Анна Князева
Подвеска Кончиты
© Князева А., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Пролог
Красноярск, cентябрь 1963 года
У разрушенной стены храма, за которой когда-то располагался алтарь, работал старенький экскаватор – таскал из ямы каменистую землю и кидал в сторону. Когда ковш в очередной раз опустился, раздался негромкий скрежет.
Экскаваторщик выскочил из кабины и заглянул в яму. Подошли еще несколько человек. Кто-то спросил:
– Что там?
– Только бы не труба… – забеспокоился экскаваторщик.
Пожилой рабочий в твидовой кепке присел у самого края.
– Не-е-е… Крышка какая-то. – Он обернулся и сказал парню в стройотрядовской куртке: – Ну-ка, студент, глянь, что там.
Парень спрыгнул в траншею, топнул по крышке, поднял голову и доложил:
– Железная!
К нему спустился рабочий с лопатой и, ни слова не говоря, стал копать. В траншею сбросили ломик. Один за другим туда слезли еще трое парней.
Минут через двадцать всем стало ясно, что на дне ямы лежит большой металлический ящик. Его подцепили стропами и вытащили ковшом на поверхность.
Рабочий в кепке сказал:
– Кажись, ты его клыком зацепил.
Экскаваторщик присел возле ящика. Сквозь рваный металл виднелось лакированное дерево. Поднявшись на ноги, он побледнел:
– Кажись, там внутри гроб…
Его сразу оттеснили любопытствующие. Между завальцованными жестяными листами вклинилось лезвие топора. Крышка слетела, под ней действительно оказался дубовый лакированный гроб.
– Надо бы милицию вызвать… – пожилой рабочий снял кепку и почесал в затылке.
Вперед вышла женщина лет сорока.
– При чем здесь милиция? Гроб дореволюционный, буржуйский. Нужно в крайком сообщить. – Она похлопала по спине стройотрядовца, который откапывал ящик: – Валера, беги к телефону-автомату. Звони в справочное. Узнаешь номер крайкома – туда сообщи. Все расскажешь – пусть решают, кого поставить в известность. У тебя есть двухкопеечные? – не дожидаясь, пока тот отыщет монетки, протянула ему две.
Валера взял деньги и убежал.
– А вы кто такая? – спросил экскаваторщик.
– Я куратор студенческой группы из пединститута. Мы ваши шефы. Грузим битый кирпич.
Рабочий кивнул на руины:
– Красивая церковь была. Зачем только сломали…
– Мы наш, мы новый мир построим… – убедительно заявила кураторша.
– Кто был ничем, тот станет всем! – закончил за нее какой-то студент.
Взгляды снова устремились на гроб.
– Может, откроем? – предложил тот, что был с топором, и, не дожидаясь ничьего разрешения, сунул лезвие в щель, нажал и без усилия откинул деревянную крышку.
Все, кто стоял рядом, не сговариваясь, отпрянули.
В гробу лежал светловолосый мужчина. Яркий луч сентябрьского солнца заиграл на золоченом мундире и красной муаровой ленте, что тянулась от левого плеча через всю его грудь. Высокий воротник упирался в белое худое лицо.
Кто-то прошептал:
– Будто вчера помер…
Один из тех, кто копал, объяснил:
– Лежал глубоко. Там, в траншее, – ледник.
Кураторша сорвала со своей шеи платок и накинула его на лицо мертвого офицера. Пожилой рабочий снял кепку, склонил голову и с почтением приблизился к гробу. Вслед за ним ближе подошли остальные. Все увидели шпагу, лежавшую возле мертвого тела, у шеи, на черной шелковой ленте – крест, на правой стороне груди – тусклый металлический восьмигранник, напоминавший звезду.
Расталкивая народ, примчался Валерка:
– Едут!
На строительную площадку уже прибыл грузовик, из него посыпались деловитые сотрудники милиции.
– Граждане! Разойдемся!
Скоро они оттеснили рабочих. Грузовик сдал назад. Крышку гроба закрыли, а сам гроб подняли в кузов. Туда же влезли все блюстители правопорядка. Автомобиль тронулся.
Валерка сорвался с места и зацепился за борт. Опасаясь, что студент окажется под колесами, его подхватили и втащили наверх.
Грузовик набрал скорость и тут же скрылся из виду.
Глава 1
Москва, наши дни
Рука, поросшая рыжими волосками, уверенно легла на анкетный лист. Дайнека вздрогнула и дописала начатое слово на пальце менеджера по персоналу. Поморщившись, мужчина достал платок и принялся демонстративно стирать чернила.
– Простите, – сказала Дайнека.
– Пустяки, – ответил менеджер, забрал анкету и вернулся к столу.
В тишине кабинета скрипнуло кресло.
Дайнека сидела у конторки для посетителей. Над ней опасно громоздился шкаф, заставленный тяжелыми папками. В комнате было много таких шкафов. Представив, что в них хранятся тысячи бесполезных бумаг, Дайнека почувствовала неодолимую скуку, верный признак несовместимости с окружающей обстановкой.
Наткнувшись на пристальный взгляд менеджера, она быстрым движением поправила юбку и села подчеркнуто прямо.
– Послушайте, я могу пойти вам навстречу, – заговорил он и, посмотрев на часы, многозначительно улыбнулся. – У меня скоро обед, и есть ключи от комнаты отдыха. Думаю, мы сумеем договориться.
«Гад», – подумала Дайнека и молча встала со стула.
За дверью ждала вторая претендентка на место стажера рекламного агентства. Испугавшись угрюмой решительности, с которой Дайнека вышла из кабинета, она отступила в сторону и немного замешкалась, прежде чем решилась войти.
У менеджера по персоналу оставался еще один шанс быть понятым.
Оказавшись на улице, Дайнека почувствовала себя так, словно только что выписалась из больницы. Прямо с крыльца неловко ступила в лужу, зачерпнула воды в ботинок, однако вместо досады ее охватила беспричинная радость.
Снег растаял, и в середине апреля в Москву наконец-то пришла весна. Веселый шум заполонил город, погода стояла ясная, и, глядя в пронзительную синеву неба, невозможно было не поддаться ожиданию каких-то сумасшедших перемен в жизни.
Хлюпая ботинком, Дайнека перебежала через дорогу и села в машину, но тронуться не успела – зазвонил телефон:
– Слушаю, папа.
– Ну как?
– Никак.
– Не взяли? – спросил отец.
– Сама не пошла.
– Не понимаю. Пожалуйста, объясни.
– Условия неподходящие.
– У нас в холдинге прекрасный отдел рекламы. Давай к нам. Какая разница, где проходить практику?
– Папа, ты забываешь, сколько мне лет.
Отец вздохнул:
– Ну, делай как знаешь. Во всяком случае, имей в виду.
– Буду иметь, – пообещала Дайнека.
После недолгой паузы отец снова спросил:
– Как твои дела?
– В плане личного? – уточнила она.
– В плане личного, и вообще.
– Без изменений.
– Понятно.
– А ты как? – спросила Дайнека и торопливо добавила: – Как Настя?
– Настя в Париже.
– Ясно, – больше говорить было не о чем.
– Звони, я за тебя очень волнуюсь.
– Хорошо, папа, – Дайнека нажала кнопку отбоя.
Оглянулась: позади – никого. Сдала немного назад, уселась поудобней, вывернула руль и нажала педаль газа. Вопреки ожиданиям, машина рванулась не вперед, а назад. Раздался глухой звук, Дайнеку тряхнуло, и в грудь больно уперся руль. Резко затормозив, она пригнулась и замерла.
Вокруг было тихо.
– Теперь, как порядочная девушка, вы просто обязаны со мной познакомиться, – в открытую дверь на нее смотрел молодой мужчина.
– Я не слишком повредила вашу машину? – смущенно спросила Дайнека. – Вы целы?
– Сражен наповал.
– Господи… – прошептала она.
– Вы не поняли. Я в порядке. Меня зовут Виктор.
– Дайнека, то есть Людмила… Первый раз вижу такого веселого потерпевшего.
– И все-таки: Людмила или Дайнека?
– Без разницы…
– Я вас еще в рекламном агентстве приметил. А вы даже не посмотрели в мою сторону. Вас кто-то обидел?
– Не стоит об этом. Вы точно в порядке? Может, в больницу?
– Это лишнее. Я неуязвим.
– Я что-нибудь могу для вас сделать?
– Подвезти. Здесь близко.
– Садитесь.
– Подождите, только возьму пальто.
Дайнека оглянулась на его дорогую машину, переднее крыло было смято.
– Я возмещу.
– Непременно, – пообещал Виктор, и она сникла.
Пришлось задуматься над тем, что он имел в виду.
Ехать было недалеко. Дайнека еще раз предложила заплатить за ремонт, но мужчина отказался. Они провели в дороге всего десять минут и расстались, даже не обменявшись телефонами.
Промокшая обувь омрачила весеннюю эйфорию, простуда была неизбежна. Дайнека заторопилась домой и уже в подъезде ощутила легкий озноб, навевающий мечты о теплой постели. По инерции открыла почтовый ящик и в ворохе рекламных листовок обнаружила простую открытку – кусочек картона с нарисованным букетом цветов.
«С днем рождения!» – гласила золоченая надпись, запутавшаяся в фиалковых лепестках.
Дайнека стояла у почтового ящика и от волнения не разбирала слов, выведенных знакомым почерком. Точнее, видела только одну фразу: «Дорогая доченька…»
С почтового штемпеля кричало желанное слово – «Красноярск».
Взбежав по лестнице, она открыла дверь и, не разуваясь, прошла в гостиную. Там на диване преспокойно лежал пес Тишотка. Застигнутый врасплох, он смущенно таращился на хозяйку, не понимая, откуда она взялась. Потом спрыгнул на пол и улегся поодаль, виновато постукивая хвостом.
Дайнека даже не посмотрела в его сторону. Десять лет она ждала этого мгновенья. И оно пришло, когда уже не оставалось надежды, когда совсем поверилось, что мамы у нее больше нет. Повзрослев, она научилась с этим мириться.
До дня рождения оставалось еще две недели, и тот факт, что открытку доставили раньше времени, растревожил Дайнеку.
Предчувствие подтвердилось: с мамой стряслась беда. Еще не дочитав до конца, Дайнека поняла, что по-прежнему любит ее и прощает все: измену, долгие годы молчания, их с отцом бегство в Москву. Прощает все[1]…
Ей припомнился тот день рождения, когда рано утром, перед работой, мама поздравила ее в последний раз, и девочка повернулась на другой бок и заснула, обнимая подаренную куклу.
«Проспала свое счастье…»
С этой болью невозможно было смириться. Потом ее поздравлял только отец, и в такие минуты они особенно остро ощущали свое сиротство. Дайнека не любила свои дни рождения.
Дочитав открытку, она позвонила отцу.
Вячеслав Алексеевич приехал немедленно. Не сразу поверив, что мама действительно дала о себе знать, долго перечитывал слова на открытке, потом быстро спросил:
– Есть закурить? – и при этом он рассеянно похлопал себя по карману.
Дайнеке стало не по себе, она знала, что отец не курит, и все же принесла ему сигарету и зажигалку. Отчаянно затянувшись, он выдохнул вместе с дымом:
– Кто-то должен ехать. Лучше, если ты.
Дайнека молча кивнула. Он тут же засомневался:
– Хотя как же твоя практика…
– Разберусь.
Возможность увидеть маму была важнее всего.
– Значит, едешь?
– Папа… – укоризненно прошептала Дайнека.
– Прости. Собирайся, а я – за билетом.
Дверь захлопнулась, и Дайнека осталась одна. Бесцельно прошлась по комнатам. На кухне увидела Тишотку, смирно сидящего возле своей миски.
– О тебе-то я и забыла…
Дайнека отрезала кусок колбасы. Схватив угощенье, Тишотка выбежал в прихожую и расположился на коврике. Он понял: сегодня можно делать все, что захочешь, и не услышать ни слова упрека. Такая жизнь ему была определенно по вкусу.
Вернувшись в гостиную, Дайнека посмотрела в окно: небо затянули свинцово-черные тучи. Крупные тяжелые капли ударили по карнизу. Удары становились все чаще, спустя мгновение это был уже ливень.
Девушка отыскала спортивную сумку. Собрала вещи, поставила сумку у двери, потом легла в кровать и закуталась в одеяло.
Под шум дождя она постепенно успокоилась и не заметила, как уснула.
– Что, действительно уезжаешь? Но ты же мне не заплатила! Посмотри, как изуродована моя машина! – мужчина был в ярости.
Дайнека не видела лица, но знала, что это новый знакомый по имени Виктор.
– Я пыталась, вы же сами не захотели… – оправдывалась она.
– И слышать ничего не хочу! Ты мне за все заплатишь… За все-е-о-о… – затянул он зловеще, и его голос пронзительно зазвенел, превращаясь в телефонный звонок.
Не отрывая головы от подушки, Дайнека взяла трубку:
– Слушаю…
– Плохи наши дела, – это был отец.
– Плохи… – повторила она, засыпая.
– Погода нелетная, задержки рейсов, и, говорят, это надолго. Остается поезд, но это почти три дня пути… Что будем делать, самолет или поезд?
– Конечно, поезд! – уверенно проговорила мама, появившись из темноты. – Что, по-вашему, лучше – четыре часа страха или три дня удовольствия?
Мама любила ездить поездом и часто повторяла эту фразу.
– Три дня удовольствия… – эхом отозвалась Дайнека. Ей было жаль, что это всего лишь сон и мамино лицо снова растаяло в темноте.
– Значит, поезд, – подытожил отец.
Наступила тишина, Дайнека спала, и только дождь шумел за окном.
* * *Старый пекинес Теодоро тяжело поднялся с травы и пошел к лестнице, ведущей на веранду. Ему с трудом удалось поставить передние лапы на нижнюю ступеньку. После передышки задняя лапа сделала неприлично короткий взмах, тщетно пытаясь воссоединиться с двумя передними, но возвратилась туда, где была.
Ни одна из последующих попыток не удалась. Выбившись из сил, Теодоро сел. Сзади он был похож на маленький замшелый пенек.
Его хозяин, Вадим Николаевич Рак, с грустью смотрел на постаревшего пса. Он давно наблюдал за его попытками, сидя в тени деревьев в компании своего давнего знакомого Семена Крестовского.
Поднявшись с плетеного кресла, Вадим Николаевич подхватил Теодоро и перенес на веранду. Пес улегся на деревянный пол и закрыл глаза. Его нимало не беспокоило, что он перегородил путь в гостиную. Знал – его никто не потревожит.
Вадим Николаевич вернулся к собеседнику и грустно кивнул в сторону Теодоро.
– Старый стал…
– Усыпить – и дело с концом… – отозвался Крестовский и осекся, увидев, как переменился в лице хозяин.
Поймав на себе взгляд Вадима Николаевича, он непроизвольно поежился.
«Ласковый Потрошитель…» – Крестовский вспомнил прозвище, данное Раку в годы их совместной работы в органах, где он служил под началом Вадима Николаевича. В какой-то момент их пути разошлись, но ожидание иерархической зависимости перешло на дальнейшие отношения. Рак занимал ответственный пост в Думе. Он и теперь был похож на военного: статный пятидесятилетний красавец с решительными движениями и хорошей осанкой.
В Крестовском, напротив, никак не угадывалась военная выправка: он был некрасив, сутул, лысоват. Словом, выглядел штатским. К тому же был хорошо известен как человек, принадлежащий к мутным полукриминальным кругам.
Их разделял столик, покрытый белой скатертью, поверх которой лежала еще одна, цвета ванили. Кроме чайных приборов на нем стояла тарелка с бутербродами и чистая пепельница. Никто из них не курил.
– Усыпить, говоришь?.. – выдерживая паузу, Рак изучающе смотрел на Крестовского, отчего тот заерзал в кресле и, потянувшись за бутербродом, автоматически сунул его в рот. – Не мо-гу! – с расстановкой проговорил хозяин дома и вдруг усмехнулся. – Я и забыл, как радикально ты решаешь вопросы.
– Простые решения всегда целесообразней.
– Не меня-я-я-е-ешься, – протянул Вадим Николаевич. – Целесообразней… Какое неуютное слово! – Он поморщился и, сделав глоток чаю, продолжил. – Моя первая жена всегда так говорила, собираясь посадить меня на диету. И что же? – он между делом перекрестился. – Ее с нами нет. Я снова женат. А вот Теодоро, как и прежде, со мной. И знаешь почему? – Рак издевательски тянул время. – Потому что он никогда не говорит, что для меня целесообразней. Он молчит. И правильно делает.
Последние слова показались угрозой.
– Погода портится, – неожиданно дружелюбно добавил он.
«Играешься, сволочь», – Крестовский насупился.
– Да ладно тебе! Не сопи, о деле давай.
– Рассказывать по существу или с подробностями?
– По существу. Детали оставь себе.
Крестовский замер, он испытывал сильнейшее желание сказать что-нибудь резкое или просто двинуть по заносчивой физиономии собеседника.
«Чтоб ты сдох», – подумал он и вежливо улыбнулся:
– Все готово. Завтра утром, после того как самолет приземлится, в десяти километрах от красноярского аэропорта Емельяново машину нашего знакомого остановит наряд ГИБДД и…
– Я сказал, подробности оставить себе! Кто сделает основную работу?
– Монгол.
Вадим Николаевич вскинулся:
– Об этом забудь!
Крестовский выдержал паузу, потом вкрадчиво прошептал:
– Он сделает и то и другое…
– То… – с нажимом произнес Вадим Николаевич, – для меня важнее всего. А другое можешь поручить кому-то еще.
– Надежных людей мало, – заметил Крестовский.
– Это уж точно, – поддержал его Рак.
Крестовский вопросительно покосился.
– Значит, могу взять Монгола?
– Можешь. Только запомни: главное дело пострадать не должно. Спрос будет с тебя.
Вадим Николаевич озабоченно посмотрел на небо.
Серая полоса над дальним лесом на глазах почернела, сделалась шире и вот уже затянула добрую половину небосвода. Высокие окна, распахнутые в сад, тревожно захлопали. Упругим парусом взметнулись края скатерти, задребезжала посуда.
– Дождь будет, – сказал Рак. – Пойдем в дом!
Они встали. Сильный порыв ветра немедленно опрокинул плетеные кресла. Пекинес поднял голову и без любопытства взглянул на мужчин.
– Идем. Идем с нами, голубчик…
Теодоро перекатился на живот и, с трудом поднявшись, заковылял в гостиную вслед за хозяином.
– Лена! Скажи, чтобы там убрали, дождь начинается! – крикнул Вадим Николаевич.
В дверном проеме возникла худая, очень высокая девушка. У нее были средней длины каштановые волосы, страдающие глаза Жизели и плоская грудь манекенщицы. Крестовский без интереса посмотрел в ее сторону. Очевидно, из-за собственной худобы ему нравились женщины «в теле».
Елена была четвертой женой Рака и, как он сам говорил, – не последней. Будто стесняясь, она бочком вышла в сад.
– Нет! – крикнул ей Рак. – Не смей этого делать сама! Прислуге скажи!
Елена бросилась в дом.
– Тупица! – выругался Вадим Николаевич. – Год как женаты, а она все еще таскает за мной стулья. И, вот ведь дура, никак не запомнит, что я не курю. В доме повсюду расставлены пепельницы…
Мужчины устроились на удобных диванах в гостиной. Девушка-прислуга закрыла окна и включила кондиционер.
– Принеси коньяку, – обратился к ней хозяин.
Прислуга вышла и тут же вернулась с бутылкой.
– Так на чем мы остановились?
– На Монголе.
– Да и черт с ним, с этим Монголом, расскажи лучше, как там дружочек наш засланный?
– Дрищет, но не отказывается.
– Парши-и-и-ивец, – Вадим Николаевич укоризненно покачал головой и разлил по рюмкам коньяк. – Своих продает… Гни-ило-о-ой человек.
– Падаль, – согласился Крестовский. – Но у него есть на то причины.
– Бог с ним, Крест! Вздрогнем?!
Они чокнулись и выпили. Закусив лимоном, хозяин дома скривился:
– Давно хотел спросить тебя, Крест, а что, если Монгол…
– Я решу этот вопрос.
– Радикально?
Крестовский утвердительно моргнул глазами и выдохнул.
– Ну, хорошо-хорошо, только не рассказывай – как. Не люблю я этих подробностей. И никогда не любил! Даже когда на страже был… закона и правопорядка. Будь он неладен. Лена! Почему не подали салфетки?!
«Да заткнешься ты наконец…?» – в мыслях Крестовский с размаху бил по этому ухоженному лицу и представлял, как колышутся от удара эти бледные щеки. Как кривится гримасой рот и закатываются узкие, как иглы, зрачки. Как откидывается голова и беспорядочно лохматятся волосы, ломая безупречный пробор… Как…
– Лена! – снова закричал Вадим Николаевич.
«Черт! Да что ж ты так орешь?!»
– Я в туалет, – Крестовский поспешно встал.
– Лена!!
В коридоре на Крестовского налетела испуганная супруга патрона. Отступив, он нащупал дверную ручку, зашел в ванную, заперся на щеколду и облегченно выдохнул:
– Мразь…
Ненависть к Раку была привычной и, как выдержанное вино, давно перебродила. Теперь она была не столь болезненной, более того, доставляла странное удовольствие, сродни мазохистскому.
События, которые навсегда связали их с Раком, лучше не вспоминать. После таких дел люди или умирают, или молчат.
Крестовский приблизился к зеркалу. Оглядев себя, усмехнулся. В розовой рубашке он был похож на потертого купидона. Легкий пушок кучерявился над вспотевшей лысиной, глаза голубели от скрытой ненависти. Золоченая рамка зеркала придавала композиции определенную завершенность.
Оттянув нижнее веко, он сначала проверил, что там, потом высунул язык и внимательно осмотрел его. Затем включил воду и расстегнул ширинку.
Покачиваясь в танцевальном ритме, Крестовский старательно выводил неприличное слово на белоснежном полотенце. Благородный хлопок с готовностью впитывал влагу весьма определенного содержания. Мощной струей гость опрокинул флакон духов, пометил мыло в просторной мыльнице, остатки творческого вдохновения излил на симпатичный беленький коврик…
Состояние невесомости под названием «свобода» вознесло его на вершину чувственного безумия, и это было настоящим мужским счастьем.
Стряхнув последние капли, он застегнул молнию и открыл глаза. Сознание прояснилось. Крестовский с испугом покосился на нетронутое полотенце и тщательно протер носовым платком обрызганный край писсуара.
В коридоре у него состоялся короткий разговор по мобильному. В гостиную он зашел весьма озабоченным:
– Все меняется, Вадим Николаевич.
– Это еще почему?
– Погода нелетная. В этом все дело.
Не сговариваясь, оба посмотрели в окно. На улице было черно, как будто вдруг наступила ночь. Лохматые кусты истерично раскачивались из стороны в сторону и хлестали по оконному стеклу тяжелыми от влаги ветвями.
– Он едет поездом…
– Спецвагон? – деловито осведомился Рак.
– Вы не поверите, – не сдержавшись, Крестовский расхохотался. – В обычном СВ!
– Напрасно радуешься, это намного усложнит дело.
– Конечно, – посерьезнел Крестовский. – Но мы все решили. Монгол уже там. ГИБДД отменяется.
Вадим Николаевич отмахнулся:
– Делай как знаешь, но спрошу – с тебя!
Он умолк и зашагал прочь по коридору, куда-то в глубину дома. Неожиданно остановился, обернулся:
– И помни… Монгол должен ее найти!
«Пошел в жопу!» – мысленно огрызнулся Крестовский.
* * *Сонную тишину квартиры нарушил какой-то звук. Дайнека открыла глаза и напряглась, определяя, что это было, но тут же сообразила: хлопнула входная дверь.
В комнате было темно. Спрыгнув с кровати, она выбежала в коридор.
– Папа, сейчас вечер или ночь?
– Десять часов вечера, – расправив промокший зонт, Вячеслав Алексеевич прикидывал, куда бы его пристроить. – Ты спала?
– Да.
– Вещи собрала?
– Собрала.
– Тогда поехали. Ливень страшный, повсюду пробки. Поезд отходит через час. Поедешь с комфортом, в мягком вагоне.
– В вагоне? Почему в вагоне? – удивилась Дайнека.
– Мы же все обсудили по телефону, – он внимательно посмотрел на нее.
– А я думала, мне это приснилось…
– Быстрей собирайся.
– Я мигом.
Квартиру покинули быстро, как будто от кого-то бежали. Отцовская машина ждала у подъезда, тем не менее Дайнека ввалилась в нее промокшая. Тишотка заскочил вслед за ней и, устроившись на сиденье, энергично встряхнулся, обдавая брызгами все вокруг. Вконец распоясавшись, он получал от этого громадное удовольствие.
Спустя несколько минут автомобиль с трудом втиснулся в непрекращающийся поток машин на магистральном шоссе. По стеклу бессмысленно бегали «дворники». Дайнека видела перед собой лишь водяную стену и красные огоньки стоп-сигналов. Можно себе представить, какие ругательства изрыгали водители, когда приходилось резко тормозить или трогаться с места!
Каждый понимал: правила здесь общие, и нарушать их было себе дороже.
На площадь Трех вокзалов стекались потоки машин и реки дождевой воды. Игнорируя транспорт, отовсюду лезли нагруженные беспокойные пассажиры. Мельканье фар, автомобильные гудки, силуэты бегущих людей, возникающих ниоткуда и исчезающих вникуда, – все это сводило с ума и вселяло панику.
Вячеслав Алексеевич напряженно молчал, времени до отхода поезда оставалось все меньше. Резко вывернув руль, он грубо выругался. Таким взволнованным Дайнека не видела его никогда.
В этой бурлящей неразберихе они пытались отыскать хоть какое-нибудь свободное место. Наконец нашелся крохотный пятачок. Вячеслав Алексеевич припарковался, схватил сумку, махнул рукой и побежал в сторону перрона. Прощаясь, Дайнека поцеловала Тишотку, захлопнула дверь и устремилась вслед за отцом, натянув на голову куртку, чтобы не вымокнуть теперь уже до самой последней нитки.
– Дура… дура… дура, – бубнила она, перепрыгивая через лужи и вспоминая про зонт, который остался лежать на стуле в прихожей.
На мгновение ливень затих, но потом обрушился с такой силой, что стало страшно и захотелось забиться в какой-нибудь тихий угол. Впереди по-прежнему маячила отцовская спина, и она была единственным ориентиром в этой нескончаемой круговерти.
Дайнека уже не пряталась от колючих струй дождя, которые особенно больно хлестали по рукам и лицу. Ей хотелось побыстрей оказаться на месте. Падающая с неба вода мощными боковыми ударами колотила о стены вагонов, а сильный ветер раскачивал их, словно пробовал опрокинуть. Рядом с ней бежали промокшие, сгорбленные люди. И только проводники, сопротивляясь порывам ветра, непоколебимо стояли каждый на своем посту.
Перекрывая шум дождя, за спиной раздался звук, похожий на автомобильный сигнал. Дайнека продолжала бежать, справедливо полагая, что на перроне автомобилю не место. Но позади нее снова раздался гудок и взвыла сирена. Обернувшись, девушка увидела большой черный автомобиль.
Расступившиеся пассажиры с любопытством наблюдали непривычное зрелище, на их мокрых лицах играли разноцветные блики сигнальных огней.
Вслед за первой машиной по образовавшемуся коридору проследовала вторая. Сомкнув ряды, пассажиры деловито продолжили путь. Дайнека в панике искала глазами отца. Он тоже ее на мгновение потерял, но, увидев, тут же отправился дальше.
Через минуту ситуация повторилась: мимо проехали еще две машины.
Порыв ветра толкнул Дайнеку в спину, и она заспешила вслед удаляющимся автомобильным огням. А когда добежала до своего вагона, там стояли все четыре машины.
Безумная сутолока закончилась. Финальная картина напоминала кадры американского фильма – когда чрезвычайное происшествие общенационального масштаба притягивает к себе лучшие умы державы. Вспыхивающие проблесковые маячки, застывшие у вагона проводники и незаметные люди в черном, с трудом удерживающие зонты над чьими-то головами.
Ураганный порыв ветра изменил направление ливня и вывернул зонты, превратив их из «грибов» в «лодочки». Очередь у вагона качнулась, но темп ее продвижения был незыблем. Пассажиры один за другим заходили внутрь. В полутьме, посреди мерцающих огней и дьявольской непогоды, все они были похожи как родные братья: мрачные, одинаково неторопливые, мокрые, без багажа.
«Интересные события здесь разворачиваются», – подумала Дайнека, не предполагая, что скоро окажется в самом центре этих событий.
Она обернулась и встретилась глазами с девушкой, которая стояла в темном купе за стеклом. Прямые черные волосы и смуглый цвет кожи делали ее похожей на чужестранку с далеких экзотических берегов. Ровно подстриженная челка, худое лицо со впалыми щеками. Она с тревогой вглядывалась во тьму и, похоже, кого-то ждала. Дверь за ее спиной отъехала в сторону, в проеме появился мужчина. Его голова и плечи четким силуэтом обозначились на фоне ярко освещенного коридора. Девушка вздрогнула, обернулась, через секунду они уже целовались. Она рывком задернула оконную штору.
– Через три дня будешь с мамой, – сказал отец, перекрывая голосом шум дождя.
В эту минуту Дайнека ощутила, как ему хочется шагнуть в вагон и уехать.
– Я тебе позвоню, – пообещала она.
– Звони, буду ждать.
Вячеслав Алексеевич поцеловал дочь, и она последней из пассажиров зашла в тамбур, после чего проводница захлопнула тяжелую дверь.
– Живей, девушка, отъезжаем, ваше купе четвертое.
Дайнека кивнула, но в коридор не пошла. Вернулась к двери и прижалась лицом к стеклу. Вагон дернулся. Перрон уплывал, и ей было нестерпимо жаль отца, стоящего под дождем и удаляющегося вместе с опустевшим перроном.
Послышался голос проводницы:
– Скажи мне, Вера, что происходит? Ни одного свободного места, и все едут до Красноярска. Уж и не помню, когда такое бывало.
– Дураку ясно. Выборы губернатора на носу. Погода нелетная, вот и забегали, – ответила невидимая Вера. – Зато тихо поедем – народ солидный. Видела, сколько охраны?
– Видела. Я ему говорю: «Проходите, мужчина, не загораживайте проход«, а он мне: «Спокойно, придется вам потерпеть». Ну, я сразу поняла, что охрана.
– В пятом и в седьмом купе – точно охрана, они все на одно лицо.
– Ну, стало быть, в шестом какой-нибудь чин едет.
Из маленькой кухоньки слышался звон посуды и потягивало сигаретным дымом. Дайнека прошла в коридор. У окна стоял охранник в черном костюме. Он внимательно проводил ее взглядом.
Пассажиры быстро разошлись по местам. О них напоминали только мокрые следы на парусине, постеленной поверх ковровой дорожки. Все без исключения двери были закрыты. Дайнека попыталась определить, в каком купе находится черноволосая незнакомка. По всему выходило, что во втором. Девушка отодвинула дверь четвертого купе, шагнула внутрь и поспешно закрыла ее, чтобы избавиться от изучающего взгляда охранника. В левом углу сидела светловолосая женщина лет тридцати. Облокотившись на стол, она задумчиво смотрела в окно. Услышав, как открылась дверь, обернулась.
– Ну, вот… – тихо сказала Дайнека.
– Поехали, – отозвалась попутчица, и они любезно улыбнулись друг другу.
По всему было видно, что соседка находится в привычной для нее обстановке. Дорожная легкость общения передалась и Дайнеке:
– Вы до Красноярска? – спросила она.
– Здесь все до Красноярска, – ответила женщина.
– Меня Людмилой зовут, но если хотите, зовите Дайнекой.
– Это что, прозвище такое?
– Фамилия. Мне так больше нравится.
– Интересно… Но мой козырь еще выше.
– Не понимаю, – улыбнулась Дайнека.
– Закаблук… Как вам это понравится?
– Что?..
– Фамилия – Закаблук.
– Здорово.
– Не то слово… Ну а имя обыкновенное – Ирина.
– Очень приятно, – сказала Дайнека, сообразив, что с попутчицей ей повезло.
– Взаимно, – ответила та.
Дверь открылась, и к ним заглянула проводница:
– Чайку перед сном не желаете?
– Желаем, желаем, несите! – воскликнула Ирина.
Проводница ногой оттолкнула дверь и вошла в купе, держа в каждой руке по солидному подстаканнику, в которых плотно сидели стаканы с темным чаем. Поставив их на стол, вышла.
Перемешивая ложечкой сахар, Ирина молча разглядывала золотисто-коричневые вихри внутри стакана.
– Ну и ливень. Я такого за всю свою жизнь не видала. Что-то здесь в Москве не так, если с небес на вас столько воды вылили.
– Скорее на вас… – возразила Дайнека и сама удивилась своей мысли.
– Ты даже не представляешь, насколько точно сказала! – Ирина встала и, уже выходя из купе, заметила: – В такой компании, какая собралась в этом вагоне, можно оказаться только от большого несчастья или от нелетной погоды. Ты переодевайся, а я пойду в душ.
Дайнека вынула из сумки футболку и брюки, осмотрелась, прикидывая, где развесить промокшую одежду. Подняла и встряхнула сброшенную впопыхах куртку, примостила ее на крючок.
За перегородкой, в соседнем пятом купе, кто-то закашлялся.
Переодевшись в сухое, Дайнека достала мамину открытку и положила на стол. Повернулась к двери и увидела себя в зеркале. Короткие темные волосы топорщились мокрым «ежиком», лицо – слишком бледное, в глазах – тревожное ожидание. Как мама узнает в ней, совсем взрослой, ту двенадцатилетнюю девочку?
Волной накатила тоска. Мама… Единственным желанием теперь было увидеть ее и помочь. Помочь, как если бы не она, Дайнека, была дочерью, а мама – слабым, обиженным жизнью ребенком. Мама нуждалась в ней, и это меняло все в их жизни.
Раскат болезненного кашля прервал ее мысли. От этих провоцирующих звуков у Дайнеки самой запершило в горле. Она поморщилась, припоминая, не прихватила ли с собой какого-нибудь лекарства. Протянув руку, чуть приоткрыла дверь и вдруг услышала раздраженный голос, переходящий в шипение:
– Вернись в купе.
Дайнека замерла. Но тут же, еще не определившись, как отреагировать на этот приказ, услышала женский голос:
– Я не твоя собственность, ты не имеешь права.
Невидимая рука задвинула приоткрытую дверь купе. Дайнека отпрянула и услышала, как о перегородку ударилось чье-то тело.
– Скоро все закончится. Обещаю тебе, – произнес мужчина.
Через закрытую дверь Дайнека уловила причитание женщины:
– Чтоб вы все сдохли… Сдохли…
Потом раздался звук удаляющихся шагов, и все стихло.
Переждав несколько мгновений, Дайнека рывком открыла дверь и от неожиданности вскрикнула.
– Что случилось? – обеспокоенно спросила Ирина.
– Просто испугалась, не думала, что здесь кто-то стоит. Простите!
– Сама иногда пугаюсь, – миролюбиво улыбнулась Ирина, заходя внутрь. – Особенно по утрам, когда вижу себя в зеркале. И что самое страшное, – продолжала она, усаживаясь на свое место, – надежды на перемены к лучшему – никакой.
– Да ну… Вы – такая…
– Давай на «ты». Не усугубляй, – попросила попутчица.
– Не буду.
Дождь закончился неожиданно. Ветер стих, когда московские пригороды еще мелькали за окном далекими разбросанными огнями. В купе царил полумрак. Свет был тусклым и переменчивым, он то разгорался ярче, то совсем угасал. Бутылки с минеральной водой позвякивали посреди стола, откликаясь на покачивание вагона и стук колес. С бутылками соседствовали бокалы и ваза с печеньем.
Глядя в окно, Ирина тихо сказала:
– Два часа назад я сидела в зрительном зале и слушала музыку…
Дайнека из вежливости поинтересовалась:
– Оперу?
– Нет. «Юнону и Авось» в Ленкоме.
– Я тебя никогда не увижу…
– Я тебя никогда не забуду, – улыбнулась Ирина.
– История великой любви, – прошептала Дайнека.
– Ты так считаешь? – Ирина взяла печенюшку и сунула в рот.
Дайнека посмотрела на нее с удивлением.
– А как же иначе?
– Я, знаешь ли, журналистка. Журналисты, как и врачи, циники.
– Но ведь они любили друг друга…
– Свидетелей не осталось.
– В каком смысле? – Дайнека оторопела.
– Как было на самом деле, теперь не знает никто. Мой нынешний шеф помешан на этой истории, и мы часто спорим. Я ему говорю: делала сюжет для телевидения, воспоминания читала, свидетельства современников, любовью там и не пахнет. Резанов – опытный дипломат, и его помолвка с Кончитой – то же самое, что династический брак. С ее помощью он шел к своей цели.
– Да не было у него никаких целей! – горячо возразила Дайнека. – Просто встретил и полюбил.
– Идеалистка. Такая же, как Турусов.
– Кто такой Турусов? – спросила Дайнека. – Друг командора Резанова?
Ирина расхохоталась.
– Турусов – кандидат в губернаторы, мой шеф. Я работаю в его избирательном штабе.
– А-а-а-а… – от смущения лицо Дайнеки стало пунцовым.
– Резанов умер и похоронен у нас в Красноярске. Возможно, поэтому многие красноярцы интересуются этой историей. Турусов – не исключение. Именно он финансировал постановку «Юноны и Авось» в краевом драмтеатре и дал денег на памятник.
– На памятник командору Резанову?
– Да. Его установили на месте первого захоронения, там, где раньше стоял Воскресенский собор.
Дайнека наморщила лоб.
– Я не помню, где он стоял, мы уехали из Красноярска лет десять назад.
– Успокойся, – Ирина заулыбалась, – этого ты знать не могла. Собор снесли в начале шестидесятых. В то время ни тебя, ни меня не было даже в проекте. Тогда же, в шестидесятых, гроб с прахом Резанова перезахоронили в другом месте.
– Зачем?
– Не знаю. Документов никаких не осталось. Когда я делала сюжет, нашла одного очевидца и пару статей на эту тему.
– И все-таки я уверена, что они любили друг друга… – вложив в эти слова что-то личное, Дайнека отвернулась к окну.
Не заметив, что ее глаза повлажнели, Ирина возразила:
– Говорю тебе, я всерьез изучала эту историю. И вот что скажу. Николай Петрович Резанов был очень продуманным чуваком. Высокий сановник, действительный камергер русского императора. Командор (и, значит, масон), опытный дипломат. Не многие знают, что, прежде чем попасть в Сан-Франциско к Кончите, он проделал утомительное путешествие. Представь, с ней он встретился в конце марта 1806 года, а путешествие началось в июле 1803-го.
– И где же он был эти три года?
– А ты думаешь, что Резанов только за тем и поехал, чтобы познакомиться с девочкой? – съехидничала Ирина.
– Да нет… Наверное, у него были дела.
– Дела точно были. Государь послал его в Японию договариваться с тамошним императором о торговле. Поплыл Резанов на корабле «Надежда», которым командовал Крузенштерн.
– Иван Федорович?
Ирина удивленно вскинула брови.
– Ого! Да ты молодец.
Дайнека скромно потупилась.
– Давай, рассказывай дальше.
– По дороге в Японию они с Крузенштерном страшно переругались. Против Резанова восстали все офицеры. Дошло до того, что ему объявили матерную войну.
– Как это?
– В общем, ругались на него, матерились. Резанов заперся в каюте и ни с кем не общался. Потом он заболел, но даже врач к нему не пошел. Кто-то из офицеров предложил заколотить дверь каюты гвоздями.
– Неужели заколотили? – изумилась Дайнека.
Ирина вздохнула и поправила волосы.
– Конечно же нет. Но в результате всего этого Резанов отказался идти в Японию, заявив, что не может представлять интересы великой державы, пребывая в таком униженном состоянии. И велел направить «Надежду» на Петропавловск. Там губернатор заставил Крузенштерна и его офицеров принести Резанову извинения, после чего корабль отбыл в Японию. Как видишь, Николай Петрович Резанов был изрядным занудой.
– Скорей – человеком чести, – возразила Дайнека.
– Ты все стараешься приукрасить, – заметила Ирина. – Как раз эта его честь, а также высокомерие помешали наладить торговые отношения с Японией.
– В смысле?
– Так написал Крузенштерн в Санкт-Петербург.
– И это было правдой?
– Сама посуди. По прибытии в Японию Резанову полгода пришлось ожидать аудиенции.
– Почему?
– Столько времени понадобилось посланнику японского императора, чтобы встретиться с русским послом.
Дайнека удивилась:
– Далеко было ехать?
– Нет.
– Тогда почему так долго?
– Чтобы унизить русских и подчеркнуть собственное величие.
– Но японец все же приехал?
– И привез ответ императора с отказом в торговле и требованием, чтобы русский корабль немедленно покинул их гавань. Резанов очень резко ему ответил… – Ирина запнулась, что-то припоминая, и потом с жаром продолжила: – На той встрече присутствовали купцы из Голландии. У них было разрешение торговать с Японией, и они демонстрировали раболепное поклонение местной власти. Некоторые лежали на животе, не смея поднять головы. Резанов же сказал, что он посол государя великой державы и не обучен подобному унижению. В общем, как и написал Крузенштерн, миссия провалилась.
– В этом не было вины командора. Он вел себя с достоинством, заставив уважать нашу страну…
– В то время так думали немногие, большинство просто обвинило его в высокомерии и неуступчивости.
– После этого он поехал к Кончите? – Изнемогая от любопытства, Дайнека приготовилась внимательно слушать.
– Нет. Это был март 1805 года. С ней он встретится только через год. На этом же корабле, на «Надежде», Резанову предстояло отправиться с инспекцией на Аляску, в город Ново-Архангельск, где располагалось русское поселение. Но отношения с Крузенштерном не складывались, и он принял решение покинуть надежный военный корабль и отправился в опасное путешествие на маленьком суденышке под названием «Святая Мария».
– Знаешь, эта история отличается от того, что я слышала, – призналась Дайнека.
– Погоди, – заверила Ирина, – самое интересное впереди! Мало того, что пребывание на корабле само по себе утомительно, напоминаю – Резанов не был опытным моряком и страдал морской болезнью. Прибавь к этому нервное истощение – результат жестких конфликтов с Крузенштерном, и затянувшуюся простуду. Вот и представь, в каком состоянии Резанов прибыл на Аляску, в Ново-Архангельск.
– Да-а-а… – сочувственно протянула Дайнека. – Когда это было?
– В августе1805 года.
– До встречи с Кончитой осталось чуть меньше года.
– Но какой это был год для командора Резанова… – вздохнула Ирина. – Русских поселенцев в Ново-Архангельске он застал в чудовищном состоянии. Многие болели цингой. Худые, голодные, без зубов… Жрать нечего. От цинги не спасал даже отвар из сосновых шишек – единственное доступное им лекарство. Короче… Перезимовал Резанов в русской колонии, перемучился вместе со всеми. И вместо того, чтобы инспектировать, ему пришлось спасать поселенцев от голода и цинги. В общем – от верной смерти. Весной 1806 года на судне «Юнона» он отправился в Сан-Франциско, надеясь закупить там еду. На борту – всякая всячина, чтобы обменять на продукты, и вымотанный, обессиленный голодом и цингой экипаж.
– Ох… – вздохнула Дайнека.
– Теперь – спать, – Ирина встала и, откинув одеяло, улеглась на свое место.
– А дальше?
– Туши свет и ложись. Остальное потом как-нибудь расскажу.
Мужчина в соседнем купе не переставал кашлять. Но даже это не помешало Дайнеке заснуть сразу, как только голова коснулась подушки.
Глава 2
Бухта Сан-Франциско, март 1806 года
Под утро тихий брамсельный ветер[2] передвинул туман с моря на берег. Из-за горизонта пробились первые лучи солнца, разгоняя серую предрассветную мглу.
Вахтенный пробил восемь склянок[3]. Бледные, изможденные лица матросов были обращены к берегу, к диким скалам, крепостным пушкам и узкому входу в бухту, через который им предстояло прорваться – или погибнуть.
Все ждали приказа сниматься с якоря.
На мостике стоял командор. Он поднял подзорную трубу и навел ее на форт, охранявший узкий пролив. Потом обернулся и сказал капитану Хвостову:
– Не будем спрашивать дозволения, ибо положение наше плачевно. Лучше получить ядра в борт, чем пасть жертвой голода и скорбута[4]. Еще немного, и люди начнут умирать. Заходим в бухту, даже если будут палить. Ставьте паруса, Николай Александрович. С Богом!
Капитан тут же отдал приказ:
– Ставь паруса! Живо!
По палубе затопали десятки ног, и скоро каждый матрос был на своем месте. Паруса покрыли мачты и реи, корабль задрожал, тронулся и, набрав полный ветер, двинулся в гавань.
Хвостов вернулся на мостик и доложил командору:
– Скорость – восемь узлов. Если так пойдем, можем проскочить незамеченными, удалиться на безопасную от пушек дистанцию и там встать на рейд.
Чем ближе был форт, тем пристальней смотрел на него командор. Никакого движения. В предутренние часы караульные спали особенно крепко.
Когда нос корабля уже готов был вклиниться в узкий пролив, скорость резко упала. При наполненных парусах судно встало на месте.
Командор обеспокоенно взглянул на Хвостова.
– Отлив начался, – объяснил тот, поднял трубу и посмотрел в сторону форта. Потом тихо добавил: – Сильное течение, сударь. Вода уходит из бухты.
Тем временем вставало солнце, постепенно заливая светом снежную вершину прибрежной горы. Командор снял шляпу и крепко стиснул ее пальцами. Теперь было ясно: малая скорость не позволит судну зайти в гавань, воспользовавшись предрассветными сумерками и временным неведеньем горизонта.
Корабль лавировал, борясь с сильным течением из залива. Медленно и настойчиво пробирался он к «воротам». Теперь каждый матрос мог разглядеть форт с амбразурами, из которых торчали черные жерла пушек.
И вот уже раздался пронзительный звук трубы, а вслед за ним – бой барабана. На берегу показались несколько всадников. Проскакав вдоль воды, они остановились на крайней точке губы. Один из них крикнул в рупор по-испански:
– Кто такие? Что за корабль?
Хвостов глянул на командора, тот кивнул. Капитан приставил ладони ко рту:
– Русские!
Офицер во весь опор помчался назад в крепость. Остальные стали махать ружьями и руками, делая знаки, чтобы корабль повернул назад или немедленно бросил якорь.
Крепостные пушки задвигались, направляя стволы на русский корабль. Стоящие рядом солдаты громко кричали и трясли зажженными фитилями.
– Только вперед! – приказал командор и добавил чуть мягче: – Не подведи, Николай Александрович.
Хвостов отдал честь и кинулся к юту[5]. Скоро по палубе забегали даже те, кто из-за болезни уже с трудом стоял на ногах. Одни бросились к парусам, другие начали громыхать якорной цепью. В форте, очевидно, решили, что корабль подчинился приказу, и несколько успокоились, ожидая, когда матросы закончат маневр.
Одновременно с этим сила отлива резко уменьшилась, судно прибавило скорости и вклинилось в узкий пролив, зажатый между двумя губами. На одной из них стоял форт, на другой не было никаких признаков жизни. Прямо по курсу простиралась спокойная гладь бухты.
– Скорость – девять узлов, – капитан тоже снял шляпу, вытер со лба пот и, поклонившись в сторону форта, что было сил прокричал: – Си, сеньор! Си, сеньор! Си! – единственное, что знал по-испански.
Испанцы в замешательстве наблюдали за тем, как русский корабль стремительно вторгается в бухту.
Спустя некоторое время капитан Хвостов доложил командору:
– Удалились от форта на пушечный выстрел. Теперь – в безопасности!
Командор указал на берег, по которому скакали всадники в ярких развевающихся плащах и широкополых шляпах.
– Впредь будем смелей. Конница сия теперь под нашей картечью.
– Господь даст – стрелять не придется.
– Слышать бы ему ваше слово, Николай Александрович, – сказал командор. – Прикажите отдать якорь.
Между тем на пологом берегу уже собралось более двадцати конников. Вместе с ними прибыл тучный монах в сутане черного цвета, подол которой свисал ниже стремян. Солдаты возбужденно трясли ружьями. Старший офицер кричал – требовал шлюпку и чтобы в ней непременно прибыл переговорщик.
Командор приказал:
– Мичман Давыдов, сношения[6] с испанцами вам поручаю. Скажете, шли в Монтерей. Жестокие бури, повредившие судно, принудили нас взять убежище здесь, в первом порту. Как только починимся, тотчас продолжим наш путь.
– Помилуйте, Николай Петрович, на испанском говорить не обучен!
– В помощь вам придаю доктора Лансдорфа. Меж солдатами на берегу мною замечен монах. Авось на латыни договорятся. Об истинной цели – ни слова. Держитесь весьма достойно. Помните, мы представляем здесь великую нашу державу!
Шлюпку спустили на воду, туда спрыгнул Давыдов, одной рукой придержал шпагу, другую подал Лансдорфу. Одетый в длинный сюртук, доктор с присущей ему осторожностью сполз вниз и сел на скамью. Матросы навалились на весла, и шлюпка пошла к берегу.
Взошло солнце, сделалось жарко. С берега долетел благоухающий запах леса и трав. Командор скинул плащ и, оставшись в мундире, приблизил к лицу трубу. Проводил взглядом шлюпку, стал осматривать берег.
В сравнении с Лансдорфом и Давыдовым, испанцы представляли собой весьма живописную группу. Но даже среди них выделялся молодой офицер: в огромном сомбреро с золотистыми кисточками, ярком плаще и сапогах с сияющими на солнце шпорами.
Встречая посольство, всадники спешились, и все, включая монаха, поспешили к воде.
Шлюпка ткнулась в песок, матросы спрыгнули в воду и вытянули ее подальше на берег. Давыдов и Лансдорф сошли, не промочив ног. Испанцы сняли шляпы, Давыдов приветственно козырнул.
Монах-францисканец выступил вперед и заговорил по-испански. Его слова не были поняты. Лансдорф попробовал по-французски, однако договориться не удалось, испанцам был неведом этот язык. Как и предположил командор, на помощь подоспела латынь. Когда Лансдорф заговорил на латыни, монах сделал знак, что все понимает.
Доктор продолжил:
– Посланник российского императора, действительный камергер двора Николай Петрович Резанов и мы, его сотоварищи, просим гостеприимства. Жестокие бури привели судно в негодность на пути в Монтерей. Исправив его, мы будем готовы снова отправиться в путь.
Монах перевел офицеру. Тот поднял брови и экспрессивно закивал. Присутствие на борту корабля такой высокой особы произвело на него должное впечатление.
– Дон Луис Аргуэлло, – молодой офицер представился сыном коменданта президио[7] и сообщил, что сам комендант нынче в отъезде. Отец рассказывал про бумагу, которую ему довелось видеть у губернатора в Монтерее. В ней, в этой бумаге, говорилось о возможном прибытии в Сан-Франциско русского камергера.
В продолжение разговора дон Луис просил Резанова оказать великую честь: посетить дом губернатора и отобедать вместе с его семьей.
Любезно пообещав передать приглашение, Давыдов приказал матросам столкнуть шлюпку в воду и, дождавшись, пока Лансдорф займет свое место, влез туда сам.
Возвращаясь к «Юноне», шлюпка запрыгала по волнам.
Глава 3
Поезд Москва – Красноярск, наши дни
Проснувшись утром, Дайнека забыла про вчерашний ливень. За окном сияло весеннее солнце.
Она на удивление хорошо выспалась, так что бодро встала и, подхватив полотенце, стремительно вышла за дверь. В коридоре со вчерашнего дня кое-что изменилось. Застилавшая пол парусина исчезла, на ее месте лежала ковровая дорожка. Искусственные цветы в плетеных кашпо покачивали пластмассовыми ветвями, скрашивая типовой интерьер вагона. В двух или трех купе теперь были открыты двери. Напротив одной из них Ирина Закаблук беседовала с высоким мужчиной, лица которого Дайнека не видела, зато хорошо слышала голос.
– Напрасно вы, Ирина Ивановна, так ерепенитесь, нам с вами еще рука об руку…
– Сотрудничать?
– Такую возможность нельзя исключать.
– Можно, Виктор Евгеньевич! Вам известно, что я работаю в предвыборном штабе Турусова, – Закаблук посмотрела на собеседника и рассмеялась. – Вы мне нравитесь, но он нравится больше.
– И почему мы с вами раньше не познакомились! Каюсь, телевизор смотрю редко. Слышал, что вы талантливая журналистка… – мужчина сделал паузу, предваряющую какое-то важное заявление. – Но, по-моему, еще и очень красивая женщина.
Ирина заметила:
– А вы сердцеед. Причем профессиональный. Это я вам как знаток говорю!
– Знаток чего?
– Гражданского права.
– К чему вы клоните? Ах, простите, я и забыл, что по образованию вы юрист…
– Откуда все знаете? – поинтересовалась Ирина.
Не решаясь прервать беседу, Дайнека остановилась. От соседнего окна к ней устремился охранник.
– Доброе утро! Проснулась? – улыбнулась Ирина.
Охранник расслабился и вернулся на место.
– Проснулась, иду умываться.
Мужчина медленно обернулся, и, по мере того как он оборачивался, улыбка на его лице сменялась изумлением. Дайнека замерла: в ее жизни продолжали случаться фатальные совпадения.
– Вы?! – воскликнул он.
– Я, – со вздохом откликнулась Дайнека.
Перед ней стоял тот самый Виктор, чью машину она разбила вчера.
– Не хочу делать вам комплименты, Людмила, но вы вносите в мою жизнь некоторое оживление. Определенно.
– Вы знакомы? – удивилась Ирина и прямо-таки скисла от смеха. – Я же говорила – сердцеед. Как в воду глядела!
– Ну вот, – преувеличенно серьезно вздохнул Виктор, – теперь обстоятельства моей личной жизни станут достоянием общественности. И все благодаря вам, коварная теледива!
– Вы переоцениваете мою кровожадность, – уверила Ирина.
– Боюсь, недооцениваю. Тем более что теперь мне трудно за себя поручиться. Поездки по железной дороге способствуют романам не меньше морских путешествий, – он со значением посмотрел на Дайнеку.
– Это вы сами придумали? – спросила она.
– Это не я придумал, Агата Кристи. «Убийство в Восточном экспрессе». Читали?
– Я не читаю детективов! – фыркнула Дайнека, ощущая, как кровь приливает к лицу. – Пустите, мне нужно пройти.
Виктор предупредительно отступил. Охранник прижался к стенке вагона, втянул живот, а как только она прошла – выдохнул.
Захлопнув за собой дверь туалета, Дайнека метнула взгляд в зеркало. Какая она нелепая: красная, растрепанная, с нечищеными зубами! Как глупо она выглядела, когда у всех на глазах торжественно проследовала в клозет! Следовало признаться, что Виктор ей нравился. Хотя теперь, конечно, рассчитывать было не на что.
Когда она возвращалась, в коридоре кроме охранника уже никого не было. В купе Ирина выкладывала на стол какие-то свертки.
– Есть хочешь?
– Хочу, но я ничего с собой не взяла.
– Садись и ешь, – приказала Ирина. – Сейчас принесут чай, а вечером нас накормят по высшему разряду.
– Кто? – удивилась Дайнека.
Нарезая колбасу, Ирина не спешила с ответом.
– И почему по высшему разряду?
– Потому что все зависит от того, с кем обедаешь. Ты ведь знаешь, кто такой Шепетов?
– Не знаю, – Дайнека пожала плечами. – А кто такой Шепетов?
– Ты только что с ним говорила.
– Виктор?
– Он самый.
– И кто он такой?
– Кандидат на пост губернатора края. Соперник моего шефа и, я бы сказала, олигарх.
Дайнеке это показалось неправдоподобным.
– Да ну… Олигархи летают на своих самолетах.
Ирина принялась за бутерброды.
– Я тоже так думала. Когда увидела его на перроне – глазам своим не поверила. Уверена, в первом же интервью расскажет, как он, простой русский парень, три дня ехал в поезде и думал о судьбах народа, о будущем сибирской земли. Он вместе с Турусовым вышел во второй тур. Идут практически вровень.
Дверь отъехала, и в проеме показалась симпатичная проводница, по-видимому, Вера.
– Чай, девочки?
– Несите! – потирая руки, воскликнула Ирина. – Вот за что я люблю поезда: здесь можно как следует выспаться и вволю поесть!
Окно притягивало взгляд, как огромный экран телевизора. За стеклом все время что-то менялось. Временами открывалась далекая перспектива на уходящие за горизонт поля, а потом начинали суматошно мелькать деревья жиденьких перелесков. «Каналы» переключались, как им заблагорассудится.
Дайнека откинулась на спинку дивана и лениво смотрела на неприбранный стол.
– Да что же он, бедняга, так мучается! – посочувствовала Ирина, когда из-за стены опять донеслись раскаты хриплого кашля. – Выпил бы чего-нибудь…
Монотонный стук колес убаюкивал, упорно выговаривая одно и то же неразгаданное слово. Засыпая, Дайнека беззвучно повторяла и повторяла его одними губами.
– Откуда ты его знаешь? – спросила вдруг Ирина.
После долгой паузы, в полусне, Дайнека спросила:
– Кого?
– Шепетова.
– Я машину его разбила.
– И осталась в живых?
– Что же меня, убить за это?
Дайнеку вдруг осенило: «Убить… убить… убить…» – снова и снова повторяли колеса. Сон ушел.
– Знаешь, Ирина, что-то мне не по себе…
– Прости за неудачную шутку.
– Не в этом дело. У меня с самого начала было дурное предчувствие.
– Ты, Дайнека, точно детективов начиталась!
– Вся моя жизнь детектив.
Ее по-детски серьезный тон вызвал у Ирины улыбку.
– Тогда мне с тобой повезло – будет о чем вспомнить.
– И здесь ты права, – мрачно ответила Дайнека.
– Расскажи, как ты познакомилась с Шепетовым.
Дайнека устроилась в постели поудобнее.
– Пошла устраиваться на практику в рекламное агентство – не получилось. Расстроенная, села за руль, по ошибке включила заднюю скорость. В общем, въехала багажником прямо в его машину.
– А что охрана?
– Не было никакой охраны.
– Быть такого не может, – Ирина недоверчиво подняла голову со своей подушки.
– Охраны не было точно. Он пальто забирал, я его потом везла на Таганку.
– Интере-е-есно, – задумчиво протянула Ирина.
– Он еще в агентстве меня приметил.
– И как же называется это агентство? Наверное, «Чистые руки»? – съязвила Ирина.
– Скорее – волосатые, – усмехнулась Дайнека, вспоминая похотливого менеджера по персоналу. – Агентство «Медиа Глобал».
– Однажды мне приходилось с ними сталкиваться, – произнесла Ирина и вернулась к начатой теме. – Короче, на практику ты не устроилась.
– Нет.
– А в Красноярск надолго едешь?
– Как получится.
– К матери?
– Откуда ты это знаешь?
– Прости. Я патологически любопытна, – Ирина взяла в руки открытку, лежащую на столе. – Прочитала.
– Тогда ясно.
Помолчав, Ирина продолжила:
– Давно болеет?
– Не знаю, – ответила Дайнека.
– Мать болеет, а ты не знаешь?
– Мы с ней не виделись десять лет.
– Почему?
– Мама от нас ушла.
– А кто такая Лариса и почему она ее бросила?
– Лариса – бывшая подруга матери. Она к ней тогда от нас с папой и ушла… Раз уж ты все прочитала.
– Понятно.
Обе замолчали. Дайнека некоторое время пыталась справиться со своими эмоциями и удерживалась от откровений. Но потом поняла, как важно для нее поговорить об этом здесь и сейчас:
– Трудно представить маму в инвалидной коляске. Помню ее красивой и молодой. Что это за болезнь такая – рассеянный склероз?
– Божья кара, – чуть слышно произнесла Ирина.
– Она всегда была такая крепкая, энергичная…
Поезд замедлил ход и скоро остановился – прибыли на какую-то станцию.
– Пойду разомнусь, воздухом подышу, – Ирина шагнула из купе, но тут же вернулась, хлопнулась на сиденье и сердито уставилась в окно.
– Что? – спросила Дайнека.
– Двери закрыты. Никого не впускают, никого не выпускают. Телохранители берегут тело Шепетова.
В течение последующих тридцати минут они через стекло наблюдали за жизнью перрона, и было в этом принудительном затворничестве что-то унизительное, с чем трудно смириться.
– Гад, – прошептала Ирина. – Ну, погоди!..
– Ты сказала, что он пригласил нас с тобой на обед? – Дайнека старалась отвлечь ее. – Кроме него там кто-то еще будет?
– Будет один прихлебатель, они вместе едут в купе. Тоже наш, красноярский, по фамилии Казачков. Ничтожнейший человек, – взглянув на притихшую Дайнеку, Ирина жестко заметила: – Если я говорю «ничтожнейший», то знаю, что говорю.
– Верю, – Дайнека стушевалась, не понимая причины ее раздражения. – Смотри, наконец-то поехали.
За окном проплывало светло-зеленое здание. Поезд набрал скорость, но город все не кончался.
Когда кончились пригороды, Ирина уже спала, повернувшись лицом к стене.
* * *В маленьком купе было душно и сильно пахло духами. К несчастью для Монгола, духи имели омерзительный запах. Он неподвижно лежал на полке, повернувшись к стене. Прислушивался и пытался определить, что происходит там, за спиной. По характерному шуршанию ткани и шлепкам бельевых резинок понял: женщина раздевалась.
Неприятности начались сразу же, как только поезд тронулся от станции «Киров». Зеленый вокзал проплыл за окном, и спустя минуту в дверь постучали.
– Разрешите… – вслед за проводницей в купе вошла крупная блондинка лет сорока. Всклокоченные волосы дыбились над ее узким лбом, платье имело безбрежный вырез на груди. Из-за проводницы Монгол видел только половину ее лица. Прочерченная бровь капризной дугой уходила через висок за ухо. Круглый выпуклый глаз заинтересованно глядел на него.
– Я, конечно, понимаю, что обещала, но мне совершенно некуда определить пассажирку. В вагоне осталось только одно свободное место – в вашем купе, – проводница на ходу прикидывала, стоит ли возвращать деньги, которые дал Монгол, чтобы к нему никого не подселяли.
– Но мы же договорились…
– А мне что прикажете делать? Куда девать пассажирку, у которой билет на руках?! – она окончательно решила оставить деньги себе.
– Вряд ли дама захочет ехать в купе с мужчиной…
– Отчего же, – пассажирка оттеснила проводницу плечом, и та отступила в коридор. – Вы же не тронете одинокую беззащитную женщину?
Дверь закрылась.
– Меня Аленой зовут. А вас как?
– Дмитрий, – Монгол назвал первое попавшееся имя.
– Диму-у-уля. Вы до какой станции едете?
– А вы?
– До Красноярска.
– Понятно.
Женщина расстегнула сумку, и на ковровую дорожку шлепнулись отороченные розовым пухом тапочки. Вслед за ними на свет было извлечено нечто ядовито-розовое, напоминавшее гофрированную балетную пачку.
У Монгола похолодела спина: это был пеньюар. Он лег на свое место, замер и сделал вид, что заснул. Окликнув его пару раз, Алена замолчала, но спустя полчаса до него долетел запах духов.
Пытаясь отвлечься, Монгол вспомнил вчерашний день, когда изменились все планы, и ему пришлось предпринять стремительный марш-бросок. Еще по дороге из Домодедова он понял: добром дело не кончится. Впрочем, выбора у него не было.
С Крестовским они встретились уже на перроне, под проливным дождем.
– Ты ведешь нечестную игру, – начал Монгол.
– Ну, извини… Он, – Крестовский поднял руку, указывая на небо, – меня не спросил, какую погоду на сегодня заказывать.
– Я не о том.
– Знаю, мы договорились, но это в последний раз.
– Последним был прошлый, – Монгол начинал заводиться.
Крестовский широко улыбнулся и, перекрикивая шум ветра, спросил:
– Что-то я не пойму. Тебе не нужны деньги? Делов-то на три копейки.
– Ты сам знаешь, о чем я. Мы не договаривались, что будет еще одно поручение.
– Короче, ты должен ее найти и забрать. Это главное. Второе поручение – мелочь, о которой не хочется говорить. Теперь – дуй в вагон. Связь по мобильному. Я пошел…
– Стой!
Крестовский замер:
– Ну что еще?
– Это – в последний раз, – негромко и членораздельно произнес Монгол.
Сквозь чудовищный ветер и шум дождя Крестовский расслышал каждое слово.
– А я о чем? Конечно, в последний, – заверил он.
И потом, уже шагая по перрону к вокзалу, мрачно добавил:
– Для тебя – точно.
Обернувшись, Монгол наткнулся на выжидающий взгляд соседки.
– Димуля, не поможете забросить сумку наверх?
Он встал и обеими руками схватился за сумку. Алена плотно припала к нему бюстом.
– Простите, – Монгол закинул поклажу и вышел в коридор.
Минут через пять Алена появилась в дверях с бутылкой вина.
– Диму-у-уля! Как насчет того, чтобы выпить?
– Не пью.
– Так уж не пьете?
– Нет, – уставившись в окно, он снова вернулся к своим мыслям.
Вчерашняя непогода запомнится навсегда. Она не предвещала ему удачи, и это тревожило. Монгол стоял под дождем у входа в тамбур, ожидая своей очереди. У соседнего вагона было особенно многолюдно, вспыхивали мигалки на крышах автомобилей. Монгол избегал смотреть туда, но все же не выдержал и взглянул.
Неподалеку стояла девушка, похожая на подростка. Рядом – мужчина с сумкой в руках. И как только Монгол увидел хрупкую девичью фигурку, его охватил приступ сладчайшей тоски. Он вспомнил ту единственную свою любовь, о которой старался не думать и которую сам себе приказал забыть. Привычным усилием воли он прогнал эти воспоминания.
Обтерев ладонью лицо, Монгол шагнул в вагон и сосредоточился на предстоящем деле.
– Черт бы его побрал…
– Что вы сказали? – женский голос вернул его к реальности. Рядом остановилась проводница. – Чаю не желаете?
– Нет, – Монгол вернулся в купе.
– Мне кажется, вы меня боитесь, – проворковала Алена.
– С чего вы взяли?
– Я вас насквозь вижу.
– Короче… – он решил покончить с ненужными разговорами. – Не лезь ко мне. Отвяжись.
– Хам, – разочарованно обронила Алена и, тяжело поднявшись с места, ушла в коридор.
Призывный цвет ее пеньюара сработал как взрыв направленного действия. Через десять минут рядом обосновался разгоряченный кавказец. Он был вдвое меньше своей собеседницы, но это нисколько не ущемляло его мужского достоинства.
Еще через несколько минут Алена зашла в купе, порылась в сумочке и, прихватив бутылку вина, удалилась.
Монгол облегченно выдохнул, но в этот момент раздался телефонный звонок.
– Вы готовы?
– Да.
– Действуйте, как договорились.
* * *Сквозь окно припекало горячее предвечернее солнце. Дайнека честно пыталась заснуть, но сон не шел. Колеса снова и снова выводили свой угрожающий рэп. Забывшись, она поймала себя на том, что мысленно вторит им:
«Тревожный шепот, стекол дрожь,Ничто не в силах заглушитьКолес пророческий бубнеж:Убить… убить… убить… убить…»«С этим нужно что-то делать…» Дайнека встала и покосилась на Ирину – та спала. Отодвинув дверь, девушка вышла в коридор. Стоящий у окна охранник повернул голову и с интересом посмотрел в ее сторону.
– Здравствуйте, – произнесла она, сообразив, что караул сменился.
– Здравствуй, – широко улыбнулся мужчина. Он был среднего роста, со светлыми волосами и невыразительным плоским лицом. – В Красноярск?
– Здесь все в Красноярск, – ответила Дайнека.
– Нравится мне ваш городок! Меня зовут Валентин.
– Людмила… Я там раньше когда-то жила.
– Занятно, – охранник скучал и явно хотел поболтать.
– Часто бываете в Красноярске?
– Теперь – часто. А в первый раз, по службе – давно.
– Ясно.
– Слышала про алюминиевую войну? – спросил Валентин.
– Читала. Мы тогда уже в Москве жили.
– Жуткое было время. Я тогда служил в подразделении… В общем, служил. Помнится, вечером в общежитии с мужиками пиво пьем (я еще не был женат), вдруг – приказ: в течение трех часов прибыть в полном боевом. Посадили нас в машины – и прямиком в аэропорт. А там – на спецборт. В самолете хренова куча народу, все в камуфляже, два джипа посередине стоят. Обхохочешься… Четыре часа лету, и мы в Красноярске. Как там их местный аэропорт?
– Емельяново.
– Вот-вот. Из Емельянова нас сразу на место перебросили, к проходной Красноярского алюминиевого завода. Покатались мы вокруг завода изрядно. А там, – Валентин коротко хмыкнул, – не поверишь, по всему периметру пацаны стоят лет по двадцать. И все вооружены. Может, слышала, есть такой Воропай, красноярский авторитет?
– Слышала.
– Это были его ребята.
– А зачем вы туда прилетели?
– Кинуть его на бабки. Передел собственности. Видишь, какое дело: с одной стороны Москва, с другой – тридцатичетырехлетний парень, который успел отхватить свой кусок.
– Ничего не понимаю… Если вы были военным…
Валентин улыбнулся.
– Мы тогда дворцов Амина не брали. Работали исключительно под заказ, на самоокупаемости. Ну, ты понимаешь… В общем, подъехали к заводоуправлению, поговорили с Воропаем и благополучно свалили в Москву.
– Почему?
– Потому что, если бы не уехали, встреча могла закончиться мясорубкой. И пули бы летали, как воробьи по помойкам.
– Ужас… А что было потом?
Валентин усмехнулся:
– Потом было еще интересней. Через несколько лет кошмар повторился: три часа, боевая готовность, спецборт. Только теперь внутри самолета не джипы, а микроавтобусы с темными стеклами. Куда летим, не сказали. Только по прибытии в Красноярск узнал, что приехали брать Воропая. Это губернатор ваш тогдашний подсуетился, мешал, видать, ему Воропай. Да и на комбинат алюминиевый охотников не убавилось. Брали его в доме, на окраине города. Журналистов налетела хренова куча… Как узнали? Не ясно. Мы еще в самолетах в автобусы загрузились, потом – на скорости за «объектом». Он стал другим, повзрослел. Школы строил, церкви, больницы… Взяли его, засунули в микроавтобус. И – в Абакан, к брательнику красноярского губернатора. А выглядело все это так: впереди два наших микроавтобуса, за нами кортеж из журналистов, за ними – милиция. В Абакане нас прямо в автобусах в самолет, оттуда – сразу в Москву. Я наблюдал за Воропаем. Казалось, весь мир против него, а он молчит и улыбается. В самолете его ребята немного потолкали, дескать, что, крутой слишком? А он молчит… И улыбается. Я тогда подумал, что такого не сломишь. Его можно только убить. Потом поспрашивал у ребят. Говорят, пока он был в Красноярске, чеченцев там не было. По всей России правили бал, как в Москве. А в Красноярске Воропай их в Енисей загнал и подержал там немного. Сразу остыли.
Валентин заржал, но вдруг резко умолк и отшатнулся. Дверь шестого купе отъехала, оттуда вышли двое незнакомых мужчин. Один из них был плотный и невысокий, лет пятидесяти. Сквозь зачесанные набок волосы виднелась необъятная лысина. Он улыбнулся, обнажив крепкие плотоядные зубы. От других его отличала такая непомерная внутренняя сила, что с первого взгляда было ясно: это яркий, волевой и чрезвычайно опасный человек.
Второй – молодой, не старше тридцати – был очень хорош собой и высок. Ухоженное лицо и стильная стрижка выдавали его с головой – это был завсегдатай дорогих салонов красоты.
Вслед за ними из купе вышел Шепетов. Продолжая разговор, он остановился в дверях:
– С этим мы определимся на месте. Мне плевать как, но вы должны это сделать…
Увидев Дайнеку, он замолчал. Двое других скрылись за дверью купе номер восемь. Виктор спросил у Дайнеки:
– Ирина передала приглашение на обед? Надеюсь, вы не откажетесь?
– Судя по времени, обед больше смахивает на ужин, – заметила она.
– Каюсь, слукавил. Согласитесь, слово «обед» звучит благородней.
– Это вы точно подметили.
Умирая от любопытства и понимая, что не должна этого делать, Дайнека все же спросила:
– Кто те двое, с кем вы только что разговаривали?
Шепетов взглянул на нее удивленно, потом заговорил медленно, делая нарочито долгие паузы:
– Все вам расскажи да выложи! А, может быть, вы шпионка подосланная. Очаруете, заморочите и отра-а-а-вите, – закончил он страшным голосом.
– Что такое вы говорите… Мне и дела-то до вас нет, – дрожащим голосом прошептала Дайнека.
– Откуда мне знать? – заговорщицки проговорил Виктор.
Наконец она догадалась, что он попросту над ней посмеивается. А уж как мастерски он ушел от ответа! Скорее от обиды, чем из желания получить информацию, она твердо посмотрела ему в глаза:
– Ну, если это страшная тайна, можете не рассказывать.
Шепетов озадаченно отшатнулся:
– О-о-о, да вам палец в рот не клади! Ну что ж, извольте: это руководители службы информационной поддержки. Пиар. Знакомо вам это слово?
Дайнека молча кивнула. Тем временем по коридору к ним направился мужчина, которого она еще ни разу не видела.
– Где вас носило? Отвечайте! – металлическим голосом спросил у него Шепетов.
Мужчина замер, было видно, что ему крайне неловко. Превозмогая себя, он улыбнулся и, указав рукой в сторону девятого купе, сказал:
– К ребятам ходил…
Дайнека незаметно вернулась в купе.
«Странные отношения, какая-то патологическая зависимость», – отметила она про себя. Было очевидно: только что она имела честь лицезреть прихлебателя Казачкова, ничтожнейшего, по определению Ирины, человека.
Дайнека чувствовала, что Шепетов еще в коридоре, и была уверена, что он смотрит ей вслед. И Шепетов действительно смотрел, испытывая непонятное сожаление от того, что она ушла.
– По-моему, ты ему нравишься, – Ирина проснулась и сидела, поджав под себя ноги.
– Кому?
– Шепетову, ты ведь с ним сейчас разговаривала?
– Теперь я поняла, что ты имела в виду, когда говорила про Казачкова, – Дайнека решила уйти от ответа. – Я не спутала, его фамилия Казачков?
– Ты о шепетовской шестерке? А где ты его видела? – Ирина помрачнела. – Прости за глупый вопрос – конечно же, в коридоре.
– Почему он такое терпит?
– Не хочу о нем говорить.
Дайнека попыталась сменить тему:
– Я там одну парочку видела…
– Это еще кого?
– Едут в восьмом купе. У того, что постарше, такой провоцирующий взгляд, что прямо бросает в дрожь. Он та-а-а-ак на меня посмотрел… Почему?
– Нужно хорошо знать Кринберга, чтобы понимать – почему. У него повышенная подвижность, как у сперматозоида. Тот, что моложе, – Петя Круглов.
– Откуда ты их знаешь?
– Московские пиарщики, который год по Сибири чешут. Пиарят кого ни попадя.
– Они случайно не из агентства «Медиа Глобал»?
– Нет, что ты! Эти по сравнению с «Медиа Глобал» – ангелы, – Ирина стала серьезной. – В «Медиа Глобал» выполняют штучную работу: провокации, низости, оговор. По большому счету, этим занимаются все, но в «Медиа Глобал» особенно подло. Когда-нибудь я тебе расскажу.
В голосе Ирины прозвучала едва уловимая слабина, заметив которую Дайнека бестактно спросила:
– А почему не сейчас?
– Настроения нет.
– А я собиралась пойти к ним работать.
– Считай, Бог отвел.
– Слышала, что в вагоне нет ни одного свободного места. А в коридоре безлюдно.
– Все крысы – по своим норам. Здесь ведь не только шепетовские люди едут. В третьем купе – помощники Геннадия Турусова. Они даже в коридор не выходят – опасаются провокаций.
Ирина вдруг улыбнулась.
– Что? – спросила Дайнека.
– Просто мне в голову пришла отличная мысль. Предвыборная кампания – прекрасная школа для начинающего пиарщика. Улавливаешь?
– В смысле?
– Думай…
Теперь они улыбались обе, глядя друг другу в глаза.
– Слушай, это же здорово! – наконец сообразила Дайнека.
– Дошло? Считай, что практику ты получила. Вместе с бесценным опытом предвыборной гонки.
– Не знаю, что и сказать… Но ведь меня могут не взять!
Ирина махнула рукой, отметая сомнения:
– Тебе повезло с попутчицей: тетя устроит.
– Спасибо!
– Пока не за что.
Дайнека улеглась на свое место, придвинулась к стенке. В соседнем купе кто-то ворочался. Перегородка затряслась.
– Охрана на отдых устраивается, – проворчала она, сдвигаясь на край. Было неприятно осознавать, что в нескольких сантиметрах от тебя лежит чужой человек.
– Охрана едет в седьмом купе. Видела, как сегодня утром они сменяли друг друга?
– Только что с одним говорила, – Дайнека приподнялась на локте. – Ты что-нибудь слышала про Воропая?
– Конечно.
– Охранник Шепетова, Валентин, рассказывал, как на самолете прилетал его арестовывать.
– Хорошо помню эту историю. Двое суток домой попасть не могла. Сначала со съемочной группой дежурила у воропаевского дома. Потом, когда его взяли, поехала в Абакан. Интересный сюжет получился.
– Еще Валентин рассказывал, что Воропай чеченцев в Красноярск не пустил.
– Сначала он «синих» из города выбил, – уточнила Ирина.
– Синих? – не поняла Дайнека.
– «Синими» называют бандитов с татуировками, тех, кто сидел в тюрьме.
– А как он их выбил?
– Нанял ребят – они и отстреляли. И про чеченцев Валентин правильно говорит. Мне рассказывали, как Воропай к ним ездил на «стрелку», – Ирина кривенько усмехнулась. – Представь себе: за городом, на берегу Енисея несколько машин вооруженных чеченцев. Ждут пять минут… десять… Через полчаса подъезжает «Мерседес», позади него еще два. Из открывшейся дверцы на землю медленно опускается нога в ботинке из крокодиловой кожи. Спустя две минуты – вторая. Потом, не торопясь, появляется сам Воропай. Знаешь, что он сказал?
– Что? – Дайнека смотрела на нее широко открытыми глазами.
– Мне, говорит, с вами, мразями, разговаривать некогда. Как скажу, так и будет. Паренек, который там был, чуть в штаны не наделал, думал, что живым не уйдет.
– Получается, он порядок в городе наводил?
Ирина задумчиво посмотрела в окно.
– Воропай – удивительный человек. Опасный и справедливый. Великодушный и жестокий. Необыкновенный набор несочетаемых качеств. Я много об этом думала, и когда особенно захотелось сказать: «Как он хорош!», мне вдруг пришла в голову мысль: окажись однажды я на его пути… Что тогда?
– Что? – спросила Дайнека.
– Мне представился случай примерить на себя подобную ситуацию… – Ирина заговорила с каким-то внутренним напряжением. – Однажды Воропай решил, что пора сменить имидж и выйти в свет. Короче, выдвинул свою кандидатуру в законодательное собрание края. Я тогда сдуру в одной из своих передач вскользь заметила, что человек с его репутацией не может стать частью истеблишмента. Вскоре мне передали, что ему это совсем не понравилось.
– И что?
– До сих пор помню ощущение, возникшее под коленками, где-то в районе икр. Я поняла, что могу быть следующей. И заткнулась.
– Понятно, – Дайнека ненадолго задумалась. – Послушай, Ирина, и все же странно: в шестом купе едет Шепетов с этим своим Казачковым. В седьмом – охрана. В восьмом – шепетовский «пиар». Тогда кто рядом с нами, в пятом?
Ирина опустила ноги с постели, нащупала туфли.
– Оттуда никто не выходит. Слышно, что разговаривают, кашляет кто-то. И, знаешь, второе купе тоже закрыто.
Дайнека загадочно улыбнулась:
– За этих можешь не беспокоиться, там – пара влюбленных. Девушку я видела с перрона, через окно. Смуглая, черноволосая, как иностранка.
– Теперь в Сибири много таких иностранок, – заметила Ирина. – Раньше они только на рынке фруктами торговали.
– Эта скорее на испанку или мексиканку похожа. Необычная внешность, волосы черные, блестящие и тяжелые.
– И мужик иностранец?
– Когда он зашел в купе, она задернула штору.
– Понятно. Как говорится, совет да любовь, – Ирина опять легла на свое место. – Кстати, насчет любви… – она вытащила из сумки конфеты. Одну кинула Дайнеке, другую развернула и сунула в рот. – Помнится, я обещала дорассказать историю командора.
Дайнека села и сложила ноги калачиком.
– Мы остановились на том, что он отправился в Сан– Франциско…
– Да, – Ирина устроилась поудобней. – В конце февраля 1806 года Резанов вышел на судне «Юнона» из Ново-Архангельска и отправился в Сан-Франциско. Кораблем командовал молодой офицер, двадцатилетний красавец Николай Александрович Хвостов. По пути они завернули в залив Ботега, где Резанов определил место для строительства российского форта. И он действительно был построен и получил название «Форт-Росс». Правда, это произошло значительно позже, через пять лет после кончины Резанова.
– Я читала, и фильм такой есть, – сказала Дайнека.
– Знаешь, я иногда думаю, сколько может сделать человек за короткую жизнь… – Ирина мельком взглянула на свои ногти: – Тут маникюр сделать не соберешься. А он за три года такого наворотил!
– Значит, приезжают они в Сан-Франциско… – нетерпеливо подсказала Дайнека.
– Моряки говорят – пришли, – подхватила Ирина. – Встали на рейд. Утром зашли в бухту. Команда являла собой грустное зрелище. И если офицеры еще держались благодаря лучшему рациону, то матросы поголовно болели цингой. Я специально интересовалась этой болезнью. Примечательно, что это болезнь мореплавателей. На суше ее встретить практически невозможно. Ну, может быть, еще на суровой Аляске, на острове Ситка, где располагался Ново-Архангельск. В те времена цингу называли скорбутной болезнью. Начиналась она со страшной слабости. Матросу нужно тянуть паруса, а он подняться не может. Потом распухали ноги и лица. Появлялась одышка. Кровоточили десны, шатались зубы. Люди настолько падали духом, что любой окрик или приказ вызывал приступ паники, во время которой больной запросто мог умереть, – Ирина посмотрела на Дайнеку долгим взглядом. – Вот с такой командой Резанов достиг Калифорнии. Но еще страшней обстояли дела в Ново-Архангельске. От болезней и недоедания русские колонисты умирали там десятками. Резанов помнил об этом и знал, что не может уехать из Сан-Франциско, не загрузившись провизией.
– Давай дальше… – поторопила Дайнека. – Жду не дождусь, когда они встретятся…
– Короче, пригласили его в дом коменданта. Там он и встретил Кончиту. Говорят, сразу в нее влюбился. Но ты уже знаешь мою точку зрения. Я в это не верю.
– А она? – с надеждой спросила Дайнека.
– Здесь – без вариантов, – уверенно заявила Ирина.
– Что это значит?
– Кончита без памяти влюбилась в Резанова…
– …и ждала его всю свою жизнь… – подхватила Дайнека.
– Дальше ты знаешь, – Ирина зевнула, закрыла глаза и отвернулась к стене.
Прислушиваясь к перебору колес, Дайнека распознавала в нем зловещий бубнеж из своего сна. Монотонное клацанье складывалось в слова. Она почувствовала, что ход замедляется. Поезд покатился легко, по инерции и наконец замер. Раздался гулкий металлический скрежет. Стало ясно, что вагоны, остановившись, сомкнулись.
Дайнека встала, чтобы выглянуть в окно. Издалека донесся визгливый гудок. Он стремительно нарастал. Внезапно все вокруг почернело, налетевшая тень с немыслимым грохотом обрушилась на поезд. Дайнека отпрянула и замерла.
Вагон раскачивался под напором бушующего воздушного вихря. Мимо, с воем и улюлюканьем, летел товарняк. Он будто бросал вызов респектабельному баловню, скорому пассажирскому поезду, а тот ждал, пока пролетарий железных дорог освободит ему путь. Взрывной, сумасшедший грохот исчез так же внезапно, как появился.
Смеркалось. В соседнем, пятом купе кто-то открыл окно.
«Холодно еще открывать, – Дайнека поежилась. – Наверное, накурили. С таким кашлем лучше бы не курить», – подумалось ей.
Она вдруг поймала себя на мысли, что за стеной уже давно никто не кашлял. Вокруг было тихо, и только птицы чирикали с таким весенним остервенением, что их было слышно даже через стекло.
Дайнека придвинулась к окну и увидела бескрайние поля, разбитую кривую дорогу и человека, идущего вдоль железнодорожной насыпи. Не останавливаясь, мужчина накинул на голову капюшон и забросил за плечо спортивную сумку. В черной куртке и капюшоне он был похож на монаха. На его спине золотом отливала змеистая голова Медузы Горгоны.
– Черный Монах… – прошептала Дайнека.
Скоро человек скрылся из виду.
Вагон резко дернулся, покачнулся и начал набирать скорость. Машинист наверстывал время, упущенное в ожидании встречного. Очень скоро поезд уже на полном ходу летел к станции. Дайнека взглянула на часы, они показывали восемь, значит, впереди – Пермь. Надежды на то, что там двери вагона откроют, не было. То есть выходить в коридор бессмысленно.
По прибытии она просто смотрела в окно на многолюдный перрон. Нагруженные вещами люди бежали в начало состава. Между ними лавировали женщины с сумками-термосами. Из поезда выскакивали наскоро одетые пассажиры. Повсюду шла торговля, из рук в руки переходили пакеты с отварной картошкой, жареной рыбой и солеными огурцами.
Дайнека сглотнула слюну. До обещанного угощения оставался почти час.
Поезд тронулся. Глядя на унылый станционный забор, девушка вспомнила путника, похожего на монаха.
«Странный, неприкаянный, одинокий… – подумала она. – Вокруг – ничего: ни леса, ни домов, ни людей. Куда он идет?..»
На душе сделалось грустно. Прислушалась. Ирина мирно посапывала в своей постели. Дайнека придвинула сумку. Расстегивая одну за другой молнии, стала что-то напряженно искать в ее недрах. И вот в руках оказался брелок: массивная золотая цепочка, на конце которой покачивается голубое сердечко.
Прикрыв глаза, Дайнека вспомнила первую встречу с Джамилем…
В те уже далекие августовские дни на нее обрушилось сразу два несчастья: она потеряла единственную подругу и любимого человека. Нину убили, а Джамиль… Дайнека продолжала верить, что он не погиб в страшной автокатастрофе, свидетелем которой была она сама. Ввязавшись в расследование убийства подруги, Дайнека не предполагала, что ей предстоит заплатить такую страшную цену.
Предчувствие любви, ее мечты, неуловимые ощущения материализовались в образе светловолосого сероглазого парня. Непривычное для русского человека имя – Джамиль – досталось ему от родителей, в честь друга семьи. Теперь Дайнека даже не представляла, что у любви может быть другое имя.
Боль потери усиливалась чувством вины. Это ради нее он рисковал своей жизнью. Не окажись тогда Джамиль рядом, не его, а ее машина летела бы вниз по насыпи, и уж она точно сгорела бы заживо на пологом речном берегу.
Рассказ следователя о том, что труп Джамиля не нашли, вселял надежду и давал силы жить дальше. Эта надежда была единственным, что осталось от самого красивого и любимого человека.
В первые месяцы после исчезновения Джамиля она убеждала себя в том, что рано или поздно он придет или напишет. Но он не приходил и не писал…
Прислушиваясь к шагам за дверью квартиры, она всякий раз умирала, когда они удалялись. И каждый телефонный звонок был очередным приговором, если звонил не Джамиль. А он не звонил никогда…
У Дайнеки появилась трудная и выматывающая работа, она заключалась только в одном: ждать вопреки всему. Джамиль не снился ей, хотя она страстно желала этого и каждый вечер восстанавливала в памяти черты любимого лица.
Она продолжала любить, и ни один мужчина не выдерживал сравнения с ним. Джамиль оставался единственным, и она все еще ждала его.
Глава 4
Сан-Франциско, март 1806 года
По возвращении с берега мичман Давыдов и врач Лансдорф взобрались на борт и отправились к командору. Доклад о посольстве состоялся в его каюте.
Резанов сидел за столом. Первым выслушал Лансдорфа, поскольку тот знал язык и вел беседу с испанцами. Затем обратился к Давыдову:
– Вы, мичман, что имеете доложить?
Давыдов выступил вперед.
– В переговоры по незнанию языков не имел чести вступить. Однако ж с доктором коротко совещались. Он изложил испанцам все, как вы велели. О бедственном положении – ничего. Об истинной цели – молчок. Честь блюли, помнили о великой нашей Отчизне.
– Молодцы. Однако спрашиваю вас не как переговорщика, а как офицера государева флота. Что наблюдали?
– Никаких критических положений мною замечено не было. Испанцы к нам расположены. Промеж разговора сумел исподтишка разглядеть батарею из пяти двенадцатифунтовых пушек. Вооружение у солдат – ружья да сабли.
Резанов встал и похлопал Давыдова по плечу. Потом строго сказал:
– Едем к испанцам. Вы, Лансдорф, и вы, мичман, – на берег со мной. Прошу привести себя в надлежащий порядок. У вас есть полчаса. Теперь оставьте меня одного.
Давыдов и врач ушли. Резанов приказал камердинеру достать полупарадный мундир и переколоть на него с парадного орден, потом принести в каюту воды.
Собираясь, командор еще раз обдумал и сопоставил то, что услышал. От глаз мичмана и уж тем более врача наверняка укрылись кое-какие детали. Будь он сам на берегу вместе с ними, непременно бы уловил истинный настрой офицера. Присутствие монаха ордена францисканцев говорило о том, что они имеют в колонии большое влияние, хотя вопрос о поставках провизии наверняка будет решать губернатор. А провизия – это главная задача всей экспедиции.
– Если не считать дипломатических политесов, – добавил вслух командор и поправил на груди широкую красную ленту. Резанов помнил свой долг перед голодными колонистами в Ново-Архангельске.
Он пристегнул шпагу и запер бумаги в столе.
Постучав и получив разрешение, в каюту зашел капитан Хвостов. Оглядев Резанова, улыбнулся.
Тот обернулся:
– Мундир великоват. Исхудал…
– Шлюпка снаряжена, – доложил капитан.
– Теперь – последние наставления, – Резанов заговорил вполголоса, доверительно. – Приветливость, с которой нас встретили, ничего не значит. Возможно, подготовили западню. Вам следует быть начеку. Матросов не отпускать, вести за берегом наблюдение. Ежели с нами случится худое, действуйте очень решительно.
Доктор Лансдорф и мичман Давыдов ожидали командора на палубе. Все трое перешли в шлюпку, в которой на веслах уже сидели матросы. Отчалив от борта «Юноны», она двинулась к калифорнийскому берегу, где, кроме монаха, солдат и офицера, ожидали три лошади. По-видимому, их приготовили для гостей.
Так и оказалось. Как только Давыдов спрыгнул, лошадей подвели ближе. Резанов приказал матросам не затягивать лодку далеко на песок и тоже вышел на берег. Последним выбрался Лансдорф. По его лицу было видно, что он здесь не по своей воле.
Когда испанцы и русские сблизились, с борта «Юноны» был сделан салют, как и полагалось в таких случаях – семь выстрелов. Этот салют, равно как и торжественный вид посланника императора, произвел настоящий фурор. Дон Луис Аргуэлло по-военному отдал честь и остановился на почтительном расстоянии. Монах подошел несколько ближе и, заметив на шее Резанова белый Мальтийский крест, произнес:
– Приветствуем вас, господин командор!
Резанов, хорошо знавший испанский, ответил с достоинством царедворца и мягкостью дипломата:
– Приветствую вас, сеньоры! Спасибо за приглашение и дозволение встать на рейд. Для меня великая честь ступить на калифорнийскую землю!
Отклонив предложение ехать на лошадях, он испросил разрешения дойти до президио пешком. Испанцы сопровождали его, ведя лошадей под уздцы.
После многодневного морского похода было невероятно приятно шагать по твердой земле. Впереди, на расстоянии километра, за песчаной долиной высились зеленые холмы. Чуть в стороне находился земляной вал, из-за которого виднелись невысокие крыши. Некоторые из них были покрыты соломой, как в российской деревне.
– Президио! – Дон Луис указал на эти строения. – Я отправил посыльного к матушке. Она ждет нас и уже распорядилась насчет обеда.
Как человек, искушенный в человеческом лицемерии, и опытный дипломат, Резанов почувствовал в этих словах неподдельную искренность. Доброжелательность, с которой говорил молодой офицер, подкупила Николая Петровича, и он позволил себе немного отвлечься. Стал внимательно изучать природу, людей и животных, которые попадались на их пути. Судя по наблюдениям, российские моряки попали в настоящее захолустье, заброшенный край испанской колонии, о котором давным-давно родина-мать забыла. При всей сытости этого края и обилии домашних животных, которые валялись в пыли на протяжении всего пути до президио, Резанова поразила невыразительность пейзажа. Теперь для него стала ясна природа интереса, благодушия и любопытства испанского офицера. Визит российского корабля чрезвычайно оживил скучную жизнь Сан-Франциско.
Наконец вошли в распахнутые крепостные ворота. На плацу выстроился десяток солдат. Они вразнобой взяли на караул. Впереди показалось невысокое строение с белеными глинобитными стенами. В нем не было никаких изысков или излишеств, как не было в окнах стекол и рам. В глубине дома бегали индианки, метисы – словом, испанская дворня.
В большой комнате президио было прохладно. Распятие на белой стене, камин, удобный диван и несколько кресел. За окнами щебетали птицы, вспархивая с зеленых ветвей и перелетая с места на место.
– Позвольте представить мою матушку! – в комнату вошел дон Луис в сопровождении полной женщины. На голове у нее была кружевная накидка. – Донья Игнасия Аргуэлло Морага.
За ними, один за другим, проследовали подростки и малыши, общим числом никак не менее десяти.
– Мои дети, – сказала донья Игнасия. – Франческа, Гертруда, Сантьяго, Геврасио…
Последней зашла красивая стройная девушка лет шестнадцати. В красном платье, с блестящими черными волосами, зачесанными назад, тонкой шеей и нежными детскими ушками.
– Мария Кончепчион, – представила ее мать. – Домашние зовут ее просто Кончита.
Давыдов резко выпрямил спину, кивнул головой и по-молодецки щелкнул каблуками.
«Эко его пробрало», – с усмешкой подумал Резанов, однако признал, что девушка и вправду удивительно хороша.
Он по-отечески улыбнулся ей, полагая, что ему, сорокадвухлетнему старику, только так и пристало. Однако, взглянув на Лансдорфа, вдруг обнаружил, что и этот научный червь подпал под обаяние юной красавицы.
На протяжении всего светского разговора Резанов ощущал неодолимое желание видеть лицо Кончиты. Вот она искоса посмотрела… Вот поправила тяжелый пучок волос с сетчатой вуалеткой, тронула цветок на груди. И вдруг посмотрела. А глаза – синие-синие и глубокие, как бездонный сладостный омут…
Командор почувствовал, как растворяются стены дома. Тихие голоса собеседников звучали где-то вдали, и ему уже не хотелось отвечать на их вопросы и поддерживать пустой разговор. Хотелось только смотреть в нежное лицо девушки, видеть ее глаза и чувствовать, что он тоже ей интересен.
– Николай Петрович… – в голосе Давыдова послышалось беспокойство.
– Простите, – сохраняя спокойствие, Резанов кивнул. – Задумался. Так о чем это мы?
Возможно, из-за обилия вкусной еды во время обеда Резанов почувствовал себя полным сил. Что ни говори, ни он, ни его товарищи на протяжении нескольких месяцев не едали так сытно. Однако сам командор полагал, что этот физический и эмоциональный подъем состоялся в нем оттого, что рядом сидела Кончита. Опустив густые ресницы, она смотрела в тарелку и лишь изредка поднимала их, чтобы взглянуть на него.
Резанов был за столом чрезвычайно общителен. Он красочно описывал дворцы далекого Санкт-Петербурга, снежные зимы Сибири, великосветские рауты и пышные балы в резиденции императора.
Теперь Кончита не отводила взгляда от лица командора, слушала и в мечтах представляла себя там, в этих удивительных краях. Мечтательность юной девушки дала волю чувствам и унесла ее в блаженные дали. Мичман Давыдов с обожанием смотрел на нее.
Когда верный долгу Резанов поднялся из-за стола, Кончита вздрогнула и пришла наконец в себя.
– Сеньоры, – он кивнул головой донье Игнасии, – сеньора, благодарю за гостеприимство! Но долг и дела обязывают нас вернуться на корабль, – и уже удалившись к двери, командор обратился к Луису:
– Прошу вас поспособствовать доставке на корабль необходимой провизии и свежей питьевой воды для команды.
Убедившись в том, что правильно выбрал время для этой просьбы, Резанов уведомил, что заплатит наличными.
Сын коменданта, молодой офицер дон Луис Аргуэлло сообщил, что уже распорядился и снарядил на берег все что нужно, а также отправил депешу монтерейскому губернатору о прибытии российского корабля.
Садясь на коня, Резанов позволил себе еще раз взглянуть на Кончиту. Она будто ждала этого и ответила таким восторженным взглядом, что он еще долго чудился командору по дороге через песчаную долину к берегу моря.
По прибытии к шлюпке Резанов, Давыдов и Лансдорф увидели возле нее телегу, груженную мукой, овощами и фруктами. Рядом стояли бочки с водой, большая корзина с живыми курами и лежала стреноженная свинья.
Простившись с провожатыми, командор и его товарищи сели в шлюпку, и когда преодолели половину пути, навстречу им от «Юноны» отчалили две посудины, отправленные Хвостовым за долгожданной провизией.
Звездной ночью мичман Давыдов стоял у поручня по правому борту «Юноны» и смотрел на темный калифорнийский берег. Теплый ветер, напоенный ароматами трав и цветов, овевал его горячее лицо. Где-то там сейчас его идеал – девушка, укравшая влюбленное сердце.
Лансдорф в своей каюте, облачившись в потертый халат, писал в дневнике о комендантской дочке Марии Кончепчион Аргуэлло:
«Она полна жизни, веселая, живая, с яркими живыми глазами, невольно заставляющими любоваться ею и влюбляться в нее, с чудесными зубами, приятной выразительной внешностью, необыкновенной фигурой, не говоря уже о тысячах других положительных черт – и в то же время она имеет прекрасные манеры, простоту и полную безыскусственность».
Командор Николай Петрович Резанов допоздна сочинял донесение министру коммерции графу Румянцеву. Изложив свои злоключения, упомянул прошедшую встречу:
«Из прекрасных сестер коменданта донья Кончепчион слывет красотою Калифорнии, и так, Ваше Сиятельство, согласиться изволите, что за страдания наши мы довольно награждены были и время свое проводили весело. Простите, милостивый государь, что в столь серьезном письме вмешал я нечто романтическое…»
Глава 5
Поезд Москва – Красноярск, наши дни
– Сколько времени?
Дайнека взглянула на часы:
– Без четверти девять…
– Господи… Что же ты не разбудила меня? – Ирина вскочила с постели и приблизилась к зеркалу. – Да-а-а-а… – протянула она и мрачно уселась напротив Дайнеки. – Это не лицо. Это харя, – вытащив косметичку, припудрилась и стала красить ресницы. Придирчиво разглядывая себя в зеркальце, недовольно поморщилась.
Дайнека вспомнила, как непринужденно Ирина разговаривала с Шепетовым. А теперь она волновалась.
– Войдите, – отчетливо произнесла Ирина в ответ на вежливый стук в дверь. Еще недавно она крутилась у зеркала, а сейчас сидела с прямой спиной, эффектно выставив вперед красивые ноги.
Дайнека осталась в джинсах, а вместо футболки надела зеленую блузку. Знала – этот цвет подчеркивает изумрудный цвет ее глаз.
– Здравствуйте, – в дверях стоял Казачков. Он кивнул Ирине, а потом обратился к Дайнеке: – Будем знакомы, меня зовут Иван Данилыч.
Дайнека оглядела его: лет тридцати восьми, среднего роста, ухоженный и весьма импозантный. На нем был темно-синий костюм. В тон костюма – рубашка из плотного хлопка. Карие глаза Ивана Даниловича смотрели ласково, внимательно и, казалось, немного влюбленно. Любой, на ком останавливался этот взгляд, чувствовал себя центром вселенной. Что-то в этом роде на мгновение испытала и Дайнека.
– Людмила, – представилась она и подумала: «Интересно, почему он так сдержан с Ириной?»
– Надеюсь, вы готовы. Я провожу, – Казачков улыбнулся.
Дайнека поднялась, а Ирина едко заметила:
– Хорошо вы придумали, дорога дальняя, мало ли что случится…
Охранник Валентин коротко посмотрел в их сторону, а потом сосредоточенно уставился в потолок. У двери шестого купе стоял Шепетов. Он был в белой рубашке и хорошо отутюженных брюках. Дайнека отметила, какие голубые у него глаза.
«Такие глаза бывают у шизофреников…» – подумала вдруг и улыбнулась этой дурацкой мысли.
– Вы так посмотрели на меня, будто сейчас поцелуете, – сказал Шепетов.
– Вот еще, – смутилась Дайнека.
– Прошу… – Виктор отступил в сторону, пропуская гостей в купе.
На столе в тарелках была самая простая еда. Дайнеке это понравилось. Шепетов походил на обыкновенного человека, несмотря на то, что был олигархом. Поймав себя на этой сладенькой мысли, она решила не расслабляться.
– Чего вам налить, Людмила? – Шепетов заглянул ей в глаза.
– Я не пью, – ответила она и покраснела.
Виктор кивнул.
– А вам, Ирина Ивановна?
– Текилу, пожалуйста…
– Прекрасно. Значит, пьем текилу. Иван Данилыч, себя обслужите сами.
Казачков налил текилы. Шепетов поднял бокал.
– По праву хозяина скажу первый тост.
Все в ожидании замерли.
– За знакомство, и приятного аппетита!
– И все? – удивилась Ирина.
– А чего еще вы хотели бы?
– Я приготовилась слушать про грядущие выборы. А вы все испортили, – она энергично опрокинула в рот текилу.
– Закусывайте, Ирина Ивановна, здесь не собрание. На ужин пришли. Видите, – Шепетов улыбнулся, – после того как я заполучил вас к себе в гости, могу назвать вещи своими именами. Ужин. Именно ужин. И никакой маскировки!
– Умеете своего добиваться, – заметила Дайнека.
– И не люблю, когда мне отказывают, – неожиданно сухо сообщил Шепетов.
– Ой-ой-ой! Да вы просто провокатор какой-то… – поддела его Ирина.
– Простите, я на минуту, – Иван Данилович покинул купе.
– На вас не угодишь, – продолжил Шепетов, не обращая внимания на уход Казачкова. – То провокатор, то про выборы не сказал. А вам так уж хотелось?
Пережевывая салат, Ирина кивнула.
– Хотелось знать, зачем вам, столичному прожигателю жизни, край с населением в три миллиона.
– Три миллиона – это если с младенцами посчитать. А вообще, если хотите быть точной, Красноярский край – это два миллиона восемьсот пятьдесят три тысячи человек, два автономных округа, сорок восемь районов, двадцать пять городов, сорок пять поселков и одна тысяча шестьсот пятьдесят деревень.
– Ух, ты! – восхитилась Дайнека.
– Красноярский край – богатейший регион, – Шепетов не слышал никого, кроме себя. – В нем есть все, что нужно для процветания, но он безумно запущенный. На протяжении последнего десятилетия там был только один недостаток – некомпетентное руководство.
– Неужели все настолько трагично?
– Напрасно иронизируете, Ирина Ивановна. Наследство действительно незавидное. У Красноярского края отвратительная финансовая репутация. И это при том, что на его территории с десяток предприятий, занимающих первые строчки в мировых рейтингах.
Дайнека загляделась на Шепетова. Он был в ударе, движения сдержанны, в глазах – настоящая страсть.
– Технократизм – не матерное слово, как, возможно, многие думают. Пришло время грамотных менеджеров. И здесь ни при чем местечковый патриотизм. Настоящий управленец – космополит. Какая, к черту, разница, земляк или нет, если человек в принципе – мерзавец и вор!
– Это вы про Турусова?
– Без комментариев. – Шепетов искоса взглянул на Ирину: – Вы, верно, прищучить меня хотели? Дескать, явился чужак, ничего толком не знает, здесь я его и срежу. Не вы-ы-ышло…
– Да нет… – нехотя возразила Ирина.
– Будет вам, – усмехнулся он. – Только хочу заметить, по существу дела знаю больше, чем вы думаете, и готов отвечать на любые вопросы, если вам еще интересно.
– Уже не интересно, спасибо.
Шепетов обаятельно улыбнулся:
– Боитесь, про турусовские секреты расспрашивать стану? Зря. Про них я и так все уже знаю.
– Побойтесь бога, Виктор Евгеньевич, какие секреты? У нас все стерильно.
– Знаете что, – Шепетов открыто посмотрел на Ирину, – идите работать ко мне! Турусов мне не соперник. Решайтесь, я не шучу.
– Не могу, я уже работаю на него.
– Чепуха, – невозмутимо продолжал Шепетов. – Бросайте его. А когда я стану губернатором, займете пост заместителя по работе со средствами массовой информации. Идет?
– Феноменально… Откуда такая самоуверенность?
Шепетов откинулся на спинку сиденья с видом скучающего скептика:
– Это всего лишь вопрос вложения денег. К счастью, мы с Турусовым в разных весовых категориях. Он – в легком весе.
– Как цинично…
– Зато начистоту.
В открытую дверь заглянул Валентин:
– Виктор Евгеньевич, горячее подавать?
– Позже… Опусти, пожалуйста, раму.
– Не получится, Виктор Евгеньевич.
– Почему?
– Окно не открывается.
– Совсем?
– Совсем. Иван Данилыч проверил.
– Ну, тогда иди… – Шепетов задумался. – Так о чем это мы? Да! Предпочитаю быть честным. Знаю, что стану губернатором Красноярского края и говорю об этом открыто.
– Я тоже хочу сказать честно… – преувеличенно серьезно начала Ирина и неожиданно улыбнулась. – Плевать я хотела на выборы. Можем мы поговорить о чем-нибудь приятном? Например, о любви?
– Несомненно! – воскликнул Шепетов.
В купе зашел Казачков.
– Плевать она хотела! – выкрикнул он, остановив на Ирине горячечный взгляд.
Все замолчали.
– Вы патриот? – с преувеличенным вниманием поинтересовалась Ирина.
– Не передергивайте! – сразу отреагировал он.
– Ну, тогда не забудьте, что вы патриот, когда, получив должность, станете продавать на сторону все, что под руку попадется. К тому времени вы уже не будете так горячиться.
– Замолчите… – Казачков произнес это глухим, низким голосом.
– Вы в своем уме, Иван Данилыч?! – прикрикнул на него удивленный Шепетов.
– Простите.
Забывшись, Дайнека со стуком поставила тарелку на стол. Она переводила взгляд с одного лица на другое, пытаясь понять, что происходит. Вспышка ярости, да еще в присутствии патрона, была явно не в стиле Казачкова. Ирина определенно вызывала у него неприязнь.
– Простите, – повторил Казачков. Теперь его голос прозвучал устало и безучастно.
– Да уж лучше и вовсе молчите! – раздраженно поморщился Шепетов.
Иван Данилович побледнел и с ненавистью взглянул на Ирину. Та развела руками.
Шепетов открыл дверь:
– Валентин, принеси нам горячее! – И, обернувшись, спросил: – За что выпьем? За приятное путешествие!
– Спасибо, если не возражаете, я пойду спать, – сказала Ирина.
Она поднялась и, не дожидаясь ответа, ушла. Вслед за ней выскочил Казачков.
– Как вам это нравится? От любви до ненависти… – Шепетов улыбнулся.
Дайнека ничего не ответила.
– Что бы это ни означало, я рад остаться с вами наедине.
– Как ваша машина? – неожиданно вспомнила она.
– Какая машина?.. Ах да! Не будем сейчас об этом.
Шепетов взял ее за руку. Стараясь не смотреть на него, Дайнека проговорила:
– Схожу посмотрю, как там Ирина.
– Не советую.
– Почему? – Дайнека удивленно подняла на него глаза. – На что вы намекаете?
Шепетов улыбнулся.
– Глупости… – сказала она и вышла в коридор.
По удрученному виду охранника девушка поняла, что вечер действительно удался. Спустя мгновение ее худшие предположения подтвердились: из их с Ириной купе неслись громкие голоса. Она оглянулась на Валентина, тот недоуменно пожал плечами.
– Не ори! – прозвучал приглушенный голос Казачкова.
Не задумываясь, Дайнека рванула дверь и тут же об этом пожалела.
Ирина и Иван Данилович стояли посреди купе, обнявшись. Он обернулся и закричал:
– Оставьте нас!
– До свидания, товарищ Казачков, – жестко проговорила Ирина.
Казачков в ярости выскочил из купе и с грохотом задвинул за собой дверь, едва не разбив зеркало.
– Что здесь случилось? Он обидел тебя?
– Я тебя умоляю…
– Тогда почему вы кричали?
– Разве? – Ирина уставилась на нее отрешенным взглядом. – Неужели кричали?
– Я перепугалась, думала, он тебя ударил.
– Глупая…
Вглядевшись в лицо Ирины, Дайнека поняла: она что-то недоговаривает.
Дайнека присела на край постели. В дверь постучали.
– Можно? – это был Шепетов.
– Заходите, Виктор.
– Мне показалось…
– У нас все нормально, – Ирина не была расположена к разговору. – Мы ложимся спать.
– Вы тоже, Людмила? Может быть, посидим у меня?
– Лучше постоим в коридоре.
Шепетов опустил голову и ухмыльнулся:
– Чего вы боитесь?
– Я – ничего.
– Ну что ж, постоим в коридоре.
Когда вышли за дверь, он сказал:
– Иди спать, Валентин, – и в ответ на вопросительный взгляд охранника добавил: – На сегодня твоя служба закончилась.
Пока Валентин заходил в седьмое купе, в конце коридора появились двое мужчин. Они были удивительно похожи друг на друга: оба плотные, коротко стриженные, в одинаковых зеленоватых рубашках, и только брюки отличались оттенком серого цвета.
Дайнека представила, как, освободившись из тюрьмы, эти двое первым делом подались на рынок. И, не выбирая, купили одинаковую одежду и обувь.
«Уголовники, – подумала она, но тут же поняла, что кого попало в этот вагон не пустят. – Воображение разыгралось…»
Переговариваясь и посматривая в их сторону, мужчины вернулись в девятое купе.
– Не притворяйтесь, что вам этого не хотелось так же, как мне.
– Чего не хотелось? – это называется «включить дурочку«.
– Побыть со мной.
– Можно задать вопрос?
– Спрашивайте.
– Вы женаты, Виктор?
– Конечно, – ответил он. – Это важно?
– Для меня – нет, а для вас?
– И для меня… – хрипловато произнес Шепетов и обнял Дайнеку. Через мгновение она почувствовала, что он целует ее, и этот поцелуй был скорее приятен.
Отстранившись, Виктор посмотрел на нее долгим взглядом и, взяв за руку, потянул:
– Пойдем ко мне, Казачкова я отослал…
В ту же минуту дверь восьмого купе отворилась, и в проеме возник Кринберг. Надетая наспех куртка, на бледном ухе – длинные пряди волос, обычно зачесанные на лысину. Он выскочил из купе и побежал по коридору.
– Пойдем… – настойчиво повторил Шепетов.
– Нет, – проговорила Дайнека. Она избегала встречаться с Виктором взглядом, потому что в глубине души хотела согласиться. И все же подняла лицо и твердо произнесла: – Нет.
– Почему?
– Потому что нет.
Ей все больше хотелось ему возражать, и она испытывала от этого удовольствие.
Отступив на шаг, Шепетов поднял на нее тяжелый взгляд:
– Хочешь поиграть? Не боишься?
– Нет, – улыбнулась Дайнека.
– А ведь я могу заставить тебя.
– Попробуйте.
Шаги за спиной Виктора были некстати – это снова оказался Кринберг. Не глядя в их сторону, он юркнул в свое купе.
– Прости, – пробормотал Шепетов. – Иди спать.
Обернувшись, Дайнека увидела черноволосую незнакомку. Та шла навстречу и, казалось, хотела кого-то ударить, таким ненавидящим был ее взгляд.
Дайнека шагнула в купе и с облегчением закрыла за собой дверь.
– У тебя все в порядке? – Ирина приподняла голову с подушки.
– У меня все в порядке, – ответила Дайнека.
Уже привычно звучал мерный стук колес. И в такт ему в голове прокручивались фразы из сегодняшнего разговора с Шепетовым:
«…не люблю, когда мне отказывают…»
«…от любви до ненависти…»
«…а ведь я могу заставить тебя…»
Дайнека открыла глаза – показалось, будто кто-то зовет ее по имени. Сквозь оконное стекло сочился тусклый станционный свет. Зеркало на двери призрачно серебрилось. Ирина тихо посапывала во сне.
Взглянув на часы, Дайнека прошептала:
– Пятнадцать минут первого…
Нащупав ногами кроссовки, открыла дверь, но прежде чем выйти, машинально взглянула в окно коридора. На мгновение показалось, что за стеклом промелькнула какая-то тень. Отшатнувшись, девушка испытала такой ужас, что не сразу смогла взять себя в руки. И все же спустя минуту успокоилась и вышла за дверь.
Охранника в коридоре не было. Боковым зрением Дайнека отметила быстрое появление коренастой мужской фигуры в светлой рубашке. Так же быстро, как появился, мужчина исчез.
Она побрела в туалет и спустя несколько минут вернулась в коридор. Возле второго купе, припав ухом к двери, стоял Петя Круглов. Он до того к ней припиявился, что его согнутая спина казалась продолжением ушной раковины. Через несколько мгновений он резко выпрямился и закрыл ладонями лицо. Петя так и стоял, пока не почувствовал чье-то присутствие. Его руки упали и напряженно дернулись. Не оборачиваясь, он удалился в свое купе, приплясывая от желания казаться непринужденным.
Приблизившись ко второму купе, где только что стоял Круглов, Дайнека услышала голоса. За дверью ссорились двое – мужчина и женщина. О чем говорили, было неясно, но подобным образом могли выяснять отношения только очень близкие люди. Потеряв к ситуации интерес, Дайнека отошла от двери, по собственному опыту зная: примирение после таких сцен наступает весьма скоро.
Внезапно женщина вскрикнула. Судя по резкому сдавленному крику, ее сильно ударили. Этого Дайнека ожидала меньше всего.
«Это не просто влюбленная парочка. За этим что-то кроется…»
Посередине вагона открылась дверь, в коридор вышел Казачков, устремился к окну и открыл его. Дайнеке показалось, он собрался что-то выбросить. Оглянувшись, Казачков заметил ее, поспешно закрыл окно и вернулся к себе.
Дайнека тоже прошла в купе. Было душно и она оставила дверь приоткрытой.
Ирина спала, временами тихонько всхрапывая. И вдруг разразилась таким мощным разрядом, что проснулась. Близоруко вглядываясь в смеющееся лицо Дайнеки, спросила:
– Здорово я… Да?
– Спи.
– Сколько времени?
– Половина первого.
Ирина уже ничего не слышала – она снова спала…
Подобрав под себя ноги, Дайнека прислонилась к перегородке. За стенкой было тихо, никто не ворочался и не кашлял, должно быть, тот, что болел, уже выздоровел.
«Как быстро…»
За окном зубчатой стеной проносился угрюмый хвойный лес. Спать по-прежнему не хотелось. Включив ночник, она взяла со стола открытку и, прижав ее к груди, улеглась. До встречи с мамой оставалось немногим более суток.
Десять долгих лет она не была в Красноярске. Оставалось только догадываться, как изменился город. Конечно, мама не сможет за ней приехать, добираться придется самой. Взглянув на обратный адрес, Дайнека поняла, что даже примерно не представляет, где это находится.
«Вторая Гипсовая… Уж лучше бы сразу – Третья Травматологическая», – усмехнулась она. И, посерьезнев, задумалась, что же на самом деле случилось. Из открытки было ясно лишь то, что Лариса маму бросила, после чего они разъехались, как бывает в обычной семье. Мама переехала в небольшую комнату коммунальной квартиры и второй год не вставала с инвалидного кресла. Видимо, ее болезнь послужила причиной «развода». Хотя формально считалось, что Лариса «полюбила другого человека». А значит – другую женщину.
Положение мамы было плачевным, и Дайнека не сомневалась, что едет ее спасать. Она совсем не задумывалась о том, что в доме отца живет Настя. Младшая жена, как в шутку называл ее отец, была совсем немного старше Дайнеки. Отношения между ними изначально не сложились. И все-таки, даже недолюбливая «мачеху», Дайнека отдавала себе отчет, что у отца перед Настей есть вполне определенные обязательства.
«Заберу маму в Москву, а там – пусть будет, что будет…»
Так, в мыслях о матери, девушка постепенно заснула.
По коридору кто-то пробежал. Проснувшись, Дайнека бросила взгляд на часы:
«Два часа ночи. Живенько здесь…»
Выглянув в коридор и никого не увидев, она вышла за дверь.
Из купе проводников доносился женский плач. Через мгновение Дайнека была уже в конце коридора и слышала голос Верочки:
– Я же ничего… Я только сказала: прикройте окно, грязь налетит…
– А он?
– А он ударил меня по лицу! – Верочка зашлась новым приступом плача.
– Успокойся, наше дело терпеть. Им ведь ничего не докажешь, – уговаривала ее подруга.
– За что? За что?! – повторяла Верочка.
– Что случилось? – возникла в дверях Дайнека.
Обе проводницы испуганно обернулись.
– Ничего особенного, ступайте спать, уже два часа ночи, – спокойно проговорила старшая проводница, загораживая собой заплаканную Верочку.
– Но я же вижу, что-то случилось. Кто вас ударил?
Вера отвела глаза.
– Кто? – твердо повторила Дайнека.
– Этот… Из шестого купе… Который с кандидатом.
– Казачков?
– Он, – Верочка чуть успокоилась. – Я ему говорю, закройте окно, холодно, грязь нанесет. Знаю ведь, что говорю. Откроют, потом уходят к себе, а закрыть забывают.
– Он в коридоре стоял?
– Да. В общем я ему… А он мне… Такую затрещину зарядил – до сих пор в ухе звенит, – девушка продемонстрировала раздувшееся, похожее на вареник ухо.
– Не может быть, – обомлела Дайнека.
– Еще как может!
– Но за что?
– А что вы у меня спрашиваете? У него и спросите, он же ваш приятель! – в запальчивости выкрикнула Верочка и снова заплакала.
– Ну и дела, – извиняющимся тоном пробормотала ее напарница и тихонько прикрыла дверь.
Дайнека отправилась к себе. В коридоре стояли двое мужчин из девятого купе. Их тоже привлек шум. Проходя мимо, она почувствовала запах табачного дыма и спиртного.
«Дичь какая-то… Интеллигентный человек ни с того ни с сего бьет по лицу женщину».
Усевшись на свое место, она долго приходила в себя, а потом легла безо всякой надежды на сон.
Глава 6
Москва, наши дни
У выхода из зоны прибытия толпились встречающие. Для столь раннего часа народу в Шереметьеве было много. Сквозь узкий коридор таможни было видно, как медленно вращается пустое кольцо багажного транспортера.
Вячеслав Алексеевич Дайнека смотрел туда, откуда должна была выйти Настя. Парижский рейс задерживался. Шесть часов он слонялся по зданию аэропорта, пару раз заходил в кафе, выпивал чашку кофе, а потом снова прохаживался мимо темных витрин бутиков. Под утро, не выдержав, вернулся в машину и немного вздремнул. Однако этот прерывистый сон нисколько не поддержал его, а, наоборот, утомил.
Вячеслав Алексеевич подошел к билетной стойке. В гладкой поверхности тонированного стекла увидел отражение своего осунувшегося лица. Через левую щеку пролегла темная борозда – след от шва на куртке, которую подкладывал под голову, когда спал в машине.
Вынув из кармана расческу, причесался. Провел ладонью по подбородку. Обнаружив щетину, огляделся, отыскивая глазами парикмахерскую.
– Только меня здесь и ждали, чтобы побрить в пять утра…
Сквозь толпу к нему пробиралась молодая женщина, он узнал в ней свою жену. У Насти был утомленный вид, и это легко объяснялось бессонной ночью. Несмотря на молодость, и для нее такие нагрузки не проходили бесследно. Шубка и костюм были новенькие, по-видимому, недавно купленные. Вячеслав Алексеевич никогда не видел на ней этих вещей, из-за чего не сразу ее узнал.
В Насте произошла какая-то перемена. Вячеслав Алексеевич догадывался, в чем дело. Среди людей, идущих рядом, он сразу выделил молодого мужчину, с которым тут же встретился глазами. Ему было не более тридцати. По беспокойному взгляду, который он поочередно устремлял то на Вячеслава Алексеевича, то на его жену, делалось ясно: он и есть та самая недостающая вершина любовного треугольника.
– Здравствуй, Славик, – сказала Настя.
Вячеслав Алексеевич сдержанно обнял жену и забрал из ее рук небольшую сумочку. Его приятно удивил такой минимализм.
Рядом остановился носильщик, на его телеге высилась целая гора чемоданов. Проследив за взглядом мужа, Настя пояснила:
– Чуток приоделась. Ты ведь не возражаешь?
– Отчего же… – Вячеслав Алексеевич интуитивно поднял глаза. Перехватив встревоженный взгляд, широко улыбнулся и помахал рукой оторопевшему кавалеру:
– Не первый и не последний.
– Что ты сказал? – не поняла Настя. – Ты о чем?
– Да так, о своем.
– Я о-о-очень соскучилась.
– Ну, так поедем домой. Мне еще на работу надо.
– И ты совсем не побудешь со мной?
Вячеслав Алексеевич заглянул ей в глаза:
– Тебе нужно как следует выспаться.
Настя рассеянно осмотрелась.
– Ты прав, давай не поедем за город. Отвези меня к Людмиле в городскую квартиру.
– Людмила уехала в Красноярск.
– Это еще зачем?
– К своей матери.
– К твоей первой жене?
Вячеслав Алексеевич почувствовал легкое раздражение.
– Людмила поехала к своей матери. Она заболела.
– Ах вот как. Ну, в ее возрасте бывает, – заметила Настя.
– Моя жена моложе меня на пять лет.
– Ты ведь не думаешь, что я хотела тебя уколоть? Я только сказала…
– Не думаю, – прервал Вячеслав Алексеевич. – Куда едем? На дачу или в городскую квартиру?
– Не знаю…
– Послушай, у меня мало времени.
– Тогда – к Людмиле.
– Хорошо, – Вячеслав Алексеевич сделал вид, что не заметил, как она помахала мужчине рукой. – Машина на стоянке, нужно идти.
Вячеслав Алексеевич приехал в офис раньше, чем это было необходимо. Если бы захотел, мог бы вообще не приезжать сегодня на службу и провести день с женой. Несколько дней назад он так бы и поступил. Но не теперь.
После отъезда дочери Вячеслав Алексеевич не находил себе места. Он будто чувствовал – надвигаются события, представляющие угрозу ему и его близким. Поэтому едва сдерживал себя, чтобы не сесть в самолет и не улететь вслед за дочерью в Красноярск.
Что касается Настиных похождений, то они не вызывали в его душе ни малейшего протеста. Вячеслав Алексеевич давно относился к ним с высокомерной иронией.
– Войдите! – сказал он в ответ на вежливый стук в дверь.
– Здравствуйте, Вячеслав Алексеевич, – в кабинет шагнул невысокий худенький паренек. Это был Сергей Вешкин, начальник службы безопасности «Евросибирского холдинга».
Глядя на его щуплую, неубедительную фигуру, было трудно в это поверить. Иначе думали те, кто был с ним знаком.
– Что так рано, Сережа?
– Я уже давно здесь. Все пытался до вас дозвониться.
Только сейчас Вячеслав Алексеевич вспомнил, что его телефон разрядился, когда ночью он постоянно связывался с Настей.
– Что такое, Сережа? – в груди шевельнулся колючий ком.
– Только спокойно… – Сергей замешкался, поднял глаза и продолжил: – В вагоне, где ехала ваша дочь, что-то произошло… Нет, не буду скрывать. Там произошло двойное убийство.
– Кого убили? – в горле пересохло, и Вячеслав Алексеевич едва владел языком, ставшим вдруг шершавым и неповоротливым.
Сергей Вешкин схватил графин. Расплескивая воду, наполнил стакан и протянул патрону.
– Спасибо… – Сделав несколько глотков, тот откинулся в кресле и переспросил: – Кого убили?
– Не знаю. Пока не знаю.
Вячеслав Алексеевич резко поднялся на ноги:
– Летим…
– Надо только подумать, куда.
– То есть?
– Поезд идет по расписанию, то, что случилось, не разглашается. В вагоне едет кандидат на пост губернатора Красноярского края.
– Господи! – воскликнул Вячеслав Алексеевич. – Почему ты не сказал мне об этом, когда доставал билет?!
– А если бы и сказал?
– Прости, сам не знаю, что несу.
– Я все понимаю, Вячеслав Алексеевич, – Вешкин задумался. – В два часа по московскому времени поезд прибудет в Омск, и если мы поторопимся, то успеем на омский рейс. А он, если не ошибаюсь, отправляется в десять ноль пять. Погода летная, и я не вижу причин…
– Бронируй билеты! – воскликнул Вячеслав Алексеевич.
– Времени нет, – обрубил Вешкин. – В Домодедово, немедленно!
И он первым вышел из кабинета.
– Лида, отмени на сегодня все, – распорядился Вячеслав Алексеевич.
– Вы надолго? – обеспокоенно отозвалась секретарша.
– Не знаю!
Глава 7
Сан-Франциско, апрель 1806 года
Теплый климат, солнце и хорошая пища благоприятно отразились на здоровье корабельной команды. Спустя неделю после прибытия в бухту Святого Франциска скорбутных на корабле не осталось.
По распоряжению капитана младших чинов команды стали возить на берег, чаще – на безлюдную левую губу залива, где протекала каменистая речка. Там обовшивевшие матросы стирали свою одежду. Однажды, собираясь отчалить от берега, офицер недосчитался двоих, не самых худших матросов. Их искали до темноты, но, не найдя, с повинной головой прибыли на корабль.
Этот случай косвенным образом ударил по интересам доктора Лансдорфа. Когда он собрался обследовать в научных целях прибрежную флору залива, ему отказали. Придя за объяснениями к Резанову, доктор получил ответ:
– До решения основного вопроса с поставкой провизии никак нельзя рисковать. Испанцы могут заподозрить нас в шпионаже.
Взявшись за ремонт корабля, капитан Хвостов преуспел. Судно было починено, законопачено и покрашено. До завершения всех дел осталось несколько дней, однако Резанов попросил не спешить. Чтобы решить вопрос закупки провизии, «Юноне» нужно было стоять на рейде, а для этого требовался формальный предлог.
Еще по прибытии Резанов отправил в Монтерей нáрочного с письмом губернатору. В письме, кроме дипломатических уверений в дружественных намерениях, содержалась просьба о разрешении закупки хлеба и другой провизии. Ответ пока не пришел, как и не вернулся в Сан-Франциско комендант дон Хосе Дарио Аргуэлло.
Командор часто бывал в президио, беседовал с сыном коменданта доном Луисом, его женой доньей Игнасией, оставался у них обедать. Видел Кончиту и уже не в силах был скрывать свой интерес к ней. Давыдов и Лансдорф обменивались взглядами и колкими шутками, однако из уважения к командору не решились бы повторить их при нем или рассказать об этом Хвостову.
Однажды, столкнувшись с Кончитой в галерее президио, Резанов вежливо отступил и склонил голову. Но, услышав ее шепот, удивленно поднял глаза.
– Чтобы купить хлеб, вам нужно поехать в миссию францисканцев, – тихо проговорила она и, не оглядываясь, ушла.
На восьмой день пребывания в бухте ранним утром вахтенный заметил на берегу немногочисленную кавалькаду и сообщил о ней капитану. На палубу вышел Резанов и, посмотрев в трубу, узнал сына коменданта дона Луиса и монаха-францисканца Хосе Урию. Снарядив шлюпку, командор немедленно отправился к ним вместе с Давыдовым и Лансдорфом, ожидая получить депешу от губернатора. Однако по прибытии выяснил, что дело было в другом: патер Урия приглашал их в миссию Святого Франциска.
Резанов написал Хвостову записку и приказал матросам отправиться на корабль, чтобы поднять из трюмов, доставить на берег, а после – в президио топоров, ситцу, сукна, отборных бобровых шкур, парчи для церковных риз, а также свечей и хорошего воску. Мичмана Давыдова командор оставил на берегу с наставлением:
– Едем – купцами. Сделаем монахам подарки, заодно покажем товар для обмена. Товарищи наши в Ново-Архангельске уповают и ждут. Не можем мы их обмануть.
Сам же вместе с Лансдорфом и испанцами на лошадях поехал в президио, в дом коменданта.
За воротами всадников встречала Кончита. Она была в простом светлом платье, с туго заплетенными косами и цветком жасмина в черных волосах, разделенных на четкий пробор. Шустрая, быстроглазая, только загорелое лицо ее чуть похудело. Кончита кинулась к брату дону Луису и слезно попросила взять ее с собой в миссию, ссылаясь на то, что жизнь в Сан-Франциско невероятно скучна. Любящий брат не смог ей отказать и велел снарядить коня.
Вскоре Давыдов привез в президио подарки для миссии францисканцев, и все отправились в путь.
В апреле в Калифорнии цветут деревья и травы. Свежая зелень еще не выжжена солнцем, но земля уже каменеет от зноя. Поднимаясь на перевал, лошади цокали копытами по камням, разгоняя по расщелинам пугливых ящериц.
С высоких гор вместе с туманом спустилась прохлада. Грузная фигура патера Урия маячила впереди, подпрыгивая на приземистой лошади. Следом ехали Давыдов и Лансдорф. Позади, чуть отстав, дон Луис Аргуэлло и еще несколько конников из охраны. В густом тумане Резанов и Кончита оказались так близко, что могли протянуть руки и коснуться друг друга. Кончита повернула лицо и глядела на него долгим влюбленным взглядом. Резанов же не позволил себе взглянуть на нее. О чем пожалел, когда они спустились за перевал и туман отступил.
В долину, где располагалась миссия францисканцев, вела широкая тропа, окруженная лаврами, соснами и секвойями. На склонах ущелий росли усыпанные цветами мадроны и земляничное дерево с красными ветвями и серебристыми листьями. Над миссией дрожало жаркое марево, из ее сада пахло цветущими яблонями. А вокруг – поля, засеянные овсом и пшеницей.
В миссии их встретили два монаха. Одного звали Винсенто, другого Рамон. Гостей проводили в прохладную трапезную с небольшими зарешеченными окнами. Патер Урия по-хозяйски пригласил всех за стол.
После обеда Резанов вручил монахам подарки. Оценив его щедрость, они выслушали просьбу о поставках провизии на русский корабль. Винсенто поинтересовался:
– Нет ли у вас скобяных товаров?
Резанов ответил:
– Есть, и предостаточно.
Винсенто задумчиво погладил свою лысину.
– В обмен на товары наша миссия готова поставить зерно. Две тысячи пудов, больше у нас нет, – и торопливо добавил: – Конечно, если губернатор даст разрешение. Нам запрещено торговать с иностранными кораблями.
Резанов с грустью взглянул на Давыдова, и тот понял, что хотел сказать командор:
«Когда же, наконец, придет ответ губернатора!»
На обратном пути в отсутствие тумана и слепящего солнца с перевала открылся великолепный вид на бухту Святого Франциска и пролив, который позднее назовут Золотыми Воротами.
– Сколь прекрасна земля Калифорнии и ее воды! – с восхищением воскликнул командор.
Сверкнув глазами, Кончита заметила:
– Вы говорите так оттого, что здесь не живете. Я же часто выхожу на мыс возле форта и смотрю за горизонт. Там простирается весь божий мир. И нет мне в нем места… Мое место здесь, в глуши, в Сан-Франциско…
Вскоре они доехали до президио и, попрощавшись, расстались.
Глава 8
Поезд Москва – Красноярск, Омск, наши дни
За дверью раздавались тяжелые мужские шаги. Было слышно, как открывается и закрывается дверь соседнего купе. Взволнованные голоса обсуждали какое-то происшествие. Об этом можно было догадаться по мрачной интонации разговора.
– Одевайся! Живо! – Ирина вскочила и стала быстро натягивать на себя одежду.
Дайнека последовала ее примеру.
– Какая ты смешная! – неожиданно улыбнулась Ирина.
– Почему? – Дайнека заглянула в зеркало: она была испуганной и лохматой. – Что случилось?
– Пока не знаю.
В дверь постучали:
– Разрешите?..
– Пожалуйста! – крикнула Ирина.
Вошел Иван Данилович Казачков, за ним – невысокий спортивный парень, одетый в черные брюки и серый свитер. Взгляды обеих девушек остановились на Казачкове, но он указал на своего спутника:
– Знакомьтесь, следователь Дмитрий Петрович Ломашкевич.
– Следователь Следственного комитета по особо важным делам, – со значением уточнил тот и положил на стол солидную папку.
Дайнека одернула салфетку и стряхнула с нее хлебные крошки.
– В вагоне убийство? – наобум спросила Ирина.
– Советую думать, что говорите, – сказал Иван Данилович.
– Не затыкайте мне рот, – огрызнулась она.
– Хотел бы я посмотреть, у кого это получится.
– Вы Ирина Закаблук? – спросил следователь, обращаясь к Дайнеке. Та покрутила головой и указала на Ирину.
– Простите, – Ломашкевич обернулся к журналистке: – Меня предупредили, что…
– Можете быть уверены, – перебила она, – все, что расскажете, останется между нами.
– Меня предупредили, что вы журналистка. Вам я ничего не скажу.
– Ах вот как! Это почему же?
– В интересах следствия.
– До бо-о-оли знакомая фраза, – с издевкой протянула Ирина.
– Именно в интересах следствия, только из этих соображений. В вагоне едет солидный человек, заметная политическая фигура. Не исключено, что это провокация.
Следователь говорил короткими энергичными фразами. Переводя взгляд с одного лица на другое, он постоянно контролировал ситуацию и внутренний настрой всех присутствующих.
Дмитрию Петровичу было около тридцати. Довольно приятный внешне, он на редкость адекватно вписывался в окружающую обстановку. Теперь он расстегнул папку и достал из нее блокнот и ручку.
– Я понимаю, понимаю, – поддакнула Ирина и вежливо осведомилась: – Так кого убили-то?
Казачков ехидно заулыбался, а следователь сделал вид, что не расслышал вопроса.
– Сейчас я попрошу… – он выбирал, кого бы попросить выйти, и остановил свой взгляд на Дайнеке, – … вас подождать за дверью, пока мы здесь побеседуем с вашей попутчицей.
Дайнека вышла в коридор. За ней сразу закрыли дверь.
В коридоре она обнаружила всех, кто ехал в вагоне, в том числе незнакомых людей. Почти все они были в форме. Мужчины озабоченно переговаривались.
Дверь пятого купе была плотно закрыта, остальные распахнуты. Еще раз окинув взглядом коридор, Дайнека не обнаружила черноволосую девушку из второго купе. «Неужели ее…» – мысленно ужаснулась она, но тут же успокоилась: испуганно кутаясь в шаль, девушка выглянула из второго купе.
– Дела-а-а…
Дайнека обернулась на голос.
– Здравствуйте, Валентин.
Он молча кивнул в ответ.
– Что-то случилось?
– Людмила Вячеславовна, зайдите пожалуйста, – Казачков приоткрыл дверь, и Дайнека вернулась на свое место.
– Мне уйти? – спросила Ирина.
– Останьтесь, – ответил следователь. – Немного. Очень немного рассказала нам Ирина Ивановна.
– Я спала. Это что, вменяется мне в вину? – в голосе журналистки зазвучали скандальные нотки.
– Отнюдь. В нашей стране каждый человек имеет право на отдых.
Дмитрий Ломашкевич снова обратился к Дайнеке:
– Расскажите о том, как вы провели вчерашний вечер и прошедшую ночь. Кого видели, что слышали. Все.
Она задумалась:
– Подробно?
– Насколько это возможно.
– Значит, так, – бодро начала Дайнека, но тут же скисла, прикидывая, стоит ли упоминать, при каких обстоятельствах состоялось знакомство с Шепетовым. Решив, что не стоит, продолжила: – Вечером, в девять часов, нас пригласили в гости к Виктору…
– …Евгеньевичу, – вклинился Иван Данилович.
– К Виктору Евгеньевичу, – послушно повторила Дайнека. – Мы были там почти до одиннадцати часов, а потом пошли спать.
– Кто покидал купе в промежутке между девятью и одиннадцатью?
– Не помню…
– Напрягитесь.
– Он, – Дайнека кивнула в сторону Казачкова.
– Надолго?
– Нет.
– А точнее?
– Не помню, может быть, минут на пять или десять…
– Я выходил по малой нужде, – пояснил Иван Данилович.
– Пока находились у Шепетова, ничего не слышали?
– Ничего.
– А потом, когда спали, в соседнем, пятом купе что-то происходило?
– Все было тихо.
– Ясно… – Дмитрий Ломашкевич рассеянно уставился на чистый лист бумаги.
Дайнека активизировалась:
– Я хотела бы рассказать…
– Да-да, – подбодрил ее следователь.
– В этом вагоне едут два подозрительных типа.
– Где именно?
– В девятом купе! – Дайнека имела в виду двоих, похожих на уголовников. – Я их встретила ночью во время того происшествия. – Она добавила многозначительным шепотом: – Они были пьяные.
– Эти двое – начальник краевого управления внутренних дел Лев Осипыч Жуков и его заместитель Мединцев Николай Сергеевич… – предупредительно склонившись к следователю, пояснил Казачков.
Ирина Закаблук закатилась смехом. Дайнека стала пунцовой:
– Простите…
– Бывает. Что еще? О каком таком происшествии вы упомянули?
– Когда? – удивилась Дайнека.
– Только что.
Она в замешательстве покосилась на Казачкова:
– Я видела, как плакала проводница. Она сказала, что Иван Данилыч…
– Я уже информировал следователя об этом недоразумении, – снова вмешался он в разговор.
– Тогда – все! – Дайнека с неприязнью отвернулась от Казачкова.
– Спасибо, – Ломашкевич застегнул папку. – Ирина Ивановна, очень попрошу воздержаться от телефонных звонков. Впрочем, вы все равно меня не послушаетесь.
Мужчины вышли. Ирина выскочила вслед за ними.
– Вернитесь на свое место, – донесся из коридора мужской голос.
– А кто сказал, что я вас послушаю? – возмутилась она.
– Я! – ответ прозвучал более чем уверенно.
– И не подумаю… Что вы делаете?!
– Вернитесь в купе.
– Я пи-и-исать хочу… – захныкала Ирина.
Мужчина замолчал, не зная, как реагировать на столь откровенное заявление.
– Пойдемте, я провожу, – наконец выдавил он из себя.
– Да вы что, в самом деле! Не стану я писать в вашем присутствии!
– Идемте или возвращайтесь в купе.
В этот момент Дайнека услышала голос Шепетова:
– Не нужно, Валентин! Ступайте, Ирина, куда вам надо.
– Виктор Евгеньевич… – укоризненно пробурчал охранник.
– Что здесь случилось? – Ирина пыталась использовать подвернувшийся случай.
– Ничего не могу сказать. Сам не знаю.
– Такого не может быть!
– Честно.
Ирина вернулась в купе и села на свое место.
– Слушай, а ты ведь была права.
– В смысле? – не поняла Дайнека.
– Когда сказала, что вся твоя жизнь – детектив. Теперь верю!
Дайнеку одолевало любопытство:
– Я, пожалуй, выйду.
– Иди-иди, тебе Шепетов точно все скажет!
– Не факт, – возразила она, но в коридор все же вышла. – Здравствуйте, Виктор.
– Здравствуйте, – сухо ответил он.
– Виктор Евгеньевич, зайдите, пожалуйста, – незнакомый мужчина высунулся из пятого купе и, заметив Дайнеку, потянул на себя дверь.
В это время по коридору мимо нее двинулся полицейский чин с огромным, как у беременной женщины, животом. Она посторонилась, но разойтись не получилось, и ей пришлось вернуться в свое купе.
На столе ворохом лежала целая куча фантиков от шоколадных конфет. Перехватив удивленный взгляд, Ирина смущенно пояснила:
– Не могу сдержаться, когда нервничаю, – после чего развернула конфету и сунула в рот. – Понимаю, что нельзя – и все равно ем.
Опомнившись, она посмотрела на Дайнеку и сокрушенно призналась:
– Прости, тебе не осталось.
– Я не люблю сладкое.
– Слушай, – неожиданно голос Ирины осип, и она закашлялась. – О чем ты хотела рассказать следователю? О каком инциденте?
Дайнеке показалось, что этот вопрос не давал Ирине покоя с момента допроса.
– Это Иван Данилыч считает, что произошел инцидент. Я так не думаю.
– Ну? – Ирина всем телом навалилась на столик.
– Прошлой ночью он ударил проводницу Верочку по лицу.
– За что? – Ирина будто окаменела.
– Она попросила закрыть окно.
– И он ее за это ударил?
– Да.
– Ты откуда знаешь?
– Услышала, как она плакала, и пошла посмотреть. Ты в это время спала.
– Ясно, – Ирина уставилась в окно. – Господи! Как я хочу мороженого!
– Разрешите…
В купе заглянул следователь:
– Нам необходимо осмотреть ваши вещи.
– Не стесняйтесь! Прошу! – с воодушевлением воскликнула журналистка. – Могу вывернуть сумочку.
– Спасибо, – невозмутимо ответил Ломашкевич.
Он посторонился, и в купе вошли двое в штатском.
– Позвольте…
Далее последовала весьма неприятная процедура обыска. Когда все закончилось и мужчины вышли, поезд начал сбавлять ход и вскоре остановился на маленькой станции. Дайнека придвинулась к стеклу:
– Смотри!
Мимо окон проследовали двое из девятого купе. За ними пробежал Кринберг, он задержался возле какой-то старухи, отсчитал деньги и помчался обратно с двумя бутылками пива.
– Двери открыли! – завопила Ирина и кинулась к выходу.
Вслед за ней, схватив на ходу курточку, устремилась Дайнека. Спрыгнув с подножки, побежала за Ириной через рельсы к голубому киоску «Мороженое».
В кроссовках на босу ногу было не слишком уютно. «Хорошо хоть куртку надела!»
Вопреки многообещающему названию, мороженого в киоске не оказалось. Но, похоже, неудача только раззадорила Ирину, ее поисковый кураж стремился к самореализации.
– Жди меня здесь! Я быстро! – она побежала к ветхому домику с вывеской «Продукты».
Не раздумывая, Дайнека ринулась следом, но когда подбежала, Ирина уже шла навстречу с шестью стаканчиками мороженого. Счастливое выражение ее лица на глазах сменилось отчаянием. Обернувшись, Дайнека увидела хвост уходящего поезда.
И это был их поезд.
Порыв холодного ветра закружил обрывки газет и с шумом потащил по перрону. Солнце спряталось, стал накрапывать дождь.
– Ешь мороженое.
Дайнека уставилась на вафельный стаканчик:
– Что?
– Ешь, растает.
– Да выбрось ты его! – прорвало вдруг Дайнеку.
– Ты чего? – Ирина невозмутимо откусила мороженое.
– Не понимаешь, в каком дерьме мы оказались?!
– Ну, отстали от поезда, не умирать же теперь. Посидим, придумаем что-нибудь, – Ирина опустилась на лавочку и надкусила второй стаканчик. – У тебя деньги есть?
– Нет. Я не успела взять кошелек.
– А у меня… – она запустила руку в карман, – сто рублей…
Дайнека тоже села и развернула мороженое. Из-за угла одноэтажного здания с грубо намалеванной буквой «М» вышли двое парней. Один из них повернул голову и толкнул приятеля локтем. Оба остановились.
– Вы ж не съедите!
– Налетай! – скомандовала Ирина и кивнула на раскатившиеся по деревянной доске стаканчики.
Дайнека подняла глаза. Парни изучающе рассматривали незадачливых пассажирок. Один из них, долговязый, одетый в кожаную куртку и кепку, спросил:
– С поезда, что ли?
– Так и есть… – коротко подтвердила Ирина.
– А где же поезд?
– Да вот он.
Второй, тот, что пониже, толстенький, одетый в клетчатое пальто, осмотрелся и расплылся в глупой улыбке, отчего его круглая физиономия стала «поперек себя шире».
– Нету здесь поезда.
– А-а-а-а, – равнодушно зевнула Ирина. – Ну, значит, ушел.
– Я не понял, вы что, прикалываетесь? – снова заговорил долговязый в кожаной куртке.
– Да нет, серьезно.
– Отстали, что ли? – радостно заулыбался «клетчатый».
– Отстали.
– И сидите себе, мороженое лопаете? – удивился длинный.
– Слушай, вали-ка отсюда! – попросила Ирина и добавила: – Вальсом… вдоль забора…
– Во дает телка! – восхитился толстяк.
А долговязый предложил:
– Я к тому, что мы на машине, может, договоримся?
– Так чего ж ты молчал! – Ирина сердито кинулась на Дайнеку. – Выбрось наконец это мороженое! Поехали!
– Куда? – спросила та.
– Догонять свое счастье! – идиотским голосом прокричала Ирина и побежала к стоянке, где находилась одна-единственная машина – потрепанная праворульная «японка».
Дайнека тоже вскочила, но мороженое не выбросила, а побежала вслед за подругой, на ходу дожевывая размякший вафельный стаканчик.
Ирина обернулась:
– Давайте быстрей!
Усевшись на заднее сиденье рядом с Дайнекой, она скомандовала:
– Трогай! Следующая остановка поезда в Омске, гони!
– В Омске?! – обернувшись, долговязый убрал руки с руля. Лицо под кожаной кепкой вытянулось и сделалось похожим на лошадиную морду. – До Омска четыре часа ходу! Не-е-е-ет, туда мы точно не поедем!
– Гони! Я хорошо заплачу, – уверенно сказала Ирина.
Дайнека при этом больно ткнула ее в бок:
– Ты что! У нас денег нет.
– Заткнись… – сдавленно прошептала Ирина. – Главное – поезд догнать, а там разберемся.
Машина резво тронулась. Хватило пяти минут, чтобы выехать сначала за пределы вокзальной площади, а затем и вовсе из маленького серого городка.
Путь пролегал лесом, потом за окнами появились поля грязного снега вперемешку с черной землей. Несколько раз узкая дорога, по которой они ехали, приближалась к железнодорожному полотну, и Дайнека старательно высматривала зеленый хвост сбежавшего поезда.
Впереди чуть слышно переговаривались их новые знакомые.
– Сколько заплатите? – наконец громко спросил водитель.
– Ты давай рули! Там разберемся.
Машина резко затормозила.
– Это не разговор. Или давайте три тысячи, или вытряхивайтесь! – парень явно не собирался церемониться.
– Ах ты… – Ирина вспыхнула, но вовремя сдержалась. – Доберемся до места, я тебе пять тысяч дам, только поехали. Ну!
– А сейчас сколько есть? – настойчиво допытывался «кожаный».
– Сто рублей, – честно созналась Ирина.
– Сто десять! – счастливым голосом прокричала Дайнека. Неожиданно для себя она обнаружила в кармане десятирублевую монетку.
– А ну, пошли отсюда, шалавы! – заорал водитель и распахнул свою дверь, намереваясь выйти, чтобы выкинуть их из машины.
– Погоди, Костя, – остановил его друг. Он с трудом развернулся. Автомобильное кресло под ним жалобно застонало. Толстые губы «клетчатого». расплылись в похотливой улыбке:
– Девочки могут расплатиться натурой.
– Натурой чего? – спросила Дайнека.
Ирина немедленно объяснила:
– Натурой – это значит интимными услугами, – и дипломатично переспросила: – Я правильно поняла, мальчики?
Ирина приняла до безобразия игривую позу.
– Только по-быстренькому, – проворковала она. – Кто со мной?
– Я! – закричал длинный Костя.
– Как же так… Я первый им предложил… – осознав бесполезность своих возражений, толстяк покорно остановил свой взгляд на Дайнеке.
– А мне не западло, я могу и с одним, и с другим! – хохотнула Ирина и, наткнувшись на растерянный взгляд Дайнеки, добавила. – Только по очереди… Пошли.
Она выпорхнула из машины, Костя поспешил вслед за ней.
– А ты, – наклонившись, Ирина ткнула пальцем в грудь толстяка, – ее, – она перевела палец на Дайнеку, – не трогай! Как тебя зовут?
– Стасик…
– Со мной тебе больше понравится. Костя потом подтвердит.
– О’кей, – согласился он. – Только давайте быстрей!
Ирина и долговязый Костя направились в сторону дощатого сарая, неподалеку от железнодорожного переезда. В окошке будки смотрителя появилось любопытное старушечье лицо.
Дайнека сидела, не двигаясь.
– Не боись, не трону, – великодушно сказал Стасик. Он напряженно смотрел на сарай, ожидая, когда наступит его очередь, но вдруг резко выпрямился и распахнул дверцу машины.
Дайнека перевела взгляд на сарай. Оттуда к ним бежала Ирина, застегивая на ходу курточку. Она крикнула Стасику:
– Ему плохо! Плохо… Не знаю, что делать, он умирает! Господи…
Стасик вывалился из кресла и устремился к сараю. Ирина заскочила в салон и заорала:
– Живо за руль!
Дайнека мешком перевалилась через сиденье и, схватившись за ключи, нащупала ногами педали. Машина рванулась с места. Из сарая выбежали оба их попутчика. Обернувшись, Ирина показала им «фак».
Не отрываясь от дороги, Дайнека спросила:
– Как ты управилась с таким бугаем?
– Коленом в пах, а потом пинок чуть выше голени. Распространенный способ защиты, – Ирина перелезла вперед, на сиденье рядом с ней. – А этот мутант не приставал?
– Нет, – улыбнулась Дайнека.
– Ну и слава богу!
– Слушай, а ведь мы, получается, угнали машину.
– Считай, что одолжили. Или экспроприировали в качестве сатисфакции за причиненные моральные страдания. Ты ведь страдала?
– Еще бы!
– Ну вот! – Ирина показала рукой: – Смотри, указатель на Омск, сворачивай!
– А ты откуда знала, что я умею водить машину?
– Сама же рассказывала, как стукнула Шепетова.
– Действительно, глупый вопрос. Это на меня моральные страдания повлияли, – улыбаясь, Дайнека повернулась к Ирине.
– Рули! – испуганно крикнула та.
– А ты молодец!
– Знаю.
– Помнишь, когда пришел следователь и ты спросила его про убийство? С чего ты взяла, что кого-то убили? Ведь могли просто обокрасть или избить.
– Ты слышала, как он представился? Следователь по особо важным делам. Такие занимаются или крупными хищениями, или убийствами. Элементарно, Ватсон.
– Ну, ты даешь… – Дайнека улыбнулась.
– Смотри, поворот! Давай туда!
Вскоре они выехали на широкую прямую дорогу, которая окончательно оторвалась от железнодорожных путей и темной стрелой уходила за горизонт. Ирина удовлетворенно откинулась на спинку сиденья:
– Теперь гони. Мы должны успеть в Омск до двух часов.
– А сейчас сколько?
– Одиннадцать.
На ходу Дайнека поправила сиденье под себя: сдвинула вперед и выпрямила спинку:
– Непривычно сидеть за рулем справа.
– Лишь бы колеса крутились. Надеюсь, она не развалится на дороге. Кстати, что там с бензином?
– Полный бак.
– В случае чего заправимся. У нас еще целых сто десять рублей!
Отчего-то им стало легко и весело. Может быть, оттого, что вышло солнце. А может, потому, что дорога была свободной. В запасе оставалось три часа, в карманах – сто десять рублей, а впереди – Омск, где их будет ждать уютное купе в мягком вагоне.
Спустя полчаса справа от дороги появилась табличка, оповещающая о въезде в Абатское. Поселок был небольшой, и проскочили его на удивление быстро. Дальше дорога устремлялась к пункту под несуразным названием Ик.
– Ик…
– Я знаю.
– Ик… – снова извергла Дайнека.
Ирина заерзала на сиденье:
– Видела, говорю, на указателе было написано. По-моему, это озеро так называется, а городок – Крутинка.
– Ик…
– Слушай, ты издеваешься?! – Ирина повернулась к Дайнеке, но, увидев ее растерянное лицо, рассмеялась.
– Ик… ик… ик… – продолжала икать Дайнека.
На ближайшей заправке решили истратить десять рублей на бутылку воды.
Но эта непозволительная расточительность положения не исправила. По своей разрушительной силе икота напоминала конвульсии.
– Не могу больше… ик! – простонала Дайнека. – Ик…
– Выпей воды!
– Я уже лопаюсь… ик!
Ирина отодвинулась, как будто Дайнека и впрямь могла лопнуть.
– Стой!
Взвизгнули тормоза, машина остановилась, уткнувшись в бок маршрутной «Газели». Сквозь грязные стекла на них испуганно таращились пассажиры.
– Откуда они взялись?
– Из Называевска… – трагически прошептала Дайнека, прочитав надпись на борту междугородного «лайнера». От икоты не осталось и следа.
Из «Газели» выпрыгнул коренастый, до крайности разгоряченный водитель и кинулся к ним.
– Газуй!
Пока Дайнека сообразила, мужчина успел открыть дверцу и схватить за грудки Ирину. Она с размаху ударила его в ухо, а потом вцепилась в отвороты трикотажной шапки и натянула ее до самых плеч водителя. Он непроизвольно разжал руки, а Ирина ногой вытолкнула его из салона и захлопнула дверь.
Дайнека резко сдала назад и, обогнув «Газель», стремительно ломанулась вперед. Корпус автомобиля дрожал от натуги. Звук, изрыгаемый двигателем, подбирался к беспрецедентно высокой ноте.
Нервы были напряжены. Прошло немало времени, пока они снова заговорили.
– Вот так нужно лечить икоту, – сказала Ирина.
– Я не понимаю, откуда он взялся, – глухо отозвалась Дайнека.
– Налево – поворот на Старосолдатское, а нам прямо, на Омск, – Ирина открыла бардачок и, порывшись в нем, извлекла упаковку презервативов. – Расходные материалы для обеспечения жизнедеятельности дебилов.
Она швырнула коробку обратно и достала пачку сигарет. Нажала на прикуриватель и потом долго не могла прикурить:
– Дешевые… Куришь? – протянула зажженную сигарету Дайнеке.
– Нет, – ответила та.
– И не курила?
– Курила, потом бросила, – ответила Дайнека. – Лучше расскажи о себе. Ты журналистка?
– И журналистка, и режиссер, и редактор – всего понемногу. На провинциальном телевидении все так работают.
– Шепетов тебя опасается.
– И правильно делает, – улыбнулась Ирина.
– Про таких, как ты, говорят: «Мягко стелет – жестко спать».
– Совершенно верно. Мягче постелешь – круче материал.
– И обманывать приходится?
– Не без этого.
Дайнека укоризненно посмотрела на журналистку:
– Это аморально!
– Если ты действительно так думаешь, тебе нужно менять профессию. Пиарить – значит врать и фальсифицировать.
– Не факт.
– Факт. Хотя были случаи, когда соврать язык не поворачивался, – Ирина задумчиво посмотрела в окно. – Слушай, хотела спросить… Ты ведь не сразу уснула той ночью?
– Легла около двенадцати, но еще долго ворочалась.
– А я вырубилась в одиннадцать. Расскажи, что происходило в вагоне все это время.
Дайнеке вдруг подумалось, что на самом деле она многое могла рассказать следователю, но отчего-то не рассказала.
– Сначала мы с Шепетовым стояли в коридоре.
– Он не приставал к тебе?
– Нет. Потом появился Кринберг. Мне показалось, с ним что-то случилось – весь какой-то расхристанный…
– Расхристанный?
– Я хотела сказать – помятый, растерянный, потрясенный. Выскочил из восьмого купе, побежал в конец вагона, но вскоре вернулся.
– Как думаешь, куда он бежал?
– Может быть, в туалет?
– И при этом был потрясен…
– Ты права. Что-то здесь не стыкуется, – согласилась Дайнека. – Затем из девятого купе вышли те двое. Я приняла их за уголовников, а они оказались из краевого управления внутренних дел.
– По большому счету, разницы никакой. Такого могла бы тебе рассказать, да не хочу смущать юную душу.
Дайнека продолжила:
– Когда мы с Шепетовым расстались, я лицом к лицу столкнулась с черноволосой из второго купе.
Заглядевшись на информационный щит, Ирина воскликнула:
– Красный Яр! До Омска рукой подать! Успеваем! Так что там про эту самую иностранку?
– Я ее встретила в коридоре…
– А дальше?
– В начале первого ночи, когда пошла в туалет, увидела Петю Круглова. Он подслушивал у двери второго купе, а потом, заметив меня, сбежал. В купе спорили мужчина и женщина. Он ее ударил.
– Ударил? – Ирина удивленно посмотрела на Дайнеку. – Откуда ты знаешь?
– Слышала. Она вскрикнула, так кричат, когда больно или обидно.
– Ты говорила, что там едет парочка, может, у них забавы такие, нетрадиционные?
– Нет. Он ее ударил.
– Опустим… Что было дальше?
– Потом, а это было минут двадцать пять первого, в коридор выскочил Казачков, хотел выкинуть окурок в окно. Заметил меня, передумал, закрыл окно и вернулся обратно.
– Окурок? – спросила Ирина. – Вздор! Он не курит.
– Может быть, его попросил Шепетов?
– Шепетов тоже не курит.
– Значит, он хотел выбросить что-то другое.
– Например?
– Мусор, бутылку, ну, я не знаю…
Глядя в одну точку, Ирина заговорила медленно и внятно:
– В это я никогда не поверю. Казачков дисциплинированный и педантичный человек. Невозможно представить себе, чтобы он выбросил мусор в окно поезда. Если в вагоне есть мусоросборник, он выбросит мусор туда и никуда больше. Такой уж он человек.
– Вы были знакомы с ним раньше?
– Рассказывай, что было потом…
– Я услышала женский плач, плакала Верочка, после того, как ее ударил Иван Данилович.
– Во сколько это случилось?
– В два.
– Теперь все?
– Нет, – тихо сказала Дайнека. – Есть еще одна вещь, о которой я должна тебе рассказать.
– Какая?
– Ты обратила внимание, что за стенкой кто-то все время кашлял?
– Не то слово! – Ирина поморщилась. – Прямо-таки заходился кашлем. И что?
– Этот некто вдруг перестает кашлять.
– Значит, выздоровел.
– За один день! – саркастически усмехнулась Дайнека.
– Да, что-то здесь не срастается…
– Его убили.
– Кого?
– Того, кто все время кашлял, – Дайнека глубокомысленно помолчала и добавила: – Элементарно, Ватсон!
* * *Посреди ледяной синевы сияло холодное солнце. Стекло иллюминатора серебрилось наросшими кристаллами льда. Самолет набрал высоту. Табло, требующее пристегнуть ремни и воздержаться от курения, погасло.
– Соку не желаете?
Вячеслав Алексеевич вздрогнул и поднял голову.
– Два апельсиновых, пожалуйста, – ответил за него Вешкин.
– Мне бы чего-то покрепче, – Вячеслав Алексеевич потер виски. – Голова…
– Болит? Сейчас мы это поправим. Девушка! Коньяку принесите, пожалуйста.
– Минуточку.
Вячеслав Алексеевич откинул назад спинку кресла.
– Прошу вас, – подошедшая стюардесса подала ему рюмочку.
Он быстро опрокинул коньяк в рот и почувствовал, как занимается жаром лицо. Затем расстегнул ворот рубашки и облегченно выдохнул.
– Ну как? – спросил Вешкин.
– Уже лучше, Сережа… Сосуды, черт бы их побрал! Знаешь, в тридцать лет не думаешь, что здоровье – это краткосрочный кредит. Приходит время, и однажды утром, проснувшись, понимаешь, что все изменилось. Вчера ты был здоров, а сегодня – уже нет. Об этом говорят руки, ноги, спина, горечь во рту, не отступающий шум в левом ухе… Одним словом, кредит исчерпан.
Сергей Вешкин жизнеутверждающе улыбнулся:
– А вы – в бассейн, в тренажерный зал! Поплавать, подкачаться! Утром – пробежечка! Хорошо!
– Пробовал. И вот мои наблюдения: сумма счета всегда одна. Чем больше берешь – тем меньше остается. Приходится экономить.
Вячеслав Алексеевич Дайнека закрыл глаза и расслабленно улыбнулся:
– Вообще примириться можно с чем угодно. Даже с собственной смертью. Когда особенно припирает, радует мысль, что у человека есть одна привилегия – когда-нибудь умереть. Иногда это самый логичный и правильный выход.
Сергей Вешкин хмыкнул. Вячеслав Алексеевич поинтересовался:
– Сколько тебе лет?
– Двадцать девять.
– У тебя еще все впереди.
– Успокоили…
– Ты вот что, расскажи, что там произошло и кто тебе сообщил.
– Девушка, – Сергей перехватил стюардессу. – Еще один коньяк.
Повернувшись, он сосредоточенно уставился в спинку переднего кресла. Казалось, собирался с мыслями, прежде чем перейти к сути дела.
– В тот вечер, когда вы позвонили и сказали, что нужен билет в Красноярск…
Вячеслав Алексеевич его перебил:
– Просто не знал что делать. В Домодедове – обвал. Рейсы один за другим отменяются. Все ринулись в город, к вокзалам. Дорога – сплошные пробки. Я сразу понял: пока доберусь до поезда, даже на крышу билет не куплю. Оставался один выход: звонить тебе.
Вешкин выпил коньяк:
– И правильно сделали. Мне в тот день отказали все, даже те люди, которые по определению отказать не могли. И знаете, где я достал билет? – он выдержал эффектную паузу. – В московском представительстве Красноярского края! Расспрашивали с пристрастием. Объяснил: едет приличная девушка, проверенная, из хорошей семьи. В общем, пришлось прогнуться. И вот ведь как получилось…
– Кто сообщил о том, что случилось в вагоне?
– Утром, часов в шесть, позвонил один человечек из представительства. Сказал несколько слов и бросил трубку. Ну, я – сразу к вам. Дозвониться не получилось, плюнул и поехал в офис. Остальное вы знаете.
– Где именно все случилось?
– Поезд задержали в Тюмени, вызвали оперативную группу… – Сергей Вешкин вдруг замер и хлопнул себя по лбу. – Как я мог забыть!
Он выхватил из кармана мобильник, но тут же виновато взглянул на Вячеслава Алексеевича:
– Позвоню, когда приземлимся.
– Кому собрался звонить?
– Месяц назад моего друга перевели в Тюмень, в Следственный комитет. В институте вместе учились. Сначала он остался в Москве, а потом уехал туда в надежде сделать карьеру. Сколько раз звал его к нам – ни в какую! Я, говорит, учился на государство работать, а не холуем у хозяев служить. Максималист.
– Как только приземлимся – немедленно звони своему максималисту! Может быть, он в курсе, – Вячеслав Алексеевич нетерпеливо заерзал в своем кресле.
– Надежды почти никакой. Там в вагоне кандидат в губернаторы края едет. Когда речь идет о политике, все меняется.
– И все же попробуй.
– О чем речь!
– Просьба пристегнуть ремни, самолет приступает к снижению. Температура в аэропорту Омска – плюс одиннадцать.
Сергей Вешкин схватился за телефон сразу, как только самолет начал выруливать со взлетно-посадочной полосы:
– Димыч, здорово! Это Сергей… Как ты? Ну, молоток. Слушай, у меня тут такое дело. Дочь одного очень уважаемого человека у вас в Тюмени в переделку попала. Да нет, какие наркотики! Хорошая девочка, к матери больной ехала, а в вагоне – двойное убийство. Что? Москва– Красноярск. Откуда знаю? Это не телефонный разговор. Ну… Ну… – Сергей Вешкин надолго замолчал, вслушиваясь в то, что ему говорили в трубку. – Понял. До встречи! – И, выключив телефон, выдохнул: – Есть.
– Что? Что?! – Вячеслав Алексеевич с беспокойством вглядывался в его лицо.
– Он там!
– Где?!
– В вагоне!
– Не может быть.
– Считайте, нам повезло. Дочь ваша жива, и ей ничего не грозит. В вагоне сейчас полно полицейских, они подъезжают к Омску.
– Слава богу! – Вячеслав Алексеевич выглянул в проход между креслями. – Девушка, понимаю, что приземлились и не положено… Милая, налейте рюмочку, уважьте старика!
Стюардесса остановилась:
– Это вы-то старик? – она кокетливо улыбнулась и, покачивая бедрами, неторопливо пошла на кухню.
Сергей Вешкин привстал с места:
– По-моему, у вас есть шанс…
– Думаешь? – Вячеслав Алексеевич с интересом оглядел ладную фигурку девушки.
– Падлой буду! – уверенно произнес Вешкин.
Вячеслав Алексеевич стоял посреди круглого зала железнодорожного вокзала города Омска и, задрав голову, изучал табло прибытия поездов.
– …Скорый поезд… номер… Красноярск – Москва… прибывает на первый путь… платформы… скорый поезд… – вокзальное эхо размазывало слова, превращая их в непонятную мешанину.
– Первый путь! – крикнул Сергей Вешкин.
– Давай быстро!
Сквозь распахнутую дверь они выскочили на перрон.
– Папа!
Вячеслав Алексеевич замер.
– Папа, я здесь!
Не успев осознать, что происходит, он почувствовал, как кто-то повис на его шее.
– Людмила… – Вячеслав Алексеевич порывисто обнял дочь. – Девочка моя родная… Как ты? С тобой ничего не случилось?
Поднявшись на цыпочки, она отрывисто целовала отца:
– Ничего… со мной… не случилось…
Потом вдруг отстранилась и внимательно вгляделась в его лицо:
– Послушай, а что ты здесь делаешь?
– Узнал про убийство и немедленно вылетел самолетом. Я волновался.
– Глупый, – она прижалась к его груди, а потом, оглянувшись, представила: – Знакомься. Ирина Закаблук, моя соседка по купе.
– Очень приятно. Вячеслав Алексеевич, – произнес он, не отрывая взгляда от дочери. – Людмила…
– Что, папа?
– А почему у тебя кроссовки на босу ногу? И вид какой-то потрепанный. В чем дело? – Вячеслав Алексеевич озабоченно оглядывал дочь. – Я не понимаю…
– Мы на минутку за мороженым из вагона… – Дайнека сообразила, что не сможет сейчас рассказать все. Поверх его плеча она с ужасом наблюдала за тем, как к платформе прибывает поезд Москва – Красноярск. Отец хотел обернуться, но она силой удержала его в объятьях.
– Я сам принесу вам мороженого, – Вячеслав Алексеевич достал бумажник. – В шоколаде или в стаканчиках?
– Только не в вафельных! – хором закричали девушки.
Уже направляясь за мороженым, он с удивлением обернулся.
– Лучше с шоколадом, – убедительно проговорила Дайнека.
– Или с джемом, – добавила Закаблук.
– Понял: с шоколадом и с джемом, – Вячеслав Алексеевич заторопился к киоску.
– Поверил, – Дайнека простуженно шмыгнула носом.
– Угу… – подтвердила Ирина и съежилась. – Холодно.
К ним подбежал Вешкин:
– Здравствуйте, не опоздаете?
– Здравствуй, Сережа. Отца ждем, – Дайнека кивнула в сторону Вячеслава Алексеевича.
Тот, запыхавшись, подбежал и сунул в руки дочери пакет:
– Здесь мороженое, газировка, зефир – все, что было!
Потом обернулся к Вешкину:
– Что?
– Порядок. Потом расскажу.
Дайнека поцеловала отца:
– Ну, мы помчались! А ты теперь куда?
– Я – самолетом в Москву. Бегите, не то опоздаете!
Проводив дочь взглядом, Вячеслав Алексеевич дождался, пока тронется поезд, и обернулся к Вешкину:
– Ну?
– Поговорил. К счастью, именно он занимается этим делом. Из-за режима секретности поедет с ними до Красноярска. Обещал держать в курсе.
– Как его имя?
– Дмитрий Ломашкевич.
Вячеслав Алексеевич смотрел на удаляющийся состав.
– Второй раз провожаю этот же поезд. Дай бог, последний…
– А вот в этом я не уверен, – прищурившись, сказал Сергей Вешкин и, заметив недоуменный взгляд шефа, спросил: – Вы ничего не заметили?
– Нет. А в чем дело?
– Да так, мелочи… Просто, когда вы обнимали дочь на перроне, их поезд еще не прибыл на станцию Омск.
– Господи… – потрясенно прошептал Вячеслав Алексеевич и в изнеможении оперся на Вешкина.
* * *– Ты иди, а я к девочкам загляну!
Дайнека оглянуться не успела, как Ирина уже заскочила в купе проводниц. Удивленное лицо Верочки тут же исчезло за дверью, которую предусмотрительно закрыла проворная журналистка.
«Интересно, какой была реакция на наше исчезновение?» – с этой мыслью Дайнека прошла к себе.
На столике все так же громоздилась гора фантиков. В проеме незакрытой двери возник Ломашкевич.
– Хорошо, что не спите. Не хотел будить, а пришлось бы…
– Что еще случилось? – Дайнека изо всех сил старалась поддерживать иллюзию постоянного присутствия в купе.
– А где ваша попутчица? – не ответив, поинтересовался следователь.
– Вышла.
– Куда? – его лицо посерьезнело.
– Не могу знать. Может быть, в туалет.
– Его еще не открыли – санитарная зона города Омска, – Ломашкевич поморщился. – Дотошная, как вша портошная.
– Какая вошь?
– Не вошь, а вша. Бабка моя называла таких, как ваша соседка. На перроне в Омске я разговаривал с Вешкиным. Он просил присмотреть за вами.
– Я в этом не нуждаюсь, но поговорить с вами хочу.
– Давайте поговорим.
Собравшись с мыслями, Дайнека начала:
– Утром я не вспомнила. Растерялась.
– Так, так, так… Слушаю вас, – Ломашкевич закрыл дверь. – Садитесь.
Она села.
– На самом деле той ночью произошло много загадочного и непонятного.
– А именно?
– Например, Кринберг…
– Что Кринберг?
– Выбегал из купе. При этом явно был не в себе, словно что-то случилось. И Казачков тоже…
– Выбегал?
– Нервничал, а потом ни с того ни с сего ударил Верочку.
Ломашкевич нетерпеливо спросил:
– Так что там случилось? Он открыл окно, проводница сделала замечание, и он ударил ее?
– Именно так описала все сама Верочка, – ответила Дайнека. – Но было еще кое-что. Казачков это делал не раз.
– То есть?
– Примерно в час ночи я видела, как он открыл окно и что-то хотел выбросить.
– Что именно? Разглядели?
Дайнека покачала головой, затем понизила голос:
– Хотел выбросить, а когда заметил меня, удалился.
– Да-да, Казачков говорил: в купе было душно, и он стоял у окна.
– Я хорошо видела, он открыл окно и хотел что-то выбросить, – упрямо повторила Дайнека.
– Что еще вам запомнилось?
– Круглов, пассажир из восьмого, подслушивал под дверью второго купе.
– За это в тюрьму не сажают.
– Когда он ушел, я слышала – во втором купе ссорились двое, после чего мужчина ударил женщину.
– Ничего не перепутали? Именно во втором?
– Да.
– Но во втором купе едет только один пассажир. Вернее, одна пассажирка.
– Я уверена. К тому же за день до этого слышала разговор. Мужчина требовал, чтобы женщина вернулась в купе. Обещал, что все скоро закончится. А женщина плакала и повторяла: «Чтоб вы все сдохли».
– Как в плохом детективе… – заметил следователь.
Дайнека не унималась:
– Судя по тому, что в вагоне всего три женщины-пассажирки, я сделала вывод – это та, из второго купе.
– А вот здесь промашечка получается. В третьем купе еще одна женщина едет. Просто вы не знали об этом.
– Ирина говорила, что там люди из штаба Турусова.
– Совершенно верно – люди Турусова, мужчина и женщина. Теоретически они могли ссориться в коридоре и ругаться в купе.
– Могли, – неохотно согласилась Дайнека.
Следователь рассеянно огляделся и достал из кармана пачку сигарет:
– Курите?
– Нет.
Закурив, он тут же спохватился:
– Простите…
– Курите на здоровье.
– Если бы! – он рассеянно оглядел стены купе и остановил свой взгляд на Дайнеке. – Надеюсь, вас не слишком побеспокоили при осмотре?
– Да нет, – беспечно отмахнулась она.
– Знаете, это обязательная процедура, и ей сегодня подверглись все пассажиры.
– Даже Шепетов?
– И он тоже. Еще до отъезда.
– До отъезда? – она встрепенулась. – До какого отъезда? Он уехал?
– Это мы уехали. А он остался в Омске, за ним самолет прилетел. Так что в Красноярске он будет… – Вешкин посмотрел на циферблат, – …часа через два.
– Понятно, – Дайнека почувствовала странное разочарование.
– Похоже, вы расстроены?
– Что вы! – она повернулась к столику и стала собирать фантики от конфет.
– Это все, что вы хотели сказать?
– Чуть не забыла! – Дайнека перешла на громкий шепот: – Тот, за стеной, кого убили, все время кашлял, а потом перестал.
– Откуда вы знаете, что его убили? – следователь оторопело посмотрел ей в глаза.
– Скажете – нет?
– Убили, – подтвердил Ломашкевич. – И не его одного.
– Господи, – прошептала она. – Сегодня еще кого-то замочили?
– Обоих – прошлой ночью.
– Странно…
– Что в этом странного?
– Странно то, что кашлять он перестал еще днем, в лучшем случае вечером. Но уж никак не ночью.
– Вы уверены? – недоверчиво спросил следователь.
– Вечером, – подтвердила Дайнека. – А еще часов в восемь в пятом купе открыли окно. Поезд в этот момент стоял… Ой!
– Что?
– Как я могла забыть!
– Да говорите же! – вскрикнул Ломашкевич.
– Черный Монах!
Мгновенно переменившись, следователь ехидно спросил:
– Детективы читаете?
– Ну вот! Сначала Шепетов, теперь вы! – возмутилась она.
– Значит, читаете, – прозвучало как диагноз.
– Терпеть не могу! – Дайнека мужественно стерпела напрасное обвинение и назидательно пояснила: – Черный Монах – мужчина в черной куртке, с накинутым капюшоном, которого я видела в окно в тот момент, когда поезд стоял и открылось окно в пятом купе!
Выдержав паузу, следователь задумчиво произнес:
– Тогда все действительно интересней, чем могло показаться в начале нашей беседы.
Дверь беззвучно отъехала в сторону.
– Дмитрий Петрович, мы тут нашли одну, – усатая физиономия полицейского расплылась в ехидной улыбке. – Свидетельницу из соседнего вагона. Говорит, что сосед по купе потерялся.
– Давайте ее сюда!
– Мне выйти? – Дайнека хотела встать, но следователь знаком показал ей: «сиди», и она тихонько задвинулась в угол.
Через дверь в купе влетел розовый ворох тюля. Стало тесно, и Ломашкевич занервничал.
– Я так и знала, что этот мерзавец что-нибудь натворит! – раздался визгливый голос. – Когда он исчез…
– Минуточку! – прервал следователь. – Садитесь и – все по порядку!
Женщина в пеньюаре уселась рядом с Дайнекой. Оглянувшись на девушку, закинула ногу на ногу. Тапочка, отороченная розовым пухом, оказалась в непосредственной близости от колена следователя.
Ломашкевич предусмотрительно отодвинулся:
– Если я правильно понял, вы утверждаете, что из купе исчез ваш попутчик?
– Утверждаю?! Я заявляю! Мне этот мерзавец с самого начала не понравился. Такой молодой, но такой цини-и-ичный! Что же получается, если женщина одна едет – к ней любой может пристать?!
Ломашкевич сочувственно поинтересовался:
– Он вас обидел?
– И вы еще спрашиваете!
– Когда вы обнаружили, что попутчик исчез?
– В пять утра.
– В тот момент, когда вы проснулись?
– Да я и не спала вовсе… – женщина осеклась.
– Так что же вы делали? Где были все это время?
Свидетельница неожиданно возмутилась:
– А вот это не ваше дело! Я не обязана…
– Стоп! – прервал ее следователь. – Вы сами явились сюда, чтобы сделать заявление. И вдруг – отказываетесь давать объяснения. Как это понимать?
Он зафиксировал на ней тяжелый чекистский взгляд.
Женщина страдальчески сморщила и без того узкий лоб. Казалось, она стоит перед мучительным выбором.
– Ну, так что? – спросил Ломашкевич.
– Не знаю, правильно ли вы поймете меня… Женщина я молодая. – Перехватив насмешливый взгляд Дайнеки, она возмущенно добавила: – И незамужняя!
– Короче! – следователь потерял всякое терпение.
– Я была с мужчиной в соседнем купе.
– Вот видите – все очень определенно. Так, значит, вы не можете сказать, когда исчез ваш попутчик?
– Не могу.
– В купе остались его вещи?
– Какие там вещи! Босяк какой-то, всего и вещей – одна курточка. В ней и сбежал.
– С капюшоном? – спросила Дайнека.
Женщина дернула плечиком.
– А я почем знаю.
Ломашкевич поднялся.
– Пойдемте со мной, вы должны подробно описать внешность этого мужчины. Он не называл свое имя?
– Дмитрий.
– А по билету – Михаил Силантьевич Лобов, – вмешался в разговор полицейский, дежуривший в коридоре.
– До какой станции ехал?
– По билету – до Красноярска. Об этом проводница сказала, она и подняла тревогу.
– Мне-то он не ответил, куда едет! – оживилась свидетельница. – Морда на-а-аглая! Молокосос! Я ему говорю…
– Пойдемте! – прикрикнул Ломашкевич, и тетка ринулась в коридор.
Дайнека закрылась, но в дверь тут же бешено застучали.
– Кто? – спросила она.
– Я! – Ирина заскочила в купе и сразу кинулась к столику. – Ну, хоть бы одну конфетюлечку… Слушай, что я узнала!
– Здесь побывал следователь.
– Стой! – закричала Ирина. – Я – первая! Двойное убийство! Да?!
– В пятом купе, как мы и предполагали.
– Это ты предполагала, а я пальцем в носу ковыряла. Такой материал прохлопала! Про деньги он ничего не рассказывал?
– Про какие деньги? – Дайнека тем временем переодевалась – натягивала на себя чистые брюки.
– Здра-а-а-а-вствуйте, – театральным шепотом протянула Ирина. – Не знаешь о самом главном! Двое в соседнем купе – охранники. Они деньги шепетовские охраняли. Те, что на выборы.
– Да… ты… что… – вытаращив глаза, раздельно проговорила Дайнека. – Кто тебе сказал?
– Проводницы. Они в курсе всего. Представляешь, никто не заметил, что мы отстали от поезда!
– А я следователю обо всем рассказала.
– И про то, что отстали? – встревожилась Ирина.
– Нет, про то, что видела ночью. Про Черного Монаха.
– Мне ты ничего о нем не говорила.
– Не говорила, потому что забыла, а теперь вспомнила.
– Выкладывай! – потребовала Ирина.
– Это произошло около восьми часов вечера. Ты спала.
– Святое дело…
– Поезд встал, не доезжая Перми. Пропускали встречный товарняк.
– Ну! Не томи!
– В общем, когда товарняк прошел, в соседнем купе открыли окно. Было тихо, и я все хорошо слышала. Потом я увидела его…
– Кого?.. – прошептала Ирина.
– Монаха… Черного… – Дайнека тоже ответила шепотом. – Он шел вдоль насыпи.
– А дальше?
В дверь опять резко постучали, и обе девушки испуганно вздрогнули.
– Извините, – это был Ломашкевич. – Необходимо кое-что уточнить… – Увидев журналистку, он на мгновение задумался, но все же продолжил, обращаясь к Дайнеке: – Вы рассказывали, что за перегородкой, в пятом купе, все время кто-то кашлял, а потом перестал. Когда вы это заметили?
– Что?
– С какого времени вы уже не слышали, что он кашляет?
– Часов в семь-восемь вечера.
– Вы уверены? – Ломашкевич был явно обескуражен.
– Аб-со-лют-но!
– Что-то не сходится? – сочувственно поинтересовалась Ирина, и Ломашкевича словно ветром сдуло.
Дайнека улыбнулась:
– Дотошная, как вша портошная.
Глава 9
Сан-Франциско, апрель 1806 года
С берега раздался салют из девяти пушечных выстрелов.
Резанов вышел на мостик, взглянул в подзорную трубу и, опустив ее, сказал капитану:
– Губернатор из Монтерея пожаловал.
Хвостов посмотрел на берег и, никого там не обнаружив, предположил:
– Может быть, комендант?
– Из-за него не станут палить. Если приехал комендант Аргуэлло, то вдвоем с губернатором, – Резанов повернулся к Хвостову. – Немедленно собирайтесь. Вы, Давыдов и Лансдорф пойдете в шлюпке на берег. Кто бы ни приехал – выразите ему благодарность и упредите, что позже буду я сам.
Отбыв на берег, все трое скоро вернулись, сообщив, что в крепости – комендант, а с ним губернатор Ариллага из Монтерея.
Вскоре после прибытия офицеров вахтенный матрос заметил на берегу троих францисканцев. Их доставили на корабль. От имени коменданта монахи пригласили посланника и господ офицеров в президио, заявив, что их там уже ждут.
Резанов велел камердинеру готовить камергерский мундир.
Каменный пол в доме коменданта украсили тканые коврики, вышитые индейцами. Торжественный прием состоялся в парадном зале при большом стечении гостей. Кроме гарнизонных офицеров, окрестных помещиков и плантаторов, присутствовали офицеры, прибывшие вместе с губернатором из Монтерея.
Комендант дон Хосе Дарио Аргуэлло стоял посреди зала в бархатном кафтане с белыми брыжами[8]. Высокие сапоги, серебряная цепь на груди. Коричневое, словно прокопченное на солнце лицо с усами и короткой остроконечной бородой-эспаньолкой. Губернатор дон Жозе Ариллага, сидящий в кресле, мало чем отличался от коменданта: бархатный кафтан с буфами[9], похожая внешность и те же лета.
Резанов пришел в камергерском мундире с расшитой золотом грудью. При наградах, высокий, знатный, красивый, в сопровождении офицеров российского флота. Губернатор Ариллаго встретил его учтиво: представил всех своих офицеров и коменданта, хозяина крепости Сан-Франциско.
Чуть позже состоялся обед, в котором было не менее десяти перемен блюд. Исподволь наблюдая за Кончитой, Резанов отметил, что она все так же хороша и, по своему обыкновению, сидит, скромно потупив глаза.
После обеда у командора состоялся разговор с губернатором. Резанов сообщил, что российско-американской компании нужен хлеб для обеспечения северной колонии в Ново-Архангельске. В Калифорнии избыток провизии, но нет необходимых товаров: тканей, меха, свечей, топоров. Эти товары могут доставлять русские корабли. И если наладить торговлю, это благоприятно отразится на состоянии испанских и русских колоний.
Губернатор был очень любезен, однако, сколько командор ни старался, сколько ни убеждал, ему не удалось получить разрешения на торговлю.
Возвратясь на корабль, Резанов до утра простоял на палубе, глядя за горизонт. Там, по словам Кончиты, раскинулся весь божий мир. Он думал о том, что служение отчизне заставило его изнурять свои силы, плавать по морям, страдать от холода и голода, терпеть жестокие и незаслуженные обиды. Суровая жизнь закалила его, сделала кремнем. Отчего же теперь, здесь, в благодатном Калифорнийском краю, где живут учтивые люди и у них вдоволь еды, он не может добиться нехитрого разрешения купить хлеб для голодных!
Николай Петрович не знал, что после его отъезда из президио у губернатора была еще одна встреча и еще один разговор. К нему в слезах пришла его крестница Мария Кончепчион Аргуэлло, дочь коменданта. Она умоляла губернатора дать русскому посланнику разрешение на торговлю.
И в конце концов получила его.
Глава 10
Москва, наши дни
– Послушай-ка, Крест, о чем я хочу спросить…
Рука, державшая телефонную трубку, вдруг ослабела.
– Слушаю, Вадим Николаевич.
– Как там наши дела?
Тон был дружелюбный, но именно поэтому в горле у Крестовского начались спазмы.
– Как и планировали. Все под контролем, за маленьким исключением.
– Именно об этом м-а-а-аленьком исключении я и говорю, – ласково прошептал Рак. – И еще об одном, малюю-ю-юсеньком исключении, о котором ты, сука, не знаешь.
У Крестовского задрожал кадык:
– Мне приехать?
– Приезжай. Жду тебя в шесть в «Бухаре». Это на Пресне. Знаешь?
Крестовский молча кивнул.
– Знаешь? – с нажимом переспросил патрон.
– Знаю.
– На входе скажешь, тебя проводят ко мне.
– Есть! – по-военному ответил Крестовский.
– О-о-отставить, болван! – И дальше – тишина.
Не выдержав напряжения, заныла рука, Крестовский машинально начал ее массировать. Теперь нужно сделать два звонка. Первый – Монголу. Второй может не понадобиться. Все зависит от того, что скажет Монгол.
– Это Крест… Где ты сейчас?
Монгол долго молчал. Больше всего Крестовский боялся, что тот даст отбой.
Наконец прозвучал ответ:
– В Красноярске.
– Как все прошло?
– Нормально.
– А наш друг?
– Не знаю.
– Ты что, не видел его?
– Точнее – не смотрел. Забрал сумку – и до свидания.
– Надеюсь, ты понимаешь, что сумка не главное?
– Понимаю.
– Когда планируешь основное?
– Еще не определился.
– Знаешь, кому передать?
– Контрольный вопрос? – усмехнулся Монгол.
«Догадался…» — Крестовский вдруг выругался: – Ты… не задирайся.
– Кому отдавать – знаю. Только я в этот твой луна-парк не пойду. Теперь играем по моим правилам. Ты ведь планировал здесь меня закопать?
«Так и есть, догадался», – Крестовский притих.
– В Москву все привезу сам. Короче, я тебе позвоню, – Монгол отключился.
– Ублюдок, – прошипел Крестовский. Он не хотел звонить тому, другому своему человеку. Теперь пришлось.
– Это Крест… Послушай, что там у вас?
– Он убил их.
– Зачем? – Крестовский знал, что это глупый вопрос, однако не мог его не задать.
– Не знаю.
– Ясно.
Засовывая мобильник во внутренний карман куртки, Крестовский думал о том, что на самом деле ему ничего не было ясно. Все шло не по плану, и теперь за это придется ответить.
Без пяти минут шесть он стоял у дверей ресторана «Бухара». Его сразу сопроводили к столику Рака. Даже не взглянув на Крестовского, тот взял чайник и налил в пиалу жидкость, похожую на мочу. Вадим Николаевич пил только зеленый чай.
– Садись.
Крестовский сел между двумя охранниками, напротив патрона.
– Зачем он убил их? – спросил Рак.
– Я его разорву…
– Подожди, – Вадим Николаевич медленно поднял глаза. – Не торопись. Скажи, это твой человек?
– Мой.
– Я предупреждал, что спрошу с тебя?
– Вы говорили, что спросите за Монгола.
Вадим Николаевич прикрыл глаза рукой, а когда убрал ее, лицо исказила гримаса бешенства, похожая на страшную судорогу.
– Фуфло дешевое!
– Я знаю, он вам никогда не нравился.
– Это я про тебя говорю. Ты – дешевое фуфло. А Монгол – настоящий мужик. Тебе до него далеко.
По опыту Крестовский знал, что лучше молчать. И не ошибся.
– Теперь все намного сложнее. Вместо того чтобы забыть, нам придется концы подбирать. Исправлять то, что ты, пидор гнойный, накосячил. Молись – для тебя это конец.
Крестовский задохнулся:
– Вадим Николаевич, я все исправлю! Клянусь! Дайте шанс…
– Ну скажи, как именно ты собираешься исправлять? – казалось, Раку действительно интересно.
– Уберу этого засранца!
– Он мне еще нужен.
– Хорошо, пусть живет, – испуганно согласился Крестовский.
– Какие еще варианты?
– Подставу изладить…
– Хорошая мысль. Можешь связаться со своим засранцем сейчас?
– Нет.
Вадим Николаевич расхохотался.
– На что же ты надеешься, дурень?
– Есть у меня еще один человечек.
– В поезде?
– Да.
– Чего ж ты молчал?
– Вы же предупредили, что спросите, – Крестовский почуял шанс на спасение. – Все сделаю как надо, только разрешите!
Очень медленно Вадим Николаевич поднес к губам пиалу и отхлебнул чаю. Поставив ее на стол, огорченно вздохнул:
– А убирать все же придется… Э-хе-хе…
– Вы же сами сказали – не надо.
– Свидетель там был один. Нежелательный. Незачем рисковать.
– Откуда вы знаете?
– Я все знаю. Должен уже привыкнуть, – Рак подпер лицо кулаком и грустно посмотрел на Крестовского. – Ребятки из прокуратуры сказали: жеребец наш с поезда слез, за ним самолет в Омск прилетел. Сейчас он уже в Красноярске. А в вагоне следователь остался толковый. Похоже, еще немного и…
– Не успеет! – отчего-то шепотом пообещал Крестовский.
– Да уж, хотелось бы верить. А теперь о том, кто именно оказался в ненужное время в ненужном месте… – Рак сумрачно усмехнулся.
– Баранину нести? – у столика возник официант в тюбетейке.
– Давай ее сюда, дорогой, мы страшно проголодались! – Вадим Николаевич подмигнул Крестовскому. – А человечину у вас подают?
У официанта вытянулось лицо.
– Шутка, – обрубил Рак. – Тащи свою баранину, узбек!
Глава 11
Поезд Москва – Красноярск, наши дни
В десять вечера в вагоне, кроме пассажиров, остался один Ломашкевич. Расположившись в шестом купе на месте сошедшего в Омске Шепетова, он все еще снимал показания.
В воздухе витало нездоровое возбуждение. Дайнека ощутила это сразу, как только вышла в коридор. Оживленные голоса перекрывали настойчивый стук колес.
У туалета разговаривали двое из девятого. Жестикулируя, один из них так увлекся, что задел проходившую Верочку. И без того пострадавшая проводница обиженно отшатнулась.
– Виноват… – мужчина предпочел вернуться в купе.
У ближайшего окна беседовали Кринберг и Казачков. Не прерывая разговора, Кринберг любезно улыбнулся Дайнеке. От этой улыбки у нее по коже снова побежали мурашки. Девушка прислушалась, о чем говорят мужчины.
– Как это все неприятно… – произнес Казачков.
– Представьте себе, Иван Данилыч, пришлось давать объяснения по поводу моего простатита! Ненавижу ездить поездом. Два туалета на такую кучу народа – это черт знает что! – Кринберг понизил голос, но Дайнека расслышала каждое слово. – Кормят здесь – из рук вон… Всю прошедшую ночь провел на горшке. Диарея.
Наткнувшись на заинтересованный взгляд Дайнеки, Иван Данилович покраснел. А Кринбергу показалось, что собеседник не разобрал его слов:
– Понос, говорю.
– И что же, следователя заинтересовал ваш… – Казачков покосился на девушку, – ваша диарея?
– Его интересуют многие вещи, например…
– Например?
– Например, кого я видел той ночью в коридоре, – Кринберг выразительно посмотрел на Дайнеку, но она успела перевести взгляд на окно.
Казачков заметил это и полюбопытствовал:
– И кого же вы видели той ночью?
– Вас, – уставившись на него, неожиданно выдал Кринберг. – Вы все время открывали окно, а потом закрывали его, когда в коридоре кто-нибудь появлялся. Я уже начал беспокоиться: вдруг вам не удастся выбросить то, что вы держите в левой руке.
Иван Данилович побледнел.
– Неужели вы не могли рассказать следователю что-нибудь действительно интересное? – слово «действительно» Казачков произнес с ударением.
– Я рассказал ему все, что знаю… – сделав паузу, Кринберг ухмыльнулся. – И даже немного больше!
– А именно?
– Извольте. Я рассказал, что в три часа ночи, когда меня особенно одолел приступ, пардон, диареи, дверь туалета оказалась запертой. Обращаю ваше внимание на то, что поезд в это время находился всего лишь на полпути до ближайшей станции. Кажется, это была Тюмень. – Кринберг сочувствующе посмотрел на Ивана Даниловича. – Проклиная весь белый свет, я набрался терпения, но человек, который заперся изнутри, тоже ждал, пока я удалюсь восвояси. Что я в конце концов и сделал, не преминув, к слову сказать, полюбопытствовать, кто же там был.
– Ну?
– Вы у меня спрашиваете?
– Простите, – Казачков уткнулся в окно.
– Конечно, я мог бы не говорить, что слышал, как за дверью громыхала жестяная крышка. Похоже, некто пытался протолкнуть в отверстие какой-то предмет.
Иван Данилович с надеждой посмотрел на своего мучителя.
– Но я рассказал все, – с удовольствием подытожил тот.
– Меня от него тошнит, – прошептал Казачков.
Судя по взгляду, устремленному на дверь шестого купе, речь шла о Ломашкевиче.
– На войне как на войне… А вы, я вижу, Иван Данилыч, не любите неприятностей.
– Я нормальный человек и хочу жить спокойно, – раздраженно ответил Казачков. – Унизительно доказывать какому-то мальчишке, что ты непричастен к двойному убийству!
– Ты доказываешь, а внутри рождается странное ощущение, похожее на недоверие себе самому: «А так ли уж я невиновен?»
Казачкова будто подкинуло:
– О чем вы?! Бред какой-то несете!
– Да ну вас! Не сердитесь, голубчик, это я так, пошутил. – Кринберг энергично потер руки. – Люблю быть в гуще событий, в эти моменты особенно остро чувствуешь течение жизни. Обожаю всякие неприятности!
– Вы сумасшедший!
– В точку! – Кринберг понизил голос и наклонился к Казачкову. – На вас никогда не покушались?
– Что вы имеете в виду? – Иван Данилович застыл.
Кринберг поморщился и проговорил пакостным голосом:
– «Что имею, то и введу…» – так обычно отвечают на этот вопрос. Но я не о том. Вас никогда не хотели убить?
Казачков побледнел:
– Подите прочь! Дьявол… – он забежал в купе и со стуком закрыл дверь.
Кринберг тотчас переключился на Дайнеку. Остановив на ней гипнотический взгляд, озорно подмигнул.
Дайнека отвернулась, но тут же встретилась глазами с черноволосой красавицей. Та вздрогнула, нервно запахнула шаль и припала к оконному стеклу, устремив невидящий взгляд в беспросветную темноту. Ее черные волосы были красиво забраны вверх и перевязаны золотистым шнурком.
В коридор вышли еще двое, кого Дайнека ни разу не видела, но догадалась – это люди из штаба Турусова. Он – невысокий мрачный мужчина с тяжелой нижней челюстью. На вид ему было около сорока. Она – до срока увядшая сухощавая блондинка лет тридцати восьми. В их позах чувствовалось осознание собственной неуместности. Они и дальше бы оставались в купе, но чрезвычайные обстоятельства вынудили их покинуть это убежище.
Женщина отделилась от своего спутника и проскользнула в дверь четвертого купе. Дайнека последовала за ней.
– Хорошо, что пришла, – увидев ее, воскликнула Ирина. – Знакомься: Рита Марцевич, политтехнолог из предвыборного штаба Турусова.
– Людмила.
– Очень приятно. Ирина сказала, что вы будете работать у нас.
– Если можно… – вежливо отозвалась Дайнека.
Рита достала сигареты. Не спрашивая разрешения, Ирина тут же вытянула из пачки одну. По очереди, склонившись над зажигалкой, обе женщины закурили.
– Вы не курите? – затягиваясь, спросила Марцевич.
– Не курит… – ответила Ирина. – Расскажи-ка лучше, о чем тебя спрашивал следователь и что рассказывал.
– Все как обычно: где были, что делали.
– А ты что?
– Спали.
– И все?
– А что еще, если действительно спали?
– Твой Эдик только на это и годен.
В дверь постучали.
– Легок на помине…
– Можно? – в проеме показалось бульдожье лицо Эдуарда Марцевича.
– Давай.
– О чем вы тут? – присаживаясь рядом с женой, мрачно спросил он.
– Не твое собачье дело, – миролюбиво проговорила Ирина.
– Ирка, ну что я тебе сделал?
– Ничего, – улыбнулась она. – Это я так, для профилактики.
– Понимаю, женская солидарность…
– Знакомься: Людмила Дайнека.
– Очень приятно, – пожимая руку, он привстал. – Эдик.
Ирина сидела, привычно поджав под себя ноги. Продолжая курить, какое-то время провожала взглядом мелькавшие за окошком столбы.
– А вы, Людмила? – спросила Рита Марцевич. – Вы что-нибудь знаете?
– Нет! – выпалила Ирина и взглядом дала Дайнеке понять, что рот нужно держать на замке.
– Рита, ты здесь останешься? – осторожно поинтересовался Эдик.
– Куда собрался? – лицо жены сделалось каменным.
– Меня пригласили в девятое купе, посидеть.
– Кто? – оторопела Ирина.
– Мединцев Николай Сергеич, заместитель Жукова.
– Нужно идти! – воскликнула она.
– Ну, так я пошел?
– Иди! И постарайся что-нибудь выведать!
– Да сам не болтай лишнего! – сварливо добавила Рита и, дождавшись, пока за мужем закроется дверь, добавила: – Штирлиц хренов.
– Думаешь, что-нибудь разузнает?
– Вряд ли. Но точно нажрется.
Ирина посмотрела на нее сочувственно:
– Когда начал пить?
– Через полгода после того, как зашился. Теперь, я думаю, пусть лучше пьет.
– Да брось ты…
– Пока не пил, я так с ним намаялась… – Рита махнула рукой и отвернулась. – Вспоминать не хочу.
– Изменял?
– Если бы! Всю душу вымотал. Таким занудой сделался! Деньги начал копить.
– Эдик?!
– Терпела и благодарила Бога, что у нас нет детей. Врагу такого не пожелаешь! Пусть лучше пьет… – Рита горько вздохнула и поднялась. – Пойду к себе, хочу раньше лечь, завтра утром уже Красноярск.
Попрощавшись, она вышла за дверь. Поезд остановился на маленькой станции. На перроне Дайнека заметила какое-то замешательство. Представительный мужчина в шляпе ползал в ногах у прохожих, собирая рассыпавшийся картофель. Рядом валялся раскрывшийся чемодан.
– Сразу видно – интеллигент в садоводы подался! – усмехнулась Ирина.
Поезд тронулся. Спать не хотелось. Вдруг Дайнека вздрогнула:
– Слушай, а их вынесли из вагона? – она отодвинулась от колышущейся стены.
– Наверняка. В вагоне жарко, едва ли они еще здесь.
Стараясь не касаться стены, Дайнека легла на спину. Закинув руки за голову, стала смотреть в потолок:
– Жалко ее…
– Кого? – спросила Ирина. – Ритку, что ли? Сама виновата, терпела все его выходки, пока не превратилась в мочалку. Уходить нужно вовремя.
– А ты?
Ирина затихла.
– Ты была замужем? – спросила Дайнека.
– Была…
– И, конечно, сама его бросила?
– Нет, это он меня бросил.
Дайнека подняла голову:
– Серьезно?
– Не по своему желанию. Так получилось. Но я не смогла простить.
Опустившись на подушку, Дайнека закрыла глаза. Она уже привыкла к тому, что Ирина все время недоговаривает. Но та вдруг продолжила:
– Это случилось четыре года назад, когда мы вместе с мужем работали в предвыборном штабе одного кандидата. Кандидат – мужик ничего, но выпивал, и мы все время боялись, что он на этом срежется. Кринберг вокруг него круги нарезал, компромат нарабатывал.
Но, как это всегда бывает, погорели мы на другом. Помнишь то агентство, куда ты на работу устраивалась?
– «Медиа Глобал»?
В темноте вспыхнул огонь. Ирина закурила.
– Тогда мы еще не знали, что «Медиа Глобал» тоже собирает материалы на нашего кандидата. Им показалось, что он составит серьезную конкуренцию. Короче, шефа нашего заказали, и все закончилось очень грустно. Особенно для меня.
– Почему?
– Незадолго до выборов в каждом почтовом ящике Красноярска лежала листовка. А в ней – фотографии дочери нашего кандидата. Очень откровенные фото – в постели с мужчиной. Было кое-что и про самого кандидата, но я запомнила только про дочь.
– Почему?
– Потому что на фото рядом с ней был мой муж, – Ирина нервно рассмеялась. – Потом была статья о падении нравов. Одним словом, чтобы хоть как-то поправить дело, придумали развести нас задним числом, а Светку, дочку кандидатскую, тоже задним числом выдать за моего мужа. Старались, но дело не поправили. После разгромного проигрыша их развели, а нам позволили жениться еще раз. Что было дальше – я тебе рассказала. Он пришел, а я его прогнала.
– И ты после этого осталась работать в штабе?
– Это моя работа, я профессионал. На плаву меня держало только презрение к мужу. Он был трус.
Дайнека не ожидала такого трагического финала.
– Почему был? Он умер?
– Для меня – да, – резко произнесла Ирина и затушила сигарету. – Давай спать.
– Спокойной ночи, – тихо откликнулась Дайнека.
Она проснулась от того, что было тихо – поезд стоял. Растолкала Ирину.
– Что? – всполошилась та.
Вместо ответа Дайнека указала рукой в окно. За ним красовался Красноярский железнодорожный вокзал.
– Приехали? Почему нас не разбудили?
Мимо окна проплывали полицейские фуражки с кокардами, а по коридору топали крепкие ноги.
– Господи… – Дайнека опустилась на постель. В ту же минуту в дверь постучали. – Кто там?
– Полиция, открывайте!
– Мы не одеты.
– Одевайтесь и выходите в коридор.
Переглянувшись, они бестолково засуетились, отыскивая вещи и сталкиваясь в узком проходе между сиденьями. А когда наконец выпали в коридор, полицейский приказал:
– Приготовьте ваши документы и вещи для осмотра.
– Э-э-это еще зачем?! – возмутилась Ирина.
Он оторвался от каких-то бумаг:
– Делайте, что говорят. Приготовьте документы и ждите, пока к вам придут.
– И минуты здесь не останусь! У меня в два часа назначена запись передачи, – Ирина повернулась на каблуках, намереваясь забрать свою сумку и демонстративно покинуть вагон.
– Ирина Ивановна, я знаю, кто вы такая, и мне очень нравится ваша программа. Но в вагоне убийство. Придется вам задержаться.
Через раскрытую дверь третьего купе, пятясь, вышел человек в белом медицинском халате. Вслед за ним потянулись носилки, на которых лежало что-то плоское, накрытое простыней. Вслед за носилками вышел второй санитар. Потом было видно только его широкую спину.
– Что это? – тихо спросила Дайнека.
– Женщину убили.
– Когда?..
– Этой ночью.
– Эдик где? Где Эдик?! – закричала Ирина и ринулась в третье купе.
– Ирина Ивановна, стойте! Его там нет!
– Нет? – Ирина остановилась. – А где же он? Его тоже убили?
– Вернитесь в купе.
– Его убили?! – снова закричала Ирина.
– Прошу вас, не мешайте работать, вы же сознательная женщина.
– Миленький мой, ты только скажи, Эдик Марцевич жив?
– Жив ваш Эдик, жив! – сорвав с головы фуражку, полицейский достал из кармана платок и вытер со лба пот, потом протер изнутри околыш[10]. – Настолько жив, что даже в бега ударился.
В коридоре появился Ломашкевич.
– Дмитрий Петрович! – Ирина устремилась к нему.
– Пойдемте, – Ломашкевич первым зашел в их купе. – Судя по всему, вы уже знаете, что случилось прошедшей ночью.
– Ничего не знаю… – прошептала Ирина.
– Сегодня ночью убили Маргариту Марцевич. Ее муж бесследно исчез. Никто его не видел. Ночью было три остановки. Эдуард Марцевич мог сойти на любой из этих трех станций. Вопрос: зачем он это сделал?
– Эдик не мог убить, я хорошо его знаю. Он не мог этого сделать! – Ирина неистово вцепилась в локоть следователя.
– Успокойтесь и присядьте, у вас еще будет возможность высказаться.
Он достал блокнот и приготовился записывать:
– Вы виделись вчера с Маргаритой и Эдуардом Марцевич?
– Да, вечером они оба заходили.
– Когда это было?
– В начале одиннадцатого, – подсказала Дайнека.
– О чем вы говорили?
– Эдик сказал, что его пригласили выпить в девятое купе.
Ломашкевич озадаченно вскинул брови и уточнил:
– К Жукову?
– Да, – подтвердила Ирина.
– А его жена?
– Она пошла спать.
– И это все?
– Все.
Следователь в сердцах захлопнул блокнот:
– Только не говорите, что вы этой ночью ничего не слышали!
– Ни-че-го!
Дайнека с тоской уставилась в окно. Как же ей хотелось очутиться за пределами этого поезда!
– Как это произошло? – спросила Ирина.
– Кабы знать… – вздохнул Дмитрий Петрович. – Наверняка можно сказать только одно: смерть наступила около двенадцати часов ночи. Ее задушили во сне. Потом зачем-то повернули лицом к стене и накрыли одеялом. Утром проводница зашла разбудить, решила, что она спит. Ну а когда расталкивать начала, тут уж поняла, что женщина мертва.
– А Эдик?
– Исчез.
– Вы думаете, это он? – Ирина прикрыла глаза руками.
– Иначе зачем сбежал? – спросил Ломашкевич.
– Эдик – слабый человек, он не способен убить. Просто он пил.
– Ну, это, как говорила моя учительница, звенья одной цепи…
– Вы не понимаете… – Ирина отчаянно искала слова.
– Так объясните! – следователь был готов ее выслушать.
– Убить Маргариту для него все равно что убить мать. Вы не представляете, сколько она для него сделала: спасала, лечила от алкоголизма. Детей у них не было, он был ее ребенком.
Тут вмешалась Дайнека:
– Если, по-вашему, он убил Маргариту, значит, и тех двоих – тоже он?
– Я так не сказал.
– И без того ясно и очень логично! – уверенно сказала она. – Трудно поверить, что в одном вагоне происходит несколько не связанных между собой убийств, – в ее голосе мелькнула ирония.
– Послушайте, я хочу знать ответы всего лишь на два вопроса: кто и почему, – устало заметил следователь.
– Тогда почему не отреагировали на то, что я рассказала вчера?
– То есть?
– Помните, я говорила вам, что Казачков хотел что-то выбросить в окно? Может, это был пистолет?
Ломашкевич недоуменно вгляделся в ее лицо.
– Я не утверждаю, что Казачков застрелил охранников, но ведь он может знать, кто это сделал, – ее мысль стремительно набирала скорость. – Именно потому, что к моменту убийства Маргариты Марцевич пистолет был уже выброшен, ее задушили, а не застрелили, как тех двоих.
– С чего вы решили, что охранников застрелили из пистолета? – оправившись от удивления, спросил Ломашкевич.
– Догадалась, – бойко отреагировала Дайнека. – Все очень просто: их застрелили в восемь часов вечера, когда поезд стоял на подъезде к Перми. Мимо проезжал товарняк, и стоял невообразимый грохот. Вот почему никто не услышал.
Ирина и следователь потрясенно переглянулись, а Дайнека продолжала:
– Охранников убили, а сумку с деньгами через открытое окно передали Черному Монаху.
– Про деньги вы тоже знаете? – Ломашкевич машинально раскрыл свой блокнот.
– Знаю, – скромно потупилась Дайнека. – Версия, что их убили именно в восемь, подтверждается тем, что после восьми часов вечера из-за стены уже не было слышно кашля. Об этом я тоже вам говорила. Дальше все еще проще. Преступник убил Маргариту, потому что она была свидетелем (наверное, что-то видела или о чем-то догадывалась), но поскольку пистолет на тот момент был выброшен, повторюсь – он ее задушил. Она была такая худенькая и слабая… – у Дайнеки неожиданно задергался подбородок, и она разревелась.
– Да-а-а… – следователь покачал головой и достал пачку сигарет. – Вам, Людмила, книги писать нужно. Думаю, войдете в тройку лучших детективщиков страны, – Ломашкевич на минуту задумался и, наконец решившись, заговорил:
– Дело в том, что не было никакого пистолета.
– Тогда как же? – пробормотала Дайнека.
– Охранников тоже задушили удавкой.
– Какой ужас! – хором воскликнули девушки, словно смерть от удавки была страшнее любой другой.
– Похоже, все три убийства совершил один и тот же человек, – следователь остановил свой взгляд на Дайнеке. – Охранников убили не в восемь, как вы предполагаете, а после двенадцати ночи.
– Не может быть, – попыталась возразить Дайнека.
– И тем не менее. По крайней мере, об этом говорит предварительное медицинское заключение. Правда, у одного из охранников почему-то раздроблена кисть правой руки, что странно. И случилось это, когда он был еще жив. Есть у меня кое-какие предположения. Знаете, что самое непонятное? В момент убийства охранники не оказали никакого сопротивления. Даже не думали применить табельное оружие, как будто сидели и ждали, пока их убьют, – внезапно умолкнув, Ломашкевич резко поднялся и открыл дверь, но Ирина остановила его:
– Прежде чем вы уйдете, хочу вам сказать…
– Что еще?
– Эдик не мог!
– Разберемся.
Ирина зарыдала так, что следователь растерянно остановился в дверях.
– Разберемся, – повторил он и вышел.
Не переставая рыдать, Ирина кивнула. Дайнека обняла ее, и они уселись на сиденье, тесно прижавшись друг к другу.
Шаги за дверью были поразительно гулкими и тяжелыми. Хлопали двери, кто-то говорил по телефону. Сквозь пыльное стекло проступал Красноярский вокзал на фоне серого неба.
Дайнека прижала Ирину к себе:
– Все будет хорошо…
Проверка документов и осмотр вещей не отняли много времени. Вручив повестки, пассажиров злополучного вагона отпустили.
Дайнека стояла на перроне рядом с Ириной.
– Ирина Ивановна, опаздываем! – в который раз торопил водитель студийной машины. – Запись в два, и так уже задержались. Ирина Ивановна…
– Вот, держи, здесь записаны все мои телефоны. Как только устроишься, сразу звони.
В последний раз обнявшись, недавние попутчицы распростились.
Дайнека осталась одна.
Глава 12
Москва, наши дни
Генеральный директор «Евросибирского холдинга» Добрынин захлопнул папку с только что подписанным контрактом.
– Осталось выпить по рюмочке и пожать друг другу руки.
Переговариваясь, представители обеих фирм направились к бару, расположенному в дальнем углу кабинета.
Вячеслав Алексеевич Дайнека отстал, рассчитывая втихаря улизнуть.
– Ты куда?
– Прости, Борис Ефимыч. Не спал всю ночь. Хотел пораньше уехать домой.
Называть генерального по имени-отчеству вошло в привычку, несмотря на то что они были друзьями со времен студенчества.
– Что-то случилось? – встревожился Добрынин.
– Пока ничего. Но на сердце неспокойно.
Борис Ефимович многозначительно постучал пальцем по левой стороне груди:
– Беречь его надо. Мы с тобой уже в таком возрасте…
– Борис Ефимыч, ждем!
– Иду! – похлопав зама по плечу, Добрынин присоединился к компании, а Вячеслав Алексеевич удалился.
Секретарша провожала шефа озабоченным взглядом, пока он не пересек просторную приемную и не скрылся за дверью своего кабинета. Спустя минуту спросила по переговорному устройству:
– Вячеслав Алексеевич, вам ничего не нужно?
– Принеси, пожалуйста, кофе. Или нет, лучше чаю.
Перебирая документы, он решал, какие из них взять домой, чтобы там поработать. Не определившись, положил в портфель всю пачку и включил переговорное устройство, намереваясь отменить свою просьбу.
Однако секретарша уже зашла в кабинет.
– Вячеслав Алексеич, утром, когда вы прилетели из Омска, я не успела вам доложить. Звонила Настя, и я сказала ей о вашем отъезде.
– Спасибо.
Только сейчас Вячеслав Алексеевич вспомнил, что Настя осталась в их городской квартире. Значит, прежде чем уехать на дачу, он должен ее забрать.
Было без четверти десять, они вполне могли успеть к обеду. При мысли об украинском борще с чесночными пампушками, который обещала приготовить Серафима Петровна, мать Насти, в животе заурчало. Ночью в самолете он отказался от ужина, а утром из Домодедова поспешил на подписание важного контракта.
– Прости, Лида, чай – в другой раз.
– Хорошо, – секретарша бесшумно скрылась за дверью.
Вячеслав Алексеевич надел пальто, взял портфель и вышел из кабинета. Спустившись в подземный гараж, столкнулся с Сергеем Вешкиным.
– Уже на работе? А я заехал домой, немного вздремнул, – признался Сергей.
– Ничего нового?
– Ломашкевич пока не звонил.
Попрощавшись с Вешкиным, Вячеслав Алексеевич выехал из гаража в сторону Третьей Тверской-Ямской.
На подъезде к дому ему сделалось стыдно, что он забыл о существовании Насти. Вячеслав Алексеевич резко свернул к Белорусскому вокзалу и притормозил у цветочных рядов. Вспомнить, какие цветы нравятся Насте, не удалось.
– Придется наугад…
Он купил белые розы, положил букет на заднее сиденье и, захлопнув дверь, опустил воротник пальто. День выдался теплый, весенний ветерок разносил запахи свежести. Вячеслав Алексеевич с удивлением ощутил прилив романтической нежности. Ему пришло в голову, что сегодня особенный день, а значит – без подарка не обойтись.
В ювелирном магазине к нему кинулись сразу две продавщицы.
– Здравствуйте, могу я помочь? – спросила одна.
– Разве что выбрать подарок.
Девушка уверенно направилась к ярко освещенной витрине.
– С чего начнем?
– Может, колечко?
– Колечко или перстень? – вкрадчиво уточнила вторая продавщица.
– Есть какая-то разница? – Вячеслав Алексеевич никогда об этом не думал. До сих пор Настя покупала все, что ей нравилось, без него. – Я в кольцах не разбираюсь.
– Тогда будем смотреть все!
Продавщица отомкнула витрину, и он понял, что увяз по самые уши.
Увлекшись, Вячеслав Алексеевич выбрал перстень с крупным сапфиром и такие же серьги. Рассчитавшись, вышел из магазина вполне довольный собой. Казалось, этой бессмысленной тратой он смог успокоить свою совесть.
У подъезда Вячеслав Алексеевич вспомнил, что забыл в машине цветы. Пришлось за ними вернуться. Потом еще раз – за ключами, которые остались в бардачке.
Открыв дверь квартиры, он сразу прошел на кухню, отыскал высокую вазу и поставил цветы. Потом заметил, что стол сервирован для завтрака, не задумываясь, сделал себе бутерброд и налил в чашку кофе.
– Славик…
Вячеслав Алексеевич обернулся и увидел в дверях Настю.
– Доброе утро, милая, – потянулся, чтобы поцеловать ее, но она отшатнулась. – Что-то не так? Прости, знаю, о чем ты… Жди меня здесь.
Он вышел из кухни, чтобы достать из пальто коробочки с драгоценностями. В прихожей было темно, Вячеслав Алексеевич споткнулся о туфли, включил свет и обескураженно замер. Приставив ногу к ботинку, на глаз определил, что тот на два размера меньше.
Из ванной донесся шум воды…
Когда он вернулся к Насте, они молча сели за стол. Наконец дверь ванной открылась, кто-то вышел, шлепая босыми ногами.
Вячеслав Алексеевич увидел, как мелко задрожал у Насти подбородок. Шаги приближались, и они оба смотрели в глубь коридора. Из-за угла показался голый мужчина. Сцепив руки, он застыл в эффектной позе культуриста.
– Сю-ю-ю-юр… – высокая нота съехала вниз и закончилась глухим свистом, – …при-з-з-з-с-с-с.
Заметив Вячеслава Алексеевича, мужчина опустил глаза и закрыл руками причинное место.
– Садитесь, – сухо сказал ему тот.
– Здравствуйте… – мужчина прошлепал мокрыми ногами на кухню и послушно уселся на стул.
Настя запахнула халатик и отбежала к окну.
– Кофе?
– Да, если можно.
Придвинув к нему чашку, Вячеслав Алексеевич произнес:
– Мы с вами уже встречались.
– В Шереметьеве… Послушайте, это совсем не то, что вы думаете.
– Не валяйте дурака. Я не стану вас бить.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что отнеслись с пониманием.
Вячеслав Алексеевич устало поднял глаза.
– Вы любите ее?
– Да! То есть нет.
– Так любите или нет?
– В определенном смысле.
– А именно?
– Вы как мужчина меня поймете. Я увлекся вашей женой и воспользовался вашим отсутствием.
– И?
Его собеседник понемногу пришел в себя:
– Вы позволите мне одеться?
– Не сейчас. Отвечайте!
– Я не понимаю…
– Готовы на ней жениться?
– Нет.
– Почему?
– Я женат.
Вячеслав Алексеевич встал.
– Тогда пошел вон.
– Что?
– Пшел вон, прохвост, – казалось, спокойно повторил он.
– Но я бы хотел объясниться…
– Поторопись, у меня чешутся кулаки.
Сорвавшись с места, мужчина кинулся в коридор, но поскользнулся на повороте и вдруг тяжело упал.
Вячеслав Алексеевич взял бутерброд, молча засунул его в рот. Потом отхлебнул остывшего кофе, открыл створку и выбросил в окно цветы.
Не глядя на оторопевшую Настю, коротко бросил:
– Одевайся. Едем на дачу.
Глава 13
Красноярск, наши дни
Уже давно разошлись последние пассажиры, а Дайнека продолжала стоять на перроне, решая, с чего начать поиски матери.
– Слушай, тебя не Людмилой зовут?
Она обернулась на голос.
– Дайнека? – Мужчина тяжело дышал и выжидательно смотрел на нее. Невысокий, широкоплечий, зачесанные назад волосы обнажали выпуклый лоб и внушительные залысины. Лицо по-азиатски широкое, глаза похожи на маслины. Все это, а также оливковый цвет кожи указывали на то, что он не попадает под определение «типичный европеоид».
– Людмила Дайнека, – недоверчиво подтвердила она.
– Слава богу!
Он бесцеремонно поцеловал ее в щеку. Дайнека с силой толкнула его в грудь. Отлетев, мужчина ничуть не смутился:
– Прости, не представился. Я муж твоей двоюродной сестры, зять Валентины Николаевны.
Валентина Николаевна была старшей сестрой матери. Дайнека не видела ее с тех пор, как мама ушла из семьи. Родственники не смогли простить ей «гомосексуальный позор»[11].
– Меня зовут Владимир Козырев. Больше толкаться не будешь? – с притворным испугом он потянулся за ее багажом.
– Не буду, – пообещала Дайнека.
– Звонил Вячеслав Алексеевич, просил тебя встретить. Ненавижу опаздывать, но с утра не заладилось. На перрон вышел безо всякой надежды. А тут – ты стоишь!
Они обогнули вокзал и направились в сторону автомобильной стоянки. На пути то и дело возникали бойкие зазывалы:
– Такси недорого… недорого такси…
Владимир Козырев подошел к синему «Опелю», открыл багажник и поставил туда сумку, затем распахнул переднюю дверцу.
Усаживаясь в машину, Дайнека спросила:
– Как Марина?
– Отлично.
– Давно женаты?
– Пять лет, у нас двое детей.
– Ого… – Дайнека вдруг вспомнила, что они с Маринкой ровесницы.
Машина тронулась и вскоре повернула на центральную улицу. Проезжая мимо Технологического университета, Дайнека посмотрела на окна, где когда-то работала мама. Дальше был мост, река Енисей, потом Предмостная площадь. Там она увидела огромный рекламный баннер с портретом Виктора Шепетова. Строгий костюм, аккуратная стрижка, за спиной – бескрайняя перспектива Сибири с цитатой: «Хозяйственные успехи предприятий открывают широкие возможности для социального развития региона».
На другой стороне дороги расположился портрет еще одного кандидата на пост губернатора. Дайнека сразу догадалась, что темноволосый человек с уверенным взглядом – Турусов. На этом баннере мелькнули слова: «земляки», «наш», «родные».
– Ну как? – спросил Козырев.
– Что?
– Как тебе Красноярск?
– Еще не поняла. Давай на Вторую Гипсовую.
– Да ты что! Теща с Маринушкой с пяти утра на кухне, а ты не заедешь?!
– Меня ждет моя мама.
– Дольше ждала… – он замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее.
Делать было нечего, она согласилась:
– Только недолго.
– Я тебя потом доставлю прямо до места!
Автомобиль ехал по узким дворам, объезжая поставленные поперек дороги бетонные камни.
– Понаставили, сволочи! – Владимир с раздражением выкручивал руль. – Не понимают, случись что-нибудь – ни пожарным, ни полиции не проехать. Получилась такая достопримечательность Красноярска! Памятник неистребимому кретинизму!
Наконец остановились у серого здания. На площадке второго этажа их в полном составе встречало семейство Козыревых: располневшая Марина, черноволосый мальчик лет пяти и годовалая девочка на руках у бабушки Валентины Николаевны.
– Людочка, наконец-то! – Валентина Николаевна поцеловала Дайнеку. – Смотрю на тебя – по мне, все та же двенадцатилетняя девочка.
Марина бросила мужу:
– Неси вещи в дом.
– Ладно, Маринушка. Коля! – Владимир одернул сына. – Не путайся под ногами!
Они зашли в трехкомнатную квартиру. С первого взгляда было ясно: все в этом доме приобреталось единовременно, включая мебель, ковры, светильники и посуду. Над интерьером работали не более часа. По всей стране существовали сотни тысяч таких квартир-близнецов.
– Милая девочка, как хорошо, что ты все же приехала! – Тетя Валя опустила внучку на пол, одернула ей юбочку и, разогнувшись, повела Дайнеку к столу. – Садись, тебе надо поесть.
Марина внесла огромное блюдо с пловом.
– Ради такого праздника хорошо бы винца! – Отец семейства кинулся на помощь жене, перехватил блюдо и поставил на середину стола. – Николай! А ну-ка пойди отсюда!
Несмотря на окрик, малыш продолжал прыгать на диване, как на батуте. Сестренка попыталась присоединиться к старшему брату, но ей не удавалось залезть так высоко.
Николая сняли с дивана и, когда все расселись, Владимир разлил по бокалам вино.
– А себе, Володечка? – спросила теща.
– Не могу, Валентина Николаевна, мне еще на работу.
– Как же так?! В выходной?
Он многозначительно помахал мобильником:
– Вызвали…
– Когда-нибудь я позвоню твоему начальнику и напомню, что у тебя тоже есть семья… – плаксивым голосом проговорила Марина.
– Ну, за встречу! – улыбнулся Владимир.
– За встречу! – повторила Дайнека.
Слегка закусив, Валентина Николаевна дала наконец волю своему любопытству:
– Расскажи, Людмилочка, как вы там устроились в Москве?
– У нас все хорошо, учусь в университете. Папа работает.
– У него кто-нибудь есть?
– Настя… Они уже несколько лет вместе.
– Ты с ней ладишь?
– Мы почти не встречаемся. Они круглый год на даче живут, а я – в городской квартире.
– У вас и дача есть? – заинтересовалась Марина.
– Есть, – Дайнеке не хотелось развивать эту тему. Мыслями она была уже с мамой.
– Завидую тебе. Москва, дача, квартира. Счастливая…
Дайнека спросила:
– Тетя Валя, вы видели маму?
Тетка опустила глаза:
– Не знаю, как и сказать… Столько времени прошло. Глупо все получилось, – она отщипнула кусочек хлеба и стала нервно мять пальцами.
– Значит, не видели…
– Посмотришь телевизор, послушаешь, что вокруг делается, – как будто оправдываясь, продолжала Валентина Николаевна, – и, знаешь, – она с опаской оглянулась на играющих детей, – лесбиянки – это еще куда ни шло. Но когда мужики между собой… Прости меня, господи…
– Еще по рюмочке? – спросил Владимир.
– Налей, сынок, – Валентина Николаевна обрадовалась, что можно сменить тему.
Дайнека захмелела, все вокруг стало казаться ей таким милым.
– Соскучилась по Красноярску… Просто до слез!
Марина насупилась:
– Скажи спасибо, что ты здесь не живешь.
– Не говори глупостей, – вмешалась Валентина Николаевна. – Конечно, Красноярск не Москва, но и здесь люди живут.
– Люди живут только в Москве, а в провинции они прозябают. – Марина поднялась и, тяжело переставляя полные ноги, зашагала к двери. – Я на кухню, за пирогами.
Владимир проводил ее встревоженным взглядом и тут же прояснил ситуацию:
– В начале года меня хотели повысить с переездом в Москву. Потом сорвалось. Маринушка очень переживала. Но ведь жизнь на этом не закончилась, верно? – он натянуто улыбнулся. – В Красноярске хоть и порастащили все, а жить пока можно.
– Ничего-о-о-о, скоро им всем настанет конец… – зловеще пообещала Валентина Николаевна. – Мне вчера соседка рассказывала: хотела купить дочери авиабилет до Москвы, в первый класс. А ей – шиш! Первым классом летают только чиновники из краевой администрации. В пятницу – домой, в Москву, в понедельник – в Красноярск, на работу. Да еще среди недели, будто бы по делам. Губернатор наш дружков своих московских привез. Гужуются напоследок.
– Почему напоследок? – спросил Владимир.
– Придет наш Турусов к власти и разгонит их всех к чертовой матери! – воинственно предрекла Валентина Николаевна.
– Турусов не придет, – Владимир подцепил вилкой маринованный огурец.
– Почему?
– Потому что победит Шепетов, – спокойно ответил он. – А это значит, что скоро ваша подруга сможет улететь только в грузовом отделении самолета. И то при благоприятном стечении обстоятельств.
– Типун тебе на язык! Вот если бы мы не молчали, а всем миром поднялись…
– Валентина Николаевна, не заводитесь, от нас с вами все равно ничего не зависит.
– Да как же не зависит, Володечка!
– Мне пора, – Владимир поднялся из-за стола и направился к выходу. – Скажите Маринушке – я уехал.
– На кухне она, пойди и сам скажи. Был бы жив Сталин, он бы не допустил…
За Владимиром захлопнулась дверь. Валентина Николаевна сникла, а когда пришла дочь, принялась бесцельно переставлять тарелки.
– Где Володя?
– На работу поехал.
– Совсем не отдыхает.
– Уработался, – многозначительно произнесла Валентина Николаевна.
– Мама, не говори про него так…
– Хорошо-хорошо, не буду. Принеси-ка варенье.
Проводив дочь взглядом, она трагически прошептала:
– Сама виновата. Видела, как разъелась? Володя говорит, теперь, чтобы привести себя в порядок, ей нужно жить в режиме олимпийской чемпионки.
В комнату вернулась Марина. Заговорившись, просидели до вечера. В девять позвонил Владимир и сообщил, что задерживается. Дайнека попрощалась и, отказавшись от провожатых, вышла из дома Козыревых.
– Маршрут номер пять! – крикнула ей вслед Марина. – Остановка называется: «Бетонный завод». Поосторожней там…
Дайнека помахала рукой и направилась к автобусной остановке.
Глава 14
Сан-Франциско, май 1806 года
Отгрузка провизии началась неожиданно и без особых объяснений. Резанову доставили письмо губернатора, в котором тот дозволял покупать и выменивать любые продукты на территории Калифорнии.
Первыми привезли зерно францисканцы. Сгрузили его на берег, забрали в оплату скобяные товары и снова отправились в миссию, чтобы доставить еще больше зерна. Вслед за ними потянулись другие миссионеры, плантаторы и скотоводы. Огромные колеса повозок исполосовали прибрежный песок. Поток провизии не прекращался до вечерней зари. А едва солнце вставало, арбы возобновляли доставку на берег зерна, сала, масла, соли и других продуктов. Расчет вели на пиастры и только иногда платили товаром, который вытащили из трюмов, чтобы освободить место для продуктовых запасов.
Губернатор дон Жозе де Ариллаго еще гостил у родителей своей крестницы и каждый день принимал посетителей. Кончита умоляла мать устроить бал по случаю пребывания губернатора. Она имела свой интерес – там можно было встретить Резанова. К тому же это был бы первый большой бал в ее жизни!
После долгих уговоров донья Игнасия уступила, и началась подготовка к балу. Закупили недостающей провизии, несколько индианок начисто вымыли дом, галерею и дворовые постройки. Кончита и донья Игнасия сшили себе новые платья, для чего в президио доставили жену отставного солдата, которая считалась лучшей модисткой в крепости Сан-Франциско.
Русских пригласили с особенным пиететом. Комендант сам отправился на корабль, чтобы передать приглашение камергеру и его офицерам.
На бал прибыли местные помещики, аристократы, отставные офицеры и монахи из миссии францисканцев. Все, исключая монахов, явились с женами и взрослыми дочерьми.
Комендант, губернатор и донья Игнасия принимали гостей у входа в президио. Когда приехали русские, гарнизонные солдаты дали ружейный салют. Кончита ждала Резанова в зале, окруженная местными красавицами, которые, впрочем, не шли с ней ни в какое сравнение. В отличие от них, Кончита не носила в прическе высокого гребня, а только цветок, отчего сама казалась прелестным нежным цветком. На ней было воздушное платье и атласные туфельки на маленьком деревянном каблучке.
Резанов явился в белом мундире, расшитом золотыми узорами, с орденской лентой, при всех орденах. Когда во время обеда он произнес тост за здоровье испанского короля, гарнизонные пушки дали салют из девяти выстрелов. С «Юноны» ответили таким же салютом.
Торжественный обед завершился. Заиграл оркестр, в котором были гитары, скрипки, гармоники, трубы и мандолины. Мичман Давыдов сразу же подошел к Кончите и, щелкнув каблуками, пригласил на танец. А Резанов, недолго посмотрев на танцующих, вышел в сад, где цвели яблони. Их кроны были такого же цвета, как платье Кончиты…
«Что ж, – думал он, – пришла пора собираться в дальний поход к острову Ситха, в Ново-Архангельск. Надобно до конца выполнить свой долг».
С грустью взирал он на темное калифорнийское небо и луну, которая брела меж звезд так же одиноко, как и он по своей жизни. Со дня смерти жены прошло без малого пять лет… Резанов одернул мундир.
– Что ж, в поход так в поход!
– Вы скоро покинете нас, я это знаю…
Командор обернулся и увидел Кончиту. Она подошла ближе, и он почувствовал, как застучала в висках кровь.
– Знаю, что приехали за провизией, – продолжала Кончита, – знаю ваши страдания, нужду и болезни ваших товарищей. Все знаю. Люблю вас таким, как есть. И буду любить, пока не умру. Даже когда вы покинете наш берег.
Эти простые слова выказали всю глубину ее чувства. Чистый, любящий взор тронул Резанова, и в его душе все перевернулось. Он взял ее руки и, склонив голову, произнес:
– Вы давеча сказали, что часто смотрите с мыса за горизонт, а там – весь божий мир, – он отпустил руки Кончиты, прикоснулся к ее лицу и посмотрел в глаза. – Я предлагаю вам руку и сердце. Поедете ли вы со мной в этот мир?
– Да… – прошептала Кончита.
Предложение Резанова и, более того, согласие дочери сразило ее родителей. Разность религий и предстоящая разлука были для них подобны удару грома. Кончиту увезли в миссию, где патер постарался освободить ее сердце от неразумной любви к командору. Однако решимость Кончиты не ослабевала, и со временем родители смирились. Комендант крепости дон Хосе Дарио Аргуэлло и его жена донья Игнасия согласились на этот брак при условии, что будет получено разрешение римского папы и испанского короля. Резанов же настоял на немедленной помолвке.
Помолвка состоялась в церкви президио. И хотя до разрешения папы это событие должно было оставаться тайной, весть о том, что русский посланник помолвился с дочерью коменданта, быстро разошлась по всему Сан-Франциско и его окрестностям.
На корабль продолжали грузить хлеб, привезенный из монастырей, с плантаций и ранчо. Повсюду слышались скрип колес и мычанье быков, запряженных в арбы. Когда в трюмы русского корабля загрузили пять тысяч пудов, командор велел перестать закупать провизию. Места в трюмах более не осталось.
«Юнона» готовилась к отплытию от берегов Калифорнии.
Для прощания Кончиту и Резанова оставили наедине в галерее президио. О многом они говорили перед разлукой. Командор рассказывал, как пойдет на корабле в Ново-Архангельск и выгрузит хлеб. Потом переплывет океан. Из Охотска отправится в Якутск, оттуда в сибирский город Иркутск, а дальше – через всю Россию в Санкт-Петербург.
– Обещаю, я скоро вернусь за тобой, – говорил он. – Через два года мы повенчаемся в церкви, а потом поплывем на корабле в Санкт-Петербург.
Резанов вытирал ее слезы и спрашивал, улыбаясь:
– Дождешься ли ты меня?
Она отвечала:
– Буду ждать сколько нужно. Прошу тебя, вернись ко мне поскорее. Второй жизни у нас не будет. Я хочу любить тебя в этой.
– Если через два года я не вернусь, – Резанов опустил голову, – значит, меня нет в живых, и ты – свободна.
Кончита сняла с платья подвеску – огромный, желтый, как солнце, бриллиант с лучиками-дорожками из маленьких диамантов. Взяла руку Резанова и вложила подвеску в его ладонь.
– Держи ее при себе. Так я буду с тобой, где бы ты ни находился.
Резанов возразил:
– Я не могу ее взять.
– Подвеска принадлежит только мне. Это подарок бабушки из Кастильи. Когда вернешься, приколешь ее мне на платье.
Девушка приложила руки к груди:
– А теперь прощай и помни, мой дорогой: я буду ждать тебя всю свою жизнь!
Глава 15
Красноярск, наши дни
Разболтанный бездорожьем автобус терпеливо колесил по убогим окраинам, похожим на бетонные лабиринты мертвого города. Его трясло и с трудом разворачивало на поворотах. По одну сторону узкой дороги тянулись нескончаемые бетонные заборы, из-за которых выглядывали обветшалые заводские постройки, по другую – вросшие в землю бараки. Люди скатывались сюда как шарики, выпавшие из игры, и надолго застревали в этих гнилых лунках.
Слабое освещение давало волю кривым теням, то и дело нападавшим на движущийся объект. Казалось, единственными обитателями этого захолустья были страхи, и они держали автобус с немногочисленными пассажирами в заложниках.
Притормозив, автобус с шипением распахнул двери. На остановке никого не было. Спустя мгновение стало ясно, кого ждал водитель. Запыхавшись, в салон заскочили трое парней.
– Спасибо, шеф! – крикнул один из них и обвел взглядом салон. Двое других уселись перед Дайнекой. Рядом с ней, отрезая путь к отступлению, плюхнулся третий.
С виду это были нормальные парни, правда, изрядно поддавшие.
– Знакомиться будем?
– Некогда, ребята, извините, мне выходить, – вытянув шею, Дайнека спросила у интеллигентного пассажира: – Остановка «Бетонный завод» – следующая?
– Да… – его ответ прозвучал как «при чем тут я?».
– Видите, я выхожу.
– Чур, мы с тобой! – воскликнул один из сидевших.
Тот же, кто преграждал дорогу, даже не тронулся с места.
– Пусти… – встревоженно попросила Дайнека.
– Поехали с нами!
– Пусти! – ее голос не обещал ничего хорошего.
– А то – что?
Дайнека вскочила на сиденье и, перепрыгнув через «живую преграду», схватилась за сумку, оставленную в проходе. Но парень встал и придавил сумку ногой.
– Притормози, мы еще не договорили…
Оглядевшись, Дайнека не увидела ни одного лица. Все пассажиры уставились в окна.
– Не трогай ее, Кеча. Тебе за нее дадут больше, чем она весит, – вяло произнес кто-то из парней.
Но Кеча не унимался:
– Я сказал: тебе – c нами!
– Хорошо, – Дайнеке припомнилась наука Ирины: коленом в пах и пинок по голени.
Ноги сработали быстрее, чем она решилась. Кеча скрючился. Автобус резко остановился. Девушка выскочила, и двери сомкнулись перед носом разъяренного преследователя.
Забежав в темную подворотню, Дайнека прижалась к стенке и замерла. Выйти из темноты она решилась не скоро. На обшарпанной стене с трудом разглядела надпись: «2-я Гипсовая, 8» и отправилась в ту сторону, где, по ее предположению, находился номер 20.
Мамин дом был двухэтажным. Четыре квартиры на первом этаже и столько же на втором. Мама жила в первой. Опустив сумку на коврик, Дайнека постучала. Раздались шаркающие шаги, дверь распахнулась. На девушку вопросительно смотрела высокая жилистая старуха.
– Тебе кого?
– Мама… – у Дайнеки пропал голос, и она прохрипела: – Людмила Николаевна Дайнека здесь проживает?
– Проходи, сейчас позову. Людмила! К тебе!
Помогая себе руками, в инвалидной коляске выехала худенькая женщина.
– Вы ко мне?
Старуха включила свет, и Дайнека узнала маму. Она изменилась, лицо как будто высохло, черты заострились. Бигуди на голове были аккуратно обвязаны голубым платком в белый горошек.
– К вам… К тебе… – обессиленно прошептала Дайнека.
– Людмила, доченька, это ты!..
Девушка хотела что-то сказать, но в глазах потемнело, и она потеряла сознание.
Оглядывая комнату, Дайнека заметила, что здесь нет привычных с детства вещей, и от этого сделалось грустно.
Над ней склонилось мамино и еще одно женское лицо, которое показалось знакомым.
– Ты очень бледная, у тебя наверняка низкий гемоглобин, – мать поцеловала ее в лоб.
Дайнека бессознательно вцепилась в мамину руку, опасаясь, что она куда-то исчезнет.
Женщина, стоящая рядом с мамой, сняла белый халат и, свернув, положила его в сумку.
– Мне нужно идти, с вашей девочкой все будет в порядке.
– Кто это? – тихо спросила Дайнека, когда она вышла из комнаты.
– Медсестра.
– А это кто? – указала на фотографию за стеклом книжного шкафа. Сияющая физиономия, которую Дайнека сначала приняла за свою, принадлежала женщине лет тридцати. У нее тоже были темные волосы и короткая стрижка.
– Знакомая, – мать отвела глаза.
– Идите пить чай, – к дивану, на котором лежала Дайнека, подошла старуха-соседка. – Меня Зинаидой Дмитриевной зовут.
– Людмила.
– Знаю небось. Столько уж переговорено. Как с матерью твоей соберемся, только и разговоров что про тебя.
– Может быть, ей полежать?
– Успеет еще належаться – ночь впереди.
Людмила Николаевна подкатилась к столу, предоставив соседке помочь дочери подняться.
– Я сама, – сказала Дайнека.
– Мама родимая… – проворчала старуха, – тоже – все сама…
Посредине стола, на деревянной подставке стоял металлический чайник. Кроме варенья, конфет и домашнего печенья здесь была отварная картошка, порезанная селедка и соленые огурцы. Окно, к которому примыкал стол, располагалось так низко, что комната наверняка просматривалась с улицы.
– Мама…
– Что, доченька?
– Я очень скучала.
– И я… – Людмила Николаевна виновато улыбнулась.
– Вот и ладно, вот и поговорите, – Зинаида Дмитриевна умиротворенно кивала, прихлебывая из блюдечка чай.
– Отец тоже хотел приехать, но не смог.
– Я слышала, он женился?
Зинаида Дмитриевна со стуком поставила блюдце:
– Да как же это?! Вы по закону – муж и жена! Может, еще сойдетесь…
– Я уже говорила вам! – воскликнула Людмила Николаевна с неожиданным раздражением.
– Неладно поступаешь, Людмила… По закону положено – живите и не гневите Бога. Дочь у вас растет.
– Выросла уже, – Людмила Николаевна потянулась через стол и погладила руку дочери. У той вспыхнуло лицо, она уронила голову на руки и зарыдала.
– Что случилось? – у матери на глазах выступили слезы.
– Я так долго… этого… ждала… – Дайнека говорила прерывисто, всхлипывая между словами.
– Вот и ладно, вот и поплачьте… – Зинаида Дмитриевна положила в рот карамельку и отхлебнула из блюдечка чаю.
– Расскажи лучше, как ты без меня жила, – Людмила Николаевна взяла себя в руки.
– Плохо. Без тебя – плохо жила, – Дайнека вытерла ладошкой лицо. – Я все время ждала, что ты позвонишь или напишешь.
– Я хотела…
– Чего ж не писала? – Зинаида Дмитриевна строго уставилась на Людмилу Николаевну.
Помолчав, та грустно ответила:
– Тогда еще больней было бы.
– Ты глупостей не говори! – прикрикнула на нее старуха. – Девчонка с двенадцати лет без матери мается. Ты спросила, каково ей без родительского совета жилось? Без материнского благословения – как без Бога, ни до порога! Каких делов наворотила, поганка!
– Зинаида Дмитриевна, я сама разберусь.
– Разобралась ужо, – не без ехидства заметила Зинаида Дмитриевна и совсем тихо добавила: – Вертихвостка.
– Зинаида Дмитриевна!
– Молчи лучше, Людмила! Глаза б мои на тебя не глядели.
– Да что же это такое, черт возьми… – растерянно проговорила Людмила Николаевна.
– И чтобы ругани я от тебя больше не слышала! Когда женщина ругается – весь мир содрогается.
Зинаида Дмитриевна встала из-за стола, смела со скатерти крошки и с достоинством удалилась.
– Обиделась, – вздохнула Дайнека.
– Как же… Сейчас вернется. Мы с ней целыми днями вот так воюем. Она ворчливая старуха, но добрая. Отругает, да тут же и пожалеет. Не знаю, что бы я делала, не будь она рядом.
Решив, что настал подходящий момент, Дайнека спросила:
– Лариса здесь не бывает?
– Заходит, – усмехнулась Людмила Николаевна. – Последний раз приходила за телевизором, – она неожиданно рассмеялась. – А когда выносила, Зинаида Дмитриевна с ней сразилась, но телевизор отбить не сумела. Так что теперь мы по вечерам в карты играем. Спать рано ложимся.
– Неужели тебе никто не помогает? А как же Красный Крест?
– Как раз сегодня медсестра заходила. Ты видела ее. Обещала иногда приходить, говорит, у них людей не хватает.
Мать стала машинально собирать чашки. Спохватившись, вспомнила:
– Что же это я… Может быть, еще чаю выпьешь?
Дайнека покрутила головой.
– Давно не встаешь с кресла?
– Кто тебе сказал, что не встаю? – Людмила Николаевна уперлась руками в подлокотники, с усилием поднялась и оттолкнула кресло назад. Стараясь не показывать, как ей трудно, переступила с ноги на ногу.
Дайнека испуганно бросилась к матери. Не выдержав такого напора, сзади опрокинулся стул.
В комнату влетела Зинаида Дмитриевна.
– Что тут у вас?! Опять выделываешься, малахольная? – Старуха озабоченно заковыляла к Людмиле Николаевне, привычно подхватила ее худенькое тело и, подкатив кресло, попыталась ее усадить.
– Баба Зина, давай походим!
– Ходок из тебя, милая, незавидный, – Зинаида Дмитриевна сделала первый шаг, и Людмила Николаевна тоже переставила ногу.
Они с трудом прошли вдоль стола.
– Садись, горемычная, хватит.
– Видела? – Людмила Николаевна победно взглянула на Дайнеку, а та едва сдержалась, чтобы не зареветь. Потом схватила чашки и выскочила на кухню. Вслед за ней туда пришла Зинаида Дмитриевна.
– Хорохорится, сердешная, виду не подает. Спина у ей сильно болит. – Опустившись на стул, она подняла на девушку кроткие старческие глаза: – Забери ее отсюда, пропадет она здесь одна.
Дайнека закивала:
– Я заберу, заберу. Вы только помогите уговорить.
– А ведь и вправду не поедет.
– Почему? – Дайнека побледнела от волнения.
– Подружка у нее появилась.
– Подружка?
– Увидишь ее. Она выпить не дура, а матерь твоя сегодня пенсию получила. Завтра в аккурат и придет, Тина-скотина, – старуха перекрестилась. – Прости меня, Господи…
– Она обижает маму?
– Эта нет, с Лариской не сравнить. Так, объест-обопьет, а как деньги закончатся, домой соберется. Я ихних делов не знаю, кто они – лесбиянки, куртизанки или какая друга беда, меня это не касается. А мать твою сильно жалею.
– Спасибо вам!
– Ты мне таких глупостей больше не говори! Не люблю я этого.
– О чем это вы тут? – в дверях появилась Людмила Николаевна в коляске.
Зинаида Дмитриевна, прислушиваясь к какому-то звуку, произнесла:
– Ты только подумай! – она обернулась к Людмиле Николаевне. – Что с крысами делать? Вчера вечером захожу, а на подоконнике во-о-от такая сидит и во двор смотрит. Как кошка!
Старуха хлопнула рукой по столу так, что задребезжали тарелки.
– Две беды у нас: крысы да Ларисы. А так все ничего.
– Лариса больше не придет, – усмехнулась Людмила Николаевна. – Телевизор унесла, больше забирать нечего.
– И-и-и-и, девонька, на это и не надейся. Помяни мое слово: еще не раз явится.
В окно неожиданно постучали. Дайнека испуганно отшатнулась, но потом прильнула к стеклу. Из темноты на нее смотрела женщина, которую она видела на фотографии в комнате.
– Лариса? – в голосе матери прозвучала надежда.
– Нет. По-моему, это Тина.
– Заявилась… – шаркая шлепанцами, Зинаида Дмитриевна двинулась к входной двери.
Людмила Николаевна развернулась и, ловко управляясь с коляской, поехала в свою комнату.
Спустя минуту раздался низкий голос из коридора:
– Где тут моя красавица?
– Тише ты! – шикнула на Тину старуха. – Дочь к ней приехала.
– Какая еще дочь, нет у нас никакой дочки!
– Ты, Тинка, не умничай, заходи и примолкни. Да не засиживайся, не до тебя.
– Здравствуйте, – выйдя из кухни, Дайнека с неприязнью уставилась на гостью.
Из комнаты выкатилась Людмила Николаевна, она успела снять бигуди, причесаться и подкраситься.
– Тина заночует у нас, поздно уже, – сказала она дочери. – Ты не возражаешь, если Зинаида Дмитриевна постелет тебе в своей комнате?
– Нет, – растерянно ответила Дайнека.
В комнате было темно. Дайнека лежала на топчане и смотрела в окно. В верхнем углу проема показалась луна. Перечеркнутая тонкими ветвями деревьев, она медленно сползала вниз.
Засыпая в своей кровати, Зинаида Дмитриевна шепотом повторяла:
– Господи, приди ко мне, я так нуждаюсь тобой… Помоги мне, Господи, я так нуждаюсь тобой…
Откуда-то доносились непонятные, тревожные звуки. Это крыса прогрызала дыру в стене. Работала настойчиво, как прораб с большим чувством ответственности.
В комнате пахло сухими травами, лекарствами и чистоплотной старостью. Дайнека никак не могла уснуть от этого терпкого запаха и от того, что ей довелось пережить. Болезненное чувство ревности и разочарования разгоралось в груди, припекая обидой и сладкой болью. Ларисы нет, но она по-прежнему значит для мамы так много!.. Но в конечном счете дело вовсе не в Ларисе и не в этой нелепой женщине по имени Тина. Дело в самой маме. Их слишком отдалили годы разлуки. Чуда не случилось. Увы.
Теперь Дайнека была уверена, что мама не поедет в Москву. Она села на кушетке и опустила ноги на пол. И в тот же момент услышала топот крысиных лап и ощутила прикосновение. От ужаса девушка не сумела даже крикнуть, а только отдернула ноги и задрожала. На секунду ей показалось, что за окном мелькнула какая-то тень. Она перевела взгляд на спящую Зинаиду Дмитриевну, потом снова на окно. Там никого не было.
«Почудилось…»
Дайнека сморщилась, как от боли. Ей было невыразимо плохо. Хотелось немедленно уйти из этого дома, и от того, что она не могла этого сделать, на душе становилось еще хуже.
Откуда-то донесся звук разбитого стекла. Дайнека вскочила на ноги и застыла. Мимо нее опять прошмыгнула испуганная крыса.
– Чегой-то? – вскинулась Зинаида Дмитриевна.
– Не знаю…
Из-за стены раздался стон и почти одновременно – хриплый сдавленный крик.
– Беги! С матерью чегой-то! Мне не подняться…
Вместо того чтобы поспешить к матери, Дайнека кинулась поднимать старуху. Та замахала руками.
– Беги!
В это мгновение снова раздался крик, а вслед за ним – грохот и звук быстрых шагов. Дайнека побежала в соседнюю комнату.
Мать лежала на полу и беспомощно протягивала руки к распахнутому окну. На подоконнике блестели осколки стекла. Полуоторванная штора раскачивалась от порывов сильного ветра.
На полу у дивана лежала Тина. Дайнека подошла к ней, склонилась. Вспыхнул свет, и она увидела страшный взгляд вылезших из орбит глаз. Лицо Тины распухло и посинело, на губах была пена.
Испуганно отшатнувшись, Дайнека заметила на ее шее веревку.
– Господь всемогущий… – прошептала позади нее Зинаида Дмитриевна.
Судя по тому, в каком беспорядке находилась постель, Тина сопротивлялась. Стулья на пути к окну были опрокинуты, на скатерти остались мокрые следы чьих-то ботинок.
Лежа на полу, Людмила Николаевна следила за дочерью обезумевшим от ужаса взглядом. Наконец Дайнека пришла ей на помощь.
– С тобой ничего?
– Ничего? – непонимающе переспросила женщина.
– Мама, – дрожащим голосом сказала Дайнека. – Что здесь случилось?
– Что случилось? – Людмила Николаевна не отрывала глаз от мертвой подруги. – Я не знаю.
– Удавили. Как есть – удавили! – Зинаида Дмитриевна повернулась к ним и твердо произнесла: – Вызывай-ка, девка, полицию.
Дайнека бросилась к своей сумке. После недолгих поисков обнаружила визитную карточку и набрала записанный номер.
– Это не может подождать до утра? – заспанным голосом спросил Ломашкевич.
– До утра нас всех передушат, – ответила Дайнека.
– Понял. Сейчас подъеду. Давайте адрес, куда присылать наряд.
Зинаида Дмитриевна упорно затыкала матрасом разбитое окно, но он все время сползал вниз.
– Чтоб ты пропал…
– Людмила Николаевна, за что могли убить вашу подругу? – Мужчина достал пачку сигарет и положил на стул рядом с собой.
Опрос свидетелей продолжался второй час. Труп уже вынесли, но в комнате продолжала работать бригада криминалистов.
Наблюдая за ними, Людмила Николаевна отрешенно проговорила:
– Я ничего не знаю…
– Вы хорошо знали погибшую? – спросил подошедший к ним Ломашкевич.
– Да…
– Она не рассказывала вам о своей работе?
– Тина в последнее время не работала.
– А до этого?
– Не знаю, – женщина устало откинулась на спинку инвалидного кресла.
– Может быть, ее муж или любовник…
– Мужики ей без надобности! Она девок любила! – вмешалась в разговор Зинаида Дмитриевна. – И я скажу вам, кто убил Тинку!
Все насторожились.
– Кто? – коротко спросил следователь.
– Лариска!
– Зинаида Дмитриевна! – попыталась урезонить ее Дайнека.
– Много ты знаешь, молчи!
– Кто такая Лариса? – спросил следователь и собрался записывать.
– Сожительница ее, – старуха кивнула головой в сторону Людмилы Николаевны.
– Не говорите глупостей! – строго сказала та.
– А ты мне рот не затыкай. Разберутся, кому надо.
Следователь, пожилой плотный мужчина, обернулся к Ломашкевичу:
– Дмитрий Петрович, у вас есть вопросы к свидетелю?
– Нет.
В этот момент матрас снова съехал на подоконник, и над столом взмыла цветастая занавеска, открывая черный проем окна.
– Я сейчас, – сказал Ломашкевич и быстро вышел из комнаты.
Следователь приблизился к окну и, высунувшись наружу, спросил:
– Что там?
– Подождите… – было слышно, как Ломашкевич зашагал в глубь двора.
– Лариса не могла ее убить, – прошептала Людмила Николаевна. – Ей слишком безразлично, что со мной происходит.
– Тогда кто?
– Я не знаю, – она прижала ладони к лицу и зарыдала. – Ужас! Ужас какой-то!
– Ерунда получается.
В этот момент в комнату вернулся Ломашкевич.
– Анатолий Иваныч, можно вас на минуту?
Следователь вышел. Вслед за ним, собрав свои принадлежности, вышли криминалисты.
– Мама, тебе нужно прилечь.
– Давай-ка я тебе помогу, – Зинаида Дмитриевна обхватила Людмилу Николаевну.
– Я не смогу спать.
– А и не спи. Полежишь – и ладно, – как ребенка уговаривала ее старуха.
– Людмила! – это снова был Ломашкевич. Он стоял в дверях, приглашая Дайнеку выйти.
– Что? – спросила она, когда они оказались на кухне.
– Сейчас я был во дворе. Так вот, оттуда вся комната – как на ладони. У вас не было ощущения, что со двора кто-то подсматривал?
– Было. Когда мы сидели за столом, я еще подумала…
– Значит, было?
– Может, это те парни, что приставали ко мне в автобусе?
– Вряд ли. Хотя и эту версию нужно проверить. Знаете, о чем я думаю? – продолжал Ломашкевич. – Мне кажется, что убить хотели не ту женщину. Убить хотели вас. Только не нужно пугаться.
От страха Дайнеке стало трудно дышать.
– С чего вы это взяли?
– Интуиция. И еще кое-что, – он закурил. – Впервые эта мысль пришла, когда я увидел, как вы с погибшей похожи. И когда посмотрел в окно со двора, понял, что издалека вас легко могли перепутать.
– Нет. Этого не может быть.
– Тем не менее я убежден. Более того, я убежден в том, что это дело связано с убийствами в поезде.
– Не может быть, – повторила Дайнека.
– А это значит, – продолжал Ломашкевич, – что вы могли там видеть нечто, чего не должен был видеть никто.
– Я ничего не видела… – жалобно пролепетала Дайнека.
– Видели. Только сами не знаете, что именно. Вот в чем проблема.
– И что мне теперь делать?
– Вспоминать.
– Но что? – Ей хотелось расплакаться.
– Не знаю. И вот еще что: вам лучше переехать отсюда. И сделать это нужно уже утром. Пусть думают, что вас нет в живых. А когда узнают, что случилась ошибка, пройдет время, прежде чем вас снова найдут.
– Успокоили, – невесело улыбнулась Дайнека.
– Вам есть куда съехать? Может быть, вернуться в Москву?
– Ну нет! Не для того я сюда приехала.
– Хорошо, хорошо… Видите, уже воевать собрались, – Ломашкевич улыбнулся. – Где вы будете жить?
– У сестры. А как же мама?
– Придется подождать. Сюда пока ни ногой.
Дайнека молча кивнула.
* * *Монгол не изменял своим правилам. Одно из них – не ночевать в гостинице больше одной ночи. Он как мог тянул с выполнением второй части задания. Доверяя своей интуиции, ждал, когда наступит подходящий момент.
– Так быстро? Всего на одни сутки? – администратор гостиницы с любопытством смотрела на постояльца.
– Дела.
– Жаль…
– Что делать, – он намеренно не удовлетворил ее любопытства, просто положил на стойку ключи и направился к выходу.
Оказавшись на площади, задумался, куда лучше пойти. Вообще-то он мог отправиться в любую сторону. Надев на голову капюшон, Монгол закинул на спину сумку и свернул за угол. Теперь, на расстоянии от гостиницы, в его движениях появились уверенность и спокойствие.
Красноярск… Не думал он, что доведется когда-нибудь здесь побывать. И вот, поди ж ты, пришлось. Этот город значил для Монгола больше, чем могло показаться. Пребывание здесь как будто приближало его к ней…
Он взял себя в руки, решив думать лишь об одном: как сохранить свою жизнь. То, что после завершения операции Крест приказал убрать его как ненужного свидетеля, было очевидно.
Все началось пять лет назад, когда судьба свела Монгола с Крестовским и его могущественным патроном. Тогда он попал в историю, грозившую долгой отсидкой. Крестовский с энтузиазмом подключился, и наказания удалось избежать. Настоящим наказанием стало то, что последовало далее. Вскоре от Монгола потребовали ответной услуги, и он был вынужден согласиться. Потом еще и еще раз…
Как правило, это были рискованные задания, где могли пригодиться выносливость, сила и безрассудство. Много раз Монгол сознательно шел на риск, надеясь рассчитаться наконец за роковую услугу. Кстати, Монголом его придумал называть как раз Крестовский. Из-за редкого имени, не подходящего для русского человека.
Со временем пришло понимание, что от Крестовского не избавиться никогда. Монгол был нужен ему. Крестовский считал его своей собственностью, орудием, удобным и безотказным. После того как, защищаясь, Монгол убил двоих напавших на него бандитов, он оказался повязанным кровью.
Крестовский, не мудрствуя лукаво, прокомментировал ситуацию:
– Теперь ты только с нами. Или никак.
И все же Монгол сознательно шел на риск. Он решил: это его последнее задание.
В зале пиццерии, куда он забрел, было безлюдно. Официантка подошла очень быстро.
– Что? – спросила она.
– Пицца с ветчиной, сыром и грибами. Кофе, – он тоже был лаконичен. Когда девушка отошла, окликнул ее: – Скажите…
– Что? – похоже, это было ее единственное слово.
– Где железнодорожный вокзал?
– Метров пятьсот – туда, – она махнула рукой.
– Спасибо.
Все складывалось удачно. Интуитивно Монгол приблизился к намеченной цели. Следующие полчаса он провел в железнодорожном вокзале. Запах здесь был настоящим, вокзальным, как и в любом другом городе. Спустившись в камеру хранения, он встряхнул сумку, прикидывая, сколько денег могло там находиться. «Миллиона полтора долларов…» В этой кожаной сумке заключалась теперь страховка его жизни. Монгол поместил сумку в автоматическую ячейку, установил код и захлопнул металлическую дверцу.
«Дело сделано».
Теперь он стоял на перекрестке. Слева, за автобусной остановкой, высился стадион. На другой стороне лепились торговые павильоны, за ними, у самого перекрестка, голубой киоск «Роспечать». Монгол отправился к нему.
В тот же миг раздался скрип тормозов. Он обернулся, на него несся автомобиль. «Мерседес» затормозил так, что из-под колес пошел дым. За стеклом белело перекошенное лицо водителя.
Вслед за тем послышался удар – в багажник «Мерседеса» врезался джип сопровождения. Монгол увидел, как бесшумно подкатился черный капот и замер в десяти сантиметрах от него.
И тут же он услышал хлопок и ощутил мощнейший толчок в спину. Неимоверная сила оторвала его от земли и бросила на крышу черного автомобиля. В ушах стоял звон, правая рука онемела, но голова сохраняла странную ясность. Прямо под его носом открылась дверца. Из нее вышел черноволосый мужчина, обернулся, взглянул Монголу в глаза и холодно улыбнулся:
– Сегодня они упустили свой шанс.
Мужчина находился так близко, что Монгол ощутил запах его парфюма. К этому запаху примешивался еще один, хорошо знакомый и не оставляющий сомнений в том, что был взрыв.
Захлопали дверцы джипа, к «Мерседесу» подбежали несколько крепких ребят.
– Давайте его в машину, – распорядился черноволосый.
Монгола стащили с крыши и сунули в салон автомобиля. Через минуту кортеж, состоящий из трех машин, проследовал через задымленный перекресток и свернул у того места, где еще недавно находился газетный киоск. Теперь там была куча досок, пластиковых панелей и искореженного металла. Фонарный столб, стоявший поодаль, переломился у самого основания и уперся вершиной в фасад соседнего дома. Ужасающую картину всеобщего разрушения завершали черные проемы окон и битое стекло на тротуаре, вперемешку с щепой и пылью.
– Кого хотели взорвать? – спросил Монгол у сидящего рядом человека.
– Меня, – ответил тот и, не поворачивая головы, заключил: – Сегодня не получилось.
– Выходит, повезло…
– И знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что ты бросился под колеса. Спасибо.
– Не за что, – в голове Монгола стоял колокольный звон.
Мужчина повернулся и тронул его за руку.
– Здорово тебя зацепило.
Монгол застонал.
– Сейчас мы тебя заштопаем.
Он обратился к водителю:
– Домой, живо!
Спустя полчаса они проехали вдоль кирпичного забора и остановились перед воротами.
– Тебя как зовут?
– Дмитрий, – это имя намертво прилипло к Монголу. Он уже не задумываясь называл только его.
– А меня Виталий. Виталий Воропаев. Не слышал?
Монгол кивнул. Рядом с ним сидел Воропай из Красноярска. Такого поворота событий не мог ожидать даже он.
Полотно ворот поднялось, и машины по очереди заехали во двор. Территория поместья была намного больше, чем могло показаться с дороги. На приличном расстоянии друг от друга расположились несколько кирпичных домов.
«Мерседес» подъехал к тому, что стоял с краю. Воропай открыл дверцу и окликнул какого-то паренька:
– Тереха, зови Петровича. Скажи: осколочное в руку.
– Виталя! – со стороны разбитого джипа к ним приближался высокий угрюмый парень. – Я не понял. Как это так?
Воропай усмехнулся:
– А ты как хотел, Филя? На елку влезть, не ободрав задницы?
– Сволочи, взрывать в центре города, совсем пардон потеряли!
– Парень кровью истекает, тащите его в дом. Как-никак жизнью обязаны.
Угрюмый Филя гулко захохотал:
– Я еще подумал, выйду из машины – убью. А когда рвануло, и он ласточкой полетел, тут уж не знал, что подумать. Сидел, как обосрался.
– Я вот что хотел сказать… – Воропай внимательно его оглядел. – Ты эту куртку не носи. Выглядишь так, будто заночевал в доме колхозника. Я тебе мало денег плачу?
– Не-е-ет…
– На Версаче не хватает?
– Хватает.
– Ну так переоденься! Меня не позорь.
Монгол чувствовал, что теряет сознание. В этот момент его подхватили чьи-то сильные руки. Отключившись, он уже не знал, что его понесли в дом.
– Я не понял, Виталя, так куда они заложили взрывчатку?
– К фонарному столбу привязали. Знали, что мы этой дорогой поедем.
– Лопухнулись, придурки, – загоготал кто-то невидимый.
– Не рассчитали. Парень помешал: выскочил на дорогу. Мы – по тормозам, до перекрестка доехать не успели.
– Сегодня в новостях показали. Семерых увезли в больницу с осколочными ранениями. Еще один отказался от госпитализации.
– Я слышал.
Монгол наконец узнал голос Воропая.
– И про тебя рассказали.
– Слышал…
– Дескать, покушение на авторитета.
– Заткнись. Это я для тебя – авторитет. А для них – депутат.
– Тоже верно.
Монгол открыл глаза. К нему подошел Воропай.
– Очухался?
– Я в норме.
– До нормы тебе еще далеко.
– Мне нужно идти.
– Некуда тебе идти, Монгол.
Монгол приподнялся на локтях и огляделся. В полутемной комнате за столом сидели двое мужчин. В одном из них он узнал мрачного субъекта из разбитого джипа. Монгол помнил – его звали Филя. Вторым был Тереха.
– Откуда меня знаешь?
– Россия только на карте большая. Тебя еще по спорту многие помнят. По Чемпионату Европы, когда ты «золото» взял. Что было потом – твое дело. Спрашивать не буду. Идет?
– Идет, – Монгол с облегчением откинулся на подушку.
– Поздно уже. Куртка твоя на стуле рядом с кроватью. Если нужна помощь – завтра утром поговорим. Пока отдыхай. Идем, ребята! – скомандовал Воропай.
Кто-то выключил лампу, и все вышли.
* * *На стене, между зашторенными окнами, висел портрет кандидата в губернаторы Красноярского края Геннадия Андреевича Турусова. Повсюду, куда можно было положить или пристроить хотя бы что-то, лежали упакованные стопки конвертов. Их было так много, что они целиком заполнили маленький кабинет.
Вместе с Дайнекой за столом сидела еще одна девушка. Размеренным движением она срывала с конверта клейкую полоску, вкладывала внутрь листок и заклеивала конверт. Потом бралась за следующий. И так дальше. Дайнека занималась тем же, выполняя первое поручение в предвыборном штабе Турусова.
Утром она позвонила Ирине, решив, что лучше побыстрей приступить к работе в избирательном штабе, чем весь день сидеть в доме Козыревых. Ирина объяснила, как добраться до офиса, и договорилась с администратором.
Дайнека аккуратно сложила конверты. Еще один – и сто двадцать седьмая стопка готова.
– Не так ты представляла себе работу пиар-менеджера? – Ирина, улыбаясь, стояла в дверном проеме.
Она была в черной замшевой куртке и облегающих брюках. Изящная фигурка терялась во мраке темного коридора, и только белокурые волосы и лицо сияли из темноты.
– Отчего же, – ответила Дайнека. – Клеить конверты – мечта всей моей жизни.
– Заканчивай, – Ирина бросила взгляд на часы. – Шесть тридцать. Идем со мной.
– Куда? – натянув курточку, Дайнека догнала ее уже в коридоре.
По дороге к машине выяснилось, что они едут на вечеринку по случаю премьеры мюзикла «Юнона и Авось» в Красноярском театре.
– Но сначала пойдем на саму премьеру, – сказала Ирина.
– Ты же смотрела этот мюзикл в Ленкоме.
– Как говорится, почувствуйте разницу, – Ирина села в машину и указала на место рядом с собой. – Давай, быстро. Я уже говорила, история командора для Турусова – особенный пунктик. И если он идет на премьеру спектакля, который сам же профинансировал, а потом устраивает вечеринку, мы, его соратники, должны быть рядом.
Дайнека села в машину и недовольно уставилась в окно.
– Что-то случилось?
– Вчера ночью убили подругу моей матери. Ломашкевич считает, что убить хотели меня.
Не успев набрать скорость, Ирина затормозила.
– Подожди… Ты это серьезно?
– Я никогда не забуду ее лица… – прошептала Дайнека. – Оно посинело. Это было так страшно…
– Как все случилось?
– Ночью кто-то забрался через окно в комнату и задушил ее.
– Задушил? Как и тех, что в вагоне…
– Думаешь, это связано?
Не ответив, Ирина спросила:
– Что еще говорит Ломашкевич?
– Что за нами в тот вечер с улицы наблюдали. Квартира на первом этаже…
– А ты где была, когда случилось убийство?
– В другой комнате, у соседки. Я спала там, потому что Тина была у матери.
– Все ясно.
– Что?
Ирина помолчала и, наконец, выдала:
– Ты свидетель.
– Свидетель чего?
– Не знаю.
– Ерунда какая-то… – мрачно проговорила Дайнека.
– Ломашкевич сказал тебе, как вести себя дальше?
– Велел немедленно уезжать.
– И ждать, пока тебя найдут и убьют? – Ирина недобро улыбнулась. – Тебе самой нужно искать убийцу! Пока он не нашел тебя.
– Легко сказать…
– Другого выхода у тебя нет, – заключила Ирина и тронулась с места.
В театр они приехали ко второму звонку. В фойе Ирина представила Дайнеку Турусову. Он выглядел триумфатором, будто досрочно выиграл выборы.
– Вот, Геннадий Андреевич, наш стажер Людмила Дайнека. Кстати, студентка московского вуза.
Турусов улыбнулся и обнял Дайнеку за плечи.
– Это хорошо, толковые люди нам очень нужны, – он отпустил ее и слегка подтолкнул к двери в зрительный зал: – А теперь – идите. Пора начинать.
Сев в кресло, Дайнека достала платок и вздохнула:
– Сейчас наревусь…
Ирина вскинула брови:
– Это еще почему?
– История грустная.
– Ну-ну…
В зале понемногу стемнело, подняли занавес, и спектакль начался. Когда запели про белый шиповник, Дайнека, как и обещала, заплакала.
«Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна, жизнь одна-а-а…» – пели герои, а она с упоением лила слезы.
«Их схоронили в разных могилах, там, где старинный ва-а-ал. Как тебя звали, юноша милый, только шиповник зна-а-ал…»
На вечеринку, которую Геннадий Андреевич устроил в буфете, пришли все исполнители, администрация театра и кое-кто из предвыборного штаба. Заплаканная физиономия Дайнеки привлекала излишнее внимание окружающих, поэтому девушки быстро ушли. Ирина предложила переночевать у нее. Такая возможность исключала поздний визит к родственникам. Дайнека согласилась и в машине все еще хлюпала носом.
– Ты очень сентиментальна, – заметила Ирина.
– Подумай только, они так любили друг друга!.. И у них никогда не будет второй жизни… – она снова уткнулась в платок.
– Разве можно так близко к сердцу принимать то, что случилось двести лет назад?
– Можно.
– Чтобы успокоить тебя, повторюсь: не так уж он ее и любил.
– Этого тебе знать не дано, – упрямо возразила Дайнека.
– Когда делала передачу про Резанова, я много всего прочитала. Письма, донесения, документы… Николай Петрович был сухим прагматичным чиновником и, как говорят, карьеристом. Знаешь, что он писал в донесении графу Румянцеву? Что для достижения своих целей ежедневно «куртизировал гишпанскую красавицу» и так увлек ее рассказами о другой, лучшей жизни, что лишь только сделал ей предложение – тут же получил согласие.
– Я не знаю, что такое куртизировать… – недоверчиво пробурчала Дайнека.
– Ухаживать или, как говорили тогда, волочиться.
– Только не убеждай меня, что он был подлецом. К тому же насчет донесения графу… Ты хотела, чтобы он написал ему, что влюбился?
– Резанов был деловым человеком. И у него была цель – купить хлеб и спасти колонию на Аляске. К тому же он был вдовцом. Почему бы не жениться на шестнадцатилетней красавице?
Дайнека ответила просто:
– Я знаю, что он ее очень любил.
– Ну, тогда я расскажу тебе, что было после того, как Резанов покинул Кончиту. Может быть, ты что-нибудь поймешь. Сначала он отвез провизию в Ново-Архангельск. Потом на той же «Юноне» пересек Тихий океан и оказался в Охотске – главном восточном порту Российской империи. И что, ты думаешь, он затеял? – Ирина торжествующе глянула на Дайнеку. – Отправил два корабля, «Юнону» и «Авось», к южному берегу Сахалина, чтобы сделать зачистку и разогнать японские поселения! Кораблями командовали все те же – Хвостов и мичман Давыдов. Обиделся, видишь ли, что японцы не стали с ним торговать!
– Я не знаю истории… Юг Сахалина был территорией Российской империи?
– Да.
– А что там делали японские поселенцы?
– Как и сейчас – хотели расширить свои территории.
– Не мне судить, но, по-моему, он правильно сделал.
– Японский император так не считал.
– Обиделся?
– Конечно.
– И это нормально.
Ирина остановала машину.
– Что? – спросила Дайнека.
– Приехали.
Ирина жила прямо на берегу Енисея. За домом начиналась березовая роща, и, когда Дайнека вышла из машины, на нее буквально обрушился шквал волнующих весенних запахов.
Утром, когда Ирина разбудила Дайнеку, она была уже в полной готовности.
– Просыпайся! Сегодня идем на брифинг с Жуковым.
– С тем, что ехал в девятом купе?
– Да. Вчера в центре города чуть не взорвали Виталия Воропаева!
Дайнека вскочила и молниеносно оделась. Они спустились во двор, сели в машину и поехали в центр, к зданию краевого управления внутренних дел.
В просторном конференц-зале почти не было свободных мест. Они устроились у самого входа.
На небольшом возвышении за столом сидели двое мужчин в форме. Чуть сбоку стояло лохматое растение в глиняном горшке, похожее на папоротник. Вдоль стены расположились полицейские чины. Сжимая в руках папки, они наблюдали за прибывающими журналистами.
У трибуны уже стоял тот, которого Дайнека запомнила по трем дням совместного пребывания в вагоне поезда Москва – Красноярск.
– Ну что же, начнем? – Жуков уверенным взглядом окинул зал. – Сначала я вкратце расскажу о вчерашнем происшествии, а потом вы будете задавать вопросы.
Журналисты одобрительно зашумели. Он улыбнулся:
– Договорились.
Дайнека придвинулась к Ирине:
– Совсем не похож на себя.
– В смысле?
– Там, в вагоне, он был другим, – Дайнека ухмыльнулась. – Я его тогда за уголовника приняла.
Ирина рассеянно кивнула, не отрывая взгляда от Жукова.
– Как все уже слышали, – заговорил он, – вчера в одиннадцать часов утра на пересечении улиц Ленина и Перенсона произошел взрыв. В ходе предварительного расследования установлено, что заряд, эквивалентный полутора килограммам тротила, был спрятан за пластиковый кожух, надетый на фонарный столб уличного освещения. Скорее всего он был прикручен проволокой к железной трубе столба со стороны проезжей части и приведен в действие посредством дистанционного управления. Столб рухнул, на земле вокруг него образовалась большая воронка. Таких хитроумных уличных терактов у нас еще не было…
– Здравствуйте, Ирина Ивановна, – к девушкам подсел какой-то ботаник.
– Здравствуй, – коротко ответила Ирина.
– Ударная волна была чудовищной по своей силе. Разорвав пластиковый кожух фонаря, она зацепила три проезжавших мимо автомобиля: «Жигули», «БМВ» и «Тойоту». Также повреждены несколько припаркованных неподалеку автомобилей. Они отделались пробоинами, вмятинами и царапинами. Семь человек получили ранения. По делу работает оперативная группа из тринадцати человек. В нее входят сотрудники прокуратуры и органов внутренних дел. В настоящее время уже ведутся допросы свидетелей и очевидцев. Назначены и проведены криминалистические экспертизы. По результатам опроса свидетелей составляется фоторобот мужчины, который, по предположению следствия, мог установить взрывное устройство. Сейчас нами отрабатываются все возможные версии…
– Давно началось? – спросил ботаник.
– Только что, – на этот раз ответила Дайнека.
– … и это все, о чем на сегодня можно говорить наверняка, – Жуков закруглялся. – Нами ведется обычная работа по накапливанию следственного материала.
– Видел вашу программу, – прошептал ботаник и поправил очки.
– Да погоди! – Ирина неожиданно встала и громко сказала: – Уважаемый Лев Осипович, не считаете ли вы, что бомба предназначалась кому-то из автовладельцев?
Жуков кивнул.
– Есть такая версия. Если бомба служила неким предупреждением, то, возможно, объектом злоумышленников мог быть автомобиль.
Опасаясь, что ее станут перебивать, Ирина торопилась задать следующий вопрос:
– Рассматривается ли версия покушения на Виталия Воропаева?
– Фактов, подтверждающих попытку заказного убийства, пока нет. Уголовное дело возбуждено по статье двести тринадцатой, части третьей Уголовного кодекса Российской Федерации (хулиганство, совершенное с применением оружия).
– А то, что в момент взрыва Воропаев оказался именно на этом перекрестке, – это не факт?
Жуков раздраженно выпятил подбородок, ослабил галстук и перевел взгляд на окно.
– Не могу с полной определенностью утверждать, что машина Воропаева оказалась на перекрестке случайно. Возможно, факт ее нахождения там и взрыв как-то связаны. Но это только предположение. С уверенностью можно сказать лишь то, что автомобиль остановился, не доезжая до эпицентра взрыва. В машине, кроме Воропаева, находился его водитель. Сам Воропаев утверждает, что инцидент никак не может быть связан с ним, поскольку никаких угроз он не получал.
По залу прокатился разноголосый шум.
– Попрошу внимания! – заволновался человек из президиума.
– Еще вопросы? – Жуков обвел аудиторию строгим взглядом.
– Сам Виталий Воропаев не пострадал? – спросил мужской голос из последних рядов.
– Насколько мне известно, нет, – по многозначительной ухмылке было видно, что самого Льва Осиповича не огорчил бы другой исход дела.
– Сколько человек получили ранения в результате взрыва и каков материальный ущерб?
– Я уже говорил: пострадало семь человек. Большинство из них – прохожие. Всех раненых госпитализировали в больницу «Скорой помощи». Состояние пострадавших оценивается как среднетяжелое. Это в основном проникающие ранения и баротравмы. Материальный ущерб окончательно не определен. Значительно пострадали несколько машин, разрушен киоск «Роспечать»… – Жуков широко улыбнулся. – Девушка-киоскер отлучилась на минуту, как раз в этот момент произошел взрыв. Вот такое счастливое для нее стечение обстоятельств.
– Повезло девушке! – выкрикнул с места ботаник.
– Кто, по вашему мнению… – начала Ирина, но Жуков, не дослушав, сказал:
– Не знаю.
– Это происшествие связано с выборами? – не сдавалась журналистка.
– Думаю, нет. – Лев Осипович вежливо улыбнулся.
– Скользкий, как угорь! – прошипела Ирина. – Можно было не приезжать.
Она сердито запихивала в сумочку диктофон.
– Живет себе человек по принципу: «Сам дурак, и вас дураками сделаю».
Дайнека рассмеялась. В их сторону начали оборачиваться. Жуков, остановив на девушке взгляд, кажется, узнал ее, улыбнулся и качнул головой, как будто собрался с ней поздороваться.
– Смотри-ка, узнал!
В этот момент во весь рост поднялся ботаник. Дайнека настороженно выпрямилась, поняла: сейчас что-то будет.
– Скажите, пожалуйста! – он сделал паузу и поправил очки. – Вы можете дать хоть какую-то информацию о том, что произошло в поезде Москва – Красноярск, в вагоне, где ехал Виктор Шепетов? По той информации, которая есть у меня, там были убиты два охранника и похищены деньги, предназначенные для проведения предвыборной кампании Шепетова. И еще один вопрос… – теперь ботаник с трудом перекрывал шум голосов. – Это правда, что по подозрению в убийстве задержан Эдуард Марцевич – политтехнолог из штаба Турусова? Спасибо.
Жуков раскрыл рот, но говорить не мог. Смотреть на его лицо в этот момент было невозможно: он покраснел и с ненавистью взглянул на Ирину. Ботаник заулыбался.
– Я догадываюсь, от кого вы получили эту информацию… – произнес наконец Лев Осипович. Его голос стал набирать силу, в нем зазвучал металл. – В интересах следствия я сейчас ничего не могу рассказать. Однако должен вас огорчить: Эдуард Марцевич пока не задержан, и подозревается он в убийстве собственной жены. Дело семейное, и никакого отношения к Шепетову оно не имеет.
Ботаник снова встал, и все вокруг стихло.
– Из ваших слов следует, что в вагоне произошло три убийства? Насколько я понял, кроме двоих охранников была убита жена Эдуарда Марцевича?
Жуков молчал. Из-за стола встал модератор.
– Лев Осипыч ответил на ваш вопрос. В интересах следствия…
В зале пронесся ропот возмущенных голосов.
– …время, отпущенное…
Шум становился все сильнее.
– …в следующий раз…
Журналисты наперебой выкрикивали свои вопросы.
– …надеюсь… в будущем…
– Пойдем… – Ирина поднялась со своего места.
Они вышли из зала и направились в глубину обширного холла, где за буфетной стойкой находились места для курения. Там уже сидели несколько человек, среди которых Дайнека узнала Кринберга.
– Рад! Очень рад видеть вас! – он обнял Ирину за плечи.
Та решительно освободилась и заметила:
– Вы сильно переоцениваете свое обаяние.
– Неужели? – Кринберг на мгновение огорчился, но тут же улыбнулся Дайнеке. – Полагаю, нас следует наконец представить друг другу. Кринберг.
– Дайнека.
– Скажи-и-ите… – протянул он, оглядывая ее с ног до головы.
Девушка поежилась, и это было замечено.
– Вот что. Сегодня у меня как раз свободный вечер. Может быть, мы с вами…
– Забудь, – переходя на «ты», вклинилась Ирина.
– Ах нет? Да ради ж бога!.. – Кринберг немедленно перестроился: – Все было очень пупырчато, не находите?
– Что?
– Брифинг. Я слушал из-за двери. Внутрь заходить не стал. Как вам наш стажер? Он должен был сидеть рядом с вами.
– Очкарик?
– И как он?
Ирина испытующе посмотрела в лицо Кринберга.
– Ах, это вы…
– Какова была реакция Льва Осипыча?
– Конечно же, это вы…
– Еще бы, упустить такой случай…
– Вы не остановитесь ни перед чем!
– Увидите, что будет завтра… – Кринберг окликнул девушку из буфета: – Голубушка!
– Че-е-его?
– Кофейку чашечку принесите.
– Я… – девица налегла бюстом на стойку, – между вами курьером метаться не собираюсь.
– Хорошо сказано! – с энтузиазмом воскликнул Кринберг и послал буфетчице поцелуй. – Чудо, как хорошо! А?!
Никто не ответил.
– Разрешите спросить, – неожиданно серьезно продолжил он. – Нет ли каких-нибудь вестей от вашего друга? Эдуард Марцевич не давал о себе знать?
– А при чем тут я? – удивилась Ирина.
– Чего вы испугались, прелесть моя? Я просто поинтересовался. Если хотите знать, мне очень его жаль. Подставили его, подлецы…
– Вы тоже так думаете? – не замечая подвоха, спросила Ирина.
– Это очевидно, – проникновенно продолжил Кринберг. – Пока ваш Эдик благополучно кушал водку в девятом купе, некто укокошил его жену. Пьяный Эдик возвращается к себе, – подобравшись, Кринберг очень похоже изобразил крадущегося пьяного Эдика, – стараясь не разбудить, быстро ложится спать. А утром – о ужас! – он раскатисто рассмеялся.
Ирина схватила Дайнеку и буквально потащила прочь.
– Мерзавец… Не перестаю удивляться его цинизму. Скажи мне, как так можно! – она всхлипнула.
Дайнека обняла подругу за плечи.
– Не обращай на него внимания.
– Мне это сразу не понравилось… Я сразу насторожилась… Помнишь, Эдик сказал, что идет к Жукову? Что это Мединцев его пригласил. Не мог Мединцев пригласить Эдика! Не знаю, как объяснить… Не тот он человек, – Ирина вытерла слезы. – Что же делать?
– Спросить у Жукова, – уверенно ответила Дайнека.
– О чем? – оторопела Ирина.
– Кто пригласил Эдика к ним в купе.
Ирина захохотала, а когда, успокоившись, вытерла слезы, Дайнеки рядом с ней уже не было. Оглядевшись, Ирина увидела ее у высоких дверей конференц-зала. Рядом стоял Лев Осипович Жуков, и они о чем-то беседовали.
Лев Осипович Жуков сидел рядом с Дайнекой на заднем сиденье служебного автомобиля. В салоне был слышен только монотонный гул двигателя.
Молчание было отчасти вызвано растерянностью Дайнеки, отчасти – мрачным настроением Жукова. Он не переставал хмуриться и время от времени выпячивал нижнюю челюсть, словно ослабляя давление галстука.
Нельзя сказать, что недовольное лицо Жукова и однообразный гул двигателя могли послужить достойным сопровождением для предстоящего разговора. И все же нужно было как-то начать.
– С вашей стороны это так любезно… – Дайнека соображала, как продолжить никчемную фразу.
Жуков ее выручил:
– У вас есть десять минут, чтобы объяснить, чего вы хотите. Выкладывайте, что там стряслось?
– Мне нужен ответ на вопрос: кто пригласил Марцевича в ваше купе?
Лев Осипович резко повернулся и посмотрел на нее.
– Черт знает, что такое! В детектива играете?! Или вы журналистка?! – при этих словах лицо Жукова побагровело.
– Нет, я не журналистка, – ответила Дайнека безо всякой надежды, что он ей поверит.
– Хорошо, если так. Ненавижу всю эту журналистскую братию! Стараюсь держаться от них подальше. Не поверите, в гости к друзьям не пойду, если узнаю, что там предполагается какой-нибудь писака. А для чего вам знать, кто привел этого Марцевича? – он скептически усмехнулся. – Для уловления злодея?
На нее с любопытством оглянулся усатый шофер Жукова. Дайнека поежилась и повторила вопрос:
– Это был Мединцев?
– Мединцев спал и проснулся лишь в Красноярске.
– Тогда кто?
– Милая девушка… – на этот раз голос Жукова звучал по-отечески. – Это грязная история… Грязная. Не усложняйте себе жизнь и держитесь от нее подальше.
– Тогда это были вы?
– Что касается меня, я и знать-то его не знал.
Дайнека уставилась в окно. По ее щекам потекли слезы. Всхлипывая, она вдруг запричитала:
– Ну и пожалуйста… ну, и не говорите… пусть меня убьют. Задушат, как тех двоих из пятого купе… как Риту… как бедную Тину. Пусть!
– Какую еще Тину? Где вы набрали столько народу? Федя, у тебя есть платок?
Шофер снова обернулся и протянул ей клетчатый носовой платок. На сей раз его усатая физиономия выражала крайнюю степень сочувствия.
– Спасибо, – Дайнека шумно высморкалась.
– Теперь рассказывайте.
– Прошлой ночью в доме моей матери убили женщину. Задушили так же, как тех троих в поезде.
– Убийство на Второй Гипсовой? Там живет ваша мать? Отвечайте!
– Вторая Гипсовая, дом двадцать, квартира один… – заученно проговорила Дайнека.
Жуков побагровел.
– Черт знает, что такое! Почему не доложили?!
Водитель молча втянул голову в плечи.
– Вот видите, вы тоже думаете, что убить хотели меня, – Дайнека покосилась на Жукова.
– Кто вам сказал?
– Это и дураку ясно…
– Стало быть, я дурак?
– Простите, я не хотела.
Водительское сиденье ритмично заколыхалось. Можно было предположить, что Федор умирает от смеха.
– Сегодня, как только вернусь, затребую дело к себе. Кто с вами беседовал?
– Дмитрий Ломашкевич и еще один, толстенький, его фамилии я не знаю.
– Ломашкевич? Этот московский выскочка?
– Тюменский, – поправила Дайнека.
– Какая разница, наглый молокосос. А с вашим делом я разберусь лично. Обещаю. Идет?
– Нет, не идет.
– Чего ж вам еще?! – возмутился Жуков.
– Кто пригласил Эдика Марцевича в ваше купе? – снова спросила Дайнека.
– Заноза!
– Скажете или нет?
– Скажу, – наконец сдался Жуков. – Иван Данилыч.
– Казачков?
– Он… Мединцев, мой заместитель, уже спал, я тоже собрался на боковую. И тут вдруг заявляются двое с бутылкой – Иван и этот Марцевич. Сидели недолго, часа полтора. Эдик ваш набрался и скоро ушел, Иван минут через десять – тоже. Это все. Теперь довольны?
– Да.
– Ну, слава богу!
– Приехали, Лев Осипыч, – сообщил водитель.
– До свиданья, Людмила. Федор вас отвезет, куда скажете, – Жуков озадаченно крякнул. – А ловко это вы меня! Глазки на колесиках, и слезки вовремя подоспели. Как по нотам!
– Неправда! – искренне возмутилась Дайнека.
– Да будет вам! И знаете что?
– Что?
– Жаль, что вы не журналистка. У вас бы получилось. Прощайте.
– Куда едем? – спросил водитель, когда Жуков скрылся за массивными дверями здания краевой администрации.
– Улица Семафорная, 154. На том берегу Енисея.
Автомобиль тронулся, Дайнека позвонила Ирине:
– Это я.
– Прости. Сейчас не могу. С минуты на минуту жду одного человека. Перезвони позже. Или нет, лучше я сама тебе наберу.
– Пока.
Было обидно, но поговорить можно и позже.
– Луна-парк приехал, – полуобернувшись, Федор кивнул вправо.
Коммунальный мост, по которому они сейчас проезжали, был переброшен с одного берега Енисея на другой через участок суши, называемый островом Отдыха. На обширной территории перед спортивным комплексом расположились остроконечные «шляпы» каруселей и пестрые раскрашенные вагончики. У изгороди выстроилась очередь из больших и маленьких фигурок.
В кармане задребезжал телефон. Думая, что звонит Ирина, Дайнека не сразу узнала Ломашкевича.
– Здравствуйте, Людмила.
– Здравствуйте. Какие-нибудь новости?
– Пока нет. Есть время поговорить?
– Да, я как раз еду в машине.
– Знаю.
Дайнека беспокойно оглянулась назад.
– Вы следите за мной?
– Скорее, охраняем.
– Они уже давно за нами шуруют, – не оборачиваясь, заметил Федор. – Оперативники в синих «Жигулях». Серега, Васька Писан, третьего не могу разглядеть.
– Это в ваших интересах. И мне спокойней, – продолжал Ломашкевич. – У меня вот какой вопрос: в тот вечер или ночью никто из вас не забирался с ногами на стол? Понимаю, что вопрос глупый. И тем не менее…
– На стол, который стоит у окна в маминой комнате?
– Именно.
– Чушь какая… Конечно, нет.
Ломашкевич усмехнулся.
– Видите ли, на скатерти обнаружены следы ног. Сначала мы не обратили внимания на размер, а он скорее женский, чем мужской. Можно, конечно, предположить, что убийца – некрупный мужчина, но форма следа указывает на то, что это женщина. А судя по тому, как легко она справилась со своей работой, очень сильная и ловкая женщина.
– Лариса… – прошептала Дайнека.
– Нет, – возразил Ломашкевич. – Мы уточнили, она в тот момент была в Барнауле. У нее твердое алиби. Личность убитой тоже проверили. Ничего подозрительного. Теперь нет никаких сомнений в том, что убить хотели именно вас. Эту же версию подтверждает другая оперативная информация. Вы должны быть очень осторожны. Обещаете?
– Обещаю, – проронила Дайнека.
– Тогда до скорого.
– До свидания.
Только теперь она заметила, что машина уже стоит во дворе дома Козыревых.
– Приехали?
– Пару минут назад, – сказал Федор.
– Простите.
– Приятно было познакомиться. Может, еще свидимся.
Дайнека вышла, машина Жукова ухала, но синие «Жигули» остались. Из подъезда вышел спортивного вида мужчина.
– Можете идти, все чисто.
– Спасибо, – почувствовав себя героиней какого-то фарса, она была готова провалиться сквозь землю.
На лестничной площадке Дайнека столкнулась с Владимиром Козыревым. Вместе они вернулись в квартиру.
– Располагайся в тещиной комнате. Они с Маринушкой и детьми на пару дней отлучились.
Девушка прошла в комнату, стянула с себя свитер. В дверь постучали.
– Можно? – заглянул Владимир. – Тебя покормить?
– Спасибо, не хочу. Ты куда-то собрался?
– В общем, да, но у меня еще есть время.
Помолчали. Потом он заговорил снова.
– Мне очень жаль. Убийство – это по-настоящему страшно.
– Я не знала ту женщину, но мне тоже ее жаль…
Мягко ступая по ковру, Козырев прошел в глубь комнаты и устроился в кресле.
– Знаешь, иногда хочется вот так посидеть, с кем-нибудь поговорить…
Что-то в его голосе насторожило Дайнеку, однако она подумала:
«Это его дом, и он волен сидеть там, где ему вздумается».
– …иногда так вымотаешься на работе… – голос Владимира звучал на редкость проникновенно, – …что особенно остро чувствуешь, как одинок.
Он с грустью взглянул в окно.
Теперь Дайнеке стало понятно, к чему он клонит, и она быстро произнесла:
– Я очень устала.
Но он продолжал сидеть в кресле.
– Я хочу отдохнуть, – настойчиво повторила Дайнека.
– Поговори со мной…
– В другой раз, – с высоты своего роста она видела плешь на голове сидящего. – Послушай, а ты лысеешь, – не сдержавшись, Дайнека улыбнулась.
Через несколько мгновений за ним захлопнулась дверь.
«Нужно срочно съезжать», – подумала она, но тут же вспомнила, что ехать ей некуда.
Глава 16
Бригантина «Юнона», Ново-Архангельск, Охотск
Май – октябрь 1806 года
10 мая 1806 года в шесть часов пополудни бригантина «Юнона» снялась с якоря и, покидая залив Сан-Франциско, салютовала семью выстрелами. Из крепости ответили девятью.
Резанов находился рядом с Хвостовым на капитанском мостике и смотрел в трубу на утес, где остались провожающие: семья Аргуэлло, гарнизонные офицеры и падре Хосе Урия.
Беленькое платье Кончиты трепал сильный ветер. Она махала платком только Резанову. Он же чувствовал, как в груди сжимается сердце, и знал, что, если отнимет от глаз трубу, кто-нибудь заметит, что сорокадвухлетний командор, действительный камергер двора российского императора, плачет. Попутный ветер уносил корабль от берегов Калифорнии, но не в силах был осушить слезы Резанова.
Когда берег скрылся, Николай Петрович спустился в каюту, открыл иллюминатор, сел за письменный стол и устремил невидящий взгляд на столешницу. Достал перо и бумагу. Долг посланника обязывал его к ежедневным записям, которые должны войти в донесение министру коммерции графу Румянцеву. Резанов задумался, потом взял перо:
«Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих…»
Перо со скрипом шаркало по бумаге, описывая самое личное и дорогое, что хотелось, но не было никакой возможности утаить.
«Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное…»
Написав это, Резанов встал и подошел к иллюминатору. На сердце было гадко оттого, что, сказав полуправду, он почувствовал себя бесчестным лжецом. Командор снова сел за стол, взял перо и продолжил:
«…нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие».
Решительно отодвинув начатый черновик, он взял чистый лист, решив немедля писать письмо другу, кому мог доверить то, что клокотало в груди и вырывалось наружу.
«…Вот, друг мой, и моя исповедь частных приключений. Отнюдь не из корысти или необдуманной страсти сделал я предложение Кончите и положил начало своему роману. А по искренней привязанности к ее благородному сердцу. Предвижу я толки и, может, усмешку столичных друзей, что-де Резанов женится на испанке, дабы споспешествовать дипломатической карьере, а я, ей-богу, не думаю об этом и ем хлеб государя не за чины и награды. И ежели судьбе угодно будет окончание сего романа, я, быть может, действительно сделаю пользу Отечеству и обрету счастье на остаток жизни моей…»
Попутный ветер позволил «Юноне» добраться до острова Кайган, однако по его достижении полный штиль задержал судно на десять дней. А как только ветер поднялся снова, он вдруг резко набрал силу, и к вечеру начался страшный шторм, который продлился всю ночь и следующий день.
На судно обрушивались чудовищные волны. Неимоверная сила швыряла «Юнону» в черную бездну и возносила на высокие гребни. Через палубу хлестали потоки воды, сметая все, что было непрочно закреплено. Когда шторм стих, моряки увидели на мачтах обрывки снастей и клочья порванных парусов.
Через месяц после отплытия от берегов Калифорнии «Юнона» приблизилась к острову Ситка, зашла в залив Норфолк-Зунд и бросила якорь. Опасаясь, что население форта вымерло от голода и скорбута или полностью вырезано индейцами, Хвостов приказал сделать несколько пушечных выстрелов, однако с берега никто не ответил…
Моряки уже были готовы к самому худшему. Но вскоре увидели плывущие к кораблю байдары, в которых сидели больные, истощенные люди. Помощь пришла, но не все ее дождались. Семнадцать колонистов умерли, еще шестьдесят уже не вставали.
Встретившись на берегу с правителем русской Аляски Александром Андреевичем Барановым, Резанов дал полный отчет о доставленной провизии. Ему одному командор поведал о своем намерении жениться на дочери коменданта крепости Сан-Франциско. Более он об этом никому не рассказывал.
25 июля Николай Петрович Резанов отбыл на «Юноне» в Россию, намереваясь пересечь океан и достичь Охотска, восточного порта империи. Выход из гавани получился неудачным, дул встречный ветер с дождем и туманом, что нередко бывало в этих водах даже в июле.
В конце сентября «Юнона» достигла берегов России, вошла в устье реки Охты и пришвартовалась в Охотском порту. Охотский деревянный острог располагался весьма низко, у самой воды. Берег – мелкая галька, поросшая редкой травой. Нездоровое, сырое, голодное место. Только один раз в год, весной, жители запасались рыбой, когда она приходила из моря в низовье Охты. Рыбу солили, коптили, сушили и ели все лето, осень и зиму.
Камергера Резанова встретили с большим воодушевлением. Нечасто сюда приезжали посланцы российского императора. Его, больного, перенесшего в пути лихорадку и гастритные боли, настойчиво тянули по гостям и приемам. Следуя долгу, командор мужественно выдержал протокольные процедуры, после чего слег на несколько дней.
Знающие люди советовали отложить поездку в Санкт-Петербург до весны, однако он их не слушал. Из двух лет, которые Николай Петрович отвел себе для достижения столицы и возвращения в Сан-Франциско, полгода уже прошло.
24 сентября на рассвете Николай Петрович Резанов выехал из Охотска и направился верхом на лошадях в Якутск, до которого было более тысячи километров. На всем протяжении Якутско-Охтинского почтового тракта, по которому предстояло проехать, располагалось восемнадцать почтовых станций, причем на самом длинном и малопроходимом участке от Охотска до реки Алдан – всего четыре. Обслуживались они якутами. Случалось, что, достигнув почтовой станции, путешественник не находил там смену для лошадей, приюта и пищи.
Решившись на этот поход в преддверии холодов, Резанов пожалел своего камердинера и оставил его в Охотске с такими словами:
– Дождешься попутного корабля и достигнешь Санкт-Петербурга водным путем. Твое время терпит, а мне более ждать невозможно.
С собой он взял слугу-гавайца Томори, который был значительно моложе и выносливей камердинера Жана, несколько лошадей, необходимой провизии, документы и кое-что из личных вещей.
Путь пролегал через множество рек, горных хребтов и труднопроходимых лесов. Это было утомительное, опасное путешествие. Спустя несколько дней зарядил дождь и сильно похолодало. Одна из переправ через реку закончилась для Резанова падением в воду, после чего более суток ему пришлось ехать в мокрой одежде, и у него возобновились приступы лихорадки. Во время одного из таких приступов командор упал с лошади и сильно зашибся.
Так он и ехал – больной, истерзанный, истощенный… Надо ли говорить, какие мысли точили его мозг? Сильнее физических страданий командора мучила невозможность выполнить данное обещание. Он представлял себе, как Кончита сидит на утесе и смотрит за горизонт. Она ждет его, и он должен сделать для нее невозможное.
В начале октября дождь перешел в снег. Томори был в ужасе и страдал не менее командира. Наконец 7 октября, зайдя за Юдомский Крест, они сумели отыскать якутскую юрту. Резанов слег и на несколько дней впал в беспамятство. В бреду он говорил по-испански и повторял слово «волвер»[12].
Хозяин юрты, старый якут, оказавшийся шаманом, брал в руки бубен и бил в него особенным способом, призывая на помощь лесных духов. Из корней и трав варил какое-то зелье и поил командора. Втыкал в его тело деревянные иглы, обернутые целебными травами, и поджигал их. В такие моменты юрта наполнялась запахом полыни, моксы и еще какими-то ароматами, каких не знает нос европейца.
Придя в себя, командор собрался в дорогу, но якут убедил его дождаться, пока на широкой реке Алдан встанет лед. Другого способа преодолеть эту реку не было. С тяжелым сердцем Резанов пережидал нужный срок. Вечерами писал черновики донесений и писем, а ночью вынимал из мешочка, что всегда носил на груди, подвеску с солнечным камнем, и тот освещал его путь и согревал в темной, холодной юрте.
Глава 17
Москва, наши дни
От ворот до террасы по прямой было метров сто, не больше. Но по извилистой дорожке, окруженной деревьями, выходило не меньше двухсот.
Следуя за охранником, Семен Крестовский сознательно замедлял шаг, оттягивая момент встречи с Раком. Миновав теннисный корт, они свернули, затем поднялись по каменным ступеням, пересекли веранду и вошли в дом.
Скинув пальто, Крестовский неуверенно приблизился к дверям гостиной. Вадим Николаевич Рак стоял перед антикварной конторкой и что-то писал. Без сомнения, он хорошо слышал, как вошел Крестовский, однако даже не подумал прерваться.
«А что, если…» – в голове Семена Крестовского созрел фантастический план. Он представил себе, как подходит к камину, берет чугунную кочергу и с размаху бьет Рака по голове. Потом еще и еще раз… Мысленно замахиваясь кочергой, Крестовский мечтательно улыбался.
– С хорошими новостями пришел, Крест? – Вадим Николаевич смотрел на него, не оборачиваясь.
«Что за чертовщина!» – Крестовский не сразу сообразил, что лицо патрона – всего лишь отражение в зеркале.
– Ну, садись. Выпьешь чего-нибудь? – Рак подошел к барной стойке.
«Я не должен, не должен бояться!» – Крестовский непроизвольно кивнул. К горлу подкатила тошнота, привычный страх сдавил сердце.
Стакан с виски тяжело заскользил к нему по стеклянной столешнице, оставляя след, похожий на обмелевшую реку.
– Ах, черт! – хозяин дома раздраженно выкрикнул: – Дарина! Дарина, или кто там! Лена! Где ты?! Дура чертова… Лена!
– Я здесь! – чувствовалось, что его жена бежала по коридору и оттого запыхалась. Вид у нее был такой, будто она вот-вот хлопнется в обморок.
– Куда подевалась прислуга?
– Дарину я отпустила к врачу, у нее заболел зуб. А у Надежды Ивановны выходной.
В прищуренных глазах Вадима Николаевича разгорался садистский огонь. Взяв в руки стакан, он не спеша сел на диван.
– Были бы у тебя мозги, ты бы сообразила, что нельзя отпускать сразу двоих.
Елена молчала, только лицо становилось бледнее, и при каждом вздохе раздавался всхлип, похожий на тихий стон.
Вадим Николаевич спокойно наблюдал за ее мучениями.
– Если некому, кроме тебя, вытри сама.
– У меня ничего нет… Я не знаю… – маленькая грудь вздымалась все чаще, девушка на глазах теряла сознание, нащупывая рукой, на что опереться. Теперь отчетливо слышался болезненный свист ее тяжелого дыхания.
– А мне насрать. Сними блузку и вытри ею.
Девушка пошатнулась, послушно подняла руки, чтобы снять кофточку, и рухнула на пол. Скорчившись, она захрипела.
– Бери свой стакан, Крест, пошли отсюда, – Рак первым покинул комнату.
У входа в библиотеку он нехотя бросил охраннику:
– Вызови врача и отнеси «пшикалку». Там, в гостиной, у Елены приступ.
Охранник кинулся выполнять приказ.
– Что с ней? – Крестовский понемногу пришел в себя.
– Астма. – Патрон недовольно поморщился и сел в кресло. – Нужно было проверить ее у врачей, прежде чем жениться. Оплоша-а-а-л… В следующий раз умней буду. А ты, Крест, женат?
Впервые они заговорили о его личной жизни. Крестовский покачал головой. Страх на время оставил его. Вадим Николаевич нетерпеливо заерзал в своем кресле.
– А ну-ка, расскажи, расскажи… А я послушаю… Неужели один? Мне всегда казалось, что ты женат.
«Каза-а-алось! – мысленно огрызнулся Крестовский. – Тебе до меня и дела-то нет».
– Не женат, но живем вместе.
– Давно?
– Одиннадцать лет.
– Молоденькая?
– Моя сверстница.
Рак недоверчиво покосился:
– Да ну?
– Ей, как и мне, сорок.
– Геро-о-о-й… – Вадим Николаевич ухмыльнулся.
От обиды у Крестовского запылало лицо. «Педофил вонючий!» – он испытал невыразимое желание защитить свой выбор и свою не слишком удавшуюся жизнь.
– Она в цирке работала. Сначала на трапеции, потом, когда получила травму…
– Так-так… И что с ней случилось?
– Упала с большой высоты. Сильно покалечилась. Долго лечилась.
– Бедняжка… – Вадим Николаевич хлебнул виски и скорбно покачал головой.
– Когда мы познакомились, все было в прошлом.
– А что у тебя с той девчонкой?
Крестовский не сразу сообразил, что речь идет о Дайнеке. Его застали врасплох. Это была излюбленная тактика Вадима Николаевича.
– Проблемы больше нет, – ответил он с опозданием.
– Ты в этом уверен?
– Аб-со-лют-но! – на сей раз Крестовский действительно не сомневался в сказанном.
Но тут случилось то, чего он никак не ожидал.
– Как ее звали, эту девчушку?
– Людмила Дайнека.
– Так вот, чтоб ты знал, – Рак определенно смаковал ситуацию. – Она жива.
– Кто?
– Девчушка твоя – жива.
– Не-е-ет… – Крестовский непроизвольно ухмыльнулся. – Я уверен. Все кончено.
Вадим Николаевич поднял руку, рассматривая на просвет золотистую жидкость в своем стакане.
– Засунь свою уверенность себе в задницу! – Неожиданно он с силой швырнул стакан в дверь.
Раздался звон, и стеклянный витраж рассыпался на осколки. На звук тут же прибежал охранник.
– Пошел прочь!
– Слушаюсь.
Они снова остались вдвоем.
– Сейчас ты пойдешь домой, трахнешь свою циркачку и хорошенько пораскинешь мозгами, как поправить дело. Этот шанс для тебя последний.
Крестовский едва сдерживал себя, чтобы не побежать. Весь путь от дома до ворот его не оставляло ощущение, что в спину вот-вот выстрелят…
Глава 18
Красноярск, наши дни
Рабочий день приближался к обеду. Предвыборное напряжение висело в воздухе, как духота перед грозой. Очумевшая от усталости, Дайнека всерьез подумывала о том, что угодила в чужую жизнь, из которой пора уносить ноги.
Завтра, и послезавтра, и послепослезавтра все будет так же безрадостно. Здесь, на ее родной земле, вовсю хозяйничают политики, устраивая глобальные сеансы гипноза и поворачивая вспять реки народного самосознания. И в этом «сатанизме» теперь зачем-то участвует она!
Дайнека закрыла глаза, чтобы унять раздражение. За спиной распахнулась дверь, и в ее крошечный кабинет зашла Ирина.
– Устала? – с ходу спросила она.
Дайнека призналась:
– Надоело.
– Быстро. А мне в этом говне еще плавать и плавать, – Ирина холодно улыбнулась. – Идешь на обед?
– Лучше на кладбище.
– Это ты так шутишь?
– Нет, серьезно. – Дайнека напомнила: – Ты рассказывала, что гроб с прахом Резанова перезахоронили. Можешь меня туда отвезти?
– Зачем тебе?
– Я только постою, и мы быстро уедем.
– Зачем тебе? – повторила Ирина. – Может, я чего-то не догоняю, или это особенный вид сопричастности? Только сдается мне, здесь пахнет клиникой…
– Хочу почувствовать и понять.
– Что?!
– Любил или нет.
– И ты думаешь, что, постояв на могиле, во всем разберешься?
– Нет, – Дайнека выглядела школьницей, забывшей дома тетрадку.
Ее вид тронул Ирину, и та сообщила:
– Хочу тебя успокоить. Крест, что стоит на предполагаемой могиле Резанова, поставили на примерное место.
– Что значит примерное?
– Значит, плюс-минус.
– Много? – Дайнека отчего-то взгрустнула.
– Плюс-минус? Это знает только один человек.
– Кто?
– Валерий Борисыч Старков, преподаватель педагогического университета. Я рассказывала тебе, что когда делала передачу…
Дайнека перебила ее:
– Читала документы, донесения, письма. Все это я знаю.
Ирина добавила:
– И встречалась с людьми.
– Ну?
– Так вот, этот Старков рассказал мне, что, будучи студентом, присутствовал при случайной эксгумации тела командора Резанова.
Дайнека вскочила с места:
– Едем!
– Куда? – оторопела Ирина.
– В педагогический институт.
– Университет, – поправила ее Ирина и достала из сумочки ключи от машины.
– Какая, хрен, разница… – пробурчала Дайнека, выходя из кабинета.
Судя по расписанию, Валерий Борисович Старков находился в пятой аудитории на втором этаже. Пройдя по коридорам старинного здания, они остановились перед дверью. В тот же момент из-за нее появился старик.
– Валерий Борисыч! – Ирина протянула ему руку. – Помните меня?
– Конечно, Ирина Ивановна, помню, и хорошо, – Старков пожал ее кисть.
– Можем поговорить?
– У меня всего тридцать минут. Потом лекция.
– Этого достаточно.
Старков пригласил обеих девушек в аудиторию. Усевшись за парту, Ирина сказала:
– Тема разговора все та же: точное место захоронения командора Резанова.
Старков улыбнулся:
– Как же вас зацепило!
– Это не меня зацепило – ее, – Ирина кивнула в сторону Дайнеки.
Та вмешалась:
– Можете рассказать, при каких обстоятельствах нашли прах Резанова?
– Гроб, – уточнил Валерий Борисович.
– Ну да, – кивнула она.
– Когда снесли Воскресенский собор, я был студентом. Нас, стройотрядовцев, отправили грузить на машины битый кирпич. Грузим себе, грузим, вдруг слышим – шумят. Неподалеку от нас экскаваторщик стоит у траншеи и смотрит вниз. Я подошел первым, он меня попросил спрыгнуть туда и проверить. Ну, спрыгнул, со мной еще пара ребят. Откопали железный ящик. А в нем – гроб Резанова!
– Откуда стало известно, что это именно Резанов, а не кто-то другой?
– Когда гроб открыли, меня возле него не было. Я звонить бегал в крайком. А вот когда его увозили, я запрыгнул в машину. Сначала поехали в краевой музей. Вышла директриса и говорит: «А зачем мне покойник?» Среди сотрудников нашелся старик, залез в кузов. Осмотрел мундир, ордена и со всей уверенностью заявил, что это Николай Петрович Резанов. Он был в камергерском мундире. Других камергеров императорского двора в Красноярске не хоронили.
– И что было дальше? – нетерпеливо спросила Дайнека.
– А дальше директриса подсуетилась. Стала звонить по инстанциям, и гроб на том же грузовике увезли.
– На кладбище у Покровской церкви? – уточнила Ирина.
– Не совсем.
– Вы же говорили…
– Говорил, – Старков не отрицал. – Но тот крест, что якобы поставили на могиле, находится на кладбище, а Резанова захоронили за его пределами, у забора.
– Откуда вы знаете? – спросила Дайнека.
– Видел, как зарывали. Я ведь приехал туда вместе с гробом. Милиционеры вытащили его из кузова и отправились восвояси. Из кладбищенской конторы пришли двое. Один оказался из нашего дома. Он разрешил мне остаться. Пока они рыли яму, я сидел под березой и ждал. Перед тем как гроб опускать, дядя Саша, сосед, ненадолго его открыл, обшарил покойника… – Старков встрепенулся: – А я не рассказал вам, что тело хорошо сохранилось?
– Нет… – Дайнека притихла и посмотрела на Ирину.
– Лежал, будто живой. В траншее, где нашли гроб, был ледник. Так что условия – как в морозильнике. Пока возили, он, конечно, весь потемнел. Но мужик был красавец: высокий, стройный, светловолосый…
– Так что там про соседа? – напомнила Ирина. – В прошлый раз вы этого не рассказывали.
– Что было – то было. Лишнего не скажу. Обшарил дядя Саша покойника и, как мне показалось, стащил с мундира какую-то безделушку. Может, крест, может, и орден. Я далековато сидел, ближе подойти опасался.
– Это все?
– Все. Заколотили гроб и зарыли. Если хотите найти точное место, то от креста – за забором кладбища метрах в пяти.
– Спасибо вам, Валерий Борисыч, – поблагодарила Ирина.
Они собрались уходить.
Но Старков вдруг оживился.
– И вот еще что! Дядю Сашу, соседа, вскоре убили. И убил его наш участковый. Из табельного оружия застрелил. Вроде бы дядя Саша с ножом на него бросился. С чего это вдруг… Мужик был спокойный. Выпивал – это да. Но чтобы с ножом на участкового… Тогда все во дворе удивлялись. Участкового отдали под суд, но потом оправдали.
– Фамилию участкового не помните? – спросила Дайнека.
– Не помню, – Старков посмотрел на часы. – Пора! Через пять минут лекция.
– А по какому адресу вы тогда проживали?
– Ленина, тридцать два, – Валерий Борисович поднялся и проводил их до двери.
Когда вышли во двор, Дайнека остановила Ирину:
– Можешь помочь?
– Чего еще?
– У тебя наверняка есть в полиции связи. Узнай фамилию участкового и кто он такой.
– Все это случилось в шестьдесят третьем году. Он глубокий старик, если еще жив. Не пойму, что тебе еще нужно. Ну, убил и убил. Хоть и не посадили – наверняка душеньку помотали.
– Узнаешь? – с напором спросила Дайнека.
Ирина сдалась.
– Узнаю.
В конце рабочего дня она снова появилась в кабинете Дайнеки. Та подняла голову:
– Узнала?
– С ума не сходи! Когда бы я успела?
На стол шлепнулась подборка газет, изувеченная разноцветными маркерными пометками.
– Вот она – опьяняющая слава, можно сказать, мировая известность! Если не напьюсь сегодня вечером, завтра в строй не вернусь.
– Ударишься в бега?
– А ты почитай, хотя бы по диагонали, и увидишь, в какую задницу мы угодили!
Дайнека потянулась за сумочкой.
– Где будем злоупотреблять?
– Есть приличная харчевня поблизости.
Прохлада раннего вечера освежала и немного дурманила.
– Все-таки наша сибирская весна – самая родная! – сказала Дайнека. В кожаной курточке поверх водолазки она чувствовала себя очень комфортно.
Изменившийся за годы разлуки центр Красноярска выглядел более чем респектабельно. Обновленные фасады старинных домов в сочетании с европейской иллюминацией и витринами дорогих магазинов производили впечатление полузаграницы на фоне все еще небогатого города.
Администратор харчевни «Енисейский тракт» поздоровался с Ириной как с завсегдатаем и предложил уединенный столик в глубине зала. Вишневые стены и приятный полумрак не оставляли места тревогам и конкретно заряжали на плановый отрыв.
С достоинством светских львиц они вкушали водочку с нехитрыми русскими разносолами. Между второй и третьей рюмкой Дайнека пробежала глазами несколько отмеченных газетных заголовков.
– Какая гадость!
Она прочитала: «Убийство по приказу»… «Решающий аргумент в предвыборной гонке»… «Похитил деньги и задушил жену»…
– Не будем винить мастеров пропаганды, – великодушно предложила Ирина, она на глазах приходила в себя. – Кринберг использовал удобный случай. Он хоть и сволочь последняя, но настоящий профессионал.
– И это ты называешь профессионализмом?! – Дайнека схватила газеты и возмущенно затрясла ими в воздухе.
– В известном смысле да. Учись.
– Никогда!
– В таком случае поздравляю: ты никогда не получишь хорошей работы, – Ирина забрала у нее газеты и бросила их под стол. – Расскажи лучше, что рассказал Жуков?
Дайнека оживилась:
– Я не ожидала, что он согласится со мной говорить.
– Не ожидала? Какая заниженная самооценка… – Ирина рассматривала на просвет свою рюмку. – Надеюсь, ты видела себя в зеркале?
– И что?
– Короче, кто привел Марцевича к Жукову?
– Казачков!
Ирина изменилась в лице, встала и снова опустилась на стул.
– Та-а-а-ак…
– Лев Осипович рассказал, что Мединцев уже спал, когда они пришли с бутылкой.
– Почему же Эдик сказал, что его пригласил Мединцев?
– Может, опасался, что Рита его не отпустит? – предположила Дайнека.
– Но зачем Казачкову тащить Эдика Марцевича к Жукову? Что ему с этого? Не понимаю…
Ирина достала из сумочки телефон.
– Подожди, я сейчас, – она встала и направилась в сторону туалетных комнат.
Дайнека проводила ее взглядом и, вздохнув, ткнула вилкой в ядреный маринованный гриб. Опенок увернулся, в последнем гибельном устремлении пролетел метра два и смачно шлепнулся на пол.
Дайнека смущенно огляделась. Кажется, никто не заметил ее оплошности. И вдруг на прыткий опенок обрушился мужской ботинок. Поскользнувшись, мужчина едва удержал равновесие.
– Осторожно… – произнес тот, что шел за ним.
К столу вернулась Ирина, сунула мобильник на место и, усевшись, потянулась к графину с водкой.
– Я пас, – сказала Дайнека.
– А я выпью.
– Что-нибудь случилось?
– Случилось. И давно. Но от этого нисколько не легче. – Ирина выпила и с шумом втянула в себя воздух.
– Не понимаю.
– Сейчас все поймешь.
Дайнека посмотрела в ту сторону, куда, не отрываясь, смотрела ее собеседница. Сквозь стеклянную дверь было видно, как у гардероба снимает пальто какой-то мужчина. Затем он вошел в зал, огляделся и направился к их столику.
Это был Иван Данилович Казачков.
– Знакомься, – сказала Ирина, когда он сел.
– Мы уже знакомы, – напомнила Дайнека.
– Это мой бывший муж.
Иван Данилович привстал со своего места. Дайнека затихла.
– Иван, – что-то в голосе Ирины переменилось. Казалось, она говорит с провинившимся ребенком, которого должна наказать, но вместе с тем очень любит. – Ты должен рассказать всю правду. Мне кажется, ты попал в большую беду.
Казачков выглядел потрясенным, было видно, что ему нужна поддержка.
– Разрешите?.. – он налил себе водки и тут же выпил. Потом, помедлив, налил еще.
– Закусывай, – скомандовала Ирина.
Он выпил и послушно закусил бутербродом.
– Расскажи мне, какое ты имеешь отношение к тому, что случилось в поезде?
– Ира… Прости меня!
– Сейчас не до того.
– Скажи, что ты простила меня! Я не могу больше с этим жить. Умоляю!
– Я давно тебя простила, Иван.
– А я себя не простил!
– Рассказывай.
– Все началось с того, что я узнал: моя жена мне изменяет. – Поймав торжествующий взгляд Ирины, Казачков согласился: – Это справедливое наказание за то, что я сделал с тобой. Я заслужил. Но когда мне стало известно, кто мой соперник, я был полностью уничтожен. Им оказался Шепетов.
Ирина и Дайнека переглянулись.
– Да-да, мой патрон Виктор Шепетов. Зачем ему нужна была Светка, не знаю. У него таких, как она, сотни. Иногда мне кажется, этим он хотел еще больше унизить меня, растоптать, – Казачков поморщился. – Сначала я хотел уйти с работы и уже был готов уволиться, как вдруг… – он замолчал.
– Что случилось, Иван? – спросила Ирина.
– Сейчас вы обе должны пообещать мне, что никому ничего не расскажете. Обещаете?
– Клянусь, ты меня хорошо знаешь.
– А вы, Людмила?
– Клянусь.
– Тогда слушайте. Именно в тот момент, когда я готов был на все, лишь бы ему отомстить, мне позвонили и сделали одно предложение. Я согласился.
– Кто звонил? Что за предложение?
– Кто именно, мне не известно, – поймав на себе недоверчивый взгляд Ирины, Иван Данилович занервничал. – Клянусь тебе, Ира, клянусь! Я действительно не знаю, кто звонил. Инструкции получал по телефону. Конечно, потом я понял, во что ввязался, но в тот момент, когда здесь… в груди… – Казачков приложил руку к сердцу, – …все обуглилось от обиды и унижения…
– Я понимаю тебя, Ваня.
Ирина погладила его по щеке. Иван Данилович порывисто обнял ее, потом, отшатнувшись, продолжил:
– Я должен был совершить несколько довольно простых действий. Но неожиданно, из-за погоды, планы изменились, и в последний момент мне навязали чудовищную роль, – лицо Казачкова помертвело. – Я должен был принести охранникам пиво, в которое подсыпали снотворное. Потом позвонить по телефону и, когда остановится поезд, через окно передать сумку с деньгами тому, кто за ними придет… Так я и сделал…
Он умолк, но через некоторое время продолжил:
– Бутылку я нашел в своем чемодане. Ума не приложу, как она там оказалась. Мне без труда удалось проникнуть в пятое купе. Ребята изнывали от скуки и тут же выпили принесенное пиво. Я сам разливал его по стаканам, – Иван Данилович сумрачно усмехнулся. – Тому, что покрепче, налил больше, а он возьми да отлей лишнее другому, щуплому пацану. К тому же тот сильно кашлял.
Это было в семь вечера. В семь тридцать я снова зашел к ним. Тот, что кашлял, уже спал на своей полке, а здоровяк – ни в одном глазу. Посидели мы с ним, поговорили, смотрю, потихоньку и его забирает.
Короче, отключился он только в семь пятьдесят. Меня предупредили, что в восемь часов вечера, на подъезде к Перми, поезд остановится, и в этот момент я должен успеть передать сумку с деньгами тому, кто подойдет к окну по железнодорожной насыпи.
Иван Данилович провел ладонью по лицу.
– Как и было спланировано, в восемь поезд остановился. Чтобы достать сумку с деньгами, мне пришлось скинуть на пол одного из охранников. Взяв из-под сиденья сумку, я поторопился открыть окно и, когда пробирался к нему, нечаянно наступил несчастному парню на руку, – Казачков крепко зажмурил глаза. – До сих пор слышу тот страшный хруст… – он отчаянно замотал головой. – Я никогда, никогда не смогу забыть, как ломались его пальцы…
Собравшись с духом, он продолжал:
– За окном стоял высокий спортивный парень, он схватил сумку и быстро ушел. А я стал затаскивать охранника обратно на полку. То, что он не проснулся, испытав сильнейшую боль, натолкнуло меня на страшную мысль… Я подумал, что отравил их и что в бутылке был яд. Но в тот момент оба были еще живы.
Оставаясь в купе, я все время боялся, что придет кто-нибудь из охраны Шепетова. Но, слава богу, им было запрещено покидать пост. Хотя, если бы это случилось, ребята, наверное, остались бы живы…
Он на некоторое время замолчал.
– Мне удалось забрать из купе злосчастную пивную бутылку. Согласно инструкции, я должен был выбросить ее в окно своего купе. Но когда я попытался открыть его, оказалось, что оно заблокировано. Вернуться в пятое купе было выше моих сил…
Оставались только окна коридора. Перебрав по очереди все, я обнаружил только одно открывающееся. Но когда я пытался выбросить эту треклятую бутылку, в коридоре непременно кто-нибудь появлялся. Сначала Кринберг, потом вы, Людмила, потом те двое из девятого. Поэтому, когда ко мне подошла проводница, да еще начала выговаривать, я сорвался и ударил ее. Совсем отчаявшись, ночью я выкинул бутылку в унитаз. Был грохот, и, конечно же, его услышал стоящий за дверью Кринберг. Он, как злой гений, все время находится где-то рядом. Мне страшно, Ира, мне страшно… Узнав, что охранников задушили, я едва не сошел с ума. Понял, что меня подставили. Я погиб. Я знаю, что я погиб…
Иван Данилович поднял глаза.
– У вас нет сигарет?
– Кури… – Ирина протянула сигареты и зажигалку.
Трясущимися руками он неумело прикурил и, сделав несколько затяжек, закашлялся.
– Я не мог рассказать следователю всей правды. Знал, что немедленно попаду за решетку. Поэтому промолчал. Но рано или поздно до меня доберутся. Думаю, первыми будут те, кто втянул меня в эту историю. И я смирился. Я жду.
– Вам нужно немедленно идти в полицию! – закричала Дайнека. – Они убьют вас, вы что, не понимаете!
– Понимаю, но что же я могу сделать? Думаете, тюрьма – это лучше?
– Скажи мне, Иван, для чего ты привел Эдика Марцевича в купе к Жукову?
Он непонимающе поднял голову.
– Зачем?.. Таково было указание Шепетова.
– Шепетова? Но ведь его в тот момент уже не было в вагоне, он сошел в Омске.
– Перед тем как сойти, он просил меня вечером наведаться к Жукову и непременно захватить с собой Эдика.
Казачков склонил голову и как-то совсем по-женски расплакался.
– Я больше не могу…
Ирина поднялась со своего места, прижала его голову к себе и уверенно сказала:
– Мы непременно что-нибудь придумаем. Непременно!
Дайнека шла по оживленному, многолюдному вечернему проспекту. Все в ней протестовало против возвращения в дом Козыревых. И протест становился тем сильнее, чем отчетливей она понимала: больше в этом городе ей податься некуда.
Лучше столкнуться лицом к лицу с неведомым убийцей, чем остаться один на один с Владимиром Козыревым! Но так ли уж неведом убийца? Может быть, она хорошо с ним знакома? Или по крайней мере хотя бы один раз его видела?
«…вы могли видеть нечто, чего не должен был видеть никто», – так ей сказал Ломашкевич.
Оставалось только вспомнить, что именно.
Итак… В тот вечер Казачков зашел в пятое купе и угостил охранников пивом. В восемь часов, когда охранники спали, он передал сумку с деньгами Черному Монаху, забрал пустую бутылку, вышел из купе. Шепетов в это время был у себя, и Казачкову не удалось выбросить бутылку в окно. Или нет… Скорее всего, Виктор выходил из купе, иначе откуда Казачкову знать, что окно заблокировано? Значит, хотел выбросить – не удалось. После чего спрятал бутылку в укромном месте.
В девять он пришел за ними с Ириной. Минут через пять или десять все уже сидели у Шепетова.
Дайнека остановилась посреди тротуара, припоминая, как развивались события.
– Ах да! – она зашагала дальше.
Шепетов сцепился с Ириной. Дайнека помнила, что Казачкова в этот момент не было. Он и Ломашкевичу говорил, дескать, выходил по малой нужде. А нужда эта, то есть пустая бутылка, вероятнее всего, находилась у него в кармане.
Дайнека снова остановилась.
– Нет, это полностью исключено, в коридоре все еще стоял Валентин. Пошли дальше… – и она в самом деле пошла.
Через некоторое время Казачков вернулся, накричал на Ирину. Во сколько они разошлись? Наверное, часов в одиннадцать. В одиннадцать двадцать Шепетов отпустил Валентина, и с этого момента началось самое интересное. Пока они с Виктором стояли в коридоре, там в разное время появлялись Жуков со своим заместителем, Кринберг и та, черноволосая из второго купе.
После того как они с Шепетовым расстались, Дайнека долго ворочалась в постели. В коридоре в это время ничего не происходило, она бы услышала. В пятнадцать минут первого она посмотрела на часы и вышла в коридор. От этого воспоминания Дайнеке вдруг стало не по себе.
«…и убили их не в восемь, как вы предполагаете, а между двенадцатью и часом ночи…» – сказал Ломашкевич.
Сначала она увидела в конце коридора Петю Круглова, который подслушивал под дверью второго купе, а потом и сама убедилась в том, что там ссорились двое. Ломашкевич предположил, что Марцевичи. Жаль, что теперь этого наверняка не скажет никто. Рита мертва, а Эдик…
– Бедный Эдик… – пробормотала Дайнека.
Что было нужно Круглову у двери второго купе? Вспомнив его изогнутую спину и то, как он прильнул к дверному полотну ухом, Дайнека поняла: за этим стоит что-то личное.
Потом, когда ушел Петя, появился Казачков. Хотел выкинуть бутылку, но, увидав Дайнеку, ретировался. Она пошла спать и проснулась ровно в два, потому что плакала Верочка.
«…вы могли видеть нечто, чего не должны были видеть…»
– Ничего… Ничего я не видела! Ничего!
– Что вы сказали? – рядом с ней остановилась старушка. – Вы что-то сказали мне? Простите, я не расслышала.
– Это я так, – ответила Дайнека и соврала: – Стихи разучиваю.
Старушка улыбнулась и отправилась дальше.
Дайнека поняла, что незаметно отмахала километра полтора. Взглянула на часы: пора принимать решение. Достала мобильник.
– Тетя Валя, это Людмила. Да нет, ничего не случилось. Просто я задержусь на работе и заночую на диване.
Выслушав взволнованную отповедь Валентины Николаевны, заверила ее:
– Со мной ничего не случится, здесь повсюду охрана.
Дайнека не желала мириться с тем, что именно ее хотели убить той памятной ночью. Ситуация напоминала детскую игру «веришь – не веришь». Опасность была рядом и в то же время нигде. Видимых признаков угрозы не ощущалось, и оттого верилось, что беда пройдет стороной.
«Я так долго ждала встречи с мамой. Неужели теперь позволю кому-то разлучить нас еще раз? Никогда!»
Решение было принято, и ее ничто не смогло бы остановить. Чем бы ни грозила подобная опрометчивость, Дайнека знала, что не отступит. Она вышла на обочину дороги и подняла руку, чтобы поймать такси. Машины наблюдения рядом не оказалось.
Дайнека огляделась. В витрине ближайшего магазина, на экране телевизора, происходило нечто драматическое. Нарисованный Волк протягивал когтистую лапу к веревочке. И когда дверь открылась…
– Куда вам, девушка? – из притормозившей машины высунулось мужское лицо, чем-то похожее на мультяшного хищника.
– Вторая Гипсовая, – сказала Дайнека.
– Триста…
Серый Волк приготовился съесть невкусную Бабушку. Старушка накрылась лоскутным одеялом…
– Так вы едете или нет?
– Еду и заплачу вам четыреста, если подождете меня двадцать минут.
– Но не больше. Успеете?
– Успею.
Дайнека бросилась в магазин, выбрала недорогой телевизор и сразу же оплатила его. Дождавшись, пока покупку оформят, попросила поднести коробку к машине.
– Мы так не договаривались… – водитель буквально вывалился из салона. – Груз негабаритный, как, по-вашему, я закрою крышку багажника?
– Пятьсот… – Дайнека знала волшебное слово, и водитель сам ответил на свой вопрос:
– Веревочкой примотаю.
Поверженный Волк лежал с распоротым брюхом, на экране телевизора весело отплясывали Бабушка, Красная Шапочка и охотники, укокошившие злодея.
– Доченька, зачем?.. – Людмила Николаевна смотрела с укором.
– По вечерам с Зинаидой Дмитриевной будете смотреть, – Дайнека наклонилась и поцеловала мать в щеку.
– Ты не должна была сюда приезжать. Беги отсюда, Людочка, ты погибнешь! – Людмила Николаевна закрыла лицо руками и всхлипнула.
Дайнека вспомнила поверженного Волка из мультика и улыбнулась.
– Сегодня я здесь заночую, а завтра посмотрим.
– Отобьемся… – Зинаида Дмитриевна уперлась руками в коробку с телевизором и сдвинула ее с места.
Дайнека пристроилась рядом, вдвоем они дотолкали телевизор до маминой комнаты, вынули из коробки и поставили на стол у окна.
– Видишь, Людмила, – Зинаида Дмитриевна широко повела рукой, – какую дочь воспитала! Ты ее … – она дипломатично умолкла, – а она тебе – вот!
– Зинаида Дмитриевна, опять вы за свое!
– Ах ты ж, батюшки, программки-то у нас нету! – запричитала старуха.
– Включайте и смотрите. Зачем вам программка? – Людмила Николаевна протянула ей пульт и обиженно отвернулась.
В дверь постучали.
– Чегой-то? – Зинаида Дмитриевна неохотно отвела взгляд от экрана.
– Я открою, – Дайнека направилась к двери.
– Спроси сначала, кто там!
– Кто там? – Дайнека с сомнением оглядела ненадежную фанерную дверь.
– К Людмиле Николаевне, Красный Крест.
– Здравствуйте, заходите.
Женщина посмотрела на нее с удивлением.
– Здравствуйте.
Из лучших побуждений Дайнека потянула на себя ее чемоданчик, но женщина не выпустила его из рук.
– Позвольте я помогу.
– Да-да, благодарю вас, – спохватилась медсестра.
Она сняла велюровое пальто и повесила на крючок в прихожей.
– Где можно помыть руки?
– Сюда, пожалуйста, – Дайнека отступила в сторону, освобождая проход в ванную.
Женщина прошла к умывальнику. Дайнеке вдруг показалось, что когда-то давно они были знакомы.
«Я видела ее после того, как потеряла сознание в день приезда. Она приходила к матери».
Дайнека направилась в комнату.
– Мама, к тебе медсестра.
Людмила Николаевна привычно закатала рукав. Женщина достала из чемодана белый халат, надела его, извлекла на свет аппарат для измерения давления.
– Как себя чувствуем?
– Слабость…
Дайнека рассеянно наблюдала за всеми манипуляциями.
– Сколько? – спросила она, когда медсестра сняла надувную манжету с маминой руки.
– Сто десять на семьдесят. Маловато, оттого и слабость.
Дайнека заметила, что у женщины дрожат руки, и будто черт дернул за язык:
– У вас тоже слабость?
– С чего вы взяли?
– Руки трясутся.
– Людмила! – укоризненно воскликнула мать.
– Простите…
Женщина улыбнулась.
– Так и есть, у меня тоже низкое давление. Сейчас напишу рецепт: кое-что для поднятия тонуса.
– Садитесь, пожалуйста, – Зинаида Дмитриевна подтащила стул и расправила руками чистую скатерть. – Вот сюда.
Медсестра села, закинула ногу на ногу и начала что-то быстро строчить на бланке.
Наблюдая за тем, как энергично она это делает, Дайнека подумала:
«Что-то не похоже, что у нее пониженное давление».
У медсестры была отвратительная привычка нервно мотать ногой.
Поздним вечером стали ложиться спать. Дайнека постелила себе на диване, где убили несчастную Тину. В дверях появилась Зинаида Дмитриевна.
– Коли не хочешь здесь, пойдем ко мне в комнату.
– Да нет, спасибо, я с мамой, – взглянув на старуху, Дайнека изумленно застыла. – Зинаида Дмитриевна, что это у вас?
– Двустволка! – веско ответила старуха.
– Вы в своем уме? – приподнялась в своей постели Людмила Николаевна.
– Примолкни, покуда не спросят!
– Да что же это такое… – простонала Людмила Николаевна.
– Входную дверь я уже комодиком приперла, сама буду сидеть у окна. Пущай только сунутся.
– Откуда у вас оружие? – спросила Дайнека.
– От Лени моего осталось.
– Но вы не имеете права хранить его без разрешения, – попыталась урезонить ее Людмила Николаевна.
– Плевать я хотела на ихние дозволения! – Зинаида Дмитриевна удобно устроилась в кресле, положив оружие себе на колени.
– Оно заряжено? – поинтересовалась Дайнека.
– А как же!
– Вы хоть стрелять-то умеете?
– Пусть только сунутся.
– Вот это да…
– Отбо-о-ой, – объявила старуха и выключила настольную лампу.
* * *В половине шестого вечера в комнату зашла домработница и, стараясь не шуметь, начала быстро смахивать с мебели пыль. Перехватив настороженный взгляд Монгола, улыбнулась:
– Простите. Я ухожу домой, осталась только эта комната.
Взглянув на часы, он перевел взгляд на окно.
– Сейчас утро или вечер?
– Почти шесть часов вечера. Я и говорю, мне домой пора. Комната не убрана, а вы все спите и спите…
Получалось, что он проспал целые сутки.
Когда женщина вышла, Монгол поднялся с постели и с трудом натянул на себя одежду. Рука болела сильнее, чем вчера. Сложней всего было надеть ботинки. Тем не менее он с этим справился.
В комнату заглянул Воропай. Волосы его были влажными, словно он только что вышел из душа.
– Проснулся, герой? Идем, тебе нужно поесть.
– Умоюсь только…
Воропай сидел за большим круглым столом и читал газету. Еще несколько газет лежали рядом с тарелкой.
– «Покушение в центре города«, «Семеро пострадавших и груда металлолома», «Счастливая случайность»… – он холодно улыбнулся. – Это про нас с тобой.
Откинув одну газету, Воропай взялся за другую:
– «Убийство по приказу», «Решающий аргумент в предвыборной гонке», «Похитил деньги и задушил жену»… – Он поднял глаза и вдруг спросил: – Так что там у вас случилось?
– Не знаю, – ответил Монгол.
– А мне сказали – ты был в этом поезде.
– И что?
– Ничего. Ноги уносить когда собираешься?
– Не знаю.
Воропай встал, прошелся по комнате и встал у окна.
– На самолете лететь опасно. Как только купишь билет, информация попадет кому надо, и в Москве тебя встретят. С трапа снимут и увезут. Уроют, как нечего делать. Поездом – тоже небезопасно. Бери машину и дуй в Новосибирск или в Кемерово – оттуда улетишь. Так вряд ли найдут.
– Спасибо.
– Спасибо скажешь, когда до места доберешься живым, – он обернулся. – Послушай, мне в город нужно. Поедешь со мной?
– Поеду.
– Собирайся. Там и поужинаем.
Дела, по которым Воропай отправился в город, быстро закончились. С наступлением темноты они подъехали к ресторану, расположенному на цокольном этаже старинного дома.
– Нас ждут…
Навстречу выскочил маленький цыганистый администратор. Скалясь золотыми зубами, он все время приседал, словно собирался упасть в обморок.
– Виталий Федорович, прошу вас, проходите… какая радость… Виталий Федорович…
Воропай не слишком его жаловал: сдержанно кивнул и зашел в ресторан вслед за своим охранником. Далее проследовал Монгол и еще двое ребят из охраны. Никто из них не затруднил себя остановкой у гардероба. Скинув верхнюю одежду на руки подоспевшей обслуги, все отправились дальше.
Пересекая обеденный зал, Монгол огляделся: в дальнем углу за столом сидела девушка. Черная водолазка, короткие волосы, прямые хрупкие плечи. Было в ней что-то знакомое и трогательное. Внезапно она обернулась и посмотрела на пол, прямо ему под ноги.
Наступив на что-то скользкое и упругое, Монгол едва не упал, взмахнул раненой рукой и вскрикнул от боли.
– Осторожно… – тихо сказал Воропай.
То, что случилось дальше, было посильнее недавнего взрыва: в девушке Монгол узнал Дайнеку!
В кабинете был накрыт стол на двоих. Они с Воропаем сели, охрана осталась за дверью. Счет шел на минуты. Мозг взрывался от одной только мысли, что Дайнека может встать и уйти. Монгол с трудом себя сдерживал, хотелось немедленно бежать к ней. Однако интуиция приказывала вести себя иначе.
– Ты куда? – спросил Воропай.
Монгол и сам не заметил, как поднялся из-за стола.
– В туалет.
– Тебя проводят.
– Я сам.
Он вышел из кабинета, боковым зрением увидел, что Дайнека на месте, но теперь рядом с ней были двое: мужчина и женщина. Мужчина сидел лицом к нему, и Монгол едва удержался, чтобы не повернуть голову.
Не останавливаясь, он проследовал в туалет. Там подошел к окну и обессиленно прислонился лбом к стеклу. Судьба дала ему то, от чего он когда-то сбежал и чего так страстно желал. Однажды он чуть не погубил Дайнеку, но, опомнившись, вовремя исчез из ее жизни. И чем сильнее Монгол старался не думать о ней, тем страшнее тосковал. Она превратилась в наваждение, а воспоминания о ней – в смертную тоску, от которой не было избавления. Когда становилось совсем худо, он набирал ее номер – только чтобы услышать голос, но заговорить с ней не мог.
– Спокойно…
Он подошел к умывальнику и плеснул в лицо холодной водой. После чего в упор посмотрел на свое отражение в зеркале. По бледному лицу стекали капли, прямой нос заострился, от волнения мгновенно запали щеки. Глаза казались колючими серыми льдинками. Поймав себя на мысли, что панически боится еще раз пройти мимо нее, Монгол решил во что бы то ни стало преодолеть этот страх.
Внешне он был совершенно спокоен, но каждый шаг отзывался толчком в груди, а в коленях появилась неведомая доселе слабость.
Дайнека находилась на прежнем месте. Он отважился посмотреть в ее сторону и вдруг узнал мужчину, который сидел рядом с ней. Это был тот, кто передал ему сумку с деньгами через открытое окно купе.
Вернувшись за стол, Монгол уставился в свою тарелку. Воропай усмехнулся:
– Ты что, смерть с косой в толчке повстречал? На тебе лица нет.
– Рука что-то, – соврал Монгол.
– Нет. Не то… – Воропай внимательно смотрел на него. – Что случилось?
– Мне срочно нужна машина.
– Это касается того, что случилось в вагоне?
– Нет. Это личное. Нужно встретиться с одной девушкой.
– Юра, – Воропай обратился к охраннику, – отдай ему свою машину, сам пересядешь ко мне.
Монгол направился к выходу. Воропай усмехнулся:
– Будешь возвращаться – звони.
– Хорошо.
Проследовав мимо Дайнеки, он намеренно держался в тени охранника. Она не смотрела в его сторону.
На улице Юра отдал ключи, документы и ласково погладил капот.
– Береги ее, ладно?
Не сразу сообразив, о чем он, Монгол напрягся, ему показалось, что речь идет о Дайнеке.
– О ком ты?
– О машине своей.
– Можешь не волноваться. Спасибо.
Долго ждать не пришлось. Спустя полчаса Дайнека вышла из ресторана со своими друзьями. Было уже темно. С водительского места Монгол хорошо видел, как втроем они подошли к машине и, усевшись в нее, выехали со стоянки. Он чуть не отправился следом, но перед самым его носом из проулка вывернули синие «Жигули» и пристроились им в хвост.
Монгол пытался понять, что происходит. Он в замешательстве огляделся и увидел Дайнеку. Она стояла там, откуда только что отъехал автомобиль, потом развернулась и пошла в другую сторону.
Монгол осторожно поехал за ней, то пропуская вперед, то нагоняя. Так продолжалось около часа. Вдруг она шагнула на проезжую часть. Рядом остановилось такси. Договорившись с водителем, Дайнека пошла в магазин. Через двадцать минут появилась с грузчиком, который нес большую коробку. Коробка благополучно уместилась в багажнике, автомобиль тронулся, и Монгол поехал следом.
Такси остановилось на окраине города, у старого двухэтажного дома. Водитель затащил коробку в подъезд, вернулся и быстро уехал.
Монгол остановил машину так, чтобы видеть фасад дома. В одном из окон первого этажа вспыхнул свет, и он снова увидел Дайнеку. Кроме нее в комнате была женщина в инвалидной коляске и старуха. Они поставили телевизор на стол у окна. Теперь видимость была ограничена.
В какой-то момент Монгол понял, что в комнате появилась четвертая женщина. Минут через двадцать она исчезла. Свет погас, и вспыхнул голубой экран телевизора.
– Довези до острова Отдыха! Заплачу, сколько нужно! – сказал женский голос в открытую дверь его автомобиля. Это была та женщина, которая только что находилась в комнате вместе с Дайнекой.
– Садитесь, – он сам не знал, почему согласился.
Женщина расположилась на заднем сиденье и, как только отъехали, заговорила по телефону.
Она говорила тихо, но Монгол слышал каждое слово.
– Это я. Все как ты говорил. Тогда в комнате была не она. Не кричи на меня, прошу, не кричи!
Неожиданно женщина обратилась к Монголу:
– К спортивному комплексу на острове Отдыха, знаете, там сейчас луна-парк. Так вот – прямо к нему.
Она вернулась к своему разговору:
– Это не моя вина, что они похожи. Прошу тебя, Крестовский, найди кого-нибудь еще… Я не могу сделать это еще раз.
Монгол напрягся, до него дошел скрытый смысл ее слов, а когда женщина назвала Крестовского, стало очевидно: Дайнеке грозит опасность.
Он вспомнил девичью фигурку на перроне в Москве и все понял: Дайнека ехала в том вагоне.
Женщина закончила разговор.
– По-моему, мы заблудились.
– Я плохо знаю город.
– Ну, вот… – она не прочь была пококетничать. – Надеюсь, вы не обидите беззащитную женщину? – кондиционер разнес по салону приторный запах духов. – Как вас зовут?
– Дмитрий.
– Диму-у-у-уля…
Автомобиль съехал с моста к луна-парку. Притормозив у металлического забора, Монгол неожиданно газанул, они съехали к Енисею и остановились в кромешной тьме.
– Как это понимать? – казалось, женщина нисколько не испугалась.
– Нужно поговорить.
– Так я и поверила… Я тебя насквозь вижу.
Монгол включил свет и повернулся.
– Только поговорить, Алена. Ты мне расскажешь все, иначе живой отсюда не выйдешь.
На заднем сиденье автомобиля сидела женщина, которая ехала с ним в одном купе.
Алена замерла. Потом потянулась к сумочке.
– Оставь, я быстрее…
– Чего ты хочешь? – она держала себя в руках.
– Что ты делала в доме на Второй Гипсовой и какое задание дал тебе Крестовский?
– А почему не спросишь, как мы оказались в одном купе? – она загадочно улыбнулась.
– Тебя подослал Крестовский. Зачем?
– За тобой, дурачком, присматривать. Чтобы глупостей не наделал. С чего ты решил, что я буду с тобой говорить?
– У тебя нет другого выхода…
– Убьешь?
– Убью, – он тяжело смотрел ей в глаза.
– Дурак, Крестовский тебе за меня голову оторвет!
– Твою голову я оторву значительно раньше.
Алена замолчала, похоже, такой поворот событий ее не устраивал.
– Ты не сделаешь этого.
– Тогда рассказывай.
– А если я расскажу, какие у меня гарантии?
– Никаких.
Женщина заволновалась и, наклонившись, почти зашептала ему в ухо:
– Пообещай, что Крестовский никогда не узнает, что это я тебе рассказала.
– Даю слово.
– И еще… Про того мужика в вагоне. Не говори ему про кавказца.
– Не скажу.
– Хорошо. Теперь спрашивай.
– Что тебе нужно в том доме?
– Крестовский приказал убрать девчонку, ее зовут Людмила Дайнека. Она что-то видела, одним словом – ненужный свидетель. Несколько дней назад по ошибке вместо нее убили другую.
– Кто?
– Какая тебе разница? – огрызнулась Алена.
Монгол опять внимательно посмотрел ей в глаза:
– Ну ты многостаночница…
– Кто бы говорил!
– Чего теперь хочет Крестовский?
– Теперь он ищет того, кто исправит ошибку.
– То есть?
– Ему нужен человек, чтобы убить девчонку.
– Этим человеком должна быть ты, – сказал Монгол.
– С ума сошел? Я больше туда не пойду!
– А ты и не пойдешь. Сейчас позвонишь Крестовскому и пообещаешь убрать Дайнеку, но не вздумай выполнить обещания. Держись от нее подальше.
Алена задумалась.
– Хочешь, чтобы она осталась жива?
– Да.
– А что я потом скажу Крестовскому?
– Не знаю.
– Я не могу позвонить сейчас, он не поверит. То не хотела, а то – раз, и согласна.
– Тогда позвони утром. И предупреждаю, – голос Монгола зазвучал угрожающе. – Если ты опоздаешь…
– Не опоздаю, не дура. Слишком хорошо тебя знаю, на тот свет не спешу. Только и у меня есть условие.
– Не в твоем положении.
– Если нет, звонить не буду, – твердо сказала Алена.
Монгол ненадолго задумался, потом наконец спросил:
– Чего хочешь?
– Ты должен выполнить то, что тебе поручил Крестовский.
– Сумка уже у меня.
– Знаешь, о чем я. И сумка здесь ни при чем.
– Тебе-то это зачем?
– Если не отыщешь и не привезешь, он заставит меня. А я не смогу.
Монгол обдумывал сказанное. Похоже, у него не было выбора.
– Хорошо. Как только все подготовлю, я сам ему позвоню. А ты позвонишь завтра. Если нет – найду и убью.
Глава 19
Якутско-Охотский почтовый тракт, Якутск
Октябрь – ноябрь 1806 года
Наконец установились морозы.
Старик якут велел выждать несколько дней, пока лед как следует схватится, однако Резанов не мог более ждать и 20 октября отправился со своим гавайским слугой Томори к реке Алдан.
Перебирались на другой берег с большим трудом. Во время рискованной переправы под ногами трещал лед, угрожая вот-вот проломиться. Тем не менее с Божьей помощью реку преодолели. Через три дня Николай Петрович Резанов достиг берегов могучей реки Лены и увидел прямоугольные бревенчатые башни Якутского острога.
За рекой его встретил весь город. В соборе отслужили молебен.
Проехавшись по захолустным улицам забытого Богом Якутска, командор увидел по большей части азиатские лица и тощих быков, запряженных в сани взамен лошадей. Строения – сплошь деревянные, грубые и невзрачные. Прямая улица только одна – от крепости до собора.
В губернаторском доме Резанову отвели лучшие комнаты. Хозяин озаботился состоянием камергера и, не желая брать на себя ответственность в случае его смерти, послал за врачом.
Выйдя из комнаты командора после осмотра, доктор покачал головой и доложил губернатору:
– В таком физическом состоянии никак нельзя было ехать верхом в такую погоду. Одна лишь сила духа этого упрямого человека довела его до Якутска. Другой умер бы уже на середине пути.
На протокольные мероприятия у Резанова не было сил. На несколько дней он слег, терзаемый лихорадкой и другими хворобами. А лишь только пришел в себя, но еще не имея сил работать с бумагами, занялся чтением. Из журналов в доме у губернатора отыскался только «Друг Просвещения» от 1805 года. Но и этой малости был рад Николай Петрович. Листая страницы, он будто возвращался к привычной жизни.
В тот день, когда Резанов почувствовал силы, чтобы подняться с постели, он приступил к работе, которой обязывала его государева служба. Написал несколько черновиков для донесений и писем, в том числе старому другу графу Нелединскому-Мелецкому.
Почистив о тряпицу перо и окунув его в чернильницу, командор начал:
«Г. Якутск, ноября 5 дня, 1806 года. Милостивый государь граф Юрий Александрович! Возвратясь из пределов Северо-западной Америки сентября 15-го в Охотский порт…»
Этот последний, на четырех листах черновик отнял все его силы. Откинувшись в кресле, Резанов устремил взгляд в окно, поверх заснеженных крыш и дымов, идущих из печных труб. И если бы только могла его душа, она тотчас бы вырвалась из груди и устремилась над просторами Восточной России, над водами Тихого океана к калифорнийскому берегу, где на высоком утесе в беленьком платьице его невеста Кончита смотрит за горизонт…
Николай Петрович нащупал под рубашкой мешочек, снял с шеи шнурок, развязал и достал подвеску. Положил перед собою на черновик. Желтый камень вдруг засиял, как осколок калифорнийского солнца.
Командор взял перо и на свободной нижней части черновика набросал склоненную головку, лицо и плечи Кончиты, а рядом нарисовал ее желтое солнце – бриллиантовую подвеску, которую она подарила ему при расставании.
Как только здоровье командора улучшилось, его одолели визитами.
Глава 20
Красноярск, наши дни
Все повторилось…
За окнами – темнота, Дайнека в той же комнате и опять говорит по телефону с Ломашкевичем. Он спросил:
– Где вы сейчас находитесь?
– В постели.
– Будьте любезны сообщить, в каком именно месте находится ваша постель… – вопрос смахивал на откровенное издевательство.
– В доме моей матери.
– Что вы там делаете?! Вы рехнулись?!
– Какое право… Вы не смеете так говорить со мной! – Дайнека притихла.
– Это право дали мне вы. Разве мы не договорились? С какой стати вы сбежали от машины сопровождения? Они, как последние идиоты, кружили по городу за машиной вашей подруги, чтобы под утро выяснить, что вас там нет!
– Ни от кого я не сбегала.
Ломашкевич чуть-чуть поутих, ограничившись предписанием:
– Так или иначе, из дома ни ногой до тех пор, пока не подъедет наша машина.
На часах было семь. Мама еще спала. Зинаида Дмитриевна по-прежнему сидела в кресле с ружьем.
– Неужели вы не ложились?
– Нет, – старуха не отрывала глаз от окна. – Как развиднеется – так и лягу.
– Сейчас прибудет охрана. Идите спать.
– А ты не указывай, лучше на работу собирайся.
В половине восьмого подъехала машина. Перебравшись из постели в коляску, мать проводила Дайнеку до двери. Зинаида Дмитриевна оттащила комод и, убедившись, что девушку сопровождают, поставила двустволку на место, в свой шифоньер.
Дайнека вышла из подъезда вслед за охранником. Во дворе стоял многоголосый ор. Еще вчера голые ветви деревьев покрылись тяжелыми черными хлопьями: бесчисленные полчища ворон трескуче кричали и вспархивали, перелетая с места на место.
В машине Дайнеку поджидал Ломашкевич.
– Сегодня вам необходимо уехать из города. Похоже, вы не понимаете, какая опасность вам угрожает. К тому же слова «осторожность» и «дисциплина» вам незнакомы.
– Какой вы зануда…
Ломашкевич поперхнулся:
– Что?
– Нудите, нудите. Что ж мне теперь, и не жить?
– Не жить, – заявил следователь. – Если не утихомиритесь, в ящик – и на погост!
– Никуда я не поеду.
– Категорически?
– Да.
– Прелестно. Что же тогда прикажете делать мне? Хвостом за вами таскаться? А кто будет убийцу ловить?
Дайнека чуть оживилась.
– Вы что-то узнали?
– Не заговаривайте мне зубы! Сейчас нужно решить, что делать с вами. Мы договорились, что вы будете жить у сестры.
– Я бы не хотела об этом…
– А придется, – сказал Ломашкевич.
– Это личное.
– Предположим. Тогда где же выход?
Дайнеке пришла в голову неплохая идея.
– Я поговорю с подругой и перееду к ней.
– Вы имеете в виду Закаблук?
– Да.
– Тогда звоните сейчас.
– Сейчас неудобно, мы увидимся на работе.
Ломашкевич прикрикнул:
– Звоните! Иначе я упеку вас в каталажку. По крайней мере, там вы останетесь живы.
Она неохотно набрала номер подруги.
– Слушаю… – голос Ирины был еле слышен.
– Это Дайнека.
– Я поняла. Чего тебе?
– Ира, могу я у тебя немного пожить? – напрямик спросила Дайнека.
Ломашкевич прислушивался, что ответит Ирина.
Та долго молчала, а потом заговорила в явном замешательстве.
– Не знаю… Позже поговорим. Я всю ночь не спала.
– Конечно-конечно, я перезвоню позже.
– И что? – Ломашкевич вопросительно смотрел ей в лицо.
– Все нормально, – Дайнека отвела глаза.
– Уверены?
– Да, вполне.
Ее привезли к подъезду предвыборного штаба Турусова. Пересев в другую машину, Ломашкевич кивнул в сторону синих «Жигулей»:
– Без них – ни шагу!
– Хорошо.
Поднимаясь по лестнице, Дайнека думала, что никак не ожидала такого ответа Ирины.
В штабе царила неразбериха, переходящая в панику. Даже не пытаясь вникнуть в причину, она тихонько пробралась в свой кабинет.
Спустя минуту в дверь постучали.
– Войдите.
В комнату заглянул Виктор Шепетов.
– Разрешите…
– Вы?! – Дайнека ошеломленно застыла. – Что вы здесь делаете?
– У меня не было вашего номера.
– Зачем вы пришли?
– Узнать, как вы ко мне относитесь.
Шепетов вошел в кабинет и присел на край стола. Он изучающе оглядывал растерянную Дайнеку. На минуту ей показалось, что он ею любуется.
– Немедленно уходите! – зловеще прошипела она.
Виктор Шепетов стукнул рукой по столешнице и рассмеялся. Было видно, что он очень доволен переполохом, который устроил в штабе Турусова и в сердце Дайнеки.
– Я уйду. Но должен заметить: это не последняя наша встреча.
– Вы угрожаете мне?
– Угрожаю? Разве любовь убивает? – он задумался. – Хотя в чем-то вы правы… Случается и такое.
Шепетов подошел к двери и распахнул ее настежь:
– Заходи.
В ее кабинет «зашел» огромный букет роз. Когда цветы легли на стол, она увидела, что их принес Валентин, после чего тотчас же удалился.
– Прощайте! – Шепетов вышел за ним.
Через дверной проем Дайнека успела разглядеть вытянутые лица сослуживцев. Дверь закрылась, она опустилась на стул, сложила руки на подоконнике и уронила на них голову.
В такой позе Дайнека просидела минут десять. Потом поднялась, сняла курточку и устроилась за столом. Включила компьютер, забила в поисковик: «командор Резанов в Красноярске». Выбрала из предложенных результатов один, в котором говорилось о каких-то архивах. Прочла, что сто лет назад Библиотека Конгресса США купила у красноярского библиофила Геннадия Васильевича Юдина собрание книг и рукописей, среди которых были документы «Колумбов российских», в том числе рукописи командора Резанова.
Дайнека зашла на сайт Библиотеки Конгресса и набрала имя Резанова на английском. На экране появился перечень документов, из которых она открыла один, датированный 5 ноября 1806 года. На отсканированном листе значилось: «Черновое письмо графу Нелединскому-Мелецкому, г. Якутск». Далее было еще четыре листа. Дайнека с трудом прочитала:
«Г. Якутск, ноября 5 дня 1806 года. Милостивый государь граф Юрий Александрович! Возвратясь из пределов Северо-западной Америки сентября 15-го в Охотский порт…»
Несмотря на ровные строчки, старинное письмо не поддавалось прочтению, некоторые буквы приходилось угадывать. Например, буква «в» совершенно не походила на современную. Резанов писал ее так, словно это был какой-то квадратик с торчащими из него хвостиками. Буква «т» имела три ножки и сверху – мощную горизонтальную палочку. Зато буква «д» была написана так, как ее обычно рисуют дети – домиком.
Решив не заморачиваться, Дайнека перелистала страницы и когда открыла последнюю, увидела в ее нижней части изображение юной девушки со склоненной головкой.
Дайнека была уверена, это портрет Кончиты. Всего несколько линий и коротких штрихов, но как точно Резанов передал ее настроение и свое чувство к ней! Рядом было нарисовано солнышко. Присмотревшись, она подумала, что это может быть украшение, потому что различила грани большого камня и отходящие от него лучики-дорожки из мелких камней. Отправив лист с рисунком на принтер, она закрыла страницу.
В этот момент в кабинет явилась Ирина.
– Можем поговорить?
– Конечно, – сказала Дайнека.
Ирина вернулась к двери и проверила, насколько плотно она закрыта.
– Откуда цветы?
– Шепетов принес.
– А-а-а… – кажется, она не обратила на это внимания. – Я насчет твоей просьбы пожить у меня.
– Ты совсем не обязана… – зачастила Дайнека. – Я сморозила глупость. У меня много родственников…
– Стоп! – прервала Ирина. – Теперь послушай меня. Умеешь держать язык за зубами?
– Да.
– Тогда едем ко мне.
– Сейчас? А как же работа?
– Я договорилась. Идем.
Когда вышли на улицу, к Ирине подбежал пацан лет десяти.
– Вы Ирина Закаблук?
– Я.
Он протянул ей конверт.
– Что это?
– Откуда я знаю?
– Кто тебе это дал? – Ирина схватила мальчика за рукав.
Он заканючил:
– Что я такого сделал? Мне велели передать – я передал. Тетенька, отпустите…
– Кто велел передать?
– Девчонка какая-то.
– Девчонка?
– Ну, девушка. Отпусти-и-ите-е-е…
– Опиши мне ее.
– В юбке, на каблуках… Что я, смотрел на нее, что ли? Дала сто рублей.
Ирина отпустила мальчишку, и тот рванул в ближайшую подворотню. Она положила конверт в сумку.
– Даже не посмотришь? – удивилась Дайнека.
– Садись в машину. Не до того.
Дайнека села на переднее сиденье рядом с Ириной.
– Ты сказала, что не спала…
– До шести утра колесили по городу. Говорили с Иваном, и я поняла, что разлюбила его.
– Только теперь?
– Представь себе, прошлой ночью.
– Получается, до сих пор ты его любила?
– Получается так.
– О чем говорили?
– Решали, как ему поступить.
– Решили?
– Он пойдет в полицию и все там расскажет, – Ирина сосредоточенно держалась за руль и смотрела перед собой. – Еще я поняла, что по-настоящему люблю другого человека.
– Кто он?
– Мужчина.
Дайнека улыбнулась.
– Я понимаю.
– Он удивительный… Когда-нибудь я вас познакомлю.
Когда подъехали к дому, Дайнека заметила, что Ирина нервничает.
– Что с тобой?
– Погоди, сейчас все поймешь, – Ирина приблизилась к двери, достала ключи, руки ее не слушались.
Наконец обе зашли в квартиру и, не разуваясь, направились в гостиную. Дайнека потрясенно застыла. На диване сидел Эдик Марцевич.
– Вот, – Ирина села рядом.
Дайнека обессиленно рухнула в кресло.
– Как же так…
– Он меня всю ночь ждал. Сегодня утром, когда я вернулась домой, увидела на лестнице спящего Эдика. В этот момент позвонила ты, и я не смогла ответить ничего вразумительного.
– Теперь понимаю.
– Вам обоим грозит опасность, и мы должны все обсудить.
Через некоторое время они сидели на кухне, Эдик с жадностью ел котлеты. Дайнека пила чай, а Ирина молча курила.
– Теперь рассказывай, что произошло той ночью, – обратилась она к Эдику.
Проглотив последний кусок, он положил вилку и судорожно всхлипнул.
– Подожди…
Эдик устало сомкнул веки и сидел не двигаясь минут пять. Потом из-под его закрытых век потекли слезы. Вся его мешковатая фигура походила на кучу тряпья, брошенную на стул.
– Я не был пьян… Выпил немного. Когда вернулся в купе, подумал, что Рита спит, укрыл ее одеялом и тоже заснул. Проснулся от животного ужаса. Не знаю, как объяснить, – трясущейся рукой он вытер со лба проступивший пот. – Как только открыл глаза, почувствовал: случилось нечто ужасное. Встал, включил свет, склонился над Ритой, откинул одеяло и увидел ее лицо. Сначала показалось, что у нее сердечный приступ, такое раньше бывало. Но, когда прикоснулся к руке, сразу понял – она мертва. Я ни о чем не думал. Сначала тихо сидел у ее ног, потом, когда поезд остановился, вышел на перрон и пошел… Опомнился посреди проселочной дороги. Стал соображать, что делать дальше. В этот момент до меня дошло, что отныне я главный подозреваемый в убийстве собственной жены и бежать мне некуда, потому что кроме Риты у меня никого не осталось.
В кармане пиджака я нашел триста рублей, остановил грузовик, и мне было плевать, куда ехать. Так, на перекладных, ехал несколько дней. Пробовал спать в лесу, но понял, что так я погибну.
Эдик вздохнул и отхлебнул из кружки горячего чая.
– Тогда же до меня дошло, что одному мне не справиться, и я вспомнил про тебя, Ира. Случилось так, что ты – единственный человек, к кому я могу обратиться.
– Вот только чем я могу помочь… – пробормотала Ирина.
– Все очень просто, – вмешалась Дайнека. – Нужно отыскать того, кто убил Маргариту.
– Ты знаешь, как это сделать? – уныло проговорила Ирина.
– Да.
– Поделись.
– Ее убил тот же человек, который убил охранников – так сказал Ломашкевич. Когда я наконец вспомню, что именно видела той ночью, мы вычислим убийцу, и всем станет ясно – Эдик здесь ни при чем.
– Не только Эдик, – заметила Ирина. – Иван тоже замешан.
– Неужели? – насторожился Марцевич. – Вот бы никогда не подумал! Ладно я, но чтобы такой трезвый, расчетливый человек, как Казачков… В это трудно поверить.
– Его ситуация еще безнадежней, – Ирина поднялась и вышла из кухни.
Дайнека доверительно придвинулась к Марцевичу.
– Я могу называть вас Эдиком?
– Пожалуйста.
– Той ночью, когда произошли первые два убийства, вы с женой не ссорились в первом часу ночи?
– Нет. Рита уже спала, а я читал книгу.
– Она не плакала?
– Да нет же, говорю вам! – Марцевич заволновался. – Это был тихий вечер, Рита рано уснула… – он горько вздохнул.
Вернулась Ирина, протянула Эдику чистое полотенце:
– Иди в душ. Потом спать, я тебе постелила на диване в гостиной.
Марцевич тяжело встал и направился в ванную. Дайнека сказала:
– Послушай…
– Что? – не сразу откликнулась Ирина.
– Все так, как я и думала. Во втором купе действительно ссорились, – Дайнека задумалась. – Но если там ехала одна пассажирка, то кто мужчина? С уверенностью можно утверждать только то, что не Казачков, его в тот момент я видела у окна.
– И не Эдик, – добавила Ирина. – Маргарита всегда была начеку. Остался Кринберг, Круглов и…
– Только не Кринберг. Он весь вечер провел в туалете. У него был понос.
– А ты откуда знаешь?
– Он во всеуслышанье рассказывал, нисколько не стесняясь, будто о насморке.
– Натуралист. Так себя любит, что собственный понос вызывает у него приступ самоуважения.
– Круглова тоже исключаем из списка. Я видела, как он подслушивал.
– Этот, как и Кринберг, может пойти на любую гнусность, но у обоих безусловное алиби, – брезгливо прокомментировала Ирина. – Голос в купе не показался тебе знакомым?
– Нет. Когда люди ругаются, все голоса похожи, – Дайнека вдруг вспомнила: – Послушай, а что в том письме?
– В каком?
– Которое мальчишка передал.
– Ах это… Подожди, я сейчас.
Она вернулась из прихожей с конвертом. Распечатав его, пробежала глазами и положила письмо на стол.
– Можно? – спросила Дайнека.
– Читай.
– «Жду вас сегодня в шесть вечера на главной аллее парка. Первая лавочка справа. Приходите одна, мне нужно сообщить нечто важное».
Дайнека бросила строгий взгляд на Ирину:
– Одна не ходи, тебя могут убить.
– Если пойду с тобой, точно убьют. Кто из нас двоих опасный свидетель?
– По крайней мере, со мной будет охрана. Может, сообщить Ломашкевичу?
– Не-е-ет… – сказала Ирина. – Что-то подсказывает мне, что этого делать не следует.
В пять часов Ирина с Дайнекой уже прохаживались по главной аллее, наблюдая за первой лавочкой справа. Оперативник из синей машины подался было за ними, но, увидев, что девушки далеко не ушли, вернулся назад.
Ирина отвлеклась, чтобы побеседовать с пожилой дамой, которая узнала в ней известную журналистку. Дайнека пошла дальше, к продавщице мороженого.
– Два ванильных рожка.
– Прелестно… – голос прозвучал так близко, что она отшатнулась. – Юная девушка с ванильным рожком. Что может быть лучше! – рядом стоял Кринберг. – Мне бы хотелось поведать вам, какое страстное сердце бьется в этой груди… – он взял ее руку и приложил к лацкану своего плаща.
На миг ей показалось, что Кринберг своими крепкими зубами сейчас вопьется в ее шею.
– Вы? – Дайнека оглянулась на Ирину, потом перевела взгляд на скамью – там никого не было. – Это вы? – снова повторила она.
– Польщен… Никак не ожидал от вас подобной реакции. Это взаимность?
Дайнека пыталась сообразить, не он ли написал ту записку. Передала девушка, но написать мог кто угодно…
– Осталось только выбрать время и место, – Кринберг понизил голос. – Что до меня, так я готов здесь и сейчас.
Внезапно он отстранился. Дайнека обернулась. От центрального входа к ним бежал Петя Круглов. За его спиной развевались полы длинного пальто. Вокруг шеи был намотан стильный клетчатый шарф. Петя не сводил горящего взгляда с Кринберга.
Дайнека приготовилась попрощаться, однако то, что случилось дальше, было просто непостижимо.
– Подлец! – подбежав, прошипел Петя. – Я знал… Я знал, что ты с ней!
Кринберг преувеличенно удивленно взглянул на Круглова.
– Что такое? Мы встретились случайно. Да и какое дело…
Петя неумело замахнулся, как будто хотел ударить его, но, опомнившись, вцепился в свой шарф.
– Ты сломал мою жизнь! Жестокий, вело… велоро… вероломный человек! – чувствовалось, что Круглов хотел сказать многое, но его голос пальнул фальцетом и оборвался. Содрогаясь в беззвучных рыданиях, он тщетно пытался сдержаться.
– Да что с тобой, черт возьми?! – Кринберг мучительно искал способ успокоить Круглова, в его лице что-то дрогнуло, и он с опаской взглянул на Дайнеку. Заметив, что на них обращают внимание, Кринберг подхватил их обоих и отвел в сторону.
– Я возвращаюсь в Москву. Между нами все кончено, – выкрикнул Петя.
Отбросив условности, Кринберг осторожно его обнял:
– Ну-ну, возьми себя в руки. Ты же знаешь… – он что-то шепнул Пете на ухо.
Тот капризно повел плечом. Дело принимало неожиданный оборот.
– Ты измучил меня… Каждую минуту я думаю: где ты, с кем ты… – Круглов с ненавистью посмотрел на Дайнеку.
Мимо прошла шумная компания. Высокая блондинка улыбнулась Пете. Он отвернулся.
– Жди меня здесь, – сказал ему Кринберг и, взяв Дайнеку под руку, заставил пойти за собой.
Они удалились на приличное расстояние.
– Итак… Как нам теперь быть? – спросил он.
– Я не понимаю, о чем вы. – Дайнеке было неловко.
– Не нужно хитрить. Ведь вы не заставите меня городить чепуху?
– Хорошо, допустим, я все поняла… – согласилась Дайнека. – Чего вы хотите?
– Пообещайте, что ничего не расскажете ей, – он глазами указал на Ирину, которая по-прежнему говорила с поклонницей.
Дайнеке пришла счастливая мысль.
– Тогда и вы должны пообещать мне.
– Что именно?
– Пообещайте, что спросите у своего…
– Друга, – услужливо подсказал он.
– …что спросите у Круглова, зачем он подслушивал под дверью второго купе в ночь, когда убили охранников.
– Всего-то? – Кринберг повеселел. – Я уже теперь знаю ответ. Смею уверить, что Петя не собирался втыкать нож ни в чью спину. Пока я благополучно восседал в вагонном клозете, он заподозрил меня в измене. Вас устроит такой ответ? Или хотите спросить у него?
– Нет, не хочу, – заверила Дайнека.
– Значит, я могу рассчитывать на ваше молчание?
– Можете.
Кринберг лучезарно улыбнулся:
– Иначе и быть не могло, мы с вами современные, цивилизованные люди…
– Кажется, вы не хотели говорить чепухи, – заметила Дайнека. – К тому же у меня девичья память.
– Вы прелесть.
– Не расточайте свое обаяние, оно вам еще пригодится.
– Об этом не беспокойтесь, – самодовольно сказал Кринберг. – Я гений самооправдания! Прощайте, голубушка.
Дайнека сдержала свое обещание и ничего не рассказала Ирине о взаимоотношениях пиарщиков Шепетова.
Ровно в шесть они стояли у первой лавочки справа.
– Я же просила вас прийти одной! Почему вы не послушались? Как я теперь могу вам доверять?
Перед ними стояла черноволосая девушка из второго купе. Дайнека навсегда запомнила ее в этот момент: исполненные болью глаза, румянец на смуглой коже, изящный узел волос и тонкая шея с пульсирующей голубой жилкой.
– Я все объясню… – Ирина попыталась обосновать присутствие Дайнеки.
– Не надо! Я ошиблась, рассчитывая на вашу поддержку!
Ирина стала на ходу подыскивать аргументы:
– Я пришла, чтобы помочь вам, а заодно и своей подруге.
– Вашей подруге? – девушка стихла и неприязненно глянула на Дайнеку. – У нее-то что не так?
– Между нами говоря… – Ирина запнулась, прикидывая, стоит ли так говорить, но все же сказала: – Ее собираются убить.
– Это связано с тем, что случилось в поезде?
– Самым непосредственным образом.
– Значит, и вы тоже… – девушку передернуло, словно ей было холодно.
– Давайте познакомимся. Меня вы знаете, мою подругу зовут Дайнека.
– Роксана.
– Редкое имя, – вырвалось у Дайнеки.
Девушка вскинула голову:
– Я цыганка из старинного рода, мой отец – цыганский барон.
– Будем говорить здесь или куда-нибудь пойдем? – спросила Ирина.
– Мне все равно, я не знаю этот город.
Теперь в ее голосе звучала растерянность, и это убеждало, что с ней действительно стряслась беда.
Неспешная сибирская весна окончательно входила в силу. От земли поднимался дурманящий запах, издали доносилось прохладное дыхание Енисея.
– Может быть, прогуляемся? – спросила Дайнека.
– А этих куда денешь? – Ирина кивнула на синие «Жигули». – Уж лучше здесь посидим.
Они устроились на скамейке.
– Вчера по телевизору я видела вашу передачу, Ирина, – Роксана переводила взгляд с одной собеседницы на другую. – У вас есть совесть. Поэтому я решила просить о встрече. Мне нужна помощь. Для того чтобы вы поняли, я должна рассказать все с самого начала.
Девушки придвинулись к ней поближе. Со стороны можно было подумать, что они беспечно шушукаются.
– Полгода назад я встретила мужчину старше себя. Он полюбил меня и сделал предложение. Это очень серьезный человек, который значительно преуспел в жизни. К сожалению, он пока не свободен, но мы будем вместе. Я знаю, с ним меня ждет достойная жизнь.
Так вот… Недавно в гостях у подруги, к слову сказать, состоятельной женщины, я познакомилась с молодым мужчиной, которого полюбила с первого взгляда, – в ее глазах загорелся огонь. – Я не пришла домой ночевать. Должна вам объяснить одну важную вещь… – Роксана разволновалась. – Я уважаю своего будущего мужа, но полюбить его не сумела. В тот вечер я позвонила ему и сказала, что буду ночевать у подруги. Он сделал вид, что поверил. Я не оценила такого великодушия. В мою жизнь ворвался другой и занял в ней так много места… Слишком много…
– Вы уже разлюбили его? – Дайнека отреагировала на тревожную нотку в голосе Роксаны.
– В том-то и дело, что нет… – ответила та. В ее глазах снова вспыхнуло пламя. – Не разлюбила, но простить не могу!
– Рассказывайте дальше, – поторопила Ирина.
– Он так красиво ухаживал! Так красиво… – Роксана улыбнулась сквозь слезы. – Не каждому мужчине дано сделать женщину королевой, а у него получалось. И вот однажды он предложил совместное путешествие. Для него поездка была деловой, но мы могли несколько дней побыть вместе. Мой будущий муж в тот момент находился за городом, и я согласилась. В день отъезда погода оказалась нелетной. Пришлось ехать поездом. Буря была ужасной, ветер выл так, что казалось, кто-то кричит мне: «Остановись! Что ты делаешь?!» Я слышала, но понимать не хотела. Так мы с вами оказались в одном вагоне.
– А дальше?
– В первый же вечер он пришел ко мне и между делом, в постели, сообщил, что наша встреча была неслучайна.
– Это судьба… – мечтательно предположила Дайнека.
– Злой рок, который преследует меня всю мою жизнь! Оказалось, все было спланировано заранее, и я нужна только для того, чтобы дискредитировать моего бывшего любовника. Меня, как вещь, везли в Красноярск, чтобы цинично подложить под неугодного человека…
– Мерзавец! – Ирина привычным жестом достала из сумочки сигареты. – Куришь?
– Нет.
– Надеюсь, ты не согласилась?
– Я не могла отказаться.
– Почему?
– Он пригрозил, что расскажет о наших отношениях моему будущему мужу.
– Да уж… – вздохнула Ирина.
– Может быть, это к лучшему? – подхватила Дайнека. – Зачем выходить замуж за нелюбимого?
– Нет! – возразила Роксана. – Потерять его – значит потерять все! Я так трудно к этому шла. И теперь, когда я одной ногой на Олимпе, вдруг рухнуть в пропасть? Нет, никогда!
– Хорошо. Теперь – про того, к кому вас привезли. Расскажите про вашего бывшего, – Ирина честно пыталась во всем разобраться.
– Мы расстались три года назад. Он был женат и не хотел разводиться. В Москве бывал только наездами.
– Ясно. Вы уже встречались с ним здесь, в Красноярске?
– Нет. Меня заставили ему позвонить. Сначала он осторожничал: карьера превыше всего… – Роксана усмехнулась. – Потом не стерпел. Завтра вечером мы встречаемся в его резиденции в «Соснах».
– А что такое «Сосны»? – полюбопытствовала Дайнека.
– То же, что ваша Рублевка, – ответила Ирина.
– Я должна украсть у него галстук, – сказала Роксана.
– Галстук? – изумилась Ирина. – Зачем?
– Странная история, о которой я сама по глупости проболталась. Галстук – его талисман со студенческих времен. Когда-то вместе с другом они купили два одинаковых галстука и на следующий день оба защитили дипломы с отличием. Теперь, накануне теледебатов, для него это особенно важно.
– Теледебаты… – Ирина уже представляла себе «мелкие дребезги», на которые разлетается вся работа штаба Турусова. – А галстук, стало быть, оранжевый в синий цветочек?
– Откуда вы знаете? – насторожилась Роксана.
– В штабе Турусова все знают, в каком галстуке пойдет на теледебаты Геннадий Андреевич.
– Похоже, ему придется надеть бабочку, – сообразила Дайнека.
– Таким образом, бывшего любовника зовут Геннадий Андреевич Турусов. Осталось уточнить имя подонка, который вас шантажирует, – нахохлилась Ирина.
– Виктор.
Дайнека потеряла голос.
– Ви… Виктор Шепетов?
Роксана кивнула головой.
– Он.
В аэропорт неслись на огромной скорости, к регистрации подоспели в последний момент. Вталкивая Дайнеку в накопитель, Ирина, запыхавшись, сказала:
– Встречаю, как договорились. Постарайся успеть, иначе все пойдет прахом.
– Успею, – пообещала Дайнека.
– Проходите, – проговорила толстая тетка. – Вещи – на транспортер.
– У меня ничего нет.
У выхода из накопителя ждал пузатый автобус. Проглотив большую часть пассажиров, в том числе Дайнеку, он с надрывом выполз на территорию аэродрома и выплюнул их у самого трапа, где уже стояла нелюбезная стюардесса.
– Не напирайте, граждане, сначала первые ряды, остальные пока ждут.
Самолет запустил двигатели, стоял невообразимый грохот. Дайнеке хотелось лишь одного: поскорее забраться внутрь.
Устроившись наконец в кресле, она позвонила Ломашкевичу и сообщила, что улетает домой в Москву. Потом подложила под голову курточку и решила вздремнуть. При этом не отступали мысли, одна хуже другой. Красноярск покидать не хотелось, однако благодарить за это она должна была только себя.
Глава 21
Москва, наши дни
– Послушай, Настя… – Вячеслав Алексеевич вдруг замолчал.
Это был их первый разговор после того, что случилось. Серьезность ситуации поняли все, включая Настину мать Серафиму Петровну.
Для самого Вячеслава Алексеевича эта измена была самой отвратительной потому, что случилась в квартире, где жила его дочь. Такого он простить не мог, хотя во всем винил одного себя.
– Славик… – Настя осторожно напомнила ему о себе.
– Прости, задумался…
Уже несколько дней они жили в разных комнатах. Настя – в их общей спальне, Вячеслав Алексеевич – в пустующей комнате дочери. Он старательно избегал встреч. Утром, наскоро выпив кофе, сваренный притихшей Серафимой Петровной, уезжал на работу. Вечером допоздна засиживался в офисе и только к полуночи возвращался домой. При мысли о том, что можно переночевать в городской квартире, он болезненно морщился и отправлялся на дачу.
– Славик…
Они сидели друг против друга за столом в гостиной. Серафима Петровна предупредительно прикрыла кухонную дверь, не забыв оставить щелку, чтобы не пропустить ни слова.
– Начну с того, что успокою тебя… – Вячеслав Алексеевич говорил очень сдержанно. – Ты не моя собственность и сама вправе решать….
– Ну, я не зна-а-аю…
– Сначала дослушай.
Вячеслав Алексеевич был удивительно спокоен.
– Я знал, что рано или поздно такой разговор случится, и давно к нему подготовился. Нам необходимо расстаться.
– Славик, родненький, за что?!
– Не «за что», а «почему». Я не имею права ломать твою жизнь. Ты должна быть счастлива, встретить молодого красивого парня, выйти замуж, завести детей. Пока я рядом с тобой, это невозможно.
– Ты мне совсем не мешаешь, – простодушно ответила Настя, но кухонная дверь сердито хлопнула, и она прикусила язык. – Прости меня, я больше не буду!
Это нелепое обещание не только не рассмешило Вячеслава Алексеевича, но и добавило уверенности в том, что его гражданская жена – сущий ребенок, и он совершает преступление, пользуясь ее молодостью.
Несколько ночей, которые он провел в одиночестве, были посвящены размышлениям и попыткам разобраться в себе. Он всерьез опасался, что сознательно выкидывает Настю из своей жизни в надежде освободить место. Вячеслав Алексеевич надеялся, что в семью вернется жена. Боялся в это верить… и верил.
И все же он принял, как ему казалось, правильное решение.
– Я ухожу. Ты, – он говорил очень мягко, – ты останешься здесь. Разумеется, вместе с Серафимой Петровной.
– Но ведь это твой дом, – Настя недоверчиво посмотрела ему в глаза. За все время разговора она сделала это впервые.
– Нет.
– Что ты имеешь в виду? Дом чужой?
– Этот дом – твой.
– Конечно, ты всегда мне так говорил…
– Так и есть. Я переоформил его на тебя. Ты свободна, у тебя есть дом и немного денег. Живи, работай, учись. Будь счастлива.
– Славик… Ты не врешь?
– Нет, – Вячеслав Алексеевич улыбнулся.
– Мама… – от радости у Насти пересохло в горле. – Мама… Мама! – закричала она и побежала на кухню.
Перед ней распахнулась дверь, цепкая рука Серафимы Петровны энергично втащила ее внутрь. После чего дверь со стуком захлопнулась.
Вячеслав Алексеевич поднялся к себе. Он не ожидал, что объяснение отнимет так много сил. К счастью, все случилось достаточно быстро.
В этот момент на кухне разыгрывалась настоящая буря.
– Дура безмозглая! – Серафима Петровна схватилась за голову. – Какую бестолочь я родила… За что же мне такое наказание! – не сдержавшись, она заплакала.
– Мама! Он оставил нам дом! Славик переоформил его на меня.
– Чему ты радуешься, малоумная?
– Теперь мы свободны! Сами себе хозяйки!
– Ты подумала, что с нами будет? Когда ты садишься за стол и просишь у меня икорки красненькой или ветчинки, знаешь, сколько все это стоит? Ты хоть раз задумывалась, сколько стоят продукты? А тряпки твои, шубки норковые да песцовые, духи-помады?! А?! Отвечай!
Серафима Петровна рухнула на стул и схватилась за сердце.
– Подумала о том, что теперь нужно искать работу?
– Да ну…
Мать трагически покачала головой:
– Божечки мои, как жить-то будешь, дуреха…
– Не знаю, мама… Что мне теперь делать?
– Иди к Вячеславу Алексеевичу, скажи: поняла – любишь только его. Скажи, что мечтаешь о сыне. И чтоб непременно на него был похож. Скажи, что не нужен тебе этот дом.
– Ну нет! – отчаянно возразила дочь, но тут же получила сильнейшую оплеуху.
– Заткнись!
От неожиданности Настя разрыдалась, но мать немедленно прижала ее к себе и ласково зашептала:
– Детонька моя бедная. Ступай к нему и сделай, как я сказала. У мамы сердце болит за тебя, мама не научит плохому.
Назавтра Настя сидела в гостиной уже в семь утра. Серафима Петровна встала еще раньше. Из кухни доносился запах ванильных булочек. Против них Вячеслав Алексеевич никогда не мог устоять, особенно если их подавали с какао.
В семь сорок пять по лестнице сбежал Вячеслав Алексеевич, ему казалось, что в это утро начинается новая счастливая жизнь.
– Доброе утро, Вячеслав Алексеевич. Какао, булочек ванильных? – Серафима Петровна расплылась в милейшей улыбке.
– Не откажусь!
Он впервые не поцеловал Настю при встрече. Поймав себя на этом, Вячеслав Алексеевич радостно улыбнулся.
Однако Насте стало не по себе.
– Сла-а-авик…
– Что?
– Я не хочу…
– Не понял?
– Я не хочу этого дома. Я люблю только тебя.
Вячеслав Алексеевич обреченно сел на диван. Все, что сказала ему Настя, выслушал молча, не возражая и не поднимая на нее глаз.
Вячеслав Алексеевич вышел из дома. Сел в машину, долго подстраивал под себя сиденье. Со вчерашнего вечера многое изменилось. Пытаясь разобраться в себе, он вдруг понял: случилось то, что должно было случиться. Он разлюбил Настю.
Всю дорогу в аэропорт Вячеслав Алексеевич задавал себе один и тот же вопрос: а любил ли он ее вообще? И сам себе честно признавался: не любил, а только тешился поразительным сходством Насти со своей первой женой Людмилой. Эгоистически использовал ее красоту и ее молодость.
«Это расплата за малодушие, за слабость, за постыдное мужское тщеславие, – Вячеслав Алексеевич усмехнулся. – Еще бы, иметь рядом женщину моложе себя на двадцать пять лет – мечта любого мужика старше пятидесяти…»
– На пороге любви… – он пропел дурацкую фразу из давно забытой песенки. – Смешо-о-он, старый дурак. Смешо-о-он…
Взглянув на часы, он прибавил скорость, регистрация на рейс в Нижневартовск заканчивалась через пятнадцать минут.
По залу ожидания аэропорта перемещались нескончаемые толпы пассажиров. Вклинившись в одно из течений, Вячеслав Алексеевич на ходу перебирал глазами номера стоек.
– …прибыл рейс номер… из Красноярска… ожидающих… в зале прибытия… – эхом разносилось по всему зданию.
У стойки под номером двадцать не было ни души. У него практически выхватили из рук саквояж. Наклеив липкий ярлык, служащий кинул его на транспортерную ленту.
– Поторопитесь, посадка заканчивается, – сказала девушка, протягивая посадочный талон.
Вячеслав Алексеевич повернулся, чтобы направиться к выходу. Внезапно ему показалось, что в толпе мелькнула фигурка дочери. Ее черная курточка с замшевой бахромой была слишком приметной. Он понял: Дайнека вернулась в Москву. И, забыв про все на свете, побежал вслед за ней.
– Куда вы! – вскрикнула девушка из-за стойки. – Не туда! Не туда!
Вячеслав Алексеевич бежал, расталкивая людей, подпрыгивал, пытаясь разглядеть в толпе дочь. Перехватив насмешливый женский взгляд, вдруг понял, как нелепо выглядит, выхватил телефон, набрал номер.
– Черт!
Телефон Дайнеки был недоступен. Скорее всего, она не успела включить его после посадки.
«Перезвоню позже», – Вячеслав Алексеевич взглянул на вокзальные часы и поспешил на посадку.
Глава 22
Красноярск, наши дни
Дайнека вернулась в Красноярск тем же самолетом, что улетела. Встретив ее на стоянке, Ирина распахнула дверцу машины.
– Привезла?
– Привезла.
– Рассказывай.
– Нечего рассказывать.
И действительно, все самое интересное в этой истории произошло на глазах у Ирины. А именно: выслушав Роксану, они с Дайнекой пришли к выводу, что, похитив счастливый галстук, Шепетов хотел морально уничтожить Турусова еще до решающей схватки в теледебатах.
Сцена его триумфа могла выглядеть так. Кандидаты садятся в кресла перед телекамерами. Расстроенный необъяснимой пропажей Турусов с ужасом видит свой талисман на шее у оппонента и теряет дар речи. Естественно, Шепетов побеждает.
Но, к счастью, Дайнека догадалась спросить у Роксаны:
– Вы сказали, что галстуков было два…
Выяснилось, что еще один галстук Роксана видела у академика Петрова, друга Турусова. Он жил в Москве и был человеком очень известным. Правильный вопрос и нужный ответ позволили спасти дочь цыганского барона, а заодно и Турусова. В записной книжке Роксаны отыскался номер Петрова. Позвонив академику, она убедила его на время передать галстук другу.
Дайнека вылетела в Москву. Ей не пришлось никуда ехать. Вопреки договоренности, академик сам встретил ее в аэропорту. Петров был очень крупным мужчиной и заметно возвышался над толпой. Над головой он держал оранжевый галстук.
– Я знал, что вы меня увидите! – весело сообщил он Дайнеке. – Поэтому решился сам приехать в аэропорт. Теперь вы сможете быстрей улететь обратно.
Академик протянул ей реликвию и, прощаясь, задумчиво произнес:
– В конце концов, чего еще мне желать? Всего, что хотел, я добился, а Геннадию еще предстоит стать губернатором. Ведь дело, собственно, не в счастливом галстуке, а в вере. Я давно это понял.
После возвращения Дайнеки в Красноярск они с Ириной помчались к Роксане, потом в штаб. Готовясь к теледебатам, Ирина весь день просидела в кабинете Турусова, а Дайнека маялась в своем закутке.
В принтере она заметила забытый листок, достала его и увидела почерк Резанова. А внизу красовался рисунок: милая головка Кончиты и какое-то украшение. Дайнека свернула лист и сунула в задний карман джинсов.
До конца рабочего дня она просидела в Интернете, разыскивая информацию о командоре. Увидев заголовок «Последнее письмо Резанова», кликнула по нему, пробежала глазами.
24 января 1807 года Резанов писал из Иркутска в Санкт-Петербург родственнику своей умершей жены – Булдакову:
«Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском, под куском мрамора, а здесь – следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Консепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну».
Дайнека повторила вслух фразу Резанова:
– И плачу о том, что нет ей места в сердце моем… – она склонила голову и прошептала: – Значит, не любил. Ирина была права.
Вечером Дайнека поехала к Ирине домой, смотреть по телевизору дебаты Турусова с Шепетовым.
Устроились на ковре посреди гостиной. Притихший Эдик сидел на диване.
Телеведущий деловито читал текст с суфлера:
– …В ближайшие выходные в Красноярском крае пройдет второй тур губернаторских выборов. С самого начала предвыборной гонки было ясно, что второго тура не миновать…
– Это Костя-Голубчик с Первого губернаторского, – пояснила Ирина, не отводя взгляд от телевизора.
– Почему голубчик? – поинтересовалась Дайнека.
– Потому что ангельская красулечка… Разве не хорош? Однажды мы с ним… – спохватившись, махнула рукой. – Потом расскажу.
– …несмотря на то, что во второй тур вышли только два претендента, никто не возьмется предсказать исход выборов. Победит сильнейший, именно ему достанется один из самых богатых с точки зрения природных и промышленных ресурсов регионов России…
Камера взяла общий план, на экране появились Виктор Шепетов и Геннадий Турусов.
– Позвольте представить вам наших уважаемых гостей…
– Господи… – прошептала Дайнека.
– Не дрейфь! Мы сделали все, что могли.
– …это будет принципиальный разговор двух кандидатов в прямом эфире, чтобы все жители края могли увидеть…
Костя-Голубчик, ангельская красулечка, улыбался, и телевизионная камера снова взяла его крупным планом.
– Сгинь, – мрачно произнесла Ирина.
– …изложить свои взгляды на социально-экономическую ситуацию в крае, а также обозначить те шаги, которые они намерены сделать в случае избрания на должность губернатора…
– Забыла тебе сказать, звонила Роксана, она была в самолете. Ее отпустили сразу, как только забрали галстук.
– Думаешь, оставят ее в покое?
– После выборов она никому не будет нужна. А выборы в воскресенье. До тех пор отсидится за высоким забором. К тому же галстук она отдала. Смотри, Шепетов!
– …экономика Красноярского края находится в глубоком кризисе… – Виктор Шепетов выглядел идеально: прекрасная стрижка, ухоженное лицо, уверенный взгляд. Его костюм соответствовал случаю, рубашка тщательно подобрана к галстуку. Сдержанная ваниль выгодно оттеняла кричащий цвет безвкусного оранжевого галстука.
– …первое, что я сделаю в случае победы на выборах, – закроюсь вместе со своими заместителями в кабинете и не выйду до тех пор, пока не будет определен бюджет на следующий год.
Рассчитанным жестом он тронул галстук и перевел взгляд на своего оппонента. В тот же миг его лицо дрогнуло, и правую щеку повело нервным тиком. Телевизионный грим и стойкий загар часто отдыхающего человека не в силах были скрыть обморочную бледность лица.
Всем стало ясно: случилось нечто из ряда вон выходящее.
Следуя за взглядом Шепетова, камера остановилась на Турусове. Он был собран и строг. Темный костюм, бежевая сорочка и… такой же оранжевый галстук в мелкий цветочек. Его собственный счастливый галстук.
– Оппоненты впервые встречаются на теледебатах в прямом эфире… – Костя-Голубчик постарался сгладить заминку. – Теперь перед вами выступит второй кандидат, красноярец…
– Турусов даже не заметил, что у них одинаковые галстуки! – возмутилась Дайнека.
– Главное – это заметил Шепетов! – Ирина расхохоталась. – Поделом. Хотел – получи! – Она повернулась к Дайнеке. – Теперь пойдемте пить чай!
– И мы не послушаем, что скажет Турусов?
– Меня заранее тошнит от того, как талантливо он будет «импровизировать», повторяя мой текст. – Ирина выключила телевизор. – Идемте на кухню.
Турусов так и не догадался, какая опасность подстерегала его галстук. Роксана подлетала к Москве. А Шепетов получил то, чего так настойчиво добивался.
– Предлагаю отметить завершение операции! Может, куда-нибудь сходим? – покосившись на Эдика, Дайнека осеклась: – Прости, я забыла…
– Ничего, идите вдвоем.
– Неймется тебе! – проворчала Ирина и вдруг улыбнулась. – Впрочем, идем! Сегодня я познакомлю тебя с одним человеком.
– С ним? – понизив голос, спросила Дайнека.
– С ним, – подтвердила Ирина.
Глава 23
Река Лена, Иркутск, декабрь 1806-го – январь 1807 года
Провожая Резанова в дорогу, якутский губернатор приставил к нему двух казаков, которые должны были сопровождать государева камергера до Иркутска. Официальная версия этого сопровождения была следующей: «Из уважения к высокому чину». На самом деле губернатор опасался, что в том состоянии, в котором пребывал Николай Петрович, он сгинет где-нибудь по дороге, не добравшись до конечного пункта, и его, якутского губернатора, обвинят в недосмотре.
Путь от Якутска до сибирской столицы пролегал по замерзшему руслу реки Лены. Это была ровная заснеженная дорога. На всем ее протяжении располагались улусы якутов и русские поселения. Иногда на берегах появлялись тунгусы со своими оленями.
В сравнении с безлюдным пространством Якутско-Охотского почтового тракта здесь все было хорошо обустроено. Достаточное количество почтовых станций позволяло вовремя менять лошадей и двигаться на большой скорости в напряженном режиме.
На одной станции Резанов услышал от купца, что стужа в ту зиму достигла небывалой силы. И у него была возможность почувствовать это, сидя в санях. Обмороженные щеки и нос явились неизбежным следствием гонки на лошадях при сильном морозе. За его санями ехали другие, с якутскими казаками.
Новый, 1807 год встретили в черной избе, где хозяйка поила их чаем. За единственным столом устроились все: возчики, оба казака, туземец-слуга и Его Императорского Величества действительный камергер и кавалер Николай Петрович Резанов.
Напившись чаю, командор поднялся из-за стола:
– Трогаем.
Один из казаков вымолвил:
– Господин камергер, пожалели бы себя, эвон как исхудали…
Было ли это искренним сочувствием командору или казак хотел отдохнуть? Наверное, и то и другое. Многодневная гонка истощила силы.
Когда вышли на трескучий мороз, возчики уже поджидали в санях. Резанов сел и завернулся в тулуп. Сани тронулись. Николай Петрович закинул голову и посмотрел в темное небо. Там прямо на глазах появилась голубая волна, которая приумножилась и, многократно отразившись, перекинулась через весь небосвод, после чего заиграла разными красками: от зеленого к желтому, потом стала розовой.
К нему обернулся возчик:
– Эвон, как засветила.
– Северное сияние, – сказал командор, поворочался и, устроившись удобней, тут же заснул.
До Иркутска добирались почти месяц. Выехав из Якутска в конце декабря 1806 года, в столице Сибири оказались лишь 24 января 1807-го. Преодолев более тысячи километров, Резанов наконец оказался в губернском городе, где было почти три тысячи дворов. Здесь уже чувствовалась близость цивилизации.
Иркутский генерал-губернатор бывал у Резанова каждый день. Не смея пренебречь своими обязанностями, превозмогая телесную немощь изнуренного организма, командор из благодарности принимал приглашения, а затем сам дал городу бал на триста человек и обед, который обошелся ему в две тысячи рублей. После чего хворобы снова одолели его, и в результате возобновившейся лихорадки он оказался в постели, где провел целый месяц.
Грустные мысли поселились в голове командора. Он понимал, что значительно превысил те силы, которые отпустила природа. Подгоняя, подхлестывая себя в пути, исчерпал все, что дала судьба. Силы оставляли его, делая день ото дня все слабее. Думая о Кончите, он уже предвидел, что не сможет выполнить обещания, но душа его рвалась только вперед, в Петербург и потом – к ней, в Сан-Франциско.
Предполагая, что вряд ли доедет живым до Санкт-Петербурга, Николай Петрович написал свояку, Михаилу Матвеевичу Булдакову, который в случае его смерти делался опекуном малолетних детей Резанова:
«Наконец я в Иркутске!.. Письмо матушки и детей, сегодня же с курьером полученное, растравило все раны мои, они ждут меня к Новому году, но не знают, что, может быть, и век не увижусь. Матушка описывает, что граф Н.П. столько к ней милостив, что посылает наведываться о сиротах моих; у меня опять текут слезы…»
Мысль о том, что он, возможно, не увидится более с детьми, вызвала в Резанове опасение, что Булдаков, узнав из донесений про обручение с Кончитой, пренебрежет заботой о них, вынудила Николая Петровича дописать в постскриптуме:
«Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском, под куском мрамора, а здесь – следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Консепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну».
И это была еще одна жертва, на сей раз – его детям.
В конце февраля Резанов покинул Иркутск и отправится в Красноярск. Генерал-губернатор пытался уговорить его задержаться до наступления теплых весенних дней, однако, убедившись в тщетности попыток, распорядился, чтобы врач, который пользовал Резанова, отправился в Красноярск вместе с ним. Он, как и якутский губернатор, опасался быть обвиненным в недосмотре, приведшем к смерти Резанова. Теперь все в окружении Николая Петровича были уверены, что до Санкт-Петербурга ему не добраться…
Так ехал он верхом на коне, живой мертвец, заложник чести, гонимый безграничной любовью к женщине, чувством долга и преданностью своей Отчизне.
Глава 24
Красноярск, наши дни
Официантка бросила на стол меню в затертом кожаном переплете и, не останавливаясь, проследовала к столу, где «гудела» большая компания.
– Сучка, – беззлобно прокомментировала Ирина и раскрыла меню.
А немного погодя захлопнула его и сказала:
– Жрать нечего. Один фритюр. Подождите… – она попыталась остановить официантку, но та прошла мимо.
– Стоять!
Девушка в белой блузке застыла. Было видно, как побагровела ее шея и напряглась упитанная, в жировых складочках спинка. Однако, обернувшись, она запричитала:
– Ирина Ивановна… это вы! Да как же я вас не узнала, я ж навеки ваша поклонница, миленькая вы моя!
В одно мгновение она принесли вино и мороженое. Водрузив на стол вазу с фруктами, не без удовольствия сообщила:
– Подарок от заведения. Кушайте на здоровье!
Оставшись наедине с Ириной, Дайнека спросила:
– Когда он придет?
Та показала глазами.
– Он уже здесь, у барной стойки, но пока нас не видит. Второй справа в белом пуловере. Видишь?
– Нет, там слишком темно. Расскажи мне о нем.
Ирина задумчиво улыбнулась.
– Умница, талантливый инженер. Щедрый, внимательный и очень несчастный. История, в общем, банальная: ранний брак.
– Понятно. Душа созрела для любви позже, чем рядом появились жена и теща, – догадалась Дайнека
– Жена не любит и не понимает его. Он увлеченный, много работает, а она – типичная обывательница. К тому же не может иметь детей. Брак держится только на его чувстве долга.
– Хочет, но не может, – беспричинно развеселилась Дайнека. – Я имею в виду – уйти из семьи.
– Ты можешь иронизировать, но мы скоро поженимся, и я хочу иметь много детей, – Ирина и не думала обижаться, она была счастлива. – Он решился на развод и объявил об этом жене.
Она приподнялась со стула и призывно помахала рукой:
– Мы здесь!
– Здравствуй, Иринушка! – мужчина подошел и склонился, чтобы поцеловать ее. – Здравствуйте, очень прия… – он вдруг осекся.
Дайнека узнала его плешь раньше, чем разглядела лицо.
– Это Дайнека, я не говорила тебе о ней… – в голосе Ирины слышались вибрации счастья, однако, уловив напряженность, она спросила: – Что-то не так?
– Прости, нам нужно поговорить, – мужчина схватил Дайнеку за руку и потащил к выходу.
Ирина проводила их удивленным взглядом.
Дайнека пришла в себя, только когда ее прислонили спиной к холодной стене вестибюля.
– Значит, это ты – тот несчастный, у которого жена-мещанка и нет детей? Что-то я не слышала, чтобы у вас с Маринушкой намечался развод, – ядовито спросила она Владимира Козырева.
– Тихо… – он пристально смотрел ей в глаза. – Тихо. Никакого развода, Маринушка ни о чем не должна знать. Я люблю ее и только ее. Все, что касается семьи, для меня свято.
– А как же Иринушка?
– Это другое, – он запнулся. – Ее я тоже люблю.
– Любишь одновременно двух? Да ты сексуальный маньяк! – Дайнека все поняла. – Лечиться тебе надо. А ну-ка, пусти!
– Подожди. Пообещай, что ничего не расскажешь…
– Да пошел ты! – она вывернулась из его рук, схватила куртку и вышла из ресторана.
Наверное, надо было попрощаться с Ириной, но Дайнека даже не представляла, как это сделать. Теперь следовало думать, о чем с ней говорить, а главное – о чем промолчать.
Бредя по вечернему городу, Дайнека вдруг поняла, что Красноярск сделался ей чужим. Город не простил десяти лет отступничества. Неспешная прогулка вернула ее к самой главной задаче – вспомнить, что именно она видела той жуткой ночью.
Отсчет времени пошел в семь часов вечера, когда Казачков дал охранникам пива. В семь пятьдесят они уснули. С этого момента Дайнека больше не слышала кашля из-за стены. В восемь сумка с деньгами была отдана неизвестному через открытое окно стоящего поезда.
В начале десятого в сопровождении Казачкова они с Ириной отправились в шестое купе к Шепетову. В одиннадцать она вернулась к себе, а в одиннадцать двадцать вместе с Шепетовым уже стояла в коридоре, и он отправил спать Валентина. Потом появились Жуков с Мединцевым и Кринберг со своей диареей. Затем из купе вышла Роксана. Теперь понятно, почему в ее взгляде была ненависть.
Дайнека вспомнила, как, расставшись с Шепетовым, пыталась заснуть и ненадолго заснула, но вдруг открыла глаза… Почему?
Ей показалось, что ее назвали по имени. Конечно, показалось.
Было пятнадцать минут первого, когда она опять вышла в коридор. В висках застучало, Дайнеку охватило смутное чувство, похожее на испуг.
Как странно, в прошлый раз, вспоминая ту ночь и дойдя до этого места, она испытала такой же страх.
«Стоп!» – похоже, Дайнека начинала приближаться к разгадке.
Итак… Она открыла дверь купе, но вышла не сразу. Почему? Учащенно забилось сердце.
«Вот – опять…»
Дайнека встала посреди улицы, прикрыла глаза и начала вспоминать, что делала и чувствовала в те мгновенья. Вот она берется за ручку, сдвигает в сторону дверь, смотрит перед собой… и пугается. Чего она испугалась? Что увидела? Коридор… окно…
– Окно! – ей удалось вспомнить причину испуга.
Именно в тот момент, когда она сдвинула дверь, ей показалось, что за окном коридора мелькнула какая-то тень. Что это было? Дерево, станционная постройка, столб?
«Нет, не то!»
Казалось, тень скользит по стеклу, как отражение…
«Ну, так это и было отражение! Именно отражение!»
Мелькнувшим отражением в стекле могла быть только дверь, когда ее открывал или закрывал убийца. Это тень застряла в подсознании ощущением жуткой тревоги. Следовательно, он входил, чтобы убить, или, убив, выходил из пятого купе.
Дайнека огляделась. Незаметно для себя она оказалась на темной улице частного сектора. Поблизости не было ни людей, ни машин. Вспомнив о машине сопровождения, девушка пожалела, что не сообщила Ломашкевичу о приезде. Сориентировавшись на местности, она зашагала в сторону центра.
Итак, на чем она остановилась?
Ровно в пятнадцать минут первого убийца входил или выходил из пятого купе. Если он входил, она, естественно, не могла его видеть. А если выходил?
«Тогда я его видела!»
Дайнека вспомнила коренастую мужскую фигуру в светлой рубашке. Она видела его мельком, боковым зрением. Значит, убийца тоже ее заметил. Втянув голову в плечи, она прибавила шагу.
Мужчина в светлой рубашке… Теперь нужно вспомнить, как были одеты мужчины в тот вечер. Казачков был в синей рубашке, в ней же он открывал окно коридора. И это было несколькими минутами позже.
Шепетов… На нем была белая, и гипотетически он мог быть убийцей, но он в тот момент ругался с Роксаной. К тому же – гораздо выше ростом.
На Марцевиче был полосатый свитер. Жуков и Мединцев были одеты в одинаковые серые рубашки поло, Кринберг – в темно-бирюзовый спортивный костюм. Такой же костюм был на Пете Круглове.
Охранник Валентин и его товарищ носили черные пиджаки, их, как и Шепетова, можно смело исключить из числа подозреваемых. К моменту убийства Маргариты Марцевич все они сошли с поезда. А ведь всех троих убил один и тот же человек, так сказал Ломашкевич.
«Ничего не получается… Ничего. Видела убийцу – и не знаю, кто он. Хотя он убежден в обратном».
В конце улицы появился автомобиль. Дайнека подняла руку – ей нужно было как можно скорее попасть к дому Ирины. Небольшой темный джип остановился, она села на заднее сиденье.
– Здесь недалеко, минут двадцать…
Не оборачиваясь, водитель тихо сказал:
– Здравствуй, Дайнека…
Сработал центральный замок, отрезая путь к отступлению. Машина помчала Дайнеку в неизвестном ей направлении.
– Мы знакомы? – испуганно спросила она.
– Помнишь, уходя, я оставил тебе брелок, голубое сердечко?[13]
– Джамиль… – Дайнека безвольно обмякла.
Это было его настоящее имя. Силы вдруг оставили его, руки задрожали, в ушах возник прерывистый шум. Монгол свернул к реке и остановился на набережной. Прошло не меньше минуты, прежде чем он решился посмотреть на нее. Дайнека не изменилась, только чуть-чуть похудела.
– Почему ты бросил меня? – спросила она с горечью.
– Только так я мог уберечь тебя.
– Уберечь от любви?
– Ты знаешь, о чем идет речь.
– Прошло столько времени… Почему ты не пришел потом? Я так ждала тебя, так ждала!.. – она смотрела на него обиженно, но вместе с тем – с пронзительной нежностью.
– Потому что с тех пор ничего не изменилось.
– А что должно измениться?
– Прежде всего – я сам.
Дайнека придвинулась ближе и прикоснулась пальцами к его щеке.
– Я не верю, что это ты… – она тихо заплакала.
Монгол поцеловал раскрытую ладонь и сжал ее руку в своей. В груди сильно щемило, но он был счастлив, как никогда.
– Я думала, ты погиб, – Дайнека прикрыла глаза, воспоминания причиняли ей боль. – Машина скатилась по насыпи и загорелась. Я бежала к тебе… Потом упала… Потом поняла, что уже поздно. Мне казалось, что я умираю вместе с тобой. Это было непоправимо… – Дайнека всхлипнула, и Монгол погладил ее по голове. – Подъехали те гады на джипе и стали смотреть на огонь. Один из них сказал, что после таких аттракционов живыми не остаются.
– Я выжил только благодаря тебе.
Дайнека подняла заплаканное лицо и заглянула ему в глаза.
– Но ведь я ничем не смогла помочь…
– Просто хотел увидеть тебя еще раз. Хотя бы еще один раз в жизни.
– У тебя шрам…
Он непроизвольно прикрыл рукой правую щеку.
– Я выбрался из машины до того, как она взорвалась. По склону скатился в кусты и отполз на берег реки. Там у палатки меня подобрали туристы. По их телефону позвонил другу отца. Никогда к нему не обращался, ничего не просил, берег этот шанс на самый последний случай. Тот случай и мог стать последним. Я обгорел, нога – вдребезги. Дядя Сережа приехал и забрал меня. Месяц пожил у него, потом он увез меня за границу. Дальше лечился там.
Дайнека, не отрываясь, смотрела ему в лицо.
– Ты забыл меня?
– Дурочка, – он обнял ее и прижал к своему плечу. – Кроме тебя у меня никого нет.
– Я тоже люблю тебя-я-я-я… – рыдания мешали ей говорить, она отчаянно повторяла: – Но почему… Почему?!
– Не плачь. Теперь все будет по-другому. Я обещаю тебе.
Он с нежностью посмотрел на нее, и было в этой нежности предчувствие неизбежной потери.
– Но как ты оказался здесь, в Красноярске? – Дайнека решительно отстранилась. – Скажи, мы встретились не случайно?
Он молчал, не зная, что ответить.
– Что-то произошло?
– Произошло, – ей он врать не мог.
Она снова заплакала. Монгол решительно отвернулся, завел двигатель, и они выехали с набережной.
– Что с нами будет?
– Поехали куда-нибудь, посидим, выпьешь чего-нибудь.
– Я ничего не хочу. Только воды, – она судорожно всхлипнула.
– Потерпи до киоска, сбегаю.
Они остановились у зарешеченного павильона. Сквозь окошко-бойницу были видны только руки того, кто находился за прилавком. Монгол выскочил из машины, привычным жестом накинул на голову капюшон. На спине его куртки золотом отливала змеистая голова Медузы Горгоны.
Дайнека отпрянула от стекла.
Вернувшись, Монгол протянул ей бутылку с водой.
– Что с тобой? Тебе плохо?
– Черный Монах! – она смотрела на него, не решаясь произнести вслух то, о чем кричало все у нее внутри. Но потом ее прорвало: – Ты был там! Это тебе передали сумку с деньгами! Это ты…
Монгол отдернул руку и отвернулся. Потом тихо сказал:
– Да, я там был. Ехал в соседнем вагоне, потом, когда поезд встал, забрал сумку, – в его голосе зазвучало отчаяние. – Я пообещал себе, что это в последний раз. Хотел все изменить. Однако случилось не так, как я загадал. Послушай… – он взял ее руки и сжал в своих. – Тебя могут убить.
– Знаю.
– Выход только один – бежать. Я сумею все подготовить. Нужно выполнить одно поручение. По-другому они не отстанут. Тебе надо довериться мне.
– Я верю.
– Бедная девочка!
Дайнека улыбнулась сквозь слезы:
– Меня нельзя жалеть, я заплачу.
– Прости.
Он обнял ее и поцеловал так, что теперь уже ей ничего не было страшно.
* * *– Смо-о-отри-и-ите, кто пришел… – Ирина сидела за кухонным столом и снизу вверх глядела на Дайнеку.
Та подошла, взяла со стола бутылку.
– Водочка?
– Где ты была? – спросила Ирина.
– Встретила одного человека.
– Видать, хорош был человек, – она указала на циферблат. – Четыре часа утра.
– Давно не виделись, по городу покатались А ты во сколько вернулась?
– В одиннадцать.
Опустив глаза, Дайнека заставила себя замолчать. У нее не было времени обдумать случившееся, Джамиль появился слишком внезапно. И теперь, стоя перед Ириной, она чувствовала себя виноватой. Казалось, разоблачив Владимира Козырева, она сломала ее счастье.
Через весь стол, по диагонали неторопливо прополз упитанный таракан. За ним – другой, чуть поменьше…
– Совсем обнаглели. Еще немного – и они начнут греметь крышками кастрюль, – Ирина поставила на стол свой бокал. – Не мучайся. Он все рассказал. И про жену, и про детей…
– Что же теперь? – Дайнека опустилась на стул.
– Ничего, – Ирина заплакала. – Мне очень плохо, Дайнека. Я больше не хочу быть одна. Не хочу… – она потянулась к бутылке, чтобы налить водки, и уронила бокал. Уставившись на осколки, тихо сказала: – Все разбилось… разлилось… сломалось… Все.
В ее голосе прозвучала неподдельная горечь.
– Прошу тебя, не надо. Все образуется. Уж лучше оставаться одной… – Дайнека не нашла других слов утешения.
– А своей сестре ты что посоветуешь?
– Ира, у них двое детей, я не имею права советовать.
– Прости. Я эгоистичная сволочь. Все, на что я годна, – только работа. Работа – мой муж, мой ребенок. В конце концов, каждый должен делать свое дело. Только так можно жить. А счастье… Кто сказал, что человек непременно должен быть счастлив? Он должен стремиться к счастью… Стремиться… – Ирина говорила медленно, с паузами, словно уговаривая себя. – Любовь – величайшее заблуждение. Мы любим потому, что хотим любить. И тут уж как повезет. Все зависит от того, кто в этот момент подвернется. Мне в этом никогда не везло.
– Это неправда.
– Что? – Ирина подняла голову.
– Про любовь – это неправда! – твердо повторила Дайнека. – Любишь оттого, что не можешь не полюбить. Все давно решено. Однажды появляется он, и ты уже знаешь, что это он, и не можешь не полюбить.
– Так просто? Тогда почему у меня одни проколы? Скажи!
– Ты все перепутала. Его еще нет, – сказала Дайнека. – Или ты не узнала его.
– Дуры мы, дуры… – Ирина задумчиво покачала головой.
В дверном проеме возник взъерошенный Эдик.
– Любо-о-овь… величайшее заблужде-е-ение… – казалось, он близок к истерике. – Любовь – это когда про себя забываешь, это сострадание, это умение понять. Это… – не справившись с собой, он зарыдал.
– Что ты… Успокойся.
– Рита! – он говорил отрывисто и гортанно. – Вот кто любил! Рита! Я не хочу жить! Я… не… хочу… больше жить…
– Пойдем, пойдем в комнату, – заволновалась Ирина.
– Ира, зачем мне жить дальше?! Зачем? Для кого? – Эдик схватился руками за голову.
Поддерживая его под локти, девушки медленно повели его в комнату. Добравшись до места, Марцевич обессиленно упал на диван. Ирина заботливо укрыла его пледом. Потом они с Дайнекой тихо разошлись по своим комнатам.
– Не спишь? – В комнату к Дайнеке заглянула Ирина.
– Нет. Заходи.
– Мне сейчас позвонили из управления.
Дайнека села в кровати.
– Насчет участкового?
– Да, того, что застрелил соседа Старкова.
– Ну?
Ирина села на кровать и негромко сказала:
– Его фамилия Турусов.
– Погоди-погоди, – Дайнека затрясла головой. – Я не понимаю. Ты сказала Турусов?
– Андрей Николаевич Турусов, двадцать пятого года рождения.
– Значит, это не кандидат?
– Отец нашего шефа.
Спустив ноги на пол, Дайнека уставилась в угол.
– Ерунда какая-то…
– Не знаю, как комментировать, и что за этим стоит… – Ирина немного помедлила, потом все же сказала: – Мой информатор вкратце рассказал, за что его чуть не упекли за решетку. Похоже, тот мужик, рабочий с кладбища, не нападал на него с ножом. Во всяком случае, защите Турусова не удалось подтвердить факт нападения.
– Тогда за что он застрелил этого человека? – спросила Дайнека.
– Уж точно не за то, что тот на него напал.
– Может, случайно выстрелил?
Ирина категорически возразила.
– В деле есть интересное свидетельство одного забулдыги. Он утверждал, что убитый хвастался во дворе какими-то драгоценностями. Этот дядя Саша показывал…
– Орден! – выпалила Дайнека. – Точно орден! Старков говорил, что он снял его с мундира Резанова.
– Нет, – сказала Ирина. – Он показывал женское украшение. И Турусов видел его. Но больше его никто никогда не видел, и после гибели дяди Саши его не нашли.
– Думаешь, его взял участковый?
– Ничего не думаю. И тебе не советую. Сейчас, перед выборами, нам эту историю ворошить нельзя. Да и какой в этом смысл? Прошло столько лет.
– Нет! – воскликнула Дайнека. – Все равно интересно…
Ирина осадила ее строгим взглядом:
– Не заставляй меня жалеть о том, что я тебе рассказала.
* * *В дверь постучали.
– Войдите, – Монгол поднялся с кровати.
В комнату вошел Воропай, пожал ему руку и сел в кресло.
– Слышал, ты вернулся под утро? Стало быть, нашел свою девушку?
– Нашел, – Монголу не хотелось говорить об этом. – Послушай, у меня к тебе дело.
– Давай.
– Мне нужен костюм и ботинки.
– Не проблема.
– По-настоящему дорогой костюм и дорогие ботинки.
Воропай усмехнулся:
– У меня других нет.
– Я заплачу, – сказал Монгол. – Просто знаю, таких мне здесь не купить.
– Это уж точно… – Воропай окинул его взглядом. – Тебе повезло, что мы одного роста, – он встал с кресла и снова посмотрел на Монгола. – Чтобы произвести на нее впечатление, тебе нужны дорогие часы.
Монгол кивнул и добавил:
– А еще сорочка и галстук.
Дойдя до двери, Воропай обернулся:
– Галстук? С кем ты встречаешься?
– Интеллигентная девушка, – улыбнулся Монгол. – Потом познакомлю.
Когда Монгол вернулся в комнату, на нем был серый костюм тонкой шерсти, лаковые ботинки, белая сорочка и галстук. На руке – дорогие часы известной швейцарской марки. Бросив в кресло кашемировое пальто, он прошел в ванную. Критически оглядел себя, взял гель, нанес на волосы и зачесал их назад, после чего надел очки. Затем вернулся в комнату.
Там его ждал Воропай.
– Машина нужна? – спросил он.
– Нужна. Пусть кто-нибудь из твоих отвезет меня в аэропорт.
– Я же говорил, не нужно лететь из Красноярска. Это опасно.
– Знаю.
– Так в чем же дело?
– Пусть оставит меня там. Сюда вернусь сам. Если не возражаешь, переночую еще одну ночь.
– Понял.
Монгола устраивало, что Воропай не задавал лишних вопросов. Спустя полчаса он взял пальто, вышел во двор и сел в машину.
– Сначала на Главпочтамт, – сказал водителю и откинулся на сиденье.
Машина тронулась, выехала за ворота и направилась в сторону города.
Минут через двадцать Монгол вошел в здание Главпочтамта, остановился у надписи «До востребования» и, наклонившись к окошку, сказал:
– Посмотрите, пожалуйста, я жду посылку.
– Паспорт, – не глядя на него, буркнула толстая женщина.
– Вот.
Женщина забрала документ и стала перебирать извещения.
– Вам бандероль, – она положила на стойку паспорт с вложенным в него извещением.
Подождав немного, Монгол задал вопрос:
– Где моя бандероль?
Подняв на него глаза, тетка переменилась в лице. По-видимому, на нее подействовал его новый образ.
– Простите… Вам нужно пройти во-о-он туда, – она указала пальцем. – Только сначала заполните извещение.
– Спасибо.
Отстояв небольшую очередь, Монгол получил бандероль, вышел на улицу, сел в машину.
– Теперь – в аэропорт.
Ножом вспорол упаковку и достал из нее кожаный кейс. Открыв его, вынул какие-то документы и быстро их просмотрел. Оттуда же достал телефон и сунул в карман.
Когда приехали в аэропорт, водитель спросил:
– Мне ждать?
– Нет. Можешь ехать, – ответил Монгол, взял кейс и вышел из автомобиля.
В здании аэропорта было пустынно. Он прошел в ресторан, сел за столик. Пока заказывал и пил кофе, вокруг стало чуть многолюдней. Взглянув на часы, Монгол отправился в зал выдачи багажа. Минут через десять объявили прибытие московского рейса. Еще через пять ему позвонили по телефону, который он взял в кейсе.
– Вы прибыли?
– Да, я уже в Красноярске.
– Выходите из здания, через сто метров сверните налево. Там у забора вас ждет автомобиль «Лексус» с номером 123.
– Понял, – Монгол вышел на улицу, поднял воротник, втянул голову и зашагал в указанном направлении.
Заметив «Лексус», приблизился. Навстречу выскочил водитель и открыл заднюю дверцу. Монгол молча сел и за те полтора часа, пока они ехали, не произнес ни единого слова. Водитель тоже молчал.
Сначала они двигались по холмистой пустынной местности, которую Монгол уже видел по пути в аэропорт. Въехали на окраину Красноярска, свернули направо, оказались на узенькой, похожей на проселок дороге, по обе стороны ее обступали кусты. Минут через пять слева появилось здание, которое Монгол принял за какой-то вокзал и лишь потом понял – здесь начинается красноярская «Рублевка». На фасаде виднелись буквы: «Сосны». Дальше поехали вдоль каменного забора, свернули под шлагбаум и скоро остановились перед добротным трехэтажным особняком. Монгол вынул телефон и установил в нем будильник.
На крыльце показался молодой человек в темном костюме. Дождавшись, пока водитель откроет дверь, Монгол перекинул через руку пальто и не спеша покинул автомобиль.
– Кирилл, – молодой человек сошел со ступеней и протянул ему руку.
– Наум Вейхман, – Монгол ответил на рукопожатие.
– Только что из Лугано?
– Сначала Москва. Потом пересадка – и я здесь.
– У вас все с собой? – молодой человек покосился на кейс.
– Вы имеете дело с солидной фирмой, – строго заметил Монгол.
Они вошли в дом, пересекли вестибюль и оказались в помещении, похожем на кабинет. Кирилл плотно прикрыл дверь и жестом пригласил Монгола сесть за письменный стол. Тот сел, поставив кейс на столешницу.
– Ваши документы, если позволите.
Монгол раскрыл чемодан, достал красный паспорт с белым крестом.
– Прошу.
Молодой человек раскрыл его, взглянул на фотографию, потом на Монгола, потом снова на фотографию.
– А это – документы, подтверждающие мою квалификацию эксперта-геммолога[14] и мои полномочия.
Просмотрев предъявленные бумаги, Кирилл вернул их Монголу. Тот между делом достал из кейса миниатюрный алюминиевый чемоданчик размером с небольшую коробку.
– Что это? – напрягся Кирилл и, не сдержавшись, взглянул на большое зеркало.
Монгол понял: там, по другую сторону, кто-то есть, за ним наблюдают сквозь стекло. И также заметил камеру наблюдения рядом с кондиционером.
– Это геммологическая мини-лаборатория, – с некоторым опозданием ответил Монгол и развернул чемодан крышкой к зеркалу. – Вас что-то тревожит? – Услышав телефонный звонок, извинился: – Прошу прощения. – Достал трубку, сказал: – Пронто…
В течение нескольких минут он говорил на итальянском языке. Наконец, попрощавшись, убрал телефон.
– Руководство фирмы интересуется, как обстоят дела.
– Но вы говорили на итальянском, – заметил Кирилл.
– Ювелирная фирма «Swiss diamonds»[15], которую я представляю, располагается в городе Лугано, а тот, в свою очередь, находится в италоязычном кантоне Тичино. Приступим к работе?
– Минуту, – Кирилл подал знак.
Дверь отворилась, в комнату вошел мужчина, поставил на стол коробочку и удалился.
– Я могу начинать? – спросил Монгол.
– Начинайте.
Монгол открыл крышку коробки и увидел ювелирное украшение – подвеску, в центре которой находился огромный желтый бриллиант. От него, как от солнца, расходились дорожки-лучи из маленьких диамантов. Слабый луч, пробравшись в нутро огромного камня, отразился слепящим пучком света.
Достав из алюминиевого чемодана маленький микроскоп, Монгол поставил его на стол перед собой.
– Позвольте… – Кирилл придвинул чемодан к себе и тщательно его обыскал, не забыв заглянуть под серый пористый поролон, предохраняющий инструменты от повреждения.
Дождавшись, пока он закончит осмотр, Монгол с невозмутимым видом передвинул чемодан на прежнее место, достал из него флакон и небольшой прибор.
– Это что?
– Иммерсионная жидкость[16] и рефрактометр[17].
Монгол взял подвеску и положил ее на предметный столик[18] микроскопа, потом поднял голову.
– Здесь темно. Можно включить верхнее освещение?
Кирилл метнул взгляд в зеркало и направился к двери, где был выключатель.
Убедившись, что крышка алюминиевого чемодана перекрывает обзор со стороны зеркала, Монгол сместился чуть в сторону, чтобы закрыть микроскоп от камеры наблюдения. Неуловимым движением выкрутил объектив и что-то вынул из-под него. Бриллиантовая подвеска с предметного столика перекочевала в полый цилиндр, а на ее месте оказалась точно такая же. Еще одно движение, и объектив микроскопа встал на прежнее место.
Вспыхнула люстра. К столу вернулся Кирилл.
– Так хорошо? – он обшарил взглядом стол, скользнул глазами по лицу и рукам Монгола.
Тот с невозмутимым видом приник к бинокулярной насадке[19] микроскопа.
– Да, так хорошо. А теперь попрошу мне не мешать.
Исследование драгоценности продлилось около часа. Монгол что-то писал, смотрел в микроскоп, опять записывал и изучал желтый бриллиант с помощью рефрактометра. Все это время Кирилл стоял рядом, наблюдая за каждым его движением. Наконец Монгол собрал в стопку листы с таблицами, которые заполнял, и встал из-за стола.
– Я закончил, – уложив свои инструменты в алюминиевый чемоданчик, он поместил его в кожаный кейс, туда же определил все бумаги и документы.
В комнату вошел тот же мужчина, что принес подвеску. На этот раз он осмотрел ее, после чего вынес из комнаты.
Кирилл достал из внутреннего кармана пиджака пухлый конверт и протянул Монголу.
– Напоминаю, вопрос конфиденциальный. Никаких упоминаний о камне с вашей стороны быть не должно, – сказал он.
– Вы имеете дело с серьезной фирмой, – еще раз повторил Монгол, взял конверт и сунул в карман. – Сертификат вам доставят.
Они вышли из дома, пожали друг другу руки, и Монгол сел в машину. Оттуда, с заднего сиденья, бросил взгляд в окно кабинета, где только что был. Из-за стекла на него смотрел человек с предвыборных агитационных плакатов – Геннадий Андреевич Турусов.
– В аэропорт, – распорядился Монгол.
Поднявшись по ступеням в здание Красноярского аэропорта, Монгол зашел внутрь. Обернувшись, убедился, что автомобиль, на котором он приехал, тронулся и быстро скрылся из виду.
Немного подождав, Монгол снова вышел на улицу и направился к мусорным бакам. Там вытащил из кожаного кейса алюминиевый чемодан, достал из него микроскоп, выкрутил объектив. На ладонь выпала бриллиантовая подвеска. Монгол спрятал ее во внутренний карман пиджака. Потом выкинул все инструменты в мусорный бак, скомкал документы, бросил их в алюминиевый чемодан, туда же последовал поддельный швейцарский паспорт. Пристроив чемодан в стороне от мусорных баков, Монгол поджег бумаги и подождал, пока они сгорят. Потом достал телефон, вынул симку и пальцами сломал ее. Телефон швырнул в мусорный бак.
Усмехнувшись, вспомнил, что установил на будильнике нужное время. Звонок прозвучал в самый напряженный момент, когда его могли серьезно проверить. Поговорив с несуществующим абонентом, он сбил с толку Кирилла.
Монгол не был уверен, что все сделал правильно. Возможно, настоящий геммолог смог бы его уличить. Но те, для кого был устроен весь этот спектакль, не дали верной оценки его действиям, потому что знали не больше, чем он сам.
Заметив такси, Монгол поднял руку. Спустя пару минут он уже ехал в сторону Красноярска.
Глава 25
Москва, наши дни
Семен Крестовский пришел в фитнес-центр не потому, что любил спорт, ему здесь назначили встречу. Вадим Николаевич Рак предпочитал выдергивать человека тепленьким, не готовым к ответу.
Крестовский привык к такой манере общения и выработал свои способы реагирования. Когда ему позвонили и сообщили, что ждут через сорок минут на другом конце города, он сообразил, что на машине ему не поспеть, и спустился в метро. Доехал до нужной станции, взял такси и за время пути перебрал все возможные повороты предстоящего разговора. Он знал, какие вопросы задаст ему Рак, осталось найти ответы. А это было непросто.
Монгол так и не позвонил. Единственным козырем было уведомление о том, что он получил посылку, а значит, приступил к основному заданию. Крестовский надеялся, что бриллиантовая подвеска уже у него. Привезет ли он бесценный бриллиант в Москву – вопрос, о котором пока лучше не думать. При встрече с Раком не должно быть даже тени сомнения. Иначе ему конец.
Вадим Николаевич сидел на тренажере и лениво крутил педали. На время его пребывания фитнес-центр очистили от лишних людей. Остался необходимый персонал и охрана. Теперь еще и Крестовский.
– Здравствуй, Крест, – Вадим Николаевич кивнул на второй тренажер. – Садись, будь любезен, составь мне компанию.
Крестовскому и в голову не пришло отказаться, сославшись на отсутствие спортивной экипировки. Как был, в пальто и ботинках, он сел на велосипед и начал крутить педали.
Минут через пять Рак сказал:
– Не хотел знать подробности, а придется. Ты, Семен, не оставил мне выбора.
Крестовский молча крутил педали. Рак продолжал:
– Расскажи, как организовано изъятие.
«Изъятие… Слово-то какое выбрал!»
Не прекращая работать ногами, Крестовский начал рассказывать:
– Вы знаете, после того, как из агентства «Медиа Глобал» сообщили, что люди Турусова ищут оценщика драгоценных камней, я подставил им вымышленную фирму «Swiss diamonds». Для этого пришлось арендовать офис в Лугано, завести липовый сайт…
Вадим Николаевич прервал его:
– Экие ловкачи в «Медиа Глобал»! Любого кандидата – как сквозь рентген!
– Они работали на предвыборную кампанию Виктора Шепетова.
– Знаю! То, что Турусов выслал в «Swiss diamonds» фотографию старинной подвески, и она мне понравилась, знаю не хуже тебя. Одного понять не могу: почему она еще не у меня? Кстати, для чего ему нужен геммолог?
– Необходим сертификат. Без него бриллиант не продать.
– Поиздержался, паршивец… – Вадим Николаевич снял с плеча полотенце и вытер со лба пот. – Столько лет прятал камушек, жда-а-а-л…
– Положим, прятал не только он. Это его папаша, отчаянный человек, отжал подвеску у какого-то забулдыги.
– При этом его убив… – для чего-то уточнил Вадим Николаевич.
– Говорят, крупные бриллианты приносят несчастье.
– Только слабакам вроде тебя, – Рак взглянул на Крестовского. Тот усердно крутил педали. – Рассказывай дальше, Семен.
– Вместо геммолога поехал Монгол. На Главпочтамте его ждала бандероль с фальшивыми документами, инструментом и мобильником со швейцарской сим-картой. Туда же положили копию этой подвески. Со стекляшками, но очень похожую.
– Чего только не придумает русский человек! – крякнул Вадим Николаевич. – Надо же догадаться! Не боялся ты, а ну как заметят?
– Копию центрального камня делал швейцарский огранщик по фотографиям. К счастью, они догадались положить рядом с подвеской линейку. Мастер определил вес камня – примерно тридцать восемь карат. Размер, форма, огранка – один в один. Потом его привезли в Москву, сделали золотую копию подвески и туда вправили камень.
– Значит, все прошло хорошо? – перебил его Рак.
Крестовский почувствовал, как по позвоночнику, через всю спину в трусы потек ручеек пота. Этого момента он боялся больше всего. Педали его тренажера закрутились вдвое быстрее.
– Вчера Монгол получил бандероль…
– И?..
– Думаю, подвеска уже у него.
– Послушай… – Рак оставил педали и слез с тренажера. – Я ослышался или мне показалось?
Крестовский не решался остановиться и продолжал энергично крутить педали.
– Ты думаешь?! – переспросил Вадим Николаевич.
– Я уверен, – ответил наконец Крестовский.
Рак заорал:
– Ты должен знать!
Педали тренажера закрутились с невообразимой скоростью. Глядя на Крестовского, можно было подумать, что он вот-вот потеряет сознание.
– Я уверен, не сегодня завтра Монгол позвонит, – заверил он Рака.
– Знаешь что? – неожиданно тихо продолжил тот. – Лучше бы Монгол позвонил вчера.
– Прошу, только один день! – задыхаясь, взмолился Крестовский.
Рак присел на скамейку, наблюдая за тем, как тот в пальто и ботинках из последних сил крутит педали.
– Даю тебе времени до конца дня, – Вадим Николаевич встал и направился в душ. На ходу бросил: – Слезай. Прокатился – и хватит.
Когда за Раком закрылась дверь, Крестовский сполз с тренажера. Добравшись до скамейки, сначала сел на нее, а потом лег. Глядя в потолок, чувствовал, как из него по капле уходит жизнь.
Где-то долго звонил телефон… Крестовский вдруг понял, что это его собственный мобильник, достал его из кармана пальто, приложил к уху.
– Это Монгол. Подвеска у меня. Жди в Москве. Есть условие: Дайнеку не трогать.
Сначала обрадовавшись, потом Крестовский наморщил лоб, пытаясь сообразить, откуда Монгол знает девчонку. На всякий случай сказал:
– Обещаю. Ее не тронут.
Потом понял: этот день ему удалось пережить. Семен Крестовский бросился в раздевалку докладывать Раку.
Глава 26
Красноярск, наши дни
К обеду все снова собрались на кухне. Эдик виновато сказал:
– Я наговорил глупостей, простите меня, – он не отводил взгляд от своей чашки.
– Ты был абсолютно прав, – Ирина открыла холодильник и, обозревая его пустое нутро, сообщила: – Сегодня мы все останемся дома.
Дайнека посмотрела на часы – было без четверти два.
– Потому что проспали?
– Завтра выборы. Мы с тобой – наблюдатели на избирательном участке в технологическом.
– Когда-то в этом институте работала моя мама…
Ирина задумчиво посмотрела на Дайнеку.
– Как жаль, что ты не можешь бывать у нее.
– Кто сказал? – поинтересовалась Дайнека.
– Ломашкевич.
– Ломашкевич не знает, что я в Красноярске.
– Что ты хочешь этим сказать? – забеспокоилась Ирина.
– Только то, что сегодня поеду к маме.
– Это рискованно, лучше позвонить.
– У мамы нет телефона.
– Лучше пусть она сама приедет сюда.
– Мама больна.
– Тогда, – Ирина решительно отправилась в ванную, – мы поедем вместе. – Она остановилась и удивленно спросила: – Чего ты сидишь? Собирайся!
– Нет, Ира. Я поеду одна.
– Почему?
– Тебе сейчас не до этого.
– Едем вместе! У тебя двадцать минут на сборы.
Последние слова донеслись уже из-за двери ванной. Дайнека перевела взгляд на Эдика.
– Езжайте вместе, так будет лучше, – поднявшись со стула, он неторопливо собирал со стола посуду. – Пока вас не будет, я немного приберусь и постираю белье, – перехватив взгляд Дайнеки, неловко улыбнулся. – Она не бывает дома, ей нужна помощь.
– Ты все еще здесь? – Ирина вышла из ванной. – Пойдем.
Догнать ее удалось только в комнате.
– А что будет с ним? – спросила Дайнека.
Ирина сосредоточенно рылась в комоде, перебирала шарфики и косынки, поочередно прикладывала их к себе, смотрелась в зеркало и продолжала искать.
– Где же он?.. Темно-синий, с желтыми буквами… Я точно помню, что был.
Дайнека повторила:
– Что будет с Эдиком?
Ирина быстро ответила:
– Придет время, и все образуется.
Дайнека поняла: она умышленно тянула с ответом. Просто боялась думать о будущем.
Из дома вышли позже, чем запланировали: поторапливая Дайнеку, Ирина сама не успела собраться. Спустившись в лифте, вышли во двор.
Ирина села за руль и завела двигатель. Дайнека открыла дверцу, на мгновенье застыла и, будто повинуясь чьему-то приказу, медленно обернулась. В ста метрах от нее у знакомого джипа стоял Джамиль.
– Подожди… – бросила она Ирине и побежала к нему.
Джамиль подхватил ее на лету и, чуть приподняв, чмокнул в нос.
– Я на минуту.
– Почему? – разочарованно спросила она.
– Потому что дела. Потерпи, осталось немного. Дня через два я за тобой приеду. А пока, – он достал из внутреннего кармана бархатный мешочек и отдал ей. – Сбереги. Это наша с тобой страховка, – поцеловав ее в губы, Джамиль сел в машину и быстро уехал.
Дайнека сунула мешочек в правый карман джинсов и вернулась к машине.
– Это он? – со значением спросила Ирина.
– Он, – кивнула Дайнека.
– Мужик что надо!
До центра домчались быстро, потому что машин на дорогах значительно поубавилось. Ситуация в городе смахивала на перемирие в ходе военных действий. Противоборствующие стороны наслаждались коротким отдыхом, забыв на время о предстоящем сражении.
Прошло больше часа с тех пор, как Ирина Закаблук скрылась за тяжелыми дверями краевой администрации. Дайнека все это время оставалась в машине.
– Теперь или никогда…
– Что? – она обернулась и увидела Шепетова. Склонившись, он заглядывал в открытую дверцу.
– За вами остался должок, и вы обещали возместить нанесенный ущерб. Припоминаете?
– Вы о машине? – Дайнека растерялась и неожиданно для себя покраснела.
– Увидел вас – вспомнил, что влюблен, подошел… Знаете что, у меня появилась идея! Вы располагаете временем?
– Да… – она спохватилась. – То есть нет… Я собиралась…
– И все таки – да или нет? – Шепетов настойчиво смотрел ей в глаза.
– Нет.
– Это не займет много времени, я приглашаю вас на небольшую, но очень увлекательную экскурсию. Поверьте, случай действительно уникальный. И потом – вы обещали.
Конечно, Дайнека была обязана позвонить Ирине, но ее разряженный телефон остался на подоконнике. Неуютное чувство зависимости от данного слова заставило ее кивнуть и выбраться из машины.
Шепетов улыбнулся и распахнул дверцу автомобиля:
– Прошу!
«Угораздило же», – подумала Дайнека, примериваясь к заднему сиденью шепетовского «Мерседеса».
– Нет-нет, только рядом со мной! Хочу насладиться каждой минутой…
Дайнека пересела.
– А где ваша охрана?
– Ее нет.
Автомобиль резко взял с места и устремился вперед.
– Могу откровенно? – Шепетов не отрывал глаз от дороги.
– Почему нет?..
– Я устал думать о вас. Вы – моя навязчивая идея, и это послужило мне поводом…
– Для чего?
– …для того, чтобы похитить вас.
– И это представляется вам достаточной причиной?
Шепетов улыбнулся:
– Бессмысленно отпираться.
– Вы самоуверенный, самодовольный, наглый тип! Немедленно остановите машину!
Раздался визг тормозов. Дайнека взялась за ручку, собираясь выйти.
– Вы неправильно поняли. Прошу вас…
Что-то в его голосе заставило ее задержаться.
– Прошу вас, не уходите… Мне нужно, чтобы сегодня кто-то был рядом. Я один в этом городе. И я здесь чужой.
Дайнека продолжала сидеть.
– Если хотите, я буду просто молчать, только не уходите!
– Ладно.
Машина тронулась, всю дорогу Виктор послушно молчал.
– Куда мы едем? – спросила Дайнека.
– Сейчас увидите.
Стоящий у контрольно-пропускного пункта солдат отдал Шепетову честь. Полосатый шлагбаум поднялся и замер. Заехав на территорию воинской части, они пересекли полигон по плохо пригнанным бетонным плитам.
То, что это аэродром, Дайнека поняла, лишь когда они приблизились к вертолету.
– Для чего мы здесь?
– Все вопросы – потом.
Вертолет был в полной готовности. Выйдя из «Мерседеса», они попали в беснующийся воздушный вихрь. Дайнеку охватил панический страх. Но она сжала зубы и шагнула на первую ступеньку, ведущую в салон вертолета.
Вертолет летел вниз по течению Енисея. Пилот следовал изгибам реки, внизу проплывали поселки, деревни и деревушки.
Недавний страх прошел. Дайнеку охватило непонятное возбуждение, она испытывала упоительное чувство свободы. Это безумное незапланированное путешествие щекотало нервы и доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.
– Ну как?
Дайнека ничего не ответила Шепетову и снова прильнула к иллюминатору. Внизу между деревьями извивалась дорога, по ней темными точками двигались машины. Затем снова блеснула река, и один за другим показались плоские безжизненные острова.
В какой-то момент берега Енисея сошлись так близко, что возникшие по обе стороны скалистые горы казались прорезанными лезвием быстрой реки.
– Атамановский хребет, – прокомментировал Шепетов.
– Вы не теряли времени даром.
– Я любопытный человек.
Заложив крутой вираж, вертолет изменил курс, Енисей остался по левому борту, и повсюду, куда ни взгляни, раскинулся темно-зеленый бархатный ковер тайги с редкими проплешинами деревьев, еще не покрытых листвой.
Скалистые горы были прочерчены ущельями, на дне которых лежал серый снег. Вертолет усердно огибал каменные уступы и очертя голову падал в лощины. Пилот уверенно вел машину, казалось, он хорошо знал дорогу.
– И все же, куда мы летим?
– Уже прилетели.
Вертолет начал снижаться. Осторожно, как будто присаживаясь на неудобную табуретку, опустился на посадочную площадку. Вполне европейская, она казалась чужеродной посреди этой дикой тайги. Впрочем, как и бунгало, расположенное поодаль. Все вместе выглядело выдержкой из чужой, хорошо устроенной жизни.
– Вот видите, сорок минут – и мы на задворках цивилизации, в самом сердце непроходимой сибирской тайги, – Виктор протянул руку. – Люблю этот край! Он – как дикий зверь, никогда не знаешь, чего от него ждать: то ли на куски разорвет, то ли покорится и вознесет на вершину…
Дайнека спрыгнула вниз. Вертолет затих, его пропеллер больше не двигался.
– Теперь – главный сюрприз. Идем в дом.
– Подождите. Чуть огляжусь. Здесь так хорошо… – Дайнека упивалась будоражащим запахом весеннего леса.
– У меня есть предложение по регламенту.
– Валяй, – она сама вздрогнула от собственной фамильярности. – Простите…
– Да нет, это как раз в тему. Я и хотел сказать: давай на «ты».
– Идет.
– Теперь – в дом.
Они прошли по брусчатой дорожке между деревьями. Справа – просторная беседка с выложенным из камней мангалом, слева – спортивная площадка. Повсюду порядок, чувствуется заботливая хозяйская рука.
Помещение, в которое они попали, переступив порог, имело внушительные размеры. Высокий потолок покоился на искусственно состаренных деревянных балках. На обитых гобеленом стенах красовались охотничьи трофеи. Дайнеку поразило, что среди них были образчики нездешней фауны: голова носорога, полосатая шкура зебры. Возникло ощущение фальшивой ноты. И оно напомнило, что жизнь иногда подает тревожные знаки.
«Здесь что-то не так…»
Трудно поверить, что за окном глухая тайга, когда на стене висит колоссальных размеров плазменный телевизор, а в мраморном чреве камина полыхают дрова.
«Здесь все не так…» – она еще не знала, что значат эти слова.
Склонив голову, Шепетов с упоением следил за потрясенной Дайнекой.
– Я сумел сотворить для тебя чудо?
– Как в мультике про голубой вертолет.
Он подошел к празднично сервированному столу и положил руки на спинку стула.
– Людмила… Сегодня особенный день…
Шепетов начал торжественно и хотел сказать еще что-то, но его заглушил мощный рев пропеллера.
– Что происходит?! – громко спросила Дайнека.
– Ничего, – Шепетов был спокоен.
Девушка кинулась к выходу и увидела повисший в воздухе вертолет. Он медленно развернулся, накренился, а потом резко пошел вверх. И уже через минуту исчез за остроконечными вершинами елей.
Глава 27
Аэропорт Домодедово, Красноярск, наши дни
Вячеслав Алексеевич поднял крышку ящика для ручной клади и достал свое пальто. Он последним из пассажиров задержался в салоне самолета.
Мимо неторопливо прошла стюардесса.
– Могу чем-нибудь помочь? – спросила она.
– Спасибо, не нужно, – Вячеслав Алексеевич проводил ее взглядом и улыбнулся. – Зря я не стал летчиком…
Надев пальто, он пригладил рукой и без того безупречную стрижку, взял саквояж и направился к выходу. Когда спустился по трапу, тут же позвонил дочери. Ее телефон по-прежнему был «вне зоны». Тогда он позвонил в городскую квартиру, но и там ему не ответили.
Сетуя на безалаберность дочери, Вячеслав Алексеевич успокаивал себя тем, что она постоянно забывала поставить телефон на зарядку. Однако внутренний голос настойчиво повторял: с девочкой что-то случилось.
Вячеслав Алексеевич решил сразу ехать на службу. Ему категорически не хотелось видеться с Настей.
Он вернулся мыслями к работе. Сначала необходимо зайти к генеральному, это не отнимет много времени. Затем – к экономистам и только потом – к Вешкину.
В зале прибытия Домодедова царила обычная толчея. Он поднял глаза и увидел Сергея Вешкина, который стоял у выхода и в упор смотрел на него.
– Здравствуйте, Вячеслав Алексеевич.
– В чем дело? – спросил он, забыв поздороваться.
– Вам необходимо срочно лететь в Красноярск.
– Что случилось?
– Давайте не здесь, – Вешкин огляделся. – Пойдемте в кафе, я с утра ничего не ел.
– Что случилось, я тебя спрашиваю?! – в голосе Вячеслава Алексеевича пророкотал гром.
– Пропала ваша дочь.
– Откуда тебе это известно? – сбывались его худшие опасения.
– Сегодня мне позвонил Ломашкевич.
– Подожди, – у Вячеслава Алексеевича появилась надежда. – Позавчера утром я видел ее в Москве. При чем здесь Ломашкевич? Если не ошибаюсь, он в Красноярске?
– Вы правы. Людмила действительно прилетала в Москву, уведомив об этом Ломашкевича. Но потом вернулась в Красноярск. Сегодня они с подругой Ириной Закаблук подъехали к зданию краевой избирательной комиссии. Ирина вошла в здание, а Людмила осталась в машине. Когда спустя час Ирина вернулась, ваша дочь бесследно исчезла.
– Дальше…
– Закаблук немедленно обратилась в полицию, а когда у нее отказались принять заявление, нашла Ломашкевича. Димка тут же перезвонил мне и рассказал кое-какие подробности. Пойдемте в кафе? – Сергей Вешкин нервничал, и это только усиливало переживания Вячеслава Алексеевича.
– Хорошо, Сережа, пойдем. Только не вздумай хитрить, выкладывай все как есть. Я должен знать.
– До самолета три часа, успеем определиться.
Вячеслав Алексеевич забеспокоился:
– Билет… Нужно купить билет.
– Билеты уже здесь, – Сергей похлопал себя по карману куртки. – Я лечу вместе с вами. Думаю, потребуется моя помощь. Сегодня после разговора с Ломашкевичем я пытался дозвониться до вас, но самолет был уже в воздухе. Я решил сразу ехать сюда.
– Сережа, там действительно все плохо? – тихо спросил Вячеслав Алексеевич.
Вешкин поднял голову и твердо посмотрел в глаза патрону.
– Плохо.
– Ее пытались искать?
– Ищут. Свидетелей нет. Как в воду канула.
* * *– Слава, они убили ее! – такими словами встретила бывшего мужа Людмила Николаевна.
Спустя много лет они наконец увиделись, но ни один из них не испытал радости. Причиной тому было загадочное исчезновение дочери.
Вячеслав Алексеевич склонился и поцеловал жену в щеку.
– Здравствуй, Люся.
– Они убили ее…
– Людмила жива, я знаю, – Вячеслав Алексеевич произнес эти слова с такой верой, что трудно было усомниться в его правоте.
– Жива? – Людмила Николаевна перестала плакать и с надеждой схватила его за руку. – Пообещай, что найдешь ее!
– Обещаю, – он взялся за спинку инвалидного кресла и покатил его в комнату.
Убогая обстановка смутила и расстроила Вячеслава Алексеевича, однако он старался не подавать вида. Вслед за ними в комнату вошла Зинаида Дмитриевна, потом Ломашкевич, за ним Вешкин.
Все сели за стол.
– По дороге сюда я рассказал Вячеславу Алексеевичу, что случилось в этой комнате несколько дней назад, – Ломашкевич начал издалека. – Теперь понимаю: ошибся, не сообщив раньше, что на самом деле убить хотели его дочь.
– Вы нашли того, кто задушил Тину? – спросила Людмила Николаевна.
– Не нашли, но уже известно, кто это сделал.
– Кто?
– Как мы и предполагали, это была женщина. Не буду называть ее имени. Хотя… – Ломашкевич задумался. – Вы не раз с ней встречались. Она бывала здесь, в этой комнате…
– Лариска! – воскликнула Зинаида Дмитриевна. – Я всегда говорила, что она!
– Никогда не поверю! – Людмила Николаевна гневно осадила старуху, и та обиженно отвернулась.
Следователь продолжил:
– Помните, я спрашивал, не появлялся ли кто-нибудь в вашем доме незадолго до убийства?
– Помню.
– И вы тогда ничего не сказали.
– Потому что никто не приходил.
– А медсестра из службы Красного Креста? Впервые она появилась здесь в день приезда вашей дочери.
– При чем тут… – до Людмилы Николаевны стал доходить смысл его слов. – Боже мой… Неужели это была она?
– У нее еще руки тряслись… Ах ты ж, напасть какая! – Зинаида Дмитриевна прямо-таки подскочила на месте. – Арестовать ее, гадину! Прикинулась, давление проверяла, рецептики выписала… – она вздрогнула от чудовищной догадки. – Людмила, где тот рецепт?
– На холодильнике лежит.
– Ты уже принимала лекарства?
– Нет, вы же сами сказали, что в аптеку пойдете после выборов.
– Слава тебе господи! – старуха подняла к небу глаза и, воздав должное Творцу, немедленно распорядилась: – Приобщите рецепт к делу!
– Непременно, – заверил ее Ломашкевич. – Эта женщина – бывшая циркачка и, несмотря на то, что перенесла тяжелую травму, физически очень сильная. Здесь, в Красноярске, она остановилась в лагере луна-парка на острове Отдыха. В ее распоряжении собственный вагончик. К тому времени, когда мы пришли, она уже бесследно исчезла. Но мы поймаем ее. На самом деле это вопрос времени. Ориентировки разосланы, остается только ждать. Напрягает другое…
Ломашкевич о чем-то задумался.
– Не тяни, – попросил Вешкин.
– Напрягает то, что все это связано с убийствами в поезде, с похищением денег и, как следствие, с выборами.
– Крутой замес… – вздохнул Сергей Вешкин. – Мне тоже удалось кое-что раскопать. Циркачку нашу зовут Алена Цвигун, она гражданская жена Семена Крестовского, очень опасного, хитрого и непредсказуемого типа. Он, в свою очередь, ошивается возле одной очень влиятельной персоны. Имя этого человека – Вадим Николаевич Рак. По моим данным, он имеет непосредственное отношение к тому, что происходит сейчас в Красноярске. Одним словом, участвует в дележе. Это необыкновенно осторожный человек, он всегда остается в тени. Но я чувствую, что именно он стоит за всей этой историей с убийствами и похищением денег, в его руках находятся все ниточки. – Вешкин старательно избегал смотреть в глаза Вячеславу Алексеевичу. – Одно хочу сказать: чтобы спасти вашу дочь, нужно забраться так высоко… Одним словом, ее спасет только чудо.
– И оно произойдет. Я должен найти свою дочь. И вы мне в этом поможете, – Вячеслав Алексеевич говорил спокойно. За его словами стояла несокрушимая вера. А вера в определенные моменты жизни решает все, он хорошо это знал.
– Тогда не будем терять времени! – Ломашкевич положил на стол свою папку. – У меня есть кое-какие соображения.
– Выкладывайте ваши соображения, – Вячеслав Алексеевич деловито расслабил узел галстука и обернулся к жене. – Люся, организуй нам чаю. И побыстрей.
Людмила Николаевна энергично выкатилась из комнаты и устремилась на кухню.
– Сразу видно, солидный мужчина, обстоятельный… – оказавшись на кухне, Зинаида Дмитриевна с надеждой посмотрела на соседку. – Может, сойдетесь еще, Людмила?
Не получив ответа, старуха сердито загремела кастрюлями.
Глава 28
Где-то в Сибирской тайге, наши дни
– Что это значит?! – Дайнеку переполнял гнев. – Я спрашиваю, что это значит?
Ее тон охладил романтический пыл Шепетова.
– Мне хотелось побыть с тобой здесь наедине. А вертолет вернется, но позже.
– Зачем?! – крикнула она. – Зачем ты это сделал?! Ты обманул меня! Знаешь, кто ты после этого?
– Влюбленный мужчина, – ответил ей Шепетов совершенно спокойно. – Мужчина, который готов на все. Это маленькое приключение – подарок к твоему дню рождения.
– Что?
– Ты забыла, что завтра – твой день рождения?
– Господи, я действительно забыла… – Дайнека притихла.
– Может, вернемся? Мне кажется, скоро дождь начнется.
Она посмотрела на безоблачное предвечернее небо и послушно вернулась в дом.
Шепетов зажег свечи и положил на стол темно-синюю коробку с золотым тиснением.
– Что это? – спросила Дайнека.
– Подарок.
– Кому?
– Тебе.
Любопытство оказалось сильнее обиды. Девушка взяла коробочку и откинула крышку. Под ней в белых волнах атласа лежало чудное ожерелье. Прекрасные жемчужины, собранные на невидимую нить, сходились у изящного платинового замочка. Под самой крупной из них был закреплен прозрачный мерцающий камень.
– Это мне? – Дайнека вдруг испугалась. – Нет. Я не могу принять такой дорогой подарок!
– Не можешь? – вглядываясь в пламя свечи, Шепетов медленно опустился на стул. – А придется.
– Ты псих? – Дайнека со стуком закрыла коробку.
– Оставь, – небрежно бросил он. – Кажется, мы оба не прочь поесть.
Дайнека молча взяла ложку и стала не стесняясь накладывать в тарелку еду.
– Однако…
– Сам предложил.
– А я, с позволения дамы, выпью… Присоединишься?
– Нет.
– Тогда… – наполнив свою рюмку, Шепетов выдержал торжественную паузу, – …за тебя! – Он с удовольствием выпил. – Не передашь мне блины с икрой? Спасибо.
Дайнека с удивлением прислушивалась к себе. В душе воцарилось удивительное спокойствие. Она как будто наблюдала за происходящим со стороны, и все это казалось ей чистейшим идиотизмом. Пару часов назад она сидела в машине Ирины и ни о чем подобном не помышляла. Сейчас находилась с малознакомым мужчиной в затерянном охотничьем домике. А вокруг – бессчетные километры непроходимой тайги…
Шепетов взглянул на нее. Отчаянно синеглазый, загорелый, в белоснежном пуловере, он был похож на мужчину чьей-нибудь мечты с Лазурного Берега.
«Специально так расфуфырился…»
– Когда прилетит вертолет? – спросила она.
– Завтра. В пять утра.
– Почему не сегодня?
– Раньше никак не получится, – он хотел выглядеть искренним. – В шесть тридцать мы будем в городе. Я – в свой избирательный штаб, ты – в штаб Турусова… Кстати, тебе нравится там работать?
– Нет, – Дайнека ответила слишком быстро.
– Та-а-ак… Чувствуется, этот ответ – выстраданный.
– Хочу, чтобы все скорее закончилось. Я так давно ждала встречи с моим городом! Помнила его сумрачным, неухоженным, но он был родным. Теперь он – словно минное поле.
Шепетов выпил еще одну рюмку водки.
– Закусывай… те, – сказала Дайнека.
– Кажется, мы договорились.
– Да, я помню – на «ты».
Откинувшись на стуле, Шепетов уставился в одну точку.
– У меня свое видение Красноярска. Знаешь, что меня удивило, когда я впервые сюда приехал? Красноярск – город зачуханных мужиков. И, что характерно, это отнюдь не отбросы общества. Как правило, рядом вполне прилично одетая женщина. Зачуханные, крепко выпивающие мужчины – вот что отражает истинное состояние края.
Виктор Шепетов замолчал.
– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – продолжал он. – Зачем я здесь? Я человек случайный, не приспособленный для этой жестокой игры. Я мечтаю о маленьком кабинете, о стопке бумаг на углу стола. Они могут лежать там бесконечно долго, и только от меня зависит, когда я захочу в них заглянуть. О теннисе по средам, о дружеской компании в пятницу…
Перехватив взгляд Дайнеки, Шепетов осекся.
– Прости, – он налил себе полную рюмку водки. – Здесь с тобой я могу быть откровенным. Теперь я могу все.
Дайнеке стало не по себе. Он продолжал.
– Мне одиноко в этом проклятом городе. Хочу домой, в Москву. Недавно на пресс-конференции я договорился до того, что Таймыр может жить не хуже Канады! – Шепетов, закинув голову, захохотал. Его смех был похож на рыдания. – Все мои друзья занимаются делом, и только я – здесь. Кому я должен доказывать, что не готов?! Не готов к этой грязной работе!
Он вскочил на ноги и, подойдя к камину, обернулся. Дайнеке показалось, что он успокоился.
– Я слишком хорошо представляю, насколько разрушительными для края будут последствия моей победы на выборах. И так же хорошо представляю, как именно будут использованы административные рычаги в интересах ограниченного числа лиц и компаний. Но уже поздно что-то менять.
Дайнека продолжала молчать.
– Как честному человеку, – Шепетов запнулся, – которым я когда-то был… – его голос поднялся выше и, казалось, вот-вот сорвется, – мне невыносимо стыдно. Я виновен перед этими красноярскими мужиками. По большому счету, для них нет никакой разницы, кто победит – я или Турусов. Их выбор – между бедой и лихом.
– Ты можешь все изменить, никогда не бывает поздно, – сказала Дайнека.
Он посмотрел на нее невидящим взглядом, отвернулся и протянул руки к камину.
– Слишком велики ставки, чтобы принимать во внимание чьи-то интересы… – Шепетов сменил тон и приблизился к ней. – Мы здесь вдвоем…
– И это ничего не меняет, – обрубила Дайнека.
– Ты права, – он преувеличенно серьезно спросил: – Слушай, ты случайно не знакома с моей женой?
– С чего это вдруг?
– Иногда ты на нее очень похожа. Особенно когда делаешь так… – изображая Дайнеку, он горделиво вскинул голову. – Или вот так… – он сварливо поджал губы.
– Неужели я действительно так делаю? – расстроилась Дайнека.
– Так делает моя жена, – сказал Шепетов. – Месяц назад я во всеуслышание объявил о переезде моей семьи в Красноярск, но не уверен, что Екатерина приедет. Кажется, у нее другие планы.
Дайнека еле сдержалась, чтобы не напомнить ему о Роксане. Из головы не шла его фраза: «Мне жаль тебя».
«Почему?» – спросила она себя.
Наблюдая за тем, как быстро пьянеет Шепетов, Дайнека забеспокоилась и при первой возможности вышла во двор.
Стемнело. Тайга казалась живой. В ее глубинах бродили неведомые процессы и обитали невидимые жизни. И это была неохватная стихия, сравниться с которой мог только Мировой океан.
Дайнека подняла лицо к черному небу. Звезды были так близко, что она почувствовала себя наедине с вечностью.
Возвращаясь в дом, девушка вдруг поняла, что здесь не поют птицы.
Она едва различала под собою деревья. Они казались пушистыми ворсинками узорчатого ковра с затейливым рисунком из оврагов, рек и озер.
Рядом с ней летела какая-то птица.
«Наверное, это утка».
Дайнека видела ободок на ее вытянутой шее. Каждый взмах изогнутых крыльев рывками выталкивал птицу вперед и немного вверх.
Странное это было состояние. Дайнека раскинула руки. Стремительные потоки воздуха, в которых она парила, то возносили ее, то опускали до верхушек деревьев. И тогда у нее замирал дух, и делалось щекотно в животе.
Издалека послышался гул. Потом он затих.
– Слава богу! – с этими словами Дайнека проснулась в маленькой холодной спальне. Вокруг была мертвая тишина. Вековые деревья за окнами напомнили о вчерашнем дне и ее собственном легкомыслии. Ее исчезновение наверняка вызвало панику среди близких людей.
Взглянув на часы, Дайнека испуганно замерла. На них было ровно восемь. Она выбежала из комнаты и обследовала дом. Кроме охотничьего зала в нем было три спальни и кухня. Нигде не было ни души. Похоже, Шепетов не ложился.
Во дворе тоже никого не было. Наконец до нее дошло, во сне она слышала гул вертолета, на котором улетел Шепетов.
«Он бросил меня», – Дайнека присела на корточки, обхватила руками голову и тихонечко заскулила. Сердце билось так сильно, что его удары отдавались во всем теле. «Что это? – испугалась она. – Я не выдержу и рассыплюсь на части».
Из-за беседки послышались удары, как будто кто-то рубил дрова.
Дайнека разжала руки и подняла голову. Потом вскочила и, забежав за беседку, увидела мужчину, одетого в простую ватную куртку.
– Виктор!
Мужчина обернулся.
– Он улетел, но скоро вернется, – перед ней стоял Валентин, охранник Шепетова, с которым они познакомились в поезде.
– Как Карлсон… – Дайнека села на лавочку и горько заплакала.
– Ему было жалко тебя будить. К вечеру за нами вернутся, – Валентин присел перед ней на корточки.
Дайнека подняла заплаканное лицо.
– Как хорошо, что ты рядом, – она обняла его за шею. – Я так испугалась!
– Сейчас мы с тобой отнесем дрова в дом. Только сначала поди накинь на себя что-нибудь, не то испачкаешься. Да и холодно в тайге утром.
Они принесли по две охапки дров и аккуратно сложили на латунный лист. Валентин почистил камин, вынес во двор золу и потухшие угли. Вернувшись, ловко соорудил что-то похожее на городошную фигуру и поджег ее. Дрова в камине ярко заполыхали.
– В доме холодно, я это сразу заметил, как только вошел.
Он придвинул кресло поближе к огню.
– Садись, тебе нужно согреться. Хочешь есть?
– Немного.
– Пойду посмотрю, что там. Я унес на кухню все, что осталось от вчерашнего ужина.
Дайнека молча кивнула. Пригревшись, она сидела, не двигаясь. В комнате царил полумрак. Сегодня зала походила на каюту пиратского корабля. И этот корабль был выброшен на дикий неведомый берег.
Вспомнив о подарке Шепетова, она встала и прошлась по всем комнатам. Бархатной коробочки нигде не было.
– Не увез же он ее с собой… – задумчиво прошептала Дайнека, понимая – за этим что-то стоит. И начала стремительно вычислять резоны Виктора Шепетова.
Она снова уселась в кресло. Ее бил озноб.
«Карл у Клары украл кораллы… Но что это значит?»
Мужчина, подаривший женщине драгоценность, не может тайком эту драгоценность утащить. Конечно, если речь идет о воспитанном человеке, каким является Виктор Шепетов. Тогда что побудило его так поступить?
Тревожное чувство разрослось до невероятных масштабов, и она не могла найти ни одного довода, чтобы себя успокоить.
– Давай посидим здесь, у огня, – Валентин подкатил сервировочный стол, на котором были расставлены тарелки с едой.
– Спасибо. Что-то мне расхотелось.
– Ну, как знаешь, а я – с удовольствием. Размялся с утра, топором помахал, аппетит разыгрался… – он буквально накинулся на еду, не забывая наливать себе водки в простой граненый стакан. Перехватив ее взгляд, с улыбкой сказал: – Водочку нужно пить только из граненых стаканов. Этот закон нарушать нельзя.
– Почему?
– Потому что всему свое место, – это прозвучало как аксиома и значило больше, чем могло показаться. – Слышала новость?
– Какую?
– Казачков Иван Дмитриевич явился в полицию с повинной.
– С повинной? – Дайнека притворилась ничего не понимающей. – А в чем его вина?
– Думаю, это он убил тех охранников и украл деньги. Понять не могу, зачем задушил старуху…
– Какую старуху?
– Маргариту Марцевич. Поначалу я и вправду поверил, что это сделал ее муж.
– Рита не старуха, – возразила Дайнека. – Ей не было сорока.
– И уже никогда не будет. Считай, умерла молодой!
Под воздействием алкоголя Валентин сделался похожим на обыкновенного деревенского парня. Дайнека не совсем понимала, что происходит. Однако, взглянув на штоф с водкой, обнаружила – тот почти пуст. Валентин торопился набраться.
Дайнека поежилась и, отвернувшись, уставилась на огонь.
– И все же… – Валентин сделал паузу. – Три дня в вагоне – это не для слабонервных. Да еще с приключениями. Стоишь, бывало, на посту в коридоре, только и ждешь, пока обратно в купе, на свою полку. А там еще хуже, – он неожиданно рассмеялся. – Хотя один раз мне было по-настоящему весело.
«Почему три? Он ехал только два дня», – отметила про себя Дайнека.
– У одного мужика на перроне чемодан развалился. И оттуда вывалилась… что бы ты думала?
– Картошка… – прошептала Дайнека.
– Картошка! – Валентин снова захохотал. – Каким нужно быть дураком, чтобы возить картошку в чемодане! Видела бы ты, как он ее потом подбирал!
– Я видела, – обреченно сказала Дайнека.
– Когда?
– Это было на станции, не доезжая Новосибирска.
Валентин замолчал.
– Ты не сошел в Омске…
Он продолжал молчать.
– Ты оставался в своем купе до самого Красноярска.
В ответ – тишина.
– И на тебе была светлая рубашка. Ты просто снял свой черный пиджак.
Для чего она это сказала? Наверное, из-за глупой привычки все доводить до конца.
– Потому что всему свое место… – она безотчетно повторила вслух недавние слова Валентина.
Теперь на все вопросы был получен ответ, и даже велюровая коробочка, которую увез с собой Шепетов, заняла в заданной системе координат свое законное место. Зачем оставлять дорогую вещь тому, кому она никогда не понадобится? От этой мысли у Дайнеки похолодели руки. Стараясь не подавать виду, она потянулась к огню. Пальцы дрожали, и она не в силах была унять эту дрожь.
– Эко тебя залихоманило…
Дайнека повернула голову, ее поразил необычный для Валентина говор. Самым непостижимым образом он изменился. На нее смотрели глазки-буравчики, похожие на мигающий циферблат. Это были глаза бесноватого человека.
С удивлением она обнаружила, что у него красное обветренное лицо, торчащие, похожие на солому волосы и безобразно длинный, извилистый нос. Отчего же она не заметила этого раньше?
Дайнека больше не задавала вопросов, она чувствовала, что это верная дорога к гибели.
– Я знал, ты все равно вспомнишь, что видела меня в коридоре. Тебе хочется знать, не я ли убил?
Вопрос был задан так, что у Дайнеки задрожали колени. Она понимала, Валентин не оставлял ей ни малейшей надежды.
– Убить человека просто. У него такая тонкая шея.
Он усмехнулся, и Дайнека со страхом втянула голову в плечи.
– Это просто работа, – Валентин поднял глаза. – Слишком велики ставки, чтобы принимать во внимание чьи-то интересы.
Дайнека слышала эту же фразу от Шепетова.
– Это он приказал убить тех двоих в поезде? – спросила она. – И Риту? И меня? И меня тоже?! – Дайнека схватилась за Валентина. – Это Шепетов приказал убить меня? Это он?!
Валентин с силой оторвал от себя ее руки.
– Это он… – утвердительно повторила она со слезами в голосе. – Какой дьявольский план: убить охранников и похитить свои деньги, чтобы обвинить в этом Эдика, человека из штаба Турусова. А самое страшное… Самое страшное то, что люди для него ничто.
Она вспоминала, что еще вчера говорил Шепетов:
«Мне жаль тебя… Теперь я могу все…»
Как цинично он использовал случай, разыгрывая влюбленного мужчину и пытаясь добиться взаимности. Если бы это случилось, он все равно улетел бы один, оставив ее на «попечение» киллера.
Ей было до омерзения гадко оттого, что этот небедный мужчина при помощи чужого подарка пытался произвести на нее впечатление и получить дивиденды. Завтра или немного позже драгоценное ожерелье займет место на шее его жены. И он забудет о том, что на свете существовала глупая, любопытная и весьма неосмотрительная девушка.
– Пойдем… – Валентин распахнул дверь. Теперь в его планы не входило тянуть время.
Дайнека надела ватную куртку и вышла из дома.
Над сопками поднималось солнце. Горячие лучи согревали промерзшую за ночь тайгу. В высоких кронах сосен шумел ветер, и оттуда, сверху, доносились отрывистые голоса птиц. Под ногами шуршала сухая трава. Спускаясь под гору, Дайнека чуть не упала, склон оказался слишком крутым. Только теперь она заметила, что дом стоит на вершине большой сопки.
Они шагали в ущелье. По мере приближения к нему делалось холоднее и все больше пахло промозглой сыростью. Дайнека молчала. Она пыталась найти смысл во всей этой бессмысленной ситуации. Анализируя ход событий, отдавала себе отчет, что не могла на них повлиять. Просто оказалась не там и не в то время. Ненужных свидетелей, как известно, всегда убирают. И Дайнеку уберут, словно ее никогда не было. В этой медвежьей глуши даже самый гениальный сыщик не найдет следов.
Из глубины ущелья доносился какой-то гул. Он тревожил сознание, пугал и рисовал картины – одна страшнее другой.
Когда они спустились с горы, стало ясно, откуда шел этот гул. По дну ущелья протекала река. Зажатый непроходимым скопищем гнилых стволов и густыми кустарниками, мимо проносился стремительный поток, похожий на сель. Это было месиво из грязной воды, камней, ледяных глыб и обломков деревьев, которые неслись вниз по течению, кувыркаясь и подпрыгивая в образовавшихся заторах.
У Дайнеки немедленно замерзли руки и нос. В холодной тени ущелья особенно четко обозначились контуры предметов: черные стволы деревьев, бурелом на другом берегу и закостеневшие пласты снега, нависшие над водой.
Ее охватило странное оцепенение, похожее на сон или на уверенность в том, что с ней-то уж точно ничего не случится. Это было совершенно детское, наивное заблуждение. Дайнека прекрасно понимала, для чего Валентин увел ее подальше от дома. Именно сейчас и должно произойти самое страшное.
Она была готова к чему угодно, лишь бы только все скорее закончилось.
– Здесь, – сказал Валентин.
– Что?.. – спросила она.
– Пришли.
Он говорил беззлобно, и у Дайнеки появилась надежда.
– Отпусти меня, пожалуйста, а?
– Иди, – Валентин указал направление.
Дайнека увидела почерневший ствол березы, переброшенный на другой берег реки. Она испуганно отшатнулась от этого ненадежного мостика.
– Не могу, я упаду вниз…
– Иди! – угрожающе повторил он.
Понимая, что выбора нет, Дайнека ступила на ствол и оглянулась на своего палача. По его мрачному взгляду она поняла, место казни он выбрал заранее. Валентин был уверен в том, что дерево переломится, она упадет и погибнет.
Дайнека сделала шаг, потом еще и еще. Под ее ногами дерево податливо прогибалось. Это был насквозь гнилой ствол. Ей было трудно сохранять равновесие, еще трудней – безостановочно переставлять ноги. Остановиться значило умереть.
Она понимала, что самое опасное место – на середине. Шла, глядя перед собой, а когда случайно скосила глаза на селевой поток, похожий на ржавую бугристую спину опасного животного, едва не рухнула вниз.
Опомнившись, несколькими скользящими шагами буквально перемахнула через середину бревна и, не останавливаясь, устремилась к спасительному берегу. Через мгновенье Дайнека оказалась на земле и, обернувшись, с любопытством посмотрела на Валентина.
Тот был ошеломлен и, не раздумывая, бросился вслед за ней.
Она заторможенно наблюдала за тем, как неловко Валентин идет по бревну, как нелепо машет руками, пытаясь сохранить равновесие. Ей незачем было бежать. Все было предрешено. Он сделал один роковой шаг, и бревно переломилось.
Она увидела испуганное лицо Валентина. Он погрузился в реку, его закрутило чудовищной круговертью и потащило вниз по течению. Рухнувшие вместе с ним куски бревна еще какое-то время мелькали в грязной воде. А потом и они скрылись из виду.
Дайнека приходила в себя. На ее глазах погиб человек, но эта гибель означала лишь то, что ей суждено жить. Она стояла на дне ущелья, по обе стороны от нее высились крутые склоны гор, покрытые валежником и снежными кочками.
Возвратиться в охотничий дом она не могла – переправа была разрушена. Теперь оставалось одно – идти навстречу спасению. Первое, что пришло в голову, было незыблемым правилом каждого путешественника: двигаться вниз по течению реки, которая должна привести к Енисею. Там люди. Однако берег был совершенно непроходим.
Дайнека оглядела себя. На ней были итальянские ботинки, не предназначенные для путешествия по непроходимой тайге. К счастью, она успела натянуть на себя ватную куртку, и это было спасением. Один Бог знает, сколько ей придется скитаться по лесу.
Порывшись в карманах фуфайки, она обнаружила небольшой китайский фонарик и зажигалку. Во внутреннем кармане лежала плоская фляжка. Дайнека открутила крышку и потянула носом. Судя по запаху, внутри был коньяк.
«Это кстати», – подумала она и, засунув фляжку в карман, застегнулась на все пуговицы.
Ей предстояло восхождение на гору, с вершины которой она надеялась осмотреть окрестность и определиться, куда двигаться дальше, чтобы не удалиться от русла реки.
Отправляясь в путь, Дайнека поклялась остаться в живых.
В лесу стемнело и сделалось по-зимнему холодно. Дайнека выбилась из сил. С начала ее пути прошло не меньше двенадцати часов.
Упорно продвигаясь вперед, она перелезала через упавшие деревья, карабкалась по склонам, спускалась вниз и огибала заболоченные низины. Под ее ногами ломались ветки, скользил мох, продавливался напитанный влагой нерастаявший снег.
Временами из темноты доносились звуки, похожие на шипение кошки, и ей совсем не хотелось верить, что это рысь.
Тонкие ботинки вымокли, от них по ногам поднимался убийственно-промозглый холод. Очень хотелось пить. Единожды приложившись к фляжке, Дайнека почувствовала, что от коньяка ей стало еще хуже. Она опустилась на землю и в изнеможении прислонилась к шероховатому стволу дерева.
Минут через десять, пытаясь встать, рукой накололась на невидимый в темноте шип. А спустя мгновение поняла, что они здесь повсюду: она сидела, прислонившись к столбу с колючей проволокой.
Дайнека задохнулась от радости, все, что было связано с присутствием человека, давало надежду на спасение. Она стала отчаянно продираться сквозь заграждение из нескольких рядов колючей проволоки. Цепляясь одеждой, рвала из нее клочья и снова устремлялась вперед.
Наконец очутилась у подножья отвесной скалы, запрокинула голову и увидела деревянную лестницу, которая зигзагами уходила наверх. Не веря своему счастью, Дайнека кинулась к ней.
То, что сначала показалось счастливым избавлением, теперь обернулось непрекращающейся пыткой. Дайнека поднималась по гнилой, надсадно скрипящей лестнице. Пот заливал глаза, и она хваталась за полуразрушенные перила, втаскивая себя на еще и еще одну ступень выше. Казалось, этот подъем не закончится никогда. Время от времени она поднимала голову и с надеждой вглядывалась в темноту. Где-то там находятся люди.
На самом верху гигантской лестницы она увидела небольшой черный сарай. Вконец обессилев, улеглась на спину и осталась лежать так, пока окончательно не восстановила дыхание. Дайнека смотрела в звездную темноту и чувствовала себя песчинкой, затерявшейся где-то посередине между землей и небом.
Наконец у нее появились силы подняться на ноги, и она подошла к дощатой хибаре. Полуоторванная дверь была распахнута настежь, нетрудно было понять, что здесь никого нет. Такого тяжелого разочарования она не испытывала никогда в жизни.
Дайнека достала из кармана фонарь. К счастью, он был исправен и тускло осветил жалкое нутро заброшенного сарая.
В углу валялся гнилой хлам, у заколоченного окна стояла разбитая керосиновая лампа. Еще там были банки, стеклянные бутылки из-под молока, какие Дайнека помнила по своему детству. Тут же лежала металлическая шахтерская каска.
На противоположной стене сарая, той, что примыкала к скале, виднелась закрытая дверь, по величине скорее напоминавшая ворота. Дайнека приблизилась и с трудом открыла одну створку.
За ней оказалась площадка с рифленым металлическим полом. Дайнека ощутила сильный воздушный поток. Воздух был сухой и, что самое удивительное, теплый.
Вместе с ним пришла абсолютная уверенность в том, что где-то там находятся люди, и Дайнека не раздумывая шагнула в темноту. К площадке примыкала узкая лестница, ведущая вниз. Именно оттуда, снизу, восходил этот загадочный воздушный «Гольфстрим».
Теперь Дайнека спускалась вниз, и это было намного легче, чем подниматься. Она механически переставляла ноги, сворачивала на следующий марш и снова повторяла одни и те же движения. Свет от ее фонарика выхватывал кусок гранитной стены, вконец проржавевшие ступени, а затем терялся в черном провале за лестничными перилами. Дайнека была совершенно одна в этой кромешной тьме. Чем ниже она спускалась, тем отчетливей ощущала, как вибрирует под ней лестница.
Теперь ей очень хотелось назад, чтобы снова увидеть звездное небо, но сил на подъем уже не хватило бы. Все, на что она еще была способна, – тупо переставлять ноги, спускаясь все глубже под землю.
Наконец она достигла последней ступени и оказалась у решетки, запиравшей вход в черный тоннель. Решетка не поддавалась, и Дайнеке пришлось снять куртку, чтобы пролезть между кривыми прутьями. Оказавшись по другую сторону, она протянула руку и протащила за собой куртку, потом надела ее, несмотря на то, что в тоннеле была вполне комфортная температура.
Дайнека посветила фонариком. Она смогла разглядеть дорогу, но не слишком спешила отправиться в путь. Было неосмотрительно идти дальше, не зная, что тебя там ждет. Душа просилась наверх, и Дайнека наконец приняла решение переночевать в тепле, а к утру снова подняться по лестнице.
Неожиданно за ее спиной раздался шум, похожий на громкий вздох. Потом где-то далеко зарокотал чудовищный гром, который стал приближаться.
Дайнека замедленно обернулась и остолбенела. В свете фонарика она увидела непроницаемую серую пелену, которая стеной двигалась на нее. Через мгновение она оказалась в густом облаке пыли.
Зажмурив глаза и уткнувшись носом в полу куртки, Дайнека подождала, пока уляжется пыль. А когда смогла увидеть причину случившейся бури, не сдержавшись, заплакала.
За толстой решеткой, там, откуда еще недавно уходили вверх металлические ступени, теперь громоздилась груда металлолома. Заброшенная лестница рухнула. Размазывая по лицу слезы и пыль, Дайнека успокаивала себя тем, что успела с нее сойти. Страх придал силы, и она, не мешкая, двинулась в путь.
Бетонный коридор уходил далеко вперед, насколько хватало слабого фонарного света. Тоннель напоминал недостроенную линию метрополитена.
Дайнека продвигалась вперед, ее не оставляла мысль, что над головой простирается многометровая толща земли или, может быть, скального грунта. Тысячи раз она спускалась в метро, но ни разу не ощущала этого так пронзительно ясно.
Вокруг была глухая упругая тишина, казалось, она давит на барабанные перепонки. Ноги мягко ступали по толстому слою пыли, и при каждом шаге был слышен звук «пух», единственный звук в этом подземном царстве беззвучия. Он был тихим и, не распространяясь, умирал там же, где оставался ее след.
Теперь можно было разглядеть арочный бетонный свод и шершавую стену. На ней отчетливо обозначились следы деревянной опалубки, застывший ребристыми полосами бетон и выпуклые бугры, образовавшиеся на месте вывалившихся сучков.
Казалось, она брела по этому заброшенному тоннелю целую вечность, но он все продолжался и продолжался. Пух-пух… пух-пух…
Дайнека продолжала идти, и ей было безразлично, куда приведет подземная дорога. Главным условием выживания для нее было движение. Теперь, когда она оказалась отрезанной от внешнего мира, Дайнека уже не думала о том, что произошло в охотничьем домике. Это было не столь важно. Она думала об отце, о матери, о Джамиле. Из глубины памяти всплыли его слова, что он остался в живых только благодаря ей. У него хватило на это сил. И у нее тоже достанет мужества выжить. Эта мысль вела ее вперед как заклинание
Пух-пух… пух-пух…
Механически переставляя ноги, Дайнека тупо смотрела вниз. Внезапно она снова почувствовала воздушный поток, и у нее заложило уши. Тоннель разделился на два. Она вошла в левый, потому что правый был заделан стальной сеткой.
По одной стороне тоннеля на металлических закладных покоились мощные вязанки электрических кабелей. Пройдя метров триста, Дайнека увидела, что ход не такой уж длинный. В конце, перед тупиком, от него отделялось ответвление, похожее на узкий коридор.
В начале коридора стояла будка охраны, в ней – пыльная кушетка и пустые ячейки для пропусков. Рядом висел старинный плакат. Изображенный на нем мужчина, прижав указательный палец к губам, сурово смотрел ей в глаза. Надпись на плакате гласила: «Шпион – находка для врага».
Сейчас Дайнека была готова стать кем угодно, даже шпионом, лишь бы ее обнаружили. Пробыв на ногах больше суток, она смертельно устала, поэтому выключила фонарь, рухнула на кушетку и мгновенно заснула.
Глава 29
Красноярск, Москва, наши дни
– Фамилия?! – грозно вопрошал из-за двери надтреснутый старушечий голос.
– Зачем вам фамилия? Бабушка, вы мне только скажите, Людмила у вас? Она не заходила сегодня?
– Ах ты, бандюга проклятый, а ну-ка, пошел отсюда!
– Если бы я был бандитом… – Монгол потерял терпение, – у вас дверь картонная, пни – и развалится. Скажите, где мне найти Людмилу, и я сразу уйду.
Старуха не желала отвечать на вопросы.
– Откройте дверь, Зинаида Дмитриевна, – это был голос матери Дайнеки.
– Еще чего. Я сейчас полицию вызову!
– Откройте, – настаивала женщина. – Может быть, он что-нибудь знает.
Дверь внезапно распахнулась.
– Я ищу Людмилу.
– А ты кто такой будешь? – старуха приняла устрашающий вид.
Монгол на мгновенье замешкался.
– Ее близкий друг.
Неожиданно для него мать Дайнеки расплакалась.
– Проходи в комнату, – распорядилась старуха. – Меня зовут Зинаидой Дмитриевной. Ее, – она кивнула на плачущую женщину, – Людмилой Николавной, она – мать.
– Знаю.
– Пропала наша Людочка… Они убили ее…
– Типун тебе на язык, малахольная! – Зинаида Дмитриевна сердито отняла руки от спинки инвалидной коляски. – Подумала бы, собственную дочь хоронишь!
– Когда… – у Монгола пропал голос. – Когда она пропала?
– Вчера днем они подъехали к Серому дому, Ирина Закаблук вышла, а Людочка осталась в машине, – рассказала Людмила Николаевна. – Когда Ирина вернулась, ее уже не было.
– В полицию заявили?
– В тот же день.
– Отец ее прилетел, – вмешалась старуха. – А с ним еще один, энергичный такой парнишечка.
– Так… – Монгол вдруг понял, что опоздал, не успел защитить Дайнеку. Крестовский обманул его. Лицензия на убийство не залежалась. – Это несправедливо…
– Что вы сказали? – Людмила Николаевна с надеждой вгляделась в его лицо.
– Простите, мне трудно сейчас говорить. Я должен идти.
Монгол выскочил из квартиры и, не разбирая дороги, пошел прочь. Спустя несколько минут вспомнил, что машина осталась у дома, вернулся, сел за руль и резко тронулся с места.
Все недолгое время, что он ехал до железнодорожного вокзала, Монгол винил себя в смерти Дайнеки. Хорошо зная Крестовского, он не должен был ему доверять. Дайнеку не смогли найти в течение суток, и это говорило о многом.
Вытаскивая из камеры хранения сумку, он думал только об одном: отомстить, а потом, если придется, умереть. С гибелью Дайнеки его собственная жизнь потеряла всякий смысл. Он больше не дорожил ею.
В тот же день с помощью Воропая ему удалось сесть в самолет, зарегистрировавшись по чужому паспорту.
Впереди была Москва.
* * *К полудню распогодилось. Вадим Николаевич Рак снял куртку и остался в одной футболке. Он сидел в своем любимом саду, под сенью зазеленевшей яблони. На столике перед ним лежал нераскрытый журнал, на обложке которого красовался он сам.
Рак был на удивление равнодушен к тому, что в солидном издании о нем напечатана огромная статья и хорошо отретушированный портрет помещен на обложку. Он склонился к Теодоро, который пригрелся у ног хозяина, и потрепал его за ухо.
– Что-то ты невеселый сегодня…
И действительно, пес выглядел неважно. Он безучастно смотрел перед собой, в его глазах появился характерный стеклянный блеск. Ветерок лениво перебирал вылинявшую рыжую шерсть.
– Лена… – хозяин негромко позвал жену, опасаясь потревожить занедужившую собаку.
– Слушаю… – Елена робела, как провинциальная школьница.
Вадим Николаевич внимательно посмотрел ей в глаза. Он чувствовал, с ней что-то происходит.
«Нужно сказать, чтобы за ней присмотрели…»
По большому счету ему было бы плевать, даже если бы у нее появился любовник.
«Неправильно, если это кто-то из охраны. Непорядок…»
На самом деле все шло к тому, что в доме Вадима Николаевича появится новая хозяйка. На этот раз он увлекся по-настоящему и не собирался тянуть.
– Так что Елену – в отстой… – пробормотал он, думая о своем.
– Что?.. – робко спросила она.
– Скажи, чтобы привезли ветеринара.
– Хорошо.
По ступенькам с веранды спустился личный помощник Рака.
– Вадим Николаевич, к вам Крестовский…
– Позови.
В сопровождении охранника появился Крестовский. Он шел неуверенной, зыбкой походкой.
«Что за человек! – подумал Вадим Николаевич. – Амеба какая-то, наступишь – и не заметишь. Только пятно мокрое останется да чувство омерзения!»
– Ну, садись, рассказывай.
– Сегодня вечером подвеска будет у вас.
– Неужели?
Крестовский посмотрел на часы:
– В пять встречаюсь с Монголом.
– Он сам позвонил?
Крестовский насторожился:
– А почему вы о нем спрашиваете?
Вадим Николаевич наклонился и погладил Теодоро по спинке.
– Рано или поздно он избавится от тебя. Поэтому ты избавишься от него раньше. Заберешь подвеску, сумку с деньгами и – концы в воду.
– Сделаю. Решу этот вопрос радикально. Вот только закончу наше дело в Красноярске.
– Оно уже закончено, – невозмутимо произнес Вадим Николаевич.
– Хотите сказать, что… – начал Крестовский.
– …что проблема исчезла вместе с человеком, – продолжил вместо него Рак.
– Когда вы успели?
– Да вот… Смотрел-смотрел, как ты с сопливой девчонкой возишься. Решил помочь. И вовремя, до меня докатилось, что из самых верхов на меня выходить стали. Опасно было бы оставлять ее в живых. Хорошо, что вовремя отреагировали.
– И как вы ее… отреагировали?
– Не твое дело. Сделали за тебя работу – спасибо скажи. Ты теперь о друге своем, о Монголе, побеспокойся. Иди! – Вадим Николаевич взмахнул рукой, отсылая вместе с Крестовским охрану. – Вы тоже. Мне по телефону поговорить надо. Издали приглядывайте за мной…
Набрав номер, он сосредоточенно замер, потом расплылся в добродушной улыбке.
– Здравствуй, Виктор! Здравствуй, друг мой любезный. Ну что ж, позволь поздравить тебя с великой победой. Теперь ты хозяин одной седьмой части России-матушки! – Вадим Николаевич прервался, выслушал собеседника. – Хорошо, что понимаешь. Ценю благодарных людей. Надеюсь, что когда-нибудь… – он снова умолк. – А вот берись поскорей за дело, там и посмотрим, как ты меня отблагодаришь. Ну молодец! Кстати, спасибо, что не отказался помочь, знаю, поручение тебе дал не по чину, да выхода другого не было. Спасибо… Хорошая, говоришь, была девочка? Все они хорошие. Откуда только жены плохие берутся. Э-хе-хе… Деньги, им нужны только деньги, запомни, сынок. Ну, всего тебе. До свиданья.
Вадим Николаевич отложил телефон и погладил Теодоро. Пес никак не отреагировал. Его облезлый хвост был неподвижен. Вадим Николаевич нагнулся и увидел остекленевшие собачьи глаза.
Теодоро был мертв.
Вадим Николаевич резко выпрямился и на мгновение застыл, прижавшись к плетеной спинке кресла. Однако ему не удалось полностью осознать утрату. Внезапно его голова откинулась назад, и когда спустя мгновенье она плавно перекатилась на грудь, на месте правого глаза обнаружился кровавый провал.
Издалека можно было подумать, что он горестно склонился над любимой собакой. И только невидимый снайпер знал, что с ним случилось.
Охранники, спокойно переговариваясь, стояли поодаль.
Мертвый Теодоро лежал у ног своего убитого хозяина.
А весенний ветер неторопливо перелистывал оставленный на столе журнал…
Крестовский остановился в условленном месте. Поджидая Монгола в машине, вынул из-под сиденья револьвер и, не выпуская из правой руки, прикрыл его курткой. Со стороны казалось, что она просто лежит на коленях. Недооценивать Монгола нельзя, стрелять нужно сразу.
Приехав заранее, Крестовский беспокойно оглядывался. Неожиданно дверца распахнулась, на колени ему упала тяжелая сумка из коричневой кожи. Затем он увидел перед собой черную дыру пистолета, из которой вырвалась пуля и раскроила череп.
Глава 30
Где-то в Сибирской тайге, наши дни
Это было такое сильное предчувствие беды, что у нее разрывалось сердце. Матовый в металлической оплетке фонарь освещал фигуры мужчин, которые один за другим бесшумно исчезали во тьме. Их запыленные лица не отличались по цвету от грязных бетонных стен.
Чувство пронзительного одиночества охватило ее, и вдруг она ощутила, что ей не хватает воздуха.
Дайнека поняла – это был сон. Открыв глаза, она не заметила разницы. С открытыми глазами было так же темно. Нащупав рукой фонарь, включила его и осмотрелась. Вокруг – никого. Сколько она спала, неизвестно. Эх, если бы носила часы…
Помещение, в котором она уснула, плохо снабжалось воздухом, он был приторно-теплым и застоявшимся.
Внимание Дайнеки привлек большой металлический ящик, который стоял на дощатом полу. Она с трудом разобрала надпись: «Самоспасатели. Двадцать штук. Ответственный В.А. Шаповалов». Откинула крышку и увидела овальные оранжевые коробочки. Заглянув в одну из них, разочарованно бросила.
Рядом обнаружила старый фонарь с большой ручкой. Щелкнула тумблером, фонарь не горел. Прежде чем двинуться в путь, Дайнека хлебнула коньяку и, почувствовав прилив сил, решительно покинула будку.
По-видимому, это была разветвленная сеть подземных сооружений. По дороге ей попалась дверь, за которой была небольшая комната. В ней на стене висела огромная схема. На грязном полу стояли круглые банки с краской.
Миновав коридор, Дайнека попала в просторное помещение. Осветив его, в ужасе отпрянула. Прямо перед ней, словно живые, колыхались белые саваны мертвецов.
От страха у нее ослабли колени. В тот же миг Дайнека обнаружила, что находится на самом краю бассейна, из которого во все стороны тянутся большие полотна плесени и которые колышутся в такт гуляющим сквознякам.
Оправившись от шока, она подумала, что если собьется хоть на одну паническую мысль, то погибнет.
Рядом с бассейном из бетонного пола торчали трубы, а на стенах висели шкафы с обычными по виду рубильниками. Приблизившись, Дайнека медленно прочитала:
– Артполигон… – и от себя добавила: – Ну и дела!
Собственный голос показался ей чужим. Похоже, что в подземном царстве загадочных лабиринтов были свои законы акустики.
Вдруг Дайнека ощутила сильнейший поток воздуха и подалась туда, откуда он исходил. В стене увидела небольшой, размером с окно, проем. Он был заделан тонкой металлической сеткой. Сквозь нее проникал воздух и… струился слабый желтенький свет! Дайнека бросилась к окну и, как сумасшедшая, стала рвать проржавевшую сетку.
Сквозь проем она пролезла в другой тоннель. Он казался таким же бесконечным, как и тот, по которому она прошла не один километр. Только в конце этого тоннеля был свет, и Дайнека побежала туда.
Скоро над головой появились редкие, тускло горящие лампочки. Это выглядело как некий электротехнический раритет. Изгибаясь, «времянка» вместе с тоннелем уходила куда-то вдаль и терялась за поворотом.
Дайнека отключила фонарик, решив его поберечь.
Внезапно из невидимой ниши появился мужчина. Он стоял спиной, заканчивая работу.
– Дяденька… Дяденька… – Дайнека говорила беззвучно, от счастья у нее пропал голос.
Мужчина в синем комбинезоне не слышал ее. Нащупав фонарик, она с силой кинула его в спину рабочего. Тот обернулся. Когда увидел Дайнеку, его лицо под белой шапочкой стало пунцовым. Он безмолвно стоял и смотрел на нее.
– Звони коменданту! Я сказал, звони коменданту, чекистам и в первый отдел[20]! Пускай присылают представителей и сопровождающих. Иначе ее не вывезти на электричке. С ума сойти!
Положив трубку, мужчина обхватил голову и с ужасом уставился на Дайнеку. Они сидели в кабинете, где не было окон, а над головой трещали флуоресцентные лампы.
– Как вы здесь оказались?
– Пришла из лесу… – голос не возвращался, и Дайнека чувствовала себя виноватой. Она осмотрела стол, где лежал сегодняшний выпуск «Красноярского комсомольца». На первой полосе красовался заголовок: «Убедительная победа Виктора Шепетова» и его фотография. Она видела только половину лица. Одноглазый Шепетов смотрел на нее подозрительно.
Дайнека решила не рассказывать, что с ней случилось.
В дверях столпились рабочие, все как один в синих комбинезонах и белых с завязками шапочках. Один из них тихо рассказывал:
– Отправили меня с Валеркой времянку двенадцативольтовую пробрасывать. Сделали все, Валерка ушел, а я задержался. Стою себе, никого не трогаю, вдруг чувствую – по спине прилетело. А это она, бедненькая, стоит, а говорить не может. Посмотрел я на нее… – Он вдруг спросил: – Макарыч, ты фельдшера из медпункта вызвал? Ты только посмотри на нее…
Дайнека заглянула в большое овальное зеркало, висящее на стене. Оттуда на нее смотрело черное обезьянье лицо со всклокоченными и слипшимися от грязи волосами. Изо всех дыр ее разорванной куртки торчали многочисленные клоки ваты.
Начальник участка внимательно посмотрел на Дайнеку.
– Я в последний раз спрашиваю. Вы из Гринписа?
Она отрицательно помотала головой.
– Да отвяжись ты от нее, – запротестовал Дайнекин спаситель. – Еще шахидкой ее назови!
Рабочие загоготали, а Макарыч строго цыкнул в сторону двери.
– Тихо вы там! Развеселились… Я теперь всю жизнь объяснительные писать буду. О том, как на режимном объекте появилась девчонка. Она что, из воздуха материализовалась?
В комнату вошла женщина в белом халате с чемоданом в руках. Увидев Дайнеку, кинулась к ней.
Мужчины вышли и плотно прикрыли дверь.
Спустя полчаса явился дежурный замкоменданта с чекистом, и после долгой беседы Дайнеку отправили «на выход».
– Можно мне позвонить? – шепотом спросила она.
– Куда? – проявил бдительность хозяин кабинета.
– Папе.
– Запишите номер телефона, – он придвинул к ней лист бумаги. – Ему позвонят с поверхности.
В лифт она зашла вместе с чекистом. Дежурный замкоменданта напутствовал:
– Отведешь ее на двести двадцать девятую улицу, к столовой. Там передашь режимнику.
Кабина лифта была обычной, только этажи назывались уровнями и обозначались цифрами, перед которыми стояли плюсы и минусы. От солдата пахло кожей и гуталином. Дайнека благоухала другими, более терпкими ароматами. Заметив изучающий взгляд солдата, смущенно отвела глаза.
Двести двадцать девятой улицей назывался тоннель, похожий на переход между двумя станциями метро: плоский подвесной потолок со светильниками, крашеные стены и пол, сделанный из шлифованной мраморной крошки.
Люди, шагавшие навстречу Дайнеке, смотрели на нее с удивлением. У входа в столовую ее из рук в руки передали строгому мужчине в серой куртке.
– Здравствуйте, мы дозвонились до вашего отца, он приедет за вами на контрольно-пропускной пункт.
– Из Москвы? – поинтересовалась Дайнека.
– Из Красноярска, – уточнил сопровождающий.
Подземная улица закончилась. Дальше начинался подземный железнодорожный перрон. Как раз в этот момент к нему прибывала электричка. Дайнека слегка попятилась и обернулась. На белой мраморной стене она прочитала: «Ордена Ленина Горно-химический комбинат».
Много лет назад, живя еще в Красноярске, Дайнека не раз слышала о секретном городе, где, по рассказам очевидцев, был выстроен огромный подземный завод с ядерными реакторами. Поговаривали, что по объему подземных выработок его можно сравнить с московским метро.
Вот куда она угодила…
Дайнеку посадили в вагон электрички, и поезд тронулся. Сначала все было так же, как в метро. Черные стены со связками кабеля, мелькающие за окном огоньки и характерный шум. Потом стало светло и тихо. Электричка выбралась на поверхность.
Дайнека увидела Енисей и несколько рядов заграждений из колючей проволоки. Затем стали проноситься дачные домики и панельные корпуса.
Через двадцать минут поезд прибыл на станцию Железногорск. Рабочие неторопливо покидали вагоны. Шли кто к автобусной остановке, а кто – дальше, по городской улице.
– Пройдемте, пожалуйста, в машину, – режимник указал на белый микроавтобус.
– Зачем?
– Вас вывезут за пределы города.
Эта казенная фраза показалась Дайнеке очень обидной. Она вдруг представила, как ее, словно мусор, выкидывают из машины за пределами города.
– Между прочим, я тоже гражданка Российской Федерации. Имею право знать, на что идут деньги налогоплательщиков! – сказать подобное Дайнека могла только в состоянии аффекта. Глупее фразы на ее месте никто бы не выдумал. Тем не менее это произвело должное впечатление.
– Так что же именно вы хотите знать, уважаемый налогоплательщик?
– Покатайте меня по городу… – попросила Дайнека.
– Садитесь, – распорядился режимник.
И ей действительно показали город. А потом увезли на контрольно-пропускной пункт номер один.
Глава 31
Красноярск, наши дни
Прикрыв за собой дверь, в комнату вошел Вячеслав Алексеевич. «Как она?» – одними глазами спросил у Зинаиды Дмитриевны. Старуха безнадежно махнула рукой.
– Молчит.
– Люся… – Вячеслав Алексеевич сел возле кровати жены.
Людмила Николаевна лежала лицом к стене и смотрела перед собой невидящим взглядом.
– Скажи что-нибудь.
– Когда ей исполнилось три годика… – Людмила Николаевна говорила тихо и отрешенно, – …я повела ее фотографироваться. В студии у фотографа был огромный плюшевый медведь… И Людочка испугалась. Она вытирала слезы, заглядывала мне в глаза и повторяла: «Я не плачу, мамочка. Видишь, я не плачу!» Потом…
– Прошу тебя! – Вячеслав Алексеевич с трудом сдерживал рыдания.
– Потом Людочка сидела перед объективом, а я все время поправляла ее ручку. Ручка сползала с коленочки, а я снова ее поправляла. Для меня было важно, чтобы она прикрыла правую коленочку… потому что… потому что там были заштопаны колготки…
Людмила Николаевна надолго замолчала.
– Вчера ей исполнилось двадцать два… – снова проговорила она.
– Я делаю все, что в моих силах, я уверен…
– Я знаю.
Зинаида Дмитриевна, не сдержавшись, всхлипнула:
– Это же никакое сердце не выдержит!
Вячеслав Алексеевич резко вышел из комнаты на кухню. Там он открыл холодную воду и ополоснул лицо. А потом застыл у окна и смотрел на безлюдный двор.
Надежды на спасение дочери оставалось все меньше. Вычислив людей, от которых зависела ее жизнь, он и Сергей Вешкин использовали все свои связи, чтобы вступить с ними в переговоры.
К делу подключился друг Вячеслава Алексеевича Добрынин. Он сумел заручиться поддержкой такого человека, которому не мог отказать даже Рак. Для этого Сережа вылетел в Москву в воскресенье, день, когда в Красноярске состоялся второй тур губернаторских выборов.
Об одном думал теперь Вячеслав Алексеевич: только бы не было поздно!
– Только бы не было поздно…
В дверях показалась Зинаида Дмитриевна.
– К вам.
– Кто?
– Рыцагон этот.
– Рыцагон?
– Следователь.
– Ломашкевич?
В кухню вошел Ломашкевич:
– Не жалуете вы меня, Зинаида Дмитриевна.
– И не приставай лучше…
– За что же вы со мной так?
– Девочку нашу когда найдешь?
– Найдем.
– Что у вас нового, Дмитрий Петрович? – Вячеслав Алексеевич жестом пригласил следователя присесть. Тот сел на табуретку у окна.
– Только что присутствовал на допросе Казачкова Ивана Даниловича. Как я и предполагал, охранникам подсыпали снотворное. Поэтому они не сопротивлялись, когда их убивали. Снотворное подсыпал Казачков, он же передал сумку с деньгами через открытое окно неизвестному мужчине, – рассказал Ломашкевич и, между прочим, заметил: – Кстати, именно ваша дочь первой догадалась об этом.
– Зачем Казачков это сделал? – спросил Вячеслав Алексеевич.
– Чтобы отомстить Шепетову.
– Но ведь он на него работал.
– А Шепетов в это время спал с его женой. Казачкову стало известно…
– Дальше можете не рассказывать.
– К сожалению, до сих пор не найден Эдуард Марцевич. У меня есть серьезные основания предполагать, что это не он убил свою жену. Более того, теперь я уверен, что Маргариту Марцевич убил не тот человек, который задушил охранников.
– Откуда такой вывод?
– Тот, кто душил женщину, был намного сильнее. Он буквально переломил ей горло. Охранников убивал дилетант.
– Не понимаю…
– Что у одного, что у другого – синие шеи, похоже, их душили в несколько приемов.
– А как же сломанная рука?
– С этим как раз ясно. Это Казачков случайно наступил охраннику на руку. Бедняга только и твердит об этом. Слабый человек…
– Неужели весь этот ужас был устроен только для того, чтобы украсть проклятые деньги?
– Не думаю, – Ломашкевич задумчиво покачал головой. – За всем этим кроется изощреннейшая политическая интрига. Деньги не такие большие, а вот политические дивиденды – напротив. Только в этом деле есть случайные звенья. Казачков говорит, что охранников убивать не собирались. Что же тогда произошло? Почему все изменилось так резко? На мой взгляд, здесь имеет место человеческий фактор. Существует какая-то третья сила, которая поменяла все планы…
– Дмитрий Петрович, – сказал Вячеслав Алексеевич, – сейчас меня интересует только моя дочь. Простите…
– Да нет, это вы меня простите. В том-то и дело, что все взаимосвязано. Разобравшись с тем, как все случилось на самом деле, мы получим подсказку и сумеем найти вашу дочь. Когда прилетает Вешкин?
– Завтра утром.
– Что-нибудь прояснилось?
– Завтра будет известно, – Вячеслав Алексеевич прислушался. – Простите, мой телефон… – он вышел из комнаты.
Спустя минуту он вернулся бледный, с телефоном в руках.
– Что?
Вячеслав Алексеевич не отвечал.
– Что?! – закричал Ломашкевич.
– Они нашли ее… Людмила жива…
Людмила Николаевна торопливо собирала сумочку. По ее неточным движениям было видно, как давно она этого не делала.
– Славик, а мы успеем?
– Не волнуйся, Люся, успеем, – Вячеслав Алексеевич наблюдал, как собирается жена. Он слишком хорошо помнил, как это выглядело раньше.
Сердце рвалось к дочери, но он не мог отказать жене, когда она заявила, что тоже поедет. Известие о спасении Дайнеки вернуло их к жизни. Обоим не терпелось узнать, что же случилось на самом деле и почему Дайнека оказалась в Железногорске. Главным было лишь то, что она осталась жива!
Встречу назначили у контрольно-пропускного пункта в шестидесяти километрах севернее Красноярска, куда должны были привезти Дайнеку режимники секретного города.
Ломашкевич тоже поехал.
Одноэтажное здание КПП-1 на первый взгляд казалось ничем не примечательным, если бы не большие электрические ворота и тройное проволочное заграждение, называемое периметром. Девушек, которые проверяли пропуска и осматривали машины при въезде в город, именовали дубачками. Об этом приехавшие узнали, пообщавшись с местным жителем, который, сидя в машине, ждал своих родственников.
– Мама…
Этот голос пронзил Вячеслава Алексеевича, словно удар молнии. Людмила Николаевна первой сориентировалась и всем телом потянулась к дочери.
– Людочка! Жива… – она плакала и, простирая руки, пыталась встать с инвалидной коляски. Рядом с ней пристроилось какое-то немытое существо, похожее на бомжа. Оно, это грязное существо, было одето в драную куртку. Взглянув на ботинки, Вячеслав Алексеевич узнал те, что носила его дочь.
Он опустился на колени и обнял обеих – дочь и жену…
– Это очень серьезные обвинения… – Ломашкевич старался не смотреть Дайнеке в глаза.
– Вы думаете, я говорю неправду?
– Нет. Я вам верю. Однако в сложившихся обстоятельствах, когда Шепетов стал губернатором… – Ломашкевич совсем погрустнел. – Это черт знает что!..
Они сидели в комнате Дайнекиной матери. Сама Людмила Николаевна вместе с Зинаидой Дмитриевной готовила праздничный ужин. Вячеслав Алексеевич обеспокоенно зашевелился на стуле.
– Никто и не говорит, что необходимо действовать сию же минуту. Это ваши служебные заморочки: сбор доказательств, улик… Только имейте в виду, завтра мы с дочерью улетаем в Москву.
– А мама? – Дайнека чуть не заплакала.
– Мама летит с нами.
– Это правда?
– Она сама сказала.
Дайнека уткнулась в отцовское плечо, Вячеслав Алексеевич обнял ее и успокаивающе похлопал по спине.
В этот момент в комнату ворвалась Ирина. Увидев Дайнеку, выронила из рук сумку и, обливаясь слезами, кинулась ее обнимать.
– Я думала, что никогда больше тебя не увижу!
– Все обошлось, Ира. Все обошлось…
С трудом успокоившись, Ирина опустилась на стул.
– Скажи, ради бога, где ты была?
– Долгая история, надеюсь, у нас будет время поговорить.
Потягиваясь утром в постели, Дайнека с улыбкой думала, что за стеной находятся ее папа и мама. Не об этом ли она мечтала последние десять лет?
Конечно, она была далека от мысли, что родители останутся вместе. Но по крайней мере теперь мама будет жить с ней. Она согласилась ехать в Москву!
Упакованные чемоданы стояли наготове, оставалось дождаться Сергея Вешкина. Накануне вечером отец говорил с ним по телефону и сообщил, что дочь вне опасности, а Валентин, преступник, которого она видела в ночь убийства, погиб. Еще он сказал, что они возвращаются в Москву. Однако Вешкин попросил дождаться его приезда. Он собирался доставить в Красноярск важные документы.
– Проснулась, гулена? – в комнату вошла Зинаида Дмитриевна. – Рада, небось, что мать летит в Москву?
– Рада.
– А мне – лишенько…
Дайнека удивленно приподнялась на локте и посмотрела на старуху:
– Почему?
– Как я тут одна без нее буду?
– Едемте с нами!
– Да ну тебя, балаболка, – Зинаида Дмитриевна достала из комода кухонное полотенце и вышла.
– Людмила, ты уже проснулась? – это был голос отца.
– Да, папа.
– Тогда иди к нам.
Дайнека проворно оделась и побежала в комнату матери.
– Что-то случилось?
– Ничего. Нужно поговорить. Звонил Вешкин, он уже в Красноярске и скоро будет здесь. Потом сюда приедет Ломашкевич. Возможно, у него будут к тебе вопросы. Я очень просил его не вызывать тебя в кабинет, и он пошел мне навстречу.
Отец и мать сидели за столом, посредине которого красовался новенький электрический чайник, стояли красивые, в розах, чашки и ваза с конфетами и печеньем. Дайнека села рядом.
В комнату вошла Зинаида Дмитриевна, неся огромное блюдо с пирогами.
– Спасибо, Зинаида Дмитриевна. Может, действительно махнете с нами в Москву? – отец говорил серьезно.
– Нет, уж лучше вы ко мне приезжайте следующим годом.
– Приедем, непременно приедем, – пообещала Дайнека.
– Людмила, – тихо сказал Вячеслав Алексеевич, – хотел у тебя спросить…
– Спрашивай, папа.
– Валентин рассказывал тебе, как он убил охранников?
– Я только запомнила слова: «Убивать человека просто. У него такая тонкая шея…»
– Что он еще говорил? – лицо Вячеслава Алексеевича посуровело.
– Еще он говорил, что трудно только первый раз. Потом это работа.
– Ой, лишеньки мои, душегубец проклятый… – запричитала Зинаида Дмитриевна.
– Почему ты спрашиваешь? – Дайнеке хотелось понять отца.
– Пока тебя искали, сюда часто заходил Ломашкевич. Он высказал, на мой взгляд, очень интересную мысль. Следователь считает, что Маргариту Марцевич убил настоящий профессионал. И мы знаем, что для этого Валентин остался в вагоне. А вот по поводу охранников… Ломашкевич считает, что там действовал другой, менее профессиональный человек. Дилетант – так он его назвал.
Дайнека растерянно посмотрела на отца.
– Мне-то он говорил другое.
– По-видимому, раньше он ошибался.
Из прихожей раздался вежливый стук.
– Пришел ктой-то! – Зинаида Дмитриевна вскочила и заторопилась к двери. Спустя минуту вернулась в сопровождении Вешкина.
Тот с порога осведомился:
– Ломашкевич не приходил?
– Здравствуй, Сережа. Не приходил, – ответил отец.
– Простите, не поздоровался…
– С какими новостями приехал?
Вешкин многозначительно замолчал, потом, усевшись за стол, спросил Вячеслава Алексеевича:
– Помните, я сказал: чтобы спасти вашу дочь, нужно случиться чуду?
– Как видишь, оно случилось, – Вячеслав Алексеевич коснулся руки дочери.
– Но это не единственное чудо на сегодняшний день, – Вешкин многообещающе оглядел сидящих за столом. – Рассказываю…
Поставив перед ним чашку, Зинаида Дмитриевна придвинулась ближе, чтобы не пропустить ни слова.
– Когда я прилетел в Москву, Добрынин устроил встречу с… в общем, не будем называть его имени. Этот человек позвонил Раку, и Вадим Николаевич назначил мне аудиенцию на своей даче. Когда я туда приехал, у ворот стояла машина «Скорой помощи» и полицейский «бобон». Разумеется, охрана меня не пустила.
– Кто такой Рак? – Дайнека непроизвольно поежилась. Ей представилось не копошащееся членистоногое, а огромная смертоносная опухоль.
– Человек, от которого зависела твоя жизнь, – сказал отец.
– Спустя час, когда я вернулся в город, – продолжил Сергей Вешкин, – мне сообщили, что Вадима Николаевича застрелили из снайперской винтовки. Стреляли с чердака соседнего дома, который был выставлен на продажу. Риелтор утверждает, что только на минутку оставил потенциального покупателя в одиночестве. На самом деле я так не думаю, – заметил по ходу Вешкин. – Но это еще не все.
– Что еще? – спросил Вячеслав Алексеевич.
– В тот же день в своей машине был убит Семен Крестовский. У него на коленях обнаружили сумку с деньгами. Как выяснилось, именно ту сумку, которую украли из вагона.
Дайнека опрокинула свою чашку. На белой клеенке образовалась лужица, в которой закружились коричневые чаинки.
– Ничего-ничего, я – тряпочкой… – Зинаида Дмитриевна ловила каждое слово рассказчика.
– В тот день, когда похитили вашу дочь, невозможно было представить себе такого невероятного стечения обстоятельств. Если честно, я в чудеса не верю. По моему убеждению, здесь вмешалась другая, третья сила.
– Четвертая… – уточнил Вячеслав Алексеевич.
– Что вы сказали?
– Сила под номером четыре. Третья, по убеждению Ломашкевича, вмешалась еще в вагоне. Он считает, что охранников убил не тот, кто потом задушил женщину.
– Ну что ж, Ломашкевичу виднее. Я ему выслал из Москвы кое-какие материалы, не знаю, пригодились ли, – Сергей Вешкин отхлебнул глоток чаю. – Но и это еще не все. Перед самым отлетом сюда я вдруг узнаю, что любовница Рака, на которой он вскоре хотел жениться, покончила с собой. Это случилось сегодня утром. Говорят, старик очень любил ее и ради нее хотел расстаться с женой. Представьте себе, она была цыганкой…
Тяжело сглотнув, Дайнека спросила дрожащим голосом:
– Как ее звали?
– Минуту, у меня где-то записано…
Вешкин принялся рыться в карманах. Отыскав клочок бумаги, долго в него вглядывался.
– Никак не разберу. Фамилия вроде Свиридова, а зовут ее…
– Роксана? – спросила Дайнека.
– Да. Откуда вы знаете?
– Она ехала с нами в вагоне, и она была любовницей Шепетова.
– Ирина Закаблук рассказала мне историю про оранжевый галстук, – послышался чей-то голос.
Все обернулись. В дверях стоял Дмитрий Петрович Ломашкевич.
– У вас было открыто.
– Батюшки мои, – Зинаида Дмитриевна сорвалась с места. – Это я, дура старая, забыла замкнуть! Сквозняком, видать, распахнуло.
– Сидите, – остановил ее следователь. – Я закрыл дверь на щеколду.
Зинаида Дмитриевна послушно опустилась на стул.
В руках у Ломашкевича была неизменная кожаная папка, и пока он шел через комнату, все внимательно следили за каждым его движением. Наконец он сел за стол, и Зинаида Дмитриевна поставила перед ним чашку.
– Ирина Закаблук рассказала мне, как вы спасали Роксану Свиридову и ее бывшего любовника Турусова. Однако по-настоящему в этом нуждался только его галстук.
– Я не понимаю… – Дайнека растерянно улыбнулась.
– Эту историю придумала сама Роксана и подсказала Шепетову трюк с украденным галстуком во время теледебатов.
– Что за ерунда! – возмутился Вячеслав Алексеевич.
– Я объясню… На самом деле все было затеяно только для того, чтобы выманить вашу дочь в Москву и там убить. Ей даже могилу вырыли в лесополосе, недалеко от города Домодедова. К счастью, благодаря академику Петрову она успела улететь этим же самолетом.
– Господи! – вырвалось у Людмилы Николаевны.
– Зачем?.. Зачем ей было меня убивать? – не поняла Дайнека.
– Она хотела отомстить.
– За что?
– Послушайте, – Вячеслав Алексеевич тяжело положил руку на стол. – Давайте все по порядку. Выкладывайте, что вам известно.
В дверь снова постучали.
– Да что же это такое! – проворчала Зинаида Дмитриевна, поднимаясь со стула. – То никого, а то один за другим…
В комнату вошли Ирина и Эдуард Марцевич. Дайнека покосилась на следователя. Тот, улыбаясь, заметил:
– Мы уже поговорили с Эдуардом Михайловичем. Наконец все прояснилось, и он вне подозрений.
С кухни вернулась Зинаида Дмитриевна, в руках она держала две чайные кружки для вновь пришедших.
Когда все расселись, Ломашкевич продолжил:
– Вы спросили меня, для чего ей было нужно вас убивать? Начнем с самого начала. За десять часов до отправления поезда Москва – Красноярск, вы, Людмила, впервые встретились с Роксаной Свиридовой.
– Этого быть не может, – заявила Дайнека.
– И тем не менее.
– Этого не может быть, – повторила она.
Ломашкевич поднял руку, призывая к терпению.
– Дослушайте меня до конца. Она увидела вас из окна своей квартиры, куда вы подвозили Шепетова. Это случилось после того, как вы разбили его машину.
Ирина поторопилась заметить:
– Это я рассказала про тот случай у рекламного агентства, чтобы помочь следствию.
– Прощаясь, вы, вероятно, выходили из машины. Роксана хорошо вас разглядела и устроила Шепетову сцену ревности. Но это было ничто по сравнению с тем, что ему пришлось выдержать в первые минуты пребывания в поезде. Роксана узнала вас на перроне. Одна из проводниц слышала их разговор.
Дайнека вспомнила, как, стоя под дождем, через стекло увидела лицо девушки.
– У меня есть все основания утверждать, то похищение денег было организовано Семеном Крестовским по приказу Вадима Николаевича Рака. А он, в свою очередь, активно поддерживал предвыборную кампанию Шепетова. Из чего следует, что Шепетов не мог не знать о готовящемся преступлении. Кстати, – Ломашкевич улыбнулся, – именно Шепетов выбрал козла отпущения. Им оказался Иван Данилович Казачков. Позже его должны были обвинить в преступном сговоре с представителями штаба Турусова. А именно – с вами, Ирина Ивановна.
– Со мной? – удивленно воскликнула журналистка. – Здесь они здорово промахнулись. Меня скоро отовсюду попрут за профнепригодность. Я теперь обо всем узнаю последней.
– По-видимому, Роксана знала о предстоящем похищении денег. Скорее всего, Шепетов сам проболтался. А может быть, она подслушала разговор. Знала она и о том, что охранников убивать не планировали. В какой-то момент в ее голове созрел чудовищный план. Может быть, тогда, когда вы вчетвером сидели в купе Шепетова, а она, ревнуя и ненавидя, одна – во втором. А может, когда Роксана увидела вас с Шепетовым в коридоре. У нее, как теперь говорят, «планка упала». Нужно заметить, что вечеринка была устроена в расчете на то, что у Казачкова с Ириной Закаблук вновь завяжутся отношения, чтобы потом разыграть этот козырь в политической игре. Поэтому вы, Людмила, должны были как можно дольше оставаться в купе Шепетова.
– Вот еще! – фыркнула Дайнека.
– Именно так, – подхватил Дмитрий Петрович. – С этого момента начались нестыковки. В одиннадцать сорок пять Роксана выходит из купе и застает своего возлюбленного с вами. Спустя какое-то время между ними происходит бурная сцена. Шепетов сказал ей, что не собирается продолжать отношений. Несколько обрывочных фраз этого разговора слышал Мединцев Николай Сергеевич, заместитель Жукова. Обида и жгучая ревность заставили Роксану решиться на преступление. Она была готова на все, чтобы отомстить Шепетову. Воспользовавшись отсутствием охраны в коридоре, она проникает в пятое купе и душит сначала одного, потом другого охранника.
Остается только предполагать, как именно она это делала. У нее наверняка не хватало сил, она была хрупкой девушкой. И все же у нее достало выдержки завершить начатое.
– Чем она их душила? – спросила Дайнека.
– Думаю, тем самым золотистым шнуром, который был в ее волосах. Эксперты обнаружили на коже убитых микрочастицы золотистого цвета. Но это только мои предположения. Дождемся окончательного заключения экспертизы. Итак, с этого момента безобидная инсценировка похищения денег превращается в серьезное преступление, отягощенное двойным убийством.
Первым об этом узнал Валентин, когда зашел в пятое купе проверить, все ли в порядке. Обнаружив два трупа, он немедленно доложил Шепетову, и они вместе осмотрели место преступления. Не знаю, что заметил Шепетов, но он сразу кинулся во второе купе к Роксане. Очевидно, Виктор Евгеньевич слишком хорошо знал горячий нрав своей цыганской любовницы.
Это было в пятнадцать минут первого. Время, когда появились вы, Людмила. Сначала вы заметили Валентина, выходящего из пятого купе, потом услышали ссору за дверью второго. И все это время по вагону бегал несчастный Казачков со своей окаянной бутылкой.
С этого момента началась история, которая чуть было не стоила вам жизни. Не знаю, призналась ли Роксана Шепетову в убийстве. Скорей всего – да. Разрыв был неминуем, и во всех своих несчастьях она винила только вас.
– Меня?! – в голосе Дайнеки послышалось возмущение.
– Именно вас, – кивнул Ломашкевич. – Для того чтобы отомстить вам, она позвонила Раку и, зная, что ради нее он готов на все, рассказала, что убила двоих охранников. И между прочим, сообщила, что вы, Людмила, видели ее выходящей из пятого купе.
– Но я не видела ее!
– В этом и заключается вся подлость момента! Она солгала, чтобы разделаться с вами. И Рак отдал приказ избавиться от вас, как от ненужного свидетеля.
– Откуда все это стало известно? – изумилась Ирина.
– Думаю, если вы поклянетесь… – вступил в разговор Вешкин…
– Клянусь! Никому! – при взгляде на Ирину любому стало бы ясно, что она будет молчать как могила.
– Мне удалось достать расшифровки разговоров Рака, и я отослал их Димычу. В этом замешаны спецслужбы, надеюсь, вы понимаете, что это не слишком законно…
– Конечно, в дело они не попадут, – сказал Ломашкевич. – Но с их помощью нам стало известно, как на самом деле развивались события.
– Как Шепетов отреагировал на убийство охранников? – Вячеслав Алексеевич вернулся к незаконченной теме.
– Шепетов спасал свою шкуру. Требовался новый козел отпущения. Судя по тому, что именно Шепетов просил отвлечь Эдуарда Марцевича, он знал, кто будет следующей жертвой, а кто, извините, козлом.
В этот момент Эдик горестно всхлипнул, а Ломашкевич продолжил:
– Убийство обоих охранников решили повесить на Марцевича, как, собственно, и убийство его жены. Согласитесь, если три человека в одном вагоне убиты одним способом, легко предположить, что их совершил один человек. Способ убийства уже был выбран Роксаной. Валентину оставалось только все повторить. Однако он был в этом деле профессионал, вот почему в случае с Маргаритой Марцевич мы имеем другой почерк. Совсем забыл вам сказать, в Нижнем Новгороде арестовали Алену Цвигун, циркачку, которая задушила подругу Людмилы Николаевны. Она созналась в содеянном и уже дает показания. Кстати, во многом благодаря ей удалось собрать воедино разрозненную информацию. И, конечно, мне здорово помог Серега Вешкин.
– Получается, Роксана покончила собой, узнав о смерти Рака?
– Нет. Она узнала о гибели Шепетова.
– Шепетов умер?! – вскрикнула Дайнека.
Ломашкевич сказал:
– Этой ночью, будучи нетрезвым, он сел за руль, протаранил ограждение коммунального моста и с огромной высоты вместе с машиной рухнул в Енисей. В тот момент, когда машина ушла под воду, Роксана звонила Шепетову. Его мобильник был у охранника в машине сопровождения. Тот в состоянии шока сообщил Роксане о его гибели…
– Жалко его… – прошептала Дайнека. – И Роксану тоже… Как она умерла?
– Приняла яд. Не знаю, что послужило причиной. Может быть, она действительно любила Шепетова. А может, дело в том, что с гибелью обоих мужчин она потеряла надежду изменить свою жизнь к лучшему.
– Она действительно была дочерью цыганского барона? – спросила Дайнека.
– Не думаю. Скорее всего, это красивая легенда, которая производила впечатление на мужчин. Но что Роксана была настоящей цыганкой – в этом сомнений нет. Хотите знать, что она написала в предсмертной записке? Мне сегодня передали ее по факсу.
– В ней что-то страшное? – Людмила Николаевна заговорила в первый раз с тех пор, как начался разговор.
– Отнюдь… – Ломашкевич открыл свою папку. – Она написала: «Все – или ничего».
– Все – или ничего… – задумчиво повторил Вячеслав Алексеевич. – Какой опасный жизненный принцип! Многие им кичатся, но в результате теряют все.
– …и от выпавших павлиньих перьев остаются только дырочки в заднице. Амбиций – как не бывало! – подхватила Ирина.
– Роксана во всем дошла до конца. И в любви, и в ненависти, и в смерти. Она выбрала смерть… – Дайнека представила себе, как одиноко было Роксане в купе, как провокационно звучала зловещая подсказка вагонных колес: «Убить… убить… убить…»
Все замолчали. В повисшей тишине отчетливо раздался стук в дверь.
– Ну, Зинаида Дмитриевна, открывайте, опять кто-то пришел.
– Сидите, я сама открою… – Людмила Николаевна ловко вырулила из комнаты, старуха, не выдержав, подалась за ней.
– Скажите, Дмитрий Петрович, для чего Шепетов похитил Людмилу? – спросил Вячеслав Алексеевич. – Не для того же, чтобы спасти Валентина?
– Конечно, нет. Просто незадолго до этого ему позвонил Рак. Он не просил, приказал. К слову сказать, Шепетов пытался сопротивляться. Но ему пришлось выполнить приказ Рака.
Ломашкевич задумчиво потер подбородок.
– В этой игре осталась только одна неразгаданная фигура – Черный Монах. Человек, который пришел ниоткуда и ушел в никуда. Мне кажется странным, что в машине Крестовского была оставлена сумка с большими деньгами. В подобной среде не бывает рыцарских романов или романтических поступков.
Он помолчал и поднял глаза:
– Больше рассказывать нечего. Сегодня я передаю дела и возвращаюсь в Тюмень, – Ломашкевич почесал в затылке. – Угораздило же меня ввязаться! Почему бы этому не случиться на подъезде к Перми или, например, к Омску?
– Мы тоже сегодня уезжаем в Москву, – сообщил Вячеслав Алексеевич. – А где Люся?
– На кухне, – Зинаида Дмитриевна стояла в дверях, поджав губы.
– Что? – Дайнека с тревогой вглядывалась в лицо старухи.
– Лариска заявилась…
Дайнека выскочила из комнаты и тут же натолкнулась на мать. Она сидела в коляске у входной двери и плакала.
– Где она? – спросила Дайнека.
– Ушла… – Людмила Николаевна подняла заплаканное лицо. – Милая моя девочка, я не могу поехать с тобой. Я должна остаться здесь.
– Но почему, мама?!
– Я слишком ее люблю, – ответила мать и снова заплакала.
Глава 32
Красноярск, февраль – март 1807 года
Река Есауловка берет свое начало в предгорьях Саянских гор и впадает в Енисей вблизи одноименной деревни, севернее города Красноярска. Это мелкая речка с пологими берегами. Летом в широких местах она обнажает каменистое дно. Там, где берега чуть выше, река становится уже и глубже. Так себе речка, подобных много, но именно она стала тем рубежом, который не сумел преодолеть командор.
28 февраля 1807 года всего в нескольких часах пути до Красноярска при переправе через реку Есауловку конь Резанова поскользнулся и упал вместе с ним на лед. Для изболевшегося, истощенного организма этот удар был роковым.
Казаки, которые сопровождали Николая Петровича от Якутска, подняли его, усадили на лошадь и поддерживали с обеих сторон. В Красноярск он прибыл, будучи без сознания. Сильная простуда и другие хворобы дополнились сотрясением мозга.
Расположившись в доме коменданта на Старобазарной площади, вблизи Воскресенского собора, Резанов впал в забытье. В бреду он торопил себя и своих спутников, желая побыстрей отправиться в путь. Он все еще хотел успеть доехать до Санкт-Петербурга, а потом вернуться к Кончите. Перемучившись ночь, под утро командор ненадолго открыл глаза. Утром 1 марта 1807 года он умер.
Когда Резанова обряжали для похорон, мешочек на шнурке с шеи снимать не стали. Надели мундир, красную ленту через плечо, ордена. В гроб положили шпагу. В течение двух недель земле тело не предавали – местные живописцы снимали с него портреты.
14 марта деревянный гроб поместили в металлический ящик и закопали в ограде Воскресенского собора, у стены, за которой располагался алтарь.
Эпилог
Дайнека зашла на кухню, где Зинаида Дмитриевна мыла посуду.
– Ко мне кто-нибудь приходил, пока меня не было?
– Парень, – Зинаида Дмитриевна повела рукой. – Высокий такой, светловолосый, красивый… Спрашивал, где ты. А как услыхал, что пропала, в лице переменился и – бежать. Я потом в окошко за ним глядела. Он и про машину свою забыл, подался куда глаза глядят.
– Он думает, что меня убили… – прошептала Дайнека.
– Кто он?
– Джамиль… – она собралась зареветь, но вдруг, побледнев, прошептала: – Зинаида Дмитриевна…
– Чего тебе, милая? – участливо спросила старуха.
– Где мои джинсы?
– В которых ты потерялась? Так рваные они были, грязные, я их и выбросила.
– Когда?.. – упавшим голосом спросила Дайнека.
– Утром еще, – почувствовав себя виноватой, Зинаида Дмитриевна достала из мусорного ведра Дайнекины джинсы. – Вот они.
Девушка схватила их и стала шарить в карманах. Из заднего достала свернутый лист, из правого бокового – мешочек, что дал ей Джамиль. Подошла к окну, развязала мешочек и вынула из него… золотую подвеску: огромный желтый, как солнце, бриллиант с лучиками-дорожками из маленьких диамантов. Потом развернула лист с ксерокопией старинного черновика, где рукою Резанова была нарисована та же подвеска и рядом – склоненная головка Кончиты.
Подняв глаза, Дайнека словно окаменела, боясь поверить в то, о чем сейчас думала…
У выхода на посадку стояли Вячеслав Алексеевич, Дайнека и Сергей Вешкин. Их провожали Ирина и Эдуард Марцевич.
Ирина грустно молчала, изредка поглядывая на Дайнеку.
– Знаешь, кто мне сегодня звонил?
– Кто? – спросила Дайнека.
– Кринберг. Предложил свои услуги Турусову.
– Зачем?
– Шепетов погиб, а это значит, что состоятся повторные выборы. Так что приезжай, будем работать с Кринбергом, – не сдержавшись, Ирина захохотала.
– Ну уж нет! – поежилась Дайнека. – Теперь без меня!
Внезапно она увидела Козыревых. Марина бежала навстречу, широко раскинув руки.
– Боялась опоздать! Мы тоже скоро едем в Москву! Володя получил перевод!
– Здорово! – Дайнека обняла сестру и сдержанно кивнула ее мужу.
– И еще… – Марине не терпелось поделиться своей радостью. – У нас скоро будет третий ребенок!
Владимир Козырев испуганно взглянул на Ирину. Та, прижавшись к Марцевичу, взяла его под руку.
– Марина… – Дайнека обратилась к сестре. – Прошу тебя, присматривайте за мамой.
Вячеслав Алексеевич тронул ее за руку:
– Пора на посадку. Кстати, звонила Настя, завтра нас ждут на даче.
Прощаясь, он по очереди пожал руки мужчинам. Дайнека обняла всех, кроме Владимира Козырева.
– Приезжай! – сказала Ирина.
– Непременно, – пообещала Дайнека и, взмахнув рукой, направилась к выходу.
Дайнека сидела рядом с отцом в салоне самолета и думала о тех, кого оставила там, на земле. Она уже смирилась с отказом матери лететь с ними в Москву. Теперь, после всего пережитого, главным было то, что у нее снова есть мама.
Расставаясь с Ириной, она чувствовала: когда-нибудь они снова встретятся. По крайней мере, в это хотелось верить.
При мысли о Джамиле она прикрыла глаза. «Что с ним? Удалось ли ему уцелеть в этот раз?» Несмотря на тревогу, сердце подсказало, что он жив. Дайнека верила, они встретятся, и Джамиль объяснит, как у него оказалась бриллиантовая подвеска Кончиты.
Перед отъездом Дайнека побывала на могиле Николая Резанова. Там она задумалась: отчего спустя столько лет люди вспоминают о нем и оплакивают его кончину?
Что такого он сделал, чего не делали другие мужчины? Дайнека нашла для себя ответ на этот вопрос. Все дело в том, каков он был и как любил. Дворянин, патриот, человек чести. Единожды дав слово, употребил всю свою жизнь, здоровье и силы для исполнения данного обещания – но не предал своей любви. Как не предала ее Мария Кончепчион Аргуэлло. Она ждала Резанова долгих тридцать пять лет, по истечении которых приняла монашеский сан под именем Мария Доминга.
Нащупав отцовскую руку, Дайнека открыла глаза. Самолет набрал высоту. За окнами клубились белоснежные облака, и это было похоже на сон или какую-то волшебную сказку.
– Папа, это – рай?
Вячеслав Алексеевич задумчиво улыбнулся:
– Нет, доченька. Рай – это немного выше.
Примечания
1
Читайте об этом в романе А. Князевой «Сейф за картиной Коровина», издательство «ЭКСМО».
2
Тихий брамсельный ветер – ветер силой в 3 балла.
3
Восемь склянок – четыре часа утра.
4
Скорбу́т – цинга (авитаминоз).
5
Ют – кормовая надстройка судна.
6
Сношения – здесь: переговоры.
7
Президио – небольшая крепость с гарнизоном внутри.
8
Брыжи – воротник, жабо.
9
Буфы – пышные сборки (здесь – на рукавах).
10
Околыш – обод фуражки, та часть, которая облегает голову.
11
Вышеперечисленные события описаны в книге «Сейф за картиной Коровина»).
12
Volver (исп.) – вернуться.
13
Вышеперечисленные события описаны в книге «Сейф за картиной Коровина».
14
Геммолог – специалист по изучению и оценке драгоценных камней.
15
«Swiss diamonds» – «Швейцарские бриллианты» (англ.).
16
Иммерсионная жидкость – жидкость, применяемая в микроскопии.
17
Рефрактометр – прибор, измеряющий показатель преломления света в среде.
18
Предметный столик микроскопа – поверхность, на которую помещают изучаемый предмет.
19
Бинокулярная насадка – применяется для наблюдения за объектами в микроскоп одновременно обоими глазами.
20
Первый отдел – режимный (секретный) отдел, комендант – сотрудник первого отдела, чекист – военнослужащий охранник.