Макс Мах
Черная луна


Один человек, овдовев, женился снова. У него была дочка — молодая девушка.
Шарль Перро (Неизвестный переводчик)


Жил-был один почтенный и знатный человек. Первая жена его умерла, и он женился во второй раз, да на такой сварливой и высокомерной женщине, какой свет еще не видывал. У нее были две дочери, очень похожие на свою матушку и лицом, и умом, и характером. У мужа тоже была дочка, добрая, приветливая, милая — вся в покойную мать. А мать ее была женщина самая красивая и добрая.
Шарль Перро (Пересказала Т. Габбе)


Жил-был на краю леса дровосек. Жена у него умерла, и остался он один с маленькой дочкой. Жену и дочку он любил, но по прошествии времени женился вновь на женщине, у которой уже было две своих дочери. Три факта, да и те вранье. Во-первых, не дровосек, а лесник. И даже не просто лесник, а вовсе даже вальдмейстер[1] — сиречь хранитель королевских лесов. Жена вальдмейстера действительно умерла, но смерть ее наступила от ран, нанесенных мизерикордом — трехгранным рыцарским кинжалом. Убийцу, впрочем, не нашли. Грешили на самого господина лесничего, но королевское дознание постановило, что жена вальдмейстера стала жертвой ограбления. Как бы то ни было, жену лесничий не любил, а дочь тихо ненавидел.
Источник неизвестен



Предуведомление

Следует иметь ввиду, что география и история мира, описанного в данной книге, антинаучны. Все имена и географические названия случайны и антиисторичны. Все совпадения с реальными историческими личностями и подлинной историей человечества случайны, а магии не существует.



Глава 1. Бедная сиротка



1

Утро началось плохо, что было, впрочем, вполне ожидаемо. Вечером в королевском замке должен состояться бал, и, значит, с раннего утра в доме барона Геммы дым коромыслом, бестолковщина и содом. Служанки носятся, как угорелые, хлопочут камеристки, а челядь мужского пола — камердинер отца, комнатные лакеи и дворня — стараются не попадаться женщинам на глаза и, не дай бог, не заступить дорогу хозяйке и ее дочерям. И ведь это только начало. Часам к десяти начнут съезжаться модистки, портные и белошвейки, шляпники и перчаточники. И все это, не считая, сапожников, которые привезут шелковые туфли для мачехи и сводных сестер и парадные сапоги для отца, и ювелиров, ведь по случаю большого осеннего бала дамам нужны новые украшения. В общем, как показывал опыт, скоро в доме станет тесно, нервно и слишком шумно, не говоря уже о том, что попросту горько и обидно. Видеть, как другие собираются на бал, на который тебе не позволят взглянуть даже одним глазком, досадно и унизительно. И привыкнуть к этому нельзя, сколько себя ни уговаривай. Однако все так и обстоит: неродные дочери барона на бал пойдут, а родная — нет. И вот, что особенно обидно. Никто этому не удивляется, ни король, ни знать. Словно, никому в столице не известно, что у Корнелиуса Геммы три дочери. Одна родная и две — падчерицы. Знают, не могут не знать, но все равно молчат, как будто, так и следует. А все потому, что никому до бедной сиротки нет дела. И после всего этого сидеть с ними за одним столом? Слушать, как они обсуждают, что наденут на бал, и кого ожидают там встретить? Нет уж, увольте!
Герда не стала ждать, когда подадут завтрак, а наскоро перехватив на кухне стакан парного молока и краюху свежеиспеченного белого хлеба, тихой мышкой выскользнула из дома и отправилась гулять. Можно было не сомневаться, что никто ее не хватится. Скорее всего, в поднявшейся суматохе домочадцы просто не заметят ее отсутствия, как не замечали все эти годы, но даже если вдруг обнаружат, что с того? Она им не нужна, они ей тоже. Каждый в этом доме сам по себе, и в большинстве случаев Герду это устраивает: раз неродная, так лучше без крайностей. Других сироток, как она слышала, мачехи держат в черном теле или, напротив, приближают к своим детям, но никогда не позволяют встать с ними вровень.
В этом смысле, положение Герды было практически идеальным. Отец ее ненавидел, но из дома не гнал. Мачеха не любила, но не тиранила, а сводные сестры — старшая Элла и младшая Адель — попросту не замечали. Так что, как ни посмотри, грех жаловаться. Чужая, она, тем не менее, жила в доме не как «принеси, подай» и не «Христа ради». Ее одевали скромно, но не без намека на знатное происхождение: немного кружев, вышивка, серебряные застежки и перламутровые пуговицы. У нее была своя довольно хорошая комната, и ела она за общим столом. Исключение составляли званные приемы. Когда в доме вальдмейстера Корнелиуса Геммы появлялись гости, Герда к столу не выходила. В такие дни она вообще не покидала верхний этаж дома, где кроме нее жили старенький библиотекарь мэтр Бергт, личный секретарь отца господин Рёмер и гувернантка сводных сестер мадемуазель Лемуазье. Впрочем, это продолжалось только до тех пор, пока Герда не подросла. Лет в двенадцать она в первый раз без спроса покинула дом. Опыт оказался скорее положительным, чем наоборот, если не считать того прискорбного факта, что в тот первый раз ее чуть не изнасиловали. Но бог миловал, на темной улице появилась ночная стража, и насильник предпочел за лучшее сбежать. Впрочем, страхи и опасения Герду не остановили. С того памятного дня она уходила из дома не только тогда, когда к отцу приезжали гости, но и во все прочие дни, если таково было ее желание. Однако дома ее ничего не держало, и желание «уйти погулять» никогда не проходило.
Впрочем, о том, что она часто и, разумеется, без спроса уходит из дома домочадцы, — и хозяева, и слуги, — наверняка знали, но никто в ее жизнь не вмешивался. Всем было попросту наплевать. Поначалу это смущало Герду и даже ставило в тупик. Она долго не понимала, что к чему, — ведь, вроде бы, это хорошо, что ей предоставлена полная свобода, — а потом до нее дошло. Ее репутация, как, впрочем, и жизнь никого по большому счету не волновали. Иди куда хочешь, делай, что захочется. И вот сегодня ей захотелось пойти на бал в королевском замке, и она даже знала, как это сделать. Но праздник должен был состояться только вечером, а до тех пор Герде предстояло провести почти целый день на улице.
Особняк барона Геммы стоял почти посередине Липовой аллеи — широкой, обсаженной старыми деревьями улицы, одним концом выходившей на Гильдейскую площадь, а другим — на Королевскую милю. Был соблазн пойти именно туда, чтобы в очередной раз полюбоваться на замок на горе, но по здравом размышлении Герда направилась в Столярный переулок. Прошла до конца Липовой аллеи, пересекла Гильдейскую площадь и оказалась на Белом конце. Пробежалась мимо мастерских белошвеек, полюбовалась нарядными платьями в ателье госпожи Бриаль, и, обойдя Старый собор, который перегораживал улицу, вышла наконец к Столярному переулку. Здесь располагались мастерские столяров и краснодеревщиков, но Герда шла не к ним, а к старику Эггеру, жившему на другом конце переулка.
Эггер, как заведено, уже что-то выстругивал в своей мастерской. Он не был ни белодеревщиком, ни мебельщиком, хотя тоже работал по дереву. Старик Эггер делал великолепные скрипки и виолы и был достаточно знаменит, чтобы получать заказы не только от известных музыкантов, но и от титулованных дворян. Герда познакомилась с ним случайно, когда искала убежище от внезапно обрушившегося на город ливня, и с тех пор была в его доме практически своей. Прибиралась, выметая стружки и смывая с пола и столов пятна лака, варила старику суп или просто болтала с ним обо всем на свете.
— Привет! — сказала она, входя в мастерскую. — Ты как? Как твоя поясница?
— Поясница болит, — улыбнулся старик, — но дела мои обстоят скорее хорошо, чем плохо. Смотри, какую красавицу я сделал для графа Юэ!
Скрипка, и в самом деле, была изысканно красива, аристократически изящна и сияла невероятным алым лаком.
— Красавица! — признала Герда. — А как звучит?
— А вот натянем струны и узнаем.
— Сварить тебе пока суп?
— Сегодня не надо, — отмахнулся Эггер. — Лучше сыграй что-нибудь классическое!
— Как скажешь, старик! — засмеялась Герда и пошла к спинету[2], который по прихоти хозяина стоял не в жилой части дома, а в мастерской.
Эггер был скрипичным мастером, но играть Герду на клавесине научил именно он.
— Вивальди? — спросила она, усаживаясь за инструмент. — Концерт Ля-Мажор 2-я часть? Или «Бабочки» Купперена?
— На твое усмотрение.
На свое усмотрение Герда выбрала «Хроматическую фантазию» Баха, и пока играла, как часто случалось с ней и раньше, забыла обо всем на свете. Вернее, ушла от повседневности в мир грез, где возможно даже невозможное… 

… За обедом она все время злилась. И домочадцы, как сговорились, не переставали ее бесить. В говяжьей похлебке не хватало перца и шафрана, о чем Герда вежливо сказала слуге, разливавшему суп. Но за повара вступилась Элла, которую тут же поддержал отец. Все они утверждали, что похлебка получилась просто замечательная, и что перца и шафрана в нее положено в меру. Герда не стала спорить, поскольку привыкла не связываться, но, когда еще и хлеб оказался черствым, она не смолчала. Однако сделала этим только хуже. Адель заметила, что некоторые изображают из себя знатных дам, хотя живут в доме из жалости. Герда вспыхнула, но вовремя взяла себя в руки.
«Глупость какая, — подумала она в раздражении. — Еще скажите, что я не знала этого раньше!»
Между тем, обстановка за столом накалялась — бестактные замечания сводных сестер, холодный взгляд мачехи, презрительная усмешка отца, — и в конце концов стала настолько невыносимой, что захотелось встать и уйти, но правила приличия сделать этого не позволяли. Герда осталась сидеть за столом, но только для того, чтобы ее снова унизили теперь уже при разделке жаркого. Она выбрала себе взглядом аппетитный кусок, который по всем расчетам должен был достаться именно ей, но получила вместо него какой-то жалкий обрезок. И тогда ее охватил гнев. Рассудок уступил место чувствам, и, схватив с блюда разделочный нож, Герда полоснула им мачеху по горлу. Никто не успел и слова сказать, а Герда была уже рядом с отцом. Барон мог бы оказать ей сопротивление, но Герда была стремительна и не оставила ему ни единого шанса…  Затем был зарезан заступивший ей дорогу слуга, а две замершие от ужаса «сестрицы», словно, сами просили пресечь их никчемное существование.
А потом все кончилось, и Герда с любопытством осмотрело дело своих рук. Картина резни оказалась поистине ужасна: разгромленный стол, кровь, много крови, и мертвые тела…  Но вот, что любопытно. Она не испугалась. Напротив, внезапно Герда ощутила, как на нее нисходят покой и умиротворение.
«Какое счастье! — думала она, глядя на устроенную ею бойню. — И как это я раньше об этом не подумала! Давно надо было их всех убить…».

Увы, это был только сон. Музыка закончилась, и Герда очнулась от грез.
— Сегодня ты играла необыкновенно хорошо, — похвалил ее старик. — И у тебя, деточка, было такое одухотворенное лицо, что я чуть было не пустил слезу… 
«Знал бы ты, Эггер, о чем я грезила на самом деле!»
* * *
К обеду она все-таки вернулась домой. Правила следует соблюдать, тем более, что она все еще является несовершеннолетней дочерью барона Корнелиуса Геммы — человека жесткого, иногда жестокого, но готового предоставить ей невероятною для девушки ее возраста и положения свободу, лишь бы она играла по правилам. Герда старалась, она знала, что такое играть по нотам, — нотным знакам ее обучил все тот же старик Эггер, — как, впрочем, знала она и то, что такое импровизация. Поэтому ей до сих пор удавалось довольно ловко сочетать одно с другим, оставаясь в рамках приличий, и в то же время творя все, что в голову взбредет.
Обед прошел спокойно. Без ужасов и кровопролития. И вскоре Герда снова обрела свободу идти, куда хочется, и делать все, что заблагорассудится. На этот раз она выбрала Игровое поле. Там, под западной стеной королевского замка, в это время обычно упражнялись солдаты гарнизона, но сегодня бились на мечах исключительно гвардейцы. Те, кто помоложе, знали Герду давно, звали по имени и даже немного с ней флиртовали, но никогда не переходили черты. А Герда любила смотреть, как они стреляют из луков и арбалетов или тренируются в искусстве мечников. Она бы и сама с удовольствием поучилась чему-нибудь «эдакому», но, увы, ей совершенно естественно не хватало для этого сил. Она никак не могла натянуть лук, взвести арбалет, или поднять меч. Однако ей нравилось смотреть, как дерутся другие. Иногда Герда могла даже вообразить, что это она сама машет до ужаса тяжелым и восхитительно опасным куском железа. Увлекательное зрелище и переживания волнующие. Так что время пролетело незаметно, и она ушла с Игрового поля только тогда, когда начало смеркаться.
Наступил вечер, настало время волшебства. Время магии, чудесных превращений и колдовских чар. Но метаморфозы, как известно, не случаются сразу вдруг. Их надо тщательно подготовить и умело претворить в жизнь. Однако Герда не была ни колдуньей, ни ведьмой, и у нее, увы, не было крестной феи. Впрочем, Герда превращалась не в первый раз, а опыт — хороший проводник даже в темном лесу. Суть же ее чар была невероятно проста. Если сменить скромное девичье платье на хорошо сшитый наряд взрослой дамы, спрятать косу, надев шляпу с вуалью, — или попросту заплести ее на взрослый манер, — встать на высокие каблуки, набросить на плечи шелковый плащ, тебя никто нипочем не узнает. Выдать может только лицо, но и с этой проблемой легко управиться, если наложить правильный грим… 



2

Уйдя с Игрового поля, Герда отправилась в сторону Старого рынка. Добраться туда можно было двумя путями — коротким, идя напрямик, или длинным, через центральную часть города. Герда выбрала короткий, потому что не любила много таскаться пешком. Тем более, по мощеным булыжником улицам. Но у короткого пути имелись не только преимущества. Чем дальше она углублялась в безумный лабиринт Приречной слободы, тем уже и грязнее делались улицы, тем опаснее становилось там идти. Герда это знала, и в глубине души опасалась, что рано или поздно любовь к простым решениям выйдет ей боком, но, с другой стороны, кто не рискует, тот стирает ноги о камень мостовых.
Вообще-то, ей надо было попасть на Продажную улицу, расположенную так, что, с одной стороны, она являлась неотъемлемой частью Приречной слободы, а с другой стороны, пройди улицу до конца, пересеки рыночную площадь, и ты уже в Чистом городе, в самом сердце Бегонии — квартала, в котором расположено большинство театров, дорогих гостиниц и самых известных в столице ресторанов. А неприятности поджидали Герду буквально в двух переулках от квартала Красных фонарей и Продажной улицы, делившей квартал надвое. Она как раз свернула в очередной переулок, когда на нее выскочил зареванный парнишка по виду одних с ней лет или немного помладше.
— Тетенька! Тетенька! — запричитал он, глотая слезы. — Помогите, сделайте милость!
— Ну, какая я тебе тетенька! — хмуро ответила Герда. — Шел бы ты, пацан, просить милостыню в другом месте!
— Ох! — взмахнул руками парнишка. — Извините, барышня! Это я просто сослепу не разобрал. И я не побираюсь. У меня деньги есть, сам вам могу заплатить, только помогите!
— Ну, что там у тебя стряслось? — Герда еще не знала, как поступить. То ли помочь, коли это в ее силах, то ли нет.
— Сестра с сеновала упала, — буквально прорыдал парень, в очередной раз сорвавшись на нерв. — Ногу сломала. Кость вот тут торчит, — показал он на себе. — И кровь идет. А она…  Она сначала кричала, а потом сознание потеряла. Наверное, от боли. А дома никого нет. И все соседи ушли к замку смотреть на гостей короля.
Парнишка казался искренним, а его история — настоящей, и, хотя сердце подсказывало не верить, Герда все-таки решила помочь.
— Показывай!
— Ой! Спасибо вам, барышня! — запричитал парнишка, показывая дорогу во двор дома за углом. — Я уж совсем отчаялся. Думал никто не поможет!
— Добрых людей больше, чем злых. — Зачем она это сказала? Бог весть. Но так ей тогда подумалось.
— Ваше слово, барышня, да богу в уши! Это здесь, — показал он на открытую дверь сарая, за которой теплился неяркий свет фонаря.
— Ну, пошли!
Герда вдруг засомневалась в своих благих намерениях, — как бы к худу не привели, — но было уже поздно. Она вошла в сарай, парнишка за ней. Тут действительно на антресолях был устроен небольшой сенник. И фонарь, подвешенный на стенном крюке освещал помещение. Вот только никакой несчастной девочки в нем не было и в помине. А позади Герды уже скрипнула, закрываясь, дверь.
— Ну, и где твоя сестра? — обернулась Герда.
Как ни странно, страха не было. Он, как и сомнения, покинул ее в тот момент, когда Герда окончательно поняла, что ее обманули.
«Нашел все-таки дурочку, сукин сын!»
— Ну, и где твоя сестра? — спросила, хотя знала уже ответ.
Но правила созданы для того, чтобы их соблюдать, и, следуя заведенному порядку, «курица», вроде Герды, должна была задать этот вопрос. Вот она и спросила. И, разумеется, получила ожидаемый ответ.
— А нетути! — паренек уже не плакал, а напротив, улыбался, поспешно стирая с лица «всамделишные» слезы свободной рукой, в другой — он держал длинный нож. — Дура ты, девка! Как есть, коза. Деньги-то есть или у тебя в кошеле камешки лежат?
— Два серебряных гротена, — честно ответила Герда и, сняв с пояса кошель, протянула грабителю.
— Клади на полку! — кивнул парень на прикрепленную к стене длинную полку, на которой были расставлены какие-то горшки.
Герда не стала спорить. Подошла к стене, положила кошель на полку и снова повернулась к парню. Сейчас, если она не ошибается, начнется самое интересное.
— Теперь иди туда! — приказал парень, указывая ножом на кучу сена, у противоположной стены, как раз под фонарем с масляной лампой.
— Зачем? — Герда предложению не удивилась, но решила все-таки уточнить.
— Не догадываешься? — усмехнулся в ответ парень.
— Нет.
— Ну, я тебе сейчас объясню, — улыбнулся мелкий ублюдок, парнишка был мелковат, но, наверняка, сильнее Герды. — А ты давай, не тяни время, ложись!
— Платье помну, — попыталась она воззвать к его жалости.
— Это меньшая из твоих бед, — отрезал ублюдок и приблизился, поигрывая ножом. — Ложись, кому сказано!
Герда легла.
— Подол подними!
— Ах, вот ты, о чем! — сказала тогда Герда, задирая подол. — Так бы сразу и сказал, что собираешься меня изнасиловать.
— Не болтай! — остановил ее парень, с явным интересом рассматривая ноги Герды. Они у нее действительно были красивые. Длинные и ровные. Герда полагала, что в мать.
— А это что у тебя такое надето? — Удивился между тем парень, показывая ножом на шелковые штанишки, которые начала недавно носить Герда, благо получила их в «наследство» от матери целую стопку. Шелковые, батистовые, шифоновые, и разного покроя.
— Это штанишки, — объяснила она мужлану, никогда не видевшему женского белья. — Мне их снять?
— Снимай!
Герда сняла штанишки, аккуратно положила их рядом с собой и развела ноги. Это был интересный опыт. Она еще никому — ну, кроме служанки и доктора Хольца — не показывала свое сокровище.
— Нравится?
— Да, — парень с трудом сглотнул слюну и, сделав пару шагов, приблизился к Герде почти вплотную.
— А может быть, отпустишь? — не слишком надеясь на успех, спросила она.
— Отпущу, — кивнул мелкий злодей, начиная к ней нагибаться. — Отымею пару раз и отпущу.
— Ну, как знаешь, — усмехнулась ему в лицо Герда, и в следующее мгновение в ее левой руке появилась наваха.
Щелкнуло, открываясь, лезвие, напоминающее формой медвежий коготь, и тут же — Герда била без замаха, — вошло насильнику в низ живота.
От боли и неожиданности тот отпрянул, а Герда уже перекатилась через плечо и вскочила на ноги.
— Что? — выпустив из рук нож, парень обеими руками схватился за пах. — Что ты сделала, сука?!
— Больно? — поинтересовалась Герда, осторожно обходя согнувшегося от боли парня.
— Сука! Ты! Ты!
— Я, я, — передразнила его Герда и, оказавшись, наконец, позади несостоявшегося насильника, нанесла смертельный удар в печень. Ударила, провернула клинок и поспешно отошла. Не хватало еще платье кровью заляпать.
— Я, между прочим, девственница! — сказала, наблюдая за агонией истекающего кровью человека, кровь у него шла даже изо рта. — А ты в меня своим членом пихаться вздумал! Козел!
Она отошла в сторону, надела снятые давеча штанишки, убрала в потайной кармашек, спрятавшийся в складках платья, смертоносную наваху, забрала свой кошель, и удостоверившись, что ее противник уже не оживет, покинула сарай. Несостоявшийся насильник стал первым человеком, которого она лишила жизни. Герда ожидала, что это событие потрясет ее до глубины души, но нет, ничего ужасного с ее душой не случилось. Даже угрызений совести не возникло.
Единственный вопрос, который занимал ее по дороге к дому Кирсы, это, зачем она вообще взялась кому-то помогать? Парнишка, конечно, был замечательным актером, и сыграл всю сцену довольно естественно. Во всяком случае, ей — дуре — хватило. Но разве это было ее дело, идти куда-то, спасать кого-то? А если бы там, в сарае, оказался еще кто-нибудь? Не один этот ублюдок, а несколько таких же? Ответ был на удивление прост: если бы их там было несколько, сейчас на сене в сарае лежала бы она, голая, изнасилованная и с перерезанным горлом… 
* * *
Пользоваться навахой ее научил старик Эггер. Он же подарил Герде нож. Эггер, вообще, был добр к ней. Учил всяким разностям, а знал и умел он много такого, чего скрипичные мастера обычно не знают и не умет. Рассказывал истории одна интереснее другой. В общем, очень быстро после первого знакомства стал для нее едва ли не «любимым дедушкой». И Герда платила ему взаимностью. Прибиралась в доме, помогала варить клей и скрипичный лак, готовила, чему он же ее и научил, и зашивала прорехи на одежде. Она даже обстругивала иногда заготовки, из которых он потом вытачивал детали скрипок, альтов и виол.
Однажды, когда старик полировал деку будущего альта, он спросил Герду:
— Так ты ходишь по городу одна?
— Одна, — ответила Герда, не слишком хорошо понимая, зачем он ее об этом спросил. — С кем же мне еще ходить? Гувернантки у меня нет, друзей, ну, кроме тебя, Эггер, тоже.
— Ты странная девочка, — сказал он тогда. — Дочь барона, а гуляешь в таких местах, куда порядочные девушки никогда не заходят. Не страшно тебе?
— А что такого? — удивилась Герда, которая, не смотря на частые прогулки по городу, в некоторых вопросах все еще оставалась наивной, как ребенок, которым, на самом деле, она и была.
— В городе много опасных людей. Особенно, в Приречной слободе и на Медовой горке, а ты, случись что, даже постоять за себя не сможешь.
Герда задумалась. То, что городские улицы могут быть опасны, она уже знала. Но не сидеть же из-за этого в четырех стенах? Там скучно, тесно и то и дело натыкаешься на кого-то из домочадцев… 
— Так что, мне теперь из дома не выходить?
Вот тогда старик и показал ей наваху.
— Это очень опасное оружие, девочка, но его удобно носить с собой, — сказал он, раскрывая нож. — Лезвие короткое, но поверь мне, длиннее тебе и не надо. Возьми, — протянул он нож Герде, — почувствуй его в руке.
— Что скажешь? — спросил через минуту.
— Я девочка, Эггер, и я выросла в баронском доме. Меня драться на ножах никогда не учили. Что я буду делать с твоей навахой?
— Защищать жизнь, — пожал плечами старик. — Или честь. Или и то, и другое вместе. А научится может любой, надо только захотеть. Ты хочешь?
— Да, — решила тогда Герда, — я хочу.
И старик начал учить ее приемам боя с навахой. Как, где и при каких обстоятельствах сам он овладел этим смертоносным искусством, Эггер никогда не рассказывал. Впрочем, Герда его и не спрашивала. Понимала, что не стоит. У каждого есть свои скелеты в шкафу, — ну, кроме, детей и ангелов господних, — и не след проявлять к ним нездоровый интерес. Тем более, что к делу это никакого отношения не имело, учителем старик оказался отменным, и вот сегодня Герда впервые воспользовалась его наукой. Рука не дрогнула. Силы хватило. И ударила она именно туда, куда метила. Прав оказался Эггер, девушка должна уметь себя защищать или очень быстро перестанет быть девушкой. Возможно даже, живой девушкой.
За мыслями об Эггере и сегодняшнем происшествии, Герда незаметно дошла до дома Кирсы, расположенного в самом конце Продажной улицы. Оттуда уже недалеко было до Бегонии с ее ярко освещенными улицами, оперным театром и варьете «Парадиз». Только рыночную площадь перейти, и ты уже там. Но по эту сторону площади текла совсем другая жизнь. Квартал Красных фонаре потому так и называется, что красные фонари висят здесь едва ли не на каждом доме. И дом, куда направлялась сейчас Герда, от других в этом смысле ничем не отличался. Он был невелик и стар, но все еще производил приличное впечатление. Первый этаж снимали у Кирсы три девушки, зарабатывавшие на жизнь «известным делом». Не веселый дом, — для настоящего заведения, как объяснила ей Кирса, шлюх маловато, — но что-то сильно на него похожее. Сама домовладелица прежним ремеслом уже почти не занималась, включаясь в игру, только если кому-то из гостей не хватало подружки, и он мог заплатить за ее компанию приличные деньги. Впрочем, Герда ко всем этим стыдным делам отношения не имела. Она лишь снимала у Кирсы крохотную каморку на втором этаже, куда можно было попасть по скрипучей деревянной лестнице с заднего двора.
В комнате этой Герда никогда не спала, да в ней и кровати не было. Некуда ее там было поставить. Всей обстановки, стол, стул и табуретка. На столе свечи в дешевых подсвечниках, квадратное зеркало, баночки с гримом, кисточки и прочая мелочь. А на колышках, вбитых в стену, висят в холщовых чехлах два плаща и три платья — два попроще и одно шикарное. Шляпы лежат одна на другой, пристроенные на табурете в углу. Там же, в углу, ютится и обувь, прикрытая чистой простыней. Вот, собственно, и все.
Герда зажгла свечи, сняла платье и села к столу. Посмотрела на свое лицо — к сожалению, она и в половину не была так красива, как ее мать, — и принялась за дело. Косу сегодня она прятать не собиралась, но вот заплести ее следовало иначе. Не по-детски, а на женский лад.
— Что-нибудь, вроде, лассарской короны, как думаешь? — спросила она себя вслух.
— Да, пожалуй, — решила после недолгого раздумья и, распустив волосы, принялась творить свое небольшое волшебство.
Плетение лассарской короны — непростое ремесло. Делать же эту прическу самой себе и того труднее, но Герда тренировалась не первый месяц и, в конце концов, научилась.
«Если не будет другой возможности, наймусь к кому-нибудь камеристкой или куафером, — думала она, сооружая себе прическу, достойную королевского дворца. — А кстати, бывают ли куаферы женщины? Надо бы узнать…».
Вообще-то, лассарская корона лучше всего смотрится на блондинках. У Герды же волосы были светло-русые, но проблема эта, как показывал опыт, решаемая. Перед плетением, она натерла волосы соком, добытым из листьев сизой потравы, которой полно на любом кладбище, и в результате получила невероятный эффект. Ее волосы, словно бы, посветлели, и среди них, вроде бы, появились седые прядки. Неожиданно и очень красиво, но главное — вся эта красота легко смывается теплой водой с мылом.
— Отлично! — признала Герда, придирчиво осмотрев свою прическу. — Теперь лицо.
Кожу лица она натерла «холодными сливками»[3] и покрыла тонким слоем снежно-белой пудры из Надира. Положила на губы темно-вишневую помаду и сурьму на брови и ресницы, отчего потемнели даже ее прозрачно-голубые глаза, и вот он образ «знатной иностранки». Молодая женщина, но никак не девушка-подросток. Однако женщина — это отнюдь не только лицо.
Вместо короткой нижней рубашки, Герда надела ушитое по фигуре бюстье — она была чуть тоньше своей матери, — не забыв вложить в него сшитые как раз на такой случай мешочки, набитые хлопковой ватой. После этого и платье, сшитое когда-то в княжестве Борго и предназначавшееся для куда более «зрелой» женщины, село на Герду, как влитое. Туфли на высоких каблуках — Герда училась ходить в них и танцевать почти целый месяц, — добавили ей еще четыре дюйма[4] роста, а шелковая полумаска, которую она наденет позже, окончательно превратит Герду в таинственную незнакомку. В другого человека. В молодую женщину с другой судьбой.
— Весьма! — решила Герда, изловчившись посмотреть на себя в небольшое настольное зеркало.
Конечно, и платье, и плащ с капюшоном, вообще, все, что надела сейчас Герда, было сшито не меньше, чем пятнадцать лет назад. Но мода — думала она, — понятие относительное, да и меняется она в достаточной мере хаотично. То, что модно сейчас в Эриноре, не обязательно является таковым в Лассаре или Горанде. Иди знай, может быть, в Горанде снова в моде фасоны, кружившие женщинам головы в Эриноре лет пятнадцать-двадцать назад?
— Время! — напомнила себе Герда и, закрыв дверь, покинула дом.
— Не то, чтобы я лезла в чужие дела, — сказала ей Кирса, стоявшая возле калитки, — но ты ведь в курсе, милая, что женщинам такого класса платят не серебром, а золотом?
— Спасибо, Кирса, — улыбнулась Герда. — Не бойся, я не продешевлю… 
О такой возможности она еще никогда не думала, но это не означает, что не подумает впредь.
«Отчего бы и нет? — размышляла она, направляясь в сторону Бегонии. — Другие же продаются, а чем я лучше этих женщин?»
Она пересекла пустынную в этот час Рыночную площадь, прошла по короткому чистенькому переулку, — там она, наконец, надела полумаску, — свернула в другой точно такой же и, в результате, вышла на улицу Черных рейтаров сбоку от «Северной красавицы» — одной из самых дорогих и известных далеко за пределами города гостиниц. Теперь она могла взять извозчика, — а их здесь всегда было несколько, — и все будут думать, что она знатная иностранка, остановившаяся как раз в этом отеле. Однако жизнь иногда подкидывает неожиданные подарки. Не успела Герда пройти по улице и двух десятков шагов, как рядом с ней остановилась карета, украшенная незнакомым гербом.
— Надеюсь, мадемуазель, вы направляетесь в королевский замок?
Через окно кареты к ней обращался симпатичный молодой человек в офицерском мундире с золотыми галунами. На эрне[5] он говорил сносно, но с ужасным акцентом.
— Вы крайне догадливы, генерал, — улыбнулась из-под капюшона Герда.
— Увы, я пока не генерал, — молодой человек покинул карету и остановился перед Гердой, он был высок и широкоплеч, и от него хорошо пахло. — Разрешите представиться, мадемуазель, граф Иван Давыдов. К вашим услугам!
— Вы из Московии? — заинтересовалась Герда.
— Мы называем свою страну Гардарика, — поправил ее офицер.
— Гардарика? Ну, конечно! Какое у вас звание? — продолжила расспрашивать Герда.
— Лейб-гвардии поручик. Но, — улыбнулся граф, — я ответил уже на три ваших вопроса, мадемуазель, а вы ни на один.
— Во-первых, граф, вы ответили всего на два вопроса, — уточнила Герда. — Остальное вы сообщили из вежливости. А во-вторых, вы задали мне пока всего один вопрос, и я на него ответила. Впрочем, извольте. Да, поручик, я направляюсь на королевский бал. А теперь скажу вам, как вежливый человек вежливому человеку. Я из Горанда. Эдле Маргерит ди Чента. Услуги не предлагаю, ибо неприлично. И, предупреждая ваш следующий вопрос. Нет, у меня нет своей кареты.
— О! — Восхитился внимательно выслушавший ее длинную отповедь граф. — Какая удача. Моя карета в вашем распоряжении, эдле, и позвольте мне перейти на горанд, его я знаю много лучше.
— Спасибо! Ваше предложение с благодарностью принимается, — ответила Герда, переходя на знакомый собеседнику язык.
— Позвольте предложить вам руку, мадемуазель?
— А кстати, с чего вы взяли, что я барышня, а не вдова или не убеленная сединами матрона? — спросила Герда и, опершись на руку молодого человека, поднялась в карету.
— Интуиция, — коротко ответил граф, последовав за ней.
— Итак, — сказал он через мгновение, — судя по вашему безупречному эрну, вы в Эриноре не в первый раз?
— Вы проницательны, поручик, — улыбнулась Герда. — Вам удалось догадаться об этом с первого раза.
— Вы смеетесь надо мной?
— Есть возражения?
— Похоже, что нет.
— Ну, и славно! — завершила обмен репликами Герда, однако новый знакомый и не думал замолкать:
— Надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я скажу, что вы очень необычная девушка.
— В чем же заключается моя необычность? — раз уж начала, приходилось продолжать.
— Вы раскованы, уверены в себе, ведете разговор на равных и к тому же невероятно отважны.
— Это эвфемизм? — усмехнулась в ответ Герда. — Это вы, граф, меня так в дурости упрекнули?
— Ни в коем случае! С чего вы взяли?
— Села в карету к незнакомому мужчине… 
— Вот я и говорю, что вы решительная и смелая девушка.
— Почем вам знать, сударь, а что, если так и есть, и у меня в складках платья спрятан стилет?
— У вас есть стилет?
— Отчего бы не быть? Я путешествую одна…  А что касается моей раскованности…  Что если я путана? Ведь может такое случиться?
— Нет! — твердо возразил ей собеседник. — Не может. Вы уж извините, эдле, но, чтобы купить такую девушку, как вы, не хватит ни одного из известных мне состояний. А я их, уж поверьте, знаю немало. И размеры этих состояний иногда достигают невероятных величин.
— Это комплимент?
— Ну, разумеется, комплимент!
— Хорошо, я подумаю, — усмехнулась Герда, мысли которой неожиданно повернули куда-то не туда.
«А что, если и в самом деле? — подумала она лениво. — Сколько может стоить моя девственность?»
— О чем, простите? — граф ее не понял, но Герда была готова все объяснить ему «своими словами».
— Подумаю о том, сколько может стоить моя любовь… 
* * *
Как легко, оказывается, вскружить голову галантному кавалеру.
«Даже странно, — думала Герда, пока карета везла их с Иваном на замковый холм, — он ведь меня даже толком не рассмотрел. Просто не мог. Тогда, что он увидел? Кого?»
Она знала ответ. Он мог увидеть высокую женщину в темно-синем плаще и в капюшоне, накинутом на голову так, что даже лица не рассмотреть. Подол платья, на три ладони выступающий из-под плаща, да высокие каблуки, время от времени мелькающие из-под подола при ходьбе. И, тем не менее, вот она, Герда, едет в графской карете на бал к королю. Без приглашения и без ведома грозного отца, ненавистной мачехи и безразличных сестер. Свободная и счастливая. Не ограниченная ничем: ни правилами, ни запретами, ни совестью. У тени нет и не может быть совести, а Герда всего лишь бесплотная тень. На привидение не распространяются запреты, но кто она, если не «развоплощенный дух»? Она есть, потому что скоро появится на балу у короля, где ее сможет увидеть любой человек, но в то же время ее нет, потому что в природе не существует женщины, которая сейчас направляется на бал.
— Вы давно из Горанда?
— Нет. Приехала только сегодня, — улыбнулась Герда, откидывая капюшон на спину. — Видите, даже карету арендовать не успела.
— Но приглашение на бал получить успели.
— С чего вы взяли? — Ее удивление было искренним. — У меня нет приглашения во дворец. Я еду туда только, чтобы погулять в парке, посмотреть на гостей короля и послушать хорошую музыку.
— Тогда, я приглашаю вас пойти во дворец со мной, — предложил граф. — У меня есть приглашение.
— Серьезно? — заученным движением подняла Герда бровь. — Я вас этим не стесню?
— С чего бы? — улыбнулся молодой человек, почти дословно повторив ее собственную реплику. — У меня нет пары, а приглашение выписано, как водится, на два лица.
— Даже не знаю…  — задумалась Герда.
— Соглашайтесь! — попросил граф. — Говорят, там будет весело. Я познакомлю вас с земляками. Но обещайте, что первый танец мой!
— Я могу пообещать вам, что угодно, — рассмеялась Герда, — но танцую я скверно.
— Не верю!
— Скоро сможете убедиться сами.
— Значит, вы согласны составить мне пару?
— Согласна, но на продолжение не рассчитывайте! Я скромная девушка и не разделяю разнузданных нравов современной молодежи.
Откуда взялась эта фраза? Бог весть… 
— Но ухаживать-то за вами можно? — не унимался московит.
— В рамках приличия, — согласилась Герда.
— Разумеется.
— Тогда ухаживайте, я не возражаю.
На самом деле, Герду несколько удивляло настроение графа Ивана. Она не считала себя по-настоящему красивой. Во всяком случае, она твердо знала, что уступает в этом смысле не только своим сводным сестрам, но даже их матери, и уж точно не может ровняться со своей матерью, чью девичью фамилию она с такой легкостью присвоила себе в этот вечер. Тогда с чего вдруг такое воодушевление?
«Впрочем, — решила она, — о вкусах не спорят. Может быть, он эстет или извращенец, о которых писал Ибн Сина[6], и ему нравятся как раз такие девушки, как я?»
Между тем, карета миновала запруженную народом Королевскую милю, взобралась мимо любопытствующих горожан на Замковую гору — скалистый холм, на котором находилась резиденция эринорских королей, — и через распахнутые ворота во внешней стене въехала на Гвардейский плац. Налево и направо от этой просторной и ярко освещенной сейчас фонарями и факелами площади открывался вид на аллеи королевского парка, где среди декоративно подстриженных деревьев, кустов роз и цветочных клумб неспешно прогуливалась чистая публика, не удостоившаяся, однако, приглашения на бал в самом замке. Карета миновала мощеный гранитными плитами плац и проехала через ворота во внутренней стене. Здесь уже графу пришлось предъявить гвардейцам свиток королевского приглашения, но задержка длилась недолго, и вскоре Герда покинула карету и, опираясь на галантно предложенную руку своего нежданного кавалера, проследовала в Новый дворец.
Слуга принял у нее плащ, и Герда впервые взглянула на себя в ростовое зеркало. Платье матери, которое она надела сегодня, было поистине роскошно и предназначалось как раз для событий, подобных балу в королевском дворце. Фрепон — нижнее платье — из узорчатого, расшитого золотой нитью дамаскета светло-синего цвета, и полупрозрачный, кобальтовой синевы и тоже расшитый золотом шелковый модест, оставляющий открытой переднюю часть нижнего платья с квадратным консервативным декольте и каскадом шелковых бантов, спускавшихся по лифу до самого подола. Такое платье не требовало дополнительных украшений, но одно у Герды все-таки было. На шее у нее был повязан узорчатый темно-синий в тон верхнему платью бант, скрепленный старинной темного золота брошью, украшенной довольно крупным сапфиром. Такие же сапфиры, только меньшего размера свисали сейчас с мочек ее ушей на тоненьких золотых цепочках. В этом наряде Герда действительно выглядела кем-то другим. Другим человеком, незнакомой женщиной, но основное воздействие достигалось не платьем и не высокими каблуками туфель.
Трудно сказать, чем был вызван такой эффект, но сок сизой потравы, который должен был всего лишь немного осветлить ее волосы, вместо этого превратил Герду в пепельную блондинку. При этом кожа лица поражала практически идеальной белизной, на которой темно-красные губы казались еще ярче, чем должны были быть по ее задумке. И в дополнение ко всему в прорези шелковой маски смотрели потемневшие под длинными черными ресницами голубые глаза. Красавицей она от этого, разумеется, не стала, но внимание на себя должна была обратить. И, как тут же выяснилось, обратила.
Стоило им с графом, на руку которого она по-прежнему опиралась, войти в первый из парадных залов, как на ней сошлись взгляды множества людей. В основном, естественно, мужчин. Но со смешенными чувствами, легко читаемыми в их взглядах, смотрели и женщины.
— Вы произвели сильное впечатление, — шепнул Иван, чуть склонившись к Герде. — И на меня, если вам это интересно, эдле, тоже.
— Я польщена, — сухо ответила Герда, которую совершенно неожиданно для нее самой охватило чувство тревоги.
Что-то было не так с этим местом или с этим временем, или, быть может, с этими людьми. Понять, что к чему, она не могла, но ощущение тревоги не уходило, а напротив усиливалось по мере того, как они с графом углублялись в недра дворца. Как и любая жительница столицы, Герда мечтала оказаться однажды в королевском дворце. И вот она здесь среди всего этого великолепия, но не может наслаждаться моментом или восхищаться окружающей ее по истине королевской роскошью. Она в смятении, в замешательстве и недоумении, и боится одного — впасть в панику и разрушить неверным движением то волшебство, которое сама же так долго и с таким старанием создавала, чтобы в конце концов оказаться гостьей на балу в королевском замке.
— Разрешите, эдле, представить вам моего старинного приятеля князя Друцкого!
Слова Ивана вырвали Герду из состояния близкого к ступору, и она нашла в себе силы улыбнуться новому знакомцу. Оказывается, граф Давыдов подвел ее к небольшой группе московитов и вентийцев, которых связывали между собой давние дружеские отношения. Последовали взаимные представления, галантные комплементы от мужчин и колкие замечания от женщин. Однако за те несколько минут, в которые Герда вынуждена была вести с этими незнакомыми ей людьми вежливый, ни к чему не обязывающий разговор, ее тревога незаметно ушла, исчезло охватившее ее было смятение, и даже недоумение по поводу этого странного состояния рассеялось, как ни бывало. И, напротив, стоило ей под первые звуки вальса выйти с графом Иваном «в круг», как ее охватило совсем другое чувство. Это был подъем, восторженное воодушевление и ощущение невероятной свободы, когда способен без преувеличения буквально на все.
По-видимому, ее состояние не укрылось и от ее партнера.
— Могу поспорить, эдле, что еще пару минут назад вы были чем-то сильно озабочены, а сейчас вы едва не светитесь от…  Не знаю, право, что бы это могло быть. Возможно, это музыка или танец, но я отчетливо вижу ваш свет, и он прекрасен.
— Куртуазно, — улыбнулась Герда приятному ей молодому мужчине. — Эдак вы, граф, меня в грех введете!
— Грех? — переспросил Иван, легко подхватывая заданный Гердой игривый тон. — Что вы такое говорите, эдле! Разве можно так легко бросаться настолько тяжкими обвинениями?
И пошло. Она скажет фразу, он ответит, и так слово за слово весь танец. Возможно, этот милый флирт продолжался бы и дольше, но после вальса Герду пригласил «в круг» сначала какой-то эринорский придворный, которого она раньше нигде не встречала, затем князь Друцкой, а после него полковник Нидберг, неоднократно бывавший в доме ее отца, но с ней лично не знакомый. Танцевать оказалось интересно и приятно даже при том, что в самом начале Герда опасалась выдать неловкими движениями свою недостаточную подготовку. Все, что она знала о танцах, было приобретено с помощью кражи — подглядыванием за теми счастливцами, кого приглашали на балы и музыкальные вечера. А всему, что она умела, Герда научилась, самостоятельно разучивая танцевальные па под воображаемую музыку. Так что ее сомнения, относительно своей способности составить подобающую пару приглашавшим ее на танец мужчинам, были вполне основательными, но живой опыт «движения под музыку» довольно быстро доказал, что ее страхи были напрасными. Она двигалась в такт музыке, с легкостью позволяя партнерам вести себя в танце, и, судя по всему, не ошибалась в выполнении тех или иных па.
В результате, настроение у Герды взлетело ввысь, еще больше подогретое несколькими бокалами шампанского, которое она пила впервые в жизни. Однако не будешь же рассказывать галантно ухаживавшему за ней графу Ивану или принцу Максимилиану, который тоже заинтересовался «таинственной незнакомкой», что, на самом деле, ей всего шестнадцать лет, и она впервые попала на бал. Шампанское же оказалось дивным напитком, и, если бы не остатки здравого смысла и осторожный патронаж со стороны красавца-московита, Герда пила бы его не переставая. Алкоголь ожидаемо ударил ей в голову, но, к счастью, до настоящего опьянения дело все-таки не дошло. Голова Герды кружилась не столько от игристого вина, сколько от музыки, чувства свободы, легкости, с которой она принимала многочисленные комплименты от совершенно незнакомых ей мужчин, от ревности и зависти, которые она читала в глазах женщин, в том числе и в глазах своих сводных сестер, которые ее, как ни странно, так и не узнали. Единственными людьми, проявившими к ней беспричинную враждебность, оказались ее отец, который, благодарение богам, тоже ее не узнал, и король, с которым она естественно не была знакома, хотя и видела пару раз издалека во время торжественных процессий. Что уж там такого увидели в ней двое этих столь не похожих один на другого мужчин, можно было только гадать. Герде казалось, что все дело в платье, но полной уверенности в этом у нее, разумеется, не было. Однако факт налицо: что один, что другой смотрели на нее зверем. И от их взглядов ей становилось по-настоящему страшно.
Тем не менее, вечер прошел великолепно, да и закончился неплохо. Граф Давыдов, составлявший ей компанию во все время бала, — он просто никуда от нее не отходил, — отвез Герду к гостинице, около которой они познакомились в ранних сумерках. Дождался, пока она войдет в фойе, и уехал. Она же улыбнулась ночному портье, заговорщитски приложила палец к губам и, выскользнув из гостиницы, поспешно вернулась в свою коморку на Продажной улице, чтобы перед рассветом тенью прокрасться в «отчий дом» — спасибо слугам, никогда не закрывавшим дверь на задний двор — и, как хорошая девочка, лечь спать в свою девичью постель в комнате на третьем этаже.




Глава 2. Королевская справедливость



1

Утро началось хорошо, что, впрочем, было вполне ожидаемо, после такой захватывающе интересной ночи, какую провела Герда. К завтраку, что не странно, никто не встал, всех утомили ночные приключения. А вот Герда, проспавшая всего пару часов, как это ни удивительно, чувствовала себя этим утром просто прекрасно. Жаль только, что бодрость эту, как и хорошее настроение ей некуда было деть. В город идти рано, да и не к кому, если честно. Старик Эггер поехал к заказчику, чтобы передать тому готовый инструмент. Кирса и ее девочки отсыпаются после ночной работы. Королевские гвардейцы тоже, наверное, не выйдут сегодня тренироваться на Игровом поле. Они всю ночь охраняли покой короля и его гостей, так что отпадали и они.
Герда умылась, причесалась и, спустившись на кухню, привычно запаслась хлебом, баклажкой молока и куском твердого овечьего сыра. Как всегда, никто не спросил ее, где она «будет кушать», и «не хочет ли молодая барышня» на завтрак чего-нибудь более существенного, чем хлеб и молоко. Сестер бы спросили, ее — нет. Слуги ведь не дураки, они все видят и все понимают. Поэтому зла Герде не сделают — не велено, — но и служить, как служат другим хозяевам не будут.
«Ну, и бог с вами!» — вздохнула про себя Герда, забрала еду и отправилась в «логово».
«Логово» являлось ее личной тайной, но самое любопытное, что никто из домочадцев, кажется, даже не подозревал, какое сокровище скрыто у них «прямо над головой». А дело, как нередко случается в жизни, было связано со случаем. Герда не помнила своей матери, а если и помнила, то настолько смутно, что не смогла бы теперь отделить реальные воспоминания от своих фантазий и грез наяву. Баронесса Александра-Валерия Гемма умерла, когда Герде было всего четыре года. Тогда ее жизнь переменилась раз и навсегда, но насколько серьезны эти перемены, Герда узнала только через год, когда, выдержав положенный законом срок траура, Корнелиус Гемма привел в дом новую жену и двух ее дочерей. Тогда же Герда лишилась своей чудесной детской комнаты, переселившись со второго — господского — на третий этаж, где обитали странные и совершенно незнакомые ей люди. Но прошло еще несколько долгих лет прежде, чем Герда окончательно осознала всю глубину своего несчастья. Отец был холоден с ней, мачеха равнодушна, а сводные сестры упорно не желали принимать ее в свои детские игры. Сменились домашние слуги. Старые, знавшие Герду с рождения и хорошо знакомые ей самой, неожиданно исчезли из дома, а новые — не то, чтобы третировали ребенка, но легко доводили ее до слез своим высокомерием. Оказалось, что в собственном доме — а она в то время все еще считала его своим, — ей нигде нет места, и никто ей в этом доме не рад.
Одиночество и неприкаянность неприятные чувства, в особенности, когда ты всего лишь маленькая девочка. Чужие люди, недобрые взгляды, незаслуженные замечания…  Не удивительно, что ей все время хотелось остаться одной, спрятаться ото всех, стать невидимой, но укромных мест в огромном особняке на Липовой аллее было не так уж много. И кроме того, долго оставаться незамеченной в любом из них — например, в кладовке рядом с кухней или на верхнем пролете черной лестницы, — было невозможно. Кто-нибудь туда непременно зайдет. Но однажды, — ей тогда было уже чуть больше десяти, — желая убраться подальше от посторонних взглядов, Герда поднялась на самый верх черной лестницы, на небольшую площадку, находившуюся выше потолков третьего этажа. И вот, сидя там наверху, она вдруг сообразила, что рядом с ней, за кирпичной стеной и закрытой на замок прочной дверью находится неисследованный ею и редко посещаемый взрослыми мир чердака.
Проникнуть в этот таинственный мир оказалось совсем непросто, но Герда с этим справилась. Она нашла другой ход в помещение под высокой, крытой сланцевыми плитками крышей — крошечный люк в потолке чулана, в котором служанки держали метлы, ведра, тряпки и прочие нужные для уборки дома вещи. В обычное время этот закуток никто не посещал, а забраться под потолок можно было, используя хранившуюся тут же лестницу-стремянку. Так Герда попала на чердак и обнаружила, что он доверху забит всякими ненужными, но крайне интересными вещами, среди которых легко было спрятаться. Здесь, под мощными подстропильными балками было тихо и по-своему уютно, и брошенная девочка создала себе среди брошенных вещей замечательное убежище. Уютную норку, в которой можно было переждать собравшуюся в доме грозу, вволю поплакать или попросту ото всех спрятаться. Но прошло еще несколько лет прежде, чем она сообразила, что вещи, составленные у самой дальней стены, разительно отличаются от всех прочих собранных на чердаке сокровищ. Эти предметы мебели оказались совершенно новыми. Как и все на чердаке, их покрывал слой пыли, но даже пыль забвения не могла скрыть их красоты и изящества.
Комод, две шелковые ширмы, несколько сундуков, секретер, оббитое дорогой тканью канопе и резной трельяж. Все совершенно новое и элегантное, насколько Герда могла рассмотреть в неверном свете свечи, и наверняка очень дорогое. Но и это еще не все. Кто-то — скорее всего, ее собственный отец, — отправил на чердак всю эту мебель, даже не потрудившись освободить ее от содержимого. В сундуках и комоде сваленные как попало лежали великолепные платья и плащи, изысканное нижнее белье, перчатки и шали, разнообразная обувь…  Ящики секретера были полны старыми бумагами, письмами и всякими любопытными вещицами: перьями, лентами, палочками цветного сургуча, стопками красиво изукрашенных конвертов и листами хорошей писчей бумаги, безделушками и другим мелким «хламом». В одном из отделений секретера лежал, например, очень красивый и, наверняка, недешевый, отделанный перламутром и серебром театральный бинокль с лорнетной ручкой.
Как ни странно, среди этих брошенных, как попало, вещей нашлись даже деньги. В разных местах — в многочисленных шифлодах, ящиках и ящичках — отыскалось не меньше дюжины золотых монет: три имперские марки, четыре двойных флорина, и еще несколько гульденов и дукатов. А серебра оказалось и того больше. Герда таких денег в руках никогда не держала. Ей на праздники давали иногда пару мелких серебрушек и все, а тут на нее сразу упало с неба целое состояние. Во всяком случае, для девочки подростка это были очень большие деньги. А еще, перебирая и складывая брошенные без всякого уважения вещи, Герда нашла несколько брошей, правда не золотых, — кроме одного роскошного аграфа[7] с сапфиром, — а серебряных, но хорошей работы и с изумительными камнями, и несколько пар золотых и серебряных сережек. Все оставлено кое-как, где попало, без футляров и не в шкатулках для украшений.
То, что все это принадлежало когда-то ее матери, Герда поняла, едва ознакомившись с некоторыми из документов, хранившихся в ящичках секретера. Единственное, чего она действительно не могла понять, это того, почему все эти вещи оказались «сосланными» в дальний угол чердака. Впрочем, ее занимал и другой не менее любопытный вопрос: каким образом сохранились нетронутыми сшитые из дорогих тканей платья, батистовое белье, лайковые перчатки или сапожки из тончайшей замши. Создавалось впечатление, что ни моль, ни другие насекомые или мыши вещей, принадлежащих ее матери, не трогали. Пыль лежала только на внешних поверхностях мебели, — да и то, на удивление, тонким слоем, — но внутри сундуков не было ни плесени, ни затхлости. Сохранились даже запахи духов и цветочной воды.
Сначала найденные ею вещи интересовали Герду сами по себе. Она могла часами рассматривать потрясающе красивые платья при ярком дневном свете, льющемся через одно из трех слуховых окон. Перебирать белье и безделушки, копаться в старых бумагах, письмах и открытках. Но время шло, она росла, и однажды Герда захотела примерить платья на себя и по-настоящему разобраться в бумагах матери. Но коли так, одежду надо было привести в порядок, а содержимое секретера исследовать и рассортировать.
Болтаясь без дела по дому — ведь она в отличие от сводных сестер ничему толком не училась, не ходила в гости и не принимала гостей, не музицировала, не рисовала и не вышивала на пяльцах, — Герда научилась многим полезным вещам. И ей не составило труда аккуратно выстирать белье, почистить и проветрить платья, смазать жиром и начистить кожаную обувь, расправить и отутюжить помявшиеся поля шляп, заштопать прорехи, зашить разошедшиеся швы. Все это было ужасно интересно, увлекательно и гораздо лучше, чем игра в куклы. И все это можно было делать прямо на чердаке, — там нашелся даже старый утюг, не говоря уже об иголках и цветных нитках, — поэтому Герде не понадобилось выносить свои сокровища «на свет», и, значит, никто о них не узнал.
Гораздо сложнее оказалось передвинуть к свету довольно тяжелый, красного дерева трельяж, но и с этим она, в конце концов, справилась. Так что вскоре, примерка материнского белья, ее туфель, платьев, шляп и плащей превратилась в самое увлекательное занятие, какое Герда знала в жизни. Тем более, что, надевая то или иное платье, она могла представлять себя кем-то другим и грезить наяву, сочиняя истории невероятных приключений все этих знатных дам, появлявшихся вдруг в глубине высоких зеркал.
Не менее интересным делом оказалась и разборка бумаг. Читать и писать ее научил по доброте душевной домашний библиотекарь мэтр Бергт. Он же тайком приносил ей из отцовской библиотеки интересные книги, не слишком заботясь при этом, подходит ли это чтение Герде по возрасту и полу. Однако многие письма и документы были написаны не по-эринорски, а на горанде — языке Великого герцогства Горанд, а то и вовсе на латыни. Но так уж вышло, что вскоре — ну, буквально через несколько лет, — Герда овладела и этими языками. На горанде ее научил говорить и читать старик Эггер, который и сам был родом из тех мест. Он же обучил ее латыни, без которой невозможно было читать книги по музыке и разбирать нотные записи.
Вообще, жизнь любопытно устроена. Любое событие порождает другое, и чаще всего не одно, а целую цепь. И чем громче крик, тем дольше звучит эхо. Герда это знала и могла привести множество примеров из собственной короткой пока жизни. Когда она нашла вещи матери, это было просто интересно. Но одно за другим, и вскоре она уже начала примерять на себя доставшиеся ей в наследство платья. Судя по всему, ростом она пошла в мать, но у той бедра были шире и грудь полнее. На самом деле, грудь у Герды была совсем маленькая, но вскоре она сообразила, что эту проблему легко решить. В ящиках комода нашлось необычное белье, которое внешне напоминало корсет, но предназначалось не для формирования фигуры, а для поддержки груди. У тех, разумеется, у кого есть, что поддерживать. Но для тех, у кого поддерживать пока нечего, это белье — модистка мачехи сказала, что оно называется бюстье, — оказалось тоже небесполезно. В жесткие чашечки, которые и должны были, по идее, удерживать грудь, можно было что-нибудь положить. Герда вложила туда хлопковую вату. Получилось здорово, но ненадежно и несимметрично. Поэтому она сшила из батиста два мешочка одинакового размера, плотно набила их ватой, и уже эти подушечки вложила в бюстье. И вот оно чудо: платье, сшитое на куда более крупную женщину, село на нее, как влитое. Правда, перед этим, Герда ушила его в бедрах, и вот тогда все стало действительно таким, как надо.
Несколько месяцев после этого Герда с невероятным упорством и трудолюбием переделывала гардероб матери под себя. Занятие, разумеется, увлекательное, но со временем у нее возник закономерный вопрос: если все это не носить, то зачем тогда «со всем этим» возиться? Обдумав ситуацию так и эдак, Герда решила, что, переодевшись может свободно ходить по той части города, куда юной девушке дорога заказана. Хорошо одетая светская дама может свободно зайти в кафе-кондитерскую или в модный магазин, пойти в театр на оперу или прокатиться на извозчике. Взрослым позволено много такого, о чем ребенок может только мечтать.
Несомненно, это была интересная мысль и ценная идея, но реализовать ее было отнюдь непросто. Во-первых, чтобы «выйти в свет», Герда должна была где-то переодеваться, и первой ее мыслью было обратиться за помощью к старику Эггеру. Но по здравом размышлении от этого варианта пришлось отказаться. Она там, на Столярной улице, уже примелькалась. Начнет переодеваться, обратят внимание, и, бог знает, что подумают, не говоря уже о том, что среди соседей старика могут быть те, кому известно, кто она такая. Значит, следовало найти другое, менее приметное место. Например, снять где-нибудь в городе комнату. Но снять комнату стоит денег, и это, во-вторых. Денег же у Герды было мало, хотя, возможно, она знала, где их можно взять. Во-всяком случае, надеялась, что это так.
Когда, обнаружив «сосланное» на чердак сокровище, Герда начала передвигать мебель, чтобы стало удобно разбираться с вещами, то обнаружила за комодом портрет молодой красивой женщины, повернутый лицом к стене. Это было странно, если не сказать большего, но Герда была уже не маленькой девочкой, и многое понимала, даже если об этом не говорили вслух. Имя ее матери в доме не упоминалось, а когда о ней спрашивала Герда — а она, особенно, в детстве не могла не спрашивать, — это не нравилось ни отцу, ни мачехе. И более того, однажды, попав под горячую руку, она услышала от отца такой оскорбительный ответ, что больше к нему с вопросами о матери не обращалась. Теперь же, наткнувшись на ее вещи, кое-как напиханные в ящики комода и в сундуки, которые, судя по всему, не менее поспешно были отправлены в изгнание, Герда окончательно уверилась, что сказанные отцом злые слова, возможно, являются горькой правдой. И найденный за комодом портрет, повернутый лицом к стене, ее уверенность только подтвердил. Ее мать баронесса Александра-Валерия Гемма при жизни была шлюхой. Она изменяла отцу и, возможно, прижила Герду от другого мужчины. Во всяком случае, это многое бы объяснило, в том числе и в незавидной судьбе Герды.
Впрочем, не было бы счастья, да несчастье помогло. Портрет матери ей был без надобности, но, может быть, его можно было продать? Если бы Герде дали за него хотя бы пятьдесят золотых — ведь портрет явно писал хороший художник, — это могло бы решить все ее финансовые проблемы. Обдумав эту идею так и эдак, Герда пожала плечами, сняла полотно с рамы, свернула в трубочку и, спрятав под накидкой, отнесла к старику Эггеру. Старик посмотрел на портрет, тяжело вздохнул, словно, принимал некое решение вопреки собственному желанию, и, сказав, что плохо разбирается в живописи, предложил сходить к его старинному другу — торговцу предметами искусства мэтру Густаву Бёклю. Галерейщик принял их необычайно радушно, по-видимому, он, и в самом деле, дружил с мастером Эггером, но, когда взглянул на портрет, то едва не потерял дар речи.
— Откуда это у вас? — спросил он немного отдышавшись.
— Это досталось девочке в наследство от покойных родителей, — хладнокровно соврал Эггер. — А в чем, собственно, дело? Что тебя так удивило в этом портрете?
— О, мой друг! — воскликнул тогда негоциант. — Тут все загадка.
— Объяснишь нам, непосвященным?
— Да, да! — заторопился господин Бёкль. — Но скажите, милочка, вы его предполагаете продать? Если да, я дам вам за него хорошую цену. Очень хорошую!
— Сколько, например? — спросил Эггер.
— Тысячу золотых гульденов через год или семьсот прямо сегодня.
Услышав сумму, которую галерейщик предлoжил за портрет, Герда едва не закричала от радости. Она бы и закричала, но Эггер остановил ее, положив руку на плечо.
— В чем разница? — спросил он Бёкля.
— Это портрет молодой Александры ди Чента, написанный в Борго великим Бомбергом, — ответил негоциант, поворачивая полотно и показывая надписи, сделанные на оборотной стороне холста. — Почему в Борго? Почему сам Бомберг? Не знаю, но было бы любопытно узнать. А насчет суммы, все просто. В Борго или в Горанде этот портрет купят в тот же момент, как я выставлю его на продажу. Но здесь…  Здесь, в Эриноре, его не продать. Те, кто разбирается в искусстве и имеет достаточно денег, чтобы заплатить за полотно Бомберга, купить этот портрет побоятся, потому что все, что связано с этой женщиной чревато большими неприятностями. Так что, или подождите до тех пор, пока я смогу переправить полотно в Горанд, и тогда я уверен, что смогу заплатить вам не меньше тысячи гульденов, или — если дама нуждается в средствах, — портрет куплю я, но уже за меньшую сумму.
«Дама» нуждалась в средствах и не нуждалась в портрете. Поэтому Герда получила за него семьсот восемьдесят золотых гульденов, — Эггер умел торговаться, — и дала слово, что никогда и никому не расскажет, кому продала этот портрет. Огорчало только одно, оба — и старик Эггер и мэтр Бёкль, — наотрез отказались пересказывать «старые и крайне опасные сплетни». Герда настаивала, но старики были непреклонны, и, в конце концов, ей пришлось с этим смириться. К этому времени она уже научилась узнавать страх в лицо.
* * *
Забравшись в «логово», Герда расставила принесенные с собой яства на старом ломберном столике, села на канопе и занялась неторопливым поглощением хлеба и сыра, запивая их молоком. Свое логово она соорудила под самым дальним от двери слуховым окном. Постепенно передвинула туда диванчик-канопе, трельяж и секретер. Устроила из старой мебели и прочей рухляди приличных размеров баррикаду, прикрывавшую ее «уголок» от запертой на замок двери. Расставила между стеной и секретером материнские сундуки, загородив их с другой стороны передвинутым туда комодом. В результате, образовалось ее личное пространство — логово, в котором она могла проводить столько времени, сколько считала нужным. Впрочем, Герда не забывала об осторожности. Чтобы беспрепятственно выходить в город или предаваться грезам на этом самом канопе, большую часть времени она должна была проводить в доме барона Геммы так, чтобы, с одной стороны, домочадцы знали, что она все время «где-то здесь», а с другой — чтобы как можно реже попадаться им на глаза. Поэтому время от времени она «слонялась без дела» то там, то сям, а потом уходила в свою комнату и читала там книги. Поскольку делала она это именно в то время, когда служанки убирали комнаты третьего этажа, то каждая из них хотя бы раз или два в неделю заставала Герду сидящей у стола с раскрытой книгой. Так что все, кому следует знали, что, хотя время от времени Герда и сбегает «на волю», выходит она из дома нечасто и только днем. Про ее вечерние прогулки, как она надеялась, не знал пока никто, поскольку она нашла способ делать это практически незаметно. Она платила по паре грошей на нос дворовой девочке и мальчику-груму, практически круглосуточно обитавшему в конюшне, а те, когда ей это было нужно, оставляли открытыми дверь на задний двор и калитку, через которую можно было попасть в узкий переулок, образованный стенами особняков барона Геммы и его соседа. Но сегодня, сейчас ей даже прятаться не было надобности. После бала в королевском замке, дай бог, если домочадцы проснутся хотя бы к обеду.
А вот Герда, как ни странно, совсем не чувствовала усталости. И сна ни в одном глазу. Сидела на канопе и перебирала в памяти впечатления вчерашнего дня. Вспомнила среди прочего и сон наяву, пригрезившийся ей во время игры на клавесине. Прошлась по всем деталям, удивившись своей кровожадности и той ненависти, которая, оказывается, пряталась в глубине ее «беззлобной» души. Но мысли о домочадцах в свою очередь заставили Герду задуматься о двусмысленности своего положения. Ведь, если правда то, что сказал ей барон Гемма и чему имелось достаточно косвенных свидетельств, он ей вовсе не отец. И тогда все, как будто, встает на свои места, — общая к ней нелюбовь, равнодушие, досада, — но, с другой стороны, возникает вопрос: что она вообще делает в этом доме? Отчего ее не выбросили отсюда, как приблудную дворняжку? Но, возможно, все дело в том, кем является ее настоящий отец? Вот это был вопрос так вопрос, но ни Эггер, ни его приятель галерейщик ничего относительно ее матери так Герде и не объяснили. Боятся? Но кого? Кто способен нагнать на людей такого страха, что они даже дочери этой давно умершей женщины побоялись пересказать бродившие когда-то по городу слухи? Король?
«Да, вот было бы славно однажды обнаружить, что я настоящая принцесса!»
О таком можно было бы даже помечтать, но отчего-то вдруг не захотелось. Настроение разом испортилось, и не понятно из-за чего. То ли из-за этой истории с загулявшей маменькой и неизвестным «папенькой». То ли из-за того мелкого ублюдка, которого она вчера зарезала. Или все дело в королевском замке, где она побывала вчера не случайно заглянувшей на огонек простушкой, а знатной иностранкой, с которой хотели потанцевать едва ли не все первые кавалеры столицы? Все может быть, но на сердце ощущалась неприятная тяжесть. Какое-то смутное томление в груди, невысказанное и неутоленное желание, которое нельзя ни облечь в слова, ни понять, но которое нельзя не удовлетворить.
Это странное состояние не оставляло ее в течении нескольких часов, в течении которых Герда никак не могла себя чем-нибудь занять. Ни книги, ни платья, ни старые письма, написанные старшей сестрой ее матери, ничто не способно было отвлечь ее от тягостного ощущения «потери», хотя она не смогла бы даже сказать, что именно потеряла, когда и где. И все-таки мало по малу ей удалось справиться с так неожиданно испортившимся настроением, и она смогла даже спуститься к обеду. За столом, что естественно, обсуждали бал в королевском замке и среди прочего незнакомую молодую даму в изумительном синем платье, с которой танцевал даже наследный принц. Про принца, если честно, Герда ничего определенного не помнила. Помнила лишь то, что танцевала с ним и чуть позже пила в его компании шампанское. Но тогда, во время бала, он был для нее просто еще одним блестящим кавалером. Скорее всего, сам он ей не представился, а она его в лицо в тот момент не узнала. Но вот ее сводные сестры принца узнали и живо обсуждали сейчас его поведение на балу и то, как он кружил в вальсе таинственную незнакомку.
Слушать их рассказы о самой себе было невероятно приятно. Герду лишь тревожил вопрос, как так вышло, что за весь вечер никто ее так и не узнал, и отчего все решили, что она какая-то писаная красавица? Герда была симпатичной молодой девушкой, но вот красавицей никто, пребывая в здравом рассудке, называть ее не стал бы. И тем не менее, так о ней сейчас и говорили ее равнодушные к ней настоящей сводные сестры.
— Она иностранка, — включилась между тем в разговор мачеха, молчавшая до этого момента, благожелательно выслушивая пустую болтовню своих дочерей. — Мне сказали, что она дворянка из Горанда, но на бал она пришла с компанией московитов.
При упоминании о Горанде, барон Гемма, выглядевший сегодня еще более хмурым и замкнутым, чем обычно, помрачнел еще больше. На Герду он по обыкновению даже не смотрел… 
* * *
После обеда Герда ушла в свою комнату и до поздних сумерек читала «Систему природы»[8] Карла Линнея. Ее беспокойство то нарастало, то сходило на нет, словно привязанное к маятнику часов. Но к полуночи усталость взяла свое, и она заснула прямо за столом.

Сначала ей приснилась мать. Она действительно была очень красива, даже красивее, чем на том портрете, который так удачно продала Герда. А еще она была одинока и несчастна. В глазах ее застыла печаль, и она что-то торопливо рассказывала Герде, но той не удалось разобрать ни единого слова. Она лишь расслышала тревогу в словах своей матери, предупреждение, может быть, даже страх, но видение было мимолетным. Возникло и исчезло, оставив по себе лишь отголосок события и ничего больше.
Потом был туман и смутные тени, стремительно перемещавшиеся в его клубящейся сизой мгле. Голоса. Запахи. Обрывки музыкальных партий. Слова, написанные черной и красной тушью на пожелтевшем от времени пергаменте. Прикосновения…  Но затем, все это исчезло, и Герда увидела саму себя, такую, какой она была накануне на королевском балу. Однако сейчас эта Другая Герда находилась в «логове» на Чердаке. Она зажгла свечи в тяжелом бронзовом шандале, осветив темный, резного дерева материнский секретер. Поставив шандал на выдвижную столешницу, женщина в синем платье открыла дверцы в верхней части секретера, выдвинула, а затем и полностью вынула верхний правый ящичек и, просунув руку в глубину открывшейся ниши, достала оттуда шкатулку из темного дерева, инкрустированную слоновой костью. Поставив ее рядом с шандалом, Другая Герда обернулась и требовательно посмотрела самой себе в глаза… 

Она проснулась рывком, словно выдернутая из сна чей-то сильной рукой. Сердце в груди заполошно билось, как если бы от испуга, или после долгого бега. За окном была глухая безлунная ночь, а на столе горела свеча, освещая раскрытую книгу Карла Линнея.
«Вещий сон? — спросила себя не на шутку испуганная Герда. — Возможно. Впрочем, это можно проверить только одним способом».
Идти на чердак не хотелось. Ее отчего-то пугал возможный исход, и, положа руку на сердце, боялась она не того, что это был всего лишь глупый сон, а того, что в секретере матери действительно есть тайник. Однако Герде удалось перебороть свои неуверенность и страх и вскоре она уже стояла рядом с секретером.
«Что ж, — сказала она себе через минуту, — ничего не делая, правду не узнать».
Она раскрыла верхние дверцы секретера и вынула тот ящичек, который Другая Она выдвигала во сне.
«Что теперь?»
Герда просунула руку в недра секретера, но, разумеется, ничего там не нашла. Глубина секретера не оставляла места для тайника. Вот разве что высота?
Пальцы нащупали деревянный свод, и, подчиняясь интуиции, нажали на него. Тонкая дощечка поддалась неожиданно легко и так же легко сдвинулась влево, а сверху на руку упало что-то тяжелое, оказавшееся на поверку той самой шкатулкой, которую Герда давеча видела во сне.
«Вот ужас-то какой! — испугалась она. — Это кто же мне тайну-то открыл? Мать покойница или фея-крестная?»
Шкатулка оказалось совсем небольшой и именно такой, какой приснилась. Почти квадратная, плоская, сделанная из какого-то темного дерева, инкрустированного слоновой костью. Открывать ее было страшно, но начав дело, негоже бросать его на полпути! Герда глубоко вздохнула, пытаясь унять разбежавшееся под гору сердце, выдохнула и, уже не колеблясь, открыла так напугавшую ее шкатулку. Внутри лежали овальная миниатюра, выполненная масляными красками на слоновой кости, и маленькая, но толстая книжица, надписанная на горане «Дневник».
На миниатюре был изображен молодой мужчина в парадной офицерской форме. Его лицо показалось Герде знакомым, и, прикрыв глаза, она попыталась вспомнить, где она видела раньше этого человека, но ничего путного вспомнить так и не смогла.
«Интересно, сколько может стоить такая миниатюра?» — подумала она мимоходом, отложив в сторону портрет и взяв в руки «Дневник».
Пролистнула страницу, две. Прочла фразу, другую. Записи в дневнике делала ее мать. Она начала его за несколько месяцев до отъезда из Горанда, вела по дороге в Эринор и продолжала вносить новые записи, — но уже гораздо реже, — в течении года после свадьбы с Корнелиусом Гемма.
«Вот как? — удивилась Герда, выхватив несколько фраз из описания самой свадьбы, — Так «папенька» в ту пору не имел еще баронского титула?»
Дневник следовало внимательно изучить, но, по-видимому, не сегодня. Хотя, Герде и было любопытно, что такого в этом портрете и в этом дневнике, что их пришлось прятать в особом тайнике?
Она поспешно собрала содержимое шкатулки в один из пустых кожаных кошелей, доставшихся ей от матери, и, стараясь не оставлять следов, перепрятала в свою тайную сокровищницу. В стене, за одним из камней — он выпал сам собой, когда Герда пыталась вбить туда колышки для платьев, — находилась ниша, ее собственный тайник, в котором хранились несколько кошельков с золотыми и серебряными монетами, векселя банкирского дома «Горм и сыновья» на семьсот пятьдесят золотых гульденов и подорожная, с которой Герда собиралась когда-нибудь в будущем навсегда удрать из этого дома и из этого города. Подорожная, выписанная на имя эдле Александры-Валерии ди Чента девятнадцати лет отроду двадцать лет назад в городе Арона, что в Великом герцогстве Горанд, лежала в секретере матери среди прочих бумаг. Год выдачи подделать оказалось совсем несложно: и 1663 год превратился в 1685. Конечно, Герде всего шестнадцать лет, а не девятнадцать или двадцать, но выглядит она достаточно взрослой, чтобы не вызвать подозрений у пограничной стражи… 



2

Весь следующий день Герда маялась от тоски и какого-то совершенно незнакомого ей душевного томления. Чего-то ей, словно бы, не хватало, было нужно, необходимо. Вот только Герда никак не могла взять в толк, что бы это могло быть. Не голод, не жажда и, скорее всего, не страсть. Во всяком случае, никакой влюбленности к кому бы то ни было она, вроде бы, не испытывала. То есть, снова же ничего конкретного, но томление плоти, насколько было известно из книг, это чувство более, чем конкретное, потому что всегда направлено на определенного человека. Однако, в том-то и дело, Герда не могла облечь свои чувства в слова. Потому, наверное, и мучилась, принимаясь то за одно, то за другое, но ничего не доводя до конца.
Вот так, не зная, чем бы себя занять, — поскольку все вдруг стало ей не интересно, обыденно и пресно, — Герда прожила этот день, и еще один, и следующий после него. Лучше ей, однако, не становилось. Скорее уж, наоборот, делалось хуже. А между тем, по городу гуляли слухи о некоей таинственной незнакомке, — чуть ли не иностранной принцессе, — появившейся на балу у короля и вскружившей голову не только знатному иностранцу — графу из далекой Московии, — но и самому наследному принцу. В конце концов, слухи эти достигли и самой Герды. Об этом говорили за обеденным столом в доме барона Геммы, об этом же, не преминув по ходу рассказа подмигнуть хитрым глазом, поведала ей Кирса, да и королевские гвардейцы не переставали во всеуслышание обсуждать «неземные стати» горандской аристократки. Однако даже эти рассказы не утоляли неизвестно откуда взявшуюся жажду, утолить которую не представлялось возможным, поскольку Герда не знала, чем бы ее можно было унять.
Так продолжалось три дня, пока однажды Герда не посмотрела на Замковую гору. В тот день она бесцельно шаталась по городу и незаметно для себя оказалась вдруг на Королевский миле. Вывернула на широкий проспект из узенького переулка, прошла несколько шагов с севера на юг и, непроизвольно подняв взгляд, увидела холм, внешнюю крепостную стену и королевский замок. И неожиданно безымянное чувство обрело плоть, и Герда поняла, что все дело в том, что ей очень хочется попасть во дворец. Нет, «хочется» — неправильное слово. Ей просто жизненно необходимо было оказаться во дворце, хотя, спроси ее кто-нибудь, зачем ей это нужно, она вряд ли смогла бы это объяснить. Наверное, поэтому в тот день она даже не подумала что-нибудь предпринять в этом направлении, но всю ночь не находила себе места, просыпалась и засыпала, ворочалась и не знала, что с этим делать. Ответ пришел к ней следующей ночью, когда во сне к ней снова пришла Другая Герда. Эта Герда была чуть постарше и намного красивее, но это несомненно была она, та самая Герда, которая показала ей тайник в секретере матери. Женщина строго посмотрела на нее и сказала жестким, непререкаемым тоном:
— Не спрашивай, зачем. Просто делай! Я тебе плохого не посоветую. Ты должна попасть во дворец. Не важно как, не важно куда, но надо бы побыстрее, и, лучше всего, в тронный зал… 
После той ночи она целый день ходила сама не своя. Разум твердил, что это безумие, но душа не желала его слушать, и, в конце концов, он сдался, отступив там, где властвовали одни лишь чувства. Итак, все было решено, но оставался вопрос, как ей попасть во дворец. Идеи, приходившие ей в голову, были одна сумасброднее другой, но все они были бесплодны, поскольку неосуществимы. А Герде нужен был верный план, такой, который можно претворить в жизнь… 
* * *
Она появилась на Игровом поле в последний предвечерний час. Было еще светло, но воздух, как говорят в Эриноре, уже пах сумерками. Кое-кто из гвардейцев все еще стрелял из луков по ростовым мишеням, и там было на что посмотреть: длинный тисовый лук, — а он, и в самом деле, длинный, — дистанция триста футов[9] и отточенные движения крепких молодых стрелков. В другое время и под другое настроение, Герда наверняка уселась бы на пологом склоне старого вала и наблюдала за соревнованием лучников. Тренировка у них, едва начавшись, всегда превращалась в азартную игру «кто кого». Кто бьет точнее. Кто стреляет быстрее или, вернее, кто пустит больше стрел за одну минуту. И, разумеется, кто закинет стрелу дальше всех. Любопытное зрелище, особенно для тех, кто разбирается в вопросе. Герда разбиралась, хотя сама стрелять из лука, по очевидным причинам, не могла. Впрочем, она девушка, ей и не надо. А вот следить за ходом поединка ей очень нравилось. Впрочем, не сегодня. Сейчас ее занимали совсем другие дела, и поэтому она пошла к мечникам.
Присела рядом с отдыхающими гвардейцами, и слово за слово — со смешками, подхихикаванием и непринужденной «стрельбой глазками» — между ними быстро завязался тот род веселого, ничего, вроде бы, не значащего разговора, который простолюдины называют пустым трепом или болтовней. Шумно, весело и практически ни о чем. Вернее, почти ни о чем, потому что, если барышня болтает с парнями, то в таком плетении словес всегда найдется место легкому флирту. А там, — слово за слово, — и флирт становится все напряженнее и острее. И поскольку Герда, норовившая обычно уйти от «горячих» тем и опасных намеков, на этот раз демонстрировала «не детское» воодушевление, которому научилась у девушек Кирсы, то и гвардейцы пошли дальше. Переглянувшись и решив между собой, кому на этот раз светит девичья любовь, они быстро разошлись кто куда, и Герда осталась наедине с Питером Хоффом. Дала воодушевившемуся парню подержать себя за руку. Искренно смутилась, когда другая его рука легла ей на бедро. Притворно испугалась, что их кто-нибудь увидит, и быстро согласилась с предложением, убраться с луга под сень деревьев. Опушка крошечной березовой рощи находилась совсем рядом, буквально в нескольких шагах от них, и уже там, за первыми деревьями Герда позволила Питеру себя поцеловать.
Следует отметить, это был первый поцелуй в ее жизни, но она была так напряжена и взволнована, что даже не поняла, нравится ей это или нет. А между тем, осмелевшие руки Питера начали приподнимать подол ее платья, и Герда поняла, что время пришло. Она разорвала поцелуй, рванулась из рук Питера и заорала во весь голос, что-то вроде, «Караул! Насилуют!» Швы на платье были подпороты заранее. В паре мест оно и вовсе было порвано, но прорехи до времени были прикрыты лентами, наметанными на живу нитку. Достаточно было рвануться посильней, и в жалкие лохмотья превратилось не одно только платье. Порваны оказались так же нижняя юбка и сорочка из тонкого полотна. Ну, а царапины на предплечьях и на икрах ног она нанесла себе заранее.
Хофф ничего не понял, — просто не успел, — он был обескуражен и дезориентирован. Так бывает даже с самыми смелыми мужчинами, когда женщина в их объятьях беспричинно начинает вдруг дико орать. Естественно, он тут же ее отпустил и сам в испуге отступил прочь, а освободившаяся Герда побежала в сторону замковых ворот. Она, разумеется, знала, какое впечатление может произвести девушка в разорванном платье, с криками бегущая через Игровое поле, и она своего добилась. На ее крик обернулись все, кто мог ее слышать, — очень много очень разных людей, — а в следующее мгновение верх над законным удивлением взяла дисциплина, и за дело взялись гвардейские сержанты. Все-таки гвардейцы короля не зря едят свой хлеб. Обучены они на совесть, и каждый из них, — и в особенности, сержанты, — отлично знает, что и как должно делать в тех или иных обстоятельствах. В случае же с Гердой ситуация была очевидна, а правила поведения на редкость просты. Один из сержантов сразу же послал несколько гвардейцев в рощу за предполагаемым насильником, который, впрочем, и не думал бежать. Другой — догнал Герду, набросил ей на плечи свой плащ и попытался успокоить, отчего она совершенно неожиданно для себя расстроилась уже по-настоящему и зарыдала навзрыд. Такой — зареванной и икающей от рыданий, — с прядями волос, выбившимися из распустившейся косы, и в разодранном в клочья платье, ее и доставили в замок, где Гердой занялся уже капитан гвардейцев барон фон Вальден. Человек он был суровый. Можно сказать, жесткий, но при том решительный, чего и требует от военного мужчины столь ответственный пост. Два-три вопроса, хмурый взгляд и решение, принятое, исходя из очевидных обстоятельств:
— Следуйте за мной, сударыня! — Сказано было с такой интонацией и таким властным голосом, что Герда даже не подумала ослушаться.
Идти пришлось долго, поскольку резиденция эринорских королей представляла собой не столько замок в обычном смысле этого слова, сколько небольшой город, в котором королевский дворец был пусть и центральной, но отнюдь не самой большой частью. Герда была в замке всего лишь второй раз в жизни и совсем в нем не ориентировалась. Поэтому она не знала, куда они идут, но совершенно неожиданно для себя вдруг обнаружила, что чем дальше они идут, тем легче становится у нее на сердце, в котором уже несколько дней кряду поселился изматывающий душу непокой. А когда вслед за капитаном фон Вальденом она вошла в тронный зал — тут уже трудно было ошибиться, так как на возвышении у дальней от входа стены стоял трон, а на троне сидел сам король, — то успокоилась окончательно, словно, сделала что-то крайне важное и безусловно правильное. Что-то, что она обязана была сделать любой ценой.
— Ну, что там еще? — недовольно спросил король, скорее всего, не предполагавший в этот день и в этот час заниматься «справедливым судом».
— Ваше величество! — склонился в поклоне капитан фон Вальден. — Один из молодых гвардейцев учинил насилие над этой девушкой, и, учитывая ее статус, дело подлежит рассмотрению королевским судом.
— Статус? — нахмурился монарх. — Дворянка что ли?
— Так точно, ваше величество.
— Хм…  Насилие…  э…  доведено до конца?
— Никак нет, ваше величество.
— Ну, тогда все просто! — облегченно вздохнул король. — Пусть виновник принесет девушке извинения и посидит неделю-другую в тюрьме. Родителям пострадавшей принести положенное им по статусу извинение от имени короны и выплатить виру за нанесенное оскорбление…  Ну, скажем, пятьсот марок серебром. Как ваше имя, милочка?
— Герда, ваше величество, — всхлипнула Герда.
— Кто ваши родители?
— Я дочь барона Геммы, ваше величество.
— Герда Гемма?! — Похоже, ее имя неприятно удивило короля. — Я же сказал твоему отцу, что не желаю видеть тебя при дворе!
— Я не при дворе, ваше величество, — Герда смиренно склонила голову, начиная понимать, что, возможно, придя на королевский суд, она допустила серьезную ошибку. — Я подверглась нападению…  Барон фон Вальден сказал, что я должна свидетельствовать… 
Король смотрел на нее сузившимися от бешенства глазами, и до смерти испугавшаяся этого взгляда Герда могла только гадать, с чем связана такая неприкрытая ненависть? Похоже, она заблуждалась по поводу возможного отцовства. Король ей кто угодно, но только не отец. Поражала лишь сила чувств, которую демонстрировал монарх, и абсолютная абсурдность ситуации. Чем таким могла разгневать короля ее покойная матушка, что тень монаршей ненависти легла теперь на ее дочь?
— Королевский суд? — неожиданно спросил венценосец, подавшись вперед, в сторону Герды. — Значит, ты хотела королевской справедливости? Что ж, госпожа Гемма, будет вам справедливый суд!
Король отвел взгляд, немного помолчал, что-то явно обдумывая, хотя, казалось бы, о чем тут думать, если он уже вынес решение?
— Насильника повесить завтра на рассвете, — нарушил он молчание. — Девушку безотлагательно отправить домой, присовокупив письмо к ее отцу с изложением всего случившегося и нашими извинениями. Все!
Наступила тишина. Такого жестокого приговора никто не ожидал. Собственно, на это Герда и рассчитывала. Насколько она знала, за не завершенное насилие — то есть, за не имевший места акт насильственного совокупления, — еще никого никогда не приговаривали к смерти. Тем более, к повешению. И уж точно не королевского гвардейца. В этом смысле, первое, озвученное королем решение, являлось самым обычным: не слишком жестким, но и не слишком мягким. Повешение же совершенно не вписывалось в известную всем традицию. Но король вынес другой приговор, и никто из присутствующих не посмел ему возразить.
* * *
Домой ее доставили закутанной во все тот же сержантский плащ и под эскортом двух хмурых гвардейцев. Барон Гемма удивился, но промолчал и продолжал молчать, пока не закончил читать переданное ему королевское послание.
— Благодарю вас, господа! — Аккуратно сложив письмо и положив его в карман, повернулся он к гвардейцам. — Передайте барону фон Вальдену мою благодарность и засвидетельствуйте неизменное чувство дружбы.
Он дождался их ухода и повернулся к Герде.
— Прошу вас, сударыня, незамедлительно покинуть мой дом и более в нем не появляться.
«Что?!» — сказать, что Герда была ошеломлена, значит ничего не сказать. Это было потрясение сродни грому небесному, упавшему на ее голову с голубого безоблачного неба.
— Вы…  — начала она дрогнувшим голосом. — Вы выгоняете меня из дома, отец?
— Я вам не отец! — отрезал барон. — Пора бы вам, сударыня, это понять! Вы жили в этом доме из жалости, но вместо благодарности лишь позорили мою семью и мое имя. Убирайтесь!
— Но…  — Герда не знала, что и сказать. — Но куда же я пойду? Ночь на дворе… 
— Туда же, куда вы постоянно уходите, — усмехнулся в ответ барон.
— Вон! — повторил он, равнодушно наблюдая, как по лицу Герды текут слезы.
— Но я ничего не сделала! — попыталась она отговорить своего бывшего отца от столь жестокого решения. — Это ведь он меня попытался изнасиловать!
— С порядочными девушками такого не случается, — холодно отрезал барон Гемма. — Но вы, сударыня, шлюха, как и ваша покойная мать!
— Милена! — щелкнул он пальцами, подзывая стоявшую поодаль служанку. — Проводи эту женщину в ее комнату и проследи, чтобы она собрала пожитки и, не задерживаясь, покинула дом!
Мысли Герды путались, из глаз текли слезы, сердце сжималось от чувства горькой обиды, и она даже толком не заметила, как поднялась в свою комнату, как переоделась в целое платье и собрала в узелок — никакой сумки у нее, разумеется, не нашлось, — самые необходимые вещи. Очнулась она уже на улице. Стояла, кутаясь в плащ и прижимая к груди свой жалкий узелок, и пыталась осознать размер свалившегося на нее несчастья. Увы, беда, случившаяся с ней — и по ее собственной вине — была столь огромна, что сознание Герды не способно было ее охватить.
В своих фантазиях, Герда давно уже рассматривала возможность бегства из опостылевшего ей «отчего» дома и из этого богом проклятого города, но планы эти относились к отдаленному будущему. Она никак не предполагала, что все случится так быстро, и она останется одна так неожиданно и в столь плачевных обстоятельствах. Если честно, она и помыслить не могла, что ее попросту выгонят из дома. Вышвырнут на улицу… 
«Как…  как…». — она не находила слов, чтобы выразить весь ужас своего положения.
Одна. Без денег и поддержки. Ночью на пустынной улице…  Все ее сбережения находились на чердаке, куда сейчас ей хода не было. Там же осталась ее наваха, не говоря уже о сундуках с отличным бельем и замечательными платьями…  Воспоминание о платьях, напомнило Герде о каморке, которую она снимала у Кирсы. На данный момент, пойти туда было самым правильным решением, и, подхватившись, Герда заспешила в сторону Старого рынка и Продажной улицы.
Шла быстро, лихорадочно перебирая в уме события прошедшего дня и пытаясь понять, что пошло не так. Кой черт понес ее в королевский дворец! Что за странная идея, что она должна была попасть туда любой ценой? И вот цена заплачена. Она убила еще одного человека. Но, если тот ублюдок, которого Герда зарезала в вечер перед балом, заслуживал смерти, Питер был совершенно невиновен. Она использовала его и этим подвела под петлю, но даже не может сказать, зачем все это было нужно? Что такого случилось тогда в тронном зале, что оправдало бы ее подлость и смерть молодого ни в чем не повинного гвардейца? У Герды не было ответа. Она вообще ничего не понимала. Все было так нелепо, что разум отказывался принимать события прошедшего вечера, как обыденную реальность. За что прогневался король? И, если виновница его гнева она, зачем он приговорил к смерти невиновного? Что так взбесило барона Гемму? Он ведь и прежде ненавидел Герду, так что такого особенного произошло именно этим вечером, чтобы вышвырнуть ее из дома, словно приблудную кошку или надоевшую своим лаем собаку?
За размышлениями об этих и подобного рода вещах, Герда едва ли не бегом пересекла город и в полночь — часы на башне ратуши как раз пробили двенадцать, — добралась до дома Кирсы. Поспешно поднялась к себе в каморку, зажгла свечу и бессильно откинулась на спинку стула.
«Ладно, — подумала она, чувствуя, как от усталости тяжелеют и опускаются ее веки, — утро вечера мудреней. Утром я еще раз все обдумаю… 

Женщина так похожая на Герду, что никем иным она попросту не могла быть, вошла в каморку, где им вдвоем сразу же стало тесно, и посмотрела вставшей ей навстречу Герде в глаза:
— Ты ведь понимаешь, что король приговорил не только Питер? Тебя он тоже подвел под топор.
Они стояли лицом к лицу, так близко, что дыхание говорившей Герды касалось лица слушавшей.
— Как? — не поняла она. — Почему?
— Я не знаю, зачем он это сделал, но я знаю, что он сделал. Ты оскорбила гвардейцев, но это бы они стерпели. Но из-за тебя повесят их товарища. Теперь друзья Питера тебя убьют. Вот, что сделал король.
— Что же делать? — испугалась Герда, до которой дошел сейчас весь ужас ее положения.
— Бежать!
— Бежать? — переспросила ошеломленная этим советом Герда. — Куда? Как?!
Женщина, так похожая на нее, что даже дух захватывало, смерила Герду оценивающим взглядом:
— Теперь не время задавать вопросы, — сказала она твердым голосом. — Настало время действовать и действовать быстро. Не сомневайся. Не останавливайся. Беги!

Герда проснулась, почувствовав, что в комнате уже не одна. Она подняла голову с лежащих на столешнице рук — она так и заснула, сидя за столом, — и посмотрела на вошедшую в ее каморку Кирсу.
— Что? — спросила Герда, удивившись присутствию хозяйки дома. — Уже утро?
— Нет, не думаю, — Кирса смотрела на нее каким-то странным «алчным» взглядом. — Но ты должна уйти.
— Не понимаю. — Герда, и в самом деле, ничего не понимала. — Что случилось?
— Ты влипла в большие неприятности, девочка, — объяснила старая проститутка. — Я не хочу, чтобы тебя прирезали в моем доме. Так что уходи!
— Кирса!
— Уходи или я вышвырну тебя силой!
— Но… 
— Без «но», барышня, — поморщилась Кирса. — Тебя по всему городу ищут гвардейцы.
— Но куда же я пойду? — Герда все еще не могла взять в толк, что, черт их всех побери, здесь происходит. Отчего все ее гонят, и никто не хочет ей помочь?
«Такова жизнь, — шепнул ей на ухо чей-то знакомый голос. — Здесь каждый сам за себя».
Эти слова ее удивили. Не смысл, смысл слов как раз был понятен, и, скорее всего, содержащаяся в них мысль была справедлива. Но это была не ее мысль. Это были слова той другой Герды, с которой она только что говорила во сне.
— Хорошо, — сказала она вслух. — Я уйду. Дай мне только собрать вещи.
— Какие вещи? — зло усмехнулась Кирса.
— Мои, — начиная подозревать недоброе, ответила Герда.
— Тут нет твоих вещей! — отрезала проститутка. — Проваливай, или я тебя выгоню кулаками!
Кирса была крупной женщиной и наверняка умела драться намного лучше Герды. Без ножа справиться с ней нечего было и думать. С ножом, впрочем, тоже.
— Хорошо, — кивнула Герда, понимая, что ни мольбы, ни угрозы делу не помогут, и, протиснувшись мимо занимавшей слишком много места женщины, вышла из каморки.
На улице было темно и холодно. Судя по положению луны, Герда спала совсем чуть-чуть.
«Куда же мне идти?»
Было очевидно, в городе сейчас небезопасно, — все-таки ночь не лучшее время для прогулок по темным пустынным улицам, — но утром станет еще хуже. Однако и из города ей не сбежать. Без денег далеко она не уйдет.
«Может быть…». — Мелькнула мысль пойти к старику Эггеру, но, во-первых, идти туда было очень далеко, а во-вторых, Герда вспомнила сейчас, как он испугался тайны, связанной с ее матерью.
«Старик трус, — поняла она. — Он не станет мне помогать. И не потому что не захочет, а потому что испугается».
Оставалось, воспользовавшись ночной порой, попробовать попасть в свой дом. В свой бывший дом, разумеется. Но она там, по любому, жить уже не будет. Герде нужен был только чердак. Ей требовалось добраться до тайника!
* * *
Судя по всему, бог, наконец, отвернулся от Герды. Возможно, это случилось, потому что она и сама с легкостью нарушала законы божеские и человеческие, а может быть, все дело в том, что мир повернулся к ней своим истинным лицом и показал то, что по наивности она не могла увидеть в нем раньше. Калитка в заборе, окружавшем особняк барона Геммы, была заперта, но Герда смогла через нее перелезть. Это было непросто, ведь никогда прежде она этого не делала. Однако ее подвиг оказался напрасным, потому что дверь в дом была закрыта изнутри. Стоя перед запертой на засов дверью, Герда испытала мгновенное чувство отчаяния такой силы, что у нее помутилось в глазах. Потом на смену отчаянию пришел жаркий, всепоглощающий гнев, и она окончательно перестала понимать, где она, что делает и зачем.
Очнулась Герда на черной лестнице. Как она смогла пройти через запертую изнутри дверь она не помнила. В памяти не осталось ровным счетом ничего определенного о тех нескольких минутах, которые должны были ей понадобиться, чтобы добраться до третьего этажа. Смущало еще и то, что снизу отчетливо пахло гарью. Удушливый черный дым поднимался откуда-то от кухни или от кладовой.
«Пожар?!»
Это действительно было похоже на пожар, но, если это правда, в распоряжении Герды оставались считанные минуты, потому что потом проснутся домочадцы, да и огонь может слишком быстро добраться до чердака. А ей еще и удрать надо было успеть. Сообразив, что к чему, Герда опрометью бросилась к тайному лазу, забралась на чердак, уже ощущая и здесь сильный запах дыма, протиснулась мимо баррикады из старой мебели и наконец добралась до своего логова. Времени на размышление уже практически не оставалось. Она вытащила из-под канопе большой кожаный саквояж — единственную вещь здесь, которая не принадлежала ее покойной матери, — и первым делом сбросила в него содержимое тайника и пачку писем, хранившихся в одном из ящиков секретера. Затем, тревожно принюхиваясь к воздуху, который все более отчетливо пах пожаром, Герда запихала в саквояж одно из платьев, сапожки и какое-то нижнее белье и, схватив напоследок сверток с оружием, бросилась прочь.
Внизу уже было шумно от криков и топота ног, язычки пламени виднелись в коридоре второго этажа, и черный жирный дым заволакивал почти весь первый этаж. Выйти на задний двор оказалось невозможно, так как кухня и прилегающие к ней помещения были объяты пламенем. Шарахнувшись в сторону от пробегавшего по коридору слуги, Герда оказалась в буфетной, через которую, двигаясь по памяти — дым застилал глаза — выбежала в столовую и уже через нее добралась до прихожей. Там она смогла открыть окно и, перевалившись через подоконник, упала на клумбу. Вскочила на ноги, пробежала через палисадник, распахнула боковую калитку, выводящую прямо на Кленовую аллею и бросилась наутек. Бежала долго, стараясь держаться ближе к деревьям или к стенам домов, сделав лишь одну короткую остановку. Ночной город был по-прежнему опасен для одинокой девушки, несущей к тому же объемистый саквояж. Опустившись на траву под одной из лип, Герда на ощупь достала из сумки сверток с оружием. В кусок тонкой кожи, предназначавшейся, как видно, для пошива зимних перчаток, были завернуты памятная наваха, изящный дамский стилет, найденный в одном из сундуков, и рыцарский трехгранный кинжал-мизерикорд с длинной клинка в целый фут. Этот кинжал Герда нашла на чердаке недалеко от того места, куда были свалены вещи ее матери. Завернутый в белую, побуревшую от крови тряпицу, он был засунут в щель между досками пола. На клинке тоже осталась засохшая кровь. Герда не знала ни чья это кровь, ни того, что за преступление скрывалось за этой странной находкой. Движимая интуицией, она сохранила окровавленную тряпицу, — сейчас она лежала в свертке вместе с оружием, — но мизерикорд от крови отчистила, а позже купила для него у оружейника старые потертые ножны и узкий ремень. Сейчас Герда спрятала наваху в кармашек на платье, а ремешком на рыцарский манер опоясалась так, чтобы кинжал был под рукой. После этого плотнее запахнулась в плащ — на улице было по-осеннему холодно, — подхватила саквояж и пошла быстрым шагом к дому Кирсы. И дело было, разумеется, не в том, что она собиралась отомстить старой проститутке, а в том, что в ее каморке оставались кое-какие вещи, необходимые ей для бегства из города.
Добравшись до дома Кирсы, Герда прислушалась к пьяным выкрикам, доносившимся из комнат первого этажа, и, обойдя дом поднялась в свою каморку. Вернее, в узкий коридор, куда выходила дверь этой маленькой комнаты, — сейчас распахнутая, — и другая, ведущая в комнаты Кирсы. Сама Кирса сидела на стуле Герды и рассматривала ее вещи, небрежно высыпанные на стол из дорожного несессера: костяные гребни, серебряные заколки, ножницы и пилку для ногтей, баночки с гримом и ее украшения, золотую и серебряную брошь и несколько наборов серег. Герда тихо поставила саквояж на пол и достав наваху, подошла к увлеченной своим занятием женщине.
— Сиди тихо! — сказала она, приставив лезвие к горлу Кирсы. — Видит бог, хоть ты и хотела меня обворовать, убивать я тебя не хочу. Но не сомневайся, рыпнешься — убью.
— Девочка, да я… 
— Молчи! — остановила ее Герда. — Твое вранье мне не интересно. Вставай, но медленно.
Кирса встала со стула и попыталась было вырваться из захвата, но Герда с ней церемониться не стала, разрезав кожу на горле, и старая шлюха тут же послушно замерла.
— Идем к тебе! — приказала Герда, и они медленно двинулись в комнаты Кирсы.
— У меня кровь идет… 
— Сама виновата! Иди!
Но, войдя в комнату, служившую Кирсе столовой, Герда растерялась. Она не знала, что ей теперь делать. Она не могла отвести нож от горла женщины, но в то же время не могла ее и связать, держа одну руку на плече, а вторую — с ножом — у горла. Кирса это поняла, все-таки опытная женщина, и не на шутку занервничала.
— Э…  Слышь, девонька! — запричитала она. — Ты только не торопись меня резать! Не бери грех на душу. А связать меня несложно. Я тебе помогу.
— Помогай!
— Сейчас надо подойти к тому сундуку, что под окном.
— Что дальше?
— Я откину крышку. Медленно.
— Что там?
— Там веревка.
— Открывай, — разрешила Герда, на всякий случай усиливая хватку.
Но Кирса не обманула. Достала, не делая резких движений, веревку, сделала затягивающуюся петлю и надела себе на шею, перебросив конец через плечо. Герда смысл этих действий поняла без объяснений и, усадив Кирсу на стул, затянула петлю, привязав конец веревки к одной из задних ножек.
— Разумно, — согласилась с очевидным.
Теперь Кирсу можно было хотя бы на короткое время оставить сидеть одну, привязывая к стулу ее руки и ноги. И в самом деле, так дело пошло быстрее, и через пару минут проститутка оказалась накрепко привязана к стулу, а рот ей Герда заткнула куском тряпки.
— Посиди пока тут, — бросила она, выходя из комнаты, и быстро вернулась в свою коморку.
Здесь Герда привела себя в порядок. Выбелила лицо, накрасила губы и глаза, осветлила волосы. Затем переоделась в дорогу. Надела правильное белье, теплое зимнее платье и высокие шнурованные сапожки на низком каблуке. Кошель с ценностями спрятала под широкой юбкой, прицепив к специальному кожаному поясу, надевавшемуся ниже талии, почти на самых бедрах. Вещь эта принадлежала ее матери и, вероятно, предназначалась ровно для тех же целей, для которых использовала его Герда. При ходьбе он не мешал, а два кошеля и мизерикорд в ножнах под подолом были совершенно не видны. Наваху она вложила в кармашек, спрятанный на платье, кошель с деньгами на дорогу прицепила к ремешку с серебряными накладками, надетому на талии. Подорожную и еще один кошелек с небольшой суммой в золоте Герда спрятала во внутренний карман плаща, но не того, в котором ходила во дворец, а другого — попроще и потеплее, — темно-зеленого с плотной шерстяной подкладкой. Перебрала вещи, укладывая их в саквояж уже не лишь бы как, а как надо.
Потом заглянула к Кирсе, убедилась, что та не развязалась и не вытолкнула изо рта кляп, надела перчатки, набросила на голову капюшон плаща и, подхватив довольно тяжелый саквояж, ушла из дома Кирсы, чтобы еще через час — уже на рассвете, — сесть недалеко от того места, где познакомилась давеча с графом Давыдовым, на дилижанс, отправляющийся в порт Нелис. До границы с княжеством Роан было три дня пути, и еще двое суток от пограничного городка Керан до порта Нелис, откуда даже по осени корабли регулярно отплывали в Горанд, куда, собственно, и направлялась теперь Герда.




Глава 3. Беглянка



1

Путешествовать оказалось не столько интересно, сколько утомительно. Возможно, если ехать в собственной карете, вроде той, в которой прокатил ее граф Давыдов, неторопливое перемещение в пространстве способно развеять скуку и даже послужить источником немереного удовольствия для тех немногих, в ком развито эстетическое чувство. Но в дилижансе было тряско, душно и плохо пахло, при том, что сквозняки свободно гуляли на уровне щиколоток, так что у Герды мерзли ноги. Кожаных сапожек здесь явно было недостаточно, но других у нее не было. У нее на данный момент вообще имелась всего одна пара обуви, и это были именно те сапожки, которые она надела в дорогу. Итак, ей было холодно и душно. Соседи пахли потом, давно не стиранной одеждой и немытым телом. Дилижанс трясло на плохой дороге, и от долгого сидения на одном месте начинала затекать спина. И в дополнение ко всем прочим неудобствам, на второй день путешествия у Герды начались «лунные дни». Так что в Нелис она приехала усталой и раздраженной.
Настроение у нее было скверное, — не таким она представляла себе «бегство к свободе», — и оно не улучшилось, когда выяснилось, что пакетбот в Горанд выйдет в море не раньше, чем через два-три дня. Корабль сильно потрепало бурей во время последнего перехода в Нелис, и сейчас он ремонтировался. Тем не менее, поскольку других оказий в ближайшее время попросту не предвиделось, Герда заранее купила себе место на пакетботе и, решив, что нет худа без добра, пошла искать приличную гостиницу. Ей хотелось смыть с себя пот и дорожную пыль, отдохнуть и согреться, выспаться в нормальной кровати и съесть что-нибудь более вкусное, чем то, чем кормили в придорожных харчевнях, около которых имел обыкновение останавливаться дилижанс. Возможно, что на тех станциях имелись и другие трактиры, отличавшиеся большей чистотой и более разнообразным меню, но Герда боялась далеко отходить от дилижанса и старалась держаться в виду других пассажиров. Мир, в который она так неожиданно попала, был слишком велик для нее, незнаком и, скорее всего, чрезвычайно опасен. Герда была не знакома с правилами игры, не слишком хорошо ориентировалась в сложившихся обстоятельствах, и многого попросту не понимала.
Она не знала, что правильно, а что нет. Как можно поступать, а как нельзя. С одной стороны, она боялась удаляться от гавани, в которой стоял ее корабль, — ей казалось вероятным, что он может отплыть без нее, — но, с другой стороны, улицы, примыкающие к порту, выглядели непрезентабельно и опасно, то есть, почти так же, как в Эриноре, в трущобах Приречной слободы и на Медовой горке. В конце концов, ее сомнения разрешились в пользу чистоты и безопасности, и, взяв извозчика, Герда попросила отвезти ее в хорошую гостиницу на «богатой» улице. Как ни странно, извозчик понял ее правильно и, ничуть не удивившись, привез к гостинице, располагавшейся в приятном на вид трехэтажном здании, стоящем на широкой чистой улице, выходящей на Ратушную площадь. Правда, цены в отеле оказались довольно высокими, но Герда решила, что оно того стоит, и сняла небольшую комнату на третьем этаже за один серебряный грош в день. Кроме самой комнаты в плату входили кувшин холодной воды утром и горячей — вечером, а также завтрак и ужин. Однако после такого долгого, утомительного и грязного путешествия, какое претерпела Герда, она нуждалась в чем-то большем, чем кувшин горячей воды. И это оказалось вполне достижимо, поскольку в такой гостинице, как «Морская черепаха», для этих целей имелась собственная мыльня. Так что, заплатив еще один серебряный грош, уже буквально через полчаса Герда сидела в медной ванне, наполненной по-настоящему горячей водой, и у нее был брусок пахучего жасминового мыла, губка с южных островов и полотняная простыня, чтобы обтереться после «омовения», как выразился распоряжавшийся здесь всем «господин банщик».
В общем, все было просто замечательно, если бы не одно, но весьма неприятное для Герды обстоятельство: мыльня была общей. В ней стояли четыре больших ванны, в которых одновременно мылись и мужчины, и женщины. Правда, некое подобие приватности все-таки соблюдалось: на натянутых между стен веревках висели занавеси, делившие общее пространство на маленькие кабинки, в каждой из которых находились ванна и лавка, на которую можно было сложить одежду и личные вещи. Так что постояльцы гостиницы друг друга не видели, но Герду нервировало то обстоятельство, что она сидит в горячей воде совершенно голая, а за тонкой занавеской намыливается какой-нибудь незнакомый мужчина. Впрочем, будь он знакомым, Герда переживала бы еще больше. В любом случае, опасаясь возможных осложнения, она положила на полку в изголовье, где стояла зажженная свеча и лежали банные принадлежности, свой трехгранный мизерикорд. Береженого, как говорят в Эриноре, и бог бережет.
Между тем, горячая вода начала убаюкивать уставшую с дороги и порядком перенервничавшую Герду, и, наверное, еще немного и она проснулась бы в совершенно остывшей воде, но ее внимание привлекли знакомые голоса. В относительно небольшом помещении слышимость, понятное дело, была просто замечательная. Беседовали мужчина и женщина, находившиеся, по всей видимости, в смежных закутках. Говорили они по-вентийски, но этот язык является близкородственным горанду, и Герда их неплохо понимала. Разговор носил характер легкой пикировки в несколько излишне куртуазной манере, временами переходящей в откровенную непристойность. Пока дама — а это, как показалось Герде, была знакомая ей по королевскому балу виконтесса Серафина де Райер, — описывала кавалеру свою «впечатляющую наготу», слушать ее было более, чем любопытно. Но когда слово взял маркиз дю Конде, Герда, что называется, «покраснела до корней волос». Это было слишком откровенно даже для нее, а ведь она слышала кое-какие эпитеты из уст Кирсы и других шлюх. Но Герда и представить себе не могла, что кто-то может так долго, так красноречиво и с таким упоением рассказывать о своем члене. Смущение ее было так велико, что она хотела было прервать этот словесный поток, окликнув людей, вместе с которыми веселилась в Эриноре на королевском балу, но вовремя вспомнила, что они вряд ли узнают в этой Герде ту Маргерит, с которой они познакомились в королевском замке. Поэтому она взяла в руки губку и мыло и, стараясь не вслушиваться во все те пошлости, которые без стеснения произносили вслух виконтесса и маркиз, принялась смывать с себя грязь.
Вскоре она вылезла из ванной, чувствуя себя посвежевшей и жалея только о том, что не удалось вымыть волосы, но у нее была слишком длинная и слишком толстая коса, чтобы заниматься сейчас еще и этим. Герда обтерлась, завернувшись в простыню, сменила белье, — портье обещал позаботиться о стирке грязного, — обулась, надела платье. В отсутствии плаща шерстяной длиннополый кардиган, дополнявший ее наряд, не только согревал, — все-таки осень на дворе, — но и отлично прикрывал от любопытных взглядов кошель и кинжал, который, оказавшись в чужих краях, она решила носить не под юбкой, а снаружи. Теперь она была готова выйти в большой мир, но покинув мыльню, Герда первым делом нос к носу столкнулась с маркизом дю Конде. Впрочем, с тем же успехом она могла повстречать какого-нибудь незнакомца. Маркиз ее не узнал. Прошел мимо, даже не удостоив взглядом. Однако, Герда от этого не расстроилась. Напротив, она воодушевилась. Если бы он ее узнал, это могло бы стать проблемой. А так, никому неизвестная в этих краях Александра-Валерия ди Чента сможет вести скромную жизнь молодой незамужней женщины, путешествующей по семейным делам, что, в сущности, являлось истинной правдой.
Герда планировала добраться до Ароны — крупнейшего города-порта Великого герцогства Горанд. В нескольких старых письмах, сохранившихся в материнском секретере, был указан адрес отправителя: некая Мойра де Орфей, называвшая Александру-Валерию сестрой, проживала в Ароне в доме Примо ди Чента на Маячной набережной. Эта женщина писала ее матери добрые и веселые письма, в которых, впрочем, было много намеков, на какие-то одним им известные обстоятельства. Мойра в чем-то укоряла «упрямую Сандрин», о чем-то напоминала «милой Але» и от чего-то предостерегала свою младшую сестру. Были там и другие намеки, но Герда даже предположить не могла, о чем в этих письмах идет речь. Кроме того, Мойра много раз упоминалась в дневнике Александры-Валерии, но, не зная контекста, эти упоминания так же оставались пустым звуком. С определенностью можно было утверждать лишь то, что Мойра живет в Ароне, — во всяком случае, жила там лет двадцать назад, — и что, скорее всего, мать Герды и эта женщина родные сестры. И, если это так, то Мойра де Орфей являлась для Герды единственной родной душой во всем мире, и единственным человеком, к которому Герда могла сейчас обратиться за помощью.
Мир, в котором она оказалась, сбежав из Эринора, пугал ее своими размерами, неведомыми опасностями и неопределенностью ее собственного будущего. Совершив несколько отчаянных поступков, убив двух молодых мужчин и спалив отчий дом, она бежала из своего прежнего мира без оглядки. Но теперь, когда Эринор остался позади, и она обрела нежданную свободу, Герда ощутила совершенную растерянность. Не имея опыта, не зная многого из того, что должен знать пускающийся в дорогу путник, она начала сомневаться в любом принятом ею решении. И эта неуверенность в себе пугала ее больше всего.
* * *
Пока обедала, думала только о кровати и о том, как будет здорово лечь в чистую постель и вытянуть ноги. Обед в гостинице стоил восемь пфеннигов[10]. Дороговато, конечно, но у Герды попросту не было сил, чтобы искать заведение подешевле. Впрочем, обед стоил тех денег, которые она за него заплатила. В обеденной комнате было чисто, еду подавали на хорошей керамической посуде с тремя столовыми приборами: вилкой, ложкой и ножом. Да и сама еда была отменного качества. Не изысканные яства для гурманов, но зато все предлагаемые блюда были вкусными и сытными. Герда съела миску густой мясной похлебки и шесть жареных колбасок, заев все это большим куском яблочного пирога с корицей. К сожалению, из напитков в обеденное меню входили только красное вино и пиво. Попросить воды Герда постеснялась, а от кружки крепкого вина у нее закружилась голова, и в результате, она еле добралась до своей комнаты. Дошла, на последних проблесках сознания заперла за собой дверь на засов и, упав на кровать, — как была, в платье, кардигане и сапожках, — заснула мертвым сном.
На самом деле, мертвые снов не видят, но живые видят их всегда, даже тогда, когда, проснувшись, ничего о них не помнят. У Герды такое тоже случалось, но все-таки чаще она свои сны запоминала. Иногда лучше, иногда хуже. Но самыми интересными были те, в которых к ней приходила ее мать, или те, в которых Герда встречалась сама с собой — с Другой Гердой, как она называла эту «Сонную Себя».

На этот раз к ней снова пришла Александра-Валерия. Она строго посмотрела на дочь и с сожалением покачала головой.
— Экая ты дура, Герти! — сказала мать. — Напилась вина и лежишь тут бревно бревном!
— Не ругайся! — Вмешалась, подходя к Александре-Валерии, та, Другая Герда из снов. — Она же не умеет жить одна. Не научилась пока. И вина не разбавленного так много никогда еще не пила. Вот и развезло.
— Могу не ругаться, — холодно ответила мать, — но ее сейчас зарежут, как свинью, так и умрет, не проснувшись, и кому от этого хорошо?
— Вообще-то, мать права, — поморщилась, признавая свою неправоту Другая Герда. — Ты бы, Герти, проснулась что ли! А то все на свете проспишь!
— Просыпайся! — потребовала мать. — Только осторожно. Не торопись шевелиться. Они не должны знать, что ты проснулась… 

Герда проснулась и сразу же услышала приглушенные голоса. Говорили двое. Мужчина и женщина. И разговаривали они по-вентийски. Еще не узнав эти голоса, она догадалась, кто бы это мог быть, и, наверное, удивилась бы, но сейчас ей было не до «рефлексий и чувствований». Слова матери и Другой Себя не просто выдернули ее из владений Гипноса, они едва не вскипятили ей кровь. Сердце билось ровно и сильно. Голова была ясная, словно Герда и не спала вовсе.
— Да, не трусь ты так, — сказала где-то рядом женщина. — Я ей такой отравы в вино сыпанула, что хоть в барабаны бей, не проснется!
— Давай, я ее лучше задушу, — а это уже заговорил мужчина.
— Души. Мне-то какое дело! — Судя по интонации, Серафине де Райер действительно было все равно. — Деньги заплачены не за способ, а за результат.
— Ты бы обыскала ее вещи! — хмуро буркнул маркиз дю Конде, и на мгновение отвернулся от Герды.
Она уже чуть приподняла веки и следила за ним через опущенные ресницы. Видно было плохо, но то что мужчина отвернулся, Герда поняла сразу, и не упустила свой шанс. Она лежала на боку лицом к двери, левая рука под щекой, а правая опущена за спину. Не привлекая внимания убийц, до навахи ей не добраться. Зато мизерикорд как раз под рукой. Другое дело, что навахой Герда пользоваться умела, а этим длинным, почти в локоть длинной, трехгранным кинжалом — нет. Но других вариантов у нее все равно не было, да и этот следовало считать всего лишь счастливым случаем или случайно выпавшим шансом. Богом из машины. Или улыбкой фортуны.
Итак, мужчина повернулся к виконтессе, советуя ей заняться обыском, а Герда бесшумно передвинула руку, и рукоять кинжала легла ей прямо в ладонь.
— Ладно, — снова повернулся к ней маркиз дю Конде. — Я тебя, деточка, тихо удушу, даже не заметишь!
Он наклонился, чтобы перевернуть Герду на спину, — душить лежащего на боку человека несподручно, — и в этот момент она нанесла свой удар. Била из неудобного положения, не зная даже, куда попадет, но ей сейчас было не до того, чтобы следить за своими действиями. Вырвать кинжал из ножен, развернуть клинок в пространстве, нанести удар. Вот и все, что она знала, это и сделала. Мизерикорд сходу наткнулся на что-то твердое, — ребро или еще что, — скользнул, смещаясь в сторону, и в следующее мгновение, легко пробив мышечную ткань, вошел маркизу в бок.
Мужчина хрюкнул — во всяком случае, так показалось Герде, — и качнулся назад, а она, выдернув левую руку из-под головы, с силой толкнула его в грудь. Продолжив движение назад, маркиз увлек за собой ее кинжал, разом обезоружив своего убийцу, а то, что она его убила, Герда поняла только через минуту. Через длинную и долгую минуту, когда, вскочив с кровати, выхватила наваху и бросилась к виконтессе. Та, как ни странно, на бросок Герды среагировала как-то уж слишком вяло, медленно, словно, сонная муха, — а потому сразу же оказалась в незавидном положении. Герда заскочила ей за спину и приставила клинок к горлу. И вот тогда настало время оценить результаты своих действий, и Герда окинула быстрым взглядом комнату, превратившуюся в место схватки. За окном было темно, значит уже наступила ночь. Маркиз лежал на полу около кровати и как-то странно сучил ногами, но перестал как раз тогда, когда Герда поняла, что произошло. Мизерикорд, пройдя, по-видимому, между ребер снизу-вверх — а это фут острой стали, — убил маркиза на месте. Скорее всего, сама того, не желая, Герда пробила ему сердце.
«Мое везение становится просто сатанинским…».
— Серафина, — спросила она, вполне оценив ущерб, причиненный маркизу дю Конде, — что вы делаете в моей комнате?
— Откуда ты знаешь мое имя? — виконтесса удивилась настолько сильно, что чуть было не убила себя на месте. Дернулась в руках Герды, подставляя горло под удар. Хорошо хоть та успела среагировать и чуть-чуть отвела наваху.
— Тише, тише, виконтесса! — сказала она, успокаивая глупую женщину. — Так вы можете себя поранить.
Говорила она по видимости спокойно. Другой вопрос, чего ей это «спокойствие» стоило. На самом деле, ей не разговоры разговаривать хотелось, а сесть на пол, закрыть голову руками и плакать. Выть, рыдать, стенать, да что угодно, только не эта видимость железной леди. Попросту говоря, это была не та жизнь, о которой мечтают девушки. Было ощущение, что против нее ополчился весь мир. Сначала отец, потом король, да еще все эти мелкие предательства…  Кирса, старик Эггер, слуги в доме…  И уж точно, она не планировала убивать всех тех людей, кого походя приговорила к смерти. Последним по времени стал маркиз дю Конде. И, вроде бы за дело, — он ведь за тем и пришел, чтобы ее убить, — но до удара мизерикордом, он был живым человеком, а теперь стал «хладным трупом».
«Нет, — поправила она себя. — остыть он еще не успел. Теплый пока…».
— Вот, что, виконтесса, — Герда произнесла эти слова нарочито медленно и, словно бы, равнодушно, — уговаривать вас не стану. Хотите присоединиться к господину маркизу, воля ваша. Но, если хотите жить, просто расскажите мне все, и я вас отпущу. Вы мне не интересны ни живая, ни мертвая. Не будете мешать, так и живите себе на здоровье. Это все. Теперь слушаю вас.
Герда не знала, откуда что взялось. Она в жизни ни с кем так не разговаривала. И не слышала, чтобы так говорил кто-нибудь другой. Слова возникали на языке, как бы сами собой, и еще это невероятное напускное спокойствие, внутри которого, как зверь в клетке, бушевала ее ярость и корчилась от ужаса и омерзения ее несчастная душа.
«А если она ничего не скажет?» — вот в этом вопросе и содержался самый большой страх Герды.
Одно дело, убить насильника или убийцу, пришедшего за твоей жизнью, но зарезать беспомощную женщину — это совсем другое. Однако ей повезло и на этот раз. Серафина испугалась так сильно, что даже не пробовала изворачиваться.
— Не знаю, кто вы такая, — выдохнула она с хриплым стоном, — но нам заплатили за то, чтобы догнать вас и убить. Вы ехали в дилижансе, а мы скакали верхом… 
Из рассказа виконтессы Герда узнала, что Серафина и ее покойный друг — наемные убийцы. Вернее, убийцей — хотя и не слишком удачливым, — являлся только маркиз, а вот был ли он маркизом на самом деле или нет, виконтесса в точности не знала. Сама она действительно принадлежала к вентийской знати, но семья ее обеднела, и Серафина давно уже жила на правах метрессы. Маркиз дю Конде как раз и был ее третьим содержателем. В его злодействах она прямого участия обычно не принимала, — он справлялся с этим сам, — но все же нет-нет, да бралась помочь. Так случилось и на этот раз. На самом деле, в Эринор они приехали, просто чтобы развеяться, но кто-то там знал о том, кем на самом деле является маркиз дю Конде, потому что не прошло и дня со времени пожара в особняке барона Геммы, — событие это взбудоражило весь город, — а он уже нашел их, описал им Герду, подсказал, куда и на чем она едет, и, заплатив триста дукатов, отправил за ней в погоню.
«Триста дукатов за мою голову? — Герда не верила своим ушам, но, похоже, все так и обстояло. — Господи боже! Да что я им всем такого сделала, что им даже золота не жалко, только бы сжить меня несчастную со свету?»
— Вы уверены, Серафина, что это был именно барон Гемма? — Тоже немаловажный вопрос. Корнелиус — конечно, сукин сын, но не до такой же степени! Или все-таки до такой?
Можно не любить свою дочь. Приемлемо ненавидеть плод преступной связи собственной жены с кем-то на стороне, но такое? В голове не укладывалось, что человек, которого еще недавно она считала своим отцом, пошлет за ней в погоню наемного убийцу.
— Да, это был он, — сразу же подтвердила женщина. — Барон представился. К тому же я видела его на балу в королевском замке и узнала при встрече.
«Триста дукатов…  — повторила про себя ошеломленная известием Герда. — И ведь это всего лишь задаток!»
— Сколько вам обещали после выполнения задания?
— Не знаю. Переговоры вел маркиз… 
— Что вы собирались найти в моих вещах? — продолжила допрос Герда.
— Барон сказал, что у вас должен быть некий документ, скрепленный королевской печатью. Его следовало доставить в Эринор… 
«Документ?» — У Герды не было никакого документа с королевской печатью, но отчего «папенька» думал иначе? Не могло ли случиться так, что именно этот документ искал барон в вещах своей умершей жены? Это бы объяснило то состояние, в котором нашла их Герда. Но тогда получалось, что своим бегством она дала повод подозревать, что документ этот находится все-таки у нее.
«Вот же, черт! Теперь они от меня не отстанут!»
— Хорошо, — сказала она вслух и задумалась о том, что ей делать с виконтессой дальше.
И в самом деле, сложившаяся ситуация была не из простых. Герда не могла ни отпустить Серафину, ни убить. Но что-то же делать с ней было надо? И тут Герде вспомнилась история с Кирсой. Старая шлюха оказалась опытной бестией и первой сообразила, что, если не найдется иного выхода, Герде — хочет она того или нет, — придется Кирсу зарезать. Так почему бы и сейчас не передоверить инициативу попавшей в беду Серафине?
— В шахматы играете? — спросила Герда вслух.
— Да, Немного.
— Что такое «пат», знаете?
— Да, — подтвердила виконтесса.
— У нас патовая ситуация, — объяснила Герда свое видение вопроса. — Есть идеи, как ее разрешить, не перерезая вам горла?
— Дайте подумать… 
Думала виконтесса долго. Наверное, минут пять или даже больше, но заинтересованная в результате, Герда ее не торопила.
— Предлагаю сделать так, — заговорила наконец Серафина. — Мы сейчас вместе поднимем маркиза и спустим его по черной лестнице во двор. Вам ведь все равно не нужен скандал. Объясняйся потом с городской стражей, он на вас напал или вы на него.
— А во дворе что? — звучало все это крайне подозрительно, но по факту Серафина была права. Кричать и звать на помощь, имея в комнате заколотого твоим кинжалом человека, не слишком умная затея. В лучшем случае, просто опоздаешь на корабль, ну а в худшем — городские власти начнут задавать вопросы, на которые будет весьма затруднительно ответить.
— Во дворе телега. Вознице заплачено, он сам вывезет тело. Должен был вести вас, но повезет маркиза. Впрочем, это уже моя забота.
— Звучит неплохо, — признала Герда. — Но есть проблема. Кто помешает вам напасть на меня, пока мы тащим тело?
— Я не по этой части, — попыталась отговориться Серафина. — Отравить я конечно могу, но драться? Это вряд ли.
— Все равно не получается, — с сожалением признала Герда. — Это слова, а как все сложится на самом деле, никто не знает. Мне в этом плане не хватает гарантий. Вы, Серафина, можете оказаться сильным бойцом или вернуться сюда позже и привести подмогу. Нет, извините, но так я рисковать не буду!
— Гарантии есть, — нехотя сообщила виконтесса после короткого раздумья. — У меня в кошеле лежит охранная грамота от эринорского короля. Если она будет у вас, вы легко найдете защиту у местных властей. Они Георгу противоречить не станут. Итак, я достаю?
— Хорошо, — согласилась Герда, — только, ради бога, не делайте резких движений! Видит бог, я не хочу вас убивать, но, если придется… 
— Я понимаю.
— Вот и хорошо.
Похоже, женщина вполне осознавала опасность. Двигалась она плавно, нарочито медленно. Но, в конце концов, достала грамоту — сложенный вчетверо небольшой кусок пергамента, — и развернула так, чтобы Герда смогла прочесть из-за ее плеча:

«Податель сего выполняет особое поручение его величества Георга, короля Эринора. Прошу оказывать ему всяческую помощь и поддержку, как лицу, служащему короне».

Сургучная печать и летящий росчерк пера удостоверяли подлинность королевской грамоты.
«Кажется, это называется карт-бланш…».
— Да, это меня устроит, — сказала Герда вслух. — Но нам предстоит еще придумать, как разойтись конкретно сейчас. Я не хочу рисковать.
— У меня есть лауданум[11]… 
— Лауданум?
Герда знала, что это такое. Лауданум принимала ее мачеха, и сейчас, услышав о лекарстве, она поняла, почему у Серафимы была настолько замедленная реакция.
«Она пьет опийную настойку!»[12]
— Покажите!
Так же осторожно, как и прежде, виконтесса достала из кошеля склянку темного стекла, заткнутую пробкой.
— Откройте и дайте мне! — приказала Герда и, получив склянку принюхалась.
Судя по запаху, это действительно был лауданум.
— До дна! — потребовала она, возвращая склянку.
— Но тогда я засну! — возразила Виконтесса.
— Не сразу, — усмехнулась Герда. — Как раз успеете дойти до своей комнаты. Заодно и алиби себе устроите… 



2

Пребывание в Нелисе оставило у Герды тягостные воспоминания. Сначала попытка убийства, потом два дня выматывающих душу разбирательств с городской стражей и чиновниками муниципалитета — все были вежливы, и никто не усомнился ни в подорожной, ни в королевской грамоте, но от этого не легче, — и наконец плавание на «Западном Ветре». Во время посадки на пакетбот у Герды срезали кошель с пятнадцатью серебряными грошами и золотым гульденом. К счастью, это была всего лишь часть ее наличности, но все равно денег было жалко, да и обидно, что прошляпила вора. Ну а потом было само плавание: семь дней в осеннем море. Шторма, к счастью, не случилось, но качка едва не вогнала Герду в гроб. Есть и даже думать о еде она не могла. Вода на судне была ужасной, — мутноватой и с неприятными запахом и вкусом, — а вина она боялась теперь, как чумы. Спать она тоже опасалась, подозревая буквально всех пассажиров и команду корабля в злых намерениях. В результате, все, что осталось в памяти от этого первого в ее жизни морского путешествия, это тоскливый скрип корабельного набора, мотающееся туда-сюда пятно жидкого желтого света от фонаря «летучая мышь», наводящий ужас вой ветра в снастях и бурчание в пустом животе, тошнота, головокружение, страх и неустойчивая, норовящая уйти из-под ног палуба. В общем, на берег в Ароне Герда сошла не в лучшем состоянии. Уставшая даже больше, чем во время путешествия на дилижансе, вымотанная душевно и физически, пьяная от постоянной качки и похудевшая настолько, что начал сползать с бедер кожаный пояс, который она, не снимая, носила под юбкой. Пояс этот, следует признать, оказался весьма и весьма полезен. Он помог ей сохранить большую часть денег, а позже и подорожную с королевской грамотой. Дважды, когда она покидала свою каюту, кто-то — Герда предпочитала думать, что это были обыкновенные воры, — рылся в ее вещах. Так она потеряла три серебряных марки и еще один золотой гульден, но этим ее потери и ограничились.
Итак, путешествие худо-бедно завершилось, и Герда наконец оказалась в Горанде. Предъявила портовой страже свою подорожную, заплатила серебряную марку пограничного сбора — ибо пакетбот прибыл из другого государства, — и вышла в город. Единственным ее преимуществом было знание языка, во всем остальном она была беспомощна, как ребенок, которым, на самом деле, и являлась. Тем не менее, некий опыт она уже успела приобрести, поэтому взяла извозчика и попросила показать ей центр города и Маячную набережную. Это стоило ей чуть дороже, чем если бы она приказала отвезти себя прямо в гостиницу — естественно, на усмотрение возницы, — но зато она смогла составить собственное впечатление о центральных улицах города — они ей понравились своей чистотой и ухоженностью, — и выбрать гостиницу, которая показалась ей достаточно опрятной, но не слишком роскошной. Выбор, как ни странно, оказался правильным. Небольшая, но аккуратная, гостиница находилась всего в двух кварталах от интересовавшей Герду набережной. Цена, по сравнению с Нелисом, была ниже, а комната, располагавшаяся на втором этаже, лучше, просторнее и чище. Мыльни в отеле, правда, не было, но слуги принесли в комнату Герды широкую и низкую лохань и натаскали ведрами холодной и горячей воды. Мыло и губка у нее уже были, а простыню, чтобы обтереться, принесла служанка.
Мылась Герда долго — пока вода в лохани совсем не остыла, — но зато смогла наконец промыть свои длинные волосы, что стало для нее настоящим облегчением. Вниз, в устроенный на первом этаже трактир, она спустилась только через два часа. Уже настал вечер, и общий зал быстро наполнялся людьми. Однако хозяин гостиницы нашел Герде спокойное место в углу, где стояли небольшой стол и пара табуретов. Здесь, с интересом поглядывая на людей в зале и слушая незатейливую песню барда, Герда съела миску лукового супа с куском хорошего ржаного хлеба и половинку цыпленка, зажаренного на вертеле. Пироги в этом трактире не пекли, но зато делали очень вкусные и непривычные Герде сухие бисквиты с маком и корицей, а запивала она все это легким светлым пивом. Вкус его был ей не то, чтобы неприятен, он был непривычен, но от пива она, хотя бы, не опьянела.
В комнату вернулась довольная, легла в постель и проспала всю ночь до позднего утра. Не торопясь, — спешить ей было некуда, — умылась, привела себя в порядок и вскоре вышла в город. Прошла, спрашивая дорогу, пару улиц и недалеко от набережной зашла в понравившуюся ей кондитерскую. Большая кружка травяного чая с медом и сдобная булочка с изюмом легко подняли ей настроение, и на Маячную набережную она вышла полная надежды, что путешествие ее прошло не впустую. Однако вскоре она уже в этом усомнилась. Кого бы она ни спрашивала, — на самой набережной и на прилегающих к ней улицах, — никто не знал никаких ди Чента и ничего о них никогда не слышал. Пройдя длинную набережную из конца в конец, Герда совсем уже отчаялась, когда один старичок, как раз в этот момент вышедший из дома, чтобы погреться на нежарком осеннем солнышке, вспомнил, что в доме на углу Якорной улицы и Маячной набережной жил когда-то негоциант по имени Примо ди Чента.
Дом, описанный стариком, оказался на месте, он выходил одним фасадом на набережную, а другим — на Якорную улицу. Однако служанка, открывшая Герде дверь, ничего ни о каких ди Чента не знала.
— Извините, сударыня, но я ничем не могу вам помочь. — Служанка, молоденькая симпатичная девушка даже расстроилась, словно, это была ее вина.
— Что там, Лела? — раздался в этот момент женский голос из глубины дома. — Кто-то пришел?
— Нет, госпожа! — поспешила ответить служанка. — Тут одна молодая леди разыскивает каких-то ди Чента. Говорит, они здесь когда-то жили.
— Ди Чента? Молодая леди? — в небольшой холл, находившийся сразу за входной дверью, откуда-то сбоку вышла невысокая красивая женщина неопределенного возраста. На вид ей было лет двадцать пять, но у Герды создалось впечатление, что, скорее всего, эта женщина гораздо старше.
— Это вы разыскиваете ди Чента? — спросила она, подходя к двери. — Кого именно из них?
— Я ищу Мойру ди Чента, — объяснила Герда, почувствовав, что, возможно, ей наконец улыбнулась удача.
— Мойра, — усмехнулась женщина, рассматривая Герду. — Вы знакомы с Мойрой?
— Нет, сударыня, — попыталась, не вдаваясь в подробности, объяснить ситуацию Герда. — Сама я с ней не знакома, но я ее родственница.
— Родственница? — вскинула бровь женщина. — Серьезно? Именно Мойре ди Чента?
— Да, сударыня, — подтвердила Герда, начиная краснеть. — Я ее племянница.
— То есть…  — начала было женщина, но не продолжила свою мысль, а еще пристальнее вгляделась в лицо Герды. — Ты хочешь сказать, что ты дочь Александры-Валерии?
— Вы ее знали, сударыня?
— Значит, ты Герда… 
— Да…  А вы? Вы ведь не Мойра?
— Нет, — усмехнулась женщина. — Я ее младшая сестра Белона дела Скальца. И тоже твоя тетка, между прочим.
— Входи! — позвала она опешившею Герду. — Ну же! Будем пить кофе! Или ты предпочитаешь вино?
— От вина я пьянею, — честно призналась Герда, входя в дом, — а кофе я, кажется, вообще никогда не пробовала.
— Ну так попробуешь! Идем!
Кофе оказался горьким, но ароматным напитком, однако с тростниковым сахаром и жирными сливками превращался во что-то такое, для описания чего у Герды не нашлось слов. И вот они с тетушкой — надо же, у нее, оказывается, есть целых две тетки, — сидели в удобных креслах, пили кофе и разговаривали. Вернее, Герда рассказывала свою печальную историю, а Белона — вдова капитана порта Ароны, — задавала ей уточняющие вопросы и чем дальше, тем больше хмурилась.
— Жаль, что Мойры нет в городе, — сказала она в какой-то момент. — Я младшая, и всей этой истории не знаю. Александра-Валерия переписывалась с Мойрой. Но дело даже не в этом. Мойра лучше разбирается в такого рода вещах и у нее достаточно связей и власти, чтобы тебе помочь. Но она вернется, когда вернется, — с ней никогда ни в чем нельзя быть уверенной, — и я даже не знаю, где она сейчас находится, и, значит, нам с тобой придется решать твои проблемы самим.
— Какие проблемы?
— Если тут замешана политика, Георг так просто от тебя не отстанет.
— Но я же сейчас далеко…  — попробовала Герда успокоить тетушку.
— К сожалению, не так уж далеко! — охладила ее оптимизм Белона. — Знать бы, что ему нужно…  Что за документ разыскивали эти люди?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Какой у тебя, к слову, дар?
— Дар? О чем вы? — удивилась Герда. — Какой дар?
— Не знаешь, — кивнула тетушка. — Это я зря спросила. Ты же росла в Эриноре, и матери рядом не было… 
— Впрочем, — улыбнулась Белона, — это поправимо. Я знаю кое-кого, кто поможет определить твою стихию.
— Стихию? — переспросила Герда. — Извините, Белона, но я ничего не понимаю.
— Речь о колдовстве, милая, — объяснила женщина, пытливо заглядывая Герде в глаза. — Мы говорим о способности к магии, которую принято называть даром. Никогда о таком не слышала?
— Не думаю, что у меня есть дар, — покачала головой Герда. — Я ничего такого… 
— Ты не можешь знать! — отмахнулась от ее возражений Белона. — Дар очень редко раскрывается сам. Чаще его приходится будить.
— Но с чего вы взяли, что у меня вообще может быть этот дар?
— С чего? Да с того, милая, что у всех женщин ди Чента есть дар. У твоей бабки и у твоей матери… 
— У моей матери? — не поверила своим ушам Герда.
— Да, — подтвердила Белона. — И у нее, и у нас с Мойрой. А до нашей матери дар был у всех женщин дела Коста, и так далее, в глубину веков. В нашем роду дар передается по женской линии, но есть, разумеется, и мужское наследование, только не в нашей семье.
— Значит, я ведьма?
— Колдунья, — поправила ее Белона. — Но колдунья, не проснувшаяся, и это жаль.
— Что мне это дает? — спросила тогда Герда, все еще не понимавшая, каким образом связаны ее проблемы и возможное наличие дара.
— О, милая! Очень многое, — довольно улыбнулась Белона. — Если у тебя есть Дар, тебя примут на учебу в Коллегиум[13], и тогда тебя уже никому не найти! А к тому времени, когда закончишь обучение, вернется Мойра. Она придумает, что делать дальше… 
— Обучение? Коллегиум? — Герда пыталась связать одно с другим, но у нее ничего не выходило. — Белона, я ничего не понимаю. Не могли бы вы… 
— Ну, разумеется, могу. И все объясню. Кстати, я тебя не спросила, где твои вещи?
— В гостинице.
— Хорошо, — кивнула женщина. — Ты переедешь ко мне, но надо сделать так, чтобы тебя невозможно было проследить.
— Не будь наивной, — добавила, видя, что Герда ее не понимает. — Ты оставляешь свой след, а по следу идут убийцы. Дилижанс, корабль…  Ты сошла с корабля в порту, предъявила документы…  А какие ты, к слову, предъявила документы?
— Мамины.
— То есть?
— Я изменила год на маминой подорожной.
— Значит, они знают твое имя. Александра-Валерия ди Чента. Затем гостиница — это же очевидно. Значит, ко мне тебе тоже нельзя. Могут найти, как нашла ты. Но мы поселим тебя в другом месте. В любом случае, из гостиницы тебе придется уйти… 
* * *
Все, что случилось после знакомства с Белоной — женщина категорически потребовала не называть ее «тетушкой», «сударыней» или «госпожой», — живо напоминало ставшие модными в последнее время плутовские романы и романы «плаща и шпаги». Герда вернулась в гостиницу ближе к вечеру, собрала свои вещи, расплатилась и, взяв извозчика, поехала в «Арсенал». Арсеналом в Ароне назывался район, примыкающий к стапелям больших верфей. Здесь она отпустила извозчика и вошла в еще не закрывшуюся на ночь лавку колониальных товаров. Это было странное место. В Эриноре таких лавок или не было вовсе, или это Герда никогда в них не бывала. Там, где в Эриноре можно было купить пряности, чай или тростниковый сахар, продавались и другие продукты, — крупы, например, или фасоль, — да и выбор пряностей в этих лавках был невелик. Здесь же чего только не было! Даже при беглом взгляде на помещение, вдоль стен которого на полках стояли горшки, горшочки и различного размера мешки, становилось понятно, что купить здесь можно любую пряность, любые специи и приправы, которые только придут на ум повару, пекарю или гастроному. И это, не говоря уже об ароматах, наполнявших помещение. Но Герда пришла в лавку, не для того, чтобы разглядывать чудеса востока или вдыхать их странные ароматы. В задней комнате ее ожидала незнакомая женщина, которая привезла ей другие платье и плащ, а также туфли и черный парик с длинными вьющимися прядями, под которым удалось спрятать даже ее впечатляющих размеров косу. Вещи же Герды, включая сюда и саквояж, женщина спрятала в большой мешок. Так что, когда спустя четверть часа, с черного хода и на совсем другую улицу вышли две просто одетые женщины, одна из которых несла с собой довольно объемистый мешок, Герды среди них, словно бы, и не было. Просто две женщины, идущие по своим делам в ранних вечерних сумерках.
Герда и ее молчаливая спутница прошли немного вниз по улице, свернули в переулок и здесь сели в поджидавший их экипаж. Следующий час или около того повозка, запряженная медленной лошадкой, тащилась через город в сторону, противоположную морю. Целью их неторопливого путешествия оказалась улица в верхней части длинной низкой горы, которая, как вскоре выяснилось, отделяла бухту Ароны, от другого залива, по берегам которого было разбросано множество рыбацких деревень. Но об этом Герда узнала только на утро следующего дня. А этим вечером она попала в дом-башню, стоящий в самом конце улицы, прямо над обрывом. Здесь ее накормили пшенной кашей с мясной подливой, напоили чаем с молоком и уложили спать в крохотной, но уютной комнатке едва ли не на самом верху сложенной из битого камня башни.
В этом доме Герда провела целых три дня, что оказалось совсем неплохо после ее долгого, опасного и крайне утомительного путешествия. Хозяева кормили ее простой, но вкусной и сытной пищей: чечевичная похлебка, тушеная баранина, ржаная саламата[14], темный хлеб, мед и копченый в дымоходе овечий сыр. Вода из глубокого колодца была удивительно вкусной, а разбавленное ею «густое» фиолетового цвета вино становилось вполне пригодным для употребления. Делать Герде было нечего, — в доме не нашлось ни одной книги или чего-нибудь другого, чем можно было бы себя занять, — а гулять по окрестностям не рекомендовалось из соображений безопасности. Так что большую часть времени Герда спала или сидела у окна и смотрела на Ловчий залив, на рыбацкие деревушки и на многочисленные парусные и гребные лодки, скользящие по водной глади, менявшей цвет сообразно движению солнца на небосклоне.
Время тянулось медленно, и Герда перебирала в памяти события последних нескольких месяцев, пытаясь понять, как так случилось, что ее жизнь переменилась таким странным и таким неожиданным образом. Ничего путного, однако, в голову не приходило, и тогда Герда переключалась на события последних двух дней. Белона оказалась необычайно деятельной, опытной, — в определенном смысле, — хотя и не слишком умной женщиной. Постоянно повторяя, что ей далеко до старшей сестры, которая знает и умеет гораздо больше, сама она тоже оказалась совсем не «беззащитной». Организовала Герде «побег» — чтобы, как она выразилась, «оборвать след», — нашла временное убежище, а сейчас занималась тем, что создавала племяннице новую личность и искала возможность устроить ее на учебу в Коллегиум.
Насколько Герда поняла из объяснений Белоны, магические способности, — еще их называли Даром, — встречались не так уж часто, но, будучи несомненной редкостью, не были в то же время ни фантазией, ни жульничеством. Они существовали, являясь поддающейся проверке реальностью, которую вынужденно признавала даже церковь. Чаще всего дар передавался из поколения в поколение, переходя по женской или мужской линии. Гораздо реже в такого рода семьях рождались наделенные даром дети другого пола. Такое случалось точно так же, как и рождение способного к магии ребенка в семье, где никогда — во всяком случае в ближайших поколениях — не было ни одного колдуна или колдуньи. Таким образом, дар являлся врожденной, а не приобретенной способностью, но в абсолютном большинстве случаев сам никогда не раскрывался. Его требовалось «разбудить». Некоторые люди из тех, кто обладал большим магическим потенциалом, могли разбудить свой дар сами, — если уж он не раскрылся сам собой еще в раннем детстве, — но чаще обладателю дара нужен был наставник, кто-то, способный пробудить скрытую способность. В результате, несколько веков назад в свободном городе Рогла группой колдунов был создан Рогланский Коллегиум или на официальный лад Collegium ingenio ad populos[15]. Попасть в это учебное заведение было непросто, учиться там было трудно и недешево, но завершившие полный курс обучения, длившегося три года, получали отличное образование в дополнение к разбуженному и развитому путем специальных упражнений дару. В государствах, в которых магические практики не запрещались церковью или светскими властями, выпускники Коллегиума по своему статусу были приравнены к дворянству и обычно хорошо устраивались, идя на службу к власть имущим или открывая частную практику, наподобие врачей и адвокатов.
По мнению Герды, это была совсем неплохая, — а лучше сказать, просто блестящая, — перспектива, тем более, что, поступая в Коллегиум, будущие колдуны скрывали свои настоящие имена, принимая псевдонимы, а завершив образование, получали возможность начать жизнь с чистого листа, назвавшись так, как захотят. Коллегиум имел такое право еще с тех времен, когда обладатели магических способностей преследовались во многих странах, и иметь в своей семье такого «выродка» являлось позором. Ну и кроме того, Рогланский Коллегиум являлся закрытым учебным заведением монастырского типа, на территорию которого чужаки попасть не могли ни под каким предлогом. Это гарантировало Герде полную безопасность, оставалось только туда поступить.
* * *
Белона объявилась только на четвертый день и не одна, а с какой-то женщиной, при которой попросила Герду «лишнего не говорить» и «никаких имен не называть». В такой ситуации Герда вообще предпочла молчать, а то, кто его знает, что тут лишнее, а что — нет. Между тем, незнакомая женщина отрезала ей косу, — было жаль, но и оставлять ее было глупо, — покрасила волосы в темно-каштановый цвет, что, в общем-то, соответствовало цвету бровей, а затем подстригла и причесала Герду так, как было принято в Горанде. Затем Белона и безымянная незнакомка уехали, но тетушка обещала вернуться вечером. В ожидании ее приезда Герда переоделась в привезенную для нее одежду. Белье было простым, но сшито из батиста, платье — скромным, но оно, по-видимому, лучше подходило для молодой горандийки из «приличной семьи». Толстые зимние чулки, сапожки на низком каблуке, простой шерстяной плащ и вязаные перчатки. К сожалению, в доме не было зеркала, и Герда не смогла увидеть то, как она теперь выглядит, но предположила, что узнать в ней Герду Гемма или Александру-Валерию ди Чента было бы затруднительно, особенно если не болтаться в районе порта и улиц, прилегающих к Маячной набережной.
Белона вернулась ближе к вечеру, придирчиво осмотрела Герду с ног до головы и, по-видимому, осталась довольна полученным результатом.
— Запомни, девочка, — сказала она, завершив осмотр, — теперь ты Ариана Нат. Никаких других имен. Запомнила?
— Да, — кивнула Герда. — Ариана. Нат.
— Молодец, — улыбнулась Белона. — Ты родом из княжества Борго. Но тебя увезли оттуда еще ребенком. Впрочем, в Борго говорят на эрне и на горанде, так как там живет много выходцев из Эринора и Горанда. Ты сирота. Росла у дальних родственников в Горанде. Сейчас едешь поступать в Коллегиум, и поэтому у тебя есть подорожная, выписанная на твое имя городским головой Ароны.
С этими словами Белона достала пергамент вроде того, который когда-то выписали ее матери.
— Ариана Нат. Запомнила?
— Да, Белона, спасибо.
— Хорошо! — снова улыбнулась женщина, глядя, как Герда прячет в кошель свою новую подорожную. — Ну, а теперь поедем проверять твой дар. Готова?
— Да.
— Тогда, иди попрощайся с хозяевами. Сюда ты больше не вернешься.
А еще через два часа, Герда оказалась в доме колдуньи. Эта высокая дородная женщина с красивым лицом, белоснежными волосами и пронизывающим взглядом черных глаз являлась, оказывается, профессиональной колдуньей. У нее, как объяснила Белона, имелось официальное разрешение городских властей — вроде тех, что выдают лекарям и стряпчим, — на колдовскую практику, включающую в себя знахарство, травничество и ведовство. Однако помимо всего прочего она так же консультировала молодых людей на предмет наличия у них дара, его силы и направленности.
Консультация стоила пять полуторных дукатов, то есть семь золотых гульденов по весу. Белона хотела заплатить сама, но Герда согласилась лишь на то, что берет у тетушки взаймы. Ей надо будет только зайти в банк и обменять вексель на настоящие деньги. В конце концов, Белона согласилась, и вот Герда сидит на табурете посередине сложной пентаграммы, на лучах которой горят кроваво-красные свечи. Пламя над ними тоже необычное, какого, на самом деле, и не может быть в природе: вытянутое по вертикали и закрученное в спираль. Бездымное и пахнущее чем-то необычайно притягательным, но одновременно заставляющим напрягаться нервы. Колдунья ходит вокруг и что-то бормочет себе под нос. Делает руками пасы. Рассматривает что-то невидимое прямо над головой Герды. И длится это уже так долго, что у Герды начала затекать спина.
— Дар есть, — объявила колдунья, закончив свое волхование. — Сильный дар, но странный. Он не связан ни с одной из стихий.
— А должен? — поинтересовалась заинтригованная этими словами Герда.
— Насколько я знаю, бывают исключения, но… 
— Что? — подалась к колдунье Белона.
— В вашей семье такого, насколько я знаю, еще не случалось. Дар всегда был связан с одной из стихий.
— А сколько их всего, этих стихий? — заинтересовалась Герда, не слишком хорошо понимавшая, о чем идет речь.
— Шесть, — раздраженно ответила ей Белона, — Огонь, Вода, Земля, Эфир, Дух и Разум. Но, что это значит — «не связана со стихией»?
— Такое случается, — повторила колдунья. — Но сама я с таким никогда раньше не встречалась, и что это такое, не знаю. Это только ученые знают. В Коллегиуме, наверняка, разберутся. А пока я могу выдать свидетельство о наличии дара, но ни о его размере, ни об особенностях писать ничего не буду. Не имею права. Но вам, собственно, ничего другого и не нужно. Для Коллегиума достаточно документа о наличии магических способностей…  Но… 
— Что «но»? — спросила Белона.
— Ты училась в Коллегиуме? — вопросом на вопрос ответила колдунья.
— Нет, — пожала плечами Белона, — зачем мне? Нас всех наша мать инициировала. А ты?
— Я тоже там не училась, — покачала головой колдунья. — И про то, как и чему там учат, ничего определенного сказать не могу. Их выпускники с такими, как я, своими впечатлениями не делятся. Ну…  В общем, хотела спросить: а оно вам надо? Тем более, за деньги.
— Девочке некуда идти, — не вдаваясь в подробности, объяснила Белона. — Для нее Коллегиум лучший выход.
— Тогда, ладно, — согласилась с очевидным колдунья. — Раз некуда, значит, некуда. Вам виднее. Пойду выпишу свидетельство о проведении ритуала, но ты, девочка, запомни. Потенциал у тебя большой, но дар не привязан ни к одной из стихий. Попадешь в Коллегиум, постарайся выяснить, что это, и как тебе с этим быть.
— А что вы сказали про деньги? — поинтересовалась Герда, дезориентированная словами колдуньи.
— Коллегиум берет плату, — обернулась уже стоящая в дверях женщина. — Триста флоринов золотом за три года учебы, и деньги они берут вперед и никогда не возвращают… 




Глава 4. Послушница



1

Из Ароны в Роглу можно добраться только через Мирту, Рогену и Кордаг. Сначала Герда доехала дилижансом до Мирты. Тракт — а на самом деле хорошее, содержащееся в порядке шоссе, — пролегал по весьма живописной местности, изредка петляя среди невысоких холмов. По сторонам дороги лежали убранные поля с довольно высокой золотистой стерней, возникали и исчезали хутора и фольварки, одинокие церквушки, плодовые сады и дубовые рощи. В общем, Герде, пребывавшей в приподнятом настроении, — она предвкушала учебу в таинственном Коллегиуме, — освещенные осенним солнцем пейзажи горандской равнины понравились куда больше чем то, что она видела по дороге из Эринора в Лассар.
В Мирте — шумном неопрятном городке, жавшемся к стенам старой опорной крепости, — Герда пересела на гребную барку и поднялась на ней по реке до Рогены, откуда в Кордаг, а значит, и в Роглу, можно было попасть несколькими путями, но Герда спешила, и потому пошла с торговым обозом через отроги Старых гор. За два серебряных гроша ей дали место в фургоне — она сидела там на мешках с зерном, — и у костра на привалах. Еда была скудная, дорога тяжелая, и осень в горах холодом и сыростью походила на зиму в Эриноре, но зато дорога из Ароны в Кордаг заняла у Герды всего тридцать два дня. За время пути она начала немного говорить на мхаре — языке племен, населявших Северное нагорье, разобралась, наконец, в географии западной части материка, благо взяла с собой в дорогу «Элементарную географию» Питера Аниха, и научилась пользоваться своим длинным трехгранным клинком.
Учила ее — от нечего делать, — женщина, ехавшая в одном с Гердой фургоне. Женщина эта тоже направлялась в Рогланский Коллегиум, но не учиться, как Герда, а работать. Не будучи колдуньей или ведьмой-знахаркой, она являлась известным знатоком трав, или, как говорила она сама, ученым-ботаником. Женщины ученые — об этом Герде поведала доктор Венг, — большая редкость практически во всех землях Ойкумены, и этому есть три причины. Во-первых, мало кому из женщин интересно заниматься наукой. Герде, например, это было явно неинтересно. Во-вторых, женщин не принимают в университеты. Однако отцом Мии Венг был ректор университета в Лассаре, и она не только прошла полный университетский курс по философии и естественной истории, но сумела также защитить докторскую диссертацию, посвященную систематической классификации растений. Впрочем, для женщины — доктора философии — нигде не было работы, и это являлось третьей причиной, почему женщины-ученые такая большая редкость. Однако Рогланский Коллегиум относился к женщинам несколько иначе, чем другие учебные заведения, и Мию Венг пригласили преподавать там «Научное травоведение». Так что, начиная с Рогены, Герда и Мия путешествовали вместе, поскольку и у той, и у другой, — правда, по разным причинам, — была одна цель: они должны были добраться до места не позднее тридцатого декабря, поскольку учебный год в Коллегиуме начинался сразу после Нового года.
Знакомство с этой женщиной пошло Герде на пользу. С ней было нескучно и не так страшно, как если бы она путешествовала одна. Но и доктор Венг была довольна компанией. Буквально с первых минут знакомства она была очарована своей юной спутницей, ее отвагой и решительностью, ее умом и разносторонней образованностью. Герда, и в самом деле, знала и умела много такого, чего девушки ее возраста обычно не знают и не умеют. Она знала языки, читала научные книги, разбиралась в музыкальных инструментах и пропутешествовала практически в одиночку едва ли не через полмира. Это и стало решающим фактором. Мии Венг было интересно разговаривать с Гердой, и она с охотой рассказывала ей о растениях и минералах, но не только. Именно доктор Венг научила Герду пользоваться кинжалом, который случайно заметила у нее под плащом.
— Хороший выбор, — сказала она, взвесив мизерикорд в руке. — Не слишком тяжелый, но и не легкий. При правильном ударе пробьет даже кольчугу.
— Не думаю, — возразила Герда. — Мне не достанет для этого силы.
— Еще как достанет! — улыбнулась женщина. — Все дело в физике, дорогая моя, но физику ты, к сожалению, не знаешь. Посмотри на острие, оно легко войдет в одно из колец, из которых сплетена кольчуга. А дальше фут тонкого стального клинка, имеющего в сечении треугольник. Он станет распирать кольцо изнутри, пока оно не раскроется. Но и это не все. За клинком следуют рукоять и твоя длинная рука. Обрати внимание на переднее кольцо, заменяющее гарду, и круглое навершие. Эта рукоять обеспечивает крепкий хват. Рука не соскользнет на лезвие, и кинжал не выскочит из руки, если сама, разумеется, не упустишь.
«Но именно это я и сделала», — вынуждена была признать Герда, вспомнив, как убила маркиза де Конде. Впрочем, рассказывать об этом своей спутнице она не стала. Герда, вообще, старательно опускала компрометирующие ее подробности своих долгих и трудных приключений. Это касалось и Белоны, и Мии Венг.
— Если правильно направить острие кинжала, — продолжала, между тем, свой урок госпожа доктор, — и вложить в удар не только силу руки, но и вес твоего тела, будь уверена, ты пробьешь даже кольчугу.
«Скорее всего, так оно и есть». — Герда помнила свои ощущения, когда клинок вошел в бок маркизу, как помнила и то, каким простым делом оказалось убить человека. Сейчас ей не хотелось об этом думать, но факты упрямая вещь — с ней не случилось истерики ни тогда, ни позже. И вот эта обыденность убийства пугала ее больше всего.
«Наверное, я должна сходить в какой-нибудь храм, — думала она под мерное погромыхивание колес. — Помолиться, исповедаться, поставить свечки за упокой души…».
И в самом деле, живя в доме барона Геммы, Герда вместе с остальными домочадцами ходила по воскресеньям в церковь. Она неплохо знала Священное писание — во всяком случае, прочла все книги Ветхого и Нового завета, — изучила «Катехизис Церкви» и могла воспроизвести по памяти несколько основных молитв на все случаи жизни. Однако назвать ее верующей было бы неверно. В мире ее грез не было места святым и ангелам, а теперь, как выяснилось, там не нашлось пристанища и заповедям господним. «Не убий», «не укради» и «не приноси ложного свидетельства» — она уже нарушила. Вопрос с почтением к матери и отцу оставался открытым, и получалось, что и в этом смысле, Герда являлась скорее язычницей, чем набожной христианкой. Но приличия она соблюдала всегда, поэтому и подумала сейчас о посещении храма.
Впрочем, мысли о грехе, преступлении и воздаянии практически не занимали ее ум. Гораздо больше времени она посвящала размышлениям о правильности принятого решения и сожалением о том, что ей снова, как, собственно, и всегда, оказалось не с кем посоветоваться. В Эриноре таким человеком она почитала старика Эггера, пока не обнаружила, что страх перед королем сильнее дружбы. Следующим, кто мог бы претендовать на роль старшего друга, стала ее родная тетка, но и здесь все было отнюдь не однозначно.
Герда была благодарна Белоне за помощь и заботу, но не могла не заметить, что младшая сестра ее матери — женщина энергичная, но поверхностная. Еще совсем молоденькой девушкой она вышла замуж за капитана порта Ароны Пьетро дела Скальца. Она стала его третьей женой. Детей от него не родила, но скрасила ему старость, получив в наследство дом семьи ди Чента, выкупленный ее мужем в подарок своей молоденькой жене, небольшое состояние — основной капитал отошел сыновьям капитана от первого брака, — и кое-какие связи. Помогая Герде, она этими связями как раз и воспользовалась. Ее покойный супруг явно промышлял контрабандой, чему способствовала должность капитана порта, и был не последним человеком в Ароне. Его имя в определенных кругах все еще что-то значило, поэтому Белона довольно легко смогла достать Герде проездные документы и успешно провернула операцию по «обрыванию следов». Но во всем остальном женщина оказалась абсолютно беспомощна. Она толком не разбиралась даже в собственном даре, и, направляясь в Роглу, Герда была уже не так уверена, что мысль поступить в Коллегиум была хорошей идеей. Доводы Белоны были очевидны, но слова колдуньи, исследовавшей ее дар, заставляли Герду нервничать. Впрочем, у нее не было другого выбора, кроме того, чтобы последовать совету тети. Ей действительно следовало убраться как можно дальше от тех мест, где ее будут искать люди короля, — а Герда уже вполне уверилась в том, что ищут ее именно по приказу Георга, — и Коллегиум казался в этом смысле отличным местом, не говоря уже о том, что любившую фантазировать Герду манила возможность стать когда-нибудь настоящей колдуньей.
* * *
Рогланский Коллегиум больше походил на крепость или укрепленный монастырь, чем на академию или университет. Высокая каменная стена. Надвратная башня и сами ворота — оббитые железными полосами. Возница доставил Герду и Мию как раз к этим воротам и помог вытащить из фургона вещи доктора Венг. У Герды с собой по-прежнему был только ее саквояж, а вот у ученой дамы, как ей и положено по статусу, имелось два приличного размера сундука и объемистый портплед.
— Ну, вот, значит, туточки постойте, — сказал возница, вновь забираясь на свое высокое сидение впереди фургона. — Как я отъеду, так они, стало быть, и выйдут. Правила у них, в обители, такие.
— Обитель? — переспросила Герда, рассматривая оставшиеся под горой дома и церкви.
Рогла оказалась небольшим городом. Ее окружала крепостная стена, да еще ближе к южному краю города, на холме стоял владетельский замок.
— Обителью местные называют ваш Коллегиум, госпожа, — объяснил мужчина, беря в руки вожжи и кнут. — Удачи вам, сударыни!
Он крикнул что-то неразборчивое, щелкнул кнутом, два огромных битюга тронулись с места, увозя по спускающейся к городу дороге фургон и оставляя женщин наедине с Коллегиумом, вернее, с каменной стеной и наглухо запертыми воротами.
— Да уж, — выдохнула с облачком пара доктор Венг, — унылое место, но, как говорится, что есть, и за то спасибо.
Место, и в самом деле, казалось унылым. Голая каменистая земля под ногами. Серые скалы — на горе почти ничего не росло, тем более зимой, — и редкие хвойные деревья. В Рогле деревьев, кается, было больше, но сейчас, без листвы, все они выглядели черными скелетами.
Фургон между тем исчез за поворотом дороги, и в воротах сразу же открылась дверь.
— Рад приветствовать вас, дамы, в Рогланском Коллегиуме, — приветствовал Герду и Мию вышедший к ним мужчина, одет он был в длинную, тяжелого шелка, темно-зеленую мантию, а на голове — поверх седых волос — носил бархатную, расшитую золотом, зеленую шапочку. — Что привело вас в наши края?
— Я доктор философии Мия Венг, — представилась попутчица Герды. — Я приехала по приглашению ректора, чтобы преподавать в Коллегиуме «Научное травоведение».
— Добро пожаловать, профессор Венг! — поклонился мужчина. — Мы ожидали вашего приезда с большим нетерпением.
Закончив приветствие, он щелкнул пальцами, и из двери тут же выскочили три крепких парня.
— Это профессор Венг, — представил Мию мужчина. — Возьмите ее вещи, — указал он на сундуки и портплед и отнесите в надел Настоятеля. Спросите ключницу, она вам покажет куда заносить вещи. Заодно проводите профессора и покажете ей дом Настоятеля.
— Вам прежде следует увидеться с Настоятелем, госпожа профессор, а потом вас примет наш многоуважаемый Ректор.
— Прощай, девочка! — улыбнулась Герде доктор Венг. — Надеюсь, увидеть тебя на своих занятиях. И не забывай, кинжал держат обратным хватом!
— Итак, — повернулся мужчина к Герде, когда Мия и ее носильщики скрылись за дверью, — с кем имею честь?
— Меня зовут Ариана Нат, — представилась Герда. — Я из Борга и хочу поступить в Коллегиум.
— Похвальное желание, — кивнул мужчина и протянул к Герде руку. — Вашу подорожную, сударыня.
Герда поспешно достала пергамент и передала мужчине.
— У вас есть документ, подтверждающий наличие дара? — спросил он, просмотрев подорожную.
— Да, господин. — И Герда передала мужчине второй документ.
— Какая у вас стихия, сударыня?
— Не знаю.
— Ладно, — снова кивнул мужчина, — это не критично. Сейчас важно одно, можете ли вы заплатить за обучение?
— Да, господин, — протянула Герда третий документ. — Это вексель банкирского дома «Соединенный капитал» в Ароне. Он выписан на триста флоринов золотом.
— Что ж, — улыбнулся мужчина, ознакомившись с векселем, — добро пожаловать в Рогланский Коллегиум, сударыня! Следуйте за мной.
Герда подхватила свою сумку и поспешила за мужчиной. Они прошли через мрачный тоннель надвратной башни, — похоже, это, и в самом деле, была крепость, — и, миновав еще одну дверь, прорезанную в тяжелых воротах, оказались в просторном дворе, со всех сторон окруженном стеной.
— Нам туда, — указал мужчина на проход слева. — Студенты первого года обучения живут там.
За этой второй стеной, находилась небольшая, мощеная булыжником площадь, с трех сторон ограниченная двухэтажным домом с узкими окнами на втором этаже и глухой стеной вместо первого. Вход был один.
— Сюда, — указал мужчина.
Они поднялись на десять ступенек, и дверь открылась перед Гердой, по всей видимости, сама собой.
— Смелее! — подбодрил ее так и не назвавший своего имени мужчина.
— Спасибо, — поблагодарила Герда, хотя и сама не поняла, за что.
Они поднялись на второй этаж и вошли в длинный коридор.
— Вам туда, — указал мужчина налево. — И не забудьте свои документы.
— Спасибо, — еще раз поблагодарила совершенно оробевшая Герда, и, взяв у мужчины свои «бумаги», пошла куда велено. В конце коридора находилась очередная дверь, но она оказалась заперта, и пришлось долго стучать прежде, чем ее открыли изнутри.
Здесь Герду встретила сухая высокая женщина неопределенного возраста, одетая в глухое темное платье до пола. Не слишком разговорчивая, отнюдь не учтивая и, «обжигающая» время от времени взглядом холодных прозрачных глаз, она проверила «бумаги» и записала Герду сразу в две разные книги. Вот только не под тем именем, на которое были выписаны подорожная, свидетельство и вексель, а совсем под другим.
— Как хотите называться, милая? — спросила, открыв первую книгу.
— А как надо? — не поняла ее Герда.
— Как пожелаете, — пожала плечами женщина. — Здесь не принято учиться под своим именем. Так что выбирайте себе новое имя, дитя, и давайте вас скоренько запишем.
— Маргерит, — предположила Герда.
— Хорошее имя, — утвердительно кивнула женщина, записывая Герду-Маргерит в амбарную книгу. — Легко сокращается до Марго, так, полагаю, вас и будут звать, Маргерит.
Закончив с записью, женщина достала откуда-то из-под стола деревянный ящичек и, написав на крышке «Марго», положила в него документы Герды, отложив вексель на триста флоринов в сторону.
— Кладите сюда все, что у вас есть ценного, Маргерит. Серьги, кольца, деньги, в общем, все, чего вы не хотите лишиться.
Герда послушно сложила в ящичек оба кошеля, пару сережек, колечко и кулон.
— Кинжал, — напомнила женщина.
— Ах, да, кинжал, — кивнула Герда и положила мизерикорд в ножнах поверх прочих вещей.
Про свою наваху она решила промолчать, но ее никто об этом и не спросил. Спросили о другом:
— Покажите, пожалуйста, вашу одежду.
У Герды было одно запасное платье, шерстяной кардиган и вязаная шаль. Белье, по совету Белоны, она взяла самое простое, чулки — шерстяные и льняные, а вместо туфель у нее были запасные ботинки. Женщина внимательно осмотрела ее одежду, проверила содержимое несессера и саквояжа, и удовлетворенно кивнула:
— Все в порядке, Маргерит. Складывайте вещи и можете идти, — кивнула она на очередную дверь.
За этой дверью оказалась лестница, по которой Герда спустилась в сад, находившийся позади здания. Отсюда было видно еще несколько домов, стоявших за деревьями, но, что там есть кроме этих трех строений, было не рассмотреть.
— Новенькая? — Справа от стены отделилась невысокая изящная девушка с черными, как ночь, волосами и глазами, в которых, казалось, плавился мрак.
— Да.
— Я Брита, — представилась девушка. — Я тоже первокурсница, но я приехала раньше.
— Я Маргерит, — на пробу улыбнулась Герда.
— Пойдем, Маргерит, — ответно улыбнулась девушка, — я тебе все покажу.
Тропинка, проложенная между деревьями, вывела их к трехэтажному, под высокой черепичной крышей, зданию. Черная черепица, темный, словно, закопчённый камень, узкие окна-бойницы.
— Главное здание, — объяснила Брита. — Здесь мы живем, учимся, едим… 
— И все помещается? — удивилась Герда.
— Так это только один из фасадов. Оно, знаешь, какое длинное! Идешь по коридору, идешь, а он все не кончается. Представляешь?
— Ну, все равно, — не унималась Герда. — Три курса, преподаватели, обслуга… 
— Ах вот ты, о чем! Но ты просто не знаешь здешних правил. Первый курс со вторым и третьим не пересекается. Старшекурсники живут за стеной. Это там, в глубине. Обслуга живет тоже за стеной, но другой, — показала она рукой направление. — Учителя помещаются в наделе Настоятеля. Это за третьей стеной. Ну, а тут — в саду — кроме главного корпуса есть еще хозяйственный двор, библиотека и лекарский дом. Пошли!
Они вошли в здание, прошли длинным коридором, поднялись по лестнице и снова пошли коридором, но уже в другую сторону.
— Это жилое крыло, — Брита показала Герде еще один не менее длинный, чем предыдущие, коридор. — До лестницы…  Там подальше есть винтовая лестница на первый и третий этажи. Так вот, до лестницы — мужская половина, после лестницы — женская. Отбой в девять вечера, тогда кто-нибудь из колдунов ставит там барьер… 
Они прошли до лестницы, по-прежнему, не встретив ни одного живой души, и оказались на женской половине.
— Мне сказали, твоя келья «Эль». Вон она!
Все двери в коридоре были обозначены буквами латинского алфавита.
«Почему именно латинский?» — удивилась Герда.
— Ой, — вдруг сказала Брит. — Ты, может быть, латинского не знаешь!
— Знаю, — успокоила ее Герда. — Словарный запас маловат, но я надеюсь его расширить.
Брита открыла дверь, Герда вошла в комнату и сразу же поняла, почему Брита назвала ее кельей. В этом узком помещении находились расставленные в одну линию, стол с табуреткой у окна, узкая кровать и сундук. Над сундуком в стену были вбиты колышки, на которые можно было повесить плащ и другую одежду. На столе стоял подсвечник со свечой и простой глиняный кувшин. На кровати лежали тощий матрас, сложенное шерстяное одеяло и плоский подголовный валик, но при этом, к полнейшему удивлению Герды, были также аккуратно сложены две простыни и платок под голову. Судя по виду, сделаны они были из хлопка, и, значит, стоили достаточно дорого.
— Остальное получишь у ключницы, — прокомментировала Брит увиденное. — Оставь сумку и пойдем!
Герда поставила сумку в сундук и пошла за Брит. На этот раз далеко идти не пришлось. Хозяйство ключницы размещалось за седьмой дверью от кельи Герды, и это было по-настоящему большое помещение. Ключница — немолодая полная женщина, — смерила Герду равнодушным взглядом, записала ее в свою книгу и выдала полотенце, стопку бумаги, чернильницу, пузырек с чернилами и связку гусиных перьев.
— Перья будешь затачивать здесь, — указала женщина на маленький стол в углу, на котором лежал нож. — Кружку возьми и запасную свечу!
«Вот и все мое имущество, — тоскливо вздохнула Герда. — Кувшин, кружка и принадлежности для письма.
— Извините, уважаемая, — вежливо обратилась она к ключнице, — а где можно будет взять воду.
— Она покажет, — кивнула женщина на Брит. — Идите уже!
И они пошли дальше.



2

Колокол начинает бить затемно, перед рассветом. Просыпаться в это время трудно. Вставать с кровати еще труднее, но Герда знает уже, что опаздывать нельзя. Опоздаешь к завтраку — останешься голодной на весь день. Не придешь вовремя на урок, высекут. Десять ударов кожаной плетью — невеликая кара: бьют не по спине, а по заднице, и не в полную силу. Но боль ужасная, не говоря уже о стыде. Секут-то «прилюдно», как рабов — flagellorum castigatio[16], так сказать, — и парни на это смотрят точно так же, как и девушки. Герду за пять месяцев секли четыре раза, и теперь она бегает, как угорелая, боясь опоздать на урок или еще куда. И не она одна. Пощады в Коллегиуме не дают никому. Это им еще на первом уроке сказали, только они не сразу поняли.
— В Коллегиуме учатся три года. Год длится от зимы до зимы, — Ректор говорил негромко, ровным голосом, но в аудитории стояла такая тишина, что слышно было все, вплоть до его хриплого дыхания. — Первый год вы послушники, второй — ученики, а на третий — становитесь адептами. Ни подлинных имен, ни прошлого. Пока вы здесь, прошлого у вас нет. Дворяне или нет, сечь вас будут одинаково, и есть вы будете одно и то же. Голодать и мерзнуть — тоже вместе. Такова практика. Aqua et panis, vita canis[17], так сказать.
Вот они и голодают, мерзнут, бегают и учатся. Предметов много, требования велики, и учителя не знают снисхождения. Не можешь выучить заданное в срок, учи ночью. Но, если, не выспавшись, заснешь на уроке, тебя высекут. Таковы правила, и от этих правил, от этой скотской жизни хочется выть и не хочется жить. Но все это — холод, голод, усталость и боль, — ничто по сравнению с тем, для чего они все сюда пришли. Задача — разбудить дар и начать наращивать мощь. Вопрос, как это сделать! Герда часами просиживала в залах для медитации, входила в транс ночью и днем, в дождь и в снегопад. Она медитировала так, как мало кто другой, и ее транс был глубже и продолжительнее, чем у других послушников. В этом деле у нее открылся невероятный талант, а о своих грезах она даже рассказывать боялась, чтобы не сочли за сумасшедшую. Одна беда — ее дар не желал просыпаться.
— Такое случается, — объяснял ей старенький колдун, являвшийся официальным наставником Герды. — У тебя большой дар, я чувствую твою мощь. Из-за этого, полагаю, мы и не можем определить твою стихию. Но это пустяк. Когда проснется твой Дар, стихия определиться сама собой. Главное — разбудить Дар. Ибо еще древними сказано: Non scholae, sed vitae discimus[18].Старичок, которого Герда звала просто Наставником — своего имени он ей не назвал, — поил ее какими-то ядами, переходя от относительно простых ко все более редким и сложным. От этих отвратительных на вкус и дурно пахнущих настоев и экстрактов, тинктур и микстур, Герду выворачивало так, что, казалось, еще немного, и она выблюет свой желудок. Ее мучили ужасные, сводящие с ума мигрени. Кровь шла носом и из углов глаз. Однако, несмотря ни на что, Дар не просыпался. Не помогали ни яды, ни волхования старичка-наставника, ни сложные колдовские арканы, которыми он пытался ей помочь. А между тем время неумолимо уходило, и от страха у Герды сводило живот и начинали трястись руки.
— Иногда, не смотря на все старания, — сказал им тогда, при первой встрече, Ректор, — Дар не открывается или, открывшись, оказывается слишком слаб, чтобы человек мог стать настоящим колдуном. Но и в этом случае, образование, полученное в Коллегиуме, позволит вам занять достойное место в большом мире. Кое-какое мелкое колдовство, не требующее истинных способностей, вы научитесь творить в любом случае, знания не испарятся, навыки останутся… 
Однако Герду слова Ректора не убеждали, не смотря даже на то, что она выросла, ничего не зная ни о магии, ни о своей родовой склонности к колдовству. Остаться теперь — после всего — без Дара? Она чувствовала себя обманутой, едва ли не преданной, хотя и не смогла бы сказать, кто ее предал и обманул. Возможно, это была ее судьба, всегда и везде оставаться не у дел. Не дочь и даже не падчерица, никому не нужный бастард и неудавшаяся колдунья, вот кто она такая и каков ее удел… 
* * *
Бой колокола вырвал Герду из сна. Резко, разом, жестоко. Она вскочила, еще не понимая, что происходит, не зная, кто она и где, не помня себя ту, которая должна бежать дальше.
«Бежать? Куда?!»
Однако не даром древние римляне говорили, что gravissimum est imperium consuetudinis[19]. Сила привычки, и в самом деле, очень устойчива. Проснуться не проснувшись. Вскочить с кровати, почувствовав под голыми ступнями холод шершавых каменных плит. Продвинуться во мраке вперед, схватить платье, висящее на стене, надеть, начиная наконец осознавать саму себя. Нащупать чулки, лежащие на сундуке. Натянуть один за другим, и уже более или менее проснувшись, безошибочно вставить левую ногу в ботинок, стоящий у двери, перенести центр тяжести и вставить во второй ботинок правую ногу.
«Все!»
Герда открыла дверь, и день начался. Умыться — в общей мыльне по будням только холодная вода — и привести себя в порядок, что означает всего лишь то, что следует расчесать волосы. Спуститься в трапезную и взять у повара еду. Сегодня их кормили овсяными лепешками с оливковым маслом и солью. Оторвал кусок, посыпал солью, макнул в масло и в рот. Лепешки съелись слишком быстро. Их выдавали по две девушкам, словно, женщинам нужно меньше, и по три — парням. Герда не успела почувствовать ни вкуса, ни насыщения, но что есть, то и есть. Другого нет и не будет, но есть еще кружка желудевого кофе с ложкой меда и кусок плотной, как хлеб, поленты[20] — вот и весь завтрак. Но и это не новость. В Коллегиуме послушники питаются впроголодь, хотя за ту плату, которую взимают за обучение, их могли бы кормить и лучше. Впрочем, это были праздные мысли, на которые у Герды не было времени. Им всем следовало поспешить, потому что вот-вот начнется первый урок.
— Маргерит, — обратился к ней к первой учитель латыни, — расскажите нам, будьте любезны, что вы подготовили к сегодняшнему уроку?
После прошлого урока Герда так спешила, что толком не посмотрела, что за книгу берет с полки. Латынь? Латынь. Ну и ладно. Но оказалось, что впопыхах схватила она «Ars Amatoria»[21] Овидия, и следующие три дня упорно изучала мужской взгляд на искусство обольщения. Трудно сказать, пригодится ли ей это в жизни, но свой словарный запас она пополнила, это точно.
— Что-нибудь по памяти?
— Как вам будет угодно!

«Теперь я научу тебя, каким образом овладеть той, которая тебя очаровала, — это самое важное в моих уроках. — Процитировала Герда, стараясь не думать о том, какой сукой был этот долбаный Овидий. — Любовники всех стран, слушайте меня внимательно!»

— Продолжайте, Маргерит, мне нравится ваше произношение.
«Продолжаю!»

— «Во-первых, будь твердо уверен в том, что нет женщины, которую нельзя было бы завлечь в любовные сети… 
… Если бы мужчины сговорились не обращаться первыми к женщинам, вскоре женщины были бы у их ног и возносили бы к ним свою мольбу… 
… Если она выходит нетронутой из борьбы, в которой можно было ее взять, на лице ее отражается радость. Но, верь мне, печаль царит в ее сердце, она недовольна твоей нерешительностью».[22]

— Великолепно! — похвалил учитель. — Высший бал! Эуген, теперь вы!
Этот Эуген — высокий, красивый и наглый парень — являлся для Герды ее персональным мучителем. Все другие послушники, двенадцать парней и девять девушек, были, как и следовало ожидать, очень разными людьми — кто лучше, кто хуже, — но все они существовали в Коллегиуме каждый наособицу. Ни дружбы, ни вражды — ничего, кроме холодной отчужденности, равнодушия и глубоко запрятанной опаски. Эуген отличался от всех остальных практически во всем. Он единственный проявлял интерес к другим послушникам, вот только интерес этот был особого рода. Достаточно сказать, что на экзекуциях он никогда не отводил взгляд, как делали многие другие, в особенности, когда пороли девушек. Смотрел с жадным любопытством, словно, боялся пропустить какую-нибудь важную деталь. Его жестокость, которую этот роанец даже не пытался скрывать, пугала не одну лишь Герду. Его боялись, по-видимому, все, но каждый — так уж здесь жили, — держал свой страх при себе.
При всем при том, Эуген являлся едва ли не лучшим учеником среди всех послушников этого года. Науки давались ему легко, хотя в этом, по мнению Герды, сказывался не только его врожденный талант, но и отличная домашняя подготовка. Скорее всего, он был из дворянской семьи, возможно, даже из аристократической. Герда не удивилась бы, узнай, что Эуген носит какой-нибудь громкий титул. Но главное — в отличие от нее, он был из семьи магов и в Коллегиум прибыл, зная, что его ждет, и как этому противостоять. То, чему другие учились на собственной шкуре, — ведь не у всех был кто-то, учившийся в Коллегиуме до них, — было известно ему заранее, и, более того, он был к этому готов. Возможно, поэтому жизнь в Коллегиуме давалась ему куда легче, чем многим другим. Во всяком случае, он именно жил, а не боролся за выживание, как это делала Герда. Но и это не все.
Дар Эугена раскрылся еще до поступления в Коллегиум, и он не должен был проводить долгие часы в медитации, пить яды и тратить время на другие бесполезные вещи. Все свое время он уделял развитию Дара, набирая мощь и оттачивая те заклинания и арканы, которые, благодаря родичам, знал с детства. Герда вообще не понимала, зачем ему Коллегиум, если он и так уже знает и умеет все, что может потребоваться от колдуна. Несколько позже, из опасливых разговоров других послушников она узнала причины, по которым такие люди, как Эуген все-таки поступают в Коллегиум. На старших курсах изучаются крайне сложные заклинания, — из тех, которыми невозможно овладеть самостоятельно, — и адепты приобщаются к так называемому «книжному знанию», к той части магического искусства, которая пришла к колдунам из глубины веков, как наследие перволюдей. Это многое объясняло, но еще важнее было то, что выпускники Коллегиума формировали иерархию колдовского сообщества. Без диплома Коллегиума нельзя было и мечтать, подняться в этой иерархии так высоко, как требует твое честолюбие. Для Герды это стало неприятным откровением, а Эуген все это знал с самого начала. Колдунам со слабым даром не было пути в Орден. Людям без связей было не подняться в нем достаточно высоко.
У Эугена в этом смысле было все, о чем другие могли только мечтать. Он обладал сильным и к тому же рано проснувшимся даром, был красив — высокий, широкоплечий брюнет с синими глазами, — и талантлив, получил отличное домашнее образование и, судя по всему, происходил из семьи, обладающей значительной властью в сообществе колдунов и вне его. Имея такие сильные аргументы, вел он себя соответствующе.
— Привет, Маргерит! — глумливо улыбнулся ей Эуген, когда на следующий день после своей первой в жизни экзекуции, она, прихрамывая на обе ноги, тащилась через заснеженный сад в библиотеку. — Сильно болит?
— Тебе-то что? — огрызнулась Герда.
— Да, мне, собственно, плевать, — усмехнулся роанец. — Это я из вежливости. Но, если не разводить куртуазности, хотел сказать, Марго, что мне понравилась твоя жопка. Очень она у тебя ладненькая. Я бы не отказался пощупать. Так что, не забудь, сказать, когда перестанет болеть. Я буду ждать!
С тех пор он «кружил» над ней, как стервятник над падалью, и самое неприятное заключалось в том, что в его глазах она и была, если уж не падалью, то непременно подранком. Он донимал ее скабрезными шутками, причем не только наедине, но и при других послушниках, старательно делавших вид, что они ничего не слышат и не видят. Он никого не боялся и, уж тем более, не стеснялся. Он делал, что хотел — шлепал Герду по заду или хватал ее за грудь, — и говорил, что в голову придет. Обычно что-нибудь мерзкое или грубое, и весь ужас ее положения заключался в том, что он не шутил. Он говорил, что думал, откровенно объясняя ей, кто она, и что он хочет с ней делать.
— Вчера посмотрел, как тебя секли, — сказал он ей после второй экзекуции, — а у тебя, оказывается, не только жопка аппетитная, у тебя и между ног все очень мило оформлено.
Услышав это, Герда живо представила, как выглядела сзади, когда ее привязали к козлам для бичевания, и у нее непроизвольно потекли слезы.
— Такая чувствительная? — удивился роанец. — Надо же! А я думал, вам шлюхам приятно, когда такой парень, как я, восхищается их прелестями.
— Ничего, Маргерит, — сказал он, оставляя ее плакать под проливным дождем, — все у нас впереди. Ты еще ляжешь под меня, и встанешь передо мной на колени. Такие, как ты, должны знать свое место. И место это всегда внизу! На коленях или на спине.
А потом он стал ее бить. Видя, что она не намерена сдаваться, он при каждом удобном случае делал ей больно. Ударит кулаком в бок, толкнет коленом в зад, оттолкнет с дороги плечом. И с каждым разом все больнее, пока однажды, — уже летом, — не ударил ее со всей силы в чревное сплетение[23]. Герда упала на землю и корчилась от боли и удушья, а он стоял рядом и с интересом наблюдал за ее мучениями. Кроме всех прочих своих особенностей, Эуген являлся откровенным садистом, знал это и нисколько этого не стеснялся. В результате, Герда дошла до крайности: она задумалась над тем, чтобы дать своему насильнику то, чего он добивается. Всяко-разно, терпеть его член в себе, наверное, никак не страшнее побоев и издевательств, которые она вынуждена была сносить, отстаивая свое право быть человеком. Скорее всего, так бы она, в конце концов, и поступила. Однако ночью того дня, когда она приняла окончательное решение, во сне к ней снова пришла Другая Герда.

Не появлялась уже много месяцев, и вдруг объявилась, такая красивая, какой настоящей Герде даже не мечталось быть, и одета она была под стать своей красоте. Роскошное платье, бриллианты и сапфиры в волосах и в ушах, на груди, на запястьях и на длинных пальцах.
— Ты не должна сдаваться, — сказала ей гостья.
— Тогда, он замордует меня до смерти, — возразила Герда.
— Лучше смерть, чем унижение.
— Почем тебе знать?! — огрызнулась Герда.
— Отчего бы мне не знать? — подняла бровь ночная гостья. — Я это ты, разве нет?
— Думаю, что все обстоит не совсем так, как ты говоришь, — покачала головой Герда. — Ты лучшая версия меня, и жизнь у тебя куда лучше!
— Возможно, — задумчиво кивнула Другая Герда. — Может быть, ты и права, но вот какое дело. Другой Герды ди Чента, на самом деле, нет. Есть только ты, а я всего лишь твое отражение в зеркале судьбы.
— Не понимаю, — честно призналась Герда.
— И не надо, — отмахнулась гостья. — Однако, запомни! Настоящие ди Чента никогда не сдаются!
— Это ты о Белоне или о моей матери?
— А кто тебе сказал, что они настоящие ди Чента? Ди Чента, милая моя, это не только фамилия. Оттого они ее с легкостью и меняли… 

А утром настал новый день, и он сопровождался новыми издевательствами. Но сон не прошел зря, и в вечерних сумерках Герда сделала то, на что не отважилась ни разу за все десять месяцев своего пребывания в Коллегиуме. Когда на тропе в облетающем к зиме саду ее остановил Эуген, она более не сомневалась. Выхватив из потайного кармашка свою наваху, она атаковала первой. Но и он оказался не лыком шит. Тренированный, умелый, он отреагировал почти мгновенно и защищался вполне грамотно. Тем не менее, на стороне Герды была ее ярость, помноженная на страх и ненависть. Она порезала сукину сыну левую руку и распорола кожу на животе, но ни убить, ни серьезно ранить все-таки не смогла. А потом набежали люди — ученики и учителя, — и продолжить бой ей не дали. Зато виноватой оказалась именно она. Тогда в первый раз она предстала пред грозны очи самого Настоятеля, который, как она уже знала, занимался в Коллегиуме всеми административными вопросами, включая, дисциплинарные и финансовые.
Настоятель оказался довольно молодым цветущего вида мужчиной, одетым соответственно статусу в парчовую мантию, расшитую золотой нитью, и в такую же шапочку. Он выслушал доклад профоса, не позволив Герде вставить ни единого слова в свое оправдание, и, по-прежнему глядя на нее, как на «пыль под ногами», вынес вердикт:
— Двадцать плетей в полную силу и голодный карцер на двадцать дней.
Это было настолько несправедливо, что Герде показалось, что у нее начался бред. Но, судя по всему, такова была справедливость Коллегиума. Эуген знал, что говорит, у таких, как она, здесь не было прав и, в особенности, потому что у Герды не было Дара. Она не могла творить настоящее колдовство, и цена таким, как она, в колдовском сообществе была медный грош.



3

Герда выдержала бичевание — вопила, стонала и плакала, но хотя бы не умерла и не сошла с ума, — и отсидела двадцать дней в карцере «на воде и хлебе», причем и того и другого выдавали ровно столько, чтобы узник не умер с голода. Потом она вернулась в свою келью и продолжила учебу. Впрочем, старичок Наставник с ней заниматься перестал, поскольку она была уже никому не интересна, и на нее махнули рукой. Однако, как говорят простые люди, не было бы счастья, да несчастье помогло. Всеобщее равнодушие распространялось и на злого гения Герды. Эуген перестал ее донимать, он вообще не обращал теперь на нее никакого внимания.
Так закончился год, и двадцать седьмого декабря всех послушников перевели за стену. Из послушников они превратились в учеников и имели теперь гораздо больше прав. Их поселили в жилом корпусе, где у каждого была своя просторная комната с хорошей печкой, большой кроватью и нормальной мебелью. На этаже, где жили вместе и ученики, и адепты, вместо холодного сортира и жалкой умывальни, Герда обнаружила настоящую мыльню, в которой никогда не переводилась горячая вода, и опрятные кабинки в уборной, позволявшие сохранять приватность. Теплое одеяло, лампа и шандал на три свечи, хорошо обставленные учебные классы и комнаты отдыха, и трапезная, в которой на завтрак, обед и ужин ученики и адепты получали настоящую еду: белый хлеб, рисовую кашу, мясную похлебку, настоящие чай и кофе, пироги и жаркое, сахар и мед, и даже вино.
Однако кое-что настораживало. Здесь не было четкого разделения на женскую и мужскую половину, и, хотя во всех коридорах этого большого здания круглосуточно дежурили профосы, надежда на то, что они вмешаются, если что-то пойдет не так, выглядела не особенно впечатляющей. Двери комнат закрывались изнутри на задвижку, но, как минимум, половина бывших послушников уже неплохо владели своим даром, а значит, могли открыть практически любую дверь. Умели они так же ставить барьер тишины. Так что, кричи — не кричи, а в случае чего, никто тебя не услышит. Да, и вообще, создавалось впечатление, что учителя и наставники на многое здесь смотрели сквозь пальцы. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что среди адептов, которые начинали третий год обучения, уже существует четкая иерархия. Те, кто обладает более сильным даром, властвуют, остальные — подчиняются. И на самом дне этой пищевой цепочки находятся те, кто так и не смог разбудить свой дар. Глядя на то, как ведут себя «сильные мира сего» со слабыми, Герда не могла не задаться вопросом, что теперь случится с ней?
Ее плохие предчувствия подтвердились практически сразу. На третий день пребывания в статусе ученика, она повстречала в коридоре первого этажа двух адептов.
— Смотри-ка, — указал на нее худощавый брюнет, — свежее мясо!
— Уверен? — нахмурился блондин, поворачиваясь к приятелю и совершенно игнорируя тот факт, что Герда, о которой они говорят, тоже здесь.
— Можешь не беспокоиться Жак! Ты же знаешь, лучше меня определять дар не умеет никто! Она пустая!
— О! — сказал на это блондин, снова поворачиваясь к Герде. — Тебя, девочка, как зовут?
Пройти мимо них Герда не могла. Убежать, по-видимому, тоже не получится. Она беспомощно оглянулась, надеясь увидеть в коридоре кого-нибудь из учителей или наставников, но коридор, как на зло, был пуст.
«Нарочно они что ли так делают?» — подумала она в раздражении.
— Маргерит, — сказала Герда вслух. — Меня зовут Маргерит.
— У тебя есть покровитель или ты общая? — спросил брюнет.
— В каком смысле общая? — растерялась Герда.
— Ну ты спишь со всеми, кто захочет, или у тебя есть защитник? — разъяснил блондин.
— У нее нет покровителя, — решил брюнет после некоторой паузы, потребовавшейся ему, чтобы оценить реакцию Герды.
— И она еще не врубилась, как здесь все устроено, — завершил общую мысль блондин.
— А как здесь все устроено? — спросила Герда.
— Не изображай из себя дурочку, Маргерит, — предложил брюнет. — Ты уже все поняла. Так устроен мир, слабый всегда в проигрыше. Но тебе повезло, ты встретила нас.
Разумеется, Герда уже поняла, о чем идет речь, и это только подтверждало ее худшие подозрения о том, что случайно или нет, но на втором и третьем курсах Коллегиума царит тупой культ силы, не облагороженный ни законом, ни традициями, ни заведенным порядком.
— В чем мой выигрыш? — спросила она.
— В том, что нас двое, и мы легко отвадим от тебя всех остальных. Организуем L'amour à trois.[24], и ты будешь давать только нам с Альбертом, — объяснил ей с улыбкой блондин.
И надо сказать, что он не издевался над ней, как делал это обычно Эуген. Не злорадствовал и, тем более, не глумился. Он протягивал ей руку помощи, даже не подозревая, что эта «рука» дурно пахнет. Эти ребята не были плохими, вот в чем дело. Возможно, они не были самыми лучшими из людей, но в их представлении любовь втроем с совершенно незнакомой девушкой, была чем-то настолько обыденным, что ни о каких муках совести не могло идти и речи. Они же не насиловать ее собирались, а предложили способ избежать участи общественной подстилки. Вполне благородно с их стороны в сложившихся в Коллегиуме обстоятельствах. И потом, наверное, она могла отказаться? Впрочем, проверить эту гипотезу Герде не позволили.
Откуда-то из-за угла вывернул Эуген вместе с еще двумя парнями точно такого же типа, как он сам. Эти адепты — а никем другим они быть не могли, — тоже были красивыми, сильными и наглыми. При всех внешних различиях в них с первого взгляда можно было увидеть отчетливое родовое сходство.
«Это не случайное знакомство, — с ужасом поняла Герда, увидев этих троих. — Они принадлежат к одной семье и знакомы с детства».
— Все свободны! — объявил Эуген, едва увидев Герду и старшекурсников. — Это наша наложница. Ведь правда же, Маргерит, ты моя?
Герда похолодела. Сбывались ее худшие страхи. Стоя в коридоре между двумя группами мужчин, открыто претендующих на то, чтобы владеть ее телом, она вдруг представила, как это будет. Как сорвут с нее одежду, как чужие руки будут касаться ее обнаженной кожи везде, где захотят, как кто-то из них, — скорее всего это будет Эуген, — раздвинет ей ноги и…  Герду обдало изнутри внезапной волной жара такой силы, что казалось, сейчас вспыхнет одежда, загорятся волосы, полопается и обуглится кожа. Но неожиданно оказалось, что этот жар нечто большее, чем сумма ощущений. Терпеть его было несложно, и даже наоборот, в следующее мгновение Герда поняла, что ничего более приятного в жизни не чувствовала. Жар дарил наслаждение и одновременно превращал ее в кого-то другого… 

Сквозь кровавую мглу к ней подошла Другая Герда и протянула руку.
— Позволь мне сделать то, что должно!
— Будь любезна, — выдохнула Герда, нежась в пламени всесожжения.
— Наслаждайся!
Их руки встретились, и произошла странная вещь. Герда оказалась вдруг там, где стояла прежде Другая Герда, и на продолжение истории смотрела уже со стороны.

Герда посмотрела на парней, затеявших ссору за то, кому она будет служить наложницей, и это ее неожиданно развеселило.
— Глупцы! — сказала она с довольной улыбкой. — Ваше время истекло, потому что однажды любая сила встречает еще большую силу.
Она взмахнула пальцами, словно, стряхивала с них капли воды, и пятеро парней упали на каменные плиты пола, корчась и вопя от ужасной боли. Они думали, что сгорают заживо, но, на самом деле, это была всего лишь иллюзия. Правда, от таких грез люди сходят с ума, но Герда не собиралась их жалеть. Веселье только начиналось, а о том, чтобы им не помешали, позаботились сами парни, заранее поставив барьер тишины и выгнав из близлежащих коридоров всех, кто там находился. Они были сильными магами, но их сила не шла ни в какое сравнение с тем, что могла обрушить на них Черная луна.
— Ты! — Герда вздернула с пола и подвесила в воздухе красавца Эугена. — Что скажешь?
— Кто ты? — прохрипел роанец, по мановению ее руки он перестал чувствовать сжигавший его заживо огонь.
— Богиня возмездия? — Спросила Герда. — Как тебе такое предположение, друг мой Эуген? О! Извини, я совсем забыла. Ты ведь не друг мне, а господин. Что ж, посмотрим, чем ты там собирался командовать.
Она взглянула на него чуть пристальней, и одежда осыпалась с роанца, словно, тысячелетний прах.
— Так, так, так! — Задумалась Герда, рассматривая гениталии несостоявшегося господина.
— Ты хорош! — признала она через несколько мгновений.
— Прости! — взмолился Эуген, до которого, наконец, дошло, что роли переменились. — Я сделаю все, что захочешь. Стану твоим рабом. Буду служить… 
— Замолкни, ублюдок! — Герда заткнула ему рот воздушным кляпом, и все, что он теперь мог, это мычать. — Люди без чести. Без совести. Без принципов. Сейчас от страха ты готов на все, но чего стоит твое слово?
* * *
Герда очнулась под дождем. Она сидела под деревом, которое, разумеется, не могло укрыть ее от непогоды.
«Ох, мне! — Она с трудом поднялась на ноги и поплелась к зданию, в котором жила. — И еще три раза «Ох!».
Была ночь, и в коридорах главного корпуса было пустынно. Никто никуда не шел. Не было даже профосов на этажах, но откуда-то из левого крыла раздавались громкие голоса.
«У них там, что пирушка?» — Едва переставляя ноги, она все-таки доплелась до своей комнаты, но добраться до кровати не смогла. Где стояла, там и села на пол. Ее одолевала страшна слабость и одновременно терзал дикий звериный голод.
«Хочу есть!» — подумала она, и в то же мгновение прямо перед ней на полу появилась большая керамическая миска с мясной похлебкой. Ломти белого хлеба и ложка лежали на белой салфетке рядом.
Сначала Герда подумала, что у нее не хватит сил даже на то, чтобы взять в руки хлеб и ложку, но все у нее получилось, вот только и хлеб, и похлебка закончились подозрительно быстро. Сил, правда, прибавилось, но голод по-прежнему терзал ее желудок. Герда чертыхнулась, не понимая, что с ней творится, но додумать мысль до конца не успела, заметив «новую перемену». Керамическая миска исчезла, и вместо нее появился серебряный поднос с хорошо прожаренным на вертеле каплуном. Пахло горячее мясо так, что Герда едва не захлебнулась собственной слюной. Она поспешно разорвала тушку руками и, откусив первый самый желанный кусок, начала жевать. Потом увидела, что рядом с подносом стоит бутылка вина и поторопилась наполнить кружку, чтобы запить проглоченное мясо. Ну, а дальше все случилось точно так же, как с похлебкой. Герда и оглянуться не успела, как от каплуна остались одни обглоданные кости. Да и вина в бутылке не осталось. Она было задумалось об этом, но надолго ее не хватило. Силы оставили ее, она прилегла прямо там, где сидела, на пол и практически сразу же заснула.




Глава 5. Бойцовая кошка



1

Герда проснулась от того, что ее кто-то тряс за плечо. Привычно — рывком — вырвалась из сна, распахнула глаза, готовая вскочить и бежать. Но оказалось, что, во-первых, вокруг светло — солнце уже встало и освещало комнату через узкое, похожее на бойницу окно, — а во-вторых, сразу же выяснилось, что спала она, не раздеваясь, устроившись прямо на холодных плитах пола. Впрочем, имелось еще и «в-третьих». В ее комнате было полно народа. Профосы, учителя, кто-то еще, в общем толкотня и суета.
«Что не так?» — испугалась Герда, но ей даже испугаться по-человечески не позволили.
— Живо за мной, Маргерит! — потребовала куратор курса профессор Говерн, силой вздергивая Герду на ноги. — Ну, же, ученица, вставайте на ноги! Не заставляйте себя ждать!
Герда и хотела бы, но даже она, при ее годичном опыте не могла проснуться сразу вдруг. Так что, пришлось просыпаться на ходу, вернее на бегу, потому что профессор Говерн не шла, а бежала и при этом тащила Герду за собой, крепко держа ее за руку. Все попытки понять, что происходит, ни к чему не привели. Герда только сообразила, что все отчего-то считают ее виновной в каком-то страшном злодеянии, но никак не сообразят, как ей, в смысле, Герде, это удалось. Сама Герда никаких грехов, тем более, тяжких преступлений, за собой не знала, и не помнила, чтобы вчера с ней произошло что-то из ряда вон выходящее. Обычный день, и ничего более.
Бег закончился в кабинете Настоятеля. Это была уже вторая их встреча, но теперь кроме него здесь присутствовали Ректор, два незнакомых Герде колдуна — «мрачный» и «ироничный» — и куратор курса, которая ее сюда и привела. Минуту или две ничего не происходило. Герда стояла посередине кабинета, затравленно озиралась, пытаясь понять, чего ей следует ожидать, и с ужасом ощущала скрестившиеся на ней взгляды присутствующих.
— И вы хотите убедить нас в том, что это создание свело с ума четверых выдающихся студентов и оскопило пятого? — Говорил один из незнакомых Герде колдунов, тот, что казался мрачным, смотрел он на нее при этом с брезгливостью и пренебрежением. — Да у нее силы — кот наплакал. Дар слабый, неразвитый… 
— У нее вообще нет дара, — вступила в разговор куратор курса.
— Это вы просто смотреть не умеете, — отмахнулся от нее колдун. — Кто еще, кроме меня, видит ее дар?
— У нее есть дар, — подтвердил Ректор.
— Значит, он проснулся недавно, — упорствовала в своем мнении куратор. — Раньше у нее дара не было. Вернее, был, но слабый и неактивный.
— Ну, сейчас-то он вполне активный, — вступил в разговор «ироничный» колдун. — Слабый, и вряд ли разовьется еще, но на низшую категорию вполне.
«Это они обо мне? — опешила Герда. — Низшая категория? Откуда?»
И в самом деле, еще вчера у нее активного дара не было и в помине, и что самое обидное — уже и не предвиделось.
— Повторюсь, — снова заговорил «мрачный» колдун, — дар у этой особи есть, но предполагать, что она способна победить в поединке пять колдунов высшей категории? Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Dixi[25]. Я все сказал.
— Если только у нее не было с собой артефакта, — заговорил молчавший до сих пор Настоятель. — Какой-нибудь мощный артефакт, типа «Руки господней» и заранее заученная формула сложного заклинания.
— Вы это серьезно, господин Настоятель? — удивленно поднял брови, повернувшийся к Настоятелю, Ректор.
— Один раз она уже пыталась искалечить моего племянника.
— Где нож и где высшая магия! — возразил «мрачный».
Они говорили и говорили, но разговор вели исключительно между собой. Никто даже не удосужился обратится к Герде, спросить о чем-нибудь ее. Она просто стояла перед ними, как одинокий предмет мебели, и не понимала, что здесь происходит. В чем ее обвиняют? В том, что она оскопила Эугена? Серьезно? И как бы она могла это сделать? У нее даже ножа теперь нет, в прошлый раз забрали. И что там про сведенных с ума учеников и адептов?
— Кто дал тебе артефакт? Отвечай!
Герда не сразу поняла, что теперь Настоятель спрашивает именно ее.
— Я… 
— Что? Не молчи! Говори, кто дал тебе «Руку господню»?
— Мне никто не давал никаких артефактов! — взмолилась Герда, падая на колени. — Я вообще не знаю, о чем вы говорите!
— Молчать! — заорал на нее Настоятель. — Отвечать на мои вопросы!
— Но я… 
— Молчать, я сказал!
Герда замолчала, но он продолжал задавать ей нелепые вопросы, не позволяя даже объяснить, насколько они нелепы.
Ректор пытался вмешаться, но Настоятель задавил своим авторитетом буквально всех. В Коллегиуме главным являлся он, и все это знали. Поэтому и судьбу Герды решил тоже он. Несмотря на то, что им так и не удалось найти в ее памяти что-нибудь, что связывало бы Герду со страшным преступлением, совершенным вечером накануне, — а они искали и еще как! — решение Настоятеля оказалось для Герды катастрофическим. Она приговаривалась к изгнанию! Куратор курса попробовала было за нее заступиться, но Настоятель едва ли не в буквальном смысле слова заткнул ей рот. Он был неумолим. Он жаждал крови, и он ее пролил, пусть даже это была кровь невиновного.
* * *
То, что с ней сделали, не укладывалось в голове. Обвинив в чудовищных преступлениях, которые она, в принципе, не могла совершить, но ни в чем при этом не уличив, не доказав вину, не привидя хоть каких-нибудь аргументов или обоснований, ее вышвырнули на улицу без денег и документов, и даже без вещей. Это был самый безжалостный приговор, какой можно было себе представить. Самое жестокое наказание, какое могли к ней применить. Ее ограбили — ведь все деньги и вещи Герды остались в Коллегиуме, — и бросили умирать. Что еще могло ее ожидать в чужом незнакомом городе посредине зимы? Только насилие и смерть. Или рабство, которое будет хуже смерти, и станет, в конце концов, всего лишь прелюдией к окончательной гибели.
От понимания того, как бесчеловечно с ней поступили, Герду охватил ужас, и она сделала последнюю отчаянную попытку вернуться в Коллегиум. Сначала она что есть сил стучала в запертые ворота, билась о них всем телом и молила о пощаде. Она унижалась, вставала на колени прямо в грязь, оставшуюся после недавнего дождя, взывала к милосердию, кричала, что никогда никому больше не причинит вреда, не будет ни в чем перечить, что готова мыть полы и таскать тяжести. В общем, готова на все, только бы ее впустили обратно. Но настоятель был неумолим. Впрочем, возможно, он просто успел о ней забыть, — в конце концов, кто она, и кто он! — а неумолимы и безжалостны были другие люди. Те, которые не снизошли до ее мольбы, не сжалились над несчастной девушкой, не бросили со стены даже жалкой серебрушки.
Сколько времени продолжалась эта истерика, Герда не знала. Очнулась она все у тех же наглухо запертых ворот, зареванная, с охрипшим горлом, со сбитыми в кровь коленями, вся измазанная в грязи. Между тем, солнце уже клонилось к закату, и Герда решила идти в город. Оставаться на ночь около Коллегиума не имело смысла. Она уже поняла, что не дождется снисхождения, и никто не придет к ней на помощь. Оставалась надежда, что в Рогле кто-нибудь сжалится над бедной сиротой и, Христа ради, возьмет в услужение. Сейчас Герда старалась не думать о том, какой может оказаться плата за «доброту» богобоязненного горожанина или фермера. Все это станет актуально потом, когда она найдет кров для ночлега, огонь, чтобы не замерзнуть в ночи, и какую-нибудь еду, чтобы не умереть с голода.
Дорога спускалась с горы бесконечным серпантином. Виток за витком, вниз вдоль склона к Большому тракту и реке, за которой вздымались городские стены. Герда смерила взглядом расстояние и прибавила шагу. Идти было еще далеко, но на долину уже опускались сумерки. Зимой темнеет раньше. Но, если она не успеет войти в город до закрытия ворот, то, скорее всего, замерзнет насмерть под его стенами или на этой дороге, которой не видно конца. Среди ужасов, которые мерещились ей в слишком быстро наступающей ночи, фигурировали так же злобные разбойники, оголодавшие волки и беспощадные горные барсы. Герда спешила. Страх подгонял ее, заставляя идти все дальше вперед, и она шла так быстро, как только могла, но уже понимала, что все напрасно, ей не успеть.
«Что ж, — подумала она с тоской, — не получилось убить в Эриноре, достанут здесь».
Герда остановилась и перевела дыхание.
«Не успеть…».
И в этот момент она заметила быстро приближающегося к ней всадника, а еще через пару минут услышала уже топот копыт по каменистой земле. Теперь она рассмотрела — хотя сумерки мешали различить подробности, — что верхом на пегой лошадке в гору поднимается не мужчина, а женщина. Сидит в седле по-мужски, но одета явно в платье и плащ. Тогда Герда пошла навстречу. Надежда на помощь, разумеется, была ничтожной, но все-таки надежда всегда лучше любой самой замечательной безнадеги. Между тем всадница подъехала к Герде и остановила лошадь.
— Никак, из Коллегиума прогнали?
— Да, сударыня, — поклонилась Герда женщине. — Приговорили к изгнанию и вышвырнули за ворота.
— Денег, небось, не дали. — Не вопрос, констатация факта, видно, знает, о чем говорит.
— Даже свои не позволили забрать.
— Вот же ироды! — со злобой сказала, словно выплюнула, незнакомка.
— Ладно, — добавила, пару раз вздохнув и выдохнув. — Нечего нам тут лясы точить. Дома, в тепле, успеем еще наговориться. Залезай мне за спину, девочка, поедем выручать твою задницу!
Так Герда познакомилась с Ольгой Грох, содержавшей корчму на большой дороге. Корчма, а вернее, постоялый двор с корчмой и конюшней, окруженный тыном с крепкими воротами, стоял на тракте как раз в том месте, где от него отходит дорога на Роглу, и притащились они туда уже в темноте. Было очевидно, что одна, да еще и пешком Герда до города засветло не добралась бы. А так доехали до постоялого двора, Ольга постучала в ворота, и вот уже распахиваются тяжелые створки, кто-то уводит лошадь в конюшню, а они вдвоем с хозяйкой проходят через боковую дверь в небольшую комнатку, примыкающую к кухне. Здесь было тепло, — в очаге, весело потрескивая, плясал на поленьях огонь, — и невероятно здорово пахло едой.
— Садись, горемыка! — кивнула Ольга на табурет у стола. — Сначала соберу тебе что-нибудь поесть, тогда и поговорим.
Сейчас, при свете лампы Герда разглядела наконец свою спасительницу. Ольга Грох оказалась дородной моложавой женщиной с редкими седыми прядями в толстой косе, с живым выразительным лицом и внимательными глазами. Она улыбнулась растерянной и порядком дезориентированной Герде и вышла, притворив за собой дверь.
Герда рассеянно огляделась вокруг, ничего, на самом деле, не замечая, села все-таки на табурет, недоуменно посмотрела на закрывшуюся за доброй женщиной дверь и внезапно снова заплакала. Слезы лились сами собой, и она ничего не могла с этим поделать. Просто сидела и плакала. Глядела перед собой и ничего не видела. Даже вернувшуюся в комнату хозяйку не сразу заметила. Та ее дважды окликнула прежде, чем Герда очнулась от транса, в котором прибывала все это время, осмысленно взглянула на свою спасительницу и вытерла рукавом грязного, насквозь промокшего платья заплаканные глаза.
— Совсем плохо? — участливо спросила женщина, расставляя на столе принесенные ею на деревянном подносе яства: нарезанное ломтиками копченое сало, твердый овечий сыр, ржаной хлеб, маринованные овощи в глиняной плошке, высокий кувшин и две кружки. — Сейчас будем тебя лечить, Маргерит. Поешь, выпьешь, согреешься, тебя и отпустит.
— Это местное пиво, — пояснила, наполняя кружки каким-то незнакомо пахнущим темно-коричневого цвета напитком. — Оно сытное, как хлеб, вкусное, во всяком случае, мне нравится, но при этом очень крепкое. Как раз то, что тебе сейчас надо, чтобы выговорится, а потом завалиться спать… 
Что ж, в словах Ольги было много правды. Герда, голодная и продрогшая на холоде, ела и не могла остановиться. И пиво пила, не слишком обращая внимание на его вкус. И говорила, потому что просто должна была перед кем-нибудь выговориться. Однако даже в таком ненормальном состоянии, в котором она сейчас находилась, Герда не забывала про осторожность, и, рассказывая свою историю, ни разу не назвала ни одного подлинного имени и, разумеется, упустила все наиболее проблематичные эпизоды своих горестных приключений. В этом рассказе она была сиротой, воспитанной в богатом бюргерском доме, где занятый работой отец не уделял ей достаточного внимания, а мачеха и ее родные дочери тиранили бедную Маргерит, как хотели… 
— Да, девонька, — тяжело вздохнула Ольга, выслушав «историю Маргерит», — досталось тебе, врагу не пожелаешь! Но, если думаешь, что ты одна такая несчастная, ошибаешься.
Судя по всему, хозяйка тоже хотела поделиться с Гердой своей, наверняка, не менее грустной историей, но ограничилась она всего несколькими фразами:
— Там, где для тебя все закончилось, — сказала она сухо и трезво, не смотря на количество выпитого пива, — для меня все только началось. Вот я, Маргерит, и стала на второй год обучения бесправной шлюхой. Даже не наложницей какого-нибудь гениального мага, а обыкновенной подстилкой для каждого, кто хотел воспользоваться. К чести большинства моих однокашников, таких любителей секса по принуждению нашлось совсем немного, зато не побрезговали поучаствовать некоторые из преподавателей. Ну, а потом вышла я из Коллегиума практически ни с чем. Дар у меня слабый, еле-еле хватает на то, чтобы хозяйство не развалилось. Идти мне было некуда, и я осталась в Рогле. Вышла замуж за старика, содержавшего эту корчму. Она тогда еле-еле держалась на плаву. Но я поставила дело на ноги, расширила, построила постоялый двор. Отвоевала у наследников покойного мужа и который год живу здесь у подножия горы. Все жду, может сгорит когда-нибудь этот чертов Коллегиум у меня на глазах. Но пока лишь вижу, как вышвыривают несогласных и строптивых. Ты уже четвертая — я тебя, к слову, еще с утра заприметила, — и что характерно, все бедолаги — девушки, ни одного парня за все время, и все не из старых родов. Дар обычно слабый, а характер сильный. Вот и суди, что там, да как… 
* * *
Ночью во сне к ней пришла Темная богиня. Откуда было известно, что эта женщина, поражающая нечеловеческой — холодной, как лед — красотой является не просто богиней, а Великой Темной Богиней, Герда не знала. Это и так было понятно. Без слов. Без атрибутов власти. Без эманации божественных сил. Высокая стройная красавица в невероятном снежно-белом платье, вот собственно, и все, что увидела Герда.

— Какой невероятный соблазн, не правда ли? — спросила Темная богиня голосом, от которого начинала вибрировать душа.
— Простите, моя госпожа, — залепетала Герда в ответ, — но я не знаю, о чем мы говорим.
— Не помнишь, — холодная улыбка тронула идеально очерченные губы. — Забыла. Вечно с вами, с молодыми, что-то не так. То короткая память, то робость, то еще какая-нибудь ерунда!
Богиня шевельнула пальцами правой руки, словно перебирала струны невидимой лютни. И Герда вдруг вспомнила, тот темный восторг, то невероятное упоение, которое испытала, когда на нее снизошла сила. Ее мощь в тот момент была такова, что она могла, кажется, как в сказке, разрушать царства и возводить огромные дворцы.
— Да! Да! Я…  — Ощущение СИЛЫ, ВЛАСТИ, СВОБОДЫ. Полной ничем не ограниченной свободы делать то, чего желает сердце. Счастье вседозволенности.
— Не спеши, дорогая, — остановила ее Темная богиня. — Лучше вспомни подробности.
И Герда вспомнила, как корчились на каменных плитах пола четыре самых многообещающих студента Коллегиума. Невидимое пламя сжигало их изнутри и снаружи, и, умирая в нем, они стремительно сходили с ума. А вот пятый — Эуген — все еще был в сознании. Голый, распятый на невидимом косом кресте он вопил от боли и ужаса, пока Герда не заткнула ему рот кляпом. Теперь он только мычал, а она с мстительным торжеством калечила воздушными ножами его мужское естество.
— Как видишь, не все так просто, как кажется, — снова заговорила богиня. — Дашь слабину, считай, тебя уже нет. Впустишь в себя эту силу сейчас, когда ты не готова с ней совладать, получишь невиданную власть, но утратишь себя такую, какая ты есть. Властвовать будет уже кто-то другой. Не ты. Отдавшись этой мощи, станешь чудовищем. Но если не примешь силу, откажешься от могущества, возможно, потеряешь этот Дар навсегда. ВЫБОР за тобой, девочка. Но не сейчас. Сейчас спи!



2

Идти Герде было некуда, да и куда бы она добралась, не имея ни денег, ни вещей! Поэтому она была благодарна Ольге, разрешившей ей остаться на ее постоялом дворе. Хозяйка не перегружала ее работой, но Герда не хотела жить в доме из жалости и бралась буквально за все. Она мыла полы в корчме, когда та закрывалась на ночь. Мыла посуду. Ухаживала за лошадьми, подметала двор, в общем, делала все те дела, которые всегда найдутся в любом большом хозяйстве. Многого она делать не умела, но не стеснялась учиться у других. И что любопытно, за что бы она не взялась, все у нее в конце концов начинало получаться, как минимум, не хуже, чем у других. А порой и лучше. Да и училась она быстро. Ездить верхом, например, выучилась за три недели, а через месяц могла уже «смотаться по-быстрому» в город, чтобы передать бондарю или кузнецу срочный заказ, даже не оседлав лошадь. То же происходило и с ее даром. Слушая простые наставления Ольги, она достаточно быстро научилась зажигать «ночной фонарик» или подогревать воду в котелке. Она могла теперь без огнива разжечь камин или засветить свечу, «обжечь» взглядом, только коротко, на близкой дистанции и без настоящего ожога. Могла очистить мутную воду в котле или «закрыть» небольшую рану. Не так уж много, но гораздо больше, чем ничего.
— Наверное, твоя стихия огонь, — рассуждала Ольга. — Во всяком случае, это бы объясняло характер твоих «трюков».
Герда соглашалась. За неимением других гипотез, эта была не самой худшей. А с Ольгой они разговаривали обо всем на свете. Что-то могла рассказать Герда, что-то Ольга, и в те немногие часы досуга, которые остаются даже у самых работящих людей, они не без удовольствия распивали за разговором кувшин крепкого пива. Так прошли зима, весна и лето, а в начале осени, Ольга завела с Гердой по-настоящему серьезный разговор.
— Ты хорошая девочка, Маргерит, — сказала она, разливая пиво по кружкам. — Недоговариваешь, конечно, кое-чего, но думаю, у тебя на то есть свои причины. Однако я о другом. Ты способная, умная, образованная, и дар у тебя, хоть и небольшой, но не вовсе бесполезный. Нечего тебе делать в этой дыре. Самое большое, на что можешь здесь рассчитывать, это выйти замуж за вдовца. Не по тебе такая жизнь.
— Но ты же живешь, — возразила Герда.
— Это правда, но не вся. Я, когда вышла за порог Коллегиума, была в таком состоянии, что мне вообще все равно было, что будет потом. Но лет через пять стало понятно, что поторопилась, да только я была уже замужем, у меня появились обязательства, куда мне было деваться? А после, когда умер муж, стало и вовсе поздно. Здесь у меня налаженная жизнь, доход, уважение в городе, а уеду куда, что стану делать? Сбережений на жизнь до старости явно не хватит. Так что я крепко привязана к этому месту, а вот ты — нет.
— Есть идеи? — скептически поинтересовалась Герда, сделав очередной глоток пива.
Скепсис ее объяснялся просто. Ольга не жадничала и на Герде не экономила. Но тех денег, что смогла заработать за эти месяцы Герда, едва хватило, чтобы купить самые необходимые вещи — гребень, нож, иголки и нитки, — да привести в порядок свой жалкий гардероб. С таким запасом не отправляются на поиски счастья. Но, возможно, у ее спасительницы имелся некий план?
— Есть такое место, Конгар, — кивнула ей Ольга. — Слышала, небось, про конгарских наемников?
— Слышала и даже видела. — Герда действительно встречала конгарских наемников и в Лассаре, и в Горанде. Серьезные люди, и слава у них мрачная.
— Это хорошо, что видела. Знаешь, тогда, что готовят их в Конгаре и сдают в наем. Правила наёма просты. В первые три года наемник получает треть от суммы заработка, расплачиваясь за потраченные на его подготовку средства и усилия. Следующие два года он получает половину, и еще один год — две трети. После этого он считается свободным от каких-либо обязательств перед своей школой.
— Какое это имеет отношение ко мне? — закономерный вопрос, поскольку сделать из Герды громилу наемника, — а конгарцы все, как один, крупные мужики, — вряд ли получится.
— Есть кое-что еще, о чем мало кто знает, — усмехнулась в ответ Ольга. — В Конгаре готовят и женщин-телохранительниц. Это штучный товар. Такие наемницы по карману только очень богатым женщинам. Телохранительница, которая не только выглядит, но и ведет себя, как камеристка, компаньонка или конфидентка знатной дамы, не бросается в глаза, может ночевать в одной комнате с госпожой и сопровождать ее везде, хоть к любовнику, хоть в мыльню. Но и отбор в эту школу жесткий. Лишь бы кого не возьмут. Нужна подходящая внешность, ум и характер. Немаловажен жизненный опыт и знание языков. Ну, и последнее — нужна рекомендация.
— Ты сможешь дать мне такую рекомендацию? — удивилась Герда.
— Посмотри, где я живу, — улыбнулась Ольга. — По тракту идут караваны и обозы, путешествуют разные люди, и кое-кого я направляю в Конгар. Не буду врать, за каждого рекрута мне платят хорошие деньги, так что и я не в накладе. Очередной караван в Конгар пройдет здесь в начале октября. Моей рекомендации будет достаточно, а за твою безопасность в дороге будет отвечать караванщик. Он же по старой договоренности заплатит мне за нового рекрута, то есть за тебя. Стоишь ты тридцать золотых гульденов, и я предлагаю разделить их пополам: пятнадцать мне, пятнадцать тебе. Что скажешь?
* * *
Караван Якоба Хемта пришел в Роглу в пятый день октября и оставался на месте всего одни сутки. За это время была заключена сделка со школой «Neofelis»[26], Герда стала Маргерит де Грот и получила место в караване — тихую каурую лошадку под мужским седлом. Ольга заранее собрала ее в дорогу, объяснив, что сейчас главное, чтобы у Герды была теплая и удобная для путешествия одежда, потому что в горах холодно, а в Конгаре — чтобы она сейчас на себя не надела — ее все равно переоденут. Поэтому на Герде было короткое — до колен — сверское платье с разрезами по бокам до середины бедер, кожаные штаны, сшитые опять же на сверский лад, короткие сапоги с толстой подошвой, овчинная безрукавка и плащ из плотной шерсти. Одежда немаркая, теплая и надежная. В общем, при сравнении с типично городским одеянием Виолы Амед — второй девушки-новобранца школы «Неофелис» — Герда в шерстяной вязаной шапочке и с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи, выглядела обыкновенной деревенской дурочкой. Каково же было удивление роанийки, когда Герда заговорила с ней на роанском диалекте эрна.
— Но ты ведь не роанийка, — вскинула темные брови Виола. — А говоришь точно, как у нас. Откуда язык?
— Один знакомый научил.
Вообще-то, Эуген ее специально не учил, но его произношение, его особые словечки и обороты навсегда запечатлелись в памяти Герды.
— А сама ты местная? — продолжала расспрашивать новая знакомая.
— Нет, — покачала головой Герда. — Я из Борга, но росла в Горанде, так что меня можно считать горандийкой.
— А сюда как попала?
— По случаю, — усмехнулась Герда, удивляясь неосведомленности своей спутницы.
А с другой стороны, удивляться, в общем-то, нечему. Кто бы мог рассказать роанийке о Коллегиуме и о том, что это богом проклятое место находится именно в Рогле? Никто. Потому что, скорее всего, знает об этом один лишь мастер Хемт, и вряд ли за прошедшие дни он перебросился с Виолой больше, чем парой слов. Во всяком случае, с Гердой он практически не говорил. Но ей и не надо было. Она ехала на своей лошадке, рассматривала горные пейзажи, — сосновые леса, каменные осыпи и снежные вершины, — прислушивалась к конгарскому языку, на котором говорили караванщики, и думала о своем, перебирая в памяти все превратности своей судьбы, которые, в конце концов, увели ее от родного дома так далеко, что и поверить страшно. Но вот она, живая и здоровая, едет в мужском седле по горным дорогам, которые больше похожи на звериные тропы, проводя ночи у костра в компании своей сверстницы из Роана, красивой стильной девушки, собирающейся, как и она, стать наемницей в Конгаре.
По сравнению с тем, что уже успело с ней случиться и, в особенности, с тем, что, слава богу, не случилось, жизнь наемной телохранительницы представлялась Герде очевидным успехом. А то, что ей уже случалось убивать, было в этом смысли явным достоинством. Страха она не испытывала, робости, как ни странно, тоже. Напротив, будущее представлялось ей новым приключением, которое, как ей хотелось надеяться, не закончится очередным провалом.
Впрочем, пока все было нормально. Караван медленно двигался через горы, пересекая их с запада на восток. Иногда приходилось идти, ведя лошадей в поводу, иногда пережидать непогоду в пещерах или больших гротах, но, в целом, путешествие утомляло Герду не более, чем жизнь в Коллегиуме. А кормили здесь не в пример лучше. Несколько однообразно, но зато сытно: кулеш из проса с салом или из горохового толокна с копченой козлятиной, фасоль с теми же ингредиентами, крутая ячменная каша с оливковым маслом и кукурузная мамалыга. И так по два раза в день — утром и вечером — двадцать дней пути. Днем на ходу жевали вяленое мясо, запивая его водой. Утром и вечером пили горячий травяной отвар, не слишком вкусный, но зато предохранявший от цинги. А потом они миновали очередной перевал, и Герда увидела, что горы кончились. Далеко впереди темной гладью лежало море, а к югу от направления спуска можно было различить пятно города, охватывающего своими щупальцами большую бухту.
«Конгар…».
Спуск с горы занял гораздо больше времени, чем можно было предположить, глядя с перевала. Но, в конце концов, они вышли к городу и, обойдя его по дуге, добрались до школы «Неофелис». Выглядела она, как богатая усадьба: красивый двухэтажный особняк, какие-то постройки среди деревьев парка и длинная подъездная аллея, начинавшаяся от ворот.
— Стой! — крикнул караванщик Хемт и поднял руку, дублируя приказ. — Женщины со мной, остальные ждут здесь.
Отмашка. Вытянувшийся в колонну по двое караван встал прямо на дороге, — кому надо обойдут или объедут, — а Хемт подозвал к себе Герду и Виолу и взмахом руки приказал следовать за ним.
Между тем, стражники, — а здесь оказывается имелась настоящая стража, — открыли ворота и пропустили трех всадников на подъездную аллею. Еще несколько минут пути, и они подъехали к особняку.
— Спешиться, — приказал Хемт. — забрать вещи!
Герда спрыгнула со своей лошадки, отвязала от седла вещевой мешок со своими жалкими пожитками и отошла в сторону отдав повод подбежавшему к ним слуге. Через несколько секунд рядом с ней встала Виола, а Хемт подошел к лестнице, по которой к нему спускался представительный мужчина в камзоле зеленого сукна.
— Мне здесь нравится, — шепнула Виола.
— Посмотрим, что будет дальше, — пожала плечами Герда.
Она смотрела на то, как встретились у подножия лестницы караванщик и «важный господин». Как обменялись рукопожатиями, и как Хемт передал незнакомцу несколько бумаг. Представительный господин, — по-видимому, это был хозяин имения, — просмотрел бумаги, бросил быстрый, но внимательный взгляд на двух девушек, кивнул одобрительно и, отстегнув от пояса, передал Хемту кошель с деньгами.
— Как думаешь, — в полголоса спросила Герда, — не может так случиться, что нас продали в бордель?
— Было бы обидно, — уныло отозвалась Виола, — но не смертельно. В борделе я уже один раз была, жить там можно…  Но возвращаться не хочется.
— Может быть и не придется… 
В дверях дома появилась женщина, одетая в платье песочного цвета, прошла вперед, остановилась в начале спуска, посмотрела на господина в камзоле зеленого сукна — он все еще разговаривал с Хемтом, — перевала взгляд на девушек.
— Если это бордель, то дорогой, — высказала свое мнение Виола. — Чистая публика, и все такое… 
— Барышни! — окликнула их женщина. — Что же вы стоите внизу? Поднимайтесь!
— Пошли? — искоса глянула на Герду Виола.
— А куда мы денемся?
Они подошли к лестнице, поднялись наверх и остановились перед дамой.
— Я Мишлин Рэ, — представилась женщина, — хозяйка школы. Господина, который разговаривает с караванщиком, зовут Людвиг фон Моос. Он мой помощник. Теперь представьтесь вы!
— Виола Армед, госпожа! — Присела роанийка в элегантном реверансе.
— Маргерит де Грот, мадам, — Герда тоже умела делать книксен.
— Добро пожаловать в школу «Неофелис», барышни! — улыбнулась дама. — Идемте поговорим. Вещи можете оставить здесь. Их принесут прямо к вам в комнаты.
Герде начало знакомства понравилось, но она в любом случае не собиралась обострять. «Наобострялась» уже однажды, едва жива осталась.
Они прошли вслед за госпожой Рэ в парадный вестибюль, поднялись по лестнице, огибавшей зал по дуге, и вошли в небольшую изящно обставленную гостиную.
— Прошу вас, барышни, — госпожа Рэ указала на чайный столик, вокруг которого стояли четыре стула с высокими резными спинками. — Чай? Кофе? Может быть, немного вина?
Оценив тон дамы Мишлин, Герда решила, что крестьянку Маргерит можно отослать прочь.
«Добро пожаловать эдле де Грот!» — мысленно поприветствовала она себя другую.
— Зависит от того, — улыбнулась она, присаживаясь к столу, — как в ваших краях, мадам, варят кофе.
— У нас его варят на горячем песке…  в жаровнях, — ответила Мишлин, испытующе глядя на Герду.
— Тогда, мадам, я бы с радостью выпила чашечку кофе.
— Приказать принести вам сахар и сливки?
— Благодарю вас, мадам, но я пью кофе из-за его аромата и горечи, — эту фразу Герда произнесла на безупречном эрне. Так говорили ее мачеха и ее дочери.
— А вы, милочка? Что будете пить вы? — обернулась Мишлин к притихшей Виоле.
Компаньонка увидела сейчас совсем другую Герду, не похожую на ту девушку, с которой путешествовала через горы, и растерялась.
— Чай, если можно.
— Ну, разумеется, можно. Ты все слышала, Марта?
Оказывается, чуть в стороне, у колонны стояла молоденькая служанка, готовая выполнить любое приказание своей госпожи.
— Маргерит, почему вы заговорили со мной на эрне? — спросила Мишлин, снова возвращаясь к разговору с Гердой.
— Услышала ваш акцент, мадам, — объяснила Герда.
— Люди говорят, что мой акцент едва слышен.
— У меня абсолютный слух.
— Играете на каком-нибудь инструменте?
— На клавесине, мадам, — улыбнулась Герда. — И немного на скрипке, но, видит бог, совсем немного.
— У меня в доме есть виргинал, сумете нам что-нибудь сыграть.
— Вирджинал[27]? — переспросила Герда, использовав по случаю лассарский диалект. — Кажется, он похож на спинет?
— Вы совершенно правы, — продолжила Мишлин заинтересовавший ее разговор. — Что вы нам сыграете?
— Право слово, — «смутилась» Герда, — я давно не играла. Но думаю, смогу сыграть что-нибудь из Баха или Виралдини.
— Классика…  Знаете латынь?
— Знаю, но говорю ужасно.
— Какие еще знаете языки? — продолжила расспрашивать Мишлин.
— Горанд, роанийский, совсем немного конгарский, лассарский и боргонский диалекты эрна. Это все.
— Неплохо, — кивнула Мишлин и тут же переключилась на Виолу.
Она расспрашивала девушку минут десять, словно бы, позабыв о присутствии Герды, но та не сомневалась, хозяйка школы все помнит и ничего не забывает.



3

День в школе «Неофелис» — школе бойцовых кошечек, как выражалась Мишлин, — начинался по-разному и в разное время. Тебя могли разбудить криками и звоном бьющегося стекла посередине ночи, приказать надеть бальное платье и послать в туфлях на высоких каблуках через лес в какой-то «замок с двумя башнями», расположенный где-то в пяти или шести милях «примерно на север-северо-запад». А могли послать юношу, который разбудит тебя нежным поцелуем в губы, или вежливую служанку, которая доверительно шепнет, «пора вставать, барышня, потому что завтрак подадут ровно в десять». Спасибо хоть, что не заставляли спать ни с тем, ни с другой, хотя и предложили — разумеется, крайне вежливо и в самых изысканных выражениях, — «отработать с ними хотя бы основные движения». Пришлось пойти навстречу: «поласкаться» с голой девушкой — что оказалось отнюдь не противно, — а потом кропотливо «исследовать» нагого юношу и даже проделать с ним, как бы, почти весь «процесс». Впрочем, раздвигать ноги, Герда категорически отказалась, но все-таки дала парню всю себя «общупать и облизать». Это ей понравилось гораздо меньше, но, возможно, проблема была не в самом «процессе», а в том, что она попросту не могла расслабиться и «отдаться на волю страсти, как корабельщики отдаются на волю волн». Ведь, по правде говоря, юноша был, и в самом деле, красив, — высокий, стройный, широкоплечий, — нежен и опытен, беда заключалась в другом. Каждый раз, когда он ее обнимал или просто к ней прикасался, Герда вспоминала Эугена и всех прочих подонков, едва не изуродовавшим ей жизнь.
Впрочем, это был не единственный момент, с которым у Герды возникли сложности. Она могла мириться с усталостью и болью, успела привыкнуть и к тому, и к другому за год, проведенный в Коллегиуме. Могла перетерпеть необходимые формы унижения, — вплоть до пощечин и стояния на коленях, — поскольку без них не обходится ни одна служанка знатной госпожи. Синяки, царапины и шишки были ничтожной платой за учебу, а без унижений не было бы никаких перспектив получить подходящую работу. Чего она действительно не переносила, так это черной злобы и лютой ненависти, которые испытывали по отношению к ней другие девушки. В имении одновременно обучались шесть претенденток на то, чтобы стать телохранительницами богатых и титулованных особ. И Герда, которой все они сперва скорее понравились, чем наоборот, никак не могла взять в толк, откуда берутся эта злобная зависть и неукротимое соперничество, переходящее в открытую вражду. Но, в конце концов, Мишлин ей все это объяснила самым доходчивым образом.
В тот день Герда в очередной раз надела туфли с битым стеклом, порезала ступни и плакала, глядя на перевязанные бинтами ноги.
— Будь внимательнее, — посоветовала ей госпожа Рэ.
— Но за что?! — взмолилась Герда.
— За то, что ты заняла место, на которое претендует кто-то другой.
— Но я…  — хотела было возразить Герда, но Мишлин не дала ей договорить, прервав Герду на полуслове.
— Это борьба, милочка, — усмехнулась она. — Это бой за первородство. За право завоевать мою симпатию и получить самое лучшее, самое выгодное назначение.
«Боже!» — вот и все, что могла сказать на это Герда. До сих пор ей казалось, что она знает все про борьбу за выживание, но оказалось, что ей все еще есть чему учиться.
За следующие недели ей еще несколько раз засыпали в обувь битое стекло, подкладывали в постель ядовитых змей и добавляли яд в мясную подливу. Пару раз даже метнули в спину нож. И Герде пришлось научиться все время быть начеку, ничему не верить, все проверять и всегда быть готовой дать отпор. Хорошая школа, кто бы спорил, — но она так и не смогла смириться с тем, что ее не пытались превзойти, ее пытались тем или иным способом вывести из игры. Бесчестно? Несправедливо?
«Но кто тебе сказал, милая, что жизнь справедлива?»
Впрочем, знать одно, а принять такую правду — совсем другое. В очередной раз ее попытались убить или искалечить, подрезав подпругу дамского седла, но Герда вовремя заметила, как Виола Амед «незаметно» подкрадывается к ее коню.
«Вот же тварь!» — Герде оказалось достаточно погладить пальцами кожаный ремень, чтобы понять, что за подлость задумала «милая Виола».
Первым ее желанием было, догнать мерзавку и избить до полусмерти. Второй неразумной мыслью было, ударить эту дрянь ножом чуть повыше поясницы. Однако через мгновение или два, немного подышав носом, Герда придумала кое-что получше.
— Знаешь, Ола, — сказала она с самой «открытой» улыбкой, на какую только была способна, — я должна перед тобой извиниться.
Они и «сопровождающие их кавалеры» как раз готовились выехать на прогулку.
— За что? — удивилась Виола.
— За свою жадность, — тяжело вздохнула Герда. — Ты же хотела моего коня, а я зажмотилась.
К слову сказать, все так и случилось. Герда получила буланого коня невероятных статей, и Виола ей остро завидовала.
— Садись, — пригласила она, кивнув на Гневливого. — Сегодня на нем будешь ездить ты.
Были бы они вдвоем, Виола бы просто отказалась, и все. Но вокруг стояли их «знатные кавалеры», которые были свидетелями их давешней ссоры из-за коня, и максимум, что могла сделать Виола, это отнекиваться. Однако Герда была настойчива и убедительна. Теперь Виола должна была или признаться в преступлении, или сесть в седло. Зная ее характер, Герда рассчитывала на первое, но соперница отчего-то предпочла смерть. На самом деле, упав во время прогулки вместе с седлом, она, к счастью, не убилась. Сломала себе плечо и вывихнула ногу, но, в конце концов, прощение у Герды просила она, а не наоборот. Плакала и умоляла ее простить, когда Герда вечером зашла ее навестить. Видно, что-то такое она о Герде поняла, что предпочла унижение продолжению вражды… 
Это был первый раз, когда Герда ответила злом на зло, но не последний. Она никому теперь ничего не спускала, не забывала и не прощала, хотя и понимала природу той ненависти, которую вызывала у других учениц. Все дело было в превосходстве. Она все еще не стала шлюхой, — что, возможно, предусматривала ее новая профессия, — но во всем остальном Герда превосходила все ожидания, как Мишлин, так и Людвига. Она быстро научилась метать ножи, и с каждым днем делала это все лучше и лучше. Быстрее, точнее, смертоноснее. Бой на ножах или кинжалах давался ей тоже на редкость легко. Разобраться в ядах для бывшей послушницы Коллегиума, прошедшей полный курс «Научного травоведения» и «Прикладной алхимии», было и вовсе парой пустяков. С манерами у Герды все обстояло просто прекрасно, потребовалось всего лишь кое-что вспомнить и отточить некоторые «частности». Языки она знала, носить красивые платья умела, играла на клавесине и умела останавливать кровь. Тем не менее, оставалось еще много такого, чего Герда не умела и о чем даже никогда не слышала. Она плохо разбиралась в денежных системах разных государств, не умела играть в карты, не могла отличить фальшивые драгоценности от подлинных или правильно опознать и «прочитать» дворянский герб. Ей необходимо было расширить свои познания в современной литературе — классику-то она знала неплохо, — научиться драться без оружия и использовать вместо оружия буквально все, что попадется под руку, стрелять из арбалета, фехтовать облегченным мечом и многому другому. Но она готова была учиться. Хотела этого и быстро наверстывала упущенное.
Так что дни Герды были заполнены до предела, но зато в этой новой жизни она спала в замечательной постели, — на великолепной, просто-таки королевской кровати, застеленной дорогим льняным бельем, — ела деликатесы, изучая при этом не только сами яства и способы их «поглощения», но и способы определения присутствия в них различных ядов и технику отравления с помощью этих яств своих противников. Она хорошо одевалась, ее волосами занимался настоящий куафер, а накладывать грим Герду учила опытная актриса. Она могла принимать ванну хоть по два раза на дню, и столько же раз менять великолепное батистовое белье. И, если всего этого мало, то было в школе «бойцовых кошек» и кое-что еще, о чем никто, кроме Герды не знал и даже не догадывался.
Мишлин и Людвиг, разумеется, знали, что их Маргерит проучилась целый год в знаменитом Рогланском Коллегиуме, но они исходили из предположения, что выгнали ее не только за «скверный характер», но и за полное отсутствие магических способностей. Герда же совершенно справедливо рассудила, что «не все карты надо сразу выкладывать на стол». Так что, никто в школе «Неофелис» не знал, что дар ее хоть и невелик, но все-таки проснулся, и Герда умеет этим даром пользоваться. В Коллегиуме об этом узнали в самый последний момент и вследствие накала страстей разбираться с этим не стали. Ольга сообщать об этом «покупателям живого товара» не стала, а Герда предпочитала держать до времени туз в рукаве.
Однако, если по тем или иным причинам она оставалась одна, — а такие ситуации случались довольно часто, — Герда не теряла времени даром и, вспоминая все, чему ее учили в Коллегиуме еще в ту пору, когда никак не получалось пробудить этот чертов Дар, тренировалась сама. Она помнила кое-какие техники, которым их обучали на «Теории магии», и некоторые формулы, бесполезные для нее в то время, но активно разучиваемые другими послушниками. И сейчас все это ей очень пригодилось. А потом с Гердой случилось настоящее чудо, открывшее ей новые горизонты.
В особняке имелась обширная библиотека, и Герда, всегда, на самом деле, любившая читать, — не говоря уже о необходимости расширять свой кругозор, — часто прогуливалась вдоль полок, пытаясь найти для себя что-нибудь особенное. И находила, разумеется, поскольку в библиотеке были собраны несколько сотен, — а возможно, и тысяч, — томов. Школа «Неофелис» помещалась во владении «Дубовая роща» всего каких-нибудь двадцать лет, а пресекшийся лет тридцать назад баронский род владел этим имением без малого триста лет. И библиотеку эту начали собирать именно бароны. Так что теперь невозможно было узнать, кто из них и для чего приобрел редкое издание «Книги заклинаний». Книги подобного содержания, как рассказывали в Коллегиуме, обычно не продавались в книжных лавках, так что простые смертные купить их или получить в подарок могли только по случаю. Впрочем, для людей, не обладающих магическим даром и не прошедших специального обучения такие книги были попросту бесполезны. Другое дело, Герда. Дар ее проснулся, и она им худо-бедно владела, тогда как теории ее обучили в Коллегиуме. И, по-видимому, обучили хорошо, поскольку Герда быстро разобралась как с принципами изложения формул колдовства, так и с тем, как ими следует пользоваться. Разумеется, не все заклинания были ей доступны в силу скудости Дара и склонности к стихии огня, но зато освоить другие оказалось куда проще, чем можно было предположить. Этим Герда и занималась в свое свободное время. Утащив книгу в свою комнату, где та открыто лежала среди других книг, календарей и атласов, Герда тщательно заучивала новые для нее формулы заклинаний, а позже — и уже не в помещении, — пыталась «исполнить колдовство». Иногда это у нее получалось, иногда — нет, но, в целом, дело продвигалось, и прогресс этот был весьма и весьма многообещающим… 
* * *
Этот день начался с урока танцев, продолжился занятиями с мастером оружейником и госпожой куртуазных манер, а после великолепного обеда Герда тренировалась в верховой езде, поочередно то в дамском, то в мужском седле, а то и вовсе без седла. За три часа занятий Герда сменила милую лошадку рыжей масти на злобного черного, как вороново крыло, иноходца, а заканчивала тренировку на сером в яблоках спокойном, но сильном боевом коне, на котором неплохо справилась и с выездкой, и с преодолением препятствий. Метнув, не переодеваясь, с дюжину разных по форме и балансу ножей в мишень — на дальность и точность, — Герда вернулась в особняк и попросила служанку приготовить ей ванну. Вот в этой медной ванне ее и нашла Мишлин.
— Здравствуй, кошечка! — сказала она, входя в комнату Герды. — Как прошел твой день?
— Великолепно, мадам Рэ, — улыбнулась Герда хозяйке школы.
Она вообще старалась поддерживать о себе мнение, как о милой, добросердечной девушке.
— Отлично, — кивнула женщина. — Думаю, завершится он еще лучше. Когда закончишь принимать ванну, не одевайся. Накинь халат и приходи в мой будуар.
Многообещающее приглашение. Будуар госпожи Мишлин служил хозяйке школы кабинетом, в котором решались самые серьезные вопросы. Смущало только пожелание, — которое, на самом деле, являлось приказом, — чтобы Герда явилась на беседу практически голой, «в одном халате». При этом, явно предпочитавшая в постели молодых мужчин, Мишлин вряд ли собиралась ни с того, ни с сего отыметь Герду прямо в будуаре. В конце концов, гораздо удобнее — во всяком случае, для женщин, — заниматься любовью в кровати или на ковре. В будуаре же мадам Рэ, на взгляд Герды, было несколько тесновато из-за многочисленных предметов мебели и произведений искусства.
Размышляя на эту и подобные ей фривольные темы, Герда закончила принимать ванну, вытерлась, накинула, как было велено, один лишь халат и вскоре уже входила в будуар госпожи Мишлин.
— Присядь пока, — кивнула ей хозяйка будуара на удобное кресло в углу.
Герда без возражений заняла место в кресле и приготовилась ждать. Впрочем, долго ждать не пришлось. Мишлин позвонила в колокольчик, и буквально через несколько минут в будуар вошла Эрма — одна из остальных шести девушек, проходивших обучение в школе «Неофелис». Она тоже была в одном халате.
— Здравствуй, Эрма! — поздоровалась с девушкой Мишлин. — Будь любезна, сними халат.
Эрма даже бровью не повела. Она обучалась в «Дубовой роще» уже третий год, и давно уже потеряла чувствительность к наготе, даже если раньше действительно была стеснительной. Халат был сброшен элегантно и так быстро, как позволяли законы приличия.
— Что скажешь, Маргерит?
Ну, что сказать? Эрма была красивой девушкой, и ей не приходилось стесняться своей наготы. Отличная фигура, высокий рост, — хотя Эрма была на полторы пяди ниже Герды, — длинные ноги с рельефно очерченными мышцами, изящные ступни и запястья, длинные пальцы…  Из недостатков, пожалуй, только маленькая грудь, да еще плечи широковаты и руки слишком мускулистые. Но тут уж ничего не поделаешь — постоянные тренировки ни для кого не проходят даром.
— Спасибо, Эрма. — Поблагодарила девушку Мишлин. — Одевайся и иди.
Вскоре Эрма ушла, и настал черед Герды. Она разделась, Мишлин осмотрела ее со всех сторон, а потом велела подойти к ростовому зеркалу, стоявшему в ее будуаре.
— Что видишь?
— Что я вижу? — растерялась Герда.
«Что я вижу?» — задумалась она, рассматривая свое отражение.
За два с половиной — почти за три — года, что прошли со времени ее бегства из Эринора, Герда сильно изменилась. Кажется, она выросла еще больше прежнего. Тело ее налилось и округлилось во всех, положенных красивой женщине, местах. Девичья угловатость сменилась плавностью и изяществом линий. Волосы посветлели и изменили оттенок, превратив Герду из светло-русой в пепельную блондинку. Глаза потемнели, став из прозрачно-голубых по-настоящему синими. Губы сделались полнее, приобретя естественный насыщенный цвет, практически не требующий помады. И, наконец, кожа. Ее цвет тоже изменился, она стала матовой и чуть-чуть смуглой с великолепным золотистым оттенком.
«Господи! — удивилась Герда. — Когда это я успела так похорошеть!»
— Итак? — поторопила ее Мишлин.
— Я красивая.
Она, и в самом деле, сильно изменилась к лучшему.
«Красивая?»
— Это беспорно, — отмахнулась женщина. — Эрма тоже красивая. В чем различие?
— Я красивее, — поняла Герда, любуясь своим отражением. Сейчас она была даже красивее матери, той Александры-Валерии ди Чента, портрет которой Герда продала еще в Эриноре.
— Ты красивее, и это не обсуждается, но я имела в виду нечто другое, — Мишлин подошла к Герде и встала рядом. — Протяни руку, дорогая. Вот так. Что скажешь, деточка, о своей руке?
— Она изящная, — предположила Герда.
— Ты очень умная девочка, Маргерит, — усмехнулась в ответ хозяйка школы, — но иногда ты не понимаешь самых очевидных вещей. Скажи, глядя на эту руку, кто-нибудь заподозрит, что ты можешь колоть дрова топором, фехтовать, пусть облегченным, но все-таки мечом, метать ножи? Посмотри на свое тело, девочка! Это тело изнеженной аристократки, созданное для любви, а не для боя. Теперь понимаешь, о чем я веду речь?
— Ох!
До этого момента она, как будто, не замечала очевидного. Ее тело, и в самом деле, не несло никаких следов изнуряющей жизни в Коллегиуме, тяжелого крестьянского труда на постоялом дворе Ольги Грох, многодневных переходов через горы и многомесячных тренировок в школе «Неофелис».
— Как это возможно?
— Не знаю, — покачала головой Мишлин. — Слышала, что такое случается, но сама таких, как ты, не встречала ни разу. Ты учишься в школе, едва ли не меньше всех других девушек. Всего чуть больше года тренировок, а ты уже обладаешь всеми навыками и умениями, на приобретение которых требуется от двух до трех лет. Но при таких интенсивных занятиях, при таких нагрузках, которые ты выдерживаешь ежедневно, твое тело, деточка, должно было с ног до головы покрыться мускульной сеткой. Согласна?
— Да, — вынуждена была признать Герда.
— Счастливая натура, — улыбнулась ей через зеркало Мишлин. — Или божий дар? Неважно. Важно, что это у тебя есть. Одевай халат и садись к столу. Нам нужно поговорить.
Герда надела халат, завязала пояс и села к столу, а Мишлин позвонила в колокольчик и приказала служанке подать им вина.
— Ты ведь знаешь, что господин фон Моос ездил на ярмарку в Дрин, — спросила женщина, присаживаясь напротив Герды.
— Да, — подтвердила та. Она знала, что Людвиг уезжал почти на месяц и вернулся только несколько дней назад.
— Людвигу удалось получить один из самых жирных контрактов, какие случаются у наемников. У нас такого не было еще никогда, и когда Людвиг договаривался об условиях наема, он имел в виду именно тебя. Ты идеально подходишь к требованиям, предъявляемым заказчиком. И тем не менее, мы все-таки сомневались. Однако проверки, которые мы негласно устроили тебе в течении трех прошедших дней, показали, что, как ни странно, ты уже готова. Впрочем, спрошу тебя саму. Ты готова?
— Да, — твердо ответила Герда. Соблазн начать новую жизнь был очень велик. Еще больше ей хотелось уехать из этого гадюшника.
— Это хорошо. Тогда перейдем к деталям. Контракт стоит пять тысяч двойных золотых талеров. Это так много, что мы с Людвигом решили платить тебе не треть, как положено по уставу, а сорок процентов. Во всяком случае, в течении этого года.
— Я даже не знаю, что сказать, — попыталась Герда выразить свою благодарность.
— Постарайся справиться с заданием и продлить контракт хотя бы еще на один год, это будет с твоей стороны лучшей благодарностью. Чем дольше ты пробудешь на службе, тем больше денег заработаем мы все. И мы, и ты. Ты это понимаешь?
— Да, — кивнула Герда.
— Отлично! А вот и вино!
Служанка принесла бутылку красного вина и два изящных серебряных бокала.
— Итак, контракт, — продолжила Мишлин, сделав несколько неторопливых глотков вина. — Сестра императора Касия княгиня де Ла Тремуй заканчивает обучение в монастыре «Святой Барбары Керуанской» в городе Керуан, это в герцогстве Дамнир. Как она туда попала, это отдельный вопрос. Но, если вкратце, она внебрачная дочь покойного императора и носила подаренный ей стариком титул баронессы, но Кассий узаконил ее статус, и теперь она княгиня де Ла Тремуй.
— Почему не принцесса?
— Не знаю, милая. Но это и неважно. Тебе предстоит отправиться в Керуан и в качестве компаньонки сопровождать княгиню в ее путешествии в Телур. Отсюда в Керуан путь неблизкий, но из Керуана в Телур и того дальше. Поэтому заказчик потребовал только лучших. Ты поедешь не одна, а вместе с четырьмя наемниками-телохранителями, которые будут думать, что ты просто знатная дама из обедневшей дворянской семьи. Так что у тебя будет охрана, и я дам тебе пароль. Если будет нужно, назовешь его любому из них, и они будут подчиняться только тебе. И последнее, Людвиг привез не только плату за наем, он привез деньги тебе на приданное — тебя же надо соответствующим образом одеть и снабдить всем необходимым в дорогу, — и новые документы для тебя. Теперь ты Агнесса де Фиен — дворянка из старого, но обнищавшего рода с запада Эринора, точнее с острова Эван, следовательно, на эванийский манер тебя зовут Аниз. В детстве тебя перевезли в Горанд, так что теперь ты больше горандийка, чем эринорка. Остальные подробности изложены в письме, прилагаемом к подорожной. Это все.




Глава 6. Неясыть



1

Девять дней подряд они ехали вдоль морского побережья. Наемники верхом, а Герда в карете. Дорога была хорошая, а карета — так себе. Наемная колымага, да и лошади «не первой свежести», и все-таки по сравнению с прежними ее путешествиями, это был явный шаг вперед. Герда ночевала в приличных гостиницах, в отдельной хорошо протопленной комнате и на нормальной кровати, а не на холодной земле. Вкусно ела, во всяком случае, тушеное мясо или печеная на углях рыба были явно лучше кулеша из проса с салом. Она позволяла себе даже вздремнуть часок другой про запас, поскольку в дороге все равно делать нечего. В тряской повозке нормально не почитаешь и поговорить тоже не с кем, вот разве что вздремнуть. Впрочем, за окном кареты проплывали довольно живописные пейзажи, — зеленые холмы, увенчанные церквями, чистенькие деревушки, леса и плодовые сады, — а в праздном уме Герды рождались грезы, в которых она то возвращалась домой, чтобы отравить или зарезать короля, то посещала альма-матер[28], после чего на месте Коллегиума оставались лишь руины и пепел пожарища. В общем, отпущенная на волю фантазия подбрасывала ей иногда весьма многообещающие идеи, среди которых порой появлялись и вовсе странные. А в остальное время она повторяла формулы заклинаний, применяемых для изготовления ядов и противоядий. Это была крайне полезная, но относительно несложная магия. Как раз по силам Герды. Но, чтобы заготовить впрок даже небольшой запас сонных и приворотных зелий, ей нужны были день-два остановки в пути, хорошо оборудованная кухня — если уж алхимическая лаборатория оставалась для нее недостижимой мечтой, — и все необходимые ингредиенты. Размышляя над извечным противоречием между желаемым и достижимым, Герда неожиданно пришла к выводу, что все возможно, если взяться за дело с умом. Главное, чтобы случай представился.
На десятый день пути дорога привела их в Венг. Этот город находится в устье Лавоны — широкой, полноводной и, разумеется судоходной реки, — и служит важной перевалочной базой для приморской и материковой торговли. Здесь путешественники предполагали купить места на одной из гребных барок, поднимавшихся до Герада в среднем течении Лавоны, то есть больше чем на сто миль вглубь континента, чтобы уже оттуда двигаясь по старому Соляному тракту, пересечь хребты Главного водораздела и таким образом достигнуть Керуана. На все про все отводилось тридцать дней. Пять дней — плавание по реке, двадцать дней пути через горы и пять — на непредвиденные задержки. И первой такой незапланированной остановкой стали три дня, которые Герде и ее спутникам пришлось провести в Венге. Необычайно ранняя и теплая весна вызвала интенсивное таяние снегов в верховьях Лавоны. Река вздулась, кое-где разливаясь по низинам, и резко ускорила свой бег. Быстрое течение и плывущие по реке смытые паводком деревья серьезно затруднили навигацию. Пришлось ждать, пока река не успокоится, и движение по ней не станет менее опасным.
Расположились на большом постоялом дворе недалеко от порта. Место, прямо сказать, так себе, но наемники, плотно опекавшие свою подопечную, заверили Герду, что ей нечего опасаться. Сама по себе гостиница не выглядела ни вертепом, — хотя шлюх вокруг болталось достаточно много, — ни разбойничьим гнездом. А то, что на близлежащих улицах с наступлением сумерек ходить одинокой женщине небезопасно, так госпоже де Фиен это и не нужно. А, если вдруг понадобится, так для этого у нее есть надежные спутники. Герда не спорила. Она уже поняла, что это тот самый случай, о котором она думала в дороге.
Комната ей досталась просторная и чистая, расположенная на безопасном втором этаже. Слуги перенесли туда ее вещи — три приличного размера сундука, — и занялись приготовлением ванны. Вообще-то, на этом постоялом дворе имелась настоящая баня, но Герда решила не испытывать судьбу и помыться у себя в комнате за надежной, сколоченной из крепких досок дверью, закрытой на железный засов. Помылась, оделась, разместила на себе невидимое миру оружие — метательные ножи в рукавах, наваха — она приобрела ее в Конгаре, как и новый мизерикорд, — в потайном кармашке на платье, стилет и кинжал в плаще и засапожник[29] там, где он и должен находиться, то есть, в сапоге, под подолом. Собрала волосы на затылке, скрепив прическу двумя самшитовыми спицами, и заперев дверь на ключ, пошла гулять. Одну ее, разумеется, не отпустили, но она и не противилась, пошла себе бродить без видимой цели по близлежащим улицам, заглядывая в лавки, заговаривая с торговцами. А позади, не далеко, но и не близко топал здоровый, как пещерный медведь, Михай Горемыка. Герда не знала, с какой стати он получил такое странное прозвище, но вояка он был отменный, а главное — имел столь устрашающий вид, что никто без веской причины не стал бы испытывать судьбу, вступая с ним в конфликт. Герде он не мешал, и, переговорив с несколькими торговками, Герда узнала то, за чем, собственно, и пошла гулять.
— Ну, а вот, скажем, коли мне приворотное зелье понадобится, — спросила она женщину, торгующую цветными лентами, — к кому мне, тогда, стоит обратиться?
— К Марте Хромоножке, — подтвердила уже известный Герде адрес немолодая торговка.
— А что, эта Марта, она колдунья? — задала Герда очередной провокационный вопрос.
— Нет, — покачала головой женщина, — что вы, сударыня! Никакая она не колдунья. Знахарка — это да. И травница в нашей части города, как бы, не из лучших.
— А колдуны поблизости есть?
— Нет, госпожа. Не здесь, не рядом с портом. Колдуны, они все больше на богатых улицах селятся. Мы им не ровня. За колдунами вам в гильдейские кварталы пойти придется.
— Ага, ага, — покивала Герда, изображающая из себя пусть и состоятельную, но простую женщину. — И как бы мне эту Марту найти?
— Ну, это просто. Пойдете сейчас вниз по Дектярной, свернете в Кривой переулок, там в конце будет площадь с колодцем… 
И вот, спустя полчаса, Герда вошла в лавку травницы. Осмотрелась, подмечая, что тут есть и чего нет, удовлетворено хмыкнула, оценив разнообразие запасов и порядок, в котором они хранились, и обратилась, наконец, к самой травнице — довольно молодой еще, пышнотелой и рыжеволосой женщине с очень «колдовскими» зелеными глазами.
— Доброго вам дня, сударыня! — поклонилась она хозяйке. — Мне сказали, что вы лучшая травница в окрестностях, так ли это?
— Раз люди говорят, наверное, так и есть, — ухмыльнулась женщина.
— Что ж, тогда спрошу прямо. Сможете сварить «Сердечный мед»?
— Жаль отказывать, но нет, — посерьезнела травница. — За таким зельем вам, сударыня, надо бы к колдунье обратиться. Могу даже адрес сказать, но тогда лучше взять карету. Ногами далековато будет.
— Зачем нужна колдунья? — спросила Герда, уясняя для себя, с кем именно имеет дело.
— Затем, что некоторые зелья, сударыня, без магии не сварить, — в голосе травницы звучали нотки ревности и сожаления, но она была права — не все желаемое, возможно без магии.
— Но, может быть, у вас есть запас? — сделала Герда очередную попытку. — Я бы заплатила!
— А я бы продала, — криво усмехнулась травница. — Нет у меня запаса, сударыня. Не продает мне колдунья впрок.
— Тогда другой вопрос. — посмотрела ей Герда в глаза. — Хотели бы вы, уважаемая, такой запас иметь?
— А что, — построжала лицом женщина, — имеете товар на продажу?
— Имею.
— Тогда, куплю все, что есть.
— Покупать не придется, — улыбнулась довольная донельзя Герда. — У меня есть колдунья, но у нее нет «кухни», — кивнула она в глубину лавки, где располагались рабочие столы и печь, — и нет нужных ингредиентов. Пустите к себе на ночь?
— Пущу, отчего бы не пустить.
— Тогда, дадите мне клятву на крови, составим список необходимых ингредиентов и ночью, как встанет луна, мы придем.
— А клятву зачем? — забеспокоилась травница.
— Что бы вы никому об этой сделке не стали рассказывать.
— Ага, — задумалась женщина. — Тогда ладно, только ведь и для клятвы нужна магия.
— У меня есть с собой подходящий артефакт, — «простодушно» сообщила Герда. — Готовы?
Разумеется, никакого артефакта у нее не было. Был Дар, но Герда не хотела, чтобы кто-нибудь об этом знал. А уж когда женщина принесет клятву, будет безразлично, кого имела в виду Герда: себя или кого-то другого.
* * *
Следуя привычному распорядку дня, Герда поужинала в трактире при постоялом дворе — немного сыра и меда и стаканчик разбавленного красного вина, — и около девяти ушла к себе. Один из наемников поднялся наверх вместе с ней, дождался, пока она закроет дверь изнутри, проверил, подергав за ручку, и только тогда ушел обратно в трактир. Герда послушала, стоя у двери, как удаляются его шаги и принялась за дело. Она отперла замок на первом из окованных железными полосами сундуков и достала оттуда сверский «ночной наряд». Черное, едва прикрывающее колени, шерстяное платье, с разрезами по бокам до середины бедер, кожаные облегающие штаны, сапоги с голенищами чуть выше икр и плащ с капюшоном. Все черное или темное, не привлекающее взгляд в сумраке или во тьме ночи. Учитывая обстоятельства тайной ночной вылазки, Герда открыла второй — оружейный — сундук, и достала из него лассарский абордажный меч[30], выкованный специально для таких бойцов, как она. Он был несколько уже и на три дюйма короче настоящего «мужского» меча, но в опытной и сильной руке ничем тому не уступал. Меч, кинжал под левую руку, кожаные наручи, перевязь и удобный кожаный пояс, добавила к ним все прочее, что обычно носила с собой — засапожник, мизерикорд, стилет и метательные ножи, — быстро снарядилась, натянула на руки кожаные митенки и вышла из комнаты. Вниз спустилась по черной лестнице и, не встретив никого, кто знал ее в лицо, вышла на улицу. Здесь, рядом с гостиницей висело несколько фонарей, но дальше на улицах не было уже ни фонарей, ни факелов. Не видно было ни единого огонька и в окнах домов. Но луна освещала город достаточно хорошо, чтобы видеть, куда идешь. Другое дело, что в такое время здесь мало кто ходил в одиночку, и уж точно не бродили одинокие женщины.
Вскоре Герда осталась на улице одна. Шла, не торопясь, не бежала и не ползла, как черепаха, и для любого наблюдателя было очевидно, что по улице идет именно женщина. Герда, собственно, и не пыталась прикинуться мужчиной, хотя и знала, что одинокая женщина на темной ночной улице в трех кварталах от порта — ультимативная жертва. Но ее это не пугало. Напротив, в какой-то момент она с удивлением обнаружила, что с нетерпением ожидает такого именно нападения. Странное ощущение. Чувство, в котором, как ни странно, превалировал соблазн применить силу, восторжествовать над тем, кто хочет ее унизить и растоптать. И желающие, что не странно, нашлись. Двое вышли из теней едва ли не прямо перед ней, еще двое, судя по звукам шагов, появились сзади.
«Четверо…  — Она оглянулась, чтобы проверить свои впечатления, и обнаружила ошибку, чуть позади второй пары виднелся еще один неясный силуэт. — Значит, пятеро».
— Шли бы вы парни своей дорогой, — сказала она вслух, — здоровее будете».
Зачем она это сказала? Хотела их раззадорить или, напротив, пыталась утешить свою совесть? Убийство в целях самозащиты и за убийство не считается, не так ли? Возможно, что и так. Их пятеро. Она одна. Но она вооружена мечом, а у них нет ничего, длиннее ножей. Впрочем, в умелой руке, нож тоже оружие, ей ли не знать!
— Смотри, Гус, какая разговорчивая! — рассмеялся в ответ на ее слова один из тех, кто находился позади Герды. — Ты в своем уме, женщина? Ходишь по ночам одна, да еще и дерзишь уважаемым людям!
— Обратите внимание, господа, — Герда внимательно отслеживала перемещения разбойников, и тех, кого видела, и других, остававшихся за ее спиной — я на вас не нападаю. Позвольте мне пройти, и все останутся живы.
Разумеется, разбойники напали бы на нее в любом случае, но сейчас они просто осатанели от ее наглости и, не раздумывая, бросились на Герду. Она ничего другого от них, собственно, и не ожидала. Крутнулась на месте, оборачиваясь к тем, кто стоял сзади, и метнула ножи сразу с двух рук. Смотреть, попала или нет, не стала — времени не было, и, выхватив из ножен меч и мен-гош[31], завершила оборот, развернувшись лицом к двум другим разбойникам. Эти были уже совсем близко, и Герде пришлось сразу же вступить в бой. Она парировала кинжалом мгновенный выпад одного противника и ударила мечом в грудь второго. Сместилась в сторону и приняла новый выпад уже на меч. Пользуясь преимуществом длинного клинка, скользнула лезвием вниз к несуществующей гарде, и подрезала мужчине пальцы, отчего тот с воплем выпустил из руки оружие. На пару мгновений Герда осталась одна и смогла наконец посмотреть назад. Один из бандитов лежал на земле, — ему клинок попал, вроде бы, в горло, — второй пытался вытащить нож из своего правого плеча.
«Неплохо!»
Герда крутанулась еще раз, поймав на меч того мужчину, которого успела ранить прежде. Но теперь это был уже не колющий удар, а рубящий, и пришелся он по ребрам. Ей показалось даже, что она услышала, как хрустнули под лезвием меча ребра этого мужчины, но время в такой схватке летит слишком быстро, и ей тут же пришлось добивать разбойника, которому она повредила руку. Теперь эти двое уже не стояли на ногах, и, предоставив их своей судьбе, она бросилась к тому мужчине, который успел-таки вытащить нож из плеча. Но вот вытаскивать фут стали из его груди пришлось уже Герде. Занятая этим, она едва не упустила пятого, которого пришлось догонять, и который, видимо для разнообразия, оказался женщиной. Убивать ее Герда не стала, — та не сопротивлялась, — треснула мечом плашмя по голове и побежала добивать мужчин. Но к тому времени, как она к ним подбежала, двое уже испустили дух, а двое других были слишком серьезно ранены, чтобы представлять опасность. Герда быстро забрала свои ножи, обтерла с них кровь одеждой своих несостоявшихся палачей и, оставив место схватки, понеслась к лавке травницы.
В целом, она осталась собой довольна, и это, не говоря уже о том, что, выпустив на волю свой гнев, она разом успокоилась и могла теперь заняться зельеварением, что требовало ясной головы, спокойного сердца и твердой руки. Ее тревожил лишь один вопрос: что делала в этой гнусной компании женщина? Что она, вообще, делает, когда эти четверо убивают и грабят? Просто стоит в стороне и смотрит? А что, если они насилуют какую-нибудь женщину? Тоже смотрит или, может быть, помогает насильникам? Впрочем, существовала еще одна возможность. Герда слышала, что есть такие женщины, которым нравится смотреть на то, как мучают других женщин.
«Надо было ее зарезать! — подумала она с запоздалым раскаянием. — Таким сукам не следует жить!»
Между тем, она добралась до лавки травницы, и, значит, пора было приступать к работе.
— Магда, что с ингредиентами? — спросила Герда, едва войдя в лавку.
— Все, что вы заказали, сударыня, здесь, — показала травница на один из двух рабочих столов, сейчас на нем стояли различных размеров банки и склянки, горшки, горшочки и коробочки. — Но где же ваша колдунья?
— Колдунья, это я, — улыбнулась Герда. — За работу! Нам предстоит сварить четыре зелья. Одно, уж прости, только для меня, три других — общие.
В эту ночь Герда предполагала приготовить «Взгляд василиска» — смертельный яд, не имеющий ни цвета, ни запаха, ни какого-то особого вкуса. Прелесть, этого эликсира заключалась в том, что одной его каплей можно было отравить кувшин вина, и никто об этом не узнает, пока не станет слишком поздно. А поздно станет в тот же момент, как первый глоток упадет в пищевод. Смерть наступит буквально в считанные мгновения. Естественно, Герда не собиралась ни с кем делиться этим смертоносным оружием, но создавая этот яд для собственных нужд, она хотела обезопасить себя от любой случайности. И такая возможность существовала. «Поцелуй ангела» — универсальный антидот и самое сильное из противоядий, известных науке. Во всяком случае, так утверждала профессор Венг, которая в силу отсутствия у нее магических способностей сама сварить это «лекарство против смерти» не могла. Герда надеялась, что то, что не могла сделать уважаемая профессор, сможет она, и тогда у нее будет не только меч, но и щит. И чего уж там, антидотом она может поделиться даже с Магдой. Два других средства — «Дыхание морфея» и «Принцесса эльфов» — являлись сонным и приворотным зельями, редкими, но отнюдь не уникальными, хотя и весьма полезными в определенных обстоятельствах. Герда хотела иметь их все. Но для этого их сначала нужно было сварить.
У каждого зелья свой характер, свой образ действия, свои активные элементы. Но зачастую, характер определяется не только основными, но отчасти и второстепенными качествами. Тот или иной образ действия требует свои особые стабилизирующие составляющие, активные же элементы нуждаются не только в балансировке, но и в усилении. Соответственно, любое зелье представляет собой сложную систему из активных, пассивно-нейтральных и поддерживающих компонентов, но этого, увы, все-таки недостаточно. Когда цель достигнута, и система выстроена до конца, в нее следует вдохнуть «жизнь», что возможно только с помощью магии. Магия же — пусть и не очень сильная, — у Герды была. Формулы «одушевления» ядов она помнила теперь наизусть, как «отче наш», а сварить зелья, что, в сущности, и означает — построить одновременно четыре сложные системы, ей помогала опытная травница.
Самым долгим, как и предполагалось, оказался процесс создания «Дыхания Морфея», а вот смертоносный «Взгляд василиска» варился почти в два раза быстрее, но зато баланс элементов и ритм добавления ингредиентов для него требовали такой точности и скорости, что от этого можно было поседеть. Но нет, не поседела, и с делом справилась. Магия сработала, формулы заклинаний развернулись с удивительной точностью, и незадолго до рассвета все было готово. Для своего «запаса» Герда использовала специально купленные еще в Конгаре емкости для ядов и притираний. Небольшие, удобные для перевозки и очень прочные и надежные. Впрочем, для «Взгляда василиска» и «Поцелуя ангела» у нее были приготовлены по два комплекта емкостей. Один для «запаса», второй — оперативный, как наваха, карманчик для которой был вшит во все ее платья. Даже в бальное. Ну а что касается ядов и противоядий, для немедленного их использования в распоряжении Герды имелась для каждого из них крошечная нефритовая бутылочка, вставленная в серебряный корпус. Между нефритом и металлом находилась прослойка из смолы черного дерева, которая, даже засыхая, оставалась в достаточной степени упругой, чтобы защитить нефрит при падении емкости на твердую поверхность. Бутылочка закрывалась идеально притертой — ювелирная работа — золотой пробочкой-дозатором, а серебряный корпус закрывался плотно завинчивающейся крышечкой.
Собрав свои трофеи, Герда вышла из лавки и поспешила к постоялому двору. На этот раз обошлось без нежелательных встреч, и с первыми петухами она была уже в своей комнате. Спрятала зелья. Выпила из кожаной фляги приготовленное с вечера питье — красное вино, мед и спиртовой настой «тринадцати трав», — разделась и легла в постель… 



2

По реке поднимались неторопливо и с полным комфортом. У Герды на барке была даже собственная каюта. Крохотная и тесноватая, зато своя. А вот еда была так себе, ее готовил корабельный кок, но Герду этим не удивишь. Удивились наемники, обнаружившие, что девушка-дворянка ест лепешки из нута, чечевичную похлебку и печеный на углях, пахнущий дымом картофель. Правда, запивать все это приходилось вином, но за последний год Герда к вину успела привыкнуть, да и вино у них со спутниками было не лишь бы какое, а хорошее. Пила, немного пьянела, но, разумеется, не до бесчувствия, и шла «вздремнуть». Впрочем, на барке плыть — это не то же самое, что трястись в карете. Можно и подремать в свое удовольствие, и помечтать на досуге, и даже книги читать, и Герда их читала. В последнее время, ее все больше интересовали книги по истории, политике и географии, — «Опыты» Мишеля де Монтеня, «Похвальное слово Глупости» Эразма Роттердамского или «Государь» Никколо Макиавелли, — не брезговала она, впрочем, и любовными романами. Герде тоже хотелось, как героини этих книг, испытать душевное томление и пережить высокие чувства. Однако все попытки представить, как это любить, желать и страдать, заканчивались ничем. Герда скорее могла вообразить себя в постели с мужчиной, — или даже с женщиной, — чем глядящей на дорогу в ожидании «принца на белом коне». Не смотря на не в меру затянувшуюся девственность, тайн во всем, что касается половых излишеств, для нее не существовало. Она знала все и во всех подробностях, и между делом начинала размышлять над тем, не пора ли ей найти подходящего кавалера, чтобы попробовать с ним, что такое любить по-взрослому.
«Может быть, тогда и чувства придут? — спрашивала она себя, но тут же сбивалась на более прозаические темы. — И не забыть приобрести склянку «лунного зелья» хорошего качества, а то от этих забав легко можно впасть в глубокую беременность».
За этими и другими мыслями, за странными грезами, которые все чаще посещали ее в часы праздности, за чтением книг и за игрой в шахматы, время сгорало, как дрова в камине, и вечером пятого дня пути они прибыли в Герад. От этого города вглубь континента можно было двигаться по одной из трех основных дорог, но Герде и ее спутникам нужен был Старый Соляной тракт — древний путь через горы Водораздела, и здесь у путешественников возникла серьезная проблема. Карет в этих землях за ненадобностью не водилось в принципе, и, если не ехать верхом, то выбор был невелик: путешествовать в двуколке или пешком. Однако ехать в этих повозках — уж Герде ли не знать, — будет, мягко сказать, некомфортно и совершенно определенно — долго и тряско. Поразмыслив над открывшимися перспективами, Герда решила, что она нанималась в наемницы, а не в страдалицы, и объявила о готовности пересесть в седло.
— Да не страдайте вы так, господа! — успокоила она наемников. — Ничего со мной в седле не случиться. Хуже, чем в телеге мне уж точно не будет, а я верхом с детства езжу. Привыкла.
Не то, чтобы ей так уж хотелось бить задницу и другие нежные места о седло, но альтернатива была куда хуже. Единственное, чего опасалась Герда, это того, что наемники «упрутся рогом» и не позволят ей ехать в мужском седле, но, к счастью, обошлось. Старшина наемников Юэль Брух неожиданно легко согласился с Гердой и приказал своим «не встревать».
— Надо будет завтра выяснить, где можно купить дамское седло, — почесал голову один из наемников.
Задача, что и говорить, не из простых. Места в среднем течении Лавоны были дикие, и дамские седла здесь никому, даже теоретически, были не нужны.
— Никаких дамских седел! — отрезала Герда, которой до тошноты надоело быть «нежной барышней». — Поеду в мужском. У меня на такой случай даже специальное платье есть. Так что не волнуйтесь, господа! Однако вещей у меня много, так что кроме верховой лошади, мне понадобятся так же, как минимум, две вьючных.
— Согласен, — веско бросил старшина Брух. — Решено, едем на лошадях. Как смотрите, леди, взять моего запасного коня?
На барке вместе с ними прибыл небольшой табун, который вели с собой наемники. Их собственные кони, а также заводные и вьючные.
— Почту за честь, — улыбнулась Герда, и вопрос был окончательно закрыт.
Тем не менее, в дорогу вышли только через два дня. Ждали оказии — очередного каравана, двигаться с которым было всяко-разно лучше, чем впятером. Но нет худа без добра. Пока суд да дело, закупили продукты, отдохнули, привели в порядок сбрую и оружие и переговорили накоротке. Последнее касалось Герды и Юэля Бруха.
Он подошел к ней в таверне, где они все устроились обедать. Герда по обыкновению сидела за столом одна, но в тот момент, когда покончила с жарким из козлятины, к ней подсел старшина, поставив перед собой большую кружку с темным пивом.
— Позволите, госпожа?
— Садитесь, Юэль, — кивнула она. — И пора бы понять, я не знатная дама, хотя и происхожу из старинного рода. Со мной можно сидеть за одним столом и говорить со мной можно тоже.
— Это хорошо, госпожа. Тогда позвольте вопрос. Зачем вам столько оружия?
«О, как! — удивилась Герда. — А я по простоте душевной думала, что никто ничего не замечает».
— Столько — это сколько? — спросила она вслух.
— Засапожник в левом голенище… 
— Есть такое. Что-то еще?
— Кинжал в плаще и, наверняка, прячете в платье стилет.
— Вы наблюдательный, — усмехнулась она и смочила горло вином. — Что еще заметили?
— У вас, госпожа, очень внимательный взгляд. Такое впечатление, что вы все время начеку.
«Вот же черт глазастый на мою голову!» — искренно расстроилась Герда. Она, и в правду, не думала, что так легко позволит кому-нибудь себя прочитать.
— Девушкам в нынешние времена приходится нелегко! — тяжело вздохнула она.
— Двигаетесь вы легко, ходите иногда так, словно крадетесь…  И в связи с этим, у меня возник еще один вопрос. Не может так случится, что где-нибудь в сундуке вы возите палаш или что-нибудь в этом роде?
— Да, — кивнула она, — у меня есть абордажный меч под мою руку. Чуть короче стандартного и немного уже. Что-то еще?
— В Венге за день до нашего отъезда кто-то резкий убил четверых разбойников. На троих из них следы рубящих и колющих ударов. Меч по всей видимости. Но оставшаяся в живых женщина, являвшаяся главарем банды, утверждает, что всех их убила женщина.
«Вот и оставляй некоторых в живых! — покачала Герда мысленно головой. — Все-таки гуманизм сильно переоценивают!»
— Женщина? — спросила она вслух. — Серьезно? Убила четверых разбойников?
— Вот и я засомневался, — подтвердил Юэль. — А потому спрошу. Кто вы, леди?
— Ваши люди тоже задаются этим вопросом?
— Нет, — усмехнулся старшина. — Теперь убьете меня, госпожа?
— Вообще-то могла бы.
— Засапожником? — поинтересовался мужчина.
— Спицами, — показала Герда на свою прическу.
На самом деле, легче было бы отравить, но о таком не рассказывают даже союзникам.
— Деревянными спицами? — нахмурился наемник.
— Вы удивитесь, Юэль, что можно сделать с этими деревяшками, — улыбнулась она. — Я неясыть, старшина, но другим об этом знать незачем.
— Вот оно, как, — не без удивления констатировал наемник. — Признаюсь, эта возможность мне в голову не пришла.
— Так и задумывалось, но вы же меня «прочли».
— Я этому учился, леди, и к этому готовился. Моя задача не только защищать, но и предупреждать опасности. А вам, госпожа, я бы посоветовал достать меч. Мы пойдем через опасные места, это стоит иметь в виду. А своим я скажу, что вас так воспитывали. Некоторых девушек из хороших семей дома к разному в жизни готовят… 
* * *
Герда вняла совету старшины и достала из оружейного сундука меч, кинжал и облегченную версию арбалета с реечно-редукторным натяжным механизмом. Стрелял он недалеко, но на дистанции в тридцать шагов легко пробивал кольчугу. Скорострельность у него тоже была так себе: из седла можно было сделать два выстрела в минуту, а, стоя на земле, целых три. Впрочем, он не предназначался для долгой перестрелки, если только стрельба не велась с укрепленной позиции. Со скалы, скажем, или с крепостной стены. Однако стрела или пара стрел в иной ситуации — это все, на что можно надеяться. Ну, а для продолжения боя у Герды были припасены метательные ножи.
Оделась она в дорогу тоже соответствующим образом. По очевидным причинам сверский «ночной наряд» для этого не подходил, ибо выглядел слишком фривольно. Но у Герды было с собой специальное платье для верховой езды в мужском седле. Простое, без изысков, теплое и выдержанное в темных тонах, длинное — до щиколоток, — и с достаточно высокими разрезами, но не с боков, а спереди и сзади. Поэтому у сидящей в седле Герды ноги были прикрыты согласно требованиям «скромности», но движениям это не мешало и не создавало неудобств. По талии она опоясалась кожаным поясом с пристегнутыми к нему кошелем и кинжалом в ножнах. Абордажный меч висел на перевязи, перекинутой через плечо. Меховая душегрейка — в горах будет холодно, — шерстяной плащ с капюшоном и кожаные митенки, поддетые под нормальные шерстяные перчатки. В бою митенки лучше, но в походе руки в них будут мерзнуть.
Старшина осмотрел ее снаряжение, проверил упряжь и крепление арбалета к луке седла, одобрительно кивнул, и, возглавив свой маленький отряд, повел наемников и «молодую дворянку» следом за всадниками и двуколками, составлявшими конвой. Его отношение к Герде внешне не изменилось, так как никто кроме него, не знал, кем она является на самом деле. И он по-прежнему проявлял о ней заботу в разумных пределах, успокоив своих товарищей, как по поводу верховой езды, так и по поводу вооружения всадницы. Так они выехали в путь.
Сначала дорога шла по речной долине, но уже после полудня начала взбираться в горы. Никаких резких переходов не было, но первую ночевку организовали уже довольно высоко. Здесь было холоднее, но зато имелось вдоволь топлива. Горы на этой высоте представляли собой огромный лесной массив. Ну, а где лес, там и зверье. Другое дело, что так близко от города и речного порта поголовье лесных жителей было сильно прорежено охотниками, однако, судя по волчьему вою и грозному рыку скального барса, ночью к стоянке подбирались отнюдь не только мелкие животные. Герда провела ночь у костра, устроившись со всем возможным комфортом. Лежала на куче сосновых лап, покрытых конской попоной, завернувшись в одеяло и укрывшись сверху своим плащом. Ей было тепло и удобно. Она для комфорта даже сапоги сняла. Но зато и отдохнула, как следует. Спала крепко, но зверье, гулявшее вокруг стоянки, все-таки слышала вполуха и даже, вроде бы, ощущала, хотя и не смогла бы объяснить, каким образом.
Утром сходила в кустики, заодно проверив нет ли потертостей, — все-таки целый день в седле, — в очередной раз удивилась, выносливости своего организма и прочности усвоенных навыков, умылась в ручье и пошла завтракать. На завтрак у наемников, расположившихся вместе со всем обозом, но на особь, были гречишные лепешки, полоски хорошо прожаренного мяса и напиток, который Герда попробовала впервые в жизни. Это был «чай» из жареной на жире пшеничной муки, причем, к большому ее удивлению, Юэль положил в каждую кружку по приличному куску масла из молока яков и добавил соль[32].
— Пейте, сударыня, — довольно категорично рекомендовал он Герде. — С непривычки чай может показаться странным, но с этим вы легко продержитесь до следующего бивака.
Герда выслушала, приняла к сведению и стала пить. Вкус у напитка был, прямо сказать, странный. Но в словах старшины имелась определенная логика, и Герда не позволила себе остановиться хотя бы на мгновение, пока не выпила всю кружку до дна. После этого ей осталось только пересидеть приступ тошноты, подышать минуту другую носом, и она была готова выйти в путь.
— По коням! — скомандовал Юэль, и их маленький отряд тронулся в путь, догоняя тех караванщиков, кто вышел в дорогу раньше, и предоставляя отстающим возможность пристроиться вслед за собой.
* * *
Следующие семь дней караван двигался в прежнем темпе, поскольку дорога не становилась не лучше и не хуже. Всадники и двуколки то взбирались на очередной склон, то спускались в новую долину. В первые дни пути, в долинах виднелись кое-где хутора и фольварки, расчищенные от леса и камней лоскутья полей и огородов, загоны для овец и коз, но чем дальше в горы уходил отряд, тем реже встречалось жилье, пока признаки присутствия человека не свились к самой дороге, тянувшейся через дикие горы и первозданные леса. Зато здесь было много дичи. Михай Горемыка как-то за день настрелял из лука пяток зайцев — не углубляясь при этом в лес и не сходя с тракта, — а потом Ола Руд свалил уже в наступивших сумерках довольно крупного лося. Мяса было так много, что большая его часть пошла на обмен, кое у кого в караване нашлись излишки гречневой крупы и соленого сала. Так что путешествие протекало спокойно, если бы не одно «но».
В какой-то момент Герда начала испытывать род смутного и совершенно беспричинного беспокойства. Она даже не сразу обратила на это внимание, но когда все-таки обратила, то сильно удивилась. И это еще мягко сказано. Дело в том, что с того злополучного дня, когда ее вышвырнули за ворота Коллегиума, чувство тревоги практически полностью исчезло из палитры испытываемых ею состояний. Она могла боятся, но только, если речь шла о какой-нибудь реальной опасности. Могла ненавидеть. Ненависть и гнев застилали Герде глаза кровавой пеленой, когда она, к примеру, смотрела снизу-вверх, из долины на склон горы, где за глухими стенами прятался богом проклятый Коллегиум. Но беспричинная тревога и смутные опасения ее больше не посещали. И вдруг пришли к ней снова в самом сердце гор Главного водораздела.
Она пыталась бороться с этим странным настроением, но ничего не помогало, хотя окружающие ничего об этом, разумеется, не знали. Потом, три дня назад, встав ночью по малой нужде, что было для нее совсем не характерно, Герда нос к носу столкнулась в лесу со скальной рысью. Из оружия у нее с собой был только кинжал, но драться не пришлось. Рысь и не подумала нападать, посмотрела на Герду — в лунном свете ее глаза казались темными провалами, — и ушла. Причем самой Герде показалось, что хищник и сам удивился встрече, но как так вышло, что зверь не учуял человека заранее, Герда судить не бралась. Но встряска получилась знатная, она-то рысь тоже не «учуяла». Тем не менее, устраиваясь после этой встречи около костра, Герда было подумала, что теперь ее тревога пройдет, но не тут-то было. Казалось, с каждой пройденной милей, беспокойство, терзавшее ее сердце острыми коготками мелкого хищника, только усиливается.
Прошло несколько дней, и с Гердой снова кое-что произошло. В самом начале седьмого дня пути караван наткнулся на завал. Сход каменной осыпи перекрыл тракт чуть не на милю вперед. Место это было узкое, и обойти его по короткому пути было невозможно, но проводники, хорошо знавшие эти места, предложили обогнуть гору, спустившись в расположенное неподалеку ущелье. Спуск обещал быть сложным, — поскольку предстояло провести по козьим тропам лошадей и протащить все двуколки — но он был возможен. Путешественники теряли на этом два-три дня, но в итоге должны были снова вернуться на Старый соляной тракт. И вот, когда в конец вымотанные преодолением горного склона, люди сошли наконец на дно ущелья, было решено разбить лагерь еще засветло, чтобы назавтра тронуться в путь с новыми силами. Стали на бивак около протекающей по дну каньона реки. Юэль и еще один наемник отправились искать дичь, Михай занимался костром, а Герда сидела неподалеку и бросал в воду камешки. Место было чудесное, — живописное, дышащее спокойствием, — да и день выдался ясный, солнечный. Но Герду снедало какое-то не поддающееся выражению словами нетерпение, какой-то странный непокой.
В результате, она решила слегка пройтись, чтобы размять ноги и немного успокоиться. Встала с камня, демонстративно проверила оружие и, пообещав, что далеко не уйдет, пошла вверх по течению реки. Ярдах в двухстах[33] от бивака в реку впадал ручей, и когда Герда до него дошла, она с невероятной определенностью поняла, что должна пойти вдоль него вверх по течению. Ручей петлял среди камней узкого бокового ущелья, но пройти здесь было можно, и Герда пошла. Впрочем, как вскоре выяснилось, далеко ей идти не пришлось. Она лишь немного углубилась в это новое ущелье — пройдя, ну, никак не больше ста ярдов, — и почти сразу наткнулась на мелкий разлив. Ручей тут из-за особенностей рельефа расширялся и замедлял свой бег, превращаясь во что-то похожее на тихую неглубокую заводь.
Герда сняла плащ и меховую душегрейку и, присев у среза берега, погрузила руки в прозрачную ледяную воду. Умылась, почувствовав, как свежесть бодрит кровь, сложила ладони лодочкой и, набрав воды, поднесла ее ко рту. От холода заломило зубы. Но вода оказалась невероятно вкусной, и вслед за первой «чашкой» последовала вторая. И вот в тот момент, когда она начала снова пить, взгляд Герды зацепился за что-то лежащее на дне заводи. Ее внимание привлек какой-то неестественный блеск. Оставалось только войти в воду, что она и сделала, нагнуться и достать этот предмет со дна. Герда зачерпнула ладонью придонный песок, подняла руку и, раскрыв ладонь, с которой стекала вода, увидела, что держит в руке синий камешек и несколько крошечных золотых самородков.
«Вот это да!» — от удивления и восхищения у Герды даже дух захватило.
Она вдруг поняла, что на дне водоема, едва прикрытая песком и матовыми кусочками самородного золота, лежит целая россыпь крупных голубых сапфиров.
«Это же богатство, разве нет?»
За четверть часа, даже не замочив ног, — тут было мелко, да и сапоги, натертые жиром, воду не пропускали, — Герда добыла со дна заводи не менее фунта[34] синих камней, некоторые из которых «на глазок» достигали сорока-пятидесяти карат[35] веса. И это, не считая «пустой породы» — как минимум двух фунтов самородного золота.
«Ох, — думала она, набивая карманы плаща драгоценными камнями и золотом. — Это же целое богатство!»
И в самом деле, одного золота она уже добыла на весьма приличную сумму, что же касается сапфиров, то они должны были стоить целое состояние. А между тем, Герда была бедна, как церковная мышь. Где-то в далекой Ароне, в банке «Соединенный капитал» хранились в окованном сталью сундучке два векселя банкирского дома «Горм и сыновья» на четыреста золотых гульденов, кошель с двойными золотыми марками, дневник матери и немногочисленные доставшиеся от нее в наследство украшения. Удастся ли ей когда-нибудь снова оказаться в Ароне, один большой вопрос. Все остальное, что у нее было, потеряно в Коллегиуме. А сейчас она живет на оклад наемника. Деньги у нее, конечно, есть, но это, разумеется, никак не состояние. А тут, в озерце, — только руку протяни, — лежит огромное сокровище. Проблема лишь в том, что и как она может отсюда взять, не привлекая внимания людей из каравана.
Пока шла обратно, обдумала вопрос со всех сторон и приняла компромиссное решение, которое уже по определению было всего лишь лучшим из плохих. На биваке, между тем, уже ярко пылал костер, и один из наемников разделывал тушку небольшого кабанчика. Добытчик же сидел на камне и попыхивал глиняной трубочкой.
— Юэль, — улыбнулась, подойдя к нему Герда, — сделай божескую милость. Посторожи, пока буду мыться.
— Совсем девка сдурела, — буркнул, покачав головой, Михай.
— А не холодно будет? — поинтересовался старшина, пустив клуб дыма. — Вода-то ледяная.
— Ну, так о том и речь! — вздохнула Герда. — Я хочу костер разжечь и, хотя бы обтереться на первый случай. Но в таком деле без охраны нельзя. Мало ли кто будет мимо проходить?
— Да, — кивнул мужчина, — тут ты права. Одной тебе идти нельзя. И так уже бродишь, где ни попадя, но хотя бы одета и при оружии. А тут…  Ладно! Бог с тобой! За пару часов-то успеем?
— Обижаешь! — ухмыльнулась Герда. — Я скоренько.
Она быстро открыла один из своих сундуков, — ключи от них она всегда держала при себе, носила на цепочке на шее, — и начала копаться, подбирая чистую одежду, ну и все прочее, что могло ей понадобиться. На Герду никто в это время не смотрел. Позади нее никого не было, а поднятая крышка сундука надежно защищала ее от любопытных взглядов находившихся поблизости людей. Пользуясь этим прикрытием, Герда аккуратно пересыпала самородки и сапфиры прямо в сундук, сложив их в уголке на самом дне и прикрыв сложенным шерстяным пледом. Затем, она освободила от шахматных фигур большой кожаный кошель и прихватила в придачу две пары вязаных носков и сменные сапоги. Сложив все это в наплечную сумку, она заперла сундук и кивнула старшине:
— Извини, Юэль за задержку! Мы, женщины, такие копуши! Пошли!
— Вы, Аниз, и в самом деле, собираетесь мыться или у вас что-то другое на уме? — спросил мужчина, когда они немного удались от бивака. Он все время переходил то на «ты», то на «вы», никак не мог решить, что правильнее.
— И то, и другое. Но вам, Юэль, придется действительно подождать.
— Как вам будет угодно, неясыть. Как вам будет угодно.
В результате, Герда набрала два длинных носка самородного золота и засунула их в промокшие сапоги. Это была доля Юэля, который об этом еще ничего не знал. А для себя набрала полный кожаный кошель крупных самородков, наполнив другой сапфирами. При этом самые крупные камни они складывала отдельно, в потайной карман на платье. На этом и закончила. Был соблазн набрать еще, но Герда смогла вовремя остановиться.
«Жадность, — сказала она себе, — до добра не доведет!»
Поэтому закончив с камнями и золотом, она все-таки разделась, стоя у ярко полыхавшего костра, обтерлась холодной водой, просохла, оделась, загасила огонь, забросав кострище камнями, и пошла назад. Дошла до камня, на котором, попыхивая трубочкой, сидел старшина, и остановилась около него.
— Там, — кивнула она на ручей, — выше по течению есть мелкое место. Самородки лежат прямо на дне. Где-то в горах, полагаю, вода размыла золотоносную жилу. Здесь, в сапогах, — показала она на свои промокшие сапоги, которые сменила на сухие, — твоя доля. На глазок, фунтов пять золота. Хочешь, делись с парнями, хочешь оставь себе. Но сейчас, здесь, мы золотодобычей заниматься не будем. Место ты знаешь. Захочешь, вернешься. Но баламутить народ, чаю, не стоит. Иначе может случится резня. Согласен со мной?
— Да, — кивнул Юэль и тоже перешел на «ты». — Ты права. И…  спасибо!
На этом, собственно, все и закончилось. Никто, похоже, ничего не заметил. Вернее, кое-кто кое-что заметил, но интерпретировал это «кое-что» на свой лад. Баба молодая, а Юэль мужчина хоть куда, так отчего бы не поблудить?
* * *
Не то, чтобы Герда была не рада нежданно-негаданно свалившемуся на нее богатству, но ее тревожило то, как легко дались ей в руки эти несметные сокровища. У нее, вообще, создалось впечатление, что кто-то незримый и безымянный намеренно привел ее к той, богом забытой, горной речушке, к невероятным россыпям золотых самородков, перемешавшихся с голубыми сапфирами. Но кто бы это мог быть, она, разумеется, не знала и не могла знать. У нее, если честно, даже догадок на этот счет не было. И подсказки ожидать не приходилось, потому что не от кого. Вещие сны, которые не раз выручали ее в Эриноре, в Нелисе и затем в Рогланском Коллегиуме, перестали ее посещать. Оставалось загадкой и то, какова могла быть цель этого неизвестного Герде доброжелателя. Кто-то — ангел небесный, дух предка или посланец преисподней, — захотел соблазнить ее богатством или попросту обогатить? А может быть, все случилось с точностью наоборот, и неизвестная сила стремилась погубить Герду, едва не сделав ее жертвой драконьей напасти и резни? Ведь, если бы, Герда не остановила приступ алчности, события могли принять для нее дурной оборот. Узнай наемники о ее находке, вполне могли бы забыть о присяге. Что уж говорить о всех прочих попутчиках. Этих уж точно ничего не удержало бы от золотой лихорадки, ведь мало кто устоит перед таким соблазном. Но, похоже, Герда оказалась права, когда, удовлетворившись малым, доверилась интуиции и не возжелала большего. И то, что не пожадничала, поделившись с Юэлем, тоже стало верным решением. Старшина ее понял правильно, оценил жест, не предал и не подвел. Напротив, он стал уважать ее даже больше, чем требовали от него обязательства, оплаченные их общим нанимателем. Так что, эпизод на бивуаке так и остался для Герды всего лишь эпизодом. Уже на следующий день караван снова вышел в путь, и чем дальше он уходил от потаенного ущелья, тем спокойнее становилось у нее на душе. Впрочем, в данном случае, она хотя бы знала с чем было связано ее беспокойство, и оттого хорошо понимала, почему оно ее оставило. Что же касается той беспричинной и невнятной тревоги, того непонятного, но, вроде бы, знакомого Герде чувства непокоя, которое преследовало ее уже много дней кряду, то тут, увы, никакой внятной причины не просматривалось. Беспокойство существовало, как данность, и все тут.
Все это продолжалось и продолжалось без видимых изменений, пока одним теплым вечером караван не встал биваком в живописном распадке на берегу довольно широкой и быстрой реки, носившей неоригинальное для любой горной местности название — Белогривая. Уже на подъезде к месту привала Герда вдруг отчетливо вспомнила, где и когда испытывала прежде это раздражающее чувство беспричинного непокоя. Это случилось с ней почти три года назад накануне ее поспешного бегства из Эринора. Тогда, это ощущение возникло у нее уже на следующий день после бала в королевском замке и так же внезапно исчезло, стоило ей снова попасть в тронный зал королевского дворца. Как ни странно, последовавшие вслед за этим события напрочь вытеснили воспоминания о том с чего, собственно, все началось. Но вспомнив об этом сейчас, Герда предположила, что, возможно, нынешнее «томление души» тоже связано с неким местом, которое ей необходимо посетить. Гипотеза ничуть не хуже любой другой, вот только караван в это время находился довольно далеко от городов, замков и прочих человеческих поселений.
«Остается отдаться на волю случая, — решила Герда. — Доверюсь судьбе и буду надеяться, что она не обманет моих надежд».
Но, по-видимому, так все и затевалось, потому что случай привел ее именно туда, куда ей, похоже, и следовало попасть. На бивак встали с наступлением сумерек, и, разминая уставшие от езды верхом ноги, Герда смогла различить на склоне горы нечто отдаленно напоминающее творение человеческих рук.
— Кто-нибудь знает, что это такое? — указала она рукой.
— Языческий храм, — даже не взглянув в указанном ею направлении, ответил Юэль. — Вернее, развалины храма. Все караваны на Соляном тракте встают биваком в виду «Черной луны».
«Черная луна?» — что-то смутное ворохнулось в памяти Герды, но, к сожалению, ей не удалось вытащить это не оформившееся до конца воспоминание на поверхность.
— Черная луна? — спросила она вслух.
— Так называют этот храм, а почему, не скажу, не знаю, — пожал плечами старшина. — Храм-то древний, языческий. Никто уже и не помнит, что с ним и как. Вроде бы он был посвящен какой-то темной богине. Может быть, «Черная луна» — это ее имя?
— Черная луна — это второе новолуние в одном календарном месяце, — объяснила Герда свое недоумение. — Я как раз и родилась в этот день. В тот год тридцатого января случилось второе новолуние. Меня даже… 
Она хотела сказать, что ее в детстве так и называли — Черная луна, но осеклась, сообразив, что так ее звала мать, когда Герде было от силы два годика, и до сегодняшнего дня она об этом совершенно не помнила. Вспомнила только сейчас, но случайно ли?
Пока обустраивали лагерь, Герда нет-нет, да посматривала в сторону храма, но сгустившиеся сумерки уже ничего не позволяли там рассмотреть, а вскоре ночь скрыла за завесой тьмы не только руины древнего храма, но и саму гору, на склоне которой он был когда-то построен.
— Юэль, — шепнула Герда старшине, когда, отужинав, стали готовиться ко сну, — возьми, пожалуйста, вторую стражу[36]. Мне надо будет отлучиться из лагеря и не хотелось бы ввергать кого-нибудь из наших в недоумение по этому поводу. Это возможно?
— Хорошо. — Он даже не спросил, куда и зачем она собралась. Надо, значит, надо. — Ложись спать, я тебя разбужу.
Слово старшины было крепко. Встав на стражу, он выждал немного, пока не заснет тот, кого он сменил, и тронул Герду за плечо:
— Пора!
Этой ночью Герда спала, даже не сняв сапоги, так что уже через минуту была готова покинуть лагерь. Постояла немного, вслушиваясь в ночь, сориентировалась и пошла в сторону храма, бесшумная, как хищник на охоте. Ну, она, собственно, и являлась хищником — бойцовой кошкой со всеми ее достоинствами и недостатками, — но сегодня она была не на охоте. Она шла по делу, хотя и не знала еще, в чем это дело состоит.
Углубившись в лес, Герда зажгла «Ночной фонарик» — крошечный шарик света, спрятанный в ладони так, что наружу вырывался только один средней силы луч. Он хорошо освещал землю на метр-два вперед и позволял определиться с окружающими тебя объектами: скалами, деревьями и кустарником. Прелесть же этой магии состояла в том, что она не требовала большой силы, удерживать «фонарик» можно было достаточно долго, а свет его был настолько мягок, что заметить этот лучик ночью в лесу удавалось только с близкого расстояния. Так, подсвечивая себе дорогу, Герда достаточно быстро поднялась по пологому склону горы и вышла на площадку, выложенную огромными каменными плитами. Храм когда-то стоял в глубине этой площадки, в огромном искусственном гроте, вырубленном в теле скалы. Сейчас он лежал в руинах. Рухнули и разбились восьмигранные колонны, обрушилась крыша портика и часть задней стены. Все эти разрушения были хорошо видны в лунном свете, но внутреннее пространство храма оставалось погруженным во тьму. Однако Герда интуитивно понимала, что именно туда, в глубину храма ей и надо попасть.
Пробираться через завалы оказалось отнюдь не простым делом, но, в конце концов, она добралась до алтарного зала. Откуда взялось это знание, можно было только гадать, но фактически, едва преодолев очередную насыпь из каменных блоков и куч щебня, образовавшуюся на месте правой части внутренней стены портика, Герда сразу поняла, где она находится и смогла представить себе этот зал целиком. Тогда, она зажгла жирного «светляка» и, бросив его вверх, осветила пространство вокруг себя. По идее, ее «светляк» — даже самый жирный из них — должен был дать не так уж много света, да и «прогорали» ее фонари очень быстро. Но случилось то, чего Герда от себя никак не ожидала. То, что взлетело под высокий купольный потолок, являлось не «светляком», а настоящим «солнцем», которое она зажечь и не надеялась, поскольку это была уже высшая магия, на которую у нее никогда не хватало сил. Но сейчас все получилось самым лучшим образом. Свет, заливший алтарный зал, был ярким и ровным, окрашенным в желтый «естественный» цвет, и, судя по ощущениям, гаснуть это «солнце» никак не собиралось.
«Интересно! — отметила Герда мимоходом. — У меня что, снова усилился Дар?»
Впрочем, это была необязательная мысль. Мелькнула в голове и исчезла, стертая иными впечатлениями.
Герда прошла вглубь зала, разглядывая сохранившиеся кое-где настенные и потолочные фрески. Они были изумительны. Цвет, перспектива, точность деталей и фантазия художника поражали воображение. Представить себе, что много столетий назад — в дохристианскую, языческую эпоху, — кто-то настолько профессионально и, пожалуй, даже виртуозно мог так расписать алтарный зал храма Неистовой богини, было крайне сложно. Но факты упрямая вещь, и Герда вынуждена была с ними согласиться, как и с тем, что все, что она хотела бы знать, было ей уже известно, хотя сама она до сих пор об этом и не догадывалась.
«Алтарный зал…  Неистовая богиня…».
Сама Темная богиня была изображена здесь несколько раз. Гневной, доброжелательной, беспощадной…  Герда смотрела на богиню, и ее не оставляло ощущение, что она уже видела это лицо, этот нетерпеливый жест руки, этот пронзающий насквозь взгляд. Но вспомнить, где и при каких обстоятельствах она их видела, ей никак не удавалось.
«Что же это такое?! — изумлялась она. — Я же ничего никогда не забываю! Так как же я могла забыть Черную луну?!»
Герда робко приблизилась к алтарю, и знание снова снизошло на нее вдруг и, вроде бы, само собой. Она поняла, — и знание это было верно, — что нужна жертва. И жертва эта должна быть под стать месту, времени и величию Неистовой богини. Сначала она растерялась, лихорадочно придумывая, что бы такое можно было предложить Темной богине. Может быть, свою кровь? Или что-то из своего оружия? Мысли кружили в голове, бились о стенки черепа, но ответа не было. А потом Герда неожиданно вспомнила о сапфирах, лежащих в кармане ее плаща, и проблема разрешилась сама собой.
Она вытащила все камни, какие у нее были с собой — а все они были изумительно большими, — и положила их на алтарь. Она не знала, что еще следует сделать, но интуитивно почувствовала, что должна встать на колени и, опустившись на камни пола, произнесла мысленно что-то вроде «прими мой дар». И в тот же миг темно-синие камни вспыхнули в нестерпимом для глаз сеянии, а когда Герда смогла наконец проморгать слезы, на жертвеннике уже не было ничего. Ни камней, ни пепла, ни пыли. Ничего. По идее, она должна была, как минимум, удивиться, но Герда попросту не успела. На нее снизошло воспоминание. Она вспомнила тот страшный день в Коллегиуме, когда излила на своих мучителей весь скопившийся в ее душе гнев, и ту силу, которую дала ей в тот миг вошедшая в нее Темная богиня. Вспомнила свое неистовство, свой восторг и ликование, то ощущение абсолютной свободы, безграничной власти и запредельной мощи, которое испытала тогда, как вспомнила и то, что сказала ей в тот день Неистовая богиня.
— Какой невероятный соблазн, не правда ли? — спросила она тогда Герду.
«Соблазн», — согласилась Герда, вполне оценив мощь, которую могла бы получить, — согласившись принять Дар Темной богини, — как, впрочем, и цену, которую, скорее всего, придется заплатить за этот невероятный Дар. Но, к счастью, время сделать выбор еще не наступило, и Герда могла пока ничего не решать… 




Глава 7. Конфидентка



1

После посещения храма «Черной луны», Герда еще двое суток приходила в себя. Слабость, апатия, головокружение. Она eле держалась в седле, да и то больше силой воли. Аппетита не было, — что называется, кусок в горло не лез, — но все время хотелось пить. Однако изматывающий душу непокой неожиданно исчез. Ни тревоги, ни опасений. Ничего. Покой, равнодушие, апатия, туман перед глазами и, словно бы, затычки в ушах. Как прожила эти дни, не запомнилось. Просто тупо сидела в седле и ехала вслед за другими. Конь сам знал, куда идти и как быстро. А Герде на это не хватало ни сил, ни интереса. Ей все в эти дни было «никак». Но, слава богу, в конце концов, слабость прошла, голова прояснилась и перестала кружиться, вернулся аппетит и перестало пересыхать горло. Жизнь наладилась, и Герда смогла наконец вполне оценить пережитый ею кризис. Причиной ее недомоганий, как она предположила, было даже не столько посещение храма, сколько «общение» с Неистовой богиней. Сущности небожителей малосовместимы с человеческой природой, так что близкие контакты с «божественным» могут даже ненароком убить. Во всяком случае, что-то такое Герда читала в какой-то древней книге, попавшейся ей как-то под руку в библиотеке Коллегиума. И она склонна была поверить, что так все и обстоит. В прошлый раз — в присутствии божества — она вообще потеряла сознание, а в этот — отделалась всего лишь симптомами лютого переутомления. Не так уж и плохо, если разобраться. Прогресс, как говорили древние латиняне, налицо. Ну а в Керуан они прибыли на двадцать восьмой день путешествия, считая со дня, когда Герда и ее спутники покинули Конгар.
Керуан оказался довольно большим городом с герцогским замком на холме, городской цитаделью, несколькими большими соборами и знаменитым женским монастырем, располагавшимся в черте города. Мужские монастыри, а их здесь было несколько, напротив, были построены вне городских стен. Два из них Герда видела, подъезжая к Керуану по Старому соляному тракту, который в последние три дня пути выглядел уже не как едва заметная горная тропа, а как настоящая торная дорога. И движение по этой дороге было соответствующее. Всадники и пешие странники, кареты и телеги, двуколки и фургоны двигались к городу и от города. Но в городские ворота Герда и ее спутники въехали незадолго до их закрытия, когда дорога уже порядком опустела. Время близилось к ночи, и Юэль решил заниматься делами с утра, а пока вселиться в гостиницу поприличнее, где можно помыться, нормально поесть, привести в порядок одежду и отдохнуть перед представлением княгине и ее двору.
Герда не возражала. Напротив, ей совершенно не хотелось предстать перед нанимателем запыленной бродяжкой. Политес в такого рода делах должен соблюдаться неукоснительно, и, значит, дама должна выглядеть, как полагается, а не лишь бы как. Поэтому, оказавшись в гостинице, первым делом Герда озаботилась тем, чтобы служанки проветрили и отгладили ее платья, слишком долго находившиеся в сундуках, почистили обувь, привели в порядок ее дорожный наряд и постирали грязное белье. И, только отдав все эти распоряжения, она занялась «помывкой», которая продлилась так долго, как она считала нужным, — то есть, очень долго, — в связи с чем ей дважды добавляли в ванну горячей воды. Однако в результате, она наконец смыла с себя толстый слой дорожной пыли и грязи, смешавшейся с потом, и тщательно вымыла отросшие за время пути волосы. Натерев тело бальзамами, она оделась во все чистое, то есть в ночную рубашку и халат, набросила на плечи шаль — к ночи стало прохладно, — и принялась за еду, которую служанки принесли ей прямо в комнату.
Белое рагу из уток и фазанов оказалось просто восхитительным, но пулярка, жаренная на вертеле, была еще лучше. Под этот сытный и вкусный обед Герда выпила две кружки неплохого красного вина, но не столько от него опьянела, сколько окончательно отяжелела, согрелась и почувствовала приятную сонливость. Заснула сразу, едва положила голову на подушку. Спала хорошо и проснулась рано, с великолепным ощущением чистоты и бодрости.
Герда легко поднялась с кровати, притворила оконные ставни и, раздевшись догола принялась за комплекс физических и боевых упражнений. Ее счастливая натура не требовала пока систематических и интенсивных занятий для поддержания формы. Но это не значит, что она могла позволить себе непрекращающуюся праздность. В пути через горы Герда, по понятным причинам, не могла уделять достаточно внимания физическим упражнениям и тренировкам с оружием. Но она все-таки часами ехала верхом, совершала длительные пешие переходы, ведя коня под уздцы, спала на земле и урывала время для кратких тренировок на биваке вдали от чужих глаз. Пометать ножи, сделать с полсотни приседаний и «подрыгать» ногами для поддержания растяжки, — вот, собственно, и все, что она могла себе позволить в пути. Сейчас же, в городе, ей следовало наверстать пропущенное, чтобы не потерять боевую форму.
Прозанимавшись часа полтора, покрутив в руке меч и сев впервые за много дней на шпагат, Герда осталась собой довольна, но взяла на заметку, что теперь ей придется выполнять гораздо больше упражнений, чем требует стандартный комплекс, поскольку благородной даме не пристало бегать и прыгать на улицах, точно так же, как фехтовать, драться на кинжалах и метать ножи в цель, и значит восполнять недостающее придется, занимаясь в помещениях за закрытыми дверями. Раздумывая над всем этим, она обтерлась холодной водой, надела свежее белье и приготовленное для нее с вечера скромное, но сшитое по моде темно-зеленое платье, «скрутила» прическу, вставив в волосы все три имевшиеся у нее самшитовые спицы, и, выйдя из комнаты, спустилась в обеденный зал.
Время было уже позднее, и народу в трапезной было немного. Впрочем, ее люди были здесь, терпеливо ожидая, когда «изволит проснуться эта юная неженка». Трое наемников сидели за дальним столом в углу, а Юэль разговаривал с каким-то незнакомым мужчиной, одетым богато, но строго, вез вычурности и, что любопытно, без оглядки на модные глупости. При появлении Герды он встал вслед за старшиной и галантно представился:
— Граф Эмиль де Вален, к вашим услугам, мадемуазель!
— Агнесса де Фиен, — присела Герда в классическом горандском реверансе. — Рада знакомству, господин граф.
— Граф прислан императором, чтобы руководить поездом княгини, — счел нужным внести ясность верный Юэль.
— Может быть, присядем? — предложил де Вален.
— Разумеется, — мило улыбнулась Герда.
Граф ей неожиданно понравился. Он был не молод, но и не стар. Зрелый сильный мужчина с интересным хорошей лепки лицом, длинными темно-каштановыми волосами и выразительными карими глазами. Высокий, подтянутый и, вероятно, отлично натренированный боец. Все это, как и хороший вкус говорило в его пользу.
— Прошу простить меня за вопрос, мадемуазель, — он был внимателен и вежлив, и у него был красивый голос, называемый в опере баритональным басом, — но изначально командовать поездом должен был другой человек, герцог Мунк. Он занимался всеми вопросами, связанными с организацией нашего путешествия, но тяжелое ранение приковало его к постели, так что многое из того, что он знал и планировал, осталось мне неизвестно. К сожалению, это касается и вас, мадемуазель. Единственное, что мне известно, это то, что вы прибудете из Конгара вместе с отрядом господина Бруха и будете сопровождать княгиню де Ла Тремуй в качестве ее компаньонки. Поэтому не могли бы вы, мадемуазель, коротко представиться, чтобы я смог составить о вас хотя бы самое общее впечатление. Нам ведь придется много общаться в пути.
Сказано вежливо, но с той интонацией, которая говорит: возражения не принимаются.
— Разумеется, господин граф — чуть склонила голову Герда, не забыв при этом самую малость потрепетать ресницами. — Спрашивайте, я постараюсь ответить на все ваши вопросы.
— Как вышло, что герцог Мунк выбрал в компаньонки именно вас?
«Вот те на! — удивилась Герда. — Так он что, даже не знает, кто я такая?»
С одной стороны, глупо получилось, но с другой стороны, возможно, так даже лучше. Интриговать легче, да и туз в рукаве — всегда козырь.
— Право слово, не знаю, — озвучила она официальную версию, предназначенную для непосвященных. — По-видимому герцог договаривался с моей родственницей, баронессой Эф. Они, насколько я знаю, давно знакомы. Но почему выбор пал именно на меня, я не знаю.
— Вы горандийка?
— В какой-то мере, — снова улыбнулась Герда. — Я родилась на острове Эван в королевстве Эринор, но выросла в Горанде.
— Как вы попали в Горанд?
— Мои родители умерли во время Великого Чумного Поветрия, а других родичей у меня на Эване нет. Вот меня и забрала к себе госпожа баронесса.
— Вы получили домашнее образование?
Он допрашивал ее со всей тщательностью человека, не желающего встречаться с неожиданностями, но был, на вкус Герды, излишне напорист и прямолинеен, что портило ее первоначальное впечатление об этом мужчине.
— Да, милорд, — подтвердила Герда догадку графа. — Языки, музыка и понемногу всего прочего.
— Например? — наконец улыбнулся граф, решив, по-видимому, немного смягчить тон беседы.
— Например, что? — Вопросом на вопрос ответила Герда.
— Например, языки.
— Например, конгарский язык, а также роанский и горанд, и, разумеется, лассарский и боргонский диалекты эрна.
— Прошу прощения, сударыня, — сдал назад граф, сообразив, что явно перегнул палку. — Я не хотел оскорбить вас неверием. Просто мы не знакомы, и я хотел составить о вас собственное мнение.
— Мне раздеться? — Герда умела провоцировать, и сейчас как раз настал удачный момент.
— Что, простите? — смутился граф.
— Я спросила, не хотите ли вы, чтобы я сняла платье, а то вдруг ваше впечатление будет неполным.
Граф не нашелся, что ответить, и за столом повисло молчание. Юэль в разговоре не участвовал, сидел рядом с каменным лицом и никак не реагировал ни на слова де Валена, ни на слова Герды.
— Кажется, я позволил себе лишнего, — наконец, выдавил из себя граф.
— Значит, нет? — легко согласилась Герда. — Ну, как хотите. Думаю, что у меня есть на что посмотреть.
— Я уже принес извинение, — чуть покраснев, поморщился мужчина.
— Извинения приняты.
«Ну, не на дуэль же его вызывать?»
— Вы, Агнесса, вероятно, еще не завтракали? — включился наконец Юэль. — Заказать вам что-нибудь?
— Спасибо, Юэль, я справлюсь сама, — Герда подняла руку и щелкнула пальцами. Щелчок был особый, так обычно подзывают служанок мужчины, но считаться нарушением этикета со стороны Герды не мог.
— Вот, что, милая, — улыбнулась Герда, переходя на мхар, — принеси мне всего лучшего и побольше, а то я с голода умираю!
— Будет исполнено, сударыня, — согнулась в поклоне девушка, узнавшая грубый выговор северян, господствовавших теперь на землях, откуда она была родом.
— Вот и славно!
— На каком языке вы говорили со служанкой? — поинтересовался до предела заинтригованный этой сценой де Вален, когда девушка опрометью бросилась выполнять заказ.
— Это мхар, — объяснила Герда, наслаждаясь настроением момента. — Его северный диалект. А служанки говорят на южном диалекте. Они беженки, потому что их земли захватили северные племена.
— Вы успели узнать это прямо с утра? — Граф, как и большинство людей его круга, не интересовался «мелкими» подробностями, и его искренно удивила осведомленность молоденькой дворянки, которая приехала, чтобы стать компаньонкой сестры императора.
— Нет, еще вчера вечером, — улыбнулась Герда. — И, ради бога, господин граф, не спрашивайте меня, откуда я знаю этот язык. Я его просто знаю.
Граф не нашелся, что ответить. Ей удалось смутить его второй раз подряд за несколько минут знакомства. Но он, что любопытно, на нее не обиделся, и это явно говорило в его пользу. Он просто принял к сведению, что эта девушка робеть перед ним не будет. Не полезет за словом в карман. И глядеть на него влюбленными глазами не будет тоже.
«Аминь!»
— Как смотрите, мадемуазель, — поспешил он сменить тему, — если сразу после завтрака мы отправимся знакомиться с княгиней де Ла Тремуй?
— Я в вашем распоряжении, господин граф, — сразу же согласилась Герда. — Но после завтрака мне нужно будет еще подняться к себе в комнату, чтобы взять плащ и перчатки… 
* * *
В результате, завтрак Герды состоял из большой порции поленты с тушеной крольчатиной, нескольких кусков творожного сыра с медом, имбирного пряника и пинты грушевого сидра. Ела она, не торопясь, с аппетитом, вкусом и, разумеется, с удовольствием, поскольку успела проголодаться и соскучиться по «настоящей» еде. Граф де Вален и Юэль ей не мешали, они в это время пили вино за соседним столом и о чем-то беседовали вполголоса. Герда не сомневалась, что разговор идет о ней, но была уверена, что старшина лишнего не скажет. Да он, если честно, многого и не знал.
«А всего обо мне не знает никто».
Покончив с едой, Герда поднялась к себе в комнату, набросила плащ, надела перчатки и снова спустилась вниз. Мужчины ее уже ждали, и, как только она к ним присоединилась, они вышли из гостиницы, погрузились в ожидавшую графа карету и отправились знакомиться с княгиней де Ла Тремуй. Покинув стены монастыря, она жила почти в самом центре города, недалеко от герцогского замка в арендованном специально для нее просторном особняке. В принципе, это был скорее дворец, чем городской дом типа того, в котором выросла Герда. Высокий, облицованный мрамором, с четырьмя колоннами по фасаду и треугольным фронтоном с аллегорическими фигурами. Окна в нем, правда, были узкие, стреловидные, больше напоминающие крепостные бойницы, но такова была, как вспомнилось Герде, местная архитектурная мода.
Во дворце, — он назывался Полуденным палаццо, — было довольно много слуг, и существовал строгий порядок и четкая иерархия. Кто встречает гостей в вестибюле, кто принимает плащ у дамы, и кто докладывает княгине об утренних визитерах, было расписано от и до. Во всем этом Герда разбиралась чисто поверхностно, но она ничего не упускала из вида и быстро училась. И еще она умела держать лицо. Обманывать окружающих она научилась, еще будучи ребенком, и все последние годы лишь совершенствовалась в этом небесполезном для молодой девушки искусстве. Так что граф де Вален — нет-нет да взглядывавший на нее исподтишка, — вряд ли смог прочесть по ее лицу что-нибудь существенное. Красивая девушка, — а Герда знала, что красива, — с гонором и не без образования. Ничего выпадающего из рутины окружающего мира. Все в пределах допустимого, хотя и привлекает внимание, разбирающихся в прекрасном, мужчин.
Ждать долго не пришлось, и вскоре их пригласили пройти к княгине. Шарлотта де Ла Тремуй оказалась симпатичной черноволосой и темноглазой девушкой. Ей было от силы лет шестнадцать, и она только что вышла из монастыря. Конечно монастырь «Святой Барбары Керуанской» вряд ли можно назвать обычной обителью, и княгиня наверняка получила в нем хорошее образование и правильное воспитание, но вот быть княгиней монашки ее не научили, поскольку невозможно научить тому, чего не знаешь сам. Это Герда увидела сразу и тотчас поняла, чем ей придется заняться с принцессой в первую очередь. Но пока это было лишь общее впечатление, которое еще предстояло уточнить, и не менее общая идея, которую следовало наполнить содержанием.
Граф, по-видимому, успевший за прошедшие дни убедить княгиню, что старший здесь он, представил ей Юэля и Герду.
— Рада служить вам, ваше высочество, — Герда присела в глубоком реверансе и «застенчиво» улыбнулась юной княгине.
Заметила мимолетно недоумение на лице графа и поняла, что «сделала» его в третий раз.
— Ну, что вы, Агнесса! — подхватилась княгиня, едва ли, не вскакивая с канопе, на котором сидела, принимая утренних посетителей. — Мне сказали, что вы будете моей компаньонкой. Для вас я никакая не светлость. Меня зовут Шарлотта, и я… 
— Ваше высочество! — попробовал вмешаться граф, но Герда его осадила, благо уже поняла в чем заключается ее преимущество.
Двор княгини, — во всяком случае, те немногие придворные, которых успела увидеть Герда, — сплошь состоял из немолодых мужчин и женщин, по возрасту годившихся княгине в отцы и матери, если уж не в деды и бабки. И Герда стала первой молодой женщиной в ее окружении, что после затворничества в монастыре и прозябания в этом наполненном «стариками» дворце, представлялось, что называется, «глотком чистого воздуха». Что же касается графа де Валена, то он, как поняла уже Герда, был одним из тех мужчин, которые хотят контролировать все подряд. Он должен был казаться княгине грозным дядюшкой, а не кавалером, прибывшим чтобы служить ее интересам. Он был здесь главным, и княгиня это принимала, поскольку ничего в этой игре пока не понимала, но подспудно его постоянный контроль и непрекращающееся давление должны были ее сильно раздражать. И раздражали, разумеется.
— Позвольте мне самой, граф! — остановила де Валена Герда. — Ваше высочество, — улыбнулась она растерявшейся было княгине, — в обществе это не принято, но я сочту за честь называть вас по имени, когда мы будем находиться наедине. На публике — кроме случаев, требующих формального титулования, — я предлагаю использовать компромиссное обращение. Как вы посмотрите, если я стану называть вас просто княгиней?
Шарлотта де Ла Тремуй не возражала, но зато, не дожидаясь повторного вмешательства — от кого бы оно не исходило, — поспешила принять хоть какое-нибудь решение сама.
— Господин д'Арвесс распорядитесь, — повернулась она к какому-то немолодому мужчине, стоявшему чуть поодаль, — приготовить для госпожи де Фиен комнату рядом с моими покоями! Я хочу, чтобы госпожа де Фиен переехала во дворец сегодня же, еще до вечера.
— Будет исполнено! — поклонился мужчина, но Герда заметила гримасу раздражения, мелькнувшую на краткое мгновение на его одутловатом в красных прожилках лице.
«Не нравится, — констатировала она. — И это хорошо. Я тебе, старикашка, нравиться не нанималась!»
— Баронесса, — обратилась между тем юная княгиня к одной из своих «великовозрастных» статс-дам, — будьте любезны, распорядиться, чтобы в самое короткое время для моей компаньонки были сшиты соответствующие наряды на все возможные случаи, ведь ей придется сопровождать меня везде, где я буду находиться. И, разумеется, госпоже де Фиен нужны собственные горничная и камеристка!
Так Герда переселилась во дворец и обрела собственный штат. Впрочем, не все сразу устроилось должным образом, но неумные люди тем и хороши, что им не надо подставлять ножку, они упадут сами, запнувшись одной ногой за другую. Камерарий[37] княгини господин д'Арвесс не придумал ничего лучше, чем поселить Герду в крошечный закуток, находившийся в самом конце коридора, в котором располагались покои княгини. Герда, разумеется, жаловаться не стала и поселилась там, куда ее определили. Это означало, что спать ей пришлось бы не на кровати, которая в этот чуланчик просто не поместилась, — вместо нее поставили какой-то сиротский топчан, — а свои сундуки держать в самом коридоре, благо они все равно заперты на ключ. Однако, когда пришло время переодеться к ужину, она приказала своим служанкам — горничной и камеристке — перенести один из сундуков сначала к ней в комнату, а затем, обратно в коридор. Девушки очень старались, но сундук был уж больно тяжелым и неудобным для переноски, и они его уронили. Грохоту было много, отчего все население этой части дворца повыскакивало из своих комнат. Вышла посмотреть, — что это там так громко упало, — и сама княгиня. Герда тут же принесла ей самые глубокие извинения за нарушение покоя, и вот тогда камерарий и получил сполна.
В результате, разгневанная княгиня не только накричала на господина д'Арвесса, но и приказала выселить из предоставленных им камерарием комнат двух своих «недофрейлин», которые ничего полезного при ее дворе не делали. Они лишь создавали массовку в гостиных и за обеденным столом, от которого княгиня их тоже по случаю отлучила, уж больно они успели ей надоесть своими нравоучениями и пустопорожними размышлениями о вещах, в которых совершенно не разбирались. «Старушки» в слезах покинули этаж, а Герда вселилась в роскошные покои, состоявшие из двух смежных комнат. Теперь у нее была отличная кровать, а также все прочее, что могло пригодиться знатной даме. Даже приличных размеров зеркало в овальной раме висело на стене спальни, позволяя Герде любоваться так неожиданно пришедшей к ней красотой. А красота, следует заметить, это тоже оружие, пользоваться которым надо уметь, и Герда училась.
На ужин она вышла в глухом темно-синем платье, расшитом золотой нитью по лифу и краю подола, с более темными цветочными аппликациями и с небольшим плоеным воротником из белых кружев. У де Валена при ее появлении в глазах зажегся огонь более чем выраженного интереса, кое-кто из присутствующих дам, однако, поджал губы, что было немудрено, учитывая случившийся скандал. Зато княгиня была явно рада компании, так что они с Гердой проговорили почти всю трапезу, лишь изредка позволяя кому-нибудь из присутствующих вставить пару слов.
После ужина они еще немного посидели в гостиной, где Герда сыграла на спинете сонату для клавесина «си мажор» любимого ею Скарлатти, поговорили о планах на путешествие ко двору императора и, наконец, разошлись по комнатам. Но спать Герда легла не сразу. Она поговорила немного со своими служанками, расспрашивая их о том, о сем, а затем внезапно кольнула обеих специально спрятанной в рукаве иглой.
— Это смертельный яд, — объяснила она девушкам с милой улыбкой. — Если не получить противоядие, то умрете еще до полуночи. А противоядие вы получите, только принеся мне клятву верности на крови.
Жестоко, но действенно. В особенности, если иметь в виду, что никакого яда на игле не было и в помине. Но девушки об этом не знали. Клятва была принесена, и служанки не станут теперь никому рассказывать, — и уж тем более, докладывать, о чем их обязательно попросят — что Герда владеет магическим искусством и возит с собой едва ли не целый сундук разнообразного оружия. Они вообще никому ничего не будут рассказывать о своей хозяйке, выполняя, между тем, предписанные им функции: камеристки и горничной.



2

Подготовка к отъезду заняла чуть больше трех недель. И это не странно. Все-таки им всем — то есть, княгине де Ла Тремуй и сопровождающим ее лицам, — предстоял неблизкий путь и весьма впечатляющее приключение. Маршрут движения был проложен с учетом наличия хороших дорог, по которым без затруднения смогут двигаться многочисленные кареты, а также телеги и фургоны следующего за княжеским поездом обоза. Исходя из этих соображений, сначала поезд должен был двигаться из Керуана в Тодер — столицу княжества Борго, а затем в порт Нерин, принадлежащий герцогству Роан. Из Нерина предполагалось добраться морем до порта Рин на эринорском побережье, а затем снова по суше двигаться через Эринор в Нелис, откуда снова идти морем сначала в порт Арону, а затем в Кудам — крупнейший порт Тилурской империи. Ну а оттуда уже рукой подать до имперской столицы — города Одар. Таким образом, княгине и ее двору предстояло непростое путешествие, долгая и утомительная дорога через полмира и полудюжину больших и малых государств.
Превратности судьбы забросили мать Шарлотты де Ла Тремуй очень далеко от дома, так что и возвращаться на родину было совсем непросто. Разумеется, существовали и другие дороги. Можно было, например, отправиться напрямик, через горы, но в тех местах, как хорошо представляла себе посетившая их совсем недавно Герда, на каретах не проедешь, и обоз не проведешь. Поэтому выбран был не самый короткий, но зато самый удобный маршрут. К тому же длинная дорога позволяла княгине, не только расширить свои познания в географии, истории и этнографии, но и появится при дворах нескольких крайне важных в экономическом и политическом смысле государств. Познакомиться с их государями и, возможно, — чем черт не шутит, — найти в одной из правящих семей достойного кандидата на ее руку и сердце. В связи со всем этим, в дороге предполагалось не спешить, двигаться, не торопясь и с остановками, а в крупных городах и, тем более, в столицах королевств и княжеств, планы предусматривали полноценный многодневный отдых со званными обедами, охотой и балами.
Герде эта идея нравилась. Возможно, впервые в жизни ей предоставлялась возможность «пожить красиво». Ехать в огромной княжеской карете, оснащенной первоклассными рессорами, питаться за княжеским столом, быть приглашенной на балы и прочие увеселения, носить замечательные платья — а Шарлотта своего обещания не забыла, — и заодно посетить знакомые места. Получалось, что в ходе этого долгого путешествия, которое со всеми остановками должно было занять чуть меньше полугода, Герда в географическом, а возможно, и в житейском смысле слова, замкнет круг своей невероятной одиссеи. Во всяком случае, в Эринор она должна была прибыть примерно через сорок месяцев после своего отчаянного побега, а в Арону — на месяц или два позже.
За время подготовки к отъезду, Герда не только близко сошлась с самой виновницей торжества, но и сумела твердо поставить себя, отстояв свое особое место при княжеском дворе и незаметно превратившись из компаньонки в конфидентку. Компаньонка — это кто-то вроде приживалки. Не служанка, разумеется, но и не кто-то равный тебе. Совсем другое — конфидент. С наперсницей можно говорить практически обо все, потому что ей можно доверять. Она не просто подруга, она может стать даже названой сестрой. И Герда сейчас как раз находилась на полпути между «сердечной подругой» и «названой сестрой». При дворе княгини этого не понимали только дураки, но им все объяснили умники. Поэтому Герду иначе как конфиденткой княгини никто уже не называл. Соответственно, изменилось и отношение к ней.
Однако самые любопытные изменения касались Эмиля де Валена. Герда не сомневалась, что, если граф в нее и не влюблен, то уж точно не на шутку увлечен конфиденткой Шарлотты де Ла Тремуй. На самом деле, это было очень приятно, потому что он ей тоже нравился. Причем настолько, что она всерьез уже подумывала о том, чтобы сделать его своим первым мужчиной. Жениться не женится, — Герда, к слову, по этому поводу нисколько не переживала, — но в любовницы возьмет и еще будет ноги целовать. То есть, будет кому отдаться, не испытывая стыда за собственную неразборчивость, да и вообще, пора бы уже. И так уже в девственницах засиделась!
Впрочем, их отношения с графом были куда как сложнее, чем простая увлеченность. В какой-то мере они были так же соперниками, поскольку пытались — каждый на свой лад, — доминировать при дворе княгини. Однажды, они даже поговорили начистоту. Ну, или почти начистоту.
— Я знаю, что вы делаете, — сказал ей Эмиль де Вален.
— Что именно, по-вашему, я делаю? — кокетливо улыбнулась в ответ Герда.
— Вы хотите получить влияние на княгиню, и этим устроить свою жизнь, — практически без запинки выпалил граф, видно давно держал это в себе.
— Допустим, — усмехнулась Герда. — Но чем, тогда, я отличаюсь от вас, Эмиль? Ведь это вы контролируете каждый шаг княгини. Решаете, что для нее хорошо, а что плохо. Кому быть рядом с ней, а кого стоит удалить…  Если бы я не была такой наивной, какой я являюсь на самом деле, я бы рискнула предположить, что вы собираетесь на ней жениться.
— Жениться?! — неожиданно всполошился граф. — Да что вы такое говорите?! Вы, вообще, в своем уме?
— Я думаю, — решила дожать Герда, — вы не надеетесь получить благословение императора на этот брак, и пытаетесь подчинить себе юную неопытную девушку, чтобы сделать ситуацию необратимой. Я не права?
— Вы издеваетесь?
— То есть, вы не собираетесь совращать княгиню?
— Нет!
— А выглядит так, как если бы собирались.
— Послушайте, Агнесса, — де Вален взял себя в руки и говорил, по видимости, совершенно спокойно, — не знаю, что вы себе вообразили, но, если это то, о чем вы думаете, то, поверьте, вы ошибаетесь!
— Поклянетесь? — подняла бровь Герда.
— Зачем вам это?
— Не знаю, — пожала она плечами. — Возможно, просто хочу хоть какой-нибудь определенности.
— Определенности…  — повторил он за ней. — Хорошо, Агнесса, вот вам определенность. Я. Не. Собираюсь. Совращать. Княгиню. Этого достаточно?
— Посмотрим, — улыбнулась Герда, которая на самом деле ни на мгновение не поверила своим собственным словам. — Поглядим.
— Да, кстати, — «вспомнила» она вдруг, — не могли бы вы, Эмиль, проводить меня к ювелиру?
— Да, разумеется, — ответил он, но, судя по всему, гадал сейчас, за каким бесом ее понесло к ювелиру.
Дело в том, что за прошедшие дни «общим местом» для него стал тот факт, что княгиня не только одела свою конфидентку с ног до головы во все новое, но и завалила ее всевозможными драгоценностями. Что было отчасти правдой, поскольку княгиня, будучи еще совсем молодой девушкой, не слишком хорошо понимала границы разумного и готова была тратить на Герду едва ли не столько же, сколько на себя. В этой ситуации, Герда конечно не хотела злоупотреблять, но и отказываться от подарков тоже не считала нужным. Однако сейчас она умышленно позвала де Валена пойти с ней к ювелиру. Она шла получать свой собственный заказ и хотела, чтобы граф увидел, что она и сама по себе не нищая приживалка. Ну, он и увидел.
Затянувшаяся подготовка к отъезду позволила Герде заняться и своими собственными делами. Их было немного, но они у нее были. Прежде всего, она реализовала свои самородки, обменяв их на семьсот золотых марок. Продала она и часть камней, выручив за них еще пятьсот монет. Но кроме того она нашла молодого, но крайне талантливого ювелира и заказала у него сапфировый гарнитур, пустив на него большую часть оставшихся после продажи камней. Частью для самого гарнитура и еще несколько средних размеров сапфиров в оплату работы. В результате, сегодня на глазах у графа де Валена она получила от ювелира колье, — крупные сапфиры и мелкие бриллианты, — и сапфировые же аграф для прически, серьги и перстень с большим резным камнем.
— Поздравляю вас, Агнесса, — сдержанно «восхитился» граф, — все это будет великолепно смотреться на вас. Даже боюсь спрашивать, сколько могут стоить эти камни.
— Не беспокойтесь, Эмиль, — усмехнулась Герда, довольная произведенным эффектом, — это мои собственные камни. За бриллианты и работу я тоже заплатила сама, из собственных денег.
— Вы не устаете меня удивлять, — вот и все, что он смог ей на это ответить.
* * *
До границы княжества Борго добирались пятнадцать дней. Дорога была отличная, в карете совершенно не чувствовалось тряски и в ней можно было не только сидеть, но и лежать. На двух остановках, где не сыскалось приличной гостиницы, Шарлотта и Герда оставались в ней спать. Это было лучше, чем разбивать шатер, и уж точно лучше, чем кормить клопов на захудалом постоялом дворе. Отношения у девушек — друг для друга они уже стали просто Каро и Аниз, — к этому времени перешли от дружеских едва ли не в сестринские, поэтому спали они в одной постели, устроенной в княжеском дормезе. Кое у кого из статс-дам от этого перекашивало физиономии, но Герда уже привила юной княгине вкус к власти, и та не упускала случая этой властью воспользоваться, поставив «наглых выскочек» на свое место.
Надо сказать, что отношения, сложившиеся у нее с княгиней де Ла Тремуй, были для Герды первым опытом искренности. Никто никогда с ней так не дружил, и в какой-то момент она поняла, что рядом с Каро отступают в сторону любые соображения, основанные на корысти и эгоизме. Она искренно привязалась к Шарлотте де Ла Тремуй, но и та платила ей той же монетой. В тот вечер — перед тем, как пересечь поутру границу княжества Борго, — они снова заночевали в карете. Было тихо и тепло. В изножии импровизированной кровати горел фонарь «летучая мышь», бросая неясные отсветы на их лица.
— Аниз! — шепнула княгиня, поворачиваясь к Герде. — Ты спишь?
— Нет, — Герда тоже повернулась, и они оказались с Каро лицом к лицу.
Герда видела отблеск огня в черных, как ночь, глазах подруги, чувствовала на губах ее теплое дыхание, и неожиданно ее начало охватывать сильное и совершенно незнакомое ей возбуждение.
«Вот же дурь какая!» — успела подумать Герда, но в следующее мгновение почувствовала нежное прикосновение губ подруги к своим губам, и все полетело в тартарары.
Вообще-то, она знала, что и как нужно делать. Ее этому учили в школе «Неофелис», но сейчас Герда действовала, руководствуясь не разумом, а чувствами, спонтанно, по наитию. И да, в этом танце вела не она. Несмотря на то, что Каро была младше Герды больше, чем на три года, она оказалась опытнее, напористее, яростней в том, что происходило сейчас между ними. Но, как ни странно, Герде это совсем не мешало, ей оказалось неожиданно приятно уступать, подчиняться, следовать за кем-то другим. Вряд ли она позволила бы себе нечто подобное с другой женщиной. Тем более, никогда не подчинилась бы мужчине. Но с Каро все было по-другому. И это «все» продолжалось так упоительно долго, что, очнувшись от этого безумия, Герда нашла себя едва ли не обессилившей, но главное — счастливой.
Возможно, чувство незамутненного счастья посещало Герду и раньше, но, если такое с ней, и в самом деле, случалось, то странным образом никак не запомнилось. И, лежа сейчас под меховым одеялом в объятиях юной княгини, она перебирала в памяти все те эпизоды своей жизни, когда испытывала радость или довольство, была весела и беззаботна, или что-то еще в этом же роде. Перебирала, искала, но не находила мгновений счастья. Во всяком случае, там, в ее прошлом, не нашлось ничего даже отдаленно похожего, на то, что она переживала сейчас. Осознание уникальности момента заставила Герду испугаться, что после случившегося ничего уже не будет по-прежнему, и от страха, что чудо это неповторимо, крепче сжала в объятиях обнаженное тело Каро. И та ее, что удивительно, поняла без слов.
— Не бойся, — шепнула княгиня, еще плотнее прижимаясь к Герде, — я не исчезну. Я есть, и я с тобой… 
Позже они эту ночь — вернее, то, что той ночью произошло между ними, — никак не обсуждали и не вспоминали даже намеком. Но все, что не было высказано вслух, никуда от этого не исчезло. Оно отражалось в улыбках, взглядах, случайных прикосновениях. Оно зажило своей особой невероятной жизнью в той дружбе, которая связывала теперь Герду и Каро, в их искренности по отношению друг к другу, в манере общаться, в доверительности их отношений. Однако для Герды это стало тяжелым испытанием. Во-первых, она никак не могла понять, что с ней, — черт подери, — вдруг приключилось. Впала в любовь? Но любовь ли это или всего лишь апофеоз женской дружбы? В этой связи вспоминались запрещенные для гласного обсуждения истории про давние времена, — про эллинов и древних римлян, — когда мужская дружба зачастую подразумевала и сексуальную близость. Если так могло быть у юношей, отчего бы такому не случиться и с девушками? Однако, существовало еще и крайне важное «во-вторых», которое гораздо сильнее омрачало душу Герды, чем что-либо другое. Искренность — вот что тревожило Герду сильнее всего.
Каро дружила с Агнессой де Фиен. Она ее, возможно, даже любила, и любовь эта была отнюдь не сестринской. Вот только леди де Фиен была всего лишь миражом, призраком, фигурой, созданной для определенных целей. Но что, тогда, прикажете делать Герде Гемма — незаконнорожденной дочери эдле Александры-Валерии ди Чента? Сможет ли Каро продолжать любить ее, когда станет известно, кто она такая, на самом деле? И имеет ли она моральное право утаивать от подруги то, что составляет настоящую сущность Герды? Это были сложные вопросы, и у Герды не было на них однозначных ответов.
* * *
Боргонцы встретили поезд княгини де Ла Тремуй на границе и сопровождали на всем пути до столицы. Трубачи, гвардейский эскорт, биваки, заранее организованные боргонцами, в самых удобных, комфортных и живописных местах. И, наконец, после четырех дней этого приятного во всех отношениях путешествия, княгиня и ее свита прибыли в Тодер. Здесь их встретили с почетом и под восторженные крики толпы препроводили на центральную площадь города, где пришлось выслушивать приветственные речи городского головы, канцлера и личного посланника герцога Родриго Тишайшего — его старшего сына графа Карла Августа. Все это было очень торжественно, но крайне утомительно, в особенности, после семи часов непрерывной езды и необходимости пропустить обед, что было связано с длиной светового дня. Однако вскоре стало смеркаться, первый день празднеств закончился и, разместив «гостей герцога» в одном из принадлежащих короне дворцов, их наконец оставили в покое. Дело шло к ночи, все жутко устали, проголодались и мечтали только о ванной и мягкой перине. Во всяком случае, об этом думали и сама княгиня, и ее конфидентка. В результате, им был подан поздний обед, затем они немного пополоскались в настоящей мраморной ванне, размеры которой позволяли забраться в нее вдвоем, но — учитывая присутствие при «таинстве омовения» служанок, камеристок и двух немолодых, а значит, склонных к консерватизму статс-дам, — все было обставлено с максимально возможной в данных обстоятельствах скромностью: обе девушки мылись в ночных рубашках, что было бы смешно, если бы не было так грустно.
На следующий день княгиня отдыхала, принимала знатных посетителей, желавших лично засвидетельствовать ей свое почтение, и готовилась к балу, который должен был состояться в герцогском замке. Сама княгиня предполагала появиться в платье трех оттенков золота — темное золото, червонное и золотисто-зеленое, — с соответствующими украшениями из бриллиантов и золотых топазов. Герда же выбрала для этого бала платье в цветах старого серебра. Украшений на ней было немного, но подобраны они были со вкусом: ожерелье из голубого и золотистого матового жемчуга, заколка для волос из червонного золота с несколькими черными жемчужинами и одним, но довольно крупным сапфиром из ее личной коллекции, а также жемчужные серьги и широкий браслет в тон ожерелью.
— Знаешь, Аниз, что странно? — Глаза Каро сияли, а на губах расцвела нежная улыбка. — Ты самая красивая женщина, какую только можно себе вообразить, но я тебе совершенно не завидую. Другим — бывает, завидую и ревную. А тебе — нет. Я тобой восхищаюсь!
— Пожалуйста, прекрати, Каро! — вспыхнула ошеломленная этим признанием Герда. — Так нельзя! Я не… 
— Ты красавица! — рассмеялась княгиня, — но мне кажется, что обычно ты об этом забываешь!
«Есть такое», — признала Герда, но вслух, разумеется, ничего не сказала. Она была еще не готова рассказать подруге все до конца.
Она лишь взглянула на себя в ростовое зеркало, перевела дух и улыбнулась подруге:
— Ваша светлость, нам пора идти!
Как ни странно, Герда была чрезвычайно взволнована, ведь это был всего лишь второй бал в ее жизни. На первом она была другим человеком: много младше, наивнее и, словно бы, околдована. Она не ведала страха, ее не посещали сомнения, она даже не думала стесняться, хотя была в то время обыкновенной простушкой, совершенно чужой на этом празднике жизни. А вот на этот бал она шла, набравшись опыта, преодолев множество препятствий и пройдя через невероятные испытания. Теперь она умела танцевать и вести светскую беседу, ее трудно было смутить или оскорбить, но главное — она была наперсницей сестры императора, и в глазах окружающих людей это превращало ее во вторую по значимости персону в княжеском поезде. И, тем не менее, она волновалась. Невероятно, невозможно, но факт.
Герде понадобилось довольно много времени и порядочное волевое усилие, чтобы совладать с робостью и унять совершенно неприличное в этой ситуации волнение. Но она с этим все-таки справилась и в приемный зал герцогского дворца вошла, будучи уже совершенно спокойной, невозмутимой и непоколебимо в себе уверенной. Первой шла княгиня де Ла Тремуй, опираясь на руку галантного боргонского принца Карла Августа, а следом за ней Герда, опираясь на руку графа де Валена. Какого же было ее удивление, когда среди придворных, стоявших по обе стороны прохода, она увидела знакомое лицо. Там стоял и смотрел на нее, что называется, во все глаза, граф Иван Давыдов. Встретить его здесь больше чем через три года после королевского бала в Эриноре, было, мягко говоря, весьма странно, и удивление Герды было настолько сильным, что она едва смогла сдержать рвущиеся на свободу эмоции.
«Твою ж мать! — выругалась она мысленно, хотя обычно предпочитала не сквернословить даже в душе. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда!»
Но это было, и Герде предстояло срочно решить, как реагировать на встречу с Иваном. Вопрос в том, та ли она женщина, с которой граф тогда флиртовал, или она кто-то другой, другая женщина, всего лишь отдаленно напоминающая ту Маргерит ди Чента, которую знал Иван? Однако времени на размышление было отпущено слишком мало, и вскоре оно вышло полностью. Герда представилась герцогу, — вернее, это сделал за нее граф де Вален, — и вскоре уже кружилась с Эмилем в танце, открывая бал вместе с Карлом Августом и Каро. Однако и танец занял совсем немного времени, и только она вернулась к креслу, в котором сидела рядом с подругой, как рядом с ними объявился граф Иван.
— Господи! — сказал он, радостно улыбаясь и заглядывая Герде в глаза.
— Это вы ко мне? — подняла она бровь.
— Нет, — смутился московит, — это я взываю к всевышнему, призываю его в свидетели, как я рад вас видеть живой и невредимой!
— Именно меня? — уточнила Герда, решив, что «знать не знает этого красавчика».
— Полагаю, что вас, — Граф заметно смутился, но все еще шел намеченным курсом, предполагавшим абордаж под лозунгом «пленных не берем» и бой не на жизнь, а на смерть.
— Тогда, будьте любезны, сказать кого именно вы имеете в виду, когда говорите обо мне?
Этот странный разговор уже привлек внимание всех тех немногих, кто мог его слышать.
— Вы эдле Маргерит ди Чента, разве нет?
— Ах, вот вы, о чем! — рассмеялась Герда. — Я знакома с Маргерит, но никогда не думала, что нас можно перепутать. По-моему, мы очень разные.
— Да, — неуверенно признал Давыдов, — сейчас мне уже не кажется, что вы это она. Но первое впечатление! Я был уверен, что снова встретил свою ночную фею!
— Ночную фею? Что вы имеете в виду? — вступил в разговор де Вален, в голосе которого звучало неподдельное раздражение. — К тому же, раз уж вы не знакомы с госпожой де Фиен, вам следовало бы представиться!
«Он что, ревнует?» — удивилась Герда, но смотрела она сейчас на Давыдова, его и спросила:
— И в самом деле, сударь?
— Граф Иван Давыдов из Гардарики, — представился мужчина.
— Очень приятно, — улыбнулась Герда. — Я Агнесса де Фиен, компаньонка княгини.
Она еще хотела добавить, что раз уж разговор зашел о «ночной фее», то хотелось бы знать, что это означает, но ее опередила Каро.
— Не говори глупости, Аниз, — встряла она в разговор. — Никакая ты не компаньонка! Мы подруги, разве нет!
— Ну, извините, ваша светлость! — сдала назад Герда. — Разумеется, подруги. Так что там, граф, с «ночной феей»? Я сгораю от любопытства.
На самом деле, она не хотела «делегировать полномочия» де Валену, вот и вынуждена была перехватить инициативу.
— О! — сказал в ответ граф Иван. — Разумеется. Так, я имею в виду, что «ночной феей», Маргерит ди Чента прозвали в Эриноре. Она внезапно появилась на королевском балу, привлекла к себе всеобщее внимание своей, прямо сказать, магической красотой, неженским умом и очаровательной непосредственностью, и так же неожиданно исчезла, не оставив ни следа, ни намека на то, кто она, как оказалась в Эриноре, и куда девалась потом. Все, что я знаю о ней, я знаю с ее слов. Она сказала, что родом из Горанда, и в самом деле, Маргерит ди Чента говорила на высоком горанде без акцента. Речь у нее была изящная и отточенная, что указывает на хорошее воспитание и образование. Вставляла к месту латинские пословицы. Не смущалась и, не лезла за словом в карман, демонстрируя острый ум и незаурядную выдержку. Вот, собственно, и все, что я могу о ней рассказать. Добавлю только, что уже на следующий день многие из тех, кто присутствовал на балу, захотели найти ее и познакомиться с ней поближе, но быстро обнаружили, что ее нигде нет и, словно бы, никогда и не было. А искали ее люди с возможностями. Наследный принц Эринора Максимилиан, например. Но все напрасно. Позже, в Горанде, я навел справки, но даже хорошо оплаченные шпионы смогли выяснить лишь то, что некая эдле Александра-Валерия ди Чента прибыла в порт Арона где-то через три недели после того королевского бала. Заметьте, Александра-Валерия, а не Маргерит, но и ее следы исчезли в том же городе. Найти эту женщину я так и не смог.
— Любопытная история, — улыбнулась Герда. — Не знаю, право, каково ее настоящее имя, но я знала ее, как Маргерит, и познакомилась с ней, как раз в Горанде. Когда вы говорите, состоялся королевский бал в Эриноре?
— Ранней осенью 1686 года.
— Ну, а я познакомилась с ней на год позже.
— Где она теперь?
— Понятия не имею, — равнодушно пожала плечами Герда. — Она мне не подруга и не родственница. Встретились в каком-то салоне, немного пообщались в последующие дни, и все. Вскоре я уехала из Горанда и больше с ней никогда не встречалась.
Так себе история, если честно, но ничего лучше просто в голову не пришло. Однако всех присутствующих ее рассказ удовлетворил, похоже, даже графа Ивана, и разговор на этом иссяк. Единственный, у кого эта история вызвала приступ некой необъяснимой озабоченности, был де Вален, но он свои комментарии оставил при себе и правильно сделал.
* * *
Они задержались в Тодере на десять дней, и все эти десять дней поблизости от Герды, и, по-видимому, не случайно, обретался граф Иван Давыдов. Куда бы она ни пошла, чем бы ни занялась, обязательно чуть раньше или чуть позже появится рядом с ней или в некотором «близком» отдалении этот симпатичный, — а, может быть, и более, чем симпатичный, — московит. Он танцевал с ней на балах, успевая записаться на танец прежде других, и зачастую оставляя в дураках яростно ревновавшего его к Герде графа де Валена. Он посылал ей цветы, сладости и письма с куртуазными мадригалами[38] и изысканными сонетами, «нечаянно» встречал во время прогулок, навещал в резиденции княгини де Ла Тремуй, но, когда настало время уезжать, поехать с ними в Роан не смог, занятый какими-то своими «чрезвычайно важными», как объяснил он Герде, делами.
«Значит, не повеса и не обыкновенный прожигатель жизни», — отметила Герда, полагавшая, что наличие личных дел — это не недостаток, а скорее достоинство. Особенно, когда речь о мужчине.
— Я догоню вас в Эриноре! — пообещал граф Иван, и Герда ему неожиданно поверила. Так и будет. Догонит.
Между тем, поезд княгини де Ла Тремуй покинул княжество Борго, пересек границу и направился в порт Нерин. Ехали по землям герцогства Роан. Погода стояла чудесная. По обеим сторонам дороги цвели сады, возникали и исчезали фольварки, деревеньки и замки знати, приветствовавшей поезд княгини согласно законам гостеприимства. Поэтому двигались не спеша, и за неделю проехали едва ли половину пути.
Накануне заночевали в замке барона де Каркарона. Замок был старинный, построенный еще в эпоху бесконечных войн всех против всех, и, не смотря на свои внушительные размеры, не мог вместить всю свиту княгини. Шатры и палатки разбили прямо в поле у стен замка, а внутри этих стен всем — и хозяевам, и гостям, — пришлось потесниться. В результате, Шарлотта позвала Герду спать в свои покои, благо ей досталась просторная комната и большая кровать. Повод, таким образом, был более чем уважительный, и приличия были соблюдены от и до, поскольку девушки легли в постель в длинных фланелевых рубашках. Другое дело, что, едва оставшись наедине, они вылезли из своих неудобных, хотя и теплых, одежек и стали согревать друг друга совсем другим способом.
Чем дольше продолжались их «непристойные» отношения, тем очевидней становилось, что это не любовь, и даже не страсть, а всего лишь чувственное выражение связывающей Каро и Герду дружбы. Впрочем, это не мешало им обеим получать от запретного женского секса немереное удовольствие. Обе были не замужем, любовников мужского пола завести не успели, а у Каро к тому же имелся серьезный монастырский опыт. Так что, они не тратили время на объяснения в любви, а просто любили друг друга в простом и незамысловатом — приземленном и плотском, — смысле этого слова.
Им обеим вообще оказался отнюдь не чужд интерес к развлечениям и разнообразным жизненным удовольствиям. У Герды этот интерес был, кажется, всегда, только возможностей для его удовлетворения до сих пор не было. Каро же постигала искусство «наслаждения» с тем большим рвением и усердием, что годы, проведенные в монастыре, мягко говоря, не отличались даже самым ничтожным «разнообразием».
— Если сегодня мы все еще остаемся на месте, — предложила Каро, — давай совершим конную прогулку.
— Отличная идея! — согласилась Герда, которой и самой начало надоедать заточение в четырех стенах кареты и захотелось хоть немного размять ноги перед очередным долгим переходом.
Сказано, сделано, и почти сразу после завтрака, они выехали на прогулку. Разумеется, девушки ехали в дамских седлах, чего Герда делать не любила, но не в ее силах было отменить этикет и традиции. Поэтому, забравшись в седло — в этом ей галантно помог де Вален, который тоже решил «прогуляться с дамами», — Герда решила не переживать, а наслаждаться жизнью во всех ее разнообразных проявлениях, а проявлений этих было более чем достаточно: голубое небо, прозрачный теплый воздух, почти летнее сияние солнца, чудесные виды и чарующие запахи весны. Тем не менее, по вбитой в кости привычке, Герда ничего не упускала из вида.
— А где старшина Брух? — спросила она де Валена, заметив, что на прогулке их сопровождают не наемники, а тилурские гвардейцы.
— Кажется, барон де Аркур попросил их разведать дорогу на расстояние двух дневных переходов, — ответил граф. — Но не стоит волноваться, сударыня! Наши гвардейцы ничуть не хуже конгарских наемников.
— Верю, — улыбнулась Герда. — И я не волнуюсь, мне просто стало интересно.
Между тем, небольшая группа всадников — а с ними увязались еще две статс-дамы, — миновала деревеньку, которая так и называлась Каркарон, и двинулась проселочной дороге. Справа у них была березовая роща, а слева — луга, на которых пасся баронский скот. Стадо коров как раз разбрелось в это время на дальнем его краю.
— Богатые земли, — заметил де Вален.
— Да, Роан — это не Борго, — согласилась с ним княгиня. — Вроде бы недалеко, а разницу видно невооруженным глазом.
Тема оказалась достойной обсуждения и между ними тремя завязался неспешный разговор, под который они незаметно для себя миновали березовую рощу и ехали теперь через холмистую местность, кое-где поросшую деревьями, а кое-где, напротив, обработанную крестьянами. Их фермы виднелись в отдалении, но у самой дороги жилья не было.
«Отличное место для засады», — мельком подумала Герда и коротко взглянула через плечо на гвардейцев, охранявших княгиню на прогулке. Взглянула и похолодела, потому что гвардейцев на месте не оказалось, а значит мысль о засаде не была лишена оснований.
— Каро, — обернулась она к княгине, наплевав на присутствие посторонних, — ты сама придумала поехать на прогулку или кто подсказал?
— Агнесса, вы забываетесь! — в очередной раз встал на защиту этикета граф де Вален, но Герда пропустила его слова мимо ушей.
— Ну же! — поторопила она несколько оторопевшую от ее напора княгиню.
— Барон де Аркур, а что такое?
— Эмиль! — обернулась Герда к графу. — Это засада, если вы еще не поняли. Барон де Аркур предатель. Поворачиваем! Попробуем прорваться! Каро, держись около меня и ничего не бойся! Поехали!
— А как же статс-дамы?.. — начал было граф, но Герда его попросту заткнула.
— Рассуждать будете потом, — зло оскалилась она, — а пока будьте готовы защищать княгиню!
Шарлотта побледнела, как полотно, но, сразу поверив Герде, развернула лошадь и поскакала рядом с подругой. Вскоре, если судить по стуку копыт и истерическим крикам статс-дам за ними устремился и граф де Вален. Но они не ускакали далеко. Из-за близкого перелеска им наперерез выскочили три всадника.
— Уходим направо! — крикнул де Вален.
— Молчать! — рявкнула Герда, на ходу доставая из голенища свой засапожник и безжалостно распарывая подол своего платья. — Делать, как скажу! Каро, отстань на корпус. Старайся все время быть за моей спиной. Граф, займитесь тылом!
Она уже почувствовала присутствие врагов у себя за спиной, но оглянулась лишь на мгновение, чтобы убедиться, что эти трое сильно от них отстают.
«Может быть, еще и выкрутимся!»
Она справилась наконец с подолом и начала срезать седло. Освободить лошадь от этой махины, одновременно продолжая сидеть на этом идиотском троне, та еще морока, но Герду не зря тренировали лучшие специалисты. На полпути к убийцам, — а Герда нисколько не сомневалась, что это именно убийцы, — она, наконец, сбросила седло со спины лошади и, перенеся ногу, уселась верхом. О том, как выглядит этот акробатический этюд со стороны, она естественным образом даже не задумывалась.
— Каро отстань еще немного! — скомандовала она, убирая клинок. — Эмиль, если что, займешь мое место. Вы должны успеть, пока преследователи нас не нагнали.
Сжав бока лошади ногами, она послала ее вперед и на пике сближения метнула ножи с обеих рук. Метнула и сразу же забыла, выбрасывая в ладони два последних ножа. Их она отпустила на волю за мгновение до столкновения. Лошади сошлись боками, но у ее противника конь был крупнее, и все могло кончиться очень плохо, однако в момент столкновения Герда перепрыгнула на чужого коня, одновременно выбрасывая своего противника из седла. В принципе, на этом все и должно было закончиться. Столкновение Герды с одним из убийц позволило княгине и графу миновать заслон. Сама же Герда была цела, а из троих всадников в седле оставался только один, да и тот умирал. Те, что нагоняли их сзади, были еще далеко, и, значит, они успеют добраться до своих раньше, чем станет слишком поздно.
Герда развернула коня и пустила его вдогон своим спутникам. Но их беды на этом, к сожалению, не закончились. Герда догнала Шарлотту и Эмиля перед самым поворотом к замку, но, когда они обогнули рощу, навстречу им выехали двое гвардейцев. Остальных видно не было, и оставалось только гадать, сбежали они, струсив, или лежат убитыми среди деревьев. Но двое остались, и они не собирались упускать своих жертв.
— Каро за спину!
Герда знала, что один из гвардейцев сцепится с графом, но второго должна была перехватить она, и ей это удалось. Сбросив плащ, она сжала в одной руке засапожник, а во второй — мизерикорд. Где-то слева зазвенели клинки графа и его противника, но Герда на них даже не посмотрела. Она была сосредоточена на том гвардейце, который атаковал ее. Ну, а дальше все решилось буквально за одно мгновение. Герда поймала замах меча и остановила удар своим длинным засапожником, одновременно стремительно сближаясь с гвардейцем. И в это последнее мгновение она должна была решить, что для нее важнее: остановить метнувшийся к ней кинжал убийцы или поразить его самого. Все-таки она выбрала атаку, а не защиту, потому что за спиной у нее оставалась Каро. И Герда нанесла смертельный удар. Мизерикорд вошел гвардейцу снизу-вверх под нижнюю челюсть, и в то же мгновение кинжал мертвеца ударил Герду в грудь. Удар был такой силы, что она вылетела из седла, и успела еще почувствовать и осознать свое жесткое падение на землю. Увидела небо, почувствовала боль в груди и почти сразу же потеряла сознание.




Глава 8. Аристократка



1


Первой к ней пришла Другая Герда. Посмотрела на себя, лежащую на смертном одре, и заплакала.
— Дура ты, дура! — причитала она сквозь слезы. — Ну, какая же ты дура! Ты не должна была умереть. Не имела права. Ты должна жить! Наслаждаться жизнью. Смаковать ее. Пить, как сладкое вино. Ты должна была отомстить. Обязана! Всем! Залить кровью их жилища, заставить страдать… 
— Помолчи! — остановила ее Александра-Валерия. — Дай Герде отойти с миром.
— Еще чего! — Неистовая раздвинула стоявших плечом к плечу женщин и оказалась рядом с Гердой.
— Дерешься ты хорошо, — сказала, присаживаясь в изголовье. — А вот думаешь плохо. Совсем не думаешь. Ты ведь могла поджечь на них одежду. Обжечь лошадь. Сжечь воздух в их легких. Да много что еще могла сделать, а понадеялась на сталь. Ну, не глупо ли?
— Я не умею колдовать на ходу… 
— Нужно учиться.
— Уже поздно, — вздохнула Герда и тут же сжала зубы, чтобы не закричать. Боль была адская. В груди, словно, зажгли огонь.
— Пока жива, ничего не поздно. И не корчься, это я сжигаю в тебе смерть!
— В любом случае, — превозмогая боль, прохрипела Герда, — у меня не было шанса. Слишком слабый дар… 
— Раньше был слабый, — отмахнулась богиня и тут же «поддала жару», отчего у Герды просто-напросто захватило дух.
— Но сила не прибывает…  — протолкнула она через охваченное агонией горло.
— Это точно, — кивнула Темная богиня. — Не прибывает. У других. Но твой Дар, Герда, особый и открывается он не так, как у других. Откройся он сразу, ты бы сгорела, как мотылек в пламени свечи. Вот он и приоткрывается понемножку. Каждый раз по чуть-чуть, но сейчас, если не умрешь, сможешь стать очень сильной колдуньей. Это все еще не предел. Максимум половина твоего потенциала, но по их меркам, сильный дар. Огромная мощь. Высший уровень, как у Настоятеля или членов Большого совета.
— Какой смысл в этом разговоре? — вмешалась Другая Герда. — Ты же знаешь, кинжал прошел в полу-дюйме от сердца. Ей не выжить.
— Возможно, что и так, — согласилась Неистовая богиня. — А может быть, и нет. Почему ты не блокировала его кинжал?
— Если бы блокировала, он прорвался бы мимо меня и убил Каро.
— Любовь? — хмыкнула Другая Герда. — Нежность и страсть?! Слюни на подушке!
— Дружба, — призналась Герда не столько ей, сколько себе. — Всю жизнь до меня никому не было дела…  и вдруг… 
— Ты думаешь, она останется твоей подругой, когда выяснится, что ты всего лишь наемница, расходный материал?
Вопрос не праздный. Скорее всего, так и случится, если Герда переживет эту ночь, если кризис ее не убьет. Но она спасла Шарлотту не за «спасибо». Не в силу долга наемной телохранительницы. Она ее просто спасла.
— Какая разница, — сказала она вслух.
— Уходите! — потребовала спустя мгновение. — Оставьте меня в покое. Я хочу умереть.
— Ладно, — кивнула Темная богиня. — Мы уйдем. Но ты не умрешь. Твой путь не закончен, Черная луна. Он только начинается… 

Возвращение было ужасным. От боли корчилось все ее тело. Горели в адском пламени ноги и руки, голова и спина, живот и грудь. В общем, страдала каждая частичка ее несчастной плоти, кипела раскаленная агонией кровь, боль выламывала из все еще живого тела кости, вырывала мышцы и сухожилия. Дышать было тяжело, почти невозможно. Открыть глаза — еще тяжелее. Но Герда их все-таки открыла. Солнечный свет ослепил, выбил из глаз слезы.
— Она плачет! — сказал кто-то рядом.
— Это от солнца, — ответил кто-то другой. — Пошлите кого-нибудь к ее светлости, скажите, что госпожа де Фиен открыла глаза.
Потом над ней склонилось женское лицо. Незнакомое, но располагающее к себе. Женщина всмотрелась Герде в глаза и спросила:
— Вы меня слышите, госпожа де Фиен?
— Да, — слово вышло вместе с выдохом, такое же хриплое и ненадежное, как и ее дыхание, но Герду услышали.
— Потрясающе! — сказал где-то рядом незнакомый мужчина. — Поразительная воля к жизни!
«Это не у меня воля к жизни, это богиня не дает мне умереть…».
Глаза закрылись сами собой, и Герда снова упала во тьму. Но потом опять вынырнула к свету, втянула горячий, словно из хлебной печи, воздух сухим горлом, закашлялась.
— Аниз! — позвал знакомый голос. — Аниз, я здесь.
— Ка…  — от кашля сжало грудь, и огонь пошел по жилам приливной волной. — Я… 
И она снова ухнула в пропасть.

И тогда к ней пришла Другая Герда.
— Ну, ты и живучая! — сказала она, присаживаясь рядом. — Рассказал бы кто, в жизни бы не поверила.
— Ты не причитай, — попросила Герда. — Рассказывай.
— О чем?
— Сама знаешь!
— Ах, об этом!
— Ну! — поторопила Герда.
— Сердце не задето, — начала отчитываться Другая Герда, — но зато легкое пробито насквозь и сломаны несколько ребер. Клинок вышел из спины. Длинный попался, почти в локоть длинной и в три пальца шириной.
— Что еще?
— При падении ты сломала левую ногу и руку. Сильный ушиб позвоночника, сотрясение мозга и еще пара ребер для общего счета… 
— Лучше бы Неистовая дала мне умереть, — решила Герда, выслушав Другую Себя.
— Думаешь, танцевать не сможешь?
— Думаю, что уже ничего толком не смогу.
— Это ты так по незнанию думаешь! — богиня возникла рядом и подмигнула Герде. — Слушай внимательно, повторять не буду. Внутреннее кровотечение я остановила, заражение выжгла, но все остальное тебе придется делать самой. Потихоньку. Не торопясь. А то разговоры пойдут. Тебе ведь не надо, чтобы о тебе пошли такие разговоры?
— Не надо, — тяжело вздохнула Герда. — Но что я могу? Я ведь даже не целитель!
— Анатомию помнишь?
— Да.
— Хорошо. Тогда представь себе свое легкое. Представила?
Герда сосредоточилась, и фантазия послушно нарисовала ей легкое. Сначала целое, но потом Герда «дорисовала» на нем раны.
— Молодец! Талантливая девочка, — похвалила богиня. — Теперь начинай наращивать края. Только не торопись. Медленно, спокойно, понемногу. Сейчас полдень, к завтрашнему утру раны в легком нужно закрыть, а то потом хлопот не оберешься. С внешними ранами не торопись. Они не загноятся, но пусть заживают, как заживают. Работай попеременно. То легкое, то нога. С ногой дело плохо. Лубок наложили, но кости сложили неправильно. Если не хочешь всю жизнь хромать, начинай ставить их на место. Только не все сразу. Понемногу. Дней за пять-шесть все сложишь, как надо, тогда и срастанием займешься… 

Когда Герда очнулась в следующий раз, за окном было темно. Боль была по-прежнему очень сильной, и, не выдержав этой пытки, Герда застонала, и почти сразу же ей на лоб легла прохладная рука:
— Больно?
— Кто? — вот и все, что Герда смогла «выдохнуть».
— Я травница, девочка. Меня зовут Милена.
— К…  ко…  — слово никак не хотело получаться.
— Колдунья? Об этом спрашиваешь?
— Да, — выхрипела Герда.
— Колдунья, но дар у меня слабый, госпожа, а вот в травах я разбираюсь.
Ох, если бы Герда могла говорить! Она знала хорошие рецепты. Великолепные составы. Укрепляющие, кроветворные, обезболивающие… 
— Ск…  ол… 
— Сколько времени здесь лежишь? Не отвечай. Если «да», просто прикрой глаза.
«Да».
— Четвертый день пошел. Сначала-то думали, не выживешь. Но ты крепкая оказалась. Живучая. Даже и не знаю, как это возможно. С виду-то вся хрупкая да нежная, ан нет — крепкая и выносливая. Медикус твои раны зашил и кости в переломах сложил, но поднять тебя вряд ли сможет. Нет у медикусов понимания, как не дать больному помереть. Поэтому ее светлость госпожа княгиня распорядилась найти травницу. Чтобы, значит, вас выходить, госпожа. Травами отпоить. Вот меня и привели.
Она то обращалась к Герде на «ты», то переходила на «вы» и называла госпожой. По-видимому, никак не могла решить, что в данной ситуации правильно, а что нет.
— Где? — выдавила из себя Герда.
— Ты, девонька, в замке Каркарон. И ее светлость тоже здесь. Сказала, что одну тебя не оставит, но и везти тебя в таком состоянии никуда нельзя. Так что все пока здесь расположились и никуда не спешат.
— Час?
— Который час? Первая стража[39].
— Ю… э… ль.
— Это тот громила что ли, что к тебе каждый день заходит?
— Ю… 
— Позвать?
— Да.
— Ладно, ты лежи тогда, а я пойду посмотрю, кто где.
Женщина ушла, и Герда закрыла глаза. Боль была адской, и ей хотелось снова потерять сознание. Но, если она хотела выжить, то ей следовало не спать, а трудиться. И Герда взялась за дело. Она шаг за шагом «оживляла» свои гортань, язык и нижнюю челюсть. Так что к тому времени, когда к ней пришел Юэль, она была измотана до последнего предела и едва удерживалась в сознании, но хотя бы могла говорить.
— Пить! — сказала она, и травница тут же поднесла ей к губам какое-то кисловатое на вкус питье.
Сделав несколько слабых глотков, Герда перевела дыхание.
— М… ои сун… дуки, — сказала она.
— Ваши сундуки, Агнесса, никто не трогал, — заверил ее Юэль. — А ключи от них я пока к себе взял. Так надежнее.
— Белка.
— Сундук, обозначенный медной белкой?
— Да.
— Хотите, чтобы я что-то принес?
— Да. На…  дне. Орех…  шка… тулка.
— Ореховая шкатулка?
— Да. Вну… три, — говорить было трудно, да еще сознание норовило уплыть на ту сторону ночи, но дело следовало довести до конца. — Флак… 
— Флакон?
— Да. Два. Син… 
— Синее стекло?
— Да. Кр… 
— Красное стекло?
— Да.
— Принести вам сюда флаконы синего и красного стекла. Я правильно понял?
— Да. Но. Оч… ень ост… оро… жно.
— Понял. Ничего не трогать. Любопытства не проявлять. Возьму только то, что приказали, сундук запру и приду к вам.
— Да. Сп… 
— Никаких спасибо не надо, госпожа. Выздоравливайте. Я скоро вернусь.
Юэль ушел. Герда закрыла глаза и начала уплывать. Сквозь боль и тоску, сквозь невыплаканные слезы… 
— Аниз?
«Каро? Здесь? В такой час?»
Герда открыла глаза и увидела Шарлотту.
— Ты…  цела? — спросила, проглотив комок, застрявший в горле.
— О, господи! О чем ты, Аниз! Я цела. Ты же меня спасла! Ты такая… 
— Я…  — сказала, тогда, Герда. — Ты…  поняла?
— Тебя нанял мой брат?
— Не знаю. Кто-то. Охранять.
— Значит, ты еще лучше, чем я думала! — твердо заявила княгиня.
— Но я… 
— Наемница?
— Да.
— Это что-то меняет?
— Не знаю. Ты?
— Для меня ничего не изменилось. Де Валену я приказала молчать, а больше никто подробностей боя не знает.
— Спасибо!
— Совсем с ума сошла? Ты…  Даже не знаю, как сказать. Ты такая красивая, Аниз, такая умная, образованная, я и представить себе не могла, что ты еще и мужественная, сильная. Ты боец, Аниз. И я горжусь, что у меня есть такая подруга. И вот еще, что…  Мне де Вален объяснил потом, что там произошло. Ты могла парировать удар, но тогда убийца прорвался бы ко мне. Молчи! — остановила она Герду. — Это еще не все. Даже лучшие наемники, никогда не дерутся до последнего. Это все знают. Де Вален мне сказал. И Юэль подтвердил. В такой ситуации, каждый думает о себе. Если выполнил долг, не струсил, дрался сколько мог, остаться в живых не позор. Но ты дралась не как телохранитель, а как кровник. Только кровники способны на такое. И вот это самое главное.
— Сп… 
— Это я тебе должна сказать спасибо. Но не скажу! Знаешь почему?
— Нет.
— Потому что сестер не благодарят. Ты сама должна знать, что я чувствую.
— Значит… 
— Значит, дождемся, когда тебе станет легче и поедем потихоньку. Будем лечить тебя по дороге, — улыбнулась сквозь слезы Шарлотта. — Все остальное остается по-прежнему, только почета тебе будет больше. Теперь ты официально, моя названая сестра!
* * *
Шарлотта приходила к ней каждый день и не по одному разу. Заходили проведать Герду барон и баронесса де Каркарон. Юэль тоже взял за правило ежедневно к ней наведываться. Приходил — обычно с букетиком полевых цветов — присаживался рядом с кроватью, рассказывал новости. Барон де Аркур был схвачен, допрошен под пыткой и признался, что действовал в интересах императрицы. Та, оказывается, заботилась о судьбе своего болезненного сына — принца Людвига, тем более, что, если Шарлотта будет когда-нибудь официально признана принцессой императорского дома, то станет по закону о престолонаследии старшей в очереди на трон, и в этом ей не помешает даже то, что княгиня женщина. Признания барона, как и подробности неудавшегося покушения изложены в депеше, отправленной императору со специальным гонцом, а предатель предстал перед княжеским судом, был приговорен к смерти и повешен, как простолюдин.
«Да, уж…  — думала Герда, слушая рассказ старшины. — Шарлотта умеет мстить. И принцесса из нее выйдет, хоть куда».
Однако самым любопытным оказался визит Эмиля де Валена. Граф был встревожен, озабочен, хмур. Дело происходило на второй день после того, как Герда пришла в себя, прогнозы медикуса носили весьма пессимистический характер, и де Вален даже не пытался скрыть того, насколько он расстроен. Тем не менее, вел он себя, как настоящий кавалер. Опустился перед кроватью Герды на колено, взял в руку ее пальцы и поцеловал.
— Я должен признаться, — сказал он, не вставая с колена, — что вы, Агнесса, выдающаяся женщина. Другой такой я не встречал. Вы красивы, как лесная фея, умны и образованы, как ученый муж, и отважны, как герои древности. Я…  Если бы я не боялся показаться смешным, я бы признал, что ошибался в вас, не оценил по достоинству и до самого последнего мгновения подозревал бог знает в чем. А предал княгиню тот, в ком я не сомневался. Мне удалось невозможное: я не увидел рядом с собой подлеца, не заподозрил заговор и пропустил засаду. В бою я оказался на вторых ролях, и все, на что меня хватило, это не бросить вас умирать там, где вы упали. Все это вызывает во мне горькое чувство стыда и заставляет гневаться на себя самого.
— Я…  еще…  не…  умерла, — прохрипела Герда и даже попробовала улыбнуться, но это у нее не вышло.
— Даст бог, и не умрете!
— Как…  знать.
— Не умирайте! — Сказано это было так, таким голосом, с таким выражением, что Герда поняла гораздо больше, чем мог произнести вслух граф де Вален.
«Черт возьми, граф! Вы влюблены? В меня?»
Впрочем, в любви к ней де Вален не объяснился ни в тот день, и ни в один из последующих. Заходил. Смотрел на Герду. Пытался что-то сказать, но это у него не получалось, и он уходил ни с чем.
Между тем, дела у Герды складывались гораздо лучше, чем полагали окружающие. Первым шагом к выздоровлению — если не считать конечно вмешательства богини, — стало то, что Юэль нашел и принес Герде ее неприкосновенный запас. В синем флакончике находилось очень хорошее обезболивающее, в котором она сейчас так нуждалась, а в красном — эликсир для поддержания жизнедеятельности ослабевшего организма. Оба были приготовлены с применением магии, и достать такие снадобья было совсем непросто. Герде их дала Мишлин Рэ перед отправкой из школы «Неофелис» на ее первое задание. И вот эликсиры пригодились. Капля одного и капля другого с каким-нибудь сладким и теплым питьем два раза в день, и Герда оставалась в сознании почти все светлое время суток, а, значит, могла потихоньку залечивать магией свои раны. Сладким питьем являлась кружка зеленого чая с растворенным в нем гречишным медом или красное вино с медом и корицей. Есть жесткую пишу Герда отказывалась, но пусть и без удовольствия выпивала ежедневно кружку чуть подогретых жирных сливок и съедала миску куриного или телячьего бульона. Впрочем, как только, заживающие раны позволили ей садиться, она сразу же разнообразила меню, включив в него отварную форель, рубленую говядину и пирожные с кремом, увеличив заодно и порции красного вина.
Темная богиня к ней больше не приходила, но ее советы помогли Герде встать на путь выздоровления. Заживить сквозные ранения в легком оказалось даже проще, чем она думала. А вот с костями ноги и руки пришлось повозиться, но через десять дней после того, как она впервые очнулась в замке Каркарон, поезд княгини снова отправился в путь и еще через восемь дней прибыл в порт Нерин. В Нерине они пробыли пять дней, хотя все необходимые суда были зафрахтованы заранее, а еще через неделю княгиня и ее спутники высадились на эринорском побережье. К этому времени, Герда, если и не выздоровела окончательно, то все-таки ходила, не прихрамывая, перестала кашлять и вполне овладела левой рукой. За прошедший месяц она окрепла, набрав заодно потерянный было вес, и перестала испытывать боль. Раны и переломы все еще ныли к непогоде, но в целом, состояние свое Герда оценивала, как хорошее, и надеялась, что через пятнадцать дней, когда они прибудут в Эринор, она уже полностью восстановит форму, имея в виду, как общее самочувствие, так и боевые навыки. Во всяком случае, тренировалась она при любой возможности, и посвященные в ее тайну люди, — то есть, Шарлотта, Юэль и Эмиль, — делали все, чтобы организовать ей как можно больше таких случаев.
То в закрытых помещениях, то на вольном воздухе — где-нибудь вдали от людских глаз, в лесу или в полях — Герда упорно трудилась, возвращая себе былую силу, восстанавливая навыки, скорость и точность движений. Фехтовала то с Юэлем, то с кем-нибудь из его наемников, выполняла многочасовые, изматывающие серии упражнений на растяжку, физическую силу и выносливость, снова стала садиться на шпагат, скакать в мужском и женском седле, метать ножи и многое другое, что могла и умела делать до ранения. Однако «между тем и этим», в те минуты, когда, по случаю, она оставалась одна, Герда занималась и кое-чем другим. Она последовательно овладевала магическими практиками, «оживляла» формулы заклинаний из своей заветной книги, найденной в библиотеке школы «Неофелис», оттачивала технику исполнения магических пасов и легкость «вброса в реальность» заранее подготовленных арканов. А в остальное время читала книги и грезила, пировала с Шарлоттой и ее начавшим наконец формироваться «молодым двором», самым старым членом которого являлся граф де Вален, гуляла с этими молодыми людьми, ездила на верховые прогулки, танцевала, когда позволяли периодические боли в ноге, и даже пару раз поучаствовала в охоте. В общем, жизнь снова наладилась, и в этой жизни снова была Шарлотта, отношения с которой перешли, кажется, на новый гораздо более высокий уровень, и граф де Вален, отношения с которым никак не могли перейти к чему-нибудь более конкретному, чем обмен взглядами, колкостями и любезностями.



2

Было странно возвращаться в родной город другим человеком. Все теперь было иным. Чужое имя. Невероятный для бедной сиротки статус. Изменившаяся внешность. Даже въехала она в Эринор через западные ворота, а бежала из этого города в дилижансе — через восточные. Прошло больше трех лет, и теперь она возвращалась, гарцуя на подаренной ей Шарлоттой белоснежной лошадке, которую назвала Стужей, в светло-синей амазонке — чуть более темные жакет и юбка и совсем светлая манишка — бок о бок с княгиней де Ла Тремуй, и никто в свите Шарлотты даже не сделал попытки возразить.
Под приветственные крики толпы, они проехали по Барабанной улице, пересекли Храмовую площадь и по Слезной улице выехали на Королевскую милю. Здесь, что не удивительно, было шумно и пестро: множество народа по краям дороги, слитный гул, составленный из тысяч голосов, и отдельные выкрики, взлетающие к безоблачному небу. А еще флаги и цветы, много флагов и много цветов. Пожалуй, такого буйства красок и такого воодушевления, Герда и припомнить не могла. Случались конечно праздники и во времена ее детства и отрочества, но они и близко не походили на то, что творилось сейчас.
Герда ехала, отстав от Шарлотты на пол конского корпуса. Рядом, но не совсем. Сначала княгиня настаивала, чтобы пустить лошадей грудь в грудь, но Герда ей объяснила, что субординацию никто не отменял, и король Георг приветствует не кого-нибудь вообще, а единокровную сестру императора. Нарушить этикет, значило, оскорбить самого венценосца, что стало бы в высшей степени опрометчивым поступком. Георг — гордец, и как многие гордецы, он чрезвычайно чувствителен к явному или мнимому унижению, обидчив и невероятно злопамятен, а они, между прочим, собираются провести в Эриноре по крайней мере четыре недели, а может быть, и больше. Так зачем, спрашивается, дразнить гусей? В конце концов, Шарлотта согласилась и возглавила имперский кортеж, но Герду, тем не менее, далеко от себя не отпустила. И вот теперь Герда ехала на белоснежной лошадке, привлекая к себе слишком много внимания, озадачивая любопытных своей персоной, своим положением в свите княгини де Ла Тремуй своей необычной внешностью. Ехала и рассматривала все вокруг: дома и соборы, дворцы и монументы, и бесчисленные толпы, сливающиеся для нее в единое, колышущееся, как море, цветное пятно. Думала она при этом обо всем сразу и ни о чем конкретно. Даже не думала в общепринятом смысле этого слова, а грезила наяву. И, задумавшись, едва не пропустила остановку.
Навстречу кортежу княгини выехал отряд всадников — гвардейцев короля Эринора, — возглавляемый наследным принцем Максимилианом. Герда очнулась от грез, когда до места встречи оставались считанные ярды, однако в момент перехода от сна к яви, увидела в толпе справа Другую Себя. Другая Герда была одета в простое платье и ничем не выделялась среди окружающих ее людей, но она не смотрела ни на княгиню, ни на принца, она указывала пальцем куда-то вверх. Герда перевела взгляд и увидела стрелка. Тот как раз приподнялся над гребнем крыши и наводил арбалет.
«Вот же…».
Но времени что-нибудь предпринять не оставалось совсем. Герда не успевала даже дотянуться до Шарлотты, чтобы оттолкнуть ее в сторону. И тогда в ее душе вспыхнул огонь гнева такой силы, что, на мгновение ей показалось, что вот-вот она сама вспыхнет от этого жара и тут же сгорит дотла. Но Герда успела раньше, чем с ней произошло непоправимое, она мгновенно «перекинула» взглядом свое неистовое пламя прямо на стрелка. Как это у нее получилось, она не знала. Все произошло слишком быстро, и в этот момент ее вела интуиция, а не логика. Она увидела указующий жест Другой Герды, перенесла взгляд, ощутила бушующее в груди пламя, а в следующее мгновение стрелок уже вспыхнул, закричал от боли и, объятый пламенем покатился по черепичной крыше. Вот тогда все и посмотрели в ту сторону, привлеченные животным воплем несостоявшегося убийцы, и по толпе прошел стон, сразу же превратившийся в слитный крик ужаса.
— У него арбалет! — обернулась Герда к прикрывавшему княгиню справа Юэлю Бруху.
— Вижу! — Юэль жестом отправил к дому двоих своих людей, а сам вместе с еще одним наемником выдвинулся вперед, заслоняя Шарлотту от возможного выстрела с другой стороны улицы.
Началась паника. Заголосили женщины. Закричали мужчины. Толпа колыхнулась сначала в одну, потом в другую сторону, угрожая в любое мгновение ринуться очертя голову, куда глаза глядят. Но к голове кортежа уже выдвигались очнувшиеся от «изумления» имперские гвардейцы. Сейчас они пытались взять княгиню в кольцо и не дать шарахнувшейся от ужаса толпе смять съехавшихся вместе девушек. А Герда, обняв Каро за пояс, все пыталась понять, не видел ли кто-нибудь, что она сделала? Не понял ли, что это она сожгла изготовившегося стрелять ассасина? Но, судя по всему, никто ничего не заметил, и тогда она подумала о другом.
«Значит, Неистовая богиня говорила о чем-то в этом роде. Но что это? И как воспользоваться этим оружием в следующий раз?»
Разумеется, ответов на эти вопросы Герда не знала, но собиралась тем или иным способом узнать об этом, как можно, скорее.
* * *
Следующие три часа Шарлотта и Герда провели во дворце Арнем, заранее арендованном людьми княгини. Все необходимое было доставлено сюда еще накануне, прибывшими для обустройства дома слугами. Так что девушки и несколько придворных, включая, и графа де Валена, без которого не обходились теперь ни одни «посиделки», устроились в уютной гобеленовой гостиной, где пили чай и обсуждали случившееся на Королевской миле. Разумеется, для всех было очевидно, что стрелок покушался на Шарлотту. Смущало только то, что он сгорел. Это, собственно, и обсуждалось, когда слуга доложил, что к ее светлости княгине прибыли с визитом герцог Мориц Саган с братом и племянником. Саганы, насколько помнила Герда, были одной из богатейших и влиятельнейших семей в королевстве и кроме того имели многочисленную родню в Роане и Лассаре. Их появление, в этом смысле, хорошо вписывалось в возникшую коллизию и демонстрировало опус операнди[40] местных элит, поскольку визиты вежливости с выражением сочувствия княгине и возмущения наглостью заговорщиков уже нанесли две наиболее знаковые фигуры королевства: сенешаль двора граф Эмих и вице-канцлер граф Горма. Оба они также выразили «самые искренние сожаления» от лица его королевского величества короля Георга Эринорского и от себя лично и заверили княгиню, что по приказу венценосца принимаются самые решительные меры по выявлению участников заговора и наказанию виновных.
Однако нынешние визитеры оказались людьми иного рода, да и цели у них, как вскоре выяснилось, были совсем другие. Их было трое, и двоих из них Герда знала в лицо. Герцога сопровождали Настоятель Рогланского Коллегиума, оказавшийся в миру Георгом де Саганом, братом его светлости герцога, и граф Конрад Саган из Роана. Этого подлого ушлепка Герда знала под именем Эуген.
«Да, уж, — мысленно покачала она головой. — Вот так вернешься на родину, а тут всякая шваль по улицам разгуливает!»
— Прошу вас, господа! — пригласил визитеров присесть граф де Вален, привычно взявшийся говорить от лица княгини.
— Не правда ли ужасные времена! — начала вежливый разговор одна из статс-дам.
— Собственно, об этом мы и хотели с вами переговорить, ваша светлость, — ответил Настоятель.
— Прошу прощения, господин де Саган, — вмешалась Герда, принявшая решение вести с этим сукиным сыном максимально активную игру, — я не совсем поняла, господин де Саган, настоятелем какого монастыря вы являетесь?
— Кто эта женщина и отчего она вмешивается в наш разговор? — оскорбительный вопрос Настоятеля и, в особенности, его форма, являлись грубым нарушением этикета, и он не мог этого не знать.
«Узнал меня и провоцирует? — задалась совершенно естественным вопросом Герда. — Или это его манера общения со всеми подряд?»
— Я рекомендовал бы вам, господин де Саган, — холодно заметил де Вален, нарочито подчеркнув титул Настоятеля, — сейчас же принести госпоже де Фиен извинение и впредь воздерживаться от подобного рода грубостей!
Герде понравилось, что граф встал на ее защиту, но де Вален еще не знал, с кем связался.
— Я Настоятель Рогланского Коллегиума, и я ни перед кем не извиняюсь, — с раздражением, едва ли не с брезгливостью ответил графу колдун. По-видимому, дело было все-таки не в Герде, а в том, что де Саган являлся самодовольным и самовлюбленным подонком.
— Граф, — Услышав слова Настоятеля, Шарлотта встала из кресла, щеки ее заливал румянец неподдельного гнева, смотрела она при этом на одного только де Валена, — передайте этим господам, что прием окончен!
— Агнесса, — повернулась она к Герде и протянула ей руку, — пойдем, дорогая, нам еще надо обсудить, когда мы уезжаем из этого города. Сегодня или завтра, как думаешь?
Все-таки усилия Герды не пропали даром, Шарлотта оказалась способной и многообещающей ученицей. И сейчас в гостиной стояла не юная растерянная девушка, какой она была еще совсем недавно, а разгневанная княгиня. Взбешенная княгиня, оскорбленная и способная из-за этого на все, даже начать с кем-нибудь войну.
«Ты умница, Каро! — похвалила ее мысленно Герда. — И бесподобная интриганка!»
Дело в том, что уезжать они не собирались, но кроме них об этом никто пока не знал. Отъезд из Эринора сразу после покушения выглядел бы вполне логичным, но одновременно стал бы пощечиной королю Георгу, высказанным иносказательно, но громогласно недоверием его способности обеспечить безопасность единокровной сестре императора. Неизвестно, что подумал по этому поводу Настоятель, — возможно, и даже, скорее всего, ему на это было совершенно наплевать, — но вот его брат быть виновником спешного отъезда из Эринора княгини де Ла Тремуй не захотел.
— Ваша светлость! — поспешно встал он со своего места. — Прошу вас извинить моего брата. Он ученый и редко общается с настоящей аристократией. Оттого иногда и нарушает этикет. Останьтесь, прошу вас! В наших намерениях не было кого-нибудь оскорбить, тем более, даму.
— Что скажешь, Аниз? — Шарлотта обняла Герду за талию и заглянула ей в глаза.
— Извинения принесены, и я не вижу причин усугублять ситуацию, — ответила Герда с улыбкой.
— Граф, — обернулась Шарлотта к де Валену, — будьте любезны, представьте господам нашу Аниз.
— Господа, — на лету подхватил де Вален игру Шарлотты, — разрешите представить вам названную сестру ее светлости княгини де Ла Тремуй госпожу Агнессу де Фиен.
— Очень приятно, госпожа де Фиен! — поклонился герцог, и его спутникам не оставалось ничего другого, как только повторить его маневр. При этом Настоятель ее, похоже, так и не узнал, а вот Эуген буквально сверлил Герду взглядом.
— Что такое этот ваш Коллегиум? — спросила она, вернувшись на свое место.
— Вы не знаете, что такое Коллегиум? — прищурился герцог.
— А должна знать?
— Это учебное заведение для колдунов, — вмешался в разговор де Вален.
— Так вы колдуны, господа? — задала вопрос Шарлотта.
— Я нет, — покачал головой герцог. — У меня очень слабый дар, но вот мой брат и наш племянник из Роана — очень сильные колдуны.
— Значит ли это, что Настоятель по должности — главный колдун? — задала новый вопрос Герда. Ее тактика заключалась в том, чтобы «спутать карты». Агрессивная манера ведения разговора должна была показать, что ей нечего боятся, поскольку она та, за кого себя выдает. Незнание предмета тоже должно было послужить ее цели.
— Это не совсем так, сударыня, — Настоятель взял себя в руки и, наконец, заговорил с самой Гердой. — В мире есть и более сильные колдуны, чем я, но я глава организованного сообщества колдунов.
Смотрел он на нее при этом с недобрым интересом и, наверняка, измышлял уже способ отомстить за унижение.
— Я правильно понимаю, господа, что вы посетили меня не для того, чтобы выразить сочувствие и солидарность? — Итак, на правах хозяйки Шарлотта сформулировала самую суть возникшего между нею и ее посетителями конфликта.
Скорее всего, так и обстояли дела, но признать это во всеуслышание означало оскорбить княгиню де Ла Тремуй. Скандал же никак не входил в планы герцога Сагана, да и Настоятеля тоже. У них были иные цели, но, направляясь во дворец Арнем, они недостаточно хорошо продумали свои действия, поспешили и, не добившись желаемого, сами угодили в ловушку, выбираться из которой теперь предстояло именно герцогу.
— О, нет, ваша светлость! — воскликнул он, изображая «святую невинность». — Разумеется, мы опечалены произошедшим и выражаем вам самые искренние сожаления в связи с тем, что инцидент произошел именно в нашем городе.
«То есть, если бы это случилось в любом другом месте, сожалеть ты бы не стал?»
— Хочу заметить, однако, — вступил в разговор Настоятель, — что расследование едва-едва началось, и у нас нет убедительных доказательств, что имело место покушение, и что покушались именно на вашу светлость.
— Что же, тогда, произошло? — поинтересовалась Герда, заинтригованная поворотом разговора.
— Это нам и предстоит выяснить, сударыня, — явно сдерживая рвущуюся наружу ярость, объяснил колдун. — И в этой связи, хотел бы задать вам вопрос, ваша светлость. Есть ли в вашей свите колдуны?
— Чем вызван ваш вопрос? — Снова вступил де Вален.
Похоже, никто, кроме Герды, не связал одно с другим, и немудрено.
— Человек на крыше вспыхнул от колдовского огня.
— Вот как…  — Задумался де Вален.
— Но это же хорошо, разве нет? — поинтересовалась Шарлотта. — Верите вы в это, господин де Саган, или нет, я твердо знаю, что это было покушение и что покушались именно на меня.
— Так в вашей свите есть колдун? — подался вперед Настоятель.
— Отчего это вас так занимает? — Герда задала прямой вопрос, и она знала ответ, хотя вряд ли Настоятель скажет правду.
— Возможно, — сказал он в ответ на ее вопрос, — этот колдун совершил преступление, убив невинного человека, и мы хотели бы его допросить.
Абсурд происходящего живо напомнил Герде судилище, когда-то устроенное в Коллегиуме. И хотя сейчас она твердо знала, что тогда произошло на самом деле, она по-прежнему считала то разбирательство несправедливым. Теперь же Настоятель пытался провернуть тот же самый трюк: вывернуть ситуацию наизнанку и наказать того, кого он сочтет нужным. Но главное — де Саган знает, что в городе появился сильный колдун, склонный к магии огня, и хочет его найти. Зачем? Вот в чем вопрос.
— У меня, — объявила княгиня, завершая разговор, — нет на службе ни сильного, ни слабого колдуна, но теперь я буду настаивать на участии своего представителя в расследовании инцидента. Я знаю о том, что я знаю, и оповестила об этом своего венценосного брата. Это было покушение. Покушались на меня. И любой, кто усомнится в том, что это так, будет рассматриваться мной, как соучастник заговора. На этом прошу простить меня, господа, этот странный разговор утомил меня, и мне следует отдохнуть.
Герда отметила, как вытянулись лица братьев Саган и как побледнел Эуген. Вряд ли они действительно имели отношение к покушению, но манера трактовать события, как это выгодно ему в данный момент, на этот раз подвела Настоятеля и его родичей. Он получил отпор. Но не это главное. Он дал повод заподозрить себя в покушении на сестру императора. И все из-за глупой фанаберии, перебороть которую он, по-видимому, просто не мог.
* * *
Этот день тянулся и тянулся, и никак не мог закончится, хотя все уже устали от него и были бы рады, оставив позади, перейти в новый день, где уже не будет утреннего покушения, горящего человека, рушащегося с крыши дома вниз на улицу, и Настоятеля трижды проклятого Рогланского Коллегиума тоже не будет. Однако ничего не поделаешь, такова жизнь. Перелистывать страницы дней дано только, глядя назад. Двигаясь вперед, горизонта не достичь.
После семейки Саганов княгиню навестили еще несколько представителей высшей знати, а ближе к вечеру объявился принц Максимилиан, чтобы, как он изящно выразился «лично засвидетельствовать княгине и госпоже де Фиен свою неизменную дружескую симпатию», а также пригласить их в королевский дворец на завтрашний обед и лично передать подробности ведущегося расследования. Увы, передавать пока было нечего. «Подробности» были немногочисленны и ничего в этой истории, на самом деле, не проясняли. Как ни странно, стрелка удалось опознать, он был приезжим откуда-то с запада и жил на постоялом дворе. Обыск в его комнате, впрочем, ничего не дал, и на данный момент это было все, что удалось выяснить. Непонятно было даже то, откуда точно он приехал, но случилось это пять дней назад.
Принц пробыл во дворце Арнем почти полтора часа, развлекая дам историями из столичной жизни, и по впечатлениям Герды, смотрел на нее гораздо чаще, чем следовало, и с гораздо большим интересом, чем позволяли правила приличия. Впрочем, это был наследный принц, и никто из присутствующих не решился сделать ему замечание. Однако поведение Максимилиана явно разозлило графа де Валена и вызвало гнев ревности у княгини де Ла Тремуй. Саму же Герду занимал вопрос, узнал ее принц или нет? И, если все-таки узнал, то, как много других людей осведомлены о том, что дама де Фиен и эдле Маргерит ди Чента — одно и то же лицо? Она была так озабочена возможными осложнениями, связанными с ее весьма проблематичным прошлым, что даже не смогла получить должного удовольствия от фееричности момента. А случай и обстоятельства к этому более чем располагали, потому что, по всему выходило, что в нее влюблен наследный принц Эринора. Принц крови влюбился в «бедную сиротку», три года назад в буквальном смысле слова сбежавшую из этого города и этого королевства, а еще из почти затянувшейся на ее шее петли. Впрочем, волновалась она недолго. Ближе к ночи здравый смысл возобладал все-таки над «глупыми страхами» и «беспочвенными опасениями».
«Если бы меня действительно кто-нибудь узнал, — подвела Герда черту под небезупречной логикой своих рассуждений, — меня бы уже тащили на эшафот, а не на обед приглашали!»
И в самом деле, приглашая княгиню де Ла Тремуй на раут в королевский дворец, принц не забыл улыбнуться Герде особой, одной ей предназначенной улыбкой:
— Буду рад вас снова увидеть, госпожа де Фиен, — сказал он Герде, сопровождая недвусмысленное приглашение безупречным поклоном.
— Похоже, он на тебя глаз положил, — поморщилась Шарлотта, когда за Максимилианом закрылась дверь.
— Ревнуешь? — попробовала Герда свести возникшее между ними напряжение к незамысловатой шутке.
— Нет, пожалуй, — немного помолчав, серьезно ответила княгиня. — Но он меня раздражает.
— Значит, все-таки ревнуешь.
— Возможно, — нехотя согласилась Шарлотта. — Но, если так, то самую чуточку. Тут что-то другое. Он мне, знаешь ли, просто не нравится, как кавалер.
«Любопытное замечание», — отметила Герда, которой принц был совершенно безразличен. Ей были приятны, конечно, его ухаживания, он ведь и к Маргерит проявил в свое время не детский интерес, но, по большому счету, все это было избыточно. Отношения, а попросту любовная связь с наследником престола, по любому представлялись ей неприемлемыми. И это, не говоря уже о том, что, возможно, они с Максимилианом единокровные брат и сестра.

— Попахивает инцестом, как думаешь? — Усмехнулась внезапно появившаяся из ниоткуда Другая Она.
— Я с ним спать не собираюсь! — отмахнулась Герда.
— Ой-ли, — покачала головой Другая Она.
И Герда не без смущения вынуждена была признать, что инцест последнее, о чем она подумает, если вдруг решится залезть в самую «теплую» постель королевства. Во всяком случае, это не причина отказаться от удовольствия пожить в королевском замке на глазах у всех своих злейших врагов. А что касается родства, то история полна примеров кровосмесительных связей, и, в большинстве случаев, ничего страшного с нарушителями табу не произошло.
— Такое случается, — пожала она плечами, — разве нет?
— Даже так? — тяжело вздохнула Другая Она. — Ну, ну… 

— А к де Валену ты меня тоже ревнуешь? — спросила Герда вслух.
Она впервые осмелилась заговорить с Шарлоттой на эту небезопасную, по ее мнению, тему. Но, с другой стороны, сколько можно делать вид, что ничего не происходит?
— Да, нет, — обдумав вопрос, ответила княгиня. — Но боюсь, он еще долго не созреет. Может быть, поторопить события?
— Ни в коем случае! — испугалась Герда. — Еще не хватало, самой напрашиваться!
— Наверное, ты права, — согласилась Шарлотта. — Если есть выбор, лучше так… 
Но как раз у Шарлотты, — отчетливо поняла сейчас Герда, — выбора и не было. Ее будущим всецело распоряжался ее брат — император, и у Герды возникло вдруг странное чувство, которое она назвала бы предзнанием, если бы в каком-либо из известных ей языков имелось такое слово.
«Шарлотта несвободна, а я?»
* * *
Итак, они остались в Эриноре, как, собственно, изначально и планировалось. Покушение в этом смысле ничего в программе путешествия не изменило, если не считать того факта, что король Георг, желавший устранить тот неприятный осадок, который наверняка остался у княгини де Ла Тремуй после инцидента на Королевской миле, из кожи вон лез, демонстрируя свое «трогательное» гостеприимство и «немереное» добросердечие. Казалось, пребывание в Эриноре превратилось для Шарлотты и Герды в один сплошной непрекращающийся праздник. Торжественные обеды и «частные» приемы сменялись балами и охотой, а прогулки по реке — естественно, на золоченой королевской галере, — и посещение городских достопримечательностей чередовалось с поездками верхом в живописных окрестностях Эринора, посещением оперы и ночными пирушками с фейерверком и акробатами. Герде такая жизнь нравилась, тем более, что совершенно неожиданно для себя она оказалась чрезвычайно востребованной дамой. Положивший на нее глаз принц Максимилиан по-прежнему портил нервы графу де Валену, а появившийся в городе буквально на следующий день после их приезда в Эринор граф Давыдов заставлял нервничать и того, и другого. Это был любопытный опыт, поскольку так галантно и многообещающе за Гердой еще никто никогда не ухаживал. Изнасиловать хотели, и не раз. А вот так, чтобы дарить цветы и говорить комплименты, это впервые.
Между тем, жизнь есть жизнь, и в ней все сложнее, чем в бесплодных грезах или в романах про любовь. Новых покушений на Шарлотту, к счастью, не последовало, и злоумышленников, помогавших неудачливому стрелку, тоже не нашли. Возможно, ассасин действительно действовал один. Или те люди, которые все это затеяли, хорошо умели прятать концы в воду, и, испугавшись преследователей, попросту затаились. Ответить на этот вопрос было, в принципе, невозможно. Не хватало информации. Тем не менее, по-прежнему, — исходя из принципа, «береженого бог бережет», — предпринимались чрезвычайные меры по охране ее светлости княгини де Ла Тремуй. Этим занимались ее собственные люди и гвардейцы короля. Подходы ко дворцу Арнем патрулировались, в парке и у всех дверей и ворот была выставлена усиленная охрана, передвижение кортежа княгини по улицам города было возможно только при плотном сопровождении. Шарлотте это, разумеется, не нравилось, но делать было нечего, и приходилось терпеть. Герде это мешало, но она умела обходить преграды и запреты.
В течении нескольких ночей кряду, при каждом удобном случае она покидала дворец Арнем. Облачившись в свой сверский «ночной наряд», прикрыв лицо черным шелковым платком так, что видны были только глаза, и вооружившись, словно, шла на войну, Герда бродила по пустынным улицам спящего города. Заглядывала в притоны и кабаки на Продажной улице. Наведалась, между делом, в дом Кирсы и посмотрела на играющих в карты гвардейцев короля. Проникла в особняк на Липовой аллее, удостоверившись, что сможет, если захочет, свести счеты со своим не состоявшимся «папенькой». Провела разведку в палаццо де Саган, выяснив, как оно охраняется и в каких апартаментах проводят ночи Георг де Саган и ее «старый приятель» Эуген, называть которого графом Саганом у Герды язык не поворачивался. На безлюдных, залитых ночным мраком улицах было тихо. Завидев ее легкую, как тень, фигуру с пути Герды уходили даже разбойники. Как видно, чувствовали, что она им не по зубам. Опасная добыча, ночной хищник, гуляющий ночами сам по себе.
В целом, эти ночные прогулки поднимали Герде настроение ничуть не меньше, чем ночи, проведенные в постели с Каро. Впрочем, Шарлотта, как и она сама, относилась к «кувырканию в постели» скорее, как к игре, чем, как к способу выразить действием пылающую в душе страсть или что-нибудь в этом роде. Отношения их все-таки носили характер скорее дружеских, чем любовных, и, по мнению Герды, это было просто замечательно. Тем более, что в последнее время за ней повадились ухаживать принц Максимилиан и граф Иван. Но вот какое дело: про Ивана — как бы мало, на самом деле, они ни были знакомы, — Герда точно знала, что чувства его искренни, а слово твердо. Про Максимилиана она такого сказать не могла. Герда ему нравилась. Это было беспорно. Принц ее хотел и не скрывал своего желания, но вот относительно того, что это любовь, у Герды имелись серьезные сомнения.
Что бы он ей ни говорил, как бы галантен с ней ни был, какие бы ни делал подарки, Максимилиан никогда не пошел бы против воли отца и мнения света. Он никогда не женится на Герде. Впрочем, к его чести, он об этом с ней и не заговаривал, полагая — и не без причины, — что стать его любовницей тоже совсем неплохая перспектива. В особенности для женщины ее происхождения, хотя об этом он, разумеется, ничего определенного не знал. И, возможно, будь это другой город и другой принц, Герда не стала бы возражать. Но сын короля Георга являлся для нее «запретной территорией». Впрочем, то, что она думала и чувствовала, оставалось глубоко скрыто в сердце Герды. Внешне она выглядела веселой и безмятежной, и, по видимости, не без удовольствия принимала знаки внимания, расточаемые принцем Максимилианом. И этот ее флирт с наследником престола не остался незамеченным. Он не понравился буквально всем «заинтересованным» сторонам: королю, которому Герда, судя по некоторым признакам, доставляла немалую головную боль — хотя, слава богу, он ее так и не узнал, — Шарлотте, которая ее явно ревновала, иллюстрируя древнюю притчу о собаке на сене, графу де Валену, который все никак не мог решиться высказать свои чувства вслух, графу Ивану, которому было сложно конкурировать с принцем крови, Настоятелю Коллегиума, которого Герда раздражала одним своим присутствием, и даже своей бывшей сводной сестре Адель, которая как раз и хотела стать фавориткой принца. Однако Герда решила не обращать на них всех внимания. Простые люди по такому поводу говорят, не нравится, не ешьте. Вот и пусть себе косятся и кривятся, а она будет делать то, что ей заблагорассудится. Имеет право.
Следует, однако заметить, что ухаживания принца Максимилиана имели для Герды некоторые не связанные с ним напрямую последствия. Во-первых, она стала чаще бывать в королевском замке, и это было просто замечательно, потому что каждый раз, как она приближалась к тронному залу, Герда чувствовала такой сладостный подъем, такой невероятный прилив сил, что, словно бы становилась другим человеком или, что вернее, превращалась в некое высшее существо. Становясь, то ли ангелом господним, то ли одной из Перволюдей, то ли языческой богиней, пусть и состоящей в малом пантеоне. Казалось, в эти мгновения она могла все. Могущество ее возрастало до невероятных размеров. Способности обострялись. Жизнь и магия струились по жилам, растворяясь в ее крови. Размышляя над этим феноменом и советуясь по этому поводу с Другой Гердой, она пришла к выводу, что где-то под тронным залом скрыт артефакт огромной силы, с которым Герда была способна входить в резонанс. Именно он даровал ей мгновения чуда и божественную мощь. Но, чтобы узнать об этом больше, ей потребовалось бы остаться в городе надолго, а значит «перелечь» из своей девичьей постели в постель принца.
«Заманчиво, — думала Герда, рассматривая такую возможность, — но нет. Пусть лучше имеет Адель!»
Но было и кое-что еще, что можно было бы назвать «во-вторых». Наблюдая за ухаживаниями принца и за реакцией на них со стороны окружающих, Герда испытала род беспокойства, когда задумалась о том, какие чувства испытывает по отношению к ней граф де Вален. Эмиль ей нравился. Пожалуй, даже больше, чем просто нравился. Интересный зрелый мужчина, сильный, внимательный и, вроде бы, порядочный. Но, возникнув однажды в ее голове, это пресловутое «вроде бы» мешало Герде, как мешает камешек в туфле. Раздражало, заставляло нервничать и сомневаться в себе и в нем. И однажды она все-таки спросила об этом свое второе Я — Другую Себя. Однако, как тут же выяснилось, Другая Герда не знала, что ответить на этот вопрос. Она была ни в чем не уверена, не могла сформулировать ответ, терялась в догадках, в общем, демонстрировала полную беспомощность. Это напугало Герду, потом удивило, а еще затем — расстроило. Казалось, Эмиль не давал ни малейшего повода сомневаться в себе, но однозначного ответа на вопрос, так ли он надежен, как кажется, не оказалось ни у Герды, ни у ее Второго Я.
* * *
Дни проходили в развлечениях, легком флирте, временами принимавшем опасный характер откровенного соблазнения, но ни принц, позволявший себе более чем смелые комплименты, ни граф де Вален, смотревший на Герду — преимущественно издалека, — совершенно больными глазами, так и не произнесли вслух того, чего ожидает от влюбленного мужчины любая женщина. Впрочем, чуть позже — пошла уже четвертая неделя их пребывания в Эриноре — кое-кто другой без обиняков и околичностей все-таки объяснился ей в любви. Уже после ужина слуга доложил, что леди Агнессу желает видеть по срочному и безотлагательному делу граф Давыдов. Герда удивилась и даже переспросила у слуги, кого именно хочет видеть граф. Выяснилось, что именно ее, и более того, граф заранее извинился перед княгиней де Ла Тремуй за свою неучтивость, но просил не гневаться на него, поскольку дело у него к госпоже де Фиен личное и насквозь конфиденциальное. Шарлотта пожала плечами и отпустила Герду к графу Ивану.
— Иди, Аниз! Поговори с графом. Мне кажется, он хороший человек… 
Граф ждал ее в небольшой гостиной, предназначенной как раз для таких частных по своему характеру визитов. При ее появлении он встал из кресла, поздоровался и поцеловал ей руку.
— Прошу простить меня за настойчивость, Агнесса, но отец требует моего скорейшего возвращения домой, и я по некоторым причинам, о которых расскажу вам чуть позже, не могу от этого отказаться. И более того, я вынужден покинуть Эринор настолько спешно, насколько это возможно, и двигаться так быстро, как позволит выносливость заводных лошадей. Я уезжаю завтра на рассвете, верхом, всего с двумя слугами и без обоза.
— Господи! — всплеснула руками Герда. — Что-то случилось?
— Случилось, — кивнул граф, — но это сейчас неважно.
— А что важно? — спросила Герда и тут же сообразила, что напрасно дала ему повод сказать вслух то, что до сих пор только подразумевалось, но ни разу еще не было произнесено.
— Важно одно, — твердо сказал мужчина. — Я люблю вас Агнесса и прошу вас стать моей женой.
С этими словами граф Иван опустился перед ней на колено и протянул на открытой ладони усыпанное бриллиантами кольцо с огромным изумрудом, на котором был вырезан какой-то герб. Возможно, это был двуглавый орел, но в этом Герда не была уверена.
— Но…  — Она не нашлась сразу, что сказать, и как вообще отреагировать на предложение «руки и сердца». Только стояла, как громом пораженная, и смотрела на кольцо.
Кто бы знал, как ей хотелось принять это кольцо, стать графиней и уехать с Иваном в далекую Московию, но даже у такого оппортуниста[41], как она, имелись твердые жизненные принципы. И Герда была не готова ими поступиться. У нее имелись обязательства перед Шарлоттой и перед Мишлин, ей более, чем нравился граф де Вален, а к графу Давыдову она испытывала всего лишь симпатию, хотя для удачного брака, как она начала уже догадываться, этого было более, чем достаточно.
— Я не могу принять это кольцо, — сказала она, преодолев мгновенную слабость. — Извините граф, я вам искренно симпатизирую, но не настолько, чтобы выйти за вас замуж. За титулом и деньгами я не гонюсь, и к тому же вы практически меня не знаете. Вы не должны были делать мне предложение. Кто знает, может быть я безродная авантюристка или кто-нибудь и того хуже!
— Я знаю, что вы не Агнесса, — ответил на это граф Иван, все еще протягивая на ладони помолвочное кольцо. — Полагаю, что и не Маргерит. Есть у меня подозрение, впрочем, ни на чем, кроме интуиции, не основанное, что вы сбежавшая из Эринора Герда Гемма — дочь барона Геммы, но я в этом не уверен. Однако вот, что я твердо знаю и в чем не сомневаюсь. Вы самая красивая женщина в мире, самая умная, талантливая и смелая, и мне абсолютно все равно, кто вы на самом деле. Мое предложение остается в силе.
— Но…  — начала было Герда, напуганная его осведомленностью в ее обстоятельствах.
— Постойте! — остановил ее граф. — Позвольте сказать кое-что еще.
— Говорите, — разрешила она.
— Спасибо, Агнесса, — неожиданно улыбнулся граф Иван, но с колена не встал. — Во-первых, никто, кроме меня в ваши секреты не посвящен. Я влюбился в вас сразу, еще тогда на королевском балу, оттого, верно, и узнал, когда встретил вновь. Вы изменились, — это факт, — но то в вас, что запало мне в сердце, осталось неизменным. Взгляд, поворот головы…  И прошу извинить меня за смелость, ваш запах, который я улавливаю даже сквозь аромат духов, и от которого просто схожу с ума. А вот теперь, во-вторых. Возьмите кольцо, Агнесса. Оно вас ни к чему не обязывает. Мы даже не объявим о помолвке. Кольцо — всего лишь шанс для меня, что когда-нибудь вы передумаете. И еще это шанс для вас, Агнесса. Я не знаю вашей истории. Не имею понятия о том, что с вами приключилось, и отчего вы живете так, как живете. Но, если когда-нибудь обстоятельства сложатся так, что вам потребуется скрыться, знайте, что у меня дома вы всегда желанный гость. Лучше конечно в качестве невесты, но тут уж как звезды сойдутся! Берите кольцо, я встану с колен, и кое-что вам объясню. Идет?
— Да, — кивнула Герда и взяла кольцо. Предложение графа дорогого стоило, и она не могла его не оценить.
Граф встал с колена и посмотрел ей в глаза:
— Не сомневайтесь!
— Ладно, — улыбнулась Герда и перевела взгляд на кольцо. — Это ваш герб, Иван?
— Да, и на границе он послужит вам пропуском. У вас не только не спросят документы, вам окажут любое содействие, чтобы быстрее добраться до меня.
— Ух, ты! — усмехнулась Герда. — Что-то мне подсказывает, что я должна вам хотя бы поцелуй.
— Один! — остановила она воодушевившегося было Ивана. — И не увлекайтесь!
Поцелуй оказался приятным и совсем не таким, как поцелуй Шарлотты. Определенно, мужчины ей нравились больше, чем женщины.
— Рассказывайте! — отстранилась она наконец, почувствовав, что еще немного и потеряет над собой контроль.
— Хорошо, — Иван отошел от нее и опустился в кресло. — Не знаю, в курсе ли вы, Агнесса, но никакой Московии в природе не существует. Моя страна называется Гардарика, но лет двести назад на короткий период ее столицей стал город Москва, вот тогда мы и превратились в Московию. Гардарика большая и богатая страна со столицей в Новгороде Великом. Государь этой земли Великий князь Гардарики Дмитрий Новгородский. У князя есть четыре сына и две дочери. Старший сын — князь-соправитель. Двое младших — военачальники, мужья дочерей тоже в работе. И только среднего сына князь Дмитрий отпустил в большой мир. Кто-то должен знать, как устроен этот мир, какие народы его населяют… 
— Так вы, Иван, на самом деле принц крови? — Это был неожиданный и весьма любопытный оборот. Ей сделал предложение не кто-нибудь, а принц крови!
— Так и есть, — кивнул Иван. — Я князь Иван Полоцкий. Ну что, может быть, теперь согласитесь? Быть принцессой весело.
— Нет, Иван, — покачала она головой. — Согласись я сейчас, вам точно не стоило бы меня любить.
— Вот за это и люблю, — грустно усмехнулся князь. — Кто бы еще такое сказал? Но ладно. К делу. Мне прислали голубиной эстафетой приказ сейчас же собираться домой. Отец заболел. В такое время всем сыновьям лучше быть в сборе. Но все, что я сказал, остается в силе. Когда бы вы ни приехали, вы всегда найдете в Новгороде защиту и гостеприимный дом. Если я буду женат, а вы вдруг надумаете выйти за меня замуж, я разведусь. У нас это возможно. Слово князя. И последнее, не хочу, чтобы между нами стояли всякие глупости. Невинности я от вас не ожидаю, не тот у нас случай. И никакие ваши истинные или мнимые грехи по эту сторону границы не будут иметь значение по ту… 




Глава 9. Несостоявшаяся невеста



1

В том, что принц Гардарики сделал ей предложение руки и сердца именно там, где началась ее история, — в городе, где ее унижали и ненавидели, приговорили к смерти и предали все, кто только мог, — крылась убийственная ирония. Но чем, тогда, стал ее отказ? Насмешкой над здравым смыслом? Метафорой самоубийства?
Она практически не спала этой ночью, а когда все-таки проваливалась в краткое забытье, металась в бреду. Бодрствуя, она была полна сомнений и разочарования. Ее терзали горькие сожаления и отчаяние. А во сне мерещились ужасы вперемешку с диким, ничем не ограниченным соблазном. Промучившись до рассвета, она поднялась с кровати совсем больная. Первой это заметила ее горничная, но за завтраком это увидели уже все.
— Ты заболела? — встревожилась Шарлотта. — Позвать медикуса?
— Нет, не надо, — отказалась Герда. — Извини, Каро. Я просто поддалась слабости. Поверь, это скоро пройдет. Дай мне час времени, и я буду, как новенькая!
В принципе, можно было закрыться в одной из дальних комнат и до остервенения махать мечом. Разогнать кровь, пропотеть, пропитаться духом агрессии…  Или выпить чаю с тремя каплями тонизирующего зелья, от которого кипит кровь. Однако сегодня, сейчас, Герда решила попробовать нечто новое. Незнакомое. Манящее своей опасной природой. Она захотела намеренно встретиться с Другой Собой и получить помощь от нее. Догадки по поводу того, кто бы это мог быть, уже некоторое время посещали Герду, и пора было проверить, так ли ошибочны ее предположения.
Герда заперлась в спальне, легла на кровать и, закрыв глаза, начала «представлять». Она вообразила себе саму себя, стоящую перед ростовым зеркалом. Отразившись в этом зеркале, Герда пошла дальше. Она «переодела» отражение в другое платье, распустила этой женщине косу, изменила цвет лица, добавив коже белизны и сделав ее бледнее, и, когда различия в облике стали очевидны, она заставила Другую Себя поднять руку, скорчить рожицу, моргнуть. Сама же в это время стояла напротив зеркала, не шелохнувшись и не изменив выражения лица. И вдруг отражение отступило на шаг вглубь зазеркалья и внимательно посмотрело Герде в глаза.

— Тебе это все-таки удалось, — Другая Она взмахнула рукой и стерла зеркальный барьер, отделявший ее от Герды.
— Ты это я? — Этот вопрос тревожил Герду, и, наконец, был задан вслух.
— И да, и нет. — Ответ прозвучал, оставалось понять, что с ним делать. — Я Знающая сторона тебя самой. Но видя и зная больше тебя, чаще всего я не могу тебя предупредить, потому что ты меня не слышишь. Еще я иногда могу делать то, чего ты осознанно сделать пока не можешь. Я нахожусь «По ту сторону осознания», мы разделены его границей.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь о «сделать»? Что сделать??
— Например, пустить в ход нашу силу. Ты ведь не успевала отреагировать на стрелка. Вместо тебя это сделала я.
— Ты знаешь, что это за сила? Ведь это не стихийная магия? — Герду уже некоторое время одолевали сомнения по поводу природы ее дара.
— В Коллегиуме профессор Лангер рассказывал нам о колдовстве перволюдей… 
— Точно! — Вспомнила Герда. — Магия предвечных, но…  Ты думаешь, что мой Дар… 
— Это лучшее объяснение из всех, что приходят мне в голову. Говорят, такое случается, пусть и редко… 
— Это все?
— Это все, — подтвердила Другая Герда. — Я не богиня, я часть тебя, только вижу больше и соображаю быстрее… 
— Мы можем общаться?
— Мы уже общаемся, разве нет?
— Да, но… 
— Я поняла, что ты имеешь в виду, — улыбнулась Другая Герда. — Однажды мы станем одним целым.
— Я имею в виду сейчас.
— Ты сделала первый шаг. Сегодня я появилась перед тобой не во сне и не в бреду. Это прогресс.
— А наяву?..
— Если хочешь иметь возможность видеть мир моими глазами, тебе придется научиться это делать. Ничто не дается сразу и уж точно, что не легко.
— Значит, будем тренироваться каждый день.
— Согласна, — кивнула Другая Герда. — Ну так что, поднять тебе настроение?
— А ты можешь?
— Это не вопрос способности, а вопрос необходимости. Со тьмой в душе, ты становишься уязвима.
— Могу я спросить тебя про мать?.. — Герда хотела и боялась задать этот вопрос, но, кажется, время пришло.
— Ее нет, — ответила Другая Она. — И ты это знаешь не хуже меня, но признаться в этом самой себе слишком жестоко, не правда ли?
— Значит, она — это только моя фантазия?
— Да. Прости.
— А богиня? Неистовая тоже моя фантазия?
— Нет, Темная существует, — успокоила ее Другая Герда. — Но ей нет хода в мир людей, хотя она и может иногда на него влиять. Впрочем, она там, а ты здесь. Прийти к тебе она может только тогда, когда ты почти там. Когда грезишь или спишь… 

* * *
За четыре недели, проведенные в Эриноре, ничего, по сравнению с первыми днями по приезду, для Герды не изменилось. Судя по всему, Иван Давыдов оказался единственным человеком, который смог ее узнать, что больше говорило о нем самом и силе его чувств, чем об изменениях, случившихся с самой Гердой. У других она вызывала лишь чувство дежавю или смутное беспокойство, но ни король, ни барон Гемма, — вместе с его супругой и дочерями, — ни капитан королевских гвардейцев барон фон Вальден так и не смогли вспомнить, где они «ее видели» или «на кого она, черт возьми, так похожа». Тем более, никому из них не пришло в голову сравнивать госпожу де Фиен — названную сестру княгини де Ла Тремуй — с «известной всему городу» «сумасбродной лгуньей, поджигательницей и воровкой» Гертрудой Гемма. Встречалась Герда в эти дни и с Настоятелем Рогланского Коллегиума и его племянником. Эти двое не знали ту прежнюю Герду, но им определенно казалось, что Агнесса де Фаен им хорошо знакома. Впрочем, даже эти колдуны оказались бессильны увидеть в нынешней «блистательной» Герде жалкую бунтарку Маргерит, выброшенную за ворота Коллегиума по неправосудному приговору Георга де Сагана.
Герду такое положение дел вполне устраивало, тем более, что каждый новый визит во дворец, — а это, разумеется, сразу стало бы невозможным, узнай ее кто-нибудь из прежних знакомых, — казалось, прибавляет ей сил, вдыхает бодрость, обостряет разум, прибавляет уверенности в себе. Месть могла подождать — древние и вообще полагали, что с нею не следует спешить, — гораздо интереснее для Герды было разобраться в причинах той ненависти, которую испытывали к ней король Георг и ее бывший отец — барон Гемма. Она просто обязана была воспользоваться этим своим нежданным и негаданным возвращением домой, чтобы пролить свет на ту давнюю историю, с которой все началось, и о которой побоялся ей рассказать даже старик Эггер — старый скрипичный мастер, которого она почитала за настоящего друга. Но не меньший, а, возможно, и больший интерес представляла для Герды тайна артефакта, присутствие которого где-то в недрах замковой горы она так отчетливо ощущала, причем, похоже, единственная среди тех, кто посещал королевский замок или жил в нем постоянно.
Что ж, жизнь научила Герду, что по-настоящему интересными — стоящими — являются только трудные проблемы, решение которых доставляет истинное наслаждение. И еще она знала, что неразрешимых проблем не существует в принципе. Есть только вопросы, на которые пока еще не найдено ответов. Поэтому, удостоверившись, что никто за ней специально не следит, Герда стала выходить в город то одна, то на пару с Шарлоттой или Эмилем, или с обоими вместе, и при минимуме охраны. Они просто гуляли, наведываясь то в самую известную в Эриноре кондитерскую, то в винные погреба Эльба Конгрема. Заходили в лавки древностей и в мастерские художников, к знаменитым оружейникам из Бегера и в шелковый ряд, где продавались лучшие ткани со всех концов обитаемого мира. Зашла как-то Герда и к мастеру Эггеру. Сыграла одним пальцем гамму на спинете, стоящем прямо в мастерской, осмотрела несколько готовых изделий, — чудную скрипку и не менее выдающуюся виолу, — и, отпустив взмахом руки сопровождавшего ее на прогулке наемника, обернулась к старику.
— Вам привет от Герды Гемма, — сказала она, глядя равнодушным взглядом на испугавшегося ее слов старика. — Полагаю, вы понимаете, мастер, что, если я узнаю, что вы рассказали кому-нибудь о нашем разговоре, а я узнаю, — зажгла Герда огонь на своей открытой ладони, — тут все сгорит вместе с вами. Я понятно излагаю свои мысли?
— Да, — Эггер сник, сразу превратившись в древнего старика.
— Отлично. Тогда вопросы. Их просила задать вам Герда, и я не хотела бы возвращаться к ней без ответов. Вы понимаете?
— Да, — в голосе старика звучали нотки обреченности.
— Тогда, первый вопрос. Что за историю, связанную с матерью Герды Александрой-Валерией, вы побоялись ей рассказать?
— Это…  — промямлил старик. — Это очень опасная история, госпожа… 
— Сделать вам больно, мастер Эггер? — холодно поинтересовалась Герда.
— Не надо.
— Тогда, не тяните время, рассказывайте! И вот еще что. Для кого опасна эта история?
— Для тех, кто решится об этом говорить.
— Вы решились, — усмехнулась Герда. — Говорите.
— Александра-Валерия была фавориткой короля.
— Сиречь любовницей? — переспросила Герда, давным-давно догадавшаяся о том, кто был ее родным отцом. — Давайте без эвфемизмов, мастер Эггер! Итак, она спала с королем. Но в чем же здесь опасный секрет? Неужели, королева взревновала, или она была единственной шлюхой на королевском ложе?
— Она родила королевское дитя.
— Ну, и что? — Герда этого действительно не понимала.
Ну, что с того, что она внебрачная дочь короля? Этот факт неплохо объяснял ее положение в семье барона Геммы. Королевского бастарда из дома не выгонишь и тиранить не станешь. Даже то, что король не желал ее видеть при дворе, а барон предпочитал прятать ее от гостей, хорошо объяснялось историей с рождением внебрачного ребенка. Барон ее стеснялся, испытывая обычный стыд рогоносца, даже если рога ему наставил сам король, а монарх, вполне возможно, не хотел конфликтовать с осведомленной о тайне рождения Герды женой. Но откуда, тогда, такая ненависть? И за что король приговорил ее к смерти?
— Остальное — лишь слухи, ходившие в то время, — ответил на ее вопрос старик.
— Что за слухи?
— Якобы Александра-Валерия требовала от короля признать дочь принцессой крови.
— Принцессой крови? — поморщилась Герда. — Серьезно? Если так, эта женщина была безумна. С чего бы королю признавать бастарда законной дочерью?
— Ходили слухи, что у Александры-Валерии имелись некие основания требовать невозможного.
— Какие основания?
— Я этого не знаю, — покачал головой старик. — Полагаю, этого не знает никто, кроме короля и барона Геммы.
— Что случилось потом?
— Александра-Валерия была найдена мертвой. Удар кинжалом… 
— Я в курсе. Кто ее убил?
— Или барон, или король. У обоих был повод мстить. Но дело замяли, свалив все на грабителей. С тех пор, собственно, об этой истории и прекратили говорить. Запрет никогда официально не оглашался, но все всё быстро поняли, когда несколько особо любопытных подданных короля лишились из-за этих разговоров головы.
— Это все?
— Да.
— Герда рассказывала, что вы помогли ей продать портрет матери. Вы знаете, где он сейчас?
— Знаю, но… 
— Вам не надоело, мастер Эггер? — подняла Герда бровь.
— Портрет выкупил герцог Саган.
— Но вы же сказали ей, что портрет в Эриноре не продать.
— Это сказал не я, а торговец предметами искусства мэтр Густав Бёкль.
— Так он ее обманул?
— Видимо, это так.
— Но почему герцог? И разве он не боится гнева короля?
— Говорят, что герцог любил Александру-Валерию. Короля он, разумеется, побаивается, но не боится. Герцог обладает слишком большим богатством, огромной властью и обширными родственными связями, чтобы король решился отрубить ему голову. Но и герцог не афиширует свое приобретение. Я знаю об этом совершенно случайно. Бёкль проговорился. Он сразу понял, кому можно продать портрет, и получил за него гораздо больше денег, чем сказал вашей подруге… 
* * *
Разговор с мастером Эггером оставил у Герды тяжелый осадок. И не только из-за того, что старик подтвердил ее подозрения по поводу матери. Расскажи он эту историю Герде еще тогда, три года назад, многое, возможно, произошло бы совсем по-другому.
«Проклятый трус! — думала она, уходя от скрипичного мастера. — Подлая мелкая душонка!»
Возможно, она была несправедлива к нему, но здесь и сейчас она была полна гнева. И гнев ее касался не только и даже не столько старика Эггера, сколько короля Георга и барона Геммы. Она поняла уже за что погибла ее мать. Король сам дал ей подсказку, отправив за ней убийц, которые должны были найти у нее некий документ с королевской печатью. Что бы это ни было, — письмо, обязательство или еще что, — документ мог узаконить статус Герды. Признанный бастард совсем не то же самое, что просто бастард. За это, скорее всего, и убили ее мать. За это же хотели позже убить Герду.
«Да, — думала она, шагая по улицам города, — оказывается я дочь короля, и, признай меня тогда этот венценосный говнюк, сейчас я была бы ровней Шарлотте, носила бы какой-нибудь титул, и никто не посмел бы вести себя со мной так, как они, все они, себя со мной вели!»
Теперь она смотрела на свою мать совсем другими глазами. История Александры-Валерии не казалась уже Герде такой простой и пошлой, какой представлялась до сих пор. И значит, у нее появилось два неотложных дела. Первое, она должна была допросить барона прежде, чем перерезать ему горло. Казнь состоится в любом случае, и справедливость восторжествует, но прежде Герда обязана узнать правду. И второе, прежде чем покинуть Эринор, ей необходимо будет проникнуть в дом герцога Сагана и украсть оттуда портрет матери. Теперь это становилось ее обязанностью, долгом, обстрикцией[42]. Портрет Александры-Валерии должен быть у нее.
Приняв решение, Герда стала готовиться к его воплощению в жизнь. Не забывая о светских развлечениях, она несколько раз наведалась под покровом ночи ко дворцу герцога Сагана. Посмотрела на него со всех сторон, поспрашивала Другую Себя по поводу того, что, возможно, прошло мимо ее внимания, и даже проникла однажды в здание, прогулявшись — в качестве рекогносцировки, — по его коридорам, лестницам и залам. Портрет Александры-Валерии не был вывешен ни в галерее дворца, ни в его парадных покоях. Другая Герда предположила, что он может находиться в кабинете герцога или в его сокровищнице. Попасть в кабинет было трудно, — он запирался на замок, и на нем стояло достаточно сильное заклятие, — но возможно. Что же касается сокровищницы, то Герда не знала даже, как к этому подступиться, и где ее, эту сокровищницу, искать.
Тем не менее, время поджимало. Вот уже и месяц прошел с тех пор, как они прибыли в столицу Эринора. Так что, по любому, пора было собираться в путь, однако кое-кто их неожиданно поторопил. Из Нелиса к графу де Валену прибыл гонец. В доставленном им письме сообщалось, что по велению его императорского величества Кассия в Лассару прибыла эскадра военных кораблей под командованием генерала-адмирала герцога Августа Мунка, которому поручено встретить княгиню де Ла Тремуй в порту Нелиса и, следуя через порт Арону в Горанде и порт Кирин в Кольде, доставить ее в империю.
— Едем в империю! — радостно сообщила Шарлотта, прежде обняв и расцеловав Герду в обе щеки. — Граф де Вален говорит, что за нами прислали три линейных корабля и пять фрегатов. Поплывем с комфортом, да еще и в Ароне погуляем. Ты ведь была в Ароне? Все говорят, это очень большой город!
В общем, известие о скором отъезде воодушевило Шарлотту, приведя ее в состояние близкое к экстазу. А вот Герда задумалась. Ей предстояло реализовать свои грандиозные планы буквально за несколько ночей. Это было реально, но все-таки нелегко, и для начала ей следовало остаться на ночь одной. Пришлось срочно слечь с приступом мигрени. Но это напугало Каро, и Герда срочно пошла на поправку. Ей, впрочем, все еще недужилось, и она стала рано ложиться в постель. Ее, разумеется, проведывала горничная Шарлотты, но делала она это в ранние часы вечера и, обнаружив, что Герда мирно спит, уходила, чтобы доложить об этом своей госпоже, и больше уже к Герде никто не приходил.
Удостоверившись в этом, — на что ушло целых две ночи, — на третий день Герда облачилась в свой ночной костюм и отправилась «закрывать долги». И первой остановкой на ее пути в мир будущего стал особняк барона Геммы. Барон, как Герда успела убедиться во время рекогносцировки, по давно сложившейся привычке, — она помнила это по дням своих детства и юности, — проводил вечера в кабинете на втором этаже дома, работая при свете свечей с многочисленными бумагами своего ведомства, до которых он обычно не дотрагивался ни утром, ни днем. Ей это было на руку, а забраться на второй этаж она умела и раньше, что уж говорить о выпускнице школы «Неофелис»! Нынешняя Герда проделала этот фокус легко, быстро и совершенно бесшумно. Ее выбор пал на библиотеку, из которой можно было попасть непосредственно в кабинет барона, не выходя при этом в коридор, где она рисковала встретить кого-нибудь из домочадцев.
— Добрый вечер, барон! — сказала она, бесшумно появившись за спиной своего несостоявшегося родителя и приставив к его горлу лезвие навахи.
— Герда?! — удивился барон, услышав голос, который и сама Герда не слышала, бог знает, сколько времени.
— По голосу узнали, отец?
— Что происходит? Зачем ты здесь?
— Хочу задать несколько вопросов, и, если ответишь на них без утайки и не станешь делать глупостей, убью тебя быстро и не трону никого из твоих домочадцев. Иначе обещаю тебе, ты будешь умирать долго и мучительно, но только после того, как в доме не останется ни одного живого человека.
— Что скажешь? — спросила она, завершив вступительную речь и зажигая щелчком пальцев огонь в камине.
— Ты колдунья? — враз охрипшим голосом спросил барон.
— Удивительно, не правда ли? — усмехнулась она в ответ. — Я, видишь ли, даже училась в Рогланском Коллегиуме, но не сошлась во мнениях с его Настоятелем и вынуждена была уйти.
— Полагаю, ты изменила внешность, — несколько успокоившись, констатировал барон.
— Ты проницателен. Впрочем, ты сейчас сам все увидишь. Но сначала положи руки на стол.
Для того, чтобы связать руки и ноги человека воздушными жгутами не нужно быть магом воздуха. Маг огня с этим справится ничуть не хуже. Во всяком случае, Герда справилась.
— Ну, вот, — сказала она, обходя стол и садясь в кресло напротив барона. — Теперь можно показать лицо.
Она отбросила капюшон и опустила на шею скрывавший ее лицо шелковый платок.
— Госпожа де Фиен!
— Забавно, не правда ли?
— Чего ты хочешь?
— Ответов на вопросы, — честно ответила Герда. — Мой первый вопрос: я действительно дочь Георга?
— Да. — Короткий ответ, как точка, завершающая длинную историю.
— Сколько времени продолжалась связь? — Важное уточнение, и Герда не могла об этом не спросить.
— Пять лет, — нехотя ответил барон.
— Что произошло потом?
— Твоя мать умерла.
— Я спрашиваю о том, что произошло до того, как Георг ее убил?
— Король не убивал твою мать.
— А кто же ее убил?
— Не знаю.
— Знает, — сказала Другая Герда, появляясь за спиной барона. — Подумай сама, Герда, все же очевидно. Ты просто никогда не смотрела на проблему под таким углом зрения.
«Я не смотрела на что?» — спросила себя Герда, и неожиданно картинка сложилась.
«Господи прости! — «охнула» мысленно Герда. — Но как я могла это пропустить?»
— Элла и Адель не приемные, а твои родные дочери. Я права?
— Да, — нехотя признал барон, ощутив под мышками пламя свечи.
— Отвечай на вопросы, и мне не придется тебя пытать, — усмехнулась Герда. — Как долго длилась твоя связь с их матерью? Хотя постой-ка! Если сравнить мой возраст с возрастом Эллы…  Эти отношения начались примерно тогда же, когда и связь Александры-Валерии с королем.
— Да, — подтвердил барон.
— Нет, — покачала головой другая Герда. — Он врет.
— Ты врешь.
— Я не… 
Договорить барон не смог, Герда заткнула ему рот воздушным кляпом и поджарила яйца. Штаны барона задымились, а сам он выгнулся в кресле дугой.
— Сейчас я открою твой рот. Заорешь, пеняй на себя.
Барон обмяк в кресле. По его лицу стекали капли пота вперемешку со слезами.
— Итак?
— Мы начали встречаться за полгода до того, как Александра-Валерия приехала в Эринор.
— А убила ее твоя нынешняя жена?
— Не убивай ее, Герда! — взмолился барон. — Она была в отчаянии и не ведала, что творит!
— Отчего же, — пожала плечами Герда. — Она освобождала для себя место рядом с тобой. Ты был женат, а у нее уже было две дочери, чье будущее было весьма проблематично…  Удивительно другое. Меня она не любила, это понятно. Но она никогда меня…  Вот оно как! — поняла вдруг Герда. — Если бы не ты, она воспитывала бы меня, как родную! Это ты превратил меня в изгоя!
— Не один я, — устало покачал головой барон. — Ты мне была ненавистна, это правда, и я хотел передать тебя на воспитание твоим теткам в Горанде, но король запретил тебя отсылать.
— Что ж…  — За последние дни Герда увидела уже третью альтернативную канву своей жизни. Она могла быть кем-то вроде Шарлотты, или воспитываться в семье барона вместе с двумя другими девочками, как родная дочь, или вырасти в Горанде… 
— Ты помнишь, года три назад во время бала у короля… 
— Ты имеешь в виду горандийку в синем платье?
— У тебя хорошая память, — удивилась Герда. — Я думала, придется долго объяснять… 
— Так и ее, значит, знаешь… 
— Значит, знаю, — кивнула Герда. — Но вот чего я не знаю, так это того, за что на нее тогда окрысился Георг?
Вопрос, который занимал Герду уже много лет. Ее ведь тогда никто не узнал. Во всяком случае, так ей казалось. И фамилию ди Чента во время бала король еще не мог знать. Тогда что?
— Она была горандийка, и на ней было платье точь-в точь такое, какое незадолго до своей смерти сшила себе твоя мать.
— Хочешь сказать, что Георг запомнил цвет и фасон?
— Я тоже запомнил, — признался барон.
— Ну, ладно тогда, — покачала головой совершенно обескураженная этим рассказом Герда, — последний вопрос. Почему ты меня выгнал в ту ночь и зачем послал за мной убийц, когда я покинула город?
— Выгнал, потому что испугался гнева короля. А убийц послал по его приказу. Сам бы я предпочел, чтобы ты просто исчезла. Но, когда стало известно, что маркиз дю Конде мертв, а ты и эта мерзавка виконтесса де Райер исчезли, король был в ярости, а я понял, что наступит день, и ты придешь за ответами.
— Тут ты прав, — кивнула Герда, вставая из кресла. — Я пришла… 
Оставлять барона в живых было нельзя, да, если честно, и не хотелось. Но вот всех остальных домочадцев Герда пощадила. Ушла так же бесшумно, как пришла, и, бросив взгляд на небо, чтобы определить по положению луны, сколько времени ушло на первую половину «неотложного дела», отправилась ко дворцу герцога Сагана. Полночь — самое подходящее время поискать портрет матери.
* * *
Проникнуть во дворец второй раз оказалось гораздо проще, чем в первый, и Герда хотела уже отправиться к кабинету герцога, но ее остановила Другая Герда, возникнув прямо в дверях, ведущих в очередной зал.
— Не торопись, — сказала она, выходя из плотной тени. — Подумай. Что здесь не так?

— Засада? — насторожилась Герда.
— Возможно, — согласилась с ней Другая Она. — Пока не знаю.

«Она почувствовала неладное, но не может знать причину, — сообразила Герда. — Значит, причина скрыта при помощи колдовства, но можно попробовать ее обнаружить».
Она скользнула к изящному придверному столику, на котором стоял серебряный шандал на три свечи. Но, к сожалению, это оказались новые свечи. Их еще ни разу не зажигали, и сила огня в них едва ощущалась, ее было недостаточно, чтобы почувствовать зажженные свечи в других помещениях.
«Камин!»
Да, камин в этой ситуации был предпочтительней. Даже погашенный он хранил память ушедшего на покой огня. Присев рядом с камином из резного мрамора, Герда сняла перчатки и протянула руки к сложенным в ожидании своего часа дровам. Под ними все еще оставались «живые» угли. Немного, но достаточно для ее целей, и Герда потянулась через них к «проснувшемуся» огню. Минута, другая, — от напряжения на висках Герды выступил пот, — и вот уже она видит внутренним взором, все что доступно сейчас в доме живому огню. Переходя от печи к печи, от камина к камину, через лампады, свечи и колдовские светильники, Герда искала и находила живущих в доме людей. Большинство из них спали. Но, как выяснилось, не все. Один из домочадцев стоял, замерев, как охотник в засаде, и ждал, когда муха попадется в его сеть. Герда видела его прямо сквозь огонь, пылающий в огромном камине, и сразу же узнала Эугена. Осмотрелась в помещении, перемещаясь от одной зажженной свечи к другой, и поняла, что граф де Саган находится в зале, куда выходит дверь герцогского кабинета. Потом она разглядела огромную гексаграмму, начертанную цветными мелками прямо на мраморных плитах пола, и смогла различить символы, вписанные между линиями и на вершинах лучей. К сожалению, это была высшая магия, приблизиться к изучению которой ей так и не позволили. Герда не знала этих символов, как не знала и того, как должна сработать устроенная для нее ловушка, где и когда.

— Он один, — шепнула ей в ухо Другая Она. — Все остальные спят.
— Это не поможет, — вздохнула Герда. — Эуген сильный и талантливый колдун. К тому же полностью обученный, и, если этого мало, я не знаю с какой стихией у него сродство. Мне нечего ему противопоставить.
— Тогда, попроси помощи у Неистовой.
— И как, по-твоему, я ее могу попросить?
— Просто попробуй, — предложила Другая Герда. — Иногда она тебя чувствует и приходит, когда заставляет нужда.
«Неистовая! — попробовала призвать богиню Герда, отчаявшаяся выкрасть портрет матери до своего отъезда из Эринора. — К тебе взываю я! Прошу! Окажи милость, помоги одолеть врага!»
— Бестолочь! — Темная богиня возникла в тенях, и сама бесплотная, словно тень. — Ничего не умеешь и ничему не учишься!
— Прошу, прости меня, Неистовая! — Не вставая на ноги Герда перетекла на колени и склонила голову перед великой Темной. — Но, как же мне учиться, если у меня нет ни учителей, ни книг, по которым я могла бы чему-нибудь научиться сама. Я учусь. Но та книга, что у меня есть, ничего не говорит об высшей магии. А о моем Даре, вообще, даже не упоминает. Эуген же обученный сильный колдун, и он пользуется именно высшей магией.
— В твоих словах есть правда, — неожиданно согласилась с ней Темная богиня. — Тебе надо учиться, деточка, и я знаю, как тебе помочь. Ты идешь за портретом своей матери. Уважительная причина, чтобы просить о помощи, но не настолько веская, чтобы я взялась тебе помогать. Но там, в кабинете герцога, находится не только портрет. Там на особой полке стоят несколько книг, которые могут быть тебе полезны. Вот ради них я тебе, пожалуй, помогу.
— Как?
— Впусти меня в свое тело.
— В мое тело? — Это было необычное предложение, и оно Герду не только удивило, но и порядком напугало.
— Не забывай, — успокоила ее Неистовая, от которой ничего нельзя было скрыть, — я в нем уже была, и даже не один раз.
— Я тогда была не в себе, — попробовала оправдаться Герда.
— В этом-то и сложность, милая, — улыбнулась ей богиня. — Итак?
— Как мне это сделать? — Сейчас Герда была готова на все. Ну, или почти на все.
— Придумай грезу.
«Грезу? — удивилась Герда, но тут же поняла, о чем идет речь. — Вот же я тупая курица! Греза — дверь в мое Я».

Тогда она села на пол. Закрыла глаза. И представила себе, как открывается навстречу богине. Это не был зрительный образ, такое ей было не представить. Впервые в жизни Герда грезила философскими категориями. Сущность человека, его материальная оболочка и мета-сущность божества. А потом «дверь» отворилась, и в Герду вошло нечто настолько огромное, что и сама она почувствовала себя гигантом. Мощь, невероятная сила, непостижимая сущность. Но при всем при этом, Герда оставалась самой собой. Знала, кто она. Понимала, что случилось.

Позволишь мне действовать самой? — спросила богиня, став вторым Я Герды.
Да.
Тогда, пошли.

Герда повела плечами, примериваясь к тому, как это быть одновременно и человеком, и богом, и пошла. Прошла уже известным ей маршрутом и, толкнув дверь, вошла прямо в сеть, расставленную пауком. Как и задумывалось, аркан сработал мгновенно, развернувшись в нечто настолько сложное, что даже видя все эти плетения глазами Неистовой богини, Герда не понимала, как устроена эта смертельная ловушка. И времени, чтобы рассмотреть ее в деталях и осмыслить увиденное, богиня Герде не предоставила. Аркан развернулся, а в следующее мгновение он уже осыпался невесомым прахом.
— Вижу, ты так ничему и не научился! — сказала Герда, неторопливо направляясь к Эугену через весь зал.
— Ты…  — выдохнул он. — Как ты это сделала?
— На каждую силу найдется еще большая сила, или нет?
— Кто ты?
— Господи, Эуген! — засмеялась Герда. — Ты же меня узнал. Зачем, тогда спрашивать?
— Теперь ты меня убьешь?
Глупый вопрос. В прошлый раз она его пощадила, — если конечно кастрацию можно считать пощадой, — но в этот раз Герда просто не могла оставить его в живых. И дело сейчас было не в мести или в воздаянии. Вопрос был совсем в другом. В ее анонимности. В ее безопасности.
— Если уж и бить, — процитировала она Макиавелли, — то так, чтобы не страшиться мести… 
Отбросив мертвое тело с пути, Герда одним легким движением пальцев открыла дверь в кабинет герцога. Ни замок, ни мощное заклинание не помогли. Против божественной мощи эти преграды были бессильны.

Отвечаю на твой вопрос, милая, — богиня читала в Герде, как в открытой книге, и знала сейчас все, о чем та могла бы подумать. — Во-первых, в человеческом теле я уязвима. К тому же даже самая сильная, но при этом смертная плоть не может безнаказанно стать вместилищем божественной сущности. Это, во-вторых. И, в-третьих. Ты мне нравишься, Герда, именно такой, какая ты есть. Не уверена, что такое могущество сделает тебя лучше.

Герда поняла и согласилась с очевидным: лучше оставаться самой собой. Она прошла вглубь кабинета, огляделась, выискивая взглядом портрет Александры-Валерии и между делом заметила ту саму полку, о которой сказала ей богиня. Там стояло около дюжины книг, но, едва Герда на них взглянула, три корешка окрасились в цвет огня.

Это они, — подтвердила Неистовая. — Бери и уходи!
Спасибо, Темная!
Иди уже!

Через час Герда осторожно проникла в свою комнату, открыла оружейный сундук и спрятала портрет матери и три редчайшие колдовские книги на самом дне, завалив их сверху одеждой и оружием.



2

Уже на следующий день слухи об ужасных событиях той ночи обсуждались по всему городу, достигнув в конце концов и дворца Арнем. Барон Гемма, как рассказывали, был найден в своем кабинете с перерезанным горлом. Ничего не было похищено, никто из домочадцев не пострадал, и злоумышленник не оставил следов, словно являлся не человеком, а бесплотным духом. И в эту же ночь во дворце герцога Сагана был убит граф Конрад Саган. Его изломанное тело было найдено в зале перед дверью в кабинет герцога. На этот раз преступник не только убил одного из сильнейших магов обитаемого мира, но и похитил то, за чем, по-видимому, пришел во дворец той ночью. Говорили о каких-то редчайших колдовских книгах и о живописных полотнах, украденных из кабинета герцога. Но все это были только слухи, потому что на официальном уровне никаких подробностей об этих ужасных убийствах не сообщалось.
А еще через три дня двор княгини де Ла Тремуй поднялся и отправился в долгое путешествие в Нелис. В отличие от дней своего бегства из Эринора, на этот раз Герда путешествовала со всеми удобствами и вполне насладилась, как чудесными пейзажами, проплывавшими за окном кареты, так и обществом Каро. За время путешествия они настолько сблизились, что теперь им не нужен был даже секс, чтобы чувствовать себя одним целым. В конце концов, Шарлотте перестало мешать даже то, что граф де Вален практически открыто ухаживает за Гердой. Ревность к мужчине отошла на второй план. Почувствовав изменение в настроении княгини, Эмиль стал более откровенен и смел, и они с Гердой даже пару раз поцеловались. Дело шло к тому, чтобы отдаться этому великолепному мужчине, мешали только обстоятельства. В дороге условия биваков и ночлега в гостиницах не располагали к тому, чтобы «окончательно расслабиться», и Герда решила отложить свой «первый раз» до Нелиса, где они, по идее, должны были остановиться хотя бы на несколько дней. Однако в Нелисе их встретил герцог Мунк, и Герда оглянуться не успела, как оказалась на борту огромного линейного корабля. Здесь ей выделили скромную, но чистую каюту — вопреки ожиданиям Шарлотты, с помещениями на корабле дела обстояли не так, чтобы очень хорошо, — но Герда в своей «келье» появлялась только перед сном, проводя все время с княгиней и ее малым двором. Приводить в эту каморку графа де Валена она не хотела и поэтому перенесла заветную ночь — отчего-то ей казалось, что отдаться в первый раз она должна именно ночью, — в порт Ароны.
Впрочем, Другая Она была с Гердой не согласна.
— Не все ли тебе равно? — спрашивала она, появляясь ночью в изножье койки, на которой спала Герда. — Здесь, там, ночью или днем? Если любишь и хочешь его, сделай это! Не тяни, а то останешься с носом!
Но Герде было отнюдь не все равно. Она хотела, чтобы все у нее было правильно и красиво. Ночь, зажженные свечи, просторная кровать под шелковым балдахином, белоснежное белье…  По такому случаю она могла даже пренебречь своим целомудрием и лечь в постель совершенно нагой…  Это бы смотрелось красиво, как на картинах великих мастеров.
— Дура! — констатировала Другая Герда. — Носишься со своей невинностью, как с писаной торбой. Один стыд!
Между тем, путешествие продолжалось. Погода стояла прекрасная, дул попутный ветер, и корабли шли под всеми парусами. Так что расстояние до Ароны пролетели, и в самом деле, как ветер, всего за четыре дня. В порт вошли в полдень, но сгружаться на берег не стали, так как генерал-адмирал спешил выполнить приказ императора и доставить к нему княгиню, как можно скорее. Поэтому стоянка в Ароне должна была продлиться всего два дня и переезжать в город на такой короткий срок герцог Мунк не рекомендовал. Соответственно, нравится это кому-то или нет, все остались на борту корабля. Именно эту тему и обсуждали в кают-компании, ставшей центром сосредоточения малого двора, когда офицер для поручений пригласил Герду пройти в адмиральский салон для личной беседы с генерал-адмиралом.
— Ой-ой, — покачала головой Другая Герда. — Кажется, у нас неприятности.
— Похоже на то, — согласилась Герда и не ошиблась.
— Сударыня, — герцог был сама вежливость, но от его «сдержанности», как от оскомины, сводило челюсти, — могу я узнать ваше настоящее имя?
— Агнесса де Фиен, милорд.
— То есть, свое настоящее имя вы мне не назовете?
— Я вам его уже назвала, — безмятежно улыбнулась Герда, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Я бы вам поверил сударыня, если бы не был тем самым человеком, который подписал контракт с госпожой Мишлин Рэ. Поэтому я знаю, кто вы такая на самом деле. И скажу вам без обиняков, кем бы вы ни были по происхождению, вы неподходящая компания для княгини де Ла Тремуй. Поэтому дальше вы с нами путешествовать не будете. Здесь, в Ароне, наши пути расходятся. Вашей работодательнице я, разумеется, сообщу о том, что вы великолепно справились с порученной вам миссией. Но на этом все, госпожа де Фиен. Сейчас мои офицеры проводят вас на пирс. Ваши вещи уже ожидают вас там.
Первым побуждением Герды было убить гада. Но это вряд ли изменило бы ее судьбу. Генерал-адмирал выполняет приказ императора.
— Могу я попрощаться с ее светлостью? — спросила она ровным голосом.
— Думаю, это излишне, — дернул губой герцог. — Долгие проводы, лишние слезы.
— Понимаю, — кивнула Герда. — Но могу я хотя бы переговорить с графом де Валеном?
— Граф здесь не главный.
— Понимаю. Но я не собираюсь просить его об изменении вашего решения. Я просто хочу с ним поговорить. Все-таки мы вместе проехали едва ли не через полмира.
— Не думаю, что это хорошая идея, — с благожелательной улыбкой снова отказал ей герцог. — Не знаю, какие обещания он вам дал, сударыня, но я хорошо знаком с человеком, чья дочь помолвлена с графом де Валеном. Надеюсь, вы меня понимаете.
Теперь Герда захотела сжечь этот проклятый корабль и, вообще, спалить всю имперскую эскадру. Наверное, со всей эскадрой у нее ничего бы ни вышло, — слишком много больших кораблей и слишком много воды вокруг, — но уж поджечь флагманский корабль генерала-адмирала она бы точно смогла. Другое дело, зачем? Сейчас, когда ее вышвыривали со службы у княгини, ей только того и не хватало, чтобы за ней начали охотиться все, кому не лень. Так что, на этот раз здравомыслие ее не покинуло, и Герда не стала делать глупостей.
— Что ж, — сказала она, вставая, — так, значит так. Могу я взять из каюты свой плащ?
— Все, что принадлежит лично вам, сударыня, — подчеркнул герцог интонацией слово «вам», — уже находится на пирсе.
— Отлично! — улыбнулась Герда, не желавшая дать слабину в присутствии этого человека.
— Да, кстати, — добавила, уже стоя в дверях, — маленькое пророчество на прощание, господин герцог. Когда мы увидимся в следующий раз, а мы наверняка увидимся, вы будете передо мной извиняться, но прощения не получите.
Откуда взялись эти слова? Они вдруг возникли в ее голове, словно, всегда там были и лишь ждали времени, чтобы прозвучать вслух.
— Я переживу, — усмехнулся в ответ герцог.
— Возможно, — улыбнулась Герда и пошла прочь, сопровождаемая двумя офицерами, которых она могла бы убить буквально голыми руками.
На пирсе ее ожидали три ее сундука и ее теперь уже бывшая служанка с плащом Герды в руках.
— Извините, госпожа, но мне не позволили уложить все ваши платья и украшения.
— Не переживай! — улыбнулась Герда, принимая у девушки свой плащ. — Ты ни в чем не виновата. Просто так сошлись звезды.
— Счастливо оставаться, — добавила, сообразив, что кое-что генерал-адмирал все-таки не учел. — И, знаешь, что, сделай мне одно последнее одолжение. Передай через горничную ее светлости, что я остановилась в гостинице «Петух и море»… 
* * *
Если честно, Герда не знала, что ударило ее больнее. То, как ее вышвырнули с корабля, или то, что ее в очередной раз ограбили. Сначала в доме барона Геммы, потом в Коллегиуме, а теперь вот на службе у императора.
«Эти люди настолько мелочны, что даже отправить в отставку по-человечески не могут!»
Ей не было жаль ни платьев, ни драгоценностей. Легко пришло, легко и уйдет. Она ведь ничего у Шарлотты никогда не просила, — довольствовалась тем, что есть, — та ей сама все дарила. От чистого сердца. По дружбе. Просто потому что хотела подарить. Жаль было, что доброту и щедрость одного человека так походя испоганил другой человек. И еще немного обидно было, что вместе с украшениями, которые покупала ей Шарлотта, этот самоуверенный говнюк генерал-адмирал украл у Герды ее собственный сапфировый гарнитур. Но и это не беда. Бог с ним, с гарнитуром. Все равно ведь некуда надеть. Но то, как с ней поступили, было настолько отвратительно, что у Герды просто не было слов.
Она легко могла понять генерала-адмирала и стоящего за ним императора Кассия. Их мотивы были прозрачны и даже заслуживали уважения, — поскольку они заботились о репутации Шарлотты, — но то, как все это было проделано, заставляло Герду скрежетать зубами.
«Ну, ничего! — думала она, меряя шагами свою комнату в гостинице. — Дайте срок, господа. Я пролью столько крови, что те, кого я не убью, в ней просто захлебнутся!»
Пьяная от вина и ненависти, Герда уже видела перед собой то будущее, в котором она пойдет из города в город, через все обитаемые земли, и убьет всех, кто когда-либо ее оскорбил. Мачеху, которую, поддавшись минутной слабости, оставила тогда в живых, Настоятеля, короля, всех. И генерал-адмирал будет не последним в этом списке.
Она схватила со стола кружку и хотела, было, из нее отхлебнуть, но обнаружила, что вино кончилось. Так что пришлось брать бутылку и доливать. Но выпить ей так и не удалось. Герде помешали, не вовремя постучав в дверь.
— Да! — крикнула она, даже не пытаясь скрыть своего раздражения. — Кого еще черт принес?
— Прошу прощения, сударыня, — сунулась в комнату испуганная служанка. — Вас там спрашивают.
— Кто спрашивает? — нахмурилась Герда, но тут же сообразила, что свой адрес в городе назвала всего лишь одному человеку, своей бывшей служанке. А значит, и спрашивать ее мог только кто-то из своих.
«Ну, или убийца, если так легла карта…».
— Мужчина, сударыня, — объяснилась запуганная ее гневом служанка. — Говорит, очень важно. И еще говорит, это срочно, потому что, дескать, ему нельзя надолго задерживаться в городе.
— Ладно, тогда, — «смилостивилась» Герда. — Пусть зайдет.
В принципе, ей нечего было бояться, но засапожник она все-таки приготовила, ведь береженого бог бережет. Однако, кинжал ей, к счастью, не понадобился. Визитер был ей незнаком, но и убийцей явно не был. Просто Герда плохо знала офицеров с флагманского корабля эскадры, а это и был как раз молодой офицер.
— Это вам, сударыня! — С вежливым поклоном он достал из-под плаща и поставил на стол рядом с бутылкой знакомую Герде шкатулку. Это была та самая шкатулка, которую генерал-адмирал не посчитал ее собственностью.
«Вот даже как!»
— И еще вот это. — На стол лег кожаный кошель с вышитой на нем монограммой графа де Валена.
— Что-то на словах? — спросила Герда, все еще на что-то надеясь.
— Нет, сударыня! Извините, но мне действительно надо спешить! — И, поклонившись, мужчина оставил ее один на один со шкатулкой, кошельком и невеселыми мыслями.
«Ну-ну…».
Герда открыла шкатулку. Сверху лежал сложенный вдвое лист пергамента. Ниже — четвертушка писчей бумаги с очень кратким, но, тем не менее, невероятно емким посланием:

«Прости! Твоя Каро».

Под запиской лежали вперемешку, кое-как сваленные в одну шкатулку драгоценности Герды. И те, что дарила ей Шарлотта, и те, которые Герда заказывала себе сама. Сапфировый гарнитур, к слову, тоже был здесь.
«Спасибо, Каро! Ты сделала все, что смогла».
Но, как тут же выяснилось, Шарлотта сделала гораздо больше, и один бог знает, чего ей это стоило. Сложенный пополам пергамент оказался гарантийным письмом, в котором княгиня де Ла Тремуй и генерал-адмирал герцог Мунк, сообщали, что обязуются в шестимесячный срок заплатить школе «Неофелис» и лично госпоже Мишлин Рэ девять тысяч золотых гульденов с тем, чтобы женщина, известная им под именем Агнесса де Фиен, считалась полностью свободной от каких-либо обязательств перед этой школой и ее хозяйкой. Далее следовали подписи обоих гарантов и их личные печати.
Что ж, это был красивый жест, и от него у Герды стало тепло на сердце. Дело ведь не в деньгах, а в том, что Шарлотта, наверняка оказавшаяся в крайне затруднительном положении, поскольку не могла спорить со своим венценосным братом, все-таки сумела заставить генерала-адмирала расплатиться с Гердой. Хотела, видно, хотя бы расстаться с подругой по-людски.
А вот граф де Вален Герду разочаровал. Он прислал ей сто золотых империалов и короткое письмо, в котором клялся, что не знал о том, что затевает генерал-адмирал. В это Герда могла поверить, но продолжение письма едва не заставило ее заорать в голос. Оказывается, Эмиль предполагал, что ста золотых монет Герде должно хватить, чтобы продержаться до его приезда. Приехать же он обещал, как только разберется со своими личными делами и выйдет в отставку со службы у императора. Надо только немного подождать.
«Подождать? Серьезно? Сто золотых в зубы и жди меня тут, дорогая? А где же слова любви?»
— Тля, — сказала она вслух и кивнула Другой Себе, появившейся по другую сторону стола. — Ты была права, подруга. Дерьмо человечишка, хоть и целый имперский граф!
* * *
Несколько дней после этого Герда практически не выходила из своей комнаты. Даже ела у себя. Впрочем, ела она редко и мало. Зато очень много пила. Пыталась заглушить вином боль, которая и не думала уходить из сердца. Плакала. Засыпала и просыпалась, но по-прежнему не знала, что ей теперь делать, да и не хотела, в сущности, ничего делать. Другая Герда к ней больше не приходила. Мать не появлялась, словно, стертая из ее грез навсегда. Неистовая тоже как будто забыла о Герде, предоставив ее своей жалкой судьбе.
Так продолжалось и день, и два. Наверное, неделю или больше, — Герда дней не считала, жила, как живется, — но потом вдруг очнулась, вынырнув из топи своих невзгод, огляделась и поняла, что все это неправильно. Не она должна лить слезы и горевать. Плакать должны те, кто причинил ей боль. И не просто плакать. Все эти люди должны и будут лить кровавые слезы. Дав себе такое обещание, Герда сразу успокоилась и задумалась над тем, что станет теперь делать. Вариантов было немного, потому что никто ее нигде не ждал. То есть, был, разумеется, один человек, который, возможно, ее действительно ждал где-то там, в далекой Гардарике, но проситься теперь — после всего, — к князю Ивану, было бы неправильно. Нечестно и несправедливо.
Но, если не он, то что тогда? Путешествовать ей надоело. Да и надобности в этом не было, поскольку некуда и незачем. Возвращаться в школу «Неофелис» не хотелось, что она там забыла? Тем более, что долг ее погашен, и она теперь свободна, как ветер. А вот по учебе, как поняла она в следующий момент, и по размеренной спокойной жизни Герда, напротив, соскучилась. Соскучилась по книгам и занятиям, по медленному ритму жизни, не предполагающему никакой спешки, по мелким радостям бытия, — вкусной еде, например, или неторопливым прогулкам, — в общем, по жизни, которой у Герды, по сути, никогда на самом деле не было.
«Не было, значит будет, — удивилась Герда простоте пришедшего ей в голову решения. — Никогда не поздно попробовать, тем более, что я никуда больше не спешу…».
Она умылась, тщательно причесалась и, одевшись, спустилась в обеденный зал. Кусок ветчины, пара печеных яиц, желтый сыр и медовая коврижка примирили ее с миром, а кружка травяного чая с малиновым вареньем, кажется, заставила даже солнце сиять ярче.
«Что ж, приступим!» — Герда вышла из гостиницы и решительно направилась по знакомому адресу, в дом Примо ди Чента на углу Якорной улицы и Маячной набережной. Она не была здесь больше трех лет, но надеялась, что Белона дела Скальца — младшая сестра ее матери — по-прежнему живет в этом доме и, не нарушив данного «дорогой племяннице» обещания, хранит простую шкатулку из мореного дуба, в которой, отправляясь в Рогланский Коллегиум, Герда оставила все свои сокровища: охранную грамоту короля Георга, подорожную матери, ее дневник и пачку писем — переписку Александры-Валерии ди Чента и Мойры де Орфей — немного простых украшений и вексель банкирского дома «Соединенный капитал» в Ароне на четыреста золотых гульденов. Начинать новую жизнь следовало с тщательной ревизии активов, ведь, не зная своих возможностей, трудно планировать даже самые первые шаги.
Конец
Январь-Март 2020





Примечания



1

Вальдмейстер — в данном случае, придворная должность — хранитель королевских лесов.



2

Спинет — небольшой домашний клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.



3

Считается, что знаменитый врач древности Гален создал смесь из спермацета, воска, миндального масла и воды, называемую «кольдкрем» — «холодные сливки».



4

4 дюйм соответствуют 10.16 см.



5

Эрн — язык королевства Эринор.



6

Имеется в виду «Канон» Ибн Сины, в котором этот средневековый врач среди прочего описывает и половые извращения.



7

Аграф — застёжка в виде броши для причёсок, платьев. Аграф обычно имел вид пластины, венка, розетки с крючком и петлёй. При помощи Аграфа крепили в причёсках перья, цветы, искусственные локоны.



8

«Система природы» — одно из наиболее известных произведений шведского врача и натуралиста Карла Линнея (1707–1778) — представляет собой оригинальную классификацию трёх царств природы — минерального, растительного и животного.



9

300 футов — чуть больше 90 метров.



10

Пфенниг — мелкая разменная монета, равная 1?12 гроша.



11

Лауданум — опиумная настойка на спирту. В более широком смысле — лекарство, в состав которого входит опиум. Был особенно популярен у женщин в викторианскую эпоху как универсальное лекарственное, успокоительное и снотворное средство.



12

В XVI веке врач и алхимик Парацельс обнаружил, что алкалоиды опиума лучше растворимы в спирте, нежели в воде. Полученную настойку Парацельс назвал лауданум (от лат. laudare — «хвалить»).



13

Коллегиум — иезуитское (либо созданное по его образцу) закрытое среднее учебное заведение. Появились в Европе в XVI веке. Ранее коллегиумами называли различные объединения (Коллегия), подразделения университетов или средние школы-пансионы.



14

Саламата — мучная каша из прожаренной муки, заваренной кипятком и распаренной в печи; иногда с добавлением сала или масла. Мука может быть гречневой, пшеничной, ржаной или овсяной.



15

Collegium ingenio ad populos — коллегиум для одаренных.



16

Flagellorum castigatio — битье плетями (лат.)



17

Aqua et panis, vita canis — «Вода и хлеб, жизнь собачья» (лат.).



18

Non scholae, sed vitae discimus — Не для школы, для жизни учимся (лат.)



19

Gravissimum est imperium consuetudinis — сила привычки очень устойчива (лат.).



20

Полента — итальянское блюдо (каша) из кукурузной муки, аналог мамалыги.



21

Ars Amatoria — искусство любви (лат.). Одна из наиболее спорных книг поэта, за которую его порицало даже довольно либеральное высшее общество Рима.



22

Отрывки из «Искусства Любви» Публия Овидия Назона.



23

Чревное сплетение — другое название солнечного сплетения.



24

L'amour à trois. — Любовь втроём



25

Dixi — фраза, в переводе с латыни означающая «я сказал». Используется в смысле «я сказал, что нужно было сказать, и я уверен в своих аргументах».



26

Neofelis — латинское название дымчатого леопарда.



27

Вирджинал, устар. виргинал — клавишный струнный музыкальный инструмент, старинная английская разновидность спинета.



28

Альма-матер (буквально по-русски «кормящая мать» или «мать-кормилица») — старинное неформальное название учебных заведений (университетов), которые изначально давали в основном теологическое и философское образование, как организаций, питающих духовно.



29

Засапожник — нож, носимый за голенищем сапога. Клинок четырехгранный, вогнуто-выпуклый, обоюдоострый (длина 25 см); рукоять круглая, без крестовины (длина 10–13 см). Обладает высокой проникающей способностью, оставляет глубокие и узкие колотые раны. Конструкция клинка позволяет наносить рубяще-режущие (как саблей) и режуще-секущие (как ятаганом) удары.



30

Что-то вроде генуэзского абордажного меча. Генуэзский абордажный меч — это оружие моряков. Применялся военными моряками и пиратами при абордажных схватках с XVII по вторую половину XIX века. Характеризуется массивным, широким (4–6 см) и прочным лезвием. Размер Генуэзского абордажного меча около 60 см.



31

Мен-гош — дословно «Левая рука» (кинжал для левой руки, дага), так же название стиля фехтования двумя руками.



32

Описывается некая фантазийная вариация на тему тибетского чая.



33

Двести ярдов равны примерно ста восьмидесяти метрам.



34

Фунт — примерно 0.5 кг.



35

1 карат равен 0.2 гр. Соответственно, Герда нашла сапфиры весом в 8-10 грамм. Учитывая, что знаменитый сапфир Стюартов тянет всего на 100 карат, камни, найденные Гердой были весьма крупными.



36

Вторая или полуночная стража — от 22.00 до 02.00.



37

В нашей реальности камерарий или камерленго — существует только при Папском дворе и имеет светские административные функции, среди которых выделяются управление финансами и имуществом Папского Престола.



38

Мадригал — в классической поэзии небольшое по объёму лирическое стихотворение-комплимент, стихотворение хвалебного содержания.



39

Первая стража — от захода солнца до 22 часов.



40

Modus operandi — латинская фраза, которая обычно переводится как «образ действия». Опус — «работа» (лат.) Что хотел сказать автор этим выражением — ума не приложу. Может быть здесь ошибка?



41

Оппортунизм (лат. opportunus «удобный, выгодный») — в современной экономической теории под оппортунизмом понимают «следование своим интересам, в том числе обманным путём».



42

Обстрикция — обязанность, долг (лат.).