Горан
Серия: S.T.A.L.K.E.R. Гробовщик



Часть первая или конечная остановка

– Все вы, являетесь социальными иждивенцами, а, следовательно, согласно Декрету № 3 от 2 апреля прошлого года – преступники…
Но это позже. А пока – весна. Она хороша, даже если видна она через маленькое окошко с закруглёнными углами старого проржавевшего кунга. Машина везла и везла нас по разухабистой дороге навстречу неизвестности. В кунге нас было двенадцать бедолаг, отловленных по вокзалам, заброшенным стройкам да аварийным домам. Скамейки для сидения были узкие и мы, то и дело соскальзывали, бились друг о друга и о жестяные стенки, матерились в полголоса или шипели от боли. Трещала, а кое-где и рвалась одежда, с сухим стуком сталкивались лбы. Ревел двигатель. В маленьком окошке двери мелькал и мелькал бесконечный проселок и сопровождающий нас УАЗик с конвоирами.
– Эй, водила, растудыть твою в укроп! Не дрова везёшь!
Не дрова. Их бы он и то поберёг. А нас чего жалеть?
Скрип тормозов, резкая остановка, и мы опять повалились друг на друга.
– Слезай с меня, лишенец!
– На себя посмотри…
И тут, как ядерная вспышка, солнце ворвалось через распахнувшуюся дверь, и стало уже не до разговоров. Глазам больно, а барабанные перепонки рвал крик:
– На выход, уроды!
Что там – снаружи? Ослеплённые и оглохшие, короткими шажками мы пошли к выходу. Я невидяще уцепился за впереди идущего. Попытался спрятаться от света за его спиной. Тот не оборачиваясь, двинул вне локтем:
– Отвянь!
– Живее, доходяги, живее выходим, – это нам снаружи.
Впереди идущий рванулся куда-то вперёд и исчез. Снова солнце прямо в глаза.
Щурясь, я прыгнул в сияющую пустоту. Там вообще земля есть? Бетонный плац больно ударил по пяткам. Где я? Как смог осмотрелся.
Асфальт. Небольшое КПП. Вышка с прожектором, на ней солдат с автоматом на плече. Дальше длинное здание, похожее на казарму, квадрат плаца. Еще далее что-то вроде гаражных боксов… Воинская часть, не иначе… Мои собратья по несчастью столпились рядом и тоже, щурясь, зыркали по сторонам.
Три офицера выросли перед нами, как из-под земли. Майор и два лейтенанта.
– А ну – построиться!
Команда хлестнула по нам, будто плеть, и мы встали в кривую шеренгу лицом к говорившему. А тот, невысокий, худощавый, с погонами майора, поправил фуражку на голове, разгладил усы под длинным носом и заревел то, с чего я начал рассказ: что, мол, Родина нас кормила, учила, лечила. В надежде, что мы, в свою очередь, ей отплатите тем же. Она долго ждала, наконец, терпение её лопнуло! И с этого дня мы будем свои долги отрабатывать ПРИ-НУ-ДИ-ТЕЛЬ-НО.
– Вот там, – он махнул в сторону ворот КПП, – В поселке, вы отныне будете жить. Там же будете и работать на благо Родины. Подробности вам расскажет ваш бригадир. А пока вы должны понять одно: больше с вами никто нянчиться не будет. И закон здесь один – я, майор Дятлов.
Ну и дальше в том же духе. Было жарко, хотелось пить и присесть где-нибудь в теньке.
На счастье, речь майора не затянулась.
– Еще раз повторяю, – сказал он под конец. – Жизнь-малина для вас кончилась. Начинается жизнь-дерьмо. И чем больше этого дерьма в вас обнаружится, тем короче будет ваша жизнь.
Отточенный жест, и из кармана явил себя белоснежный носовой платок. Майор снял фуражку тщательно – делай раз! делай два! – вытер лоб, виски и таким же отточенным движением засунул платок в карман.
– Романов, – негромко позвал он, не оборачиваясь, и один из лейтенантов за его спиной вытянулся: – Давай их на санобработку. Ну и далее по пунктам.
Следующие два часа нас раздели догола, побрили налысо, выдали по куску хозяйственного мыла на двоих и загнали в душевую, где из шести сосков бежал жиденький водопад теплой водички. После душа нам всем выдали стандартное армейское бельё, включая выгоревшие от бесконечных стирок гимнастерки, портянки и стоптанные сапоги. На все наши робкие попытки как-то разъяснить наше положение, отвечали: «скоро узнаете» или молчали. Особо настырному невысокому щуплому дядьке из нашей команды солдат с золотой «фиксой» во рту и погонами сержанта попросту дал по морде.
Как только все банные дела были закончены, и мы толпой вывали из душевых на улицу, рядом с нами будто вырос из-под земли невысокий мужик лет 30-ти в потертом танкистском шлеме. Он мельком осмотрел нас, поморщился и сказал:
– Я – Ломоть. Отныне – ваш смотрящий. Знакомиться, дупла – пенёчки, будем позже. Сейчас придется немного поработать.
И следующие полчаса мы грузили на подводу, в которую была запряжена серая меланхоличная кляча. Грузили мешки с мукой и сетки с картошкой, грузили вакуумные упаковки с кирпичиками хлеба, пачки крупы, сахара, чая, консервы и даже несколько упаковок бульонных кубиков.
После этого мы двинулись к КПП, которое тут же распахнуло перед нами железные ставни ворот. Вот так, впереди Ломоть на подводе, следом неровная колонна по-двое, мы и вступили в пределы Зоны.

А может и не так.
Параллельно я отчётливо помню, как нам на несколько дней заперли в каком-то сарае и по-одному гоняли на допрос к особисту. Потом нас переписали, сняли отпечатки пальцев и выдали по какому-то временному удостоверению, мол, податель сего является сотрудником частной строительной компании «Ярывань», и только после этого пёхом отправили в Зону. А было ещё воспоминание, что никакой воинской части мы толком и не видели. Машина проскочила КПП, провезла нас по дороге с полкилометра, после чего под раскаты начинающейся грозы нас вытряхнули из кузова, указали направление, куда бежать. И всё. Про майора Дятлова я узнал позднее, после инцидента в Столбцах.

Как только ворота за нами со скрипом закрылись, Ломоть громким голосом предупредил, чтобы никто не вздумал сходить с дороги.
– Тут сплошные минные поля, – сказал он. – Да и пулеметчикам на вышках только дай повод…
В подтверждение его слов сзади раздалась длинная очередь и пули, показалось, чуть не задевая волос на голове, пронеслись над нами. Все новички, кто упал на дорогу, кто присел, вжимая головы в плечи, но Ломоть рявкнул:
– Не останавливаться! – и мы, отряхиваясь на ходу, снова зашагали вслед за подводой.
– Это для науки, – пояснил Ломоть. – Чтоб осознали свое место в тутошней пищевой цепочке.
Он шлепнул вожжами по бокам клячи, и та на мгновение ускорилась.
– Теперь запоминаем, дупла – пенёчки: в эту сторону для вас отныне хода нет. Полезете по полю – подорвётесь. Пойдете по дороге – подпустят метров на двести и расстреляют. Никто с вами ни о чем разговаривать не станет, хоть вы кровью у них на глазах исходите… Далее. Западный лагерь. Старший в нем я – смотрящий. Зовут, кто не запомнил, Ломоть. Подо мной три бригадира. Сыч, Чака и Витя Самовар. Сейчас поменьше, но обычно у каждого бригадира под началом по три тройки. Итого, дупла – пенёчки, должно быть тридцать душ плюс моя. Но на сегодняшний день всего четыре неполные тройки остались. Так что даже с вами полного состава у нас не будет.
– Куда же остальные делись? – спросил бородатый мужик из первой пары в колонне. – В лесу заблудились?
В строю лениво засмеялись.
Ломоть натянул поводья, останавливая лошадь, и спрыгнул с телеги. Мельком глянув нам за спину в сторону КПП, он ласково улыбнулся и переспросил:
– Куда делись? – и вдруг заорал мгновенно багровея. – Ты что, утырок, до сих пор не понял куда попал? Вы все, – он обвел нас бешенным взглядом. – Вы не поняли, куда попали? Это Зона, салаги! Дальше автобус не идет! Добро пожаловать на конечную остановку!
Он немного отдышался, снова запрыгнул на телегу и спросил, уже спокойнее:
– А что, Дятлов вам ничегошеньки не объяснил?
Все в разнобой замотали головами. А один из нас озвучил:
– Нет. Сказал только, что долг перед Родиной будем отрабатывать.
Наш смотрящий смачно сплюнул и негромко выматерился.
– Ладно, дупла – пенёчки, об этом позднее. – он снова осмотрел нас внимательным взглядом. – Особые таланты имеются? Врачи? Сапожники? Повара?
Никто из новичков не ответил.
– Ну есть у кого хоть какая-нибудь квалификация выше подсобника или разнорабочего? – не отставал Ломоть. – Вы не подумайте, спецам у нас живется куда привольнее, чем простым трудягам. Так что не глупите. Если есть у кого что сказать…
Он выжидательно замолчал. В ответ мы не проронили ни звука.
– Понятно. Особый экскаваторный полк. Элита погрузочно-разгрузочных войск, – сказал Ломоть разочарованно и протяжно скомандовал. – Дви-и-инули…
Стоило нам вновь тронутся в путь, как телегу тряхнуло на ухабе, и Ломоть громко клацнул зубами.
– Холера, – выругался он и стал рассказывать дальше, будто и не останавливался только что. – Запомните еще, дупла – пенёчки: ничего непонятного руками здесь ни в коем случае трогать нельзя. Большое оно или маленькое, блестящее или матовое – даже не подходите, если жизнь дорога. Увидел что-то непонятное, стал и тут же позвал старшего. Иначе и сами подохнете, и тройку свою подставите…
За нашими спинами прострекотал вертолет. Я обернулся на ходу. Его курс был параллелен двухметровой стене из сетки рябицы с барашками колючей проволоки сверху. Стена эта начиналась слева и справа от едва видимого отсюда КПП, уходила вдаль и терялась среди местности.
Дорога нырнула в овражек, и вскоре перед нами вырос небольшой, домов в пятнадцать, поселок.
– Добро пожаловать в лагерь «Западный» – бывший поселок Вильча, а ныне – родной дом, для честных бродяг и комбикорма, вроде вас, – гаркнул Ломоть и шлепнул вожжами по бокам клячи, пытаясь ее взбодрить.
Встретили нас спокойно. Без выкриков, шуточек и угроз. Пара человек в поношенных гимнастерках и грязных сапогах, поздоровались с Ломтем, бросили в нашу сторону по оценивающему взгляду и пошли дальше по своим делам. Пока мы разгружали телегу и заносили ее содержимое в неглубокий подвал, подоспели бригадиры. Прошлись вдоль нашей кривой цепочки, сплюнули по очереди на утоптанную землю и уставились на Ломтя.
– Как делить будем? – сипло озвучил общий вопрос тот, что представился Сычом.
– Поровну, дупла – пенёчки, – сказал Ломоть, и понеслось. В течение получаса нас складывали, умножали и извлекали из нас корень. В результате я и прибывший со мной мужик с редкими усами под крупным носом достался бригадиру по кличке Чака. А еще пять минут спустя меня определили в тройку, старшим которой был здоровенный детина, назвавшийся Жора Речица.
– Жрать хочешь? – первым делом спросил Жора. Вопрос был риторическим, что я и попытался выразить на своём лице. Жора усмехнулся, протягивая мне топор:
– Знакомый инструмент?
Я кивнул.
– Дрова у сарая. Видишь во-о-он тот дом? Там у нас кашеварня. Нарубишь и отвезёшь три полных тачки. Это наша доля на сегодня. А мы с Комаром над картой покумекаем. Чую выброс недалече. Так что скоро познаешь ты Зону, а она познает тебя… Короче, если увидишь, что цвет неба начал меняться, со всех ног дуй сюда.
Я разгрузил вторую тачку, когда сверху донёсся мягкий громовой раскат, и у меня заложило уши, как в вагоне метро. Поднял глаза и увидел, что голубизна неба постепенно меняется на яркий фиолетовый оттенок. Солнце исчезло, а редкие облака в момент истаяли, будто их и не было. Громыхнуло уже громче. Небо стало пронзительно бирюзовым и заволновалось, будто нависшее над головой море. Мне даже показалось, что в выси мелькнули тела крупных рыб. Но досмотреть феерическое зрелище мне не дал удар по уху, сбивший меня с ног.
В следующий момент меня ухватили за шиворот и потащили. Громыхнуло еще раз, да так, что я почти оглох. По глазам резанула яркая вспышка, резко заболела голова, но я уже летел в темноту, натыкаясь на острые края ступенек. Хлопнула дверь, лязгнул замок, и грохот стих.
– Кому было сказано про небо? – различил я голос Жоры. В неярком свете керосиновой лампы я увидел, что нахожусь в подвале – небольшом помещении с лавками по обеим сторонам и небольшим столиком у дальней стены. Воняло сыростью, плесенью и мужским потом. Кроме меня в подвале находились еще пятеро, в их числе Жора и Комар.
– Зелень ты весенняя, комбикорм для рогатого и парнокопытного, – не унимался Жора. – Тебе же ясно было сказано: беги со всех ног. А ты что в небесах высматривал? Салюта дожидался?
Комар в это время защелкнул одно кольцо наручников мне на левом запястье, а другое зацепил за какую-то ржавую, выныривающую из стены, трубу. Я рефлексивно дернулся.
– Не вибрируй, – сказал Комар. – Выброс пройдет – отцеплю. А-то всяко бывает.
Сверху грохот слился в монотонный гул. Пару раз тряхнуло. Я еще раз дернул рукой.
– Да не греми ты, – сказал незнакомый мне коротышка с язвой от ожога на всю щеку. – Всех по первому разу приковывают. Чтобы себе не навредили. Каждый ведь по-своему эту беду переносит. У меня, к примеру, только башка трещит, будто с похмелюги, а дружок мой, Рома, первое время так всё блевал, не переставая. А случалось, что и стрелялись, и вены распарывали. Так что и ты повиси. Для твоего же блага… Ты как вообще?
Я прислушался к себе – ухо левое чешется, да шишка, которую в машине по пути сюда набил, побаливает – и пожал плечами.
– Ну и хорошо, – кивнул коротышка. – Значит к Выбросам ты не чувствительный. Это, конечно, не значит, что тебе можно его на улице пережидать. Там в миг вместо мозгов запеканку получишь…
– Да закройся ты, Чуня, – сказал Жора, подсвечивая себе карту карманным фонариком. Он ткнул пальцем и предложил. – А если сюда?
Комар с сомнением покачал головой.
– Там топи начинаются. Все камышом заросло. Обзор плохой. На «Электру» нарвёмся – все поляжем…
– Рыбкин говорил, что в прошлом месяце там «Болотный огонек» видел.
– Видел? – усмехнулся Комар. – Чего ж не взял?
– А ты не помнишь какие они тогда вернулись? Как в сказке: битый небитого вёз.
Комар скептически улыбнулся.
– Что бы Рыбкин мимо хабара пришёл! – он немного посмурнел. – Жаль, теперь уже не спросишь…
– Есть такая история, – вдруг сказал Чуня, обращаясь ко мне Было видно, что ему жутко, и он пытается «заболтать» свой страх. – В один из первых наборов это случилось. Накрыло как-то Выбросом прямо тут, в лагере, в одном из подвалов пятерых бродяг. А как отпустило, так и оказалось, что выход аномалия сторожит. Кто говорил, «рубец» это был, кто на «электру» грешил. В одном сходились – выход запечатало намертво. Не войти, не выйти. Не передать чего. Первый бродяга на выходе в нее и влетел. Сразу наповал. А снаружи тоже не звери. Была бы возможность – помогли бы. Да как?
Оставшиеся бедолаги пару дней покантовались… Думали, копать другой ход, а стены – с полметра бетона. Бывший хозяин расстарался. И инструмента никакого. Что делать? Еда – ладно, вода кончилась. Попробовали прорваться – еще двое сгинули. Да погано так. Вот и решили оставшиеся, что чем смерть лютую принимать, лучше уж в этом друг другу подмогнуть. Приставили пистолетики к голове друг друга и на счет три нажали…
На утро глянули бродяги, а никакой аномалии у того подвала и не осталось. Не знали тогда еще, что каждая аномалия свой заряд имеет. И у этой всего три сработки оказалось.
– Здоров ты трепать, Чуня, – сказал Комар. – Что ж это за Выброс был, если аномалии прямо в лагере появились? Я здесь не первый месяц, под всякие попадал. Один раз так грохотало, что думали, стенки не выдержат и похоронит нас прямо тут. Так и то после него первую «Плешь» метрах в трёхстах встретили к востоку от Креста, что Пахом на околице поставил… За мостиком через Макаву. А что бы здесь… Врешь ты, Чуня, как дышишь. Ладно, давайте на выход. Кончился Выброс. Завтра на дело пойдем.
И впрямь шум снаружи стих.
– Да как бы не сегодня, – пробормотал Жора. Снимая с меня наручник. – Давно ничего стоящего не приносили. А на Южном, говорят неделю назад аж три грозди «Железного винограда» приволокли.
– Кто говорит-то? – спросил Комар насмешливо.
– Чака трепался, – ответил Жора. – Мол, Дятлов обещался в половину рацион урезать, если в ближайшее время ему чего-нибудь стоящее не приволочем.
– Чака – он знает, – то ли снасмешничал, то ли серьезно сказал Комар. – Но на ночь глядя, да сразу после Выброса… И так потери выше крыши.
Он подошел к двери, запиравшей подвал, и со скрипом отпер ее. Мы по очереди вышли. Смеркалось. От земли поднимался то ли дым, то ли туман. В Воздухе пахло озоном и какой-то дрянной химией.
– Сходи в кашеварню. Там тебя покормят. Потом приходи и спать ложись. Выходим чуть рассветет, – сказал мне Комар. – Все, что тебе нужно знать, узнаешь завтра. Вопросы?
Я отрицательно покачал головой.
– Да, иди, ужинай, – подал голос Жора. – Спать ляжешь у дверей. На раскладушке.
Ужин был сытный: макароны с тушёнкой, чая от пуза и шмат хлеба с ладонь. Макароны и чай я употребил, а хлеб припрятал. Запас карман не тянет.
Пришел в хату, растянулся на раскладушке… Думал после стольких событий сразу не засну. Да и обдумать нужно было много чего. Но только голова моя коснулась подушки, я отключился, как перегоревшая лампочка; Хлоп – и темнота.
И приснилось мне, мое недалёкое прошлое. Как шел я по улице Ленина своего родного города, а навстречу мне сынок генерального директора «Нефтесбыта». Он в тот день в Джеймса Бонда играл: на ходу своего «Гелиента» из травмата по всем встречным-поперечным палил. С управлением не справился и в остановку со всей дури въехал. Крики. Визги. Народ разбегается.
Я обычно ни во что такое не вмешиваюсь. И здесь бы прошёл мимо, как и большинство прохожих. Но от такого беспредела как-то растерялся. А тварь эта, когда из машины своей выползла, стала в мамашу молоденькую целиться. У той на руках грудничок надрывается. Проснулся, наверное, от такого шума. Перепугался. Ну, и переклинило меня. Ствол отобрал и им же по харе уроду этому и зарядил. Раз пять. Мужики оттащили.
Ну, у меня, слава Богу, ума хватило ментов не дожидаться. Правда помогло мне это мало. Установили мою личность за два дня. А когда на третий день взяли, то оказалось, что это не сынок генерального, а я на машине со стволом наголо гонял, не он, а я стрелял по прохожим и покалечил людей на остановке.
А еще чуть позже понял я, что искали меня со всей тщательностью совсем не для того, что бы осудить по всей строгости, так сказать, закона, а лишь для выдачи моей живой еще тушки возмущенному родителю. Я, видишь ты, оказывается, гниде этой челюсть в двух местах сломал.
Передали меня с рук на руки четырем «быкам», им бы ещё по кольцу в нос, и поехали мы к генеральному на дачу. Как понял я из их немногословного рассказа, казнь меня ждала долгая и лютая. Дабы впредь и другим неповадно было.
Спасти меня могло только чудо. И чудо это явилось в виде КАМАЗа на перекрестке у железнодорожного переезда. Как я там Богу душу не отдал – до сих пор не пойму. Водитель, «быки» – все в кашу, мужик из "КАМАЗа через лобовое стекло вылетел. А я – живой. Это потом оказалось, что и руку сломал и на ребре трещина, и сотрясение. А тогда на чистом адреналине до насыпи добежал и в вагон товарняка, тот – ещё одно чудо! – как раз проходил, на ходу забрался и там только сознание потерял. Двое суток ехал на восток. Очнусь: Где я? Потом услышу: колёса стучат, вагон покачивается, успокоюсь и снова в забытьё. Обнаружили меня аж за Уралом. В больницу поместили. Я оттуда через неделю сбежал. Одежду у соседа по палате украл и сбежал. Прямо загривком почуял, что еще немного и найдут меня. А в том, что ищут – не сомневался. Опять товарняк, теперь уже на юг. Прибился к бомжам на городской свалке районного центра. Но там долго не продержался. Законы волчьи. А у меня рука неправильно срослась и ребра болели – ни кашлянуть, ни чихнуть. Какой из меня боец. Подрабатывал на привокзальном рынке. Бывало и побирался. Воровал. Один раз попался, и это не прибавило мне здоровья. Так еще полгода перекантовался. Зарос, пообносился – родная мать не узнает. Вот только пить беспробудно, как другие бомжи, не мог. Не лезло.
Местный опер как-то поймал меня на базаре
– Иди, – говорит. – сюда, Немой. Тема есть.
Немой – это кличка у меня такая. Я и до неприятностей особо говоруном не слыл. А уж как попал в переплёт, так и вовсе замолчал. Что не скажешь, о том не узнают. Говорил редко и, по возможности, односложно. Сначала трудно приходилось, потом привык.
Ну вот. Подхожу я, а он листовочку протягивает. Глянул – на ней моё фото пятилетней давности. И надпись, мол, разыскивается, особо опасный и так далее. И даже вознаграждение прописано: десять тысяч «гринов».
– Вали отсюда, Немой, – говорит. – Денег, что за тебя сулят, мне всё равно не обломится. Начальнички да посредники распилят. А вот коли прознают про тебя, и бычьё сюда съедется по твою душу… Мне этот геморрой ни разу не нужен. Так что сутки даю тебе.
Ну, долго уговаривать меня не пришлось. Тем же вечером и свинтил с города. Так и жил: от станции до станции. Когда меня в Вологде на «хазе» полиция замела, я думал: все, отбегался. Достал меня все-таки «генеральный» папаша. Поэтому несказанно удивился, когда в числе таких же, как я бедолаг, был этапирован куда-то на запад сначала в в спецвагоне, а позднее на машине, в кунге которой были такие узкие скамейки.
И снова во сне я выпрыгнул на асфальт, осматриваясь, и снова майор Дятлов приказал нам построится. Потом ухватил меня за ворот и ну давай трясти. Приговаривая:
– Просыпайся! Просыпайся, тебе говорят…
Я открыл глаза. В хате стоял полумрак. Надо мной склонился Жора.
– Вставай. Умывайся. Завтракай. – коротко приказал он. – Через час выходим.



Часть вторая. Пять дней в Зоне или мёртвые души кто станет слушать?

День первый или сейчас всё пойдёт по-взрослому.
Пока я умывался и завтракал в избе-кашеварне, Жора успел побывать у Ломтя и утвердить маршрут, который они с Комаром вчера все-таки выработали. Как мне потом рассказал Жора, был негласный закон, по которому тройки не должны были вести поиск близко друг от друга. Или совместно, или, чтоб расстояние между ними было не менее трех километров. Во избежание. Хоть с оружием здесь было и туго: по одному «Макарову» и 2 обоймы на тройку, плюс каждому бригадиру по «помповухе», ну и Ломтю, в знак статуса – «Калаш», бережёного Бог бережёт. А-то, бывало, и палить друг в друга с перепуга начинали.
До последнего дома шли в разнобой, обходя лужи. Дождь, зарядивший с ночи, моросил и моросил, поэтому мы все трое надели легкие накидки с капюшонами. Меня, кроме накидки, одарили еще большим рюкзаком, в котором хранился наш сухпай на двое суток. Отдельно, в специальных карманах были упакованы четыре, похожие на термосы, керамических контейнера с пружинными крышками. Жора гордо светил пистолетной кобурой на левом боку, Комар был спокоен. На сгибе локтя он нес за ремни три армейские каски. В другой руке – двухметровую ветку.
На околице возвышался деревянный крест, рядом скромно ютилась небольшая деревянная лавочка. Под лавочкой виднелась вскрытая консервная банка, полная окурков.
- Присядем на дорожку, – скомандовал Жора. И специально для меня пояснил: – Обычай.
- Крест этот, – сказал Комар, садясь первым и закуривая. – Поставил еще Пахом Таймырский. Настоящий батюшка, не чета нынешним. Все бродяги, что в поиск идут всегда под ним отдыхают. На удачу.
- Это тот, что церковь строить в Ильинцах пытался? – спросил Жора. – На исповедь еще зазывал, службы служил какие-то. Как он сгинул?
- Ну почему сразу сгинул, – невесело усмехнулся Комар, протягивая ему каску. – Там, в Ильинцах его и нашли. Повесился бедолага…
Следующая каска досталась мне.
- Твоё дело, – сказал Комар. – Хочешь – надень, хочешь в рюкзаке носи. Хочешь, тут оставь, решать тебе. Тут советы не помогут. Каждый по-своему приноравливается. Одно запомни крепко: в Зоне смерть на каждом шагу. Сдохнуть тут легче, чем на свободе мимо урны плюнуть. Так что слушай внимательно, что будем говорить.
- И ещё, – добавил Жора. – Никто с тобой здесь особо возиться не будет. Но и на смерть специально, – он как-то криво усмехнулся и глянул на Комара, – посылать тоже не станет. А кому какая судьба – Зона сама разберёт.
Я надел каску на голову и застегнул ремешок под подбородком. Комар сплюнул, потушил чинарик и бросил его в консервную банку.
– Двинули, – сказал Жора. – Идем по дороге. Направление во-он то дерево с двойной кроной. Видишь?
Я кивнул.
- Дойдешь – остановишься. Теперь про хворостину: увидишь что она себя неправильно ведёт: ну, там, качается не так или не в ту сторону, или к земле её пригнуло, или еще что – тут же останавливаешься и подзываешь меня. Даже если покажется что, что-то не так – сразу останавливайся. Все понял?
Я снова кивнул.
– Ну, тогда топчи дорогу, комбикорм!
Я зашагал первым, метрах в пяти за мной, наш старший, Жора. Былой асфальт раскололся на острова, между которыми расплылись лужи. Он хрустел и ломался по краям. Кое-где торчали набухшие почками ветки кустов и кустики зелени.
– Только не вздумай впереди себя камешки бросать или еще чего, – добавил Комар, который двинулся замыкающим. – А-то был тут у нас до тебя один. Он, видишь ты, в книжке читал, что аномалии с помощью железных гаек искать нужно. Ну и получил этой же гайкой да себе по лбу… Хорошо, хоть свой лоб подставил, а не чужой…
И тут меня на меня накатило такой волной беспричинной паники, что я еле устоял на ногах. И озноб такой, что в глазах потемнело.
- Что, пробрало? – услышал я сзади Жорин голос. – Это Зона с тобой поздоровалась. Не переживай, по первому разу все пугаются. Привыкнешь со временем…
- Ша, – перебил его Комар. – Зона. Отставить разговоры не по существу. Идем, смотрим, слушаем. Немой, со щупа глаз чтоб не спускал!
Я кивнул, и мы снова двинулись по когда-то асфальтовой дороге.
Метров через двести хворостину вдруг повело в сторону и вниз. Я тут же остановился, поднял руку вверх, а потом указал на выгнутый дугой щуп.
- Ну вот, – сказал Жора, подходя ко мне. – «Плешь комариная» обыкновенная. Что в нее не попади, все в лепёшку. Слева она, в кювете расположилась.
Он взял у меня хворостину и провел ей над правой стороной дороги. Там кончик щупа вел себя нормально. Жора прошёл несколько шагов вперёд и чиркнул ботинком по дороге отметку.
- Правее отметки, – сказал он.
- Понял, – ответил Комар.
- Всё ясно? – спросил Жора. Я кивнул, забрал у него хворостину и снова двинулся в путь.
За следующий час у нас на пути попались еще четыре аномалии. Три «плеши», одна из них такая большая, что пришлось сходить с дороги, и «жарка», опалившая мне щуп сантиметров на тридцать.
У съезда вправо под указателем «посёлок Новый мир» мы остановились передохнуть. Закурили.
- Деревня Павловичи, – объявил Жора. – Сейчас всё пойдёт по-взрослому.
- Аномалии в лесу быстро выдыхаются, – пояснил Комар. – А вот на открытом месте лежат от Выброса до Выброса – намертво. Еще и силу напитывают. Так что теперь особо внимательным будь.
Деревня Павловичи, как оказалось, была группкой в десяток развалюх, заросших дикой малиной по заколоченные окна. В центре небольшой площади торчал перекосившийся журавель колодца. Я было обрадовался. Что сейчас напьемся колодежной водицы, но на подходе нам дорогу преградила сплошная стена аномалий. Чего тут только не было: и «Электра», и «Ребус», и «Карусель», и «Возвратка». Я два щупа в труху извёл, прежде чем дорогу в обход выискал. Причем обломок от второго прута «Возвратка» как-то хитро выплюнула. Мимо меня и прямо Жоре под самую каску да по лбу. И так сильно, что тот упал на пятую точку. На месте удара немедленно вскочила шишка. А когда протискивались между «Ребусом» и «Жаркой», последняя нас с Жорой пропустила, а вот в Комара то ли брызнула, то ли плюнула… Короче, прожгло и штаны на его заднице, и само седалище пострадало. Правда, Комар не запаниковал. Несколькими точными движениями потушил горящую ткань. Потом снял штаны, умело смазал наливающийся багрянцем ожог и заклеил его пластырем. Один за другим закурили, переводя дух.
Можно было попробовать подойти к домам с другой стороны, но Жора, посовещавшись с Комаром, постановил идти дальше. В Павловичах, по всем признакам артефакты были, но уж больно мудрёно до них было добраться. Может дальше нам больше повезёт и не придётся блуждать в лабиринте аномалий.
Перекурив, двинулись. Через пару километров впереди показался очередное ответвление вправо и указатель: «деревня Колпаки». Далее виднелась бетонная коробка автобусной остановки.
- Нам туда, – сказал повеселевший Жора, махнув в сторону указателя. – Метров сто лесом, потом мосток через речку, и вот они – Колпаки. Там в окрестностях всегда что-то да попадается.
Лес мы преодолели без происшествий. А около моста через широкий ручей нам попался первый артефакт. Он висел над землей, слегка покачиваясь, и выглядел, как слегка мерцающий череп размером с кулак.
Жора, заметивший его первым, взял у меня хворостину, подошел к «черепку» метра на полтора, внимательно посмотрел по сторонам и резким «бейсбольным» ударом отправил находку в близкие кусты, усыпанные крупными почками. Подождал немного, прислушиваясь, и затрещал ветками в поисках добычи.
- Прошу любить и жаловать, – сказал, наконец, Жора, вылезая из кустов. – «Медуза», она же – «Черепушка».
- Фу, – сказал Комар. Я тоже поморщился. От «Медузы» разило гнилым запахом разложения.
– Ну, воняет, – сказал Жора. – От этого она не перестаёт быть артефактом. Или перестаёт?
Комар выругался в полголоса, снял у меня с рюкзака один керамический термос, поместил внутрь «Медузу» и защелкнул крышку. После чего выдохнул – всё это время он старался не дышать.
– Гадость, – сказал он и сплюнул.
– В зачёт пойдёт? – спросил Жора.
– А я знаю? – пожал плечами Комар. – Я таких вонючих не встречал еще.
Далее, мы перешли мостик, обошли две «Карусели», и остановились на околице Колпаков, осматриваясь.
Эта деревня была побольше Павловичей. Но дома в ней были в том же состоянии: обветшалые, осевшие, с черными проёмами пустых окон. Правда, заросли они не в пример меньше. Молодая травка, сухие скелеты прошлогоднего репейника и канареечника кустилась пятнами, пропуская большие проплешины пустой земли.
- Гапон рассказывал, что тут перед последним Выбросом «Перекати-поле» видел, – сказал Комар. – Аномалия такая подвижная. На моток ржавой колючей проволоки похожа. Каталась тут по огородам. Теперь ни черта не вырастет, помяни моё слово.
– Опасная? – спросил Жора.
- Кто? – не понял Комар. Или сделал вид, что не понял.
- Ну, аномалия эта – «Перекати-поле». Опасная? – уточнил Жора.
- А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Комар. – Если она такое с землёй творит, то от тебя что останется?
От околицы уходила вперёд и терялась за поворотом улица, ограниченная с двух сторон ветхими покосившимися заборами. Мы, не спеша, двинулись дальше, но, пройдя метров десять, остановились. Щуп у меня в руках сильно потянуло вперед, потом он резко крутанулся вокруг своей оси, сдирая кожу у меня с ладони, и с сухим треском раскололся на несколько кусков. Самый дальний обломок подпрыгнул в воздух и рассыпался в труху.
- «Мясорубка», – прокомментировал Комар. – Она же «Выжималка» – все, как тряпку, выжмает. Рахмет все мечтал в неё рельсу закинуть.
- Целую рельсу? – не поверил Жора. – Один? Хрен бы он ее потянул.
– А ты Рахмета видел? Тот еще бугай, – пожал плечами Комар.
Я огляделся в поисках новой хворостины. Слева у остатков палисадника сухая, без листочка, береза.
- И чего? – поинтересовался Жора. – Выжала бы шпалу?
- Ещё как! – гоготнул Комар. – Попалась бы матёрая, в такую спираль закрутила бы – хоть на выставку посылай… Эй, ты куда?
Это уже мне, как только я сделал лишний шаг в сторону. Я ткнул пальцем в приглянувшуюся мне ветку берёзы.
- Погодь, – сказал Комар и достал из-за пазухи стопку бумажек. – Сейчас разведаем.
При ближайшем рассмотрении, бумажки оказались бумажными самолётиками. Комар взял один, разгладил крылья и запустил его в сторону берёзы.
- Пять секунд – полёт нормальный, – прокомментировал Жора, когда самолетик ткнулся в землю у самого дерева.
– Повезло, что ветра нет, – сказал Комар. И мне: – Видел, как летел? Вот так и иди.
Я сходил к берёзе и выломал себе новый щуп. Подумал, и выломал запасной. Поднял самолетик и запустил его обратно.
- Соображаешь, – похвалил меня Жора, когда я вернулся, опираясь на одну ветку, как на длинный посох. – Направление во-о-он тот дом с синими ставнями. Двинули.
Через час мы стояли на центральной площади деревни у развалин сельсовета, а наш инвентарь пополнился еще одним артефактом – «Батарейкой». С виду она была точь-в-точь как пружинная рессора от трактора. Тёмно-синего, почти чёрного цвета, она попросту валялась у обочины дороги. Я бы прошёл и не заметил. Комар не прошёл. Правда, оказалась «Батарейка» пустой, то есть разряженной. Как сказал Комар, её бы в «Электру» хотя бы на пару часов, но, как на зло, ни одной в округе не было видно.
«Батарейке» контейнер был не нужен, и её просто так засунули в мой рюкзак.
- Пора закругляться, – сказал Жора, глядя в сереющее небо. – Ещё час, полтора и стемнеет.
Пока искали место для ночлега, я израсходовал еще один щуп и получил ушиб левого предплечья. «Карусель» на щуп не отреагировала, активировалась чуть ли не под самыми ногами. Я отскочил, но трухлявой доской меня всё же приложило. Блин, больно. Рука аж онемела.
На ужин расположились во дворе кирпичного дома с флюгером на крыше.
– На счёт костра ты не беспокойся, – поучал меня Комар, попивая из алюминиевой кружки свежезаваренный чай. – Зверь на огонь не пойдёт. Наоборот – пятым километром обогнёт. А людей тут кроме нас нету. Ближайшая тройка километрах в пяти в Новом Мире шарится должна.
- Он мутантов боится, – хохотнул Жора. – Наслушался баек…
Было видно, что ему здорово не по себе, но он храбрился, пряча страх за бравадой.
- Мутант – он такой же зверь, и тоже огня боится, – сказал Комар рассудительно. – Правда, смотря что ты за мутантов имеешь в виду. Ежели чудовищ, про которых любят некоторые бродяги языком трепать, то это мимо кассы. Будь тут столько всяких монстров, сколько их понавыдумывали, они бы за первую неделю все местное зверье выжрали бы, а за вторую – друг дружку. Или на людей стали бы охотиться, тут им и кирдык бы настал. Потому как против помповухи или, скажем, Токарева с удлиненным стволом, никакие клыки, или когти не играют. А Дятлов, если до того дойдет, нам и побольше калибр в аренду сдаст…
Нет, попадаются, конечно, такие тварюжки, что мама не горюй. Но про них тебе мало кто расскажет. Потому, как мало кто такие встречи пережить смог. Но это же всё таки Зона, а не лесополоса в пригороде…
Заночевали здесь же, в доме. Входная железная дверь была заперта, так что внутрь забирались через разбитое окно. Ночью поднялся ветер, и флюгер на крыше начал немилосердно скрипеть. В ночной тишине этот скрип звучал так жутко, что никакая усталость не помогала нормально уснуть. Только канешь в сон, как протяжный скрежет вытаскивал тебя обратно в реальность.
День второй или самый чёрный час.
К утру ветер стих, но вымотались все так, что проснулись поздно. Пока встали, пока умылись водой из ржавой бочки под водостоком, пока позавтракали, солнце поднялось высоко. Собрались, но команда у нас уже была не та. Жору мутило – весь завтрак наружу. Комар при каждом шаге морщился – ожог разболелся. И у меня, хоть и не так левая рука беспокоила, а все равно, будто онемела. И слушалась плохо.
Вышли к небольшому озерцу, а там аномалий тьма тьмущая. Но и артефакты – вот они, прямо, как на ладони. Метрах в десяти ближайший. И «Колючка», и «Кусок мяса», и «Мамины бусы». А возле камыша, у самой воды «Болотный огонёк» светится. Манит к себе.
Как сказал Жора, нам хотя бы его одного заполучить, всем троим ходка зачтется. Только как же эту, сволоту, достать, если запустил Комар самолётик, так тот сначала загорелся, потом наизнанку его горящего вывернуло, а под конец – в клочки порвало. А это он всего-то метра три пролетел.
– «Жарка», за ней «Выверт», потом «Рубец», – определил Жора и скомандовал. – Пошли, поищем. Может, обход есть.
Куда там. Почти полностью озеро обошли – нет прохода. Было два выхода к самой воде, но Комар даже ступать на мокрый песок запретил. Мол, не дай Бог, «Электра» где примостилась. Даже пепла не останется. Вот так и кружили полдня, только время потеряли. Жору дважды тошнило, он все больше бледнел. Комар – хромал, да и у меня рука разболелась – спасу не было. Двинули к молочной ферме, и тут удача, наконец, нам улыбнулась. Наткнулись на россыпь небольших, с ладошку, треугольных камешков. Это был часто встречающийся в Зоне артефакт «Радуга». Цена ему была – копейка в базарный день. Но на нашем безрыбье… Взяли и их. Завернули в провощенную бумагу, положили мне в рюкзак. А потом, как отрезало. Аномалии, не так уж и часто, но встречались, а артефактов больше никто из нас не заметил.
К вечеру вышли на окраину Старой Рудни. Устали, как собаки. Выбрали сарай, крытый жестью, развели рядом костер, кое-как поужинали.
– Сегодня нужно дежурных выставить, – сказал Комар, закуривая. – Что-то предчувствие у меня нехорошее.
Жора посмотрел на него вопросительно, и он продолжил:
– Нашумели мы сегодня порядком. Эти аномалии, как колокольчики на донке. Чем чаще их касаешься, тем громче они звонят. А Зона шума не любит. И если вчера она к нам только присматривалась, сегодня может и в гости пожаловать. Жора, ты как? Дежурить сможешь?
– Нормально, – махнул наш старшой рукой. Хотя его вид говорил обратное: был он бледен и взгляд его временами будто стекленел, уперевшись в одну точку. – Самый черный час – мой.
– Самый черный – это первый час после полуночи, – пояснил мне Комар. – Значит, первым дежурю я, потом Жора, а под утро – ты.
Я кивнул, мол, понял.
– Выходим завтра после восьми, – сказал Жора. – Надо выспаться. А-то прошлой ночью флюгер этот всю душу вымотал.
Быстро темнело. Старший тройки вдруг встал, прошел несколько шагов до угла сарая и согнулся в поясе. Его стошнило.
– Плохо дело, – сказал мне Комар в полголоса. – Похоже, поймал наш Жора сотрясение мозгов. Причём немалое. У тебя с рукой как?
Я пожал плечами. Поднял и опустил левую руку. Мол, работает.
– Если что, будь готов, я тебя вместо него разбужу, – сказал Комар негромко и улыбнулся на мой кивок.
– И еще, – сказал Жора, возвращаясь к нам нетвёрдой походкой. – Еды только на утро осталось. Так что завтра – последний день поиска. Решающий. К вечеру ложимся на обратный курс. Нужно, кровь из носу, еще хоть пару артефактов раздобыть. Иначе не Ломоть, так майор Дятлов, нам вырванные годы устроит.
Зашли в сарай, полный сухого, хрусткого, пахнущего прелью и плесенью, сена и забрались на второй ярус по приставной лестнице.
Я так устал, что мгновенно погрузился в зыбкое забытье на грани яви и сна. Гудели натруженные ноги, болела рука. В голове неспешно прокручивались события сегодняшнего дня.
Мелькнул и погас сон, в котором я успел разглядеть, как над спящим Жорой склонилась неясная тень и от ее рта к уху старшого протянулась нить серебристой слюны…
Я проснулся от дикого вопля, который раздался совсем рядом. Загрохотали выстрелы. Я подскочил, вокруг темнота, заметался, проваливаясь в прелое сено, и тут же получил кулаком в ухо. В голове взорвался и опал фейерверк, и я пришёл в себя. Осмотрелся: рядом темная фигура Комара, шепотом матерясь, втаскивала лестницу наверх, а Жорин силуэт у слухового окошка замер, да что-то на улице высматривает. А оттуда снова как заорёт кто-то. Да громко так и жутко. У меня аж в глазах потемнело. И по ушам, как молотком с двух сторон. Больно же как! А старшой наш от окошка отпрянул, за уши схватился и завыл:
– Жжет! Уши жжет!!!
Комар подскочил к нему, отбросил в сторону, включил фонарик и стал шарить в сене.
– Убери его! – это он мне.
Я ухватил Жору за плечи и потащил его вглубь сарая, а от окна:
– Бах! Бах!
Комар нашел-таки оброненный Жорой пистолет и теперь палил по кому-то снаружи. И, похоже, попал, потому, как с улицы раздался новый рев, полный боли и ярости.
– Бум! – здоровенная туша врезалась в стенку сарая с такой силой, что раздался треск, и сарай закачался.
– А-а-а! – извивался у меня в руках Жора.
– Бах! Бах! – снова выстрелил Комар и снова попал. Кто бы там не был, ему это не понравилось. Новый вопль раздался уже в отдалении. А последовавший за ним вой – еще дальше. Тварь быстро удалялась. Тут и Жора затих. Руками уши трёт, стонет, но тихонько так, с подвыванием. Комар пистолет себе в карман положил и к нему подошёл:
– Кто это был? Ты хоть что-то рассмотрел? – спросил, а сам при этом у Жоры по карманам шарил. Нашел две запасные обоймы, переложил себе в нагрудный карман гимнастёрки. Видя, что старшой на его слова не реагирует, Комар тряхнул его за плечо:
– Жора, ты меня слышишь?
А Жора лишь сидел на корточках, покачиваясь, подвывал так тихонько, да пальцами в ушах ковырялся. И смотрел в никуда. Жуткое зрелище.
Комар снова фонарик включил, расстелил чистую тряпицу и стал пистолет чистить.
– Успокаивает, – сказал мне. – А ты давай – ложись спать. Я до утра подежурю. Зелёный ты ещё для часового в такую ночь.
Я не стал спорить, хотя и сомневался, что смогу уснуть. Страшно было очень. Но только успел подумать, что у Комара не нервы, а стальные рельсы, как провалился в липкий тягучий омут.
День третий или По своим следам.
Проснулся, светало уже. Не сам – Комар растолкал.
– Твоя очередь, – сказал он. – По свету эта тварюга врядли заявится, да и шкуру я ей ночью подпортил. Так что ты за Жорой больше присматривай. Он вроде заснул. Может, оклемается ещё. Иначе, тащить нам его на себе всю обратную дорогу.
Я встал, потянулся, пошевелил левой рукой – боль почти не чувствовалась. В свете, проникавшего на чердак через слуховое оконце в торце, виднелось тело Жоры. Он забился в самый угол и не шевелился, свернувшись калачиком.
Спать хотелось отчаянно, и я решил пройтись, осмотреть окрестности. Глупо, конечно. Особенно после того, что произошло нынче ночью. Однако страха не было. Ну, бегал зверь какой-то вокруг, ну – подранил его Комар. Теперь не сунется. Я столкнул приставную лестницу и, не спеша спустился вниз. Было тихо. Дверь сарая заскрипела так, будто решила разбудить всю округу. Снаружи по земле струился легкий туман и вчерашняя обнаруженная неподалёку «Плешь» выдавала себя нечастыми тихими хлопками. Я пошёл вокруг сарая и вскоре обнаружил следы. Судя по их размерам, вчера нам спать не давал зверь, ни как не меньше тигра. Борозды когтей по кирпичной стене только подтвердили мои догадки. Поверх следов чернели пятна крови. Я присел, разглядывая следы, и вдруг почувствовал за спиной чьё-то присутствие.
Резко обернувшись, я увидел перед собой Жору. Тот стоял, покачиваясь, и глядя на меня глазами, полными пустоты и безумия. Рот его расползся в жабьей улыбке так, что казалось, губы в уголках рта вот-вот лопнут. От нижней губы к подбородку текли ручейки темно-красной крови.
Он попытался что-то сказать, но закашлялся, пуская кровавые пузыри.
Я выпрямился и стал пятиться к дверям сарая. Жора никак не пробовал последовать за мной, стоял себе, глядя в землю под ногами. Потом всё же обернулся и, не переставая улыбаться, упал на спину. Кровь вместе с каким-то темным сгустком потоком хлынула из его рта.
Я заорал во весь голос. На мой крик прибежал Комар, и мы вдвоём попытались поднять Жору, но ноги его не слушались. В конце концов, мы положили старшого набок, что бы он не захлебнулся собственной кровью. Тело Жоры мелко тряслось, он судорожно с хлюпом дышал. Время от времени он начинал тихо смеяться, но смех тут же переходил в надрывный кашель. Кровь текла, не переставая. Я присмотрелся к тёмному сгустку, который Жора выплюнул, и меня вывернуло наизнанку. Комар проследил мой взгляд и смачно выругался.
- Язык откусил, – озвучил он очевидное. – И что теперь делать? Как кровь остановить?
Я не ответил. Мне было не до этого.
- Был бы лёд, – сказал Комар, махнул безнадёжно рукой и достал сигарету.
- Эх, Жора, Жора… Угораздило же тебя, – сказал он, прикуривая трясущимися руками и садясь на какой-то ящик.
Жора Речица умер через час. Последний раз судорожно вздохнул, дернулся, вытягиваясь в струну, и затих.
Всё это время мы сидели рядом с ним и, молча, ждали неизбежного.
- Отмучился, – сказал Комар. – И нам легче. Не надо тащить его с собой.
Он присел рядом с телом старшого и стал шарить у него по карманам. Полпачки сигарет, спички, грязный носовой платок и какое-то удостоверение с крупной надписью «Ярывань» на обложке – вот нехитрый скарб, который хранился у Жоры в карманах.
Я встал, взял примеченную ранее лопату и пошел за сарай, где торчали сухие, без листочка, стволы яблонь и груш.
Пока я копал могилу, Комар стоял рядом и бухтел. Что мол, здесь так не принято. Забросали бы ветками и дело с концом. Или сожгли бы вместе с сараем. Что время теряем, что тварь бродит где-то окрест… Он замолчал и помог мне дотащить тело Жоры до могилы. Потом взял у меня лопату и стал засыпать яму.
Я воткнул в головах самодельный крест.
- Бывай, Речица, – сказал Комар. – Никто не хотел, чтобы так случилось. Но Зона решила по-своему.
Он засунул в мой рюкзак Жорину каску и хлопнул меня по плечу:
- Давай, хватай хворостину и пошли.
Однако на пути у нас были следы давешней зверюги, что пугала нас ночью, припорошённые её же кровью. И как только мой щуп оказался над одним из пятен, кончик ветки стал извиваться, закручиваясь в спираль. Я тут же остановился, одернул ветку и поднял руку. Подошедший Комар присвистнул:
- Ох и попали мы с тобой, Немой, – сказал он. – Я такое ни разу не встречал. И рассказов не слышал.
Кончик ветки продолжал дергаться, то набухать, то утоньшаться, будто дышал. С него скатились две крупные коричневые капли и кляксами шлёпнулись на дорогу. Я отбросил щуп в сторону и попятился.
– И тварь такую никто в Зоне ещё не видел. Я бы знал, – продолжил Комар. – Похоже, кровь её – та же аномалия. Ступать в неё ни в коем случае нельзя. Даже в засохшую. Сдохнешь. Или ещё чего похуже.
Он покрутил головой по сторонам, кивнул своим мыслям и с разбега ударил ногой по ближайшему забору. Раздался треск и секция, метра три длинной, закачалась внутрь двора давно покинутого дома. Не останавливаясь на этом, мой напарник прыгнул на провисший забор, треснуло ещё раз, несколько досок встало торчком. Комар наклонился к выломанной части и с натугой поставил ее на торец.
- Берём, кидаем поперёк следа и тут же перебегаем. Тут же. Без колебаний и промедлений, – проинструктировал он меня. – Всё ясно?
Я кивнул.
- Скажи.
- Ясно, – сказал я хрипло.
- Тогда – взяли, – скомандовал Комар.
Мы ухватились за доски, с грохотом опустили их поверх следа «Чёрной кошки» и тут же, один за другим, перебежали на другую сторону получившегося помоста.
- Во – о–от, – протянул Комар, глядя на оставшийся позади кусок забора. – Кажись, проскочили.
Помост вдруг шевельнулся. Его стало выгибать горбом, будто под ним выкапывался из-под земли гигантский крот.
– Ходу! – и мы поспешили подальше от этого места.
Я, как и предыдущие дни, шёл впереди, ощупывая пространство длинной веткой, Комар следом, отставая метра на три. Он, оказывается, всё это время не просто был позади нас с Жорой, он оставлял метки и теперь направлял меня по ним. Благодаря этому, шли мы быстро, и ни одна аномалия не преградила нам на путь.
Так миновали озеро, где вчера потеряли впустую столько времени, вышли к Колпакам. Жора прикинул что-то и велел идти не по центральной улице, а слева, вдоль небольшой речушки, заросшей камышом. Здесь я, наконец, увидел «Электру». Воздух внутри неё слегка искрился, потрескивал и казался чуть голубее, чем снаружи. Комар деловито достал из рюкзака «Батарейку» и с помощью щупа закатил ее внутрь аномалии.
- Завтра подберём, – сказал он.
Артефакт стал медленно наливаться багровым светом, а мы двинулись дальше к развалинам колхозной фермы. Комар заглянул в проём двери.
- Опа! – воскликнул он. – Смотри, Немой.
Я проследил за его взглядом и увидел, что в углу одной из секций фермы что-то шевелится.
- Знакомься, – сказал Комар весело. – «Морской ёж», он же «Малая колючка». Медики за каждую такую иголку удавиться готовы. Типа, лекарство от всех болезней. Если добудем, считай, сходили в поиск удачно.
Однако всё оказалось не так просто. Артефакт сторожила «Жарка». Об этом нам поведал бумажный самолётик, вспыхнувший и опавший хлопьями пепла, не долетев до угла метра полтора.
- Ой, ну прямо боюсь-боюсь, – фыркнул Комар. Он вышел наружу, набрал из рассыпанной кучи неподалёку жменю щебёнки покрупнее и вернулся назад.
- А мы тебя от борта, – с этими словами он принялся бросать камешки с таким расчетом, чтобы тот, отскочив от бетонной стенки, срикошетил по артефакту. Десятая или одиннадцатая попытка оказалась удачной. Дымящийся и начинающий темнеть камешек сильно ударил по «Колючке» и та выкатилась к нам. Комар подтянул ее тлеющей веткой поближе и торжественно поднял.
- Всё, Немой, – ищем место для ночёвки отдыхаем. – сказал он, помещая артефакт в пустой контейнер и громко щелкая крышкой. – А завтра на зорьке подбираем «Батарейку» и топаем в Лагерь. Мы свою норму выполнили.
Подойти к деревне с этой стороны оказалось невозможно. Пришлось снова идти вдоль речушки, возвращаясь по своим следам. На небольшом участке чистого сырого песка, у самой воды я вдруг увидел отпечатки ног. Небольшие такие. Будто мальчуган или девочка лет десяти, прошлись босиком около самой кромки воды. Я остановился, но не успел показать рукой на увиденное. Выше по течению река выгнулась горбом, и из него, будто из прорвавшегося гнойника, плюнуло в нашу сторону смесью воды, грязи и водорослей. От сильного толчка в спину я упал, но не успел и коснуться земли, как Комар, крича:
- Ходу, Немой! Ходу!!! – ухватил меня за гимнастёрку и потащил за собой.
Лишь у самых домов меня отпустили, и я упал, силясь отдышаться.
- Вот, Немой, – проговорил Комар, тоже тяжело дыша. – Познакомился ты с «Дерьмомётом». Он же «Липучка». Зацепил бы тебя щупальцами – хрен бы отклеился. Потом затащил бы в воду и утопил.
Оказывается то, что я принял за водоросли, было чьими-то щупальцами.
На ночёвку выбрали одноэтажный кирпичный дом недалеко от северной окраины деревни. Уже привычно обшарили местность на предмет аномалий, развели костёр. Я достал из внутреннего кармана сбереженный еще с позавчерашнего завтрака кусок хлеба и поделился им с Комаром. Тот благодарно кивнул. Запивали мы нехитрый ужин несладким чаем.
- Ты не переживай, Немой, что мы по своему следу идём, – сказал Комар, закуривая от горящей ветки. – Это в кино и в книжках бродяги по протоптанной тропе не возвращаются. Мол, примета плохая. Где бы мы были, если бы не тропы эти?
Из старожилов тебе тут каждый расскажет историю про Жеку Сиплого. Уж не знаю, как он сбился, а только пошел он обратно не по той дороге, по которой на поиск в Зону выходил. Один из своей тройки живой остался.
Главное, метров 200 ему оставалось. И все – «Рубец». Матёрый, шириной метров десять, а длинной километра полтора. Да с загибом в подлесок. Его как пару Выбросов сюда закинуло, так он и лег тогда, падла, как чирей на заднице, у самого лагеря. Обходить его, это километров 15 выходило. Потому как в подлеске том прям лабиринт из «Электры». Разряды, как паутина, на ветках светятся. По ночам из Лагеря очень весь этот фейерверк виден был. Так что еще дальше в обход нужно. А что там дальше? Какие аномалии? Как они после Выброса легли?
Народ сбежался. А чем поможешь? Десять метров «Рубца» никто не преодолеет, будь он хоть трижды бэтмен.
А Жека уже на выдохе был. Хромал сильно, бок, хоть и перевязанный, кровянил.
Из рюкзака артефакты вытряхнул, а там! И «Соли» кусок килограмма в два, и «Железного винограда" веток пять, и «Гоголь» с «Моголем» – россыпью. И неизвестных каких-то пара штук.
– Спасите, – кричал. – Спасите, братцы!
Постоял, покричал, и, что делать – в обход двинулся. Махнул так рукой, безнадежно и похромал.
Навстречу ему тогда две тройки пошли. Одна два дня спустя на пузе приползла. Другая и вовсе – сгинула. А легенды про рюкзак Сиплого до сих пор ходят. Мол, нашли тело Жеки бродяги из вернувшейся тройки. А рюкзак где-то недалеко от лагеря припрятали. Типа, пойдут в следующий поиск, в кустах где-нибудь недалеко пару дней без всякого риска отлежатся, да и вернутся назад с «хабаром». Только не вышло по ихнему: ушли в следующем поиске и сгинули все трое…
День четвёртый или мёртвые души кто станет слушать?
Честно отдежурив до двух часов ночи, я завалился спать и проснулся часов в восемь, когда меня разбудил встревоженный Комар. Пока я спускался во двор через окно, мой напарник разложил костерок и нагрел в кружке кипятка для чая.
– Чтобы четвёртая ночь поиска и так спокойно, – бормотал он, нервно затягиваясь сигаретой. – Как чувствовал, что без приключений не уйдём.
На мой вопросительный взгляд, Комар пояснил:
– Гости из соседнего лагеря.
Я и раньше слышал, что вся территория Зоны поделена между четырьмя лагерями, по количеству сторон Света. Границы не жёсткие и, не раз бывало, группы из разных лагерей пересекались. И тут всяко случалось. Вообще-то маршруты поиска каждый смотрящий передаёт своему куратору из военных. А те, по идее, должны эти пути-дорожки между собой согласовывать. Но гладко бывает только на бумаге.
Вот и Комар на зорьке увидел, как вокруг нашего дома шарится какой-то незнакомый хмырь в лётчицком шлеме на голове. Каким ветром его занесло так глубоко на нашу территорию, одной Зоне известно.
– Не ходят бродяги в поиск по ночам, – сказал Комар, доставая из кармана ПМ и протягивая его мне.
– Смотри, обойма полная, плюс патрон в стволе, – предупредил он меня. После этого он достал из-за голенища ещё один пистолет, теперь уже ТТ, и протер его ствол рукавом гимнастёрки.
– Так что, по любому эти ребята еще вчера у нас нарисовались, – продолжил Комар рассуждения. – И вот вопрос: засекли они, как мы «Батарейку» пристраивали, или – нет?
Я допил чай и спрятал кружку в рюкзак. Повертел в руках полученный ПМ, поставил его на предохранитель и сунул в карман.
– Варианта три, – стал загибать пальцы Комар. – Первый самый лучший – просто расходимся. Маловероятно, потому как в таком случае они бы не рыскали возле нашей ночёвки. Пришли бы открыто. Второй – попробуют пощупать нас на предмет характера. Может, течь дадим, хабаром поделимся. Третий, самый поганый – устроят засаду. Но это чистый беспредел. Тут нужно быть уверенным, что свидетели не останутся. Иначе, не знаю как в других лагерях, а Дятлов полгода назад одного такого прыткого в центре лагеря повесил. Так что, скорее всего, разговоры будут разговаривать. И тут смотри, если я вот так, – он показал. – Затылок почешу, значит, без стрельбы не разойдёмся. И тут уж соображай сам: увидишь, что пора – сам и начинай, нет – жди меня. Главное – вали наглухо. Мёртвые души кто станет слушать…
Сначала мы сходили за «Батарейкой». Как и в прошлые разы, Комар оставил на пути свои отметки, поэтому двигались мы без задержек, уверенно обходя аномалии. Артефакт оказался на том самом месте, где его оставил вчера мой напарник. Только была нынче «Батарейка» не чёрного, а ярко-голубого, с металлическим отливом, цвета. С помощью щупа Комар выкатил заряженный артефакт из опасной зоны и, посматривая по сторонам, быстро положил его ко мне в рюкзак.
– Теперь бы ещё спокойно свалить отсюда, – сказал он без особой надежды в голосе, и мы быстрым шагом вернулись в деревню. Однако уйти по-тихому не получилось. На выходе, у одного из последних домов, на лавочке нас ждали два мужика. Один широкоплечий, со свежим багровым шрамом от левого виска до подбородка, с пижонской банданой на голове, в потертой кожанке и камуфляжных штанах. Другой чуть пониже, с тоненькими усиками под длинным носом и глазами на выкате ёжился, будто от холода, укрывшись с головой под капюшоном старенькой ветровки.
– Я – Комар, со мной Немой. Мы с запада, – отозвался Комар, замедляя шаг. – А вы кто будете и каким ветром вас сюда занесло?
– Я – Кроха, со мной Дик Брага. Мы с юга, – крикнул нам маленький, подняв пустые руки над головой. – Меняться будем?
– Я не расслышал, – сказал Комар и положил мне руку на плечо, останавливая. – Что вам на нашей поляне нужно? Своей мало?
– А ты чё дерзкий такой? – вспылил бугай.
– Тихо, Брага, человек по праву спрашивает, – придержал его Кроха и уже Комару. – У нас вот какое дело: позавчера заснули в Новосёлках, а проснулись вчера здесь. Как попали сюда – хрен его знает, никто ничего не помнит. Может ты в курсе, что это за чудо с нами приключилось?
Комар, сдвинув на лоб каску, почесал затылок. Я удивился. Не то, чтобы мужики мне были симпатичны. Но опасности я от них не чувствовал. Однако, увидев оговоренный сигнал, повернулся к чужакам немного боком. Чтобы при случае незаметно достать пистолет из кармана.
– Ты в котором поиске? – между тем спросил Комар у Крохи. – Я имею в виду старшим тройки.
– Во втором, – покраснел тот.
– А всего?
– Этот поиск – пятый.
– И у вас большие потери, – понимающе кивнул Комар. – Тогда ты, конечно, не в курсе. Есть такая очень редкая аномалия, «Лешак» называется. Вы в неё и угодили. Повезло еще, что в деревне выкинуло. Могло и на дне озера – потонули бы, пока в себя приходили. Знавал я одного бродягу, так он рассказывал, что его тройку вот так, как вас, к самой АЭС занесло.
Комар посмотрел на часы, потряс рукой и снова посмотрел.
– Часы совсем сдурели, – пожаловался он. – Сколько на твоих?
– Половина двенадцатого, – сказал Кроха, глянув на циферблат.
– А дата? Какое сегодня? – продолжил Комар, подводя свои часы.
– Седьмое апреля, – сказал старший чужаков.
– Седьмое, – протянул Комар. – А я думал, уже восьмое.
Я похолодел. Седьмое число было неделю назад.
Врёт – понял я. И про часы, и про аномалию.
– И чего, всё нормально с ними было? – спросил Кроха. – С теми, что под АЭС забросило.
– Пока живы были, вроде бы нормально, – пожал плечами Комар. – Да только обратно в лагерь из той тройки только один вернулся. И тот полуживой. Вас двое было?
– Трое, – ответил Кроха и тут же получил тычок в спину от громилы Дика. – Да, ладно, – отмахнулся он. – Третьим у нас Санёк Летун.
В этот момент калитка рядом со скамейкой со скрипом распахнулась, и на улицу вышел высокий худой парень с лётчицким шлемом на голове и рюкзаком за плечами. Чужаки обернулись на звук, а мы с Комаром, не сговариваясь, выхватили оружие.
Я выбрал мишенью здоровяка, а мой напарник – Кроху. Лишь секундой позже наши противники обнажили свои пистолеты. И пошла потеха. Всё, что я знал из теории, это что при таком боестолкновении нельзя спешить. И нельзя стоять. Вот я и двинулся приставными шагами вправо. Шаг – выстрел, шаг – выстрел… Здоровяк трижды выстрелил в ответ, одна из пуль опасно свистнула у моего уха, и упал. Вскрикнув, рухнул Кроха. Что касается третьего пришельца, то при первых выстрелах он шмыгнул назад и исчез за калиткой.
Мы высадили от щедрот по обойме и перезарядили пистолеты. Оба соперника лежали на земле без движения. Комар сгорбился, прижимая руку к боку, и коротко бросил хриплым голосом:
– Третий не должен уйти.
Я одним движением скинул рюкзак и бросился в погоню. Через калитку, в обход дома-развалюхи и там увидел, как по голой, без листочка травы, земле, бывшей когда-то чьим-то огородом, бежит тот, кого Кроха назвал Летуном. Оглянувшись, он прибавил ходу, но не надолго. Ему явно мешал бежать тяжелый рюкзак за плечами. Я же бежал по отчетливому следу, быстро настигая беглеца. Тот обернулся раз, другой и вдруг скинул с плеч мешавшую ему ношу. Рюкзак гулко шлепнулся о землю, а начавшее было сокращаться расстояние между нами, стало опять расти. Я уж было подумал остановится и попробовать достать его из пистолета, но Зона решила по своему. Парень вдруг завопил, из-под его ног полетели в стороны какие-то брызги. Беглец пробежал по инерции ещё пару метров, колени его подогнулись, и он упал, не переставая голосить. Я медленно подходил к нему, а он катался по земле, обхватив колени, и крик его перешёл в дикий визг. Сделав очередной шаг, я увидел на земле большую мутную лужу, над которой вился лёгкий дымок. Я остановился и перевёл взгляд на парня. Тот часто дышал, лицо его было перекошено, глаза вылезали из орбит. Штанины снизу пропитались бордовой кровью и какой-то черной пузырящейся дрянью, которая тягучими каплями капала на землю. Стопы парня отсутствовали, как отрезало. То, что осталось от его берцев медленно сползло с ног и шлёпнулось на землю.
– Добей, – простонал он, глядя на меня с невыразимой мукой. – Добей, будь человеком.
Я медленно навёл на него пистолет и выстрелил. Голова парня дернулась, тело его обмякло.
Похоже, попал, бедолага, в «Колючую лужу». Жора эту аномалию ещё «Ведьминым студнем» назвал. Я вспомнил, как Речица с придыханием в голосе говорил: «Не дай Бог прозеваешь, вляпаешься. Сам смерть звать станешь. И не факт, что сразу придёт».
Я взвесил на руке чужой рюкзак – тяжёлый! – и пошел обратно по своим следам.
На улице рядом с лавочкой лежали тела чужаков, а чуть поодаль, прислонившись к забору, сидел Комар. Весь правый бок его гимнастёрки пропитался кровью, он хрипло и часто дышал.
Увидев меня, он уставился на рюкзак у меня в руках.
– Глянь, чего там, – попросил он.
Я придвинул к нему свою добычу. Поискал глазами наш рюкзак, достал из него пару рулонов бинта. Глядя на это, Комар деланно равнодушно улыбнулся и сказал:
– Отбегался я, похоже. Так что придется тебе, Немой, меня на себе в Лагерь волочь…
Я зубами порвал бумажные упаковки и, как смог, попытался его перевязать. Комар сначала пытался помогать, вскрикивая от боли, но быстро выбился из сил, и лишь облегчённо выдохнул, когда я завязал концы бинта у него на груди.
Передохнув, он, постанывая, потянулся к чужому рюкзаку. Вытащил из него нож-бабочку, моток бечёвки, какие-то тряпки и, под конец, три контейнера.
Пока Комар рылся в добытом рюкзаке, я зашел во двор и поискал в пристройке. Внутри пахло плесенью, повсюду висели клочья пыльной мёртвой паутины. В самом тёмном углу стояла ржавая лопата. Я взял ее и, вернувшись на улицу, сел на лавочку.
Комар курил, откинувшись спиной к забору. Рука с сигаретой дрожала. Глянув на меня, он начал надрывно кашлять.
– Две грозди «Железного винограда» и «Морская звезда», – наконец выговорил он сиплым голосом. – В следующий поиск можем в Лагере отсыпаться. Ломоть против не будет.
Лицо его бледнело на глазах. Лоб покрыла испарина. Он часто и хрипло дышал, то и дело, морщась от боли.
– Оно того стоило? – спросил я.
Комар снова навёл на меня мутный взгляд:
– Немой заговорил? Не к добру. Ах ты сквозняк тоннельный, слюни до пояса… Лопату принёс… Ты меня хоронить меня вздумал?!
Он пошарил по себе и попытался вытащить из кармана пистолет:
– Врешь, укурок! Это я тебя похороню!
Сил достать оружие у Комара не хватило, и он бессильно уронил руки. Глаза его закатились, голова упала на грудь, которая то судорожно вздымалась, то опадала.
Перед тем, как закопать чужака, назвавшегося Крохой, я снял у него с руки электронные часы. Циферблат был заляпан грязью и весь в трещинах, под которыми расползлись черные пятна. Ни числа, ни даты на них не было видно. Интересно девки пляшут. Так как же он по ним дату смог определить?
Я хотел было показать часы Комару, но опоздал. Мой напарник уже умер: не меняя позы, и не приходя в сознание.
Пришлось копать лишнюю могилу. Когда я закончил, солнце клонилось к закату.
Помимо всего прочего, моей добычей оказались ещё и полбуханки хлеба с тремя банками тушёнки. Так что ужин у меня получился королевский. Нашлась в рюкзаке и бутылка водки, но её я, после минутных колебаний, разбил о кирпичный угол дома, у которого развел костёр. Напиться хотелось – зверски.
Быстро темнело. С вечера порывистый ветер нагнал облака, и те облепили всё небо, заслонив собой и луну, и звёзды. К тому же начался мелкий дрянной дождь.
Я забрался в оконный проём кирпичного коттеджа и закурил, глядя, как с шипением и дымом гаснет мой костёр, погружая окружающий мир на дно дождливого вечера. В руках я машинальо крутил лётчицкую шапку Летуна. Попытался снять очки-консервы, но они были намертво пришиты. Видимо, чтоб не сползали на глаза.
За каким же чёртом их понесло в Зону за два дня до выброса? – думал я.
– Иногда смотрящие так наказывают залётчиков, – вдруг сказал Комар у меня за спиной. – Выгоняют из Лагеря за пару дней перед Выбросом. Одного. И, мол, без «хабара» не возвращайся. Успеешь до – твоё счастье, сможешь где-нибудь схоронится – удача, в аномалию не влезешь – везенье. А все остальное судьба. Если Выброс в чистом поле застигнет – верная смерть. Да и схрон не всякий подойдёт. Чтобы его пережить, над головой должно быть не меньше пяти метров земли. А лучше – ещё больше…
Я обернулся. Никакого Комара сзади, естественно, не было. А была уже поздняя ночь, я посмотрел на часы, светящиеся стрелки показывали полвторого.
Темень стояла, хоть глаз выколи. В шуме деревьев и завываний ветра я не расслышал, как заскрипели двери сарая. Но вот огонек, засиявший сквозь его распахнутые двери, я заметил сразу. Потянуло запахом свежего дыма. Кто-то внутри развёл костёр. И, хоть там и не хранилось сено, пол был бетонный, разделённый на секции, типа, конюшни, всё равно дело это было рискованное. Я мягко выпрыгнул наружу, достал из кармана пистолет и подкрался к сараю. Прислушался и обалдел.
Разговаривали дети.
– …Холодно, – пожаловалась девочка. Судя по голосу, было ей лет десять.
– Сейчас, – ответил ей мальчик, примерно того же возраста. – Костёр разгорится.
– Не наделал бы ты пожара, – сказала девочка. Они замолчали. Тихо потрескивал небольшой костерок. В стенке сарая не было ни щёлочки. чтобы заглянуть внутрь. Лишь по-прежнему сочился из-под приоткрытой двери мерцающий свет, да горько пахло дымом. Я уже было собирался войти, как снова раздался голос девочки:
– А вдруг, он не придёт?
– Снаружи темно и дождь, – рассудительно сказал мальчик. – Если до утра никого не будет, пойдём – сами поищем.
– Есть охота, – сказал мальчик, закашлялся и процитировал. – «А в тюрьме сейчас ужин – макароны». Не жалеешь, что со мной сбежала?
– А сам? – вопросом на вопрос ответила девочка.
– Я что – у меня выбора не было. – и он снова процитировал с восточным акцентом: «Слюшай, Лёшик, савсем взрослый стал, да? Зайдёшь ко мне после занятий, ырыски кюшать будем…» Пусть теперь на ощупь свои ириски «кюшает», козёл!
– Вот и у меня не было. Сестра брата не бросает.
– Дура ты, Леська, – пробурчал мальчик. – Сейчас бы сидела в тепле, сытая. С Машкой Зацепиной языками бы трепали.
Девочка рассмеялась.
– Это ты, Лёшка, дурак. Да я никогда так счастлива не была, как за эти три недели. Раньше смотрела в окно: ну улица, ну облака, ну звёзды. А теперь, – она помедлила, но продолжила. – Я лучше здесь голодать буду, чем обратно в детдом вернусь.
– Это что еще за детский дом у нас в окрестностях завёлся? – спросили тихонько у меня за спиной.
Я вздрогнул и обернулся. Совсем рядом стоял Комар. На губах его была ироническая улыбка.
– И как эта мелюзга в Зону пролезла? – продолжил Комар шепотом, загибая пальцы. – Контрольная полоса, колючка, забор, минные поля. Это не считая патрулей и датчиков движения.
Я пожал плечами.
– Ну так пошли – спросим, – предложил Комар, впрочем, не трогаясь с места. Я подумал, спрятал пистолет в карман и мимо него зашёл в сарай.
– Ох, Немой, – усмехнулся за спиной мой напарник. – Погубит тебя однажды твой пацифизм.

Внутри и увидел двух испуганных детей, чумазых и давно нечесаных. У курносой девочки торчали две растрёпанные косички.
Одета она была в выцветший, в грязных пятнах, когда-то ярко-желтый сарафан и черные босоножки. На мальчике была засаленная ветровка на несколько размеров большего щуплого тела, кое-где рваные, потёртые джинсы и стоптанные кроссовки на босу ногу. Довершал композицию пистолет, направленный мне в грудь, который мальчик держал двумя руками.
– Вы ОН? – спросил пацан.
День пятый или место, где мы нелишние
Лёшка и Леся не были кровными братом и сестрой. Оба лишились родителей ещё в младенчестве и ничего не помнили в своей жизни, кроме обшарпанных стен и потрескавшихся потолков детдома на окраине Свердловска. Как они сблизились, как объявили друг друга братом и сестрой, они и сами толком не помнили. Просто однажды они встали плечом к плечу и с тех пор шли по жизни вместе. А жизнь у них была – не сахар. Хлебнули оба: и в еду им плевали, и избивали впятером на одного, и голых запирали в неотапливаемой пристройке. Некоторые воспитатели смотрели на всё это равнодушно, некоторые пытались бороться. Но наступал вечер, и они уходили домой, к семьям, оставляя и так брошенных детей одних. И в темноте палат или в неясном мерцании дежурного освещения, забывались все законы, кроме одного – закона волчьей стаи.
Но, выживали как-то названные брат и сестра, не давали себя подмять, вплоть до того момента, как новому физруку Вазгену не захотелось пополнить свой гарем новым мальчиком. Что означало «Ырыски кюшать будем, да?» знали все. Как и знали, что гориллобразного физрука боялась даже директор детского дома Ольга Генриховна.
Ходили слухи, что Вазген был большой шишкой в одной из горных республик, но проштрафился. То ли изнасиловал семилетнюю девочку, то ли убил отказавшего ему сопротивление мальчика. В общем, в Свердловске его на время спрятали родственники. А чтобы не скучать, он устроился с наибольшим комфортом – физруком в детдом. Пустили, так сказать, козла в огород.
Уговорами, угрозами или прямым насилием, это животное всегда добивалось своего. И Лёшке, которого Вазген, после нескольких оплеух, затащил в полутёмную подсобку, нечего было противопоставить звериной похоти физрука. Руки мальчика, беспомощно шарившие по полкам, наткнулись на какую-то раскрытую коробку, а в ней – на хрустящий при сжатии порошок. Как потом оказалось – кальцинированная сода. Её уборщица, баба Рита, использовала при мытье спортивного зала. И когда у уха Лёшки раздалось смрадное дыхание Вазгена, тот в отчаянье бросил набранный порошок через плечо. В расчете попасть в глаза.
И попал. Потому что физрук завизжал, будто его резали. Он метался по подсобке, круша всё на своём пути, и ревел так, что в спортзале тряслись окна. Мальчик выскользнул из помещения и, натягивая на ходу спортивные штаны, бросился к раздевалке. Собрать вещи в целлофановый пакет и выскользнуть из здания через форточку в туалете на первом этаже, было минутным делом. А дальше в овраг и через подлесок к железной дороге. Был там, на товарной станции, уголок, про который не знал никто, разве что только Леська. Сутки он просидел там, дрожа от страха и холода, не зная, куда податься. А потом пришла сестра и рассказала, что Вазгена увезли на «Скорой». Говорят, глаза ему выжгло так, что он теперь до конца жизни останется слепой. А ещё, к Ольге Генриховне приезжали милиционеры, и приходила толпа бородатых родственников физрука. И те, и другие требовали выдать им Лёху, если тот появится. И директор пообещала.
Леська не стала рассказывать, про то, как в ночь после происшествия к ней в кровать забралась её подружка Машка Зацепина и шёпотом стала пересказывать всё, что успела подслушать из разговоров взрослых. И выходило, что дело Леськи – труба. Про то, что они с Лёхой были не разлей вода все знали. Не сегодня, так завтра кто-нибудь обязательно «стуканёт». Менты, те врядли бы долго стали бы её мурыжить. А вот родственнички Вазгена точно выкрадут Леську до смерти запытают. Всё это было так похоже на правду, что Леська не стала дожидаться утра. Из своего и Лёшкиного тайников добыла она все их скромные сбережения и дала дёру из детдома.
Ничего этого она не стал рассказывать названному братику. А лишь поставила его перед фактом: куда ты, туда и я. И точка.
Несколько дней они безвылазно мёрзли в своей норке. Леська только раз выбралась из неё, чтобы закупиться водой и продуктами. Но и то, и другое скоро кончились, так что пришлось им покинуть своё убежище.
– А поехали в Крым, – вдруг предложил Лёшка и процитировал из какого-то кинофильма: – «Там тепло, там яблоки».
– В Крым, так в Крым, – сказала Леська и грустно улыбнулась. – Должно же быть на свете место, где мы не будем лишние.
Уходили ночью. Мимо пустых заброшенных пакгаузов, мимо ржавеющих в куче колёс, по осунувшейся снежной целине, через пустырь к темнеющему впереди лесу, за которым ютилась пригородная станция «Лисички». Они были уже на самой опушке, когда пространство вокруг замерцало, как на экране испорченного телевизора, тонко вибрирующий визг резанул по ушам, полыхнуло сваркой и прямо перед ними материализовалось тело человека. Тело тут же рухнуло в быстро таявший от таких фокусов мироздания снег.
– Терминатор? – на всякий случай спросил испуганный Лёшка.
Если бы не форс-мажор, врядли бы дети рискнули подойти к незнакомцу. Тот лежал на спине, раскинув руки. Его солдатская гимнастёрка была вся заляпана темными пятнами. Такие же темные струйки вытекали из уголка его рта и из носа.
– Кровь! – вскрикнула Леська.
Окровавленный человек не шевелился. В одной руке он держал пистолет, а на ладони другой, будто специально протянутой к детям, лежала какая-то золотистая коробочка со стрелкой, похожая на компас.
Стараясь поменьше перемазаться кровью, взяли и то, и другое. А так же начатую пачку сигарет, зажигалку, две упаковки «Гематогена» и запасную обойму к пистолету. После чего ушли оттуда быстрым шагом. Но долго еще казалось пугливой Леське, что страшный человек крадется за ними попятам.
На станцию они пришли вовремя. Как раз подошла первая утренняя электричка, развозившая свердловчан на работу в города-спутники. Смешавшись с толпой работяг, дети благополучно доехали до конечной станции «Михайловский завод». Далее какой-то добрый дядька подбросил на подводе до Михайловска… И потянулись за Лешкой и Лесей километры их путешествия на юг. Поначалу сильно голодали. Но потом услыхали, как в одном из дизелей просили подаяние дети-погорельцы. Стали, как они, петь песни тоненькими голосами, протягивая пассажирам целлофановые пакеты не первой свежести. Подавали не так, чтобы много, но на жизнь хватало. А по вечерам, забравшись в недостроенный или заброшенный дом на окраине очередного посёлка, у них вошло в привычку мечтать, глядя на странный «компас», о том, как хорошо им будет в Крыму. Коробочка была заполнена голубоватой жидкостью, а то, что они сперва приняли за стрелку компаса, оказалось маленькой золотистой рыбкой. Рыбка помахивала хвостиком, иногда начинала крутиться вокруг своей оси. Её движения завораживали и успокаивали. И Леська начинала думать, что у них всё получится.
Вот и в тот вечер, забравшись в брошенный вагончик рядом с давно покинутой стройкой, они постелили на пол какого-то тряпья и настроились на очередной ночлег. День был на редкость неудачным. Сперва их чуть не поймала милиция на привокзальном базаре, а позднее едва не выбросили из поезда на ходу местные попрошайки. Благо, у Лёшки хватил ума не «светить» пистолет. Пришлось отдать все, что было на тот момент, так что остались они без ужина.
– Лёшик, а если не в Крым, куда бы ты хотел попасть? – спросила, не отрывая взгляда от «компаса» Леся.
– Не знаю, – ответил лежавший у нее на плече мальчик, который тоже смотрел на золотую рыбку. – Мне про Крым Славка Антонов рассказывал. Там хорошо. А вот скажи я сейчас, хочу, мол, в Австралию или в Африку… Ведь я там не был. А давай, – он приподнялся на локте. – Давай выдумаем себе такое место.
Он поднял глаза к потолку и начал:
– Там все, как у нас, только никого нет. Дома стоят пустые – заходи, бери, что хочешь. В садах деревья цветут. В лесах: грибы, ягоды…
– Звери дикие, – с иронией продолжила Леська, глядя на всё убыстрявшую круги «рыбку».
– Не-не, – затряс головой Лешка. – Нету там зверей. Ну, разве немножко. И чтоб – не опасные. Собаки, кабаны всякие…
– Выбрали бы мы там домик, навели бы порядок. Огородик посадили, – мечтательно протянула Леся. – Красота!
– Ага, – буркнул Лешка. – Нашла красоту – в огороде ковыряться. Нужно, чтобы там приключения всякие были. Что бы монстры водились. Хотя бы один. Он бы на нас нападал, а мы – защищались бы. Ловушки хитрые на него ставили.
– Ой, трепло, Алексей Воитель – монстров победитель, – сказала Леська. Рыбка что-то уж слишком разогналась. Её контуры смазались, превращаясь в размытый круг. Вокруг все замерцало, затряслось. Вагончик заскрипел, опасно накренившись на бок.
– Леська, что это?! – закричал Леша, вцепившись в руку сестрички.
Та, наконец, поняла, что дело в «компасе» и уж совсем решил отбросить коробочку подальше, как вокруг все завыло, завизжало, и девочка с небольшой высоты упала в мокрую траву. Следом на неё рухнул Лёшка.
Было темно, и шел дождь.
– Л-леся, где мы? – стуча зубами, спросил мальчик.
– В Стране Чудес, – буркнула Леся, вставая на ноги. Мокрый сарафан тут же прилип к коленям. Она огляделась. Ночь, тучи, мокрая трава и тёмные силуэты покосившихся домов.
– Смотри, – толкнул её в плечо мальчик.
Леська обернулась и увидела, что из-за ближайшего дома вынырнуло и приближается к ним светлое пятно старинного фонаря. Держал фонарь какой-то мальчик, примерно одного с Лёшкой возраста в прозрачном дождевике с капюшоном, одетый в шорты безрукавку и резиновые сапожки. Был пацан стрижен налысо и походил на больного раком из какого-то фильма. Тёмные круги под глазами только добавляли ему этого сходства.
– Привет, – сказал мальччик.
– Привет, – на автомате поздоровался Лёшка.
– Где мы? – спросила Леська.
– Всё потом, – ответил незнакомец. – Сейчас идите по этой улице, точно посередине, никуда не сворачивая. Зайдете во двор третьего дома слева. Там сарай. Разожгите костёр… Спички есть?
Лешка порылся в кармане и показал зажигалку.
– Держи на всякий случай, – пацан протянул ему коробок спичек. – Разожгите костер. Да смотрите – небольшой. А-то сарай спалите. Разожгите и ждите. Придёт человек. Он вам всё расскажет и отведёт, куда надо.
Леська посмотрела по направлению движения. Дорогу было почти не видно. Она почувствовала запоздалый страх.
– Там темно, – сказала девочка. – Ты бы не мог…
– Проводить не могу, – перебил ее пацан. – И фонарь не дам. Всё – идите. Позже встретимся, тогда и поговорим.
И он пошлёпал по лужам куда-то в сторону от деревни. Леся и Лёшка стояли и смотрели, как он остановился, помахал им рукой и, наконец, скрылся за деревьями.
– Пошли? – предложила Леська брату. Тот кивнул. Они взялись за руки и двинулись по улице.
И вот теперь они сидели у небольшого костерка, и Лёшка целился из пистолета в какого-то дядьку, застывшего в дверном проёме сарая.



Часть третья. Эксгумация или кто лежит в четвёртой могиле?

1. Снова здорово или ультиматум подполковника Кирова.
На следующий день после моего возвращения в Западный Лагерь, по мою душу явился сам Ломоть.
Я как раз только позавтракал и вместе со всеми новичками находился в большом доме, который кто называл «Клуб», а кто – «Изба-читальня». Сидел на древнем стуле с поломанной спинкой и слушал, как бригадир Витя-Самовар рассказывал про известные на данный момент аномалии, которые можно было встретить в Зоне.
- … «Воронка», «Рубец», «Жарка», всё это поганые аномалий, потому как не постоянного действия, а активируются при приближении к ним, – вещал Витя, размахивая руками. – Но не дай Бог вам встретить аномалию «бродячую». Бывает такое: сорвётся, к примеру, «воронка» с места и давай себе путешествовать. Был у нас такой бродяга по кличке Крот…
В это время заскрипела дверь, и в проёме появился нместный полубог – Смотрящий. Махнув рукой Вите, мол, не останавливайся, он поманил меня наружу.
- Со мной поедешь. Дятлов тебя вызывает, дупла-пенёчки, – сказал он, когда мы вышли из дома. – Не догадываешься, почему?
Я пожал плечами.
– Ты мне точно всё рассказал? – спросил Ломоть. – Если нет, повторяю, лучше я узнаю про твой косяк первым, чем из тебя его Дятлов выбьет. Он же без тормозов, дупла-пенёчки. Он может и поисковую группу послать. Ты не представляешь, что он с тобой сделает, если узнает, что ты где-то наврал.
Видя, что я не спешу дополнять свой вчерашний рассказ, он чертыхнулся и двинулся к калитке.
На улице нас ждала знакомая мне кляча, запряженная в скрипучую телегу. Ломоть сел спереди, я примостился сзади, и мы поехали. Когда позади остались последние домики, Ломоть полуобернулся ко мне сдвинул на затылок свой танкистский шлем и сказал:
- В этом поиске десять человек сгинуло. Из девяти троек две пустые пришли, пять всякую дрянь принесли. И только две, ваша и Лешего принесли «жирный» хабар. Еле до зачёта хватило. По-хорошему, я вам два поиска списать должен. Это минимум. Но сам видишь, как с людьми. Так что, как грянет Выброс, потопаешь ты снова в Зону. Старшим тройки.
Я недовольно поморщился.
- Что – не нравится? – усмехнулся Ломоть. – Нынче такое время: живым из поиска вернулся – ветеран. А ты ещё и хабар приволок. Так что заканчивай свои игры в обет молчания. Лишний раз рот откроешь, дупла-пенёчки, глядишь, напарнику жизнь спасёшь.
Когда вдали замаячили ворота КПП, мой возница скомандовал:
- Руки вверх подними. Хочешь – перед собой держи, хочешь – в стороны разведи. Можешь менять положение, главное – чтобы они всё время на виду были.
Я послушно соединил руки на затылке.
Сам Ломоть достал из кобуры ПМ, отсоединил обойму, спрятал её в карман. А пистолет с откинутым в заднее положение затвором, положил себе на колени.
У самых железных ворот он остановил телегу и спрыгнул на землю. В калитке распахнулось окошко:
– Чего надо? – спросили оттуда.
– Ломоть и Немой. По вызову Дятлова, – отрапортовал смотрящий, держа в одной руке разряженный пистолет, а другую руку поднятой.
Громыхнул засов, дверь бесшумно растворилась.
- Заходим. Руки не опускать.
Как только мы оказались по ту сторону, на нас направили стволы трех автоматов, а пара солдат, зашедших со спины, деловито и умело нас обыскали. Пистолет у Ломтя, естественно, отобрали, пообещав вернуть на обратном пути. После чего мы – Руки за спину! – проследовали в апартаменты майора Дятлова.
Это был небольшой светлый кабинет, с чисто вымытым окном во всю стену, портретом президента на стене и бюстиком Ленина на полке книжного шкафа. Сам Дятлов расположился за широким полированным столом, на котором возвышался бронзовый органайзер в форме Спасской башни и прилегающей к ней кремлёвской стены.
Увидев нас, он отложил какую-то бумагу в сторону и расплылся в улыбке, обнажая два железных зуба.
- Садитесь, – он указал на стулья у стены и бросил охране. – Свободны.
После этого майор снял трубку телефона и произнес в неё:
- Сообщите подполковнику Кирову, что эти двое прибыли и находятся у меня в кабинете.
– Ну что, голуби, допрыгались? – это уже нам и – бряк! – телефонную трубку на аппарат. – Устроили южным засаду и думали, что всё с рук сойдёт?
- Иван Сергеевич… – начал было Ломоть, бледнея, но майор ляснул ладонью по столу:
- Молчать! – Дятлов подскочил со стула и наклонился к нам через стол. – Вы кого дурить вздумали? Забыли, как я этого…, как его? Чёрт, не помню уже! Этого вашего на дереве посреди лагеря вздернул? Забыли?! Напомнить? Байки мне рассказывать?!
В это время дверь в кабинет открылась и Ломоть, не оглядываясь, тут же подскочил, вытягиваясь по стойке «Смирно!». Глядя на него, поднялся и я.
- Вольно, – сказал вошедший. Был он грузен и неопрятен. Форма на нём, трещала по швам, а нависшее над грудью лицо, казалось под своей тяжестью, вот-вот сползет вниз.
- Что, Иван, дрючишь своих недоумков? Правильно делаешь, – заговорил толстяк сиплым голосом, усаживаясь на заскрипевший стул. – Этим уродам только дай волю, совсем мышей ловить перестанут.
Он мазнул взглядом по Ломтю и уставился на меня:
- Ты что ли Немой?
Я кивнул.
– Когда подполковник Киров спрашивает, не мотай головой, а отвечай, как положено, – прошипел мне Дятлов.
- Ну, расскажи нам ещё раз, откуда у тебя взялся «Железный виноград», – продолжил Киров.
Пока я кратко рассказывал про встречу с южными, оба офицера пристально буравили меня взглядами. Сидевший рядом Ломоть часто стирал ладонью пот со лба.
С моих слов выходило, что это чужаки напали на нас, и мы были вынуждены защищаться. Комар застрелил двоих, а третий угодил в «Колючую лужу». Смертельно раненый Комар тем же вечером умер.
- И даже закопать их не поленился! – восхитился Киров, когда я закончил рассказ. – Прям, благородный рыцарь, прям, Ланселот с Айвенгой…
А теперь послушайте, что я расскажу: может, всё так и было, как ты нам тут травишь. Может и самом деле – занесло к вам на территорию каким-то неведомым образом мою тройку, уже десять дней, как пропавшую. Неизвестно как Выброс пережившую. Может и вправду они вас перестрелять собирались, а вы только защищались.

А может, и по-другому дело было. Может, залезли вы к нам на территорию. К примеру, в район Старой Рудни. Там как раз должна была работать тройка Борюсика. Они «Железный виноград» через раз приносили. Прям, спецы по этому артефакту были. И за полгода в их тройке не то, что бы что серьёзное, никто даже в палец занозу не загнал. Их давно нужно было старшими поставить, чтобы молодняк натаскивать. Да я всё медлил. Уж больно удачливы были. А тут все втроём и сгинули. И вот что я думаю: вот вы эту тройку и положили. Ты, Немой и твоя компания. А может, и ещё кто помогал. А хабар себе присвоили.
Подполковник перевёл дух, обвёл взглядом присутствующих и прокашлялся.
Дятлов снял трубку и коротко приказал:
- Два чая с лимоном, быстро!
- Вам какая версия больше нравится? – между тем спросил Киров. – Ваша сказочка или моё предположение, основанное хоть и на косвенных, но доказательствах?
Вопрос был явно риторическим, поэтому в кабинете повисла тишина. В этот момент в дверь постучали, послышалось:
- Разрешите войти? – и на пороге возник солдат с подносом в руках. На подносе стояли два стакана чая в серебряных подстаканниках, блюдечко с нарезанным лимоном и небольшая корзинка с сушками. Быстро переместив всё на стол, поближе к подполковнику, солдат исчез, как не бывало.
Киров уронил себе в чай кружок лимона, размешал его ложечкой, и с шумом отхлебнул из запотевшего стакана.
- Хорошо, – констатировал он и продолжил. – Торопится с выводами мы не будем, но и верить на слово я не привык. Сделаем так: представьте мне доказательства, подтверждающие слова Немого, и я умою руки. Хабар ваш, претензий нет. А если, скажем, в трёхдневный… – он успокоительно махнул рукой на вскинувшегося было Дятлова. – Ладно – в пятидневный срок доказательств не будет, я приеду снова. И тогда мы предметно обсудим, как наказать убийц, и как компенсировать мне потерю лучшей тройки. Вопросы?
Вопросов не было. По крайней мере, к нему.
Подполковник ещё отпил чая, поставил подстаканник на стол и вышел, не прощаясь. Дятлов, а следом и мы с Ломтем, подскочил с места, вытягиваясь, но когда дверь захлопнулась, грузно сел обратно.
- Что, гадёныши, подвели меня под монастырь? – с тоской спросил он. – Ты, Немой, отныне здесь на губе сидеть будешь. И моли Бога о лёгкой смерти. Киров знаешь, какой затейник. А ты, Ломоть, тоже готовься. Норму с поиска придётся поднимать процентов на тридцать. Врядли Киров на меньшую дань согласится.
Он вдруг схватил стакан с недопитым чаем и шарахнул им об стену.
- Лучше бы ты тоже в этой Зоне сдох! – заорал он мне в лицо. – Лучше бы вы все там передохли, чем мне лезть к этому упырю в кабалу!
– Мобила, – вдруг сказал Ломоть.
- Что? – не понял Дятлов.
- Нужен мобильный телефон с камерой, а лучше пара. Для подстраховки.
- Зачем? – всё ещё не понимал Дятлов.
- Немой вернётся в Колпаки, выкопает этих троих, дупла-пенёчки, и всё на мобилу снимет: лица и пулевые отверстия. Ноги этого Летуна тоже. Мол, всё, как рассказал. По лицам их опознают. Вот и получится, что никакую не сказочку Немой рассказал, а самую, что ни наесть правду.
С каждым словом Ломтя Дятлов оживал.
- А это мысль! – вскричал он под конец и схватил телефонную трубку.
- Третьяка ко мне, срочно! – прокричал он в неё. Минуты не прошло, как в кабинет влетел вспотевший широкоплечий детина в солдатской форме:
- Вызывали?
- Третьяк, хоть роди, а через час у меня на столе должны лежать пара мобил с встроенными камерами. И чтобы в рабочем состоянии!
Солдат озадаченно почесал затылок, но ответил:
- Есть! – и исчез за дверью.
- Одно плохо, придётся Немого в Зону отпускать. И не одного, – сказал Дятлов задумчиво и перевёл взгляд на меня. – Сделаешь всё, как надо получишь освобождение на два Поиска. И первое освободившееся место бригадира – твоё. Но не дай Бог тебе накосячить!
- Кого с ним пошлёшь? – уже деловито спросил он у Ломтя.
Тот пожал плечами:
- На месте решу. Одного сопровождающего хватит?
- Лучше двоих. Заодно и помогут, – майор потянулся и встал из-за стола. – Тут делов-то – на полдня. Но в этой Зоне никогда не знаешь, что и как приключится. Короче, ждите на КПП. Как только Третьяк добудет всё нужное, скачите в Лагерь. И не тяните там. Сегодня группа должна уйти в поиск. Свободны.
И мы пошли на КПП.
2. Кое-что про игру с Зоной в орлянку
С выходом затянулось. Мобильники, которые принёс нам солдат по фамилии Третьяк, оказались почти полностью разряженными. Я остался ждать, пока найдутся зарядные устройства, а Ломоть поспешил назад – снаряжать группу.
Было далеко за полдень, когда я вернулся-таки в Лагерь, поставил телефоны на зарядку в доме, где была чуть ли не единственная рабочая розетка на всю западную окраину Зоны. А сам отправился обедать.
Смотрящего я застал в обеденном зале. Он сидел за широким столом и не спеша поглощал макароны с тушёнкой. Рядом с ним обедали два мужика. Я взял свою порцию и примостился за тот же стол.
– Знакомься, Немой, – сказал Ломоть.
– Это, – он указал на невысокого, но крепкого дядьку со свежим ожогом на щеке и комсомольским значком на гимнастёрке. – Антон Рыбкин. Два поиска. Надёжный мужик. Из последнего поиска Рыжего на себе приволок, не бросил.
– А это, – он указал на соседа Рыбкина, худощавого небритого мужчину, правая кисть которого была обмотана грязным куском бинта. – Сева. Из твоего набора. Сходил в Зону с Сычом. Сыч сказал: толковый бродяга.
работая ложкой, как пароход гребным винтом, молча кивнул обоим.
– Там, – Ломоть указал на рюкзак, экзотическим грибом торчавший у стены. – Сухпай и вода на два дня. Контейнеров нет, потому, как даже если вам прямо под ноги «Голубая горошина» выкатится, брать запрещаю. Главное вернуться самим и принести мобилы с записью. Ствол, как у старшего, будет у Немого.
С этими словами Смотрящий достал из кармана ПМ и положил его на стол около моей миски. Рядом он положил две обоймы.
– Патроны впустую не палить! – предупредил Ломоть. Он поднял глаза к потолку и стал загибать пальцы, бурча себе что-то под нос.
– Что я забыл? – наконец громко спросил он. Мы промолчали.
– Лопата там есть?
Я кивнул.
– Каски возьмёте?
Я подумал и отрицательно помотал головой. Зачем нам лишний вес.
Ломоть еще позагибал пальцы, побормотал.
– Думайте, пока есть время, – сказал он. – Ничего не упустили?
Я допил стакан чая и встал из-за стола. Подошёл, взвесил на руке рюкзак. Тяжёлый. Передал его Севе, тот со вздохом забросил его на плечо, и мы вышли из столовой.
– До места вам по старым меткам часа два, ну три, ходу, – говорил Ломоть, шагая рядом со мной. – Сегодня засветло на месте будете. Переночуете. Раскопать, снять всё, ну пускай по часу на могилу – три часа. Значит, завтра часам к двенадцати закончите. Обратная дорога – плюс на всякое непредвиденное накину пяток часов. По любому, завтра к закату должны вернуться.
Он вдруг резко остановился. Остановились и мы.
– Если станет выбор, голову там свою оставить или телефоны эти мобильные, – сказал Ломоть, буравя нас взглядом. – Лучше оставляйте там голову. Потому, как без телефонов вы тут и нахрен не нужны.
Я зашел в дом, в котором заряжались мобилы. Обе были под завязку. Сунул их в карман, и мы двинулись дальше – к восточной окраине лагеря.
Не доходя до лавочки под Крестом, Ломоть снова остановился.
– Завтра вечером жду, – он по очереди протянул нам свою широкую ладонь. Мою смотрящий немного задержал, заглядывая мне в глаза. Я ответил ему спокойным взглядом, мол, не переживай старшой – сделаем всё в лучшем виде. После паузы Ломоть хлопнул меня по плечу и, не оборачиваясь, потопал к центру лагеря.
Я присел на лавочку и закурил. Рядом задымила сигаретами моя тройка.
Тут я заметил, как из-за ближайшего дома показался невысокий мужичёк с забинтованной головой. Воровато оглянувшись. он скорым шагом подошёл к нам и громко попросил:
– Бродяги, не сочтите за дерзость, пожертвуйте сигаретку. С возвратом.
Рыбкин достал открытую пачку и протянул просителю.
– Что случилось? – тихо спросил он.
Незнакомец сделал вид, что прикуривает, а сам заговорил быстро и вполголоса:
– Короче, беда, Антоха. Я в лазарете на перевязке был. Так с КПП звонили: поступил приказ на готовность к срочной эвакуации раненых в убежище. Похоже, в ближайшие часы Выброс ожидается.
Он поклонился благодарственно и быстрым шагом удалился за дома.
Рыбкин в сердцах сплюнул.
-. Уж больно всё ровно выходило. И дорога отмечена, и на месте работа не пыльная. Как чувствовал…
– Может успеем, – с сомнением сказал Сева.
– Как же, – хмыкнул Антон. – Хочешь с Зоной в орлянку сыграть? Сыграешь в ящик. Не видел, что Выброс с людьми творит? Нет? А я видел. Лучше уж под пулю, чтобы не мучится.
– И что будем делать? – спросил Сева, глядя на меня. Я молчал.
– Что, что? – передразнил его Рыбкин. – Пошли к Ломтю. Это только залётчиков перед Выбросом в поиск посылают. А на нас грехов нет. Переждём, тогда и двинемся.
Я потушил окурок, встал и потянул рюкзак с плеч Севы. Тот на автомате отдал его мне, а потом, опомнившись, спросил:
– Немой, ты чего? Ты что один решил пойти?
Я нацепил рюкзак себе на спину и, не оглядываясь, зашагал по дороге на Павловичи.
– Ты совсем придурок? – крикнул мне в спину Антон. – Учти, я с тобой идти не собираюсь!
– Так как же? – чуть не плакал Сева. – Он уходит. А мы? Что нам?
– Пошли к Ломтю, – услышал я удалявшийся голос Рыбкина. – Нет такого закона: честных бродяг на верную смерть гнать…
3. Покойники реальные и виртуальные
Когда их голоса стихли, я остановился и трижды перекрестился.
Спасибо тебе Боже, или Зона, или Не Знаю Кто… Спасибо что избавил меня от очередного душегубства. Потому что пойди эти двое со мной, пришлось бы мне их убить, как я убил тех троих с Южного лагеря. И как я, по-моему, убил Комара. Или это его южные «замочили»?
Я вспомнил, как упёр ему под подбородок острие ножа-бабочки, и как он стоял на носочках, разведя руки в стороны, и бормотал:
– Не станешь же ты меня кончать из-за этой шалашовки? Думаешь, я у неё первым был бы?
Потом вспомнил, как он бросился на меня, когда мы вышли из сарая, но я успел первым и выстрелил ему в голову.
А еще было воспоминание, будто бы я, связав руки за спиной, довел его до речушки и пинком ноги столкнул в воду. Как вздыбились над ним щупальца «Липучки», как Комар кричал, захлёбываясь, мне в спину:
– Будь ты проклят, Немой. Если есть дорожка с того света, я приду за тобой, так и знай!
Потом перед глазами мелькнуло видение: четыре могилы на окраине Колпаков и я очнулся.
Кювет. Стою, слегка покачиваясь, у самой границы «комариной плеши». Ещё пара шагов и пришлось бы мне туго. Повертел головой – метка Комара была далеко в стороне. Только о нем подумал, а он уже тут, как тут.
– Что, – хохотнул. – Немой, даже по моим меткам пройти не можешь. Чуть не вляпался!
И уже серьёзнее:
– Это всё Зона, Немой. Нельзя тут долго без перерыва находиться. Больше недели здесь только Вася Магадан продержался. Так он и до той ходки был на всю голову хворый. А уж после и вовсе завис, как гиря на часах-ходиках. Из старых знакомых, только Саню-повара и признавал. На остальных рычал, что твой волк. Его потом Дятлов медикам сдал. Для опытов.
Я по своим следам вернулся на дорогу и скорым шагом двинулся к следующей отметке.
– Давай, поспешай, – не отставал Комар. – Солнце еще высоко, да и Выброс не за горами.
Вот скажи мне, Немой, ты в самом деле думаешь, что принесёшь эти мобилы Дятлову, и дело затухнет? Что подполковник Киров этот такой дурак и не найдёт, к чему ещё прицепится?
Я, молча, шагал вперёд. Комар пристроился справа и продолжил:
– Был тут один бродяга по кличке Колямба. Так вот, встретил этот Колямба парня с юга, говорил холодного уже. Труп обшмонал, и весь хабар покойного в Лагерь принёс. Хороший такой хабар, в том числе и ветку «Железного винограда». Мы, дураки, его Дятлову и отнесли. Размечтались, что может к пайке какая прибавка случится или ещё какое поощрение будет. Ага – прибавка. Дятлов этому подполковнику Кирову похвастался, а тот такой кипешь поднял. И так, падла, это потом всё перевертел, что пришлось Дятлову Колямбу нашего, как убийцу, на площади повесить, в назидание другим. Хорошо, хоть не на кол посадили, как сначала задумывали… Вот ты меня убил…
Я остановился, будто наткнувшись на стену, и крикнул:
– Я тебя не убивал!
Губы Комара расползлись в мерзкой улыбке, и его стошнило гнилыми водорослями прямо мне под ноги. Я отпрыгнул, выхватил из кармана и навёл на него пистолет. Рука моя тряслась.
– Застрелишь меня ещё раз? – спросил Комар, надвигаясь, и я увидел сквозную дырку в его голове. – Или, как в прошлый раз, ножом в горло?
Последние слова он пробулькал. Из распоротого подбородка хлынул на дорогу кровавый водопад
Я зажмурился. Аж свербело, так хотелось навести ему прямо в лобешник и нажать на спусковой крючок…
Досчитал до пяти, открыл глаза. Рядом никого не было.
«Нет, Комар, я знаю, что ты задумал: хочешь меня задержать, чтобы я не успел до начала Выброса добраться до Колпаков», – подумал я: – «Шалишь! Мне голову не задуришь!»
Рукавом вытер пот, который стекал со лба и нещадно жег глаза. Глянул на часы, было начало пятого, глотнул из фляги, брызнул из неё на лицо, снова вытерся рукавом, и скорым шагом двинулся дальше к видневшимся уже вдали остаткам деревни Павловичи. Главное было – обогнать Выброс…
Пару раз мне начинало казаться. что небо начинает темнеть, проявляясь фиолетовым куполом над головой, я жмурился, мотал головой, снова и снова стирал с лица жалящий пот, и всё приходило в норму.
Как и в прошлый раз, я не стал задерживаться в Павловичах. Обогнул группку ветхих домов, следуя отметкам Комара, и зашагал дальше. До указателя «Посёлок Колпаки» я добрался часам к шести. Смеркалось. Пришлось ещё ускорить шаг, уже с трудом высматривая отметки Комара. Свернув в лес, я трусцой пробежал по натоптанной тропинке и метров через сто вышел на открытое пространство.
– Ходу, ходу, Немой, – сказал Комар за моей спиной. Опять принесла его нелёгкая. – Еще полчаса и так стемнеет, что хрен что тут разглядишь. На пузе ведь ползти придётся, если не передумал с Выбросом в чистом поле поручкаться.
Я ещё ускорился, переходя на лёгкий бег.
Но вот, наконец, и околица села. Скрипнув калиткой, забежал во двор и остановился, силясь отдышаться. Пошарил по карманам в поисках сигарет. Тишина и ни души. Вот только остро пахнет дымом недавно топленной печи. С маскировкой у нас того – плоховато.
Из оконного проёма осторожно показалась мордашка Леси, и я улыбнулся ей, тяжело выдыхая сигаретный дым. Показал на печную трубу, из которой устремился в беззвездное небо дымный след, и погрозил пальцем.
– Так вечер уже, – сказала девочка. – Кто сюда сунется, по темноте? А ночью знаете, как холодно было?
Она помялась, потом спросила:
– Дядя Немой, а вы нам покушать принесли?
Я снова улыбнулся, кивнул и вошёл в дом через открытую дверь, снимая из-за плеч тяжёлый рюкзак. Грохнул им по столу в маленькой кухне:
– А-ну, налетай.
Приглашать дважды не пришлось. Хлеб с намазанной на него тушёнкой, который запивался растворёнными в кипятке бульонными кубиками – царский ужин для двух голодных детей. А еще на десерт был чай с шоколадом. Не поскупился Ломоть.
Я, сглатывая слюну, объяснил, что чуть только в небе загрохочет, нужно немедленно спускаться в подпол, и что как поужинают, пусть перенесут постели туда – ночевать нынче придется под землей.
А сам – пулей в сарай за лопатой.
4. Эксгумация или кто лежит в четвёртой могиле?
Ночь обещала быть тёмной, безлунной. Наплывшие низкие тучи грозили дождём, а то и грозой с громом и молнией. И Выброс. Бродил где-то рядом, присматривался, выслеживал меня, что бы как только отвлекусь, нагрянуть фиолетовым небом сверху и окончательно свести с ума.
Я забрёл за дом и пересчитал могилы. Их по-прежнему было четыре. Комар, сволочь – четыре! Так что тебя я не убивал.
– Это если я там есть, – тут же хмыкнул стоявший рядом Комар. – Ты, я смотрю, совсем крышей подтекать начал. Одна могила ту еще до тебя была. Ты эти три к ней и пристроил. Не помнишь?
Я замотал головой и крикнул:
– Нет!
– А чего ты орёшь? – усмехнулся Комар. – Ты же Немой. Немым орать не полагается. Вот сейчас раскопаешь, тогда и узнаем, кто был прав. Давай, начинай уже. А-то мне самому уже интересно стало.
Я воткнул ржавое лезвие лопаты в первый невысокий холмик. Земля была мягкой и податливой, и я быстро выкопал первое тело. Пахнуло плесенью и тленом. Покойный оказался Диком Брагой. Две дыры в груди. Гимнастёрка в черных пятнах от запёкшейся крови. Тело Браги оказалось неожиданно тяжелым. Я с трудом вытащил его и положил рядом с ямой.
Следующим был Санёк Летун. Ног у него не было уже до самых колен. Вместо них была чёрная тягучая дрянь, вонявшая гнилой химией. Я подхватил Летуна под мышки, и, стараясь не смотреть на изуродованное пулей лицо, вытащил его наружу.
Третьим оказался Кроха. Пуля в лоб и две в районе сердца. Лицо перекошено яростью. А крови совсем мало. Видимо первая же пуля стала смертельной. Я вытащил и этого покойника из могилы. Закурил.
– Дай огонька, – попросил Комар. Я протянул ему окурок, тот присосался своей сигаретой и довольно выпустил клуб дыма.
– Барабанная дробь? – спросил он с улыбкой и кивнул на четвёртый, пока нетронутый, холмик.
Вместо ответа, я достал из кармана мобилу и перевёл её в режим съёмки. Снял крупно лица покойников, дыры от пуль, отдельно, ноги Летуна и навёл видоискатель на Комара. Тот дурашливо улыбнулся и принял позу Наполеона.
Я закончил съёмку и нажал на просмотр. Запись была в порядке. Нужной чёткости и резкости. Вот только финальный эпизод не получился. Вместо Комара на экране мельтешили какие-то помехи.
– А ты чего ждал? – спросил Комар. – Я же призрак – порождение Зоны
Я достал второй телефон и проделал им те же операции. Только снимать Комара не стал. Толку-то?
Выбросил короткий окурок, вздохнул, и принялся за четвёртую могилу. Когда я по пояс врылся в землю, под ногам вздрогнуло, и дно ямы ухнуло вниз. Я упал на колени и закричал от ужаса. Руками попытался удержаться за стенки могилы, но результатом был только туча пыли, песка и надрывный кашель из горла…
Наконец, земля вздрогнула ещё раз и падение прекратилось. Я замер, сердце в груди колотилось барабанной дробью. На зубах трещал песок, пить хотелось невообразимо. Я медленно перевернулся на спину и увидел, что лежу на дне узкой и глубокой ямы. Где-то далеко вверху окончательно стемнело, и я с трудом различал в дыре высоко над головой ночное небо. Сверху посыпалось. Кто-то ходил по краю могилы.
– Лёшка! Леся! Это вы? – крикнул я осипшим голосом. – Помогите мне выбраться.
В ответ мне прилетела новая порция песка. Глаза обожгло, хлынули слёзы. Я проморгался и снова посмотрел вверх. На краю ямы сидел, свесив вниз ноги, Комар. Он помахал мне рукой и крикнул:
– Как я тебя подловил, а? Ты всё думал, кто же лежит в четвёртой могиле? Выходит, ты и лежишь!
– Это мне всё кажется, – сказал я себе. – Это все Зона – сука. А я стою себе в яме по пояс и ловлю глюки про бездонную яму.
Я закрыл глаза и стал выбираться. Руками нащупал края ямы, закинул ногу, попытался подтянуться, но что-то вцепилось во второй сапог и не пускало. Я не стал смотреть. Почему-то был уверен: в него вцепились две руки, выползшие по локоть из-под земли. Высвободил из сапога ногу и откатился в сторону.
Комар, урод, когда же ты от меня отстанешь!
Сверху громыхнуло, да так, что у меня заложило уши. Я глянул вверх. Ночное небо над головой полыхало фиолетово-чёрным. Выброс!
Я привстал, но мощный воздушный удар припечатал меня к земле. На плечи навалилась тяжесть, яркая вспышка резанула по глазам. Нестерпимым жаром опалило затылок, спину, ноги. Я заорал от боли и остервенело пополз, не видя ничего вокруг.
В дом! В подпол! Я ещё успею!
С новой силой навалилась тяжесть. Я рванулся из последних сил, нащупал края ямы и, не успев остановиться, рухнул в её жерло. В груди что-то треснуло и растеклось новой болью. Ломило все кости, мышцы выкручивала судорога, голова, казалось, вот-вот лопнет изнутри. Я пошарил руками, нащупал черенок лопаты. Сверху снова полыхнуло и обдало раскалённым воздухом. Волосы на голове затрещали. Запахло палёным..
Горю!!!
Я снова закричал и стал обрушивать на себя края ямы. Песок попал в рот, нос, кашель обжёг мне легкие.
Сам себе могилу вырыл.
Сам себя и закопал.
Я работал лопатой, давился кашлем и хохотал, как сумасшедший, от такого фортеля судьбы. но скоро стало темно, тяжело и душно. Кашель выворачивал наизнанку. И – боль, она никуда не ушла – было больно. Очень. Я снова рухнул куда-то вниз, в душную пустоту, и боль последовала за мной.
5. Разговоры или Чертоги моего разума
Ночное небо было затянуто облаками, но это были неопасные, обычные серые тучи. Темно, тихо и спокойно. Я пошевелил руками, ногами – боль ушла. Сел, огляделся. Вокруг шевелился на тихом ветерке ковер из сочной мягкой травки, рядом журчала небольшая речка. А неподалёку, у берега, бродил по колено в воде какой-то коротко стриженый мальчишка, одетый в шорты безрукавку. Он что-то высматривал в воде, подсвечивая себе старинным фонарём.
– Эй, малец! – крикнул я ему. – Ты кто?
Был он светловолос, под глазами у него были тёмные круги, будто от бессонницы или тяжёлой болезни. Выбравшись на берег, мальчик сунул ноги в сандалики и подошёл ко мне.
– Какой я тебе малец? – буркнул он, присаживаясь рядом.
Я подвинулся и спросил:
– Где я?
– Ох, так и подмывает ответить: «Там же где и я», – улыбнулся мальчик.
Я непонимающе уставился на него.
– М-да, – протянул мальчик. – С юмором проблемы.
Я вдруг закашлялся и выплюнул на траву сгусток крови. Растеряно вытер губы и снова огляделся. Ночь, трава, речка. Парнишка.
И всё равно – что-то не так.
– Где я? – снова спросил я.
– Назовём это Чертогами Твоего Разума, – ответил мальчик. – Сериал смотрел? Помнишь, на самом дне Чертога Разума Шерлока Холмса сидел профессор Мориарти на цепи? Вот. А у тебя там десятилетний пацан, каким ты и остался, не смотря на возраст.
– Ты не можешь быть мной, – сказал я. И уже твёрже. И громче. – Ты – не я!
– Конечно, – кивнул парнишка, – было бы слишком просто, банально даже, если бы ты сейчас начал мне рассказывать о своих «достижениях»: бомж да ещё в рабстве. И в ответ на моё: «я не таким мечтал стать», ты бы хе-е-рак! железобетонный аргумент: «А что мне нужно было пройти мимо?» Как будто раньше ты не проходил… Что молчишь, в землю смотришь? Проходил – проходил. И глаза в сторону отводил. Напомнить?
Я закрыл глаза. Земля подо мной слегка вздрогнула. И я вспомнил – Выброс! Как я слепым котёнком ползал вокруг раскопанной могилы, как упал в неё, и как стал сам себя закапывать…
– Я вытащил тебя из твоих мозгов. Временно. Пусть они там позагорают под Выбросом без тебя. Потом попытаюсь запихнуть тебя обратно. Если будет, во что. Слабовато ты себя похоронил. Хотя, – мальчик почесал затылок. – Закопайся ты сильнее – задохнулся бы, наверное.
– Но мы, по-прежнему, в Зоне? – спросил я.
– Где же ещё, – вздохнул мой собеседник. – В Зоне, конечно.
– А ты кто? Ты здесь каким боком? – спросил я.
– За Зоной приглядываю, – мальчик развёл руками, мол, что поделаешь.
– Не маловат ли ты для такого?
– А больше ваш Мир никому не нужен, – грустно улыбнулся он.
– А тебе?
– А мне Лёху с Леськой жалко.
Я прямо опешил:
– Так это ты из жалости их сюда затащил? Вообще-то, Зона не место для детей. Здесь умирают.
– Затащил их сюда не я, а то, что вы называете артефактом. «Золотая рыбка» – слыхал про такой?
Я отрицательно покачал головой.
– А на счёт смерти, – продолжил мальчик. – Это вы сюда умирать приходите, А они пришли жить.
– Мы не сами сюда приходим, – возмутился я. – Нас заставляют. Если мы не пойдем в Зону, нас убьют.
– Убьют. Но умирать вы приходите СЮДА, – он ткнул пальцем в траву под ногами. – Представь, что, некие приговорённые к смертной казни, заявятся к тебе под окна, или прямо в квартиру, чтобы сдохнуть у тебя на глазах. И давай: кто кухонным ножом себе горло режет, кто пальцы в розетку суёт. А по ходу, серебряные ложечки воруют. Как ты к такому отнесёшься?
Я пожал плечами. От этого движения вдоль позвоночника полыхнуло болью, но тут же отпустило.
– Как тебя зовут? – спросил я, меняя тему.
– Зови Генка, – пожал плечами мой собеседник. – Или Сашка. Или Колька. Короче, как тебе понравится, так и зови.
– И как же ты за Зоной присматриваешь, Генка?
– Группа придурков, которых вы почему-то называете учёными, придумали аппарат, который периодически делает из вашего пространства друшлаг. Через получившиеся дыры лезут всякие всячины. А я, чтобы они здесь не натворили дел, прикрываю их замками.
– Аномалиями? – осенило меня.
– Да называй, как тебе хочется.
– А артефакты?
– Это свёртки чужих миров, чужого пространства под воздействием физики вашей Вселенной.
– Больно мудрёно, – покачал я головой.
– Ну, проще я сказать не смогу, Генка почесал затылок и продолжил. – Они лезут в ваш мир, как фарш из мясорубки. Здесь их, как говорит Лёшик, колбасит и плющит, они теряют одни свойства, приобретают другие… А потом полученными микроскопами вы забиваете гвозди.
– А мутанты?
– Какие мутанты? Несколько зверушек, которых занесло к вам с той стороны, и они при этом не сдохли? Они же безобидные…
– Снорки безобидные? Или кровососы? Или вот эта тварь, которая Жеку Речицу убила…
– Это Акушер что ли? Ты знаешь, что его создавали для опыления мёртвых миров спорами жизни? Что он ходячая фабрика этих самых спор. А вы в него из пистолета! Вот он и шарахнул акустикой. Ходит теперь, совестью мучится, бедолага… А на счет снорков и кровососов, это не ко мне. Это пускай ваши учёные объясняются. Научились, уроды, ДНК скрещивать…
– Выходит все они…?
– Они, они. И бюреров они, и контролёров, псевдогигантов всяких. Всё никак не успокоятся. Идеального бойца, видишь ли, им заказали. Про чернобыльских псов старожилы и слыхом – не слыхивали. А нынче уже штук пять бегает по Зоне. Из опасных, сюда разве что Химеру и забросило. Но и она… Это же всё равно, что электрический угорь. Не трогай её, и она током биться не будет. Тем более, что Химера и мясо не жрёт. Она из воздуха бактерии поглощает, как кит планктон, тем и сыта. Ей, как дезинфектору, цены нет. Она же любое болото в озеро Байкал превратит, дай только срок. А вы, как увидите, так сразу за оружие хватаетесь.
Мы помолчали.
– И что дальше? – спросил я.
– Пойдём, – сказал Генка, взял меня за руку, помог встать на непослушные ноги и подвёл к реке. Потом поднял свой фонарь, по выше, освещая воду.
– Смотри.
Покачиваясь на редких волнах, из реки на меня глянуло чудовище. Спину его перекашивал уродливый горб, лицо… Да разве можно было ЭТО назвать лицом! Левый глаз заплыл и съехал куда-то к виску, второй, наоборот, чуть на выкате, нос свёрнут на бок. От левого уха остался лишь обрубок. Вдобавок верхнюю губу рассекала заячья губа, из-под которой торчал кривой клык. Ну и штук пять корявых шрамов вдоль и поперёк лица на закуску. Не веря, я поднял руку. Урод в отражении сделал тоже самое.
– Выбирай, – предложил Генка. – Или сдохнешь, или будешь жить, но вот таким.
– За что? – прохрипел я. – Что я тебе сделал?
– Да, и первое время, пока все не срастётся по-новому, – не отвечая на вопрос, продолжил мальчик. – Тебе будет больно. Очень больно.
– За что? – повторил я.
Мальчик вздохнул:
– А я здесь причём? Это я тебя из лагеря перед выбросом выгнал? Или это я тебя могилы заставил раскапывать?
– Но Комар…
– Комар не ко мне, к тебе является, – сказал Генка нетерпеливо и снова: – Выбирай.
– Да уж лучше сдохнуть, – сказал я после паузы и сел на траву. – Только ты, сколько можно, «анальгин» свой не выключай. Устал я что-то от боли.
– Молодец, – с сарказмом сказал мой собеседник. – Герой! А дети как же?
Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза. Я первым не выдержал.
– Ну, ты и зараза! – с ненавистью сказал я.
– Они же посидят, посидят, голодные, да и пойдут искать пропитание, – будто не слыша меня, продолжил Генка. – Тебе какой вариант больше по-душе: чтобы они к Ломтю и Компании в гости забрели, или чтобы на подходе к КПП их с пулемёта срезали. Есть ещё вариант с минным полем. Собаки опять же слепые бегают в округе. Голодные. А, допустим, повезёт им несказанно, и доберутся они до солдат. Их же, в лучшем случае, обратно в детдом отправят. «Ырыски кюшать».
– Урод, скотина! А я что могу? Как я им тут жизнь налажу?
– Как там у вас в поговорке: «Взялся за гуж…»?
– Господи, когда же всё это кончится? – простонал я.
– Я так понял, умирать ты передумал?
Я выматерился и угрюмо кивнул.
– Тогда – держи, – сказал Генка и лупанул своим старинным фонарём мне по виску. Вспышка, боль, звон разбившегося стекла… И темнота.



Часть четвёртая или Таблетка бессмертия

1. Одиночное плаванье.
Сутки после Выброса я валялся без памяти. Благо, дети меня выкопали да в дом затащили. И как хватило силёнок у этих малявок…
Но не успел в себя прийти, как засобирался в Лагерь. По всем подсчётам выходило, что из срока, который дал Киров, меньше суток оставалось.
Вот тут и выяснилось, что ходок нынче из меня никудышний. Позвоночник мне так перекрутило, что стоять я мог только полусогнутым, перекошенным на бок. Рёбра при вдохе болели нещадно. Ко всему прочему, колено левой ноги отказывалось полноценно сгибаться. Натуральный Квазимодо, в общем.
Но я пошёл. Точнее поковылял в сторону Лагеря. За мной был долг, и я всё ещё считал себя человеком.
Конечно, прежде чем двинутся в этот поход, я проверил мобилы. Шутка ли – в какой душегубке побывали! У одной от стекла лишь паутина трещин, у второй корпус будто оплавился, но главное – включились и кнопок слушались. Как показала проверка, записи уцелели на обоих. Так что было с чем идти к Ломтю.
Последний Выброс перетасовал аномалии, как колоду карт, и туго бы мне пришлось, если бы не открылось у меня особое зрение. Ежели глаза эдак в бок скосить и проморгаться, то до куда зрения хватает, видны все аномалии…
Шучу. Ничего мне делать не надо было. Просто вышел на улицу и увидел все их в округе, как на ладошке. Вроде, как марево такое разноцветное. «Плешь», к примеру, голубым светилась, а «Рубец» – ярко-изумрудным. Диво-дивное.
Но любовался я этим зрелищем не долго. Постоял минутку на крыльце, осматривая окрестности, да и двинулся в сторону Лагеря. Время поджимало. И, хотя моя медленная скорость компенсировалась отсутствием серьёзных препятствий на пути, до Павловичей я добрался часа за четыре. Аномалий на пути было – тьма тьмущая. Некоторые были настолько впритык, что только я со своим обретённым зрением и мог между ними протиснуться. В противном случае пришлось бы обходить их глубоко лесом.
Недалеко от околицы я увидел двоих, сидевших у костра. Один с забинтованной головой, рука на перевязи, сидел на деревянной колоде, глядя в пламя. Другой, без видимых повреждений, невысокий бодрячок с абсолютно лысой головой стоял рядом и, склонившись, что-то втолковывал что-то напарнику.
Я присмотрелся и вдруг понял, что всё про них знаю.
Забинтованного звали Краб. Второго – Петя Храп. Был с ними ещё один: тот самый не захотевший идти со мной Антон Рыбкин. Все трое – «залётчики». И послали их по мою душу. Найти не живого, так мёртвого. А коли я сгинул под Выбросом, то добраться до Колпаков, и сделать за меня то, что я, похоже, уже не смогу. Без этого им не было ходу обратно в Лагерь. Ломоть так и сказал:
– Последний вам шанс. Не выполните, что приказано, можете не возвращаться. Повешу на ближайшем суку.
Километрах в пяти от Павловичей собратья по несчастью нарвались на блуждающий «Трамплин». Рыбкина подкинуло выше деревьев. И мало того, что тот упал грудой хлама, так ещё и угодил прямо в «Жарку». Короче, и хоронить было нечего. Краба тоже швырнуло, но «всего» метров на шесть и в другую сторону. Прямо на сосну. И только шедший третьим Петя уцелел, хоть и чуть не обмочился от страха. В секунду: была группа и сплыла.
Знание это пришло ниоткуда, но я почему-то был уверен, что всё это чистая правда. Как и то, что Петя Храп сейчас обдумывает, как бы вернуться назад. Воспримет Ломоть и так потери группы критичными, или для верности стоит и Краба в какую-нибудь аномалию подтолкнуть. Благо, что тот мало чего соображает, так о дерево приложился …
Ну, я шумнул по кустам, Петя пистолет из кармана вытащил и стал им водить трясущейся рукой. А сам от костра отступает. За спину напарника. Я аж сплюнул, такие у него в голове пакостные мысли роились: мол, если какая тварь на Краба первого кинется, то нужно погодить слегка, пока она его не задерёт, а уж потом начинать пальбу.
– Не стреляй, Петя, – крикнул я. – Свои.
А тот в ответ:
– Кто свои? Выходи или сейчас же шмалять начну!
Я руку на кустом поднял, чтобы видно было – человек, и сказал:
– Дуй, Петя, назад в лагерь. К Ломтю. Скажи – Немой объявился. А при нем: две мобилы с записью. Я буду его ждать здесь. Вместе с Крабом. Потому как сильно покалеченный и быстро идти не могу. А ты по своим отметкам мигом домчишься.
Петя чуть не запрыгал от радости. Как же и повод вернуться есть, и убивать никого не надо.
– Немой? А мы тебя… За тобой, в общем. Постой, а как ты Выброс?.. Схрон нашёл? Вот повезло тебе, так повезло!
Он помялся немного и предложил:
– Может мобилы мне отдашь? А я их Ломтю передам.
– Э, нет, – засмеялся я такой наглости. – Только я, и только в руки Ломтю. Лично. И скажи, чтобы рюкзак хавчика прихватит. И сигарет. Да пусть не жмётся. Устроим обмен. Мне – рюкзак. Вам – мобилы.
– Ладно, – только и сказал Петя. Да как припустит к Лагерю. Аж пыль столбом.
Я присел там же, за кусточком, закурил.
– Немой, на курево богат? – очнулся Краб. – Чего ты там прячешься? Подходи к костру. Сейчас вода закипит. Чаю попьём…
Я и вышел. Краб глянул на меня и побледнел. Хотя казалось бы: куда уж больше.
– Ты точно Немой? Или тварь какая, типа «перевёртыша»? Я слыхал про таких. Кажутся сперва обычным человеком, а потом – раз!..
Я протянул ему пачку. Он вытащил непослушными пальцами сигарету, прикурил от горящей ветки, выдохнул дым.
– Эк тебя, – сказал Краб и уточнил: – Выброс?
Я кивнул и спросил:
– Петя быстро обернётся?
– До Лагеря часа за полтора добежит, – сказал Краб, пожимая плечами. – Он, как мы с Рыбкиным в «Трамплин» угодили, всё выпытывал у меня, как Ломоть отнесётся, если мы назад повернём? А я ему: херово, говорю, отнесётся. Он и из простой ходки «возвращенцев» не жаловал. А тут – последний шанс…
Мой собеседник согнулся пополам и зашёлся в кашле, сплевывая слюну.
– Не удивлюсь, если он уже меня примеривался в какую-нибудь аномалию подтолкнуть и в одиночку возвращаться, – продолжил Краб сипло. – Мол, группа полегла, а ему типа повезло. Будто Ломоть такого «везунчика» да ещё и пустого просто в Лагерь бы впустил. А-то и висел бы Петя на осине у колодца.
Мы посидели молча.
– А что ты там про хавчик говорил? – спросил Краб.
– Жрать мне что-то надо? – вопросом на вопрос ответил я.
– Так ты решил не возвращаться? – догадался Краб и снова закашлялся, прижимая трёхпалую руку к груди и болезненно морщась.
– Ребро, похоже, сломал, – сообщил он и продолжил. – Пропадёшь. Думаешь, ты первый такой? Были и до тебя умники. Как кто найдёт подвал поглубже, куда Выброс не достанет, так тут же и срывается. Типа, на вольные хлеба. И поодиночке уходили, и командой. Никто не выжил. Кто в аномалию вляпался, кого тварюги местные порвали. А кто и вовсе – сгинул. Ты про то, что в Зоне нельзя без перерыва долго находиться, слышал? Так это – чистая правда. Через пару недель тебе крышу так снесёт, что ты в первую же «Плешь», как топор в воду нырнёшь.
– Это у тебя нервы крепкие. А будь здесь Петя, он бы меня застрелил. И до костра дойти не дал бы, – грустно усмехнулся я. – А теперь прикинь, сколько нервного народа в Лагере. Долго я там проживу? А даже если и не убьют меня сразу, кем я там буду? Неведомой зверушкой? И сколько пройдёт времени, прежде чем майор Дятлов про меня узнает и учёным на потрошение продаст?
Краб прихватом, сделанным из толстой проволоки, вытащил из костра большую жестяную банку с кипящей водой и разлил кипяток по кружкам. В воздухе запахло свежезаваренным чаем.
– Давай, – сказал он, кивая мне на мою кружку, – Пока горячий…
– Ты прав, наверное, – сказал Краб, шумно делая глоток, и затягиваясь остатком сигареты, – Но и в Зоне одиночка – не жилец. В Лагерь про то, что Выброс вот-вот, хоть оповещалка приходит. А в Зоне как? Ходи, да на небо посматривай? Твари, опять же, аномалии, излучение. А тут еще такая штука, ты вот в курсе, что помимо нас, бродяг, в Зоне и другие ходят? Да такие, что нечета нашим: комбинезоны, дыхательные маски, тепловизоры, стволы от «Калаша» и выше. Если кого из наших засекут, сядут на хвост и пока всех не перебьют, не отстанут. Не любят светиться. Встреча с ними для нас – верная смерть.
С месяц назад это началось. Костя Чук, земля ему пухом, вернулся из ходки с выпученными глазами. Рассказал, что своими глазами видел, как трое каких-то камуфляжных загнали в овраг у Новой Красницы новенького из тройки Барана. И из автоматов в друшлаг. А тело в «Рубец» закинули. Через неделю Партогаз стоял на восточной окраине, курил. Глядь, а через поле к Лагерю Петька Ревун несётся. Напролом, на удачу. И оставалось ему метров сто, как голова у него раз – и в брызги разлетелась. Партогаз сперва подумал, что Ревун в аномалию попал. Пошарил вокруг – нет ничего. А Кот, бригадир тогдашний, сказал, что такое бывает, когда из снайперки разрывной пулей в затылок попадают. Потом ещё пара случаев. Ну, Ломоть не выдержал и к Дятлову. Так, мол, и так: что за народ в Зоне беспредел творит? А тот ему – забудь. И тем, кто в курсе передай, чтоб не болтали.
– Что за «камуфляжные»? – спросил я. – Может это бродяги с Севера или Востока?
– В такой-то экипировке? – усмехнулся Краб. – Слишком дорого бомжей, которые в каждую ходку пачками дохнут, так снаряжать. Нет, тут что-то другое. Скорее всего, ещё кто-то на артефакты здешние варежку распахнул. А значит: грядёт передел. А где передел, там война. Так что не вовремя ты в одиночное плаванье собрался…
Мы помолчали. Я пил горячий ароматный чай, Краб от окурка закурил ещё одну сигарету
– Говорят, где-то в районе озера Бурштын (Бурштын: янтарь по-белорусски – прим. автора), что севернее Стечанки, лагерь учёных видели, – сказал он, сплёвывая в костёр розовой слюной. – Там ещё со старых времён бункер остался, вот они в нём и разместились. Попробуй к ним прибиться. Типа, проводником или добытчиком. Всё же не в одиночку. А как начнётся, глядишь, они тебя и прикроют. Потому как у нас, ты прав, тебе жизни не дадут. Или в лагере замочат, или Дятлов на цепь посадит. Как неизвестного науке зверя.
Я кивнул:
– Спасибо за совет.
– Услуга за услугу, – сказал Краб. – Если встретишь Хозяев Зоны, замолви за меня словечко.
Я улыбнулся:
– А ты не думаешь, что они не внутри, а снаружи?
– Это ты про Дятлова с Кировым? – Краб снова сплюнул. Слюна вперемешку с кровью зашипела на углях. – Какие же это хозяева? Это – шакалы. Таскают крохи со стола, да ещё и чужими руками.
– И какое словечко ты хочешь, чтобы я за тебя замолвил? – спросил я уже серьёзно.
– Смерти лёгкой прошу, – сказал Краб. – Выжить тут нам всё равно никто не даст. Если в Зоне не загнёмся, снаружи кокнут, как ненужных свидетелей. Так что если всё равно уж подыхать, то хотелось бы чтоб сразу. Чтоб не в соплях и дерьме собственном. Не воя, глаза выкатив, от боли, и не гнить заживо. А достойно. Чтоб только и успеть, напоследок рукой махнуть тем, кто остаётся. Мол, пока ребята – свидимся. И всё.
Я присмотрелся – Краб говорил от чистого сердца.

Странная история Петра Вельяминова.
Вообще он был слишком честным и правильным для этого места. Большинство бродяг, которых сюда при возили, были опустившиеся люди, живущие по принципу: день прошёл – и слава Богу. А про таких, как Краб говорят: честный трудяга. Звёзд он с неба не хватал, чинов выслужить не довелось, но если уж брался за работу, делал её споро и в охотку.
Подвело его под монастырь как раз последнее место работы. Как грянул кризис, предприятие, где он отпахал десять лет, накрылось медным тазом. Полгода жил на приработках, еле концы с концами сводил. Жена ушла от него к владельцу киоска на проспекте. Благо детей не завели…
А тут взяли его по объявлению на завод. Зарплата не ахти, но и работа не пыльная. Меняй себе заготовки в станках, а они, станки, сами уж и сверлили, и фрезеровали, и шлифовали. Да подолгу, так что успевал Краб, тогда ещё Пётр Вельяминов, и на стульчике посидеть, и в курилку сходить покурить. Пока в учениках ходил, его в третью смену не ставили. Но вот однажды вышел наш Петр утром на работу, стал своё хозяйство осматривать и видит – на одном окошке задвижки, что работника от летящей стружки и прочих неприятностей защищает, грязь какая-то. Присмотрелся и ахнул: это был кровавый отпечаток ладони. Причем было он не снаружи, а изнутри. Поплохело тут Петру. Еле до туалета добежал. А как вернулся, отпечатка того уже и нет. Только мастер платок со следами крови в карман прячет да новости сообщает. Оказывается один его сменщик в отпуске, другой – запил, третий вообще пропал куда – то. Может тоже запил или на больничном… А план горит синим пламенем. Так что выходило Петру в третью смену работать. Больше некому. Отправляйся, говорит мастер, ты пока домой, выспись, а к половине двенадцатого – подъезжай. Ну, Пётр и пошёл. Идёт домой, и чем от завода дальше, тем больше его страх охватывает. Что же это за дела такие творятся у него в цеху? Стал уговаривать себя, что мол, что он, как маленький. Может то не кровь вовсе была. Может, это просто наладчик грязной ладошкой шлёпнул, а ему и почудилось. Пришел домой, кофе попил, пару бутербродов сварганил, чтобы вечером не возиться, да и спать лёг.
Как проснулся, за окном темнело. На будильник глянул – рано ещё. Можно часа два спокойно кемарить. Но тут вспомнил, что не просто так проснулся – от звука. Будто кто-то на кухне стекло в форточке выбил. Подскочил Пётр на кровати, сердце колотится, понять ничего спросонья не может. А с кухни опять звуки: будто лезет кто-то в окно, да с трудом. Так, что рама деревянная трещит, чуть не ломается. Пётр за утюг – первое, что попалось под руку – и на кухню. Идёт, дрожит, да себя уговаривает. Мол, вор это через форточку лезет. На пятом-то этаже семиэтажного дома. Табуретки воровать.
Заглянул в коридорчик, что к кухне вёл, а там темень непроглядная. Да странная такая, будто под линейку отчерченная. По эту сторону черты светло, а по ту – ничегошеньки не видно. Только слышно: будто ходит кто-то там, хоть и осторожно, да стекло битое под ногами скрипит…
Подумал было Пётр свет включить, а выключатель с той, тёмной стороны черты. Не рискнул он шагнуть в темноту. Рукой в слепую пошарил, да вовремя одёрнул. Всего-то двух пальцев лишился. Как бритвой срезало.
Другой бы на месте Петра, глядя на кровь, что из обрубков на руке на пол льётся, от боли дикой заорал бы матерно, бежать бросился. А кто в коленках послабже, так и вовсе – в обморок шлепнулся бы. А наш герой даже глазом не моргнул. Стал спокойным и деловитым. Забинтовал скоренько руку, рюкзак на антресолях нашёл, и стал в него складывать всё необходимое. Работает, а нет-нет, да и глянет в строну кухни. А там, в темноте, пол скрипит, будто ходит кто-то у самой черты. И дыхание слышно. Потом – раз, и прыгнула тьма из кухни в коридорчик. Еще полметра квартиры будто слизало в черноту. Ускорился Пётр, напихал в рюкзак смену белья, мыльно-рыльное, документы и все деньги, какие были. Глянул в сторону кухни, жест неприличный сделал темноте, что половину прихожей сожрала, и уже к двери входной подбиралась, да и был таков.
Куда ему было податься? Решил – на вокзал. У родственников в деревне отсидеться. Денег на такси не пожалел, чтобы, по-быстрее. Прямо чувствовал на себе взгляд чужой. Недобрый.
Успокоился только когда сел в дизель. Устроился у окна, ему часа полтора было езды, да и прикемарил. А как проснулся – как раз двери с шипением сошлись и поезд тронулся – смотрит, а он в вагоне один одинёшенек. За окошком – темень, редкими фонарями разбавленная.
Тоскливо ему стало, решил в тамбур выйти, перекурить это дело. Да только на подходе к раздвижным дверям увидел Пётр на стекле пятно какое-то. Подошел ближе, присмотрелся, а это отпечаток ладони кровавый. С той стороны.
Пётр на носочки привстал, заглянул в тамбур – ноги в штанах да в сапоги заправленные видны. Будто лежит кто поперёк. И нехорошо так лежит. Одна нога дергается конвульсивно. Предсмертно.
Тут – хлоп! – свет в соседнем вагоне мигнул и погас. И стало там черным-черно, как в глухом подвале. Как давеча у него в кухне.
Попятился Пётр. Страшно ему стало. А-ну, как и тут света не станет!
Бросился он в противоположный тамбур, а там снова – хлоп! – и в вагоне, что сзади был прицеплен, тоже свет вырубило. Вельяминова аж в пот кинуло! Рванул рычаг стоп-крана, да тот в руках его и остался. А дизель как шёл, так и идёт. Даже вроде ходу прибавил. И лампы в его вагоне мигать начали. Вроде, как дразнят. Гляди, мол, вот-вот и мы погаснем.
Что было дальше Пётр, так и не мог вспомнить. То ли двери он открывать бросился, то ли стекло в них выбивать. Да только очнулся он, когда уже летел под откос, кувыркаясь. Побился, конечно, сильно, одежду порвал. Локоть так ушиб, что тот распух – рукой не шевельнуть. Из головы разбитой крови вытекло столько, что волосы от неё слиплись и задубенели. И тошнить его стало, шатать во все стороны. Но кое-как оклемался, встал, пошёл бездумно, только что на деревья не натыкаясь…
Ни к каким родственником он, естественно, не поехал. Как к ним сунешься, если смерть за плечами. Кочевал, подолгу нигде не останавливаясь. Другие бомжи чувствовали на нём чёрную метку. Сторонились, в свои общины наотрез не принимали. И стоило Петру задержаться на одном месте дольше двух-трёх дней, как кровавый отпечаток снова появлялся Петру то на стене, то на окне, то на плитке подземного перехода. Мол, привет! Снова я тебя нашёл! Приходилось нашему бедолаге снова отправляться в путь.
Как-то приболел, не смог сразу уехать, решил ночь перекемарить, сил набраться, так наутро у своего убежища обнаружил два жутко выпотрошенных трупа: местного бомжа и девочки беспризорницы. Да три буквы на стенке: «ЕЩЁ». И, то ли вопросительный, то ли восклицательный знак рядом. Кровью, естественно.
Так пробегал наш Пётр с полгода. Вымотался, отчаялся. И уже готов он был сдаться неведомой твари, что у него на хвосте сидела, как приклеенная. Да как раз замели его и в Зону этапировали.
И знаете что? Отстала от него та тварь. Не рискнула в край багряных Выбросов сунуться. Но чувствовал Петр Вельяминов, ныне Крабом именуемый, ждёт она его по ту сторону. Кружит вокруг Зоны, высматривает да вынюхивает. Ищет…

Как и предполагал Краб, Петя Храп обернулся часа за три. С ним пришли Ломоть и Копыто – новый бригадир вместо сгинувшего в Зоне Сыча. Ломоть без разговоров протянул мне объёмный рюкзак. Я взвесил его в руке – не пожадничал. В ответ протянул один телефон. На другом нажал воспроизведение сделанной записи. Смотрящий несколько секунд вглядывался в треснувший экран, потом нажал «стоп» и аккуратно засунул мобилу в карман.
– На второй то же самое, – сказал я.
Вечерело. Я старался держаться в тени большого куста шиповника, но помогало это мало. Один раз глянув, Ломоть заметно содрогнулся и старался больше на меня не смотреть.
– Ты, я так понял, решил на вольные хлеба перебраться, – сказал он. – Чем кормится собираешься, дупла-пенёчки? Охотой? Или на подножный корм перейдёшь?
– Сколько нужно артефактов за такой вот рюкзак? – спросил я.
– Три, – тут же сказал Ломоть. Он ждал такого вопроса. – Или два, но редких. Типа «Болотного огонька».
– В одиночку за целую тройку пахать? – возмутился я.
– И принцип такой: артефакты утром, хавчик вечером, – Ломоть, будто не услышал моё замечание. – Его же ещё собрать нужно.
Я открыл, было, рот, чтобы послать его по известному адресу, но смотрящий не дал мне и рта раскрыть.
– Это не я тебя за горло беру. Дятлов поднял норму на пятьдесят процентов. Киров под него роет, дупла-пенёчки. Он уже кроме своего и Восточный Лагерь курирует. Теперь хочет нас к рукам прибрать. А там и Северный под его начало перейдёт. Представляешь, что за житуха начнётся? У Дятлова один шанс усидеть на стуле – повысить добычу. Так что не одному тебе норму задрали, дупла-пенёчки. Усёк? Кроме того, тебя уже нет в списках. В этот раз я собрал хавчик из резерва. В следующий раз придётся у честных бродяг пайку половинить. А начни я химичить со списком личного состава, дупла-пенёчки, стукачи тут же донесут. Тогда ни тебе, ни мне не поздоровится.
По команде смотрящего Петя помог напарнику подняться, и они, в обнимку, отправились в сторону Лагеря. На прощание Краб только кивнул мне и получил ответный кивок.
Весь наш разговор Копыто топтался метрах в пяти за спиной у Ломтя. Он очень меня боялся, от чего ему до дрожи, до потных рук хотелось достать из кобуры на спине помповуху.
Видя его состояние, я постарался закруглить разговор.
Как и я, Ломоть считал, что мне не стоит появляться в Западном. Мы договорились, что сигналом, что я прошу о встрече, будет столб дыма днём и свет костра ночью, видимые из Лагеря. После чего, разошлись каждый в свою сторону. Точнее, Ломоть и Копыто зашагали в сторону лагеря, а я присел у костра.
Неподалёку хрустнуло. Оставленный проследить за мной Копыто, наступил на сухую ветку. Ну что же, подождём, пока стемнеет. Я-то аномалии вижу, а вот мой соглядатай – нет. Врядли он рискнёт идти за мной впотьмах. Я заглянул в рюкзак. Сверху лежали две плитки шоколада. То-то детям радость будет…
Значит три артефакта за примерно трёхдневный паёк. Грабёж, конечно. По ту сторону одна «Медуза» за пять сотен евриков влёт уйдёт. А на такие деньги я пол-года безбедно смог бы жить. С другой стороны, мне сейчас и поиск не поиск. А так – прогулка по грибы. И торговался я с Ломтем чисто из принципа, да ещё что бы он совсем мне на шею не сел. Но всё равно, через пару недель норму он задерёт. Попытается, по крайней мере. Так что лишний раз нельзя показывать, до какой степени он меня за горло держит…
Я очнулся от мыслей. Вокруг, мешаясь с дымом костра, клубилась темнота. Пора. Взвалил на плечо рюкзак и поковылял по дороге в сторону Колпаков. Отойдя метров на пятьдесят, я услышал, как сзади материться Копыто. Он потерял меня из виду и теперь тщетно пытался разыскать мои следы.
Я ковылял себе и ковылял, а он всё топтался у костра, боясь шагнуть в темноту. В отличие от меня, Копыто аномалий не видел и легко мог влететь в одну из тех трёх, которые я успел миновать.
– Немой, – наконец в полный голос позвал он. – Вернись. Разговор есть.
Ага. Вот прямо сейчас – разбежался. Я усмехнулся и зашагал себе дальше.
2. Здоровяк и Малой.
Пожалуй было чересчур самонадеянно, добираться домой впотьмах. Рюкзак оказался для нынешнего меня слишком тяжёлым. До поворота я ещё худо-бедно доковылял. А вот с тропинки в лесу почти сразу сбился. И пришлось мне продираться сквозь какой-то кустарник, нырять в овражки и спотыкаться о поваленные деревья. В общем, вышел я из леса явно не там. Река-то имела место быть, но вот никакого мостика не наблюдалось. И где мне его нужно было искать: слева или справа – тоже было неизвестно. Так что, хочешь – не хочешь, пришлось делать привал и разводить костёр.
Я сидел на старом замшелом бревне, смотрел в пляшущее пламя и в который раз пытался прикинуть, что мне делать дальше. Ну, месяц, два я протяну. Потом примелькаюсь и тот же Ломоть по команде Дятлова, устроит на меня засаду. А если окажусь слишком прытким или пугливым, спустят на меня этих непонятных в камуфляже. Они мою тушку быстро доставят заказчику. Можно, конечно, попытаться смыться из Зоны. А дальше? С такой рожей мне и таблички на шею не надо. Нет, по ту сторону меня еще быстрее ухлопают…
Где-то вдалеке заревел какой-то зверь. Я вздрогнул, переложил пистолет в левую руку, а ладонь правой начал раз за разом сжимать в кулак. Разгонять кровь в затёкших пальцах. Рев раздался ближе. Потом ещё…
Затрещали ломаемые сучья, и сквозь кусты напролом справа к костру вывалилась псевдоплоть. Ну в точности, как ее описывал Витя Самовар: Здоровенный тёмно-коричневый кожаный бурдюк на тонких ножках. Не успел я как-то на это отреагировать, следом за первой выбежала и вторая тварюга. Только чуть поменьше и светлее цветом шкуры. Оба животных, по инерции, чуть не сверзились в огонь, метнулись в сторону реки, обратно и вдруг оказались у меня за спиной у впадающего в речку ручья, где остановились, безотрывно глядя в проделанный ими же проём. Из ноздрей их вырывалось заполошенное сопение
Пистолет будто сам прыгнул обратно в правую руку. Я вскочил и сдал назад, оставляя костёр между собой и кустами. И вовремя. Серой тенью из пролома выскользнул кровосос. На секунду замер, оценивая диспозицию, и вошел в стелз-режим. Не знаю, как псевдоплоти, а я по-прежнему продолжал его видеть. Даже еще более отчётливо. Кровосос медленно двинулся в обход слева. Замер. Вернулся. Снова в обход, теперь уже справа. Метнулся назад, прыгнул вперёд. Снова замер.
Я следил за ним стволом пистолета, целясь в клубок щупалец, что был у него вместо рта, но стрелять не спешил.
Несколько раз кровосос появлялся и вновь уходил в невидимость. Направленный в самую уязвимую точку пистолет заставлял его нервничать. Но то, что я до сих пор не начал стрельбу, беспокоило его ещё больше. Я будто ставил себя на одну ступеньку с этим монстром. Как равный, предлагал ему разойтись мирно. Проявившись снова, он уже не исчезал, внимательно глядя на меня. С шумом вдыхал воздух, принюхиваясь. Потом ткнул своей пятернёй мне за спину и показал один палец. Я, не раздумывая, отрицательно покачал головой и левой рукой махнул в темноту пролома. Мол, этих не дам, ищи себе добычу там, в ночи.
Кровосос фыркнул, и почти по-человечески плюнул себе под ноги. И, резко развернувшись спиной, бросился в темноту.
Я вытер пот с лица и медленно опустил пистолет. Руки и ноги дрожали противной мелкой дрожью. Во рту пересохло. Я набрал во флягу воды из реки, перелил ее в алюминиевую кружку и пристроил её у огня кипятиться.
Всё это время спасённые мной твари стояли, не шевелясь, и буравили своими глазками то меня, то костёр, то дыру в кустах, в которую канул кровосос. Лишь когда я, порывшись в рюкзаке, достал упаковку сухариков и стал ими хрустеть, запивая горячим чаем, одна псевдоплоть, та, что была побольше, осторожно приблизилась и втянула ноздрями воздух. Потом несмело толкнула меня мордой в плечо.
– Ну, наглец, – сказал я. – Спас, так теперь ещё и корми тебя?
Я сыпанул немного себе на ладонь и протянул животному несколько сухариков. Здоровяк аккуратно слизнул несколько штук, прислушался к ощущениям и выплюнул угощение.
– Наглец, – повторил я. – Ты про дарёного коня слышал?
Псевдоплоти обменялись негромкими криками, что-то вроде:
– Бу-бу! – и подошли к самому берегу реки. Та, что поменьше, я мысленно назвал её Мелкий, вдруг засвистела противным, на грани слышимости свистом. Другая же замерла, потом молниеносное движение конечностью, брызги воды во все стороны… И вот уже на берег вылетела и запрыгала по траве большая рыбина. Потом ещё одна, и ещё…
Я, забыв про чай, с открытым ртом наблюдал эту рыбалку.
Закончив свистеть, младшая псевдоплоть двинулась было к кучке, в которой трепыхалось десятка полтора рыбин, но старшая рыкнула на неё. Выбрав три самых крупных, она подцепила их зубами за хвосты и подошла ко мне.
– Ну, ни хрена же себе! – только и сказал я. Псевдоплоть разжала зубы, рыбины плюхнулись мне под ноги.
– С-спасибо, – выдавил я.
– Буф-ф! – было мне ответом. После чего Здоровяк удалился к оставшейся куче рыбы и вместе с Мелким приступил к трапезе.
Рыбу потом я запёк на углях и с удовольствием съел.
А псевдоплоти, как рассвело, и не думали меня покинуть. Бродили вокруг, ковыряли землю копытами, бубнили что-то, но стоило мне встать и двинуться к мосту (он оказался метрах в пятистах выше по течению), эта парочка тут же затрусили следом за мной, что-то миролюбиво гукая. Я пожал плечами, мол, ваша воля, мне вы не помеха, а позднее даже приладил здоровяку на спину тяжёлый рюкзак. Всё ж легче топать. Уж не знаю, чуяли они аномалии или видели так же, как и я, но ни к одной из них они даже не приблизились. Огибали их, будто кошка лужу, и топали себе дальше.
Так мы и явились в деревню Колпаки. Я и две псевдоплоти.
Леська как увидела их, так завизжала от восторга.
– Лёшик, – закричала. – Смотри, каких дядя Немой бяшек привёл!
Мальчик выбежал из дома и тоже уставился на животных.
Через десять минут Леся смело гладила Мелкого по загривку, тот довольно потопал ножками и норовил лизнуть ладошку девочки, а Лёшка пытался забраться Здоровяку на спину. Обе псевдоплоти выглядели при этом чрезвычайно довольными, и уходить не собирались.
Так и зажили. С утра дети трудились по хозяйству, убирали, готовили. Леся вскопала и засеяла картошкой небольшую грядку. После обеда играли с «бяшками» и бродили по брошенным домам в поисках посуды и другой полезной утвари. Псевдоплоти ходили вместе с ними, будто невзначай, но настойчиво, оттирали их с направлений, могущих привести в аномалию. В общем – присматривали, и мне было спокойнее, хоть я заранее и показывал детям места, в которые им ходить нельзя.
Я тоже не сидел без дела. Как уже говорилось, ходок из меня стал совсем никакой, а артефакты для обмена с Ломтем собирать было надо. Как назло, в окрестностях нынче их выпало до того скудно, что за два дня я исходил окрестности вдоль и поперёк, а добыл только разряженную «батарейку». Вымотался при этом в конец. Пришлось что-то думать.
В сарае по соседству я как-то видел небольшую, крепкую ещё, телегу на деревянных, подбитых жестью, колёсах. Долго мучился с упряжью. В конце-концов соорудил что-то вроде пары намордников, к которым прикрепил оглобли, приладил вожжи. После чего запряг в полученную конструкцию псевдоплотей.
Не сразу, получилось. «Лошадки» мои взбрыкивали, путали узду, а однажды так понеслись по кочкам, что чуть не перевернули телегу вместе со мной. Однако, когда до этой парочки дошло, чего от них хотят, дело пошло на лад, и через пару дней я уже совершил пробный заезд вокруг деревни. А ещё через день рискнул выехать по дороге, ведущей к Старой Рудне. Готовился час, припасов взял, пистолет, детям сказал, чтоб раньше обеда не ждали… А на дорогу ушло всего минут двадцать. И то, пять из них пришлось потратить на объезд «Плеши», которая неудачно перекрыла дорогу у моста через Вилчу. Отвык я от таких скоростей. У самой деревни подобрал россыпь «Радуги» и небольшую «Черепушку», а на центральной площади у самого сельсовета – «Мамины бусы». И как-то всё обыденно получилось. Без напряга. Там же я заприметил хороший такой погребок на случай выброса. Ну и что, что он по уши зарос мхом, и воняло в нем гнилью и плесенью. Зато глубокий и достаточно крепкий, чтобы не похоронить меня в нем, когда землю начнёт трясти.
Вернулся назад, лошадок распряг, развёл костерок, чаю попил, покурил. Это ж что получается, подумал, я теперь по Зоне, как по проспекту рассекать могу. В места ни кем ещё не хоженые. Решил назавтра попробовать до лагеря учёных добраться, про который Краб рассказывал.
3. Кораблёв.
Тронулся, как рассвело. Помню, ехал, а сам всё на небо посматривал. Не дай Бог, второй раз под Выброс попасть. Сначала всё шло хорошо. Здоровяк и Малой бодро трусили по грунтовке, и мы благополучно минули Ольшанку, в которой аномалий было много, но дорога на чудо оказалась свободной. Все дома этой деревни и даже деревянные стенки колодцев, как один были покрыты странными наростами, напоминающие наши грибы-трутовики, но какого-то ярко-голубого цвета. Грибы эти сочились гадкой слизью, которая еще и воняла. Чутьё мне подсказало, что тут не стоило останавливаться. Да и псевдоплоти в моей упряжке настороженно фыркали и косились по сторонам, пока мы не миновали эту деревню. Один раз краем глаза я уловил какое-то быстрое многолапое движение за одним из домов.
Следующий населённый пункт, судя по ржавому указателю, висевшему на одном гвозде, носил название Лубяное. Ещё с окраины я услышал странный звук, вроде пиканья, а позже до меня донеслась человеческая речь. Я тут же натянул поводья, привязал повозку к более-менее крепкому столбу, а сам, огородами, стал потихоньку хромать к источнику шума. Пиканье становилось всё громче, голос всё разборчивее, и вскоре стали различаться отдельные слова:
– Раз, два, три…
– Бульк-цварк!
– Да твою же мать! Только что здесь свободно было!
– Бульк-бульк! Цварк-цварк!
– Сдохни, железяка! Ну, Лебедев, вот только вернусь – об лоб твой высокомудрый все эти приблуды разобью.
– Цварк-бульк!
– Датчик аномалий называется! Ни одной кнопки. Сплошной сенсор. Ох и засунул бы я его тебе в…
Выглянув из-за очередной развалюхи, я увидел человека в ярко-оранжевом комбинезоне без шлема. Человек стоял на четвереньках в центре маленького пятачка, а вокруг сияли аномалии. Выход из них был не так уж сложен, но у человека в комбинезоне не было глаз. Вместо них блестели две чёрные кляксы, из-под которых сочилась кровь. Жуткое было зрелище.
На левом запястье незнакомца был прикреплен какой-то прибор с большим экраном. Человек шагнул раз, другой, еще немного и попадёт в «Воронку», но тут прибор на его руке забулькал, его хозяин сдал назад и выматерился, тыкая пальцем в экран. После очередного тычка, прибор затих, а человек сказал:
– Нет, ну смешно. Как-то же я сюда попал. Значит и выход есть. Нужно только…
Он сделал пол-оборота вправо и снова шагнул вперёд. Тут его поджидала небольшая «Плешь». Прибор снова завопил.
– Заткнись! – заорал незнакомец и снова начал тыкать в экран пальцем. – Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Когда прибор перестал верещать, человек сел на землю и обхватил руками колени.
«И угораздило его», – подумал я, осторожно выходя из укрытия.
Оказалось, человек был не совсем слепой. Как только я двинулся, он уставился своими кляксами на меня и, лихорадочно шаря в карманах, закричал:
– Стой, теплокровный! – он, наконец, достал из кармана пистолет и направил его на меня. – Стой или я буду стрелять!
– Спокойно, – сказал я, поднимая руки. – Я помочь хотел.
– Человек? – спросил незнакомец и попытался недоверчиво сощуриться. Кровь ещё сильнее закапала у него по щекам. Он застонал и свободной рукой попытался вытереть лицо, но лишь размазал кровавые капли. – Откуда ты здесь взялся?
Я молча усмехнулся. Не в том он положении, чтобы вопросы мне задавать.
Не дождавшись моего ответа, человек в комбинезоне покачал головой и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.
– Я из посёлка учёных, – озвучил он очевидное. – Застрял тут. Кораблёв моя фамилия.
Он сделал паузу, будто в надежде услышать:
«А, Кораблёв – слышал про такого»…
Но я по-прежнему молчал и он, разочарованно вздохнув, продолжил:
– Мы вели разведку и нарвались на «Вспышку». Ослепли, естественно. Ну не до конца. Я немного в инфракрасном диапазоне видеть стал…
– Сколько вас было? – перебил я его. «Вспышка» – никогда про такую аномалию не слышал.
– Пятеро, – сказал учёный. – Трое учёных и два разведчика.
– И что, всех пятерых накрыло?
– Один разведчик ещё раньше в «колючую лужу» попал. Его Степаненко в лагерь потащил. А мы трое дальше пошли. В Старой Краснице на «Вспышку» и нарвались.
Я осмотрелся.
– Я вижу только тебя. Где остальные?
Учёный помрачнел.
– Разведчик, Коля Лайбола, прошлой ночью пропал. Вот только что был, и вдруг – нету. Остались вдвоём. Я и Константин Петрович – он совсем ослеп. Пошарили вокруг – нет Коли, как сгинул. Может его зверь какой-то утащил. Кровосос или снорк.
«Кровосос одним бы не ограничился. А снорки никуда бы тащить не стали. На месте прикончили бы всех троих», – подумал я. – «Тут что-то другое».
– Точно я не знаю, – продолжил Кораблёв, устало пожимая плечами. – Но только пропал Коля с концами. Единственный, кто после «Вспышки» хоть что-то видел. Так что пришлось нам на карачках, да на ощупь передвигаться. Если бы не датчик аномалий, давно бы оба сгинули. Добрались до этой деревни, залезли в один из домов. Заснули. Просыпаюсь, зову Константина Петровича, а он и не отзывается. Руки коснулся – холодная. Помер. Ну я его в том доме и оставил. Самому бы до лагеря добраться. Выполз наружу и вот – влип, как крыса в лабиринте. Ты ведь меня не бросишь?
Я снова помолчал, всматриваясь в его глаза-кляксы.
Их и в самом деле было пятеро. Трое учёных и два бродяги, которых они взяли у полковника Кирова в обмен на то, что бы первая партия приборов под названием ПДА будет доставлена ему – в Южный лагерь.
Эти штуки были помесью пейджера с радиомаячком, позволявшего пеленговать местонахождение носителя даже в Зоне, хоть и не везде.
Подаренных бродяг Киров тут же списал с довольствия и вообще – вычеркнул из всех списков. Потому что чувствовал – не вернутся. Учёный – умник, дрищ, кость височная – который с ним договаривался, просил:
– Дай парочку по опытнее, из тех, кто в Зоне уже бывали.
Только разбежался Киров бывалых бродяг им давать. Выделил двоих из последнего набора, сказал, чтоб кто-то из бригадиров наскоро их проинструктировал и всё.
Это был для Кораблёва первый глубокий выход в Зону. До этого учёные из его группы топтались в пределах видимости бункера. Удивительно, но, ни артефактов, ни аномалий они не нашли. А по рассказам, так в Зоне и шагу нельзя ступить, чтобы не вляпаться… Степаненко предложил расширить радиус. Николай Петрович был за глубокий поиск. «Узнаем у местных, хотя бы и у того же полковника Кирова, места, где аномалии попадаются чаще всего, и сделаем туда вылазку. Если повезёт, оборудуем там наблюдательный пункт. Если нет – поработаем «в поле». Тоже полезно», – предложил он. Кораблёв, которому за неделю бункер и его недалёкие окрестности окончательно осточертели своей прозаичностью, поддержал второго. Поход с ночёвкой на природе – что может быть лучше, чтобы разбавить рутину будней?
Они даже палатку взяли. Типа, сядут вечерком, ужин приготовят, на гитарке сыграют…
Как дети, ей Богу. И спустить с небес на землю их было некому. Первый состав исследователей лагеря Буштын в одночасье сгинул до единого человека. Вечером была группа из десяти очкариков, а наутро никто по рации не отозвался. И хоть бы след кровавый или гильзы стрелянные. В столовой на подносе еда остывшая и чашка кофе недопитая. Кто грешил на местных тварей, кто на то, что бригада зачистки постаралась. Типа, боролись с эпидемией неизвестной болезни. В общем – дело тёмное было.
Весь вечер Кораблёв и компания до хрипа спорили над картой, вычерчивали маршрут. Наконец, решили остановиться на западном направлении. И два дня назад с утречка двинулись в сторону урочища Щегелева Долина. Рассчитывали заночевать в Старой Краснице, а на следующий день по своим же следам вернуться обратно. Киров говорил, что в той местности артефакт на артефакте, а что между – аномалии.
Одного из «разведчиков» пустили впереди, следом шагал гордый собой Степаненко с тачкой для образцов, потом Кораблёв и Константин Петрович. Замыкал группу Коля Лайбола, второй из выделенных Кировым разведчиков.
Не соврал Киров. Только пару километров отшагали, как началось. Первым попал впередиидущий – угрюмый бородач с Украины по фамилии Утырченко. «Колючая лужа». Как же он орал, пока не получил полуторную дозу морфия!
Степаненко перетянул жгутами остатки голеней раненого, загрузил его в тачку и покатил обратно. Остаток группы взял образцы из «Лужи» и двинулся дальше. Теперь уже Коля Лайбола топтал дорогу впереди.
Но шли недолго: впереди встала такая стена аномалий, что датчики и прочие приборы, которые группа прихватила для изучения Зоны, кончились, будто и не было. Решили так: если в течение часа не найдут проход к Старой Краснице, благо околицу уже было видно, то поворачивают назад. На их беду, оставшийся разведчик, бурят Коля Лайбола, со второй попытки разыскал дорожку к деревне.
А далее было здание конторы МТЗ и «Вспышка».
Когда их накрыло, разведчик шел первым и успел миновать тёмно-зелёный нарост на потолке, прежде чем тот вспыхнул чудовищным бенгальским огнём, выжигая до чёрных клякс глаза Кораблева и Константина Петровича.
После этого двигались, как классические слепцы. Впереди поводырь Лайбола, следом, положив руку ему на плечо, шел Кораблёв. За ним в таком же порядке – Константин Петрович.
Когда на одном из привалов, проклятый бурят пропал, стало совсем кисло.
Вот только что говорил, мол, даст Бог, к вечеру доберутся до лагеря, как вдруг запнулся – и всё. То ли утащила его какая-то тварь, а может и сам сбежал, почуяв, что не кончится добром его дружба с учёными. Дурак, если так. Долго он проживёт в Зоне в одиночку…
– Так как? – прервал мои мысли Кораблёв. – Поможешь до лагеря добраться?
– А где твой лагерь? – сдержанно спросил я. На ловца и зверь бежит. Что и говорить: эта встреча, была несказанной удачей.
– Сейчас, – Кораблев вновь заводил пальцем по экрану прибора у него на запястье. Тот возмущенно запищал.
– Блин, – сказал учёный. – Нужно, чтобы ты сам. Помоги выбраться.
– Хорошо, – сказал я, выдержав паузу для солидности. – Только давай без всяких «что?», да «почему?», да «ты уверен?». Идёт?
Мой собеседник сглотнул, кивнул после секундных колебаний, и я начал командовать:
– Два шага вперёд, полшага вправо, поворот вправо на тридцать градусов. Перебор. Назад немножко… Стоп! Шаг вперёд…
Кораблёв с готовностью выполнял мои команды. Когда он чересчур близко приближался к аномалиям, прибор начинал верещать, но учёный храбро его игнорировал. Руки его тряслись, пот стекал по вискам.
Через пять минут я скомандовал:
– Всё. Хватит вибрировать. Выбрался. Можешь перекурить.
Кораблёв рухнул на колени и зачем-то потрогал землю вокруг себя.
– Как это у тебя получается? – спросил он. – Ты что, видишь границы аномалий?
– Я вижу след, который ты оставил, когда заполз в эту ловушку, – соврал я.
– Ну да, ну да, – закивал учёный. – Как это я сразу не сообразил…
Он поднял руку с прибором, на уровень глаз:
– Смотри.
Я приблизился и глянул на экран.
– Дотронься пальцем в иконку «Карта» и выбери в меню «Автопилот».
Я ткнул в соответствующие квадратики, и на экране появилась карта. На ней яркой линией был отмечен маршрут от Лубяного, в котором мы сейчас пребывали, до значка в виде палатки, расположенного километрах в пятнадцати к юго-востоку, в окрестностях урочища Корогод.
– Видишь? – с беспокойством спросил Кораблёв. – Работает ПДА?
– Работает, – сказал я. – В каком доме ты ночевал?
Учёный покрутил головой. пытаясь рассмотреть что-нибудь своими кляксами, потом беспомощно развёл руками.
Я чертыхнулся и пошел обходить ближайшие хибары. Возле четвёртой я обнаружил тачку «для образцов» а внутри – тело в оранжевом комбинезоне. Тело полулежало под окном, прислонившись спиной к обшарпанной стене. Головы у него не было. Грудь и ноги покойника казались чёрными от загустевшей крови. На его поясе справа в небольшом чехле болтался шокер. Я вытащил его на улицу, загрузил в тачку и вернулся с ней на площадь.
– Тебя как зовут? – спросил Кораблёв, повернувшийся на скрип колёс. – Ты из какого лагеря?
Очнулся, похоже, наш учёный. Вот уже и любопытство прорезалось.
– А тебе что за дело знать, из какого я лагеря? – грубо ответил я.
– Чудак-человек, – сказал Кораблёв. – Сообщу твоему куратору, мол, так и так, спас группу, прошу поощрить…
– Чем? – усмехнулся я. – Лишней тарелкой супа? Или медалью «За храбрость»? Зачем покойнику медаль?
– Ты «Вольняшка», – догадался учёный. – Я слышал про таких. Ты в Зоне живёшь. Отдельно. Договорился со своим смотрящим и добываешь артефакты за еду и припасы. Угадал?
– А если и так? – спросил я, подходя к нему. – Давай, снимай свой ПДА.
– Так это же прекрасно! – воскликнул Кораблёв, не глядя, клацая какими-то замками на запястье. – Ты-то как раз то, что мне нужно!
– На, – протянул он мне прибор. – Вот так надевай, здесь защёлкни. Ты даже не представляешь… В общем, мы можем договориться. Будешь работать на нас…
Я надел ПДА на левую руку, закрепил его, и ткнул шокером в шею Кораблёва. Тот замолк на полуслове и кулём рухнул на землю.
Достал уже своей болтовнёй.
4. Дебаркадер.
Телега, которую тащили Мелкий и Здоровяк, не спеша, катила по грунтовке. За моей спиной смотрел в серое небо глазами-кляксами Кораблёв. Лежал он на безголовом теле своего коллеги. Рядом примостилась к небу колесами перевёрнутая тачка «для образцов».
Я изредка косился на своих пассажиров. На счёт покойника не скажу, но вот мой новый знакомый с глазами-кляксами был весьма примечательная личность.
Подробности жизни Андрея Кораблёва.
В шестилетнем возрасте Андрейка Кораблёв убил кошку. Не из жестокости или из садизма. Но и не случайно. Как и многие миллионов мальчиков до него, Андрейка проверял, что будет, если… Что будет, если долго держать в руке зажженную спичку? Что будет, если бросить в костёр кусок шифера? Что будет, если на морозе лизнуть металлическую горку? Что будет, если крепко сжать шею кошке?
Мальчика поразило, как легко можно отнять жизнь. Вот только что кошка мяукала, тёрлась о ноги, выжидательно глядела ему в лицо. А теперь лежит бездыханная и никак не реагирует на осторожные толчки ногой.
Как же так, – думал Андрейка. – Если есть вход, должен быть и выход. Лопнувшую велосипедную шину можно заклеить, стиральную машину – починить. А третьеклассник Колька Щеглов, по кличке Щегол, утверждал, что даже разбитую бутылку можно склеить обратно, если собрать всё, до единого осколка. А тут слегка надавил руками и всё – уже не собрать и не склеить…
Как всякому нормальному ребёнку, Андрею не понравилось данное «что будет, если…». Но он крепко запомнил обнаруженную несправедливость.
Этим бы, возможно, все и кончилось, но в шестом классе прямо на уроке умерла от внезапной остановки сердца его соседка по парте Катька Воробьёва. И всё повторилось вновь. Никто не смог «починить» или собрать её по кусочкам обратно. И снова резанула по сердцу несправедливость.
Неудивительно, что после школы Андрей Кораблёв поступил в медицинский институт, который закончил с красным дипломом. Его с распростёртыми объятиями принял один из известнейших медицинских НИИ Луисвилля. И Кораблёв не разочаровал ожиданий своих работодателей. Прославившая их искусственная поджелудочная железа, была одной из многочисленных идей Кораблёва. Но главной страстью этого учёного была смерть. Не как свершившийся факт. А как процесс. Он все пытался понять, уловить ту тончайшую грань, после преодоления которой не было пути назад. Находил, после чего пытался таки вернуть уже мёртвое к жизни. Возвращал. Находил новый предел. И снова вытаскивал ОТТУДА очередного покойника. Его опыты не могли не привлечь к себе внимания. Последовало предупреждение. Мол, эти исследования не запланированы. Кораблёв не внял. Был наложен запрет на использование лаборатории в личных целях. Кораблёв оборудовал лабораторию не хуже прямо у себя на дому. Благо зарплата позволяла. Его в последний раз предупредили и отказали в допуске к умирающим во всех больницах штата. Тогда Кораблёв плюнул, собрал вещи и уехал, никого не предупредив.
Несмотря на фанатизм, был он не дурак и давно видел, к чему всё идёт. И даже вычислил причину травли. Руководству института не давали покоя суммы, которые перечислялись на счет Кораблёва при покупке патента на его искусственную поджелудочную. Очень им хотелось прибрать денежки к рукам.
Андрей же давно прослышал о некоей Зоне в районе Чернобыля, и о чудесах там творящихся. Поэтому загодя договорился и всего за каких-нибудь тридцать тысяч долларов Кораблёву выписали пропуск и даже пообещали вертолёт для переброски в лагерь учёных Янтарь.
Откуда ему было знать, что всё это время за ним пристально наблюдали представители некоего фонда под названием «Подари жизнь». И кабы не они, то и в Луисвилль бы он не попал, а уж тем более так легко из него не вырвался бы. В Зону тоже никто бы его просто так не пустил, кабы в администрацию президента не был сделан особый телефонный звонок.
За всем этим стояли очень богатые люди. Те, которые над и вне. Люди, которые и людьми-то себя не считали. Минимум – полубогами. И вся их вседозволенность, всё всемогущество только подтверждали им их статус. За одним исключением – они были смертны.
Вот представьте: всю жизнь копил и наращивал капитал, достиг сотого или вообще, хрен знает какого миллиарда. Казнил и миловал. Ломал и коверкал судьбы тысячам и миллионам простых работяг. Проигрывал в карты и выигрывал в рулетку города и страны. Постиг все виды наслаждений… Как вдруг – хлоп! – захлопнулась крышка гроба. И этим сравняла вчерашнего небожителя с последним бомжом. Это давило на психику и делало бессмысленными долгосрочные инвестиции.
История сохранила многочисленные следы попыток как-то исправить сложившуюся ситуацию. Сколько денег было вбухано во всевозможные эликсиры бессмертия! Сколько ловкачей нагрели руки или сложили буйны головы, торгуя философскими камнями и прочими атрибутами долгожительства! И всё тщетно: даже всемогущий Дерик Рокофеллер, перенёсший пять пересадок сердца и доживший аж до ста девятнадцати лет, таки скончался.
В двадцать первом веке мировой капитал изменил свою тактику. Вместо финансирования очередного авантюриста, был создан аналитический центр, который под вывеской международного благотворительного фонда стал контролировать все научные разработки, ведущиеся в нужном направлении.
Он-то и курировал Кораблёва, в числе многих, надеясь, что однажды кто-то из них преподнесёт сильным мира сего таблетку бессмертия.
Я усмехнулся. Разные мы с Кораблёвым, а судьбы сошлись.
Ведь и он, и я, жили себе, жили. Как вдруг перевелись стрелки на жизненной колее, и мы оказались здесь, в Зоне. С разных сторон. Его через парадные двери встречали. Меня чёрным ходом провели. А итог всё равно одинаковым оказался. Оба мы теперь калеки, которых только и можно, что в колбе заспиртовать. А лучше – пристрелить от греха.
Мы отъехали от Лубяного метров триста, перевалили через мосток через неширокую речушку, когда сразу, без предупреждения, без порывов ветра и мелкой капели, на нас обрушилась стена дождя. Полыхнула молния, уши заложило от грома. Здоровяк и Малой вздрогнули и перешли на рысь. Вот только куда? Стена воды была такая плотная, что было трудно не то чтобы рассмотреть – дышать. Казалось, вот-вот захлебнёшься.
Сзади закашлял – забулькал Кораблёв. Я обернулся и помог ему лечь на бок. Крикнул:
– Лежи, а то за борт смоет!
Телегу трясло на ухабах. Похоже, мы съехали с дороги и теперь мчали по целине неведомо куда. Я попытался натянуть поводья и переждать ненастье на месте. Но, куда там! Здоровяк и Малой пёрли, как два трактора «Беларусь» в посевную. Хрен остановишь! Я сдался и лишь наклонил голову лицом вниз, чтобы дождь не так заливал глаза.
Пару раз мы миновали в опасной близости «Комариную плешь», которую я распознал по особому хлюпающему звуку, да однажды обдала горячим паром «Жарка».
Примерно через полчаса гроза стала стихать, я снова попробовал притормозить своих «лошадок». Как ни странно, на этот раз получилось. Телега моя остановилась, и я спрыгнул с неё, осматриваясь. Судя по всему, находились мы – ряска, затхлый запах, осока, камыш – на краю большого болота. Впереди слева возвышалась какая-то серая тень. Я присмотрелся. Неужели дебаркадер? Точно! Вон борт железного поплавка, а вон – обшарпанная двухэтажная надстройка из дерева. Каким ветром тебя сюда занесло?
Я подвёл свою повозку ближе. Носом дебаркадер приткнулся к берегу, его корма свободно покачивалась на волнах. Начавший стихать дождь снова усилился. Я слез с телеги и толкнул Кораблёва в бок.
– Слезай.
– Что там? – спросил Кораблёв. – Приехали? Уже лагерь?
Я молча обхватил учёного за талию и поволок к дому на болоте. Подсадил, помогая взобраться на борт.
– Что это? Где мы? Куда… – Кораблёв не сопротивлялся, но так и сыпал вопросами.
– На дебаркадере, – наконец ответил ему я и тут же об этом пожалел. Потому что град вопросов лишь усилился. Тут было и «На каком дебаркадере?», и «Откуда он взялся?», и «Мы что – на реке?»
Дверь в двухэтажную надстройку была не заперта – висела на одной петле. Внутри было темно, пахло плесенью и гнилым деревом. Голос Кораблёва порождал глухое эхо. Он вертел головой по сторонам, хмурил лоб, будто что-то видел своими кляксами.
– Ты знаешь, а я…
– Заткнись, – сказал я ему, ткнул локтём в бок и достал пистолет из кабуры. Учёный поперхнулся, я – прислушался. Мы стояли в коридоре, упиравшемся в большую комнату. Там было темно. В который раз я напомнил себе, что при следующей встрече с Ломтем нужно обязательно стребовать с него фонарик.
Слева и справа светились проёмы кают без дверей. Я заглянул в одну. Свет поступал через большой иллюминатор. В комнате была ржавая пружинная кровать с кучей тряпья на ней, стол, на котором был слой пыли толщиной с палец, и пара стульев. Я завёл Кораблёва в комнату, усадил на заскрипевший стул.
– Раздевайся, – скомандовал я. – Выжми одежду, а-то простудишься.
И сам последовал своему совету. Разделся до трусов. Как мог скрутил, выдавливая воду, штаны и куртку. Носки повесил на спинку ещё одного стула. Потёр одной ступнёй о другую. Зябко.
Кораблёв тоже снял курку, рубашку и стал их выкручивать.
– Посиди пока тут, – попросил я учёного и прошёл обратно в коридор. Снова прислушался.
Тихо. Только барабанная дробь капель по полу и какое-то непонятное гудение вверху слева. Я всмотрелся в темноту большой комнаты. Ничего. Видимо источник находится на втором этаже. Жаль было использовать спички для освещения, но, что делать, я зажёг одну и всмотрелся в круговорот теней и сполохов света впереди. Помещение было пустым, бурые, почти чёрные от плесени стены, в которых зияли два проёма с лестницами. Одна вверх, другая вниз. Я подошёл к той, что уходила вверх, спичка погасла, и осторожно попробовал стать на первую ступеньку. Ни скрипа, ни треска. Выдержала. Ещё шаг, ещё. Зажёг новую спичку. Лестница привела в такое же большое помещение, как и на первом этаже. Слева в углу светился, при этом совершенно не давая света, эдакий объёмный ромбик салатового цвета. Вроде бы такая фигурка октаэдр называется. Гудение шло от него.
По тому, как стояла это штука на остром торце, покачивалась из стороны в сторону, но не падала, ясно было, что передо мной незнакомый артефакт. И окружен он был аномалией алого цвета диаметром метра с полтора, тоже мне неизвестной. Надевать холодную мокрую одежду или выходить наружу под дождь голышом, вырезать щуп, возвращаться и ковырять им незнакомую аномалию жуть как не хотелось.
Ладно, решил я, пока просто запомним место.
Спустился обратно. Поколебался, не проверить ли вторую лестницу, ведущую в трюм. Оттуда пахло гнилью и плесенью. Бр-р-р. Вернулся в комнату к Кораблёву. Тот уже тоже разулся и разделся до трусов. Вертел в руках какую-то книжку.
Я сначала не понял, потом удивился: «Он же говорил, что ослеп!»
Учёный, глянул на меня и смущенно улыбнулся.
– Странные дела. Снаружи я видел будто в инфракрасном свете. Тёплые предметы выделялись на чёрном фоне. А здесь потихоньку стало всё проясняться. Вот, – он протянул мне книжку. – «Записки о Шерлоке Холмсе». Правильно?
Я кивнул молча.
– По-моему всё дело в вибрации, которая идёт сверху. Ты ходил наверх? Что там?
Я пожал плечами.
– Похоже, какой-то артефакт, – сказал Кораблёв. – Надо будет потом глянуть.
Я сел на заскрипевшую кровать. Закрыл глаза, открыл и увидел, как учёный поспешно отвёл взгляд от моего перекрученного тела.
Да, блин! Как же погано ощущать себя диковиной.
А ведь ты, Кораблёв, теперь зверушка под стать мне. Хоть сейчас же в колбу и в кунстакамеру для всеобщего удивления.
– Извини, – будто услышав мои мысли, смутился учёный. И тут же продолжил. – Тебя как зовут?
– А что?
– Ну, ты моё имя знаешь… Вернее – фамилию. А я, вот хотел тебя позвать, и понял, что не знаю как.
– Был Немой, – после раздумий сказал я. – Теперь – не знаю.
– Ну, Немой, так Немой, – согласился мой собеседник. – Очень приятно.
– Нет, – отрезал я. – Немой умер. Под Выбросом.
– Тогда давай выберем тебе новое имя, – предложил Кораблёв после паузы и усмехнувшись, предложил. – А давай ты теперь будешь Гробовщиком!
Я равнодушно пожал плечами.
– Это я к тому, что саркофаг для тел уж больно на гроб смахивает, – продолжил учёный. – Можно, конечно, назвать тебя Саркофагером, но уж больно по нерусски получается. Я ж к чему веду. Ты у нас человек лошадный. Такой упряжки на всю Зону больше не сыщется. С аномалиями, опять же ты управляешься не в пример многим. Как ты меня ловко из той карусели вывел! Так что давай ты будешь к нам возить битые тела. Ну, те, что в аномалиях побывали. Желательно, ещё живые. У нас и контейнер на базе есть соответствующий. В смысле – саркофаг. А мы тебе за это…
Он говорил и говорил. Про науку и новые горизонты, про невиданные методы и победу над неизлечимыми болезнями, но я уже его не слышал. Дробь дождя за окном, мерное покачивание на волнах дебаркадера, плюс то, что я, наконец, согрелся, завернувшись в тряпьё: как было в таких условиях не уснуть? И я уснул.
5. Айн, цвай – полицай.
Телега, которую тащили Мелкий и Здоровяк, не спеша, катила по грунтовке. За моей спиной трясся на ухабах «саркофаг», он же «контейнер», он же, в просторечье, «гроб хрустальный» или просто – «гроб». Сквозь текстолитовое окошко «гроба» виднелось перекошенное лицо Толика Троячки.
На перекрёстке за Ивацевичами я повернул налево, проехал метров триста, вдоль дороги потянулся молодой ельник, и тут из кустов на дорогу шагнули трое, одинаково одетые в камуфляжные комбинезоны, на головах банданы, на ногах – берцы. Все трое вооружены.
Самый высокий повелительно поднял руку. В руках он держал автомат Калашникова, от наушника в правом ухе ко рту тянулся поводок гарнитуры. Было в нём что-то от замашек от киношного полицая времён войны.
– Стоять, – голос высокого был с барской ленцой.
Я натянул поводья, Малой и Здоровяк замедлили лёгкий бег, остановились. Скосили глаза на незнакомцев, шумно вдыхая воздух.
– Ты кто? Что у тебя в телеге? – тем же голосом продолжил высокий.
Не дожидаясь ответа, два его спутника двинулись в обход моей упряжки.
Я тщетно сверлил незнакомцев взглядом. Ни-че-го. Знания были от меня закрыты.
Вот те раз! Оказывается, не всех в Зоне я могу читать, как открытую книгу.
– Я из лагеря учёных, – наконец сказал я. Главарь вздрогнул. Ствол его «Калаша» нацелился мне в голову. – Везу им образец.
– Дюшес, – один из «камуфляжных», тот, что слева вытянул шею, заглядывая в окошко «саркофага». – Тут ещё один. То ли «сотый», то ли «двухсотый». В каком-то гробу.
– И говорящий мутант, – добавил старший. – Это где ты так по-человечьи кукарекать намастырился?
Я не знал, что ему ответить и просто пожал плечами.
В это время один из его спутников бесцеремонно влез на мою повозку и потянул крышку «саркофага» вверх. Та с чмоканьем открылась и Толик Троячка показался ему во всей красе. «Камуфляжный» тут же отпрыгнул в сторону:
– М-м-мать! Дюшес, глянь, что у него!
Старший, не сводя с меня ствола автомата, резко спросил:
– Что там, Гога?
– У «сотого» из пуза корень какой-то торчит. Обломанный. И кровища.
– Слышь, неведома зверушка, – обратился ко мне Дюшес. – Твоя работа?
– Я не зверушка, – устало сказал я. – Я из лагеря учёных. Что под Буштыном. А это Толик Троячка из Южного лагеря. Он спорами Чёрного бамбука надышался.
– Нет, ты – зверушка, – усмехнулся высокий и повторил. – Зверушка. Только ты сам ещё не осознал это. И бомжара этот… Он человеком может и был, но до того, как у него вот эта херня появилась…
В этот момент Здоровяк взрыкнул и угрожающе дернулся на близко подошедшего «камуфляжного». Тот попятился:
– Баркас, отставить! – только окрик старшего предотвратил пальбу.
– А чего тянуть? – проворчал остановленный им Баркас и вытер пот со лба.
– Видишь, – это уже мне. – Как твои «лошадки» на людей кидаются? А ты ими правишь, и они тебя слушаются. Как думаешь, займи я твоё место, далеко они меня увезут?
Я промолчал, представив картину.
– Вот-вот, – прочитал мои мысли Дюшес. – И кто ты после этого? А то, что ты ясно свои мысли выражаешь, ещё не делает тебя человеком. С Изломом встречался? Какие он речи толкает прежде чем начинает своего собеседника потрошить – заслушаешься! Кстати, не боишься в аномалию втюхаться на своей таратайке?
– «Лошадки» их чуют и обходят, – ответил я и сам спросил. – Что теперь?
– По инструкции, я должен вас прямо здесь на ноль помножить, но мы сделаем по-другому. У нас на болотах есть что-то типа лаборатории. Подвезёшь моих напарников, а там тебя примут, обследуют…
– Вскроют, – в тон ему сказал я.
– Ну почему сразу – вскроют? – улыбнулся Дюшес. – Ты нас на своей телеге ещё в самый реактор завезёшь.
– Баркас, Гога, – сменил он тон. – Сопроводите этих до двенадцатой точки. Гога, дорогу не забыл? А я пока тут… Ну вы в курсе. Встречаемся в Стечанке сегодня вечером.
Дюшес шагнул было от повозки, но вдруг остановился.
– Ты это – пистолетик свой пока мне одолжи, – сказано это было с добродушной улыбкой, но я видел – он отнюдь не шутит. – А-то он тебе бок натирает. Да и ребятам моим поспокойнее будет. Вдруг на тебя помутнение найдёт…
– Больше ничего нет? – недоверчиво прищурился мой собеседник, когда я отдал ему «Макаров».
Я с усталым безразличием пожал плечами, мол, ищи.
– Ладно, – наконец сказал Дюшес. – Трогай тогда, зверушка. Как-нибудь прокатишь меня с ветерком.
6. Айн, цвай – полицай (окончание).
– Ненавижу любителей, – сказал Гога.
Он сидел на повозке, за моей спиной и ронял слова в окружающее пространство. Сначала я думал, что это он с Баркасом разговаривает, потом, что со мной. Но Баркас молчал, а моего ответа Гоге и не требовалось. Так что, похоже, говорил он просто так, чтобы не молчать. По-моему он ещё и ногой покачивал, как маленький мальчик. Ствол его автомата почти упирался мне в спину.
Здоровяк и Малой тащили телегу куда-то, судя по солнцу, на северо-запад. Толик по-прежнему был без сознания. Может это и к лучшему…
– Насмотрелись боевиков и думают, что если пуля попала в кого, так он тут же теряет сознание и кулём валится на пол, – не умолкал Гога. – А противник и не думает падать. Сам видел, как Лёха, кореш мой, с тремя пулями в груди прожил ещё полчаса, пока я его до больницы вёз. Причём в Приёмный покой он сам зашёл. А оттуда уже вперёд ногами, – голос рассказчика на миг погрустнел, но только на миг. – Или другой случай. Один отморозок со сквозной дыркой в голове, мы думали – остывает уже, нож вытащил, Репе под колено – раз! – и связки порезал.
– Здесь налево, – скомандовал Гога. Я потянул повод, поворачивая в указанную сторону, и он продолжил. – Так что даже в голову – ещё не факт. А эти слюнтяи, как увидят, что жизнь не кино – сразу полные штаны. И ну палить. Не умением, так числом взять. Глаза на выкате и уже не различают: где свой, где чужой… И невдомёк этим паразитам, что вид своей крови делает врага ещё опаснее. Опять же – рикошеты, если в помещении. Короче, там, где нужно было улучить момент и двумя тремя выстрелами решить вопрос, они устраивают бойню.
– Ну всё, – вдруг сказал Гога. – Приехали.
Я потянул вожжи на себя, останавливая упряжку.
Дорога, вильнув на повороте, упиралась в огромное, сколько видит глаз, болото, утыканное редкими почерневшими деревьями. Но не заканчивалась, а продолжалась, круто уходя под воду. Наверное, здесь не так давно просел участок суши. А может, ездят по ней в самый омут некие местные обитатели по своим странным делам.
Зона. Чего здесь только случается.
– Слезайте, – скомандовал Гога.
Я спрыгнул с облучка и оглянулся.
Гога уже без опаски открыл крышку «гроба» и ткнул Троячку прикладом в бок. Раз, другой. Тот замычал.
– Живой? – хмыкнул наш конвоир. – Слезай. Приехали.
Толик застонал, завозился. Попытался сесть.
– Где я? Куда приехали? – переспросил он, слепо вертя головой. – Уже лагерь? Где мы?
Одну руку он прижимал к животу, другой тёр лицо.
– Приехали-приехали, – весело подтвердил Гога. И уже мне: – Помоги ему.
Пока я возился с Троячкой, «камуфляжный» достал из кармана яблоко и сочно им захрустел.
– Хочешь? – протянул он ещё одно Баркасу, тот отрицательно мотнул головой.
– Давайте вперёд, – скомандовал Гога невнятно, когда я помог Толику, тот почти висел на мне, стать на землю.
– Куда? – не понял я. – К воде?
– К воде, – легко подтвердил Гога. – Сейчас паром прибудет.
Я взял бродягу под руку, и мы подошли к самой кромке болота. Было до звона в ушах тихо, ни плеска, ни шелеста, ни кваканья.
– Что происходит? – не унимался Толик. Он всё время пытался обернуться на ходу. – Где я? Кто вы такие?
Огрызок яблока просвистел у моего уха и плюхнулся в воду.
Осознание того, что вот-вот произойдёт, пришло ко мне одновременно с двумя, почти слитными, щелчками предохранителей за спиной.
Я машинально подтолкнул Троячку вперёд, тот по инерции пробежал несколько шагов, споткнулся, рухнул в мутную трясину. Не успел я последовать за ним, как сзади застучали автоматные очереди. Три пули ударили мне в спину. Четвёртая, я уже падал в болото, насквозь пробила голову.
Я взмолился, что бы тут оказалось достаточно глубоко, и мои молитвы были услышаны: снизу пахнула холодом чёрная бездна омута.
Мутная вода сомкнулась за спиной, скрыла от солнечного света, но не от пуль. Еще две настигли меня: одна разорвала ухо, другая перебила левую руку. Рядом дергался тоже раненый Толик Троячка. Погружение было для него неожиданностью, он не успел глубоко вдохнуть и теперь пытался всплыть. Я схватил его за широкий армейский ремень, придержал, получив локтем в лицо. Вода стала рыжей от нашей крови.
А на берегу и не думали успокаиваться. Снова глухо застучали автоматы.
Вот и всё, – подумал я, ожидая, когда же начнёт угасать сознание. Было больно, отчаянно хотелось дышать. Рядом корчился тонущий бродяга. Я почувствовал, что он вот-вот сдастся и наберёт полные лёгкие болотной жижи. Попытался, была – не была, вытолкнуть его на поверхность, но Троячка намертво вцепился в мою руку. Пришлось и самому грести навстречу солнцу, теряя остатки сил.
В этот момент над нами промелькнула чья-то большая тень, вода вокруг вскипела, раздался яростный рёв. В ответ автоматы, будто взбесились, выдав по длиннющей очереди.
Когда я таки вынырнул, вокруг меня вились в воздухе и лупили о поверхность вспенившейся воды, похожие на водоросли, толстые и тонкие щупальца. Казалось, их было тысячи. Несколько штук тут же прилипли к моим рукам и спине.
И, не успел я осмотреться и надышаться таким вкусным воздухом, меня вдруг рвануло и снова понесло куда-то болотную бездну. Хорошо я как раз вдох успел сделать.
Скорость движения была такая, что у меня голову подбородком прижимало к груди. Плюс вращение. Через пару секунд я уже не понимал, где верх, где низ. Поэтому когда меня выбросило на поверхность, я не сразу понял, что лечу над водой. И лишь грянув на берег и пропахав по траве метров пять, до меня дошло – суша. Рядом грузно рухнуло тело несчастного Толика. Он тут же скрючился, держась за торчавший из живота обломок колючки, и громко заскулил.
Это что же выходит: Липучка, он же «Дерьмомёт», нас спасал что ли?
Чудны твои дела, Господи…
Болела простреленная голова, изувеченное ухо, рука, спина. Я попытался сесть, но в руках и ногах была такая слабость, что не получилось даже пошевелиться. Поэтому я только мог наблюдать, как ко мне приблизились детские ноги, обутые в поношенные сандалики.
– Опять вляпался? – услышал я знакомый голос.
Генка, он же Колька, он же Санька присел рядом, заглядывая мне в глаза.
– Не терпится тебе на Тот Свет, – сказал он со вздохом.
Мальчик порылся в карманах своих шорт, достал из одного крохотный пузырёк с содержимым насыщенного тёмно-синего цвета. Колпачок на пузырьке заканчивался эдакой пипеткой. Генка, пускай он будет всё же Генкой, приоткрыл мне рот и капнул в него несколько капель своего снадобья.
Рот, затем гортань и желудок обожгло так, будто в них влили кипящий свинец. Перехватило дыхание. В глазах потемнело. Окружающее пространство поплыло, теряя очертания, и вдруг навелось на такую резкость, что у меня заслезились глаза. Рывком вернулось ясность мышления, мышцы, все до одной, снова были мне послушны. Ранен? Кто? Я? Да привяжите кольца к Небу и Земле и дайте их мне…
Я без малейшего усилия сел и осмотрелся. Из отверстия в правом виске потекла и тут же свернулась, запечатывая отверстие, струйка крови.
Слева, сколько хватало взгляда, тянулось знакомое болото с редкими почерневшими деревьями. Справа возвышался берег, поросший кустами ивняка, а далее – стояли высокие сосны.
– Это транк, – пояснил мальчик. – Его действия хватит ровно на час. Потом действие начнёт ослабевать и ещё через полчаса, ты снова и пальцем пошевелить не сможешь. Так что хватай своего учёного и тащи в ту сторону.
Генка махнул вдоль берега.
– Там за кустами дебаркадер. Доктор. Он поможет, – продолжил он.
– Что ж и ему не капнешь своего транка? – спросил я.
– Ему нельзя, – сказал мальчик и достал из кармана новый пузырёк. На этот раз с мутно-жёлтым содержимым. – Скажешь Кораблёву, что бы дал ему вот это. Три капли. Как перестанет тошнить кровью, ещё две. Понял?
Я кивнул головой.
– Тогда ступайте, – сказал Генка. – Время дорого.
Я перехватил руку Толика через плечо, обхватил его за талию и поволок в указанную сторону.
– Стой, – вдруг окликнул меня мальчик. Он догнал меня, немного поколебался, но всё-таки спросил. – Почему они в вас стреляли?
Я криво усмехнулся. Какой же ты, по сути, пацан, как бы ни пыжился.
– Потому что им за это ничего не будет, – ответил я, потащил Троячку дальше.
И проснулся…
7. Явь.
Ничего себе сон!
Дождь закончился. В каюте пусто. Я встал с кровати и потянулся. Однако – выспался. Интересно, сколько я здесь пролежал? Выглянул в коридор. Кораблёва нигде не было видно. Наверху с артефактом возится? Вот нечего ему делать.
Я вышел наружу и глубоко вдохнул влажный воздух. На носу, свесив ноги за борт, сидел Генка. Одет он был в прозрачный целлофановый дождевик с капюшоном, в руках держал пластиковую телескопическую удочку. Рядом стоял его верный фонарь. Стекло в фонаре было склеено скотчем.
– Клюёт? – спросил я, присаживаясь рядом.
– Да какая тут рыбалка, – махнул рукой мальчик. – Одни лягушки.
Я глянул на воду. Тоненький красный поплавок стоял неподвижно.
Голову вдруг пронзила резкая боль. Я схватился за висок. Шрам. Вроде не было никакого шрама…
Вдруг вспомнился сон. Гога, молчаливый Бекас. Расстрел.
Снова потрогал шрам на виске.
– Так это на самом деле было?
Мальчик косо на меня глянул:
– Нет.
Я с облегчением выдохнул, но Генка продолжил:
– Это с тобой ещё будет. Возможно. Тебе решать.
Я помолчал, пытаясь понять, а мальчик продолжил, меняя тему:
– Ты Кораблёва не увози отсюда. На «Янтаре» ему теперь жизни не дадут. Пусть он пока здесь побудет.
– А здесь он что делать будет? – спросил я. – Где жить? В гнилье этом? А питаться чем? Лягушками?
– Этот дебаркадер раньше принадлежал Чернобыльской санэпидемстанции. Он, по сути, плавучая лаборатория для анализа подконтрольной акватории. На втором этаже полно всяких спиртовок, реторт и прочих научных штуковин. Я как показал их Кораблёву, так он про всё забыл. Возится теперь, колбы до дыр протирает, да план опытов составляет. А с едой ты ему пока поможешь.
Генка вынул из кармана шорт и протянул мне предмет, похожий на искусственный глаз.
– Это «Проектор», – сказал он. – При активации показывает семнадцать минут произвольно выбранного прошлого точки активации. С привязкой, естественно – нафига вам в пустоту пялиться. Радиус перспективы 240 градусов, глубина, при отсутствии препятствий, полтора километра. Разброс от одной до полуторы тысяч лет от текущего времени.
– А как его активировать? – спросил я. – Я к тому, что если на «Янтаре» спросят…
– А вот не скажу, – ухмыльнулся Генка. – Пусть ваши умники сами репы почешут. Да ты не переживай. Они и так за эту штуку тебе не то, что продукты, душу продадут. А на дальнейшую перспективу, возьмёшь у Кораблёва записку, чтобы выдали тебе в пользование «гроб». Будешь в нём покойников сюда и на «Янтарь» возить. Всё лучше, чем на коротком поводке у Ломтя сидеть.
Я подумал и согласно кивнул.
– И ещё, – сказал Генка снова порылся в кармане шорт, бездонный он у него что ли, и протянул мне булавку с кроваво-красной бусинкой на конце. – Возьми. Если ещё раз нарвёшься на тех, кто захочет тебя расстрелять, воткни её в землю. Да каблуком поглубже. А сам беги оттуда. Минуты две у тебя будет.
– Так мне и дадут убежать, – хмыкнул я.
– Ты не понял. Это у тебя будет две минуты. А у твоих расстрельщиков – секунд пять. Может – семь. А потом им не до тебя станет.
– В смысле? – не понял я.
– А вот воткнёшь – увидишь. Ладно, – Генка резко подсёк удочку, на конце которой был не крючок, а что-то похожее на надраенный медный пятак. – пошли к Кораблёву. А-то он сейчас огонь трением своих пробирок добудет. Дебаркадер спалит.
И мы пошли к Кораблёву.
8. Легенда о Гробовщике.
– И чего мы тут торчим? Утром бы вышли, давно бы в лагере были.
– А с Ленчиком как? Здесь бросим?
– Нет, блин, давай рядом ляжем и сдохнем за компанию.
– Ты, Муха, не жужжи. Киров сказал ждать, значит будем ждать.
– Так ведь время идёт, не дай Бог Выброс грянет.
– Не мельтеши. К обеду двинем. Сдаётся мне – Гробовщик по его душу пожалует.
– Какой Гробовщик? Это же сказочка. Типа, ездит по Зоне эдакий мутант, как по Бродвею. И гроб с собой возит. Железный.
– Ну ты дятел! Никакой он не мутант. Точнее, мутант, конечно. Но не совсем. Это был такой бродяга в Западном лагере по кличке Молчун. Он Зоне душу продал в обмен на три везения.
Первое везение использовал, когда он в поиске на засаду южных нарвался. Семь человек и все с волынами. А у западных на двоих один ржавый «макарыч», который, неизвестно, стрельнет в следующий раз или клина поймает. И что ты думаешь: напарника в решето, а у Молчуна ни царапины. И семеро южных вповалку лежат. До этого оружия отродясь в руках не держал, а семь выстрелов – семь покойников. У кого в сердце, у кого в башке дырка.
– И что, даже следствия не было?
– А зачем, если и так всё ясно. Двое с семерыми разве стали бы бодаться? Киров порычал, да и успокоился. Это ещё при покойном Дятлове, кураторе западных, было. А тот, пока в автомобильную аварию не попал, своих в обиду не давал.
Ну вот, второе везение Молчун спалил, когда в «Склеп» попал. Это такая редкая аномалия. Поганая – слов нет. Вляпаешься в неё и тут же натурально в могиле окажешься. И не в гробу с крышкой, венки, цветы, все дела, а просто забросит тебя метра на три под землю, и поминай, как звали. Вот и прикинь: шла тройка – три живых души, и вдруг, – хлоп! – будто в воду, и только три могильных холмика.
– Жуть какая, дядь Коля! А дальше чего?
– Вот тут у Молчуна второе везение и распечаталось. Выбрался он из-под земли, кинулся своих напарников раскапывать, да куда там – опоздал. Задохнулись. Тогда Молчун мобилу из кармана достал и приятелей своих напоследок сфотографировал. Назло Зоне. Знал: после этого не достанутся ей души умерших.
Ну, Зона, ясное дело не простила. Она за меньшее карает так, что смерть радостью покажется. А тут такое.
И вот, когда Молчун уже в лагерь возвращался, накрыла она его внезапным Выбросом. Причем как загрохотало, был он в чистом поле. Ни тебе домика, ни поганой канавки. Присмотрелся – что за диво! – на пригорке гроб стоит. Да не простой – железный. Он бегом туда. Открыл – пустой. А небо уже фиолетовое, вот-вот начнётся катавасия. Что делать? Пришлось ему в находку свою улечься, хоть какая защита, да последнее везение использовать. Так что выжил, хоть и перекрутило его Выбросом чуть ли не навыворот. Ходить ему нынче трудно, так Зона ему повозку, в которую две псевдоплоти запряжены, выделила. Теперь он ей навроде золотаря служит. Ездит, да аномалии от нашего брата прочищает. Тела на телегу свою накладывает и кого куда отвозит. Кого к учёным на Янтарь, а кого к Слепому доктору на болота. Кстати, гроб тот железный Молчун не бросил. С собой возит. Вдруг снова Выброс. Ну и если кто живой ему попадётся, к примеру не до конца какого бродягу аномалия уделает, Гробовщик его в свой гроб помещает, чтобы, значит, живым довезти до места назначения. Потому, как конструкция у того гроба особая. Помереть не даёт.
– А я вот слыхал, что грешников, тех, кто напарника в беде бросил или молодого в анамалию подтолкнул для забавы, сам знаешь, какие сволочи на свете встречаются… Так вот, таких Гробовщик к самому Саркофагу отвозит. Потому и зовут его ещё Саркофагер…
– Брешешь ты всё, Колян. Все знают, что Саркофагер – это волк из колючей проволоки, да сетки-рабицы сплетённый, стекловатой поганой набитый. Он, это да, мертвых, а когда и живых из тех, кто ослаб, своими колючками цепляет и к Саркофагу оттаскивает. А за это Монолит ему жить позволяет.
– Это ещё кто из нас, Муха, брешет. Твоего волка кто видел? А я Гробовщика, как тебя сейчас. В прошлом поиске у поворота на Романовичи. Едет себе по дорожке, две псевдоплоти у него в упряжке и аномалии не указ. Жека Трепач ещё по его следу идти предложил, мол, мимо всех бед проскочим. Слава Богу, отговорили дурака.
– Дядь Коля, а зачем он бродяг к Саркофагу возит?
– Никто точно не знает, Тоха. Некоторые говорят, Монолит их душами питается. Причём живых он с особым удовольствием употребляет. А как нажрётся, из-под земли вылезет, да крышку Саркофага, как шапку, себе на голову нацепит. И настанет тут для всех час Скорби и Доблести…
9. Чёрный бамбук.
Толика Троячку я нашёл в дальнем углу заброшенного цеха на окраине Бураковки. Он лежал, скрючившись, у штабеля почерневших от времени досок. Споры Чёрного бамбука дали побеги, проткнув изнутри его живот, ближе к левому боку, но он всё ещё дышал. Я осмотрел тело бродяги, шип пока был только один. Дикий Митяй, стоявший рядом, виновато выдохнул и сказал:
– Говорили же ему – надень противогаз. А он, дурачёк, маску-то напялил, а фильтр скрутил до половины. Чтобы лучше дышалось.
– Комбикорм, – подтвердил стоявший за спиной Рябой. Он был старшим тройки и, похоже, сильно переживал из-за Толика. – Зелень майская. Сказок начитался, пух жёлтый, цыплячий. Крутым сталкером себя вообразил.
Я достал из рюкзака ветошь, накинул на матово-чёрную колючку и, резким движением сломал шип у самого основания. Толик резко открыл глаза и вскрикнул. Закашлялся. Из его рта по щеке побежала дорожка крови.
Полученный свёрток я спрятал в рюкзак. Костик проводил его алчным взглядом.
– Ты куда его? – заискивающе спросил Рябой. – К учёным или к Слепому доктору на болота?
– К доктору, – коротко ответил я и взвалил неожиданно лёгкое тело бродяги себе на плечо. Троячка то-ли громко выдохнул, то-ли застонал. Новомодный приборчик ПДА на его руке пискнул.
– Вот и хорошо, – закивал Рябой. – Скажу в Лагере, чтобы его пока с довольствия не списывали.
Я захромал к выходу из цеха. Руки Толика безвольно били по моей спине. Обогнавший меня Рябой предупредительно отворил и придержал скрипучую перекошенную дверь. Снаружи было солнечно. У распадающегося на куски бетонного забора потрескивала малая «Электра». Ржавый остов трактора все так же бодал бампером землю. На покосившемся столбе ЛЭП качалась ветром ржавая табличка «Не влезай…».
Костёр, который развели Костик и Рябой, уже больше дымил, чем горел. На большом плоском камне чернела копотью большая наполовину выкипевшая кружка воды.
Рябой вдруг догнал меня и решительно тронул за свободное плечо.
Я обернулся на ходу.
– Продай «Колючку», – попросил он, сам перепуганный своей наглостью. В глаза мне он старался не смотреть.
– Я перевел взгляд на Костика. Тот смотрел на меня с надеждой.
– Что дашь? – спросил я, даже не сбавляя шага.
– Есть палка вяленной колбасы, хлеб, чай, шоколад, – стал перечислять Рябой, семеня рядом.
– Водка, десять патронов к ПМ, – понизив голос, добавил Костик.
– Выручай, Гробовщ…, - продолжил было он и тут же получил локтём поддых от старшего.
Я остановился и смерил бродяг взглядом.
– Не сердись на него, – сказал Рябой, бледнея. – Мы пустые. Почти. А Киров, падла, требует, чтобы «порожняк» держали в штрафных изоляторах на трети пайка. Уже избу выбрали и колючей проволокой обмотали. Окна заколотили.
– И охрана из актива. С-суки, – добавил Костик, севшим голосом.
– Так как – обмен? – спросил Рябой.
– Нет, – отрезал я.
Ломоть за шип Черного Бамбука даст больше. А эти… Не пережить им этой ходки. Я присмотрелся: ну да – спящая «Карусель», будь она неладна. И хоронить нечего будет.
Аккуратно положив Толика, в саркофаг, я закрыл крышку. Потом порылся в своём рюкзаке, достал из него кулёк из вощеной бумаги с «Алым жемчугом». Взвесил на руке – грамм на триста потянет – и протянул его Рябому:
– Колбаса, хлеб, чай, шоколад, – назвал цену я. То, что они к вечеру помрут, ещё не повод их грабить.
Рябой кивнул Костику и тот метнулся к рюкзаку у костра. Мелькнуло и пропало видение: два мёртвых тела, одно из них – Костик, кровавый отпечаток ладони на верхнем клапане моего рюкзака…
– Даже и не думай, – сказал я Рябому. – И сам сдохнешь, и напарника сольёшь.
– Все мы немощны ибо человецы суть, – пробормотал тот, бледнея, и дрожащей рукой принял кулёк.
– Вот-вот, борись с искушениями, Рябой, – ухмыльнулся я. Взял принесённый Костиком пакет с продуктами, положил его на возок рядом с гробом. Позвоночник вдруг пронзила такая сильная боль, что я чуть не застонал. Медленно дохромал до костра и присел на кучу щебня. Сейчас отпустит…
Рябой рядом переминался с ноги на ногу.
– Есть шансы, что Толян выживет? – спросил наконец.
Был он, что называется, оболочкой. Выпить, морду набить, поиметь такую же, как и он пропитую шалашовку. Пока жил с семьёй, всё косился на подраставшую дочь, но решимости не хватило. Когда жена ушла, в течение года потерял работу и пропил квартиру. Когда его привезли сюда, он уже не человек был. Так – набор рефлексов. И вот надо же, сдружился с Толиком. Заботился о нём. Даже жизнью рисковал ради нового друга.
– Не знаю, – ответил я и пожал плечами.
Не рассказывать же ему историю Рубика Багдасаряна из Северного лагеря. Он во время поиска в районе Черевачей тоже получил дозу спор Чёрного Бамбука. И пустили те споры корни прямо у него в башке. Другой бы тут же помер, а Рубику только на пользу пошло. Ни с того, ни с сего, вдруг проявились у него такие математические способности, что стал он Выбросы предсказывать не хуже учёных умников. А те завалили Кирова требованиями отдать им этого бродягу для потрошения. Тем бы и кончилось, но Багдасарян на досуге написал две аналитические записки, в которых предсказал банковский, а следом и политический кризис в течение ближайшего месяца. Всё сбылось до последней запятой. В результате мозг Рубика учёным не достался. В виде исключения, ему было дозволено покинуть Зону и стать ведущим аналитиком в одном из закрытых институтов.
Закончилось эта история трагично. Полгода спустя, Рубик пришёл на работу с поясом шахида. Взрывом снесло два этажа. Погибла уйма народа. И какого!
После этого выход кого бы то ни было, побывавшего в Зоне, за пределы кольца оцепления был настрого запрещён.
10. Таблетка бессмертия.
Телега, которую тащили Мелкий и Здоровяк, не спеша, катила по грунтовке. За моей спиной трясся на ухабах саркофаг, он же контейнер, он же, в просторечье, гроб хрустальный или просто – гроб. Сквозь текстолитовое окошко гроба виднелось перекошенное лицо Толика Троячки.
Минули Ивацевичи. Прямо по курсу распластался перекрёсток. Я притормозил, вспоминая. Огляделся. Вон он, тот ельник, в полукилометре ветками шевелит.
Пробормотал:
– Налево поедешь – убитому быть.
И повернул направо.
Объезд занял лишний час тряски по пыльной грунтовке. Но вскоре грунтовку сменила сырая лесная дорожка, потом еще полчаса по сочащемуся водяными лужицами топкому бережку, и моему взору во всей красе предстал дебаркадер – жилище Слепого доктора.
А вот и сам Кораблёв. Сидит, ноги за борт свесил, курит да в воду поплёвывает. Правда, уже не слепой. Я присмотрелся: он что, глаза кровососа себе пересадил? Вот даёт!
Заметил меня, бычок о палубу железную пригасил, да в коробок пустой поместил. Очень он до экологии бережливый.
– Что привёз?
Это мне вместо «здравствуй».
– Не что, а кого, – поправил я его. – Бродяга споры Чёрного бамбука подхватил.
– Сегодня кто, а завтра глядишь, а он уже что, – буркнул Кораблёв и крикнул. – Афанасий, прими!
С дебаркадера спрыгнул и поскакал на четырёх конечностях снорк. Как только этот умник его приручить смог! Хоть Афанасий ни разу не делал в мою сторону никаких поползновений, всякий раз меня при встрече с ним в дрожь бросает.
Подскочив к телеге, Здоровяк и Малой шарахнулись в сторону, снорк деловито взвалил «гроб» себе на плечо и, уже на двух ногах, засеменил на дебаркадер по самодельным деревянным сходням.
– Готовь операционную, – крикнул Кораблёв ему во след.
Я подошёл к доктору, присел рядом. Тот, молча, протянул мне пачку «Кэмела». Я достал одну, прикурил и спросил:
– Чего без настроения?
– Да приходила тут делегация на днях, – буркнул Кораблёв. – Все из себя, в камуфляже, «Калашами» обвешанные, приблуды в ушах торчат, типа рации. Приглашали на «большую землю». Мол, премию мне выписали в придачу к медали за заслуги во всю грудь.
– Вежливо приглашали? – спросил я.
– Пока – вежливо. Только знаю я их награды. В комнату с мягкими стенами пока не расскажу, что знаю. А потом выпотрошат и опилками набьют. Гляди народ: «Мутант Чернобыльский, не опознанный». Ещё и деньгу зашибать моей тушкой будут.
– А если снова придут и уже невежливо попросят?
– А хрен им, – усмехнулся Болотный доктор. – Тут неподалёку выводок «Липучек» обитает. Я вожаку занозу из глаза вытащил. Договорился, чтоб никого чужого не пускали.
– Я же проехал, – сказал я.
– Тебя я им показывал, – махнул рукой Кораблёв. – Так что не бойся. Тут тебя никто не тронет. Наоборот – прикроет, если что.
Он погрозил берегу кулаком:
– А остальным – шиш с маслом! Слышь, Гробовщик, знали бы эти уроды, что вокруг крутятся, подслушивают, да подсматривают, что у меня есть, они бы не в Киеве – в Стокгольме мне премию бы вручали! На карачках бы сюда приползли. Смотри!
Он достал из нагрудного кармана фиолетовую жемчужину и на ладони показал мне.
– Это таблетка бессмертия. Подправляет генетический код. Каждые одиннадцать лет организм, каждая клетка, каждого органа, полностью омолаживается. Принял – и будешь жить вечно. Если, конечно, не убьют. Или от болезни не загнёшься.
– Круто, – сказал я равнодушно. – И чего?
– И ничего, – сник Кораблёв. – Теперь осталось найти человека, которому можно было бы эту таблетку вручить. У тебя никого на примете нет?
Я отрицательно помотал головой.
– Вот и у меня тоже ни-ко-го, – по слогам сказал учёный.
Он стряхнул таблетку с руки и она, булькнув, скрылась в бурой болотной воде.
– А ну, если лягушка какая-нибудь сожрёт? – спросил я.
– Околеет, – ответил Болотный доктор. – Ну а если выживет… Бессмертная лягушка – не самый плохой вариант. Как считаешь?



Часть пятая. Час Скорби и Доблести

1. Озеро у Припяти (вместо пролога).
Костёр дымил, кряхтел и кашлял искрами в низкие облака, накрывшие Зону, ватным сугробом. Близкое небо волновалось неспокойным морем, казалось, вот-вот оно зацепит макушки деревьев недалёкого леса.
Вечерело.
В воздухе пахло близким дождём и горьким дымом от костра, разведенного рядом со здоровенной дренажной трубой, впечатанной в высокую насыпь. У огня сидели трое. Все в поношенных гимнастерках и выцветших галифе. Кирзовые, в песке и засохшей глине, сапоги были протянуты к жаркому теплу. Двое только что отужинали и теперь неспешно курили дешевые сигареты без фильтра, третий увлечённо орудовал ложкой в полупустой банке с тушёнкой.
– Ни хрена мы тут не найдём. Всё давно уже вытоптано. Надо глубже ходить, – сказал один из куривших и сплюнул. Лоб его рассекал свежий, только закончивший кровоточить, шрам. Во рту у говорившего блеснул в отсветах костра железный зуб. – На окраинах редко что ценное попадает. А вот у Припяти, – там, говорят, артефактов – россыпью. Звонарь рассказывал…
– У Звонаря и погоняло такое от того, что звонит что ни попадя, – перебил егоневысокий толстячок, у которого вместо левого уха торчал обрубок. – И здесь, как ты говоришь, «на окраинах», братва мрёт, как мухи. Что ни поиск, так каждый третий. А дальше сунемся, вообще никто живым не вернётся. Там такие аномалии, что нынешние детским садом покажутся. И большинство непостоянного действия. То есть почуешь её, лишь когда она тебя, как тряпку, выкручивать станет. А-то и чего похуже. Алик Мореман со своей тройкой по самой окраине Припяти шарился. Артефактов, это да, притащил прилично. Только зачем они ему, если у него голову вверх тормашками перевернуло. Рот стал вверху, а глаза – внизу. И шея из макушки. Ребята как увидели, так тут же его приземлили наглухо, хоть макароны процеживай. Думали, мутант новый объявился. Только и успел перед смертью сказать, что тройка вся полегла у Кабановки, и чтоб не совались в Припять, если не желают себе смерти лютой. Про фиолетовое зеркало все повторял. Изо рта пузыри кровавые, а всё твердит: «Как увидите, не смотритесь…».
– Ой, да что вы всё этого Алика поминаете, – возмутился железнозубый. – Жуткое дело, согласен. Но ведь необязательное! Вон, Серёга Полтораш тоже у самой Припяти ходил. Он же первым и «Белое кольцо» принёс. Киров тогда ещё не сразу эту штуку, за артефакт признал. И ничего. Правда, молодняку любил байки потравить про разные страсти, что ему в поиске встречались. Но, в основном, брехал.
– Полтораш, это да – любил трепаться, – подтвердил толстяк. – Типа, крутой сталкер, то, сё. А на деле гнилой он был. Сколько душ сгубил. А всё рюкзак свой искал, что на ржавом буксире бросил. Очень он по нему убивался.
– Что за рюкзак? – спросил третий, молодой парень с ожогом на щеке, отставляя в сторону пустую жестяную банку. – И что за буксир?
– А вот послушай, – сказал железнозубый, прикуривая от горящей ветки новую сигарету. – Это было, где-то западнее Припяти, в районе Старых Шепеличей. Как там его тройка сгинула, никто точно не знает. Полтораш каждый раз новое рассказывал. То, говорил, на псевдогиганта нарвались, то в блуждающую «Карусель» попали. В общем, остался он один. Да ещё и с сотрясением, от которого в глазах всё двоилось и блевать тянуло беспрестанно. Сам понимаешь, какой из него ходок был. Однако ж шёл, спотыкаясь, незнамо куда. Говорил – по солнцу ориентировался. Вот и забрёл на высохшее озеро. Небольшое такое, метров триста в поперечнике.
Обрыва не заметил, так ещё и чуть ногу не сломал, пока по склону вниз катился. Отлежался, встал, побрёл, хромая, куда-то уже и сам не понимая явь это или морок. Тут сверху как загрохочет. Выброс! Видит, ржавый катер, типа буксира, что баржи по реке тягал. Стоит наполовину в дно вросший. Ну, он, спотыкаясь, и рванул в его сторону. Как добежал – забрался в трюм, крышку ржавую за собой захлопнул, да в самый угол забился. В тот, что под песок ушёл. И повезло ему – пересидел ненастье, не спёкся. Голова только еще сильнее разболелась, ну да это дело поправимое.
Отдышался, наружу выглянул и обомлел. Вокруг воздух аж дрожит. И артефактов прямо – россыпью. Да не «Радуга» паршивая с «Черепушками», а все, как на подбор, редкие. А-то и неизвестные. Ну, подумал Серёга, подвезло, так подвезло! Наберусь артефактов, потом пару месяцев под кустом у лагеря отдыхать буду. Стал он эти артефакты собирать…
– Что, вот так – голыми руками? – не поверил молодой.
– Почему голыми? – сбился с рассказа железнозубый. Он почесал затылок, пожал плечами. – А хрен его знает, как он их таскал! Может на катере какую палку нашел. А может из ремня приспособу сделал. Известно одно – набил он артефактами полный рюкзак. А когда в там места не осталось, так он ещё и гимнастёрку снял, рукава завязал, и в неё накидал, как в мешок.
Ну, думает, теперь и на пол-года жизни хватит.
Сунулся было к выходу, а его-то и нету. Всё вокруг обложило – не протиснуться. Да не в один, в три, а то и в пять слоёв. Крутился Полтораш, крутился, пытался-пытался. И самолётики пускал, и камешки кидал – нет выхода. Запечатано колечко.
Заплакал он тогда горькими слезами. Вот оно счастье бродяжье: в одном подфартит, так в другом, как серпом по колокольцам. Прикинул, еды ему на пару дней хватит. А воды он из песка мокрого добудет. Стал как-то жить. Дни для следующего выброса считать, да молиться, чтобы после него аномалии по-другому разбросало. А чтоб не было скучно, артефакты стал перебирать. Особенно нравился ему один, неизвестный, в виде эдакой золотистой коробочки, на компас похожей. Только внутри вместо стрелки будто маленькая рыбка плавает. Сказывал, как посмотришь на неё, и жрать уже не хочется, и жажда не так мучает. Мысли всякие, мечты в голову лезут.
Так дней пять или шесть продержался. Еду, сколько не растягивай, а однажды последний кусок съешь, а больше взять и негде. Ослабел. Песок процеживать уже сил не хватало, так он так, прямо в рот его набирал и сосал. Потом выплёвывал. Короче, кончался человек.
Дай, думает, напоследок коробочку подержу. Чтоб смерть принять легче. Посмотрел на рыбку, что внутри хвостом шевелила, да так размечтался, что, мол, вот бы хорошо сейчас в Лагере очутиться, у дома, в котором он обитает…
И тут все вокруг как задрожит. Как замелькает и он – раз! – и шлёпнулся на землю аккурат возле самого крылечка, про которое мечтал.
Долго Серёга в себя приходил. Все казалось ему, что бредит. Потом его чуть не грохнули. Свои же. Уж больно он за эти дни изменился: худющий, губы в кровь растрескались, вся рожа в засохшем песке. Еле опознали. Стали расспрашивать, Полтораш им и рассказал про псевдогиганта да про озеро с буксиром. Только про свой рюкзак, гимнастёрку, полную артефактов, да коробочку золотистую, что в надёжном месте прикопал, промолчал. Приполз, мол, сам не помнит как. А что часовые, которые Лагерь от всякой погани охраняли, не заметили, так это не его забота.
А уж когда он «Белое кольцо» предъявил, в кармане случайно забытое, от него и вовсе отстали. Рудик Ялтинский, тогдашний смотрящий у северных, по плечу похлопал, да поспешил Кирову. Сам знаешь, за новый артефакт премия полагается. Что Рудик за «Кольцо» получил, я не знаю. А Полторашу всего-то бутылка водки и обломилась. Да ещё, будто в насмешку, старшим тройки сделали. Как ветерана.
Дали двух салаг, и, только очередной Выброс отгрохотал, в новый поиск отправили.
Ну, Серёга отвёл их от Лагеря подальше, у костра пристроил, а сам в кусты и коробочку из-за пазухи вынул. Сел, вгляделся, про буксир ржавый стал мечтать. И точно, получаса не прошло, как вновь вокруг все замельтешило, задрожало и – хлоп! – он у желанного борта. Так обрадовался, что когда в трюм, где оставил рюкзак спускался, поскользнулся и навернулся головой вниз. Да ещё о какую-то железяку приложился со всей дури. Очнулся, пошевелился и чуть не закричал от боли. Нога! То ли сломал, то ли вывихнул. Но болела – прямо слёзы из глаз. Ну и шишка на голове агормадная – тоже здоровья не прибавляла…
Зажёг фонарик, стал рюкзак искать. Ползает, кряхтит, да матом кроет. Еле нашёл, лямки на плечи надел, попробовал сдвинуться – тяжеленный! На гимнастёрку и не глянул. Помнил – тоже веса немалого. Решил на первый раз рюкзаком ограничиться.
И тут его аж в пот кинуло – где коробочка? Когда в трюм спускался, в руках держал, а как очнулся, её и не стало. Фонариком все углы осветил – нету! Только пятно пыли золотистой. Может, раздавил при падении, а может было у того артефакта всего два заряда.
И что теперь было делать? С такой тяжестью за плечами да с больной ногой наружу хрен выберешься.
Ну как он там матерился, кого поминал, сам можешь представить. Будто играет с ним кто! Поманит, а потом обломает на корню.
И все равно – не сдался Потораш. Обрезал лямки рюкзака, связал между собой, шнурки с ботинок снял, сплёл в косицу и тоже привязал. Куртку снял, один конец полученной верёвки к рюкзаку привязал, другой к рукаву. Второй рукав зубами сжал, и полез наружу.
Дважды с трапа срывался вниз, один раз даже сознание от боли потерял.
Выбрался, наконец, рюкзак вытащил. Осмотрелся, камешки покидал, самолётики позапускал – благодать! Ни одной аномалии!
Иди себе, Полтораш, на все четыре стороны!
Нашел себе дрын вместо костыля, чтоб ногу меньше тревожить, шнурки расплёл, в ботинки вернул, обулся – всяко лучше, чем босиком, и похромал на север, в направлении Лагеря.
Ну вот, хромал, да куском штакетника, еще с прошлого раза припасённым, перед собой дорогу проверял. Скорость конечно черепашья у него, но радость грела. Вырвал-таки хабар у Зоны из зубов. Теперь заживёт. Вон уже и берег рядом. Сейчас на обрыв поднимется…
И тут земля у него под ногами дрогнула раз, другой. Потом зажурчало вокруг все громче. Смотрит, вокруг роднички сквозь ил один за другим бить начали. Где небольшими фонтанчиками, а где и прямо гейзерами. И стало в момент вокруг мокро и скользко. Испугался Полтораш. Понял, что сдвинулось что-то там под землёй. И вода, которая из озера ушла, стала обратно выдавливаться. Заспешил, а спешка, известно, любому делу помеха. Раз поскользнулся, другой раз и вовсе – упал. Вымок, рюкзак намочил, пока поднимался, в грязи извозился, ногу разбередил. И так еле шёл, а тут вообще – на месте буксует. И нога разболелась – аж в глазах «зайчики».
А время тикает – вода прибывает. Почти до колена уже. Вроде бы и вот он – берег. Метров двадцать до него, да сил идти нету. Понял тогда Потораш, что с рюкзаком ему не выбраться. Снял груз с плеч, отдышался и поскакал налегке к суше, прыжки на ходу считая, да штакетником аномалии распугивая. На берегу место отметил горкой камней потяжелее и похромал на север.
Пока он в озере «купался» вся его тройка полегла. Кровосос на них набрёл, в куски обоих салаг порвал. Полтораш же, гад, даже ствола им не оставил. Хотя, куда там с «Макарычем» против кровососа. Вернулся в лагерь в одиночку, без напарников, а у самого ни царапины, хоть и хромает. И в карманах пусто. Стали из него правду добывать. Киров сам допрашивал…
– Любит он это дело, – зло усмехнулся толстяк, роясь в своём рюкзаке.
Давно стемнело. Тучи так и не разродились дождём, повисели, погрозили над головой, да и уползли куда-то на запад. Пока железнозубый вел свой рассказ, толстяк доломал приготовленные загодя деревянные ящики и сложил полученные дрова кучкой. Теперь он неспешно скармливал их жаркому пламени костра. На плоском камне рядом с огнём стояли, три алюминиевые кружки, в которых закипала вода. Толстяк наконец извлек из рюкзака белый пакетик на верёвочке и стал по очереди окунать его в кипяток. К прогорклому запаху дыма добавился армат чая.
– Налетай, – сделал толстяк приглашающий жест.
– А дальше что было? – спросил молодой с ожогом на щеке и потянулся за своей кружкой прихваткой, сделанной из тряпки.
– Да ничего хорошего, – ухмыльнулся железнозубый. Он отодвинул свою порцию чая от костра, пусть, мол, остынет пока, и продолжил:
– Киров за незаконное пользование «Золотой рыбкой» чуть почки Полторашу не отбил. Но как тот признался про рюкзак, полный артефактов, так и загорелся наш полковник его добыть. Тем более, по всему выходило, там плёвое дело было. Кошкой с берега зацепить или, на крайняк, нырнуть и руками по дну пошарить. Благо, лето было. Тепло. Даже надувную лодку где-то раздобыли, пока у Полтораша вывих проходил. А как очередной выброс стих, его и ещё три тройки отправили к тому озеру.
Киров тогда губу раскатал, как ковровую дорожку перед столичной комиссией. Не только рюкзак ему подавай. Дал задание ещё и в катере пошарить. Гимнастёрку добыть. Премию обещал каждому, чуть ли не увольнение за пределы Зоны. Расщедрился до того, что всем по стволу выдал. Мол, глубокий поиск, как-никак…
Железнозубый замолчал, снова закуривая. Взял кружку с чаем, осторожно отхлебнул. Поморщился – горячо.
– И как? Нашли? – не выдержал паузы молодой.
– Нашли, – буркнул толстяк. – Смерть свою нашли – вот что.
– Сгинули все, – подтвердил железнозубый, недовольно косясь на толстяка. – Все, кроме Полтораша. Через шесть дней приполз, полрожи обгорело, рука на перевязи, ободранный, грязный. А из хабара только «Калаш» со стволом, в узел завязанным. Стал нести какую-то чушь про тварь, плюющуюся аномалиями, про целлофановых монстров, да про лес, где на деревьях покойники, как груши висят. Вроде как растут. А как дозреют, на землю падают и ну бродить, кровь горячую искать…
Киров так разъярился, что чуть было на кол его не посадил. Лучше, так бы и сделал. Но передумал полковничек наш. Ещё двоих с ним послал. На этот раз с билетом в один конец. Без рюкзака наказал не возвращаться. Те, кого Киров Полторашу в тройку снарядил, на колени перед ним падали. Просили с кем угодно отправить, только не с этим гадом. Уже тогда старики заподозрили, что не так прост этот бродяга, каким кажется. Больно везуч. Народ вокруг него пачками мрёт, а ему хоть бы хны.
– И что Киров? – спросил молодой, который слушал рассказ, затаив дыхание.
– А что Киров? – снова встрял толстяк. – И слушать не стал. Когда он бродяг за людей считал. Одни сдохнут – новых пришлют.
– Когда через три дня вернулся Полтораш, как всегда- живого места на нём нет, но живой, и снова без напарников, никто уже и не удивился, – продолжил рассказ железнозубый. – В Лагерь его не пустили. Так он стал по окрестностям лазить, еду да воду выпрашивать. Карту чертил, как пройти к заветной полянке, где аномалий нет, а артефактов видимо-невидимо. Кое-кто из новичков повёлся на его посулы, раз даже проводником его взяли. Хитрей других себя посчитали. Ну и пропали, естественно, как их и не было. Когда вторая тройка вот так упокоилась, кончилось терпение у смотрящего. Снарядил Рудик за этим душегубом отряд, и те подловили его как-то в окрестностях лагеря и кончили. Мужики рубахи на себе рвали, клялись, что, помимо всего прочего, две пули в репу этому гаду зарядили. В упор. Что б точно уже не поднялся.
Только нет, нет, да и расскажут бродяги из новых, что ни Полтораша никогда не видели, ни истории его не знают, что в одну из ночей в Зоне подсаживался к их костру какой-то мужик. Весь битый драный, капюшон на глаза надвинут. Сказывал, что вся его тройка полегла в поиске, один он уцелел. Предлагал в обмен на еду и питьё рассказать дорогу к несметным сокровищам.
– Это те рассказывали, кто не соблазнился, – вставил толстяк.
– Так он живой? – удивился молодой.
– Костик Решка в свой первый поиск только потому уцелел, что, когда они всей тройкой уже за мужиком этим зашагали к поляне, где артефактов – хоть лопатой совковой в тачку грузи, разглядел у проводника два сквозных отверстия в голове. Ветер как был, и у него капюшон с головы сдуло. Вот и увидел Решка, что у мужика сквозь башку Луна просвечивается, – сказал железнозубый, заворачиваясь в бушлат. И, меняя тему, продолжил. – Ты первый дежуришь. Через три часа меня разбудишь.
– Что же он остальным не сказал?
– А про остальные ему, типа не поверили. Хотя я думаю – брехал Решка, – ухмыльнулся толстяк, тоже начиная устраиваться на ночлег. – Побоялся он, вдруг бы упырь этот его услышал! Отстал потихоньку и дёру дал.
– Как же это – Луна просвечивалась? – не успокаивался молодой. Он был здорово напуган. Так и зыркал в темноту, куда не доставал свет костра. Никак не мог отойти от рассказанной истории. – Разве такое может быть?
– А так, – ухмыльнулся толстяк, тоже начиная устраиваться на ночлег. – Добро пожаловать в Зону, если ты этого еще не понял.
2. Запах смерти и жареной картошки.
– Ну, Алеся – нет слов, – сказал Кораблёв невнятно. И, заслав в рот новую ложку жареной картошки, ещё более неразборчиво добавил. – Вкуснотища!
Леська, сидевшая рядом, покраснела от удовольствия. Это она приготовила. Хозяюшка.
Лёшик, от картошки отказался и довольствовался лишь тушёнкой, щедро намазанной на ломоть хлеба. Торопливо жевал, качая ногой в сандалике. Вот-вот должен был прийти Генка. Тот в последнее время что-то зачастил к нам.
Закончив ужин, я поблагодарил ещё раз Алесю и вышел на крыльцо покурить. Кораблёв увязался за мной. Какое-то время мы, молча, пускали дым в вечернее небо. Я ждал. Не зря же Кораблев попёрся в такую даль. Не из-за жаренной картошки, в самом деле.
– Я тут одного бродягу подобрал. Покойника практически, – наконец заговорил ученый. – Ты бы его посмотрел…
– А что с ним не так? – спросил я.
Однажды, сдавая ему очередного пострадавшего в аномалии, я возьми и брякни про пациента кое-какие подробности, про которые неоткуда было мне знать. И сам бродяга проболтаться не мог, потому, как был не в состоянии.
Вот тогда и всплыла моя способность видеть людей насквозь. Кораблев, помнится, в тот раз остался к этой фишке равнодушным. Но, гляди же – не забыл.
-
– Интересный такой пациент, – продолжил рассказывать Кораблев. – Стал я с ним разбираться, и оказался этот бродяга настоящим феноменом для Зоны. В том смысле, что не от аномалии он пострадавший, и в огне не горевший, и в кислоте не превший. И даже не пулей застреленный. Ему в плечо был сделан укол редкого растительного яда. Наподобие кареуры.
– А он стоял и ждал? – удивился я. – Или его держали? Разве что сонному… Так не проще ли его было придушить или ножом? Где ты его подобрал?
– Не я. Мне его Ерема притащил. Еле теплого. Сказал, что случайно нарвался где-то на юге. Ну, ты же знаешь Ерёму, из него лишнего слова клещами не вытянешь.
Я, действительно, знал.
Ерема – это кровосос у него на побегушках. Кораблев как-то ампутировал бедолаге мертвый, практически гнилой глаз и тем спас от гангрены. Заодно, вылечил его от наркомании. Как оказалось, этих тварей, прежде, чем выпустить в поле, плотно подсаживают на героин. Чтобы далеко и долго не бегали. Вот Ерема у доктора и остался.
Что же касается слов… Я до этого даже и не думал, что с кровососом можно о чем-то разговаривать.
– Мозг этому бродяге полностью спасти не удалось. Яд больно злой оказался – продолжил Кораблев. – Но даже с тем, что осталось, нужно бы разобраться. Да еще знать при этом, где он врет, а где правду говорит. Поможешь?
Я кивнул. История меня заинтересовала.
– Как стемнеет, выедем, – сказал я.
В это время за одним из домов мелькнула фигурка Генки. Лешка тоже увидел его и, вприпыжку, поскакал навстречу приятелю. Последний выброс не породил ни одной аномалии в нашей деревне, так что я за него особо не волновался. Оставив Кораблева дымить на крыльце, я тоже двинулся к Генке.
– Здравствуйте, дядя Немой, – поздоровался мальчик, заметив меня. – Послезавтра ближе к вечеру Выброс намечается. Так что будьте готовы.
Эк он ко мне: дядя Немой, да еще и на Вы…
Не хочет перед Лешкой мой авторитет ронять. И на том спасибо.
– Спасибо, – ответил я. – Буду.
– Лешка, погуляй пока немного, – сказал Генка.
Мальчик обиженно хлюпнул носом и отошёл в сторону.
– Что-то спросить хотел? – продолжил Генка, переходя на «ты».
– Ты что задумал? – без предисловий спросил его я, закуривая. – Зачем голову пацану дуришь? Или скажешь, будто ты просто так – поиграть приходишь?
– А если и так? – буркнул Генка.
Я, молча, смотрел на него.
– Мне скоро надо будет уйти, – наконец сказал мальчик.
– Куда? – не понял я.
– Туда, – со злостью ответил Генка. – Ты же понимаешь, что Зону нельзя бросить без контроля. Нужно на кого-то оставить это хозяйство. Ты не потянешь, староват уже, мозги закисли. Нужен ребёнок от восьми до тринадцати лет. Не Леську же мне нужно было выбирать.
– Так вот для чего они тебе понадобились! – понял я. – Ты ведь давно знаешь, что уйдёшь! А заливал мне, мол, пожалел. Мол, там, снаружи, они мучились, а тут жить будут…
– Ничего я не заливал! – взорвался Генка. Обернулся на встревоженного Лёшку и, уже тише, продолжил. – Ничего я не заливал. Если хочешь знать, ребята сюда попали не по моей воле. Серёга Балон из Восточного лагеря попал в засаду возле Кошовки, аккурат у моста через Припять. Кто стрелял – неважно. Важно, что словил он три пули. Побежал. Чтоб отстали, решил скинуть рюкзак. А перед этим достал из него первый, какой попался, артефакт. Чтоб не пустой был. Он же ещё надеялся в Лагерь вернуться. Бежал пока не упал в каких-то кустах. Сознание потерял от потери крови. А перед смертью в бреду вспомнил родные места: он родом был из Свердловска. Артефакт, как ты уже догадался, «Золотая рыбка», воспринял этот мыслеобраз, как команду к перемещению. Серёгу и выбросило прямо под ноги Лёшки с Алеськой.
Генка замолчал, переводя дух.
– А они как сюда переместились? – спросил я.
– Вот ты у них спроси, – ехидно ответил мальчик. Он уже пришел в себя.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил я.
– Я все знаю, – буркнул этот зазнайка. И глядя на мое недовольно лицо, добавил. – Ну, разведал. Поспрашивал кое-кого. Надо же мне было знать, как их в Зону занесло?
– И все равно, ты врал… – упрямо сказал я.
– Они хорошие, – перебил меня Генка. – И Лёшка, и Алеся.
На последних словах он покраснел. Или это мне показалось?
– Но что мне делать? – продолжил Генка. – Где искать замену? Еще кого-то из детей сюда заманить?
– А по-другому никак? – спросил я.
Мальчик, молча, помотал головой. Я чертыхнулся.
– Когда ты уходишь? – спросил я.
– Через два месяца.
Я снова чертыхнулся.
– А что с Алесей будет?
– Ничего, – пожал плечами Генка. – Будут друг к другу в гости ходить. А чтоб никто сестрёнку не обидел, Лешка деревню так артефактами обложит – ни одна тварь не прошмыгнёт. Я научу.
– Скоро уже? – подал голос Лёшка, переминаясь с ноги на ногу.
Генка вопросительно посмотрел на меня. Я мотнул головой, мол, иди.
А сам глубоко затянулся почти докуренной сигаретой, глядя в след удалявшимся мальчикам. Криво усмехнулся. Сплюнул.
Всё бы ничего, но в будущем, которое нарисовал этот непонятный пацан, не было места для искорёженного Выбросом, кривобокого и горбатого мутанта по имени Гробовщик.
К дебаркадеру мы с Кораблёвым приехали, когда уже смеркалось. Берег, к которому этот плавучий двухэтажный дом был намертво причален, всё больше обрастал какими-то развалюхами, от которых тянулись друг к дружке деревянные мостки и лестницы.
Пока я распрягал Здоровяка и Малого, учёный сходил в одну из построек, там что-то взревело, запахло соляркой, и берег осветился редкими огоньками лампочек.
– Сюда, – замахал он руками. Снорк Афанасий спрыгнул с дебаркадера, подбежал к хозяину и вытянулся, ожидая указаний. Кровососа Ерёмы было не видно. Бегает, наверное, где-то в округе. Патрулирует. Кораблев от снорка отмахнулся и снова меня позвал:
– Гробовщик, давай сюда!
Я двинулся к нему, чувствуя, как скрипят и прогибаются подо мной деревянные доски. Зашёл следом в приземистую халабуду. Ученый щелкнул переключателем, вспыхнул неяркий свет, и стало видно, что внутри она гораздо лучше выглядит, чем снаружи: небольшая, чистая и просторная больничная палата. Из четырёх пружинных кроватей была застелена только одна. На ней покоился человек, у которого правая нога обрывалась выше колена культёй. Его налысо бритая голова была покрыта опоясывающим от виска до виска шрамом. Будто кто-то снял ему верхушку черепной коробки, а потом приладил её на место. Глаза пациента под закрытыми веками постоянно двигались, он вздрагивал. Стонал, из уголка рта стекала по щеке тоненькая нитка слюны.
Кораблёв подошел к больному, взял за руку, шевеля губами, посчитал частоту пульса. Потом поднял ему веко и долго всматривался в мутный расширенный зрачок. Хмыкнул и обернулся ко мне.
– Тебе нужно, чтобы он был в сознании или и так сойдёт? – спросил учёный у меня.
Я пожал плечами. Подошёл ближе, взглянул в лицо пациента Кораблёва, и мои ноги подогнулись. Перед глазами всё поплыло.
И вот уже я, нет, не я, а бродяга по имени Лёха Уткин, сидел у костра на окраине деревни Опановичи, что километрах в пятнадцати северо-восточнее Чернобыля, и настроение у нас было – хуже некуда…
3. Везение и невезение Лёхи Уткина (начало).
Аслану Умаеву и Лёхе Уткину с Южного лагеря с одной стороны крупно повезло. «Спящая» аномалия «Воронка», попавшаяся им на подходе к небольшой деревушке Опановичи, не затянула их, оба успели отбежать. Но вот третьему, Петьке Лещёву, пришлось худо. «Воронка» в миг всосала его в свою утробу, развернула поперёк и раскрутила так, что оторвало Петьке по очереди: ноги, и руки, и голову. Оставшись без старшего, новички, сперва, отблевались, потом стали искать пистолет, который был у Лещёва за поясом. Найденный кусок железа, чуть ли не по рукоять вошедший в ствол высокого тополя, пришлось долго выковыривать. А когда, наконец, добыли, только и осталось, что материться от досады. Ствол был погнут, затвор перекошен. Даже обойму достать не получилось – заклинило намертво. Бесполезный кусок железа. Тяжелый к тому же. Но выбрасывать не стали. Для отчётности.
Вечерело. В одном из дворов разожгли костёр, поделили скудный ужин. Стали думать, как им дальше быть, да ничего в голову не шло.
Второй день они были в поиске, а хабару в рюкзаке – одни слёзы. Добыли с десяток «Радуг», да какую-то гнутую пустую «Батарейку». Старший ещё выразил сомнение, что ее получится зарядить. В общем, возвращаться было не с чем. В лучшем случае ждала их штрафная изба. В худшем, Киров, нынешний царь и Бог всех бродяг, что топчут Зону, мог и запретить пускать их в Лагерь, пока не принесут нерадивые положенную норму артефактов. А где их возьмёшь, если у Уткина это был второй поиск, у Аслана вообще – первый? Зоны ни один, ни другой не знали. Куда идти, где и что искать представляли слабо.
– Скажем Кирову, старшего давай. Мы же не отказываемся от поиска. Нам вожак нужен, – неубедительно бормотал Аслан. Он вообще трусоват оказался, не смотря на чёрную, как смоль бороду и густые вечно нахмуренные брови.
Сказано это было просто так, для проформы. Оба понимали, что гибель Петьки для Кирова не аргумент. Прямо видели, как становится этот жирный полковник в позу и начинает вещать, постепенно краской наливаясь:
– Эдак наловчатся «молодые» стариков в аномалии подталкивать – совсем без «хабара» останемся. И вообще, кто говорил, что будет легко?
Присели они, на почерневшее от времени крылечко, закурили. И не хотели оба, чтоб когда-нибудь настал рассвет. Потому что ждал их поутру выбор, и судьба незавидная, куда бы они ни двинулись.
И тут в ветхую калитку на ржавых петлях, что вела во двор дома, в котором они собирались ночевать, постучались.
Переглянулись Аслан с Лёхой. Твари ночные да люди лихие не стучатся.
– Кто там? – спросил Уткин, а Аслан ржавый топор, в сарае найденный, к себе придвинул. Хоть какое оружие.
С противным скрипом распахнулась калитка, и во двор зашёл молодой парень. Весь из себя. Высокий, широкоплечий. Одежда на нём камуфляжная, на ногах ботинки высокие, на голове кепка с козырьком к затылку повёрнутом. На поясе ремень с кобурой, в руках автомат. За плечами рюкзачок.
– Добрый вечер, – сказал и улыбнулся.
А бродяги так опешили, что и с ответом не сразу получилось.
– Добрый, – наконец выдавил Лёха. Незнакомец подошел к костру, присел. Порылся в рюкзачке, достал бутылку, несколько больших свёртков. Развернул, и в воздухе повеяло ароматом копченого сала. Кивнул на место рядом. – Компанию составите?
– А ты кто такой есть? – спросил Аслан. Сглатывая слюну. – Из какого лагеря?
– Я-то? – усмехнулся незнакомец. – Зовут меня Степан Слива, и я сам по себе. Чего и вам желаю.
Бродяги помедлили, снова переглядываясь, наконец, подошли, присели. Пришелец разлил из большой фляги по маленьким пластиковым стаканчикам коричневую жидкость. Запахло коньяком.
– Ну – будем, – сказал он и протянул по стопочке Лёхе и Аслану. Потом первым опрокинул стопку в себя. Опешившие бродяги тоже выпили, прислушиваясь к ощущениям.
– Не похож ты на вольняшку, – сказал Лёха, выдыхая и морщась. – Вон какой у тебя прикид. Или ты только сорвался?
– Ты закусывай, – сказал Степан. – Не стесняйся.
Уткин, а за ним и Аслан потянулись к салу и хлебу, щедро нарезанным толстым кусками, а пришелец продолжил:
– Я не вольняшка. Я с Воли.
Руки бродяг так и замерли у раскрытых ртов. Каждый из попавших в Зону с билетом в один конец, хоть раз да примерялся, как бы дать из нее деру. Большинство, пораспросив старожилов, да лично прочитав табличку «Мины», на расстоянии, где триста, а где и все пятьсот метров от двойной стены сетки рабицы, ограждавшей Зону по периметру, на том и успокаивались. Отказывались от мечты, как от несбыточной. Но находились и такие, что не верили и однажды ночью ползли через минное поле, надеясь, что удача их сильнее судьбы. Их останки, которые никто не убирал, служили весомым аргументом для тех, кто сомневался.
А тут пришел человек и говорит, что с той стороны.
– Гонишь, – озвучил, как свои, так и мысли напарника Леха.
Назвавшийся Степаном пожал плечами, мол, не хочешь, не верь.
– А как же стена, мины? – спросил Аслан. У него прозвучало «сытына» и «минэ». Когда он волновался, то говорил с сильным акцентом.
– Есть лазейка, – туманно сказал пришелец. Будто подтверждая эти слова, пискнул какой-то прибор, похожий на толстый браслет с экраном, надетый его на запястье. Степан глянул на руку, нахмурил брови и ткнул в экран пальцем.
– На одного лазейка, или и мы протиснемся? – спросил Лёха. Спокойно так спросил, безразлично. Хотя внутри аж задрожал от надежды.
– Отчего ж не протиснитесь, – улыбнулся Степан после паузы. И уже без улыбки добавил. – Если я захочу.
– Ну, так захоти, – попросил Уткин, досадуя, что голос у него дрожит.
– А вот отслужите мне службу – посмотрим, – пообещал пришелец. – Тут на колхозном дворе был когда-то цех по производству мебели. Я там сегодня видел один артефакт, но в одиночку добыть его никак не получается. Поможете, я вас выведу.
– Что за артефакт? – спросили Лёха с Асланом в один голос.
– «Алая роза».
Услышав ответ, бродяги синхронно пожали плечами, а Лёха, то еще и затылок почесал. Ни один, ни другой никогда такого названия не слышали.
– Поздно уже, – сказал Степан и снова ткнул пальцем в экран на запястье.
– Вот ты, – он показал на Лёху. – Как тебя зовут?
– Лёха Уткин.
– Вот ты, Лёха, – продолжил Степан Слива. – Подойди.
Уткин послушно встал и сделал несколько шагов к нему. Приборчик взревел сиреной. Бродяга от неожиданности шарахнулся в сторону.
– Это сигналка, – сказал Степан. – Спать я буду там.
Он показал на покосившийся на одну сторону сарай.
– Дверь закрою. И если, пока я сплю, кто-то из вас приблизится к сараю ближе пяти метров, она заревёт, – продолжил Степан. – Я проснусь, выйду и кончу обоих. Не разбираясь. Всё понятно?
Бродяги одновременно кивнули.
– Тогда, спокойной вам ночи.
Заскрипела, закрываясь, дверь сарая.
Аслан, молча, встал и залез в дом через давно выбитое окно. Там он улёгся на скрипучий, вонявший ржавчиной и плесенью диван и через несколько минут громко захрапел.
Дежуривший первым Лёха автоматически отхлебнул остывший чай. Ну дела. Только вот думали, как бы извернуться, чтобы лишний день прожить. А тут такая удача с неба свалилась.
Он понимал, что пришелец нарочно не стал уточнять, что за артефакт и в чем проблема с его получением. Типа на психику давил, чтобы они с Асланом до утра помучились да посговорчивее были. Чудило! Знал бы он…
4. Везение и невезение Лёхи Уткина (продолжение).
Уткин проснулся, когда светало. Ветер переменился, и пахнувший от догорающего костра дым заставил его закашляться. За ночь откуда-то набежало полное небо облаков, поэтому день обещал быть хмурым и ветреным. Черные силуэты домов покинутой деревни угрюмо проявлялись в безрадостном рассвете.
Тело Лёхи затекло. Он потянулся и зевнул. Потёр заспанное лицо, подкинул дров в костер. Прикурил от уголька мятую сигарету. Посидел, пуская дым в небесную серость, а потом залез в дом, растолкал Аслана. В это время дверь сарая заскрипела, и оттуда появился человек, назвавший себя Степаном Сливой.
Почти не разговаривая, они быстро позавтракали, собрали нехитрый скарб в рюкзак, и Степан повёл бродяг к восточной окраине села. Там, на высоком холме в длинном одноэтажном здании находился заброшенный мебельный цех. Поход по-прямой не получился. Четыре аномалии, в том числе громадная «Карусель», заставили группу петлять, в поисках безопасной дороги. Когда же, наконец, они вошли в цех через маленькую дверь в перекошенных и просевших воротах, все трое долго стояли у входа, привыкая к полумраку.
Когда-то давным-давно Лёха работал в шараге по производству корпусной мебели. Поэтому его не удивило, что помещение перегорожено целлофановыми полосами, около метра шириной, висевшими внахлёст от стенки до стенки. Так часто делали, чтобы уберечь заготовки от влаги.
Целлофан слегка покачивался на сквозняке из разбитых окон. Уткину показалось, что там, за его преградой мелькают какие-то мутные тени. Изображение то проявлялось, становясь отчетливым и ярким, то шло мересью, будто в испорченном телевизоре. В какой-то момент вид заброшенного пыльного цеха сменился на большую комнату, ярко освещенную большой, утыканной свечами, люстрой. Под свечами кружили пары. Дамы в пышных платьях с нескромными декольте, кавалеры во фраках. Звуки вальса становились все громче.
И Лёха, и Аслан забыли, зачем пришли. Оба, будто под гипнозом, двинулись к целлофановой преграде между ними и праздником. А там танец закончился, лакеи разносили напитки на больших подносах, слышался гул голосов, смех. Среди гостей промелькнул и вдруг замер у самой границы по ту сторону хрупкий девичий силуэт. Девушка была чудо, как хороша. Большие зелёные глаза, пухлые губки, точеная, наливающаяся соком юности фигурка. Золотистые локоны волос на плечах так гармонировали с голубым цветом платья. Девушка смотрела на бродяг, слегка склонив головку на одно плечо, и в ее глазах блестело любопытство. И те тоже не могли отвести от нее взгляда.
Где-то в глубине бального зала заиграла весёлая музыка. Девушка обернулась на звуки, и, снова глянув на бродяг, нетерпеливо поманила их рукой. Аслан то ли застонал, то ли зарычал и в два шага приблизился к прозрачной преграде почти вплотную. Он медленно приложил к ней ладонь в том месте, где девушка приложила свою ладошку с той стороны. Целлофан задрожал, зашелестел…
И вдруг стал обматываться вокруг Аслана. Тот сразу не отреагировал, а когда очнулся, было поздно. Его пеленало, будто куколку, наматывая все быстрее, виток за витком. Ноги Аслана оторвались от пола. Он протяжно завыл и задергался, изгибаясь всем телом. Кокон шелестел и скрипел, наматываясь и наматываясь. Лёха в ужасе глядел, как изнутри на целлофан брызнула кровь и потекла, ускоряясь, вниз алая дорожка. На деревянный пол застучали частые капли. Он как будто проснулся.
Только сейчас до него дошло, что за целлофаном нет и не могло быть никакого праздника. И в самом деле, сквозь преграду уже не было видно ни людей, кружащих в танце, ни красавицы, зовущей присоединится к веселью. Лишь что-то серое и мутное. Там же, где преграда исчезла, ему открылось продолжение пыльного заброшенного цеха. И только куколка Аслана, ноги которого все ещё конвульсивно дёргались, портила картинку давнего запустения.
Уткин обернулся и увидел, что Степан хищно скалится.
– Быстро, – рявкнул он и пихнул Лёху в спину так, что тот чуть не упал. – Быстро.
И сам зашагал следом, толкая бродягу перед собой. Так они добрались до левого угла, где прямо из дыры в штукатурке торчал, будто кусок проволоки, стебель какого-то растения, с чем-то вроде бутона на конце. У самой стены, Степан оттолкнул Лёху в сторону, закатал рукав куртки до локтя, достал нож из ножен на поясе и, после секундного колебания, с нажимом провел лезвием от запястья и выше. Брызнула кровь, «растение» в стене встрепенулось и потянулось к ране. Здоровой рукой Степан взялся за стебель, потянул, и тот с тихим чмоканьем выскочил из дыры. Уткин увидел, что заканчивается растение эдакой шевелящейся присоской. Не мешкая, Степан ткнул стеблем прямо в рану, и тот стал заползать в руку, как змея или длинный червяк. Когда снаружи остался лишь бутон, он вдруг распустился ярко-алым цветком, похожим на розу. В воздухе разнеслось сладкое благоухание.
Степан закатил глаза и пошатнулся. Лицо его расплылось в глуповатой улыбке. Он был похож на наркомана, получившего вожделенную дозу. Но расслаблялся он недолго. Бутон закрылся и вполз в руку. Лёха готов был поклясться, рана на руке Степана заживала на глазах, и взгляд его снова обрёл сосредоточенность.
– Топаем отсюда, пока эта дрянь не перезарядилась, – сказал он, опуская рукав.
Уткин повернулся к двери. Сделал пару шагов и замер. Целлофанового кокона не было.
– А куда?.. – он не договорил, попятился, но наткнулся на Степана.
Снова последовал ощутимый толчок в спину.
– Двигай, давай!
И Лёха почти побежал, вжимая голову в плечи и опасливо косясь на потолок, заросший хлопьями, похожими на черную паутину.
Снаружи их ждал все тот же пасмурный день. Только к серой мути в небе прибавились порывы холодного ветра. Лёха застегнулся на все пуговицы и поежился.
– Что теперь? – спросил он. Его трясло то ли от холода, то ли от пережитого ужаса.
– Теперь, ты разведёшь костёр, а я пойду, схожу до ветру, – весело сказал Степан. – А потом мы пообедаем. Хочешь, небось, жрать?
Уткин неопределённо пожал плечами. Есть ему не хотелось. Он вдруг отчетливо понял, на каком крепком поводке оказался. Знать бы зачем? Для каких нужд он понадобился этому странному человеку? Может, как и Аслан, всего лишь в качестве отмычки? Не стоит ли, в таком случае, улучить момент и сбежать от такого благодетеля? Он посмотрел на здание цеха, за которым скрылся Степан. А чего, собственно тянуть… Он воровато пригнулся и готов был уже припустить по дороге, которая их привела сюда, но тут из-за угла вынырнула знакомая фигура в камуфляжной куртке.
– Хорошо, что не развёл костер, – сказал Степан, быстро подходя. Лицо у него было встревоженным. – Обед отменяется. Валим отсюда. И по-быстрому.
Он присмотрелся к замершему Лёхе и нехорошо улыбнулся:
– Да ты никак свинтить хотел?
– С чего бы это? – стараясь, чтобы голос не дрожал, пожал плечами Уткин. – Ты же меня вывести обещал. Что я – враг себе?
Степан недоверчиво нахмурился, сказал:
– Ладно. Это потом. А сейчас – валим отсюда, – и зашагал по тропинке, что уходила влево от цеха и исчезала за небольшим бугорком.
– Что случилось? – Лёха заспешил за ним следом.
Какое-то время Степан шагал молча, потом остановился, достал из рюкзака новенький монокуляр, протянул не глядя.
– На дерево рядом с цехом посмотри.
Лёха приложил окуляр к глазу, направил объектив в сторону цеха, поводил, выискивая дерево и замер. Высокая береза была увешана целлофановыми куколками, которые были подвешены на каких-то грязно серых нитях, обмотанных вокруг голов попавших в ловушку бедолаг. Фигурок было с десяток. Одни давнишние, у которых вместо ног торчали грязные мослы. Другие посвежее, с остатками обуви на ногах. И те, и другие тяжело качались на холодном ветру. Уткину даже показалось, что он узнал у одной из подвешенных фигурок кирзовые сапоги Аслана. А еще он заметил странное серое пятно, мелькавшее то здесь, то там среди веток и листьев.
– К-кто это? – еле выговорил Лёха дрожащим голосом.
– Если я скажу, что – смерть твоя, тебе хватит? – спросил Степан, вырывая монокуляр из его непослушных пальцев. – Или обязательно, что бы название было на латыни?
Он спрятал прибор в рюкзак, поправил автомат на плече.
– Давай, приходи уже в себя, – сказал он Лёхе. – Надо засветло добраться до КПП у Зелёного мыса. Ночью они никого не подпускают. Будем до утра куковать, а нас время поджимает. Так что бери хворостину подлиньше и давай, топчи тропу.
5. Везение и невезение Лёхи Уткина (окончание).
До сумерек они не успели. На выходе из Куповатого дорогу им преградило целое поле аномалий. Пришлось долго искать обход. И, как Степан не матерился, на ночевку стали в деревне Городищи. Развели костер. Целый день голодный, Лёха осоловел от еды и клевал носом, стараясь не заснуть. Степан же ел лениво, нарочито неспешно. Как человек, не привыкший экономить продукты. Когда пискнул приборчик на его запястье, он глянул на экран, поморщился и сказал:
– Как чувствовал.
И в ответ на вопросительный взгляд встрепенувшегося Уткина, пояснил:
– Гости на подходе.
Степан снял автомат с предохранителя и положил его себе на колени. Потом побуравил Лёху взглядом и предупредил:
– Про «Красную Розу» ни слова. И вообще – помалкивай, – подумал и добавил. – Если начнётся, лежи, не вставай.
Пять минут спустя вдалеке послышались неспешные шаги. А еще через пару минут к их костру вышли двое.
Первый был подстать Степану Сливе: высокий, скуластый, горбоносый, лет двадцати пяти. В камуфляже и высоких берцах, на голове кепка с козырьком. Из-под кепки свисали сосульками черные, как смоль, давно немытые волосы. На запястье знакомый уже Лёхе приборчик. Правда, у этого «камуфляжного» автомата не было. Вместо него на поясе болталась пистолетная кобура. И, судя по её размерам, калибр ствола был тот ещё.
Вторым, с первого взгляда было ясно, шел такой же, как и Лёха, бродяга. Невысокого роста, коротко стриженный и давно небритый. Застиранная гимнастерка, штаны в заплатках, грязные кирзовые сапоги.
– Кого я вижу, – громко, с фальшивой радостью в голосе, воскликнул «камуфляжный». – Стёпка Слива, лопни мои глаза!
Не останавливаясь, он подошел к костру, бродяга, припадая на левую ногу, прохромал за ним следом, замер за спиной.
– Грач, – кивнул пришельцу Степан, морщась, как от зубной боли. А тот, ни мало не смущаясь, по-хозяйски, присел к огню, прикурил от уголька сигарету, выпустил дым и хохотнул:
– Не ожидал меня встретить? – переведя взгляд на Лёху, оценивающе смерил его взглядом и продолжил. – Что, тоже бычка себе добыл?
– Ну, Тревальян, ну – сука, – сквозь зубы прошипел Степан.
– А ты как думал? – продолжил улыбаться Грач. – Кто ж одного на такое задание посылает? Вдруг ты сгинешь или долго в носу ковырять станешь. А дело ведь – спешное…
Пришелец потянул носом и скривился:
– Чем это у вас так воняет?
– Твоим трупом, – сказал Степан, резко направляя автомат на Грача. Оглушительно громко грохнул выстрел, и на лбу Степана Сливы появилось отверстие. Он моргнул и упал лицом прямо в огонь. В костре затрещало, Лёху обдало смрадом паленых волос.
– Твою мать, – выругался Грач, хватая труп Степана за ногу. – Всю округу завоняем. А нам еще ночь ночевать.
– Чего вылупился? – рявкнул он на своего спутника. – Помогай, давай.
Бродяга, который все еще держал в руке огромный пистолет, направленный на мертвого Степана, суетливо засунул оружие за пояс и бросился к Грачу.
Вместе они оттащили покойника от костра, притоптали тлеющую одежду и вернулись к огню. Присели. Вернее, снова присел только «камуфляжный». Бродяга в нерешительности топтался рядом.
– Ну, с одним делом разобрались, – сказал Грач и, не глядя, протянул руку. – Хромой, ствол верни.
Тот, кого назвали Хромым, с готовностью вложил в раскрытую ладонь пистолет и, повинуясь барскому жесту, присел рядом на корточки.
Вернув пистолет в кобуру, Грач обратился к Лёхе:
– Теперь ты. Кто таков? Откуда? Что здесь делаешь?
Не успел Лёха сказать и двух слов, как «камуфляжный» его прервал. Он несколько раз шморгнул носом и поморщился:
– Нет, определённо, чем-то воняет.
Он повернулся к сидящему рядом бродяге и толкнул его в плечо:
– Ну-ка, давай, проверь у покойника, у него нет шрама на правой руке?..
– На левой, – вырвалось у Лёхи.
– Значит, я не ошибся, – удовлетворённо сказал Грач. – Значит, Степан отыскал-таки «Красную розу». Давно он за ней охотился.
Он подтащил труп ближе к костру и обнажил до локтя правую руку покойника. Стало видно, что почти у самого запястья из неё торчит небольшой бардово-чёрный бутон, похожий на розу. Ужасный смрад, который источал этот цветок, заставил отшатнуться и прикрыть нос рукой. Лёха почувствовал, что его сейчас вырвет.
– ФУ, – поморщился Грач. – Это ж какая у Стёпки кровь грязная была…
Он схватил «розу» и рывком вытащил её из руки покойника. Присоска на её конце пару раз чмокнула, будто в поисках к чему бы присосаться и обвисла.
– Я слушаю, слушаю, – сказал Грач Лёхе. – Чего замолчал?
Тот наморщился, пытаясь вспомнить, на чем прервался. Потом сбивчиво продолжил. И снова «камуфляжный» его, казалось, не слушал. Достал из рюкзака контейнер, похожий на длинный термос. Отдельно достал прозрачную подушечку физраствора, открыл пробку, щедро нацедил из неё в контейнер и поместил туда же «Красную розу», снова ставшую похожей на кусок проволоки с бутоном на конце.
– Пусть отмокает, – сказал он, но, когда Лёха снова замолк, замахал рукой, и подбодрил. – Ну-ну – дальше…
Пока Лёха сбивчиво рассказывал про то, как Аслана замотало в целлофан и про дерево, на котором, как груши висели куколки покойников, Грач о чем-то в полголоса переговаривался с Хромым. Но, как только рассказ был окончен, встрепенулся и даже повторил последнюю фразу:
– Говоришь, выходить собирались через КПП у Зелёного мыса?
Степан кивнул. Грач помолчал, потом скомандовал бродяге у него за спиной:
– Хромой, ну-ка подойди к нашему новому знакомцу.
Бродяга проковылял вокруг костра и стал рядом с Лёхой. Грач снова замолчал, переводя взгляд с одного на другого.
– Дело в том, что оба вы мне и нахрен не нужны, – наконец сказал он. – Так что нужно решать, кто со мной на волю пойдёт, а кто тут останется. Лёха, вроде бы поприличнее выглядит, помоложе. Зато Хромой больше жалости к себе вызывает, а это тоже важно. Можно было бы устроить гладиаторский бой промеж вас, но, боюсь, интриги не получится. Неравные весовые категории. Так что остается вам удачу испытать. Чья сильнее, тот со мной и пойдет.
Грач вытащил из нагрудного кармана небольшую пластмассовую коробочку, открыл её. Достал из неё два шприца, заправленных какой-то микстурой. Содержимое одного из них он выдавил в костер. Огонь обиженно зашипел, запахло больницей и химией. Пустой шприц он заправил все тем же физраствором. Приложил шприцы один к другому, пустил из одного недолгий фонтанчик, снова приложил и довольно кивнул головой. Жидкости в обоих шприцах было поровну. Надел на оба пластиковые колпачки и спрятал руки за спиной.
– Ну, выбирай один, – с этими словами он протянул к Хромому два с виду абсолютно одинаковых шприца. Тот помешкал, потом взял один, покрутил его в руках и вопросительно глянул на Грача.
– Значит этот – твой, – сказал «камуфляжный» протягивая оставшийся шприц Лёхе. Продолжил. – В одном – безопасная водичка. Сами видели, как я его заправлял. В другом – яд. Сейчас вы друг другу вколете по дозе. Кому не повезло – околеет.
– Ну!!! – вдруг рявкнул он, и у него в руке блеснул пистолет. – Или я сам сейчас выбор сделаю.
Леха еще нерешительно топтался на месте, а его противник уже оскалил зубы и метнулся к нему, занося руку для удара. Он попытался уклонится, машинально вытягивая вперед руку со шприцем. Уколы, Лехе в плечо, Хромому – в живот, были сделаны почти одновременно. Оба, выпучив глаза, давили на поршень своего шприца, пристально всматриваясь в лицо соперника, ловя на нем признаки начавшего действовать яда.
– Оба молодцы, – хохотнул Грач. – Ну чего уставились? Уколу время нужно, чтобы подействовать. Садитесь пока.
– Долго ждать не придется, – продолжил он, когда оба бродяги выполнили его команду. – Минуты через две-три кто-то из вас почувствует сильно сердцебиение, ему станет трудно дышать, а потом и вовсе мышцы диафрагмы перестанут подчиняться и он – задохнется.
Естественно, Леха тут же почувствовал, что сердце его стучит, как бешенное, а воздуха – не хватает. Он часто задышал.
У Хромого дела были не лучше. Ко всему прочему, он еще и обильно потел.
Грач переводил азартный взгляд с одного на другого. Глаза его горели в предвкушении.
Лёха вдруг почувствовал, что рука, которую был сделан укол, стала быстро неметь. Странная безвольная вялость стала быстро разливаться по всему левому боку, нога подогнулась, и его непослушное тело упало на бок.
– Тут и сказочке конец, – услышал он довольный голос Грача, но было не до него.
Лёха с ужасом понял, что легкие перестают его слушаться – не получалось вздохнуть даже на четверть от обычного. Он зачастил, захрипел, перед глазами поплыли разноцветные круги…
Спустя вечность, или несколько секунд, ему показалось, что из черноты ночи к костру метнулась прозрачная фигура, глухо, где-то на краю сознания прозвучал рёв, загрохотали выстрелы. Но Лёху уже схватили, вроде бы за онемевшую руку, или за шиворот – всё равно, и поволокли по земле, через доски разбитого в щепки забора куда-то в темноту, в темноту, темноту…
6. Капкан.
Может и есть человек, который, увидев, как Гаврило Принцип покупает патроны к браунингу, смог бы спрогнозировать переворот в России три года спустя.
Увы, я не из таких.
Минул сентябрь, вовсю сорил листьями октябрь. Днем еще припекало, но по ночам начинало подмораживать. История Лёхи Уткина размылась в моей памяти и стала в ряд многих странных и невероятных происшествий, которые, то тут, то там случаются в Зоне. Видимо сказалась усталость. Усталость от чудес. Глаз, что называется: «замылился», и очередная тайна уже не так будоражила сознание и требовала разгадки.
Я повертел в руках коробочку с нарисованной курицей, поднес к носу, принюхался. Пахло куриным мясом и специями. Вроде бы всё в порядке. Но нужно было торговаться. Торговаться и тянуть время, чтобы понять, что же мне делать?
– Сколько лет этому бульону? – спросил я небрежно. – Он вообще – съедобен?
– Что нам дают, то и ты получаешь, – прокуренным голосом прохрипел Копыто. Он как всегда меня боялся. Тем более, что в этот раз у него не было в руках оружия.
Копыто сидел на пеньке, сдвинув на затылок танкистский шлем и курил, глядя в сторону. Именно из-за этого шлема и я подошел. Расслабился. Принял за Ломтя. Насколько я знаю, такой головной убор был в Западном лагере только у него.
А когда рассмотрел, что за человек сидит, глядя в огонь костра, было поздно.
– Короче, на тебе, Боже, что нам негоже? – пробормотал я и снова заглянул в рюкзак. Заполнен он был хорошо, если две третьих. А если потрясти, то и на половину.
В последнюю нашу встречу с Ломтём, я просил в следующий раз добавить к продуктам батарейки да керосин для лампы, но этого как раз таки в рюкзаке не наблюдалось. На ощупь я нашёл там несколько банок консервов, пара буханок хлеба, какие-то пластиковые пакетики, коробочки… А это что – йогурт?
Я рылся в рюкзаке, при этом косился на Копыто и троих сопровождающих его мордоворотов в тёплых армейских бушлатах. Они совсем были не похожи на бродяг, подобранных на вокзале. Те вечно какие-то сгорбленные, небритые, в рваных фуфайках. А эти высокие, армейскими ремнями подпоясанные, косая сажень в плечах. Слева в темноте за кустами притаились, я прислушался, ага, точно – пятеро. И слева четверо. Итого тринадцать человек, и все – на меня одного.
– Так что там с Ломтём? – спросил я. – Почему не он, а ты пришёл?
– Кончился Ломоть, теперь я – смотрящий у Западных, – ответил Копыто, и первый раз с начала встречи глянул мне в глаза.
А ведь не всё так просто, Копыто. Не за так Киров поставил тебя на этот пост. Ему мало было того, что именно ты упокоил бывшего смотрящего. Ему нужна была тайна Ломтя.
Каким образом он три месяца подряд ухитрялся выполнять норму по артефактам, не смотря на то, что подполковник дважды её поднимал? Бродяги в Западном лагере гибли в Зоне не реже, чем в Восточном или, скажем, в Северном. Текучка была та ещё и никаких особо удачливых счастливчиков не наблюдалось. Откуда же тогда такая стабильность? Киров пытался выяснить это у самого Ломтя, но тот темнил или делал вид, что не понимает, о чём речь. Вот тогда то и подвернулся подполковнику бригадир по кличке Копыто, который рассказал о странном добытчике по кличке Гробовщик. Мол, живет он в Зоне вольняшкой и таскает для Ломтя каштаны, один другого крупнее.
Я увидел, как Копыто осторожно, то кланяясь, то гордо выпрямляясь – не решил, как себя держать – входит в кабинет Кирова. Как ждёт, пока полковник закончит говорить по телефону. Как рассказывает ему про меня, то ли человека, то ли твари страхолюдной, которая носит Ломтю артефакты в обмен на продукты.
И все бы ничего, ну сволочью оказался Копыто, чего тут удивительного? Тут почитай, кого ни возьми, за редким исключением, на подонка нарвёшься. Бомж ведь это в первую очередь состояние души, а за тем уж – тела…
Всё бы ничего, повторяю, если бы не оброненное во время телефонного разговора имя: Антон Ахромеев по кличке Хромой. Сказано оно было в том смысле, что скандал из-за этого Хромого все разгорается. На Западе чуть ли не каждая газета перепечатала его интервью с корреспондентом CNN. Даже в ООН внеочередное заседание назначено по поводу контрабанды артефактов из Зоны, и использовании при их добыче рабского труда.
Не обманул, значит, Грач. Вывел-таки Хромого из Зоны. И не просто вывел – звездой газетных полос сделал.
– Долго ещё ковыряться будешь? – прервал мои мысли Копыто. Это был, похоже, знак к захвату. Мужики в бушлатах тут же взяли меня в клещи, обходя костер слева и справа. Те, кто прятались в темноте, затрещали сучьями у меня за спиной, отрезая отход.
Я отложил рюкзак в сторону и поднялся с трухлявого толстого бревна. Один из здоровяков достал из нагрудного кармана одноразовый шприц.
– Да я и так пойду, – сказал я и попятился.
– Оно ещё и говорит! – усмехнулся мордоворот. – Кто у тебя спрашивать станет?
Сзади навалились, схватили за руки, пригнули к земле.
Один из нападавших прямо в ухо зашипел:
– Только дернись, гадота! Враз шокера отведаешь!
Другой, срывающимся голосом заорал:
– Ну, чего стоим? Сеть, сеть давайте!
Шприц уже был у самой моей шеи, когда раздался громкий детский голос:
– А-ну, не трогайте его!
Лёшик, твою мать! Ты-то куда лезешь!
Додумать мысль я не успел. Потому что в этот момент земля вздрогнула и полыхнуло. Да как!
Даже мне, уткнувшемуся носом в землю, по глазам ударило. Накатило жарким воздухом, завоняло палёным. Раздались панические крики. Руки, удерживавшие меня, исчезли.
– Дядя Немой, не двигайтесь! – снова крикнул Лёшка.
Я разогнулся и, щурясь, огляделся. Три активированные «Жарки», как три гигантских бенгальских огня, одна на месте костра, две – у меня за спиной. Между ними с криками метались люди, кое у кого горела одежда. Другие выли, закрыв глаза руками, брели куда-то, сталкивались друг с другом. Вот один слишком приблизился к аномалии, у него загорелся ботинок. С диким криком бедолага упал и начал сбивать пламя руками.
Над головой с тихим жужжанием в темноту пронеслось несколько разноцветных теней, земля снова содрогнулась. Крики усилились.
Я огляделся: Копыта нигде не было видно.
Сбежал, мерзавец!
Один из здоровяков остановился неподалёку и, часто моргая, вытирал глаза тыльной стороной ладони. Внезапно он заметил меня, полез в карман, но полностью достать пистолет не успел.
Возникший у него под ногами «Трамплин» запустил несостоявшегося убийцу в ночное небо.
Я поднялся на ноги и попятился в тень от куста шиповника. Сзади подошёл Лешка. Он был бледен, руки его, то сжимались в кулаки, то разжимались, будто он вот-вот бросится в драку.
– Хватит, Лешка, – сказал ему я. – Успокойся. Мы победили. Побереги силы.
– Скоты, – сквозь зубы сказал он. – Грязные скоты. Дядя Немой, знаете, зачем они хотели вас схватить?
Я молча пожал плечами.
Какая разница, чучело из меня собирались набить или хотели приучить таскать артефакты, как мартышку бананы? Итог всё един: теперь в Западный лагерь мне ходу не было.
– Вот этот, – мальчик показал пальцем на одного в армейском бушлате с погонами сержанта. Он стоял на четвереньках и слепо шарил вокруг себя рукой. – Ему за вас командир пообещал голую женщину. Он всё время, пока сюда шел, вспоминал, как раздевал младшую сестру дома. Раздевал и…
Лёшку передернуло.
– Не надо, – сказал я, но мальчик упрямо продолжил, показывая на здоровяка, который наткнулся на дерево и теперь держался за него, тихонько подвывая. Бушлат его дымился на спине.
– Этот, когда хотел вам укол сделать, всё жалел, что в шприце простое снотворное. Он как-то отравил собаку у соседа по даче. Два часа смотрел через дырку в заборе, как она мучилась. Думал, с человеком ещё интереснее будет.
– Вон тот, – ткнул Лёшка куда-то в темноту. – Тащил сеть и думал, что прежде, чем вас к Кирову доставить, надо бы ногами потоптать. Очень он любит, когда со всего размаху лежащему, особенно по лицу…
Вот так. Кому чтение мыслей – дар, а кому проклятие.
Парнишку трясло. Я понял, что ещё немного и у него начнётся истерика.
И что после этого он всех здесь поубивает. И чем только Генка думал, когда обучал своего друга этим штукам?
Я обхватил Лёшку, прижал к себе:
– Успокойся, малыш. Не надо делать того, о чём пожалеешь
– Гады! – стонал мальчик. – Зачем они живут? Зачем мне жить с ними?
Не надо было брать его с собой. Расслабился. Думал, как всегда, вяло поторгуемся, осторожно прощупаем друг дружку на счет новостей, покурим, выпьем по стаканчику коньяка (в последнее время Ломоть пристрастился к этому напитку), да и разойдёмся каждый в свою строну. Потому, когда Лёшка пристал: «Дядя Немой, ну пожалуйста – можно мне с вами? Я помогать вам буду. А-то вы вон, сколько пользы нам приносите…», я недолго колебался. Леська, правда, не хотела его отпускать. Почувствовала что-то. Сколько раз Лёшка до темноты с Генкой где-то шлялся – и ничего. А тут упёрлась, еле уговорил её братец названный. И я, идиот расслабленный, тоже хорош. Пускай, мол, пацан прокатится, да на других людей хотя бы из кустов посмотрит.
Посмотрел на людей?
Вообще, говорят, лучшее средство в случаях истерики – пощечина. Но бить мальчика, это последнее, что мне сейчас хотелось делать.
Я ещё крепче обнял Лёшку, и тот уткнулся мне куда-то в бок. Захлюпал.
– Ну, скоты, ну – сволочи, – сказал я. – Где же их взять честных, добрых, справедливых? Приходится жить с тем, что есть.
Лёшка, застеснявшись, отстранился, вытер слёзы.
– Ты лучше думай, что дальше с ними делать? – я кивнул на бывшую «группу захвата», пытаясь переключить его внимание на новую проблему. – Разбредутся ведь. А тут в округе аномалии, да ты ещё пораскидывал.
– Так я могу снять! – встрепенулся мальчик. Ну вот – уже лучше. И ведь всего минуту назад слёзы ручьём лил.
– Ага, – усмехнулся я. – И ковровую дорожку им, чтоб мягче шагалось. Ты бы поменьше свои умения перед ними светил. И так теперь разговоры пойдут, что там у Гробовщика за пацан объявился. Глядишь, ещё и за тобой охота начнётся.
– Так что тогда делать? – растерялся Лёшка.
– Забирай продукты, – я указал ему на рюкзак. – И иди к повозке. Я сам тут разберусь.
Мальчик нерешительно топтался на месте.
– Да не бойся ты, – улыбнулся я ему. – Больше я им в руки не дамся.
Лешка вздохнул и ушёл в темноту, сгибаясь под тяжестью рюкзака, который он повесил на плечи.
А я вышел на свет ближайшей «Жарки» и громко крикнул:
– Всем слушать меня!
Слепые обернулись на голос, зрячие прищурились, глядя на мою фигуру.
– Никому не двигаться! – продолжил я. – Если не хотите попасть в аномалию…
– Не стрелять! – перебивая меня, рявкнул кто-то из темноты. В стороне, откуда это прозвучало, началась какая-то возня, кого-то повалили, послышалось несколько глухих ударов. Потом тот же голос продолжил:
– Говори, Гробовщик. Мы тебя слушаем.
– Садитесь на землю, где стоите, – продолжил я свою речь. – Утром за вами придут.
– А если нет? – после паузы спросил кто-то.
Я криво усмехнулся. Дошло, наконец? Как вам: осознавать себя отработанным материалом?
А вслух сказал:
– Не боись. Схожу в лагерь, предупрежу на посту, что живые остались.
Сказал, похромал в сторону Вильчи, но тут в спину раздалось:
– Так, может, и мы с тобой? Чего нам тут сидеть?
Я остановился, медленно обернулся. Сказал сквозь зубы:
– Вы, суки, молите Бога, что мой племяш за вас вступился. Если бы не он, я бы вас тут всех положил. Ноги отдельно, руки отдельно.
7. Свет фонарика.
По пути попалась только одна здоровенная «Плешь», так что до лагеря я домчался минут за сорок. Съехал с дороги метров за триста до околицы, поставил телегу у зарослей орешника, дальше заковылял пешком.
Часовой сидел на лавочке у последнего дома – развалюхи с провалившейся крышей и, не таясь, курил. Вот он затянулся, и уголёк на конце сигареты на секунду осветил его лицо. Ветер дул в мою сторону, я почувствовал запах дешёвого табака.
Я подобрался поближе, бросил в кусты слева сухую палку. Когда курильщик повернулся на шум, тихонько сказал:
– Ну, здравствуй, Краб.
– Кто здесь? – он вскинул пистолет, но тут же опустил. Спросил, слепо щурясь в темноту. – Гробовщик?
– Курим на посту? – вопросом на вопрос ответил я, не спеша, подходя к нему. – Начальство не заругает?
– Фу ты, чёрт! – Краб явно обрадовался. – Так и знал, что ничего у них не выйдет. Вот Киров разозлится!
– Так ты в курсе, что сегодня на меня засаду устроили? – спросил я, присаживаясь рядом.
– А как же, – кивнул Краб. – Из наших только Копыто, тварь продажная, пошёл. Остальные армейцы из оцепления.
– Видал, видал, – кивнул я и процитировал. – Все красавцы удалые, все равны, как на подбор…
– Угу, – засмеялся Краб. – Только дядьки Черномора с ними не было. Тут твою тушку дожидается.
– Дожидается? – переспросил я. – В доме Ломтя, наверное, остановился?
– А где же ещё? – начал было Краб, осекся, спросил с подозрением. – Ты что задумал?
Я молчал.
– Там охрана по периметру, плюс БТР у крыльца. Даже и не думай к нему соваться.
– Успокойся, – сказал я. – Не буду.
И, после паузы, добавил:
– Если ты мне поможешь.
– Чем простой бродяга может помочь легенде Зоны? – вроде бы в шутку спросил Краб. Но я видел – он здорово нервничает.
– Вызовешь его наружу. Доложишь, что слышал со стороны, где засаду устроили, крики и пистолетные выстрелы. И, как бы, между прочим, случайно, светанёшь ему в глаза фонариком.
Было видно, что Крабу очень хочется узнать про выстрелы и про судьбу тех, кто устроил мне ловушку. Но вместо этого он спросил:
– Я сделаю, а ты в это время ему башку отстрелишь?
– Никакой стрельбы не будет, – заверил его я и развел руки в стороны. – У меня и оружия нет никакого. Просто на секунду освети ему лицо, и всё.
– Зачем?
Я молчал.
– Я к тому, что Киров не девица красная, чтобы им любоваться, – объяснил Краб. – И самое логичное объяснение, что ты хочешь ему лишнюю дырку в голове проделать. А тот, кого поставят вместо Кирова, не будет долго разбираться. Светил? Светил! Ну, вот теперь повиси. На берёзе.
– Не буду бить себя коленом в грудь, – сказал я. – Одно из двух: или ты мне веришь и помогаешь. И я это не забуду, ты знаешь. Или ты меня за дешёвку держишь, и мы расходимся…
– И ты это тоже не забудешь, – продолжил за меня Краб. Он отправил в темноту окурок, достал из пачки новую сигарету, подумал и положил её обратно.
– Пойдем, – решился он, вставая со скамейки.
И мы пошли.
Все оказалось проще, чем боялся Краб.
Мы, не таясь, прошествовали по тёмной улице к центральной площади.
Я не стал хорониться в тенях. Шагал рядом, стараясь не хромать. Кто на нас обратит внимание? Честные бродяги давно спали, нежась в кроватях после ночевок в пропахших плесенью развалюхах, или на голой земле у костра, завернувшись в драный бушлат.
А если кто и вышел до ветра или сон плохой перекурить, с чего тревогу поднимать? Ну да – прошли двое мимо. Патруль, наверное. Или по каким своим надобностям. Мутанты плечом к плечу не ходят. По крайней мере – здесь. А чужаки – это каким идиотом нужно быть, чтобы сюда по доброй воле забраться?
На подходе к крепкому дому, у которого росла раскидистая берёза, служившая столбом для единственного в посёлке светившего фонаря, я отстал, потом и вовсе – остановился. Сел на лавочку, закурил, глядя в спину Крабу. А тот спешно, но не бегом, преодолел площадь и начал втолковывать часовому, не отводившего от него ствола автомата, чтобы тот позвал Кирова. Срочно.
Солдат колебался.
С одной стороны, ему не хотелось никого звать. Ночь. Некстати разбуженное начальство врядли будет в духе. Да и хотелось ему, я видел, рубануть бродягу прикладом в грудь и прошипеть что-то вроде:
– А ну отвали, падаль помоечная!
С другой, хоть раньше утра вестей от охотников на Гробовщика не ожидалось – кто же в темноте по Зоне гулять станет – но вдруг и в самом деле случилось что-то важное и срочное? Киров тогда живьём сожрёт…
Пока часовой колебался, в окне дома вспыхнул свет, закачалась занавеска, а через пару минут на крыльцо вывалился сам полковник Киров. Всё такой же толстый и безобразный, он застёгивал на ходу китель.
– Что случилось? – рявкнул он.
– Да вот, товарищ полковник, – часовой вытянулся и кивком головы указал на бродягу рядом. – Вас требует. Говорит – срочно.
Киров нахмурился, смерив Краба взглядом:
– Как там тебя? Горб, что ли?
– Краб, товарищ полковник.
– Слушаю тебя, Краб.
– Примерно минут десять назад слышал четыре пистолетных выстрела в направлении север-северо-запад.
Киров нахмурился. Потом спросил:
– Сигнал подавали или перестрелка?
– Паузы между выстрелами были не одинаковые, – пожал плечами Краб. – Так что больше на бой похоже.
В ходе всего разговора он нажимал кнопку своего фонарика, тряс им, в полголоса чертыхаясь. Фонарик то вспыхивал на миг, то никак не реагировал на потуги моего знакомого.
Киров между тем снова задумался.
– Вот только пускай мне трупешник притащат, – пробормотал он и махнул рукой. – Ладно…
В это время очередная вспышка фонарика ударила ему по глазам, и полковник недовольно поморщился.
– Извините, – покаянно сказал Краб, поспешно отводя луч света в сторону, но мне этого хватило.
Я увидел Кирова в компании какого-то человека в гражданской одежде, такого же толстого, как и полковник. Оба сидели за столом, на котором стояла бутылка коньяка, пара наполненных рюмок и большая ваза с фруктами.
– …Значит, я тут всё наладил, организовал, а теперь меня в утиль? – заплетающимся языком спросил Киров. Он был уже порядочно пьян. – Где они были, когда я бомжей по всей стране собирал, да сортировал? Где эти уроды сидели, пока я лагеря в один кулак, под одно командование, собирал? Чего ж они на мое место не метили, пока я каналы транспортировки организовывал? А теперь на всё готовенькое… Скажи Михалыч, за что они так со мной? Чем я им не угодил? Мало материала поставлял? Так пусть скажут, я удвою поставки, даже утрою…
Киров прервался, опрокидывая в рот рюмку коньяка. Метнул в собеседника абсолютно трезвый взгляд, но тут же отвел глаза в сторону.
Тот, кого назвали Михалычем, тоже выпил, поморщился, закусил большой, как слива, виноградиной.
– Ты сам виноват, – сказал он. – Утечка из Зоны была? Была. Ну, так чего стонешь? Не было бы бардака в хозяйстве, стрелочником бы не назначили. Скажи спасибо, что с пулей в голове не проснулся. А ты говоришь – твои заслуги не пригодились.
Михалыч снял с носа очки в толстой оправе, протёр стёкла и снова водрузил их на нос.
– В столице еще недели три промурыжат, а потом-таки допустят сюда международную комиссию, – продолжил он другим тоном. – Так что времени у тебя в обрез. Почисти там у себя всё тщательно.
– И насколько тщательно? – спросил Киров и разлил по новой.
Его собеседник помолчал, рассматривая содержимое рюмки на свет, потом коротко ответил:
– Будто не было.
Киров поперхнулся коньяком, долго кашлял, багровея, после чего просипел:
– Они что там, с ума сошли? Ну ладно с Лагерями, доходяг этих не жалко. Сделаем, в общем. А вот как я рот на блок-постах позакрываю? Раскидать их по разным частям? Так это на министерство выходить надо, на Музыченко.
– Нельзя, – покачал головой его собеседник. – Кто-нибудь, да проговорится. Мало нам Хромого? Да и Музыченко обиделся, что ты ему не восемь, как он просил, а только четыре с половиной процента отстёгивал. Сказал, мол, пусть выкручивается сам.
– Сам, – буркнул Киров. – Будто я тогда что-то решал.
– Кто решал, я и без тебя знаю. Но озвучил цифру – ты.
Киров закурил сигарету, глубоко затянулся, попытался выдохнуть колечко дыма, не получилось, побарабанил толстыми пальцами по столешнице.
– И как же мне быть? – не выдержал он, наконец.
– Вот чтобы ты без меня делал? – усмехнулся Михалыч. – Ладно, сведу тебя с человеком, который поможет тебе решить эту проблему. Про Щеглова слыхал?
– Как не слыхать. Сидит под реактором, как паук. С той разницей, что паук всякую мерзость изничтожает, а Щеглов наоборот – плодит, да наружу выпускает. У меня добрая половина потерь по вине его зверушек. Я как-то, когда ещё только Южным лагерем командовал, пытался на него выйти, скоординировать действия, то, сё. Так ещё только думал, как половчее это сделать, а меня уже начальство на ковёр вызвало. Да с порога, и двери не успел закрыть, матом в три этажа! Мол, какого ты не в свои дела лезешь? Там секретность – четыре икса. Знаешь, сколько проживёшь, если не успокоишься? Вот с тех пор я хозяйство Щеглова стороной и обхожу.
– Ой ли! – хохотнул Михалыч.
– Вот, как на духу, – Киров для убедительности, приложил ладонь к груди. Врал, естественно. Семнадцать человек он отправил на верную смерть, пытаясь разнюхать, что же происходит в районе реактора.
– Ладно, – махнул рукой Михалыч. – Это всё дела прошлые. Нынче Щеглов сам с тобой свяжется.
– Это с какого перепуга?
– Вот именно – с перепуга, – собеседник Кирова отставил рюмку в сторону, откинулся в кресле и ослабил галстук на жирной шее. – Про попытку путча в курсе?
Полковник кивнул. Он подобрался, чувствуя, что разговор переходит к сути. Взгляд его утратил хмельную расфокусированность. Стал снова чётким и ясным.
– По мимо всего, путчисты пытались и Щеглова на свою сторону переманить. Представляешь, чего могли его зверушки той ночью в столице натворить? Он, правда, отказался, но внимание на себя обратил. И вдруг оказалось, что его толком никто последние годы не контролировал.
– Как так? – удивился Киров. – А кто ж тогда финансирование ему выделял?
– На дела под грифом «четыре икса» деньги дают в первую очередь и без каких-либо вопросов. Подробности же знают единицы. Не знаю точно, как получилось, но каждый из имеющих допуск, думал, что курирует эту тему другой. Но не в этом суть. Важно то, что теперь создано что-то вроде ревизионной группы, которая должна в той конторе каждый угол обнюхать, вынести постановление о целесообразности и так далее. Вот Щеглов и хочет к их приезду провести что-то вроде демонстрации или полевых учений. И ему твоя ситуация, как нельзя кстати.
Полковник задумался.
– А спишем потом как? – спросил он после паузы.
– Зона, – развел руками Михалыч. – Массовое помешательство погнало местную погань на блокпосты. Или, может, излучение, какое неизвестное. Очкарики сами придумают. Без нас.
– А что будет, если эта, как ты её называешь, «погань», не остановится и дальше попрёт?
– Тебе что за печаль? За это уже не ты, а Щеглов отвечать будет. Правда он заверяет, что зверушки у него ручные. С полуслова его слушаются.
– Надо будет подстраховаться, – задумчиво сказал Киров. – На каждой точке подобрать по надёжному человечку. Или по паре. Чтобы они потом, когда твари уйдут, проконтролировали блокпосты на предмет «сотых».
– Вот за что я тебя уважаю, так это за умение держать удар, – хлопнул его по плечу Михалыч. – Другой бы на твоём месте раскис или распсиховался. А ты – вон какой молодчина, уже планы строишь.
Он посмотрел на часы блеснувшие золотой искрой на запястье и хлопнул себя по коленям:
– Засиделись мы с тобой, – Михалыч поднялся из кресла и потянулся. – Короче, дня через три жди в гости Щеглова. Утрясёшь с ним детали: время, место, направление ударов. С ним техники прибудут. Камеры наблюдения на столбах монтировать. И в лагерях и на блокпостах. Проконтролируй, чтобы языками не трепали.
– Камеры-то зачем? – не понял Киров.
– А как проверяющим оценить пригодность подопечных Щеглова? По зоне за ними бегать? – засмеялся Михалыч. – Вот он и решил для высокого начальства кино смонтировать. На основе реальных боевых действий.
Он протянул полковнику руку и тот встал и крепко её пожал.
– Ну, будь здоров!
С этими словами приятель Кирова двинулся к двери из кабинета.
– На всё про всё у тебя дней десять. Так что не тяни, – говорил он на ходу, поправляя галстук на шее.
Киров шёл следом, не решаясь задать главный вопрос.
– Михалыч, – наконец набрался он храбрости. – А что потом? Со мной, что потом?
Его приятель остановился, медленно обернулся.
– От тебя зависит, – сказал жёстко он. – Если всё исполнишь – будешь жить. Обещаю. Если обгадишься, кому-то придётся за всё ответить. Вот и отдадим тогда Тревальяну твою голову на блюде. Он давно на тебя зуб точит. Еще с тех пор, как ты его в тендере на разработку ПДА прокинул.
– Да разве же это я тогда по тендеру решал? – возмутился Киров. – Это…
– Я знаю, кто решал, – перебил его Михалыч. – А вот Тревальяну об этом знать не обязательно. Короче, тебе всё понятно?
– Передай там, что я крепко постараюсь, – пообещал полковник.
– Постарайся. Постарайся, дорогой, – сказал Михалыч и вышел, закрыв за собой дверь.
8. Их надо остановить.
– И что было дальше? – спросил Кораблёв.
- А что могло быть? – пожал я плечами. – Я ушёл. Они остались.
Вечерело. Мы сидели на дебаркадере, свесив, по традиции, ноги за борт.
Уголёк окурка опасно подобрался к пальцам. Я бросил его в воду.
- Знаешь что? Переселяйтесь пока ко мне. Временно, – сказал учёный. – Это я к тому, что эти твари, прежде, чем до Западного Лагеря доберутся… В общем, мимо твоей деревеньки не пройдут. А там дети. Чем отбиваться думаешь?
- Меня не минуют, а тебя, значит, пожалеют?
Учёный усмехнулся.
- Помнишь, артефакт у меня на втором этаже? Я с ним немного повозился, короче, если его правильно настроить, то дебаркадер со всем содержимым становится как бы призрачным. Мало того, что невидимым, так даже если наткнёшься – насквозь пройдёшь, и ничего не почувствуешь. Я назвал эту штуку – «Летучий голландец». Красиво? Так что на время всех этих пертурбаций лучше этого места, – он похлопал по деревянной палубе. – во всей Зоне не сыщешь.
- Мы-то отсидимся, – сказал я.
Кораблёв долго смотрел на меня, потом сказал:
- Задачка на воображение. Представь себе, что ты – кот. Живёшь в году эдак в 1943. И вот как-то занесла тебя кошачья доля на территорию концлагеря возле города, что раньше назывался Освенцим, а ныне переименован в Аушвиц. Смог бы ты-кот жить, как прежде, как ни в чём не бывало, если бы прогулялся по дорожкам этого лагеря?
– Я бы ничего не понял, – сказал я.
- А если бы и понял, – усмехнулся учёный. – Ладно. Упростим задачу. Время и место то же, но ты не кот, ты – комар. Как с твоей комариной точки зрения, есть ли разница, у кого пить кровь, у начальника лагеря или у заключённого из очереди в газовую камеру?
- Я не кот! Я не кот и не комар! Я… – крикнул я и закашлялся.
Кораблёв тут же саданул меня ладонью по спине и продолжил:
- …Человек? Уверен? Я бы даже за себя не поручился. А за тебя и подавно. Может, хватит уже врать самому себе? Ты же цепляешься за прошлое, потому что боишься принять очевидное. Нет, уговариваешь ты себя, все перемены, это только внешне, под оболочкой я остался тем, кем был. Прежним. И даже доказательства себе выдумываешь. К примеру, такое: раз я чувствую, как человек, значит, я он и есть. И вот тебе уже кажется, что ты жалеешь тех бедолаг в Лагере. А еще тебе хочется, чтобы о твоей жалости узнали те, кого ты жалеешь. Как в той песне: «Пожалей меня, потом я тебя, потом вместе мы пожалеемся…» И ведь сам же прекрасно понимаешь, что жизнь – не песня. И что в ответ на твою слабость, а жалость одна из самых поганых человеческих слабостей, никто тебя не пощадит, а уж за человека тебя считать и подавно никто не станет.
Что за сигареты у Кораблёва? Не успел прикурить, как в вот уже – руке маленький окурок. Новый «бычок» полетел в воду.
- А знаешь что? – усмехнулся учёный. – Не жалей в общем. Жалей персонально. Возьмём, к примеру, Кирова. Как несправедливо с нашим полковником обошлись. Он всё так распрекрасно устроил, а теперь его крайним сделали…
На устах Кораблёва была ироничная улыбка.
- Да причём здесь Киров? – устало сказал я. В голове было пусто и безнадёжно
– А, так ты про солдат с блок-поста, или, может, про бродяг из лагеря? – продолжил тем же тоном Болотный Доктор. – Копыто – тоже бродяга, тоже из лагеря. И таких, как он, там полно. Их ты тоже будешь жалеть?
Я, молча, прикурил новую сигарету.
- Ну-ну, давай. Только оборачиваться при этом не забывай. Вполне вместо благодарности может по кумполу прилететь. А потом тому же Щеглову в лабораторию продадут за пару бутылок водки.
- Если делать что-то ради будущей благодарности, лучше даже не начинать, – наконец сказал я. – Вот ты увеченных, да больных лечишь ради благодарности?
- Я другое дело, – насупился учёный, но я прервал его вопросом:
- Ты уверен, что Щеглов меня купит?
- Чего? – растерялся Кораблёв, сбитый с толку неожиданным вопросом. Почесал затылок, забормотал неуверенно. – Сам прикинь. Щеглов занимается выведением бойцовых пород на основе генома человека. Представь теперь, каких монстров он настрогает, если тебя распотрошит! Да что Щеглов! За тебя любой мутагенетик годовое финансирование отдаст. В лёгкую. Ты ж ходячая «нобелевка»!
Он осёкся, глянул из-под нахмуренных бровей:
- Только без обид!
- Да ладно, – отмахнулся я. – А ты со Щегловым как? Пересекался?
- Давно, – буркнул Кораблёв. – И он врядли меня запомнил.
- А есть у него что-то, что тебе позарез нужно?
- В смысле?
- Ну, какой-нибудь прибор, за который ты пяток пальцев себе отчикренишь – в лёгкую!
- Положим, пиросеквентор мне бы не помешал, – снова почесал в затылке учёный. – А ты что задумал?..
Вот тогда-то и прозвучало:
– Их! Надо! Остановить!
Сказано это было именно так: каждое слово в отдельности. Глупо, согласен. Такой пафос к лицу разве что пятикласснику. Ботану, с какого-то перепуга начитавшемуся Дюма.
Кораблёв, помнится, тогда аж захрюкал от смеха.
- Ван Дам, твою мать! Слай Сталонне! Ты себя в зеркале давно видел, герой боевика? Как ты внутрь попасть собираешься? С боем? Или в стелз войдёшь, аки нинзя хромоногая? Это же объект четвёртого уровня секретности! Кто говорит – десять этажей под землёй, а кто – и того больше! Ты же дальше первого рубежа охраны не пройдёшь!
- А зачем мне самому идти? – улыбнулся я. – Меня проведут. Вот продашь меня Щеглову в обмен на свой пиро…, как его там, меня под белы рученьки в лабораторию и доставят.
Какое-то время Кораблёв изучал моё лицо, потом махнул рукой:
- Ладно. Положим, попадёшь ты внутрь. А дальше?
- Не твоя забота, – сказал я. – Ты, главное – сторгуйся.
Вот с торгом чуть и не вышла закавыка. Дважды Болотный доктор через знакомых на Янтаре договаривался о встрече со Щегловым. И дважды она срывалась. Первый раз Кораблёв увидел отблеск оптического прицела на крыше одной из пятиэтажек недалеко от оговоренного места и благоразумно повернул моих «лошадок» обратно. Второй раз в лаборатории произошла какая-то авария и было не до него.
Время поджимало. Я начал было нервничать. Сколько ещё осталось дней до начала полевых испытаний? Два? Три? Не думаю, что тогда Щеглову будет до какого-то там мутанта.
Но, на третий раз встреча таки состоялась. Там-то, в небольшой рощице у окраины Припяти, и договорились о моей и продаже.
А в результате я связанный по рукам и ногам трясся в телеге, которой правил Болотный доктор.
– Ух ты, какие лошадки!
Где-то я уже слышал этот голос?
- Тпр-ру, холера!
А это уже мой возница. Эк у него грозно получилось.
Повозка резко затормозила.
Похоже, приехали. Я завозился, пытаясь приподняться. Надоело, лёжа на спине, созерцать облака в просветах верхушек сосен.
- Принимайте груз, – услышал я равнодушный голос Кораблёва. Как он нервничал, когда мы нынче утром обговаривали последние детали. А гляди же ты – держится.
Не успел я опомниться, как в меня вцепилось несколько рук. Я был рывком посажен, и, без паузы, стащен с телеги и поставлен на ноги. Я огляделся. У телеги стоял, поправляя упряжь на Здоровяке, Кораблёв. А рядом – Ба, знакомые лица! – топтались трое «камуфляжных». Баркас, Гога, Дюшес. Все трое из моего памятного сна про расстрел у болотной топи. Смотрят с любопытством. Ну-да. Для них это наша первая встреча.
- Знатная зверюга, – хохотнул Гога. Это он про меня. – Идти-то хоть сможет? Неохота такого борова на спине волочь.
Вопрос был адресован Кораблёву.
- Сможет, только медленно. И недалеко, – ответил тот и пояснил. – У него одна нога короче другой.
Баркас молча сплюнул. Дюшес поморщился.
- Могу подбросить, – сказал Кораблёв, кивая на подводу. – Только помогите загрузиться.
Только теперь я увидел у недалёкой сосны уложенные друг на дружку пять прямоугольных ящиков защитного зелёного цвета.
- Сам загрузишь, – грубо сказал Дюшес.
Гога ножом разрезал верёвки на моих ногах. На руках же, связанных за спиной, затянул потуже. Потом толкнул в спину:
– Топай, комбикорм.
Я послушно захромал по тропинке. «Камуфляжные» двинулись следом. В просветах между деревьями были видны контуры пятиэтажек. Сзади скрипела телега, в которую Кораблёв, сопя и чертыхаясь, грузил тяжёлые ящики.
9. Путь.
Проход по мёртвому городу занял около часа.
Ну что сказать о впечатлениях?
Серые, почти руины, выбитые стёкла, мусор. И изо всех трещин в асфальте, из щелей и ниш – кусты, молодые деревья или жесткая, как щетина алкаша, трава.
Сопровождающие мои шли молча. Двое, Дюшес и Баркас, по бокам, Гога – замыкающий. Шли по вешкам, поэтому никто особо не нервничал. Две «спящие» Жарки и огромная «Колючая» лужа были пройдены, будто их и не было. В нужный момент меня просто брали за шиворот и толчком задавали новое направление. Я немного забеспокоился, когда из-за угла того, что раньше было «Гастрономом», выплыла блуждающая «Карусель». Но приборчики ПДА на запястьях конвоиров дружно возопили, и мы сдали назад, пережидая опасность.
Неожиданно городские постройки кончились. На небольшом пятачке у шлагбаума я увидел здоровенный крест.
Ух ты! Неужели и сюда заносило легендарного Пахома Таймырского?
Дорога, то грунтовка, заросшая травой, то пласты метров по двести нетронутого асфальта, тянулась и тянулась, уводила от Припяти. И, чем дальше, тем сильнее я хромал. Отвык от пеших прогулок.
Когда впереди показался перекрёсток, я взмолился:
- Граждане конвоиры, давайте передохнём! Хоть с полчаса. А-то не дойду!
Я ждал пинка в спину, но, видимо «камуфляжным» были даны соответствующие инструкции. Услышав мои слова, они переглянулись, после чего меня усадили на землю спиной к толстой сосне и даже напоили из фляги.
Время от времени, я ловил их взгляды. Они явно чего-то от меня ждали. Но чего?
Блин! Я даже затылком приложился по сосне. Ну конечно! Меня поймали, спеленали, ведут неведомо куда, а я такой иду на поводке и ни сбежать не попытаюсь, ни даже выяснить, куда и зачем ведут! Тем более, что говорить, как только что выяснилось, я умею.
- Граждане конвоиры, – сказал я. – Можно задать вопрос? А что если я по пути от вас сбегу?
Никто не ответил, ну, тогда продолжим:
- А я вам за это укажу место, где артефактов видимо-невидимо. Там тебе и «Колючка», и «Болотный огонёк», и «Гоголь-моголь»…
Я бормотал и бормотал, перечисляя все, какие знаю, чудеса Зоны.
Наконец, Гога нехотя встал, подошёл, сунул под нос карту местности.
- Показывай, – с ленцой бросил он.
- Что это? – я повертел бумагу, посмотрел на свет, типа, нет ли водяных знаков.
- Как что? Карта.
- Я это не понимаю. Я только показать могу, – сказал я и махнул наугад рукой. – Вон туда идти надо.
- Далеко? – спросил Гога, скучнея, но уточнил: – Долго идти?
- Не, – я замотал головой. Потом посмотрел на солнце, которое стояло в зените. – К утру дойдёте.
Гога посмотрел на Дюшеса. Тот сплюнул и отвернулся.
- Это если без меня. А со мной, только к завтрашнему вечеру, – сказал я и снова попросил. – Отпустите меня, а? Я вам все приметы расскажу, все аномалии.
- Ты лучше скажи, как тебе удалось таких зверюг в упряжку запрячь? – спросил Гога. Лениво спросил, равнодушно. С таким расчетом, что если отвечу – хорошо. А нет – так и не очень-то и хотелось.
- Это не зверюги, – начал врать я. – Это напарники мои. Комар и Жора Речица. Про реинкарнацию слышал? Им ещё повезло, а вот что Зона из тебя сотворит, если ты меня не отпустишь! А что с вами бродяги местные сделают, если узнают, что вы меня обидели! Вам же шагу в Зоне ступить не дадут!
Баркас только криво усмехнулся на мою тираду. Дюшес вообще меня не слушал, кемарил, сдвинув кепку на глаза.
Один Гога не смолчал.
- Да клали мы на твоих бомжей. Им жизни осталось день простоять, да ночь продержаться.
- Это как? – попытался уточнить я.
- А так. Не будет скоро в Зоне никаких бродяг.
- И кто ж тогда будет?
- Будут вольные сталкеры.
- Добровольцы что ли? Это где же столько дураков найдут, готовых ни за что жизнью рисковать?
- Почему ни за что? Если нормальную цену будут за артефакты давать, желающие найдутся…
- Ох, Гога, что-то ты языком растрепался, – подал голос Дюшес.
- Так он же никому не расскажет, – хохотнул Гога. И мне: – Не расскажешь ведь, правда?
Я машинально кивнул.
День простоять, да ночь продержаться, это получается: завтра утром. Если сказано было не для красного словца, то погано. Времени совсем не осталось.
С перекрёстка мы двинулись влево. У какого-то предприятия, обнесённого ржавой железной сеткой, минули целую россыпь мелких «колючих луж». Будто недавно тут пролился целый «Колючий дождь» с каплями по полведра. Вешки и тут не подкачали, поэтому прошли, не задерживаясь. Потом справа потянулся молодой сосонник с деревьями чуть выше человеческого роста. Все они были, будто в вату, замотаны паутиной. Здесь мои сопровождающие слегка занервничали, ускорились, пихая меня в спину. Пару раз мне показалось, что несколько деревьев дрогнули, будто двигалось что-то или кто-то там, внутри, в этой паутине. И двигалось к дороге. К нам!
Еще через полчаса нам встретилась здоровенная «Жарка», внутри которой полыхала, не переставая «Электра». То ли от температуры, то ли была она такой от своей невероятной природы, молнии внутри пламени были бардовые и ослепительно, до рези в глазах, яркие.
И это днём, при свете солнца, а, каково здесь ночью!
Временами я начинал канючить, что б меня отпустили, но на мои слова никто не реагировал. Только однажды, когда я немного замедлил шаги, Гога беззлобно ткнул меня кулаком в спину:
- Не тормози.
Снова, то грунтовка, то, будто только что положенный асфальт. Группки деревьев по обочинам. К ним всё чаще стали добавляться столбы и мачты ЛЭП. Пустые или с обрывками проводов, обвисшими до земли, они выглядели такими заброшенными, такими жалкими.
Дорога снова повернула, и вдали справа показался ещё один забор, бетонный, метра два высотой со спиралью колючей проволоки поверх. Над ним возвышался огромный ангар, будто какой-то великан-весельчак закопал здесь до половины здоровенную цистерну. Чуть дальше прорехой в заборе виднелся домик КПП с полосатым шлагбаумом.

Послышалось негромкое жужжание. Я поискал глазами источник и на ближайшем столбе увидел видеокамеру. Рабочая что ли? Здесь, в сердце, так сказать, Зоны? Они что – меняют её после каждого Выброса?
Вообще-то я ожидал увидеть что-то посолиднее одинокой видеокамеры. Четыре икса секретности объект, как-никак. Не удивлюсь, что на том конце сидит старенький вахтёр и, зевая, рассматривает нас на маленьком чёрно-белом мониторе. А в соседней комнате режется в домино группа быстрого реагирования: четыре седеющих и слегка оплывших контрактника с толстым прапорщиком во главе.
На этих размышлениях меня остановили. Пока Баркас завязывал мне глаза какой-то тряпкой, Гога прикатил откуда-то с обочины здоровенную двухколёсную тачку. Толчок в грудь и вот я уже сижу чуть ли не упираясь подбородком в свои коленки. Неудобно, блин! Руки и так затекли, а тут еще, как в смирительной рубашке, не пошевелиться…
Новый толчок, тачка покачнулась, покатилась куда-то вперёд. Сзади засопели Гога с Бекасом. Что ж вы думали? Килограмм сто я нынче вешу.
Тряхануло. Потемнело. Похоже, заехали в какое-то помещение.
- Стой!
Голос из динамика. Молодой, уверенный. Вахтер?
- А можно в этот раз без сканирования сетчатки? – это Дюшес. – Только же вчера утром виделись. У меня потом полчаса перед глазами «мухи» летали.
- Не ты придумал – не тебе отменять, – голос в динамике неумолим.
Дюшес чертыхнулся. Послышалось пиканье с жужжанием. Громко щелкнул электрический замок. Раздалось тихое шипение, пол задрожал. Похоже, нам открыли дверь.
- Закатывайте груз в лифт, – все тот же неживой голос. А «камуфляжным», похоже, тут не особо доверяют. Не желают в живую общаться.
Тачка вместе со мной совершила недолгий переезд. Остановилась.
- А когда расчет? – голос Дюшеса.
- А я знаю? Вон телефон. Звоните, спрашивайте.
- Кому звонить?
- Ну, с кем вы там договаривались…
Заглушая разговор, с лязгом закрылись двери. Пол потянул вниз.
- Нулевой четвёртому.
- Слушаю.
- Принимай груз.
- По особому протоколу?
- Да.
- Принимаю.
Эмоций у говоривших было меньше, чем у кофемолки.
Я пошевелился. Может, удастся выбраться? Какое там!
Пол дернуло. Двери тихим скрипом распахнулись. Запахло хлоркой какой-то плесенью. Пауза. Изучают, наверное, мою тушку на предмет опасности. А в руках дубинка-электрошокер, как минимум.

Наконец шаги. Кто-то ухватился за ручки тачки, крякнул, меня качнуло, и выкатил её из лифта.
Я почувствовал на себе взгляд.
- Какой тяжёлый.
Сказано это было не мне, а просто так – в окружающее пространство. Так грузчик разговаривает с тяжелым шкафом. В отличие от шкафа, я ответил:
- А ты меня на ноги поставь, повязку с глаз сними, да руки развяжи – сам и дойду.
Новая пауза. Нечасто, видать, сюда доставляют говорящие грузы.
- На ноги я тебя поставлю, – наконец услышал я. – Остальное тебе ни к чему.
Надо было бы обрадоваться завязавшемуся диалогу, но когда? Тачка кувыркнулась на бок, и я оказался на полу, завозился, пытаясь подняться. Чьи-то сильные руки ухватили меня за многострадальный шиворот и поставили на ноги. Толкнули в спину:
- Вперёд.
Вперёд, так вперёд, куда деваться?
Судя по звукам, шли мы по коридору.
Лязг железа, скрип. Камера или клетка?
- Ну хоть здесь руки развяжи. Затекли – совсем не чувствую.
Конвоир зашел следом, снова толкнул в спину.
А тут совсем узко. Всего-то полшага в сторону, и лбом об стену. Хорошо так, до искр из глаз. Значит камера. Запястье охватил браслет. Наручники? Завозился с верёвками. Вроде как режет. Ты когда нож точил, дядя?! Справился, наконец. Хлопнула дверь за спиной. Я стянул непослушными руками повязку с глаз. На левом запястье – наручник, соединённый короткой цепочкой с другим, защелкнутым вокруг толстой трубы над кроватью, пристёгнутой в свою очередь, к стене.
Огляделся. Камера. Узкая, метра полтора шириной. Под потолком лампа ватт в сорок, не более. Ну да ладно. Мне тут не книжки читать.
Параши нет. Значит я тут ненадолго. Отстегнул кровать. Сел.
Что теперь?
10. И снова Генка.
То, что я задумал, было дорогой в один конец. И я никогда бы не решился на эту авантюру, если бы не Генка. Он появился как всегда под вечер на другой день после моего похода в гости к Кирову. Я как раз курил после ужина. Сидел на лавочке возле нашего дома, пускал дым в темнеющее небо. Генка примостился справа, фонарь свой, со стеклом, кое-как склеенным скотчем, поставил на землю рядом.
- Всё спросить хочу, – сказал я. – зачем ты этот фонарь с собой таскаешь?
- Ищу человека, – серьёзно ответил мальчик.
- Здесь?
Генка промолчал.
– Знаешь уже, что наши отцы-командиры задумали? – задал я новый вопрос.
- Как не знать, – Генка смотрел перед собой, качал босой ногой в сандалике. На коленке у него краснела свежая царапина. И вдруг прошептал с тоской: – Когда вы уже кровью своей захлебнётесь?
- Начинается, – зло пробормотал я. – Сейчас снова заведёшь свою шарманку про то, какие мы, люди, сволочи и подлецы. Что сваливаем вину друг на друга: начальники на подчинённых, подчинённые на начальников. А по сути – являемся одним и тем же дерьмом.
- Только, может, обойдемся на этот раз без моралитета? – повысил я голос. – Сколько ты уже здесь обитаешь? Год? Два? И до сих пор не привык? Ну да, вот такие мы – люди. Я за эти несколько месяцев такого навидался, что сам могу тебе рассказать, насколько род человеческий – пакостное явление. Но тут два варианта: можешь здесь быть – будь. Не можешь – катись к той самой матери!
Чего это я так на него вызверился? Нервы, нервы. Навалилось всё.

– Ты чего раскричался? Орёт он! Это ты перед другими делай вид, будто только что понял, будто раньше и не догадывался, что всё это, – пацан махнул рукой за спину на дом со светящимся окошком. – Временно. А что не временно, то – отсрочка. Или ты всерьёз думал, что всё устаканилось, и ты еще долго сможешь колесить по здешним дорогам?
Ну так спешу тебя удивить: в Зоне ничего не бывает постоянного!
И Лёшка с Алеськой, детки из клетки, ты думаешь, они до старости здесь доживут? Рано или поздно им придётся нырнуть в тот омут реальности, из которого их выбросило. И хорошо бы это произошло, пока внешний мир осторожничает, ползает вокруг Зоны, да облизывается. А вот однажды, как хлынет внутрь, да как начнет перестраивать все под себя. Вот тогда здесь станет совсем худо. Эти «учения», про которые договорился Киров с Михалычем, возможно и станут той каплей, которая прорвёт плотину и сюда такое попрёт! Так что спрятать детей, то о чём ты собираешься меня попросить – не выход. В этот раз я их спрячу. А потом?
- Вы чего тут раскричались на ночь глядя? – спросил Генка выглядывая из калитки. – Ругаетесь что ли? Да так громко, что Алеська в доме услышала. Меня послала вас разнимать.
- Ничего мы не ругаемся, – смутился Генка. – Это мы так. Ты иди, Лешка, нам поговорить надо.
Мальчик обиженно шмыгнул носом, нерешительно спросил:
- Ты ночевать останешься?
- Сегодня никак, – развёл руками Генка. – Может завтра.
Лешка потоптался еще немного и ушел обратно в дом.
– И что ты предлагаешь? – спросил я, понизив голос. – В детдом их вернуть? Ты это называешь выходом?
Генка ответил не сразу. Шморгнул носом, пнул слегка свой многострадальный фонарь.
- Я могу увести их. Совсем, – наконец сказал он. – Туда, где они будут счастливы.
- А как же Зона? – я как-то даже растерялся. – Ты же Лешку специально натаскивал, чтобы он за ней присматривал, когда ты уйдёшь.
- Всё поменялось, – погрустнел мальчик. – Ваши идиоты-учёные обратили-таки на себя внимание…
Он потрогал царапину на коленке, пожал плечами:
- Не знаю, как назвать. Короче, один из вероятностных сценариев, того, что может произойти в Зоне, очень не понравился кое-кому. Так что в ближайшее время, сюда прибудет мой, как бы это сказать…, ну пускай будет – брат.
Я помолчал, потом глянул на пацана исподлобья:
- А они пойдут с тобой?
- Если ты не отговоришь – пойдут.
- А раньше ты их увести не мог?
Генка помотал головой:
- Раньше умники из лаборатории, что под реактором, буравили мелкие дырки в пространстве. Теперь они додумались, как открыть дверь. Идиоты. Это их счастье, что за ней будет стоять мой брат, а не ещё кто-нибудь. Вот тогда мы и обменяемся. Он войдёт сюда, а мы: я, Лёшка и Алеся – туда.
«А я?» – хотел спросить я. Но не стал.
- Тебя не пропустят, – извиняющимся тоном сказал Генка. – Знаешь, как я за тебя просил! Нельзя.
Обидно. Чем же я так пришёлся не ко двору?
Я глубок вздохнул. Сплюнул. И не стал выяснять причины. Спросил будничным тоном:
- Когда отправляетесь?
- Спасибо, – после паузы сказал Генка.
Мне не нужна была его благодарность. Я, молча, ждал ответа.
- Сигналом будет следующий Выброс, – пожал плечами пацан. – Представляешь, сколько энергии нужно на открытие Двери? Тут такое светопреставление начнётся! Всем Выбросам Выброс! Вот закончится, мы и двинем.
– А как же атака на блок-посты и лагеря бродяг? – заволновался я. – Получится с ними разминуться?
- Ты не понял, – улыбнулся Генка. – Это же будет не обычная дверь. А Дверь. В неё можно из любой точки Зоны пройти. Если знать, как. И, кроме того, после Выброса пройдет не меньше часа, прежде, чем начнутся эти «учения». Раньше никак не получится. Там такие остаточные эффекты будут… Ни связь, ни системы привязки к местности, ни даже простейшие компасы работать не смогут. Камеры наблюдения опять же, хоть они и защищены, но протестировать после такого светопреставления надо будет. Так что, не переживай. У нас будет время. Тем более, я уже сказал, и ходить никуда не придётся.
– Час после Выброса, – повторил я. – Час Скорби и Доблести. Не врали, стало быть, легенды.
- Знал бы ты, кто эти легенды сочинял, и кем они утверждались, не удивлялся бы, – сказал мальчик.
Он встал со скамейки. Потянулся. Поднял фонарь.
Стемнело. В траве тренькал сверчок. Над головой пару раз промелькнула маленькая летучая мышь. Лешка её почти приручил. Кормил её лепёшками из смеси мёда и муки, дрессировал прилетать на неслышный свист, от которого у меня начинали закладывать уши.
– Сколько у нас времени? – спросил я. – Хотя бы примерно.
- Неделя, – сказал Генка. – Максимум, дней девять – десять. Так что если есть какие-то незаконченные дела – заканчивай.
Мальчик помахал мне рукой и двинулся куда-то в темноту.
- Как хоть твоего брата зовут? – спросил я ему во след. – А-то, глядишь, пересечёмся. Чтобы хоть знать с чего разговор начать.
- На счёт пересекаться – не советую, – со смешком ответила темнота. – А зовут его Монолит.
Мои воспоминания прервал лязг железной двери. Я приподнялся на кровати. Ух ты, черт! Я, оказывается, сидя задремал.
И сколько я проспал?
В дверях стоял двухметровый детина, в костюме химзащиты. Противогаз, накидка с капюшоном, прорезиненные штаны, рукавицы. Всё чин-чинарём. В руках он держал короткую резиновую дубинку, усеянную острыми блестящими шипами. На ручке красовалась большая тёмная кнопка. Детина демонстративно её нажал – между шипами с треском проскочили мелкие молнии. Запахло озоном.
- Палка-палка, бей не жалко, – пробормотал я неизвестно откуда вспомнившуюся фразу. Потом обратился к конвоиру. – Ты, служивый, не горячись. Сперва скажи, чего ты от меня хочешь. Вдруг я и так всё выполню, и бить меня не придётся!
Тот окинул меня сквозь стёкла взглядом водянистых глаз и глухо буркнул:
- К стене. Лицом. Руки за спину.
После того, как я выполнил эти указания, он снял наручник с моего запястья, вместо него сцепил мне руки за спиной пластиковым шнурком-захватом. Затем, детина выволок меня из камеры, усадил в уже знакомую тачку и без усилий повёз по коридору к дверям лифта.
Двери открылись, двери закрылись, и пол снова потянул меня вниз. Когда же лифт дрогнул, останавливаясь, и двери снова открылись, меня выкатили в полутёмное помещение с толстыми стеклянными колоннами, внутри которых струились и переливались, но не спешивались, разноцветные жидкости.
Тут же беспардонно вывалили из тачки, поставили на ноги, одним взмахом ножа освободили руки. После чего двери лифта закрылись, я обернулся на звук, и что дальше?
11. Кащей.
- А вот и наш чудо-мутант, – раздался голос искажённый динамиком. – Ну что ты вертишь головой? Динамик под потолком. Давай-ка я быстро разъясню тебе положение вещей:
– во-первых, я знаю, что ты пришёл сюда убить Щеглова, это, кстати, я, и тут ты опоздал. Я уже семь месяцев, как мёртв. Нынче моё сознание разбросано и продублировано на сорока пяти серверах, которые раскиданы по всем этажам лаборатории. Чтобы вывести меня из строя, нужно найти и уничтожить минимум тридцать один из них. А это, поверь, практически невозможно, потому, как даже я не имею доступ на седьмой, девятый и шестнадцатый этажи. Плюс сигнализация, плюс ловушки, плюс новейшие системы защиты. Я совсем недавно проверял – всё работает. Так что ничего у тебя по первому пункту не выйдет;
- во-вторых, я знаю, что ты пришёл сюда предотвратить то, что у нас называется ««учения в условиях, приближенных к боевым», и здесь ты тоже опоздал. Они уже на позициях. Не думал же ты, комиссия будет дожидаться, пока мои ребятишки совершат марш-броском через всю Зону? Это же долго. Аномалии и прочая мерзость, не всегда по-прямой пройдёшь. Сколько им плутать пришлось бы? Чтобы такого не случилось, мы их уже два дня, как вывезли за пределы Зоны. И, блин, как не береглись, а американцы уже прислали возмущённый запрос. Что, мол, за движение вокруг Зоны? И спутниковую фотографию. Две колонны по сорок грузовиков. … Ну, да это неважно. А важно то, что и здесь ты в пролёте;
- возможно, есть ещё и в-третьих. В этом я не уверен, потому, что это уже наивность, граничащая с глупостью. Ты и в самом деле рассчитывал уничтожить всю лабораторию? Лабораторию, которую не всякий ядерный взрыв возьмёт?
«А он хорошо осведомлён», – подумал я. – «Вопрос только: откуда? Неужели Кораблёв?»
- Не удивляйся моей болтовне, – между тем продолжил голос из динамика. – Стараюсь наговорится прозапас. Когда ещё удастся побеседовать с живым человеком? Ты представляешь, тут вообще нет ни одной живой души. Кроме тебя. Все остальные – куклы. Сырьё для будущих опытов. Я им оставил пока простейшие функции, но и только. А знаешь, откуда я их набираю? Из вашего брата. Из бродяг. У меня в разных местах стоят эдакие гаусс-ловушки. Кто туда попадается, тому память процентов на восемьдесят стирает. Взамен прописывается страстное желание идти на Зов. А он, естественно, приводит сюда. Не напрямую к КПП. Есть штук шесть, я не помню, может – больше, тоннелей, по которым они добираются для спецотстойников. Дальше – отсев. Это такие полосы препятствий, где проверяются физические данные, рефлексы, скорость принятия решений, ну, и прочее. Брак сам собой отпадает, к финишу приходит только нужный материал…
Я почти его не слушал. Я глубоко вдыхал воздух, сжимал и разжимал кулаки, жмурился и широко раскрывал глаза. Готовился, в общем. Решался. Жаль – последнее, что я увижу в жизни – вот эта поганая лаборатория.
- Да что это я всё о себе, да о себе, – вдруг сказал голос, назвавшийся Щегловым. – Теперь твоя очередь. Давай, рассказывай, чем ты меня тут собирался упокоить?
Всё! Булавка с кроваво-красной бусиной на конце – та самая, подарок Генки – давно была зажата у меня в кулаке. Как он там говорил: сломай и выброси?
Господи, как же не просто отпустить гранату, если выдернута чека!
Что ж пальцы так вспотели? И дорожат! Никак не получается!

Я плюнул на конспирацию, взялся за концы булавки двумя руками, резко надавил, зажмурившись…
- Щелк! – как мне показалось, оглушительно громко сломалась булавка.
- Стук! – стукнуло моё сердце и замерло.
Я разжал пальцы. Открыл глаза. Всё тот же полумрак, колонны со струящимися разноцветными жидкостями. Ничего не переменилось.
- И чего? – услышал я насмешливый голос из динамика. – Ты, часом, ничего не перепутал? С иголкой – это в другую сказку надо.
Неужели Генка подсунул мне негодный артефакт? Не может быть!
Как бы в подтверждение моих мыслей, кровавая бусина на обломке булавке вспыхнула нестерпимо ярко, резко воспарила и стала вдруг расти, бешено вращаясь. Пол мелко задрожал, подпрыгнул вверх. Одна из стеклянных колонн с хрустом лопнула, осколки брызгами разлетелись вокруг. Я думал, что сейчас оттуда хлынет разноцветная жижа, но внутри только искрили и дымились провода, прямо на глазах покрывались копотью зелёные платы, утыканные микросхемами. Тряхнуло еще раз, сильнее. Я чуть не упал. Недалеко в полу образовалась трещина. Сверху посыпался какой-то мусор, мелкие камешки простучали по спине.
- Ты что натворил? – взвыл голос в динамике. – Это что такое? Это же Выброс! Как?!
Я не слушал его. Подошёл к лифту, нажал кнопку вызова. Дохлый номер. Одна из створок перекосилась, на другой зияла вмятина. Из щели тянулся дым. Ну, что же, поищем пожарный выход. Должны же тут быть лестницы на случай поломки лифта. Двинулся почти на ощупь Как бы сейчас пригодилась схема эвакуации персонала, которыми были увешаны этажи учреждений и которые так раздражали своей очевидностью.
Тряска всё усиливалась, лопались колонны, осыпалась штукатурка, временами от перепадов давления закладывало уши. И вот я среди всей этой катавасии ходил невредимый, упирался в тупики изавалы и ничто меня не брало. Нет, одежда моя была вся перемазана в пылью, меня душил кашель, глаза слезились от едкого дыма, но в основном, на мне не было ни царапины. Так продолжалось минуты две. Я уже даже стал удивлятся своему невероятному везению.
Но потом очередной толчок сбил таки меня с ног. Я попытался отползти к стене, не успел – сверху обрушилась здоровенная плита и зажала левую ногу, как в тиски. От боли у меня потемнело в глазах.
Голос всё продолжал и продолжал верещать что-то про Выброс, который невозможен в закрытом помещении и про то, что пусть я не надеюсь выбраться отсюда живым., и про бога-душу-мать… Он, то басил, то переходил на тонкий визг. Снова затрясло, с грохотом просело ещё одно перекрытие. Воздух окончательно превратился в смесь пыли, мелкой крошки и горького дыма. Я с трудом уже различал здоровенный огненный шар, который раньше был бусинкой на конце моей булавки, который не прекращал вращаться и расти. На зубах скрипел песок, глаза слезились, адски болела нога, еще одна плита сдавила мне грудь. Стало трудно дышать…
И вдруг всё кончилось. Я открыл глаза. Мир замер, как в кино. Кусочек щебня перестал падать и замер у моей щеки, дым тоже застыл, будто борода старика Черномора. Меня потянули за руку, и я выскользнул из-под державших меня в плену осколков. И заскользил, заскользил в темноту…

Когда же, наконец, скольжение остановилось, я оказался перед светящейся воронкой. Рядом стоял и держал меня за руку Генка. В другой руке на уровне глаз он держал свой фонарь. В первый раз я увидел его зажженным.
- Снова ты мне помереть спокойно не даёшь, зара…, - хотел было выругаться я, но слова застряли в горле. Там, где свет от фонаря ярко освещал Генку, мальчик был цветной и осязаемый. Там где нет, он переходил в черно-белый цвет, детали размывались, плыли, будто серое облако. Парень как раз шевельнулся, повернул голову, и фонарь осветил кровь у него на виске. Кровь и небольшое отверстие.
- Ты это…, - начал я, не зная, как продолжить.
- Времени мало, – сказал мальчик. – Лёшка поехал в лагерь. Взял твою упряжку и погнал.
- В лагерь? Зачем? – опешил я.
- Предупредить про атаку.
- Погоди, – пытался я привести мысли в порядок. – Откуда он узнал?
- Это не важно, – отмахнулся от моих вопросов Генка. – Важно, что он поехал. И Алеська с ним.
Ну конечно, она своего брата нипочем не бросит!
Я схватился за голову.
- Да твою же мать! – заорал я. – А ты куда смотрел? Чего сюда припёрся? Почему их не остановил?
- Я не мог, – вдруг расплакался Генка. – Меня снайпер убил.
- К-какой снайпер? – опешил я. – Как убил?
Мальчик посмотрел мне в глаза, и я сам все увидел.
12. Звёздный час Юрия Семецкого.
Вот Алеся.
Стоит у окна такая грустная, и такая красивая. Она думает, что это последний пейзаж на Земле, который она видит. Скоро грянет Выброс, который придётся пережидать в подвале при свете керосиновой лампы. А после этого странный мальчик откроет Дверь и проведёт их в другой мир. Нет, она не против. Они вчера всё обсудили. Но, среди всех чудес, про которые рассказывал Генка, как же она будет там скучать по облакам, деревьям, цветам! Особенно по цветам.
Вот Генка.
Ему не терпится, чтобы всё поскорее закончилось. Смотреть на печальную Алесю – сердце разрывается. Он думает, что сразу после перехода нужно будет (подробностей нет, засветка – ничего из этих его мыслей не видно!) – это её развеселит, а потом (засветка) – это успокоит. Тут он улавливает её мысли о цветах и улыбается. Решительно идёт к двери.
- Ты куда? – спрашивают брат и сестра в один голос.
- Всё нормально, – успокаивает их Генка. – Я сейчас вернусь.
Он выходит на крыльцо смотрит на небо, шевелит губами, вычисляя, и узнаёт, что до Выброса девятнадцать и девять семнадцатых минуты.
Бегом, бегом к мосту через речку. Там слева у самой воды растут чудесные ромашки – любимые Алеськины цветы. На ходу Генка достаёт из кармана шорт артефакт в форме небольшой блестящей подковы. С его помощью мальчик собирается сохранить цветы вечно свежими и цветущими. Пуля бьёт его в висок, когда, не доходя моста, мальчик сворачивает по тропинке влево. Он падает на бок, «подкова» катится из его рук. Минута, две, семь. Наконец к нему подходят ноги в «берцах». Одна толкает мальчика в плечо, перекатывая его на спину. Неизвестный присаживается рядом с Генкой, подбирает артефакт, в поисках признаков жизни, всматривается в детское лицо. И я, наконец, узнаю имя стрелявшего.
Юрий Семецкий.
Ему обидно. Год охраняет Зону, а хоть бы что к рукам прилипло. Всё мимо него. Вот и нынче, из троих, отобранных самим Кировым для спецзадания, двое остались с начальством водку пить, дожидаясь нужного часа, и только его отправили на эту водонапорную башню. Подстраховывать, если что.
А что – если что?
Наплели полковнику про пацана, что аномалиями, как снежками зимой, бросается. Вот он, Юрий Семецкий, с прошлого вечера, да всю ночь, и теперь, утром, за домом наблюдает, и ничего. Нет, само по себе, странно всё это. Живут себе пацан с девкой, и будто не Зона вокруг, а обычное село. Интересно, он её …того? Или ещё не дорос? Юрий бы такой вдул. Может, ещё получится…
ПДА показывал, что до Выброса оставалось примерно, минут двадцать…
Вот ещё новшество. Обычно про очередной Выброс оповещали примерно. Типа, в течение часа-полутора грянет. Так что ушами не хлопать! При первых признаках – галопом в убежище. А тут, видишь ты, точное время указали. Сервис.
Так вот, до Выброса оставалось примерно минут двадцать, когда из дома выбежал, …блин, а это ещё кто? Семецкий присмотрелся через оптику СВД. Откуда взялся этот пацан? Так их там не двое, а трое? Мальчик бежал к мостку через небольшую речушку.
Куда тебя черти несут? Выброс скоро!
Вдруг, мальчик пошарил в карманах, и в руках у него засияла какая-то блестящая хреновина. Что это? Ничего подобного Юрий никогда не видел. Да что видел, на инструктажах, которые проводились раз в две недели, ни о чём подобном не рассказывали.
Неизвестный артефакт!
Это ж, сколько он будет стоить!
Семецкий хотел было начать спуск, чтобы перехватить пацана по другую сторону моста, но тот свернул влево, в сторону, где далее начинался густой кустарник. Уйдёт!
Винтовка будто сама собой упёрлась в лечо. Прицел, толчок, эхо от выстрела. Мальчик упал.
Уф! Попал!
Юрий глянул на часы: шестнадцать минут. Успею! Бросился вниз. Нельзя такую вещь оставлять на улице, во время Выброса. Вдруг испортится! Или ещё чего.
Он лихорадочно перебирал скобы лестницы и убеждал себя, что сделал всё правильно. Можно, конечно, было и не убивать. Ранить в ногу, например. Но кто бы потом стал с ним возиться? Особенно сегодня, когда такое намечалось. Да и приказ, который он получил, гласил: стрелять в любого, кто попытается пересечь мост в западном направлении.
И вообще, никакой это был не пацан, а мутант, порождение Зоны.

Он спустился до конца и рысцой подбежал к мёртвому мальчику. Пнул, переворачивая на спину. Точно – готов. Поднял с земли блестящую, аж глазам больно, подковку, бережно отёр от дорожной пыли. Достал из заплечного мешка рулон туалетной бумаги, обмотал артефакт в несколько слоёв, обжал, вернул всё в мешок. Глянул, не видно было из дома, за которым он вёл наблюдение? Нет! Улица делала изгиб, и мостик заслоняли другие дома.
Как всё удачно получилось. Он подхватил тельце мальчишки под мышки, подтащил к мосту и сбросил вниз. Глухой всплеск.
Вот так. Нехрен было по Зоне бегать!
Вытер пот с лица. Глянул на часы. Ё-моё, шесть минут. Ходу!
Семецкий захлопнул за собой толстую крышку глубокого погреба ровно за минуту до того, как снаружи началось.
Зря он спешил. Откуда-то пришла уверенность, что лучше бы ему было подохнуть под Выбросом!
А вот и Лёшка.
Он в подполе, его глаза закрыты, голова – на руках у сестры. Снаружи ревёт небывалый Выброс. Дом скрипит, будто стонет, под шквалом его гнева. Но сознание мальчика не здесь. Оно скачет по вариантам ближайшего будущего. И там сплошь: крики и стоны, боль и кровь. И смерть, смерть, смерть…
Но что это? Мелькает вариант, в котором Лёшка видит себя. Вот он помогает людям в лагере отбить атаку нечисти. Вот в самый отчаянный момент прилетают вертолёты миротворцев и добивают поганых мутантов ракетами и из пулемётов. Вот их с Леськой везут в столицу, и там сам президент вручает ему награду. А вот женщина с таким знакомым лицом. Мама?
Лёшка открывает глаза, рывком садится и встречается взглядом с сестричкой.
А та, он видит, на грани истерики. Генка пропал, с братом беда, а дядя Немой как уехал вчера утром, так и не вернулся. И когда уходил, прощался, будто навсегда…
Лёшка прислушивается. Снаружи тихо.
- Закончился? – спрашивает он, про Выброс.
Алеська, вытирает слёзы, неуверенно пожимает плечами.
Они выглядывают наружу. Тихо. Оседает взбаламученная пыль. Осторожно выбираются.
- Генки нет, – констатирует Алеся.
Лёшка пренебрежительно махает рукой. Что может в Зоне случится с Генкой? Его занимают другие мысли.
- Вот что, – наконец решает он. – Мне нужно съездить в Лагерь.
- Ты что, сдурел? – тихо начинает Алеся, но с каждым новым словом её голос звучит всё громче. – Какой Лагерь? Нам здесь нужно быть. Генка вот-вот вернётся. Нам же через Дверь надо!
- Ты не понимаешь, – пытается объяснить мальчик. – Они ничего не знают. А им в спину ударят! Их же там всех перебьют! Тридцать человек. До единого. Примерно через час начнётся атака. Я успею! А ты меня здесь подожди. Если Генка появится, скажи, что я только туда и обратно.
Он идёт к двери, девочка виснет на нём:
- Не пущу!..
И вдруг сама видит то, что видел брат. Кровь, смерть… Девочку буквально отбрасывает от него. Она бледнеет, закусывает губу.
Перемотка. Движения детей ускоряются, голоса превращаются в непонятный писк. Они размахивают руками, мечутся по комнате и говорят. Говорят…
Затемнение.
И вот уже повозка, запряжённая Здоровяком и Малым, скоро движется через мост, с которого убийца сбросил тело Генки в реку.
Правит Лёшка. Рядом Алеся. Тихая, решительная.
- Все-таки, какой хороший у меня брат, – думает она. – Храбрый, добрый. И глупый…
Она знает, что их вот-вот убьют, знает наверняка, хоть и не может это объяснить.
- Ну и что, – думает она. – Ну и пусть. Зато…
Она придвигается к брату, тихонько трётся щекой о его плечо. Лёшка оглядывается, улыбается. Подмигивает.
Повозка проезжает недалеко от подвала, в котором прятался от Выброса Юрий Семецкий. Крышка приоткрывается, из-под неё показывается рука, которая скребёт землю обломанными ногтями. Кто-то неразборчиво мычит и столько муки в этом мычании! Рывок назад, и рука исчезает в подвале. Крышка захлопывается с негромким стуком. Малой вздрагивает. Опасливо косится в сторону звука. Здоровяк только фыркает и прибавляет шагу.
13. Тоннель.
Последнее, что я увидел, это как повозка исчезла в лесу за мостом.
На мгновение все у меня перед глазами померкло, а потом, я снова оказался в каком-то тёмном помещении. Под ногами пыль, обломки штукатурки, Почти не видны, но угадывались в темноте силуэты рухнувших бетонных плит.
Между мной и светящейся воронкой – мальчик-призрак с кровавым отверстием в виске.
- Но ты ведь выжил? – спросил я. – Ты же – живой?
- Нет, – виновато улыбнулся Генка. – Извини, Гробовщик.
- Так как же тогда… это? – растерялся я.
Хотел шагнуть к нему ближе, но был остановлен хлёстким:
- Стой!
Воронка жадно потянулась ко мне, силуэт моего собеседника заколебался, будто дым на ветру, потом снова обрёл чёткость.
- У нас мало времени, – продолжил Генка, на секунду оглядываясь. – Я сейчас открою тебе ход, по которому ты доберёшься до Западного Лагеря. Особый такой тоннель. Всего минут пятнадцать ходу. Короче не смогу. Так что, когда доберёшься до места, скорее всего, живых там уже не будет. Найди детей.
Мальчик протянул мне овальные, похожие на морские, камешки. Два синих и два красных.
- Вложишь им в руки. Синий в левую руку, красный – в правую. Не перепутай! Как сделаешь – уходите оттуда! Хоть на пару километров глубже в Зону, там приём лучше. Потом свистнешь в этот свисток. Там всё увидишь.
Он протянул мне серебристый цилиндрик с овальной дырочкой.
– Свисти долго и громко, – посоветовал мальчик. – Сейчас всё от тебя зависит. Успеешь – с Лёшкой и Алеськой будет всё хорошо, как я и обещал. Не успеешь… Успей, пожалуйста!
Он умоляюще на меня посмотрел.
- Всё, давай, Гробовщик, двигай. Выручай детишек, – Генка, наверное, хотел меня ободряюще ткнуть кулачком в грудь, но его полупризрачная рука прошли сквозь меня.
– А как же ты? – я посмотрел на Генку. – Что с тобой теперь будет?
- Со мной – ничего, – грустно сказал Генка. – А вот что с вами будет? Брат вам никогда мою смерть не простит…
Воронка снова качнулась к нам, и мальчик опять на мгновение превратился в призрачный силуэт.
- Хватит разговоров, – заспешил он, как мне показалось, с трудом обретая форму. – И давай уже, иди. Я не смогу долго здесь. А мне ещё для тебя проход удерживать.
– Да, чуть не забыл, – вспомнил он. – Не дай тебе Бог, пока будешь идти, свернуть с прямого пути! Ни каких поворотов, освещённых эскалаторов или зовущих к себе родственников. Правильный путь там только прямой. Всё, топай! Время!
Генка неловко хлопнул в ладоши, и слева от меня пыль на полу вздыбилась, заклубилась. В следующий момент порыв ветра унёс поднявшуюся пыль в сторону, и моим глазам предстала большая квадратная крышка.
Мальчик кивнул мне на неё:
- Открой!
Я подошел, потянул за толстое кольцо. Поднимая новые клубы пыли, крышка поддалась неожиданно легко. В открывшемся проёме, стали видны ступеньки, уходящие вниз. Я спустился вниз – вроде бы коридор. Но на сколько длинный и куда вдёт, в темноте не было видно. Выглянул из проёма, вопросительно посмотрел на Генку.
- Там должен быть выключатель, – сказал он.
Я снова, пошарил по мелкой неровной плитке на стене – есть!
Щёлк!
Вспыхнули неоновые трубки на невысоком потолке, и я увидел уходящий вдаль белый коридор. Сверху посыпались мелкие камешки. Я поднял голову, встретился глазами с Генкой, но в этот раз ничего не смог прочитать в его взгляде.
Я глубоко вздохнул, шагнул было в тоннель, остановился, хотел оглянуться, не смог, затоптался на месте, не зная, что сказать.
- Прощай, – громко сказал Генка, будто услышав мои мысли. – И помни, пока не спасёшь детей, ты не имеешь права помереть!
- Ну ты это…, - начал неуверенно я.
Но Генка рявкнул:
- А ну заткнулся! И бегом!
И тут же над головой с треском захлопнулась крышка люка.
14. Разгром.
Я шёл через разорённый лагерь. Я заглядывал в мёртвые лица. Я читал их краткие жизни. Я видел, как они умирали.
Мало, кому удалось это сделать достойно.
Лагерь был уничтожен минут за семь. Щеглов мог бы гордиться своими подопечными.
Вон лежит Гришка Сдоба. Невысокий толстяк, у которого голова повёрнута на сто восемьдесят градусов. Он даже не пробовал защититься. Пятился от надвигающегося кровососа, а потом выронил пистолет и закрыл лицо руками. Спрятался.
Лица, лица, лица. Перекошенные, испуганные, яростные, обезумевшие. И глаза:
– …Дяденька, передайте вашему самому главному…
– А ты что за птица?
– Подождите, я должен вам сказать…
– Нет, это ты погоди. Ты кто, я тебя спрашиваю? Откуда ты тут взялся?..

Не останавливаться. Дальше, дальше.
Глупый Лёшка. Ты думал, что они видят перед собой десятилетнего пацана? В Зоне не бывает детей. Оттуда приходят только монстры, а значит – ты один из них!
Кучей тряпья валяется Кирюха Палёный. Этот не закрывал лицо. Этот бился до конца. Одному снорку даже плечо повредил заточенной арматурой. В отместку ему содрали кожу с лица, а потом сломали позвоночник.
Дом с рухнувшей вовнутрь крышей и перекошенными стенами. Похоже на тектонический удар. Работа псевдогиганта. Я заглянул внутрь. Здесь держали оборону пятеро. Даже отстреливаться пытались. Вон гильзы. Из-под завала спираль провода с телефонной трубкой на конце.

– …Никто не снимает трубку. Где Копыто? Где эту сволочь носит?
– Да хватит тебе звонить. Даже если этот урод и на КПП, так он и побежал сюда – в самое пекло. Схоронился гад. Отсиживается в каком-нибудь подвале или подполе. Чего его искать? Какой от такого руководителя толк? Самим надо оборону готовить. А как отобьёмся, тогда и всех и разъясним. И со смотрящего недоделанного и с пацана этого мутного спросим.
– Но нам же сказали, что атака будет с другой стороны! Нужно предупредить.
– Откуда? От блок-поста? Если твари между нами и военными пролезут, то тут им и конец. Размажем с двух сторон. Ну, давай на всякий случай поставим двух наблюдателей…
– Белый, там Санёк, говорят, какую-то девку поймал!..

Дети.
Сначала Лёшка не послушался разумных слов сестрички и попёрся предупреждать этих подонков, а потом уже Алеся не усидела на повозке. Пошла следом за братом. И попалась.
Ещё один дом. Здесь контролёр поработал. Трупы рядком лежат рядом с крыльцом. Судя по позам, они не сопротивлялись. Я представил, как им по очереди перегрызают горло, а они стоят чуть-ли не по стойке «Смирно!», и содрогнулся.
Поднялся по ступенькам. На перилах следы, будто кто-то лупил по ним молотком.

…БАХ-БАХ-БАХ!
– Тихо! Сейчас будет устроен аукцион. Начальная цена – три бутылки водки!
– Четыре!
– Пять!
– Семь!
А в это время в доме:
– М-м-м!
– Да не кусайся ты! У, сучка!
– Дяденька, не надо!

Этот крик, как ножом в сердце. У меня подгибаются ноги. Я хватаюсь за перила, брезгливо одёргиваю руку, долго не решаюсь шагнуть через порог.

– …Восемь бутылок водки! Кто больше? Не жмитесь, черти! Девочка – первый класс! Восемь бутылок водки – раз!…
– А ты куда прёшь?
– Вы что тут делаете? Картавый, ты где должен быть? Кто разрешил покинуть наблюдательный пункт?
– А чего? Я – ничего…
– Вашу мать, сейчас набег начнётся, а вы тут слюни пускаете! А ну – разойтись! После боя будете бордель устраивать.
– После боя сюда Киров заявится, и хрен что кому обломится.
И тут звонкий, как серебряная струна, крик Лёшки:
– Вы что делаете, сволочи!..

Да, Лёшка – сволочи. А ты их спасать примчался.

– А это что за шкет?
– Это мутант, сегодня со стороны Зоны пришёл. Говорят – племянник Гробовщика.
– Тот самый?
– Шёл бы ты, малой, отсюда. Здесь взрослые дела…
– Отпустите мою сестру! Не то…
И выстрелы в ответ.

Учится тебе ещё, Лёшка, и учится. Сначала действуй. Потом грози. Особенно, когда перед тобой вооруженные люди.

– Ух, ё!
– А если он и в самом деле племяш Гробовщика? Осерчает дядька-то.
– А откуда он узнает? Прихороним тело и концы в воду. Нехрен лезть во взрослые разборки.
– Так, ладно, даёт кто-нибудь больше двенадцати бутылок? Нет? Продано!
БАХ!
– Семён, дуй за водкой. Твоя принцесса ждёт тебя! А теперь разыгрываем второго по очереди.
– А я говорю – по местам! Скоро начнется. Нужно быть всем наготове.
– Да пошёл ты!
– Начальная цена…
А из дома:
– Дяденька, не надо! Ну, пожалуйста!..

Блин. Ещё немного и я дойду до того, что начну пинать мёртвых!
Тебя, трусливого Кирюху Короткого, который заперся в подвале и не пускал туда ни своих, ни чужих. Пока не вытащил наружу контролёр. Вытащил и заставил с разбегу размозжить себе голову о бетонный столб. Череп только на третий раз не выдержал.
Тебя, больно хитрого Остапа Чару, который, как только начались крики со стороны блок-поста, кинулся бежать из лагеря прочь, в Зону, не разбирая пути. Думал в кустах отсидеться. Естественно, прежде, чем нападать, Лагерь окружили. Так что пал Остап в числе первых. Жадный до крови кровосос оторвал тебе башку и выпил до донышка. А голову, будто обычный мяч, зафутболил потом в сторону центра деревни. Вон она валяется.
Тебя, храброго бродягу по кличке Бардак, который в числе ещё троих смельчаков, сначала отстреливался из ПМ, а потом сцепился в рукопашной. Убил ты кого или покалечил, но разозлил ты их порядком. Недаром тебя нанизали на обломанную ветку берёзы, как жука на иголку. Ты ещё, похоже, живой, вон – ногами дрыгаешь.
Слышите, суки! Мне не жалко вас!
Тело Лёшки не успели спрятать. Мальчик так и лежал недалеко от дома. На боку, прижав руки к окровавленной груди. Лицо искажено от боли. Я подошёл, взял его на руки, вернулся к дому, возле которого творился этот позорный аукцион, и, наконец, решившись, зашёл внутрь.
У самого порога безглазый труп. Это Семён Трубач. Он выиграл быть первым в очереди к девочке, но не успел. Пока бегал за водкой, началось. Пытался отмахнуться от снорка заточенной отвёрткой. Вон она, по самую рукоятку в ухе.
Дальше чья-то оторванная нога в кирзовом сапоге. Обрывок штанины чёрный от крови. В комнате Тимофей Кот, по кличке Котовский. Ноги все целы. А вот от шеи один позвоночник. Не перегрызено – вырвано. Это он стучал молотком по перилам. Я не удержался, плюнул на забрызганную кровью лысину.
– Алеся, – позвал я.
Какое там…
И вдруг я услышал какой-то звук. Будто всхлипнул ребёнок. Упал на колени, аккуратно положил тело Лёшки на пол, бросился в соседнюю комнату. Девочка была жива. Огромный синяк во всю левую половину лица, разбитая в кровь губа, глубокая царапина над правой бровью. Алеська полулежала в углу за кроватью, зарывшись в какое-то тряпьё. Простыня на кровати была в пятнах крови.
Надо же – звери пощадили! А люди – нет…
Я шагнул к ней и отпрянул, потому что девочка заскулила, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.
- Ты что, Алеся, – сказал я, приседая, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. – Это же я – дядя Немой. Помнишь меня?
Девочка смотрела на меня, не узнавая, и всхлипывала, сотрясаясь всем телом.
- Смотри, что у меня есть, – я достал из кармана красный и синий камешки. – Хочешь?
Я на корточках, шаг за шагом, подобрался к Алесе, держа камешки на открытой ладони. Взял её за правую ручку, девочка вздрогнула, замычала, попыталась отпрянуть. Я мягко придержал её, раскрыл стиснутый кулачок, вложил красный камешек. Потом, в левую ручонку – синий…
Лицо девочки дрогнуло. Взгляд обрёл осмысленность. Она всмотрелась мне в лицо и вдруг, обхватила руками за шею, зарыдала.
- Дядя Немой, – сквозь слёзы протянула она. – Это всё я. Я виновата. Надо было отговорить Лёшку!
Я обнял её вздрагивающее тельце, поднялся. Ворох тряпок, в которые была закутана девочка, опал вниз. Алеська дёрнулась было, чтобы удержать соскальзывающее тряпьё, потом ещё крепче прижалась ко мне. Я заскрипел зубами. Девочка была голышом. Осмотревшись, я не увидел ничего похожего на детскую одежду. Блин! И что делать?
Аккуратно поставив малышку на ноги, я взял тряпку подлиннее, обернул вокруг бёдер, завязал на боку. Другую тряпку накинул ей на плечи:
– Алеся, ты идти сможешь? Нам нельзя долго здесь. Нужно уходить.
Девочка кивнула. Не удержавшись, я взял её за руку, разжал кулачок. Там было пусто. А камешек куда делся? Рассыпался в прах? Впитался?
- Постой здесь. Я позову, – сказал я и вышел в общую комнату.
Посмотрел на тело Лёшки. Мелькнула шальная мысль – спрятать его где-нибудь, что бы Алеся не увидела мёртвого брата. Но – нет. Это было бы неправильно. Я присел и, чем чёрт не шутит – вложил в руки мальчика оставшиеся камешки. Сжал его безвольные руки в кулачки. Никакой реакции. Вздохнул разочарованно. Взял лёгкое тельце на руки. Позвал:
- Алеся, пойдём.
Девочка, ссутулившись и хромая, вышла из комнаты, глянула на меня, на брата. Крупные слёзы опять заскользили по её щекам.
- Он… живой? – второе слово она произнесла шёпотом.
Я хотел было отрицательно покачать головой. Молча – дыхание перехватило. Но тут мне показалось, что мальчик шевельнулся. Я посмотрел на него. Вот ещё раз. И ещё. Тело Лёшки содрогнулось, он попытался выгнуться дугой, лицо его исказила гримаса боли, потом он с шумом вдохнул, закашлялся, несколько моргнул и вдруг открыл глаза.
- К-конечно живой, – сказал я.
Ну, Генка! Ну, камешки!
Мальчик снова закашлял. Из уголка рта потёк тоненький ручеёк крови.
- Где Алеська? – прохрипел он. Попытался повернуть голову.
- Здесь, – только и смог я выдавить из себя.
Уходить из Лагеря надо было спешно. Но как? Лёшка сам идти не мог. Рубашка вся его намокла от крови. Я нёс его и боялся взглянуть на его раны. Следом, морщась от боли еле шла Алеська, замотанная в тряпки.
Пока дошли до повозки, пока погрузились…
Я подумал было вернуться. Поискать среди трупов какое-нибудь оружие. Потом усмехнулся: «Что такое пистолет против монстров Щеглова?» и погнал своих «лошадок» в сторону Павловичей. Прочь от мёртвого лагеря.
И вовремя. Сзади уже нарастал рёв форсированного двигателя бронированной БМП. Достигнув центра Западного лагеря, мотор стих. Команда зачистки явилась проверить территорию на предмет выживших. Да и мёртвых прикопать заодно.
Аномалий на пути не попалось ни одной. Наверное Лёшка дорогу почистил, пока в Лагерь мчался.
Мальчик лежал за моей спиной на ворохе тряпок. Глаза закрыты, дышал часто, с присвстом. Кулачки так и не разжал. Морщился при тряске на ухабах. Рядом тихо, как мышка, сидела его сестричка, держала за руку. Плакала, размазывая по лицу слёзы вперемешку с кровью.
Я оглянулся. Хватит – нет? Достал серебряную трубочку, которую мне дал Генка, набрал воздуха в лёгкие и дунул. Свисток не издал ни звука. Я попробовал ещё – тот же результат. Ещё. Ещё!
В ушах зашумело, пространство вокруг утратило статичность, поплыло, закрутилось, сворачиваясь в длинную трубу-тоннель, в конце которого была ОНА – дверь. Тоннель сначала рванулся куда-то в невообразимую даль, а потом, подобно телескопической удочке, стал втягиваться, собираться, колено за коленом, колено за коленом. И на каждое сокращение раздавалось «Клац!», от которого всё вокруг: земля, воздух, само пространство – всё содрогалось. И так длилось и длилось, пока дверь не приблизилась вплотную. Пока она не обрела реальность, не открылась, и я не увидел ЕГО.
Высотой метра три, он мерцал и переливался, становясь похожим то на гигантскую глыбу льда, то на отполированный до зеркального отражения прямоугольный куб. Не знаю, как, но он смотрел на меня. И смотрел, мягко говоря, без особой приязни.
Так вот ты какой – Монолит.

Повозка давно остановилась, но я всё равно натянул поводья. Малой недовольно покосился в мою сторону, громко фыркнул, мол, в себя приди – мы стоим давно. Я сморгнул, чертыхнулся, неловко спрыгнул на землю.
Алеська, которая, как заворожённая, смотрела в открывшийся проём, встревожено перевела взгляд на меня. Я успокаивающе улыбнулся. Сказал:
- Приехали. Пересаживайся на моё место.
- Зачем? – насторожилась девочка. – Вы разве не с нами?
- Конечно с вами, – сказал я, испытывая дикое желание отвести глаза. – Только не сейчас. Попозже. Остались кое-какие дела. Вот доделаю – и сразу к вам.
Алеська колебалась. Вот ведь – чистая душа. Всё чувствует, всё понимает…
- Брата спасай, – подтолкнул я её. – Не тяни.
Девочка виновато оглянулась на Лёшку, глубоко вздохнула, взяла у меня вожжи. Легонько хлестнула ими по бокам «лошадок». Малой довольно «буфнул». Ему нравилось возить Алеську.
Повозка стронулась и покатилась прямо сквозь Монолит. Черты её поплыли и истаяли в зеркальной поверхности куба.
- Что теперь? – спросил я.
По ту сторону двери в грани Монолита отражался лес, дорога, колея от проехавшей повозки. Но не я.
Я чувствовал его взгляд. «Брат» Генки всё так же неприязненно таращился на меня.
Потом из проема что-то вылетело, больно чиркнуло по щеке и упало мне под ноги. Я нагнулся и поднял булавку, на подобие той, что мне дал Генка. Только бусинка у этой была не красной, а чёрной.
- И на том спасибо, – криво усмехнулся я.
После этого дверь захлопнулась. Окружающее пространство распрямилось, будто отпущенная резинка, земля под ногами содрогнулась. Я не удержался на ногах и упал на четвереньки. Налетевший порыв ветра зашатал ближние деревья. Воспарили к небу и стали опадать обрывки коры, иголки, листья.
Я поднялся с колен, Вытер кровь со щеки. Глянул на артефакт у себя в руках. Сказал:
- Нарекаю тебя «Гвоздь».
Усмехнулся и добавил:
- И будешь ты последним в крышку моего гроба.
Издалека донёсся треск автоматной очереди. Чистильщики нашли-таки живых в Западном лагере. Интересно, Киров с ними?
Я глубоко вздохнул и захромал в ту сторону.
Конец первой книги.