Евгений Новиков
Горькие травы Чернобыля


Повесть была написана в 1996 году, как документальное произведение к 10-летию Чернобыльской катастрофы. Переписана и расширена к 30-летию этого трагического события. В произведении появилось много мистических и фантастических эпизодов. Я хотел подарить читателю надежду на то, что всё могло закончиться совсем по-другому. Пусть и в некоей альтернативной реальности.
На обложке книги размещен фотоколлаж Т. Чернокозинского на котором вы видите подлинные предметы из Припяти 1986 года: камера, которой снимался фильм, часы Жеки, настоящие фотографии участников событий.
В августе 2019 года вышел приквел произведения "Горькие травы Чернобыля" – повесть "Пусть посмотрит в глаза Припять"



Глава первая

Дверцы «Рафика» хлопнули одновременно. Четверо пассажиров и водитель, он же старлей химических войск Володя Климчук, рослый крепыш 25-ти лет от роду, выскочили на дорогу. «До вітру», понимаете ли. Сто тридцать километров от Киева заняли без малого три часа – дорога от Иванкова на Чернобыль была сплошь забита военной техникой. Зато, после поворота на Припять, встречных машин почти не было.
На выезде из Чернобыля нас затормозил сержант химвойск в респираторе «свиное рыло» и «обнюхал» наш зеленый «РАФ-2203» датчиком радиометра.
– Грязновато, товарищи, – три рентгена, – меланхолично заметил сержант. – После Припяти машине…, – он сделал неопределенный жест рукой.
Тут глаза солдата встретились с моими. Он недоумённо заморгал белесыми ресницами и едва собрался выразить безмерное своё удивление всеми доступными словами русского языка, как Володя наполовину высунулся из окна и строго посмотрел на сержанта. Тот, увидев погоны старшего лейтенанта, торопливо, хоть и не очень почтительно, козырнул и, махнув рукой в сторону трассы, проворно забрался в люк бэтээра.
Володя насмешливо оглянулся на меня:
– Это последний КПП, больше не будет. Повезло тебе, Жека…Или, наоборот – не повезло.
– Не пугай! – вдруг сердито сказал отец. – Поездим часок, поснимаем – и в Киев, отмываться.
Климчук ухмыльнулся и промолчал. Я зажал коленями старенький «ФЭД». Какой-никакой металл. А вот сидеть на свинцовом листе было неудобно и горячо. Но дорога местами сильно фонила.
С Володей мы как-то быстро сдружились еще в Киеве, когда размещались в гостинице «Энергетик» после прибытия из Жулян. То ли небольшая разница в возрасте тому причиной, то ли мой интерес к его необычной работе? Водителем он оказался постольку – поскольку, главными его задачами были заборы воздуха в футбольные камеры и поиск мест с максимальной «грязью». Здесь так называли радиацию.
В общем, из Киева до Припяти мы доехали почти без приключений. Лишь на КПП «Дитятки» гаишник строго смотрел в пропуска и завёл утомительную дискуссию на тему: «Куда вы тащите пацана?» Гаишник сдался лишь после обещания оператора показать его по республиканскому телевидению. Кстати, из всех пятерых только сам Володя и Николай Григорьевич Лельченко – инженер стройконторы ЧАЭС – были «матёрыми волками». Я, отец и оператор украинского телевидения Георгий Шебаршин ехали в «зону» впервые.
Вчерашним вечером в гостинице было всё обговорено, любопытство и страхи перед радиацией частично удовлетворены вынесенным вердиктом «а, ерунда всё это», все котлеты в буфете съедены и все бутылки «Каберне» выпиты. Для «дезактивации». Но это, в основном, было на совести Лельченко. Хотя мне достался почти стакан. С легкой руки учёных и лжеучёных всем мужикам Киева открылась сказочная оказия, употреблять все виды алкоголя для дезактивации организма. Запасами этанола всех видов и концентраций были заполнены магазины. И это во время «сухого закона» Горбачева! Впрочем, даже дефицитный алкоголь никак не повлиял на массовый исход киевлян из их древней столицы. Лельченко полушепотом рассказывал о том, что творилось в Киеве после 1 мая. Люди штурмом брали поезда, выбирались на попутках и даже на велосипедах. Больше половины населения Киева попросту сбежало. Никто не верил сказкам властей о «радиационном фоне в пределах нормы», зато сами радионуклиды саднили горло, а раздача школьникам таблеток йодистого калия пугала больше, чем все слухи вместе взятые.
На въезде в город памятный знак «Припять.1970» был безупречно белоснежен. Куст сирени по соседству с ним выглядел как-то квело, как-то не по настоящему, словно природа пожалела ядерной весной красок для обречённой на гибель зелени. Да и сама зелень была совсем не зелёной. Вот совсем-совсем. Почти черные листья тополей скрутились и застыли в неподвижном воздухе. А еще он был беззвучным. Глухим. Молчали птицы. Собственно их не было вовсе. Какая-то звенящая тишина и что-то еще, совсем незнакомое, пугающее в ней. Я уже знал, что именно. От этого незнакомца саднило и першило горло, наливалась свинцом голова, возбужденно дрожали нервы и металл кислил на языке, как батарейка Гальвани.
– Она мертвая, Жека, – негромко сказал мне кто-то в левое ухо. Я подпрыгнул и на мгновение прервал процесс опорожнения организма от избытка воды. Оглянулся через плечо.
За спиной стоял Володя Климчук и медленно водил датчиком по пыльному грунту.
– Кто? – так же тихо и невнятно спросил я через респиратор.
– Как кто? Сирень мёртвая. Земля мёртвая. Припять мёртвая. – Климчук с каким-то насморочным всхлипом втянул воздух. Свой лепесток он снял.
– Делай свое дело. Стесняться тут некого. И быстро в «РАФ»!
Я вдруг понял, что стесняться и впрямь было некого. Из-за дорожного знака на меня смотрел красивый город с белоснежными домами, лесами антенн на крышах, широким мостом, который вроде бы приветливо светился белым пламенем на солнце. Словно бы мертвый город приглашал – «Приходи! Погуляй по моим скверам, пока они не стали рыжими, поднимись ввысь на колесе обозрения! Искупайся в пруду-охладителе! И я убью тебя, мальчик! Я убью тебя за то, что твои глупые взрослые соплеменники убили меня. И реку! И рыбу! И птицу! Заходи, не бойся!»
Странная дрожь пробежала по телу. Я оглянулся на Климчука:
– Сколько светит?
– Почти пятьдесят, – равнодушно сказал он. – На мосту будет много больше – там прошло облако взрыва. В городе много меньше. Там безопасней. Бегом к машине, шпингалет!
Мужики тоже закончили свои дела и уже рассаживались в «РАФе». Вдруг что-то зашуршало за спиной. Громко, сухо и противно. Словно стая гадюк в траве. Я оглянулся. С кустов медленно, одновременно, словно по команде, падали цветки и листья мертвой сирени.
Мы с Володей переглянулись и бросились к машине…



Глава вторая

– Чего она сыпется-то? – на бегу спросил я.
– Шума от тебя много, коленки дрожат, вот и сыпется! – с иронией ответил Климчук.
Коленки не коленки, а сердце ушло в пятки. Я с разбегу впрыгнул на свинцовую пластину сиденья и с треском захлопнул дверь. Было задремавший Лельченко, сердито посмотрел на меня, приоткрыв левый глаз, но ничего не сказал. Сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, Лельченко был сильно не в духе. Не иначе переборщил с дозой «дезактивации» и страдал похмельем. Он то и дело тянулся к термосу и пил воду прямо из колбы. Хорошая штука – термос. Держит воду холодной и не пускает внутрь вездесущие гамма-лучи.
– Значит так, – веско сказал Володя, снимая полиэтиленовую головку с датчика радиометра, меняя её на новую, чтобы датчик не накапливал «грязь».
– Повторяю в сто первый раз – города бояться не надо. В первые дни там был ад, а теперь, скорее, чистилище. Дороги неплохо отмыли. Воздух более-менее чист. Если ветра нет, респираторы можно будет снять. Но! Сильно фонит пыль и почва, а также всё, абсолютно всё, что находится на улицах. Кому опять понадобится по нужде – прямо на асфальт, или в любой подъезд.
Климчук, прищурившись, посмотрел на меня и с нажимом в голосе продолжил:
– В палисадники не заходить, в траву не лезть, ногами по пыли не топать, с земли ничего не поднимать и «сувениров» из города не брать. За непослушание – расстрел.
Все рассмеялись. Я насупился: кажется, меня все считали малолетним дурачком.
– Скажи лучше, чего намерил-то? – спросил Шебаршин, самый молчаливый из всей компании.
– Грунт 50 рентген, асфальт примерно 20, – лениво сказал Володя. А вот воздух – сто.
Кажется, машину слегка тряхнуло, потому что все вздрогнули одновременно и квадратными глазами уставились на Климчука.
– Сто миллирентген, – садистским тоном объявил Климчук, – в городе между домами, думаю, будет меньше.
Все опять рассмеялись. Отец зачем-то открыл кофр кинокамеры, щелкнул замком:
– Может уже закроем лекцию и поедем?
– Куда изволите? – шмыгнул носом Климчук. – Направо дорога на станцию, налево, через путепровод, – Припять.
– В город, – решил отец. – Немного поснимаем, там посмотрим.
Никто не возражал. Стартёр молодецки взвизгнул и двигатель запустился молниеносно.
– Движок – зверь, – гордо сказал Климчук, – ребята в Киеве перебирали. И машинку хорошо почистили от «грязи».
– Хорошо, хорошо, а три рентгена вынь да положи, – сердито сказал Лельченко.
– Так это сегодня на трассе насобирали, пылюки-то сколько, – обиделся Володя.
«Рафик» тронулся и стал быстро набирать скорость. Асфальт был добротный, советский, ни ямок тебе, ни трещин.
Через пару минут мой взгляд уперся в красивую вывеску с правой стороны шоссе: «Чернобыльская АЭС им. Ленина». Вдали, наверное, километрах в трех, среди крон деревьев, был хорошо различим знакомый по репортажам программы «Время» ослепительно-белый комплекс атомной станции. Его окружали ажурные мачты распределительных ЛЭП, по которым давно не бежал ток. А вот и он – пресловутый библейский зверь двадцатого столетия – разрушенный реактор четвертого энергоблока. Вентиляционная труба и, рядом, безобразная чернота конструкций снесенного взрывом машзала, скрывающая жерло реактора.
«Рафик» слегка сбросил скорость. Негромким, таким родным для уха звуком жужжала 16-миллиметровая кинокамера отца. Телекамера Шебаршина работала бесшумно. Все как-то виновато молчали.
Вдруг микроавтобус резко свернул влево и, исполинское атомное чудовище, порождение гения и безумства человека, исчезло из вида. Замолчала и камера.
– В Припять, так в Припять, – невнятно пробурчал Климчук, вновь набирая скорость. Стрелка спидометра подползала к сотне и останавливаться на достигнутом явно не собиралась. «Рафик», как пришпоренный, влетел на мост.
– Давай, гони, гони, родной, – тихо сказал Лельченко, – поганое место, ребятки.
– Здесь облако взрыва прошло, вы рассказывали, – я приподнял респиратор. – Вова, можешь померить – сколько здесь?
– Щас, вот отпущу баранку, остановлюсь и буду мерить, – взорвался Климчук, – Вон у тебя свой ДКП, меряй, измеритель ты хренов!
Я вытащил из кармана свой ДКП-50, дозиметр в виде авторучки. Утром такой получил каждый, уже заряженный.
В окошке дозиметра тонкая константановая нить невозмутимо держалась на нуле. Я задышал ровнее. Тем временем «РАФ» благополучно миновал путепровод.
– А правда, сколько на мосту светит? – заинтересовался Шебаршин.
– Много, – глухо сказал Лельченко, потирая пальцами виски.
– В первые дни шкалило за тыщу. Но мост регулярно моют, теперь гораздо меньше.
Николай Григорьевич потянулся к термосу и вновь монотонно и мрачно заговорил:
– Здесь в первый день трое пацанят погибли. Ну, школьники. Выехали на велосипедах на мост – смотреть, как четвертый блок полыхает. А ночью над мостом прошла труха реакторная, мать его! Светило страшно. Да и сам реактор стрелял, как из пушки, нейтронами, гамма-лучами и черт знает, чем еще… Вот пацаны стояли и смотрели, пока им плохо не стало. Так на асфальт и попадали. Привезли их в санчасть – каждый по 2500 рад схватил. Ничего сделать не смогли. Черные стали, как угли. Ядерный загар значит.
– Что дальше было? – спросил я.
– А ничего не было. В цинковых гробах закопали, – Лельченко отвернулся.
Я похолодел и вновь натянул респиратор. Шебаршин и отец подавлено молчали.
Лишь на Климчука рассказ Лельченко не произвел никакого впечатления, он уже и наслушался, и насмотрелся всякого. Наоборот, Володя весьма жизнерадостно хохотнул – в зеркале от него не укрылся тот факт, что я вновь положил выше колен свой верный «ФЭД», четвертую модель, мечту юного фотографа.
В следующее мгновение микроавтобус остановился.
– С приездом нас, – торжественно объявил Володя, – Припять. Проспект Ленина. Перекур?!
«Было бы неплохо». Мысль мелькнула в голове и с сожалением распрощалась. Сигареты «Золотой пляж» и коробок гомельдревовских спичек были изъяты батькой еще в аэропорту Симферополя. В качестве компенсации был выдан щелчок в лоб.
Впрочем, Климчук закуривать и не собирался. Первым делом он приспустил стекло и вытащил «за борт» датчик радиометра. Водил по воздуху, глядел на стрелку, пересчитывал чего-то в чего-то и, наконец, объявил:
– От 40 до 60 миллирентген воздух. Выходим, купаемся, загораем! Одно из самых чистых мест в городе. Я его еще на прошлой неделе приметил. Пока ветер не с площадки, хрюкальники всем можно снять!
Обстановка сразу разрядилась. Все вышли из салона размять ноги. Володя кинулся к «Рафику» и, сунув руку в бардачок, извлёк на свет божий круглую металлическую коробку. Внутри оказалась мятая пачка сигарет «Прилуки». Климчук закурил, а я сглотнул слюну. Просить сигарету при отце было нереально.
Кроме Володи, курящим оказался еще и Лельченко. На правах старшего он вытянул сигарету из пачки без спросу.
– А зачем коробка? – заинтересовался я. – Чтобы лучи не проникли?
– Именно. Как это ты только догадался? – съехидничал Климчук. – Табак, он, брат, абсорбирует из воздуха всю «грязь». Вон точно, как твои патлы под беретом. Потом придется башку мыть и стричь «под канадку». Как минимум.
– Не буду, – мрачно буркнул я, – под беретом же…
Отец и Шебаршин препирательств не слушали. Схватив камеры, они понеслись через площадь к ближайшему скверу, над которым возвышалось колесо обозрения.
– На дозиметры всё же поглядывайте, – прокричал им вслед Лельченко.
Кстати, дельная мысль. Я достал из кармана свой ДКП. Посмотрел на волосок…
Что-то как-то тоскливо задвигалось в желудке. Увидев мой застывший взгляд, Климчук перестал балагурить. Подошел ко мне. Я молча протянул ему дозиметр.
Нитка показывала два рентгена.



Глава третья

Несколько секунд Климчук смотрел в окуляр дозиметра. Задумчиво тёр подбородок.
– Два рентгена, два рентгена, откуда им взяться, им взяться откуда?
Он несколько раз повторил эту фразу. Потом направился к машине и в очередной раз полез в свой бездонный бардачок. Что-то лязгнуло и щелкнуло. Потом Володя положил мой дозиметр себе в карман. Потянулся за коробкой радиометра с датчиком и потащил его ко мне:
– Ну, давай понюхаем профессиональным прибором.
Я стоял в позе истукана, слушая звон в ушах и частое биение сердца. Слегка щипало глаза, смотревшие вдоль улицы на роскошное здание горкома партии, немного першило горло. Иные признаки радиации не ощущались.
Датчик радиометра уткнулся в щитовидку. Щитовидка испугалась и хотела спрятаться где-то в горле, но датчик упорно нащупал её и прижал чуть не к подбородку.
– Ооо, – радостно сообщил Володя, – практически ноль. Железа сытая, недаром тебе скормили мешок таблеток йодистого калия. Так что теперь наш фирменный чернобыльский йод-131 ей кажется невкусным!
Датчик, тем временем, жил какой-то своей жизнью – он прополз по синему х/б комбинезону и, ничем не заинтересовавшись, упёрся в пупок. Мгновение подумал, вознамерился было прокатиться вдоль молнии брюк, но деликатно отпрыгнул в сторону.
– Здесь ничего измерять не будем, какой смысл? – задумчиво и как-то иронично сообщил датчик володиным голосом.
– Подними-ка лучше копыто, – скомандовал датчик, – правое.
«Копыто» удивилось, но послушно приподнялось над асфальтом и слегка помахало в воздухе кедом.
– Вооо, вот она где, – радостно заорал датчик, – 150 миллибэр. Понятненько. Нужно будет мыть на КПП.
С чувством хорошо выполненной работы датчик прислонился к володиной руке и замолчал, передав голос его законному владельцу.
– Забери свой дурацкий дозиметр, – ворчливо сказал Климчук, – ерунда, а не техника.
Загадочным образом нитка в окуляре опять заснула в обнимку с нолем. Я подозрительно посмотрел на Климчука. Как-то досадно стало. Были рентгены, и нет. Я уже как-то к ним стал привыкать, можно сказать, даже привязался. Как ни крути, свои рентгены, собственные, родные.
– А зачем они тебе? – словно угадав мои мысли, изрёк Володя. – Думал, тебе за них Михал Сергеич медаль в Кремле даст?
– Орден, – буркнул я. – Где рентгены-то?
– А их и не было! Скажем так, почти не было. Сколько мы в пути были? Вот конденсатор и подразрядился. Я подзарядил.
– Честно? – я всё еще подозрительно смотрел на Климчука.
– Честное чернобыльское! А вот у твоих киношников сейчас бэр 10 напоказывает, причём, абсолютно честных.
– А где они?
Климчук обеими руками развернул мою голову влево.
– Смотри на крышу гостиницы.
Да, действительно – две черные фигурки то плавно двигались, то замирали на крыше десятиэтажной высотки.
– Хорошие должны быть кадры, с их телевиками станцию крупно показать можно, – с видом профессионала сказал я.
– Кадры не знаю, а рентгены будут и хорошие, и крупные, – упрямо сказал Володя. – Минут через 15–20 им надо сматывать удочки. Время – бэры! Перекур пока.
Я решился попросить сигарету. Без всякого удивления Климчук молча направился к «Рафику», секунду глядел на спящего Лельченко, звякнул коробкой, долго шелестел пачкой, что-то сунул в карман и вернулся ко мне.
– Держи!
Я протянул руку. Володя медленно достал из кармана свой не слабых габаритов кулак, сложенный фигой.
– Дурак! – зло выкрикнул я и отвернулся.
За спиной Климчук довольно гыгыкал. Видимо, глупый розыгрыш доставил Володе большое удовольствие.
Я молча разглядывал проспект. Посредине бульвар с рослыми, стройными тополями, застывшими в безветренной полуденной жаре. Листья, кажется еще живые, но потемневшие. Синие свежеокрашенные скамейки. Вдали сквер с высоченным желтым колесом обозрения. Ярко-белые, словно вчера покрашенные дома, ярко-красный лозунг на пятиэтажке «Мир! Труд! Май!»… Быть может жива еще Припять? Дома ждут хозяев. Они ведь вернутся когда-нибудь, справят первомай? Скоро ведь заткнут реактору его синюю, светящуюся ураном радиоактивную пасть, забетонируют площадку станции, наверное, включат уцелевшие три энергоблока, достроят пятый…
– Поговори со мной, Припять, – прошептал я, – не сердись, я здесь случайно и совсем не причем. Не я строил этот проклятый реактор, не я неправильно им управлял…
«Врешь…» Змеиный, едва осязаемый шепот в ушах заставил меня вздрогнуть.
«Врешь…Вы все врёте, люди. Вы строите нас возле атомных станций. Вы добываете там вовсе не свет. Вы растите в реакторах тьму – оружейный плутоний. Я же город-атомщик. Я всё знаю. Вы хотите взорвать мир. Но однажды мир взорвёт вас. Иди прочь, мальчик! Или тьма заберёт тебя!»
Я сильно тряхнул головой. Так сильно, что белый хлопчатобумажный берет упал на горячую пыль дорожки. Шепот смолк.
Забыв недавнюю обиду, я испуганно оглянулся на Климчука.
– Привидение увидел? – серьёзно спросил он. – Их здесь много, их здесь целый город.
Он быстрым шагом направился к упавшему берету, подцепил его датчиком, сверлил взглядом стрелку. Задирал взгляд к небу, что-то подсчитывая в уме.
– Ндаа! – каркнул Володя на весь город. – Такой берет сделает твои медные волосы белыми. А может зелеными, не знаю. Но скорее это…будешь лысым, как Горбачёв. Теперь бы этим беретом ему пятно на лбу потереть – вмиг сойдет. И вашей «Правде» не придется его ретушировать… Не, вот ты мне скажи – зачем парню такие роскошные медные патлы, а?
– Чтобы ты спросил! – я опять начинал злиться. – Сколько светит кепочка?
– Положим не кепочка, а берет. Противорадиационный между прочим. Без малого 10 бэр. А вот если бы он был не х/б, а шерстяной, то при нём можно было бы газету «Правда» читать в полной темноте. Ха-ха!
– Чего орете?
Сонный Лельченко вылез из микроавтобуса, довольно потягиваясь. Должно быть вчерашняя «дезактивация» полностью выветрилась.
– Да вот тут один охотник за рентгенами берет уронил! И как назло в самую пылюку.
Так что теперь нужен новый берет или парикмахер, – сообщил Климчук.
Шутки Володи меня начинали доставать. Николай Григорьевич юмор старлея тоже, кажется, не разделял. Лельченко задумчиво переводил взгляд с меня на Володю.
– Вот что, хлопче, – как всегда монотонно и размеренно заговорил Лельченко, – мне моей почти лысине беретка без надобности. Я своих рентгенов уже нахватал. Надевай.
Он протянул мне берет. Я пристыжено молчал.
– Бери, бери! Только батьке не докладывай.
– Спасибо, Николай Григорьевич!
Берет Лельченко пришелся мне по самые уши.
– А, кстати, где корреспонденты-то наши?..
Володя посмотрел на часы:
– Черт Иванович, 40 минут уже лазят, а время…
Он не договорил. Топот тяжелых ботинок по асфальту был слышен издалека.
– О, бегут, бегут, бегут! – оживился Климчук. – Не иначе дозиметры в зашкал ушли.
Действительно из сквера выскочили запыхавшиеся, красные отец и Шебаршин.
Шебаршину было тяжелей – телекамера 80-х вещь нелёгкая.
Сбавили шаг. Подошли. Отдышались молча.
– Вообще-то, – сказал Лельченко, – бегать здесь не надо. Не стадион. Быстрее бежишь – глубже дышишь. Больше «грязи» в легкие собираешь.
– Ну и жарит там, наверху, – наконец продышавшись сказал отец, – зато станцию сняли крупно, как на ладони. Видно, как реактор маревом дышит. И белый дым поднимается.
– А у меня экран в камере черно-белый, так видно, как над реактором белые точки пляшут, – сообщил Шебарщин, – радиация или что?
– Так радиация и есть, – не удивился Лельченко, – а белый дым, это борная кислота парит. Реактор закидали вертолетчики тоннами борной кислоты. Чтобы, значит, цепную реакцию погасить. И при «бомбометаниях» зацепили крышку биозащиты реактора. Она же первые дни от взрыва «на попа» встала, так реактор и плевался в воздух всякой дрянью. А теперь меньше, гораздо меньше. Но всё равно, гад, постреливает иногда.
– Ой, ну какая цепная реакция? – озлился Володя. – Академики говорили, что тысячу тонн уран-графитовых сборок из реактора выбросило в воздух и раскидало вокруг до около. 80 Хиросим у нас тут теперь. Какая может быть реакция. Дозиметры лучше давайте!
Громкая сухая автоматная очередь раздалась совсем близко. Буквально за соседними домами. И еще одна! И еще…
Все подпрыгнули и замерли в недоумении и страхе. В руках у Климчука блеснул сталью невесть откуда извлеченный им пистолет ТТ.
– Вот вам, девочки, и цыплята табака, – медленно оглядываясь по сторонам, пробормотал Климчук…



Глава четвертая

– Что происходит?! – выкрикнул Шебаршин.
– Не знаю, – отчеканил Климчук, крутя головой и внимательно прислушиваясь к чему-то, – может быть патруль.
– А стреляют в кого? – поинтересовался я.
– Да уж не в тебя, – буркнул Володя. – Все в машину!
Уговаривать никого не пришлось. Дверцы хлопнули и Володя завел двигатель, но с места трогаться не спешил.
Из-за угла пятиэтажки выехал серо-зеленый бэтээр. Как-то не спеша продвинулся метров 30 по улице. Остановился в раздумье. Вдруг резко развернулся и поехал прямо на нас.
– Точно, патруль, – сообщил Климчук и выключил двигатель. – Пока не скажут, никому не выходить.
Торопливо полез из машины и медленно пошел навстречу бэтээру.
Тот немедленно остановился. Лязгнули люки, и из них выбрались два сержанта в форме внутренних войск, придерживая у груди автоматы. Следом показался довольно моложавый человек в синем парадном мундире генерала ВВС. Это уж совсем было странно.
Генерал первым молодецки спрыгнул на асфальт. Климчук резво подбежал к генералу, отдал честь и замялся, спохватившись, что на голове, вместо фуражки, идиотский хлопчатобумажный берет. Генерал бесцеремонно и раздраженно дважды махнул рукой, что-то сказал, и оба двинулись к нашему «Рафику». Почему-то все решили, что команда Климчука не выходить уже отменена и полезли наружу.
– Генерал-майор авиации Антошин, – лихо отчеканил генерал, – кто такие?
Церемониал представления и предъявления пропусков длился довольно долго. Генерал внимательно вглядывался в каждую бумажку и подозрительно косился на Шебаршина, который нервно шарил по карманам в поисках документов. Нашел, наконец, целую пачку бумажек и протянул Антошину. Автоматчики сидели на бэтээре и никакого интереса к происходящему не проявляли. Хотя, собственно, это они обязаны изучать пропуска.
Видимо генерал-майор Антошин был человеком либеральным и не гонял в три шеи чужих солдат.
Сам Антошин тем временем с интересом разглядывал камеру Шебаршина, который водрузил её на плечо, видимо, для большей солидности.
– Телевидение УССР, оператор Шебаршин Георгий Константинович, – гордо представился Шебаршин.
– Как Жуков, – Антошин добродушно усмехнулся. – А вот это тоже телевидение?
Генеральский указательный палец бесцеремонно ткнул в пятак моего респиратора.
– Нет, что вы, это респиратор, – нахально объяснил я.
Улыбка исчезла с генеральской физиономии.
– А классный у вас самолет, товарищ генерал, – я махнул в сторону бэтээра.
Бледное лицо генерала покраснело. Он явно закипал.
«Квиты! – радостно подумал я. – Не фиг радиоактивными пальцами в рожу тыкать!»
– Это мой борзый сынуля, Николай Тимофеевич, – вдруг объявил отец.
Антошин несколько секунд всматривался в его лицо, потом хлопнул себя по бедру и, улыбаясь, протянул руку:
– Рад встрече, Николай Константинович! Прекрасный очерк написали, спасибо!
– А вот его, – сердитый кивок в мою сторону, – надо было дома оставить! Нахватается рентгенов, что потом?
– Да мы здесь только около часа, Николай Тимофеевич, – сказал отец, – а на площадку вообще не ездили. Я понимаю. А что это вы с патрулём разъезжаете? Не уехали в Киев? Судя по вашему лицу, рентгенов вы нахватались сверх всякой меры!
Антошин как-то осунулся, задумчиво посмотрел по сторонам.
– Да, еще в первые деньки под сотню набрал. Собственно я уже лечился в Киеве. Почистили немного. А вернуться попросил командующий округом с подачи Силаева. Вот, дескать, генерал тут здорово порядки наводил, так нехай еще попрацюе. Э-э прогуляемся немного, Николай Константинович, подышим чернобыльским воздухом?
Отец улыбнулся – с именами-отчествами у генерала были явные нелады – и молча кивнул.
Они отошли от машины.
– А кто стрелял-то? – крикнул я вслед, – от рентгенов отстреливались?!
Генерал оглянулся.
– Да уж господина Рентгена я бы с удовольствием расстрелял! Вместе с госпожой Кюри…
– Счет два-один! – резюмировал Климчук, подмигнув мне. – В твою пользу.
Все рассмеялись и вновь полезли в «Рафик».
– Я много слышал про Антошина, – стал рассказывать Лельченко своим громовым прокуренным голосом, – он здесь буквально с первого дня взял ситуацию под контроль, пока высокое начальство в ступоре было.
– Сам носился по четвёртому блоку, пригнал вертолетчиков своих, нашел песок, мешки. Сам поднимался в воздух, показывал, как заходить с высоты на реактор. Облучился, конечно, страшно.
Лельченко вдруг рассмеялся:
– И наше местное начальство облучил. Вертолетную площадку сделал прямо рядом с горкомом партии. Ну и вертолеты им там все кабинеты радиоактивной пылью забили. Это уж потом догадались штаб в Чернобыль перевести.
– Григорьевич, да погоди ты! – воскликнул Климчук. – Дай послушать, чего там генерал рассказывает.
Несмотря на то, что Антошин говорил вполголоса, в пустой абсолютной тишине улицы речь была слышна чётко.
– В общем обстановка тяжелая, – говорил генерал, – один экипаж потерян – зацепили лопастями вентиляционную трубу блока и рухнули вниз. Хоть не прямо в реактор, а то пришлось бы бежать отсюда, куда глаза глядят. На высоте сто метров над блоком светило за тысячу рентген, а когда мешки сбрасываешь – вообще страшно что. А ведь каждому экипажу приходилось делать не один заход. Люди быстро выходили из строя. Но, должен сказать, что новых жертв нет. Догадались кабины изнутри свинцом обкладывать. Теперь все мои ребята в Москве, в шестой клинике, там сделают всё, что возможно и невозможно.
Антошин замолчал, опустил голову, его лицо опять стало бледным, осунувшимся.
– Я вам прямо скажу…Конечно, этого не дадут написать. Хотя, давайте посмотрим, какая у нас перестройка и гласность. В общем, бардак у них здесь. Бардак и безответственность. Правительственная комиссия Щербины только командовать умеет. Ой, да и командовать они тоже не умеют. В первый день на всей станции, во всём городе не было ни одного дозиметра, ни одного радиометра. Носом радиацию мерили. Пожарников всех, до одного, погубили. Бросили их на четвёртый блок пожар тушить. Ума-то нет, что никакой водой ядерный огонь не погасишь… И вот они лили воду прямо в реактор! А пар радиоактивный поднимался в высоту, и разносило его по всей Европе нахрен!
Генерал распалился, лицо вновь стало красным.
– А население? Два дня людей в известность не ставили! О таблетках йодных никто и не подумал. Переоблучили щитовидки всем. Детям, в том числе… Эвакуировали мы гражданского населения более 60 тысяч. Что с ними будет, это же… Даже никто не мерил, сколько они грязи собрали. А повезли их куда? Кого-то в Киев, а там тоже фон. Тысяча сто автобусов пришло из Припяти. Раскатывали по столичным улицам, грязь разносили.
Отец молча слушал. Антошин перевел дух и продолжил:
– А на площадке что творится? Погнали людей собирать куски топлива. Вокруг станции уран кусками разбросало, так его поднимали с земли руками в перчатках и бросали в вёдра. Уран собирать руками, вы понимаете? Загубили заживо! Купили за валюту в Японии роботов, чтобы собирать уран и графит. Так они не выдерживали таких доз радиации, электроника сгорала. Ну вот, значит, бросили солдат на крышу реактора, топливо собирать… Они ж не роботы, им же можно. Какое потомство у них будет?
Голос генерала дрожал.
– Но, в общем, сейчас Щербину сменил Силаев. Дело на лад пошло. Площадку бетоном залили, почистили. Реактору пасть бором закидали. Скоро начнут захоранивать, саркофаг такой строить. Хотите посмотреть? Бэтээр у нас внутри чистый, свинцом оббит…
Мы не расслышали, что сказал отец. Генерал оживился:
– Но только лично вы, а своих отправляйте на выезд, на КПП «Дитятки». Там все условия – отмоют и машину, и людей. Одежду новую выдадут. Эту придется выбросить.
– Э-э, народ! – заорал вдруг Шебаршин. – Телевидение возьмите!
Он схватил камеру и бросился к бэтээру. За ним выскочил Лельченко. За ним я.
– Товарищ Антошин, – крикнул Лельченко, мне в контору надо!
– А мне реактор сфотографировать надо! – выпалил я.
Николай Тимофеевич топнул ногой:
– Это реактор тебя сфотографирует, а не ты его!
– Счет два-два, объявил Климчук.
Все рассмеялись, включая генерала. Антошин почесал переносицу.
– И потом у меня бэтээр, а не плацкартный вагон и не детский сад.
– Два три в пользу вооруженных сил, – противным голосом сказал Володя и скорчил мне рожу.
– Беру только двоих, – резюмировал Антошин, оборачиваясь к отцу, – вас и телевизионщика. Прошу занять места. Потом найду вам транспорт до Дитяток
Отец и Шебаршин полезли на бэтээр.
– Всем всё ясно и понятно? – крикнул отец. – Встречаемся на КПП. Контрольное время пятнадцать ноль-ноль.
– Минутку, – Антошин о чём-то раздумывал, – товарищ старший лейтенант, у вас рация в машине есть?
– Есть, товарищ генерал-майор! Четвертый канал, позывной «Волга».
– Понял. Мой позывной «Каштан». Если будут коррективы, выходите на связь.
Люк за генералом захлопнулся, и бэтээр резко сорвался с места.
Я мрачно пил ледяную воду из термоса.
– Всё-таки интересно, кто там в кого шмалил из автомата? – Я взглянул на Володю.
– Так это не проблема узнать, – пакостным голосом заговорил Климчук, – беги вслед за генералом. Как раз у реактора догонишь, спросишь. Заодно и сфотографируетесь. С реактором. Ты его, а он тебя! Только потом не удивляйся, если твой мелкий дружок не будет…
Всё-таки я всегда гордился скоростью своей реакции. Издевательскую речь Климчук закончить не успел. Всё содержимое термоса – вода со льдом – мгновенно вылилось Володе на спину.
Климчук хлопал себя по спине и орал весьма интересные и забористые ругательства:
– Ах, ты ж ёкарный бабай! Ох, ты ж японский карась! Мля ж ты ж мелкая, ёрш тебе в глотку!
Я сиял и светился от счастья, как вышеупомянутый чернобыльский реактор.
– Ребятки, я никак не пойму, кому из вас двоих пятнадцать лет? Обоим? – удивленно сказал Лельченко с заднего сиденья.
– Это мне пятнадцать, – сообщил я, – а ему пять!
– Так, прекращайте это кино, есть у меня одна шикарная идея, – заговорщически зашептал Лельченко…
– Сейчас, Григорьевич, один момент, – злой и мокрый Климчук перебил Лельченко, – дайте мне только ваш термос, очень пить хочется.
Я успел выскочить из машины. Володя разочарованно и шумно вздохнул…



Глава пятая

Я направился в сторону ближайшего дома.
– Куда попёр? – заорал Климчук, выскакивая из машины.
– До ветра, куда, куда, – пробормотал я.
– На асфальт бы мог, какая цаца, – проворчал Климчук, – чего подъезды поганить?
Я не ответил. Володя как-то по-гусиному пошипел и вновь спрятался в салон.
Кроме путешествия «до ветра» у меня была еще одна, можно сказать, стратегическая цель.
Желание её достичь усиливалось с каждым часом. И присутствие свидетелей не входило в мои планы.
Не знаю, о чём вы подумали, но у меня в кармане лежала заветная железная коробка Володи с сигаретами и бензиновой зажигалкой. Ну, что делать, если не дают по-хорошему? Ловкость рук, так сказать. Одна рука, значит, воду за шиворот выливает, другая – сигареты тырит. На что, иначе, умному человеку две руки?!
Я поднялся на крыльцо. Дверь была плотно закрыта. Вам знакомо чувство на уроке, когда учитель долго шарит взглядом по журналу, выбирая жертву, которая должна отправиться к доске? Вот я всегда знал, секунд за несколько до того, как назовут мою фамилию. Интуицией такая штука называется.
Я ухватил ручку двери. Интуиция заскулила, перебралась из груди в желудок и быстренько спустилась в пятки.
«Дёру делать надо, тикать отсюда надо», – завыла она, пытаясь развернуть мои кеды в противоположную сторону.
Но мне всегда было трудно договориться с самим собой. Дверь я всё-таки открыл. Не без труда – дверь была захлопнута, уж очень плотно – но всё-таки открыл.
Вот зачем я это сделал? Хоть кто-нибудь знает, зачем? Не мог зайти в другой подъезд?
Огромный черный дог лежал у самой двери, вытянув лапы. Жуткая пасть собаки ощерилась, провалившиеся глазницы уставились прямо на меня. Дог вроде бы слегка шевелился и странно попискивал. В нос ударил тяжелый запах.
– А-а-ай! – заорал я исо всех ног бросился к «Рафику». Дверь с треском захлопнулась.
В салоне было явное оживление. Климчук перестал тереть спину снятой гимнастеркой и удивленно смотрел в мою сторону. Лельченко столь же недоуменно чесал свою «почти лысину».
– Что там? – выкрикнули оба одновременно.
– Собака там, – сообщил я паническим голосом, – огромная, шевелится и пищит.
Володя и Николай Григорьевич переглянулись.
– Собака? Пищит? От ты ж, бисова душа, – пряча улыбку, изрек Лельченко.
К Володе вмиг вернулось его типичное настроение в стиле «шалтай-болтай».
– Огромный собакен? – переспросил он. – Баскервилей? Да еще пищит и дергается? С ума он там сошел что ли?
– Не веришь, пойди посмотри сам, – уже успокаиваясь, сердито сказал я.
– Григорьевич, нам нужна собака? – поинтересовался Володя. – Пищащая и дохлая.
Лельченко прыскал в усы. Он поманил меня пальцем.
– Понимаешь, какое дело, Жень. Тут в городе собак и кошек – целый зверинец был. Когда людей увозили, брать домашних любимцев не разрешали. Остались они в городе. Собаки поели кошек и стали сбиваться в стаи. Даже на патрулей нападали. Вот всю живность и постреляли. А кто-то в суматохе, глядишь, и закрыл собачку в подъезде…
– Она там лапы и протянула с голодухи и радиации, – резюмировал Володя.
– Даа, а чего она шевелится и пищит? – я почти успокоился.
– Ну, если не врешь, то это может её крысы жрут, они же и пищат. Я так думаю.
Желудок охнул и приготовился выплеснуть содержимое на свободу. Сигарет уже не хотелось. Я несколько мгновений прислушивался к поведению желудка, но он уже как-то справился с этой совсем не гастрономической ситуацией. Я взобрался на правое переднее сиденье.
– Посещение уборной отменяется? – поинтересовался Володя.
– Расхотелось что-то, – буркнул я.
Лельченко, казалось, начинал терять терпение:
– Будете слушать мою идею? Значит, вот чего… квартира у меня здесь неподалёку. На втором этаже. Там мы с бабкой моей жили до ТОГО дня. Так вот. Место там должно быть без особой «грязи». Окна я еще 26-го заэкранировал чем мог, как об аварии узнал. Сколько можно париться на этой жаре? Посидим в прохладце, отдохнём, поедим, а там в Чернобыль меня забросите, а сами – на выезд.
– Мээ, – раздумывал Володя, – эээ…
– Пайков у нас с собой полная машина, – продолжал уговаривать Лельченко, – манговый сок в консервах имеется, да и еще кой чего найдем.
– Например, чего? – заинтересовался Климчук.
– Ну, «дезактиватора» я там припас в кладовке, думал же ненадолго уезжаем, – грустно сказал Лельченко, – красное сухое. Вряд ли оно радиации натянуло…
– Как знать, как знать, мерить надо, – раздумывал Климчук. – Ну, Григорич, ты без пузыря никуда! А я при исполнении, мне нельзя. Хотя… Дезактивация же… Далеко ехать-то?
– Ды вот же, совсем близко, за рестораном и гостиницей «Ласточка», – заторопился Лельченко.
Что-то крякнуло, шипнуло и женский голос заорал:
– Волга, Волга, ответьте дозиметрической, прием!
Странно, но весь день рация молчала, и я не обращал на нее внимания.
– Климчук на связи! – рявкнул в микрофон Володя.
– Почему не докладываешь замеры активности? – сердито спросила рация.
– Гостей возил. Журналистов. Докладываю – активность воздуха по центру 40–60 миллирентген. Почва – так и этак! Десятки рентген. На въезде у знака воздух – от ста до пятисот. У поворота на станцию около рентгена.
– Падаем потихоньку, – радостно хрипнула рация. – Журналистам привет! Скажи, пусть не брешут. Конец связи.
Климчук небрежно бросил микрофон. Посмотрел на Лельченко.
– Ладно, поехали!
Заводился «РАФ» всегда хорошо. Миг – и уже набирал скорость по улице. На площади повернули направо. Какая-то тенистая улочка. Листья всё такие же темные, неживые. А это что? На детской площадке лежали трупы собак. Я отвернулся и всю оставшуюся часть короткого пути разглядывал рацию.
– Во-во, у подъезда с рябиной тормози, – оживился Лельченко. – Наш дом хорошо закрыт от станции другими высотками, поэтому здесь условно чисто.
– Григорьевич, не говори гоп, – нравоучительно сказал Володя, – щас мерить будем.
Климчук выскочил из салона с радиометром. Датчик подозрительно внюхивался в воздух, потом брезгливо, не касаясь асфальта, прошелся над ним.
– Воздух 15 миллирентген, почва почти 2 рада, – крикнул Климчук, – не так уж чисто, не так уж грязно с учётом ситуации.
– Выбираемся, – решил Лельченко.
Первым делом он потянул из-под сиденья мощный рыбацкий фонарь. Я такие видел раньше. Серьёзная вещь. С щелочным аккумулятором.
Володя направился в обнимку с радиометром в подъезд.
– Помогай давай, – торопился Николай Григорьевич.
Он всучил мне авоську и стал загружать в неё яркие, жестяные банки.
– Манговый сок, импортный, – гордо объяснил он мне, – в Чернобыле теперь чего только нет, кормят отлично.
Следом за банками в безразмерную авоську влезло четыре небольших коробки, покрытых фольгой.
– Сухой паёк, – опять пояснил Лельченко, – не ресторан, но есть можно. Хватай сумки – Щебаршина и батькину. И до хаты.
– Может мне еще весь автобус взять? Я что вам – лошадь? – возмутился я.
Лельченко сердито выхватил у меня авоську, предоставив «лошади» тащить только сумки.
Мы вошли в подъезд. Воздух был чистый и прохладный. Он ничем не пах. Давно, давно не видел подъезд своих обитателей. И, наверное, видит людей в последний раз.
Этажом выше топтался Володя.
– Чисто, фона практически нет, – удивленно объявил он.
– А то! – обрадовался Лельченко, вручая авоську Климчуку и звеня ключами.
Дверь, красиво обитая кожзамом, скрипнула и отворилась.
– Здравствуй, дом! Как ты, милый? – почти прошептал Лельченко.
Никто не отозвался, лишь застоявшимся воздухом потянуло из-за двери.
Мы зашли в полумрак прихожей. Свет шел лишь из подъезда. Видимо окна Николай Григорьевич и впрямь заделал основательно.
– Электричества нет? – полуутвердительно спросил я. – И воды тоже?
– Ясно, что нет, – досадливо сказал Лельченко, – на кой-какие объекты в Припяти свет подают, но не в дома же.
На всякий случай Климчук пощёлкал выключателем. Ничего не изменилось. Он разочарованно передал авоську Лельченко.
«А давай мы их разыграем, – змеиный шепот появился в голове, как всегда неожиданно, – хлопни в ладоши и скажи, – да будет свет!»
Я упрямо не двигался с места.
«Давай, давай, кричи!» – начал сердиться шепот».
– Свет! – заорал я, послушно хлопая в ладоши.
Желтые лампочки во всей квартире зажглись одновременно.
Николай Григорьевич охнул и выронил авоську.
– От это тебе пироги с котятами! – обалдело глядя на меня, медленно произнёс Климчук…



Глава шестая

Лельченко подобрал с пола авоську и как-то медленно, словно во сне, стал запихивать в неё банки с манговым соком. Что-то определённо не складывалось в голове Николая Григорьевича. Представьте себе – в моей тоже. Судя по взгляду Климчука, его голова испытывала те же чувства.
– Всегда надо полагаться на здравый смысл, – обращаясь непонятно к кому, изрёк Лельченко, – как же он электричество-то включил?
– Кто? – поинтересовался я.
– Дед Пихто, – Николай Григорьевич начал приходить в себя, – ты, конечно!
Мы вновь озадаченно замолчали.
– Ну не скажи, Григорьевич, – вдруг оживился Климчук, – всё то, что произошло в этих краях, само по себе выходит за пределы здравого смысла. Ядерная авария в том числе.
– Ладно, допустим. Говори, как свет зажег?! – потерял терпение Лельченко.
– Честно? – я внимательно разглядывал своих старших товарищей.
– Честно! – оба заорали в один голос.
– Если честно, то не знаю! – заявил я.
Николай Григорьевич махнул рукой и двинулся вглубь квартиры.
– Проходите, ребятки, сидайтэ, в ногах правды нет.
Мы с Климчуком прошли в комнату.
Квартира у Лельченко была весьма презентабельной. Это сразу бросалось в глаза, даже несмотря на беспорядок и разбросанные вещи – уезжали хозяева, конечно, в большой спешке. Практически новая отечественная «стенка» занимала пространство напротив роскошного кожаного дивана и двух мягких кожаных кресел. Большой цветной телевизор «Электрон» облюбовал почетное место напротив окна. Книжный шкаф и журнальный столик, вкупе с мягким ковром на полу, дополняли обстановку.
Зарабатывали инженеры в Припяти явно неплохо.
Лельченко показал нам на диван, а сам устало плюхнулся в кресло. Я присел, а Климчук покачал головой:
– Проверим фон на всякий случай.
Никто не возражал. Володя привычно задвигался с радиометром по комнате.
Датчик обнюхал ковер, прошелся по книгам, пробежался под потолком и перекинулся на большое окно гостиной, закрытое бог знает каким хламом.
– Ну, жить можно, – резюмировал Климчук, – несколько дней в году. Молодец, что окна позакрывал.
Николай Григорьевич шумно и тяжело вдохнул.
– Неужели потеряли мы Припять? Неужели навсегда?
– Ты ведь знаешь ответ, Григорьевич, – укоризненно сказал Климчук, – не трави душу, ни себе, ни мне.
Володя отправился исследовать вторую комнату. Не задержался там. Прошелся по кухне, заглянул в санузел, вернулся и присел на диван.
Все молчали. Как-то вдруг усталость быстро взяла своё. Неведомым образом горящий свет, такой мягкий и домашний, прохлада нижних этажей, вместо палящего солнца на улице, мягкий ковёр под ногами, вместо радиоактивной пыли, чувство относительной безопасности – всё это вместе взятое успокоило напряженный с самого утра организм.
Я и не заметил, как погрузился в сладкую дрёму…
Голос Лельченко доносился словно бы издалека:
– Нет, вот ты мне скажи, старому инженеру, как парнишка свет включил?
– Ой, Григорьевич, успокойся уже, – лениво пробормотал Климчук, – ты строитель, а не электрик. Откуда мне знать? Свет в городе все-таки есть для технических нужд. Может кто-то, где-то не ту кнопку нажал. Может, электрики в ТП работают. А может и еще чего.
После того, как украинское Полесье «мирный атом» превратил в Хиросиму, всему удивляться – никаких нервов не хватит.
– Рота, подъём! – вдруг заорал Климчук, толкая меня в бок.
Я подпрыгнул и обалдело закрутил головой.
– Спать нам сейчас не с руки, – уже серьёзным негромким голосом объявил Володя, – кушаем, часок подремлем – и на выезд.
Николай Григорьевич оживился, словно что-то вспомнив, и рысцой понёсся на кухню.
Там долго звякало стекло и гремела прочая кухонная утварь под радостное бормотание Лельченко.
Наконец, он показался в дверях, держа две бутылки вина и подмигивая, как семафор.
Климчук как-то ненатурально вздохнул и потянулся к радиометру. Хорошее настроение вновь вернулось к Володе.
– Ужас какой! – весело заорал он. – 700 миллирентген, это ж по одному миллирентгену на миллилитр! Таким вином только реактор поить! Слушай, Григорьевич, подари его мне – я им тещу угощу.
Лельченко в отчаянии смотрел на Климчука:
– Володя, родной, да неужели семьсот? Да когда же оно, треклятое, успело столько заразы натянуть? Ну, померяй ещё раз, а?
Климчук не выдержал, расхохотался.
– Пошутить уже нельзя! Нормальное вино твоё, если только не скисло!
Лельченко радостно матюкнулся и вновь умчался на кухню. Мы отправились следом.
Кухни у нас небольшие. Раковина, электроплита на три конфорки, холодильник «Донбасс», на котором примостился крохотный телевизор «Юность», маленький обеденный стол – и вот собственно всё. А чего еще желать нормальному советскому человеку?
Климчук ткнул ножом банку с манговым соком, протянул мне. Себе открыл другую.
Сок, как сок. Так себе сок, честно говоря. Но когда жажда – пить можно. И хорошо выводит радионуклиды.
У Николая Григорьевича жажда была другая. Он вмиг срезал ножом пластмассовую пробку с «Каберне». Крымское, между прочим. Наполнил два стакана. Протянул один Климчуку. Больше, разумеется, никого на кухне не было. Ну да, я же школота-невидимка, я понимаю.
Володя секунды две колебался, махнул рукой, крикнул «Будьмо!» и махом влил стакан в широко открытую пасть. Кажется, в Советском Союзе старлеи пили не хуже инженеров.
Тем временем Лельченко разворошил фольгу на сухих пайках:
– Робяты, налетай!
Хорошие были пайки, предназначенные членам правительственной комиссии, – тонко нарезанный сервелат, сыр, банка крабов, хлеб, тюбик с горчицей и, ни к селу, ни к городу, завернутая в целлофан трубочка эклера.
– Ну, за отмену сухого закона! – рыкнул Лельченко и вновь наполнил стаканы.
– Погоди ты, Григорьевич, – жуя сервелат, невнятно сказал Климчук, – я и за рулём, да и покурить бы. Схожу в машину за сигаретами и подымлю на улице.
– А-а, мэ, – честным голосом сказал я, – я знал, что ты покурить захочешь и догадался захватить твои сигареты!
Климчук подозрительно посмотрел на железную коробку, подумал и молча сунул её в карман.
– Покурю внизу, – решил он, – и, наверное, свяжусь по рации с нашим генералом и твоими журналистами.
Я было увязался за ним.
– Погоди, сынок, – сказал Лельченко, – чего там тебе на жаре торчать. Поешь, выпей это…соку, поговори со стариком.
Я остался, а Володя помчался вниз.
Лельченко включил конфорку электроплиты. Подержал над ней ладонь, покосился на меня:
– В города-спутники АЭС газ не тянут, зачем при дармовой электроэнергии – копейка-киловатт? Так вот, друже, плита-то не греется, а свет горит. И шо цэ воно такэ?
– Да не знаю я, честно, Николай Григорьевич! Город сказал мне хлопнуть в ладоши и, типа, будет свет.
– Кто-кто сказал?
– Ну, не знаю кто, город, наверное. Мне кажется, Припять может говорить. В голове.
Лельченко как-то напрягся, быстро опрокинул еще один стакан.
– Я тебя слушаю, Жень, внимательно слушаю…
Разговор был долгим. И долго не было Володи…
Мы очнулись лишь тогда, когда тяжелые шаги Климчука затопали по этажной площадке.
Володя застыл в дверях кухни. Мощно пахнуло табачным дымом.
– Говорил с генералом? – спросил я. – Как там отец? Где встречаемся? На Дитятках?
Климчук присел на стул. Потянулся к бутылке и натолкнулся на удивленный взгляд Лельченко.
– Мы никуда не поедем, Григорьевич, – мрачно объявил старлей, – по крайней мере, сейчас.
Широкая пасть Климчука втянула содержимое стакана, как пылесос.
– С генералом я говорил. Они едут в Чернобыль. Они едут, а мы – нет.
Климчук собрался с духом:
– В общем, на станции новая проблема. Реактор выплюнул в атмосферу большое облако «грязи». Говорят, хорошо так выплюнул. Возможно, выгорел весь графит и мешки с песком и бором провалились вниз. Активность воздуха резко поднялась. Паршиво то, что ветер, хоть и слабый, но крутит. Облако постепенно рассеивается, но труха эта ядерная захватывает все новые территории. На улице фон начинает расти. Ехать нельзя.
– И что теперь делать? – спросил я. Голос предательски сорвался и дал петуха.
– А ничего не делать. Ждать. Мы посоветовались и решили, что выезжать сейчас из Припяти в Чернобыль – просто нахвататься лишних рентгенов. А здесь, в «засаде» у Григорьевича довольно чисто. Вот и переждем. Пепел этот слегка осядет, активность воздуха упадет и тогда – по газам!
– А отец? – спросил я. – А Шебаршин?
– Да не могут они, балда, в Припять ехать. Туда да обратно: двойное время – двойные рентгены. Да и смысл-то какой? Переночуют в Чернобыле. Там почище.
Климчук барабанил пальцами по столу.
– Конечно, мы можем выехать из Припяти в противоположную сторону от станции и чесать в БССР или в РСФСР. Но где гарантия, что мы будем двигаться быстрее, чем это чертово облако? Да и бензина может не хватить. Лично я – против. И генерал одобряет мою идею остаться в городе, в условно чистой зоне.
Я переваривал сказанное. Лельченко безучастно молчал.
– Ещё имею приказ от твоего батьки, – насмешливо сказал Володя, – именем коммуниста из хаты тебя не выпускать, посадить на цепь и закрыть в самой чистой комнате. В туалете, например.
Я не нашелся, что ответить. Вот как-то впервые не нашелся.
Лельченко встрепенулся, подошел к раковине, открыл кран.
Чуда не произошло.
– Как в туалет ходить будем? – сердито проговорил Лельченко.
– А вот так и будем, – неопределенно объяснил Климчук…
Николай Григорьевич сделал огроменный глоток «дезактиватора» и скрылся в глубине квартиры. Появился через минуту, бережно неся большую желтую шестиструнную гитару. Присел на табурет, задумчиво прошелся пальцами по струнам и стал подтягивать колки. В маленькой кухне гитара зазвучала мелодично и неожиданно громко. Я обожаю звук гитары, меня учил на ней играть средний брат Юра, впрочем, честно говоря, без особого успеха. Этот инструмент был суперпопулярен в стране Советов.
В те годы на гитаре играли не только многие мужчины, но и женщины, мальчишки и девчонки. Не в этом ли секрет фантастической популярности Владимира Высоцкого? Вот уже шесть лет нет с нами этого великого человека, а его прокуренный, хриплый голос до сих пор слышен из всех окон всех домов большой страны.
Словно угадав мои мысли, Лельченко вдруг запел:
Небо этого дня ясное
Но теперь в нём броня лязгает
А по нашей земле гул стоит,
И деревья в смоле, – грустно им.
Дым и пепел встают, как кресты,
Гнёзд по крышам не вьют аисты.
Николай Григорьевич закрыл глаза и затянул второй куплет. Володя отвернулся от стола и удивленно смотрел на Лельченко. Видимо о музыкальных способностях старого инженера Климчук узнал впервые, как и я.
Тем временем моя левая рука как-то сама собой, не спрашивая хозяина, потянулась через весь стол к стакану с «дезактиватором». Я не знаю, почему она так делает – то пачку сигарет у отца стырит, то олимпийский рубль из маминого кошелька. Безобразие да и только! Увы, левая рука Климчука тоже иногда живет своей жизнью. Она как-то ловко нырнула за спину Володи и стала больно выворачивать запястье моей нахальной конечности. Я заорал, перехватил правой рукой левую и засунул её в карман брюк. От греха подальше.
– Что получила, сволочь такая?! – злорадно прошептал я своей деснице.
Рука обиженно сложила в кармане фигу.
Лельченко замолчал и прижал рукой струны.
– Я тут, хлопцы, скажу вам по секрету, одну песню написал, – хрипловато заговорил он, словно бы и не заметив настольной борьбы конечностей.
– Точнее еще не написал, а так набросал кое-что. Хочу, чтоб вы послухали это.
Дед вновь перебрал струны и мощным красивым голосом запел:
Ощетинилась лесом весна,
Не весенними листьями рыжими,
И как будто вновь стал недвижимым
Тот ручей, что вчера отошел ото сна…
Мы с Климчуком внимательно слушали. Песня завораживала, словно открывая Чернобыльскую трагедию с какой-то иной стороны, словно пришла из какого-то другого, не нашего мира. К сожалению, пропев два куплета, наш бард засмущался и замолчал.
– Дальше еще не придумал, как-то недосуг всё, – неуверенно объяснил он.
– Обязательно допишешь, – с жаром сказал Володя, – ты молодец, Григорьевич!
Лельченко вновь смущенно улыбнулся и повернулся ко мне:
– Может, ты подсобишь со стихами, Жень? Вот чувствую, что в душе ты поэт!
– И прозаик тоже, – серьёзно сказал я, – может и подсоблю.
Мужики переглянулись, улыбнусь и, как следовало ожидать, потянулись за стаканами.
Моя левая рука сердито и недовольно стала скрести защитный комбинезон.
Через час оба моих «воспитателя» вразвалку храпели на диване. Четвертая бутылка вина была едва начата. Термосы с водой и оставшиеся банки сока перекочевали из «Рафика» на кухню. Запах хлорки из туалета распространился по всей квартире. Фон на улице возрос до ста миллирентген, но квартира пока оставалась чистой.
Я лежал на тахте во второй комнате и, несмотря на все необычные и яркие события уходящего дня, засыпал. Я с наслаждением думал о том, как крымские ровесники будут завидовать мне, побывавшему там, где…
Свет погас. Как-то вдруг. Взял и погас. Тьма охватила меня со всех сторон, вывела из дрёмы, вызвала панику.
В гостиной два тела храпели то по очереди, то оба сразу.
Мне показалось, что кто-то деликатно скребется в квартирную дверь.
«Выходи к нам! – тихий, но звонкий мальчишеский голос прозвучал в голове. – Выходи, Жека, не бойся! С нами интересно!»
Я вжался в матрас тахты и с тоской подумал о рыбацком фонаре Лельченко.
«Где, где, старый черт его оставил? Кажется, в прихожей? Или на кухне? Что ли заорать в полный голос?..»



Глава седьмая

– А чего орать-то? – так же тихо поинтересовался голос постарше. – Выйди в подъезд. Или хоть дверь приоткрой. Ой, та ну хоть в глазок позырь – драконов и привидений тут нет. Мы покажем тебе такое… Короче – выходи. А не хочешь, как хочешь – мы уйдём.
«Действительно, чего орать? – удивилась интуиция. – Не ребёнок же детсадовский! Никуда не ходи, спи сам и мне не мешай!»
Я даже как-то успокоился. Есть два мнения. Прямо противоположных. Теперь нужно третье – моё. И можно принять решение. Кого слушать?
«Нас!» Три глотки в ушах гаркнули одновременно. И третий голос, определённо не был моей интуицией.
Я принял решение. Спустил ноги с тахты, нащупывая кеды.
Свет вспыхнул так же неожиданно, как и погас. Я подпрыгнул. Между прочим, в тысячи сотый раз за последние сутки. Наскоро зашнуровал кеды.
Храп в гостиной, как по команде прекратился. И почти сразу начался вновь. Хорошее вино, видать, было у Николая Григорьевича – никакими миганиями света и потусторонними голосами его не выветрить.
На всякий случай я бесшумно проскользнул через гостиную в прихожую. Я умею ходить бесшумно. Очень полезное свойство иногда.
Интуиция где-то вяло шебуршилась в животе и дверь открывать не хотела.
Ничего, справимся.
Н-да. Дверь и сама не хотела открываться. Сговорилась с интуицией. Точнее сговорились сразу трое – интуиция, дверь и замок. Замок был непонятный. Крутилочка, шишечка и кнопочка. Я бы убил конструктора, который делал такой замок. Нажатие, надавливание, покручивание – ничего не помогало ни в какой последовательности. Так, а если эту х…, э-э фигнюшечку вверх и колесико покрутить. Туда-сюда…
Человеческий гений победил. Замок щелкнул и сдался. Я чуть не открыл дверь. Спохватился. Глянул в глазок. О, диво-дивное! На этаже тоже горел свет. Три тонких силуэта стояли у двери напротив. Ну, ладно, была, не была!..
Дверь мягко отворилась. Трое мальчишек стояли напротив меня. Двое, пониже и помладше, а один заметно выше и старше. Старше меня.
Старший вполне дружелюбно улыбнулся и протянул руку:
– Станислав. Лучше просто Стасик. Мне шестнадцать.
Рослый Стасик был головы на две выше меня. Светловолос. Рубашка-ковбойка, джинсы, кроссовки. Типичный представитель подрастающего поколения перестройки.
Парнишек помладше, как выяснилось, звали Богдан и Рома. Ну, чего их описывать? Шпингалеты лет по тринадцати. В другое время прошел бы мимо и не заметил. Или, как вариант, щелкнул бы по ушам. В воспитательных целях, как вы понимаете.
Впрочем, ребята были, кажется, нормальные.
– Мы здесь живём, в городе, – обращаясь ко мне, басом сообщил Стасик. – Хочешь покатаемся, атомную станцию посмотрим?
Я оторопел. Он что, издевается? На улице только что деревья не светятся от радиации, а он…
– Где это вы живете, как это живете? Как покатаемся? Какую еще атомную станцию? – стал бормотать я.
Высокий парень вновь улыбнулся:
– Отвечаю по порядку. Дома живем. У каждого из нас – свой дом. Хорошо живём, нормальненько так живем. Покатаемся на лайбах, на тачки не заработали, извини. Станция обыкновенная, атомная. Чернобыльская. Слыхал про такую?
– Зазырь, какая у него рожа стала, – радостно зашептал Богдан на ухо Ромке.
Слух у меня тоже хороший. Мелкие вели себя неуважительно со старшими. Ладно, потом разберёмся.
Я посмотрел на Стасика. Ни тени улыбки на его лице не осталось. Взгляд серьезный, сосредоточенный. Он молча показал пальцем на окно подъезда.
Волосы поднялись дыбом на моём затылке. Я замер и широко раскрытыми глазами смотрел, смотрел…
Двор между домами был хорошо освещен уличными ртутными иссиня белыми лампами. Несколько легковушек примостились на площадке у соседнего дома. В окнах домов кое-где горел свет. Мужик в спортивном костюме выгуливал во дворе собаку.
Я смотрел и смотрел… За спиной негромко посмеивались пацаны.
– Какого чёрта происходит, Стась? – я никак не мог овладеть голосом.
Стасик наклонил голову и сказал мне в самое ухо:
– А ничего не происходит, Жека. Пока совсем ничего не происходит. Но произойдёт через пару часов.
Он ловко щелкнул пальцем по моим часам на руке:
– Импортные? Гонконг?
– Нет, наши, «Электроника», – машинально ответил я.
Стась снова щелкнул пальцем по циферблату.
Ну, ладно. Ладно…
Я поднес часы к глазам. 22 часа 49 минут. Ну и что? Пятница, 25.04.86.
Я стал трясти руку с часами, повернулся к Стасику, почти заорал:
– Какая еще пятница?! Какое, блин, 25 апреля?! Какое…
Стась вновь перестал улыбаться и зашипел:
– Не ори, народ разбудишь! Пятничная пятница. 25-е апрельское апреля.
– Я пошел домой, – деревянным голосом сообщил я.
– Да, вали, – как-то равнодушно сказал Стасик, – ничего не узнаешь, ничего не увидишь…
Остальные ребята молчали, пристально глядя на меня.
– Да как такое может, – начал я, – что еще за «Гостья из будущего»?
– Классный фильм, – так же равнодушно пробубнил Стась – уже три раза показывали. Ты идёшь или что?
– Да куда?
Стасик раздраженно сообщил мне на ухо, куда именно. Ничего так, рифма.
Ребята стали осторожно спускаться по лестнице, словно и впрямь боялись разбудить жильцов подъезда.
Я оглянулся на закрытую дверь. Вокруг лампочки на лестничной клетке кружилась ночная бабочка. А вот это реально круто. Не меньше, чем показания часов.
Я решился и двинулся вниз по лестнице…
Ночной воздух украинского Полесья был обворожителен и чист. Легкий ветерок доносил откуда-то тончайший аромат сирени, чернобыльника и цветущих садов. Из роскошной травы крадучись вышла кошка, замерла на мгновение и быстро прошмыгнула в подвал.
Три велосипеда лежали возле подъезда. Кажется, «Украина» и две «Десны».
Я чувствовал, что люди были повсюду. Живая, омытая недавним дождём Припять отходила ко сну.
Правильно говорил Климчук, чему теперь можно удивляться?
Младшие молчаливые ребята оседлали свои «лайбы». Стасик поднял взрослую «Украину», кивнул на багажник:
– Давай пока без вопросов! Времени осталось ровно три часа.
Он вдруг зло вскинул кулак и погрозил кому-то невидимому.
– Махнём через сосновый лес по бетонке. Тут три километра, не больше.
Я молча, словно движимый чужой волей, пытался удобнее устроиться на багажнике.
– Уж не этот ли сосновый лесок скоро назовут «Рыжим»? – ни к кому не обращаясь, негромко сказал я.
Все трое услышали меня. И все трое вздрогнули…



Глава восьмая

– Давно я не катался на багажнике, – сообщил я Стасику, – три кэмэ немало.
– Не балерина, – хмыкнул Стась, – погнали как-нибудь.
Погнали, так погнали. В том, что я и впрямь не балерина, Стасик убедился довольно быстро. Он, старательно нажимая на педали, пытался разогнать велосипед до приличной скорости. Но мелкие всё же улетели далеко вперёд без видимых усилий. Вскоре высокорослый, но весьма худой Стасик стал тяжело дышать, чертыхаться и остановил велосипед. Несколько мгновений сердито смотрел на меня и объявил баском:
– Зажрались вы там, в своём Крыму! Есть надо меньше и спортом заниматься!
– Себе это скажи, – парировал я, – спортом надо заниматься, больше каши есть и девочек на велике катать для начала!
– А то не катал! – взвился Стась. – Так всё. Ромка! Рули назад!
Оба парнишки подъехали к нам. У обоих улыбка до ушей. Но Стасика пронять было нелегко. Видимо, он один понимал всю серьёзность момента.
– Вот что, Ром, – вновь забасил Стасик, – отдай ему свою лайбу, а сам возвращайся. Ты знаешь, куда.
Ясное дело, Стась был вожаком стайки, и, конечно, его авторитет был непререкаем.
Роман со вздохом передал мне велик, вблизи выяснилось, что это была «Кама». Вообще-то это всё та же «Десна», вид сбоку, но, за редкостью модели, ценилась среди пацанов гораздо выше. Хороший велосипед. Динамка, фара с лампочкой на 6 вольт, оранжевые катафоты. Вот колёса могли бы сделать побольше. Ладно уж, какие есть.
– Салют всем! – сердито сказал Ромка, нырнул в кусты и исчез.
Я оседлал «Каму». Эх, приподнять бы руль и седло, ну да фиг с ними!
Мы покатили. Теперь Стасик без видимых усилий ушел вперёд, а мы с Богданом, что есть силы, крутили педали. «Десне» за «Украиной» угнаться непросто. Но возможно. Скоро я пошел вровень со Стасом.
Конечно, мне хотелось поговорить. Но мой новый друг решительно пресекал все попытки разговора, отвечая короткими, односложными репликами.
Ночная Припять была красива. И не такая уж маленькая. Мы петляли, сворачивали с ярко освещенных улиц на какие-то пешеходные дорожки и вылетали на новые улицы. Редкие прохожие, еще более редкие автомобили, совсем молодая зелень, кусты сирени и тончайший, умиротворяющий запах весны, так присущий майским праздникам. Господи, не будет уже в этом городе майских праздников…
Как быстро ко всему привыкаешь. Явная ненормальность ситуации, а вот – словно и не со мной всё это, словно смотришь кино про самих себя. До безумия фантастическое кино…
Большая группа людей выходила из Дворца культуры «Энергетик». Наверное, закончился последний киносеанс или спектакль. Люди расходились небольшими группками, долетал женский смех и громкие мужские возгласы, но слов было не разобрать.
А вот и сюрприз – типичная советская желто-синяя машина ГАИ крутила мигалкой на углу улицы. Я было инстинктивно сбавил ход, но Стасик лишь презрительно фыркнул, сильнее закрутил педалями, и мы пронеслись мимо. Не было никакого дела гаишникам до подростков, кативших среди ночи по улицам небольшого и тихого советского города.
Петляли еще минут десять. Маленькие колёса «Камы» ноги не радовали. Вот и окраина. Последний асфальт, последние фонари и сгустившийся мрак молодого сосняка. Велосипедные фары не слишком ярко освещали бетонную дорожку. Колёса неприятно трясло на стыках плит. Видимо по этой бетонке рабочие АЭС коротали путь в город.
Вскоре показалась и сама станция. Зарево огней, высокие вентиляционные трубы энергоблоков и запах реки. Станция приглушенно гудела. То ли так шумят турбины, то ли бетономешалки работают. Как всё спокойно и мирно. Но я-то знал, какой опасный эксперимент идёт в эти часы на проклятом четвёртом энергоблоке. Вот интересно, откуда об этом было знать Стасю? Он ведь знает, что будет?
Стасик резко свернул с бетонки куда-то вбок, и дорога пошла под уклон. Ещё пять минут петляния непонятно где – и впереди блеснула вода.
Мы остановились. Пахло рекой и рыбой. Не люблю этот запах. Другое дело море, солёный воздух, насыщенный бромом… Мне вдруг остро захотелось домой.
– Это пруд-охладитель, – вдруг заговорил Стасик вполголоса, – его водой охлаждают реактор, поэтому вода теплая даже зимой. И здесь всегда много рыбы.
– Радиоактивной? – прокашлявшись, поинтересовался я.
– Вода чистая и рыба чистая, – не обиделся Стась, – мы здесь часто рыбу ловим. Да весь город ловит – не переловит. А река – чуть ниже. Река Припять, она впадает в Днепр.
– А Днепр впадает в Черное море, – ехидным голосом перебил я Стаса, – не учи учёного географии УССР.
Климчук очнулся и резко открыл глаза. Ему показалось, что зеленый торшер возле телевизора недавно погас и вот опять включился. Лельченко вроде бы продолжал спать.
Володя осторожно поднялся с дивана – решил проведать меня, на всякий случай.
– Как там парнишка? – не открывая глаз, неожиданно спросил Лельченко.
Да, сон у деда чуткий. Кошка бы позавидовала.
Климчук заглянул в комнату. Секунду смотрел на тахту.
– Спит, аж сопит, – негромко объявил он деду, – беспокойно как-то спит. Намаялся за день. Ишь, кеды разбросал!
– Полночь, – подавляя зевоту, сказал Николай Григорьевич, – ты тоже поспи. Ещё есть время…
– Короче, вода в пруду-охладителе чистая, – невозмутимо продолжал Стасик, – второй контур реактора, это тебе – не первый. Я знаю, у меня отец на втором блоке работает. Нет, работал… Нет, работает. А станция в полукилометре отсюда. Мы всё хорошо увидим. Сколько на твоей «Электронике»?
– Ноль-ноль сорок две, – сказал я, включая подсветку часов. – Зачем ты меня сюда притащил? Увидим взрыв и будем светиться в темноте все пять минут оставшейся жизни?
Стасик шутку оценил. Засмеялся, закашлялся. Кстати, они всё время кашляли, оба.
– Мы успеем посмотреть и быстро смотаем удочки! До станции всё же не близко.
– Ага, в прошлый раз ты тоже так говорил, – в разговор вдруг включился смуглый и чернявый Богдан, – тогда, 26-го, на мосту.
Стась нахмурился, насупился:
– Тогда откуда я мог знать, что через мост прошло облако взрыва. Теперь-то знаю…
– Зато я, как Сократ, знаю, что ничего не знаю, – я начал злиться. – Мне кто-нибудь, что-нибудь, наконец, объяснит?
Богдан разлегся на траве, раскинул руки и стал рассматривать звездное небо Полесья.
Хорошая мысль, кстати – ноги давно гудели от усталости. Идея явно понравилась и Стасику, он положил велосипед и присоединился к Богдану. Мне оставалось лишь последовать их примеру. Яркие огни станции отражались от реки, так что полной темноты не было. Стась перевел взгляд умных глаз на меня, посмотрел на Богдана и вновь на меня.
– Я объясню, как смогу и как сам понимаю всё это, – заявил он.
Рассказывал он долго. 26-го апреля они узнали об аварии в школе. Точнее шли разговоры о пожаре на станции и о том, что может быть утечка радиоактивности. Всех распустили по домам. В городе особой тревоги не было, не первый раз авария, не в первый раз пожар.
Привыкли. Вот только странно першило горло и резало веки. Они с матерью не могли дозвониться на станцию к отцу. Телефоны в городе не работали. Несмотря на запрет, Стасик решил поехать на станцию на велосипеде. По пути, на беду, за ним увязались семиклассники Ромка и Богдан. Соседи. Проехать на АЭС было уже невозможно – всюду на подходах стояли посты милиции, машины ГАИ с областными номерами. Появились и солдаты. Поехали на путепровод, так здесь называли мост через железнодорожные пути. Там милиции не было. С моста открылась жуткая картина разрушенного четвертого блока – огромный, черный завал, языки плохо видимого фиолетового пламени и марево раскаленного воздуха над реактором.
Они не знали, что реактор разрушен, что мост ночью посыпало всеми изотопами элементов таблицы Менделеева, что в непонятной, похожей на пепел необычной пыли путепровода спряталась невидимая радиоактивная смерть.
– Понимаешь, я должен был догадаться, – Стась говорил хмуро, но спокойно, тогда как младший Богдан шмыгал носом и всхлипывал, – воздух был тяжелый, не наш, резал горло, обжигал, а я подумал, что это жара.
В общем, они сидели на великах и смотрели на станцию. А мимо, по мосту, то и дело проносились легковушки, поднимая облака радиоактивной пыли. Это бежали из города люди, правильно и быстро понявшие масштабы беды. А парни смотрели и смотрели на разрушенный блок. Наверное, с час. Стало плохо. Странно побелела, а потом вдруг потемнела кожа. Невыносимая тошнота. Младшие первыми сползли с велосипедов.
Больше Стасик не помнил ничего. Совсем…
А потом вдруг оказался на улице темной, пустой и безмолвной Припяти, почему-то в школьной форме с комсомольским значком. Пошел к себе домой, встретил в пустом подъезде испуганных соседей – Богдана и Ромку…
Время перестало существовать. Над городом больше не поднималось солнце. Они никого не встречали в своих бесконечных прогулках по городу. И голод, и жажда их не беспокоили…
Однажды они зашли в парк аттракционов. Дурачились, катали друг друга в машинках, а потом Ромка взобрался на колесо обозрения, перелез на другую сторону через одну из кабинок и… пропал из виду. Только на мгновение. Выскочил назад возбуждённый и сияющий от счастья, потащил за собой товарищей. Они увидели ночную, светящуюся огнями, зелёную Припять, полную обычной, знакомой жизни.
– Я думаю, дальше ты понял, – сказал Стась, – каждый раз, когда мы пролазили через «чертово колесо», в городе был вечер. Один и тот же вечер. 10 часов, 25-го апреля.
Мы бежали домой, а там, дома были… мы. Те, другие мы. Нас никто не видел и не слышал. И всё повторялось заново. Взрыв. Мост. Оттуда других нас увозили врачи. Потом эвакуация. И какая-то странная сила нас не пускала в автобусы. Они уезжали. Мы оставались. Пролезем туда-сюда через колесо – и всё начиналось заново и заканчивалось вновь.
– Сказки Кира Булычёва! – я покачал головой, хоть и стало мне сильно не по себе.
– То, что видишь сейчас, тоже сказки? – рявкнул басом разозленный Стасик. – Верь глазам, а не здравому смыслу. Здесь его нет!
Стась был умён не по годам. Ничего не скажешь. Прямо, как я!
– Так вот, – продолжил Стасик, – в нашей, той, погибшей Припяти, ход времени не нарушен.
– Вчера мы услышали тебя, когда ты говорил с городом. Города не разговаривают, не сходи с ума, Жека! Это я говорил с тобой. У тебя дар – слышать и видеть тех, кто…
Стась вдруг замолчал, словно прислушивался к чему-то и пристально смотрел на меня.
«Я знаю, чего ты хочешь сейчас, – голос Стасика зазвучал прямо в голове, – ты хочешь курить. «Золотой пляж». Но у меня сигарет нет. Извини»
– Да, это впечатляет, других доказательств не нужно, – согласился я, – ну, а чего сейчас хочешь ты?
Стасик замолчал, отвел взгляд в сторону, словно обдумывая ответ.
– Давай я скажу, – вдруг выпалил из травы Богдан, – мы хотим, чтобы ты предотвратил аварию! Чтобы ничего этого не было! Чтобы всё было, как раньше!
Он опять зашмыгал носом и замолчал. Стасик серьезно посмотрел мне в глаза и медленно кивнул головой.
Оглушительное шипение донеслось со стороны станции. Я вскочил на ноги. Взрыв. Еще один. Сильно дрогнула земля. Словно в какой-то замедленной съемке крыша четвертого блока разлетелась на куски в разные стороны. Еще один взрыв. Почва под ногами задрожала непрерывно, как во время мощного землетрясения. Я не удержался на ногах и присел на корточки. Огромный черно-красный шар поднялся над разрушенным блоком, быстро набирая высоту. Разноцветные языки пламени взметнулись высоко в небо. Что-то большое и круглое поднялось над реактором, покрутилось в воздухе и рухнуло вниз. Бесформенные раскаленные куски вылетали из реактора, со взрывами падали в воду, бомбардировали площадку станции и всё вокруг. Зловещий черно-красный шар на высоте нескольких километров стал превращаться в чудовищный огненный цветок. Пламя охватило блок и площадку станции…
В далёкой Москве куранты пробили половину второго. 26 апреля 1986 года незваной рукотворной гостьей ядерная ночь пришла в Советский Союз…



Глава девятая

Горячий, сильно пахнущий озоном ионизированный воздух ударил в лицо. Запершило горло, отяжелевшие, словно ставшие металлическими веки нещадно резали глаза, радиоактивный йод скрёбся в горле, пытаясь атаковать щитовидную железу. А воздух всё густел и густел, наполняясь распадами миллионов кюри, и страшный неземной пепел сыпался из стремительно тускнеющего в небе ядерного цветка. Скоро, совсем скоро этот пепел осядет на цветущие сады украинско-белорусского Полесья, накроет Припять и Чернобыль, движимый розой ветров устремится в Европу, невидимым уран-графитовым дождём прольётся на четыре республики Советского Союза, и восходящему в ядерных небесах раскалённому Солнцу откроется весь ужас планетарной катастрофы, сотворённой неумелыми руками человека. Вот только долго, очень долго не узнают люди Земли всей страшной правды, скрытой от мира и своего народа правительством СССР. 14-го мая, насмерть перепуганный истинными масштабами трагедии Горбачёв, озвучит цифры фона на площадке станции – 15 миллирентген в час. Он «ошибётся» ровно в сто тысяч раз. И многие ему поверят…
Я оглянулся. Ребята спокойно сидели в траве и стеклянными равнодушными глазами смотрели в воду. Да, конечно, они всё это уже видели. Наверное, они видели всё это каждый день. И никакая радиация им была уже не страшна. А мне?
Я схватил велосипед:
– Наверное, пора таки сматывать удочки, Стась?
Стасик очнулся. Спокойно уставился своими умными глазами в перепуганные мои.
– Ну, что ты делаешь? – заныл в траве Богдан и присел на корточки. – Опять не успел? Как он теперь нам поможет?
Стасик с усмешкой посмотрел на Богдана и вновь уставился на меня:
– Ты этой радиации не бойся, бойся той, которая в Припяти, – загадочно сказал он, – просто поверь и всё. Ладно, погнали понемногу.
Спешить и что есть мочи крутить педали Стась явно не собирался. Он покатил свою «Украину» в сторону степи, приглашающе кивнув головой. Мы с Богданом поступили так же.
– Через лес не пойдем, – спокойно сказал Стасик, – тут ты прав, он скоро будет рыжим, атомный пепел засыплет его по самые ветки. Чего одежду пачкать?
Я катил свой велосипед рядом с ним. Он что, за одежду переживает?! Я переживал совсем за другое. Мне было тревожно. Воздух пугал своей обжигающей густотой, и глазам лучше не становилось. Но слова Стася слегка успокаивали – я уже понял, что этот парень твёрдо знает, чего говорит.
– Я уже знаю, чего ты хочешь, – сообщил я Стасику.
– Ты хочешь, чтобы я, живой и развесёлый, перелез с вами через «чёртово колесо». Туда и обратно, правильно? Помчался бы к директору Чернобыльской АЭС и рассказал бы ему о будущей аварии? Он, разумеется, мне поверит, страшно испугается, и никакой аварии не будет. А потом Горбачёв в Кремле даст мне медаль «За спасение Чернобыля». Так?
– Чего уж медаль, сразу проси звезду «Героя Советского Союза»! – рассмеялся Стас. – Ты дурак, Жека! Никакой Брюханов тебе не поверит. И никто не поверит. В лучшем случае прогонят, в худшем – заберут в дурдом!
Я удивился. Стась что, воспринял мой стёб за чистую монету?
– Ничего я не воспринял! – сердитым баском загудел Стась, уловив мои мысли. – Я всё тщательно продумал. Слушай внимательно, юморист! Вот мы с тобой школота, верно?
Меня не увидят, тебе не поверят. И взрослому не поверят.
– Смотря какому взрослому, – не согласился я, – если вашему Брюханову позвонит Горбачёв, тогда точно поверят!
– Я понимаю, что у тебя есть телефон Горбачёва и пропуск в Кремль, – с издёвкой произнёс Стась, – и твоё слово для генсека очень авторитетное!
Кажется, мы стоили друг друга. Хорошо, когда у тебя есть ровесник, с которым можно пободаться интеллектом на равных.
В воздухе засвистело, и здоровенная тлеющая головешка брякнулась на землю в десятке шагов от нас. Раскололась на части.
– Хорошо, что не на голову, – спокойно констатировал Стасик, – это реакторный графит, тысяч пять рентген светит, я думаю.
И чему тут удивляться, как сто раз правильно говорил Климчук?
Отдалённый вой сирен послышался с далёкого шоссе. Пожарные машины мчались из Припяти в сторону АЭС. Их можно было различить по мигающим синим маячкам. Я уже знал, что никто из этих пожарников не выживет. Радиация сожжёт всех, обменяв их жизни на потушенный героями пожар.
Мои мысли Стасик улавливал чётко. Он печально посмотрел на меня и кивнул головой:
– Так оно и будет. Я хотел, чтобы ты всё это увидел своими глазами. Пережил всё сам. Иначе нет никакой гарантии, что ты нам сможешь и захочешь помочь.
План Стась и правда разработал неплохой. По его задумке я должен был уехать из Припяти, как можно скорее. Не хватать лишних рентгенов. И вернуться тогда, когда стану взрослым. Пройти через «чёртово колесо». И очень убедительно рассказать о грядущей аварии руководству города. Может быть, поверят человеку из будущего, может быть получится.
Я обдумывал план Стасика. Велосипедные фары мерцали, слабо подсвечивая степную тропу. Тяжелый, словно бы пульсирующий воздух заполнял лёгкие, насытившись металлом и огнём, напрочь забивая запах степной полыни. Какие горькие травы здесь останутся. Они впитают со временем всё – и радиацию, и человеческую боль, и слезы детей, навсегда покинувших землю, которую скоро назовут «зоной отчуждения»…
Я прокашлялся – кашель начинал душить меня. То, что ребята часто кашляют, я заметил уже давно. Радиация делает своё дело?
– Вот смотри, сколько тут если, если, если, – сказал я Стасю. – Если стану взрослым, если смогу приехать, если «чёртово колесо» уцелеет, если оно сработает, если получится вернуться за три часа до аварии и кого-то успеть убедить, если…
Стась оборвал меня. В его глазах я впервые увидел слёзы.
– Жека! – глухо сказал он. – Никаких других вариантов нет. Мы думали по-всякому. Может это глупость, может фантастика, может дурацкая мечта. Может надежда… Только нет других вариантов.
Засопел и зашмыгал носом плетущийся позади Богдан со своей «Десной». Он обогнал меня, попытался заглянуть в глаза:
– Сделаешь? Дай честное пионерское, что сделаешь! Ну, хоть попробуй!
– Я уже комсомолец, Богдан. Я не знаю, смогу ли я это сделать. Но я попробую.
Богдан отвернулся и отстал. Стасик тоже смотрел куда-то в сторону, катя велосипед.
– Вот и шоссе в город, – сказал он мрачно.
– Мне кажется, я плохо себя чувствую, – я повернулся к нему, – от радиации.
– Ну, ещё бы, радиация – злая тётка, – пробурчал Стасик, – тогда тебе пора возвращаться.
– Куда возвращаться? – не понял я.
Стасик подошел ко мне вплотную, наклонился к уху.
– Домооооой! – оглушительно проорал он.
Я потерял равновесие, споткнулся о велосипед и, падая, больно ударился коленом о педаль…
– Чего ты так орёшь? – Климчук испуганно тряс меня за плечо. – Сон плохой увидел?
Я очумело смотрел на него. Оглядывался по сторонам. Жёлтая лампочка накаливания исправно горела в люстре. А вот сквозь заложенное хламом окно слабо пробивался другой свет – уличный, утренний. Почему-то болело колено. Иных признаков нездоровья не ощущалось.
– Да-а, сон, сон, – задумчиво протянул я.
– Ну, вот значит и просыпайся, одевайся, – раздраженно заговорил Климчук.
– Какие-то гады ночью из машины рацию вывентили! Как еще только аккумулятор не спёрли! Мародёры хреновы! Григорьевич, с твоим чертовым вином удивительно, что вообще весь автобус по частям не растащили!
– Не надо было столько пить вчера, – добродушно крикнул из кухни Николай Григорьевич.
По-моему он занялся четвёртой бутылкой. Уж больно голос весёлый.
– Значит, это вот, – мямлил Климчук, что-то вспоминая, – фон на улице упал. Дождик покапал, спасибо ему, пыль прибил слегка! Поэтому шагом марш в туалет, желательно этажом выше. Потом лопай эти хреновы пирожные, запивай соком и – в путь-дорогу.
Через полчаса все были в сборе. Присели на диван, на дорожку, так сказать. Лельченко слегка осоловело хлопал глазами. Бутылку он и правда прикончил.
– Да, блин, дозиметр покажи мне! – вдруг вспомнил Володя.
Я тоже забыл про него. Вытащил из кармана. Нитка зашкалила за последнюю отметку в 50 рентген и застряла.
Климчук изумленно тряс дозиметр, как градусник, чертыхался, удивлялся:
– Разрядился он, что ли?
Наскоро «обнюхал» меня датчиком радиометра, объявил, что «ни хрена нет». Шваркнул дозиметром о стенку:
– Такую гадость только на КПП и показать! Крику не оберёшься!
Мы с Володей первыми спускались по лестнице. Я увидел, как Николай Григорьевич осторожно запер дверь, перекрестил её и низко поклонился дому…
Небо было плотно затянуто облаками. Иногда капал мелкий дождь. От вчерашней солнечной погоды не осталось и следа.
Климчук лихо крутил баранку. «Рафик» на предельной скорости летел к Чернобылю.
Я то и дело снимал респиратор, отрывками рассказывая Володе ночной сон.
Климчук встряхивал головой, удивленно слушал, иногда покручивал ус одной рукой.
– Очень странный сон. Просто кино, а не сон! Как-то реально всё, как-то живо очень…
Лельченко просунул голову между кресел и внимательно вслушивался.
– Ой, никакой не сон это был, сынок. Ой, слышал я историю про тех ребяток-то.
Я воспрянул духом:
– Так быть может, ты, Вов, или Вы, Николай Григорьевич, залезете в это колесо? Вдруг там…
– Ой, сынок, шо-то мне, старому пердуну, не больно хочется лезть в непонятно какой ад! – вздохнул Николай Григорьевич. – Сгину еще в том чёртовом колесе!
– Я, Жень, хочу капитана получить, а не койку в психушке, – буркнул Климчук, – но, думаю, поговорим еще об этом в спокойной обстановке. Оставь-ка мне ваш телефончик.
«Рафик» тормознул возле здания ПТУ, где теперь обосновалась правительственная комиссия и местное начальство. Из здания немедленно выскочил отец, взмахнул руками, и мы побежали навстречу друг другу.
– Уже пешком хотел идти в Припять, – обнимаясь, ворчливо сказал он, – почему по радио не отвечали?
– Рацию спёрли, – меланхолично сообщил Климчук, – что, пора на выезд, в Киев?
Подошел Лельченко. Оглядел всех. Пожал каждому руки:
– Хто ж воно знает, может свидимся когда еще? – с некоторым сомнением сказал он.
Увидеться нам больше никогда не довелось. Свою работу на площадке АЭС Лельченко выполнил добросовестно и честно. Свои рентгены тоже получил сполна…
Климчук плюхнулся на водительское сиденье. «РАФ», как всегда, завёлся чётко.
– Объяснятся на КПП будем долго, – сказал Володя, – отмываться тоже долго. В прямом смысле слова.
«Жека, помни про своё обещание! Не забывай!» – Голос Стасика как-то очень далеко прозвучал в моей голове и замер…



Глава десятая

26 апреля 2016 года двое мужчин торопливо шли по проспекту Ленина украинского города Припяти. Один – высокий, немолодой, располневший, но четко держащий шаг, в парадной форме полковника армии Республики Беларусь. Полковник был седовлас и седоус, но лицо его выглядело моложаво, глаза блестели, и было ясно, что он еще не разменял до конца свой шестой десяток.
Второй мужчина был заметно ниже ростом, несколько моложе, с закрученными на украинский манер усами, полноватый, в старомодных очках-хамелеонах и не по сезону тёплом светлом костюме. В руке он держал черный кожаный кейс, которым весьма эмоционально размахивал в разные стороны, в такт другой руке.
– Вот, спалимся мы тут с твоей белорусской формой, – выговаривал он полковнику, – на черта ты её надел? И так границу пересекли чёрт знает как!
– Полковник, он и в отставке полковник! – гордо отчеканил Владимир Павлович Климчук.
– Форму носить имею право и ни перед какими бандерами раскланиваться не собираюсь!
Человек с кейсом махнул рукой и замолчал. С Володей и в молодости спорить было – обделаешься, а уж теперь и подавно.
Оба с интересом оглядывались по сторонам.
Припять, увы, было не узнать. Из города-призрака она превратилась в город-лес. Её Величество Природа победила радиацию, победила и человека…
Местами асфальт исчез практически полностью. Деревья с молодой, светло-зелёной листвой росли, где хотели. Посреди дорог, площадей, на козырьках подъездов, а порою и на крышах домов. Парки превратились в леса, дома обветшали, с них то и дело осыпалась штукатурка, многие окна были открыты нараспашку, а стёкла практически всюду отсутствовали. За прошедшие три десятка лет город растащили по винтикам. Из квартир вынесли всё, что было мало-мальски ценного, даже радиаторы отопления. Поснимали проводку, розетки, выключатели, сантехнику. Растащили склады и магазины. Брошенные автомобили угнали и, один бог знает, чьи задницы на их сиденьях получали невидимые рентгены и кто мылся в радиоактивной ванне водой из радиоактивного смесителя.
Мужчины быстрыми шагами, почти бегом, вылетели на Центральную площадь, резво прошлись по густо заросшей травой и деревьями аллее имени Ленинского Комсомола и очутились в парке аттракционов.
– Вот и конечная цель нашего визита, Евгений Константинович, – объявил Климчук, – Альфа и Омега всего сущего – Ваше любимое чёртово колесо!
– Мы перешли на Вы? Давно? – спросил Евгений Константинович.
– Это я, исходя из торжественности момента, – шутливо заявил Володя.
Но тут же нахмурил брови, сосредоточился и остановился.
– Постоим, осмотримся, покурим, – четко, как в юности, беспрекословно объявил он.
Оба закурили. Осматривались по сторонам. Колесо обозрения было на своем месте. Некогда ярко-желтое, а теперь ржавое. Оно никогда не работало. Планировали открытие на 1 мая 1986 года, да вот…
Сколько же годков утекло! Сколько всего случилось за эти три десятилетия! Не стало великой страны, некогда единый Союз распался на отдельные государства, и отношения между ними складывались совсем не гладко. Восстановленная было работа Чернобыльской АЭС была прекращена под настойчивым давлением Запада. Украина не смогла удержать планку самой спокойной республики бывшего Союза и, вероятно, прошла свою точку невозвращения к стабильному существованию. Крым последние четверть века конфликтовал с Киевом и просился домой – в Россию. Допросился, в конце концов. И теперь крымчанам очень трудно стало ездить в свою бывшую, взбалмошную и беспокойную, тяжело больную национализмом страну…
Личные драмы пережили и двое куривших в парке мужчин. Каждый год добавлял седых волос и утяжелял шаг. Исчезла былая легкость и резвость. Юность незаметно сменилась молодостью, зрелостью. И лучшие годы были, наверное, позади. Но далёкий майский день 86-года никуда не сгинул, никуда не делся и не исчез из памяти. Просто потускнел и спрятался за повседневными заботами, скрылся в тумане прошлого и ничем не напоминал о себе. Но вот однажды встретились в российском Крыму, двое последних, оставшихся в живых носителей припятской Тайны. Неудивительно это вовсе. Полуостров Крым имеет свойства сводить на берегу Черного моря людей, уже не чаявших увидеть друг друга. Любой житель Советского Союза это хорошо знает. И за бокалом знаменитой крымской «Массандры» ожила и вспыхнула память. Вспыхнула яркой ностальгией полковника и жгучим стыдом журналиста, почти забывшего обещание данное… кому? Призракам? Юношеской фантазии? Или чему-то непознанному? Или реальным мальчишкам, которые почему-то останутся мальчишками навсегда?
В общем, проявив чудеса изобретательности, двое хранителей Тайны, спустя ровно 30 лет, стояли на заросшей травой территории парка аттракционов исчезающей с лица земли Припяти…
– Ну, что? – полковник задумчиво жевал фильтр сигареты. – Какая кабинка нам больше нравится? По очереди будем лазить или как?
– Или как! – сказал журналист и достал из кейса желтый теннисный мячик.
– Кидать будем мяч через все нижние кабинки!
Климчук крякнул и надвинул на лоб фуражку:
– Я понял, Жека! Котелок у тебя всегда варил хорошо. Пойду, стану по ту сторону колеса.
Собственно только в три кабинки у самой земли залезть было реально. Другие были слишком высоко. Мальчишки залезть смогут. Пузатые дядьки – нет.
Журналист подошел к остаткам ржавой билетной будки. Раздумывал, выбирая мишень.
А была, не была! Кинул мяч в самую нижнюю. Мяч пролетел через кабинку и шлепнулся у ног полковника.
– Ложная цель! – объявил Климчук.
Увы, броски мячика через соседние кабины тоже не дали результатов.
Оба мужчины насупились и вновь закурили.
– А имеет значение, с какой стороны бросать? – вдруг спросил полковник.
– Чёрт тебя побери, Климчук! Это же мысль! – заорал журналист.
– Тогда кидать буду я! – заявил Климчук и с размаху бросил мяч наугад, в другую кабинку. Зачем знать читателю в какую именно, правда?!
Мячик исчез, растворился в воздухе. Вот растворился и всё!
– Твою ж дрезину на рельсы, япона вошь! с чувством выразился полковник.
Обмен мнениями продолжить не удалось – мяч, как бешеный, вылетел из пустоты кабинки и врезался Климчуку в подбородок. Полковник выронил сигарету изо рта и застыл в позе египетского сфинкса.
– Мы нашли портал, ёлки-моталки! – радостно объявил журналист…
Штурм кабинки был долгим. Полковник, проявив чудеса армейской выучки, разбежался, подпрыгнул, повис на руках и немыслимым кульбитом закинул пузатое тело внутрь. Кабинка жалобно заскрипела, но выдержала – Советский Союз делал всё добротно, на века.
Не стоит рассказывать, каким способом орущий и матерящийся на всю Припять Климчук втащил в кабинку не менее пузатого напарника. Главное, что это удалось. Непонятно было другое – по ту сторону кабинки была видна всё та же разбитая площадка аттракционов.
Долго размышлять полковники не привыкли. С воплями и упоминаниями загадочной японской матери Климчук бросился вниз. Он не долетел до земли. Пропал в воздухе. Испарился.
Журналист перекрестился, прижал подмышкой кейс и тяжело ухнул вниз.
На пустой площадке парка наступила тишина. Ворона с карканьем приземлилась на билетную будку. Ничего не изменилось. Застывшая Припять и весенний лес посреди умирающего города…
Подошвы демисезонных ботинок больно ударились об асфальт. Я знал, что увижу. Догадывался. И всё-таки в удивлении замер, приземлившись на корточки.
Красивый, юный советский городок сиял огнями ртутных ламп и желтыми окнами девятиэтажек. Подсвеченный лампами красный лозунг «Мир! Труд! Май!» не оставлял сомнений в месте пребывания. Собачий лай и приглушенный знакомый голос, костеривший японскую мать и всех собак Украины, свидетельствовал о благополучном прибытии моего напарника. А вот – и сам Климчук, воевавший с непрерывно тявкающей болонкой. Болонка была смелая, вредная, она ловко увертывалась от полковничьих ботинок и норовила тяпнуть Климчука за штанину. Высокий, светловолосый юноша с неподдельным интересом разглядывал никогда не виданную в СССР белорусскую форму полковника. Потом перевел взгляд на меня.
– Долго пришлось ждать, Стасик? – виновато спросил я.
Мальчишка вздрогнул, подошел ближе, глянул в лицо знакомыми умными глазами.
– Голос всё такой же у тебя… у Вас. Наверное, долго… Это я кинул вам мяч.



Глава одиннадцатая

Мы готовились к поездке около месяца. На квартире полковника в Минске. Осторожно, сначала по телефону, а потом и лично, контактировали со сталкерами «Зоны отчуждения».
Сталкеры шли на контакт неохотно, не понимая конечной цели нашего визита в «Зону».
Но дело, постепенно, двигалось. Климчук сразу решил, что единственный человек в Припяти, который может отнестись всерьёз к нашему визиту – начальник припятского горотдела КГБ УССР подполковник Клочков. Володя сталкивался с ним в том далеком 86-м, вместе лечились после аварии в 6-й клинике Москвы. По словам Климчука, подполковник был мужиком решительным и дотошным, он рассказывал, что еще задолго до самой аварии, Клочков бомбардировал своё руководство докладами о неблагополучной и нестабильной работе ЧАЭС, предсказывал высокую вероятность взрыва.
Мы сошлись во мнении, что лучшей кандидатуры для наших целей просто не найти.
Установили и другой важный факт: 26 апреля – единственный день в году, когда пропуск в «Зону» получить легче обычного – в этот день украинские власти пропускали в 30-километровую зону родственников, чтобы те могли проведать могилы близких людей.
По знакомым, да по сусекам Климчук насобирал немалую сумму советских денег, образца 1961 года – могли понадобиться в Припяти. Также мы захватили и современные российские и белорусские рубли, украинские гривны. В качестве лишнего доказательства. Не забыл Володя и рюкзак со спортивной одеждой, водой и консервами. У меня же в кейсе лежали смартфон, планшетник «Lenovo» с записью эфира программы «Время», выступлением генсека Горбачёва и небольшим документальным фильмом о Чернобыльской катастрофе, а также валюта из валют – две бутылки шведской водки «Абсолют», которая, по моему мнению, произвела бы на любого советского человека неизгладимое впечатление на всю оставшуюся жизнь…
– Долго, пришлось ждать, Стасик? – виновато спросил я.
Мальчишка вздрогнул, подошел ближе, глянул в лицо знакомыми умными глазами.
– Голос всё такой же у тебя… у Вас. Наверное, долго… Это я кинул вам мяч.
– Зато мой внешний вид претерпел существенные изменения, – с грустной иронией сказал я, – располнел и лысина появилась.
– Знаете, я бы тоже хотел так измениться, – тихо произнес Стась, – мы здесь все хотели бы вырасти и прожить нормальную жизнь. В своём городе.
Всё-таки болонка доигралась. Встретившись с ботинком Климчука, белая курчавая бестия взвизгнула и бросилась наутёк.
– Какая-то ажиотажная собака, – сердито сказал Володя, – только скандала нам здесь не хватало!
Он глянул на часы, покачал головой и быстрыми шагами подошел к нам.
– А теперь, юноша, – пророкотал Климчук, – ведите нас к ближайшей телефонной будке.
Стасик обомлел, да и я очень сильно удивился – полковник явно видел и слышал парня!
Климчук потряс за плечо окаменевшего Стася и рассмеялся:
– Да если бы я 30 лет назад, патрулируя ночную Припять, не встречал эту малолетнюю банду, разве б я полез в это чёртово колесо! Видать, не ты один – экстрасенс.
Стась пришел в чувство, разулыбался, кажется, к нему вернулась надежда.
– Возле кафе «Олимпия» есть автомат, пойдемте туда…
Полковник втиснулся в телефонную будку и зажёг свет.
– Двушку дать? – нетерпеливо спросил Стасик.
– Всё предусмотрено, парень!
Володя хитро подмигнул и извлёк из кителя советскую двухкопеечную монету. Уверенно и быстро стал набирать номер.
– Добрый вечер! – сказал он невидимому собеседнику, – полковник Климчук беспокоит. Я из Минска прибыл. Мне срочно нужен Виктор Николаевич. Ещё на работе? Прекрасно! Нет, не соединяйте, я сейчас подойду.
Глаза Климчука горели. Он как-то весь подобрался, сосредоточился.
– Вот что, друже, – сказал он мне, – возьми-ка ты мой рюкзачок. И отдай мне свой кейс. С товарищем я предпочту переговорить с глазу на глаз.
Подхватив, как пушинку, тяжелый кейс, Климчук стремительным шагом нырнул куда-то в кусты сирени и скрылся. Припять Володя знал хорошо.
– Куда это почапал ваш странный полковник? – заинтересованно спросил Стась.
– В Комитет государственной безопасности, – ответил я. – Пойдём, Стаська, прогуляемся. Мороженого покушаем.
– Какое мороженое в одиннадцатом часу ночи? – удивился Стась. – Закрыто всё давно.
Ах, да! Конечно! Я и позабыл почти те времена, когда мороженое нереально было найти в 10 часов вечера. А порою и в 10 утра тоже.
– Значит, просто прогуляемся, – резюмировал я.
Стасик явно не возражал…
Начальник припятского горотдела КГБ УССР Виктор Николаевич Клочков наконец оторвал сверлящий взгляд от Климчука и его загадочной формы. Подполковник Клочков теперь внимательно смотрел на свой стол, точнее на невероятные для 80-х годов прошлого столетия артефакты – планшетный компьютер, смартфон и денежные купюры – тысячу белорусских «зайчиков», сто российских рублей и одну украинскую гривну.
Виктор Николаевич даже изумленно отодвинулся в кресле подальше от стола, когда на планшетнике появилось изображение Азы Лихитченко, ведущей программы «Время». Она четким, классическим голосом советского диктора рассказывала об аварии на Чернобыльской АЭС. А вот пошло и выступление Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва. Михаил Сергеевич был мрачен, голос севший, взволнованный: «Все вы знаете, недавно нас постигла беда – авария на Чернобыльской атомной электростанции. Она больно затронула советских людей, взволновала международную общественность…»
Виктор Николаевич стал бледен, как мел. Лицо осунулось, нервно задрожали руки.
– Позвольте, товарищ подполковник, – сказал Климчук и сделал несколько движений пальцем по экрану.
Горбачёва сменили кадры разрушенного реактора. Люди в защитных костюмах очень быстро бегали по площадке станции, собирали лопатами какие-то камни, грязь, куски графита и ещё непонятно чего. Пошли кадры эвакуации, вереницы автобусов, опустевшей Припяти…
Подполковник на мгновение закрыл лицо руками. Только на мгновение. Потянулся к пачке «Столичных». Нервно закурил.
– Я вам верю, товарищ Климчук, – с надрывом в голосе сказал Клочков, – такое никакие американцы не подделают. И хреновин у них таких нет. У нас – тем более.
Он взмахом руки остановил попытавшегося что-то сказать Климчука:
– Я уже докладывал наверх, что на станции неблагополучно. Непонятные эксперименты, скачки мощности на блоках. Были и серьёзные аварии… Когда эта должна произойти?
– Ближайшей ночью, в час двадцать четыре, – отчеканил Климчук, – но неуправляемым реактор станет часом раньше.
Подполковник Клочков подскочил с кресла:
– Так какого же вы беса не пришли ко мне раньше, товарищ белорусский полковник?
– Долго объяснять, – вздохнул Климчук, – не можем мы появиться здесь раньше 22-х часов 25 апреля.
Клочков не стал уточнять почему. Схватил трубку телефона.
– Брюханова ко мне! Найдите его, где хотите! Быстро! Бегом!
Климчук почувствовал, как колотится сердце, где-то в нём вспыхнул маленький огонёчек надежды. «Стоп! Сосредоточиться! Не расслабляться!» – сам себе скомандовал полковник.
Виктор Николаевич задумчиво теребил телефонный провод и, словно сам с собой, заговорил вновь:
– Конечно, надо докладывать в Киев. Но пока я там буду объясняться, пока они будут звонить в Москву… Нет, так нельзя. Объясняться буду потом. Сейчас надо действовать! Хуже точно не будет…
Он вдруг перешел на «ты»:
– Вот что, белорусский полковник! Оставь-ка мне эту вещичку! – палец упёрся в планшетник. – Потом, если чего, в Москве буду отбрехиваться… И вот ещё чего… Сними ты, ради бога, эту форму! Оденься в гражданское. Шо-то мне твоя история про распавшийся Союз ой как не нравится! Керосином пахнет, могут понять тебя неправильно, товарищ полковник!
Климчук понимающе кивнул. Зазвонил один из телефонов.
– Виктор Николаевич, Виктор Петрович у телефона! – донёсся до Климчука бодрый голос.
– Минутку! – подполковник Клочков положил трубку на стол и строго посмотрел на гостя из будущего:
– Мой помощник поселит вас с товарищем в гостиницу «Полесье». Нормальные, настоящие советские деньги у вас есть? Точно настоящие? Хорошо! Я тут порешаю вопросы и вас навещу. Разумеется, вынужден просить вас город не покидать!



Глава двенадцатая

Чем отличаются советские города от всех прочих, так это тем, что по ночному городу можно спокойно гулять, не опасаясь за жизнь, здоровье и кошелёк.
Мы со Стасиком шли по аллее парка к Центральной площади – там договорились встретиться с Климчуком.
Стаська был возбужден, задавал тысячи вопросов, перескакивал с темы на тему. То интересовался жизнью в будущем – он решительно не понимал, что там происходит, – то беспокоился о грядущих ночных событиях.
Он рассказал мне, что его младшие друзья засекли нас сегодня в Той Припяти. Между прочим, сообщил, что через несколько минут после нашего «прыжка» в прошлое в парке появились милиционеры с овчаркой. Что собака довела сотрудников украинского МВД до колеса и потеряла след. Что Богдан и Ромка теперь «пасут» самих милиционеров, которые пока и не думают покидать Припять. По всему видать – нас с Климчуком ждут.
«Вот так сюрприз, – подумал я, – не иначе наследили мы где-то. В прямом и переносном смысле».
Я многое не хотел объяснять Стасю. Надеялся, что скоро всё в его жизни вернётся на круги своя.
Едва мы приблизились к колоннаде, как нам навстречу выскочил возбужденный Климчук.
– Серьезный мужик оказался этот Клочков, – негромко заговорил Володя, – как я и ожидал, он всё понял быстро и правильно. Принимает меры. Распорядился поселить нас в гостинице «Полесье». Так что ночь провёдем комфортно. Да, я ему твой планшетник отдал. Иначе, как ему самому доказывать своему начальству, что он не верблюд?!
Я рассеянно кивнул и, в свою очередь, передал Володе информацию Стася о том, что в будущем нас, кажется, ждет засада.
Климчук нахмурился. Но только на секунду.
– Ничего, будем надеяться, что мы с ними там не встретимся. По понятным причинам.
Мы не сговариваясь, направились в гостиницу. Неоновая вывеска «Готель «Полісся» светилась как-то по-советски уютно. Шаги утонули в красной ковровой дорожке вестибюля.
Из-за стойки администратора поднялась молодая белокурая женщина и, улыбаясь, направилась к Климчуку:
– Доброго вечора! Ви від товариша Клочкова? Ласкаво просимо! Нічого заповнювати не потрібно. Беріть ключі і піднімайтеся в номер.
Понятно, что Стаську она не видела. Но меня…
– Я тоже могу подняться в номер? – не слишком вежливо поинтересовался я.
– Так, звичайно! – она, кажется, не уловила иронии. – На добранiч! Другий поверх и номер теж двадцять другий.
Стасик, никого не спрашивая, стал подниматься по гулкой лестнице на второй этаж. И, чёрт возьми, его шаги услышали не только мы – дежурная смотрела на лестницу и прислушивалась…
О каком сне могла идти речь? Мы с Климчуком то и дело выскакивали покурить на балкон. Нервно смотрели на часы. Как медленно идет время! И только Стасик замер в кресле и неотрывно смотрел на стрелки часов над дверью.
– Жаль, отсюда не видно АЭС, – нервно воскликнул Володя, – впрочем, не уверен, хочу я её видеть или нет. Теперь всё зависит от того, как сработает Клочков.
И вот час двадцать четыре ночи… Половина второго… Без двадцати… Ровно два…
Дверь в номер с треском открылась. Я подпрыгнул. Стась дернулся в кресле. Климчук со скрипом развернулся на каблуках. На пороге стоял уставший и взмыленный Виктор Николаевич Клочков.
– Ох, мужики, не припомню такой жаркой ночи в конце апреля, – глядя веселыми глазами, сказал он.
Подполковник кинул фуражку на стол. Увидел пустое кресло и с размаху плюхнулся в него. Стась взвыл и заорал – подполковничья туша основательно придавила его.
Клочков медленно встал и удивленно посмотрел на кресло:
– Шо-то я не понял, как будто это кто-то… сидит уже здесь?!
– Так оно и есть! – со смехом сообщил я.
Климчуку было не смешно. Он вопросительно смотрел Клочкову прямо в глаза.
– Фокусники хреновы, – с расстановкой произнес подполковник, – гости из будущего, вашу любашу!
Он всё ещё ошарашено смотрел на кресло. Потом вытащил табуретку из-под стола, осторожно провёл по ней рукой и уселся. Стась, тихо чертыхаясь, потирал ноги и живот.
– Убедил кого надо, – ни к кому не обращаясь, сообщил Клочков. – Ездили с Брюхановым на станцию. Там такой эксперимент затеяли, прямо скажу – опасный. Добром это точно кончиться не могло. Вовремя остановили. Сейчас мои люди опрашивают персонал. Завтра поеду в Чернобыль, потом в Киев. Потом, чувствую, и в Москву придется.
Мы молчали. Подполковник потянулся в карман за «Столичными»:
– Мужики, неужели, правда? Такую беду предотвратили?
Я полез в кейс. Достал бутылку «Абсолюта».
Клочков перехватил бутылку, разглядывал этикету, щелкал в удивлении языком.
– Накапай и мне чуток, попробую этой забугорной отравы из 21-го века.
Климчук в момент перетащил с журнального столика графин со стаканами. Разлил водку.
Мы чокнулись. В глазах Володи застыли скупые мужские слезы. В моих, вероятно, тоже.
Стасик тихо поднялся с кресла и направился к двери, намереваясь пройти её насквозь.
Это ему не удалось, почему-то… Мы засиделись до утра…
На рассвете мы вышли из гостиницы. Свежий утренний воздух спящей Припяти был обворожительно чист. Нисколько не опьяневший Клочков раздавал указания:
– Значит так, мужики, – вы мне тут на хрен не нужны! Ещё неизвестно, как начальство отреагирует на таких визитёров. Можете застрять здесь надолго. А уж этот, как его, планшетник этот хренов, останется у меня. Ша! Мотайте, куда вам там положено и больше не разгуливайте здесь в странной форме, с фальшивыми деньгами!
Климчук давно переоделся. В спортивной форме с толстым пузом и слегка мутноватым, подвыпившим взглядом он выглядел совсем не так браво. Стасик почему-то застрял в вестибюле, глядя непонятно куда.
Подполковник не удержался. Дал еще несколько ЦУ, крепко пожал нам руки и хлопнул дверцей черной «Волги». Машина быстро отъехала.
– А ты ещё что тут делаешь? – завизжал пожилой женский голос из вестибюля гостиницы. – А ну иди отсюда! А то родителям позвоню!
Стаська вылетел на крыльцо. Потащил меня к витрине кафе «Полесье»… Да, да, я так и думал. Высокий юноша со светлой чёлкой чётко отражался в зеркальном стекле.
– Иди-ка ты домой, Станислав, – сказал я, – к папе и маме. Да и младших отвести не забудь.
Стаська оторопело смотрел на нас. Потом, с каким-то оглушительным индейским победным кличем с разбегу боднул меня в плечо. Я не удержался и повалился на Климчука. Володя отреагировать не успел, выронил рюкзак, и мы, как кегли, повалились на асфальт.
А Стась уже нёсся по пустой Центральной площади, высоко подпрыгивая, молотя по воздуху руками и что-то непрерывно крича. Скоро он скрылся из виду.
Тяжело поднявшись на ноги, мы долго смотрели ему вслед.
– Хоть бы «спасибо» сказал, – сердито пробормотал Климчук, потирая ушибленные места.
– Он и сказал, как мог, – улыбнулся я, – а, вообще, Володя, таких слов в мальчишеском словаре нет, просто ты об этом успел позабыть.
Климчук с невнятным ворчанием отряхивал пыль со спортивного костюма. Я занялся тем же, и пару минут мы помогали друг другу привести себя в относительно божеский вид.
Из вестибюля гостиницы вышла пожилая уборщица с веником.
– Набульбенились тут с утра! – противным, визгливым голосом заорала она на всю площадь. – А еще, говорят, приличные люди! Очки понадевали, интеллигенты!
– Ведьма! – рявкнул Климчук громовым, полковничьим рыком.
– Алкоголик! – завизжала бабка. – Пьянь подзаборная! Щас, как дам веником!
Уборщица явно жаждала устроить вселенский скандал.
– Только скандала нам не хватало! – тихо напомнил я Володе.
Климчук подхватил рюкзак, и мы не сговариваясь, быстро скрылись за углом кафе.
– Какая ажиотажная старуха! – раздраженно сказал полковник.
– Не иначе, хозяйка той ажиотажной болонки! – подхватил я.
Климчук хрюкнул, поставил на скамейку рюкзак. Похлопал себя по карманам, извлёк мятую пачку «Столичных» – у подполковника, не иначе, свистнул, – и мы закурили.
– Нам в другую сторону, – сказал я, – пора бы возвращаться в парк. Да и вообще возвращаться…
– Надеюсь, там уже нет засады? – деревянно спросил Климчук.
Я пожал плечами, и мы направились в сторону аллеи имени Ленинского Комсомола.
Молодая трава аллеи была покрыта серебряной росой, свежая сирень пахла одуряюще сильно, как-то по-особенному, и мне на мгновение показалось, что вернулся я в советское детство, что мне, как и должно быть в 1986 году, неполных пятнадцать и достаточно крикнуть: «Ночка! Ночка!», как из кустов сирени выскочит наша собака, чёрно-рыжий пинчер, которую я имел удовольствие выгуливать ранним утром, и с радостным визгом кинется обнюхивать мои джинсы. Забавно, что эти ощущения только усиливал сомнительный аромат «Столичных» сигарет, которыми меня обкуривал шедший рядом уставший Климчук. Я тут же подумал, что именно сейчас в далекой Евпатории невысокий парнишка в розовой рубашке с надписью «Metro» и чешских синих джинсах выгуливает средь кустов сирени собаку, нахально дымя болгарской сигаретой, благо этого не видят родители.
Маленький черный пинчер выскочил из-за кустов так неожиданно, что я замер и остановился как вкопанный. Пёс с заливистым хриплым лаем несся к нам, явно намереваясь искусать то ли меня, то ли Климчука, то ли обоих сразу. Володя ловко метнул недокуренную сигарету в ближайшую урну и тоже остановился.
– Это что ещё за ядрёный керосин? – удивлённо проговорил он, глядя вдаль тенистой аллеи.
Вслед за злобным пинчером торопливо шагал его хозяин – тощий двухметровый светловолосый подросток в белой рубашке и коричневых школьных брюках. Парень самым нахальным образом выпускал густые клубы кислого табачного дыма, нисколько не смущаясь присутствия двух взрослых мужиков. Причем, знакомых мужиков, можно сказать, почти родных.
– Стасик! – рявкнул я во всю глотку. – Ты всё-таки куришь! Ещё и мерзкую «Стюардессу»!
Непрерывно тявкающий пинчер в удивлении замер. В глазах Стася появился не виданный мною ранее наглый хулиганский блеск, быстро сменившийся недоумением, замешательством и полным непониманием ситуации. Тем не менее, он мигом бросил сигарету в кусты, взял на руки пинчера и насмешливо спросил:
– Видимо, мы знакомы? Вы внук барона Мюнхгаузена? А вы, товарищ спортсмен, вероятно, переодетый Наполеон Бонапарт?
Я растерянно посмотрел на Климчука. Мы давно научились понимать друг друга без слов и всё поняли сразу.
– Мы знакомы с вашим отцом, юноша, – быстро нашелся Климчук, – иногда приезжаем в командировку на ЧАЭС. Так что идите, куда шли. И впредь советую не курить.
Стась очень серьезно и понимающе кивнул, выпустил пинчера на волю и быстро направился к выходу из парка.
– Кстати, тебе не нужен брат-близнец? – не удержавшись, крикнул я ему вслед.
Стасик бросился наутек, только пятки кроссовок замелькали.
– В общем ясно – теперь их двое в одной Припяти, богомол японский! – раздраженно воскликнул Володя. – Где будем искать второго?
Я невесело усмехнулся – наше путешествие явно затягивалось.
– Место встречи изменить нельзя, Климчук! Думаю, второй сам придет к колесу обозрения!



Глава тринадцатая

Усталость всё-таки чувствовалась – бессонная ночь, напряжение предыдущих дней давали о себе знать. И новое непредусмотренное нами осложнение с раздвоившимся Стасем сил тоже не добавляло. Законы перемещения во времени непостижимы, а их выкрутасы непредсказуемы. Впрочем, у меня была какая-то слабая надежда на то, что Стасик W, назовем его так, как-нибудь сам собою дематериализовался.
– А вдруг он дрыхнет сейчас у себя дома, пока первый мальчик выгуливает собаку? – неожиданно сказал Климчук. – Тогда они встретятся у себя в квартире, и не хотел бы я видеть выпученные глаза их родителей!
– Что толку гадать, Володя, – раздраженно произнес я, – придем к колесу, посидим, подумаем. Ноги уже не держат.
Собственно, в этот момент мы и вышли на площадку парка аттракционов. Ноги у меня сразу подкосились – колесо обозрения медленно вращалось, а возле механизма управления агрегатом копошились двое рабочих. Климчук мгновенно уловил мои мысли.
– Это не страшно, – лениво сказал Володя, – в нашей кабинке в сиденье зажат желтый теннисный мячик. Полковники тоже бывают умные.
Честное слово, я готов был Володю расцеловать – мне и в голову не пришло как-то пометить нужную кабинку.
Мы присели на синюю скамейку. По счастью апрельское утреннее солнышко еще не пекло, а лишь ласково грело. Во всяком случае, пока.
– Семь часов, – посмотрел на часы Климчук, – кафешки откроются не раньше восьми.
Он полез в рюкзак и достал две пластиковые бутылки воды с неуместной в СССР надписью «Sprite». Водичка была кстати. Лимонный вкус приятно освежил горло.
– Придет ли вообще сюда наш Стасик? И если придет, то когда? – пробормотал я.
– Прибежит! – уверенным веселым голосом вдруг сказал Климчук. – Прямо сейчас.
Я оглянулся через плечо. Вот оно что – длинноногий Стасик буквально вылетел из аллеи и во весь дух нёсся к нам. Ошибки быть не могло – джинсы, кроссовки и рубашка-ковбойка – этот Стасик был определенно наш!
Парнишка с разбегу приземлился на скамейку, едва не столкнув с неё Климчука.
– Доброе утро! – ехидно сказал Володя. – Давно не виделись.
В глазах Стася сквозил неподдельный ужас. Светлые волосы на макушке стояли дыбом.
– Подхожу к своему подъезду, – задыхаясь, заговорил Стасик, – навстречу самому себе. Хорошо, тот другой, с Цезарем, меня не успел увидеть. Зато Цезарь успел. Кинулся ко мне. Я от него. Он за мной. А тот за ним. Еле смылся и сразу сюда. А Цезарь меня-тоузнал, потому и кинулся. Я сразу сюда. Боялся, что вы уже уехали…
Свою речь перепуганный Стась сопровождал совершенно непечатным школьным матом.
– Теперь понятно, почему твой пинчер был не в себе, – меланхолично произнёс я. – Видели мы твоего пса с твоим двойником. Между прочим, завзятый курильщик, двоечник и нахал!
– Это да! – легко согласился Стасик. – Я сразу все понял. Не понял только, что теперь делать?
Мы с Климчуком благоразумно молчали. Стась переводил взгляд умных глаз с меня на Володю. Потом шумно вздохнул и откинулся на спинку скамейки.
– Слово предоставляется товарищу журналисту, писателю и массовику-затейнику, придумавшему всю эту катавасию! – беззлобно объявил Климчук.
Он протянул еще одну пластиковую бутылку «Спрайта» Стасику. Тот с удовольствием отхлебнул напиток из светлого капиталистического будущего. Слово «спасибо» нашему юному другу и впрямь было неведомо.
– Ну я попробую проанализировать ситуацию теоретически, – начал я. – Варианты возможны такие. Мы можем вернуться в будущее все вместе. Нас с Климчуком такой вариант устроит. Стасика – вряд ли. Он там, видимо, взрослый. И там нет никакой возможности его легализовать. Мы можем вернуться в будущее только с Климчуком. А Стасика, как бы это мягко сказать, немножко ликвидировать. Никто не пострадает. Здесь, в Припяти, тот первый Стась, будет себе жить, не тужить.
– Шо-то мне не нравится такой вариант, – насупился Стасик.
Он еще не пришел в себя и не мог понять – серьезно я говорю или нет.
– Я чисто теоретически, Станислав.
– Всё равно не нравится, – сердито забасил он.
– И третий вариант, – продолжил я, – мы пристроим Станислава к его родным родителям в качестве близнеца. Будете с тем, другим, братьями-близнецами. А в школе родители скажут, что ты раньше жил у бабушки по семейным обстоятельствам. Думаю, никто особо не удивится.
Климчук с интересом уставился на меня. Стасик задумался и покачал головой.
– Я сам с собой не уживусь в одной комнате, – объявил Стась, – я задушу его. Того, второго. Или он меня. Нахал, двоечник, еще и курит!
Стасик покосился на раскрытый рюкзак Климчука, вынул оттуда пачку «Столичных» и закурил. В сложившейся ситуации мы предпочли промолчать.
– Есть еще одна проблема. – Стась неумело затянулся и выпустил струйку дыма. – Вот, как я понимаю, Богдан и Рома здесь и сейчас собираются в школу. Их дубли сейчас разгуливают в Той Припяти. В любой момент они нырнут в колесо и…
Он не договорил. Всё было понятно и так. Володя издал протяжный вой одинокого зимнего волка.
– Жень, у тебя нет валокордина? – осведомился Климчук. – Мне нехорошо.
Чья-то тень легла на скамейку. Перед нами стоял Виктор Николаевич Клочков, одетый в темный штатский костюм с красным галстуком.
– А я всё жду и жду, – медленно проговорил он, – когда они в это чёртово колесо прыгать будут?! Кучеренко-младший, а ты что здесь делаешь?..



Глава четырнадцатая

Клочков бесцеремонно согнал Стасика со скамейки и, прихлебывая из горлышка лимоннокислый «Спрайт», удовлетворенно почмокивал и внимательно слушал Климчука. Напиток начальнику КГБ определённо нравился, рассказ Володи определённо нет. Виктор Николаевич сердито забарабанил пальцами по деревянной скамейке:
– Значит, не заладился у меня субботний выходной. И откуда вы только свалились на мою голову? Впрочем, без вас у меня бы выходных не было вовсе!
Клочков не без сожаления допил «забугорный» напиток и раздражённо метнул бутылку в урну. Промахнулся. Пластиковая пляшка угодила в голову сидящего на корточках Стасика. Тот нехотя поднял бутылку и переложил её в урну. Без обычных своих подколок и комментариев. Парня явно смущало то обстоятельство, что подполковник, будучи соседом Стасика по лестничной площадке и закадычным другом его отца, открыл страшную государственную тайну – нелегальное употребление Кучеренко-младшим табачных изделий. Впрочем, Клочков думал совсем о другом.
– Вот что, мужики, – задумчиво проговорил Виктор Николаевич, – сидеть нам у всех на виду резона нет. На работу ко мне лучше не ходить. От нас можно и не выйти. В кафе сидеть неразумно. Единственный выход – пойдемте ко мне домой. Жена в командировке в Киеве. Заморим червячка, выпьем чего-нибудь и просветленными мозгами будем думать, как вылазить из этой кошмарно-фантастической истории.
– Можем опять встретиться с моим двойником, – пробурчал Стась.
– Это ты его двойник, а не он, к тому же он в школе, – резонно заметил Климчук.
– Да не факт, он же прогульщик, – обреченно вздохнул Стасик, – особенно по субботам.
Клочков снял с головы свою широкополую шляпу и нахлобучил её на голову прогульщика и курильщика. Потом достал из кармана пиджака солнцезащитные синие очки с надписью «Стекло» и молча протянул Стасику.
– В таком виде я буду похож на чучело! – взвыл парнишка.
Я рассмеялся:
– Главное, чтобы ты не был похож на Стасика Кучеренко.
Стась всё понял, быстро надвинул шляпу на лоб и надел очки…
Перед входом в подъезд дома по улице Лазарева никого не было. Мы, не пользуясь лифтом, быстро поднялись на третий этаж. За дверью немедленно залаял, а потом и радостно заскулил Цезарь. Запахло великолепным украинским борщом.
– Признал хозяина, – прошептал Клочков и быстро открыл ключом дверь квартиры напротив.
Мы, не сговариваясь, юркнули в дверной проём и оказались в прихожей. Виктор Николаевич также быстро и бесшумно закрыл дверь.
Я заметил, что лицо Стасика осунулось, он судорожно всхлипнул и отвернулся к стене.
– Отец на работе, а мамка борщ на кухне варит, – сдерживая слёзы, прошептал Стасик.
Мы не нашлись, что сказать пацану. Как ни крути, мальчишка не видел маму очень долго. Пойди пойми – то ли со вчерашнего дня, то ли целых 30 лет. Нет, непонятная штука время. Наверное, нельзя с ним играть, даже ради самых благих целей…
– Мы не можем тебя отпустить прямо сейчас, горе ты луковое, – в голосе Клочкова зазвучали какие-то чисто отеческие, сочувственные нотки, – ты и сам это понимаешь.
– Да, разумеется, – басовитым взрослым голосом твердо сказал Стасик.
Честное слово, несмотря на некоторую наглость и высокомерие, свойственные возрасту, мне всё больше и больше нравился Стась Кучеренко. Он держался очень мужественно и тогда, в том далеком 86 году, и сейчас, в сегодняшнем 86-м… О, силы небесные, от этих временных парадоксов мы все, наверное, скоро сойдём с ума!
– Всем мыть руки и шагом марш на кухню! – скомандовал Клочков.
На кухне подполковник первым делом сунул нос в холодильник. Кстати, холодильник был, мягко говоря, не пустой, полки были забиты всяческой снедью. Уж не знаю, было ли в Припяти такое хорошее снабжение, или у горотдела КГБ снабжение было особое.
– Имеются в наличии следующие виды провианта, – весело объявил Клочков, – борщ украинский со свёклой, селедочка под шубой, икорочка черная осетровая, коньячок грузинский марочный, ну и так всего прочего по мелочи.
– Возражений не имею, – отчеканил Климчук, – главное за коньячком не забыть о дальнейших абсолютно неизвестных событиях.
– Не забудем, – пообещал Клочков, – у нас просто нет другого выхода.
– Виктор Николаевич! – неуверенно позвал Стасик из прихожей.
Клочков подошел к нему. Парень тихо проговорил ему в ухо целую, не слышную нам тираду.
Подполковник понимающе хмыкнул, скрылся в глубине квартиры и вынес Стасю какие-то вещи.
– Великоваты, наверное, будут, но уж какие есть, – сказал Клочков Стасику, – шагом марш в санузел!
Стась закрылся в ванной и открыл воду.
– У нас совмещенный санузел, – вполголоса сообщил нам Клочков, – но парню это будет кстати. Первый раз в жизни вижу человека, который обходился без ванной и туалета, целых 30 лет.
Климчук удивленно посмотрел на подполковника:
– Призракам санузлы ни к чему.
Клочков выпучил глаза, крякнул и отхлебнул коньяк прямо из горлышка:
– Мне это не приходило в голову. Так это я на призрака Стасика присел в кресле гостиницы? Мужики, вы меня с ума сведёте! Это как-то, знаете, противоречит советской науке и здравому смыслу.
Мы с Климчуком согласно кивнули. Подполковник еще раз отхлебнул из горлышка, подумал, как-то истерически хохотнул и вспомнил об обязанностях домохозяйки:
– Мужики, я подогрею борщок, а вы ныряйте в холодильник и тащите на стол всё, что понравится – я должен накормить ваши пузатые тела и 16-летнего подростка, который ни хрена не ел 30 лет!
Сказано – сделано. И пока в ванной хлопец отмывал грязь, мы успели хлопнуть по рюмашке отменного советского коньяка и за обе щеки уписывали красный, наваристый и безумно ароматный борщ. Клочков на еду особо не налегал.
– Вот какую штуку я вам хотел рассказать, мужики, – негромко заговорил он, – я бы не сказал вам этого никогда, не будучи уверен, что скоро вы не уберетесь к чертям собачим в свое безрадостное капиталистическое будущее.
Рассказ начальника припятского отдела КГБ был и впрямь занятный.
Клочкову и до нас было известно, что перемещение во времени не является сказкой.
По словам полковника, совсем неподалёку от города, в лесу находился сверхсекретный исполинский объект «Чернобыль-2». Основное назначение объекта – загоризонтное обнаружение ядерных ракет и прочих объектов противника, которые могут быть направлены в сторону атомной станции.
Собственно об этом мы с Климчуком прекрасно знали. А вот чего мы не знали, так это то, что «Чернобыль-2» имел и другое назначение. Объект потреблял колоссальное количество энергии на проведение абсолютно секретных исследований, связанных с разогревом СВЧ-лучами атмосферы Земли, с целью создания климатического оружия. Некоторые горячие ученые головы на объекте даже считали, что столь мощное энергетическое воздействие может привести к сворачиванию пространства и, как следствие, к изменению хода времени. Так вот, по мнению подполковника, эти горячие головы были совсем не далеки от истины и именно они, сами того не зная, породили некий пространственно-временной туннель в городе Припяти в районе колеса обозрения.
– Понимаете, братцы, какая штука, – продолжил рассказ Клочков, – пока вчера мы с вами в гостинице распивали вашу «забугорную» водку, мои люди всю ночь крутили это чертово колесо, пытались найти кабинку, через которую вы шастаете туда-сюда. И, возможно, не вы одни. Это ведь проблема государственной безопасности. Так вот представляете, такой кабинки они не нашли, как только ни старались.
Мы с Климчуком вздрогнули одновременно. Как-то сразу пропал аппетит. Даже колбаса за 2.20 не вдохновляла нас остаться в славном советском прошлом навсегда.
Клочков выдержал эффектную паузу и рассмеялся:
– Спокойно, мужики! Дело в твёрдых руках КГБ. Портал времени находится вовсе не в кабинке. Он находится в воздухе в пяти метрах над землей впритык к колесу обозрения. То есть вы можете сигать в свое будущее из любой кабинки, если она окажется в нужной точке пространства.
Я посмотрел на Климчука, в глазах которого читалось явное облегчение, и наши руки как-то синхронно потянулись к наполовину опустевшей бутылке. Клочков рассмеялся вновь и налил нам сам.
– А теперь я вам скажу вот еще что – знаете, почему вы из своего времени всегда попадаете в одну и ту же дату: в 10 часов вечера 25 апреля 1986 года? Да потому что, вчера, в пятницу, 25 апреля 86 года, ровно в 22.00 объект «Чернобыль-2» был планово обесточен в связи с плановым отключением четвёртого энергоблока от сети. Для проведения того самого эксперимента, который был мною героически предотвращен в связи с полученной от вас бесценной информацией о грядущей аварии. Вероятно, этот портал как-то, что ли зациклился, но остался функционировать.
Клочков лучезарно торжествующе улыбнулся, словно сумел доказать теорему Ферма.
Я же лишний раз убедился, что в КГБ дураков не держат. Там работают люди, которые могут ясно и трезво мыслить в самых безумных и фантастических ситуациях.
Дверь санузла щелкнула и открылась. В кухню вошел Стасик с мокрыми волосами. Подполковничьи носки пришлись ему почти впору, а вот семейные трусы в горошек были раза в три шире разумного и держались на честном слове. Видимо, этому честному слову тощий Стась не очень доверял, поэтому придерживал трусы обеими руками.
Мы едва удержались от смеха. Клочков крякнул, опять исчез в недрах квартиры и притащил домашний халат. Стасик молча подхватил его и весьма охотно напялил на себя. Зрелище получилось относительно сносное.
– Так, давай порубай борщечка с котлетами, – сказал ему Клочков, – а мы пока пойдём, подышим свежим воздухом. Перекур, мужики!



Глава пятнадцатая

С лоджии клочковской квартиры парк с колесом обозрения был как на ладони.
– Глаза бы мои на него не глядели, – сердито сказал Клочков, раскрывая пачку «Столичных». – Мои люди будут там дежурить до вашего отбытия. А потом колесико придется разобрать и несколько подвинуть в сторону.
– Вы это серьёзно? – удивился я.
– Абсолютно серьезно! Не хватало ещё, чтобы посетители аттракциона стали проваливаться в будущее!
Климчук хрюкнул и закашлялся от табачного дыма. Клочков без тени улыбки смотрел на меня:
– Какие будут идеи по поводу пацана, товарищ писатель-фантаст? Куда девать Стася? И где сейчас, предположительно, находятся два младших мальчика?
Я молча затянулся не слишком приятной советской сигаретой второго класса. Что ни говори, а болгарские все-таки лучше.
– Есть у меня одна идея, – заговорил я, – не знаю, насколько правильная, но относительно логичная.
– Давай, давай, говори! – нетерпеливо воскликнул Климчук.
– Ну, логика примерно такая. Мы с вами знаем, что Стасик трагически погиб на мосту примерно в полдень сегодняшнего дня. Что некая его, так скажем, нематериальная сущность 30 лет бродила по Припяти. По Той Припяти. Но теперь ситуация изменилась, аварии нет, Стасик, живой и настоящий, скоро придёт из школы домой. Но и наш Стасик W, тоже вполне себе материализовался, вместо того, чтобы исчезнуть по моей логике. Из этого обстоятельства я делаю вывод – эти ребята не клоны, не близнецы, но при этом абсолютно реальны. Я считаю, что оба мальчика есть порождение одной и той же сущности Стасика Кучеренко. Они оба и есть Стасик Кучеренко. Но их тела, если хотите астральное и физическое, разделены. Мне как-то не нравится тот первый мальчик – он нагловат и хулиганист, тогда как наш Стасик более ментально тонок и одухотворен. В общем, их надо как-то соединить.
Клочков оглянулся на закрытую дверь кухни, вмял сигарету в пепельницу и тут же закурил новую.
– Знаете чего, мужики, – вдруг оживился он, – я ведь тоже совсем не узнаю вот этого Стася. По внешности похож, как две капли воды, а вот глаза совсем другие. Умные. Это не глаза ребёнка. Поведение другое, держится, как взрослый. А тот Стасик, которого я вижу почти ежедневно, так себе парень, не то чтобы дурак, но какой-то шалавый. Вот ведь какое дело!
Я едва успел открыть рот, как Климчук опередил меня:
– Наш Стасик многое пережил, многое видел в той, так скажем, временной петле, где он барахтался 30 лет. Он по-другому смотрит на мир, пожалуй, в некотором смысле он старше нас.
Виктор Николаевич нервно затягивался сигаретой, бормотал себе под нос что-то невнятное и привычно барабанил пальцами по раскрытому окну лоджии.
За окном бушевала весна. Солнце поднималось всё выше, и становилось жарко. Птичьи трели разносились над парком, и даже клочковские сигареты не могли перебить аромат полесской сирени. Всё-таки одно важное дело мы сделали – проснувшийся город начинал заниматься своими субботними делами, даже не зная, какой страшной трагедии избежал. Ну, и слава тебе, Господи!
– Ладно, рискнём, – вдруг сказал подполковник Клочков, – попытка – не пытка. Будем дожидаться прихода из школы Стасика дубль один. Как появится, попрошу заглянуть его сюда, к нам. Устроим контакт, так сказать. И я очень надеюсь, мужики, что мы поступаем правильно.
Клочков смял недокуренную сигарету, потянулся к раскрытому окну, прикрыл створки, передумал, вновь открыл их нараспашку и, властно махнув рукой, резким движением открыл дверь на кухню. Мы пошли за ним.
Полная тарелка борща стала пустой. Однако к другой еде Стась, судя по всему, не прикасался. Парень немигающим, сосредоточенным взглядом уставился Клочкову прямо в глаза и тихо произнес:
– А если, в результате такого контакта, я исчезну? Если останется только тот парень?
Виктор Николаевич растерянно затоптался на месте, удивленно таращась на меня и Климчука.
– Надо полагать, что у нашего Стасика осталась способность читать чужие мысли, – ни к кому не обращаясь, сказал я.
– Слушай парень, пойдём работать к нам! – воскликнул Клочков. – Я серьёзно. Закончишь школу и айда в Академию КГБ. Нам такие люди ох как нужны!
– Подумаю, если жив буду! – буркнул Стась.
– Будешь, куда ты денешься! – уверенно рявкнул Климчук и потянулся к бутерброду с икрой. Аппетиту Володи можно было позавидовать в любых ситуациях.
– Всё ещё есть вариант подсунуть твоим родителям близнеца, – пожал плечами Клочков, – легализовать это дело я смогу. Если, конечно, твои родители не сойдут с ума от всего этого и не будут смотреть на тебя, как на незваного гостя из потустороннего мира!
Стасик сложил руки на столе, упёрся в них подбородком и закрыл глаза. Мы молчали. Тишину на кухне нарушал только аппетитный процесс поглощения Климчуком бутерброда с паюсной икрой.
– Согласен на первый вариант, – вдруг глухо пробубнил Стасик, – брат-близнец – счастье сомнительное…
…Время тянулось медленно. Бог весть, где раздобытые Клочковым часы-ходики показывали без десяти час. Стась прикорнул в комнате на диване, мы же продолжали сидеть за столом и обсуждали план дальнейших действий. Командовал, ясное дело, Клочков.
– Значится так! – распоряжался он. – Я сейчас выхожу на улицу и буду на подходах к подъезду пасти Кучеренко-младшего. Попрошу зайти его ко мне под любым предлогом. Например, передать отцу спиннинг. Это Стасику будет не в диковинку. Вы будите своего Стасика. Пусть наденет темные очки. Представлю его как племянника. Вы же будете прятаться в лоджии. Поглядим, чего будет. Мужики, если шо пойдет не так, полетят с плеч наши головы! Это ж похищение ребёнка, как минимум! Всё, попёр на улицу!
Клочков решительно встал, несколько секунд смотрел на почти пустую бутылку коньяка. Не удержался, залихватски хлебнул из горлышка, запил водой из носика чайника, крякнул и быстрыми шагами направился к двери. Легко, без щелчка, открыл замок и бесшумно вышел…
…Я, Климчук и Стасик сидели на диване. На экране дорогущего цветного телевизора «Рубин» стояла испытательная таблица ЦТ0167 и София Ротару выводила «Лаванду».
В 1986 году перестройка не пошла ещё «вширь и глубь», суббота была у многих рабочим днём, поэтому партия и правительство были уверены в том, что средь бела дня советскому человеку смотреть телевизор не полагалось.
– Во сколько Стасик приходит в субботу из школы? – осведомился у Стасика Климчук.
Тот комично пожал плечами:
– Ну, когда из школы, когда и не из школы, но обычно часам к двум.
Стась слегка дрожал – встреча с самим собой его определённо пугала.
Тренькнул дверной звонок, и ключ лениво зашебуршился в замке. Клочков явно давал нам фору.
Мы с Климчуком ломанулись в соседнюю комнату – бежать через кухню на лоджию, явно не было времени.
– Держись, Стаська! – громким шепотом сказал я.
– А чего это вы в собственную дверь звоните? – раздался из прихожей голос удивленного Стасика. Стасика «дубль один».
– Наблюдательный какой! – с некоторым напряжением сказал голос Клочкова. – Точно, у нас будешь работать. Кстати, знакомься – мой племянник из Киева приехал.
На мгновение голоса смолкли. Раздался скрип дивана.
– Привет, киевлянин! – прозвучал слегка развязный голос Стасика. – Теперь что, по Крещатику в банных халатах ходят?
Фыссс… Мощная световая вспышка через незакрытую дверь на мгновение ослепила меня. Из гостиной раздался грохот, треск ломающейся мебели, звон разбитого стекла и забористая ругань Клочкова.
Климчук рванулся из комнаты. Я за ним. Картина была редкая. Журнальный столик переломился пополам под неподъёмной тушей Клочкова. На паркетном полу там и сям блестели алмазами хрустальные куски разбитой люстры. Помещение наполнилось запахом едкого дыма, который тоненькой струйкой вился из погасшего телевизора…
На диване с широко открытыми глазами сидел Стасик, немигающим взглядом уставившись на нас. Под расстегнутым банным халатом на Стасе была коричневая школьная форма, белая рубашка и галстук. Стасик обалдело обнимал полураскрытый дипломат, из которого вывалились учебники и мятая пачка сигарет «Стюардесса». Подполковник Клочков, чертыхаясь, выбрался из-под обломков журнального столика и, охая схватился за поясницу.
– Где второй мальчик? – прокашлявшись спросил Клочков.
– Думаю, там же, где и первый! – простонал я сквозь смех. – Два в одном так сказать!
– Ну, ни фига се ёкнуло! – вдруг сказал Стась, не меняя позы и выражения лица.
Клочков с Климчуком подошли к нему. Климчук тревожно потряс парня за плечо:
– Стаська, ты меня узнаёшь? – тревожно спросил Климчук.
Стасик отодвинул от себя дипломат, тряхнул вихрастой головой, провел рукой по глазам.
– Узнаю, дядя Володя! – нормальным голосом сказал он. – И вас, дядя Женя, и вас, дядя Витя. И себя тоже узнаю.
– Чем занимался сегодня? – поинтересовался Клочков.
Стась явно приходил в себя. Он быстро запихал в дипломат учебники, носком отфутболил в угол сигаретную пачку и не без юмора объявил:
– Истекшие сутки были сложными. Встречал гостей из будущего, потом смотрел, как ночь напролет несознательные взрослые личности хлестали иностранную водку, потом встретил своего двойника, потом заработал в школе пару по истории! Потом решил бросить курить.
– Урра! – громовым голосом рявкнул Климчук. – Две несознательные сущности объединились в одну высоконравственную личность!
Стасик шутливо поклонился.
– Вы меня с ума сведёте, мужики, – в сто первый раз заявил Клочков.
Виктор Николаевич подошел к переставшему дымить телевизору. Щелкнул выключателем. Телевизор не реагировал. Клочков покатал носком ботинка осколки вазы на паркете.
– Ну, в таких делах без ущерба не бывает, – философски заметил хозяин квартиры, – главное, что люди не пострадали, а вещи починим.
– И халат постираем! – подхватил Стасик, – а то он шо-то мокрый, как и мои брюки. Но это, наверное, тот, другой обделался с перепугу…
Клочков шумно вздохнул.
В прихожей послышались чьи-то неуверенные шаги.
– Витя, – послышался женский голос, – у тебя дверь открыта! Ты дома? К тебе мой Стаська не заходил?
В комнату вошла миловидная, светловолосая, рано располневшая женщина в домашнем халате. Она медленно, широко открытыми глазами оглядела гостиную, оценивая женским глазом царивший в помещении хаос.
– Я извиняюсь, а шо тут происходит? Стася, ты шо в женском халате сидишь? Сдурел от жары, чи шо?
– Маам! – во всю глотку заорал Стасик, срываясь с дивана.
Он обхватил мать обеими руками и уткнулся носом в её плечо. Женщина растерянно погладила Стася, вопросительно глядя на Клочкова.
– Катерина, это я ему дал халат, – смотря куда-то в сторону, обречённым тоном произнес Клочков. – Це шоб он не замёрз.
Катерина перестала гладить сына и, наклонив вбок голову, взглядом медицинского работника с интересом уставилась на Клочкова.
Мы с Климчуком почли за благо ретироваться на кухню.
– Здоров я, здоров! – донесся из прихожей сердитый голос Клочкова. – Ты лучше, как опытная медсестра, дай сыну успокоительного! А то вот видишь, энурез у него средь бела дня приключился!
– В отпуск тебе надо ходить, Витя! – недобрым тоном заявила Катерина. – Стася, пошли до дому! Потом твой батька придет с работы да разберётся, шо тут робыться!
Я краем глаза увидел из кухни, как полная Екатерина, протащила двухметрового Стасика через открытую дверь и громко её захлопнула.
Клочков, красный как рак, вошел на кухню, выразительно показал на захлопнувшуюся дверь и театрально воздел руки к небу.
– Какая ажиотажная женщина! – сердито воскликнул Климчук.
Мы не сговариваясь рассмеялись…
…Через час, успокоившись и отсмеявшись, мы помогали Клочкову привести гостиную в божеский вид. Климчук корпел с паяльником у телевизора. Виктор Николаевич стащил с дивана покрывало и бросил его в ванную.
– Жена приедет, пусть стирает. – решил он. – Скажу, диван кот обмочил.
– А он у вас есть? – поинтересовался я.
– Заведём! – буркнул подполковник. – Айда на кухню. Пошамаем, пропустим по стопарику да поговорим про дела наши весёлые.
– Я уже заканчиваю, – сообщил Климчук, копаясь в электронных внутренностях телевизора, – начинайте без меня.
На кухне Клочков решительным жестом отодвинул коньячную бутылку в сторону и положил на стол портативный магнитофон «Легенда-404».
Виктор Николаевич несколько секунд смотрел мне в глаза, потом нажал на кнопку записи.
– Я жду от вас правдивого, точного, но по возможности сжатого рассказа о том, что там в вашем капиталистическом будущем содеялось с нашим Советским Союзом?..



Глава шестнадцатая

В одиннадцатом часу вечера мы втроем прогуливались по площадке парка аттракционов.
Парк и аллея уже опустели, было почти темно, редкие ртутные фонари слабо освещали площадку и колесо обозрения. Вчерашним вечером здесь было гораздо светлее, но Клочков распорядился отключить большую часть ламп и оцепить площадку сотрудниками своего горотдела, поскольку свидетели перемещения во времени были совсем нежелательны.
– В общих чертах я всё понял. – безостановочно говорил Клочков. – Мои сотрудники будут дежурить у колеса до тех пор, пока не вернутся из будущего младшие ребята. Что с ними делать – понятно. В этом мне поможет Стасик. Кстати, я успел переговорить с его отцом. Он, конечно, ничего толком не знает, но понял, что сын оказывает некую важную помощь Комитету госбезопасности, чем папа очень гордится. Так что при необходимости поднимем Кучеренко-младшего и ночью.
Клочков опять закурил, загрязняя чистейший ночной воздух Полесья, и продолжил:
– Я не особо полагаюсь на честное слово Станислава не болтать языком. Может и расскажет чего на ухо друзьям. Подписку брать с него невозможно, но взрослые люди и так ему не поверят. С этим вопросом ясно.
Клочков посмотрел на меня:
– С вашей информацией я ознакомлю кого надо. Но не здесь, а в Москве. Есть там у меня ниточки. Называйте это вмешательством в будущее. Кто бы говорил- вы сами вмешались в прошлое. По собственной инициативе. А мне, офицеру КГБ, знать о грядущем крахе моей страны и молчать – было бы преступно. Всё мужики пора!
Мы подошли к колесу обозрения. У билетной кабинки дежурили двое сотрудников Клочкова, одетые в робы коммунальных рабочих.
– Садитесь в кабинку, – сказал один из них, – мы поднимем вас в нужную точку.
– Вот видите, больше прыгать не придется, – рассмеялся Виктор Николаевич, – хотя не знаю, как там в будущем – тоже ночь или вы свалитесь средь бела дня, как снег на голову.
– Мы тоже не знаем, – мрачно сказал я.
Климчук промолчал. Я понимал его. Как ни крути, было приятно оказаться в нашем общем прошлом, посмотреть с высоты лет на то, что никогда не чаял увидеть. И, быть может, переоценить заново то, чем жили и что имели.
Мне пришла в голову неожиданная мысль. Настолько неожиданная, что я замер с открытым ртом и уставился на Клочкова.
– Виктор Николаевич, а давайте вновь встретимся с вами. Там, в будущем – 26 апреля 2016 года. Вот здесь, возле колеса обозрения.
Клочков понял. Задумался. Невесело хмыкнул:
– Ну, если жив буду – может, подойду…
– Будете! – мягко сказал Климчук. – Будете, уж мы-то знаем!
Клочков широко улыбнулся. Отвернулся в сторону и быстро смахнул из глаза слезу.
– Ну, в таком случае до свидания, мужики! Может, правда свидимся. Для вас пройдет мгновение, для меня 30 лет… Да, чуть не забыл!
Клочков сунул руки в карманы и протянул нам по пачке «Столичных»:
– Покурите там наш солидол! Небось, в будущем такого табачка нет!
Мы быстро обнялись. Климчук первым вскочил в кабинку. Я за ним.
– Вира! – тихо сказал сотруднику Клочков.
Колесо медленно завертелось и вскоре замерло в нужной точке.
– Первый пошел! – весело крикнул Климчук, поправил рюкзак, помянул японскую мать и сиганул за борт кабинки…
…Когда гости из будущего исчезли, сотрудник КГБ полез в билетную будку и, с заговорщицким видом протянул Клочкову запечатанный блок сигарет с надписью «Мальборо» на русском языке.
– Эти лучше! – негромко сказал сотрудник.
Виктор Николаевич всё сразу понял и погрозил оперу кулаком:
– Поговорю я с нашими учеными! Закрывать надо этот тоннель. А то хоть таможню ставь!

…Подошвы демисезонных ботинок больно ударились об асфальт. Я знал, что увижу. Догадывался. И всё-таки в удивлении замер, приземлившись на корточки.
Большой красивый вечерний город был ярко освещен оранжевыми натриевыми лампами.
Знакомое желтое колесо обозрения сверкало и переливалось всеми красками светодиодных гирлянд. По разросшемуся аккуратному парку прогуливались молодые мамы с колясками, на гироскутерах и сигвеях стайками носилась детвора. И мамы, и дети постоянно отвлекались от своих дел, поминутно заглядываясь на экраны смартфонов и водя пальцами по экранам.
Огромный красный транспарант «Мир! Труд! Май!» не оставлял сомнений в месте пребывания… Я ойкнул. Над газетным киоском и над билетной будкой колеса обозрения висели флаги – красный с серпом и молотом и такой же красный, но с синей полоской внизу…
Климчук, в своём нелепом спортивном костюме, сидел на краю скамейки и обалдело вертел головой. Я подошел к нему и устало сел рядом.
– Господи, милосердный, где мы? – прошептал Климчук.
– А ты не понимаешь, Володя? Надо полагать, мы находимся в 26-м апреля 2016 года, в Союзе Советских Социалистических Республик, в городе Припять Украинской ССР. Ну, и дел же мы с тобой натворили! Вероятно, не без помощи товарища Клочкова! Кстати, где он?
Климчук пожал плечами. Как робот, поднялся со скамейки и на негнущихся ногах направился в сторону киоска.
– Володя, – крикнул я ему вслед, – у тебя волосы черные. И усы тоже.
Он оглянулся. Растерянная улыбка застыла на его лице:
– На себя посмотри! Могу сказать тебе то же самое.
Климчук долго рассматривал прилавок киоска, звенел монетами.
– «Правдочку»? Будь ласка – п’ять копійочок, – донесся юный голос киоскёрши.
Назад Климчук бежал бегом. Он плюхнулся на скамейку, протянул мне пахнущую свежей типографской краской газету «Правда».
Так. Посмотрим. 26 апреля 2016 года. Вторник. Всё верно. Так. «Генеральный секретарь ЦК КПСС тов. М. С. Горбачев заявил о своём намерении подать в отставку в связи с выходом на пенсию.»
– Он что, правил все эти 30 лет? – пробормотал я.
– Судя по всему, правил неплохо, – деревянно произнес Климчук.
Так. Дальше. «Президент США Хиллари Клинтон выражает надежду на то, что и после возможной отставки Горбачева, политика Советского Союза будет такой же мирной, как прежде».
Интересно. «Сенаторы единогласно утвердили решение Конгресса США о масштабной закупке в СССР новых ракетных двигателей для нужд NASA». Балдёж! О, а вот это что? «Совместная советско-американская экспедиция на Марс намечена на 12 апреля 2017 года». Да уж, таки да! «По данным Госкомстата население СССР достигло 350-ти млн. человек»…
Удивленный возглас Климчука оторвал меня от увлекательного чтения. Володя оторопело вытаскивал из рюкзака несколько мятый, советский китель генерала армии.
– Что же такое происходит в самом деле? – простонал генерал Климчук.
– Я так думаю, товарищ генерал, что не потраченные на ликвидацию не состоявшейся Чернобыльской аварии миллиарды Михаил Сергеевич успешно использовал на нужды перестройки!
Климчук в замешательстве надел рюкзак и пошёл в сторону аллеи имени Ленинского Комсомола. Я устало потащился за ним, размахивая опустевшим кейсом.
На Центральной площади, возле колоннады, разместилась Доска почёта. Володя остановился, закурил, неспешно разглядывая цветные портреты. Вдруг оживился, усмехнулся, показал на одну из фотографий. Солидный светловолосый мужчина какими-то детскими, знакомыми, умными глазами смотрел на нас с портрета.
«Станислав Иванович Кучеренко. Герой Социалистического труда. Депутат Верховного Совета СССР. Главный инженер Чернобыльской АЭС им. Ленина.»
– Неужели он? – радостно воскликнул Климчук.
– Конечно, он! Кто же ещё?! – улыбаясь и качая головой, сказал я…
Через два часа мы вышли в легком подпитии из кафе «Полесье». Очень кстати к порогу подъехало желтое такси.
– Где находится ближайший аэропорт? – деловито спросил я.
– Недалеко. Садитесь, – уверенно сказал таксист.
– Сколько стоит пр-роезд? – слегка заплетающимся языком поинтересовался генерал
– Как обычно, 20 копеек километр. Садитесь! – настойчиво сказал водила…
Мы загрузились на заднее сиденье и замерли. Рядом с водителем сидел старый, седой как лунь, человек. Он быстро повернулся к нам. Улыбнулся.
– Клочков! – в один голос крикнули мы с Володей.
– Генерал-лейтенант в отставке Виктор Николаевич Клочков. – знакомым надтреснутым голосом представился он. – Председатель КГБ СССР. Правда, тоже в отставке. Потому как на пенсии.
Мы долго трясли друг другу руки. Водитель чему-то улыбался и качал головой.
– Так что, может, опять в кафе «Полесье»? – предложил я.
– Э, нет, други! – воскликнул Виктор Николаевич. – Таким персонам, как мы с вами, лишнего пить не надо. Не любит этого наш Генеральный секретарь.
Мы с Климчуком вздрогнули. Я почувствовал, как вспотели руки и струйка пота потекла по лбу.
– Вы не про того Генерального, который ушел в отставку? – осторожно спросил Климчук.
– Уйдет он, как же, ужя его знаю! – рассмеялся Клочков и скомандовал водителю: – В аэропорт! Жми на полную, Петрович! Не любит Генеральный, когда опаздывают…

26 апреля 2016 года два сержанта украинской милиции непрерывно курили сигареты в милицейском «Рафике». Машина была тщательно замаскирована в заросшем вкривь и вкось парке аттракционов. Почти стемнело. Исчезнувший асфальт и полуразвалившиеся, с пустыми глазницами окон дома исчезающей с лица земли Припяти настроения сержантам не добавляли.
– Ну, сколько мы тут будем торчать, – раздраженно сказал один из них, – может, эти чёртовы шпионы вообще никогда тут не появятся?! Может они загремели с этого «чёртового колеса» в тартарары?
Две мальчишеские головы сунулись в окна «РАФа». Милиционеры подпрыгнули.
– Они никогда сюда не придут! – в один голос заорали Богдан и Ромка. – Уезжайте отсюда! Буууу!
Белый, как мел, сержант повернул ключ зажигания. Зелёный микроавтобус стремительно сорвался с места. Он всегда заводился хорошо.
– Зазырь, какие у них рожи были! – радостно крикнул Богдан Ромке.
Мальчишки рассмеялись и бросились бежать в сторону колеса обозрения.
Настроение у обоих было прекрасное. Они уже поняли, почему так долго не возвращается Стасик. Почему не вернулись назад полковник и журналист…
Богдан и Ромка тоже не возвратятся в мёртвую Припять. Как только ребята пройдут сквозь заветную кабинку колеса обозрения, лесной город-призрак больше никогда не увидит их. А они никогда не увидят его. И это замечательно, правда?!