерстяного одеяла, вскочил, схватил рубаху, штаны и сапоги. Не пришел ли за ним муж королевы?
Дверь распахнулась, и в нее ворвался юный Харальд:
— Мама! Мама!
Он замер, увидев, что на материнской постели сидит мужчина. Без промедления выхватил из-за пояса ножик и рванулся к горлу Шефа.
Тот увернулся от удара, перехватил тонкое запястье, отобрал ножик, игнорируя пинки ногами и удары свободной руки.
— Легче, легче, — приговаривал он. — Я просто сижу здесь и жду. Что случилось снаружи?
— Не знаю. Люди с… с чем-то, что бросает камни. Вся стена обвалилась.
Шеф вернул нож и отпустил мальчика, кинувшегося прочь из спальни. Не успел Харальд пересечь главный зал, как дружный напор вышиб дверь и внутрь ворвалась толпа воинов с тесаками и нацеленными арбалетами. Шеф сразу узнал Квикку и шагнул вперед, неистово размахивая руками, чтобы предотвратить побоище. Откуда-то выскочил Карли и закричал, слов было не разобрать из-за поднявшегося шума.
— Не нужно! — вопил Шеф. — Со мной все в порядке. Прикажи всем остановиться!
Карли схватил его за плечо, пытаясь утащить к дверям. Шеф яростно отбросил руку, тут же сообразив, что парень опять хочет ударом кулака лишить его сознания. Он увернулся от захвата слева, вовремя поднял руку, чтобы блокировать удар справа, двинул теменем в уже ломаный нос Карли, обхватил его, удерживая руки. Пока они боролись, Шеф почувствовал на себе чужие захваты, за руки и за ноги; его пытались поднять и унести, как мешок. Кто-то завопил ему чуть ли не в ухо:
— Шибани его песочной колбаской, Квикка, а то так и будет сопротивляться!
Шеф сбросил Карли, стукнул друг о друга удерживающих его людей, стряхнул человека, вцепившегося в ногу и набрал в легкие воздуха для новой, более грозной команды.
Позади него в зал вошла старая королева Аза. На ее пути стоял англичанин и только таращил глаза, не в силах вмешаться в борьбу и поднять руку на своего государя. Схватив железную палку, которой созывала рабынь, королева ловко стукнула его по голове, а когда он повалился на пол, выудила у него из-за пояса тесак. Прихрамывая, прошла три шага, отделявшие ее от Шефа, который наставил рога ее сыну и угрожал благополучию внука. Тот, стоя спиной, не видел ее приближения.
В тот же миг в маленьком Харальде, неподвижно наблюдавшем за борьбой, проснулся дух многих поколений воинственных предков. С пронзительным криком он занес нож и кинулся на ворвавшихся в его дом врагов. Шеф поймал пробегавшего мимо мальчика и прижал к себе, обхватил обеими руками, чтобы тот даже не дергался. Он попытался снова командовать:
— Всем успокоиться и остановиться!
Обращенные к нему лица исказились тревогой, люди рвались в бой. Шеф развернулся со скоростью, обретенной на борцовском ринге, по-прежнему прижимая к себе Харальда.
Королева Аза яростно ударила тесаком снизу вверх. Шеф ощутил толчок, болезненный укол в ребра. Посмотрел на мальчика. Увидел, как тот задрал голову, непонимающе глядя и пытаясь что-то спросить. Увидел нож, насквозь пронзивший сердце ребенка. Нож в руках его бабушки.
И Шеф снова услышал, как где-то захлопнулась крышка. Еще раз и еще.
В зале мгновенно наступила тишина. Шеф разжал объятия, распрямил маленькое тельце, уложил на пол.
Поглядел вниз, и глаза на мгновение будто подернула пелена. Казалось, он видит не тщедушное тельце десятилетнего мальчика, а взрослого мужчину, высокого и крепкого, с пышной спутанной шевелюрой, с обильной бородой.
— Это Харальд Светловолосый, — сказал знакомый холодный голос, — Харальд Светловолосый, каким он мог бы стать. Теперь ты его наследник. Ты унаследовал сокровища короля Эдмунда и расплатился своей юностью. Ты унаследовал удачу короля Альфреда и заплатил своей любовью. Теперь ты унаследовал предназначение от короля Харальда. Чем заплатишь на этот раз? И не пытайся отворачиваться от моих видений.
Мгновение закончилось. Шеф снова был в зале, глядя на окровавленное тельце. Чувствовал, как уходила из мальчика жизнь. Харальд мертв.
Шефа взяли за плечи и повели прочь, и на этот раз он не сопротивлялся. Позади королева Аза тянула слабые трясущиеся руки к телу внука. Шеф потерял ее из виду, когда его провели через дверь, разбитую катапультой, на улицу.
Там снова поднялся шум, кто-то упирался:
— Но у нее остался мой нож!
На него заворчали. Озмод считал:
— Семь, восемь, девять, все живы, уходим.
Квикка откуда-то принес головню и корзину сухих щепок, которые рабы использовали для растопки, побросал и то и другое в телегу, потом, освободив лошадь от упряжи, проследил, как занялось пламя.
— Наш мул им не достанется! — прокричал он.
— А бабы тебе зачем?! — рявкнул Озмод, когда вынырнул откуда-то Карли — по женщине в каждой руке и еще две взволнованно семенят сзади.
— Они не могут здесь оставаться.
— Это же шестивесельная лодка, на ней нет места!
— Они должны уйти. Тем более что мальчик мертв. На его похоронах им перережут глотку.
Озмод, сам бывший раб, больше не спорил:
— Ладно, пошли.
Беспорядочно толкаясь, девять мужчин и четыре женщины устремились на тропу, ведущую к небольшому пляжу, где Марта не далее как сутки назад убила Стейна. Квикка и Озмод с арбалетами прикрывали тыл. На полпути Шеф услышал пронзительный крик и обернулся: Рагнхильда вернулась с прогулки. Послышались мужские голоса. Стражники, которых англичане разоружали по пути, опомнились и собрались отомстить.
Отступление превратилось в паническое бегство, каждый изо всех сил рвался к виднеющейся лодке. Удд и Хунд приготовились оттолкнуться от берега. Мужчины и женщины, пихаясь, расхватали весла и распределились по скамьям. Перегруженная лодка застряла на гальке. Шеф и Карли выпрыгнули обратно и толкали ее шесть футов, десять, пока не кончилось мелководье. Затем их затащили через борта, возвышавшиеся над водой на каких-то несколько дюймов. Шестеро гребцов уперлись ногами и по команде Озмода дружно ударили веслами.
Шеф увидел Рагнхильду, обрамленную сиянием яростно пылавшей телеги. Она спускалась к берегу, простирая руки. Стрелы окружавших ее лучников шлепали по воде, но Шеф не обращал на них внимания, велев своим спасителям опустить арбалеты.
— Вор удачи! — кричала Рагнхильда. — Убийца моего сына! Пусть ты станешь проклятьем для всех, кто тебя окружает! Пусть никогда больше не узнаешь женщину! Пусть у тебя не будет наследника!
— В том нет его вины, — пробормотал Фрита, потирая ушибленную железной палкой голову. — Это старуха взяла мой нож.
— Помалкивай насчет своего ножа, — проворчал Озмод. — Ты должен был следить за ним.
Проклятия неслись им вслед, а лодка постепенно продвигалась во тьме, уклоняясь от сторожевиков Хальвдана, крейсировавших вдоль берега, до которого беглецам оставалось меньше мили.
Шеф, пока можно было что-то различить, все глядел с кормы на женщину, по-прежнему неистовствовавшую и рыдавшую на берегу.



Глава 15

Альфред, король западных саксов, соправитель временно отсутствующего Шефа во всех английских графствах южнее Трента, наблюдал с легкой тревогой, как его молодая супруга взбирается на вершину господствующего над Уинчестером холма. Была некоторая вероятность — лекари не ручались твердо, — что женщина уже носит в себе его ребенка, и он опасался, не переоценивает ли она свои силы. Однако, зная, как она ненавидит всякое покровительство, придержал язык.
Годива поднялась на вершину и обратила взор к долине. Белым кипением были отмечены места, где хэмпширские керлы разбили ради своего любимого сидра яблоневые сады. На обширных полях по другую сторону городской стены виднелись группки пахарей, ходивших за медлительными волами вдоль черных борозд — неимоверно длинных, поскольку разворот упряжки из восьми животных занимал так много времени. Альфред проследил за взглядом Годивы, указал на пятнышко в середине ландшафта.
— Смотри, — сказал он, — плуг тянут четыре лошади, а не восемь волов. Это в твоем собственном поместье. Рив Уонред увидел хомуты, которые люди Пути использовали в упряжках для катапульт, и решил опробовать их для пахоты. Дескать, кони едят больше, чем волы, но если их правильно запрягать, то они много сильнее и быстрее и обрабатывают больше земли. Еще он сказал, что попробует вывести породу сильных и крупных лошадей. Вдобавок есть одно преимущество, о котором никто пока не задумывался. Немалая часть рабочего дня у керла, если он ведет упряжку волов, тратится на дорогу к отдаленному полю и обратно. А если туда и обратно ездить верхом, останется больше времени на работу.
— Или больше времени на отдых, надеюсь, — сказала Годива. — Одна из причин, почему бедные керлы живут так мало, — не успевают восстанавливать силы. Только по воскресеньям, да и те отнимает у них церковь.
— Отнимала, — уточнил Альфред. — Теперь воскресенья принадлежат керлам.
Король на мгновение замялся, нежно погладил жену по плечу.
— Это правда, ты ведь знаешь, — сказал он. — Кажется, никто из нас прежде не задумывался, насколько богатой может стать страна, живя в мире и без господ. Или с одним господином, который заботится о стране. Но к нам теперь каждодневно приходят хорошие новости. Король Шеф, твой брат, говорил мне истинную правду. Всегда есть тот, кто знает правильный ответ, но почти всегда это человек, которого раньше не спрашивали. Вот вчера пришли ко мне рудокопы со свинцовых рудников. Раньше теми холмами владели монахи из Уинчкомба. Теперь монахов прогнали, копи работают под управлением моего рива и олдермена Глочестера. Ходоки сказали, что римляне добывали в этих же недрах серебро, так почему бы нам самим его не найти? — Серебро, — промурлыкал он. — Если бы черные монахи прознали, они бы до смерти засекли своих рабов в поисках серебра. Поэтому рабы им ничего не предлагали. А мне предложили, потому что знают: я поделюсь с ними доходами. Не так давно наши монеты от чеканки к чеканке делались все хуже, скоро бы кентерберийский пенни стал таким же дрянным, как йоркский. Теперь же, когда я вернул серебро из церковной казны, уэссекская монета так же хороша, как германская и франкская. Купцы стекаются к нам отовсюду, из Дорестада и Компостелы, да и из Франции, если им удается обойти запрет своего короля. Все платят портовую пошлину, и из этих денег я плачу рудокопам. Купцы довольны, и трудники довольны, и я тоже доволен. Так что, Годива, как видишь, дела не так плохи, как раньше, даже у керлов. Может, это не бог весть что, но иметь собственную лошадь и желудок, полный даже в Великий пост, для многих из них — счастье.
Внизу в городе, в старом соборе, заговорил колокол, его голос несся над узкой долиной. Видимо, свадебный перезвон — оставшиеся в Уэссексе священники поняли, что сохранить свою христианскую паству можно лишь при посредстве привычных торжественных ритуалов, сопровождаемых музыкой; это по-прежнему привлекало людей больше, чем странные проповеди норманнских жрецов Пути.
— Колокол остался на случай войны, — сказала Годива.
Альфред кивнул:
— Так было всегда. В детстве я видел, как эта долина превратилась в пустыню. Викинги взяли город и сожгли все дома, кроме каменного собора. Они бы и собор разрушили, будь у них побольше времени. Мы воевали с ними тогда и до сих пор воюем. Но разница в том, что теперь сражаемся на море и наши земли в безопасности. А чем меньше разоряется наша страна, тем сильнее становимся мы и тем слабее — они.
Он снова замялся.
— Не пропал ли твой… твой брат? Я прекрасно помню, что все началось с него. Если бы не он, я был бы уже мертв, или бродяжничал и нищенствовал, или в лучшем случае стал бы марионеткой епископа Даниила. А может быть, ярлом у викингов. Шефу я обязан всем. — Он погладил жену по руке. — Даже тобой.
Годива опустила глаза. Муж всегда называл Шефа ее братом, хотя она была уверена, что он знает: между ними кровного родства нет, они сводные брат и сестра, от разных матерей. Иногда ей казалось, что Альфред догадывается об их истинных взаимоотношениях, а может быть, даже о том, что ее первый муж на самом деле был ей единокровным братом. Но если он и подозревал что-то, у него хватало ума не выспрашивать. Он не знал о двух ее выкидышах во время первого замужества, когда она пила настои опасных трав.
Если бы Годива верила в какого-нибудь бога, в бога христиан или в загадочных богов Пути, она бы молилась ему или им о сохранении нынешнего плода ее чрева.
— Я надеюсь, что он жив.
— По крайней мере, никто не видел его мертвым. Все наши купцы знают, что за любые новости положено вознаграждение, и еще большее — тому, кто доставит его назад.
— Не многие короли заплатили бы за возвращение соперника, — сказала Годива.
— Он для меня не соперник. Мои соперники сидят по ту сторону Английского канала или сеют зло на Севере. Пока мы стоим на этом холме и смотрим на поля, все выглядит мирно. Но уверяю тебя, мир был бы в двадцать раз прочнее, будь Шеф здесь, в Англии. Он наша главная надежда. Ты знаешь, керлы зовут его Sigesaelig, Победоносный.
Годива сжала руку мужа:
— Тебя они зовут Альфред Esteadig, Милосердный. Это прозвище лучше.

Тем временем очень далеко на севере, в большом полосатом шатре, шел разговор, в котором надежда звучала куда слабее. Шатер поставили задней стенкой к ветру, а полог был задран, так что сидящие внутри могли видеть, что происходит снаружи. Взглядам открывались унылые вересковые пустоши и торфяники, над которыми тут и там вздымались столбы дыма — следы разбойничьих ватаг викингов, идущих от одной горстки убогих хижин к другой. Три оставшихся в живых сына Рагнара сидели на походных табуретах, держа в руках рог с элем. У каждого был меч на поясе и воткнутое позади в землю копье или боевой топор. Уже дважды этой весной — со дня сражения в устье Эльбы — дерзкие ярлы посягали на авторитет этих вождей. Остро чувствуя все приливы и отливы славы, на которой и держится власть, все трое сознавали: пора предложить дружинам что-то новое. Подкупить их. Вдохновить. Иначе начнется: поутру недосчитаются палаток, корабли не придут в условленное место, воины разбегутся искать счастья на службе у других морских конунгов, более удачливых.
— Сейчас люди хоть чем-то заняты, — сказал седобородый Убби, кивая на дым пожарищ. — Добрая говядина и баранина, можно погоняться за бабами. И нет серьезных потерь.
— И денег не будет, — добавил Хальвдан. — Как и славы.
Сигурд Змеиный Глаз понимал: братья говорят о том, что требует скорейшего решения, а не просто ворчат. До раздоров у них никогда не доходило, они даже спорили редко. И ровные отношения сохранялись даже при безумном Иваре. Сейчас два брата ждали ответа от третьего.
— Если двинемся на юг, — начал он, — снова наткнемся на камнекидалки. Понятно, можем обойти их морем. Но теперь у англичан преимущество. Они знают, что мы ушли северней, в Шотландию, потому что в Английский канал они нас не пускают. И все, что от них потребуется, — встать где-нибудь у берегов близ северной границы. Если пойдем вдоль берега, нас перехватят. Если удастся их миновать — а ведь мы не знаем, где они, — все равно пронюхают, найдут, где бы мы ни были, и разобьют на стоянке. Опасно и в море встретить англичан, и дождаться их прихода на берегу. Не думаю, что наши парни, как бы они ни куражились, мечтают снова повстречаться на море с камнекидалками. Стоя на корабельных обломках, много не навоюешь.
— Значит, мы разбиты, — хмыкнул Убби.
Все трое рассмеялись.
— Так, может, нам обзавестись собственными камнекидалками? — предложил Хальвдан. — Об этом думал еще Ивар. Велел чернорясому ублюдку… как его там? Эркенберт? Велел Эркенберту сделать несколько штук. Жалко, что коротышка сбежал.
— Это в следующем году, — сказал Сигурд. — Коней на переправе не меняют, и нам нужно продолжить начатое. Мы пустим слух по невольничьим рынкам, что заплатим хорошую цену за людей, которые умеют обращаться с метательными машинами. Кто-нибудь найдет таких знатоков. А если они могут стрелять, то смогут и построить камнекидалку. Приставим к мастерам по метательным машинам мастеров корабельного дела, и у нас будут такие суда, что мы и обгоним английские корыта, и закидаем их камнями.
Но непосредственно сейчас нам нужно что-нибудь предпринять, чтобы в душах наших людей появилось мужество и серебро — в карманах. Или хотя бы надежда на серебро в головах.
— Ирландия, — предложил Хальвдан.
— Для этого надо с севера обойти оконечность Шотландии, и прежде чем мы доберемся, там уже будут кишмя кишеть норвежцы.
— Фризия? — с сомнением спросил Убби.
— Такая же нищая, как Шотландия, только без гор.
— Это острова. А как насчет материка? Можно еще раз попытать счастья в Гамбурге. Или в Бремене.
— В нынешнем году эти воды не были для нас счастливыми, — сказал Сигурд.
Его братья кивнули, невольно ощерившись. Они вспомнили унижение, которому подверглись на песчаной отмели, возвращаясь с неудачной охоты без добычи и потеряв бойца. Унижение оттого, что их перехитрили, что втроем они проиграли в борьбе с одним противником.
— Но думаю, что мысль эта правильная, — продолжал Сигурд. — Или почти правильная. Мы еще дадим парням порезвиться здесь несколько недель, порастрясем округу. Намекнем, что это просто разминка, а готовится что-то большее. Затем вернемся напрямик через Северное море, пойдем к гранитным островам.
Братья опять кивнули, зная, что он подразумевает Северо-Фризские острова около Дитмаршена — Фёр, Амрум и Зюльт, три одинокие скалы среди песчаных наносов.
— Потом пойдем к Айдеру и ударим по Хедебю.
Хальвдан и Убби, не веря своим ушам, уставились друг на друга.
— Это же люди нашего народа, — сказал Хальвдан. — Или очень похожего. Во всяком случае, они датчане.
— Ну и что? Какое нам дело до них? Толстозадый король-купец Хрорик даже не продал шкиперу Скули человека, который был нам нужен. Позволил жрецам Пути утащить парня в эту дырку от стрелы, в Каупанг.
— Может быть, лучше напасть на них?
— Правильно. Я считаю так, — сказал Сигурд, — если бы Англия сейчас находилась под нашей властью, было бы больше смысла грабить свои же норманнские страны, чем шастать по здешним нищим землям. Это опасней, я знаю. Но если мы возьмем Хедебю и золото Хрорика, у нас появятся силы, чтобы пойти на Хальвдана и его придурковатого брата Олафа. Конечно, всегда кто-нибудь отколется: у того брат в Каупанге, у этого отец в Хедебю. Но многие останутся. Да и те, кого побьем в одном месте, присоединятся к нам, когда мы пойдем в другое.
— Сначала надо идти на Север, — сказал Хальвдан. — Сделать тебя единым королем всего Севера. А потом вернуться на Юг.
— С тысячей кораблей и камнекидалками впереди, — добавил Убби.
— Покончить с христианами раз и навсегда…
— Выполнить наш давний обет…
— Отомстить за Ивара.
Хальвдан поднялся, осушил рог и выдернул из земли боевой топор.
— Пройдусь вдоль палаток, — сказал он. — Пущу слух. Намекну, что у нас есть замысел, и если бы ребята его знали, то их бы просто оторопь взяла. Это успокоит их на пару недель.

Дьякон Эркенберт стоял внутри огромного кольца древних стен. То был судебный круг народа Смоланда — малых стран между датским Сконе и гигантской шведской конфедерацией, простирающейся на сотни миль к северу, страной, где множество мелких королей всегда старались создать одну Свеарики, единую империю шведов. Начался весенний сход смоландеров, люди вылезали из занесенных снегом хижин и готовились к желанному, но короткому лету.
Эркенберт старательно красил поношенную черную рясу, отчего она выглядела безупречно черной, резко выделяясь на фоне чужих меховых и домотканых одежд. Слуга еще раз тщательно выбрил ему тонзуру, и лысина стала видна отчетливей.
— Мы не намерены прятаться, — сказал Бруно. — Это в прошлом. Хватит выжидать. Теперь нужно, чтобы нас увидели. Чтобы встретились с христианством лицом к лицу.
Эркенберт хотел было вставить саркастическое замечание о пользе скромности, но не стал. Во-первых, не многие решались возражать магистру ордена Копья, как уже прозвали Бруно. А во-вторых, Эркенберт считал его новую тактику разумной.
Смоландеры, как обычно, продавали рабов. По большей части отощавших голодной зимой, просто мешки с костями, весьма сомнительное приобретение на время летней страды. Посланники из Уппсалы, от короля Орма, как обычно, покупали самых дешевых.
— Большинство из них нас не интересуют, — сказал Бруно. — Денег выделено мало. Но вот этого нужно выкупить.
Дородный крестьянин, когда пришла его очередь, протолкнулся внутрь кольца, таща на веревке изможденного человека. Раб был одет в обноски и дрожал от холода. Сквозь лохмотья виднелись тощие ребра. Беднягу поминутно сотрясал кашель, и от него воняло навозной кучей, в которой он спал, чтобы не замерзнуть насмерть.
Его появление встретило шквал насмешек.
— Сколько ты хочешь за доходягу, Арни? Будь он курёнком, пошел бы на суп. Его не возьмут даже шведы. Он не доживет до следующего жертвоприношения.
Арни оскорбленно оглянулся. Взгляд упал на Эркенберта, целеустремленно пробирающегося на площадку торга. Эркенберт торжественно приблизился к тощему рабу, возложил на него руки, крепко прижал к груди.
— Не волнуйся, мы слышали о тебе, и мы здесь, чтобы спасти тебя.
В нос Эркенберту ударила вонь, но он стерпел.
Несчастный принялся всхлипывать, вызвав новые насмешки и улюлюканье толпы.
— Как ты можешь меня спасти, они и тебя продадут, это же звери, им дела нет до заветов Божьих…
Эркенберт мягко высвободился, указал на группу людей, с которыми пришел сюда. Десять риттеров из ордена Копья стояли в две шеренги, все в кольчугах и при шлемах; металлические рукавицы сияли. В правой руке у каждого было короткое копье, упертое древком в землю и наклоненное вперед.
— Воины здесь хорошие, — сказал Бруно, — но не знают дисциплины. Не беда, приучим.
— Сколько ты хочешь за этого человека? — спросил Эркенберт громко, так чтобы услышали зеваки.
Арни, истово верующий во Фрейра, сплюнул:
— Для тебя, христианин, двадцать унций серебра.
Шум в толпе. Восемь унций были хорошей ценой за мужчину в расцвете сил, а за красивую девушку давали три.
— Я дам четыре! — крикнул Эркенберт, опять играя на публику. — Остальные шестнадцать ты выручил за зиму на еде и одежде.
Арни шутки не понял. Побагровев, он надвинулся на коротышку:
— Зараза! Четыре унции! У тебя тут нет прав. По закону Смоланда любой, кто схватит христианского священника, может продать его в рабство. Что мне помешает взять тебя и твое серебро?
— У тебя есть право взять в рабство христианского священника, — не дрогнув отвечал Эркенберт. — А сила у тебя есть?
В точно рассчитанный момент до жути мощная фигура Бруно появилась из толпы со стороны, противоположной шеренгам риттеров. Он легко проталкивался через ряды зевак, раздвигая их крутыми, как у гориллы, плечами. Бруно был без копья, но в таких же доспехах, как его воины. Левая рука покоилась на рукояти непомерно длинного, царапающего землю меча.
Арни, заметив неожиданно наступившее молчание, оглянулся и понял, что дело приняло серьезный оборот. Он попытался взбудоражить толпу:
— Неужто мы это потерпим? Неужто позволим им приходить сюда и отнимать наших рабов?
— Они платят серебром, — заметил кто-то из зрителей.
— А что сделают с людьми, которых заберут? Такие, как этот… — вне себя от ярости, Арни повернулся и яростно ударил раба в висок, отчего тот, рыдая, распростерся на земле, — такие, как этот, должны попасть в рощу Уппсалы, для жертвоприношения истинным богам, а не вернуться, чтобы опять проповедовать свои враки о сыновьях непользованных девок и мертвых, воскре…
Арни прервался на полуслове. Бесшумно, как лесная рысь, Бруно сделал последние четыре шага. Рука взметнулась так быстро, что никто не успел заметить. Но все теперь видели, что его стальная перчатка сжимает шею смоландера, палец безжалостно давит на кадык. Бруно слегка приподнял крестьянина, и тот затанцевал на цыпочках.
— Кусок дерьма, — сказал Бруно, — ты поднял руку на служителя Бога живого. Ты хулил нашу веру. Я не убью тебя в торговом круге, здесь не должна литься кровь, но посмеешь ли встретиться со мной на земле для поединков, с мечом и щитом, или с копьем и топором, или с каким хочешь оружием?
Не в силах ни двинуться, ни заговорить, крестьянин беспомощно таращил глаза.
— Похоже, что нет. — Бруно отпустил его, повернулся кругом, пролаял команду.
Передний ряд его риттеров заученно двинулся вперед, сделал три шага, снова замер.
— Продолжайте торг! — распорядился Бруно.
— Четыре унции, — повторил Эркенберт.
«Мы не должны их грабить, — говорил Бруно, — иначе они полезут в драку. Но и переплачивать ни к чему. В общем, мы должны выкупить сэра Эйлифа, священника. Только он один хоть что-то знает о правителях дальних стран за Биркой. Он поможет нам в поисках. Я желаю услышать побольше о славном короле Кьяллаке, живущем к северу от границы со Страной железа, Ярнбераландом».
Потирая горло, крестьянин раздумывал, торговаться ли дальше. Встретил взгляд черных враждебных глаз Эркенберта и не стал рисковать. Он кивнул.
Дьякон бросил к его ногам мешочек, бережно взял за руку священника Эйлифа, потянул его в ряды риттеров, к которым снова присоединился Бруно. Священники оказались в безопасном окружении, Бруно рявкнул, воины взяли копья наперевес и двинулись, чеканя шаг, как один человек.
Шведы и смоландеры поглядели им вслед и вернулись к своим делам.
— Что ты об этом думаешь? — спросил один высокий швед другого.
— Что думаю? Это тот самый подонок, что убил в Хедебю человека короля Орма. У него душегубство, поди, уже в привычку вошло. Не знаю, чего они добиваются, но я тебе вот что скажу. Это не те христиане, что прежде.
Второй задумчиво кивнул, оглянулся, не подслушивает ли кто.
— Если появились новые христиане, может быть, нам нужен новый король, чтобы с ними справиться.



Глава 16

Когда с лодки сошли четыре рабыни, Бранд коротко и сердито произнес:
— Нет! Лошадей не хватает. Женщин придется оставить.
Но как только ему сообщили, что случилось на Дроттнингхольме, протесты прекратились.
— Надо как можно быстрее убраться отсюда, — проворчал великан. — Королевский сын мертв, и Хальвдан не успокоится, пока не умрут все, кто в этом замешан. Или пока не умрет он сам. Едва ли он тронет моих моряков — по крайней мере, пока не обнаружит, что я исчез вместе с вами. Но чем быстрее мы удерем из Западного Фолда, тем целее будем. Кто отстал — тот пропал.
Шеф на это ничего не ответил. Он шел запинаясь, его мрачные мысли все еще блуждали на острове. Вокруг мертвого мальчика. Какая-то часть Шефа по-прежнему оставалась с Рагнхильдой, стиснутая между теплыми бедрами, приникшая к большим грудям.
Они вступили на тропу, которая вела прямо в горы, извиваясь в вечной полутьме сосняков и ельников. Семнадцать человек, на всех двенадцать лошадей. И смертельная угроза погони, которая начнется утром.
Все же почти сразу выяснилось, что не все опасения Бранда сбылись. Один из бывших рабов, Вилфи, объявил, что в Англии он сопровождал хозяина в путешествиях, бежал впереди, чтобы обеспечить на каждой стоянке кров и еду. Пробежать в день сорок миль, утверждал Вилфи, для него так же легко, как для другого человека — пройти двадцать. Лошадь ему не нужна. Женщины могут ехать по две или пусть едут попарно с мужчинами, которые будут регулярно спешиваться и бежать рядом с лошадью, держась за луку седла.
Ночной переход вышел длинным, утро никак не наступало. На рассвете Бранд сделал привал, чтобы позавтракать, напоить из ручья горных лошадок и дать им возможность пощипать мягкую свежую траву. Рабы быстро развели костер, растолкли зерно и сварили свою неизменную еду — кашу. Вскоре они были готовы ехать дальше, в то время как Бранд все еще охал и потирал затекшие мускулы ног. Когда он с удивлением осмотрел выстроившуюся колонну, Озмод сказал не без злорадства:
— Да ты запамятовал, господин. Раб должен пошевеливаться, хочет он того или нет. Это свободных нужно понукать, иначе они будут считать голод, жажду или мозоли достаточной причиной для передышки.
Викинги, несмотря на то что их перемещения казались неторопливым армиям христианского Запада обескураживающе стремительными, были скорее моряками и лыжниками, чем наездниками. При всем своем рвении именно Бранд задерживал отряд. Ни одна из лошадей не могла долго нести его преизрядный вес. Во время длинного дня, который последовал за длинной ночью, Озмод не вытерпел и взял руководство, предложив, чтобы каждый мужчина и каждая женщина по очереди шли и ехали верхом, и выделил Бранду двух лошадей, одну для езды, другую в запас, и подсказал ему на ровной земле бежать между конями, держась ручищами за седла.
— Сможем ли оторваться? — спросил Квикка, когда они наконец остановились второй раз, чтобы выпасти лошадей на густой траве.
Бранд оглянулся, пытаясь определить, откуда они тронулись в путь и как далеко уже забрались. Остальные с волнением ждали ответа.
— Думаю, да, — сказал он. — Мы двигаемся быстрее, чем я рассчитывал. Есть и другое преимущество: Хальвдан не знает, куда мы направились.
— Но ведь он все равно выйдет на след? — допытывался Квикка.
— Найдутся люди, которые расскажут, кто и куда едет по его землям. Но им придется сначала приехать к королю, получить приказ, потом вернуться и попробовать его выполнить. Все это время мы будем ехать в другую сторону. Еще два таких перехода, и выйдем за границы Западного Фолда. Это не помешает Хальвдану послать вдогонку убийц, но он уже не обяжет всех и каждого преграждать нам дорогу.
— Ну так не будем рисковать, — сказал Озмод. — Едва кони насытятся, двинемся дальше.
— Надо же когда-то спать, — запротестовал Бранд.
— Только не сейчас. Вот начнем валиться с коней, тогда и поспим. Или привяжемся к седлам.
Отряд снова тронулся в путь, с натертыми ногами и урчащим от голода желудком. Но никто не жаловался. Тон задавали женщины, резко одергивая тех, кто выказывал малейшие признаки слабости.
Однако со временем беглецы поняли, что подлинная опасность не сзади их догоняет, а подстерегает впереди. В горной малонаселенной Норвегии все дороги, естественно, заворачивали на ближайший крестьянский двор. Возможность для хуторян обменяться новостями, возможность для странствующих торговцев продать ткани, вино и соль. Сначала Бранд на каждом дворе покупал лошадей, пока не обеспечил отряд полностью. И хотя он платил полновесной серебряной монетой, крестьяне как будто оставались недовольны.
— Я слишком тороплюсь, — объяснял Бранд. — Они хотят, чтобы я рядился и торговался по полдня. Здешняя жизнь течет очень медленно и скучно, поэтому люди обожают все подолгу обмозговывать. Заплатить запрошенную цену и уйти — это кажется им непорядочным. И вообще, наводит на раздумья, кто мы такие. Девять коротышек с чужим выговором, четыре женщины в рабских одеждах, один человек и вовсе спит, — он показал на молчаливого Шефа, — и я. Само собой, они не доверяют нам. Я тебе говорил, что веду стайку мышей через страну кошек.
Первая неприятность случилась на следующий день после того, как Бранд объявил спутникам, что они вышли за пределы Западного Фолда. Они пересекли небольшой водораздел и приступили к спуску по ущелью, где по обоим склонам струилась вода. Истомившиеся в зимних стойлах лошади щипали зеленую траву при каждой возможности. Отряд вошел, как делал это уже много раз, на крестьянский двор, огороженный квадратом строений. Как только хуторяне завидели гостей, они немедленно прекратили работу и высыпали навстречу, скликая своих женщин и детишек, — посмотреть на проезжих, перекинуться словечком с Брандом. Постепенно Шефу, которого еще не оставили воспоминания об умершем у него на руках ребенке, поведение местных показалось необычным. Он не замечал недоверия или недоумения, люди выглядели довольными. Видимо, пришли к какому-то выводу. Шеф пригляделся. Сколько их тут? Столько же, сколько было вначале? А все ли его люди на месте?
Внезапно из-за коровьего хлева донесся крик. Кричали по-английски. Голос Эдит, самой молодой и привлекательной из женщин. Ни слова не говоря, Квикка, Озмод и остальные схватили арбалеты и побежали за хлев. За ними последовали Шеф, Бранд и местные.
За углом сарая они обнаружили двух норманнов, напавших на Эдит. Один обхватил ее сзади, зажал рот. Второй вцепился в ногу, пытаясь свободной рукой поймать и другую. Услышав за спиной шаги, второй норманн отпустил Эдит и обернулся.
— Она к этому привыкла, — сказал он. — Посмотрите на нее. Просто сука, рабыня. Только этим и занимается. Почему нам нельзя тоже попользоваться?
— Она не рабыня! — рявкнул Озмод. — И она никогда не была твоей рабыней.
— А ты-то кто такой? — С полдюжины крестьян обступили кругом, вклинились между Озмодом и вторым норманном, продолжавшим держать Эдит. — У нее нет здесь прав. И у тебя нет. Если я скажу, что ты раб, значит будешь рабом.
Шеф протолкался вперед, посмотрел норманну прямо в глаза. Он знал, что его отряду не грозит опасность, по крайней мере в данный момент. Прозвучали щелчки арбалетов, и хотя у крестьян имелись при себе топоры и ножи, ими не успели бы воспользоваться. Но если англичане прольют кровь, весть о случившемся разлетится и поднимется крик и стон. Убить каждого, даже женщин и детей, как поступили бы викинги в Англии, — тем более не выход. Необходимо как-то усмирить буянов, по наивности своей вообразивших, будто имеют дело со слабаками.
— Оставьте нам только эту, — предложил норманн. — А сами можете ехать.
Эдит завизжала сквозь зажимающую рот руку, отчаянно забилась.
«Боится, что мы так и сделаем», — подумал Шеф.
Вперед вышел Бранд, держа в могучей руке снятый с седельной перевязи топор. Это было грозное оружие, с ясеневой рукояткой в три фута длиной, с изогнутым лезвием шириной в фут. Железный обух был инкрустирован извивающимися серебряными змеями, наваренная стальная кромка ярко отсвечивала на темном железе. Из обуха выступал длинный шип, для балансировки и обратных ударов. Это было оружие настоящего богатыря.
— Отпустите ее, — сказал Бранд. — Если не хотите драться со мной. Все сразу или по одному. Мне все равно с кем.
Норманн, который говорил первым, поглядел на него.
Он не был велик, как Бранд, — других таких здоровяков Шеф вообще не встречал. Но можно было лишний раз убедиться, какой рослый народ норвежцы. Этот был на добрых четыре дюйма выше Шефа, намного шире в плечах и тяжелее.
«Обдумывает вызов, — осознал Шеф. — Стоит ли дело того? Велика ли опасность?»
Бранд подбросил топор, не глядя поймал и принялся крутить в воздухе.
Норманн медленно кивнул:
— Ладно же. Торгейр, отпусти ее. Она того не стоит. Но кое-кто подловит тебя, здоровяк, раньше, чем ты спустишься с гор. Тогда узнаем, почему ты бежишь с трэллами через Бускеруд. В тебе самом, наверное, кровь трэлла.
Шеф увидел, что сжимающие топорище пальцы побелели, но Бранд не сдвинулся с места. Освободившаяся Эдит втиснулась в середину ожидавшего с заряженными арбалетами отряда. Не спеша и не поворачиваясь к противнику спиной, женщины, Бранд и англичане отошли к своим лошадям, молча собрали пожитки. Две лошади исчезли: их успели украсть в течение короткой ссоры.
— Не стоит из-за этого шуметь, — сказал Бранд. — Просто уходим.
Колонна потянулась мимо строений и навозных куч. На околице мальчишка швырнул в чужаков комок грязи, к нему присоединились другие. Грязь, камни и издевательские крики сопровождали беглецов еще с полмили.
На ночлег в этот день устроились с небывалой роскошью, расстелив немногочисленные одеяла и не пожалев времени, чтобы сварить купленную накануне солонину и сушеный лук. Но ели молча и беспокойно. Часовые зорко следили за дорогой в обоих направлениях.
Когда большинство улеглось спать, Озмод и Квикка сели рядом с Шефом и молчаливым Брандом.
— Так мы далеко не уйдем, — сказал Озмод. — Весть разнесется впереди нас, по тропам, которых мы не знаем. На каждом хуторе не миновать стычки. А если встретится деревня или город, будет еще хуже.
— Я же предупреждал, — вздохнул Бранд. — Как будто ведешь мышей через кошачью страну.
— Мы надеялись на нашего пса, — сказал Квикка.
Шеф, мгновенно встревожившись, взглянул на Бранда.
Он неоднократно видел, как великана задирали в лагерях викингов около Йорка и в Восточной Англии. При этом говорили не столь оскорбительные слова, и обидчики были намного более грозными, чем Квикка. Каждый раз следовал незамедлительный ответ с печальным результатом: сломанная рука, отбитые мозги. Но сейчас Бранд сидел неподвижно, видимо погрузившись в раздумья.
— Да, — наконец произнес он, — вы надеялись на меня. И по-прежнему можете на меня рассчитывать. Я обещал провести вас до Гула-фьорда и сделаю все, чтобы сдержать обещание. Но есть одна вещь, которую вам необходимо знать. Если я и сам не знал этого раньше, то понял сейчас. Вот уже двадцать пять зим, как я воюю. Начни перечислять людей, которых убил, или сражения, в которых участвовал, это звучало бы как сага о ком-нибудь из богатырей короля Хрольфа или о самом старике Рагнаре Мохнатые Штаны. За все это время никто не посмел сказать, что я повернулся спиной и отступил, когда скрещиваются копья. — Он грозно огляделся. — И вы это видели! Мне нет нужды здесь хвастаться. Но битва с Иваром что-то отняла у меня. Я получил много ран и не раз побывал на краю гибели. В душе, впрочем, ни единожды не чувствовал, что погибаю. Но когда Ивар отразил мой удар и проткнул меня мечом и я ощутил клинок в своем брюхе, я понял, что даже если переживу этот день, то дня через два все равно умру. Я просто знал. Все длилось не больше удара сердца, но я никогда этого не забуду. Даже после того, как Хунд заштопал разорванные кишки, вылечил меня от лихорадки и выпустил гной. Сейчас я так же крепок, как в былые годы. Но мне не забыть того, что однажды пережил. — Он снова поглядел на слушателей. — Понимаете, беда в том, что в этих горах, где в каждом местечке есть свой богатырь, да еще все время занимаются mannjafnathr, сравнением воинов, чтобы выяснить, кто из них самый грозный, люди могут догадаться. Тот человек на хуторе знал, что он мне неровня, что я убил дюжину таких сиволапых, прежде чем у меня отросла борода. Но он ведь заметил, что сердце мое к драке не лежит. Если бы еще чуть-чуть поразмыслил, то мог бы и рискнуть.
— Ты силен, как всегда, — сказал Озмод. — Ты бы его прикончил. И так было бы лучше для всех нас.
— Думаю, что прикончил бы, — согласился Бранд. — Это был всего лишь петух на своей навозной куче. Но когда у человека душа уходит в пятки, случаются очень странные вещи. Я знавал великих воинов, у которых моча струилась по штанам, и они смирно ждали, пока их зарежут. Они застывали, потому что валькирии, дочери Одина, вестницы смерти, набрасывали на них путы страха.
Англичане погрузились в молчание. Наконец снова заговорил Озмод:
— Значит, так. С этих пор нам лучше во всех селениях держаться кучно и быть наготове. Алебарды на виду, арбалеты заряжены. Эх, жаль, не увидели те недоумки, как бьют наши стрелы. Тогда бы взялись за ум. Плохо, что нельзя застрелить кого-нибудь просто для наглядности. И вот еще что, — добавил он. — Эдит пошла за сарай не потому, что такая дура. Ее позвали. Женщина. И женщина звала по-английски, а не по-норманнски. Небось услышала, как мы говорим меж собой. Рабыня. Она здесь уже двадцать лет.
Бранд мрачно кивнул:
— Они вывозят рабов из Англии вот уже лет пятьдесят. Думаю, каждый крестьянский двор на Севере имеет рабыню для помола зерна, а то и с полдюжины. И еще мужчин-трэллов для тяжелых полевых работ. И чего же она хотела?
— Конечно хотела, чтобы мы увезли ее с собой. Заговорила с Эдит, потому что надеялась на сочувствие. А потом из-за угла вышли мужчины, должно быть следили.
— Так ты поговорил с рабыней? — спросил Шеф, отвлекаясь наконец от своей внутренней борьбы. — Что ты ей сказал?
— Сказал, что не возьмем ее. Это было бы слишком опасно. То же самое надо было сказать Эдит и остальным, даже если им грозило очутиться с перерезанной глоткой в могиле какого-нибудь королевского недоноска. Та женщина была из Норфолка, — добавил Озмод. — Ее увели из Норвича двадцать лет назад, еще девочкой. А теперь она здесь состарится и умрет.
Они с Квиккой встали и отошли, принялись расстилать одеяла.
Шеф смотрел на Бранда, не решаясь заговорить. То, в чем признался великан, должно быть, стоило ему таких же переживаний и стыда, как публичные рыдания — человеку менее сильному. Шеф задумался, что же произойдет с Брандом. Есть ли шанс исцелить его разум, как Хунд исцелил тело? Еще долго после того, как весь лагерь, не считая часовых, уснул, Бранд сидел без сна, угрюмо подбрасывая в костер ветки.

Когда на следующий день они пробирались меж горных сосен, двигаясь уже без той отчаянной спешки, что отметила их бегство из королевства Хальвдана, Шеф обнаружил, что Удд едет рядом, и взглянул на него с удивлением. Обычно Удду нечего было сообщить окружающим, если только речь не шла о кузнечной работе.
— Я думал о мельничных жерновах, — сказал Удд. — В Норвегии они не очень полезны, здесь вода течет только половину года. Да и тогда вон что выходит. — Он показал вперед, на поток, стиснутый в узком глубоком русле и разбитый на каскад уступами шестифутовой высоты. — Тут нужно что-то другое, что работало бы круглый год.
— И что же?
Удд послюнил и поднял палец:
— Здесь никогда не стихает ветер, ты заметил?
Шеф рассмеялся. Сама мысль о том, чтобы летучий ветер, которого никто никогда не видел, не ловил и не взвешивал, двигал такую тяжелую вещь, как огромный мельничный жернов, казалась нелепой.
— Но ведь он движет корабли, — сказал Удд, угадав сомнения Шефа. — Если толкает корабль весом десять тонн, почему не может вращать жернов, который весит лишь тонну?
— Ветер отличается от воды, — сказал Шеф. — Он движется то в одну сторону, то в другую.
— Но морякам ведь это не мешает? В общем, я задумал вот что… — И Удд на ходу описал свой замысел: ветряная мельница с крыльями, установленная на поворотной раме, которую можно ориентировать по направлению ветра с помощью рычага типа корабельного румпеля.
Возражая, получая ответы, добавляя свои замечания, Шеф поймал себя на том, что им завладевает изобретательское вдохновение. Едущий позади Квикка подтолкнул Карли:
— Ему удалось разговорить Шефа. Как раз вовремя. Я было забеспокоился, что мы едем по таким опасным местам с двумя вожаками и каждый малость не в себе. Вот бы сделать что-нибудь похожее и со вторым.
Он показал на гиганта, который бежал впереди колонны, держась за седло усталой лошади.
— С этим будет потруднее, — вмешался в разговор ехавший позади Хунд. — Поскорее бы он оказался на своем корабле.

Загвоздка возникла не в одном из хуторов, которые они проезжали в тот день и в следующий, хотя везде отряд встречал опущенные взгляды и молчание стоящих у своих амбаров и хлевов крестьян. Будучи настороже, Шеф тщательно осматривался в каждом дворе, искал следы присутствия посторонних. Дважды он замечал между ставнями изможденные лица женщин, надеющихся на чудо, а может, всего лишь на ободряющее слово родного языка. «Во сне, — подумал Шеф, — я слышал неумолчный шум ручных мельниц, крутящихся двадцать, тридцать лет; беспросветная каторга до самой смерти».
В поперечнике хутора́ не превышали нескольких десятков ярдов, в них никогда не жило больше десяти-двенадцати мужчин, считая со стариками и подростками, — явно недостаточно, чтобы помериться силой с хорошо вооруженным отрядом такой же численности, пусть и состоящим из бывших рабов и возглавляемым людьми со странностями. Когда наконец горная дорога нырнула в долину, которая, понижаясь, встретилась с двумя другими долинами, маленькая кавалькада увидела у слияния рек россыпь домов, за которыми возвышалось здание в несколько этажей, с вырезанными на фронтонах и коньках фантастическими драконами.
Бранд привстал на стременах, оглянулся на отряд.
— Это Флаа, — сказал он, — главный город здесь, в Халлингдале. В нем даже храм есть. Попробуем проскочить через него, как будто это очередной хутор.
Когда они проезжали мимо деревянной церквушки по маленькой площади в центре селения, между домами высыпали люди, закрывая проезд вперед, да и в другие стороны. Все они были вооружены копьями и щитами, подростки и мальчишки позади воинов целились из луков. Шеф услышал щелканье взводимых арбалетов. Залпом можно убить или тяжело ранить нескольких человек, прикинул он. Но после почти не будет шансов против тридцати или сорока оставшихся. Выбрать направление и прорываться?
Навстречу вышел человек без оружия и с поднятой в знак желания вести переговоры правой рукой. Они с Брандом уставились друг на друга.
— Здравствуй, Вигдьярф, — сказал Бранд. — Мы не встречались после Гамбурга. Или это был поход на Оркнейские острова?
— Это было на Оркнеях, — ответил норманн.
Он был пониже Бранда, но крепкого сложения, с бычьей шеей и лысый. Руки бугрились мышцами под золотыми браслетами — и то и другое плохой знак. У этого человека солидный источник дохода, а в нищих норвежских горах таким источником не может быть скотоводство.
Вигдьярф хорошенько рассмотрел амулет-молот на груди у Бранда, потом стоящих рядом со своими лошадьми мужчин и женщин.
— Ты в странной компании, — отметил он. — А может быть, и не в такой уж странной. Когда человек вешает на шею такую штуковину, я всегда жду, что следующий его шаг — крещение. И что потом? Он разговаривает с трэллами, помогает им бежать. Сам становится трэллом. Ты уже дошел до этого, Вига-Бранд? Или еще что-то осталось от тебя прежнего?
Бранд соскользнул со своей малорослой лошадки и с топором в руке шагнул вперед.
— Давай покороче, Вигдьярф, — сказал он. — Когда мы виделись в последний раз, ты даже не чирикал. А сейчас возомнил о себе невесть что. К чему все это? Неужто вместе с братьями замыслил нас ограбить? Уж не сомневайся, это многим будет стоить жизни.
Позади него Озмод поднял арбалет, прицелился в ветвистый дуб у церковных дверей и нажал на спуск.
Неуловимый для глаза полет — и эхо удара разносится по замолкшей площади. Озмод неторопливо перезарядил — четыре ловких движения, щелчок, и новая железная стрела легла на свое место.
— Попробуй-ка ее вытащить, — предложил Бранд. — Или у тебя другая задумка? Может, только ты и я, один на один?
— Только ты и я, — согласился Вигдьярф.
— И если я выиграю?
— Свободный проход для всех вас.
— А если победишь ты?
— Мы получаем все. Лошадей, рабов, мужчин, женщин. Для женщин у нас место найдется. Но не для мужчин. Ведь у трэллов, которым позволили думать, что они тоже люди, появляются неправильные мысли. Их отправим на священные деревья, пусть кормят воронов Одина. Может, кого-то и пощадим, убедившись, что он не опасен. Но ты же знаешь, как мы тут обходимся с беглыми. Если не убиваем, то кастрируем и клеймим. Самое надежное средство. Но у тебя есть другой выход, Бранд. У тебя одного. Просто отойди от них. Они не из твоего народа. Отдай их, присоединяйся к нам, и никаких хлопот ни тебе, ни мне. Ты даже получишь долю с добычи.
— Не пойдет. — Бранд подбросил топор и схватил его обеими руками. — Здесь и сейчас?
Вигдьярф помотал головой:
— Слишком много народу хочет посмотреть. Я обещал, что ты согласишься. Сейчас люди собираются со всех хуторов трех долин. Площадку для поединка мы разметили там, у реки. Завтра утром. Только я и ты.
Пока Шеф слушал этот разговор, который сулил ему клеймо, холощение и рабский ошейник, он ощутил затылком знакомую хватку, означавшую, что предстоит видение. На этот раз он не противился. Как и на кургане в Хедебю, его глаза оставались открытыми, он по-прежнему видел маленькую замызганную площадь, деревянный храм, напряженно выжидающих вооруженных мужчин. Но в это же самое время другая картина разворачивалась перед его взором, впитывалась зрением, словно выколотый глаз находился где-то в другом месте и видел так же хорошо, как и уцелевший.

Он увидел большую мельницу, похожую на ту, что Удд показывал ему в Каупанге, с двумя горизонтальными жерновами, лежащими друг на друге, и с засыпным желобом. Но не было ни шестерней, ни бегущей воды. Помещение было сухим, как в знойное лето, пыль стояла столбом — и ни капли влаги, чтобы прибить ее.
В пыли двигался одинокий человек, медленно и упорно налегая на рычаг ворота. Толстый, как рулевое весло корабля, тот был прикреплен к верхнему жернову, который проворачивался круг за кругом. И круг за кругом двигался человек, не отдыхая, не останавливаясь, не видя ничего, кроме этого запыленного помещения.
Но на самом деле ничего он не видит, понял Шеф, потому что слеп, его глазницы были пусты. Человек на мгновение сбился с шага, стараясь получше упереться ногами. Тут же откуда-то появилась плетка, и багровая полоса пролегла по обнаженной грязной спине. Хотя и слепой, человек обернулся, будто потревоженный надоедливой и неуловимой мухой. Его запястья были прикованы к рычагу большими железными кандалами.
Когда труженик снова налег на рычаг, Шеф увидел чудовищные мускулы, бугрящиеся на руках, спине и боках. Казалось, на них была одна кожа, ни крупицы жира. Человек был так же силен, как Бранд, и имел такую же рельефную мускулатуру, как у Шефа. На его плечах лежали курчавые черные волосы.
«О таком способе помола Удд не знает, — подумал Шеф, когда видение стало блекнуть. — Использовать воина вместо вола, или лошади, или десятка рабынь с ручными мельницами. Но кажется, мой покровитель из Асгарда показал это не для размышлений о мельницах, как и видение с Вёлундом не предостерегало от открытых ларцов. Тогда он хотел предупредить, что мальчик умрет. И падение крышки было выстрелом из катапульты. А теперь мельничный камень, жернов… Это намек на что-то более злободневное, чем шестерни и передачи».

— Завтра утром, — повторил Бранд слова Вигдьярфа. — Я и ты.
Шеф послал лошадь вперед, чтобы поравняться с Брандом.
— Завтра утром, — сказал он, глядя с высоты на дородного Вигдьярфа. — Но не ты против него, а наш боец против вашего.
Норманн глянул на арбалеты и открыл рот для возражений, однако Шеф быстро вставил:
— Оружие выбирает ваш человек.
Вигдьярф задумчиво и подозрительно посмотрел на отряд позади Бранда, потом кивнул.
Где-то не очень далеко — или это было в голове у Шефа? — тихо скрипели вращающиеся жернова.



Глава 17

Шеф заметил, что к их небольшому отряду, расположившемуся в загончике на краю общинного пастбища, направляется человек. Выглядел он скорее растерянно, чем враждебно или угрожающе. И действительно, подойдя, крестьянин остановился и изобразил то, что можно было счесть за неуклюжий поклон, исполненный человеком, который слышал о таком обычае, но никогда в глаза не видел, как это делается. Его взгляд задержался на белом жреческом одеянии Хунда, теперь сильно испачканном, и на пекторали в виде яблока Идун.
— Ты лекарь, — сказал пришедший.
Продолжая сидеть, Хунд кивнул.
— В нашем селении много тех, кто болеет и у кого не заживают раны. Мой сын сломал ногу, мы ее завязали, но она срослась криво, теперь на нее нельзя опираться. У моей матери болят глаза. Есть и другие — женщины, которым новорожденные разорвали чрево, мужчины, годами страдающие зубной болью, сколько бы зубов мы ни выдернули… Лекари сюда никогда не заходят. Ты не посмотришь больных?
— Ну вот еще! — ответил Хунд.
Лекари Пути не верили в человеколюбие, никогда не слышали о клятве Гиппократа.
— Если завтра ваш боец победит, вы нас или повесите, или кастрируете и сделаете рабами. С какой стати я буду лечить того, кто собирается завтра меня клеймить?
Норманн озадаченно посмотрел на остальных:
— Вигдьярф же не знал, что ты лекарь. И наверняка… что бы ни случилось… Он не про тебя говорил.
Хунд пожал плечами:
— Он говорил о моих товарищах.
Шеф встал, глянул на друга, едва заметно подмигнул. Хунд, который знал Шефа с детства, намек уловил и с непроницаемым лицом отвернулся.
— Он придет, — сказал Шеф. — Как только достанет свои инструменты. Подожди его там.
Когда норманн отошел, Шеф приказал Хунду:
— Лечи всех, кого он покажет. Потом вели показать остальных. Даже трэллов. Каждого, кому можно доверять, расспрашивай о мельнице. О мельнице, шум которой мы слышим. Что бы ни случилось, к вечеру вернись.
Солнечный диск уже уткнулся в зубцы горных вершин, когда в лагерь возвратился усталый Хунд. Бурые пятна засохшей крови покрывали рукава его рубахи. Днем время от времени были слышны отдаленные вскрики боли: лекарь за работой в селении, где не знают ни макового отвара, ни белены.
— Хватает тут работы, — сказал Хунд, садясь и принимая от Шефа миску с едой. — Тому ребенку пришлось ломать ногу заново, чтобы правильно срослась. В мире так много боли. И так много того, что легко вылечить. Теплая вода со щелоком — чтобы повитуха вымыла руки — спасла бы половину женщин от смерти родами.
— Что насчет мельницы? — поинтересовался Шеф.
— Напоследок они привели ко мне одну рабыню. Хозяева, да и она сама, сначала упирались, говорили, что все бесполезно. Они правы. Рабыня безнадежна. У нее внутри опухоль, и даже в Каупанге, располагая помощниками и самыми лучшими лекарствами, я бы вряд ли спас ее. Но я постарался облегчить ее муки. Телесные муки то есть. От того, что у нее на душе, лекарства нет. Она ирландка, угодила в рабство, когда ей было пятнадцать, сорок лет тому назад. С тех пор она ни разу не слышала родной речи, выносила пятерых детей от разных хозяев, всех у нее забрали. Теперь ее сыновья — викинги, сами крадут женщин. Ты никогда не задумывался, почему викингов так много? Каждый мужчина заводит от рабынь столько детей, сколько сможет. И все они пополняют армию.
— Мельница, — жестко сказал Шеф.
— Верно, рабыня подтвердила, что здесь есть мельница. Ее поставили не далее как в прошлом году, когда приходил жрец Пути, товарищ Вальгрима. И в прошлом же году привели человека, чтобы крутить ее. Как это человек может крутить мельницу?
— Я знаю, — сказал Шеф, вспоминая ниспосланное богами видение. — Продолжай.
— Она сказала, что это англичанин. Его все время держат под замком. Два раза ему удавалось вырваться и убежать в горы. И оба раза ловили. Сначала избили кожаными бичами около храма. Ирландка говорит, что была тогда на площади. Утверждает, что это настоящий богатырь. Норманны пороли его так долго, что можно было вспахать целый акр земли, а он ни разу не закричал, только проклинал их. А когда беднягу поймали во второй раз, они… поступили иначе.
— Иначе — это как? — спросил Бранд, прислушиваясь.
— Когда они говорят, что кастрируют трэллов, это обычно означает, что им отрезают семенники, как быкам или жеребцам. Чтобы стали смирными и покорными. Вместо этого ему отрезали другую штуку, которая делает мужчину мужчиной. Семенники оставили. Он силен как бык и так же свиреп. У него остались все желания мужчины. Но он больше не сможет быть с женщиной.
Слушатели уставились друг на друга, с ужасом вообразив, какая злая судьба поджидает их самих.
— Я вам скажу одну вещь, — решительно заявил Квикка. — Меня не волнует, кто что кому обещал. Если завтра Бранд — дай ему Тор победить — не справится с задачей, тот, кто его убьет, сразу получит от меня стрелу. И тогда мы все будем стрелять. Может, и не вырвемся, но я не хочу стать здесь рабом. Эти горные тролли ничуть не лучше черных монахов.
Все остальные, и мужчины и женщины, ответили одобрительным гулом.
— А еще, — продолжал Хунд, — она сказала, что этот человек безумен.
Шеф задумчиво кивнул:
— Английский богатырь. Сильный как бык и такой же свирепый. Мы освободим его сегодня ночью. Я знаю, что за нами наблюдают дозорные. Но они ожидают, что мы попытаемся сбежать на лошадях. Когда сядет солнце, мы по одному потянемся к нужнику, но троим нужно спрятаться с его противоположной стороны еще до темноты. Это буду я, ты, Карли, и ты, Удд. Спрячь под рубахой свои инструменты, Удд. И набери во флягу масла. А теперь, Хунд, изложи все, что узнал об этом городке…

Через несколько часов в густой тьме, рассеиваемой лишь слабым светом звезд, три человека сгрудились в тени около грубой постройки на околице селения — близ мельницы.
Шеф оглядел темные окна соседних домов, подтолкнул Удда вперед. Тяжелая дверь, засов, в нем увесистая железная чека. Замка нет. Это чтобы нельзя было выйти по собственному желанию. Тут таланты Удда не понадобятся. Коротышка вытащил чеку, откинул засов и приготовился распахнуть дверь.
Шеф вынул лампу и огниво, высек искру, подул на трут и после некоторой возни зажег фитиль, плавающий в плошке с маслом, которую закрывали тончайшие до прозрачности роговые пластинки, пропускавшие свет, но защищавшие огонек от ветра. Опасно, свет может выдать, как ни прикрывай лампу рубахой и телом. Но если рассказанное Хундом — правда, гораздо опасней лезть в логово зверя вслепую.
Светоч наконец разгорелся, и Шеф подал сигнал Удду; тот распахнул дверь. Шеф проскользнул внутрь как змея, вплотную за ним — Удд и Карли. Услышав, что дверь мягко захлопнулась, он стал высматривать жернова. В нескольких футах от него, у стены, под мешками угадывались какие-то очертания. Шеф сделал шаг вперед, другой; внимание привлек массивный рычаг, прикрепленный к верхнему жернову, прочная цепь вела от него к…
Мелькнула тень, и что-то хлестнуло его по лодыжке. Шеф отпрыгнул назад, удерживая лампу, и приземлился в трех футах. Чуть не попался!
Громкий лязг. В неверном свете лампы Шеф обнаружил, что на него смотрит пара широко расставленных сверкающих глаз. Гремела натянувшаяся цепь, прикрепленная к железному ошейнику на толстой шее великана. В блестящих глазах не мелькнуло и тени боли, только сожаление о неудавшемся броске.
Взгляд Шефа перешел на цепь. Да, она идет от рычага к ошейнику. И еще одна цепь — от ошейника к глубоко всаженной в стену скобе. Руки скованы вместе и цепью прикреплены к ошейнику, так что могут двигаться только между поясом и ртом. Зачем это сделано?
Не сразу Шеф догадался, что прикованного можно таскать на цепях от стены к рычагу мельницы и обратно к стене, при этом не попадая в пределы его досягаемости. В комнате воняло. Вон там параша. Сомнительно, чтобы пленник ею пользовался. Кувшин для воды. Воду он должен был брать. Ни еды, ни огня, только мешковина, чтобы спасаться от холода в весенние ночи. Как он выжил зимой? На человеке была лишь грязная рубаха, настолько рваная, что виднелись космы шерсти на груди.
А узник все ждал, все следил, даже не мигая. Ждал нападения. Надеялся, что сможет дотянуться до того, кто ударит. Он медленно отступал, с идиотической хитростью притворяясь испуганным. Пытался заманить Шефа поближе, на длину цепи.
Что-то шевельнулось в памяти Шефа. Нечесаный, волосы и борода стрижены под горшок, человек казался знакомым. И как ни странно, в его глазах тоже мелькнуло что-то вроде узнавания.
Шеф уселся, соблюдая дистанцию.
— Мы англичане, — сказал он. — И я тебя видел раньше.
— Я тебя тоже, — отозвался каторжник. Он хрипел, как будто уже много дней не подавал голоса. — В Йорке. Я пытался тебя убить, одноглазый. Ты был в первых рядах ворвавшихся в крепость. Стоял рядом с подонком-викингом, огромным таким. Я кинулся на него, и он отбил удар. Я бы убил его, а потом и тебя. Но нам помешали. И теперь ты на земле викингов издеваешься надо мною, предатель! — Его лицо исказилось. — Но Бог будет добр ко мне, как был добр к моему королю Элле. В конце концов я смогу умереть. И Господь освободит мне перед этим руки!
— Я не предатель, — сказал Шеф. — Я не предал твоего короля, наоборот, оказал ему услугу перед смертью. И тебе могу оказать. Услуга за услугу. Но сначала объясни, кто ты и где мы встречались.
Лицо снова безумно исказилось, как будто к груди пленника подступили рыдания, но он решил не проронить ни слезинки.
— Когда-то я был Катредом, старшим телохранителем Эллы, его чемпионом. Я был лучшим воином на всей земле от Хамбера до Тайна. Люди Рагнарссонов зажали меня между щитами, после того как я убил их с десяток. Заковали и продали как силача. — Катред беззвучно рассмеялся, закинув голову назад, точно волк. — И все-таки одну вещь они так и не узнали, хотя заплатили бы за это золотом.
— Я знаю, — сказал Шеф. — Это ты бросил отца Рагнарссонов в змеиную яму, где он умер от ядовитых укусов. Я был там и все видел. Именно там я и встретил тебя. Я и еще кое-что знаю. Это не твоя вина, а дьякона Эркенберта. Король Элла освободил бы Рагнара. — Шеф придвинулся, но не слишком близко. — Я видел, как ты бросил ноготь Рагнара на стол. Я стоял сзади Вульфгара, моего отчима, которого викинги потом сделали хеймнаром. Вульфгар — тот человек, который привез Рагнара в Йорк.
Глаза безумца теперь расширились от изумления и недоверия.
— Я думаю, ты просто дьявол, — пробормотал он. — Послан как предсмертное искушение.
— Нет. Я твой добрый ангел, если ты все еще веруешь в Христа. Мы намерены освободить тебя. Если пообещаешь сделать для нас кое-что.
— Что я должен сделать?
— Сразиться завтра с воином Вигдьярфа.
Голова опять запрокинулась, как у волка, в глазах сверкнула лютая радость.
— Ох, Вигдьярф… — захрипел Катред. — Он меня резал, пока другие держали. С тех пор никогда не подходил близко. И он еще считает себя смелым. Может быть, он выйдет против меня. Однажды. Одного раза мне хватит.
— Ты должен позволить, чтобы мы подошли и сняли кандалы. И ошейник.
Шеф подтолкнул Удда вперед. Коротышка с набором инструментов в руках приближался, будто мышь к коту.
Шаг-другой. Он оказался в границах досягаемости. И Катред схватил его, одной гигантской лапой за лицо, другой — за шею, готовый сломать ее.
— Жалкая замена Вигдьярфу, — напомнил Шеф.
Катред нехотя выпустил Удда, взглянул на свои руки, словно не веря глазам. Карли опустил меч. Удд, трясясь, снова шагнул вперед, близоруко всмотрелся в железяки, примериваясь, как их снять. Через несколько мгновений он опять повернулся к Катреду, взглянул на ошейник:
— Хорошо бы распилить ошейник, государь. Но это шумно. И ему будет больно.
— Поливай напильник маслом. Ты слышал, Катред? Тебе будет больно. Не хватай Удда. Побереги себя для Вигдьярфа.
Лицо йоркширца сморщилось, он сидел неподвижно, пока Удд пилил, капал масло и снова пилил. Догорающая лампа чадила. Наконец Удд отступил:
— Готово, государь. Теперь надо разогнуть.
Шеф осторожно шагнул вперед, а Карли, на самой границе досягаемости, поднял меч. Катред, ухмыляясь, отмахнулся от них, поднял руки, ухватился за концы толстого железного ошейника, потянул. С восхищением Шеф наблюдал, как канатами вздулись мышцы на груди и руках. Прочнейшее железо гнулось, как зеленая веточка. Катред освободился, с шумом отшвырнул ошейник и цепи. Затем преклонил колени, взялся обеими руками за руку Шефа и возложил ее себе на голову, лицом прижавшись к коленям.
— Я твой слуга, — сказал он.
Лампа погасла. Четыре человека в темноте опасливо открыли дверь и вышли под звездное небо. Как тени проскользнули по улицам, подползли к своему лагерю, за стреноженными лошадьми прячась от норвежских караульных. Очаг все еще пылал, поддерживаемый бдительной Эдит.
Увидев женщину, Катред издал горловой звук, будто снова намеревался броситься.
— Она тоже англичанка, — шепнул Шеф. — Эдит, накорми его всем, что найдется. Поговори с ним ласково. По-английски поговори.
Остальные заворочались под одеялами, а Шеф подошел к Квикке:
— Ты тоже с ним поговори, Квикка. Дай пинту эля, если остался. Но сначала потихоньку взведи арбалет. Если он кинется на кого-нибудь, застрели. А я пошел спать до рассвета.

Шеф зашевелился, когда солнце уже поднялось над вершинами гор, окаймляющих долину с обеих сторон. Было холодно, и тонкое одеяло промокло от росы. Несколько секунд не хотелось вставать, вылезать из маленького кокона, нагретого теплом тела. Затем он вспомнил безумные глаза Катреда и сразу вскочил.
Катред все еще спал с открытым ртом. Он лежал, укрытый одеялом, головой на груди Эдтеов, самой старой и заботливой из рабынь. Она уже не спала, но и не шевелилась, рукой обхватив голову Катреда.
И тут он проснулся. Его глаза открылись мгновенно, оглядели изучающего его Шефа, людей, которые разводили огонь, скатывали одеяла, выходили наружу справить нужду. Он увидел Бранда, тоже стоящего, тоже глядящего на Катреда.
Шеф даже не заметил движения Катреда. Он увидел только летящее в сторону одеяло, а Катред, должно быть, одним махом вскочил на ноги из положения лежа; прежде чем Шеф перевел взгляд, он услышал удар и кряканье вырвавшегося из груди воздуха — это Катред плечом воткнулся в Бранда. Оба очутились на земле, перекатываясь раз за разом. Шеф увидел, что большими пальцами Катред давит на глаза Бранда, а Бранд огромными руками схватил Катреда за запястья, стараясь оторвать его от себя. Двое на мгновение застыли — Катред сверху, — не в силах одолеть друг друга. Затем Катред высвободил руку, сорвал с пояса у Бранда нож и вскочил на ноги с прежней сверхъестественной ловкостью. Бранд тоже поднимался, но Катред уже сделал выпад, норовя нанести смертельный удар под подбородок.
Озмод оказался рядом, отбил нож в сторону. Тут же Озмод полетел на землю, сбитый обратным ударом рукоятки. Квикка обеими руками вцепился в удерживающую нож руку. Шеф подскочил, схватил левую руку Катреда, поставил ее на перелом. Все равно что хватать тяжеловоза за бабки, слишком толстые, чтобы удержать. Квикка висел на одной руке Катреда, Шеф на другой, и тут, с покрасневшим от волнения лицом, подоспел Карли.
— Я успокою его! — крикнул он.
Расставив ноги и опустив плечи, дитмаршенец работал обоими кулаками, молотил в незащищенный живот Катреда, направляя удары снизу вверх, чтобы попасть под ребра и добраться до печени.
Катред одной рукой оторвал Шефа от земли, локтем двинул по уху и высвободил руку. Кулак, подобный дубине, опустился на голову Карли, затем Катред яростно лягнул Квикку по ногам, но, не сумев освободиться от его отчаянного захвата, потянулся, чтобы перехватить нож в левую руку.
С трудом поднявшись на ноги и увидев, что Удд старательно целится из арбалета, Шеф закричал: «Стой!» — понимая, однако, что через мгновение либо Квикка будет выпотрошен, либо Катред застрелен.
Бранд рванулся вперед, заслоняя Катреда от выстрела. Он ничего не сказал, не попытался схватить его. Вместо этого подал на протянутых руках свой топор.
Катред уставился на него и, забыв про нож, потянулся за топором. Замер. Квикка, задыхаясь, устало отошел в сторону. Теперь целилось с полдюжины арбалетчиков. Катред их игнорировал, глядя только на топор. Завороженно взял его, проверил балансировку, попробовал удары с правой и с левой руки.
— Я вспомнил, — хрипло пробормотал он на нортумбрийском диалекте. — Вы хотите, чтобы я убил Вигдьярфа. Ха! — Он подбросил топор вверх, и тот кувырнулся в воздухе, сверкая отточенным лезвием. Ловко поймав его, Катред воскликнул: — Убить Вигдьярфа!
Он оглянулся, как будто уже рассчитывал увидеть своего врага, и, подобно лавине, устремился прочь.
Бранд прыгнул ему наперерез, расставив руки, и заорал на примитивном английском:
— Да-да, убить Вигдьярфа! Не сейчас! Сегодня! Все ждут! Сейчас жрать! Приготовиться! Выбрать оружие!
Катред ухмыльнулся, показав пасть с немногими оставшимися зубами.
— Жрать, — согласился он. — Хотел убить тебя раньше, здоровяк. В Йорке. Позже еще попробую. Сегодня убить Вигдьярфа. Сначала жрать.
Он с шумом глубоко всадил топор в колоду для сидения, оглянулся, увидел, что Эдтеов несет ему краюху хлеба, забрал и яростно вгрызся. Она успокаивала великана, как разгоряченную лошадь, поглаживая ему руку через засаленную рубаху.
— О да, — сказал Бранд, глядя на еще держащегося за ухо Шефа, — о да. Этот мне нравится. Теперь у нас есть свой берсерк. Очень полезный народ. Но их нужно верно направлять.
Под руководством Бранда все засуетились, окружив Катреда заботой. Пока он жевал краюху, вольноотпущенники сварили овсяную кашу, подогрели щедро приправленную чесноком и луком похлебку, которую прошлым вечером сварили из цыплят, неосторожно подошедших к лагерю. Под наблюдением Бранда и Хунда Катред ел безостановочно. Ему давали небольшие порции, следя, чтобы он выскреб миску до ее деревянного дна, прежде чем взяться за следующую.
— Парню нужно поесть, набраться сил, — приговаривал Бранд. — Но у него съежился желудок, зараз много принять не может. Дайте пинту эля, чтобы поутих. А теперь снимите с него рубаху. Я хочу его помыть и намазать маслом.
Катапультисты выковыряли из очага раскаленные камни и побросали их в кожаные ведра, наблюдая, как вздымается горячий пар. Но когда подошел Шеф, жестом веля снять рубаху, Катред насупился, яростно замотал головой. Посмотрел на женщин.
Сообразив, что он не хочет показывать свое уродство, Шеф отослал женщин прочь, сам стянул с себя рубаху. Нарочно повернулся так, чтобы Катред увидел на его спине шрамы от розог, оставленные отчимом Шефа, снова надел рубаху на себя. Фрита и Квикка расстелили на земле одеяло, показывая знаками, чтобы Катред лег на него лицом вниз, затем срезали рубаху с его тела тесаками.
Увидев его спину, вольноотпущенники переглянулись. В некоторых местах мясо было прорезано до кости, позвонки прикрыты лишь тонкими спайками. Теплой водой со щелоком Фрита начал смывать накопленный за зиму слой грязи и омертвевшей кожи. Когда он закончил, Бранд принес собственные запасные штаны и велел Катреду надеть. Пока тот их натягивал, все старательно смотрели вдаль. Затем они усадили каторжника на пень, а Фрита потрудился над его руками, лицом и грудью.
Шеф в это время внимательно осматривал Катреда. Это был действительно исполин, много крупнее, чем любой из бывших рабов, крупнее даже самого Шефа. Не так велик, как Бранд, — штаны закатали у лодыжек, а в талии они болтались свободно, и пояс Бранда пришлось обернуть дважды. Но Катред отличался почти от всех людей, которых когда-либо встречал Шеф, от любых воинов, которых он видел в команде Бранда или Великой армии викингов.
У таких, как Бранд, не бывает ни складок на талии, ни раздутого пивом живота, но сложен этот человек был хорошо, каждый день плотно ел, и толстый слой жира защищал от холода мускулы. Схватив за грудь, можно было оттянуть полную горсть мяса.
По сравнению с Катредом Бранд казался бесформенным. На мельнице, крутя огромный жернов с помощью собственных рук, ног, спины и брюшного пресса, час за часом, день за днем, почти исключительно на хлебе и воде, Катред приобрел мускулы рельефные, словно нарисованные на бумаге. Как у слепца, которого Шеф лицезрел в своем мимолетном видении. Именно сочетание силы и худобы делает Катреда таким неуловимо быстрым, понял Шеф. А еще его безумие.
— Поработай над его ладонями и ступнями, — распорядился Бранд. — Смотри, у него на ногах ногти как когти у медведя. Состриги их, а то не сможем надеть ему обувь, а она понадобится, чтобы не скользить. Покажи мне его ладони.
Бранд крутил кисти рук так и сяк, проверяя, сгибаются ли.
— Кожа совсем ороговела, — бормотал он. — Для моряка хорошо, а для фехтовальщика плохо. Дай масла, я вотру в ладони.
Пока они хлопотали, Катред сидел, не обращая внимания на холод, принимая заботы как должное. Возможно, он привык к этому в прежней жизни, подумал Шеф. Он был начальником личной дружины короля Нортумбрии, такого положения можно достичь, только с боем пробиваясь наверх. Должно быть, Катред участвовал в большем количестве поединков, чем мог бы вспомнить. Кроме следов плетки, под его косматой порослью проступали старые шрамы от клинка. За зиму он, как лошадь, отрастил себе в неотапливаемом сарае густую шерсть. Единственными в отряде ножницами ему состригли кудри и бороду.
— Чтобы ничего не лезло в лицо, — пояснил Бранд.
Вслед за штанами он отдал свою замечательную запасную рубаху из крашеной зеленой шерсти. Катред влез в нее, расслабил штаны, затолкал внутрь полы и снова обвязался веревочным поясом. Умытый, подстриженный и приодетый, изменился ли он по сравнению с тем ужасным созданием, которое они спасли, спрашивал себя Шеф.
Нет, он выглядел по-прежнему. Любой разумный человек, сойдясь с Катредом в лесу или на дороге, прянул бы в сторону и взобрался бы на дерево, как при встрече с медведем или стаей волков. Каторжник был так же безумен и так же опасен, как… как Ивар Бескостный или как его отец, Рагнар Мохнатые Штаны. Он даже похож на Рагнара, припомнил Шеф. Что-то в осанке, в безумном взгляде.
Бранд показал Катреду имеющееся в наличии оружие. Небогатый выбор. Катред глянул на драгоценный меч Карли, фыркнул, без лишних слов согнул через колено. Смерил взглядом негодующего Карли, выждал, будет ли нарываться, и ухмыльнулся, поскольку коренастый дитмаршенец умолк. Тесаки Катред презрительно отшвырнул в сторону. Алебарда Озмода заинтересовала его, и некоторое время он фехтовал ею, одной рукой вращая немалый вес, как будто она была ивовым прутиком. Но для работы одной рукой ее балансировка была неправильной. Катред отложил алебарду, осмотрел инкрустированный серебром топор Бранда.
— Как его имя? — спросил он.
— Rymmugygr, — ответил Бранд, — это значит Боевой Тролль.
— А, — сказал Катред, крутя топор. — Тролли. Они зимой спускались с гор, заглядывали в окна, так и пялились на прикованного человека. Нет, это оружие не для меня.
— А ты, вождь? — обратился он к Шефу. — У тебя на руках золотые браслеты. Одолжи твой славный меч.
Шеф с сожалением покачал головой. После битвы при Гастингсе его таны настояли, что король должен носить подобающее оружие, и разыскали для него меч прекрасной шведской стали, с золотой рукоятью и выгравированным на клинке именем: «Атланет». Шеф оставил его в Англии, взял взамен простую абордажную саблю — катласс. Но и ту оставил, когда пошел в гости на Дроттнингхольм, взяв лишь копье Гунгнир. Однако, когда катапультисты отправились его освобождать, Квикка прихватил саблю, и теперь она находилась на своем месте, у хозяина за поясом.
Шеф протянул ее Катреду. Тот осмотрел катласс с тем же выражением, что и меч Карли. Это был односторонней заточки тяжелый клинок, слегка изогнутый, сделанный из обычного железа, хотя и с собственноручно наваренным Шефом прочным стальным лезвием. Оружие не для фехтования, а для вульгарной рубки.
— Удар этим не отразишь, — пробормотал Катред. — Но прямо колоть — сгодится. Беру.
Словно кто-то подтолкнул Шефа, тот протянул Уддов щит — прошедшую специальную обработку и наклепанную на деревянную основу стальную пластину. Катред с интересом взглянул на тонкий слой металла, поскреб его странного вида поверхность и попытался надеть щит на руку. Лямки не застегивались на могучей длани, пока в них не прокрутили дополнительные дырочки. Катред встал с обнаженной саблей и пристегнутым щитом. На лице появилась гримаса, напоминающая оскал голодного волка.
— А теперь, — сказал он, — Вигдьярф!



Глава 18

У ограды лагеря стоял человек в полном вооружении и с коротким жезлом в руке: марешаль пришел вызвать чужаков на площадку для поединка. Шеф встал, закрывая собой Катреда, кивнул Бранду, предоставляя вести разговор.
— Вы готовы? — крикнул марешаль.
— Готовы. Давайте повторим условия поединка.
Все слушали, как Бранд и марешаль перечисляют условия: только рубящее оружие, воин против воина, свободный проход через Флаа против передачи всех трэллов в распоряжение победителя. Шеф чувствовал, как по ходу торга нарастает напряжение среди англичан — и мужчин и женщин.
— Выиграем или проиграем, мы им не сдадимся, — высказался Озмод. — Всем держать арбалеты и алебарды наготове. Женщинам взять коней под уздцы. Если нашего бойца уложат — чего мы не хотим, конечно, — с оглядкой на Катреда торопливо добавил он, — мы попытаемся пробиться.
Бранд, заслышав недостойные речи Озмода, недовольно повел плечами, но переговоры не прекратил. Не знающий английского языка марешаль ничего не заметил. Катред ухмылялся даже шире, чем всегда. Он держался как-то отстраненно, сидел на пне и помалкивал. То ли увлекся привычным ритуалом подготовки к поединку, то ли предвкушал изумление, которое испытает Вигдьярф.
Марешаль ушел, а Бранд вернулся к маленькому отряду, уже собравшему вещи, навьючившему лошадей и готовому выступить. В последний момент взгляд Катреда упал на топорик, которым кололи лучину. Подобрав, протянул его Удду.
— Заточи напильником, — распорядился он.
Отряд прошел по короткой улице, уже опустевшей. На маленькой площади перед храмом толпилось не только все население городка, но еще десятки мужчин, женщин и детей со всех трех долин, пришедшие посмотреть на схватку ратоборцев. Одну улочку оставили свободной для отряда Бранда, но, как только он прошел, воины с копьями и щитами перекрыли ее. Озмод осмотрелся, силясь найти слабое место в оцеплении, и не нашел.
Прямо перед ними, у самой двери храма, стояли одетые в алые плащи Вигдьярф и два его помощника. Бранд осмотрелся, оглядел Катреда, кивнул Озмоду и Квикке.
— Ждем, — сказал он, подняв палец. — Ждем вызова.
Катред ни на кого не глядел. Он держал заточенный топорик левой рукой, продетой в ремни щита. Другой рукой подбрасывал саблю Шефа, кувырки которой выявляли плохую балансировку, — ловко подхватывая за лишенную гарды рукоятку. Гул прокатился по толпе, когда некоторые признали в нем мельничного трэлла, недоумевая, что бы это значило.
Бранд и Шеф шли навстречу противникам.
— Не надеть ли на него какие-нибудь доспехи? — по пути засомневался Шеф. — Твою кольчугу? Или шлем? Да хоть кожаную куртку? У Вигдьярфа все это есть.
— Берсерку это не нужно, — отрезал Бранд. — Сам увидишь.
Остановившись за семь шагов, он крикнул как для противников, так и для публики:
— Готов ли испытать свою удачу, Вигдьярф? Ты же знаешь, что мог бы выйти против меня много лет назад. Но тогда у тебя не было такого желания.
— А теперь нет желания у тебя, — усмехаясь, ответил Вигдьярф. — Ты уже решил, кого против меня выставить? Может, твоего одноглазого и безоружного приятеля? Или все-таки сам желаешь?
Бранд ткнул большим пальцем за плечо:
— Мы предоставим это парню в зеленой рубахе. Он очень хочет драться с тобой. Вот у кого желания хоть отбавляй.
Усмешка Вигдьярфа исчезла, когда он глянул через площадь и увидел никем больше не заслоняемого Катреда, который знай поигрывал саблей. Теперь он жонглировал еще и топориком, успевал поймать его правой и перекинуть в левую, пока сабля находилась в воздухе.
— Ты не можешь выставить его против меня, — сказал Вигдьярф. — Он трэлл. Мой собственный трэлл. Ты, как я понимаю, выкрал его ночью. Я не могу драться со своим же рабом. Я обращаюсь к марешалям. — И он повернулся к двум вооруженным людям, стоящим по краям площади.
— Уж больно ты спор объявлять людей трэллами, — отвечал Бранд. — Сначала называешь этим словом мирных проезжих, и они должны биться с тобой, чтобы оправдаться. Потом, когда находится желающий драться, ты говоришь, что он тоже трэлл. Может, проще будет, если ты сразу скажешь, что вообще все кругом трэллы? Тогда тебе останется лишь добиться, чтобы они вели себя, как положено трэллам. Потому что иначе — они не трэллы.
— Я не буду с ним драться, — гнул свое Вигдьярф. — Это моя собственность, украденная ночью, а вы все — ночные воры. — Он повернулся к марешалям и опять запротестовал.
Бранд оглянулся на Катреда.
— Если ты не будешь драться с ним, это твое дело, — засмеялся великан. — Но я должен сообщить тебе кое-что. Он-то как раз будет драться с тобой. И с любым, кто преградит ему путь.
С хриплым ревом Катред раздвинул окружающих и пошел через площадь. Немигающие глаза остекленели, и на ходу он запел. Вспомнив те времена, когда изображал из себя менестреля, Шеф узнал песню. Это была старая нортумбрийская баллада о битве при Нехтансмере, когда пикты уничтожили армию Эгфрита. Катред пел куплет, где говорилось о доблестных королевских оруженосцах, отказавшихся отступать или сдаваться и вставших за стеной из щитов, чтобы сражаться до последнего человека.
Бранд и Шеф поспешили уйти с дороги, глядя на берсерка, ступающего медленно, но готового броситься в любой миг.
Вигдьярф, увидев приближающегося Катреда, схватил своего помощника за плащ, опять повернулся к марешалям и обнаружил, что они разбегаются, оставляя его лицом к лицу с неистовствующим гигантом, которого он когда-то оскопил.
Вот дистанция сократилась до пяти шагов, и Катред ринулся в атаку. Без пробных и ложных выпадов, не заботясь о защите. Нападение рассвирепевшего керла, свинопаса или пахаря, а не отборного воина, королевского телохранителя. Первый удар пошел из очень широкого замаха — сабля коснулась спины Катреда и по пологой дуге устремилась к шлему Вигдьярфа. Чтобы отразить, достаточно было вовремя среагировать, что сумел бы сделать каждый, кроме престарелого ревматика. Вигдьярф, который продолжал что-то кричать марешалям, не задумываясь поднял щит и принял на него всю силу удара.
И чуть не упал на колени, потрясенный этой силой. А на него уже обрушился второй удар, а затем и третий. Не опасаясь ответных выпадов, Катред пританцовывал вокруг своего врага, атакуя под всевозможными углами.
Во все стороны летели щепки, вскоре Вигдьярф держал лишь жалкие остатки окантованного железом липового щита. Звон пошел по площади, когда норманн впервые ухитрился отразить удар мечом.
— Не думаю, что это продлится долго, — сказал Бранд. — И когда закончится, будут неприятности. По коням, ребята. Шеф, пусть приготовят веревки.
Натиск Катреда не ослабевал ни на мгновение, но Вигдьярф, опытный воин, похоже, собрался с духом. Он парировал удары и мечом, и оставшимся от круглого щита полумесяцем. Он уже понял, что Катред не готов отбивать удары, не принимает оборонительных позиций. Щит в его руке был простым довеском. Два раза подряд Вигдьярф делал стремительные выпады, метя в лицо. И дважды Катреда не оказывалось на прежнем месте, он атаковал уже с другой стороны.
— Сейчас он может пропустить удар, — пробормотал Бранд, — и тогда…
Словно бы вспомнив свое искусство, Катред неожиданно сменил тактику, вместо выпадов в голову и корпус он пригнулся и с левого замаха хлестнул по коленям. Такое Вигдьярф видел часто, гораздо чаще, чем неистовую атаку, которую только что пережил. Он перепрыгнул через саблю, приземлился, спружинив и почти опустившись на корточки, и в свою очередь рубанул мечом.
Со стоном разочарования англичане увидели, что удар пришелся прямиком по бедру Катреда. Они ожидали увидеть обычную для таких ситуаций картину: фонтан артериальной крови, последний конвульсивный выпад, с легкостью отбиваемый победителем, падение и добивающий рубящий или колющий удар. Через всю площадь виден был оскал выжидающего Вигдьярфа.
Но он не дождался. Катред прыгнул, занося саблю над головой противника и одновременно всаживая другой рукой топорик. Раздался чавкающий звук, и лезвие пронзило шлем и череп.
Катред выпустил топорик и левой рукой схватил Вигдьярфа за правую. Вигдьярф отчаянно и безуспешно отбивался остатками щита, а Катред шагнул и, засунув ему саблю под низ кольчуги, принялся ею там ворочать. Вигдьярф завопил, уронил меч, попытался оттолкнуть саблю. Катред, вцепившись в умирающего, выкрикивал слова ему в лицо.
Ужаснувшись — не убийству, а поруганию, — марешали и помощники Вигдьярфа бросились вперед. Шеф видел, что обыватели в панике гонят своих жен и детей прочь по узким улочкам, спешат укрыться в домах. По-прежнему безоружный, он шагнул вперед, крича марешалям, чтобы не вмешивались.
Катред бросил истекающего кровью врага на землю и без предупреждения снова ринулся в атаку. Один из марешалей, выставлявший свой жезл и что-то кричавший, упал, рассеченный от шеи до живота. Поскольку сабля застряла в теле, Катред впервые воспользовался щитом, чтобы отразить удар второго марешаля, сбил его с ног и, выхватив меч погибшего, отрубил второму ногу по колено. Затем он без задержки и колебаний ринулся на товарищей Вигдьярфа, стоявших около храма.
Навстречу полетело тяжелое боевое копье, брошенное со всей силы с расстояния в десять футов. И точно в центр груди. Катред заслонился бронированным щитом. Щит был отброшен в сторону, а копье отскочило, как это произошло и с копьем Шефа на испытаниях щита.
Вопли удивления и испуга, а затем все, кто еще оставался на площади, разом побежали с нее. Катред догонял и рубил отставших, над городом разлетались крики: «Берсерк! Берсерк!»
— Ну вот, — сказал Бранд, оглядывая вдруг опустевшую площадь. — Думаю, если мы сейчас поедем себе потихоньку… Вот только прихватим всякие полезные вещи, что валяются здесь, например этот меч, — ведь он тебе, Вигдьярф, больше не нужен? Для настоящего дренгра ты всегда был излишне жесток с женщинами. И вот пришла твоя смерть.
— Разве мы не собираемся забрать с собой бедного Катреда? — негодующе спросила Эдтеов. — Ведь он всех нас спас.
Бранд с сомнением покачал головой:
— Похоже, сейчас лучше не попадаться ему под руку.
Катред лежал в грязи в пятидесяти ярдах за околицей, держа за длинные волосы две отрубленные головы. Шефа вдруг хлопнул по плечу Хунд, который изумленно уставился на левое бедро берсерка, куда пришелся мощнейший удар Вигдьярфа.
Очень глубокая рана длиной шесть дюймов, в глубине видна белая кость. Но совсем мало крови, словно разрезано неживое мясо.
— Да разве такое возможно? — вопрошал Хунд. — Как может человек не истечь после этого кровью? Бегать с разрезанными мышцами?
— Не знаю, — сказал Бранд, — но я видел такое и раньше. Это и делает берсерка берсерком. Говорят, будто сталь таких людей не берет. Берет, еще как берет. Но они не чувствуют. Некоторое время. Что ты делаешь?
Хунд, достав иглу и нить, сделанную из сухожилия, взялся зашивать разрез, сначала приметал, потом прошелся мелкими стежками, как заправский портной. В это время кровь засочилась, а потом и заструилась из раны. Он закончил шить, забинтовал ногу, перевернул раненого и закрыл ему веки. Удивленно покачал головой.
— Кладите на лошадь, — распорядился Хунд. — Он должен был уже умереть. Но похоже, всего лишь крепко спит.
Чтобы избавиться от отрубленных голов, ему пришлось вынуть нож и перерезать волосы, крепко зажатые в кулаках Катреда.

— Да, — сказал Бранд задумчиво, — о берсерках ходит уйма историй. Хотя сам я большинство из них не принимаю всерьез.
Они вот уже несколько дней ехали вдоль горного хребта, сначала тропа вела вверх, потом недолго шла по относительно ровным местам, а теперь начался спуск, который обещал быть дольше, чем подъем. Справа открывались долины со сверкающими реками и островками свежей зелени. Слева уклон был круче, там росли сосны и ели, а впереди виднелись снова и снова подъемы и спуски тропы да цепи синих гор далеко впереди. Воздух, холодный, резкий и в то же время живительный, был напоен ароматом хвои.
Позади Бранда с Шефом и присоединившегося к ним любопытствующего Хунда вереница лошадей растянулась на сотню ярдов, часть отряда ехала верхом, часть двигалась пешком. Людей было больше, чем неделю назад, когда отряд вышел из Флаа. С пути англичан как по волшебству исчезали местные жители, зато из лесов на дорогу или к бивуачным кострам то и дело выходили беглые рабы в железных ошейниках, по большей части англичане, привлеченные слухами об отряде свободных людей, движущемся через страну под водительством гиганта и одноглазого короля и под охраной безумного берсерка, принадлежащего к их собственному народу. Чаще приходили мужчины, и далеко не все — трэллы и керлы от рождения. Чтобы сбежать от хозяина в чужой стране, требуется решимость и мужество, свойственные английским танам и воинам, — викинги охотно обращали их в рабство, ценя за силу.
После недолгих споров Шеф согласился принимать всех, кому удалось добраться до отряда, хотя он не стал бы специально обыскивать хутора и добиваться освобождения рабов. Мужчины, да и женщины, которым удалось сбежать от норманнов, увеличивали боевую мощь маленького войска. Надежды пройти по стране незамеченными больше не оставалось.
— Кое-кто говорит, что на самом деле слово означает bare-sark, — продолжал Бранд. — То есть «простая рубаха» — потому что они всегда дерутся в одной рубахе, без доспехов. Вы видели нашего безумного друга в деле. — Он ткнул большим пальцем назад, где Катред, на удивление быстро оправившийся, ехал верхом, в окружении тех, чье близкое присутствие он мог выносить. — Никакой защиты и никакого желания защищаться. Облачи мы его в доспехи, уверен, он бы их сорвал. Так что bare-sark — похоже на правду. Другие же говорят, на самом деле это значит bear-sark, «медвежья рубаха». Потому что берсерк как медведь — если уж полезет, ничем его не испугаешь. Но многие считают, что берсерки и впрямь… — Бранд опасливо огляделся и понизил голос, — нелюди с одной кожей, как Ивар Бескостный. Когда на них находит, принимают другое обличье.
— Ты хочешь сказать, вервольфы? — спросил Шеф.
— Да, were-bears, — ответил Бранд. — Но это чепуха. Во-первых, перемена облика — дело наследственное. А берсерком может стать каждый.
— А нельзя этого добиться каким-нибудь зельем? — спросил Хунд. — По-моему, есть несколько трав, от которых человек перестает быть самим собой, например думает, что он медведь. Скажем, капля сока белладонны, хотя в больших количествах это смертельный яд. Говорят, сок белладонны можно смешать со свиным жиром. Натрешься такой мазью, и покажется, будто ты вышел из тела. Есть и другие растения с таким же действием.
— Может быть, — сказал Бранд. — Но ты ведь знаешь, с нашим берсерком дело обстоит иначе. Он ел то же, что и мы, и был вполне безумен еще до еды. Не думаю, что это так уж трудно понять. Некоторые любят драться. Я и сам люблю — сейчас, может быть, поменьше. Но коли ты охочий до драк и у тебя получается, тебя возбуждает шум схватки, и внутри что-то распухает, и в этот момент ощущаешь себя вдвое сильнее и стремительней, и ты действуешь прежде, чем думаешь. С берсерком происходит нечто в этом роде, только намного сильнее. И по-моему, это случается, только если у тебя есть особая причина. Потому что большинство людей, даже в пылу боя, в глубине души понимают, что значит пропустить удар, и не хотят вернуться калекой, и помнят, как выглядят друзья, когда ты их хоронишь. Поэтому обычный воин носит доспехи и пользуется щитом. А берсерк все это забывает. Чтобы стать берсерком, нужно, чтобы не хотелось жить. Ты должен возненавидеть себя. Я знавал нескольких человек, родившихся или ставших такими. Мы все понимаем, почему Катред не любит себя и не хочет жить. Он не смирился с тем, чему его подвергли, не может вынести позора. Он счастлив, только когда вымещает стыд и гнев на врагах.
— Так ты полагаешь, что и в других знакомых тебе берсерках были какие-то изъяны? — задумчиво проговорил Шеф. — Но не телесные?
— Именно так обстояло с Иваром Рагнарссоном, — подтвердил Хунд. — Его прозвали Бескостным из-за импотенции, и он был жесток с женщинами. Но с его телом все было в порядке, я сам видел. Он ненавидел женщин за то, чего не мог сделать, а мужчин — за то, что они могли то, чего не мог он. Наверное, то же и с нашим Катредом, только он не родился таким, а стал по чужой воле. Диву даюсь, как быстро заживают его раны. Разрез шел через все бедро и доставал до кости, но рана не кровоточила, пока я не взялся ее обрабатывать, и зажила, будто легкая царапина. Надо бы попробовать его кровь на вкус, нет ли в ней чего-то необычного, — задумчиво прибавил он.
Бранд и Шеф с легкой тревогой переглянулись. Но тут же забыли обо всем. Дорога, огибая пирамиду камней, резко свернула влево, и за поворотом мир, казалось, раскололся надвое.
Там, далеко внизу, обширную долину окаймляла серебристая гладь. Шире всех горных рек, этот водный простор уходил к самому горизонту. Зоркий моряк разглядел бы на ней несколько пятнышек.
— Море, — прошептал Бранд, подаваясь вперед и хватая Шефа за плечо. — Море… И смотри, там суда на якоре. Это Гула-фьорд, а суда — в гавани великого Гулатинга. Добраться бы, — может быть, «Морж» уже там. Если его не захватил король Хальвдан. Сдается… Слишком далеко, конечно, но я почти уверен, что вон тот крайний корабль и есть мой «Морж».
— Ты не можешь с расстояния в десять миль отличить один корабль от другого, — усомнился Хунд.
— Шкипер даже в тумане узнает свой корабль за десять миль, — возразил Бранд.
Он ударил пятками усталую лошадь и пустился вниз по склону. Шеф, дав отряду знак не отставать, последовал за Брандом.

Они догнали великана, лишь когда тот совсем запалил своего конька, и с трудом уговорили остановиться на ночлег в нескольких милях от Гулатинга и гавани. Когда на следующее утро они, кто пешком, кто верхом, приблизились наконец к раскинувшемуся на полмили невдалеке от города скопищу палаток, землянок и шалашей, отравлявших атлантический бриз своими дымами, навстречу вышла группка людей: не вооруженные воины в расцвете сил, отметил Шеф, а пожилые люди, некоторые даже с седой бородой. Представители общин из округи, находящейся под властью тинга, и таны или ярлы, которые обеспечивали в ней мир и покой.
— Мы слышали, что вы все грабители и воры, — без лишних предисловий начал один из них. — Если это правда, вас может безнаказанно убить любой, кто придет в наш тинг, и здесь вы не имеете никаких прав.
— Мы ничего не украли, — сказал Шеф.
Он не кривил душой — хоть и знал, что его люди таскали цыплят на каждом хуторе и без зазрения совести варили баранью похлебку, но считал такие пустяки не относящимися к делу. Как сказал Озмод: «Мы бы заплатили за еду, если бы кто-нибудь предложил купить».
— Вы украли людей.
— Эти люди были украдены раньше. Они пришли к нам по своей воле — мы их не искали. Если они сами освободились, кто может обвинять их?
Люди из Гулатинга выглядели сбитыми с толку. Бранд продолжал примирительным тоном:
— Мы не совершали краж в границах вашего тинга и не намерены нарушать здешний порядок. Смотрите, у нас есть серебро. Много серебра и еще золото. — Он похлопал по зазвеневшей седельной сумке, указал на браслеты, сиявшие на руках у Шефа и у него самого.
— Вы обещаете не красть трэллов?
— Мы не будем красть и укрывать трэллов, — твердо заявил Бранд, дав Шефу знак помалкивать. — Но коль скоро любой человек, пришедший в Гулатинг или уже находящийся в нем, выдвинет обвинение, что кто-либо из нас является или когда-либо являлся его трэллом, мы выдвинем встречное обвинение в совершенном против закона и справедливости обращении в рабство свободных людей и предъявим иск за все оскорбления, побои, телесные повреждения и прочий ущерб, причиненный в ходе этого неправого дела. Потребуем плату за каждый год, проведенный в рабстве, и за упущенную в этот период законную выгоду. Более того…
Зная о страсти к законности, которую викинги проявляли даже в самых простых делах, Шеф поспешил прервать его:
— Споры в установленном порядке будут решать воины на земле для поединков, — вставил он.
Норвежские представители нерешительно переглянулись.
— Более того, мы покинем Гулатинг при первой возможности, — пообещал Бранд.
— Хорошо. Но имейте в виду: если кто-то из вас вздумает буянить, — старик глянул за плечо Шефа на Катреда, который набычился в седле и которого по одной руке нежно гладила Марта, а по другой Эдтеов, — отвечать будете вы все. Нас тут пятьсот человек, и мы с вами справимся.
— Хорошо, — в свою очередь сказал Шеф. — Покажите, где нам остановиться, где брать воду, и позвольте покупать еду. И еще мне нужно на один день снять кузницу.
Норвежцы расступились, пропуская маленькую кавалькаду.

Полноценные серебряные пенни короля Альфреда были встречены в тинге с явным одобрением, и через несколько часов Шеф, раздетый до пояса и в кожаном фартуке, работал молотом в арендованной вместе с инструментами кузнице. Бранд прямиком отправился в гавань, расположенную в одной миле от лагеря, остальным было приказано отгородить стоянку столбами и веревками и никуда не выходить; рядом с Катредом все время держалась кучка доброхотов. Его симпатии и антипатии были уже всем прекрасно известны. По какой-то причине он неплохо относился к Удду — видимо, потому, что от коротышки не исходило никакой угрозы, — и часами мог слушать занудные разглагольствования о трудностях обработки металлов. Ему нравилась материнская забота женщин постарше и попроще. Любой намек на близость или заигрывание со стороны женщин молодых, даже случайное покачивание их бедер или мелькнувшие коленки вызывали на его лице смертную муку. Он терпимо относился к слабейшим из рабов и свободных, подчинялся Шефу, фыркал на Бранда, вспыхивал при любом признаке силы или соперничества, выказанном другими мужчинами. Если Карли, молодой, сильный и любимый женщинами, появлялся в поле зрения, Катред прожигал его лютым взглядом. Заметив это, Шеф приказал дитмаршенцу держаться от берсерка подальше. Он также велел Квикке и Озмоду установить дежурство: чтобы два человека с арбалетами следили за Катредом постоянно, но незаметно для него. Дисциплинированный берсерк просто неоценим, особенно когда ты во враждебной стране. К несчастью, дисциплинированных берсерков не бывает.
Чтобы хоть как-то показать, что примкнувшие к отряду беглые рабы находятся под покровительством, Шеф для начала выковал дюжину нагрудных амулетов Пути. Все из железа, потому что почитаемое людьми Пути серебро в данный момент требовалось для других целей. Но, по крайней мере, они будут выделяться среди прочих. Чтобы подчеркнуть это отличие, Шеф все броши сделал в виде своего амулета — лесенки Рига. Хотя никто из спасенных не знает, что это такое, они будут носить лесенку на счастье.
Следующей задачей Шефа было снабдить каждого оружием — не для применения, как он надеялся, а лишь для того, чтобы засвидетельствовать статус свободного человека в мире норманнов, где все, кроме трэллов, постоянно имели при себе если не меч или копье, то хотя бы нож. Шеф купил охапку десятидюймовых стальных гвоздей, которыми вместо деревянных шипов изредка скрепляли бревна, и изготовил наконечники, которые затем надо было вбить в ясеневые древки и крепко привязать размоченными кожаными ремнями. Копий должно было хватить на всех новичков. У катапультистов оставались алебарды, ножи и арбалеты. Шеф забрал у Катреда свою саблю и в который уже раз выправил дешевый и мало на что годный меч Карли. Кое-каким оружием отряд разжился при побоище во Флаа, включая меч Вигдьярфа, отданный Катреду.
Изготовив последний наконечник, Шеф перешел к завершающей задаче — превратить Уддов щит в наступательное оружие для берсерка. Хотя тот, по-видимому, забыл свое искусство фехтовальщика, он ни на минуту не выпускал щита из рук. И сейчас, крайне неохотно с ним расставшись, не уходил, все смотрел, как Шеф, вспомнивший Мёрдоха и других гадгедларов Ивара, решил убрать две кожаные лямки для запястья и локтя, а вместо них приделать рукоять, проходящую посередине щита с внутренней стороны. Мычание Катреда можно было принять за одобрение, но лишь после долгих уговоров он позволил Шефу унести щит в кузницу, где тот прикрепил снаружи к броне десятидюймовый шип. Невозможно было получить отверстие в стали, не загубив десятка пробойников, поэтому Шеф приварил шип. Задача потребовала от раздувающих мехи отчаянных усилий, чтобы разогреть металл почти добела.
Оторвавшись наконец от наковальни, Шеф поднял щит, покрутил его левой рукой и подумал: что тяжело даже для его натренированных в кузнице мускулов, то будет для Катреда пушинкой. Он направился к выходу. В дверях столкнулся с кем-то, протер слезящиеся от дыма глаза, поморгал на солнечный свет и увидел улыбающегося Торвина, а далее — Бранда.
— Гляжу, ты снова стал самим собой, — сказал Торвин, хватая его за руку. — Я сейчас говорил Бранду: коль скоро с Шефом все в порядке, его можно найти по грохоту молота.



Глава 19

— Когда король Хальвдан узнал, что его сын убит, — часом позже рассказывал Торвин, удобно расположившись на колоде с кружкой эля в руке, — он впал в неистовство исполинов. Сказал своей матери, что она зажилась на белом свете, надел ей на шею петлю и повелел одновременно заколоться и повеситься на дереве в качестве жертвы Одину, чтобы маленький Харальд мог присоединиться к воинам в Валгалле. И она с готовностью это проделала — так говорят.
Потом, обнаружив, что Бранд с Шефом и их людьми исчезли, он решил захватить корабль Бранда вместе со всей командой. Но моряки забаррикадировались в святилище Пути и обратились к нам, жрецам, с просьбой о защите. Вальгрим принял сторону Хальвдана, как и многие его последователи, и какое-то время казалось, что в святилище Пути может вспыхнуть настоящая междоусобная война.
Но Хальвдана занимало другое. Ведь от него не укрылось, что Шеф побывал на острове Дроттнингхольм, а потом один из стражников, подчиненных Стейна, признался, что Шефа туда позвали. Поэтому Хальвдан обвинил еще и Рагнхильду и поклялся, что за свою неверность и за то, что не уберегла сына, она отправится в могилу вслед за матерью Хальвдана.
И вот… — Торвин глотнул эля, — на следующий день Хальвдан был найден мертвым. Скончался на своем тюфяке. Соломенная смерть, как у одряхлевшего трэлла.
— Что же обнаружилось? — поинтересовался сидевший рядом на земле Хунд.
— Ингульф сказал, отравление болиголовом.
Карли, которому тоже разрешили послушать новости, округлил глаза и раскрыл рот, но, поймав взгляд Торвина, промолчал.
— Итак, все стали подтягивать свои силы, и отовсюду неслись клятвы отомстить. Говорили, что жители завоеванных Хальвданом земель решили воспользоваться случаем и освободиться от гнета Западного Фолда, что королева Рагнхильда вернулась в родное королевство, чтобы собрать армию и покарать убийц сына, и тогда шкиперы береговой охраны привели свой флот в порт, намереваясь отстаивать собственные интересы, а команда Бранда вернулась на «Морж» и предложила мне исчезнуть вместе с ними.
— Но ты ведь отказался? — спросил Шеф.
Торвин кивнул.
— Сперва надо было уладить кое-какие дела Пути. А вообще-то, все неожиданно успокоились. Король Олаф взял и показал всем, каков он на самом деле. Вы никогда не задумывались, — спросил Торвин, — почему короля Олафа зовут Geirstatha-alfr, Альв Гейрстадира?
Безмолвные слушатели отрицательно покачали головой. Квикка, поразмыслив, высказался:
— Alfr — это то, что мы произносим «альв» или «альф», как в именах Альфред или Альфвин. Кто-то из потаенного народа, но не безобразный и злобный, как болотные чудища и горные тролли. Говорят, женщины эльфов иногда соединяются с мужчинами людей, и наоборот. Эльфы мудрые, но у них нет души. — Он оглянулся и увидел, что слушатели неуверенно пожимают плечами и покачивают головой.
— И что же с ними происходит, когда они умирают? — продолжал Торвин. — Никто из нас толком не знает, хотя кое-кто рассказывает, что они уходят в свой собственный мир, один из Девяти Миров, в которых наш — средний. Но другие считают, что эльфы умирают. А потом возрождаются. А еще некоторые говорят, что то же самое может случиться с мужчиной, рожденным от женщины. Вот таким себя и считает король Олаф. Он утверждает, что уже был в этом мире раньше и что еще вернется в облике человека из своего рода. А если нет — ведь в живых не осталось людей его крови или крови его брата, — тогда его жизнь перейдет в какое-нибудь другое вместилище. Он поведал, Шеф, что вместе с Вальгримом устроил для тебя испытание, которое ты выдержал. Он сказал, что удача его рода перешла к тебе, и с этих пор удача Олафа и его дух вольются в твою удачу. Еще он велел передать, что, раз ты прошел устроенную им и Вальгримом проверку, он теперь будет править Восточным и Западным Фолдом для тебя. Как твой король-вассал. — Торвин встал, сделал несколько шагов и осторожно вложил свои руки в ладони сидящего Шефа. — Олаф приказал мне это сделать в знак его подчинения. Он признает тебя как единого короля, того, кто должен прийти с Севера, и просит вернуться, чтобы занять подобающее место в его королевстве и в святилище Пути.
Шеф оглядел круг лиц, изумленных не менее его самого. Сама идея насчет короля-вассала была одинаково трудна для понимания как норвежцев, так и англичан. Король по определению — тот, у кого нет сюзерена. Как же король-вассал, признающий над собой власть короля-сюзерена, вообще может быть королем, а не ярлом или хэрсиром?
— А как к этому отнесся его народ? — осторожно спросил Шеф. — Олафа много лет поддерживал брат Хальвдан, так ведь? Говорят, Олаф отдал ему свою удачу. Если какие-то земли захотят отделиться, сможет ли Олаф этому помешать? Особенно после того, как он объявил себя вассалом иностранного короля.
Торвин улыбнулся:
— Никто и пикнуть не успел. Столько лет Олаф никак себя не проявлял и вдруг налетел на своих недругов, как… как Рагнарссоны. Он сжег братьев Рагнхильды в их замке, те даже обуться не успели. Всех мало-мальски заметных людей Восточного Фолда, кто говорил об отделении и независимости, он выстроил перед собой в одних рубахах и с веревками на шее заставил молить о пощаде. Он созвал всех жрецов Пути в ритуальный круг с костром и вынудил Вальгрима рассказать всем, как они тебя испытывали, и подтвердить, что ты не ударил в грязь лицом. Против него никто не пойдет. А сейчас он в пути, разъезжает по своим землям от тинга к тингу, в каждом заставляет признать его власть — и твою тоже.
— А что насчет Рагнхильды? — спросил Шеф. — Как Олаф обошелся с ней?
Торвин вздохнул:
— Она исчезла. Прячется где-то на землях своего отца. Думаю, и Вальгрим уехал вместе с ней. Его сторонников Олаф по большей части переубедил, но ненависть Вальгрима к тебе слишком велика. Он не может простить, что ты его обвел вокруг пальца.
— Ладно. Значит, нам открыт путь для возвращения. Возвращения в Каупанг, а там и в Англию. Когда будем готовы к отплытию, Бранд?
Тот поскреб в затылке:
— У нас тут два корабля, мой «Морж» и «Чайка» Гудмунда. Но за время разъездов по стране ты набрал кучу народу, для всех нужно запасти провизию. Через два дня после ближайшего рассвета.
— Пусть будет так, — сказал Шеф. — Мы возвращаемся на юг через два дня после завтрашнего рассвета.
— Когда мы впервые встретились, — вспомнил Торвин, — ты сказал, что пришел с Севера. А теперь не задумываясь хочешь вернуться на Юг. Ты уверен, что уже достаточно прошел по Northr Vegr, по Северному пути?
— Хочешь сказать, есть еще что-то к северу отсюда? — раздался голос одного из англичан. — Я-то думал, там живут только тролли.

За много сотен миль к югу, в огромном дворце архиепископа Кёльна, снова собрались заговорщики, которые устранили папу Николая. Не все участники первой встречи были здесь: не хватало Хинкмара из Реймса, которого задержали какие-то дела. Но его отсутствие с лихвой восполнялось толпой менее значительных прелатов, епископов и аббатов со всех концов германской земли, мечтающих сблизиться с основателями и руководителями знаменитого ордена Копья. Архиепископ Гюнтер взирал на них и с удовлетворением, и с презрением. Приятно было обнаружить такое множество последователей, вдобавок это был добрый знак — власть нового папы настолько слаба, что многие готовы присоединиться к тем, кого прежний папа, Николай, объявил бы, самое меньшее, изменниками. И все же по мере роста рядов чистота помыслов терялась. Эти люди были охотниками за удачей. Им подавай только успех. К счастью, в успехах недостатка не было.
Арно, капеллан и помощник Гюнтера, заканчивал чтение отчета, который ему поручили сделать.
— Итак, — сказал он, — число принятых в орден Копья постоянно увеличивается. Отряды священников и их телохранителей направлены во все северные страны. Множество пленников были освобождены или выкуплены и вернулись домой, среди них немало наших братьев во Христе, обращенных язычниками в рабство много лет тому назад. И хотя мы свободно посещаем невоцерковленные страны, набеги язычников на нас и наших французских братьев прекратились или ослабли.
«Потому что боятся подойти к проливу, — угрюмо подумал Гюнтер. — Они боятся английских еретиков, а не нас». Он не допустил, чтобы сомнения отразились на его лице во время аплодисментов. Когда те затихли, другой голос стер с лица Арно удовлетворенную улыбку. Голос Римберта, аскетичного архиепископа Гамбурга и Бремена, вдохновителя и создателя нового ордена.
— И, несмотря на все это, — сказал он, — несмотря на новых членов, деньги и множество спасенных от рабства, мы ни на шаг не приблизились к истинной цели нашего ордена. Мы не нашли Копье, священную реликвию Карла Великого. А без этого все наши успехи лишь кимвалы звучащие, та же тщета, что ленты на одежде блудницы.
Гюнтер на мгновение прикрыл глаза, слушая мрачный скрежещущий голос, а открыв, заметил тревогу на многих лицах. Уж если сам благочестивый Римберт не верит в собственное детище, что же делать остальным?
— Да, — ответил Арно, перебирая листы, — это верно. Однако у меня имеется сообщение от одной из самых дерзких наших миссий, посланных в языческие страны, — отчет миссии английского дьякона Эркенберта, сильного славой Господней, составленный по указанию его телохранителя Бруно, сына Регинбальда.
Одно упоминание имени Бруно, отметил Гюнтер, вызвало вздохи облегчения. Даже Римберт благосклонно кивнул, прервав свой поток упреков.
— Наш ученый собрат Эркенберт сообщает, что он, Бруно и их люди, не страшась гонений, проникли в языческий мир глубже, чем кто-либо прежде. В каждом королевстве они пытались обнаружить признаки влияния священной реликвии, однако до сих пор ничего не нашли. Тем не менее многоученый Эркенберт напоминает, что всякий раз, как мы ничего не находим, мы все же приобретаем новые знания.
Арно оглядел слушателей, убедился, что эта мысль оказалась для них чересчур сложна, и сделал еще одну попытку. По крайней мере, он говорил с людьми, владеющими хотя бы начатками грамоты, и мог взывать к их разуму.
— Он имеет в виду, что существует список имен, подобный списку свидетелей хартии, где имена написаны одно под другим… — Арно заметил, что большинство епископов и аббатов еще не утеряли нить, но озадаченно кивают. — Когда вы вычеркиваете одно, у вас остается меньше имен, которые нужно проверить. Когда вычеркнете все имена, кроме одного, это и есть тот человек, которого вы ищете. Так что даже отрицательный результат — когда вы никого и ничего не нашли — это тоже результат, по прошествии времени вы знаете больше, чем знали вначале.
Последнее заявление было встречено молчанием. Слушатели вовсе не выглядели согласными. В конце концов тишину прервал архиепископ Римберт.
— Старания наших братьев в языческих странах превыше всяких похвал, — сказал он. — Мы должны поддерживать их всеми способами, отдавать каждого имеющегося в нашем распоряжении человека и каждую марку серебра. — Он с вызовом оглядел собравшихся. — Я сказал, каждого человека и каждую марку. Но при всем том я считаю, что Копье Лонгина, Копье Карла Великого, Копье будущего императора будет обретено благодаря вмешательству руки, человеку не принадлежащей.

Пока Бранд и Гудмунд закупали провиант для плавания на юг, Шеф уйму времени проводил, бродя по большой толкучке — от тинга до летней ярмарки — и наблюдая, как устраивают свои дела норвежцы. К нему присоединялись и другие англичане, которым разрешалось свободно разгуливать, но таких было не много, ведь надо был постоянно сторожить Катреда, а беглые рабы никогда не выходили за размеченную Шефом ограду, не считая посещений общего отхожего места, совершаемых группами под водительством Бранда или Гудмунда.
Обычай собирать тинг — очень странный, заключил Шеф. Собственно говоря, тинг еще не собрался. Традиционно на Гулатинг приходили в период летнего солнцестояния, до которого еще оставалось несколько недель. Во время тинга множество судебных дел рассматривали тридцать шесть выборных мудрецов, представителей земель тинга, трех его фюлькиров — Согна, Хорда и Фьордса. В этих областях гнездилось множество пиратских банд, каждое лето отправлявшихся на юг. Нелегко было судить человека за убийство, разбирать земельную тяжбу или дело о наследстве в летнюю пору, когда многие были в набегах или просто не являлись на сходку. Поэтому в большинстве случаев собирался малый состав суда, пытавшийся привести стороны к какому-нибудь соглашению и не передавать дело на окончательное рассмотрение полного состава мудрейших. При этом в городе не прекращалась торговля, шумели менялы, непрестанно причаливали и отплывали суда.
Шеф был изумлен бьющей в глаза роскошью. Что английские земли богаты и плодородны, он убедился за то короткое время, пока правил своей частью страны. Но в норманнские страны на протяжении двух с лишним поколений стекалось серебро и даже золото. Богатые викинги могли платить высокую цену за роскошные вещи, и купцы в погоне за выгодой пробивались, хотя и с опаской, на судах с усиленной командой через воды пиратов Ругаланна. А еще шел поток товаров с севера, включая такие вещи, о которых Шеф и не слыхивал. Сам он теперь был богат благодаря налогам с Восточной Англии, часть казны Бранд держал для него на «Морже». По настоянию Бранда Шеф купил себе куртку из лучшей водонепроницаемой тюленьей кожи, ее капюшон был отделан волчьим мехом, на котором даже в самую морозную погоду не намерзает лед от дыхания. А также обоюдоострый меч доброй шведской стали, с рукоятью, вырезанной из витого рога таинственного обитателя северных морей, которого Бранд называл нарвалом. И еще спальный мешок, снаружи обшитый опять же тюленьей кожей шерстью вниз и с пухом северных птиц внутри. Шеф, неохотно тративший деньги, которые никогда не считал своими, провел так много ночей, дрожа в негодной одежде под тонким одеялом, что готов был на все, лишь бы никогда больше не страдать от холода. Его поразило терпение мастеров, делавших эти вещи; он изумлялся, как же долго нужно ловить и ощипывать редкую гагу, которая дает самый теплый и легкий в мире пух. Но Бранд лишь рассмеялся.
— Мы их не добываем, — сказал он. — За нас это делают финны.
— Финны? — Шеф никогда не слышал этого слова.
— На севере, — показал Бранд, — где граничат Норвегия и Швеция, рядом с Холугаландом, откуда я родом, земля так сурова, что невозможно вырастить ни рожь, ни ячмень, ни даже овес. Свиньи умирают от холода, а коров приходится всю зиму кормить в хлеву. Там в шатрах из шкур живут финны, у них нет лошадей, они кочуют со стадами северных оленей. Мы берем с них дань, Finnskatt. Каждый должен раз в год расплатиться с нами шкурами, мехами, пухом. Они живут охотой и рыболовством, поэтому им нетрудно выполнить свой урок. То, что финны добывают сверх дани, они продают нам, а мы сбываем здесь или везем на юг. Во всем мире короли одеваются в меха, добытые моими финнами, и цену за них дают королевскую! Но в первую очередь я покупаю масло и сыр. Ни один финн не доит коров, и ни один финн не в силах отказаться от чашки молока. Это обмен выгодный.
«Выгодный для вас, — подумал Шеф. — Нелегко, должно быть, собрать такую дань».
По окончании торгов он прошел туда, где решались судебные дела, где люди собирались в группы, стояли в полном вооружении, опираясь на копья, выслушивали, что говорят друзья и советчики, а также мудрейшие из их округа. Законы в Гулатинге были суровые, но мало кому известные, поскольку их никто не записывал. Обязанность мудреца — выучить наизусть как можно больше законов, а то и кодекс целиком, если ты намерен на всю жизнь стать судьей, и объявлять их тяжущимся. Последние могли хитрить и увиливать, выискивать более подходящий к их случаю закон либо просто склонять к полюбовной сделке, но не могли просто взять и отвергнуть судебный вердикт.
Однако попадались и такие дела — соблазнение, изнасилование или похищение женщин, — в которых законы были ясны, но уж очень сильно накалялись страсти. За два дня Шеф несколько раз был свидетелем тому, как речи переходили в крики и звенели мечи. Дважды звали на помощь Хунда, чтобы промыть и перевязать раны, а однажды молчаливые люди увезли уложенный поперек лошади труп.
— Кого-то за это дело сожгут, — отметил Бранд. — Местный народ непрост: терпят-терпят обиду, а потом как-нибудь соберутся и подожгут дом. И убьют каждого, кто попытается выскочить. В конечном счете это действует даже на берсерков. Как говорится в саге:


Кто мудр, себя сильнейшим не считает,
Не то вдруг встретит сильных и узнает —
На всякого найдется укорот.


На второй день Шеф бездельничал на солнышке, наблюдая, как Гудмунд азартно торгует две бочки соленой свинины, — его умением сбивать цену восхищались даже жертвы, истово клянущиеся, что никогда бы не поверили, что знаменитый покоритель монахов может так разоряться из-за какого-то ломаного пенни. Тут Шеф заметил, что всеобщее внимание отвлеклось на что-то другое, головы повернулись и народ устремился к камням судебного круга. Гудмунд осекся, выпустил ворот продавца, бросил деньги и последовал за толпой. Шеф торопливо догнал его.
— Что там? — спросил он.
Гудмунд изложил только что услышанное:
— Два человека хотят уладить свое дело по-ругаланнски.
— По-ругаланнски? А как это?
— Ругаланнцы все нищие, до недавних пор у них и мечей-то хороших не было, только сабли вроде твоей да топоры, как у дровосеков. Но все равно свое дело они знают. Поэтому когда ругаланнцы решают подраться, они не идут на площадку, огороженную ореховыми прутиками, и не делают настоящий хольмганг, в котором ты когда-то участвовал. Нет, они расстилают бычью шкуру и становятся на нее. Сходить с нее нельзя. Потом они разбираются на ножах.
— Это не кажется слишком опасным, — рискнул предположить Шеф.
— Первым делом они связывают веревкой свои левые запястья.
Место для таких поединков находилось в ложбине, что позволяло зрителям видеть происходящее со склонов. Шефу и Гудмунду достались места на самом верху. Вот разостлали бычью шкуру, вышли противники. Затем жрец Пути произнес напутствие, которого не было слышно наверху, и два норманна медленно сняли рубахи, оставшись в одних штанах. Каждый держал в правой руке длинный широкий нож, похожий на тесак, который носили катапультисты Шефа, но с прямым клинком и заточенным острием — не только рубящее, но и колющее оружие. К левым запястьям привязали кожаную веревку, позволявшую поединщикам разойтись на три фута. Каждый противник наполовину выбрал эту слабину и зажал веревку в кулаке, так что в начале боя левые руки соприкасались. У одного из них, молодого и высокого, длинные светлые волосы были прихвачены тесемкой на шее. Другой был лет на двадцать старше, лысый крепыш с выражением угрюмой злости на лице.
— Из-за чего они не поладили? — негромко спросил Шеф.
— Тот, что помоложе, обрюхатил дочь старого. Молодой говорит, она была согласна, а отец утверждает, парень ее изнасиловал в поле.
— А она что сказала? — поинтересовался Шеф, вспоминая подобные случаи из собственного судейского опыта.
— Не думаю, чтобы ее кто-то спрашивал.
Шеф открыл было рот для дальнейших расспросов, но понял, что уже не время. Последние фразы ритуала, формальное предложение уладить дело через посредников, но согласие было бы теперь позором. Два кивка. Законник торжественно покидает бычью шкуру, подает сигнал.
Мгновенно противники пришли в движение, запрыгали друг возле друга. Оскорбленный отец сделал выпад сразу при взмахе судьи, ткнул ниже связанных рук. Но в ту же секунду молодой норманн разжал кулак и отскочил назад, на всю длину своей половины веревки.
Отец тоже отпустил веревку и рванулся к ее концу, свисающему с запястья противника. Если бы удалось схватить, он бы мог притянуть юношу на расстояние вытянутой руки, а то и ближе, и зарезать его. Но чтобы нанести смертельный удар, нужно самому подставиться под такой же. При таком поединке нетрудно убить противника — если ты даешь ему возможность убить тебя.
Старик промахнулся, а молодой уже отступал назад, к самому краю шкуры. Внезапно он сделал выпад и полоснул по предплечью. Счастливый возглас при виде крови, ответная усмешка раненого.
— В этой игре поцарапать легко, — заметил Гудмунд. — Но царапины ничего не решают. Разве что потеря крови, если драка будет долгой — а такое редкость.
Один из соперников все время старался приблизиться и ударить ниже привязанных друг к другу рук, хватаясь и дергая за соединяющую их веревку. Другой не обращал на веревку внимания, держал дистанцию, стремительными взмахами полосуя руки и ноги противника, но следя, чтобы нож не застрял, не задержал его даже на мгновение.
Он слишком этим увлекся. Лысый норманн, весь в крови от дюжины мелких порезов, получил еще один — чуть выше левого бицепса. Но зато схватил левой рукой ударившую его руку, правую руку противника. Принялся яростно ее выкручивать, вопя что-то, — Шеф не мог разобрать слов в шуме толпы. Молодой норманн вскинул левую руку, безуспешно пытаясь в свою очередь захватить правую соперника. Но старик извернулся, пряча нож за спиной, и попробовал ударить снизу, потом сверху, не забывая выкручивать запястье врага.
Пойманному ничего не оставалось, как подпрыгнуть и выбросить ноги вперед, обхватить ими бедра, крутануться вбок и повалить лысого. Когда они рухнули на шкуру, Шеф увидел фонтан крови; ближайшие зрители дружно охнули. Вышли судьи, растащили противников. Шеф увидел, что нож глубоко вонзился в грудь юноши. Когда переворачивали старика, показался и второй нож, торчащий из глазницы.
Зрительницы завизжали и кинулись прочь. Шеф обернулся к Гудмунду, готовый обругать порядок, из-за которого женщина за один удар сердца лишается и мужа, и отца, а ребенок — отца и деда. Но слова застряли у него в горле.
В ложбину спускался Катред с шипастым щитом и мечом. За ним бежали Фрита и Озмод, в двух шагах позади — Удд, все при арбалетах, но с совершенно беспомощным видом. Вскакивая и проталкиваясь им навстречу, Шеф услышал безумные выкрики Катреда на ломаном норманнском языке:
— Ублюдки! Трусы! Привязывают, чтобы не убежал. Держат, чтобы зарезать. Дерись с англичанином, у которого руки развязаны! Чего ты боишься? Одну руку ему привяжи, если хочешь. Скоты, сукины дети! Вот ты, ты!
Изо рта берсерка вылетала белая пена, и зрители расступались, под конец оставив его в обществе двух покойников. Глянув вниз, Катред махнул мечом и глубоко рассек лицо юноши. Он принялся топать и шумно пыхтеть, готовый напасть на всю толпу.
Шеф встал перед ним, выждал, пока в безумном взгляде не мелькнуло узнавание. Узнавание через силу.
— Они не будут драться, — раздельно проговорил Шеф. — Нам придется подождать до лучших времен. А рубить трупы — грязная игра, Катред. Это никуда не годится, ты же ordwiga, herecempa, frumgar, королевский богатырь. Сохрани себя для Рагнарссонов, для убийц твоего короля Эллы.
На лице Катреда отразилось воспоминание о его славе начальника стражи короля Нортумбрии. Он посмотрел на окровавленный меч, на разрубленный труп, бросил оружие и разразился мучительными рыданиями. Удд и Озмод приблизились к нему, взяли за руки и увели.
Утирая пот, Шеф встретил неодобрительный взгляд законника, судьи поединка.
— Осквернение мертвого тела, — начал норманн, — карается штрафом в…
— Мы заплатим, — сказал Шеф. — Заплатим. Но кто заплатит за то, что сделали с живым человеком?

Следующим утром Шеф стоял на узких сходнях, ведущих на нежно любимый Брандом корабль, на его «Морж». «Чайка» Гудмунда, уже загруженная, легонько покачивалась на волне в двадцати ярдах, головы гребцов рядком торчали над планширом. Загрузка кораблей оказалась непростым делом. На каждом, имеющем по восемнадцать весел с борта, — полная команда в сорок человек. К ним требовалось добавить Шефа, Хунда, Карли и Торвина, восемь катапультистов, четырех женщин, спасенных на Дроттнингхольме, Катреда и ватагу беглых рабов, присоединившихся по дороге через Уппланд и Согн, — почти три десятка человек, довольно много для двух узких кораблей.
Но сейчас на месте были не все — пропали Лулла, Фрита и Эдви из команды катапультистов. Что их задержало? Не прячут ли их где-нибудь в округе, предназначив для продажи в рабство, а то и жертвоприношения? При мысли, что его людей могут повесить на храмовых деревьях в каком-нибудь захудалом городке, у Шефа лопнуло терпение.
— Выводи всех на берег! — крикнул он Бранду. — И ты тоже, Гудмунд. Мы можем выставить сотню человек. Пойдем через город и будем переворачивать палатки, пока нам не вернут наших людей. А кто станет возражать, получит стрелу в брюхо.
Шеф вдруг осознал, что Квикка и другие реагируют без того оживления, которого он ожидал. Они напустили на себя вид полной непричастности — наверняка что-то знают, но не осмеливаются рассказать.
— А ну, выкладывайте, — сказал Шеф, — что случилось с этой троицей.
Озмод, обычно бравший слово в затруднительных ситуациях, заговорил:
— Тут вышло такое дело. Мы с ребятами прогуливались, смотрели товары. А все здесь только и судачат что о катапультах, арбалетах и прочем. О них все много слышали, но никто не знает, как устроены. Ну, мы, конечно, похвастались, что всё знаем про катапульты и арбалеты, а Удд, можно сказать, сам их и изобрел. Тогда они и говорят — а они нам уже поставили кружку-другую, — говорят: «Вот здорово, а вы, ребята, знаете, как сейчас с этим на юге?» — «Нет», — отвечаем, само собой, ведь мы же не знаем. Тогда они говорят…
— Ну давай, давай, — прорычал Шеф.
— На юге платят большие деньги опытным мастерам, людям, которые умеют строить катапульты и стрелять из них. Большие деньги. Мы думаем, что Лулла, Эдви и Фрита решили отправиться на заработки.
Шеф изумленно посмотрел на Озмода, не зная, как реагировать. Он освободил этих людей. У себя в Англии они уже были землевладельцами. Как можно уйти и наняться к кому-то на службу, оставив своего государя? Но ведь свободными они стали, потому что он освободил…
— Ладно, — сказал Шеф. — Забудь об этом, Бранд. Озмод и вы, парни, благодарю, что остались со мной. Думаю, вы от этого не проиграете. Давайте все на борт, и отплываем. Вернемся в Англию через пару недель, если Тор пошлет попутный ветер.
Тор не посылал, по крайней мере сначала. На всем пути к выходу из узкого фьорда, от места, где встречаются Согн и Гула, и до открытого моря, корабли постоянно боролись со свежим встречным бризом, глубоко просев под тяжестью команды, пассажиров и припасов. Бранд руководил гребцами, меняя за веслами англичан и своих викингов.
— Сейчас свернем за мыс, — пообещал он, — и тогда ветер будет сбоку, можно поставить парус и больше не грести. Что это там впереди?
Из-за оконечности мыса, сторожившего Гула-фьорд, за полмили с небольшим появился корабль. Странный корабль, не похожий на торговые и рыболовецкие, с полудюжиной которых они уже разминулись. Полосатый бело-голубой парус был надут попутным бризом, на мачте развевался вымпел, вытянутый ветром в их сторону, так что увидеть изображение удавалось лишь мельком. Что-то было не так с парусом этого корабля. И что-то не так с его размерами.
— Помоги нам Тор! — воскликнул стоявший за рулем Бранд. — Это корабль береговой охраны Хальвдана. Но у него два паруса! И даже две мачты! Такого я отродясь не видывал. Зачем это им?
Шеф своим единственным, но зорким глазом углядел изображение Хватающего Зверя.
— Командуй разворот, — сказал он. — Уходим отсюда! Это королева Рагнхильда. И ничего хорошего от нее ждать не приходится.
— Корабль у нее большой, но нас двое против одного, мы могли бы сразиться с нею…
— Разворот! — рявкнул Шеф, уловив нечто знакомое в движениях людей на корабле.
Бранд догадался одновременно с ним и послал «Морж» в такой крутой поворот, что гребцы проехались по скамьям.
— По правому борту табань, — командовал он, — греби с бакборта! Теперь греби вместе! Дружно, ударим посильнее! Поднять парус по ветру, кто там у мачты? Нарр, Ансгейр, помогайте! Гудму-у-унд!..
Его голос долетел над водой до отставшей на фарлонг «Чайки». «Морж», подгоняемый теперь попутным ветром, пустился назад по пути, которым пришел.
Шеф наблюдал за преследующим кораблем, — как и ожидалось, тот разворачивался бортом.
— По моей команде резко право руля, — хладнокровно сказал он. — Давай!
«Морж» стремительно повернул. В ту же минуту Бранд крикнул гребцам, чтобы подняли весла, предоставив кораблю идти под одним парусом. Лопасти дружно взметнулись из воды. Нарастающий свист — и три гребца разом повалились со скамей, послышались стоны и проклятия. Обломки весел взмыли и плавно упали в воду. Камень пронесся на голову выше борта, полетел дальше, подскакивая на волнах, прежде чем зарыться и утонуть.
— Ходили разговоры, что они сделали катапульту, — заметил Бранд, — но считалось, что корабль не выдержит отдачи. Должно быть, перестроили каркас и заодно поставили две мачты.
— Но кто стреляет из мула? — недоумевал Шеф, наблюдая, как преследующий корабль пытается сократить расстояние, и настороженно дожидаясь его рысканья, которое предвестило бы новый выстрел. К счастью, погоня не прекращалась и люди Рагнхильды не могли стрелять прямо по курсу. — Наши перебежчики? Но как они там оказались?
— Путь тоже очень интересовался твоими изобретениями, — вставил находившийся рядом Торвин. — Жрецы сделали копии всех машин. Вальгрим имел время соорудить мул и набрать для него команду. Некоторые из его друзей — жрецы Ньёрда, они знают, как перестроить корабль. Что же нам теперь предпринять? Вернуться в Гулатинг и сразиться с ними на земле?
Шеф еще раз вгляделся в возню на носу преследующего корабля. Неприятель терял скорость, вынужденный разворачиваться для выстрела бортом, а идущие под парусами «Морж» и «Чайка» теперь с каждой волной приближались к берегу. Первоначально противников разделяло полмили, но расстояние увеличилось. Но даже на таком удалении Шеф уверенно различал высокую фигуру женщины, с распущенными длинными волосами стоящей на носу корабля. Рагнхильда пришла за ним. И догонит, как быстро ни удирай, потому что из длинного фьорда нет другого выхода.
Определенно они там делают что-то странное на носу своего корабля. Неужели им удалось построить мул, который не обязательно устанавливать низко и в самом центре судна?
За Рагнхильдой вспыхнул свет — яркое, сильное пламя. В тот же момент Шеф наконец понял, что это за суета. Раньше он никогда не видел спереди, как заряжают катапульту, а именно это и происходило — уже произошло, потому что заряжающие подались назад, открывая обзор для наводчика; в точности так же поступали и люди Квикки. Это не мул, а большая метательная машина, с помощью которой он когда-то спас от мучений Эллу и разбил армию Ивара Рагнарссона.
Едва Шеф повернулся, чтобы скомандовать Бранду новый поворот, как увидел летящий прямо на него с невероятной скоростью, стригущий гребни волн огонь. Впервые в жизни Шеф съежился от страха. Схватившись за живот, он пригнулся, уверенный, что выпущенная машиной огромная стрела перешибет ему позвоночник.
Удар пришелся под ноги и заставил его пошатнуться. Мгновенный всполох смолы, запах горящего дерева. Бранд хрипло закричал и, бросив рулевое весло, перегнулся через борт. Затем Шефа оттолкнули моряки, прибежавшие со средней части судна с ведрами. Они изо всех сил пытались свеситься за борт и достать воды, залить ею гигантскую пылающую стрелу, которая вонзилась в борт «Моржа», легко пробив на корме доски в трех футах от ног Шефа и воспламенив сразу и обшивку, и скамьи.
— Берите питьевую воду! — закричал Бранд.
Те горсти морской воды, которые удавалось зачерпнуть, не оказывали никакого действия на просмоленные тряпки, которыми был обмотан наконечник стрелы. А огонь распространялся. Если он перекинется на парус… Человек, бегущий от водяной бочки, споткнулся и упал, опрокинув ведро. Остальные растерялись, разрываясь между близкой, но недоступной забортной водой и слишком далеко, у самой мачты расположенной бочкой.
Катред перебирался со своего места, облюбованного на носу, — ведь приказать ему грести никто бы не осмелился. С топором в руке он подскочил к пылающей стреле, перегнулся через борт и тремя ударами загнал ее в борт «Моржа», так что наконечник вышел с внутренней стороны. Снова взмахнул топором и рассек толстое древко одним ударом. Подхватил отрубленную головку, не обращая внимания на пламя, что лизало ему руку, и выбросил за борт. Когда Катред, ухмыляясь, оглянулся на Бранда, Шеф заметил, что корабль Рагнхильды опять повернулся к ним бортом.
Война машин, тоскливо подумал он. Все происходит слишком быстро. Даже смельчакам хочется остановиться и крикнуть: «Погодите, я еще не готов!» Он беспомощно смотрел, как, вращаясь, летит камень, и опять кажется, что попадет прямо в него — не в корабль, а именно в него, Шефа, вломится в грудную клетку, расщепит хрупкие кости и сокрушит сердце.
Камень ударился о воду с недолетом в тридцать ярдов, отскочил, как в детской игре «блинчики», снова отскочил и, подобно молоту, ударил в борт «Моржа» перед самым рулевым веслом. Доски разошлись, гребная скамья выскочила из гнезда, и зеленая вода устремилась внутрь. Но это лишь пробоина, а не полное разрушение судна, как при попадании в киль или основание мачты.
«Раньше ты был королем, — сказал себе Шеф. — Теперь тебя считают королем королей. А что ты делаешь? Съежился от страха. Дожидаешься помощи от безумца. Это не путь короля. Прежде ты сам убивал людей на расстоянии. Но ты никогда не задумывался, что будешь делать, если у противника тоже будут все твои машины».
Шеф снова прошел на корму, предоставив другим заделывать пробоину. Корабль Рагнхильды по-прежнему шел за ними, а расчет заряжал катапульту, готовясь к следующему выстрелу. Рано или поздно «Морж» потопят, коль скоро враги научились выжидать, чтобы оказаться на нужном расстоянии.
Убегая под полным парусом, «Морж» почти вернулся в то место, откуда сегодня уходил на веслах. Шеф увидел толпу зевак в гавани Гулатинга. А прямо по курсу лежал остров Гула-эй, на котором в давние годы и собирался тинг. Шеф высмотрел узкий пролив между островом и берегом, оценил размер корабля Хальвдана, вспомнил, как обманул его самого Сигурд Змеиный Глаз. Он не мог рассчитывать, что опытный шкипер викингов попадется на такую удочку.
Схватив Бранда за плечо, Шеф показал:
— Проведи нас там!
Бранд открыл было рот, чтобы возразить, но, уловив в голосе Шефа повелительную нотку, передумал. Он молча повернул рулевое весло, направляя корабль между скалами, властно показал Гудмунду, чтобы шел следом. Через минуту он осмелился заметить:
— Там мы сразу потеряем ветер.
— Знаю. — Шеф следил за бегущими позади кораблями.
Как он и ожидал, Рагнхильда сменила курс. Но не пошла вслед за беглецами. Решила обогнуть остров слева, в то время как меньшие суда обходили его справа. Поймать ветер, сохранить высокую скорость и обогнать два корабля, чтобы расстрелять их вблизи. Возможно, ее шкипер считает, что противник намерен высадиться на берег и спастись бегством. У Рагнхильды и на этот случай найдется план действий.
Но несколько мгновений остров будет отделять противников друг от друга.
— По моей команде, — хладнокровно сказал Шеф, — убрать парус, развернуться и что есть силы грести назад. Когда мы пойдем в противоположном направлении, это будет гребная гонка. У корабля такого размера и со всем его дополнительным весом мы просто обязаны выиграть.
— Это если она не остановится, чтобы дождаться нас. Тогда мы выгребем прямиком под катапульту при расстоянии в пятьдесят ярдов.
Шеф кивнул:
— Поворачивай сейчас.
«Морж» и «Чайка» развернулись одновременно, на веслах пошли назад: моряки гребли молча. Тишину нарушал единственный звук — гомон толпы в сотне ярдов, на берегу. Шеф надеялся, что указующие персты зевак не выдадут врагу его замысла. Действия противников напоминали игру двух мальчишек, бегающих друг за другом вокруг стола. Если преследующий просто остановится, преследуемый выбежит прямо на него. Но Шеф не думал, что догоняющий остановится. Неприятельским кораблем, как бы ни был опытен его шкипер, командовала Рагнхильда. А она хочет загнать Шефа. К тому же он видел столпившихся у борта людей, которые размахивали оружием и кричали. У них появились машины, но они еще не научились мыслить как участники войны машин. Инстинкт и опыт велели им подойти вплотную и победить, сломить недруга силой и натиском. А не выжидать и стрелять с расстояния, используя преимущества нового оружия.
Когда «Морж» вышел из пролива и снова устремился по уже дважды пройденному пути, Шеф оглянулся и облегченно вздохнул. Корабль Хальвдана обошел вокруг острова и еще только разворачивался, хлопая парусами, — люди на нем слишком поздно сообразили, что происходит. Не очень-то хорошо он управляется. Команда и шкипер, видимо, еще не приспособились к двухмачтовому парусному вооружению. Дистанция — скорее миля, чем полмили, и никакой надежды сократить ее. Гребцы Бранда дружно налегали на весла, один запел, а остальные подхватывали всякий раз, как выносили вперед весла. Трое приделывали доски, затыкали пробоины тюленьей кожей и парусиной. Путь для бегства в открытое море, а там и снова на юг, был открыт.
Карли поймал Шефа за руку и показал вперед. Маленький челнок с одиноким гребцом двигался наперерез из гавани.
— Это Фрита. Наверное, он передумал.
Шеф нахмурился, снова перешел на нос. Когда «Морж» приблизился к лодке, он кинул веревку, которую поймал Фрита. Тот не пытался поставить свою лодку к борту, просто бросил ее вместе с веслами и, по пояс высовываясь из воды, подтянулся к «Моржу», вскарабкался. Шеф схватил Фриту за шиворот и встряхнул, напустив на себя грозный вид:
— И что же случилось? Вовремя не заплатили серебром?
Фрита задыхался, с трудом удерживаясь на ногах:
— Нет, государь! Я должен тебе сказать. В тинге полно новостей. С корабля, который пришел недавно. Мы раньше тебя узнали, что Рагнхильда устроила охоту. Но корабль принес и другую весть. Пока Рагнхильда шла вдоль берега на север, она говорила в каждой гавани, что если сама не поймает тебя, то заплатит за твою голову. Большая награда, ее наследство целиком. Сейчас тебя ищут все пираты Ругаланна. Вдоль всего берега. Все двести миль.
Ругаланнцы бедны, подумал Шеф, но дело знают туго. Он взглянул на Торвина:
— Похоже, путь на юг для нас закрыт. В конце концов придется мне стать тем, кто пришел с Севера.
— Говорим мы, — ответствовал Торвин, — а подсказывают боги.



Глава 20

— Они наверняка будут нас искать, — сказал Бранд.
Он задумчиво обгрызал тюлений плавник, шумно высасывал жир. Кости выбросил в море, старательно вытер руки о бороду. Встал, потопал по направлению к докам Храфнси, его родного острова. Крикнул через плечо:
— Но не найдут! А если и найдут, мы их первые увидим!
Шеф смотрел вслед удаляющейся фигуре. Бранд беспокоил его все больше. Шеф знал его уже почти два года. Бранда, конечно, и раньше нельзя было считать образцом для подражания в части хороших манер, тем не менее, по оценкам снисходительных викингов, его поведение было вполне нормальным: грубый, свирепый и громогласный, но способный на чувства и даже на некоторое лицедейство. Бранд прекрасно смотрелся на свадьбе Альфреда и Годивы. Когда Шеф прибыл в Каупанг, великан очень достоверно изобразил церемониал приветствия прославленного короля. Он всегда был чистоплотен и следил за чистотой в лагере.
По мере того как корабли уходили все дальше и дальше на север, подгоняемые попутным ветром вдоль нескончаемого побережья Норвегии, и справа тянулись однообразные скалы, а слева от Атлантики отгораживала цепь островов, заливаемых приливом утесов и рифов, — поведение Бранда постепенно менялось. То же самое происходило с акцентом — и его самого, и всей команды холугаландцев. Они и раньше говорили довольно странно для норвежцев. С приближением к вечным льдам акцент усилился, появилась хрипотца. А еще люди пристрастились к тюленьему и китовому жиру. Свою порцию хлеба они съедали, обмакивая в ворвань и щедро посыпая солью. Пойманную рыбу ели сырой, а иногда и живой — Шеф видел, как моряк выудил селедку и незамедлительно вонзил в нее зубы, и она трепетала в руках.
Однажды Бранд зарифил парус, всмотрелся в какие-то ориентиры и направил корабль к отмели. Его моряки даже раньше, чем судно подошло к берегу, с гиканьем попрыгали в воду, выбежали к куче камней, раскидали их и принялись копать. Ударившая из ямы вонь заставила Шефа и его соотечественников отступить как можно дальше, причем к ним присоединились Гудмунд и шведы с «Чайки», в кои-то веки солидарные с англичанами, а не с норвежцами.
— Какого дьявола вы там нашли? — выкрикнул Шеф с безопасного места, то есть в самой гуще дыма от костра.
— Тухлую акулью печенку, — ответил Бранд. — Зарыли по пути на юг, чтобы немножко вылежалась. Хочешь кусочек?
Шведы и англичане в едином порыве пробежали по берегу еще с полсотни ярдов, преследуемые хохотом и криками: «Она полезная! От простуды лечит! Съешь акулу, и она не съест тебя!»
Когда прибыли в Храфнси, дело обернулось еще хуже. Остров достигал в длину пяти, а в ширину — двух миль, и притом был довольно плоский. На многих участках можно было пасти скот, а на некоторых даже пахать. Располагался он напротив самого пустынного берега, который Шеф когда-либо видел, более сурового, чем норвежские горы, выходящие к Осло-фьорду. Даже в июле тут и там виднелся снег. Казалось, что утесы обрываются прямо в ледяную воду, а недоступные островки скудной зеленой поросли на скальных выступах — это все, на что можно взирать с моря или горных вершин. Долгое время Шеф считал невероятным, что здесь кто-то способен жить и находить пропитание. Однако бо́льшая часть Брандовой команды мгновенно рассеялась среди диких скал на двух- и четырехвесельных лодках и на маленьких парусных плоскодонках. Как оказалось, в каждом фьорде стоял свой хутор, или, по крайней мере, дом, или несколько сараюшек с каменными стенами и крышами из дерна.
Дело в том, понял Шеф, что местное население, хоть и выращивало на клочках земли немного овса и ячменя, в основном питалось животной пищей. Холодные воды кишели рыбой, которую нетрудно было засолить на зиму. Хватало и тюленей, соперничающих с людьми в рыбной ловле, что вдвойне оправдывало охоту на них. Травы вырастало достаточно, чтобы прокормить коров и овец летом и запасти сено на зиму. Коз выпускали на горные пастбища. Эти норманны с самого крайнего севера чрезвычайно ценили молоко, а также масло, простоквашу, творог и сыр, поэтому летом доили всю свою скотину, даже коз и овец, по два раза в день и делали припасы из того, что не могли съесть сразу. На самом деле их земля была богата, хотя на первый взгляд казалась голой каменной пустыней. И все же требовались особые качества, чтобы выжить здесь.
Люди Бранда как-то отправились разорять птичьи гнезда, которые летом в ужасающих количествах усеивали все утесы и скалы. С собой в горы взяли привыкшего к низменностям дитмаршенца Карли и нескольких моряков Гудмунда. Через полдня вернулись, изнемогая от смеха, с преувеличенной заботой доставив бледных иноземцев. Только человек абсолютного хладнокровия, нисколько не боящийся высоты, мог карабкаться по каменным утесам, цепляясь лишь пальцами рук и ног.
На Храфнси мужчина не может жениться, рассказывал Шефу Бранд, пока не залезет на утес, что высится на двести футов над прибрежными скалами. Самый верхний камень там качается, и с него надо помочиться в прибрежную пену. Последний неудачник сорвался еще в прадедовы времена — страх высоты был изжит в роду Бранда, как и у всех его земляков.
От всего этого жизнь с холугаландцами легче не становилась. Сначала Шефа беспокоили мысли о том, как выбраться отсюда. Позднее тревожило другое: если не выберутся — ведь Бранд, похоже, предпочитает ждать преследователей, а не идти им навстречу и не бежать дальше, — как тогда прожить зиму, имея столько лишних ртов, англичан и шведов, не способных ни тюленя загарпунить, ни на скалу залезть, ни съесть похороненную год назад печенку гигантской акулы. «Ловить больше рыбы» — вот и все, что ответил Бранд. Казалось, он ни о чем не тревожился, наслаждаясь возвращением на полузабытую родину, размышляя только о сборе дани со своих финнов.
У Шефа же хватало забот с избытком. Они мучили его, когда он лежал без сна короткими северными ночами. За время долгого перехода на север он успел переговорить со всеми членами своей команды: с Квиккой, Озмодом, Хамой, Уддом и остальными, кто шатался по Гулатингу, собирая как можно больше сплетен. Пришедшие на тинг норвежцы были удивительно хорошо осведомлены — хотя удивляться, возможно, было нечему, если учесть их частые торговые и военные походы. Обобщая их рассказы, Шеф понял, что его дела вызвали в Скандинавских странах гораздо больше слухов, чем он мог представить. Весь норманнский мир сгорал от жгучего любопытства к новому оружию, с помощью которого были разбиты франки и Рагнарссоны. Поэтому знатокам нового оружия предлагались большие деньги. О морском бое близ устья Эльбы также рассказывали со всеми подробностями, и планы установки катапульт на собственные корабли расцветали пышным цветом. Больше нет смысла грабить юг, считали некоторые, пока норманны снова не окажутся в равных, а то и в более выгодных условиях по сравнению со своими английскими жертвами.
Ждали и ответного удара Рагнарссонов. По словам Озмода, самого надежного источника, всех не покидало ощущение, что Рагнарссоны обязаны что-то предпринять. Они были разбиты в Нортумбрии, не сумели достойно отомстить за своего отца. Потеряли одного из братьев, за него тоже не отомстили. Потерпели поражение в самом начале своего весеннего похода великого возмездия, не смогли даже заполучить человека, в котором видели источник всех своих несчастий, когда он был выставлен на продажу на невольничьем рынке. Эта история была хорошо известна, сообщил Озмод, и, услышав ее, люди открыто насмехались. Те, кто поумнее, подозревали, что Рагнарссоны что-то готовят. Всего год назад всем было ясно, что Сигурд Змеиный Глаз метит посадить своих братьев на престолы Англии и Ирландии, а потом хочет с их помощью объединить под своей рукой всю Данию, чего с ней не бывало со времен легендарных Скьёльдунгов. А что теперь о нем говорили? Что он не смог поймать человека на песчаной отмели при начинающемся приливе. Многие смеются, повторил Озмод, но другие говорят, что в одном можно быть уверенным: Рагнарссоны вернутся со своих каникул в Шотландии готовыми к решительному удару. Предусмотрительные датские короли запретили своим подданным уходить в набеги и стягивали флоты и армии для защиты отечества.
А еще имело место оживление среди христиан. Об этом Шефу больше всех рассказал Торвин, который год назад так ликовал при мысли о христианском короле, приглашающем к себе миссионеров Пути. Сейчас, сказал он, впечатление такое, что тот же сапог надет на другую ногу. К нему приходила весть за вестью о странных делах на рынках и тингах южноскандинавских стран: христианские священники теперь не просто приходили и пытались, как делали это десятилетиями, обратить в свою веру рабов, бедняков и женщин, что обычно кончалось издевательствами и захватом в рабство их самих. Нет, теперь они приходили с вооруженными людьми, держались уверенно, отвечая оскорблениями на оскорбления, насилием на насилие, выкупали своих людей из рабства. И задавали вопросы. Вопросы о набеге на Гамбург шестнадцать лет назад. Вопросы о королях. Ответы записывали. Отнюдь не пытались спасать души, нет, искали что-то. Особенно много Торвину рассказывали, и тоном глубокого восхищения, о человеке по имени Бруно.
Но тут уж Шеф сам мог порассказать Торвину о том, чему был свидетелем на рынке в Хедебю, и о состоявшейся позднее беседе. Удивляло же его не то, что викинги восхищались Бруно, — любой человек, владеющий оружием с такой ловкостью и искусством, был просто обречен на успех в норманнском мире, — а то, что Бруно двинулся из Хедебю дальше, в шведские земли, в Смоланд и в две готландские провинции южнее больших шведских озер.
Торвин сообщил ему еще одну вещь, о которой Шеф прежде и не подозревал.
— Знаешь, почему у нас так распространено имя Эйрик? — спросил Торвин. — Это из-за того, что мы называем Эйриксгата, а точнее говоря, Ein-riks-gata, Путь единого короля. Считается, что никто не может стать королем всех шведов, пока не пройдет по этой дороге. Она проходит через все тинги всех провинций. Истинный король должен прийти в каждый тинг, и объявить себя королем на каждом сходе, и ответить на любой брошенный вызов. Только когда король все это проделает, он сможет стать королем всех шведов.
— И кто был последним королем, которому это удалось? — спросил Шеф, припоминая, что поведал ему месяц назад Хагбарт о способе стать королем, хотя тогда речь шла всего лишь о короле Восточного Фолда, или короле Фьордов, или, как желчно высказался Шеф, о короле Соседней Кучи и Дальнего Хлева.
Торвин поджал губы и медленно покачал головой, вспоминая историю столь давнюю, что стала уже мифом.
— Может быть, король Эли, — сказал он наконец. — Эли Безумный, дядя короля Адильса. Шведы рассказывают, что он был королем всей Швеции, включая Готланд и Скаане. Но он не смог долго удерживать эти земли — его племянника унизил король Хрольф на равнине Фирисвеллир. Ты знаешь. Ты сам это видел, — добавил Торвин, напоминая Шефу об одном из его видений.
Шефу начинало казаться, что широкоплечий Бруно пустился в такой поход по Скандинавским странам, словно сам хочет пройти по Einriksgata и обратить норманнов в христианство силой, а не убеждением. Если так, успехи людей Пути в Англии, среди восточных англов и подданных короля Альфреда, будут перечеркнуты и даже превзойдены успехами христиан на Севере. Шеф не мог себе представить, что это произойдет. И все же ему не давало покоя, что он не узнал ничего нового, ничего с тех пор, как каждая крупица принесенного его людьми знания была тщательно обдумана и пережевана. И еще больше огорчало его то, что он находится здесь, на самом дальнем краю обитаемого мира, в то время как в центре его затеваются великие дела. Застрял в стране птичьих яиц и акульей печенки, в то время как на юге маршируют огромные армии. В то время как Бруно и его рыцари ищут Святое Копье, которое сможет вернуть миру великого императора, а Сигурд Рагнарссон и его братья осуществляют свой замысел сделать Змеиного Глаза единым королем — королем не только Швеции и Дании, но и всего Севера.
И действительно, на юге маршировали армии и передвигались флоты. Пока Шеф и его люди вили веревки и обтесывали дерево, строя баллисты-мулы и копьеметалки, чтобы держать под обстрелом все морские подходы к Храфнси в случае нападения Рагнхильды, Рагнарссоны, подобно грозовой туче, налетели на Дитмаршен и Северо-Фризские острова, заставив короля Хрорика лихорадочно набирать рекрутов, искать союзников и создавать запасы, чтобы выдержать осаду Хедебю. Архиепископ Гамбурга и Бремена, аскетичный Римберт, получая все более требовательные запросы от своих агентов на Севере, удвоил количество рыцарей Святого Копья и послал их на собственных судах через Балтику, каковое предприятие вызвало горячее одобрение у его собратьев в Кёльне, Майнце, Трире и других местах. Французские потомки Карла Великого ломали копья за наследство Карла Лысого, а новый папа — Папуля, как его называли в народе, — обещал свою поддержку то одному, то другому претенденту. В этот период неожиданного мира не родившийся еще ребенок Годивы подрастал в ее чреве, а ее супруг принимал посланцев многих независимых английских графств, стремящихся присоединиться к тому, что они считали новым золотым веком, в котором не будет ни церкви, ни язычников.
Ну а Шеф в глуши и безвестности дожидался дальнейших событий, отводя душу лишь в кузнице, среди своих товарищей-кузнецов.

Команда Квикки пыталась приготовить зимний эль летом. Неизгладимое впечатление произвел на них крепкий напиток, которым угощали в Каупанге, а в Гулатинге им удалось в складчину купить его целый бочонок. Теперь он, конечно, кончился, но времени было хоть отбавляй, и Удд изложил свои предположения.
— Чтобы сделать зимний эль, — заявил он, — из эля вымораживают воду, и то, что остается, становится крепче.
Одобрительные кивки и общее согласие.
— Так вот, пар — это вода. — Последнее положение вызвало некоторые споры, но всем случалось видеть поднимающийся от сырой земли пар и как испаряются капли пота, попавшие на раскаленное железо. — Значит, если мы будем нагревать пиво, пока из него не выйдет пар, мы удалим из пива воду точно так же, как если бы вымораживали ее. Это не будет зимний эль. Это будет что-то вроде летнего пива.
— Но оно станет крепче, — сказал Квикка, желающий уточнить самое главное обстоятельство.
— Верно.
Ребята разжились большой кадкой пива — львиной долей скудного урожая ячменя на Храфнси, который шел в основном на пиво, а не на еду, — половину вылили в самый большой медный котел, который смогли достать, и нагрели его на медленном огне, стараясь не прожечь днище. Постепенно густое варево начало пениться, пар от него заполнил всю пивоварню с толстыми стенами и низкой крышей. Два десятка мужчин и полдюжины женщин набились в нее одновременно: прислуга катапульты и так называемые носящие kraki — те, кто был спасен из рабства во время перехода через Уппланд.
Удд внимательно наблюдал за всем, командовал костровыми, с помощью самого большого половника отбивался от преждевременных попыток попробовать продукт. Наконец, оценив уровень жидкости в котле, он пришел к выводу, что почти половина пива испарилась. Два человека осторожно сняли котел с огня и поставили охлаждаться.
За несколько месяцев Удд приобрел некоторые простейшие навыки обращения с людьми, достаточные, чтобы сообразить предоставить честь первой пробы другому, и притом тому, кто смог бы это оценить. Он прошел мимо Квикки и Озмода, признанных главарей команды, и позвал одного из недавно спасенных, большого молчаливого человека, в котором освобожденные, но по-прежнему испытывающие почтение к знатности англичане подозревали бывшего тана короля Бургреда, имевшего несчастье попасться викингам в рабство.
— Кеолвульф, — сказал Удд, — думаю, что ты привык к доброй выпивке. Подойди и попробуй это.
Бывший тан подошел к котлу, взял протянутую ему деревянную кружку, понюхал напиток, отхлебнул, подержал жидкость во рту, прежде чем проглотить ее.
— И как на вкус? — взволнованно спросил Карли. — Так же хорошо, как в последней бочке?
Кеолвульф помедлил, чтобы придать своим словам больше веса.
— На вкус, — сказал он, — это как вода, в которой помыли прошлогоднее затхлое зерно. Или как очень-очень жидкая позавчерашняя каша.
Квикка выхватил у него сосуд, тоже присосался и опустил кружку с выражением полного разочарования.
— Ты ошибся, Кеолвульф, — сказал он. — На вкус это как комариная моча.
Пока другие кружками зачерпывали варево, чтобы подтвердить эту нелицеприятную оценку, Удд с раскрытым ртом смотрел на котел, на очаг, на пар, осевший на прозрачной пленке, которая закрывала окно вместо стекла.
— Вся крепость была здесь, — бормотал он. — Теперь ее здесь нет. Должно быть, она ушла вместе с паром. Но когда пиво замораживаешь, она не уходит. Лед и пар различаются. Лед — это вода. А пар, значит, что-то другое. — Он испытующе провел по запотевшей пленке пальцем, лизнул его. — Нужно брать не остаток пива, — заключил он, — а уходящий из него пар. Но как собрать пар? — И Удд задумчиво уставился на медный котел.

Шеф, утомленный и изнервничавшийся, решил провести остаток дня в парной бане. Это была маленькая деревянная хижина на краю мола, ведущий от нее помост нависал над глубокими водами фьорда, который выходил в гавань Храфнси. Каждый день раскаленные камни доставали из ямы, в которой всю ночь поддерживался огонь, тачками перевозили их в баньку, и там они лежали, часами источая жар. Для тех, кому было нечем заняться, или для уставших от работы стало привычным делом приходить в баньку и сидеть здесь по часу и больше, поливая камни водой и время от времени выбираясь на пирс, чтобы окунуться в студеную воду.
Войдя в темную парилку, Шеф понял, что в ней уже кто-то есть, сидит на одной из лавок. Всмотревшись в полумрак, он в луче света от приоткрытой двери разобрал, что это Катред, который сидел не голым, как все остальные, а в рваных шерстяных подштанниках. Шеф помялся и вошел. Он не знал никого, кто бы охотно посидел в темноте рядом с Катредом, но интуиция подсказывала ему, что бояться нечего. Катред не забыл, даже в своем безумии берсерка, благодаря кому освободился от мельничного жернова. Вдобавок, услышав, что Шеф его узнал и что Шеф участвовал во всей истории с самого ее начала, с захвата в плен Рагнара, он объявил, что считает их судьбы связанными между собой.
Они вместе немного посидели в темноте, и вдруг Шеф понял, что Катред начал говорить, тихо, чуть ли не про себя. Кажется, речь шла о Бранде.
— Здоровенный он парень, — бурчал Катред. — Но размеры — это еще не все. Знавал я некоторых почти таких же крупных и одного-двух даже повыше ростом. В шотландце, которого я убил, было в длину семь футов, я измерил. Хотя он был тонкокостный. Нет, не из-за размеров меня достает этот сукин сын, просто он весь неправильный. У него кости не такие. Посмотри на его ручищи — они в два раза больше моих. И его глаза. Его надбровья. — Протянулась рука, прошлась по бровям Шефа, и голос продолжал: — Смотри. У нормальных людей ничего нет под бровями, только глазницы. Я не смог пощупать его брови, не мог подойти близко, но я смотрел очень внимательно. У него здесь костяной гребень, его надбровья выдаются вперед. А его зубы! — Снова приблизилась рука, оттянула нижнюю губу Шефа. — Смотри, у большинства людей, почти у всех, верхний ряд зубов заходит на нижний. Когда ты кусаешь передними зубами, верхние заходят на нижние как ножницы. А у него зубы не такие. Я долго присматривался и понял, что его зубы подходят краешек к краешку, они вообще не заходят друг за друга. Когда он кусает, это получается как топором по кирпичу. А его коренные зубы, должно быть, настоящие жернова. С ним что-то очень странное. И не только с ним, а вообще со всеми тут. Все его родичи такие. Но он хуже всех. И еще одна вещь. Он что-то прячет здесь поблизости. Ты знаешь, государь, — Катред впервые показал, что узнал собеседника, — ты знаешь, в эти дни я много ходил на веслах по окрестным водам.
Шеф кивнул в полутьме. Катред действительно плавал на маленьком двухместном челноке, который у кого-то одолжил, если не отобрал. У всех вызвало только облегчение, что его подолгу не бывает поблизости.
— Так вот, сначала я обошел вокруг всего острова, затем продвинулся вдоль берега на юг, а потом на север, но немножко, потому что дело было к вечеру. И когда я в тот раз вернулся, они все меня ждали на пристани. Бранд и четверо его родичей, с копьями, топорами, в доспехах, словно приготовились к распре. Ну, меня это, конечно, сразу взбесило. Но я ведь не такой сумасшедший, как они все думают. Я-то уверен, что в тот день они только этого от меня и ждали. Но я спокойненько вышел из лодки и направился прямо к Бранду, так что, начнись что-нибудь, он был бы у меня в руках — и он понял, что я делаю. «А теперь слушай, — очень аккуратно сказал мне Бранд. — Я не хочу тебе плохого, но я должен тебя предупредить. Катайся на своей лодке. Это можно. Катайся где хочешь — вокруг острова, сходи к тюленьим шхерам, на юг, в любое место. Но не на север». — «Я только что был на севере, — ответил я. — Ничего такого я там не видел». — «Ты не успел зайти достаточно далеко, — сказал он. — Ты дошел только до Нэстифьорта — так называют ближайший большой фьорд на севере. Туда можно. Обычно. Следующий фьорд — Мидфьорт. Туда тебе заходить не нужно». — «А следующий фьорд?» — спросил я и толкнул его легонько. И тут зубы у него клацнули, как волчий капкан. Наконец он выдавил: «Тебе не нужно вообще об этом знать. Держись от этого подальше».
— Звучит странно, — согласился Шеф. — В конце концов, они ведь сами ходят на север достаточно часто, чтобы найти финнов и собрать с них дань. Они говорят, что на самом деле к северу отсюда уже никто не живет, по крайней мере из норманнов, одни финны. Но кажется, они прекрасно знают, что там находится.
— Да, но когда корабли идут на север, — ответил Катред, — они забирают мористее береговых шхер. Я тут пробовал поразузнать, что сумею, а Марта для меня расспрашивала женщин. На север отсюда, на побережье, где шхеры, — там запретная страна. Не знаю почему. Они что-то скрывают. Когда я уходил, после того как они меня предупредили, я услышал — один из родичей Бранда сказал ему кое-что, старался его успокоить. «Да пусть себе ходит, — сказал он, — невелика потеря». Так что они действительно хотели предостеречь меня от чего-то, что считают очень опасным. Но все равно они не желают об этом говорить.
Хриплый голос Катреда постепенно перешел к перечислению оскорблений и обид, которым он подвергался, когда был прикован на мельнице. Мужчины и женщины, которые издевались над ним, ужасающие холода горной зимы, и как он пытался залепить ставни грязью, как ставни все время распахивались, как в окнах появлялись лица, как они трясли дверь, чтобы ночью добраться до него…
Расслабившись в тепле, Шеф мало-помалу забыл о своих неотступных заботах, забыл о Бруно, Альфреде, Сигурде и Олафе, о мертвом Харальде и о Рагнхильде, да и о Годиве тоже. Голова его откинулась в уголок, опираясь на пахнущую сосновой смолой стену, и Шеф погрузился в неспокойный сон.

Он по-прежнему был в темноте, но в темноте другой — не теплой и ароматной, уютной темноте, которую покинул, а в темноте холодной, безмолвной, пахнущей землей и плесенью. И он оказался не в помещении. Это была дорога, а он ехал по ней верхом, несся какой-то сверхъестественной рысью, сильными раскачивающимися волнами, словно у лошади было больше ног, чем положено.
Это Слейпнир, понял Шеф, восьминогий конь Отца богов. Однако он, всадник, в которого Шеф воплотился в своем сне, не был Отцом Всего Сущего. Шеф смог разобрать, что это за существо: это не бог, а человек. Человек безумный, вроде Катреда, но без тех оснований, что были у Катреда. Главное чувство, которое он испытывал — испытывал все время, — была веселая ярость, желание встретить и преодолеть препятствия. Воспоминания его были сплошной сумятицей сечи, топота копыт, рубящих и колющих ударов, их перемежали лишь периоды хмельного забытья. Опьянения от медов Одина. На Слейпнире, подсказал кто-то Шефу, едет Хермот. Это имя он встречал раньше. Имя ратоборца, которое выкрикивали и прославляли в конце долгой дневной битвы в Валгалле. Победитель этого дня, лучший из всего воинства Одина, Эйнхериара, возвращающегося в чертог с волшебно исцеленными смертельными ранами, чтобы вечером пировать перед завтрашней битвой. Хермот побеждал чаще, чем кто бы то ни было, чаще, чем Сигурд Фафнисбани, чем Бьотвар Бьярки. Потому его и выбрали для такого поручения, самого важного из всех, которые Один давал своим героям.
Вернуть Бальдра к жизни. Воспринимающему все это разуму Шефа не много было известно о мертвом боге Бальдре; слышал его историю от Торвина. Теперь он воспринимал ее не как рассказ, а как череду вспыхивающих картин. Бальдр, сын Одина, прекраснейший из богов. Не просто красивый, а прекраснейший, хоть он и был мужчиной. Шеф не мог увидеть его лицо, лишь проникающее через разум Хермота ослепительное сияние, исходящее от божественного тела.
Так прекрасен был Бальдр, что боги, страшась когда-нибудь потерять его, заставили все сотворенные сущности принести клятву не повредить ему. Поклялись железо, и огонь, и болезни, и ужасная старость, и даже отродье гигантов — не в силах противиться красоте Бальдра, — и каждая рыба, животное и змея в мире, и каждое дерево в лесах. Только одно создание не поклялось: слабенькая водянистая омела, растение, которое обвивало дуб. Она не смогла бы повредить, даже если бы захотела, — так подумали боги.
Как только клятва была принесена, Бальдр стал неуязвим, и поэтому боги, чьи забавы не слишком отличались от забав их земных почитателей, принялись развлекаться, ставя прекрасного Бальдра как живую мишень и кидая в него все оружие с остриями и лезвиями, какое попадалось под руку. Лишь один бог в этом не участвовал — Хот, брат Бальдра, ибо был слеп. Но однажды он в своем ослеплении услышал голос, который спросил, не хочет ли он присоединиться к остальным. «Да, — ответил Хот, — но я слеп». А голос сказал: «Я поставлю тебя на нужное место и направлю твою руку. Брось вот это». И ему в руку вложили копье, сделанное из омелы, но затвердевшее благодаря волшебству.
Голос принадлежал Локи, обманщику богов, врагу богов и людей, отцу чудовищного отродья. Хот взял копье и кинул его.
В ушах Хермота до сих пор звучал великий плач скорби, который поднялся, когда боги — а потом и все сущее — узнали о смерти Бальдра, узнали, потому что из Вселенной сразу же исчез свет и весь мир стал обыденным, унылым и скучным, каким и остается до сих пор. Своим внутренним взором он все еще видел огромный костер, на который Один положил своего сына в погребальной ладье, что должна была доставить его в мир Хель. Он видел, что даже гиганты были приглашены на похороны и пришли. Видел, как женщина гигантов, Хюрроккин, рыдая, столкнула лодку — Хермот был одним из четырех ратоборцев, назначенных удерживать ее волчью упряжку за поводья из гадюк. Видел — как только ладья заскользила в воду, Один нагнулся и прошептал что-то на ухо своему мертвому сыну.
Что это были за слова? Хермот не знал. Сейчас он должен был спуститься в Хель и вернуть Бальдра.
Лошадь уже подошла к стенам Хеля, стуча копытами по огромному мосту, перекинутому в воздухе, — что за воздух может быть в нижнем мире, Хермот не представлял себе. Он проезжал мимо духов, теней, тревожно на него глядящих, они проснулись из-за стука копыт, разительно отличавшегося от их собственной бесшумной походки. Это были души ничтожеств, бледные мужчины и женщины, дети, не те, кого отбирали для Валгаллы или для рощ Фрейра. А там, в конце моста, были ворота.
Слейпнир рванулся к ним, и ворота медленно закрылись. Хермот наклонился, прошептал слова ободрения на ухо жеребцу.
Отчаянный рывок, прыжок столь высокий, что мог бы, казалось, прошибить низкий потолок Хеля. Ворота оказались позади, ошеломленные стражники уставились вслед.
Теперь перед ними была стена — стена, которая словно бы доходила до самого несуществующего неба. И была в ней щель — узкая щель на самом верху. Слишком узкая для Слейпнира, слишком узкая для Хермота. Хермоту не надо было объяснять, что это колдовство. Он прискакал к стене, потянул поводья, остановился и спешился. Как всегда не обращая внимания на боль, принялся стучать своими могучими кулаками в каменную стену, стучал, пока те не покрылись кровью.
Голос из-за стены:
— Кто это, кто стучится не как бледная тень из Хеля?
— Я Хермот, человек Одина, всадник Одина. Я пришел поговорить с Бальдром.
Другой голос — голос Бальдра — невнятный и усталый, словно рот залеплен плесенью:
— Возвращайся домой, Хермот, и скажи им: я не могу вернуться, пока весь мир не заплачет обо мне. А я знаю — точно так же, как нашлось существо, которое повредило мне, есть существо, которое не заплачет. Скажи им… — И голос затих вдали, будто Бальдра утащили по длинному, засыпанному прахом коридору.
Хермот не раздумывал и не колебался, это было бы не в его духе. Он знал, что такое определенность. И он не боялся вернуться с плохими вестями. Он сел в седло и тронулся в обратный путь. На мгновение задумался. Залез за пазуху, где держал черного петуха из Асгарда, творение Одина.
Вытащив из-за пояса нож, отрезал петуху голову, забросил сначала ее, а потом тело с точностью, доступной лишь великим, в щель между стеной и небом.
Через мгновение Хермот услышал гул в стене — гул такой сильный, что казалось, он заставлял стену дрожать. Петушиный крик. Крик рассвета, новой жизни, возрождения.
Удивленный Хермот пустился назад через ворота Хеля к мосту Гьяллар, который отделял мир Хель от остальных восьми миров. Он не знал, что означает происшедшее, но он знал, что для Одина это не будет неожиданностью.
Что же Один шепнул своему сыну на погребальной ладье?

Шеф рывком поднял голову, осознав, что на улице что-то происходит. По его телу струился пот, он слишком долго спал. На мгновение он подумал: крик, должно быть, означает, что наконец-то появилась Рагнхильда. Как она уже сделала однажды, когда он заснул в парилке. Затем его слух уловил нотки торжества и ликования, а не тревоги. Что-то они кричали. Что же? «Рында, рында»?
Катред подскочил к двери, ухватился за ручку. Дверь заело, как часто случалось из-за жара, и сердце Шефа на мгновение замерло — трудно представить себе худшую долю, чем умереть голым в жару парилки, а ведь известно, что такое бывало. Затем дверь распахнулась, и внутрь ворвался свет и свежий воздух.
Катред вышел из парилки и прыгнул с помоста. Шеф последовал за ним, задыхаясь в сомкнувшейся над головой студеной воде. После своих приключений на льду Шеф не верил, что когда-нибудь снова с охотой полезет в холодную воду, но парилка заставила его передумать.
Они вдвоем быстро подплыли к лесенке, ведущей на пристань, где развесили свою одежду, взобрались и уставились на появившуюся откуда ни возьмись толпу.
Все норманны бежали к своим судам. Не к морским кораблям, вроде «Чайки» и «Моржа», а к небольшим гребным вельботам. Вытянули лодки, которых Шеф раньше не видел. И были еще другие суденышки, как демоны ворвавшиеся в гавань; с них кричали местные жители. Кричали одно и то же слово. На этот раз Шеф разобрал его. Не «рында», а «гринды! гринды!».
Шеф и Катред переглянулись. Снизу, из гавани, Бранд увидел, как они не спеша вытираются. Сложив руки рупором, он закричал:
— Твоих людей мы не берем! В лодках нет места для идиотов, когда идут гринды! Вы двое можете пойти с нами, если хотите что-нибудь увидеть!
Затем он отчалил на лодке, балансируя на банке с большим гарпуном в руке.
Катред показал на маленькую двухвесельную лодочку, которую он добыл, привязанную на берегу в десяти шагах от них. Шеф кивнул, поискал свой меч с рукоятью из рога нарвала, вспомнил, что, как обычно, оставил его над койкой. Нет времени сейчас бежать за ним, на поясе есть другой нож. Катред положил, как всегда, свой меч и шипастый щит на дно лодки, взял весла, столкнул плоскодонку в длинный фьорд, ведущий в открытое море. Когда они выгребали к устью, Шеф увидел английских катапультистов, стоявших у своих машин, которые теперь охраняли вход в гавань. Они кричали:
— Что? Что происходит?
Катред греб, а Шеф мог лишь беспомощно пожать плечами.



Глава 21

Когда Катред подгреб уже к выходу из фьорда, Шеф увидел паренька с одного из дальних хуторов, скачущего по обрывистому склону и отчаянно машущего рукой, чтобы его подобрали. Шеф дал Катреду знак подойти к берегу:
— Может быть, хоть он объяснит нам, что происходит.
Парень перепрыгнул с одной остроконечной глыбы на другую, приноровился к движению раскачивающейся на волнах лодки и сиганул на нос, словно выбрасывающийся на берег тюлень. Он широко улыбался.
— Спасибо, друзья, — сказал он. — Гринды приходят, наверно, единожды в пять лет. На этот раз я не хочу их пропустить.
— А что такое гринды? — спросил Шеф, не замечая яростных взглядов Катреда.
— Гринды? — Паренек, казалось, не поверил своим ушам. — Гринды-то? Ну, это такие мелкие киты, они пасутся стадом. Входят в шхеры. Тогда, если нам удается зайти мористее, мы отрезаем их от моря, загоняем на берег. Потом убиваем. Жир. Ворвань. Кита можно есть целую зиму. — Его зубы открылись в мечтательной улыбке.
— Убить стадо китов? — повторил Шеф. — Сколько же их там?
— Может, пятьдесят, а может, и шестьдесят.
— Убить шестьдесят китов, — усмехнулся Катред. — Да если бы вам, лживым норманнским моржебоям, это удалось, никогда вам их не съесть, даже если вы сядете и будете есть до самого Судного дня.
— Это только гринды, — сказал паренек, который явно обиделся. — Это не кашалоты и не большие усатые киты. Они в длину всего десять-двенадцать локтей.
От пятнадцати до восемнадцати футов, подумал Шеф. Это похоже на правду.
— Чем вы их убиваете? — спросил он.
Парень снова улыбнулся:
— Длинными копьями. Или вот этим.
Он вытащил из-за пояса нож, длинный, широкий, с односторонней заточкой. Вместо обычного острия у него был длинный плоский крюк, заточенный, как заметил Шеф, и с внутренней и с внешней стороны.
— Гринда-нож, — сказал юноша. В его выговоре «f» стало «v», долгое «i» превратилось в «oi». — Grindar-knoivir. Выскочить из лодки на мелководье, оседлать кита, добраться до его хребта, воткнуть гринда-нож. Вытащить. Перерезать позвоночник. Ха-ха! Много мяса, жир на зиму!
Когда лодка вышла из устья фьорда, паренек огляделся, увидел вереницу вельботов, стремительно удаляющихся от них на север, без лишних слов уселся на скамью рядом с Катредом и, взяв весло, тоже стал грести. Шеф с удивлением заметил на лице Катреда кислую усмешку, вызванную, скорее всего, очевидной уверенностью юного норманна, что Катред, могучий берсерк, нуждается в его помощи.
Шеф заметил, что идущие впереди вельботы замедлили наконец свой бег, сбиваясь в неровный круг на волнах. И тогда, всего в полумиле от себя, Шеф впервые увидел стадо китов, за которым они гнались: сначала один ленивый белый фонтан на фоне серого неба, затем другой, а потом и все вместе. А под ними лишь проблеск черных спин, скользящих в изящных кувырках.
Люди в вельботах тоже увидели выход стада на поверхность воды. Шеф заметил, что они встают, трясут своими острогами с длинными наконечниками, услышал отдаленные вопли. Впрочем, даже на расстоянии можно было разобрать заглушающий все бычий рев Бранда, по-видимому отдающего длинную череду распоряжений, которые передавались с лодки на лодку.
— Нужно, чтоб был гринда-шкипер, — объяснял паренек в промежутке между гребками. — Если вельботы не будут работать вместе, киты прорвутся. Все работают вместе, а потом делимся поровну. Одна доля на каждого человека, одна доля на каждую лодку, десятник получает две доли.
Лодка Шефа поравнялась со всей флотилией, как раз когда вельботы начали расходиться в стороны. В последний момент паренек вскочил на ноги, приветствовал своих родичей и побежал с вельбота на вельбот с такой же ловкостью, с какой он сел к ним в лодку, задержавшись, только чтобы весело помахать на прощание. Затем все норманнские вельботы, по большей части четырех- и шестивесельные, разошлись в длинную вытянутую линию. Расположившийся в ее центре Бранд, поравнявшись с Шефом, повернулся и закричал:
— Вы, двое! Оставайтесь сзади и никуда не суйтесь. Держитесь от этого подальше!
Катред долгое время греб так, чтобы их лодка держалась около крайнего вельбота в линии. Шеф, глядя на его вспотевший торс, отметил, что за последние недели Катред стал выглядеть еще внушительней, так как благодаря хорошей пище на его натренированных на мельнице мускулах нарос слой подкожного сала. И все же одному человеку тяжело было угнаться за четырехвесельными вельботами, в каждом из которых сидели опытные моряки. Катред греб с остервенением. Хорошо еще, что флотилия не шла все время с максимальной скоростью. По ходу преследования Шеф понял, что в этом был свой смысл, своя тактика охоты.
Первой задачей Бранда было выстроить линию вельботов рядом с китовым стадом, на западе от него, отделяя гринд от цепи рифов и островков, протянувшихся между материком и Атлантикой. Сделав это, он попытался загнать стадо к берегу. Лодки развернулись в сторону стада и остановились, а их гребцы склонились над водой и принялись хлопать по ней веслами. Как это звучало для слуха китов — кто знает? Но шум им явно не нравился, они поворачивали, чтобы сбежать от него. Некоторое время они пытались разогнаться и обойти дальний конец линии вельботов. Тогда крайние лодки вышли вперед и, хлопая веслами по воде, заставили китов остановиться и повернуть назад. В какой-то момент казалось, что вожак решил развернуться и плыть обратно на юг, туда, где держались в тылу Шеф и Катред. Несколько минут вода пенилась от тесно сбившихся черных туш, причем одни гринды стремились вперед, а другие уже повернули назад. Затем все вельботы одновременно пошли в атаку с криками и плеском весел, загоняя китов на прибрежные скалы, которых те так боялись.
Бранд вдобавок старался посеять среди мечущихся китов панику, понял Шеф. И он уже знал, куда будет загонять стадо. Недостаточно было просто направить китов на скалистый берег. Подойдя туда, они могли бы развернуться и прорваться одним отчаянным броском. Их нужно было загнать на смертельно опасное для них место, например на отлогий шельф, в узкий залив или бухточку, куда киты не побоялись бы зайти и где их можно было запереть. И лучше всего было бы сделать это во время прилива, чтобы отлив оставил животных барахтаться на грунте.
Бранд не торопясь вел вельботы и стадо туда, куда задумал. Киты сбились кучей у входа в намеченный им залив, а лодки встали в полукруг от края до края бухты. Тогда Бранд властно махнул гарпуном, и вельботы двинулись вперед.
Первого кита убил сам Бранд, его вельбот подошел к медленно плывущей самке, а он нагнулся, опираясь одной ногой на планшир, и вонзил длинный гарпун с зазубренным наконечником прямо перед спинным плавником. Находящиеся за пятьдесят ярдов Шеф и Катред увидели, как в воду хлынул стремительный поток темной крови — и вода мгновенно вспенилась от неистовых ударов взбешенной болью гринды.
Должно быть, умирающий кит издал под водой крик агонии, потому что все стадо сразу охватила паника, оно рванулось вперед от настигавшей сзади опасности. И тут же киты оказались на мелководье, заревели, скрежеща брюхом по гальке, в отчаянных корчах судорожно взметнули из воды хвосты. Остальные лодки разом подошли к месту бойни, на их носу метальщики высматривали, куда всадить гарпуны, люди громко подбадривали друг друга.
И вот Шеф увидел, что один человек уже выскочил из вельбота. Кажется, это был паренек, которого они подвезли, он сжимал в руке свой гринда-нож, а за ним устремилась дюжина других китобоев, без оглядки ринувшихся в мешанину бьющихся тел, хватаясь за плавники и стараясь оседлать своих жертв. Ножи взметались и разили, снова и снова, люди старались попасть в уязвимое место между позвонками, где изогнутый нож, когда его вытягивают наверх, может рассечь спинной мозг и вызвать мгновенную смерть. Киты извивались и молотили хвостами, не способные ни сражаться, ни уплыть, стараясь лишь не дать своим мучителям убить себя.
— Это выглядит опасным, — пробормотал Шеф.
— На самом деле нет. — В голосе Катреда прозвучало презрение. — То же самое, что убить овцу. Эти звери не защищаются, — я думаю, у них и зубов-то нет. Ты можешь запросто втиснуться между ними: они стараются не задеть друг друга.
Группа китобоев ухватилась за тушу гринды, стараясь как можно дальше затолкать ее на берег, тянули за плавники и торчащие гарпуны и копья. Они бросили жалобно вздрагивающего кита и кинулись в воду за следующим. Вскоре вся поверхность залива покраснела от струй крови, вырывающихся из пробитых китобоями сердец. Шеф углядел в свалке, что детеныш гринды вырвался на свободу, бросив убитую мать. Едва ли шести футов длиной, он выбрался с мелководья и устремился в их сторону, к открытому морю. Перед ним возникла лодка, китобой склонился над спиной китеныша, несколько раз всадил нож. Фонтан крови брызнул прямо в лодку, окатил гребцов. Шеф услышал, как они ревут от восторга, увидел на берегу другую группу китобоев, которые уже начали добывать из туш ворвань, запихивая в рот полные пригоршни и разражаясь криками восторга.
— По-моему, мы достаточно насмотрелись, — сказал Катред. — Меня никто не назовет жалостливым, но если я убиваю людей, так потому, что я их ненавижу. А против китов я ничего не имею. Я даже не люблю китовое мясо.
С молчаливого согласия Шефа он погреб подальше от кровавой бойни. Занятые делом норманны не обращали на них внимания. К тому времени, когда Бранд решил оглянуться, их уже не было.

На выходе из залива Шеф с удивлением заметил, как низко успело опуститься солнце. В это время года в таких высоких широтах вряд ли можно было говорить о ночах. Небо никогда не темнело по-настоящему. Однако солнце каждый день ненадолго заходило за горизонт. Сейчас оно приближалось к нему — красный диск, светящий низко под облаками, покрывающий безмятежное море длинными тенями. Катред взялся за весла и направил лодку в неблизкий обратный путь, туда, где их ждали кров и очаг. Шеф прикинул, что последний раз ел и пил он много часов назад и в долгий морской переход пустился, уже мучась жаждой после парилки.
— У тебя в лодке есть какая-нибудь еда? — спросил он.
Катред проворчал:
— Я всегда храню что-нибудь в ящике на корме. Сыр и масло, флягу молока, пресную воду. Сейчас я буду грести, а потом будем по очереди грести и есть.
Шеф нашел на корме ящик с едой и вытащил его. Запасы были подобраны недурно, но в данный момент Шефа мучила жажда, и он схватил сморщенное яблоко, сохранившееся с прошлой осени.
— Знаешь, — заметил он с набитым ртом, — это ведь то самое место, от которого Бранд велел тебе держаться подальше. На север от острова, между шхер. Судя по тому, что он сказал, местные жители стараются сюда не заходить. Но когда пошли гринды, они уж не разбирали, по каким местам гонятся. И если здесь было что-то опасное, оно, видимо, не захотело связываться с китобойными вельботами. Со всеми сразу.
— Но ему могут понравиться два одиноких человека на заходе солнца, — договорил за него Катред. Он угрожающе ощерился. — Ладно, пусть попробует.
Шеф швырнул огрызок яблока за борт, скосил глаз на длинные тени, вскинул руку и хлопнул ладонью по мускулистому плечу Катреда. Молча показал вдаль.
Где-нибудь в четверти мили от них над водой показался гигантский плавник. В высоту он достигал чуть ли не человеческого роста, высовываясь из воды под прямым углом. Под ним блеснула черная спина, потом появилось еще несколько плавников, разрезающих воду; спины изворачивались и снова уходили в глубину, как ободы гигантских вращающихся колес.
— Киты-убийцы, — уверенно определил Катред. За время перехода «Моржа» на север они неоднократно встречали стада косаток, и всякий раз Бранд уходил в сторону, с опаской наблюдая за китами. «Никогда не слышал, чтобы они напали на корабль, — сообщил он. — Никогда не слышал, чтобы они напали даже на лодку. Но мы и не услышим. Если один из них решит напасть на лодку, не останется никого, чтобы об этом рассказывать. Косатки питаются тюленями. Люди для них могут выглядеть похожими на тюленей. Я никогда не полезу в воду, если поблизости есть один из китов-убийц».
Плавник вожака неожиданно сменил направление, резко свернув в их сторону. Катред не задумываясь тоже развернулся и погреб к берегу в сотне ярдов вдали. На берег здесь невозможно было высадиться, он резко обрывался в воду, но мели и выступающие камни заставляют косаток держаться на удалении. Киты их всегда видят или еще как-то чуют. Плавник шел прямо на лодку, от его стремительного бега образовался белый бурун.
Косатки чувствуют кровь, когда много ее попадает в воду. Они сами, может быть, шли за стадом гринд, намереваясь догнать их и поохотиться. Могут ли эти твари испытать раздражение из-за того, что их опередили? Оттого, что ускользнуло сразу так много добычи? Злость на сухопутных обезьян, с такой легкостью и безжалостностью истребляющих морских исполинов? А может быть, это было просто возбуждение от растворенной в воде крови и азартное желание свести счеты с людьми, самоуверенно лезущими в неведомое. Угроза чувствовалась в самом облике устремившегося на лодчонку вожака. Шеф сразу же понял, что тот хочет подбросить лодку в воздух, схватить падающих людей и разорвать их на кусочки своими коническими зубами.
— Вперед! — крикнул он Катреду. — Прямо на скалы!
Лодка уткнулась в отвесный каменный лоб, они постарались притянуть ее как можно ближе, с тревогой осознавая, что глубокая вода кончается в каком-то футе от них. Плавник погрузился и снова вынырнул, его верхушка была выше головы сидящего на скамье Шефа, а кит прошелся вдоль берега, почти задевая своим боком обращенный к морю борт лодки. Шеф увидел на черной туше белые пятна, услышал резкий выдох из дыхательных отверстий, ощутил на себе холодный внимательный взгляд. Хвост шлепнул по воде, кит нырнул, разворачиваясь для новой атаки.
Шеф схватил весло, уперся в скалу и провел вдоль нее лодку на несколько ярдов. Теперь лишь какие-то футы оставались до расщелины в скале, узкой бухточки, слишком маленькой, чтобы назвать ее фьордом. Внутри ее кит застрял бы, возможно, он предпочтет уйти. Тем временем подоспело уже все стадо, продефилировало мимо них, хотя и не так близко, как вожак, выбрасывая в воздух фонтаны из дыхал.
Катред оттолкнулся слишком сильно, и лодка отошла от берега. Вожак оказался тут как тут, головой буравя воду. Шеф рванул весло, завернул нос лодки обратно к берегу. Разом они вставили весла в уключины и яростно налегли на них, один удар, другой, стремительно врываясь в спокойную воду расщелины.
Что-то мощно подбросило их снизу, лодка почти выскочила из воды, начала заваливаться. Шеф знал: если упадет в воду, следующее, что он почувствует, будут гигантские челюсти, смыкающиеся поперек его туловища. Он рванулся прочь из лодки, оттолкнувшись со всей силы, и приземлился одной ногой в воду, а другой на крошечный скальный выступ. Рывок, еще одно усилие — и он вскарабкался на узкую площадку размером с платок, уступ на береговом утесе.
Кит тряхнул лодку, и она перевернулась вверх днищем. Катред выскочил из нее, как ныряльщик, кувырнулся в воздухе и рухнул вниз среди дождя высыпавшихся из лодки вещей. Шипастый щит, сделанный из обработанной Уддом стали, упал в одном футе от руки Шефа. Тот оцепенело наблюдал, как Катред шлепнулся в воду и кит повернулся к нему.
Катред мгновение колотился на воде, затем, по-видимому, нащупал почву под ногами. Он отступал спиной к берегу, в шести футах от места, где стоял Шеф, и все еще был в воде выше колен. Меч каким-то чудом остался у него в руке, он направил его на приближающиеся черно-белые челюсти. Кит свернул, и в этот момент Катред пронзил его длинным выпадом, напрягая и руку, и корпус. Хруст удара, резкие толчки, всплеск воды от хвоста. Затем кит ушел, оставив за собой узкий кровавый след и разбитые доски там, где была лодка.
Катред медленно распрямился, вытер меч о мокрый рукав. Ящик с провизией плавал в нескольких футах от него. Он опять шагнул вперед, по пояс в воду, не спеша забрал ящик, повернулся и пробрался к Шефу, который неподвижно завис, вцепившись в скалу.
— И как мы теперь отсюда выберемся? — спросил он. — Вплавь не хотелось бы.

Несколько минут они прижимались к отвесной скале, поглядывая на море. Киты не уходили, сновали по воде туда-сюда. Один из них подплыл к корме лодки, наполовину погрузившейся в воду в десяти ярдах от берега, не торопясь схватил ее челюстями и разгрыз.
Двое потерпевших кораблекрушение с трудом развернулись, чтобы посмотреть на каменную стенку позади себя. В лучшем случае можно было сказать, что она не совсем отвесная, а просто очень крутая, круче, чем склон обычной крыши, только сделанный из камней. Чтобы карабкаться, на ней имелось множество зацепок для рук и ног. Но склон, казалось, уходил все вверх и вверх без конца, исчезая в бледном небе. На то, чтобы достичь вершины, могли потребоваться часы, а остановиться передохнуть было негде. Однако выбора не оставалось. Медленно и осторожно, помня о смертельных морских водах внизу, они собрали свои скудные пожитки. У Катреда остался его меч и шипастый щит. Невозможно удержать их, поднимаясь на гору. Через секунду Шеф взял меч, отрезал кусок от своих кожаных шнурков и протянул Катреду, чтобы тот подвесил меч и щит у себя за спиной. Веревочные лямки ящика с провизией можно было перевязать, приспособить так, чтобы продеть их за плечи. Шеф взял ящик себе, убедился, что короткий нож крепко держится в своих ножнах, как и кусок кремня, который он всегда носил вместе с ножом. Больше у него ничего не было, не считая золотых браслетов на руках, никакого оружия, кроме поясного ножа.
Медленно и осторожно они начали подъем на гору. Вечность, кажется, карабкались они от одной трещины к другой, судорожно цепляясь руками и ногами, стараясь обходить опасные участки, избегая непроходимых мест, так и не найдя ни одной площадки, чтобы остановиться и посидеть или хотя бы постоять в безопасности. Мускулы на бедрах начали у Шефа побаливать, а потом и спазматически дрожать. Он знал, что в любой момент может случиться судорога. Тогда он потеряет опору и упадет или покатится вниз, в воду. Под ними ничего не было видно, кроме камня на всем пути, вплоть до стального серого моря, на котором по-прежнему кружили плавники китового стада. Шеф заставил себя взобраться еще на несколько футов. Поставил ногу, оттолкнулся, изо всех сил подтянулся на слабеющих руках.
Услышал голос. Голос Катреда, всего в нескольких футах над собой.
— Государь, — сказал тот, — еще два-три шага. Здесь есть площадка, чтобы остановиться.
Словно в ответ на слова Катреда, Шеф почувствовал в правом бедре жгучую боль сведенной мышцы. Он знал, что должен преодолеть судорогу, но сил уже не оставалось. Он ощущал, что нога его не держит, и сжимал пальцы в последнем отчаянном усилии.
Его схватили за волосы, безжалостно вздернули вверх. Шеф почувствовал, что ноги болтаются, как у марионетки, а его тянут наверх и ставят на уступы. Задыхаясь, он лег ничком. Катред схватил его за штаны и подтянул еще на несколько футов, перевернул и начал разминать сведенную мышцу.
После двух десятков глубоких вдохов Шеф ощутил, что боль отпускает. Он утер невольно проступившие слезы и сел.
То, на чем они находились, по всем меркам следовало назвать горной тропой шириной не больше полутора футов, что на скальном склоне было неслыханной роскошью. Тропа тянулась по краю расщелины, в обе ее стороны видимость составляла лишь несколько ярдов. По направлению к морю от того места, где они сидели, на тропе была развилка, одна дорожка шла горизонтально, другая — забирала вверх.
Катред показал на вторую тропу.
— Наверняка эта тропа ведет на самый верх, — сказал он. — Будет хороший обзор. Я пройду по ней, посмотрю, что там. Может быть, найдем дров, разожжем сигнальный костер. Рано или поздно китобои должны будут возвращаться мимо нас.
Еще не скоро, подумал Шеф. И даже тогда они могут пойти мористее прибрежных островков, как они всегда делают, если только не гонятся за стадом гринд. Но Катред уже уходил, держа наготове свой щит и меч. Кто же мог протоптать эту тропу, размышлял Шеф. Козы? Кто еще может жить здесь, кроме горных козлов? Странно, что они протоптали такую ровную тропу.
Неожиданно вернулись голод и жажда. Шеф скинул с плеч ящик с провизией, вытащил флягу молока, сделал долгий глоток. Поставив флягу назад, он почувствовал, что уныние и отчаяние навалились на его плечи подобно тяжелой ноше.
Вид перед ним расстилался несказанно мрачный: серое море далеко внизу, неустанно накатывающее на серые камни. А над ним лишь скалы и осыпи, поднимающиеся до самого гребня, расположенного высоко-высоко над местом, где сидел Шеф. А затем еще один гребень, повыше, и еще один, а дальше укутанные вечными снегами вершины. Белые снега и серые камни сливались с небом, с которого были стерты малейшие оттенки цвета. Ни зеленой травки, ни небесной лазури, лишь неизменная бледность высоких широт. Шеф чувствовал себя так, будто находится на краю света, с которого сейчас упадет. У него выступила испарина от усталости и боли, заставив его дрожать на легком, но пронзительном ветерке, который что-то нашептывал горным утесам.
Если он здесь умрет, кто об этом узнает? Чайки и хищные северные поморники склюют его плоть, а потом его кости вечно будут белеть на ветру. Бранд некоторое время станет недоумевать, что произошло. Ему, наверное, и в голову не придет передать весточку на юг, Годиве и Альфреду. И через пару лет все забудут о нем. В это мгновение Шефу казалось, что вся его жизнь лишь скопище неотвратимых бед и несчастий. Смерть Рагнара и побои, которые Шеф получал от своего отчима. Спасение Годивы и потеря глаза. Битвы, которые он выиграл, и цена, которую он за них заплатил. Потом драка на песчаной отмели, переход в Хедебю, то, как Хрорик продал его в Каупанг жрецам Пути, опасности на льду, предательство Рагнхильды, смерть маленького Харальда. Все одно к одному: минутные успехи, купленные ценой страданий и потерь. И сейчас он выброшен судьбой на скалу без надежды на спасение, в местах, где с начала времен не ступала нога человека. Может быть, лучше будет уйти сразу, броситься вниз с утеса и исчезнуть навеки.
Шеф обмяк и лег, плечи его упирались в валун, сбоку стоял по-прежнему открытый ящик с провизией. Шеф почувствовал, что на него нисходит видение, захватывая его разум и тело своим изматывающим и возбуждающим экстазом.

— Я уже говорил тебе, — произнес кто-то. — Помни про волков в небе и змея в море. Это видят язычники, когда смотрят на мир. Теперь гляди на иную картину.
И вот Шеф ощущает себя в теле другого человека, подобно ему изможденного, страдающего, близкого к отчаянию и даже более близкого к смерти. Человек бредет по скалистому склону, не такому крутому, как тот, по которому только что взобрался Шеф. Но человеку хуже, чем Шефу. Что-то тяжелое давит ему на плечи, впивается в них, но он не может скинуть ношу или передать ее другому. Ноша трет его спину, и спина вся в огне — эта знакомая спине Шефа боль наполняет его пониманием и состраданием, боль от недавних побоев, тех, что раздирают кожу и глубоко, до костей, разрезают мясо.
И все же человек с готовностью принимает муки и изнурение. Почему? Он знает, почувствовал Шеф, что чем сильнее он страдает, тем короче окажутся предстоящие ему муки.
Они пришли на место. Где бы оно ни находилось. Человек сбросил свою ношу — большой деревянный брус. Кто-то подобрал его, люди в странных доспехах, не из кольчужной сетки, а из металлических пластин. Они приделали поперечину к столбу. Так вот что, понял Шеф, это крест. Я вижу распятие. Распятие Белого Христа? Зачем мой бог-покровитель показывает мне это? Мы не христиане. Мы их враги.
Воины распростерли человека на кресте и забили гвозди, по одному в каждое запястье, не в ладони, которые были бы разорваны, как только на них пришелся бы полный вес тела, а между костями предплечья. Еще один в ноги, трудно пробить одним гвоздем сразу обе. К счастью, в этот момент боль не доходила до наблюдающего сознания Шефа. Оно со стороны сурово взирало на людей, взявшихся за жестокое дело.
Работали они споро, как будто бы уже много раз делали это раньше, переговариваясь между собой на языке, которого Шеф не понимал. Но со временем ему удалось разобрать одно-два слова: hamar, говорили они, nagal. Но крест они называли не rood, как ожидал Шеф, а как-то вроде crouchem. Римские воины, как и рассказывали Шефу, но говорящие на одном из германских диалектов, с вкраплениями вульгарной кухонной латыни.
Человек на кресте лишился чувств. Затем глаза его открылись снова, и он вглядывался, как Шеф сейчас, как Шеф несколько лет назад, после того как его ослепили. Затем явилось видение Эдмунда, замученного христианского короля, бредущего к нему с собственным позвоночником в руках, а потом уходящего куда-то. Значит, это место, куда попадают христиане, как язычники попадают в Валгаллу.
Солнце уже начало садиться за Голгофой. В течение нескольких кратких секунд Шеф видел его так, как видел его умирающий человек, Богочеловек. Не колесница, влекомая испуганными лошадьми и преследуемая алчными волками, в которую верят язычники, как и земля с морем не были логовом гигантских змеев, ищущих человечеству погибели. То, что видел Распятый, было не колесницей и не золотым диском, а склоненным вниз сияющим бородатым ликом, исполненным одновременно и суровости и сострадания. Он взирал на мир, где его творения простирали к нему руки и просили помощи, пощады, милосердия.
— Элои, Элои! — вскричал умирающий. — Ламма савахфани? Боже мой, Боже мой! для чего Ты меня оставил?
Сияющий лик ответил: нет. Это не забвение, а забота. Горькое искупление за грехи мира, ответ на тянущиеся к небу руки. А теперь последнее милосердие.
Из рядов выстроившихся у подножия креста воинов вышел человек в красном плаще поверх доспехов и с красным султаном на железном шлеме.
— Inoh, — сказал он на том же полугерманском жаргоне, на котором говорили его солдаты, — giba me thin lancea. Хватит, дай мне твое копье.
У губ умирающего оказалась губка, он яростно впился в нее, ощутил вкус винного уксуса, который ежедневно выдавали воинам, чтобы смешивать его с водой. Благословенной влагой потек он по его пересохшей гортани, вкуснее всего, что он когда-либо пил, а центурион снял с копья губку, перехватил древко парой футов ниже и вонзил копье под ребра Распятого, целясь ему в сердце.
По рукам сотника потекли кровь и вода, он с изумлением смотрел на них. В тот же самый момент мир вокруг него переменился, словно что-то в нем навеки стало другим. Он огляделся, и вместо унылого жгучего солнца этой иссушенной и пустынной страны он увидел словно бы улыбку своего умершего отца. Вокруг него трепетное ликование поднималось от песков, а под ногами крик облегчения исходил от скал, из-под скал, из самого ада, где томящиеся души узрели обещанное спасение.
Центурион встряхнулся, опомнился, снова поглядел вниз, на обычное солдатское копье, с которого стекали на его руки и доспехи кровь и вода.
— Вот что видят христиане, — произнес голос покровителя Шефа. — Они видят помощь извне там, где язычники видят лишь борьбу, в которой не могут победить и в которой не осмеливаются проиграть. И все это очень хорошо — если Спаситель существует.

Видение померкло, и Шеф остался сидеть на голом камне. Он прищурился, задумался о том, что увидел. Дело в том, понял он благодаря сравнению, что христиане верят в спасение, поэтому не борются за себя сами, просто возлагают надежды на свою Церковь. Язычники борются за победу, но у них нет надежды. Поэтому они хоронят девушек заживо и кладут людей под киль своих кораблей, они ощущают, что в мире нет Добра. А Путь должен идти между ними. Где-то, где есть надежда, которой нет у язычников: ведь даже Один не смог вернуть своего сына Бальдра к жизни. И то, что зависит от собственных усилий человека, что отрицают христиане: для них спасение — дар, милость, а не благо, которое заслужила сама человеческая сущность.
Шеф сел, обеспокоенный внезапным ощущением, что за ним наблюдают, поискал взглядом Катреда, сообразил, что тот все еще не вернулся. Он нащупал открытый ящик с провизией, надеясь, что еда и питье приведут его в лучшее расположение духа. Еще молока, сыра, сухарей.
Прыжок из-за валуна — и перед ним появилась фигура. Шеф так и застыл с непроглоченным куском во рту.



Глава 22

У Шефа и секунды не заняло сообразить, что перед ним маленький мальчик, ребенок. Хотя по-настоящему маленьким его назвать было трудно. Он достигал в высоту пяти футов, то есть был не ниже, чем Удд, и при этом много шире. Он мог бы сойти за невысокого мужчину, но что-то в его доверчивой позе выдавало юность.
И он вообще не выглядел как человек. Руки у него свисали низко, голова на невообразимо толстой шее клонилась вперед. Маленькие глазки смотрели из-под тяжелых надбровий. Одет он был… да ни во что. Была, конечно, какая-то юбочка из грубо выделанной шкуры. Но она почти терялась в его собственной шерсти. С головы до пят ребенок был покрыт космами длинных серых волос.
Взгляд существа остановился на куске сыра, который Шеф как раз подносил ко рту. Ноздри его, чуя запах сыра, жадно раздвинулись, и тонкая струйка слюны побежала из угла рта. Шеф не спеша снял сыр с сухаря, на котором тот лежал, и безмолвно протянул его странному мальчику.
Тот замялся, не решаясь подойти поближе. В конце концов он сделал два шага своеобразной неуклюжей походкой, протянул длинную серую руку и взял сыр с ладони Шефа. Обнюхал его, снова раздувая ноздри, и вдруг закинул сыр в рот. Пожевал, закрыв глаза в приступе экстаза, тонкие губы оттянулись, обнажая массивные клыки. Ноги его невольно прошлись в нелепом, но радостном переплясе.
Финны не умеют делать ни сыр, ни масло, ни молоко, говорил Бранд. Вряд ли это финн. Но видимо, вкусы у него такие же. По-прежнему избегая резких движений, Шеф протянул флягу с оставленным для Катреда молоком. И опять внимательное изучение с помощью носа, внезапное решение и жадные глотки. Пока он — или оно — допивал молоко, колени у него странно изогнулись, чтобы наклонить все тело назад. Он просто не может запрокинуть голову, чтобы пить, как люди, догадался Шеф.
Допив молоко, ребенок бросил флягу. Шум, с которым та разбилась о камни, по-видимому, встревожил существо, оно взглянуло вниз, потом на Шефа. И тогда оно явно что-то сказало, что-то прозвучавшее как «извини». Но Шеф не смог разобрать ни единого слова.
А потом существо прошло по тропе пару шагов и вдруг просто-напросто исчезло, испарилось, серая шерсть слилась с серым камнем. Шеф, кряхтя, поднялся и проковылял до камня, где существо исчезло, но там уже ничего не было. Оно просто развеялось, как сон.
«Кто-то из Huldu-folk, — подумал Шеф. — Я видел человека из потаенного народа, живущего в горах». Он вспомнил истории Бранда о тварях, которые утаскивают людей под воду, о хватающей лодки длинной серой руке. И ту историю, что рассказывали Квикка и его команда, о человеке, пойманном в горах троллихами, которые держали его при себе. Как-то раз они рассказывали еще одну историю — о великом чародее и мудреце, который решил очистить от троллей и потаенного народа некий остров в северных странах. Он прошел по всему островку, и говорил волшебные слова, и выгонял тварей, так что они больше не могли вредить людям. И под конец ему осталось только спуститься с последнего утеса, чтобы закончить работу. Но когда его стали спускать на веревке, из скалы раздался голос. «Человечек, — сказал он, — даже потаенному народу нужно оставить какое-то место, где ему жить». И тут из утеса высунулась серая рука, сорвала этого мудреца с веревки и швырнула на камни внизу. В этом нет смысла, сказал тогда Шеф. Кто мог услышать слова, кроме человека на веревке, — человека, который мгновением позже разбился насмерть? Но неожиданно эта история все-таки приобрела кое-какой смысл.
Катреда по-прежнему нигде не видно. Шеф открыл было рот, чтобы покричать, и тут же закрыл снова. Неизвестно, кто его услышит. Он подобрал с земли осколок кремня, процарапал на покрытой лишаями стенке стрелку, указывающую, в каком направлении он пошел, — в сторону гор. Он оставил ящик с провизией на месте и пустился по узкой горной тропе со всей доступной ему скоростью.
Тропа извивалась вдоль краев морского залива, но шла высоко над водой, часто сужаясь до ширины стопы, никогда, впрочем, не исчезая полностью. Только Брандовы охотники за гнездами могли бы не задумываясь пройти по ней. Карли, привыкший к равнинам, замер бы от страха. Шеф, тоже житель болот, осторожно пробирался вперед, потея от страха и напряжения, стараясь не смотреть вниз.
И вот впереди появилась поляна. Шеф осторожно вгляделся в сумерки. Поляна? По крайней мере, ровная площадка со скудной растительностью — травкой и мхом на неизменных камнях. Почему же с моря зелень была не видна? Потому что весь этот уголок спрятан, укрыт в складке местности между морем и горами. На другом краю поляны мелькает огонек. Костер? Хижина?
Осторожно приблизившись, Шеф выяснил, что это действительно хижина. С каменными стенами, крышей из дерна, притулившаяся к склону горы, будто выросла здесь. Даже с пятидесяти ярдов Шеф не был уверен, что действительно видит ее, хотя внутри мерцал какой-то неясный огонек.
Размышляя над этим, Шеф вдруг понял, что его левая рука опирается на другую стену, расположенную прямо около него. Он подошел к строению и даже не заметил его. А это была не такая уж маленькая постройка, из солидных каменных плит, с односкатной крышей, простирающаяся на добрых сорок футов от места, где у дальней стены тропа подходила к чему-то вроде двери. Из постройки доносился явственный запах. Запах дыма и слабый аромат еды.
Положив руку на рукоятку ножа и ступая мягко, как подкрадывающийся к утиному гнезду охотник, Шеф проскользнул к входу. Не дверь, а подвешенный на колышках кожаный полог. Он снял петли с колышков и прошел внутрь.
Первые двадцать ударов сердца он ничего не видел в темноте. Потом глаза привыкли. Тусклый свет проникал сквозь трещины в стене и через отверстие в крыше, под которым дымил костерок. В дыму висели туши. Это коптильня, понял Шеф. Вдоль дальней стены рядами шли полки с пластованной копченой и вяленой рыбой. У ближней стены стояли кадки с соленьями, с соленой рыбой и мясом. Прямо перед ним со столба свисала туша тюленя, а дальше вглубь помещения уходили ряды других туш. Шеф протянул руку. Столбы были каменные, крюки на них деревянные, не вырезанные, а сделанные из дерева, которое согнули и оставили расти в нужной форме. Здесь не было ничего металлического. Только дерево и камень.
В ряду, вдоль которого пошел заинтересовавшийся Шеф, туши становились все крупнее. Тюлени. Морж, такой большой, что свисал от самой крыши до пола. А дальше медведь. Не бурый медведь южных лесов, распространенный в Норвегии, все еще встречающийся в английских чащобах. Нет, зверь гораздо крупнее, как косатка крупнее дельфина, зверь огромных размеров висел здесь, разделанный и закопченный. Кое-где на нем еще оставался белый мех. Это был огромный белый медведь, вроде того, чья роскошная шкура пошла на лучший плащ Бранда и добыть которого, по словам самого Бранда, стоило три человеческие жизни.
Шеф вступил уже в самый дым, где мерцал огонь, и свет падал через отверстие в крыше. А здесь что за зверя завалил могучий горный охотник? Не тюлень и не морж, не дельфин и не медведь. И тут Шеф понял — слегка покачиваясь в дыму, на крюке, продетом через обрубок шеи, висел человек. Обезглавленный, располовиненный, ободранный, выпотрошенный, как свинья, но без сомнения — человек. Еще двое болтались позади него, мужчина и женщина, подвешенные, как огромные окорока. Груди женщины разметались по ее обнаженным бокам.
Шеф обнаружил, что в углу свалены в кучу какие-то предметы. В основном раскиданная в беспорядке одежда. Тут и там отблески металла, серебряные и эмалевые вещи, а также сталь. Кто бы ни был охотник, убивший этих людей, трофейным добром он не интересовался. Оно было отброшено в сторону, словно рога, копыта и прочее, что нельзя съесть. А нет ли здесь оружия?
Меж двух стоек у стены расположились с полдюжины копий с длинными древками. Шеф взял одно из них, постепенно разобрал, что оно изъедено червями и согнулось, потому что долгие годы пролежало в коптильне. Он перебрал оружие как можно внимательней. Хлам, один хлам. Расколотые древки, искореженные наконечники, везде толстый слой ржавчины. Надо найти хоть что-нибудь. У него был только крошечный нож против существа, способного убивать моржей и полярных медведей.
Вот. Вот оно. На дне кучи Шеф углядел древко, которое выглядело хорошо сохранившимся. Он взял копье, примерился, испытал облегчение при мысли, что не был теперь совсем уж беззащитным.
Почему-то, пока он вертел копье в руках, мысль о применении этого оружия для драки и убийства отпугнула его. Словно бы голос сказал ему: «Нет. Это не годится для такой цели. Это было бы все равно что брать с наковальни раскаленный металл молотом или ковать железо рукояткой щипцов».
Озадаченный, Шеф оглядел то, что держал в руках, взгляд его то и дело испуганно устремлялся к входу. Странное оружие. Такого сейчас никто не делает. Наконечник в форме листа, совсем непохожий на тяжелую треугольную головку Гунгнира, длинная железная накладка под ним прикреплена к ясеневому древку. Следы украшений. Кто-то даже сделал по металлу гравировку и инкрустировал в нее золото. У основания наконечника когда-то были два золотых креста. Теперь золото исчезло, о нем напоминали только слабые пятна, но выгравированные кресты остались. Боевое оружие, судя по стали лезвия, и метательное, судя по весу. Но кто станет отделывать золотом копье, которое собирается метнуть во врага?
Ясно, что кто-то очень ценил это копье. Кто-то, чье тело теперь висело в дыму. Шеф еще раз нерешительно взвесил оружие в руке. Безумием было бы не взять любое оружие, которое могло увеличить его шансы выжить в этом гибельном месте. Так почему же оказалось, что он сунул его назад, аккуратно прислонил к стойке?
Встревожившись вдруг из-за едва уловимого движения воздуха за спиной, Шеф круто обернулся. Кто-то или что-то приближалось. Шеф пригнулся, поглядел вдоль пола ниже рядов туш. Кто-то приближался. С облегчением Шеф узнал подпоясанные веревкой штаны Катреда. Он вышел в проход, поманил своего товарища, без слов показал на подвешенные тела людей.
Катред кивнул. Он держал в одной руке обнаженный меч, в другой свой щит.
— Я говорил тебе, — хрипло прошептал он. — Тролли. В горах. Пялились на меня через окна мельницы. Ночью дергали дверь, пытались войти. Они чуют мясо. В таких горных деревушках на дверях крепкие засовы. Правда, не всем они нужны.
— Что нам делать?
— Взяться за них, пока они не взялись за нас. Напротив стоит хижина, ты видел? Пойдем туда. Ты без оружия?
Шеф отрицательно замотал головой.
Катред прошел мимо него, взял копье, от которого Шеф только что хотел избавиться, протянул ему.
— Вот, — сказал он, — возьми это. Держи, — настойчиво добавил он, увидев заминку Шефа, — теперь оно ничейное.
Шеф протянул руку, помялся, твердо взялся за оружие. В теплой дымной полутьме раздался звук, будто металлический наконечник ударил по камню. И Шеф снова испытал непонятное облегчение. Не облегчение из-за того, что теперь вооружен, скорее, облегчение оттого, что оружие было ему вручено. Оно перешло от своего владельца к хозяину коптильни, а потом к Катреду, к человеку, который не был человеком. Теперь Шеф имел право взять его. Может быть, не сохранить его у себя, может быть, не сражаться им. Но держать его в руках — да. По крайней мере, сейчас.
Двое вышли на неожиданно приятный свежий воздух.

Открытое пространство они преодолели как два призрака, аккуратно обходя кустики травы, чтобы избежать малейшего шороха и треска. Сейчас достаточно одной-единственной ошибки, подумал Шеф, и их тоже подвесят в коптильне. Не предупредил ли убежавший маленький мальчик своих сородичей? Своего отца? Взгляд его был скорее благодарным, чем испуганным или враждебным. Шеф не хотел бы, чтобы пришлось убивать его.
Дверь хижины, как и дверь коптильни, представляла собой кожаный полог, по-видимому из лошадиной шкуры. Следует ли им осторожно приподнять его или же разрубить и ворваться внутрь? Катред таких сомнений не испытывал. Он безмолвно показал Шефу взяться за верх полога, а сам взял меч и его острым как бритва лезвием по очереди перерезал все петли. Полог свободно повис в руках Шефа. Катред кивнул.
Как только Шеф отбросил полог, Катред с занесенным мечом ворвался внутрь. И замер в неподвижности. Шеф вошел следом. В хижине не было никого, но она не была необитаемой. Слева располагалась, по-видимому, главная комната, с грубым столом в центре и стоящими вокруг него табуретами из деревянных обломков кораблекрушений. Размер табуретов был гигантским. Шефу пришлось бы карабкаться, чтобы посидеть на таком. В дальнем углу чернеющий проход вел, казалось, прямо в скалу. Все помещение освещалось фитилем, плавающим в каменной чаше с маслом.
Возможно, все обитатели спали. Наверняка была уже полночь, хотя небо оставалось светлым. Но Шеф заметил, что в середине лета норманны почти утрачивают ощущение времени, спят, когда захочется, и спят очень мало, как будто бы откладывают сон на долгую зиму. С потаенным народом дело, наверное, обстоит так же.
Однако справа от них находилась не иначе как спальня, в которую вел еще один узкий проход. Шеф приготовился к возможному смертельному удару и, занеся копье, проскользнул через дверной проем. Да, спальня, две кровати, как полки в скале, для тепла набросаны кожи и меха. Шеф подошел ближе, чтобы убедиться, что меха — это меха животных, а не серая шерсть троллей. Нет, здесь никого нет.
Когда он повернулся, чтобы подать знак Катреду, от страшного треска душа у него ушла в пятки. Он прыгнул вперед — посмотреть, что случилось. В центре соседней комнаты, позади перевернутого стола, Катред сошелся в неистовой схватке с троллем.
С троллихой. Она тоже носила что-то вроде юбочки, но груди прикрывала лишь серая шерсть, длинные волосы струились по спине, как лошадиная грива. Она пряталась внутри каменной ниши и выскочила, когда Катред подошел близко. Одной рукой она ухватилась за шип его круглого щита, а другой держала запястье руки с мечом. Парочка раскачивалась взад и вперед, Катред старался высвободить оружие, троллиха пыталась отвести его в сторону. Неожиданно ее зубы щелкнули в опасной близости от лица Катреда.
Шеф так и застыл, на мгновение изумившись силе женщины. Катред вкладывал в борьбу все свои силы, с яростным хрипением наседая на троллиху, на руках его надулись неимоверные мышцы. Дважды он отрывал ее от земли, с легкостью поднимая две сотни фунтов, но она каждый раз вырывалась.
Потом она внезапно рванулась вперед, а Катред отлетел назад, и троллиха, набрав ход, ударила его пяткой под лодыжку и подсекла. Оба рухнули на пол, троллиха сверху, меч и щит Катреда полетели в сторону. Мгновением позже троллиха выхватила из-за пояса каменный нож и потянулась к горлу Катреда. Он одной рукой перехватил ее запястье, и снова они застыли в отчаянном, но безрезультатном состязании силы.
Копье застревало в узком проходе. Пока Шеф боком пытался выйти из спальни, что-то заслонило тусклый наружный свет. Возвратился хозяин дома, горный охотник. Он беззвучно проник через входную дверь и уставился на борющихся.
Даже ссутулившись, он задевал головой потолок. А руки его свисали почти до самого пола. Плечи круглые и покатые, не квадратные, как у человека, но при этом достигающие в размахе полной длины меча. Тролль повернулся спиной к Шефу, не заметив его, потому что смотрел только на Катреда и троллиху.
Шеф поднял копье. У него была возможность нанести один-единственный неожиданный удар, в хребет, или в почки, или под ребра в сторону сердца. Такого не переживет даже гигант. Шеф помнил, что перед ним стоит людоед.
Но когда он замахнулся для удара, его переполнило ощущение неизбывной мрачности этого места. Это чувство посетило его недавно, на горной тропе, ощущение бесцветности, угрюмости и враждебности. Затем в видении Шефу явился мир, умоляющий о спасении и облегчении, и бог с солнцеподобным ликом даровал их — даровал то, что не было даровано ни Хермоту, ни Бальдру. Железный наконечник копья близ его щеки излучал одновременно и жар, и какую-то усталость, желание воздержаться от убийства. Мир видел их слишком много. Пора остановиться, что-то изменить.
Ухватившаяся за грудь Катреда троллиха внезапно головой вперед полетела через комнату, рухнув в ноги тролля и заставив его отшатнуться, чуть не напоровшись при этом на копье Шефа. Катред отталкивал ее назад так, что вся ее сила была направлена вперед, а потом опустил руки, схватил ее за лодыжки и перекинул через голову. Он извернулся и утвердился на ногах с мечом в руке, пошел на тролля с усмешкой безжалостной ярости. Тролль издал рев, подобный медвежьему, и отбросил троллиху со своего пути.
Шеф стукнул древком копья по каменному полу и во весь голос крикнул:
— Стойте!
Оба тролля подпрыгнули и повернулись к нему, их глаза разбегались из-за угрозы спереди и сзади. Шеф опять крикнул, на этот раз пробирающемуся вперед Катреду:
— Стой!
В этот самый момент маленький тролль, которого Шеф встретил на тропе, вбежал через наружную дверь, обхватил большого тролля за колени и разразился длинным потоком слов. Шеф вышел из узкого прохода в спальню, широко развел руки и аккуратно поставил копье в уголок. Он подал знак Катреду, который помялся, но меч опустил.
А что тролли? Шеф взглянул на них в свете лампы, еще посмотрел, в третий раз взглянул на старшего тролля, который в свою очередь озадаченно на него таращился. С очень знакомым озадаченным выражением. Серый мех, круглая голова, странная скошенная челюсть и массивные зубы. Но что-то знакомое — что-то в бровях, в скулах, в посадке головы на толстой шее. Шеф мягко подошел, взял огромную ладонь тролля, повернул и приложил к своей. Так и есть. Могучие персты, кулак в два раза больше молочного кувшина.
— Ты похож на одного моего знакомого, — проговорил Шеф почти себе под нос.
К его удивлению, тролль широко улыбнулся, обнажив могучие клыки, и ответил на сбивчивом, но понятном норвежском:
— Ты, наверное, говоришь про моего брата Бранда.

По словам Эхегоргуна — суть того, о чем он говорил, Катред потом пересказал Шефу за долгие вечера у очага, — потаенный народ некогда жил много южнее, в Норвегии и в странах на юг от моря, которое Эхегоргун называл Мелким, от Балтики. Но с течением времени климат изменился, и им пришлось уходить вслед за льдами на север, причем им везде и всегда наступали на пятки слабаки, хлипкие людишки, носящие железо, — у Эхегоргуна имелось для них много названий. Люди, конечно, не представляли собой угрозы — при одной мысли об этом Эхегоргун рассмеялся, издавая горлом странные хриплые звуки. Но людей было много. Они размножались со скоростью тюленей, сказал он, так же быстро, как нерестящийся лосось. И в толпе они становились опасны, тем более что использовали металл. По-видимому, обычаи потаенного народа восходили к дням, когда металла еще не знали, когда все прямоходящие — люди и потаенные — использовали только камень. Но однажды у людей появились металлы, сначала бронза — Эхегоргун называл ее красным железом, — а потом и настоящее железо, седое железо, и былое равенство между видами — если это были виды одного семейства — нарушилось. Эхегоргун бы с ним не согласился, но Шеф начал подумывать, что быстрое размножение, которое Эхегоргун так презирал и считал не вполне достойным разумных существ, было как-то связано с металлами. Выковке железа из руды нельзя было научиться просто так, это был результат знания, основанного на пробах и ошибках, к которым подтолкнул первоначальный счастливый случай. Недолго живущие существа, которым практически нечего терять, зато имеющие сильное желание хоть как-то выделиться среди многочисленных соперников, были более склонны тратить свое время на опыты, чем долго живущие, долго взрослеющие, медленно размножающиеся люди истинного народа — так они сами себя называли.
За века истинный народ превратился в потаенный народ, живущий в недоступных горах, искусно прячущийся. Это не так уж трудно, сказал Эхегоргун. Истинного народа кругом было гораздо больше, чем думало большинство людей. Они не пересекались в пространстве, да и во времени. Норвежцы в Холугаланде, сказал Эхегоргун, — дело особое, они жили в основном на побережье. Они часто плавали по морским дорогам, по Северному пути, от которого страна и получила свое имя, они строили свои дома у фьордов, летом пасли скот на всех островках зелени, которые им попадались. Редко их можно было встретить дальше чем в нескольких милях от берега. Особенно потому, что забредшие вглубь страны путешественники и охотники чаще всего не возвращались.
От финнов беспокойства было больше: они повсюду кочевали со своими стадами оленей, со своими санями, луками и силками. Однако перемещались они в основном летом и в дневное время. Зимой они оставались в своих шатрах и домах, совершая лишь редкие вылазки по привычным тропам, на которых с ними легко было разминуться. Снега и льды, темнота и высокие горы принадлежат им, говорил Эхегоргун. Они люди Мрака.
А как насчет человека, который висит у них в коптильне, спросил Шеф вечером первого дня знакомства. Эхегоргун отнесся к вопросу серьезно. Все дело в тюленьих шхерах, сказал он. Хлипким следует держаться подальше от них, хотя бы от тех, которые тролли считают своими. Шеф постепенно понял, что Эхегоргун, как и остальные люди его народа, был почти таким же хорошим пловцом, как и белые медведи, которых нередко находят спокойно куда-то плывущими вдали от какого бы то ни было берега. Шерсть предохраняла его от холода и была водонепроницаема, как шкура тюленя. Любой из взрослых троллей мог спокойно проплыть пару миль в ледяной воде до ближайшего острова, чтобы оглушить дубинкой тюленя или загарпунить моржа. Их рацион состоял из морских млекопитающих. Они не любили, чтобы сюда приходили хлипкие, поэтому отпугивали их, внезапно нападая из засад. Истории о серой руке, переворачивающей лодки, были правдивы. Что касается обычая закоптить и съесть жертву… Эхегоргун пожал плечами. Он не видел ничего страшного в том, чтобы съесть своих возможных убийц. Хлипкие могут не есть потаенный народ, но они тоже убивают его, по каким-то своим причинам, а то и без причин, но не потому, что потаенные отнимают у них пищу. Так кто же хуже?
Во всяком случае, можно было обойтись без распрей и смертоубийства, если и те и другие держались по свою сторону от известной линии. Неприятности, конечно, могут возникать во время голода. Если зерно не уродится — Эхегоргун считал, что так и должно происходить каждые три года из десяти, — тогда хлипкие начинают с отчаяния ходить на охоту в шхерах. Не ешьте зерно — вот ответ для них, не размножайтесь так быстро, чтобы приходилось полагаться на случайную пищу. Но настоящие северяне — настоящие северяне среди людей, подчеркнул Эхегоргун, — не допускают, чтобы дело заходило так далеко. Они знают свое место и знают место троллей. Люди, которых он убил, все были пришельцами, они нарушили установленные за века границы.
— Как человек, который оставил это? — спросил Шеф, показывая взятое в коптильне копье.
Эхегоргун взял копье, ощупал, задумчиво понюхал металл своими огромными расширяющимися ноздрями.
— Да, — сказал он. — Я его помню. Ярл трондцев, что живут в Тронхейме. Глупый народ. Все стараются перехватить финскую дань и торговлю с финнами, отобрать их у Бранда и его родичей. Он пришел сюда на корабле. Я плыл за ними, пока они не высадились на остров, он и двое других пошли разорять птичьи гнезда. После того как он исчез — он и еще несколько человек, — остальные испугались и отчалили восвояси.
— Откуда ты знаешь, что он был ярлом? — спросил Шеф.
— Потаенные много чего знают. Им есть что порассказать. Они намного больше видят, в темноте, в тиши.
Эхегоргун об этом не упоминал, но Шеф был уверен, что тролли и родичи Бранда как-то общаются друг с другом — может быть, оставляют условные знаки на шхерах, камень, положенный определенным образом, когда сказать нечего, а потом перевернутый, чтобы передать весть. Потаенный народ может быть полезен для холугаландцев, для избавления от непрошеных гостей с юга. А Бранд и его родичи в ответ идут на какие-то определенные уступки.
Кстати, тут были и семейные чувства. Эхегоргун смущенно улыбнулся, когда Шеф намекнул на это. Много лет назад, рассказал он, отец Брандова отца Барна, человек по имени Бьярни, после кораблекрушения оказался в шхерах. У него была с собой еда, хорошая еда, молоко и сыворотка, он оставил ее как приманку для потаенных. Одна девушка увидела еду и клюнула на приманку. Он не поймал ее, нет, как могут хлипкие поймать даже слабую девушку из истинного народа? Но он ей показал, что́ у него для нее есть, и ей это понравилось. Все хлипкие одним местом сильны, сказал Эхегоргун, и глаза его скользнули на Катреда, сидевшего рядом с троллихой, с которой он недавно боролся.
Эхегоргун продолжил рассказ о девушке, его собственной тете, которая растила младенца по имени Барн, пока не сделалось очевидным, что у него будет гладкая кожа или слишком мало шерсти, чтобы жить среди истинного народа. Тогда она подбросила его к двери его отца. Но Бьярни, а потом Барн и Бранд в случае надобности вспоминали о своих родственниках.
Шеф мало услышал из того, что говорилось дальше, потому что он начал беспокоиться за Катреда. Может, хлипкие и были сильны одним местом, да ведь у Катреда-то этого места не было. На севере он вел себя вполне прилично, но в одном Шеф был уверен: любое напоминание о его уродстве, любая демонстрация со стороны мужчины или провокация со стороны женщины, и Катред снова превратится в берсерка. Однако дело приняло странный оборот. Катред сидел и разговаривал с Мистарай, дочерью Эхегоргуна и сестрой маленького Экветаргуна, как будто это была Марта или одна из самых невзрачных женщин-рабынь. Причина, возможно, заключалась в том, что он поборол ее. А возможно, в том, что она была женщиной, но настолько своеобразной, что не могло быть и речи о приязни между ними. Как бы то ни было, в этот момент Катред не представлял опасности.
Шеф снова прислушался к истории Эхегоргуна. К этому времени все пятеро присутствующих — мужчины и женщины? люди? нелюди? — вышли из хижины и сидели в лучах восходящего солнца на ровной площадке между хижиной и коптильней. Отсюда они могли видеть тихое серо-металлическое море с разбросанными на нем островами, но сами были укрыты от посторонних глаз. У потаенного народа было острое чувство «мертвой земли», отметил Шеф. Они всегда укрывались от прямого взора, чем бы при этом ни занимались.
— Значит, вы много смотрите и многое слышите? — спросил Шеф. — Что вы знаете обо мне? О нас?
— О нем, — Эхегоргун кивнул своим скошенным подбородком на Катреда, — многое. Он был трэллом в горном селении на юг отсюда. Кое-кто из наших пытался добраться до него. Может быть, они бы его съели, может быть, нет. Вы, люди, жестоки к себе подобным. Я знаю, что с ним сделали. Для нас это значит не так много. Нам есть чем заняться, кроме спаривания. О тебе… — (Шеф ощутил на себе глубокий взгляд карих глаз.) — О тебе нет известий. Но за тобой гонятся какие-то люди.
Шеф рассмеялся:
— Для меня это не новость.
— Тебя преследуют и другие существа. Кит-убийца, что напал на вас, — а я знаю, что иногда они это делают ради развлечения или потому, что их что-то разозлило. Так вот, я видел, как это стадо проходило туда и обратно, и они не из этих мест. Они пришли с юга, как и ты. Может быть, вслед за тобой. Ладно, если ты уже знаешь, что за тобой гоняются, остальное можно и не рассказывать.
Эхегоргун развел своими огромными руками, свыше девяти футов между кончиками пальцев, с видом полной непричастности.
— А что именно остальное? Эти люди сейчас поблизости?
— Какой-то корабль спрятан в Витазгьяфи-фьорде, это полдня пути на юг от хутора Бранда на Храфнси. Я бы предупредил Бранда, но он ушел за гриндами — гринды, видишь ли, по его части. Он только старается не загонять их на берег прямо здесь или где-то поблизости. Но в любом случае его нет, а корабль затаился на юге. Большой корабль. У него две… две палки. Такие штуки, куда вы вешаете ткань. Большая светловолосая женщина распоряжается мужчинами. — Эхегоргун засмеялся. — Чтобы она успокоилась, ей бы нужно провести со мной зиму.
Шеф яростно соображал. Женщина — Рагнхильда, корабль — тот самый, который пытался потопить их в Гула-фьорде.
— Как по-твоему, что они собираются делать?
Эхегоргун взглянул на солнце:
— Если они не напали во время вчерашнего заката, то нападут во время сегодняшнего. Оба корабля Бранда не будут готовы к борьбе. Он привел их к месту забоя гринд и загрузил ворванью и мясом. Нападающие смогут захватить всех усталыми и спящими. Разделка гринд отнимает много сил.
— Ты не предупредишь их?
Эхегоргун выглядел удивленным, насколько это могло отразить его плоское мохнатое лицо.
— Я бы предупредил Бранда. Что касается остальных — чем больше хлипких перебьют друг друга, тем лучше. Я помню, что ты пощадил меня, когда мог ударить своим копьем, поэтому теперь я помогу тебе, потому что истинные люди платят свои долги, даже если их об этом не просят. Вдобавок ты накормил моего мальчика, моего Экветаргуна. Хотя мудрее для меня было бы открутить тебе голову от шеи и повесить тебя рядом с остальными.
Шеф игнорировал угрозу.
— Я могу сообщить тебе одну вещь, о которой ты не знаешь, — сказал он. — Я человек, у которого есть власть. В своей стране я король. Кое-кто говорит, что и здесь я что-то вроде короля. И я говорю от имени многих людей. Вот знак моей власти. — Он предъявил амулет Рига, краки, на своей шее и показал на тот, что сделал для Катреда. — Может статься, я смогу что-то сделать для тебя. Для тебя и для твоего народа. Заставлю людей прекратить охоту на вас. Позволю вам жить не в таком диком скалистом месте. Но и ты должен кое-что сделать для меня. Помоги мне справиться с этими людьми с юга, с этой женщиной, с кораблем.
— Что ж, я могу это сделать, — раздумчиво сказал Эхегоргун. Он принял странную скрюченную позу, обхватив голые ноги своими огромными руками.
— И как? Ты предупредишь Бранда? Будешь ты… сражаться на нашей стороне? Из тебя выйдет грозный воин, если дать тебе железное оружие.
Эхегоргун покачал своей массивной головой:
— Ничего этого я делать не буду. Но я могу для тебя поговорить с китами. Они уже устали. Если они поверят, что я убил тебя, они будут не прочь меня послушать. А киты эти, конечно, пришлые. Если бы они были наши, я бы не стал их обманывать.



Глава 23

Бруно, гауптриттер в ордене Копья, стоял перед сдвоенной шеренгой своих закованных в броню рыцарей, застывших со склоненными копьями по стойке смирно, — этот строй он ввел в обычай недавно. Все глазели на церемонию, разворачивающуюся в сотне ярдов от них. Подойдя ближе, они бы смогли рассмотреть получше, но никогда нельзя предсказать, как туземцы воспримут вмешательство в свои священные ритуалы. Бруно ничего не имел против того, чтобы вмешаться, просто время еще не пришло.
Рев вырвался из тысяч глоток собравшихся в центре судебного круга го́тов. Рев из глоток и клацанье оружия о щиты.
— Что это значит? — раздался негромкий вопрос из заднего ряда. — Они приняли решение?
— Разговоры в строю! — цыкнул Бруно, хотя без особого негодования. В ордене Копья свято верили в предполагаемое равенство всех его членов, несовместимое с той суровой дисциплиной, которую приходится наводить в крестьянской армии. — Да, видите, теперь у них есть король. Habeant regem, — добавил он, перефразируя формулу, звучащую при избрании папы римского.
Над толпой возносилась опасно раскачивающаяся фигура. Человек, которого подняли на щитах его рьяные сторонники. Утвердившись на ногах, он огляделся, обнажил меч, выкрикнул свое имя и традиционную формулу претендента:
— Я король го́тов. Кто против?
Минутное молчание, затем снова стук оружия. Неделей раньше против выступило бы с десяток воевод. Но вооруженная борьба лишила бы народ го́тов большей части его правителей, как богатых, так и богорожденных. Поэтому в дни, предшествующие сходу, который назывался Гёталагатинг, то есть тинг тех, кто живет по закону гётов, слухи, сплетни, обещания поддержки, взяток и уступок слились в сплошной возбужденный гул. Ныне все это было улажено. До следующей смены власти.
Толпа подалась туда, откуда пахло жареными быками и пивом в гигантских чанах — угощением, которое новый король выставил как часть платы за свое избрание. Немецкие риттеры следили за готландцами насмешливо, хотя и с некоторой завистью. Бруно решил еще немножко подержать их в строю, чтобы никто не присоединился к гулянке, не затеял драку.
К ним приближалась еще одна фигура, тощий чернорясый англичанин, Эркенберт. Когда он подошел, Бруно разглядел на его бледном лице легкий румянец волнения, и сердце от предчувствия забилось сильнее. Эркенберт держал в руке список.
— Думаешь, ты нашел его? — спросил Бруно, как только дьякон оказался в пределах слышимости.
— Да. Там, в палатке, я встретился с одним человеком. Слишком стар для участия в тинге, но не настолько стар, чтобы все позабыть. Он участвовал в набеге на Гамбург. Больше того, был среди людей, которые разграбили собор. Он хорошо помнит, кто там был, — кстати, потому, что до сих пор считает себя обманутым при дележе. Он продиктовал мне полный список бывших там вождей и добавил, что у семерых было больше чем по дюжине корабельных команд. А теперь самое главное. О шестерых вождях мы уже получили сведения и поняли, что это не те люди.
— Значит, седьмой?
— Видимо, так. Его зовут Болли. Он ярл у трондцев.
— А кто, к дьяволу, такие эти трондцы?
— Они живут далеко на севере, — ответил Эркенберт. — Далеко по Северному пути, пытаются подмять под себя торговлю пушниной.
— Пусть и далеко на севере, — проворчал Бруно, — но если бы там появился новый король, будущий император, мы бы об этом узнали. Я начинаю сомневаться, верен ли наш способ. Или благочестивый Римберт допустил какую-то ошибку? Может быть, Святого Копья вообще не существует?
— Или оно, забытое, лежит в какой-то сокровищнице.
На лице Бруно появилось совсем непривычное для Эркенберта выражение усталости и слабости.
— Не могу отделаться от одной мысли, — признался он. — Ты говорил, Копье в Норвегии. А потом мы услышали, что борьба за власть над Севером разгорелась в том месте, которое мы покинули весной, в датском Хедебю; все только об этом и говорят. И вот мы, объезжая все провинциальные сходы Швеции…
— Готланда, — поправил Эркенберт.
— Один черт. Я выбрал неверное направление.
Эркенберт дружески похлопал огорченного рыцаря по гигантскому плечу.
— Кого Бог любит, того испытывает, — сказал он. — Вспомни о царе Давиде в пустыне. Подумай о Самсоне, как он молол зерно в тюрьме и как в конце концов обрушил ее на филистимлян. Бог в любой момент может явить чудо. Разве не спас он Иосифа от гнева Потифара, не уберег пророка Даниила во рву со львами? Скажу тебе святые слова, которые ты должен помнить: «Qui perseravabit usque ad finem, ille salvabitur. Претерпевший же до конца спасется». До конца, понимаешь. А не почти до конца.
Лицо Бруно постепенно прояснилось. Он ласково взял Эркенберта за руку.
— Благодарю тебя, — сказал он. — Мудрые слова. Мы должны больше разузнать об этих трондцах. А тем временем я буду надеяться, что Бог предначертал мне особую миссию, посылая меня в эти места.

Хрорик, король Хедебю, терзал себя за бороду, слушая отчет разведчиков.
— Точно это Рагнарссоны? — переспросил он.
— Точно. Мы подобрались достаточно близко, чтобы разглядеть знамя Ворона.
— Которое поднимают, только когда весь выводок соберется вместе. Ладно, по крайней мере, одним гаденышем стало меньше. А это был худший из всех. Сто двадцать кораблей, ты говоришь, высадили воинов на материке напротив Сильта? — Хрорик задумчиво посчитал. — Да, новости о Рагнарссонах — всегда дурные, но эта новость еще хуже. Что ж, путь им преградят сначала болота, а потом наши добрые деревянные стены. Я все знаю про тараны и про фокусы, которым они научились от отца. Думаю, мы сможем изгнать их.
Один из разведчиков откашлялся:
— Боюсь, государь, что новости еще хуже. Катапульты. Мы видели, как их выгружали на берег. Тяжелые, каждая с тонну весом. Их было три или четыре.
На лицо Хрорика вернулось озабоченное выражение.
— Катапульты! Какого рода? Это камнекидалки, о которых мы слышали, или дротикометы?
— Мы не знаем. Никогда не видели, как действуют эти машины. Только рассказы слышали. Рассказы тех, кого разбили с помощью катапульт.
— Тор нам помоги! Сейчас необходимы люди, которые разбираются в таких вещах.
Вмешался молчаливо присутствовавший на этом собрании портовый ярл Хрорика:
— С этим я могу помочь тебе, государь. Вчера получил сведения от одного шкипера. Он ходил в Гулатинг. Там много чего произошло — об этом я расскажу позже. Но под конец он сообщил, что на один из наших кораблей завербовали двух англичан и сейчас везут их на юг. Англичане, — подчеркнул он. — Это настоящие знатоки. Парни видели собственными глазами, как получил свое Ивар, а потом и франкский король. Судно должно прийти через пару дней.
— Ладно. Пока Сигурд Змеиный Зад ползет через болота, твои англичане построят нам машины для войны против машин. Это хорошо. Но мы еще сделаем вещи, которые сами так и напрашиваются. Коль скоро Рагнарссоны на западном берегу, восточный берег чист. Так отправим суда к королям Арнодду и Гамли, попросим прислать все корабли и всех воинов, кого удастся собрать. Избавимся от Рагнарссонов и все будем спать спокойней.
— Избавимся от Рагнарссонов, — повторил портовый ярл, — и, может быть, придет время оставить в Дании только одного короля.
— Только больше никому об этом не говори, — согласился Хрорик.

За много дней пути к северу, вдали от надвигающейся военной бури, которая должна была решить судьбы многих королевств, Шеф и Катред притаились в тени скалы. Дважды пытались они спрятаться в укрытиях, которые казались подходящими, и оба раза Эхегоргун извлекал их наружу, ругаясь на своем дивном наречии.
— Вы слабаки, — сказал он наконец. — Вы же не знаете, как прятаться. И как смотреть. Я могу пройти через ваш город при ярком дневном свете, и никто меня даже не заметит.
Шеф не поверил, но вынужден был признать уму непостижимое искусство потаенного народа исчезать, днем ли, ночью или в бледных сумерках, снова пришедших на смену долгому дню, который для Шефа с Катредом был заполнен сном и ожиданием.
Прямо перед ними Эхегоргун по колено в воде стоял у берега бухточки. Он провел англичан вниз по едва обозначенным тропкам. Люди скользили и цеплялись за скалы, а Эхегоргун и Мистарай их поддерживали, иногда помогали спускаться. Когда Эхегоргун наконец счел укрытие подходящим, он приказал сидеть неподвижно и смотреть. Смотреть, что умеет истинный народ. Увидите то, чего многим безволосым за всю жизнь не увидеть. Как истинные скликают своих родичей, китов.
Сейчас Эхегоргун стоял лицом к открытому морю. Высоко наверху Мистарай следила, не появится ли лодка, перевозящая людей или мясо от места забоя гринд к подвергающемуся опасности дому Бранда на Храфнси.
В одной руке Эхегоргун держал длинную лопатку со своеобразно изогнутым краем, умело вырезанную каменными инструментами из ствола горной осины. По внутренней стороне лопасти шли загадочные круги. Эхегоргун высоко поднял ее над головой — как же длинны его руки! Затем он со всей силы обрушил лопасть на безмятежную воду. Всплеск разнесся, кажется, от края моря и до края, а волны побежали в Атлантику. Эхегоргун снова шлепнул лопаткой. И еще раз. Двое людей затаили дыхание, поражаясь, насколько же далеко звук разносится над водой. И под водой тоже.
Через дюжину ударов Эхегоргун повернулся и аккуратно положил лопатку на уступ крутого берега. Теперь он взял другое приспособление — длинную сужающуюся трубу, сделанную из срезанной спиралью и склеенной послойно бересты, — и осторожно залез глубже, по пояс, утвердившись на невидимом подводном камне. Тонкий конец трубы он приложил ко рту, а раструб опустил в воду.
С того места, где они прятались, даже в сумеречном освещении Шеф различал исполинскую спину Эхегоргуна, раздувшуюся, когда тот сделал глубокий вдох — вдох, подобный потоку воздуха в кузнечных мехах, — и дунул.
Люди на берегу не услышали ни звука, но через несколько мгновений воздух словно завибрировал, задрожал. Не колебалась ли в такт поверхность моря? Шеф не мог этого определить, хотя вовсю таращил единственный глаз. Не было сомнений, что под водой происходят какие-то мощные изменения.
Все повторилось. Эхегоргун как-то ухитрялся вдыхать и одновременно дуть. Шеф не мог быть уверен, но чувствовал, что звуки, которые извлекает из трубы тролль, то и дело меняются, следуя некой загадочной мелодии. Сам он оставался неподвижным, хоть и ощущал, как в тело прокрадывался холод высоких широт, как затекают мышцы, как острый холодный камень давит через одежду. Пошевелиться он не осмеливался. Эхегоргун предупредил, что при любой помехе он все прекратит. «Упади хоть камешек… — насторожился он. — Если только киты, даже чужие киты, подумают, что я играю с ними… Ведь я больше никогда не смогу плавать спокойно».
Позади Шефа Катред тоже застыл как скала. Но вот, еле различимо даже с двух футов, его глаза шевельнулись, подбородок чуточку приподнялся, указывая на что-то. Между берегом и шхерами появился плавник. Торчащий под прямым углом плавник кита-убийцы — косатки. Он приближался не быстро, с осторожностью. Время от времени голова тоже поднималась, и белел на фоне серых островов фонтан из дыхала. Косатка осматривалась. Позади, далеко позади, держалось остальное стадо.
Вот плавник снова медленно двинулся к берегу. Он приближался, и дыхание Эхегоргуна ослабло, как будто прекратился подводный трубный зов. Теперь потаенный дул рывками и в более разнообразном ритме. Наконец плавник оказался совсем близко, кит проплыл вдоль берега, повернулся, прошел назад. Поворачивая, он не спускал глаз с удивительного серого существа, стоящего по пояс в воде. Шеф ощутил, как кожа съеживается при мысли о том, что может случиться. Движение пасти или взмах хвоста, и Эхегоргун будет сбит с ног, сброшен со скалы. Даже могучий тролль для китов-убийц не страшнее тюленя. В море никто не защищен от них: ни морж с его бивнями, ни белый медведь, ни большой кит, которого косатки заживо разорвут на куски.
Эхегоргун аккуратно положил трубу на камень позади себя. Затем медленно окунулся целиком и поплыл. Кит ждал, освободив для него место. Людям с берега было видно немногое, только то, что происходило над водой. Все же через некоторое время показалось, что Эхегоргун разыгрывает что-то вроде пантомимы. Он изображал то ныряющего кита, то плывущего человека. Один раз ударил пятками по воде и стремительно перевернулся — опрокинутая лодка? Кит стал повторять движения тролля, они плавали взад и вперед вместе, развивая скорость, фантастическую для человека, но для косаток — прогулочную.
А потом плавник ушел вдаль, огромный хвост дважды шлепнул по воде, словно на прощание. Другие киты, кружившие вдали от берега, тоже ударили хвостом в унисон. Все косатки одновременно на высокой скорости двинулись прочь, выскакивая из воды в сложных балетных прыжках, словно ликуя. Они направились на юг, к Храфнси.
Пока они не исчезли из виду, Эхегоргун оставался в воде, лениво плавая кругами; над водой виднелись лишь его голова и руки да легкий бурунчик в том месте, где были пятки. Со стороны — тюлень, да и только. Наконец он повернул к берегу, вылез и встряхнулся по-собачьи.
— Ладно, — сказал он на норманнском языке, — теперь выходите, хлипкие. Я сказал, что тот, кто ранил их вожака, убит. Они спросили: а тот, кого они преследовали? Тоже мертв, сказал я. Они были недовольны. Нетрудно оказалось убедить их, что еще много убийц китов есть на корабле. На большом корабле, идущем сейчас в Храфнси. Они сказали, что не прочь с ним поразвлечься.
— Идущий сейчас в Храфнси? — переспросил Шеф. — А как бы нам попасть туда?
— Есть дорога, — ответил Эхегоргун. — Никто из хлипких о ней не знает, но вам я покажу. Хотя еще должен сказать одну вещь. Киты не слишком хорошо отличают хлипких друг от друга. И это их не очень-то беспокоит. Сегодня ночью рискуют все, кто окажется на море.
— Покажи нам, куда идти, — сказал Шеф. — Я обещаю заплатить за все. Даже если мне придется для этого стать здесь королем.

Люди на двухмачтовом судне, двигающемся под легким парусом в сторону Храфнси, совершили долгий переход вдоль побережья Норвегии, за время которого привыкли к своему необычному оружию и парусному оснащению. По большей части это были жители Агдира, родной страны королевы Рагнхильды. В неразберихе, последовавшей за скоропостижной смертью Хальвдана и приходом к власти Олафа, один из шкиперов короля Хальвдана решил, что ему по пути с королевой Рагнхильдой, и предоставил в ее распоряжение свой корабль. Бо́льшая часть команды его не поддержала, и место сбежавших заняли люди Рагнхильды. Вместе с ними отправился Вальгрим Мудрый, потерпевший поражение в своем замысле управлять святилищем Пути, рвущийся отомстить человеку, который ему помешал. И не просто отомстить, но и вернуть заблудших собратьев на истинный путь служения Одину, — путь, который в Судный день превратит поражение в победу. Он и его сторонники построили катапульты и обучили их расчеты. Все страстно желали взять реванш за свое поражение в Гула-фьорде.
Но главной движущей силой для команды, шкипера и Вальгрима оставалась ненависть королевы Рагнхильды к человеку, который убил ее сына или стал причиной его смерти. К человеку, укравшему удачу, которой она посвятила свою жизнь. Рагнхильда глазом не моргнула, когда ее свекровь, королева Аза, отправилась на виселицу, без содроганий подсыпала яд мужу, королю Хальвдану. Может быть, однажды из ее лона выйдет основатель новой династии королей. Но сначала — этот английский смерд, которого она завлекла, спрятала, хотела использовать для расчистки дороги своему сыну, — должен попасть в ад и служить ей и ее сыну всю вечность.
Когда огромный военный корабль приблизился к своей цели, к Храфнси, ему пришлось отойти от береговой линии в море, где его скрывали накатывающиеся валы Атлантики, а потом вернуться к берегу — уже за несколько миль от места, где пираты рассчитывали встретить свою добычу. Здесь они остановились в пустынном заливе, одном из тысяч на этом изрезанном побережье, и их никто не видел. По крайней мере, не видел ни один человек.
Однако они не страдали от неизвестности. После того как забой гринд окончился, для жителей Холугаланда началась каторжная работа. Необходимо было срочно разделать туши и засолить как можно больше мяса. Еще важнее было установить на берегу котлы, вырезать жировую прослойку и приступить к долгой процедуре перетапливания ворвани, которая нескончаемыми зимними ночами была крайне необходима для освещения, обогрева и даже для еды. Поддерживать под котлом огонь было нетрудно. Как только начинала плавиться ворвань, на другой вытопке нагревали следующую порцию. Однако каждая новая бочка была лишь каплей в том дожде изобилия, который обрушился на холугаландский берег с приходом гринд. Лодки сновали во всех направлениях, бочки загружались и буксировались вплавь, пересылались просьбы о срочной подмоге. Два человека на ялике проходили мимо фьорда, где стоял корабль Рагнхильды, и были перехвачены спущенной с него шлюпкой.
Норманны, за редким исключением вроде Ивара Бескостного и его отца Рагнара, своих не пытали, что бы они там ни вытворяли с трэллами. Рагнхильда подняла пленников на борт и доходчиво объяснила, что у них есть две возможности: либо сразу летят обезглавленными за борт, либо расскажут ей, что происходит в Храфнси. Рыбаки предпочли заговорить. Рагнхильда узнала очертания гавани, выяснила, где расположены катапульты и оба корабля. От нее не укрылось, что половина людей все еще занята на берегу вытопкой ворвани, а остальные вконец измучены нескончаемыми погрузками и разгрузками, рейсами между местом забоя и гаванью. Не узнала она, что Шеф и Катред отсутствуют. Ее пленники просто этого не заметили, занятые другими заботами.
Зато они заметили и рассказали, что Бранд, к несчастью, снял английских катапультистов с их постов и вместе со шведами Гудмунда послал работать на пристани, поскольку они были явно бесполезны на разделке туш. Вполуха выслушав протесты Квикки и Озмода, требования предпринять хоть что-нибудь для поиска их хозяина Шефа, Бранд послал караульного к входу в гавань с наказом дуть в рог, если увидит приближение чужого корабля. Часовой уселся на мягкий дерн, привалился спиной к камню и незамедлительно уснул.
Корабль Рагнхильды «Журавль» за несколько мгновений до того, как заря осветила тусклое небо, вошел в гавань Храфнси, не встречая сопротивления, и его усиленная до ста двадцати человек команда приготовилась к атаке. Воины радостно подталкивали друг друга, завидев силуэты катапульт, незаряженных и покинутых.
Бранд, распоряжавшийся на пристани разгрузкой очередной партии бочек со своего «Моржа», ничего не видел, пока первое ядро не понеслось над волнами.
Прицел был взят мастерски. Команда «Журавля» успела попрактиковаться в стрельбе и не испытывала недостатка в добрых круглых камнях. С расстояния между входом в гавань и пристанью, не достигавшего и трехсот шагов, ядро ударило прямо в нос «Моржа». Форштевень отскочил назад, прикрепленные к нему доски обшивки рассыпались. Если бы корабль шел под парусом, он бы камнем отправился под воду. А так он просто развалился на части, которые мягко осели на скалистый грунт в десяти футах под килем, причем мачта осталась торчать над водой.
Бранд таращился на нее, не в силах осознать, что случилось. Второе ядро проломило пристань в двух шагах от него, сбросив в воду с полдюжины грузчиков. И в этот самый момент на темной палубе «Журавля» вспыхнул огонек. Прислуга метательной машины хотела испробовать огненные стрелы еще разок. Едва катапультисты прицелились, к ним подошла Рагнхильда.
— Туда, — рявкнула она, указывая, — туда! Цельтесь в большую бочку. На этот раз вы наверняка попадете.
Катапульту немножко довернули, опять прицелились, выдернули ключ. Дротик понесся над водой, огнем прочертив свой путь, и воткнулся в бочку с ворванью, только что выгруженную с затонувшего «Моржа». В небо моментально взметнулись языки пламени, вспыхнувшего чистым ослепительным светом. Люди на берегу обрисовались темными тенями, поднялась суматоха — одни тушили пожар, другие хватались за оружие; английские катапультисты побежали вокруг всей гавани к своим покинутым машинам.
Наблюдая это, шкипер Рагнхильды удовлетворенно ухмыльнулся. Это был Кормак, сын ирландской рабыни, набравшийся большого опыта в бесконечных ирландских войнах. Он умел определять момент, когда враг терял инициативу.
— Ближе к пристани! — скомандовал он. — Камнеметалке — потопить второй большой корабль, шведский. Дротикометам — поджечь еще несколько бочек, а потом дома. Помощник, возьми двадцать человек, убери парус, и когда мы высадимся на берег, на веслах отведешь корабль на сотню ярдов назад. Не хочу, чтобы кто-нибудь попытался захватить «Журавль», пока мы будем заняты. Остальные — мы высадимся на пристань и пойдем прямо на деревню.
— И помните! — крикнула Рагнхильда. — Одноглазый! Шесть золотых браслетов за одноглазого.
Позади нее Вальгрим сжимал Гунгнир, который достался ему от Стейна, а Стейну попался на берегу, где его бросил Шеф. Подходящее оружие, подумал Вальгрим, чтобы пустить кровь нечестивцу.

Далеко вдали, так что едва можно различить, Шеф увидел пламя, внезапно взметнувшееся в небо. Он стоял на материковом берегу едва ли в четверти мили от края острова Храфнси. Вот только лодки у него не было. Он бы не поверил, что им удастся так быстро подойти чуть ли не к самому Храфнси. Но Эхегоргун, Мистарай и Экветаргун провели их по тропам, которые не нашли бы даже козы, а потом по удивительно легкому спуску вдоль гребня на берег рядом с тем местом, где они высадились. Хотя два дня назад пришлось грести несколько часов, сейчас оказалось достаточно пройти лишь пять миль, срезая путь в основании полуострова.
— Как же мы переберемся? — спросил Шеф.
— Вплавь? — предложил Эхегоргун.
Шеф колебался. Четверть мили — не так уж много. Но он знал, что эти воды всегда ледяные. И опять же не мог забыть о такой угрозе, как киты.
Катред дотронулся до него и показал вдаль. Освещенные теперь красными зарницами, виднелись черные точки вельботов, бешено мчащихся от берега с гриндами. Они везли груз или возвращались за водой.
— Там хлипкие, — сказал Эхегоргун. — Мы уходим. Не говори о нас никому, кроме моего брата Бранда. А то однажды выйдешь в море в лодке и больше никогда болтать не сможешь.
— Погоди! — громко крикнул Шеф. — Не скажешь ли, где сейчас киты?
Эхегоргун кивнул:
— Слышу их в воде. Так и знал. Они у входа в гавань, следят за странным кораблем. Недовольны. Предпочитают переворачивать маленькие лодки, а не таранить большое судно. Не плавай на лодке.
— Можешь предупредить нас, если они войдут в гавань? Если на несколько минут станет безопасно переправляться на остров?
Эхегоргун с сомнением пофыркал.
— Когда услышишь крик моржа, переправляйся. Только быстро.
И мгновением позже он исчез, огромное тело растворилось прямо в скале.
— Крик моржа? — переспросил Катред. — С тем же успехом это может быть отрыжка ангела…
Шеф его не слушал. Он забрался на самую высокую точку, помахал над головой копьем. Минутой позже его заметили с головного вельбота, посомневались, но подошли к берегу.
— Остановите другие вельботы! — приказал Шеф. — Нет-нет, делайте, что я скажу. Я знаю, что на нас напали. Мы должны прийти все вместе, а не по одному.
Постепенно лодки собрались, девять или десять штук, сорок-пятьдесят человек на них, свирепых и опытных викингов, но без доспехов и оружия, не считая оставшихся у некоторых гарпунов, разделочных топоров и ножей.
— Вы очень внимательно выслушаете то, что я скажу, — объявил Шеф. — Во-первых, у входа в гавань находится стадо китов-убийц, и нам нельзя грести прямо на них. Во-вторых, мы узнаем, когда они войдут в гавань…
Его слова встретил недоверчивый гул, и Шеф, стукнув древком копья по скале, повелительно возвысил голос.

Кормак делал с жителями Храфнси примерно то же самое, что они сделали с китами. Он умышленно не прекращал воздействие на противника, чтобы не унялась паника, хотя осознавал, что такого рода паника может обернуться яростным, безоглядным ответным наступлением. Когда «Журавль» подошел к пристани, из его катапульты полетели ядра; каждое разрушало какой-нибудь дом. Огненные стрелы поджигали дерево и ворвань, превратив целый поселок в один огромный костер. Убитых и раненых было не много, силы оборонявшихся не были существенно подорваны. Но некогда было осмыслить происходящее и придумать меры противодействия. А у Бранда, увидевшего крушение своего любимого «Моржа», увидевшего, что его запасы на зиму и склады пушнины гибнут в огне, сердце едва не разорвалось. Он не надел кольчугу, не построил своих людей. С искаженным от бешенства лицом стоял он между языками пламени, сжимая в руке свой топор Боевой Тролль и ожидая, пока разрушители высадятся на берег.
Едва борт «Журавля» коснулся причала, хорошо обученные люди Кормака выпрыгнули на него и сразу выстроились в колонну по шестеро. А сам Кормак в этот момент нагнулся и что-то сказал своему помощнику. Два человека скользнули к берегу по обе стороны пирса. В нужном месте они привяжут поперек пирса веревку.
Кормак протолкнулся в центр первого ряда, вышел на два шага вперед, построил людей обычным для викингов клином. Затем они с дружным криком устремились на врага. Ирландец ожидал яростной контратаки.
И она началась. Завидев уверенно двигающуюся к нему фигуру, Бранд в приступе ярости и муки забыл все страхи и сомнения, одолевавшие его после поединка с Иваром, и с занесенным топором ринулся вперед. Позади него неровной волной наступали жители Храфнси, вооруженные тем, что попалось под руку.
— Большой парень, — сказал Кормак ближайшему дружиннику.
Он поднял свой щит и выкрикнул оскорбление, которое в реве пожара никто не услышал.
Когда Бранд бросился вперед, спрятавшийся в тени помощник Кормака рывком натянул веревку. Бранд зацепился за нее и рухнул, распростершись во весь рост, так что причал задрожал. Боевой Тролль выскочил из его руки. Бранд с ревом стал подниматься на ноги, но в этот самый момент Кормак со всей силы ударил его в висок. Бранд тряхнул головой и снова попробовал встать. Не веря своим глазам, Кормак снова ударил мешочком со свинцом. На этот раз гигант рухнул на четвереньки.
Позади него нападавшие замялись, некоторые тоже запутались в веревке. Двое прорвались вперед, встретили сосредоточенный залп и упали, пронзенные дротиками. Остальные замерли в нерешительности, потом по одному и по двое побежали назад, к полыхающей деревне.
— Свяжите его! — коротко приказал Кормак.
Он повел войско к берегу, собираясь очистить деревню от сопротивляющихся одиночек, захватить лодки, провизию и оружие. После этого останется лишь гоняться за бегущими. Хотел бы он, чтобы одноглазый атаковал вместе с Брандом. Тогда Рагнхильда больше не стояла бы у ирландца за спиной.

Английские катапультисты, которых использовали на пристани как рабочую силу, сбежали при первом же выстреле. Оружия у них не было и не было стремления защищать поселок. В темноте, куда не доставали отблески пожара, они, задыхаясь, собрались вокруг Квикки.
— Незачем было уводить нас от мулов, — раздался в темноте голос. — Мы знали, что норманны придут, мы ему говорили, так нет же, надо было…
— Заткнись! — сказал Квикка. — Дело такое: если мы сейчас подойдем к машинам, то запросто развернем их и выстрелим в корабль. Тогда они все срочно кинутся на борт.
— Ничего не выйдет, — сказал Озмод.
Он показал на шлюпку «Журавля», набитую вооруженными людьми, которая через всю гавань плыла к двум покинутым катапультам. Кормак предусмотрел и это.

Но Кормак не мог знать о китах. Косатки подошли к гавани вслед за «Журавлем», собираясь напасть. Однако вожак их удерживал. Его останавливал корпус «Журавля»; он понимал, что это самое большое творение рук человеческих, с которым он когда-либо сталкивался. Может быть, если таранить головой, этого окажется достаточно и корабль затонет. А может быть, нет. Полученная от Катреда царапина раздражала кита, но в то же время делала осторожней. Его любимое развлечение — перевернуть лодку, будто плавающую льдинку, и, как неосторожного тюленя, схватить выпавшего из нее человека. Поэтому он колебался, а с ним и его стадо, кружащее около входа в гавань, одним глазом следя за «Журавлем» и суматохой в поселке, а другим — за соблазнительными, но защищенными мелководьем вельботами, которые, как чувствовал вожак, стоят у материкового берега в четверти мили от острова.
Потом он услышал размеренные гребки весельной шлюпки и больше не сомневался ни минуты. Переполненный той свирепой алчностью, которая у лисы в курятнике сильнее голода, он свернул в гавань, а вслед за ним и стадо.

— Ничего не выйдет, — повторил Озмод. — Святый Боже всесильный! — Вспомнив детство, он непроизвольно, чтобы защититься от зла, наложил крестное знамение поверх молота, который свисал с шеи.
Никто его не поправил. Следя за шлюпкой, все одновременно заметили огромный, в человеческий рост, плавник, который поднялся за лодкой, и мелькнувшое под ним черно-белое туловище.
Гребцы, перевернувшись вместе со шлюпкой, и пикнуть не успели. Мгновение их головы, как поплавки, торчали над водой. Затем плавник за плавником стал прорезать воду — это киты-убийцы приступили к своему излюбленному ритуалу нападения на большого кита, на голубого кита, на кашалота или на финвала, сельдяного кита: закружили каруселью, кусая огромными челюстями и уступая очередь товарищу. Но челюсти взрослой косатки лишь ранят шестидесятифутового голубого кита, а человека они перекусывают пополам. Через несколько секунд все было кончено, киты снова нырнули, чтобы скрыть свое присутствие.
— Я встречал одну такую тварь на море, — прошептал побледневший Карли. — Поверьте, ей перевернуть мою лодку было что глазом моргнуть. Плавник высотой с меня самого. Какие же у нее зубы?
Квикка вывел остальных из паралича:
— Ладно, Тор им помоги, но посмотрите — дорога к мулам теперь свободна. Бежим туда.
Продолжая оглядываться на грозные, освещенные отблесками пожара воды, катапультисты устремились вокруг гавани к своим машинам.
На борту «Журавля» всеобщее внимание было поглощено атакой местных жителей и падением Бранда. Никто не следил за шлюпкой, за исключением двух плененных рыбаков, привязанных снаружи к борту. Они смотрели на воду под собой, пытаясь прикинуть глубину. Через несколько минут, часто оглядываясь, они с неожиданной решимостью начали высвобождать себе руки.

На материковом берегу Шеф увидел, что языки пламени взметнулись еще выше. Люди в вельботах заворчали, не желая верить в угрозу со стороны косаток, уже отчаявшись узнать, что происходит у них дома.
Позади раздался странный долгий звук, как будто кто-то трубно высморкался, а в конце словно шлепнули по воде хвостом.
— Что это было? — спросил Шеф.
— Как будто морж пошел, — сказал один из моряков. — Но этого не может быть, потому что…
— Все в порядке! — рявкнул Шеф. Он высоко поднял копье и крикнул для всех вельботов: — Сейчас впереди безопасно, может быть, всего на несколько мгновений! Гребите прямо к острову изо всех сил, к берегу, что напротив нас, и выскакивайте из лодок. Не заходите в гавань. Вы слышите? В гавань не заходить! А теперь вперед!
Он уселся на носу головной лодки, Катред был на корме. Китобои налегли на весла, вельбот стрелой помчался через спокойное море. Шеф вертел головой, ворочался из стороны в сторону, с опаской ожидая в любой момент увидеть возвращающиеся наперерез плавники. Лодки преодолели уже середину расстояния, прибавили ходу. Недалеко от входа в гавань, примерно в полумиле от основного поселения, которое закрывала от лодок гора, Шеф заметил, что скорость падает.
— Почему бы нам просто не ворваться в гавань? — спросил один из гребцов.
— Уж поверь, — сказал Шеф, — тебе бы это не понравилось.
Его лодка ткнулась носом в гальку, как и большинство остальных. Люди высыпали на берег, затащили вельботы повыше, расхватали свое случайное оружие. Одна лодка, не обращая внимания на крики Шефа, устремилась прямо к входу в гавань, исчезла из виду за мысом. Шеф неодобрительно покачал головой.
— Я все равно не понимаю, почему… — начал другой недовольный.
Катред, чье терпение лопнуло, стукнул его по уху рукоятью меча, схватил за глотку, встряхнул и поставил на ноги.
— Делай, что тебе говорят, выполняй приказы! — рявкнул он. — Понял?
Шеф выстроил имевшихся в его распоряжении пятьдесят человек в широкий клин и повел вперед. Он держал быстрый шаг, пресекая попытки бежать. Необходимо было сохранить дыхание для боя с людьми в доспехах. По его замыслу следовало далеко обойти гору близ устья гавани и под ее прикрытием выйти к речке, на которой стоял главный поселок Храфнси, чтобы гнать нападавших обратно в море. Может быть, к тому времени они уже рассредоточатся для грабежа и насилия. Шеф очень надеялся на это. Сейчас единственным его шансом была внезапность.

Катапультисты подбежали к первому мулу и на мгновение смешались. Заряжать один или оба? Даже вместе с Карли их не хватало на два полных расчета.
— Хватит пока одного, — решил Квикка. — Крути!
Когда уходили, они ослабили торсион. Катапульту нельзя было слишком долго держать заряженной. Но рукоятки по-прежнему торчали из вала, и люди ухватились за них. Квикка крикнул Карли, чтобы помог. За недели ожидания они сделали одно усовершенствование. Раньше им никогда не удавалось развернуть орудие больше чем на несколько дюймов. В море приходилось доворачивать сам корабль, а не катапульту. Однако методом проб и ошибок Удд разрешил эту проблему. Они поставили тяжелую машину на колесики с железными ободами, но те ездили не по земле, как у легких копьеметалок, а по лежавшему на земле большому горизонтальному колесу, которое своим выступом не давало им съехать. Два сильных человека могли наклонить всю махину весом в тонну с четвертью вокруг неподвижной оси и развернуть ее, держа за длинный хвост.
Напрягшись, Карли и Квикка подняли хвост и развернули катапульту из первоначальной позиции, защищавшей вход в гавань, в сторону «Журавля», медленно отваливающего от пристани.
— Еще на полшага, — хрипел Квикка. — Назад на ладонь… Хорошо. Теперь наклоним пониже, забей два клина, нет, три.
Они наклонили орудие так, что оно теперь смотрело вниз, на гавань. Веревки были натянуты, рычаг удерживался спусковой скобой. Квикка вложил в свисающую с рычага пращу тридцатифунтовое ядро, очень точно выверил угол, под которым в нужный момент должен сорваться помещенный в петлю груз.
— Готово! Бей!
Скобу вытащили, рычаг с невероятной силой ударил, петля взметнулась, передавая свою скорость ядру. Оно понеслось над водой почти по прямой линии.
И промазало. Расчет наклонил орудие как можно ниже, но при стрельбе вниз очень трудно выдержать дистанцию выстрела. Камень скользнул над самой палубой «Журавля» и плюхнулся в воду посередине расширяющейся полосы между кораблем и пристанью. Брызги ударили в лицо Кормаку, который после выигранной стычки стоял на пристани.
— Тор мне помоги! — воскликнул он. — Что же случилось со шлюпкой? Плывшие на ней должны были заняться этими машинами.
Он пролаял приказ. Опасность, грозившая его судну, была важнее всего — важнее победы в сражении, охраны пленников и даже успокоения Рагнхильды. Как только королева поняла, что Кормак прекращает налет на поселок, в котором почти наверняка скрылся убийца ее сына, и собирается отступить, она набросилась на шкипера. Он стряхнул ее, хотя она цеплялась за руки, визжала, кусалась и царапалась.
Сейчас самое главное, решил Кормак, перевести «Журавля» на другую сторону гавани, где его не достанут катапульты. На корабле требуется больше рабочих рук, и срочно. С дюжину яликов и плоскодонок все еще оставалось у пирса и на галечном берегу. Кормак быстро отрядил пятьдесят человек оборонять начало пирса, остальных посадил на лодки, набивая их битком. В последний момент он спохватился, высадил из ближайшей плоскодонки двух человек, заменил их оглушенным, но крепко связанным по рукам и ногам Брандом.
— Этого возьмем, — распорядился он, входя в ту же лодку, и снова оттолкнул разъяренную Рагнхильду. — Госпожа, мы вернемся. Если нужный тебе человек где-нибудь и есть, то там, на берегу. Почему бы тебе самой его не поискать? Отчаливай! — приказал он гребцам.
Ударил второй камень, выпущенный на этот раз по передней лодке, и опять не попал, а пятьдесят человек на веслах устремились через отделявшую их от корабля сотню ярдов воды.

Шеф вброд перевел свой отряд через речку и вошел в горящую деревню по одной из грязных, уходящих вглубь острова дорог. Пока они трусцой двигались по улицам, из дыма и пламени выходили люди и вставали в ряды, обрадованные возможностью настоящего сопротивления. Шеф ощутил, как волчья ярость холугаландцев заражает его. Теперь их не удержать. Они обрушатся на захватчиков, что бы он ни сказал и ни сделал.
Однако они идут в бой без доспехов, и единственный во всем отряде щит — у Катреда. Враги же полностью вооружены. Шеф видел их, без страха выстроившихся плотной стенкой поперек пирса. Через несколько секунд он возглавит атаку. Велики ли его шансы выжить? Идя в центре первого ряда, мишенью для каждого дротика? Так было принято. Шеф поднял копье. Он не знал способа изменить мир. Он лишь попытался восстановить тот боевой дух, который кипел в нем, когда он убивал на отмели викинга Храни.
Никакого отклика. Кажется, его погасило копье в руке Шефа, вызвав вместо этого желание остановиться. Жалеть, а не убивать. Воины слева и справа косились на него, ожидая приказа к атаке. Что-то заставило Шефа махнуть копьем в сторону, остановить отряд.
За стеной щитов на пирсе восходящее солнце озарило ближние холмы и впервые в этот день сверкнуло на воде. Оно высветило плавники и тела китов, которые второй раз пришли с глубокой воды, полные твердой решимости, ободренные первым успехом. Страшный крик поднялся на лодках, когда гребцы осознали, что их ждет. Храбрые люди, некоторые из них били мечами и копьями по приближающимся черно-белым телам. Вальгрим Мудрый, стоявший на носу одной из лодок, пришел в изумление и замахнулся Гунгниром. Слишком слабо, слишком медленно. Лодку толкнули снизу. Удар, нанесенный многотонным живым снарядом на скорости тридцать миль в час, ни одна лодка не выдержит. Люди в тяжелых доспехах посыпались в воду, и вот стали смыкаться гигантские челюсти, киты сновали взад и вперед, как при охоте на тюленей и дельфинов. Через несколько секунд залив стал таким же красным, как бухта, где забивали гринд. Но на этот раз от крови людей, а не китов. Кровь гребцов смешалась с кровью шкиперов, с кровью Вальгрима Мудрого, жреца Одина, ставшего ныне жертвой детей Одина. Никем не замеченное, копье с рунами «Гунгнир» плавно опустилось на дно — оно не принесло счастья своему последнему владельцу.
Ряды воинов Шефа смешались, как только те поняли, что происходит в гавани, — никто не видел раньше ничего подобного. Заметив, что нападавшие остановились и на что-то уставились, люди Кормака тоже повернули голову. Оба отряда застыли, охваченные ужасом. Они не могли вмешаться.
Через некоторое время Шеф вышел вперед и обратился к тому, кто казался главным среди людей на пирсе.
— Сложите оружие! — крикнул он. — Мы обещаем, что вы останетесь живы и здоровы, а потом свободно вернетесь домой. Вам теперь от нас не уйти. А крови сегодня было пролито достаточно.
Воевода с побелевшими губами оглянулся на своих людей, увидел, что они дрожат от ужаса, их боевой дух испарился. Он кивнул, не спеша положил меч и щит. Катред выдвинулся вперед, пробивая через толпу дорогу для Шефа, и вместе с ним направился к краю пирса.
Когда они подошли туда, откуда-то возникла женщина и с криком устремилась на них. Рагнхильда, с ножом в руке, равнодушная к страшной морской бойне, помнящая только о своей мести. Она накинулась на Шефа подобно фурии, держа нож для удара снизу. Шеф увидел ее приближение, узнал зеленые глаза, которые целовал, волосы, которые столько раз гладил. Копье бессильно поникло в его руке, он подбирал слова оправдания. Подбегая, королева кричала что-то, он уловил только: «…убил моего сына!»
Он замер с опущенными руками, парализованный, надеясь на объяснение, на еще одно чудо.
Между ними шагнул Катред, нож проскрежетал по твердой поверхности его щита. Он инстинктивно поднял щит, чтобы отбросить Рагнхильду. Ее глаза расширились от боли, она повалилась назад, потянув за собой щит с острием длиной в фут, которое Шеф приварил собственными руками. Острие пронзило ей сердце.
— Бог мне свидетель, — сказал Катред, — это был несчастный случай. Я в жизни не убивал женщин.
— Слишком много смертей, — сказал Шеф.
Он склонился над Рагнхильдой, высматривая признаки жизни. Ее губы шевелились, все еще проклинали его. Затем они сомкнулись, закатились глаза. Когда он ушел, Катред наступил на откинутую руку Рагнхильды и высвободил свой щит. Берсерк потряс головой, украдкой оглянулся, не смотрит ли Шеф.
Но взгляд Шефа уже обратился к кровавой, разрезаемой плавниками поверхности моря. Не веря глазам, он уставился на другую сторону бухты. На мелководье у противоположного берега сидели двое, ясно видимые в свете наступающего дня. Позади него поднялся гул изумления — все новые и новые люди замечали необычную картину. За сегодняшнее утро уже второе зрелище, которого никто из живущих не видел раньше. Один из потаенных!

Эхегоргун, в точности угадав мысли китов, легко и уверенно пересек узкий пролив вслед за вельботами. Он видел, что люди Шефа высадились на берег, видел и слишком самоуверенных моряков, направивших свои лодки прямо в бухту, где их встретили и уничтожили киты. Он держался в отдалении, но прошел вслед за косатками в бухту, уверенный, что сразу услышит, если стадо повернет в его сторону. Он пристроился вблизи от берега, так что лишь макушка торчала, и с виду не отличался от обычного серого камня. Эхегоргун с любопытством, но без особого интереса следил за делами людей — до тех пор, пока не увидел двоих: они грузили в лодку сразу узнаваемое мощное тело. Бранд, сын Барна, сына Бьярни. Внук его родной тети.
Эхегоргун прекрасно понимал, что произойдет дальше. У него была лишь пара минут, чтобы это предотвратить. Как тюлень, он бросился в воду, на мгновение прильнул к корме «Журавля», оценил расстояние до головной лодки, в которой находились Кормак и Бранд, ощутил биение и сутолоку китовых туш в каких-то нескольких ярдах от себя. И нырнул, устремясь вперед, как выдра.
Бранд беспомощно лежал связанный на дне лодки, нога Кормака утвердилась на его груди, и увидел ирландец только серую руку, ухватившуюся за планшир. Затем лодка опрокинулась. Опрокинулась в сторону Эхегоргуна, за доли секунды до первого удара китов. Пока люди кричали и размахивали оружием, могучая десница ухватила Бранда за рубаху, протащила через борт и потянула на глубину, прочь от разлетающихся досок и молотящих по поверхности воды рук и ног.
На секунду Бранд поддался чисто человеческому суеверному ужасу. Схвачен марбендиллом, который пообедает им на дне моря! Однако и в этой суматохе он узнал вцепившуюся в него руку. Бранд сжался, не сопротивляясь, удерживая рвущийся из груди воздух.
Его медленно тащили под водой, сжимая нечеловеческой хваткой. Под килем «Журавля». Через залив. На мелководье. Когда они оба выбрались, наконец-то сделав судорожный вдох, Бранд уставился в лицо спасителя. Тот уставился на него. Пока Эхегоргун доставал кремневый нож и разрезал веревки на руках Бранда, они молча искали друг в друге черты семейного сходства.
Наконец, сидя на мелководье, Бранд заговорил.
— Я оставлял сообщения для тебя и твоих сородичей в нашем секретном месте, — сказал он, — и я всегда соблюдал наш уговор. Однако никак не ожидал увидеть тебя здесь при дневном свете. Ты один из тех, кого встретил мой дед Бьярни.
Эхегоргун улыбнулся, обнажив громадные зубы:
— А ты, должно быть, мой дорогой родич Бранд.



Глава 24

— Довольно дорогое занятие — обеспечивать вам кров, — сказал Бранд устало.
Шеф не ответил. Он мог бы возразить, что занятие это временами довольно выгодное, но следовало сделать скидку на настроение Бранда. Шеф не был уверен, сколько дней прошло с момента сражения, — в высоких широтах такие вещи трудновато определить. Все находившиеся в поселке люди самозабвенно работали, не жалея сил, и прерывались, только когда сон валил с ног. Однако — и это был недобрый знак — темнота возвращалась на небо. Лето кончалось, приближалась зима. В Холугаланде она наступает очень быстро.
Сколько бы дней ни прошло, поселок по-прежнему выглядел едва обжитым. Все три корабля в гавани были потоплены или разрушены. По чистому невезению Квикка и его команда ухитрились правильно установить прицел и выстрелить как раз в тот момент, когда битва была выиграна, попав камнем в «Журавля», точнехонько в основание мачты. До смерти боясь китов, его команда сумела на веслах подвести корабль к берегу, но никогда больше «Журавль» не отправится в плавание. «Морж» по-прежнему лежит на дне гавани, его мачта сиротливо торчит над водой. «Чайка» сгорела дотла. Хотя имеются маломерные суда всех видов, нет ни одного достаточно большого, чтобы доплыть до Тронхейма, ближайшего порта на юге, и вернуться с провизией. Со временем большой корабль можно было бы изготовить из уцелевших досок и бревен — потому что хороший корабельный лес, конечно, не найти на этих пустынных берегах и продуваемых всеми ветрами островах. По той же причине трудно отстроить сгоревшие хижины, при всем местном умении использовать в строительстве камень и дерн. Бо́льшая часть свалившегося на жителей благодаря гриндам богатства исчезла в пламени пожара, а вместе с ним и содержимое складов, где Бранд хранил не только меха, пух и кожи из финской дани, которыми он торговал, но также мясо, сыр и масло, которыми сам кормился.
А ведь к командам Шефа и Гудмунда добавилось около семи десятков спасшихся с «Журавля». Им была обещана жизнь, и никто не собирался нарушить это обещание. Однако их нужно кормить. Вряд ли все переживут надвигающуюся на остров зиму, как бы старательно ни добывать рыбу и тюленей. Многие холугаландцы уже преспокойно разъехались по родным хуторам и фермам, дав тем самым понять, что их не касаются трудности Бранда. Сами-то они выживут. Это чужаки и их хозяева, если сдуру поделятся едой, будут умирать.
— По крайней мере, у нас есть серебро и золото, — продолжал Бранд. — Они не горят. Самое лучшее, что мы можем сделать, — это собрать из обломков корабль, хоть какую-нибудь посудину, напихать в него как можно больше людей и отправить на юг. Если он пойдет вдоль берега, рано или поздно доберется туда, где есть запас провизии. Потом отпустим Рагнхильдовых фолдцев, накупим, сколько сможем, еды и вернемся на Север.
И опять Шеф ничего не ответил. Если бы не страшная усталость, Бранд сам заметил бы недостатки в своем плане. Фолдцев достаточно, они могут справиться с охраной, забрать деньги и оставить поселок без еды. Значит, придется их отослать без конвоя. Если только им как-нибудь удастся преодолеть страх перед китами и снова выйти в море.
— Вы уж простите, — сказал Бранд, покачав тяжелой головой. — На меня слишком много всего свалилось, чтобы я мог выработать разумный план. Мой родич — марбендилл! Я это знал, но теперь знают все. Что скажут люди?
— Они скажут, что тебе повезло, — пообещал Торвин. — В Швеции живет один жрец Пути, его призвание — служить богине Фрее. Он занимается разведением животных, вроде того как скрещивают разные породы коров, чтобы лучше доились, или овец, чтобы давали больше шерсти. Он часто разговаривал со мной о мулах, о помесях собаки и волка и прочем таком. Как только этот человек узнает, он приедет сюда. Мне кажется, мы и морской народ больше похожи на собак и волков, чем на лошадей и ослов. Ведь твой дед Бьярни сошелся с одной из их женщин, и у нее родился сын, твой отец Барн. Но у Барна тоже был ребенок — это ты, и ваше родство сразу заметно, если вас поставить рядом. Будь Барн как мул, бесплодный мул, этого бы не могло произойти. Значит, мы и марбендиллы не очень далеки друг от друга. Может быть, в нас больше крови марбендиллов, чем мы думаем.
Шеф кивнул. Эта мысль приходила ему в голову и раньше, когда он смотрел на северян с их массивным костяком, надбровными дугами, волосатой кожей и кустистой бородой. Но он ни с кем не делился своими соображениями. Шеф заметил, что местные жители редко употребляли слово «тролли», предпочитая говорить «морской народ» или «марбендиллы», словно они тоже догадывались о каком-то родстве.
— Ладно, может быть, и так, — сказал Бранд, несколько приободрившись. — Я не знаю, что нам делать. Хотел бы — не побоюсь об этом сказать — получить совет от родича.
Но Эхегоргун исчез вскоре после того, как вытащил Бранда на берег. Кажется, его какое-то время забавлял ажиотаж, вызванный его появлением, и определенно радовала благодарность Бранда. Но потом, видно, шум надоел, и тролль исчез так, как умеет только потаенный народ. С собой он забрал Катреда, их видели плывущими через пролив на материк. Катред произвел хорошее впечатление на Эхегоргуна.
— Не совсем хлипкий, — высказался тот. — Во всяком случае, сильней, чем Мистарай. А посмотри на шерсть у него на спине! Его хорошенько смазать жиром, и будет плавать как тюлень. Мистарай он понравился. Был бы для нее хорошей парой.
От такого сообщения Шеф вытаращил глаза, а потом заговорил, с трудом подбирая слова:
— Эхегоргун, кажется, ты говорил, что знаешь, что случилось с Катредом. Ну, как с ним обошлись другие хлипкие… отрезали ему… ну, не то, что делает его мужчиной, а то, что…
Эхегоргун прервал:
— Для нас это значит меньше, чем для вас. Догадываешься, почему ваша жизнь так коротка? Потому что вы спариваетесь все время, а не только в сезон. Каждый раз, как вы это делаете, часть жизни уходит. По тысяче раз на каждого ребенка, я ведь подслушивал под многими окнами. Ха! Мистарай ищет в мужчине другое.
И с этим они ушли. Шеф успел только переговорить с Катредом и наказал попросить Эхегоргуна, чтобы тот похоронил свою человеческую добычу, как человек, а не коптил трупы, как… как марбендилл.
— Передай ему, что мы заплатим свиньями, — сказал он.
— У вас нет свиней, — ответил Катред. — Но я-то все равно предпочитаю свиней людям.
Возможно, нам всем до конца зимы пригодилась бы такая кладовая, как у Эхегоргуна, подумал Шеф. Пока разговор Торвина, Бранда, Гудмунда и других продолжался, он задумчиво встал и вышел. Он взял с собой копье, которое отыскал в коптильне, — более удобное, чем Гунгнир, — и дорогостоящий меч. Шеф давно убедился: коль скоро сталкиваешься с неразрешимой задачей, лучшее, что можно сделать, — спрашивать всех подряд, пока не встретишь того, кто знает ответ.

Он увидел, что Квикка и его команда, прервав свой ежедневный труд по сбору уцелевших обломков кораблекрушения, уселись за скудный обед. При появлении Шефа они почтительно встали. Тот несколько удивился. Иногда они вели себя почтительно, а иногда, сбитые с толку его акцентом, если он говорил по-английски, забывались и обращались с ним как с равным. Последнее случалось все реже и реже.
— Садитесь, — сказал он, но сам остался на ногах, опираясь на копье. — Еды не много, как я погляжу.
— И будет еще меньше, — согласился Квикка.
— Идут разговоры о том, чтобы пленников отослать на корабле, когда мы его построим. Если сможем построить два корабля, отправим кого-нибудь за провизией на юг.
— Если сможем построить два? — усомнился Вилфи.
— И если будет кому плыть на нем, — добавил Озмод. — Сейчас все так напуганы китами, что выбросятся на скалы, едва завидят фонтан.
— Вот именно! — горячо вмешался Карли. — Я хочу сказать одну вещь, государь. Помнишь, я видел одну из этих тварей, когда удирал на плоту с Дроттнингхольма? В воде прямо рядом с собой. Так вот, здесь был тот самый кит. Я узнал его по следам зубов на плавнике. Это он. Как будто… ну, как будто они нас преследуют.
«Или преследуют тебя», — подумал, но не сказал Карли. Бывшие английские рабы поведали ему немало странных историй о государе, которого считали своим в доску и в то же время благоговели перед ним. Почти ни в одну из них Карли не поверил. А сейчас возникли сомнения. Он опасался, не будет ли наказан человек, который приветствовал богорожденного ударом в челюсть? Пока вроде бы ничего такого не намечалось.
— Если ничего не сделаем, все умрем с голоду, — сказал Шеф.
Бывшие невольники задумались над грозящей бедой. Она была им знакома. Рабы, как и многие бедняки, умирали зимой от холода, или от голода, или от того и другого сразу. Они все знали, как это бывает.
— У меня есть кое-что, — сказал Удд и замолк из-за своего обычного смущения.
— Что-нибудь насчет железа? — осведомился Шеф.
Удд энергично закивал, скрывая волнение:
— Да, государь. Помнишь руду, которую мы видели в Каупанге, в святилище? Такую, что требует очень мало работы для выковки железа, потому что в ней так много металла? Это руда из Ярнбераланда, Страны железа.
Шеф одобрительно кивнул, совершенно не представляя, к чему клонит Удд. Железом сыт не будешь, но насмешка бы только сбила Удда с мысли.
— А еще есть место, которое называют Коппарберг — Медная гора. Так вот, и то и другое находится там, по другую сторону. — Удд показал на хребты за гаванью. — По другую сторону гор, я имею в виду. Я думаю, раз мы не можем поплыть, то можем пойти.
Шеф взглянул на изрезанный неприступный берег, вспомнил об ужасном, доведшем его до судорог подъеме по склону ущелья Эхегоргуна. О тропе, на которую они вышли. О легком спуске, который показал им Эхегоргун, чтобы вывести к берегу напротив острова.
— Спасибо, Удд, — сказал он, — я об этом подумаю.

Шеф пошел искать Гудмунда Шведа. Тот, вопреки обыкновению, пребывал в хорошем настроении. Он потерял свой корабль, и над ним нависла самая что ни на есть реальная угроза голодной смерти. Но с другой стороны, добыча с «Журавля» оказалась просто изумительной. Рагнхильда, чтобы выплатить жалованье своим людям и обещанную награду тем, кто отомстит за нее, возила с собой половину унаследованных ею сокровищ, и все это удалось достать со дна. Да и погибшие во время налета увеличили долю оставшихся в живых. Его называли Гудмунд Жадный. А мечтал он, чтобы его прозвали Гулл-Гудмунд, Гудмунд Золотой.
Гудмунд приветствовал своего юного короля с улыбкой. Та исчезла, когда Шеф рассказал о предложении Удда.
— Да, это наверняка где-то там, — согласился Гудмунд. — Но где точно, я не знаю. Вы, ребята, просто не понимаете — Швеция тянется на тысячу миль, от Скаане до Лаппмарки. Если Скаане относится к Швеции, — добавил он. — Сам-то я из Голланда, настоящий швед. Но думаю, сейчас мы так же далеко на севере, как и Ярнбераланд.
— С чего ты взял?
— С того, как падают тени. Если измерить тени в полдень и сосчитать, сколько дней прошло от солнцестояния, можно определить, как далеко на севере находишься. Это одно из знаний Пути, мне однажды рассказал Скальдфинн, жрец Ньёрда.
— Значит, если мы пойдем отсюда точно на восток, то придем в Швецию, в страну Ярнбераланд.
— Не обязательно всю дорогу идти, — ответил Гудмунд. — Я слышал, что здесь, в Киле, в срединной части, есть озера и они тянутся на запад и восток. Бранд мне говорил, когда финны с этой стороны нападают на тамошних финнов — их зовут квены, — они делают себе лодки из коры.
— Спасибо, Гудмунд, — сказал Шеф и двинулся дальше.

Бранд посмотрел с недоверием, когда Шеф сообщил ему и Торвину, который так и сидел на прежнем месте, результаты своих расспросов.
— Не получится, — сказал он сухо.
— Почему?
— Лето уже кончается.
— Через месяц после солнцестояния?
Бранд вздохнул:
— Ты не понимаешь. В горах лето долгим не бывает. На берегу — другое дело, море на время задерживает приход снега и льда. Но ты сам подумай. Вспомни, что было в Хедебю, ты говорил, настоящая весна. Потом пришли в Каупанг, а там еще везде был лед. И сколько между ними расстояния? Триста миль на север? А досюда тебе еще шестьсот миль. Несколько миль от берега — а дальше я сам не заходил, даже гоняясь за финнами, — больше половины года земля лежит под снегом. А поднимешься выше, там еще хуже. На вершинах снег вообще никогда не тает.
— Значит, проблема в холоде. Но ведь Удд прав, по ту сторону гор лежит Ярнбераланд, может быть, всего милях в двухстах. Десять дней пути.
— Двадцать дней пути. И то если очень повезет. В плохие дни мне случалось здесь проходить всего мили три. Если ты не собьешься с дороги и не умрешь, пока будешь кружить и плутать.
— Однако, — вмешался Торвин, поглаживая бороду, — есть одно обстоятельство, о котором знают немногие. А именно: Путь очень силен в Ярнбераланде. Естественно, ведь мы все кузнецы и ремесленники. А кузнецам нужно железо. Там есть жрецы Пути, они работают с людьми, которые добывают железо. Некоторые говорят, в том краю чуть ли не второе святилище находится. Вальгрим был против, он говорил, что святилище должно быть только одно.
А во главе его сам Вальгрим, подумал Шеф. Жрец совершал ошибки, которые в конце концов погубили его. Он оказался в лодке, которая возвращалась на «Журавль». Из тех, кто в ней плыл, остались в живых только двое — Бранд и паренек, который с тех пор, как его вытащили на берег, так и лежит, сжавшись в комочек и попискивая от страха. «Рагнхильда тоже могла бы умереть там, — сказал себе Шеф. — Просто несчастный случай. Еще один из тех, что происходят вокруг меня». Часть твоей удачи, сказал бы Олаф Альв Гейрстадира, да и король Альфред тоже.
— Итак, если мы пересечем горы, — продолжал Шеф, — на другой их стороне, возможно, найдем помощь.
— Но вы не пересечете горы, — с раздражением повторил Бранд. — В горах полно финнов и…
— И потаенных, — договорил за него Шеф. — Спасибо, Бранд.
Он встал и двинулся дальше, отбивая шаг своим копьем.

Решающие слова Шеф услышал от человека, имени которого не знал, — от одного из моряков с «Журавля», который, потея под лучами бледного солнца, грузил вместе с другими пленными камни на волокушу, чтобы перевезти их в поселок и построить еще несколько хижин на зиму. Холугаландцы с некоторого удаления наблюдали за ними, сжимая в руках тюленьи гарпуны. Шеф, по-прежнему не зная, куда направить свои стопы, на минутку остановился понаблюдать за работающими.
Один из них оглянулся. Родственник Кормака, он заговорил с горечью:
— Сегодня мы надрываемся, а вы смотрите. Нас победили — но не люди, а киты! Такого два раза не бывает. В следующий раз вы не найдете себе защитников. Ругаланнцы все равно тебя ищут, и род Рагнхильды выплатит награду за месть. И не забывай, что есть еще Рагнарссоны. Сигурд Змеиный Глаз даст за тебя не меньше, чем обещала Рагнхильда. Если пойдешь на юг, на кого-нибудь да наткнешься. Ты никогда больше не увидишь Англию, одноглазый. Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру. Как у Сигурда Фафнироубийцы. А ведь даже у него было уязвимое место!
Шеф смотрел задумчиво. Он знал историю о Сигурде, который убил дракона Фафнира, — часть ее сам видел в снах наяву, видел чучело головы дракона. Еще он знал, что Сигурд был предан своей любовницей и убит ее мужем и родственниками, как только те обнаружили, что драконова кровь, сделавшая его неуязвимым, в одном месте на спине не попала на кожу из-за приставшего листка и Сигурда можно поразить в эту точку. У него, Шефа, тоже была сердитая любовница, хотя она уже умерла, как и ее муж. И ему тоже довелось убить дракона, если можно считать таковым Ивара Бескостного.
Сходство было до жути полное. И не приходилось спорить, что Северный путь вдоль берегов Норвегии — единственный путь на юг и перекрыть его слишком легко.
— Я услышал твои слова, — ответил Шеф. — И благодарю за предупреждение. Но сделал ты его по злобе. Если больше нечего сказать, в следующий раз помалкивай.
Он осторожно дотянулся и концом копья пощекотал сердитого викинга под самым адамовым яблоком.
Человек устроен странно. От страха начинается кровотечение из носа. Паралич лечат шоком, дряхлая старуха в годину беды встает с кровати и поднимает огромное бревно, придавившее ее сына. Родственник Кормака знал, что высказался слишком дерзко. Знал, что если одноглазый проткнет его копьем, жаловаться будет некому. Едва острие коснулось горла, голосовые связки сковал страх. Скованными они и остались.
Когда Шеф ушел, один из моряков сказал ему вполголоса:
— Ты сейчас здорово рисковал, Свипдаг.
Свипдаг повернулся к нему, вытаращив глаза. Попытался заговорить. Попытался еще раз и еще. Ничего не получилось, лишь хриплый клекот. Люди увидели в глазах Свипдага ужас, когда тот понял, что онемел, как будто вокруг горла ему затянули петлю.
Другие пленники посмотрели в спину удаляющемуся Шефу. Они слышали истории о нем, о смерти Ивара, о Хальвдане, о том, как король Олаф передал всю свою удачу и удачу своей семьи в руки этого человека. Они знали, что Шеф носит на шее амулет какого-то неизвестного бога, своего отца, как говорили некоторые.
— Он сказал «помалкивай», — пробормотал один из викингов. — И теперь Свипдаг не может слова вымолвить!
— Я ж тебе говорил, и китов тоже он науськал, — подхватил другой.
— И потаенный народ ему помогает.
— Знать бы об этом раньше, Рагнхильда охрипла бы, но не зазвала бы меня в этот про́клятый богами набег.

— Ты, видишь ли, не должен этого делать, — ответил Бранд, когда Шеф сообщил ему о своем решении. — Мы придумаем что-нибудь еще. Избавимся от этих жадных гадов с «Журавля», и все будет выглядеть совсем по-другому. Пошлем ребят на юг в лодках, может быть, купим в Тронхейме провизию и судно, чтобы ее перевезти. Тебе нет необходимости уходить в снега, даже если кому-то и придется.
— Но именно это я в любом случае и сделаю, — ответил Шеф.
Бранд смутился. Он понимал, что раньше расписывал обстоятельства слишком мрачно, чем и вызвал это безумное решение. Он вспомнил, как впервые взял Шефа под свою защиту, после того как тот лишился глаза. Научил его норманнскому языку, научил правильно сражаться на мечах, научил правилам жизни дренгра — профессионального воина. А Шеф многому научил его самого. Привел к славе и богатству — ведь нынешние трудности были вызваны нехваткой еды, топлива, кораблей, но никак не денег.
— Послушай, я не знаю никого, кто хоть немного углубился в эти горы и вернулся, не говоря уж о том, чтобы перейти на другую их сторону. Может быть, финны ходят, но финны — другое дело. Там волки, медведи и холод. И где ты окажешься, если пройдешь через все это? В Швеции! А не то в шведской Финнмарке или еще где-нибудь. Я не могу понять, почему ты хочешь это сделать.
Прежде чем ответить, Шеф на несколько мгновений задумался.
— У меня две причины, — сказал он. — Первая такая. С тех пор как этой весной я побывал в соборе и увидел, как Альфред и… и Годива поженились, я все время ощущал, что события вышли из-под моего контроля. Люди меня подталкивали, и я двигался. Я делал то, что должен был делать. И на отмели в Элбер-Гате, и на рынке рабов в Каупанге, и с королевой на Дроттнингхольме. На пути через Уппланд и вплоть до этого места. Преследуемый Рагнарссонами, Рагнхильдой и даже китами. Теперь я считаю, что уже дошел до края. Отсюда я намерен вернуться. Я далеко заходил во тьму, побывал даже в коптильне потаенного народа. Теперь должен идти к свету. И не собираюсь возвращаться по пути, по которому пришел.
Бранд выжидал. Подобно большинству людей Севера, он истово верил в удачу. То, что сказал Шеф, означало, что он хотел бы изменить свою удачу. А может быть, что его удача изменила ему. Кое-кто сказал бы, что у этого юноши удача есть, и с избытком. Однако никто не в состоянии судить о чужой удаче, это-то ясно.
— А вторая причина? — напомнил Бранд.
Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет-лесенку.
— Не знаю, уверен ли ты, что это что-нибудь означает, — сказал он. — Ты считаешь меня сыном бога?
Бранд не ответил.
— Ладно, — продолжал Шеф. — У меня, знаешь ли, по-прежнему бывают видения. Иногда во сне, иногда наяву. Знаю, кто-то пытается мне кое-что объяснить. Иногда это очень легко. Прежде чем мы нашли Катреда, мне показали человека, который вращал огромный жернов. Или я уже услышал скрип мельничного жернова? Не знаю. Но в тот раз и еще когда Квикка проломил стену королевского замка, чтобы вызволить меня, я получал предупреждения. Предупреждения о том, что непременно случалось позднее. Это все очень несложно понять. Но я видел и другие вещи, которые не так просто объяснить. Я видел умирающего героя и старуху. Я видел, как солнце превращалось в колесницу, которую преследуют волки, и в лицо Бога Отца. Я видел героя, едущего на Слейпнире, чтобы вернуть Бальдра из мира Хель, и как Белого Христа убили римские воины, говорившие на нашем языке. Я видел героев в Валгалле и видел, как там встречают тех, кто не герои. Ведь всеми этими картинами мне пытались что-то объяснить. Что-то сложное. Верное не только для одной стороны, для язычников или христиан. Думаю, мне пытались сказать — или я говорил сам себе, — что есть какая-то неправда. Неправда в том, как все мы живем. Мы идем к миру Скульд, сказал бы Торвин. Добро ушло от нас, от всех нас — и христиан, и язычников. Если в этом амулете есть хоть какой-то смысл, он означает, что я должен попытаться исправить это. По одному шагу зараз, как взбираются на лестницу.
Бранд вздохнул:
— Вижу, ты уже все решил. Кто пойдет с тобой?
— Ты.
Бранд покачал головой:
— У меня здесь слишком много дел. Не могу бросить сородичей без припасов и крова.
— Квикка и его команда, наверное, пойдут, и Карли тоже. Он присоединился ко мне ради приключений. Когда вернется назад, в Дитмаршен, он будет там самым великим рассказчиком всех времен. Удд точно пойдет, возможно, Хунд, Торвин. Я должен еще раз поговорить с Катредом и с твоим родичем.
— Есть островок, где я могу оставить известие для него, — нехотя признался Бранд. — Твоя удача чрезвычайно возрастет, если он пойдет с тобой. Но может быть, он считает, что уже достаточно порадел для тебя.
— Как насчет провизии? Сколько вы можете нам выделить?
— Не много. Но ты получишь лучшее из того, что у нас еще осталось, — ответил Бранд. — И вот что… Почему ты все носишь это старое копье? Понимаю, ты подобрал его в коптильне, когда у тебя больше ничего не было, но посмотри же на него. Оно старое, золотые накладки отвалились, наконечник тонкий, крестовины нет. И половины Сигурдова Гунгнира не стоит. Дай его мне, я найду тебе получше.
Шеф задумчиво взвесил в руке оружие.
— Я считаю его хорошим копьем победителя, — сказал он. — Поэтому оставлю себе.



Глава 25

В конце концов в отряде, который Шеф повел к подножию гор, оказалось двадцать три человека, почти все — англичане по рождению. Квикка, Озмод, Удд и три их оставшихся помощника, Фрита, Хама и Вилфи, без лишних разговоров изъявили желание присоединиться к Шефу, как и дитмаршенец Карли. То же сделал Хунд — у него-де появилось ощущение, что путешественникам понадобится лекарь. Шефа несколько удивило, что и Торвин согласился принять участие в экспедиции, мотивируя это тем, что, как кузнец и жрец Пути, он обязан увидеть Ярнбераланд и форпост святилища. Как только слухи об этом замысле распространились, Шеф удивился еще больше: к нему явилась делегация, возглавляемая Мартой, женщиной из Фризии, некогда рабыней королевы Рагнхильды, и Кеолвульфом, одним из беглых рабов, который, как подозревали, был английским таном.
— Мы не хотим здесь оставаться, — сказали они. — Слишком долго пробыли среди норманнов и хотим домой. Наш лучший шанс — пойти с тобой.
— Не слишком надежный шанс, — сказал Шеф.
— Лучше, чем тот, что был у нас еще недавно, — мрачно сказал Кеолвульф.
Таким образом, к отряду присоединилось четыре женщины и восемь мужчин. Шеф сомневался: не объявить ли им, что путешествие слишком тяжело для женщин? Но слова умерли, едва родившись. Он прошел с этими женщинами от Каупанга до Гула-фьорда, и они держались ничуть не хуже мужчин и уж явно лучше, чем тщедушный Удд или коротконогий Озмод. Что же до беглых рабов, каждый из которых носил амулет Рига, — Шефу не хотелось бы с ними расставаться. Они могли оказаться полезны. По крайней мере, некоторые из них, например грозный Кеолвульф, были настоящими самородками. Они храбро сражались в скоротечной схватке с командой «Журавля»: часть погибла, слишком увлекшись желанием отомстить викингам, которые их поработили и мучили.
И последним в состав экспедиции вошел Катред. Однажды вечером Бранд исчез в подступающем мраке, дав понять, что не желает, чтобы за ним следили или сопровождали его. Согласно обычаю своей семьи, он оставил сообщение в условленном месте, известном его родичам из потаенного народа. Каким-то особым способом он передал, что нужно встретиться. Но Эхегоргун не ответил и не появился. Вместо этого через два дня пришел Катред. Его одежда была сухой, и он нес меч со щитом — значит не перебирался вплавь через узкий пролив между островом и материком. Надо полагать, у Эхегоргуна была лодка или плот, но Катред на этот счет был нем, словно сам уже стал одним из потаенных.
Ему объясняли замысел, а он слушал, кивал. Молча просидел так целый день и вечером исчез. Вернувшись, принес неутешительные вести.
— Эхегоргун с вами не пойдет, — сказал он. — Считает, что его и так уже слишком часто видели. Предлагает, чтобы вместо него пошел я.
У Шефа брови полезли на лоб. Катред говорил так, словно его ожидало кое-что получше — например, навсегда присоединиться к потаенному народу, как бы в обмен на мальчика Барна, ушедшего к людям много лет назад.
— Он сказал, что не упустит тебя, то есть нас, из виду, — продолжал Катред. — И передаст родичам просьбу не мешать нам. Это избавит нас от многих неприятностей. Ты-то знаешь, почему большинство охотников не возвращаются оттуда. Они кончают свои дни в коптильне. Но еще есть волки и медведи. А также холод и голод. И финны. Придется рискнуть, они могут напасть на нас.
Выбора не было, Шеф вынужден был согласиться и продолжил свои хлопоты. Под конец Бранд заставил промаршировать перед собой каждого участника похода и придирчиво осмотрел его снаряжение. У всех были прочные, до колен, смазанные жиром сапоги. Толстые гамаши и плотные шерстяные штаны поверх них как у мужчин, так и у женщин. Шерстяные куртки, кожаные плащи, конопляные рубахи.
— Пот опасен, — объяснял Бранд. — Замерзает на теле. Конопля впитывает его лучше, чем шерсть. Но лучше не потеть. Просто делайте все размеренно и не отдыхайте, пока не разведете костер. Тогда вам будет тепло, но не жарко.
Он убедился, что у каждого есть спальный мешок. К сожалению, не такой роскошный, как купленный Шефом в Гулатинге, — тот, как и многое другое, сгорел. Но склад с пухом уцелел в пожаре, и каждому достался двухслойный мешок из кожи или шерсти, с подкладкой из пуха морских птиц. Рукавицы и шапки, холщовые платки, чтобы обмотать шею и прикрыть лицо в случае метели. У каждого в заплечном мешке запас еды на десять дней, в основном сушеная рыба и тюленье мясо, а также выдержанный сыр из козьего и овечьего молока. Худо-бедно, но человеку, идущему весь день по морозу, без четырех фунтов еды не обойтись. Чем больше несешь, тем меньше пройдешь.
— Увидите что-нибудь живое — съешьте, — наказал Бранд. — Растягивайте запас, который несете, как можно дольше. Прежде чем перейдете на ту сторону, наголодаетесь.
Оружие тоже было тщательно отобрано, и не только военное. Катапультисты взяли арбалеты и тесаки. Озмода с трудом вынудили оставить его алебарду, слишком тяжелую и громоздкую. Торвин взял кузнечный молот, Хунд шел с пустыми руками, а остальные несли топоры и копья — рогатины, а не сулицы и не гарпуны.
— На медведя, — объяснил Бранд. — Рогатина не даст медведю навалиться на охотника.
Было также выдано четыре небольших охотничьих лука — тем, кто считал себя метким стрелком. Катред захватил отобранный у Вигдьярфа меч и свой шипастый щит. Шеф нес старое копье и широкий ругаланнский нож — трофей с «Журавля».
Наконец, Бранд навязал им деревяшки, на которых катаются норвежцы, — шесть пар лыж.
— Из нас никто не умеет ходить на них, — протестовал Шеф.
— Торвин умеет, — отвечал Бранд.
— Я тоже умею, — добавил Кеолвульф. — Научился в первую зиму.
— А вдруг вам понадобится выслать разведчиков? — настаивал Бранд.
А про себя подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если остальные умрут.
На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил в путь. Через первое препятствие — пролив — они переправились на судне, которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых кораблей, киль, сделанный из половины сборного киля «Журавля». Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал его «Утенком». Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд, да еще шесть человек команды, разместился на его просторной палубе.
Возникли споры, где лучше высадиться на берег. Бранд предлагал выбрать фьорд, который дальше всех заходит в горы, чтобы максимально сократить маршрут по суше. Но Катред с неподражаемой уверенностью отверг этот вариант.
— Эхегоргун сказал другое, — пояснил он. — Он велел войти во фьорд, который подходит к трехглавой горе. Потом двигаться строго на восток. Так мы выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Кьелен, Киль.
— Так там направление или дорога? — поинтересовался Шеф.
— Направление. Дорог там нет. Нет даже троп потаенного народа. В горной стране им не нужны тропы.
Он чуть не сказал «нам», отметил Шеф.
Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на холодном ветру в самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко. Но при этом оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда лежала в глубокой тени. На противоположной стороне в тихой воде сверкало отражение увенчанных снежными шапками высоких гор, колеблемое лишь легкой рябью отходящего от берега «Утенка». Люди казались чахлой порослью у подножия серых исполинов, а их тропы — просто промоинами в скале, по которым струится вода.
Бранд крикнул им вслед:
— Тор вам в помощь!
Торвин в ответ показал знак Молота.
— Веди нас, — сказал Шеф Катреду.

Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с первого дня похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они не могли оторвать глаз от сухой палки.
И в этом тоже была ошибка. Первый день оказался так плох, как Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они с Катредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень крутых и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми заболели мускулы на бедрах. Потом к ним присоединились руки, так как ослабевшим скалолазам приходилось в основном подтягиваться на руках, а не отталкиваться ногами. Перерывы на отдых становились все более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все мучительней.
Все это Шеф предвидел. По его прикидкам, надо было подняться на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти тысяч шагов. «Около трех тысяч мы уже сделали, — сказал он остальным. — Две тысячи шагов! Мы можем сосчитать их». И хотя в числе шагов Шеф ошибся, он был прав в том, что рано или поздно мучениям придет конец.
Тогда они на несколько дней приободрились. Долго протомившиеся в загонах для трэллов или на кораблях, англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу: он ожидал увидеть то, что шведы называют barrskog, хвойный лес. Но отряд поднялся уже выше тех мест, куда доставала растительность. Каждую ночь, которую приходилось коротать без костра — ведь они не несли с собой дров, — мороз, казалось, пробирал все свирепее. Порции были строго ограниченны, их не хватало, чтобы насытиться. Была бы возможность разводить костер, о котором они мечтали вслух на привалах, — тогда сушеное тюленье мясо, будучи разварено, вызывало бы ощущение наполненности желудка. А так — все равно что жевать кожу. Целый час мусолишь кусочек, а потом в животе только жалкие крошки.
Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Тело все время требовало еды. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.
Поэтому спутники Шефа часто заглядывались на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и зажег, и можно в костерок бросать сухую бурую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.
По крайней мере, удалось преодолеть какое-то расстояние, размышлял Шеф. Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и топи. Однако путники не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог сказать Катред, — что озеро где-то дальше. Озеро, говорил он, с деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать легкий челн. Так объяснял ему Эхегоргун. «Где он, твой Эхегоргун, пусть показал бы», — снова и снова хотелось закричать Шефу, но ввиду сомнительной преданности Катреда он хранил молчание.
Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики — что могло задержать выход, — Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, захромал и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть немочь, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и пошел рядом с ним, ободряя и поддерживая.
Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Катред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый бабник, поймал проходящую мимо Эдит и стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингхольма он при любой возможности укладывал Эдит на свое ложе, и она не протестовала. Но идущий сзади Катред, слова худого не говоря, просто хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Катред нарочито открыт для прямого удара, и понял, что исход схватки будет смертельным, а потому поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Катред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.
— Теперь спать, — сказал он. — На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Катредово озеро.
Когда командир слабеет, армия останавливается — так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит армия уже слаба.
Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и резей в животе, а по крайней мере один путник беззвучно кричал от внутренней боли. Разум смотрел с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
«Он справился с моими китами, — говорил себе Разум. — Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье, и на нем осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный день».
«Да, — подумал разум Одина, — я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как у меня отобрали Бальдра и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из Хеля. Мир стал сер и скучен, и таким он пребудет до Судного дня. И если мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный день. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?
Он должен умереть здесь, и его мысли умрут вместе с ним. И его последователи тоже. И все же это будет потеря, да, это будет потеря. Потому что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью — и мне невдомек, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает одного из моих сыновей. В любом случае он прислал ко мне великого воина для Судного дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день сражается в Валгалле со своими товарищами. И тот, что идет с ним, тоже великий воин, этот калека. В Валгалле нет женщин, чтобы раздражать его; он будет здесь желанным гостем. Пусть верует в Белого Христа, сейчас не до религии; он может стать моим, попасть в мою коллекцию. Но для этого он должен умереть с оружием в руке.
Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у него есть какая-то хитрость, а этого качества так не хватает в полях вокруг Валгаллы. Что же послать им? Послать ли моих волков?
Нет. Если бы волки съели их, было бы хорошо. Но сейчас они сами съедят волков и еще оближутся. Нет, у китов не получилось, и у Вальгрима не получилось, а старый йотун никогда не был моим, он, скорее, из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю снег. А в снегу — моих финнов».

Снежинки начали появляться в небе сразу после захода солнца, по одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а не падая. Затем стали расти, с севера прилетел ветер и подхватил их. Около полуночи двое дозорных, заметив, что снег усиливается и засыпает лежащие на голой земле спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило. Усталые мужчины и женщины вылезали из тепла на холод, трясли свои мешки, переходили на новое место, а когда снова укладывались, твердая земля под ними превращалась в слякоть из-за тепла их тел. Они незаметно перебирались с места на место, чтобы укрыться от ветра друг за другом; весь лагерь постепенно переместился в подветренную сторону.
Перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит, выложил в ряд заплечные мешки и нагреб на них снег, чтобы за этой импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке: слабые в середине, а сильные по краям. Не многим удалось в ту ночь выспаться. К рассвету все страдали от усталости и голода, а костра так и не было.
Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад, а это произошло лишь через несколько часов. Путешественники вглядывались в белую равнину, искали спрятавшееся за облаками солнце. Шеф ощутил острый укол неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления. А солнце спряталось… Он слышал, что бывают прозрачные камни, которые собирают солнечные лучи, через них можно увидеть солнце даже за облаками, но в отряде таких камней не было.
Он подавил страх. Куда они держат путь, сейчас не так уж важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и любое направление, которое приведет к ним, можно считать подходящим. Выкопав из-под снега лыжи, Шеф попросил Торвина и Кеолвульфа, единственных опытных лыжников, пройти в разных направлениях как можно дальше и поискать край плато.
Только после того, как они ушли, Шеф догадался посчитать людей. Одного не хватало. Потерялась Годсибб, белокурая, молчаливая, печальная девушка, которая без единой жалобы проделала весь нелегкий путь от Дроттнингхольма. Даже Карли не счел нужным попытать с нею счастья. Она никогда не отвечала на его «доброе утро!». Ее тело нашли в сугробе, на удивление далеко от лагеря, что показывало, на какое большое расстояние они сместились за ночь.
— От чего она умерла? — спросил Шеф, после того как путники руками разгребли снег вокруг Годсибб.
— Холод. Истощение. Голод, — ответил Хунд. — У людей бывают разные уровни сопротивляемости. Она была худенькой. Может, спальный мешок промокал. Ночью никто не заметил, что ее нет. Снежная смерть легкая. Это совсем не то, что уготовила ей королева Аза, — добавил он, стараясь отвлечь Шефа от печальных мыслей.
Шеф взглянул в бескровное лицо, слишком усталое для юной девушки.
— Ей пришлось много пройти, чтобы умереть здесь, — сказал он.
И, умерев, она создала проблему. Похоронить ее в замерзшей земле невозможно. Оставить в снегу, под сугробом? Когда они снимутся с лагеря, могила будет выглядеть вполне пристойно, но никто не отделается от мысли, что произойдет, после того как растает снег.
Хунд тронул Шефа за рукав и молча показал вдаль. На бугорке в сотне ярдов четвероногая бестия сидела и, высунув язык, наблюдала за людьми. Позади нее собирались другие звери, они садились или ложились рядком.
К волкам в отряде относились по-разному. Некоторые англичане вполне к ним привыкли, считали, что они почти неопасны. Против этого со своей обычной решительностью возражал Бранд.
— Вы от них натерпитесь, — предсказывал он. — Совсем не боятся людей. Конечно, они не нападут на отряд из двух десятков вооруженных воинов. А вот на одного-двух в лесу — запросто.
Появление волков означало, что не следует оставлять Годсибб, пока не найдутся земля, огонь, чтобы размягчить землю, и камни, чтобы засыпать могильный холм. Нести ее? Это отнимет много сил. Может появиться еще один труп, который придется нести, потом еще…
Шеф подозвал двух человек, велел завернуть тело в спальный мешок, привязать веревки и волочить по снегу. Он отмахнулся от настойчивого предложения Фриты выстрелить в волков из арбалета. Пустая трата боеприпаса. Может статься, эта стрела понадобится по-настоящему. Поскольку охотничьи луки ночью потерялись, позабытые где-то под снегом, Шеф выстроил отряд в линию и велел прочесать ногами и руками всю площадку, по которой они кочевали ночью, начиная с места первоначальной стоянки. Удалось найти два из четырех луков, но только один колчан со стрелами, весь набор лыж и чей-то забытый вещевой мешок. Было около полудня, а они еще ни шагу не прошли по маршруту. Плохое начало для первого дня непогоды. Шеф смерил сердитым взглядом человека, который потерял свой мешок, и закрепил урок выговором:
— Держи все при себе. Или на себе. Ничего не оставляй даже до утра. Иначе утро может для тебя не наступить. И помни: твоей мамаши здесь нет!
Вернулись Торвин и Кеолвульф, до отвращения жизнерадостные и разогретые после нескольких часов бодрого бега на лыжах.
— Нужно идти в ту сторону, — показал Кеолвульф. — Там начинается спуск, вниз ведет долина, и есть что-то вроде леса в нескольких милях дальше.
Шеф задумался.
— Хорошо, — сказал он. — Смотрите. Вдвоем вам теперь будет ходить опасно, с нашими-то новыми попутчиками. Возьмите четверых самых молодых парней и покажите им, как ходить на этих лыжах. Потом идите с ними вперед. Даже новички смогут идти на лыжах быстрее, чем мои пешеходы, спотыкающиеся в снегу. Когда доберетесь до деревьев, нарубите дров и принесите с собой как можно больше. Костер подбодрит людей, им легче будет продолжать поход. Я поведу отряд как можно быстрее. Постарайтесь не терять нас из виду, а если снова повалит снег, сразу возвращайтесь.
Лыжники пошли вперед, Торвин и Кеолвульф выкрикивали советы и помогали падающим подняться. Шеф и остальные шестнадцать человек шли второй группой, упрямо пробивая тропу и время от времени спотыкаясь о сугробы. Снег забивался им в сапоги и рукавицы.

Финн Пирууси радовался снегу, первому в этом году, раннему и желанному. Он вышел из своего уютного кожаного шатра на рассвете, смочил костяные полозья и поставил сани замораживаться, смазал лицо и лыжи желтым оленьим жиром и с луком в руках пустился в путь. Он надеялся подстрелить полярную куропатку или зайца, но был бы рад любой добыче и даже отсутствию таковой. Зима для финнов была благословенной порой, и если наступала рано, значит духи предков были к ним благосклонны.
Когда он проходил мимо шатра старого Пехто, шамана, тот вышел и поприветствовал его. Пирууси, нахмурившись, остановился. У Пехто были слишком хорошие отношения с духами, чтобы с ним ссориться, но ведь он все время требовал к себе внимания, уважения, подношений в виде разнообразных яств и особенно любимого перебродившего молока.
Не в этот раз. Приплясывая и потрясая бубном, Пехто, однако, сказал в кои-то веки осмысленные слова:
— На запад, Пирууси, великий охотник, владыка оленей! С запада кто-то движется сюда. Кто-то могучий, Пирууси, и не любимый богом. Ай-и-и! — Пехто начал еще одну пляску, которую Пирууси как бы не заметил.
Тем не менее он свернул у невысокой березы, листья которой уже почернели от первых заморозков, и пустился по пологому склону на запад. Его лыжи так и свистели на снегу, Пирууси катился, не задумываясь и не тратя сил. Лыжные палки были привязаны за спиной, в них он не нуждался нигде, кроме самых крутых откосов. Гораздо важнее держать в руках лук и стрелы, чтобы в любой момент успеть выстрелить. Зимой нужно добывать еду при каждой возможности. Никогда не следует упускать свой шанс.
Кто-то идет с запада, это точно. Действительно ли старый мошенник увидел этих людей колдовским взором? Может, он просто встал пораньше и посмотрел вдаль? Невозможно не заметить их, пробирающихся по заснеженной равнине. Во-первых, мужчины на лыжах. Мужчины! Они падали через каждую сотню шагов, хуже детей, сущие младенцы. Во-вторых, позади них достаточно отчетливо для зоркого Пирууси виднелось целое стадо людей, бредущих, как волы, проваливаясь в снег на каждом шагу. За собой они тащили что-то вроде саней или волокуши.
Сам Пирууси никогда не платил финскую дань, но тем его соплеменникам, кто жил ближе к морю, приходилось платить. Так для них было лучше, иначе во время летней рыбалки или охоты на птиц, можно пасть от руки морских убийц. Кое-кому пора, подумал Пирууси, заплатить теперь норманнскую дань. Он устремился назад, к россыпи шатров, где мужчины и женщины готовили еду на жарко пылающем в кострах сушеном оленьем помете. Надо скорее сказать охотникам, чтобы доставали луки и лыжи.

Добравшись до первой купы деревьев, самых обычных, но долгожданных карликовых берез, путники обрели новые силы. Шеф приказал лыжникам не отделяться от отряда, беспокоясь, чтобы никто не пропал из виду.
— Мы войдем в лесок, расположимся там, — сказал он. — Сможем развести огонь и сварить обед. По крайней мере, будем в укрытии.
Словно в ответ на его слова, стрела из-за деревьев ударила в затылок ковыляющего на лыжах Виферта. Тот рухнул как подкошенный, умерев прежде, чем коснулся земли. Мгновением позже воздух наполнился пением стрел, за деревьями замелькали перебегающие фигуры. Враги не высовывались больше чем на мгновение, подбадривали друг друга на каком-то неизвестном языке.
В отряде Шефа было много опытных воинов. Они немедленно залегли, собрались в неровный круг, пытаясь найти укрытие. Но стрелы сыпались со всех сторон. Бьющие не слишком сильно — Шеф увидел, как Кеолвульф поморщился и вытащил из бедра мышцы стрелу, по-видимому без большой натуги, — но смертельные при попадании в горло или глаз. Стрелки подобрались совсем близко.
— Фрита, — крикнул Шеф, — доставай арбалеты! У кого есть луки, стреляйте, только если уверены в попадании, а не просто так. У кого нет луков, лежите и не высовывайтесь!
Щелкнул взведенный арбалет. Катред по собственной инициативе встал сзади Фриты, щитом отражая стрелы и прикрывая спину арбалетчика. Фрита выбрал ствол дерева, за которым прятался финн, подождал, пока тот не высунется со своим луком. И нажал на спуск.
Финн отлетел назад, пущенная с тридцати ярдов стрела ударила его в грудь, вонзившись по самое оперение. Стоявший в десяти шагах Пирууси с изумлением воззрился на нее. Норманны никогда не славились как лучники! Да и лука он не заметил. Племя Пирууси не имело воинственных традиций, не искало славы. Оно сражалось как волки, как налетчики. Если жертва оказывает сопротивление, лучше отойти, выждать. Финны отступили, перекликаясь и пуская стрелы.
— Что ж, с ними вроде бы легко справиться, — сказал, поднимаясь, Шеф.
— Подожди, пока мы не попытаемся уйти отсюда, — откликнулся Катред.

Через несколько часов, когда до прихода темноты еще оставалось немного времени, ситуация стала ясна. Отряд Шефа потерял двух человек убитыми — теперь приходилось нести три трупа, — и с полдюжины получили легкие ранения. Угроза арбалетов удерживала финнов на расстоянии, но Шеф полагал, что из выпущенных стрел числом около дюжины лишь одна-две возымели нужное действие. Стрел осталось не так уж много, а финны — великие мастера подкрасться, выстрелить и исчезнуть за деревьями. Отряд зашел глубоко в лес, и долгожданное укрытие оказалось западней. На открытой торфяной пустоши, которую они покинули, дальнобойное оружие решило бы дело. Виды на ночь были невеселые. Пора валить деревья, делать засеку. Хорошо хоть, что наконец-то можно развести костры.
Едва первый дровосек ударил топором по березе, Шеф заметил закрепленный на ее ветвях сверток. Он пригляделся. Длинный сверток. Слишком длинный.
Он показал Торвину, который прятался от стрел рядышком:
— Что это?
Торвин взялся за бороду:
— Я слышал, здесь земля слишком мерзлая, чтобы хоронить покойников. Их вместо этого поднимают на деревья.
— Так мы у финнов в храмовой роще?
— Ну, храма здесь, наверное, нет. Просто погост.
Шеф отозвал дровосека, поискал другие свертки на деревьях.
— Разводите костер, — велел он. — Большой костер. Может быть, финны заплатят выкуп за своих покойников.

Пирууси, глядя на пришельцев, снова засмеялся. Огонь, который развели норманны, высвечивал их, делал легкой мишенью для ночной стрелы. Да, но ведь это его собственную бабушку снимают с ее дерева! Что норманны хотят сделать с нею? Неужели сжечь? Сожженный покойник лишается в другом мире своего тела, он может вернуться в мир живых и преследовать своих нерадивых родственников. С бабушкой и так хватало неприятностей, пока она была жива.
Пора, решил Пирууси, пуститься на хитрость. Он отбежал от запряженных оленями саней, которые пригнали, чтобы увезти убитых, сломал ветку, на которой еще оставались листья, и помахал ею в знак желания вести переговоры, опасливо ожидая выстрела из загадочного оружия.

Шеф увидел, что человек в кожаной куртке и штанах машет веткой, и даже в такой момент с завистью отметил прекрасно выделанную кожу — жены Пирууси много дней жевали ее, чтобы добиться такой мягкости. Он заметил опасливую готовность финна отскочить, отвел в сторону арбалет Фриты, сам сломал ветку и немного вышел вперед.
Финн стоял ярдах в десяти. Пока Шеф раздумывал, на каком бы языке с ним общаться, тот сам решил проблему, заговорив на чистом, хотя и отрывистом норвежском.
— Вы! — крикнул он. — Зачем жечь? Зачем валить деревья, зачем снимать стариков? Вы их сожжете? Они вам не вредят.
— Зачем стрелять в нас? — ответил Шеф в том же духе. — Мы вам не вредим. Вы убили моих друзей.
— Вы убили моих друзей, — эхом откликнулся финн.
Краем глаза Шеф отметил быстрое движение от дерева к дереву слева. И справа. Финн снова заговорил, стараясь отвлечь внимание — пока другие окружали Шефа с обеих сторон. Они пытались захватить заложника, а не вести переговоры. Выйдет неплохо, если они действительно попытаются. Шефу удастся связать боем двух или трех, а Катред кинется на выручку. Берсерк способен достаточно напугать финнов, чтобы они предпочли свободно пропустить отряд через свои земли. И конечно, не исключено, что он, Шеф, в этой стычке погибнет.
В лесу двигалось еще что-то. Не по сторонам, а непосредственно сзади ведущего переговоры финна. Там он оставил сани с двумя впряженными оленями. Животные стояли спокойно, стараясь отщипнуть с земли комочек лишайника или мха. Но позади них явно был еще кто-то.
Шеф не поверил своим глазам, когда из-за карликовой березы появилась громадная фигура Эхегоргуна. Он не мог там прятаться. Комель дерева был от силы в фут толщиной, едва ли толще, чем рука тролля. И все же тот как ни в чем не бывало смотрел на Шефа, явно желая сообщить о своем присутствии. Через мгновение его уже там не было. Но ведь много дней отряд пересекал открытые пустоши, где видна каждая птица и травинка. Как Эхегоргун мог выследить? Даже олени его не почуяли. Они спокойно продолжали пастись.
Финн заметил целеустремленный взгляд Шефа.
— Хо-хо! — заухал он. — Старая шутка. «Оглянись, Пирууси, что там такое?» Я смотрю, а твои люди стреляют, стреляют.
Эхегоргун тихонько подошел к одному из пасущихся оленей, положил ему на голову огромную лапу и ласково свернул шею. Ноги оленя сразу подкосились, он завалился вперед, на мгновение аккуратно придержанный Эхегоргуном. Тот подошел ко второму оленю, ничего не заподозрившему, и с той же ловкостью и неторопливостью свернул шею и ему.
А потом исчез, растворился в тенях берез, будто его и не было, оставив как знак своего появления лишь двух мертвых животных.
Пирууси вдруг понял, что Шеф его не видит, и обернулся словно ужаленный. Увидел двух своих оленей бездвижно лежащими на земле. Его глаза раскрылись, челюсть отвисла, он повернулся к Шефу с выражением ужаса и недоверия на лице.
Шеф выразительно посмотрел на подкрадывающихся с обеих сторон финнов, крикнул Фрите с помощниками, чтобы держали под прицелом. Предостерегающе указал на приблизившихся арбалетчиков. Затем подошел к Пирууси, склонившемуся над своими мертвыми оленями.
— Как ты это сделал? — спросил Пирууси.
Неужели старый Пехто, мошенник он или нет, был прав? Есть ли у этого странного человека с одним глазом и со старым копьем какая-то колдовская власть?
Он ощупал сломанные шеи зверей, своих драгоценных бегунов, и снова спросил:
— Как ты это сделал?
— Я этого не делал, — ответил Шеф. — Но понимаешь ли, у меня есть друзья в этих лесах. Друзья, которых ты не можешь увидеть, друзья, с которыми тебе лучше не встречаться. Ты ведь слышал о таких существах?
Очевидно, финн слышал, поскольку стал нервно озираться, словно в любой момент позади могла появиться неведомая тварь и схватить его за горло. Шеф подошел и ткнул его древком копья.
— Хватит стрельбы, — сказал он. — Хватит фокусов. Нам нужен очаг, еда. Дадим золото, серебро. Идем в Ярнбераланд. Ты знаешь Ярнбераланд?
В глазах Пирууси мелькнуло понимание, а также сомнение.
— Я покажу вам Ярнбераланд, — согласился он. — Сначала выпьем вместе. Выпьем… — По-видимому, он затруднялся подобрать слово. — Выпьем напиток видений. Ты, я и Пехто.
Шеф не понял, но кивнул.



Глава 26

Вечером следующего дня Пирууси приволок старику Пехто традиционные подношения: комок соли, мешок пахучего полупрогорклого масла из оленьего молока, кровяные колбаски, щедро сдобренные салом, тщательно очищенную и пережеванную оленью кожу. Он не поскупился и приложил пару мягких сапожек с красными шнурками, чтобы завязывать сверху. Пехто осмотрел дары с отсутствующим, как и полагается, видом и дважды от них отказался. На третий раз он смахнул подарки в угол шатра и велел «старой карге» — своей жене, которой было уже за сорок, — подойти и забрать их.
— На сколько человек? — спросил он.
— Для тебя и для меня. Для одноглазого чужака и его приятеля.
Пехто задумался. Это был самый приятный момент — отказать все равно не в его власти, но, по крайней мере, Пирууси уважил его. И шаман решил не перегибать палку. Ведь подарки действительно были хороши — настолько хороши, что Пехто догадался о какой-то особой причине для такой щедрости.
— Приходи, когда стемнеет, — сказал он.
Без лишних слов Пирууси вышел. Он знал то, о чем старый шаман, при всем своем бахвальстве насчет способности видеть издалека и даже под землей, не догадывался, — одноглазый, когда Пирууси потребовал плату за убитых оленей, без единого слова снял с руки золотой браслет. Правда, оленей он забрал, но их ценные шкуры отдал опять же без споров. Хотя Пирууси и не видел раньше золота — желтое железо, как его называли финны, — но прекрасно знал, как ценят его норманны, с которыми не раз случалось торговать. За браслет такого веса можно купить все его племя вместе с потрохами, не говоря уже о паре оленей.
Однако пришелец оказался не совсем сумасшедшим. Когда Пирууси потребовал плату за двоих убитых соплеменников, тот лишь молча кивнул на своих убитых. Еще Пирууси заметил свирепый взгляд очень большого человека, который носил меч и шипастый щит. Умнее будет с таким воином, отмеченным духами, не связываться. В любом случае смерть оленей оставалась загадкой. Пирууси решил, что одноглазый — могучий норманнский шаман, каких он раньше не видывал. Должно быть, шаман умеет принимать разные обличья и в одном из таких обличий, например в медвежьем, убил оленей, пока его человеческое обличье стояло перед Пирууси.
После напитка видений многое выяснится. Пирууси решительно направился к родному шатру и позвал лучшую из жен, намереваясь самым приятным образом скоротать оставшееся до ночи время.

Шеф вместе с Хундом обходил временный лагерь. Изголодавшиеся люди разожгли костры и стали нетерпеливо обжаривать куски тут же разделанного мяса — два оленя исчезли быстро и без следа. Только после этого путники ощутили в себе достаточно сил, чтобы нагреть камни, бросить их в деревянные котелки и сварить нежнейшего вкуса похлебку. Ведь сначала они поглощали мясо полусырым. Шефу вспомнилось, как он съел кусок свежей печенки и наступило первое опьянение сытостью, сходное разве что с опьянением от зимнего эля. И тогда он понял, что днем раньше не только мечтал о большом ломте хлеба с маслом, но и сожалел, что когда-то отказался от протухшей акульей печенки.
— Что скажешь о настроении людей? — спросил Шеф.
— Просто удивительно, как быстро они оправились, — отвечал Хунд. — Дня полтора назад я боялся за Удда. У него почти не осталось сил. Мы могли потерять его, как потеряли Годсибб, слишком слабую для холодных ночевок. А теперь он трижды плотно поел и отоспался у жаркого костра, и он вполне готов выдержать еще несколько дней пути. Хотя одна вещь меня беспокоит. Некоторые показывали мне раны — старые раны, которые зажили много лет назад, а теперь открылись.
— Из-за чего?
— Неизвестно. Но так бывает в конце весны, когда люди долгое время питались запасенной пищей. Все лекари Идун знают: если дать такому больному свежей зелени, капусты, овощей, он быстро поправится. Чеснок и лук тоже помогают. Зерно давать бесполезно.
— Но ведь сейчас не конец весны, зима только начинается, и вдруг такая болезнь.
— Верно. Но вспомни, сколько времени мы питались корабельной едой. И что ели в Храфнси? В основном сушеное мясо да сушеную рыбу. Надо есть свежую пищу, и лучше в сыром виде. Думаю, сырое и полусырое мясо, как вчера, — то, что нужно. Достать бы еще сырого мяса, прежде чем дойдем до копей Пути. Там есть запасы капусты и лука, пусть даже не свежих, а соленых.
Шеф кивнул. Было в этом что-то странное, как будто еда — не просто топливо, которое сгорает в теле и которое необходимо лишь обеспечить в достаточном количестве. Однако он никогда не слышал, чтобы коровы, овцы, собаки, лошади или волки страдали от подобной болезни, оттого, что едят лишь один вид пищи. Он сменил тему:
— Ты знаешь, что нам придется пить сегодня ночью с вождем финнов?
— Узнаю, когда увижу, понюхаю и попробую на вкус. Но если это напиток видений, возможностей не так уж много. Либо слабый отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, либо ягоды белладонны. Но я сомневаюсь, что они растут здесь. Скорее всего… ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе, Шеф. — Хунд вдруг стал очень серьезен. — Мы давно знакомы, и я хорошо знаю тебя. Ты человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь сказать, мы попали в очень странные места, более странные, чем Хедебю, Каупанг и Храфнси. Финны, возможно, попросят сделать то, что ты сочтешь унизительным. Но они не желают тебе зла. Если сделает вождь, сделай и ты тоже.
— А ты?
— Я лекарь. Мое дело следить, чтобы тебе не причинили вреда. Возьми человека, чтобы он пил с тобой. Но делай именно то, чего от тебя ждут.
Шефу вспомнилась пословица, которую в юности они часто слышали от отца Андреаса:
— Если ты в Риме, поступай как римляне. Так, что ли?
— Другими словами, с волками жить — по-волчьи выть.

Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем в руке вел Хунда и Карли в финское становище, расположенное в четверти мили от лагеря путешественников. Он чувствовал легкость и радостное нетерпение, как если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не собирался исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые недавно чуть не убили его. Разобравшись в своих чувствах, он понял: это ощущение свободы от гнетущего присутствия Катреда. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы привести берсерка к незнакомцам, которые могли невольно его разозлить. Карли тоже выглядел оживленным. Он пялился вслед каждому финну, которому случалось проехать мимо по легкому снегу на лыжах.
— Наверняка некоторые из них женщины, — изрек он наконец.
Шеф привел спутников к шатру, который ему описали, — к шатру чародея. Полог был откинут, иссохший старик поманил гостей внутрь, где уже сидел вождь Пирууси. Вождю, видно, не понравилось, что пришли трое.
— Только двое, — сказал он, показывая два пальца. — На всех не хватит.
— Я не буду пить, — мягко сказал Хунд. — Только посмотрю.
Вряд ли Пирууси удовлетворило это объяснение, но он промолчал, а старик предложил всем усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную ритмичную распевку, время от времени ударяя в бубен. Где-то снаружи шатра ему вторил маленький барабан.
— Он призывает духов, чтобы направляли нас, — пояснил Пирууси. — Сколько оленей хочешь за второй золотой браслет, что у тебя на руке? Я дам двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.
Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за трех оленей, одно пенни потом вернется в обмен на шкуры. Отметив с некоторым облегчением, что его гость не совсем безумен, Пирууси хихикнул и сделал новое предложение.
Когда они наконец сторговались — десять серебряных пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и за двадцать фунтов птичьего пуха для спальных мешков, — Пехто уже допел свою песню. С привычной, по-видимому, для финнов бесцеремонностью он высунулся наружу и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан, большой, пышущий паром сосуд. Шаман поочередно налил напиток в большие кружки из долбленой сосны и роздал Пирууси, Карли и Шефу, оставив четвертую себе.
— Пейте, — сказал он на норвежском.
Шеф молча протянул свою кружку Хунду, который осторожно принюхался, окунул палец и облизал. У Пирууси разгладился лоб. Наконец-то стало ясно, зачем нужен третий человек. Он пробует. Одноглазый — могучий вождь, раз у него есть пробовальщик отравы.
— Это вода, в которой сварили мухоморы.
— Не опасно?
— Думаю, для тебя — нет. Ты привык к таким вещам. Полагаю, что и для Карли вреда не будет.
Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и хорошенько к ней приложился. Остальные сделали то же самое. Шеф узнал, что вежливым считается отпить треть, остановиться, выпить еще, снова сделать паузу и допить остаток. На вкус жидкость была затхлой, горячей, с легкой горечью. Не слишком приятно, но лучше большинства снадобий, что заставлял его глотать Хунд. Хозяева и гости немного посидели молча, погрузившись в собственные мысли.

Шеф ощутил, что его душа выходит через рот и устремляется наружу, сквозь стенку шатра, словно она прозрачная. И летит на простор, кругами, как птица, поднимается над темными лесами и заснеженными белыми равнинами. С интересом он заметил частично замерзшее озеро, лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса, — Кеолвульф оказался прав. Но интересовался этим рассудок Шефа, а не его душа. Та стрелой мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и морем, и в мир вернулся свет. В месте, где она очутилась, был еще вечер, а не ночь. И стояла осень, а не зима.
Это был Хедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в ожидании ужина, увидел произошедшую много лет назад кровавую битву и жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда было то ужасное видение, ныне исчез без следа. Ни деловитых пахарей, ни дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни людей собрались у городских стен. Это напоминало осаду Йорка, которую Шеф видел два года тому назад.
За исключением двух обстоятельств. Здесь были деревянные, а не каменные, римской постройки, стены. И оборонявшиеся не пытались отсидеться за ними. Многие вышли наружу, схватились с осаждавшими, дрались на мечах, копьях и боевых топорах, делали вылазки через специальные ворота и калитки, возвращаясь затем за частокол в спешке или с гордостью.
И все же здесь царит неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это, и окрепла уверенность, что видит он не прошлое, не выдуманную историю и не то, что могло бы происходить. Осада велась в тот самый момент, когда он сидел в шатре у финнов. Это было видение, но видение реальности, нечто такое, что не нуждается в истолкованиях.
Осаждающие старались установить катапульты — мулы — около кургана, на котором сидел Шеф. Обороняющиеся силились помешать. Безуспешно. Но в сущности, они хотели только выиграть время. Услышав сигнал горна, защитники отступили. На стене, ближайшей к трем мулам осаждающих, показались шесть, десять, двенадцать простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, — баллист. Они стояли на платформах, пристроенных под бойницами в частоколе.
Баллисты окружила обслуга, по восемь человек на машину, взялись за веревки. Заряжающие опустили длинные рычаги, вложили каменные ядра в пращи. Воины одновременно дернули за веревки — не совсем одновременно, с профессиональным интересом отметил Шеф, вечная ошибка недисциплинированных норманнов, — рычаги высвободились, пращи взметнулись.
Град камней посыпался на врага, каждый в десять фунтов весом, прилетевший по дуге высотой две сотни ярдов, вполне достаточно, чтобы вмять шлем в череп, а череп в туловище. Но, увы, они падали только вокруг мулов. Проблема с камнекидалками, сразу вспомнилось Шефу, в том, что легко прицеливаться по направлению, но очень трудно правильно определить расстояние. Камни летели по высокой дуге, а не полого. Хорошо против стоящего войска, особенно выстроившегося в колонну. А против точечной цели — все равно что метить камнем в ведро с расстояния тридцать ярдов.
Зрение Шефа как будто обострялось, пока он смотрел. Он узнал выкрикивающего на стене приказы толстого, но крепкого человека — короля Хрорика, того самого, который продал Шефа в святилище Пути. Он носил серебряный шлем и раскрашенный щит. А командовал он — в далеком финском шатре Шеф ахнул от изумления, — командовал он Луллой, сбежавшим в Гулатинге. Так вот кто сманивал катапультистов за бешеные деньги!
Лулла, заметил Шеф, пытался установить мул, а Эдви, другой дезертир, делал то же самое в десяти ярдах. В отличие от сравнительно легких камнекидалок, работавших на мускульной силе, мулы делались из крепкого леса, чтобы выдержать удар рычага. Такую махину трудно поднять на высоту боевой платформы и ничуть не легче потом установить. Но защитники поставили машины на треноги, и теперь оба англичанина бегали вокруг, пытаясь управлять тем, что обычно требовало усилий всего расчета из восьми человек.
Они явно не успевали. Осаждающие… А кто осаждающие? С ощущением прихода злого рока Шеф увидел, что по полю битвы движется знамя Ворона, а вокруг него собрались все трое сыновей Рагнара. Даже с большого расстояния неестественные, окруженные белками зрачки Змеиного Глаза, казалось, пронзали насквозь стены и противников. Шеф вздрогнул, когда взгляд Сигурда прожег его самого. Рагнарссоны скликали своих людей, собирали их для штурма, потому что знали…
Их мулы выстрелят первыми. Два мула. В одну машину попал камень из баллисты, как раз в стопорный ключ, и команда, потерявшая нескольких человек, отчаянно пыталась разогнуть искореженный металл. Но и двух оставшихся мулов было вполне достаточно. Один ударил слишком низко, ядро скользнуло по склону земляного вала под частоколом и рикошетом ушло вверх. Другой попал точно, пробив брешь шириной до трех бревен. Воины Рагнарссонов устремились вперед, но были остановлены и отброшены.
Лулла наконец установил свою машину, закричал что-то королю Хрорику, который тоже заорал в ответ и плашмя ударил мечом Луллу по плечу. Англичанин пригнулся за катапультой, выкрикивая указания расчету — люди, кажется, пришли от них в полное замешательство, — и постарался правильно установить направление и угол прицела. Затем, снова получив удар от разгоряченного Хрорика, он дернул пусковую скобу.
Бац! Шеф услышал радостные восклицания, даже не разобрав толком, а не было ли среди них его собственного. Один из мулов Рагнарссонов был разрушен ударом гораздо более массивного ядра, обслуга брызнула в стороны, вжалась в землю, прячась от разлетающихся щепок и хлещущих освобожденных веревок.
Мул Эдви выстрелил секундой позже. Шеф не мог проследить полет снаряда, но увидел, как люди Рагнарссонов машинально втягивают голову в плечи, и понял, что тот прошел на фут выше, чем нужно, просвистел над головами и улетел в поле на полмили.
Но теперь Рагнарссоны определили дистанцию, их первый мул был уже починен. Шеф увидел, как командиры расчетов переглянулись, подняли руки в знак готовности и одновременно махнули, подавая сигнал для выстрела. Этому они хорошо обучились. Кто же тренировал их? Другие сбежавшие? Многие люди узнали принцип действия машин, когда служили в армиях Шефа и Ивара, а может быть, научились у первых изготовителей катапульт, черных монахов Йорка.
Парящая в небе душа Шефа увидела полет камней, проходящих сквозь воздух, словно сквозь густую патоку. Он успел мысленно продолжить их траектории, понял, куда попадут, и попытался выкрикнуть предостережение. Время опять потекло в нормальном темпе. Вот ядра ударили в бревна, перевернули машины, смахнули со стены в одну грохочущую и вопящую кучу бревна, веревки, камни и людей. На земле оказался Лулла, он озирался, тщился опереться на сломанные руки, а сверху на него всем своим весом в тонну с четвертью рухнула разбитая катапульта.
Шеф отвел взгляд, услышав удар и треск сломанных ребер. Эдви нигде не было видно. Рагнарссоны устремились через пролом в стене. Король Хрорик был в центре сражения, он выхватил меч, скликая своих людей. Позади него воины пытались соорудить хоть какой-то заслон, битва еще не была проиграна…

В шатре Шеф вскочил на ноги с криком:
— Враги вокруг Хедебю!
Осознал, где находится, осознал, что остальные давно очнулись и молча смотрят на него. Вытер холодный пот со лба, пробормотал:
— Я видел… видел осаду. В Дании.
Пирууси разобрал слово «Дания», он знал, что это очень далекая страна, и ухмыльнулся. Ясно, что Шеф — великий норманнский шаман. Его дух летает далеко.
— Что ты видел? — спросил Шеф у Карли.
На лице дитмаршенца появилось нехарактерное для него смущение. Он потупился и тихо сказал:
— Я? Девушку.
Финский вождь понял и это слово, хлопнул Карли по спине, улыбнулся. Сказал что-то непонятное, повторил еще раз. Шеф вопросительно взглянул на Хунда.
— Он говорит: не пора ли помочиться?
Шеф и впрямь ощутил давление в мочевом пузыре. В кружку входило не меньше пинты финского напитка, а вызванное им видение длилось около часа.
— Согласен, — сказал он. — А где?
Старик достал другой сосуд, большой, опять же выдолбленный из сосны. Поставил на пол, сделал приглашающий жест, еще один сосуд передал Пирууси, который завозился с кожаными штанами — в зимней одежде дело отнюдь не легкое. Шеф осмотрелся, соображая, не лучше ли выйти. Может, внутри шатра этого не делают? Но ведь если зимой то и дело бегать на улицу, можно и отморозить себе кое-что. Не видя причин отказаться, он, как и Карли, последовал примеру хозяев.
Старый финн поднял горшок Пирууси, взял кружку Шефа, зачерпнул исходившую паром жидкость, протянул Шефу. Тот вскочил на ноги и отпрянул, заложив руки за спину. Оба финна разразились потоком сердитых финских слов. Затем старый Пехто взял горшок Шефа и кружку Пирууси и осуществил ту же процедуру. Пирууси взял кружку, приветственно приподнял и аккуратно отпил треть.
— Вспомни, что я тебе говорил, — спокойно сказал Хунд. — С волками жить… Думаю, это доказательство доверия. Ты пьешь то, что прошло через него, он пьет то, что прошло через тебя, вы делитесь своими видениями.
Видимо, Пирууси понял слова низкорослого лекаря, потому что энергично закивал.
Шеф увидел, что Хунд и Пехто обмениваются кружками, и сообразил, что обречен. Он осторожно поднял кружку, подавил возникшую от сильной вони тошноту и отпил треть. Снова уселся, отпил еще треть. Сделал ритуальную паузу и допил остатки.

На этот раз его душа быстрее вышла из тела, словно уже знала, что делать. Но полет, в который она устремилась, не привел ее в другой климат и в другое время суток. Он вел во мрак. В темноте лежала бедная деревушка; Шеф видел таких десятки в Норвегии, Англии и Дитмаршене. Все одинаковые, с одной грязной улицей, пригоршней жилых домов и клетей в центре, а на околице, на опушке прилегающего к деревне леса, россыпь амбаров, хлевов и сараев.
Он оказался внутри амбара. Люди в ряд стояли на коленях на голой земле. Благодаря своим детским воспоминаниям Шеф понял, что они делают. Принимают христианское причастие, тело и кровь своего Бога, который когда-то был и его Богом. Однако отец Андреас ни разу не совершал это таинство в таких неподходящих условиях, в заваленном мешками амбаре, при двух тусклых свечах. Не так относился к нему и отчим Шефа, Вульфгар. Для него месса была возможностью пересчитать домочадцев, убедиться, что все здесь, и горе тому, кого не оказывалось! Те мессы были публичными. Эта была чуть ли не тайной.
На исхудавшем лице священника отразились многие жизненные невзгоды, и Шеф не мог его узнать. Но сзади него, неся чашу вина вслед за вовсе не подходящим для этой цели блюдом с облатками, шел не кто иной, как дьякон Эркенберт. Всего лишь дьякон, поэтому не имеющий права самостоятельно отправлять мессу. Однако участвующий в ней. И это тоже было неправильно, поскольку его хозяева, черные монахи из Йорка, постыдились бы приложить руку к столь неторжественной и бедной церемонии.
Шеф понял, что паства состояла из рабов. А точнее говоря, из трэллов. Большинство из них были в ошейниках. Без ошейников только женщины. Женщины бедные и старые. Так зародилась христианская церковь, словно бы вспомнилось Шефу. Среди римских рабов и отверженных.
Некоторые из причащающихся в страхе оглянулись, заслышав тяжелые шаги и громкие голоса. Взгляд Шефа переместился. Снаружи, по деревенской улице, приближалась дюжина разъяренных мужчин. У них был характерный выговор, как у Гудмунда. Настоящие шведы, в самом сердце Швеции.
— Отвлекает моих трэллов от работы! — кричал один.
— Собрал сюда баб, и кто его знает, что у них там за праздник любви!
— Надо им показать, где их место. И попу тоже! По нему давно ошейник плачет!
Один из передних закатал рукав на мускулистой руке. Он нес тяжелый кожаный кнут. Спина Шефа отозвалась болезненными воспоминаниями.
Когда шведы подошли к двери приспособленного под церковь амбара, от косяка отделилось две тени. Люди в латах, в шлемах с боковыми щитками. В руках короткое копье, на поясе меч.
— Вы пришли в церковь молиться? — спросил один.
— Тогда этот кнут вам ни к чему, — добавил другой.
Шведы замялись, остановились у входа. Они не взяли с собой оружия, кроме ножей, очевидно не рассчитывали на сопротивление, но это были большие сильные люди, разъяренные, привыкшие встречать страх и покорность, и их была целая дюжина. Они могли пойти напролом.
Кто-то в ночи резко отдал приказ, и из-за угла амбара вышли колонной по двое вооруженных людей, шагая нога в ногу, к изумлению Шефа, который еще не видел ничего подобного. Новая команда, и строй разом остановился, развернулся лицом к шведам, опять же одновременно. Пауза, затем, без приказа, первый ряд шагнул вперед — раз-два-три — и застыл, почти уперев копья в грудь переднего шведа.
Сзади появился Бруно, немец, которого Шеф встречал в Хедебю. Как обычно, он выглядел довольным и приветливым. В одной руке он держал меч в ножнах. Вытянул его на несколько дюймов, воткнул обратно.
— Вы можете войти в церковь, — сказал он. — Мы будем рады вам. Но смотрите, надо вести себя соответственно. И если хотите узнать, кто там сейчас, и позднее их наказать… — Голос построжал. — Мне это не понравится. Говорят, что недавно такое сделал Торгисл.
— Его сожгли в собственном доме, — сказал один из шведов.
— Правильно. Сгорел как свечка. Но знаете, из его домочадцев никто не пострадал, и все трэллы остались живы. Должно быть, это рука Божья.
Хорошее настроение Бруно внезапно испарилось. Он бросил на землю меч, подошел к переднему шведу, который все еще держал кнут:
— Когда вернешься домой, свинья, ты скажешь: «Ой, у них было оружие, а у нас не было». Ладно, у тебя, свинья, есть нож, и у меня есть. — Взмах — и в руке Бруно оказался длинный, односторонней заточки клинок с бронзовой рукояткой. — Да, смотри-ка, ведь у тебя есть и кнут. Почему бы нам не связать запястья, и я поучу тебя танцевать?
Бруно уставился в глаза противника, потянулся к его руке; лицо немца исказилось, как у Катреда. Но с гиганта-шведа было уже достаточно. Он буркнул что-то неразборчивое, попятился и исчез в темноте улицы. Остальные потянулись следом, причем ругаться начали только на безопасном расстоянии. Из амбара, ставшего церковью, неожиданно донеслось пение. Шеф не узнал ни мелодию, ни исковерканные латинские слова, но немецкие риттеры вытянулись в строю еще торжественней и стали подпевать. «Vexilla regis prodeunt… Под знаменем грядущего царя…»

А в зале, не так уж далеко оттуда, земной владыка, украшенный золотой диадемой поверх длинных светлых, заплетенных в косички волос, слушал группу людей, богато одетых, но с несообразными предметами в руках — бубнами, сушеными конскими пенисами, полированными черепами.
— Никакого уважения к богам! — кричали они. — Бедствия для всей страны! Христиане шляются где хотят и никак не уймутся. Сельдь ушла, хлеб не уродился, снег выпал так рано, как никто не упомнит. Сделай что-нибудь или пойдешь вслед за дураком Ормом!
Монарх простер руку:
— Что я должен сделать?
— Принеси великую жертву. Устрой в Уппсале грандиозный ритуал. Не девять человек, девять коней и девять собак, а вся скверна твоего королевства. Самую отраву. Девяносто мужчин и девяносто женщин должен повесить ты в священной роще, и еще больше пусть истекают кровью снаружи. И не старых изношенных трэллов, купленных по дешевке, а истинных слуг зла. Христиан, ведьм, колдунов, финнов и лживых жрецов Пути в Асгард! Повесь их, и заслужишь благоволение богов! А если не тронешь их, мы снова отправимся по Эйриксгате.
Путь единого короля, вспомнил Шеф объяснения Хагбарта. Дорога, по которой должен пройти каждый желающий стать королем всех шведов, чтобы преодолеть все испытания. Этот, наверное, уже прошел.
— Хорошо! — Голос короля загремел. — Я сделаю вот что…
Снова оказавшись снаружи, Шеф увидел громаду языческого храма в Уппсале, зубцами вздымающуюся ввысь, с драконьими головами на каждом углу, с вырезанными на дверях фантастическими изображениями из легенд о королях. А снаружи священный дуб, к которому шведы в течение тысячи лет приходили совершать жертвоприношения. С его скрипучих ветвей свисали трупы. Мужчины, женщины, собаки, даже лошади. Они висят, пока не сгниют и не упадут — с пустыми глазницами и оскаленными в ухмылке зубами. Над всем святым местом облаком стояло священное зловоние.

И вот Шеф опять открыл глаза в шатре финнов. В этот раз он не вскочил на ноги, его одолевали слабость и ужас.
— Что ты видел? — спросил Пирууси.
Он отводил глаза, как будто не хотел быть свидетелем происходящего, но был при этом напряжен и внимателен.
— Смерть и угрозу. Для меня, для тебя. От шведов.
Пирууси сплюнул на пол шатра Пехто:
— Шведы всегда опасны. Если они смогут нас найти. Может быть, и это ты видел?
— Если бы видел, сказал бы тебе.
— Тебе нужно еще помочиться?
— Хватит.
— Не хватит. Ты великий… великий spamathr. Выпей то, что прошло через нашего spamathr.
«Что бы это могло значить по-английски, — рассеянно подумал Шеф. — Мужчина здесь называется wicca, женщина — wicce. Коварная, как английская witch, ведьма. Напоминает о ветчине, об окороке. О половинках трупов, висящих в коптильне».
Он снова поднялся на ноги, встал над чашей.
Он знал, что последние два видения происходили «сейчас». И хотя не «здесь» в смысле шатра финского шамана, но «здесь» — в этом мире. Дух Шефа перемещался только в пространстве.
То, куда он попал на этот раз, не было ни «здесь», ни «сейчас», а нечто совсем иное. Другой мир. Шеф как будто находился в темном подземелье, но откуда-то проникали мерцающие лучики. Должно быть, он шел по исполинскому арочному мосту, под которым шумела бурная река. Сейчас он спускался с горбатого моста к какой-то преграде. Та оказалась решеткой. Это была стена Гринд, загораживающая дорогу в Хель. Странно, что слово «гринд» означает и эту стену, и кита, на которого охотятся норманны.
К решетке прижимались лица, глядели на него. Лица, которые он предпочел бы не видеть. Шеф продолжал идти. Как он и боялся, первое лицо принадлежало Рагнхильде, искаженное ненавистью; она выплевывала навстречу ему горькие слова, трясла решетку, словно желая добраться до него. Эту решетку не сдвинуть было человеческой рукой, живой ли, мертвой ли. Из груди Рагнхильды обильно лилась кровь.
Позади нее стоял мальчик с недоумевающим взглядом. Он, кажется, не испытывал ненависти к Шефу, даже не узнал его. Мальчик внезапно увернулся от третьей фигуры, старающейся схватить его, прижать к тощей груди. Старая королева Аза, с петлей на шее.
«Что они хотят сказать мне? — не мог понять Шеф. — Что я убил их? Я это знаю».
Призраки отступили от решетки, неохотно, словно по принуждению. Пришел кто-то другой, еще одна женщина. Шеф узнал изможденное лицо, с которого двумя днями раньше отряхнул снег, — то была незаметно умершая Годсибб. Лицо по-прежнему было усталым, но не таким морщинистым, как ему запомнилось; оно разгладилось в успокоении. Годсибб хотела говорить. Голос был подобен писку летучей мыши, и Шеф нагнулся, чтобы расслышать.
— Продолжай, — донеслось до него, — продолжай. Я пошла за тобой и попала в Хель. Я бы попала сюда так или иначе. Если бы не пошла за тобой, я была бы здесь рабыней — их рабыней. — Она кивнула на удаляющиеся тени двух королев. — Я избежала этой участи.

Голос затих, исчезли стена, и мост, и тьма. Шеф обнаружил, что сидит в шатре, а по щекам катятся слезы. Хотя видение как будто не продлилось и одного удара сердца, он опять оказался последним, кто очнулся от грез. Остальные смотрели на него, Хунд озабоченно, а Карли сочувственно. Оба финна выглядели вполне довольными, как будто его чувства доказали, что он тоже человек, из такой же плоти и крови, как они сами.
Шеф медленно поднялся, пробормотал какие-то слова, взял свое копье, стоявшее у полога шатра. На наконечнике выступил иней, но тяжесть оружия успокаивала нервы. Три путника вышли в морозную ночь.
Когда они по снегу подошли к кострам и их окликнул дозорный, Шеф сказал товарищам:
— Мы должны похоронить Годсибб и остальных как полагается, не сжечь их и не повесить на деревья. Выроем яму под кострищем, там размякла земля. Возьмем камни из русла ручья и сложим могильный холм.
— Будет мертвым от этого легче? — спросил Хунд.
— Думаю, да.



Глава 27

Через день и две ночи, светлым безветренным утром с легким снежком, отряд построился, готовый выступить в путь. Шеф охотно собрал бы всех и назначил выход днем раньше, но Хунд запретил.
— Некоторые слишком слабы, — жестко сказал он. — Если не окрепнут, по утрам будешь находить непроснувшихся, как Годсибб.
Шеф, преследуемый воспоминанием о девушке, глядящей сквозь решетчатые ворота Хеля, неохотно уступил. Но, даже вытаскивая камни из студеной речной воды для могильного кургана на глазах у заинтересованных, но ничего не понимающих финнов, он думал о напутствии Годсибб: «Продолжай».
— Пора выбираться из этого захолустья, — сказал он, пытаясь передать Хунду свою решимость. — Говорю тебе, я видел врагов, окруживших Хедебю. Может быть, город уже пал и Рагнарссоны стали сильнее и богаче. С той скоростью, с какой мы двигаемся, Сигурд сделается королем всей Дании, прежде чем мы придем туда.
— И именно ты обязан остановить его? — Но, взглянув на друга, Хунд передумал. — Ладно, может быть и так. Однако ты не в состоянии остановить его отсюда. Мы просто должны двигаться как можно быстрее.
— Ты считаешь, что мои видения правдивы? — спросил его Шеф. — Или все это лишь действие напитка, как пиво и мед заставляют человека считать, что он сильнее, чем на самом деле? Может быть, все мои видения — и все видения Виглейка, и всё, что открывалось другим людям Пути, — не более чем иллюзия, пьяный бред?
Хунд задумался над ответом.
— Это возможно, — признал он. — Скажу тебе одну вещь, Шеф. Те красные грибы с белыми пятнышками, мухоморы, измельчают и намазывают на стены, чтобы прогнать насекомых. Ты не смог бы их съесть по ошибке. Но есть и другие подобные вещества: иногда на злаках растет плесень, она попадает в хлеб или кашу. Особенно если зерно отсырело при хранении.
— В Англии оно всегда хранится сырым, — ответил Шеф. — Почему же тогда все люди не видят такие картины постоянно?
— А может, видят, но боятся рассказывать. Но скорее всего, ты к таким вещам особо чувствителен. Вчера вечером выпил не больше, чем Карли и финны, но на тебя питье действовало гораздо дольше. И вот, поскольку ты восприимчив, боги обращаются к тебе. Или наоборот, они дали тебе это свойство, исходя из собственных интересов.
Шеф, нетерпимый к рассуждениям, которые нельзя тем или иным способом проверить, отбросил эти мысли. Сосредоточился на том, чтобы подгонять всех, невзирая на провозглашенный Хундом день отдыха.
Итак, мертвые похоронены, в каждом заплечном мешке — запас вареного мяса, отряд построен перед выходом в путь. Вспомнив, что увидела его душа во время своего путешествия, Шеф уверенно повел людей через березовую рощу к озеру. Оно оказалось там, где он и рассчитывал, — простиралось, насколько хватало глаз, узкое и длинное, настоящая водная дорога. Все еще незамерзшее — но это ненадолго, поскольку осенняя прохлада сменялась зимними морозами.
А вот лодок у них не было. Шеф надеялся сделать легкие челны из коры, какие, по словам Бранда, мастерят финны. Первые же попытки показали, что никто даже не представляет себе, как это делается. Проходящие время от времени на лыжах финны с любопытством посматривали на чужаков, но на все просьбы непонимающе пожимали плечами. В отряде Шефа хватало искусных ремесленников, которые могли бы — дай им только срок — построить какой угодно корабль из бревен и досок. Но за этот срок все умерли бы с голоду.
Пришлось двигаться пешком, стараясь как можно дольше держаться вблизи берез, которые защищали от пронизывающей метели. Еще один день пути, и лес вдоль берега кончился, осталась только простирающаяся впереди бескрайняя заснеженная равнина. Девятнадцать пар глаз сверлили Шефа, обозревающего дали. На всех лицах, кроме лица Катреда, читались нерешительность и сомнения.
Шеф распорядился напоследок встать лагерем в гостеприимном лесу, разжечь костры и приготовить еду из поистощившихся припасов. Он подозвал одного из финнов, которые, подобно волкам, никогда, кажется, не исчезали из виду, и властно сказал:
— Пирууси. Приведи Пирууси.
В конце концов вождь выскочил на лыжах из темноты, не обращая внимания на снег и ветер, как будто прогуливался в весенний день в Хэмпшире, и с радостью приступил к длительным переговорам.
Самым удачным решением было бы научить всех ходить на лыжах, затем изготовить достаточное количество лыж и отправиться на рудники Пути, до которых, если верить Пирууси — а в этом вопросе ему, по-видимому, можно было верить, — миль шестьдесят вдоль озера. И опять же они бы все умерли с голоду задолго до того, как дошли. Под конец, охрипнув от споров, Шеф договорился, что финны выделят лыжи, сколько смогут, а в придачу четыре оленьи упряжки с погонщиками. В уплату Шеф отдал второй золотой браслет, еще двадцать серебряных пенни и четыре хороших железных топора. Договор мог бы обойтись отряду еще дороже, если бы не вмешательство Катреда.
— Вы сами работаете с железом? — спросил Шеф, когда они торговались из-за топоров.
Пирууси энергично замотал головой.
— А чем же рубили деревья до того, как пришли норманны? — продолжал Шеф.
— Они рубили вот этим, — вмешался сидящий у костра Катред.
Из-за пазухи своей куртки он достал каменный топор, обколотый кусок кремня, слишком большой даже для огромной лапищи берсерка. Топор, которым мог пользоваться лишь исполин, — судя по всему, подарок Эхегоргуна.
Во взгляде Пирууси мелькнул суеверный ужас при мысли о загадочных силах, с которыми знались эти беспомощные с виду чужеземцы. Он перестал набивать цену, быстро пришел к соглашению. На следующее утро появились лыжи и сани, и Шеф приступил к своему всегдашнему делу, которое с годами легче не стало, — решал, кому что поручить, кто сильнее других, а кто сможет быстрее научиться. Он был достаточно осторожен, чтобы не посадить на сани лишь самых слабых, ведь едущим будет доверена казна, весь запас серебра и золота. Он также не допустил, чтобы финны увидели, сколько богатства у него осталось. Пусть Шеф и Пирууси собутыльники, даже согоршочники, если можно так выразиться; но он был совершенно уверен, что это ничуть не удержало бы Пирууси от соблазна.

Ранний приход зимы был удивительным, но не особенно неприятным для людей Пути, работавших на расположенном в самой глубине шведской Финнмарки руднике. Здесь было с дюжину мужчин и полдюжины женщин, четверо жрецов Пути, их ученики и наемные труженики. У них хватало дел, не дававших скучать. Летом они добывали руду, а зимой выплавляли из нее железные чушки или заготовки для топоров, которые нанизывали на проволоку или сваливали кучей. Свою факторию они построили в таком месте, куда легко было добраться круглый год, даже по реке, когда она не замерзала. А после того как вставал лед, они сгружали металл с судов и на лыжах или санях везли по ровным дорогам. На зиму у них были богатые запасы еды и топлива. Ведь зимой эти люди пережигали на уголь березы и сосны, которые в изобилии можно было найти на спускавшейся к морю равнине.
Когда ученик Стейн первым сообщил, что с запада приближаются чужаки, старший жрец Герьолф был удивлен, но не встревожен. Должно быть, это финны, подумал он. Больше здесь появиться некому. Скоро станет ясно, чего они хотят. Тем временем он приказал прекратить работу и всем без паники вооружиться, в основном арбалетами нового образца, которые год назад были изобретены в Англии. Благодаря шведской стали их с уверенностью можно было считать лучшим оружием в мире. Гораздо лучше, чем те английские образцы, которые друг Хагбарт, жрец Ньёрда, показал ему как новинку.
Люди Герьолфа прикрывали его, по большей части незаметно, когда он вышел понаблюдать за черными точками, пересекающими снега. Нет, все-таки не финны. Некоторые лыжники идут сносно, некоторые на удивление неуклюжи, но даже лучшим из них далеко до непринужденного изящества местных бегунов. Однако сани у них, похоже, финской постройки, и возницы правят упряжками хорошо, хотя и едут крайне медленно, будто везут толпу старух на похороны.
Сомнения Герьолфа сменились изумлением, когда он увидел, как передний лыжник набрал скорость, отделился от других и заскользил в его сторону. Воспаленно-красные от снежного сияния глаза глядели на жреца из-под давно не стриженных косм.
— Здравствуй, Герьолф, — сказало привидение. — Мы встречались. Я Торвин, жрец Тора, как и ты. Показал бы тебе амулет, если бы мог его достать, и белую рубаху, не будь она под верхней одеждой. Но я обращаюсь к тебе как к собрату с просьбой о помощи. Мы сослужили Пути хорошую службу и совершили долгое путешествие, чтобы найти вас.
Когда упряжки и самые медлительные лыжники добрались до них, Герьолф крикнул своим людям, чтобы убрали оружие и помогли путникам. Те с трудом выбирались из саней, с облегчением оглядываясь, доставали мешки. Один из лыжников поторговался с финскими возницами, наконец расплатился с ними и побрел к фактории, а те уехали, пощелкивая кнутами и погоняя оленей с тем разухабистым посвистом, который Шеф запретил им в последние три суматошных дня пути.
— Это Шеф Сигвардссон, — сказал Торвин, представляя одноглазого человека. — Вы, должно быть, немало о нем слышали.
— Действительно, мы слышали о нем. А скажи-ка мне, Торвин, что вы все здесь делаете? И откуда пришли? И чего от меня ждете?
— Мы пришли с побережья Норвегии, — ответил Шеф. — Идем к шведским берегам и хотим взять там корабль до Англии. А может быть, до Дании. Зависит от того, какие новости вы нам сообщите.
Рядом с Герьолфом появился Хагбарт, жрец Ньёрда. Шеф посмотрел на него со слабым удивлением. Они не встречались с тех пор, как Шеф сбежал из Каупанга. Однако, если Хагбарт мог прибыть по делам Пути в Хедебю, вполне естественно было встретиться с ним в любом другом месте, даже удаленном на сотню миль от берега. Жрецы Ньёрда часто подвизались в качестве переносчиков новостей. Шеф только не понимал, что же случилось с кораблем Хагбарта, с «Орвандилем», на котором они когда-то плыли из Хедебю в Каупанг.
— В новостях недостатка нет, — сказал Хагбарт. — Сдается мне, Шеф, что после твоего появления в Хедебю, а потом в Каупанге началась заваруха, которая до сих пор так и не кончилась. Я только надеюсь, что теперь ты не заваришь кашу еще круче.
— Мы хотим отправиться как можно быстрее, — сказал Шеф. — И припомни, Хагбарт: в Каупанг я попал не по своей воле, заварил я там кашу или не заварил. В Каупанг меня привез ты. Если бы ты послушал меня, то позволил бы отплыть в Англию.
Хагбарт кивнул, признавая правоту Шефа, и слово опять взял Торвин:
— Так, значит, ты приютишь нас ненадолго, Герьолф? Мы все приверженцы Пути, как ты сам убедишься, когда мы войдем в теплое помещение.
Герьолф тоже кивнул:
— Одного-двух из вас я бы опознал при любых обстоятельствах.
Он кивнул на Удда, который, выбравшись из саней, осмотрелся, заметил трубу кузницы и через миг застыл в ее дверях, зачарованно глядя на красные всполохи в самом большом горне из всех, что он видел за свою жизнь.
— Этот самый человек изобрел арбалеты, которые вы носите, — сказал Шеф. — С виду скрелинг, однако некоторые считают, что это он победил короля франков со всеми его копейщиками.
Герьолф взглянул на тщедушное тельце Удда с удивлением и уважением.
— Что ж, добро пожаловать, — сказал он. — Но, глядя на вас, я сомневаюсь, что все вы скоро будете готовы продолжить путешествие. Посмотрите хотя бы на него!
Катред, который неумело, но упорно шел на лыжах последние три дня, пытался стащить с себя шерстяные штаны и гамаши. При этом он раскачивался, удерживаясь от падения одним лишь усилием воли. Подойдя, чтобы помочь, Шеф увидел потеки темной крови, сочащейся сквозь толстую ткань.
— Та самая болезнь, о которой я тебе говорил, — пояснил Хунд, снимая с Катреда штаны, пока Шеф и Торвин держали берсерка. — Видишь, это рана, полученная им от Вигдьярфа. Она зажила как по волшебству, а теперь открылась. Давайте занесем его в дом. Он теперь не сможет идти много дней. А то и вообще никогда, если здесь нет свежей зелени.

Ужасающее состояние, в котором находились люди, сделалось очевидным, как только они попали в помещение и наконец сняли одежду, которую носили уже много недель. Это была болезнь, которую через несколько веков назовут цингой — спутница долгих путешествий и сухой пищи. Ее признаки довольно наглядны. Давно зажившие раны открываются сами по себе, зубы шатаются в деснах, изо рта идет дурной запах, и все это сопровождается общей слабостью, быстрой утомляемостью и угрюмостью. Для любого северянина эта хворь не была чем-то неслыханным, но ее привычно ждать поздней весной, после того как всю долгую полярную ночь питаешься соленой селедкой и зерном. Лечится она с помощью света и солнца, говорили одни. Свежая пища, твердили иные. Обычно и то и другое появляется одновременно. На этот раз, как отметил Хунд, представилась возможность узнать наверняка, поскольку ни на свет, ни на солнце рассчитывать не приходилось, зато под рукой были запасы черемши, лука, чеснока, гороха и бобов. Если пациентам полегчает, значит лекарство — свежая пища. Это неоспоримо докажет, что в некоторых продуктах есть то, чего нет в других. И однажды жрец Пути сможет извлечь это вещество, высушить его и сделать запас.
Но не в этом году, предупредил Герьолф. Возможности продолжить поход не было. Когда Герьолф, Хагбарт, Торвин и Хунд все вместе пришли к Шефу, чтобы поставить его перед фактом, он некоторое время сидел молча. Со дня самой первой встречи с Эхегоргуном он испытывал настоятельную необходимость обернуться, самому напасть на преследователей, действовать, а не противодействовать. Уже много недель он хотел вернуться туда, где крутились главные шестерни истории. Желание только обострилось из-за того видения в шатре шамана, про осадивших Хедебю Рагнарссонов и короля Хрорика, защищающего брешь в частоколе.
И все же было что-то чрезвычайно привлекательное в самой мысли остаться там, где он оказался, — в дикой глуши, но под крышей, в неизвестности, но не затерянным. Жрецы терпеливо растолковали, что ждет путников. Запасы здесь имеются, и их несложно пополнить. Дороги легко преодолимы, кроме случаев самого жестокого ненастья, а еще можно будет передвигаться на санях по реке, когда она достаточно замерзнет. Пахотные земли лежат не так уж далеко, у крестьян найдутся на продажу излишки зерна, мяса и прочей снеди. Никто ничего не заподозрит, если жрецы Пути решат закупить провизию. Подумают, что они немножко просчитались или собираются торговать с финнами.
— И вы можете принести нам пользу, — сказал Герьолф. — Ваш малыш Удд не вылезает из кузницы, и его знания выше всяких похвал. А ведь он самоучка. Ты видел, как он научился закалять сталь? Ему бы стать жрецом Пути. — Герьолф заворчал от удовольствия при мысли, что крошечному англичанину будет оказана такая честь, затем продолжил более взвешенно: — Нет, правда, я охотно стал бы его поручителем. Он уже поговаривает о мельничных колесах, о большом молоте, чтобы ковать железо механически, а не вручную. Если хотя бы десятая доля этих затей будет исполнена, он окупит все затраты на ваше пребывание. Поэтому оставайтесь. Торвин мне говорил, что ты тоже кузнец и добытчик новых знаний. Вы с Уддом будете выдумывать, остальные могут жечь уголь или раздувать мехи. А весной вернешься к своему предназначению. Здесь, в доке, хранится корабль Хагбарта. Самый быстрый способ доставить тебя в нужное место.
Шеф кивнул. Вместе с облегчением в нем росло возбуждение. Пора обо всем подумать. Разобраться без всегдашней бешеной, отчаянной, неотложной спешки. Время подумать о будущем. Возможность выступить, когда он будет готов, а противник нет, а не наоборот. Конечно, у врага тоже будет зима, чтобы накопить силы. Зато враг не узнает о приближении расплаты. Шеф припомнил слова пленного викинга Свипдага. Как они звучали? «Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру». Сказано было в сердцах, чтобы смутить, это Шеф понимал, но ведь у норманнов есть пословица, которую часто вспоминал Торвин: «Говорим мы, а подсказывают боги». Может быть, Свипдага послала судьба. Железная шкура? Посмотрим.
Аккуратно разжевав шатающимися зубами огромный стручок зеленого гороха, который всучил ему Хунд, Шеф сглотнул и кивнул еще раз:
— Мы останемся, Герьолф, спасибо за гостеприимство. Обещаю, что никто из нас не будет проводить время в праздности. К весне многое здесь изменится.

Вскоре задымили трубы, над снегами разнесся звон, в лес пошли лыжники заготавливать дрова и бревна для новых хижин, потянулись обозы с железом, чтобы обменять его на еду и пиво. Случайные финны удивлялись оживлению норманнов в пору, когда те обычно спали.
Далеко на юге Рагнарссоны, насадив на кол в качестве предупреждения голову короля Хрорика, вели свои армии от королевства к королевству, подчиняя мелких правителей Дании: Гамли с Фюна и Арнодда из Ольборга, Кольфинна со Сьелланда, Кари из Скаане.
В Швеции король Кьяллак, получивший трон благодаря недовольству, которое вызывал его миролюбивый предшественник Орм, советовался со своими жрецами и выслушивал непрекращающийся поток известий о дерзости немецких миссионеров и их телохранителей. Нам перед ними не устоять, сообщала деревня за деревней. За что мы платим селедочную дань? Приди и защити! И Кьяллак соглашался, но никак не мог найти богатыря, готового сразиться с внушающим ужас предводителем германцев. Придет время, и мы сокрушим их в битве на поле брани и в битве за умы, — так говорил он нетерпеливым жрецам главного храма в Уппсале.
А в Гамбурге неистовый и благочестивый архиепископ Римберт выслушивал те же самые известия с удовольствием, пересказывал их собратьям-прелатам, архиепископам немецких земель, уверенный, что божественное предназначение находится на Западе, чего так и не понял тупой папа Адриан, сближавшийся с греческим императоришкой и его Папулей. Во всех немецких землях бродили слухи о храбрых риттерах ордена Копья, и у столов для записи желающих никогда не иссякала очередь из младших безземельных сыновей знатных родов.
В Норвегии король Олаф Альв Гейрстадира, которого уже называли Победоносным, чего никогда не случалось в те дни, пока был жив его брат, — посматривая на свою свиту королей-вассалов из Рингерике, Ранрике, Хедемарка, Уппланда и Агдира и на ставших осторожными послов с Запада, на свирепых ругаланнцев и людей фьордов, беспокоился, куда же подевался человек, чья удача так изменила его собственную судьбу.
А Годива, уже на сносях, время от времени вспоминала о юноше, которого знала когда-то, того, кто стал ее первым мужчиной, своего молочного брата.
Но далеко на севере спящая земля мирно укрылась под снегами.



Глава 28

Цинга исчезла, как только Хунд заставил своих товарищей есть лук, черемшу, горох и бобы, частью сушеные, частью сравнительно свежие, сохранившиеся от недавнего урожая. Лекарь вел скрупулезные записи руническим письмом, поясняя, что должен будет рассказывать все другим жрецам Идун. Уже сейчас ясно, что лекарством от этой болезни является правильное питание, а не свет и не воздух.
С исцелением от цинги пропали также мрачность и ощущение слабости, которыми многие страдали в отряде. Теперь все воодушевились и были полны желания действовать, но выхода это не находило, поскольку ветер и мороз взяли небольшой поселок в плотную осаду. Лишь немногие счастливчики, закутавшись с головы до ног, на санях ездили к финнам за съестными припасами или в лес за дровами.
Оглядываясь на события и перемены, произошедшие в ту зиму, Шеф иногда с трудом верил в их реальность. А иногда — с легкостью. Он уже имел случай заметить за тот краткий срок, что выполнял обязанности ярла в Норфолке, и за еще более краткий срок, когда был соправителем короля Альфреда, как мало времени занятой человек тратит на работу, которая ему в радость. У большинства таких людей почти все время уходит на посторонние дела, на пустяки, на суматоху, на улаживание конфликтов, которые, по-видимому, неотделимы от повседневной жизни.
— Как будто плывешь с парусом, — говорил Шеф жрецу моряков Хагбарту, — который волочится в воде за кормой, замедляя ход.
— Ты имеешь в виду плавучий якорь, — сказал Хагбарт. — Временами он очень даже полезен. Например, при ночном шторме, когда ты боишься налететь на скалы.
— Наверное, — нетерпеливо кивнул Шеф. — Но ты только подумай, Хагбарт, что будет, если избавиться от такого тормоза!
Их маленькая община, насчитывавшая человек сорок, от этого тормоза избавилась. Многие из них просто радовались, что живы. Те, кому довелось пожить в рабстве, не склонны были ссориться или чего-то требовать. Вдобавок значительное число из этих сорока — возможно, самое большое при таких обстоятельствах во всей человеческой истории — были любопытными, искусными и дотошными. В число этих сорока входили семь жрецов Пути, благодаря своей вере и природной склонности жадных до новых знаний. У них было десять послушников, молодых и ревностных, стремящихся к самостоятельности, которой гораздо легче добиться, если сумеешь внести свой личный вклад в приобретение знаний. Среди них был Шеф, изобретатель и создатель машин, благодаря которым история Севера пошла по иному пути. И среди них был Удд, возможно самый изобретательный и настойчивый из всех, несмотря на его скромность и неприметную жизнь.
Свой вклад вносили и остальные — Квикка и Озмод, Фрита, Хама и Вилфи. Общим у них всех, наконец-то понял Шеф, была уверенность. Эти люди поднялись из грязи благодаря машинам и машинам были обязаны всем, что имели. Более того, они видели, как были посрамлены гордые викинги и грозные франкские конники. Может быть, следовало сказать, что их ведет не просто уверенность, а что-то еще более сильное, в чем не смог бы усомниться никто. Они твердо знали, что для новых нужд можно придумать новые машины, и были уверены, что новое всегда приносит пользу. В их присутствии невозможно было пожать плечами и ответить: «Да ведь всегда так делалось».
Однако же именно нечто в этом роде и вызвало к жизни первое крупное усовершенствование в ту зиму. Привезли много зерна, и изголодавшиеся по хлебу путешественники, естественно, хотели поскорее его испечь. Но сначала зерно необходимо было смолоть. К этому отнеслись поначалу бездумно, как к традиционному женскому делу. Многие рабыни всю жизнь только этим и занимаются.
Но благодаря духу товарищества, порожденному совместным путешествием, было решено, что мужчины тоже должны исполнять эту обязанность. Наконец очередь дошла и до Удда — ему вручили пестик со ступкой и мешок зерна. Он промучился с полчаса, посмотрел на оставшееся зерно, отложил пестик и пошел искать Шефа.
— Почему здесь нет для этого мельницы? — возмущался Удд.
Шеф указал пальцем в окно, на заснеженную землю:
— Потому что река замерзла.
— Есть и другой способ крутить жернова.
— Я знаю, — терпеливо ответил Шеф, — но не хочешь же ты предложить это Катреду? Может, он соскучился по любимому занятию? Будь у нас вол, мы бы использовали его тягу, но здесь только дойные коровы, а их запрячь никто не позволит.
— Я ж тебе говорил, — напомнил Удд. — Можно сделать ветряную мельницу.
При других обстоятельствах те или иные заботы неизбежно отвлекли бы вечно занятого Шефа от личного участия в этом деле. Но в ту скучную зиму свободного времени у него хватало. Шеф с Уддом прошли к водяной мельнице, которую поставили жрецы Пути и которая работала только половину года, и стали соображать, как бы ее переоборудовать.
Бо́льшая часть необходимого уже имелась: два больших каменных жернова, которые, собственно, и мололи зерно. Толстый вал, на котором сидел верхний камень, и система шестерней, передававших усилие от речной воды к жерновам. Вращение вокруг горизонтальной оси преобразовывалось во вращение вокруг вертикальной оси, это было самым последним усовершенствованием. Нужна была только новая движущая сила.
— Четыре лопасти как большие крылья, — сказал Удд. — В лодочном сарае есть парусина.
— Ничего не выйдет, — вмешался прислушивавшийся к их словам Герьолф. — Река всегда течет в одну сторону, а ветер может дуть отовсюду. Я вам скажу, что здесь он обычно дует с гор, на северо-запад. Если поставите парус и ветер переменится, он просто сорвет ваше ветряное колесо.
— Я знаю, как помочь такому горю, — ответил Удд с уверенностью, всегда появлявшейся у него, когда речь шла о технических проблемах. — Вспомни, Шеф, как мы научились поворачивать катапульты. Поставили их на колесики, которые ездят по большому колесу. Здесь можно сделать то же самое. Поворачивать всю мельницу. Например, с помощью бруса, как мы разворачиваем новые катапульты за хвостовик.
И опять же при других обстоятельствах какой-нибудь скептик высмеял бы всю затею. Но здесь не было скептиков. Герьолф посомневался, а затем сказал:
— Ладно, давайте попробуем.
Вскоре почти все высыпали на улицу, разобрали старую мельницу, построили каркас для новой, послали в главную кузницу за крепкими гвоздями и скобами. Шеф, вспоминая позже эти события, еще раз подумал, как много полезного знали и умели его товарищи. Многие свободно управлялись с тяжелыми грузами, не ленясь поднимать и ворочать массивные жернова. Всем руководил Хагбарт, которому довелось устанавливать не один корабельный киль, сделанный из огромного дерева. В те дни все силы были брошены на мельницу, даже помол зерна с общего согласия отложили до той поры, когда появится лучший способ.
Наконец все было построено, и Удду доверили вытащить последнюю стопорную задвижку, которая удерживала жернова и шестерни. Что он и сделал. Ветер дунул, крылья наполнились воздухом и повернули вертикальное колесо, которое крутило шестерню, вращавшую жернов. Ничего не произошло, не считая скрипа огромных бревен. Удд вставил задвижку на место.
— Нужны крылья побольше, — сказал он.
На следующий день мельница работала на полную мощность. Герьолф потирал руки при мысли о выгоде, которую даст строительство таких мельниц по всей Скандинавии. Почти везде в стране было трудно использовать силу текущей воды, а вот мельница, которая мелет круглый год, окупилась бы быстро. Жрецы Пути гордились тем, что сами зарабатывают хлеб насущный, а не живут за счет десятины и землевладений, как христианские священники. Более того, они бы не возражали, разбогатей один из них благодаря новым знаниям — коль скоро поделился бы этими знаниями с остальными.
Однако успех ветряных мельниц, по-видимому, лишь разжег аппетит Удда. Как только первая из них заработала, он прожужжал Герьолфу уши своим следующим замыслом: изготовить теперь механический молот, рисунок которого набросал Шефу в Каупанге годом раньше. Герьолф сначала слушал с сомнением, не раздражаясь, но просто не в силах понять, что же предлагает Удд.
Замысел был достаточно прост. Железо, хотя и хорошо знакомое норманнам и известное во всем западном мире, оставалось металлом если не драгоценным, то довольно дорогим. Одной из причин превосходства франкских и немецких копейщиков был вес железа, которое они носили на себе. Оно многое значило в мире, где крестьянская лопата была деревянной и имела только узкую полоску стали по краям и где плуг был всего лишь обитой жестью сохой. Цена железа определялась не тем, что его трудно найти, как серебро или золото, а тем, что оно требовало больших трудов. Руду приходилось раз за разом нагревать и вручную ковать молотом, пока из нее не выходил весь шлак, а потом еще переплавлять в примитивных печах, топившихся древесным углем. Железо Ярнбераланда было лучшим в мире, но все же оно требовало обработки, как и любое другое, за исключением очень редко встречающихся небесных камней из чистого железа. У Герьолфа было топливо, у него была руда. Если бы удалось сократить время на обработку, к весне он сделался бы заметно богаче. Но как вращающееся колесо сможет двигать молот вверх-вниз?
Удд снова чертил на снегу свои рисунки, а Шеф, которого призвали в связи с разгоревшимся спором, переводил с английского на норманнский — Удд так и не овладел чужим языком по-настоящему. В конце концов Герьолф вздохнул и дал согласие на попытку.
— Нам еще повезло, — отметил он, — что в этот раз машина будет в два раза меньше, чем в прошлый.
— Молот легче поднять, чем крутить жернов, — пояснил Шеф. — Удд говорит, что начнет с легкого молота.
— Насколько легкого?
— В центнер весом.
Герьолф потряс головой и отвернулся.
— Предложи ему разыскать Нарфи, жреца Тира и летописца, пусть тот даст пергамент и перо. Рисунки легче будет разобрать, если Удд сделает их чернилами, а не палкой на снегу. И уж коли он окажется прав, когда-нибудь люди будут драться за каждый лист с его каракулями.
Скоро, когда подул ветер, застучал ковочный молот, обрабатывая металл с неслыханной скоростью, подобно никогда не останавливающемуся молоту Вёлунда, хромого кузнеца богов.
Следующий шаг сделал не кто иной, как Квикка. Не обладая никакими иными умениями, кроме игры на волынке и стрельбы из катапульты, он обычно занимался самой монотонной работой. Однажды, сражаясь с кожаными мехами, с помощью которых поддували воздух в раскаленный горн, и ошалев от непрестанных требований кузнеца «не останавливаться, иначе все пропало», Квикка снял ногу с верхнего рычага мехов и заявил:
— Для этого тоже нужна машина!
Превратить привод молота в привод для мехов оказалось довольно легко. И все же усовершенствование потребовало многих переделок, потому что каждое изменение влекло за собой еще одно. Приток воздуха в печи, где плавилась руда, существенно улучшился, и жар в ней заметно усилился. Кузнецы говорили, что железо сначала будет сине-фиолетовым, и это довольно опасно, так как можно нечаянно обжечься, а потом нагревается до красного каления, когда оно становится достаточно мягким для обработки. Очень редко доводится им увидеть железо при белом калении, когда оно начинает плавиться. Хотя иногда удавалось получить чугун, но обычно лишь при особо счастливом стечении обстоятельств, и вот теперь благодаря механическим мехам стало возможным плавить железо и делать отливки.
Двигали же людьми внешняя угроза и страх, если не предчувствие, войны. Шеф посовещался с Хагбартом и Нарфи, жрецом Тира, и, следуя благоприобретенной привычке, попытался составить mарра, карту мест, где он побывал со своим отрядом. Сопоставив то, что он услышал и увидел сам, Шеф понял, что попал в настоящую ловушку, даже более опасную, чем побережье Норвегии. Оттуда, будь у него корабль, он мог бы уйти в открытое море и, совершив долгий переход к берегам Шотландии, свернуть к восточному побережью Англии. Из этих же мест, даже имея «Орвандиль» Хагбарта, он будет вынужден пробираться через залив, отделяющий Швецию от дальнего берега Восточного моря, где живут балты, а затем идти домой вокруг Скаане и через пролив, разделяющий Скаане и датский Сьелланд.
— Какова там ширина пролива? — поинтересовался он.
— Три мили, — отвечал Хагбарт. — Именно так и разбогател старый король Кольфинн. Взимал пошлину за проход судов. Как я слышал, его там уже нет. Если ты прав и Рагнарссоны действительно расправились с Хрориком, там не осталось почти никого, кто мог бы остановить их.
— А где находится их знаменитый Бретраборг, Цитадель братьев?
— Здесь, — сказал Хагбарт, ткнув в точку на карте, находящуюся на северном берегу Сьелланда, милях в пятидесяти от пролива.
Каких-нибудь полдня под парусом.
Единственный оставшийся путь в Англию, который мог придумать Шеф, требовал вернуться в Хедебю и через болота пройти в Дитмаршен, к исходной точке странствий. У Шефа снова не будет корабля. И в любом случае, если его видение было истинным — а это подтверждали достоверные сведения Хагбарта о начале осады, — Хедебю давно попал в руки врагов. В руки Рагнарссонов. А что может быть хуже, чем попасть в лапы Сигурда Рагнарссона? Шеф, скорее, предпочел бы висеть в коптильне Эхегоргуна.
А металлурги тем временем изготавливали не только чугунные чушки и пользующиеся спросом товары, вроде топоров. Следуя указаниям Удда, они также выпускали арбалет за арбалетом, с пружинами, заводными рычагами и железными стрелами. Бывшие рабы вырезали деревянные части и складывали их штабелем. Каждые несколько дней они меняли род работы и приступали к сборке. Шеф подметил, насколько быстрее идет дело, если изготовить сначала, скажем, двенадцать наборов деталей, а уж потом собрать их, вместо того чтобы следовать освященному временем обычаю и, только закончив изготовление оружия, приступать к другому. Гора арбалетов росла, их давно уже стало больше, чем нужно.
— Мы всегда можем их продать, — обрадованно сказал Герьолф.
— Лучше бы они нам вообще не понадобились, — ответил Шеф.
Из всех изобретений Удда ничто так не заинтересовало Торвина и других кузнецов, как закаленная сталь. Они немедленно ухватились за щит Катреда, испытали его на прочность и пришли в полный восторг. Стремительно рождались новые замыслы. Делать из необычайно твердого металла кольчуги. Оказалось, что осуществить это невозможно — слишком трудно сгибать и соединять кольца. Попытка взять готовую кольчугу и обработать ее как единое целое принесла лишь чрезвычайно дорого обошедшуюся груду сплавившихся между собой колечек. Совершенно напрасная потеря месячного труда хорошего кузнеца, как не преминул заметить Герьолф. Плоские пластины сделать было сравнительно легче, но они не находили себе применения. Люди не настолько плоские, чтобы эти пластины пришлись им впору. Казалось, что новая сталь абсолютно бесполезна для военных целей, за исключением щитов, но и те имели свои недостатки. Щиты делали выпуклыми, чтобы стрелы и сулицы отскакивали от изогнутой поверхности, и — немаловажное соображение — круглый щит легче носить на спине. Никто, даже Бранд или Катред, не смог бы прошагать весь день со щитом в руке. В битве быстрее погибал тот, у кого раньше уставала держащая щит рука.
Закаленный металл при всех своих волшебных свойствах, выглядел бесполезным для войны. Однако Шеф никак не мог забыть слова, которые бросил ему пленник Свипдаг: «Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру». Шеф знал, что ждет его в Бретраборге. Где же его железная шкура? И как ее носить?
Вышло так, что Шеф частенько беседовал с Хагбартом. Тот особенно интересовался подробным описанием различных типов судов, на которых Шеф плавал и которые встречал в море. Он понимающе кивал, слушая о придуманных Ордлафом английских военных кораблях, вооруженных мулами, и выжимал из Шефа подробности скоротечного боя с «Франи ормром», кораблем, пользующимся заслуженной известностью, так как был самым большим драккаром на всем норманнском Севере.
— Неудивительно, что Сигурд превосходил вас в скорости, — заметил он. — Я не уверен, что его обогнал бы даже «Орвандиль». Хотя под парусом мой корабль быстрее, — так я считаю. Но ведь чем больше у тебя весел на каждый фут киля, тем быстрее ты в гребной гонке. В закрытых водах «Франи ормр», наверное, обгонит меня.
Он также заинтересовался устройством двухмачтового «Журавля», о котором Шеф мог немало порассказать, поскольку сам помогал разбирать его на доски и дрова. Корабли береговой охраны короля Хальвдана были знакомы Хагбарту слишком хорошо. Он легко мог догадаться, как один из них был укреплен, чтобы выдерживать отдачу катапульты. Озадачивали его только новые мореходные качества, появившиеся благодаря второй мачте. Шеф уверял, что «Журавль» ходил под парусом, и ходил неплохо. В отличие от «Норфолка», который больше напоминал корыто.
— Мы научились делать мулы на колесиках, чтобы разворачивать их, — сказал однажды за обедом Квикка. — Хорошо бы ставить их на каждом конце корабля, спереди и сзади, да повыше. Я только боюсь, что тогда корабль при боковом ветре будет опрокидываться из-за этого дополнительного веса. Ведь даже «Норфолк» не слишком высоко поднимался из воды.
Услышав это, Хагбарт аж поперхнулся пивом.
— «Корабль будет опрокидываться», «спереди и сзади»! — задыхался он. — Хорошо, что мы не в море и нас не подслушивают морские тролли. Они наказывают моряков, которые не употребляют правильные haf-слова — слова, обходящие запреты.
— И как бы ты построил судно, о котором говорит Квикка? — поинтересовался Шеф, игнорируя все предупреждения относительно морского языка.
— Я думал об этом, — ответил Хагбарт, царапая на столе кинжалом. — По-моему, вам нужно то, что они начали делать на «Журавле», да не доделали, — корабль с жестким каркасом, гораздо крепче тех, что мы строим.
Вспомнив, как «Орвандиль» держался на волне, когда они плыли из Хедебю в Каупанг, Шеф и Карли одновременно одобрительно кивнули.
— Тогда борта нужно будет сделать примерно такими, — продолжал Хагбарт.
Изучая рисунок на столе, Шеф сказал задумчиво:
— Выглядит так, словно над нашим кораблем надстроили второй такой же.
Хагбарт кивнул:
— Да, можно сделать и так. Перестроить старый корабль.
— Например, твой «Орвандиль», который стоит в корабельном доке. Склепать киль — у нас тут уйма доброго железа, — приделать к нему каркас, нарастить, как вы это называете, фальшборт, положить тяжелый груз и построить боевые башни на корме и носу.
Хагбарт не стерпел:
— Только не «Орвандиль»! Самый красивый парусник на Севере!
— Хотя и не такой быстрый, как «Франи ормр», — поддел его Шеф.
— Если вы все это сделаете, — вмешалась никем до того не замеченная Эдтеов, которая неприязненно смотрела, как Хагбарт портит шлифованную столешницу, — то сможете навесить на корабль со всех сторон ваши железные пластины и утяжелить его.
Шеф уставился на нее, раскрыв рот.
— Говорим мы, а подсказывают боги, — в который раз вспомнил свою пословицу Торвин.
В конце концов на «Орвандиле» начались работы. Хагбарт примирился с необходимостью переделки корабля, но ворчал, что предпочел бы видеть эту идею опробованной на чужом судне. И он стал ждать, когда корабль распотрошат у него на глазах. После того как основная разборка окончится, обещал Хагбарт, он вернется и будет помогать. А до тех пор предпочитает отлучиться.
Катред вызвался сопровождать его. Среди всех находящихся в фактории он играл самую скромную роль: отказался даже посмотреть на работающую мельницу, совсем не интересовался кузницей, много времени валяясь в постели из-за открывшейся на ноге раны, словно бы его тело мстило за пренебрежение, которому подвергалось раньше. Когда рана зажила, он подолгу в одиночестве катался на лыжах, быстро этому научился и нередко исчезал на весь день. На вопрос Шефа, не мучают ли Катреда на снежной равнине голод и жажда, тот отвечал:
— Там полно еды, если знаешь, как добыть ее.
Шеф недоумевал. Эхегоргун следовал за ними через горы до самого стойбища Пирууси. Не мог ли он пойти и дальше? Потаенный народ, кажется, умеет ходить везде, где захочет. Катред однажды обмолвился, что троллей всегда кругом было больше, чем думают люди. Может быть, бродя на лыжах, он встречается с Эхегоргуном, а то и с Мистарай. Катред пришелся по душе потаенному народу. Не то что людям, хотя кое-кто из женщин жалел его. Что ж, по крайней мере, он был надежным защитником для Хагбарта, а Хагбарт не тот человек, который мог бы чем-то разозлить его, в отличие от Карли, миловавшегося с Эдит, и от Кеолвульфа, явно напоминавшего Катреду, кем тот сам был когда-то.

Пришел праздник Юле, принеся в их жизнь разнообразие: жареная свинина и кровяная колбаса на столе, песни и легенды жрецов Пути в праздничном застолье. Вслед за тем наступила глубокая зима, с такими ураганными ветрами, что ветряное колесо приходилось на время снимать с мельницы, повалил густой снег. Маленькой общине, в изобилии запасшейся едой и топливом, одеялами и пуховыми спальными мешками, морозы были нипочем. Шефа даже удивляла жизнерадостность товарищей, но вскоре и это разъяснилось.
— Да, здесь, конечно, холодно, — сказал Квикка. — Но подумай, каково нам приходилось на английских болотах, в рабстве у черных монахов. Хорошо, если было одеяло, из еды одна каша, да и той недостаточно, жили в хибарах на земляном полу, который не просыхал от Михайлова дня до Пасхи. И впереди ничего не светит, кроме Великого поста! Нет, я никогда не проводил зиму лучше, чем здесь.
Веселья добавил и результат одного из опытов Удда. Тот все никак не мог забыть полную неудачу, постигшую их при попытке изготовить зимний эль, выпаривая воду вместо того, чтобы вымораживать ее. Зимний эль сейчас можно было получить, просто выставив на улицу ведро, но Удд уперся. Если в кипяченом эле не остается крепости, рассуждал он, значит крепость должна уходить из него вместе с паром. Он принялся мудрить, делая шаг за шагом. Уловить пар. Закрыть кипятильный котел. Приделать к нему трубку — из легкой для обработки меди, — идущую из жара в холод, чтобы пар оседал быстрее. Собирать конечный продукт. Повторить весь процесс с более тщательно заделанными щелями и более аккуратным кипячением. В конце концов Удд получил нечто и предложил остальным попробовать. Они пили с опаской, потом с любопытством и одобрением.
— Неплохое питье для морозного дня, — высказался Озмод. — Может, и не такое хорошее, как зимний эль с пряностями, но более натуральное. В нем остался какой-то привкус огня. «Огненный эль» — так надо его назвать.
— Лучше бы делать его из вина, — сказал Удд, который за всю жизнь вино пробовал от силы пару раз.
Катред ничего не сказал, но, исчезая в очередной раз на лыжах, захватил с собой фляжку.

Наступил долгожданный день, когда они смогли выкатить перестроенный «Орвандиль» из корабельного сарая и спустить его на берег реки, которая все сильнее шумела подо льдом в ожидании близкого ледохода.
— А не положить ли нам для удачи что-нибудь на катки? — задумался Шеф.
Хагбарт резко глянул на него и проворчал:
— Обычно приносят кровавую жертву Ран, троллихе из морских глубин.
— Я имел в виду другое. Удд, нет ли у тебя с собой туеска с огненным элем? Положи его под киль. Корабль его раздавит, когда пойдет.
Хагбарт понимающе кивнул.
— И ты должен будешь дать кораблю новое имя. — Он похлопал по мачте. — Это уже не мой «Орвандиль». Ты знаешь, что «Орвандиль» — имя звезды. Сделанной из отмороженного пальца ноги гиганта, которого Тор закинул на небо. Доброе имя для быстрого корабля. Теперь он совсем другой. Как ты его назовешь?
Шеф не ответил ничего, пока люди не взялись за канаты, чтобы вытащить корабль из сарая, в котором так долго трудились. Когда они налегли и густая коричневая жидкость плеснула на киль, Шеф крикнул:
— Я нарекаю тебя «Неустрашимым»!
«Неустрашимый» медленно сполз по слипу, захрустел на толстом льду и остановился, удерживаемый канатами.
Выглядел корабль непривычно. Из самого крепкого дерева и железа, какие смогли достать, собрали киль, на него через каждые несколько ярдов поставили шпангоуты, а к ним, вопреки обычной практике, доски прибили, вместо того чтобы привязать сухожилиями. Собственных досок «Орвандиля» хватило только на верхнюю часть бортов нового корабля. В нижней части прикрепили более прочные сосновые доски. На носу и корме прежние чистые обводы были искажены боевыми башнями, скопированными с тех башен для мулов, что Шеф увидел на стенах Хедебю. В каждой размещался вновь построенный мул. Чтобы уравновесить их тяжесть, «Неустрашимый» имел глубокую осадку и круглые борта, и в образовавшийся объемистый трюм спустили немало балласта. К боевым башням примыкали полупалубы, под которыми команда могла устроиться гораздо уютней, чем под кожаными навесами, верно служившими викингам даже в Атлантике.
В двух вопросах Хагбарт добился своего. «Неустрашимый» остался одномачтовым, хотя с учетом увеличения корпуса парус тоже пришлось увеличить, правда не вверх, а только в стороны, но все же его площадь возросла почти в полтора раза. И те стальные пластины, которые должны были в качестве брони защищать борта и башни с мулами, были сложены в трюме, чтобы доставать их только в случае надобности.
— Я бы не рискнул надолго выходить на нем в открытое море, — сказал Хагбарт, предусмотрительно отойдя подальше от корабля, чтобы не накликать беду. — По сравнению с ним самый неуклюжий кнорр выглядит изящным, а когда вы поставите пластины, будет еще хуже.
— Он построен не для того, чтобы плыть в Англию, — ответил Шеф. — Если доставит нас через проливы к Фризским островам, он выполнит свою задачу.
Как раз мимо Бретраборга, подумал Хагбарт, но ничего не сказал. Сам он не желал отправиться в это опасное путешествие. У него имелось долговое обязательство от казначейства Шефа и Альфреда за продажу «Орвандиля», и он намеревался получить свои денежки.
А Шеф мучился сомнениями — имел ли он право требовать, чтобы люди разделили с ним риск похода? Англичане, которые уже прошли со своим королем долгий путь, разумеется, последуют за ним и дальше, надеясь вернуться на родину. Не отстанет и Карли, который мечтает рассказать в Дитмаршене историю своих странствий. А также Хунд. На своем участии настоял Торвин. Хагбарт и его малочисленная команда дойдут вместе с отрядом до Смоланда на юге Швеции и за это время покажут «сухопутным крысам», как управляться с парусом.
Когда снег начал таять и люди уже подумывали об отплытии, Катред пришел повидать своего государя.
— Хочешь, чтобы я отправился с тобой на юг? — спросил он.
Шеф внимательно посмотрел на него:
— Я думал, мы привезем тебя домой. В Нортумбрию.
— В Нортумбрии меня никто не ждет. Мой король мертв. Не знаю, жива ли жена, но, даже если жива, я теперь для нее никто. Лучше бы остаться в этой глуши. Здесь есть люди, которые принимают меня таким, какой я есть. Люди, которые не оценивают человека только одним способом.
Шеф вновь услышал в его голосе неизбывную горечь. И все же он не осмеливался отпустить Катреда. Тот один стоил целой катапульты или бронированного нагрудного панциря. Катред понадобится, чтобы завоевать Юг, в этом Шеф был уверен.
— Помнишь мельницу? — спросил он. — И клятву, которую ты дал, когда я вытащил тебя оттуда?
Катред бо́льшую часть жизни был королевским телохранителем. Он понимал, что такое долг и верность, и считал, что они длятся до самой смерти.
— Проводи меня до Скагеррака, а оттуда, если захочешь, вернешься сюда, в глушь, — добавил Шеф.
Катред вперил взгляд в грязь под ногами.
— Я провожу тебя до Скагеррака, — пообещал он. — И мимо Бретраборга. А здесь меня будут ждать.



Глава 29

Новый король шведов, Кьяллак, отлично знал, что он выбран вместо своего убитого предшественника Орма с одной-единственной целью: предотвратить серьезную угрозу со стороны немецких христиан и несколько меньшую — со стороны людей Пути, заполонивших страну. Вернуть страну шведов, Свеарики, на ее старый путь, к прежним языческим обрядам. Один неверный шаг, и жрецы великого храма Уппсалы снова будут выбирать короля.
Он долго обдумывал свои планы. Необходимо жертвоприношение? Что ж, быть по сему. В жертву будут принесены все те, кого шведы боятся и ненавидят: христиане, люди Пути, финны и даже skogarmenn, обитатели маленьких пограничных селений, которые живут в лесах и болотах и не платят дань.
Гоняться за финнами зимой бесполезно. Да и летом это будет нелегко, ведь они со своими оленями откочуют далеко в тундру. Для удара придет пора — пора, когда на стороне шведов будет естественное преимущество. При таянии снегов, в распутицу, никто не пускается в путь без крайней нужды. И только кони несравненной шведской породы способны пройти по дорогам. Зимой Кьяллак посылал сани с разведчиками, чтобы наметить места для ударов. Потом тщательно отобрал людей и дал им подробные наставления. И за неделю до весеннего равноденствия послал их туда, в морось дождя и снега.

Шеф размышлял не менее напряженно. После равноденствия, думал он, стремительная река очистится ото льда и наступит подходящее время, чтобы провести «Неустрашимого» вниз по течению к морю. Это может стать началом возвращения домой. Его люди старательно оснастили корабль, сложили стальные драконьи щиты в трюм, откуда их легко будет достать, приделали к планширам петли для арбалетов и стрел, обтесали метательные камни для мулов.
Наблюдая за ходом работ, Шеф заметил приближение группы финнов. Без лыж они двигались неуклюже. В округе еще оставалось немного снега, но по большей части земля была голой, раскисшей. Финны выглядели печальными, как птицы с подрезанными крыльями. Однако они довольно часто появлялись в фактории Пути — для торговли или для того, чтобы узнать новости. Один из собратьев Герьолфа, Оттар, был жрецом Скади, горной богини-лыжницы. Он говорил по-фински и часто путешествовал вместе с местными жителями, изучал их обычаи. Шеф видел, как он вышел поприветствовать гостей и вернулся назад, к месту погрузки.
Немного погодя Шеф обнаружил, что за его спиной стоит Оттар, а рядом с ним финн Пирууси, с выражением скорбного гнева на лице. Шеф с удивлением переводил взгляд с одного на другого.
— Он говорит, шведы напали на их стойбище два дня назад, — сообщил Оттар. — Большой отряд всадников. Финны не заметили его приближения, потому что снег растаял. Многие убиты. Некоторых увели в полон.
— Увели, — повторил Пирууси. — Один швед напился и упал с лошади. Мы схватили его. Он сказал, что финнов погонят в храм. Великий храм в Уппсале, жертвы шведским богам. Повесят там на деревьях.
Шеф кивнул, все еще не понимая, чего от него хотят.
— Он просит, чтобы ты их выручил, — продолжал Оттар.
— Я?! Я ничего не знаю об Уппсале!
Но тут Шеф умолк. Он вспомнил третье видение в шатре Пирууси. Из всех видений больше всего мысли занимало первое, в котором появились старые враги Рагнарссоны, захватили город и отрезали Шефу путь домой. Но ведь он видел и короля, нового короля шведов, — жрецы угрозами вырвали у него обещание совершить великое жертвоприношение вместо обычного избавления от лишних трэллов, которое многие годы устраивало шведов. И еще упоминались христиане, их тоже казнят.
— А твой швед сказал что-нибудь о христианах?
Лицо Пирууси просветлело, он что-то произнес по-фински.
— Он знал, что тебя ведут духи, — перевел Оттар. — Христиан тоже потащат к священному дубу. А также людей Пути, — по крайней мере, так он говорит.
— У нас тут спокойно, — возразил Шеф.
— Мы живем далеко, в верховьях реки. И потом, у нас не все люди на месте.
У Шефа сжалось сердце. Торвин, когда снег еще позволял ездить на санях, уехал за тридцать миль, в поселок, менять железо на продукты, и вместе с ним Квикка, Хама и Удд. Они до сих пор не вернулись. Если их тоже схватили… Шеф с удивлением понял, что из этой четверки — Удд, Хама, Квикка, который спас ему жизнь, вырвав из объятий утопающего Ивара, Торвин, который принял его, бездомного бродягу, — больше всего ему дорог Удд. Если коротышки не станет, ему не найдется замены. Без его таланта многие замыслы умрут, так и не родившись.
— Думаешь, их могли захватить шведы? — спросил Шеф.
Оттар указал на дорогу, идущую с востока, со стороны реки. На ней показались всадники, которые изо всех сил шпорили вязнущих в грязи лошадей.
— Кажется, нам хотят сообщить новости, — мрачно ответил он.

Новости были те самые, которых ждали. Поселок, врасплох застигнутый на рассвете, сгорел дотла. Налетчики убивали всех попавшихся на глаза мужчин, женщин и детей, но некоторых схватили и увезли на свободных лошадях. В полон отбирали тех, кто носил амулеты Пути, а также юношей и девушек. В суматохе трудно было понять, почему шведы напали на поселок. Но кое-кто утверждал, что, убивая, они кричали: «Скогарменн! Скогарменн!» Лесовики, разбойники, лесные братья. Один черт. Жреца Торвина схватили наверняка, видели, как шведы его увозили. Заметили также щербатого человека — это, наверное, был Квикка. Никто не смог вспомнить человека, похожего на Удда. Но это вполне объяснимо, подумал Шеф. Люди нередко не замечали Удда, даже находясь с ним в одной комнате. Пока дело не доходило до металлов, до железа, стали и механизмов, малыш как бы не существовал.
— Когда будет жертвоприношение? — спросил Шеф.
Терзая бороду, Герьолф ответил:
— В день, когда на священном дубе — Дубе Королевства, как они его называют, — появятся первые зеленые почки. Дней через десять. Или двенадцать.
— Так, — произнес Шеф, — мы должны спасти наших людей. Хотя бы попытаться.
— Согласен с тобой, — ответил Герьолф. — И это сказал бы каждый жрец Пути, даже Вальгрим, будь он жив. Ведь шведы бросили нам вызов. Если они повесят наших жрецов в их священных одеждах, с ритуальными ягодами рябины на поясе и пекторалями на шее, тогда от нас отвернутся все, кого мы только обратили в нашу веру в Швеции. И за ее пределами, как только весть распространится.
— Спроси Пирууси, что он собирается делать, — сказал Шеф Оттару.
— Все, что по силам человеку, — был ответ. Шведы увели самую юную и самую любимую его жену. Пирууси так живо и ярко описал ее прелести, что стало очевидно: он считает ее, как и Шеф Удда, незаменимой.
— Хорошо. Еще мне нужен Хагбарт. Позови его, Герьолф. Теперь это дело Пути. И дальше, я собираюсь поднять свое знамя.
— С каким девизом?
Шеф задумался. Он видел много стягов и знал, с какой силой они действуют на воображение. Существовали знамя Ворона братьев Рагнарссонов, Кольчатый Гад Ивара. Альфред поднимал Уэссекского Золотого Дракона, оставшегося от римлян. Гербом Рагнхильды был Хватающий Зверь. Сам Шеф шел к Гастингсу под знаменем Молота и Креста, чтобы объединить людей Пути и английских христиан в борьбе против армии папы. Что ему выбрать на этот раз? Знак Рига, лесенку, которую он носил на шее? Этого никто не поймет. Молот и разорванные оковы, символ свободы? На этот раз он собирается освобождать не рабов, а людей с диких окраин и разбойников.
— Ты, разумеется, должен поднять знак Молота, — настаивал Герьолф. — Не Молот и Крест, как когда-то. Здесь нет христиан. Только германцы и обращенные ими, они нам не друзья.
Шеф принял решение. Он все еще держал копье, которое взял у Эхегоргуна, — копье, которое досталось троллю от трондского ярла Болли.
— Моим гербом будет поднятое Копье, — сказал он. — А поперек него Молот Пути.
Герьолф насупился:
— На мой вкус, это будет слишком похоже на крест.
Шеф уставился на него.
— Если я буду сражаться с королем, — заявил он, — значит я король. Ты слышал приказ короля. Пришли ко мне всех наших швей. И пришли Катреда тоже.
Когда Герьолф ушел, Шеф тихонько сказал Катреду:
— Мы не выступим раньше чем завтра утром. Прогуляйся сегодня вечерком. Никакой надежды, что потаенные помогут нам в Уппсале, правильно? Слишком далеко от пустошей и от гор. Но все равно известие нужно передать. Может быть, на Севере есть другие семьи полутроллей, кроме Бранда. Выясни это.
Шеф хотел добавить «и не забудь вернуться», но сдержался. Если Катред захочет уйти, он уйдет. Все, что его сейчас удерживает, — это его гордость, и не стоит задевать ее.

На следующее утро Катред безмолвно стоял на носу «Неустрашимого», во всех своих доспехах, в шлеме, с мечом, со щитом и с копьем. Он снова выглядел как королевский ратоборец, если не считать глаз, усталых и покрасневших.
Корабль был переполнен мужчинами и женщинами. Только с полдюжины их осталось на руднике. Жрецы, послушники, англичане и финны — все взошли на борт, общим числом до пяти десятков человек, а то и более. Им бы никогда не удалось всем поместиться, если бы корабль шел на веслах или под парусом. Но талые воды несли его без всяких человеческих усилий со скоростью хорошего скакуна. Вставшему у румпеля Хагбарту пришлось только послать на рею впередсмотрящего, чтобы следил за льдинами, и выставить на носу людей с веслами, чтобы расталкивать плавающие обломки льда.
Во время всего путешествия вниз по реке они видели следы разорения, сожженные хутора, сожженные деревни. Людей, которые, завидя реющее знамя, выходили на берег, ободряли, говорили им, чтобы доставали свои лодки и присоединялись к отряду. Когда «Неустрашимый» вышел в море, его сопровождала целая флотилия четырех- и шестивесельных шлюпок. На морском побережье рыбачьи деревни Финнмарки выставляли уже суда покрупнее. Шеф распоряжался, брал под свою команду большие лодки, пересаживал на них людей с маленьких.
— Так мы с ними далеко не уйдем, — протестовал Хагбарт. — Во-первых, они не могут нести достаточный запас воды. Ладно, не говори ничего, я уже понял. Приказам нужно подчиняться. И у тебя есть свой замысел.
Когда «Неустрашимый» со своим эскортом мелких судов вышел в Финскую бухту, как шведы называют глубокий залив между шведской Финнмаркой и противоположным берегом, они увидели россыпь маленьких островов. Молчавший до сих пор Пирууси приблизился к Шефу и указал вдаль.
— На этих островах живут финны, — сказал он. — Я иногда ходил в гости по льду. Морские финны.
Шеф посадил Оттара, Пирууси и ватагу финнов в шлюпку, велел им привести с собой как можно больше лодок и людей. Они ушли под небольшим парусом, ожидая нападения береговой охраны короля Кьяллака.

Эли Рыжий, шкипер «Морского котика», охранявшего границу около Аландских островов, увидел вдалеке необычный парус и стал осторожно сближаться. Он наслушался историй о странных кораблях со странным вооружением, и ему не хотелось рисковать без надобности. Заметил позади разноцветье рваных парусов и расслабился. Рыбачьи лодки полны дерьма всякого, падали ходячей. В любом случае, едва они заметят его полосатый парус и парус его напарника, как рванут когти. Но что там делают на этом странном корабле? Этой помеси купеческого кнорра с рыбачьей лодкой? Тоже пытаются сбежать?
— Их уже можно достать дальним выстрелом! — заорал Озмод. Бывший командир алебардщиков едва сдерживал ярость с тех самых пор, как узнал, что его давнему другу и напарнику Квикке угрожает судьба жертвы Одину и Фрейру и шведская петля.
— Отойти от мула, — скомандовал Шеф. — Всем спуститься в трюм. Хагбарт, тебе тоже. Давай, Озмод, командуй. Давай, разворачиваемся, как будто мы убегаем.
Озмод возмутился:
— Но я не умею разворачивать судно!
— Умеешь-умеешь, ты достаточно часто видел, как это делается. Теперь сделай это сам. Карли, Вилфи и я — мы твои матросы. Катред, берись за рулевое весло!
— Ладно, — неуверенно сказал Озмод. — Откуда у нас ветер? Катред, разверни наш передок немножко от ветра, ну, налево, словом. Карли, тяни за этот конец реи, а ты, Вилфи, — за другой, и разверните рею так, чтобы ветер был позади нас. Господи, тьфу ты, Тор, что же дальше-то делать?
Хагбарт закрыл глаза руками, а «Неустрашимый» неуклюже обратился в бегство, почти как купец с маленькой командой, да еще впервые вышедшей в море. Наблюдая, Эли усмехнулся в рыжую бороду и опытной рукой повел оба своих корабля на перехват.
— Пригните голову! — скомандовал Шеф. — Забудьте про мулы. Каждому взять по арбалету в руки и по одному запасному.
Он выждал, пока «Морской котик» не встал почти борт к борту, — над планширом возвышались свирепые бородатые лица, вперед выставлены копья, — и только тогда дал команду своим затаившимся в засаде бойцам. Любой может взвести арбалет, как сказал Удд два года назад. А с ножным рычагом это стало еще проще. С десяти ярдов не промахнется даже самый неопытный, а ведь с десяти ярдов стальная арбалетная стрела пробивает деревянный щит и кольчужную сетку, мышцы и кости, словно тонкую парусину. Когда арбалетчики Шефа отбросили первые арбалеты и взялись за вторые, уже было ясно, что во втором залпе нет нужды.
Хагбарт по тросу перебрался с корабля на корабль, взглянул на нескольких оставшихся в живых, совершенно растерянных воинов и приказал им пришвартовать корабли борт о борт.
— Теперь мулы, — сказал Шеф, глядя на отчаянно пытающийся повернуть второй корабль. — Озмод, пусти одно ядро над головами и предложи им выкинуть оружие за борт.
Короткое время спустя флот Шефа состоял из трех больших кораблей с многочисленной командой и эскорта шлюпок и яликов, и вся армада двинулась к шведскому берегу. Позади, на маленьких лодках, перегруженных настолько, что их планширы лишь на какие-то дюймы возвышались над водой, разбитая береговая охрана спорила, плыть ли к Аландским островам, в руки финнов, или рискнуть вернуться в Швецию, где их ждал только гнев короля.

Люди из ордена Копья при всем их усердии лишь немногих в Швеции обратили в свою веру, особенно среди мужчин и уроженцев страны. Паства, которую они защищали, состояла в основном из рабов, принявших христианство еще до того, как попали в рабство. Некоторые из них были немцы, некоторые — фризцы и франки, а в основном — англичане и ирландцы. Риттеров ничто не связывало с ними. Им нравилось одолевать норманнов, которые так долго третировали их, нравилось сознавать, что победа на их стороне, когда их больше. Когда тысячные армии викингов нападали на города и деревни Запада, конечно, они выглядели несокрушимыми. Но когда пятьдесят вооруженных и опытных немецких воинов появлялись в центре шведской деревни с населением в две сотни человек, результат был тот же. Если бы местные объединились против них, еще неизвестно, чем бы все обернулось. Но добычи, за которую стоило драться, не было, и никто не хотел ввязываться. Рыцари ордена Копья зимовали в мире, хотя и не в довольстве. Построения и муштра наскучили, а напиваться и распускать хвост перед хорошенькими шведками было запрещено. Надежды на повышение дьякона Эркенберта, застрявшего здесь, вдали от центра событий, таяли с каждым днем. Бруно одиноко маялся у себя. Он не нашел Копье Карла Великого. Если оно и существовало где-нибудь, оно находилось далеко на севере и в другой стране. Бог, в которого он верил, кажется, оставил его.
Когда в дверь казармы отчаянно заколотили, рыцари пробудились от спячки, шахматные доски полетели на пол. Со стоек у стены расхватали оружие, бойцы спешно надевали доспехи. Осторожно открыли дверь. Жалкая тощая фигура протиснулась внутрь.
— Они их схватили, — пробормотал пришедший.
— Кого «их»? — рявкнул привлеченный шумом Бруно. — Кто и кого схватил?
Сообразительность, по-видимому, покинула пришедшего, встреченного настороженными взглядами и обнаженными мечами. Вперед вышел Эркенберт, заговорил с испуганным человеком по-английски. Сообщил:
— Он из Хаддинга. Городок в десяти милях отсюда, где мы были у мессы. Он говорит, сегодня утром пришли солдаты короля Кьяллака, окружили дома всех христиан, посещавших наши службы, — у них был список — и увели их под стражей. И еще шведы говорили с большим удовольствием, что христиан принесут в великом храме в жертву языческим идолам дней через пять.
— Это вызов нам! — воскликнул Бруно, оглядываясь и усмехаясь. — Как, мальчики?
— Это вызов Богу, — сказал Эркенберт. — Мы должны встретить его, как святой Бонифаций, который, сам оставшись невредим, уничтожил саксонского идола Ирминсула и обратил язычников-саксов в истинную веру.
— Я слышал другую историю, — пробормотал один из рыцарей. — Я сам из саксов. Но в любом случае как мы, а нас всего пятьдесят, можем отбить толпу жертв у всего сборища шведов? Их там будут тысячи. И сам король с его придворными карлами.
Бруно хлопнул его по спине.
— Вот это и есть вызов! — воскликнул он. И добавил, уже спокойнее: — Не забудьте, они считают, что все должно делаться определенным образом. На вызов необходимо ответить. Если я вызываю короля, он должен биться со мной или выставить ратоборца. Это будет не сражение. Они увидят нашу силу — и Божью волю. Мы им покажем. Как мы не раз уже это делали.
Его люди выглядели неуверенными, но дисциплина была сильна, а вера в своего командира еще сильнее. Они начали собирать оружие, мешки и скатки, готовить лошадей, раздумывая о предстоящем походе. Пять дней. Пятьдесят миль до языческой Уппсалы. Раз плюнуть, даже в распутицу. Но вряд ли получится явиться на шведский сход неожиданно. Сомнительно также, чтобы это сошло им с рук, ведь в любой день каждый может проснуться и увидеть пожар и людей, окруживших дом. Может быть, Кьяллак, король шведов, предугадал их шаги. Ждет их прихода. Приготовил им встречу. Два священника миссии обнаружили у своих дверей очередь из желающих исповедаться и получить отпущение грехов.



Глава 30

Отряд подходил все ближе и ближе к Уппсале, а Шеф ощущал, что его одолевают дурные предчувствия. Почему? Все шло так замечательно, как только можно было ожидать. При высадке они не встретили сопротивления, способные держать оружие шведы уже ушли на сход для великого жертвоприношения, — по крайней мере, так говорили. Благодаря высланным в море лодкам с фонарями их разыскал Пирууси, он привел мощное подкрепление финнов, рвущихся одним решительным ударом разгромить оплот своих извечных врагов. Были розданы десятки запасных арбалетов, каждый получивший их воин был наспех обучен и сделал пять пробных выстрелов — этого было достаточно, чтобы любой научился заряжать и стрелять из нового арбалета и попадать в цель на расстоянии до пятидесяти ярдов. Имея в авангарде финских лучников с двумя сотнями арбалетчиков позади них, Шеф знал, что представляет собой силу, с которой нельзя не считаться, — силу, способную отразить любую случайную или непродуманную атаку. Он оставил только дюжину мужчин и женщин, чтобы охранять лодки, и постарался найти для «Неустрашимого» укромную бухту.
Боевой дух войска поддерживался праведным гневом. Можно было бы счесть за поддержку и те робкие знаки одобрения, которые они встречали, продираясь через распутицу — почти непроходимую, чтобы назвать их движение маршем, — и проходя через деревни шведских язычников. На время схода в деревнях оставались только женщины, рабы и низкорожденные. Многие из них, завидев стяг с Копьем и Молотом, принимали его за своеобразный крест — чего опасался Герьолф — и, если сами происходили из христиан, смотрели на него как на символ освобождения. Другие же видели пекторали Пути и не без опаски присоединялись к отряду или сообщали полезные сведения. А те, у кого увели для великого жертвоприношения друзей или родных, просили дать им оружие и сами рвались в бой. Все были заодно, армия росла, а не съеживалась, как это случается со многими армиями по мере приближения к полю брани.
Так откуда же дурные предчувствия, спрашивал себя Шеф. Загвоздка в Катреде. Шефом овладела какая-то внутренняя уверенность, что это дело не разрешится в общем сражении, что в конце концов оно сведется к схватке ратоборцев. До сих пор он про себя надеялся на Катреда, на его силу и искусство, но больше всего — на его непримиримый дух. Катреда никогда не приходилось подбадривать, только сдерживать. До сих пор. Теперь же он был молчалив, печален, дух скрытой угрозы, который всегда исходил от него, исчез.
Трясясь на реквизированном армией пони, Шеф заметил, что к нему присоединился Хунд. Как обычно, он не рвался заговорить первым, просто ждал, пока Шеф найдет для него время.
Шеф украдкой оглянулся на едущего в десяти ярдах позади Катреда и тихонько проговорил:
— Боюсь, я потерял своего берсерка.
— Я тоже так считаю, — согласился Хунд. — А думаешь, нам понадобится берсерк?
— Да.
— Помнится, Бранд говорил о том, что делает берсерка берсерком. Он сказал, что это не человек, одержимый каким-то духом, а человек, который ненавидит себя. Может быть, у нашего берсерка, — Хунд избегал называть Катреда по имени, на случай если тот услышит, — может быть, у него появилась какая-то причина, чтобы перестать ненавидеть себя.
Шеф вспомнил о Мистарай и странном замечании, которое сделал Эхегоргун о потаенном народе, об их отношении к спариванию. Он вполне способен был представить, что Катред, если не может снова считать себя мужчиной, может зато считать себя троллем.
— Я не хотел бы, чтобы эта причина вернулась, — сказал Шеф, — но я предпочел бы, чтобы в нем осталось немножко побольше от него прежнего.
Хунд достал что-то из-под длинного плаща, какие теперь носили в отряде, чтобы защититься от ветра и ливней.
— Сдается мне, что есть и другая причина, почему берсерк становится берсерком. Точно так же, как твои видения могут быть вызваны чем-то внутри тебя или каким-то веществом в зерне или в финском напитке видений, так и дух берсерка может вызываться чем-то, что есть в душе — или в теле. Я поговорил с финнами с помощью Оттара. Они используют не только мухоморы. Вот здесь есть другое зелье.
Он показал Шефу фляжку.
— Что это?
— Отвар. Кипящей водой заливают грибы, но на этот раз не те красные с белыми крапинками, мухоморы, из которых делают напиток видений. И не те, другие грибы, которые я знаю, они, — Хунд снова понизил голос, — похожи на пенис. Это какие-то совсем другие грибы. Финны зовут их «рысье ухо», по имени большой кошки, которая промышляет в этих лесах. Такие грибы доводят людей до исступления, делают берсерков из самых кротких. — Он протянул фляжку. — Если тебе надо, возьми это. Дай попить Кат… нашему другу.
Шеф задумчиво взял зелье.

Рядом с великим храмом в Уппсале располагался загон, прикрытый соломенной крышей, с земляным полом и плетеными стенами, так что дождь хлестал в каждую щель. Восемнадцать десятков мужчин и женщин толпились в нем, руки их были привязаны к железным кольцам, нанизанным на длинную палку. Будь у них время и силы, среди них нашелся бы человек, чтобы освободиться самому и отвязать остальных. Но стража сновала взад и вперед, избивая дубинками любого, кто осмеливался пошевелиться, делал хоть что-нибудь похожее на попытку побега. У стражников было больше хлопот, чем обычно, — так они говорили друг другу. Не только из-за того, что предназначенных для жертвоприношения было больше, чем мог вспомнить хоть кто-нибудь из живущих. Жертвами в этот раз были не обычные мешки с костями, умирающие в петле или от ножа лишь на несколько дней раньше, чем они умерли бы от холода и от истощения. И это правильно, говорили стражники, нацеливаясь, чтобы в очередной раз сломать дубинкой пальцы или ключицу. Богам для разнообразия хочется свежего мяса. Возможно, бедствия шведов вызваны недовольством богов, вынужденных подолгу варить мослы принесенных в жертву.
Квикка, нянча руку, сломанную, когда стражник заметил его попытку снять железное кольцо, прошептал самым уголком рта стоящему рядом Торвину:
— Не нравится мне, как выглядит Удд.
Действительно, коротышка, кажется, готов был расплакаться — это вполне естественно, но ни англичанин, ни человек Пути не захочет дать своим врагам лишний повод для издевательств. Он уставился на одного из шведов, жреца, который вошел в загон. Таков был обычай шведских жрецов великого храма, жрецов Дуба Королевства, — заранее издеваться и глумиться над своими пленниками; они верили, что богам угодны ужас и отчаяние, которые испытывают жертвы. Говорили, что этот обычай установил их древний король Ангантир. Другие же считали, что это нравится только подонкам. Удд слушал крики шведа, и его нижняя губа дрожала.
— Не надейтесь, что это будет быстро! Не думайте, что вы легко отделаетесь. Я двадцать лет совершаю жертвоприношения в этом храме. В юности я еще делал ошибки. Я допускал, чтобы люди ушли к богам и сами того не заметили. Но не теперь! Те, кого я вешаю, будут еще в полном сознании и с открытыми глазами, когда вороны Одина прилетят терзать их. Что с тобой будет, когда ворон сядет тебе на голову и захочет клюнуть? Я-то видел! Ты постараешься поднять руки, правильно? Но руки я тебе свяжу. И это еще не все. Даже после того, как вы умрете, отойдете к богам, тогда, как вы думаете, что будет с вами? Вы, христиане, будете сидеть на облаке с арфами в руках, а? Нет! Вы рабы здесь и останетесь рабами там.
Жрец начал петь священный гимн, его голос и интонации странно напоминали Торвина. Религия Пути родилась именно здесь, во внезапной вспышке озарения понял Квикка. Из верований, подобных этому. Они не то чтобы стали милосерднее — последователи Пути были так же жестоки, как и все остальные, — но того подспудного отчаяния, что присуще истинному язычнику, исступленности, неотделимой от страданий, у них не было.


Тот, кто заберет тебя, зовется Хримгримнир.
Дом тебе — за воротами Хеля.
Там гнусные трэллы под корнями деревьев


Пьют собачью мочу,
Нет им питья другого…


Голова Удда упала, лицо его исказилось. Увидев это, языческий жрец прервал пение и разразился приступом торжествующего хохота. Он смеялся, а Торвин запел, его низкий голос в точности подхватил тональность языческого напева, но в другом ритме:


Я видел чертог, на солнце сияющий,
Златом покрытый, на равнине Гимли,
Соберутся там сонмы истинно верных,
Вечно пребудут в любви неслабеющей…


Язычник закричал от ярости, побежал вдоль рядов прикованных узников к своему противнику, изрыгая проклятия и потрясая дубинкой. Когда он пробегал мимо, связанный Хама ухитрился сделать ему подножку. Жрец растянулся почти у самых ног Торвина. Торвин с сожалением посмотрел на дубинку, запястья его были прикованы выше плеч. Он вышел вперед на полную длину цепи, ударил обутой ногой. Раздался хруст, язычник захрипел из самой глубины горла, затем задохнулся.
— Перебито горло, — буркнул стражник, убирая тело и дубинкой равнодушно избивая Торвина до бесчувствия.
— В Трудвангаре, когда мы попадем туда, — выдохнул Торвин между ударами, — он будет моим слугой. Нашим слугой. И ведь мы еще живы, а он мертв.
Удд непроизвольно снова начал всхлипывать. Он много путешествовал, многое вынес, старался вести себя как воин. Теперь его нервы сдали, его запасы храбрости истощились.

Когда армия Шефа приблизилась к Уппсале, в последний вечер перед тем, как, по уверениям многих, должно было состояться великое жертвоприношение, дождь пошел сильнее. Слякотные дороги были забиты верующими, зрителями, приверженцами короля Кьяллака и адептами Одина и Фрейра, смешавшимися в одну огромную толпу. Не стараясь сразу пробить себе путь, Шеф просто приказал воинам держать свое мало кому знакомое оружие под плащами и проталкиваться вперед, как будто они не более чем еще одна, необычно многочисленная группа направляющихся на церемонию. Будь погода получше, их бы опознали, по крайней мере финнов. Но поскольку все головы склонялись под струями ливня и финны держались в середине отряда, никто ничего не заметил, никто не поднял тревогу. Шеф слышал многие голоса, рассуждавшие о недовольстве богов. Должны пролиться потоки крови, прежде чем шведы снова увидят хороший урожай.
В темный предрассветный час Шеф заметил под нависшими облаками драконьи головы на коньках великого храма. И еще более безошибочный признак — темную громаду самого великого дуба — Дуба Королевства, под которым шведы поклонялись своим богам и выбирали своих королей с тех самых пор, как стали единым народом. Говорили, что его ствол не могла бы обхватить цепочка в четыре десятка человек. Даже в нараставшей толчее никто не рисковал подойти под его крону. Прошлогодние жертвы еще висели здесь, люди и животные. Внизу располагались ямы для костей.
Отряд остановился, и Шеф послал приказ Герьолфу, Озмоду и другим постараться собрать людей вместе и быть готовыми ко всему. Сам он подошел к Катреду. Великан со спрятанным под одеждой оружием стоял безмолвно.
— Ты можешь скоро мне понадобиться, — сказал Шеф.
Катред кивнул:
— Государь, я буду на месте, когда понадоблюсь тебе.
— Может быть, тебе стоит выпить вот это. Это… оно подготавливает человека к бою — так мне сказал Хунд.
Катред взял фляжку, открыл и осторожно понюхал. С неожиданным презрением он фыркнул и швырнул фляжку в грязь:
— Я знаю, что это. Это дают мальчишкам, которым не доверяют перед битвой. Предлагать это мне, ратоборцу короля Эллы! Я твой человек. Я убил бы любого другого, предложи он мне такое.
Катред повернулся спиной, сердито отошел в сторону. Шеф посмотрел ему вслед и поднял фляжку, сам понюхал содержимое. Где-то с треть напитка еще оставалось в ней. Это дают мальчишкам перед битвой? Он и был мальчишкой, — по крайней мере, многие называли его именно так. Он вдруг поднял фляжку, выпил и выбросил в лужу. Стоявший в нескольких шагах Карли — он не хотел подходить к Катреду близко — встревоженно наблюдал за ним.
Где-то загудели рожки, из-за сырости звук был низкий и тяжелый. Наступил ли уже рассвет? Трудно сказать. И трудно сказать, проклюнулись ли уже почки на Дубе Королевства. Но жрецы великого храма, по-видимому, решили начинать. Небо постепенно светлело, из распахнутых дверей вышли поющие жрецы и окружили священное дерево. Еще один зов рожков, и медленно раскрылись ворота. Стражи начали выгонять колонну запинающихся людей на промозглый холод. Шеф, сняв свой плащ, бросил его на землю и стоял, тяжело и глубоко дыша. Теперь он был готов действовать. Он только дожидался своей жертвы.

Не слишком далеко оттуда, за низким гребнем, который окаймлял равнину с великим храмом, Бруно строил немецких рыцарей. Он решил для более сильного впечатления не спешивать своих людей. Конечно, под седлом были всего-навсего шведские лошади, не те боевые жеребцы, которых тренировали в германских и франкских землях, но все его люди были искусными наездниками, настоящими риттерами. Они из любого животного сделают строевого скакуна.
— Похоже, они начинают, — сказал Бруно Эркенберту.
Коротыш-дьякон едва мог ездить верхом, но отказался, в отличие от священников миссии, держаться позади. Бруно посадил его на луку собственного седла. Эркенберт дрожал от холода. Бруно не допускал мысли, что эта дрожь могла быть вызвана страхом. Может быть, волнение от предстоящего сражения за веру. Днем раньше Эркенберт прочел им всем легенду о святых подвижниках, об английских святых Уиллебальде и Уинфрите, последний из них принял имя Бонифаций. Они напали на язычников-саксов в их собственном святилище, срубили их священный столб, заслужив вечное спасение на небесах и непреходящую славу на земле. Мученичество, сказал Эркенберт, по сравнению с этим ничто. Ясно было, что маленький англичанин сам рвался в герои. У Бруно намерения были другие, далекие от подвигов за дело веры.
— Они ведут страдальцев навстречу их судьбе. Когда же мы ударим? Двинемся вперед во славу Господню.
Бруно подобрался, привстал на стременах, чтобы отдать приказ, и медленно осел назад.
— Кажется, нас опередили, — с изумлением сказал он.

Когда узников медленно вывели наружу, Шеф понял, что появилось какое-то важное лицо. Рассветало, и стал отчетливо виден плоский серый камень в центре площадки между храмом и Священным Дубом, квадратный валун футов четырех высотой и с десяток в поперечнике. Из группы людей около храма вышел человек с поднятым копьем. Он с неожиданной ловкостью и силой вскочил на камень, опираясь на копье, и высоко поднял руки. Его сторонники ответили дружным выкриком, заглушившим шум толпы.
— Кьяллак! — кричали они. — Король Кьяллак, благословенный богами!
Шеф с копьем в руке начал пробиваться вперед. Он знал, хотя и не оглядывался, что Катред следует за ним. Тело его, кажется, парило в потоках воздуха, как будто что-то внутри поднимало его и каждый его вдох распирал переполненные легкие.
— Кьяллак! — хрипло закричал он. — Ты взял моих людей. Я хочу вернуть их!
Сверху на него смотрел король, воин в расцвете сил, тридцати пяти лет, ветеран многих сражений и поединков.
— Кто ты, человечишка, что шумишь на сходе шведов? — спросил он.
Шеф, подобравшись, швырнул копье ему в ноги. Кьяллак проворно перепрыгнул через него, но, приземлившись на мокрые камни, поскользнулся и упал. Шеф вскочил на валун и встал над королем. Голос его взметнулся и полетел над равниной, выкрикивая слова, которые Шеф отнюдь не собирался говорить:
— Ты не король! Король должен защищать свой народ. А не вешать людей на деревьях ради кучки старых мошенников. Прочь с камня! Я король шведов!
Сзади клацало оружие, но Шеф ничего не замечал. С полдюжины людей Кьяллака кинулись к камню, как только возникла угроза их королю. Троих достали летящие из толпы арбалетные стрелы. Вышедший вперед Катред хладнокровно отрубил ноги одному из оставшихся, замахнувшись на другого, обратил его в бегство.
— Это что, вызов? — крикнул Кьяллак. — Для вызова не время и не место.
Шеф ответил пинком, который скинул поднимавшегося на ноги Кьяллака с камня. Зрители откликнулись стоном. Кьяллак, побледнев, снова встал на ноги.
— Несмотря на время и место, за это я тебя убью, — сказал он. — Я сделаю из тебя хеймнара, и все, что от тебя останется, отдам жрецам. Ты станешь первой сегодняшней жертвой богам. Где твои щит и меч? Как ты собираешься сражаться со мной этим старым свинячьим стрекалом?
Шеф огляделся. Ничего подобного он не задумывал. Только безумие, вызванное зельем Хунда, заставило его сделать то, что он сделал: предстать перед полностью вооруженным прославленным ратоборцем самому, вместо того чтобы выставить своего ратоборца Катреда. Замена невозможна. Он увидел, что день уже полностью вступил в свои права и дождь внезапно прекратился. Все глаза устремились на него, возвышающегося на камне в центре естественного амфитеатра. Жрецы великого храма прервали свое пение и стояли враждебной кучкой рядом с толпой узников. Вокруг него кольцом копий ощетинился великий сход шведского народа. Но шведы не делали попытки вмешаться. Они ждали приговора богов. Лучшего случая не будет. И опьянение отравой все еще играло в нем.
Шеф закинул голову назад и расхохотался, поднял копье и вонзил его острием во влажный дерн. Он возвысил голос так, чтобы он доносился не только до Кьяллака, но и до самых задних рядов зрителей.
— У меня нет щита и меча! — крикнул он. — Но у меня есть вот это! — Он выхватил из-за пояса длинный нож односторонней заточки. — Мы будем драться по-ругаланнски! Бычьей шкуры нам не надо. У нас есть священный камень. Я сражусь с тобой здесь, привяжем запястья друг к другу, и тот, кто останется на камне, будет королем шведов.
В услышавшей это толпе поднялся ропот, а Кьяллак поджал губы. Ему доводилось видеть такие поединки. Опыт в них мог ничего не значить. Но толпа сейчас никого отсюда не выпустит. Он еще не утратил силы и ловкости. Расстегнув перевязь меча, он сбросил ее и услышал, как шведы закричали и забряцали копьями о щиты: они поняли: он принимает вызов.
— Петушок с навозной кучи! — сказал он, понизив голос. — Ты вляпаешься в собственное дерьмо.

Квикка, придерживая за рукав свою сломанную руку, пробормотал избитому и истекающему кровью Торвину:
— Происходит что-то странное. Он никогда такого не замышлял. И ведь его никто в это не втягивал. Все это на него не похоже.
— Может быть, его ведут боги, — ответил Торвин.
— Будем надеяться, они его не оставят, — сказал Хама.

Бруно, по-прежнему наблюдающий за церемонией из своего укрытия, осмотрелся в задумчивости. Все взгляды были устремлены в центр, где ярлы помогали Кьяллаку снять кольчугу, а Шеф стоял уже без рубахи. Появилась веревка, отрезанная от петли палача, ею готовились связать запястья соперников, у каждого из которых теперь появилось по два свидетеля — следить, чтобы поединок был честным. Один из жрецов великого храма настаивал, что нужно спеть гимн Одину, а Герьолф, протолкнувшись через толпу, стал возражать против этого.
— Теперь мы даже не сможем напасть на них, — сказал Бруно. — Толпа сбилась слишком плотно. Так, слушайте, мы сделаем вот что! — И он изложил своим людям план атаки. Пойти вправо, обогнуть храм и загон для жертв, появиться в промежутке между храмом и Священным Дубом, там, где было оставлено место для узников. — Выйти позади них, — продолжал Бруно. — Потом выдвинуться вперед и построиться клином. Тогда мы хотя бы освободим своих людей.
— Что это у них там за знамя? — спросил один из риттеров.
— Это крест! — вскричал подслеповатый Эркенберт. — Бог посылает нам знак.
— Это не крест, — медленно проговорил Бруно. — Это поднятое копье. Похожее на то, что сейчас кинул этот юноша. Копье и поперек него — не разберу что. Я не спорю, может быть, это и впрямь что-то означает.

Глубоко и медленно дыша, Шеф ждал сигнала к началу. На нем остались только штаны, сапоги он скинул, чтобы не скользить на мокром камне. Он понятия не имел, что ему делать. И это казалось неважным. Питье Хунда переполняло его восторгом и яростью. В уголке его сознания, которое сохранилось где-то под спудом дурмана, разум протестовал, твердил ему, что нужно следить за противником, а не упиваться ощущением собственного всемогущества.
Когда гимны соперников смолкли, наступила внезапная тишина, потом запели рожки, и Кьяллак, подобно пантере двигаясь по камню, ударил. Шеф едва не опоздал отпрыгнуть, огненная полоса обожгла ему ребра, откуда-то издалека донесся одобрительный рев. Он начал уклоняться, одной рукой подтягивая веревку, которая связывала его с противником, угрожая ударить другой. Кьяллак не реагировал на его ложные выпады, ждал настоящего удара. Тогда одноглазый вынужден будет подойти ближе. Если он промахнется, Кьяллак снова сможет ударить в живот. Он кружил слева направо, выставляя руку с ножом, вынуждая Шефа разворачиваться, чтобы не подставиться стороной, где у него не было глаза. Каждые несколько секунд он умело и быстро полосовал клинком по незащищенной левой руке Шефа, так чтобы пустить кровь, уносящую силы.
— Ну что там? — спрашивал Торвин, у которого левый глаз совсем заплыл.
— Он режет нашего на кусочки, — отвечал Квикка.
«Он режет меня на кусочки», — думал Шеф. Боли он не чувствовал, физической боли, но внутри поднималась паника, как если бы он стоял на подмостках перед тысячной толпой и забыл, что нужно сказать. Он попробовал провести неожиданную подсечку, борцовский прием. Кьяллак расчетливо уклонился и резанул его по колену. Шеф в ответ полоснул по привязанной руке Кьяллака, впервые пустив тому кровь. Кьяллак ухмыльнулся и неожиданно пырнул ножом над их связанными руками, что заставило Шефа мотнуть головой в сторону и, выпустив веревку, отпрыгнуть назад, чтобы избежать мгновенного второго выпада прямо в сердце.
— Учишься, а? — пропыхтел Кьяллак. — Но не быстро. Тебе надо было остаться с мамашей.
Мысль о матери, о ее жизни, искалеченной викингами, заставила Шефа разразиться шквалом ударов, безрассудно ринуться вперед. Кьяллак уклонялся, парочку ударов со звоном отразил своим ножом, выжидал, когда вспышка уляжется. «Как берсерк, — думал он. — Не давай им прицелиться. Уходи с их пути и жди, когда устанут». Он уже чувствовал, что этот прилив сил иссякает.
— Оставаться с мамашей, — повторил он. — Вот сейчас сидели бы, играли себе в бабки.
В бабки, подумал Шеф. Он вспомнил уроки Карли на болоте, вспомнил Хедебю. Снова вцепился в провисшую веревку, рывком натянул ее и неожиданно разрезал. Стон толпы, удивление и презрение в глазах Кьяллака.
Шеф высоко подбросил свой нож, тот завертелся в воздухе. Кьяллак, не спускавший с ножа глаз, машинально посмотрел вслед, на мгновение застыл с задранной вверх головой.
Шеф шагнул вперед, развернулся от пояса, как учил его Карли, и выбросил сжатый левый кулак в энергичном хуке. Он ощутил, как удар отдался в его руке, как кулак с хрустом вмялся в бороду и кость. Кьяллак пошатнулся. Однако это был человек с бычьей шеей, он потерял равновесие, но не упал.
Вращающийся нож скользнул вниз. Шеф, как будто десять лет только тем и занимался, поймал его левой рукой за рукоятку и всадил под задранный подбородок противника. Клинок прошел через бороду и подбородок, через рот и нёбо, остановившись, только когда острие уперлось в свод черепа.
Шеф ощутил, что труп валится, крутанул лезвие и выдернул его. Плавным полукругом он повернулся к толпе, поднял окровавленный нож. Шум рукоплесканий его сторонников, недовольные крики остальных.
— Нечестно! — крикнул один из свидетелей Кьяллака, подходя к камню. — Он разрезал веревку! Это против правил!
— Каких еще правил? — сказал Катред. Без лишних слов он рубанул мечом по кричавшему, располовинив его голову.
С камня Шеф видел, как взметнулись копья, нацелились арбалеты.
Сквозь облака пробился солнечный лучик, упал на окровавленный каменный помост. На этот раз стон толпы был благоговейным. И в тот же миг раздалось клацанье металла. Шеф повернулся и увидел между Священным Дубом и храмом грозный ряд вооруженных всадников, которые отсекали узников от стражи, гнали толпу жрецов по направлению к камню. Он не знал, кто это, но они давали ему шанс. Выпитое зелье еще раз наполнило его воодушевлением и яростью.
— Шведы! — закричал он. — Вам нужен хороший урожай и благополучие! Для этого нужна кровь. Я уже дал вам кровь, королевскую кровь. Идите за мной, и я дам вам еще.
Из толпы раздались голоса, напоминающие о Священном Дубе и великом жертвоприношении.
— Вы годами приносили жертвы, и что это вам дало? Вы приносите неправильные жертвы. Вы должны жертвовать тем, что вам дороже всего. Начнем заново. Я сделаю жертвоприношение, которое намного лучше. — Шеф указал на другую сторону поляны. — Принесите в жертву ваш Дуб. Срубите его и освободите души повешенных. А если богам нужна кровь, дайте им ее. Отдайте богам их слуг — жрецов великого храма.
На другой стороне поляны человек в черной рясе слез с лошади, побежал под призрачно раскачивающуюся крону. В руке человек сжимал топор, выхваченный у разинувшего рот жреца. Приблизившись к Дубу, он занес топор и ударил. Толпа снова ахнула при виде святотатства. Полетели щепки, люди смотрели наверх в ожидании кары небесной. Ничего не произошло. Просто стук металла по дереву от ударов одержимого Эркенберта. Взгляды задумчиво обратились на жрецов. Люди Бруно медленно сгоняли толпу жрецов к камню. Герьолф повернулся к сторонникам Шефа, выждал момент.
— Правильно! — закричал он. — Арбалеты опустить и собраться в круг! Оттар, распорядись своими финнами. Остальные, хватайте жрецов. А ты, — крикнул он Бруно, — останови своего малыша, пока он не поранился! Оцепите Дуб и выделите четырех человек, которые знают свое дело!
Шведы покорно и с изумлением наблюдали, как Герьолф отдает свои ужасающие распоряжения. Прежде чем утро перейдет в день, Дуб Королевства будет сожжен, и в его пламя, как в погребальный костер, бросят его слуг.
— Разве это делает одноглазого королем шведов? — спрашивали зрители друг у друга.
— Кто знает? — был ответ. — Но он вернул нам солнце.



Глава 31

Братья Рагнарссоны услышали эти новости в своем доме в Бретраборге, Цитадели братьев, городе казарм на острове Сьелланд, в самом сердце Дании. Вознаградив и отпустив вестника — это был их давний обычай, всегда платить за новости, даже неприятные, — братья уединились для совещания. На столе у них в кувшине стояло вино — вино с Юга. Год, несмотря на плохое начало, выдался для них прибыльным. С тех пор как они взяли Хедебю, они шли и плыли от одного мелкого королевства к другому, принуждая всех их королей к подчинению, и каждая победа приносила им войска и союзников для следующей. Торговля между Севером и Югом теперь полностью оказалась в их руках, им платили дань за каждую партию пушнины и янтаря с Севера, за каждую партию рабов и вина с Юга. И все же в одном деле они не преуспели, оно оставалось черным пятном в их мыслях.
— Убил Кьяллака, — сказал задумчиво Хальвдан Рагнарссон. — Я всегда говорил, что он славный парень. Нам надо было воевать на одной стороне. Все испортило то дело с девкой Ивара. Жалко, что мы не смогли образумить Ивара.
Хальвдан сильнее всех братьев дорожил воинскими правилами дренскарпа, всегда хорошо отзывался о Шефе после его победы над гебридцем в хольмганге во время осады Йорка. Его чувства, как знали остальные братья, не влияли на его отношение. Он просто выражал свое мнение.
— А сейчас он, говорят, плывет на юг. И есть только одно место, куда он может направляться, — сказал Убби Рагнарссон. — Сюда. Интересно, какие силы он собрал?
— Судя по известиям, он не собрал даже все силы шведов, — сказал третий брат, Сигурд Змеиный Глаз. — И это хорошо. Я знаю, что мы смеемся над шведами, они старомодны, не ходят в набеги на Запад, чтобы поучиться делу. Но когда они собираются вместе, их становится очень много.
— Ну, пока не собрались. Болтали о добровольцах и о тех, кого он привел с далекого Севера, — о финнах и скогарменнах. Сомневаюсь, что из-за этой шушеры стоит беспокоиться. Меня больше волнуют норвежцы.
Олаф Альв Гейрстадира, узнав от людей Пути, что произошло в Уппсале, ответил тем, что собрал всех способных держать копье в королевствах, которые подчинил себе после смерти брата, и отплыл на Юг сразу, как только сошел лед, чтобы встретить того, кого считал своим королем-сюзереном.
— Норвежцы! — сказал Убби. — И их ведет этот дурак Олаф. Они сразу начнут драться между собой, а он сорок лет просидел дома. Он нам не опасен.
— Он не был опасен, — сказал Сигурд. — Меня беспокоит то, как он изменился. Или его изменили.
Он сидел молча, потягивая вино и размышляя. Его братья переглянулись и тоже замолкли. Из всех них Сигурд лучше других предвидел будущее. Он предчувствовал любое изменение удачи, любой поворот судьбы и предначертаний.
А думал Сигурд о том, что чует неприятности. По его опыту неприятности всегда приходили с той стороны, откуда их меньше всего ждешь, и уж совсем было худо, если жизнь давала тебе шанс что-то изменить, а ты этот шанс упустил. Начать с того, что он и его братья пренебрегли этим человеком, Скьефом или Шефом. Он самолично позволил Шефу отделаться потерей одного глаза, когда тот был полностью в его власти. Затем, встревоженные его способностью доставлять им неприятности, они дважды пытались покончить с ним. Первая попытка обошлась им в потерю одного из братьев. Во второй чуть не погибли сам Сигурд и слава двух других братьев. А парень снова ускользнул от них. Может быть, не следовало останавливать Хальвдана, когда тот хотел полезть в воду и напасть на Шефа. Сигурд тогда мог потерять еще одного брата. Если бы это помогло покончить с их врагом раз и навсегда, дело того стоило.
Сигурд не понимал, не кроется ли за этим какое-то предостережение, какой-то намек, или боги отвернулись от них? Змеиный Глаз никогда не боялся жрецов, не ждал добрых предзнаменований. Однако в нем всегда жила незыблемая уверенность, что старые боги действительно существуют и он их любимец, особенно благоволил к нему Один. Разве не послал он Одину тысячи жертв? И все же Один мог в любой момент отвернуться от своего подопечного.
— Мы запустили стрелу войны, — сказал он. — Во все земли, которыми правим. Чтобы выставили все силы, или пусть пеняют на себя. Знаете, что еще меня беспокоит? — продолжал он. — Положим, этот стол будет Скандинавией, вот Дания, это Норвегия, а это Швеция. — С помощью фляжек и кубков он обозначил на столе приблизительную карту. — Посмотрите, каким путем он прошел. Отсюда на юге, где мы встретились на море с его флотом. Потом на север, в Хедебю. Потом в Каупанг. Затем на дальний Север. А потом он появляется там, где его никто не ждал, по другую сторону от гор Киля. Он сделал круг. Или, лучше сказать, объезд?
Объездом называли путь, который проделывает король, собирая дань, принимая вызовы, утверждая свою власть. Одним из таких маршрутов была шведская Эйриксгата. Путь Шефа был много длиннее, всем объездам объезд.
— Ладно, — сказал Хальвдан, глядя на узор из кружек. — Ему придется сделать еще один шаг, прежде чем он завершит свой объезд. Или свой круг. Это шаг сюда, в Бретраборг.

Очень далеко оттуда на совет собрались четверо. На этот раз не три брата, а три брата и их отец. Если только он был их отцом и если они действительно были братьями. Среди богов о таких вещах нельзя судить с уверенностью.
Они стояли на Хлитскьяльфе, сторожевой площадке Асгарда, обители богов. Ничто не могло укрыться от их взгляда — по крайней мере, ничто в Мидгарде, центральном из Девяти Миров. Они видели плывущие по морям флотилии, кишащих в глубинах рыб, видели, как зреет зерно и прорастают семена.
— Я держал его в своей руке, — сказал Один, Отец Всего Сущего, — и отпустил. А он отвергает меня, отказывает мне в жертвоприношении, убивает тех, кто мне поклоняется. Я посылал снег и финнов, чтобы убить его, а он ускользнул от меня. И что же его спасло? Тролль, йотун, отродье проклятого Локи.
Остальные обменялись взглядами. Хеймдалль, дозорный богов, с висящим на шее большим сигнальным рогом, готовый протрубить тогда, когда йотнир поднимется, чтобы возвестить людям и богам Судный день, сказал спокойно:
— Отец Всесущий, его спас один из потаенных. Мы не можем знать, что они — отродье Локи. Но ведь кто-то натравил китов-убийц, которых ведет только их голод и прихоть. Это сделал не я, это сделал не ты. Если это сделал Прикованный, а я думаю именно так, тогда он — враг Прикованного. А ведь враг нашего врага — наш друг.
— Он сжег великий Дуб. Он сжег великий храм. Он освободил тех, кто был предназначен в жертву мне и твоему брату Фрейру. Даже сейчас он плывет на Юг вместе с христианами.
На этот раз Тор решил испытать свое умение убеждать, в котором никогда не был особенно силен.
— Предназначенные тебе в жертву были жалкой подачкой. Он прислал тебе других — твоих собственных жрецов. Они тоже не слишком хороши, но это честная замена. Христиане идут рука об руку с ним, но он больше сделал для того, чтобы ослабить их, чем любой другой твой любимец. Что сделали против них Хермот или Ивар, которого этот человек убил? Я бы сказал, уничтожили немногих и только раззадорили остальных. А этот отбирает у них целые королевства. Они его боятся больше, чем ты.
Неосторожное слово, и взгляд одноглазого Одина словно кинжалом полоснул рыжебородого бога, который отвел взор и принялся неловко крутить в руках свой молот.
— Нет, я имею в виду, не боишься, конечно, — продолжал Тор. — В общем, он кузнец и друг кузнецов. Он наша первая и последняя возможность. Я за него.
— Если ты рассудил верно, — молвил наконец Один, — тогда мне, может быть, следует найти для него место в моей армии в Валгалле, место в Эйнхериаре. Разве это не великая честь и награда для любого смертного?
Только для безумцев, подумал бог, который еще не сказал ни слова. Хеймдалль предостерегающе посмотрел на него, потому что Хеймдалль мог слышать все мысли людей и богов. Впрочем, мысль была справедливая. Только безумец может считать наградой смертельные схватки каждый день и воскресение из мертвых для разговоров о них каждый вечер.
— Эйнхериар, — заговорил молчавший бог, — нужен для того, чтобы победить в Судный день.
— Конечно, — ответил Один. Он устремил на Рига свой единственный глаз. Риг был искушенным, более ловким на слова, чем остальные его сыновья. Иногда он сам сомневался, чей сын Риг. Известно, что Риг обманул многих мужей и многих отцов заставил выращивать подкидышей. Мог ли он то же самое сделать с богами?
— И цель Судного дня — уничтожить зло и обновить мир? Загладить великий ущерб, от которого страдаем мы и весь мир с тех пор, как умер Бальдр? С тех пор как Проклятый совершил худшее из своих злодеяний и стал Прикованным.
Остальных богов это несколько покоробило. Имя Бальдра среди них больше не упоминалось, по крайней мере в присутствии Одина. Не стоило бередить старые раны.
Риг продолжал, как всегда, холодным и ироничным тоном:
— Но уверены мы, что победим в Судный день? Нет. Поэтому Один всячески укрепляет свое войско в Валгалле. А с другой стороны, если мы победим, уверены мы, что это будет лучший мир? Нет. Поскольку есть предсказания, что все мы — или все вы — погибнем в этот день. Ты, Тор, — от яда Iormungand, Всемирного Змея. Ты, Хеймдалль, — от руки своего брата Локи. Про себя я не слышал пророчеств. А Один, Отец Всего Сущего, — говорят, что его всегда ждут челюсти волка Фенрира. Так почему же мы так стремимся к Судному дню? Почему никто из нас не спросит себя: а что, если мир можно обновить, не разрушая его?
Пальцы Одина сжались на древке его копья, и костяшки их побелели.
— И последний вопрос. Мы знаем, что мы стараемся воскресить Бальдра из мертвых, и Один посылал своего героя Хермота, чтобы попытаться вернуть его к нам. Ничего не вышло. Однако существуют истории о людях, которые были возвращены из ада, хотя и не нами.
— Христианские истории, — прорычал Тор.
— Даже они могут давать надежду. Я знаю, что Отец Всего Сущего разделяет эту надежду. Те, кто присутствовал тогда, могут вспомнить. Когда Бальдр лежал на погребальной ладье и мы собирались поджечь ее и столкнуть в Безбрежное море, чтобы уплыла в мир Хель, тогда в последний момент Один склонился и что-то шепнул на ухо Бальдру. Слова, которых не слышал никто, даже ты, Хеймдалль. Так что же Один шепнул на ухо мертвому Бальдру? Мне кажется, я знаю. Могу я повторить эти слова, Отец Всего?
— Если ты подумал о них, Хеймдалль уже услышал их. Двое могут сохранить тайну, но не трое. Так что говори. Что я шепнул на ухо моему мертвому сыну?
— Ты шепнул: «Был бы бог, чтобы вернуть мне тебя, сын мой».
После долгого молчания Один опять заговорил:
— Верно. Я тогда признал свою слабость, чего никогда не делал до тех пор и после этого.
— Признай ее опять. Пусть все идет само по себе, без твоего вмешательства. Дай моему сыну шанс. Дай мне попробовать, нельзя ли использовать этого человека, чтобы создать лучший мир не через пламя Судного дня. Загладить ущерб от смерти Бальдра.
Один снова посмотрел на плывущие внизу флотилии.
— Ладно, — сказал он наконец. — Но я все равно получу новобранцев для Эйнхериара. Скоро найдется дело для моих дочерей-валькирий, вестниц смерти.
Риг не ответил, мысли его были скрыты даже от Хеймдалля.

Военный совет, который Шеф созвал на палубе «Неустрашимого», выглядел так, словно битва уже состоялась. У Квикки, присутствующего в качестве командира катапультной батареи, одна рука была сломана и перевязана. Лицо Торвина было все еще покрыто синяками, заплывший глаз только-только начал приоткрываться. Сам Шеф выглядел бледным, обложенный в кресле подушками: Хунд зашил больше сотни порезов на его руках и ногах. И по словам лекаря, оставшейся у него к концу поединка кровью едва ли удалось бы наполнить кубок для вина.
Другие смотрелись более воинственно. Во главе длинного стола Шеф усадил Олафа Альва Гейрстадира, которого его норвежцы теперь уважительно называли Победоносным. Рядом с ним сидел Бранд, который в конце зимы отправился на юг, чтобы купить себе новый «Морж». При взгляде на него Шефу становилось все более очевидным его родство с троллями. Его надбровья нависали как уступы над обрывом, его руки и мослы казались слишком большими даже по сравнению с его могучим телом. За Брандом сидел Гудмунд, властью Шефа произведенный в ярлы Сёдерманланда вместо убитого короля Кьяллака. Другие шведские ярлы смирились с этим, когда узнали — новый ярл действительно их соотечественник и даже родич. Они также с неослабевающим интересом выслушивали горячие рассуждения Гудмунда о возможностях обогащения на службе у нового короля.
Герьолф тоже присутствовал на совете, как и Оттар, — чтобы передать принятые решения Пирууси и его финнам. А еще с самым беззаботным видом глубоко в кресле раскинулся широкоплечий немец Бруно. Вмешательство его людей в Уппсале обеспечило ему место за этим столом. По крайней мере, ни у кого не вызывала сомнений его враждебность к Рагнарссонам, которые ныне, захватив Хедебю и отменив Хрориково «торгуют все», создавали серьезную угрозу для северных границ Германии.
Бранда, который три года назад принес известие о смерти Рагнара Лодброка в сам Бретраборг — эта история сделалась очень популярной, — попросили описать укрепления цитадели для командиров объединенного флота Шефа, насчитывающего теперь свыше сотни кораблей. Бранд на большом лотке с песком изобразил очертания залива, на берегу которого стояла крепость, и, втыкая палочки в песок, обозначил расположение основных строений.
— Твердый орешек, — заключил он. — Когда я пришел в Бретраборг, там стоял патруль из полудюжины кораблей самого большого размера. Говорят, что сейчас патруль удвоен, с тех пор как Рагнарссоны узнали о нашем приближении. На каждом корабле размещается по меньшей мере длинная сотня человек, то есть шесть двадцаток испытанных воинов, и высота бортов не меньше, чем у любого из наших судов, — не считая кораблей береговой охраны, приведенных королем Олафом, но таких у нас только четыре. И разумеется, поскольку корабли Рагнарссонов никогда не выходят из залива, им нет нужды возить с собой припасы, они могут все время нести на себе полную команду и поочередно возвращаться в гавань для отдыха и еды. И теперь у них появились катапульты. Все считают, что своим первым успехом — Хедебю — Рагнарссоны обязаны этим новым машинам. С тех пор они продолжали строить их и тренировать расчеты, все это, как говорят, под началом отступников — монахов и черной братии из Йоркского собора.
Взгляды присутствующих с некоторым упреком повернулись в сторону маленькой черной фигурки — Эркенберта, сидящего рядом с Бруно. Эркенберт этого не заметил. Со времени своей атаки на Дуб Королевства он грезил наяву, постоянно переписывая легенду про Эркенберта-арифметикуса, грозу язычников, рассказанную как житие святого. Он все еще не был уверен, какую роль следует отвести в ней одноглазому ренегату, который сразил языческого короля: возможно, лучше будет опустить все упоминания о нем и приписать победу христианскому ратоборцу. В христианском мире писаная история проверяется только Церковью.
— Катапульты стоят здесь, — продолжал Бранд, высыпав пригоршню колышков на мыс, который охранял вход во внутреннюю часть залива. — Они могут расстрелять любой корабль, прошедший мимо патруля, если он приблизится примерно на одну милю. И наконец, здесь расположены главные силы Рагнарссонов. Вооруженные корабли, вытащенные на берег, — еще одна пригоршня колышков, — их почти столько же, сколько у нас, и опять же им нет нужды загружать запас воды и провизии.
— Скажи-ка, Бранд, — вмешался Шеф, — а есть какие-нибудь хорошие новости?
Бранд ухмыльнулся:
— Что ж, государь. Я мог бы сказать «зато нет дождя», но и дождь, кажется, скоро начнется. Да нет, есть, есть у меня хорошие новости. Если уж на то пошло, многие союзники Рагнарссонов идут с ними лишь по принуждению. Они делают это, потому что Рагнарссоны нападали на них по отдельности и вынуждали сдаться и предоставить свои войска. Но если союзники сочтут, что могут порвать с Рагнарссонами, — тогда Рагнарссоны только их и видели. Если Рагнарссоны будут побеждать, союзники будут драться за них. Но если им вдруг покажется, что Рагнарссоны проигрывают… Поддержка очень быстро исчезнет. Откровенно говоря, я думаю, что шансы у нас неплохие — если мы только заберемся под скорлупу ореха. Но катапульты — это проблема, и большие корабли тоже. — Бранд замялся, не зная, следует ли объяснять очевидное. Однако на совете не все были норманнами, и он решил, что лучше излагать прямо. — Понимаете, в морском бою размер вашего корабля так же важен, как… как каменная стена. Эти большие корабли во время бури в Атлантике не выдержат и часа, у них всегда слишком слабый киль. Но если один из них в закрытых водах встанет с вами борт к борту, все, что от них потребуется, — это скинуть со своей высоты пару камней, и вы потонете. Они на несколько футов выше обычного корабля. Их команда защищена от всего, что вы сможете предпринять, но ваша палуба открыта для их стрел и копий. Они будут смотреть на вас сверху вниз. Вам придется кидать веревку с кошкой, чтобы залезть на их борт, а пока хоть кто-то из них жив, это невозможно. Корабли короля Олафа могут сражаться с ними на равных, но таких кораблей у Рагнарссонов в три раза больше, чем у нас. И команда на них, повторяю, лучшие бойцы Рагнарссонов. Только датчане, замечу, ни одного норвежца, — добавил Бранд не без гордости. — И при этом вовсе не безбородые мальчишки.
— Увы, — с сильным немецким акцентом произнес в наступившей тишине Бруно, — боюсь, что всем нам лучше разбежаться по домам.
Бранд сердито вспыхнул и потянулся через стол к руке Бруно, чтобы схватить и зажать ее в своей лапище, пока немец не запросит пощады. Бруно легко избежал захвата, даже не убрав с лица своей вечной улыбки.
Шеф стукнул по столу:
— Хватит! Благодарю тебя, Бранд, за твое сообщение. Граф Бруно, если ты намерен отправиться домой, мы продолжим без тебя. — Шеф на мгновение вперил взгляд в Бруно, заставив того опустить глаза. — Граф просто пошутил. Он так же решительно настроен, как и все мы, покончить с этими бешеными собаками и восстановить в северных странах законность.
— Да, — сказал Герьолф, — но как мы это сделаем?
Шеф выставил вперед распрямленную ладонь:
— Это «бумага», — затем сжал руку в кулак, — это «камень», — и напоследок выставил два пальца, — это «ножницы». Ну, кто хочет сыграть со мной в эту игру? Граф Бруно, давай.
Голос Шефа звучал сильно и решительно, странно не сочетаясь с его болезненно-бледным лицом. Шеф был уверен, что способен повести за собой этих людей, способен даже достаточно хорошо читать их мысли, чтобы выиграть. Как поступит Бруно? Он не выберет «бумагу», это ясно. «Камень» или «ножницы»? Его собственный нрав подобен лезвию. Значит, он выберет «камень», считая, что другие похожи на него.
— Раз-два-три, — сосчитал Шеф.
Игроки одновременно выбросили руки: Бруно — сжатую в кулак, Шеф — распрямленную ладонь.
— «Камень» заворачивается в «бумагу», я победил.
Повтор, и на этот раз Бруно отвергнет «ножницы», которые победили бы в прошлый раз, откажется от «камня», который выбросил только что.
— Раз-два-три. — Распрямленная ладонь Бруно против двух пальцев Шефа. — «Ножницы» режут «бумагу», я опять победил. Ну да хватит… — (Лицо Бруно начало темнеть из-за ухмылки Бранда.) — Вы меня поняли. У них есть большие корабли, и катапульты, и обычные суда. Как сказал Бранд, большой корабль побьет обычный корабль. А что побьет большой корабль? Катапульта. А что бьет катапульту? Наш замысел — всегда противопоставлять нашу силу их слабости. Слушайте, сейчас я объясню вам…

Когда совет закончился, Шеф откинулся на спинку кресла, охрипнув от разговоров и все еще чувствуя слабость от потерянной крови. Бруно, приподнимаясь, изобразил церемонный поклон в направлении нахмурившегося Бранда, а затем прошел к концу стола.
— Ты проделал долгий путь с тех пор, как тебя пытались продать в рабство в Хедебю, — заметил он. Кивнул сидящему за спиной Шефа Карли. — Я вижу, твой юный дитмаршенец все еще с тобой. Но оружие у тебя уже не то, что было тогда. Могу я взглянуть?
С необъяснимой неохотой Шеф повернулся назад, взял копье, стоящее у планшира, и протянул Бруно. Тот повертел реликвию в руках, осмотрел наконечник:
— Могу я спросить, где ты нашел это странное оружие?
Шеф рассмеялся:
— Слишком долго рассказывать. В коптильне. Мне сказали, что некогда оно принадлежало ярлу трондцев, какому-то Болли. Но я его никогда не видел. Не разговаривал с ним, — поправился он, вспомнив длинный ряд подвешенных трупов. — Ты мог заметить, что когда-то оно побывало в руках христиан. Посмотри, на краях наконечника есть кресты, когда-то там была золотая накладка. Но золото извлекли задолго до того, как я нашел копье.
Бруно повернул копье, осмотрел крестообразные выемки на лезвии. Он мягко и благоговейно погладил их. Через мгновение он тихо сказал:
— Могу я спросить, как копье попало к тебе, если ты никогда не встречался с его владельцем? С этим Болли из Тронда? Ты его где-то нашел? Ты взял его у кого-то?
Шеф припомнил произошедшее в коптильне Эхегоргуна: как он отложил оружие, как Катред его подобрал и вручил ему. Все-таки очень странно, что Бруно об этом допытывается. Не хотелось бы рассказывать ему всю историю.
— Скажем так, оно перешло ко мне. В то время оно никому не принадлежало.
— Однако оно хранилось у какого-то человека? Тебе его отдал какой-то человек?
«Оно хранилось у Эхегоргуна, — подумал Шеф. — А отдал мне его Катред».
— Не совсем человек, — ответил он.
Бруно в свое время передали слова архиепископа Римберта: тот сказал, что Святое Копье Лонгина и Карла Великого будет обретено благодаря вмешательству руки, не принадлежащей человеку. Сомнений больше не было. Наконец-то он держал в своих руках святую реликвию императора. Бог вознаградил его за все испытания. Однако он стоял на палубе языческого судна, окруженный врагами. Как сказал ему малыш-дьякон? «Претерпевший же до конца спасется». До конца, а не почти до конца.
Настолько обычным голосом, насколько сумел, Бруно сказал, аккуратно ставя копье на палубу:
— Ясно, что это христианское оружие. Не обижайся, но я бы предпочел не оставлять его в руках того, кто более не христианин. Может быть, я его выкуплю у тебя, как мы выкупаем христианских рабов.
«Бранд тоже убеждал меня избавиться от этого копья, — подумал Шеф. — Странно».
— Нет, — сказал он, повторяя свой ответ Бранду. — Я считаю, что это хорошее оружие для победителя, и оно приносит мне удачу. Оно мне полюбилось. Я оставлю его у себя.
Бруно протянул копье Шефу, выпрямился и поклонился в сдержанной немецкой манере.
— Auf wiedersehen, herra, bis auf die schlacht. До свиданья, государь. До встречи в битве.
— Напыщенный ублюдок, — по-английски буркнул Катред Квикке, глядя, как уходит Бруно.



Глава 32

Шеф спал, где-то в глубине сознания не забывая, что завтра — день битвы. Флот стоял у берега в дюжине миль от входа в залив Бретраборга, строго охраняемый от любых неожиданных вылазок.

Во сне Шеф сам оказался в заливе Бретраборга, в дальнем его конце, глядя в том направлении, откуда он, Шеф, должен был, как он знал, появиться утром. И действительно, было уже утро, и человек, выглядывающий из-за приоткрытых ставен, увидел корабли, идущие по фьорду в его сторону. Он знал, что они несут ему смерть.
Человек распахнул ставни, встал лицом к надвигающемуся флоту и затянул песню. Эту песню Шеф часто слышал раньше, она была хорошо известна у викингов, любимая песня Бранда. Называлась она «Песня Бьярки» или «Старая песня Бьярки». Но этот человек не повторял ее. Он ее складывал. Он пел:


День пришел, петухи зашумели крылами.
А ублюдки взялись за свои дела.
Очнитесь, очнитесь же, други и воины,
Вы лучше всех, победили Аттилу,
Хваткого Хара и лучника Хрольфа,
Вы люди славных родов, презираете бегство.
Я вас бужу не для медов, не для шепота женщин,
Я бужу вас для бури, для града стрел.


Самоуверенный и ироничный голос всегдашнего наставника Шефа перебил голос поющего:
— Ну, ты так сражаться не будешь. Ты ведь хочешь победить, а не снискать славу. И запомни: хотя я сделаю для тебя все, что смогу, ты должен использовать каждый свой шанс. Для слабости нет места…

Голоса затихли, оба голоса — и вдохновенного певца, и хладнокровного бога. Когда Шеф проснулся, запели рожки — наверное, именно они и разбудили его, — рожки дозорных, возвещавшие, что наступает рассвет и настал день битвы. Шеф лежал не вставая, радуясь, что, как король, он, по крайней мере, может дождаться, пока кто-то другой растопит очаг и приготовит завтрак. Нечего и говорить о сражении на пустой желудок, ведь рукопашная битва — тяжелая физическая работа. Он размышлял о своем видении и о прозвучавшей в нем песне.
«Вы люди славных родов, — говорилось в ней, — презираете бегство». Был ли он человеком славного рода? Пожалуй, да. Был ли его отцом бог или ярл, да будь им хоть его отчим, тан Вульфгар, о крови керлов речь не шла. Подразумевало ли это, что он, Шеф, презирает бегство? Что с поля битвы всегда бежали только худородные? Может быть, сам певец не считал, что быть хорошего рода и не бежать с поля брани — одно и то же. А если считал так, то он ошибался.
Как сказал бог, Шеф должен использовать любой шанс. Что-то подсказывало Шефу, что и это тоже ошибка. Да, что-то беспокоило его. Он уселся, позвал своего слугу:
— Пригласи ко мне англичанина Удда.
Когда Шеф уже обувался, пришел Удд. Шеф окинул его критическим взглядом. Удд пытался держать себя в руках, но его побледневшее лицо было напряжено. Он уже много дней так выглядел. Неудивительно. Он в течение нескольких недель ожидал мучительной смерти и спасся от нее в самый последний момент. А перед этим он прошел через большее количество испытаний и опасностей, чем выпало бы на шесть жизней подмастерья кузнеца, которым он был когда-то. Для него это было слишком. Однако он не желал сдаваться.
— Удд, — сказал Шеф, — для тебя у меня будет особое задание.
Нижняя губа Удда задрожала, выражение страха на лице проступило ясней.
— Я хочу, чтобы ты сошел с «Неустрашимого» и оставался в арьергарде.
— Почему, государь?
Шеф быстро соображал.
— Так ты сможешь передать весть от меня, если… если нам не повезет. Вот, возьми эти деньги. Этого хватит, чтобы добраться до Англии, если дело так обернется. Если это случится, передай от меня привет королю Альфреду и скажи, как я сожалею, что мы больше не вместе. И передай от меня привет его королеве.
Удд глядел на него с удивлением, облегчением, легким смущением.
— А что еще передать ей, государь?
— Ничего. Ничего. Просто привет и напоминание о старом добром времени. Послушай, Удд. Я больше никому бы этого не доверил. Я на тебя надеюсь. Не подведи меня.
Малыш вышел, по-прежнему с выражением облегчения на лице. Но менее смущенным. «Неразумно, — подумал Шеф. — И прямо противоречит указаниям бога. В этот день Удд может нам понадобиться. Но я больше не в силах видеть его испуганные глаза. Вывести Удда из-под удара — это акт милосердия. А также противопоставления себя циничному богу Ригу, моему отцу и наставнику».
Шеф, насвистывая, вышел из-под навеса, удивив дозорных, которые ожидали в такое утро, по крайней мере, задумчивого молчания. Он приветствовал Квикку, выслушивающего объяснения Удда.
— Квикка, у тебя сохранилась волынка, которую ты сделал зимой? Тогда сыграй на ней сегодня. Если уж это не проймет Рагнарссонов, то их ничем не возьмешь.

Через несколько часов флот по спокойному морю подошел к заливу, на котором стоял неприступный Бретраборг. Слева от приближающегося с севера флота лежала длинная морская коса. На ней ясно просматривались укрепления Рагнарссонов из четырех катапульт, к которым примыкали метательные машины, а к тем — простые, дешевые и неточные камнекидалки. Рядом с косой, преграждая путь в залив, дюжиной черных теней встали главные боевые корабли Рагнарссонов. Позади них сгрудились суда поменьше, основная масса флота.
Шеф на «Неустрашимом» слышал, как его гребцы ухали, налегая на весла — скорее уже не весла, а целые гребные бревна. Они были в два раза больше обычных весел, каждое держали по два человека, самых сильных во флоте, тщательно отобранных Брандом и Хагбартом. Корабль шел под парусом, чтобы сберечь силы гребцов, но теперь настало время убрать мачту и рею. Поблизости параллельным курсом двигались четыре больших корабля короля Олафа, каждый размером с утонувший «Журавль». Они легко поддерживали скорость, гребцы косились на странное судно, которое они сопровождали.
Наконец Шеф приказал установить пластины из обработанной стали на место. Две боевые башни с поворотными «мулами» были закрыты наклонными броневыми листами до высоты человеческого роста. Невозможно было бы бронировать остальную часть корабля и удержать его на плаву, да еще и сохранить ход, но Шеф придумал рамы, которые крепились к планширу с обоих бортов. Пластины в них закладывались внахлест, как черепица на крыше или как драконья чешуя. Они тоже имели наклон внутрь, начинаясь на высоте головы гребцов и почти сходясь вместе в шести футах наверху.
— Ты же не бросаешь щит во время сечи, — объяснял Шеф сомневающемуся Хагбарту. — По крайней мере, когда ждешь, что в тебя посыплются стрелы и копья. И ты держишь щит наклонно, чтобы они отскакивали. Именно это мы и хотим сделать.
Позади тяжкого на ходу «Неустрашимого» и больших судов, как и во флоте Рагнарссонов, шли корабли помельче, основная масса атакующих на судах в восемнадцать весел по борту, которые составляли костяк любого норманнского флота. За каждым на буксире, почти неразличимая в солнечных бликах, тянулась маленькая рыбачья лодка, похожая на вельботы северных китобоев, — все, что могли выставить маленькие рыбачьи деревушки. В каждой помещалось от четырех до восьми гребцов и еще две пары человек. Гребцы тоже были тщательно отобраны из лучших шведов и норвежцев. В каждой лодке двое были арбалетчики Шефа, а вторая пара — риттеры Бруно.

Глядя на них со своего места в центре войска, Сигурд Рагнарссон бросил:
— Я вижу, мачты убраны.
— Значит ли это, что на сей раз фокусов не будет? — спросил Убби.
— Сильно сомневаюсь, — ответил Сигурд. — Но теперь мы и сами знаем пару фокусов. Будем надеяться, что они нам помогут.

Шеф стоял у переднего мула, на едва ли не единственном оставшемся на «Неустрашимом» месте, откуда можно было хоть что-то увидеть. Одним своим глазом он обозревал катапультную батарею Рагнарссонов. Шеф был дальнозорким, но не настолько, чтобы разглядеть то, что ему было нужно. Не существует ли способа лучше видеть на расстоянии? Он хотел узнать, готов ли противник к выстрелу. Если они хитрят, они могут выжидать с первым залпом до того времени, как корабли Олафа подойдут поближе, рассчитывая сразу потопить все четыре. Если это произойдет, битва будет проиграна, даже не начавшись, «ножницы» Шефа — так он мысленно обозначил большие корабли в своем плане — затупятся о «камень» катапульт. Однако он не хотел держать эти корабли слишком далеко. Чем ближе смогут подойти маленькие суда, «бумага», тем лучше.
«Мы почти приблизились на расстояние выстрела», — размышлял он. Он повернулся и за пятьдесят ярдов помахал рукой королю Олафу, стоящему рядом с Брандом на баке своего тяжелого корабля, в три сажени от борта до борта. Олаф помахал рукой в ответ, отдал приказ. Гребцы затабанили веслами, и судно потеряло ход, а с неба упал первый тридцатифунтовый булыган, пущенный на предельную дальность. Он плюхнулся в воду в десяти футах от носа «Цапли», взметнувшиеся брызги воды окатили Олафа. Шеф покривился. Небольшой недолет. Попытаются ли они еще раз?
Четыре тяжелых корабля уступили дорогу, остались в тылу, а «Неустрашимый» медленно вошел в зону досягаемости катапульт. Позади основная масса флота тоже сушила весла, потихоньку дрейфуя вперед. При этом они обрубили буксирные концы. Мертвое молчание было внезапно нарушено хриплым кличем. Лодки устремились вперед, свежие гребцы рвали весла, каждая лодка держала самый быстрый темп гонки, преодолевая последнюю милю. Миновав свои буксиры, а затем переднюю линию больших судов, лодки вытянулись в линию, гребцы одновременно ухали в такт задающим темп рулевым.
Первая лодка промчалась мимо «Неустрашимого», ее вел один из холугаландцев Бранда. Шеф услышал его крик: «Давай, давай, ребята, шевели задницей, пока до нее шведы не добрались!» Шеф помахал рукой ему, двум скогарменнам с арбалетами, Бруно, сидящему на корме одной из рвущихся вперед лодок, и всем остальным на шестидесяти лодках, расходящихся в линию, как собаки, загоняющие оленя. Слишком тяжело дышали гребцы, чтобы ответить на приветствие, — они вели свои перегруженные посудины со скоростью всего лишь раза в четыре меньше скорости китов.
А что делают на катапультах? Шеф увидел фонтаны взметнувшейся воды — два, потом третий — и ощутил, как подпрыгнуло его сердце. Каждый фонтан означал промах, а каждый промах был упущенным шансом противника, лишней минутой, которая потребуется на перезарядку неуклюжих машин. Однако было и одно попадание, рядом с головной лодкой, люди барахтались в воде среди разбитых досок. Никто не остановился и не замедлил хода, чтобы подобрать их. Приказ Шефа был твердым. Уцелевших не подбирать. Продолжать грести и оставить их где есть. Часть людей в кольчугах утонет, а часть, надеялся он, сможет удержаться на обломках и доплыть до ближайшего берега. Лодки неслись вперед, как стайка водяных жуков, мелькали весла. «Неустрашимый» находился примерно на фарлонг ближе к грозной, отмеченной стягами линии флота Рагнарссонов.
— Еще сто гребков, — крикнул Шеф, — еще сотню — и можете отдыхать! Хагбарт, задавай темп! Квикка, играй на своей волынке!
Сидящие на веслах великаны налегли еще больше, вкладывая весь остаток сил, что они вряд ли сделали бы в начале обычной битвы, в которой все решает рукопашная схватка. Пронзительная музыка гнала их вперед. Катред, криво ухмыляясь, выглянул из-за броневого листа:
— Тут Огвинд говорит, что без волынки он будет грести быстрее, нельзя ли, чтобы Квикка заткнулся?
Шеф в ответ махнул рукой и крикнул что-то, чего никто не расслышал. Когда счет гребков подходил к концу, Шеф взглянул на поле боя, оценивая расстояние, взглянул на вражеские катапульты, на несущиеся вперед лодки, на переднюю линию флота Рагнарссонов, сделавшуюся вдруг гораздо ближе. Хорошо еще, что вражеский флот не двигался. Если бы он вдруг изменил свое построение, «ножницы» противника разрезали бы их «бумагу», его большие корабли пошли бы на их маленькие. Но сейчас «бумага» Шефа заворачивает «камень» противника, а вражеские «ножницы» наткнутся на «камень».
— Последние десять гребков, — крикнул Шеф, — и право руля! Разворачиваемся к ним левым бортом. Квикка, один выстрел по знамени Ворона! Озмод, — он закричал еще громче, чтобы услышали на кормовой катапульте, — выстрели влево от знамени Ворона и потом стреляй влево, ты слышишь, влево!
Корабль повернул; с шумными выдохами, истекая по́том, гребцы бросили весла, откинулись на скамьях. Шеф сорвался со своего наблюдательного пункта и побежал к другой точке, где обзор не заслоняли бы катапульты. Пока «Неустрашимый» останавливался, Квикка и Озмод искали цель через специально оставленные в броне бойницы.
Квикка взмахнул рукой, Хама выдернул пусковую скобу, и все судно содрогнулось от удара рычага по перекладине. И мгновением позже содрогнулось снова — это выстрелил Озмод. Шеф напряженно следил за удаляющимися черными точками камней. Квикка и Озмод были самыми опытными катапультистами в его флоте. По «Журавлю» они в критический момент промахнулись. Будут ли эти выстрелы лучше?
Обе точки завершили полет в самом центре боевой линии Рагнарссонов, Шеф был почти уверен, что видит разлетающиеся осколки. Он ждал внезапного разрушения, исчезновения корабля, раскрывшегося подобно цветку, как это происходило в сражении близ устья Эльбы. Ничего. Боевая линия не изменилась, драконьи головы по-прежнему торчали над водой. Что же сделали Рагнарссоны? Тоже покрыли свои корабли броней?
— Два попадания! — крикнул Шеф. — Бейте теперь влево и вправо, как было приказано!
Он не знал, что произошло. Но в машинной войне, как и в традиционной, ввязавшись в бой, нужно поменьше рассуждать и просто делать свое дело.
Заряжающие крутили рычаги, гребцы, следуя указаниям Хагбарта, потихоньку отбрасывали веслами воду, стараясь удержать корабль бортом к врагу. Снова двойной удар рычагов, и снова черные точки понеслись к линии неприятельских кораблей. Снова в линии не появилась брешь, ни одна драконья голова не пошла вниз. Но Шеф увидел, что люди бегут, перепрыгивают с корабля на корабль. Что-то там все же происходило.
Пока он вглядывался, «Неустрашимый» от удара просел в воду. От ужасающего звона у Шефа побежали мурашки, над его головой что-то разлетелось на куски. Он огляделся, понял, что катапульты на косе сменили прицел, стреляли теперь не в приближающиеся к ним лодки, а в расстреливающий их флот корабль. Если бы на «Неустрашимом» не было брони, он бы тут же и затонул. Камень ударил точно в центр, в борт рядом с мачтой, наткнулся на броневые листы, и его осколки просвистели над головой. Шеф сквозь сидящих гребцов пробрался к Хагбарту, осматривающему повреждения. Броневые листы выдержали удар, но крепящая их деревянная рама треснула пополам, и листы высыпались в воду.
«Неустрашимый» дрожал от собственных выстрелов, и снова раздавался ужасный звон от бьющих в него камней. Одно попадание в переднюю часть, и деревянная рама не выдержала, ядро ударило по кормовой катапультной башне. Озмод подошел, столкнул покосившиеся броневые листы, втолкнул на свое место заводные рычаги.
— Нужна веревка, — сказал он, — привязать эти балки на место, и мы опять сможем стрелять.
Шеф понял, что вся башня вышла из строя, сломалось что-то важное в ее основании. Долго им такой обстрел не выдержать. Стальные пластины выскользнули из сломанной рамы, попа́дали в море, в образовавшуюся брешь сверкнуло солнце.
— Разверни корабль, пока они перезаряжают! — крикнул Шеф. — Встанем к противнику неповрежденным бортом. Еще три залпа — и дело сделано!

Головные лодки достигли косы в сотне ярдов от катапультной батареи. При своем приближении они были встречены сначала залпами из дротикометов, а потом — из быстро перезаряжаемых простейших метательных машин, которые люди Шефа называли камнекидалками. Дротикометы не представляли опасности для лодок, но насквозь пробивали своими огромными стрелами человека в кольчуге. Из баллисты можно было потопить лодку, но только при случайном попадании; они били не прицельно. Лодки неслись вперед, моряки готовились в последний момент одним рывком ринуться в атаку на берег.
Две сотни отборных воинов, стоя по колено в воде, встретили их, готовые сбросить нападающих в море, защитить свои катапульты, выиграть время, чтобы мулы потопили корабль, который уничтожал флот оборонявшихся. В лодках арбалетчики взвели оружие, изготовились к стрельбе. В войне машин все части военного механизма должны взаимодействовать, и каждая часть должна делать свое дело. Если они будут воевать порознь, они станут бесполезны. Когда они воюют согласованно, битва превращается в бойню. Воздух наполнился свистом арбалетных стрел, с небольшого расстояния пробивающих и щит, и кольчугу. Когда ратоборцы Рагнарссонов пали, сраженные не носящими доспехов скогарменнами, с лодок соскочили тяжеловооруженные немцы, построились в воде в линию, сомкнули щиты и с Бруно во главе поднялись на берег. Шведские и норвежские гребцы, похватав мечи и топоры, последовали за ними. Несколько мгновений шла обычная сеча, несся звон скрещивающихся клинков. Затем линия Рагнарссонов, в которой уже было полно дыр, распалась полностью, превратившись в россыпь воинов, спиной к спине отбивающихся от врагов или пытающихся спастись бегством. Бруно созвал своих людей, выстроил их в ряд, легкой трусцой повел вверх по склону. Некоторые катапультисты сбежали сразу, другие старались напоследок выстрелить или хватались за мечи и щиты.
Каким образом корабли Рагнарссонов удерживались на плаву, Шеф не мог сказать, но, кажется, противник получил достаточно. Позади передней линии маленькие суда начинали разворачиваться, выдвигаться вперед для атаки. А передние хотя и не затонули, но сидели в воде значительно глубже. Он видел, что драконьи головы заваливаются в стороны. «Неустрашимый» уже почти выполнил свою задачу. Он превратил двенадцать самых крупных кораблей Рагнарссонов в неспособную к передвижению массу, хотя они были сцеплены так, что поддерживали друг друга на плаву. Теперь дело было за малыми кораблями.
Но когда они выдвинулись, король Олаф, наблюдавший за ходом сражения с расстояния в полмили, приказал дуть в рожки и грести вперед. «Цапля» и три таких же корабля под неумолчное пение рожков устремились навстречу врагу через волнующиеся воды. «Бумага» завернула «камень» — маленькие суда уничтожили катапульты. «Камень» затупил «ножницы» — катапульты «Неустрашимого» расстреляли большие корабли Рагнарссонов. Теперь огромные корабли короля Олафа шли против малых судов противника — «ножницы» против «бумаги».
Когда «Цапля» проходила мимо, Шеф увидел на ее баке Олафа и Бранда, следящих за противником, который двумя головными судами дерзко пытался захватить «Цаплю» с боков, словно два мастифа старались завалить быка. Они были встречены арбалетным залпом, дождем посыпавшихся вниз дротиков, самыми большими камнями, какие только мог поднять человек, сброшенными, чтобы проломить днище лодок. Одна из них ухитрилась забросить абордажные крючья и прикрепиться к борту, хотя сама уже начинала тонуть. Ее карабкающаяся на борт команда была перебита ударами копий и мечей, прежде чем смогла высвободить руки. Избавившись от одного нападающего, «Цапля» повернула к другому. Позади «Цапли» и остальных больших кораблей пришла в движение основная масса кораблей Шефа, выискивающих бреши в рядах неприятеля, выбирающих себе противника.
Шеф перегнулся через планшир, огляделся. Вот оно, подумал он. Битва выиграна, осталась ее заключительная стадия. Он видел, что катапульты Рагнарссонов захвачены, видел ряд лодок, оставленных на берегу. Поздняя, но своевременная атака короля Олафа переломила хребет неприятельского флота. Самые большие корабли Рагнарссонов так и не смогли вступить в дело, расстрелянные из катапульт «Неустрашимого».
Как легко все могло повернуться по-другому! Если бы не арбалеты, лодки не смогли бы высадиться на берег. Тогда катапульты разгромили бы «Неустрашимого», а затем и корабли короля Олафа. А не будь здесь «Неустрашимого», не понадобились бы и катапульты, двенадцать больших кораблей вышли бы вперед, имея трехкратный численный перевес над кораблями Олафа. Но «бумага» обернула «камень», «камень» сломал «ножницы», а «ножницы» разрезали «бумагу». Все три части сработали. Вот так оно получается в войне машин.
— Мы тонем! — резко сказал Хагбарт. — Кажется, один из этих камней в конце концов сломал нам хребет. Смотри! — Он показал на течь, в которую вливалась забортная вода.
— Квикка, Озмод! — крикнул Шеф. — Снимайте свои команды! Все в порядке, Хагбарт, попробуй выбросить «Неустрашимого» на берег. Вон туда, на косу рядом с катапультами.
Подбитый «Неустрашимый» потащился по волнам, в то время как битва и на море и на суше стремительно удалялась от него, оставив его на пустынной водной глади, испещренной пятнышками корабельных обломков и головами плывущих моряков.



Глава 33

«Неустрашимый» не то сел на мель, не то затонул, словом, коснулся днищем грунта в нескольких ярдах от берега. Неподалеку на песке валялись убитые и раненые. В водах залива тут и там виднелись взмахи слабеющих рук тонувших. Шеф показал на них Хагбарту:
— Пошли-ка пару человек в шлюпке, пусть подберут, кого удастся. И пусть еще несколько человек на берегу помогут раненым. Это работа для Хунда.
Хагбарт кивнул.
— Остальных я поставил сбрасывать броневые пластины, чтобы облегчить судно. Я думаю, в конце концов мы сможем вернуть «Неустрашимого» в строй.
— Отлично!
Шеф посмотрел вверх по склону, где стояли катапульты Рагнарссонов. Там никого. Бой сместился дальше, катапультисты разбежались, люди из лодочной флотилии преследовали их и устремились искать бреши в беззащитной теперь цитадели Бретраборга. Шеф почувствовал, как напряжение отпускает его и сменяется усталостью, понял, что больше не в состоянии принимать решения. Шум боя затих вдалеке, высоко над заросшими травой лугами в небе пели жаворонки, напоминая о днях, проведенных в Эмнете много лет назад. Может быть, эти дни повторятся. Дни мира.
Он решил подняться наверх по отлогому склону и посмотреть на другую сторону залива, увидеть окончание битвы, ее торжественный финал, падение Бретраборга. С копьем в руке он двинулся наверх, а Катред сопровождал его. Карли тоже увязался с ними, шел в нескольких шагах позади. Хагбарт, глядя им вслед, ощутил укол тревоги. На любом поле боя найдутся люди, которые выжили, враги, способные неожиданно вновь подняться на ноги. Викинги обычно зачищали поле боя, перед тем как счесть битву оконченной, группами прочесывали его, раздевая трупы, добивая раненых и выискивая тех, за кого могли бы дать выкуп. Сейчас этого сделано не было. Однако при короле находилось два телохранителя, а на берегу еще оставалось много дел. Хагбарт выбросил из головы лишнюю заботу, продолжал разъяснять своим людям, что делать.
Наверху холма Шеф снова увидел разбросанные тела, их было не много — катапультисты по большей части разбежались, когда увидели, что марширующий строй немцев надвигается на них снизу по склону. С высшей точки Шеф посмотрел на сцену, которая появлялась в его видениях, но открывалась ему с другого конца фьорда. Зеленеет мирный длинный залив. Где-нибудь в миле расстояния — нагромождение казарм, складов, верфей, загонов для трэллов, слипов — в течение долгого времени оплот Рагнарссонов, самое устрашающее место в северном мире. Ныне их морская мощь затонула в заливе, разбитая кораблями короля Олафа, которые горделиво приближались к гавани. За уцелевшими гонялись мелкие суда. Часть кораблей, на которых находились невольные союзники Сигурда, описывала широкий полукруг в надежде сбежать из залива. В центре всей сцены, разбитые в щепки артиллерией «Неустрашимого», плавали полузатопленные двенадцать огромных кораблей, их команды цеплялись за обломки бревен и досок в ожидании спасения или гибели. По всему заливу к берегу подходили мелкие суда, сделанные на скорую руку плоты, выбирались из воды умелые пловцы.
— Сегодня я не пригодился, — сказал Катред за спиной Шефа. — Я мог бы с тем же успехом остаться в тылу.
Шеф не ответил. Он увидел трех промокших воинов с разбитого корабля, высадившихся внизу с другой стороны косы из маленькой лодочки. Они тоже заметили его и проворно устремились вверх по склону.
— Может быть, этот день в конце концов окажется не таким уж плохим, — сказал идущий впереди Сигурд Рагнарссон.
В битву он вступил на центральном корабле в линии больших судов. Тот был разбит и взломан первым же камнем, выпущенным со странного, покрытого металлом судна, противостоящего Рагнарссонам. Швартовы, соединявшие все корабли в линии, удержали его на плаву. Но камни летели и летели, а Сигурд с нетерпеливой яростью ждал, когда же его собственная артиллерия возьмет прицел, уничтожит наглеца. Под конец он сорвал с мачты знамя Ворона и вместе с братьями перенес его на любимый свой «Франи ормр», возглавляющий основные силы флота позади заслона больших патрульных кораблей. Затем, когда металлическое судно наконец-то стало тонуть и вышло из боя, он повел малые суда в атаку против «Цапли» короля Олафа.
Эта атака тоже не удалась, «Франи ормр» затонул прямо у него под ногами — сброшенный с высокой палубы камень пробил днище. В наступившей неразберихе ему и его братьям пришлось убить нескольких собственных людей, чтобы спастись с тонущего судна. Позади него погибали его армия и флот. За какой-нибудь час, не имея даже возможности ответить ударом на удар, он превратился из короля и властелина снова в простого воина, которому принадлежит только его одежда и оружие да то, что он носит с собой. Сигурд слышал, что Один предает своих любимцев. Но в легендах рассказывалось, что он предает их в бою для славной гибели с мечом в руке. А не для бесславного поражения без надежды нанести ответный удар.
Однако теперь, подумал Сигурд, может оказаться, что Один все-таки остается его другом. Потому что на холме прямо перед ним находилась причина всех невзгод Рагнарссонов. И с ним только два человека — это против Сигурда и двух его могучих братьев. Трое на трое.
Шеф всмотрелся, за пятьдесят ярдов узнал странный взгляд Змеиного Глаза. Сигурд, Хальвдан и Убби — каждый из них опытный ратоборец, и все они полностью вооружены для рукопашной битвы, которая так и не состоялась. Против них он сам, вооруженный лишь старым хрупким копьем, без доспехов и щита, Карли, все сжимающий свой дешевый меч, и Катред. Сможет ли даже Катред драться с тремя ратоборцами сразу, с той сомнительной помощью, которую смогут оказать ему Шеф и Карли? Как раз то, чего Шеф всегда рассчитывал и надеялся избежать, — честной борьбы на ровной площадке против лучше вооруженного и более опытного противника. Разумней было бы сразу броситься бежать вниз на берег, под защиту арбалетов «Неустрашимого». Шеф повернулся к своим спутникам, начал им показывать, чтобы бежали с холма.
Слишком поздно. Глаза Катреда расширились, он часто задышал, из уголков рта потекла пена. Он тоже узнал Змеиного Глаза.
Шеф ухватил его за руку, но был отброшен небрежным движением щита, шип которого прошел в волоске от лица Шефа.
— Катред! — безуспешно кричал он. — Нужно бежать, сразу же! Убьешь их потом.
— Убью сейчас, — хриплым нечеловеческим голосом отвечал тот.
— Вспомни, ты мой человек! Я спас тебя с мельницы. Ты поклялся подчиняться мне.
Катред повернулся, чтобы взглянуть на Шефа, какая-то кроха разума еще теплилась в его взгляде, хотя он на глазах превращался в берсерка.
— Король, до тебя я был человеком другого короля. Эти люди убили моего короля Эллу.
Он с трудом произносил слова, лицо его исказилось. Шефу показалось, что он уловил слово «извини». А затем берсерк бросился мимо него, ликующе устремился по траве к приближающейся троице.
Он замер перед ними и закричал насмешливо, чистым и высоким голосом, преисполненным восторга.
— Сыновья Рагнара, — кричал он, — вашего отца убил я! Я вырвал его ногти, чтобы заставить говорить. Потом я связал его и бросил в змеиную яму, в ormgarthr. Он умер с посиневшим лицом и со связанными руками. Его вы не встретите в Валгалле.
Он закинул голову назад, разразился победным смехом. Быстрее змеи полетело в него пущенное Сигурдом копье. Не менее быстрый отбив бронированным щитом заставил копье взметнуться высоко над головой. Затем Катред атаковал.
Сигурд ловко увернулся от него, отбив первый взмах клинка и поднырнув под обратный удар. Затем, размахивая мечами, к берсерку с двух сторон подступили Убби и Хальвдан. Воздух наполнился звоном металла — Катред парировал удары и сам разил мечом, постепенно оттесняя назад этих двоих.
И все же он не мог нападать на троих сразу. Сигурд мельком глянул на их схватку, потом повернулся и пошел вверх с обнаженным мечом и поднятым щитом. Шеф огляделся. Побледневший Карли стоял рядом с ним, сжимая свой перекованный меч, который Шеф взял у неудачливого викинга Храни. У Шефа оставалось его копье. Щита ни у того ни у другого не было. Сигурд превосходил их по боевой мощи раза в два. Однако Шеф не мог сбежать и бросить Катреда одного.
— На этот раз между нами нет воды, умник, — сказал Сигурд.
Едва он прыгнул вперед, Шеф ткнул его копьем, впервые за все время использовав его как оружие. Сигурд срубил наконечник с деревянного древка одним размашистым ударом справа, а слева мгновенно ударил Шефу в шею. Тот поднырнул, отпрыгнул назад, бросив бесполезное древко и вытаскивая поясной нож, которым убил короля Кьяллака. Шеф по-прежнему чувствовал себя скованным, не готовым к бою. Вот сейчас ему бы пригодилось питье Хунда. Но Хунд находился по другую сторону холма.
Карли вышел вперед, чтобы защитить своего лорда, взмахнул мечом, который гордо носил с тех самых пор, как получил его в подарок от Шефа. С болью Шеф понял, что Карли снова забыл все, чему его учили. Он ударил как пахарь, как керл, как утконогий с болот. Сигурд с легкостью принял первый удар на клинок, с чем-то вроде разочарования дождался запоздавшего второго, отбил его щитом и ударил стремительно, как гадюка, прежде чем Карли смог среагировать. У Карли не было ни щита, ни шлема. Шеф услышал мясницкий хруст костей — это меч глубоко разрубил череп. Дитмаршенский крепыш выронил оружие и распростерся у ног Змеиного Глаза.
Ниже по склону Катред яростной атакой сбил Хальвдана на колени. Убби, голова с плеч, валялся в нескольких ярдах от них. Сигурд уголком глаза ухватил эту сцену и опять развернулся к Шефу.
— Я сначала позабочусь о тебе, — сказал он, обходя тело Карли.
Шеф стоял перед испытанным воином с одним лишь ножом в руках, слишком близко, чтобы повернуться и бежать.

Далеко наверху одноглазый бог Один смотрел на своего любимца, Сигурда, сына Рагнара.
— Это великий воин, — сказал он с горечью.
— Но он проиграл сражение, — возразил стоящий позади него Риг.
— Будь это честная игра, он бы победил.
— Тогда возьми его в свой Эйнхериар.
Один в задумчивости смолк. Даровать ли своему поклоннику еще одну, последнюю победу? Ему вспомнились слова его сына Рига и его собственные слова, которые он прошептал на ухо своему любимому сыну Бальдру, лежащему на погребальной ладье. «Нашелся бы бог, чтобы вернуть мне тебя, сын мой». Этого не смог ни бог, ни герой, даже его верный Хермот. Возможно, они были правы. Не кровь сделает это, а слезы. Никогда ему не дождаться слез от Змеиного Глаза. С сожалением он принял решение.
— Не просто так я ношу прозвище Bolverk, Злодей, Предатель Воинов, — буркнул он, и его услышали лишь Риг и всеслышащий Хеймдалль. Он посвистел своим валькириям, которые незримо витали над каждым полем брани, выбирая жертвы и набрасывая на них свои сети слабости, паралича, заставляя оружие скользнуть в руке, а взгляд — упустить полет стрелы или копья. Своим гигантским копьем он указал валькириям на Змеиного Глаза.

Сигурд поднимался вверх по отлогому склону, как хищник на охоте, опустив меч вниз, подняв щит, не спуская окаймленных белым зрачков с лица Шефа. Шеф пятился от него с коротким ножом в руке, открытый для укола или удара, как только Сигурд преодолеет разделяющие их шесть футов. Пятясь, он неожиданно почувствовал, что наклон земли под ногами изменился. Они достигли вершины холма и стали переходить на другую его сторону. Через несколько мгновений они окажутся среди покинутых катапульт, в поле зрения моряков с «Неустрашимого». Если он сможет продержаться еще сотню ударов сердца… Та же мысль пришла в голову Сигурду. Он двинулся быстрее, решившись доделать дело, пока никто не вмешался.
Весь день узел на его сыромятных сапогах слабел все больше и больше. Сейчас шнурки уже волочились в короткой траве. Когда Сигурд ринулся вперед, чтобы нанести решающий удар, он зацепился за собственный шнурок, попытался шагнуть запутавшейся ногой, поскользнулся и потерял равновесие. Он выбросил вниз руку со щитом, на мгновение оперся ею о землю.
Отступающий Шеф чисто импульсивно шагнул вперед и пырнул Сигурда своим ругаланнским ножом. Тот пронзил бороду и воткнулся под подбородок, в точности как это было с королем Кьяллаком. Мгновение Сигурд пялился перед собой, его странные глаза расширились от боли. Затем они, кажется, увидели что-то за спиной Шефа, выражение одновременно и узнавания, и отвращения мелькнуло на лице умирающего. Меч поднялся, словно для того, чтобы поразить какую-то тень, какого-то предателя наверху.
Шеф яростно провернул нож и отпрыгнул назад, а Сигурд упал лицом вниз.
К ним, хромая, поднимался по склону Катред. Он был ранен в лицо, которое пересекала длинная бескровная полоса, подобная разрубу, сделанному мясником в мертвой плоти. Кольчуга его была пробита и разорвана во многих местах. Казалось невозможным, что он в состоянии передвигаться, одно бедро опять перерублено почти полностью, то самое, в которое его ранил Вигдьярф.
— Ты получил одного, я — двух, — сказал Катред. — Я отомстил за короля Эллу. Я передам ему о тебе только хорошее. — Он стоял, раскачиваясь, и огонь безумия угасал в его глазах. Более спокойным голосом он добавил: — Хотел бы я, чтобы ты мог похоронить меня невредимым. Передай весть обо мне троллям, Мистарай. Я был бы ее мужем.
Кровь вдруг хлынула из его ран, загадочное самообладание берсерка его покинуло. Он осел вниз, завалился на спину. Шеф пощупал пульс — его не было. Он побрел по заляпанной кровью траве посмотреть на Карли, но без всякой надежды. Такие воины, как Змеиный Глаз, разят насмерть. Если их не упредить. Догадка оказалась верной. Карли тоже был мертв как камень, мозг и кровь перемешались на траве вокруг него, его радостное выражение лица навеки сменилось удивлением и испугом. Плохая весть для Эдит и для двух десятков других. Плохая весть для Мистарай.
Шеф машинально подобрал меч Катреда, опустив плечи, потащился назад к кораблю. Дойдя до покинутых катапульт, он с удивлением обнаружил перед собой германца Бруно. Шеф увидел, что Хагбарт на берегу тоже заметил происходящее, снял работающих на «Неустрашимом» людей и послал их на подмогу. Но они были еще далеко.
— Я видел ваш поединок, — сказал Бруно. — Теперь ты убил уже двоих Рагнарссонов. Но я не понимаю, как ты это сделал. Казалось, что он с легкостью убьет тебя. Это смог бы любой из моих людей. Я сомневаюсь, что в драке ты сравнишься со мной.
— Зачем нам сравнивать?
— У тебя есть нечто нужное мне. Где твое копье?
Шеф махнул рукой назад:
— Там. Что тебе до него?
Словно в ответ, Бруно сделал выпад своим длинным всадническим мечом. Шеф машинально отбил удар мечом, взятым у Катреда, парировал снова и снова, обнаружил, что меч вылетел из его руки и клинок Бруно упирается ему в горло, в точности в то место, куда нож вошел в горло Сигурда Змеиный Глаз.
— Что мне до него? — повторил Бруно. — Это Святое Копье, которым германский центурион убил Иисуса Христа. Копье, которым была пролита священная кровь.
Шеф вспомнил явившееся ему видение сцены распятия, человека в шлеме с красными перьями, говорившего по-немецки.
— Да, — ответил он, осторожно шевеля кадыком из-за коловшего кожу острия. — Я верю тебе.
— Владеющий этим Копьем станет императором. Истинным императором Запада, наследником Карла Великого, он снова объединит Священную Римскую империю. Римскую империю германской нации.
Шеф почувствовал, что в нем нарастает невероятное напряжение, более сильное, чем страх перед упирающимся в его горло стальным острием. Дважды люди пытались заставить его расстаться с Копьем, и дважды он отказывался. Если отдаст его сейчас, то может подвергнуть весь мир новой напасти, тирании нового Рима, более сильного, чем прежний Рим и прежний папа. А если откажется, он умрет. Имеет ли он право спасти свою жизнь такой ценой? Когда мертвые Катред и Карли лежат за его спиной на сырой земле?
Однако Копье ему не принадлежало. Это было ясно. Оно принадлежало христианам. Что они с ним сделают, знает только их Бог. Но они имеют право следовать своим видениям, как он и люди Пути, как Торвин, и Виглейк, и все остальные имеют право следовать своим. Вспомнив свое видение умирающего Христа, вспомнив короля восточных англов Эдмунда и скорбную старуху, которую они с Альфредом встретили на лесной поляне, он ощутил, что нечто должно еще будет свершиться благодаря Кресту. Если не благодаря Церкви. Но ведь Бруно не человек Церкви.
— Если Копье делает человека германским императором, — с трудом проговорил Шеф, — тогда им лучше владеть германцу. Ты найдешь его наконечник около тел моих товарищей, там, где Сигурд срубил его с древка. Старинным был только наконечник. Древко много раз меняли.
Казалось, Бруно на мгновение пришел в замешательство:
— Ты готов отдать его? Я бы этого не сделал, даже с мечом у горла. — Он подумал еще минутку, не обращая внимания на людей, бегущих к нему по склону холма. — Это правильно. Твой символ не копье, будь то копье Одина или центуриона Лонгина. То, что ты носишь на шее, как я тебе уже говорил, — это Грааль. Твое предназначение — найти его, как мое — найти Копье. — Он отвел меч, поднял его в салюте. — И все равно я должен убить тебя. Боюсь, что ты человек опасный, хотя и не владеешь мечом. Но это было бы не по-рыцарски, хладнокровное убийство. Итак, прощай, Король Севера. Помни, что я первый так тебя приветствовал.
Бруно сбежал вниз по склону, поднял что-то с окровавленной травы, поцеловал и поспешил к строю лошадей, которых привели для него из конюшен Бретраборга.
Шеф взял у одного из взбежавших на холм легковооруженных скогарменнов арбалет, взвел его, заложил стрелу, посмотрел на широкую спину, удалившуюся на шестьдесят, восемьдесят, сто ярдов.
«Я должен убить тебя, — подумал он. — Но это было бы не по-рыцарски — хладнокровно отплатить злом за добро. Итак, прощай, будущий император. Или, как ты выражаешься, auf wiedersehen».




Примечания



1

Страндхуг (др. — сканд. Strandhöogg) — высадка викингов на берег с целью отдыха или принудительного изъятия продовольствия у крестьян.



2

Северяне в эпоху викингов называли Христа Hvítakristr — Белый Христос. По одной из гипотез, из-за того, что новообращенные христиане обязаны были в течение недели после крещения носить белые одежды.



3

Смело, доблестно (др. — сканд.).



4

Перевод В. Тихомирова.