All rights reserved.
Все права защищены.

Автор не несет ответственности и не предоставляет гарантий в связи с публикацией фактов, данных, результатов и другой информации.
Все имена, персонажи и названия являются вымышленными. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми, названиями, наименованиями случайно.

В оформлении обложки использована фотография автора studioalef «Lost child holding an old lamp in an apocalyptic environment» с https://www.shutterstock.com/image-photo/lost-child-holding-old-lamp-apocalyptic-1038821770?src=library
Signed model and property release on file with Shutterstock, Inc.
Standard license type



От автора

Дорогой Читатель!

Начиная роман «Заражение», я и не думал, что мне придется столкнуться с собственными страхами на столь глубинном уровне. Как и все в детстве, я очень боялся врачей, уколов и всего медицинского. Никакими коврижками меня нельзя было затащить в поликлинику даже на банальный осмотр, не говоря уже о прививке или посещении стоматолога.
Тогда я негодовал, упирался и трепетал, испытывая, поистине инфернальный ужас перед больницами и людьми в белых халатах.
Я вырос. Но страхи остались. Я просто запрятал их глубоко внутрь себя и сделал вид, что они не существуют. Однажды мой ребенок перестал дышать. Только что он играл на ковре с кубиками, потом посинел, завалился набок, изо рта пошла пена.
Холодный ужас парализовал меня. Я буквально видел, как бесплотное чудовище наблюдает за мной из-за портьеры. Оно оценивало меня. Оно беззвучно смеялось.
И тогда я собрал всю волю, всю которую только смог в кулак, и начал действовать. Руки тряслись, воздух застревал в легких, мысли со скрежетом продирались сквозь парализованное сознание.
И я победил. Я сделал это. Я помог своему сыну.
Позднее я понял одну важную вещь — страхи даны нам, чтобы их преодолевать. Рано или поздно чудовище из темной комнаты, скребущее по ночам за дверью, выйдет на свет и предстанет во всем своем безобразном величии. И, как бы ни было страшно, нужно суметь поднять голову и взглянуть на него. Это нужно сделать, чтобы жить дальше. Жить свободным человеком. Растить детей и помогать уже им преодолевать собственные страхи, ужасы и комплексы.
Я не говорю, что нужно быть героем из комикса. Вряд ли кто-то из нас наделен такими героическими качествами, каковыми порой писатель наделяет своих героев, чтобы помочь им пройти испытания. Да и признаться, я сам не люблю таких героев. Они кажутся картонными, ненастоящими.
Обычный человек со всеми присущими ему слабостями и пороками, тот человек, которым мог быть я сам, — вот кто по-настоящему интересен.
Что бы сделал каждый из нас в необычных обстоятельствах, как повел себя? Не струсил бы? Смог бы поднять голову и взглянуть зверю в лицо? — вот главные вопросы, которые я задаю по ходу романа.
Мне бы хотелось, Дорогой Читатель, чтобы у вас, если настанет такой момент, хватило мужества сделать шаг и принять верное решение. Как бы ни было страшно, жутко, каким бы все не казалось серым, безысходным, отвратительным, всегда есть надежда. Всегда есть маяк. Всегда есть люди, ради которых можно сделать невозможное.
Я буду считать свою задачу выполненной, если после прочтения книги перед вами, Дорогой Читатель, забрезжит маяк надежды.
Монстры, конечно же, существуют, но в наших силах дать им хорошего увесистого пинка!

С искренними пожеланиями,
Сергей Милушкин




Глава 1


Потом взошел на гору и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему.
(Мк. 3:13)

31 октября 2014 года
Телефоны разрывались. Они звонили одновременно, все сразу. Ровные ряды кабинок операторов, разделенные пластиковыми перегородками, можно было принять за соты, а их тружениц за пчел. Жужжание электронных зуммеров для постороннего могло показаться ужасающе монотонным, выматывающим все нервы и душу. По сути так оно и было. Концентрация человеческих проблем на квадратный метр в этом месте достигала критических размеров — и, если бы случайный человек вдруг оказался в центре звенящего сумбура, у него, скорее всего, вылезли глаза из орбит.
Женские макушки разных цветов — блондинки, брюнетки, рыжие — с надетыми поверх наушниками чуть возвышались над перегородками, ритмично покачиваясь в такт беседы или печати очередного заказа-наряда. Перед каждой девушкой светился монитор, увешанный клейкими листочками с подсказками, чуть правее, на светлой шершавой столешнице — клавиатура, блокнот для быстрых записей и пометок, чашка, ложка, плитка шоколада или пара конфет.
У некоторых стояли рамки с семейными фотографиями, безделушки и даже иконки, — Николая Угодника, Николая Чудотворца, Матроны Московской, Спасителя — видимо, чтобы хоть немного разрядить наэлектризованную обстановку: специфика работы требовала моментальной реакции на любой самый сложный вопрос, заданный далеко не ласковым тоном. Откровенно говоря, в наушниках редко раздавалась спокойная человеческая речь. Даже слегка протекающий смеситель на кухне, шумящий унитаз, приподнявшийся линолеум, были поводом вывалить на работниц горячей линии всю ту кучу дерьма, что копилась у звонящих годами.
Городская диспетчерская принимала на себя весь вал обращений горожан. По задумке нового мэра города, который и внедрил горячую линию, это упрощало решение городских проблем.
Жители пятиэтажки, на первом этаже которой располагалась служба, часто видели карету скорой помощи, замершую у непримечательной двери без таблички. Водитель, терпеливо ожидая врачей, курил, сплевывая под ноги.
Помещение диспетчерской представляло собой светлую вытянутую комнату офисного типа, с большим окнами, заклеенными почти до верха непроницаемой пленкой от любопытных глаз снаружи. Сверху, сквозь узкую полоску чистого стекла проглядывало хмурое октябрьское небо. Ни вывесок, ни опознавательных знаков — проходящий мимо серого жилого здания человек видел задраенные витрины и больше ничего. Раньше здесь размещался универмаг, а после его банкротства городские власти оставили помещение для собственных нужд. Мало у кого возникало желание поинтересоваться, что скрывается за серой дверью, слившейся со стеной, — если не звали на вечеринку, лучше без спроса не входить, иначе хозяевам может не понравится чужак.
— Ваше обращение зарегистрировано, ожидайте аварийной службы, — сказала в микрофон Оксана Лосева. Ее кабинка находилась ближе всего к выходу. Она вертела шариковую ручку тонкими пальцами, проверяя, правильно ли оформлена заявка гражданина с улицы Садовой, 22. У того прохудилась батарея и после включения отопления мощная струя горячей воды брызнула на кухне, залив всю комнату.
— Я не могу больше ждать, у меня под ногами все плавает, кто за это ответит? Кто, твою мать, сделает мне ремонт? А соседям кто заплатит за потоп? Чего молчишь, дура? Я с тобой разговариваю! Отвечай!
— Гражданин Усольцев, успокойтесь. Не нужно так реаги…
— А как мне еще реагировать, жирная свинья! Расселась и мямлит, пока меня заливает из чертовых гнилых батарей, которые обещали поменять три года назад! Где аварийная? Два часа прошло! Я тебя достану, ты меня слышишь? Я найду тебя и порву на части, скотина безмозглая!
— Гражданин Усольцев, с момента вашего обращения в диспетчерскую службу прошло семь минут. В течение пятнадцати минут по нормативу аварийная прибудет по вашему адресу. Постарайтесь пока перекрыть течь толстым полотенцем или подложите под струю воды таз или ведра. Я делаю, все что в моих силах…
Наушники содрогались на ее голове. Оксана привстала. В соседней кабинке работала Лена Ширко. Она лишь заметила, что та склонила голову и в уголке ее глаза, смешавшись с тушью, набухла дрожащая слеза. Лена качала головой, пытаясь что-то объяснить в черный поролоновый микрофон у рта, но, видимо, у нее не получалось — при каждой новой реплике клиента, она сильно вздрагивала, словно по спине бил невидимый кнут.
— Ты в своем уме?! — Усольцев орал в трубку так, будто его горло залудили жидким оловом. — Какой норматив, какой тазик?! Я тебе этот тазик засуну в твою жирную задницу, поняла! Где они, я тебя спрашиваю?
— Они уже выеха…
— Если они не приедут через пять минут, молись. Молись, сука! Я сгною тебя в собственном дерьме, тварь проклятая! Найду, где ты пасешься, тварь недоделанная, она мне, заслуженному пенсионеру, будет рот затыкать, и…
Оксана услышала, как на том конце провода прозвенел дергающий за нервы звонок входной двери. Ремонтная бригада водоканала прибыла даже раньше. У нее дрожали руки. Холодная испарина покрыла лоб, в висках часто стучало.
Связь прервалась. Усольцев бросил трубку, не договорив.
«Заявка выполнена», — отметила она галочкой завершенный звонок, закрыла на экране форму с заполненными данными и снова взглянула на Лену — та уже плакала, не скрывая слез, растирая их по левой щеке тыльной стороной ладони. Круглые белые часы «Луч» на стене в конце зала показывали «16.15». До конца смены оставалось чуть больше полутора часов. В семь ноль-ноль она должна быть в церкви на службе. Мысленно помолившись, она нажала на кнопку приема нового вызова.
Начало отопительного сезона ознаменовало всплеск активности горожан: как только среднедневная температура опускалась ниже восьми градусов по Цельсию, диспетчерская разрывалась от звонков. Каждый, абсолютно каждый звонок был криком ненависти, посылающим оператора прямо в ад.
Сосредоточившись на новом звонке, боковым зрением она заметила, как входная дверь открылась, в гардероб с улицы проскочила одна из девушек, а за ней в фойе вошла плотная тень, заслонившая собой, как ей показалось, и без того довольно тусклый свет (нет, яркие лампочки мы вставлять не будем, потому что у девочек болят глаза от длительного яркого освещения). Чертова экономия! Они экономят даже на лампочках, — подумала она.
Впрочем, она тут же переключила свое внимание на новую проблему, а именно, нашествие клопов на первом этаже нового, только что построенного дома рядом с центром города. Хозяйка квартиры, некто Стефания Живилло, была в такой ярости, что слюни, которые она в буквальном смысле выплевывала в трубку, выкрикивая ругательства и проклятия в адрес диспетчерской службы, кажется, вылетали из наушников и микрофона прямо в лицо Оксаны.
В отражении пленки на окне она заметила темную беспредметную тень, скользнувшую за спиной — потянуло осенним холодом, ворвавшимся с улицы и сразу стало неуютно, мерзко — так бывает только поздней осенью, если из теплого помещения выйти в моросящий сумрак.
— Я только что купила, твою мать, эту квартиру, а ты мне говоришь, что блох, или кто это здесь прыгает, смогут травить только завтра? Это же элитный дом, ты понимаешь? Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь, или ты вчера из Урюпинска приехала?
— Это не аварийная заявка и я не могу оформить быстрее… К тому же рабочий день на исхо…
— Да мне насрать на твой рабочий день, ты у меня сама как блоха будешь танцевать, если они сию секунду не выведут эту мерзость! — дама задыхалась от злости, ее корежило, голос срывался — и где-то в ее пустой новой квартире лаяла подзуживающим заливистым лаем собака, очевидно, мелких, самых пакостливых пород.
— Если моя Томочка заразится блохами, я…
— Вам оформлять заявку на завтра? — спросила Оксана, косясь вправо. Лена уже закончила разговор и странно пятилась, если это можно так назвать, учитывая небольшие размеры кабинки — к ее внутреннему углу, при этом не вставая с кресла на колесиках, так что Оксана видела только верхнюю часть ее вдруг побелевшего лица.
— Оформляй! Но учти, если…
В этот момент сильный удар и звон осколков крупного предмета заставил ее вздрогнуть. Наушники едва не соскочили. Оксана не расслышала, чем закончила фразу Стефания Живилло с улицы Мира.
Тень позади нее схватила микроволновую печь, стоящую в закутке справа от входа и со всего размаха бросила тяжелый предмет на плиточный пол. Осколки с ужасным грохотом разлетелись по залу, а человек в черном кожаном плаще, похожем на плащ гестаповца (где он вообще его взял?!) с перекошенным лицом и стекающей слюной, слегка согнувшись, словно у него болел живот, направился между кабинками. Очень, очень медленным шагом. Он что-то высматривал.
Ну вот, подумала Оксана. Пришел чей-то клиент. Допрыгались. Между собой они давно говорили, что рано или поздно это случится. Начальство не обращало внимания на предупреждения и угрозы, отнекиваясь тем, что адрес диспетчерской не афишировался и никто из клиентов не мог его узнать. Так что, дорогие девушки, волноваться нечего и незачем раздувать из мухи слона. Кому вы нужны, в конце концов. Простые телефонистки, нечего строить из себя неизвестно кого.
— Ла-мо-лек… Ло-титтен-лаха-абир ла-мо-лек*[1]! — прошептала тень, дергая головой ввер-вниз, словно у него был сильный тик или даже приступ эпилепсии. — Ла-мо-лек… лаха-абир…
Сначала почти все девушки решили, что это шутка. Кто-то из руководства или профсоюзов таким образом решил отметить Хеллоуин. Правда, до Хэллоуина оставалось еще неделя, но мало ли, что могло взбрести в голову руководству.
В моменты крайней опасности большинство жертв решает, что они стали участниками розыгрыша, шутки, сильно неуместной и вовсе не смешной, — но что сейчас вообще уместно? Может быть это снимает свое тупое шоу очередной отмороженный ютубер, проникший на закрытую территорию. Потом он выложит видео в сеть, чтобы толпа посмеялась с реакции девушек-операторов, заплатит штраф за мелкое хулиганство, и заработает неплохой капитал на просмотрах. Если же кто-то в процессе съемок отреагирует слишком эмоционально, упадет в обморок, возникнут сложности, заработок возрастет многократно. Провокация — основа современного бизнеса.
Мужчина медленно шел между кабинками. Его губы шевелились, он постоянно твердил эти странные слова, сильно похожие на речь какого-нибудь шахида из телевизора. Даже те, кто сейчас принимал бытовые заявки от населения, притихли, не желая своим голосом случайно привлечь его внимание. Неизвестно, кем он был — сумасшедшим клиентом, разбушевавшимся жителем Огненска, сбежавшим пациентом психбольницы или же вообще настоящим террористом. Возможно, учитывая, что весь контингент работниц составляли девушки и женщины — чьим-то отверженным ухажером и даже лучше, чтобы так и было. Лучше. Только вот…
На доброй сотне страниц подробнейших инструкций касательно любой бытовой проблемы или аварии, будь то утечка газа, прорыв трубы, нашествие тараканов или короткое замыкание, которые девушки заучивали наизусть, подобных ситуаций не рассматривалось. Они сидели, замерев, краем глаза косясь на медленно двигающуюся фигуру мужчину с неприятным, даже скорее, отвратительным дергающимся лицом и всеми признаками острого респираторного заболевания.
В своем эсесовском плаще, заложив руки в карманы (в которых явно что-то было), он ступал тяжелыми ботинками-берцами по осколкам разбитой микроволновки. Влажные, выпученные глаза были покрыты красными прожилками, будто он не спал трое суток. Нижняя выпяченная губа тряслась, с нее свисала пузырящаяся капля слюны. Длинные, иссяня-черные взлохмаченные волосы как у рок-звезды топорщились — он вынимал руку из кармана и порывистым движением зачесывал их назад, чтобы они не подали на его блестящий от пота лоб. На вид ему можно было дать лет двадцать пять тридцать.
«Кажется, у нас проблемы», — быстро написала в общем чате Оксана. Мужик в плаще уже прошел мимо нее и на какое-то время она выпала из его поля зрения.
В случае угрозы жизни, преступления, нарушения порядка, пожара бывало так, что люди, запыхавшись, позабыв обо всем на свете, путали номера и звонили в городскую диспетчерскую. Диспетчер тут же переключал на соответствующую службу — скорую помощь, полицию или пожарную, — исполняя роль службы 911. Технически это было предусмотрено системой. Но сам диспетчер для себя такую штуку проделать не мог — для обращения к экстренным службам требовалось сформировать заявку, потом передать ее вместе с ожидающим на линии абонентом нужной службе — и все это путем нажатия как минимум десятка клавиш, не меньше. Разумеется, стук кнопок будет отчетливо слышен, никакого шанса оформить заявку бесшумно не существовало.
Она покосилась в сторону камеры, укрепленной над кабинетом заместителя директора диспетчерской, в сторону которого медленно двигался человек в плаще. Он что-то искал, по крайней мере, выглядело это именно так.
В помещении работало видеонаблюдение. Больше ради галочки, — один терминал у зама, он как раз сидел за серой непримечательной дверью с наклеенным производственным календарем, второй экран у директора службы, вход к которому вообще находился с другой стороны здания.
Можно было вызвать полицию по мобильнику, но дежурный, разумеется, начнет задавать вопросы, спрашивать фамилию, адрес, выпытывать, что случилось, потом потребует описать нарушителя, и на эти вопросы нужно что-то отвечать, иначе он просто не примет вызов.
Тревожная кнопка отсутствовала: разве могут возникнуть проблемы в обычной диспетчерской службе? Деньгами здесь не пахло, никто не принимал и не выдавал наличные, а самой ценной вещью была разбитая вдребезги микроволновая печь. Значит, и проблем, по сути, быть не должно, — так рассудило начальство, решив сэкономить на охране.
Единственный способ привлечь внимание начальника смены — написать в общий чат в надежде, что он прочтет, прежде чем маньяк вломится в его дверь.
— Ма-ма… — продолжал то ли стонать, то ли хрипеть мужчина, пуская пузыри. — где… ты… мо-лек! ты! — Он вдруг дернулся, сделал пару шагов влево и схватил за волосы девушку в кабинке — она попыталась увернуться, но не успела, длинные русые волосы оказались в его руке. — Ты что наделала?! Кто ты? — Он всмотрелся ей в лицо слезящимися глазами.
«Игорь, срочно вызывай полицию у нас проблемы посмотри камеру Игорь!!!» — трясущимися пальцами набрала Оксана в рабочий чат, пока маньяк, она уже решила, что это самый настоящий маньяк, возможно, террорист, был занят попавшей под руку девушкой. После каждый буквы она бросала взгляд на зловещую тень в плаще, нависшую над Аней Шлиман. Ей уже стало понятно, что никакая это не игра и не постановка, не глупый розыгрыш местного ютубера и даже не злая шутка к наступающему Хэллоину.
Все по-настоящему. Все, черт возьми, как в кино. Только по-настоящему.
В зале перестали раздаваться голоса, отвечающие на вопросы людей. Женская разноголосица смолкла. Вместо этого безостановочно гудели зуммеры, на которые никто не отвечал — их монотонные трели, сливаясь, образовывали невыносимую какофонию. Кое-кто из операторов обхватил голову руками, чтобы скрыться от ужаса, уменьшиться, пропасть из поля зрения преступника. Никто ничего не понимал. От страха мало кто соображал и каждой девушке казалось, что маньяк смотрит исключительно на нее. А когда он схватил Аню Шлиман, все одновременно почувствовали его мокрую зловонную пятерню на своих волосах.
Неожиданно он бросил девушку на стол. Захлебываясь слезами, она простонала:
— Отпустите… пожалуйста… не убивайте меня… это не я… я ничего не…
— Не я… — повторил он за ней странным булькающим голосом. В груди его что-то клокотало, он попробовал откашляться, но не получилось. Тогда издав хрюкающий звук, он собрал всю эту мокроту и харкнул прямо на монитор. Тягучая красноватая слюна поползла вниз — медленно, как густой клей.
— У нее был другой голос. Это не ты.
Покачиваясь, он вышел из кабинки, бросив Аню на пол.
— Ма-ма… — по его щекам текли слезы. — Меня хотят убить… мо-лек… помо… — теперь он был похож на маленькую смертельно испуганную девочку. Состояние его менялось так быстро и разительно, что одно это вызывало оторопь. Словно какой-то кукловод сидел внутри него, только вместо ниточек, он дергал за нервные окончания и мышцы его лица и шеи.
Оксана перебирала варианты. Выскочить за дверь? Успеет ли? Если у парня при себе оружие — ему полповорота и… наверняка она не успеет, ноги одеревенели, едва слушаются. Дверь всего в трех метрах, слева, за тамбуром. Но плитка на полу скользкая, к тому же, в мокрых потеках. Нужно вскочить, повернуть направо и удержаться на ногах, чтобы не упасть. Потом еще раз направо, в темноте нащупать ручку, благо изнутри для открытия двери требовалось просто на нее нажать.
«Игорь, он приближается к тебе. Где ты! Игорь!!!» — мысленно взывала она к заместителю директора.
Оксана увидела, как через три кабинки, улучив момент, ей кивнула женщина, это была Софья Павловна, она работала с самого открытия службы. Мэр лично пожал ей руку на открытие и подарил канцелярский набор с надписью «Все в твоих руках».
Софья Павловна показывала на дверь. Оксана поняла ее, но… Человек в плаще, мокрый с головы до ног, тоже заметил эти знаки и в мгновение ока подскочил к ней. Она попыталась защититься, будучи женщиной довольно крупной, на мгновение у всех зародилась мысль, что, возможно у нее даже получится, — Софья Павловна привстала, попыталась схватить мужчину за шею, чтобы повалить его, но он увернулся и коротким сильным движением ударил ее в грудь.
На белой блузе с фирменным голубым галстуком расплылось красное пятно — оно росло на глазах, расширяясь, пока не достигло черной юбки — тогда удивленная Софья Павловна опустила руку и медленно осела, привалившись к стенке кабинки. Ее полные ноги в черных лакированных туфлях с изящными бантами теперь торчали из-за пластиковой переборки.
Игорь Верба сидел в удобном черном кресле за изогнутым стол с примыкающим к нему столом поменьше, по бокам которого расположись стулья для совещаний. Сбоку стояла удобная тумбочка, шкаф для бумаг, на стене висела карта Огненска в крупном масштабе с отмеченными проблемными местами.
Всему свое время, — напоминал он себе, рассматривая пышногрудую красотку на порносайте. Вот уже второй час он не знал, чем себя занять — работа давно превратилась для него в скучную рутину. Если все пойдет хорошо, думал он, запуская очередное пикантное видео, в следующем году ему светит должность директора диспетчерской службы. Придется столкнуться с одной маленькой проблемой, а именно, начальницей отдела ЖКХ администрации города, которая не слишком ему симпатизировала. Ходили слухи, что она хотела протолкнуть на эту должность кого-то из своих.
Игорь прокрутил видео вперед. День тянулся очень медленно — в зале за дверью трезвонили телефоны, все как всегда — однообразно, без перерыва, выходных и праздников.
В команде операторов не было парней. Как он ни старался намекнуть начальнику, что хорошо бы на службу брать и ребят, тот сопротивлялся. Двое неизвестно как попавших к ним на работу студента, один года два назад, второй совсем недавно — не продержались и пары недель. Практически каждый звонок был источником повышенного стресса — крик, ругань, мат, причем диспетчер не имел права ответить грубостью на грубость и осадить хама. Нередко, Игорь, покидая кабинет, видел заплаканных девушек, и искренне жалел их. Но что он мог поделать? Взять трубку и наорать на звонящего?
Игорь посмотрел на время в нижнем углу монитора. До конца смены почти час, он успеет досмотреть надоевшее порно, а потом…
Ручка двери кабинета медленно опустилась вниз.
Обычно девочки стучат, подумал он, удивляясь еще и тому, что забыл закрыть дверь на замок. Горячая волна гнева поднялась откуда-то изнутри и захлестнула мозг. Кто такая? Кто посмел открывать его дверь, не постучав? Выговор и лишение премии! А еще перенести отпуск на самое неудобное время, и — никаких отгулов, за свой счет и прочих послаблений. Совсем распоясались, чуть дашь слабину, они готовы на шею сесть, никакого уважения.
Последнее время он стал замечать за собой излишнюю строгость в отношении девушек, мог ненароком оскорбить, накричать, довести до слез, а то и вовсе — поднять руку. Себя он оправдывал, что стал всего лишь ответственнее подходить к обязанностям, не допускать расхлябанности на рабочем месте, наплевательского отношения к делу. Но, в глубине души он знал, что это не та строгость, которая требуется. Это самая настоящая первобытная жестокость, причины которой он не понимал. Хотя что там. Ему просто нравилось унижать тех, кто слабее. О… это распирающее ощущение абсолютной власти, самый мощный наркотик из всех придуманных…
Игорь мельком взглянул на экран видеонаблюдения и ужаснулся: примерно посреди зала, вытянув ноги в съехавших туфлях, лежала… кажется, это была Софья Павловна. Господи, подумал он. На ее груди, словно дыра в потусторонний мир, разверзлось черное пятно. Женщина не шевелилась.
Остальные диспетчеры, побросав вещи, кто в чем был, срывая на ходу наушники — ринулись к выходу. Он заметил Ольгу Прохорову, прижимавшую ладонь ко лбу, Риту Фельдман, Настю Лоскутовскую, Надю Франт, — не оглядываясь, расталкивая друг друга руками, они буквально ломились к тамбуру.
Только Оксана Лосева, рабочее место которой находилось возле двери, оставалась в рабочей кабинке. Ее глаза были расширены от ужаса, кажется она не могла сдвинуться с места. Перед ней, на блестящем полу протянулись темные скользящие отпечатки грязных следов. Искрой мелькнула мысль — «кто это, черт возьми, ноги не вытирает?!». На полу валялись осколки разбитой микроволновой печи.
Игорь сначала не понял, куда смотрит Оксана, она суматошно крестилась, губы ее дрожали, лицо исказила мерзкая гримаса. Когда же до него, наконец, дошло, было уже поздно. Позолоченная ручка, щелкнув замком, опустилась. Дверь кабинета отворилась. На мгновение перезвон десятков телефонных аппаратов перекрыл крик — ужасающий вопль смертельно раненного животного, разнесшийся в пустом фойе горячей линии города Огненска.



Глава 2

Осень 2012 года
Андрей оторвался от ноутбука, закрыл крышку, потом снова ее открыл — так и остался сидеть, глядя на жену слегка прищуренными уставшими глазами. Уже час, если не полтора, они спорили, стоит ли Саше делать прививку от гриппа или нет. Оксана твердо стояла на своем, она сидела в широком кресле перед телевизором, сжимая в руках распахнутую Библию.
— Нет, я против. У нас на работе девочка рассказывала, как сын ее знакомой…
— Зачем ты слушаешь, они наговорят что угодно!
— А кого мне слушать? Неужели ты веришь властям? Ты веришь, что все хорошо и гладко? Это же неправда, ты как журналист должен об этом знать лучше других. Полно слух…
— В том-то и дело, что я знаю. На прошлой неделе у нас вышел материал на эту тему, к тому же директор НИИ вирусологии — знакомый главного редактора, они учились вместе…
Оксана не отрывалась от экрана, ее лицо стало твердым и непроницаемым, в ярко-голубом свете — почти мертвым, словно вырезанным из гипса.
— Можно подумать, они скажут правду. Сам подумай, Андрей. Что они теряют? Для них это просто бизнес. Ты прекрасно об этом знаешь. А для нас — самое дорогое, наша дочь. Я не хочу рисковать. Никто нас на виселицу из-за прививки не отправит.
Андрей с трудом подавил подступившее раздражение. Чертово мракобесие. Когда они познакомились, Оксана была простой, веселой, жизнерадостной девушкой, интересовалась рассказами о науке, Вояджерами, бозоном Хиггса и почему глобальное потепление не так страшно, как его малюют.
Что случилось? Как он проморгал произошедшее с ней? А ведь звоночки были, были… чертова работа, погоня за хлебом насущным…
Он поднялся, подошел к холодильнику и выудил из него банку пива. Открыл с шипением, глотнул, стараясь прогнать злость.
— Дети очень восприимчивы к вирусам и тяжело их переносят. Ты слышала, что в Мексике творится? Эпидемия свиного гриппа. Скоро она дойдет и до нас, если уже не дошла. Лучше быть подготовленными.
— В Мексике? — Оксана нервно хихикнула, отчего Саша, которая спала в соседней детской комнате, перевернулась в кроватке и что-то пробормотала. Над ее нежным безмятежным личиком нависли две тени — одна длиннее другой. — Ты еще скажи, на Луне. Давайте делать прививки от лунного гриппа, там же побывали космонавты, они могли привести любую заразу! Как же, это такая опасность! Ты мне сам рассказывал, что многие вирусы выживают на обшивке космического корабля, или уже забыл?
Андрей поморщился. Когда она была в таком состоянии, спорить было бесполезно и даже опасно — распаляясь, она становилась неуправляемой. Раньше старался обойтись без шума, конфликтов, но теперь все внутри него кипело — принять ее точку зрения в таком важном вопросе он категорически не мог, не получалось и все тут.
— Послушай, Оксана… дети в садике давно готовились к этому мероприятию. Все родители дали согласие. Вакцина тысячу раз проверена. И получается, что только мы… то есть… Саша останется без защиты. Так нельзя. Понимаешь? Нельзя! Случись что, какая инфекция и она одна будет под ударом.
— Случись — что? — ее глаза зло сверкнули. — Ты о чем?
— Заболеет кто-то из родителей или обслуживающего персонала, техничка, у всех детей будет иммунитет, а у нее нет. Понимаешь ты или нет? — Его терпение было на исходе. — Неужели… тебе это надо вдалбливать?! Что с тобой вообще случилось? — Андрей поставил пиво на стол. Его грудь тяжело подымалась и опускалась.
Сквозь приоткрытые шторы в окно взглянула луна. В октябре темнело довольно рано — спор занял почти весь вечер и конца ему не было видно. Простой разговор о делах и обмен тем, что случилось за день, перерос в перепалку, грозящую вовсе выйти из-под контроля.
У него в висках сильно стучало. Чтобы успокоиться, собраться с мыслями и может быть, вновь попытаться уговорить жену, Андрей начал считать в обратном порядке от ста до нуля.
А началось с банального: он рассказал жене, что получил задание написать в городской портал о свалке, которая благодаря попустительству местных властей начала сильно разрастаться и этот факт, включая то, что слухи и домыслы вокруг места захоронения городских отходов накручивались как снежный ком — стал действительно волновать город.
Там хоронят трупы с института вирусологии.
На свалку свозят отходы, которые запрещено сжигать, подальше от Москвы, с глаз долой.
Я слышала от знакомого, на той неделе отгрузили пять огромных Камазов с бочками без обозначений. Одна из них случайно открылась, а водитель, когда попытался ее закупорить, покрылся волдырями, а потом и вовсе ослеп, его оставили на свалке и сожгли, а машину назад вел другой.
Свалка находилась в трех километрах от города. Порой северо-восточный ветер приносил странные запахи, от которых мутилось в голове. Город покрывала серовато-желтая дымка и все вокруг становилось каким-то неестественным, ненатуральным, химическим. Случалось это не так часто и зависело то ли от специфики мусора, то ли направления ветра, к счастью, довольно редкого — Огненск с северо-востока прикрывал высокий вал, который местные называли просто Горой.
Но иногда не спасала и Гора. Тогда жители города, держась за платочки у рта, особо предусмотрительные в респираторах, передвигались короткими перебежками, чихая, кашляя и матерясь. Разумеется, ползли слухи об очередной аварии в НИИ вирусологии, но сами работающие там быстро опровергали это утверждение, к тому же НИИ находилось в подветренной стороне.
Тогда-то и выяснилось, что виной всему свалка, до недавних пор — тихая и скромная, не приносившая особых хлопот.
Андрея вызвал редактор местного портала, где он пятый год работал журналистом и сказал:
— Выясни, что там происходит. Власти твердят, что все в порядке. Никаких вредных отходов. — Он придвинул официальную отписку мэрии города. — Смотри.
Андрей развернул белый лист. Там, под двуглавым орлом и шапкой администрации было напечатано:
«Главному редактору портала Лезнеру Э. Г.
исх. 22.10/А-41
Уважаемый Эдвард Григорьевич. На ваше обращение сообщаем, что на территории захоронения отходов муниципалитета была проведена инспекция с участием экологических служб города. Никаких вредных факторов, химических и иных опасных агентов не обнаружено.
Благодарим за внимательное отношение к проблемам города.
С уважением, начальник управления благоустройства и экологии, Савицкий Д. Н.»
— Н…да, — сказал Андрей.
— Возьми машину, Гену фотографа и съезди. Узнай, что там происходит, черт возьми. Заберись на Гору, там на склоне, говорят, живут люди, которые…
— Работают на свалке.
— Да. Они там на положении рабов, а рабы часто ненавидят своих хозяев. Наверняка что-то выяснишь. Только водки не забудь захватить. А то побьют.
Андрей никогда не был на городской свалке и не слишком-то стремился в те края: кто знает, какую заразу можно подцепить просто, вдыхая тамошний отравленный воздух. Ходили слухи, что несмотря на запрет, у подножья Горы, прямо у ручья хоронили свиней и коров с гигантской фермы «Солнечная». Владельцы списывали падеж на проделки конкурентов, а местная санэпидстанция регулярно подтверждала эти выводы. Так и писали в заключении: «животные отравлены препаратами свинца, реализация в торговую сеть запрещена». Куда их потом девали — неизвестно. Может быть, пускали на колбасу, а может, закапывали или сжигали.
Промозглая ноябрьская погода не способствовала длительной прогулке — но тут, похоже, предстояла именно такая. Отделаться парой часов вряд ли получиться. Решили ехать с раннего утра, если не пойдет сильный дождь или даже снег. Впрочем, выяснить, что происходит на свалке нужно было при любой погоде. Если этого не сделать сейчас, потом может оказаться поздно.
Андрей подумал о Саше. Ей здесь жить. До окончания школы, как минимум. Поэтому, какая бы чертовщина не творилась на свалке, чтобы туда не свозили, это требовалось прекратить и немедленно. Пока желтый туман не накрыл город своим удушающим покрывалом.
— Ты даже не хочешь со мной поговорить, — услышал он голос жены. — Конечно, что тебе здоровье ребенка…
Андрей открыл новую банку пива, вздохнул, сделал глоток. За окном завывал ноябрьский ветер. Кажется, окна едва выдерживали его напор.
— Мне важно здоровье ребенка, как ты не понимаешь этого… в нашем захолустье, случись что, не достанешь никаких лекарств. Прививка — единственная гарантия.
— Почему же ты сам не привился до сих пор? — спросила она, поворачиваясь к нему в пол-оборота. Красновато-синий отсвет экрана телевизора на ее лице выглядел пугающе. Андрей любил свою жену, но в такие моменты он не знал, как быть. Никакие уговоры на нее не действовали, здравый смысл был ей неведом, а хуже всего было то, что она считала себя правой — и твердила, твердила свои заклинания, смысла которых он не понимал. Эту абракадабру сквозь плотно сжатые губы, будто бы произнесенные ею могло решить все проблемы. Что она там нашептывала?
— К нам прислали передвижной пункт вакцинации, на первом этаже в холле, в стационарной палатке. Сегодня первый день, было много народа, очередь и я просто не успел.
— Не успел? Вот когда сделаешь сам, тогда и советуй.
— Завтра сделаю, — он пожал плечами. — Он не хотел спрашивать, сделала ли прививку она сама. Конечно нет. Этот вопрос даже не стоило задавать, иначе пламя пожара грозило спалить не только сегодняшний вечер, но и все последующие дни.
— Ты знаешь, — сказала она, — раньше мы так не ругались. А теперь ты стал какой-то странный. И дома тебя не бывает, постоянно занят на своем портале. И ты постоянно меня упрекаешь, что…
Он опрокинул банку «Будвайзера». Пиво расслабило голову, хотя напряжение, повисшее в квартире, никуда не уходило.
Наутро Андрей дождался, пока Оксана соберет дочь, положит в пакет спортивную форму, поцелует на прощание и скажет:
— Вечером я тебя заберу. Папа будет на работе.
Саша кивнула. Еще не до конца проснувшись, она едва шевелила руками и ногами. Серое утро не настраивало на оптимистичный лад. Иногда ей удавалась упросить родителей оставить ее дома, но теперь шел последний год перед школой, и они постоянно изучали важные вещи. Грамоту. Цифры. Которые нельзя пропускать ни в коем случае. Она вспомнила Петю Жукова, который чуть ли не каждое утро плакал, когда его приводила мама. И быстренько засобиралась. Саша всегда успокаивала Петю, почему-то она считала своим долгом подбодрить мальчика, долгом даже более значимым, чем изучение оченьважных вещей.
Сегодня, несомненно, предстоял важный день. Настолько важный, по словам воспитателя Зои Викторовны, что его никак нельзя пропустить. Потому что издалека к ним приедет доктор Айболит. Петя дрожал при упоминании докторов, ему становилось плохо, он закатывал истерики, плакал, кричал — и вся группа потешалась над ним, хотя, разумеется, остальные дети боялись не меньше, а может и больше его.
Зоя Викторовна, глядя как Саша успокаивающе действует на Петра, сказала, что дает ей ответственное задание — пойти к доктору Айболиту вместе.
Откровенно говоря, Саша тоже побаивалась предстоящей процедуры, хотя в мельчайших деталях изучила плакат, висящий на стене в группе — как добрые крошечные волшебники хватают злой вирус и уносят его за Гору, чтобы он больше никогда не посмел трогать маленьких детей. Все дети знали, что из-за Горы пути назад нет и вирус там обречен. Но чтобы волшебники смогли схватить неприятеля, им сначала нужно попасть внутрь, через маленький укольчик.
Вот этого укольчика как раз она и боялась. Представляя себе огромный стеклянный шприц с длинной как карандаш и тонкой как волос иглой. И эта игла… прикасается к ее руке и… протыкает насквозь!
Саша зажмурилась, отгоняя неприятные мысли. Вышел отец с чашкой кофе в руках, посмотрел на нее — что-то в его взгляде не понравилось ей, он был какой-то отстраненный, холодный и вместе с тем, виноватый.
— Андрей, мы с тобой все решили. Мое слово — нет, — услышала она голос матери из кухни. — Ты меня слышишь?
Что — нет? О чем они говорят? Почему папа такой насупленный и потерянный? И почему взрослые вечно о чем-то спорят? Если они умнее детей, то давно уже должны решить все свои проблемы. Но, похоже, что не могут. Они только прикидываются, что умнее детей.
Она натянула сапожки, потом куртку.
— Я понял. Нет так нет, — бросил он в сторону кухни. — Сегодня поговорю с Лезнером, попробуем устроить тебя в администрацию.
— Пап, а что нет? — спросила Саша, не в силах сдержать любопытство.
Андрей посмотрел на нее, снял свой синий шарф с вешалки.
— Мама говорит, что не хочет работать на свиноферме. Нет и все.
— А-а, — сказала Саша, — там, наверное, холодно. И воняет.
Подошла Оксана и нагнувшись, поцеловала дочь.
— Не дури ребенку голову, — сказала она.
— Ладно, — Андрей миролюбиво улыбнулся. — Потерпи еще немного и пойдешь в здание в центре города.
Нехотя она чмокнула его в щеку — лед еще не расплавился окончательно, но по крайней мере, на работе он не будет мучительно думать, как исправить положение и вернуть мир в семью.
— Аккуратнее идите, погода мерзкая, — сказала она на прощание.
— Конечно, дорогая, — ответил Андрей. — Будем ползти как улитки.
— Как улитки! — засмеялась с лестницы Саша. — Ползти как улитки, папа! Папа — улитка! Папа — улитка!
Когда он завел дочку в группу, помогая переодеться, навстречу вышла воспитательница Зоя Викторовна. Ее улыбающееся лицо заставило Андрея тоже улыбнуться, хотя в душе боролись два непримиримых лагеря и эта борьба, не на жизнь, а на смерть, не давала ему покоя. Он чувствовал себя предателем. Саша так ждала этого дня, готовилась к нему, рассказывала, как воспитательница уже полтора месяца объясняла, что к чему и как это важно каждому маленькому человеку — сделать вовремя прививку от гриппа. А еще она поручила ей, Саше, очень важное задание.
И что теперь делать, — думал Андрей. Конечно, как отец он тоже может принять решение, но… Оксана все же мать. Ослушаться ее означало крупные неприятности. Нет, она конечно, вряд ли что-то сделает, но отношения, и так не слишком теплые в последнее время, грозили замерзнуть насовсем. Он чувствовал себя виноватым и с тем, что не принял предложение из Москвы и что мало занимается дочкой и не слишком много зарабатывает… и не может устроить жену на нормальную работу. Да еще и свалка, экология ухудшается… Может быть и правда, стоило уехать? Если поступит новое предложение, он, пожалуй, согласится. Разумеется, Лезнер, главный редактор и владелец городского портала расстроится. Кажется, у него на Андрея далеко идущие планы…
— Андрей Иванович, — услышал он голос воспитательницы. Она стояла в метре от него с открытой тетрадкой. — Вы не забыли? Сегодня у нас вакцинация от гриппа. Требуется ваше согласие, подпись. — Она оглянулась, отыскала взглядом Сашу, которая уже вбежала в группу и остановилась напротив детской кухни. Начинался завтрак, следовательно, и кукол тоже нужно было покормить. Саша занялась делом, расставляя игрушечные кастрюльки и тарелки. — Она у вас такая молодец, не знаю, что бы я делала без нее…
Андрей замешкался, наблюдая, как возле каждой куклы появляется игрушечный столовый прибор, пластиковые ложки глухо ударяются о маленькие тарелки с оранжевыми ободками, Саша что-то приговаривает, кажется, пытается заставить съесть еще одну ложечку «за папу».
— Дело в том… — он попытался придумать отговорку, с тем, чтобы воспитательница его правильно поняла, потому что он знал обо всей этой подготовке. Саша прожужжала ему все уши. — Понимаете…
Зоя Викторовна посмотрела на него и, хотя она была моложе Оксаны, кажется, все поняла. Андрею показалось, что он покраснел.
— Получил задание выяснить, что происходит на свалке.
Разумеется, воспитательница знала, где и кем он работает. Она начинала свой день, как и большинство жителей Огненска, с чтения новостей городского портала Ognensk.ru. Андрея даже иногда узнавали в городе, так что в некотором роде, он был местной знаменитостью.
— Давно пора прижечь эту язву, — сказала Зоя Викторовна строгим голосом. — От выбросов прививки точно не спасут… у детей постоянные симптомы аллергии, высыпания, кашель…
— Это точно, — ответил Андрей, сминая в руках черную спортивную шапку.
Саша закончила с завтраком и теперь раскладывала перед куклами десерт, вторая девочка в темном трикотажном платье с Микки-Маусом на груди наливала из маленького чайника воображаемый чай в голубые кружечки с блюдечками и подавала их Саше.
— Кто хорошо позавтракал, получит пирог, — услышал Андрей Сашин голос.
С другого края ковра, где обосновались мальчишки, он заметил ребенка, безучастно сидящего на стульчике, расписанном под хохлому. Мальчик смотрел в окно и изредка, чтобы никто не заметил из играющих поездами сверстников, поглядывал в сторону девочкиной кухни. Что-то невероятно одинокое было во всем его облике. Наверное, это тот самый Петя Жуков, подумал Андрей.
То и дело вскакивающие мальчишки будто намерено задевали его, но он не обращал на них никакого внимания.
— Петя Жуков, — поймав его взгляд, сказала Зоя Викторовна. — Вы же знаете, что ваша Сашенька пойдет с ним в паре, они очень сдружились, а Петя очень сильно боится. Очень сильно. Прямо не знаю, что с ним делать.
Андрей сглотнул образовавшийся в горле ком. Он вспомнил себя в том самом возрасте и жуткий страх перед уколами, — ненасытный, парализующий, превращающий тебя в дрожащий комочек.
— А что… его мама подписала уже? — Он попытался вспомнить, как выглядит родители Пети и не смог.
Зоя Викторовна провела ручкой вправо по линии от фамилии «Жуков Петр» — там стояла какая-то наивная подпись из пяти букв — без всяких завитушек и выкрутасов.
— Вчера вечером, да.
Андрей еще раз взглянул в помещение, где совершенно непринужденно играли дети. И только один сидел с краю, как гадкий утенок.
Задержав дыхание, он взял у нее ручку и поставил рядом с фамилией «Лосева» свою подпись.
— Конечно, они должны пойти вместе. Саша столько об этом рассказывала.
— Она чудная девочка. А Петя отличный парень. Ему просто очень трудно. Понимаете? — Она пытливо взглянула в его глаза. — Спасибо вам.
Саша оглянулась, она увидела папу, стоящего рядом с любимой воспитательницей и помахала ему. Потом, оставив кухню на двух девочек, подошла к Пете, взяла его за руку и потащила к столу с альбомами и красками.
— Вот видите, — улыбнулась Зоя Викторовна. — Все будет хорошо. Езжайте и разберитесь, чтобы наши дети дышали чистым воздухом.
Ему не хотелось уходить, он поймал себя на мысли, что стоял бы и смотрел, как беззаботно играют дети — искренне, по-настоящему. Но не все… от его взгляда не скрылось, что в группе, на вид совершенно невинной, непорочной, кроется что-то еще — совершенно незаметное, скрывающееся в украдкой брошенных взглядах, полных ненависти и злобы, как бы случайных тычках, едва понятных словах, произнесенных так тихо, что до него доносилось лишь шипение.
Андрей тряхнул головой. Вечер, да и утро тоже, выдались трудными — он не хотел ссориться с женой, но так вышло. Теперь странное наваждение. Откуда в детях может взяться подобное зло? Нет, ему просто показалось.
Он попрощался и вышел в холодное ноябрьское утро.



Глава 3

Осень 2012 года
— Кирилл! Мышкин! Я к тебе обращаюсь! Ну-ка поделись машинкой с Петей. Это что еще за поведение? Нельзя забирать все машинки, они не только твои, а общие, на всю группу!
— Они мои! — упрямо твердил толстый веснушчатый мальчишка, заграбастав весь транспорт на свою половину ковра.
— Кирилл! — Зоя Викторовна, молодая воспитательница, симпатичная, с большими голубыми глазами и волосами, заплетенными хвостом, чуть привстала, показав, что готова надавать кое-кому по мягкому месту. Она устала делать замечания, мальчишка на них просто не реагировал, и она, по правде говоря, уже не знала, как себя вести, чтобы вынудить забияку соблюдать основное правило детского сада «Играй сам и дай поиграть другим».
Обиженный Петя, у которого в глазах стояли слезы, присел на краешек стула. С каждым днем Зоя Викторовна замечала, что ему все меньше и меньше хочется приходить сюда — по утрам она видела его опухшие от слез глаза, и, хотя он крепился, заходя в группу, обмануть ее не мог.
Она попробовала поговорить со старшим воспитателем, Анной Федоровной, энергичной, волевой женщиной лет сорока пяти, но та сурово взглянула на нее и покачала пальцем, увенчанным золотым перстнем с изумрудом.
— Зоя, уймись. Всем милой не будешь, папа Кирилла не самый легкий человек, к тому же несколько раз сидел и только недавно снова вышел. Хочешь с ним столкнуться вечером?
Зоя потупилась. Все внутри нее кипело. После свободолюбивого университета, казалось, она попала на каторгу. Но деваться некуда, надо было начинать трудовую деятельность с самых низов, к тому же… она очень любила детей. Ее мать из простого воспитателя стала директором детского сада, Зоя мечтала повторить ее путь, вспоминая, с какой гордостью приходила к матери на работу, где все ее уважали, советовались, любили… И вот, здравствуй, реальность. Мама скоропостижно скончалась в прошлом году от кровоизлияния в мозг, не дожив до выпуска дочери.
— Он отвратительно себя ведет, — сказала Зоя. — Я стараюсь отвлечь его игрой, состязаниями, обуздать злобу, негативную энергию, — непонятно, правда, откуда она берется… он такой маленький, а ощущение, что…
— От папаши, — хмыкнула Анна Федоровна и тут же спохватилась. — У малыша и так нелегкая жизнь, а ты его… — пристыдила старшая.
— Ничего я с ним не делаю, — огрызнулась Зоя.
— Вот и не делай.
— С малых лет начинает пример брать… — Зоя не договорила, решив, что не стоит слишком много болтать языком. Для нее все дети должны быть равны, сила педагога в умении найти подход ко всем без исключения, хотя в такие моменты она ощущала полную беспомощность.
За спиной Анны Федоровны висел зеленый плакат с хороводом детишек, на котором было написано: «Не стыдите ребенка за его поведение, иначе он научится одному: срываться на людях». Кто же тебя стыдит-то, подумала Зоя.
К Петру подошла Саша Лосева, папа которой с утра вел себя немного странно, будучи явно встревоженным, возможно, предстоящей поездкой на свалку, которую, как ни крути, приятной не назовешь ни в коем случае.
Светлые вьющиеся волосы девочки обрамляли нежное личико с высоким лбом и огромными пронзительно голубыми глазами. Она встала рядом, заглядывая ему через плечо. Со своего места Зоя видела, что Петя рисует дом, но выходит у него неважно — остов кривой, вот-вот упадет, одна из стен никак не получается и Петр чуть не плачет от досады и бессилия.
— Хочешь, я тебе помогу? — спросила Саша.
Он не заметил, как девочка подошла и встала позади и даже немного испугался, неловко прикрыв свое творение рукой — хуже всего насмешки детей, обнаруживающих, что чужой дом, самый обычный квадратный дом с парой квадратных окон похож на неведомый сарай, кривой и косой, чудом примостившийся на краю листа, — они тут же начинали хохотать и обзываться. Оглянувшись, Петр понял, что никакой провокации не последует, никто его не хочет осмеять и Саша, эта девочка, которой он втайне симпатизировал и отчаянно это скрывал от всех, хочет сама, по собственной инициативе, ему помочь с этим проклятым падающим домом: он не верил в свою удачу. Каждый в группе рисовал проклятый дом лучше, чем он.
Обычно девочки из группы дружат с мальчиками-драчунами или с теми, от кого можно что-то получить — например с Кириллом Мышкиным, который задабривает их конфетами и жвачками, с братьями Костровыми, Романом и Максом, потому что их двое, и они всегда творят что хотят — бесятся и вообще напоминают придурков. Но чаще всего девочки дружат между собой и делают вид, что его, Пети Жукова, вообще не существует на свете. Как бы он ни старался привлечь чье-либо внимание, в лучшем случае добивался протяжного вздоха и высокомерного презрения.
— Ты? Ты мне поможешь? Ты разве умеешь рисовать дом?
— Дом? А какой ты хочешь дом?
Петя задумался. Ему нравился дом через пару кварталов от их старого двухэтажного барака, поросшего мхом и утопающего в зелени, в котором он жил с вечно злым отцом-полицейским и мамой — новенький частный коттедж из красного кирпича, на крыше которого торчала отполированная спутниковая тарелка.
В доме жила молодая семья с двумя школьницами первого и второго класса, и каждый раз проходя мимо и слыша их счастливый смех, он сжимался, представляя, как, должно быть, прекрасно, иметь такой дом, в котором никто никогда не ругается.
Однако, когда он случайно подслушал разговор взрослых на кухне, что их дом могут снести, потому что он старый и вот-вот сам упадет, а им вместо него дадут новую квартиру где-то на окраине, то весь вечер проплакал в подушку, так жалко ему стало. Дом ведь не виноват, думал он, что отец приходит постоянно злой и им с мамой крепко достается за любую провинность.
Петя тогда не спал всю ночь и утром, когда они направлялись в сад, он подошел к стене, осторожно прикоснулся к шершавой и теплой поверхности — ему показалось, что дом каким-то неведомым образом знает обо всем, и уж точно видит его, Петю, прямо сейчас. Нет, крепкая, — подумал он. Не может быть, чтобы такая крепкая стена вдруг развалилась. Взрослые как всегда что-то напутали. Дом не даст себя в обиду.
— Нарисуй свой дом, — сказал Петр.
Наверное, ей будет приятно нарисовать свой дом, решил он и не ошибся. Ее лицо засветилось улыбкой. Она взяла фломастеры и принялась старательно, но как-то по девчачьи грациозно чертить линии. И получалось у нее отлично, здорово у нее получалось. Петя засмотрелся: ровные стены, которые точно никогда не развалятся и не упадут, крыша, какой ей и положено быть, много-много окон…
— Тили-тили-тесто, жених и невеста, — вдруг услышал он над ухом гнусавый голос Романа Кострова. Без сомнения, тот от зависти сгорал, увидев, как самая красивая девочка группы рисует вместе с Петей.
— Не мешай нам рисовать, — сказал Петр.
— Тили-тили-тесто, жених и невеста, — не унимался Роман. Он даже начал пританцовывать в такт своим словам, чем привлек внимание всей группы, а это не обещало ничего хорошего.
— Роман, ты складывал кубики, кажется, — сказала Зоя Викторовна, оторвавшись от заполнения журнала.
Он ее не слышал. Не хотел слышать.
— Тили-тили-тесто, жених и невеста!
Петр встал со стульчика и повернулся лицом к обидчику.
— Замолчи! — сказал он тихо.
Но Роман, гримасничая, продолжал. Он уже не мог остановиться.
Зоя, почуяв неладное, поспешила разнять драчунов.
— Петя, Саша, рисуйте. Не обращайте внимания. А ты, Роман, собери свои кубики в корзину, скоро тихий час.
К оскорбленному Роману подошел Макс, старший брат и что-то сказал. Учась в педуниверситете Зоя и предположить не могла, что дети — это те же взрослые, у них точно так же развиты отношения, они злятся, обижаются, дерутся, ненавидят и любят, среди них есть и те, кого можно назвать достойными людьми, а есть и подленькие, завистливые, мелочные, злобные гаденыши, как бы это странно ни звучало. На лекциях по дошкольной педагогике постоянно твердили, что дети в этом возрасте еще не до конца оформились как личности, в каждом из них заложен потенциал, и с этим, как раз, Зоя не спорила, но теперь отчетливо видела, что потенциал может быть, как со знаком плюс, так и со знаком минус и очень сильно сомневалась, что братья Костровы выбрали верный путь.
Она не заметила, как Роман, бросив собирать игрушки, незаметно подошел со спины к Петру и вылил ему на голову баночку с водой, куда дети макали кисти, а сам упал рядом, будто Петр его толкнул, изображая жертву, — при этом он залился тонким визгливым плачем, вдвойне противным, оттого, что плач этот был не настоящий.
В мгновение ока подскочил Макс — более плотный, напористый и жесткий, постоянно играющий роль телохранителя. Пока Петр хлопал глазами, пытаясь понять, что это вдруг случилось с Романом, Макс схватил его за рубашку и бросил на пол, одновременно зарядив увесистую оплеуху.
Зоя вскинула руки — она проморгала заваруху, и теперь вся надежда, что ничего серьезного с Петром не случилось.
Поставив Макса в угол, она подняла плачущего Петра, с головы которого стекала разноцветная жидкость. Ребята смеялись, тыча в него пальцами, одна Саша стояла в сторонке, хмурая и молчаливая.
— Что тут у вас происходит? — в группу вошла заведующая детским садом, полнотелая, сверкающая ювелирными изделиями Елена Петровна.
Зоя беспомощно смотрела на Петра, а тот, подрагивая от обиды, словно уменьшился в размерах. Он почувствовал, что сейчас сильно подведет воспитательницу, из-за него все это вышло, хоть он и не виноват. Но ей все равно достанется и…
— Объясните мне, что тут происходит, — по буквам проговорила Елена Петровна. — Зоя Викторовна…
— Мы играли, и я ему краску на голову вылила… случайно… — внезапно выпалила Саша. Она подскочила к Петру и взяла его за руку. — Пойдем, я помогу тебе вытереться.
Тот покорно протянул руку.
— Лосева? Не понимаю. Саша, как это случилось? — заведующая развела руками.
— Даже не знаю, я просто рисовала дом, взмахнула кистью и… задела баночку с водой… — Саша показала на незаконченный рисунок, на котором виднелось странное высокое строение, увенчанное крестом, возле него стояло чучело огромного животного, напоминающего быка, с вырывающимся изнутри огнем, вокруг которого вповалку лежали тела людей.
— Господи, Саша… что это? — вырвалось у заведующей.
Петя посмотрел на рисунок и у него подогнулись ноги — точно такое же чучело снилось ему вот уже второй месяц, среди ночи он вскакивал в страхе, перед глазами стояла мрачная пещера, в глубине которой он явственно различал голову чудовища. Этого самого чудовища.
— Это… это… — Саша смотрела на рисунок, будто видела его впервые. — Мне это приснилось…
Заведующая уже забыла, что заставило ее повысить голос. Зоя быстро взяла рисунок и скомкала его.
— Зоя Викторовна… ну, я не знаю… смотрите, что у вас дети рисуют, а то, ненароком…
— Отвернулась на одну секунду, Елена Петровна. И…
— Ну, идите отмывайтесь, — заведующая взглянула на тамбур, где уже притаилась нянечка, опасавшаяся попадаться начальству на глаза.
— Кстати… совсем забыла с вашими рисунками, зачем пришла. После тихого часа вакцинация. Да, я знаю, по плану должно пройти завтра в вашей группе, но специалист будет сегодня. Мне только что позвонили. Подготовьте всех и в половину четвертого группой в медкабинет согласно спискам. С теми, кто отказался, посидят в группе с нянечкой, хотя… — она отвернула лист в своем блокноте, — у вас же все согласны.
— Да, у нас все, — подтвердила Зоя. Она была рада, что проведенная беседа с родителями, на подготовку к которой она затратила почти неделю, дала результаты. Из пяти категорически несогласных родителей не осталось ни одного. Она по праву гордилась собой.
— Вы, Зоя Викторовна, молодец. Всех уговорили. Пожалуй, выпишу вам премию, за эти прививки нас больше всего муштруют и ваша третья группа — единственная, где все прошло как по маслу.
— Сначала пятеро были против, — сказала Зоя.
— Может вам и в других группах провести собрание… — задумчиво сказала Елена Петровна. — Ладно. Сейчас тихий час, потом постарайтесь не задерживаться. Специалист из института будет точно в половину четвертого.
— Хорошо, — отозвалась Зоя. — Мы будем вовремя.
Дети, которых грозный вид заведующей заставил притихнуть, а голос, прокуренный и грубоватый, и вовсе вселял ужас — столпились у спальни. Молча они смотрели на разговаривающих взрослых, а кто-то позади, в последних рядах уже начал всхлипывать. Одно дело — игрушечный медкабинет, веселый шприц с шариками внутри, хоть и большой, но совсем не страшный и совсем другое — настоящий, пусть и одноразовый, с длинной, очень длинной и очень тонкой иглой. Такой иглой можно насквозь проткнуть. Одним словом, ничего хорошего они не услышали и хотя половину из разговора вообще не поняли, самую важную суть уловил каждый — ПОСЛЕ ТИХОГО ЧАСА.
— Дети, ну вы что? Неужели испугались? Сколько раз мы с вами повторяли, и я вам рассказывала, — обратилась Зоя к притихшей группе, когда заведующая ушла. Даже вечные драчуны и задиралы приуныли, если не сказать больше: в их глазах застыл ужас. — Каждому из нас, и мне тоже нужна помощь, чтобы бороться с плохими маленькими вирусами. Для этого к нам внутрь должны попасть добрые и отважные ребята, которые дадут отпор плохим ребятам. Если этого не сделать, плохишам ничего не стоит устроить нам температуру, кашель, сопли и тогда дети, которые сделали прививки — здоровые и веселые пойдут гулять, а остальные будут лежать дома и пить горькие лекарства. Маленький укольчик — сущий пустяк, о котором даже не стоит вспоминать.
— Это как Фиксики, что ли? — спросил Петр, который подошел вместе с Сашей. Голова у него была чистая и немного взъерошенная.
— Точно, — сказала Зоя. — Хороший пример, молодец, Петя. Они делают свою работу, пока мы спим, кушаем, гуляем — незаметно для нас, и эта работа очень-очень важная.
— Конечно, — сказала Саша. — А еще они любят играть и спорить.
Дети немного расслабились. Они вспомнили беседы, которые Зоя проводила с ними, к тому же она пообещала, что сделает прививку вместе со всеми. А раз Зоя, любимая воспитательница пошла на такой шаг, значит это совсем не страшно. Одно дело, когда взрослые обманывают, завлекают, но сами ни за что этого не делают, и совсем другое, когда говорят правду и первые показывают, что бояться не нужно.
Группа погрузилась в дневной сон с небольшой задержкой — кое-кто ворочался, Роман и Макс Костровы, кровати которых были рядом, делали друг другу знаки, их смысл был понятен только им и никому больше, Петя смотрел в сторону кроватки Саши, а та следила, как по стене и потолку скользит расплывчатая тень от кроны облетевшего дерева за окном. Принялись кричать вороны, одна, вторая, их хор подхватили остальные, этот тревожный шум разлетался по всей округе, а Саша все никак не могла уснуть.
Тень на потолке тревожила ее, она видела то человека, то птицу, то какого-то маленького зверька (крысу?!) — петляя по черным бороздам ветвей, та лихо взбиралась до самой вершины, замирала и Саше казалось, что она там не одна, а с кем-то, и они как будто разговаривают, поглядывая свысока на белые прямоугольники кроваток. Саше становилось страшно, она укрывалась с головой, но один глаз все равно выглядывал, любопытство побеждало страх. С кем разговаривала крыса на темной вершине дерева или это ей все показалось? Она вглядывалась в потолок до рези в глазах, и что-то юркое, неуловимая тень в этот миг соскакивала вниз и стремглав неслась по отвесной траектории — пересекая диагональ потолка, резко меняя направления на изломе стены и бежала уже строго вниз. Саша следила за ней, а страх покрывал ее вдруг похолодевшие ножки гусиной кожей. Проходил миг, такой бесконечный и такой короткий и крыса, теперь у нее не оставалось никаких сомнений, это крыса с длинным мерзким хвостом и цепкими лапками — соскальзывала туда, где к стене примыкала Петина кровать.
Саша вздрагивала от испуга и укрывалась целиком с головой. Она хотела бы подбежать и предупредить друга, что… что ему грозит опасность, но не могла пошевелить и пальцем — ноги, руки, все тело окаменели. Даже нос стал холодным как у соседской собаки Альфы после долгой прогулки. Саша прислушалась.
Там, за дверью, и еще дальше — через светлое, но сейчас опустевшее помещение группы, в туалете полная добродушная няня по имени Петровна мыла посуду, Саша слышала звон тарелок, бряцание вилок и ложек о стальную мойку — но эти звуки были так далеко, что казались нереальными, из другого мира.
Петровна там, а мы тут, подумала она. И даже если крикнуть, она не услышит, у нее льется вода.
Саша повернула голову, полусонным взглядом посмотрела на Петра. Тот свернулся калачиком и сладко сопел.
Какая же я трусиха, подумала она в полудреме. Даже Петя и тот спит, а я все о чем-то думаю. Интересно, как звали ту крысу? Не было никакой крысы, дуреха. Мама порой называла ее так — дуреха. И теперь она слышала в своей голове голос мамы. Тебе нужно смотреть поменьше мультиков. Рататуй? Рататуй это мышонок, или крысенок? Не было никакой крысы. Это просто тень. Спи.
Она отвернула уголок одеяла, сознание блуждало далеко-далеко — наблюдая серый город, извилистые улочки, покатые крыши домов, строительные краны, снующие автомобили — все, на что хватало глаз, сверху, откуда-то сверху, с высокого, самого высокого дерева.
И на границе сна и яви, когда воронка нереальности, кружась, тянула ее в свой сладкий омут, перед глазами возникла вдруг серая, с маленьким черными бусинками глаз — та самая крыса.
Она взглянула на Сашу, словно та вторглась в ее вотчину — взглядом, от которого у Саши все внутри затрепетало.
— Ты хотела знать, как меня зовут?
Саша стояла (или висела) перед ней, прямо на вершине этого громадного черного дерева, под которым внизу виднелся спичечный коробок ее детского садика.
Злые глазки пронизывали ее насквозь, не давая ни вздохнуть, ни сказать. Она вспомнила, что боится высоты и вовсе обмерла. Огромная крыса раскачивалась на ветке в метре от нее — грозя обвалить тонкий ствол. Холодный колючий ветер дул Саше в лицо — она хотела замотать головой, сказать, что все это сон, и только сон, чтобы тотчас проснуться и кинуться к нянечке, рыдая и умоляя разрешить больше не спать… но крыса ухмыльнулась, обнажив ряд мелких острых зубов. Махнув хвостом, который задел Сашину руку, оказавшись жестким, мокрым и неприятным, крыса прошипела, по крайней мере, разинула пасть, и Саша услышала в своей голове:
— Ты не сможешь проснуться.



Глава 4

Осень 2012 года
Она распахнула глаза. Над ней стоял Макс Костров. Вытянутым из подушки длинным белым перышком, он щекотал Сашин нос, улыбаясь собственной задумке — он видел в мультике про Тома и Джерри, что так можно вызвать чихание и довести, по крайней мере, кота до слез.
Саша не чихнула и когда она открыла глаза, то он немного испугался — если она закричит, а любая девчонка может закричать ни с того ни с сего, зная, что сию минуту примчится воспитательница и виновника накажут, если она действительно громко закричит, — ему крупно влетит.
Но Саша не закричала. И даже наоборот, увидев склонившегося над ней Макса, чуть не обняла его за шею — Макс в любом случае лучше и безопаснее, чем жуткая крыса из сна. Сны иногда бывают такими страшными, что в такие моменты зарекаешься спать и Саша подумала, что лучше вообще не спать, чем видеть такой кошмар. Она будет терпеть, сколько сможет.
Макс нахмурился. Он не ожидал такой реакции от девчонки, особенно той, кого перед тихим часом женили на Петьке. Саша Максу тоже нравилась, но ему не хватало слов, чтобы дать ей это понять, и он предпочитал добиваться внимания дракой, втайне надеясь, что она обратит на него внимание.
— Чего ты на меня так смотришь? — спросил он, поняв, что она почему-то молчит и не броситься стремглав жаловаться воспитателю.
— Мне… мне приснился плохой сон. — Она с тревогой посмотрела на него. — А тебе? Тебе что снилось?
— Молния Маккуин, — без запинки ответил он. — Красный, новенький, с номером и во-от такими шинами! — он развел руки в стороны.
Саша поняла, что ее сон — это просто сон. И крыса, какой бы мерзкой и реальной не была, касание хвоста — просто щекотка от перышка, ничего больше. Нет никакой крысы и дерева и… как ее звали? Она попробовала вспомнить и не смогла.
— А тебе что снилось? — спросил Макс.
— Мне? Кажется, Барби… — сказала она жалобно.
Макс скривился, словно на язык ему попала горошина перца и лист вареного лука одновременно.
— Ерунда ваши Барби, — сказал он, тут же потеряв интерес к продолжению беседы.
В спальную комнату вошла Зоя Викторовна.
— Дети, подъем. Сейчас, как обычно, полдник, а потом, помните, что будет? Становимся по парам, как мы учили и ждем, пока нас позовут в гости к доктору Айболиту. Он специально приехал, чтобы сделать нам прививки.
Из чьей-то кровати раздался голос:
— А он из Африки приехал?
Зоя Викторовна секунду подумала, потом ответила:
— А вот у него и спросите заодно, откуда он приехал и куда путь держит.
Дети начали вставать. Сонные, они выходили из группы и усаживались за столики. Нянечка раздавала приборы. Постепенно комнату наполнило веселое детское щебетание: обсуждали, в какую группу после них двинется Айболит, также всех интересовала его сумка и тот самый прибор, который висит на груди и вставляйся в уши. Егор Миронов, маленький толстячок со светлыми вьющимися волосами пытался убедить всех, что у него дома такой есть и называется он «Светаскоп». Разумеется, это очень не нравилось Свете Алехиной, резвой девушке с лицом лисички — она пыталась доказать, что такого прибора не может быть, но, похоже, никто ее не слушал. Мысль о «Светаскопе» завладела умами.
После полдника они выстроились по двое на выходе из группы. Саша и Петя замыкали колонну, сзади их никто не пихал и не обзывал. Дети выглядели слегка встревоженными, несмотря на то, что Зоя Викторовна десятки раз объясняла и показывали на плакатах, которые рисовала сама по ночам — почему так важно и нужно делать прививки.
Они спустились на первый этаж — там, в конце длинного вестибюля располагался врачебный кабинет. Доктор вызывал по двое — дети так и заходили, по парам. Улыбки, вызванные недавним «Светаскопом», исчезли. В полутемном помещении перед белой дверью группа выглядела колонной грешников, которых малыми порциями запускают в светоносный проем. Когда, подталкиваемая позади стоящими, в кабинет зашла первая пара, Зоя Викторовна улыбнулась, ударила в ладоши — но никто даже не встрепенулся. Те, кто стоял ближе к приоткрывшейся двери, увидели доктора в белом халате с бородкой и в колпаке — по-видимому, это и был доктор Айболит, правда выглядел несколько моложе, чем его рисуют в сказках.
Дверь закрылась. Время потекло так медленно, будто его нарочно кто-то тормозил. Хуже всего, что оттуда не было слышно ни звука. Гробовая тишина. Это пугало сильнее всего. Легче слышать, когда кто-то заплачет, или наоборот, засмеется. А тут — ничего.
В середине очереди кто-то всхлипнул. Еще чуть-чуть и вся процессия грозила растерять остатки самообладания, но тут дверь медленно отворилась и… оттуда выпорхнули Ефим Петренко и Лена Кудрявцева, зашедшие первыми — их лица светились счастьем, в руках, за длинные ленты они держали по яркому парящему шарику, у Ефима там красовалась обезьянка, корчившая рожицы. У Лены топал полусогнутой ногой слоненок — он явно был доволен жизнью, о чем свидетельствовал воздетый к небу хобот.
— И я такой хочу! Мне дайте! Зоя Викторовна, а можно мы пойдем теперь! — наперебой заголосили ряды, — и те, кто стоял ближе всех и за ними и самые крайние.
— Вы за нами! — теперь каждый хотел как можно скорее оказаться в кабинете.
— Все успеют, — успокоила детей воспитатель. Ее задумка с шариками сработала. — Не кричите так, не мешайте работать доктору. Шариков хватит на всех!
Из кабинета тем временем выскочила новая двойка. Артем Калашников, совершенно счастливый, держал яркий сиреневый шарик с улыбающимся мангустом, а Олеся Рябоконь — красный, на его боку плясал неутомимый морской котик.
— Ничего не больно, ничего не больно, — плясал Артем, выделывая ногами замысловатые кренделя.
— Я тоже такой хочу! А нам не хватит, нам точно не хватит! — напирали ряды.
— Всем, абсолютно всем хватит! — Зоя Викторовна посмотрела в конец очереди. Петя ерзал, стараясь высмотреть поверх голов более высоких ребят — сколько осталось. Она помахала ему:
— Петя, для тебя припасен особенный шарик, я спросила у доктора Айболита. И для тебя Сашенька тоже.
— А для нас тоже особый? — тут же подали голос братья Костровы. Они, как всегда, были вместе, держась за руки. Лупили всех подряд они тоже вместе.
— Несомненно. И для вас тоже. Для всех.
Очередь двигалась быстро. Выходящие из кабинета дети держали ватки на предплечьях.
— Сегодня нельзя купаться, даже совсем чуть-чуть. Мочить нельзя, доктор сказал, — делилась полненькая, как свежая пышечка, Юля Морозова. Ее косички, стянутые резинками в два хвоста, весело покачивались, когда она демонстрировала место укола.
— Не трогай! — одернула она Макса. Тот послушно убрал руку, сейчас сила и правда была на ее стороне — она первее зашла в кабинет, первее сделала страшный укол и получила красивый большой оранжевый шарик. Что там нарисовано? Кажется, это сиреневый дельфинчик, выпрыгивающий из воды! Шарик дёргался в ее руках, и дельфин то взметался из водной пучины, то погружался вновь!
Со второго этажа спустилась заведующая Елена Петровна. Она глянула на галдящих малышей, чуть улыбнулась. Молодец, — подумала она о молоденькой воспитательнице. Придумать такой простой способ заставить детей безропотно (и даже с радостью!) сделать то, что каждый год давалось с огромным трудом и нервами. Теперь дети расскажут все родителям, а те передадут по цепочке родственникам, знакомым, соседям, бабушкам и дедушкам, что прививки — вовсе не страшно и больно, а наоборот весело. Смотришь, и телевидение приедет.
Нужно было сразу всем группам делать прививки одновременно. Елена Петровна кивнула Зое, которая легко управлялась в сложной ситуации. Видимо, от матери переняла талант ладить с детьми, подумала она. Впрочем, ее задумку с шариками легко использовать, но кто будет с такой же доходчивостью и простотой изо дня в день объяснять детям, готовить их, — ведь дело не только в шариках, Елена Петровна это прекрасно понимала.
— Кто сделал прививки, встаем возле стенки и ждем остальных. Ватку не отрывать, — говорила воспитательница четким голосом.
— Это больно? — пристал Рома к только что вышедшему щуплому Руслану Керимову. За Руслана Зоя Викторовна переживала больше чем за других. Болезненный, единственный сын мигрантов из Узбекистана, он трудно приживался, часто плакал и вообще был замкнутым, отстраненным мальчиком. Бывало, его обзывали братья Костровы обидными словами, но он плохо понимал русский язык, или делал вид, что плохо понимал, и эти слова не доходили до него, что поначалу Костровых злило, но потом они просто от него отстали, поняв бесперспективность своих поползновений. А вот Петя, тот все понимал. Однако, как поняла Зоя Викторовна, постепенно, Руслан приживался, ассимилировался и Костровы вновь начали проявлять к нему интерес.
Руслан покачал головой, но по глазам было видно, что он понял, о чем его спрашивали.
— Больно или нет? Больно или нет? Больно или нет? — заладил Рома писклявым голоском, желая поддразнить.
Керимов повернул голову, выискивая Зою Викторовну, увидел ее лицо и строгий взгляд. Она была тут. Его шарик с добродушным огромным Ньюфаундлендом, удерживаемой голубенькой ленточкой, лениво болтался под потолком.
— Нет, — вдруг сказал Руслан прямо Роме в лицо, отчего тот отпрянул и с того вмиг сошла вся спесь и превосходство. — Не больно. Не больнее, чем тарантул кусает, понял?
Рома понял. Он прижался к брату и даже посмотреть в сторону Руслана не отваживался. А Макс, кажется, ничего и не заметил, он так увлекся разглядыванием шариков с животными, что вообще ничего вокруг не видел и не слышал.
— Через четыре мы пойдем, — шепнула Пете на ухо слегка взволнованная Саша. Она очень сильно хотела красивый большой шарик и теперь думала, какое животное ей достанется. Особенное. Конечно, лучше бы слон, но слон уже есть у Лены Кудрявцевой. Тогда, может быть… собака. Но собака тоже, у кого? — Она повертела головой. Да, вон, у Керимова, который выглядит насупившимся и… решительными. Она еще никогда не видела его таким, словно он только что разгромил армию солдатиков противника. Да-да, кажется, к нему начал приставать этот несносный Роман, гадкий мальчишка, вечно прячется за своего братца. Молодец, Руслан, наконец-то смог дать отпор. Давно пора. Но с чего вдруг такая смелость?
Саша посмотрела на Петю — тот съежился, уменьшился в размерах, хотя и так был не слишком крупным мальчиком. Ей нравился Петя, он был какой-то спокойный, домашний, ей хотелось его защитить, огородить от происков маленьких хулиганов, особенно от Кирилла Мышкина и Костровых. Но подсознательно она понимала, что сделать это он должен сам и только сам, иначе толку не будет — засмеют.
Как его раскачать? Она снова посмотрела на Руслана. Тот гордо держал свой шарик, черный Ньюфаундленд на его боку будто ощерился, взяв Руслана под свою защиту. Впрочем, шарик качнулся, свет от лампы накаливания изменил угол падения, и пес снова стал добродушным симпатягой.
— Петя, смотри какие шары, ну же! — она крепче сжала его руку, но чем ближе приближалась белая дверь с приклеенным скотчем бородатым Айболитом в пенсне, тем отчетливее он дрожал. Пример доброй половины группы, столпившейся у противоположной стены, его не успокаивал, а даже наоборот. Шарики под потолком, прыгающие в такт разгоряченной болтовне детей — тоже. Петя панически боялся уколов, она знала это, потому что сидела рядом во время рассказов Зои Викторовны о пользе «вацинации». Слово это ей и самой не нравилось, от него отдавало чем-то, вторгающимся извне, опасным. Но чтобы победить маленькие зловредные организмы, постоянно атакующие всех детей и взрослых без разбора (особенно тех, что не моют руки перед едой), требуется что-то посильнее желтой горошины витамина «Цэ».
Она точно помнила, и даже рассказывала об этом маме и папе, что для прививки использует очень слабые микробы. Когда те попадают через укол под кожу, детский организм с легкостью справляется со слабым противником, но при этом получает важную способность — иммунитет. И теперь, каким бы сильным не был зловредный микроб, ничего у него не выйдет.
Петя чуть не плакал. Перед ними осталась всего одна пара, Аркаша Бобров, высокий умный мальчик, сын папы-ученого и Элла Попова, заразительная хохотушка с рыжими как огонь волосами. Кажется, она смеялась постоянно, но этот смех не угнетал и не мешал — он был невесомым и заводным. Глядя на нее, люди улыбались, и Саша иногда ей завидовала по-хорошему, хотя сама, конечно, не хотела бы так смеяться. Как у нее только рот не болит, думала Саша и очень волновалась по этому поводу, особенно, когда Элла смеялась чересчур долго.
Вчера вечером, лежа в кроватке, Саша услышала по телевизору (в родительской комнате), как диктор говорил, что вацинация идет полным ходом и до конца года все детские сады и школы попадут «под программу». Она также услышала, правда не поняла, что это значит: «Отечественная вакцина нового поколения помогает получить иммунитет сразу от пяти самых страшных заболеваний. Родителям следует внимательно наблюдать за детьми в день прививки и на следующий день. В случае возникновения аллергических реакций, увеличения температуры, других нестандартных проявлений, нужно вызвать врача. Однако беспокоится нечего, испытания вакцины показали ее полную безопасность и эффективность».
Саша и сама видела, что дети, выходящие из кабинета, лучились счастьем и энергией. Наверняка, оттого, что получили надежную защиту от всех микробов, думала она. Никакой, даже самый зловредный зловред теперь не сможет заразить такого ребенка.
Дверь открылась, выпуская последнюю пару, которая только что стояла перед ними. Из кабинета лился яркий голубоватый свет.
— Саша, Петя, — раздался голос Зои Викторовны. — Не забывайте, для вас особенные шарики, — она слегка подтолкнула их вперед, на треугольник света. — Идите.
Саша первая шагнула вперед. Петя вяло сопротивлялся — он понимал, что деваться уже некуда и повиновался с обреченным, полным смятения и безнадежности видом. Страх его достиг кульминации и больше расти не мог — некуда. Он сильно дрожал. Еще немного и, пожалуй, у него началась бы истерика.
В тот миг, когда Петя, извернувшись в последнем отчаянном порыве, вырвал руку из ее ладошки, дверь за ними закрылась и свет, пылающий, белый, яркий, заставил зажмуриться и на мгновение забыть, зачем они вообще сюда пришли.
Приятный мужской голос вывел их из оцепенения.
— Саша, Петя… — Он мельком посмотрел в журнал, лежащий перед ним на столе. — Проходите сюда, не бойтесь. Ваши шарики ждут. Но сперва маленький укольчик. Комарик укусил и все.
Кто-то подхватил Петю под руку, провел вперед, звякнули инструменты — он напрягся электрической дугой, предплечье смазали спиртом, — пахучий противный запах ударил в нос, отчего голова закружилась, а потом — глуховатый, с механической отдачей звук, будто толкнули в плечо — Макс толкнул: ЦЫК!
— Вот и все! — услышал он над своим ухом.
Петя открыл глаза. Врач, красивый мужчина, с бородкой, в колпаке, что-то записывал в большую амбарную книгу. Медсестра, девушка с ясными голубыми глазами — вложила ему в руку ленточку и крепко сжала.
— Держи, — сказала она. — Ты молодец, герой!
Петя кивнул, ощущая, как его заливает острое чувство благодарности и чего-то еще — неведомого, но такого мощного и приятного чувства, которого он доселе не испытывал никогда. Он чувствовал себя всесильным. И, конечно же, Саша, это она помогла ему не испугаться, она, она!
Он повернулся к ней. Саша стояла возле двери, дожидаясь своей очереди. Такая красивая, подумал он. Такая… смелая.
Саша улыбнулась и показала глазами вверх.
Он сначала не понял, а потом, когда лента потянула руку — поднял глаза.
Там, под самым потолком парил не просто шар с рисунком, это был шар в виде тигра, с полосками, мордой, лапами и хвостом. Таких шаров точно ни у кого не было. У него перехватило дыхание и тут же захотелось похвастаться перед всей группой. Секунду помедлив, он посмотрел на медсестру. Она кивнула ему и он, окрыленный и счастливый, выскочил за дверь, удерживая за собой ОСОБЫЙ ШАР.
В последний момент он обернулся, но Саши уже не увидел.
Дверь захлопнулась.
Тот день запомнился ему не особым шаром в виде тигра, не тем, что он чуть не описался от страха, когда ждал, вцепившись в руку Саши, очереди на прививку. И даже не чувствительным ударом в плечо. Он запомнился ему пронизывающим воем сирен машин скорой помощи, белыми от ужаса лицами взрослых, перепуганными детьми, судорожно сжимающими свои разноцветные шарики, спутавшимися под потолком.
Все эти годы, раз за разом ему снился один и тот же сон: он просыпался, вскакивал, сжимая руку в кулак, смотрел в непроглядную темень ночи, силясь отворить ту самую дверь, бросался к ней, спотыкаясь о разбросанные учебники, хватался за ручку, в надежде, что там, снаружи он увидит свет. Дверь отворялась, но раз за разом он видел только тьму. И чей-то пристальный взгляд оттуда.



Глава 5

1 ноября 2014 года
— Тревога объявлена?
— Все оповещены. Служба безопасности прочесывает местность. Он не мог далеко уйти, слишком холодно для ноября.
— Вы беспокоитесь, что он может заболеть? — ехидно спросил Виталий Золотов, заместитель директора НИИ вирусологии заведующего лабораторией Илью Лукина. Оба сидели в кабинете директора НИИ, крупного лысого мужчины шестидесяти лет с колючим жестким взглядом, в котором этим утром читалась странная беспомощность.
Лукину было явно не до шуток, из тридцати добровольцев, которые участвовали в испытании вакцины от гриппа нового поколения, один пропал. Исчез. Как такое могло случиться, никто не понимал.
Невыспавшийся Лукин, кандидат наук, которого Золотов переманил из Москвы, прямо из-под носа конкурентов, вертел головой по сторонам, словно пытаясь понять, что вообще происходит.
В институте, разрабатывающем опытные образцы вакцины от гриппа и других вирусных заболеваний, работала строгая пропускная система. Конечно, не такая как в военных НИИ, где проводили эксперименты с сибирской язвой, чумой и прочими особо опасными возбудителями, но тоже крайне серьезная — ни войти на территорию, ни, тем более покинуть ее незамеченным, было невозможно. Трехметровый глухой забор с колючей проволокой поверху, современная система видеонаблюдения, четкая пропускная система, а также отсутствие в непосредственной близости дач и деревень с любопытными гражданами практически исключали побег. Жители небольшого городка в тридцати километрах предпочитали вообще не приближаться к его стенам — слухи о творящихся внутри экспериментах над людьми защищали объект лучше любых охранных систем.
Впрочем, сотрудники института прекрасно знали — ничего особенного в серых корпусах не происходит. По заказу Министерства здравоохранения ежегодно разрабатываются новые поколения вакцин, преимущественно от гриппа, наделавшего в начале двухтысячных много шума. Работа на острие науки, выгодная, хорошо оплачиваемая — в институте никогда не задерживали зарплату, помимо которой работникам полагалось множество дополнительных надбавок: за вредность, работу с опасными веществами и, конечно же, секретность.
Двадцать восемь лет он возглавлял НИИ и за все это время не случилось ни одного ЧП. Разве что семнадцать лет назад по вине поставщиков были перепутаны компоненты для питательной смеси и вакцина, в которой тогда еще использовались ослабленные вирусы, получилась по силе, превосходящей сам вирус. То есть, один укол гарантированно заражал тяжелой формой гриппа с летальным исходом, причем все происходило настолько быстро, что никакие лечебные протоколы попросту не успевали за стремительно развивающимся заболеванием. Шестьдесят семь лабораторных крыс умерло за полдня, за ними в агонии скончались двадцать четыре морские свинки. Если бы не многоступенчатая процедура испытаний, бог знает, что могло случиться.
В углу кабинета, возле окна, под сенью огромного фикуса с пыльными мясистыми листьями сидел неприметный человек в сером костюме и темной рубашке без галстука. Верхняя пуговица была расстегнута. Он слегка покачивал головой, словно в такт неслышной музыке, хотя никакой музыки нигде не звучало, и — внимательно прислушивался к разговору в кабинете.
Он явился ровно через полчаса после ЧП с беглецом, скорее всего, из города, показал удостоверение на пропускном пункте, обошел несколько раз третий корпус, сделал несколько звонков и потом поднялся в кабинет директора. Трошин кивнул, не здороваясь. Он терпеть не мог молчаливых людей в штатском, не имеющим отношения ни к медицине, ни к бизнесу: их настоящие цели были покрыты мраком. После того приснопамятного инцидента большинство исследований было засекречено, а результаты, как подозревал Трошин, использовались не только для производства вакцин.
Институт не был военным, поэтому производство бактериологического или вирусного оружия, разумеется, не велось. Для этого существовало множество специальных закрытых литерных институтов и даже городов, не отмеченных ни на одной карте страны. Тем не менее, специфика накладывала отпечаток — в ходе разработок могли появиться результаты совершенно противоположного ожидаемым свойства — именно так и случилось семнадцать лет назад. Вместо жизни — смерть. Вместо лечения — заражение.
Все разработки в том направлении свернули, документацию изъяли, провели полную стерилизацию помещений, а скрюченные агонией тушки подопытных животных собрали люди в защитных противочумных комплектах «КВАРЦ-1М». Они передвигались по лаборатории, где проводили испытания на животных с каменными лицами, плавно, точно под водой — упаковывая в вакуумные контейнеры каждый скрюченный экземпляр с выпученными глазками. Тщательно фотографировали, осматривали, занося малейшие детали в протокол. Видимо, подобную работу им приходилось выполнять постоянно — несмотря на кажущуюся медлительность, ребята знали свое дело.
Отсек с добровольцами находился в третьем корпусе на четвертом этаже. Отдельный блок с решетками на окнах, тройной пропускной системой, абсолютной стерильностью, существовал совершенно автономно — доступ к нему имели всего несколько сотрудников, проводивших исследование, заведующий лабораторий Лукин, заместитель директора Золотов и сам Леонид Маркович Трошин.
Тревогу объявили в пятницу рано утром, электронные часы в фойе на входе в третий корпус показывали восемь часов две минуты, то есть, через две минуты после положенного подъема.
Участник тестирования под номером тридцать четыре отсутствовал в своей палате, — это заметила охрана, сменившая ночную смену. Поначалу решили, что он в туалете. Если в палатах велось круглосуточное видеонаблюдение, то в туалетах, которые находились там же в палатах, оно отсутствовало. Все равно испытуемые ничего пронести не могли и эта работа, а это была все же работа, а не тюрьма, подразумевала ответственное выполнение подписанного контракта. Вознаграждение, выплачиваемое участникам испытаний (независимо от результата) было весьма солидным — за два месяца они получали среднюю годовую зарплату, так что точное и беспрекословное соблюдение соглашений было в их интересах. И до сих пор никто не нарушил контракт. Наоборот, попасть в группу добровольцев считалось делом очень выгодным, но почти невероятным. Разумеется, ходили слухи об экспериментах над людьми, тем не менее, каждый второй житель Огненска мечтал попасть в программу: кризис подкосил многие предприятия, люди хватались за любую работу, тут уже не до выбора и детских страшилок, бери, что дают.
Номер 34 отсутствовал и в туалете. Обыскали довольно большой блок, прочесали палаты — одну за одной, сначала своими силами, но когда запахло проблемами, вызвали службу безопасности НИИ, и почти одновременно явился человек в штатском. Теперь он сидел и качал своей удлиненной кверху, конусообразной уродливой головой, похожей на птичью голову инопланетянина. Трошин незаметно кидал на него презрительно-брезгливый взгляд, но тот, казалось, ничего не замечал. Он просто слушал, шмыгал носом и едва заметно кивал, точно соглашался с невидимым собеседником. Туда-сюда, туда-сюда. Однако ни наушника с проводком, ни микрофона Трошин разглядеть не мог.
Лукин развел руками.
— Мы обыскали институт, просмотрели записи с камер видеонаблюдения — тщетно. Никого. В пятницу вечером сокращенный день, отбой в десять вечера. Вот он лежит в своей палате. В десять пятнадцать вечера подымается, идет в туалет, пошатывается. Дверца туалета закрывается — там душ, писсуар, унитаз. Съемка, разумеется, не ведется. И… все. Оттуда он уже не выходит. Решетки на месте, — упреждая вопрос, продолжает Лукин. — Стены в целости, нигде ни трещин, ни следов подкопа, слома, тайных ходов… да и к чему весь этот цирк? Они взрослые люди, некоторые у нас уже по второму-третьему разу…
— Группу опросили? С кем он общался? Кто он вообще такой? — спросил Трошин, хмурясь.
— В группе тридцать восемь человек. Сейчас они находятся в общем зале, с ними охрана. Испытания рассчитаны на два месяца, и должны были закончиться сегодня. В целом, новая вакцина отлично себя зарекомендовала. Практически никаких побочных эффектов даже у части испытуемых с аллергией на яичный белок.
— Кто он такой? — повторил вопрос Трошин. — Может быть, конкуренты?
Разработка вакцины нового поколения стоила очень больших денег, над ее созданием день и ночь работал весь институт, нельзя было исключать и такую версию. Украсть формулу это одно, а живого носителя с генами и антигенами в крови — совершенно другое. Либо же он сам агент конкурирующей фирмы. Западные фармацевтические гиганты проявляли особый интерес к разработкам НИИ и теоретически могли подослать своего агента.
— Мы тоже думали, что он засланный казачок. Но оказалось, он из местных. Его зовут Антон Морозов. Восемьдесят шестого года рождения, — сказал Золотов, глядя в записную книжку, лежащую перед ним на столе.
Человек под сенью фикуса на мгновение перестал раскачиваться и шмыгать носом. Он повел ухом, но и только. Пытаясь сосредоточиться, боковым зрением Трошин увидел, как тот снова принялся мотать своей странной головой. Мерзкой головой, что там уж.
В кабинете повисла тишина. Каждый из присутствующих помнил тот год — помнили по-разному, Золотов и Трошин непосредственно находились в НИИ и участвовали в разработке той вакцины, а позже и в тестировании, Лукин же в то время был подающим надежду молодым аспирантом, но и он слышал о трагическом случае, потому что читал и анализировал все материалы по теме, из-за чего в конце концов и попал в НИИ как работоспособный, склонный к нестандартному мышлению, ученый. Он, разумеется, не предполагал, чего стоило Золотову изменить его уже распланированный на многие годы вперед жизненный путь.
Впрочем, как ни старались заинтересованные стороны скрыть неудачный опыт, это сделать не удалось и по всей стране пронесся антипрививочный ураган, на форумах, сайтах, в курилках и родительских собраниях, кухнях и скамейках возле домов — везде обсуждали и доказывали, непременно выпячивая тот самый случай.
Объяснить что-либо обезумевшей толпе не представлялось возможным и только нашествие злополучного H1N1, так называемого свиного гриппа, пандемию которого объявила Всемирная организация здравоохранения, заставило население прислушаться к голосу благоразумия. Впрочем, нет. Страх. Только страх заставил их выстроиться в очереди на пунктах прививок. Жуткая статистика смертей из Мексики, Кубы, Колумбии и Сальвадора, стран с наименее развитой медициной, слухи, подогреваемые средствами массовой информации, что жуткий грипп-убийца вот-вот придет в Россию. Впрочем, так оно и случилось. Первый случай заражения выявлен в Калужской области. Вот тогда история с девочкой, впавшей в кому после банальной инъекции вакцины от гриппа забылась, а голоса противников вакцинации потонули в тревожных сводках центрального телевидения.
«Нам определенно повезло», — подумал Трошин, всем своим нутром переживая кощунственность подобных мыслей. Но девочка, вроде бы, осталась жива. Он не интересовался ее судьбой, знал лишь, что как такового смертельного случая не было. Анафилактический шок. Тем не менее, пришлось срочно отзывать препарат, менять формулу, проводить новые исследования, что обошлось в крупную сумму.
И вот на тебе.
Трошин вновь взглянул на гостя. Тот продолжал покачивать головой, словно молился неведомому богу. Чертовы гэбисты, подумал он. Теперь точно от них не отделаешься, скоро приедет целый автобус экспертов и они, не церемонясь, перевернут вверх дном весь институт.
В кабинет вошел незнакомый Трошину человек. Вошел без стука, что вообще-то было немыслимым — очевидно, его секретаря, выполняющей роль каменной стены и надежного фильтра от нежеланных гостей, на месте не было.
Веру Ильиничну допрашивали в кабинете Золотова.
Вошедший был низкого роста, широкоплеч, в черной шапочке и своей невыразительностью затмевал коллегу, сидящего в углу кабинета.
Не взглянув в сторону Трошина, он кивнул своему боссу.
— Говори, — впервые они все услышали голос человека, про которого никто ничего не знал.
— Группа в актовом зале, можно начинать. Полчаса назад прибыла оперативная группа, проводит мероприятия. Собака, вроде бы, взяла след.
— Вроде бы?
Низкий пожал плечами.
— За воротами снег, следы ведут по дороге — кинолог направился туда, но, думаю, это бесполезно.
— Сначала допросите караульных и охрану, потом лаборантов. Участников тестирования не распускайте, пусть сидят, ждут. Поставьте там человека, чтобы не разговаривали между собой.
Низкий кивнул в сторону начальства.
— А эти?
— С этими я сам разберусь.
— Понял. Что-то еще?
— Да. Отсюда никого не выпускать и не впускать. Вообще никого, даже наших. Ясно?
— Так точно.
— Выполняй.
— Слушаюсь.
Коренастый вышел и прикрыл дверь, словно кроме них двоих в кабинете никого не было.
Трошин почувствовал, как внутри него закипает гнев. Что они себе позволяют? Кто они такие? Рука автоматически потянулась к мобильному телефону. Один звонок и…
— Леонид Маркович, не стоит никуда звонить. Положите телефон на стол и не трогайте его, пока я не разрешу. И вы — тоже, — человек в костюме перестал вдруг качать уродливой головой.
— В смысле?! Вы мне запрещаете? — побагровел Трошин.
— Я вам советую, — бесцветным голосом сказал штатский. — Напомню. У вас сбежал участник тестирования вакцины. В канун запуска производства. Это, как минимум, халатность, а максимум, — саботаж. Так что, не нужно совершать необдуманных действий.
— Никуда он не сбежал, — сказал Лукин. — Куда тут сбежишь? Сидит где-нибудь в подсобке.
Штатский вздохнул. Могло показаться, что он действительно озабочен происходящим, хотя в это мало кто верил. Несопоставимы интересы — вакцина от гриппа не могла сама по себе заинтересовать военных или ФСБ. Даже пропажа почти готовой вакцины, но ведь ничего не пропало — результаты почти готовы и можно хоть завтра запускать производство. Они как раз успевают за два месяца до начала возможной эпидемии свиного гриппа.
— А что, собственно, вообще происходит? — не выдержал Трошин. — Забыл как вас зовут, извините. Вы же не будете утверждать, что вас интересует этот человек? Который, я уверен, вот-вот отыщется.
Штатский проигнорировал его вопрос. Он сидел возле окна, под фикусом и наблюдал, как все трое выложили свои мобильники на стол.
— И планшеты тоже. Смарт-часы, у кого есть. Вынужденная мера безопасности. Потом вам все вернут.
Любитель новых гаджетов Лукин нехотя снял свои новенькие Apple Watch, Золотов достал из кожаного портфеля Айпад.
— У меня только телефон, — сказал Трошин. Он не стал сообщать, что внизу, на стоянке, в бардачке джипа есть еще один телефон. На всякий случай.
— Через некоторое время я смогу рассказать… и не только рассказать, но и показать, что происходит. Боюсь, пока вам придется посидеть здесь… — с этими словами он легко поднялся со стула, подошел к директорскому столу и сгреб телефоны. Чуть позже я допрошу каждого из вас, хотя в этом и нет строгой необходимости. Я знаю, что вы… не имеете никакого отношения к тому, что здесь произошло.
В кабинете повисла тишина. Они не могли поверить в происходящее, хотя что-то подсказывало, что штатский, не задумываясь, применит силу и, возможно, даже оружие.
— Вы, кажется, берете на себя слишком много, — тяжело дыша, выговорил Трошин.
— Отнюдь, Леонид Маркович.
Штатский снова отошел к окну, как будто рассчитывал там что-то увидеть. Наклонил голову и помассировал виски — с силой нажимая на череп. Кажется, у него болела голова, возможно, начиналась простуда или грипп, подумал Лукин, наблюдая за каждым движением странного человека, которого прислали за ними следить. Разнюхивать. Он явно не в себе. И тот второй. Впрочем, эти ребята все странные — словно живут на другой планете.
— Нам нужно продолжать испытания. Их результаты могут быть нарушены, если мы в самое ближайшее время не возобновим наблюдения и сбор анализов — тогда препарат не будет признан и годы труда уйдут коту под хвост. Вашими стараниями. — Глаза Трошина горели гневом.
— Вы их продолжите. Совсем скоро. — Штатский зажмурился.
Ученые переглянулись.
— Может, вам таблетку дать? — спросил Золотов.
— Таблетка не поможет, — сказал штатский. — Потому что у меня ничего не болит.
— Как хотите.
— Будет лучше, если вы не создадите никаких проблем работе следственной бригаде. Понимаете, о чем я? Не нужно лишних телодвижений. Просто посидите здесь. Дверь я закрою на ключ. Он подошел к небольшому столику, возле фикуса, на котором стоял графин с водой. Налил себе стакан, залпом выпил, икнул. Лицо его перекосило, челюсти задвигались, будто он пережевывал воду.
Ни слова не говоря, поставил стакан на место и вышел. Они услышали, как лязгнул дверной замок.
— Откуда у него ключи? — спросил Золотов.
Трошин похлопал себя по карманам пиджака.
— Мои у меня, — сказал он. — Может быть, у Веры Ильиничны забрали?
Они переглянулись. Каждый из них думал об одном и том же, но первый отважился сказать самый молодой, Илья Лукин:
— Мда. И что будем теперь делать?



Глава 6

22 октября 2012 года
Отношения с Оксаной закончились в тот вечер двадцать второго октября 2012 года, когда раздался звонок телефона в кармане куртки. Андрей возвращался с задания — промозглым днем с фотографом Геной Власенко и редакционным водителем они вдоль и поперек облазили городскую свалку.
На северном склоне гигантской, с девятиэтажный дом, горы мусора, протянувшейся на несколько километров, они обнаружили ветхие лачуги, наспех сколоченные из подручного материала. Зияющие прорехи сараев, откуда то и дело показывались угрюмые настороженные лица, тут же задергивались заляпанной мешковиной, будто там, за этими аляповатыми ненадежными стенами скрывалось нечто ценное. Или жуткое.
Они зашли в лагерь вдвоем. Водитель остался ждать внизу, у развилки шоссе, опасаясь, что машину повредят или вовсе раскрутят на запчасти. Место производило крайне удручающее впечатление. Несмотря на день (они прибыли в половину двенадцатого), было темно, солнце не показывалось уже вторую неделю, холодно и сыро. Почти как в городе, только ко всем прочим прелестям, прибавлялся этот… запах. Сладковатый, приторный, назойливо пробирающийся во все щели, пропитывающий вещи, кожу, смешивающийся с дыханием — поначалу просто невыносимый.
У Андрея кружилась голова. Пришлось ползти по склону вонючей горы, иной возможности подойти к лагерю не было. Как назывались эти люди, живущие и работающие здесь круглый год? Мусорщики? Старатели? Чистильщики? Он понятия не имел. По обрывкам разговоров и слухам, на свалке обитали те, кто совсем опустился, потерял жилье, родных, надежду или вообще все сразу. Тут не спрашивали документов, трудовой книжки и справки из поликлиники, всем было наплевать на твое прошлое, настоящее и будущее — только разгребай мусор, сдавай сырье на пункт и получай причитающееся по прейскуранту.
С южной стороны в паре километров раздавался рев двигателей самосвалов, опрокидывающих звенящую массу на землю, бульдозеров, сгребающих горы трескающегося и крошащегося мусорного варева, под горой глухо лязгала станина гидравлического пресса, запечатывая продукты жизнедеятельности городка в плотные чушки и над всем этим островом, словно шапка ядерного гриба, колыхалось черное-белое облако воронья и чаек. Странное соседство, подумал Андрей. Вороны и чайки.
Он поежился. Казалось, отовсюду на них смотрят глаза. И отделаться от этого впечатления не удавалось. У подножия трущоб, выскочив из-за огромного ящика, на них ринулись две собаки, — невероятно худые, жилистые, на тонких длинных лапах. Они походили на чумных бешеных псов, клочья шерсти топорщились на впалых боках, челюсти лязгали, морды щерились глухим рыком.
Гена вскинул свой Никон, то ли пытаясь защититься, то ли в надежде сделать последний кадр, который прославит его хотя бы после смерти. Камера с внушительным объективом не отпугнула, а лишь раззадорила псов: они хоть и сбавили скорость, но теперь по их оскалившимся мордам было понятно — наглые двуногие сильно пожалеют, что ступили на чужую территорию. Где их никто не ждал.
Андрей с детства боялся собак, они внушали ему животный ужас: не раз кусали, потом мать возила его на уколы «в живот», так он думал, холодея, когда впервые на его ноге сомкнулись челюсти бездомной псины, обитавшей на пустыре за домом.
Оказалось, сорок уколов в живот — городская легенда. Так сказал усатый, огромного роста и силы фельдшер травмпункта, осматривая место укуса. «Хотя… в пятидесятых годах так и было — кололи взвесь мозга больной бешенством овцы, а сам вирус деактивировали с помощью фенола. Вакцина получалась слишком слабой, поэтому требовалось много уколов — четыре раза в день в течение месяца, чтобы точно сработала» — говорил он с озабоченным видом холодеющему от ужаса мальчику.
— Считать умеешь, сколько получится? — спросил фельдшер, набирая огромным шприцем мутную жидкость из банки.
Андрей чуть не заплакал, слезы навернулись на глаза, от страха его затрясло. Мать стояла за дверью, она ничем не могла помочь.
— Сто… сто двадцать… — пролепетал он.
— Правильно, — сказал фельдшер. — Сто двадцать уколов. И это еще не все, потом пятнадцать дней дополнительно. Но… не трясись ты так, теперь все иначе. Шесть уколов и свободен, мой юный кинолог.
Разговор тридцатилетней давности всплыл у него в голове, когда ближний пес, трамбуя лапами скрипучий пакет, ощетинился, чуть присел, готовясь к прыжку. Его жуткий утробный рык заставил Андрея попятиться, и он впервые пожалел, что не носит с собой оружия. Хоть бы и травматического, любого. Он был бы рад даже обычному перцовому баллончику. Гена стоял плечом к плечу, удерживая камеру возле груди — собаки же, такие худые, что походили на тени, кажется, были готовы идти до конца и уж точно не думали о смерти.
— Гена… — прошептал Андрей, — …когда она прыгнет, я схвачу… а ты мочи камерой по башке. Понял? — Нагибаться за палкой или камнем не было времени.
Гена вздрогнул. Сама мысль, что их запросто могут загрызть собаки, до сих пор не приходила ему в голову. Андрей же точно знал — эти могут, как тогда на пустыре. Но там ему повезло, первая собака вцепилась в ногу и принялась трепать штанину, а стая выглядывала из-за ржавого гаража дяди Наума на обочине, куда шел Андрей — в «штаб», когда вдруг из-за деревьев выехала на велосипеде тетя Дебора, жена дяди Наума. Она всегда проезжала мимо гаража, когда направлялась на дачу, — лишний раз убедиться, что все в порядке и их транспортное средство в безопасности. Огромная необъятная соседка, непонятно как управляющаяся с раскладным велосипедом, заметила мальчика и повисшую собаку на его ноге, удивительно проворно соскочила с педалей и заорала — зычным, натренированным голосом потомственной одесситки. Собак ветром сдуло, от уколов же отвертеться не удалось.
Андрей покосился. В ближайшей кибитке дернулась занавеска, грязная тряпка бардового цвета колыхнулась едва заметно, но он понял, что внутри кто-то есть.
— Эй, помогите! — просипел он. Негромко, чтобы не разозлись собак еще сильнее. — Мы не грабители, мы из газеты!
Вряд ли их кто услышит. Вой моторов из-за мусорной кручи перекрыл его голос. Никто не вышел.
Собаки пригнулись. Верный признак, что уже поздно о чем-то думать. Хорошо, если их всего две. А если нет? Если там, за коробками поджидает целая свора?
Собака позади, меньшая размерами, повела уродливой головой. Правое оборванное ухо повернулось. Ее слезящиеся, мутные глаза на миг блеснули — будто она увидела перед собой вкусную сочную отбивную и тут же погасли. Она заскребла передними лапами, зловонное дыхание, долетевшее до Андрея, смешалось с пробирающим уханьем.
— Тифон! Пшел! Пошел вон! — услышали они голос за спиной.
Рык сменился воем, собаки попятились, поскуливая. Андрей опустил папку, которой пытался защититься. Руки его дрожали. Стыдно признать, он чуть не обмочился. Напряжение, взведенное до состояния сжатой пружины, высвободилось — он выдохнул, — шумно, при этом странно всхлипнув.
— Фу ты, черт! — Гена пытался справиться с камерой, неестественно повисшей у него на груди — тесемка несколько раз перекрутилась, зацепив заодно пуговицы джинсового жакета. Пальцы не попадали на кнопки. Его руки тряслись крупной дрожью.
Андрей повернулся на голос, который раздался вовсе не из жилища-хибары, слепленной из остатков ДСП, темного сырого картона, рубероида и кусков потрескавшегося шифера.
Голос шел снизу — оттуда, где в темных зарослях замшелого облетевшего кустарника, такого плотного, что сквозь него ничего не было видно, шумел, сливаясь с завываниями ветра, быстрый ручей.
Девчушка вышла оттуда, из кустов. На вид ей было лет тринадцать, высокая, худая, поджарая с выпирающими скулами и распахнутыми серыми, как стальное октябрьское небо, глазами.
— Вы… что-то ищите? — спросила она, оглядывая их, как пришельцев. Собственно, видимо, так они и выглядели, особенно учитывая камеру на шее фотографа, за которую в любом злачном месте могли открутить голову.
Андрей взглянул на товарища. Его палец застыл на кнопке затвора, но он почему-то не фотографировал, — то ли стеснялся, то ли боялся ее спугнуть и навлечь гнев в виде собак, от которых второй раз вряд ли удастся убежать.
Одета она была в простой трикотажный спортивный костюм темно-синего цвета с белыми широкими полосками. Оттопыривающиеся пузырями колени болтались на ветру.
— Мы… — Андрей не мог сообразить, кто она такая и как с ней нужно разговаривать — как с ребенком или как со взрослой. Судя по внешнему виду, конечно, она была подростком и в таком случае, что она тут делала, когда все дети в городе на занятиях в школе? — Мы… из газеты, — сказал он неопределенно. — Меня зовут Андрей Лосев, я пишу статью о свалке, что тут происходит… а это, — Андрей кивнул в сторону застывшего Геннадия, — фотограф. Гена.
Девочка наклонила голову, оценивая сказанное.
— Я знаю вас, — вдруг сказала она. — И пишите вы не в газете.
Андрей смутился.
— Ну… это интернет-газета. Городской портал.
— Так и говорите. Газета — бумажная, — она кивнула себе под ноги и Андрей, к своему стыду, увидел там полуистлевший номер «Городского вестника», печатного издания администрации города. Когда-то он начинал в этой газете стажером, но как только появилась возможность, сбежал.
— Да… простите. Я не… — он прервался, потому что краем глаза заметил тех самых собак, которые отошли на некоторое расстояние и теперь наблюдали за происходящим с мрачным интересом. Он не сомневался, стоит ей подать знак, например, поднять большой палец или два раза моргнуть и эти зверюги, больше напоминающие гиен, чем обычных собак, в мгновение ока растерзают их, даже не поперхнувшись. Он знал эту породу. С виду хилые, на самом деле — безжалостные выносливые звери-убийцы, помесь доберманов с волками.
— Не бойтесь, они не кусаются без команды.
— Это ваши собаки?
Она кивнула.
— Но… мамы сейчас нет, придет через час. Если хотите, можете ее подождать. Тифон, Ехидна, — место! — крикнула она собакам.
Только сейчас Андрей понял, точнее, заметил, что девчушка держит в руках серый эмалированный таз с горой мокрых вещей.
— Вы там что… стирали? — самопроизвольно вырвалось у него.
Девочка не смутилась.
— Да, там ручей. Вода, правда, очень холодная. Руки замерзли. — Она помедлила. — Может быть… зайдете в дом?
Господи, подумал Андрей. Это не может быть правдой. Он посмотрел на «дом», куда она направилась, удерживая таз под боком.
Ветер усилился, теперь его порывы проникали сквозь тройной слой одежды, включая термобелье. Крупицы ледяного песка обжигали лицо. Гена пытался укутать камеру под куртку, но задубевшие руки отказывались повиноваться.
— Идем, — мотнул он головой. — Иначе околеем. — И сделал шаг по направлению к лачуге, вслед за девочкой. Собаки, как по команде, повернули головы, но с места не сдвинулись.
Андрей стало жутко. Кто они такие, эти люди?
Нехотя, косясь по сторонам, он пошел за Геной.
Когда они вошли в лачугу, девушка притворила за ними дверь, если это сбитое из необструганных досок решето можно было так назвать.
На удивление, внутри оказалось довольно тепло. В полумраке на стене, прямо напротив входа висел плакат с пятью пацанами, снятыми лежащими голова к голове, как ромашка, на ковре из денег и подпись: «Ласковый май наступит в октябре. Миллионеры из детдома во всех кинотеатрах с 1 октября». Яркий сочный плакат с улыбающимися баловнями судьбы.
— Мама обещала, что если я выучу таблицу умножения на семь, то она купит мне билет, — заметила она взгляд Андрея.
— Вы… тут живете? — он обвел помещение взглядом. Это была махонькая конура, состоящая из двух, как он понял, обособленных помещений. Одно, там, где они сейчас находились, исключая крошечный тамбур, загороженный свисающей с потолка темной тканью, видимо, было общей комнатой. В углу стоял продавленный тюфяк, чуть левее — подобие шкафа, только без ручек и с висящей на одной петле дверце, еще левее — стол, он как раз находился под окошком, также закрытым тряпкой на леске, как в вагонах. Пол устилал настоящий ковер, он проминался под ногами, видимо лежал не на земле, а на каком-то покрытии. Во второй комнатке Андрей заметил буржуйку, черная труба из нее тянулась вверх, в самой печке потрескивали поленья — с той стороны тянуло приятным и расслабляющим теплом.
Несмотря на то, что снаружи строение казалось насквозь дырявым, внутри было сухо и даже тепло.
— Мы давно здесь живем, — сказала девочка. — Есть неудобства, конечно. Запах. Холод. Но это только сперва. Потом привыкаешь.
— А… школа? Ты ходишь в школу?
Она покачала головой.
— Я хотела, но… у нас нет документов и… нам тут хорошо. Тут наш дом. Я учу таблицу умножения. Мама мне помогает. До семи уже знаю. — Она засмеялась невинным смехом, — такой бывает у детей, еще не осознавших, куда их занесло.
Гена, присевший на старую табуретку, покачал головой. За все время работы в городском портале подобного видеть не приходилось. И… девочка не производила впечатление глупышки. Она совершенно не боялась двух взрослых мужчин, что выглядело совсем уж странно в век насильников и убийц.
На противоположной от шкафа стене висело треснутое зеркало. Андрей увидел в нем свое отражение, лицо разрезал острый кривой скол — одна часть лица улыбалась, другая же, искаженная трещиной, скривилась словно от страшной боли. Он почувствовал, как по спине побежали мурашки — весь день с раннего утра он не находил себе места и теперь, глядя в зеркало, ему и вовсе стало казаться, что он находится в каком-то дурном кошмаре.
Он подошел к зеркалу и провел рукой по кривой трещине.
— Э! — резко отдернул палец. Темная капля крови выступила на коже. — Черт. Что за фигня? — он резко повернулся.
Гена вскинул голову.
В комнату вошла девушка.
— Наверное снова что-то жгут на полигоне. Если вам плохо, наденьте ту штуковину, — она показала на стену, где с гвоздика свисал зеленый армейский респиратор с бахромой пыли.
Последний раз он надевал такую штуковину на сборах, лет десять назад. Покосившись на фотографа, Андрей мотнул головой.
— Спасибо, мне уже лучше.
Она пожала плечами.
— Как хотите. Здесь столько разного летает, что обычный человек легко может подхватить какую-нибудь болезнь. Запросто. Даже просто поцарапавшись о зеркало… — она неестественно выгнула шею, боком-вверх, Андрей поспешил отвести от нее взгляд, будто увидел нечто противное, мерзкое, не предназначенное для чужих глаз. — Мама уже здесь.
Маленькая кибитка колыхнулась — волна морозного воздуха влетела внутрь, крутанулась вокруг ног и устремилась в приоткрытую кухоньку, где потрескивала буржуйка.
— Кора? — услышал он голос, необычно женственный и мягкий. — Кора, кто эти люди?
Андрей повернулся.
Перед ним стояла невысокая женщина с копной каштановых волос, стянутых пучком. Большие глаза смотрели прямо и открыто — в них не чувствовалось ни агрессии, ни злобы, и это шокировало больше всего. Пока они лазали по свалке, самое мягкое, что им пришлось услышать — была отборная трехэтажная брань и пожелания сгореть в аду.
— Я вас где-то видела, — сказала женщина, обращаясь к Андрею.
— Мама, это журналист из городского портала, помнишь, он в прошлом месяце писал, как лучше подготовиться к зиме, а мы читали и смеялись до упаду. «Обязательно увлажнитель воздуха, потому что, когда в квартире жарко, воздух становится сухим, что плохо влияет на ваше здоровье. Особенно это относится к детям».
Андрей улыбнулся.
— Ваша дочь права, меня зовут Андрей Лосев. Когда я писал ту статью, то не совсем представлял, в каких условиях ее будут читать… простите… — он обвел комнатку взглядом. — С увлажнением тут явно все в порядке…
В ее глазах отразилась грустная усмешка.
— Меня зовут Милена, — сказала она. — Не представляю, как вы сюда дошли. Это… — она быстро взглянула на дочь, — почти невозможно.
— Невозможно?
— Наши собаки… они…
— Да… — Андрей сглотнул, вспомнив жуткую сцену у домика. — Не знаю, где вы их нашли и как обучили, — он с сомнением покачал головой, показывая, что такой хрупкой женщине вряд ли под силу натаскать собаку-убийцу, — но свое дело они знают.
— Это не я, — она покачала головой, — это Кора их обучила.
— Странное имя для девочки, — пробормотал Андрей, но очередной порыв ветра через открытую дверь унес его слова со свистящим шипением.
— Наверное, вы замерзли, — сказала Милена. — Может быть, чаю?
— Я бы не отказался, — Андрей посмотрел на Гену. Тот кивнул.
Милена указала на просевший диванчик, стоявший у стены.
— Присаживайтесь, он крепкий. Много на своем веку повидал.
— Не сомневаюсь, — ответил Андрей, заставив себя опуститься на вытертую ткань мрачного бурого оттенка.
— Кора, — позвала мать. — Сделай, пожалуйста гостям чай, пока они расскажут, что же их привело в наши… не самые приятные места.
Андрей заметил, что руки у женщины очень… аристократичные, с длинными тонкими пальцами, белой кожей — никак не похоже на то, что она проводит день и ночь, разгребая мусорные завалы.
— Я работаю на ферме, оплодотворяю коров, — сказала она, поймав его взгляд. Это важная работа. Но платят все равно мало. Впрочем, нам хватает.
— Оплодотворяете коров? — Андрей никогда не слышал, что существует такая профессия. Он всегда думал, что этим обычно, как заведено в природе, занят бык.
— Быков на всех не хватает. Бык может быть не в настроении. Он может заболеть. А иногда ему просто не нравится корова. — Понимаете? — она словно прочитала его мысли.
Андрей хотел сказать, что ферма могла бы выделить жилье, хоть какое-нибудь, но осекся. Сейчас никому нет дела до твоих проблем. Где ты живешь, чем питаешься, куда ходят твои дети — это твои проблемы, решай их как хочешь. А если не нравится, всегда найдутся желающие на твое место.
Он кивнул. Хотя не представлял — каково это, каждый день осеменять коров.
— Кто-то должен это делать, — сказал она. — Вот вы пишите, чем обогревать жилище зимой, как обеспечить в нем влажность. Это тоже хорошее и нужное дело.
Андрей почувствовал себя полным ничтожеством и готов был сквозь землю провалиться от стыда.
Гена сидел на табуретке, не смея прикоснуться к камере. Обычно он не спрашивал разрешения и нажимал кнопку затвора, когда этого хотелось ему. Но тут что-то его останавливало.
— Так что же вас привело? — вновь повторила Милена свой вопрос. — Обычно все делегации остаются внизу, походят пару минут, на большее их не хватает.
Андрей потупился. Начинать ей рассказывать о проблемах горожан, которые страдают от назойливых запахов — не будет ли это верхом лицемерия и черствости с его стороны?
Но она сама помогла ему, встряхнув копной рыжих волос.
— Наверное, как я могу догадаться, жителей города тревожит… сильная вонь со стороны свалки. Особенно… когда дует северо-восточный ветер, — сказала она, потирая пальцами запястье. Только сейчас Андрей в изумлении увидел тонкий, необычайно искусный браслет из драгоценного металла, украшенный красными камнями.
Она спохватилась, заметив его взгляд.
— Нашла на свалке, тут много китайского барахла. У меня целая коробка, может хотите выбрать кому-нибудь в подарок? Они совсем новые…
Андрей покачал головой.
— Так и есть, — сказал он. — На портал поступает много звонков, люди пишут на форум, но власти никак не реагируют, хотя мы переадресовывали им эти обращения. Вернее, присылают отписки. Недавно они направили на свалку комиссию из санэпидстанции, та проверила, все показатели в норме. И что тут скажешь. Скорее всего, формально они правы. На бумаге все отлично. Пахнет розами и…
— Формально и ада не существует, — сказала она.
Андрей посмотрел на нее вопросительно.
— Но вы находитесь прямо у его входа. Если эта свалка когда-нибудь выйдет из-под контроля, для города это будет означать ад. Свалка проглотит город, даже не заметит. Уж поверьте. Мало того, что руководство фермы, насколько я знаю, сбрасывает здесь мертвых свиней, погибших от какой-то болезни, это еще не все…
Андрей посмотрел на Гену. Тот сидел, завороженный.
— Не все?
— Нет. Из Москвы привозят бочки без этикеток. Что в них — никто не знает. Камазы разгружаются после полуночи, за этим следит вооруженная охрана, которая сопровождает грузовики.
Андрей почувствовал, как холодный липкий ужас забирается ему под рубашку.
— Потом бочки перегружают на паллеты и погрузчиками, очень медленно, отвозят в третий ангар. Что происходит дальше — никому неизвестно. Но… я думаю, ничего не происходит. Они просто вырыли там яму и сливают содержимое бочек под землю.
Андрей вспомнил странный привкус чая и кофе в последнее время — сладковатый, приторный и одновременно затхлый, как вонь из сточной канавы.
— Но… ваша дочь… Кора. Она стирала вещи там, внизу.
Милена быстро взглянула в сторону кухни, где тень Коры склонилась над буржуйкой.
— У нас нет стиральной машины. И денег на прачечную. Выкручиваемся как можем.
Я должен им помочь, я должен им помочь, — свербило в мозгу.
— Как же так… — сказал он в раздумье. — Вы тут с дочерью, которой нужно ходить в школу, без элементарных удобств, на вершине свалки, которая в любой момент может рухнуть в преисподнюю, угробив вас и… вы так спокойно об этом рассуждаете? А где же ваш… муж? Где он? Почему ни черта не делает? Я так понимаю, он и алименты не платит?
Милена усмехнулась.
— Боюсь, вам не понять. Все очень сложно…
— Но что-то же нужно делать!
Глаза ее блеснули — в глубине их он успел разглядеть скорбь.
— Боюсь, все бесполезно, — сказала она. Ее черное платье затрепетало и только теперь Андрей понял, что она в одета во все черное, с ног до головы — как будто находилась в трауре. — Мне не хотелось бы продолжать эту тему. Здесь он нас точно не достанет, и мы счастливы хотя бы этим.
— Кто — он? И… как можно быть счастливым… этим? — Андрей силился, но не мог ее понять. Вероятно, трагедия этой семьи была столь чудовищной, что его мозг отказывался воспринимать ее, истошно крича: приедешь в город, срочно иди в полицию и пиши заявление! Нужно вытащить их во чтобы то ни стало!
В разбитом зеркале за ее спиной Андрей поймал свое отражение. Если бы оно висело ближе, наверняка бы он испугался — побелевшее лицо, без кровинки, широко открытые глаза, плотно сжатые челюсти. А на второй половине зеркала ему показалось… или нет… он увидел свой череп, выбеленный, с пустой черной глазницей и торчащими зубами — и в ужасе поднял руку, чтобы потрогать лицо, но видение уже пропало, кожа оказалась на месте, как и нос и рот и губы. Он судорожно вздохнул.
— Чай готов! — в комнату вошла девочка. Она внесла на серебристом подносе две чашки на блюдцах. Рядом стоял фарфоровый заварник с вереницей мудреных символов.
Милена придвинула миниатюрный столик, потом разлила чай. Андрей взял чашку точно в полусне — снова осторожно взглянул в зеркало: все было в порядке.
— То, что вы рассказали — какой-то бред, уж простите, — выдавил он. — И насчет свалки тоже. Я не могу обещать, но сделаю все, что в моих силах, чтобы это прекратить.
— В ваших силах это прекратить, — сказала она, делая паузы между словами. — Все в ваших силах.
Андрей отхлебнул обжигающий чай. Гена держал свою кружку возле рта. Белесый дымок подымался из нее и струился рядом с лицом — огибая каждую складку кожи, на которой выступили маленькие блестящие капельки пота. Он сидел с закрытыми глазами.
— В ваших силах это прекратить, — сказала она еще раз. Черное платье распахнулось и от ее ослепительной наготы Андрей зажмурился — тепло волнами пульсировало в его теле, мысли сменяли одна другую, и все, чем он жил до этого, вдруг стало неважным, несущественным, словно он вдруг нашел ответ на вопрос, который искал с самого рождения — зачем он тут, ради чего и ради кого, что предстоит ему сделать и готов ли он к этому — все это промелькнуло перед его мысленным взором в одно мгновение. Пораженный увиденным, он хотел было что-то сказать, но не смог даже открыть рта.
Тогда разбитое зеркало, висевшее там, на стене картонной лачуги, взорвалось миллионом осколков и его частички взлетели ввысь; серебрясь и вращаясь в лунном свете, они, гонимые северо-восточным ветром, понеслись к Городу.
В ваших силах это прекратить, в ваших силах это прекратить, в ваших силах это прекратить, — твердил он, ворочая пересохшим языком.



Глава 7

2012 год
Обычно после смены в диспетчерской, заканчивающейся в семь вечера, Оксана торопилась в церковь на вечернее богослужение. Андрей совершенно не имел ничего против, да только вот церковь это была не та, деревянная, старая, пережившая так много событий и потрясений на своем веку, что один ее вид внушал священный трепет.
Около года назад она принесла домой тонкие журналы, напечатанные в очень хорошей типографии, пахнущие свежей краской и качественной бумагой.
«Сторожевой маяк», — прочитал Андрей название и подумал, что журналы, видимо, — рекламные проспекты какого-нибудь агентства недвижимости или турагентства. Он не обратил внимания на содержание, специфика работы на портале, где он волею случая также писал и рекламные тексты выработали в нем чутье на фальшь.
Сто процентов, хотят что-то впарить доверчивым работницам. Но так как он сам, по сути, занимался тем же самым, его внутренний стопор на этот раз не сработал.
Так и лежала веером стопочка, пока он однажды не открыл один из них.
ПОЛОЖИТЕ НА ВИДНОМ МЕСТЕ. И УВИДИТЕ, ЧТО БУДЕТ. ОН САМ ПРИДЕТ. КОГДА БУДЕТ ГОТОВ.
Такой совет прочитал Андрей на третьей странице в колонке под заголовком «Как убедить мужа ходить в церковь Судного Дня?»
НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ЕГО УБЕДИТЬ. ЕГО СОЗНАНИЕ ЗАХВАЧЕНО САТАНОЙ.
Что? — подумал он. — Кем захвачено? Этого еще не хватало.
Все свое свободное время жена проводила в новой церкви. Впрочем, ее поведение не сильно изменилось, по крайней мере, внешне. Она его убаюкала.
— Я прочитал журналы, что ты оставила на столике, — сказал он жене.
Дело было весной, она сняла плащ, с каким-то странным любопытством взглянула на него.
Она гадает, подействовало или нет. Приду ли я сам или, как обычно, что-нибудь устрою, из-за чего ей придется краснеть.
— Тебе не нужно ничего говорить, — сказала она. — Но если вдруг… тебе действительно захочется…
— Мне уже хочется, — сказал он мягко, поднялся и подошел к жене. Ее стройное тело даже после десяти лет совместной жизни притягивало и манило его. — Саша уже спит, я покормил и уложил ее… — Он потянул жену к себе.
С приоткрытого балкона пахнуло неприятным запахом. Иногда со свалки приносило совсем ужасные ароматы, он давно хотел съездить туда, сделать большой репортаж, но все руки не доходили. Да и за написание рекламных статей на портале платили больше, чем за материалы о жизни.
Вдалеке ударил колокол старой церкви. Вечерня.
Оксана отстранила его руки.
— Андрей, я устала. Давай не сегодня.
Он слышал это уже полгода и не понимал, что происходит. Внутри все закипало. Он пытался разобраться в себе, понять, что он упустил, не придал значения, может быть, обидел ее. Но ничего не находил.
— Не сегодня? А когда?
Она взяла в руки журнал, раскрыла его и замерла.
— Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма, — прочитала она.
Андрей помолчал, пытаясь взять себя в руки.
— Оксана, послушай… я же не против, что ты занимаешься… этим. Но давай как-то в меру, что ли. Понимаешь меня?
Она не отрывала взгляда от лакированных листов, запах которых он ощущал даже с трех метров. Андрею показалось, что ее руки вросли в обложку и пустили в ней корни — так причудливо сплелись пальцы с нарисованным на обложке деревом. Видимо, это было древо добра и зла, если он правильно помнил, как оно называется.
— Мне приходится выслушивать на работе столько, безо всякой меры, что только чтение этих журналов спасает меня. Они спасли меня. Ты хочешь знать, понимаю ли я тебя. А ты меня понимаешь?
Ну вот, начинается, подумал Андрей. Сейчас будет перечисление всех его грехов и кары, которая обрушится, если он не покается и не ступит на путь истинный, который, как известно, ведет в церковь Судного дня и никуда больше. И уж точно не в бар «Свобода».
— Я понимаю, что тебе нелегко. Но… может быть, сменить работу? Твоя мама давно говорит об этом.
— Мне нравится моя работа, я не собираюсь никуда увольняться. К тому же, на работе есть те, кто меня слушает и понимает. И в церкви тоже.
— Этот… пастор Леонид, что ли? — не смог удержаться Андрей.
Ее глаза блеснули незнакомым ему чувством. Что это было? Ненависть? Злоба? Или просто усталость?
Она перевернула страницу. Плотно сжатые губы дрожали.
— Пастор Леонид святой человек, — сказала она, потом опустила журнал на столик. — Он бы с радостью повидался и поговорил с тобой. Когда ты будешь…
— …готов.
— Готов, — эхом повторила она. — Но это случится не скоро.
Андрей покачал головой, вышел на кухню и плеснул себе в стакан коньяка.
Она наблюдала за ним с каменным выражением лица.
— Все, что ты делаешь сейчас, делаешь не ты, — сказал она. — Тобой управляет злая сила. Она разрушает тебя. И добьется своего, вот увидишь.
— Да. Уже добилась. Мне просто нужна нормальная жена.
Оксана фыркнула, вытащила из сумки библию, раскрыла словно наугад и зачитала с придыханием:
— …ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь — святы.
— Ты, наверное, целыми днями готовишься, чтобы отвечать цитатами, да? Только зачем? Хочешь, чтобы я ходил туда с тобой? Нет. Этому не бывать.
Кажется, Оксана нисколько не удивилась. Она вздохнула и ушла в комнату, где спала Саша.
В последнее время она пыталась и Сашу брать с собой на богослужения, но Андрей резко воспротивился, пообещав спустить журналы в унитаз. Тогда она повесила крест над ее кроваткой и каждый вечер читала молитвы, поглядывая в лицо спящей дочери, надеясь, что во сне сказанное усваивается подкоркой напрямую, минуя сознание. И ребенок придет к Богу самым естественным путем. Когда наступит время, Саша поймет, что Его Слово буквально пропитало ее, наполнило и освятило, как если бы в темную ночь она открыла глаза, а небо озарилось внутренним сиянием.
Андрей слушал монотонный бубнеж жены и не знал, что ему делать.



Глава 8

Осень 2012 года
Они не соврали.
Это было не больно. Совсем не больно. Как комарик укусил. Маленький, звенящий комарик. Комарик, звенящий так назойливо и монотонно — она хотела махнуть рукой, чтобы отогнать его от уха, отогнать, отогнать! — но ничего не получалось.
Ей было не больно, хотя… тело ее кричало и мозг пронзила игла ужаса, но прежде чем он среагировал, чтобы послать ответные волны страха, та его часть, что сигнализирует об опасности, уже отключилась и Саша просто констатировала: боли нет. Смерти нет. И жизни тоже нет. Ничего нет.
В бескрайнем пространстве белого потолка проплыл розовый шарик. Ее ОСОБЫЙ ШАРИК. Она не понимала, почему не может взять его за желтую извивающуюся словно хвост змеи ленточку. Шарик бился о потолок, а она смотрела на него снизу-вверх немигающим взглядом.
Потом она увидела над собой лицо с бородкой. Это был Айболит. Его колпак съехал, а когда он нагнулся к ней, стягивая дрожащими руками «светаскоп», и вовсе упал ей на лицо.
Саша хотела рассмеяться, ей показалось, что это такая игра — доктор играет с ней, и теперь нужно вскочить, сбросить его щекочущий колпак, схватить за ленточку скачущий шарик и срочно догнать Петю. Похвастаться ему, взять за руку и потом вместе, вприпрыжку, побежать в группу, где можно будет играть до самого вечера. И рисовать дом. Папу. Маму. Город. Гору.
Гора.
Она не могла вскочить. Просто не могла. Руки и ноги не повиновались. Как во сне, когда нужно бежать со всех ног от ужасного чудовища, все тело вдруг онемело, налилось свинцовой тяжестью, отказываясь слушаться — от кончиков ее русых волос до самого последнего пальчика на ноге. То есть, совсем.
Но если во сне ей все же удавалось, не сразу, но ценой неимоверных усилий хотя бы поднять руку, сдвинуть стотонное тело на миллиметр, которое вязло в тягучей черной смоле, то здесь…
Где — здесь?
Саша повернула голову. Или ей показалось, что повернула. Калейдоскоп картинок, всего того, что она видела и не увидела в тот момент обрушился на нее со скоростью несущегося навстречу поезда. Кадры мелькали подобно желтым окошкам — едва различимые, и по мере того как она смотрела на них, становились все более страшными.
— Доктор? Доктор! Она потеряла сознание! Она не дышит!
Потолок взметнулся, стены повело, стол, возле которого стоял Айболит — накренился и стал расти в размерах, приближаясь. Медленно, очень медленно. Но соображала она на удивление ясно и быстро — как никогда, словно тормоз, державший все это время сознание, отпустил.
Глаза доктора расширились. Она сперва не поняла его реакцию, а потом вспомнила, что точно также отреагировала мама, когда она взяла нож, чтобы помочь чистить картошку и рубанула себя по большому пальцу — до кости. И никакой боли она вовсе в тот момент не чувствовала, лишь легкий, невесомый комарик прожужжал где-то рядом, над ухом. И почти не испугалась вдруг выступившей жирной полосы алой крови. Опустила нож на стол, положила картошку. Повернулась к маме, улыбаясь, и протянула ей руку. Мама мыла посуду и не сразу откликнулась. Но когда она, наконец, повернулась…
Да, у нее были точно такие же глаза.
— Мамочка, ничего страшного не случилось, я немножко порезалась, — сказала она самым ласковым голосом, на который была способна, зная, что ей влетит по самое первое число и может быть даже, родители заберут планшет в качестве наказания. Ведь никто не разрешал брать этот проклятый нож. И картошку из грязной плетеной корзинки.
Она просто хотела помочь. Помочь маме приготовить ужин. Мама устала, ее задолбало каждый день стоять у плиты.
Скорее всего, Айболита до коликов задолбало (так сказала мама, доктор так не говорил) ездить по детским садам и колоть проклятую прививку. Он тоже стоял спиной и не видел, что произошло, а когда повернулся на истошный крик медсестры, неловко взмахнул руками, задев стул, который отлетел к стенке, перевернувшись ножками вверх (как это смешно!) — только тогда его глаза стали один в один как мамины и рот приоткрылся буквой «о», дудочкой, усы сморщились, а колпак опасно накренился.
Все это растянулось на долгие-долгие часы, может быть, даже месяцы или… годы. Что-то липкое и вяжущее затормозило Сашу и не только ее, но и вообще все вокруг, превратило прохладный воздух в патоку, серый свет, проникающий сквозь длинные белые вертикальные жалюзи — в зефирное благоухание, такое безвоздушно-сладкое, что легкие замерли, боясь его вдохнуть и… потерять.
Она открыла рот, чтобы сказать доктору, — все нормально, и не стоит так волноваться сущему пустяку. Это даже не порез на пальце, как тогда на кухне — сейчас она видела свои руки и растопыренные пальцы — ни кровинки, ни царапинки. Так почему же он так испугался? Почему его лоб под смешным колпаком собрался жирными блестящими складками?
И нужно обязательно его предупредить, что если он не удержит свой докторский колпак, то останется без него, а разве доктор Айболит может быть без колпака?
Взрослые всегда делают из мухи слона. В тот раз мама так перепугалась, что забыла ее отругать за нож и картошку — так за что же ее теперь могли отругать? Она наверняка что-то сделала не так, скорее всего, не заметила позади какой-нибудь столик и случайно задело его, а там находился важный и хрупкий медицинский инструмент. Других объяснений у нее не было.
Доктор все же не удержал колпак. Это оказалось смешнее всего.
— А-дре-на-лин!!! — прорычал он по буквам. Так медленно, что Саша, утратившая вдруг равновесие (это она поняла по взлетевшим вверх рукам), сначала даже не поняла, что это говорит вообще человек, а не испорченный телефон.
Но и обернуться, посмотреть, что же она уронила, тоже не могла — не получалось.
К чему весь этот спектакль, подумала Саша. Если они хотят ее наказать, поставить в угол, или рассказать все родителям, от которых, конечно же, тоже обязательно влетит (прежде всего, от мамы), то почему бы не сделать это сразу — без гримас и какого-то «ад-ре-на-ли-на», звучащего как заклинание из страшной сказки.
Краем глаза она смогла уловить выражение лица медсестры, находящейся слева — ее улыбку сменила восковая маска страха. Глаза расширились до такой степени, что белки вот-вот грозили выскочить из глазниц и тогда Саша поняла, что действительно, случилось нечто ужасное. Даже может ужаснее, чем просто разбитая склянка или термометр, хотя, что может быть ужаснее?
Пропуская кадры, теряя их яркость, выпуклость, реальность, Саша продолжала наблюдать и то что она видела, мелькало мимо нее — словно уходящий поезд с его желтыми окошками.
На руке затянулось что-то очень упругое, жесткое. Потолок удалялся, она пошатнулась вперед, но падала навзничь. Шарик парил высоко-высоко и как она ни силилась, не могла разглядеть, что же там нарисовано. Какое животное на ее ОСОБОМ ШАРИКЕ?
— Господи боже! — ощутила она горячий выдох на своем ухе.
— Обкалывай, обкалывай быстрее крест-накрест!
Сестра попыталась поймать ее тельце, но Саша проскользнула меж выставленных перепуганных рук, словно серебристая рыбешка в сумбурном потоке ручья.
— Да что ж ты… — в сердцах выкрикнул доктор, приближаясь и нависая.
Тогда-то колпак и съехал с его головы. Смешной такой колпак. Белый, белоснежный. Похожий на кастрюльку для картошки, только без ручек.
Она увидела его глаза — в них читалось недоумение, он не слишком понимал, что вообще происходит и Сашу это обнадежило. Значит, не все так страшно и, возможно, скоро она выйдет отсюда, когда они закончат свою странную медленную игру. Как во сне. Да.
В тот момент, когда он нагнулся над ней, срывая «светаскоп» — глаза его блеснули и был это не отсвет ламп, блеснули его огромные черные зрачки — расширенные, бездонные и бесконечно холодные — Саша слишком поздно это поняла, а может и вообще не поняла, а просто отстраненно зафиксировала — тогда-то колпак и съехал совсем. Он упал ей на лицо, закрыв глаза и потолок и шарик, дразнящий своим розовым боком.
Саша засмеялась.
Она давно не смеялась так звонко, от смеха ее просто выворачивало, бабушка обычно в таких случаях говорила — «смешинка в рот попала».
Действительно. Айболит был полностью лысым.
Потом свет померк.



Глава 9

1 ноября 2014 г.
Когда штатский вышел из кабинета, темные дубовые панели стен, кажется, даже слегка посветлели.
Пару минут они сидели молча, не произнося ни слова, прислушиваясь к удаляющимся шагам — на втором этаже здания остался паркет со времен СССР. И теперь гулкое эхо разносило по пустому коридору одинокое цоканье каблуков.
— Ушел? — тихо, как школьник, прячущийся от злого завуча, спросил Лукин.
Золотов кивнул. Его кабинет заместителя директора НИИ находился ровно напротив — через фойе. Там, в спортивной осенней куртке лежали ключи от новенькой Тойоты Камри. О том, чтобы задержаться, не могло быть и речи. Он намеревался во чтобы то ни стало тотчас уехать, а чуть позже, когда все уляжется, написать заявление об увольнении. Стоило портить бесценные нейроны, которые, как известно, не восстанавливаются, на то, чтобы выслушивать подобное — чуть позже я допрошу каждого из вас — это с какой стати и на основании чего?
Он уже открыл было рот, чтобы высказать претензии директору, но тот поднял руку.
— Подожди, Виталий. Не скачи.
Трошину оставался год до заслуженной пенсии, когда он с чистой совестью сможет начать тратить свои миллионы на черноморском или любом другом побережье планеты. На его место кое-какие силы из Москвы пытались просунуть своих людей, однако Трошин стоял мертво — только Золотов. Только зам разбирается в тонкостях и технологии работы института, знает коллектив, опытный вирусолог и, что тоже немаловажно, не рвется к власти, спокоен и трезв. Трошин не знал, что Золотову давно предложили должность в крупной фармацевтической компании, производящей вакцины по технологиям НИИ. Должность тихая и спокойная, с максимумом привилегий и минимумом нервотрепки. Бизнес не делал ставку на Золотова во главе НИИ, он был для этого слишком мягок, однако его умение втереться в доверие, оставаться эффективным на вторых ролях — незаметной серой тенью, это их устраивало.
— Что не скачи, Леонид Маркович? Может быть, вы о чем-то знаете и забыли нам рассказать?
— Виталий Сергеевич… Виталий… Меня подняли с постели, так же, как и тебя — в восемь пятнадцать. В девять я был тут. Что, по-твоему, я могу знать?
Золотов пожал плечами.
Сидевший тихо Лукин кивнул на серый стационарный телефон.
— Наберите уже кого-нибудь, это похоже на цирк. Еще… — он поднял руку, намереваясь взглянуть на часы, но увидев, что они отсутствуют, чертыхнулся. — Еще… примерно час, час у нас есть, и потом результаты тестирования можно смыть в унитаз, их никто не признает. Если московских еще удастся упросить прикрыть глаза, то федеральную службу — бесполезно. Я уже не говорю про ребят из ВОЗ. Там звери.
Трошин кивнул. Он понимал, что дорогостоящее исследование может прерваться на финальных испытаниях и тогда, по сути, придется начинать все сначала. А это время. Не факт, что формы и штаммы гриппа, против которых так эффективно работала вакцина, будут еще актуальны.
Директор снял трубку, его палец коснулся кнопки телефона. Потом он потряс трубку, посмотрел в дырочки и водрузил ее на место.
— Не работает, — сказал он задумчиво. — Отключен.
— Похоже, мы заложники, — резюмировал Лукин. — Может быть, это вообще не органы? Обычный рейдерский захват. Сейчас по очереди нас вызовут, созовут совет директоров, введут своих людей, перепишут собственность и патенты и… дело сделано. А мы тут гадаем. Неужели нет больше никакого телефона?
— В машине есть, — сдавленным голосом сказал Трошин. До варианта, озвученного Лукиным, он почему-то не додумался. А ведь, согласно принципу Оккама, это самое простое объяснение. Внедряют своего человека в тест-группу. Дожидаются конца испытаний, чтобы точно знать, стоит или нет идти на риск: ведь сумма заказа на новую вакцину могла составить более пятидесяти миллионов долларов. И это только в России, без учета братских республик и дальнего зарубежья. Если выяснится, что испытания прошли успешно, происходит захват НИИ и всех технологий. Вполне законным способом доли переписываются на свои предприятия.
— Господи… — прошептал Трошин. — Не может быть… Кто же эта крыса? Аргентум? Фармапром? Кто?
— Скорее всего, вторые, — нехотя сказал Золотов. — Эти точно могут.
— Что? — Трошин убрал руки, которыми обхватил мясистое лицо. — Что ты сказал?
— Фармапром.
— Почему? Откуда ты…
— Они предложили мне зама по науке…
Кровь схлынула с лица директора. Он застонал, как подстреленный кабан — протяжно, надрывно, словно это известие поразило его в самое сердце.
— Виталий… как же… — он вдруг схватился за грудь.
Двое мужчин подскочили как по команде.
— Леонид Маркович, — прошептал Лукин.
Но Трошин замотал головой.
— Все нормально. Сейчас… Пройдет… — Он отворил ящик стола, наугад выудил оттуда темно-коричневый пузырек с таблетками и закинул одну в рот.
Через пару минут мертвенно-бледные щеки и лоб порозовели. Он сидел, грузный и враз постаревший, глядя бессмысленным взглядом прямо перед собой.
— Я не согласился. Я ничего им не ответил, — сказал Золотов.
— Ты мог хотя бы предупредить. А теперь…
— А вдруг это не они? — спросил Лукин в повисшей тишине. — Конечно, они могли быть в этом заинтересованы, но ведь они также знают, что у Леонида Марковича племянник в министерстве, да и не только племянник. К тому же… какой смысл поднимать скандал на всю страну в канун эпидемии? Если об этом узнает президент, а он, поверьте, узнает, мало не покажется. Сорвать госпрограмму вакцинации — это вам не шутки. Зачем так рисковать даже ради пятидесяти миллионов? Все равно они свое получат, ведь они подрядчики — и без риска. Сумма поменьше, но…
— Резонно, — заметил Золотов. — Такой риск себя не оправдывает.
— Стоп! — сказал Лукин, посмотрел на Трошина и кивнул на экран монитора, стоящий у края стола. Директор редко пользовался компьютером, предпочитая делать записи в ежедневнике, но в кабинете Лукина стоял точно такой же блок Apple. В начале года институт закупил целую систему и связал компьютеры в сеть. — Работает же?
Трошин пожал плечами.
— Как поставили, ни разу не включал.
— Давайте попробую.
С этими словами Лукин под виноватым взглядом Золотова, который походил на проштрафившегося ученика, подскочил к компьютеру. Через пятнадцать секунд блок загрузился, Лукин, потирая ладони, запустил браузер.
— Сейчас мы им устроим. Кому писать? — спросил он, набирая адрес почтового сервера.
— Пиши Ковалеву, это пресс-атташе МВД и Зельцеру в Минздрав. А, еще Караваеву в Администрацию, мы только вчера обсуждали программу детской вакцинации, и он за нас порадовался, сказал, что Президент особо на нас рассчитывает в этом году. Мол, покажем, как наши ученые смогли сделать то, что пока никто не делал. Точно, Караваеву. Он им устроит, паразиты…
Курсор вертелся на белом экране и… ничего не происходило. Полоска загрузки замерла на одном месте.
— Что? — не выдержал Золотов.
— Не идет, — сказал Лукин.
Прошла еще минута. Он попытался ввести второй адрес, третий — безрезультатно. Никого движения.
— Сети нет.
Они посмотрели друг ну друга.
— Кажется, все серьезнее, чем мы думали, — откликнулся Трошин.
— Что было написано у него в удостоверении? — спросил Лукин, нажимая кнопки, хотя всем уже было ясно — заблокированы любые способы связи с внешним миром.
— ФСБ. Имя не помню. Майор Гаврилов или Галилов… как-то так. Но какое это имеет значение. Удостоверение можно подделать.
— Надо было позвонить в управление, пока была такая возможность и уточнить, — раздраженно сказал Золотов. — Так можно пускать любых мудаков с удостоверениями, купленными на трех вокзалах. Он, конечно, хотел уколоть Трошина — в отместку за его обиду, ведь, по сути Золотов никого не предал, а о предложениях, которые постоянно сыплются — он докладывать не обязан.
— Вот и позвонил бы, Виталий. Ты приехал через пять минут после меня.
— Но я не видел удостоверения, — парировал Золотов. — И вы мне ничего не сказали, кроме того, что у нас органы. Теперь получайте за свою халатность.
Трошин открыл рот, потом закрыл его. Возразить было нечего, Золотов, какой бы он ни был, оказался прав. Трошин подставил под удар институт и вообще всю программу, повел себя непрофессионально, а по сути — смалодушничал, струсил.
Он облизал сухие губы, хотелось пить, в кабинете сильно топили.
— Вот же черт… — тихо сказал Трошин. — Так глупо попасть… — он тяжело поднялся и подошел к окну, где возле фикуса на столике замер графин с водой. Налив стаканчик, выпил.
— Будешь? — кивнул он Золотов.
— Давайте, — ответил тот. — Хотя я не отказался бы и покрепче.
— Есть и покрепче, но… мне нельзя. А тебе могу налить.
— Буду благодарен.
Трошин вернулся к столу, где возле компьютера копошился Лукин, открыл одну из темных панелей, за которой располагался бар, доверху заставленный дорогим алкоголем. Каждый посетитель директорского кабинета, не без оснований полагая, что тот имеет отношение к медицине, вручал бутылочку чего-нибудь этакого — Золотов через плечо директора заметил этикетки японского односолодового Сантори Ямадзаки, Джек Дэниэлс и шеренгу коньяков…
— Ого, — вырвалось у него.
— Что желаешь? — спросил Трошин.
— Если угощаете, предпочту Сантори. В синей коробке.
— Губа не дура, — шутливо ответил Трошин. Достал коробку, распечатав ее, вынул бутылку.
Через пару минут Золотов вдохнул аромат одного из самых дорогих виски в мире и зажмурился от удовольствия.
— Нет худа без добра. Где еще такое попробуешь.
— Илья, ты будешь? — спросил Трошин.
— Нет, я не пью, — откликнулся тот, засев за компьютер. — Да где же оно? — едва слышно произнесли его губы.
— Ну как знаешь. А я, пожалуй, все же выпью.
Трошин налил себе виски в широкий стакан.
— Чертов день, — сказал он, глядя в окно, за которым плясали мелкие, точно сахарная пудра, снежинки, и опрокинул жидкость в рот.
— Мы же все у вас под колпаком, — пробормотал Лукин, — так где же, где оно? — он барабанил пальцами по клавиатуре, но, видимо, что-то не получалось. По его виску потекла капелька пота. — Как же жарко у вас тут.
Трошин вытер рот тыльной стороной ладони.
— Под каким колпаком, ты о чем?
Лукин выпрямился. Он был красный, даже багровый, словно вареный бурак и его молодое лицо стало одутловатым, они все как-то враз состарились здесь, — подумал Трошин.
— Вы можете следить за каждым сотрудником института. Разве вы не знали об этом? Когда ставили компьютеры, потом настраивали сеть, я спросил, будет ли подключена к сети система видеонаблюдения? Их устанавливали разные фирмы и технически они могли быть несовместимыми. Я тогда подумал, что было бы удобно мне из кабинета смотреть, что творится в лаборатории и испытательных боксах. Чтобы лишний раз не бегать понапрасну, когда кто-то забудет закрыть шкаф с реактивами или не выключит свет в барокамере.
Золотов с Трошиным переглянулись. Кажется, они впервые слышали о такой возможности.
— То есть… ты хочешь сказать, что помимо постов видеонаблюдения, я могу…
— Да. Теоретически. На своем компьютере в кабинете я так и делал. После того, как поставили систему, они смогли их объединить и дали мне адреса, но, похоже… они для вашего компьютера не работают. Должны быть какие-то другие адреса. Я же нахожусь в другом здании, у меня другая подсеть. А какая тут у вас, я не знаю…
— Вот это да, — сказал Золотов. — Уже почти год как я мог бы смотреть на задницу Ани Верник в бухгалтерии, а ты молчишь? Шутка.
— Что уж. Аня Верник очень даже, — медленно сказал Трошин. — Тебе-то, холостому, сам бог велел туда смотреть. Только вот… как? — Он повернулся с бутылкой в руках, плеснул себе еще в стакан, потом добавил Золотову. — Постой, постой. Это не те ребята, что сломали нам клетку обезьян и потом мы ловили одну почти целый день?
— Эти, — подтвердил Лукин. — Они мне весь потолок разворотили своими дрелями. И насвинячили в чистой зоне, пришлось неделю отмывать.
— Погоди, мне тогда начальник их подарил… бутылку Бехеровки, я отвез ее жене, она любит такое. И дал бумагу. Сказал: «тут коды доступа к камерам, смотри не потеряй». Но так как вся система видеонаблюдения заработала, то я подумал, зачем эти коды… и положил… — Он снова подошел к бару. — Точно! Я подумал, раз коды, значит что-то важное, как коды к моему сейфу. И положил ее… да-да, в сейф! — Трошин отворил темную панель справа от бара. Там располагался небольшой сейф с кнопками. Быстро набрав комбинацию, он открыл толстую дверцу.
— Так… не это… не оно, это техпаспорт… это устав… стоп… кажется… — он вынул лист бумаги с чередой длинных адресов-цифр. — Здесь не написано, что это, но… кажется…
— Да! — Лукин быстро пробежал взглядом бумагу. — Это точно оно! Есть, давайте ее сюда… так… одну секунду. Сперва глянем, что у нас за дверью. — Он быстро набрал вереницу цифр и глазам изумленных мужчин предстал очень качественный, цветной вид сверху на дверь кабинета директора, включая стол секретаря, шкаф для бумаг, вешалку, кресла для посетителей. На месте Веры Ильиничны восседал бугай в джинсах и свитере крупной вязки, с «оленями». На голове у него была черная шапочка. Он крутил в руках рацию и явно маялся от безделья. Сумка Веры Ильиничны висела на стуле, как будто она отлучилась на минутку.
— Смотри, — указал в нижний темный угол Золотов. — Несмотря на то, что освещения внизу не хватало, все они увидели, что белый короб, скрывающий телефонные провода, вскрыт, а из него торчат разноцветные лохмотья. Они перерезали телефонную линию.
Лукин покачал головой:
— Интернета нет, потому что перерезан телефонный кабель. А вот сама сеть есть. И это единственный плюс, который мы имеем на данный момент. Мы можем точно узнать, где они и что делают. Посчитать, сколько их и… возможно, обезвредить. У меня такое ощущение, что в их планы не входит выпустить нас отсюда.



Глава 10

2012 год
Она стоит на ступеньках автобуса, прислонившись к холодному стеклу двери, а тот громыхает по разъезженной дороге, корпус содрогается, скрипит и плачет, крышка механизма открывания дверей над головой бьется с монотонным лязгом. Надпись на ней гласит:

НЕ ЗАБУДЬТЕ ОПЛАТИТЬ ПРОЕЗД

Она смотрит в окошко, боясь пропустить свою остановку, но снаружи — серая туманная слизь, не видно не зги. Силуэты домов угадываются и тотчас исчезают, а людей и вовсе нет, а автобус, старенький Лиаз, все едет и едет. Без остановок.
Салон забит людьми — они чем-то неуловимо похожи друг на друга, словно едут на завод (или на похороны), и они… они смотрят на нее, да. Серые землистые лица, плотно сомкнутые бескровные губы, изгибы морщин. Странно, но никто не шмыгает, как обычно, не кашляет, не сморкается. Она попыталась вспомнить, как попала в этот автобус, но не смогла. И куда она едет без родителей?
Почему все смотрят на нее? Она холодеет — у нее нет билета. Они знают. Они откуда-то знают.
Проносится перечеркнутый красной линией знак с надписью «Огненск» и она с ужасом понимает, что села не на тот автобус. Она едет не туда и автобус уже выкатился из города, тряска стала более монотонной, похожей на дрожь. Скорость выросла. Люди в автобусе молчали, никто не произносил ни слова. Она украдкой посмотрела влево — ни одного мобильника, никто не смотрит очередной выпуск новостей, не слушает музыку в наушниках, черт — даже не сидит в Инстаграме или на худой конец, в Одноклассниках, у людей здесь… вообще нет телефонов. Их тела ритмично покачиваются и наклоняются совершенно синхронно, как связанные, когда автобус берет правее или левее.
С каждой секундой, которые тянутся, словно кадры на замедленной съемке, ужас наполняет ее все больше и больше. Где папа?! Где мама?!
— Тетенька, — оборачивается она к пожилой женщине, стоящей позади. На старухе черное пальто до пола и резиновые сапоги, тоже черные, в комках жирной оттаявшей грязи. — Простите, какой это номер, не подскажете? Куда мы едем?
Старуха смотрит на нее в упор, отчего Саше становится не по себе.
— Безбилетница, — говорит старуха, шевеля тонкими губами с полоской серых усов над ними.
Саша втягивает голову в плечи. Ей становится и страшно, и стыдно одновременно — она краснеет, невыносимо душно, хотя внутри салона, это хорошо видно, из каждого приоткрытого рта то и дело вылетает облачко пара.
— Безбилетница! — повторяет старуха злобным шипящим голосом. Ее маленькие черные глазки буравят Сашу. Старуха входит в раж и, специально, чтобы услышали все, почти выкрикивает это слово, как заклинание: — БЕЗБИЛЕТНИЦА!!!
Саша с силой прижимает ладони к холодному стеклу автобусной двери, ей нужно выйти прямо сейчас — сквозь запотевшее стекло она видит новый указатель и ей становится не по себе: «Городская свалка, 5 км».
Господи! Папочка!!! Я заблудилась!!! Помоги мне, папуля, где ты?!
Тем временем, лица пассажиров, даже тех, кто вообще не подавал признаков жизни, разворачиваются в ее сторону. В их глазах — глухая черная пустота. Сначала они молчат, просто смотрят, но Саша знает — этим не обойдется. Если бабка решила выместить на ней свою злобу, своего добьется. Ужасная, страшная старуха, похожая на бабу Демидиху из соседнего подъезда — склочную, сварливую, ее сторонились даже крепкие мужики со свинофермы.
Толпа не любит чужаков. Тех, кто отличается. Тех, кто своим видом вносит сумятицу и раздор, вызывает волны на вечной глади болотной жижи. Но… откуда они знают? Откуда?..
В этот момент глухой ропоток, заглушая кашель двигателя, сперва несмело, но с каждым разом все громче, все сильнее, — перерастает в скандирование — «Без-би-лет-ни-ца, без-би-лет-ни-ца, без-би-лет-ни-ца!», которое впивается в уши, проникает сквозь кожу, холодными иглами пронзая все ее тело — как тогда… как тогда…
Она затыкает уши. Но это не помогает. Автобус раскачивается в такт крикам, словно пытаясь выплюнуть ее наружу, в туманный холод — а там, она с ужасом это видит, распахнув глаза — на горизонте, вырастает исполинская Гора, та самая, куда родители под страхом вечного домашнего ареста запрещают бегать и ездить на велосипедах своим детям. Гора, за которой находится нечто жуткое и темное. И даже туман в том месте — на горизонте, тонет и исчезает, обращаясь в НИЧТО. И в этой черноте, куда летит автобус теперь уже совершенно бесшумно, под вой безумных пассажиров — кто-то поджидает ее.
Это его глаза она видела тогда, да… тогда, его глаза, его расширенные зрачки, его прищур и узнавание, его триумф и его холод, в который она падала бесконечно много лет с тех пор. Бесчисленное количество раз. Саша пытается закричать, позвать на помощь, сказать, что она выйдет, нужно остановить автобус пока не поздно, нужно выйти всем, кто еще может, но ничего не получается — только хрип вырывается из ее простуженных легких и пальцы оставляют длинные следы на запотевшем стекле автобусной двери.

Профессор Верник из Москвы развел руками:
— Голубушка, я все понимаю, но, к сожалению, я не господь Бог. Не все в моих силах. Ее показатели соответствуют обычному спящему ребенку — но… почему-то она не просыпается. На вашем месте, я бы делал все, что делают обычные родители: читайте ей, занимайтесь, разговаривайте, и… даст Бог, она очнется.
— Вы сами в это верите, доктор?
— Отчего ж не верить, — сказал Верник, стараясь не смотреть в глаза. — Бывали случаи и более безнадежные. Мозг не поврежден, реакции организма присутствуют, учитывая, что она лежит без движения вот уже второй месяц. Девочка реагирует на свет, слышит, когда к ней обращаются, как будто даже отвечает, но… что-то удерживает ее там… я не знаю, что. Наука при всем ее развитии, почти ничего не знает о мозге. Нужно ждать.
Она ждала. С мужем общалась не так часто по понятным причинам. По вполне понятным… Тот день до сих пор стоял у нее перед глазами — серый октябрьский день, в котором прозвучал телефонный звонок и еще до того, как она подняла трубку, до того, как услышала сухой незнакомый надтреснутый голос — она знала — случилось что-то непоправимое. Что-то ужасное, страшное.
То, что разделило ее жизнь на две части — живую и мертвую. До и после. И хотя нельзя было так называть — именно так она это и называла.
— Оксана Владимировна?
— Да, это я.
— Александра Лосева — ваша дочь?
— Да… моя… а… что-то случилось? — холодный озноб пронзил ее в тот момент, руки тотчас онемели.
Голос замер, было слышно, как там на заднем фоне кто-то говорит — быстро и неразборчиво.
— У Саши анафилактический шок. Она находится в реанимации городской больницы. Нам удалось стабилизировать ее состояние, но…
Все это время, пока далекий голос произносил эти страшные буквы, у Оксаны было состояние, будто ее медленно погружают в ледяную прорубь. И вот, когда уже до линии рта оставалось совсем чуть-чуть, пару сантиметров, погружение прекратилось. Ее легкие, до отказа наполнившиеся воздухом, готовы были сорваться в крике.
— Она жива? — не своим голосом спросила Оксана. — Протяжный стон, наконец, вырвался из ее груди.
— Да. Но… ее состояние…
— Я еду, — ее повело в сторону. Все вокруг поплыло, накренилось и она, чтобы не упасть, схватилась за подоконник.
— Боюсь, к ней никого не пускают.
— Я еду, — сказала Оксана и положила трубку.
Автоматически, ничего не соображая, набрала Андрея, который еще вчера что-то говорил про… она не помнила, про какое-то задание для Саши, в голове все перемешалось, превратившись в хаос, обрывки мыслей, снов, дней, цитат из библейских журналов.
— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…
Она медленно опустилась на кресло.
— Господи, — сказала она сама себе. — Он… он позволил моей девочке… Господи! Боже! Саша! Саша!!! — и она согнулась, сотрясаясь всем телом в глухих рыданиях.



Глава 11

2014 год
— Глянь, Марцелов, какой дружок пристроился в арке. Берем?
Двое полицейских, пряча подбородки в форменных куртках, остановились, глядя перед собой.
За углом бара «Свобода», в тусклой подворотне, покачиваясь, стоял человек в темном плаще. Левой рукой он держал сумку на ремешке, правой упирался в стену. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить нетрезвого гражданина, только что покинувшего кафе и забывшего там справить нужду — у хорошо выпивших мужчин, а это, конечно, же был мужчина, отключается центр в мозгу, отвечающий за рациональность. Покинув кафе, стоя на пронизывающем ветру, он вспомнил, что забыл зайти в туалет, но возвращаться не хотелось.
— Ну его в жопу, пойдем. Дежурство заканчивается через полчаса, на него придется протокол составлять, ты что ли будешь это делать?
— Он еле стоит, — ответил второй полицейский. — Замерзнет еще. Ночью заморозки обещали.
— И хрен с ним. Кафе закрывать будут, найдут. Пойдем.
Однако Марцелов, склонив голову на бок, приблизился к мужчине.
На вид — неплохо одет, хотя и не по погоде, держит спортивную сумку. Что там у него, интересно? Полицейский медленно положил руку в перчатке на рукоять резиновой дубинки, готовый выхватить ее в одно мгновение.
— Эй, гражданин! Документики имеются?
В ответ человек, стоящий к ним спиной, лишь качнулся волной. Полы его плаща были в снегу, вероятно, он уже несколько раз падал. На голове была черная шляпа с полями. В свете тусклого фонаря на дороге она отбрасывала глубокую тень на лицо.
Такие сейчас никто не носит, машинально отметил Марцелов, разве что в кино. Ему показалось, что глаза человека едва заметно блеснули — неприятным болезненным светом. Конечно же, это был отблеск лампы фонаря.
— Уважаемый… вы меня слышите? Документы предъявите.
Сержант Гаврилюк, старший группы, с золоченым значком на груди, сверху которого полукругом было написано «Патрульно-постовая служба», а ниже, под гербом — «Полиция, № 015036» стоял позади, переминаясь с ноги на ногу. Он, конечно, мог прикрикнуть на Марцелова, чтобы тот не маялся дурью, в конце концов, план по задержаниям и штрафом они на сегодня с лихвой выполнили, покрутившись возле цветочного рынка, где заезжие спекулянты продавали запрещенные китайские петарды, хлопушки и ракеты — к Хэллоуину.
«У нас нет такого праздника, сматываем удочки и шуруем в участок. Продукция будет изъята, заплатите штраф за торговлю в неположенном месте запрещенным товаром. Это если еще что-нибудь не найдем». Хитрые торговцы сдавали часть товара, ту, что непосредственно была выложена, с радостью платили штраф на месте и продолжили торговлю.
— Они как тараканы, — сказал Гаврилюк. — Прихлопнешь тут, а они уже там. И что ты сделаешь? Все равно будут продавать, так хоть под нашим присмотром.
Марцелов не возражал. Эти чертовы штуковины, свистящие так, что уши закладывало, настоящие ракеты, стоили приличных денег. Может, официально и нет такого праздника, а вся страна неминуемо будет в тыквенных оскалах.
— Говорю тебе, пошли. Пятнадцать минут осталось. Пока дойдем, смена кончится.
— Погоди… что-то с ним… — Марцелов отстегнул резиновую дубинку, вытянул ее перед собой и ткнул человека в спину — тот подался чуть вперед, но не произнес ни слова.
— Оглох что ли? — повысил голос младший сержант, закипая. — Зашел за угол поссать и уши отморозил? Отвечай! — Он снова ткнул в колышущуюся ткань пальто — уже сильнее, чувствительнее.
На другой стороне улицы семенили редкие прохожие — они старались не смотреть в сторону арки и полицейского наряда — никто не хотел встревать не в свое дело. За углом, в кафе, хлопнула дверь, послышался девичий смех.
— Дэн, ты такой смешной, когда выпьешь пива! Завтра, между прочим, педиатрия, а я ничего не выучила… по твоей милости. Что мне теперь делать? — видимо, девушка тоже слегка выпила, голос ее был громче обычного, звонкий и счастливый, он перекрывал завывания ветра.
— Я вызвал такси, — сказал парень. — Как раз успеем до одиннадцати, пока общагу не закрыли. Могу написать тебе в чат, помочь с рефератом.
Она засмеялась.
— Как будто не знаешь Базелевича. Его ничем не проймешь. Я уже и юбки меняла, и блузку расстегивала, ни фига не действует на него. Ты уж точно ничем не поможешь. О-ох, как мне хорошо…
Послышался шум мотора, машина затормозила напротив входа в бар. Женские каблучки застучали по тротуару, хлопнула дверь, через минуту все стихло.
— Короче, вызывай карету, — сказал Марцелов. — Я сам его оформлю, пусть лучше у нас посидит, чем тут околеет. — Впрочем Марцелова интересовало не здоровье клиента, а его сумка.
Гаврилюк покачал головой, нехотя достал рацию, из которой периодически раздавались шипящие звуки переговоров экипажей с дежуркой. С одной стороны, город небольшой, хорошо бы сперва узнать, кто это, чтобы не совершать необдуманных действий. С другой… жертва на блюдечке — раздевай тепленького, даже сопротивляться не будет. В конце месяца Климов, начальник ОВД, будет тыкать в отчет и орать: «Где показатели, мне из-за вас краснеть приходится! Как халтуру на базаре ловить, так они тут как тут, а как работой заняться, мать вашу, мне потом за вас отдуваться на коллегии! С каждого шкуру спущу заживо, если работать не начнете!»
— Центральная, это сто пятый, у нас пьяный возле «Свободы». Слева от входа, в арке. Пришлите патрульную.
Рация ответила через мгновение:
— Какой еще пьяный, вы что там, мозги отморозили? Нахрена он тут?
Гаврилюк ковырнул ногой снег.
— У него большая сумка, а сам на ногах не стоит.
— Ладно, там сейчас Жирнов будет возвращаться, передам ему.
— Спасибо, отбой.
Тем временем, Марцелов достал фонарь и обошел мужчину сбоку, держа наготове палку.
Рука Гаврилюка автоматически нащупала холодную резину — все это ему не нравилось хотя бы тем, что мужик никак не отзывался.
— Эй, ты! Слышишь?! У тебя имя… — Марцелов направил белый луч света в лицо человека. — Черт! — Фонарь дернулся в его руке. — Что с тобой…
Гаврилюк напрягся, чувствуя, как бешено застучало сердце. Им не так часто приходилось участвовать в чем-то рискованном. Обычная рутина, привычный маршрут, все свои — общение и столкновения с людьми хоть и не слишком приятными, но вполне себе безопасными, — будь то торговцы петардами или алкаши возле «Пятерочки». К тому же, мало кто горел желанием пообщаться с представителем закона, и тем более продолжить это общение в отделении. Постепенно свыкаешься, что тебя боятся по определению, расслабляешься… вот тогда и может прилететь неожиданная оплеуха судьбы.
В марте этого года скинули с крыши пятиэтажного дома Витю Левинсона — наряд вызвали жильцы с жалобой на то, что кто-то веселится на крыше, орет песни, — все как обычно. Левинсон прибыл с напарником. Увидев компанию выпивающей молодежи, не воспринял всерьез, к тому же оказалось, среди них был и бывший одноклассник Левинсона. Им с напарником предложили выпить, когда Левинсон отказался, смеха ради его схватили за руки и ноги и принялись раскачивать — никто ничего толком не понял, только тяжелый, почти в центнер весом, Витя камнем полетел к земле — ни единого шанса выжить у него не было.
— Что?! Что там, Димон? — Гаврилюк вытянул дубину, не решаясь подойти ближе.
Марцелов тоже сделал шаг назад, продолжая светить в лицо мужчине.
Тот не предпринимал попыток закрыть лицо, не делал резких движений — просто стоял, глядя стеклянным взглядом перед собой, что тоже выглядело подозрительно. Обычно пьяные ведут себя довольно агрессивно, но может это какой-нибудь офисный клерк или похожий на него, из тех, что дай ему сто граммов водки, он и говорить уже не может внятно.
— У него… вся харя в чем-то… и глаза… белые, вот же говно! Я таких уродов в жизни не видел, — Гаврилюк заметил, что Марцелов поднес руку с дубинкой к лицу, прикрывая рот и нос. — И воняет от него дерьмом…
— Обосрался? Тогда наши не возьмут.
— Нет, что-то другое, — Марцелов потянул носом морозный воздух. — Сладкое, тошниловка какая-то… Эй, мужик, ты меня слышишь? Что у тебя в сумке? Ну-ка повернись-ка, пока я…
— Слушай, — раздался голос Гаврилюка. Он обращался к Марцелову. — Пошел он на хер. Пусть стоит и обсирается, какое нам дело. Каждого тащить в отдел, обезьянника не хватит.
— Надо посмотреть, что у него в сумке, — сказал Марцелов. — Если ничего такого, пусть стоит, — согласился он. — Но, если что, потом же нас по головке не погладят, сам знаешь. Подстрахуй лучше.
Марцелов был крупнее и сильнее Гаврилюка, хотя и младше по званию. Гаврилюк к своим тридцати годам уже отрастил приличное пузо и мечтал о бумажной работе где-нибудь в отделе миграции.
— Ладно, только давай быстрее. Сейчас Жирнов приедет.
Марцелов поднял дубинку. Сделав пару шагов назад, он передал фонарь напарнику.
— Ты свети, а я гляну. Дернется, сразу вали. — Потом он ткнул стоящего мужика. — Эй, опусти руку и поставь сумку на асфальт. Медленно, без резких движений.
Тот повиновался, хотя слова до него, видимо, доходили с трудом. Мужчина покачивался, запах от него и правда, был крайне мерзкий, напоминающий трупный — по крайне мере очень похоже воняло в моргах, подумал Гаврилюк, подсвечивая напарника и одновременно косясь в сторону дороги.
— Что-то морда мне твоя знакомой кажется… — задумчиво пробормотал Марцелов.
Где же эта чертова машина? Почему так долго? Когда не надо, они тут как тут.
Он поймал себя на мысли, что думает с позиции человека, попавшего в беду — с чего бы это, когда пистолет лежал в кобуре, а дубинка описывала в его руке замысловатые фигуры, готовая в любой момент обрушиться на спину потенциального преступника.
Длинные ручки сумки соскочили с руки мужчины, она плюхнулась на запорошенный снегом асфальт. Рука плетью повисла вдоль тела, вторая же, как и прежде, опиралась о стену.
— Что в сумке? — неприязненным тоном спросил Марцелов и Гаврилюк узнал этот тон — еще чуть-чуть и младший сержант заведется, маховик ярости раскрутится, пелена падет на глаза и тогда — берегись: успокоить беснующегося полицейского будет трудно — только выдохшись, намахавшись вдоволь дубиной, только тогда он вновь становился самим собой.
Не дождавшись ответа, Марцелов присел на корточки и ручкой дубинки подтянул сумку поближе, не сводя при этом глаз со странного парня. Где же я его мог видеть, — не мог вспомнить полицейский.
Выглядел парень очень, очень болезненно, будто только что сбежал из инфекционной больницы — лицо покрывала белесая слизь с крупными красными пятнами, глаза… тоже белые, словно без зрачков — это больше всего напугало сержанта, из-под черной шляпы торчат тонкие, совершенно седые клочья волос — как у куклы на помойке.
Сумка оказалась между ног Марцелова. Он нащупал собачку замка и потянул ее — с характерным звуком молния расстегнулась. До самого верха спортивная сумка была наполнена картонными держателями со множеством стеклянных пузырьков. Это походило… — Марцелов почувствовал, как заколотилось его сердце. Невероятная удача! Тут даже и думать не нужно, на что это, мать его, походило. Чистая 228-я. Хранение, перевозка наркотических средств в особо крупных. Может быть, партия метамфетамина, или еще какой-нибудь гадости, — промелькнула у него мысль и азарт охотника, наконец выследившего крупную, очень крупную дичь, накрыл его с головой.
— Возьми-ка его на мушку, — сказал он напарнику, — пока наши не приедут. — Тут черт знает, что, в этой сумке. Похоже на наркоту. — Он встал на ноги и мыском отпихнул сумку в сторону Гаврилюка. — Глянь!
Тот уже доставал табельное оружие.
— Эй, как там тебя. Тебе же будет лучше, если скажешь, что это за херня. Потому что в отделении мы будем разговаривать с тобой по-другому. Ты меня слышишь, мудила?
— Может, он глухой? — предположил Гаврилюк, вытирая внезапно выступивший пот на лбу. Ему вдруг стало жарко, так жарко, что захотелось немедленно сбежать. Такую крупную партию наркоты (а что еще это могло быть, совершенно очевидно, наркотики!), он видел только по Первому каналу.
— Он же отдал сумку, значит слышал, — ответил Марцелов. — Мой тебе совет, приятель — начать говорить прямо сейчас.
Мужчина или парень, трудно было сказать, сколько ему лет на самом деле, подался чуть вбок, переместив массу тела на другую ногу. Его по-прежнему качало, и, кажется, он совершенно не понимал, кто он и то с ним происходит. Губы шевелились, лицо, сдавленное каким-то спазмом — ходило вверх-вниз, то ли от переохлаждения, то ли от дозы.
— Найдите ее… — прохрипел он, но порыв ветра сорвал слова с его синюшных губ и вместе со снежной крупой бросил их в зияющую темноту арки.
— Ну ладно… — тихо сказал Марцелов, поднимая дубинку. — Сам напросил…
По тройке мужчин полоснул свет фар. Выхватив на мгновение ярким лучом утробу арки, на тротуар, громыхая, въехал полицейский УАЗ. Двигатель поперхнулся, машина вздрогнула и замерла. В ярком световом пятне на стене застыли три тени, между которыми мельтешили юркие снежинки.
Одна из дверей открылась, оттуда показалось лицо старшего смены лейтенанта Жирнова.
— Этот что ли? Давай, загружай его. Только быстрее, холодно.
Из водительской двери выскочил верзила под два метра и распахнул заднюю дверь бобика — там располагалась клетка.
— Сами справитесь или помочь? — крикнул он.
— Одно лишнее движение, и я сделаю из тебя холодец, — предупредил Марцелов мужика и схватил его за шиворот. — А ну, пошел!
Гаврилюк подхватил сумку и сел позади водительского сиденья.
— Что там? — спросил лейтенант.
— Хрен его знает, склянки какие-то. Похоже на наркоту или лекарство. В любом случае, такого в магазине не купишь.
— Много?
— Полная сумка.
Лейтенант присвистнул.
— Тогда и меня в рапорт запиши. Ясно?
— Так точно, — ответил Гаврилюк, а сам подумал — «Вот жлоб, ни хрена не сделал, а премию урвет! Мы тут жизнями рисковали, а он просто так все получит… жизнь несправедлива, мать ее!»
На удивление задержанный не оказал никого сопротивления — он едва держался на ногах, но не пытался сбежать или хотя бы вырваться из мертвой хватки Марцелова.
— Фу ты жаба, это от него так воняет? — водитель заткнул нос.
— Ага, — сказал Марцелов. — Точно наркот, от них вечно такой шмон, хоть ты освежитель воздуха с собой вози.
— А это идея, — отозвался водитель, захлопывая заднюю дверь. Внезапно столкнувшись со взглядом задержанного, он чертыхнулся: — Что у него со зрачками? Больной что ли? Или слепой?
— Говорю же, наркоман. Полная сумка химии, — ответил Марцелов.
— Урод какой-то, точно, — сказал водитель, стараясь не смотреть в окошко задней двери.
Марцелов кивнул.
— Все они уроды.
Двигатель уазика взревел в темноте рано наступившего сумрака. Подпрыгивая на ухабах, он направился по Советской улице к зданию городского отдела внутренних дел.
Одинокие прохожие видели тень человека, застывшего у окошка задней двери автомобиля. Человек смотрел на дорогу и губы его беззвучно шевелись.



Глава 12

2014 год
— Итак, у нас есть локальная сеть с выходом на каждую камеру института, хороший запас спиртного, а также бандюга на месте Веры Ильиничны. Кстати, ее сумка висит на стуле, — заметил Золотов. — Насколько я помню, она берет ее с собой, даже если отходит к шкафу с документами.
— Ну… не утрируй, — сказал Трошин. — Хотя в целом так и есть, без сумки из кабинета она точно не выйдет.
— Включи-ка мой кабинет. Там же есть камера? — Золотов посмотрел на Трошина.
— Ты на меня так не смотри, — директор уже немного оклемался и говорил почти твердо, как и раньше. — Не я ставил эти камеры, этим занималась служба безопасности. И не я разглядывал чужие задницы, вместо того, чтобы работать, — он покосился на Лукина.
— Я понятия не имею, — откликнулся Лукин, — на что вы намекаете. А если по делу… какой у тебя номер кабинета?
— Двадцать третий. Пора бы знать.
Лукин провел пальцем по бумаге, нашел номер кабинета и записанный рядом цифровой адрес видеокамеры. Ввел его в компьютер. Через пару секунд перед ними появилось изображение — кабинет заместителя директора, снятый по диагонали сверху — от входа.
— Вот же черт! — ругнулся Золотов. — Надо же, какие гниды!
— Что? — разом спросили Лукин и Трошин.
— Пожарный извещатель, прямо над дверью висит. Когда ставили его, долго возились, полдня потратили, что-то там у них не ладилось. А это, оказывается, никакой не извещатель.
— Разве у тебя есть секреты? — пожал плечами Трошин. — Если ты не принял предложение…
— У меня нет секретов, но секреты есть у нас, у института. Посмотрите, сколько у вас бумаг сейчас на столе с грифом «Для служебного пользования» и «Совершенно секретно». Хотя бы вот эта стопка о недельных результатах испытаний, наверняка вы открывали ее и вчера, и позавчера.
Трошин посмотрел на потолок. В его кабинете было установлено целых три пожарных извещателя — и один из них прямо над рабочим столом.
— Они могут сейчас видеть, чем мы тут занимаемся?
— Виски пьем.
— Подвинь монитор, чтобы его не было видно оттуда, легким кивком Трошин показал на потолок.
— Я просто перепишу трансляцию на ваши адреса и пущу их по кругу. Если конечно, они еще ничего не заметили. Сядьте как сидели, когда этот козел вышел из кабинета.
Все расселись по местам.
— Посидим на дорожку, — тихо сказал Лукин. — Минуты хватит. Леонид Маркович, рисуйте что-нибудь в блокноте. Звук они не слышат, слава богу. Все, теперь обрежу запись, закольцую и пущу трансляцию. Береженого бог бережет.
— Откуда ты все это знаешь? — изумился Золотов.
— Ночами сидел на дежурствах — делать было нечего, изучал программирование и сети. Мало ли, запасной вариант сегодня каждый должен иметь.
— Верни-ка назад мой кабинет, — сказал Золотов, когда они вновь сгрудились возле стола Трошина.
Появилось цветное и очень качественное изображение. Дорогая обстановка, качественная мебель, у правой стены — длинный книжный шкаф, заставленный специальной литературой, на широком столе посередине — распахнутый кожаный портфель, из которого торчат бумаги.
— Так спешил, что забыл портфель захватить, — сказал Золотов. У меня, кстати, над столом нет извещателя. Я послал их нахрен. Сказал, одного достаточно. Они долго спорили, но я уже хотел набрать директору фирмы, что выполняла монтаж и тогда они резко успокоились. А что это такое на ковре? — Он показал пальцем на темные пятна. — Нина Павловна убирала с вечера, не мог же я так наследить? — Они всмотрелись в пятна, тянущиеся от самого входа к столу и скрывающиеся за ним.
— Похоже это… не грязь… — медленно сказал Трошин.
Они переглянулись.
— Посмотрите, за столом, внизу… — Золотов показал пальцем. — Из-за нижней кромки стола торчал едва заметный полукруглый предмет красноватого цвета.
— Приблизить нельзя?
— Секунду… — Лукин минуту возился с настройками, потом камера наехала на нужный участок, и они отшатнулись от монитора. Сомнений не оставалось. Это был краешек женской туфли. Красной туфли Веры Ильиничны.
— Господи, — прошептал Трошин. Его губы побелели, только появившийся румянец враз схлынул. — Это ее туфли. Я точно знаю. — «Я сам их покупал», — хотел он добавить, но с трудом сдержался.
Они переглянулись. Никто не мог произнести ни слова. Положение из серьезного в одном мгновение стало угрожающим, опасным для жизни. Все трое в эту секунду осознали, что, скорее всего, институт захвачен террористами. Вера Ильинична, конечно же, пыталась вызвать подмогу — об этом говорили разбросанные документы на столе секретаря, лежащие по полу листы бумаги, перевернутая мусорка и распахнутая дверца шкафа для документов. Поэтому ее убили. Конечно, существовала ничтожная возможность, что она ранена или обездвижена, но… пятна… вероятно, это была кровь и крови было много.
— Мы должны узнать… что они замышляют. И установить связь. Любую связь с городом.
— Разве в нашем институте есть что-то опасное? — едва слышно сказал Золотов, косясь на дверь. — Что им может тут понадобиться?
— В небольших количествах штаммы наиболее распространенных вирусов… но эти штаммы можно при желании в интернете заказать, зачем так рисковать… — пожал плечами Лукин. Он единственный был в изрядно помятом костюме, с которым не расставался никогда, и белой рубашке, правда без галстука. Расстегнув ворот, он посмотрел на окна кабинета.
— Очень жарко тут у вас. Не против, если я открою?
— Да, проветри, — сказал Трошин, тоже обливаясь потом. — Только тихо.
Лукин поднялся с директорского кресла, подошел к окну, но почти сразу отскочил.
— Смотрите, — зашипел он. — На проходной…
Мужчины подскочили.
Через открытые ворота на территорию института въехало несколько больших черных микроавтобусов. Ворота за ними закрылись, но ни одного человека так и не показалось.
— Значит, на проходной кто-то есть. Скорее всего, их люди, — сказал Трошин. — Может быть, это твои работодатели рассердились, что ты отверг их предложение? — он посмотрел на Золотова.
Тот скривился.
— Фармапром? Они конечно, те еще скоты и способы на любую подлость, но… захват. Террористы или как их назвать, рейдеры… сильно сомневаюсь. Резать курицу, даже нет, крокодила, несущего золотые яйца — и опасно и просто невыгодно. Крокодил ведь может и руку отхватить.
— Однако наша служба безопасности под их контролем, или они ее завербовали или…
— Вряд ли Рената можно завербовать, — сказал Золотов.
Ренат Газзаев возглавлял службу безопасности НИИ с начала перестройки. Даже в самые трудные времена, когда не хватало денег на зарплату, он неизменно пресекал любые попытки завладеть имуществом предприятия и крайне эффективно разбирался с теми, кто угрожал лично руководству или любому работнику НИИ. Бывший афганец, человек старой закалки, они были правы — купить его было невозможно. Только убить.
Три микроавтобуса, миновав административное здание, со второго этажа которого они следили за колонной, остановились возле третьего корпуса, в котором располагалась лаборатория и палаты испытуемых. Сквозь тонированные стекла было невозможно разглядеть, кто скрывается в машинах.
— Нужно что-то делать, — сказал Лукин. — Чем скорей, тем лучше.
— Вера Ильинична тоже так думала, — ответил Золотов.
— Давайте по крайней мере найдем, где они сейчас. Виталий Сергеевич, я буду вводить адреса камер, а вы диктуйте мне их, чтобы быстрее было. Пока они не обращают на нас внимание, вдруг удастся что-то понять.
Они начали с административного корпуса, где находились сами. Однако, прочесывая кабинеты — один за одним — не обнаружили никого, ни единого человека. Корпус был абсолютно пуст, хотя такое случалось крайне редко, может быть только на Новый год и, судя по камерам, единственный охранник сидел за дверью.
— Значит, то что им нужно не здесь… — прошептал Трошин.
Лукин продолжал методично вводить диктуемые адреса. Изображения с камер выскакивали одно за одним — цветные и очень качественные, правда иногда с рябью и полосками, словно от помех.
— Весь институт как на ладони… — пробормотал Золотов, продолжая диктовать. — А вы знали, что все это выглядело именно так? — спросил он Трошина.
— Ну… я был знаком с основными параметрами системы видеонаблюдения, но посчитал эти возможности избыточными. Мы никогда ими не пользовались.
— Я пользовался, — сказал Лукин. — Для моих задач постоянно видеть испытуемых очень важно. К тому же камеры с датчиками движения. Кто-то ночью встал отлить, мне сразу сигнал на часы, я просыпаюсь — вдруг человеку плохо, и он не в состоянии нажать на кнопку помощи…
— Тоже верно, — ответил Золотов. — В этом смысле система нужна, конечно.
На экране компьютера неожиданно появились три микроавтобуса — так близко, что они отпрянули. Непроницаемые черные стекла скрывали происходящее внутри автомобилей. Автобусы были большие — каждый на 20–30 мест, забрызганные грязью по самые окна. На корпусе одного из них, несмотря на то, что буквы отсутствовали, можно было прочесть два слова, выделявшихся на фоне грязи: «Ритуальные услуги».
— Что за чертовщина? Какие еще ритуальные услуги, бога ради? — Трошин скрестил руки на груди. — У нас кто-то помер? — Но тут же он вспомнил про кусочек красной туфли в кабинете Золотова и осекся.
— Может, выскочить втроем и скрутить этого мордоворота? — осторожно предположил Золотов. — Если все сделать быстро…
— …то есть шанс оказаться рядом с Верой Ильиничной, — закончил Лукин. — Не глупи, Виталий Сергеевич. У него точно есть оружие, ты и двери открыть не успеешь.
— Слушайте… — сказал Трошин. — Мне пару месяцев назад Ренат подарил дрон. Сказал, будете запускать с внуком, Леонид Маркович. Я вообще понятия не имею, что это и как работает, а тут сроки по вакцине, испытания… короче я его так и не забрал домой.
— Дроном вряд ли до города долетишь, — медленно сказал Золотов.
— И не надо, — кажется, Лукин понял, что хочет предложить Трошин. — Мы отвлечем этого охранника и пока он будет думать, что там такое за окном, мы его… обезвредим.
— Вырубить человека сложнее, чем показывают в кино, — сказал Золотов.
Трошин кивнул.
— У меня есть шокер. А еще в наборе неотложной помощи полно эпинефрина. Если кто-то достанет его шокером, есть шанс вколоть собачью дозу этого вещества, тогда…
— Отек легких, инфаркт миокарда, смерть… — констатировал Лукин.
— Именно.
— Он сидит в куртке, пробьет ли шокер? Если нет… нам не поздоровится. От двери до окна метра три. Нужно быть очень быстрым… — сказал Золотов с сомнением.
Лукин посмотрел на остальных.
— Я могу попробовать. Мне приходилось гоняться за крысами и обезьянами, думаю… я могу попробовать. Он очень здоровый, к тому же скован курткой — вряд ли будет слишком уж проворным.
— Можно попробовать… — медленно сказал Золотов. — Хотя, слишком опасно.
— Еще опаснее ждать, пока они нас прикончат.
— Ладно, а что потом? Проходная, судя по всему, в их руках. То есть, выйти мы не сумеем.
— Найдем телефон. Это все, что нам нужно, — сказал Лукин. Через пятнадцать минут здесь будут вертолеты спецназа, а еще через час вся полиция и спецслужбы города.
— Это точно. Покажут вечером по новостям, — пробормотал Трошин, открывая одну из многочисленных створок большого, во всю стену, шкафа. — Вот он, кто справится? — он достал приличных размеров коробку с нарисованным на ней подобием вертолета, оснащенным четырьмя винтами.
— Откройте коробку, найдите аккумуляторы и поставьте на зарядку. Хотя бы минут на двадцать, этого должно хватить, — сказал Лукин, продолжая вводить адреса камер.
Трошин кивнул, порылся в коробке, выудил оттуда аккумуляторы и зарядное устройство.
— О-па… — вдруг сказал Лукин, глядя на экран. — Только посмотрите на это…
Трошин быстро опустил запчасти на пол, подошел к столу. Золотов замер перед монитором. Все смотрели на экран, словно там показывали последнюю серию сезона «Игры престолов». Впрочем, сходство имелось.
Камера располагалась над входом в актовый зал — туда, где по словам одного из террористов, согнали участников испытаний якобы для дачи показаний.
Звука не было, но… то что они увидели повергло их в состояние шока — зал действительно был заполнен людьми — Лукин со спины узнал многих из них — Алексея Ветрова, улыбчивого паренька, видимо студента, Софью Антонович, женщину лет тридцати пяти, мать двоих детей, она делала это, чтобы прокормить семью, Галину Петрушевскую — огненно-рыжую пенсионерку, полную и неторопливую, Гарика Саакяна — предпринимателя. Все они недвижно стояли, глядя на сцену и… ритмично кивали, с чем-то соглашаясь. При этом на сцене никого не было. Синхронные движения — точь-в-точь как у штатского, что который забрал их телефоны.
Никто из людей не пытался бежать, возмущаться, в конце концов — подать какой-то знак, заговорить с соседом, как это обычно бывает в очереди или даже церкви на богослужении — ничего такого. Они просто пялились на сцену и кивали черт знает кому или чему.
— Что это с ними? — спросил Золотов, глядя на Лукина.
— Похоже на массовый гипноз, но… боюсь, это не тот случай.
— Мы же не в цирке, и Мессинг давно умер, — сказал Трошин. — Какой еще гипноз?
— Тогда что это?
— Похоже на всеобщее помешательство, — Трошин вернулся к дрону, вставил аккумуляторы в зарядное устройство и воткнул устройство в сеть. — Илья, вчера ничего подобного не замечали? Странности, может какие-то…
Лукин покачал головой.
— Не только вчера, но и сегодня утром, до самого побега.
— Но когда он сбежал, точнее, испарился, с ними же было все нормально?
Лукин быстро взглянул на профессора.
— Вы намекаете на вакцину? Что это вакцина причина такого поведения?
Трошин кивнул.
— Других объяснений просто нет. Вполне возможно, тот что сбежал, был первой ласточкой — почуял неладное и решил свалить. Может быть, что-то его напугало. Хотя, я больше склоняюсь к мысли, что он прячется где-то здесь.
— Так-то это так… но зачем прятаться? В случае каких-то проблем, ему положена очень приличная страховка, которая аннулируется, если пациент решит покинуть место расположения.
— Не клеится, — согласился Золотов, продолжая смотреть на экран. — Мне кажется, они что-то говорят. Челюсти шевелятся, видно в зеркале справа.
— У нас в актовом зале микрофоны стоят, можно попробовать подключиться, — сказал Лукин. Правда, на это уйдет время.
— Попробуй, — ответил Трошин. — Пока зарядится аккумулятор дрона.
Лукин затараторил по клавишам.
В колонках пару раз что-то икнуло, послышались шорохи, сопение, монотонный гул, похожий на звук работающей трансформаторной будки.
— Это… они? — спросил Золотов, инстинктивно отодвигаясь от источника звука. — Они так мычат?
— Эм… — ответил Лукин. — Кажется… нет. Это компрессор в лаборатории, да. Оказывается, у меня в лаборатории тоже есть микрофоны. Вот уж не знал… — он продолжал поиск, набирая то один, то другой адрес.
Неожиданно, так что они все разом пригнулись, кабинет директора наполнил нестройный хор голосов, женских, мужских, юных и не очень, с хрипотцой, высоких и низких.
— Приглуши! Приглуши пока… где у тебя громкость?!
— Сейчас! — шикнул Лукин, но руки плохо его слушались и пока он сделал звук тише, им показалось, что прошла целая вечность и не услышать это в кабинете секретаря мог только абсолютно глухой человек.
Они замерли, вытянувшись возле кресла с вытянувшимся по струнке Лукиным — Трошин закрыл ладонью свой рот, а Золотов зачем-то втянул живот. Грудная клетка его не двигалась. Он смотрел на дверь и ждал, когда та распахнется. В голове прокручивались самые разные варианты, но самое сложное — как объяснить штатскому лежащий на столе дрон.
На стене, чуть выше торжественной линии правительственных грамот в золоченых рамках тикали огромные стрелочные часы — красная секундная стрелка, словно испытывая судьбу, отталкивалась от своей старой позиции — нехотя, с трудом, и с грохотом защелкивалась на новую, отмеряя всего лишь миг.
Часы показывали 13:51.
Кажется, только что было утро, подумал Трошин, вспоминая, как на ночном столике загудел мобильник и сухой невыразительный голос сообщил известие о пропаже одного из испытуемых.
— Вам нужно срочно явится в институт. Постарайтесь спуститься через пятнадцать минут к подъезду, вас заберут.
— Не надо меня забирать, я сам приеду, — сказал Трошин, с трудом понимая, что происходит.
— Как скажете. Наша машина будет вас сопровождать. До встречи.
Связь разъединилась.
— Леня, — жена положила руку ему на плечо, — что-то случилось?
Он не хотел волновать Елену Петровну, она уже была на пенсии и имела право жить спокойно, без нервотрепки.
— Все нормально, Лена, спи. Из Москвы комиссия пожаловала, ты же знаешь, у нас заключительная стадия испытаний. Так что я чищу зубы и на базу.
— Ох… Леня… — в ее голосе он услышал тревогу. После сорока лет совместной жизни она шестым чувством угадывала, когда что-то шло не так. — Когда это уже закончится?
— В этом году передам дела Золотову. И мы свободны, как страусы в голубых небесах!
— Леня, страусы не умеют летать.
— Зато быстро бегают.
Она посмотрела на него внимательно — в холодной синеве зачинающегося утра ее глаза выглядели огромными и прекрасными, как и тогда, в день их знакомства в студенческой общаге МГУ на праздновании первокурсников. Лена поступила на педагогический, а он уже был на третьем курсе биологического. Его притащил на кутеж друг, Сева Воронов, который сейчас стал зам министра здравоохранения.
— Леня, точно ничего не случилось? Ты обещал на выходных съездить в Москву, пора и гардероб немного обновить к зиме…
— Абсолютно ничего. Но… обещать ничего не буду, вполне возможно, что и задержусь — заключительная проверка. Это очень-очень важно, сама знаешь.
Она знала. Она помнила.
— Да, — сказала она. — Иди. Звони по возможности. Или хотя бы пиши в Ватсапп.
— Обязательно, дорогая, — он обошел кровать, наклонился и поцеловал ее в сухие теплые губы.

Ни через пару секунд, ни через десять, и даже через минуту дверь кабинета не отворилась. То ли охранник отвлекся, то ли действительно был глуховат, но даже стука шагов они не услышали.
— Что… что они там говорили? — пересохшими губами спросил Золотов. — Только не включай так громко, черт… как же я испугался… — С его лба стекала крупная капля пота — виски, затылок и шея были мокрыми.
— Они не говорили. Они мычали что-то нечленораздельное. Малек, ламолек, что-то такое…
— Они помешались? Кто их отбирал? — Трошин наклонился над экраном. — А это кто там? — он показал пальцем за кулису, которая волновалась, выдавая очертания человека.
— Сейчас попробую камеру найти другую, по идее на сцене есть еще одна… — через минуту изображение сменилось широкоугольным, охватывающим сверху как саму сцену, так и то, что творилось за кулисами и даже часть зала.
— Вон он. Да, — палец Трошина скользнул влево. Там стоял человек в зимнем спортивном костюме. В руках его была спортивная сумка.
— Но это же… — Трошин не договорил. Все и так знали, кто это, и в представлениях он не нуждался — могущественный, опасный и преданный Ренат Газзаев, начальник службы безопасности НИИ. — Господи… — прошептал директор. — Как же так… Ренат…
Автоматически он наполнил стакан виски и залпом опорожнил его.
— Не пейте много, — посоветовал Лукин. — Вам потребуется хорошая координация, если мы действительно хотим обезвредить того парня за дверью.
— Я и не пью, — огрызнулся Трошин. Действительно, судя по его виду, он был трезв. Голос звенел от ярости: — Какой же сукин сын… продал! Продал за тридцать сребреников… Но… этого же не может быть, не может! — хоть он говорил шепотом, Золотов приложил палец к губам.
— Не шумите. Вы сами все видите.
Вдруг на сцену вышел штатский, тот, что недавно сидел под фикусом, кивая своей уродливой головой точно также, как кивают теперь все эти люди, еще утром бывшие обычными нормальными людьми — участниками тестирования вакцины от гриппа. Обычной вакцины от гриппа. Самый обычной. Или, все-таки, не самой? — холодное подозрение шевельнулось в сознании Трошина.
Он посмотрел на Лукина. Лукин имел непосредственный доступ к участникам и самолично контролировал ход тестирования. В момент происшествия он был в институте, в лаборатории, сегодня по графику его дежурство. Он часто заменялся и по сути, жил в институте.
Он подозрительно быстро нашел способ показать, что происходит — ни Трошин, ни Золотов не знали о подобных возможностях системы видеонаблюдения.
Потом он предложил… нет, это был я, вспомнил Трошин. Дрон предложил я.
Но… он не пьет. Разве нормальный человек может отказаться от виски ценой в пару тысяч долларов?
Если Лукин с ними заодно, то что дальше? И как намекнуть на это Золотову? Вдвоем они смогут его обезвредить, учитывая, что он не догадывается о разоблачении. Но зачем тогда Лукин показывает все это? — Мысли Трошина налетали одна на другую и чем дальше он сопоставлял факты, тем больше был уверен, что Лукин — предатель.
Скорее всего, охранник не прибежал, потому что знает: все под контролем. Это все объясняет.
— Нужно приоткрыть окно, иначе мы тут задохнемся.
— Да, только потише, — сказал Лукин, всматриваясь в экран компьютера на столе директора. — Попробуйте открыть его и проверить, пролезет ли дрон.
— Да, сейчас.
Трошин подошел к окну, загородился вертикальными жалюзи, а сам достал из внутреннего кармана куртки ручку и обрывок листка — на днях жена записывала, что нужно купить к дню рождения внука.
«Лукин с ними заодно. Нужно его вырубить», — написал он на листке мелким дрожащим почерком.
— Эй, Виталий, подержи эти жалюзи, мешаются, — позвал он Золотова.
— Сейчас, — откликнулся тот. — Запиши, что он говорит, это важно.
Лукин кивнул и поставил на запись — внизу экрана замигала красная точка. Штатский вышел на середину сцены.
Толпа кивала головами — безмолвно, отрешенно, голос человека со сцены, механический, неживой — разносился по всему третьему корпусу.
Золотов приподнял жалюзи, но Трошин привлек его и сунул в руку записку. Тот быстро пробежал текст глазами. Второй рукой Трошин открыл окно — в ту же секунду морозная свежесть ударила в мозг.
Золотов смотрел на него полудиким взглядом.
— Ну что там, — не выдержав, Лукин поднялся с кресла Трошина, взял дрон в руки и подошел к окну. — Влезет?
Оба мужчины повернулись к нему одновременно.
— Что с вами? — спросил Лукин, опуская дрон.
— Ты… — запнулся Золотов. — Ты… с ними? Лучше скажи, иначе мы выкинем тебя в окно. В руке Золотова зашипел электрошокер.
— Что?! — выдохнул Лукин. — Вы что, перепили вискаря? Совсем с ума сошли?
— Ты с ним заодно, — сказал Трошин. — Не отпирайся.
Лукин чертыхнулся, а потом протянул руку.
— На, бей свой перделкой. Мне же лучше. Отлежусь и не буду волноваться, как вы справитесь с этим уродцем за дверью.
Золотов с Трошиным переглянулись.
— Бей, бей, не сомневайся. Это же вам, кажется, предлагали зама по науке в Фармапроме, а не мне. Это же я сижу тут ночи напролет и протоколирую то, на чем вы завтра поимеете миллионы. Нашли крайнего, два старпера! Что уставился? Бей! — и он вытянул руку, закатав рукав до локтя. — Или может нужно в шею, чтобы наверняка? Давай в шею! — Лукин оттянул ворот и подставил шею.
Золотов протянул было шокер, но тяжелая рука Трошина легла сверху.
— Стой. Он не с ними.
— Но вы же сами… — Золотов выглядел обескураженно.
— Если бы он был с ними, то уже давно бы заорал. По крайней мере, я бы точно так сделал.
— Какого черта? — зло спросил Лукин. — Я понимаю, что вы на пределе, так же, как и я. Но все же…
— Ты слишком много знаешь, — сказал Золотов. — Все это… — он кивком головы показал на включенный компьютер, с экрана которого продолжал говорить штатский.
— Потому что я этим увлекаюсь, а не просиживаю свою задницу, лишь бы отбыть время. Ясно? Мне это нужно по работе. А что нужно вам, я вижу.
— Ладно, — сказал Трошин. — Извини. Это у меня вожжа под хвост попала. Не знаю, что на меня накатило.
— Извини? Вы хотели меня убить.
— Ну… не убить… — уклончиво ответил Золотов.
— Просто выбросить из окна.
— Тут всего второй этаж.
— Давайте вас, господин Золотов, ради эксперимента, попробуем выбросить и посмотрим, как вы спланируете на голый асфальт.
Они посмотрели друг на друга.
— Я хотел сегодня с девушкой сходить в кино. Вашими стараниями я вполне мог бы очутиться в том микроавтобусе с надписью «Ритуальные услуги», которую кто-то замазал…
— Смотрите, — внезапно сказал Трошин. — От толпы вдруг отделилось несколько человек, они словно пробудились ото сна — по дико вращающимся глазам было понятно — они не могут понять, где находятся и что с ними произошло.
Кто-то из сомнамбул подошел к пожарному щиту, разбил рукой стекло и вынул лопату. Второй человек взял багор.
Все произошло быстрее, чем они успели сообразить и ужаснуться. Один взмах лопаты и голова мужчины, вращающегося на одном месте — отлетела к сцене. Из шеи хлынул фонтан крови — безголовый труп, дрогнув, рухнул на спину, забрызгав кровью стоящих рядом людей.
Обладатель багра подошел со спины к женщине, которая при виде внезапно открывшейся ей картины завизжала, словно ее резали по живому. Он занес багор и со всей силы всадил его острый конец в череп — женщина перестала кричать и завалилась рядом с мужчиной.
— Господи… — прошептал Трошин. — Да что, черт возьми, происходит, кто-нибудь мне может объяснять? Как это называется?
Бледный Лукин стоял сбоку. Он силился что-то вспомнить, но картина убийства потрясла его, он лишь шевелил губами. Подбородок мелко дрожал.
— Эти… эти двое… — наконец он смог перебороть себя. — Эти двое… убитых, они были в группе Б.
— То есть? — повернул голову Трошин. Его глаза блестели.
— То есть… они были здоровы. Им кололи вакцину, но… разумеется, не для выздоровления, а для проверки аллергических реакций.
— Вроде у нас слепое тестирование? — осторожно спросил Золотов. — То есть… мы не знаем, кто заражен, а кто здоров. Ведь так?
— Да, — ответил Лукин. — Вы не знаете. Комиссия не знает. Никто не знает. А я знаю. Я взломал систему тестирования. Не для того, чтобы там что-то подделать. Просто было интересно.
— Сукин ты сын, — сказал Трошин. — Разумеется, наш сукин сын.
Лукин опустил глаза. Он, конечно, знал, что совершает как минимум должностное преступление, а как максимум, уголовное, но ничего с собой поделать не мог. Все, что касается компьютеров, было его слабой стороной.
— Я просто знал, кто из них кто… чтобы в случае чего быстрее прийти на помощь, — сказал он после минутного молчания. — Мне кажется, это очень страшно, когда тебя заражают каким-то вирусом, а потом безо всяких гарантий испытывают на тебе свои новые лекарства. Которые могут и не подействовать. Я знал, кому помогать в первую очередь, а кто кривляется.
Золотов, хоть и выглядел напуганным, тем не менее был явно раздражен.
— Из-за тебя все тестирование могло накрыться медным тазом. Или вообще весь институт. Ты это понимаешь?
— Похоже, что он и без меня накрылся, — парировал Лукин.
— А что ты еще знаешь? — спросил Золотов. — Расскажи подробнее, чем их заражали и как?
Тем временем толпа, не обращая никакого внимания на убитых, начала расходиться — через дверь позади они медленно просачивалась наружу.
Трошин подскочил к окну.
— Они садятся в автобусы. Или сейчас или никогда, — воскликнул он. — Боюсь, сейчас придут за нами.
— Выпускай дрон! — крикнул Золотов, кидаясь к столу.
— Поздно, заметят! Дайте мне шокер, заправляйте шприцы!
— Они заправлены, — Трошин распахнул дверцу шкафа, выудил оттуда аптечку. — Держи, — протянул он Золотову наполненный шприц. — Коли в мягкие ткани. Шея, руки, задница, ну худой конец.
— Давайте шокер, — Лукин протянул руку к Золотову и тот после секундного колебания протянул ему аппарат.
— Все, идем!
Они выстроились возле входной двери, первый Лукин, за ним Золотов и сбоку — Трошин. Сосредоточенные лица, взмокшие от напряжения спины.
— На счет раз-два-три. Раз, два, три, — сосчитал Лукин и открыл дверь.



Глава 13

2012 год
Сначала он ничего не понял. Только что они сидели и пили чай в ветхой картонной лачуге, а теперь…
…кто-то тормошил его за плечо. Немилосердно, жестко, больно. И снова холодно. Он вспомнил двух собак со странными, очень странными, даже жуткими именами. Как их звали? Химера? Нет. Ти… Тифон и Ехидна. Точно. Имена соответствовали виду. Бешеные псы — такие могли встретиться только на свалке, куда свозят химические отходы. А что еще могло быть в бочках, которые разгружают по ночам под усиленной вооруженной охраной? Какая-то мерзость, которую отказались брать даже специализированные полигоны.
В ваших силах это прекратить, в ваших силах это прекратить, в ваших силах это прекратить.
— Да заткнись ты уже! — крикнул он… и проснулся.
Макс, редакционный водитель, крепко сжав руль, прокладывал путь по раздолбанной извилистой дороге — фары то и дело выхватывали валуны и поваленные деревья на обочине.
— Андрюха, с тобой все нормально? — спросил он испуганно. — Гена тоже дрыхнет, вы как спустились, сразу оба и завалились. Ты всю дорогу мямлишь ахинею беспрестанно. Что-то там прекратить… Это про свалку, наверное.
Андрей понял, что никто его не будил и не тряс, он просто бился плечом о холодное стекло.
— Прилично выпили, раз водку назад не принесли? Хотя… — водитель втянул носом воздух, — запаха нет. Странно.
Андрей глянул в лобовое стекло — но определить, где они проезжают, не смог.
— И давно мы спустились?
— А ты не помнишь? Во дает. Минут двадцать назад. То-то я смотрю, вы какие-то странные оба. Как прибитые. Я посмотрел, с виду целые, у Гены камера на шее болтается — значит все в порядке. Сели и захрапели. Ни слова не сказали. Но вы же брали водку с собой на взятки аборигенам, я и подумал, что выпили. Тем более, такой холод.
Андрей силился вспомнить, как они ушли, как спускались по склонам, усеянным стеклом, арматурой, ломаными досками — один раз оступиться хватит, чтобы наверняка угодить в больницу, если не в морг — но, тем не менее, на них нет и царапины. Только этот запах… Андрей поднес рукав куртки к лицу и сморщился.
— Удачно хоть? — водитель посмотрел в зеркало заднего вида. — Узнали, что за вонь? Когда начало смеркаться, я даже испугался, вокруг тени ходят, бомжи или кто это — залез в машину, закрылся — но так еще страшнее, как будто кто-то наблюдает за мной, ждет пока закемарю. Тьфу ты, мать его за ногу! Чтоб я еще раз сюда поехал, даже не проси! — он сильнее вдавил педаль газа. Было видно, что ему не терпелось убраться отсюда подальше и побыстрее.
— А сколько мы там пробыли? Уже, наверное, часов десять вечера?
Водитель покосился на Андрея.
— Вы и правду там чего-то нюхнули, раз не пили. Тогда где водка? Сейчас пять часов, а пробыли вы там всего час. Еще не хватало.
— Час? — Андрей не мог поверить его словам.
— Ну, может минут сорок. Не больше. Мы кружили вокруг, Гена фотографировал, потом нашли дорогу с северо-восточной стороны, остановились. Вы начали взбираться на гору мусора, хотя я сразу сказал, что дело гиблое. Резко стемнело, как это сейчас бывает и почти сразу вы вернулись. И то хорошо, что не пришлось лезть за вами. Хотя я бы и не полез.
— И что, вот так просто спустились, и все? Ничего не говорили?
— Кажется… я впотьмах не разглядел, вроде бы кто-то вас провожал. С собаками. Жуткие псы. И худые. Я залез в машину от греха подальше. Боюсь бродячих собак.
— Мы все узнали, — сказал Андрей сдавленным голосом. — Похоже, это химические отходы. Их привозят по ночам под усиленной охраной. Так нам сказала одна… местная.
— А-а-а, — протянул Макс, доставая сигарету и щелкая прикуриватель. — Тогда все понятно, почему вы такие… — он сдавленно кашлянул, — ну и вонь же тут, наверное, ветер опять на город идет.
Он прикурил и вцепился в руль. Когда они миновали указатель «Город — 15 км», в кармане куртки Андрея зазвонил телефон.
Из радиоприемника шелестел умиротворяющий джаз, Андрей смотрел в окно, и падающие снежинки в свете фар убаюкивали, гипнотизировали. В вечернем сумраке плыли отражения бурелома по краям дороги, черные ветхие лачуги, застывшие в безвременье, и редкие фигуры людей, больше похожие на приведения, бредущие неизвестно откуда и куда.
День стал вечером, а вечер стал ночью в один миг — так всегда происходит в конце ноября. В отражении бокового стекла он вдруг явственно увидел ту женщину — в черном платье, подчеркнуто торжественном, будто не с фермы она только что явилась, а с аристократического бала; она держала дочку за руку, а за ними — в дверях, стояли две огромные худые собаки, Тифон и Ехидна. Дочка, протягивала Андрей чашку чая — он потянулся за кружкой, чтобы освободить ее от этой ноши, но, когда их пальцы соприкоснулись, он взглянул ей в глаза и замер, не в силах пошевелиться.
Это была его дочь. Саша.
Машину тряхнуло на колдобине и видение стерлось, провалилось в небытие мертвенно-холодной ночи.
Звонка-то и не было, он не сразу понял, что его беспокоит, а когда понял, испугался, что не успеет достать телефон, отчаянно вибрирующий во внутреннем кармане куртки.
— Алло, — сказал он в трубку. Надпись на экране сообщала: «Нет ID абонента».
— Андрей Лосев? — спросил безжизненный женский голос, который мог принадлежать и роботу-информатору. Такими голосами не впаривают быстрые займы до получки, очередную финансовую пирамиду, не рекламируют таблетки для похудания и даже не сообщают о размере задолженности перед банком — этот голос был предвестником. Каждый человек хоть раз в жизни слышал его — в телефонной трубке, за дверью квартиры, или сидя на приеме у доктора, который старательно прячет взгляд. Таким голосом провозглашают торжество неизбежности.
Он ответил, вцепившись правой рукой в пластиковую пассажирскую ручку.
— Да, это я.
— Час назад в отделение реанимации поступила ваша дочь, Саша Лосева с диагнозом «анафилактический шок», предположительно после проведения вакцинации. — Механические слова проникали ему в голову и там вибрировали невыносимым эхом. Он слышал их словно со стороны, а тело его, начиная снизу — немело, погружаясь в могильный холод — он чувствовал, как что-то ужасное, мертвое приближается к его сердцу и точно знал, если оно затянет его, то пути назад не будет. — Вы меня слышите?
Макс повернул голову и посмотрел на Андрея. Тот сидел смертельно бледный, таращась в темноту.
— Эй, — сказал он. — Тебе плохо, Андрей? — он похлопал его по ноге.
— Я… слышу, — прохрипел Андрей. — Где… что с ней? Она жива?
Голос издалека кашлянул и продолжил:
— Она жива, вовремя проведенные реанимационные мероприятия спасли ей жизнь. Она в городской больнице. Пока без сознания.
— Я сейчас приеду, — выдавил Андрей.
— В палату никого не…
Андрей нажал на кнопку отбоя, повернулся к водителю.
Тот моргал глазами, не зная, что сказать. Он слышал весь разговор.
— Я лечу, Андрей. Мы будем через двадцать минут. Господи… — прошептал он. — Как же так?
На мгновение из темноты выскочил рейсовый автобус, ослепил их фарами и провалился в небытие — старый дряхлый Лиаз, трескучий и скрипучий, заполненный людьми под завязку — Андрей судорожно оглянулся, ему показалось… нет. нет. Он встряхнулся, ударил себя по щеке, нагнулся, вытащил из бардачка бутылку воды. Сделал длинный глоток. Мозг отказывался верить в происходящее.
— Разве здесь ходят автобусы? — спросил он. — Эта же дорога ведет только на свалку. Или нет?
— Какие автобусы? — встрепенулся Макс. — Уже полчаса как мы едем, ни одной машины ни туда, ни обратно. — Он посмотрел на Андрея и покачал головой. — Держись, брат!
На заднем сидении храпел Гена, рядом с ним лежала камера с внушительным объективом, незакрытая линза которого смотрела вперед пустым немигающим взглядом.
Андрей повернулся на сидении, зацепил рукой ремешок и подтащил фотоаппарат к себе. Нет, нет, нет, подумал он. Я не схожу с ума. У меня есть свидетель. И не просто свидетель, а документальный свидетель, от которого ничего не утаишь, который не закроет глаза, даже если заметит то, что ему вовсе не предназначается. Бочки с химикатами. С горы мусора, с самой высокой точки был виден гигантский серый ангар с выведенной на боку синей краской цифрой «3», — и там, под навесом, скрытые от любопытных глаз, стояли те самые бочки — вероятно, уже пустые. Но если изображение приблизить, а оптика это позволяла, можно прочитать, что написано на их ребристых стальных корпусах.
Он быстро прокрутил ленту кадров до того момента, как они взобрались на вершину. Высотой свалка превышала девятиэтажный дом.
— Фу-ух, — выдохнул он, обнаружив те самые кадры. Значит, бочки существуют. Они действительно были на вершине горы и этот кадр, в общем-то случайный, они еще не знали, что там вообще есть какие-то бочки, не говоря уже о том, что внутри них — это они узнали позже.
Он крутил диск перемотки кадров. Вот на дальнем плане мусоросжигающий завод. Громадные экскаваторы, пресс, краны, снующие внизу люди, кто-то, он только что это заметил — показывает на них пальцем снизу. Он мотает кадры дальше и видит — по направлению к ним, размахивая руками, бегут люди в черной униформе, вероятно, охрана. Вход на территорию свалки строго запрещен.
Их должны были поймать минут через десять-пятнадцать, не больше. Притащить в сторожку, отбить почки, раскурочить камеру и стереть все снимки. Обычное дело, с нарушителями тут не церемонились. Они полезли через ограду, а потом на склон на свой страх и риск, понимая, что в случае чего, полиция не станет вмешиваться, да и откуда ей тут взяться. Изобьют и выбросят за ограду. Или сожгут в мартеновской печи.
Дело о двух пропавших журналистах закроют через три месяца за отсутствием тел и состава преступления.
Он крутил колесо дальше. Вот его красное от холода лицо — улыбается, крутит у виска, смеется, корчит рожицы — кадров много, флэшки у Гены безразмерные, он щелкает направо и налево, не останавливаясь.
Да! — северо-восточный склон. Здесь, в отличие от южного склона — потише, совсем нет поселений, этих мусорных гетто, в которых круглогодично живут рабочие, разгребающие и сортирующие мусор. Большая часть этих людей забыла, когда мылась в последний раз — заросшие, в жутких лохмотьях, они выглядывали из своих лачуг с выражением отчаянной злобы, как загнанные звери, следящие за каждым твоим движением. И не дай бог сказать или сделать что-то лишнее.
Гена бесстрашный фотограф. Безбашенный. Он на самом деле без тормозов. В этом деле если у тебя есть тормоза, тебе никогда не стать крутым фотокором. Когда-нибудь он получит «World Press Photo» — главную фотопремию в мире за социальный репортаж, — Андрей в этом не сомневался. Гена снимал этих бедолаг, рискуя получить нож в спину. Снимал пикирующих на них ворон и чаек, смердящие испарения из сердца свалки, вывернутые кишки цивилизации — снимал так ясно и резко, так близко, что сейчас, глядя на эти снимки, Андрей на миг забыл о своей беде, и вновь перенесся туда, в эпицентр зловонного кошмара.
Диск перемотки крутился, калейдоскоп кадров на маленьком экране камеры стрекотал перед глазами и когда момент на зрительной коре совпал с воспоминаниями, тот самый момент, от которого он едва не лишился чувств, Андрей замер.
СТОП. Это было здесь.
Пока машина неслась, виляя в одичалом пространстве между свалкой и городом, Андрей докрутил до того самого места. И на следующем кадре — он не сомневался, там, за валуном, через мгновение — показались эти псы. И девочка.
Его большой палец, замерший на черном диске перемотки снимков, побелел от напряжения. Сердце стучало как бешеное — как будто те злобные существа, Тифон и Ехидна, со вздыбленными загривками и горящими бешеными глазами мчались за машиной.
Андрей нервно оглянулся.
Дорога сразу позади машины проваливалась, исчезала, растворялась, но ему казалось, что тьма гонится за ними и только благодаря чуду еще не поглотила маленький автомобиль.
Клик. Диск повернулся. Он щелкнул, сменив кадр.
Заставив себя опустить глаза на экран, Андрей нахмурился. Тот же самый кадр, что и предыдущий. Точь-в-точь. Камень, горы мусора, северо-восточный склон, внизу бурелом голого кустарника и черный излом ручья, опоясывающего границы свалки и исчезающего в диких зарослях.
Клик. Повтор. Клик. Снова тот же кадр.
Сбой?
Он крутанул колесо быстрее. Везде одно и тоже, ничего не менялось: один и тот же кадр, продублированный на сотнях других. Никакой хибары, собак, застенчивой девушки и ее матери — ничего и никого.
Андрей перемотал полностью весь день, но не нашел и намека на их существование.
Ферма, вспомнил он. Она работает на ферме «Солнечная», осеменителем коров и найти ее, судя по всему, будет не так трудно, учитывая, что огромное хозяйство московского бизнесмена Алика Мирного было единственным в этих краях.
Я найду ее, подумал он, поглядывая на спящего Гену. Не может быть, чтобы он не снял ни одного кадра. Этого просто не может быть. Может быть спрятал флэшку? Но в глубине души он понимал, что никто ничего не прятал.
Они въехали в городе. Андрей аккуратно положил фотоаппарат на заднее сиденье. Огни фонарей слегка разгоняли вечернюю мглу, и теперь он смотрел на знакомые улицы, не понимая, был ли телефонный звонок настоящим или же ему все приснилось…
— Почти приехали, — сказал Макс. Он вывернул с центральной улицы, пронесся по площади Мира мимо администрации города, над которой развевался триколор и свернул на Никитскую — Андрей вспомнил, что новая городская больница теперь за мостом, справа, там еще совсем недавно был заросший бурьяном пустырь, где он с мальчишками в детстве играл в войну.
Почти тотчас перед ними появилось само здание, подсвеченное тусклыми фонарями. Летящий снег таял на ходу, слякоть под колесами плескалась под днищем, автомобиль занесло на повороте, и сторож в кабинке у шлагбаума покачал головой.
— В реанимацию, — крикнул Андрей, опустив стекло.
Дед подумал секунду, потом открыл шлагбаум. Может быть, он узнал Андрея, а может быть ему просто было все равно, кого пускать — водянистые глаза старика смотрели совершенно равнодушно.
В воздухе висел не слишком сильный, но явный, настойчивый запах сероводорода с примесью ядовитого сладкого концентрата.
Ярко освещенный центральный вход в больницу пустовал. Крупные красные буквы над козырьком «Городская клиническая больница № 1» были частично залеплены рыхлым снегом.
Андрей выскочил из машины, поскользнувшись, упал на одно колено в грязь. В груди бил колокол. Он поднялся и побежал ко входу. Теперь он сознавал, теперь поверил в случившееся — больница, реанимация находились в нескольких метрах и были пугающе реальны. И, хотя он бывал здесь и ранее по делам портала, никогда ощущения от этого места не были столь пугающе реальны.
Он ворвался в пустынное фойе. Всего несколько человек в этот час сидели на сдвинутых креслах и тихо разговаривали. Когда он вбежал, они замолчали.
У проходной стояла Оксана. Ее плечи вздрагивали, волосы разметались по спине, сумочка соскользнула с плеча и безвольно висела на руке, едва не касаясь пола.
Рядом стоял мужчина в белом халате. Он что-то говорил, но, она, казалось, его не слышала.
Она повернулась на звук ударившей двери и увидела его.
Губы ее, обычно полные и чувственные, превратились в тонкие крепко сжатые полоски. Лицо перекосила судорога боли, к которому теперь примешался гнев, отчаяние и безысходность.
Она вскрикнула, словно раненая тигрица.
— Как? Как ты мог? Ты, ты убил нашу девочку, ты убил мою девочку… как? Ведь мы же…
Доктор взял ее за рукав и посмотрел на Андрея.
— Это ваш муж?
Она ничего не ответила.
— Чего ты молчишь? — вдруг закричала она, отчего сидящие люди вздрогнули. Врач стиснул ее руку.
— Не надо тут кричать, не на…
— Ты убил ее! Ты! Со своими проклятыми статьями! Это ты виноват! Ненавижу! Ненавижу тебя!!! — ее лицо потеряло всякую форму, слезы душили ее. Смешиваясь с тушью, они стекали по щекам, образуя черные трещины. Как в том зеркале… — подумал Андрей, ужасаясь. Ее лицо стянула зловещая маска и Андрею стало невыносимо страшно. Он остановился посередине фойе, под электронными часами, показывающими «18–42». Сердце пронзила игла и он понял — все, все что было, умерло навсегда. Прямо сейчас.
— Успокойтесь. Ваша дочь жива, ей уже лучше.
Но Оксана не слышала его. Андрей приблизился, взял ее за руку, но она с шипением вырвалась.
— Не трогай меня! Убирайся к чертям проклятым! Не хочу тебя знать и видеть. Никогда!
Доктор покачал головой.
— Гражданка Лосева, ваш муж не виноват в том, что случилось. Такая реакция бывает, он не мог ее предусмотреть, в этом нет его вины. Успокойтесь. Давайте я вам дам успокоительные и вам станет легче.
— Не вздумайте меня успокаивать. Я все знаю, все! Этот яд убил мою дочь, я же говорила, я знала! — и она снова разрыдалась.
Андрей попытался ее обнять, но тщетно — она сбрасывала его руки, шипела, ругалась, царапалась.
— Как же ты мог? Как? Объясни мне! Только она одна… господи… за что мне это все?! — и она завыла, полностью утратив над собой контроль.
Доктор подошел к Андрею.
— Мы знаем, что вы разрешили провести ребенку вакцинацию. Противопоказаний у нее не было, так что в этом нет вашей вины. У девочки случился анафилактический шок. Остановка дыхания. К счастью, опытный врач безотлагательно провел реанимационные мероприятия. Сейчас она на аппарате искусственной вентиляции легких, ее состояние стабильное.



Глава 14

2012 год
Ни одна газета, местный телеканал, радио — никто не упомянул о трагическом происшествии в детском саду «Аленушка», что находится в тупике Миклухо-Маклая за старой церковью. Это, однако, не помешало разлететься слухам со скоростью света — дряхлые старушки, кутаясь в серых платках, теперь крестились, глядя не на деревянный рассохшийся крест, а на угрюмый корпус детского сада.
Настоятель храма, иерей Алексий, молодой и энергичный, с рыжей профессорской бородкой на вечернем богослужении следующего дня начал не с рассказа о творении мира богом и не о грехопадении прародителей, чему обычно посвящал первые пятнадцать минут проповеди.
Паства колыхалась, в воздухе повис отчетливый запах страха. Был ли этот запах принесенным с северо-востока, либо же он существовал исключительно в воображении прихожан, кто его знает. Настоятель очень хорошо чувствовал сумятицу в душах людей, к тому же… близкое соседство со зданием, с детским садом, в котором случилась ужасная трагедия не давала покоя ему самому.
Держа в руках молитвенный крест, он положил руку на кафедру, оглядел присутствующих. Большинство ставили свечи за упокой, крестясь дважды. Люди были сильно напуганы.
— Братья и сестры, — обратился он к присутствующим, тщательно подбирая слова. — Все мы знаем, что наши дурные дела и слова, здесь на земле не проходят безнаказанно. Каждое наше тайное слово, дело во имя зла станет явным, ничего утаить невозможно и мы тому свидетели. — Он многозначительно взглянул в ту сторону, где за стеной, в ста метрах случилась беда. Головы людей невольно повернулись туда же. Он продолжил: — Давайте вспомним же, как Спаситель послал прокаженных к священнику, даже не спросив, веруют ли они во Христа как в Сына Божия. Он сказал им: «Идите, покайтесь священнику и это путь любого болящего и скорбящего человека». Но не все верят в великую силу Благодати священства. Где и как искать исцеление — дело сугубо добровольное и часто на этом пути мы совершаем ошибки. Однако Спаситель не говорит нам надеяться только на себя, он посылает нам Слово Божие и научные достижения цивилизации… — настоятель сделал паузу. Прихожане зашумели. Некоторые были удивлены и даже недовольны таким поворотом.
Но молодой иерей Алексий, сделав глоток воды из железной кружки, продолжил, не обращая внимания на ропот:
— Да-да, не удивляйтесь моим словам. У вас в домах есть свет, тепло, на плите газ, который разогревает пищу. Каждый месяц, а то и чаще, многие из вас ходят в поликлинику, где получают рецепты на бесплатные и платные лекарства и успешно пользуются ими. Разве это не чудо? Еще сто лет назад мы и помыслить о таком не могли. Вспомните, братья и сестры, как эпидемия чумы в Китае в 1911 году унесла более ста тысяч жизней за очень короткий срок. В последние годы цивилизация столкнулась с новыми болезнями, от которых нет спасения. Но то, что в наших силах, мы должны делать. Меня теперь спрашивают, как же нам быть с нашими детьми. Дьявол пришел за самыми беззащитными. Что мы можем сделать? Я хочу ответить простыми словами: «Идите за Богом, за Христом, собирая по крупицам добродетели жизни, никому не удастся избежать Страшного суда господня. Но помешать распространению болезней мы можем не только молитвой. Аминь».
Прихожане напряженно слушали. Почти все они пришли сюда за ответами, но так и не поняли, что им делать. Раздались негромкие голоса:
— Отец Алексий, правда, что девочка умерла?
— Насколько я знаю, это неправда, она в больнице, у нее аллергический шок.
— Что же нам делать, у нас завтра вакцинация, и теперь разве можно доверять этим…
— Нужно проверить состояние ребенка. Если он не аллергик, то делать можно. Этой зимой будет сильная эпидемия гриппа и одной молитвой тут не справиться. — Он говорил это совершенно искренне, уверенно, чем вселял в людей надежду. Собственно, за этим они сюда и пришли.
— Я слышал, та девочка в коме, у меня знакомый работает в столовой больницы.
— Пути Господни неисповедимы. Но если даже и так. Смею напомнить вам о Капернаумском слепом, который был рожден слепым и не имел ни малейшего шанса прозреть. Он сидел у дороги и услышал, что Спаситель идет мимо. Тогда он обратился к Нему и Спаситель спросил — «Чего ты хочешь?». — «Да прозрю», — ответил слепой и получил от Бога просимое. Нужно всегда знать и помнить, что Бог рядом, когда мы в скорбях. Сегодня я предлагаю помолиться за здоровье этой девочки и Бог обязательно услышит наши молитвы, мы скажем за нее и вместо нее: «Я прозрю!». И пусть она встанет, исцеленная, пусть Господь наделит ее силой и благостью великой. Аминь.
Старая церковь дрожала под мощными ударами холодного ветра. Пламя свечей колыхалось, лики святых, смотрящие с икон, безмолвно внимали вечерней молитве. Паства успокоилась. Молодой настоятель закончил проповедь и спокойствие вернулось под своды деревянного здания. Колокольный трезвон известил окончание службы.
Андрей повернулся на звук. Вот уже третий час он стоял под окнами больницы. Врачи сообщали, что состояние Саши стабильное, но она до сих пор, вот уже сутки, не приходила в сознание.
Постепенно первый шок прошел. К нему вновь вернулись запахи, вернее, городская вонь, звуки, — шлепки грязи под ногами, серый город, исчезнув на сутки из его восприятия, возвращался и теперь его присутствие заставляло задыхаться. Он чувствовал себя бесконечно виноватым, никчемным, бесполезным.
Он виновен в том, что она там. Только он и никто больше.
Ног он давно не ощущал. Жена запретила ему показываться дома, сказав по телефону, что между ними больше ничего нет, а вещи пусть заберет кто-нибудь из его сослуживцев.
Так он и стоял, позабыв обо всем. Мелкие холодные снежинки опускались на его плечи, волосы, лицо и таяли, стекая прозрачными дорожками по ледяной коже.
Я поступил единственно верным образом, твердил он себе. Город на пороге эпидемии. В прошлом году грипп скосил десятки людей, — они пытались выяснить точные цифры, но так и не смогли, данные оказались засекречены. Атмосфера паники захлестнула буквально каждый сантиметр города. Аптеки едва вмещали кашляющих, чихающих и стонущих граждан, но… ничего кроме пустышек, разрекламированных телевидением, предложить не могли.
«Если лечить грипп, то выздоровеешь за три недели, если не лечить, за двадцать один день», — кажется, так это называлось.
Единственный рабочий препарат импортного производства стоил баснословных денег, но и его буквально сметали, абсолютно не обращая внимания на противопоказания и способы приема: прямо в аптеках заглатывали полпачки, чтобы через час вызывать скорую с подозрением на тахикардию или аппендицит.
Разве он поступил неправильно? Если детская группа с воспитателем больше месяца рисовала и разучивала, как бороться с вирусом? И Саша должна была идти за руку с Петей, который боялся уколов больше чем огня, она так самозабвенно, захлебываясь словами, рассказывала, какой он «трусих» и только с ней ничего не боится. Ей это нравилось, она вся светилась от счастья.
Господи… он уже не мог думать обо всем случившемся и чем глубже погружался в свои мысли, тем больше винил себя. А кого еще винить? Он мог послушаться жену. Материнское сердце не обмануло, она чувствовала. А он, такой умник, потакая собственной гордыне, решил устроить жене сюрприз и во время эпидемии сказать: «Мы ведь тогда сделали по-своему и пошли на прививку. Хотя, помнишь, ты была против. И, вот, смотри, все вокруг болеют, а мы здоровые».
Какой же он идиот! Как можно было себя так безответственно вести? Это же чистое ребячество — показать, что и тут можно надрать судьбе задницу. Схватить старого лешего за бороду. Это же так просто, нужно всего лишь сделать маленький укольчик.
В тысячный раз он вглядывался в мерцающее окно второго этажа — там находилась палата реанимации. Там, в перекрестии трубок лежала Саша. Одна.
Он сжал кулаки. Глухая, тонущая сама в себе боль терзала его не переставая. Каждый вечер он слышал этот перезвон колоколов после вечерней службы, стоял еще час или полтора, сколько мог выстоять, пока ветер и холод не превращали его тело в бесчувственный кокон.
Врач неизменно сообщал: «Без изменений».
Жена выставила его вещи, он послал Гену с водителем, и они забрали их. Он снял однокомнатную квартиру рядом с больницей — каждое утро к девяти наведывался к центральному входу, где в фойе вывешивались сведения о самочувствии больных.
Без изменений.
Без изменений.
Без изменений.
Сначала Андрей считал дни. Потом недели. Они тянулись так медленно, что каждый новый день превращался для него в муку — как прожить его до нового утра, которое, наконец, может ознаменоваться чудом?
Но день шел за днем, утро таяло, превращаясь в новый день, наступал тоскливый вечер, бил колокольный звон, и чуда вновь не случалось. Он ходил в церковь, чтобы увидеть колокол, ставший ему спутником и набатом. Отмерявший его жизнь, деливший ее на до и после. И снова, и снова.

Стояла отличная погода. Солнце, наконец, почувствовало свою власть, последние годы лето перестало быть похожим на лето, — так, краткий промежуток между холодной весной и дождливой осенью, несколько теплых деньков, которые изначально воспринимаются с отрешенной ностальгией.
Летом на город дул, в основном, южный, юго-западный ветер, и запах на время исчезал, город как бы всплывал из мутной болотной жижи, предаваясь краткому буйному цветению.
Андрей завернул в ближайший от работы бар с емким названием «Свобода», чтобы пропустить пару рюмок коньяка или бокалов отвертки.
Работа потеряла для него всякий смысл, и он писал статьи механически-автоматически, даже не понимая, о чем идет речь. Чтобы написать об очередном освежителе воздуха много ума не надо. Вообще ничего не надо. Он заходил в бар, заказывал выпивку, доставал из рюкзака ноутбук и строчил очередной опус.
Поначалу редактор не обращал внимание на его расхлябанный, помятый вид, красные глаза, небритость и другие приметы движения вниз по спирали. Все-таки как оно бывает: человек хлебнул горя, потерял что-то очень важное, но потом он встает, находит силы жить дальше и в чем-то даже превосходит самого себя. Это, конечно, в идеале.
На самом деле, Лезнер видел, что происходит. Он пытался поговорить с Андреем, впрочем, не он один. Гена, прожженный холостяк, пославший свои снимки на «World Press Photo», тоже был из тех, кто не прочь расслабиться после работы. Но не на работе, не в ущерб делу. Не доводя себя до крайности. Его палец не дрожал, нажимая на кнопку Кэнона, а по утрам он не бежал на кухню или в ближайшую пивную похмелиться.
Андрей не замечал происходящего вокруг, будто окружающая его реальность и он сам находились в разных мирах — он сам по себе, а реальность сама по себе. А где-то еще лежала в коме Саша. Ей не становилось не лучше и не хуже, врачи не знали, что делать. К ней уже пускали, и Андрей приходил на полчаса-час два раза в неделю — читал сказки, рассказывал истории и новости: «У нас все хорошо, отличное лето, твой велик стоит на балконе, и мы с мамой ждем не дождемся, когда ты его оседлаешь!»
Он рассказывал ей, как все отлично и что друзья (особенно Петя) передают ей привет, очень ждут, когда она проснется. Он называл ее «Спящая красавица». Так и говорил — «Моя Спящая красавица». Потом целовал ее в лоб и уходил, глотая слезы.
Иногда ему казалось, что она слышит его, ее веки дергаются, пальчик вздрагивает, словно она видит сон, в котором бежит — и вот-вот проснется.
Тогда дыхание его учащалось, он начинал тараторить, вспоминая, что не побрился, не привел себя в порядок (в очередной раз) и клятвенно обещал, что…
Но она не просыпалась.
И никто не знал, что с этим делать. С ней постоянно занимались массажисты, поддерживая в тонусе мышцы тела, хотя, конечно этого было недостаточно. С Оксаной он не пересекался. Она попросила лечащего врача сделать так, чтобы они никогда не виделись. И даже если случайно они сталкивались в фойе, — его сердце начинало учащенно биться, он хотел броситься к ней, умолять о прощении и услышать от нее хоть одно слово, — она делала вид, что не знает его и сбегала в коридор.
Он зашел в бар, заказал по обыкновению отвертку и бутерброд. Так начинался его день. Потом еще пару отверток и если он в этот день не шел к Саше, то до вечера выпивал бутылку, а то и полторы, теряя человеческий облик. Лезнер перестал звать его на планерки, а потом сократил общение до минимума, давая тем самым понять, что не одобряет подобного образа жизни. Впрочем, не увольнял, давая минимум работы, но сколько еще так могло продолжаться?
Андрей открыл ноутбук, мутным взглядом окинул помещение.
Стас, молодой самоуверенный бармен, достал из холодильника бутылку водки и томатный сок в литровом пакете. В столь ранний час бар, как и весь город, был пуст, — молодежь предпочитала курорты и Москву, старики сидели по домам: жару и духоту, крайне редкие в средней полосе, мало кто хорошо переносил, предпочитая выбираться на улицы ближе к вечеру.
— Как дела, без изменений? — спросил Стас, смешивая коктейль.
Андрей кивнул.
— Как всегда. Все по-прежнему.
Бармен покачал головой.
— Что пишешь?
Андрей достал сигареты, закурил и выпустил дым в сторону выхода.
— Про кондиционеры, чтоб они сдохли.
— Да, наш почти сдох из-за такой жары.
— У вас все равно никого нет.
— Ты же ходишь. Осенью станет получше.
— Я-то хожу… — неопределенно сказал Андрей.
Стас подвинул к нему бокал.
— Ты бы как-то поменьше этого, а? Смотри, шеф с работы выгонит.
— Ну выгонит и выгонит, пойду… — Андрей задумался. Куда он пойдет? В городе нет работы, он никому не нужен и ничего не умеет, кроме как писать — да и то, эти рекламные статьи, откровенная джинса. Каждый раз, приступая к очередному заданию рассказать про «новинку рынка», он испытывал физическое отвращение.
— Ага… куда ты пойдешь? — уловил его мысль бармен. — Разве что на ферму, там, говорят, всегда нужны работники. Да только вот работать за копейки, стоя каждый день по пояс в дерьме — мало кто хочет. Учитывай, что еще добираться километров двадцать пять туда и обратно каждый день. Завязывай лучше, — подытожил он.
— Не… — протянул Андрей. — Алкоголь побежал по венам, в голове посветлело, проблемы слегка развеялись, а после второй отвертки и вовсе пропали. Ему стало хорошо и статья на удивление спорилась: паршивый текст про китайские кондиционеры он строчил со скоростью пулемета.
Он сделал открытие. Вернее, не сделал, а подтвердил давно произнесенное стариком Хемингуэем: «Пиши пьяным, редактируй трезвым». Ненавистные рекламные материалы, которые он теперь, в основном, писал, не казались совсем уж мертвыми, если капнуть на них сверху капельку спиртного.
Неделю назад его вызвал Лезнер, Андрей пришел с опозданием в два часа, прилично выпив, да еще и не сдав одну из немногих «нормальных» статей про городской водопровод, его плачевное состояние, ржавую воду в кранах и постоянные перебои с горячим водоснабжением — в последнее время ему почти не давали писать про городскую жизнь. Он срывал сроки, приходил на интервью выпившим, мог поругаться с собеседниками, а то и вовсе распустить руки — нервы шалили, он находился в постоянном напряжении, и, разумеется, страдала от этого, прежде всего, репутация портала.
— Андрей, — сказал Лезнер, хмуро глядя на журналиста из-под кустистых бровей. — Ты парень взрослый, поэтому не буду тебя учить. Нас с тобой многое связывает. Ты помогал мне открывать портал, писал в числе первых и часто делал это бесплатно. И я всегда тебе шел на встречу. Твои ставки выше других, ты получал самые интересные задания… — Он посмотрел в окно, — солнце покидало зенит, жара спадала, кондиционер натужно гудел и в кабинете было прохладно. Но Андрей почувствовал, как крупные капли пота ползут по его спине. — Я знаю, в какой ты ситуации, поверь, знаю…
Ни черта ты не знаешь, подумал Андрей, сжимая челюсти. Ты даже понятия не имеешь, в какой я ситуации. Ты сидишь в своем кожаном кресле, в просторном кабинете с кондиционером и думаешь, что видишь меня насквозь… ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ!
ОН уже знал, что скажет Лезнер.
— …с сегодняшнего дня я вывожу тебя за штат. Вчера мне позвонил генеральный директор «Водоканала» и отчитал меня как школьника. Я слушал его и не знал, куда деться от стыда. Такое со мной впервые. Понимаешь?
Андрей безучастно смотрел на редактора. Он понимал. Но что было сказать еще директору «Водоканала», этому жирному ухмыляющемуся коту с часами за пару миллионов рублей, после того как Андрей почти полдня выслушивал жалобы жильцов, которых водоканал попросту игнорировал. Забил болт на них. У многодетной семьи, живущей в двуэтажном бараке на улице Трофимова вот уже полгода вообще отсутствовала вода — и холодная и горячая. На трассе разорвало трубу, водоканал отказывался ее ремонтировать, объясняя, что труба к ним не относится, при этом не забывая собирать деньги за эту воду. Что мог сказать ему Андрей?
Что я мог ему сказать? Либо ты ремонтируешь эту чертову трубу, либо я позабочусь, чтобы твоя наглая морда оказалась там, где ей и положено быть.
— Я сказал, чтобы он постарался сделать эту трубу.
— Ну-ну. То-то он орал как резаный. Тебе включить запись? Хочешь послушать как орут чиновники, когда им что-то не нравится?
— Вы меня выгоняете? За то, что я…
— За то, что ты не бываешь трезвым. Посмотри на себя. Думаешь, дочь гордилась бы тобой?
— Давайте не будет про дочь.
— Андрей. Половина редакции на меня криво смотрит. Если тебе можно пить, значит и всем можно. Как бы ты поступил на моем месте?
Андрей промолчал.
— На тебе остаются рекламные материалы. Никуда не нужно ездить, можешь писать их дома и присылать. Поверь, так лучше для всех.
Андрей покачнулся.
— С тобой все в порядке?
— Да.
— Кстати… — Лезнер приподнял очки, разглядывая его словно впервые. — Ты писал статью про свалку… два года что ли назад? Или уже больше. Где она?
Андрей начинал писать ту статью. Он потратил на нее полторы или две недели, но… трагедия с Сашей отодвинула статью в долгий ящик, позже он хотел к ней вернуться, но так и не смог. Он не мог понять, почему — то ли недостаток фактов, то ли… какой-то безотчетный страх, о котором он никому не рассказывал. Как возвращаясь со свалки видел автобус, где они вообще не ходят, а внутри его… дочь со странными людьми. И… он вспомнил жутких псов, эту женщину, ее дочь, странный разговор между ними и потом… провал в памяти.
Он не мог заставить себя вернуться к этой статье.
— Ее нет.
Лезнер покачал головой.
— Жаль. Что ж… пошлю Филимонова из отдела расследований, может он что разузнает.
— Да, — ответил Андрей. — Лучше Филимонова. — И прошептал чуть слышно: — У него нет детей.
— Что? — встряхнул головой редактор. — Ты что-то сказал?
— Можно идти?
— Да, иди. Забеги в отдел кадров, подпиши бумаги и расчет получи заодно.
Андрей кивнул. На него накатилась какая-то апатия, ему не хотелось ни спорить, ни ругаться — к тому же… по сути Лезнер был прав. А он… он будет продолжать кропать рекламную джинсу, благо за это хорошо платят, и по вечерам стоять под окнами Сашиной палаты, мысленно с ней общаясь.
Он давно с ней общался мысленно — привык; она почти всегда отвечала ему, причем делала это так, как сделала бы настоящая Саша, реальная. Поэтому он нисколько не удивился, услышав в голове укоризненный голос: «Папа, если ты еще не понял, то тебя увольняют. Ты этого добивался? Тогда поздравляю, у тебя наконец-то получилось».
Андрей зажмурился. Тебя мне тут не хватало, — подумал он. — Сам вижу, что увольняют. Зато не нужно будет бегать по придуркам из водоканала, от которых никогда ничего не добиться. Буду писать про кондиционеры и памперсы.
Про памперсы? — оживился голос. — Ты рассказывал, что мне тоже как маленькой надевают памперсы, пока я лежу здесь. Позови меня как будешь писать. — Голос немного помолчал. Потом сказал: — А знаешь, я когда вырасту, тоже хочу стать журналистом. Только писать не про памперсы, хотя это тоже интересно.
А про что же? — мысленно спросил Андрей, поворачиваясь к двери.
— Андрей, — окликнул его Лезнер. — Вчера мне позвонил мой друг, вместе учились в МГУ.
Андрей повернулся, голос умолк.
— Даже не знаю, стоит ли тебе в это влезать… но я подумал, почему нет. Он директор института, им нужны добровольцы для испытания вакцины от гриппа. Институт здесь у нас, за городом, километров двадцать пять. Не слишком известный, поэтому ты о нем можешь и не знать. Конечно, нужно быть абсолютно трезвым и дело это не на пару дней. Платят очень хорошо. Очень, это значит, что, если бы мне позволяло здоровье, я бы тоже пошел. Такие дела.
Андрей взялся за ручку двери, чтобы открыть ее и выйти вон, но что-то его остановило.
Может быть хоть так я смогу ей помочь, подумал он. Может быть не ей, а другим детям. Может быть хоть кому-то в этом гребаном мире, чтобы моя жизнь не оказалась полностью никчемной, никому не нужной. Он стоял, не решаясь повернуть головы.
Потом развернулся и подошел к столу Лезнера.
На краешке лежала простая визитка с черными буквами: «НИИ вирусологии. Директор Леонид Маркович Трошин, профессор, доктор биологических наук».
— Позвони ему, — сказал Лезнер. — Скажи, что от меня.
Он внимательно посмотрел в красные глаза Андрея.
— Богом прошу, не подведи.
Андрей сунул визитку во внутренний карман пиджака и вышел из кабинета.
Голос молчал.



Глава 15

2012 год
В самом начале было очень страшно. Это состояние можно было назвать и другими словами, но она таковых не знала. Или забыла.
Запредельно жутко, как в темной комнате, которой ее пугал Кирилл Мышкин, предварительно удостоверившись, что Зоя Викторовна на них не смотрит.
Перед сонным часом он как бы между прочим, вскользь, как-то спросил у нее, не хочет ли она узнать, кто живет в темной комнате. И больше ничего не сказал. Она лежала, пялясь в белый потолок, пересчитала уже все лампы, все точки, все гвоздики, придумала кучу небылиц, но пресловутая темная комната и ее таинственный обитатель не выходили из головы.
После сна он сказал, что в темную комнату ставят маленьких девочек, когда они не слушают мальчиков и там, в этой комнате, за тяжелой дверью, как в подвале — их может утащить притаившийся зверь. Его иногда можно услышать, если плотно-плотно прижать ухо к холодному, окрашенному белой масляной краской дереву, — и он в подтверждение своих слов прикладывал свое ухо к двери чулана, где Петровна хранила ведра и тряпки для уборки группы.
Там и правда что-то было. Она сдалась, не выдержала, любопытство взяло вверх, и прислонила ухо к ровной гладкой поверхности двери, а второе — закрыла ладошкой. Крепко-крепко.
Сначала ничего не было слышно, к тому же, как обычно дети шумели изо всех сил, пытаясь поделить новый комплект игрушек, подаренный спонсорами. В какой-то момент Саша отчетливо уловила как кто-то словно скребет костяным когтем по полу, потом по жестяному ведру с надписью красной краской «3 группа», а потом… прямо по двери, в нескольких сантиметрах от ее уха.
Она отпрыгнула, словно ошпаренная и чуть не расплакалась. Ее удержало лишь то, что Мышкин этого и добивался. Потом он весь остаток дня будет ходить и говорить, какие девочки ссыкухи и что Саша — самая первая ссыкуха, испугалась старого ведра в подсобке Петровны. Дети, конечно, же будут смеяться — они всегда смеются, обнаружив слабость. Детям неведомо милосердие.
Любой на ее месте, услышав этот скрежет, намочил бы штаны прямо там, перед дверью. Слишком настоящим был этот тихий, отчетливый звук. Возможно, где-то в глубине души она допускала, что хитрый Мышкин просто выдумал этот фокус, но он стоял рядом и разгадать его секрета Саша не могла, как ни старалась. Если он вообще был, этот секрет.
Сдерживая навернувшиеся слезы, дрожь в ногах и панику, она оттолкнула Мышкина и бросилась в светлую группу.
— Дурак! — бросила она в сердцах и тот моментально закричал: «Зоя Викторовна! Саша плохими словами обзывается! Накажите ее, она меня назвала плохим словом!»
Воспитательница, заметив хитрый взгляд Мышкина, покачала головой.
— Что ты еще придумал, Мышкин? Кажется, сейчас не Саша, а ты пойдешь в угол. Саша, что случилось?
Саша, украдкой утерев слезу, подсела к Пете. Он играл с паровозиками и сразу же протянул ей один.
— Он… он меня хотел напугать, — сказала Саша. — Только я не боюсь! Понял?
Мышкин зарделся, а когда увидел Петровну, направлявшуюся к чулану и вовсе потерялся.
— Ах вы проказники, — раздался голос няни. — Дверь с графиком уборки в деревянной рамке распахнулась и оттуда, как ужаленные, выскочили братья Костровы.
— Ага, вот оно что! Так, Костровы и Мышкин, быстро ко мне.
С понурыми головами дети подошли к воспитателю.
— Еще одна такая выходка и кто-то не будет участвовать в утреннике. Вам понятно? И еще. Волшебные шарики, видимо, тоже будут не для всех.
— Это все Кирилл, — мгновенно сдал сообщника Роман. — Мы не хотели Сашу пугать. Это все он виноват. Он сказал нам царапать ведро и дверь ногтями, как будто это игра такая.
— Это не игра, — ответила Зоя Викторовна, глядя как Петровна наполняет водой ведра. В темной комнате колыхание ее белого халата выглядело слегка тревожным. — Никого никогда нельзя пугать.
— Это почему же? — самоуверенно спросил Мышкин.
— Вырастешь, поймешь, — ответила воспитатель. — А пока я поговорю с твоим папой.
Мышкин хмыкнул.
— Папа мне ничего не сделает. А вас заругает.
— Это мы еще посмотрим, — ответила Зоя Викторовна. — А теперь просите прощения у Саши или становитесь в угол до конца дня.
Перспектива простоять без игрушек никого не устраивала.
— Прости, мы так больше не будем, — промямлили Костровы в один голос.
Саша кивнула.
С Мышкиным было сложнее. Он минут пять мялся, но в конце концов переборол собственную гордость.
— Прости, — буркнул он и тут же отчалил, посчитав такое извинение исчерпывающими.
— Ладно, — сказала Саша.
— Трудно было? — спросила Зоя Викторовна.
Мышкин покрутил головой. Она знала, что ему пришлось переступить через себя, а значит — уже хорошо, задумается, может быть.
— Нет, — сказал он. — Нисколечко.
— Вот и отлично, — сказала Зоя Викторовна. Она снова посмотрела на дверь подсобки и ей почему-то захотелось тоже приложить ухо. Что она могла там услышать? Разумеется, ничего. Или все же…

Саша стояла за той самой дверью. Было темно, она знала, отлично знала, где находится. В темной комнате детского сада. Внутри подсобки. Только вот братьев Костровых здесь точно не было. Их не могло здесь быть. Она слышала, как играют дети в группе, как Зоя Викторовна собирает всех на занятие, разучивают букву М. Повторяют слова: Москва, мир, мед, молоко, мама, морковь, месяц, мрак…
Она встрепенулась.
Мрак.
Ни единой полоски света. И едва уловимый, почти неразличимый звук, как будто кто-то скребет когтем по дереву. Царапающий, монотонный жуткий звук. Она выставляет вперед руки, чтобы не упасть в темноте и не может нащупать стены. Она не знает, куда идти — только слышит голос воспитателя и боится сделать хоть шаг, чтобы не уйти еще дальше.
— Не ходи туда, — слышит она шепот и дергается. — Там прячется чудище. Оно… скребется и схватит тебя, если…
— Ты все врешь, нет там никакого чудища. Там стоят ведра Петровны, — она узнает голос Пети. — Я все видел.
— Я не вру. Только послушай, приложи ухо к двери. А другое закрой.
Тихий шепот она слышит отчетливо, буквально в двух шагах. Делает движение навстречу и…
Кто-то отпрыгивает от двери, топот маленьких детских ножек и захлебывающийся плач.
— Слышал, слышал! — раздается ему вдогонку радостный вопль Мышкина.
Саша закрывает уши руками, радужные пятна расползаются кругами в ее голове, в следующий момент она бьет руками по двери и кричит: «Откройте, откройте, я здесь! Зоя Викторовна, помогите, мне страшно!»
И к первому плачу после некоторой паузы присоединяется второй — это завыл Мышкин, у него случилась истерика и припадок одновременно.
— Господи, да что с вами? — Зоя Викторовна поднимается и идет к подсобке. Открывает дверь.
Она стоит, осматривая тесную каморку.
— Петя, Кирилл! — зовет она. Идите посмотрите, здесь никого нет. — Просто швабра упала, а вы уже испугались. Больше к подсобке не подходить! Вам ясно?
Но и так понятно: к подсобке больше вообще никто никогда не подойдет.

Сначала Саша думала, что это сон. Длинный пугающий сон, похожий на бесконечный ужас, в который попадаешь неизвестно как и не можешь выбраться. Сон длится так долго, что в какие-то моменты она просто устает от него — от его странных звуков, словно кто-то зовет ее издалека, постукиваний, криков, пугающего монотонного голоса радио, играющего где-то на кухне (в квартире радиоточка висела именно на кухне, над дверью и периодически самопроизвольно включалась).
Иногда голоса приближались; она запомнила строгий, с хрипотцой, четкий мужской голос (не папы):
— Состояние удовлетворительное, уделите особое внимание ногам. Не забывайте, все группы мышц должны быть проработаны. Не ленитесь.
Скорее всего, физкультурная радиопередача, думала она. Потом тело ее наливалось теплом, она ощущала это по приятному покалыванию и волнам сокращений в мышцах. В такие моменты она чаще всего бежала — быстро, практически не касаясь ногами земли. И постоянно думала, гордясь собой, вот бы меня сейчас увидел папа. Я бегу так быстро, будто лечу. А потом, легонько оттолкнувшись от земли, она правда взлетала, опасаясь, поначалу, как бы не рухнуть вниз, на город.
Папа никогда не говорил о том, что люди могут летать. Почему он скрывал от меня, ведь это так прекрасно, думала она, описывая широкий круг над садиком. Вот церковь, деревянный крест, чуть наклонясь, дрожит на ветру. Внизу темные фигурки людей, они словно видят ее и… что они делают? Почему у них такие испуганные лица? Кажется, они крестятся. Но зачем? Что это им даст?
Она удивляется и решает подлететь ближе. По телевизору она видела, что люди крестятся в церквях, но не понимала зачем. Сейчас же они крестились, глядя на… нее.
Остановившись у молодого священника с крестом, совсем близко, так, что она могла рассмотреть снежинки на его очках и большой золотой крест на черной рясе, она машет рукой перед его лицом.
Он ничего не замечает, или делает вид, что не замечает, но выражение его лица меняется.
— Эй, — кричит Саша, — я здесь, вы видите меня? Я Саша из детского садика. Зачем вы тут стоите?
Священник оглядывается, словно ища подвох. Потом громко чихает. Его глаза слезятся, лицо раскрасневшееся, потное, он тяжело дышит, сразу видно, он простудился.
Не обнаружив источника звука, он поворачивается к нескольким прихожанам, которые стоят неподалеку.
— Это ваша шутка? — кричит он им сквозь воющий ветер. — Не слишком умно.
Те недоуменно смотрят на него, продолжая креститься.
У двери церкви стоит лопата для уборки снега. Под порывом ветра она звучно падает на бетонный пол.
Дверь в церковь открывается и там… Саша заходит внутрь и оказывался вновь в кромешной тьме.
И так повторяется снова и снова. Священник точно слышит ее. Но… ничего не получается, он сильно пугается, твердит посиневшими губами «Отче наш, господи помилуй, спаси и сохрани…»
Иногда Саша засыпает внутри своего сна и тогда приходит долгожданное спокойствие. Она знает, что утром проснется и пойдет в сад, хотя ей сложно будет подняться, но, чтобы не сердить маму и папу, она постарается.
Но утро не приходит.
Сон слишком, слишком длинный.
Теперь она понимает это, но ничего изменить не может.
Хотя…
Через очень, очень длительное время, она вдруг обнаруживает, что некоторые люди внутри ее сна могут ее слышать. Вернее, не так. Она может вкладывать им в голову свои мысли. Управлять ими, как куклами. Такой фокус, конечно, возможен только во сне. Удивительное ощущение, почти как летать — новая степень свободы, новое умение, которое, очень жалко, растает, когда она проснется.
Иногда просыпаться так не хочется. Потому что теряешь все то, что обрел во сне, — все те невероятные навыки, ощущения, способности, которых очень не хватает в реальной жизни. Например, смелость ответить Мышкину.
Просыпаешься у разбитого корыта, пытаясь воскресить в памяти розовые обрывки улетучившегося сна — даже подпрыгиваешь в кровати, на всякий случай. Но, в лучшем случае, неудачно тянешь ногу. И уж точно никуда не взлетаешь.
— Пить хочу, — сказала она, когда очередная тьма сменилась светом и человек, тут был человек, она пыталась определить, где именно, но пока не видела его.
— Что? — спросил юношеский голос. Потом чертыхнулся. — Мне уже мерещится, что она со мной разговаривает. Совсем с ума сошел.
Другой, девичий, молодой голос ответил:
— Она спит. И уж точно ничего не говорила. А что тебе показалось?
— Она попросила пить.
— Да не, я же стояла ближе тебя. Ничего она не просила.
— Вот именно. Но я… ай, ладно, поздно уже… кстати, я завтра на первую пару не приду, что-то неважно себя чувствую. Башка раскалывается. Отметь меня на педиатрии, будь другом.
— По тебе не скажешь, выглядишь здоровым. Ну… хорошо. Базелевич будет недоволен, учти. Пересдавать ему врагу не пожелаешь.
— Да знаю я… — ответил парень и застонал. — Ч-черт, как же она трещит!
— Выпей таблетку, — посоветовала девушка.
— Ага, где я тебе возьму эту таблетку? — хрипло проговорил парень.
— В шкафу третья полка, там полно таблеток, — сказала Саша. — Мама держит их там на всякий случай.
Парень вскочил, было слышно, как стул опрокинулся из-под него и с грохотом упал.
— Ты чего? — испуганно спросила девушка.
— Ты слышала?
— Что?
— Ты ничего сейчас не слышала? — он говорил полушепотом, дыхание со свистом вырывалось из легких.
— Ты точно заболел. Тут никого нет.
— Ты надо мной прикалываешься? — рассердился вдруг парень. — Совсем не смешно! У меня, между прочим, температура, похоже.
Девушка помолчала, потом с обидой сказала:
— Денис, ты меня за дуру держишь? Когда я над тобой прикалывалась? Между прочим, если ее лечащий Ахметов узнает, что ты сюда пришел с температурой…
— Я же не знал… — взмолился он. — Только сейчас понял, когда услышал…
— Что?
Они посмотрели друг на друга, два юных практиканта с кафедры педиатрии медицинского университета, попавших в этот богом забытый уголок. «Уникальный случай, дорогие мои, сказал им завкафедрой. Вы отличники, будущие детские врачи. Понаблюдаете за малышкой. Правда, она уже подросла, все-таки прошло два года, как она в коме».
— Она попросила воды. А потом…
— Да брось ты, Дэн. Ничего она не просила.
— Просила, — сказала Саша. — Я знаю, что ты меня слышишь, хотя и не вижу тебя. Потому что я во сне. Я сплю.
Денис вздрогнул сильнее прежнего.
Показатели приборов над головой Саши дернулись, это заметила даже девушка.
— Черт, — сказала она. — Что тут происходит? Пожалуй, надо позва…
— Вика, стой! — одернул ее Денис. — Подожди.
— А вдруг с ней…
— Все с ней нормально, это…
— Договаривай.
— Это со мной что-то не так. Я… я слышу, она говорит мне что-то… мысленно.
— Ты точно чудик, — ответила Вика. — Но тебе явно не помешает заскочить в аптеку.
— Где же я найду тебе в девять вечера аптеку? — Он помолчал. — Знаешь, что она сказала?
Вика написала предложение в тетрадь, подняла на него приятное лицо, обрамленное копной светлых вьющихся волос. Она удивительно милая в белом халате, подумал Дэн.
— Что?
Он покосился на дверь, там прошуршали чьи-то шаги. Когда они удалились, Дэн продолжил:
— Она сказала мне посмотреть на третьей полке в шкафу. Мол, ее мать на всякий случай там их держит. — Предложение повисло в воздухе, его нелепость была столь очевидна, что Вика рассмеялась.
— И кто-то говорит, что я прикалываюсь. Кажется, это ты прикалываешься. Напугать меня хочешь? Или разрешение спрашиваешь? — она посмотрела на дверь. Было видно, что его слова заинтриговали ее, хотя она не верит ни единой их букве. — Ну посмотри… думаю, Саша не будет против.
Дэн аккуратно поднял стул, поставил его возле кровати.
— Ее показатели не меняются уже второй год… — задумчиво сказала Вика. — Как думаешь, она когда-нибудь выкарабкается?
Денис покачал головой, он в нерешительности подошел к шкафу в дальнем углу палаты и остановился перед ним.
— Не знаю, положительной динамики нет. И отрицательной тоже. Но судя по энцефалограмме, мозг жив. Даже есть какая-то активность… — он взялся за ручки шкафа.
Третья полка, третья полка, так… где же она тут?
— Показалось, — услышала Вика его голос из-за приоткрытой дверки. — Нет тут ничего. Куча тряпья, памперсы, какие-то пакеты, шприцы… он нагнулся ниже. — Нету. Нету. Я так и знал, глюки!
— Дай я посмотрю, — она отложила тетрадь и поднялась. — А то ты сейчас наведешь там порядок.
Дэн скептически сморщился.
— Пойдем лучше домой, в общагу. Может у коменданта есть что-нибудь от головы?
— Так она тебе и даст. Погоди.
Вика выдвинула третий снизу ящик с правой стороны шкафа. Там, в белоснежных складках наволочек лежала старая пластиковая коробка желтого цвета с надписью «Домино».
Вика встряхнула ее. Внутри определено что-то было. Отколупнув крышку, они замерли: коробка была забита всевозможными таблетками, микстурами и порошками. Здесь был даже Колдрекс.
— И как это понимать? — тихо спросил Дэн.
— Он… молчит? — Вика покосилась в сторону кровати.
— Кто?
— Голос этот твой?
— Да. Молчит.
— Может ты видел, когда кто-то доставал эту коробку, мельком? Так что память просто подсказала тебе, где ее искать?
— Не думаю, — ответил он медленно. — Она попросила еще воды.
Теперь уже Вике стало страшно.
Даже отсюда, с расстояния трех метров были отчетливо видны пересохшие потрескавшиеся губы девочки. Раньше она никогда не обращала внимания на такие мелочи.
— Она же не может пить, — прошептала Вика. — Может захлебнуться.
— Я смочу бинт и дам ей… — ответил Дэн. Он выудил из коробки большую зеленую таблетку. — Вот. То, что нужно.
— Вот же черт, — сказала Вика. — Какой-то сюр, как по мне.
— Поставь все на место, — сказал ей Дэн, направляясь к раковине.
Он отмотал кусок бинта, сложил его в несколько слоев.
— Ты что, — вдруг услышал он шипение позади, — возьми у меня в сумке есть бутылка с водой. Тоже мне умник, из крана воду давать. — Вика покрутила пальцем у виска. — Она же со свалки течет.
Она права, подумал Дэн. Но сейчас у него не было сил размышлять, откуда брать воду. Открыв сумку, он достал бутыль с водой, аккуратно намочил бинт и подошел к изголовью кровати.
— Все как ты просила, — мысленно сказал он, холодея от происходящего. — И спасибо за таблетку. — Дэн промокнул губы девочки влажной марлей. — Так нормально?
— Да, — прозвучал вдруг ответ в его голове, и он чуть не отшатнулся. — Господи, какая вкусная вода! Еще, еще!
Широко раскрытыми глазами Денис смотрел на девочку, не подававшую никаких признаков жизни. Головная боль начала проходить, ему стало легче — виски не ломило, в глазах исчезли рыжеватые всполохи, мысли, до того скачущие словно безумные кони, перешли на шаг.
Он повернул голову вправо и увидел Вику, стоящую в изножье кровати. Кажется, она понимала, что происходит. По крайней мере, выражение ее лица говорило об этом куда более чем красноречиво.
— Мы же не напишем об этом в отчете? — прошептала она.
Денис покачал головой.
— Мы никогда и никому об этом не расскажем, — ответил он. — Иначе… сама понимаешь, что будет. Выгонят с белым билетом.
— Ты слышишь ее мысли? Почему я ничего не слышу?
— Может быть, мы с ней типа на одной волне…
— Она больше ничего не говорит?
— Передала тебе спасибо за воду. Ей понравилось.
— Очень смешно, — сказала Вика. — Скажи ей — пожалуйста. Мне не жалко.
Денис снова намочил бинт.
— Сама и скажи. Она слышит тебя. Просто ответить не может.
Вика закатила глаза.
— Все это кажется каким-то бредом, не находишь? Таблетки… эта вода, шкаф, голоса… Ты точно все это не подстроил?
— Зачем?
Она помолчала.
— Ну… чтобы, например, подольше побыть со мной.
Он покраснел. В общаге, они разумеется, жили в разных комнатах, и пока он даже намекнуть ей стеснялся, а она… оказывается…
— Нет, что ты, — быстро ответил Денис. — Я точно ничего не подстраивал. Но… может быть мы…
Неожиданно дверь палаты приоткрылась. Денис еле успел отдернуть руку с марлей. Внутрь просунулась голова уборщицы.
— Молодые люди, долго еще? Мне убирать нужно.
— Уже идем, — сказала Вика. На самом деле, ей хотелось убраться отсюда и чем быстрее, тем лучше. Она прекрасно понимала и видела, что таблетки не подстроены, и от этого ей становилось не по себе. Одно дело, когда читаешь о подобных случаях в романах или газетах, и совсем другое, когда сталкиваешься на самом деле.
Они собрали тетради, ручки, поставили кресла у стены. Саша лежала под одеялом, снаружи были только ее руки и лицо — юное, но недвижное — словно восковая маска, пугающее, бледное. На губах застыла капелька воды. Вика взяла салфетку и быстро промокнула губы девочки.
Не дай бог, кто-нибудь заметит, — Вика почувствовала, как ее трясет.
Еще не хватало и мне заболеть, подумала она, пропуская Дениса в коридор.
— Ты уже заболела, — отчетливо произнес тихий голос где-то внутри ее.



Глава 16

1 ноября 2014 г.
— Ну и метет! — лейтенант Жирнов с пассажирского сиденья Уазика обернулся на сержантов, греющих руки дыханием. — Замерзли небось? Держите для сугрева, — он встряхнул перед носом армейской флягой в темно-зеленом, выцветшем брезентовом кожухе. Внутри булькнуло, он хмыкнул, кивнул сам себе и протянул ее сослуживцам. — Не боись, — хохотнул он, хватаясь за ручку на вираже, — сам гнал, первач!
Гаврилюк с Марцеловым переглянулись. Вообще-то на службе было строго с выпивкой, Климов мог и по шее надавать, а то и вовсе премии лишить.
— В отделе никого нет, — словно услышав их сомнения, сказал водитель, глядя в зеркало заднего вида. — Давай уже, пока не приехали.
Гаврилюк кивнул, первым взял фляжку, приложил к губам теплое горлышко с крупной резьбой. По языку резануло, огненный шар скатился вниз, в желудок и там взорвался сотнями обжигающих искр.
— О…го, — только и смог он вымолвить. На глаза выступили слезы.
Марцелов ухмыльнулся, но через минуту и сам екнул, крякнул, ругнулся в сторону, вытирая рот мокрым рукавом форменной куртки.
— Чума, — прохрипел он, когда смог говорить. — Колись, Жирнов, как, как ты варишь такое пойло? Мать моя женщина, как дерет, зараза! То, что у цыган на рынке — ни в какие подметки не годится!
Лейтенант Жирнов был доволен, его распирало от гордости.
— Дедовский аппарат, умудрился сохранить в лихую горбачевскую годину борьбы с зеленым змием. Отец-то мой не пил вообще, язва, понимаешь… А я, глядя на погоду, решил его расчехлить. Каков, а?!
— Да… — протянул Гаврилюк. — Зверь прямо. На дежурстве в такую холодину самое то.
Уазик, то и дело пробуксовывая, пробирался сквозь метель и снежные заносы. Встречные машины практически не попадались. Все, кто успел до бури — сидели по домам. Знаки, висевшие над дорогой, болтались с металлическим лязгом, фонари склонили седые головы над дорогой, словно смертельно уставшие слуги. Редкие следы прохожих исчезали в чреве подворотен. Город опустел. И не только мерзкая погода была тому виной. Незримая магнетическая аура «Поля чудес» притягивала жителей Огненска в такой близкий и такой далекий мир богатства, длинноногих красоток и невероятной славы.
— Интересно, дороги сегодня будут убирать? — вполголоса спросил водитель.
— С утра вообще снега не обещали, — сказал Гаврилюк. — Так бы мы покрепче, что ли, оделись. Хорошо, что смена закончилось…
— Ну… — покосился лейтенант Жирнов, — оформите задержанного и, считайте, что закончилось. Вы же не думаете, что я его буду оформлять?
Гаврилюк покосился на Марцелова. В его взгляде читалось — а я тебе говорил!
Но тот вида не подал. Глянув в окошко на задержанного, он кивнул.
— Да без проблем, я его оформлю. Куда мне спешить. Э-э… Можно еще глоток?
Жирнов протянул ему флягу.
— Ох ты ж, зараза! — прохрипел Марцелов, отхлебнув из горла. — Будешь? — спросил он Гаврилюка.
— Не… мне еще домой дорулить нужно. А после этого я не то что за руль, я вообще за себя не ручаюсь.
— Ну и правильно, — сказал Гаврилюк, отдавая фляжку Жирнову.
— И нафига вы его вообще потянули, — Жирнов покачал головой. — Хотя… если в сумке реально наркота, получим премии, как пить дать.
— Конечно наркота. Или ты думаешь, что это витаминки? — без тени сомнения ответил Марцелов. — Я таких странных товарищей давно не видел. Он еще вроде бы… болеет.
— Сейчас полгорода болеет, — сказал Жирнов, поднимая флягу. Уазик свернул на Пролетарскую — в самом ее конце едва виднелось здание полиции.
— А может выкинем его на хрен? — неожиданно предложил Гаврилюк. Даже водитель обернулся на его слова. — Мараться еще… он и вправду какой-то стремный… может спидозный. Оно нам надо?
— Поздно, — сказал Жирнов. — Уже приехали. — На самом деле, будь этот действительно странный мужик в шляпе без сумки, Жирнов сам бы его выбросил под первым же кустом. Но при нем сумка, забитая склянками. И даже если вдруг обнаружится, что в сумке банальные капли в нос, мужику не позавидуешь. Тем более, самому делать ничего не нужно. Все сделает Марцелов.
Уазик остановился перед зданием городского полицейского участка. Свет в большей части окон трехэтажного здания уже не горел, лишь пару окон на первом, и большая дежурная часть были освещены. Ступеньки замело приличным слоем снега.
— Вынимай его, — обернулся Жирнов к Марцелову. — В клетку, оформишь, и свободен. А ты — он посмотрел на Гаврилюка — отметься и давай, пока еще проехать можно.
Тот кивнул.
Они вышли из Уазика. Водитель открыл заднюю дверь, отошел на шаг.
— Вылазь, — скомандовал Марцелов человеку в шляпе. Тот неспеша повиновался. Лица его Марцелов не видел, но ощущал на себе тяжелый взгляд. По правде говоря, Марцелову не хотелось на него смотреть — больно уж отвратительной была рожа задержанного.
Мужик, кряхтя, вылез из тесного воронка. Несмотря на тонкий осенний плащ, кажется, ему совсем не было холодно. Марцелов поежился в теплой зимней куртке, пожалев, что маловато глотнул самогона.
— Давай, иди, прямо, в ту дверь, — он ткнул палкой тонкий плащ.
Рядом шел Марцелов, он нес спортивную сумку задержанного, позади всех — Жирнов. У лейтенанта было хорошее настроение. Несмотря на свист ветра и пургу, он напевал «Владимирский централ». Ботинки скользили по мокрому рыхлому снегу, увязая по щиколотку.
— Осторожно, — предупредил Жирнов. — На ступеньках скользко. — И вовремя. Задержанный неловко взмахнул руками, одна нога его пошла вверх, и он бы, наверняка сломал себе шею, не поймай его за рукав Марцелов. Мужик поправил шляпу и как ни в чем ни бывало зашагал к двери участка.
Редко, кто сам с такой охотой идет к нам, — подумал вдруг Гаврилюк. И этот парень не похож на тех, кому негде переночевать — с виду обеспеченный. Это бомжи, бывает напрашиваются переночевать, когда совсем холодно. Но он явно не из тех.
Они вошли внутрь. Хлопнула дверь, пахнуло теплом и канцелярщиной. Из-за белой пластиковой перегородки высунулась голова лейтенанта Гдляна, дежурившего в ночь. Любопытные глазки мгновенно обыскали вошедших.
— Уфф, — вздохнул Марцелов. — Как хорошо-то у нас. Так… — резиновой дубинкой он направил задержанного вправо. — Шагай туда.
В конце коридора, в отдельном помещении располагался изолятор временного содержания, — пять клеток размером два на два метра с бетонной скамьей в каждой. Однако туда они не дошли. Марцелов нажал ручку ближайшего кабинета — пропустил вперед задержанного и вошел сам. Следом Гаврилюк внес сумку. Он неприязненно посмотрел на мужика, который и не думал снимать свою шляпу. С широких полей стекала талая вода и капала на пол.
— Я пойду. Сейчас Жир придет.
Марцелов кивнул.
— Хорошо, я разберусь с ним.
Гаврилюк поставил сумку возле стола и вышел, оставил дверь открытой. В дежурке шипела рация, Гдлян отвечал по телефону на очередной вызов. Его монотонный голос разносился по пустым коридорам отдела.
— Что значит орет? Гражданка, мы не можем выезжать на каждый писк вашего мужа, дайте ему, что он хочет и пусть успокоится… Откуда я знаю?.. Вот когда убьет, тогда и звоните, что вы мне голову морочите…
Через мгновение:
— Странный? Лежит и не дышит? Умер? Не умер? Да что вы, не можете определить мертвяка? Пульс пощупайте. Боитесь? Трупы не кусаются. Слушайте, вызывайте скорую, чего сюда звоните? Что значит не едет? Да задолбали вы своим трупом, — Гдлян срывался редко, но в последнее время это случалось все чаще. Потом его голос стих. Видно он бросил трубку и ушел курить. — Телефон разрывался, но никто не отвечал на звонки.
Марцелов посмотрел на задержанного.
— Присаживайтесь.
Возле стола стоял стул, на него после секундного раздумья и сел мужчина.
— И снимите свою… шляпу. Вас не учили, что в помещении нужно снимать головной убор? — Марцелов поймал себя на странной мысли, что слишком по-доброму разговаривает с задержанным. Правой рукой он нащупал дубинку. Ладонь нестерпимо зудела и жар этот, заставляя гореть кожу, поднимался все выше.
— Сними свою шляпу, мудила! — рявкнул Марцелов, когда увидел, что задержанный не торопится исполнять его просьбу.
В кабинет вошел Жирнов.
— Что такое? — спросил он, скривившись: — Ну и вонь, твою ж ты дивизию!
Жирнов посмотрел на задержанного, когда тот поднял руку, взял шляпу за тулью и опустил ее на колени.
Кожа на его макушке была белых струпьях, седые волосы клочьями торчали из головы, точно приклеенные, кожа бугрилась и местами под ней виднелись темные вздувшиеся пятна, похожие на гематомы. Из ушей, носа и глаз сочились зеленоватые выделения. К тому же он сильно потел. Кажется, из каждой поры его кожи выделялась какая-то белесая субстанция. В кабинете стояла удушливая сладковатая вонь, выворачивающая наизнанку.
— Фу ты черт, — вырвалось у Жирнова. — Что это за…
Марцелов покачал головой.
— Понятия не имею, говорю же, он больной.
— Может скорую вызвать? — неуверенно сказал Жирнов. — Эй, гражданин, — обратился он к сидящему. — Как вы себя чувствуете?
Он конечно, не ожидал, но секунду спустя тот ответил хриплым, простуженным голосом:
— Нормально.
Они переглянулись.
— Раз нормально, тогда и начнем, — сказал Марцелов. — Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения.
— Морозов Антон Вячеславович, восьмого октября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, город Москва.
— Место работы.
— Рок-группа «Симулякр».
Жирнов скривился.
— Это… те патлатые, что поют «Я сгораю в бреду, наш город в аду, меня ты не жди, я твой новый вуу-дуу! Вуу-дууу, вуу-дууу, он идет, а я жду» — это вы поете?
— Да.
Марцелов взглянул на сослуживца и присвистнул.
— Ты его фанат?
— Дочь. Круглосуточно крутит долбанную дрянь. Эй, раз уж ты тут, скажи, в какой отмороженной башке такое может поместиться? А? — Жирнов упер руки в бока. Его лицо пылало ненавистью.
Марцелов кивнул.
— С какой целью находился возле бара «Свобода»?
Задержанный откашлялся и капельки из его рта попали на руку и лицо Марцелова, которого вмиг перекосило. Не обращая внимания на реакцию полицейского, парень, а это был именно парень, лет двадцати трех, как смог убедиться Марцелов, оглядел кабинет — отрешенно, безо всякого испуга, как обычно вели себя задержанные, скорее даже с вызовом, отчего у Жирнова пробежал холодок по пояснице. Нужно было послушаться Гаврилюка, выкинуть его на полдороге.
— Вы когда-нибудь совершали необдуманные поступки, о которых потом жалели всю оставшуюся жизнь? — спросил вдруг задержанный, обращаясь, по-видимому к Марцелову — по крайней мере, в тот момент он на него смотрел. Однако Жирнов почувствовал, что вопрос относится и к нему тоже. И даже к Гаврилюку, который сейчас спешил на всех парах домой, к жене под крылышко.
Марцелов, склонившийся над протоколом, замер. Шариковая ручка застыла над недописанным словом «бара Свобо…» Редко, очень редко кто так ведет себя в полицейском участке. Грубит голодным, уставшим полицейским и все такое. Потому что каждый знает, сержанта полиции лучше лишний раз не злить — нетрудно угадать, чем это может обернуться.
Но парень был спокоен, если можно так назвать его состояние — два холодных безжизненных глаза смотрели на Марцелова в упор. Он уже раньше встречал похожий взгляд. Так смотрят упоротые наркоманы после дозы — но у тех взгляд потухший, бессильный, едва тлеющий — хотя и живой. Сейчас же на него смотрели глаза абсолютно мертвого человека. Лишь единожды Марцелов видел такое — на похоронах Вити Левинсона. Кто-то забыл опустить покойнику веки и Марцелов содрогнулся, когда он поймал на себе остекленевший взгляд. Ему в голову пришла мысль, может быть, Левинсон не до конца убился, когда шмякнулся с пятого этажа об асфальт, а прибывшая скорая не стала разбираться и доставила тело в морг.
Он едва сдержал себя, чтобы не вскочить из-за стола и не броситься наутек — вслед за Гаврилюком. Если лейтенант так сильно хочет медаль, пусть берет и оформляет. Нужно было послушаться напарника. Нужно…
Марцелов сжал дубинку, глянул на Жирнова. Тот стоял бледный, прислонившись к косяку двери.
— Послушай меня, вонючий урод. Если кто-то и пожалеет о необдуманных поступках, то этим животным будешь ты. Понятно? И поверь… ты будешь жалеть об этом до конца своей жизни. Я это мигом устрою. Разумеешь, дятел?
Губы парня скривились в подобии улыбки. Кожа побелела, натянулась и Марцелов был готов поклясться, что услышал тонкий треск, будто его лицо вот-вот могло разорваться и из этих трещин хлынет кровь или зеленая гадость, которую придется оттирать со стола и пола. Сопли. Зеленые жирные сопли.
Марцелов почувствовал, как гнев — крохотный зверек, сидящий где-то в глубине подсознания тихо пискнул, а потом начал разрастаться, раздуваться — быстрее и быстрее, затмевая разум и все вокруг. Сейчас он почти умолял, чтобы Жирнов побыстрее скрылся с глаз долой. Потому что дальше… Он не ручался за то, что будет происходить. По крайней мере, кто-то должен отключить камеру в кабинете для допросов. Так для всех будет лучше. От греха подальше.
Его руки тряслись от гнева. Он держал правую ладонь на твердой ребристой поверхности дубинки и безуспешно пытался унять нарастающую волну гнева. Не получалось. Такое случалось и раньше, но теперь… когда он смотрел на этого выродка, истекающего соплями патлатого урода с жуткой шляпой на коленях, уделавшего своей мерзкой блевотиной весь кабинет, злоба перелилась через край. Сорвала страховочные болты на крышке реактора.
Почти с мольбой Марцелов посмотрел на лейтенанта. Тот понял все без слов.
— Пойду гляну, что там в дежурке, — сказал он и поспешно ретировался. По комплекции в отделе мало кто мог соревноваться с Марцеловым. Играй он в хоккей, наверняка был бы знаменитым тафгаем — парнем, который без раздумий и ложного гуманизма выносит нападающих, защитников и вообще кого угодно на стороне противника. Если нужно подраться, настучать клюшкой обидчику по голове, прервать хорошую атаку, вероломно нарушив правила — это к нему.
Дверь в кабинет закрылась, и они остались наедине.
Марцелов посмотрел в верхний угол кабинета и усмехнулся. Красный огонек на корпусе камеры, говорящий, что идет запись, погас.
— Прежде чем ты совершишь самый необдуманный поступок в жизни, я хочу тебе кое-что показать, — услышал Марцелов голос. — Я хочу с тобой договориться. Открой сумку.
Марцелов уже привстал, чтобы выпустить пар, высвободил дубинку из крепления, и по мышцам побежал нервный сигнал, — рука на рукояти дернулась, он мысленно просчитал траекторию — сперва со всей мочи въехать по руке справа, потом пару раз по спине с хорошей оттяжкой, задержанный плюхнется на пол, начнет орать, плакать, умолять… главное, не бить по голове и костям, чтобы без переломов. Потом по почкам и бокам, по заднице и в конце — по ногам, по бедрам, так, чтобы месяц ходить не мог прямо. Он уже все просчитал. От и до. Но не сдвинулся с места.
— Что ты сказал?
— Расстегни сумку и достань пузырек. Я хочу тебе кое в чем признаться.
Сквозь затуманенный гневом и яростью мозг пронеслась самолюбивая мысль — а что если этот увалень хочет во всем признаться? И героем дня станет он, младший сержант Марцелов, которого каждый в отделе считает тупым громилой, вечным сержантом, способным только махать кулаками и калечить задержанных. О, да, ему хорошо знаком этот отеческий, покровительственный тон, будто Марцелов слегка тронутый, или, как сейчас принято говорить, чтобы не обижать, — с недостатками интеллектуального развития. Дебил в простонародье. Нет, он не такой.
Он давно заметил, что самые опасные, неприятные, а то и вовсе мерзкие поручения дают именно ему. Марцелов, пойди пощупай того парня, нога которого вывернута наизнанку; Марцелов, сгоняй за пивком, тебе все равно ничего не будет за это; Марцелов, там один гундос сказал, что полицейские — мерзкие вшивые твари, не хочешь на него глянуть. Он, конечно, соглашался.
Глядя на парня, Марцелов понял, что теперь его очередь. Теперь его фамилия прозвучит по телевизору и, может быть, его наградят именным оружием перед строем сослуживцев. Климов зачитает приказ министра, обалдевший отдел выдохнет, пока он будет выходить с гордо поднятой головой, а потом, в полной тишине он примет наградное оружие и, проглатывая слезы, скажет: «Служу России, служу Закону».
Поэтому он не станет добавлять в протокол ни Гаврилюка, ни Жирнова, вообще никого — а сам заберет всю славу, причитающуюся по праву только ему. Сколько можно делать всю черную работу? Он почувствовал, как тепло грядущего почета и уважения щекочет внутренности. Молодец, что не прошел мимо этого странного хмыря, мысленно похвалил себя полицейский, и настоял, чтобы того доставили в участок. Рано или поздно, если ты все делаешь правильно, вселенная замечает тебя.
Он улыбнулся. Рука съехала с рукоятки дубинки ПУС-2 «Аргумент». В дополнительных аргументах он больше не нуждался.
Нагибаясь к черной спортивной сумке, Дмитрий Марцелов уловил едва заметную ответную улыбку задержанного, он не обратил на нее никакого внимания — обычно каждый, кто попадает в участок и оказывается с ним один на один, заискивающе улыбается, понимая, что может последовать дальше. В каком русле пойдет дальнейший разговор, конструктивном или не очень.
Обычно несговорчивые задержанные перемещались с первого этажа в подвал — там находились стационарные камеры, отгороженные толстой железной дверью и двумя решетками. Ни звука не долетало до первого этажа, словно никакого подвала и вовсе не существовало. Тафгай Марцелов ценил такое удобство — все-таки некоторые товарищи слишком громко орали, не дай бог, кто-то услышит наверху и подумает, что в полиции режут свинью. А это, разумеется, полная ерунда. Какие могут быть в полиции свиньи? Смешно.
Молния сумки расстегнулась легко, с характерным скрипучим звуком. Огромной пятерней он выудил картонную упаковку с прозрачными пузырьками, заполненными мутноватой жидкостью. Каждая упаковка из темного качественного картона, охватывая горлышки склянок, содержала двадцать четыре пузырька (он пересчитал, двигая губами и водя пальцем). Шесть на четыре. На склянках были резиновые крышечки, закрепленные алюминиевыми пломбами, ни этикеток, ни надписей.
— Вскройте одну, — сказал парень хриплым голосом.
Его голос, подумал Марцелов, хриплый не от испуга, как например, у задержанного на допросе, когда от страха пересыхает в горле, тело, руки трясутся, грудь вздымается, глаза бегают и человек готов на все, лишь бы остановить экзекуцию. Парень говорил спокойно, даже слишком спокойно.
— Зачем, — спросил Марцелов, рассматривая пузырек, держа его двумя пальцами. — Зачем мне его вскрывать?
Парень пожал плечами.
— Можете не вскрывать. Но тогда все будет дольше. Гораздо дольше, — проговорил он по буквам. — Вы меня понимаете?
Марцелов понимал. Он все понимал.
Экспертиза займет недели две, это если на месте, а если придется отправлять в Москву, то и месяц. Разумеется, от упоминания Марцелова не останется и следа. Нужно указать в протоколе, что он первый провел органолептическое исследование содержимого, а этот хмырь сам расскажет, по-хорошему или по-плохому, что в пузырьках.
Недолгом думая, Марцелов сковырнул ногтем блестящую пломбу и откупорил резиновую крышку, как у капель в нос.
Мужчина с мокрой шляпой на коленях смотрел на него, не отрываясь — пристально, с невозмутимым отстраненным сочувствием.
Точно наркоман, — пролетела мысль в голове Марцелова. Вот уж повезло, так повезло. Пожалуй, крупнейшая партия за всю историю города: за двенадцать лет в отделе он не припоминал задержаний столь крупных партий наркотиков.
В прошлом году на рынке по наводке изъяли двести граммов марихуаны, еще годом ранее — несколько граммов кокаина у заезжего бизнесмена в гостинице. Лет пять назад на стоянке дальнобойщиков конфисковали полкило метамфетамина. Так что, пожалуй, у него в руках крупнейшая партия за всю историю Огненска.
Черная спортивная сумка с накладным карманом тянула, по самым скромным прикидкам, килограммов на восемь, а то и на все десять — это по уголовному кодексу, особо крупный размер, статья двести двадцать восьмая часть третья — без вариантов.
Но… почему этот идиот так спокоен? Впрочем, ответ на поверхности, даже думать не нужно — под кайфом или кто-то его крышует. Однако, достаточно одного взгляда на его глаза, и даже человек, далекий от наркологии, уверенно скажет — принял дозу.
Марцелов держал перед собой пузырек на уровне глаз, а человек на стуле перед ним потянул носом воздух, прикрыв ужасные, темно-синие с прожилками веки. В дежурке наконец-то воцарилась тишина — ни звонков, ни хлопанья входной двери, ни криков нарядов и ругани задержанных. Полная, странная тишина.
Марцелов аккуратно приблизил пузырек к носу и вдохнул — сперва сдержанно, совсем чуть-чуть, но потом сильнее — потому что запаха как такового не было. Едва уловимый сладковатый аромат из забытого детства. Что это могло быть?
В голове вдруг прояснилось. Парадоксально, но он словно взглянул на вещи другими глазами, так, как никогда до этого не смотрел. Это было удивительно, неожиданно, свежо и ярко, настолько ярко, что он даже зажмурился.
Что же это за запах — вертелась в голове назойливая мысль. Видимо, последняя его собственная мысль. Потому что через мгновение пузырек выпал из рук и разлился на столе — по протоколу зазмеилась темная полоса, съедающая только что написанное: никто и никогда уже не разберет имени и фамилии задержанного.
То, что он увидел в следующий момент — точнее, уже не совсем он, а кто-то сидящий внутри него, повергло полицейского в сильное, почти ошеломленное состояние — но осознавал он это состояние всего несколько мгновений, пока кора головного мозга еще могла самостоятельно реагировать на внешние возбудители, пока зрение принадлежало ему, также, как и мысли были его мыслями — сержанта Марцелова.
Прямо перед собой он увидел человека, сидящего с открытым ртом, удивленного и испуганного одновременно, человека огромного, в мятой полицейской форме, с взлохмаченной шевелюрой и родинкой на носу.
Он увидел себя.
Как же глупо я выгляжу, подумал он. Какой я недоразвитый, тупой жирный кретин.
Потом он вспомнил, что хотел успеть на «Поле чудес» и на этом его собственная мыслительная деятельность оборвалась.



Глава 17

Лето 2014 года
Неделю он трезвел, поглядывая на визитку. Первые дни лета выдались дождливыми, пахучими, сладкими. Память вечерами прижимала настолько, что он, возвращаясь из больницы, сидел в баре, обхватив голову руками, не говоря ни слова.
Возле него стоял неизменный стакан с отверткой, только теперь Андрей почти к нему не прикасался.
— Чего не пьешь? — спросил Стас, заметив, что стакан, который он налил час назад, до сих пор полон.
— Не могу, — ответил Андрей. — Не лезет.
— Странно. Вчера лезло. Что-то случилось? — опытный бармен всегда видит настроение клиента и определяет его состояние лучше дипломированного психолога. В этом кроется популярность небольших баров, а не в выпивке, как многие думают.
— Мне тут предложили кое-что. Вот не знаю, соглашаться или нет. Очень странное предложение.
— Надеюсь, это не собрания анонимных алкоголиков? — Стас мельком взглянул на Андрея и затем рассмеялся: — Да ты не волнуйся, я не обеднею!
— Нет. Кое-что посерьезнее. Раньше бы я никогда в такое не полез, но теперь…
— Не криминал, надеюсь.
Андрей отодвинул стакан с ядовитым оранжевым содержимым.
— Налей мне кофе.
— Не поздновато для кофе?
— Двойной.
— С коньяком?
— С лимоном.
— И правда что-то стряслось, — пробормотал Стас, заправляя кофемашину.
Он принял заказ от официантки, разлил текилу, смешал пару коктейлей для влюбленной парочки, готовой приступить к любовным играм прямо в баре и, наконец, поставил дымящуюся чашку перед Андреем.
— Корица, перец, соль, имбирь…
— Имбирь.
Стас взял с полки пузырек и вытряс в чашку имбирную пыль.
— Ну-с… говори, пока меня на куски не разорвали. — Народ у барной стойки прибывал: клерки, служащие, студенты, девушки и юноши, в компании и по одиночке — каждый искал кроме выпивки возможность пообщаться, не остаться один на один с собственной тенью. — Что-то мне подсказывает, дело непростое.
Андрей кивнул.
— Если в двух словах, предложили побыть подопытным кроликом.
— Чего? Кем-кем?
— В институте вирусологии… кстати, слышал про такой?
Стас покачал головой:
— Нет. Хотя…
— …туда требуются добровольцы для испытания лекарств. Ничего сложного, вкалывают вакцину, сидишь там месяц или два под наблюдением врачей или ученых, не знаю, кто там у них. Потом выписывают домой, ведешь дневник самочувствия, записываешь показатели: пульс, давление, аллергические реакции. Короче, все, что вылазит. И за это неплохо платят.
Стас покосился на Андрея.
— Неплохо — это сколько?
— Не меньше, чем я зарабатываю написанием статей про кондиционеры и памперсы. Даже больше. Плюс страховка. На случай…
— …если что-то пойдет не так и ты превратишься в мутанта.
Андрей кивнул.
— Типа, как… — Стас запнулся, но Андрей продолжил.
— Да, ты прав. Как у Саши. У нее что-то пошло не так. Один случай из тысячи или даже из миллиона. Но… как раз такие случаи и должно выявлять тестирование.
Стас помолчал, разглядывая прозрачный бокал, висящий над стойкой бара, махнул рукой в сторону посетителей, требующих срочно свою выпивку, потом ответил:
— Не знаю, что тебе посоветовать. Ты, наверное, и так все решил… Дело, черт побери, опасное. Малейшая ошибка в расчетах, а у нас сам знаешь, все через пень колоду, и все, ты овощ. Никому не нужен, никто к тебе не придет поменять памперс, чувак. К тому же, как я понимаю, испытывают что-то новое, экспериментальное. Вакцины для новых типов вирусов. Помнишь, что в прошлом году зимой творилось? — Он нахмурился, потом раздраженно крикнул толпе «Иду!!! Две минуты подождите!». — Я тут стоял с утра до вечера, пока сам в итоге не слег, — таких историй наслушался, волосы дыбом вставали. Вечером пришел человек с работы, ничего не предвещало. Покашливал. А утром жена нашла холодного в постели рядышком. Скрюченного. Как тебе такое?
Андрей кивнул. Он слышал все эти истории не раз и не два; передаваясь из уст в уста, они обрастали новыми леденящими подробностями, раз от раза делаясь все ужаснее. Он не слишком верил слухам, но и полностью отрицать их было невозможно — на горячую линию звонили люди, утверждавшие, что лично готовы засвидетельствовать сказанное и после того, как количество звонков стало критическим, Лезнер сказал: «Мы, конечно, должны проверять все эти звонки, когда не оказывается помощь, врачи неверно или специально квалифицируют смерти, чтобы снизить статистику. Кто дежурил на горячей линии, вы это слышали. Но… у нас просто не хватит сил. И я с вами хочу посоветоваться — стоит ли нам дальше нагнетать эту истерию, публиковать это, или может, было бы правильнее дать народу передышку, успокоить…»
— Опасное, — подтвердил Андрей. — Завтра медкомиссия. Там, в институте.
— Так ты уже…
— Именно.
— Вот так вот. — Стас не знал, что и сказать. Он автоматически взял бутылку Финляндии и принялся разливать заказ для квадратного рабочего, с бороды которого на стойку капали крупные дождевые капли. — Хоть звони оттуда.
— Там запрещены телефоны.
— Чертовы кулички, сгинешь и с концами.
Родители Андрея умерли один за одним три года назад и получается, кроме Саши у него никого не было. Стас был прав.
— Если завтра пройду комиссию, встретимся через два месяца. Все это время буду там на стационаре. Вот, зашел попрощаться.
Стас попытался ответить что-то с юмором, но у него не вышло — лицо застыло, словно он провожал знакомого на верную смерть и не понимал, как вообще на такое можно решиться.
— Слушай… — Стас поставил перед бородатым рюмки. Тот опрокинул их залпом, одна за одной, даже не поморщившись.
— Повтори, — бросил он коротко через стойку.
— …слушай, — Стас потянулся за бутылкой. — А вообще, ты крутой. Нет, честно. Я бы обосрался от страха и в жизни не бы не согласился проводить над собой опыты. И дело-то даже не в том, что у меня нет дочери, котор… пока нет дочери, и сына нет, но, если будут… — он машинально, на глаз, отмерил по полтиннику в прозрачные рюмки. Этот клиент предпочитал пить финскую водку именно так, три раза по две стопки по пятьдесят граммов, не закусывая, — …может получиться, что ты поможешь кому-то еще. — Он хотел сказать, «раз не получилось помочь своей дочери». Андрей по глазам видел, но Стас не стал это говорить. Он повернулся, что-то достал с крючка позади стойки и протянул закрытую ладонь Андрею. — На, возьми.
— Что это?
— Бери. Это серебряный крестик, достался мне от прабабки, она знахаркой была.
— Я же не верующий, не надо… оставь себе. — Андрей отстранил руку Стаса.
Стас молча вложил ему крестик в ладонь и сжал.
— Понятие не имею, как это работает, но поверь. Просто возьми и все. На всякий случай.
Андрей пожал плечами.
— Если ты настаиваешь. Хорошо. Спасибо. — Он сунул крестик во внутренний карман куртки. — Но, боюсь, это мало чем поможет. Скорее тут нужна головка чеснока с фитонцидами.
— Чеснок сам купишь, — сказал Стас. — Передавай привет Саше.

Андрей приехал к воротом института на такси. Оказалось, что в навигаторах такого адреса не существует, а место, где по идее должно выситься здание НИИ, на всех картах отмечено сплошным лесным массивом, к которому тянулась проселочная дорога сомнительного качества.
Тем не менее, оказалось, что на пятнадцатом километре шоссе есть съезд под знаком, выводящий на ровную бетонную дорогу из плит, такие обычно вели к безымянным воинским частям и секретным полигонам.
— Штраф платите? — лениво спросил таксист, пожилой узбек с блуждающей полуулыбкой на лице.
— Да, плачу. Едем, — ответил Андрей.
— Хорошо.
Они свернули в высоченный сосновый бор. Мимо пронеслась ржавая табличка с красными буквами «Охраняемая зона. Въезд строго запрещен. Биологическая опасность».
Водитель покосился, потом сказал:
— Еще не поздно повернуть назад, уважаемый. Надеюсь, вы знаете, куда едете.
Андрей почувствовал, как внутри шевельнулся червячок сомнения, словно бы голосом этого полного узбека с лицом Будды Провидение предостерегало его от опасного поворота в жизни. Никто не гарантировал, что он вернется назад этой же дорогой. Если вообще вернется.
Лес густел. Солнце скрылось в облаках и постепенно стало совсем темно. С каждым километром тревога все сильнее накрывала его, в голову лезли тревожные мысли, можно было подумать, что его везут на заклание. Жизнь за жизнь.
Готов ли он отдать свою жизнь за Сашину? Что за вопрос? Конечно, сию же секунду. Но был ли этот ответ честным — если бы перед ним сейчас встал такой выбор, сделал бы он его не колеблясь? А если это чья-то другая жизнь? Другого, незнакомого ему ребенка, который в эту секунду стоит перед дверью медкабинета и волны страха гуляют в его маленьком беззащитном теле, сердце сжимается, и он совершенно один в зловещей пустоте коридора слышит незнакомый безразличный голос: «Следующий».
Готов ли он отдать свою жизнь за жизнь другого человека, ведь никакой гарантии нет? И человек этот может быть не ребенком, а вполне взрослым человеком, не обязательно при этом, хорошим. Например, таким, как он сам. Он готов отдать свою жизнь ради себя, в конце концов? И нужно ли вообще кого-то спасать? Может быть, спасать нужно его самого?
Андрей смотрел на серую полоску дороги и странные мысли лезли в его голову. Внутренний голос молчал, он даже жалел, что его не слышно. Узбек посуровел. Он уже не улыбался, а молча держал руль — ему не нравилось, куда катятся колеса старого жигуля Атмосфера леса и вообще всего этого места была какая-то чужая, гнетущая, опасная.
— Чтобы поймать тигрёнка, нужно войти в логово тигра, — пробормотал узбек.
— Что вы сказали?
Таксист не ответил. Километров десять спустя, когда терпение и нервы узбека, судя по его плотно сжатым губам были на пределе, из чащи вынырнула ограда, ворота с красной звездой, на высоких столбах замерли серебристые глазницы прожекторов. Небольшую стоянку возле проходной занимала всего одна машина — карета скорой помощи.
Андрей отвел взгляд, но предательский холодок, тут как тут, прокрался за поясницу. Позвоночник заныл странной тягучей болью, такого еще с ним не случалось.
Не хватало медкомиссию провалить, подумал он.
Узбек, принимая деньги, покачал головой.
— Я не предлагаю подождать, — сказал он, озираясь. Ни души, ни единого человека рядом с оградой, возле нее или позади. — Извини, брат, нужно срочно по делам ехать. Если ты не ошибся адресом, тогда я…
Андрей открыл дверь. Свежий сосновый аромат, тягучий, едкий, с привкусом смолы и шишек ударил в нос — это был совсем другой воздух, нежели в городе, — чистый, первозданный, опасный.
— Да, — над проходной Андрей увидел красную табличку с золотистыми буквами «Министерство здравоохранения Российской Федерации. НИИ вирусологии». — Мне сюда и нужно, езжай, — сказал он таксисту, закрывая дверь.
Тот моментально нажал на газ и через минуту шум двигателя растаял в тягучем шепоте вековых сосен. Андрей остался один перед воротами стального цвета с пугающими алыми звездами, будто вырезанными по живому. Из караульного помещения рядом с воротами, не отворачивая головы, тяжелым пристальным взглядом на него смотрел человек. Лица его не было видно за ликующим стеклом и толстой решеткой. Однако, Андрей чувствовал его взгляд. Так смотрят на потенциальных преступников перед тем, как спустить собак.
Вдалеке закуковала кукушка. В молчании леса ухающий пророческий глас казался жутковатым. Андрей вдруг почувствовал, как сердце начинает сжимать холодный приступ панической атаки. Он с удовольствием, нет, — с огромной радостью сейчас бы опрокинул граммов двести коньяка, чтобы усмирить тремор в руках.
Когда стоишь перед глухими воротами черт знает где, перед воротами с красными звездами, означающими только одно: это место не для развлечений, — очень хорошо начинаешь понимать — перешагнешь черту, назад пути не будет. Так просто отсюда не выходят.
Что пробурчал узбек, который его подвозил? Кажется, что-то вроде: «Чтобы поймать тигрёнка, нужно войти в логово тигра».
Нужно войти в логово тигра.
Нужно войти. Другого пути нет.
Железная дверь проходной приоткрылась, показалось лицо — обычное, невзрачное, серое.
— Молодой человек, — услышал он сухой казенный голос. — Вы тут что-то забыли? Это охраняемая территория.
— Я на медосмотр, — сказал Андрей, глядя в сторону ворот. Еще не поздно повернуться и пойти прочь. Еще не поздно. Но с чего он решил, что потом будет поздно? Всегда можно отказаться… но внутренний голос подсказывал, что это не так. Отказаться будет нельзя.
— Ааа, — протянул человек, выходя на ступеньки. — Тогда проходите. Паспорт покажите и запишитесь в журнал. Потом прямо по аллее до главного корпуса. Там сбор… — он оглянулся, посмотрел на часы, — поспешите, осталось пятнадцать минут. У нас очень строго.
Андрей бросил прощальный, ему так показалось почему-то, что это был именно прощальный взгляд на дорогу, скрывающуюся в сосновом бору, вздохнул и нетвердой походкой пошел к проходной, на ходу доставая паспорт из нагрудного кармана.
Через пять минут, под рентгеновским взглядом охранника, записав свои данные в потрепанный журнал, он пересек границу института.
В светлом фойе первого корпуса, представлявшего собой типичное здание времен СССР — серое, длинное, четырехэтажное, похожее на городскую больницу, он увидел разношерстную группу людей, стоявших молча и насуплено. Никто ни с кем не разговаривал, друг от друга они располагались не слишком далеко, но и не близко, — как незнакомые люди на автобусной остановке, которых на несколько десятков минут свела судьба. Однако здесь им предстояло узнать друг друга гораздо ближе и провести под одной крышей два месяца. Это гораздо дольше чем, например, в плацкартном или купейном вагоне по пути в Сочи. Хочешь не хочешь, а общаться придется и не факт, что все попутчики окажутся веселыми приятными людьми.
Он заметил, что мужчин и женщин примерно поровну. Есть совсем молодые — видимо, студенты, а есть и те, кому можно было дать лет шестьдесят. Андрей подошел поближе, поздоровался.
— Здесь группа на испытание вакцины? — спросил он, чтобы отогнать страх, шевелящийся в районе диафрагмы и сжимающий желудок мерзким ледяным обручем.
К нему повернулось несколько человек, смерили оценивающим взглядом, но никто не произнес ни слова.
— Верно, — вдруг ответил патлатый парень, похожий на рок-музыканта, которого он сразу не заметил, потому что тот стоял за толстым, просто огромным мужчиной в легких льняных штанах. Несмотря на кондиционер, с толстяка градом катился пот. Видимо, он нервничал за троих. — Вы попали в самое начало вечеринки и ничего не потеряли. Разве что без бара народ слегка контуженный.
Женщина в строгих очках и длинной юбке ниже колен посмотрела на парня осуждающе. Ее высокий, красивый лоб прорезали три горизонтальные морщины. Она хотела что-то сказать, но передумала — открыла рот и закрыла его. Андрей подумал, что туда могла бы залететь муха, пролетай она рядом — ее бы просто засосало, такой огромный рот был у дамы.
Он улыбнулся парню, сразу полегчало. Даже самый простой эмоциональный контакт, который ни к чему не обязывает, дает ощущение некоей защиты: теперь ты не один.
Теперь я не один, подумал он. Но другие люди, стоящие тут, похоже не разделяли его оптимизма. В большинстве своем, лица были сильно напряжены, испуганы и по ним явно читалось, что будь у них выбор, они бы тотчас ушли отсюда.
Однако, не от хорошей жизни они здесь находились, понял Андрей. И не моральный выбор, пресловутая битва добра и зла привела их сюда. Впрочем, что греха таить, приличное вознаграждение по итогам испытаний было не лишним и нечего строить из себя святого. Каждый из этих людей не лучше и не хуже, но не у каждого дочь лежит в коме. Хотя разве ставит этот факт его выше других?
Он почувствовал, что покраснел, будто кто-то уличил его в неподобающей гордыне. Кто-то схватил его за руку и выкрикнул, чтобы всем было слышно: «Этот парень здесь из-за бабла! Он только прикрывается своей дочкой, а на самом деле, у него не оплачен счет за квартиру уже три месяца. А еще он беспробудно пьет и винит в этом всех подряд, только не себя! Еще бы, он ведь жертва! Жертва! Жертва!»
Андрей зажмурился и встряхнул головой, потом глубоко вдохнул. Наваждение исчезло.
Между тем, через боковую пластиковую дверь без таблички в холл вошел человек в белом халате с голубым бэджем на груди. Потом Андрей узнал, что бэджи распределялись по цветам и голубой означал самый верхний уровень доступа.
— Здравствуйте, — обратился к ним вошедший. — Спасибо, что приняли наше предложение. Меня зовут Илья Лукин, я заведующий лабораторией НИИ, где вы проведете следующие два месяца.
По залу пошел легкий ропот. Люди заволновались.
— Не пугайтесь, — продолжил Лукин — Каждому из вас будет выделена комфортабельная палата со всеми удобствами, четырехразовое питание, досуг, игры, фитнес-зал, атлетический зал, бассейн и даже тир в подвале третьего корпуса. В определенные часы вы можете свободно гулять по территории комплекса, наслаждаться природой и целебным воздухом. Знаю, что в городе с этим проблема. — Он окинул взглядом людей, кивнул сам себе, зачесал пятерней русые волосы. — Единственное, с чем у нас строго — это распорядок и конфиденциальность. С распорядком вы ознакомитесь в своих палатах, он висит в рамке на внутренней стороне двери каждой палаты. Скажу лишь, что повторное нарушение распорядка, например, опоздание на процедуры без уважительной причины ведет к расторжению контракта. Вы лишаетесь страховки и каких-бы то ни было выплат кроме билета до Огненска.
Но самое важное, это безопасность. Мы тратим колоссальные средства на разработку вакцин. Поэтому малейшее нарушение коммерческой тайны может обойтись нам очень дорого. Когда вы соглашались участвовать в программе, то знали, что в течение всего времени пребывания на территории НИИ, вы будете лишены связи с внешним миром. Поэтому, если при вас есть любые мобильные телефоны, рации, средства связи, фотографические устройство, нужно сдать их представителю службы безопасности за стойкой. — Он указал на плотного человека в униформе с эмблемой парящего орла на рукаве и надписью «Служба безопасности» на рубашке.
— Да… — Лукин достал из папки, которую держал в руках стопку листов, — перед тем, как вы подпишите контракт, еще не поздно, кого не устраивают эти простые условия покинуть расположение НИИ.
Никто не сдвинулся с места. Кажется, люди знали на что шли.
— Вот и прекрасно. Тогда сдайте средства связи и проходите в зал перед вами, там установлены столики, стулья, заполните контракты и подпишите их. Не торопитесь… все успеют, теперь точно никуда не нужно спешить, — он попытался чуть замедлить поток хлынувших к стойке людей.
Андрей огляделся. Страх постепенно испарился. Теперь он, скорее, испытывал любопытство — как журналист и как человек. В конце концов, подумал он, я давно не смотрел на мир трезвыми глазами.
На дальней стене висел стандартный пожарный щит, рядом стояла большая кадка с растением выше человеческого роста. На его ветвях он заметил одинокую елочную игрушку, оставшуюся, видимо, с прошлого нового года. На левой от входа стене в аккуратных рамочках висели грамоты с золотыми гербами, между ними — портрет неизвестного мужчины, иронически смотрящего из-под золотых очков. Тут же находился длинный, порядка пяти метров, стенд на колесиках — там под стеклом размещались фотографии многочисленных лабораторий, людей, уставившихся в микроскопы, снимки симпозиумов и научных конференций, вырезки из газет, и… он даже заметил скриншот родного портала со статьей про эпидемию гриппа — он написал эту статью два с половиной года назад, еще до того, как Саша…
На высоте четырех или пяти метров белоснежную стену украшали золотые буквы «НИИ вирусологии. Основан в 1953 году». От надписи веяло солидностью.
Очередь на досмотре потихоньку двигалась — люди проходили через рамку, иногда что-то звенело и им проходилось возвращаться. Андрей шел замыкающим. Он достал смартфон, положил его в корзиночку и прошел рамку. Охранник кивнул, попросил выключить телефон, после чего опустил его в ячейку и сделал запись в журнале.
— Получите телефон на выходе, — сказал он.
Андрей кивнул.
— Хорошо.
— Проходите, заполняете контракт.
Кабинет, заполненный людьми из группы, оказался просторным залом с круглыми столиками и стульями.
— Внимательно заполните контракт. От вас требуется только написать свою фамилию и имя на первой странице и расписаться на последней, указав также свой фактический адрес. Как будете готовы, вложите контракты в паспорта, я пройду и соберу их. Паспорта вы получите через два месяца.
— Что же это… — послышался чей-то голос, — мы тут типа рабы что ли? Зачем вам паспорта?
Лукин оглядел зал. Это сказал пожилой человек с загорелым лицом голливудского актера.
— Паспорта нужны для сверки, чтобы избежать ошибок в контракте. Это для вашей же пользы. И потом, хочу вам напомнить, что вы здесь находитесь не на курорте. Поэтому документы хранятся в сейфе, надежно и в безопасности.
— Ладно, — нехотя отозвался он. — Порядок есть порядок.
— Именно, — сказал Лукин.
На столах заскрипели ручки. Андрей быстро заполнил свой контракт, на мгновение задумался, когда писал адрес — вписал съемную квартиру и расписался.
С женой он столкнулся примерно месяц назад, опять в больнице. Она не препятствовала тому, чтобы он приходил Саше, но избегала встреч. В этот раз она подошла к нему сама и холодным голосом сообщила: «Я подала документы на развод. Давай сделаем это и забудем друг друга. Я не хочу тебя больше знать и видеть». И ушла, стуча каблуками по больничной плитке.
За день до отъезда он зашел к Саше в палату, приставил стул к ее кровати и долго смотрел на чистое спокойное лицо. Ему показалось, что в этот раз оно было умиротворенным, и наверняка, он был в этом уверен на сто процентов, проснись она сейчас и расскажи ей Андрей о предстоящем испытании вакцины, на которое он согласился, Саша бы с серьезным видом сказала:
— Папа, это очень важное дело. Очень полезное. Посмотри, как нас много — и она показала рукой на галдящую группу малышей, которые выходили из медкабинета с веселыми шариками и счастливыми лицами. Посмотри, папа. Нам очень весело, потому что это совсем совсем не больно! А еще, каждый, кому дядя в смешном колпаке сделал укольчик, получает шарик с животным! Теперь это его домашнее ручное животное, это же здорово! — Она задорно смеялась, ее розовое платьице развевалось, когда она кружилась и маленькие ножки в белых туфельках топали по полу — топ-топ, топ-топ, топ-топ. — Папа, а ты вот скажи мне, посмотри на меня, я знаю, ты тут, ты видишь меня и знаешь, ведь ты все знаешь! Папуля, а какое животное досталось мне?
— Молодой человек… — кто-то теребил его по плечу. Андрей дернулся, окинул взглядом помещение с высоким потолком, вокруг незнакомые люди с листами в руках, он испугался, что кто-то заметил его секундное замешательство, но каждый из присутствующих был занят своим делом. Он посмотрел поверх плеча. Рядом стояла светловолосая девушка с карими глазами. Она смутилась, поняв, что застала его врасплох. Виноватое выражение лица сменилось тревогой — все-таки вторжение в личное пространство незнакомого человека в наше время, как правило, не сулит ничего хорошего. — Вы не одолжите мне ручку? — сказала она. — Моя почему-то не пишет.
Андрей улыбнулся.
— Конечно, — он протянул шариковую ручку. — Пожалуйста. Кстати… меня зовут Андрей. Видимо, следующие пару месяцев мы будем соседями. — Он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы, чтобы они были соседями.
— Очень приятно, а я — Мария. Как в сериале, — просто Мария, — она негромко засмеялась. — Но можно и просто Маша.
Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Андрей подумал: как же банально это смотрится в кино и как на самом деле бьет током в реальной жизни — орбита совершенно незнакомого человека пересекает твою орбиту и вот вы, секунду назад не имеющие понятия о существовании друг друга, смотрите в глаза чуть дольше обычного, гадая, что же будет дальше.
Но силы тяготения уже начали свою деятельность, силы, которым подчиняется все в этом мире — от мельчайшего атома, до гигантских суперзвезд, силы, чья власть простирается неизмеримо дальше и шире видимой вселенной. Провидение, судьба, рок, неизбежность, фатализм — одни слепо покоряются неведомым силам, другие — и есть ее суть, порождение, средоточие, маяк и лампа для затерявшихся в бездне хаоса мотыльков.



Глава 18

1 ноября 2014 г.
Гаврилов или Галилов, этот серый невзрачный господин с корочкой капитана ФСБ, поддельной или настоящей, определить было невозможно, уходя — не запер дверь и поэтому их план, несмотря на всю его спонтанность, мог выгореть.
Никто из них не участвовал ни в каких потасовках, не отрабатывал приемы самообороны (Трошин два раза в неделю ходил на плавание в пятый корпус, Золотов давно забросил любую физкультура, а Лукин предпочитал киберспорт), поэтому при всей кажущейся простоте, особенно, если судить по фильмам, они понимали, что обездвижить вооруженного обученного человека даже втроем будет делом крайне непростым и очень опасным.
Лукин нажал на ручку и приоткрыл дверь. В маленькую щелку он увидел огромного, гораздо больше, чем тот казался в камере видеонаблюдения, охранника.
Тот стоял возле окна, качая головой, словно в его ушах играл какой-нибудь Марк Нопфлер с его «Money for nothing». Вероятно, если бы так и было на самом деле, уложить этого парня не составило труда, однако никаких наушников в его ломаных борцовских ушах не наблюдалось.
Только бы не заскрипела, только бы не заскрипела, повторял про себя Трошин, глядя как Илья открывает дверь левой рукой. В правой, наизготовку он держал шокер. Пот градом катил по спине директора, сердце стучал так, словно он готовился стартовать гонку с голодными львами.
Золотов напряженно дышал, Трошин же, на удивление самому себе казался спокойным. Вероятно, сказывалась работа военным врачом в Афгане — там он повидал много страшных вещей, от которых до сих пор вскакивал по ночам с немым воплем. Тем не менее, это было давно, а противник стоял перед ними сейчас.
Обычно в институте не случалось эксцессов, требующих усмирения пациентов. За всю историю испытания вакцин такое случалось от силы раза три-четыре, разумеется, этим занималась служба безопасности.
Лукин иногда сталкивался с неконтролируемой агрессией испытуемых, но он привык решать проблемы методом убеждения и лишь раз зарядил оплеуху одной даме, когда та в процедурной начала вдруг снимать с себя одежду и недвусмысленно склонять его к сексу.
Он так и написал в журнале наблюдений: «Пациентка 24. На двенадцатый день резкий рост либидо, утрата контроля. Проверить A4S1 на возможные побочные реакции со стороны половой системы».
Иногда подобные казусы приводили к открытиям мирового масштаба, как в случае с силденафилом или «Виагрой», который совершенно случайно проявил свои побочные свойства при лечении стенокардии.
Толпа выходила из здания, и охранник наблюдал за людьми через окно третьего этажа. Лукин открыл дверь полностью, сделал шаг по направлению к столу — он сдерживал дыхание и хотел, как можно ближе подойти к охраннику, чтобы в последнее мгновение одним рывком всадить шокер в шею.
Он сделал еще один шаг, на цыпочках, когда старый дубовый паркет под его ступней предательски скрипнул. Негромко, можно сказать, вообще неслышно, но этого хватило. Громила повел ухом и, хотя он не отрывал взгляда от происходящего за окном, услышал, почувствовал, как за его спиной что-то происходит.
Медлить больше было нельзя.
Резким движением Лукин оттолкнулся от пола и прыгнул. На лету он заметил, как охранник медленно поворачивается и на его лице вместо безмятежного скучающего выражения появляется удивление, которое, впрочем, быстро сменяется испугом. Сначала он даже не понимает, что происходит, откуда взялись эти трое людей с перекошенными потными лицами. Уходя, Гаврилов сказал: «сторожи их». И все. Он не сказал, как сторожить и что делать в случае проблем. Предполагалось, что проблем не будет. И бугай почему-то был уверен, что кабинет заперт. Он не слышал звуков изнутри и в конце концов расслабился. А зря.
Его мозг рефлекторно отдал приказ рукам — оружие, но время было потеряно — в боевой ситуации он бы никогда не позволил себе такого, на войне все четко, каждый патрон, пистолет, нож, граната — на своих местах, нужно лишь одно мгновение, чтобы достать оружие и привести его к бою. Он слишком долго соображал, стрелять или бить, приказа не было, и он замешкался.
Нога Лукина проскользнула. Туфли по паркету буксовали и прыжок получился смазанным. Охранник успел выставить руку и мощный боковой удар в плечо потряс Лукина — если бы удар пришелся в голову, скорее всего, Лукин бы отправился вслед за Верой Ильиничной.
Падая, Лукин зацепился за стол, почувствовал острую боль в бедре — в его вытянутой руке искрил шокер. Превозмогая боль, он ринулся вперед, сметая со стола бумаги. Врезался чуть ниже поднятой руки охранника, и они повалились вместе на пол — шокер погрузился во что-то мягкое, потом голова Лукина ударилась о стену и в ушах разлился глухой тяжелый гул.
Дальнейшее он смутно воспринимал — тела, месиво, удары, удары, удары, сдавленный стон. Тяжесть, окружавшая его, вдруг исчезла и когда он открыл глаза, то увидел перед собой огромную человеческую тушу, распластавшуюся на полу. Из открытого глаза торчал шприц, вошедший туда по самый упор для пальцев. Второй шприц торчал из бедра.
Возле стола стоял взлохмаченный Трошин, а Золотов, присев на стул, потирал ладони.
Охранник уставился в потолок, из его рта пузырилась пена, но грудь уже не поднималась. Он не дышал.
— Готов, — бросил Трошин, будто вспомнив былое. — Здоровый, гад!
— Еще немного и он бы нас раскидал, — Золотов, словно не веря, что им это удалось, озирался по сторонам. — Ты успел его достать, — он кивнул Лукину на лежащий под столом шокер. — Но тебя он приложил капитально. — Протянув руку Лукину, Золотов помог тому подняться.
— Неплохо, — заметил Трошин шишку на голове зав лаборатории. — Тошноты нет? Шум в ушах? Он впечатал тебя в стену головой.
Лукин прикоснулся к шишке, поморщился:
— Нет, все нормально. Немного кружится, но это пройдет. Зато ему меньше повезло. Мертв?
Трошин пожал плечами.
— Сейчас это не так важно, даже если очухается, то не скоро. Нужно его убрать отсюда и как можно быстрее, если кто-то вдруг услышал звуки потасовки. Потом… потом нужно понять, что тут вообще творится.
— Раздобыть телефон, — сказал Золотов.
Они посмотрели друг на друга. Помятые, в пятнах пыли, но живые.
— У меня есть рабочий мобильник, но он в кабинете лаборатории, — сказал Лукин.
— У меня только тот, что отдал, — Золотов пожал плечами. — Кстати… может быть у Веры Ильиничны?
Трошин, снял со спинки стула сумку секретаря и вывернул ее на стол. В другое время, он, разумеется, никогда бы так не сделал, но сейчас было не до соблюдения правил приличия. К тому же, судя по всему, Вере Ильиничне эта сумка больше никогда не понадобится.
По столу разлетелись десятки мелких женских штучек — от косметического карандаша до точилки, билеты на проезд, небольшой блокнотик в цветочек, флэшка, электронная читалка, пузырек таблеток, два тюбика помады, суперклей и… пачка презервативов. Телефона среди всего этого хозяйства не наблюдалось.
— Что уставились? — спросил Трошин, сгребая все назад в сумку. — Она женщина взрослая…
— Ну-ну, — хохотнул Лукин, — оно и видно.
— Сейчас еще по башке добавлю, — огрызнулся Трошин, но беззлобно. — Надо посмотреть, может быть она его с собой взяла. — Он посмотрел на Золотова.
— С собой? Мне что ли смотреть?
— Твой кабинет, — сказал Трошин, — ты и смотри.
Золотов сверкнул глазами, но повиновался. Он понимал, чем быстрее они выберутся, чем скорее вызовут полицию, тем больше шансов уцелеть в этой неприятной истории. Перед глазами стоял багор, медленно входящий в череп ничего не понимающей женщины в актовом зале корпуса номер три. Кто вообще способен на такое и, главное, зачем? Чем вызвана подобная жестокость? Это может быть секта фанатиков или что-то подобное. Даже террористы, насколько он мог судить из выпусков новостей обычно выдвигали какие-то требования, а не убивали своих жертв без причины. К тому же, сначала она мирно стояла вместе со всеми, слушая долговязого Гаврилова, вещавшего со сцены невразумительный, совершенно неадекватный текст.
Медленно, крадучись, Золотов вышел в фойе, посмотрел по сторонам — в коридоре не было ни одного человека. По субботам институт обычно пустовал — официальный выходной, из работников только начальник лаборатории да несколько дежурных врачей. Административный корпус по выходным пустовал, но сегодня должна была приехать делегация из Москвы для проверки заключительной стадии испытания вакцины. Ставки были очень высоки, столица с ее десятью миллионами жителей очень нуждалась в действенной отечественной защите от вирусной угрозы и проверки из различных ведомств следовали одна за другой.
Он постоял с полминуты, прислушиваясь к звукам на первом этаже. Тишина. Затем быстрым шагом пересек фойе и очутился у дверей своего кабинета. Дернул ручку. Утром он заскочил сюда, поставил портфель на стол и, не теряя времени, поспешил к Трошину, надеясь, что совещание долго не продлится. Запирать не стал.
Вера Ильинична лежала точно там, где они увидели ее на мониторе — за массивным письменным столом. Одна ее босоножка и правда немного торчала. Золотов почувствовал легкую тошноту, сейчас ему придется обыскивать труп, и он не испытывал по этому поводу никакой радости.
Когда он понял, что происходящее — реально, а не чья-то неуместная шутка к Хэллоуину, то первой мыслью было, что это дело рук «Фармапрома», а именно, директора этой конторы, Якова Халилова, человека беспринципного, жесткого и очень опасного. Создав империю «Фармапром» практически с нуля в лихие девяностые, он не просто выстоял, сколотив состояние на перепродаже лекарств государству, но и вовремя сориентировался, легализовав теневой бизнес путем скупки акций нищих фармацевтических заводов и научно-исследовательских институтов. На него было совершено несколько покушений — месть за несговорчивость и теперь от прежнего Халилова мало что осталось — он почти целиком состоял из искусственных и донорских органов, передвигаясь на инвалидной коляске с голосовым управлением.
Золотову было прекрасно известно, что Трошин отверг предложение Халилова о продаже контрольного пакета акций института «Фармапрому» и тот, мягко говоря, расстроился. Это могло быть его рук дело, даже скорее всего, что его… но… методы. При всей своей жесткости и даже жестокости, Халилов был, прежде всего, бизнесменом, так же, как и Трошин. Поэтому не шел на пролом, а предпочитал действовать цивилизованно, перекупая все, до чего мог дотянуться — вот и ему сделал предложение, от которого Золотов не смог отказаться. Действительно, трудно было отказаться от цифры, которую нарисовал Халилов на чистом листе.
Он подошел к столу и нагнулся, затаив дыхание. Вера Ильинична лежала на спине, раскинув руки, словно птица. Между глаз у нее алела маленькая аккуратная дырочка. Струйка крови, тоненькая и едва заметная, смешалась с тушью и засохла внутри едва заметной морщинки. Глаза были открыты и выражали недоумение. Он невольно засмотрелся, забыв о своих страхах. Какие красивые глаза…
Нехотя Золотов положил руки на ее темно-зеленый костюм. Ему очень не хотелось трогать мертвую женщину, но выхода не было. Обыскав наружные карманы и ничего там не обнаружив, он полез во внутрь блузки. Ее грудь была еще теплой, по крайней мере, ему так показалось. Подавив желание отдернуть руки, он понял, что коснулся ее затвердевшего соска — она была без бюстгальтера.
Вот же старый хрен, подумал Золотов. Теперь понятно, почему ты так любишь рабочие субботы. Сам бы и обыскивал свою даму сердца… Он, наконец, нащупал небольшой внутренний карман и влез в него тремя пальцами. Твердый предмет. Да!
Он возликовал. Это была старенькая раскладушка Моторола, неизвестно какого года выпуска. Быстро открыв крышку телефона, он нажал на кнопку звонка. Экран засветился. Индикатор заряда батареи показывал одно деление. Одно, мать его, деление! Он мгновенно захлопнул крышку. Сердце стучало.
Черт! Еще экран светится на полную яркость, расходуя энергию, а как уменьшить или отключить подсветку, Золотов понятия не имел.
Нужно подумать, куда позвонить. Или пойти посоветоваться с Трошиным? Зачем, когда у него своя голова на плечах. Сидя за столом, рядом с распростертым трупом с торчащими сосками, Золотов попытался сосредоточиться. Получалось плохо, он то и дело поглядывал на Веру Ильиничну, пытаясь представить, какова она… в постели.
Господи, подумал он, ну и мысли у меня. Хорошо, что никто их не видит и не слышит, никто не может узнать, о чем я думаю на самом деле. Куда же звонить? Куда? В полицию? Не поверят. Бесполезно даже пытаться. Снимет трубку уставший лейтенант, услышит, что в институте вирусологии (а где это?) произошел рейдерский захват (что-что?), террористы, или кто-то на них похожий согнали людей в актовый зал, а руководство заперли в кабинете директора, секретарь убита. И еще… один из тех, кого террористы собрали в актовом зале (зачем? Понятия не имею!) всадил другому пожарный багор в голову по самую рукоятку. Просто так. Для красоты, наверное.
Скорее, после такого сообщения о преступлении весь городской отдел полиции ляжет со смеху над очередным шизанутым выдумщиком.
Золотов поднял руку и приоткрыл ящик стола — не вставая он нащупал там блокнот. Может быть, здесь найдется какой-то нужный телефон? Рука наткнулась на металлическую фляжку с коньяком. Недолго думая, он вытянул ее из ящика и сделал хороший глоток. Крупная дрожь, которую он почти перестал замечать, заметно улеглась.
Так. Нужно. Отыскать. Кому. Позвонить.
Золотов открыл записную книжку. На первой странице он прочел изречение, старательно обведенное ручкой несколько раз: «Будь мертв, будь абсолютно мертв и делай все, что хочешь. Все будет хорошо».
Черт, подумал он. Легко написать, да трудно выполнить. Он сделал еще один глоток и его взгляд снова невольно скользнул под блузку мертвой женщины. Она вполне ничего. Даже, учитывая, сколько ей лет и…
Внезапно из кармана пиджака, куда он опустил телефон, послышался резкий зуммер, телефон завибрировал мелко и противно. Золотов вздрогнул, его словно пробило разрядом электрического тока. Он запустил руку в карман, выудил оттуда раскладушку и автоматически ее раскрыл, не особо соображая, что делает.
— Алло, — послышалось из трубки. — Вера? Веруся, ты где? Не слышу тебя. Алло!
Золотов судорожно соображал, что делать. Повесить трубку? Сказать правду, что она убита и нужно срочно вызвать полицию? Заряд телефона на нуле. Каждое новое слово лишает их надежды на спасение. А если это мать?
Он ответ взгляд от полуобнаженной груди секретарши, как будто его застали врасплох за игрой в «доктора».
— Да… — сказал он в трубку, ни имея ни малейшего понятия, что говорить дальше.
— Мм… — встревоженный женский голос осекся. — А где Вера? Я не туда попала? Простите…
Золотов слегка сменил положение. Мышцы в сидячей полусогнутой позе мгновенно затекли. Выпитый коньяк сбил фокус мыслей, которые теперь, несмотря на грозящую опасность, текли медленно и неспешно, концентрируясь, в основном, вокруг стройной фигуры мертвой женщины.
Не так уж она и стара, зато фигура какая, — думал он, вслушиваясь в тревожный голос, раздающийся из трубки.
Неожиданно дверь кабинета распахнулась. Золотов дернулся, ударившись головой о крышку стола — он и не заметил, как незаметно влез под стол, пристроившись возле полураздетого трупа.
— Эй, ты где? — послышался голос Трошина, затем стук ботинок о паркет. — Чего так долго?
Пару секунд спустя две пары глаз смотрели на него сверху.
— Золотов… ты… нашел телефон? — медленно произнес Трошин, переводя взгляд с обескураженной физиономии подчиненного на обнаженную грудь своей мертвой любовницы.
— У ней… во внутреннем кармане. Это… не то… что… — запинаясь, начал было Золотов, но его прервал голос из трубки, которую он держал в руке.
— Алло, алло! Вы меня слышите? — верещала трубка.
— Ты кому-то позвонил? — Трошин побагровел. — Тебе сказано было найти телефон! Кому ты, черт возьми, звонишь?
— Никому! Он сам зазвонил, — Золотов попытался выбраться из-под стола, но снова ударился о крышку. Стоящей на столе глобус подпрыгнул и с грохотом свалился на пол.
— Твою мать! — хрипло гаркнул Трошин. — Ему было невыносимо видеть Веру в таком виде, зная, что их секрет теперь известен всему миру. И еще хуже предполагать, что Золотов трогал ее грудь, пусть даже и мертвую. Особенно мертвую.
— Держите! — Золотов всучил ему раскладушку. — Сами общайтесь. — Ему, наконец, удалось выскользнуть из-под стола, и он решил отойти подальше. Окна кабинета выходили на другую сторону здания, весной здесь расцветал фруктовый сад, чуть поодаль раскинулся небольшой парк с озером, пешеходные дорожки со скамьями для отдыха и заросли кустов, — все это с приходом зимы занесло снегом и выглядело довольно уныло.
— Кто это? — спросил Трошин, взяв себя в руки.
Трубка не унималась.
— Вера, Верочка, что там у тебя происходит?! Ау!
— Понятия не имею, — сказал Золотов, сверкая глазами. — Я только нашел трубку, как она зазвонила. Подруга, скорее всего. Кстати, там один процент зарядки.
Лукин быстро взглянул на шефа и выхватил трубку. До того не сразу дошло сказанное, он вращал головой на толстой красной шее, то и дело поглядывая на Веру. Она смотрела на него влюбленным взглядом, как всегда. Как всегда, думал он, сжимая кулаки.
— Алло, — закричал Лукин в трубку. — Слышите? Вера мертва, ее убили! Убили! Срочно вызывайте в институт полицию, ФСБ, всех, всех кого найдете. Звоните в прессу, на телевидение, на портал, главное, в полицию. Скажите, совершено убийство, слышите меня? Алло! — Он отнял раскладушку от уха и посмотрел на экран. Тот погас. Батарея разрядилась. — Черт! Черт, черт, черт! — разразился Лукин. — Где зарядка?
Золотов покачал головой.
— Это все, что я нашел.
— Может, в сумке? Или у нее в столе?
Они заново обыскали ее стол, сумку, шкаф с документами и личными вещами, но ничего не нашли.
— Этот телефон у нее неделю держит, поэтому она не носит с собой зарядку, — сказал Трошин, со вздохом опускаясь на стул. — Не то что наши смартфоны. Полдня и все.
— Ты успел сказать? — спросил Трошин Лукина.
Тот пожал плечами.
— Успеть то я успел, только сколько там услышали… не известно. Может быть, трубка сразу отключилась. Будем надеяться, пару слов она услышала.
— Может быть, переполошится, когда не сможет дозвониться?
— Я бы не это не рассчитывал, — откликнулся Золотов. Он смотрел в то окно, где стоял убитый ими охранник.
— Давайте оттащим его к тебе в кабинет, — сказал Трошин. — И запрем.
Втроем они с трудом заволокли тело. Золотов вынул кусок брезента из шкафа и накрыл его.
— Люди погрузились в автобусы, но чего-то ждут, — сказал Лукин.
Три микроавтобуса с тонированными стеклами замерли под окнами.
— В корпусе тихо, — сказал Трошин. — Вполне возможно, что здесь кроме охранника никого не было. Тогда не стоит ждать, пока они уедут, потому что…
— …Гаврилов вернется за нами, — сказал Лукин.
— Именно.
— Что же делать?
— Может перейдем в третий корпус через подвал? — предложил Трошин. — Спуск в него по боковой лестнице, вряд ли там кто-то сторожит. Даже если на центральном входе нас караулят, там точно нет. У меня в кабинете есть все запасные ключи, не нужно спускаться на пост охраны.
— Пожалуй, это лучший вариант. Вряд ли нас будут там искать, даже если кто-то вдруг и вспомнит, что все здания института объединены подземными коммуникациями.
— Газзаев знает про это. Но… будем надеяться, что у него куча других дел.
Трошин сходил в кабинет, отыскал связку ключей, вышел позвякивая. Лукин нагнулся под стол, подобрал шокер и сунул в карман.
— Кажется все. Вернуться вряд ли получится, по крайней мере сегодня. Берите, все, что может пригодится. Ключи от машин, одежду. На улице мороз, — сказал Трошин. — Идем?
Они вышли в коридор, постоянно оглядываясь. Здание звенело пустотой и выглядело это вдвойне странно.
Золотов замыкал тройку.
Внезапно он остановился.
— Я, пожалуй, останусь, — вдруг сказал он. — Что-то мне нехорошо. Он и правда горел, лицо покраснело, покрылось пятнами, из носа текло ручьем, из горла то и дело вырывался натужный кашель. — Заприте меня в своем кабинете, я буду следить за вами по камерам.
Трошин внимательно посмотрел на него.
— Э, да ты простыл… как же это вдруг, прививку не делал?
— Да все я делал, — отозвался Золотов. — Пройдет. — Он резко нагнулся и чихнул.
— Будь здоров, — сказал Трошин и посмотрел на Лукина.
— Как думаешь?
Лукин пожал плечами.
— Да пусть сидит, не особо он и нужен, особенно в таком состоянии. Один чих и нас могут услышать — в подвале, наверняка, сильное эхо.
Трошин скептически кивнул, его брови сошлись, он нахмурился. Оставлять Золотова одного, да еще и в своем кабинете ему явно не хотелось.
— Ладно, — наконец сказал он. — Мы тебя закроем, может быть, забаррикадируйся изнутри. Или… закройся лучше сам. — Он протянул Золотову ключи от кабинета. — Вдруг тебя припрет. В подвале камер нет и даже если бы были, ты никак и ничем помочь нам не сможешь, связи нет. Посиди, подумай, может вспомнишь, где еще в здании может быть мобильник. — Он оглянулся на Лукина. — Илья, ты готов?
— Да. Идемте.
Они подождали, пока Золотов, беспрестанно шмыгая, закроется в кабинете. Лязгнул замок.
— Хорошо ему, сейчас нальет коньячка и будет смотреть на наши передвижения, — сказал Трошин.
— Кто его знает, — ответил Лукин. — А если вернется Гаврилов? Что он с ним сделает?
Они уже спускались с третьего этажа по боковой лестнице. Пустое здание административного корпуса выглядело безжизненно и даже пугающе. Висящие знаки бактериологической опасности, хотя здесь они, по идее, не должны были висеть, добавляли острастки.
— Это Газзаев развесил, — уловив взгляд Лукина сказал Трошин. — Мол, чтобы не бродили посторонние. Особенно любопытные морды из групп тестирования. Это они поначалу скромные да напуганные, но проходит неделя-другая, где только их не обнаружишь, от пищеблока до спецхранилищ, куда вообще посторонним приближаться нельзя. Он мне неоднократно жаловался.
Лукин хмыкнул.
— Я был против свободного перемещения людей, следовало бы запереть их в одном корпусе, но меня никто не послушал. Свобода, свобода. Дай нашему человеку свободу, он в любой секретный бункер под семью замками проникнет.
Они спустились на нулевой этаж. Вход со стороны первого этажа был перекрыт — опять же по настоянию службы безопасности. Сверху на них смотрела камера и Лукин помахал в ее мерцающий зрачок.
У входа в подвал стояли большие синие двухсотлитровые бочки с трансформаторным маслом для подстанции, старые двери, оставшиеся после ремонта, покосившиеся вращающиеся кресла, ожидающие вывоза на свалку, листы оконного стекла, обернутые бумагой с двух сторон, кипы журналов, газет и книг, списанных из библиотеки — все это находилось в относительном порядке, хотя и было покрыто слоем пыли.
Трошин достал ключ.
— Надеюсь, мы не заблудимся, — сказал он. — Я, честно говоря, там был всего пару раз, когда принимал институт. Да и то, спустился вот тут, — он открыл железную дверь, на которой также висел знак биологической опасности — ярко-оранжевый трилистник с окружностями, — постоял и что-то мне расхотелось инспектировать дальше. По идее, тут есть указатели. Строили в советское время, это бомбоубежище выдерживает прямое попадание ядерной бомбы до пяти килотонн.
— Слушайте… — Лукин вдруг остановился. — А вам не показалось ничего странного в поведении Золотова?
Трошин нащупал выключатель на стене, щелкнул тумблером. Помещение за железной дверью осветилось тусклым желтым светом. Серые бетонные стены, лестница, уходящая вниз, знаки, показывающие направление движения в случае эвакуации.
— Золотова? — Трошин скривился. — Честно говоря… когда я увидел его там… под столом, у меня было желание чем-нибудь съездить по его довольной физиономии.
Лукин едва заметно усмехнулся.
— Я не совсем об этом. Почему он отказался с нами идти? Ведь оставаться там одному как бы… опасно. Особенно, после того, что мы увидели. Эти люди ни перед чем не остановятся, какова их цель, не ясно, и он, вместо того, чтобы идти с нами и получить шанс, решает остаться. Сомнительное решение.
— Я ему после всего случившегося вообще не доверяю, — ответил Трошин. Они начали медленно спускаться по довольно крутой лестнице, держась за стенку. — Кто бы мог подумать, что он был готов продаться «Фармапрому»? Я ведь его прочил на свое место, этот вопрос практически решен с акционерами. И тут на тебе!
Лестница закончилась, они повернули налево и обнаружили там еще одну, спускающуюся еще глубже.
— О черт, — ругнулся Лукин. — У меня клаустрофобия.
— Просто не думай об этом, — посоветовал Трошин.
— Как это, не думай? — Лукин показал рукой на еле светящийся фонарь, затянутый паутиной. Было холодно, но теплее, чем на улице. Он порадовался, что не снял свою куртку и сейчас не дрожал от холода. — Нужно быстрее дойти до третьего корпуса. Надеюсь, нас никто не встретит по пути.
— Это вряд ли, — сказал Трошин. Он до сих пор не мог отделаться от картины, увиденной в кабинете Золотова: обнаженная Вера под столом, раскинувшая тонкие руки, словно крылья, и его заместитель, красный, как рак, склонившийся над ней. Что он с ней делал? Что можно делать с мертвым человеком? Господи… — Может и хорошо, что он с нами не пошел, мало ли, что у него на уме.
— Лаборатория на третьем этаже. Актовый зал на первом. Мы выйдем в торце здания, также, как и в первом корпусе, поднимемся по боковой лестнице. Если повезет, и там нет террористов, мой кабинет сразу напротив выхода. Лаборатория хорошо изолирована и можно там забаррикадироваться, по крайней мере, на первое время. Если у них нет взрывчатки, проникнуть туда они вряд ли смогут, — рассуждал вполголоса Лукин.
Они вышли в длинный коридор, тускло освещенный, с вереницей исчезающих в тусклой полутьме светильников. По стене змеились толстые, в руку толщиной, черные провода.
— Кабели резервного энергоснабжения, — сказал Трошин.
— Видимо тут где-то есть и резервная лаборатория, — предположил Лукин. — На случай, если здания будут уничтожены.
— Да. Есть. Связь, кстати, тоже есть. Но… она идет через общий кабель, который, видимо, обесточен где-то снаружи.
— Целый подземный город.
— Комплекс был разработан на случай возможной бактериологической атаки и должен продолжать функционировать при любых условиях.
Лукин присвистнул.
— Жаль, спутникового интернета здесь нет.
— Чего нет, того нет. Когда строили институт, интернета даже в зачаточном состоянии не существовало.
На стене они увидели стенд с планом коммуникаций. Заросший паутиной, он выглядел как карта пиратских сокровищ.
— Отойди от света, — сказал Трошин. — Так… прямо метров двести, потом направо, снова прямо примерно треть, то есть семьдесят метров, налево. Там будет что-то типа командного пункта. И оттуда еще столько же до третьего корпуса.
Лукин посмотрел на карту.
— А куда ведут другие пути? Вот этот, сейчас налево. Там направо. Куда они все?
— Да черт его знает, тот что налево, смотри сам — в трансформаторную подстанцию, дальше еще что-то. Каждый корпус имеет свой выход.
— Интересно, они об этом знают?
— Кто, террористы?
— Если бы и знали, думаю, сейчас у них другие задачи. Вопрос, зачем они убивают наших людей.
Они направились по тускло освещенному коридору. Иногда по пути попадались железные двери, на каждой из них был номер и знак биологической опасности.
— Что там, за этими дверьми?
Трошин покачал головой:
— В основном, склады гражданской обороны. Наборы ГО, противогазы, может быть склады питания, медикаментов — так сказать, промежуточные, на случай завалов.
— А опасные агенты здесь хранятся? — спросил Лукин.
Трошин взглянул на него, помолчал, но потом ответил.
— Формально по бумагам, нет. По бумагам здесь небольшое количество наборов гражданской обороны, сухие пайки, одеяла, что-то из питания…
— А не формально? Нет, нет… — поспешил сказать Лукин, — если это военная тайна…
— Если прямо сейчас на нас упадет бомба и со мной что-то случится, то именно вы примете руководство лабораторией. Я уже не в состоянии… между нами… — Трошин перешел на шепот, — у меня… Альцгеймер, стал забывать формулы, интуиция не та. Так что, и формально и не формально, да. Здесь есть опасные агенты, вирусы и бактерии для работы. Очень опасные. Гораздо опаснее, чем те, с которыми мы имеем дело каждый день. Все надежно законсервировано, так что не стоит волноваться.
Они добрились до первого поворота направо, хотя основной коридор продолжался. На стене, напротив поворота висела точно такая же схема, как и на входе. Красной точкой было помечено текущее местонахождение.
— М-да, — присвистнул Лукин, — действительно, целый город под землей.
— Автономный город, — заметил Трошин.
— А что, если целью террористов являются законсервированные вирусы? — предположил Лукин. — Такое возможно?
— В теории все возможно, — сказал Лукин, вглядываясь в желтоватую темноту позади них. Ему показалось, что он услышал какой-то звук. — Но в реальности, очень маловероятно. Во-первых, кроме меня никто не имеет доступ в хранилище. Не смотри так, если я вдруг умру, ключи также есть у ребят из министерства обороны, они курируют это направление. И поверь, там не просто ключи. Во-вторых, это слишком опасно, сам знаешь. Только в кино можно утащить и распылить вирус какого-нибудь тифа или сибирской язвы без особых последствий. Реально же, все гораздо сложнее. Если это будет делать не специалист, то вряд ли он успеет даже выйти отсюда.
Лукин кивнул.
— Это понятно.
Они, наконец, дошли до командного пункта. Это была большая полукруглая конструкция из бетона типа рубки, диаметром метров шестьдесят, с задраенными ставнями и двумя металлическими дверьми.
— Там сейчас делать нечего, — сказал Трошин. — В ста метрах отсюда лаборатория, но укрыться потом можно и в рубке — она непробиваема. А вот и путь к третьему корпусу, — он показал на коридор с крупной зеленой цифрой «3» на стене. — Почти пришли.
Проследовав по коридору еще метров сто, они поднялись по лестнице, потом еще по одной — кругом знаки биологической опасности и смутное тревожное ощущение, просачивающееся сквозь тишину.
— Ну что, открываю? — спросил Трошин, замерев перед железной дверью с колесом, открывающим замок.
Лукин вынул шокер и сжал его в руке.
— Давайте.

Оставшись наедине с собой в кабинете Трошина, Золотов не стал баррикадировать двери и вообще предпринимать каких-либо действий. Он дождался, пока шаги Трошина и Лукина стихнут, набрал на компьютере адрес камеры наблюдения перед спуском в подвал. Ждал не долго. Через несколько минут Лукин помахал рукой прямо перед его лицом.
Уж не догадался ли он, подумал Золотов, обливаясь потом. Нам всего лишь нужно выйти отсюда, а эти двое могут стать помехой. Неизвестно, когда на них подействует вирус. Лукин мог постоянно вводить себе все новые и новые антидоты. Будучи научным маньяком, почти все вакцины он пробовал на себе, правда никому об этом не говорил.
Трошин же просто соблюдал календарь прививок. Старый афганец имел колоссальный иммунитет, Золотов никогда не видел его даже шмыгающим носом.
Удостоверившись, что двое мужчин скрылись за тяжелой дверью подвала, он не спеша вышел из-за стола и направился в свой кабинет. Там вытащил у охранника из кармана куртки миниатюрную рацию, нажал на кнопку передачи и сказал:
— Директор института Трошин и заведующий лабораторией Лукин идут в третий корпус по подземному переходу. В кабинете Лукина есть рабочий мобильный телефон. Они представляют опасность, но их ликвидация нежелательна.
Секунду рация молчала, потом хриплый простуженный голос в ответ сказал:
— Понял. Встречаем.



Глава 19

Лето 2014 года
В первый день они сдавали множество анализов, выходить из палат было запрещено. Зато к вечеру второго дня, все кто прошел медицинский отбор, получили на руки расписание прививок, дневник самонаблюдения, доктор Лукин обстоятельно рассказал в актовом зале на первом этаже третьего корпуса о целях и задачах тестирования.
Мария вышла в коридор, потирая место укола. Ее тонкая худая рука повисла плетью. Белый халат, который оказался больше на два размера, висел на хрупком теле, словно на вешалке — работники хозяйственной службы обещали заменить его как можно быстрее. Утром на третий день, после утомительных и зачастую болезненных процедур, целью которых было доскональное исследование состояния здоровья, им ввели первую вакцину.
Днем ранее, в ярко освещенном коридоре она заметила молодого человека, у которого просила ручку, когда заполняла договор в административном корпусе. Кажется, он обрадовался ей и даже подмигнул, но времени на то, чтобы перекинутся хотя бы парой слов не было — каждую минуту они вереницей переходили от одной процедурной к другой, от томографа до пункции спинного мозга. Последнее испытание вышло особенно болезненным — длинной сверкающей иглой доктор взял мозговую жидкость прямо из позвоночника: Маша едва вышла из кабинета, прихрамывая на обе ноги, вся в слезах, полная решимости тут же бросить все к чертовой матери и уехать восвояси.
Андрей стоял через одного в очереди на экзекуцию. Он заметил ее, тут же подхватил под руку и довел до палаты. Она просто физически не могла ничего говорить, от боли перехватило дыхание, но его поддержка на удивление вселила в нее уверенность. Он улыбнулся подбадривающей улыбкой, потом сказал:
— А представьте, каково пингвинам там на холоде!
Маша невольно, сквозь слезы рассмеялась. И расхотела уезжать. Андрей кивнул ей, сжал руку на прощание и пошел в свою очередь.
— Это так больно? — спросил тот самый патлатый паренек, кажется, Антон Морозов, который стоял в хвосте, кивая на дверь с надписью «Пункция спинного мозга». — Я просто жутко боюсь боли. На это мы не подписывались.
Стоящий первым пенсионер с седой бородкой ухмыльнулся, тряхнув головой. На правой мочке его уха сверкнула серьга.
— А вам вот все на блюдечке подавай. Боль — это кайф! — сказал он с вызовом.
— Мазохист, — откликнулся молодой. — Но позитивный. Боль дает надежду, что вы еще не умерли, так?
За Андреем стоял мужчина лет пятидесяти, по виду — обычный работяга, с сильными руками и слегка туповатым выражением лица. Он, кажется, не помещался в свой халат, мышцы бугрились в рукавах.
— Я уже пять лет сдаю спинной мозг, ничего страшного. И платят хорошо, — сказал он, будто речь шла о сдаче макулатуры или чего-то похожего.
— Зверь, — вырвалось у Андрея.
Мужик посмотрел на него без выражения.
— Жить на что-то надо, — сказал он.
Металлиста, кажется, проняло и он, помявшись, замолк.
После того, как из кабинета вышел пенсионер с блаженным выражением лица, очередь и вовсе расслабилась.
— Что, так приятно? — снова влез патлатый.
— Господи, какая-то фантастика, — простонал пенсионер. — Жаль, такой анализ всего один.
— Точно мазохист, — резюмировал Антон, посмотрев на Андрея. — Ну давай, пресса, твоя очередь.
Видимо, узнал меня, подумал Андрей и шагнул в просторный кабинет с кушеткой возле стены.
Когда длинная холодная игла коснулась его кожи, он вздрогнул. Врач сделал местную анестезию в месте пункции и все равно он почувствовал, как что-то инородное, острое и давящее проникает прямо в центр его тела. В самый центр боли, нервный пучок, который мгновение спустя вспыхнул обжигающим безумным огнем.
Каким же нужно быть долбанутым, чтобы испытывать от этого удовольствие, подумал он, стиснув зубы. В глазах плясали смазанные звездочки. Андрей лежал на боку, прижав ноги к груди. Игла протиснулась между третьим и четвертым поясничными позвонками и впилась в спинной мозг. Вообще-то у взрослого человека спинной мозг заканчивается где-то на уровне первого или второго поясничного позвонка, так что прямой опасности процедура не несет, но назвать ее приятной действительно, мог только мазохист.
— Хм, — сказал врач неопределенно. Андрей почувствовал касание его холодных рук в перчатках, шевеление иглы под кожей, где-то внутри — потом стальное острие словно просело, попав в свободное пространство. — Есть! А теперь покашляйте немного, — услышал он бодрый голос. — А то еле идет.
Пришлось поднатужиться. Он боялся, что в позе зародыша вместе с кашлем он, чего доброго, пустит газы и сконфузится, но потом решил, — какого черта, доктору это вряд ли внове и кашлянул с неожиданной силой.
Невероятная боль резанула коротким замыканием. На мгновение Андрей потерял слух и зрение. Возникло чувство, словно изнутри, из центра организма, средоточия жизненных сил, всего того, что держало его на ногах, вытягивают по капле не кровь, не жидкость, а нечто гораздо более важное, — саму жизнь. Тогда он понял, почему плакала Маша — не от боли вовсе. Женщины умеют терпеть боль и болевой порог у них выше, чем у мужчин. Но терпеть, сознавая, что из тела, плавно перемещаясь в холодный стеклянный шприц, по капле утекает жизнь, — поистине невыносимо.
Ему начало казаться, что процедура никогда не закончится. Скрипя зубами от бессилия и боли, он почему-то вдруг вспомнил Мину Меррей, возлюбленную Джонатана Харкера из Дракула Брэма Стокера. Бедняжка испытывала подобные ощущения постоянно, не зная их истинной причины. А причина, между тем, находилась совсем рядом.
— Ну… вот, — спустя невозможный, бесконечный промежуток времени раздался голос доктора: — Все готово. Полежите пару минут и аккуратно поднимайтесь. Если закружится голова, посидите. Процедура безопасная, вреда от нее никакого.
Тоже самое шептал Дракула, высасывая кровь у Мины. Никакого вреда. Ты будешь только сильнее.
Через пару минут он поднялся, и, пошатываясь, оглянулся: доктор в белом колпаке рассматривал прозрачную пробирку с желтоватым содержимым на просвет. На его лице при этом, как показалось Андрею, застыло странное выражение удовольствия. Отвернувшись, он направился к выходу.
Когда Андрей открыл дверь, на него уставилась вся очередь.
— И… — первым подал голос Антон. — Живой?
— Живой, — сказал Андрей, скорчив гримасу. Онемевшая поясница горела ледяным пламенем. Ощущение пустоты внутри не проходило. — И… кажется, у меня эрекция.
Очередь, до того представлявшая собой сведенную судорогой гусеницу, пришла в движение.
— Ни фига себе… — изумился Антон. — Это типа… побочный эффект?
— Пошляк! — бросила женщина средних лет, с крашеными волосами и усталым лицом продавщицы кафетерия. — Фу таким быть. Какой вы пример показываете? Стыдно. — Ее взгляд, тем не менее, скользнул по брюкам Андрея. — Еще и лгун, — завершила она.
— Absolvo te! — воскликнул Андрей и направился к своей палате.
— Что? — обернулась она ему вслед. — Что он сказал?
— Это значит, отпускаю твои грехи, — Антон широко перекрестил женщину, она при этом отшатнулась. — А мужик то с юмором. У нас песня такая есть. То есть, не у нас, а у группы «Симулякр». Мы, если что, играем рок и… если вдруг нужно, день рождения или корпоратив… имейте ввиду, — он осмотрел очередь. Все стояли с каменными лицами.
Как ни старалась администрация института подготовиться к двухмесячному испытанию, каждый раз всплывали новые проблемы, вызванные, большей частью любопытством и привычкой граждан совать нос, куда не просят.
Общий холл, где собирались члены группы в свободное время, по краям занимали столы и кресла с настольными играми, шашками, шахматами, картами, нардами, к холлу примыкала библиотека с классикой, бестселлерами и новинками отечественной и зарубежной литературы. Стены украшали репродукции картин Сальвадора Дали, что смотрелось несколько двусмысленно. Здесь висели и «Постоянство памяти» с изогнутыми циферблатами на голых сучьях деревьев, и абстрактное «Головокружение» и даже «Гиперкубическое тело» с распятием Христа на развертке гиперкуба.
Как потом выяснилось (Андрею шепнул по секрету один из лаборантов, когда застал его за холстом под названием «Великий мастурбатор»), репродукции Дали, в отличие от висевших ранее изображений природы, пейзажей, величественных гор и умиротворенных долин, вызывали в испытуемых реальный интерес, причем не одноразовый, а постоянный. Тогда как нейтральные полотна, кажется, вообще никто не замечал.
На стене холла висел огромный телевизор «LG» с изогнутым экраном и потрясающей по четкости картинкой.
Андрей доковылял до своей палаты, находящейся в ответвлении коридора, держась за спину. Здесь, за поворотом его никто не видел, и он позволил себе ссутулиться — так было легче.
— Вот же срань… — пробормотал он, стиснув зубы. — Чтоб я еще раз согласился на этот анализ!
Открыв палату жетоном электронного замка, Андрей присел на краешек кровати и потом аккуратно, медленно прилег. На сегодня все, подумал он. Никаких хождений.
Все тридцать восемь человек, прошедших экзекуцию, включая щеголеватого пенсионера с серьгой в ухе, думали точно так же. После того, как наркоз стал отходить, а это случилось примерно через час после укола, движение в холле и вовсе прекратилось. Из некоторых палат доносились протяжные вздохи и даже стоны.
— Как они? — спросил Лукин доктора Коптева, делавшего пункцию.
— Все молодцом. Одна дамочка лягнула меня так, что разбился шприц, но в остальном… нормально, к вечеру будут результаты. Коллектив, как обычно, разношерстный, но это и хорошо, больший охват и репрезентативность выборки.
— Отлично, — задумчиво сказал Лукин. — Слушай, Игорь… Как думаешь, все выдержат?
Раньше обследование группы завершалось психологом-психиатром, который определял наклонности каждого человека, характер, темперамент, сможет ли он длительное время жить, по сути, в условиях ограниченного пространства и круга лиц, не станет ли это причиной нервного срыва.
Практика показала, что ниточка рвалась совсем не там, где было тонко. Чувствительные натуры вдруг проявляли твердость и жесткость. В экстремальных для себя условиях они находили невидимый (и неведомый даже для них самих) стержень, тогда как натуры по тестам — целостные, нордические, выдержанные — опускали руки в самые ответственные моменты. Когда психолог три раза провалил тестирование, неожиданно выяснилось, что боль — лучший показатель. Тот, кто терпит боль, пусть и с ругательствами, пошлыми шутками, — тот, как правило, выдержит и весь курс.
Первым этот факт отметил именно Коптев, поэтому по окончании медосмотра Лукин наведывался в его кабинет, где подробно расспрашивал о прошедшей процедуре.
— Не знаю, где их в этот раз набрали, они как на подбор, — сказал Коптев, делая записи в журнал. — Вопросы могут появиться к тому патлатому пареньку, — Коптев взглянул на список. — Тридцать четвертый номер, Антон Морозов. Мне кажется, он может сойти с дистанции. А еще дамочка в черном бюстгальтере… с татуировкой на спине в виде парящего Иисуса. Антонина Федоренко, номер шесть. Я как увидел это, чуть шприц не выронил от испуга — натурально, цветной Иисус, как настоящий. И как колоть, скажите пожалуйста.
Лукин знал, что несмотря на высшее медицинское образование, блестящие знания в области физиологии, Коптев был глубоко верующим человеком и посещал какую-то церковь в городе, где с другими верующими восхвалял Господа, пел песни, танцевал, а еще, чего Лукин не совсем одобрял — ходил по улицам и квартирам, раздавая книжечки и тонкие журналы с вечными вопросами и якобы ответами на них.
«Вы не знаете, откуда вокруг вас столько жестокости? Почему Господь допускает все это и вам кажется, будто Он не знает о ваших нуждах и чаяниях? Не видит ваших страданий? Вы заблуждаетесь. Он все видит и путь Его лежит к сердцу каждого. Приходите по четвергам в Церковь Судного Дня и мы ответим на все ваши вопросы».
Пока подчиненные исправно выполняли свои обязанности, Лукин не считал себя вправе влезать в личную жизнь каждого из них: в конце концов, благодаря Коптеву и его процедуре отсеивались слабые звенья, выбытие которых на любой стадии эксперимента могло провалить итоговый результат тестирования. Если отсеивалось больше десяти процентов группы, тестирование признавалось несостоявшимся. Что в свою очередь грозило миллионами долларов убытков, гневом акционеров, чиновников Минздрава и других могущественных организаций, от которых напрямую зависело существование института.
Гнев серых кардиналов фармацевтического бизнеса, этих никому не известных крестных отцов индустрии в полном смысле этого слова также не предвещал ничего хорошего — даже Трошин предпочитал о них помалкивать. Когда речь шла о выполнении обязательства, он обычно говорил — «интересы других частных лиц», при этом выражение его лица менялось, будто перед собой он видел посланников ада на земле. Ходили слухи, что прошлый директор института плохо кончил именно из-за пренебрежения интересами этих самых «других частных лиц».
— Вы же знаете, что… у нас тут отец той самой девочки… — сказал Коптев. — Если это ваша инициатива, Илья Александрович, могу лишь высказать восхищение как ученый и специалист. — Смелый и очень важный для нас эксперимент, который, я уверен, прольет свет на… то происшествие. Мы же так и не обнаружили причину неудачи.
Лукину, конечно, была приятна похвала Коптева, потому что он самолично взял на себя ответственность и в последний момент упросил редактора городского портала, где работал Лосев, поговорить с журналистом, убедить его участвовать в тестировании. Вряд ли Лукин смог бы сам это сделать.
— Я узнал, что он сильно пьет… и подумал, что… возможно, его присутствие помогло бы нам разобраться, что же случилось на самом деле. Его генная карта, индивидуальные особенности. И он сам, может быть…
— …понял, что не все еще потеряно, — сказал Коптев. — Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше.
Лукин посмотрел на подчиненного.
— Что-то такое я и имел ввиду, — неожиданно сказал он.
— Второе послание к Коринфянам, стих первый, — сказал Коптев. — По правде говоря, я не знаю, что он чувствует. Не дай Бог перенести такое. Ходят слухи, его жена была против прививки, но он в последний момент… подписал-таки разрешение. Представляете? — Он покачал головой.
— Как думаете, он справится?
Коптев пожал плечами, посмотрел в окно, где заходящее солнце тонуло в верхушках роскошных сосен. Сентябрь только начинался, но месяц пролетит быстро, придут холода, снег покроет все вокруг и начнется настоящая, безумная работа на пределе сил.
— Он же не знает, что попал сюда не собственной воле? Он думает, что сам принял решение.
— А разве это не так?
Коптев усмехнулся.
— Нам всегда кажется, что решение принимаем мы сами, тогда как на деле же — все давно решено кем-то свыше. Вы за него все решили.
Лукин поежился. Коптев с его цитатами из Библии, оказывающимися точными, словно специально написанными именно для этого момента, горящими, пылающими, источающими самую суть — порой вызывал в нем суеверный страх.
— Я всего лишь оставил визитку, — сказал внезапно пересохшими губами Лукин. Он только что думал в нелестном свете про Коптева, раздающего визитки бога на земле — и кто он такой, чтобы судить других. Чья рука двигала его рукой, когда он набирал номер Лезнера, выпрошенный у Трошина…
— В любом случае, на мой взгляд, он справится. Я посмотрел его медицинскую карту, — Коптев кивнул на экран компьютера. — Учитывая, что он пил почти год не просыхая, у него здоровье как у студента физкультурного института. Продуктов распада этанола не обнаружено, фосфатидилэтанол, который держится в крови до трех недель — на минимальном уровне. Так, что у этого парня есть запас пороха, о котором, он, возможно, не знает сам. И… эта его особенность… Он уникальный. Как и его дочь.
— Возможно… — сказал Лукин. — Время покажет.
Но он знал, что боль, эта главная сигнальная система, — душевная, не физическая боль, сидит где-то внутри него и как она отразится, сумеет ли Лосев совладать с ней, направить в нужное русло, — зависит только от него самого.

Андрей столкнулся с Машей на следующий день в столовой. В меню значился борщ, гречневая каша и грудка индейки, овощной салат из свежей капусты, огурцов и помидоров, заправленный оливковым маслом, компот или чай на выбор с булочкой. Почти как в обычной столовой, — подумал Андрей, отходя с подносом от стойки — только платить не надо. Тут же стоял стол с фруктами, как только что-то заканчивалось, работники кухни выносили новые.
Погруженный в свои мысли, он чуть не налетел на девушку — она только вошла и теперь озиралась — новое место сбивало ее с толку. До сегодняшнего дня завтрак, обед и ужин доставляли им в палаты. Выглядела она смущенной, как и в тот первый раз, когда попросила у него ручку.
— Ой, — сказала она. — Я вас чуть не сбила, простите!
Андрей, увернувшись, поставил поднос на ближайший свободный столик.
— Не успели. Я проворный. — Он улыбнулся. — Там, — указал он рукой в угол зала, — можно взять поднос, потом идете к стойке, накладываете до отвала самого вкусного сколько хотите, можно хоть бидон картофельного пюре, никто слова не скажет, заливаете все это подливой, не забываете пару рубленых бифштексов, салат из морепродуктов, черный кофе, свежесмолотый и свежесваренный сорта арабика.
Она улыбнулась, инстинктивно приложив руку к пояснице.
— Да, побаливает, — сказал Андрей. — Мне уже полегче, значит и у вас скоро пройдет. Поднос помогу дотащить.
— Я смотрю, ваш выбор слегка отличается от того, что вы мне расписали.
— Это вам для аппетита. Но пюре там и правда есть.
Маша кивнула и направилась за подносом.
На светлой стене столовой, выдержанной в футуристическом стиле, как и весь третий корпус, висели салатовые стрелочные часы, квадратные и круглые пластиковые столики окружали оранжевые и зеленые стулья — очень удобные, как успела оценить все еще побаливающая после укола поясница.
Удивительный контраст по сравнению с административным зданием, где они подписывали договор — там каждый уголок, каждый квадратный сантиметр дышал прошлым, совком, пахло давно ушедшей страной СССР и даже деревянный герб, висевший, наверное, со дня основания института, никто не собирался снимать. Андрей тогда подумал, что все исследовательские институты похожи — в них десятилетиями ничего не меняется, они как саркофаги, хранят одни им известные тайны.
Каково же было его удивление, когда они попали в третий корпус, снаружи, — совершенно точная копия первого, но зато внутри… ультрасовременный научный центр, какие он видел только по телевизору.
Маша подошла через несколько минут — ее выбор ничем не отличался от выбора Андрея.
— А мы любим одно и тоже, — сказал он, кивая в сторону подноса. — Кстати говоря, я компот не очень. В десятом классе проиграл спор и пришлось выпить три литра варева из сухофруктов. — Он скривился. — Знаете, зачем детям дают этот компот?
Она покачала головой:
— Нет.
— Чтобы желудок хорошо работал. Понимаете?
Маша рассмеялась.
— И вы…
— Ага. Поэтому компотом могу поделиться совершенно бескорыстно, если вдруг вы его любите по какой-то причине.
— Спасибо.
Андрей поднял стакан с мутноватой коричневой жидкостью.
— Ну, за то, что мы прошли.
Ее брови взлетели вверх.
— А мы прошли? Ура!
— Списки висят на стенде, рядом с кабинетом Лукина.
— Много выбыло?
Андрей ковырнул довольно аппетитную грудку индейки.
— Я не помню, сколько было вначале, полностью списка я не видел, но по ощущениям, человека четыре ушло. Впрочем, могу и ошибаться. Остался тридцать один человек.
— А было тридцать восемь, — сказала она, быстро взглянув на него.
— Откуда вы знаете? — удивился Андрей.
— В первом корпусе мне было так страшно, что для отвлечения вместо баранов считала людей. Я тогда подумала, почему не сорок, а только тридцать восемь? Где еще двух потеряли…
— Значит, минус семь человек.
— Как думаете, мы справимся? — вдруг спросила она. — Честно говоря, я согласилась на это… эту… работу только не подумайте что-то…
Андрей покачал головой.
— Увидела объявление в интернете, я как раз попала под сокращение. Наше предприятие… в общем я работала в кафе «Троица» официанткой. И его закрыли. Кажется, на том месте будет новый торговый центр, старое здание сносят. Я ухаживаю за отцом, он после инфаркта, денег катастрофически не хватает. Муж отказался помогать, сказал, чем быстрее помрет твой папаша, тем быстрее продадим его халупу. Отцу сказала, что еду на курсы повышения квалификации и потом меня возьмут на высокооплачиваемую работу. А пока за ним соседка смотрит, хорошая женщина, на пенсии.
— А муж? Так просто отпустил?
— Он полицейский. Я сказала, что отдам ему все деньги. Он будет ждать меня в понедельник на своем козле возле ворот, чтобы довезти до банка, — она улыбнулась через силу. — Но я не отдам ему ничего. Ни копейки. Перед тем, как приехать сюда, я написала заявление в суд о разводе. Он еще не знает.
Андрею показалось, что она недоговаривает, но вытягивать клещами не стал. С этим кафе, где работала Маша, у него было связано множество воспоминаний, большей частью не слишком трезвых. Он любил там писать статьи на портал и рассказы, потому что атмосфера старого кафе с высокими потолками, изящными колоннами с ажурной лепниной, головами львов на входе, резными ручками и мраморным полом, хочешь не хочешь — настраивала на творческий лад. Однако вот уже больше года он предпочитал «Троице» бар «Свобода» — по простой причине: в кафе ему было не с кем поговорить.
— Я начал писать там свою книгу, в «Троице», — сказал он. — Зимой, как раз перед Новым годом. После того как… — он осекся и замолчал, ковыряя вилкой гречневую кашу.
— Так вы писатель, — оживилась Маша. — Мне ваше лицо показалось знакомым.
— Мой первый роман, не знаю, смогу ли… иногда кажется, все это пустая затея. Что бы я не писал, получается не так, как чувствую. Наверное, не хватает опыта. И слов. Все вымученное, фальшивое. Иногда хочется порвать рукопись или сжечь. Спасает, что она в электронном виде, а сжигать ноутбук смысла нет — все хранится в Интернете и может быть восстановлено.
— Что же вас сюда привело? — спросила она. — Со мной-то все ясно, но вы…
— Наверное, у каждого своя история и причина, — ответил уклончиво Андрей, оборачиваясь на зал. В столовой сидело человек десять. — Я хотел собраться с мыслями. Попробовать, в конце концов, закончить роман. Не знаю, как остальные тут сидящие, но я еще надеюсь принести хоть какую-то пользу. Знаю, звучит пафосно. Но поседение годы лишены для меня всякого смысла, я постоянно думаю — что толку от моей жизни, если от нее ни черта нет никакой пользы.
Маша перестала жевать и слушала его голос. Он продолжал:
— Может быть, это кризис среднего возраста, не знаю, когда он там наступает… может быть, мои поступки, которых я не должен был совершать. В результате — половина взрослой жизни прошла, а что толку. Кажется, я всем делаю только хуже.
Она покачала головой.
— У меня бывают похожие мысли. Когда я приношу заказ, расставляю тарелки, приборы, мельком смотрю в огромное прозрачное окно — по улице едут дорогие машины, спешат люди — кто куда, и у каждого цель, смысл, может быть, если повезет, радость… или даже счастье. Я же стою с пачкой салфеток и улыбаюсь, как дура, а внутри волком вою.
Андрей показал на ее запястье. Там было большое синее пятно.
— Это у вас так кровь неудачно взяли?
Маша натянула рукав белого халата.
— Ударилась в последний день. Спешила, волновалась, что опоздаю — все из рук падало. Поскользнулась, вы же помните, какой у нас там пол — ступишь мимо дорожки и все, держись. Я бежала и не удержалась.
— Да, пол у вас там мраморный. Жаль, что сносят такую красоту. Построят как обычно сарай из профиля без окон без дверей…
Она согласно кивнула. Теперь Андрей не сомневался: она что-то скрывает и хотя это было не его дело, все же любопытство разбирало его.
— Через час первая вакцинация, — сказал он. — Сегодня выходить из палат больше нельзя. Так что увидимся только завтра. Вакцину будут колоть три раза. А потом, через три недели, когда начнет вырабатываться необходимое количество антител, нас попробуют заразить настоящим вирусом, правда ослабленным. — Это я в интернете прочитал, как проходят испытания. Бывает, что обходятся без контрольного заражения, смотрят, что антитела вырабатываются, — значит, вакцина работает. Но так как у нас программа растянута на два месяца и платят больше чем обычно, причем существенно, значит, скорее всего, я прав.
Она вздохнула.
— Надеюсь, все получится.
Андрей отодвинул от себя тарелку.
— Обязательно! Позади Москва.

Лукин отодвинулся от монитора, транслирующего изображение с камеры в столовой. Он открыл журнал личных дел группы, пролистал несколько страниц, отыскал нужную, затем пробежал глазами несколько предложений под фотографией красивой молодой особы:
Мария Александровна Марцелова, девичья фамилия Жукова. 11.05.1990 г. рождения.
Семейное положение: замужем.
Дети: сын, Петр.
Образование: высшее педагогическое
Место работы: кафе «Троица», официантка.
Особые заметки: по информации службы безопасности, неоднократно подавала заявления на мужа, старшины полиции Д. Марцелова за рукоприкладство и избиения, однако безрезультатно. На время тестирования ребенок будет находиться на попечении отчима Д. Марцелова.
Лукин не строил иллюзий по поводу остальных анкет. Каждая из них была насквозь пропитана трагедиями — боль и ужас сочились с белых листов. Он иногда думал, что с городом что-то не так. Внешне благополучный, не слишком большой, но и не деревня, вполне цивилизованный, идешь — люди как люди, некоторые даже улыбаются, хотя это, скорее редкость.
Что же с ними не так? Может быть, свалка так влияет? Болезнетворный, пропитанный смрадом норд-ост, делающий из людей настоящих зверей — злых, безучастных, завистливых, но хуже всего — равнодушных. Кто-то же видит, рассматривая заявления этой Жуковой-Марцеловой, в каком она виде, что с ней делает муж-полицейский и не говорит ни слова, пряча дело под стол.
Марцелов с каждым разом все больше свирепеет и в конце концов, он убьет ее — дело времени и случая. А что станет с сыном, когда он останется с отчимом-зверем? Вырастет такой же ублюдок.
Лукин вздохнул. Вряд ли он мог на что-то повлиять. Он просто делает свою работу, производит вакцину от гриппа.
У него слегка кружилась голова, подташнивало.
Он потер место укола на предплечье. Через час, если с ним все будет в порядке, он не умрет и не потеряет сознание, изо рта не пойдет пена, кожа не покроется волдырями — каждый из прошедших отбор получит свою дозу боли. Как и возможность с ней бороться.



Глава 20

Осень 2014 года
Небольшой ручей, который огибал свалку с подветренной стороны, брал свое начало где-то в Старьковских болотах, и в былые времена, когда город еще не погрузился в зловоние, представлял собой неторопливую прозрачную речку, в которой водились и окунь и щука и карась и даже линь. После уроков мальчишки мчались в укромные места, чтобы наловить рыбы, натаскать раков и попрыгать с тарзанки в холодную воду — река в жаркие дни притягивала половину города. Позднее ручей обмелел, часть болот, откуда он начинался, высохла в связи с бездумной мелиорацией, но самый главный удар был нанесен четыре года назад, когда маленькая городская свалка вдруг начала разрастаться словно раковая опухоль и ее край расположился аккурат вдоль ручья.
Северо-восточный ветер дул не каждый день, в отличие от зловонных испарений ручья, протекавшего прямо через центр Огненска. Никакой рыбы там давно не водилось, зато в зарослях вдоль берегов надежно укрывались пьяные компании, наркоманы находили здесь укромные местечки, чтобы уколоться в стороне от лишних глаз и множество других сомнительных личностей промышляло неизвестно чем. В темное время суток даже полиция старалась не углубляться в замершие дебри. Зато мальчишки, ищущие приключений, находили их тут вдоволь: темные хибары и лачуги, гнилые сараи, брошенные бутылки, шприцы, сигареты, разинутые внутренности краденых сумок, кошельков, магазинные коробки, — крутые берега ручья хранили много мусора и… тайн.
Если идти от главного моста на улице Советской в сторону свалки, неважно, по правому или левому берегу, через сто метров город теряет власть над этим местом, и оно постепенно превращается в непроходимые джунгли — количество находок растет — ручей приносит со свалки много интересного и… страшного.
Два года назад депутат городского совета Иван Маслюков предложил загнать реку в трубу, а берега облагородить, но предложение так и повисло в воздухе — как всегда, на его реализацию не было денег. Этой осенью вонь в городе стала совершенно невыносимой и проект вынули из-под сукна, скорее всего, чтобы пустить пыль в глаза общественности, показать, что процесс идет и обсуждается.
Вообще-то Петя после четвертого урока должен был пойти домой. Обязан был пойти домой. Второй класс средней школы это вам не детский сад — налагает ответственность. Если не хочешь нарваться на ремень, то лучше быть ответственным. Он прекрасно это знал. Отчим не прощал безответственных людей. Барыг. Разгильдяев. Пьяниц. Проституток. Шлюх. Больше всего шлюх.
Петя понятия не имел, кто такие шлюхи. В его представлении, это были не люди, а мифические жабоподобные существа, занимающиеся развратом. Они обманом завлекали честных людей, охмуряли их, опаивали и потом вытворяли с ними, все что вздумается. Отчим так и говорил: все, что вздумается. И Петя дрожал как хворостинка, когда слышал эти слова.
Отчим служил в полиции и был непререкаемым авторитетом не только дома, но и на всей улице Миклухо-Маклая, где под сенью раскатистых дубов соседствовали пятиэтажные хрущевки и довоенные двухэтажные бараки с удобствами на улице. Здесь сушили белье на веревках, автомобили мыли прямо во дворах, не боясь штрафа за экологию и пили дешевое пойло в беседках с утра до вечера, перемежая партии в домино кулачными боями.
Его боялись все, боялись и ненавидели. Заискивали. Льстили в лицо, нагибаясь, лебезя, расстилаясь перед ним, словно он был не обычный сержант ППС, а как минимум, глава полиции всего города, а то и страны.
Конечно, Пете было приятно, что отчима-отца уважают. Но у каждой медали есть и обратная сторона, о которой мало, кто догадывается. Или совсем никто.
Он стоял на мосту, теребя пуговицу школьного пиджака и вертел головой из стороны в сторону. Светлые волосы развевались на ветру, пока еще теплому и приятному. Бабье лето окутало город мельчайшими паутинками. Он то и дело смахивал их невидимые нити с тонких длинных ресниц.
— Нет, нет, я не могу. Не сегодня. Мне нужно идти домой. Отчим придет на обед, будет проверять дневник. И… и…
— Ты сказал, что пойдешь, если я дам тебе посмотреть на шлюху. Я показал тебе шлюху на ютубе, настоящую! Теперь пойдем с нами, а то… — Кирилл Мышкин, главный тафгай класса недобро посмотрел на него. Братья Костровы, которые пошли в ту же школу, но оказались в разных классах, А и Б, стояли чуть поодаль и с явным злорадством наблюдали за сценой. Мышки — настоящий придурок и с ним лучше не шутить. Лучше не злить его. Костровы почувствовали, что дело Жукова запахло керосином.
Петя посмотрел себе под ноги. Нужно было сразу после математики бежать домой, а не ковырять в носу. Любопытство, вот что его сгубило. Подумаешь, шлюха. Что он такого увидел, ради чего теперь так рисковать? Обычная женщина, даже немного похожая на мать, молодая, с белыми волосами, крашеными, только что сильно напомаженная и… с открытым ртом, словно она хотела что-то или кого-то заглотить. Ее полные, вывернутые наизнанку губы тянулись к камере — они действительно затягивали, он с трудом оторвал взгляд. И… к тому же, она была живая.
Макс Костров на переменке подошел к нему, когда он читал расписание кружков в фойе первого этажа и спросил:
— Хочешь увидеть настоящую шлюху? Живую.
Петя оторопел. Он отступил на шаг от расписания, оглянулся, чтобы удостовериться, что их не подслушивают и только тогда ответил:
— Шутишь?
— У Мышкина на мобиле, я сам видел. — Костров-старший закатил глаза к потолку, показывая, что зрелище его потрясло.
Петя посмотрел на щебечущих одноклассниц, проскочивших мимо. Они ни о чем не подозревали. Преимущество третьего класса в том, что ты уже почти взрослый и так много всего интересного перед тобой, что глаза разбегаются. Все хочется узнать и попробовать на вкус. Ты уже самостоятельный. И на тебе лежит ответственность.
— У Мышкина? Он мне не даст посмотреть.
— Даст. Я его уговорил, — Макс щелкнул ногтем по зубу. — Зуб даю.
Понятное дело, его зуб ничего не стоил, потому что даже если бы захотел, выбить его Петя бы не смог. Макс был сильнее, ловчее и наглее на порядок.
— Когда? Сейчас? У нас же чтение…
— Нет, конечно. После уроков. Ты что, не хватало, чтобы кто-нибудь заметил. Это же… шлюхи!
Петя кивнул и снова огляделся.
Если бы отчим услышал от него это слово… его бросило в жар, потом сразу в холод. Запретный плод казался как никогда близок.
— Ладно, — сказал он. — Я согласен. А что он захочет взамен?
— Он тебе сам скажет, — ответил Макс.
Прозвенел звонок, и они кинулись в класс. Макс, чтобы сообщить новость Мышкину, а Петя, чтобы не получить в дневник замечание, из-за которого дома могли возникнуть неприятности. Неприятностями называлась порка за любую отметку ниже пятерки. Отец бил профессионально широким полицейским ремнем, который каждый раз снимал со вздохом и полуулыбкой, как бы подрузамевая: мне это делать не слишком хочется, но сам понимаешь, провинился, снимай штаны. Подрастешь, появятся у тебя свои дети и поймешь тогда, как мне не просто учить тебя быть ответственным, маленький уродец.
Бил он со знанием дела, не оставляя следов, улыбаясь и приговаривая при этом: будешь знать, какие оценки приносить домой, я научу тебя быть ответственным, не то что эти отморозки, ты у меня запомнишь, навсегда запомнишь, выучишь урок! — и хлестал, хлестал, хлестал…
Окончив, он вытирал рукавом серой рубашки лоб, с которого капали жирные капли пота, вращал головой на бычьей шее, хрустя позвонками, затем переодевался и шел обедать как ни в чем ни бывало. Мать работала с утра до вечера в кафе и ничего как будто не замечала, а Петя от стыда за собственные оценки, за то, что не оправдал ожидания, не смог быть ответственным — молчал.
Неделю назад мать неожиданно легла в больницу — он понятия не имел, что с ней произошло и очень переживал, однако отец сказал, что она «пару месяцев побудет на курорте». Теперь даже небольшой поддержки, которую он чувствовал от матери — и той был лишен. Он замечал, конечно, что в последнее время с ней творится что-то странное — иногда она прихрамывала, иногда неожиданно хваталась за руку или бок, часто зачем-то пудрилась или вовсе старалась не смотреть на него, будто боялась или… стыдилась, вздрагивала при появлении отца, одевалась так, словно стала уже старухой — в серый белорусский трикотаж без формы и размеров. Петя вспоминал, что мама совсем недавно была такой красивой и веселой, молодой, обворожительной, и что-то вдруг с ней случилось. Может быть и правда, ей нужен этот курорт. Отдых часто помогает людям, недаром на всех столбах висит эта реклама «Самое важное в жизни путешествие — к Нему». Петя все время думал — кто это — «Он» с большой буквы. Потом решил, что это отец, то есть, отчим. Куда же еще может путешествовать мама? То есть, конечно, она может уехать куда угодно, на край света, или курорт, но все равно он ее найдет. Петя в этом не сомневался.
Как-то через приоткрытую дверь он услышал плотные, хлесткие звуки ударов, и голос отчима, как всегда, размеренный, не терпящий возражений произносил знакомое слово «шлюха» — в комнате кроме него и матери никого быть не могло и к кому тогда он обращался?
Петю раздирали сомнения и противоречия, разрешить которые было некому. Поэтому он без колебаний согласился посмотреть на шлюху, пусть даже и на экране смартфона. Главное, — настоящую, живую. Взамен же Кирилл Мышкин просил сущую безделицу, ничего особенного — прогуляться вместе вверх по течению ручья после уроков.
Разумеется, Петя знал, что ручей, как и вся прилегающая к нему местность, вроде заброшенного кинотеатра «Победа», старого довоенного кладбища на левом берегу, задних дворов оптовых баз городского рынка — все эти места были под строгим запретом, не говоря уже о подступах к свалке. До самой свалки по ручью было гораздо ближе, нежели по дороге, которая замысловато петляла, но тоже далеко, так что о свалке вообще речи не шло.
— Понимаете… — начал было Петр, прервавшись, чтобы пропустить грохочущий «Газ-52», набитый звенящими бутылками. — Мне…
— Я же говорил, — ткнул в его сторону грязным пальцем Макс Костров. В руке он держал непременную палку — для ходьбы по крутым берегам ручья, и чтобы лишний раз не нагибаться, переворачивая найденный хлам. — Он трус! Он и в саду такой был, все время за девчонок прятался, особенно за ту коматозницу, как ее? Забыл уже. Как ее звали, а, Пит?
Они звали его Пит. Это, конечно, лучше, чем Петюня, думал он. Гораздо лучше. Никто не звал его Пит. В этом было что-то отважное. Отважный Пит. Да.
Петя взъерошил волосы.
— Что ты врешь? Кто прятался? Сам как девчонка плакал, когда услышал тот звук из подсобки! Разве нет, скажи, что не было такого!
Вихрастый, чумазый, весь каких-то масляных пятнах, с синяком под глазом и царапинами на щеке, Кирилл Мышкин взглянул на Макса. Рома стоял чуть дальше, у самого спуска к ручью и поспешил отвести взгляд.
— Что за звук? Ты мне не рассказывал, ну-ка расскажи, — сказал он Максу, хмурясь. — Я думал, у нас нет тайн друг от друга.
— А ты что, не помнишь?.. — неуверенно начал Костров-старший. Картина того дня моментально всплыла в его голове, он видел, как Мышкин в истерике отскочил от белой двери, кинулся на пол и принялся биться головой от доски, выкрикивая неразборчивые слова. — С ужасом взглянув на Кирилла, Макс понял, что тот на самом деле ничего не помнит, а значит зря он начал этот разговор. Он попытался придать лицу беспечное выражение: — А вообще, какая разница. Столько лет уже прошло!
— Всего два с половиной года, — сказал тихим голосом Петя. Каждый раз, когда он думал о Саше, его глаза застилали слезы. Он старался вообще не думать о ней, но думал каждый день. Он не мог забыть ее взгляда в кабинете и…
— Три уже скоро, — быстро сказал Макс.
— Неважно, — оборвал его Мышкин.
— Если ты не расскажешь, тогда он расскажет, — и Мышкин показал на Петю. — Хочешь, я покажу тебе нашу базу? — вдруг предложил он Петру.
Костровы почувствовали, что расположение главного заводилы и драчуна класса уплывает от них, Макс вышел вперед и широко улыбнулся.
— Да все я расскажу. Было бы что рассказывать, да Пит?!
Петя инстинктивно поднял руку, словно защищаясь и Макс Костров понял этот жест как согласие, примирение и даже подчинение — что его удивило, потому что как бы они с братом не пугали Жукова, как бы не унижали, не толкали — он никогда не унижался и не просил пощады, хотя был слабее и, всегда, — в меньшинстве. Ну правда, не считать же за поддержу девчонку, которая лежит без движения уже третий год и, возможно, больше вообще не встанет. Макс засмеялся, но улыбка съехала с его лица, когда, рыча и бултыхаясь на ухабах, возле моста притормозил полицейский уазик, покрытый толстым слоем пыли, но оттого еще более устрашающий.
Он подъехал со спины Макса, видимо шел из отдела на район, через мост и потому никто, кроме Петьки его не видел. А он решил, что в машине может быть отчим и загородился рукой в надежде, что тот его не опознает.
Боковое окошко опустилось вниз, и они увидели худое лицо мужчины с колючим, неприятным взглядом, пронизывающим до самого нутра.
— Эй, Петро, — выкрикнул человек, — у тебя все нормально? — Он окинул мальчишек долгим взглядом, отчего у Ромы Кострова затряслись ноги, а у Кирилла Мышкина заныло под ложечкой. Макс, стоящий между Петей и Кириллом, почувствовал себя как на допросе с пристрастием. Под этим взглядом некоторые взрослые теряли дар речи, что говорить о детях.
— Все хорошо, дядя Женя, — сказал Петр, переводя дыхание. Он ожидал, вообще-то, увидеть отца и уже приготовился к неминуемой взбучке, которая могла начаться прямо здесь, на мосту. — Нам задали, э-э… описать городской мост. Из чего он сделан и… все такое. По краеведению…
Евгений Гаврилюк, сослуживец отца, покачал головой. Было видно, что он не верит ни единому слову.
— Из чего он сделан? — ухмыльнулся Гаврилюк и посмотрел на водителя Уазика, плотного коротышку, дымящего сигаретой. — Эй, Курдюк, из чего сделан мост?
— Из говна, — не поворачивая головы, ответил тот без раздумий. — Как и все в этом городе.
— Ну-ну, — процедил Гаврилюк. — Может и не все… Но многое. Ладно, — он снова взглянул на Петю, потом пошарил глазами по руслу ручья, скрывающемся в буреломе кустарника и махнул рукой: — Поехали, Курдюк. А ты, Петро, даже не думай туда спускаться. Понял?
Петр кивнул.
— Смотри, я тебя предупредил.
Уаз взбрыкнул, из выхлопной трубы вырвалось черное облако дыма. Через минуту он исчез за поворотом, и вся троица вздохнула с облегчением.
— Я уж подумал, заберут сейчас, — Мышкин оглянулся на Костровых, вставших рядом, потом снова посмотрел на Петю. — Ну что, уговор дороже денег. Идем, что ли?
Петя кивнул. Скажет отцу, что задержался в библиотеке на дополнительное занятие по чтению. Если не часто применять, такие отговорки срабатывали. Главное — оценки, а сегодня он получил пятерку по математике. Ни с того, ни с сего, хотя даже не рассчитывал на высокий балл. Так что, своего рода индульгенция лежала в рюкзаке.
Они перелезли через ограничительную трубу, выкрашенную в красно-белую полоску. За оградой на покосившихся железных столбах висели два ржавых знака: на одном был пловец, покоряющий волну, перечеркнутый красной чертой и надпись под ним: «Купаться запрещено» и второй, похожий на первый, только вместо пловца — черная бутылка. Буквы под ней гласили: «Распитие спиртных напитков и запрещено». Слово «запрещено» было густо замалевано черной смолой и внизу стояла приписка «разрешено». Сразу за оградой начинались городские джунгли: серо-зеленая от грязи некошеная трава, переходящая в непроходимый кустарник, обильно удобренный битым стеклом, гниющим тряпьем, мятой бумагой, россыпями сигаретных бычков. Внутри виднелись едва заметные тропки аборигенов и дикие деревья, кроны которых нависали над мрачным оврагом, по дну которого беззвучно бежал черный зловонный ручей.
Местные говорили, что лет двадцать назад на здешних берегах отдыхала половина города, тогда ручей был гораздо шире, представляя из себя чуть ли не полноводную реку — чистую и прозрачную. Сейчас же в самой широкой его части он вряд ли превышал пару метров, берега обваливались, черные корни хищных деревьев вились по его дну, всасывая гниль и отбросы свалки.
Кажется, хотя вряд ли кто скажет точно, из старожилов почти никого не осталось в живых, — именно после мелиорации части Старьковских болот река пошла на убыль, превратившись сперва в речку, а потом и вовсе в ручей и город на глазах стал хиреть, а жители озлобляться. Небольшой уютный городок с радушными людьми превратился с серый затравленный мир, погребенный под сточными выделениями.
Впрочем, те, кто родился и вырос здесь недавно уже не замечали никаких неудобств, запахов, серости, неуютности и потому даже вспышки насилия и жестокости стали для них обыденным, привычным фоном, естественной средой обитания, может быть, не всегда приятной, дружелюбной, но зато — своей и другой у них не было.
Пете запрещалось упоминать в семье про девочку, которая держала его за руку в детском саду, не давая панике вырваться наружу. Отчим сказал: «Она уже все, там от мозгов ничего не осталось. Расплавились. Овощ, понимаешь? Чтобы я больше не слышал, что ты о ней говоришь, понял?»
Он понял. Не понять отца было сложно, особенно, когда его доводы подкреплялись хорошей поркой.
Однако… он не мог не думать о ней. И запретить постоянно вспоминать ее лицо ему тоже никто не мог, даже жуткий монстр с лицом отчима. Редкий день проходил без того, чтобы Петя не подумал о ней. Как она учила рисовать его дом. Красивый дом с ровными стенами и счастливыми родителями. Солнцем желтого, а не черного цвета, рекой — голубого, а не коричневого. Его собственные краски были сдвинуты по фазе, и он честно отдавал себе отчет, что рисует отвратительно, ужасно, чудовищно. Глядя на ее идеальные, с его точки зрения, рисунки, он испытывал к ней щекочущую нежность, отчего пугался и делал ей больно резкими словами.
Но как же оно хорошо понимал — совершенство — вот оно, на ее рисунках, чистое, безмятежное, искреннее, как весенний ветерок. Только где оно теперь? Где оно?
Когда удавалось обмануть бдительность отца, сославшись на дополнительное занятие или внеклассное чтение или субботник — Петя, разузнав, где она лежит, приходил под больничные окна на втором этаже и стоял там, в надежде, что занавеска трепыхнется и в прозрачном отражении неба появится ее лицо — спокойное, улыбающееся и… живое.
Сердце его билось сильно, наверное, такие чувства не может и не должен испытывать третьеклассник, оно замирало, когда занавески и правда шевелились, и вовсе падало в пропасть, когда в окне на миг являлось лицо — но это была не она, чаще всего медсестра в строгом колпаке поливала на подоконнике цветы.
И все же… было что-то. Что-то еще, влекущее его, словно он чувствовал странную неведомую связь с ней, разумеется выдуманную, но оттого не менее крепкую. Периодически, Петя ждал этого каждый день, но получалось не всегда, Саша снилась ему, но сны эти были далеко не романтическими, как того хотелось бы.
Чаще всего это был один и тот же сон.
На землю спускается мгла. Петя понимает, что находится где-то за городом, внутри огромной пещеры, уходящей вглубь, под землю. Внутри темно, но из глубины крадутся красновато-оранжевые отсветы, полыхают на мокрых стенах, словно языки адского пламени. Изнутри, из самой утробы пещеры слышны ужасающие звуки. Он оглядывается. Входа, через который он сюда попал, уже нет. Стены пещеры шевелятся, Петя боится на них смотреть. Он боится увидеть там… что?
Кто-то зовет его. Он слышит этот голос и силится вспомнить, кому же он принадлежит. Это не родственники, не друзья, не одноклассники, это кто-то, кого уже… нет. Он так давно не слышал этот голос, что уже забыл, кому принадлежит.
Но голос зовет. И Петя знает, что это не чужой голос. Он ближе, чем любой другой, когда-то, давным-давно, возможно, в другой жизни, он шел на этот голос беспрекословно, как раб, как солдат, как… возлюбленный.
Господи… ужасающая догадка шевелится внутри.
Из пасти пещеры раздается приглушенный рык — злобный, голодный, от него холодеют жилы и стынет кровь, ноги отказываются сделать даже шаг, тело парализует от страха. Рык приближается.
Петя совершает над собой неимоверное усилие. Мочевой пузырь, кажется, вот-вот лопнет и он не сможет сдержаться. Хватаясь рукой за мокрую дрожащую стену, он шагает. Потом еще. И еще. Пальцы касаются ростков — как тогда, как тогда — он вспоминает поход с братьями Костровыми и Мышкиным вдоль ручья, тогда он тоже так полз по крутому склону, хватаясь за мокрые гнилые коренья — они выскальзывают из рук, и он едва не падает в гнилой ручей.
Только здесь коренья — тонкие и слизкие не выскальзывали, они хватали его за пальцы, оплетали их и старались задержать. Он отдергивал руку в отвращении и шел дальше, превозмогая страх. Он шел, потому что…
там была она.
Где-то из глубины этого смрадного ада все явственнее доносятся царапающие звуки когтей по голому камню, угрожающий рык потревоженных хранителей огненной пещеры приближается. И у него нет сомнений — победить их просто так не удастся, слишком сильны они в своем царстве мертвых, слишком беспощадны к тем, кто потревожит их покой.
Но Голос ему не мерещится, нет. Краем сознания он как будто понимает, что находится не совсем во сне, а где-то на границе между сном и явью, потому что детали… уж больно реалистичны детали. Вот, у стены пещеры почерневшая картонная коробка с надписью «Советское шампанское, 0,75 л. Не кантовать. Осторожно, хрупкое», разорванные пополам книги с темно-синими обложками и на каждой из них, он нагибается, чтобы удостовериться, в кружке знакомый профиль и чуть ниже — «В. И. Ульянов (Ленин). Том 1». Памятник этому человеку стоит на центральной площади Огненска. От книг пахнет затхлостью. Сколько они тут лежат? Годы? Десятки лет? Возможно и дольше. Сломанный детский стульчик без одной ножки — на его спинке наклейки от жвачки с изображением моделей машин, сидение разрисовано разноцветными фломастерами и в этом рисунке угадывается дом, знакомый кривой дом с черной крышей и крест-накрест перечеркнутыми окнами.
Ему вдруг по-настоящему становится страшно, потому что это его стульчик. Что он делает на берегу черного ручья, вернее, в этой жуткой пещере?
Голос зовет его, хотя никакого голоса и нет, по крайней мере — голоса как звука. Но зато есть рык и он приближается.
Петя пытается проснуться. Он уже понял, что сон, который ему сниться — вовсе не сон. Звуки ударов, крик сквозь мрак, рык отца и он приближается, приближается.
Ты сможешь, ты сможешь, — твердит голос в голове, и сорвавшаяся с потолка летучая мышь задевает волосы упругим жестким кожистым крылом.
Он вздрагивает. Руки ощупывают темноту, чтобы не упасть, Петр высоко поднимает ноги — под ними… горы мусора, вскрытые консервные банки с рваными краями, мотки полиэтиленовых пакетов, с них стекают мутные желтоватые струйки и ему вдруг становится нечем дышать. Чайки, огромные бакланы, пикируя с высоты, норовят клюнуть его в голову. Горло перехватывает от внезапно наступившей волны зловония, так воняет возле свалки в летнее пекло — нестерпимо, удушливо, до рвотных позывов и сбежать от этого запаха некуда. Сладковатая вонь впитывается в волосы, одежду, его рюкзачок и бейсболку. Проникает в уши, забивается в рот и даже под ногти — он чувствует ее буквально везде.
Ослабевшими ногами он делает следующий шаг. Желудок переворачивается вверх ногами и он вдруг сгибается пополам, прижимая руки к животу.
— Эй, эй, Пит! Ты чего? Тебе плохо? — кто-то постучал его по спине, он разогнулся, темнота в глазах медленно, очень медленно проявилась до темно-зеленого травяного ковра, заляпанного мусором. Справа наваристо, утробно булькает ручей. — Может вернемся, пацаны? — предложил Рома Костров. Он труслив и ему совершенно не хотелось продолжать путь в чащу.
— Какой вернемся? — сказал Мышкин, улыбаясь. В руках он держал палку, как меч. — Мы только начали. — Макс, поговори с братаном. Пусть не ссыт.
Макс Костров быстро отвернулся, чтобы спрятать краску стыда за брата, выступившую на его щеках. Ему очень не хотелось прослыть слабаком в глазах Мышкина из-за слабовольного братца, и он цыкнул на него.
— За тем поворотом, — сказал Мышкин, показывая палкой на изгиб ручья, скрывающийся в колючих зарослях дерезы, подсвеченных маленькими красноватыми точками — волчьими ягодами, — начинается самое интересное. Он обернулся на Петра, оценил его состояние и утвердительно кивнул еще до того, как Петр что-то смог промычать: — Ты же идешь?
Петр глубоко вдохнул, кажется воздух здесь чище, чем ему привиделось. Головокружение отпустило, страх притупился и на время он даже забыл об отчиме — мальчишеское любопытство сильнее страха. Потом он повернулся назад, просто посмотреть, как далеко они ушли и успеет ли он вернуться хотя бы через час, потому что иначе отчим не поверит, что дополнительное занятие длилось так долго.
Он повернулся и за плечом Макса, который шел позади, за его худым плечом в клетчатой рубахе увидел стульчик без одной ножки. Стул лежал на склоне, а Петр смотрел на него из низины, и видел то самое размалеванное детскими фломастерами сиденье и спинку, на которой даже отсюда, с расстояния четырех метров различал облупленные наклейки Феррари, Мерседес, Фиат и Бугатти. Конечно, он всегда выбирал Феррари. Красную, ослепительно красивую Феррари.
Клей ее сюда, малыш, — говорила мать, указывая на спинку.
Это… это его детский стульчик, который давным-давно потерялся. Он искал его, спрашивал отчима, маму, но те лишь отнекивались — не знаем, не помним, это было слишком давно, нашел что вспоминать, всякую рухлядь.
Петр медленно поднял руку, указывая на стул, нелепо торчащий из черной земли.
— Это… это мой…
Но Кирилл прервал его, не дав договорить.
— Тут такого барахла воз и малая тележка. Пойдем дальше, то ли еще увидишь! — он схватил Петю за руку и потащил по крутому склону оврага.
Трава и жесткие коренья цеплялись за ноги, мешая идти. По лицу хлестнула ветка — размашисто саданув по глазу — Петя зажмурился от боли, инстинктивно повернулся, пытаясь одним глазом найти стул, чтобы на обратном пути взять его с собой, но они уже завернули за угол, и он уловил только отблеск красного кузова Феррари.
Впрочем, это мог быть блик пивной бутылки.



Глава 21

1 сентября 2014 года
— Друзья. Дамы и господа. Позвольте вас поздравить с прохождением медосмотра. Все, кто сейчас присутствует в актовом зале, продолжат программу тестирования. Поздравляю!
Лукин оглядел актовый зал, где тридцать один человек, шестнадцать мужчин и пятнадцать женщин, облаченные в белые халаты с небольшими беджами, озирались, пытаясь определить, кто же вылетел.
— Мегера с помпоном, хранительница нравственных устоев, кажется тю-тю, — раздался голос Антона Морозова, патлатого музыканта. Он сел на задний ряд и забросил ноги на кресла спереди.
Послышался смешок.
Лукин тоже улыбнулся. Он не стал делать замечаний, не в его правилах было вообще кому-либо делать замечания, если это не влияло на ход эксперимента. Пусть расслабятся, — подумал он. Впереди два месяца жесткого режима, сравнимого с тюремным заключением, пусть и не самого строгого режима. Однако даже такую каторгу переносили далеко не все. В его же интересах было довести до финала всю группу. Любой ценой. Негласно, он был обязан удовлетворять любые их прихоти, лишь бы они не сошли с ума раньше времени и тестирование было официально признано состоявшимся.
— Что дальше? — спросил коротко стриженый мужчина, с повадками бизнесмена. Четкий голос, хорошая дикция, спокойный, уверенный, — отметил Лукин.
Ярослав Боровик, тридцать один год, женат. Один ребенок. Фанат здорового образа жизни. Точно продержится до конца.
— Дальше будет интереснее. И тяжелее. Эти три дня была присказка, настоящая работа начнется через пару часов. Сейчас я включу проектор и подробно, по шагам расскажу, что будет происходить с вами в эти два месяца…
— А если кто-то не справится? Вдруг я… я не захочу продолжать? Мне выплатят обещанную сумму? — послышался женский голос со второго ряда.
Лукин опустил пульт управления проектором.
— Все вопросы вы сможете задать после лекции. Но вам, Евгения Петровна, отвечу.
Евгения Петровна Савицкая. 26 лет. Не работает. Разведена. Детей нет. Вспыльчива. Имеет редкую четвертую группу крови, поэтому жизненно необходимо довести ее до конца.
— Получение полной суммы контракта возможно только в случае прохождения тестирования до конца, до финальной стадии, когда комиссия министерства здравоохранения одобрит результаты и вакцина отправится в промышленное производство. Вы хотите узнать, что будет если вы вдруг захотите расторгнуть контракт через неделю?
По залу прокатилась волна.
— Возможен и такой вариант. В конце концов, это не рабство, а вполне добровольное мероприятие, — продолжил Лукин. — Однако, хочу отметить, что при досрочном расторжении контракта сумма выплат будет не пропорциональной количеству дней, а фиксированной — две тысячи рублей за каждую полную неделю.
— Что-то мало… — разочарованно протянула Евгения. — Совсем…
Сложно с ней придется, ох и сложно. Лукин понимающе кивнул.
— Кажется, что это мало. Согласен. Тем больший стимул будет дойти до конца. Тогда ваши выплаты составят совсем другую сумму. А именно, — пятьсот тысяч рублей при отрицательном решении комиссии. И миллион рублей — при положительном решении и принятии вакцины к производству.
— О-ох… — группа заерзала, видимо представив обладание всей суммой — такой близкой и такой далекой одновременно.
— Совсем другое дело, — послышался грубоватый голос пожилого мужчины, ухо которого украшала дорогая серьга. — Ради этого стоит и потерпеть немного. Правда, друзья?
Федор Мясников. 65 лет. Пенсионер. Путешественник. Альпинист. Собирает деньги на покорение Эвереста. Твердый характер, веселый, общительный, знает себе цену. Учитель по жизни. На него можно положиться.
— Да я ради миллиона готов тут целый год торчать, колите что угодно, и эту… как ее, пункцию тоже. Вон, Федору Михайловичу даже понравилось… — Морозов поднял руки вверх, демонстрируя полную поддержку.
— А теперь с вашего позволения я начну лекцию, — прервал его Лукин. — Запоминать и записывать необязательно, экзаменов и зачетов, как в школе, не будет. — Лукин улыбнулся. — Но, я уверен, вы захотите знать, что с вами происходит и что будет дальше. Потому что некоторые ощущения, которые вы испытаете, могут быть не совсем обычными…
— Короче, будет плющить. Так и скажите.
— Да, говоря языком Антона, можно выразиться и так. Иногда будет плющить и я должен честно в этом признаться. Вы приехали не на Карловы Вары, и даже не в пансионат «Лазурный». Мы взрослые люди, каждый понимает, вернее, должен понимать, что такие деньги платятся не за внешние характеристики и не доброе сердце. Не буду скрывать, вы были отобраны не случайно. Каждый из вас несет определенный научный интерес и покрывает широкую группу потенциальных пользователей вакцины. У кого-то редкая группа крови, — его взгляд задержался на смущенном лице Евгении Савицкой, — у кого-то в активе перенесенный грипп в тяжелой форме, а кто-то имеет генные мутации, которые могут вызвать непредсказуемое поведение вакцины. Да-да. Мы затратили огромное количество сил и энергии, чтобы найти и собрать вас под одной крышей и поэтому надеемся на плодотворную работу.
— Мы не подведем, — тихо сказала Маша Жукова. Она сидела рядом с Андреем, а тот внимательно слушал, вздрогнув на последних словах о генетических отклонениях. Он посмотрел на Машу, но она внимательно слушала.
Лукин кивнул, он услышал ее реплику.
— Вот и славно. Значит, приступим. Через полтора часа вам введут первую порцию вакцины. Она представляет собой специально ослабленный штамм вируса гриппа, который, по нашему мнению, способен вызвать в этом сезоне эпидемию. Это будет не одна разновидность вируса, а сразу несколько, таким образом мы надеемся охватить как можно большее число вариаций. Главной, конечно же, остается той самой формой из Мексики. Уже сегодня, в начале осени, количество смертельных случаев в западном полушарии южнее США зашкаливает. Жаркий климат оказался необычайно благоприятным для развития вируса. Представьте, что может произойти в условиях нашей нулевой температуры.
Далее, с промежутком в неделю, мы введем вам еще две дозы вакцины и второй месяц будет посвящен наблюдению за выработкой антител. В середине второго месяца мы под жестким наблюдением и контролем попробуем заразить вас ослабленной формой гриппа. Если в конце второго месяца у большей части группы в крови будут обнаружены антитела, и внешне не будет наблюдаться признаков заболевания, вы получите по миллиону рублей.
— Говорила бабушка, ешь чеснок, — пробурчал Морозов.
Зал хохотнул, кто-то фыркнул, но большинство сидело с каменными лицами.
— Надеюсь, он вам не понадобится, — сказал Лукин. — На слайдах вы видите, как все будет происходить. День за днем.
Он щелкал пультом, на экране менялись кадры с подробным описанием, графиками и картинками. От некоторых бежал мороз по коже, но большинство были вполне приличными и даже добрыми — вот бородатый лаборант смотрит в микроскоп, вот опрятный джентльмен сдает кровь — на слайде разъяснено, что именно должно быть в его крови и как это будет использовано дальше. Вот и заключительная стадия, финал — все живы и здоровы, вакцина отправляется на завод, а зимой не случится эпидемии. Благодаря слаженным действиям ученых и команды испытателей.
На этой оптимистической ноте и завершился показ презентации. Звучала легкая фоновая музыка, кажется это был Рихард Клайдерман, и он продолжал играть фортепианные увертюры, когда прозвучал вопрос, заставивший зал замереть.
— А что стало с прежними группами? Я слышала, что некоторые из них… — вопрос задавала дама с копной иссиня-черных волос, дерзким орлиным взглядом и точеным профилем. На вид ей было лет пятьдесят. — …умерли, не дожив до конца. Не перенесли вакцинацию. Понимаете, о чем я говорю? — она внимательно, если не сказать больше, пронзительно, смотрела на Лукина.
Тот смутился, но быстро взял себя в руки. Тем не менее, даже от самых рассеянных зрителей не смогло укрыться его замешательство. Он явно не был готов к такому вопросу.
Карина Львовна Фельдман. 53 года. Разведена. Преподаватель вуза, кандидат философских наук. Въедливая, расчетливая, дотошная. Жесткая. Бескомпромиссная. Перенесла рак груди. Полная ремиссия. Представляет огромный интерес с научной точки зрения.
— Понимаете, Карина… Львовна. — начала он. — Мы не поощряем распространение слухов в любой форме. — Он потупился. — У нас медицинская научно-исследовательская организация, а не бульварная газета, и здесь случается всякое. Тем не менее, могу вас заверить, за последние десять лет не было зафиксировано ни одного летального исхода.
Кажется, даже Клайдерман в своей мелодии сделал паузу. Зал сидел, не шелохнувшись. Андрей слышал, как воздух входит и выходит из его легких. Он смотрел себе под ноги, потому что смотреть на Лукина не было сил. Каждой клеточкой своего организма, он чувствовал, что мужчина на сцене лжет. И дается ему это очень непросто, потому что он — неважный актер. Отвратительный актер.
— А как же Целиновский? — ее тихий голос прозвучал словно выстрел. — И… Шах. Георгий Шах. Помните такого?
Но Лукин уже собрался. Он со вздохом положил пульт на трибуну, взял стакан воды, сделал глоток.
— Целиновский, — начал он, — да-да. Илья, кажется. Четыре года назад, сокращенное испытание. Если вы знаете, что он умер, то должны знать и от чего. Он скрыл от нас, что принимает метамфетамин, каким-то образом сумел пронести вещество и… словом, случилось то, что должно было случиться. Сердце не выдержало. Официальное заключение имеется в архивах. Я могу вам его показать. — Лукин прочистил горло. — Именно после того случая, мы сильно ужесточили систему пропусков и досмотра, в том числе установили круглосуточное видеонаблюдение. Вы знаете об этом, на экскурсии вам показывали камеры. — Что касается второго… нас попросили из дружеского института провести тест вакцины от столбняка, ничего необычного, но не наш профиль, как вы знаете. Дело было восемь лет назад. В общем, это наша вина. Мы оплатили все расходы на похороны, семье была выплачена крупная страховка. С тех пор мы занимаемся только вирусом гриппа и ничем больше и входим в десятку мировых исследовательских центров по гриппу.
Черноволосая дама кивнула, но ее лицо осталось непроницаемым — что она думала на самом деле, осталось при ней. Судя по всему, она знала гораздо больше, чем говорила.
Она присела в свое кресло, и Лукин едва заметно улыбнулся, когда она вновь взмахнула рукой и не дожидаясь приглашения задать вопрос, сказала:
— А эта… девочка… да, пару лет назад или что-то около того… она же умерла? Ей сделали прививку вашей вакциной и потом… — она рылась в памяти, но, видно, то ли забыла, то ли не так серьезно изучала вопрос, потому что продолжить она не смогла, а просто села на свое место, глядя на лектора.
— Девочка? — спросил Лукин.
Сердце Андрея екнуло. Господи… подумал он. Лучше ничего не говори. Молчи. Скажи, что не знаешь. Скажи, что…
— Если вы имеете инцидент в детском саду, то у нас здесь… — Лукин замер и дыхание Андрея остановилось, — …у нас нет единой точки зрения на то, что там случилось. Возможно… нынешние исследования прольют, в том числе, свет и на тот случай. Поверьте, нельзя предусмотреть абсолютно все. Хотя и очень хочется. — Он потер место укола на предплечье. На его лбу выступила испарина, он пошатнулся, но успел ухватиться за кафедру. — Фух, что-то жарко сегодня, — сказал он, разматывая голубой галстук. — Очень жарко.
Андрей посмотрел по сторонам. Кажется, кроме Лукина никто больше не потел, хотя и в костюмах тоже никого больше не было. Они сидели в белых халатах, под которыми были хлопчатобумажные белые брюки и рубашки.
— Так что… — Лукин вытер пот и словно забыл, о чем только что говорил. Это выглядело странно, если не сказать больше. — Так что… если вопросов больше нет… — он нажал кнопку на кафедре и двери актового зала открылись. Показались несколько человек технического персонала. — …Тогда по палатам. Через… — он снова взял стакан воды, но как будто даже отпить из него не мог. Его руки ходили ходуном.
Тем временем люди в синей униформе спешно выводили группу в холл и провожали до палат. Андрей с Машей шли последними, мускулистый человек с бэджем «Служба безопасности НИИ» поторапливал их, аккуратно, но настойчиво подталкивая сзади. Когда они переступили порог зала, дверь за ними тут же закрылась, но Андрей все же успел заметить боковым зрением, что Лукин, который только что стоял, опираясь о кафедру, белый как мел, сполз на пол. Его бессмысленный стеклянный взор был устремлен прямо на Андрея.
У него побежал холодок по спине.
— Давай, давай, — человек своим туловищем загородил обзор и захлопнул дверь. — Расходимся по палатам, ожидаем доктора. Внимательно ознакомьтесь с инструкцией, как себя вести перед первой вакцинацией. Она лежит у вас на кровати.
— Ты видел? — шепнула Маша. — Андрей, ты… видел, что с ним? Кажется, он заговариваться стал… и, и…
Значит, она не заметила… Конечно, она же шла впереди и не могла видеть. Гнетущее предчувствие заныло в желудке. Еще не поздно соскочить. Отказаться. Сказать Маше и вместе уйти. Черт с ним, с миллионом. Пусть кто-нибудь другой ставить на себе опыты. Если даже заведующий лабораторией валится с ног посреди презентации, весь в испарине, явно что-то не так.
На что он согласился? Зачем? Кому от этого станет лучше? Саше?
Андрей взял Машу под локоть и повел ее к палате.
— Тебе показалось, — сказал он будничным голосом. — Когда стоишь в костюме перед аудиторией, да еще не привык публично выступать, грохнуться в обморок — плевое дело. Я как-то свалился прямо во время лекции по высшей математике. Меня вызвал преподаватель написать что-то по признакам Коши. Была зима, в аудитории градусов пятнадцать, руки застывали. И что ты думаешь, от волнения я так вспотел, что у меня помутилось перед глазами и я рухнул с кафедры на пол, пролетев полтора метра. Повезло, что ничего не сломал. После этого меня больше никогда не вызывали к доске.
Маша едва улыбнулась. Было видно, что ее колотит озноб.
— А ты представь, как он волнуется. Наверняка, на кону очень много денег и его репутация в придачу. Все можно рационально объяснить. Это называется принцип Оккама, самое простое объяснение является наиболее реальным.
Андрей так убедительно говорил, что почти поверил сам. Но перед глазами стоял пустой, безжизненный взгляд Лукина. Он не потерял сознание. Но с ним случилось что-то очень нехорошее. Возможно, заболел. Ведь здесь работают тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо.
Главное, что по случаю в детском саду Лукин прошелся вскользь и нечего не сказал про Сашу. Андрею очень не хотелось, чтобы кто-то узнал про это, и, в первую очередь, Маша.
Всепоглощающая вина давила на его плечи, разум, волю и чувства. Он ничего не мог с этим поделать. Абсолютно ничего. Никаких оправданий, никакого снисхождения. Он не достоин участия, жалости, сострадания и сочувствия. Только искупление.
— Что с тобой? — испуганно спросила Маша. Она заглянула ему в глаза и отшатнулась. — Андрей, все нормально? Если ты боишься… я могу тебя проводить. — Она взяла его за руку, ощущая дрожь, исходящую от него. — Не бойся. Мы теперь вместе. Ничего страшного не случится. Это просто один маленький укольчик. И все. Как комарик укусил.
Они остановились меж двумя дверьми. Слева на табличке фамилия «Андрей Лосев», справа — «Мария Жукова». Она сжала его ладонь в своей.
— Поторапливаемся. Сейчас будет обход. — Мимо пронесся человек в синем медицинском костюме.
— Эй… — Андрей посмотрел ей в глаза. — Я должен тебе кое-что сказать.
— Что?
— Молодые люди! — человек в халате остановился и повернулся к ним. — Регламент!
— Как комарик укусил! — сказал он и быстро поцеловал ее в костяшки пальцев.
Она засмеялась.
— Видишь! Все не так страшно, как ты думал!
У Андрея что-то екнуло в груди. А вдруг он видит ее в последний раз? Но кто она ему? Откуда появилась эта странная привязанность? Да, пожалуй, Маша из всех женщин в группе — наиболее симпатична, но разве этого достаточно? Ведь ему не семнадцать лет. И случайно ли ее появление тут, рядом с ним?
Глухие удары в груди подсказали — несмотря на то, что в бытность журналистом ему пришлось побывать во многих переделках, злачных местах города, встречаться с темными личностями, участвовать в рейдах полиции и ОМОНа, сейчас ему было по-настоящему страшно. Длинные белые коридоры, маски на лицах работников института и лаборатории, какое-то гнетущее предчувствие, тяжелое, неотвратимое, словно рок и еще эта тетка с черными, цвета вороного крыла волосами. Кто она такая? По ее вопросам можно подумать, что она провела целое расследование. Возникает вопрос — зачем? Что она хотела узнать? И самое главное — почему Илья Лукин так нервно отреагировал на ее вопросы, если и правда ничего страшного не случилось. А после и вовсе рухнул, потеряв сознание прямо на сцене — хорошо, что персонал лаборатории успел увести группу, иначе вряд ли бы они сумели объяснить столь неприятный инцидент и успокоить людей перед стартом испытаний.
Страх.
А чего он, собственно, боится? Смерти? Или жизни? Или того, что… Саша никогда не очнется? И никакие усилия врачей ей не помогут?
— Увидимся завтра, — сказал он, отпуская Машину руку.
Большинство членов группы уже скрылись за дверьми своих палат, замешкался только древний старик, лет восьмидесяти на вид — он был совершенно седой, сухопарый и очень высокий, длиннющие руки и ноги походили на лапки сороконожки — он точно также застывал и подрагивал всем телом, словно впадая в дрему.
Андрей посмотрел на старика и тот перехватил его взгляд — по обыкновению, замер, потом встряхнулся, вздрогнул всем телом и кивнул, улыбнувшись одними глазами, лицо его, застывшее, словно высеченное из камня вряд ли было способно выражать эмоции, настолько старым оно было.
— До завтра, — сказала Мария и шагнула в свою палату.
Андрей затворил дверь, сел на кровать, застеленную белоснежной простынью. Потом, повинуясь, скорее внутреннему движению — взглянул вверх, в угол комнаты — там мерцал красный диод камеры наблюдения, смотрящей на него единственным холодным глазом.
Он наскоро, через строчку пробежал памятку участнику тестирования, закатанную в полиэтиленовую пленку. Ничего особенного. После введения вакцины возможна сонливость, ломота в суставах, аллергические реакции, сердцебиение, тахикардия. Подобный список побочных эффектов можно обнаружить в инструкции по применению практического любого, даже самого безобидного лекарство — например, аспирина. Фармацевтические гиганты страхуются от возможных исков и стараются поместить туда даже самые незначительные эффекты.
На прикроватной тумбочке стоял небольшой прибор вызова персонала с одной кнопкой — чтобы не запутаться. По любому поводу, будь то срочный вызов или желание проглотить кедровых орешков следовало нажимать эту кнопку.
Андрей посмотрел на прикроватный столик — там стояла фотография Саши в рамочке — он сделал это фото в детском саду на телефон за пару недель до трагедии — улыбающееся счастливое лицо девчушки со светлыми, вьющимися волосами.
В дверь постучали. Он не успел открыть рта, как в палату вошли два человека. Один катил тележку — полностью из нержавейки, заставленной батареей пузырьков с наклейками. Ниже лежали одноразовые шприцы, трубочки, какое-то медицинское оборудование, назначения которого он не знал.
Лица врачей скрывали марлевые повязки, отчего ему стало неуютно. Глаза в этих намордниках всегда как будто лгут, он знал это со школьной скамьи, когда у него внезапно обнаружился гайморит и эскулап, проводивший осмотр, сказал матери — надо проколоть и не мучиться. Это не больно, сказал он. Как комарик укусит. Он так и сказал. Если это и был комарик, то с очень огромным и жутким жалом. И ту боль Андрей запомнил слишком хорошо.
Один из врачей кивнул на памятку.
— Прочли?
— Да.
Тогда раздевайтесь и ложитесь. До завтра двери палаты будут заблокированы, выходить нельзя. Вставать и гулять по палате можно, в туалет сходить, например. Но… — врач посмотрел на коллегу, деловито готовящего шприц. — …думаю, вам не захочется гулять. Просто поспите и все.
— Как скажете.
Андрей разделся. Один из врачей подошел к нему, протер место укола спиртом, кивнул второму. Тот передал шприц, внутри которого переливалась мутноватая жидкость.
— Скажите… — сказал Андрей. — А что случилось с Лукиным? С ним все в порядке?
Врачи переглянулись.
— А с чего вы взяли, что с ним что-то случилось?
Андрей не стал выдумывать правдоподобную ложь и ответил прямо:
— Я видел, как он упал на кафедре. Потерял сознание. Уж я в этот разбираюсь.
Высокий мужчина с карими глазами в очках, держащий шприц, подошел ближе.
— Сидите ровнее, — сказал он. — И постарайтесь не дергаться. Укол довольно болезненный.
— Илья Александрович перетрудился, — сказал второй, задумчиво глядя на фотографию Саши. — Вы же понимаете… запуск проекта, он в лаборатории безвылазно уже третью неделю. И спит и на выходных — вообще не выходит. Не удивительно, что не женат. Устал, конечно, да и жарко там было, вот и не выдержал. Но с ним уже все в порядке, — поспешил добавить врач, шевеля губами под повязкой.
В предплечье вонзилась острая игла. Пока содержимое шприца переливалось в организм, Андрей чувствовал нарастающую тупую боль — не сильную, скорее монотонную, свербящую, — как приближающийся гул неясного происхождения — предвестник неминуемой бури.
Что-то изменилось, когда врач вытащил шприц и пристально взглянул на него. Изображение в глазах. Оно потускнело, потом стало таким ярким, что Андрей зажмурился. Все чувства вдруг резко обострились и его накрыло волной ощущений — каждая клеточка тела резонировала с окружающим миром — была его частью, прорастала в мир и ощущение этого было отнюдь не приятным, радостным, как у наркомана, получившего вожделенную дозу. Боль от соприкосновения с миром возросла многократно, точно обнаженный нерв зуба касался вращающегося сверла бормашины.
Андрей со стоном повалился на кровать.
— Готово, — сказал голос над ним. — Теперь сутки поспит, потом очухается. Накрой его, Стас и поставь видеоконтроль.
— Какой номер?
— Тридцать три.
Кто-то заботливо укрыл его одеялом. Тело сотрясала дрожь, ему было холодно и жарко одновременно. Яркие красно-оранжевые вспышки мелькали перед глазами и мозг взрывался от их убийственного мельтешения.
По комнате летали мыльные пузыри и в каждом пузыре, переливающимся прозрачной радужной оболочкой, Андрей видел лица участников группы — недоуменные, испуганные, перекошенные болью и страхом, у кого-то изумленные, но большей частью — изможденные, вроде как у него самого. Ему было совсем не до игривого любопытства, даже странные галлюцинации вместо любопытства вызывали, скорее страх. Тело ломило и трясло, словно былинку, зубы скрежетали, жар и жуткий озноб накрыли его одновременно. О чем-то таком говорилось в памятке, но он пропустил этот абзац.
— Какая-то девочка знакомая, — услышал Андрей сквозь забытье.
— Вроде бы это его дочь, — ответил другой голос. — Она уже третий год в коме. Лукин надеется установить, почему так вышло…
Господи, как же мне плохо, — уловил он стон, полный боли. Неужели так будет два месяца? Я не смогу, нет… я не выдержу… только ради Пети, только ради него… только бы дожить до конца и получить деньги и тогда я смогу от него уйти… стать свободной… не могу больше терпеть… не могу… не могу…
Андрей попытался приподняться, чтобы посмотреть, кто это говорит, но силы полностью покинули его. Голова вдруг стала неподъемной, тело налилось чугуном и превратилось в болванку — без рук и ног, оно мог лишь слегка пошатываться из стороны в сторону, мокрое и горячее.
Папа, ты что, в больницу попал? что с тобой? Ты где?.. Почему ты не отвечаешь? Что это за странная комната? Ответь, мне страшно, я боюсь за тебя! Папа!!! — ее крик прозвучал как пощечина, Андрей дернулся, но вторая волна жара прибила его к кровати. Теперь он не мог даже пошевелиться. Пересохший язык корябал небо, но ни звука, ни одного внятного слова, междометия, даже просто мужского ругательства — он не мог произнести.
По телу побежала волна колючего озноба — кровь будто застыла в нем, сердце затрепыхалось, обескураженное внезапным изменением и липкий безумный страх черными выхлопами начал заполнять мозг.
Папа, папочка, что это?! Держись, не давай этой гадости проникнуть, открой форточку! Ты же сгоришь! Вставай, сделай что-нибудь, папа, я прошу тебя! Умоляю! Вставай!!!
Крик тонул в облаках смрадного дыма. Он где-то слышал этот голос, но не мог узнать его — где-то в далеком прошлом, давным-давно, когда… когда…
Черный язык безобразного дыма лизнул его ноги, потом поднялся выше — окутав талию, спину, руки, шевельнулся возле сердца, изловчившись — просочился сквозь кожу. Плотность его становилась все выше, и он поднимался к голове — медленно и неотвратимо. Когда осталась одна шея, его запах стал совсем невыносим — как тогда на свалке, — скользнула у него отстраненная мысль.
Он уже не слышал ни криков ни воплей, не различал ничего вокруг, телу было тепло и хорошо — в голове вместо какофонии адских звуков, звучала вибрирующая струна и в ней он различал голоса — без эмоций, сухие и механические.
Дым успокаивал, разве не этого он хотел от жизни — спокойствия и порядка? Дым обещал избавление от боли и тревог, решение проблем, все, что только пожелаешь и ему было лишь нужно… самую малость…
папа!.. держись!.. дай мне свою руку!!!
Какую еще руку, подумал он лениво. Мне так легко и хорошо. Нет руки, мне нечего тебе подавать, Са…
— Саша?! Сашенька? Это ты? Саша?! Ты где???
— Папа, я здесь! Не… вдыхай! только не вдыхай этот дым!
Андрей стиснул зубы и сомкнул рот как раз в тот момент, когда черная субстанция была готова скользнуть ему в рот. Зажмурил глаза, ибо чернота, превратившаяся вдруг в адскую плесень, сошла с ума — ощетинившись — она кинулась на него со всех сторон, словно цунами, — горящая кипящая смола, пожирающая все на своем пути. Ее вой и вой ее жертв заполонили все вокруг — так, что барабанные перепонки завибрировали от боли и в тот миг, когда безумный вихрь был готов поглотить его, стоящего посреди бескрайнего океана беснующегося огня, холодные пальцы, тонкие и крепкие схватили его за руку.
— Держись, — прошептала Саша. — Я не отдам им тебя.



Глава 22

Осень 2014 года
Профессор Базелевич окинул взглядом группу. Его большое, красное лицо в свете ламп дневного света выглядело неестественно — словно плохой фотограф не справился с цветопередачей, в результате странная отталкивающая синюшность перебравшего алкаша походила на трупное окоченение. Впрочем, Юрий Михайлович не скрывал своей любви к коньяку и студенты, пользуясь этой слабостью, иной раз получали поблажки на экзаменах и зачетах.
Базелевич был крупным специалистом в области педиатрии, сделал несколько важных открытий в области детский неотложных состояний, его докторская диссертация, посвященная клиническому моделированию детских неотложных состояний стала настоящим прорывом, в столице даже открыли центр на основе его разработок, который профессор поначалу и возглавил. Однако… подковерная борьба оказалась не его коньком. Не выдержав столкновения с медицинской бюрократией, Базелевич запил, сделал несколько непростительных ошибок, поставил под угрозу свое детище и в конце концов был вынужден оставить центр, семью и карьеру. Переехал в Огненск, возглавил кафедру педиатрии провинциального мединститута, руководство которого смотрело на слабости столичного профессора сквозь пальцы.
— Так-с, — сказал он. — А где Чернышев? Мы рассчитывали на его доклад сегодня. Дамы и господа, кто видел Дениса Чернышева?
Вика посмотрела на дверь аудитории и вздохнула. Теперь одним коньяком не обойдешься. Базелевич терпеть не мог, когда игнорируют профильный предмет. Только чудо могло спасти нерадивого студента.
— Юрий Михайлович… — одна подняла руку.
— Слушаю, Ефимова.
— Наверное, он приболел. Мы вчера вечером готовили доклад по вашему заданию и…
По аудитории пробежал смешок.
— и…
Вика покраснела. Базелевич, стоя возле доски, мял в руках тряпку. В ее голове пронеслись кадры вчерашнего вечера: они с Денисом под пристальным взглядом уборщицы покидают палату, расписываются в журнале и молча идут, думая каждый о своем, хотя, на самом деле, думают они об одном и том же.
И это отнюдь не секс.
Дэн размышлял, каким научным термином или теорией можно объяснить случившееся с ними, а если нельзя, — если нет такой теории, то… все ли с ним в порядке, точнее, с его головой. Он попытался вспомнить хоть что-то из лекций по психиатрии, но в голову ничего не лезло — у него начался жар.
Вика думала только о том, что услышала на пороге палаты. Назвать это голосом она не могла, в том смысле, что девочка, даже если бы произнесла эти слова, пусть неосознанно, то они услышали бы их вдвоем с Денисом. Это абсолютно точно. От двери до кровати два с половиной метра. В полной тишине даже капли, падающие из неплотно закрытого Денисом крана раздражали ее.
Если не голос, тогда — что?
Кажется, она свихнулась с этой учебы. Десятки предметов, зачеты, экзамены, а еще невозможная латынь! Немудрено, что она начала слышать голоса. Вернее, голос. И что он ей такого сказал? По сути ничего особенно, отчего следовало бы так волноваться. Скорее всего, это был внутренний голос, который глядя на состояние Дэна, просто спрогнозировал дальнейший ход событий. Она и раньше его слышала, разве нет?
Но вчера ты была здорова, — сказал внутренний голос. Вот, слышишь? Это я, твой внутренний голос. А то, что было вчера… ты уж прости, но… тебе придется поискать другое объяснение. Я тут ни при чем.
У Вики задрожали руки, она сцепила их перед собой в замок, сидящая рядом Анжела Голодец, конечно же, заметила тремор.
Когда они вышли из больницы, было уже поздновато, но Дэн под предлогом согреться затянул ее в какой-то бар под названием «Свобода» (она еще подумала, почему не «Безгрешность»), где они выпили глинтвейна и ее совершенно развезло — причем явно не от алкоголя. Ее развезло от страха. Со мной что-то не так, со мной что-то не так, — свербела навязчивая мысль, которая, как она прекрасно знала, не отступит, пока не найдет решение. Пока не станет ясно, что именно не так.
— Ты тоже думаешь об этом? — наконец спросил Дэн. — Я вижу, ты думаешь.
Она ничего не ответила. После второго глинтвейна навалилось теплое забытие, от которого не хотелось избавляться, а наоборот — довериться и поплакаться. И даже суровое красное лицо Базелевича, маячившее в каждом темном угла бара, было не в состоянии запретить им выпить по третьему бокалу.
— Отметишь завтра меня у Базелевича?
— Может все-таки пойдешь? Ты же потом…
— Посмотри на меня…
И действительно, вид у Дениса был жалкий. Точь-в-точь, как у персонажей из рекламы якобы противовирусных препаратов от гриппа — чихающих, с бардовыми носами, из которых льется прозрачная субстанция, слезящимися глазами и художественно взъерошенными волосами.
Подошел бармен, на бэдже которого было написано «Бар „Свобода“. Бармен Стас», Денис протянул ему деньги.
Стас покачал головой.
— Боюсь, глинтвейном тут уже не отделаешься, дружище, — сказал он. — Нужно что-нибудь посерьезнее.
— Вряд ли нам это поможет, — сказал Денис. Бармен не отходил и тогда он задал странный вопрос: — У вас бывают голоса незнакомых людей в голове?
Бармен ухмыльнулся, снял с полки бутылку джина, смешал с тоником и отдал подошедшей официантке.
— Парень, которому я сейчас сделал джин, месяц назад, прямо возле этой стойкой, где вы сидите, рассказывал о таком случае. Ему тоже что-то там мерещилось. Беднягу забрали прямо отсюда, но… вот он опять с нами. Так что, все относительно, молодые люди. Хищный зверек с пушистым мехом подкрадывается незаметно и шепчет еле слышно. Зато, когда приходит время…
Вика испуганно взглянула на бармена.
— Пойдем, Дэн, а то не пустят в общагу, — сказала она быстро.
— Вот именно… — сказал Стас. — Когда приходит время, бывает, что уже поздно.
Они выскочили на улицу.
— Может, расскажем Базелевичу, — предложила она, нервно поглядывая на однокурсника. — Все-таки, профессор, может что-то знает по этому поводу. В конце концов это была его идея сделать доклад, он сам и звонил зав отделению, чтобы нас пустили и предоставили историю болезни. Диссертация у него по детской теме неотложных состояний, кажется, как-то похоже звучит.
— Он писал про моделирование. А не про то, что на самом деле.
— Ну… моделирование детских неотложных состояний — вот пусть он и смоделирует, что происходит.
Дэн покачал головой.
— Что-то мне подсказывает, он давным-давно уже ничего не моделирует, а просто читает лекции по бумажке и получает зарплату. Посмотри на него.
Теперь Вика стояла в пяти метрах от Базелевича и видела его мясистое с мелкими синими прожилками лицо. Денис был прав. Судя по всему, уже с утра он успел принять граммов сто пятьдесят.
— Чернышев заболел, у него температура. Поэтому он попросил вас перенести доклад. Моя же часть будет готова к концу недели, — сказала Вика тихим голосом.
Базелевич, кажется, не слишком удивился и даже не сильно рассердился.
— Понятно, — сказал он. — Во-всяком случае, это слишком сложное дело, чтобы пытаться решить его наскоком, чего вы так все любите. Что притихли? Не так что ли? Скачают реферат и несут мне, радостные и довольные. А тут случай сложный, с интернета не скачаешь. Да и жизнь, уж поверьте, будет постоянно ставить перед вами такие жесткие вопросы, что хочешь не хочешь, а придется искать ответы самим.
Группа и в самом деле затихла. Все ждали поток гневных излияний по поводу неуважения к предмету, халатного отношения, наплевательства — обычно так оно и было, если кто-то приходил неподготовленным.
— Садитесь, Ефимова, — сказал он. — Но тоже не затягивайте. А вы… — он обвел студентов тяжелым насупленным взглядом, — зарубите себе на носу: поспешный диагноз делает вас рабами собственного тщеславия. Остерегайтесь очутиться в плену иллюзий, основанных на книжной демагогии. Жизнь куда шире и разнообразнее учебников и ваших однобоких представлений о ней.
Студенты начали переглядываться. Подобных откровений им еще не приходилось слышать, особенно от педанта, допрашивающего на экзаменах с пристрастием — и не дай бог забудешь предлог в определении, — пиши пропало.
Вика села, спрятав руки под столом.
— Чего это с ним? — спросила тихо Анжела, делая вид, что не заметила состояние соседки по парте.
Вика пожала плечами. Она, кажется, уже знала, что будет делать. Не бог весть, какое решение, но… другого у нее не было.
— А Дэн правда заболел, или… — не унималась Анжелика. Ее большая грудь лежала на парте, приподымаясь в такт дыханию.
— Правда, ОРЗ у него. Температура под сорок, кашель и все такое. — Она забыла упомянуть про голоса.
— Понятно. Но судя по… — она кивнула в сторону Вики, — запаху, посидели вы вчера неплохо.
— Ай. Пара бокалов глинтвейна в «Свободе», думали поможет.
Так они и проговорили ни о чем до конца пары. Когда прозвенел звонок, группа выкатилась из аудитории быстрее сквозняка. Базелевич стоял спиной, вытирая с доски тему реферата «Одышечно-цианотические приступы у детей с тетрадой Фалло. Лечение».
Она спустилась по скрипучим ступеням опустевшей аудитории, остановилась в нерешительности, глядя на его огромную спину. Мятый пиджак колыхался в такт движениям руки и только теперь она уловила настроение тоскливой обреченности, с которой он смахивал мел с зеленой доски.
— Юрий Михайлович, — позвала она.
Он обернулся не сразу. Но когда все-таки повернулся, в уголках глаз она заметила (или может ей показалось?) блеснувшие бусинки слез, тотчас, впрочем, растаявшие.
— Ефимова? — казалось он удивился. Неужели был так погружен в себя, что не слышал, как она спускалась? — Вика… вы что-то хотели? — Он перестал стирать доску и там остались два слова: «ало. Лечение».
— Юрий Михайлович… я не знаю, как вам сказать… и по правде говоря, боюсь, что вы… не так поймете… но больше мне не с кем поделиться. Потому что… вчера кое-что случилось. Там.
Он посмотрел на открытую дверь аудитории — там сновали деловитые студенты, преподаватели с портфелями, посетители в верхней одежде, но никто внутрь не заходил, у него было свободное окно.
— Почему вы на меня так смотрите? — спросил он после короткой паузы. — Что-то случилось? Кажется, я пошел вам с Чернышевым навстречу. Если вы… думаете, что не справитесь без него… что ж, могу перенести на следующую неделю или когда он выздоровеет…
— Нет-нет, — сказала она. — Речь не об этом. Впрочем… ладно… — она вдруг вспыхнула, словно подумала о чем-то непристойном, перекинула черную сумку из кожзама через плечо и собралась к выходу. — Извините, я…
— Стойте, Ефимова! — остановил он ее. — Погодите-ка. — Базелевич спустился с приступка кафедры, вытирая ладони о пиджак. Его лицо, еще более крупное, красное, мясистое вблизи — подрагивало, он дышал прерывисто, как человек с большим лишним весом и кучей сопутствующих проблем. — А ну рассказывайте. Я вас так не отпущу. Что стряслось? Выкладывайте. Кто-то в больнице к вам плохо отнесся?
Он говорил медленно, изучая ее лицо. Как хороший физиономист, опытный преподаватель, за долгое время работы он изучил возможные реакции студентов на любую проблему, легко распознавал ложь, желание выкрутиться, лесть и вообще, все связанное с корыстью. На ее лице было написано что-то другое. Но что? Страх? Внутренняя борьба? Отчаяние?
Вика замялась, дернулась было к выходу, но он успел взять ее за локоть — осторожно и ненавязчиво притормозил.
— Постойте же…
— Юрий Михайлович… — она хотела сказать что-то грубое, и почти сказала, но осеклась. — Вчера в больнице мы были у… той девочки, ознакомились с историей болезни, потом лечащий врач разрешил нам снять текущие показания приборов. Чем мы и занимались. Мы пришли под вечер, чтобы никому не мешать и… словом… у Дениса началась простуда и…
— Так вот оно в чем дело! — улыбнулся Базелевич. — Вы получили по шапке и вам пригрозили неприятностями в институте? Так, Ефимова?
Она молчала, тяжело дыша, будто только что поднялась с первого на пятый этаж.
— Это, конечно, суровое прегрешение, особенно для третьекурсника… но… — он посмотрел на часы — большие, серебряные, они тикали на его волосатой руке как кремлевские куранты. — Но я бы не стал сгущать краски. Даже если мне придет докладная от Сапрыкина, я не буду ставить вас в угол. В конце концов… — он шумно втянул ноздрями воздух: — Вы отлично провели вчера время и имеете на то полное право, особенно учитывая ваше личное стремление учиться, Ефимова. Да-да, не смотрите на меня так, я все вижу и замечаю. Хотя, по мне не скажешь, да?
Вика открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная на отмель, силясь что-то сказать, но в горле так сильно першило, что вместо слов вырывалось сдавленное кряхтенье.
— Вижу, вижу, что оказался прав, но ничего страшного не случилось. Передавайте Чернышеву, чтобы поскорее выздоравливал. Мы очень ждем ваш доклад.
— Нет, — наконец выдавила из себя Вика.
Он удивленно вскинул брови. Губы смешно сложились бантиком.
— Нет? Что значить — нет? Не передадите?
— Вы оказались не правы. Насчет того, что произошло. — И не давая ему опомниться, продолжила: — Дело в том, что… она… она разговаривает. Не знаю, как, не знаю, зачем и вообще это звучит очень глупо, я понимаю, что вы сейчас можете поставить мне неуд по специальности и выгнать из института, но… она каким-то образом разговаривает. Она подсказала Денису, где находятся таблетки от головной боли, и мы действительно нашли их в шкафу на третьей полке. Денис слышал, он мне об этом сказал, но я не поверила. А потом, когда мы уже уходили, я вдруг услышала… она сказала мне, что я тоже заболела. Как будто в голове прозвучал внутренний голос. Только это был не мой голос, понимаете?
Она выпалила ему все это на одном дыхании и теперь стояла, совершенно опустошенная. Будь что будет — выгонит так выгонит. Жить с этим невозможно. Если бы это была шутка, розыгрыш, прикол, она бы и сама, возможно, посмеялась.
Но тут и не пахло шуткой. Человек в вегетативном состоянии не может, не состоянии проделывать такие вещи, будь он даже сыном или дочерью Гарри Гудини или Льва Мессинга. Это противоречит науке, идет вразрез со всеми теориями, в конце концов, даже здравый смысл говорит — нет, это невозможно. Но это было.
Базелевич посмотрел на нее взглядом, от которого ей тут же захотелось провалиться сквозь землю.
— Признаться, Ефимова, сколько лет живу, сколько преподаю, а вечно наступаю на одни и те же грабли: стоит отнестись к студенту помягче, и он тут же начинает вытворять такие пируэты, что диву даешься. Давайте сделаем вид, то вы ничего не говорили, а я ничего не слышал. Идет? И я вас настоятельно прошу: не тяните с докладом. И хорошенько отдохните.
Вика обреченно кивнула. Внутри нее все оборвалось. Позор, который она испытала по своему испепеляющему действию был сравним разве что с ядерным взрывом — внутри нее все дрожало от страха, обиды и разочарования.
Нужно было слушать Дениса, язвительно процедил ее настоящий внутренний голос. Тоже мне, следователь по особо важным делам. Выбрала себе подмогу, уж кто-кто, но не Базелевич, разве не ясно было это с самого начала?
— Хорошо, Юрий Михайлович. Извините.
— Постарайтесь впредь не допускать мракобесия в моем присутствии. Вы мне еще гомеопатию или чревовещание тут начните вспоминать, я тогда пойду выкину свой диплом, а заодно и докторскую на свалку.
— Да, Юрий Михайлович.
В голове у нее крутилась только одна мысль — теперь ты ему ничего автоматом в этой жизни не сдашь. И не надейся. Такую чушь он запомнит на всю оставшуюся жизнь, еще и внукам будет рассказывать, и первокурсникам, разумеется, — в порядке, так сказать, тыканья котят в собственное дерьмо. Как рассказывал им на первом курсе, про студента, который в морге вставлял свежим трупам электроды в мозг, усиливал сигнал и подключал провода к своей голове, — он хотел услышать, о чем думает душа после смерти, если вдруг ей взбредет вернуться в свою оболочку.
Студента застукали, лежащим возле трупа с магнитофонным усилителем, тихо выгнали из института, и сейчас он, кто бы мог подумать — известный российский экстрасенс, снимающийся в шоу на Первом канале. Все бы ничего, если бы тот странный парень не был в свое время любимчиком Базелевича, которому тот, в ущерб другим уделял все свое время и явно благоволил. Теперь каждый вечер, включая телевизор, профессор смотрел в кривое зеркало собственного тщеславия, исказившее до неузнаваемости все его идеи и принципы.
Впрочем, ни одной передачи бывшего любимчика он не пропускал.



Глава 23

Осень 2014 года
Чернь. Чернота. Ночь. Жуткая головная боль, раскалывающая черепную коробку изнутри. И тишина. Где бы он не находился, сейчас он был не там, где обычно просыпается по ночам.
Не слышно обычного шума машин под окнами, не кричат мужики на ступеньках вино-водочного магазина, не орут соседи, хлесткие звуки ударов с мольбами о помощи не пронизывают холодом внутренности, и эта тишина, мертвенная, ползучая, тягостная, кажется еще страшнее, чем обыденность, заполненная естественным фоном выживания отдельно взятых Homo Sapiens в городской среде.
Андрей не сразу понял, что именно является причиной его беспокойства. Не может ведь обычная тишина так его вывести из себя. Сердце стучало, будто он только что сбежал от бандитов в темной подворотне. Едкий налет нездешнего, вычерпывающего внутренности ужаса, ощущался на языке как кислый привкус меди. Что это было? Он не мог вспомнить свой сон. Привстав на локте, он охнул от боли во всем теле, затем всмотрелся в темноту комнаты.
В правом верхнем углу ритмично, но не часто мигал красный огонек светодиода. Что это? Через пару минут ощущения бессилия от невозможности вспомнить, кто он и где находится, Андрей вдруг наткнулся на знакомый островок памяти. Огонек. Красный огонек. За тобой будут наблюдать. Круглосуточно. Чтобы в случае чего… Что? Он в полиции? Что-то натворил? Не похоже. Может быть, это телевизор, закрепленный сверху на кронштейне, подмигивает огоньком stand-by?
Повернув голову влево, он услышал, как хрустнули шейные позвонки. Наручников нет, чистая удобная кровать. Столик. На столике прибор с одной кнопкой, которая светиться приятным зеленым светом, и рядом рамка с чьим-то фото…
Он протянул руку, чтобы взять фотографию. Темнота в комнате позволяла увидеть лишь очертания предметов. Андрей приблизил фото к лицу. Сердце, которое только начало успокаиваться, вновь затрепыхалось, как включивший форсаж истребитель, волосы на голове зашевелились, он чуть не подскочил в кровати.
Саша! Он… он… что-то помнит.
Что-то было.
Темная завеса сна опустилась на события, разделенные гранью сознания и бессознательности. Он помнил ощущения, но не детали.
Медленно поставив фотографию на место, он дернулся, открыл один за одним ящики тумбочки в поисках мобильного телефона — нужно было срочно позвонить в больницу доктору Сапрыкину, узнать о состоянии Саши.
Не найдя телефон, он спустил ноги на теплый пол, покрытый каким-то странным материалом — приятным, упругим и мягким.
Идеальная чистота. Ни носков, ни валяющихся рубашек, штанов, пивных и водочных бутылок, стаканов, отсутствуют пепельницы, равно как и мерзкий запах сигарет.
Вдруг его пронзила ужасная догадка. Мелкие разрозненные детали, явившиеся в темноте незнакомой комнаты стали соединяться в логическую цепочку. Он находится в… психиатрической больнице Огненска на улице Алексеева. Край города, больница стоит на отшибе, упираясь окнами в густой сосновый лес. Два или три раза Андрей бывал здесь и даже брал интервью у главного врача по теме резкого ухудшения психического здоровья населения.
Он повернул голову к окну, потянулся, чтобы раздвинуть жалюзи. Медленно. Очень медленно. Сердце глухо стучало в груди, отдавая в горло и виски. Во рту пересохло. Пальцы онемели. Кожа лица казалась натянутой, словно барабан там-там.
В темноте ночи, скупо подсвеченной желтым фонарем, светившим откуда-то сверху, он разглядел силуэты гигантских сосен. Они стояли словно стражники по периметру, безмолвно и грозно.
Но не это потрясло его больше всего.
Андрей открыл глаза шире, чтобы исключить ошибку. Сомнений быть не могло. В последний раз, когда он вообще выглядывал в окно, там висело теплое солнце, стелилась зеленая травка и беззаботные ласточки выписывали кренделя в голубом безоблачном небе.
Сейчас же… холодные колючие снежинки молотили в заиндевевшее стекло с сухим беспрерывным треском. На подоконнике образовался снежный нарост, из которого неприкаянно торчал сухой, обломавшийся пополам кленовый лист, подернутый бурой печатью увядания и смерти.
Он попытался напрячь память и не смог — что-то не защелкивалось внутри: только что он видел одно, и не только видел, но осязал, вдыхал, чувствовал, а мгновение спустя, проявившись, картинка резко изменилась, словно кто-то играючи промотал лишних несколько месяцев. Или лет.
Телефона нигде не было. Он встал, обнаружив себя в белых длинных трусах, которые (это он точно помнил) никогда в жизни не носил, в смысле, именное такое сочетание — белые и длинные сразу.
Потянул нитку жалюзи и те раздвинулись, впуская внутрь желтовато-голубой свет фонарей. Снаружи гудела непогода.
Андрей попытался снова вспомнить. Марк Иосифович Каплан, точно. Главный врач психиатрической клиники. Судя по виду из окна, это была она. Очень похоже. Те же сосны, высокий кирпичный забор с рядами колючей проволоки, внутри территории — заметенные дорожки огибали аккуратные маленькие ели, укутанные снежным покровом.
Сколько же он выпил, что это привело к белой горячке? В том, что его настигла «белочка», как говорят в народе, сомнений не оставалось. Такие жуткие провалы в памяти бывают только после алкогольного делирия. Тело болит, потому что его крутило и ломало. Наверняка он сопротивлялся, когда его забирали.
Смущало, что он не помнил вообще ничего. Последняя картинка перед глазами — бар, Стас наливает ему отвертку, они разговаривают о… о чем? Кажется, о памперсах. Он писал статью о памперсах. Нет, об увлажнителях воздуха. Все эти предметы слились у него в один гигантский серый прилавок со множеством ненужных вещей.
Нет. Было что-то еще. Но что?
Андрей обошел палату в поисках хоть каких-то ответов, не рискуя выходить за дверь. Что-то же должно быть. Как обычно бывает в больницах: на ведрах и других предметах краской выведенный инвентарный номер. Обычно его умудряются оставить даже на полотенцах. Но тут ничего. Ни единой записи. Чисто. Стерильно. И еще… нет запаха. Этой специфической больничной вони, пронизывающей все вокруг — тошнотворной, отдающей страданиями и полной безнадегой. Ничего. Легкий, едва различимый цветочный аромат. Нет ни таблеток, ни шприцов, ни каких-то усмирительных принадлежностей, его не привязывали к кровати и не пытались как-то ограничить в передвижениях, хотя, насколько он себе представлял, буйные алкоголики в состоянии делирия были способны причинить и себе и другим существенный вред, если этому не помешать.
Разве у Каплана так хорошо обстояли дела в больнице? Он живо помнил их разговор, в котором профессор то и дело жаловался на нехватку финансирования и что ремонт в старом довоенном здании не делался с момента постройки.
Андрей даже припомнил палаты — серые, с рваным линолеумом, крашеными стенами, где куски краски пластами отслаивались от стен, штукатурка падала на головы больных и персонала, вместо унитазов — дыры, как хочешь, так и попадай, в душевых по ржавым трубам бегают жирные коричневые тараканы, а из дыр в полу видно шевеление крысиных хвостов и блеск маленьких черных глазенок.
Когда это Каплан сделал в больнице ремонт, если интервью выходило всего полгода назад? Это невозможно. Впрочем, Андрей не исключал, что в больнице имеются вип-корпуса или вип-камеры для важных персон, как, например, в большинстве тюрем, о которых Каплан разумно умолчал. Бизнес есть бизнес.
Одновременно, он удивился, что почти дословно может воспроизвести интервью полугодовой давности и совершенно ничего не помнит о вчерашнем дне. Впрочем, и двор какой-то не совсем такой, каким ему казался. Ведь он парковал машину где-то здесь и должен был хоть что-то запечатлеть в памяти. Возможно, из-за зимы, снег меняет окружающую обстановку до неузнаваемости. Но когда она… наступила, если еще вчера было лето?!
Андрей прошел по комнате взад-вперед. Странное, удивительно приятное покрытие пола поглощало все звуки и массировало ступни. Красная лампочка, этот огонек в правом верхнем углу комнаты продолжал мигать — у него было чувство, что за ним наблюдают. Зачем, если это всего лишь больница? Он прошел к двери, мельком глянул на темный санузел с душевой кабиной, потом приставил ухо к холодной двери и прислушался.
Ничего. Звенящая, всепоглощающая тишина. Ни шагов, ни разговоров, ни даже какого-нибудь технического звука — вроде работающего трансформатора или холодильника.
ОБЫЧНО В БОЛЬНИЦАХ НИКОГДА НЕ БЫВАЕТ ТИХО.
Тем более, в психиатрических. Кого-то привозят с помешательством, белой горячкой, шизофренией, нервными потрясениями и неврозами и только в самых редких случаях люди ведут себя тихо, соглашаясь с собственной незавидной участью. Но таковых единицы, если не меньше. Большинство сражается не на жизнь, а на смерть, пока успокаивающий укол санитара не усмиряет их пыл. После пробуждения у многих все повторяется по новому кругу и так до бесконечности — крики, стоны, завывания, смех, неразборчивая речь, лай и мяуканье — все это и даже больше, Андрей успел услышать во время посещения вотчины Каплана.
По ночам ситуация редко менялась к лучшему. Да, многие засыпали под действием сильных успокоительных. Но не все. Многие и просыпались: тогда по больнице, погруженной во мрак раздавались жуткие звуки — из-за этого по ночам даже местные жители близлежащих районов закрывали окна и двери на все задвижки, и только совсем уж безбашенные люди могли прогуливаться вблизи гнетущей каменной ограды.
Что-то все-таки было. Там, за дверью. Шорохи. Да. Как будто кто-то стоял прямо за дверью и тоже прижимал к ней ухо.
Сходи в туалет, потом ложись в кровать, — услышал он голос (из-за двери?). Андрей шарахнулся в сторону, чудом не зацепившись за ручку.
— Кто здесь? — прошептал он, озираясь.
Никто ему не ответил.
Понятно, злорадно произнес внутренний голос. Белка. Самая натуральная, пушистая, лесная.
Это не белка, но объяснять нет смысла. Иди в туалет, потом медленно в кровать. Когда будешь ложиться, возьми ручку. Она лежит в верхнем ящике тумбочки. Повернешься к стене, отогнешь кусок пластика, он на уровне глаз, когда лежишь боком и напишешь цифру 58.
Почему пятьдесят восемь, подумал Андрей.
Ну вот, так-то лучше. Просто напиши, не нужно ни о чем думать.
Хорошо. И что потом?
Ничего. Просто спи.
Где я?
Это тоже сейчас не имеет значения.
Ты не мой внутренний голос? Я не сошел с ума?
Я не твой внутренний голос, и ты не сошел с ума, впрочем, еще чуть-чуть и все возможно.
Тогда кто же ты? Мне кажется… или я тебя знаю? Нет, я точно сошел с ума… что вообще происходит? Ты можешь мне объяснить? Вчера было лето, я просыпаюсь и на тебе — за окном настоящая пурга, не видно не зги, никто ничего не объясняет.
Сначала никто не ответил, но ему вдруг послышался вздох. Где-то там, за дверью. Возле двери. Или даже внутри нее. Или внутри головы. Где-то…
Ложись, быстрее. В туалет потом сходишь. Сейчас охрана дойдет до твоей камеры. Быстрее! Ручку возьми!
Голос был тверд и решителен.
Андрей подскочил к тумбочке возле кровати, открыл ящик, нащупал ручку, потом юркнул в постель.
Замри. Не дыши.
Он застыл, боясь пошевелиться.
Красный глаз сверкнул ярче обычного. Камера повернулся влево-вправо, потом вверх-вниз, сработал зум. С минуту невидимый наблюдатель рассматривал его с самого близкого расстояния, на который была способна камера.
Андрей не дышал. Пот лился с него градом.
Все. Расслабься. Теперь отогни пластик на стене и напиши 58.
Андрей едва унял дрожь. Понимая всю абсурдность происходящего, спросил, двигая одними губами:
— Почему пятьдесят восемь, можешь объяснить?
Скоро сам все поймешь.
Свет фонаря из окна выхватил часть стены перед его лицом. Он увидел едва заметный шов, ковырнул его ногтем. На удивление, материал поддался, он завернул кусок тонкого волокнистого пластика, чем-то напоминающего стеклообои, вверх. Ошарашенным взором уставился на стену. Там, через запятую, где аккуратным, где неровным и сбитым, где и вовсе едва читаемым почерком тянулась вереница цифр — от одного до пятидесяти семи.
Андрей быстро оглянулся. Никого.
Досчитай до десяти, — это уже его собственный внутренний голос. Со мной творится какая-то ерунда. Это что же получается…
Он сосчитал до десяти, косясь на цифры. Потом ущипнул себя за бедро — больно. Очень больно. Крутанул мочку уха.
Не поможет, — ответил голос спокойно. Ты не спишь, и ты не болен. Надеюсь, почерк свой узнал?
Это был его почерк. Корявый, нечитаемый журналистский почерк. Большинство заметок и статей он набирал на ноутбуке и писать совершенно разучился.
— Пятьдесят восемь дней? Я тут — пятьдесят восемь дней?
Да.
— И я… ничего не помню?
Нет.
— Тогда зачем эти цифры? — спросил Андрей тихо, настолько тихо, что едва слышал сам себя.
Чтобы ты поверил. Иначе ты не поверишь. Я знаю тебя. Факты. Ты всегда говоришь — «где факты?».
Он так действительно говорил. Только кому? Да всем. Это была его повседневная фраза. Все ее слышали. Все о ней знали.
— И что потом?
Сейчас ты ляжешь и уснешь. Завтра повторим еще раз. Повторение — мать учения, помнишь, как ты… — Голос осекся. — А послезавтра… — Голос замолк, потом сказал с изменившейся интонацией: Все будет зависеть от тебя.
— Что будет зависеть от меня? Скажи мне. Разве… почему я ничего не помню? Что происходит?
Бесполезно. Ты все равно все забудешь завтра. Объясню, что смогу, но не сейчас. Скоро утро. Тебе нужно спать. Завтра мы запишем чуть больше, чем обычно.
Андрей завертел головой, пытаясь обнаружить подвох, но бесполезно. Тишина. Ничего. Он хотел нажать на кнопку вызова, мерцавшую зеленым светом на столике, но голос опередил его:
Не советую. Если ты ее сейчас нажмешь, то никогда отсюда не выберешься. НИКОГДА. ПОНИМАЕШЬ МЕНЯ? ЕСЛИ НЕТ, ПОСМОТРИ ЕЩЕ РАЗ НА СПИСОК.
Он повернулся к стене, снова отогнул пластик. Это был его почерк. Без сомнений. Пятьдесят восемь дней он разговаривает с этим голосом и отмечает дни, оставшиеся до… или прошедшие с… чего?
Он ничего не помнил. Ничего.
— Хорошо, — прошептал он, совершенно обессиленный. — Хорошо. Как скажешь. Ты завтра тоже придешь? Точно?
Да, — сказал голос. — Я не отдам им тебя.

Наутро в палату вошли несколько мужчин. Один оглядел камеру, второй подсел на кровать к Андрею.
— Как вы себя чувствуете? — осведомился он.
Андрей повернулся к мужчинам. Он довольно хорошо выспался и настроение было отличным.
— Прекрасно. Отлично я себя чувствую. А что?
— Кажется, вы ночью поднимались?
Андрей широко улыбнулся.
— Может и поднимался. В сортир. Вчера на обед был вкусный компот, и я кажется перепил.
Второй врач, который приходил каждое утро, смерил ему давление, температуру, посмотрел горло, прослушал легкие.
— Все нормально?
— Да, все в порядке.
— Когда же начнутся испытания?
Врачи посмотрели друг на друга. Один кивнул второму.
— Они уже начались.
— Что-то я не заметил, — сказал Андрей. — Он взглянул на памятку: — Тот человек, который проводил нам… политинформацию, то есть… презентацию, не знаю, как это у вас называется… с ним все нормально? Он упал в обморок полчаса или час назад. Не знаю, часов нет. Я зашел в палату, прочел эту вашу бумагу, как себя вести и пока ждал, немного… прикорнул.
— Сейчас начнем, — ответил врач, закатывая металлическую тележку со шприцами и склянками, каждая из которых была подписана фамилией.
— Лосев?
Андрей кивнул.
Длинный сухопарый врач выудил пузырек из центра батареи, встряхнул желтоватую мутную жидкость, затем наполнил шприц.
— Будет довольно больно, — сказал он. — Впрочем, как всегда.
— Что значит, как всегда? — удивился Андрей. Он выпрямился, сидя на кровати, перевел взгляд от сухопарого на второго, коренастого доктора, а потом на окно, которое почему-то беспокоило его больше всего.
— Как всегда, — мягко ответил сухопарый, — это значит, что укол в руку как всегда болезненный. В задницу полегче. — Он скорчил гримасу — подобие улыбки. Желтые зубы, покрытые толстым слетом налета, неприятно удивили Андрея.
— А ночью к вам никто не приходил? — вдруг спросил коренастый, сверля его взглядом.
Но Андрей не мог оторваться от окна. Он смотрел и смотрел на него, словно увидел там нечто совершенно необычное, не вписывающееся в природу вещей событие, типа НЛО.
— Н…нет. Вы имеете ввиду Лукина? Или кого? — медленно ответил Андрей.
— Нет. Кто-то из посторонних?
— Разве сюда может прийти посторонний? — ответил вопросом на вопрос Андрей.
С внешней стороны в матовое от холода стекло врезались снежинки — он думал, что ветер забрасывает окно песком, но это был снег. Верхушки сосен дрожали от порывов ветра, то и дело стряхивая с себя белую пелену. Снег. В сентябре. Час назад светило солнце и было тепло.
— А что… случилось с погодой? — спросил Андрей, чувствуя подвох. — Ведь перед лекцией, я видел собственными глазами…
Коренастый вздохнул.
— Вот такая у нас погода, — пошутил он, громко сморкаясь. Потом он закашлялся и кашлял долго, так, что Андрей испугался за его легкие.
— Коллега приболел, не сделал вовремя вакцину, — засмеялся сухопарый, открывая вонючий рот. — Ну-с… предплечье…
Он не стал очищать место укола спиртом, а просто всадил шприц со всего размаха в мягкие ткани. Игла, кажется, уткнулась в кость — но это его не смутило.
Андрей дернулся, стиснул зубы, чтобы не заорать.
— Больновато, да? — осведомился длинный. — Ничего, сейчас пройдет. — Он выдавил поршень, потом резким движением извлек шприц. — Готово. Теперь в кровать. До завтра палату не покидать. Впрочем, вы и не сможете. Она закрыта. Если что нужно, на тумбочке зеленая кнопка. Хотя она вам тоже не понадобится. Завтра последний укол и…
Коренастый цыкнул.
— Последний укол из этого штамма, потом новые, — подсказал он, заметив обескураженный взгляд Андрея. — Все, в кровать. Постарайтесь не ходить по палате. В туалет и назад. Хотя, чем там в туалет ходить, не понятно.
Андрей побледнел. Он не понимал и половины из того, что они говорят, но весь этот разговор, как и внешний вид докторов — расхлябанный, с начищенными зубами вызвал в нем подозрение.
Все как всегда у нас, подумал он с горечью. Не могут сделать на уровне, все жалеют денег. Хоть бы персонал подобрали…
Он прилег боком на кровать. Тело начинало гореть. Только теперь он почувствовал, как разбиты все мышцы. Буквально каждая клеточка была больна, кричала, ныла и стонала. Место укола наполнилось огнем и рука — от предплечья и ниже — стала отниматься. Он со стоном перевернулся в кровати и лег на спину.
Доктора были еще здесь. Они деловито обыскали палату, прошлись по каждому закоулку, при этом они сопели, кашляли, сморкались и звучно матерились.
— Ничего, — сказал коренастый. — Пусто. Шефу померещилось. Скажи Газзаеву, пусть сам придет и посмотрит, если он что-то учуял. Я даже в сливной бачок посмотрел.
— И что там?
— Там вода, та же вода, что и два месяца назад.
Сквозь багряный туман Андрей слушал их разговор, но не мог понять его смысла — слова распадались на отдельные буквы, которые, в свою очередь, превращались в бессмысленный гул. Краем сознания он понимал, что они разговаривают и, возможно, их разговор представляет из себя какую-то ценность и важность, но… понять его было не в его силах. Может, они перешли на какой-то иностранный язык.
После левой руки гореть начала вся верхняя половина тела, тогда как ноги — наоборот леденеть, словно их погрузили в ванную с жидким азотом.
Сверху на него смотрел красный мигающий глаз. Андрей был уверен, что с той стороны кто-то скрывается, кто-то наблюдает за ним, пристально и холодно. И ждет.
— Идем? — сказал длинный, кивая на тележку. — Вывози. У нас еще пятнадцать человек.
— Но, кажется, вопросы появились только к нему. Что он там заметил, не говорил?
— Нет, — ответил длинный. — Сказал только, что у него есть с кем-то контакт.
— Спрятал мобильник? Это же невозможно. Давай лучше еще раз пройдусь. — Коротышка оставил тележку и теперь уже принялся за обыск без особых стеснений. Андрей наблюдал за ним сквозь прищуренные веки, но уже почти ничего не сознавал, погруженный в пучину собственной трансформации.
Коротышка залез под кровать, руками обыскал голое тело Андрея, дрожащее и вспотевшее, вытряхнул тумбочку — из верхней шуфлядки выпала обыкновенная шариковая ручка.
— Этим они дневники самонаблюдения должны были вести, — сказал долговязый. — Оставь, а то вспомнит еще.
— Так не ведут же.
— Кто же знал, что…
Коротышка снова перерыл туалет, влез с ногами в душевую кабину, скрутил душ, глянул под раковиной. В конце концов он развел руками.
— Пусто. Теперь точно пусто.
— Все, идем. Времени нет. — Долговязый открыл дверь, пропуская коротышку с тележкой вперед.
Дверь захлопнулась, а Андрей остался лежать с открытыми глазами, в которых отражался моргающий красный светодиод.
Все происходило очень быстро.
Лето сменилось осенью. Пожухла трава, упали первые листы с деревьев и вдруг они начали падать с удвоенной скоростью, и вскоре вся листва лежала под черными ветвями. Налетел ветер, пошел сильный дождь, крест над деревянной церковью зашатался сильнее — враз небо потемнело, чернильная тьма заливала город — холодная, жуткая, воющая.
Старуха у входа в храм перекрестилась. Ветер сорвал ее чепец — и он улетел в одно мгновение, обнажив лысый череп с парой волосин, которые она пыталась удержать скрюченными пальцами.
— Сто-о-ой, — кричит она неожиданно сильным голосом.
Крест шатается сильнее и сильнее, трескучий звук напряженного дерева оглашает окрестности. Вороны сидят на заборе и смотрят, как старуха пытается снять с лица раздувшийся платок — но он прилип к ее черепу и не отстает. Она пятится, потом падает и ударяется головой о каменный уступ. Платок взмывает над ней, полотнище бьется, как живое, получившее свободу чудовище и срывается вслед за чепцом. Вороны провожают его мрачными криками.
Андрей пытается открыть глаза, он видит это словно сон, но какой же это сон, когда на крыльцо храма выходит настоятель, иерей Алексий, молодой и энергичный, с рыжей профессорской бородкой. Он видит ноги старухи, лакированные туфли с изящными бантами (которые он видел уже сто раз, только где?!) теперь недвижно торчат из-за каменного забора, крестится и направляется к ней.
Андрей чувствует, как что-то ужасное, ледяное, полностью обездвижив ноги, подбирается к голове. Он пытается выбраться, молотит руками и ногами — но они уже не слушаются, чернота, мгла засасывает его. Клубы бесконечно черного дыма — они летят со свалки, там что-то горит и этот дым проникает сквозь него, растворяя плоть.
Последнее, что он видит, это склонившиеся над ним ясные голубые глаза отца Алексия.
— Как же тебя так угораздило, — говорит священник, осеняя себя крестным знамением.
Андрей не понимает, куда его угораздило, пытается повернуть голову, но дым лишает его чувств.
— Папа, держись, — слышит он где-то на горизонте событий, там, где ночь встречается с днем, добро со злом и тень со светом. — Папочка, ты можешь! Не сдавайся! Я не отдам им тебя!
И все исчезает.
Почти все.
Он видит голубой шарик, взмывающий к небу.
Теперь все.



Глава 24

1 ноября 2014 г.
— Слушай, — кивнул дежурный капитан Коркунов Жирнову, — не маячь над душой, иди глянь, чего они там затихли. Уже час назад должны закончить.
Жирнов покосился на облупленную дверь, где Марцелов составлял протокол на задержанного, предположительно, торговца наркотиками. Если это, конечно, были наркотики. Может быть, какие-то медицинские препараты — в любом случае, нормальный человек не будет с собой носить такое количество запечатанных пузырьков. Завтра им займутся следаки, и Жирнову совсем не хотелось проверять, на какой стадии зависло оформление протокола. Даже если Марцелов забудет упомянуть его, ничего страшного. При одной мысли, что придется снова зайти в кабинет для допросов и взглянуть на странного, судя по всему, тяжело больного человека, который, скорее всего, еще и заразный — его начинало лихорадить.
— Давай-давай, — сказал дежурный, заметив, что Жирнов было сделал шаг, но потом снова замер, разглядывая бушующую за окном пургу.
— Ладно, гляну и домой. Сколько можно тут торчать.
— Улов сегодня хороший, так что, думаю, в понедельник Климов будет доволен. Наверняка, телевизионщики приедут. Может и премию выпишет.
— Ага, жди, — сказал Жирнов. — Будет тебе и премия, и ананасы в шампанском к новому году…
— Это точно, — вздохнул дежурный. — Но вдруг…
Он не успел договорить. Жирнов, подошедший к двери кабинета, отпрянул, потому что дверь с силой распахнулась, едва не ударив его по лицу.
— Эй! — вскрикнул он, выставляя руку, чтобы остановить дверь. Она больно ударилась о растопыренную ладонь и отлетела назад, но не до конца. Из кабинета вышел Марцелов. Его лицо было красным, в каких-то оранжевых пятнах, из носа текли сопли. Он улыбался. В руке Жирнов увидел пистолет.
Отвлеченная, даже какая-то вялая мысль, что сейчас случится что-то не очень хорошее пробежала у Жирнова в голове, он даже вспомнил десяток подобных случаев, когда полицейские сходили с ума прямо на рабочем месте и убивали своих сослуживцев. Он дернулся в сторону, уходя с линии огня, но Марцелов был проворнее. Для своей комплекции и состояния младший сержант двигался удивительно быстро.
— Дима, — прошептал Жирнов. — Димыч! Сто-о-ой!
В дежурке что-то упало, это была железная подставка для бумаг, которая увлекла за собой также кружку, полную горячего чая.
Крик Жирнова потонул в грохоте выстрела, пустые коридоры отдела внутренних дел многократно усилили звуки. По стене полоснули брызги крови и мозгов. Тело шлепнулось на голый пол как кусок сырого мяса. Череп звонко треснул, правый глаз уставился теперь уже слепым зрачком на дежурного капитана Коркунова, который, ошпарившись горячим чаем, выскочил из дежурного отделения, разнося все вокруг благим матом. В руке у него вращалась резиновая дубинка, готовая опуститься на спину первого попавшегося возмутителя спокойствия.
В том, что это были проделки задержанного, у Коркунова не было никаких сомнений. Кто еще осмелиться вести себя подобным образом? — только обдолбанные говнюки, наркоманы, — одним из них, без сомнений был тот вонючий ублюдок, с которым вот уже битый час сюсюкался Марцелов, что вообще-то на него не похоже.
Так он и застыл — в холле, между дежуркой и распластанным на полу телом, уставившись в вытекший глаз Жирнова.
— Это… что… за… — медленно проговорил он, глядя на тело лейтенанта, позади которого стоял довольный Марцелов. — Марцелов… Ты… ты с ума сошел?! — его рука потянулась к кобуре, он понял, что палкой тут не поможешь.
Марцелов покачал головой, протянул зажатый в левой руке пузырек.
— Вот, — сказал он. — Дыхни.
— Марцелов…
— Дыши, говорю.
Рука Коркунова медленно двигалась к кобуре. Он был далеко не Клинтом Иствудом и выхватить быстро Макаров не сможет даже за десять дублей, к тому же кобура надежно закрыта. Но если потянуть время… может быть кто-то выйдет. Он судорожно соображал, кто еще мог оставаться наверху. Кажется, следователь Баян засиделся, потом кто-то из административного отдела, но с них толку не будет. Может кто из оперов? Да… точно, проходил ведь Васильев, сказал что поработает, разгребет волокиту. Наверняка, сидит, бухает. Может, кто-то еще, но в пятницу вечером надежды на это было мало.
Тревожная кнопка в дежурке, только кто приедет защитить полицию? ОМОН? СОБР? Возможно. Только маловероятно. Чтобы заставить их сдвинуться с места, нужен приказ начальства, а все начальство вечером в бане или в ресторане. Да и сами они давно уже выпивши, что может случиться в небольшом городке в такую зверскую пургу?
Жуткая мысль, что никто его не спасет, как бы глупо это не звучало, пронзила его. Сердце защемило. Он несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что не спит. Однако боль в ошпаренной ноге кричала, что ни о каком сне речи не идет. Самая настоящая реальность. Кошмар, который иногда ему снился: в полицейский участок приходит незнакомец — и вся полицейская рать, при всей крутости (хотя какая крутость, сплошной фарс), арсенале оружия, гоноре, — нечего не могут сделать. Он убивает их по одному, как кроликов. Как зазевавшихся, ничего не понимающих пушистых милых кроликов с маленькими красными глазками.
— Дыши, — прошептали губы Марцелова.
Но даже мысли исполнить желание сошедшего с ума полицейского у него не возникло. Возможно, если бы он взял пузырек из дрожащей руки, то спас бы себе жизнь. Кто знает. У него не появилось такой мысли. Рука скользнула на кобуру, пальцы автоматически расстегнули кнопку, потом замерли.
Дуло пистолета смотрело прямо ему в лицо. Бесконечность, помноженная на бесконечность и в центре черная дыра как решение этого жуткого уравнения.
— Я же не так много прошу, — сказал Марцелов. — Просто дыхни и все. Разве это так сложно? — И нажал на курок.
— … что вы молчите? — в наушниках капитана раздался истошный женский голос — сбился, закашлялся, потом послышались всхлипы: — Помогите же, прошу, ответьте. Бывший муж ломает дверь, я его боюсь. Он хочет убить меня. Ответьте, где вы?!
Марцелов стянул с трупа наушники и сказал в черный бархат микрофона:
— Диктуйте адрес, сейчас приеду.
Он выслушал ответ, бросил наушники на грудь Коркунова.
Убери труп. И тот, второй тоже.
Марцелов огляделся, кивнул в сторону открытой комнаты для допросов, схватил огромной пятерней капитана за щиколотку и потащил в сторону подвала. Через пять минут он вернулся и тем же самым способом выволок труп Жирнова. За головой лейтенанта волочился глаз, удерживаемый красноватой жилкой, перекатываясь и пялясь во все стороны. Скинув трупы в подвал, Марцелов вернулся, остановился в холле, посмотрел сквозь пластиковую переборку на рабочее место дежурного. Там, на пульте мигали лампочки и было непривычно видеть это место пустым.
«Служа закону, служим народу» — взгляд скользнул по крупным буквам на плакате с двуглавым орлом. Он пожал плечами.
Времени нет, нужно двигаться. Мы должны покинуть город как можно быстрее. А пока — садись за пульт, и собери всех, кто еще на дежурстве.
Человек в длинном плаще и черной шляпе, покачиваясь, вышел из комнаты для допросов. За собой он тащил сумку, которую бросил к ногам Марцелова.
Запри меня где-нибудь, слишком мало сил. Сосредоточься на девчонке. Найди ее и уничтожь.
Никто из них не произнес ни слова. Но минутой спустя Марцелов повел долговязого парня в обезьянник на первом этаже. Убедившись, что тот прилег на нары, прикрыл клетку, не запирая.
Так нормально. Иди отвечай на звонки, иначе поднимется тревога и все сорвется. Ищи ее.
Марцелов без слов кивнул и удалился шаркающей походкой. Он чувствовал жар на лице. Тело горело, как будто он заболел простудой или гриппом.
В дежурке он сверился с графиком — на линии было пять машин и пешими семь нарядов — все те, кто базировался в отделе. Скоро они начнут возвращаться. Нужно быть готовым.
Он открыл большой зал для оперативных совещаний, разбрызгал там содержимое нескольких флакончиков. Должно хватить. То же самое проделал в оружейной комнате, холле и дежурке.
Подогнав уазик ко входу в отдел, он загрузил его оружием под завязку и отогнал в тень. Никому, конечно, не придет в голову покушаться на полицейское имущество под камерами, но мало ли, идиотов хватает.
Первым вернулся экипаж сержантов Абрутина и Фогеля. Они вошли в холл, взбудораженные.
— Ты чего не отвечаешь? — крикнул Абрутин в дежурку. — Вызываю, вызываю, уже час, наверное! — он осекся, увидев красное лицо Марцелова на месте дежурного. — Э… а ты что там делаешь? Где Коркунов?
Марцелов, отвечая на звонок, сделал жест рукой, мол, подождите, занят и они стали под прямоугольными плафонами ламп дневного света, напротив ободранной доски «Внимание, розыск».
Через минуту Абрутин сжал рукой горло.
— Что-то я, похоже, приболел с этой погодой, — сказал он вполголоса. Попытался прочистить горло.
Фогель загоготал:
— По спинке похлопать, шеф?
Нагнувшись, Абрутин пытался откашляться, но не мог — слезы лились из его глаз, хотя, кажется, пять минут назад он был совершенно здоров.
— Да что за хрень? — прохрипел он. — Чертовы кондиционеры!
Улыбка сошла с лица Фогеля. Он смотрел на трясущуюся спину напарника.
— Эй, может воды тебе? Давай отметимся, сдадим оружие, и я отвезу тебя домой…
Сквозь прозрачное стекло перегородки улыбался Марцелов.
Наконец Абрутин разогнулся. На его лице замерло полусонное выражение — отсутствующее, словно он вдруг забыл, зачем вообще здесь находится.
— Я уже дома, — проговорил он по слогам. Потом расстегнул кобуру табельного пистолета, вытащил оружие и выстрелил.
Убери труп в подвал и помоги. Сейчас начнут другие возвращаться.
Через полтора часа все, кто должен был отметиться в отделе и сдать оружие, это сделали. В холле, кабинетах поблизости находилось девять человек. В подвал тянулась кровавая дорожка.
Последней прибыла машина старшего лейтенанта Ефимова. Он был один, потому что высадил напарника, старшину Гонгадзе, возле дома. По такой погоде тому было слишком далеко возвращаться.
Ефимов вошел в отдел размашистой походкой и остановился как вкопанный. Его окружили восемь человек, за пластиковой перегородкой сидел Марцелов.
— Какого хрена? — с порога заорал Ефимов. — Где Коркунов, твою мать? Что ты там делаешь, ну-ка выметайся из дежурки!
Потом он увидел широкий, свежий кровавый мазок, тянущийся из середины холла и исчезающий в темноте коридора. Ефимов медленно поднял голову — на стенах, на двери, на пластиковой перегородке дежурки, даже на ксерокопиях черно-белых лиц, разыскиваемых полицией, везде, где только можно, словно детская ветрянка, осела багровая алая сыпь, и в некоторых местах эта сыпь сочилась свежей, ярко-красной кровью.
Обступившие его сослуживцы чего-то ждали. Половина из них шмыгала носами, у половины внутри что-то хрипело и булькало — как у чахоточных больных.
Ефимов судорожно обернулся. Позади в дверях стоял Гонгадзе.
— Но ты же… дома.
— Мой дом здесь, — сказал Гонгадзе бесстрастно.
Ефимов сглотнул, его черные глазки забегали из стороны в сторону.
— Эй, что здесь происходит? Марц!.. Марцелов, слышишь меня? Немедленно вызывай подмогу, на отдел совершено нападение! Срочно ОМОН…
Гонгадзе вытащил топор из пожарного комплекта, висящего возле входа. Ефимов вытаращил глаза, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Какой-то столбняк напал на него, он не мог и пальцем пошевелить, лишь вращался на одном месте под пристальными взглядами хмурых людей.
Треск раскроенного черепа прозвучал в полной тишине. Гонгадзе вытер кровь с лица рукавом мокрой от снега куртки, подошел к пожарному щиту и водрузил топор на место.
Убери труп в подвал и возвращайся. У нас много работы.
Гонгадзе схватил старшего лейтенанта за ногу и по кровавой скользкой дороже поволок в темноту.
До одиннадцати вечера Марцелов монотонно отвечал на беспрестанно поступающие телефонные звонки, обращения, жалобы соседей, мольбы о помощи, слушал жуткие угрозы и обещания проклятий, пока одна дама не предложила свои услуги жрицы любви. Он осклабился. Что они теряют? Она может быть хорошим переносчиком.
Девица явилась через полчаса. Ее не смутило ни то, что вызов был в здание полиции, ни то, что, когда она вошла, ее сразу окружило десять человек.
— Ого, — присвистнула она. — Да вы тут изголодались… Кто платит? Если на всех, будет дороже. — Она оглядела серые лица. В мерцающем свете ламп дневного света полицейские показались ей какими-то… странными. Обычно эти ребята, по крайней мере, те, кого она лично знала — ребята с юмором, любят покуражиться, и в бровь, и в глаз, как говориться, а тут… впрочем, время какое, наверное подустали, решила она.
— У вас корпоратив, что ли? — спросила она, стараясь унять дрожь. Голос ее разнесся по гулкому фойе и улетел в черноту коридора, где, как ей почему-то казалось, затаилось самое страшное. — А где музыка… шампанское, надеюсь, заказали? Или так и будем стоять как девочки-припевочки на утреннике?
Никто не пошевелился. Никто не проронил ни слова.
Она огляделась.
— Наверное… я не туда попала, — сказала она медленно. — Что-то мне это не очень… пожалуй, вы тут развлеките друг дружку сами, а я…
— Стой, — сказал голос из-за спины.
Она повернулась.
Мужчина (или кто это был?), весь в красно-синих пятнах, с затекшими глазами и высунутым наружу языком протягивал ей какой-то пузырек.
— Дыши.
— Что?
— Дыши.
— Сам дыши. Я что тебе, наркоманка какая-то? Вы меня с кем-то спутали, извините, я…
— Дыши, — упрямо повторил полицейский.
Она смекнула что к чему. Обдолбыши. Секта, мать их, наркотов. Собираются по ночам и дышат какой-то дрянью. Что это может быть? Она понятия не имела. Какой-то наркотик, не шанелью же они глушатся.
Протянув руку, взяла флакончик.
— Хорошо, хорошо. Дышу. Полный вдох, да? Одной ноздрей, потом другой? Как в ки… — она что есть силы взмахнула сумкой, в которой лежала бутылка водки на всякий случай, присела на одной ноге и выставив руки наружу, разгребая пространство — ринулась на выход, отчаянно брыкаясь. Ее острые как лезвия ногти погружались в горячую плоть — она это чувствовала, и напрягая пальцы еще сильнее, раздирала глаза, шеи, руки. Благодаря скользкой шубке, руки преследователей соскальзывали с ее тела, никто не мог ее удержать — как змея она извивалась меж десятков скрюченных пальцев и острый запах смерти удесятерял ее энергию.
— Стреляй! — заорал Марцелов, когда хлопнула дверь. За ней ринулись несколько человек, у кого-то спереди за плелись ноги и в дверях образовалась толчея. Они услышали, как почти сразу хлопнула дверь машины, взревел мотор, зажужжали колеса по снегу.
Мгновением спустя грянули выстрелы, однако было поздно — неизвестная иномарка, ожидающая жрицу любви, скрылась за поворотом.
Далеко не уйдет. Если она не заразится, значит тот, кто ждал ее в машине. Она забрала флакон с собой. Найди, где она живет.
Марцелов открыл компьютер и запросил базу данных городских проституток, потом ввел номер телефона, зафиксированный системой.
Острошицкая Тамара Петровна, 11.09.1987 г.р. Русская. Адрес: ул. Больничная, 43 кв. 92.



Глава 25

Лето 1980 года
Всполохи. Света. Мигают. Над. Головой. Один. За. Одним. Один. За. Одним.
Где-то далеко внизу стучали колеса, как у магазинной тележки. Стрела времени неслась мимо, мелькали огни, раздавались тревожные голоса людей. Он смотрел вверх, серый потолок стелился над ним размазанной полосой. Кто-то заглядывал ему в лицо — он не узнавал этих людей. Они были в масках. Изредка сквозь неразборчивый хор голосов, больше похожий на звучание сломанного радиоприемника, он улавливал голос знакомый, родной, близкий. Она была рядом. Он успокаивался.
Каталка летела по мрачным коридорам больницы скорой помощи. Редкие встречные, в основном это были дежурные медсестры, поспешно отходили к мрачным зеленым стенам, пропуская бегущих людей.
Кто-то держал его за руку. И эта связь, словно крепкая пуповина, не давала ему взлететь ввысь, отделаться от боли, вырваться из крепких объятий реальности.
Как же я буду без нее жить? — пронзила мысль, и он вздрогнул.
— Доктор, ему хуже, скорее, скорее, умоляю! — закричала мама.
Что с ним стряслось?
Минуту назад он сидел дома, разбирал электрической моторчик, который нашел на свалке — серьезный и большой, со множеством разноцветных обрезанных проводов, настоящим ротором и статором, не то что были у него до этого — смешные детские финтифлюшки. Этот мотор можно приладить куда угодно, — да хоть в самодельную машину или даже катер. Пустить вращение через шестеренку прямиком на колесную ось или гребной винт, сделать провод питания подлиннее и вперед!
Только вот от батарейки моторчик работать отказался. Дернулся на полмиллиметра и замер. Что же делать? Андрей посмотрел на розетку. Конечно, настоящие двигатели питаются электрическим током, — очень мощным, но, в отличие от батареек — бесплатным. Вообще, батарейки составляли самую дорогостоящую часть его экспериментов и построек. Если удастся обойтись без них, можно праздновать победу.
Полчаса ушло на то, чтобы все подготовить. Найти самый длинный провод в деревянном ящике для бытовых и хозяйственных мелочей с надписью: «НЕ КАНТОВАТЬ», и странными символами рядом — зонтиком, рюмкой и двумя стрелками вверх, зачистить концы, примотать их к контактам электродвигателя, с другого конца приделать вилку.
Ну вот, все готово. Если заработает, можно подумать над устройством автомашины. Лучше все успеть, пока мамы нет дома (иначе все придется переносить на завтра); когда она придет, машина должна ездить, мигать лампочками (это обязательно), желательно сигналить (кажется он видел на балконе старый электрический звонок).
Андрей взял крупный, едва помещающийся в левую руку электромотор, ощущая его солидный вес, а другую руку с вилкой поднес к розетке.
То-то мама удивится, какой он изобретатель! Иногда она приглашала домой своих подруг, и он под восторженные охи и ахи показывал разные механизмы, то подъемный кран из конструктора, то модель планера, миниатюрную рацию на спичечных коробках и многое другое, чем вызывал неподдельное восхищение. Но такого они точно еще не видели.
Вилка плавно вошла в розетку.
Он смотрел на двигатель. За окном весело щебетали ласточки. Пацаны во дворе играли в футбол, Юрик Лекомцев крикнул в тот самый момент: «Мази-и-ла!»
Андрей почему-то воспринял этот выкрик на свой счет, будто Юрик мог видеть, что происходит на балконе пятого этажа старой хрущевки. А может и мог. Потому что двигатель не закрутился, не зажужжал, как должен был.
Мааа-а-зи-и-и-и-ла!!! — эхом разнеслось по двору.
Живая, горячая, раскаленная змея побежала по левой руке — как будто не быстро, время потеряло свой привычный бег, двигатель дрожал в раскрытой, сведенной судорогой ладони. Где-то внутри неестественно тяжелой железяки, может быть на контактах произошло замыкание. Электрический ток зашипел и перескочил на руку, а потом помчался вперед, не встречая никаких препятствий — прямо к сердцу.
Андрей смотрел, как огненная змея оплетает руку, пожирая ее заживо, только огонь был не снаружи, а внутри — он чувствовал его стремительный бег и… ничего не мог поделать. Страх сковал способность мыслить и сопротивляться. Он сидел с вытянутой рукой, на которой разгорался мотор, словно пылающее сердце, мальчика охватил паралич, ток вибрировал в сведенных судорогой мышцах, и он не мог бросить, не мог стряхнуть с руки кроваво-красного раскаленного жука с черными тлеющими крылышками, — таким он ему теперь виделся.
Краем замершего от ужаса сознания он понял, что идея была не очень.
Это не детский моторчик, Андрей. Не нужно было брать его в руку. Ма-зи-ла.
Вряд ли теперь получится похвастаться. Мама отругает его, за то, что нарушил самое главное правило — ничего не втыкать в розетку. Откуда же он знал, что ток в розетке не щиплет язык, а сжигает дотла. Откуда он мог знать?
Наспех примотанные провода зашипели. По балкону пополз едкий, вонючий дым сгоревшей проводки и… человеческой плоти.
Ма-зи-ла.
В щель балкона между полом и балконной плитой, он увидел, как Юрик мастерски ведет мяч, обводит одного, второго, делает обманный финт, и…
Андрей валится набок. Правая рука, удерживающая вилку в розетке, дергается в резкой судороге и контакт прерывается, вилка падает на пол, черная, зловонная, от нее прямо к нему в ноздри плывет едкий невыносимый дым.
— Какая у него группа?
— Старшая, — говорит мать. — В садике старшая группа.
— Группа крови!
— Вторая. Вторая отрицательная!
— Что?! — Врач, бегущий за каталкой споткнулся, чуть не упал, но успел ухватиться за поручень тележки, на которое лежало тело маленького Андрея.
Каталка летела в операционную. Мать нашла практического бездыханного сына на балконе в переплетениях оплавленных проводов. Двигатель валялся у его ног, покрывшись жирным черным нагаром и казался горелым куском мяса. Так она и подумала сперва, едва соображая от ужаса.
Прислонив ухо к груди сына, она уловила еле различимые толчки, похожие на колебания секундной стрелки часов, у которых вот-вот кончится батарейка.
Одного взгляда на опаленную розетку хватило, чтобы понять, что произошло. Она схватила сына в охапку и побежала. Подстанция скорой помощи находилась в двухстах метрах от дома и туда было быстрее добежать, чем дозвониться.
Она неслась по улице, сжимая бездыханное тело сына. Прохожие оглядывались на нее, кто-то протягивал руку, пытался остановить, спросить, что случилось, но внешний мир померк для нее, и только когда она взбежала по ступенькам подстанции, свет вернулся — яростным, слепящим, обжигающим заревом.
— Где я вам найду вторую отрицательную сейчас? Во всем городе пара человек с такой группой!
Она не слышала, что он говорил.
— Возьмите мою, я же…
— Это невозможно. Нужна именно такая, понимаете? Вторая отрицательная. Иначе он умрет!
— Господи… — чуть слышно произнесла она, едва поспевая за скрипучей больничной каталкой. — Что же делать?
Очередные двери распахнулись, врач подкатил каталку к огромному лифту, двери которого были выкрашены в мрачный темно-зеленый цвет. На его дверях темнели как перископы, два круглых отверстия для обзора. Красной краской неровным почерком было написано: «Служебный лифт. Грузоподъемность 650 кг». Доктор с силой вдавил кнопку вызова на черной коробке блока управления, висящего слева на стене.
Второй доктор, моложавый, похожий на студента мединститута, держал капельницу.
— Савелий Петрович, а помните… — начал он, пытаясь побороть волнение. Видимо, он еще никогда не участвовал в тяжелых и экстренных случаях спасения детей, — …того старика… бомжа. Его отказались госпитализировать, потому что посчитали, что он симулянт, и хочет отдохнуть за государственный счет в чистой палате, помыться и поесть?
Сапрыкин сморщил брови.
— Ну… что-то припоминаю… Что у него было?
Лифт с грохотом остановился, двери открылись. Они вкатили каталку внутрь, доктор нажал на кнопку с цифрой три.
— Потерпи, малыш, — прошептала мать.
— Эпилепсия. Там много чего нужно было сделать, общий анализ крови, биохимию, электроэнцефалографию, но…
— Шевкоев выписал ему пачку карбамазепина и выставил за дверь, потому что в больнице была проверка из Москва и… Я помню. Что нам с того?
Студент помялся, но, видимо, решившись, продолжил:
— Мне… было нечего делать тогда, меня ни к чему не подпускали, и… я взял у него кровь. Так, на всякий случай. Ну хоть что-то я должен был написать в дневнике практики…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Вторая отрицательная.
Мать дрогнула, услышав заветное слово.
— Кто он? Где его искать?
Студент покачал головой.
— Он бомж, у него даже паспорта не было. Я пытался его расспросить, но он наотрез. Кровь чуть ли не силой взял.
— Где же его искать? — спросила она с потухшим взором.
— Он сказал, что живет на свалке. У него там дом.
— На какой свалке? Той, что за городом?
— Да. Я там ни разу не был, но может местные подскажут. Совершенно седой старик, один глаз затянут бельмом. Думаю, по этой примете его любой узнает. Вид у него, мягко говоря, страшноватый… — студент помолчал, продолжая удерживать капельницу на весу. Рука его заметно дрожала, и она мысленно поблагодарила его. — Когда старика привезли, он бился в конвульсиях. Какой-то доброжелатель в кавычках засунул ему ложку в рот и пара зубов раскрошилась. Он постоянно выкрикивал что-то несвязное путаным языком, звал кого-то и ругался, грозясь наслать на нас своих псов. Типичный бомж, алкогольный делирий. Мозги пропили, и все кругом виноваты.
Господи, помоги найти его, — молила она мысленно.
— Но самое странное не в этом.
— А в чем? — спросил Савелий Петрович.
— Во-первых, он оказался ничем не болен. Ни одной заразы. Ни туберкулеза, ни сифилиса. Вы хоть одного такого знаете, что штабелями в травме и в токсикологии лежат?
Савелий Петрович покачал головой.
Содрогнувшись, лифт остановился на третьем этаже. Они аккуратно выкатили тележку с неподвижным телом в коридор.
— В токсикологии все насквозь больные, — подтвердил врач. — Так что да, необычно. Но возможно, ты ошибся. Такого просто не может быть.
— Я тоже так решил. В жизни не видел и в журналах не читал про такие случаи. Короче, когда я все-таки умудрился взять кровь и дождался результатов, выяснилось, что кровь у него… с нулевым резусом.
— Что? — Савелий Петрович остановился как вкопанный. — Это невозможно. Как это — нулевой резус?
— Это… возможно… — тихо сказал студент. — Вы нам сами на лекции говорили.
— Это была теория! — сверкнув глазами бросил Сапрыкин. — На практике нет. Таких людей несколько человек во всем мире. А может быть, вообще нет. Скорее всего, Илья Александрович, вы ошиблись. — Он взглянул в коридор, потом повернулся к матери Андрея: — Вам дальше нельзя. Оставайтесь здесь. Как только что-то станет ясно, мы вам сообщим.
— Доктор… Илья Александрович… где? Где найти этого старика? — она, кажется прослушала их разговор и вообще слабо понимала, что происходит.
Лукин посмотрел на нее, переменил руку, держащую пакет с физраствором.
— На свалке. Там его дом. Если вы его уговорите приехать, считайте, ваш парень спасен. Ему срочно нужна кровь. А в банке нет такой группы. Я это точно знаю.
Она не произнесла больше ни слова и бросилась назад к лифту. Звук ее каблуков эхом разнесся по пустынному коридору.
— Зря ты дал ей надежду, — сказал Сапрыкин и посмотрел на мальчика, скорчившегося перед их глазами. — Он уже не жилец.
— Лучше дать надежду, нежели обречь на вечные муки, — сказал Лукин. — Вы видели ее глаза? Она готова была умереть ради него. Лечь под нож. Отдать все, что у нее есть. Жизнь отдать.
— Поработаешь с мое, — сухо заметил Сапрыкин, — и не такое увидишь. Мой тебе совет: не принимай близко к сердцу. Иначе, в один прекрасный день жестоко разочаруешься. Тебе кажется, что я сухарь. Но я всего лишь прагматик. Научен горьким опытом. И я тебе честно скажу, Шевкоев принял правильное решение, и я прекрасно помню того бомжа. — Сапрыкин сглотнул, его кадык дернулся. — Что ты на меня так уставился? Если бы замминистра увидел, какую антисанитарию мы развели в приемном покое, потакая подобным… товарищам, ни о каком дополнительном финансировании, новом томографе можно было не мечтать. Между, прочим, твоя именная стипендия как раз из тех денег. Вот и подумай.
Лукина передернуло при словах Сапрыкина, но деваться было некуда. Скрестить шпаги с заведующим реанимационным отделением городской больницы Огненска не входило в его планы. Он промолчал.
— Вот и молодец, — подытожил Савелий Петрович. — А теперь срочно анестезиолога и бригаду, зови всех, кого найдешь. Будем бороться за пацана. — Он посмотрел на Лукина. — Или ты думал, я брошу его умирать? Хрена лысого! Но про кровь лучше никому не говори, не поймут… нет такой крови. Ни у кого. Понятно? Не позорься.
Лукин кивнул и кинулся собирать бригаду.



Глава 26

Лето 1980 года
Она пулей выскочила из больницы. Руки дрожали. Оглянулась на окна третьего этажа — в операционном блоке зажглись яркие огни, высветив помещение полыхающим белым светом. Ей чудилось, она слышит голос, эхом оглашающий пустынные окрестности двора: «Ма-зи-ла! Ма-зи-ла!»
Господи, подумала она, встряхнув копной рыжих волос. Мальчик мой! Потерпи. Никакой ты не мазила. Никто не смеет так называть тебя. Никто!
Анна оглянулась по сторонам. После девяти вечера жизнь в городе замирала, прекращалась. Лишь возле кинотеатра «Москва» на склоне ручья, да примыкавшего к нему пивного бара «Ладья» группки темных личностей продолжали активность: милиция в тысяча девятьсот восьмидесятом году особенно свирепствовала в части тунеядства, пьянства, проституции и прочих нежелательных явлений, которые могли опорочить главный спортивный праздник страны — Олимпиаду-80.
Можно было попробовать добраться до свалки пешком — авось кто-то будет проезжать и подбросит ее, но надежды на это было мало. Оставалась гостиница «Спортивная» — рядом с ней находилась стоянка такси, там часто парковались машины из Москвы, чтобы дождаться утра и вернуться назад с пассажиром. Через десять минут она добежала до гостиницы. В свете парочки фонарей под пышными каштанами небольшая компания распивала пиво. Сразу видно, приезжие, мелькнуло у нее. Милиция обычно не трогала постояльцев гостиницы, среди них попадались директора предприятий, ответственные партийные работники, функционеры и было дано указание людей не трогать. Этим пользовались и некоторые горожане.
На проезжей части у знака стоянки такси стояли три желтых волги с шашечками. Зеленые фонарики в левом углу лобового стекла означали «Свободен», что не всегда соответствовало истине.
Анна метнулась к первой машине, открыла пассажирскую дверь. Полусонный водитель в блатном джинсовом костюме, явно готовившийся к длинной ночи, поднял косматую голову.
— Девушка… только если в Москву. По городу не езжу.
— Мне надо на… свалку, — сказала она, чувствуя жуткое смущение. Ее однозначно приняли за проститутку — в другой раз это могло и польстить, но не сегодня: «Проснулась Ульяна ни поздно, ни рано, все с работы идут, а она тут как тут».
Кадык водителя дернулся.
— Ку… да?
— На свалку. Тут недалеко, километров десять-пятнадцать.
Анна не знала, сколько это может стоить и как правильно просить шоферюг, чтобы не отказали. В восьмидесятых годах прошлого века таксисты были отдельной кастой, которая формально хоть и входила в сферу услуг, на деле же представляла собой закрытое общество с неписанными правилами и законами. Таксисты были своего рода моряками со всеми присущими им привилегиями, зарплатами и ореолом недоступности — только бороздили они не моря и океаны, а дороги родной страны.
Таксист взялся за руль, приподнял рыхлое туловище, потом снова опустился в кресло.
— Нет. Спроси сзади. Целый день простоял, может и поедет. — Он вынул сигарету из пачки «Opal» и закурил, щуря глаза от едкого дыма. — Постой, — вдруг сказал он. — Анна замерла у двери, которую собралась захлопнуть. — А что тебе там надо… на свалке-то… в такое время? Может…
— Спасибо, нет, — сказала она жестко, захлопывая дверь. Таксист поперхнулся дымом.
— Ну как хо… — дальше она не расслышала.
Вторая машина также отказалась терять место в очереди. Как и третья. Все стояли на Москву и готовы были простоять здесь год, отвергая любых других клиентов, но не сдвинуться с места ни на шаг.
От бессилия Анна сжала кулаки, слезы подступили к глазам. Она прижала сумочку к груди, беспомощно оглядываясь. У входа в гостиницу, на освещенном крыльце стояла тучная женщина-администратор. Заметив Анну, она покачала головой.
— Совсем девки стыд потеряли, — донеслось до нее презрительное ворчание. — А на вид и не скажешь, что…
— Я заплачу вдвойне, — попыталась Анна сказать сквозь приоткрытое окно водителю последней в очереди Волги. Тот плевал семечки прямо на асфальт возле своей двери и даже не повернул головы.
— Сказал не поеду, я и так здесь сутки уже торчу. Сдвинусь, сразу мое место займет другой. Ты что ли мне как до Москвы оплатишь?
— Сколько? — быстро спросила Анна.
Водитель лениво повернул голову. Чтобы раз и навсегда спровадить неудобную клиентку, он с наглым прищуром, раздевая ее взглядом, сказал:
— Сотка.
Анна пошатнулась.
— Здесь же ехать от силы пятнадцать километров. По счетчику двадцать копеек за километр это…
— Вот и езжай по счетчику, — он сделал радио погромче, из хрипящих динамиков раздался голос Аллы Пугачевой, исполняющей песню «Этот мир».
Анна отошла от стоянки, присела на краешек скамейки возле закрытого газетного киоска. Теплый летний ветер шевелил ее волосы, а слезы, стекая по щекам, капали на безвольно опущенные руки. Она смотрела на город, который до сих пор казался ей милым и родным, таким уютным в своем приземистом очаровании, живым, немного сонным, и всегда — дружелюбным. Но теперь из темноты, колючей и опасной, торчали шипы. Нет — когти. Пасть города раскрылась, и он готов был сожрать ее ребенка.
— Вот вы где! — вдруг услышала она за спиной. — Я вас уже полчаса ищу, объехал всю округу.
Она обернулась и в свете желтых фонарей не сразу поняла, кто этот щуплый паренек, протягивающий ей худую руку.
— Быстрее, — сказал он. — Время еще есть, но его очень мало. Я подумал, что в такое время вы, скорее всего, не сможете никуда уехать… — он кивнул на таксистов, бросающих на него настороженные взгляды. — Эти хмыри даже мать родную не подвезут, пробовал как-то. — Он показал кулак ушастому водиле в крайней машине — тому, что грыз семечки. Тот вскинулся, но вылазить из безопасного местечка не решился. — Бежим, вон моя копейка. Вернее, отцовская. Когда я поздно дежурю, он разрешает брать, чтобы до дома добраться. Мы живем на окраине, возле Кащенко.
— Не страшно? — попыталась она улыбнуться.
Лукин скривился.
— На первом курсе я проходил там практику. — Они сели в машину, хлопнули дверьми. Он выжал газ и машина, подскакивая на ухабах, помчалась по пустынным улицам городка. Фары периодически выхватывали улицы, здания, таблички, ворота, магазины и бочки с квасом, — но она почти ничего не узнавала. Город стал чужим. Незнакомым. Старым и страшным. Что она вообще знала о нем? Ничего. Приехала по распределению, родила Андрея от человека, который ее бросил, думала пережить этот ужас в маленьком городке будет проще, — в общем так и оказалось. Но…
Она боялась задавать вопросы. После того, как они проскочили знак городской черты, она сказала:
— Спасибо вам.
Лукин, всматриваясь в темноту, ответил почти сразу:
— Знаете, я всегда хотел стать доктором. Хирургом. Или кардиологом. Но иногда мне кажется, что очень многим тут нужна совершенно другая терапия.
— Что вы имеете ввиду? Таксистов? Это просто жадность.
— Не только жадность. Там целый клубок пороков. А как было бы хорошо — сделал укол и человек все понял, осознал…
Она покачала головой. Юный. Наивный. Все у него впереди.
— Я никогда не был на той свалке, — признался он. — Только примерно знаю, где она. И карты нет. — Они мчались на северо-восток. Справа от трассы шумел полноводный ручей. Склонившиеся над ним плакучие ивы отражались в журчащей воде. Луна за городом светила очень ярко, ее свет заливал всю округу серебряным маревом и хлопья тумана в низинах ручья казались зловещими, смутными призраками.
— Как же мы его там найдем? — Она сжала кисти в кулаки, костяшки пальцев побелели.
Стрелка спидометра замерла на цифре 90. Лукин гнал во весь опор. Он прекрасно понимал, что промедление на полчаса-час может быть фатальным.
— Она не найдет его там, даже если сможет уехать, — сказал он Сапрыкину.
— И что ты предлагаешь?
— У меня машина отцовская внизу. Если вы отпустите, я мог бы попытаться найти этого…
Сапрыкин обвел собравшуюся бригаду взглядом, потом посмотрел на него поверх очков.
— Ты единственный, кто его видел. Так что, если уверен, что это единственный шанс, нужно его использовать. Хотя я думаю, в лаборатории что-то намудрили. Представляешь, Коля, нулевой резус, ты хоть раз в жизни с таким встречался?
Анестезиолог удивленно поднял брови.
— Что? Нулевой — что?
— Резус-фактор. То есть, его кровь точно подойдет нашему пацану. А другой замены у нас нет. Если отправлять запрос в Москву, то…
— Не успеем, — сказал анестезиолог.
— Да.
Лукин уже скинул халат, маску и бежал к выходу. Какие бы гадости Сапрыкин не говорил, есть в нем все-таки что-то человеческое, думал он, перепрыгивая через три пролета больничных ступенек.
Через полчаса езды по грунтовке перед ними показался холм, выделявшийся в подсвеченном пространстве темным монолитом.
— Кажется, это оно, — тихо сказал Лукин.
Еще через сто метров справа показался указатель «Городская свалка, направо 500 м.». Машина медленно свернула. Теперь они еле тащились, дорога здесь была усеяна выбоинами, копейка раскачивалась, как утлое суденышко в открытом океане.
— Смотрите в оба, — сказал он. — Думаю, должно быть что-то похожее на садовые домики, сараи, где они живут.
— А разве милиция ими не занимается?
— Как мне объяснил один такой товарищ в психбольнице, — их пытаются лечить, трудоустраивать, но они все равно сбегают и возвращаются к прежнему образу жизни. Проще делать вид, что их нет. В конце концов, здесь они сортируют мусор и формально работают по договорам. Не все, конечно…
Они подъехали к самой горе мусора. Она была не такой уж и огромной, но все равно впечатляющей. Возле ее кромки пролегала колея, по которой мусоровозы ежедневно привозили сюда городские отходы. Когда-нибудь она разрастется и проглотит весь город, подумала Анна. Случится это незаметно. Никто и не поймет, что произошло.
— Объедем вокруг, а там посмотрим, — предложил Лукин. — Может быть, здесь есть сторож, хотя я сильно сомневаюсь. Зачем сторожить мусор.
Машина медленно пробиралась вдоль мусорной гряды.
Луна в чистом звездном небе висела словно прожектор — тени здесь были черными, резкими и пугающими.
Анна первая заметила старика.
Он стоял на возвышенности. Мусор в том месте образовывал плато — и старик будто управлял гигантским мусорным кораблем с командного мостика. Возле него, навострив уши, замерла худая собака. Ее черные глаза блестели жутким отблеском.
— Вон он, смотрите! — она вскинула руку к лобовому стеклу указывая направо-вверх. — Это же он, да?
Лукин пригнулся к рулю, глянул сквозь запыленное лобовое стекло по направлению ее руки и тотчас нажал на тормоз.
— Да. Это… он. Совершенно точно. Ну и бородища, ума не приложу, как он за ней ухаживает. — Лукин посмотрел на Анну: — Только давайте договоримся. Говорить буду я. Вы на взводе, можете что-нибудь ляпнуть, отчего его потом вообще никуда не вытянешь.
— Хорошо. Я постараюсь.
— Это ради вашего же блага. То есть… сына.
— Да. Я буду молчать.
— Идем, — он заглушил двигатель и открыл дверь машины.
Старик копался в куче мусора. Увидев двух человек — мужчину и женщину, взбирающихся вверх по завалам, он выпрямился и замер.
Когда между ними оставалось метров пять, собака глухо зарычала, но с места не сдвинулась.
— Стойте, — предостерег старик.
Они замерли, Лукин поднял лицо, и луна осветила его черты. Старик вздрогнул.
— Какого черта… это вы, доктор? Что вы здесь делаете так поздно? — Старик был в каких-то лохмотьях, но кажется это его совершенно не волновало. На пальцах рук блестели перстни с головами змей и черепами, шею украшала массивная цепь с медальоном и весь он походил на опасного бродягу, в голове которого черт знает, что. Впрочем, приступы эпилепсии лишь подтверждали эти опасения: старик был явно не в себе. По пути к свалке Лукин высказал эти опасения Анне, — при переливании крови реципиенту могут передаться наследственные болезни донора, но она лишь пожала плечами: «Разве у нас есть другой выход?»
— Я привез вам лекарства, — сказал Лукин, косясь на собаку. Та внимательно следила за каждым его движением. Ее уши, стоящие торчком, кажется, улавливали даже биение его сердца. Собака чуяла — что-то не так, бросая быстрые взгляды на старика. Где-то внизу, в темноте, скрытый густым кустарником шумел ручей.
Кому пришла в голову идея начать свалку возле ручья, который течет через весь город, — подумал Лукин.
— Держите, — он протянул картонную упаковку таблеток.
— Мне уже лучше, — сказал старик сухо. Потом посмотрел на собаку и продолжил: — Спасибо, доктор. Иногда эта дрянь приближается, и я чувствую себя беспомощно. А здесь, — он окинул взглядом мусорные торосы, — такого точно не найти.
Смуглая кожа старика, пышная седая борода, шевелюра, отменные зубы — все это выдавало в нем человека южного, но определить национальность не представлялось возможным. Анна смотрела на него и ей все больше казалось, что где-то она видела этого человека. Только где…
— Вы же пришли не просто так… — сказал старик. — Скоро полночь. В это время здесь кроме меня и еще нескольких… человек никого больше нет.
Анна открыла было рот, но Лукин тверже сжал ее руку.
— Я хотел бы попросить у вас одолжение. Нам нужна ваша помощь.
Старик покачал головой.
— Помощь? Моя? — кажется, он был удивлен.
— Помните, я, чтобы выяснить причину вашего недомогания… взял у вас кровь. У нас сейчас в операционной маленький мальчик. И… если мы не найдем ему кровь… если не отыщем ту, что подойдет… — голос Лукина дрогнул, — понимаете, у него вторая отрицательная и нас нет ни грамма этой крови. Можно было срочно выехать в Москву, но мы не успеем.
Глаза старика блеснули. Собака едва слышно заскулила и этот звук, — протяжный, долгий и жуткий вызвал мурашки на спине Анны. Ее пробрал озноб.
— Тише, тише, — сказал старик собаке. — Я знаю.
— Что вы знаете? — спросила Анна хриплым голосом.
Старик погладил собаку по голове.
— Это я не вам. Это я ей сказал.
Анна еще сильнее сжала руку Лукина, а тот, не сводя глаз с собаки, продолжил:
— И после того, как пришли ваши анализы, выяснилось, что ваша кровь подойдет. Она уникальна, потому что у нее нулевой резус-фактор. Понимаете? У нас есть около часа и…
— Если я уйду отсюда, мое место займут другие. Их потом не остановить. Они как болезнь, как… плесень, все пожирают и чего касаются, — гниет и умирает, медленно, мучительно и неотвратимо. Но хуже всего, что это происходит незаметно для них самих. И для вас тоже.
Анна посмотрела на Лукина. Кажется, она поняла старика, но что теперь можно сделать, если такие люди уже в городе — в самом его центре, в такси, на почте, в магазинах, паспортных столах, ателье и на рынке — они везде.
— Если заразу не сдерживать, она будет распространяться. Она зальет город гноем и станет проклятием каждого жителя, каждой семьи, каждого человека, — говорил старик тихо.
Лукин воспринимал эту речь скорее, как брюзжание сумасшедшего старика, не более — он не видел расширенных от ужаса глаз Анны, которая словно в подзорную трубу, обращенную в будущее, воочию наблюдала эту картину.
— Может быть, — сказал Лукин, — вы и правы. А может и нет. Заразу можно остановить и другими способами. Фармацевтика, исследования идут вперед, вам не обязательно брать все это на себя. — Он говорил это старику и Анне было неловко за слова молодого доктора, словно он считал старика умалишенным, ненормальным, больным.
Тот посмотрел на Лукина с грустью:
— У вас все еще впереди, — сказал он. Анне показалось, что змея на одном из его перстней зашипела — гладкая чешуя пришла в движение и заструилась вокруг пальца.
Лукин сделал полшага назад. Анна почувствовала, что рука его дрожит. Поздно, подумала она. Поздно отступать.
— А вот у нее, — сказал старик, — все решается именно сейчас. Сегодня. И она уже знает, что бывает, когда все двери закрываются. — Он поднял толстую, отполированную до блеска палку, на которую опирался все это время и с силой воткнул ее в кучу мусора перед собой.
Кажется, свалка содрогнулась. Может быть, им показалось, но тяжелые пласты в глубине многотонной смердящей туши пришли в движение. Словно коварные плывуны, они стали буквально оседать под ногами, засасывая людей внутрь.
— Идем, — быстро сказал старик, хватая Анну за руку. Он удивительно проворно заскользил по краю мусорной насыпи, проваливающейся за ними в бездну: — Времени нет!
Непонятно как (многое из того дня напрочь оказалось стерто в голове Анны), они спустились вниз, к машине. Лукин открыл заднюю дверь, пропуская старика — и тот, бряцая своими безделушками, взявшись за верхний край двери, протиснул крупное тело внутрь. Машина ощутимо просела, словно не человек, а огромный медведь взгромоздился на заднее сиденье.
— А как же собака? — спохватилась Анна, вспомнив про пса. Его тоскливый, невыносимо жуткий вой разливался по безмолвной мусорной пустыне, вызывая оторопь и желание как можно быстрее покинуть это гиблое место.
Лукин умоляюще глянул на Анну, но дверь перед стариком не захлопнул. Тот молча сидел в машине, глядя перед собой. Его лицо ничего не выражало, но он будто страшился этой тесной кабины и замкнутого пространства на заднем сидении.
Несколько мгновений спустя старик встрепенулся, тряхнул головой, в ухе его зазвенело несколько колечек — только сейчас Анна их заметила и поразилась: пожалуй, впервые в жизни она видела пожилого человека, мужчину, дедушку, который, судя по возрасту, участвовал в войне — с проколотыми ушами. Ее глаза расширились. В восьмидесятых годах подобные украшения у мужчин в Советском Союзе — немыслимое дело. Может быть, для американских хиппи, фотографии которых нет-нет, да и появлялись на страницах журнала «Огонек» в связи с Олимпиадой-80 это было привычным делом, но в стране Советов точно не приветствовалось.
— Тифон… — повел носом старик, точь-в-точь как дикий медведь и в тот же миг вой прекратился. Лунный пейзаж обвалился в пустоту, замер, горы мусора повисли в небытие — такую тишину Анна никогда не слышала, уши словно ватой заложило, и она мотнула головой. — Тифон останется сторожить вместо меня. Надеюсь, он справится.
— А с вашим… где вы живете… с вашим жилищем ничего не случится? — голос Анны прозвучал как чужой.
— Моим жилищем? — старик ухмыльнулся. — У меня нечего взять. Но если кто-то решит поживиться, боюсь, он будет жалеть об этом вечно… — его глаза полыхнули серебряным огнем. Анна вздрогнула. — Поехали, доктор, — отрывисто сказал старик, вновь опуская голову к полу. Ему явно было не по себе. — Времени нет.
Анна забралась на переднее сиденье. Лукин развернул копейку, и посмотрел в левый верхний угол лобового стекла. Анна повернулась влево. Там, наверху стоял худой ободранный пес — он смотрел на отъезжающую машину, словно все понимал. Почему он не ринулся за машиной, почему не залаял, не попрощался с хозяином и как он вообще понял, что его оставляют тут одного?
Они домчались до больницы за рекордные сорок минут. Старик всю дорогу молчал и смотрел в пол. Лишь когда они въехали в город и огни осветили улицу, в машине стало светлее, он приподнял голову.
— Вы жили в Огненске? — спросила Анна. — Или вы не отсюда?
Он не сразу ответил, рассматривая здания и пустынные улицы.
— Я не из этих мест. Но… этот город напоминает мне… — он вздохнул и не договорил. — Долго еще ехать?
— Почти на месте, — ответил Лукин.
Они заехали на стоянку городской больницы. Окна реанимации светились голубоватым светом.
Анну снова стала бить дрожь.
— Не волнуйтесь, — сказал старик, выбираясь из машины. — Все будет хорошо. Он подал ей руку.
При взгляде на его пальцы, увешанные странными перстнями, которые совсем не походили на игрушечные или бутафорские, найденные на свалке, ей и вовсе стало не по себе. Огромные, из белого золота или платины, увенчанные черными и кровавыми камнями, горящими в свете уличных ламп — с головами тигров, змей, драконов, сделанных настолько искусно, что звери казались настоящими, только замершими на руках своего хозяина.
— Откуда у вас это… — Анна смутилась, но не могла не спросить, она чувствовала, что должна спросить.
Старик выставил пятерню перед глазами. Ей показалось, что перстни на его пальцах шевелятся — но, конечно, это была лишь игра света и тени, блики на светлом металле.
Он подмигнул ей, в глазах пробежала волна, от глубины которой она чуть не задохнулась, потом взялся пальцами за средний палец и стянул перстень с головой змеи, из пасти которой выглядывал раздваивающийся язык. На месте глаз у змеи сверкали два камня цвета рубина, чешуя переливалась, словно живая.
— Возьми. Подаришь сыну, когда вырастет.
Она замотала головой, но он взял ее руку и вложил туда перстень, потом закрыл ее кулак и сжал.
— Не потеряй.
— Идем, быстрее, — позвал Лукин.
Старик засеменил ко входу. Анна, покачиваясь, шла за ними. Перстень жег руку. Она не замечала, как по щекам стекают горячие слезы.
— Вам придется остаться здесь, — сказал Лукин Анне. — А вы — со мной. Старик поплелся за доктором в темноту больничного коридора. В больничном окружении он казался самым обычным старым человеком. Перед тем, как скрыться за поворотом, он повернулся, и Анна увидела его глаза — черные и бездонные.
Через три с половиной часа ожидания, когда безвестность то и дело повергала ее в пучину отчаяния, выворачивая наизнанку и заставляя при каждом стуке шагов в темноте неметь сердце от ужаса, в длинном коридоре появился белый халат, который она поначалу приняла за призрака. В больнице к этому часу уже давно никого не было, даже дежурный на первом этаже клевал носом.
Анна вскочила. Сердце забилось со скоростью парового молота. В горле и висках застучало, ноги, едва она поднялась — подкосились и она чуть не упала.
Это был доктор Сапрыкин — уставший, с темными кругами под глазами, на лбу испарина. Лицо его, куда вглядывалась Анна в надежде определить результаты операции ничего не выражало.
— Доктор… — упавшим голосом сказала Анна и отшатнулась. Она бы, наверное, упала, но Сапрыкин успел подхватить ее и удержать.
В его лице может быть ничего и не было кроме усталости, но все же Анна уловила шестым чувством, материнским чутьем, — он был не удивлен, он был шокирован и потому его глаза были так широко открыты, будто он только что столкнулся с чем-то, не входящим в узкий круг его научных представлений.
— С мальчиком все хорошо, — выдохнул он. — Мы успели. Понимаете? — Он взглянул ей в глаза. — Наверное нет. Наверное, вы не понимаете. И я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю… — тут он начал нервно смеяться, и Анна поняла, что у него нервный срыв, он не контролирует себя. — Хотя не-ет, я-то как раз понимаю! Мы сделали это! Вопрос — как? Как мы это сделали? Кто мне на него ответит? Мы же все неверующие, атеисты-коммунисты… — Он посмотрел на Анну, отпустил ее руку. — Вам конечно, повезло, что вы такая… не спасовали, не испугались пойти к черту на кулички, ночью, одна! Лукин не в счет, мальчишка… хотя он молодец, не спорю. Таких бы побольше, чтобы душой болел и не боялся ничего. Не боялся, как я боюсь… Господи… — Сапрыкин поднял руки к больничной люстре и в этом театральном жесте не было ничего театрального, — Господи, — прошептал хирург одними губами… — упокой его душу и прими в свое царство небесное. Он это заслужил.



Глава 27

Осень 2014 года
Андрей очнулся. Можно ли назвать воскрешение — пробуждением и чем сон отличается от смерти? Он заснул давным-давно, в прошлой жизни, и чем была та жизнь, что хорошего он в ней сделал, кому принес пользу и каких бед натворил? Все меркнет в одно мгновение, все становится несущественным, неясным, неразличимым, теряет свою суть и сущность, перемалывается в песках времен и плотном мареве небытия.
Какое время суток? Какой день и год? В каком он времени и кто он такой? Андрей поднял руку. Перстень на указательном пальце блеснул серебристой чешуей, змея ощерилась, ее красные глазки отливали решимостью и бесстрашием.
Он повернулся к стене.
Сегодня? Вчера? Смутные образы толклись у ворот памяти, но не решались войти — их неясные тени как болезненные предвестники першили горло, хотя до самой болезни было еще далеко.
Что это? Он увидел полоску, оставленную ручкой. Отковырнул пластиковое покрытие стены. Цифры. Много цифр, написанных будто бы его почерком. Кто их писал? И когда? Последняя цифра пятьдесят девять. Цифра «59», кривая, выведенная в спешке, чужой рукой, но эта рука, без сомнения принадлежала ему.
Андрей вспомнил договор, который подписал вчера и… потом девушка, кажется ее звали Маша… да, точно, Маша, попросила у него ручку. Он дал ручку и — что потом? Маша вроде бы сказала, что медицинскую комиссию прошло тридцать восемь человек, они порадовались, что оказались в их числе. После была лекция. По окончании которой они поднялись и… начали выходить, когда, когда…
Что-то или кто-то упорно мешал ему думать. В голову словно впивались клещи, щупальца опутывали мозг, и тот отказывался соображать как обычно — быстро и четко. Наверное, что-то наркотическое, подумал он лениво. Ощущения были сродни тем, что возникают во сне, когда не можешь двинуться с места — тело деревенеет, враг надвигается, и вместо того, чтобы бежать во весь опор, ты едва плетешься, тягучий, липкий воздух мешает двигаться, дышать, говорить, думать и, кажется, нет ни единого шанса проснуться.
Человек упал в обморок. Стоял на кафедре, показывал слайды, рассказывал, что наши шестьдесят дней… кажется, теперь понятно, откуда эта магическая цифра, и внезапно, когда вся группа покинула актовый зал — лектор грохнулся на пол. Лу…кин. Заведующий лабораторией. Знакомое лицо у этого Лукина, но где он мог его видеть? Нет, вряд ли. Нигде. Они никогда и нигде не пересекались.
Потом они с Машей… Маша… странное теплое чувство разлилось в голове и груди, странное. Он здесь вообще-то по другому поводу, потому что… дочь.
Андрей вздрогнул. Он почти забыл о Саше. Как такое возможно? Забыть о человеке, ради которого он согласился на все это? Как может память о самом жутком событии в его жизни выветриться, словно ничего и не было?
Что бы не значили эти цифры на стене, написаны они его почерком и, вероятнее всего, по крайней мере, больше всего похожи на дни, календарь, даты. Только зачем? Числа зачем-то надежны скрыты от посторонних глаз и сделано это весьма изобретательно, значит он чего-то опасался. Аналитический склад ума и журналистские привычки позволяли ему соображать даже в ситуации, когда мозг отказывался нормально работать. Удивительно, но он чувствовал себя отлично, если не сказать больше — легко, свободно, славно вчера родился. Единственная проблема — мозги. Преодолевать сопротивление собственного мозга было чрезвычайно трудно.
Если он все правильно понимает, элементарная логика подсказывала: что-то пошло не так. Случилось что-то незапланированное или, наоборот, запланированное, но о чем их не предупредили. Скрыли. И вся группа на самом деле находится здесь уже два месяца. Пятьдесят девять долгих дней.
Он перевернулся на другой бок. Темно. Судя по всему, ночь или ранее утро. Меж длинных лент вертикального жалюзи было заметно, как мелкие быстрые снежинки заметают окно. А ведь вчера был разгар осени, тепло и уютно. Вчера… когда оно было, это вчера…
Камера, вспомнил он. Камера! За тобой следят сверху. Красный глазок, хитрый глаз надсмотрщика, его нужно перехитрить во чтобы то ни стало.
Откуда он об этом знает?
Шестьдесят дней и ни дня он не помнит. А что будет сегодня? Испытания закончены. Что будет с ними дальше? Загрузят в автобусы и вывезут в город? Зачислят деньги на карточку, может быть, покажут в какой-нибудь телепередаче про здоровье. Здорово жить. Да.
Знает ли Лукин, что у группы стойкая амнезия после курса? Причем, судя по всему, это случилось сразу, после первого же укола, в тот день… Каким-то образом Андрей приходил в себя — неизвестно благодаря или вопреки чему и оставлял заметки, неряшливые зарубки в виде чисел под пластиковыми обоями.
Он не мог понять главного — что вообще происходит. В его голове раздавались обрывки голосов — часть он будто бы узнавал, это явно были члены группы, часть была совершенно незнакома, люди разговаривали сами с собой, что-то бубнили, ругались, участвовали в совещаниях, спорили, стонали, некоторые сладострастно охали и в эти моменты Андрей непроизвольно дергался — они жили в нем, появляясь и исчезая без видимой на то причины, словно он настраивался на какую-то особую волну, где транслировали все эти странные звуки.
Иногда ему казалось, что он слышит Марию. Машу. Это был ее голос. Она металась, потому что не понимала, что происходит, ей было страшно. День за днем, все отчетливее она звала Петю, просила у него прощения, говорила, что это ради него, она заработает денег и они уедут из Огненска навсегда, подальше от жуткой вони, только нужно еще немножко потерпеть, иначе им не выбраться. Дима везде их найдет, его профессия — ловить людей.
— Здесь со мной в группе один парень, — сказала как-то она и Андрей вздрогнул, так отчетливо раздался ее голос (в голове). — Он помог мне заполнить договор, а потом мы вместе были на лекции про то, что будет происходить дальше. Тебе было бы интересно, показывали вирусы на большом экране, как они попадают в организм, проникают внутрь, заражают и отравляют клетки и как с ними борется вакцина. Еще мы вместе были в столовой, он такой умный, тебе бы он точно понравился… Ты по мне скучаешь, малыш? Я знаю, что скучаешь. Потерпи еще чуть-чуть. Обещаю, я скоро приеду и мы свалим из этой чертовой дыры навсегда! — Потом она молчала, но дыхание ее все равно было слышно, взволнованное и испуганное. — Он тебя не бьет? — спрашивала она, как бы извиняясь. И был это не вопрос, а мольба потерпеть, потому что она знала — бьет и очень свирепо.
Андрей повернулся на койке. Рядом, на стуле висела его одежда — белые штаны, рубашка и халат. Приметная форма, в такой трудно скрыться. Камера смотрела прямо на него, подмигивая красным светодиодом. Он поднялся с постели, покачиваясь, направился в туалет. Там пустил мощную струю в унитаз, смыл. На батарее висело два махровых полотенца. То, что нужно. Он взял их в охапку, подумал, скатал в трубу.
Была не была. Сегодня последний день и нужно уходить. Нужно срочно уходить, свербел внутренний голос. Откуда он знает? Вдруг происходящее — всего лишь побочный эффект эксперимента и своим бегством Андрей сделает только хуже? Сделает хуже Саше, — ученые так никогда и не узнают, что стало причиной ее комы. Не смогут помочь другим детям. И все из-за его малодушия. Не лучше ли все честно рассказать Лукину?
Андрей остановился в дверях туалета. Он не страдал нерешительностью, однако взгляд на окно палаты, за которым промозглый ветер кидал хлопья снега, задувая тишину свистящим гулом, заставил его задуматься.
Куда он сейчас пойдет? Институт забит охраной — это он хорошо запомнил пропускную систему административного здания, исследовательский же корпус и подавно. Камеры на каждом шагу, посты на этажах и внизу, проскочить незаметно не получится. Даже если он выйдет наружу, где его одежда? Заметь, сказал внутренний голос, твоя осенняя курточка, джинсы и летние кроссовки с сеткой, чтобы нога дышала. Ты точно уверен, что, оказавшись за оградой (допустим, ты ее преодолел), тебе хватит сил, и, главное, запасов тепла добраться до дороги, по которой и днем машины ездят очень редко? Сейчас, судя по погоде, минус десять, а то и пятнадцать. Хорошенько подумай, прежде чем что-либо предпринимать.
В нерешительности он положил полотенца на место, прошел к кровати и лег, закрывшись одеялом. Да, план тухлый, не сработает. Самое неприятное, что он не знал диспозиции — что случилось, что произошло, как на это реагирует администрация, начальник лаборатории и почему никто не обращает внимания на их состояние.
Или же такое творится только с ним. Только он один из всей группы не помнит, что происходило вчера, позавчера, неделю назад… он помнит только день, когда им сделали укол. Первый укол вакцины.
Андрей судорожно закатал рукав майки. Если уже шестьдесят дней его обкалывают, то рука должна распухнуть. Всмотревшись в полутьме палаты в собственное предплечье, он ничего не обнаружил. Даже след от первого укола, если тот вообще был (теперь и в этом Андрей начал сомневаться), тоже пропал. Исчез. Ни точки, ни прыщика, ни припухлости — ничего. Только след вакцины от оспы, сделанной в глубоком детстве — два вытянутых овала, один над другим. И все. Значит, заявления про несколько уколов — байки. Хотя след мог исчезнуть.
Голова пухла от предположений. Конечно же это не Кащенко, хотя пейзаж из окна очень похож. Он мог бы поверить, что находится в психушке, если бы в палате присутствовал хоть один атрибут единственной болезни, точнее, состояния, из-за которого он мог туда попасть — белой горячки. А именно — смирительная рубашка, наручники, веревки для фиксации, кляп, привинченная к полу мебель. Решетка на окне. И если все эти усмирительные приспособления могли отсутствовать по вполне понятным причинам, например, он уже в стадии выздоровления, то решетки на окнах в Кащенко были везде. Даже в кабинете у Марка Иосифовича Каплана, главврача городской психиатрической больницы, стояли толстые решетки и не потому, что он хранил что-то секретное, а потому что прыгать из окон, вышибая головой стекло было у психов одним из немногих доступных развлечений.
Здесь не было даже намека на решетки.
И цифры. Прильнув к стене, так чтобы возможный наблюдатель не смог ничего разглядеть, он снова отвернул кусочек обоев. Пятьдесят девять. Цифра шестьдесят отсутствовала. Сегодня.
Может быть, сейчас.
Мозг лениво перебирал варианты, отгородившись от внешних шумов. Андрей задремал, а может быть, и уснул, потому что не услышал, как в семь утра сменилась охрана на этаже и снявшийся в вахты пост пошел на отдых в соседнее здание — вся охрана во время испытаний проживала исключительно на территории института. А в девять утра открылись центральные ворота, на территорию комплекса въехал джип директора института и начался переполох: сначала по палатам пробежал охранник с мрачным лицом, приказав никому не выходить. Затем, в девять утра, когда у них обычно начинался завтрак, прошли еще двое — Андрей их никогда не видел, плотные, один здоровяк в кожаной куртке, второй поменьше ростом, белобрысый — они обыскали каждый сантиметр палаты, хотя прятаться было негде. Разве что под крышкой унитаза.
Может быть, внеплановая проверка или инспекция. Но что-то ему подсказывало, что случилось нечто более серьезное. Форс-мажор. Конкуренты пытаются сорвать испытания — такой вариант тоже нельзя было исключать. Или… террористы. В конце концов, когда его терпение начало иссякать, разрешили идти на завтрак.
И только когда Андрей пересек черту, отделяющую столовую от остального корпуса и увидел людей, сидящих за столами, стоящих с подносами возле раздаточной, он наконец, убедился — происходит что-то странное. Мало того, что у него было стойкое ощущение, будто он видит этих людей впервые, так еще и разговоры — все разговоры, он прислушался, стараясь не пропустить ни слова — сводились к тому, когда же все начнется. Когда начнется вакцинация.
Мурашки поползли по его спине.
Он взял себе салат из свежих овощей, стейк из лосося, чай и булочку. Направившись к столику, совершенно ошарашенный, он чуть не столкнулся лицом к лицу с красивой девушкой. Мария?
Она улыбнулась первая.
— Ох, простите, я вас чуть не сбила!
Андрей открыл рот, потом закрыл его. Он не знал, что сказать.
— Меня зовут Маша, — сказала она, улыбнувшись. — Вы мне ручку дали и помогли заполнить договор вчера, помните?
Андрей кивнул.
— Д…да. Конечно… — Он опустил поднос на стол. Руки дрожали.
— Можно я к вам подсяду? — спросила она. — Только возьму что-нибудь, — она обернулась в нерешительности.
— Подносы в углу слева, а раздаточная прямо по курсу, — сказал Андрей, испытывая жуткое чувство дежавю.
Люди вокруг жевали, разговаривали, но было видно, — все напряжены, будто чего-то ждут.
Маша вернулась довольно быстро.
— Значит, мы прошли? — сказала она, улыбаясь. Улыбалась во всем зале только она одна. — Можно нас поздравить.
— Поздравить? — эхом спросил Андрей.
— Ну да, из всей толпы после комиссии осталось только тридцать восемь человек. Я считала. Кстати, скоро лекция. Нужно поторапливаться. — Она принялась за индюшачью грудку.
Андрей покрылся холодным потом. Получается, они встречались каждый день — именно здесь и… говорили одно и тоже. Каждый день в течение двух месяцев. И никто ничего не заподозрил. Ни у кого не возникло и мысли, что испытания давно идут не по плану. Что же это за вакцина? В любом случае, значит администрация в курсе происходящего, слышны разговоры и каждый день пациенты задают одни и те же вопросы. Если, конечно, и с ними не приключился своеобразный «День сурка». Скорее всего, никакой лекции не будет, подумал он. Вряд ли кто-то будет проводить лекцию каждый день в течение двух месяцев, только чтобы создать видимость нормальности. Скорее всего, уже здесь, в столовой они… снова и снова теряют память. Потому что именно здесь им дают препарат или его суррогат — прямо во внутрь. Вместе с едой, питьем, салатами, кофе, булочками и десертами. Так проще всего.
— Что с вами, Андрей? — Маша посмотрела на него полусонным взглядом.
— Что-то я наелся, — сказал Андрей, продолжая делать вид, что тыкает вилкой в салат. Наверняка, тот, кто все это затеял, наблюдает за каждым их шагом.
— Доктор предупреждал, что питаться нужно хорошо. Организм должен бороться с заражением, выделять антитела. А для этого ему нужна энергия. Так что, не отлынивайте. — Маша откусила кусок индюшатины и принялась тщательно пережевывать.
Андрей положил ей руку на бедро и сжал. Он сделал это рефлекторно, но времени на раздумья не было.
— Не ешь это. Продолжай жевать, но не глотай. Выплюнь в ладошку, — сказал он тихо.
Маша дернулась. Любой человек, если коснуться случайно его бедра — дернется.
— Что происходит? — спросила она, прекратив жевать.
— Сначала выплюнь.
Она выплюнула кусок индюшатины и положила в тарелку, прикрыв салфеткой.
— Андрей…
— Мы с тобой обедаем в этой столовой вот уже два месяца. Каждый чертов день. Посмотри в окно. Тебя ничего не удивляет? — скупым жестом он кивнул на завешенные узорной тюлью окна. — Когда мы сюда пришли и обедали впервые, на улице было плюс двадцать… только не вскакивай, прошу. Я не сумасшедший.
Она недоверчиво покосилась на людей из группы, мирно беседующих за столиками, часы, секундная стрелка которых продолжала свой бег по кругу, взглянула на приоткрытую дверь столовой — из холла раздавался звук включенного телевизора, показывали какой-то старый фильм, она узнала его по музыке, но не могла вспомнить название — то ли «Девчата», то ли «Весна на Заречной улице».
Он конечно, понимал, что убедить ее вряд ли удастся. Потому что он сам себе не верил, пока не увидел цифры, но сейчас он не мог привести ее в свою палату, отвернуть обои и показать эти странные доказательства.
— Андрей… мне кажется, ты… преувеличиваешь. Прошло уже много времени, поэтому зима, идет снег. Исследование было рассчитано на два месяца. В ноябре почти всегда идет снег, бывают даже бури и метели.
А вдруг она как-то с ними связана, подумал он. Вдруг они тут все связаны в какую-то сеть и могут друг с другом общаться на расстоянии? Тогда его откровения сейчас могут сослужить ему дурную службу. Никто, ни один человек вокруг не выказывает беспокойства. Будто, так и надо. Разве это не странно?
— Ты помнишь вчерашний день? — спросил он, покачивая стакан с чаем в руках. — Попробуй, вспомни.
— Вчерашний день? — Она задумалась. Только что она говорила одно — про зиму и долгий эксперимент, а теперь может вспомнить только то, что вчера стояла в актовом зале и слушала лектора, объясняющего принцип действия вакцины. А потом они пошли в палаты и… — я… я помню только… лекцию и как мы с тобой…
— …пошли в палаты, где должны были прочитать инструкцию, которая лежит на кровати, запаянная в пластик.
— Да. А что в этом…
— Но сейчас зима. Ты, когда вставала, смотрела в окно?
— Нет. В палату пришли какие-то люди и все перевернули вверх дном. Каждый сантиметр. Спрашивали, на заходил ли кто. И что я помню.
— И что ты ответила?
— То же, что и тебе. То есть… а разве мы не вчера подписали договор? — кажется, до нее начинало доходить.
— Два месяца назад. Прошло шестьдесят дней.
Вспышка боли внезапно пронзила его голову. Он поставил стакан на стол и сжал виски, которые разрывались
здесь кто-то есть человек он враг не перешел чужой убрать где он найти срочно среди нас чужой обезвредить сейчас убить
от шума чужих мыслей, как переговорной рубке горячей линии бывшей жены.
Голоса были механическими, похожими на сообщения коротковолновых радиостанций или трескотню полицейских раций — без эмоций, они констатировали факт и требовали принятия мер. Ничего личного.
Андрей покосился. Если ничего не сделать, они, кем бы они ни были, обнаружат его. Судя по реакции отвлекшихся от завтрака людей, поиски уже начались. Та самая преподавательница вуза, черная бестия, кажется, Фельдман, которая высказывала претензии институту, начала озираться, близоруко сощурившись. Модный пенсионер с серьгой в ухе откашлялся и развернулся на стуле, протирая салфеткой руки — делал вид, что занят, но на самом деле оглядывал столовую. Каждый из них начал вести себя, словно последовала команда «Ищи, фас!».
Он посмотрел на Марию. Она хмурила брови, пытаясь справиться с какой-то внутренней задачей, выглядящей неразрешимо.
— Они улавливают себе подобных, потому что заражены одним и тем же вирусом. Шестьдесят дней нужно было, чтобы вирус полностью завладел организмом и получил контроль над мозгом. Жизненная задача вируса — распространение. Как только вирус получить полный контроль, основной задачей станет распространение. Сначала в город, потом в Москву и дальше по всей стране и миру. Если они почувствуют, что ты не под контролем, то избавятся от тебя. Ты должен скрывать свои мысли. Полная пустота в голове.
— Как это сделать? Где я возьму эту пустоту, если я постоянно о чем-то думаю.
Андрей протянул руку, взял стакан с чаем — это был тот самый чай, он узнал его запах и вкус, даже цвет — и тот совпадал. Сделал хороший глоток. Мысли — разумные, тревожные, тягучие, пульсирующие, — разом улеглись, словно кто-то посадил их на цепь и запер в чулане, а ключ положил в карман.
— Я пошутил, — сказал он Маше. — Скоро первая вакцинация. Это все волнение. Доктор сказал, что для выработки антител нужно много энергии. Доедай. Скоро пойдем.
Маша оглянулась.
Кажется, среди нас чужой, — сказала она ему, не открывая рта.
Кажется, среди нас чужой, — ответил он ей, поворачиваясь на стуле. — Нужно его найти.
В столовую вошли люди в серых костюмах. Они прошли меж столов, оглядывая присутствующих.
— Здесь его нет, — услышал Андрей и влился в общий хоровод мыслей: — «Здесь его нет» — сказал он, не открывая рта.
В голове повисло тугое, черное молчание. Как на свалке, когда два ужасных пса заметили их. Они почуяли чужих. Запах. Мысли. Чувства. Но не тронули, не растерзали. Хотя, могли. Однозначно, могли. Что его спасло тогда, он до сих пор не понимал.
Скорее всего… он был одним из них, но… другим. Каким-то другим. С ним что-то случилось. Мать рассказывала о каком-то происшествии — но никогда не вдавалась в подробности. Говорила только, что он родился заново.
Он сбежал, — услышал Андрей. — В шесть тридцать три открыл дверь своей палаты, беспрепятственно прошел через охрану, оделся в гардеробе, миновал проходную на воротах и ушел. Мы не можем его обнаружить, потому что на улице мороз. Мы его потеряли. Вызвали директора института и зама. Иначе могут появиться вопросы. Пока основная группа не покинет институт, все должно идти по плану.
— Сообщили, что есть еще чужие.
— Процесс трансформации почти завершен, но полный контроль будет установлен не над всеми. Сбор через час в актовом зале. Чужих устранить.
Незнакомые Андрею люди в костюмах прошли между рядов. Он отчетливо слышал их мысли. Слишком отчетливо. Он боялся шелохнуться. Мария смотрела на людей испуганно-зачарованно.
— Его здесь нет.
— Но мы слышали, что он тут.
— Возможно, процесс трансформации не завершен до конца. Мы найдем его в актовом зале перед выездом.
В голове у него была тьма. Мысли этих странных людей проскакивали в плотной тьме подобно искоркам и тут же затухали, а он наблюдал за ними откуда-то сверху.
Завтрак заканчивался, но все, кто находился в столовой, продолжали сидеть. Разговоры прекратились, повисла тишина, изредка разбавляемая стуком ложки или вилки о тарелку.
Он боялся подумать. Боялся, что они услышат его мысли. И сидел, замерев, отражая в сознании наблюдаемую картинку — скопище молчащих людей, уткнувшихся в столики и подносы.
Ты можешь думать, только не транслируй мысли наружу. Как в игре. Помнишь, ты играл человечком, который бежал и стрелял, а ты управлял, наблюдая за ним сверху. Человечек ни о чем не думал, за него думал ты. Попробуй.
Нет. Я так не могу. Что за бред.
Люди зашевелились. Кто-то опять уловил его мысли. Андрей уставился в окно, там бесновалась пурга. Снежинки кружились, падали, завихрялись, их кидало в стекло и скручивало в спираль, они собирались вместе и вновь разбегались, рассеивались, чтобы через мгновение яростно кинуться в атаку. В его зрачках остались только эти снежинки, тонущие в черном омуте — мысли исчезли, темная гладь расступилась.
На него смотрело пугающее око бездны.



Глава 28

Осень 2012 года
— Папа, папочка, а давай поиграем с тобой в игру, — Саша легонько тронула его за рукав. Андрей печатал новую статью в новый выпуск экспертной колонки городского портала, его пальцы скользили по клавиатуре ноутбука.
— Малышка, папа работает, статью сочиняет на завтра. Подожди чуть-чуть. Допишу и поиграем. — Он принялся снова строчить по клавишам, но тут вдруг понял, что мысль, всегда опережающая пальцы как минимум на несколько слов — утекла. Он потерял нить рассуждений. В такие моменты Андрей обычно злился, иной раз продолжить текст в нужной тональности не получалось, как он не старался. Если не успел записать, или хотя бы сделать наметки парой слов или голосовую запись в диктофон, считай — пропало.
Он посмотрел на экран ноутбука. Буквы выстроились ровным рядом и в начале нового предложения, оборвав мысль на полуслове, мигал проклятый курсор.
«… мало того, что свалка непомерно разрослась, к ее эксплуатации подключились столичные фирмы и организации, не имеющие на это права. На волне протестов жителей Москвы и близлежащих городов, владельцы мусорных полигонов ищут новые площади и резервы — уже подальше от столицы. Свалка близ Огненска поначалу не представляла никакой экологической опасности, хотя тридцать лет назад, те, кто ее начинал, должны были задуматься, что рано или поздно, ручей, протекающий в непосредственной близости подвергнется загрязнению. Тогда никто не думал, что отходы могут быть столь ядовитыми и способны отравить целый город. Химические вещества и опасные яды утилизировали в безлюдных местах, а на свалку свозили в основном, бытовой мусор, не представляющий опасности.
Но с перестройкой и последующим ростом столичной промышленности все изменилось. Либерализация экономики привела к тому, что все забыли об экологии. Когда же столичные власти решили очистить столицу от мусора, коммерсанты просто-напросто перенесли свалки подальше от города. Более подходящих мест, чем готовые полигоны возле небольших городов, найти было трудно. Только мало кого заботило, что они не рассчитаны на такие объемы.
И теперь…»
— Ну па-ап… совсем чуть-чуть, я знаю новую игру! — Саша не унималась, а у него в голове крутилась чертова концовка: «и теперь…»
Что — «и теперь»? А ничего. И теперь все будет по-старому, а может быть, даже еще хуже, дорогие граждане. Потому что у нашего маленького города нет ни денег, ни власти что-то изменить. И ваш голос, которого, впрочем, нет (есть обращения пары-тройки неравнодушных граждан и все), никто не услышит. Безумный, пробирающий насквозь, выворачивающий наизнанку норд-ост не оставил вам шанса. И черная вода, эта липкая вонючая слизь, течет через сердце города, незаметно отравляя и умерщвляя его обитателей.
Вот что он должен написать. Да. Это было бы честно. Серебристая змея на его перстне сверкнула красными глазками.
— Только одну маленькую-премаленькую минуточку, всего одна игра… — молила Саша, стоя у левого локтя.
Андрей всматривался в экран. Сзади прошла жена, он почувствовал ее недовольство — по спине скользнул взгляд. Ничего не сказала, скрылась на кухне с журналом в руке. Боковым зрением Андрей заметил пастуха и овец на обложке.
— Сейчас, дорогая… вот-вот, допишу предложение…
Разве кто-то хочет знать правду? Кому она нужна? Редактору? Очень вряд ли. Лезнеру нужны просмотры, лайки, репосты. Чтобы на портале продавалась реклама. Конечно, иной раз правда продается лучше лжи или полуправды. Ложь — это слишком примитивно. Любую информацию можно вывернуть так, как того требует ситуация. Лезнер негласно сотрудничал и с администрацией, и с силовиками — они поставляли ему информацию в обмен на лояльность. Городской портал в эпоху угасанию бумажных СМИ, радио и телевидения постепенно набрал такой вес, что поневоле власти пришлось пойти на сотрудничество — собственные электронные СМИ вяло болтались в конце списка посещаемых ресурсов.
«Проблема есть и ее нужно решать. Одним криком делу не поможешь», — набрал Андрей. «Нужны взвешенные решения городских властей, коммерсантов, эксплуатирующих мусорный полигон, а также экологических органов».
Да. Взвешенные действия на похоронах. Это как раз то, что нужно. Осторожнее, не трясите гроб слишком сильно, покойник может ушибиться, вы делаете ему больно.
— Ну па-а-поч-ка! Давай поиграем! Ты уже написал все, что нужно, хватит уже…
Жена выглянула из-за косяка двери.
— Поиграй уже с ребенком, сидишь, ничего не делаешь! Целыми сутками на работе пропадаешь, приходишь и дома побыть не можешь, снова в свой компьютер! — она говорила отрывисто, кидая фразы наотмашь.
Андрей подавил раздражение. Он работал день и ночь не потому что ему это нравилось, ему хотелось переселиться в новый дом, купить новую машину, съездить, в конце концов, в отпуск… но вечно ни на что не хватало.
— Ну давай! — сказал он Саше, улыбаясь. — Что за игра?
— Очень простая игра! — Саша запрыгала на одной ноге, довольная, что, наконец, папа освободился. — Ты загадываешь цифру, а я ее называю. От одного до десяти. В садике я у всех угадала, — похвасталась она. — Даже Зоя Викторовна три раза загадывала, и я угадала!
Андрей скорчил забавную рожицу.
— Да ты у меня маленькая угадальщица! Ладно… сейчас, дай подумать… — он свел брови, наморщил лоб. — Есть! Есть, я загадал.
— От одного до десяти?
— Точно.
Саша прикрыла глаза ладошками. Ее смешные косички, перетянутые красивыми розовыми бантами, лежали на худеньких плечах.
Она покрутилась у стола, приоткрыла один глаз. Свет от лампы на столе отразился в ее зрачке — туго скрученная вольфрамовая спиралька, яркая до невозможности — Андрей уловил эту вспышку, прежде чем она закрыла глаз рукой.
— Папа! — воскликнула она. — Ты играешь не по правилам!
Андрей смутился.
— Я еще не знаю этого числа! Ты же сказал, от одного до десяти, больше мы не проходили!
Он загадал тринадцать, свое любимое число. В конце концов, какая разница, что загадывать, ребенку всегда можно подыграть, чтобы она не разочаровалась, и игра была в радость.
— Тебя же попросили! — Жена снова выглянула из-за стенки.
Андрей отмахнулся.
— Да я же… Ладно, Саша, прости, это я случайно. Голова занята статьей, и я просто автоматически загадал свое любимое число.
— Любимое-прелюбимое?
— Да.
— А там есть один как палочка?
Андрей почувствовал, как мурашки пробежали по спине.
— Д…да. Есть такое. Давай я сейчас по правилам загадаю.
Она сжала кисти в маленькие кулачки.
— А еще… а еще там было как… — она напряглась и лицо ее, довольное и счастливое вдруг напряглось: — как змея? Папа…
Андрей взглянул на свой перстень, глаза змеи пылали.
— Ты… откуда ты знаешь? Это цифра три, все верно!
Саша оторвала кулачки от лица — в широко распахнутых глазах, обрамленных густыми ресницами, стояли слезы.
— Ты моя маленькая, — притянул ее к себе Андрей. — Это никакая не змея, а цифра три. И вместе они образуют любимое папино число — тринадцать. Вот, посмотри, — он написал на чистом листе цифру тринадцать. Видишь, это не змея. Это просто цифра.
Саша кивнула.
— Но… там… — она кивнула в пустоту, — там была змея. Я точно видела.
— Нет. Просто цифра. Не бойся. — Андрей успокоил дочку. — Как же у тебя так получается? Не расскажешь?
— А… — сказала она. — Это очень просто. Любой так может, пока… не забудет. Хочешь научу?
— Научишь меня угадывать цифры?
Из кухни вышла жена с тряпкой в руках.
— Чем они там в саду занимаются, ты отводишь ее каждое утро, спроси — чему их там учат, за что мы деньги платим.
— Это я сама, мамочка. Нас этому не учат. Я сама придумала эту игру, — Саша испугалась, что Зое Викторовне перепадет из-за нее.
— А мне нравится твоя игра, — сказал Андрей. — Развивает воображение и интуицию.
— Только я ничего так и не смогла угадать, — отрезала жена.
— Потому что, мамочка, ты не туда смотрела. Я тебе сказала смотреть на экран, — Саша показала куда-то внутрь головы, — и когда надо угадать, ты раздвигаешь шторы, как в кино перед мультиком и на экране видишь цифру. Все очень просто.
— Нет у меня никакого экрана, — сказала Оксана. — И штор тоже нет. Не выдумывай ерунды.
Андрей закрыл глаза и тут же увидел этот экран. Огромный широкоугольный, из одного конца в другой — он был задернут черным полотнищем со складками, а перед ним стояли ряды кресел, обтянутых красной обивкой. Кинотеатр был пуст, не считая одного человека, сидевшего в первом ряду. В темноте Андрей не мог разглядеть, кто это, как ни старался. Только седые волосы спадали на плечи — тусклый свет серебрился в их благородном переливе.
Андрей смотрел на экран. В зале было холодно, очень холодно. Он дыхнул и пар вырвался из его рта.
— Ты готов? — услышал он далекий голос из динамиков.
— Да, — сказал он.
Прозвенело три звонка, один за одним — звонкие, но далекие, они означали начало спектакля. Старик в первом ряду положил ногу на ногу и уставился на экран.
После звонка лампочки над экраном медленно потухли, шторы, дернувшись, начали медленно разъезжаться в стороны.
Загорелся луч проектора — и он увидел цифры. Поначалу они мелькали с такой скоростью, что было совершенно не понять, что они означают. Разный шрифт, толщина, они перекрывали друг друга, прыгали, загорались и затухали, наслаивались друг на друга, но постепенно чехарда на экране замедлилась, и он стал различать отдельные знаки. В голове гудело. Кажется, прошло часа два или три. Он устал следить за мельтешением и, когда его терпение было на исходе, на экране появилась одна единственная цифра, черная на белом фоне, который казался снегом. Впрочем, так оно и было — метель оседала на краях цифры и очень скоро ее невозможно было разобрать, она исчезла, погребенная гигантским сугробом.
Старик три раза похлопал, поднялся и вышел через переднюю дверь. Андрей так и не увидел его лица, лишь седая белая борода развевалась на сквозняке.
— Па-ап! Ты видел? Ну скажи, у тебя получилось? Эй! — Саша тормошила его за рукав. — Угадал?
Андрей медленно открыл глаза. У него кружилась голова, а лицо было таким холодным, словно он только что вернулся с мороза.
— Эта цифра ноль. Как О. Колечко. Пустота. Ничто.
Саша отступила на шаг, а потом вдруг отчаянно захлопала в ладоши.
— Ну во-от! Видишь! Это же просто, а мама нам не верила! Скажи, это просто, пап? На экране? Правда, ты видел ее на экране?
— Да, Сашенька. Все, как ты сказала. Огромный экран и огромная цифра.
— А ты видел там шарик? Там летал шарик, ты его видел?
Андрей поежился.
— Да, — сказал он. — И шарик тоже там был. Кажется…
— …розовый!
— Точно!
Она звонко засмеялась.
— Это просто, это просто!
Оксана зашла в комнату, в ее руках замер открытый журнал.
— Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это… — продекламировала она. — И ты еще потакаешь. Придумали тоже мне экран. Потом воспитатель жалуется, что у детей неврозы, они слишком впечатлительные. Синдром дефицита внимания и все такое. Саша, пора спать, вот папа как раз тебе почитает на ночь сказку. Нормальную детскую сказку, например, про пятачка или принцессу.
Когда Саша уже засыпала, она сквозь полудрему спросила:
— Папа, а ты правда видел цифру на экране?
— Да. Правда.
— А там… там в зале больше никого не было?
Она вдруг открыла глаза и посмотрела на Андрея ясным проникновенным взглядом, от которого ему стало не по себе.
Андрей погладил ее по руке.
— Нет, Саша, никого. Только экран и… шарик. Розовый шарик.
— Ну тогда — хорошо, — сказала Саша и расслабилась. Через пару минут она уже спала. Андрей сидел рядом и гладил ее, не понимая, как это вообще возможно — то, что она ему только что сказала. И кто был тот седой старик с бородой — единственный зритель в мрачном холодном кинотеатре.
Из головы не выходили слова жены. На каждое его действие, к месту и не к месту она постоянно что-то ему цитировала из этих журналов с баранами на обложке. Он уже привык и почти не обращал внимания на это ее увлечение, надеясь, что со временем пройдет. Но оно не проходило.
Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это…



Глава 29

Осень 2014 года
Только сейчас Андрей вдруг понял, что именно его беспокоит больше всего — навязчивый, странный запах. Сладковатый, приторный запах больницы, смешанный с гнилью — так пахло от людей, которые сидели в столовой и что-то ждали.
Он осторожно поднес руку к лицу и понюхал. Может быть, не все пользуются душем, который расположен в палате? Что им мешает? Стесняются? Первые три дня, так было написано в памятке — на время введения вакцины, душ был запрещен. Но потом — никаких ограничений.
Не думать — сложно. Но ведь есть… экран. Кинотеатр.
Он прикрыл глаза рукой, будто о чем-то задумался. Моментально появился белый экран — он светился в темноте прямоугольным светлым пятном. Все те же ряды кресел и жуткий могильный холод. Зал пуст. Андрей присел в ближайшее кресло, которое тягуче скрипнуло под его весом. Неуловимый, но совершенно явный запах гари.
Сколько времени прошло с того момента, как он был здесь в последний раз? Два года. Саша показывала ему фокусы с угадыванием цифр и научила его пользоваться этим странным экраном внутри головы.
Разве память, картины, созданные воображением — подвержены времени, подумал он. И словно в подтверждение этого, черные шторы раздвинулись, но экран остался пуст — звонок, означающий начало сеанса не прозвенел, проектор не зажегся. Он был здесь совершенно один.
Я внутри своей головы и тут больше никого нет, подумал он. Можно оставаться в кресле сколько угодно, пялясь в пустой экран, его никто не обнаружит. Что ж, это уже плюс. Есть время поразмыслить. Жаль, что одного усилия воли недостаточно, чтобы запустить проектор с хорошим блокбастером. Какое кино он хотел бы посмотреть сейчас?
В голову ничего не приходило, потому что все мысли занимал только один вопрос. Самый главный вопрос — что вообще происходит. Если ему не изменяло чутье и зрение, то все члены группы тестирования находятся под влиянием какого-то препарата, возможно наркотика. Не исключено, что такое странное поведение вызвано вирусом, ведь вакцина состоит из ослабленных штаммов. Что если, кто-то ошибся или даже намеренно дал им совершенно не то, что планировалось изначально. Что, если все пошло не по плану? Теперь он точно знал, что эти люди могут общаться между собой без слов, кто-то или что-то их связывает в одну сеть: он слышал их мысли, не каждую, но, вероятно, большую часть, и, скорее всего, они тоже слышали его. Они как будто стали единым гигантским организмом…
Почему за столь длительное время испытаний, почти два месяца, никто не поднял тревогу? Ответ мог быть прост — заражены все. Утечек нет, поэтому и тревоги нет. Все, кто непосредственно занят в эксперименте, под воздействием или гипнозом.
Чего же они добиваются? Кто-то вообще контролирует происходящее или же это самопроизвольный процесс — единичное заражение внутри лаборатории, которое переросло в эпидемию, а та — вот-вот грозит стать настоящей пандемией, ужасом, черной ночью цивилизации. Если только… кто-то их не остановит. Только кто? Лукин?
Значит, нужно выяснить, остались ли в институте неинфицированные люди? Или процесс внутри стен принял необратимый характер. Он поежился. Внутри просторного кинотеатра было очень холодно. Зато безопасно. Ему вдруг показалось, что где-то здесь была Саша, причем, не так давно. Она приходила сюда и смотрела фильм — он был в этом уверен. Подняв голову к потолку, он замер. Там, с правой стороны экрана под самым потолком замер розовый шарик.
Но ведь в тот раз… в тот раз он соврал. Он соврал, чтобы не расстраивать Сашу. А теперь… значит, она здесь была. Это их… это их общий экран и кинотеатр. Как такое может быть?
— Саша? — позвал Андрей. — Сашенька, ты меня слышишь? Ответь! — Озираясь, он встал с кресла, которое успел нагреть, прошелся между рядами. Никого.
А что, если выйти в ту дверь? — подумал он, глядя на деревянную дверь с зеленой табличкой «Выход. Exit» над ней.
Нет. Не сейчас. Он может выйти и больше никогда не вернуться, почему-то такая мысль сразу пришла ему в голову.
Что же делать? Может быть… написать ей? Она умеет читать по слогам. Она сможет прочесть. Он похлопал себя по карманам и обнаружил карандаш и листок с эмблемой института. Такие лежали в общем зале для рисования и заметок. Но здесь же все воображаемое, подумал Андрей. Почему я не могу выдумать какой-нибудь Паркер и хороший блокнот. А еще лучше — диктофон? Он напрягся, сделал пару глубоких вдохов, так что пар клубами вырвался из его рта, закрыл глаза и понял в эту секунду, насколько сюрреалистично все, что он делает, сон во сне, не иначе! И тем не менее, явственно представил диктофон — Сони, такой как у него был на работе, открыл глаза, и… ничего.
Черт!
Зато карандаш и листик — пожалуйста.
«Малыш. Как ты там? Я рядом. Папа»
Где они сидели обычно в кинотеатре, когда на самом деле приходили сюда на мультфильмы? С краю возле центрального прохода на девятом ряду. Очень легко найти, никто не мешает, когда заканчивается сеанс. Он подошел к креслам с номерами 16 и 17 в девятом ряду и положил записку. Она найдет. Андрей снова посмотрел на шарик. Теперь он был уверен, что Саша была здесь. И совсем недавно.
В дверь позади постучали — сильно, настойчиво.
— Андрей, пора в актовый зал. — Он узнал голос Маши.
Стук усиливался, пока он не сообразил, что стучат не в двери, точнее, не совсем в двери.
Наверное, и ей нельзя доверять. Однако… он задумался, с тревогой вслушиваясь в глухой стук, доносившийся извне. Кажется, он знает, что с ней можно сделать.
— Андре…
Он открыл глаза.
— Прости, задремал.
Маша теребила его за плечо.
— Сбор в актовом зале. Нужно идти. Еле тебя разбудила.
Он взял ее за руку. Маша, на удивление, не делала попыток освободиться.
— Идем, — сказал он.
Актовый зал находился на первом этаже. Лаборатория на третьем. Отдел диагностики с нужным ему кабинетом МРТ на втором, но там, разумеется, было закрыто, сегодня суббота, в палате он трижды высчитывал настоящую дату и день недели, покрылся потом от напряжения, боясь сбиться.
Проходя мимо поста охраны, он вслушался в рой мыслей, витающих вокруг. Нестройное жужжание — ни одного связного образа, слова или предложения. Впрочем, с чего он решил, что может читать мысли. Это какой-то бред, не иначе. По правде говоря, он и раньше замечал, особенно в многолюдных местах, как люди, находящиеся поблизости, вдруг начинали говорить без слов. Точнее, он словно сам придумывал им реплики, и наблюдал, какое впечатление это произведет на тех, с кем вели разговор эти люди. Как мастер одновременной игры в шахматы, он придумывал ходы для всех фигур, и они говорили, он так думал, то, что он вложил в их уста. Как же он ошибался! Они сами думали и произносили свои слова, а он в своей голове лишь слышал их мысли. Он слышал!
— Первый этаж, актовый зал, — сказал охранник с пустым взглядом.
Андрей прошел мимо, не повернув головы. Маша шла рядом точно во сне, если она что-то и понимала, то крайне медленно. Откуда-то в голове всплыло про шестьдесят дней. Почему именно шестьдесят? Что будет после? Может быть, за это время вирус успевает полностью завладеть телом и разумом реципиента? Цель всего этого — порабощение и распространение?
Если его теория верна, они считали Андрея за своего. Он был частью группы, частью команды, частью одного целого. Как долго будет сохраняться такое положение вещей? Что будет, когда они узнают, что он не подвержен заражению?
Они спустились по центральной лестнице на первый этаж. Краем глаза Андрей взглянул на мощные двери отдела диагностики. Кодовый замок. Взломать просто так с наскока не получится. Обычный перебор цифр тут не поможет. Однако, наверняка, кто-то знает этот код. Нужно просто найти, кто. Если все они теперь заодно, в этой странной ментальной сети, то…
Перед ними возникла дверь актового зала. Возле нее стояли двое рослых парней с короткими черными автоматами. На их спинах желтели крупные буквы «ФСБ». Рядом с ними, сверяясь со списком, переминался с ноги на ногу мужчина в штатском. Тот самый, что встречал группу в первый день возле рамки административного корпуса. Люди гуськом заходили в актовый зал, он же кивал им головой, словно страдал от нервного тика, отмечал что-то в листе на скрепке и пропускал внутрь.
— Фамилия, — вытянув руку поперек прохода, Андрея остановил охранник.
— Лосев. Андрей Лосев.
— Мария Жукова.
Штатский поставил закорючки напротив фамилий в списке, кивнул молодому человеку с бычьей шеей и водянистыми глазами.
— Проходите, — сказал тот, убирая руку от косяка.
Они вошли в прохладный зал. Кресла были сложены, их задвинули к стене, покрытой деревянными панелями. Внутри уже собралось человек двадцать пять. Профессорша Фельдман, тетка с татуировкой Христа на спине, она стянула волосы в пучок резинкой и ее широко открытые глаза казались удивленными. Предприниматель Боровик, энергичный и подвижный сегодня казался уставшим, он просто стоял, скрестив руки на груди, мрачно поглядывая на сцену.
Алексей Ветров, вечно улыбающийся студент, что-то приуныл, рядом с ним стояла Софья Антонович, типичная мамаша, впрочем, выглядела она отлично, кажется ей одной пошло на пользу здешнее питание. Чуть позади стоял Генрих Шваб, немец по национальности, русский по паспорту — приехал из Германии, женился на русской, но та бросила его. Огромная Галина Петрушевская, пенсионерка брезгливо поглядывала на пенсионера с серьгой, мотая своей огненно-рыжей шевелюрой. Последним из тех, с кем успел познакомиться Андрей, вошел Гарик Саакян — мелкий предприниматель, бодряк, низенький и худощавый как спичка. Он обычно говорил с небольшим акцентом, воодушевленно размахивая руками.
Не хватало Антона Морозова, патлатого музыканта-металлиста из группы со странным названием… как же ее… Андрей задумался, окружающие тут же принялись озираться. «Симулякр». Точно. Ему не показалось. Как только он подумал про Антона, группа оживилась и это не могло быть простым совпадением.
Андрей поглядывал на дверь, механически фиксируя происходящее и стараясь ни о чем не думать. Он держал Машу за руку, она не пыталась освободиться, глядя себе под ноги с отсутствующим выражением лица, будто она только что проснулась и не понимает, куда попала.
По мере того, как народ собирался, Андрей обнаружил, что в голове витают обрывки мыслей, бессвязных, больше похожих на сумбурный лепет ребенка. Однако даже среди них он, кажется, улавливал обрывки смысла.
Скоро вакцинация. Мне холодно. Кто это? Зачем я тут стою? Куда деть руки. Хороший паркет. Это сцена. Кто говорит? Я что-то слышу. Болит голова. Это последний. Закрыть двери.
Он взглянул на часы, висящие над дверью. 13:51. Кажется, только что было утро.
Маленький актовый зал оказался заполненным почти до отказа. Учитывая, что приличное место занимали сложенные кресла, места для людей так и вовсе не оставалось.
За Саакяном дверь закрылась, охранник вошел внутрь, пропустил штатского и преградил выход. Второй, видимо, остался снаружи.
Почти сразу на сцене появился человек в сером костюме с жуткой уродливой головой, которая, к тому же, постоянно дергалась. Андрей ни разу его не видел, но почувствовал почти физическое отвращение, как если бы оказался на шоу уродов.
В актовом зале стоял ощутимый запах сладковатой гнили, разложения, химикатов и затхлой, застоявшейся воды — не самая приятная атмосфера для собрания, напомнившая ему свалку.
Народ оживился, если это можно было так назвать. Саакян, стоявший поблизости, начал водить руками вперед-назад, как при быстрой ходьбе, хотя сам оставался на месте. Его большие глаза болезненно блестели.
— Господа, — начал человек со сцены, не представившись. — Программа испытаний подошла к концу. После окончания нашего собрания вы все оденетесь и на автобусах поедете домой. Среди вас есть несколько человек, кто не прошел тестирование. Их нужно найти прямо сейчас. — Он говорил медленно, каждое слово давалось ему с трудом, при этом он сделал акцент на слове «человек».
Мысли вокруг Андрея сгустились, их хаотичные прыжки стали быстрее, так гончие выгоняют зайца на выстрел — химеры гнали человека на свет. Покажись! Выйди вперед! Открой свое лицо, человек!
Он крепче сжал руку спутницы. Она не обратила на это никакого внимания.
Человек со сцены, череп которого был вытянутым в цилиндр, с громадной шишкой и скособоченной челюстью чего-то ожидал, жадно втягивая затхлый воздух приплюснутыми ноздрями.
Люди зашевелились. Напряжение нарастало. Ему стоило гигантского труда унять сердцебиение. Они искали чужака, медленно поворачивая головы. Ощупывая пространство вокруг себя на предмет инаковости, инородности, нечеловечности.
Маша дрожала. Ее ресницы часто моргали, она делала судорожные движения, и Андрей молил бога, чтобы ничего не случилось.
Внезапно толпа рассеялась, расступилась. Внутри неровного круга оказалось два человека. Андрей не знал их, не успел познакомиться, но точно видел в административном здании, когда заполняли договора. Мужчина и женщина, — кружась на одном месте, они как будто пробудились ото сна, избавились от наваждения. В их глазах, наполненных ужасом, неимоверным, первобытным, Андрей прочитал мольбу о помощи, — они не могли сообразить, что происходит. От окружившей их толпы исходил какой-то утробный гул.
— Умерщвляй и оживляй, встань и иди, — сказал со сцены уродливый хмырь. — Избавьтесь от людей.
Крупный мужчина в белом халате, которого Андрей с трудом мог вспомнить, покачиваясь, подошел к пожарному щиту, одним взмахом разбил рукой стекло и вынул небольшую, но увесистую лопатку с красным черенком. Второй мужик схватил багор, подняв его над головой. Толпа расступилась, пропуская их к жертвам.
Андрей с Машей стояли в задних рядах, но он все видел и картина эта, при всей ее абсурдности, лишь подтвердила его догадки.
Тот что был с лопатой, в несколько шагов очутился возле мужчины, выставившего вперед руки и что-то шепчущего. Вероятно, от страха он просто не мог кричать. Короткий взмах и голова, гулко ударившаяся о паркет, отлетела к сцене. Обезглавленный труп, залив рядом стоящих фонтаном крови, рухнул на пол.
Женщина не пыталась сопротивляться — но когда она увидела своего спутника, вернее, то что от него осталось, завизжала истошным криком, схватившись за голову. В следующую секунду острый конец багра вошел в ее череп как раскаленный нож в сливочное масло — женщина удивленно оглянулась, замолкла и повалилась рядом с мужчиной.
Толпа сомкнулась, словно ничего не произошло.
— Теперь все, — сказал кривой череп. — Теперь вы знаете, что делать.
Однако никто не шевельнулся.
Через пять минут стояния, когда Андрея уже начало мутить, по толпе пронеслось: автобусы на входе, теплая одежда в гардеробе. Одеваемся, выходим и рассаживаемся.
Это кто-то сказал или ему послышалось? — он не понял. Двери распахнулись, они направились к выходу из зала. У дверей Андрей оглянулся — в центре зала в луже темной крови, похожей на болотную жижу, лежали два трупа. Возле сцены замерла голова с распахнутыми глазами, а сверху — под потолком мигал красный глаз видеокамеры.
Урод в сером костюме, широко расставив ноги, стоял возле портьеры, оттуда выглядывал человек в штатском. Со стороны смотрелось, будто обоих разбил паралич — они кивали друг другу часто и натужно. Между ними лежала спортивная сумка.
Андрей крепче сжал руку Маши.
— Подожди меня здесь, — сказал он ей.
Она едва кивнула.
Он развернулся и шагнул в актовый зал.
Шаги отдавались в голове, он считал, чтобы не выдать свои мысли — один, два, три… обогнул обезглавленный труп, лужу крови, двенадцать, тринадцать… двадцать четыре.
Оба мужчины на сцене стояли и молча смотрели на него.
— Что тебе нужно?
Андрей не разобрал — слова раздались у него в голове или кто-то из них произнес их вслух. Они просто прозвучали.
Он подошел ближе — почти вплотную к сцене и теперь двое мужчин смотрели на него сверху, а он видел каждую складку и порезы от лезвий на их лицах. Оба выглядели больными: красные пятна на лицах, хриплое свистящее дыхание. Один, однозначно был начальником охраны, Андрей видел его в административном корпусе. Наверняка, он знает код от двери второго этажа. Но нельзя же его спросить об этом прямо?
Сумка, которая находилась между ними, теперь оказалась прямо перед его носом. Там лежали десятки, а то и сотни плотно упакованных в картонные держатели пузырьков.
Он собрался открыть рот, чтобы спросить о… как в голову впились миллионы ядовитых щупалец. Жуткий разряд пронзил его мозг, тело и каждую клеточку существа — Андрей вздрогнул, поднял вверх красные невидящие глаза. Пот валил с него градом, он закашлялся. Вместо двух мужчин он видел гигантскую опухоль, разъедающую пространство вокруг.
Черная дыра начала его засасывать, мысли, если таковые и оставались — свело судорогой. Что-то инородное пыталось проникнуть в его сознание, как тогда… тогда… разряд электрического тока в сердце… разряд…
ЭКРАН.
Андрей судорожно вздохнул и оглянулся.
Ряды бордовых кресел темнели в мрачной пустоте. Шторы были раздвинуты, но экран не светился. И… кто-то сильно барабанил в дверь позади, сверху, там, где находился вход в кинозал.
Тишина. Холод. Андрей отдышался. Это была плохая идея. Он хотел спросить о докторе Лукине, чтобы начать беседу, но не получилось.
Стук в дверь не прекращался, он делался все настойчивее, сильнее. Через мгновение толчки перешли в отрывистые удары. Дверь явно хотели вынести, но та не сдавалась. Это были они.
Вдруг Андрей вспомнил о записке.
Подскочив к девятому ряду, он увидел листок, который оставил здесь в прошлый раз. Его сердце забилось сильнее. Изо рта вырывались облачка пара, он чувствовал, что легкие распирает и самочувствие далеко от идеального, но организм пока держался.
Андрей развернул бумажку.
Под своим посланием он увидел начертанные детской рукой по слогам слова: «Он и-дет за мн-ой. Па-поч-ка спа-си ме-ня. Ме-лек здесь».
Экран вдруг ярко вспыхнул, осветив его бледное лицо. Он едва не шарахнулся от внезапного света — снова кавалькада цифр, много-много цифр, едва различимых, мелькающих с неразличимой скоростью.
Удары в дверь стали настолько сильными, что пол под ногами дрожал.
Внезапно цифры как будто совместились, выстроились в ряд и образовали читаемый ряд — Андрей уставился на них, с трудом сдерживая дрожь. Десятизначный номер. Что это? Зачем? Испугавшись, что цифры исчезнут, он записал их на листке, сжимая карандаш окоченевшими пальцами.
Есть. Нужно возвращаться. Он еще раз посмотрел на записку. Ужасное предчувствие пронзило его. Саша. Это была она бесконечными ночами, когда черная бесформенная масса затягивала его мозг в пучину забвения — она держала его на плаву. И теперь… вероятно, она была на грани, ей угрожала опасность.
Дверь трещала, пол ходил ходуном.
Он открыл глаза, подпаленные и опухшие.
— Свой, — сказал штатский начальнику охраны. — Он прошел.
— Отлично. Лукин скоро будет с нами, — ответил начальник охраны. — У него много дел. Проходите в гардероб, одевайтесь и занимайте места в автобусе. Через полчаса выезжаем.
Ни слова не говоря, Андрей повернулся и направился к выходу. Все, что нужно было, он узнал. Непонятной оставалась роль Лукина, но это уже не имело особого значения. По крайне мере, сейчас.
Что-то с этим тестированием очень сильно пошло не так. И теперь стояла задача выжить. Выжить и убраться отсюда подальше.
Эксперимент привел к непредсказуемым результатам — вирус оказался способен заразить не только тело, но и мозг, вирус получил власть, он стал управлять человеком по одному ему ведомому сценарию, если только он у него был, полностью подавив волю и отчасти разум — человек оставался разумным настолько, насколько это было нужным для достижения целей вируса. А цели у него были… Андрей приложил ладонь ко лбу — горячий! Цели у него были, скорее всего, очень простыми — захватить весь мир.
Ни больше ни меньше.
Он взял Машу под локоть. Есть ли шанс ее спасти? Они взаимодействуют, обмениваясь на лету информацией — как звенья одной сети, все вирусы — равноправны, но есть кто-то или что-то, руководящее ими, Андрей почему-то в этом не сомневался.
Маша вяло реагировала, когда он вел ее по коридору, мимо гардероба, где копошились члены их группы. Он узнал пенсионера, нахлобучивающего меховую шапку и горнолыжные перчатки. В этой одежде, закупленной, судя по всему, загодя, все они были на одно лицо — похожие на сборную по горнолыжному спорту, только цвета курток и штанов были блеклые, невыразительные.
— Давай оденемся, — сказал он Маше. — Пригодится. К тому же тебя трясет.
Они вошли в гардероб. На одежде были развешены таблички с именами — одежда точно соответствовала размеру. Значит, действительно, кто-то позаботился о ней заранее.
Натянув на себя толстую бронебойную зимнюю куртку и штаны, он почувствовал себя лучше, безопаснее. Маша одевалась медленнее, как и все вокруг. Когда она была готова, он снова взял ее под локоть.
— Идем. Нужно сходить в туалет.
Она повиновалась.
Они пошли в противоположный край холла, завернули за угол. Охраны здесь не было, хотя камеры торчали из всех углов. Оставалось надеяться, что у них просто не хватит глаз смотреть на все экраны. За поворотом начиналась лестница, он вывел ее туда, аккуратно прикрыв дверь. Маша ничего не спрашивала. Лишь бы она не передала сигнал тревоги, подумал он. Но, видимо, его близость успокаивала ее, она не делала никаких попыток вырваться.
Добравшись до второго этажа, они остановились перед массивной железной дверью с кодовым замком. Ему даже не нужно было вспоминать — цифры стояли у него перед глазами.
Быстро набрав комбинацию, он услышал, как щелкнул замок, потянул ручку и дверь открылась.
Быстрее, быстрее.
Проследив, что дверь за ними плотно закрылась, он проверил замок.
Бежим — мысленно подогнал он Машу. Она как будто услышала его приказ и перешла на быстрый шаг.
Кабинет магнитно-резонансной томографии находился справа. Огромный, экранированный решеткой Фарадея для исключения проникновения любых электромагнитных излучений, кабинет занимал пол-этажа вместе со вспомогательными помещениями.
Снова кодовый замок.
Андрей остановился. Времени не было. Код нужен прямо сейчас, иначе вирус вычислит их местонахождение. Он покрылся холодным потом.
— Три три шесть один семь один ноль девять, — услышал он за спиной и резко обернулся.
Это была Маша. Она смотрела на него мутным взглядом.
— Я была здесь вчера, — сказал она. — Перед первой вакцинацией мне делали МРТ на медосмотре, я пришла раньше назначенного времени и ждала под дверью. И видела, как он набирает… У меня хорошая память на цифры, ты же помнишь… тридцать восемь…
Андрей дрожал от волнения. Она говорила, обращаясь к нему. Она его узнавала. И все равно, риск был огромен.
Он ввел цифры на тугом номеронабирателе, едва попадая по стальным кнопкам. Замок клацнул, потом еще раз, словно код не срабатывал.
Он покачал головой, глянул на камеру позади — та безмолвно отсвечивала пустым черным глазом. Маша повторила код.
Он сосчитал до десяти, уняв дрожь. Потом медленно нажал кнопки, повторяя цифры про себя.
На третий раз замок сработал беззвучно, дверь отошла от створки и приоткрылась.
Слава Богу!
— Идем скорее, — Андрей буквально втащил Машу внутрь и захлопнул дверь. Тяжелая, мощная конструкция. Такую без взрывчатки не сломаешь. Он заблокировал замок и только тогда опустился на стул, стоящий возле вешалки у двери.
Его трясло и мутило. Но теперь, он точно был уверен, ни один сраный вирус не слышит их мыслей, разговоров, не может фиксировать передвижения и влиять на расстоянии. Судя по всему, центр, где бы он ни находился, мог в считанные мгновения узнать о любой своей части — все они были единым целым, вирусным организмом.
Можно быть самим собой. И решить, что делать дальше.
Маша изменилась в лице. Можно было подумать, что с ее головы, рук и ног сняли тяжелый оков, парализовавший волю.
Если попробовать ввести ей хороший препарат, который наверняка здесь найдется, она может очухаться, подумал Андрей. Например, осельтамивир, да-да, старый добрый ингибитор нейраминидазы, — фермента из оболочки вируса.
— Как ты? — спросил он, снимая с нее теплую куртку. Пот лился с нее градом, но лоб оказался холодным. Глаза прояснились, кажется Маша приходила в себя.
— Я? — спросила она. — Андрей?.. но… где мы?
Он быстро обошел помещение. Ровно посредине располагался кабинет со здоровенным аппаратом МРТ, смотровой комнатой и двумя вспомогательными помещениями. Чуть дальше был просторный кабинет заведующего, две комнаты для лаборантов, большая лаборатория, заставленная микроскопами, компьютерами, медицинской техникой, назначение которой Андрей на знал.
Не сказать, что здесь был абсолютный порядок — выглядело все так, будто лабораторию только что покинули на обед и вот-вот вернутся. На столе у окна даже лежала чья-то сумка, раскрытый блокнот и ручка вдоль линии переплета.
Андрей прошел в конец помещения, там он увидел комнату с табличкой «Склад». Дверь была незаперта, он вошел внутрь. Свет зажегся автоматически. Вдоль стен тянулись полки стеллажей, заставленные разнообразным оборудованием, запчастями, медикаментами, реактивами, бумагой, пленкой, пробирками и сосудами — здесь был целый магазин, ассортименту которого мог позавидовать склад приличной аптеки.
Он осмотрел полки — примерно в центре было отделение медикаментов — в пластиковых ящиках лежали пачки таблеток, порошков, пузырьков с незнакомыми названиями, шприцы, термометры, в самом углу у стены он увидел даже клизмы и рассмеялся, поразившись, как странно тут звучит человеческий смех.
— Андрей… — услышал он голос позади и резко дернулся. — Ты чего?
В дверях стояла Маша.
— Все нормально. Так, увидел кое-что, но… это тебе точно пока не нужно. Он перебирал пачки лекарств, вчитываясь в названия и краткое описание на бирках.
«Осельтамивира интерферон эксперимент. Разработка НИИ вирусологии. Тестирование: не проводилось. Рекоменд. доза: 1 табл./курс. Побочные эффекты: не известн. Противопоказания: беременность, поражения сосудов головного мозга».
Андрей вытащил пачку. Это были здоровенные былые таблетки, похожие на те, что раньше продавались от моли. Он даже не представлял, как такую можно проглотить. Впрочем, можно растолочь или разломить. Он сунул пачку в карман, предварительно оторвав одну таблетку.
— Где тут вода?
Маша показала на столик в холле, там стоял аппарат с двадцатилитровой бутылью чистой воды и стаканчиками.
Он налил стакан воды, посмотрел на нее.
— Идем туда, — кивком головы он указал на дверь кабинета МРТ.
Она без слов повиновалась.
Неизвестно, что с ней будет. Вирус может сопротивляться. Двойное экранирование — внутри кабинета МРТ стены покрывала золотистая пленка — клетка Фарадея, не пропускающая внутрь и не позволяющая излучать вовне постороннее излучение.
Он закрыл дверь на замок, усадил ее на кушетку.
Маша часто дышала, состояние ее было не ахти — в горле что-то хрипело, булькало, из носа текло, глаза слезились.
— Пей, — Андрей протянул ей таблетку в пол-ладони и пластиковый стакан воды.
В ее расширившихся глазах он прочитал ужас.
— Это?.. Пить? Что это, крысиная отрава?
Если к человеку возвращается чувство юмора, значит к нему возвращается жизнь. Андрей ухмыльнулся.
— Местное производство. Таблетки от простуды.
Она покосилась на него с недоверием.
— Я что, простудилась?
Потом обвела взглядом помещение.
— А где мы вообще? Скоро же первый укол, Андрей… что мы тут делаем… вдвоем? Я же… — она огляделась снова, потом заметила аппарат МРТ, стол для пациентов, огромное кольцо с магнитами. — Ведь я только что тут была. Почему мы снова… И… почему мы только вдвоем? Где доктор Пелихов?
Андрей пожал плечами.
— Все пошло немного не так, — сказал он, размышляя, как ей все объяснить, если она, конечно, придет в себя.
— Пей, — он кивнул на таблетку.
— Это обязательно?
— Посмотри на себя, нужно побыстрее встать на ноги.
— Иначе меня выгонят… — пробормотала она, взяла таблетку, закинула ее в рот и запила водой.
Андрей содрогнулся. Он хотел предложить ей хотя бы разломить таблетку, но не успел…
— Побочка неизвестна. Курс состоит всего из одной таблетки. Думаю, действие очень сильное. Тебе лучше прилечь, — сказал он, заглянув ей в глаза.
Экспериментальные препараты пугали его. Неизвестно, чего от них ожидать. Это хорошо, когда таблетки принимаются под присмотром врача, но он далеко не врач. Андрей вспомнил, что на стеллаже видел дефибриллятор, когда Маша начала заваливаться набок. Глаза ее закатились, изо рта пошла пена. По телу прокатилась волна судорог. Едва успев подхватить ее, он чуть не упал, зацепив ногой стул. Маша выгибалась как тростинка, ее трясло с такой силой, что у него от страха похолодело внутри.
С трудом удержав извивающееся тело, он уложил его на стол томографа, закрепив ремешками и прижав своей массой.
Маша часто дышала. Глаза под дрожащими веками метались из стороны в сторону — как будто ей снился дикий кошмар, от которого она не могла очнуться.
Пересохшие губы пытались что-то сказать. Андрей чувствовал, как подымается и опускается ее грудь — он держал, чтобы она не упала и не повредила себе что-нибудь.
— Нет… нет… пожалуйста… не делай этого, я умоляю тебя… прошу… ради бога… — вырвалось у нее. — Не бей его! Нет! Умоляю!!!
Андрей закрыл глаза.
Кошмар. У каждого свой кошмар, своя жуткая история, свой крест. Почему он здесь? Почему она здесь?
Сознание стушевалось, дымка в глазах сменилась темнотой. Он повернул голову. В бардовом кресле пустого кинотеатра, слева от него сидела Маша и смотрела на пустой широкоугольный экран.



Глава 30

Осень 2014 года
Базелевич закрыл кафедру на ключ, прислушался к торжественной тишине, окутавшей здание мединститута. Высокие сводчатые потолки бывшего родового замка графа Рылеева внушали ему благоговение — он любил задерживаться на кафедре допоздна, чтобы остаться в одиночестве и тишине некогда величественного здания. В девятнадцатом веке граф распорядился после его смерти отдать поместье и прилегающую территорию «на развитие медицинской науки». Тогда Огненск еще не разросся, и представлял собой, собственно, поместье и несколько домов поблизости, сгрудившихся возле полноводного ручья, изобилующего рыбой.
После смерти графа в замке устроили больницу, а в тридцатые годы здесь обосновался Медицинский институт, в советские времена имевший хорошую репутацию. После начала перестройки институт захирел и превратился в обычный провинциальный вуз, куда и сослали Базелевича отбывать срок.
Никогда и никому не говорил он, что именно привело к его отставке в Москве и даже внутреннему расследованию. К делу были подключены даже правоохранительные органы, потому что речь шла о фатальной ошибке, которую он допустил в расчетах запатентованного устройства для реанимации новорожденных в случае синдрома внезапной детской смертности. Эта страшная и непонятная болезнь, по неизвестным причинам уносящаяся жизни новорожденных, всегда занимала Базелевича, он много работал над ней в течение всей жизни и, кажется, приблизился к решению, запатентовав устройство, отлеживающее жизненные показатели в первый месяц и сигнализирующее о наступлении опасных значений.
Оказалось, что некоторые расчеты на волне эйфории он выполнял, будучи не совсем трезвым (хотя это и не удалось доказать), а некоторые важные параметры за него и вовсе рассчитывали студенты. Он принял работу сам у себя, рецензенты не глядя подписали проект (под давлением авторитета) и аппарат пошел в производство.
Ошибку обнаружил он сам, когда приличное количество устройств уже было отправлено в роддома. Он не понимал, как мог допустить ее — это была слишком глупая, слишком простая ошибка, которая, однако, полностью сводила эффект аппарата и, более того, могла стать причиной гибели младенцев.
Сначала он испугался, думал, что обойдется. Но от судьбы не уйдешь — после первой смерти, он рассказал комиссии Минздрава, что подделал результаты и замолчал найденную ошибку.
Приборы срочно отозвали. Проект прикрыли от греха подальше, а самого Базелевича отправили из Москвы, и это, по мнению научного и медицинского сообщества, было слишком легким наказанием. Его семья, супруга, сын и дочь, привыкшие жить на широкую ногу, отказались ехать в Огненск, оставшись в Москве. Через год жена подала на развод, дети перестали писать и звонить. Он остался один, всеми забыт.
Каждую ночь ему снилась проклятая формула и знак минус перед скобкой с расчетом параметров крови, который должен был быть плюсом. А еще ему снился мальчик. Кажется, его звали Матвей. Замотанный в кокон ребенок синеет у него на глазах и его черные огромные глаза смотрят прямо в душу. Каким-то образом ребенок освобождается от пеленок, Базелевич склоняется над ним, чтобы помочь, но ребенок хватает его за шею нечеловечески сильными руками и начинает душить. Из его широко открытого беззубого рта вырывается хриплый стон: «За что-о-о ты-ы-ы ме-няяяя уби-и-и-и-л?!»
Леденящий стон и Базелевич просыпается в холодном поту — сердце бьется неровными толчками, он знает, что рано или поздно, оно не выдержит. Он садится в мокрой кровати, сует ноги в тапки и идет на кухню. Там в шкафчике стоит бутылка коньяка. Наливает сто пятьдесят граммов и выпивает залпом.
Страх притупляется и он отважится посмотреть на свое отражение в кухонном окне. Перед ним сгорбился старый обрюзгший человек, он пытается разглядеть в черноте ночи малейший лучик надежды, услышать глас прощения, хоть одно слово… но вместо этого его окутывает страх.
Он любил медленно спускаться по ступенькам пустого института, когда никто не кричит, не гонится, не обгоняет, не спрашивает и не теребит экзаменами и переэкзаменовками. Но сегодня он спешил. Вечером, обдумав сказанное Викторией Ефимовой, он позвонил заведующему отделения реанимации Сапрыкину и договорился встретится в больнице.
Что-то тревожило его. Понятно, что слова Ефимовой от начала и до конца были вымыслом, бредом слишком чувствительной натуры, готовой видеть все что угодно, только не правду. Виной тому Юрий Михайлович считал и многочисленные телепередачи с пропагандой антинаучных взглядов, книги и даже музыку.
Ефимова, Ефимова, — думал он, сдавая ключ на вахте пожилой женщине, уважительно посмотревшей на него и пожелавшей доброго вечера. Ладно, Чернышев, с ним-то все понятно. Но Вика!
На улице метался снег. Он поморщился, поднял воротник, вдохнул холодный воздух, отчетливо отдающий гнилью и зашагал по направлению к больнице. Порывы ветра бросали в него снежным крошевом, идти по десятисантиметровому покрову было неудобно, скользко и опасно.
Через полчаса, основательно продрогший, он добрался до больницы. Ветер свистел и ухал, на полпути ему показалось, что он слышал женский крик и словно что-то треснуло, а потом и вовсе упало — где-то в районе старой церкви. Однако, в темноте и мельтешащей поземке что-то разобрать было невозможно.
Проходя мимо бара «Свобода», он хотел было завернуть туда, чтобы хлопнуть рюмку-другую Белого Аиста, Ахтамара или Арарата, но заметив за углом полицейскую машину с двумя стражами порядка, решил не испытывать судьбу. Кто его знает, что они тут делают, подумал он. Может быть, рейд по злачным местам, островкам свободы и братства… тогда велика вероятность попасть под горячую руку.
Он прошел мимо, натянув на лицо каменную маску — ему не слишком хотелось выступать, не дай бог, свидетелем или понятым, потратив на это время до самой ночи. Служивые трясли какого-то хлыща в плаще и смешной черной шляпе, как у Боярского. Невольно он ускорил шаг. Не хватало еще, — лучше дома выпить, подумал он, содрогаясь от ударов ветра.
Сапрыкин ждал его внизу, у проходной.
— Хотел уже звонить, где вы там потерялись, — сказал он, кивая на заснеженное пальто Базелевича. — Метет?
— Не то слово. Что-то не припомню такого в ноябре, — Базелевич стряхнул с себя снег, ударил ботинками об пол. Под ним тут же расплылась темная лужа. — У «Свободы» какой-то рейд полиции, вот же им заняться нечем…
— Да они все время там пасутся, — сказал Сапрыкин. — Хлебное место. Я, бывает, с работы туда заглядываю. Бармен — отличный парень. Стас, кажется, зовут.
Я тоже туда заглядываю, подумал Базелевич.
— Вы хотели что-то обсудить, что-то важное? — Сапрыкин глянул на часы. — Я мог бы к вам завтра в институт заскочить. Стоило по такой погоде…
— Савелий… Петрович, нужно кое-что у тебя уточнить. К тому же завтра выходной.
Почти все доктора города знали Базелевича и хотя вместе с ним докатилась и его сомнительная слава, в городе он, тем не менее, пользовался беспрекословным уважением. Все-таки, единственный институт в городе, а Базелевич — профессор и в приемной комиссии… словом, с ним никто не хотел ссориться. Да и несмотря на допущенный промах, он оставался крупным специалистом в своем деле и до сих пор к нему приезжали на консультации светила из самой Москвы.
— К вашим услугам, Юрий Михайлович. Идемте в кабинет, там будет удобнее.
Они поднялись на второй этаж, вошли в просторный кабинет. Базелевич повесил пальто на вешалку, потом сел в кресло у окна.
— Выпьете что-нибудь, — спросил Сапрыкин. — Есть хороший Хеннеси…
— Не откажусь, — Базелевич потер застывшие руки.
Завотделением наполнил рюмки, поставил поднос на стол и уселся напротив.
— За здоровье, — поднял он рюмку.
— За него.
Они опрокинули по рюмке.
— Вот это кайф, — восхитился Базелевич, и Сапрыкин улыбнулся. Ему, несомненно, было приятно лестное замечание.
— Слушай… — начал профессор. — Тут у тебя два моих студента пишут доклад… я просил посодействовать и…
Сапрыкин сделал удивленное лицо.
— Неужели кто-то…
— Да нет, все отлично приняли, рассказали-показали, спасибо, замечаний нет.
— Тогда…
— Эта девочка… она уже два года у тебя тут?
— Э-э… вы имеете ввиду Лосеву? Да, уже больше чем два.
— Ты можешь показать последние анализы? КТ, МРТ — все это…
Сапрыкин задумался. Вопрос показался ему странным, но отказать он не мог.
— Разумеется, — сказал он. — Это сегодня надо?
— Да. Сегодня.
— Но… пятница… и…
— Ну так что, что пятница, — раздраженно сказал Базелевич своему более молодому коллеге. — Разве реанимация по пятницам не работает?
— Девочка не совсем в реанимации, скорее в…
— Так мы идем?
Сапрыкин пожал плечами.
— Как хотите, только не пойму, к чему такая… — оне не стал договаривать, потому что Базелевич уже поднялся, всем свои видом показывая, что отговорок не примет. — Ладно, идем.
Они поднялись, вышли из кабинета. На стенах коридора были развешаны профилактические плакаты о пользе вакцинации: «Ваш шанс защитить себя уже сегодня! Посетите прививочный кабинет и сделайте необходимые прививки», о вреде курения: «…когда вы бросите курить… Через 20 минут. Через двое суток. Через месяц. Через полгода» — с перечислением всех возможных положительных эффектов, чуть дальше размещалась обязательная доска почета, Базелевич успел заметить довольное лица Сапрыкина за столом в своем кабинете.
Поднявшись на третий этаж, они довольно долго шли, потом свернули и через переход между двумя зданиями оказались в лечебном корпусе. Там Сапрыкин сначала подошел к двери с табличкой «Дежурный врач», но дверь оказалась заперта.
Он покачал головой, посмотрел на часы.
— Должен быть еще здесь… хотя… пятница…
Они пересекли просторный холл и на повороте столкнулись с лысым мужичком в мятом халате.
Тот отскочил, перепугавшись.
— О черт! — чертыхнулся он. — Простите… Савелий Петрович… И вы? — он заметил Базелевича и замешкался.
— Александр Петрович, бумаги по девочке… Лосевой, которая в коме, у вас?
Дежурный врач пожал плечами.
— Ну да, где им еще быть. В кабинете…
— Как она? — перебил его Базелевич.
Александр Петрович, вытер ладонью лысину. В помещении было очень жарко, он потел со страшной силой.
— Да как, как и была. Без изменений. Вегетативное состояние.
— Ваш прогноз?
Дежурный врач пожал плечами.
— Вообще-то это не моя компетенция, это решает консилиум… — он вопросительно посмотрел на начальника. Сапрыкин кивнул, разрешая говорить и он, чуть смутившись, продолжил: — Но… если вы настаиваете… мой прогноз — отрицательный. Динамики нет, ни положительной, ни отрицательной. Мы фиксируем редкие всплески мозговой активности, но компьютерная томография говорит о том, что мозг умирает. Один за другим отделы головного мозга утрачивают свои функции. Ну и… — он снова замялся, — по правде говоря, у нас нет опыта работы с такими больными. Мы не знаем, что с ней делать.
Базелевич кивнул. Это был трезвый прогноз, он рассчитывал услышать нечто подобное и не ожидал никакого чуда. Собственно, чудо в таких случаях было практически исключено. И все же… он хотел убедиться лично, чтобы… что?
Он боялся залезать в глубины своего сознания, чтобы выяснить истинные причины некоторых своих желаний и поступков. Зачем он вообще сюда приехал? Поверил суматошному эмоциональному рассказу Ефимовой? Это смешно. Что же он хочет? Может быть, решил удостовериться, что кто-то, подобно ему в прошлом, не совершает роковую ошибку?
— Можно на бумаги посмотреть? — спросил Базелевич, глядя в темное больничное окно. Там дымилась вьюга, фонарь в больничном дворике колотился на ветру, его болтало и швыряло во все стороны, скрипучий звук разносился по больничным коридорам.
— Разумеется, — дежурный врач снова взглянул на Сапрыкина, — если Савелий Петрович…
— Я разрешаю.
— Хорошо, сейчас принесу. Пройдемте ко мне в кабинет…
— Я хотел бы взглянуть на нее, — сказал Базелевич.
— Но…
— Какая палата? — спросил Сапрыкин не терпящим возражения голосом.
— Палата 313. Но…
— Принесите документы туда.
Сапрыкин сделал жест рукой, означающий, что дежурный врач может быть свободен. Тот быстрым шагом направился к своему кабинету.
— Это в другом конце здания, — сказал Сапрыкин. — Мы выделили палату подальше, возле хозблока, чтобы никого не смущать. Слухи не слишком хорошо влияют на атмосферу больницы, сами понимаете…
— Слухи? — удивился Базелевич.
— Ну да. Родственники тяжелых больных устраивают целые спектакли и их можно понять. Если человек умирает, а это, в нашем отделении не такой уж редкий случай, они ищут любой предлог, любую зацепку, лишь бы причину смерти свалить на проделки темных сил, — знаете, как это бывает? Когда хирург делает все возможное и жизнь пациента висит на волоске, влияние любых, даже самых невероятных факторов приобретает огромную значимость. Представьте себя на месте…
— Вы же не верите во все это? — воскликнул Базелевич, — кто-кто, но вы…
— Нет конечно, — поспешил ответить Сапрыкин, — речь идет о родственниках. Знаете, что? Две недели назад сынок одного местного олигарха решил покрасоваться новым Мерседесом и вылетел в овраг — как раз с моста через ручей. Перила там уже сделали новые, но вы наверняка видели или же читали у Лезнера. Он был пьян и обкурен, с ним была девочка — она всмятку, вылетела через лобовое стекло, а он был пристегнут. Странно, да? Говнюкам везет. Короче, перелом свода черепа, крестец, бедро, разрыв селезенки, — полный набор. Мы его ввели в искусственную кому, разумеется, как иначе… А мамаша его через пару дней пронюхала про нашу пациентку и подняла гвалт на все отделение, дошла до главврача. Бессонов — человек твердый, но тактичный, вы знаете. Ссорится с невротичкой не стал, заболтал ее и вывел. Она же поняла, что ее провели и выписала из Москвы… знаете кого? Угадайте…
— Барсукова из НИИ травматологии? Он лучший в стране. Только очень дорого это.
— Дешево берете, Юрий Михайлович.
Они прошли темный длинный коридор, иногда навстречу прошмыгивали молоденькие медсестры и Базелевич невольно на них засматривался, вспоминая прошлое.
— Я не слежу за успехами московских коллег, поэтому вряд ли угадаю, кто из них сейчас в зените.
— И не надо следить. Она вызвала того жирного экстрасенса с бородой. Помните? Победителя последней игры «Тайная истина». Странный мужик, честно скажу.
Базелевич остановился и повернулся к собеседнику.
— Это какая-то шутка, надеюсь?
Сапрыкин вздохнул.
— Если бы… Но не это главное. — Он взял профессора под локоть и повел дальше. — Главное, сударь, что он, устроил тут под окнами сеанс своей магии, на который, как вы понимаете, сбежалось посмотреть половина больницы и, в конце концов, выдал такое, что мамашу тоже пришлось срочно госпитализировать. Она теперь по соседству с сыном. Инфаркт… неужели ничего не слышали?
— Я не читаю желтую прессу и не смотрю телевизор, — отрезал профессор. Краем глаза он заметил, что собственно палаты уже закончились, вдоль стены тянулись номера кабинетов 309, 310, 311… Он понял, что пришли.
313-й был предпоследним кабинетом в этом глухом тупике. Лампочка под потолком тускло светилась, об нее билась невесть откуда взявшаяся муха, — ее смутная тень скользила по потолку с назойливым жужжанием.
— Что же он сказал? — не выдержал Базелевич, заметив, что Сапрыкин не собирается продолжать, сделав вывод, будто ему не интересно. Разумеется, интересно, какие формы может принять шарлатанство на этот раз.
Сапрыкин остановился возле двери палаты, взялся за ручку, чуть нажал и остановился, задумавшись.
— По правде говоря, не слишком мне охота все это повторять. Наверняка есть записи на Ютубе, можно попробовать поискать. Если коротко… Он не входил в больницу, было довольно холодно, но снега еще не намело. Я уже хотел вызвать полицию, но потом кто-то из наших сказал, что это известный экстрасенс. Я приоткрыл форточку в своем кабинете, опустил жалюзи — меня не было видно, а он находился буквально в трех метрах, и я все слышал и видел. Обычный мужик, дорого одет, пальто кашемировое, костюм, перчатки, парфюм такой, что легкие щекочет. С ним была эта дама, мать пацана. Его палата как раз над моим кабинетом — привилегированная, для Вип-персон. Экстрасенс этот долго не думал. Так и сказал: у вас в больнице есть центр силы и он как воронка концентрирует энергию, вытягивает ее. Тогда мать спросила, что за энергия. И тот ответил, что человеческая. Энергия душ. А потом сказал, что это существо — он так и сказал, существо, — лежит в нашей больнице и уже давно. И сейчас их сын в его власти. Мол, они во что-то играют, рядом течет мертвая река и в ней он видит черепа, части тел мертвецов, а еще руки тех, кто хотел бы выкарабкаться оттуда, но уже никогда не выкарабкается. Никогда. Они плывут в той глубокой черной реке навстречу страшному суду и сознают, что все, конец, как бы они не старались, ничего не поможет.
Когда она это услышала, стала оседать, схватилась за грудь, потом повалилась рядом с ним. А он даже глазом не повел. Стоял, словно зачарованный и смотрел в ту сторону. То есть вот сюда, где мы сейчас с вами. Когда я прибежал с санитарами, он не сдвинулся с места и ни на что не реагировал. Впервые вижу, чтобы так хорошо играли свою роль, — Сапрыкин посмотрел Базелевичу прямо в глаза. — Этому точно не зря деньги платят.
Профессор поежился. Действие коньяка стало проходить, и он почувствовал легкий озноб. Хороший заголовок для столичного таблоида: «Известный экстрасенс видит дьявола у постели лежащего в коме юноши. У матери инфаркт». А дальше можно нагнать такой жути, что мало не покажется.
Базелевич кивнул:
— Открывайте.
Сапрыкин нажал на ручку сильнее и открыл дверь от себя. Хоть Базелевич и стоял позади Сапрыкина, даже он уловил движение тени возле постели девочки. Свет был выключен и сердце его забилось с удвоенной скоростью. Сапрыкин замер на входе, шаря в поисках выключателя и профессор налетел на него. Оба едва не полетели на пол.
— Кто здесь? — вскрикнул фальцетом заведующий отделением. Базелевич в темноте поймал его руку и сжал — между ними и окном темным сгустком маячил силуэт. Староват я для этого стал, подумал он. Судя по всему, одним инфарктником этим вечером станет больше.
Скорее всего, Сапрыкин очень редко заходил в эту палату, иначе бы помнил, что ее расположение отличается от большинства хотя бы потому, что изначально это была вовсе не палата, а помещение для дезинфекции приборов и оборудования, — его поэтому и сделали подальше от остальных.
Дернувшись из стороны в сторону, тень замерла. Секунды, пока Сапрыкин искал выключатель, растянулись в часы и Базелевич в эти самые мгновения, несмотря на весь свой скептицизм, решил, что и Супранович и Вика Ефимова и Денис Чернышов и тот хитрожопый экстрасенс, который, видимо решил срубить денег по-быстрому, да все оказалось не так просто — все они — настоящие, как и истории, с ними связанные. Как и эта тень, стоящая позади кровати.
Резко включился яркий свет и Базелевич зажмурился, прикрываясь рукой. Тень перестала быть тенью — но оттого не стала менее страшной, как будто приведение, застывшее над кроватью спящей девочки, вдруг обрело телесность.
— Э… я же хотел вас предупредить, у девочки посетитель… — тихо сказал дежурный врач, убирая руку от выключателя.
Сапрыкин чертыхнулся. Лицо Базелевича было белее мела.
Все произошло так быстро, что женщина, стоящая у изголовья кровати девочки, не успела убрать руки от приборов. Она так и замерла, глядя красными от недосыпа или простуды глазами на трех мужчин.
Она, тем не менее, выглядела абсолютно спокойной, хоть и нездоровой на вид.
— А почему вы в темноте? — спросил Сапрыкин, обращаясь к ней. — Вы же, как я понимаю, мать девочки?
Она не ответила на вопрос, отошла к окну и скрестила руки на груди.
— Сколько еще вы будете издеваться над моей дочерью? — спросила она глухим, шелестящим голосом. — Я требую прекратить это мучение прямо сейчас. Немедленно!
Дежурный врач и завотделением переглянулись.
— Позвольте, — сказал Сапрыкин. — Еще пару недель назад, вы, кажется говорили, что сколько угодно будете…
— Я не знаю, кто это говорил, — отрезала она, глядя в лицо дочери. — Так больше продолжаться не может. Я могу подписать любые бумаги. Отключите ее.
Базелевич почувствовал страх. Озноб пробежал по всему телу — этот неприятный холод, от которого нет избавления. Страх. Он хотел сам предложить отключить девочку — по всем признакам она давно уже утратила любую возможность очнуться и вернуться к нормальной жизни. Но… чтобы это предложила мать… Родная мать?!
— Что скажете, Юрий Михайлович? Вы специалист по детским пограничным состояниям, ваше мнение будет важным…
Базелевич пошатнулся.
В голове пронесся душераздирающий крик той малышки, невнятные слова, туман и боль. Болото, трухлявые пни, мертвые коренья, цепляющие за ноги — трясина медленно засасывает, поздно кричать. Тот, кто оказался здесь уже не выйдет живым.
— Я… хрипло сказал он, — я…
Не-е-ет!!! Па-аааа-па! Спаси меня! Па-ааа-почка! Ты где?
Он потряс головой. Еще не хватало грохнуться в обморок. Кажется, он заболевает.
— …я согласен с мнением Александра Петровича… и… полностью поддерживаю законное желание матери ребенка. У всего есть предел.
Сыпрыкин, кажется, не ожидал такое услышать. Он переводил взгляд с Базелевича на мать и обратно. Она лежала между ними — чистая и невинная, спящая красавица и они решали ее судьбу как будто речь шла о походе в магазин и выборе картошки на ужин. Сталкиваясь каждый день со смертью, он, тем не менее, чувствовал себя не в своей тарелке, стоя здесь и вынося приговор.
— Что ж, — сказал он, глядя на мать. Что-то в ее виде тревожило его, но что именно? Она не была взволнована, чтобы такое поведение списать на аффект, не пьяна и не под воздействием наркотиков — наоборот, очень даже адекватна и рассудительна. Но что-то все же с ней было не так. Он видел это как опытный врач, но определить причину беспокойства не мог и это волновало его еще сильнее. — В понедельник соберем консилиум и решим, что делать дальше. Вы, Юрий Михайлович, можете участвовать, ваш голос также будет учтен. А вам, — он кивнул матери девочки, — нужно написать заявление об отключении систем жизнеобеспечения. Понимаете свою ответственность?
Она кивнула. Ни тени эмоций. Перегорела? Вряд ли, перегорание выглядит похоже, но не так.
— Как можно это ускорить? — спросила она, глядя на дочь безучастным взглядом. — Я требую консилиум сейчас.
Базелевич похолодел. Да она, похоже, совсем сбрендила.
Сапрыкин покачал головой.
— Это исключено.
Ее глаза злобно сверкнули.
— Я буду жаловаться в комитет по здравоохранению администрации и губернатору. Вы издеваетесь над девочкой. И заставляете страдать меня. — Я просто так это не оставлю.
— Мы можем попробовать собраться завтра, — примирительно сказал заведующий отделения.
Она обвела палату тусклым взглядом.
— Уж постарайтесь.
Подобрав спортивную сумку у ног, она вышла, не попрощавшись.
Базелевич покрылся испариной. Он хотел бы очутиться сейчас дома, с рюмочкой коньяка на любимом диване с хорошей книжкой.
— Ладно, — спустя пару минут сказал Сапрыкин. — Нужно идти, или вы хотите ознакомиться с документами?
Базелевич крутнул головой. Он уже выходил из палаты, закрывая дверь, когда полный отчаяния шепот догнал профессора:
Не делайте этого! Не позволяйте ей убить меня! Прошу вас!!!
Он в панике оглянулся. Девочка лежала в темной палате абсолютно без движения. Светлое пятно кровати в мерцающей темноте выглядело неправдоподобно одиноко и пугающе.
Завтра же! Завтра! Никаких откладываний, — подумал он, прибавляя шаг.
— Савелий Петрович, я думаю, мать права. Соберемся завтра утром и решим этот вопрос, — кивнул он обескураженному заведующему отделения.



Глава 31

2012 год
Если это сон, то, пожалуй, самый реалистичный сон из всех, что она видела в своей жизни. Так подумала Маша, открыв глаза. Она не помнила, как они попали сюда. Впрочем, в последнее время такие странности-метаморфозы случались с ней все чаще.
Ей казалось, что время — где-то там, снаружи, в каком-то другом мире, течет по-прежнему, минута за минутой, час за часом, день за днем, тогда как здесь, в институте, оно сплющивалось, вызывая галлюцинации и тревогу. Нет, — страх.
Они подписывают договор. Она просит ручку у мужчины, смутно знакомого, потом завтрак или обед, лекция, медосмотр… или наоборот и, наконец, первый укол.
Первый укол. Каждый день первый укол. День за днем. После укола, момент которого она помнит очень смутно, все меняется — и это не какие-то внешние или внутренние изменения, это изменения сути. Изменения в ее человеческой природе. Что-то внутри нее сопротивляется до последнего, чернота, подступающая к горлу, вот-вот польется внутрь и тогда…
Она в ужасе взмахнула руками, ударив Андрея по лицу.
— Ой… — Маша посмотрела влево, он держался за скулу. — Прости, я… я… где я? Где мы?
Андрей пошевелил челюстью, потом медленно обвел взглядом кинотеатр. Кажется, он удивился не меньше самой Маши, поскольку вид у него был испуганный.
— Мы… в кинотеатре. В моем… Вопрос, что ты здесь делаешь?
Маша отстранилась. Она ответила не сразу, оглядывая просторное помещение.
— Что значит, в твоем? В каком еще… твоем?
Андрей медленно протянул ей руку.
Она посмотрела на его кисть, на указательный палец, украшенный странным перстнем со змеей, сверкающей красными глазками.
— Что?
— Можно до тебя… дотронуться?
Он коснулся ее пальцев, сжал кисть в своей ладони.
— Ты правда тут? Ты не сон? — спросил он. — Или это я тебя выдумал?
— Это же я хотела у тебя спросить. Разве так бывает во сне? — она выдохнула облачко пара. — Какого черта тут так холодно? Если это твой кинотеатр, мог бы и натопить немного, если пригласил девушку. Правда, я не помню, как мы сюда пришли. Неужели…
— Нет, — поспешил он заверить ее. — Ничего такого, о чем ты могла бы пожалеть. И уж точно никакой выпивки и наркотиков.
Маша усмехнулась.
— Ага, тогда объясни, что все это значит…
Внезапно прозвенел звонок, сигнализирующий, что до начала сеанса осталось пять минут. Она дернулась, попыталась подняться, но Андрей удержал ее.
— Не бойся. Кроме нас тут никого нет.
— Кто-то же звонит, значит есть… послушай… — он повернул лицо к экрану, закрытому черными портьерами. — На самом деле, мы в моей голове. Это мое воображение. Я уже бывал тут. И не раз. Но чтобы сюда могла попасть и ты… я не знаю, как это возможно.
— Если мы в твоем воображении, — произнесла она, впрочем, совершенно не веря его словам (только полный кретин мог бы поверить такой байке), — то, где мы на самом деле? Мы же где-то находимся?
— Да. Мы в институте. Там же где и были с утра… просто кое-что произошло. И я не знал, что мне делать, что предпринять.
Она сделала удивленное лицо.
— Значит, первый укол…
— Был два месяца назад. И что-то пошло не так. Я не знаю, что случилось. Может быть, какой-то сбой, может быть, вакцина подействовала как-то не так, как планировалось или же все это результат заговора, происки конкурентов. Такое тоже возможно.
— Не понимаю тебя, — Маша откинулась в велюровом кресле и скрестила руки на груди. — Какие еще происки, что пошло не так?
Андрей заметил, что она отстранилась, но продолжил.
— После первого укола мы перестали помнить, что происходит. Для нас последним стал тот день, когда мы подписали договор, прошли медкомиссию и… расстались в коридоре. Наши палаты напротив, помнишь?
Она неуверенно кивнула.
— Ну вот. А что было потом? Первый укол. И все. Остальные два месяца стерлись из памяти, как будто их вовсе не было. Кто-то или что-то завладело нашими мыслями. Оно может управлять нами.
— Что ты такое говоришь, Андрей? Кто может нами управлять? — Маша смотрела на него как на полоумного. Этого он и боялся. Ну не советовать же ей попробовать убить себя. Вот удивится результату.
— Сегодня — шестидесятый, последний день испытаний. Утром они должны были сделать укол, как обычно, для нас это как будто впервые, как в тот первый день. День сурка смотрела? — Маша осторожно кивнула. — Но что-то пошло не так. Кто-то сбежал, один из группы, они обыскивали палаты, перевернули все вверх дном. Потом согнали нас в столовую и все началось сначала. Ты помнишь столовую сегодня? Туда вошли несколько человек в штатском.
— Н… кажется… — видение из прошлой жизни промелькнуло в ее мозгу. Настолько легкое и далекое, что она бы никогда и не заметила его, не придала значение, — подумаешь, забавы воображения. Люди в штатском в столовой, осматривают помещение, а перед этим… она сидела в кровати и… вошли двое и стали рыться везде, где только можно. Но так как она думала, что только что выиграла лотерейный билет, пройдя медосмотр, то не посмела даже пикнуть. — Кажется, я припоминаю…
Ее вдруг начало знобить.
— М…мне холодно. Очень холодно, — ей уже стало не до шуток. — Может… пойдем куда-нибудь, где теплее?
Андрей покачал головой и в этот момент пронзительно зазвенел второй звонок.
— Некуда идти. Это… моя комната внутри головы, вернее… — он задумался, — вернее это наша с дочерью комната. Так она учила меня отгадывать цифры. Внутренний экран. — Он снял с себя джинсовую куртку, в которой приехал в НИИ и набросил ей на плечи.
— Отгадывать цифры? — Маша встрепенулась. — Кто тебя учил отгадывать цифры? Повтори.
— Дочь, моя дочка, Саша. Ей сейчас уже восемь лет.
— Саша? Но… — ее продолжало сильно знобить, она с трудом выговаривала слова. — Это… та девочка? Да? Та, которая…
Андрей отвернулся. К горлу подкатил ком.
— Да.
— Господи… боже правый… и ты… молчал.
— Есть надежда, что эти испытания помогут ей. Станет понятна причина, почему так все произошло. И значит, ученые могут найти способ, как ей помочь.
Маша не могла сказать и слова. В ее глазах стояли слезы. Она сжала его руку.
— Ты помнишь, что было после столовой? — спросил Андрей. — Что потом случилось?
Гул. Толпа. Толчея. Круг. Пустота. Приказ. Повиновение. Тяжесть. Озноб. Сильная головная боль. Ломит суставы. Кашель. Чернота. Страх. Крик. Удары. Кровь. Кровь. Много крови.
Она помнила. Она почти все помнила. И даже те серые дни, слившиеся в один — стали проступать в ее сознании, как кадры мультиэкспозиции на пленке — один на одном. Их много, очень много. Пятьдесят девять.
— Я вспомнила, — прошептала она. — Я вижу, я все вижу… — она словно находилась в трансе, во сне внутри сна, ресницы часто моргали, глаза закатились — она еще сильнее сжала его руку, как будто боялась, что если отпустит, то никогда оттуда не выберется. — Эти дни… все дни… но что, что это было?
— Я не знаю, — сказал Андрей. — Это очень похоже на вирус. Вакцина, вместо того, чтобы способствовать выработке антител внутри организма, освободила вирус, и он полностью завладел разумом, а значит и телом. Боюсь, наши дела плохи. Они сейчас рассаживаются по автобусам. В сумках у них самый заразный штамм из всех, что знало человечество. Этот вирус не просто заражает, он завладевает разумом человека.
Маша открыла глаза. Она была потрясена, на лбу выступила испарина, но лихорадка как будто уменьшилась.
— Но как же ты? Почему ты не заразился?
Андрей пожал плечами.
— Я заразился. Но не заболел. Кто-то спас меня. Кто-то вытащил меня оттуда. Я слышал голос…
Маша привстала с кресла.
— Но нужно же что-то делать! Если они выехали в город, это же… Боже, Петя… — она вновь схватила за руку Андрея. — Петя, мой сын!
Что-то знакомое было в этом имени, но то ли он забыл, то ли путал…
— Мы не можем прямо сейчас никуда бежать. Потому что в этот самый момент ты лежишь на столе аппарата МРТ на втором этаже лабораторного корпуса номер три внутри решетки Фарадея. Только здесь они не смогут обнаружить нас. Вернее, тебя. Когда мы сюда попали, ты была заражена, и через тебя они могли найти нас. Я отыскал лекарство, но понятия не имею, подействует ли оно. Ты вполне способна меня грохнуть, если они тобой управляют. А если даже не управляют, вирус может и сам принять такое решение, если увидит, что ему грозит опасность. Так что, извини, но я привязал тебя к столу ремнями и засунул в рот таблетку.
Маша испуганно покосилась на Андрея.
— Все это звучит слишком неправдоподобно.
— Согласен. Но они не успели сделать последний укол, случилось ЧП и поэтому, скорее всего, у вируса нет полной власти над тобой. Иначе бы ты не открыла мне дверь в кабинет МРТ. В день медосмотра ты пришла раньше и случайно подсмотрела код.
Маша взглянула на Андрея, потом перевела взгляд на потолок и вздрогнула с такой силой, что чуть не упала с кресла.
— Что это? — прошептала она, показывая рукой.
Андрей посмотрел в направлении ее вытянутой руки. Там, под потолком висел розовый шарик его дочери.
— Это ее… это ее шарик. Саши. Она сейчас в городе. В коме.
Маша затряслась всем телом, ее душили слезы, которые текли по ее щекам. Она не могла успокоиться и даже третий звонок, прозвучавший неестественно пронзительно в этой холодной тишине, не смог унять ее рыданий.
— Она… она была там с Петей… — прошептала Маша. — Тогда… они в одной группе.
Андрей почувствовал слабость в ногах, холодок пробежал по спине. Руки предательски задрожали.
Слишком маленький город. Слишком все связано. Как могло так получиться, что этот мальчик… теперь он вспомнил, да, Саша рассказывала о нем, как его лупят мальчишки и постоянно над ним издеваются.
— Мы должны выбираться, — сказал он. — И по правде говоря, я не знаю, что нам делать. Я понятия не имею, как бороться с этим. Ты же помнишь… что случилось в актовом зале? Они убили тех, кто пришел в себя. До определенной стадии организм может бороться с вирусом, но потом наступает необратимый момент. — Как ты себя чувствуешь?
Маша привстала, ее сначала повело на неровном полу, идущем с уклоном вниз, к экрану, но она быстро справилась с равновесием.
— Кажется, мне лучше. Эта жуткая головная боль… она почти исчезла.
Андрей внимательно посмотрел на нее. Испарина прошла, пятна на лице исчезли, также пропал хрипяще-свистящий звук дыхания. Она дышала ровно и чисто. Неужели помогают? — подумал он.
В этот момент лампочки над экраном погасли, шторы разъехались в стороны и в полной тишине застрекотал проектор.
Маша попятилась назад. Андрей успел перехватить ее, прежде чем она могла споткнуться о ступеньку и грохнуться на спину.
В этот раз на экране не было никаких цифр и изображение походило на фильм. Темный длинный коридор с мерцающими лампами дневного света на потолке. Камера движется вдоль него, слева и справа двери, а впереди виден тупик. Камера поворачивается влево и на экране видны черные цифры. Это номер комнаты — 313.
Андрей посмотрел на Машу и сразу перевел взгляд на экран, боясь пропустить что-нибудь важное.
Где-то в отдалении, фоном звучал чей-то голос, но понять, что он говорит, было трудно. Андрей уловил лишь некоторые слова: экстрасенс, персона, центр силы, черная река, мать, инфаркт…
— Открывайте, — вдруг сказал голос, усиленный множеством колонок, и они подпрыгнули на своих местах от неожиданности.
Дверь кабинета 313 открылась. Внутри было темно, но они увидели, что впереди, на фоне светлого окна маячит какай-то фигура — страшная и бестелесная.
Камера не сразу сфокусировалась, но, когда ей это удалось и тьма немного посветлела, они увидели, что эта фигура что-то делала у изголовья кровати.
— Кто здесь? — раздался испуганный голос.
Через некоторое время послышались шаги и в кабинете резко зажегся яркий свет.
Андрей обмер — прямо перед собой, на огромном экране кинотеатра он видел Сашу, ее обескровленное спокойное лицо и… свою жену. Оксану. Она замерла возле кровати в неестественной позе.
— Сколько еще вы будете издеваться над моей дочерью? — сказала она странным, тусклым голосом. — Я требую прекратить это мучение прямо сейчас. Немедленно!
Андрея кинуло в холод, потом снова в жар. Он не понимал, что происходит.
— Что это? — прошептала Маша.
— Позвольте, — сказал голос слева. — Еще пару недель назад, вы, кажется говорили, что сколько угодно будете…
— Я не знаю, кто это говорил, — сказала Оксана, глядя на Сашу. — Так больше продолжаться не может. Я могу подписать любые бумаги. Отключите ее.
Андрей побелел. Он дернулся, но Маша крепко схватила его за локоть.
Кто-то спросил:
— Что скажете, Юрий Михайлович? Вы специалист по детским пограничным состояниям, ваше мнение будет важным…
Изображение накренилось, словно человеку стало плохо, задрожало, стало расплывчатым, мутным.
— …я согласен с мнением Александра Петровича… и… полностью поддерживаю законное желание матери ребенка. У всего есть предел.
Андрей почувствовал, что ему не хватает воздуха и он вот-вот задохнется.
— Как можно ускорить процесс принятия решения? — спросила Оксана. — Я требую собрать консилиум сегодня.
Почва ушла у него из-под ног, и он осел в кресло. Маша подхватила его под локоть. Сознание затуманилось.
Саша… Сашенька… Они хотят убить ее…
И потом раздался крик, рыдающий детский крик, полный отчаяния и ужаса.
— Не делайте этого! Не позволяйте им убить меня! Прошу вас!!!
Андрей отключился. Экран потух. Вселенная съежилась до размеров точки.

— Вам нехорошо? — девочка протягивала ему чашку, от которой медленно отделялись завитки полупрозрачного пара. — Выпейте чаю. Это особенный чай, он обязательно вас согреет.
Андрей тряхнул головой, какое-то наваждение, подумал он. Дежавю, или — как это называется, что-то вроде предвидения. Голова у него кружилась, и он не сразу понял, где находится.
Слева на табуретке сидел Гена. Фотокамера лежала на его коленях, мокрых и грязных. Он даже не делал попытки ей воспользоваться, чтобы заснять убогий интерьер ветхой лачуги — документальное свидетельство удручающего положения на свалке, где люди живут в страшных условиях.
— Я только что… — начал Андрей, но мама девочки приложила палец к губам. — Т-сс… Пейте чай.
Где-то неподалеку громыхнуло. Лачуга задрожала, светильник в виде тусклой желтой лампочки, свисающей с потолка на витом проводе, покачнулся и тени в жилище ожили.
— Каждую ночь что-то взрывают, кажется они решили вырыть котлован, чтобы сбрасывать отходы туда, но что-то им мешает. Если им удастся осуществить задуманное, город умрет, — сказала женщина бесцветным голосом.
Андрей слушал ее вполуха.
Видение, странная картина, явившаяся ему почти наяву, была так реальна, что казалась случившимся событием, ужасным, жутким происшествием.
— Что-то случится, — сказал Андрей. — Я что-то видел, но…
— Да, — сказала женщина, посмотрев на девочку. — Уже случилось.
— Вы о чем? Что случилось? Вы что-то знаете?
Женщина покачала головой. Снаружи, перекрывая свист ветра в дырявом каркасе домика, завыла собака.
— Даже если бы и знала, кто мне поверит? — она склонила голову. Девочка поднялась и вышла, прихватив с собой поднос.
— Я поверю.
Она усмехнулась. На ее пальце что-то блеснуло. Только сейчас Андрей заметил на пальце перстень, старинный, странный, пугающий, — серебристый череп не то волка, не то собаки с голубыми глазами-камнями. Эти глаза сверкнули и сразу погасли, но он как будто уже видел этот перстень. Только где и когда?
— Возвращайтесь к себе, — сказала она. — Пока вы сами все не пройдете, не поверите. И вам никого не удастся убедить в своей правоте. Только потеряв самое дорогое, что у вас есть, вы поймете, что начало это конец, а конец это начало. Все взаимосвязано. Все имеет свою цену. И каждый, хочет он того или нет, заплатит ее сполна.
Она резко отошла в сторону, и Андрей увидел разбитое зеркало, свое окровавленное лицо, и номер, пылающий огнем: «313».
Он дернулся, чашка выскользнула из его рук, разлетевшись на сотни мельчайших осколков.
Нет судьбы.



Глава 32

1 ноября 2014 года
Лукин дожидался Трошина у тяжелой подвальной двери выхода в третий корпус. Тот поднимался по лестнице, тяжело дыша. Пот валил с него градом. Кажется, за эти несколько часов директор постарел лет на десять. Однако держался молодцом и по его виду нельзя было точно сказать, сколько еще он продержится. Поравнявшись с начальником лаборатории, директор прислушался. Снаружи не доносилось ни звука.
— Открываем?
Лукин едва заметно улыбнулся:
— Да.
Трошин быстро набрал довольно длинный код.
Щелкнул замок, дверь беззвучно открылась.
Третий корпус, выход на пожарную лестницу. На дверях знаки биологической опасности. Везде стерильно чисто. Под потолком мерцают камеры видеонаблюдения. Золотов, если конечно найдет адреса этих камер в сети, должен сейчас их увидеть. Это не страшно, но может иметь непредвиденные последствия. Как только Лукин окажется у компьютера, доступ к камерам из кабинета директора будет закрыт.
Что Золотов сможет сделать? Трудно сказать. Скорее всего, в ближайшие несколько часов — ничего. А потом будет поздно.
Трошин поднялся на площадку, огляделся. Лицо его было красным, как у рака, глаза слезились.
— Надо было виски с собой взять. Чувствую, зараза меня одолевает, хотя делал прививку. У Одинцова есть новые таблетки, утверждает, что за пару часов убивают вирус. Только где же его сегодня найти…
— Виски есть в моем кабинете, — усмехнулся Лукин. — Хоть я и не пью, но для вас всегда найдется, учитывая, какой вы у нас редкий гость.
— Ладно тебе, Илья. Сам понимаешь, дел полно у всех. Ты и сам отлично справляешься… Как думаешь, подпишут нам сегодня итоги?
Лукин нажал на ручку двери.
— Я в этом не сомневаюсь. Результаты уже готовы, подтвердите их из лаборатории. Электронный ключ у меня есть. Сканер отпечатков тоже. Все можно сделать из моего кабинета. Сегодня же вакцина отправится на завод. Мы уложились в срок, Леонид Маркович! Поздравляю! Никакие идиоты в штатском нам уже не страшны, и не важно, что они задумали…
Они вышли на лестничную клетку.
— Как-то тихо у вас, — сказал Трошин, положив руку на перила.
— Суббота. Везде тихо.
Над черной металлической дверью второго этажа висела табличка «Лаборатория диагностики. Компьютерная томография», чуть ниже обязательный желтый знак биологической опасности и надпись буквами поменьше: «Просьба выключить мобильные устройства». На полу у двери валялась спортивная зимняя перчатка. Лукин быстро поднял ее, зачем-то понюхал. Он остановился у двери, дернул за ручку. Закрыто.
Пожав плечами, он повертел перчатку в руках, глянул вверх в пролет, затем положил ее на перила.
— Наверное, кто-то обронил вчера, — сказал он.
Медленно ступая, чтобы не шуметь, они поднялись на третий этаж. Каждый шорох вызывал у Трошина нервный тик: после того, что он увидел на экране монитора, стало ясно, люди, затеявшие это, кем бы они не являлись, способны с любого содрать кожу живьем. Они ни перед чем не остановятся. Трошин все больше склонялся к версии о террористах.
Лукин набрал код, дверь лаборатории открылась. Внутри не оказалось ни одного человека, полная тишина, нарушаемая лишь жужжанием электрического шкафа справа.
— А где все? — недоуменно спросил Трошин, озираясь. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. — Где все… ЛЮДИ?
Лукин огляделся.
— Вы забыли? — сказал он. — Они в актовом зале на первом этаже. А больше тут никого нет.
Трошин нервно оглянулся.
Медленно, шаг за шагом, они обошли все палаты, заглядывая в каждую, осмотрели саму лабораторию, зону отдыха, туалеты и душевые, атлетический зал и подсобные помещения.
— Пусто, — сказал Лукин. — Я заблокирую двери, и мы будем в безопасности.
Трошин кивнул. Ему стало гораздо легче. Он прекрасно знал, что проникнуть в заблокированную лабораторию и вообще на этаж — невозможно без спецстредств. Без приличного количества взрывчатки. Слава богу, подумал он, что я пошел с Лукиным. Рано или поздно штатские хватятся своего, а когда обнаружат труп в кабинете Золотова… он поежился, представив участь своего зама.
Несчастные бедолаги, поплатившиеся жизнями в актовом зале, видимо отказались сообщать террористам какие-то детали, касающиеся хода эксперимента.
Если же захват НИИ организовал Золотов, сдал их «Фармапрому», вошел в сговор с начальником службы безопасности Газзаевым, он крупно ошибся. Наверняка, из лаборатории можно наладить связь и вызвать подмогу, оповестить ФСБ и полицию. Через полчаса, максимум час, учитывая погоду, вся территория будет оцеплена двойным кольцом, из Москвы вышлют вертолеты, дополнительные группы экспертов и спецназ для усиления безопасности. Статус института как объекта повышенной террористической опасности предполагал усиленное реагирование. Стоит нажать кнопку, сделать один звонок и спустя четверть часа здесь начнется светопреставление.
Двигаясь вдоль стенки, они дошли до кабинета Лукина. Дверь его кабинета оказалась не заперта, что немного удивило Трошина. Внутри было пусто. Прямо перед большим монитором, на пустом столе без единой бумажки лежал мобильный телефон экраном вверх, словно бы его хозяин оставил его, отлучившись буквально на минуту.
— Вот черт! Я и забыл, что оставил его тут, — Лукин подскочил к столу и схватил трубку. — Куда звонить, шеф?
Трошин медленно опустился в кожаное кресло напротив стола. Он тяжело дышал, напряжение прошедших часов слишком сильно отразилось на нем.
— Леонид Маркович, результаты готовы! — сказал Лукин. — Последние тесты были загружены вчера, сегодня готовы расчеты и отчеты… — он провел пальцем по экрану, — у нас получилось! Стопроцентное попадание не считая, конечно, погрешности с учетом численности группы. Но этого достаточно. Можем отправлять!
— Как отправлять, интернет же не работает, — сказал Трошин, глядя в окно, за которым бесновалась снежная буря. Будто кто-то огромный снаружи набирал целые пригоршни белого песка и кидал их в окно.
— Черт! Совсем забыл… — Лукин задумался. — Так… через мой мобильник, что-то я торможу! — Он открыл ящик стола, порылся в нем, достал кабель и подсоединил мобильник к компьютеру. — Так, теперь нужно устройство электронной подписи и идентификации.
— Но… — покачал головой Трошин, — нужна комиссия, которая утвердит результаты и только потом я могу их загрузить…
— У нас нет комиссии, только я и вы. Можно попробовать вернуться к вам в кабинет или попросить Золотова прийти сюда.
— Это не пойдет, по дороге нас могут убить, — сказал Трошин. — Вы же сами видели, что они вытворяют.
— Сейчас важнее отправить положительные результаты в производство. В противном случае, боюсь, можем не успеть, если… начнется штурм… и, — он посмотрел на экран, — связь почти на нуле, вероятно ветром повредило вышку. Скорее всего, ничего не выйдет.
— Давайте попробуем, — быстро сказал Трошин. — Медлить нельзя, вы правы. Если помощь не успеет, — он снова взглянул в окно, — то… мы обязаны отправить данные на производство. Ничего важнее сейчас нет и быть не может. — Ему почему-то вспоминаясь девочка, оказавшаяся в коме, отчасти по вине института.
Лукин кивнул.
Он перенес устройство электронной подписи на стол, возле которого размяк в кресле Трошин.
— Вы не забыли, как это делается? Глаза должны быть открыты, эта штука сканирует ваше лицо и определит, что вы живы-здоровы, в полном, так сказать, рассудке. Потом распишитесь на планшете и только тогда данные поступят на сервер заказчика. Мы, конечно, слегка нарушим установленный регламент, но, думаю, в условиях чрезвычайной ситуации — это единственно верный вариант.
Трошин кивнул. Он достал платок и кармана, вытер пот со лба, промокнул красное лицо.
— Как жарко у вас, — сказал он. — Разве так должно быть?
Лукин пожал плечами.
— Потом ремонтники разберутся, уже были жалобы на систему автоматического регулирования температуры и влажности. Кстати, ее заказывал Золотов.
— В каждый бочке затычка, — сказал Трошин. — Ладно, давай, начали.
Он замер. Невидимый луч сосканировал лицо, раздался оптимистический писк. Лампочка на панели прибора загорелась зеленым светом.
— Ну вот, все нормально, теперь подпись вот здесь, — Лукин указал на темную полоску планшета. Трошин размашисто расписался, затем положил электронную ручку, откинувшись в кресле.
— Все. Мы это сделали.
Гора упала с его плеч. Даже если это происки конкурентов, захват террористов или нашествие инопланетян — они опоздали. Вся документация, а главное, новая формула вакцины ушла в производство. Буквально через несколько минут мощная фармацевтическая машина запустит невидимые шестерни, а в понедельник начнется массовый выпуск на трех новейших заводах, способных обеспечить вакциной всю страну.
— Ты обещал кое-что, — напомнил он Лукину. И тут же вспомнил, что нужно позвонить.
Тот странно улыбнулся. Голова Лукина дернулась, будто у него был нервный тик. Наверное, тоже перенервничал, подумал Трошин, надо бы ему выписать хорошую премию и подумать о повышении. Доверия к Золотову больше нет, кому как не самому способному работнику, который буквально вытащил институт из задницы, можно доверить руководство? Сомнений нет, только Лукин. Только он.
— Если вакцина показала отличный результат, давайте не будем ждать, — сказал Лукин, — тем более, в городе вот-вот начнется эпидемия. — Он достал из шкафа поднос из нержавеющей стали, две подписанных склянки и пару одноразовых шприцев.
Не успел Трошин опомниться, как Лукин наполнил шприц мутной жидкостью из пузырька с собственной фамилией, затем ввел себе в предплечье.
— Ну-у вот, — услышал он сдавленный голос заведующего лабораторией. — Теперь я защищен новейшей вакциной. — Ваша очередь, Леонид Маркович.
Трошин хотел возразить, что он уже вакцинирован, но потом подумал — какого черта не последовать примеру подчиненного. Тем более, тот прав, эпидемия на подходе, новости одна другой хуже, а он в свои шестьдесят три года входит в группу риска — тех, кто может заболеть в первую очередь.
Лукин протянул заправленный шприц.
— Давай, ты, — сказал Трошин, — я уже не такой гибкий и зоркий колоть самому себе.
— Сейчас прозреете, — сказал Лукин и всадил ему шприц в руку.
Снег перестал сыпаться в окно мелкой крупой и застыл как в стоп-кадре. С лица Лукина сползла маска — перед Трошиным стоял человек, которого он никогда не знал. Трошин даже усомнился, что это вообще был человек. Запоздалая мысль, что некоторые знаки, некоторые фразы и моменты из их общения, жесты, любопытство в подвале, постоянные расспросы, попытка спихнуть вину и подставить Золотова, даже это чертово подергивание головы — должны были насторожить его, но, увы… невнимательность, боязнь запороть дорогостоящий и очень выгодный заказ, и страх за собственную жизнь — сделали его слепым. А ведь Афган когда-то приучил его обращать внимание на самые мельчайшие знаки и следы моджахедов. Вроде голой детской куклы без рук на входе в ущелье.
ПОЗДНО. СЛИШКОМ ПОЗДНО ТЫ ПРОЗРЕЛ.
Тело онемело. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
На стене напротив он увидел институтский календарь и сегодняшнюю дату, обведенную жирным красным маркером.
— Мы могли бы заразить вас и раньше, как сделали это со всеми, но тогда бы вы не прошли фейс-контроль на этой чертовой железяке. Я пытался ее взломать, но тщетно, слишком хитроумная защита. Нужны было расписаться и загрузить результаты испытаний. Побочный эффект заражения — небольшой тремор во всем теле. — В подтверждение его слов голова Лукина снова дернулась. — Не слишком мешает, но… расписаться нормально точно не получится, и система не примет такую подпись. Я пробовал. — Лукин говорил медленно, с расстановкой. — Сейчас вся тест-группа рассаживается по автобусам и выезжает в город. Я еду с ними, здесь нам делать больше нечего. Насчет Золотова не беспокойтесь, он уже мертв. А вот что делать с вами… — Лукин посмотрел на часы, висящие на стене. Учитывая, что вы не прошли полный курс вакцинации, как все, вирус получит контроль над вами часа через два, а может и позже. Но мы не можем ждать. И взять с собой вас тоже нельзя, мало ли что по дороге случится. Убивать вас нет смысла, после обращения вы вольетесь в наши ряды.
Лукин достал из шкафа скотч.
— Я просто примотаю вас к креслу, может кто-то и освободит, если найдет. А нет — так нет, что поделаешь. С другой стороны, если вы вдруг понадобитесь, я буду знать, где вас искать. Идет?
Трошин хотел ответить, но не мог. Язык онемел. Тело жгло изнутри, он горел тысячами, миллионами костров, каждая клетка, каждый нерв сигнализировали о неполадках в организме. Снизу, от ног, подымалась черная покалывающая вата, — так он ощущал странное безжизненное онемение, похожее на действие заморозки во время удаления зуба — она засасывала, поглощала тело, он чувствовал это, и ужас, панический, жестокий ужас сверлил его мозг, заставляя легкие толчками выталкивать воздух и вновь вдыхать, с клекотом и свистом.
— Не сопротивляйтесь, — посоветовал Лукин. — Половину из сегодняшнего дня вы забудете, собственно, как и вчерашнего. Из вашей жизни останется только кусок, пара часов, может быть. Я вкатил вам пятикратную дозу, так что не гарантирую приятных ощущений. Зато исчезнут все волнения, вы станете частью гигантского организма, который хочет только одного — расти. У вас будет только одно желание и стремление. Поверьте, это восхитительно, непередаваемо, как будто заново родился, только не в своем привычном теле, а… везде и одновременно! — глаза Лукина лихорадочно блестели.
— Ты сумасшедший, — хриплым голосом выдавил из себя Трошин. — Боль в ногах прошла, и это страшило его больше всего. Он переставал ощущать собственное тело, а значит, вероятность того, что ему удастся спастись таяла с каждой минутой. Неизвестно, что вколол ему Лукин и еще хуже он ощущал себя оттого, что поверил ему, даже проникся и… совершил ужасную, страшную, непростительную ошибку, если не преступление. Как теперь быть? Он бессильно скрежетал зубами. В ближайшие пару часов еще можно все отменить, пока формула и техпроцесс не ушли в производство, но потом… потом конвейер не остановить.
— Что же ты наделал… — прошептал Трошин. С его посиневшей губы стекла слюна, окрашенная алым. Чтобы сохранить самообладание, не поддаться медленно надвигающемуся омертвению, он начал прокусывать губы, впервые в жизни радуясь боли.
Лукин перекладывал из лабораторного холодильника в спортивную сумку блоки пузырьков. Они мелодично позвякивали.
— Вы ни в чем не виноваты, — сказал он, заметив взгляд Трошина, полный ненависти. — Я уже давно занимаюсь этим, с тех пор как обнаружил… впрочем, это неважно, не буду углубляться в науку. Знаете… оказывается, вирусы могут быть в симбиозе с высшими формами жизни. Благодаря им, у нас есть шанс на вечную жизнь, разве это не мечта? Разве это не выход за пределы совершенства человека — ограниченного и жалкого существа, подверженному болезням и смерти?
— Вирус убьет тебя, — просипел Трошин.
Лукин повел бровями. Его болезненное лицо дергалось, но он словно этого не замечал.
— А вот и нет. Как раз в этом и была загвоздка. Штамм действительно слишком агрессивен, он заражает организм и убивает его. С тех пор как я поступил в мединститут, эта задача сводила меня с ума. Но случилось чудо! Воистину, ищущий да обрящет. Два с половиной года назад у меня появилась надежда. Я специально инфицировал ту девочку, помните, в детском саду. Только не смотрите на меня так, словно я прямой потомок Менгеле, хотя, как ученый, он мне импонирует. Я заменился в тот день, пришлось подделать кое-какие документы, потому что я должен был сделать это лично. Тогда в полиции меня опросили, но дело даже не стали заводить, — это и понятно, другие дети получили нормальную вакцину. А эта девочка…
— Ты мерзкий больной ублюдок, — выдавил Трошин. — Как? Как можно было?! — он попытался встать, но у него не получилось даже шевельнуться, только мышца на шее напряглась, да так и застыла, исказив судорогой лицо.
— …это необычная девочка. Настолько необычная, что пришлось пойти на риск. Ее папаша когда-то в детстве получил электротравму, несовместимую с жизнью. Я тогда был студентом медицинского и запомнил этот случай навсегда. Ничего на первый взгляд особенного. Только вот кровь. У него очень редкая группа, вторая отрицательная и когда нам потребовалось переливание, оказалось, что в банке такой нет. Но за пару дней до того я брал кровь для анализа у какого-то бездомного. Оказалось, впрочем, этому никто не поверил, а меня чуть не выгнали из института, что у бомжа кровь без резус-фактора. Уникальная кровь. Таких людей всего несколько десятков в мире и, наверное, один или два в России. Старик согласился помочь, но… откинул копыта прямо во время переливания. Тогда я, конечно, понятия не имел, как это важно. Но со временем, когда стал проводить эксперименты с вирусами, потом специально устроился к вам в институт, чтобы иметь под рукой самые свежие штаммы, я вспомнил про тот случай. Этот парень работал журналистом на местном портале и несколько раз под видом передвижного пункта вакцинации брал кровь и колол ему вирусы — его ничего не брало, он был не подвержен заражению, словно заколдован. Представляете? К сожалению, я не мог наблюдать его круглосуточно, чтобы разобраться в защитной реакции и ее механизме. А потом я вспомнил, что у него есть дочь. Девочку пришлось заразить, хотя я и не предполагал, что реакция будет именно такой. Разумеется, папаша рискнул своим здоровьем, чтобы ей помочь.
— Рррр… Хр… Щщщкотина… — рот и язык уже не повиновались Трошину.
— Знаю, знаю, но это все ради науки, ничего личного. По правде говоря, я не предполагал, что будет такая реакция организма — он сразу же, моментально отверг вирус. Я приуныл, такой исход меня не устраивал. Но оказалось, что это только первое впечатление. Я постоянно колол себе и ослабленные штаммы, и вакцины и настоящие вирусы, живые — поэтому мое состояние было вечно болезненным, и мне крайне трудно было это скрывать. Я свободно навещал девочку под видом поиска причин комы и в один прекрасный день… я услышал.
Трошин склонил голову. Кажется, он начинал тоже кое-что слышать. Нечеткие, смутные, словно зудящий шум сломанного радиоприемника, далекие голоса. Они говорили все разом, различить что-либо было невозможно.
— О-о, профессор, кажется вы начинаете понимать, о чем я говорю, — заметил Лукин его реакцию. Трошин прохрипел что-то нечленораздельное, розоватая пена пошла у него изо рта.
Где-то внизу, едва слышно сквозь завывание ветра ударили раздвижные двери микроавтобусов.
— Кажется, мне пора, — Лукин запихнул остатки склянок в сумку, сверху побросал одноразовые шприцы. — Ну вот, весь запас, что успел сделать. На город должно хватить, а дальше благодаря вам, само пойдет. Одной формулы, как вы понимаете, недостаточно, вакцина и вирус вступают в сложное взаимодействие, в результате которого рождается новый совершенной организм. Мы слышим мысли друг друга, как если бы являлись частью одного целого! Вы себе не представляете, какое грандиозное открытие я сделал! Двадцать три года ежедневных неудач. И вот, свершилось! А вы… — он ткнул профессора пальцем в грудь, — вы все это время продвигали только своего любимчика, Золотова. Все ему, все лавры, как же. А мне! — он чуть ли не закричал и его голос сорвался в хрип, — мне вы подарили вот это! — и Лукин выставил перед его налившимися кровью глазами серебристые часы марки «Командирские».
— Уже иду, ждите, — сказал он кому-то в сторону. Потом повернул изменившееся до неузнаваемости лицо к Трошину. — Вам миллионы, а мне бессонные ночи. Вам рестораны, шикарные квартиры, дачи, любовницы, правда тут я не завидую, могли бы и получше найти, чем эта старая карга. Все, все вам.
Трошин силился что-то сказать, искривленный судорогой рот пытался сложить букву, но язык не слушался. Голова стала трястись точь-в-точь как у того… он попытался вспомнить утро, которое только что было как на ладони: встревоженная жена провожает его на срочный вызов с работы, он обещает не задерживаться, на работе ЧП, один человек из группы тестирования новой вакцины исчезает прямо из своей палаты, обойдя все пропускные пункты. В кабинете его встречает странный человек в штатском, представившийся капитаном ФСБ Гавриловым или Галиловым, потом он забирает у них, то есть у него, Трошина, Золотова и Лукина все мобильные приборы и оставляет под охраной. Позже выяснятся, что его секретарь, его милая Вера Ильинична мертва. Вероятно, она пыталась что-то предпринять, но не успела. Оказывается, что Золотов не совсем друг и через камеры видеонаблюдения они наблюдают ужасающие кадры из актового зала третьего корпуса — что там случилось и почему — остается неясным. Он с Лукиным, который, получается, был все это время главным зачинщиком, пробирается по подвальным ходам к третьему корпусу в лабораторию, где должен находиться телефон.
Он подписывает электронным ключом и отправляет результаты тестирования вакцины на сервер компании-производителя.
Призрачные картины минувших суток проносятся перед взором Трошина словно записи на тонкой рисовой бумаге, которую в следующее мгновение разорвет бушующий снежный шквал. Он с ужасом наблюдает как невесомые клочки его памяти уносит черным зловонным ручьем.
И запах. Сквозь тонкий аромат туалетной воды с мускусным, слегка пряным вкусом он ощущает неудержимый запах гнили, разложения, тлена и смерти.
— Мне надо идти, профессор, — сказал Лукин, застегивая сумку. — Кстати… хотите прикол? Золотов на самом деле организовал захват института. И, разумеется, я об этом знал. Он остался в вашем кабинете, в надежде, что ребята «Фармапрома», которые должны были тихо взять лабораторию с результатами тестов, придут ему на помощь. — Лукин засмеялся отрывистым лающим смехом. — Так что, вы были правы, он мудак. Зато теперь нас неожиданно стало больше. Ребята Фармапрома едут с нами в город, а после — выдвинутся непосредственно на заводы концерна. Им есть, чем удивить руководство… Ладно, не смею больше задерживать вас. Надеюсь, скоро увидимся. — С этими словами он вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.
Стук его шагов замолк через пару минут, и вскоре Трошин услышал автомобильный сигнал, снова хлопнула дверь, затем двигатели взревели и когда ему удалось приподнять голову и посмотреть в окно, шум автобусов уже слился с воем стихии.
В здании стало невыносимо тихо, словно его только что построили или наоборот — готовили к сносу. Угрюмая, мрачная, тревожная тишина.
Голоса в голове пропали, сменившись жуткой болью в затылке. Как, каким образом эти существа, или кем они являются на самом деле, общаются между собой? Что им нужно? Чего они добиваются?
Странно, но волнение ушло. Вместе с последним обрывком памяти. Он сначала растерялся — потому что помнил только, что успел отправить результаты. Какие результаты? Кому? Зачем? И вообще, что он здесь делает?
Сердце застучало быстрее, потому что где-то в подсознании проскочила не мысль, скорее отголосок из медицинского прошлого: «Инсульт. У меня инсульт!». Он рассчитывал запаниковать, но и паника не пришла, ей попросту не на чем было расти, не было твердого основания в виде знания. Трошин забыл, что такое инсульт.
Мысли ворочались медленно, будто их погрузили в застывающую янтарную смолу, словно того комара из доисторического прошлого. Кто я? Я… Леонид Маркович Трошин, профессор, доктор био… нет… геоло… да нет же, матема…впрочем, неважно… наук. Мне 63 года, и я женат. Или нет? Вроде бы… Жена… холодная искра пронзила его мозг — Елена? Инна? Вика? Или он не женат? Дети?
Что вообще происходит? Почему он в таком странном виде, да еще в кабинете заведующего лаборатории Лукина. Трошин посмотрел на гигантский график тестирования — на стене они занимал почти три метра в ширину и представлял собой доску с таблицей, каждая ячейка которой была новым днем. Мелкий убористый почерк в каждой ячейка кроме последней, под номером 60.
Где Лукин? Где все? Почему нет людей?
Трошин глянул на свои брюки и с ужасом обнаружил, что обмочился. Темное пятно расплылось в районе ширинки, но он ничего не чувствовал — ни теплоты, ни противного жжения — как в детстве, когда не успеваешь добежать до кустов. Просто пятно.
Память очертила в сознании круг диаметром в пару часов — все остальное находилось вне доступа его разума. Вполне возможно, что вирус мог воспользоваться его воспоминаниями в своих целях.
Он лениво размышлял, что будет, когда полностью утратит над собой контроль и власть. На что это будет похоже? Страх постепенно рассеялся, сменившись почти полным безразличием. Вирус, если можно так выразиться, был неплохим психологом, отрезая память у своих жертв. Без памяти человек становился роботом, марионеткой, своеобразным экзоскелетом для странной, враждебной формы жизни.
Внезапно наверху, прямо у него над головой, что-то упало, с грохотом и… проклятиями? В кабинете МРТ, — отреагировал мозг, вяло и почти безразлично. Почти. Там… кто-то есть. Господи! Вторая его половина, еще живая и разумная, затрепыхалась — появилась надежда на… что? На что он мог надеяться, если смертельный вирус почти завершил свое превращение — он это ощущал по тому, как тело, хоть и постаревшее, но все еще достаточно атлетичное (восемь раз в месяц он ходил в тренажерный зал, чтобы Вера Ильинична не нашла себе кого помоложе), реагировало на укол.
Леонид Маркович с силой повернул крутнул головой. Хрустнули позвонки, в глазах стрельнуло молнией — наверное, это должна была быть боль, но боли он не чувствовал. Сидя в кресле, он ощущал себя размазней — не мог ни пошевелиться, ни открыть рот, ни даже прошипеть какое-нибудь ругательство — бессильная злоба на себя, на свою недальновидность, куриную слепоту, в конце концов, — душила его исподволь. Если бы он мог зареветь, заорать, — коридоры опустевшего НИИ сейчас бы сотряслись от душераздирающего вопля, полного отчаяния и презрения к самому себе.
Ему ведь перед выходом на пенсию обещали благодарность и награду от правительства, намекали, что он может рассчитывать на теплое местечко в попечительском совете Минздрава, — все это он помнил, потому что каждую секунду думал об этом. А сейчас? Он даже шевельнуться не может. Но как? Как он прошляпил тестирование? Почему ни разу не зашел и не поинтересовался у группы, как все проходит? — то ли от злости, то ли от оттого, что действие вакцины стало ослабевать, островки памяти, безвольные и бесконечно чужие, проплывали мимо него, вынуждая скрежетать зубами.
По потолку раздался отчетливый стук каблуков. Он вдруг вспомнил, как они проходили мимо закрытых дверей второго этажа и Лукин поднял зимнюю перчатку. А что если… что если кто-то умудрился там спрятаться?
Он напрягся.
На деревянном столе перед ним стоял прибор электронной подписи и сканирования радужки. От него тянулся провод к розетке. Трошин думал не долго. Больше ничего не оставалось, никакой надежды. Или он что-то сделает, или черная тля, бездушная, прожорливая, ненасытная, проглотит его тело и разум, превратив в послушную марионетку, чучело под управлением смертоносного вируса.
Едва оторвавшись от взмокшей спинки кресла, он принялся раскачиваться туловищем — туда-сюда, туда-сюда. Руки висели вдоль туловища, совершенно неподвижные и нечувствительные, как две иссохшиеся плети. Амплитуда росла, изо рта его вырывались глухие воющие звуки. Вряд ли темная его половина, так он о ней думал, та, что под контролем вируса, понимала, что он задумал — все живое стремится к выживанию и размножению, вирусы — к росту и предполагать, что организм по собственной воле решит вдруг умереть, у той половины резона никакого не имелось.
Раскачавшись, он изловчился, поймал момент наибольшего отклонения от оси равновесия и, собравшись, сделал последний волевой рывок — вперед, на стол.
Мимо пронеслась плоскость пола.
Его тело неуклюже распласталось на деревянном журнальном столике. Он сильно ударился носом о твердую поверхность и, кажется, сломал его — перед глазами расплывалась темная лужа крови. Он пошевелил ртом и… да! — под нижней губой, несмотря на почти полную потерю чувствительности прощупывался бугорок. Провод! Он попал! Ему удалось это сделать! Пожалуй, впервые за последние годы он почувствовал что-то вроде удовлетворения.
Больно не будет, подумал он, то ли убеждая себя, то ли отвлекая от неминуемого.
Замороженной губой он нащупал бугорок и стал его раскатывать, одновременно пытаясь высунуть язык и подхватить, благо у языка чувствительность была чуть выше. Через пять минут безрезультатных попыток, когда вся спина взмокла, а стол под его ртом стал скользким от смешавшейся слюны и крови, ему это удалось. Не веря в удачу, он застыл, сомкнув зубы, словно лошадь удила.
Ну что, — подумал он. — Посмотрим, чья возьмет.
И он принялся разгрызать провод, с силой смыкая непослушные челюсти, растирая поливинилхлорид меж крошащихся зубов. Никакой боли он не чувствовал, легкое давление да твердые крошки — остатки передних зубов, которые ломались с противным хрустом.
Да где же, где же… неужели даже это не поможет?
Темная половина слишком поздно поняла, а может быть, услышала течение мыслей. Тело его рванулось назад, в кресло, как будто какой-то гигант схватил его за ворот костюма, тряхнув изо всех сил. Руки метнулись к голове, вцепились в провод, пальцы побелели — он видел это собственными выпученными глазами, пытаясь вырвать провод изо рта.
И тут-то его тряхнуло.
Вероятно, для этих тварей ток смертелен — подумал он отстраненно и даже злорадно, прежде чем нечеловеческой силы крик, полный боли и ужаса вырвался из его рта. Тело выгнулось дугой, позвоночник хрустнул, едва не разломившись пополам, но в следующую секунду его скрутило в обратном направлении, руки вывернулись, одна зацепилась за стол и с треском вывихнулась в плече. Лицо поплыло. Кожа начала гореть, плавиться, подсохшая кровь из носа — запузырилась. Он бился в агонии, улыбаясь.
Так тебе, скотина! Так тебе, мразь! Ты у меня узнаешь, кто такой Леня Трошин, военврач 2-й десантно-штурмовой роты десантно-штурмового батальона 70-й мотострелковой бригады из под Кандагара! Не успела, да? Это твои проблемы! Думала, все пройдет гладко, как с остальными подопытными кроликами? Не-е-ет! Как говорила моя покойная бабушка: «Не начудишь — не прославишься».
Его как будто кто-то бил под дых, выбивая все внутренности, а заодно и мозги. Со стола слетели приборы, один отскочил в стену, разлетевшись на десяток осколков, второй, тот что сканировал радужку — упал под стол.
Трошина подбросило вверх, на лету он прогнулся, вывихнутая рука стукнулась о стену — провод выскочил из розетки. Падая, он каким-то образом ухватился за холодильник и потянул его за собой. Он рухнул на пол, едва успев откатиться в сторону, когда рядом с оглушительным грохотом упал лабораторный холодильник, защемив ему кисть здоровой руки.
И тут пришла боль.
Сотни ее лезвий одновременно полоснули по лицу, по телу, рукам и ногам. Мозг оцепенел от ужаса — темное покрывало, скрывавшее истину — исчезло, только пятнышки, тут и там, и где-то еще говорили, что оно только что было тут, но растаяло, не выдержав пытки, обнажив самые болезненные нервы.
И тут впору бы заплакать — глядя на него, даже опытный реаниматолог покачал бы головой, но Трошин смеялся полудиким лающим смехом, смешанным с клекотом и бульканьем в глубине легких.
Вывихнутая левая болталась рядом, придавленная правая не могла пошевелиться, лицо, вернее, то что от него осталось — представляло собой жженый бифштекс с кровью. Но он смеялся.
Смеялся до тех пор, пока дверь в кабинет не приоткрылась. Медленно, аккуратно. Краем глаза он видел, что кто-то пытается зайти. И если это один из пособников Лукина или Золотова или зараженный участник группы тестирования, то ему, пожалуй, конец. А кто еще это может быть? Сам Золотов мертв, в этом сомневаться не приходилось. Вера Ильинична мертва, он сам видел. Ренат, начальник службы безопасности на чужой стороне. Кто-то со смены из охраны проходной? Они в этот корпус не заходят, им запрещено появляться здесь под страхом увольнения.
Вернулся Лукин? Он не слышал звуков автобусов, да и зачем ему возвращаться — он достиг своей цели, дело за малым: распространить эту дрянь как можно шире. Чихнуть на всю страну, а лучше — на весь мир. Будьте здоровы.
Трошин закрыл глаза. Какая разница, кто за ним пришел. Важно лишь то, что несмотря ни на что, он победил. Он сделал то, на что Лукин явно не рассчитывал, нащупал брешь в обороне, слабое место безукоризненной биологической машины. Единственное, о чем он сожалел, что не смог отменить машину производства.
Трошин увидел себя маленьким мальчиком — в деревне, у тихой заводи бесшумно скользящей речки. Стоя на мостках, он забрасывает удочку из бамбука — далеко далеко, в воздухе тетивой звенит тонкая леска, поплавок плюхается на воду, ложится набок, а потом лениво, нехотя поднимается. Леня берет удочку одной рукой, готовясь к быстрой поклёвке — ввечеру изголодавшаяся рыба берет задорно, нагло. Он напрягается, готовясь подсечь, все его внимание на красном кончике пера — его тянет течением, относит к зеленым зарослям рдеста, щучьей траве.
Зрение на пределе, вот-вот будет поклевка, а там гляди и окунь или даже щука, чем черт не шутит… Круги на темной воде гипнотизируют, увлекают в бездонный омут, он ищет поплавок, но не может найти. Пытается выбрать леску, но не получается. Что-то огромное и чужое затаилось на глубине. Оно тянет его к себе. Неумолимо. В полной тишине.



Глава 33

Осень 2014 года
— Давай вернемся, — сказал Петя, поворачиваясь к пацанам. — Мы уже ходили до поворота, но тогда было сухо и тепло, не то что сейчас — отчим меня прибьет, если я ноги замочу. — Он не стал говорить, что у него попросту нет сменки, а до завтра сапоги вряд ли успеют просохнуть.
— Эй, прошлый раз нас твой папаша спугнул, ты че, боишься что ли? — спросил Мышкин, натягивая капюшон на лоб. — Там за поворотом заброшенный кинотеатр, его скоро снесут на хрен. Пойдем посмотрим, если уже не снесли.
— Нет. У меня мама завтра из командировки приезжает. Если заболею, не смогу ее встретить.
— Из какой еще командировки? — сквозь вой ветра крикнул Макс. — Она же у тебя официантка в кафе, а официантки по командировкам не ездят!
— Идем или ты маменькин сынок, — добавил обычно поддакивающий Роман.
— Сам ты маменькин сынок, — Петя скинул рюкзак и нахохлившись направился к Роману.
— Эй, эй, чуваки, глянь, что по ручью плывет, — крикнул Мышкин, затыкая нос. Со свалки повеяло отвратительным смрадом трупной гнили. Они стояли на мосту, глядя сверху вниз на черную воду, струящуюся в занесенном снегом овраге.
Петя посмотрел вниз и у него перехватило дыхание.

— А ты умеешь делать кораблики? Из бумаги, — спросила его Саша.
— Нет. Это, наверное, слишком сложно.
— А вот и не сложно. Берешь листок бумаги. Сгибаешь его пополам, потом складываешь уголки… вот так, — видишь?
Он залюбовался, как у ней ловко получалось, и испугался, что ответил не сразу.
— Нн… то есть, да. Вижу.
— Ты хоть смотришь?
— Да, да, конечно смотрю.
— Вот, смотри. Потом полоску снизу загибаешь наверх и сворачиваешь кончики треугольниками в обратную сторону. А с той стороны повторяешь. Видишь?
— Ага. Здорово у тебя получается…
По правде говоря, смотрелось волшебно. У него в животе что-то защекотало, когда она все это делала.
— Во-от. А теперь самое интересное. Папа говорит, это магия!
— Что-что?
— Магия! Смотри. Тянешь за углы в разные стороны, берешь за открывшиеся уголки и… раз-дви-га-ешь…
— О-ох! — вырвалось у него. — Ни фига себе! Кто тебя научил?
— Папа, — с гордостью ответила Саша. Заметив его взгляд, спросила: — Ты запомнил или повторим?
— Я… давай еще раз…
— На первом кораблике я напишу «Са-ша», — сказала она, смеясь, когда закончила второй корабль.
— А на втором? — спросил Петя, затаив дыхание.
— А на втором можно написать: «Петя» — она вывела четыре буквы зеленым фломастером и он почувствовал к ней что-то особенное, чего пока не мог понять и тем более высказать доступными словами. Что-то невесомое, воздушное, неземное.

Внизу, подгоняемые завывающим ветром, мчались два самодельных кораблика из простой белой бумаги. Они взмывали на переливах, опасно кренились, проходя крутые быстрые повороты, обгоняя друг друга, неслись словно угорелые на стремнинах, и черные воды ручья не могли их накрыть и затянуть в себя, как не пытались.
— Лови, лови! — закричал Макс, скидывая свой рюкзак прямо в слякоть грязного раскисшего асфальта.
Петя сжал кулаки. Внутри что-то затрепыхалось — и чувство, что вот-вот нечто важное, бесценное будет осквернено, поймано, загнано в угол, а потом со смехом растоптано — вывело его из оцепенения.
— Стой! — крикнул он что есть силы. — Я согласен. Побежали быстрее, пока тропинку не занесло.
Макс на ходу обернулся, посмотрел на Мышкина, а тот недолго думая, подхватил рюкзак и рысью, смешно выбрасывая ноги в мокром снегу, побежал по тропе вдоль ручья.
— Эй, эй, Ромка, мы уходим, оставь, сдались они тебе! — крикнул Макс брату.
Роман затормозил, не добежав пару метров до воды. Он сожалением посмотрел на удаляющиеся кораблики, потом поднял голову. Петя смотрел на него в упор и его глазах Рома увидел отражение черноты — глубокой и страшной.
Чертов маменькин сынок, — подумал он, чувствуя внезапный озноб. — Еще не хватало, чтобы мне кто-то указывал.
Но вслух ничего не произнес.
Петя поднял свой рюкзак и пошел по следам Кирилла. Ночью передавали заморозки. А завтра должна вернуться мама. Он ждал этого, отсчитывая дни. Написал на листе цифры от одного до шестидесяти, именно столько продлится командировка, сказал отчим, наклеил скотчем под ковер возле кровати — чтобы никто, не дай бог, ничего не заметил и каждую ночь зачеркивал по одной цифре. Вчера на листе осталась только одна цифра — 60. Последний день. Отчим заступил после обеда на смену, значит вернется к полуночи. А мама приедет завтра утром.
Отчим будет звонить, может быть, один раз, спросит, что получил, и тут не соврешь, нужно говорить только правду, иначе месть его будет страшна. Но до полуночи полно времени, не так ли? Уроков делать не нужно, из оценок, пятерка по физре и четверка по чтению. За четверку может и влететь, хотя вряд ли. Вот за тройку — расправа неминуема, потому что тройка — это та же двойка, только для умных. Ты ведь не дебил, — скажет отчим, вытряхивая широкий ремень из форменных брюк. — Мог получить хотя бы четверку. А теперь заставляешь меня краснеть. Заставляешь меня ощущать себя дебилом. Чтобы я приходил в школу и в меня тыкали пальцами — это тот самый папаша, чей сынок — дебил. Ты этого хочешь? Не-е-ет, — тонким голосом сквозь слезы умолял Петя. Он оглядывался, в надежде, что мама все-таки выйдет из-за двери, поможет, спасет его. Но она не выходила.
— Интересно, кто их запустил? — спросил Мышкин, когда Петя поравнялся с ним.
— Кого?
— Ну эти… кораблики. Я же первый их заметил. У меня отличное зрение. — Он помолчал. — Кажется, там даже что-то было написано. Наверное название. Или номер. Я бы написал «Варяг».
Петя взмок, слушая его слова.
— Почему «Варяг»?
— Крейсер такой был знаменитый. Участвовал в русско-японской войне. Его потопили япошки.
Петя не стал говорить, что, скорее всего, на бортах корабликов были написаны совсем другие названия.
Перекидываясь шутками, они шли по извилистой тропке вдоль мерзко пахнущего ручья.
— Что-то сегодня особенно воняет, — сказал Макс, поднимая шарф на нос.
— Ага, — ответил Мышкин. — Ну ничего, доберемся до кинотеатра, там должно быть получше.
— А вдруг там взрослики? — сказал Рома то, о чем, скорее всего, думали они все. — Нам тогда не поздоровится. Деньги отнимут, да еще изобьют.
— Зассал? — повернулся Мышкин.
Рома затряс головой и с капюшона посыпался снег.
— Тогда иди и не трынди. Макс, еще одно слово и я твоему разговорчивому братцу глаз на жопу натяну.
— Замолкни, — шепнул Роме брат. Тот обиженно скривился, но промолчал. Сейчас было не время ссориться с Мышкиным, тем более, что ровно полчаса назад он разбил губу парню из пятого класса только потому, что тот имел неосторожность прокомментировать музыкальный вкус Мышкина, вечно насвистывающего популярные песенки отечественных звездочек шоу-бизнеса.
«Эй, сикля, — дернул его вихрастый старшеклассник, только что слезший с турника. — В твои что ли прелести, шкет, влюблена эта, про кого ты там зудишь?»
«Уж точно не в твои, — сказал Мышкин в образовавшейся тишине. И чтобы подкрепить свои слова, коротким резким ударом справа отправил зазевавшегося хейтера Земфиры в нокдаун».
Наглость и эффект неожиданности способны одолеть любую силу. Потому он и был их предводителем. Впрочем, три ходки отца Мышкина тоже решали. Если требовалось «побазарить», Мышкин был тут как тут и блатная феня оказывала магическое воздействие на оппонентов.
Начало подмораживать, небо затянуло облаками, под ногами похрустывал снег. Они шли по узкой тропке гуськом — первым, размахивая палкой, пробивал путь Мышкин, за ним — Петя Жуков, после Рома и замыкал группу Макс, который постоянно оглядывался. Ему казалось, за ними постоянно кто-то следит.
Они миновали оптовые базы рынка, примыкавшие к ручью почти вплотную почерневшей кирпичной кладкой стен. Лезть туда было опасно — территория патрулировалась вооруженной охраной и злющими собаками без намордников. Летом они как-то рискнули, перебрались на ту сторону по слегка покатой шиферной крыше, увидели приоткрытую дверь одного из ангаров, а там — только что разгруженные ящики бананов. Мышкин помог спуститься Максу, а сам должен был прикрывать товарища. Пока Макс крался к вожделенной щели, на том конце двора появился охранник с собакой. Он не стал долго раздумывать и спустил поводок. В тот вечер Макс пришел домой с разодранными в мясо штанами и кровоточащей ногой — никому ничего не сказал, и Рома, естественно, тоже помалкивал. Обошлось. С тех пор они обходили базу стороной.
— Пит, будешь курить? — Мышкин достал сигарету, смачно затянулся.
Петя отрицательно замотал головой.
— А вы, зяблики, дунете?
Макс сделал одну затяжку, закашлялся, посматривая на Рому. Тот принял сигарету, приставил фильтр к губам и втянул морозный воздух.
— Эй, кто так курит, только добро переводишь! Дай сюда, — Мышкин забрал у него сигарету.
— Слушай, Пит, а что там с этой… как ее… — вдруг спросил Кирилл. — Сашка, да? С детского сада которая. Ты же с ней все там…
Макс навострил уши и налетел на Рому, чертыхнувшись.
Петя почему-то ждал этого вопроса. Они как будто сговорились специально с этими корабликами, чтобы выпытать у него. Он чувствовал, что этот вопрос не дает им покоя ни на секунду. Все знали, что с ней случилось нечто страшное, но что именно…
— Слышь… — продолжил Мышкин, не дождавшись его ответа, — а ты же ходишь к ней… ну, туда… говорят, она в морге лежит с открытыми глазами. У нее отдельный кабинет и все боятся туда заходить.
— Чушь собачья, — не выдержал Петя. Он, конечно же, ни разу не был в палате, но как человек, которого она считала своим другом (по крайней мере, он на это надеялся), Петя прошерстил все справочники, медицинскую энциклопедию, интернет и вообще все, что нашел относительно комы у девочек. «Кома, — было написано, — встречается довольно редко. Тяжесть случая зависит от характера заболевания и многих других причин. Продолжительность комы может достигать трех-пяти и более лет. Это в худшем случае. Несомненно, этот был самый худший случай».
— Ну если чушь, — не унимался Мышкин, — можешь ее сфоткать? — Он остановился, повернулся к Пете лицом. Рядом застыли Макс и Роман. Они затаили дыхание. Увидеть фото лежащей в коме девочки с открытыми глазами, которую они, к тому же, все когда-то знали было очень страшно и очень любопытно. Это тебе не зачуханный ужастик с костлявыми манекенами или косорылыми тупыми зомби, который сезон продолжающими смешить половину детского населения города. Это был живой мертвяк. Настоящий! За такую фотку можно выменять что угодно! Бесплатные завтраки целый месяц или даже настоящий… пистолет.
Петя подумал, что если он сейчас скажет нет, они от него не отстанут. Если их целью завести его сюда было именно это, а теперь он почти не сомневался, что так оно и было, остановить их могло только одно: скачать в интернете фотку пострашнее и показать им, главное, потемнее и поужаснее — тогда точно поверят. Он удивился своей внезапной идее — нечего подобного он раньше ему в голову не приходило.
— Могу, — ко всеобщему изумлению сказал Петя, глядя Мышкину прямо в глаза. — Я знаю Сашину маму, позвоню и попрошу навестить ее. — Они могли узнать, что ее родители развелись, поэтому решил придать своим словам правдоподобности.
Справа журчал черный ручей, ветер завывал в голом кустарнике, сдирая последние бурые листочки. Пошел снег.
— Ого, — присвистнул Мышкин. — Слышь, ты в натуре… не врешь?
— Вы же знаете, мы… — Петя замолчал.
Макс кивнул, мол, знаем. Конечно, это все знали. Половину событий из произошедшего, конечно, забыли, как например то, что последним из медицинского кабинета, в котором осталась Саша, вышел именно Пит. Мало кто это помнил. Последовавшая суматоха, наполненная ужасом, криками, лопающимися шариками, цепляющимися перекрученными ленточками друг за друга — стерла из памяти главное. Но Петя помнил все до мельчайших подробностей. Не было и дня, чтобы в его голове вновь не возникла картина того ужасного дня.
И еще. Он постоянно думал, что, будь он более храбрым, это могло ее спасти. Тогда бы ей не нужно было идти с ним, поддерживать его, сжимать его руку, весело щебетать и улыбаться, отвлекая от неминуемого. Он винил себя, и собственную трусость. Только он был виной, что ей пришлось пойти на прививку, которую делать было категорически нельзя. Так сказали потом. Что ее отец разрешил. Специально, чтобы насолить верующей матери. Показать, что наука сильнее веры. Что-то типа того.
И что, сильнее? — спрашивал он себя. И не мог найти ответа. Глядя на деревянный крест старой церкви возле детского сада, он не крестился, как делали все проходящие мимо женщины с платками на головах. Он не понимал, зачем они это делают.
Бог покарал его за неверие, — сказала старуха в черном платке на следующий день, когда отчим вел его в сад.
Мышкин оценивающе посмотрел на Петю.
— Если обманешь, сам знаешь, что тебе будет. Никакой батя не поможет, не надейся.
— Не обману, — твердо сказал Петя. У него тряслись ноги, но отступать было поздно.
Непогода усиливалась. Резкий северо-восточный ветер нес тяжелый трупный запах. Такой вони в городе давно уже не было.
Макс заткнул нос. По правде говоря, от тошнотворного привкуса мутилось в голове.
— Ну и чертова вонь! Как у негра под мышкой!
— Сегодня, — сказал Мышкин, глядя на Петю холодными серыми глазами. — Ты сделаешь фотки сегодня.
Снег продолжал падать. Внешне вроде бы ничего не изменилось.
Но Петя почувствовал, как сердце его остановилось.
Он сам залез в петлю. Его подвели к стульчику, повесили веревку, кто-то даже ее заботливо намылил, но влез туда он сам. Вопрос — кто выбьет стул.
Мышкин склонил голову. Длинные рыжие волосы выбивались из под спортивной шапочки «Динамо Москва». Петя знал, что Мышкин бредит хоккеем, хочет правдами и неправдами попасть в клуб и начать играть, но путь туда ему заказан. Впрочем, когда подрастет, вполне может претендовать на место тафгая, если его заметят. Только кто ж его заметит, кроме местных полицейских…
— Я понял.
— Что ты понял? — медленно спросил Мышкин. Стоящие по бокам Макс и Рома притихли. Вдалеке вскрикнула птица, тревожно и резко.
— Будут сегодня тебе фотки, — сказал Петя, холодея от собственной наглости и самоуверенности. — Он укутался в шарф, чтобы никто не заметил его пылающих щек.
— Без обмана, ты меня знаешь, — сказал Мышкин. — Я дам тебе свою трубу, на нее и сфоткаешь. Вечером встретимся. Если все сделаешь как надо… считай, ты в банде.
Макс и Ромка переглянулись. Видимо, Кирилл им таких предложений не делал.
— Ладно, — пожал плечами Петя. — На твой, так на твой.
В этом момент его мысли были слишком далеко, чтобы осознать, куда завел его язык. Он снова стоял в том коридоре, держа за руку улыбающуюся девочку. Расстояние до белой двери неумолимо сокращалось.
— Эй, — резкий окрик вывел его из оцепенения. — Ты с нами? Почти пришли.
Петя поднял взгляд. Пойма ручья здесь плавно уходила влево, а на пригорке, прямо перед ними возвышалось красное поблекшее здание старого кинотеатра. Из под снега на подступах к нему выглядывали сломанные пивные ящики, торчащие разбитые бутылки, на ветвях голого кустарника висели полусгнившие тряпки. Мрачное здание покрывали рваные надписи краской, смолой и даже попытками граффити.
«Вари борщ и умирай», «Че сидишь, целуй ее… быстрей», «Мой любимый ублюдок», «А если вселенная бесконечна?» и тут же «А хули толку?», наискось огромными буквами: «Все эти садистки действуют на нас на расстоянии, уродуют нас, убивают нас». Ниже, почти у самой кромки земли — краской, похоже на зеленку: «Если ты ждёшь знак, то вот он».
Дом был покрыт этими знаками, как старый зэка татуировками — годы, имена, выпуски, встречи и расставания, радость и печаль, злоба и ненависть, свастики, звезды, лучи, пентаграммы — все слилось в один метасимвол, переплелось и стало одним целым. Кинотеатр истекал памятью, как убитый воин кровью. Но на его похороны, то есть, снос в городской казне не было денег — так он и стоял на отшибе заброшенного парка, некогда цветущего и благоухающего. Теперь это место старались обходить стороной, здесь швартовалась пьянь, бандиты, наркоманы, ищущие укромный уголок, умалишенные и… вездесущие школьники — легкая добыча для всех остальных. Правда, среди них мало находилось смельчаков, кто вообще добирался до этого места, не говоря уже о том, чтобы залезть вовнутрь.
Продравшись сквозь голый кустарник, они подошли к зданию и прислушались.
Ответом была тишина. Обманчивая и зыбкая. Давно разбитые окна смотрели наружу черными глазницами. Влезать туда очень не хотелось, но снаружи становилось еще хуже — началась метель и они сильно продрогли.
— Ну что, кто первый? — спросил Мышкин. — Давай, Макс, я подсажу.
— А чего я? — Макс отошел за спину Пети. — Кому надо, тот пусть и лезет.
Петя подошел к окну, взялся голыми руками за холодный подоконник, грязный и скользкий. Провел рукой — кажется, стекла нет. Подтянулся, Мышкин подставил руку, оттолкнулся от стены ботинком, забросил ногу и медленно, стараясь ни за что не зацепиться и не пораниться, потянулся внутрь. Подоконник был широким, чуть ли не полметра, он залез на него, потом спрыгнул на деревянный пол с другой стороны. Битое стекло, бутылки, шприцы, рваные газеты, пачки сигарет — всюду хлам и продукты разложения. Начинало смеркаться, хотя еще и трех дня не было.
— Ну что там? — услышал он голос Кирилла. — Эй, вы идете? — спросил он у Макса и Ромы.
— Мы будем на стреме, — сказал быстро Макс. Стандартная отмазка труса, которая, тем не менее, порой срабатывала. Потому что на стреме тоже кому-то нужно стоять. Чаще всего этот кто-то убегал, не подав никакого сигнала.
— Ладно, — услышал Петя голос Мышкина, раздавшийся после паузы. — На стреме так на стреме. Не дай бог свалите, убью, — сказал он. — Понятно?
Ответом была тишина. Конечно, свалят, подумал Петя. Причем, первые. Ищи потом их. Но отступать некуда. Он высунулся из окна. Внизу прыгал Мышкин, он замерз и пытался согреться.
— Давай, Пит, руку, — скомандовал он.
Петя протянул руку, в одно мгновение Кирилл оказался внутри.
— Ух ты, как тут клево, — сказал он, потом повернулся к окну, посмотрел на жмущихся братьев. — Эй, не проморгайте никого. Слышь, Макс! Ладно, идем, — сказал он Пете. Посмотрим что там и уходим. Тебе еще фотки делать. Или ты забыл?
Петя покачал головой.
— Нет.
Они направились по коридору, поглядывая в разбитые окна. Под ногами хрустело стекло, если тут кто-то и был, то давно бы услышал непрошеных визитеров.
Они уперлись в выщербленную стену, на которой красной краской были старательно выведены большие буквы: «КОГДА-НИБУДЬ Я ДОЖДУСЬ ТЕБЯ И МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ».
Петя почувствовал холодок, пробежавший по спине. Ему хотелось броситься назад, выпрыгнуть в окно, в рыхлый снег и не оглядываясь, бежать до самого моста. И черт с ним, что его посчитают трусом!
Но он сдержался. Справа была закрытая дверь. Над ней, прибитый одним гвоздем, висел сбитый номер на овальной медной пластине. Мышкин протянул руку и повернул его на девяносто градусов.
— Триста тринадцать, — прочитал Кирилл. — Почему триста тринадцать?
Петя почему-то не удивился.
— Сегодня девятое ноября, — сказал он.
— И что с того?
— Это триста тринадцатый день в году.
Мышкин взглянул на него как на полоумного.
— Ты эти штуки будешь своему Геродоту рассказывать или как его там, имея ввиду, видимо, учителя математики, Германа Исааковича. — Он толкнул дверь и та со скрипом отворилась.
Пахнуло запахом паленой кожи, дерева и сырой затхлости, какая обычно бывает в протекающих подвалах. А еще…
— Черт, как темно, — услышал Петя голос Мышкина. — Погоди, у меня фонарь в телефоне есть. — Послышалось шуршание куртки, потом в паре метров засветился экран мобильника, а через секунду вспыхнула яркая светодиодная лампочка.
Петя, конечно же, не ожидал здесь увидеть роскошного кинотеатра, готового распахнуть свои двери для премьеры новой части «Сумерек», но то, что он увидел, заставило его вздрогнуть.
Относительно небольшое строение, каким казался кинотеатр снаружи, внутри выглядел просторным, уж никак не меньше актового зала в школе, рассчитанного человек на двести. Дверь, в которую они вошли, вероятно, была каким-то служебным выходом. Они попали в зал. Петя медленно ступил на пол под уклоном и пошатнулся, инстинктивно хватаясь за стену.
— Тс-с! — зашипел на него Мышкин.
Все пространство зала, там где должны стоять кресла, зияло пустотой. На дощатом полу лежали вповалку матрацы, груды тряпья, кипы макулатуры, картонных ящиков и прочего хлама, что и на улице, только внутри его было в несколько раз больше. Метрах в пятнадцати располагаюсь небольшая сцена, приподнятая над полом примерно на полтора метра, а сразу за ней — экран. Вернее, то, что от него осталось.
— Ты знаешь, почему закрыли кино? — спросил Мышкин, водя фонариком по черным стенам.
Петя покачал головой и огромная тень на стене качнулось в ответ. Сердце стучало как сумасшедшее. Ему хотелось бежать отсюда как можно быстрее, а не выяснять, почему закрылся старый кинотеатр.
— Мне батя рассказал. В начале восьмидесятых во время детского сеанса случилось короткое замыкание, — он показал на окошки, где сидел кинооператор. — Загорелся кинопроектор и пленка, а дальше огонь быстро перекинулся на стены и кресла, буквально пару минут. Они даже двери не успели открыть. Когда приехала пожарная, спасать было уже некого. Кто задохнулся, кто погиб в давке.
Петя попятился.
— Да-да. Батя был на том сеансе. Дело было поздней осенью на осенних каникулах. Как раз… как ты говоришь, триста тринадцатый день…
— Да я не…
— Помолчи. Показывали приключенческий фильм «Тайна корабельных часов» и народу набилось, что селедки, а еще запрыгнули безбилетники, типа как мы с тобой — как раз через эти двери и окна, и в зале было нечем дышать, только кого это волновало? Когда пошел запах гари, батя понял, что выбраться не удасться — он был хилый и его просто бы затерли. Народ сперва ничего не понял. Зал сильно натопили, вонял проектор, воняла пленка от него, так что, разобрать, откуда запах и что стало его причиной, было нереально, может кто-то пернул или с улицы затянуло дым от мусорки. Когда толпа хлынула к дверям, батю повалили и он страха обмочился в штаны, думал, все, хана, затопчут. В зале были одни дети, может быть один или два взрослых, образовалась жуткая каша — стены вокруг горели огнем, двери закрыли на ключ, чтобы безбилетники не шастали, а открыть не смогли — замок раскалился. Он был в самом центре, вон там, — Мышкин показал рукой. Стащил с себя мокрые штаны и обмотал голову, его дед так спасся во время первой мировой войны. Слыхал про атаку мертвецов?
Петю уже трясло от страха, но Мышкин не прекращал рассказ.
— Мой прадед, получается, служил в тринадцатой роте 226-го Землянского полка, немцы пустили газ и по их прикидкам, русские должны были отдать концы. Но не тут-то было, наши вдруг поднялись и, выплевывая свои легкие с кровью, поперли на гадов. Ох и устроили они мясо! Представляешь, ты потягиваешь шнапс в окопе, а тут тебе на голову сваливается мертвец и колет тебя штыком! Это был мой прадед, — с гордостью произнес Мышкин, потом будто спохватился: — Так вот… это… батя скинул штаны и обмотал ими голову. Представляешь. Не до приличий было. Все время хотел посмотреть, где он тут сидел… может быть — там? — он показал рукой на ближайшую стену, возле которой стоял кривой золоченый светильник на длинной ноге, вместо лампочек у которого белели заплаканные огрызки свеч.
— Может пойдем… — едва слышно сказал Петя.
— Батя сказал, что гвоздем, который всегда носил в кармане, написал слово из трех букв. Надо найти!
— Тут все стены в этом слове. Куда ни глянь. Идем уже…
— Да погоди… пойдем посмотрим что там… — он не успел договорить, как снаружи, из-за двери, со стороны окна раздался свист и резкий, приглушенный окрик.
— Пацаны, шухер, менты!
Через пару мгновений засеменили шаги по замерзающему снегу, треск сухостоя, чертыханье, а потом в образовавшейся тишине рявкнул звук мотора, заныли тормоза, хлопнули одна за другой двери.
Приехали, — пронеслось в голове у Петра.
— Чумазый, показывай, куда дурь спрятал, — донесся до них голос мужчины, показавшийся Пете смутно знакомым.
— Нику-у-да… Не было ниче…
Раздался хлесткий звук удара, потом еще один и еще.
— Нет! Стойте, не… я… — размазывая сопли, молодой голос сбился. — Я… покажу. Это не мое, это Корчаков.
— Потом расскажешь, чье. Мы проверим. Где, показывай.
— Там. Там, в зале. Все покажу, только не надо… — голос заскулил.
— Да замолкни ты, — рявкнул голос. — А то по стене размажу.
У Пети не оставалось сомнений — это голос отчима. И они идут сюда.
— Вот черт! — вырвалось у Мышкина. — Давай, резче, назад, бежим!
Петя поймал его за рукав, когда тот уже проскальзывал мимо.
— Стой! Нельзя! Наверняка там караулят.
— Откуда ты знаешь?
— Батя рассказывал, что всегда так делают.
Мышкин замер.
— Что же делать?!
— Посвети на сцену, — прошептал Петя.
— Увидят.
— Свети!
Кирилл направил луч мобильника на экран.
Там где был деревянный помост, с правой стороны зияла дыра — туда вполне можно было залезть.
Мышкин понял быстро.
Высоко поднимая ноги, чтобы не зацепить какой-нибудь мусор, он поскакал к дыре. За ним, вытянув руки, побежал Петя.
За секунду до того, как основная дверь в зал отворилась, они умостились под сценой. Петя едва переводил дух — от страха у него заболел живот и мутилось в голове. Кирилл сжал его руку.
— Ну, где? Только давай быстрее, неохота торчать в этом вашем притоне, — раздался громоподобный голос отчима.
— Сейчас, сейчас… — снова заскулил парень. Он потоптался у входа и направился… кажется, Петя ощутил, как его штаны наполняются горячей влагой. Парень шел к сцене. Прямиком к дыре, где они сидели.
Кирилл тоже это слышал. Он сжал Петину руку так сильно, что кажется, готов был проткнуть ее своими плохо остриженными когтями.
Парень подошел совсем близко, закашлялся. Они слышали его частое дыхание, вырывающееся с противным свистом. Дыхание страха.
Потом увидели, как в дыре показалось рука и пошарила за углом деревяшки, прямо возле ноги Мышкина — тот инстинктивно отдернул сапог. Они сидели, не шелохнувшись, прижавшись друг к другу, понимая, — одно лишнее движение, один вздох, чих, и все — конец. Петя даже не представлял, что сделает с ним отчим. Скорее всего, убьет прямо здесь. А Мышкин, наоборот, очень даже хорошо представлял, что с ним могут сделать мужчины с веселыми добрыми лицами в серой униформе.
Кажется, этот парень никогда не нащупает свой пакетик, содержимого которого они разглядеть не могли. Рука панически металась, хрустнули колени парня, он хотел засунуть в дыру свою голову, но тут указательный палец нащупал край целлофана и он воскликнул:
— Есть!
— Давай сюда. Поторапливайся! — отчим не кричал, не угрожал, но было понятно, что лучше ему не возражать.
Парень вскочил на ноги и кинулся к выходу.
— Вот!
— Это все? А если я там пошарю?
— Это все, полностью. Клянусь мамой!
Секунду, показавшуюся им вечностью, полицейский молчал.
— Ладно, черт с тобой. Сдашь подельников и поставщиков, будет снисхождение за содействие.
— Точно? Вы не обманете?
— Ты что, сс. сука, мне не веришь? — послышался хлесткий удар дубинкой.
— Верю! Верю! Господин полицейский, не надо!!! Прошу вас!
— Вали в машину, тварь!
Ни жив ни мертв, Петя ощущал, как остывает его промежность, ноги начали чесаться. Сердце колотилось с такой силой, будто он только что его проглотил живьем. На лицо налипла мерзкая путина, челюсти окаменели, а шея стала деревянной. Тело застыло, он не мог пошевелиться. Мышкин не удержался и сдавленно чихнул.
— Да! — отрывисто сказал он.
Петя чувствовал, что того била мелкая дрожь — то ли от страха, то ли от избытка адреналина. Мышкин не может никого бояться, это исключено. Значит его колбасит от перевозбуждения, не иначе.
Они просидели еще минут десять, вслушиваясь в тишину.
— Фу-ух… Наверное, можно вылазить, — сказал Мышкин. — Уехали.
Кряхтя, они выбрались из дыры. Теперь, кажется даже Кириллу не терпелось свалить отсюда побыстрее.
— А вдруг они пост оставили?
— Нет, их всего двое было. Отчим и водитель.
— Это был твой батя?!
— Да.
— Вот черт.
— Ага.
Они выпрыгнули на снег, отряхнулись. От окна в сторону ручья вели две пары следов. Мышкин усмехнулся:
— Хоть предупредили и то хорошо.
— Слушай, — сказал Петя. — Можно тебя спросить кое-что? — Он решил, что сейчас такая ситуация, когда он может спросить Мышкина что угодно.
— А эти… кораблики… два бумажных кораблика там, в ручье, это не вы придумали? Кто их запустил?
Мышкин посмотрел на Петю странным взглядом.
— Ты что, совсем от страха сбрендил. Обоссался, как мой прадед. — Эти слова он произнес уважительно, если можно так выразиться. — Но это ничего, я никому не расскажу. Главное, что не сдал… Понятия не имею, кто их запустил. Сам удивился, если честно, откуда в этой говнотечке бумажные кораблики. Да еще зимой.
— Честно не ты?
— Зуб даю, — он клацнул ногтем по зубу. — Но это не отменяет наш уговор. Фотки должны быть сегодня. Но… если хочешь, я могу пойти с тобой.
Петя посмотрел на него внимательно и кивнул.
— Хочу.
Они припустили по свежим следам.
— Когда мы там сидели… — начал Мышкин, — ты… ничего такого не слышал? Ну, типа… голос, может?
У Пети до сих пор в ушах звенел отцовский рык и он замотал головой, поражаясь, как вообще смог все это перенести. Знал бы заранее, что так будет, в жизни не пошел бы.
— А что? Ты что-то слышал? — Петя посмотрел на маячивший впереди затылок Мышкина в красной спортивной шапке.
— Папашу твоего я слышал и нарколыгу. Знатно мы с тобой влипли, — как-то чересчур громко сказал Мышкин. Он шел по тропе, которой они бежали полтора часа назад и ноги его подкашивались от страха.
«ХОЧЕШЬ ПОСМОТРЕТЬ? ПРИДИ САМ И УВИДИШЬ МЕНЯ СВОИМИ ГЛАЗАМИ».
Голос возник из ниоткуда — он повторял эту фразу, когда они прятались под сценой — снова и снова, пока Мышкин, совершенно обезумев от страха, не сказал «Да».



Глава 34

Осень 2014 года
Сначала Вика позвонила Денису, тот долго не поднимал трубку, но на двадцатый гудок наконец-то ответил.
— Алло, Дэн, привет.
— Да, — ответил он хрипло.
— Ты как? Я отметила тебя на парах, но Базелевич…
— Мне уже лучше, — неожиданно сказал он. — Я хочу с тобой встретиться. Соскучился очень.
— Дэн! Мы вчера вечером виделись. Я хотела у тебя спросить… посоветоваться… — в голове ворочались тяжелые мысли после разговора с профессором и она не могла прийти к какому-то решению.
— Лучше приезжай, я в общаге. Тут и поговорим.
— Да, но…
— Ты где? Давай я приеду.
— Вчера ты умирал, а сегодня уже в норме? — она оторвала телефон от уха и посмотрела на индикатор зарядки. Оставалось совсем немного.
— Слушай, я перезвоню. — Вика нажала кнопку отбоя. Интересно, перезвонит? Обычно всегда перезванивал, если был в нормальном состоянии.
Прошла минута, две, — ничего. Телефон молчал.
Ну и хрен с тобой, — подумала Вика. Сама разберусь.
Она достала бумажку, на которой был записан номер. Телефон ей помогла достать подруга, работница банка по фамилии абонента. Подумав пару секунд, Вика кивнула сама себе.
Мать должна знать правду. Кто ей сообщит, если не она.
И снова длинные, отдающие какой-то безнадегой, гудки. Так долго, что она устала держать трубку возле уха.
— Слушаю, — ответила трубка, когда Вика уже устала считать гудки.
— Здравствуйте, — сказала Вика. — Простите, вы Оксана Лосева?
— Да.
Вика отметила сухой безразличный тон, будто бы разговаривала с роботом.
— Извините, что беспокою, вы мама Саши Лосевой?
— Да.
Ни тени удивления, злости, негодования.
— Меня зовут Виктория Ефимова. Я студентка мединститута. Под руководством профессора Базелевича мы проводим исследования когнитивных способностей вашей дочери…
Молчание.
Вика посмотрела на экран трубки, удостовериться, что разговор не прервался и секунды тикают.
Она пожала плечами и продолжила.
— Так вот. Я обязана вам сообщить как матери, что… у Саши необычайно развита активность черного вещества и полосатого тела мозга. Возможно, вы об этом не знаете, но… я думаю… вернее, я почти уверена, что Саша может каким-то образом общаться без слов… телепатически. Она все слышит и понимает. Мы узнали об этом совершенно случайно и…
— Мне это не интересно, — отрезала женщина на том конце.
— Но… вы не дослушали… это же ваша дочь, — продолжила Вика, шокированная ответом. Может быть, мать устала нести бремя неопределенности? Кто знает, — подумала она. И все же это мать. Как она может устать? У Вики такое в голове не укладывалось. — Саша живая, слышит, думает, чувствует и научилась общаться так, как никто…
— Не звоните мне больше, — снова послышался механический голос. — Завтра ее отключат от аппарата.
— Что?! — не поверив услышанному выдохнула Вика. — Как… отключат?! Это нельзя допустить, она же…
— Девушка, вас ждет молодой человек. Езжайте лучше к нему, — сказала дама и повесила трубку.
Вика потянулась к стакану с пивом, но изображение в глазах вдруг пошатнулось. Она ухватилась за столешницу бара «Свобода», чтобы не упасть со стула. Первым ее желанием было броситься в больницу, потом она подумала о полиции и ей стало ясно, почему — мимо больших окон проехал полицейский уазик. Он остановился совсем рядом с баром, из него вылезли два стража порядка. Один худой и высокий, второй здоровенный как кабан. Они направились в арку, что была справа от бара.
Кого-то поймали. Она решила повременить с полицией. Но что же делать? Базелевеч исключается. Кто же ей поможет? Денис. Раз ему стало получше, то он точно поможет.
Настроение немного улучшилось. Хорошо, когда есть верные друзья. И даже чуть больше, чем друзья.
— Еще пива? — подошел бармен Стас, душа и сердце бара. Почти половина завсегдатаев приходила только чтобы с ним поболтать.
— Лучше виски, — сказала Вика.
— Лед?
— Чистый.
Стас улыбнулся.
— Погода позволяет.
— Это точно, — ответила Вика. — Перед занятиями в морге они пили спирт, чтобы не падать в обморок. Так что Стас не знал, с кем связался.
Он плеснул в стакан на глаз и задумчиво посмотрел на нее.
— Какие-то неприятности? У вас смурной вид.
Вика покачала головой. Сделала глоток. Огонь резанул по внутренностям, но сделалось чуть легче. Самообман, конечно, но какие у нее были варианты. Нужно было успокоить нервы.
— Вы слышали про ту девочку, которая после прививки впала в кому? — спросила она Стаса.
Рядом за стойкой больше никого не было и она заметила, что Стас переменился в лице.
— Слышал, конечно. Про нее все слышали. А что случилось? — он взмахнул рукой, разгоняя плотную завесу сигаретного дыма.
— Завтра ее отключат.
Рука Стаса задрожала. Высокий бокал, который он собирался наполнить «Маргаритой» выскользнул и разлетелся на тысячу осколков. Его лицо стало белее фарфоровой чашки, что висела на крючке возле мойки.
— Как… отключат? — его лицо вытянулось. — А как же… отец? Он в курсе?
Вика покачала головой.
— Боюсь, никто не знает.
— Вот черт, — прошептал он.
Несколько посетителей за столиками оторвали головы от телефонов и посмотрели на него.
К стойке подошел огромный человек с косичкой, его красное лицо было усыпано оспинами, он походил на индейца-каманчо.
— Стас, все нормально? — индеец покосился на Вику.
Тот ответил не сразу, пока его глаза фокусировались, Вика подумала, что индеец ее прирежет на всякий случай. Обижать Стаса никому не рекомендовалось, пожалуй, он был единственным человеком в городе, кто выслушивал всех с одинаковым вниманием и почтением — от трясущегося по утру бомжа, до мэра, захаживающего в «Свободу» за лучшим в городе виски и просто послушать, что он нем думают горожане.
— Да… то есть… да. Все нормально, Пух. Я просто… не выспался. Да и погода сегодня сумасшедшая. Слишком много народа.
Вика чуть не вскрикнула: «Тот самый Пух из байкерского клуба „Черный демон“, о котором ходят слухи, будто он попал в аварию и у него почти оторвало голову, она держалась на одном хрящике?»
— Это же хорошо, да? — спросил его индеец по кличке Пух.
Под черным платком, который сбился на его шее, Вика увидела жуткий безобразный шрам — толстую белую полосу с красноватыми прожилками.
Стас кивнул.
Пух отошел к столику, за которым сидели ребята ничуть не меньше его самого — не слишком улыбчивые, они пили джин и курили толстые сигары.
Разве в такой снег можно ездить на мотоцикле, подумала Вика.
— Надо что-то делать, — сказал Стас. — Если то, что ты сказала — правда, мы обязаны… что-то предпринять. Вот только моя смена до трех ночи. Да и что я могу… Впрочем… — Он внимательно посмотрел в сторону присевшего за стол Пуха, — может кто-то согласиться помочь по старой дружбе.
У Вики холодок пробежал по спине.
— Но… — сказала она, — я не знаю, что делать. Я просто передала вам, что слышала. Меня ждут родители, — соврала она. — Я не могу никуда ехать.
— Да, — сказал Стас. — Я понимаю. Все равно спасибо тебе. Возможно, еще не все потеряно.



Глава 35

1 ноября 2014 года
Они шли, касаясь друг друга кистями рук, даже не шли, — крались на цыпочках. С момента, когда Маша в агонии разорвала ремни томографа и рухнула на пол, прошел час. Она пришла в себя довольно быстро — зрение прояснилось, с лица сошла краснота, она перестала кашлять, пропали хрипы из легких. Словом, ей стало существенно лучше.
— Немного болит голова, но по крайней мере, я стала ощущать себя человеком.
— Мы не можем сидеть здесь вечно, нужно что-то делать, — сказал Андрей и она согласилась.
Одевшись в зимние костюмы из гардероба, они прижались ушами к дверям. Сквозь толстую броню вряд ли можно было что-то услышать, тем не менее, прежде чем решиться открыть дверь, они простояли в таком положении минут десять, бросая друг на друга тревожные взгляды.
Потом Андрей два раза провернул ручку замка, дверь неслышно отворилась.
— Если что, беги, — сказал он Маше. — Я буду держать их, пока смогу.
Она кивнула.
— Сейчас вниз? — спросила она.
— Давай сначала на третий этаж, выясним, что творится в лаборатории. Может быть, удасться найти мобильник. Все стационарные телефоны здесь отключены.
Они вышли за порог и Андрей тут же увидел перчатку от костюма Маши, лежащую на перилах. Кто-то подобрал ее. Кто-то здесь был. Вполне возможно, эти люди до сих пор тут и тогда вылазка может стоить им жизни. На всякий случай он оставил дверь кабинета МРТ приоткрытой, подсунув под нее свернутую газету.
Они медленно поднялись на третий этаж. Все здесь выглядело почти так же как и в первый день. Только тихо. Андрей осторожно выглянул в коридор лаборатории. Ни одного человека. Приоткрытые двери палат, шум лабораторных холодильников, мерцание ламп дневного света.
Он махнул Маше рукой, потом подошел к окну. Падал густой снег. Внизу на стоянке застыло несколько автомобилей, ни свежих следов, ни охраны, ни людей — пустынное пространство, ограниченное высоким забором, за которым возвышалась стена непроходимого соснового леса.
— Никого, — шепнул он Маше.
Она вдруг сделала ему знак, показывая рукой на одну из дверей. Кабинет Лукина, мелькнуло у него в голове.
Он насторожился:
— Что?
— Кажется, там кто-то есть.
Медленно, словно двигаясь в разреженном тумане, они подошли к двери с табличкой «Заведующий лабораторией. Илья Александрович Лукин».
Боже, подумал Андрей. Неужели они его убили…
Слегка присев, он осторожно выглянул в кабинет и тут же дернулся назад, замотав головой.
— Что? — одними губами спросила Маша.
— Там не он, — так же неслышно ответил Андрей. — Кажется, он мертв.
На этот раз они оба выглянули, готовые сорваться в любой миг.
Маша охнула и почти сразу полностью вышла из-за двери, выдавая их с потрохами. Андрей тщетно попытался ее задержать, скользкий рукав куртки выскользнул у него из руки.
— Это же… кажется, директор института, — дрожащим голосом сказала она. — Я видела его фото на доске почета. Господи! — она с трудом подавила рвотный рефлекс. — Кто же его так…
Маша подскочила к распластавшемуся на полу телу человека, Андрей вернулся к двери и осторожно выглянул наружу. Пусто. Никого. В общем зале заговорил телевизор — поначалу он даже не расслышал невнятное бормотание, но отбивка выпуска новостей заставила его напрячься.
— Маша, я сейчас, — сказал Андрей.
Она кивнула.
Крадучись, он прошел до общего зала, попутно заглядывая в каждую палату. Брошенные фотографии, вещи, нижнее белье, ручки, памятки — все говорило о том, что люди в спешке покинули палаты и вот-вот вернутся, но он знал, что они уехали и, похоже, навсегда.
Добравшись до общего зала, Андрей высунулся из-за угла. Раскрытые журналы на диванах, ручки, блокноты, незавершенные кроссворды, в углу, возле окна, деревянные шахматы с единственным сделанным ходом пешкой «е2-е4», а на кронштейне сверху — включенный телевизор. Выпуск новостей «Вести-Россия». Молоденькая ведущая рассказывала об открытии в Сибири месторождения редкоземельных металлов, это может перевернуть мировую добычу, сделав Россию монополистом, отметила она оптимистичным тоном. Однако для этого потребуются серьезные инвестиции. Китай высказал заинтересованность. Еще бы, подумал Андрей.
Палестинцы согласились на перемирие с израильтянами, — продолжила девушка. Однако, сколько продлится перемирие, неизвестно. Россия среди участников переговорного процесса, это может принести долгожданный мир, — уточнила она.
Показали видеоряд, который с незначительными изменениями транслировался вот уже лет пятьдесят. Воюющие стороны, разрушенные ракетами жилища, следы от пуль, свидетельства очевидцев — все как обычно.
По планете шагает пандемия гриппа, многие страны оказались к ней не готовы, несмотря на предупреждения Всемирной организации здравоохранения. Многочисленные жертвы в Мексике, странах Латинской Америки, Азии — там где вакцинации не придают должное значение. Россия по показателям вакцинации — в числе передовых стран. Разработки наших ученых признаны во всем мире и в этом году в медицинские учреждения и аптеки страны поступит вакцина нового поколения, над которой работал Институт вирусологии под руководством профессора Трошина. В понедельник экспертная комиссия Министерства здравоохранения завершит приемку нового лекарства. Таким образом, Россия избавится от зависимости дорогих и не всегда эффективных импортных лекарств. На данный момент эпидемиологическая ситуация в стране находится под контролем, — ведущая программы новостей повеселела, однако в ее глазах Андрей улавливал некую озабоченность, словно чтение новостей отвлекало ее от чего-то гораздо более важного. Жизненно важного.
— Катя, я не вытерпел и уже сделал себе укол от гриппа на этот сезон. Признаться, если бы знал о таких хороших новостях, то подождал бы российскую вакцину, — в кадре появилось пышущее здоровьем лицо ведущего спортивных новостей.
— Виталий, недаром говорят, терпение — величайшая добродетель, однако не сомневаюсь, что в следующем году вы обязательно воспользуетесь отечественной вакциной из Огненска.
— Спасибо, Анна. Заодно и проверим, какая вакцина более эффективна, вся зима впереди. А теперь о событиях в мире спорта. Итак, на проходящем в Париже чемпионате по…
Андрей пожал плечами. Судя по всему, они еще не в курсе, что с вакциной что-то не так. Никаких новостей о террористической угрозе, за окнами не слышна полицейская сирена, воздух не раскалывает вертолетный гул и хрип громкоговорителей. Стройные шеренги спецназа за прозрачными щитами не окружают периметр. Вообще ничего не происходит.
Он снова прислушался. Ни души, ни звука, который мог бы говорить об опасности.
Андрей поспешил назад.
Анна стояла на коленях, склонившись над телом пожилого человека, крупного и совершенно седого. Увидев его, Андрей инстинктивно отвернулся. Лицо, полностью залитое кровью, представляло собой кровавое месиво — нос свернутый набок чуть ли не прилип к разодранной щеке, но не это было самым ужасным — рот, рот — Андрей не мог оторвать от него взгляда, обгоревшие губы с запекшейся кровью и… частичками зубов. Нижняя губа была полностью разорвана, верхняя, иссиня-малиновая — набухла как огромная слива.
Он не представлял, какую ужасную, нечеловеческую боль испытал этот человек, и, главное — зачем. Судя по всему, его кто-то пытал. По кабинету разбросаны бумаги, под столом куски какого-то неизвестного аппарата, возле двери — устройство, похожее на планшет. Что здесь произошло, оставалось только догадываться. Судя по тому, что случилось в актовом зале — здесь произошло примерно то же самое.
Скорее всего, старик мертв, подумал Андрей и в то же мгновение человек застонал.
Андрей вздрогнул.
— Помоги, — прошептала Маша. — Его нужно приподнять, он очень тяжелый. Потом воды и обезболивающее. Посмотри в шкафу — наверняка у начальника лаборатории есть аспирин или что-то посильнее.
Они подтащили тело к стене и усадили. Через пару минут человек зашевелился, приоткрыл один глаз. Кажется, он смотрел на них целую вечность и Андрей не знал, что ему думать.
Внезапно он улыбнулся. Если можно так выразиться. Уголки его губ приподнялись, при этом он снова застонал.
— Сс…коты, — просипел он. — Пи-ть…
Андрей повертел головой. У входа в кабинет стоял аппарат с большой бутылью пресной воды. Он взял стаканчик, открыл кран. Несмотря на жуткие раны лица, директор выпил полстакана. Кажется, ему немного полегчало.
— Пенталгин, там в шкафу, — сказал он.
Андрей распахнул дверцы большого лабораторного шкафа, рядом с которым лежал рухнувший второй шкаф. Судя по всему, борьба здесь была серьезной, не на жизнь, а на смерть.
— Только… больше… ничего не трогай.
Пенталгин отыскался на нижней полке. Профессор проглотил большую зеленую таблетку, кадык его дернулся.
Через пару минут, он пошевелил рукой, оперся ею о пол и переменил позу.
— Какой сегодня день? — спросил он, едва двигая языком. Было видно, что каждое слово дается ему слишком тяжело. Из-за разорванной губы слова сливались, а речь походила на шипящие плевки.
— Тот же, что и был… — Андрей посмотрел на Машу, которая при этих словах встрепенулась. — Последний день испытаний. Я не помню число.
— Я тебя знаю, — сказал старик. — Я помню твое личное дело. Ты… тот самый…
Андрей едва заметно кивнул.
— Ты отец девочки, которая в коме, — закончил он. — Саша…
Маша широко открыла глаза и отшатнулась.
— Как это? — спросила она. — Андрей, это правда, это так?
— Да, — сказал он. — Я здесь, чтобы помочь ей. Ученые обещали попытаться установить, что могло произойти и как это исправить. Почему ее организм так отреагировал на безобидную вакцину. Почему все так случилось… — Андрей обхватил голову руками, воспоминания нахлынули на него и он ничего не мог с собой поделать. — А теперь… теперь получается, — все насмарку. Так, доктор? Или вы не доктор? Скажите, что тут, черт возьми творится? Кто это вас так?
Повисла тишина. Трошин покачал головой. Из разорванной губы по подбородку потекла кровь. Она капала на его белую рубашку и сбившийся набок галстук, которые тоже были все в крови.
— Ну говорите же, вы видели что произошло в актовом зале? Это было похоже на жертвоприношение, на чертов обряд или я не знаю, на что еще, я такое только по телевизору в фильмах ужасов видел. Чтобы на моих глазах кому-то отрубили лопатой голову и раскроили череп как ни в чем ни бывало. Это так вакцина на них подействовала, да? — Андрей сжал кулаки. — Почему же со мной тогда все в порядке? И она тоже в норме. Что на это скажете?
Трошин пошевелился.
Его тусклые глаза смотрели с болью и каким-то внутренним ожесточением.
— Вы не виноваты, что с дочкой так вышло, — сказал он наконец.
— Конечно я не виноват, — перебил его Андрей. — Это же я расписался в журнале и не послушался жены. Это благодаря мне она уже два года в коме. И что с ней будет — никто не знает. Даже светила из Москвы понятия не имеют!
— Все было подстроено, — сказал Трошин. — Он все подстроил. Вашей дочери укололи не вакцину.
— А что? — остолбенел Андрей.
— Чистый вирус свиного гриппа.
— Что-что?
То, что сказал старик, этот седой, вымазанный с ног до головы кровью профессор, казалось бредом, сюрреализмом, белой горячкой — чем угодно, только не словами психически здорового человека.
— Да. Это все он, — старик кивнул на дверь с табличкой. — Никто и подумать не мог, что параллельно с разработкой вакцины он занимается своими исследованиями. Вы… — он поднял взгляд на Андрея и ваша дочь были его idea fix. Я слишком поздно об этом узнал. Слишком поздно…
— Что значит, слишком поздно? — закричал Андрей. — Вы же могли все это прекратить, когда это, слишком поздно?
— Час назад, — ответил профессор, слизывая сочащуюся темную кровь с синюшных губ.
— Зачем ему моя дочь? Кто он вообще такой? Откуда он взялся? — Андрей выплевывал эти слова со слюной. Он не мог устоять на одном месте и метался из одного угла кабинета в другой.
— Я не знаю. В ней что-то необычное. Так же как и вас.
— У меня вроде бы редкая группа крови, — сказал Андрей. — Но… я с детства не был в больницах. Поэтому не знаю, какая. Я вообще ничем и никогда не болею. Наверное и дочери передалось. Да, кажется, когда она родилась, врачи что-то такое говорили, но жена была всегда против этих прививок и прочего, религия не позволяет. Поэтому после года Маша тоже не посещала врачей. Да оно и не нужно было. Зачем здоровому ребенку ходить по врачам.
— Справка, например, в садик, — вырвалось у Маши.
Андрей отмахнулся рукой.
— Какая справка? Все это делается заочно, никуда ходить не нужно.
— Но вы-то знаете, что у вас группа крови редкая.
— Я один раз сдавал кровь… был донором, в общем. И после того, как врач вернулся с результатом моих анализов, я понял, что лучше мне сидеть дома. Он был не в себе и сообщил, что у моей крови нет резус-фактора. Вернее, он нулевой. Что я или инопланетянин или он сошел с ума.
Лицо профессора вытянулось. Даже не смотря на жуткую боль, он воскликнул:
— Вы даже себе не представляете, как он был прав! Нулевой резус! Если это действительно так, вы точно инопланетянин. Не в том смысле, что у вас жабры или какие-нибудь отростки где их не должно быть… но в том, что таких людей в мире… нет. Их ничтожно мало. Во всем мире описано только двадцать девять подобных случаев. В России, насколько мне известно, один. И следы его пропали.
— Вы это сейчас серьезно или чтобы отвлечь нас от чего-то действительно важного? Какая к чертовой матери разница, какая у меня группа крови? Да хоть сотая. Хоть коньяк вместо крови. Что это может изменить?
Профессор покачал головой. Кажется, таблетка подействовала и он немного расслабился.
— Этот подонок, заведующий лабораторией, убедил меня собрать для тестирования людей с исключительными физиологическими характеристиками. Он сказал, что так мы сможем исключить большинство незапланированных реакций. Ведь по большому счету, все люди одинаковые, плюс-минус. А срывы случаются как раз таки на индивидуальных, редких особенностях. Но ему нужно было совсем не это…
— А что? — не выдержала Маша. — Я не помню вообще ничего из прошедших двух месяцев. Только как мы приехали, заполнили договор, потом лекция, медосмотр и первая вакцина. Все. Вчера был теплый солнечный день, а сегодня идет снег. Как такое возможно? Неужели вы ничего не замечали странного в поведении пациентов?
— Я? — удивился Трошин. — Я вообще не захожу в лабораторный корпус. То есть, захожу, конечно, но зачем мне следить за группой тестирования? Это не моя обязанность. Признаться, мне и в голову такое не приходило. Мне нужен результат. Непосредственно исследованиями занимался Лукин. Его курировал мой зам, Золотов. Но он тоже не будет вмешиваться в процесс и спрашивать, что не так с группой. Все живы, никто не жалуется, порядок не нарушен, экстренных ситуаций не возникло, — зачем вмешиваться? Мы… то есть я, даже не предполагал, что все может быть так запущено. Этот маньяк всю жизнь, с самого первого курса мединститута посвятил вирусам, и достиг невероятных результатов. А с помощью вашей дочери и вас он вовсе вышел на уровень, который современной науке недоступен.
— Зачем… зачем он это сделал? — прошептал Андрей.
Трошин помолчал. Он был ученым, а перед ним стоял отец девочки, которого раздирала ненависть ко всему, что так или иначе привело к такому исходу. Убитого горем отца ничем не остановишь.
— Он не мог пройти мимо, понимаете, он маньяк, не человек, для него не существует моральных норм, ничего более важного, кроме собственных иллюзий, порожденных неведомыми нам чудовищами из подсознания. Мы не знаем, что там у него, в голове. Я как ученый могу только предположить, что каким-то образом он знает про эту вашу особенность и использовал дочь, потому что до вас дотянутся сложно, либо же ее кровь получилась еще более редкая, чем у вас. Возможно, она вообще единственная в мире, я не знаю. И… и он добился своего. Да, да! Не смотрите на меня так, я бы сам ему сейчас голову оторвал. Кстати, это его рук дело, — профессор пошевелил губами.
Андрей отошел к противоположной от старика стене и бессильно опустился на пол.
— Вы же знаете, что он что-то нащупал. Эти голоса… — профессор нервно моргнул. — Словно кто-то или что-то извне получает контроль над разумом. Я сам это слышал. Я слышал, как они говорят между собой, хотя я был тут, а они на первом этаже. Это были не галлюцинации.
Андрей прикрыл глаза.
— Да, — сказал он тихо. — Я тоже слышал.
— И я… — прошептала Маша. — Как будто что-то засасывает тебя в трясину, ты не можешь ни вздохнуть, ни дернуться. Просто лежишь и смотришь, как… как тебе приходит конец.
— В здании никого нет, — сказал Андрей, глядя перед собой остекленевшим взором. — После побоища в актовом зале мы спрятались в кабинете МРТ на втором этаже. Там решетка Фарадея и они не могли нас засечь.
— Умный шаг, — сказал профессор. — Только если вы заражены, они… оно узнает, что мы здесь. Чем бы ни было, оно в курсе всех наших мыслей, может по своему усмотрению отключать нас полностью и подчинять своей воле. Я теперь вспомнил, как на на конференции по новым фармакологическим препаратам Лукин делал доклад и отклонился от темы. Я был в числе почетных гостей, сидел на первом ряду, а он с трибуны, разбрызгивая слюну, начал говорить о том, что неплохо бы объединить человеческий организм с вирусом, чтобы они могли пользоваться ресурсами друг друга, своеобразный симбиоз. Конечно, формально он ничего особенного не сказал, так называемые бактериофаги, — вирусы, убивающие определенные болезнетворные бактерии, способны решить проблему антибиотиков. Но он имел ввиду другое. В числе прочего в нашем институте было установлено, что даже изолированные вирусы могут каким-то образом общаться друг с другом — передавать сигналы. Как именно им это удается, мы не смогли узнать. Инфицировав группу людей, можно диктовать ей свою волю, если только сам вирус не возьмет управление на себя. — Профессор замолчал, он с трудом ворочал языком. Маша налила в стакан воды и подала ему. Он сделал один глоток и продолжил: — Я не знаю, на каком этапе остановился Лукин. Но у меня есть плохая новость. Очень плохая.
Андрей поднял голову. Что может быть хуже того, что уже произошло?
— Он хитростью заставил подписать меня результаты тестирования и отправить их на сервер фармацевтического завода. Уже сейчас подготавливаются необходимые компоненты и сырье, а в понедельник производство вакцины будет запущено на полную мощность. В считанные дни и недели будет заражена вся страна, а через пару недель — весь мир. Все прелести ее воздействия вы испытали на себе. Вирус получит полный контроль над человечеством. Мы даже спрогнозировать не может, каковы его цели.
— Его цель — подчинить все живое. Или убить. Вирус переводится как яд, не забывайте об этом. Было бы странно надеяться на его гуманизм, — сказала Маша. — Судя по тому, как участники группы расправились с теми двумя несчастными, вирус провоцирует вспышки насилия и жестокости.
Андрей покосился на профессора.
— Вы это называете плохими новостями?
— А что в них хорошего?
— Да это же, мать вашу, конец света! И мы уже стали его свидетелями, правда в уменьшенном масштабе. Шестьдесят дней забвения и полного мрака, словно и не было этих дней, как корова языком слизнула! Представьте, что начнется в мире, как поведут себя пилоты самолетов, военные, космонавты, да вообще… все! Этот ваш…
— Лукин.
— Да, Лукин, он хорошо подготовился, все продумал до мелочей и теперь, когда мы с вами сидим тут, скажите, — вы же, в конце концов ученый, не я, — что же нам делать? Как быть теперь?
— Нам? — профессор вытер тыльной стороной ладони лоб, впрочем кровь у него была везде и даже там, он только смешал ее с потом и стал похож на индейца, которого хорошенько отделала банда конкистадоров. — Боюсь, местоимение «нам» здесь неуместно. Это уже вышло за пределы нашей компетентности. Теперь надежда на ФСБ, управление по борьбе с терроризмом или как оно называется, другие спецслужбы… Мы уже вряд ли что-то можем сделать.
Он помолчал и продолжил:
— Вирус можно убить двумя путями. Либо противовирусными средствами, но как вы понимаете, они подходят только под определенные типы, либо… как сделал я — с помощью разряда тока. Группа зараженных людей уже выехала в город, я видел микроавтобусы, слышал приказы и шум моторов. К вечеру они будут в городе. Никаких вакцин для этого типа вируса не существует. Я уверен, он это предусмотрел. Второй способ, сами понимаете, сгодится только для сеансов единичного экзорцизма. Причем, есть большая вероятность, что вы поджаритесь как шаурма Али на местном рынке.
— Почему телефоны не работают?
— Он все вырубил. Перерезал центральный кабель.
— Неужели нет спутниковой связи? Вдруг что-то случиться, как подать сигнал? Это ведь целый институт, должны быть средства на экстренный случай.
— Есть командный пункт в бункере, в подвале. Там организована кабельная и спутниковая связь на случай ядерной или бактериологической катастрофы.
— Так что же вы молчите? Идем! Скорее!
Профессор кивнул, Андрей и Маша кинулись поднимать его за локти. Трошин застонал, почувствовав твердый пол под ногами, но устоял. Его тело и руки мелко дрожали, он кивнул на шкаф.
— Андрей… вас же Андрей зовут? Там у него была бутылка хорошего виски. Если вы плеснете мне стаканчик, уверен, это положительно скажется на моем самочувствии. Водой душу не обманешь.
— Я бы тоже не отказалась, — сказала Маша.
Андрей прошел к светлому шкафу со стеклянными дверцами, открыл его и обнаружил на верхней полке запечатанную бутылку с черной этикеткой «Jack Daniel’s».
— Оно, — одобрительно кивнул Трошин и глаза его блеснули.
Андрей налил два стаканчика наполовину.
— А вы? — спросил Трошин.
— Я пас, — он тут же вспомнил месяцы безумного пьяного бреда, когда его жизнь зависла между небом и землей, раем и адом, и довольно быстро дрейфовала в сторону последнего.
Через пятнадцать минут они стояли возле массивной двери подвала. Здесь было холодно, изо рта Андрея вырывался пар. Они с Машей были одеты в зимние лыжные костюмы, в отличие от Трошина, который через пару минут стал ощутимо замерзать.
Он потер ладони друг о друга, приложил палец к фотоэлементу.
Щелкнул замок. Андрей выдохнул. Слава богу, хоть что-то получается. Он дернул монолитную ручку, приваренную к двери — но безрезультатно. Дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Она даже не дрогнула.
— Что-то не так, — пробормотал Трошин, снова приложив палец к сканеру.
Внутри двери что-то клацнуло, теперь уже вдвоем они ухватились за ручку.
— Нет, — сказал Андрей. — Не идет. Наверное, как-то еще ее можно открыть. Вот здесь отверстие для ключа, видимо.
Трошин скептически цокнул языком.
— Теперь я понимаю, зачем он меня повел через подвал и расспрашивал про подземную лабораторию. Я ответил ему, что если со мной что-то случится, то работать в той лаборатории придется ему…
— Так он мог… — начала Маша.
— Да, он перепрограммировал доступ.
— Вот черт! — воскликнул Андрей. — Куда ни кинь, всюду тараканы! Он продумал абсолютно все. Неужели в здании не осталось ни одного человека? Там на стоянке я видел машины, может быть удасться завести какую-нибудь?
Трошин обвел их взглядом.
— Абсолютно уверен, что мои ключи в мусорном ведре, но попытаться можно.
— Но ведь что-то же должно сработать! — в сердцах сказала Маша.
— Не забывайте, он готовился к этому всю жизнь, — спокойно сказал профессор. — У него было время предусмотреть все. Кроме… кроме… — Трошин взялся за лоб, как будто боялся, что мысль, посетившая его, сейчас улетит.
— Что?! — не выдержал Андрей.
— Утренний инцидент. Именно из-за него я сейчас в институте, а не дома в теплой постели с женой, — тут ему живо представилась лежащая под столом в кабинете Золотова Вера Ильинична с обнаженной грудью, — или возле телевизора с книжкой, — спешно добавил он. — Вчера сразу после отбоя сбежал один член группы. Он пропал, вышел, просочился сквозь все посты охраны, прошел через проходную и скрылся. Меня вытащили из кровати в шесть утра звонком из ФСБ, пришлось ехать. Я, признаться, только сейчас понял, как ему это удалось. Его опознали как своего, все посты и охрана были заражены. Его беспрепятственно выпустили. Но раз он сбежал, есть надежда, что он не до конца потерял человеческий облик. Он ведь не просто так сбежал, что-то им двигало… Может быть, он понял…
— Но… у нас нет его телефона, — сказал Андрей. — У нас вообще нет никаких телефонов. Как мы с ним свяжемся?
Трошин опустил голову. Он смотрел на пол, где в пыли валялись желтоватые обрывки газет.
— Есть только один способ, — сказал он.
Внутри Андрея все похолодело. Маша отступила на шаг.
— Это то, о чем я подумал? — спросил Андрей через силу.
Трошин кивнул.
— Я видел в холодильнике вакцину. Кто-то из нас должен… — он умолк.
Маша покачала головой.
— Нет. Нет, нет. Я не могу. Я обещала сыну, что… вернусь.
Андрей стоял возле двери, держась за стальную ручку. Могильный холод от нее передавался всему телу — он словно примерз к ней. Волосы встали дыбом.
Похоже, это действительно был единственный вариант. Он почти не сомневался, что у автомобилей на стоянке проколоты шины или слит бензин.
На деле, когда они решили проверить это, оказалось, что вдобавок к спущенным колесам, у трех машин молотком или кувалдой вдребезги разбиты лобовые стекла и панели управления.
Трошин, который к тому времени тоже облачился в лыжный костюм, посмотрел в сторону первого корпуса. Окна его кабинета выходили прямо на стоянку и Золотов, если был жив, должен сейчас их видеть. Однако — никаких силуэтов или шевелений жалюзи. Серый административный корпус замер в снежном тумане. Ветер гулял меж зданий с гудящим воем — им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.
— Возвращаемся, — прокричал Андрей, посмотрев в сторону проходной. Сосновый лес, возвышающийся сразу за каменным забором, был словно ненастоящим — из другого времени. Хотелось бросить все к чертям и ринуться туда, бежать до самого города, лишь бы не оставаться в смертоносной ловушке.
— Мы не сможем, — услышал он голос Трошина. — Сейчас стемнеет. Температура падает. А попутку здесь не поймаешь. Замерзнем на полпути. Или даже быстрее. — Он похлопал Андрея по плечу. — Идем.
Маша тоже смотрела в сторону проходной. Она даже сделала шаг, потом второй, Андрей поймал ее за руку, она начала вырываться.
— Пусти! Пусти меня, я туда больше не пойду, бога ради! Отпусти меня к сыну, не могу-у-у, я не могу больше тут находиться…
Он привлек ее к себе и прижал, поглаживая по спине.
Ее тело била крупная дрожь. По щекам текли слезы.
— Мы что-нибудь придумаем. Я обещаю. Ты попадешь к сыну, вот увидишь. Я тебе клянусь.
Она взглянула в его глаза.
— Честно? Ты честно мне обещаешь?
— Да, — ответил Андрей. — Помнишь, кто я? Я инопланетянин.
Она криво улыбнулась, вытерла перчаткой слезы.
Они повернулись и побрели за профессором, который едва волочил ноги.
Стоя в двух шагах от окна директорского кабинета, скрытый вертикальными полосками жалюзи, Золотов наблюдал за ними в узкую щель.
— Они возвращаются, — сказал он в пустоту.



Глава 36

31 октября 2014 года
Игорь Верба вытянул ноги. До окончания смены оставался час. Длинный, невыносимый час, когда пятница уже близится к завершению, а ты сидишь в рабочем кабинете и делаешь вид, что работаешь, и мысли давно уже в тепленьком местечке. Сначала можно заскочить в «Свободу», конечно же. Во-первых, это по пути, во-вторых, там лучший виски в их задрипанном городке. Стас возит его прямо из Москвы и можно не сомневаться, виски у него настоящий. В «Свободе» можно познакомиться с хорошенькой студенткой мединститута, обычно они там не упираются и не строят из себя недотрог. Всем понятно: свобода на то и свобода, чтобы делать то, что не запрещено уголовным кодексом.
На выходные Игорь хотел смотаться в Москву, прикупить кое-что из вещей, да и просто прошвырнуться по столичным злачным заведениям. Признаться, ему настолько опостылел этот город, что он искал любую возможность зацепиться в столице. Разумеется, на государственной службе, желательно где-нибудь в мэрии, можно в том же коммунальном хозяйстве, ниша знакомая, прибыльная и в чем-то даже интересная.
Игорь пошевелил пухлыми руками, выпрямился. Затекшая за день спина тихонько ныла. Сейчас бы массаж, подумал он, поглядывая за окно. Сильный снег мог спутать его планы. Месяц назад на областном семинаре работников ЖКХ он познакомился со столичным чиновником — они разговорились, тот оказался довольно серьезным человеком. После трех часов общения Игорь ощутил повышенное к себе внимание, и это ему льстило. А когда чиновник сделал ему предложение перейти под его опеку и занять вакантное место помощника, то и вовсе расправил крылья.
Субботу и воскресенье договорились провести вместе, сходить в «Герои» или «Фаренгейт», попариться и продолжить общение в более дружеской обстановке. Чиновник был старше лет на двадцать, но Игоря это не смущало, хотя он прекрасно понимал, какого рода общение предстоит. В конце концов, каждый пробивает дорогу сам, а там уж история рассудит, думал он, набирая адрес погодного сайта.
— Добрый вечер друзья, в эфире «Радио 100», мы на частоте ровно сто мегагерц круглосуточно держим вас в курсе последних городских новостей. На часах девятнадцать ноль-ноль, с вами Алексей Гор, бессменный ведущий выпуска новостей.
Проиграла отбивка, Игорь потянулся к радиоприемнику, сделал звук погромче. Несмолкаемая перекличка телефонных звонков, стройный хор голосов за стеной: «Добрый вечер, горячая линия Огненска, оператор тринадцать, Анна, слушаю…». К вечеру, когда погода ухудшилась, количество обращений возросло в разы — он видел на экране монитора надпись: «Количество звонков в линии 69. Среднее время ожидания соединения с оператором 7 мин. 39 сек.»
Линии были перегружены. Негодующие граждане атаковали диспетчерскую и у девяноста процентов из них был один и тот же вопрос: почему, мать вашу, никто не чистит снег. Бедные девчонки служили громоотводом, уж они-то точно не были виноваты, что коммунальщики попросту не подготовились к столь ранней зиме.
— В результате резкого ухудшения погодной ситуации, город оказался отрезан от федеральной трассы M1. Снегопад, который продолжается уже более суток, стал причиной серьезных снежных заносов на дороге, соединяющей Огненск с трассой. Коммунальные службы приступили к расчистке, однако к 17 часом стало ясно, что своими силами не справиться. Три снегоочистителя застряли на полпути, в районе свалки, их экипажи эвакуированы. Завтра машины попытаются вытащить из снежного плена и продолжить расчистку дороги. Движение общественного и легкового транспорта в сторону федеральной трассы временно прекращено. Власти настоятельно рекомендуют воздержаться от управления личным транспортом и не планировать загородные поездки на выходные.
Если вы застряли или стали свидетелем аварии, снежного заноса с участием легковых автомобилей, сообщайте обо всех случаях на горячую линию Огненска, а также по телефонам спасательных служб.
Снова прозвучала отбивка из трех нот и Алексей Гор продолжил.
— Также продолжают поступать тревожные известия с фермы «Солнечная». По непроверенным данным, на ферме произошел массовый падеж свиней. С чем это связано, выяснить пока не удалось, так же как подтвердить или опровергнуть эти новости. Дозвониться до господина Мирного, владельца фермы «Солнечная», мы также не смогли.
В настоящее время специалисты санэпидемнадзора на вездеходах отправились на ферму, чтобы оценить создавшуюся ситуацию и принять меры. Призываем жителей города не распускать слухи, потому что сейчас нет никакой достоверной информации. Мы будем держать вас в курсе ситуации.
Игорь покачал головой.
— Слышали? — сказал он, обращаясь к трем болванчикам, стоящим на краю стола — шуточный подарок руководства на день ЖКХ. — Падеж свиней, мать его! Там же несколько сотен тысяч голов! — Он посмотрел на свои ногти. Пора делать маникюр. — Это же какая вонь завтра будет! — Игорь коснулся головы первого болванчика и тот утвердительно закивал. — Неужели до завтра не расчистят трассу?
Эта новость ему сильно не понравилось. Но он не стал сильно беспокоится по этому поводу. Завтра будет завтра. Скользнув взглядом по камере наблюдения за диспетчерской, Игорь набрал адрес порносайта. Целый час нужно убить и лучшего способа в голову не приходило. Не кроссворды же разгадывать.
В конце концов он так увлекся, что вообще потерял счет времени. Какой-то огромный мускулистый мужик выделывыл пируэты на турнике, а в это время не менее мускулистая дамочка осуществляла все его желания — как им это удавалось, Игорь с трудом понимал и следил за происходящим с замиранием сердца.
Ручка двери его кабинета повернулась, тот самый момент вот-вот должен был наступить — повиснув на руках, мужик закатил глаза, девушка изогнулась и…
Краем глаза Игорь заметил движение в мониторе наблюдения. Он раздраженно подумал, что видимо, придется свернуть картинку. Кто-то двигался в сторону кабинета. Или… он с трудом оторвался от гимнастов, сдвинул брови, приготовился надавить кнопку селектора, чтобы отчитать по громкоговорителю нарушителя дисциплины, и в этот момент его взгляд упал на вытянутые ноги, торчащие из-за перегородки в общем зале. Ноги заканчивались лакированными туфлями с черными бантами. Игорь так и прилип к экрану, эти туфли загипнотизировали его, они были нереальными, не отсюда — разве может кто-то из работниц взять и лечь посреди рабочего зала, вытянув ноги?
Мысли, одна тупее другой проносились в мозгу. Какой-то неведомый ступор сковал волю. девушки-операторы выбегали из своих кабинок и в спешке покидали помещение. Одна только… (как же ее, Лосева?), кажется Лосева, застыла как изваяние у своего рабочего места и смотрела… куда она, черт возьми смотрит? В ее глазах, несмотря на черно-белое изображение, Игорь разглядел парализующий ужас, тот взгляд, каким смотрят на человека, который вот-вот сорвется в пропасть или на шее которого сомкнутся челюсти гигантского аллигатора. Взгляд, в котором смотрящий пытается разгадать, что думает жертва за мгновение перед гибелью, что она ощущает, на что надеется.
У него перехватило дыхание.
Тогда-то и открылась дверь кабинета.
В кабинет не вошел, а скорее упал, как мешок с гнилой картошкой — человек, но можно ли было назвать ЭТО человеком?
Игорь, сидевший на кресле с расстегнутой ширинкой (одна рука внутри), резко откатился вместе с креслом, пытаясь высвободить руку, чтобы… оттолкнуть непрошеного визитера, но вместо этого защемил в молнии пальцы и самое дорогое, что у него было.
Лицо перекосило от боли, смятения, ужаса и того самого чувства, когда просто не знаешь, что делать. Он еле-еле справился с ширинкой, ощущая резкую боль в паху.
— Что… что вам надо? Немедл… — хотел он рыкнуть громовым раскатистым голосом, но вместо начальственного баса вырвался смешной испуганный фальцет.
От человека в пальто и шляпе смердело. Ввалившись в кабинет, он тут же наполнил помещение жуткой, выворачивающей наизнанку, сладковато-приторной вонью. Хуже того, выглядел он, словно только что сбежал из инфекционной больницы — в детстве Игорь жил неподалеку от одной такой и запахи, доносившиеся оттуда и люди, которых привозили к воротам больницы — в точности походили на то, что он видел сейчас прямо перед собой, в офисе городской диспетчерской службы Огненска.
— Немедл… — начал он снова, но голос его сорвался. Человек положил руки на стол и склонился над ним. Он был весь в пятнах, желтовато-красных, похожих на лишаи, крупные влажные струпья — на лице, шее, руках, выглядели словно чешуя земноводного. Красные глаза смотрели в никуда, как будто человек вовсе ничего не видел перед собой.
Руки монстра, иначе его и назвать было нельзя, соединились, как будто он хотел обхватить чувствительную шею Игоря.
— Где она? — прорычал он. — Где девочка? Где мать, она где-то здесь, я чувствую.
Игорь попятился. Он поднял руки, защищаясь, язык прилип к небу, он не мог произнести ни слова.
Монстр вместе со столом двигался на него. Сидя на кресле, Игорь почти впечатался в стену, больше отступать было некуда.
— Я… я не понимаю, о чем вы… какая девочка? Какая мать? — затараторил он, заикаясь. — У нас здесь государственное предприятие, это городская диспетчерская, горячая линия, здесь нет никаких девочек… возможно, вы ошиблись, в следующем подъезде театральная студия, вам скорее всего туда нужно…
Внезапно монстр выпрямился, из под его шапки выпали черные кудри, глаза прояснились. В следующее мгновение он сжал голову руками и застонал.
— Боже, как больно! Кто ты? Кто ты? Я тебя знаю?
Игорю вдруг показалось, что он видел этого человека. Причем не так уж и давно. Лицо очень знакомое, хотя искаженное болезнью почти до неузнаваемости.
Ведь он молодой на самом деле, подумал Игорь. Не старше меня, а может быть и младше. Где же я его видел? В мэрии? Нет. На семинарах? Вряд ли. Ну и не в бане…
Человек кашлянул и брызги изо рта, шипящая слюна с примесью крови — попала Игорю на лицо, заставил отшатнуться, он едва подавил отвращение и вытер слюну рукавом пиджака.
— Я помню тебя, — сказал монстр, едва ворочая языком. — Они уже в городе. Я пришел совсем недавно. Я шел пешком. Мои ноги… — Он застонал. — Я не чувствую ног. Они идут сюда, чтобы убить ее. Я должен предупредить мать. Потом они пойдут к больнице. Она…
Человек схватился за горло. Его перекосила сильнейшая судорога.
— Они не дают мне говорить. Они услышали.
И тут Игорь вспомнил, где он видел этого человека. Конечно же! «Я режу ножом слова из бумаги, я прячу оскал в безымянном овраге…» — это же, да-да! На музыкальном фестивале в честь дня города, он выступал сразу после Кипелова и вызвал фурор, никто не мог поверить, что это играет доморощенная рок-группа, да как играет! Точно, группа «Симулякр», а парень их солист, Антон Морозов! Ба, какие люди…
Узнав, хоть и очень смутно в стоящем перед ним человеке отдаленно, но знакомого парня, Игорь слегка расслабился. Все-таки, каким бы он страшным не казался, теперь он отчасти свой, а не безвестный маньяк-убийца. Когда свой — не так страшно. Отголосок Стокгольмского синдрома.
Игорь чуть приподнялся на стуле.
— Антон, — тихо позвал он, — вы же Антон Морозов, да? Тот самый, что пел после Кипелова на дне города?
— Ваша дочь умрет сегодня ночью, — сказал отчетливо человек, в котором Игорь опознал лидера рок-группы. — Все умрут. Останутся только они.
Человек не обратил никакого внимания на слова Игоря.
Он обернулся, посмотрел на дверь.
— Я там, где ее мать.
Он снова с силой сжал голову, глаза закатились, вместо них показались одни белки и Игорь едва сдержался, чтобы не опорожнить мочевой пузырь. Страх сочился изо всех его пор — он взмок, словно пробежал пару километров по рыхлому снегу.
— Не-ет! — раздался крик монстра, — я ничего не могу сделать. Они уже рядом. Я хотел убить ее, но я убил не ту. Не ту! Теперь поздно.
Он поднял глаза на Игоря, его мутный взор был страшен, болезнен и дик.
— Мне нужно такси, — сказал он.
Игорь сглотнул и мотнул головой.
— Конечно.
— Джип.
— Это только в «Вип-трип»… да, да, без проблем.
— Звони.
Дрожащей рукой Игорь снял телефон. Набрал номер.
— Вип-трип, слушаю вас, — ответила девушка бойким голосом.
— Говорит Игорь Верба из городской диспетчерской. Я хотел бы заказать такси-джип на сегодня. Это возможно?
Девушка вздохнула.
— Сегодня только джипы и берут с такой погодой. К сожалению… остался только Газ 2330 «Тигр», но что-то я сомневаюсь, что вас такое устроит. Она сделала акцент на слове «такое».
— А что с ним не так? — спросил Игорь.
— Все так, но это армейская модификация и удобств в машине практически нет. Обычно ее заказывают охотники или рыбаки, так что…
— Устроит, — коротко прохрипел монстр.
— Нас устроит, — поспешил сказать Игорь. Из кратких курсов поведения при захвате, он помнил, что террористам ни в коем случае нельзя перечить. Конечно, этот парень мало походил на террориста, но назвать его обычным приятным молодым человеком язык не поворачивался. Взгляд Игоря снова остановился на камере видеонаблюдения. Он очень хотел, чтобы торчащие ноги в лакированных туфлях оказались выдумкой, игрой воображения. К его ужасу, они до сих пор были на там, где он их увидел пять минут назад.
— Хм… — сказала девушка. — Ну ладно. Двойной вечерний тариф, вы же в курсе?
— Да, разумеется.
— И в салоне нельзя курить.
— Что? — не понял Игорь.
— Курение в салоне запрещено.
— Вы хотите сказать, что охотники в салоне не курят? — удивился Игорь, но диспетчер проигнорировала его вопрос.
В метре от него, покачиваясь, стоял полутруп. Вонь от него еще более усилилась, он тихо стонал.
— На какой адрес вызываете машинку?
— Городская диспетчерская, улица…
— Нет, — прервал его рок-музыкант. Он тряхнул головой, как будто сгоняя невидимых мух. — Институт вирусологии, за город. Найдут по карте. Возле проходной остановиться и ждать.
— Институт вирусологии за городом. Возле проходной будем ждать, — повторил Игорь.
— За городом? — девушка сделала паузу. — Подождите, сейчас уточню у водителя.
В телефонной трубке зашумела рация. Через минуту она сказала:
— Это еще плюс один тариф. Тройной тариф.
Игорь хотел в сердцах бросить ей что-то типа: «Да подавитесь вы уже там своими тарифами, присылаете корыто, так еще и по цене Роллс-Ройса!», но музыкант качнул головой.
— Да.
— Устраивает, — сказал Игорь в трубку.
Девушка что-то сказала по рации.
— Вызов принят. Институт вирусологии. Ожидайте машинку.
— Я отправил машину, — сказал музыкант. — Больше я для…
Его снова перекосило. Глаза закатились, тело скрутило судорогой. Когда он отнял руки от лица, Игорь опорожнил переполненный мочевой пузырь. Глаза мертвеца стекали по щеками, а лицо улыбалось — кровь струилась, обагряя скулы.
— И… и что теперь? — прохрипел Игорь. Он уже не замечал, как теплая влага распространяется в паху, сиденью кресла, стекая ниже по ногам, прямо в дорогие туфли марки «Вasko».
— А теперь, — ровным голосом сказал музыкант и это был уже не его голос, не тот, что Игорь слышал ровно минуту назад. — Теперь все. — Разинув до отказа вонючую пасть, он прыгнул вперед.



Глава 37

1 ноября 2014 года
— Андрей, ты не должен этого делать. Мы что-нибудь придумаем, я прошу тебя, не нужно! Пожалуйста! — Маша поймала его руку и прижала к груди. Даже под толстым слоем синтетического спортивного костюма он почувствовал, как прыгает ее сердце.
Профессор отвернулся. Они снова сидели в кабинете Лукина, только журнальный столик, залитый кровью, прикрыли куском ткани, а упавший лабораторный шкаф поставили на место.
— Другого выхода нет, — сказал Андрей. — Я должен попытаться. Если профессор прав, у нас появится хоть какой-то шанс выбраться отсюда. Ведь… там остались наши дети. Одни. Так ведь? У тебя мальчик, про которого ты боишься говорить.
Она смутилась, но руку не отняла.
— Откуда ты знаешь? Я вроде…
— Я знаю. Ты сама мне рассказывала. Его зовут Петя. Он учится в третьем классе и мечтает стать директором ресторана… где ты работаешь. Чтобы платить тебе большую зарплату. «Тройка».
— Господи, Андрей. Что я тебе еще рассказала?
— Все. Поэтому мы обязаны что-то сделать.
Профессор кивнул.
— Судя по вашей реакции на вакцину, вы просто на некоторое время станете одним из них, а потом, когда организм справится с вирусом, выйдете из этого состояния. Я не знаю, на каком расстоянии они общаются между собой и как именно это происходит. На всякий случай я подготовлю противовирусные, эфедрин, адреналин, а также дефибриллятор с аппаратом искусственного дыхания. Он находится в ординаторской через дверь. Ох, давно я не прикасался к этим штуковинам… — Трошин с трудом поднялся со стула и вышел.
— Давай попробуем завести какую-нибудь машину. Может получится, — с отчаянием сказала Маша.
— Нет. Ты видела, что они разбиты в хлам. Даже если удасться завести мотор, ехать в такую погоду без лобовых стекол — самоубийство.
— Это очень, очень плохая затея, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Пусть бы он сам на себе пробовал свои идеи, — Маша показала взглядом на дверь. — Ему уже все равно.
Андрей прижал ее к себе, погладил по распущенным волосам.
— Он не сможет вернуться. Сердце не выдержит. А значит, мы не узнаем, на что можем надеяться. Понимаешь?
— Но ведь когда-то нас начнут искать! Хорошо, не завтра, но в понедельник! Муж… — она осеклась, — отчим Пети, он же полицейский. Если я не появлюсь дома сегодня, в крайнем случае завтра, он сам сюда приедет, можешь не сомневаться. Потому что он больной псих, ревнивый гребаный психопат! От него нигде не скроешься. Я сказала ему, что отдам все заработанные деньги на ипотеку, только тогда он согласился отпустить меня. Но если завтра карточка с деньгами не будет у него в руках, он сметет тут все! Ты даже не представляешь, что он за человек.
Андрей вздохнул.
— Очень даже представляю. Но подумай вот о чем: когда все эти люди из нашей группы и сам Лукин доберутся до города, боюсь, твой муж никуда уже не поедет.
Профессор вкатил тележку с аппаратурой в кабинет. Выглядел он измученным, но живым, глаза блестели, было видно, что бодрость духа вернулась к нему, несмотря на пережитое.
— Ну что, готов? — спросил он Андрея.
— Да.
— Тогда пристегни ремень, Элли, и скажи Москве: «Прости и прощай», — профессор был явно не лишен чувства юмора. Он набрал в шприц мутной жидкости из склянки, ряды которых лежали в холодильнике, протер место укола спиртом и аккуратно ввел иглу под кожу.
Андрей лежал на кушетке, рядом на стуле сидела Маша, сжимая его руку. Ее глаза, полные тревоги, были широко распахнуты.
— Я с тобой, — шептала она. — Я тут. Если что, кричи. Изо всех сил! Слышишь меня?
Андрей кивнул, улыбнулся, а потом провалился во тьму, словно из под него выбили стул, в то время как на шее была закреплена веревка. Он хотел вздохнуть, набрать воздуха перед погружением, но не смог. Не успел. Нелепо взмахнув руками, Андрей полетел в пропасть — ее чернота была еще более плотной, сжатой, густой, чем само небытие, и — одновременно наэлектризованной, не живой, но существующей по каким-то своим, совершенно чуждым законам.
Его окружал чуждый мир и он сам был в нем чужим, шорохи, разговоры, стуки, далекий визг, удары, карканье ворон, смех — раздавались одновременно со всех сторон, образуя даже не окружение, а погружение — он плыл в потоке странной реальности, той, что окружала ежедневно, но теперь выглядела иначе, как если бы он смотрел на мир со стороны, но безо всякой связи с этим миром, наблюдая происходящее с холодной отстранённостью и превосходством. Так смотрим мы на суету муравьев возле пня, в нашей власти одним движением ноги раздавить этот мир и нам нет никакого дела, мы не можем понять и ощутить, что испытывают букашки — они слишком малы и глупы.
Тьма засасывала его все глубже. Если вначале он пытался дышать, и легкие под действием адреналина вздымались все чаще, то вскоре осознал, что тяжесть сковала грудь — он просто не мог продолжать выталкивать из себя тягучий, словно патока воздух. Сколько он так протянет? Краем сознания он понимал, что лежит где-то, где-то далеко, настолько далеко, что связь и понимание, осознание принадлежности к человеческому телу, скоро совсем оборвется и он покинет привычный мир, чтобы перейти в другой, неведомый, холодный и пугающий — безвозвратно.
Нарастающий гул поначалу он воспринимал как фон, пока тот не усилился до такой степени, что заставил его отчаянно метаться. Гул со всех сторон, гул, взрывающий изнутри, монотонный, вибрирующий, зудящий, Андрей зажмурился и в ту секунду, когда казалось, что его голова лопнет от напряжения, чернота взорвалась, а вместе с ней и он сам — на тысячу, миллион, бесконечное количество осколков.

— Завтра ее отключат от аппарата жизнеобеспечения, — раздался голос черноволосой девушки, которая стояла к нему спиной. Девушка держала в руках бокал виски, прямо перед ней стоял Стас — белый словно полотно, а тот звук, на который повернули все голову, в том числе и… он, был звоном разбитого стакана, выпавшего из рук бармена.
— Как… отключат? — начал было Стас, но его кадык дернулся, он не смог договорить. Потом он смог вздохнуть и спросил: — А как же… отец? Он в курсе?
Локоны девушки метнулись из стороны в сторону.
— Боюсь, никто не знает, — сказала она.
Андрей повернул голову влево, там на колонне, он хорошо это помнил, висело ростовое зеркало и каждая девушка, выходящая из дамской комнаты непременно поворачивала голову, чтобы посмотреть на себя. Он был в черной кожаной косухе с заклепками, таких же черных кожаных штанах и остроносых сапогах на каблуке. Его крупное, красное лицо заправского пьянчуги было усыпано кратерами оспин. В руках он держал рюмку с водкой.
Кто-то окликнул его.
— Эй, Пух, что там такое, себя не видел что ли? Садись, давай уже накатим, в конце концов!
Андрей присел за дубовый стул, попытался улыбнуться. Некоторых людей он видел раньше в баре, но никогда с ними не пил.
— Что-то ты, чувак, неважно выглядишь. Давай, бахни с перцем, мгновенно вылечишься. Будем бухать до утра, пока не выздоровеешь. Слышишь, Пух! Ау!
Тощий человек с сильно запавшими глазами щелкнул пальцами прямо у его глаз.
— Раз, два, три, Канзас, как слышно?
Андрей поймал его за руку и крепко сжал. Он думал, что крепко. Что-то хрустнуло.
— Эй, Пух, ты чего?! С ума сошел, больно же! Ты мне чуть пальцы не сломал, да что с тобой сегодня?
Андрей потряс головой, посмотрел на Стаса.
— Надо что-то делать, — сказал Стас. — Если то, что ты сказала — правда, мы обязаны… что-то предпринять. Вот только моя смена до трех ночи.
Андрей закрыл глаза.
— Ты уже все, братуха? Давай, не отлынивай, — услышал он сквозь монотонный шум, накрывавший его все больше.
Звон. Жуткий однообразный звон. В ушах, глазах, всюду. Звон, бесконечный, безбрежный, пробирающий до самых внутренностей.
Как если бы незримый архангел бил в божественный кололол, собирая войско на войну с темной силой, как если бы над землей вдруг раздалась сирена, которую услышали бы все живые, и была она им предупреждением и посланием. Кто готов услышать, тот услышит. И звон пролетит по всей земле и когда последний человек поднимет руки и скажет: «Господи, я услышал, спаси меня», никто не придет ему на помощь и никто не спасет, потому что спасение внутри, а там все сгнило, разрушилось, истлело, покрылось плесенью и вонью.
Звон.
С треском падает крест и старуха, кинувшись за своим платком, озирается в ужасе, закрывается руками — только поздно.
Андрей слышит неумолимый звон и ужасный крик. Потом видит две ноги, выглядывающие из-за забора — в черных лакированных туфлях с бантиками.
Кто-то мурлыкал под нос знакомую песню:
— Я режу ножом слова из бумаги, я прячу оскал в безымянном овраге…
А потом Андрей увидел кровь, много крови. Услышал одновременный звон сотен телефонов, мимо бежали женщины и девушки, на их лицах застыл безраздельный страх. Он шел по фойе офиса, ему было очень плохо. В голове свербила мысль: «Спасти девочку». И вторая: «Убить девочку».
Спасти девочку. Убить девочку.
Кто-то пытался влезть в его голову. Кто-то пытался помешать ему. Где-то здесь работает ее мать. Кто она? Впрочем, это не важно. Он разбил два флакона с вакциной, этого хватит, чтобы в течение часа заразились все, кто здесь был. Тогда она сама откликнется и выполнит приказ.
Другая его часть в гневе рычала: «Ты кого слушаешь, ты, мерзкий недоносок! Какая-то дрянь диктует тебе, а ты уши развесил! Раз уж пришел сюда, найди маму девочки и скажи, что ее нужно срочно увезти из больницы, иначе… будет очень плохо!»
Он прошел в конец зала и обернулся. Возле выхода стояла женщина, она была в шоке, уставившись на туфли старухи, которую он зачем-то убил. Женщина смутно показалось ему знакомой.
Он открыл дверь и увидел перед собой сидящего в кресле расслабленного молодого человека с расстегнутой ширинкой. Он что-то напевал под нос, жадно всматриваясь в монитор.
Когда на пороге возник непрошенный гость, да еще и в верхней одежде, лицо чиновника перекосило, он разинул большой чувственный рот, хотел закричать, но получилось только заскулить:
— Эй! Что… что вам надо? Немедл…
Казалось, Антон догадывался, что в его голове уже давно правит бал кто-то посторонний, но скорее всего списывал посторонние мысли на болезнь и разбитое состояние. Андрей не мог до него достучаться.
— Где она? — прорычал он. — Где девочка? Где ее мать?
Клерк вытаращил глаза. Он попытался вытащить руку из ширинки, но что-то пошло не так и его глаза наполнились слезами боли. Он схватился за свой член.
— Я… я не понимаю, о чем вы… какая девочка? Какая мать? — начал он торопливо заикаясь. — У нас здесь государственное предприятие, это городская диспетчерская, здесь нет никаких девочек… возможно, вы ошиблись, в следующем подъезде театральная студия, вам скорее всего, туда нужно…
Андрей впился в виски, разрывая голову на части. Вдалеке он услышал эхо чужого стона:
— Боже, как больно! Кто ты? Кто ты? Я тебя знаю?
Клерк отъехал в кресле к стене. Ему, наконец, удалось застегнуть ширинку, но теперь он пребывал в полуобморочном состоянии.
Андрей кашлянул. Кровавая слюна Антона попала клерку на лицо. Тот вздрогнул, ошалело вытерся рукой, судорожно сглотнув.
Я Андрей, ты должен меня помнить, мы стояли в одной очереди на медосмотре. Я тогда пошутил, что…
— Я помню тебя, — сказал Антон. Его глаза запали, отчего клерк в кресле схватился за поручни кресле, боясь пошевелиться. — Они в городе. Я пришел совсем недавно. Я шел пешком. Мои ноги… — Он застонал. — Я не чувствую ног. Они идут сюда. Они хотят заразить воду в городе… Как можно больше людей. Ее мать, я должен найти ее мать, чтобы она спасла девочку.
Антон схватился за горло. Его перекосил сильнейший спазм.
— Они не дают мне говорить. Они все слышат.
— Антон, — раздался голоса клерка, — вы же Антон Морозов, да? Тот самый, что пел после Кипелова на дне города, я прав?
— Ваша дочь умрет сегодня ночью, — сказал отчетливо Антон. — Все умрут. Но ваша дочь первая.
Андрей почувствовал, как тьма разрывает его на куски. Тьма знала про него все, она впилась в каждую пору его существа, атаковала, пытаясь проникнуть все глубже и глубже, к огню, к источнику его силы, захватить и поработить его, но… как самые злобные волки прыгают прочь от горящих факелов, так и тьма не могла преодолеть последний рубеж.
— Сделайте что-нибудь, профессор, — взмолилась Маша, глядя как у Андрея из носа хлынула кровь, он стал задыхаться, выкрикивая бессвязные слова. Она пыталась удержать его на кушетке, но он вырывался. Профессор помогал ей и вдвоем они едва справлялись.
— Я не знаю, что делать, — честно сказал Трошин. — Мы можем уколоть противовирусное, но… что если он не успел, что задумал?
— Это вы задумали, а не он. Мне кажется, все это полная чушь, и все эти ваши исследования — тоже. Вас судить нужно, вот что я думаю! И Лукина вашего тоже!
— Где ты сейчас, что это за место? — спросил Андрей, задыхаясь. Он находился внутри удушливой клети, выхода из которой не было — он, как зверь, сидел внутри, а из каждой ячейки на него смотрели лица — перекошенные, болезненные, безымянные лица, в которых он видел и знакомые черты.
Антон обернулся, посмотрел на дверь.
— Это городская диспетчерская. Здесь все заражено. Я всех заразил.
Антон поднял глаза на клерка, ему все труднее было не соскользнуть в бездну, из которой к нему тянулись липкие языки и костлявые руки.
— Вызови такси, — сказал Андрей. — Если ты еще можешь это сделать. Я тебя прошу, вызови такси в институт. Мы не дойдем пешком. Все машины разбиты. Мне нужно спасти дочь. Прошу тебя, помоги…
Андрей почувствовал, как кто-то ухватил его за ноги и тянет вниз — на дно мертвой реки. Захлебываясь, он пытался разглядеть лицо Антона и того парня с чувственными губами, который прислонил трубку телефона к уху, что-то проговаривая.
О чем они говорили? Андрей этого не слышал.
Последнее, что он услышал — были слова музыканта, долетевшие до него, словно с другого края вселенной:
— Газ 2330 «Тигр». Прощай журналюга…
Экран погас.
Наступила полная тьма. Ни просвета, ни отблеска. Парализующая тишина, ватная, тяжелая.
— Тигр! Тигр! Тигр! — вспыхивал в его мозгу образ хищника, вся морда которого была в крови.
— Папа, — вдруг услышал он и похолодел. — Папочка, ты здесь? Почему ты здесь? Ты не должен быть…
— Саша? Сашенька, это я, папа. Держись, я иду, тигр… он…
Ее голос раздавался со всех сторон сразу. Кто-то тряс его за плечи и ему казалось, будто он и есть тот тигр, несется огромными прыжками по саванне — догоняя уходящее за горизонт солнце.
— Уже поздно, папа. Они идут.
— Нет, нет! Не говори так, я… я… бегу! — он и вправду бежал, с его морды капала кровь, орошая пересохшую землю. Солнце неумолимо уползало под откос, вот от него осталась лишь маленькая алая каемка. Его шерсть встала дыбом и по пустыне разнесся ужасающий рев смертельно раненного зверя.
— Раз, два, три, удар! — Тело подпрыгнуло, как лепешка.
— Раз, два, три, удар! — Ничего. Кровь стекала из его рта и Маша тоже была уже вся в крови — она делала ему искусственное дыхание, пока профессор пытался завести сердце.
— Эпинефрин, один кубик. Разряд! Дыши, гад! Дыши!
Маша прижалась к его синеющим губам. Вдох-выдох, вдох-выдох.
— Давай, Андрей, ты должен! — слезы текли по ее щекам, она уже не замечала их.
— Нет, — сказал профессор. — Ничего не получается.
Маша задохнулась от гнева и бессилия.
— Давай, сволочь, живи! — что есть мочи, она ударила его по грудной клетке кулаком.
Профессор покачал головой, но в следующий миг он вскочил с кушетки, потому что Андрей что есть мочи заорал на весь этаж:
— Ти-и-игр!
Он приподнялся на руках, его глаза дико вращались, словно он только что сражался с тысячей невидимых врагов.
— Это мы, мы, Андрей, ты в безопасности! — Маша наклонилась к нему. Через минуту его зрение сфокусировалось. Вздымающаяся грудь немного успокоилась.
Профессор стоял посреди кабинета, сложив руки на груди. Потом он словно опомнился, подошел к шкафу, налил в стакан виски и протянул Андрею.
— Кажется, тебе не помешает, — сказал он.
— Не помешает, — согласился Андрей, опрокинув стакан в горло.
Никто ничего у него не спрашивал. Было ясно, что затея слишком опасная, к тому же — полностью антинаучная.
Какого черта, подумал профессор, удивляясь своей выходке. Мало того, публику ежедневно дурят с экранов телевизоров, так мы и сами не замечаем, как начинаем во все это верить. И, более того, полагаться, использовать в повседневной жизни! Он, видимо, с ума сошел, раз ввязался во все это… Да еще и сам предложил! Трошин закатил глаза, шокированный собственным мракобесием. Точно, заразу подцепил, не иначе.
Наконец, отдышавшись, Андрей пришел в себя. Виски понемногу возвращало ему розоватый цвет лица.
— Тигр, — сказал он, вытирая кровь с лица и глядя в окно, за которым наступили сумерки. — За нами приедет Тигр.
— Тигр? — переспросил Трошин. — Похоже, вы… ты… перегрелся. Мы выбрали неверную тактику и стратегию, это моя вина, признаю. Черт мне дернул предложить такое, но глядя на то, что тут творится с утра, немудрено голову потерять. Мария предложила меня под суд отдать. Когда все будет позади и за нами придут компетентные органы, я и сам сдамся. Мне стыдно, что на старости лет, я… человек, который в жизни не верил во всю эту брехню, вдруг стал скрещивать пальцы, если черный кот перебежал дорогу. Андрей, прости. Я…
— Никто нас не спасет, — сказал Андрей. — Органы не приедут. Так что, вам не за что просить прощения. Все гораздо хуже, чем вы можете себе представить.
— Хуже? — не понял профессор. — Куда уже хуже?
— Они хотят убить мою дочь, — сказал Андрей в полной тишине. — Я не знаю, что я видел. Не знаю. Лучше не спрашивайте. Потому что я все равно не смогу это описать. Правда это или неправда, вряд ли это имеет значение именно сейчас. Но если мои видения не галлюцинации, если побоище в городской диспетчерской, которое устроил Антон Морозов — не плод моего воображения, труп женщины в черных лакированных ботинках — не ряженый манекен, а мой друг Стас, бармен из бара «Свобода», только что разбивший бокал от испуга — не странная голограмма, то… минут пятнадцать назад диспетчер службы такси «Вит-Трип» приняла заказ на автомобиль ГАЗ 2330 «Тигр». Курить в салоне запрещено.
Трошин посмотрел на Андрея, словно он только что признался в неизлечимой болезни — со скорбным пониманием. Когда-то давным-давно в университете им преподавали курс психологии поведения человека в экстремальных ситуациях. Классическая защитная реакция, подумал Трошин. Человек сошел с ума. Острое пограничное состояние. Ничего плохого. Гораздо хуже, когда человек молчит, а потом его прорывает совершенно неожиданным образом — он может кинуться на ближнего, нанести увечье, попытаться свести счеты с собственной жизнью — все то, что он наблюдал на мониторе, когда смотрел через камеру видеонаблюдения на толпу в актовом зале. Вероятно, люди по какой-то причине подошли к этому порогу. По какой именно причине — установит следствие. Он в этом не сомневался.
Маша была на грани как раз такого состояния. Трошин снова наполнил стакан виски и протянул ей.
— Выпейте хотя бы немного.
— Маша, один глоток, — сказал Андрей. — Сейчас пойдем наружу, там холодно. Выпей, лишним не будет.
— Зачем наружу? — спросил Трошин.
— Подождем машину на проходной. Чтобы не проворонить.
Профессор покачал головой. Спорить было бесполезно.
— Ладно.
Маша все-таки поддалась, сделала глоток и тут же закашлялась.
— Как вы его пьете, — сказала она хриплым голосом.
— Одеваемся, — скомандовал Андрей.
Профессор нехотя принялся натягивать лыжный костюм.
Подождем полчаса и вернемся. Завтра нас начнут искать, сегодня уже, конечно, вряд ли. Ну ничего, переночуем в палатах, тут слава богу, тепло, есть еда, медикаменты, все самое необходимое, кроме связи.
Он был уверен, что произошедшее — фатальное недоразумение, стечение обстоятельств, которые всегда могут возникнуть при испытании новых видов лекарств. Вероятно, Лукин испугался последствий, а народ разбежался. Охрана? Как могла разбежаться охрана, — он себе объяснить не мог, но не сомневался, что и для этого вопиющего факта объяснение найдется. Всему свое время. Будучи приверженцем бритвы Оккама, он знал, что не стоит усложнять ситуацию нелепыми объяснениями. Все наверняка гораздо проще.
Андрей заметил пустую спортивную сумку в углу кабинета с надписью «Динамо». Подняв ее, он положил внутрь бутылку виски, потом сгреб из холодильники медикаменты, просматривая на этикетках названия.
— Пригодится, — пояснил он.
Профессор кивнул.
— Конечно. Идем.
Он пошел первым, за ним Маша и замыкал колонну Андрей. Они вышли на воздух и сразу зажмурились — мороз на самом деле усилился. Снег шел, не переставая. Двигаясь друг за другом по нечищенной дорожке, они направились к проходной. Рядом тянулись тени карликовых елочек. Фонари, обычно освещающие пространство перед институтом, были выключены, лишь с другой стороны забора мелькал желтый отсвет лампочки уличного освещения.
Трошин поежился, в обычный день за такой непорядок с освещением кто-нибудь точно лишился бы премии. Кто, завхоз Требухов? — думал он, тяжело ступая. Нет, причем тут завхоз. Скорее, кто-то из замов. Тот же Золотов вполне мог проконтролировать. Или Дюжин, правда он в отпуске и наказать его никак не получится. Вот же повезло Ивану Сергеевичу — не хотел ведь брать в ноябре, расстроился. Теперь увидит в новостях завтра, если, конечно, покажут, и подумает: справедливость существует. И по всей видимости, вернется Иван Сергеевич уже директором.
Они дошли до проходной, профессор потянул дверь на себя, сразу бросив взгляд в каморку за стеклом. Обычно там всегда горел яркий свет, за столом сидел дежурный и второй человек, его помощник, который осматривал проезжающие через ворота машины, проверял сумки, если рамка вдруг начинала звенеть. Сейчас внутри никого не было. Пожалуй, Трошин впервые за долгие годы работы в институте наблюдал подобную картину. Это уже не на выговор, а на увольнение тянет, причем по статье. На полу он заметил лыжную перчатку и брошенную склянку — точь в точь как в холодильнике Лукина.
Он поднял руку и попятился.
— Что такое? — спросил Андрей.
— Похоже, караульных тоже нет. Я… не знаю, где они. Никого вообще нет. Вы же видите, — он указал на темную линию фонарей с круглыми матовыми плафонами, тянущуюся вдоль центральной институтской аллеи, — ночью они горят всегда, включаются автоматически, так что не может быть такого, что кто-то вдруг забыл включить свет. Его кто-то выключил. И там внутри проходной — пузырек валяется, судя по всему от вакцины. Не дышите, если будете заходить. Хотя, по большому счету делать внутри нечего, разве что спрятаться от непогоды. Но теперь укрыться не получится.
Маша похлопала перчатками друг о друга.
— Холодно, — сказал она. — Долго мы тут не простоим.
— Машина уже должна быть, — сказал Андрей. Профессор посмотрел на него и скептически цокнул языком.
— Может быть, а может и не быть, — сказал он. — В любом случае, нам есть где переночевать. Утро вечера мудренее.
Они стояли с подветренной стороны и могли не кричать, чтобы услышать друг друга — с крыши проходной то и дело слетали снопы холодного снега, оседая на лицах и спортивных костюмах.
— Надо выйти, посмотреть, может быть он уже приехал, а мы стоим здесь, — сказал Андрей.
— Задержи дыхание, — предупредил профессор, снова открывая дверь.
Когда они втроем оказались внутри проходной, то сразу же возникло сонливое ощущение — то ли оттого что здесь было довольно тепло, то ли от распыленной вакцины.
Андрей краем глаза прочитал трафаретную надпись над окошком: «Вход строго по пропускам. Предъявите документы в развернутом виде». Рядом висела табличка в рамке, сверху ее алело отчетливое слово «ЗАПРЕЩЕНО», и ниже перечень мелким шрифтом. В каморке караульного все выглядело так, словно человек ушел минуту назад и вот-вот вернется. Раскрытый журнал регистрации посетителей и работников, вдоль его переплета лежит ручка, рядом стакан с чаем. Позади несколько мониторов видеонаблюдения, также выключенных, форменный пиджак, большой сейф, за которым висит комплект химзащиты. Ничего необычного, но почему выключено видеонаблюдение?
Андрей хотел задать этот вопрос Трошину, но в этом момент они втроем услышали тарахтение двигателя. Это, конечно был двигатель автомобиля, судя по всему, довольно большого. Кажется, только что этого звука не было, или, быть может, они его не слышали из-за сильного ветра.
Профессор кинулся к выходу, он ближе всех стоял к двери. Андрей за ним — он придержал тяжелую металлическую дверь, чтобы следовавшую за ним Машу не сшибло. Этой задержки в пару секунд хватило, чтобы… увидеть и оценить весь ужас, который предстал перед их глазами. У закрытых ворот с красными звездами стоял огромный джип, колеса его доходили Андрею до пояса. Возле передного колеса у водительской двери лежал человек, склонившаяся над ним тень в слепой ярости наносила удары топором по голове.
До джипа было метров десять. Человек с топором, видимо, заметил их боковым зрением. Он ринулся за руль, но профессор нагнал его, схватив куртку — высокий порог джипа не дал убийце одним махом запрыгнуть в кабину. Издав нечеловеческий вопль, он развернулся, и Андрей увидел его лицо.
Увидел его и Трошин.
— Ты?! — удивленно воскликнул профессор, на мгновение ослабив хватку.
Человек в серой куртке немедленно воспользоваться его замешательством, короткий взмах руки с зажатым охотничьим топориком, желтый отблеск резанул Андрея по глазам — и лезвие погрузилось в голову профессора как в спелый арбуз.
Андрей оттолкнулся ногой от ступеньки и в два прыжка оказался возле незнакомца — тот пытался извлечь топор, но у него ничего не получалось, — выскальзывала ручка. Тогда он оттолкнул профессора от себя, но тот вцепился мертвой хваткой в накладной карман куртки и потянул убийцу на себя. Сто килограммов потянули за собой довольного щуплого брыкающегося человека — они упали вместе, и Андрей тут же сел верхом на его спину, схватив обеими руками тощую шею.
Первобытная злоба охватила его. В глазах померкло и пальцы — не чувствуя никакой моральной преграды, сжались словно тиски.
Человек под ним сдавленно захрипел, попытался высвободиться, но неудобное положение, лежа лицом на трупе профессора, не давало ему свободы действия. Его ноги несколько раз дернулись и он обмяк, распластавшись на своей жертве.
Андрей ничего не понимал и ничего не чувствовал. Он знал, что это их единственный шанс выбраться отсюда и плешивая скотина (шапка слетела с головы мужчины) чуть не лишила их его.
Маша вскрикнула, а может быть, она кричала все это время — Андрей не слышал.
— Все, Андрей, все! Отпусти. Все кончено, он мертв, — только когда он услышал слова, доносящиеся откуда-то издалека, поднял голову, увидел ее лицо, фонарь над ними и пургу, кружащуюся в блеклой желтизне, только тогда он ослабил хватку.
Профессор смотрел в небо и глаза его были наполнены мечтательной поволокой. Дрожащие снежинки застревали в его длинных ресницах, он будто бы хотел что-то сказать, но зимняя ночь убаюкала его навсегда.
Андрей поднялся. Его лихорадило. Еще чуть-чуть и они бы никогда отсюда не уехали. Кто-то слышал все их разговоры. Кто-то смотрел за ними все это время. Кто-то знал про машину. И этот кто-то был теперь мертв.
Он схватил тело за куртку и потянул — оно перевернусь и легло рядом с трупом профессора. Лицо в пятнах и эта жуткая вонь — будто пахнуло болотной жижей.
— Это его заместитель, — сказала Маша тихо. — Кажется, фамилия Золотов. Я видела его рожу там же, на доске почета. Он там улыбается во весь рот.
— Они тут что, все заодно что ли? — сказал Андрей.
— Похоже, что так… Жаль профессора, — ответила она. — Он все-таки был с нами до конца. Если бы не он… — она хотела сказать, что тогда вряд ли бы они вытащили Андрея с того света или где он там находился, но промолчала.
— Да, жаль. Но он как капитан корабля, дрался до последнего. Другой бы давно сбежал.
— Нельзя его тут оставлять, — сказала Маша. — Может быть, в караулку затащим?
— Слишком тепло там. Я перенесу его за забор, там хотя бы волков нет.
— А здесь есть?
Андрей пожал плечами. Он склонился над телом профессора, затем резким движением вытащил топор из черепа. Снег под седой головой был кроваво-красным.
Пошатываясь от напряжения, он оттащил тела водителя джипа и профессора за ограду.
— А этот пусть валяется, вряд ли кто его похитит.
Он кивнул на пассажирскую дверь, сам с трудом забрался на водительское сиденье. Внутри джипа было очень тепло. Маша открыла дверь и он подал ей руку.
— Вот это да, — сказала она, очутившись в салоне. — Неужели бывают такие огромные машины?
Андрей смотрел перед собой. В свете мощных галогенных ламп искрились сумасшедшие снежинки.
— Признайся, ты ведь тоже не поверила? — спросил он.
Она покачала головой.
— Я и сейчас не верю.



Глава 38

Осень 2014 года
Петя подумал, что обмануть Мышкина не удастся. Когда они вышли из кинотеатра, их как будто что-то сблизило, как это часто бывает — совместное, по-настоящему опасное приключение, в котором открывается истинное лицо, выясняется кто есть кто. Оно или делает людей друзьями или же злейшими врагами на всю оставшуюся жизнь. Никакие слова и оправдания потом не помогут вернуть статус-кво, сделать так, будто бы ничего не произошло.
Он ведь узнал про меня больше, чем я про него, подумал Петя. Что он мне сказал? Его отец чуть не сгорел в кинотеатре, тогда как остальные бедолаги превратились в хрупкие черные головешки. Еще про деда или прадеда, который воевал неизвестно когда и зачем. Все это прекрасно, но вряд ли может что-то сказать ему о Мышкине.
— А следы-то в другую сторону ведут, — сказал вдруг Кирилл. — Они не в ту сторону побежали. Вот идиоты! — Он схватился за голову. — Это же надо так ментов испугаться. Залегли бы у ручья и дождались нас.
Петя посмотрел на суматошные пересекающиеся цепочки следов, взрыхливших снег в противоположном от моста направлении.
— Черти что. Ну побегают немного и вернутся.
Мышкин пожал плечами.
— Сколько мы просидели внутри? Минут двадцать. А всего прошло минут сорок, а то и час. Должны бы вернуться. — Он всмотрелся в сумеречную пойму, окруженную лысым кустарником, утопающим в снегу. Пронизывающий северо-восточный ветер швырял снежную крупу им в лица, Петя щурился, но глаза так слезились, что он почти ничего не видел. — Э-э-й! — закричал он, — Ма-а-кс, Ро-о-о-мка! Выходите, мы тут!
Стоя в полутора метрах от Кирилла, Петя почти не слышал его голоса.
— Они могли кругаля за кинотеатром дать и выйти оттуда, — прокричал он, показывая рукой направление возможного движения. Теоретически это было возможно, но практически вряд ли: никто бы не рискнул бежать вслед уехавшей полицейской машине.
— За полицией они точно бы не побежали, а из парка только одна дорога, по которой приехал твой батька. Если пойти дальше… вон туда, — Мышкин показал подбородком, там только одна тропа вдоль ручья, а кусты такие, что не выберешься до самой свалки.
— До свалки далеко вроде, — сказал Петя. Он ни разу не был там, но много слышал. Каждый мальчишка мечтал побывать вблизи тех мест, но реально были лишь единицы. Самые ненормальные, вроде Мышкина.
— Да? Это ты так думаешь. По дороге может и далеко. А вот по ручью… — он не успел договорить, как они оба услышали зловещее, вплетающееся в шум ветра, завывание.
У Пети подогнулись ноги. Голодные псы в такую погоду могли разорвать на части и если у них еще был шанс скрыться назад в кинотеатр, то у двух беглецов — вряд ли.
— Это на свалке воют, — шепотом сказал Мышкин, но Петя его услышал.
Вой повторился, теперь уже это была не одна собака, а несколько. Пете почудилось рычание. Как тогда, в пещере. Рычание не животного, но монстра.
— Бежим, — бросил ему Мышкин. — Нам повезло, что ветер с той стороны, они нас не учуют. Иначе капец!
— А как же… — выкрикнул Петя, но Мышкин понесся к мосту, к свету, цивилизации и не расслышал. Петя медлил всего секунду, а потом кинулся следом со всех ног и ему казалось, что тяжелое смрадное дыхание голодного чудовища догоняет его, как бы он ни старался. Ему казалось, что он стоит на месте — ноги вязли и проскальзывали в снегу: за то время, что они провели в кинотеатре, сугробы выросли сантиметров на тридцать.
— Стой, — закричал он Мышкину. — Погоди! — Но тот его не слышал.
Лязг зубов и утробный хрип стегали по нервам. Его сердце билось так быстро, что готово было вот-вот выскочить из горла. Лицо одеревенело. Рюкзак бился на спине всей тяжестью учебников, он готов был бросить его, но гнев разъяренного отчима был еще страшнее, чем риск попасть в зубы огромной псине или даже волку. Он не бросит рюкзак, потому что там… помимо учебников, дневника, тетрадок, пенала с ручками, сменной обуви и недоеденного бутерброда с отвратительным желтым салом…
Петя на ходу скинул врезавшуюся в ключицу лямку, перевернул рюкзак на грудь, автоматически открыл, нащупал дрожащей рукой пакет и, слава богу, почти целый кусок зачерствевшего хлеба со скользким слоем жира. Он лихорадочно отыскал верх пакета, пахнуло прогорклым салом, пальцы погрузились в жир — вот он. Схватив бутерброд, Петя швырнул его за спину. Не будь идиотом, орало благоразумие. Заткнись, отвечал ему инстинкт самосохранения. Это… это отвлечет их на пару секунд. То, что позади, в снежном мареве, за ними гонятся несколько бешеных псин, или еще хуже — волков, он не сомневался.
И только когда они очутились на мосту, под скудным, но все же освещением городских фонарей, в метре от проезжей части, где натужно, преодолевая снежные заносы, тарахтели грязные машины, — только тогда его словно током ударило…
…он не бросит рюкзак, потому что там, рядом с бутербродом, в специальном отделении, лежала единственная фотография, которая осталась у него на память от Саши.
Он перерыл весь рюкзак. Вытряхнул учебники на снег и поочередно вытряс каждый из них страницами вниз. То же самое проделал с тетрадками и дневником.
— Эй, ты чего, — озабоченно спросил Мышкин, глядя как из Петиных глаз скользят две влажные дорожки. — Слышь, скажи, что случилось?
Петя запихнул учебники назад, вытер лицо рукавом. Он тяжело дышал, вглядываясь в следы, оставленные ими.
— Мне нужно вернуться, — сказал он Мышкину, но тот схватил его за руку.
— Э, не! — сказал он. — Никуда ты не пойдешь. Ты, что, не слышал?
— Значит, и ты слышал?
— Я?! Чувак, я знаю собак со свалки. Я там бывал несколько раз. Может быть, раз пять. Мой папаша скупает золотишко, стволы, если там что-то находят местные бичи. Поверь мне, это были не… собаки.
— А кто? Волки?
Мышкин покрутил пальцем у виска.
— Хочешь пойти посмотреть? Откуда тут волки? Последнего волка убили пятнадцать лет назад, забыл что ли, классная рассказывала. Тоже мне, отличник…
— Мне нужно… я кое-что…
— Идем. У нас еще дело есть, если ты не забыл.
Петя подобрал рюкзак. Он выкинул вместе с бутербродом единственную фотографию, которая связывала его с Сашей. Она принесла ее на урок рукоделия — нужно было оформить что-то вроде семейного альбома. В ее поделке было три фотографии, они уютно смотрели из нарисованных окошек красивого дома. Светило солнце, плыли голубые облака и возле горизонта, у зеленой полоски леса журчал серебряный ручей. Где-то там Петя видел и себя, в ее рисунке, но не в своем. Он взял Сашину фотографию и спрятал в карман шорт. И никто никогда не узнал, куда пропала карточка. Зоя Викторовна перерыла всю группу и развела руками.
Наверное, ветром сдуло, — сказала она Саше. — Так что, принеси новую, завтра приклеим и будет лучше прежнего.
А Петя вечером спрятал фото в укромное место. Когда ему становилось совсем невыносимо, отгибал полоску обоев, лежа лицом к стене и смотрел на ее улыбающееся лицо.
Каждому нужен свой маленький секрет, свой ангел-хранитель, свой талисман. Которому не нужно ничего говорить — достаточно просто посмотреть на него и уже становится легче.
Каждый имеет право на это.
И когда жизнь отнимает у тебя его, все переворачивается с ног на голову. Все становиться не так, как было вчера и даже сегодня. Неожиданно ты сталкиваешься с жизнью один на один, лицом к лицу. И нужно иметь мужество, чтобы не пуститься наутек при виде разъяренного зверя, вырвавшегося из клетки. Даже если этот зверь — всего лишь плод твоего воображения. Особенно, если плод твоего воображения.
У меня будет новая фотография.
Я сделаю ее не для Мышкина. Я сделаю ее для себя, решил он, и сказал:
— Идем, я знаю куда нам нужно.
Они пересекли мост и вышли на плавно загибающуюся Советскую, центральную улицу Огненска. В середине ее, за памятником Ленину, в углублении находился ресторан «Тройка». Петя отвел взгляд от сверкающих окон, за которыми сновали официантки, разносящие заказы.
— Нужно заскочить домой переодеться, — сказал он Мышкину. — Тут недалеко, за пустырем налево, к старой церкви.
Сзади налетел ветер, хлестнул по спинам, подтолкнул, припорошив плечи.
— Я тебя внизу подожду, — сказал Мышкин. — Вдруг у тебя батя дома.
Это вряд ли, подумал Петя. Телефон молчит, что тоже странно. Он на дежурстве и раньше полуночи не явится. Но переубеждать Кирилла не стал.
Он заскочил домой, быстро переоделся в сухую одежду, кинул портфель под стол, потом подумал и перенес его в свою комнату, поставив возле стола. Вынул из ящика тетради, пару учебников, раскрыл их как получилось. Оглядев художественный беспорядок на столе, удовлетворенно кивнул: можно было подумать, что он делал уроки и куда-то на минуту отлучился. Может быть, в туалет.
— Ну что, дома батя? — сразу спросил Мышкин, когда Петя вышел.
— А?.. Да, дома, телек смотрит, там же Поле чудес идет.
— Точно, я и забыл… А чего окна темные? — кивнул Мышкин на два петькиных окна.
— Так свет вырубил. Засыпает после дежурства.
— Ничего не сказал? Ну… что видел кого-то…
— Не, все нормально.
Мышкин облегченно вздохнул.
— Ладно. Идем, пока совсем не замело. Ты же знаешь, куда идти? Ты говорил, что был там.
Петя почувствовал на своей спине испытующий взгляд.
— Да, только к ней не пускают никого. Кроме родичей. Я был под окнами. Чтобы попасть туда, придется постараться.
Мимо прошли трое пьяных мужиков, горланящих что-то про родину, и что она им нравится, хоть и… — дальнейшие слова унес злющий ветер.
— В горбольницу идем, там покажу.
Они гуськом, один за одним свернули на Охотскую, оставив церковь слева и пошли вдоль старых одноэтажных домишек, окна которых были темны, словно люди здесь и не жили, хотя со дворов периодически доносился пугающий рык.
— Видал, крест унесло, — сказал Мышкин, показывая рукой в сторону церкви. Петя посмотрел в ту сторону и увидел темный силуэт деревянной церкви, купол которой вместо креста венчал обрубок. — Не к добру все это… — добавил он.
У церкви, замерев, стояло несколько человек. Кажется, кто-то выл — ветер доносил оттуда горестный стон, всхлипывания и карканье ворон.
Минут через пятнадцать они добрались до больницы. Здание окружал забор из стальных прутьев, при виде которого Мышкин прыснул в кулак.
— Черти что, — сказал он. — Прыгаем? Я подсажу.
Он помог перебраться Пете, потом перелез сам. На территории больницы снег лежал толстым белым ковром — ни единого следа.
— Нужно обойти со двора, потом в дальнее крыло и налево, вокруг него. Крайние окошки на третьем этаже ее. — Он сказал это и явственно ощутил, что за ними наблюдают. Кто-то смотрит на них прямо сейчас и от этого взгляда, ощущения чужого присутствия, у него свело желудок.
— Слушай… — начал было он. — А может… завтра, при свете? Что мы там увидим сейчас?
Мышкин пнул девственную белизну снежного ковра.
— Не ссы. Мы просто посмотрим и все. Никто нас не арестует, это тебе не овощебаза. Здесь даже собак нет. — Он говорил дело, Петя это понимал, но не мог отделаться от жуткого ощущения. Будто он пришел и потревожил покой того, кто совершенно этого не желал.
Справа темнел одноэтажный кирпичный барак, над крыльцом которого висела освещенная тусклым фонарем красная табличка со потеками «Ритуальный зал».
— Морг, — сказал Мышкин. — Он резко дернул Петю за рукав и тот от неожиданности вскрикнул. Сердце его забилось как пойманная в силок птичка.
— Дурак! — в сердцах выкрикнул он.
— Да лан тебе, говорю не ссы! Если хочешь, на обратном пути можно посмотреть. Ты был когда-нибудь в настоящем морге? Я только в «Разбитых фонарях» видал.
Петя сжал кулаки. Тяжелое чувство усиливалось с каждым шагом. Он не понимал, что с ним творится, но было такое чувство, что кто-то держит его за шиворот и не дает ступить.
Наконец, они обогнули задние, отступили от стены на несколько метров и Петя взглянул вверх. Почти стразу же он инстинктивно преградил рукой путь Мышкину, прижав палец к губам.
— Т-с-с! — прошипел он, указывая на окна, жалюзи которых волновались. — Кажется, там кто-то есть.
Мышкин застыл, вглядываясь в темные окна.
Пару минут они стояли молча.
— Не… — тихо сказал Мышкин. — Темно же, кто там может быть?
— Но жалюзи… я видел, что кто-то их тронул.
— Может ветер… — предположил Мышкин. — Или… уборщица.
Петя посмотрел на него и тот сразу признал:
— Ну вообще, да, какой ветер. И уборщица в темноте вряд ли убирает.
— Если нас заметят, — начал было Петя, — то…
— Ничего не будет. Думаешь охранник побежит нас ловить? Делать ему нечего в такую бурю.
— Что будем делать?
Внутри больничного дворика ветер не так завывал и они слышали друг друга гораздо лучше.
— Ты забыл, — удивился Мышкин, — зачем мы сюда пришли?
По правде говоря, Петя думал, что это Мышкин уже забыл, зачем они сюда пришли. Но оказалось, что он все помнит и отступать не намерен.
Жалюзи снова шелохнулись. Петя схватил Мышкина за руку. Примерно посередине окна белые дрожащие полосы раздвинулись и меж них, точно призрачное видение, показалось лицо, смутно знакомое Петру и оттого еще более жуткое, будто мертвец явил свой лик непрошеным визитерам.
Петя отшатнулся, его ноги подогнулись, но Мышкин удержал его. В следующее мгновение он и сам попятился, схватившись за голову.
Не удержавшись, оба осели в снег и если бы белое лицо продолжало смотреть на них, скорее всего, Петя потерял бы сознание от страха — его желудок наполнился ледяным мраком, голова гудела, а в глазах пылали серебряные искры снежинок. Он готов был провалиться сквозь землю.
— Вот… черт! — медленно произнес Мышкин, даже не делая попыток подняться. Кажется, его тоже проняло. Какая-то неведомая сила прижала их к холодной земле, не давая возможности даже шевельнуться.
В этот момент в палате вспыхнул свет. Жалюзи задвинулись и с них тотчас гора упала.
— Валим отсюда, — прошептал Петя.
— Стой… стой, погоди, — Кирилл держал его за руку.
— Она… оно нас видело. Кто это? Ты успел…
— Может это она? — спросил Мышкин, потянув Петю в тень.
— Кто — она?
— Ну… эта… Саша.
Петю передернуло. Он только об этом и думал, что это могла быть она.
— Представляешь, если это она? Значит, врачи что-то скрывают, и не говорят, что она уже встает. А может, она встает, когда никто не видит, — продолжил Мышкин, не сводя взгляда с окна.
— Ты… ты хочешь сказать, что она нас видела? — теперь Пете стало совсем страшно. «И она уже не совсем такая…» — подумал он. — «Не совсем такая, как была…»
— Мне кажется, она хотела нам что-то сказать, — заявил вдруг Мышкин. — Еще чуть-чуть и открыла бы окно.
— Ты идиот, — сказал Петя. — Она же ребенок, а там был взрослый… кто-то высокий. И лицо… почему такое…
— Мертвое?
— Да.
— Если бы ты три года пролежал в коме, думаешь, был таким розовым как сейчас? — не унимался Мышкин.
Они поднялись из снега и наблюдали за окнами из тени. Примерно через десять минут свет погас. Еще полчаса они тщетно пытались обнаружить хоть малейшее движение жалюзи. Ничего.
— Все, уходим, — сказал Петя. — Бесполезно.
— Нет. Уговор дороже денег, — сказал Мышкин. — Одно фото.
Петя хотел было закричать, что даст он ему это фото, но потом вспомнил, что единственная фотография Саши улетела вместе с бутербродом.
— Мы туда проберемся, — сказал Мышкин. — Я знаю, как. Идем.
Петя обернулся на окна. Меж недвижных белых полос жалюзи ему мерещилось жуткое белое лицо. Усмехаясь, оно облизывало стекло своим длинным раздвоенным языком.
Быстрым шагом они пересекли дворик, обогнули больницу с внутренней стороны. Слева находилась освещенная парой лампочек рампа, а на прилегающей стоянке замерли кареты скорой помощи.
— Понял? — тихо спросил Мышкин.
— Нет.
Тот покачал головой.
— Ну ты и дурень. А еще батя коп. Учись у воров, салага. Сейчас привезут очередного бомжарика или еще кого, пока покурят, выяснят, сюда ли его привезли, может нужно было в другую больницу, будут ли принимать или скажут, везите назад, где взяли, потом оформление — и все это время есть шанс проскочить. Двери открыты, никто особо не ожидает, что два малолетних придурка будут брать больницу на абордаж.
— Абордаж?
— Ну, штурмом, то есть.
— А если нас поймают?
— Ну и что. Это же не ментовка. Бить не будут. Скажем, мамку искали. Главное, сделай грустные глаза. Смотрел «Хатико»? Впрочем, они у тебя всегда такие. Девки любить будут.
Петя не сразу понял, за что именно его будут любить девки, он пока особо и не хотел никакой любви.
— Они не поверят.
— Еще как поверят. Мол, одни остались, потом назовем, если что… твою фамилию, понятно, что здесь такой нет. Если не лень им будет, посмотрят в журнале, ответят, что нет такой, если и привезли, то не сюда. И отпустят.
Петя покачал головой.
У пропускного пункта раздался сигнал, они увидели, как шлагбаум открылся и к ним направилась скорая помощь с синим маячком.
— Ай, черт с тобой! — сказал Петя. — Вдруг тебе не показалось и она действительно просила о помощи. Может, ты и прав.
— Конечно, прав, — сказал Мышкин. — Прячься, быстрее, подъезжает! — Они скользнули за угол рампы и присели.
Микроавтобус зашуршал шинами совсем близко. Хлопнула раздвижная дверь. Прозвенел звонок.
— Что там у вас?
— Попал под машину, множественные переломы, травматический шок и, кажется, еще пневмония.
— Трезвый?
— А что, сегодня есть трезвые?
— Ясно. Выгружай.
— Сам выгружай. Я уже двенадцать часов на ногах.
Кто-то ругнулся.
— Ага, давай-давай.
— А чего он такой страшный? Господи… что это с ним?
— А кого ты хотел увидеть, на погоду посмотри!
— Пойду позову кого-нибудь. Может лучше его в инфекционку, что-то я сомневаюсь, что нам нужны такие.
— Давай, зови, я пока покурю, — ответил усталый мужской голос.
Они слышали, как мужчина чиркнул спичкой, закурил, потянуло сигаретным дымом, а потом он закашлялся. Сильно, надрывно — словно кто-то разрывал его легкие изнутри.
— Слыш, Тимофеич, тебе бы самому проверится не помешало, — раздался голос из дверей больницы.
— Вот закончу смену и поеду домой лечиться, — ответил тот.
— Ладно, кури, пойду за Петровичем, куда-то он запропастился.
— Давай, только побыстрее.
Мышкин аккуратно выглянул из-за рампы.
— Никого, — шепнул он. — Бежим, пока он не вернулся!
Одним движением он влез наверх и подал руку Петру.
Они оказались на освещенной рампе, словно на сцене, но отступать было поздно. Краем уха Петя слышал кашель фельдшера из-за скорой и что-то в этом кашле было тягостно-обреченное.
Они скользнули в открытую дверь, над которой висела размашистая надпись печатными буквами: «Приемное отделение. Посторонним вход запрещен»



Глава 39

1 ноября 2014 года
Огромная, мощная, издали похожая на армейский БТР машина легко преодолевала снежные заносы на дороге, окруженной с обеих сторон мрачным черным лесом. Андрей впервые управлял таким монстром, поэтому не рисковал давить на газ. Множество выключателей, рычажков, индикаторов на панели сбивали его с толку, хотя с главным — как приводить машину в действие, он разобрался быстро. Здесь, прямо как в топовых внедорожниках стояла коробка-автомат: от водителя требовалось давить педаль, да слегка придерживать руль, оснащенный отзывчивым гидроусилителем.
Судя по индикатору топливного бака, машину перед выездом заправили под завязку.
— Ты как? — спросил он Машу, мельком глянув на нее.
Она кивнула на телефон, лежащий в нише для перчаток. Андрей обнаружил его в кармане водителя, телефон был заряжен и работал, но сеть отсутствовала.
— Как только доберемся до места где есть связь, нужно звонить в полицию, — сказала она.
Андрей всматривался в яркий узкий коридор света фар. Его не покидало ощущение, будто он ехал этой дорогой пять минут назад, только в обратном направлении. Только снега не было. Он обдумывал ее слова.
— И что мы скажем?
Она взяла в руки мобильник, нажала на большую кнопку, посмотрела на экран и снова положила аппарат на место. Эту операцию она проделывала уже третий раз.
— Что? Неважно, что. Два трупа. Институт захвачен террористами, которые что-то замышляют. Мы не знаем, что именно, но выглядит все это ужасно. Они должны знать, что делать. Должны принять меры. Это уже не наша забота.
Машина, чуть покачиваясь на снежных перекатах, плыла по пустой дороге как огромный трансатлантический лайнер. Он держал скорость на отметке 40 км/ч, не рискуя разгоняться быстрее. Дорога виляла змейкой. Удержать такую массу в случае соскальзывания будет невозможно. В салоне довольно приятно пахло, тем не менее, в салон проникала вездесущая гнилостная вонь, усиливающаяся с каждым километром.
— Сегодня вечер пятницы. Как думаешь, кто нам поверит? Например… — он хотел сказать, «твой муж», но вовремя прикусил язык, — …например, они спросят, кто мы такие, мы ответим, что участники тестирования вакцины от гриппа. Расскажем, что видели своими глазами. Но, вспомни… даже ты мне не поверила. И есть еще, гораздо более важное…
— Что? — тревожно спросила она.
— Они могут быть сами заражены. Мы предупредим их, они узнают, что кто-то смог вырваться. Лукин этого никак не предполагал, он абсолютно уверен, что институт полностью под его контролем. Он оставил Золотова вместо себя, и… профессор тоже должен был пополнить их ряды.
Маша в отчаянии посмотрела на телефон.
— Золотов нас видел, а значит, ВИДЕЛИ И ОНИ, — сказала она.
— Он не видел, что мы уехали. Если мы сейчас предупредим их, дадим знать, что нашли телефон и катим в город, нас обязательно встретят.
— А если ФСБ? Позвонить в Москву? На телевидение… кто-то же должен заниматься экстренными случаями, когда все выходит из под контроля?
— Кто-то должен… — задумчиво произнес Андрей, — только не в пятницу вечером, когда вся страна смотрит «Поле чудес».
«Сектор приз на барабане! Похоже, вы счастливчик. Я предложу вам миллион рублей и мы не будем открывать этот таинственный черный ящик».
В глубине души она понимала, что Андрей прав.
Позвони она сейчас мужу, этому деспоту, монстру во плоти, ревнивцу и самодуру — что она услышит? О, да! Она знала, что услышит: «Где, ты, сука, ездишь так поздно?! Кто это там в машине, дай трубку водителю немедленно. Какой теракт? Ты рехнулась? Вирус? Если тебя не будет максимум через полчаса и я не увижу кредитку в своих руках, пеняй на себя, поняла? Никто тебе не поможет, никакие отговорки, слезы, родители и сынок твой тебе тоже не поможет, ясно?»
Вот что она услышит. Его голос звенел у нее в ушах, она дернулась и ударилась головой о стекло.
— Все нормально? — Андрей чуть сбавил скорость и положил свою руку поверх ее.
— Извини… наверное, ты прав, — сказала она тихо. — Нам никто не поверит. Мы ничего не сможет сделать. Пожарники не примут заказ, ничего не звенело. Санэпидстанция? Это смешно. ФСБ? Они, конечно, нас задержат… до утра. Но утром может быть поздно.
— Мы сможем, — уверенно сказал Андрей.
Она вопросительно посмотрела на него.
— Для начала найдем наших детей.
Андрей коснулся кнопки включения радио — тотчас вспыхнула голубая панель радиоприемника, но из колонок раздалось шипение. Он тронул кнопку автопоиска. Прошла минута, вторая — ничего. Пустой белый шум, перемежающийся всплесками помех.
Неожиданно радио ойкнуло, поперхнулось. Громкий звук раздался в машине и тут же умолк, но автоматика подстройки вернулась к сигналу, очистила его от шума, усилила и выдала в колонки: это был юношеский голос, может быть, голос студента, явно не обладающего ни тембром, ни навыками профессионального диктора. Он взволнованно выплескивал в эфир сумбурный поток слов.
Они замерли, вслушиваясь в трескотню и едва различимую речь из темноты.
— …оже, из-за се…жной …ури накрылась телебашня… а… уст…влено обрудвание …стных станций и тпрь я… мазафака единственный в городе, кто п. редает с. час в …фир. — Машина въехала на пригорок и стало слышно куда отчетливее: — благодаря нашим китайским друзьям, у которых я купил эту радиостанцию. Понятия не имею, слышит ли меня сейчас хоть кто-нибудь, я вещаю в FM-диапазоне на частоте 101.5, просто у этой железяки всего одна частота, хаха! И это, мои невидимые радиослушатели, запрещено. В любую секунду могут заявиться менты и тогда мне капец. Если вы меня слышите, можете мне позвонить в эфир, мой номер, — он продиктовал свой мобильный, — всегда свободен, мне вообще редко кто звонит, но вы не стесняйтесь, тряхнем стариной, потому что я боюсь, что и связь скоро отключится, как отключилось радио, а телевизор работает только у тех, кто провел себе кабельное. Интернет вроде как работает, но на самом деле — все висит, ни туда ни сюда уже третий час. Вот что значит, один провайдер в городе. Но даже фотку в Инстаграм отправить не получится, связь есть, но ни черта не грузится.
Раздались сильные помехи, голос парня поглотил треск и электрические разряды. Маша постучала по приемнику.
— Бесполезно, скорее всего, авария, раз на телебашне что-то.
Они ехали минуту, слушая невнятные обрывки слов. Когда машина взяла левее, речь снова стала членораздельной.
— … и мне пыталась дозвониться девушка, Алла или Анна, я не расслышал, очень плохая связь и… (снова помехи, всхлипы, шум ветра) связь оборвалась. Я попробовал позвонить родителям, но связи нет. Так что, теперь даже дозвониться до меня у вас не получится. Но я рад, что хотя бы девушка Алла или Анна меня сейчас слушает. Поэтому я буду говорить типа только для нее.
Маша наклонилась к приемнику.
— И мы еще тут. Говори, давай…
— …я не припомню такой непогоды, да еще все сошлось, эта вонь, как будто на свалке что-то взорвалось или произошла утечка газа. Потом, из окна моей квартиры видно, что у старой церкви собрались люди, там рухнул крест и кажется кого-то этим крестом накрыло. Когда было чуть светлее, я видел это, теперь вообще ничего не видно, сильная метель. С вашего позволения, я отлучусь и сделаю себе кофе. Хотя нет, кофе чуть позже. Сначала я должен вам рассказать, что мне позвонил мой товарищ вечером, еще до отключения и рассказал, что видел, как из городской диспетчерской, это кто не знает, на Лермонтова, выбегают люди в панике. Он живет как раз в том доме, на… нет, не буду говорить, на каком этаже. Короче, он курил, когда раздались крики и целая толпа женщин выбежала на улицу. Они выглядели как сумасшедшие. Кричали, размахивали руками, а потом через полчаса приехала полиция. Все бы ничего, там периодически выбегают плачущие работницы, так их доводят, но в этот раз они были без курток, выбежали на мороз кто в чем был и понеслись по городу как умалишенные. Городской портал написал, что там несчастный случай, но потом и эту новость убрали, как будто ее и не было.
Андрей посмотрел на Машу, но она молчала.
— Короче, — продолжал новоявленный ди-джей, войдя во вкус, — власти явно что-то от нас скрывают. Приехала полиция, туда вошли трое полицейских, но никого не выводили и не выносили. Странно, да? На всякий случай предупреждаю вас, я веду нелегальную передачу на китайском приемнике, если меня засекут, то могут и оштрафовать. Хотя, кому я нужен, слишком много чести. Кстати, меня зовут Боря, можете так меня и звать. Если вдруг в дверь постучат, я скажу, что понятия не имел, что эта штука работает, просто баловался. Как думаете, поверят?
Андрей покачал головой:
— Не поверят, Боря. Но ты продолжай. Говори дальше. Пока не постучали.
Боря продолжал, упиваясь своей неожиданной свободой — он был похож на попугая, который обнаружил, что умеет говорить, и слова лились из него широкой полноводной рекой.
— На одном из форумов появилось сообщение, что в диспетчерской произошло убийство, причем что-то жуткое — кто-то из клиентов зарезал одну из работниц. Но когда я обновил страницу, сообщение пропало, я даже скрин не сделал. Вот тупица, да? Да, Алла, признаю, я тупица. Может быть, кто-то пошутил, но как говорила моя бабуля, нет дыма без огня, а ночи без дня. Короче, я вам так скажу, в городе какая-то ерунда творится, мало того, что все вырубилось, такое и раньше бывало, там же у них все на соплях держится. Так еще и вонь… я попробовал выйти покурить на балкон и не смог даже затяжку сделать. Тухлятина и мертвечина. Вот чем несет. Может быть, это все как-то связано с фермой, может, тот, кто отвечает за телевизионную антенну там с ума сошел от вони — все-таки башня гораздо ближе к свалке, чем я.
Андрей чуть надавил педаль газа. Ему стало казаться, что они не успеют. Что-то должно случиться. Зачем поехали в город автобусы с участниками группы тестирования? Это очевидно — чтобы вирус вырвался наружу. Захватить стратегические объекты. Впрочем, что их захватывать? Достаточно просто войти и распылить содержимое пузырька — вытряхнуть его на пол, под ноги, разбить — что угодно. Вирус срабатывает в течение часа. На некоторых людей медленное, на некоторых быстрее. По отношению к чужакам носители вируса становятся агрессивными.
Словно в подтверждение его слов они услышали голос Бориса:
— Я все же рискнул выкурить сигарету на балконе, потому что моя девушка не любит запах сигарет. Она должна была прийти час назад, но почему-то задерживается. В разных концах города слышны сирены скорой помощи, их довольно много, но… больница-то у нас на западе, и оттуда как раз почти ничего не слышно. Как будто скорая едет на вызов, да там и остается вместе с больными навсегда.
Вдруг из колонок раздался нечленораздельный крик. Андрей дернулся, Тигр вильнул, а Маша снова стукнулась головой о стекло.
— Что это?! — тихо спросила она.
С полминуты в колонках был слышен только шум. Потом Боря шепотом сказал:
— Кажется, наверху кого-то грохнули. Там снимает квартиру студент из меда, нормальный паренек, не знаю как его зовут. Кажется, Дэн. Несколько раз он стрелял сиги и мы вместе курили на лестничной клетке. Да, точно, Дэн. Я еще придумал ему прозвище «Сяопин». Сяопин простыл и пару дней не ходил на лекции, слушал Нирвану и эту, как ее… Буланову, точно, странные вкусы, надо сказать. А теперь, кажется, наш друг кого-то грохнул и я подозреваю, что это его подружка. Не знаю как ее звать. Ничего такая деваха. Они вместе учатся, но она живет в общаге, а он снимает хату. Т-сс… слышите? Был сильный удар, потом сильный крик. Женский. Я чуть не обосрался, честно… кто-то упал. Вот прямо над моей головой и я подумал, что они, может, слышали, что я тут говорю. Вы же знаете нашу шумоизоляцию. Когда они там трахаются, я по звуку могу угадать, в презервативе или без. Черт.
Снова тишина.
— Нужно ехать быстрее, — сказал Андрей, озираясь.
Маша снова взяла телефон.
— Я позвоню ему, как только появится хоть одна палка, — сказала она. — Ноль, ноль делений, — покачала она трубкой.
— А нет… нет… кажется, студентка жива. Я услышал ее голос, приложил ухо к батарее. Она там стонет, но жива. Вот же скот. А по нему и не скажешь. Щупленький такой, интеллигентный. Хотя из таких и вырастают монстры. Кто-нибудь меня слышит? Эй, люди, что мне делать? В ментовку не позвонить. Пойти, может быть, спросить, все ли у них нормально? Может быть, она поскользнулась и упала. Нужна помощь, а я тут сижу как мудак, придумываю себе истории.
Было слышно в колонках, как он стянул с себя микрофон и положил его на стол.
— Ладно, я включу вам музычку, а сам схожу гляну, что там, — сказал он откуда-то издали. — Что вам поставить? А… вот, нашел, ловите отличную песенку «Carry on My Wayward Son» в исполнении группы Kansas. Вы ее узнаете, стопудов.
Машину наполнили чистые и тревожные голоса заставки сериала «Сверхъестественное».
— Вот черт! — сорвалось у Андрея. — Глянь на трубу!
— Один… одно, стой, стой! — телефон в Машиных руках запрыгал словно живой.
Андрей притормозил, машину повело и шеститонный джип едва затормозил в метре от дерева, чудом избежав столкновения.
— Набираю.
Послышались гудки. Один. Второй. Третий. Четвертый.
— Ну давай, — сказал Маша, нетерпеливо постукивая свободной рукой по бардачку.
После шестого звонка трубку сняли.
— Алло. Кто это? Говорите, я вас не слышу! Алло!
— Эй, — закричала Маша. — Боря, Боря не ходи туда! Не ходи наверх, не надо! Иди домой, ты слышишь? Не надо никому помогать. Иди и продолжай передачу!
— Кто говорит? Я не слышу, алло… чертова связь…
Они услышали звук квартирного звонка.
— Дай мне, дай! — Андрей взял у нее трубку. — Борис, не звони туда. Вали домой. Слышишь? Ты, эй! Боря! Гад!
Андрей включил громкую связь.
— Алеся, ты звонишь? — Раздался голос ди-джея. — Я тебя не слышу. Или кто-то из радиослушателей балуется? Короче, нет связи, друзья. Связь не работает. Ладно, я спрошу, что тут у Дэна стряслось и скоро продолжу трансляцию. Помните мою волну? Так… сейчас…
Андрей хотел сказать, что помнит и слушает Канзас прямо сейчас. Слышит эту чертову песню и понимает, что ни Дин ни Сэм не придут на помощь Боре. Никто ему не поможет.
Дверь открылась. Странно, что он не положил трубку, может быть, рассчитывал договорить после.
— Э… Дэн? — услышали они вопрос. — А что это с то…
Раздался удар, всхлип, ругательства. А после громкий звук разлетающегося вдребезги аппарата превратил весь ужас, что происходил на расстоянии двадцати с лишним километров в зловещую тишину.
Они посмотрели друг на друга.
Радио выдало заключительные аккорды и солист пропел слова, прозвучавшие как приговор: «Больше не поплачешь, друг, о своей нелегкой доле…»



Глава 40

1 ноября 2014 года
Два темно-синих невзрачных микроавтобуса марки Мерседес пересекли городскую черту еще затемно. Двадцать шесть человек, не считая двух водителей, начальника охраны НИИ Рената Газзаева, — он сидел рядом с водителем первого автобуса. На месте пассажира второго микроавтобуса замер начальник лаборатории Илья Лукин. Он был одет как и все остальные участники группы — в теплый лыжный костюм неброской расцветки.
Он чувствовал удовлетворение. По крайней мере, настолько, насколько это позволяло новое для него ощущение единения с чем-то высшим, несравнимо могущественным и грандиозным.
Вот как оно выглядит, — думал он, с безразличным спокойствием разглядывая облезлые силуэты деревьев, заснеженную дорогу, петлявшую между ними, серое мрачное небо и черных ворон, испуганно срывающихся с насиженных мест по мере продвижения машин.
Странное ощущение. Он видел эту картину по дороге на работу и назад уже много раз, — сотни, если не тысячи. Но сегодня он смотрел на все это совсем другими глазами. Чужая, враждебная природа, окружение, которые теперь не вызывало в нем совершенно никаких чувств кроме одного — он должен вырваться за пределы этого города и захватить весь мир, поработить и уничтожить все живое, все, до чего можно будет достать. Любыми способами. Ничто ему не помешает осуществить планы. Разве что… небольшое недоразумение, досадная мелочь… этот Лосев…
Его мозг работал четко и ясно. Он ощущал каждого сидящего в автобусе как часть себя и себя как часть целого, неизмеримо более древнего и опасного, нежели та оболочка, которую удалось подчинить своим целям.
Эксперименты над собой стали частью его образа жизни со студенческой скамьи. Подобно Эммериху Ульману, доктору и соратнику знаменитого Луи Пастера, упросившего вколоть ему вакцину от бешенства Rabies virus, чтобы доказать ее эффективность, Лукин пробовал на себе все, что синтезировала лаборатория под его руководством.
Сначала им двигал научный интерес. Каждый раз нажимая на поршень шприца, он сочинял научную статью, представляя, как она будет выглядеть в журнале «Вопросы вирусологии» или «Молекулярная генетика, микробиология и вирусология». Его фото слева, краткая биография и достижения, далее сухой научный текст, который непременно вызовет жаркие дискуссии, споры, и, конечно же, зависть коллег. Зависть. Обожание. Злобу. Ненависть. Преклонение.
С каждым разом его эксперименты становились все опаснее. Он уже давно не удовлетворялся вакцинами из ослабленных или мертвых вирусов, их оболочек или обработанных структур. Теперь Лукин, имевший практически неограниченные финансовые возможности и одну из лучших лаборатории в России, синтезировал вакцины с помощью генной инженерии — он перепрограммировал сами вирусы!
В некоторые моменты, наблюдая в микроскоп за результатами своего труда, он чувствовал себя богом. Но разве акт творения может быть достаточным, если не раствориться в нем до конца? Не принять самого себя и не сделаться частью того мира, непостижимого и манящего, живущего по другим законам, чужого, пугающего. Похожего на бесконечный космос.
Исследуя структуру вирусов, он часто задавал себе вопрос — живы или мертвы эти мельчайшие структура, чувствуют ли что либо или же словно камни, лишены возможности сознавать себя.
В одной из статей он поставил вопрос, что по крайней мере часть вирусов могла быть занесена на Землю из космоса. Вирусы могли пережить экстремальные условия вакуума, жесткой радиации, экстремальных температур и падения на планету. Они выжили там, где ни один живой организм не справился.
Они были совершенны и прекрасны.
Рекомбинируя белки, изменяя генетическую структуру вируса, он искал ключ, возможность задать вопрос и услышать ответ от самого древнего существа не только на планете, но и во всей вселенной, раз уж никаких инопланетян и сигналов из космоса до сих пор не обнаружено.
Кто знает, если инопланетяне давно среди нас, но мы просто не можем их понять. Мы не слышим их. Как одержимый он бился над этой задачей.
Пока…
Эта девочка, девочка в детском саду после укола впала в кому. Он не смог заполучить ее отца, зато с ней все получилось как нельзя лучше. Целых три года плодотворных экспериментов.
Тогда-то он и услышал голос. Чей-то голос. Оно говорило голосом девочки, но… кроме голоса, было что-то еще. Жуткое, запредельно иное, оно смотрело на него из темноты. Из холодного мрака бесконечного космоса.
Для активации вирус использовал ее кровь. Кровь, которой не было ни у кого. Людей, носителей такой группы крови во всем мире оказалось всего несколько десятков человек — не больше. Откуда взялись эти люди, почему их кровь не обладала резус-фактором, никто объяснить не мог.
Два года ушло на то, чтобы препарат на основе вируса и белков ее крови получился стабильным и мог в течение часа встраиваться в высшую нервную систему человека, делая его послушной частью одного целого. Люди научились бороться с вирусами, но теперь у них не было шансов. Потому что люди сами стали вирусами.
Самую важную часть задачи он выполнил.
Препарат под видом вакцины ушел в производство. В понедельник, если ничего не произойдет, три мощных завода, один под Петербургом, второй в Зеленограде, и третий недалеко от Владивостока, начнут производить десятки тысяч литров самого опасного на свете вируса.
Но что дальше? Когда он первый раз задал себе этот вопрос — что будет дальше, какова конечная цель, ЧТО ОНИ ХОТЯТ, его сразила жуткая головная боль. Мозг пронзило раскаленной иглой. И какая-то часть его, которая еще могла подавать сигналы тревоги, критически мыслить, подвергать идеи и мысли сомнению, тревожиться, в конце концов, пугаться, — отключилась навсегда. Сгорела. Была уничтожена как вредоносная.
Он перестал задавать вопросы. Он освободился.
Глядя на запачканный номер впереди идущего автобуса, он не испытывал никаких чувств, кроме одного — вырваться как можно быстрее. Потому что если производство сорвется, весь план может рухнуть.
Лукин знал, что подписанные электронной подписью директора НИИ результаты экспертизы никто не будет перепроверять. Но существовала небольшая вероятность, что какой-нибудь особо ретивый контролер или заводской лаборант почувствует странности в его формулах и наборах реактивов, по крайней мере он сам точно обратил бы на это внимание. Препарат готовился с использованием плазмы человеческой крови, некоторые манипуляции в центрифуге с добавлением модифицированного белка могут вызвать вопросы. Однако, Лукин надеялся, что вряд ли у кого хватит ума сопоставить сложнейшие расчеты в сопроводительной документации, которые он подделал, с технологической картой производства. Никто, скорее всего, не будет этим заниматься, когда на кону десятки миллионов долларов прибыли.
На случай, если все же по каким-то причинам план не удастся, один из микроавтобусов, а именно тот, в котором он ехал сам, после важной остановки в Огненске на ночь, где им предстоит серьезное мероприятие, продолжит путь к столице, чтобы прибыть туда, с учетом плохой погоды, примерно в три часа ночи.
Он не знал, что это за мероприятие, но то, что важнее его на сегодняшний день ничего нет, понимал четко и ясно. Поздно вечером он с группой должен быть в новом здании Церкви Судного дня, чтобы…
Второй автобус останется в городе, у каждого члена группы свое задание. К утру понедельника город должен оказаться под полным контролем. Некоторые сознательные граждане, которые успели сделать прививку, поддавались воздействию вируса медленно, некоторые вовсе не поддавались. Чтобы они не подняли тревогу, не сорвали экспансию, следовало их нейтрализовать. То есть, попросту — убить. В институте было время понаблюдать, смог вирус побороть иммунную систему человека и получить над ним полный контроль, или же нет (два человека оказались невосприимчивы), в городе времени на наблюдение не будет. Утром, все, на кого вирус не оказал воздействие должны быть уничтожены. Иначе город будет взят в плотное санитарное кольцо, вырываться из которого, Лукин прекрасно знал об этом, будет невозможно.
Внешне Огненск после полного заражения практически не будет отличаться от обычного городка. По крайне мере, первое время. Человеческий инстинкт будет продолжать заставлять людей ходить на работу, в бары, выпивать, заниматься сексом, завтракать, обедать и ужинать — но все это станет им пресно и обрыдло, жизнь потеряет вкус, цвет ее станет серым и непритязательным, пока наконец не померкнет вовсе.
Что будет потом? Он не задавал себе такой вопрос, потому что все эгоистичные порывы, свойственные обычному нормальному человеку в нем умерли, оставив место тупому необузданному стремлению поглощать, пожирать все вокруг себя. Хотя, может быть, он, наконец, стал тем, кем был всегда по своей истинной природе?
Они въехали в город. К тому моменту, когда автобусы добрались до центральной площади, где хмурый Ленин указывал рукой в сторону свалки, водители нанятых автобусов перестали коситься на их странную нелюдимость. Они перестали задавать вопросы. Им теперь вообще не обязательно было рот открывать.
Миновав развилку, они съехали на небольшую пустующую стоянку городского рынка.
Лукин посмотрел на часы. Все это время его грызла одна мысль, что не хватает двух человек из группы. Они присутствовали в актовом зале на заключительном собрании, окончившемся расправой с парочкой особо стойких человеческих особей, не воспринявших вирус, он видел их и позже в гардеробе, видел сам, видел Газзаев и еще человек десять, и никто ничего не заподозрил. Они были со всеми заодно, никаких сомнений в их полном подчинении.
Но потом… они просто пропали. Исчезли.
Будь у него больше времени, можно было попробовать найти их, проследить по камерам, возможно, они зашли в какую-то комнату или кабинет и оказались заперты. Тогда почему не подали сигнал тревоги? Не попросили помощи. Возможно, не освоились. Но им и не нужно осваиваться. Вирус сам все делает. Все что ему нужно. Он не спрашивает совета, не нервничает, не ищет оправданий или смысла — просто действует по одному ему известному плану.
Это происшествие вряд ли могло быть проблемой если бы не одно но. Пропал отец девочки. Той самой девочки. Когда его исследования зашли в тупик, это произошло лет пять назад, он вспомнил о странном случае из студенческой практики. Не составило особого труда поднять больничный архив и найти фамилию пациента — Андрей Лосев. Он стал искать встреч, но незаметно это сделать было проблематично, только под видом ежегодных вакцинаций. К счастью, Лосев был весьма любопытным и жадным до сенсаций журналистом, напроситься к нему на интервью не составило труда, а после пригласить на бесплатную вакцинацию. Так он получил свежие образцы крови пациента. А потом выяснилось, что у него есть дочь. Круг замкнулся. Девочка стала ключом ко всей цепочке, она стала катализатором.
И все было хорошо, пока он не понял, что девочка несла в себе угрозу. Каким-то образом она контролировала их всех, он обнаружил это слишком поздно, на исходе тестирования, когда бросить все — означало признать поражение. А этого он допустить никак не мог, как и то, что исход дела всей его жизни зависел от маленькой девчонки, лежащей в коме. Она повелевала ими, хотя вряд ли осознавала свою власть, иначе все бы они, особенно он, давно стали бы трупами.
Лукин трясущимися руками сверял данные, полученные из лаборатории и находил следы ее присутствия буквально во всем — от характерных всплесков электроэнцофалограммы, до… он отказывался в это верить, пока воочию не увидел, — изменения некоторых отрезков ДНК. Открытие повергло его в шок.
Самый простой способ избавиться от проблемы, пока все не пошло наперекосяк, — отключить девочку от системы жизнеобеспечения. И проще всего это сделать матери.
Мать должна убить свою дочь, чтобы защитить его открытие. Отец не так важен, он понял это за два месяца исследований. Несомненно, его кровь была такой же редкой, но кровь дочери, претерпев едва различимое изменение на генном уровне стала ключом к открытию.
Почти шесть вечера. Сбежавший музыкант, этот глупый молоденький идиот, уже заразил мать и всех работниц горячей линии. Заодно прикончил одну, чтобы полиция и другие службы прибыли наверняка, иначе стражей порядка можно не дождаться. Он не сомневался, что мать исполнит приказ в тот же вечер. Девочка в растерянности, испугана, она вообще не понимает, что происходит и пока не осознала свою силу и власть, должна быть уничтожена.
Она слишком быстро учится.
Она слишком быстро взрослеет.
Она слишком любит жизнь.
Он вышел из автобуса.
Опустевший из-за пурги город выглядел серым и унылым. Быстро надвигались сумерки.
Газзаев уже стоял возле автобуса. В его руке была спортивная сумка.
— Церковь Судного дня, — сказал Лукин. — Здесь рядом.
Тот кивнул, потом закашлялся. Не говоря ни слова больше, нахлобучил черную спортивную шапочку на глаза и в одно мгновение скрылся из виду.
— Развези остальных, — сказал Лукин водителю. — Телевышка, радио, сотовый оператор, телефонная станция, водоочистная станция, спецслужбы.
Тот, шмыгнув, отвел слезящиеся глаза и включил поворотник. Мимо Лукина, выруливая на дорогу, медленно проплыл автобус, из окон которого смотрели безразличные лица. Хотя, скорее… голодные лица. Они хотели сожрать весь город целиком. Как и он сам.
Только ему было мало города. Ему нужен весь мир.



Глава 41

Песня закончилась. «Тигр» продолжал стоять в полуметре от заснеженного ствола дерева на встречной полосе движения. Ни единого огонька спереди и позади. Пурга то хлестала наотмашь, сотрясая армейский джип, то отступалась, словно собираясь с новыми силами.
Оба смотрели на телефон, не решаясь нарушить повисшую тишину. Вдруг Боря все-таки ответит, а они за своей болтовней не расслышат что-то важное. Что угодно. Сейчас все было важно. Любая делать из города.
— Надо ехать, — хотел сказать Андрей, но горло пересохло и получилось сказать что-то типа «на-а… их…т…»
Он откашлялся.
— Черт, у него тут есть что-нибудь попить?
Маша взяла телефон, обернулась, подсвечивая экраном заднее сиденье.
— Ого, — сказал она. — Глянь.
Андрей обернулся.
На заднем сидении лежало помповое ружье. То ли водитель забыл про него, то ли наоборот, подъезжая к мрачному незнакомому месту, решил перестраховаться.
Андрей потянулся и взял ружье в руки.
— Неплохо таксисты вооружены, — сказал он хриплым голосам, оборачиваясь. На сидении под плотной тканью нашлось также несколько красных коробок, на крышках которых было написано: «СКМ „Охотничьи“. Калибр 12–70 мм», «Патроны охотничьи. 10 шт».
— Колу нашла, будешь? — сказала Маша, вытаскивая из под сиденья бутылку с красной этикеткой.
Андрей поморщился.
— Давай. Так пить охота, сил нет. — Он сделал длинный глоток, потом открыл дверь. Маша испуганно посмотрела на него — ее волосы тут же растрепало холодным ветром.
— Подожди, я покурю, — сказал Андрей.
Около года назад Андрей подумывал приобрести себе ружье для самообороны — после одной из публикаций о свалке ему стали звонить неизвестные, намекая о возможных проблемах со здоровьем. Он даже упросил знакомого директора охотничьего магазина Герасима Миронова показать, как такой штуковиной пользоваться — они выехали в лес и там Андрей разрядил пару коробок патронов. Однако дело на том и заглохло. Для приобретения требовалась лицензия, то есть разрешение полиции, для ношения же и применения обязателен охотничий билет. И хотя Герасим обещал устроить все за пару недель, Андрей решил, то наличие ружья в конце концов приведет его на скамью подсудимых. Он обязательно кого-нибудь пристрелит. Рано или поздно. Такое желание во время интервью с городскими начальниками разных мастей возникало у него все чаще.
Он вдохнул морозный воздух, проверил патрон в патроннике, снял ружье с предохранителя и прицелившись в согнувшуюся под тяжестью снега ветку, нажал на курок.
Маша вздрогнула.
Резкий отрывистый звук ударил по ушам. Она увидела, как из сумерек метрах в десяти осыпался снег, а за ним рухнула тяжелая ветка. Тотчас с деревьев снялись десятки ворон. Перекрывая гул ветра, они принялись горланить, будто стараясь перекричать друг друга.
— Работает, — Андрей чуть улыбнулся. Наличие ружья стало первой приятной неожиданностью за весь день. Впрочем, ни для кого не было секретом, что многие таксисты вооружены — телевизор прожужжал все уши про банду ГТА, и, судя по полицейским сводкам не всех ее членов удалось переловить. То и дело на водителей совершались разбойные нападения, — за прошлый год в общей сложности было убито одиннадцать водителей. Одних зарезали, других удавили, третьих — выбросили из машин или избили до смерти. Нашли только одного виновного, хотя, разумеется, их было гораздо больше. Поэтому за город таксисты старались выезжать только хорошо вооружившись.
Он выкурил сигарету, прилично замерз, но зато взбодрился. Голова прояснилась. Мысли, текущие вяло, заторможенно — понеслись галопом.
— Ну что, теперь без остановок, — сказал он, нажимая на газ. — Боря молчит?
— Да. — Маша покосилась на ружье. — Ты умеешь им… пользоваться? Думаешь, пригодится?
— Я в этом уверен, — сказал Андрей.
Минут пятнадцать они ехали в тишине, думая каждый о своем. Андрей думал, что шансов очень мало — нужно попасть в город, возможно, их будут ждать — этого исключить было нельзя. Потом доехать до больницы, забрать Сашу. Учитывая, что весь персонал (или почти весь) вакцинирован, вирус подействует на них не сразу. Возможно, они еще в нормальном состоянии. Еще люди. Это нисколько не облегчит ситуацию. Подобру поздорову Сашу они не отдадут и забрать силой ее тоже не получится. Значит, остается только хитрость. Попасть к ней в палату он сможет, но как быть дальше. Переодеться санитаром и вывезти на каталке? Может получится, только наверняка при этом оформляются какие-то бумаги, есть установленная процедура. Нельзя просто так взять и увезти человека из больницы.
— О чем ты думаешь? — спросила Маша.
Он всматривался в колыхание света фар. Город должен был вот-вот начаться. По сторонам угадывались силуэты дач, кривые сараи огородов. Джип еле-еле полз — снег заметал дорогу на глазах. Еще чуть-чуть и даже на этом гигантском вездеходе они бы застряли.
Вдруг радио скрипнуло.
Машина рука метнулась к регулятору громкости.
Андрей посмотрел на часы. Сколько они уже едут? Часа полтора, не меньше, а может быть и больше, учитывая, что сейчас они ползли на пониженной передаче не быстрее двадцать километров в час.
В динамиках сильно затрещало, а потом раздался неожиданный, чистый, хотя и чуть хрипловатый голос ди-джея.
— Простите за перерыв в вещании. У нас сломалась передающая антенна и кто-то занял наши частоты. Сейчас нарушителем занимается полиция, ему грозит… наказание. Это не шутка. В такую погоду, когда все частоты должны быть свободны для экстренных передач, хулиган решил посеять панику среди жителей города. Пока очередной порыв не свалил наспех закрепленную антенну, хочу вам сообщить, что администрация делает все возможное, чтобы наладить связь, восстановить работу общественного транспорта, расчистить снежные завалы. К сожалению, телефонная связь и интернет пока не работают. Власти просят сохранять спокойствие. В помещении церкви Судного дня на улице Дзержинского, вы всегда можете получить горячую еду, чай, кофе. Также призываем всех граждан пройти срочную вакцинацию в помещении той же церкви. Это новая вакцина назального типа — ее достаточно вдохнуть, она подходит и детям грудного возраста и пожилым. Все абсолютно бесплатно. Вакцина предоставлена нашим родным институтом вирусологии, поэтому в ее качестве сомневаться не приходится. Слышите? Я сейчас сам иду туда, потому что погода шепчет, и грипп не дремлет. Вакцины хватит на всех, но все равно поспешите.
Диктор говорил монотонно, словно читал сообщение с экрана-суфлера или по бумажке, при этом совершенно не понимая, что он несет.
— Какая еще вакцина назального типа, что он мелет? — вздрогнула Маша.
— Это они, — сказал Андрей. — Халява, сейчас все кто может двигаться, бросятся на бесплатную еду и чай. А уж получить вакцину, которую не нужно колоть… Господи, помоги нам.
Впереди на обочине показался белый указатель городской черты «Огненск».
— Где сейчас твой сын? — спросил Андрей.
Она покачала головой.
— Дома. Надеюсь, что дома.
— А муж?
Она пожала плечами.
— В пятницу он всегда на дежурстве.
Андрей кивнул.
— Значит, сначала к тебе, заберем Петю и в больницу.
— А если он заражен? — с ужасом спросила Маша. — Я… боюсь…
— Будем надеяться на лучшее…
Тигр въехал в пустой город. По крайней мере, таковым он выглядел на окраинах — низкие одноэтажные домишки, с тянущимися между ними линиями электропередач. От некоторых домов отделялись бесплотные тени и направлялись к центру — там совсем недавно было в рекордные сроки построено новое здание церкви Судного дня. О которой раньше никто ничего не слышал.
Маша сидела, схватившись за ручку возле двери. Она был сильно напряжена, всматриваясь в каждого прохожего.
Андрей хотел было сказать, что, возможно, того лекарства, что она приняла, хватит ненадолго и тогда… А что тогда? Она станет такой же как они. И он не знал, что с этим делать. Поглядывая на Машу, его сердце сжималось при одной мысли, что такой исход возможен и даже больше — скорее всего, так и будет. Вопрос времени. Маша была бомбой с часовым механизмом, только не знала об этом. Она думала, что вирус в ней убит, но Андрей знал, что это не так. Он чувствовал, как химера шевелится в глубине ее организма, подавая едва различимые сигналы СОС — придавленный химической формулой противоядия вирус был оглушен, обезвожен, парализован, но… не погиб.
— Здесь налево, — сказала Маша, судорожно вздохнув. — Господи, только бы он был дома… пожалуйста, господи! Ну пожалуйста… хоть раз в жизни, услышь меня!
Андрей нагнулся, достал бутылку колы и протянул ей.
— Глотни.
Потом нашел ее руку и сжал в своей.
— Я тебя не брошу. Все будет хорошо, вот увидишь.
Она повернула к нему свое лицо. В глазах стояли слезы.
— Что же это происходит, Андрей? Что мы потом будет делать? Как мы от них спрячемся? Они же повсюду!
Ближе к центру поток людей к церкви существенно возрастал — они шли, склонив головы целыми группами. Некоторые оживленно разговаривали, жестикулировали, в основном, молодежь — им было в новинку оказаться в полной изоляции и напоминало игру. Или просмотренные сериалы про нашествие зомбаков.
Движение машин в городе практически отсутствовало — в пятидесяти метрах на желтом светофоре со стороны бара Свобода повернул и исчез полицейский уазик. Андрею показалось, что в заднем зарешетчатом окошке он увидел знакомую шляпу. Нестерпимо захотелось перекинуться парой слов со Стасом, а заодно пропустить пару стаканчиков виски.
— Давай налево и по прямой, там за школой второй поворот между хрущевками, где спиленный дуб.
Он кивнул. Знакомое место. Дуб умертвил неизвестный, подсыпая ему под корни хлорку и срезав у самой земли кору с верхним слоем древесины. Дуб боролся за жизнь почти год, но весной не смог пустить новые побеги. Урода, который убил дерево, так и не смогли найти.
Андрей посмотрел на ружье. Как раз для таких подонков.
Чем глубже они въезжали в город, тем острее становилась тревога. Конечно, на мощной машине, да еще с ружьем он чувствовал себя в относительной безопасности. Но… Маша. Рано или поздно она выдаст его. И тогда все эти люди, мирно бредущие к церкви, в мгновение ока найдут общего врага.
Он решил не думать об этом. Снова накормит ее таблетками. Да, жуткие побочные реакции, как они убедились в кабинете МРТ, зато вирус на какое-то время замолкает, словно пришибленный. Голоса в голове стихают, их повелевающий шепот, заставляющий безропотно выполнять любое действие, смолкает.
Кто-то нашептывает тебе, а ты полностью уверен, что это твои и только твои мысли. Тебе и в голову не приходит, что тобой манипулируют, управляют, повелевают.
В этом, подумал Андрей, всматриваясь в темные улицы, какое-то мистическое сходство с сектой, куда попала Оксана, его теперь уже бывшая жена. Те же голоса в голове, отрешенность, подавленность или наоборот беспричинная эйфория — может быть, адепты этих сект тоже подмешивают своим послушникам какую-нибудь гадость?
Слева сверкнула неоновая вывеска салона игровых автоматов «Фортуна». Каждый месяц, а то и неделю на месте обанкротившихся книжных магазинов, мастерских, небольших лавочек, открывались салоны этой сети. Возле них постоянно толклись темные личности. Люди, выходившие оттуда, напоминали зомби — понурые, с красными глазами, руки безвольно висят вдоль тела, они плелись восвояси под цепкими взглядами плотных охранников.
— Когда успели? — спросил Андрей кивком указывая на новую вывеску.
— Я и не видела, — сказала Маша. — Как же они умудрились в подвале соседнего дома, он ведь жилой…
— Работает круглосуточно, — сказал Андрей.
Маша обреченно покачала головой.
— Даже те, кто никогда не играл, теперь пропадут… как тут не зайти, они ведь даже выпивку бесплатно дают, только крутани рукоятку… здесь поверни. Во двор не заезжай, встань прямо тут, пожалуйста.
Андрей осторожно подрулил к укрытому снегом жигуленку, который казался игрушечной машинкой по сравнению с Тигром. Маша похлопала себя по карманам…
— Вот черт, — сказала она.
— Что такое?
— Ключи. Все наши вещи остались в камере хранения института.
— Иди так. Если сын дома…
Она кивнула.
— Может, мне с тобой пойти?
Она отрицательно покачала головой.
— Спасибо, но я сама. Если что, второй подъезд, двадцать третья квартира.
— Ровно пять минут. Если ты не выйдешь через пять минут, я иду за тобой, — сказал он, нащупывая ружье.
— Хорошо, — сказала Маша и открыла дверь.
Пока она отсутствовала, из дома вышло несколько человек, один, прямо в домашних трениках и майке направился в игровой клуб, остальные, одетые уже потеплее, выходили в сторону церкви Судного дня.
Она вернулась быстрее, взволнованная и даже испуганная.
— Никого нет. Я звонила десять раз, бесполезно. Петя в это время обычно делает уроки и так поздно никуда не выходит. У него особо нет друзей, — словно оправдываясь, сказала она. — Он немного стеснительный и…
— Где он может быть? — прервал ее Андрей. — Может у отчима на работе, если друзей нет. Не в кино же он пошел.
— Исключено. Он никогда не берет его на работу. Кино разумеется, тоже, кто его пустит? — она беспомощно оглянулась. Проходящие мимо прохожие пялились в окна громадного джипа и Андрей успел уже сто раз сказать спасибо отличной тонировке. Никто не рисковал приближаться к огромной мрачной машине слишком близко, но внимание она приковывала однозначно.
— Думай, Маша, сосредоточься, — он коснулся ее плеча. — Без паники. Может быть, пошел к одноклассникам уроки делать или в игрушки поиграть? Или есть увлечения, о которых ты догадывалась, но боялась себе в этом признаться? Мы, мальчики, иногда можем неплохо хранить тайны.
Она испытующе посмотрела на него.
— Я… я не знаю. Вроде бы, нет ничего…
Андрей подумал, что тоже не сможет попасть домой, а значит и переодеться, взять запасной мобильник со всеми контактами, ноутбук, выпить кофе, в конце концов…
— Кажется, его доставал одноклассник… по фамилии Мышкин.
— Мышкин? — спросил Андрей. — Знакомая фамилия.
— Не самая редкая. Я видела мельком запись в его дневнике… — она потупила взор. — Что… нужно решить вопрос с Мышкиным. Так у него было написано. Я допытывалась, но он же как партизан.
— Да, это мы умеем и практикуем, — вздохнул Андрей. — Знаешь, где искать этого Мышкина?
— Они живут в бараках за мукомольным заводом. Мы проезжали там с Петей на автобусе и он показывал мне рукой на окна. Вернее, разбитое окно на первом этаже. «А вот там Кирилл Мышкин живет», — сказал он мне. — «А его папа пять раз в тюрьме сидел». Это я хорошо запомнила.
Андрей завел двигатель.
Проезжая через город, они вновь увидели ручейки людей, стекающихся к новой Церкви. Люди шли и вели с собой детей, стариков, катили санки и яркие пластиковые дощечки для катания с горок. Настроение, несмотря на непогоду и отключение связи, у людей было приподнятое. Общая беда сближает. То тут, то там вспыхивали бенгальские огни. Машин практически не встречалось, даже на джипе, больше похожем на БТР, они едва преодолевали снежную кашу на дорогах.
За старым мукомольным заводом, стоящим в Огненске со времен царской России, начинался квартал жутких бараков, этакое гетто в гетто, если принять во внимание, что и сам город находился в плачевном состоянии. Без удобств, туалет на улице, газ в баллонах, прогнившие перекрытия, постоянно текущие стены и потолки, — эти двухэтажные строения держались на честном слове. Из осыпающихся стен торчали пучки соломы. Власти который год обещали переселить людей из аварийных домов, но денег не это не было.
— Вон, — указала Маша на светящееся голубым окошко. — Это оно. Точно.
Андрей затормозил. В любое другое время он не стал бы выходить здесь из машины. Криминальный район, который даже сами жители предпочитали обходить, или, если совсем никак — проезжать без остановок на такси или автобусе.
— Посиди в машине, — сказал Андрей. — Я сам спрошу. Как его звать?
— Кого? Мышкина? Кирилл.
Андрей вышел из джипа, оставив двигатель включенным. Осмотревшись, он по сугробам дошел до дома. Из открытой форточки донеслось: «…вы моя умница, таких женщин еще поискать в Коврове. Я хочу предложить сыграть вам в суперигру! Все заработанные призы я оставляю вам. Хотя что там у вас — хлеборезка. Хм… Ваше право отказаться, но… вы готовы сыграть со мной в суперигру?»
— Давай, жирная курица! — раздался хриплый пьяный голос. — Да говори ты, чего уставилась на его усы?!
— Я… я согласна! Я согласно на суперигру!
— Невероятно! Итак, суперигра. Вы можете открыть в этом слове, скажем… четыре буквы.
Андрей постучал в окно.
Сначала ничего не происходило. Может быть, не услышал. Андрей постучал снова, уже настойчивее. По полу раздались тяжелые шаги. Кажется, дом дрожал под их весом, грозя вот-вот обрушиться.
Окно резко распахнулось, и ему в лоб уставилось длинное одноглазое дуло из которого явственно тянуло порохом. Андрей автоматически поднял руки.
— Ты кто такой, папаша? — спросил возникший перед ним мужик в одной застиранной майке-алкоголичке и семейных трусах. — Я тебя не знаю.
Андрей качнул головой.
— Я привез маму вашего одноклассника, Пети Жукова. Пацана нет дома и она предположила, что они могут быть вместе с Кириллом. Короче, мы ищем Петю.
Мужик поднес сигарету к губам и затянулся. Второй рукой он продолжал держать ружье.
— Нету Кира. Гуляет где-то. — Вдруг он отвел ружье чуть в сторону. — Постой, постой, мужик. Кажется, я тебя знаю. Не ты ли папаша той дивчины, что в коме?
Андрей нехотя кивнул. Откуда он мог его знать? Может быть, видел портрет на портале. Обычно рядом с каждым размещенным материалом размещался портрет журналиста.
— Мой же с твоей в один сад ходили. Даже в одну группу. Ты что, меня не помнишь? — спросил мужик. Андрей разглядел летящего орла, выколотого на его груди.
— Нет, не помню. Извини.
— Да я понимаю, — смягчился зэк, убирая ружье. — Что я, не человек что ли.
Андрей недоуменно взглянул на мужика, выпускающего дым в окно.
«Вы хотите назвать сразу все слово? Вы хорошо подумали? Если вы не угадаете, вы лишитесь и хлеборезки и трехкомнатной квартиры в Москве…»
— Слыш, как тебя по батюшке… а то запамятовал.
— Андрей.
— Андрей, скажи, а как там твоя дочь? — Мужик перестал курить и теперь смотрел прямо ему в глаза — холодным цепким взглядом.
— С ней все хорошо, — резко ответил Андрей, но мужика это не смутило.
Он кивнул, как будто именно это и рассчитывал услышать.
— Я так и знал, — сказал он. — Значит мой соврал.
— Соврал? — не понял Андрей.
— Ну да. Он сказал, что она уже того. Чуешь? Я конечно, как следует врезал ему, чтобы чушь не порол. Но он знаешь, что мне ответил? Ты только, мужик, не напрягайся сильно. А то я смотрю, задышал как-то неровно.
«Я готова назвать все слово!»
— Он сказал, что принесет сегодня ее фотку. Я принесу тебе доказательство, — так и сказал. Так что, претензии не ко мне.
Андрея словно током ударило. Лицо налилось краской, ему захотелось вытащить мужика на снег и задушить его.
— Не дергайся, не нужно, — осадил его мужик, вновь направив ружье в его сторону. — Ты спросил, я ответил, без обид. А где сынок мента, понятия не имею. Мой точно с такими не водится. Ищи где-нибудь в другом месте. А теперь приваливай. Из-за тебя половину передачи пропустил, — он с грохотом закрыл окно и задернул прожженную в нескольких местах шторку с тянущимися вверх гигантскими ромашками.
Форточка осталась открытой. Через нее Андрей услышал взрыв ликования, музыку, фанфары и нескончаемые аплодисменты, сквозь которые голос ведущего повторял снова и снова: «Ну конечно же, это слово — ЗАРАЖЕНИЕ, ЗАРАЖЕНИЕ, ЗАРАЖЕНИЕ! Что может быть проще?»



Глава 42

1 ноября 2014 года
Оказавшись внутри, глядя на вытоптанный до дыр линолеум, зеленые крашеные стены, Петя зажмурился. В нос ударил стойкий больничный запах. Как тогда, подумал он. В точности, как тогда.
Из просторного холла приемного отделения, освещенного лампами дневного света уходило несколько коридоров — налево, прямо и направо. Выглядели они совершенно одинаково, но коридор прямо по курсу был ярко освещен и вел, судя по всему, к центральному входу больницы. Справа раздались голоса — их обладателей еще не было видно, но они вот-вот могли показаться.
Недолго думая, Мышкин схватил Петю за рукав и потащил по левому коридору.
— Я сам, — Петя вырвал руку.
Крадучись, на цыпочках, они дошли до лифтов — справа, за пластиковой дверью была видна лестничная клетка.
— Сюда, — шепнул Петя.
Дверь оказалась открыта. В грязном окошке, сквозь завихрения пурги они увидели мрачное строение больничного морга, и, кажется, даже свои следы, оставленные полчаса назад. У двери морга стоял плотный человек в лыжном спортивном костюме. Он смотрел на двойную цепочку следов, Петя мог в этом поклясться. Ему стало душно, только теперь он почувствовал, что спину заливает холодный пот.
— Ты видел? — тихо спросил он Мышкина. — Ты… его видел? Этот чувак засек наши следы. Ккуда он так пялится?
Мышкин сунул голову меж прутьев лестничной клетки, чтобы получше рассмотреть темную фигуру.
— Пи-ит! Ты совсем что ли? Мужик ждет кого-то. Может родственника забирает. Или работник больницы. Мало ли. Дались ему наши следы, — ответил Мышкин, попытавшись вернуть голову назад. Но по какой-то странной причине, голова не могла пролезть назад, мешали бугорки за ушами или сами уши или черт знает что.
— Щас, постой, — скрипнув зубами, сказал Мышкин. — Да что такое! — он уперся руками в прутья и с силой потянул голову. Раздался противный звук сдираемой с черепа кожи и волос.
Петя содрогнулся.
Этажом выше ударила дверь. Они услышали шаги трех или четырех человек. Бум-бум, бум-бум.
Твою мать, — подумал Петя. — Доигрались! Сколько веревочке не виться, а фортуна когда-нибудь заканчивается. Вот что бывает, если…
Он схватил железные прутья своими хилыми ручонками и попытался их раздвинуть, но, во-первых, было неудобно подлезть, чтобы организовать простейший рычаг, а во-вторых, вспотевшие ладони попросту соскальзывали.
Пруты были слишком мощными.
— Черт! — тихо ругнулся Петя. — Ну давай, Кир, напрягись, твою мать!
— …профессор, я уважаю ваше мнение, но как-то быстро вы сменили гнев на милость. Не подскажете, в чем причина? Я видел ваше выражение лица, когда мать сказала про отключение тела. Вы явно были против. А через несколько минут вдруг говорите, что нужно побыстрее решить вопрос.
Мужчины, их было двое или трое, Петя не мог понять, остановились этажом выше. Лифт, скорее всего, уже не работал. Их голоса разносились по этажам пустынной лестничной клетки. Они о чем-то спорили, один был явно взволнован, второй, кажется, напуган.
— Мне показалось… — нерешительно начал другой мужчина с хорошо поставленным голосом, — …что она, — голос споткнулся, человек откашлялся, — она… ее бесполезно тут держать. Трата ресурсов, времени, в конце концов, даже места. Посмотрите наружу. Завтра у вас кровати в коридорах будут стоять, как будто вы не знаете. Опять пойдут жалобы, что не можете разместить больных как следует. А еще… дурная слава. Она вам нужна? И так уже, как я понимаю, сверх меры напортачили. Того и гляди, сбегутся со всей страны телевизионщики. И эти… клоуны.
— Не знаю, не знаю… — задумчиво ответил второй мужчина. — Ладно, завтра все решим. Она еще сто раз передумает. Скорее всего, нервный срыв, у нее бывало уже. И не раз.
— Не передумает.
Петя ухватил Мышкина за голову и потянул на себя. Тот заскулил от боли. Голова не пролазила. Если бы у них было немного времени… Можно было, например, попытаться упереться ногой и вытянуть один прут двумя руками.
— Но насчет завтра вы правы. Травма, обморожения…
— Грипп…
— И грипп, куда же без него. С легкой руки известной всем секты половина города отказалась от вакцинации, так что да, мы ждем паломничества в ближайшие дни.
Второй мужчина, который на слух воспринимался как более пожилой, прочистил горло.
— Беги, — шепнул Мышкин. — Я задержу их. Возьми мой телефон и сфоткай ее.
Петя закрутил головой.
— Нет, куда я…
— Там прямо по коридору должна быть еще одна лестница, в самом конце — поднимись по ней. Я им что-нибудь на уши навешаю, вдвоем будет сложнее. Беги, — он попытался рукой оттолкнуть Петю от себя, потом нащупал в кармане куртки телефон и вытащил его.
— Держи и вали. Быстро!
— Эта секта, как вы выразились, сегодня бесплатно раздает новую вакцину, которую они купили на свои деньги.
Шаги были уже совсем рядом. Сейчас они повернут и…
Петя выхватил телефон и юркнул к белой двери.
— Что-то на них непохо… Эй! А ты что здесь делаешь?
Двое мужчин остановились на площадке между лестницами.
Мышкин жалобно заскулил:
— По-мо-гиии-те, я застрял… уже час здесь сижу…
— Вот же черт, — ругнулся один из мужчин. — А как ты вообще сюда попал?
— Я матушку навещал и заблу-у-у-дился, — практически расплакался ребенок, голова которого забавно торчала между прутьями лестничной решетки.
— В какой же она палате, твоя матушка… Эх…
Мышкин почувствовал позади себя перегар, потом один из мужчин отработанным движением нажал ему что-то по бокам головы, аккуратно надавил и… о чудо, он почувствовал свободу. Шея затекла, сердце колотилось. Он смотрел на приоткрытую дверь и подумал, нашел ли Петя дорогу.
— Ох… спасибо, — Мышкин трагически скорчился, потирая уши. — Больно-то как…
— Может тебя осмотреть? — раздался голос третьего человека в белом халате и бэджем, на котором было написано «Дежурный врач Костров А. П.»
— Нет, нет, у меня ничего не болит. Мне домой давно надо… уроки учить…
— Завтра суббота, — напомнил пожилой. — У вас пятидневка.
— А, точно! — Мышкин ударил себя по лбу. — Значит, я могу идти?
Самый неприятный из них, постоянно кашляющий пожилой указал на дверь. Он смотрел на школьника с подозрением.
Мышкин хотел скользнуть направо, но профессор твердой рукой направил его налево, к центральному входу.
— Тебе туда, дружок, — сказал он. — Я тебя провожу, чтобы ты не заблудился. До завтра, коллеги, — попрощался он сухо.
Мышкин пошел вперед, ускоряя шаг. Был шанс ускользнуть от старикана и смыться в темном повороте, но тот не отставал.
Когда они вышли в тускло освещенный холл, крупный пожилой мужчина, которого те двое называли профессором, нагнал мальчика и положил ему руку на плечо.
Мышкин вздрогнул. В холле никого не было. За дверьми валил снег. Количество протяжных сирен резко возросло. Кажется, они звучали отовсюду, а здание больницы находилось в эпицентре этого звука, тревожного и какого-то назойливо-безысходного.
— А ну-ка постой, дружок… — костлявая рука сжала его плечо с нечеловеческой силой.
Мышкин остановился как вкопанный. Ему нестерпимо хотелось в туалет, он боялся, что если сейчас оглянется и увидит лицо старика, то обмочится. Он не хотел поворачиваться. Потому что годы, проведенные на острие, в постоянной опасности экстремальных вылазок, выработали в нем инстинкт самосохранения. И теперь этот инстинкт даже не кричал, он орал благим матом: БЕГИ ОТСЮДА! СПАСАЙ СВОЮ ШКУРУ, ПАРЕНЬ. ИЛИ ХАНА!
Мышкин дернулся, повинуясь инстинкту, его нога подвернулась на скользкой плитке. Старик держал его словно в клещах.
Мышкин медленно повернул голову. Он готов был расплакаться, разрыдаться, пустить в ход любые ухищрения и актерские штучки, которые не раз выручали в самых безвыходных ситуациях. Старик смотрел прямо в его глаза. Когда Мышкин увидел его зрачки — расширенные до предела, черные, бездонные, нечеловеческие зрачки, он понял, что ему ничто не поможет. Бесполезно.
В глубине зрачков пробежал холодный голубоватый огонь.
— Ты же был не один. Где второй, отвечай.
Не дожидаясь ответа, он схватил мальчика за шиворот и поволок его назад, по ступеньками. Мышкин сначала от наглости, а потом от ужаса потерял дар речи. Он привык, что так могут обращаться менты, но никак не старики в стенах больницы скорой помощи.
Толстуха с бэджем на выпирающей груди, сидящая в белой будке проходной у пропускного колеса даже бровью не повела. Мышкин взмахнул руками, хотел ей крикнуть «Помогите!», но воздух застрял в горле и ему удалось прохрипеть что-то нечленораздельное.
Старик втащил его в темный коридор — ноги в сапогах волочились по полу, внутри все обмерло, мигом исчезла вся наглость, самоуверенность и бахвальство — он стал обычным испуганным мальчиком, даже более испуганным, чем можно было себе предложить.
— Куда… что… отпустите меня… дяденька… я у мамки был…
Старик молча втащил его в первый попавшийся кабинет, сграбастал худое тело и бросил на кушетку. Света в кабинете не было — только желтое мерцание уличного фонаря отражалось в стеклянных дверцах больничного стеллажа.
Мышкин ничего не понял, но когда мгновение спустя старик жадно припал к его губам, жуткая, безраздельно отвратительная мысль, такая позорная и мерзкая, что он даже не мог произнести ее внутри себя, пронзила мозг.
Чернота захлестнула мысли и чувства. Он словно провалился в сточную канаву, заполненную до краев говном и фильтратом, этой ядовитой субстанцией, вытекающей из под свалки и пожирающей все живое на своем пути. Но только это был не фильтрат. И это был не тот человек, о котором он даже боялся подумать и тем более, сказать вслух, иначе несмываемое клеймо позора осталось бы с ним на всю жизнь. Нет. Это было что-то гораздо более ужасное. Он понял это слишком, слишком поздно, когда его бессильный вопль слился с чавкающим экстазом твари в человеческом обличье.



Глава 43

Андрей припарковал «Тигра» возле больницы. Маша сидела рядом, сжав губы. Над городом стоял вой сирен машин скорой помощи, но ни одна из них почему-то не доезжала до больницы. Он осмотрел территорию за забором, тускло освещенную фонарями. Каждый сантиметр здесь был ему знаком, многие дни и ночи он провел под окнами дочери, проклиная себя за тот день, когда он подписал разрешение на вакцинацию вопреки воле жены.
Она как чувствовала, думал он, заливая горе водкой. Мать всегда чувствует приближение к детям опасности и старается защитить их. Он же ничего не ощущал. Только упоение своими знаниями. Он был таким всеведущим.
Но теперь, помимо горького чувства вины он испытывал что-то еще, чувство, которое раньше попросту игнорировал, поглощенный жалостью и ненавистью к себе. Дежа-вю. Странное, полузнакомое ощущение видения пережитого — неясные образы клубились в его голове, но ни одно из них не было достаточно плотным и осязаемым. Достаточно реальным.
Он мотнул головой, наваждение схлынуло. Достал ружье с заднего сиденья и мягкий футляр, похожий на студенческий тубус, положил в него ствол, коробку с патронами сунул в карман куртки.
— Идем?
Маша кивнула.
— Что-то странное в городе происходит, — сказал она.
— Не только в городе. Будь начеку. Они могли уже приехать сюда. На знаю зачем, но она им нужна.
Они направились к шлагбауму. Сторожа в кабине не оказалось. Андрей зашел внутрь и через секунду шлагбаум поднялся.
— Давай доедем лучше, — предложил он.
Через пару минут он припарковал джип на стоянке для администрации, прямо напротив центрального входа в больницу. Внутри холла горел неяркий свет. Сквозь грязные стекла дверей была видна женщина на проходной в белом халате. Она что-то читала. Ни больных, ни врачей — кроме нее там больше никого не было. Странно, конечно, но что еще можно увидеть в пятницу вечером, после того как время посещений давно закончилось. Врачи разъехались по домам, у больных строгий режим. Тем не менее, выглядело все немного странно.
Андрей взялся за ручку двери, но Маша остановила его.
— Стой… смотри, там, — она указала рукой не на стеклянные двери, а правее, где через прореху в рекламе зубной пасты, наклеенной на больничное окно, была видна часть холла.
Какой-то старик, которого они сразу не заметили и показавшийся Андрею смутно знакомым, положил руку на плечо низкорослого человека, скорее даже мальчика и уставился на него. Мгновение спустя мальчик дернулся по направлению к двери, но старик оказался проворнее. Он поймал беглеца за шиворот, при этом мальчик упал на пол. Старик схватил его за ногу и поволок к темному коридору.
Потрясенный Андрей не мог сказать ни слова.
— Твою ж ты мать…
Протащив свою жертву по ступеньками, старик заволок пацана в коридор. Тот хватался руками за ступеньки, колотил кулаками по полу, пытался лягаться, но старик не обращал никакого внимания.
Андрею показалось, что он слышит крик мальчика. По крайней мере, в голове у него как будто разорвалась бомба. Проезжая по улицам города, он старался не впускать блеклые голоса в свой мозг. Прощупывая машину, они лишь краем успевали скользнуть в его сознании и тут же исчезали.
Они здесь, — сообразил Андрей, утирая внезапно проступивший пот.
Маша сидела рядом ни жива ни мертва.
Она показывала в сторону холла рукой, словно хотела дотянуться и остановить безумного старика, но когда тот скрылся за поворотом, судорожно вздохнула и сказала:
— Это же… это…
— Какая-то гребаная херня, — согласился Андрей. — И эта… жирная карга на проходной… хоть бы глазом повела…
— Нет, нет… — хрипло прервала его Маша. — Там, — она снова указала рукой на угол, за которым скрылся старик, волочивший за ногу мальчика. — Это был Мышкин! Абсолютно точно, Мышкин!
— Идем, — скомандовал Андрей. — Скорее всего, Петя где-то рядом.
Они выскочили из джипа. Что будет дальше, Андрей даже не предполагал. Вполне возможно, что охранница вызовет полицию. Миновать ее пост незаметно не получится. Вахтер старой школы, который не пропустит даже муху без пропуска.
Андрей сжал ружье в тубусе. Ему не хотелось думать о том, что, возможно, придется сделать.
Прозвучала сирена и от приемного покоя, сверкая синими проблесковыми маячками, отъехала карета скорой помощи. Они спряталась за борт «Тигра».
— Ты отвлечешь тетку на посту, а я попробую помочь Мышкину, если это конечно он. Хотя, какая разница. Пацану нужна помощь. Неизвестно, что этот больной урод хочет с ним сделать.
Маша кивнула.
— Я отвлеку ее. — Она расстегнула молнию спортивной куртки, приподняла свитер и сняла лифчик. — Я видела, так делают девушки из… фемен или как их там, когда хотят отвлечь или вывести из себя. По телеку показывали. Тетка наверняка слюной захлебнется, у тебя будет время проскользнуть.
Андрей усмехнулся.
— Хорошо, что мы не в церкви.
Они вошли в холл. В больнице было жарко натоплено, уличный запах тут смешивался с больничным, образуя совершенно гремучую смесь. Он сжимал в руке тубус с ружьем.
«Ни о чем не думай», — сказал он Маше. Или думай о сексе. Только о нем.
Маша подошла к кабинке вахтерши и распахнулся куртку, загораживая Андрея. Женщина читала газету, но когда она подняла глаза поверх кромки газетного листа, брови ее застыли, лицо вытянулось, словно бы она увидела перед собой мужика с тремя членами. Но это была всего лишь Маша с голой грудью третьего размера.
Тетка закрылась газетой, выкрикивая злобные ругательства и вспоминая подряд чертей, богов, родственников и правительство. Ее замешательства было достаточно, чтобы Андрей проскочил мимо.
Он скользнул в темноту коридора, когда она подняла газету, желая удостовериться, что девушка, возникшая перед вахтой — не приведение. Разумеется, она видела профессора, который тащил за ногу пацана. Но… разве это ее дело? Ей было сказано: «Сиди на месте и делай свое дело. А профессор пусть делает свое». Вот и все.
Старуха не знала, что делать с голой женской грудью и как назло, тот, кто твердым голосом звучал в ее голове, — не отдавал приказы, нет, а направлял мысли и действия, не вынуждая ее думать (ох, как это сложно в нашем сложном мире!). Он принимал решения за нее. Но сейчас он молчал.
Старуха оглянулась. Может быть, выйдет дежурный врач и решит, что с ней делать, этой возмутительницей спокойствия, но Александр Петрович куда-то подевался.
Ее рука потянулась к телефону. Нужно вызвать полицию, пусть разбираются. Докатились до того, что в больницах оголяются. Мало им площадей и церквей, подумала она, припоминая скандальные кадры из телевизора.
«Не надо никуда звонить. Девушка с нами. Профессор сейчас освободится и решит вопрос», — подумала она или… эти мысли появились у нее в голове. Охранница еще раз глянула на девушку, которая уже запахнулась, став спиной к вахтенной кабинке, и тут же потеряла к ней интерес.
Андрей тронул ручку ближайшего кабинета — заперто. Вторая дверь тоже не поддалась. Застыв возле третьей двери, он услышал приглушенные звуки борьбы и сдавленное мычание. Крепче сжав ружье, он вошел внутрь, быстро прикрыв дверь.
В кабинете было темно, не считая тусклого света от фонаря. Он не сразу сориентировался, откуда доносятся звуки, но буквально через пару секунд глаза различили серые силуэты на кушетке справа. Андрей достал мобильник, включил фонарик и только тогда профессор дернулся, пытаясь привстать, но руки его скользнули по скользкому дермантину и грузное тело осело на мальчика.
— Вот же скотина… — тихо прошептал Андрей.
Профессор сделал еще одну попытку соскочить с кушетки, но Андрей опередил его. Короткий взмах приклада по голове оборвал зарождающийся крик. Тело сползло на пол. Пацан тут же забился в угол кушетки.
Андрей почувствовал слабый укол в районе виска. «Не успел», мелькнула у него мысль.
— Не бойся, этот урод тебя больше не тронет, — сказал он, стараясь унять стук сердца.
Пацан ничего не говорил. Кажется, он находился в состоянии глубокого шока.
— Эй, ты ведь Мышкин? Кирилл Мышкин?
Услышав свое имя, парень вздрогнул.
— Д…да, — сказал он пытаясь справиться со стучащими зубами.
Андрей увидел на столе графин со стаканами, подошел налил воды и протянул стакан мальчику. Тот жадно выпил.
— Скажи, ты видел тут Петю Жукова где-нибудь?
Пацан испуганно посмотрел на Андрея.
— Там в фойе его мама ищет. Где он, вижу, ты знаешь.
— Он… он пошел к ней…
— К кому, к ней? — Андрей не мог заставить его говорить быстрее, мальчик едва выговаривал слова от страха.
— К ней. К этой… — мальчик нахмурил лоб, его глаза бегали из стороны в сторону, упорно возвращаясь к грузному телу подле кушетки. — К покойнице. В коме которая. Он должен ее сфоткать. На спор. Мы с ним поспо…
Андрей не расслышал окончания его предложения. Он выскочил из кабинета. Старуха заражена, значит они могут быть в курсе, что кто-то пытался пройти в больницу. Маша заражена, но пока держится. Он вышел из кабинета. Коридор, который вел направо от фойе, заканчивался через двадцать метров. В тусклом свете ламп дневного света он увидел знак лестницы. Оглядевшись, он понял, что нужно подняться на второй этаж, там вернуться обратно по коридору, но уже этажом выше, перейти в другой корпус и… двигаться до упора. Они держали Сашу в самом отдаленном крыле больницы, недалеко от больничного морга.
Он быстро дошел до лестницы и стал подниматься. Откуда-то сверху доносились приглушенные голоса. В темные окошки бился снег. Что он будет делать, когда дойдет до ее палаты? Возьмет на руки, отнесет в джип, а потом они уедет подальше. Может быть, в Москву. Маше потребуется еще одна таблетка.
Он шел быстрым шагом по коридору. В руках темнел довольно тяжелый черный тубус. На втором этаже располагались административные кабинеты, приглушенный свет ламп мерцал с монотонным жужжанием. Дверь одного из кабинетов по пути внезапно открылась, из нее вышла женщина с сумкой под мышкой.
Она мельком глянула на Андрея, но как будто даже не заметила его. Провернув ключ в замке, она засеменила к лестнице, прихрамывая на одну ногу.
— Кажется, еще успеваю. Кажется, еще успеваю… — повторяла она полушепотом.
Андрей посмотрел на табличку двери: «№ 212.Коммерческий отдел». Повернувшись, он проводил женщину взглядом, пока она не свернула на лестницу. Старый паркет под ее каблуками мерзко скрипел.
Где-то еще горел свет, но он шел, не обращая внимания на окружение. Теперь, когда он был так близко от дочери, голос, что молил о спасении, ЕЕ голос, будто бы пропал. Она всегда разговорила с ним. Всегда была рядом. Андрей чувствовал ее присутствие, недвижное и спокойное. Теперь ощущение пропало, и это пугало его больше всего остального.
«Наверное, я просто перенервничал», — думал он, шагая по длинному переходу между больничными корпусами. В окно он увидел реанимационный блок, ярко освещенный, словно летающая тарелка посреди клубящейся вьюги и сердце его забилось сильнее.
Стены разговаривали с ним, кричали ему, звали его. Равномерный свет ламп бежал по потолку, отражаясь в невидящих глазах. Его мерно покачивало, баюкало, засасывало в темный омут небытия. Он то хватался за скользящую над ним световую морзянку, как за единственную нить, связывающую прошлое и будущее, то отпускал ее, не в силах противостоять хлестким ударам боли.
Андрей шагнул в реанимационный корпус, который только что видел из окна.
У него закружилась голова. Запах паленого мяса, запах тлеющей одежды и жженых волосков. Запах страха и запах смерти. Он был на волосок. Где-то здесь ему делали операцию. Тогда его спасли и мать никогда не рассказывала о том случае. Обрывки того дня приходили к нему в ночных кошмарах. Он задыхался, стонал, бился в кровати, выгибаясь дугой. Он видел старика с седой бородой, стоящего на высоком холме. Серебристый лунный свет струился сквозь него и полупрозрачная дымка, которой он был окружен, двигалась, словно живая. Андрей смотрел на старика зачарованно, но когда уже был готов открыть рот, чтобы задать вопрос, тот самый вопрос, который мучил его уже много лет, он неизменно просыпался.
«Терапевтическое отделение 3 этаж» — показывала изогнутая стрелка в сторону лестницы. Андрей юркнул туда, в темный проход, быстро поднялся выше на этаж. Теперь совсем близко. Только бы Маша выдержала, только бы дождалась.
Он шел по широкому коридору почти без дверей. Наконец указатель повернул налево: «Терапевтическое отделение» — гласила надпись. За полупрозрачной дверью Андрей различил неровные голоса, перестук шагов. Он бывал здесь не раз, но всегда поднимался с другой стороны. Через пожарную лестницу, так ближе. Дочь лежала отдельно от всех, чтобы не смущать и не пугать народ. Сначала Андрей было возмутился такому решению, но потом понял, что так, возможно, даже лучше. Если бы она лежала в общем отделении, каждое посещение превращалось бы для него в муку. Взгляды, разговоры, страх и злоба. Вот, что его ожидало в таком случае.
Он прошел мимо входа в отделение. Далее коридор был совершенно пуст. Сердце его забилось. Саша. Он ждал этот день. Надеялся, что исследования, которые проведут в институте, помогут ей прийти в себя и встать на ноги. Но получилось совсем иначе. Все пошло наперекосяк.
Через несколько мгновений он остановился у двери с номером «313». Изнутри не доносилось ни звука. Полная тишина.
Когда он здесь был в последний раз. Как будто только вчера открывал дверь, держа перед собой небольшой букетик летних полевых цветов. Он слышал ее звонкий смех, видел ее улыбку — чистую и радостную и тоже улыбался. Он улыбался, потому что должен был улыбаться.
Сжав тубус, который вдруг стал слишком тяжелым, Андрей улыбнулся и шагнул в палату.



Глава 44

«Небывалый снегопад в начале ноября, которого не ожидали даже синоптики, отрезал Огненск от единственной трассы, соединяющей со столицей. На выезде из Москвы скопились сотни, тысячи грузовиков-мусоровозов, которые доставляли свой груз на полигон, расположенный неподалеку от Огненска. Логистические компании спешно ищут решение создавшейся ситуации, однако другие полигоны не спешат прийти на выручку. Жители этих городов резко против того, чтобы принимать у себя столичные отходы.
Мэр Огненска, окруженного стихией, уже сообщал нашему телеканалу об угрозах со стороны неизвестных. Как известно, Борис Орехов решительно занял сторону горожан, что явно не понравилось тем, кто имеет на вывозе мусора миллионы долларов.
Наши корреспонденты с раннего утра пытаются пробиться в город, но на трассе М1, по которой еще как-то можно добраться до поворота, выставлены военные кордоны. Снег идет с такой силой, что разворачивают буквально все машины. Мы попытались доехать до Огненска на снегоходе, но потерпели неудачу. Василий Крайко проехал пять километров и увяз в сугробе.
Ситуация усугубляется тем, что в этом городке всего один оператор мобильной связи и он в настоящее время не работает. Однако по военным каналам удалось связаться с одной из частей, дислоцированных в городе. По словам командующего Московским военным округом, в городе нормальная ситуация, продовольствия хватает на всех, паники нет, власти держат ситуацию под контролем.
Синоптики обещают, что в ближайшие пару дней снегопад сохранит свою силу, а местами даже усилится. Поэтому всем, кто хотел попасть в Огненск, нужно запастись терпением.
Самое главное, как удалось нам узнать в Министерстве здравоохранения, находящийся рядом с Огненском Институт вирусологии успешно провел испытания вакцины от гриппа нового поколения. Результаты испытания уже переданы на производство и совсем скоро в каждый уголок России поступит самая современная вакцина от гриппа, на порядок превосходящая аналоги. Она работает сразу против пяти штаммов вируса, имеет минимальное количество побочных эффектов. Также теперь могут вздохнуть спокойно все те, кто боятся уколов. Вакцина принимается назально, то есть просто вдыхается через нос. Лично мне делали укол пистолетом в руку и я жутко боялась этого момента».
Диктор популярного телеканала «Жизнь» посмотрела налево от себя, лицо ее стало беспокойным, она прижала микрофон к уху, потом снова заговорила.
«Только что поступила информация, что рядом с Огненском на крупной ферме произошел массовый падеж крупного рогатого скота. Возможно по причине эпидемии свиного гриппа. Информация непроверенная, сейчас мы никак не может ни подтвердить, ни опровергнуть ее. Если вам что-то известно о событиях в городе, у вас есть каналы связи с ним, звоните нам по телефонам, которые указаны ниже. Вознаграждение гарантируем».
Она снова послушала микрофон, кивнула пару раз, сделала запись на листке, лежащем перед ней.
«Повторю еще раз, если у вас есть возможность связаться с кем-то, находящимся в городе, либо попасть туда, позвоните нам срочно. Телефоны указаны внизу экрана. А пока послушайте советы известного вирусолога, доктора медицинских наук, Якова Гейма о том, как вести себя при заболеваниях простудой и гриппом, чем они отличаются, каковы симптомы и что нужно покупать в аптеках».
На экранах появился импозантный мужчина в белом халате. На его шее висел стетоскоп. Хорошо поставленным голосом, внушающим доверие, он начал свой рассказ.
Ведущая мигом слетела со своего кресла, подбежала к редактору. Тот уже протягивал ей чашу кофе.
— Это правда? — спросила она, едва скрывая дрожь. — Город закрыли? Там моя мама, я обещала что на выходные приеду.
— Увы, — ответил Максим, выпускающий редактор. — Пригнали БТР и перегородили дорогу. Не пускают даже на тракторах. Снег перестали чистить часа три назад. Наш корреспондент до последнего был на связи, то есть еще днем от него были сообщения. Но потом он пропал. Может быть… раз ты никуда не едешь, сходим, наконец, посмотрим на выставку Бэнкси?
Катя посмотрела на молодого человека с укоризной.
— Мне нужно туда попасть. Я обещала маме привезти лекарства. Она не может жить без них.
— Вот черт… — Максим сжал микрофон с эмблемой канала, который вертел в руках.
— Может есть какой-то способ? — с надеждой спросила она. — Ты же все можешь… А, Макс?
Он действительно мог все. Вопросы организации съемок, всевозможные разрешения, уговоры, ухищрения, порой ему приходилось ходить по лезвию бритвы только для того, чтобы сделать материал быстрее конкурентов, которые совсем не дремали. Он и сейчас не сомневался — каждый из них, пятерки федеральных каналов, державших телевизионный рынок, стремится пробиться в город правдами и неправдами.
У него было чувство, если хотите, профессиональный червячок, что в Огненске происходит нечто странное. Никаких доказательств тому не существовало — свиньи и коровы мрут каждый день, это не новость для страны. Связь обрывается, города заносит снегом, — что с того? Завтра откопаются, никто ничего не заметит даже. Разве стране интересно, что происходит в заштатном городишке, когда у всех своих проблем хватает.
— Макс?
Она смотрела на него широко открытыми глазами. Его любимая ведущая. Он добивался ее уже год, но она не говорила ни да ни нет, лишь загадочно улыбалась. По правде говоря, ради нее он готов был на все.
— Эфир заканчивается через полчаса. Смена через час. Жди меня в кафе внизу.
Катя шумно выдохнула.
— Макс… ты… — она хотела его обнять, но руки повисли без сил.
— Катя… я не уверен, что тебе это понравится. Давай сначала все обсудим.
Она понимающе кивнула. В глазах стояли слезы. Как она продержалась весь эфир? Наверное, работа такая. Говорить, чтобы вселить в других надежду, когда у тебя самой все внутри обрывается и вопит от ужаса.
Загорелась лампочка эфира.
— Я побежал, — сказал он.
— Жду тебя, — ответила Катя.
Она прошла по лабиринтам телецентра, спустилась на второй этаж. Здесь находилось кафе для работников телецентра, оно работало круглосуточно, также, как и велась круглосуточная работа телеканалов, новостников, режиссеров, операторов, техников и многих многих других, благодаря которым вся страна узнавала о новостях в прямом эфире.
Катя купила двойной эспрессо и присела за круглый столик. Кафе пустовало. Телевизор чеканил новости, оглашая полутемное помещение новыми подробностями. Вернее, их отсутствием.
— Во дают, — сказал вполголоса бармен, обращаясь не к ней, но рассчитывая, конечно, что она услышит, и, возможно, скрасит его скучную вечернюю смену, — как можно прозевать циклон, не понимаю. Каждый год одно и тоже — его не ждали, но он явился во всей красе. Глобальное потепление, мать его. Везде потепление, только у нас похолодание. Бермудская автономная область. Вот как надо было нас назвать.
Катя поежилась. Бармен, хоть и перебарщивал, в главном был прав. До мая солнцу не бывать. А там месяц дождливого лета и все по новой.
Обычно вечерами кафе забито, но сегодня была, во-первых, пятница, во-вторых, плохая погода, а в-третьих, в случае возникновение ЧП работники были обязаны оставаться на местах. Она боялась, что Макс не сможет вырваться.
В кафе вошли двое оживленно болтающих юноши с беджами. Она не рассмотрела, кто именно, но судя по разговорам, Первый канал.
— Военных никогда просто так не подтягивают, — убеждал среднего роста парень в клетчатой рубашке с коротким рукавом.
Второй, в штанах на щегольских подтяжках и белой рубашке с расстегнутым воротом, качал головой:
— Да ну тебя, брось чепуху молоть. Только у военных есть техника на ходу. Снегоуборочные машины и те встали. Солярка разбавленная. Как ты еще народ удержишь? Полезут ведь. Вот и привлекли.
— Я тебе говорю, никогда военных просто так не привлекают. Ни-ко-гда. Вспомни хоть один случай.
— К чему ты клонишь? Мародерство? Что там может случиться? Это занюханный городок, благо что свалка его немного прославила. Ты же не думаешь, что кто-то хочет похитить свалку?
— Там ферма на несколько сотен тысяч голов свиней. Или даже миллионов. Ты слышал, что…
— Да слышал я. Ну и что? Новых вырастят. Они сто процентов застрахованы.
Парень в клетчатой рубашке смахнул пот со лба.
— Вот увидишь, — сказал он.
В дверях кафе появился Макс. Он кивнул этим двоим, взглядом отыскал столик, за которым сидела Катя. Усевшись рядом с ней, он с минуту молчал. Потом оглянулся, удостоверившись, что его не подслушивают.
— Слушай… — сказал он наконец. — Ты уверена, что у мамы нет запаса, чтобы продержаться хотя бы до понедельника?
Катя качнула головой. Она достала телефон, включила экран, что-то поискала, потом повернула экран Максу.
«Катя: Мам, я приеду в субботу, не волнуйся, лекарство уже купила на три месяца вперед»
«Мама: Катюша, доченька, я таблеточку на четвертинки расколола, мне еще хватит до понедельника. Нужно пить по половинке, но я продержусь»
«Катя: Мама, не нужно держаться, я буду в субботу утренним автобусом, как обычно»
«Мама: Что-то на сердце тяжело, Катенька. Смотрю я ваши новости и все тяжелее и тяжелее. Дома вонь такая, что не продохнуть. Все почтовые ящики забиты посланиями этой церкви, все зазывают на свои шабаши, и откуда только денег столько в самом центре такое здание отгрохали. А наша старенькая церквушка того и гляди развалится. Ох, чует сердце недоброе»
«Катя: Мамочка, давно пора переехать ко мне, я зову зову тебя, а ты все никак. Здесь и поликлиника хорошая и я рядом…»
«Мама: Эх, доченька… кабы было это так легко как в молодости. Вот ты обучила меня писать тебе в этой программе, так я рада, что хоть так с тобой вижусь каждый день. И фотографии ты мне шлешь, так я и не нарадуюсь тому человеку, что изобрел все это, вспоминаю его на каждой службе добрым словом»
«Катя: Мамочка, жди меня послезавтра утренним рейсом. Лови фото с работы, это я с девочками после эфира»
«Мама: Какая ты у меня красивая…молодого человека тебе надо…»
— Ну все, давай, — Катя забрала у Максима телефон и вздохнула.
— Плохи дела, — сказал он. Хотя упоминание о молодом человеке, заставило его выровнять спину. Он бы и так для нее расшибся в лепешку.
Ее лицо потемнело.
Двое парней выпили кофе с круассанами и ушли. Стало совсем тихо.
— Есть один вариант, — сказал он. — Но это безумие. Настоящее безумие.
Катя коснулась его руки, потом смелее взяла их в свои и крепко сжала.
— Рассказывай.



Глава 45

Андрей рывком распахнул дверь палаты «313». Мгновением ранее, когда он смотрел на эти цифры, ему показалось, что он слышит шаги, легкие, быстрые, почти невесомые. Его сердце забилось так быстро, что он не смог сдержать инстинктивный порыв — рука сама нажала на ручку.
Он сделал шаг вперед, крепко сжимая тубус с ружьем. Внутри было темно, но сквозь окна, закрытые светлыми вертикальными жалюзи, в палату проникал неясный желтовато-белесый свет.
Андрей, конечно же, хорошо представлял себе расположение палаты и всего того, что в ней находилось. Тень, промелькнувшая между кроватью и окном чуть не заставила его вскрикнуть. Потому что первое, куда метнулся его взгляд — было изголовье кровати. Каждый раз, когда он входил, смотрел именно туда, чтобы улыбнуться и несмотря на стонущее от боли сердце, сказать: «Привет, а вот и папа!».
Сегодня он этого не сказал. Потому что кровать была пуста. Полупрозрачная тень, которую можно было принять за привидение, дернулась в сторону, пригнулась, пытаясь укрыться за кроватью, но тщетно.
Это не могла быть Саша. Она бы предупредила его. Она бы сказала. Вот почему он совсем не чувствовал ее присутствия. Потому что ее тут не было.
— Медленно встань и отойди к окну, — сказал он, едва выговаривая слова. — Считаю до трех и стреляю. — Он поднял тубус, направил его в сторону тени и принялся медленно расстегивать молнию. — Раз…
Тишину, нарушаемую лишь шелестом снежной крупы по стеклу, разорвал сорвавшийся детский голос. Сквозь рыдания, слезы, шмыгания, мальчик еле-еле сумел сказать что-то членораздельное.
— Дяденька, не трогайте меня, не стреляйте! Я… я… не хотел, это все Мышкин, он хотел фотографию Саши! Умоляю, отчим убьет меня…
— Петя? — изумился Анрдей. — Петя Жуков?
Истерика почти сразу прекратилась, но мальчик продолжал часто всхлипывать.
— От… откуда вы… знаете? Вас послал отчим? — Он готов был снова разрыдаться.
— Нет. Твоя мама. Она внизу.
— Что?! — не поверил Петя.
— Мы вместе приехали. Я папа Саши.
Теперь, кажется, Петя перестал даже дышать.
— Папа… Саши? Не может быть… но…
— Я вас видел… тогда. Я…
— Знаю, — коротко ответил Андрей. — Петя. Ты должен успокоиться. Мы сейчас вместе пойдем к твоей маме. Я привез ее из института. Ты ведь знаешь, где она была?
— Она зарабатывала деньги. В командировке.
— Правильно. А теперь ответь мне на один вопрос. — Андрей сделал паузу, удостоверился, что тень между кроватью и окном материализовалась и перестала шмыгать. — Где Саша? Только я тебя очень прошу, говори сразу правду. Как есть.
Он вновь шмыгнул, но начал говорить довольно спокойным голосом, видимо что-то подсказывало ему, что незнакомец, лицо которого скрывала темнота, на самом деле был отцом Саши. Кажется, он даже голос узнал, не раз и не два он видел его по утрам в детском саду. А вот маму Саши он вспомнить не мог. Кажется, она появлялась всего пару раз.
— Я… я… мы прокрались сюда с Мышкиным, это мой одноклассник. Он дурак совсем, распускал слухи, что Саша мертвая. А я сказал, что нет. Что она живая. И что она обязательно выздоровеет. — У Андрея при этих словах ком встал в горле. — Они постоянно издевались надо мной, подкалывали, что она… короче, так получилось, они готовы были сказать, что она живая, только если я покажу доказательства. То есть фотку. И вот…
— …ты сюда пролез.
— Да. Я хотел ее защитить. Я не знал, как еще…
— Ты молодец, — сказал Андрей. — Ты все сделал верно. Она бы тобой гордилась. — И он снова посмотрел на пустую кровать.
— Когда я вошел, минут десять назад, ее здесь не было.
Андрей положил ладонь на простыню. Кажется, она была еще теплая. Господи. Кто же мог ее забрать? Это же невозможно. Как пройти мимо охраны? Кто мог это все сделать? И, главное, зачем? Значит, все эти видения, в которых она предупреждала, что кто-то идет за ней — не совсем видения.
— И ты никого не видел? Может быть, хоть что-то?
Петя помолчал, потом сказал:
— Полчаса назад мы с Мышкиным сначала пошли к ее окнам — внизу со двора. Когда вы вошли, я хотел посмотреть, может быть там что-то видно. Мы встали прямо внизу и внезапно включился свет, нас осветило. Мы отползли, но кто-то, кажется, видел нас из окна через эти жалюзи. Кто-то смотрел на нас. Мы успели скрыться в тени, но, кажется, нас все равно было видно.
Теперь они уже довольно хорошо различали друг друга в темноте. Петя осмелел. Он протянул руку. Андрей успел расчехлить тубус и черный вороной ствол мерцал в полутьме холодной сталью.
— А это у вас правда настоящее ружье?
— Да, — сказал Андрей. — Правда. И кажется, пора его зарядить крупной дробью.
Петя присвистнул.
— Мне кажется, она была тут еще совсем недавно. Может быть, час назад. Или даже в тот момент, когда в палате загорелся свет.
— Как вы пролезли в больницу?
— Через приемное отделение. Выждали, когда привезли очередного пьянчугу и проскочили.
— А почему вы не вместе с Мышкиным?
— По пути он просунул голову между прутьев лестницы, пытался высмотреть, что за человек возле морга, а вытащить не смог. Мы чуть оба не попалась. Но я сбежал. Он сказал, что задержит тех мужиков.
— За вами кто-то бежал?
— Нет, они спускались сверху, два или три человека, а ему приспичило посмотреть на морг. Так и застрял. Он дал мне телефон, чтобы я сфоткал Сашу. — Петя развел руками. — Теперь как я докажу, что она…
— Докажешь, — твердо сказал Андрей. — Она сама им докажет. Ладно. Идем, мать внизу ждет.
— Вы это правда? Насчет мамы.
Андрей взглянул на мальчика.
— Абсолютно. Командировка окончена. Правда, не совсем так, как ожидалось. Идем.
Он спрятал ружье в тубус. Петя подошел к нему и Андрей пропустил его вперед. Потом вернулся к кровати и посмотрел на столик. Там стояла небольшая фотография в рамке — Саша с мамой и папой, счастливая и довольная, кажется это было снято на цирковом представлении братьев Запашных еще до того, как Оксана ударилась в религию.
— Если кого встретим, ни звука. Говорить буду я. Если скажу — беги, значит нужно бежать со всех ног, не оглядываясь. Понял?
— Да.
Быстрым шагом они направились к пожарной лестнице. Они выйдут через черный ход, обойдут больницу, заберут Машу, а потом он решит, что делать дальше.
Мысли путались в голове. Кто мог это сделать? И куда они ее повезли? Что вообще они задумали.
Даже если принять самую невероятную, бредовую точку зрения, что все случившееся в институте — реально и это не просто выходка вандалов, конкурентов или каких-нибудь религиозных ублюдков, это самая что ни на есть эпидемия, грозящая перерасти в пандемию. В буквальном смысле слова — заражение, порабощение человека разумного чем-то страшным и неизученным, над чем еще вчера смеялась половина земного шара, глядя как корявые зловонные мертвецы с утробным рычанием шествуют по пустынным дорогам Атланты.
Реальность оказалась куда более прозаичной. Никаких мертвецов, все живые и почти здоровые. Подумаешь, симптомы гриппа. Ну и запах, да. Так весь город давно провонялся так, что на запах, пожалуй, никто не обратит внимания.
Если это был ОН, если это ОН приходил в детский сад в тот день, если это ОН все подстроил и организовал, значит что-то есть в Саше, что-то не дающее ему покоя, если даже в коме она представляет для них опасность.
Лукин. Заблудившийся гений?. Или обычный неудачник, решивший доказать, что он тоже чего-то стоит. Что ж… у тебя почти получилось. Ты лишил детства мою дочь, лишил меня семьи и теперь я знаю, чем воняет в городе, — это твой тошнотворный запах. Жизненный цикл вируса короток, пока биологическое тело сможет уживаться с вирусом, распространяя его все дальше и дальше, как смертоносную пыльцу по всему земному шару, до тех пор они будут уживаться.
Наступит день, когда не останется ни одного живого организма, который бы не был заражен и вся эта разлагающаяся армия сгинет. И только одна маленькая девочка мешает тебе, она может изменить твои планы и ты боишься ее. Обретя поистине безраздельно могущество, ты не стоишь и капли крови этой…
— Дядя Андрей! Мне больно!
Он резко отрыл глаза. Левая рука сжимала плечо мальчика. Они стояли возле пожарной лестницы, спускающейся вниз.
— Что такое? — спросил Андрей. Он на миг задумался и…
— Мы подошли к лестнице, а потом вы как схватили меня! — Петя отошел на шаг, с опаской глядя на мужчину.
— Я… я просто думаю, где она может быть. Извини.
— Да ничего. В следующий раз предупреждайте, когда будете думать, а то мне страшно. Вдруг вас кандрашка хватит.
— Хорошо. Предупрежу. Идем вниз. На первом этаже есть пожарный выход из больницы, им редко кто пользуется. Открывается изнутри.
— Вы ничего не подумайте, — сказал вдруг Петя, глядя ему в лицо. — Но… хотя нет.
— Говори, раз начал, — оглядываясь на темные стены, они спустились на второй этаж. И снова Андрею показалось, что когда-то он здесь был, давным давно. Зеленые стены, лампы дневного света пунктиром по потолку…
— Мне показалось… что там, в палате я видел лицо, знакомое. Мы с Мышкиным упали в снег от неожиданности. И потом появилось на мгновение лицо.
Андрей напрягся.
— Неужели… Саша? Ты ее видел?
Петя покачал головой.
— Нет, не Саша. Мне кажется, это была ваша жена.
Андрей отшатнулся. Его словно ударили поддых.
Оксана? Но… как? Может быть, она что-то узнала и хотела спасти Сашу? Может быть, она звонила ему, но нигде не нашла?
— Дай телефон. Быстрей.
Петя спешно опустил руку в карман куртки и вытащил смартфон Мышкина.
— Держите. Только это не мой.
— Неважно.
Андрей по памяти набрал номер Оксаны. Сигнал показывал два деления, даже если она его не услышит, а просто снимет трубку. Хотя бы снимет трубку. Ну, пожалуйста, сними эту чертову трубку!
На двадцатый гудок он сдался.
— Не берет? Сегодня целый день связь барахлит. Не знаю, что такое, наверное снегопад виноват, — сказал Петя.
— Откуда ты знаешь, как выглядит моя жена? — спросил Андрей.
Петя пожал плечами.
— Один раз вы вместе приходили на утренник в детский сад. А меня всегда приводила только мама. И я всегда очень завидовал Саше, что у нее такой классный папа. А маму сравнивал со своей. Моя мама красивее.
Они стояли перед дверью пожарного выхода. Позади было приемное отделение. Оттуда доносились невнятные голоса. Где-то вдалеке орала сирена скорой помощи.
— Сейчас выйдем на улицу. Никуда не беги. Держись рядом, чтобы ни случилось. Как только выходим, идем направо, обходим этот корпус, потом под арку и там стоянка — напротив центрального входа.
Петя кивнул.
— А мама там?
— Да. Она ждет там.
Андрей вынул ружье из тубуса. Он не знал, чего ждать за этой дверью.
— Ладно, давай, быстро, — он повернул вращающуюся ручку замка и толкнул дверь. В лицо ударила холодная метель.
Проваливаясь чуть ли не по колено в рыхлый снег, они пошли вдоль больничной стены. Окна больницы за исключением операционного блока были темными. Ни одной живой души.
Они прошли две трети пути. Осталось проскочить в арку, свернуть направо к стоянке и там метров пятьдесят до «Тигра».
Тут Андрей и почувствовал укол в висок. Словно кто-то вонзил ему в мозг длинную раскаленную иглу. И хотя говорят, что в мозгу нет болевых рецепторов, эта боль была самой адской из всех, что он когда-либо испытывал.
Петя испуганно повернулся.
— Дядя Ан… — голос его застыл, он медленно поднял руку и попятился, оставляя глубокую снежную борозду.
— Беги… — прохрипел Андрей. — Мама там… — Он показал рукой в сторону стоянки и медленно повернулся, слушая, как часто захрустел снег под ногами Пети.
Человек, одетый в такой же спортивный костюм, какие раздавали в гардеробе института, вышел из темноты. Черты его лица скрывал снежный сумрак, но когда он приблизился, Андрей невольно попятился. Это был тот самый моложавый пенсионер с серьгой в ухе, любитель острых шуток.
Он остановился в паре метров, но даже с подветренной стороны Андрей почувствовал сладковатый гниющий запах.
— Мы знали, что ты явишься сюда рано или поздно. Все кончено. Идем с нами и ты перестанешь бояться за себя и дочь, перестанешь думать, что мы тебе чужие. Мы твоя плоть и кровь, мы твои братья, открой глаза, Андрей! Разве ты не мучился все эти годы вопросом, кто ты такой? Разве не посещали тебя видения? — Старик замер, он говорил с большим трудом, свистящий хрип вырывался из его легких. — Бежать некуда. Город под контролем. Через час в церкви Судного дня начнется большое служение и ты должен быть там. Потому что с тебя все началось.
Андрей чуть повел ружьем, нащупал курок. Старик, или тот, кто за ним скрывался, пытался завладеть его мыслями, подчинить себе, — над больницей сгустилась мгла, фонари вдруг погасли и даже окна операционной, светившие ярким ультрафиолетом, почернели.
— Где она? — спросил Андрей тихо. Он мог бы вообще ничего не говорить, но ему важно было слышать собственный голос.
— Она будет венцом сегодняшнего праздника, Молох беспощаден к своим жертвам. Папочка Молох!!! — он взвыл, перекрывая стон ветра, — папочка Молох получит свое, а мы обретем свободу! Пока есть она, нам всем грозит несчастье! Она порождение ада! И будет сегодня сожжена, а пепел ее разлетится над городом как благая весть! Теперь с нами святой дух, он овладел нами, разве ты это не чувствуешь? Признай! Он здесь! — Старик взмахнул рукой и летящая поземка потянулась вслед, — Смотри! Смотри!
Андрей похолодел. Религиозные фанатики, так проще держать и направлять толпу, распространять вирус под видом служения, направлять безумцев в самые неприступные места.
— Я ведь знаю, о чем ты думаешь, — продолжил старик, откашлявшись. Кровавая пена окрасила снег между ними. Он смотрел на нее, улыбаясь, и в глазах его застыл сумрак. — Ты думаешь, что я сошел с ума. Но я не сошел с ума. Я могу тебе это доказать. Я помню нашу встречу, помню как мы стояли в очереди на анализ костного мозга, помню тетку с татуировкой Христа и пацана-металлиста, кажется Антон… его группа называлась словом от названия книжки. Э…, Симулякр. Да. Какой же я сумасшедший? Это вот Антон не выдержал и сбежал, он сошел с ума. Потом двое в актовом зале, они хотели напасть на нас, тоже в головах помутилось. Ты же сам все видел. Охрана их остановила. А потом испытания успешно закончились, мы сели в автобусы и нас отвезли в город. А вот тебя там не было. Но мы знаем, почему. Ты отец той, что может нас убить. В ее крови смертельный вирус, одной капли которого достаточно, чтобы…
— Так вот в чем дело… — пробормотал Андрей.
Они могли убить ее сразу, но видимо, она была слишком ценной. Впрочем, как и кому могла помешать маленькая девочка в коме? Они расслабились. Им удалось затащить его в свое логово, но до конца вирус не подействовал. Вероятно, причиной тому его… кровь. Когда-то в детстве… Мать никогда об этом не рассказывала, но он смутно помнил. Потолок, капельница. Удивленный взгляд молодого врача, удивительно похожего на… Лукина.
Теперь он вспомнил. Тот человек, лицо которого он видел над собой и что приходил к нему во снах. Удивленно-хищное, лицо человека, который разглядывал его как микроб, объект для эксперимента, но не живого человека.
Он приподнял ружье. Палец на курке окоченел.
Старик усмехнулся.
— Здорово ты с этим такси, мы и подумать не могли… кто-то тебе помогал, так ведь? Антоша? Хороший был парень. Только музыка у него дерьмовая… Вот, ты сопротивляешься духу пророчества. Но зачем? Какой в этом смысл, если он выбрал тебя? Известно, что явление духа пророчества состоится прямо перед вторым пришествием Христа и будет суд!
— Ты несешь какой-то бред, — сказал Андрей. — Может быть, тебе нужно в больницу? Какой суд? Какое пришествие?
Старик воздел руки к небу.
— Но я слышу Его, он в моих ушах постоянно и ты тоже слышишь, я знаю это, потому что я слышу всех! Весь город и больше всех — его! Как будто я это часть его! Маленькая песчинка. Он разговаривает со мной и сейчас он говорит мне, что ты будешь стерт из книги жизни, ты отступник, грешник. Ты должен быть наказан за свою ересь!
Андрей сделал шаг назад. Он расслышал позади шаги, скорее всего, это была Маша, пришла за ним, чтобы поторопить.
Он не знал, что делать — стрелять в безоружного старика он не мог. Палец дрожал на курке.
— Он так и сказал, что ты откажешься. Тогда… последуй за своей дочкой! — выкрикнул старик и лицо его перекосила злоба.
Андрей поднял ружье, но выстрелить не успел. Оглянувшись, он увидел еще один спортивный костюм. Но это была не Маша. Черные как смоль волосы выбивались из под спортивной шапки. Глаза — два уголька — буравили его насквозь. Карина Львовна Фельдман, философ, — вспомнил Андрей.
Она подняла руку и направила в него баллончик. Тонкая струя с близкого расстояния накрыла лицо водяной взвесью. Он открыл и закрыл рот, глаза затуманились. Корпус больницы накренился, изучающее лицо Карины Львовны переместилось наверх, там же он смутно различил и сверкающее кольцо в ухе старика.
— Готов? — спросил он, вытирая рот.
— Готов, — ответила она. — Потащили, времени осталось мало.
— А ружье?
— Брось его здесь, только закопай снегом.
Андрей почувствовал, как его схватили за ноги, грубо и бесцеремонно, костлявыми руками поволокли по рыхлому снегу. Небо перед глазами расстелилось мягкой ватной простыней, теплой и такой притягательной. Он слышал голоса, завывания далеких сирен. Все вдруг стало таким неважным, далеким, смутным, как… тогда, в тот самый день. В тот самый…



Глава 46

Полковник Баталов смахнул пылинку с краешка стола. Он уже собирался уходить домой, когда неожиданно заурчал телефон спецсвязи. Пятница, вечер, что еще могло случиться? — нахмурился он. В Огненске, если не считать падеж свиней на ферме «Солнечная» все было спокойно, поэтому поднимая трубку, он даже не шелохнулся. Сердце билось ровно и спокойно. Впрочем, вряд ли бы его могло смутить хоть что-нибудь. Будучи кадровым офицером спецслужб в третьем поколении, Баталов любые неприятности воспринимал с холодным презрением. Ему было все равно, что случится. Никто в этом городе не смог бы диктовать ему свои условия.
— Баталов.
На том конце провода откашлялись.
— Здравствуй, Тимур Алексеевич. Космач беспокоит.
— Слушаю Вадим Павлович.
Генерал Космач, начальник управления ФСБ никогда не звонил просто так.
— У тебя там все нормально в городе?
Баталов посмотрел в окно. Здание городского управления ФСБ выходило на площадь Ленина, Ильич указывал рукой в сторону новехонькой церкви, больше напоминающей космический корабль, нежели культовое сооружение. До церкви был километр, Баталов видел, в том направлении тонкими струйками стекаются огненцы.
Чего они туда прутся? — подумал он неприязненно. Может праздник какой-то сегодня? Религиозный, или… Мельком взглянув на календарь, он пробежал по сводке главных городских событий, лежащих перед ним на столе.
Никаких церковных или любых других праздников сегодня не намечалось. Оппозиция не подавала запросов на митинги, недовольные мусорной свалкой активисты сидели по домам, наметив серьезную акцию против свалки на следующие выходные. Большинство зачинщиков находись под постоянной прослушкой и поводов для беспокойства не подавали.
— Все нормально, — без интонаций сказал Баталов. — Работаем над связью, это погодная проблема, мне уже доложили.
— У нас тут нервничают по этому поводу. Город отрезан от трассы. Да еще свиньи у тебя.
— Оперруппа уже на ферме. Тревоги нет. Обычный вирус.
Голос на том конце провода, судя по настроению, не был так уверен.
— Постарайся наладить связь быстрее. Люди волнуются. Отправь там кого надо, пусть поторопят. И вот что, Баталов… Мне только что позвонили из Минздрава. Они не могут найти Трошина. Знаешь такого?
— Трошин… директор Института вирусологии.
— Именно. Президент хотел поблагодарить его за отличную работу, но не смог дозвониться. Ты… — дальше послышалась неразборчивая ругань. — Ты меня понимаешь?
Баталов привстал в кресле, обернулся назад и краем глаза посмотрел на портрет Президента, висящий над головой.
— Будет сделано. Найду в течение получаса. — Внутри у него появилось неприятное жжение. Это мог быть и гастрит, но Баталов знал — так проявляет себя другое чувство, которое он не любил наравне с гастритом — интуиция. Интуиция подсказывала, что никого он не найдет. И осознание грядущих неприятностей по этому поводу заставило его вынуть из портсигара сигарету и закурить, чего в рабочем кабинете он никогда не позволял.
— Ды. Ты уж постарайся. Иначе сам понимаешь, что будет.
— Да.
— Как найдешь, звони прямо сюда. Я буду на работе.
Космач положил трубку.
Вот же черт подери. Баталов коснулся селектора.
— Рогова ко мне.
Рогов, начальник оперативной группы, вошел через пять минут и остановился в дверях.
— Вызывали?
— В институте все нормально?
Рогов переступил с ноги на ногу, посмотрел на портрет Президента, потом в окно, где метель кружилась меж высоких елей, высаженных вдоль кромки площади.
— С утра был инцидент, туда отправили Гаврилова с группой.
— Что за инцидент? Почему не доложили? — рявкнул Баталов.
Рогов пожал плечами.
— Рядовой инцидент, поступило сообщение в районе шести утра, что сбежал мужчина из группы тестирования новой вакцины. Наши выехали на место, оказалось, ложная тревога. Гаврилов сам отзвонился.
— Где рапорт? Где он сам?
— Рапорт передал по факсу, но группа пока не прибыла.
— Так. Ясно. Позвони ему прямо сейчас. И рапорт на стол, сейчас же! — Он посмотрел на Рогова: — А еще найди мне директора института. Через полчаса он должен быть здесь. Понятно?
Рогов потоптался на месте.
— Он может быть еще в институте, а связи…
— Меня не волнует, есть или нет, достать из под земли!
— Так точно. Разрешите идти?
— Выполняй. Если надо, возьми БТР и езжай в этот чертов институт. Привези мне его немедленно, живого или мертвого.
Рогов странно взглянул на полковника, повернулся на каблуках и вышел. В кабинете повисла тишина, нарушаемая стуком секундной стрелки больших напольных часов. Они показывали 19:48.
Баталов вышел из-за стола и подошел к окну. Метель не прекращалась. Если и удастся прорваться в институт, то только на БТР. Дороги в городе никто не чистил. Он выпустил струйку дыма, которую тут же уловил кондиционер. Даже очистители воздуха в кабинете не справлялись с мусорной вонью, которая преследовала его днем и ночью. Он ненавидел этот город, потому что провонялся им с ног до головы. Глядя, как прибывает народ к церкви, он быстрым шагом вернулся к столу и снова нажал кнопку селектора.
— Аркадий, а что это за народ возле церкви? Почему все туда идут? Мероприятие санкционировано?
— Вечерняя служба, — моментально ответил стальной голос. — Им не требуется наша санкция.
— Но почему их так много? Разве вчера было столько? Вчера ведь тоже служили?
— Конечно. Только вчера был рабочий день и в городе был интернет. А сегодня народ отдыхает.
— Ты посмотри на погоду, какой же это отдых.
— Они раздают бесплатно вакцину от гриппа, поэтому столько народа. Сами знаете, как наш народ реагирует на бесплатное. Донесение уже поступило по этому поводу.
— То есть, все под контролем?
— Пастор наш прихожанин, — позволил себе шутку собеседник.
Может и наш, подумал Баталов, а может и нет.
— Пошли туда несколько человек, пусть постоянно докладывают.
— Там уже человек пять наших.
— Еще пошли.
— Будет сделано.
— С фермы есть новости?
— По нашей линии все чисто, это не диверсия. Только что звонил капитан Мамонтов.
— По мобильному?
— По городскому.
— А что, с фермой есть связь?
— Получается, что есть, раз звонил. Сказал, что несмотря на непогоду, уже организован вывоз трупов животных на свалку для захоронения.
Чем больше слышал Баталов, тем сильнее ныл желудок. Город перестал быть жертвенным ягненком, теперь он сам чувствовал себя в западне. Может быть, из-за того, что единственная дорога заблокирована? Он не мог понять причины своего волнения. Что-то определенно происходило, что-то смутное и опасное надвигалось вместе со снежной бурей, то с чем он не сможет справиться, даже полностью открыв склады оружия и дав разрешение на применение любых спецстредств.
— Найди мэра, — сказал он коротко. — Сейчас же.
Аркадий ответил почти сразу.
— Так он… там. В церкви.
— Да? Он что, верующий?
— Сомневаюсь, — сказал голос.
Что же это происходит? — подумал Баталов, задумчиво посмотрев на часы.
— Подгоника-ка мне машину, Аркадий. Давай съездим и посмотрим, что там за служба такая, если сам мэр решил вместо бани гнуть поклоны.
— Что брать?
— Ничего не бери, там наших полно.
— Начальник полиции тоже там.
— Тем более. Все, выезжаем. — Баталов затушил сигарету в хрустальной пепельнице на дне которой поблескивал золотой щит и меч с двуглавым орлом.
Это его город. Пока он здесь, он за него отвечает. И он будет решать, состоится сегодня вечерня или нет и что на ней будет происходить. Только он и никто больше.



Глава 47

Белый остроконечный купол церкви, увенчанный футуристическим крестом, подсвечивался с земли четырьмя мощными прожекторами. Снежинки, попадавшие в яркие лучи, были похожи на мельтешащих мух. Их было так много, что казалось, к церкви слетелись все насекомые мира. Они кружились хаотично и безмолвно, — на миг возносились в безумном хороводе и тут же исчезали без следа и памяти в могильном холоде небытия.
Чернильное марево неба то окрашивалось в фиолетовый, то розовело, потом накатывал мрачный, густой желтый оттенок, и сходил на нет темно-красными, почти черными пятнами, возвращаясь к своему исходному состоянию.
Но сегодня мало кто смотрел на небо. Люди кутались в пуховики, куртки, шубы, заворачивалась в шарфы и все шли к воротам церкви Судного дня.
Хвост очереди, выползавшей из церкви, тянулся вдоль Рабкоровской улицы, выходил на Советскую и там петлял по изгибам, скрываясь в темноте. Фонари горели только на центральной площади, власти экономили на освещении в вечерние часы.
Из самой церкви доносилась музыка, довольно громкая, словно там шло народное гуляние, а не подготовка к вечерней службе.
— А где очередь-то, кто крайний? — то и дело слышался один и тот же вопрос.
— Где-то там, на Советской, а может быть уже и возле Дома быта.
— Кажется, тут весь город собрался.
— Что дома делать? «Поле чудес» закончилось, а потом вообще все каналы отрубились. Тут вакцина бесплатная. Да еще, говорят, будут подарки раздавать.
— Кто это говорит?
— Вы разве не слышали? Пастор объявлял.
Голоса становились громче. Кто-то согревался спиртным прямо из горла. Полиции не было видно и это удивляло больше всего. Обычно любое скопление людей сопровождали хмурые люди в форме.
— А где наши доблестные, что-то их не видно.
— Странно. Я проходил мимо центрального отдела, видел, как воронок привез странного типа. Может быть, заняты…
— Да у них с церковью договор.
— Не заливай, нет у них договора.
— На старой церкви крест сорвало.
— Да ну! Хотя такой ветер… все может быть.
— А вы не слышали когда транспорт пустят? Я завтра собиралась в Москву, а тут…
— Да что транспорт, хоть бы мобильники заработали.
— Это да.
Вся очередь говорила об одном и том же на разные голоса.
— Михаловна, а ты слышала, нападение вроде было в городе. У знакомой соседка работает на горячей линии. Говорят, там человека убили!
— Не может быть! У нас, в Огненске?
— Конечно, где же еще…
Иногда вдоль очереди проходили молодые люди самой обычной внешности — так может выглядеть и рабочий сапожной мастерской на Маркса и преподаватель мединститута. Иногда они покашливали, прикрывая рот рукой. Никому и в голову не приходило, что это штатные сотрудники ФСБ. Сегодня они особенно придирчиво смотрели и слушали: мероприятие не было согласовано и что делать с народом, они не знали.
— Картон, что там у тебя? Шеф будет через десять минут.
— На входе спокойно. Говорят о вакцинах, все в норме.
— Кто внутри, прием.
— Боря внутри.
— Боря, прием. Боря, ответь, что там у тебя.
— Черт, Гонец, глянь, что там Боря затихарился? Только что отвечал.
— Сейчас. Тут слишком много народа. Нужно протиснуться.
— Давки нет?
— Нет, все нормально. Реально так много людей давно не видел. Кто это все разрешил?
— Где мэр?
— Он внутри вместе с Климовым.
— Начальник полиции тоже тут?
— А то. Правда, его ребят что-то не видно.
— Шеф будет через пару минут, сделай там коридор. Он хочет поговорить с мэром. И этим… Климовым.
— Так, я внутри, — Гонец окинул взглядом огромное внутреннее пространство церкви и даже немного растерялся. — Тут все забито. Очередь делят на потоки, возле столиков люди в лыжных костюмах впрыскивают им вакцину. Погодите… сейчас я тоже, раз уж здесь… так… кажется, меня пропускают без очереди, отлично… спасибо…
— Ты Борю видишь?
— Никогда раньше не был в этой церкви… как же тут… круто!
— Гонец, не отвлекайся, ты на службе. Вот черт, шеф подъехал! Гонец, сделай коридор для шефа. Срочно! Гонец, твою мать! Куда ты делся, ответь!
Шум разговоров сотен людей, музыка, стиль которой было трудно определить, но вызывающая какую-то эйфорию, радостное предчувствие — все это скрывало переговоры десятков людей в черных спортивных шапочках. Лишь немногое догадывались об их работе, но все равно предпочитали не смотреть в их сторону, боясь нарваться на неприятности.
— Таксист, какого хрена? Где Боря? Где Гонец? Дуй живо вовнутрь!
— Есть!
— Боря, Гонец, шеф вышел из машины. Аркаша запрашивает вход. Если вы сейчас не ответите, никакой премии к новому году! — и после небольшой паузы в наушниках раздался громкое ругательство. — Аркаша, это Север, я вас встречаю, идите к главному входу.
— Что у вас тут творится? — раздался голос Аркадия, личного помощника Баталова.
— Все нормально, людей не хватает, сколько раз уже говорили. А к таким мероприятиям мы и вовсе не готовы. Где люди Климова? Ни одного мента! Это хорошо, что толпа не бузит. А если они попрут?
— Ладно. Понял. Мэр внутри?
— Да, с Климовым.
— Тогда мы идем, встречай.
Начальник службы наружного наблюдения майор Север отделился от толпы и прошел ко входу. Он был взбешен, если не сказать больше. Три сотрудника сегодня после мероприятия напишут объяснительные, а потом он подумает, что с ними делать. Выговор, лишение премии. Лейтенанта Горностаева по кличке «Таксист» он бы уволил, слишком много себе позволяет. И других тянет за собой. Такое на службе прощать нельзя.
Его взгляд скользил по лицам людей, но ничего опасного он не отмечал — спокойные расслабленные в предвкушении выходных горожане. Никакой агрессии, призывов, как месяц назад на митинге против разрастания свалки. Тогда пришлось зачинщиков отделить от основной массы и нейтрализовать, несмотря на то, что по сути люди были правы. Применение силы полицией в тот раз он лично считал неоправданным.
Заметив приближение шефа в сопровождении Аркадия, Север вздохнул полной грудью и закашлялся. Гнилостный запах щекотал легкие. Из церкви несло каким-то специфическим ароматом. Наверное, ладан или елей… — подумал он, оглядываясь на вход. — Что там у них обычно жгут…
— Север, — начальник возник перед ним неожиданно и он вздрогнул. Этот аромат… тонкий, специфический закружил ему голову и он на мгновение забылся. Непростительная ошибка для начальника наружки. — Он слегка кивнул. Разумеется, ни отдавать честь, ни представляться на оперативных мероприятиях было не нужно. — Мэр внутри с начальником полиции. Они с пастором наблюдают за раздачей вакцины. Пока без эксцессов.
Баталов потянул носом.
— Что это за запах?
Север кашлянул, прикрыв рот.
— Это не свалка. Что-то в церкви. Может быть, у них свечи так пахнут.
— Разве у них приняты свечи? — спросил Баталов. — Это же какая-то секта протестантская, насколько я понимаю.
Север промолчал. Когда не знаешь, что ответить, лучше молчать. Он же не мог сказать, что трое сотрудников внутри вдруг перестали отвечать по рации. Пока это не повод для волнения, не могло же при таком огромном стечении народа с ними что-то произойти. Да и бойцы они — одни из лучших в наружке.
Они вошли внутрь церкви. Здесь стало посвободнее. Люди неспешно продвигались к человеку в темном костюме с уродливым шрамом на поллица. Лицо его Северу показалось знакомым. Человек профессионально делил толпу на части, распределяя людей на тонкие ручейки.
Внутри помещение представляло собой поистине огромное пространство — вздымающиеся белые стены без икон, живописи, других специфических церковных атрибутов выглядели подчеркнуто аскетично и торжественно. У Севера при взгляде на потолок закружилась голова — снаружи Церковь казалась большой, но внутреннее пространство поражало своей грандиозностью. Сколько здесь, подумал он, — десять, двадцать, тридцать этажей? Скамьи были сдвинуты в сторону, а прямо перед ними, на противоположной стене висел огромный деревянный крест высотой с пятиэтажный дом.
Люди подходили к столикам, дышали аэрозолью, улыбались, говорили спасибо, некоторые молчали, причмокивая, пытаясь определить вкус лекарства, — при этом выражение их лиц замирало в благоговейном восхищении. Даже у тех, кто по своему виду такого чувства испытывать не мог по определению.
Север поморщился. Ему показалось, это чересчур. Закатывать глаза — чересчур. Бесплатно, к тому же, вручают какой-то мешочек, — что там интересно. Он не успел додумать.
— Где мэр? — спросил Баталов, поежившись. Кажется, он тоже чувствовал себя не в своей тарелке.
— На кафедре, — Север указал рукой на дальний угол церкви.
— Вижу. Идем, Аркадий.
— Я посмотрю, что там они раздают, — сказал Север.
Баталов кивнул.
— Потом ко мне. Доложи. А лучше прихвати что там у них. Да и… вакцину возьми для меня и Аркадия. Зря что ли приехали.
— Так точно, — сказал Север, рыская взглядом поверх однообразного моря голов. Ни одного из своих подчиненных он так и не смог обнаружить. Рация молчала. К тому же от витавших запахов у него разболелась голова — в нее словно поместили сломанный радиоприемник и тысячи голосов одновременно разрывали его виски. Впрочем, он списывал это на усталость и слишком большое количество народа: церковь гудела как растревоженный улей. Профессиональная деформация: когда находишься в гуще толпы, речь каждого человека пропускаешь через себя в поиске запретных тем и слов, через некоторое время начинает казаться, что все эти разговоры переместились внутрь головы и заткнуть их не представляется возможным.
Только сейчас эти голоса бубнили вовсе не запретные слова из постоянно пополняемого списка экстремистских материалов. Он вообще не понимал, что они говорили и глядя на толпу не мог различить источник, откуда раздавались звуки, сливавшиеся в монотонный невнятный гул.
В самой церкви играла музыка, похожая на попсу восьмидесятых, правда без слов и Север поймал себя на мысли, что происходящее вызывает в нем смутное внутреннее сопротивление. Слишком все благопристойно и чинно, так не бывает, подумал он. Обязательно, если собирается больше трех человек, жди проблем — ругани, драки, мордобоя, взаимных обвинений, выяснения политических пристрастий и тому подобного.
Север знал свой город. Он родился и вырос в Огненске, здесь дрался на дискотеке с сельскими отморозками, отсюда ушел в армию, в разведку, по дембелю попал в Контору — порекомендовал зам комполка как лучшего следопыта.
Он смотрел на кафедру. Прямо под гигантским крестом стоял пастор, слева от него мэр, справа начальник местной полиции, а позади них странный тип с обезображенным лицом. Мимику мужчин с приличного расстояния он различал довольно смутно, но даже издали ему казалось, будто мэр, которого он видел довольно часто, бывая по делам в администрации города, находится в изумлении от происходящего. Видит все это впервые. Пастор и незнакомец стояли друг возле друга, не произнося ни слова, но было ощущение, что они знают больше других.
Когда шеф приблизился к ним, их лица не изменились, хотя обычно Баталов вызывал в собеседниках страх. Все они прекрасно знали, что контора всесильна и ее начальник знает про каждого из них достаточно, чтобы упрятать лет на десять.
Он заметил, что никто из них не протянул руки, чтобы поздороваться. Брови Севера поползли вверх. Аркадий стоял чуть позади и от внимания Севера ускользнул момент, когда они все же поздоровались. Впрочем, ускользнул он не только поэтому, а потому что из раскрытых настежь огромных дверей церкви донесся полный ужаса крик. Женский крик, заставивший обернуться каждого, кто в этот момент присутствовал в церкви. Гул моментально стих.
Майор вздрогнул. Ну вот, подумал он, начинается.
Работая локтями, Север начал было пробираться назад к выходу, когда увидел кричавшую женщину. Куртка на ней была разорвана, лицо залито кровью. Клок черных спутанных волос прилип ко лбу. Он увидел ее обезумевшие глаза и сразу сжался, сгруппировался, готовясь к худшему. Она могла быть террористкой. На ней мог быть пояс шахида. Все что угодно. Эти глаза не предвещали ничего хорошего.
Майор особо не раздумывал. Его обучали мгновенно оценивать обстановку и принимать решения. Толпа расступилась — никто не задавал вопросы. Никому не хотелось стать понятым или еще хуже — соучастником. Но и убегать люди не спешили, разглядывая незнакомку в странном вычурном наряде с размазанной на лице косметикой. Таким не место в церкви, думал каждый второй. Падшая женщина!
— Лю-у-у-ди-ии! — закричала она и многократное эхо унесло ее призыв под самый купол. Толпа напряженно всматривалась в непрошеную гостью. Те, кто стоял ближе, подались назад. — Полиция!!! Там все в крови! Они… они хотели убить меня! Спасите! Люди! Они гонятся за мной, я слышала! Полицейские сошли с ума! Все! Вы меня слышите?! — она обвела безумным взглядом огромное пространство церкви, задержавшись на деревянном кресте. Иисус тоже молчал. Ее губы мелко задрожали. Не прошло, наверное и нескольких мгновений, как к ней подбежали несколько человек в зимних спортивных костюмах. Север хотел было отшвырнуть их, ради их же безопасности, но спортсмены, или кем они были на самом деле, оказались проворнее.
Один из них обнял девушку за талию, так что она не могла и пошевелиться, другой сунул девушке под нос флакончик и несколько раз нажал на крышку. Она чихнула, конвульсии почти сразу же прекратились.
— Ну что же вы, милая, — сказала ей невесть откуда взявшаяся интеллигентная женщина в лыжном костюме, похожая на спортивного врача, — вы, верно, испугались темноты, да еще связь отключилась, замерзли, вот вам и почудилось бог весть что. Сейчас все пройдет. Пойдемте, умоетесь, а потом я вас напою чаем.
Север замер, не добравшись до цели метра три.
На удивление, девушка пришла в себя довольно быстро. Она перестала кричать и теперь ее глаза, пару секунд назад совершенно безумные и пылающие ужасом, потухли, успокоились; теперь она взирала на происходящее, как человек, попавший в родную стихию, домой, хотя Север мог поклясться, что она вообще ни разу в церкви не была.
— Простите, — внятным и почти ровным голосом сказала девушка, — я и правда упала, зацепилась капюшоном за какую-то проволоку на мосту, дунул ветер и меня чуть не вынесло за борт. Очень больно ударилась. В голове так вспыхнуло, что я подумала, это полицейская машина… простите, что напугала всех…
— Не стоит, голубушка, — женщина посмотрела в сторону кафедры, где стоял начальник полиции. — Здесь и начальник полиции Огненска, если что, мы его попросим нас защитить. Уверена, он не откажет.
Север был уверен, что генерал Климов кивнул, посмотрел в глаза этой женщине в спортивном костюме, хотя он физически не мог слышать, что она говорит — слишком далеко.
— Хотя что уж скрывать, — продолжила женщина, — полиции мало доверия. — она погрозила пальцем в сторону кафедры, чем вызвала возгласы одобрения толпы.
«Черт знает, что творится», — подумал Север, провожая взглядом странную пару — явно сильно избитую женщину, которая вдруг, ни с того ни с его, безо всякого давления изменила свои слова и ту, вторую, в комбинезоне, которая чувствовала себя здесь как рыба в воде.
Потом он вспомнил приказ Аркадия и поспешил к одному из столиков, обслуживающих нескончаемую толпу.
Человек в комбинезоне без слов протянул ему три пузырька и три небольших мешочка в плотной зеленой ткани.
Откуда он знает, что нужно три? — Север покачал головой, но задавать вопросы не стал. Происходящее все сильнее и сильнее внушало ему подозрения. Лишь фигура шефа, спокойно стоящего рядом с мэром и начальником полиции удерживала майора от того, чтобы не разрядить обойму из табельного пистолета в мрачный купол церкви. Он еще раз поискал взглядом исчезнувших сотрудников и с удивлением обнаружил Борю, Картона, Гонца и Таксиста в разных углах. Они стояли словно ни в чем ни бывало, наблюдая за происходящим — так, что Север обомлел. Он хотел было кинуться к ближайшему, Картону, но передумал. Сначала приказ шефа, а потом он выволочит сотрудника на улицу и вспомнит несколько хороших ударов, вышибающих дурь из особо непонятливых товарищей.
Когда он подошел к кафедре, музыка изменилась. Вместо попсы раздалось какое-то демоническое песнопение, сопровождаемое выкриками, щелчками, хохотом, лязгом и хрипами. По его спине пробежал холодок. Он взглянул на огромный, метров пятнадцать высотой крест и автоматически перекрестился.
Баталов смотрел на него в упор, его глаза были почти такими же безумными, как у той девахи, что неведомыми путями попала на этот шабаш. Скорее всего, она увидела скопление народа и правильно решила, что спасение, кто бы там за ней ни гнался, находится здесь. Он нутром чувствовал, что она ошиблась — как чувствует это волк, попавший в западню, но еще не увидевший красные флажки.
— Давай уже, что так долго? — сказал Баталов, протягивая руку за пузырьком. — Кто там кричал?
Климов отошел от пастора.
— Это проститутка с гостиницы, она у нас на учете. Психическое заболевание, и не только психическое, — сказал он. — Нужно сделать ей направление на лечение, организуешь, Борис Аркадьевич? — он посмотрел на мэра.
— Конечно, — ответил тот. — Могу прямо завтра.
— Завтра выходной, а в понедельник нормально, — сказал Климов.
Пастор осенил их крестом.
— Благие дела, дети мои, зачтутся на Страшном суде. Каждый день неотвратимо приближает нас к нему.
Баталов чуть отодвинулся, скептически посмотрел на пузырек.
— Как спрей от насморка. Берешь и нажимаешь. Можно в рот. Без разницы, — начальник полиции Климов достал из кармана точно такой же пузырек и продемонстрировал, как это происходит.
— Откуда это все? Чье производство? — поинтересовался Баталов.
Мэр с пастором переглянулись.
— Наш институт делает, разве вы не знали? Испытания окончены, в понедельник вакцина пойдет по всей стране.
— Знал конечно… — неопределенно протянул Баталов и сунул пузырек в карман. — Я потом. Что-то мне…
Он не успел договорить, как Климов, смеясь приобнял его за талию, в руке его появился тот самый пузырек, быстрым, почти молниеносным движением он поднял его и пшикнул Баталову прямо в разинутый от неожиданности рот.
— А чего бояться? Раз и все, правда? Ну как? Не смертельно?
Аркадий выронил из рук плащ шефа. Север потянулся за оружием. Лицо Баталова скривилось, будто он лизнул горького перца, потом вытянулось. Он слегка согнулся, издав странный шипящий звук, будто воздух выходит их проколотой шины. Зрачки стали узкими, почти незаметными, глаза наполнились влагой. Нос и щеки покраснели, на лбу выступила испарина. Он как будто тужился, упирался, сопротивлялся, но…
Все это Север успел заметить буквально за несколько секунд. Он знал, что Аркадий сейчас застрелит начальника полиции, буквально через секунду. В руках адъютанта сверкнула черная «Гюрза», ствол как в замедленной съемке начал подниматься к груди Климова — пока тот удивленно смотрел на Баталова. При этом начальник полиции даже не пытался как-то исправить положение или хотя бы уйти с траектории огня, как это сделал бы профессионал, каковым Климов, несомненно являлся.
И в тот миг, когда грохот выстрела должен был взорвать пространство под куполом церкви, Баталов вдруг поднял руку и выпрямился. Его лицо чуть посветлело. Коротким движением он отвел руку Аркадия.
— Спрячь! Ты что? Со мной все отлично. Виктор Сергеевич любит неожиданности, но и мы не лыком шиты! — он изобразил быстрый апперкот, который, впрочем, не довел до конца. — Чего уставались? — бросил он адъютанту и майору Северу, оказавшемуся совсем рядом. — Давайте уже, делайте как показал этот старый хрыч, если не хотите подхватить какую-нибудь заразу.
Начальник полиции засмеялся. Натянуто, скрипучим, почти каркающим смехом.
Север обомлел. Медленно, кадр за кадром, он обвел взглядом церковь. Люди, получившие свою дозу вакцины, покидали церковь через боковые выходы. Кто-то оставался, пристраиваясь возле стен. Народ прибывал. Песнопения становились громче.
— Север! — услышал он окрик. — Ты один остался! Аркаша уже все. — Он увидел, как адъютант шефа прячет пузырек в карман. Из носа его стекали две прозрачные полоски.
Север опустил руку в карман куртки, нащупал флакончик с небольшим распылителем.
Да что может случиться? — подумал он. — Максимум, аллергия, — и открыв рот, нажал на колпачок.



Глава 48

Оглушительный гром, ударив по барабанным перепонкам, прорвал черноту ночи. Небо кувыркнулось, затем разломилось надвое: правая его часть побелела — взметнувшись стеной, а левая наоборот — завалилась в желтый сумрак.
Тени качнулись. Из белесой пустоши появился человек с ружьем наперевес, склонился над ним, провел рукой по лбу, щекам, прикоснулся к губам.
— Андрей… — услышал он голос издалека. — Андрей, очнись!
Он с трудом сфокусировался. Женское лицо показалось ему знакомым, но имя почему-то вылетело из головы. Во рту стоял кисловатый металлический привкус.
— Андрей, — повторила она, — ты жив?
Он слабо кивнул. И вдруг вспомнил. Маша. Мария. Это была… она. И… Петя.
— Петя, — он пошевелил губами. — Он пошел за тобой…
— Здесь он, здесь! — она склонилась над ним и обняла за голову, пряча его лицо от ветра. — Спасибо тебе, спасибо, что нашел моего сына!
Андрей попытался приподняться.
— Он… сам нашелся. Он был в палате у Саши, когда…
— Да, я знаю, он успел мне рассказать.
Вдруг от стены отделилась тень, и Андрей дернулся.
— Это Петя, — Маша оглянулась, — я сказала ему переждать за углом, мало ли что.
Андрей повергнул голову и увидел недвижно лежащие тела двух человек. Половина головы старика отсутствовала, на второй половине красовалась сбитая набекрень спортивная шапочка с надписью: «ЗОЖ». Красные брызги окрасили рыхлый снег позади тела. В двух метрах от старика лежал второй труп с дырой в животе. Длинные черные волосы веером разметались по снегу. На ресницах открытых глаз, в которых застыл запоздалый страх, дрожали снежинки. Рядом с телом валялось ружье.
Сделав полукруг, чтобы не смотреть на страшные тела, к ним подошел Петя. Он обнял мать и с тревогой взглянул на Андрея.
— Успела, — сказала Маша, — ты молодец!
Андрей приподнял голову и кивнул мальчику.
— Спасибо тебе.
Маша встрепенулась.
— Нам лучше побыстрее отсюда уйти. Кажется, толстуха на вахте после того, как Петя выволок меня за двери, решила посмотреть, куда подевался профессор. Она наверняка будет действовать. Возможно, вызовет полицию. Если мой муж найдет нас тут…
— Церковь, — сказал Андрей. — Они повезли ее в церковь. Там будет что-то происходить. Что-то затевается.
Он приподнялся. Маша поддержала его, вместе они заковыляли к стоянке.
— Петя, возьми ружье, — сказал Андрей, едва ворочая языком. Голова гудела как медный колокол.
Петя с радостью схватил оружие и протянул ему. Они добрели до «Тигра», Андрей похлопал себя по карманам куртки. Ключи были на месте.
Забравшись внутрь, он завел машину, потом пошарил за спиной и вытянул оттуда сумку. Приложившись к бутылке виски из бара Лукина, Андрей почувствовал, как тело наливается теплом.
Мысли скакали хаотично. Он совершенно не понимал, что делать дальше.
— В церковь? — спросила Маша, растирая замерзшие руки.
Андрей пожал плечами.
— Понятия не имею. Сашу увезли туда, я так увидел. Нам не дадут так просто ее забрать. Они вообще не… — Он посмотрел на Машу и осекся.
Из дверей больницы вышел человек. Быстрым шагом он направился к стоянке. В его руках темнел какой-то предмет. Вряд ли он шел к своей машине — на нем не было ни куртки, ни шапки, а только больничная роба.
— Кажется, нам пора уматывать. Сейчас вся больница здесь соберется.
Андрей выкрутил руль и нажал на газ. Мощный мотор взревел. Человек бросился им наперерез. Он бежал как ненормальный, ноги его проскальзывали в глубоком снегу, застревали, утопали в нем, но дикая необузданная энергия гнала его вперед.
Тигр занесло. Шеститонный джип боком заскользил по ледяной корке под снегом, но, нащупав твердую поверхность, встрепенулся, дрогнул, — как раз в тот момент, когда сумасшедший в одной пижаме оказался перед капотом — рука его взметнулась, в ней сверкнул пожарный топор с огромной красной ручкой. В это мгновение Тигр рванул вперед.
Маша вскрикнула, зажав глаза ладонями. Петя в ужасе упал на заднем сидении. Мгновение спустя раздался гулкий удар металла о капот — резкий и отрывистый, джип перекатился через что-то мягкое, даже не почувствовав препятствия, и, громко рыкнув, понесся вперед.
— Не перебегай дорогу в неположенном месте, — выдохнул Андрей. — Пронесло!
Маша отняла руку от лица, оглянулась, с силой сжимая ручку двери. Сквозь заднее стекло ничего не было видно, но Андрей услышал, как она выдохнула.
— Господи, камикадзе какой-то.
Он кивнул:
— Так и есть. Зомби.
Они вырулили на Переславскую, оттуда до по прямой до Советской было пять минут езды, но он вывернул в закоулок и пустился в объезд узкими, едва проходимыми улочками. По узким тротуарам шли люди, и все в одну сторону — к церкви. Может быть, откликнутся не все, в конце концов, многие спят, другим просто лень, а третья часть — лежит, пьяная вдрызг по причине пятницы. К утру вирус разнесется по всему городу и вряд ли кто в городе сможет вспомнить, что же творилось сегодняшней ночью.
В боковое стекло, когда они проезжали перекрестки, он видел ярко освещенные стены церкви, которую построили специально с таким расчетом, чтобы ее было хорошо заметно с городских дорог, лучами сходящимися к Центральной площади.
Наконец, он свернул в мрачную подворотню, вырулил позади приземистого убогого барака, двор которого пустовал, а сам барак казался вымершим. Впрочем, так оно и было. Этот дом предназначался под снос, его правая часть просела почти на метр и строение после двух лет постоянных обращений признали аварийным. Сегодня здесь явно никого не могло быть. Он хорошо знал этот дом, потому что все эти два года писал про мытарства его жильцов. Помогла прямая линия с Президентом, одного взгляда которого хватило, чтобы нерешаемая годами проблема решилась ровно за пять минут. Вот бы сейчас ему позвонить, пронеслась у Андрея мысль.
Он заглушил мотор. Сразу стало тихо.
— Вы посидите здесь, а я пойду, — сказал он, поворачиваясь к Маше.
— Я с тобой, — сказала она. — Я тебя не отпущу.
Петя перевел взгляд с одного взрослого на другого.
— Я не останусь тут один. Ни за что в жизни. Я с вами.
— Нет, — почти одновременно раздались их голоса.
— Ты ляжешь на заднее сидение и будешь нас ждать.
— А если вы не придете? — жалобно произнес мальчик. — Что тогда?
— Придем, — уверенно сказал Андрей. — Быстрее чем остынет масло в двигателе.
Он взял ружье, перезарядил его, сунул в чехол.
— Сейчас мы позади церкви, — сказал он. — Люди идут, конечно же, с центрального входа, так что, скорее всего, здесь никого не будет. Мы должны попасть внутрь, а там будем действовать по ситуации… — он посмотрел на Машу. — Как ты себя чувствуешь?
Он моргнула, положила свою ладонь на его руку.
— Не волнуйся сейчас обо мне. Думай лучше о дочери. Как ее вытащить. Со мной все в порядке. Со мной будет все в порядке, — с этими словами она вытащила из кармана куртки таблетку в блистере. Точно такую же Андрей дал ей в кабинете МРТ института. Он не знал наверняка, действует ли лекарство, но пока Маша действительно была в порядке.
Они вышли из «Тигра». Петя помахал им в окошко, которое стало быстро заносить мелким сыпучим снегом.
Ни души. Подворотни позади здания новой церкви хоть и находились по сути в центре Огненска, но как это часто бывает, представляли собой настоящее гетто, на которое власти не обращали никакого внимания. Заросшее место со старыми избами-халупами под снос, скорченными словно в предсмертных судорогах, кривые деревья и замшелый кустарник — кое-где виднелись остатки гнилых заборов и распахнутые калитки, на которых висели ржавые почтовые ящики с номерами, помеченными белой краской.
В некоторых домишках горел тусклый свет, похожий на мерцание умирающей свечи — там, за занавесками, возможно еще продолжалась жизнь, по крайне мере Андрею постоянно казалось, что за ними наблюдают невидимые глаза.
Он крепче сжал ружье. Маша шла рядом, он поддерживал ее за локоть. По мере приближения к церкви, освещение заметно усиливалось. Даже несмотря на снегопад, ее купол и воздетый к небу крест отчетливо выделялись. Он видел этот купол на обложках журналов, которые Оксана приносила домой каждый день, пытаясь ему проповедовать и наставить на путь истинный, — что вызывало в нем поначалу смех, потом озабоченность. Когда же он понял, что ее попытки навязать ему чуждые идеи не только не сходят на нет, но принимают еще более энергичную и изощренную форму, не выдержал и взорвался.
Собрав все журналы со слащавыми, до приторности улыбчивыми лицами профессиональных актеров, он выбросил их в мусорный контейнер возле дома.
Оксана смотрела на его вспышку, поджав губы, потом, когда он пришел, вытирая руки о штаны, быстро собралась и в сердцах прошипела: «Я сделала все что было в моих силах. Ты будешь гореть в аду, запомни это и пеняй на себя» — и выскочила за дверь.
Оксана тратила на эти журналы половину зарплаты. Когда он увидел в окно, как она выуживает из мусорки измятые и залитые помоями просветленные лица с горящими глазами, взирающими на тот самый шпиль, ему стало не по себе. Секта забрала у него жену, а теперь пытается получить его самого и дочь.
Остроконечный купол, башенки, его окружающие, монолитные стены с маленькими окошками-иллюминаторами, — ему всегда казалось, что в один прекрасный день эта громадина взлетит и исчезнет в бездонной пучине космоса, откуда она и прилетела внезапно посреди весны. Церковь построили так быстро, что ее появление стало неожиданностью даже для некоторых представителей власти. Мэрия подписала бумаги за неделю, хотя обычно такие дела тянутся годами. Стройка заняла полгода — дворец буквально вырос из-под земли и горожане (мэр в том числе) лишь удивленно качали головами. А потом они начали активно агитировать — улыбчивые братья и сестры ежедневно выносили в сумках тонны пахнущей свежей краской макулатуры.
Если Сашу похитили, и она в церкви, он ее найдет, останется только вынести, добраться с ней на руках до «Тигра», а там — попробовать прорваться через снежный затор.
Андрей не знал, что будет делать потом, если им удаться выбраться из города. Он снова и снова задавал себе этот вопрос, но ответа не находилось. Самое главное — Саша. Все остальное — после. Ему нет дела до всего остального, об этом пусть думают те, кто получает за это зарплату.
Они уткнулись в высокий сетчатый забор. За ним, в двадцати метрах, отделенное белым нехоженым полотном искрящегося снега, вздымалось устрашающее здание Церкви Судного дня.
Из здания вылетали звуки песнопений и ритмичной музыки — они то становились громче, то вовсе стихали.
Сквозь бой барабанов, рев электрических гитар, какофонию оркестровых звуков слышался ритмичный, почти гипнотизирующий девиз, повторяемый хором нараспев снова и снова:
— Мо-лек! Мо-лек! Мо-лек!
Толпа скандировала это странное сочетание, от которого по спине Андрея пошел холод, несмотря на то, что прогулка по глубокому снегу заставила их изрядно вспотеть.
— Что это? — прошептал он.
Маша сжала его руку, ее лицо побледнело — в свете ослепительно белого снега она стала похожа на мумию.
— Нужно торопиться, — сказала она.
— Что за «молек»? Что это за слово французское?
— Это не французское… древнееврейское…
— И что оно означает?
Она покачала головой.
— Тебе лучше…
— Что?! — он сжал ее руку так, что она вскрикнула. — Больно, отпусти!
— Молох, царь, божество с головой быка. Ему приносят в жертву детей… их сжигают в угоду ему, а сами пляшут и поют, как…
— …сейчас.
— Да.
От ужаса Андрей не мог пошевелиться. Тело окаменело. Он словно провалился во времени на тысячу лет: мерцающие угольки жертвенного кострища, кружась и тлея, взлетали к мрачному небу. Разноголосый хор мужчин и женщин постепенно смешался, заполнив все вокруг, и теперь от его мелодичности мало что осталось — истеричные крики, заглушая вопли жертвы, становились все громче. И среди тех голосов, он вдруг услышал один, — тот который знал слишком хорошо, чтобы перепутать с другим. Он услышал свой голос. Жуткий. Безумный. Одинокий.



Глава 49

Через час Катя и Максим наконец добрались до окраины Москвы. Его маленький «Ниссан Микра» не был приспособлен к езде по снегу, в связи с этим они пару раз чуть не врезались. Катя сидела спереди, вцепившись в дверную ручку, как будто это спасло бы ее в случае столкновения. Машину то и дело заносило и крутило на поворотах. Проносившиеся мимо огромные джипы с шипованной резиной резко сигналили, отчего Катя вздрагивала как от прикосновения холодными руками.
— Все, — выдохнул Макс. — Приехали. Можешь расслабиться.
Она открыла глаза. Перед ними стоял человек в сером пуховике и капюшоне, отороченном мехом, настолько густым, что она невольно засмеялась — он был похож на эскимоса.
Из темноты раздался лай множества собак и ей сразу же расхотелось покидать машину. В студии они переоделись в теплые вещи для продолжительных съемок на морозе — специальные термокуртки и штаны, непроницаемые для ветра, снега и влаги, утепленные ботинки и шапки, защищавшие все, что торчало выше воротника. Для защиты лиц Макс взял утепленные балаклавы, которыми пользовались операторы канала.
— Гоша, привет, — поздоровался Макс. — Это Катя, моя… ведущая.
— Привет, Катя, вы еще красивее, чем в ящике, — сказал звонким голосом человек по имени Гоша. Разглядев его, Маша обнаружила, что часть пышного меха являлась его не менее пышной бородой. — Макс позвонил и сказал, что вам нужно прокатиться по снегу туда, где не ступала нога человека.
Маша озадаченно взглянула на Макса.
— Нам… да… а что у вас, вертолет что ли? — Она вдруг подумала, что, возможно, придется подняться ввысь, прямо в пасть завывающей бури, и ей тут же стало плохо.
Гоша засмеялся. Макс стоял в сторонке и курил, поглядывая в сторону ворот усадьбы.
— Лучше, чем вертолет! — Он подошел к воротам, потянул за кованую ручку.
Катя не поверила своим глазам. Она была готова увидеть что угодно, — например, большой снегоход или еще что-нибудь в этом роде. Но зрелище потрясло ее: перед ними, сразу за распахнутыми деревянными воротами, на протоптанной, тщательно убранной от снега дорожке, возбужденно повизгивая и тыкаясь мордами друг в друга, стояли шестеро запряженных серых пушистых собак.
У нее перехватило дыхание от их дикой первозданной красоты.
Гоша заметил ее замешательство.
— Хороши, да? Мои рабочие хаси, хаски по-вашему. Для них это летняя погодка, другую они не любят — выросли на севере, в Якутии. Я сам оттуда, каждый год хожу с ними в поход. Собирался снова через неделю, надеюсь получится. Легкая пробежка пойдет им на пользу. Так что… прыгайте в нарты и в путь. — Он посмотрел на часы: — Сейчас половина одиннадцатого вечера. К утру, часов в шесть-семь будете на месте. Надеюсь, тепло оделись? Они топят быстро, можете продрогнуть.
Катя ошарашено кивнула, перевела взгляд на Макса. Он улыбался.
— Ну как? Ты довольна? Теперь никакие кордоны и военные нам не помеха, — он вытащил из машины сумку и захлопнул дверь. — Я хотел взять напрокат снегоход, но он же ревет как белуга. Если дороги перекрыты, это может быть рискованно — шуметь ночью под носом у гвардейцев. К тому же…
— Хаси не сломаются, обойдут овраги, воду, трясины, короче везде, где не пройдут, даже на незнакомой местности. Ну и чуют, где люди — туда и несут. Не потеряетесь, — сказал Гоша.
— Но… — начала было Катя, — я никогда…
— Садишься, укрываешься пледом, обнимаешь попутчика, чтобы теплее, и орешь во всю глотку: «ХЕЙКА!»
У Маши глаза на лоб полезли — она увидела, как собаки чуть ли не на дыбы встали, услышав команду — их радостное нетерпеливое повизгивание заразило духом путешествия и ее.
— Хейка? Что значит «хейка»?
— Сорвались и побежали. А так, они знают, считай, человеческий язык — право, лево, правее, левее, быстрее, тише. Домой, — если заблудились, повернут назад и вывезут где были. Если дорога неровная, следите, чтобы не путались. Тогда кричи «башку под веревку» — они понимают, что нужно поднырнуть.
— Очуметь… — произнесла Катя.
Они уселись на нарты, укрылись теплым одеялом.
— Смотри, — сказал Гоша Максу. — Отсюда по полю, до того огромного дуба — это они знают, а там единственное шоссе, но сейчас оно пустое, они конечно знают, что если машина, то нужно пропустить. Но все равно, будь внимательнее. Дальше от дуба иди вдоль семнадцатого шоссе. Если говоришь, что Огненск закрыт, держись в километре от трассы. Вас не заметят, а хасям будет ориентир. Возьми прикорм, — он протянул пакет. На полпути немного подкорми, хотя это и необязательно. А как приедете, дай им мяса сырого. Вот и все. Счастливого пути.
Катя прижала к груди сумочку — ей было тепло и спокойно. Ощущение свободы и странного упоительного чувства, которое томилось в ее сердце придавали ее счастливому лицу глуповатое выражение.
— Ну давай, — Гоша пожал руку Максу. — Ни пуха.
— К черту, — сказал Макс и что есть силы крикнул: — Хейка!
Собаки рванули — нарты легко, чуть поскрипывая понеслись по снежной целине. Ветер слегка утих, но Катя даже не замечала его. В лицо швыряло снегом, она улыбалась и готова была расхохотаться. Потом она повернулась к Максу и пока он не опомнился, поцеловала его в губы.
— Боже, — закричала она, — это невероятно! Это просто невероятно! Ты волшебник!
Макс улыбнулся, достал небольшую цифровую камеру для съемок спортивных мероприятий и странный телефон — толстый, черный, с мощной антенной на корпусе.
— Что это? — спросила она.
— Раз уж мы едем черт знает куда, я подумал, почему бы нам не организовать трансляцию на ютубе, а если там реально что-то интересное, то стрим подхватит наш канал, я договорился с Лакеевым, выпускающим новостей, он будет ждать известий. Новости из Огненска сейчас по цене чистого золота.
— Я буду вести новости из собачей упряжки?
— Если ты не против, конечно…
— Это же здорово, Макс! Ты гений! Господи, не понимаю, как ты до такого додумался! Давай сделаем сэлфи в инста — могу поспорить, ни у кого такого не было!
Макс сидел и улыбался, глядя как она вертит телефоном, пытаясь поймать в кадр и счастливые лица и летящих над снегом пушистых собак и последние отблески удаляющейся столицы. Скоро связь прекратится, тогда нужно будет включить дорогой спутниковый телефон. Но это только в том случае, если действительно будет что снимать. В противном случае, зарплаты не хватит, чтобы окупить трансляцию через спутник.
Он крепче обнял Катю. Ледяной ветер задувал под шапки, но они совершенно не чувствовали холода, сгущающегося по мере отдаления от Москвы. Собаки мчали по бескрайнему белому полю. Небосвод вихрился черными тучами, дорога справа была еле различима, Макс решил не приближаться к ней слишком близко. Изредка там сверкали фары машин, раздавались тревожные гудки и тут же все смолкало. До Огненска оставалось почти девяносто километров. Наедине с Катей. Он даже мечтать не смел о столь щедром подарке судьбы.
Макс достал спутниковый телефон и проверил связь. Стабильно все деления. На экранах обычных мобильников уже появилась надпись «Нет сети».
Катя спрятала лицо на его груди. Она поглядывала на стремительных хаски и едва заметно улыбалась. Скорость чуть упала. Снег вокруг был рыхлым и глубоким, но собаки словно не замечали неудобств — почувствовав свободу, они наслаждались ею, переговариваясь о чем-то на своем собачьем языке.



Глава 50

— Ты должна вернуться к сыну, — сказал Андрей и протянул Маше ключи.
Она замотала головой.
— Нет, я пойду с тобой. Я не могу тебя бросить, когда…
— Послушай, — прервал ее Андрей. — Когда я найду Сашу, мне нужно будет бежать как можно быстрее, она будет у меня на руках. Понимаешь? — он кивнул в сторону церкви, — посмотри сколько народа. Им явно не понравится, что я ее украл, к тому же, если они реально что-то готовят… Если вдруг мне все это не показалось, но ведь один раз уже не показалось. Подгони машину сюда, — он махнул рукой в сторону старого колодца, — поставь в тени, она черная, будет почти не видно. Как увидишь меня, беги к сетке, я подам тебе Сашу.
Маша всхлипнула, прильнула к Андрею, прижав его к себе. Даже сквозь толстый лыжный комбинезон он слышал, как стучит ее сердце. Она подняла лицо — в ее глазах блестели слезы.
— Они же… схватят тебя… — прошептала они. — Ты видел, на что они способы… Андрей… вдруг это ловушка? Будь осторожен, прошу тебя. — Она вытащила из кармана шокер и протянула ему. — Возьми, подобрала в институте. Наверняка, там будет полезнее, чем твое ружье.
Андрей взял шокер, их пальцы соприкоснулись. Ее лицо было совсем близко. Огромные карие глаза смотрели на него так… словно она только что разглядела в нем что-то очень близкое и теперь боялась отпустить, зная, что даже короткая разлука может оказаться вечной.
Сердце защемило. Кто-то интересовался его судьбой, кто-то волновался за него — как давно такое было в последний раз, — он не мог вспомнить. Коротким движением она обняла его за шею и впилась в губы длинным горячим поцелуем. Она целовала его снова и снова, и он отвечал ей, размазывая ее слезы по своему лицу.
— Ничего, ничего, Маша, все будет хорошо, вот увидишь, я тебе обещаю! Мы вырвемся! Точно, только нужно найти Сашу. Она у них, где-то здесь.
Дыхание его сбилось и когда она чуть отстранилась, чтобы проверить, правду ли он говорит — увидеть это по глазам, он шумно вздохнул.
— Нужно идти, Маша. Слышишь?
Сумбурный речитатив, выкрики, завывания нарастали.
— Да. Иди. Я все сделаю. Буду ждать тебя за колодцем.
Он кивнул, потом вновь притянул ее к себе и поцеловал, ощутив на мягких губах сладковатый вкус. Потом повернулся, зацепил пальцами сетку, подтянулся. Ноги скользнули по забору, он достал руками до трубы, идущей по верху, подтянулся и перекатился на другую сторону, отпустив хватку. Коснувшись ногами мягкой заснеженной земли, он присел, огляделся. Маша уже бежала назад. Через десять-пятнадцать минут она будет в джипе. Пять минут пока заведет, прогреет, пять минут езды. То есть, полчаса. Через полчаса он должен быть на этом месте с Сашей на руках.
Если все пойдет хорошо, и он успеет сам перемахнуть через забор, есть шанс скрыться от толпы. Неизвестно, как они поведут себя, он не мог даже предположить этого.
Дорогу на Москву занесло, она перекрыта, значит ехать в том направлении смысла нет. Пробовать уйти проселками? Еще менее вероятно. Там, скорее всего, снега по пояс и джип застрянет. Остается только один вариант, где можно пересидеть. Назад в институт. По крайней мере, есть туда есть шанс доехать и спрятаться. К тому же пища, тепло и вода. И гора медикаментов. Маша будет не рада такому решению, но, похоже, другого выхода не существует.
Наверняка, в понедельник Москва забьет тревогу, когда обнаружится, что ключевые руководители ведут себя неадекватно, директор института не отвечает, а его зам пропал без вести. Органы должны обратить на это внимание. Если конечно, вирус не доберется до них самих еще раньше.
— Мо-лек! Мо-лек! Мо-лек! — орала и бесновалась толпа перед входом в церковь.
Андрей натянул маску безразличия, мысли выветрились из головы. Он понимал, что это может не сработать и его опознают, но другого выхода не было.
Покачивая головой вверх-вниз, как это делали почти все вокруг, — кто быстрее, кто медленнее, — в такт ритмической музыке, он направился к боковому выходу церкви. Рука в кармане комбинезона сжимала шокер. Ружье он закопал в снегу возле забора, было самоубийством идти сюда с оружием.
Он опустил взгляд, боясь увидеть кого-нибудь из институтской группы, или, не дай бог, городских знакомых.
Заунывное гипнотизирующее пение продолжалось. Теперь из церкви доносились повторяющиеся нараспев слова:
— Лаха-абир ла-мо-лек, лаха-абир ла-мо-лек, лаха-абир ла-мо-лек, — и голоса, распевающие эти странные слоги, звучали жутко, — взмывая под купол, отражаясь от стен и, в конце концов, вырываясь наружу, в холодный шелестящий воздух, они сковывали сознание, погружая его в архаическую бездну.
Снег перед церковью был вытоптан и превратился в кашу. Андрей то и дело поскальзывался, вскидывая руки. Надвинув черную спортивную шапочку почти на глаза, он надеялся, что никто его не узнает. Впрочем, толпа мало интересовалась окружающим, почти никто не останавливался и не разговаривал — люди непрерывно выходили из боковой двери, бормоча под нос странные слова, смысла которых он не понимал, но инстинктивно чувствовал их враждебность.
Мужчины и женщины, покинувшие церковь, не спешили расходиться по домам. Они находили свободные места на огороженной территории, поворачивались в сторону купола, увенчанного сверкающим крестом и продолжали бормотать не то молитву, не то заклятие.
Сама церковь казалась ему черной дырой с эпицентром там, внутри — ни одной мысли, ни единой человеческой эмоции — кругом чернота и холод. А еще отстраненный взгляд, направленный прямо на него.
На всякий случай он принялся бубнить монотонный ряд слов, тех же, что и окружающие: «Лаха-абир ла-мо-лек, лаха-абир ла-мо-лек» — и сознание заполнилось непонятным, чуждым присутствием, которое показалось ему очень знакомым.
Андрей протиснулся через двери, сжимая в руке шокер. В любую секунду на него могли броситься десятки людей и разорвать в одно мгновение, как сделали это в актовом зале института. Он не сомневался, что сейчас им не потребуются даже топоры и лопаты — они сделают это голыми руками, а потом втопчут в хлюпающую под ногами серую кашу.
Краем глаза он увидел продавщицу из универсама, где обычно покупал продукты, она стояла у стены, кивая головой в сторону сцены. Рядом с ней был ее сын — лысый пацан лет пятнадцати, с пустым взглядом и татуировкой на черепе. Он выкрикивал слова громко, при этом подпрыгивая — стоящие спереди люди загораживали ему обзор.
Андрей повернулся к сцене и сразу же опустил голову еще ниже. Сердце его забилось. Там стояли все, кого он хорошо знал — мэр города Орехов, начальник полиции Климов, его зам полковник Сорокин, рядом с ними — начальник ФСБ со своим адъютантом, директор телецентра, кто-то еще из медиа. Полукольцом эти самые могущественные и известные в городе люди окружали двух человек. Одним из них был Лукин. Он как будто изменился, распух, увеличился в размерах, стал выше. Лицо его, красное, мясистое, застыло в странном выражении внутреннего неудобства, словно в ботинке у него был камешек и очень ему мешал. Вторым человеком был пастор — в черной сутане, но без креста. В руках он держал пузырек, точно такой же, какие в большом количестве остались в лабораторном холодильнике.
Они не разговаривали между собой, но их губы беззвучно шевелились:
Лаха-абир ла-мо-лек, Лаха-абир ла-мо-лек, Лаха-абир ла-мо-лек
Толпа слышала их и в унисон скандировала.
Все чего-то ждали. Андрей смутно догадался, что это должно быть некое жертвоприношение, о котором сказала Маша. Человеческое жертвоприношение.
У некоторых людей, которые стояли ближе к сцене, закатились глаза, остались только белки. Они раскачивали и повторяли одно и тоже снова и снова с нарастающей громкостью. В девяностых годах подобная вакханалия творилась на массовых сеансах народных экстрасенсов. Тогда люди сотнями впадали в транс, вращая головами и выкрикивая нечленораздельные слова. Возможно, здесь происходит то же самое. Относительно безвредное помешательство, на завтра о нем будет стыдно вспомнить. Впрочем, люди, которые бывали на тех сеансах, утверждали, что память скрыта полупрозрачной пеленой — то что происходило, видится им совершенно размытым, как во сне.
Совсем рядом, в паре метров он вдруг заметил здоровенного мужчину, предпринимателя, кажется, его звали Ярослав — крупный, с бычьей шеей, он шел вдоль линии скандирующих, что-то высматривая.
Они ищут его. Они знают, что он где-то рядом, но не могут найти. Тупой холод заполз в его внутренности. Если этот зомби сейчас повернет голову… Андрей поспешил отвернуться. Он заметил в дальнем углу церкви деревянную дверь — маленькую и неприметную, над которой висел значок с лестницей. Рядом с дверью никого не было.
Протиснувшись сквозь волнующиеся ряды людей, он почти добрался до цели, когда толпа вдруг вскрикнула в едином порыве. Андрей, повинуясь общему движению, обернулся.
Через боковой вход, слева от сцены, под громкие, почти невыносимые крики двое людей, одетых в балахоны, с птичьими масками на лицах, внесли на алтарь предмет, завернутый в грубую материю. Одновременно с этим распахнулись высокие двери справа от алтаря и несколько человек выкатили огромную человеческую статую с головой быка.
Все, кто находились в церкви тут же умолкли. Простертые руки статуи были обращены к пастве, пустые глазницы чудища, кажется, смотрели в душу каждого присутствующего — ОНО видело все и всех. Статуя была сделана из металла, посреди ее, в утробе, находилось большое отверстие, в котором полыхал огонь.
Выдохнув, толпа взорвалась ликованием. Даже земля под ногами задрожала, и Андрей почувствовал, как слабеют колени. Голова пульсировала от напряжения — едкий, сладковатый запах гниения и разложения заползал в каждую клеточку его существа.
Двое в птичьих масках обошли быка, поклонились, а затем возложили плащаницу на простертые руки статуи. То, что было скрыто материей, очертаниями напоминало маленького человека. Ребенка. Как раз такого, как…
Он издал протяжный вздох.
ЛАХА-АБИР ЛА-МО-ЛЕК, ЛАХА-АБИР ЛА-МО-ЛЕК, ЛАХА-АБИР ЛА-МО-ЛЕК!
Стоящие возле статуи соглядатаи скинули балахоны и, хотя маски оставались на их лицах, Андрей не смог удержать стон. Рыжие волосы ниже плеч у левого человека, рост, фигура, пропорции, движения — у него не возникло ни капли сомнения и холодный испепеляющий разряд шока заставил его с силой зажмуриться. Это была Оксана. Никаких сомнений. Она выкрала дочь из больницы и принесла ее к жертвенному алтарю. Какие дьявольские силы заставили ее так поступить?
Андрей пошатнулся. Голова кружилась все сильнее. Происходящее походило на жуткий, заранее отрепетированный спектакль, финал которого был предрешен.
Толпа требовала жертву. Толпа умоляла о жертве. Толпа сама готова была стать жертвой. Но им нужна была она. Только она. Саша.
Внезапно все стихло. Так резко, что у Андрея зазвенело в ушах. При этом, никто не подавал никаких сигналов, звонков, никто не кричал и не требовал тишины.
И тотчас, отражаясь от полукруглых сводчатых стен, отовсюду полился хриплый голос, который Андрей тотчас же узнал. Ему даже не нужно было смотреть на алтарь. Говорил Лукин. Хриплым торжественным голосом.
— Братья и сестры. Сегодня настал великий день пробуждения и единения. Сегодня мы все ощущаем себя частью одного целого. Мы вернулись в лоно Церкви судного дня и дождались суда. Все, кто сегодня с нами, весь город, от мала до велика, теперь бессмертны и вечны. Мы слышим друг друга, будто всегда так и было. Мы не задаем вопросы, потому что у нас нет вопросов. Мы не спешим домой, потому что наш дом теперь всюду. Наша задача — разнести благую весть по всему миру. Никто не сможет столкнуть нас с праведного пути, помешать свершиться страшному суду, на который мы избраны не в качестве подсудимых, но в качестве судей.
Толпа, покачивая головами, ловила каждое слово, хотя Андрей не сомневался, что все то же самое они слышали в своих головах. Потому что он тоже это слышал: чужие мысли, словно насильно царапали его мозг изнутри.
— Однако, среди нас, — продолжил Лукин, высверливая толпу взглядом, — есть те, кто не принял нашу веру. Они хотят нам помешать и пришли сюда не для всеобщей молитвы, а для того, чтобы помешать нам. Среди нас есть отступники! Найдите чужака и предадим его огню!
Андрей не сразу понял смысл сказанных с возвышения алтаря слов — он быстро огляделся, и все стоящие рядом с ним тоже начали оглядываться. Мысли, множество чужеродных мыслей ощупывали его, желая убедиться, что он свой. По какой-то причине его не схватили сразу, видимо среди множества людей, или кем стали эти существа — им было сложно определить, кто же здесь свой, а кто — чужак.
— Пусть же он выйдет сам! — взревел голос. — Потому что сейчас свершится Суд!
Андрей увидел, как железные клешни статуи, мерзко скрежеща, начали подниматься. Плащаница с телом, лежащим на них, грозила вот-вот скатиться в огненное чрево. Он судорожно оглядывался по сторонам.
Оксана вздымала руки к уродливой голове быка и, кажется, неистово хохотала.
Не было и речи о том, чтобы перебить всех шокером. Даже если он начнет махать им во все стороны, не продержаться и минуты.
— Выходи же на свет, ибо сейчас случится Суд! — взревел голос в микрофон.
Пол содрогался от сотен ног.
— Мы видим тебя, лжец! Грешник, иуда, предатель!
Вдруг Андрей заметил движение толпы возле алтаря. Это было похоже на омут — тела двигались в унисон, становясь плотнее друг к другу, руки начали подниматься, они образовали довольно широкий круг, внутри которого, как показалось Андрею, оказалось несколько человек. В суматохе и толчее он слабо видел, что именно там происходит.
Внезапно меж серых тел мелькнула тень — быстрая и грациозная. Человек двигался на удивление быстро и ловко, уклоняясь от тянущихся к нему рук с растопыренными пальцами.
Андрей замер. Человек бежал прямо на него.
Руки статуи с головой быка продолжали подниматься — кажется еще мгновение и огонь перекинется на плащаницу, и тело неумолимо скатится в пылающее чрево. Тогда все. Конец всему.
Если это Саша… если это она завернута в полотно.
Повинуясь инстинкту, Андрей дернулся, пытаясь спасти дочь, и в этот миг жутка боль пронзила его мозг.
«Взять его», — полыхнула в голове команда. — «Сжечь! В огонь!»
Андрей остановился.
Команда относилась к человеку, за которым, толкая и мешая друг другу, ринулась половина церкви. Будь они немного поумнее, не мешай друг другу, задержать беглеца было бы гораздо легче. Но тот, работая локтями, с перекошенным от напряжения лицом, пробирался сквозь толпу словно рыба.
Его все равно поймают и бросят в огонь, затолкают в печку, Андрей в этом не сомневался. Но… он вдруг понял, что нужно выбирать. Или дочь или бегущий незнакомец, которого он, вполне возможно, успеет спасти.
Он не успел даже подумать, как ноги сами понесли его к уродливой статуе. Изнутри его вырвался крик, взметнувшийся к сводчатому потолку — крик раненого зверя. Теперь он ничего не видел — ни раскачивающихся вокруг голов, ни огромного креста над алтарем, ни бегущего незнакомца, ни даже расступающихся перед ним людей. Все внимание обратилось к одной точке — раскаленным внутренностям Молоха, готового вот-вот поглотить Сашу.
Еще сантиметр и будет поздно. Она даже не шевелится. Может быть, они ее убили, так было бы гуманно. Время замерло. Серые лица вокруг вытянулись в искривленный коридор — провожая его взглядами, тела сходились за ним, словно воды Красного моря за Моисеем. Добравшись до статуи, он готов был ринуться вверх, хватаясь за раскаленное туловище, достать сверток, вырвать его из смертельных объятий Молоха, когда он, медленно и неумолимо, словно дразня, скользнул в раскаленную оранжевую утробу.
По телу его заскребли руки, сдирая одежду, царапая кожу, вырывая волосы — они хрипели, дышали на него вонючим смрадом, спутывая ноги веревкой.
— Мы взяли его, — услышал он чей-то голос.
Он потерял ощущение реальности в тот миг, когда увидел над собой ее лицо. Лицо Саши. Но это была не она. Это была…
— Грузите его, — сказал Лукин. — Второго поймать и привести. У нас есть час до начала. Еще нужно добраться.
Его подхватили чьи-то руки. Теплый воздух сменился холодом. Он почувствовал, как на лицо садятся и тают снежинки. Вокруг стояла тишина.



Глава 51

Андрей открыл глаза. Пахло паленой пластмассой. Вонь, которая его разбудила, становилась все сильнее. Нужно было что-то делать. Что-то предпринять. Но…
Это был кинотеатр. Тот самый. Тот самый, ИХ кинотеатр.
Андрей сидел на заднем ряду. Внутри было холодно. Сверху — через весь зал, расширяясь, светил луч проектора, хотя экран был пуст.
Он закрыл глаза, снова открыл их. Ущипнул себя.
На экране загорелась надпись: МОЛЕК.
В дверь сбоку постучали — сначала не сильно, но через минуту стук стал почти непрекращающимся.
— Откройте, полиция, — донесся до него грубый голос. — Немедленно откройте, или мы будем ломать дверь!
— Папа? — услышал он голос в голове.
Андрей встрепенулся как от удара током.
— Ты пришел за мной. Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.
Он попытался встать с кресла, но не смог. Горло перехватил спазм.
Изображение вдруг завертелось, из-под экрана поползли языки пламени, облизывая белый пластик.
— Саша… — выдавил он из себя, — ты где? Ты где, ответь!
Стук в дверь усилился, теперь в нее били ногами, выкрикивая ругательства.
— Хорошо, что ты пришел, папа. Потому что иначе я бы умерла. Понимаешь? — ее тихий голос без единой эмоции звучал жутко. Он вдруг почувствовал, что у него трясутся руки.
— Саша, я здесь! Скажи, где ты и я…
— Я тоже здесь, папа. Я здесь и везде. Я теперь везде, понимаешь? Вокруг, внутри, снаружи, — везде! И я хочу быть везде, я хочу проникнуть в каждую живую клеточку этого мира! Я хочу их всех убить.
— Папочка, беги!
— Саша?
По спине побежали мурашки. Волю сковало железными прутьями. Он слышал ее голос. Ее настоящий голос.
— Они сожгут тебя, папочка, очнись!
Дверь содрогалась под натиском полицейских.
— Открывай скотина! Я разорву тебя на части, падаль! Ты совратил мою жену, посмел украсть у меня сына, я не дам тебе сдохнуть так просто!
— Папа, ты должен отсюда выйти. Кинотеатр вот-вот сгорит. Больше я не могу сопротивляться. Они сильнее, сильнее меня, слышишь? Ты меня слы…
Наступила жуткая тишина.
— Саша? — едва слышно произнес Андрей.
Огонь почти сожрал экран. Слово МОЛЕК скрутилось, почернело, обмякло.
Он вдруг услышал десятки, сотни криков — ужасающих криков детей, неспасенных, обреченных на смерть. Здание ходило ходуном. Дверь трещала.
Экран ярко осветился — кадры замелькали на нем с ужасающей скоростью, задом наперед, от момента, когда они с Машей стояли у забора, опоясывающего Церковь Судного дня и, все убыстряясь, к началу всего, началу… он успел увидеть НИИ, актовый зал, лежащий в центре труп с проломленной головой, очередь в кабинет анализов, осеннюю дорогу на такси, дом, жуткие дни, когда он не бывал трезвым, заливая свою боль спиртным, вой сирен скорой помощи, белое лицо воспитателя группы, шарик под потолком (что там, на нем нарисовано?), белый кабинет, запах спирта, укол… сильный укол в руку, лицо… лицо… лицо… вспышки ламп над головой, свет, тень, свет, тень, лицо матери, смертельно испуганное, седой старик… и снова, лицо. То самое лицо.
Дверь, затрещав, не выдержала. Она рухнула с громким, раскатистым хлопком, в тот же миг раздался детский крик, пробирающий до самых костей, до внутренностей и последних жилок:
— Па-а-а-а-па!!!
Сильный удар по лицу сбросил с него оковы тьмы, пелена рассеялась, он сместил фокус глаз, чтобы понять, где находится. Попробовал сжать кулаки. Пальцы отзывались.
Сильный жар пахнул в лицо так, что кожа на щеках стянулась, готовая вот-вот лопнуть.
— Вставай! — гаркнул над ухом чей-то голос. — Нет времени, вставай быстрее, дурень!
Андрей открыл глаза и увидел перед собой знакомое лицо, по которому стекали крупные капли пота. Человек был в одной майке, хотя на улице… Он уже не мог точно сказать, какая сейчас пора года. Осень, зима, а может быть, уже весна или снова лето. Может быть, вообще ничего не было, а он просто напился и ему все это приснилось.
Но тогда почему так жарко, черт побери?
Андрей повернулся, приподнял тело и обнаружил, что находится в темной комнате, на ржавой каталке. С одной стороны комнаты металлическая дверь с окошком, возле нее скрючился человек с проломленным черепом. С другой стороны он увидел подобие шахты, из которой вырывалось ярко-оранжевое пламя.
— Где я? — прошептал он пересохшим ртом.
— На свалке. Это печь, куда ты должен отправиться с минуты на минуту. Здесь сжигают мертвых свиней, посмотри туда, — человек махнул рукой и Андрей, с трудом повернув голову, увидел десятки огромных крюков с подвешенными на них бледными тушами. — На Солнечной мор, падеж и они хотят замести следы, пока город отрезан.
— А… вы кто? Я видел вас в церкви, — сказал Андрей, глядя на мужчину, который деловито распутывал его ноги.
— Майор Север, Огненский ФСБ. Кажется, наши дела очень плохи, — ответил мужчина. — Нужно быстрее отсюда валить, пока они не явились.
— Кто — они?
— Ребята, которые привезли вас сюда. Помните, что было в церкви?
— А где Саша? Саша, моя… — Андрей свесил ноги с каталки, потом спрыгнул и поморщился от боли, пронзившей тело.
— Я знаю, кто она, — сказал майор Север. — Ваша дочь. Боюсь, у меня плохие новости.
Андрей похолодел. Ноги предательски задрожали и он оперся о кушетку.
— Что? Что с ней?
Майор подошел к двери с окошком и выглянул наружу.
— Нам нужно уходить. Еще есть шанс выбраться отсюда, если ваша подруга не уехала или ее не убили.
— Подруга? Вы имеете ввиду Машу?
— Да. Если бы не она, вы бы уже превратились в пепел на дне этой печи. Впрочем, учитывая положение вещей — не самый худший вариант. — Он сделал знак рукой, чтобы Андрей подошел к нему. — Я видел, во что превратился мой шеф полковник Баталов, начальник полиции и мэр и… все остальные. Там, в церкви. Мне удалось уйти, потому что вы ринулись к той уродливой статуе, с поленом на руках. Обычный тотем, но на легковерных граждан оказывает поразительное воздействие. Они, видимо, хотели вас выманить таким образом и выкатили ее из помещения позади алтаря. Когда мне сунули пузырек, я сразу подумал, что не стоит его нюхать, что бы там ни было. У меня с детства аллергия на прививки. Я задержал дыхание и прыснул. Но они как-то вычислили меня.
— У них есть система свой-чужой, — сказал Андрей. — Понятия не имею, как она работает. Вирус знает, заражен ли человек перед ним или нет. А еще они свободно общаются на расстоянии. Не спрашивайте, я понятия не имею, как.
Север кивнул.
— Я не очень-то в это верю. Обычный массовый гипноз. Вопрос, каким образом шеф ему поддался, вот что меня беспокоит. Впрочем, я не исключаю, что в пузырьках был какой-то легкий наркотик.
Андрей покачал головой.
— Вы не понимаете… Если эта зараза вырвется из города… они же почти ничем не отличаются от обычных людей. Разве что… тремор, но с кем не бывает. И запах.
Они вышли в длинный пустой коридор. Здесь было не так жарко, откуда-то спереди дул сквозняк. Все помещение было пронизано мусорной гарью. Железные листы под ногами, выгибаясь под их ногами, издавали громкие звуки, но деваться было некуда. Они шли вперед.
— Сегодня рано утром, — сказал Север, оглядываясь на Андрея, — несколько наших сотрудников были срочно вызваны в институт вирусологии. Я дежурил с утра и должен был ехать сам, но в последний момент вспомнил, что нужно подписывать результаты инвентаризации по отделу и отправил капитана Гаврилова с группой. Утром с охраняемого корпуса института сбежал человек. Чуть позже позвонил Гаврилов и сказал, что его нашли. Позже начался снегопад, а к вечеру пропала связь. Телефоны и рации перестали работать. Вечером и вовсе началось сумасшествие. Сначала нападение на городскую диспетчерскую Огненска. Я так думаю, это напал человек, который как раз и сбежал из института.
— Если вы ехали с Машей, то знаете, что мы были в той группе, в институте. На нас тестировали новую вакцину от гриппа. И что-то пошло не так, — сказал Андрей и Север остановился. — Все ваши люди мертвы. А те, кто не мертв, ничего не помнят. Они полностью под властью Лукина, начальника лаборатории.
— Что за чушь, — неуверенно начал майор, но по его глазам было видно, что он сам не слишком верит в свою версию всеобщего повального гипноза.
— Парень в диспетчерской. Он не напал. Он хотел помочь, — сказал Андрей.
— Да? Он убил одну женщину. Я видел полицейскую сводку. Правда… почему-то она не оказалась в новостях.
— Он хотел предупредить.
— Хороший способ. Почти получилось. И кого же он хотел предупредить?
— Мою жену. Бывшую. Она работает диспетчером. Он хотел предупредить, что Саше угрожает опасность. Основная мишень — Саша. Они хотят убить ее.
— Какого черта тогда им от вас нужно?
Они вышли на площадку с лифтом. Кнопка вызова горела зеленым, Север нажал на нее и кабина направилась к ним, это было слышно по звуку.
— Ей ничего не угрожает, — сказал Север.
Андрей изумленно посмотрел на майора.
— Как это ничего? Ее хотят убить, а вы говорите, — ничего.
— Никто ее не хочет убить. Это она хочет…
— Что?! Да как вы смеете… — несмотря на разницу в комплекции, Андрей ринулся на майора, готовясь нанести удар в лицо, но был встречен точным прямым в челюсть.
Север поймал его на противоходе и хоть не прикладывал к удару никакой силы, тело Андрея потрясло. Он с трудом устоял на ногах.
— Не дури, — шепотом сказал Север, наблюдая за цифрами на счетчике этажей. — Твоя дочь управляет всеми ими. Это она послала тебя сюда, чтобы сжечь. Потому что ты чем-то им очень опасен. Чем? Думай, потому что времени у нас нет. Ты должен понять, чего они опасаются, раз хотят тебя сжечь в самой жаркой коптильне города.
— С чего вы взяли?.. — прошептал Андрей, — что… это она? С чего? Откуда вы… — но чем упорнее он прокручивал в памяти все события, тем очевиднее становилась версия майора. Саша… они получили контроль над ней, все это время, два года Лукин ставил над ней свои опыты, а потом решил попробовать с ним, но… не получилось. Саша воспротивилась. Она… не до конца… — Господи… — чуть слышно сказал он. — Нет!.. Не может этого быть…
В небольшом помещении, куда спускалась зарешетчатая шахта лифта, стояла невыносимая жара, усугубляющаяся сильнейшей вонью. Смрад перегоревшего мусора проникал сквозь кожу, слизистые, роговицу глаз, саднил горло, оседал в легких, разрывая их прокисшей горечью.
Андрей расстегнул молнию комбинезона. Что-то насторожило его, но он не мог понять, что именно. Какая-то мелкая деталь, значения которой он не мог осознать.
Север стоял к нему лицом, бросая короткие взгляды на цифру этажа спускающегося лифта. Лязгая, кабина еле ползла где-то выше.
В коридоре, откуда они пришли, слышался равномерный гул, изредка нарушаемый ревом цепей и скрежетом металла. Периодически гул усиливался, захлебываясь на высокой частоте, под ногами что-то с треском обрушивалось, вероятно, новая порция свиней обрушивалась в пылающее жерло печи, лопалось стекло, взрывались лампы, флаконы, батарейки — огонь сжирал все без остатка. Железная печь и все ее внутренности вместе с переходами, отсеками, лестницами и лифтом мелко дрожали. Стоял удушающий, невыносимый запах, усиливаемый жарой.
Уже сегодня к обычной вони, доставляемой в город северо-восточным ветром добавится едкая, выворачивающая наизнанку гарь от тысяч сожженных свиней, вызывающая у детей и взрослых приступы удушья и страшные волдыри на теле.
Андрей еще раз посмотрел на Севера. Тот был вооружен. Крепкий, хорошо сбитый обученный чекист. К тому же, умный.
— С чего вы…, — начал он и осекся. Ему стало ясно, что именно не так. Жуткий ползучий страх сковал внутренности. Ноги одеревенели. Язык моментально присох к небу. Лифт лязгал уже где-то совсем близко.
У Севера едва заметно опускался и поднимался подбородок. Он, скорее всего, не замечал этого, как не замечали все те люди, или то, во что они превратились. Зомби? Нет, это были не зомби. Они, по сути, остались теми же людьми, что и были: разговаривали, улыбались, ходили, делали покупки, молились, занимались любовью и дрались, только… вряд ли сознавали свои действия. Впрочем, наверняка Андрей не мог этого знать.
Он подумал, что Северу не удалось задержать дыхание, на что он так надеялся. Вирус попал на слизистую — этого достаточно для заражения. Он же сам говорил, что никогда не прививался, у него аллергия. Значит, подействует еще быстрее. Так, могла быть вероятность, что вирус не подействует, хотя и призрачная.
Он переминулся с ноги на ногу, опустил руки в карманы и пошарил там. Удивительно, но шокер был на месте. Небольшое устройство в глубоком кармане комбинезона — могли и не заметить, если его вообще обыскивали. Впрочем, какая разница, что у него в карманах, если через пять минут он горел бы… «в аду» — пронеслась в голове мысль. Так выразилась Оксана, когда он выбросил ее журналы в мусорное ведро. Кажется, пророчество начинает сбываться.
— … взяли, — едва закончил Андрей вопрос после длинной паузы, в ходе которой он машинально соображал, что же делать. Вместо слова «взяли» у него получилось «сяи» — хриплое, надтреснутое, сказанное чуть дрожащим голосом.
Север хлопнул руками по карманам, вскинул голову.
«0» — отобразилось на щитке. Двери не отворились — они были оборудованы механическим устройством — рычагом открывания.
Майор посмотрел на Андрея — их взгляды встретились. Андрея как током ударило. Перед ним стоял другой человек. Да, в точности такой же, как майор Север. Но — другой. С красным обветренным лицом, потускневшим взглядом, приоткрытым ртом.
— Откуда я это знаю? Потому что я сама тебя сюда привезла, папочка! — громкий утробный хохот раздался в закрытом помещении. Майор кашлял и смеялся одновременно. — Потому что ты должен сгореть в аду! Ты должен сгореть немедленно! — Север сомкнул челюсти и Андрей решил, что другого шанса у него не будет. Резким движением он выхватил шокер из кармана и, нажав на кнопку, впечатал искрящуюся поверхность в обнаженную шею Севера.
Тот лишь успел взмахнуть руками и посмотреть на Андрея удивленным взглядом, словно впервые его видел. Потом он грузно осел на грязный металлический рифленый пол. Голова откинулась и ударилась о настил.
— Ты не моя дочь, — Андрей услышал свой хриплый голос словно со стороны. Его била крупная дрожь.
Из лифта не доносилось ни звука. Пустой.
Мгновение он стоял над телом, соображая, что делать дальше. Потом мозг заработал с лихорадочной быстротой.
Опустив шокер на пол, он присел над телом, пощупал пульс. Слабый, но ровный. Не теряя времени, Андрей скинул ботинки, стащил с себя комбинезон — неяркий, но очень узнаваемый благодаря нескольким крупным белым полосам на спине и по бокам. Затем он снял одежду с Севера, все черное и теплое, полуспортивное. На голову одел черную шапочку с флисовой подкладкой. Север был чуть меньше его самого, впрочем об удобствах он думал меньше всего. Подхватив тело под мышки, он, пыхтя, оттащил его в комнату, где стояла каталка. Попытавшись одеть на майора комбинезон, он понял, что без посторонней помощи это сделать не удасться. Между тем, Север начал постанывать.
Андрей глянул на каталку. На веревки, валящиеся под ее колесиками. Если все же одеть его и положить наверх, никто не догадается. Искушение было слишком сильным.
Плюнув себе под ноги, Андрей оттащил тело подальше от печи, положил у стены и крепко связал по рукам и ногам. Он теперь один из них, но сжечь заживо человека, который спас его, Андрей не мог.
Выглянув в проход и убедившись, что там никто не поджидает, он быстрым шагом зашагал к лифту. В кармане куртки обнаружился пистолет, и хотя убивать он никого не собирался, тяжесть оружия немного успокаивала.
Голову сверлила только одна мысль — где Саша. Где они ее держат. Вероятно, она где-то поблизости. Если допустить, что каким-то образом они получили над ней контроль, завладели ее разумом и силой, если хоть на секунду это допустить — что, в конце концов, сказал Север на площадке перед лифтом? Он сказал: я тебя сюда привела. Он сказал это лица его дочери, как будто это она сама сказала. Но ведь… они могли и подделать все это специально. Чтобы заманить его и сжечь. Не убить там, прямо в церкви, потому что это много кро…
Он резко остановился. Голову пронзила догадка. Мысль, которая сверлила его мозг уже давно, но он не понимал, что же пытается сказать ему подсознание.
Кровь. Группа крови. Резус-фактор. Отсутствует.
Они боятся его крови. Поэтому он попал в институт.
А что случилось с Антоном Морозовым? Почему он вдруг сбежал? Как у него получилось очнуться? Может быть… Он поднял руки ладонями вверх и приблизил их к лицу. Большой палец пересекал довольно глубокий, но уже затянувшийся порез.
— Чертов бифштекс, не режется! Их что, из несвежей резины делают? — в сердцах бросил Андрей, распиливая кусок мяса ножом. Тот упорно не поддавался.
Сидящий рядом за столом Антон ухмыльнулся.
— Папаша, все говорит о том, что вегетарианство рулит. Будь как Кришна.
— Сам будь, — бросил ему Андрей и в этот момент нож соскочил с куска на большой палец, которым он с силой прижимал вилку.
Брызнула яркая, словно карикатурная кровь — капелька попала на руки Антону. Мужчина напротив протянул ему платок.
Вот как.
Никто особо не придал этому значения. А на следующий день и вовсе забыли. Но только вот Антон начал что-то соображать. А те двое, мужчина и женщина, очнулись в актовом зале.
Господи…
Что было написано на обложке того скомканного церковного журнала, торчащего из мусорной корзины? Он помнил слова, потому что когда варил себе кофе на кухне, а потом сидел и пил его в одиночестве, взгляд сновал по этим строкам снова и снова и он не мог отделаться от странного ощущения дежа-вю, которого никогда не было. Или еще не было. Сколько времени прошло? Три года.
Так говорит Господь: из сего узнаешь, что Я Господь: вот этим жезлом, который в руке моей, я ударю по воде, которая в реке, и она превратится в кровь.
Вот что там было написано.
Он взглянул на свои руки. В мертвенно-бледном свете подвальных ламп они казались восковыми, безжизненными. Но теперь он знал, что будет делать. Теперь он точно знал. Если конечно, его не убьют быстрее, чем он доберется до ручья.
Не доходя до лифта, Андрей ткнул железную дверь справа. Она отворилась с тяжелым скрипом. За ней он увидел лестницу вверх. Тем временем, лифт пришел в движение: шахта из стального листа за крупной сеткой задрожала, кабина дернулась и медленно пошла вверх. Это за ним.
Стараясь ступать тише, он скользнул на лестницу из листов металла с круглыми отверстиями. Поручни лестницы были горячими и мелко вибрировали.
Скорее всего, печь установили в одном из ангаров. Андрей приблизительно представлял, где находится. Однако ни окошек, ни каких-то опознавательных знаков на стенах лестничной клетки он не видел — только тусклые желтые лампы с сетке, возле которых роились насекомые.
Примерно на полпути наверх лифт прошел в нескольких метрах от него: поручни в этом момент задрожали сильнее. Никаких этажей и дверей — только путь наверх. Время заканчивалось. Те, кто спускались вниз обнаружат Севера через несколько минут и бросятся в погоню. Он ускорил шаг, а мгновение спустя и вовсе перешел на бег, перескакивая через три ступеньки.
Наконец он оказался перед единственной дверью. Взвесив в карманах пистолет и шокер, он достал пистолет. Снял с предохранителя, проверил магазин — все как учили в тире. Приложил ухо к горячему металлу двери. Тишина.
Неожиданно он почувствовал головокружение. То ли от жары, то ли от недостатка воздуха — дыхание перехватило, в глазах все поплыло.
Он сжал рукоять пистолета и толкнул дверь от себя. Находиться больше в этом пропитанном горячим смрадом помещении было выше его сил.
В лицо хлестнула снежная плеть — ледяной ветер вмиг пролез под куртку, но Андрей даже не пытался закрыться. Он находился с наветренной стороны свалки, воздух здесь еще не успел пропитаться ядовитыми парами. Он так и стоял, вдыхая и выдыхая, пока позади не раздались крики.
Андрей обернулся. Все, как он и представлял в своем воображении — позади него здоровенный ангар, из которого он только что вышел и теперь стоял на своеобразном мостике с лестницей вниз. Спереди — большая территория, уставленная железными бочками с желтыми отметинами, ограничивалась высоким забором. На стоянке транспорта — два микроавтобуса без опознавательных знаков, — те самые, которые забирали людей из института.
Медлить больше нельзя. Он повернул голову — позади, над ангаром возвышалась гора мусора, над которой в темноте раздавались испуганные крики птиц.
Он знал куда идти. Потому что не так давно смотрел сверху на это место. Только вот… было ли это на самом деле?
Андрей соскочил с лестницы, обежал слева ангар. Можно было следовать вдоль горы, но в таком случае, они нагонят его в два счета. Он подобрал какую-то лыжную палку, прислоненную к ангару и ринулся вперед. Расстояние в сто метров до горы он преодолел на одном дыхании. Воткнув палку в шевелящуюся массу, он принялся подниматься.
Может быть, Саша в одном из автобусов. Может быть. Или в административном помещении, примыкающем к ангару. Он оглянулся, забравшись уже на приличную высоту. На площадку перед ангаром высыпали люди. Это были полицейские вперемешку со службой безопасности института. С расстояния их фигурки казались игрушечными, ненастоящими — они хаотически двигались, махали руками, кто-то побежал к воротам, другой залез в автобус, третий шагнул в офисное помещение. Неужели, это она управляет ими всеми? Или же вирус всего лишь хотел поймать его на живца?
Андрей не мог знать этого наверняка. Но даже если бы он узнал, что бы изменилось? У него не было для нее противоядия, не было лекарства. Что бы он сказал ей, если бы увидел?
В икры ног тыкались острые концы железных прутов, он то и дело проваливался по колено, а то и глубже, стараясь вытащить ногу как можно быстрее. Ему казалось, что кто-то хватает ее костлявыми пальцами и тянет вниз. Птицы разгалделись. Они скоро догадаются, что он полез наверх, хотя это и противоречит здравому смыслу. Любой нормальный человек бросился бы к воротам. Тем более, где-то там спрятан джип и… ждет Маша.
Он снова повернулся, чтобы поискать глазами джип, но из-за снега не смог различать, что там происходит. В этот момент яркий свет прожектора скользнул по мусорной горе — но он уже находился слишком далеко. Через пятнадцать минут, запыхавшись, поминутно прикрывая нос от жутких запахов, он забрался на относительно пологое плато. Дальше путь его пролегал на северо-восток. Он смутно понимал, где находился и шел, скорее, наугад, ориентируясь по едва различимым краям свалки.
В прошлый раз они заходили с западной стороны, это где-то справа. Он шел, выпучив глаза, втыкая палку перед собой. Иногда по ногами хлюпало, он словно ступал во что-то живое — раздавался сдавленный стон, который не смолкал еще долго.
Андрей подпрыгнул на месте и выронил палку, когда кто-то резко засмеялся над ухом. Тело покрылось гусиной кожей с ног до головы, ужас проник под майку, сковав движения. Он резко повернулся и успел увидеть, как огромный баклан рванулся ввысь, смеясь и плача одновременно.
Он бы сейчас не отказался от стаканчика чего-нибудь крепкого и наверняка под ногами этого добра было завались.
И тут он увидел хижину.
Ту самую хижину.
Возле покосившейся двери стояли две облезлые худые собаки, и на их скалящиеся морды оседали крупные снежинки. Блестящие носы шевелились. Собаки не сводили с него глаз. Шерсть на их спинах топорщилась, из ноздрей вырывался пар.
Андрей сжал рукоять пистолета. Откуда-то снизу-позади раздались крики, шум моторов, огибающий свалку по периметру — они хотели перехватить его внизу, но там, куда он шел, дороги не было. На северо-востоке мусорная круча вопреки требованиям санитарных норм почти вплотную примыкала к лесополосе, в дебрях которой петлял к городу ручей.
Окошко кибитки было разбито. Она выглядела давно покинутой, брошенной, но он точно знал, — это то самое место, ошибиться он не мог.
Стараясь не дышать, он шагнул вправо, приставил левую ногу. Снова шаг вправо. Еще. Снег, вскрытые жестянки, битое стекло скрипели под ногами. Собаки медленно поворачивали головы, следя за каждым его движением. Наконец, он добрался до валуна. Медленно подняв руку, облокотился, стараясь отдышаться.
Теперь от хижины его отделяло метров пятнадцать. Псы смотрели на него, не отрываясь. Андрей взглянул в сторону леса и, кажется, уловил шум ручья. Он повернулся, не спуская глаз с собак и стараясь не допускать резких движений заскользил по склону, взмахивая лыжной палкой для равновесия. Когда он повернулся, хижина уже скрылась из виду.
Андрей вздохнул с облегчением. Гулко бьющееся сердце было готово выпрыгнуть из горла. До лесополосы оставалось метров пятьдесят. Он припустил бегом, вертя головой по сторонам. Теперь темная громада свалки возвышалась позади и над ее вершиной взметались ослепительно белые лучи прожекторов, периодически выхватывая крылья гигантских бакланов.
Даже если он ошибается, даже если все это ему приснилось, он не мог, просто не мог позволить себе рисковать. Если вирус завладел всеми жителями города, завладел сначала телом, а потом и сознанием его дочери, спустив на него всех собак, — даже в этом случае у него еще оставался шанс все исправить. Исправить свою ошибку. Ну а если это не сработает, что еще оставалось — встать на колени в снег и молиться чуждому богу, повторяя как истукан непонятное заклинание: «мо-лек, мо-лек…»
Вирус не бог, его можно победить. В конце концов, вода из ручья попадает в каждый дом Огненска — в последнее время очистные сооружения практически не работают и люди пьют то, что течет из кранов. Может быть, это даст надежду хоть кому-то. Потому что другой надежды нет.
Он опустился на колени перед темным ручьем, забрался рукой под свитер и вытянул серебряный крест на цепочке. Штаны быстро намокли, ему стало холодно. Темная вода беззвучно текла в сторону города.
Позади раздался лай собак, звуки отчаянной борьбы, возгласы боли и отборный мат — он был уверен, что это те самые собаки. Лай сменился на рычание. Грохнули выстрелы. Один, потом второй. Ветер принес жалобное скуленье, которое вскоре стихло.
Среди ночи послышался звучный голос, который Андрей сразу же узнал. Это был Лукин.
— Эй, смотрите сюда. Следы ведут вниз, к лесу. Скорее, поторапливайтесь! Если вы его упустите, отправитесь в печь вслед за тем придурком!
Андрей снова взглянул на черную гладь. Оттуда, из мрачной глубины преисподни, на него смотрел седой старик. Он с силой воткнул острый край креста в вену левой руки. Потом, пока не ослаб, проделал то же самое с правой и опустил руки в воду.
«Подавитесь!» — такой была последняя мысль его затухающего сознания.



Глава 52

1 ноября 2014 года
— Мы ведем передачу из Огненска, связи в городе по-прежнему нет, но мы смогли с помощью спутникового телефона организовать трансляцию, — Катя от волнения и усталости едва выговаривала слова. Макс держал телефон, которым снимал репортаж. — Вы видите позади меня здание Церкви Судного дня, оно полностью сгорело. Перед ней лежит странная статуя с головой быка. Что тут происходило минувшей ночью, почему город оказался отрезан от внешнего мира, мы попытались узнать у местных жителей. Однако никто ничего не может вспомнить. Сейчас восемь тридцать две, для субботы это очень раннее время, мы уже опросили человек десять, которых сумели найти и… Вот как раз идет местный житель… Макс, снимай, снимай туда…
— Мужчина, молодой человек, подождите минутку. Телеканал «Жизнь». Можете сказать нам, что произошло минувшей ночью, почему сгорела церковь?
Человек лет сорока пяти приостановился и сразу стало ясно, куда он спешил — похмелиться. Он махнул рукой на церковь.
— Понятия не имею.
— Судя по развороченному забору, разбросанным вещам, шапкам, следам крови, тут произошло целое побоище. Вы ничего не слышали?
— Ее давно пора было сжечь, — сказал мужчина. — Что вы снимаете? Я вам разрешения не давал. Я не знаю, я ничего не слышал. Вчера стояла как новенькая.
— А почему у вас лицо разбито? — спросил Макс.
Мужчина потрогал лицо пальцами правой руки, костяшки которой тоже были сбиты в кровь.
— А кто его знает. Ничего не помню. — Он обхватил голову руками, пытаясь скрыть свое лицо.
Катя с Максом переглянулись.
— Вы видите, никто, ни один человек не знает, что происходило ночью. Полиции также не видно. Снег, который шел всю ночь, сейчас замедлился. Но даже под белым покровом видно, что ночью здесь произошло нечто ужасное, побоище и здание церкви полностью выгорело.
Макс направил телефон на черный обугленный остов, вздымающийся кверху жутким перстом.
— Господи, — прошептала Катя, — Макс, мне нужно быстрее домой.
— Еще пять минут эфира и идем, — шепнул он. — Ты представляешь, что делается сейчас на канале?
Она представляла.
— Какой-то кошмар, — сказала она. — Выключи пока.
Макс шелкнул кнопку телефона. Передача прекратилась.
— Где пожарные… — сказал он медленно. — Где вообще все? Ничего не понимаю. И что это за вонь такая?
К едкому запаху пожара примешивался еще и отталкивающий, выворачивающий наизнанку удушливый смрад.
— Это свалка рядом с городом, — сказала Катя. Ветер северо-восточный несет.
— Как тут можно жить? — спросил Макс, глядя на нее. — Неужели ты тут жила? И… твоя мама…
— Нельзя, — согласилась Катя. — Но больше негде.
— Слушай, а что это за пузырьки повсюду валяются? — Макс нагнулся и поднял маленький стеклянный флакон.
— Лучше выбрось, Макс. Не трогай, наверное, местные наркоты, — Катя покачала головой, но он уже открыл крышечку и втянул запах ноздрями.
— Фигня какая-то, — сказал он. — Ничем не пахнет. Хотя у меня нос заложен. Понюхай, вдруг это важно, редактор будет спрашивать, что за флаконы, — он протянул ей бутылек с желтоватой жидкостью и пока она с опаской нюхала, подумал, что в сущности, не такой уж и плохой городишко. К запаху можно привыкнуть. Не сразу, конечно. Постепенно.
— Не остановить… — сказала Катя.
Макс странно посмотрел на нее, потому что прежде чем она открыла рот, он уже услышал ее слова у себя в голове.
— Нас не остановить… — повторил он.
— Нужно возвращаться в Москву, — сказала Катя.
Он бросил телефон на снег, потом зачерпнул снег руками и начал набивать карманы ледяными флаконами.
— Нас ждут.
— Здесь отравлена вода, снег тоже отравлен, — сказала Катя бесцветным голосом. — Пошевеливайся, скоро начнут выползать местные. Мы можем не успеть, если кто-то наткнется на собак. Скоро они начнут вспоминать. И им это не понравится.
— Им это не поможет. Сколько той крови у него было.
— На город хватит.
— На город хватит. А на Москву нет.
Быстрым шагом они направились по слегка припорошенной цепочке следов, ведущей из невзрачного переулка.
— Он пропал и его дочь пропала. Их нет. Они исчезли. Он свалился в ручей и его тело унесло в коллектор. Но кто забрал дочь? И куда? Мы не можем нигде найти ее, она не отвечает.
Из-за дверей прикрытого сарая раздавалось нетерпеливое повизгивание собак, царапанье когтей о доски.
— Это не имеет значения. Они нам больше не нужны.



Глава 53

ПАСПОРТНЫЕ ДАННЫЕ

Ф.И.О.: Лосев Андрей Иванович
Возраст: 42 года (1975 г.р.)
Домашний адрес: г. Огненск, ул. Зарайская 31 кв. 3.
Место работы: журналист городского портала Ognensk.ru
Образование: высшее, РГСУ, ф-т журналистики
Дата поступления в стационар: 31.10.15 в 09.55
Клинический диагноз: Параноидная шизофрения. Параноидно-галлюцинаторный синдром.

ЗАПИСЬ ДЕЖУРНОГО ВРАЧА
Поступил экстренно по направлению Городской больницы № 1 г. Огненска в связи с ухудшением состояния: агрессивность, раздражительность, отказывается спать ночами, крайне тревожен. Жалобы на раздражительность, бессонницу. Общее состояние удовлетворительное. Продуктивному контакту недоступен. На вопросы отвечает неохотно. Речь тихая. Фон настроения снижен. Легко аффектируется и раздражается. Мышление паралогическое. Переживает период острой галлюцинаторной симптоматики, периодически возникают «голоса» в голове. Суицидальные мысли и настроения отрицает. Критика к своему состоянию отсутствует.
Объективно: пережил попытку суицида при невыясненных обстоятельствах. Массивная острая кровопотеря (более 30 % ОЦК). Отмечено быстрое восстановление (в течение 2 дней).

ЭПИКРИЗ
Больной Лосев А. И., 42 года, поступил по направлению Городской больницы № 1 с жалобами на бессонницу, выражающуюся в нарушении засыпания. Раздражительность. Тремор (пациент говорит «они все заразны, весь город заразился, их трясёт, посмотрите на свой подбородок, вы тоже заражены, вы с ними заодно»). Периодически возникающие «голоса» в голове. Бесплодные попытки спасти дочь, в коме которой винит себя.
На основании исследования психического статуса: паралогическое мышление, периодически возникающие слуховые галлюцинации, социальное отчуждение, эмоциональная уплощенность, необоснованные вспышки агрессии и раздражительности, нарушение сна, чувство непрекращающейся вины был выставлен диагноз: Шизофрения, параноидная форма, непрерывное течение со стабильным дефектом. Параноидно-галлюцинаторный синдром. Назначено лечение:1)Режим Б2, стол Б. 2) При психомоторном возбуждении: Sol. Aminazini 2,5 % — 2 ml, внутримышечно, под контролем АД. 3) Tab. Truxali 25 mg. По 1 таблетке утром и на ночь. 4) Психотерапия, направленная на социальную адаптацию, трудотерапия.
На фоне лечения отмечается ухудшение состояния.

— Папочка, ты здесь? Пожалуйста, открой глаза, мы теперь вместе. Не бойся, открой глаза, здесь совсем не темно, это просто так кажется вначале. Свет тебе мешает. Они хотели навредить тебе, я их всех убила. Они гнались за тобой. Хотели сделать тебе больно. Но теперь ты в безопасности. Ты в больнице. Здесь тебя вылечат и мы скоро будем вместе. Открой же глаза. Посмотри в окошко.
Андрей распахнул глаза.
Приглушенный мерцающий свет. В зарешетчатом окошке двери мелькнула белая тень, потом лязгнул замок, дверь отворилась.
В помещение вошел мужчина в белом халате — смутно знакомый. На голове его был докторский колпак. В руках он держал тетрадь.
Он окинул Андрея долгим взглядом, в котором совершенно ничего нельзя было прочитать.
— Ну-с… Андрей Иванович… голубчик вы наш… как самочувствие? Голоса, видения были?
Андрей дернул рукой, но обнаружил, что крепко связан.
Мужчина сочувственно кивнул подбородком.
— А вы как хотели, дорогой вы наш? Напали на санитара, сломали ему руку, разбили нос второму. Никто не хочет с вами работать.
Андрей с ненавистью смотрел на доктора.
— Если вы меня не отпустите…
— Слышал, слышал, голубчик… нам всем конец.
— Да, — прошептал Андрей. — Вы видели, что случилось в церкви?
— А что случилось в церкви? — уставился на него доктор. Теперь Андрей вспомнил, это был сам главврач психиатрической клиники Марк Иосифович Каплан. — Секта устроила шабаш, какой-то культовый обряд. Без соблюдения противопожарных мероприятий. Вот и поплатились. Впрочем, я думаю он через полгода остроят новое здание, лучше прежнего.
— Нет… они раздавали вакцину… это была не вакцина, а чистый вирус…
— Побойтесь бога, голуба, какой вирус? Вчера в городе был объявлен карантин, комиссия из минздрава все прошерстила вдоль и поперек. То, что они раздавали, было обыкновенной водой из под крана. Шарлатаны. Я так сразу и подумал. Кто будет бесплатно раздавать дорогое лекарство… — Он посмотрел в раскрытую тетрадь, пригладил гладкие седые волосы. — На меня лично вообще не подействовало, а я принял три пузырька. — И в знак подтверждения своих слов, он снова кивнул. Одним подбородком.
Андрей заерзал руками и ногами, силясь высвободиться. Его лицо побагровело. Смирительная рубашка, которая была на нем, не оставляла никаких шансов.
— Да, голубчик. Шарлатаны.
— Где моя дочь? — прохрипел Андрей.
— Дочь? — с плохо скрываемым испугом доктор обернулся на дверь, за которой, Андрей в этом не сомневался, стояли двое дюжих санитаров. — Ваша дочь… пришла в себя. Но она подхватила грипп и ее пришлось поместить в карантин. — Он окинул взглядом комнату без окон, обитую каким-то странным блестящим материалом.
Андрей напряг все мышцы, жилка на лбу отчаянно пульсировала.
— Вам нельзя волноваться. Давайте лучше я сделаю укол и вы расслабитесь.
Игла вошла в руку. Почти сразу мозг заволокло влажной полупрозрачной дымкой.
— Он сопротивляется. Как? Как ему это удается? — расслышал Андрей знакомый голос.
— Теперь спешить некуда. Он в вашем распоряжении. Палата хорошо экранирована, так что дочь не сможет ему помочь. Делайте с ними, что хотите. — Дверь палаты чуть приоткрылась и в нее заглянул лысый мужчина с отчетливыми синюшными пятнами на лице. Андрей сразу не узнал его, но когда отпечаток лица проявился в угасающем сознании, он чуть не вскрикнул.
Это был Лукин.
Он вошел в палату. Вернее, возник в проеме, освещенный сзади ярким светом из коридора. Его лица Андрей почти не видел, оно было скрыто глубокой тенью, однако над головой блестел слегка размытый нимб. Когда же Андрею удалось сфокусироваться, он понял, что человек, замерший перед ним в дверном проеме совершенно лыс.
Лукин шагнул в палату. Удостоверившись, что Андрей еще в сознании, он запустил руку в карман куртки и достал оттуда мобильный телефон.
— Узнаешь? — спросил он скрипучим голосом, который было трудно узнать. По сравнению с живым, задорным, чуть насмешливым тоном, который услышали участники группы тестирования на первой лекции в НИИ, это была речь глубокого старика.
Несмотря на общую заторможенность, Андрей почувствовал неописуемый страх. Страх снова оказаться в парализующей власти черной бездны и теперь уже никогда из него не выбраться. Происшедшее с ним обрывками вспыхивало в раскаленном мозге, населенном яркими вспышками, голосами, криками, плачем и жутким, нестерпимым воем толпы.
Ла-мо-лек… Ло-титтен-лаха-абир ла-мо-лек! Ло-титтен-лаха-абир ла-мо-лек!
— Я знаю, что ты меня прекрасно слышишь и понимаешь. Я знаю, что ты сделал. Ты убил двух наших людей, но спустя некоторое время вновь оказался в той самой больнице, где уже когда-то бывал. Мне стоило большого труда перевести тебя сюда.
Он ткнул пальцем на экран телефона и повернул его лицом к Андрею.
— Смотри внимательно! От этого зависит твоя жизнь!
Андрей крутнул головой. Руки его были стянуты смирительной рубашкой на груди. Он взглянул на темный экран мобильного телефона и не смог ничего там разобрать. Какая-то тень, контуры…
— Сейчас поярче сделаю, — прохрипел Лукин. — Он поднял яркость и снова приблизил экран к лицу Андрея. — Так лучше?
Не сразу… совсем не сразу Андрей понял, что это. Окно, вертикальные жалюзи, система жизнеобеспечения, кровать с белой простыней, одеяло и… совершенно белое, словно напудренное лицо в изголовье.
Он содрогнулся.
— Сволочи! Гады! Что?! Что вы с ней сделали? Откуда это у вас?
— Этот телефон нашли в твоей куртке. Это ты снимал?
Андрей не мог сконцентрироваться. Пелена перед глазами сгущалась, делалась плотнее. Он задергал ногами, но и они были плотно связаны.
— Я?! Я ее даже не видел! Ее украли! Вы ее украли и…
Лукин покачал головой.
— Смотри внимательнее! — он отмотал на следующее фото.
Андрей с трудом заставил себя взглянуть на экран.
Расплывчатая из-за темноты фотография была плохого качества, снята под углом, будто снимающий боялся или вовсе сделал кадр случайно. Ему пришлось повернуть голову, чтобы понять происходящее. Кадр был сделан от окна, там, где Андрей и поймал врасплох Петю. Без сомнений, это была палата Саши. На фотографии он видел огромную черную тень, утыканную блестящими точками, которые можно было принять за фотографический шум или… дыры в простреленном автоматной очередью человеке. Но это было ни то, ни другое. На руках тени была девочка, Андрей ясно видел ее макушку с левой стороны и ножки с правой. Лицо человека было наполовину повернуто к снимающему, глаза чуть прищурены, в них застыла свирепая решимость, даже одержимость, слепая ярость, которую Андрей видел только у одного человека в городе.
— Ты знаешь, кто это? — повторил вопрос Лукин. — Отвечай. — Он убрал телефон и в его правой руке появился шприц. — Мне нужна фамилия. Имя. Что угодно. И ты мне все расскажешь. Времени у нас полно.
Это Черный Демон, подумал Андрей. Это он. Предводитель банды байкеров, с которыми никто не связывался, даже менты. Это его косуха, на спине которой из заклепок был выбит символ треугольника с крестом, руна ордена зловещих мстителей, так объяснил ему Стас, когда Андрей спросил про жуткого парня с изуродованным лицом. Значит… он вынес Сашу. Но почему тогда Петя…
— Я вижу, ты его знаешь, — едва заметно улыбнулся Лукин. — Что ж, тогда приступим. Мне нужна девочка. И ты скажешь, где ее искать. Ты все расскажешь про этого парня, хочешь ты этого или нет. К сожалению, ты просто человек. Особенный, но все же обычный. Левой рукой он освободил грудь Андрея, взглянул на шприц безразличным взглядом и точным движением всадил иглу прямо в сердце.
— Через несколько секунд концентрированный раствор модифицированного вируса потечет по твоим сосудам. Мне даже не нужно ничего будет спрашивать. Ты уже знаешь, как это происходит, не так ли? Ты обманул меня, усыпил мою бдительность. Ты сорвал все мои планы! — вдруг закричал до сих пор остававшийся невозмутимым Лукин. — Из-за тебя я вынужден торчать в этом прибежище юродивых! — Окинув слезящимся взглядом палату, он брезгливо сморщился. — В город вошли внутренние войска, но они понятия не имеют, с чем столкнутся.
— Зачем она тебе? Она ребенок, зачем такому уроду как ты нужна маленькая девочка? Или ты из этих… которых так любят на зоне?
— Теперь уже все равно, твоя ярость тебе не поможет. Кричи, ругайся, захлебывайся, через пару минут я все узнаю. Поэтому могу тебе сказать. Она может контролировать вирус, она каким-то образом им руководит и направляет. Она не марионетка, она может им повелевать! Тогда как я, его создатель, всего лишь пешка! Я не знаю, что буду помнить или делать через пять минут. Я хочу забрать у нее эту силу. Хочу понять, как она это делает! И ты скажешь, ты все мне скажешь… Этот чертов музыкант, это ведь она его разбудила, она провела через все посты охраны, она стерла записи руками службы безопасности. Чтобы спасти себя. Умная девочка, ничего не скажешь. И она быстро учится, правда до сих пор еще не до конца поняла, какой силой управляет.
Андрей почувствовал, что через несколько минут сгорит изнутри. Черная кипящая смола глухими толчками выбрасывалась сердцем и неслась в каждую клеточку его существа.
— Почему она не позвала меня? — прошептал он.
Лукин зловеще рассмеялся.
— Ты ведь здоров как бык, ничто тебя не берет. Симптомы начинают появляться, я увеличиваю дозу, а через день ты снова здоров. Он просто не могла до тебя достучаться. Так что, вини снова себя. Ты самый что ни на есть неудачник. Даже заболеть толком не можешь. Однако, концентрированного раствора вируса хватит, чтобы ты заговорил. Мне нужно просто имя этого человека в косухе. Кто он?
— Чтоб ты сдох, тварь, — Андрей уже едва шевелил языком. Через минуту лысый урод узнает все, что он хочет — от имени главаря байкеров до пин-кода к зарплатной карточке и пароля к Гуглу. Никаких пыток. Все добровольно.
Он закрыл глаза. Саша жива и это самое главное. Это все, что он хотел узнать. Больше ничего не имеет значения. Скорее всего, Стас каким-то образом узнал и попросил Пуха помочь. Может быть, это… Маша. Рассказывал ли он ей про бар? Когда? Память стала покидать его, он стремглав мчался вперед, а воспоминания рушились в пропасть прямо из-под пяток. Позади яростно лаяли зловещие псы, их челюсти лязгали совсем близко. Он поднял голову и увидел полусгоревшее здание кинотеатра. Огибая черные кусты, вдоль ручья змеились две пары следов. Чуть поодаль, на пригорке, там, где ручей заворачивал почти на девяносто градусов, среди тряпья и мусора он увидел стульчик на трех ногах, а возле него старую фотографию, из-за которой Оксана устроила Саше разнос, когда та умудрилась ее потерять в саду. Студийная фотография. Голубоглазая девчушка с вьющимися светлыми волосами, заколотыми грациозной стрекозой, мечтательно смотрит куда-то за горизонт. На ее губах легкая улыбка. Она как будто знает то, что не знают другие. Андрей понимает, что, если он свернет, чтобы подобрать фото, шансов добежать до кинотеатра у него не будет. Что здесь делает эта фотография, как она тут оказалась? — только и успевает он подумать. Он делает прыжок, цепляясь руками за оконный проем. Битое стекло, торчащее наружу острыми сверкающими краями, впивается в пальцы и ладони. Он не обращает внимания на резкую боль, подтягивается на руках и прыгает внутрь. Кажется… налево. Он слышит позади тупой удар о стену, рык, царапанье когтей о крошащуюся стену. Вперед, вперед, скорей! На осыпавшейся стене перед собой он видит красные большие буквы: «КОГДА-НИБУДЬ Я ДОЖДУСЬ ТЕБЯ, И МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ». Сердце щемит с такой силой, что он не может вздохнуть. Слезы текут по щекам. Он протягивает руку и дотрагивается до стены. Она как живая, съеживается, тает, исчезает.
Справа дверь внутрь. И над ней номерок на гвоздике — ржавый, помятый, но вполне читаемый: «313». Он слышит, как звери карабкаются по стене. Никаких сомнений — они заберутся по его следам. Андрей толкает дверь, скрип петель тонет в свирепом вое. Он проходит в зал и закрывает дверь. Рядом видит швабру, подсовывает ее под ручку.
Внутри полная темнота. Ни звука. Ни шелеста. Ничего. Мертвая, безжизненная темнота.
У него был шанс. Один шанс из миллиона еще раз увидеть Сашу. Хотя бы одним глазком. Но он потерял его. Прав Лукин. Он даже заболеть толком не может. Он ничего не может. Выставив руки перед собой, он идет вперед, нащупывает кресло и усаживается. Сердце отчаянно колотится. Сколько ему осталось? Снаружи раздается неясный шум, скорее даже гул. Ровный, мощный, дребезжащий гул.
Только сейчас он замечает, что у него мелко дрожат руки. Память съежилась до размеров кинотеатра. Он не помнит ничего, кроме того, что где-то тут была Саша. Они встречались здесь очень давно. Он не помнит, когда именно. Может быть, весной. Или в прошлой жизни.
Сверху что-то щелкает. Помещение наполняет стрекот — так летит стая саранчи. Экран вспыхивает и ослепляет его.
ПАПА, — слышит он звон в ушах. — ТЕБЕ НЕЛЬЗЯ БОЛЬШЕ ЗДЕСЬ ПРЯТАТЬСЯ. НЕЛЬЗЯ! ТЫ ДОЛЖЕН ВЫЙТИ И ДАТЬ ИМ ОТПОР! ТЫ ДОЛЖЕН! ДОЛЖЕН! ДОЛЖЕН!
Крупная дрожь сотрясает все его тело. Здание трясет. Двери дрожат от ударов. Пустой экран разрывают черные трещины, затем его охватывают языки пламени, пожирая и затягивая в воронку небытия. И десятки, сотни обреченных голосов вокруг.
Андрей вскакивает.
— Я все узнал! — слышит он жуткий крик над своей головой. — Я знаю, кто прячет твою дочь, это… — голос тонет в нарастающем скрежете и вое, который заполняет собой все вокруг.
Время останавливается, потому что памяти больше нет. Он больше ничего не помнит, кроме нескольких мгновений, растянувшихся в жестокую битву с самим собой. Нет ни прошлого, ни будущего, одно настоящее, наполненное страданием и болью. За миг до обрушения здания, он выскакивает из двери и, вытянув руки, замирает в бесконечном полете между жизнью и смертью.



Глава 54

— Мама! Мамочка, Саша очнулась, она очнулась! Она открыла глаза!
Маша неловко отбросила нож, которым нарезала помидоры для салата, тот соскочил и рубанул ее по пальцу. Брызнула кровь, но она даже не чертыхнулась.
— Господи, Петя! — Маша выскочила в комнату, увешанную байкерской символикой, цепями, выхлопными трубами и бесчисленными мотоциклетными номерными знаками со всего света. Их тут было, по крайней мере, не меньше двух или трех сотен.
Саша лежала на старом зеленом диване, укрытая толстым одеялом и пледом. Глаза ее были широко распахнуты. Она смотрела в потолок и что-то шептала.
Маша вбежала в комнату и резко остановилась, не зная, что делать. Позади нее, положив руку ей на пояс, испуганно выглядывал Петя.
Опомнившись, Маша подошла к девочке и присела на край дивана.
Та словно не замечала ее.
— Что? Что моя хорошая? Что ты говоришь? — она взяла руку Саши в свою. — Петя, принеси воды. Быстрее!
Саша медленно повернула голову. Встретилась взглядом с молодой женщиной, кивнула, словно узнала ее. Потом обвела взглядом комнату.
Петя стоял у входа в комнату со стаканом воды в руках, не решаясь войти. Он просто не мог себе представить, с того самого момента, как он вышел один из кабинета доктора, а Саша осталась внутри, он каждый день представлял, каково это будет, снова увидеть ее живой и теперь, когда она открыла глаза, он не мог сделать шаг. Ему было страшно. Вдруг, она теперь не такая, как была. Вдруг, место, где она была все это время, сильно ее изменило. Настолько сильно, что она перестала быть прежней Сашей. Вдруг она стала… монстром? Он стоял со стаканом в руках за углом и руки его тряслись так, что вода выплескивалась из стаканы и попадала ему на майку, оставляя темные мокрые следы.
Вдруг она подумает, что он плакал? Он автоматически поднял руку, чтобы стереть слезы, потом отдернул ее и шагнул в комнату. Была не была. Она должна его помнить. Нужно быть мужественным и храбрым. Как в той палате, когда на пороге появился ужасный мужик невероятных размеров, взял Сашу на руки и вышел, приказав ему помалкивать. «Ты меня не видел, тебе ясно? Кому скажешь, убью». И ушел.
У Пети ноги отнялись от страха, рука с телефоном так дрожала, и он, видимо, забыл выключить камеру. А потом пришел Сашин отец.
А теперь вот… оно как вышло.
Он подошел ближе и протянул стакан воды.
Саша посмотрела сквозь него.
— Папа, — прошептала она сухими потрескавшимися губами. — Он смог.



Глава 55

Двор психиатрической больницы им. Кащенко разорвал оглушающий рев моторов десятков огромных мотоциклов. Люди в черных кожаных куртках, вооруженные топорами, ломами и самодельными обрезами заблокировали все входы и выходы.
На крыльцо выскочил главврач больницы. Размахивая руками, он принялся орать на непрошеных визитеров.
— Убирайтесь, убирайтесь к чертовой матери отсюда, пока я полицию не вызвал. Вы сильно пожалеете об этом! — он было кинулся вовнутрь, он огромная ручища в черной перчатке легла ему на плечо.
— А ты меня не помнишь, папаша? Твой сынок угробил всю мою семью, когда пьяный врезался в нашу машину? Я был за рулем и вылетел через лобовое стекло, это меня и спасло. — Лицо Пуха ничего не выражало, лицевые нервы были атрофированы. — Ты мне сделал трепанацию, а потом год пытал в своей клинике, пока я не сбежал. — Помнишь меня, гад? Как сынок твой поживает? В столице, говорят, клинику открыл… пошел по твоим стопам, значит…
Каплан сжался.
— Две недели назад к тебе привезли человека. Зовут его Андрей. Андрей Лосев. Веди к нему. И давай без шуток. Если твои резвые санитары хоть пошевелятся, я отстрелю тебе твою поганую башку. Ты меня понял, усек, гнида?
— Я… я все понял. Этот… Андрей… Андрей Иванович проходит стационарное лечение, все необходимое…
— Знаю я твое стационарное лечение, — оборвал его Пух, сделав знак товарищам. Пятеро крепких парней отделилось от группы и направились следом.
— У него сейчас доктор, — попытался вставить Каплан. — У него процедуры. Нельзя прерывать лечение…
Хмурые санитары поглядывали вслед странной процессии. Однако никто из них не решался прийти на выручку шефу. У парней в черном была очень плохая репутация.
Один из байкеров распахнул дверь палаты настежь как раз в тот момент, когда лысый мужчина склонился над замотанным в смирительную рубашку пациентом. Он обливался потом. Синюшные пятна на его лице стали почти черными.
— Убери от него руки, — рявкнул Пух.
Мужчина со шприцем резко обернулся. Он явно не ожидал кого-то здесь увидеть.
— Простите… — сказал он повысив голос. — Вы кто такой? Марк Иосифович, кто все эти люди? Немедленно уберите всех из палаты. И позвоните в полицию.
Черный Демон скользнул в палату. Для его комплекции он был необычайно подвижен и даже грациозен. Он приставил дуло обреза к лысой голове Лукина.
— Лучше замри. Это даст тебе несколько дополнительных минут жизни. Кажется, ты меня искал, или я ошибаюсь?
Каплан попятился. Двое парней в черных куртках стащили Андрея с кровати и вынесли его наружу. В их руках он выглядел тряпичной куклой — маленькой и беспомощной.
— Закройте за собой дверь, — бросил им Пух. — Мне с этим лысым нужно немного потолковать.
Когда дверь закрылась, он дотронулся дулом до головы Лукина.
— Чего ты так вспотел? Ссышь что ли?
Трясущимися руками Лукин залез в карман куртки и вынул флакончик. Пух смотрел на его действия с подозрительным интересом. Отковырнув пробку, Лукин с силой нажал на распылитель.
Демон засмеялся и его смех разнесся по пустому коридору больницы.
— Знаешь, кто я? А я вот знаю, кто ты. Никогда не забуду твой взгляд. Голодного паразита. Людоеда. Оборотня. Когда свалился колпак с твоей лысины, я ржала как никогда в жизни, боже мой, подумала я тогда. Какой же урод, какой жуткий урод! Только зря ты меня искал. Ох зря… Я уже заражен… я заражена… брось эту гадость. — Байкер снова засмеялся, дуло затряслось, оставив на лбу лысого мужчины красные отметки. Потом одним ударом выбил флакон из рук Лукина. Кажется, пришла пора платить по счетам. А потом, чтобы отчитаться, доктор Каплан проведет тебе трепанацию. Но это будет потом.
Послышался глухой удар, потом снова и снова, и яростный вопль, разнесшийся под сводами старой больницы, смешался со смехом, завываниями, криками, затравленным шепотом, стуком медицинских инструментов о стальные подносы, краткими репликами санитаров и жужжанием единственной выжившей мухи на мерцающем плафоне с надписью «Выхода нет».
Саша посмотрела в окно. Метель унялась. По небу неспешно плыли серые мглистые облака. Она улыбалась.



Об авторе

Писатель Сергей Милушкин родился в 1975 году. Написал первый роман в 1998 году. Работал журналистом в газетах «Комсомольская Правда», «Аргументы и Факты», «Криминальное обозрение». Обладатель премии Министерства внутренних дел Республики Беларусь. Увлекается бегом. Женат. Двое детей.
К настоящему времени является автором трех романов, более пятидесяти рассказов.
В апреле 2020 года в издательстве АСТ выходит триллер Сергея Милушкина «Майнеры».
Социальные сети и подписка на новости
Канал YouTube: http://www.youtube.com/c/SergeyMilushkin
Канал Телеграм: https://t.me/WritersDigest
Официальный сайт: https://milushkin.ru
Instagram: https://instagram.com/sergeymilushkin
Vk: https://vk.com/sergeymilushkin
Twitter: https://twitter.com/SergeyMilushkin





Примечания



1

Не отдавай ее на растерзание Молоху (др.−еврейск.)