Борис Конофальский
РЕЙД



Пролог

Контролёр-координатор номер 0041 Пограничного Участка 611, или же просто КК 0041 ПУ 611, был бы обескуражен, удивлён и даже ошарашен, не пройди он шестьдесят лет назад биомодернизацию. Теперь же в его психоконтурах подобных терминов не было, их заменял чёткий и сухой термин «дезориентирован». Именно этот термин он был готов написать в отчёте об этом деле.
Ему поступила Директива Первого Уровня, то есть приказ, который нужно выполнить незамедлительно и неукоснительно. Но приказ этот был совсем непонятен, в нём была всего одна строчка:
«Обеспечить испытание объекта в условиях максимально приближённых к боевым».
И всё! Ни пояснений, ни аннотаций, ни инструкций. Разве ДПУ так формулируют? Нет, никогда.
За всё время его функционирования это был первый такой случай.
Он не понимал, почему нет чёткой и развёрнутой директивы.
Ему требовались дополнительные данные. КК 0041 ПУ 611 посмотрел на прибывший объект ещё раз. И ещё раз не смог определить его функции. Ноги коленями назад, длинные голени, длинные бёдра, длинная стопа всё как у разведчика или, как его чаще называют, у «бегуна». Но у «бегунов» широкая грудь для мощных лёгких и двух сердец, а у этой модели грудь неширока. Зато заметно брюхо. Непонятно, зачем его сделали. Лицо маленькое, челюсть мелкая, слабая, неопасная. Глаза большие сетчатые, скорее ночные, нос — рудимент. Уши небольшие, неподвижные. Явно это была не поисковая модель, это и близко не «нюхач». У того нос вполовину лица, открытый, без ноздрей, похожий на бурые жабры протухшей рыбы, и большие, подвижные уши, которые слышат на тысячи метров. Круглосуточные глаза, которые видят и днём и ночью, и в пыль и в туман.
Тут такого и в помине нет. Конечно, эта модель и близко не была поисковой.
И уж тем более не была она и двухсоткилограммовой моделью стандартного «солдата». Моделью с тяжеленными крепкими костями, с дублированными системами жизнеобеспечения, серьёзным твёрдого жира для высокоуровневой системы регенерации и с почти пустой, маленькой головой, так как у «бойцов» мозг был утоплен в крепкой грудной клетке.
Ни один из модулей, что был в распоряжении КК 0041 ПУ 611 и близко не походил на то, что прибыло.
У модели, что сидела перед ним почти неподвижно, голова была огромна, вернее, она была длинной, с вытянутым затылком. Передние конечности слабые, да и вся конструкция казалась какой-то хлипкой, не способной к большим перегрузкам. Она явно не была приспособленная к службе на границе.
Тем не менее КК 0041 ПУ 611 понимал, что перед ним не модернизация, не переделка из аборигена, как он сам. Это была серьёзная работа дизайнеров. Что называется: от начала. В этом не было сомнений. Но КК 0041 ПУ 611 и понятия не имел о предназначении этой модели.
Он ещё раз, с надеждой, заглянул в коммуникатор, но там ничего не изменилось:
«Обеспечить испытание объекта в условиях максимально приближённых к боевым».
Никаких новых данных не поступало. И тогда он спросил:
— Твой номер-регистр?
— Секретная информация, — сухо и скрипуче ответил объект.
Для КК 0041 ПУ 611 почему-то это уже не было неожиданностью. Он начинал привыкать к необычности этого задания.
— Твой позывной?
— Ольга? — ответил объект.
— Ольга? — КК 0041 ПУ 611 замер, теперь он опять был дезориентирован и ожидал пояснений.
— Ольга, — подтвердил объект, ничего не поясняя.
— Кто дал тебе такой позывной?
— Я выбрала сама, — скрипела модель.
Несколько секунд системы анализа КК 0041 ПУ 611 перерабатывали эту удивительную информацию прежде, чем он спросил:
— САМА? ВЫБРАЛА? У тебя что, есть органы размножения?
— Секретная информация.
«Секретная информация». Вся эта модель была сплошной секретной информацией. Модель выбрала себе позывной сама! Как такое могло произойти? Нет. Он ничего не понимал.
И никаких указаний по поводу операции! Всё нестандартно. И если анализировать, то это задание без всяких сомнений выходит за рамки его протоколов.
Может случиться, что в рамках выполнения подобного задания он возьмёт на себя функции не своего ранга. И зачем это ему?
И в случае ошибки или неудачи Старший Контролёр ни секунды не задумываясь, отправит его в Биоцентр на переработку. А ему вовсе не хотелось стать «нюхачём» или «бойцом».
Он долго обрабатывал все данные, что получил. Не спешил, не хотел совершить ошибку. Ольга сидела пред ним на корточках, колени назад, как у саранчи, передние конечности сложены на узкой груди, и по-прежнему не шевелилась. Он мог бы сказать о ней, что она уродлива, то есть на вид нефункциональна, но он не знал её задач.
КК 0041 ПУ 611 решил не рисковать и сделал запрос. Он запросил дополнительной информации по этому заданию.
Конечно, в центре это могли растолковать как некомплектность, но лучше некомплектность в начале операции, чем её провал. Додумать эту мысль он не успел.
И секунды не прошло, как пришёл ответ:
«Первоначально отправленная информация окончательна. Приступить к выполнению задания немедленно».
Приступить к чему? Нет ни плана, ни, тем более, алгоритма решения поставленной задачи. Опять секреты. И опять дезориентация. Всё это дело каждым новым шагом ставило его в тупик.
Всё было неправильно. Во всём сквозил нестандартный протокол. Вернее, полное его отсутствие. Он не привык получать приказы, в которых не было чётко сформулированных задач и поэтапных шагов их выполнения. У него оставался только один способ выяснить, что делать. Единственный способ. Он обратился к модели:
— Что тебе нужно для выполнения задания?
— Укажите координаты ареала обитания оппонентов, — заскрипела необычная модель.
— Ближайший населённый пункт аборигенов отсюда в пятидесяти двух километрах на северо-северо-восток. В пойме реки Турухан, это сплошные болота. Ты можешь функционировать в болотах?
— Я приспособлена к болотам. Но пятьдесят два километра это далеко, долго. Изыщите возможность контакта в пределах десяти километров.
«Изыщите возможность». Это легко сказать. КК 0041 ПУ 611 запустил систему анализа. У него были мысли на этот счёт. Он конечно болота знал хуже леса, но болота доходили до края вверенного ему участка, и он частенько соприкасался с болотными аборигенами. И после недолгого размышления он произнёс:
— Так далеко оппоненты не заходят. Смогу выманить их на дистанцию в двадцать километров отсюда.
— Приемлемо, — сразу согласилась модель.
— На это потребуется пять-шесть дней.
— Приемлемо.
— Я укажу тебе квадрат, где они будут через пять-шесть дней.
— Сколько их будет?
— Шесть-восемь.
— Приемлемо, — ответила Ольга.
Приемлемое! Это было глупое, высокомерное заявление. КК 0041 ПУ 611 чуть подумал и решил предупредить её:
— Оппоненты будут высокой степени опасности.
— Приемлемо, — беспечно скрипела она.
— Высокой степени опасности, — повторил он.
— Для тебя, — высокомерного заметила модель, даже не взглянув на него.
Жаль, что она не была его подчинённой, для такого поведения у него был специальный протокол. Сейчас он бы с удовольствием воспользовался им.
Впрочем, он не стал настаивать и развивать тему, но про себя подумал, что она ещё пожалеет о своей заносчивости:
— Нужна ли будет группа сопровождения? Огневая поддержка?
— Я рассчитана на автономную работу, — всё так же беспечно говорила она.
КК 0041 ПУ 611 всё меньше и меньше понимал, что происходит, и это начинало его тревожить.
— Связь? — спросил он, поднимая планшет и полагая, что и тут будет что-нибудь необычное.
Так оно и оказалось.
— Стандартный внутренний коммутатор. Диапазон волн стандартный. Режим радиомолчания.
«Радиомолчание». Этого следовало ожидать.
— Связь односторонняя, — продолжала Ольга. — Инициатор контакта — я. В случае, если я не выхожу на связь в течение трёх суток, и вы не видите моего индикатора, отправляете поисковый отряд. Остатки моей структуры должны быть возвращены в Центр. Пеленг — мой внутренний маяк.
Она ткнула когтем в экран его планшета.
— Я выгляжу так.
И тут же на планшете появилась серая точка.
— Ясно. Это всё? — спросил КК 0041 ПУ 611.
— Всё, — ответила Ольга. — Приступайте.
Последнее слово было одной из форм протокола директив. По сути, она ему приказывала. КК 0041 ПУ 611 не удивился и решил не оспаривать протокол. Только сделал пометку в записях для будущего отчёта. Она брала всю ответственность на себя. У него сохранилась запись их разговора. И это его устраивало. Это было единственной вещью во всём этом деле, которая его устраивала.

Ночь, двадцать пять градусов, звёзды. Удивительно, как хорошо бывает в степи. Ни пыльцы тебе, ни мошки, ни зноя. Саблин отключил электрику и скинул шлем, он болтался на затылке. Респиратор тоже стащил с лица, дышал полной грудью, этим замечательным прохладным воздухом. Только саранча стрекочет вокруг, летает в свете фар БТРа[1], её так много, что стрёкот множества крыльев сливается в нудный, непрерывный гул. Она летит к дороге, вместе со степным пухом, со всех окрестных пыльных барханов, привлекаемая тучами пыли и шелестом электроприводов. Если бы не саранча, можно было бы думать, что ты в раю. Впрочем, Саблин так и думал, сидя на броне, облокотившись на ствол двадцатимиллиметрового орудия и покачиваясь в такт неровной дороге. Под ребристыми колесами скрипят пыльные наносы, маленькие барханичики, что за ночь собрал на дороге ветерок. Безмятежность. Движение и звуки убаюкивают. Так можно и заснуть, но спать нельзя, свалишься с брони. Такое бывало. Не с ним, конечно.
И вдруг зашелестели колёса, инерция качнула его вперёд, бронетранспортёр встал. Сразу, сзади его догнала пелена мелкой пыли. Саблин натянул респиратор.
И секунды не прошло, как остановились, а со второго БТРа уже кричат:
— Аким, чего встали-то? Приехали?
— Сейчас, — кричит Саблин в ответ и стучит прикладом по броне. — Вася, чего стоим?
— Пост, — орёт водитель из кабины через открытый люк.
— Пост, — кричит Саблин назад в пыль.
— Сотника[2] на пост просят, — орёт мехвод Вася из БТРа.
— Сотника на пост, — кричит Саблин назад.
«Сотника на пост, — отзываются дальше, и ещё дальше, и ещё, — сотника на пост».
А из темноты в свет фар выходит солдат в пыльнике, с винтовкой, в шлеме, открыто подходит к БТРу и говорит:
— Товарищи сапёры, у вас сигаретки не будет, второй караул без сигарет.
Солдат молодой вроде совсем, и Юра ему отвечает с брони:
— А где ты, балда, тут сапёров увидал?
— А, так вы казаки, — солдат приглядывается к эмблеме на броне, — товарищи казаки, дайте сигаретку.
— А где ты, балда, тут казаков увидел, — кричит Зайцев.
Все на броне смеются, солдат стоит растерянный, светит фонариком на броню, а там и вправду две эмблемы казачья и саперная, смотрит молодой солдат на них, и не понимает, с кем говорит.
Юра лезет в карман пыльника достаёт смятую, почти пустую пачку сигарет, протягивает её солдату:
— На, и запомни, мы не просто казаки, пластуны[3] мы.
— Спасибо, пластуны, — говорит солдат, заглядывает в пачку, — что, всё мне?
— Бери-кури, до боя не помри, — говорит Юра.
Все опять смеются. Юрка балагур.
— Зря, Юрка, ты его балуешь, — говорит старый казак-урядник[4] Носов.
У Носова это двадцатый призыв, он всё знает.
— Сигареты у него офицер отобрал, чтобы в карауле не курил.
— Да ладно, пусть покурит, — говорит Юра.
Тут из клубов оседающей пыли в свет фар выходит подсотник[5] Колышев. Идёт, разминая шею и плечи на ходу, подходит к солдату.
И вдруг далеко на юго-западе небо осветил всполох. Яркий. А потом ещё один. И ещё. И через шелест саранчи докатилось тяжкое: «У-ум-м-м. У-у-у-ум-м. У-у-у-у-ум-м-м-м».
— Двести десятые, — говорит Зайцев, с каким то неопытным злорадством.
Все смотрят в ту сторону.
Все на броне знают, что это значит. Так при взрыве освещают небо тяжёлые двухсот десятимиллиметровые снаряды.
— Они, «чемоданы»[6]. Век бы их не слышать, — говорит Юра, он встал на броне, смотрит на юго-запад, туда, где всполох за всполохом взрывы освещает небо.
— Вот туда и поедем, — говорит, наконец, Юра.
— Ну, а то куда же, — подтверждает его слова урядник Носов. — На аэропорт пойдём.
Все молчат, всё веселье сразу как-то кончилось. Все только смотрят на юго-запад. Но взрывы прекратились.
Здоровенная, в полтора пальца саранча со шлепком плюхнулась на шею Саблину, едва в панцирь не упала, он тут же прихлопнул её и с хрустом прокрутил меж шеей и ладонью, скинул её вниз с омерзением. Потрогал шею, нет вроде, цапнуть не успела.
Подсотенный с солдатом стоят и разглядывают что-то в планшете, и солдат рукой машет как раз на юго-запад. Офицер понимающе кивает, и они расходятся.
— Господин подсотник, куда нас? На аэропорт? — спрашивает Юра. Он так и стоял на броне, не сел ещё.
— На аэропорт, — сухо отвечает Колышев и уходит к грузовикам, в конец колоны.
— Эх, жизнь казачья, — Юра усаживается на своё место.
Солдатик так и стоит, курит у обочины, как БТР тронулся, он стал махать им рукой, но тут же пропал в темноте, как только выпал из света фар.
Колонна сворачивает на юго-запад. Идёт туда, где опять в чёрное небо рвутся огромные оранжевые всполохи. Колонна идёт на аэропорт.



Глава 1

Это были не сны. Он не спал, когда всё это видел, просто иногда он закрывал глаза, и что-то давнее, почти забытое начинало крутиться в голове словно фильм. Даже самые глупые и ненужные мелочи, вроде большой саранчи, что он прихлопнул на БТРе перед тяжёлой атакой, в которую они пошли той ночью. Редко ему вспоминалось что-нибудь хорошее. Как правило война. Ведь хорошего у него в жизни было не так уж и много. Разве что семья. Семья — да. А остальное: война да тяжёлая работа, и непростая жизнь на болотах. Может, потому и приходили приятные видения так редко. Всё война, да война.
Он открыл глаза, глянул на термометр. Семи нет ещё, а уже тридцать три градуса. К десяти будет под сорок. Ветерок гонит лёгкую рябь, волны убаюкивающее шлёпают в дно «дюраля». Он стянул респиратор, принюхался. Вроде чисто, пыльцы нет. Без респиратора дышать легче, и не так жарко. Он чуть-чуть стравил газ. Холод растёкся внутри КХЗ[7]. Жара сразу отступила. Прохлада. Баловство конечно, так газ тратить, до зноя ещё три часа. Но иногда так хочется прохлады.
Справа жёстко и скрипуче зашелестел рогоз. Аким прекрасно знал отчего. Баклан, злой, хитрый и голодный, выплыл из рогоза на чистую воду, смотрит своим одним глазом. Думает, ищет чем поживится. Большой, матёрый, но видно изгой. Он тут без стаи. Поэтому не опасен. Аким просто поднял с банки[8] здоровенный дробовик в два ствола десятого калибра, показал ему.
Баклан — тварь умная. Что такое дробовик, знает. Смотрит своим одним глазом во весь лоб и нехотя забирается в рогоз обратно, бурчит что-то. Он всё время на этом месте крутится. Надо бы его убить давно, да Саблину всё патрона жалко.
И не успел он положить дробовик на место, как задрожала и соскочила леса с катушки, и полетела вводу, раскручивая её. Катушка запищала высоко. Тревожно. Аким левой рукой лесу схватил, да куда там, она скользила в рукавице, только грела её. Он быстро надел рукавицу на правую руку. Перехватил лесу двумя руками, и намотал её на руку, застопорил. Тут уж понял, что там, в воде, что-то серьёзное. Его так дёрнуло, что он с банки встал, пришлось сапогом в дюралевый борт лодки упереться, чтобы в воду не упасть. Так рыбина ещё и лодку дёрнула, не будь якоря — поволокла бы.
Это явно была не «стекляшка», даже десятикилограммовая прозрачная рыбина так дёрнуть не смогла бы. Налим! И немаленький. А рыбина дёргала и дёргала, то вглубь пойдёт к протоке, то к рогозу, то за коряги.
— Ты уж не сорвись, дорогой друг, — шепчет Аким, наматывая лесу на рукавицы. — Я тебя тут давно жду.
Рыбина сильна, но быстро выдыхается. Он подтягивает её ближе и ближе. И вот уже через серую воду, через верхний слой, наполненный прозрачно-жёлтыми амёбами, Саблин видит чёрную, как старая коряга, тупую морду. Налим. Как его к лодке подтянули, он стал биться из последних сил. Так старался, что лодка ходуном ходила. У Акима для такого случая стальной крюк есть с шокером. С трудом держа левой рукой лесу, правой он опустил в воду шокер. Один удар, треск, вспышка в воде, и налим замер. В радиусе метра, ещё и все амёбы сварились. Жабры, Аким читал, когда в школе учился, что раньше у рыб были жабры. Теперь таких рыб не было. Он зацепил налима крюком прямо за голову, и с трудом втащил его в лодку.
Тот лежал огромный, вполовину бревна, весь усыпанный пиявками, чёрный, страшный.
Снова в двадцати мерах заскрипел рогоз, снова из него выплыл баклан, поглядеть, что происходит. Аким опять поднял дробовики и пообещал ему:
— Ты доиграешься. Живёшь только из-за моей жадности.
Баклан обиженно гавкнул, потряс своим острым и твёрдым жалом, и снова ушёл в заросли.
Да, налим был очень хорош. Двадцать шесть, а то и двадцать восемь килограмм. Люди эту дрянь не едят, но вот свиньям только подавай. Четырём свиньям Акима такого красавца на три дня хватит, а если порубить его да перемешать с тыквой и со степной колючкой, так и на неделю. Ещё он в это утро поймал семь «стекляшек» по два, по три кило. Это был хороший день.
Ждать жары ему теперь не хотелось, он закинул двух самых мелких прозрачных рыб в компрессор, они тоже были несъедобны.
Компрессор сжал их, выжал из них ценное масло-топливо. Для этого их и ловили. Бак показал почти два литра масла. Нормально, рыба жирная шла. Жмых он выбросил в воду — прикорм. Вытащил якорь. Тихо зашелестел электромотор, Аким поехал в станицу. До неё было двенадцать километров. А из рогоза опять выскочил баклан, злобно гавкнул вслед Акиму и кинулся к тому месту, где Саблин выкинул жмых, торопился изо всех сил, пока рыбы жмых не поели.

На пирсах, как всегда, Яшка Зеленчук ошивался. Солнце уже высоко, а он без пыльника, без респиратора, хоть ветер пыльцу несёт. Молодой дурень, снова бахвалится удалью своей. Только простая одежда у него да дурацкая шапка от солнца, что молодёжь сейчас носит. Ещё очки тёмные, такой нелепой формы, что смотреть на них неприятно.
— Дядя Аким, помочь тебе? — кричит Яшка ещё издали. И уже идёт по мосткам к лодке Саблина.
— Ну, помоги, — говорит Аким нехотя.
Дурню уже семнадцать, а дела себе не найдёт. Не будь его отец другом Саблина, так погнал бы балбеса. Но Иван Зеленчук служил с Акимом в одном взводе, в четвёртом, он, Аким и Юрка Червоненко были друзья со школы. Не разлей вода. И служить пошли вместе.
Четыре года назад, на пятом их призыве, в боях у Жёлтого камня, болваны из шестой линейной сотни разведку произвели халатно, сказали: чисто всё. Пластуны, их четвёртый взвод, пошли снимать мины к барханам. Охранения не выставили. Зачем, если им сказали, что нет никого кругом? И напоролись. В степи за камнями замаскированы два секрета. Иван шёл первый и попал под перекрёстный огонь, по нему с двух сторон били, а у него и щита с собой не было. Через десять минут боя, во взводе один убит и четверо раненых. Пока подтянули второй взвод, пока БТР пришёл, секреты уже пустые были, противник ушёл.
Вот Яшка, и непутёвый рос. Неприкаянный. Отца-то нет, а мать… А, что мать, мать не отец.
— Ишь, ты! — орал Яшка на все пирсы. Так, что все, кто там был, на них посмотрели. — Вот это бревно дядя Аким выловил. Налим! — и тут же спрашивает: — А улиток чего не набрал?
Аким приплыл на свою тайную отмель на рассвете, где он собирал улиток раз в три дня. Пять-шесть штук всегда находил, иногда и дюжину брал, а сегодня там плавала трёхметровая медуза. Всех улиток пожрала. Этот бесполезный кусок слизи Саблин порвал багром, а «сердце» на рогоз закинул, на солнце. Чтобы наверняка сдохла.
— Нет улиток сегодня, — говорит Аким.
А Яшка, дурень, всё орёт:
— Гляньте, какого хорошего налима Аким взял!
Саблин морщится, одёрнуть хотел дурака, да поздно, все рыбари идут смотреть налима. Собрались, поздоровались. Посмотрели на налима. Согласились, что рыба не дурна. Закурили, обговорили сегодняшние уловы. И тут Андрей Самойлов и говорит:
— А вы слыхали, Пшёнку и Берича бегемот перевернул вчера.
Взрослые казаки замолчали, а Яшка, вот дурень, честное слово, сопля бестолковая, тут же лезет в разговор старших:
— Ага, точно, староста с урядником сегодня объявляли.
Казаки смотрят на него неодобрительно, но хотят знать подробности. А Яшка и рад:
— Попёрлись они за антенну. На вечернюю зорьку пошли, и тут их бегемот и опрокинул. Пшёнка не выплыл, а Берич до деда Сергея дошёл едва живой. Амёбы пожгли. Доктор говорит, ему всю шкуру ниже пояса менять. И ещё он пыльцой надышался, теперь на антибиотики сядет.
Яшка ещё что-то хотел сказать, пока взрослые слушают, да Аким оборвал его сурово:
— Болтать хватит, взялся помогать — так помогай, тащи рыбу в мой квадроцикл. И снасти.
— Так я ж… — хотел было ещё что-то сказать Яшка.
— Таскай рыбу, — оборвал его Аким.
Казаки помолчали, покурили.
Серёгин сказал:
— Видать, старшины соберут нас сегодня.
Все соглашались. Конечно, соберут. Человек сгинул, не шутка.
Тушили сигаретки, расходились. А Яшка тем временем всю рыбу, все снасти, и даже ружьё уже сложил Акиму в квадроцикл. И сам залез в кузов.
Аким не гнал его, дурака. Поехали.
— Дядь, Аким.
— Ну, — нехотя говорил Саблин.
— Так вы теперь за бегемотом в рейд пойдёте?
— Если общество решит — пойду.
— Конечно, решит, вы их столько уже побили! Больше вас в станице никто бегемотов не бил.
— Ну, значит пойду.
— Дядь, Аким.
— Чего?
— А можете меня взять?
— Общество решает, кому в рейд идти.
— Так я-то знаю, — говорит Яшка, — так общество вам разрешит товарища выбрать, может, меня скажете?
— А ты минёр? Там минёр нужен будет. Со взрывчаткой работал? — спрашивает Саблин холодно, зная, что Яшка ещё не призывался.
— Да нет, — отвечает парень невесело.
— А может, ты рыбарь хороший или охотник?
— Да нет, — совсем скис Яков.
— А для чего ж мне тебя брать, — зло говорит Аким. — Балластом в «дюраль»?
Яшка не ответил, они приехали. Ворота дома Акима открылись, тут же выбежал второй его сын Саблина, Олег:
— Бать, что, налима поймал? — радуется мальчишка.
Но Аким злится ещё на Яшку, и за то попадает и Олегу.
— Олег, — сурово говорит отец.
— Да, бать.
— На улице скоро сорок будет, а у тебя свиньи на солнце. Сожгут шкуру — я с тебя шкуру спущу.
— Ой, бать, сейчас.
Мальчишка убегает загнать свиней под навес.
Яков невесело сгружает рыбу, носит её в дом Саблина.
Аким выбирает самую большую «стекляшку», даёт её Яшке:
— Матери отнеси.
— Спасибо, дядя Аким.
— Спасибо, — повторяет за ним Саблин с укором. — Делом займись хоть каким. Ходишь, ни профессии, ни знаний. Шапка дурацкая да очки уродливые. Вот и всё, что у тебя есть.
— Я призыва жду. Скорее бы уйти, — говорит Яшка.
— Призыва ждёт он, до призыва мог бы и поработать, Юра тебя сколько раз звал на сушилку, чего не идёшь?
— Да не хочу я там с китайцами работать, я казак.
— Ничего, в работе позора нет, и с китайцами поработаешь. А казаком не по рождению становятся, казак — это воин, а ты ещё никто. Так, заготовка. Живёшь — только имя отца своего позоришь.
— Хорошо, — бубнит Яшка, — пойду к дяде Юре на сушилку.
Аким ему не верил, не первый это разговор у них. Говорит:
— Вечером ужинать приходи, и матери поклон передай, спроси, не нужно ли чего.
— Хорошо, — снова бубнит Яшка, и с рыбой уходит со двора.

Не успел он снять КХЗ, на пороге кухни уже стояла Настя. Руки в боки. Ничего хорошего эта стойка не предвещала.
— Чего? — спрашивает Аким.
— Ничего, — тоном, который говорит о многом, отвечала жена.
— Я налима поймал.
— Видала, — сказала небрежно, мол это меня сейчас мало волнует.
— Ну и чего? — не понимал её тона Саблин.
— Дежурный приходил, — говорит Настя, — сказал, что сбор в шесть часов в чайной.
Аким наконец скинул костюм химзащиты, сел на стул. Дома было хорошо, прохладно, не больше двадцати семи градусов. А на улице температура уже к сорока подбиралась.
Он молчит.
— Пойдёшь? — не отставала жена.
— Вот дура, баба, ну как же я не пойду, если дежурный на сбор звал.
— Так, может, ты захворал, — говорит Настя едко.
— Так не хвораю я, — говорит Саблин. Встает, идёт на кухню. Там в дверях, приходится толкаться с женой, она дорогу не уступает. — Может, пообедать дашь?
— Катя звонила, — продолжает Настя, а сама и не думает кормить мужа, — говорит, Пшёнку и Берича бегемот опрокинул.
— С рыбарями такое случается, — нейтрально отвечает Аким, сам за стол садится.
— Так ты уже, наверное, в рейд намылился? — не унимается жена.
— Никуда я не намылился, — всё ещё спокойно говорит Саблин, — кого в рейд слать — общество решает.
— Намылился, значит, — уже уверенно говорит жена, стала совсем рядом, с каждой секундой всё злее. — С призыва пришёл три месяца назад, не навоевался, что ли? Не настрелялся? Дети отца почти не видят, то на войне, то в болоте, то на войне, то в болоте этом проклятущем. Сами растут. А он чуть передохнул и опять воевать.
— Да то не война, — морщится Аким, — чего ты орёшь, как оглашенная. Взорвём его, и вернусь через четыре дня.
— Никуда не поедешь, дома сиди, мне без мужа надоело жить, — кипятился Настя. — Пусть другие бегемотов ловят. Авось, охотников будет. А ты при мне посиди. Дом поправь, сколько уже прошу тебя батареи подшлифовать на крыше. Их мой — не мой — они уже и половину напряжения не дают. Всю поверхность посекло пылью.
Стала ставить еду на стол.
— Подшлифую, — обещает Аким, — а ты чего Юрку не можешь заставить? Пусть после школы залезет, да сделает. Там ума-то много не нужно.
— А я хочу, чтобы ты сделал, есть у меня мужик в доме?
Каша из тыквы, два яйца в ней, два куска сала, долька лука — деликатес. Два куска кукурузного хлеба. Квас, большая кружка.
Аким взял ложку, но прежде, чем начал есть, сказал:
— Ты ж сама видела, кукурузе воды не хватает, все фильтры амёба кислотой разъела. Новые нужны. В рейд пойду — так, может, платины хоть чуть-чуть дадут, хорошие фильтры поставим, с платиновым напылением они тебе пол моря на поле прокачают. Платина амёбы не боится. Кукуруза будет два метра. А может, и свинца дадут, ещё бы один аккумулятор не помешал бы.
— Дома сиди, — бесится жена, — хватит, ещё девять месяцев, и опять в призыв уйдёшь, надоело уже.
Сама аж пятнами пошла красными.
Саблин хотел ответить что-то, да не успел.



Глава 2

— Папа, а ты что, опять на войну уходишь?
На пороге кухни стояла Наталка.
Они оба замолчали, и Аким поманил дочку рукой. Дочке было пять лет. Удивительно умная росла. Уже и читать умела. В сад к другим детям её не пускали. Так старшие братья и сестра научили, сама просила их. Она пришла к нему, он взял её и посадил на колено:
— Кашу будешь?
— Нет пап, не хочу. Я же ела уже. Ты опять на войну уходишь?
Она даже дома не снимала медицинскую маску. Ей нельзя было. Если взрослый мог поймать пыльцу, красный грибок, хоть и тяжело, но переболеть им, пересилить его антибиотиками, просидев на таблетках полгода. То у детей всё было куда хуже.
Грибок заселял носоглотку, бронхи, все лёгкие, и разрастался в них, пока хозяин мог дышать. Антибиотики у детей только приостанавливали его продвижение. Врач месяц назад сказал, что правое лёгкое через год ребёнку придётся менять. А ещё через год и левое. Наталка не могла ходить в детсад, пила каждый день таблетки, не выходила на улицу, и не снимала с лица мед-маски. Не дай Бог простуда или вирус.
— Да нет, не на войну, — говорит отец, берёт с тарелки лук. — А лук, лук будешь? Он вкусный.
— Он не вкусный, — отвечает дочь, и машет головой, — он горький. А куда ты уходишь?
— Да несёт, доченька, чёрт твоего папку куда-то. Дома ему с нами не сидится, — уже беззлобно говорит Настя.
— А куда ты, пап?
— Бегемота ловить. Если конечно выберут меня, его ловить.
— А зачем его ловить? Есть его будем? — не отстаёт Наталка.
— Да нет, — Аким засмеялся, — есть нельзя, он вонючий и склизкий.
— Как налим?
— Ещё хуже, серый, и по всему телу такие крылышки, по бокам.
— А зачем же его ловить тогда, раз есть его нельзя, или опять свинок кормить?
— Думаю и свиньи его есть не будут, понимаешь, он же огромный…
— Как наш дом?
— Да нет, ну вот как три мои лодки длинной будет, и свирепый. Он себе место выбирает на дне глубокое. И там как растолстеет, начинает делиться.
— С кем? — спрашивает девочка, глаза её широко раскрыты, слушает внимательно, видно, её очень заинтересовал бегемот.
— Да ни с кем, делится на две части, из одного большого два маленьких получается, он так размножается. А пред тем, как делиться начать, он территорию чистит, всех сомов поубивает, поест всех налимов, всех медуз. Всё, что не мелкое, всё убьёт, вот даже и лодку с рыбаками, и то перевернёт если увидит.
— Какой он сердитый, — девочка была удивлена.
— Да не то слово. В общем, его нужно найти и убить, а не то их через месяц двое будет. Вдвоём будут наши лодки переворачивать.
— Папа, а он тебя не убьёт? — с опаской спрашивает девочка.
— Да нет, не убьёт, — Саблин смеётся.
— Ты ж говорил, он большой.
— А я умный, и я не один поеду, а с братами-казаками.
— С пластунами, — радуется Наталка.
— С пластунами, — кивает Аким.
— И взрывчатку возьмёте? — она так смешно выговаривает слово «взрывчатка», что Аким смеётся:
— А как же, куда же пластунам да без взрывчатки.
— А вы его взрывать будете?
— Всё, — Настя берет Наталку, отрывает от отца, — иди, поиграй, дай батьке поесть.
— Ну, ма-а… — захныкала девочка, ей интересно отцом.
— Иди, говорю. Ты встала, покушала, а он с болота пришёл голодный. Всё утро рыбу ловил. Иди погляди, какого налима поймал.
— Ну, ма-а-а…
— Иди, иди. Нарисуй папке бегемота.
Кажется, эта идея девочке понравилась, она чуть подумала, и ушла.

Когда поел, стал одеваться рабочее.
— Ты куда? — Настя уже не злится. — Пошёл бы поспал, встал-то в три, поди.
— Пойду, насосы погляжу, — говорит Саблин, натягивая сапоги. — Потом посплю.
Накинул пыльник, и вышел из дома. Как только вакуумная дверь хлопнула за ним, так он словно нырнул в зной. Ещё двенадцати не было, а уже под сорок. Он прошёл вдоль межи, поглядывая на соседскую кукурузу. У Матвея, соседа, кукуруза была получше, чем у него. Не мудрено, Матвей добрый хозяин, он её и от зноя прячет и поливает лучше и удобряет и пропалывать у него её есть кому.
Позавидовал малость, пошёл дальше.
На своём участке, он нашёл свою старшую дочь и старшего сына.
Юрка и Антонина пололи. До жара, до школы время было.
— Здорова, бать, — сказал почти взрослый Юрка, увидав его.
Респиратор на шее болтается.
— Чего без респиратора? — сразу недружелюбно спросил Аким.
— Так ветра нет, нет и пыльцы, а в нём дышать нечем, — объясняет сын.
Он прав, но всё равно Саблин даже думать не хочет, что кто-то ещё из его детей может подхватить грибок.
Антонина сразу надела респиратор. Он её обнял:
— Ну как, много колючки с барханов нанесло?
— Много папа, — говорит старшая дочь. — Но тыкву всю пропололи, тыква хорошая будет, если воды будет вдоволь.
— Идите домой, — говорит отец, — в школу пора уже.
Детям повторять не нужно, быстрее бы с жары уйти, тяпки на плечо, и пошли к дому.
Саблин осматривает грядки с тыквой, находит пару ростков колючки совсем небольших. Плохо пололи, выскажет всё им вечером. И пошел, перешагивая через тонкие капиллярные трубки к насосам.
Насосы работают почти круглосуточно, без воды всё погибнет моментально: и кукуруза и тыква и горох — все растения привычные к жаре, но всё выгорит за два дня. Главный расход энергии — это насосы. На них её уходит в два раза больше, чем на дом вместе с его освещением, охлаждением, и всем, всем, всем. И насосы его были не в порядке. Стук уже нелёгкий. Каждый литр воды сопровождается ударом. Нужно будет перебирать насос скоро. Лоток вытолкнул из насоса пригоршню жёлтой слизи. Она стекла в такую же влажную жёлтую кучу рядом с насосом. Амёбы. Мерзкие твари, что давно загадили всю пресную воду. Из-за них вода плохо испаряется. Они создают слой скользкой на ощупь, как жидкий желатин, поверхности. Амёбам нужно солнце, большинство из них плавают сверху. Пять сантиметров верхнего водного слоя — это амёбы. Это они своей кислотой разъедают железо. Сначала убивая фильтры, потом уничтожая и все внутренности насоса. Новый насос стоит дорого. Но и он проживёт года полтора-два. А их нужно два как минимум. Вот если бы найти платины. Хоть десять грамм, хоть пять. Платину амёбы не берут. С платиновым напылением в четыре микрона на фильтрах насос будет работать десть лет без остановки. Поэтому Аким и готов был идти в рейд за бегемотом. Бегемот — дело опасное. За него общество готово платить. И возможно, общество предложит платину. У общества она есть.
И алюминий есть, и свинец, и золото. За всем этим ходят на юг охотники, поисковики. В основном из линейных казаков. Но и пластуны иногда собираются. Те кто ни Бога, ни чёрта не боится, в основном бессемейные бродяги. Один удачный рейд на юг — моток меди в десять килограмм или десять золотых колец, и пять лет можно ничего не делать. Некоторые доходили до Радужного. Но Аким видал сорвиголов, что ходили и до Сургута и Нижневартовска. Да раньше он с такими знался. Там на юге, говорят, всё можно найти. Там говорят, железо как песок под ногами валяется. Столько, что не утащить. И алюминий есть, и медь. Там всё есть. Только вот, не все оттуда возвращается. А Саблин был человек семейный. Ему туда теперь нельзя.

У насосов стояла старая лопата, он взял её и разровнял кучу жёлтой слизи, чтобы быстрее её солнце высушило, превратило в пыль, а ветер потом разнёс её по полю. Амёбы какое-никакое, а удобрение. Да и куры, если примешать амёбную пыль с кукурузной мукой, её ели. Без энтузиазма, но ели.
Поставил лопату, оглядел свои участки. Вроде не жёлтая кукуруза, вроде живая. Ну а тыквы так и вовсе не плохи. Сколько глаза хватает — хорошие тыквы. Надо бы немного картошки посадить, вдруг поднимется. У некоторых немного поднималось. Редкая вещь. И дорогая.
Он глянул на термометр в коммуникаторе. Сорок. И пошёл домой.

Позвонил Юра, спросил: в чём он пойдёт на сбор, в кителе или в одежде? Аким сказал, что китель наденет, как и всегда. Юра сказал, что понял и отключился.
Настя была права, дел в доме по горло, и уплотнители на дверях нужно было клеить, вакуум не держали, паль в дом налетала, и сетку на свинарники менять надо — мошка прогрызла, и солнечные батареи на крыше шлифовать — и вправду тока не давали, как положено. И ещё по мелочи всего. Сел он клей искать нужный, силиконовый, для уплотнителей. Склонился пред огромным своим сундуком с инструментами. Вытащил клей… И заснул случайно.

Настя, вот мерзкая баба, упрямая, своевольная, вот всё по её должно быть. У Саблина на неё зла не хватало. Видит, что муж замордовался, уснул, так разбуди его, когда нужно. А она нет, назло ушла на другой конец дома и Наталку туда увела, чтобы не шумела, думала, что он проспит и не пойдёт на сход. Еле проснулся. Галифе, китель и фуражку чуть ли не на улице надевал. Сапоги не почистил. Прыгнул на квадроцикл и полетел в чайную на сход. А там уже всё транспортом заставлено. Еле нашёл место, где приткнутся. Казаков распихивал у входа, лез внутрь. Извинялся. Врал, что его ждут. В чайной сесть некуда было. На сто посадочных мест вся станица собралась, все призывы, без малого триста человек. Слава Богу, Юра место занял. Встал и крикнул:
— Тут я, Аким! К нам иди.
Там, у окна, под кондиционером, весь их взвод собрался.
Извиняясь и топча чьи-то ноги, он прошёл за стол, поздоровался за руку со своими из взвода, кивал всем остальным, уселся на краешек лавки рядом с Юрой. Вздохнул с облегчением. Успел.
И вовремя. В чайной появились старшины, деды. Первым шёл Николай Николаевич, куренной[9] кошевой[10], могучий дядька семидесяти пяти лет, усатый, молчаливый. Казначей станицы. Человек с непререкаемым авторитетом. У казака двадцать девять призывов за плечами. Шутка ли. За ним шёл Никодим Щавель, станичный комендант. Чином он был подъесаул[11]. Во Втором Казачьем Пластунском полку, куда был приписан Аким, имел большую должность. Был начальником оперативного отдела штаба. И самый главный приехал, замком Второго Пластунского, есаул[12] Бахарев. Высокий, крепкий мужик. Он стал за столом, махал папкой с бумагами, разгоняя дым:
— Накурили, демоны, не продохнуть. Кондиционеры не справляются.
Самому ему, заядлому курильщику, после тяжёлого ранения поставили новое лёгкое и часть грудной клетки. Врачи курить запрещали настрого.
В пластунский полк он пришёл из казачьего линейного полка, и поэтому любил подразнить пластунов:
— Здравы будьте, господа-товарищи казаки!
Нестройный гул прошёлся по чайной. Неодобрительный.
— Я что-то забыл? — делает удивлённый вид есаул. — Ах, ну да, здравы будьте, господа-товарищи, казаки-пластуны.
— И вам здравия, господин есаул, — теперь уже более-менее дружно отвечали пластуны.
Вот теперь правильно.
— Ну, все наверное знают, зачем собрались. Кто не знает, скажу: Пшёнка и Берич ходили на юг, за антенну, там нарвались на бегемота, Пшёнка не вернулся, Берич к деду Сергею пришёл чуть живой.
— Говорено-переговорено сто раз не ходить за антенну, — крикнул кто-то из казаков.
— Неймётся тут им, «стекляшек» мало, — соглашался другой.
Казаки загудели, кто-то был за, кто-то — против походов на юг.
Но все знали, там, на юге, намного больше рыбы. Иной раз за два дня удачливые рыбаки полный «дюраль» привозили. И улитка там крупнее, и лотос попадается, за который врач готов платить огромную деньгу. Вот только рыбачить там опасно. Уж совсем болота там дикие.
— Дозвольте я скажу, господин есаул, — берёт слово станичный казначей.
— Говори, Николай Николаевич, — есаул садится.
Коренной кошевой встал, оправил китель:
— Вот, что скажу, раз общество не воспретило на юг за рыбой ходить, значит, любой может это делать. Я не помню, чтобы общество воспрещало. Это первое, второе: можно на юг ходить или нельзя — это к делу не относится. А вот бегемот у антенны уже есть. Сейчас он жира возьмёт и ляжет в омут. Через месяц их у нас два будет. Думаю, такого нам не нужно. Думаю, надо рейд собирать. Если есть кто против того сказать желает — говорите.
Николай Николаевич сел на место.
— Да то понятно, — кричали казаки.
— Рейд собирать нужно.
Все понимали, не убьют бегемота за антенной на юге, через год-полтора будут бегемотов у станицы ловить.
— Ну, раз всем понятно, думаю, нужно командира рейда выбрать, — снова встал есаул. — Думаю, что никого лучше не будет Ивана Головина. Урядник, покажись, ты тут?
Он был тут, опытный казак, ему уже под шестьдесят было, встал, мог бы и не вставать, его все знали.
— Есть, кто против? — спросил есаул.
Иван — казак авторитетный. Со многими призывами за плечами и большой мастер охоты. Не было лучше него охотника. Он не только болота местные знал, но и степь вокруг.
— Значит, с головой решили. Думаю, четырёх «дюралей» хватит, семь человек помощников, что в рейд с ним пойдут, пусть сам голова выбирает. Или общество?
— Общество, общество, — шумят казаки. — А награда какая за рейд будет?
Снова встаёт куренной кошевой:
— А награда будет такая. Один рубль серебром. Пол кило меди, пять килограммов свинца, десять килограммов железа и, — Николай Николаевич сделал паузу, — по пять грамм золота.
Казаки загудели, не сказать, что награда была большая, но от золота никто не отказался бы. Пять грамм золота — это целая солнечная панель. Ну, три рубля добавить, и в мастерских тебе за пару дней панель сделают. Да и пять килограмм свинца — это небольшой аккумулятор, в хозяйстве без аккумуляторов никак.
Аким хотел встать спросить про платину, но его опередили:
— А чего платины не даёте?
Николай Николаевич расправил усы и сказал:
— Платину решено не давать, мало её, сейчас на станции все насосы менять будем, будем туда платиновые фильтры ставить. На больницу, на роддом, на садик и школу — везде фильтры платиновые думаем поставить. Так что лишней платины нет.
— Ну, — разочарованно тянули казаки, махали на казначея руками, — как всегда.
— Теперь давайте выбирать охотников, — предложил есаул.



Глава 3

Шлем, кираса, гаржет, наручи, наплечники, рукавицы, раковина, поножи, наголенники, противоминные ботинки — всё из ультракарбона и пеноалюминия. Общий вес — семь с половиной килограмм. Аким входил во взводную штурмовую группу из четырёх человек. А значит, винтовка ему не полагалась. Шестнадцатимиллиметровый стандартный дробовик «Барсук», два и два килограмма, и сто двадцать патронов к нему. Шестьдесят картечи, двадцать бронебойных жаканов, двадцать зажигалок «магний» и двадцать — «дробь», мелкая картечь против дронов. Почти шесть килограммов. Но главное оружие штурмовика не дробовик, главное оружие штурмовых групп — гранаты. Шесть «фугасов» для подствольного, три килограмма без малого. Четыре ручные гранаты: две «термички» они не большие и две «единицы» каждая по одному килограмму, всего почти четыре килограмма. А ещё штурмовику полагался трёхкилограммовый пеноалюминиевый щит. «Аптечка».
Ко всему этому термостойкое, противоосколочное бельё «кольчуга». Десятимиллиметровый армейский пистолет «Удар» и две обоймы по шесть патронов к нему. Аккумуляторы, баллон с охлаждающим газом, фляга воды на два с половиной литра. Плащ-пыльник, тоже противоосколочный. Рюкзак. Две банки каши и галеты. Ещё семь килограмм.
С таким весом с брони слезать нужно аккуратно. Спрыгнешь — ноги переломаешь или приводы в «коленях» сорвёшь. Аким так и слезает. А вокруг пылища, грузовики идут и на передовую, и с неё, поднимают тонны лёгкой пыли. Он сразу надевает респиратор.
Их колонна стала у обочины, пропуская солдатскую колонну вперёд. Затем пропустили миномётную батарею. Старшины ничего не говорят, казаки терпеливо ждут. Курят, на секунду отодвигая маски, переговариваются. На казаках уже сантиметровый слой пыли, но забрала на шлемах никто не закрывает. Снова на юге всполохи взрывов. Но теперь они приносят не далёкий гул. Теперь звук совсем рядом.
— Ну, двенадцать уже, — говорит Юра, пританцовывая у БТРа, — чего ждём, рассвета? Чтобы по жаре воевать?
— Вечно ты, Юрка, мельтешишь, — осаживает его урядник Носов, — сиди, отдыхай, может и не начнём сегодня.
— Да как тут отдыхать в такой пылище, — бубнит Юра.
— Нет, Алексей, — не соглашается с урядником минёр Коровин, — он такой же, как и урядник, опытный, полтора десятка призывов прошёл, поэтому имеет права перечить Носову, — начнём сегодня, до утра пойдём, подсотника уже в штаб звали для получения задания.
— Быстрее бы уже, — говорит гранатомётчик Теренчук и вдавливает в пыль окурок большим ботинком. — Не люблю я ждать вот так вот.
— А кто ж любит, — соглашается урядник, — никто не любит.
— Сейчас, — говорит Юра со знанием дела, — солдафоны по шапке получат, откатятся и мы пойдём, слышите: турели заливаются.
И вправду, мерзко и высоко, такой звук далеко слышно, с каким-то надрывом завизжала турель. До турели было далеко, но даже тут Аким представил, как с этим звуком ночную черноту разрывают прерывистые линии смертоносного огня. И вторая, чуть подальше, чуть глуше, но тоже заработала. Этот противный звук ни далёкие взрывы, ни снующие грузовики не перекрывали.
— Слышите, срежет! Прикажут нам турели сбивать, — говорит Теренчук.
— А пред ними будут сплошные мины, — добавляет Юра.
— Ну, на то вы и пластуны, чтобы идти туда, где другие не прошли, — говорит Коровин важно.
— Правильно говоришь, Петя, — поддерживает его урядник Носов.
С ними, старыми, никто не спорит.
На броню вылезает Вася, механик-водитель. Чуть пританцовывая, разминает ноги и кричит сверху:
— Товарищи казаки, кто дополнительную воду брать будет — берите. Транспорт дальше не идёт.
— А чего? — спрашивает у него радиоэлектронщик Жданок.
— Приказ, — поясняет Вася. — Велено мне в резерве быть.
— А боекомплект мы на горбу потащим? — зло спрашивает Юра.
— Товарищ Червоненко, — важно говорит Вася, — боекомплект до места боевых действий доставит вам геройский экипаж второго БТРа нашей сотни, которым командует мой друг, казак Иван Бусыгин. — И уже серьёзно говорит: — Разбирайте воду и начинайте перегружать боекомплект — приказ Колышева. Скоро пойдёте, казаки.
— Ну вот, а вы боялись, что до утра не начнём, — говорит урядник Носов, поднимаясь с пыльного холмика, и кричит: — Четвёртый взвод, давайте хлопцы, перегрузим боекомплект во второй БТР.
Вот так обычно всё и начинается, казаки стали доставать ящики с патронами и гранатами, таскать их с одного борта на другой, Бусыгин вылез, отворил бронированные двери своего БТРа, помогал ставить, а мимо их колоны всё сновали грузовики, поднимая тучи пыли. Больше никто не разговаривал, начиналось дело.

— Аким, слышишь? — кто-то из казаков толкает его локтем. — Тебя.
Он, вроде, и не спал, просто, как в другом месте был, вроде бы всё слышал, а вроде бы и не знает, что тут произошло. Озирается по сторонам, а Иван Головин его окликает через гул голосов:
— Слышишь, Аким, так ты согласен или нет?
— Что? — спрашивает Саблин.
— Вот ты чудной человек, — удивляется урядник, — ты что, не слыхал, общество тебя выбирает на четвёртый «дюраль». Идёшь охотником в рейд?
— А, так-то конечно, — Аким встает, снимает фуражку, кланяется, — спасибо обществу за доверие. Иду. Конечно, иду.
— А другом кого в лодку себе возьмёшь? — спрашивает есаул.
— Так это всем известно, кого он возьмёт, — кричит Галкин, сосед Акима, казак из первой сотни.
— Ну вот, — говорит Саблин, указывая на Юру, который сидит рядом. — Червоненко себе в «дюраль» беру вторым номером.
— Кто б сомневался, — галдят беззлобно казаки.
— А чего, — как бы оправдывался Аким, — он же минёр хороший.
Тут хохот сотряс чайную, даже Николай Николаевич смеялся, поглаживая усы, и есаул, и подъесаул Щавель — все смеялись. В чайной аж ложки в стаканах дрожали.
И как только хохот начал утихать, кто-то из казаков кричал ему:
— А ты, Аким, здесь плохих минёров видел? Укажи пальцем на того, кто плохой.
— Просто Юрка средь нас лучший, — кричит на всю чайную Бельских, прапорщик из третьей сотни.
— Сядь ты, — шипит на него Юра, дёргая за китель, — не позорь меня, балда.
Снова хохот. Саблин понял свою оплошность, тоже смеялся со всеми. Все, кто тут был, ну, за исключением есаула, пришедшего из линейного казачьего полка, все были пластуны. А пластуны — это те, кто при наступлении идут первыми и снимают мины противника, сбивают турели, затыкают ДОТы[13] и ДЗОТы[14], а при отступлении идут последними, ставят минные заграждения, ставят заслоны, засады и секреты. А ещё именно пластунов выдвигают к линии соприкосновения для разведки, и среди них набирают штурмовые отряды. Пластуны — самые сплочённые и умелые штурмовики. Все знают минное дело. Давно так повелось. И любой из пластунов, в том числе и сам Аким, и минёр, и сапёр помимо того, что штурмовик.
Есаул, вытирая глаза от слез, берёт слово:
— Ну, посмешил нас Саблин, молодец, посмешил, — он потряс кулаком. — Хороший юмор, знаете — это дело нужное. Ну, на том сход считаю законченным, охотники, останьтесь, все остальные свободны.
Казаки стали расходится, но многие остались в чайной. Сразу в зале появились официантки, все девки были в юбках выше колен. Чернявые, все поголовно китаянки. Стали брать у оставшихся казаков заказы.
Юра наклонился к Акиму и спросил тихо:
— А как ты так спать можешь с открытыми глазами?
— Когда я спал-то? — не соглашается Аким.
— Да сколько раз такое за тобой замечал, сидит, на тебя смотрит, вроде слушает, даже головой кивает, а сам спит. Потом тебя спросишь, а ты и не помнишь, о чём речь шла.
— Не спал я.
— Да как же не спал, вот только что, урядник тебе говорит, ты на него смотришь, головой киваешь, а не слышишь его. Он тебя три раза звал.
— Задумался просто, вспомнил кое-что.
— Вспоминал! И что ж ты там вспоминал?
— Да что-то припомнилось, как первый раз на аэропорт ходили, — чешет подбородок Аким.
— И на кой чёрт ты это вспоминаешь?
— Да само оно накатывает, иной раз на рыбалке и рыбу подсечь не успеваю.
— Саблин, Червоненко, ну чего вы там сели, идите сюда, — говорит куренной кошевой, — или мне вам потом отдельно всё объяснять?
Казаки встали, пошли за стол ко всем остальным охотникам получать ЦУ.

После за столом остались только те, кто собирался в рейд. Голова рейда, урядник Иван Головин. Его заместитель Бережко, тоже Иван. Саблин и Юра, Анисим Шинкоренко, Фёдор Верёвка, Татаринов Ефим, Кузьмин Василий. Кроме радиста Шинкоренко, снайпера Верёвки и Юрки тут сидели лучшие рыбаки станицы. Акиму, если честно, льстило, что его считают одним из лучших. Хотя он таким себя не считал. Ему не казалось, что он ловит рыбы больше других.
— Так я не понял, — произнёс Юра, — нам что, топлива не дадут?
— Кошевой сказал, что лучшим рыбарям станицы наловить «стекляшек» на топливо не труд, — ответил Головин.
— Зато патронов дали, сколько хочешь, — заметил снайпер Верёвка.
— Армейских? — уточнил Аким.
— Да уж, разбежался, — усмехнулся Юра и кивнул на снайпера Верёвку. — Только Фёдору одну коробку двенадцатимиллиметровых армейских дадут. Всё остальное охотничьи, наши со складов.
— За то сорок килограммов тротила. Четыре брикета и восемь взрывателей, — читал по бумажке урядник, — если с первой бомбы бегемота бахнем — остальное поделим.
Казакам эта мысль понравилась.
— Дальше, со склада получим один костюм химзащиты, на всякий случай, но под отчёт. Ты, Аким, насчёт рыбы самый смышлёный, — опять Аким порадовался про себя, — вы с Юркой будете отвечать за эхолот. Поиском ты, Аким, будешь командовать, ты же двух бегемотов убил.
— Трёх, — поправил Саблин.
— Вот, — урядник поднял палец, — тогда сам Бог тебе велел с эхолотом работать.
— Есть, — говорит Аким.
Они с Юрой приглядываются, довольны.
— Так, — продолжал Головин глядя в бумажку, — ещё нам дадут по «аптечке» на каждую лодку.
— Отлично, — говорит Юра.
— Рано радуешься, всю аптеку дадут под отчёт, если не расходуем — сдаём обратно.
— А вы, что, думали, подарят? — смеётся Верёвка.
— Вот, выпросил я у кошевого забавную штуку, новая вещь, называется «вибротесак». Только вчера на склад взяли пять единиц. Специально для сапёров разработан. Сапёры из солдат пробовали — вещь удивительная, одним взмахом старый пень от колючки толщиной в ногу как бритвой режет. Кошевой говорит, наши ещё не проверяли, говорит: проверьте в рейде.
— Проверим, — обещает Бережко.
— Вот, в общем и всё, пойдём на своих «дюралях», сами промеж себя решите, кто на чьей лодке пойдёте, харчи как обычно, на пять дней берём, не больше, авось в болоте с голода не помрём. Идём до деда Сергея, там ночуем и уже оттуда на антенну.
— Так что, завтра уже идём? — удивился Юра.
— Нет, завтра всё не спеша получим, соберёмся и послезавтра пойдём, — отвечал голова. — А ты, Аким, сходи в больницу, к Беричу, я с Андрей Семёновичем говорил, он завтра к вечеру Берича будет в кому вводить, до этого поговори с ним, спроси: где и как они на бегемота нарвались. Чтобы долго нам его не искать.
— Есть, — говорит Аким.
Все казаки стали расходиться, Юра и Аким остались посидеть малость. Заказали по чашке кукурузного самогона. Тут он был крепкий, девка-китаянка, коверкая слова, приняла заказ, ушла покачивая плоским задом под короткой юбкой. Юра смотрел ей в след.
— Чего ты там выглядываешь? — спросил у него Аким. — Понравилась что ли?
— Да ну, у меня такие же на сушилке, десять штук. Плоские все, одна кость, — Юра машет рукой и чуть наклоняется к Саблину, говорит заговорщицки: — Вот Юнь, она хороша.
Девица, о которой он говорит, стоит за прилавком, она буфетчица, тут за старшую, когда хозяина нет. Юнь высока для китаянок, носит всегда штаны в обтяжку. У неё хороший крепкий зад и на удивление длинные для китаянки ноги, заметна грудь под майкой. Волосы забраны в пучок на затылке, и лицо тонкой азиатской красоты. Она тут уже лет десять работает, говорит без акцента. Умная.
Акиму она тоже нравится, впрочем, она всем нравится. Многие казаки как пропустят пару стопок, идут к прилавку поговорить с ней. Поговорить с ней можно, а договориться нет. Для этого в чайной десяток мелких и неказистых китаянок есть. Нет, и среди них есть ничего себе, интересные, но с Юнь не сравнится никто.
— Да, — соглашается Аким, поглядев на красавицу за прилавком, — хороша.
— Ивлев пьяный был, говорил, что уговорил её, — шепчет Юра.
— Брешет, — не верит Аким.
— Говорит, что за рубль согласилась к нему на выгон приехать, на ночь.
— За рубль? — тут Саблин уже не был так уверен, что Ивлев врёт.
— Может поговорим с ней, может согласиться? — продолжает Червоненко.
Аким смотри на Юру и взгляд его так и говорит: ополоумел ты, Червоненко? Рубль серебра! Да Акиму месяц из болота не вылезать, таскать рыбу с утра до ночи за рубль!
— Так вдвоём рубль предложим, по пол рубля не так жалко, — поясняет Червоненко.
Аким смотрит то на него, то на Юнь, то они оба на неё смотрят. Она ловит их взгляды, улыбается им. Как-то всё неловко выходит.
— Нет, — наконец произносит Саблин, всё это конечно интересно, и деньга у него в загашнике имелась припрятанная, но нет. Дорого, и это ещё не главное, главное — ещё и до Насти могло всё дойти, в станице разве что, от кого-то скроешь? Он даже представить не мог, что бы было? — Нет. Дорого.
— Не боец, — разочарованно говорит Юра и машет на друга рукой, берёт фаянсовую чашку.
— У меня Настя не хуже, — отвечает Аким и тоже берёт свою.
— Это да, с этим не поспоришь, Настя твоя хороша, — соглашается Червоненко, — ну тогда за Настю.
Они чокаются, выпивают и расходятся по домам.



Глава 4

Солнце к земле покатилось, от болота полетела мошка. Аким застегнул пыльник и на «молнию», и на пуговицы, надел очки, плотно затянул капюшон, перчатки натянул. Ни сантиметра кожи этой мерзости оставлять нельзя — изгрызёт. Руками от неё не отмашешься — три десятка укусов и отёк. От мошки только КХЗ спасает. А пока края перчаток в рукава, чтобы щелей не было, рукава на шнурках, шнурки затянуть. Отёк — температура, слабость. И всё в рейд другой пойдёт. С мошкой шутки плохи. Да тут, у болот, со всем шутки плохи. Просто он привык к этому всему с детства. Вроде и не страшно жить, если с детства тут живёшь.
Он приехал домой и обрадовался, вспомнил, что Яшку, сына Ивана Зеленчука, на ужин позвал. Он уже пришёл. Не так Настя злиться будет.
Мать Яшки, Мария, баба была справная, как муж Иван погиб, так через шесть месяцев траура старики велели ей замуж идти, казацкому роду не должно быть переводу. Общество дало ей приданое, и муж нашёлся сразу. Максим казак был добрый, вдовый, Аким знал его, он служил в первом взводе его сотни. С Марией у них не сразу, но сложилось, а вот с Яковом у Максима не заладилось. И тут Аким винил не отчима, а самого Яшку. Яков вырос балаболом и бездельником. Вечный участник всяких свар и драк на посиделках, куда заваливался пьяный. Ни в болото ходить, ни в степь на промысел не хотел. Якшался с такими же оболтусами да ещё стал водиться с пришлыми людьми, которые селились в станице и даже с китайцами.
Пока Настя накрывала на стол, Саблин выпроводил с веранды детей, и спросил у Яшки, предлагая ему сигарету:
— Ну что, ходил к Юре? Спрашивал о работе?
— Нет, — отвечает Яшка, прикуривая сигарету.
Аким замер, взгляд суровый, Яков видит это, тут же добавляет:
— Дядь Аким, я к Савченко ходил.
Саблин рот раскрыл от удивления и непонимания, от растерянности даже. На это он никак не рассчитывал, а Яков продолжал:
— Спросил у него, не возьмёт ли меня с собой.
— Ополоумел что ли? — только и мог спросить Аким, так и не прикурив сигарету.
— А чего? — ничуть не смущался Яшка. — Дело для общества нужное. Уважаемое.
— И что он тебе сказа? — продолжал спрашивать Саблин.
— Сказал, возьмёт, — гордо заявил Яшка.
— Кем? — едва не крикнул Аким. — Носильщиком.
— Зачем носильщиком, носильщиками у него китайцы, сказал, бойцом возьмёт за честную долю.
— Дурак ты, — только и смог сказать Саблин, хотел плюнуть, да некуда, чисто везде у Насти. Он наконец свыкся с мыслью, что Яков пойдёт на юг и прикурил сигарету.
— А чего сразу дурак? — ничуть не обиделся парень. — Вы же сами по молодости на юг ходили. И ничего, живые возвращались.
Да, так и было, только этот глупый сопляк не знал, сколько не возвращалось из тех, кто ходил с Акимом. И не все они погибали. Тот, кто был ранен и отстал от группы, попадал в плен к переделанным, а это верный шанс угодить в биоцентр на модернизацию. И вскоре уже самому стать таким же переделанным. С каждым разом, что Аким ходил за кордон, охрана кордона становилась всё злее, всё сильнее и искуснее, Саблин даже и представить не мог, каковы они теперь, эти защитники границы. Но Савченко и ему подобные, не реестровые казаки, туда всё ещё ходили, и именно они приносили такие ценные ресурсы. Аким сам ходил вместе с Савченко, ещё до того как женился. Олег уже тогда был матёрый рейдер, промышлял всем, чем мог, и медью и алюминием, даже был он, наверное, лучшим из промысловиков. В станице то точно. Иногда привозил центнеры ценных металлов, столько, что из большой его лодки вытащить их не могли.
— Савченко сказал, что вы с ним до Сургута ходили, — продолжает Яков. — Говорил, что туда шесть дней на моторах идти.
— А Савченко тебе не сказал, что в Сургут нас двенадцать ушло, а вернулось девять? — чуть раздражённо отвечал Аким.
— Ну, всякой бывает, в болоте нашем и то люди гибнут.
Вот кто его, сопляка, так отбрёхиваться научил, ведь не в школе же, он в школу после четвёртого класса и не ходил.
— В прошлый раз они сходили на Южную станцию и без боя взяли пятьсот семь килограмм алюминия и сто девять килограмм меди. И ещё всякой всячины. Железо даже брать не стали, — продолжает Яшка увлечённо. — Пятьсот семь килограмм алюминия это на три лодки хватит. Я бы себе тоже лодку завёл. Как у вас, дядь Аким. А дом у него какой! Вы видели, дядь Аким? И девки у него всё время там живут, живут и замуж не просятся. Он их яблоками кормит и картошкой. И пиво у него есть. Вот вы когда пиво последний раз пили?
Саблин промолчал.
— А квадроцикл на двести киловатт видели, а лодку его? И снаряжение у него лучшее в станице.
Саблин поморщился и сказал:
— Так ты тоже сходи на промысел, вон люди на Норильск ходят, на Талнах и в горы. Чего ты сразу на юг идёшь?
— У Норильска, дядь Аким, и вокруг него, и гвоздя не найти, там давно всё собрали и уже даже шлак весь перекопали сто раз, делать там нечего, — уверено говорит Яшка. — Савченко сказал, что только на юге промысел остался. Он на Норильск уже пять лет не ходит.
— А ты заметил, что у Савченко из местных никого в группе не осталось, только пришлые? — пытается объяснить мальчишке суть дел Саблин. — Каштенков-старший, Лёха-солдат, Ярик — никто с ним больше не ходит.
— Конечно, не ходят, — соглашается Яшка, — они теперь сами атаманствуют, Ярик вон, самый большой знаток по востоку, он за Енисей два раза до Снежногорска доходил. И Лёха-солдат свою ватагу водит, и Каштенков тоже по Енисею на юг ходит.
— С Савченко много народа ходило, и много сгинуло, а он сам до сих пор жив, — говорит Аким, повышая голос, — понимаешь ты, балда?
Тут на пороге появилась Настя:
— Стол уже накрыла, идите ужинать, казаки.
Мужчины замолкают, тушат сигаретки и идут ужинать. Но Аким видит, что Яшку он ни капли не убедил. Ни на миллиметр не подвинул. Да как его убедишь совами, если за Савченко убеждает двухсоткиловатный квадроцикл.

Дети любили Яшку. Яшка знал все молодёжные сплетни в станице. Кучу новых словечек, прибауток, модных у детей и подростков поговорок. Юрка, хоть был уже почти взрослым в свои четырнадцать, в чём-то пытался подражать Яшке. Даже вику стал держать также по-дурацки, вот дурень. Не по годам взрослая Антонина, не отрывала от Якова своих серых глаз. Но даже она иной раз смеялась его шуткам. Хоть и пыталась быть серьёзной. Она всегда пыталась быть серьёзной, всё из-за слов Насти, что дур смешливых за муж только китайцы берут. Настя сказала это давно и в шутку, но девочка это запомнила и с тех пор боялась прослыть смешливой дурой. А уж младший сын, Олег, и Наталка от слов Яшки, балагура, закатывались так, что есть забывали. И Наталья, снимая медицинскую маску, начинала кашлять, и откашлявшись, снова принималась смеяться. И Аким был рад Яше. При нём не стала Настя выяснять, что решил сход.
Настя налила мужу и гостю по рюмке самогона, и Яшка не отказался. Любил уже это дело, подлец.
Ужин прошёл весело. Когда Яков откланялся, Настя, убирая посуду со стола, сказала:
— Хорошо, что ты его позвал.
Аким не ответил, закурил. Думал, она отстанет, но нет, не такова была его жена, видно, покоя ей не давала неопределённость:
— А чего сидишь, не похвастаешься?
— Чего? — спросил Аким, чувствуя что-то неладное.
— Что, чего? Успел на сход-то?
— Ну, успел.
— Напросился в рейд?
— Да не просился я никуда, общество выбрало.
— Так, конечно, тебя и выбрало, других-то дурней нема.
— Отчего же ты дурнями всех ругаешь, все хотели в рейд идти. Выбрали меня — погордилась бы. Кстати, за бегемота золота обещали пять грамм. Ещё одну панель на крышу поставим.
— И без неё обошлись бы.
— И свинца пять кило, ещё пять прикуплю, и ещё один аккумулятор будет. Сама же говорила, что нужен. На ночь электричества не хватает. Под утро генератор включается.
Она тряпкой стол вытирала, молчала. Но вид у неё недовольный.
— Ну вот, опять недовольна. Вечно одно и то же, — говорит Аким и повторяет раздосадовано: — Одно и то же.
— Да довольна я, довольна, — вдруг говорит жена. — Конечно, приятно, когда твоего мужа считают лучшим рыбаком на станице. Просто с войны три месяца как пришло, а через девять опять в призыв уходить. Да каждые два месяца в кордоны, через месяц опять уйдёшь на неделю, это всё по службе. Да ещё и в рейды сам просишься, чего мне радоваться, коли мужу с женой не сидится.
— Сидится мне, сидится, — уверяет жену Аким, поймал за подол подтянул к себе, по заду поглаживая, обнял:
— Ну чего ты дуркуешь, я ж на пять-шесть дней. А может, и за четыре управимся, если сразу его найдём. Дело-то несложное.
— Несложное? И ещё прошлый раз, когда вы на бегемота ходили, вам бегемот лодку с Яковлевым опрокинул.
— Да брехня, — врёт Аким, — кто тебе это сказал?
— Кто? Да жена его, Анна, он бок распорол, потом неделю лечился. Брехня! — негодует Настя. — Ещё врёт мне.
Но не вырывается из рук мужа.
— Ну, может быть, я уже и не помню. Такое редко бывает, — опять врёт он.
Такое случается каждый раз, плоский червь с тупой мордой весит тонну, свиреп, быстр да хитёр. Сначала снизу бьёт в дно «дюраля» в надежде, что из лодки выпадет кто-нибудь. А как никто не падает, так выскакивает из воды на треть туловища и с размаху падает либо на нос, либо на корму, на мотор. Тут только держись, лодка на попа встаёт. Нет, разбить он её не может, дюраль — пеноалюминий, крепок. А вот из лодки вылетишь за милую душу. И если на корму падает, то мотор бьёт в хлам. Выворачивает крепления. Срывает вал, плющит бак, а заодно и компрессор. Бывало, что и винт отлетал от такого удара вместе с электродвигателем.
Но такое он может вытворять только из омутов. На мелководье только пихает лодку из-под воды. Мелководья он не любит, там ему, вроде как, жарко. Пять-шесть метров, не его глубина.
— Точно? — не верит Настя? — Или врёшь?
— Да, точно, — врёт Аким, зачем ей знать, что ни разу не было охоты на червя, чтобы он хоть одну лодку не попытался опрокинуть.

Дети уложены, в доме тихо, только шелестят кондиционеры да гудят за стеной тонны свирепой мошки. Настя причесалась у зеркала, сидит, расчёску от волос чистит, рубаха на ней ветхая, почти прозрачная от старости. Четырёх детей родила, а всё как девка незамужняя, ни сала лишенного, ни рыхлости в теле.
Ничего такого, а откуда салу взяться, ведь за день не присядет ни разу. Нет, хорошая жена ему досталась. Красавица.
— А ну иди сюда, — зовёт её Аким к себе в кровать.
— Чего? — делает вид, что не понимает жена.
— Иди, говорю.
— Так скажи, зачем, — улыбается жена.
— Иди, а то за косу приволоку.
— Ну ладно, — она встаёт в своей застиранной ночнушке — красивая. — Чего уж за косы таскать, так пойду.
И лезет к нему на кровать. Сама улыбается. Нет, она не хуже китаянки Юнь, она лучше.



Глава 5

Кладовщику Валько после ранения врачи, как ни старались, здоровье вернуть не смогли. Он получил инвалидность, а от общества хорошее место заместителя куренного кошевого, попросту станичного кладовщика.
Они сели у него на складе, поговорили, посмотрели и он выдал им всё, что было положено, а потом казаки стали с ним вместе читать инструкцию к изделию «Бритва». Вибротесак был тяжёл, состоял из двух тонких, резко зазубренных, сложенных вместе лезвий. Рукоять была широкая и длинная, в ней был дорогой аккумулятор. Вместе с рукоятью, длинной он был больше полуметра. Все держали, включали-выключали, слушали, как он удивительно и тяжело гудит при включении. Валько дал им старый, пластиковый ящик из-под гранат. Очень крепкий.
— Режьте, пробуйте.
Юра взял тесак и вырезал из ящика большой кусок, не приложив усилий вообще.
— Вот это штука! — восхитился он.
И, рубанув по ящику с размаха, разрубил крепкий пластиковый ящик больше, чем наполовину.
— «Заряда аккумулятора хватает на семнадцать секунд непрерывной работы», — читал инструкцию Валько.
— Наверное, минут, — поправил его Юра.
— Секунд, — настоял кладовщик.
— Эх, а я думал, ерунда какая-то, чего за семнадцать секунд сделать успеешь, — разочарованно сказал Червоненко.
— Так ты что, рогоз им рубить собирался? — спросил его Головин. — Поиграл игрушкой — дай другим.
Юра передал оружие Акиму.
Тесак был тяжёлый, рукоять слишком широка, чтобы быть удобной. Аким нажал кнопку пуска. Тесак сильно дёрнулся в руке, и зубцы лезвий колыхнулись и исчезли, их контуры расплылись, как в дымке. А само оружие мелко-мелко дрожало и тонко жужжало, набрав рабочую частоту. Аким взмахнул тесаком и ударил по ящику, и чуть по ноге себе им не попал, лезвия прошли через пластик, даже не заметив его.
— Тихо вы, демоны, — забурчал Валько, — ещё тут зарежете себя.
— Ишь, ты какой, — восхитился Аким, разглядывая вещицу.
А Головин забрал у него из рук оружие, недовольно говоря:
— Ещё в рейд не ушли, а вы уже ситуации создаёте. Так и до антенны не дойдём.
Другие казаки смеялись. Брали оружие, тоже пробовали его на ящике. В общем, впечатление тесак произвол на всех двоякое. Вроде и хорошо всё режет, но неудобен, тяжёл. Для сапёрной работы может и пригодится, но таскать на себе три кило, которые не работают и минуты, было бессмысленно.
— Ладно, возьмём с собой, проверим, как он в дороге себя поведёт, — прятал тесак в ножны урядник Головин.
— Под отчёт, — напомнил Валько.
— Да ясно, ясно, — за всех отвечал Юра.
Казаки стали собирать полученный боекомплект, короб с эхолотом, аптечки, тротил со взрывателями и всё остальное, грузили это в свой транспорт и прощались с кладовщиком.

— На твоём «дюрале» пойдём? — спросил Юра.
— Да, — отвечал Аким, когда они приехали на пирсы.
— Моя лодка побольше, — заявил Червоненко.
— На моей мне привычнее будет, — отвечал Саблин. — Бери, понесли.
Они дотащили взрывчатку, патроны и эхолот.
— Топливо, — напомнил Юра, — надо «стекляшек» натаскать.
— Да не нужно, у меня со вчерашнего дня валяются, на полный бак хватит. Бака нам в два конца хватит.
— Думаешь?
— Хватит-хватит, — заверил Аким, — я ходил до антенны, туда ровно пол бака.
Они перенесли все, что привезли на лодку, и закурили. Внимательно проверили списки. Рейд — дело не шуточное. Ничего, вроде, не забыли.

Сапоги, пыльник и даже КХЗ пришлось снять. Такие были тут правила. Все их знали. Сестра выдала им резиновые тапки, шапочки и халаты, только после этого дежурный фельдшер пустил их внутрь госпиталя. В коридоре бегали маленькие дети, все с медмасками на лицах, но даже с ними им было весело. У окна, сидели два казака из выздоравливающих. Курили. Аким и Юра с ними поздоровались, перекинулись парой слов про здоровье, пошли дальше. Тут же по коридору прогуливались медленно две беременных на последних днях. И только свернув в отделение реанимации, они остались одни. Нашли нужную палату, постучались, отрыли дверь.
Берич не казачьего рода был, вообще не из местных, но записался во Второй Пластунский полк охотником, три призыва честно отслужил, после чего просил дозволения зваться казаком. Деды решили, что воевал он хорошо и сам человек честный, и общество дало добро. Теперь он был реестровым казаком-пластуном. Но вот надел, как и всем новичкам, дали на отшибе, у самой степи. Песок и пыль. Плохой надел. И чтобы сводить концы с концами, небогатые казаки ходили за рыбой далеко. И в промысел ходили, на кордоны. Рисковали, а что было делать.
Тихомир Берич с трудом поднял руку, приглашая их войти. Он до пояса, почти до груди, был погружен в ванну, в биораствор. На каждом квадратном сантиметре кожи головы, лица и рук черные точки, а то и по две на сантиметр. Мошка изъела, от укусов кожа отекла, стала синей. Саблин с трудом представлял, как это можно выдержать. Вся левая рука, плечо и даже шея в недлинных ранах, похожих на ожоги.
— А это что? — спросил Юра, указывая на левую руку Берича.
— Пиявки, — за того ответил Аким. — Наверное, КХЗ порвал с левой стороны, они и налезли.
— Точно, — хрипло и медленно сказал Тихомир Берич и кивнул. — Пыльник скинул под водой, когда я выплыть хотел, а рукав КХЗ об борт лодки распорол. Потом, — он перевёл дыхание, — лодка потопла со всем снаряжением, Коля тоже не выплыл, так и пришлось сутки по болоту идти, с кочки на кочку. Где вброд, где вплавь.
— Где вы были-то? — спросил Червоненко.
— Юго-запад от антенны. Сороковой квадрат, — прохрипел раненый.
— Знаешь те места? — спросил Юра у Акима.
— Знаю, — отвечал Аким, — был там пару раз. Бывшее русло Турухана, омут на омуте, все омуты по пятнадцать метров глубиной.
— Так, — согласился Берич.
— За налимами ходили?
— И за налимами, и лотос поискали, и щук хороших взяли пару центнеров. За первый день столько взяли, что чуть лодку не потопили. Мы на двух «дюралях» ходили, думали, второй наберём и пойдём обратно.
— Так вы на двух лодках ходили? — уточнил Саблин. — А чего же ты пешком уходил? Почему, как выплыл, на второй лодке не пошёл.
Берич вздохнул, сглотнул и заговорил:
— Мы поставили палатку на острове с камнем, там и лодку оставили, и рыбу пойманную сложили, а как нас опрокинуло, я, конечно, до острова доплыл, а там ни палатки, ни лодки уже не было. Забрал кто-то.
— А кто же? — удивился Юра. — Может казаки с других станиц?
— Не может такого быть, — сказал Саблин, — не бывало такого никогда. На наших лодках номер полка, все видят, кто ж у брата воровать будет.
— Не знаю, кто забрал, — отвечал Берич.
Ему всё труднее было говорить. И понимая это, Аким произнёс:
— Ты скажи, Тихомир, бегемот чёрный был или серый, он ещё жир набирать будет или нажрал уже и заляжет в омут?
— Не видел я его, — делая большие вздохи, заговорил Берич, — ударил в дно снизу. Сильно ударил, лодка в воздухе перевернулась. Потом я об воду ударился, чуть контузило, в воде я его тоже не видал.
— Ладно, Тихомир, — Аким встал, за ним встал и Юра, — ты давай, выздоравливай. Врачи говорят, что шкуру тебе восстановят и грибок выведут. Бывай.
Пожимали ему здоровую руку.
— Казаки, — сипло остановил их Берич.
— Ну, — они остановились у дверей.
— Лодку мою найдите, иначе мне с врачами и не рассчитаться будет. Общество мне счета за больницу не покроет, кошевой говорит, не на войне ранен.
— Поищем, Тихомир, поищем, — обещал Червоненко.
Аким кивал согласно:
— Поглядим и вокруг, и по омутам тоже пройдёмся. Если найдём — поднимем.

Участок Юры был удивительно удобный, он подходил к болоту вплотную, причём эта часть болота не заросла ни крепким рогозом, ни тростником, тут было свободное место, здесь у Юры на берегу были расставлены огромные поддоны-сушилки. Лодка и насосы нагоняли в них воду болота, причём собирали верхнюю часть воды, где амёб больше всего. А солнце выпаривало воду, оставляя тонны амёб на железе, которые быстро превращались в желтоватую пыль. Эту пыль тут же прессовали в брикеты. Брикеты пользовались спросом. Они горели, и при сгорании, если качнуть к ним кислорода, давали хорошую температуру. Тем Юра и жил, он даже в болото нечасто ходил, ему было незачем.
Аким остановил квадроцикл, Червоненко слез и предложил:
— Зайдёшь? У меня брага поспевает.
— Не, дело есть.
Саблин чуть подумал, надо ли говорить об этом Юре, он глядел, как в огромных поддонах четверо китайцев разравнивают горы ещё влажных амёб большими швабрами. Юрка ждал, словно чувствовал, и Аким решил, что сказать надо:
— Яшку-балабола, отправил к тебе, чтобы ты ему работу дал.
— Не приходил, — тут же сказал Червоненко.
— Да знаю, он к Савченко пошёл, и, кажись, тот его взял в артель.
— Ишь, ты, — Юра полез в пыльник и достал сигареты, предложил Акиму, но тот не взял, Юра стянул респиратор, закурил и повторил приглашение: — Пошли в дом, чего на жаре торчать, сорок два уже.
— Не-е, поеду, поговорю с Савченко. Пусть гонит Яшку.
— Ну, тогда я с тобой.
— Сам, — коротко ответил Аким.
Юрка усмехнулся, выпустил дым и сказал:
— Вы же с ним плохо разошлись.
— Не плохо, а так себе, — уклончиво ответил Аким.
— Не поделили добычу?
— И это тоже, — Саблину не очень хотелось посвящать в эти старые распри Юрку.
Но Юра не отставал:
— Давай с тобой поеду.
— Говорю же — сам.
— Упрямый ты. Вот чего ты такой упрямый?
— Ты, вон, за работниками своими пригляди, бездельничают.
Но Червоненко такими словами не пронять, он даже не глянул в сторону китайцев, улыбнулся ехидно и сказал:
— Думаешь, если мы вдвоём приедем, Савченко думать станет, что ты испугался к нему один ехать.
Юрка подлец, всё вечно знает, всё чувствует, Аким даже расстроился. Ничего не сказал, нажал акселератор. Электромоторы зашуршали, и он поехал к Савченко, а Юра стоял на жаре, смотрел ему в след и курил.

Сам Аким в станице считался казаком зажиточным. Не богатый, но уж точно не из бедноты. Дом у него был справный, надел недалеко от дома, и недалеко от болота — поливать было несложно. И лодка новая, и квадроцикл был. Болото его кормило. Но начинал он четвёртым сыном в семье. Ему ничего не досталось. Ушёл в призыв, а через год, как положено, ему домой ехать, а дома-то и нет. Старший брат в дом к отцу жену привёл, второму брату какой-никакой, а дом поставили. Он тоже женился. Третий брат его погиб на кордоне. Обе сестры вышли замуж. А он, вроде как, лишний оказался. Отец и братья собрали, что могли. Снаряжение хорошее справили, лодку с новым мотором и компрессором купили и пожелали удачи.
Он стал по болотам мотаться, в лодке жил. К братьям не шёл, хотя они и предлагали. Чаще у Юрки ночевал, чем у родственников. Там и мылся. Рыбачил много, отец ещё с детства научил.
С разными ватагами стал за добычей ходить, сначала поблизости железо собирали, а потом всё дальше и дальше забирался. От Енисея до Таза доходил, всю пойму прошёл туда и обратно не раз. Потом ушёл во второй призыв и попал на настоящую войну. Тяжёлые бои в степных барханах под Тарко-Сале. Шесть месяцев почти беспрерывных боёв. После этого им всё равно пришлось отступить на север, к пойме. За тот год в станицу пришло двенадцать похоронок, а Саблин пришёл с того призыва совсем уже другим человеком. Взрослым человеком.
С Олегом Савченко они были знакомы по школе, но шапочно. Под Пуровском, на левом берегу реки, были оборудованы позиции. Сотня Савченко сменяла сотню Саблина, уходившего на перегруппировку, потом наоборот. Они стали видится каждую неделю. Оба молодые. Общее дело. Один блиндаж. Так и сблизились.
А вернувшись в станицу, Саблин узнал, что у Савченко, так же, как и у него, ничего нет, даже лодки. И тогда они решили пойти на промысел, на юг. Далеко на юг. Тогда ватагу собирал один известный атаман Ямын. С ним они и пошли на лодке Акима.
Ямын дело знал, а охрана кордона в тех местах, тогда ещё была слаба и немногочисленна. Это был удачный поход. Нашли стоянку старинных, заржавелых автомобилей. Их были десятки. Через месяц возвращались они в лодке до краёв нагруженной свинцом, да и меди тоже хватало.
Другие добытчики тоже были довольны, а сам Ямын ехал в пустой лодке, но главная добыча была у него. И делиться ею он ни с кем не собирался. В крепкой, просвинцованной коробке он вёз важный узел из агрегата пришлых. Пришлые оборудовали кордоны удивительными приборами, которые они устанавливали по периметру, к ним приставляли охрану. Охрану промысловики побили, агрегат раскурочили, изъяли содержимое, кто что успел схватить, но главное забрал атаман. Именно за этими штуками Ямын на кордоны и ходил. Зачем они ему и кто их заказывал, атаман не говорил. А казаки и не спрашивали, им и своего богатства хватало. Тем более что все живые и невредимые вернулись.
Потом они стали ходить на кордоны ещё и ещё, и ходили удачно. Быстро богатели. Доходили до Сургута, тогда степь ещё туда не пришла, и на лодках можно было дойти до самого Лянтора. И всегда возвращались с добычей, один раз в Сургуте нашли в развалинах крепкий стальной ящик, разрезали его, а там были килограммы золотых колец, цепочек и серёжек. Это была огромная удача, но на этом она закончилась. На обратном пути к лодкам их догнали обновлённые переделанные, и начался бой. Бесконечное отступление с боем. Переделанные были не то, что прежде, умные и очень крепкие, быстрые. Навязывали контакт, и тут же пытались обойти с флангов. А то и вовсе обойти сзади. И хоть народ в ватаге был опытный, ватага пятнадцать километров до лодок шла сутки, не на минуту не выходя из боя. Атаман Караваев был удачлив и дело своё знал, но к утру стали кончаться патроны и гранаты. А главное — ППМНД[15], которые очень помогали в начале боя. В общем, из шестнадцати человек до лодок к утру дошло одиннадцать, шесть из них ранеными. Сам атаман погиб, и очередная редкая штуковина из раскуроченного ящик пришлых осталась у врага. Да и большую часть добычи пришлось бросить. Но Савченко это не волновало вовсе. Он так радовался добытому золоту, что песни начал петь, как только отплыли. В винтовке у него последний магазин, и то не полный, граната в лодке одна на двоих, КХЗ весь рваный от осколков, очки разбиты, до дома две недели хода, а он сидит на носу лодки и песни поёт. И ещё считал в вслух, сколько каждому из оставшихся выйдет золота. Аким сидел на моторе, глядел на этого человека, что чудом ушёл от смерти, и молчал.
«Сутки беспрерывного огневого контакта, сапоги дырявые патронов нет, в лодке одна граната. Ему два часа назад двенадцатимиллиметровая пуля оторвала рукав крепкого пыльника, распорола КХЗ, едва не убила. Командир и ещё четверо на берегу остались, в каждой лодке по раненому, а он сидит и песни поёт», — Савченко уже тогда удивлял Акима какой-то детской беспечностью.
А ещё больше Саблин удивился, когда за месяц до следующего срока Савченко сказал ему, что больше не пойдёт в призывы. Говорил, что воевать задарма, за общество ему больше интереса нет. То есть, он отказался быть казаком. Отказался быть в казачьем обществе. Мало того, ещё и Акиму это предложил. Аким тогда смотрел на него изумлённо и даже испуганно. Такого он и представить себе не мог, чтобы человек вот так, вот сам откажется от общества. Обычно из общества не уходили по своей воле, из него выгоняли, а тут так! Но Савченко уже решил и только смеялся над удивлением Акима.
Через месяц Саблин ушёл в свой третий призыв, а Савченко снова на юг, на кордоны, с новым атаманом, с новой ватагой.



Глава 6

У Акима дом был немаленький. Хороший был дом: две спальни, для них с Настей и для детей, столовая, кухня, санузел, веранда. Техничка, техническая комната, была теплоизолированная, там были собраны все домашние агрегаты: аккумуляторы, насосы, пневматика и компрессоры. Дом был герметичен, ни ночной мошки не боялся, ни пыльного юго-восточного ветра, ни красной пыльцы. Кондиционеры, даже в самую страшную жару держали приятные двадцать семь градусов. И всегда была холодная, чистая вода. Был небольшой охлаждаемый склад для запасов еды и льда. И гордость Настасьи Петровны — веранда, с редкими зелёными растениями и с плодами для баловства детей. Дом был почти в сто квадратных метров, не считая двора со свинарником и курятником. Всё не хуже, чем у людей.
Но на фоне дома Савченко, дом Аким выглядел жалкой лачугой.
У Савченко вся крыша, южная, восточная и западная стороны дома покрыты мощными полукиловаттными солнечными панелями. Сам дом огромный, и двор большой. Под навесом мощная техника, квадроциклы. Две большие, дорогие и лёгкие лодки из ультракарбона. Это вам не убогие «дюральки», на которых рыбари ходят в болото. Стоят на прицепах, под кожухами отличные двигатели. Да, хорошо живёт Олег Савченко. Много, много ценного возит он куренному кошевому на склад. Наверное, поэтому и не погнали его из станицы старики, когда он выписался из казачьего реестра.
Заезжать во двор, под навес, Саблин не стал, оставил свой квадроцикл на солнце. Думал, что скор вернётся. Подошёл к двери и не успел нажать на звонок, как вакуум засипел, и дверь сама отворилась. Он, чуть подумав, сделал шаг и оказался в светлом кессоне, дверь за ним со шлепком закрылась, а следующая не открылась. И тут же над головой заработал, завыл мощный вентилятор-насос. Чуть пыльник с него не сорвал, капюшон затрепыхался, очки с маской рукой держать пришлось — так тянул здорово. И только после того, как насос затих, открылась вторая дверь, и Саблин даже через пыльник и КХЗ почувствовал, как прохладно у Савченко дома. Он преступил высокий порог и оказался в полутёмной прихожей. А на другом конце, комнаты стоял сам Савченко, в майке, в широких портах, босой. Сам сухой, жилистый. С его работой несильно разжиреешь. И улыбался. Чего улыбался-то — непонятно, ведь не знал, кто к нему пришёл, Аким маску-то не снял, капюшон не скинул.
А Савченко и говорит:
— Здорова, Аким.
— Откуда знал, что я пришёл? — говорит Саблин, снимая маску и капюшон.
— Я тебя по походке признаю. Столько километров за тобой прошёл. Может, тысячу. Проходи, друг дорогой.
«Друг дорогой!» — думает про себя Саблин. — «Мы с тобой и не виделись лет шесть или семь, а до этого случайно на дороге пресеклись, вот и вся наша дружба за последние пятнадцать лет».
Они вошли в большую комнату, вернее в огромную комнату, она метров сто квадратных, а то и больше. Может, как весь дом Акима. Там диван, на котором одновременно могут сидеть человек пятнадцать, ей Богу, стоит буквой «П», а на диване валяются молодые бабы, трое их. Две китаянки, одна белая. Господи, две одеты в мужские майки, все сиськи наружу. Юбки тридцать сантиметров, а они ещё и ноги на столик маленький кладут. Юбки и не прикрывают ничего, даже ляжки, а одна так и вовсе сидит в трусах и лифчике.
Аким опешил, встал, даже не знал, что делать дальше. А Савченко его вперёд подтолкнул, смеётся:
— Садись не бойся, они не кусаются. Ну, почти.
Одна из китаянок встала, не спрашивая разрешения, стала снимать с него пыльник, Аким покорно отдал ей плащ. Так она и маску у него с очками забрала. Вторая, та, что в трусах и лифчике, по знаку Савченко принесла банку из алюминия и чуть поколдовав, поставила на стол перед Саблиным высокий стакан, стала наливать в него жёлтый напиток с белой пеной. Пиво! Такой стакан стоил как полведра кукурузного самогона. И тут ещё Аким увидал бассейн. Такой у них в общественной бане. Да нет, в бане поменьше. У Савченко он был от стены и до стены, метров двенадцать в длину и шесть в ширину. Вот, оказывается, как жил его старый знакомец. Бассейн, пиво, дорогие лодки и огромный дом. И почти голые бабы в доме. Казаки говорили, что ночью в чайной официантки могут танцуя, догола раздеваться. Если им заплатить, конечно. А тут и платить не нужно, одна, вон, в трусах от него в двух метрах сидит и улыбается ему, ноги на стол дерёт. Не стесняется. Да он свою Настю в таком виде нечасто видит.
А Саченко говорит ему с ухмылочкой:
— Чего ты застыл? Пива-то выпей, с жары это самое-то.
Пиво холодное, как бы горло не застудить. Не привык Аким к таким холодным напиткам, но оно ему понравилось, вкус непривычный, даже горький, но очень приятный.
У Савченко тоже стакан пива в руке. Нет, он точно не бедствует.
— Я поговорить пришёл, — наконец произносит Аким, поглядывая на красивые ноги девки, что сидит от него в двух шагах.
— А я даже знаю о чём, — отвечает Савченко.
— Знаешь? — удивляется и не верит Саблин.
— Конечно. Ты за Яшку пришёл говорить.
Саблин вздохнул. Вот подлец, откуда знает, не может понять Аким. Он молчит, и Савченко молчит. Сидеть тут приятно, диван мягкий, прохладно в доме, девки красивые, полуголые и пиво ледяное, но нужно дело начинать, и Аким произносит:
— Мы с Иваном Зеленчуком, отцом Якова, в одном взводе служили…
— Да знаю я, — перебил его Олег. — Не хочешь ты, что бы я брал его в ватагу.
— Не хочу, — говорит Саблин твёрдо, думая, что вот сейчас Савченко и начнёт кочевряжиться. — Ему в августе в призыв идти. Не сбивай его.
— Ну, не хочешь — так не возьму, — вдруг говорит Олег.
Вот тебе и на! Аким ехал, готовился к трудному разговору, подбирал слова, думал, Савченко упрётся, с ним разговаривать тяжко будет. А он вон как. Аким уже и не знал, что дальше делать. Вертел стакан в руке.
— Ты пиво-то пей, — напомнил ему Олег. — Остынет.
Аким послушно выпил, но и теперь не знал, что говорить дальше.
— А ты всё такой же говорун, — смеётся Савченко, продолжает: — Девки, вы не поверите, один раз нас под Сургутом переделанные прижали, да так, что продыху не было. День и ночь оторваться от них не могли. Мы вот с этим вот казачком с левого фланга были, и все что-то в рацию говорят, что-то рассказывают. А он молчит. Думаю, убили его. Нет, смотрю, кто-то слева стреляет. Жив. Отходим, заляжем, чуть окапаемся, а он опять молчит. Даём первой группе отойти — прикрываем их, они уходят за нас. Мы ведём бой. И опять все что-то говорят, атаман командует, а этот молчит. Молчит как рыба. Думаю, вот сейчас-то точно убили. Думаю, надо глянуть, может, ранен, и тут он говорит в эфир: «Ставлю ППМНД, на юг, на точке 409.90». И всё. Приказ отходить.
«Ишь, ты, неужто помнит, чертяка», — думает Саблин.
А Савченко продолжает:
— Снова поднялись, отошли ещё на сто метров, снова легли, окапываемся. Шли — я его видел, а тут снова час бой идёт, и за час он ни слова. Ни одного слова. Ещё полчаса, я уже и стрельбы слева не слышу, думаю, вот теперь точно убили, и тут слышу: «Бегуны, двое от меня на юго-восток. Обходят. Веду бой». По-моему, он больше ничего так и не сказал, пока до лодок не дошли.
Полуголые девки делают вид, что понимают, о чём говорит Савченко, сидят, кивают, изображают интерес. А Аким смотрит на него неодобрительно: «Чего мол, ты им всё это рассказываешь, к чему?»
А Савченко садится рядом, смотрит Саблину в глаза и говорит:
— Яшку-то я погоню, раз ты не хочешь, пусть на Норильск сходит, там до сих пор люди и никель в отвалах находят и даже платину. А вот тебя я бы к себе взял. Пойдёшь?
И прежде, чем Саблин успел отказаться, успел слово сказать, продолжил:
— Да не вылупляй ты на меня глаза. Чего ты? Я ж тебе не предлагаю из реестра выписаться, у тебя ж до призыва времени куча, успеешь и со мной сходить разок, а потом и в призыв пойдёшь свой.
Аким не стал ничего говорить. А Олег продолжал:
— Я ж тебя не носильщиком зову. У меня китайцы в очередь на носильщиков стоят. И не рядовым казаком, я тебе должность товарища предлагаю.
— Товарища? — растерянно переспрашивает Аким.
— Товарища, замом моим будешь. Десять процентов от добытого, да ещё и десть процентов от моего. Уж поверь, тебе и моей десятины хватит.
— Ящики пришлых курочишь? — сразу догадался Саблин.
— Угу, — кивнул Савченко. — Они называются контроль-коммутаторами. А ещё есть станции приема-передачи. У переделанных бывают разные: и помощнее, и послабее — но требуха даже самых слабых стоит не менее ста восьмидесяти рублей.
— И кто ж за них так платит? — удивлялся и не верил Аким.
— А это тебе знать не нужно, — улыбается Олег.
— То дело опасное, — говорит Аким раздумывая.
— Опасное, опасное, — кивает Савченко.
— И скольких ты уже похоронил людей на этих ящиках?
— Много, потому что дурней брал, дурни и гибнут. А нужно брать таких, как ты.
— А я что, железный что ли? Меня пуля не возьмёт?
— Ты опытный, Аким, опытный. Сколько у тебя призывов за плечами? Семь?
— Семь.
— Семь лет на кордонах, из них три года войны. Уж знаешь в этом деле толк.
— Не больше других, — отвечает Саблин.
— Ты, Аким, не скромничай, побольше других умеешь, побольше.
— С чего ты взял-то?
— Да с того. У кого не спроси: кто лучший рыбарь в станице? Все на тебя укажут.
— Есть не хуже.
— Я с людьми о тебе говорил, есть старики, да и молодые, что не хуже тебя рыбу ловят, так это только те, кто далеко ходит за рыбой.
— Я далеко не хожу потому как один ловлю, а все ловят по двое.
— Вот именно, ты один и у станицы ловишь столько же, что и люди вдвоём ловят вдали от станицы. И не боишься ты болота, один всегда. В одиночку в болоте… — Савченко мотнул головой. — Ты, Аким, точно не из пугливых.
Не стал говорить ему Саблин, что в болото он один ходит из жадности, а не от лихости. На двоих-то делить улов, так мало каждому будет. Потому и напарников не брал, хотя многие к нему в пару просились.
— Ты пиво-то пей, — настаивал Олег, — вон, оно и нехолодное уже.
— Холодное ещё, — сказал Аким, допивая пиво.
Одна из девиц стакан у него забрала, на стол поставила, а сама совсем рядом села, так рядом, что между их ногами и трёх пальцев не просунуть. И пахнуло от неё чем-то приятным. Сладким. А он сидит, утонул в мягком диване, не двинутся ему даже. А она ещё изогнулась, села к нему, чуть привалилась, в лицо ему смотрит и плечом его плеча касается. Да ещё и коленкой к его коленке прислонилась. Юбка едва трусы прикрывает. Ляжки сильные, молодые. А через майку все сиськи наружу проступают. Глаза чёрные, раскосые, красивые. Сидит, вроде как слушает мужчин. Настя увидела бы такое — убила бы шалаву китайскую. Этим же стаканом со стола и убила бы. Да и ему бы не поздоровилось. Чувствует себя Саблин не очень хорошо рядом с ней. То ли с Савченко разговаривать, то ли на эту вот… смотреть.
А Олег, как ни в чём не бывало, продолжает:
— Ты Аким, подумай, мне такой ты нужен.
— Да какой «такой»? — не понимает Саблин.
— Такой, как ты, чтобы и болото знал, и воевать умел.
— Да я с переделанными почти и не воевал, только с тобой, в те годы ещё, да на кордонах три-четыре раза, ну может пять, постреляли немного по ним издали. Я ж воевал по-хорошему только с китайцами.
— Зато как воевал! Тебя уже два раза к повышению представляли.
Аким и про бабу красивую забыл. Он о таком и не слышал даже. Смотрит на Саблина удивлённо и говорит:
— Врёшь, кто это меня представляли? Никуда меня не представляли. Да ещё два раза! Когда это было?
— Ты Андрея Головина, брата Ивана Головина, знаешь?
— Старшего полкового писаря особо не знаю, здороваемся только, — отвечает Аким, а самого пот от волнения пробивает.
— Раньше полковым писарем был, теперь куренной писарь. Приятель мой. Так говорил мне давно, что тебя ещё за Тарко-Сале, за оборону Пуровска в урядники произвести хотели. Представление уже тогда было.
— Хотели, — не верит своим ушам Аким, — хотели да расхотели? Чего же не произвели?
— Так ты молод ещё был, выслуги не было, сколько у тебя тогда призывов было, два-три, старшие казаки бы не поняли. Вот и отклонили твоё повышение. Решили медный крест дать. Дали?
— Дали, — Аким кивает, кажется, начинал верить Савченко. — А второй раз?
— Второй раз за аэропорт. Андрей говорил, что собирались присвоить звание.
— За аэропорт бронзовый крест дали, — вспоминает Саблин. — И всё.
— Андрей сказал, что второе представление не завернули, лежит в канцелярии, у замкомполка, на рассмотрении. Но! — Савченко поднял палец. — Андрей сказал, что Никитин, начальник штаба полка, представление уже подписал.
Саблин так тяжко вздохнул, как будто бежал изо всех сил и добежал наконец, даже лицо протёр рыбацкой тяжёлой рукой, так что девица, сидевшая рядом, по руке его погладила от жалости. Он волновался. Очень волновался, ну а кто бы тут не взволновался? И ведь ни сотник, ни подсотенный ему об этом ни разу не сказали ничего. Или может врёт Савченко, только вот зачем ему врать?
— Что-то ты не в себе, друже! — смеётся Савченко. — Может, кукурузной тебе налить?
— Давай, — тут же соглашается Саблин. — Да, давай.
Ему нужно было сейчас выпить. Одна из девиц тут же вскакивает, трясёт почти голым задом, бежит к холодному шкафу, достаёт бутылку, стопки. Ставит, разливает.
Мужчины берут стопки.
— Что, — говорит Савченко, — пьём за лычку на погон?
Саблин только махнул рукой, поморщился и выпил ледяной кукурузной водки.



Глава 7

— Может статься, — после водки продолжал Савченко, — что ты в новый призыв пойдёшь уже урядником. Будешь замкомвзвода.
Ледяной стаканчик быстро остывает в руке после того, как жидкости в нём не осталось. Аким хотел вылезти из мякоти дивана, поставить рюмку на стол, да китаянка, сидевшая рядом не дала, забрала у него посуду и опять навалилась ему на плечо, уже как-то естественно, даже по-хозяйски. Как на своего мужика. Прижилась уже.
А он на это и внимания не обращает, он думает о повышении.
«Замкомвзвода. Эх, вот бы правду говорил Савченко. Замкомвзвода. Тут и до взводного один шаг, один шаг и ты прапорщик! А прапорщик уже может писать прошение на офицерский экзамен».
— Эй, Аким, — Олег хлопнул его по плечу. — Ты хоть меня слышишь?
— Чего? — встрепенулся Саблин.
— Ишь, как тебя пробрало, — смеётся Савченко, — уже, видать, и об офицерских звёздах подумал.
— Ничего я не думал, — зло говорит Аким, и злится он, потому что Савченко опять прав.
— Да я ж понимаю, чего ты? Я б и сам бы радовался да мечтал, случись со мной такое. Но я тебе вот, что скажу, если хочешь звезду на погон — я тебе посодействую.
— Что? — не понял Аким.
— До урядника ты сам дослужился, а стать прапорщиком я тебе подсоблю.
— Как? — опять не понимал Саблин.
— То моя забота, — загадочно отвечал Олег, — а дальше подаёшь прошение на офицерский чин. Сядешь за учебники, наймём, — Савченко сказал «наймём», — тебе учителя, и сдашь экзамен, ты ж не тупой, военное дело знаешь. Чуть подучишь и всё — ты уже замкомсотни. Подсотенный! Офицер!
Аким опять лицо стал тереть от таких перспектив, опять заволновался, а девка голозадая мужчинам ещё налила водки.
Они взяли рюмки. Чокнулись, а после рюмки Акима как осенило. Девка опять забрала у него посуду, а он глянул на Савченко и спросил:
— А тебе-то, Олег, зачем мне помогать? Неужто по старой дружбе?
— И по старой, — не растерялся радушный хозяин, — и по новой. Дело у меня к тебе, я ж говорю, товарищ мне нужен. Крепкий товарищ, такой как ты.
— Никак дело какое задумал? — догадался Аким.
Савченко до этого говорил с улыбкой да с усмешкой, а тут вмиг стал серьёзен. Он глянул на девиц и щёлкнул пальцами. И указательным пальцем показал на выход из комнаты. Девки видать дрессированы были хорошо, без слов встали и пошли, покачивая задами, прочь. Ни слова, ни вопроса.
Мужчины остались одни, опять наполнив рюмки, Савченко сел ближе и заговорил:
— Понимаешь друже, есть дело одно, один заказ. Большой заказ, дело непростое. И под него хочу людей собрать, и не просто промысловиков, там с одной такой ватагой не вытянуть, хочу строевых казаков взвод собрать, ну может и не взвод, но десяток, не меньше. Хочу, чтобы ты ими командовал.
— Вот, что я тебе… — начал было Аким, отказываться сразу.
— Стой, — прервал его Савченко, — сто пятьдесят рублей — твоя доля.
Саблин замолчал, и не знал, что теперь ответить. Едва ли он в болоте зарабатывал пятнадцать рублей в год. Стал кольцо обручальное теребить и молчал, а Савченко не успокаивался, дальше гнул:
— Сто пятьдесят, оклад. Я тебе их вперёд дам, Насте своей оставишь, а когда с дела придём с удачей, так ещё сто дам. А не возьмём нужного, так и не спрошу про сто пятьдесят.
— Видно, дельце ты непростое затеял, — произнёс Аким медленно.
— Непростое, было бы простое — так я бы со старателями пошёл, из бродяг ватагу бы набрал. А это дельце с бродягами не осилить.
— Какой-нибудь ящик у пришлых раскурочить хочешь?
Олег кивнул:
— Не просто ящик, это главный ретранслятор, таких на двести километров границы всего один.
— На лодках подойти можно?
— Никак, на горе их ставят, от болота до него сорок семь километров. И всё в горку.
Саблин молчал, ждал, пока Олег скажет главное. И тот сказал:
— А между берегом и ретранслятором застава переделанных. Одних «солдат» штук восемь, не считая всяких других уродов.
Вот теперь всё стало на свои места, теперь стало понятно, почему Савченко готов платить такие деньги.
— Прежде, чем ответить, надо бы взглянуть те места. Карты поглядеть, — говорил Аким задумчиво, — может, коптера туда погонять, чтобы карты сделал. Есть у тебя коптер?
— Есть, хороший, с большим разрешением.
— А что там за местность? Барханы?
— Нет, с лодки сходишь — сразу горы начинаются, сплошной лес.
«Лес. С одной стороны лес это хорошо, можно будет подойти к заставе переделанных скрытно, но сам по себе лес это не шутка, это не степь, где кроме жары да саранчи бояться нечего. В лесу на каждом шагу смерть ждёт. И часто так бывает, что ты даже и не узнаешь, от чего умер».
— Смотреть всё нужно на месте, карты нужны, — наконец говорит Аким, — я так тебе ничего обещать не могу.
— Да поехали, посмотришь, погоняем коптер, поснимаем, карты сделаем. — Предложил Савченко.
— Я завтра поутру за бегемотом иду, — отвечал Аким.
— Да я знаю, — говорит Саченко, — я с вами хотел, бесплатно бы пошёл, ни разу на бегемота не ходил, да там у вас Головин главный, он меня не любит.
«А кто тебя любит?» — подумал Саблин, но сказал другое:
— Я подумаю.
— А думать нечего тут, Аким, — вдруг как-то жёстко проговорил Савченко, — думать нечего. Поможешь мне, и я тебе помогу. Помогу и чин прапорщика получить, и экзамен на офицера сдать.
— Без тебя, думаешь, не справлюсь? — также жёстко ответил Саблин.
— Справишься, ты своим горбом вытянешь, ты упрямый, но со мной быстрее будет, — Савченко заговорил ещё жёстче. — Ты дочке, младшей через пару лет лёгкое менять будешь.
Вообще-то врач Акиму и Насте сказал, что замена лёгкого уже через год понадобится.
— Оплатить, что ли, хочешь? — спросил Саблин с усмешкой.
— А ещё через два, — словно не слышал вопроса Олег, — будешь ей второе лёгкое менять? А потом? Опять менять? А к двенадцати годам, что делать будешь? Грибок уже так заматереет, что ни антибиотиков, ни иммунитета бояться не будет. Будешь ребёнку всё нутро менять? Лёгкие, пищевод, носоглотку? Всё поменяешь, и так каждые два года?
Аким молчал, смотрел на Савченко исподлобья, он и сам всё это знал, зачем Олег ему напоминал об этом. А тот продолжал:
— Я твою дочь вылечу. Если добудем то, что нужно, те люди, что просят вещицу, вылечат твою дочку.
— Брешешь? — сухо и с металлом в голосе спросил Аким.
— Тебе бы не стал, — отвечал Савченко.
— Обманешь — убью, — просто и без злобы и намёка на угрозу произнёс Саблин.
— Во всяком случае, попробуешь, — ни секунды не сомневался Савченко.
— И что же это за люди такие? Что грибок у детей научились выводить? — не мог успокоиться Аким.
— Сделаем дело — познакомлю. — Обещал Савченко.
— Откуда они? Может, с Находки? С Енисея, с Норильска, с Дудинки?
— Сделаем дело — познакомлю, — твёрдо повторил Савченко.
Теперь у них было много тем для разговоров, но вот времени у Акима не было. Он вылез из удивительного дивана:
— Приду из рейда — поговорим.
— Может, бассейн, — предложил Савченко. — Девушки мои тоже поплескаться хотели.
— Нет, пойду, — Аким глянул на бассейн с заметным сожалением. — Через двенадцать часов выходим.
— А, Настю свою боишься, — заулыбался Олег.
— Дурак ты, — беззлобно сказал Аким.
— Ну, я понимаю, я бы такую тоже боялся, — ухмылялся Савченко и протянул Саблину руку.
Саблин пожал протянутую руку.

Юра как знал, что разговор закончился. Когда Саблин садился на квадроцикл, он ему позвонил:
— Ну, поговорил с этим мутным?
— Поговорил.
— Ну и что?
— Сказал, Яшку с собой брать не будет.
— Не ерепенился?
— Да нет. Я попросил, он сразу согласился.
Как не подмывало Акима рассказать о том, что он узнал у Савченко, но хватило ума сдержаться. Ни про повышение, ни про выгодное дельце Юрке не сказал.
— Во сколько встречаемся, — спросил Червоненко.
— В рыбацкий час, — ответил Саблин и ухмыльнулся.
Юра не шибко хороший рыбак был, у него доход с сушилки был, чего ему в болоте пропадать. Он не знал, что это за «рыбацкий час».
— Это когда? — уточнил Червоненко.
— Так это все знают, в станице, что на болоте стоит, все знают, когда рыбацкий час, — смеялся Аким.
— А, мил человек, да ты никак поднабрался там у Савченко? — догадался друг.
— Чего поднабрался? — сразу стал серьёзен Аким.
— Точно, выпил, а я думаю, чего ты расшутился то, обычно слова от тебя не дождёшься, а тут гляньте на него — шутит он. Шутник.
— Ну, выпили малость, — признался Аким.
— Старые дружки, значит, старьё-быльё вспоминали?
— Ну, вспомнили что-то.
— Ладно, во сколько быть на пристани?
— В три, Юра, рыбаки в болото идут.
— Ясно буду, я, наверное, «Тэшку[16]» возьму. На всякий случай, ты то свой дробовик возьмёшь?
— Нет. Двустволку, там не воевать, там, разве что, зверьё бить придётся. Кстати, Юра, ты захвати запасной двигатель с винтом. Я подумал, что у сома гон начинается. Он сейчас злой будет.
— Понял, возьму, давай, до завтра.

Аким встал как обычно, в половину второго. Думал тихо уйти, как обычно. Вот только Настя уже не спала, сидела на кровати рядом.
— Ты чего вскочила?
— Провожу, — ответила жена.
— Я ж не в призыв ухожу, я ж на охоту, а ты тут чуть ли не прощаешься, — с упрёком говорит Саблин.
Сидя на кровати, натягивает своё армейское бельё. «Кольчуга» плотно прилипает к телу. Она долго держит температуру, у неё продольные капилляры, в которых хорошо расходиться и сохраняется охлаждающий газ.
— Покормлю, — тихо и без обычного гонора сказала жена и добавила: — Вон эту «кольчугу» свою натягиваешь, а говоришь, что на охоту идёшь.
— Да хватит уже, «кольчугу» беру, чтобы не париться, там на юге уже сорок пять днём будет.
— Молчу я, молчу, — она тихо встаёт и идёт на кухню.
Он, прямо в «кольчуге» не экономя воды, плещется в душе, воду почти холодную делает, чтобы бельё температуру нужную набрало. Потом идёт к детской, там дети все спят, кондиционеры шуршат, в комнате не жарко. Всё нормально. Всё как обычно. Он подошёл к маленькой, у неё сползла маска. Аким её поправил. Наталка не проснулась, а он наверное и хотел, чтобы хоть глаза открыла. Ну да ничего, спи дочка, скоро вернётся батька и займётся твоим здоровьем, уж батька постарается. Если дядька Савченко не врёт, будешь ты здорова.
Он пошёл на кухню завтракать, а Настя так сидела рядом, смотрела дура так, словно прощалась. И напоследок ляпнула:
— Может, не пойдёшь? Не хочу, чтобы ты уходил. Нехорошо на душе.
Ему аж есть расхотелось, надо же так в дорогу провожать, вот одно слово — дура. Лучше бы спала.



Глава 8

Ветра нет, зато мошки ночью тонны, чувствует углекислоту, лезет к людям, залепляет фильтры, приходится стряхивать с маски, а то через неё не продохнуть. И очки от неё чистить нужно. Нет, саранча лучше. В степи, конечно, жить удобнее. Там и пыльцы нет. Зато пыль и жара свирепее. Впрочем пыль, пух, зной можно потерпеть, зато маску и очки не приходится носить постоянно.
Собрались все на пирсах. Темно ещё, погрузили то, что принесли: еду, оружие, снарягу. Старший, урядник Иван Головин, присел на ранец, достал офицерский планшет. Казаки встали вокруг, только Акиму места не хватило. На планшете Большая пойма, Великое болото от Енисея до Оби. Казаки смотрят, а урядник говорит:
— Думаю, пойдем по руслу Таза. Тридцать километров будем держать. Через десять часов будем на заимке у деда Сергея.
Все, вроде, согласны. Кроме Акима.
— У сома гон начинается, — вставляет он, даже не глянув на планшет, — сейчас делиться начнёт, злой будет. Там, на русле, омут на омуте, их обходить придётся, иначе будет кидаться на лодки, моторы отрывать, винты гнуть. Так что по времени ничего не выиграем. Лучше по мелководью пойти, через тростник на юг. На мелководье и камыша нет. До Старой протоки дойдём, а оттуда опять по мелководью, два часа и мы на озере Мелком. Ещё час и мы на заимке. По времени проиграем два-три часа, зато точно нам моторы не поотрывают. Думаю, в рогозе бакланы будут, ну так отобьёмся. А на русле, на большой воде, обязательно камыш встретим. Тоже время потеряем.
Все молчат, думают. Урядник тоже молчит.
— Ну, можем и по руслу пойти, мы с Юрой два мотора взяли, — продолжает Саблин. — Думаю, хватит, но на ремонте будем время терять.
— Да-а, — тянет урядник, — ну что, казаки, пойдём по мелководью?
— По мелководью, — соглашаются с Саблиным казаки, — если хоть раз сом винт или мотор сорвёт, всё преимущество во времени потеряем.
Так и решили, стали садиться в лодки. Всё по боевому расписанию. В первой — Иван Бережко и снайпер Фёдор Верёвка. Во второй — командир урядник Иван Головин и радист Анисим Шинкоренко. В третьей — Червоненко и Саблин, у них в лодке эхолот. И замыкает группу «дюраль» с Татариновым Ефимом и Кузьминым Василием.
Юра попросился на руль. Саблин и рад был. Хоть раз пассажиром ехать. Можно лечь да и дремать. Чего ж плохого.
Пошли. По темноте на ПНВ[17], не торопились, десять километров в час. Всё-таки был шанс налететь в темноте на корягу или на большой притупленный куст кувшинки или на мель, или на кочку. Вокруг трёх-четырёх метровые стены рогоза. Реже встречается тростник. Протоки между зарослями пять-десять метров. То и дело попадаются двадцатиметровые «поляны» заросшие ряской и «лопухом» — лилией. И кочки повсюду торчат из воды, их всегда видно, на них кусты «волчьей ягоды». Чистой воды мало. Болото. Глубина от метра до трёх. Редко встречаются омуты. Пока редко. Там до десяти метров бывает. А на руслах исчезнувших рек так и до тридцати доходит.
В рогозе шелест стоит. Квохчут и лают в темноте разбуженные тихими электромоторами бакланы-одиночки. А мошка пред рассветом совсем звереет, её приходится сбрасывать с маски ежеминутно, после этого перчатка становится липкой, Аким моет её в воде за бортом. Фильтры респиратора основательно забиты, дыхание не свободное, он подумывает, не достать ли из ранца большую, полную маску, которая закрывает всю голову, раньше такие называли смешным словом «противогаз». Но в темноте копаться в ранце лень, да и на востоке уже небо покраснело, мошка исчезнет с первыми лучами. Исчезнет, как не было. Только чёрная каша в лодке останется, разводами, да и та высохнет на солнце через час, станет невесомой и её выдует из «дюраля» самым легким ветерком.
В коммутаторах тишина, казаки не разговаривают. Привыкли. Как на войне — режим радиомолчания. Хотя тут как раз можно и поговорить, противника-то нет. Нет, всё равно молчат.
А солнце уже поднимается в небо из-за стены рогоза, и ветерок потянул с юга пока не жаркий. И как по волшебству, прямо на глазах тают чёрные тучи мошки. И становится неожиданно тихо. Пока мошка роилась в воздухе, десятки миллионов маленьких крыльев создавали неумолкающий гул, который замечаешь только тогда, когда он вдруг исчезает. Аким стёр последних мошек с очков, и так захотелось ему стянуть маску, что хоть руки свои сам держи. Снимать нельзя, здесь на мелководье самый грибок. Селится по острым и твёрдым листьям серого и крепкого рогоза. Рогоз ему не по зубам. Но красная, мерзкая нечисть живёт на нём, цветёт на нём, ждёт жертву, выбрасывая в воздух мелкую красную пыльцу. Споры. Если есть ветер, лучше маску не снимать. А ветер с утра всегда в рогозе есть, иногда едва колышет серые стебли, а иногда и рвёт их из воды. Так будет до десяти часов. Потом ветер стихнет, и можно будет снимать маску. Но осторожно и постоянно следя за рогозом. Не колышется ли.
Солнце только встало, а уже тридцать два. Этот день будет такой же, как и все прежние — жаркий.
Юра так и сидит на руле, в лодке пред ними сидит урядник Головин. В лодке позади Татаринов с Кузьминым. Смотреть по сторонам? Ну, а что там, рогоз стеной да ряска. Ехать ещё долго. Саблину на болоте бездельничать никогда не приходилось. Рыбалка только кажется бездельем. Она всегда требует внимания. А вот на службе бездельничать приходилось часто. В караулах и секретах занятие было, а вот во второй линии, или на отдыхе в блиндаже, от скуки начинал он книги читать.
И читал их неделю за неделей. Ну а что там ещё делать, если войны нет. Говорить он был не мастак. В компанию поболтать его особо и не звали. Вот ему и оставалось: либо наряды и служба, либо книги.
Но то служба. Дома на гражданке разве посидишь? То в болоте, то в поле, то по дому работа какая. Жена всегда найдет, где и что нужно сделать. А тут вон как, сиди себе барином, да зевай, любуйся красотами. А что ими любоваться, чего он тут не видел? Батька стал его брать в болото ещё в десять лет. Страшно подумать, сколько он времени тут провёл. Ему сейчас тридцать шесть. Минус семь лет на службе.
И каждый из оставшихся дней, почти без выходных, он проводит в болоте. Ну, от пяти до семи часов ежедневно. Саблин даже считать не стал, сколько лет своей жизни он провёл в Великой пойме. В болоте. Годы и годы. И чего он мог ещё тут не видеть.
Конечно там, на юге, есть всякие мерзкие твари, которые тут, в его болоте не водятся, которых он не знает и не видел даже. Но все те твари, что есть в округе на сто километров от станицы, этих всех он знает лучше многих. Лучше большинства.
— Выпь! — кричит с первой лодки в коммутатор Бережко. — По левому борту на одиннадцать.
Тут же привычно затарахтела «Тэшка». Со второй лодки по твари с локтя стрелял урядник.
Страшная, на первый взгляд, зверюга. Сама бывает четыре-пять метров в высоту. Ноги три метра. Как три ходулины. На этих трёх ногах бродит по болоту, по мелководью. Проворная, несмотря на внешнюю нескладность. Встанет у стены рогоза, замрёт и стоит часами неподвижно, смотрит своим плоским глазом в воду — ловит рыбу. Как-то в воде умудряется разглядывать почти прозрачных «стекляшек». Жрёт всё: и донных ракушек, которых могут есть и люди, жрёт деликатесных и дорогих улиток, которых люди есть очень даже любят. Для людей она не опасна, клюв-лопата рассчитан на рыбалку и копание в иле.
Сейчас проворно сгибая и разгибая все свои три ноги, умная выпь пытается убежать за пучок рогоза. Знает, что с людьми шутки плохи. Урядник в неё попадает, раз и два, но выпь не останавливается. И тут:
Бах-х…
Аж красная пыльца с ближних рогозин слетела слабыми облачками.
Так оглушительно бьёт двустволка десятого калибра.
Шесть крупных картечин разнесли выпи горб. Она заваливается в воду на бок и так остаётся лежать, торча из воды. Теперь не она будет есть рыб. А рыбы её.
Саблин, да и все другие рыбари не любят выпь, они вообще никого не любят, кто на их добычу покушается.
Аким «переламывает» двустволку. Лёгкая, почти невесомая пластиковая гильза сама вылетает из ствола в лодку. Он вставляет новый патрон. Закрывает замок. А лодки не останавливаясь и виражами обходя пучки рогоза и кочки, летят на юг.

— Четвёртый взвод, кто воду не взял — берите, — орёт старший прапорщик Оленичев.
— Я тебе взял, — говорит Юра, протягивая двухлитровую баклажку. — Мало ли, может, до солнца провозимся. БТР зашуршал моторами и поехал обратно на север, поднимая пыль.
Не хотелось бы до солнца. Тут, в степи, на солнце, сорок пять будет. Никакого хладогена не хватит. Саблин берёт баклажку, закидывает её себе в ранец. Ещё два кэгэ нагрузки. А у него в левом «колене» сервомотор не докручивает. А может и привод не дожимает. Со стороны, кажется, что он на левую ногу припадает. Как бы в бою не отказал. Он относил три дня назад «колено» к полковому механику, тот час копался, ничего не нашёл. При Акиме включал-выключал, сгиб-разгиб работал штатно. Как броню наденешь, так начинает заедать на разгибе. Но пока, вроде, работает.
Тут пришёл прапорщик Михеенко, их взводный. Они с урядником Носовым перекинулись парой слов, потом прапорщик собрал людей и сказал:
— Приказ пришёл, солдаты на гряду пойдут, мы с ними.
— Ну, не трудно было догадаться, — замечает Юрка.
Казаки молчат, слушают, что ещё скажет взводный.
— Молите Бога, чтобы не нашему взводу пришлось в лоб по склону идти. Я карту глянул, там просто каша будет. Ни барханов, ни камней, открытый стол. Стреляй — не хочу.
— Молишь Бога? — тихо спрашивает Юра. — Или опять спишь?
— Угу, — отвечает Аким.
— Что «угу»? — Не унимается друг.
Иногда Юрка его раздражает своей болтливостью. Сейчас бы послушать взводного, а он языком чешет.
И тут в коммутаторе голос, чёткий и твёрдый:
— Вторая сотня, прибыть в расположение штаба.
Вторая сотня, это они.
— Ну, пошли ребята, — говорит прапорщик Михеенко, — кажись, наше время.
Вся сотня собралась у штаба, с сотником и подсотенными, с вестовыми, всего больше семидесяти человек.
Сотник Короткович, что называется из молодых да ранних. Он может чуть старше Саблина. Всегда строг, собран, серьёзен. Он из линейных казаков пришёл, по сути, пластунам если не чужой, то уж точно не свой. Его не очень жаловали, но уважали. Казак он был опытный. Случилось, что с Акимом он был знаком ещё по Тарко-Сале, их участки фронта были рядом. Тогда ещё старший прапорщик Короткович, даже пару раз заходил к Саблину в блиндаж. Но то когда было. Теперь, когда его назначили в сотню Саблина, он и виду не казал, что они когда-то были знакомы. Сначала это Акима задевало. Как так можно: даже не кивнул знакомцу и виду не показал сотник. А потом Саблин и забыл про знакомство. Не так чтобы и хотелось.
В свете фар БТРа они собрались полукругом. Для наглядности, из штаба принесли большой планшет, установили так, чтобы всем было видно карту и ясны задачи.
— Задача поставлена нашей сотне такая, — чеканит голосом сотник Короткович, — поддержать наступление армейцев и с ними сбросить китайцев с высоты сто сорок ноль шесть. Эта каменная гряда, что перегораживает сухую долину. Против нас действует сто тридцать первая дивизия НОАК[18]. Девятый батальон. Бойцы опытные. Поддерживает их дивизион двухсот десяти миллиметровых орудий. Но есть сведения, что в рабочем стоянии у них только два орудия. Ещё у них есть дивизион самоходных миномётов сто двадцать два миллиметра. Все вы знаете, снаряды и мины они вообще не привыкли экономить. У них их горы. Так что лёгкой прогулки не будет.
Это он мог бы не говорить. Все и так это знали, а вот что действительно всех волновало, так это как пойдёт атака. Кто пойдёт первый под двухсот десяти миллиметровые «чемоданы». Все ждали, семьдесят с лишним человек напряжённо молчали, и сотник продолжил:
— Первый взвод, при мне в резерве.
По рядам, прошло едва заметное движение, народ из первого взвода перевёл дух, слегка зашевелился. Отлегло.
— В первом взводе большой некомплект, их неделю назад сильно потрепало.
Так всё и было, в боях у сухой балки, в ста километрах на север отсюда, китайцы серьёзно контратаковали, силами двух рот или небольшого батальона, пытались выйти к дороге, прирезать её. Смяли взвод линейных казаков из Двадцатого полка, что прикрывала фланг и дорогу. И как следует, придавили их первый взвод. Но пластуны, в отличие от линейных, не отошли, они уже окопались на каменной гряде, зацепились за камни и уперлись. Их накрывали миномётами и ПТУРами[19]. С двух флангов по ним били пулемёты. Но за двенадцать часов боя китайцы так и не смогли сдвинуть их с места, хотя к вечеру пластуны бились уже в окружении. Сначала второй и третий взводы пошли к ним на выручку, на броне, а потом и четвёртый пошёл пешком. Но пять километров по степи быстро не пройти. К вечеру второй и третий взводы деблокировали своих. Принесли боеприпасы, воду и хладоген. Этот бой первого взвода на весь день связал китайцев, дал время перегруппироваться главным частям, остановить контрнаступление и отогнать китайцев от дороги обратно в степь. Вечером, из двадцати двух человек первого взвода в строю осталось лишь тринадцать. Два казака погибли, остальные были ранены. Сам взводный тоже ранен. Теперь первый взвод имел полное право остаться в резерве.
С первым взводом всё было ясно. Но главный вопрос всё ещё интересовал казаков. Все ждали. И сотник продолжил, не делая трагических и интригующих пауз:
— С армейцами на высоту сто сорок ноль шесть пойдёт второй взвод прапорщика Луковинского. Он самый укомплектованный. Задача, обнаружить минные поля, проложить в них проходы, уничтожить доты, дзоты, турели, поддержать огнём пехоту. Обеспечить продвижение пехоты на высоту. Задача ясна?
— Так точно, — недружно отвечает второй взвод.
— Оно понятно, армейцы атакуют, а мы им, вроде как, ковровую дорожку расстилаем, — сказал кто-то. — Атакуйте по мягкому.
Сотник глянул строго на говоруна и сказал:
— Так на то мы и пластуны.
Это он зря так сказал. Все знали, что он из линейных, по рядам прошёлся ропот, а Юрка так и вовсе не постеснялся спросить:
— Значит вы тоже из пластунов, господин сотник?
Аким ткнул его бронированным локтем в кирасу, мол: «Чего ты лезешь, дурень?» А сотник пригляделся, кто это там вопросы задаёт, и ответил Юрке лично:
— Теперь да.
И продолжил:
— Для усиления второго взвода, из четвёртого и третьего добавим по человеку. Из третьего Барабанов. Из четвёртого Червоненко.
Аким опять ткнул Юру в бок и прошипел зло:
— Ну, наговорился?
— Да, ладно… — Юра махнул рукой, — ничего, схожу со вторым взводом.
— Так же со вторым взводом идёт старший прапорщик Оленичев, — продолжал сотник. — Ну, люди все опытные, учить мне вас нечему. Сами всё знаете.
— Это точно, — опять заметил Юрка.
Короткович опять глянул на него.
— Да замолчишь ты сегодня? — злился Аким. — Чего ты его бесишь?
— А чего он?.. — смеялся Червоненко.
— Балда, ты. Доиграешься, он тебя точно сошлёт куда-нибудь, откуда не вернёшься.
— Третий взвод, — говорил сотник далее, показывая на планшете направление, — пойдёте с линейными казаками через барханы на левом фланге. Задача: обнаружить позицию противника в песках, поддержать огнём атаку линейных взводов.
— Через барханы, с линейными? — удивились пластуны. — Нешто мы за ними угонимся пешие, они-то на колёсах пойдут?
Сотник их не слушал. Есть приказ — чего не ясно.
А это значит, третьему взводу придётся тащиться по колено в пыли и песке.
— Да, поддержите линейных.
— Ну, как всегда, — бубнят невесело пластуны.
Линейные казачьи части на броне поедут, они полностью механизированы, там, где броня не пройдёт, там они и встанут. А случись что, так прыгнут на броню и уедут. А пластунам не уехать, удар придётся принять, так как в бой они пойдут пешие. А пешими, да с оружием и снарягой, много по барханам не набегаешь.
Казаки третьего взвода побурчали конечно, но приказ есть приказ. А вот четвёртому, кажется, везло.
— Четвёртый взвод, у вас всё просто, — сотник указал на карте точку, — ветряной овраг, тысяча двести метров, вход на севере, выход на юге. Выходит к самой каменной гряде, от выхода из оврага до камней, всего восемь сотен метров. Армейцы говорят, что до оврага мин нет. В самом овраге не проверяли. Задача: пройти по оврагу, снять мины, если есть, сбить заслон, если имеется, ликвидировать турели, две штуки за минной полосой справа были зафиксированы, но естественно будут перемещаться, а может их и больше. Где они — не знаем, замаскированы. Найти уничтожить. Из оврага поддержать атаку огнём, сообщать координаты огневых точек противника миномётчикам. Всё.
— А кому роботов дадут? — интересуется Ерёменко, он с Акимом в одной штурмовой группе.
— У нас их всего два осталось, — говорит сотник. — Один пойдёт со вторым взводом, второй с третьим.
— Ну, понятно, — с укором продолжает Ерёменко. — Нам робот не положен.
— Во-первых, он в овраге не пройдёт, — терпеливо объясняет командир, — вы с ним только до оврага доедите. А во-вторых, мобильная платформа второму взводу может пригодиться для вывоза раненых, надеюсь, что этого удастся избежать, но второй взвод идёт и атакует противника в лоб. А третий взвод идёт в барханы, там им передвижная платформа будет нужнее. Им в пыли по колено на себе тащить всё тяжло.
— Ну, понятно, а мы как обычно едем, горбом и паром, — резюмировал Ерёменко.
— Ну, что ж, хорошо, — говорит командир четвёртого взвода прапорщик Михеенко. — Слыхали, казаки? В овраг идём.
— Второй и третий взводы, готовятся, и выдвигаются на соединения с армейцами и линейными казаками по готовности. Четвёртый — выступать немедленно.
Саблин толкает Юру в локоть:
— Ты там не геройствуй сильно.
— А когда я геройствовал? — отвечает тот.
— Да всегда. Вечно лезешь на рожон, всё лихость свою показываешь, особенно перед чужими.
Юра промолчал. Он набивает в подсумок лишние, не влезающие туда магазины.
— Гранаты про запас брать не будешь? — спрашивает Саблин.
— На кой они, — беззаботно отвечает Червоненко, — нас близко к окопам не подпустят. Патронов возьму, постреляю малость.
Поднимается ветер, саранча уже не кружит в воздухе, зато с востока летит клубами пыль из степи. И пух, море пуха.
— Колючка зацвела, что-то рано в этом году, — говорит Юра.
— Чего рано, нормально, — Аким надевает шлем.
Он протягивает Юрке руку.
— Да чего ты прощаешься-то, устроил тут проводы героя, прощается он! — злится тот. Но руку жмёт. — Утром увидимся.
— Увидимся, — говорит Саблин. — И ты это, не геройствуй там.



Глава 9

Червоненко забрали на усиление. Итого во взводе осталось шестнадцать человек вместе с командиром взвода. Командир взвода по уставу ничего не тащит, только свой планшет и оружие. На то он и командир. Ничего не несут и два его ближайших помощника — радист и оператор электронной борьбы. Ничего не несёт снайпер и его второй номер. У них тяжёлая винтовка и тяжёлый боекомплект. Ничего не несёт и пулемётный расчёт, а их трое. У них пулемёт и патроны к нему ещё тяжелее, чем у снайперов. Расчёт ПТУРа и так загружен, оператор несёт пусковой стол, второй и третий номер несут две гранаты. Также ничего не несёт медик. Белая кость, похлеще радиста. Но его сейчас во взводе нет. Остаётся четыре человека, которые понесут на себе все, что нужно нести. Обычно это штурмовая группа. Но из них ещё нужно выделить двух людей на разведку и разминирование. Они пойдут впереди, им там лишний вес ни к чему.
Прапорщик осматривает своих людей невесело и говорит:
— Саблин, Ерёменко возьмите по гранате, — он вздыхает. Надо бы взять воду, мины, ручные гранаты. Но придётся взять только две гранаты для ПТУРа. — Кумулятивные берите, нам турели сбивать придётся.
Кумулятивная боевая часть гранаты легче фугасной, весит всего около семи килограммов, а вот маршевая часть у всех гранат одна и та же, она весит одиннадцать кило. Молоденький солдат с грузовика выдаёт им гранаты в разобранном виде. Так их легче нести. Саблин и Ерёменко помогают друг другу закинуть гранаты в ранцы.
«Лишь бы „коленка“ левая не подвела», — думает Аким, чувствуя, как новая тяжесть пригибает его к земле.
— Пошли, казаки, — командует прапорщик.
Всё, двинулись.
Он идёт замыкающим, идти до оврага им не так уж и близко, почти два километра. Хорошо, что тут твёрдый грунт, а не пыль или песок. А впереди, ближе к оврагу, прямо в нём начинают хлопать разрывы. Мины. Их противник для профилактики кидает, или пристреливается. Мина вещь неприятная, но пока это далеко. Мины подожгли пух. В овраге видно его много собралось. Заполыхало ярко, и по краям оврага тоже полыхало.
Аким шёл последний, он ещё не закрыл забрало и видел чёрные фигуры на фоне пламени. Шли они в плащах-пыльниках и круглых шлемах, перегруженные тяжёлым железом. Шли, как положено по уставу — противоминной цепью след в след, один за другим. И с дистанцией, как по уставу, восемь шагов. И шли они прямо туда, в полыхающий вдали огонь.
— Забрала закрыть, режим радиомолчания, предать по цепи, — слышит Аким из начала строя.
— Забрала закрыть, режим радиомолчания, предать по цепи.
Кричат уже ближе.
— Забрала закрыть, режим радиомолчания, предать по цепи, — весело орёт Ерёменко, идущий пред Саблиным.
Саблин последний, ему кричать некому.
Аким ещё раз поглядел, как четвёртый взвод второй сотни идёт в сторону полыхающего огня, и закрыл забрало.
Сразу включилась «панорама», теперь все подсвечивалось привычным зелёным светом. На «панораме», как положено, грузятся после запуска индикаторы: справа — заряд батарей, сервомоторы, приводы, рация, радар; слева — температура внутри брони, запас хладогена, вентиляция, фильтры, целостность «кольчуги»; по центру — дальномер, рамка прицела. Всё на месте. Всё в порядке. Всё штатно. Всё как всегда. Четвёртый взвод шёл в бой.

— Аким, чего, опять спишь? — орёт Юра.
— Ничего я не сплю, — Саблин встрепенулся.
— Бакланы, — Юра стал указывать рукой в сторону: там большая открытая заводь, рогоза нет, видно омут здесь.
Точно, прямо у них на дороге, из воды торчат шесть остроклювых голов. Внимательно глядят на приближающиеся лодки.
— Побегут? — спрашивает Юра.
— Могут, — отвечает Аким, укладывая на колени двустволку и внимательно глядя на этих хитрых тварей.
Эти животные с удовольствием бы кинулись на лодку, будь она одна, стали бы запрыгивать на борт, пугать, шипеть, тыкать острыми, как шило, клювами во все, что казалось им съедобным, во всё мягкое, считая и хозяина лодки, а самый трусливый пытался бы колоть винт, полагая, что ловит ловкую белую рыбу. А бакланы погавкали на лодки, но сколько они не раззадоривали себя, никто из них так и не решился кинуться на людей.
А жаль, не любили люди этих противных тварей, Аким патроны пожалел, иначе убил бы парочку.
Лодки, с ускорением, по краю миновав омут — мало ли сом всплывёт — снова пошли по мелководью на юг.
Обед. Те, кто сидел в лодках на рулях, терпеливо ждали, пока их сменщики обедают. У всех почти одинаковая еда: сало, кукурузный хлеб, кусок гороховой каши, вяленая тыква, может пара яиц, вода. У кого-то зубчик чеснока, что жена вырастила на веранде. Вот и всё. Когда Аким поел, они с Юрой поменялись местами, не останавливая лодку. А вот у Юры было кое-что повкуснее. Он достал из ранца бутыль, подмигнул Саблину и налил в железную кружку водки. Аким не отказался. А после, Юрка-богатей вытащил из мешка целую пригоршню великолепной, оранжевой кураги. Протянул Саблину, тот хотел взять одну штучку, но Юра высыпал ему в руку полную горсть. Горсть была на всю руку. Едва с краёв абрикосины не падали.
Аким выпил, одну штучку съел, вкусная вещь необыкновенно. Остальные спрятал во внутренний карман. Закрыл его на клапан. Детям.
И тут на тебе! Из рогоза, с визгом и лаем, кидается на них стая бакланов. Не те, что прежде были, те мелкие, этого года выводок.
Эти были старые, бошки у всех уже жёлтые, клювы как заточки.
Хлопают по воде, разгоняются.
И главное — опять у открытой воды. Чтобы от них уйти, нужно на центр омута править. Казаки стреляют по ним. Из винтовок. Пули бьют в воду, выбивая фонтаны. Никто не попадает, хотя до тварей двадцать метров. Понятное дело, зверюги сами не очень большие, скачут по воде, лодки болтает немного, в винтовках пули. Попробуй попади. Юра берёт двустволку Саблина, вскидывает. Бах-х!..
Нет, сразу видно: дурень всю жизнь из винтовки стрелял. Из дробовика не так нужно целиться, как из винтовки. Во-первых, чуть с упреждением, картечь — не пуля, летит медленнее. И брать нужно чуть под цель, чтобы картечь нахлёстом ложилась. А Юрка как из винтовки целился, она и легла чуть позади первого баклана.
— Сядь на руль, — орёт Аким.
Юрка, мог бы и ещё раз выстрелить, но он не спорит с другом, быстро прыгает на его место, передавая ружье Саблину.
Тот встаёт, до бакланов уже метров десять-двенадцать, хоть лодку и чуть шатает, Аким уверен, что не промажет. Картечью он вообще редко промахивается.
Бах-х!..
На такой дистанции картечины почти не разлетаются, летят кучей. Вожака бакланов разрывает на части. Десятый калибр — не шутка. У армейского дробовика и то миллиметров меньше. Остальные бакланы тут же забывают про лодки и радостно кидаются потрошить своего бывшего главаря своими носами-ножницами. Лают, ещё и дерутся за куски.
Аким перезаряжает ружьё, и уже две пустые гильза валяются на дне лодки. Они снова меняются с Юрой местами. Юра садится обедать. Ещё час-полтора, и заимка деда Сергея. А солнце уже высоко.
А Юра вдруг засмеялся, сидит, трёт плечо.
— Чего ты? — спрашивает Аким.
— Как ты из этой «безоткатки»[20], стреляешь. Синяк теперь будет.
Аким молчит, улыбается. А солнце жарит вовсю. Уже сорок. Скоро будет заимка деда Сергея.



Глава 10

Это бывший радар. Наверное, военный. Тех военных, что ещё до пришлых были. Хотя может и нет может радар и невоенную авиацию обслуживал. В книгах Аким читал, что была и такая. Он даже и представить себе не мог, где люди раньше столько энергии брали, чтобы всё это у них работало. Летало!
Сейчас антенну, конечно, давно распилили на железо, а вот железобетонный дом, типа бункера, остался. Представить себе такое сложно. Бетон и сам по себе дорог, так его сюда ещё привезти нужно было. А помимо прочего в нём ещё и хорошее железо внутри. Безумно богаты были предки. Безумно!
Сам дом был ужасен. Блиндаж, да и только. Как старый дед в нём только мог жить «напостоянку». Дом не герметичен, жара сорок два на улице, внутри тридцать семь. Один чахлый кондиционер не может даже в своём углу температуру держать. Стекло в окне, вернее, в амбразуре всего одно, да еще и болтается, без уплотнителя стоит. Тут всё должно быть в пыльце. Сетка против мошки вся в дырах. У самого деда, на руках и лице, видны укусы. Хотя и не много. Аким потрогал бочки, что стояли в доме. Ни одну с места не сдвинуть, все полные. Пахнут рыбьим маслом. Четыре двухсотлитровых бочки топлива — деньги не малые. А в доме просто нищета. Аким тут не раз уже бывал. Первый раз ещё в детстве с отцом, с тех пор ничего не изменилось, даже тот же самый старый генератор тарахтит. Сколько ему лет? Может столько же, сколько и деду Сергею. А дед рад гостям. Пошёл и вытащил из воды целый садок набитый улитками. А улитки не то, что у станицы, каждая с кулак женский. Причём, с кулак крепкой казачки. Казаки таскают из лодок снаряжение. Палатку принесли. Сетку от мошки. Дед разжигает керогаз[21], ставит на него огромную сковороду. Сигаретку изо рта не выпускает:
— А я думал, вы ещё вчера приедете.
— Как собрались, так сразу и поехали, — говорит Головин, доставая большую бутылку с водкой.
— О, — обрадовался старый отшельник, — вот это дело.
— Вам, дед Сергей, — урядник протягивает ему бутылку.
— Спасибо, это очень, очень нужная вещь в хозяйстве, а кукурузы не привезли?
— Привезли, мешок муки. Поставили там на бочки.
Дед доволен. Кивает.
— Спасибо, хлопцы. Значит, за бегемотом собрались?
— За ним, убьём уродца, — обещает Юра, тоже что-то доставая из ранца.
Дед топором с хрустом ломает улиткам панцири, кидает их на раскалившуюся сковороду. Те сразу начинают кипеть и пускать пузыри.
— Дед Сергей, а вы знаете, где рыбачили Пшёнка с Беричем? — спросил Аким.
— Да ты и сам, Аким Андреевич, знаешь то место.
Все казаки с удивлением и уважением посмотрели на Саблина, дед ни к кому из них не обращался по имени. Может, не знал имён, а может, и не помнил. К нему сюда с трёх станиц рыбари захаживали, три полка народа, по сути. Разве всех упомнишь. А тут вон как: по имени отчеству.
А старый отшельник продолжал, не замечая удивления казаков:
— Твой батька, куда тебя за щуками возил?
— На русло? — вспоминал Саблин.
— Ага-ага, на русло, на русло, — кивает дед. — Вот и они на русло ходили. Хороших щук там в первый день брали. Вот и во второй пошли.
Щука хорошая рыба, не очень вкусная, но есть её можно, а куры и свиньи её едят так с удовольствием. И заготовители её принимают без ограничений. По рублю за двести килограмм. Половина армейских консервов содержит мясо щуки, ну и ещё она почти не гниёт. Легко сушится. Одна лодка щуки, и казачья семья может жить безбедно месяц. Только вокруг станицы её мало, вот рыбари и ходя за ней на русла рек.
— После антенны километров тридцать? — спросил Головин.
— Наверное, сорок будет, — вспоминал Аким. — Два часа хода.
— Верно, сорок километров, — говорил отшельник, переверчивая улиток на сковороде, — только за два часа не дойдёте.
— Не дойдём? — удивился Саблин.
— Нипочём не дойдёте, — говорил дед Сергей, сваливая готовых улиток в миску и разбивая панцири следующей партии, — осенью большая вода была, такая, что я на крыше жил неделю. Река там нагородила таких кочек, что быстро ехать не получится. Протоки узкие, кочка на кочке, и все волчьей ягодой и акацией поросшие, да ещё кувшинка всё забила. До антенны ещё туда-сюда, километров двадцать за час пройдёте, может двадцать пять, а дальше, — старик махнул рукой, — пятнадцать и то хорошо будет.
— Выйдем затемно, — сказал урядник Головин. — Чтобы на зорьке у омутов быть.
— Ну, тогда надо начинать, — оживился отшельник, — чего ждёте, улитки поспели, давайте разливайте.
Казаки стали садиться на расстеленный на пол брезент. Стол у деда был очень меленький, а стульев всего два, брали улиток, хлеб с салом, Юра вытащил деликатес — целую луковицу. И не маленькую. Выпили по первой, по-честному порезали лук, брали улиток, сало. Дед ещё вывалил целую кастрюлю корня кувшинки. Белого стебля, что у самого грунта растёт. Вещь не противная, под кукурузное вино так и вовсе вкусная.
— Дед Сергей, — начал Фёдор Верёвка разливая по второй, — а откуда вы нашего Акимку знаете. По отчеству его величаете.
— О, так я же его батьки крёстный.
— Вот как? — удивлялись казаки.
— Так, так, — кивал дед, — Андрюшку то с рождения на руках держал.
Евойный дед, Аркадий Моисеевич, мой дружок старинный, в одном взводе тридцать лет отслужили, я шестнадцать призывов, а он так и вовсе восемнадцать. Лихой был казак, покойничек.
— Ну, выпьем, за старых казаков, — предложил Головин. — Здравы будьте, отцы!
Все чокались железными кружками и повторяли:
— Здравы будьте, отцы! Здравы будьте, отцы!
— Да, — выпив, говорит дед, — в моих призывах крепки были казаки, — он машет на казаков рукой, — не вам чета. Мы то, как на призыв шли? Бронюшку, какую-никакую, нацепили, ружьишко, какое-никакое, взяли и пошёл. Ни моторов в коленях, ни брони с охлаждением, ни панорам, ничего. Одной силой и глазом воевали. Не то, что сейчас, вам сейчас не война, а курорт у моря. Санаторий на Тазовской губе.
Казаки слушают деда, смеются, и хочется поспорить да нельзя со старшим пререкаться. А дед расхорошел от вина и кричит:
— Ну, чего приуныли, наливайте по следующей.
Пили, ели. А Татаринов Ефим и спрашивает у деда:
— Дед Сергей, а сколько же вам лет, если вы Акимова отца-то крестили?
— Так, восемьдесят семь уже.
Все сидели, удивлялись. Конечно, в станице старики все за восемьдесят живут, и за девяносто живут. Но то там, в прохладе домов, и с уходом родственников, и с больницей, и на витаминах, с процедурами. А тут-то, как дожить до таких лет. В болоте, с мошкой, с грибком, с бакланами и прочей свирепой живностью. И при всех своих годах старик не горбится, плечи держит широко, ходит бодро, не шаркает, как будто молодой, лет шестидесяти. Только вот голова и брода белые совсем. Крепок дед, не иначе он тут лотос ест.
— Так вы тут лотос ищете, — догадывается Вася Кузьмин.
— А то, как же, ищем, — соглашается старый казак. — Акимка вон, раньше тоже искал. Нашёл Аким Андреевич хоть один?
— Нет, — говорит Саблин, — ни разу не находил.
— То-то, — дед поднимает палец, — даже такой ловкий до рыбы как он и то цветок не находил. А я нахожу.
— Так научите нас, дед Сергей, — просит Иван Бережко.
— Так научу, наука-то не трудная.
Казаки даже есть и пить перестали, все слушали отшельника внимательно.
— Ты, мил человек, поселяйся на болоте, и каждый день по нему катайся туда-сюда. Так раз или два в год увидишь лепестки от цветка, что уже отцвел, ты те места и запоминай, и как таких мест насчитаешь с десяток, так уже и будешь знать, где его брать. Я так за год три или четыре цветка на цветении ловлю. Он тут есть, считай каждый месяц лепестки его вижу.
Ну, такую науку казаки и сами знали, катайся по болоту изо дня в день, наверное и найдёшь. Они снова принялись есть, немного разочарованные.
— Говорите, жить на болоте? — продолжает Иван Бережко. — Тут без людей, да хозяйки, и с ума можно сойти.
— Верно-верно, — кивает дед, — можно сойти. Ну да ничего, нам пластунам, что не смерть — то и ладно.
— Точно, — соглашаются казаки, — так и есть.
Снова разливают вино по кружкам. Выпивают. Литр уже усидели.
— Значит, без бабы тут вам не сладко, — заговаривает Юра.
— Не сладко, сынки, не сладко, я как лотос нахожу, так доктору звоню, говорю: приезжай. Он знает, что это значит. Едет ко мне патроны везёт, еду и всё что нужно, а ещё баб парочку. Я ему всегда говорю, ты мне потолще баб вези, а он мне вечно привозит китайских девок. А они тощие, все рёбра наружу, мелкие, зады махонькие, — старик машет рукой. — Ну, да ладно, как говорили в былые времена, дарёному коню в зубы не смотрят.
— А почему же ему в зубы не смотрят? — удивился Юра и другие казаки тоже интересуются.
— Да чёрт его знает, — смеётся дед, — я и знать их коней не знаю. — Он сам берёт бутыль, разливает по кружкам вино, — а давайте-ка песню споём. Казачью, старую.
— Какую же? — спрашивает Головин.
— А такую, может ты вспомнишь, ты то уже взрослый, — отвечает ему старый казак и запевает хрипло, но с душой:


На горе стаял казак
Да Богу молился
Чтоб ружье не подвело
Клинок не притупился.




Ойся, ты ойся
Ты меня не бойся
Я тебя не трону
Ты не беспокойся.


Аким вспомнил, эту песню ему пела бабушка, когда он совсем мал ещё был, слов он не помнил, а вот припев, смешной и тягучий, он припоминал. Он стал, как мог, не складно и не громко подпевать деду, а тот обрадовался и продолжал.


Чтобы верный вороной
В бою да не споткнулся
Чтоб казак к себе домой
До жены вернулся.




Ойся, ты ойся
Ты меня не бойся
Я тебя не трону
Да ты не беспокойся.




За Кубанью, за рекой
Ворог булат точит
И с горы своей крутой
К нам спуститься хочет.


Теперь подтягивали припев уже все казаки.


Ойся, ты ойся
Да ты меня не бойся
Я тебя не трону
Ты не беспокойся




Ты сиди там на горе
Что ж тебе неймётся
Тут могила на Кубани
Для тебя найдётся




В сакле утлой и пустой
Зарыдают дети
Позовут к себе отца
А он им не ответит.




Ойся, ты ойся
Да ты меня не бойся
Я тебя не трону
Ты не беспокойся.[22]


Песню допевали, как кто мог, песня казакам понравилась. Хотя многого они не поняли.
— А где река такая, Кубань? — спросил Василий Кузьмин. — У нас тут поблизости нет, вроде, такой.
— Да её может, и не было, — предположил Юра, — так, песня одна.
— Эх, вы! — засмеялся дед Сергей. — А ещё пластуны, называются. Так пластуны и пошли с реки Кубани, да с моря Чёрного. Неужто в школах вас не учили?
— Нет, в школах говорили, что мы с Енисея все, — сказал Кузьмин.
— Так-то теперь, а раньше-то на Кубани казаки жили, — дед взялся за бутыль. — Ладно, давайте выпьем.
— И что, уже в те времена казаки воевали? — спрашивает Юра.
— Видно так, — говорил старый казак, разливая водку, — как мой дед говаривал: «Чтобы мужик мог спокойно хлеб пахать, казак должён всю жисть шашку точить».
Казаки ничего не поняли из этой поговорки, но расспрашивать не стали, брали молча кружки.
— По последней, — сказал урядник Головин. — Завтра дело.

Казаки натянули сетку от мошки под кондиционером, дед Сергей курил, смеялся над ними. Зубы жёлтые, прокуренные, но половина зубов целая. Нет, точно лотос ест. Не может быть так здоров человек в его годы. Воды у него чистой на всех не хватило. Пришлось просто ополоснуться. Аким «кольчугу» снимать не стал, не так уж и жарко было в доме отшельника, не больше тридцати двух. Думал, что уснёт и в ней.
— Вот казаки, — говорил урядник глядя на него, — Аким как всегда ко всему готов, вроде и на охоту идёт, а вроде как в бой. Не поленился бельё пододеть.
Казаки посмеивались над Саблиным, ложились спать. Посчитались на дежурства, кому за кем караул нести. Вроде и не очень надо, ну на кой тут караул в болоте, но люди четверть, а то и треть жизни на службе провели — привычка.
Аким у стенки спал, ружьё к стене прислонил, а очки и маску по дури рядом положил. Не подумал, Юрка кабан, рядом укладывался и на очки локтем встал. Хрустнули очки, Червоненко ведь не маленький.
— Вот кабан, — хмурился Саблин, разглядывая сломаное «стекло». — Его захочешь — не сломаешь.
— У меня запасные есть. Дам тебе утром, — обещал Червоненко.
— Да на кой мне твои-то? У тебя тыква в полторы моих.
Очки должны плотно прилегать к респиратору, чтобы герметично всё на лице лежало. С грибком по-другому нельзя, особенно в ветер. А на русле всегда ветер.
— Казаки, у кого очки запасные есть? — кричит Юра.
— Кому? Какой размер? — спрашивают казаки.
— Не надо, братцы, — успокаивает их Аким, — у меня полная маска есть.
Полная маска — это маска, закрывающая всю голову.
— Жарко в ней будет, — говорит Головин.
— Да ладно, не впервой.
— А куда его очки делись? — спрашивают казаки.
— Да Юрка ему сломал.
— Юрка ещё тот увалень, — говорят казаки.
— Ещё тот, — соглашаются другие.
— Всё казаки, спать давайте, до рассвета вставать, — приказывает урядник.
Дед Сергей гасит свет. Аким только глаза закрыл, так Червоненко зашептал:
— Слышь, Аким.
— Ну.
— Так я с Юнь поговорил.
Саблин лежит, думает, эта тема его, конечно, интересует, что ж тут сказать, Юнь очень красивая женщина, всегда брюки в обтяжку носит, или юбки короткие. Ноги у нее худые, как будто резные, не то, что у местных казачек. И зад не широкий.
— Так ты меня слышишь? — толкает его Юра.
— Да слышу, — откликается Саблин.
— А чего молчишь, молчун?
— Думаю.
— А чего ты думаешь, я ж тебе ещё ничего не сказал. Думает он.
— Ну, так говори.
— Вот значит, — шепчет Червоненко. — Говорю ей: «Ты, Юнь, женщина незамужняя, можно тебя в баню пригласить». А она говорит: «Вон девок тут целый курятник, их приглашай, они согласятся». Я ей говорю: «Они мне без интересу. С тобой познакомиться хочу. Если согласишься, то мы с другом тебе рубль заплатим».
— Стой, — встрепенулся Саблин. — Я ни про какой рубль… Я, про рубль ещё не решил.
— Да стой ты, балда, слушай!
— Ну, говори.
— А она говорит: «Так вас ещё и двое будет? А кто ж второй на свидание меня зовёт». А я ей говорю: «Акима Саблина, рыбаря нашего лучшего знаешь?» А она: «Знаю». — «Так он с тобой тоже повстречаться хочет». А она помолчала, и знаешь что сказала?
— Ну?
— Говорит: «Ладно!» Ты понял? Ладно, говорит. Только говорит: «Чтобы всё тихо было. Чтобы в станице слухов не было, чтобы бабы местные её со света не сживали».
Аким немного заволновался. А может и не немного. С одной стороны конечно Юнь очень приятная женщина, а с другой стороны не дай Бог слухи по станице пойдут, не дай Бог до Насти что дойдёт. Да ещё и пол рубля платить. Ох-ох. Задумаешься тут.
— Да чего ты молчишь то всё, молчит как сом в омуте! — злится Юрка. — Вечно молчит и молчит.
— Да не могу я, как ты, вот так вот, с бухты барахты. Мне подумать нужно.
— Думать ему нужно, решения принимать важные, тоже мне, войсковой гетман! Говори, берём Юнь на рыбалку на ночь? Она за рубль согласна.
— Да говорю тебе, подумать нужно, пол рубля деньги не малые! — врёт Саблин, деньги у него есть, сам он просто боится, что слухи до жены дойти могут.
— Вот чёртов скопидом, — ругается Червоненко и поворачивается к Акиму спиной. — Ладно, я весь рубль заплачу. Принесу тебе эту красавицу в подарок.
— Казаки, тихо вы уже, — ругается урядник. — Спите.
— Спим, спим, — шепчет ему Юрка.
А Аким лежит, глаза на сетку с мошкой таращит. Ему уже и спать не хочется после этого разговора с другом. Думает, как теперь отказаться от такого свидания он и не знает. Господи, что ж будет, если Настя узнает!



Глава 11

Контролёр-координатор номер 0041 Пограничного Участка 611 дал приказ причалить к большому, вытянутому острову. Глиссера сразу свернул в нужном направлении. И через час лодка залезла на нужный берег носом. Без команды, по своему внутреннему алгоритму с него сразу спрыгнул разведчик. Закинув оружие за спину, он большими прыжками кинулся к зарослям волчьей ягоды осматривать местность. «Нюхач» сидевший у ног КК 0041 ПУб11 задрал голову, раскрыл створки и через красные «жабры» своего носа шумно втягивал воздух. Он чувствовал запах, когда в кубическом метре газа было хотя бы пятьсот чуждых этой местности молекул. Он мог, при нужном ветре, обнаружить вчерашние следы пребывания противника за километр. Но теперь он сидел абсолютно спокойно, шумно вдыхая и выдыхая воздух, и карябал своими широкими ногтями алюминиевую палубу глиссера. Опасности не было. Не было, хотя КК 0041 ПУб11 терпеть не мог болота, ему нужно было успокоиться. Он был биологически не готов работать в такой среде. Как и его подчинённые. Их, да и его кожа была не подготовлена к соприкосновению с флорой болот, да и с фауной тоже. А его главная ударная сила два двухсоткилограммовых солдата, что он взял с собой, имели такую высокую плотность костей, что категорически не могли плавать. «Бегун» тем временем оббежал остров и сообщил через коммутатор то, что КК 0041 ПУб11 и так знал: противника на острове не было. Но он сделал всё что нужно, чтобы противник сюда явился. Сюда, в этот квадрат.
— Предлагаю ждать утра здесь, — произнёс он. — С высокой степень вероятности, к утру противник будет в этом квадрате. Это удобное место.
— Ждать утра здесь, — сухо повторила странная модель, не то соглашаясь, не то раздумывая.
Всю дорогу она сидела на корточках, словно окуклилась, а тут встала, выпрямила свои длинные ноги разминая их, и на мгновение стала выше КК 0041 ПУб11. Покачалась, приглядываясь к зарослям, и спросила:
— Противник придет с севера?
— Противник придёт севера, — подтвердил КК 0041 ПУб11.
— Рекомендую вам ждать здесь, мой позывной «Ольга», прошу соблюдать радиомолчание, в какой либо поддержке с вашей стороны нет необходимости, — произнесла она, пружиня ногами, приседая и вставая.
Протокол взаимодействия опять выглядел как директива, как приказ. Это опять не нравилось КК 0041 ПУб11, но с другой стороны это снимало с него значительную часть ответственности. Он опять отметил это для отчёта. Тем не менее, это задание ему всё ещё очень не нравилось, он чувствовал себя неподготовленным для подобных задач. Его задача была охранять границу, и не в болоте, не в пустынной степи, а во влажных лесных массивах, в предгорьях. Для охраны границы у него была масса инструкций, алгоритмов и комбинаций.
Там он был готов доказывать свою эффективность, а что он мог в болоте? Ничего, только выманить противника и доставить эту новую модель в точку их контакта. И просто ждать. Тем не менее, он задал модели официальный вопрос, чтобы снять с себя всякую ответственность:
— Подтвердите отсутствие необходимости в огневой, или в другой поддержке.
— Подтверждаю.
— Допустимо ли наблюдение?
— Не допустимо, в виду возможности демаскировки. Я буду действовать автономно. Радиомолчание, связь односторонняя. Если не выйду на связь в течение трёх суток, начинайте поиск. В случае если мой биоиндикатор будет не активен, ваша задача эвакуировать мои останки и передать их на Центральный пост. Всё.

Всё. Она больше ничего не сказала, и прямо с глиссера спрыгнула в воду. КК 0041 ПУб11 был в который раз дезориентирован, он не мог понять: новая модель знает как опасны одноклеточные организмы в воде? Или нет? Как опасны кровососущие черви, и всё остальное водное биологическое разнообразие болота? Может знала, может нет. Если она утонет и если её начнут жрать рыбы, как он должен искать её останки? А модель тем временем умело, в три быстрых броска пересекла десять метров воды и оказалась на другой стороне протоки, и одним движением, как нырнула, влезла в заросли рогоза и с шелестом скрылась внутри.
Ловкая и быстрая, она двигалась на север.
КК 0041 ПУб11 остался на острове продолжая анализировать ситуацию, хоть эта «Ольга» и полностью подтвердила, что всю ответственность брала на себя, беспокойство его не покидало. Она как и все выходцы из дизайнцентра была чипирована и на его планшете чётко выделялась точка, обозначающая её. И он с удивлением наблюдал, как она быстро придвигается по болоту. Словно для неё нет преград, ни широкие протки ей не помеха, ни заросли колючей акации, ни сплошная стена рогоза. Да несомненно, она была подготовлена для работы в болоте, но всё равно это задание ему очень не нравилось. Очень не нравилось.

Запустили коптер, и через двадцать минут весь квадрат был на планшете у Головина. Лодки сдвинули, собрались, стали разглядывать карту.
— Вот он омут, — говорил урядник, указывая на большую водную площадь, где не было ни кочек, ни рогоза, ни зарослей кувшинок. — Тут он.
— А вон по руслу ещё три омута, мелкие, — заметил Бережко. — Аким, может он там лечь?
— Да вряд ли, при большом омуте он в мелкие не ляжет, — размышлял Саблин. — Все разы, когда находили бегемота, он в самом большом омуте лежал.
— Ну значит и сейчас так же ляжет, подойдём к омуту с востока, там самые малые глубины, ему негде будет разгуляться, если захочет нас напасть, — решил урядник. — Идём на самых малых оборотах, чтобы его не злить. Аким, Юра доставайте эхолот.
Все согласились. Теперь Аким был на руле, а Юра открыл пластиковый короб, стал разворачивать целлофан, доставал эхолот, сонар на гибком шнуре. Лодки пошли на восток, сделать крюк, чтобы зайти с мелководья. Аким с утра надел полную маску, поэтому капюшон КХЗ не натягивал, но что-то в это утро было не таким как обычно.
Ему казалось как будто, он где то рядом с большим трансформатором. Да похоже, что где-то рядом был трансформатор, волны мельчайшей вибрации накатывались одна за другой. Или это с его коммутатором что-то, или солнце с утра так печёт, в общем, чувствовал Саблин себя не так как обычно.
— Сарай, по правому борту, — крикнул Фёдор Верёвка с первой лодки.
Саблин поглядел вправо, увидал островок заросший волчьей ягодой. В кустах с белыми ягодами полускрыт был обычный рыбацкий пластиковый сборный сарай.
Пока Аким разглядывал сарай, Юра стянул маску с лица, заметив взгляд Саблина, он пояснил:
— Душно, охота воздуха вдохнуть, пыльцы нет вроде.
Да, пыльцы не было и было душно, Аким ничего говорить не стал. Он и сам подумывал стянуть маску. В ушах всё ещё гудело.
— Камень по правому борту, — снова кричит Верёвка.
— Это, кажется, тот камень, где Пшёнка с Беричем платку ставили, — догадался Аким, разглядывая гранитные камни на острове.
«Хорошее место, нужно его запомнить. Чёрт, голова, что то тяжёлая сегодня».
— Ну, значит мы уже близко, — говорит урядник. — Самый малый ход. Юра, что с глубинами.
Юрка стянул уже и очки, он плеснул из бутылки водой себе в лицо и сказал, взглянув на эхолот:
— Два и два метра, на запад с понижением.
Видно Юра не в себе, Аким стягивает маску, оставляет её на затылке и спрашивает у него, зажав микрофон коммутатора, чтобы другие не слышали:
— Юрка, ты чего?
— Да ничего, — тот тоже зажимает микрофон, — нормально. А ты не знаешь, чья была вчера водка?
— Вроде Головина, — всё ещё прижимая микрофон, говорит Аким. — А что с ней не так?
— Да чего-то мутит, — говорит Червоненко. — Или нет, не пойму, ладно, всё нормально.
Не сними Аким маску, он бы и сам решил, что его мутит, хорошо, что пыльцы нет. Он оборачивается на последнюю лодку, там и Татаринов Ефим и Кузьмин Вася тоже стянули маски. Да, день тяжёлый, воздуха не хватает, хотя до дождей ещё две недели.
— Юрка, — орёт в коммутатор урядник, — ну чего ты, заснул? Что с глубинами?
— Три и два, — спохватился Юра, — на запад с понижением.
— Не спи, — ругается урядник. — Сам говори каждые двадцать метров.
— Есть, не спать, — говорит Юра, невесело, понимает, что заслужил выговор.
Лодки на самом малом ходу, крадучись идут к омуту.

Есть одно преимущество войны в степи. Это барханы, пыль и песок. Снаряды и мины теряют значительную часть своей эффективности. Даже если взрыватель поставлен на самый лёгкий контакт, всё равно снаряд и мина успевают, уходит в невесомый грунт на пол метра. Разлёт осколков значительно ниже. Взрывная волна тоже не так губительна, она поднимает пыльную тучу и идёт вдоль бархана, как река по руслу, а за ним можно чувствовать себя в безопасности. Здесь даже «чемоданы» в двести десять миллиметров не так страшны, как на твёрдом грунте. Главное не оказаться в одной канаве со взрывной волной.
Тридцатая дивизия НОАК наступала с боями уже две недели. Шла она с юга на прямую через барханы, где день за днём теснила сводные Сто шестой, Четырнадцатый и Тринадцатый армейские батальоны. Им постоянно приходилось с боями отступать, чтобы не быть окружёнными. Цель китайцев была ясна как белый день. Взять Ханымей и закрепится в нём. Там было море почти чистой воды. Там создать плацдарм, подождать свежих сил и по Ханымейскому тракту начать наступление или на Губкинский или на восток к болотам Харампура. Командование этого никак допустить не могло. Это была очень серьёзная угроза. Срочно собирались части для контрудара. В собираемую бригаду были прикомандированы и пластуны. Вторая и Пятая сотни из Второго Пластунского полка.
Появление свежей бригады на пути дивизии, стало для китайцев неожиданностью. И, несмотря на значительный численный перевес, на хорошее оснащение, на то, что дивизия была хорошо моторизирована и полное доминирование в артиллерии наступление завязло.

Пулемёт не унимался, не давал из-за бархана голову поднять, бил с пяти сотен метров, или около того, откуда бил точно понять сложно. Два коптера, что казаки пытались запустить, тут же были сбиты. А под прикрытием пулемёта китайцы пытались маневрировать и найти фланг Второй сотни. Обойти её.
Четвёртый взвод самый край правого фланга бригады, за ними никого.
Казаки приваливались к склонам барханов, на половину уходя в песок и пыль. Ждали. Только десять, а жара сорок шесть.
— Четвёртый взвод, — кричит вестовой, — взводного к сотнику.
— Ефим, тебя к сотнику, — кричит урядник Носов.
— Слышу, — отзывается тот, и, согнувшись, чтобы не торчать над барханом уходит.
Хлоп, хлоп. Бью мины в пятидесяти мерах от казаков. Но они не страшны — далеко, осколки уйдут в пыль, у китайцев давно нет коптеров-наводчиков, армейцы им всех побили. Поэтому миномёты бьют наугад. Но всё равно неприятно.
А вот пулемёт бьёт прицельно. Как только Зайцев высунул голову из-за бархана, всего на секунду, ещё через секунду в бархан ударили тяжёлые двенадцатимиллиметровые пули. Поднимая фонтаны пески и облака пыли.
— Сядь ты дурья башка, — кричит на него урядник. — Чего лезешь?
— Хотел глянуть, где пулемёт, — объясняет Зайцев.
— Сиди смирно, — говорит урядник Зайцеву.
Зайцев одного призыва с Акимом, оба уже немного повоевали, но в опыте со старыми казаками им не тягаться.
— Просто хотел засечь пулемёт, — оправдывается Зайцев.
— Ты не торопись, — успокаивает его ещё один немолодой казак Шевунов, — приказ будет, будем его гада искать, а сейчас не нужно шевелится. Он тебя заметил, и миномётчикам скажет, и нам сюда пар-тройка мин прилетит. — Теперь Шевунов кричит уряднику, — Алексей, надо бы дислокацию сменить.
— Да видно придётся, — нехотя соглашается тот.
Привстаёт, осматривается. Командует, указывая направление:
— Казаки, давайте ка вон за тот бархан переползём.
Казаки встают, начинают грузить на себя всё то, что принесли и один за другим, согнувшись, уходят ещё западнее. Как всегда минёры-разведчики первые, штурмовая группа замыкающая. Аким, сгибаясь под тяжестью своего рюкзака, набитого гранатами и минами, замыкающий.
Жара всё свирепее, он думает, не залить ли порцию хладогена в «кольчугу», хоть пару «кубиков».
И тут вдруг стало темно. Только что солнце выжигало своим белым светом глаза, и вдруг едва не сумерки.
Аким удивлённо поворачивается назад, к солнцу, А солнца нету. Он видит тучу, нет гору песка и пыли, что несётся на него.
Он слышит крик в коммутаторе:
«Чемоданы! Ложись!»
Едва успев захлопнуть забрало, Саблин валиться на землю. Длинные, почти в метр, ходовые части гранат для ПТРУРа вываливаются из его рюкзака, бьют сзади по шлему. Он, как положено в уставе, накрывает голову щитом.
И всё, кто-то неимоверно могучий вырывает у него щит из рук. Раздирая ему щёки проводами и гарнитурой, рывком стягивает с него шлем, он видит, как земля отдаляется от него, сама словно улетая куда-то вниз, а он плывёт в невесомости, и тут же ботинки его, чьи-то ботинки плывут рядом. А потом удар и темнота, и пыль. Всюду пыль, так что не вздохнуть даже.
Голова болит, так как не болела никогда, а в ушах тонкий звон — иголки в ушах, пытка. Словно кто-то тончайшим сверлом, сверлил ему мозг через уши, сразу через оба. От этого звона невыносимо тошнит. Так не тошнило никогда его. И звон этот ещё и пульсирует. Звон и тошнота. Звон и тошнота. И больше ничего. А потом темнота и тишина.
Ему охота вздохнуть, может глоток воздуха избавит от тошноты. Но вздохнуть невозможно, носоглотку словно химикатами выжигает, нос забит пылью, а горло пылью и сухим как наждак песком. Глаза тоже не открыть, всё те же пыль и песок. Всё что он смог сделать, так это перевернуться на живот, и тогда он начал кашлять. Он ещё не мог вздохнуть, но сознание уже возвращалось к нему. И пришло оно с песком и пылью в лёгких. С выворачивающим наизнанку кашлем. С тошнотой и звенящим сверлом в голове. И пришло оно с мерзким словом «контузия».



Глава 12

Звон в ушах такой же, как при контузии, и мутит. Хорошо, Господи, как хорошо, что нет ветра и можно сидеть без маски. Если б ещё не эта чёртова жара. Саблин сразу «закидывает» себе в КХЗ четыре «кубика» хладогена. Это чуть помогает. Аким протягивает руку, Юра бледный весь, но понимает. Предаёт ему бутылку с водой. Вода как обычно, едва не горячая. Ничуть не освежила.
— Пять и семь, на запад с понижением, — говорит в коммутатор Червоненко.
Тут раздаётся крик с последней лодки:
— Стойте! Глушите моторы!
В замыкающей лодке во весь рост стоит Татаринов Ефим и машет рукой.
Лодки и так идут на самом малом ходу, но теперь они останавливаются.
— Дальше нельзя, — орёт Ефим, тараща глаза.
«Зачем так орать-то? — с непонятным раздражением думает Саблин. Он морищится. — Орёт на всё болото, дурак».
Едва заметное течение продолжает нести их к большому омуту.
— Якоря, киньте якоря! Остановитесь! — не унимался Татаринов.
С лодки урядника полетел в воду якорь, Саблин почти ткнулся в его лодку и тоже сбросил якорь. Якорь сбросили с лодки, в которой сидели Фёдор Верёвка и Иван Бережко. Все повернулись к Татаринову, ждут, что он скажет. А его лодка подплыла, стала борт о борт с лодкой Саблина. Все лодки сбились в кучу, а так нельзя. Не правильно так.
Татаринов выглядел странно, словно болен, ни капюшона, ни очков, ни маски, глаза шальные, он оглядывает всех и говорит:
— Вы что, не слышите?
— Чего? — спрашивает урядник.
— Рой, — говорит Татаринов и осматривается. — Не слышите? Гудят!
Вот уж не подумал бы Саблин, что так гудит рой. Да, гудит что-то, но точно не рой. Может… трансформатор…
Но урядник встаёт в лодке оглядывается, все остальные тоже смотрят по сторонам. Прислушиваются. Казаки респираторы, очки сняли. Лица у всех серые, серьёзные. И уставшие, а ведь утро ещё.
А Аким разозлился почему-то: «Ну что за дурь?! Откуда тут рою быть? Шершни в степях живут и в лесах, отродясь на воде не жили. Чего Татаринов панику поднимает?»
А Татаринов наклоняется и винтовку поднимает.
«Вот дурак, — думает Саблин опять с раздражением, — никак от шершней собрался винтовкой отбиваться».
Слава Богу, он не один всего этого не одобряет, Вася Кузьмин, что был в лодке с Татариновым, говорит ему:
— Ефим, да ты сядь, чего ты винтовку-то схватил, положи её.
Но Татаринов не садится, стоит, винтовку держит. Тогда и урядник ему говорит:
— Татаринов, положи оружие! Нет тут шершней, просто дождь будет, давление скачет, вот в голове и шумит. Не у тебя одного шумит, у всех так.
А Ефим, смотрит на урядника, лицо растерянное, он и говорит Головину с удивлением:
— Да как же шершней нету, вот же они, вокруг нас летают! — и продолжает как-то зло, с вызовом: — Брешешь ты всё, урядник, — и он вскидывает оружие. Снимает с предохранителя. — Глянь их сколько, только жалить пока не начали!
Вася Кузьмин с ним в лодке сидел на руле, он чуть привстал и ствол винтовку схватил, стал её вниз гнуть. Не дай Бог стрельнёт! Но Ефим ствол у него вырвал и говорит, так как будто понял вот только что:
— Да вы тут все решили меня убить? А?
«Точно рехнулся», — думает Саблин, он никаких шершней не видит. Да ещё и не нравится ему Татаринов, раньше вроде такого не замечал, а сейчас понял: «Не нравится!»
— Ефим, — орёт урядник, — брось винтарь! Это приказ!
— Да сядь ты, — и Вася снова попытался схватиться за ствол винтовки.
Но Татаринов ему не дал: он вскидывает «Тэшку» к плечу, как положено, и… стреляет в Васю. Прямо в сердце. Кузьмин валится на дно лодки, лицом вниз, мёртвый.
Аким смотрит на всё это с непонятным для себя самого спокойствием. В другой раз такое и в голове бы у него не уложилось, а сейчас как будто, так и надо. Это повод! Он теперь зол, на Татаринова, зол не на шутку. Ох, как не любит Саблин паникёров да истериков, а вот теперь уже и повод есть…
— Он сам полез, видели, — орёт Татаринов.
— А ну, оружие положи! — урядник вскакивает в своей лодке на ноги. — Под трибунал пойдёшь, положи винтарь, говорю!
— Под трибунал? — Татаринов вдруг засмеялся. — Я тебе дам «под трибунал».
Он просто поднимает винтовку и стреляет в Головина. С пяти метров никакой пластун не промахнётся. Ефим и попал, десяти миллиметровая пуля разнесла уряднику голову. Он валится из лодки за борт.
— Под трибунал! — вдруг смеётся Татаринов. — Вот тебе и трибунал.
Ружьё у Саблина рядом, только руку протяни, но хватает его не он, а Юрка. Схватил за ствол, пока разворачивал его, приспосабливал его, Ефим-то и увидел. Тут же выстрелил. Юра откидывается, на борт лодки роняет ружьё, заваливается. До ружья Акиму теперь не дотянуться, а Ефимка уже на него смотрит, и взгляд у него дурной, весёлый. Он уже и винтовку к Саблину воротит.
Делать больше было нечего, Аким и крутанул акселератор до упора. Генератор, еле-еле беззвучно работавший на малых оборотах, завизжал высоко и выдал всё, что мог. Мотор и винт сразу выдули из-под лодки белый бурун, корма ушла в воду едва не до края борта, а нос на полметра из воды вышел. Саблин положил руль до упора вправо. Нос лодки Саблина наехал на борт лодки Татаринова. Нет, опрокинуть или перевернуть Аким его лодку не смог, но Ефиму пришлось раскинуть руки, чтобы удержать равновесие, он затопал сапогами по дну лодки, чтобы не выпасть. А когда нашёлся, встал ровно и смог вскинуть «Тэшку» к плечу, было уже поздно. Саблин выстрелил.
Картечь пробила грудь Ефиму Татаринову навылет. В белом солнце фонтаном промелькнули крупные капли цвета незрелой вишни. Ефим повалился на борт и опрокинулся в воду вместе с винтовкой.
И всё стихло.
Солнце жгло, впрочем, как обычно, стрекозы летают, а казаки молчат. Смотрят друг на друга, ничего не понимая. А далёкий трансформатор всё ещё гудел где-то. Всё было странно и нелепо. А Саблин стоял, всё ещё сжимая ружьё. Только что все были живы и здоровы, вот буквально двадцать секунд назад. Эти двадцать секунд всё изменили. Саблина всё ещё разбирала злость. Он бы и ещё раз в него выстрелил за Юрку, не свались Татаринов в воду. Да, за Юрку. Злость тут же ушла, как только Аким вспомнил про друга.
Поставив ружье, Аким склонился над Червоненко, провернул его к себе лицом. И как же он обрадовался, когда понял: тот жив.
Серо-зелёная перчатка КХЗ, которую Юра прижимал к правой стороне груди, была перечёркнута чёрными полосками. Сквозь пальцы то и дело пробивались новые полоски, большими красными каплями падали на дно лодки.
— Что ж случилось-то, а, Аким? — спрашивал Юра и удивлённо смотрел на Саблина.
— Сиди, не разговаривай, — сказал Аким строго, осматривая дыру в КХЗ.
— Как же так случилось? — не замолкал Юра. — Чего это с ним было, а?
Червоненко говорил, а на его губах кровь уже. Он кашлянул, на пыльник Саблина, на рукава полетели капли. Вылетели красные, а на грязном пыльнике сразу стали чёрными.
— Молчи ты, сиди, — орёт Аким на него, — и болтает, и болтает, всю жизнь заткнуться не мог, так и сейчас говорит, и пуля его не успокоит. Говорун!
Он встаёт, оглядывается:
— Казаки, подсобите!
Но те сидят в своих лодках, насупились, никто не пошевелился даже, глаз с него не сводят.
— Вот дурачьё, — орёт Саблин, — чего вы? Идите, помогите.
Но они не двигаются.
— К чёрту вас, — ругается Аким и раскрывает «аптечку». Сам приговаривает. — А теперь как учили, как учили. Ты, Юрка не боись, я всё помню, я всё помню.
Первым делом рана: навылет или нет? Он переворачивает Червоненко, на спине огромное чёрное пятно с рваной дырой. Навылет. Ножом начинает резать пыльник, он крепкий, зараза.
— Ты полегче там, — бубнит Юра.
Но Аким его не слушает, распорол ему всю одежду, затем из аптечки он достал большой шприц-тюбик с биогелем и прямо на вытекающую из раны кровь накладывает прозрачную массу. Сверху залепляет всё пластырем. Придавливает рукой слегка. Говорит:
— Так, сзади готово, давай грудь. Ты держись, Юрка, медик говорил, что во вход раны нужно гель через катетер вводить. Больно будет.
— Давай, — шипит Юра, а у самого уже весь подборок в крови.
Через пластиковую трубку, вставленную в рану, он вводит туда остатки геля и тоже залепляет рану пластырем.
Юра уже ни чего не говорит, смотрит осоловело на залитые кровью руки друга.
— Всё, теперь уколы, — продолжает Аким, доставая набор шприцов, — первый обезболивающий.
Прямо через КХЗ он вкалывает иглу в плечо Червоненко.
— Блокатор, — делает второй укол. — Остановит внутреннее кровотечение.
Кидает пустой шприц в лодку.
— Антибиотик.
Ещё один пустой шприц летит в лодку.
После он взял последний шприц он красный, показал его другу:
— Это медицинская кома, Юра, тебя она выключит.
— Я знаю, Аким, — сипит Червоненко.
— Ты не волнуйся, я тебя довезу, ночевать у деда не буду, я эти места и ночью узнаю. Ночью повезу. Мне не впервой. Держись, казак.
— Нам, пластунам, что не смерть — то и ладно, — пытается шутить Юрка. Он дышит прерывисто и часто. При каждом выдохе крови чуть-чуть на плащ капает.
— Верно-верно, — говорит Аким, вкалывая последний препарат другу. — Спи, браток. Я довезу тебя. Доктора тебя на пирсах ждать будут.
Как только Червоненко закрыл глаза, Саблин встал и повернулся к оставшиеся казакам. Хотел было сказать, что ехать нужно домой и немедленно. Да ничего сказать не смог. Все: и Фёдор Верёвка, и Анисим Шинкоренко, и Иван Бережко — все уже стояли в своих лодках. Все держали в руках оружие, и у всех, машинально отметил Аким, оружие снято с предохранителей. Все они с нескрываемой неприязнью смотрели на него.
— Чего вы? — спросил Саблин.
— Вон ты, каков оказался, — вдруг произнёс Верёвка. — А был тихоня да молчун.
— Да чего вы? — не понимал Аким раздражаясь.
А в голове приливами «трансформатор» гудит и гудит. Бесят они его, что их злит, непонятно.
— И куражится ещё, сволочь! — с ехидной весёлостью добавил Мережко. — Побил людей, братов, однополчан и ещё «ваньку» валяет.
— Да вы что, рехнулись! — заорал Саблин, а сам на дно лодки глянул, на винтовку Юры и своё ружье. Его страшно злило это обвинение, аж виски заломило. — Вы что, не видели, это Татаринов их бил, а я только в него выстрелил.
— Ещё отбрёхивается, гнида, — заорал Шинкоренко. — Сдохни ты уже, сволочь!
И вскинул винтовку.
Он ещё орать не закончил, ствол только начал поднимать, а Аким уже всё понял и всё решил. Второй раз за последние пять минут он принимал такое решение, ничего другого ему не оставалось. Боком, плашмя в воду падая, только маску успел на лицо натянуть да по клапану ударить. Клапан хлюпнул, вакуум притянул пластик маски, и она прилипала к КХЗ. Как только он оказался в воде, клапан закрылся.



Глава 13

Ещё в школе их учили: в КХЗ и полной маске воздуха на десять полных, всей грудью, вздохов. При правильном расходе кислорода этого хватит на пять минут. Это, если двигаться, а если замереть, и того больше.
«Хорошо, что Юрка вчера раздавил мне очки, — думал Аким, пытаясь уйти в глубину, — в респираторе мне уже каюк был бы».
А уйти на глубину в КХЗ да пыльнике нелегко. Только что убитые Головин и Татаринов, упав в воду, так и плавали рядом с лодками.
Не будь на нём патронташа с тяжелеными патронами десятого калибра, да армейского пистолета на бедре, так сразу бы всплыл под пули своих братов-казаков.
И тут кто-то с силой дёрнул его за левый сапог, едва не сорвал с ноги. А перед носом, едва не задев клапан маски, мелькнула белая полоса, ушла вглубь, развалилась на пузыри, которые полетели вверх, и тут же ещё одна, и ещё рядом с плечом. Пули!
Ему приходилось прикладывать усилия, чтобы не всплыть, и он всплыл бы, не попадись под руку верёвка якоря. Так по ней, по ней, перебирая и перебирая руками, он погружался в глубину. А полосы проходили рядом, одна за другой, и опять его дёрнуло, теперь за плащ. И пузыри, пузыри вокруг летят к поверхности. Стучит что-то там, наверху ещё. А на дно, качаясь в воде из стороны в сторону, падает что-то светлое.
Он узнал эту вещь: крышка от компрессора, и тут же камнем в темноту глубины рядом пролетела катушка дросселя с проводами. Мотору конец, это ему уже понятно, он, цепляясь за веревку, добирается до дна. Маска сдавливает голову. Тут в ильной мути почти темно. Пули вроде больше не падают. Но это его не радует ничуть. Дальше-то, что делать? На всякий случай проверил пистолет. На месте. А на левый «глаз» маски падает чёрное пятно. Аким сначала испугался, но тут же рассмотрел — пиявка. Червь своим мерзким ртом пытается высосать хоть что-нибудь через крепкий пластик «глаза». Надо бы убрать её, да разве её оторвёшь, они липнут намертво, прилипают — ножом не соскоблить, только солнце их прижигает, или соль. А ещё в левом сапоге он почувствовал воду. КХЗ пробит. Аким поднимает глаза вверх, там, далеко над ним, всё ещё плавают лодки. Новый вздох, приходится делать глубоким, очень глубоким. Кислорода уже мало. Услышать бы, что они говорят, да коммутатору видно конец, сгорел в воде. На ныряние такой комплект не рассчитан. Он втягивает воздух, делает очень глубокий вдох. Но этого ему уже не хватает, нужно ещё больше вдохнуть. Время идёт. Не спеша и не торопясь он делает ещё один вдох. Его плащ промок, и теперь ему уже намного легче держаться у дна, в темноте, в иле. Лодки не уплывают, ждут его. А в левом сапоге уже полно воды, пузыри непрерывной вереницей ползут снизу по КХЗ. А лодки не уплывают. Всё, нужно уходить отсюда или всплывать. Всплывать с пистолетом против трех винтовок? Нет, так не пойдёт. Значить уходить в ближайшие заросли. И тут над головой что-то хлюпнуло. И на дно, ярко блеснув в преломлённых солнечных лучах белым, упал серебристый большой предмет. Поднял фонтан ила в пяти-шести шагах от него. А потом, почти неслышно, зажурчали лодочные моторы, и две лодки стали уходить, бросив две остальные стоять на месте.
«Делают вид, что уходят, — сейчас всплыву, залезу на лодку, а меня будет ждать снайпер Федя Верёвка, — первым делом подумал Саблин. — А что ж они кинули на дно?»
И тут его осенило: «Ну конечно, двадцать тротиловых шашек, перетягивались толстой алюминиевой фольгой, такой десятикилограммовый брикет и упал на дно рядом с ним. Бежать? Плыть? Пустое». Аким понял одно, шансов уйти у него не было. Десять килограмм тротила под водой — верная смерть. От такого брикета раздавленные «стекляшки» и налимы всплывали аж в двадцати метрах от взрыва. Неизвестно кто-бы и что предпринял в его положении, но Аким был пластуном, а пластун это и минёр, и сапёр, и разведчик, и диверсант, и Бог его знает кто ещё, и всё в одном лице. И всю свою военную жизнь он со взрывчаткой. Ещё в станичной школе их начинали учить азам минно-взрывного дела.
И теперь он пошёл к брикету. Он был уверен, что взрыватель они поставили на автомат, и на таймере не меньше минуты, чтобы неспешно уйти подальше.
У него было время, и он бросил верёвку якоря и пошёл к туче ила, что ещё не осел в месте падения взрывчатки. Идти тяжело, приходится работать руками, почти плыть, и теперь пыльник реально мешает, на левый «глаз» маски села ещё одна пиявка, теперь он полностью закрыт, кислорода не хватает, хоть вдыхай, хоть не вдыхай, его внутри костюма уже нет. Вдыхаешь, вроде воздух, а голова всё мутнее. Слава богу, что сразу нашёл в иле взрывчатку. Наступил на неё сапогом, и хотел уже нагнуться, как кто-то ударил его в грудь, не сильно, но едва не сбил с ног, а затем он же схватил его левый рукав пыльника и начал мотать его руку из стороны в сторону, поднимая тучи из ила. Аким боялся сдвинуться с места, чтобы не потерять брикет из-под сапога. А черная тварь всё трясла его и, понимая, что у неё ничего не выходит, решила перехватить его. И схватила понадёжнее, Саблин от боли стиснул зубы, тварь схватила его за руку, чуть выше кисти.
«Настя, любимая жена моя, спасибо тебе огромное, что ты своим вечным беспокойством, своим нескончаемым нытьём и глупой бабьей тревогой, вынудила меня, сама того не понимая, надеть мою ультракарбоновую „кольчугу“. Иначе эта щука, а это была именно она, а не налим или сом, своими зубами, которых нет ни у сома, ни у налима, разорвала бы мне уже руку в клочья». Мог бы подумать Аким, но думал он о том, как передёрнуть затвор пистолета одной рукой, когда вторую твою руку жуёт, мотая тебя из стороны в сторону, полутораметровая тупая рыбина. Он продёргивает затвор об бедро, почти упирает пистолет в башку монстра и…
Пуххххх… Куча пузырей летят колыхаясь вверх.
Пуххххх… И ещё одна куча пузырей полетела.
Тиски ослабли. Рука свободна. Рыбина, дёргаясь в конвульсиях, падает в ил и там ещё продолжает извиваться, вздымая клубы грязи.
Воздуха уже нет, и времени тоже. Левая рука болит, но нужно выключить взрыватель, он садится в самую муть на дне, и ничего не видя находит белый брикет. На ощупь ищет торец. Взрыватель всегда в торце брикета. Он нащупывает его. Вырвать? Рискнуть? Но скорее всего он на положении «не извлечения». Саблин так бы сам поставил. Поэтому он одной рукой нащупывает в кромешной мути, которую всё ещё поднимает рыба, блок управления.
Он знаком с такими взрывателями не один десяток лет, пальцы знают все действия: пять, десять секунд и в черноте илистой мути тонко вспыхнул зелёный светодиод. Всё. Сделано. Надо бы вздохнуть, дух перевести. Вот только дышать ему уже нечем. Он делает и делает вздохи, а толку никакого. Придётся всплывать. Скинуть пыльник, и всплывать. Так он и делает, а пыльник всплывает вместе с ним, летит медленно вверх рядом.
В глазах уже темнеет, а горячий воздух внутри КХЗ уже бесполезен, когда он тихонько, чтобы не плескать водой, выныривает между лодок.
Яростное солнце залило лицо, как только он стянул маску. И тут же опять слышит мерное гудение далёкого трансформатора. В воде его не было. Он какое-то время прислушивается, не слышно ли моторов. Нет, только мерзкие стрекозы над болотом, да вороны где повизгивают недалеко. Всё тихо, но снайпера никто, никогда не слышит. А ждать нельзя, рука болит, вода уже залила весь сапог. Там, на глубине, кругом вонючий ил, зато нет амёб. А здесь вода вливается в сапог в виде бульона с этой мерзкой, живой грязью. Ему уже придётся раздеваться и обмывать себя, иначе ожог гарантирован. Нужно вылезать.
Забраться в лодку из воды не так-то просто, когда у тебя только одна рука, а на поясе у тебя тяжеленный патронташ, на бедре пистолет с запасной обоймой, а твой Костюм Химической Защиты на четверть заполнен водой. Раза два пытался он вытянуть себя одной рукой. Нет. Без толку. Тогда он попытался взяться двумя руками. Опять нет, левая совсем не держит, непонятно что с ней. Сорвался, плюхнулся с шумом в воду. Аж зло разобрало, врезал больной рукой в дюралевый борт лодки.
То, что помогало ему не всплыть, теперь не даёт ему выбраться из воды. А амёб в сапоге всё больше, а сил всё меньше. Он кидает пистолет в лодку, за ним туда же летит и патронташ. Он собирается с силами, теперь полегче, и наконец, с трудом залазает внутрь «дюраля». Валится прямо на убитого Васю Кузьмина. Ну, прости брат, так сошлось. Саблин думает только об одном: «Перетащить в эту лодку Юрку, да дать „газа“ отсюда, и побыстрее». Пока снайпер Фёдор Верёвка не надумал взглянуть на него через оптику.
Аким помнит, что куски от его мотора лежат на дне болота, поэтому он собирался уходить на лодке Васи Кузьмина, и он, лёжа на дне Васиной лодки, лицом напротив сапог мёртвого однополчанина, скалясь от боли в левой руке, стал стягивать с себя КХЗ, чтобы вылить из него воду. И тут его ждал неприятный сюрприз, при его движениях лодка чуть раскачивалась на воде, и по дну лодки туда и обратно, ходила рыжая волна. Кровь Васи смешалась с забортной водой, и этой воды было не так уж и мало. Саблин, с трудом стянув с себя КХЗ, стал изучать дно лодки, и в носу нашёл две пулевых дыры. Эти дураки поливали из винтовок всё вокруг, и попали в лодку. Вода и так прибывала, а на ходу она фонтанами бить будет. В лодке Акима были материалы для починки, нужно было взять их, забрать Юру, забрать ружьё, и еще не плохо бы, снять остатки двигателя. У него был хороший двигатель. Экономичный. Но уж это как получится. А потом встать на любую кочку, заделать дыры в лодке, и бегом на восток, на полных оборотах, до антенны, а оттуда уже к себе на север, не заезжая к деду Сергею. Он мог, если нужно, сидеть на руле сутки без перерыва, и идти ночью по радару даже в полной темноте. Но сначала необходимо смыть с себя амёб и перетащить к себе в лодку Юру.
Хотел снять мокрую «кольчугу», да тут увидел, что его собственная лодка осела в воде капитально, Юрка там уже буквально плавал в воде. Конечно, амёбы в КХЗ Юре не страшны, но нужно всё равно было притащить его в менее повреждённую лодку. И Саблин не стал раздеваться и мыться, а подгрёб к своей лодке и начал перекладывать всё из неё в лодку Васи. Торопился.
И вздрогнул, невдалеке, метрах в двухстах, знакомо затарахтела «Тэшка».
Та-та-та-та-та-та-та-та…
Не прерываясь била, четырнадцать выстрелов, не меньше, на слух прикинул Саблин.
Казаки народ бережливый, они так не стреляют. Уж пластуны точно так не палят.
И тут же опять:
Та-та-та-та-та…
Ещё длинная очередь. Весь магазин до последнего высадил кто-то. Дуркует. Зачем так стрелять? Всё это ему страшно не нравилось. Он торопясь стал перебрасывать всё необходимое в лодку, где лежал мёртвый однополчанин. Торопился, в его-то лодке воды с амёбами уже почти по колено.
С трудом взялся за Юру:
— Вот ты, хряк, наел сала, — злился Саблин, а как не злиться, попробуй его, кабана, одной рукой перетащить.
Кое-как смог. Сопел, кряхтел, но смог. Глянул на свой двигатель, лодка тонула, он до генератора уже в воде был. Такой хороший двигатель, как жаль бросать, да весь разбит. Нет, с одной рукой и пытаться не стал. Завёл мотор и поехал.
Ехал не оборачиваюсь, и не из-за лодки. Чёрт с ней, с лодкой. Там, рядом с тонущей лодкой плавали его однополчане: Иван Головин и Ефим Татаринов. Пластуны своих никогда не бросали. А он не смог их взять. Оттого и тяжко у него было на душе. Думал он, что скажет казакам, обществу, что скажет семьям убитых. Скажет, что рука у него болела? Такое говорить смешно и позорно. Вот и думал, что людям сказать.
Да тут ещё в голове нескончаемыми волнами шумел «трансформатор». Гудит и гудит зараза. Накатит волна, доводя до исступления, и откатит, на пару вздохов и снова накатит. Её уже ждёшь. Готовишься. Взорвал бы его, если бы знал, где он. И рука болит. В общем, жить не хотелось, но жить было нужно.
— Ничего-ничего, нам пластунам, что не смерть — то и ладно, — шептал Саблин, выглядывая удобный кусок суши.
Так и ехал в одной «кольчуге», маску не надевал. А нога уже чешется под «кольчугой», скоро жечь начнёт. К чему одеваться, если знал, что раздеваться придётся, да мыться нужно, и побыстрее, амёбы уже разъедают кожу. Да и что надевать, левый сапог КХЗ разорван у каблука, а левый рукав рыбина весь подрала.
Сидел он на руле, искал удобную кочку и смотрел, как в нос лодки, в дыры, почти струями, втекает вода. Да, берег для остановки и ремонта был нужен позарез. Но он хотел отъехать подальше от места, где кто-то, из его ополоумевших однополчан, «поливал» из винтовки очередями. И ещё у кого-то есть, страшной силы и точности, СВС[23].
Лодка осела из-за большой загруженности и шла тяжело, на каждом вираже волна ходила от борта к борту, валяя вещи туда-сюда и перекатываясь через труп Васи Кузьмина. И Юрку тормошила, заливая ему респиратор. Всё, дальше уже опасно, нужно было искать кочку для ремонта. Любую сушу. А так хотелось отъехать подальше.
И как раз тут, он увидел тот остров с камнями, на котором Пшёнка и Берич ставили палатку. Остров был удобен, небольшая часть берега была пологой, рогоза и тростника немного, легко причалить, колючая акация и рогоз оставили немного места, неплохая поляна получилась, в общем, удобно. Да и не собирался он тут долго сидеть. Полчаса, не больше. Ремонт не долог, плазма у него была в ящике для инструментов, генератор работает, материал на пластыри есть: заварить две дырки шириной в палец — пять минут, раздеться, обмыться — ещё десять, и в путь.
И он с набором скорости, чтобы нос лодки подальше вышел на сушу, двинулся к острову.
Видно, от изнуряющего гула голова у него совсем плохо работала. Всё время хотелось закрыть глаза. Даже зажмуриться. Хотелось проморгаться, как после пыли. Хотелось руке удобное место найти. А надо было не глазами моргать, а по сторонам смотреть. Пластуны не только минёры и сапёры, пластуны всегда передовые части, разведчики, а тут он даже не огляделся. Кабы огляделся, увидал бы напротив острова длинную кочку заросшую рогозом, а из него, едва видимая торчит мотором корма лодки. Непростительна такая невнимательность для опытного пластуна.



Глава 14

Саблин наехал носом на берег, волна воды в лодке от носа к корме пригнала вещи, залив ноги до колен, он выскочил на сушу. Как положено казаку-пластуну сразу схватил Васину винтовку с подсумком, оглядел окрестности. Рогоз и кусты не ломаны, следов свежих нет, тихо и спокойно на острове. Только мухи-оводы жужжат, да стрекозы шуршат, ловят их. Он вытянул из лодки канистру с водой, стал снимать «кольчугу». Глядит на руку, она синяя, вся в лиловых, закруглённых полосах. Зрелище так себе, нездоровое. Он сжимает и разжимает пальцы, они слушаются, но с трудом, крепко кулак не сжать — острая боль в предплечье. Еле снял ультракарбоновое бельё, начал лить на себя воду, вода почти горячая, на солнце канистра лежала, но всё равно, какое же это удовольствие. И тут…
Ба-а-ах-х…
Оглушительно и совсем рядом ударила СВС, хлопок двенадцати миллиметрового сверхзвукового патрона ни с чем не спутаешь. Как хлыст хлещет. Аким, бросая канистру, валится на землю. Тянет к себе винтовку. Передёргивает затвор, хотя понимает, что стреляли не в него. Выстрел прозвучал совсем рядом, метров тридцать пять-сорок. Прямо от него через протоку. Остров. Оттуда. Никакой снайпер с такого расстояния не промахнулся бы. Да и не снайпер не промахнулся бы. Любой бы попал.
Так и есть, с другой кочки, что правее Акима, по месту выстрела начинает тарахтеть «Тэшка»:
Та-та-та-та-та…
Саблин видит, как пули рубят рогоз, в воду летят листья акации, разлетаются белые плоды волчьей ягоды. И стреляющий не успокаивается, пока не опустошает магазин полностью.
Снова тишина, снова мухи да стрекозы шелестят над болотом. А Аким лежит на земле за лодкой, у самой воды, его обжигает свирепое солнце и оводы уже приметили его вкусную кожу. А ещё от непрерывного треска начинает болеть голова. Он понимает, что нужно быстрее отсюда уходить. Как можно быстрее.
Надо одеваться, хотя помылся он не очень хорошо, облив ещё чистой водой «кольчугу» он не вставая, с грязью, натягивает её на себя, ползком, ползком до носа лодки и из-за него выглянул. Тут он видит на противоположном берегу протоки, корму лодки, которую сразу не увидел.
«Дурак, надо же так поставить лодку, — ругает он сам себя. — Прямо на виду у снайпера. Куда смотрел, недоумок».
Странно это всё, он и других людей такими словами никогда в жизни не ругал, а тут сам себя костерит. Отчего так…
И тут снова длинное:
Ба-а-ах-х…
И ответом ему:
Та-та-та-та-та-та…
Снова бесконечная очередь на полмагазина. Снова на островке напротив рогоз летит, ветки акации пучками взлетают в воздух.
И опять:
Ба-а-ах-х…
И всё стихло. Опять стрекозы да оводы, да заскрежетала совсем недалеко мерзкая болотная ворона. И всё.
Саблин не встаёт. Хотя ветер вроде как собирается, может и пыльца полететь, маску надо из лодки достать, а как? Он лежит минут пять, не шевелясь. Солнце уже щёку нажгло, но Саблин не шевелиться.
И тут он вдруг слышит знакомый голос с острова напротив:
— Аки-и-и-м.
Саблин молчит. Это Фёдор Верёвка. Он и есть снайпер.
— Чего ты там ховаешься? Я ж тебя видел, когда ты плыл.
Аким продолжает молчать.
— Аки-и-им, думаешь, спрятался, да? — продолжает Фёдор, в голосе его звучит зловещая усмешка. — Думаешь, до вечера прятаться будешь, а по ночи уйдёшь потихоньку, да?
Аким молчит. Уж кому-кому, а снайперу своё местоположение выдавать не нужно, он и на голос выстрелит и попадёт. Не с первого выстрела, так со второго.
— Нет, паскуда, не уйдёшь, не бывать такому, — орёт Верёвка.
Ба-а-ах-х…
И Саблину в щёку впивается кусочек дюралевого борта. Двенадцатимиллиметровая пуля — вещь серьёзная, два борта лодки на вылет, обе дыры с рваными краями, с кулак, не меньше. Дыра на ладонь правее головы Саблина. Через них теперь смотреть на ту сторону протоки можно, узнать где снайпер, но Аким не дурак, в дыры заглядывать не станет. Он вытаскивает из щеки алюминиевую щепку. Слава Богу, что Юрка в корме лежит, в носу уже убит был бы.
Ба-а-ах-х…
Новый выстрел, треск. На полметра левее Саблина пуля ударила, удар был такой силы, что прямо пред его носом лопнул сварной шов борта лодки. Листы деформировались по шву, загнулись в разные стороны. Лодке конец. Первый выстрел был в нос, второй в центр лодки, третий может быть в корму. Этого допустить нельзя:
— Фёдор, ополоумел ты, что ли? — орёт Саблин. — Зачем лодку разбил?
— А, заговорил, налим ты болотный, понял, что не отлежишься! — смеётся Верёвка. — Договориться надумал. Ну, давай, сбреши чего-нибудь…
— Чего ты бесишься? Зачем стрелял? — в ответ кричит ему Аким, а сам мельком заглянул в дыру.
Акиму нужно одно, понять, откуда бьёт Верёвка, чтобы прикинуть угол. Через две дыры глянул. Судя по дырам, Фёдор лёг в рогоз, в двух-трёх шагах от лодки справа. Необдуманно, особенно для такого опытного казака. Какой снайпер ляжет рядом с ориентиром. Только пьяный. Или сумасшедший.
— Зачем стрелял? — поясняет Фёдор. — Убить тебя хочу, чтобы паскуда такая в станицу живой не пришла. Вот зачем.
— Чего лаешься, дурак, — орёт Саблин, отчего-то злит его этот человек, злит так, как давно никто не злил. — Что я тебе сделал?
— Так это ты нас всех сюда привёл на верную смерть.
— Тебя дурака, общество сюда послало бегемота ловить, а не я.
— Нет. Ты сюда нас заманил. Ты виноват во всём. И эта минога изворотливая, Ванька Бережко. Так я его уже угомонил, вот и тобой сейчас займусь.
— Дураком-то не будь, Фёдор, садись в лодку да езжай домой, — орёт Саблин. — Жив останешься.
— С тобой покончу, да поеду, — обещает Верёвка.
— Чего ты ко мне прицепился? Разве я тебе чего плохого делал?
— Так ты братов моих побил. Думаешь, я не видел?
— Татаринов их стрелял, я только его убил, — кричит Саблин, да понимает — бессмысленно это.
— Ты не бреши Акимка, не бреши, то не только я видел. Все видели, что ты натворил. Анисим Шинкоренко свидетель.
Саблина аж затрясло от такого вранья, он бы мог проорать, что у Юрки и у Васи Кузьмина дыры от штурмовой винтовки, а никак не от его картечи. Вон они оба лежат: пойди, проверь. И что-то ещё мог крикнуть, но Фёдор его опередил:
— Значит не отбрешешься ты, и за братов моих сейчас получишь, минога ты скользкая.
Дослушивать до конца Саблин не собирался, хоть и трясло его от несправедливости, от этой дури нелепой, он понимал, что разговор закончен, и Фёдор знает, что он лежит за лодкой. И будет бить именно по ней, и убьёт его, или Юрку добьёт.
Аким схватил подсумок с магазинами, винтовку и рывком кинулся к гранитным камням. И тут, как кнутом с кисточкой на конце:
Ба-а-ах-х-х…
Если бы попал, даже вскользь, уж двенадцать миллиметров Саблин почувствовал бы. Мимо!
Снайперская Винтовка Соколовского — оружие очень точное, простое и надёжное. Но среди всех его достоинств, есть у него один недостаток. Винтовка не автоматическая. Чтобы сделать повторный выстрел, стрелку нужно дёрнуть на себя затвор, потом толкнуть его обратно и закрепить, придавив сверху. После этого заглянуть в оптику и снова найти цель.
Одна секунда у Саблина была, может две. Теперь он понял, почему кто-то поливал из винтовки долинными очередями. А по-другому как?
Аким останавливается, не добежав до валунов. Вскидывает винтовку и, понимая, что сейчас он цель из разряда «лучше не придумаешь», начинает стрелять.
Та-та-та-та-та-та-та-та…
Снайпер далеко в рогоз уйти не может, ему видно ничего не будет, лежит рядом. Два-три метра направо от лодки. Вот туда и выпускает весь магазин Саблин, в землю, по корням рогоза. Если Фёдор там, он не выстрелит, прижмётся. А если нет…
Аким об этом не думал. Гильзы засыпали землю, двадцать штук, тихо щёлкнул магазин пружиной, всё. Пуст. Саблин бросается бежать, пять шагов, десять, пятнадцать… и он падает за гранитный, горячий как сковорода валун, вполовину человеческого роста. Пустую коробку магазина наземь. Перезаряжает винтовку. Замирает.
И снова над болотом тишина. Только мухи, оводы да стрекозы. Где-то рядом, залилась лаем-скрежетом болотная ворона. И всё. В подсумке ещё два магазина, но сидеть за камнем нет смысла, рогоз недалеко, весь красный от грибка, нужно к лодке вернуться за маской. Никогда такого не было, но у него начинают побаливать глаза, в районе верхних век, толи дождь приближается, толи от гудения в голове. Он обползает валун, ползёт, опираясь на левый локоть — на кисть не опереться, царапает себе шею острыми иглами акации, выглядывает из-за камня. И видит, как облетает красная пыльца с рогоза, как колышутся его высокие стебли. Снайпер решил поменять место.
Не задумываясь, зная, что рискует, Аким высовывается из-за камня и по низу, по ногам, по корням рогоза снова начинает стрелять.
Снова бесконечно длинная очередь:
Та-та-та-та-та…
Он расстреливает почти весь магазин. И вдруг видит фигуру среди зарослей. Он видит спину, видит как, покачиваясь, встал и медленно идёт к лодке Фёдор Верёвка. Что было с Саблиным такое, он и сам не понимал. Как он смог это сделать? Смог. Ничто не ёкнуло, не дрогнула рука: Аким спокойно приключил винтовку на стрельбу одиночными, патронов в магазине немного осталось, и одну за другой выпустил четыре пули в фигуру однополчанина. Не задумываюсь и не медля. Словно это был не брат-казак, а извечный враг-китаец или выродок переделанный. И не было ему его жалко, и не думал он, что скажет его жене и детям. Просто выпустил четыре пули, и ни одна не прошла мимо. Зато злость свою утолил. Вроде как отпустило его.
У Фёдора шансов не было, сорок метров, и слепой попадёт в стоячего человека. Он уже ногу в лодку занес, когда догнала его последняя пуля, он покачнулся, хотел за рогоз ухватиться и упал рядом с лодкой на спину. Саблин сидел за камнем, он убил только что однополчанина, но даже не смотрел на тот берег. Ему было всё равно. Он просто думал о том, что нужно ему что выпить или что уколоть, чтобы избавится от разъедающего мозг гудения. Только об этом, только об этом. К чёрту всё остальное.
И вдруг за его спиной зашуршал рогоз, привычно сухо, но совсем не так, как шуршит он от ветра. Кто-то раздвигал его, хрустел сапогом по сухим палым листьям. И совсем рядом. Десять метров, не больше. Аким уложил цевьё винтовки в сгиб локтя и замер. А человек, или ещё кто, шёл к нему не спеша, таясь, стараясь не шуршать сильно длинными серыми листьями болотной травы. Человек крался. И будь сейчас Аким у лодки, он бы не заметил, как человек подошёл к нему сзади. А теперь он был готов.
Оставалось только узнать, кто это. Наверное, если Фёдор не врал, что убил Мережко, это мог быть Анисим Шинкоренко, радист. Больше, вроде, некому. А человек шёл также тихо и подходил всё ближе.
Аким на секунду зажмурился, совсем невыносима было была изматывающая боль в глазах, в верхних веках. Если сильно зажмуриться, она немного отступала. А когда он открыл глаза, он уже мог через рогоз различить фигуру. До человека было три метра. Саблин, прижимаясь к камню, навалившись на него спиной, не хотел стрелять. Ждал. Надо было заползти за камень, но какая-то вялость или болезнь выедала силы. Не хотелось шевелиться.
Да, это был Анисим Шинкоренко. Саблин узнал его по характерному знаку. На левом плече пыльника радиста, над порядковым полковым номером, изображена антенна. Анисим вышел прямо на него и увидел Акима. Аким держал его на прицеле, а винтовка Шинкоренко была у него на груди. Он прижимал её двумя руками. Глаз радиста Саблин не видел, тот был в очках и респираторе, но они смотрели друг на друга. Если бы Анисим заговорил, может всё и по-другому сложилось. Но он дёрнул винтовку к плечу.
Аким выстрелил не целясь, в центр корпуса, а потом ещё раз. И первая и вторая пули попали в цель. Вот только угодили они в не в самого Шинкоренко, а попали в его винтовку, одна за другой. Исковеркали затвор и всё. Надо было добавить, да Аким не перезарядил винтовку. Вторая оплошность за час. А теперь он только щёлкал курком, глядя как Анисим дёргает исковерканный затвор. Саблин кидается на него, думая взять радиста на приклад, а радист и сам из казаков, авось не лыком шит, просто кинул Акима свою винтовку в лицо и попал.
Боль в переносице, вспышка в измученных глазах, на мгновение Аким замер проживая спазм. А медлить-то нельзя, Анисим откидывает полу пыльника и тянет из кобуры пистолет. Вскидывает, затвор передёргивает, тут уже Саблин бьёт его по руке с оружием, пистолет улетает в сторону, но Анисим хватит его за ствол винтовки. В другой раз Аким бы с ним поспорил, не отдал бы оружие, а тут разве удержишь, когда Шинкоренко двумя руками тянет, а ты свою левую сжать, как следует не можешь. Вырвал радист винтовку у Акима, ударил его прикладом, едва не свалив с ног. И сразу затвор дёрнул. А патронов-то в ней нет. Анисим кидает её на землю, и с пояса выхватывает что-то. Саблин поначалу и не понял, что это. Узнал только по звуку:
У-у-у-ум-м-м-м…
Загудела вещица. Это был вибротесак. Вот он у кого оказался.
И с этой штукой Анисим кидается на Саблина, а тот его ждать не собирается. Тесак твёрдый пластик рубит, не замечает его даже, что же он с человеком сделает. Аким бежит, как может к лодке: там у него много оружия. Только бежит он плохо, каждый шаг в голове отдается ударом. Что-то тяжко ему. Словно отравлен он чем-то.
Слава Богу, что и Анисим, видно не свеж, топает тяжело и медленно сапожищами. Ему ещё тяжелее, чем Акиму.
В лодке ружьё, винтовка, но на глаза ему попадается его пистолет, лежит у ребра с тех пор, как бросил его туда Аким, когда в лодку залезал. Саблин схватил пистолет, повернулся. До Анисима пять шагов, он уже тесак занёс, да поздно. Аким убил его первой же пулей в сердце. Три оставшихся выпустил от злости. Дурак, лучше бы снял с него КХЗ с одной единственной дыркой, чем вот так вот дырявить нужную вещь. Одну дыру всяко легче запаять, чем четыре.
— Вот так вот, браты-казаки, — говорит он медленно. — Уж не взыщите.
И садится к лодке спиной, в тенёк. Вымотал его этот денёк, сил нет шевелиться. Он жмурится, как будто это может помочь, трёт себе виски. А в голове всё гудит и гудит, не переставая, этот проклятый трансформатор.



Глава 15

А сидеть нет времени, встать нет сил, но вставать нужно. Он встаёт и идёт к убитому только что казаку. Вибротесак, может пригодиться. Он снимает ножны с радиста, крепит их себе на пояс. Он нелёгкий, но с ним спокойнее. Обыскивает Анисима дальше, ничего нужного, только запасная обойма к пистолету. Рации у него нет, видно бросил где-то или спрятал. Саблин идёт к камням, подбирает подсумок и винтовку. Заряжает её. Как не крути, как не оттягивай это, а плыть за лодкой снайпера Фёдора Верёвки на противоположный берег протоки придётся. А его лодка никогда уже, никуда не поплывёт. Аким на всякий случай глянул на неё — нет, шов лопнул по всей длине. Снарядил пистолет, спрятал в кобуру на бедре. Винтовку брать не стал. Тяжело с ней плыть. Встал на берегу, огляделся. Хоть глаза и ломило, но на этот раз он всё оглядывал внимательно. Никого, тихо. Он вздохнул, как перед делом, которое делать не хочется, но делать нужно. Натянул маску и пошёл в воду. Как хорошо иметь КХЗ, если он не порван. Но у него такого не было. Поэтому, тут же Саблин ощутил всю прелесть таких купаний. Он словно в тёплый жир вошёл. Хорошо, что глубины здесь не большие, судя по кувшинкам, что росли везде, полтора-два метра. Значит ни сомов, ни больших налимов нет, остаётся бояться только щуку. И он поплыл.
Ни сомов, ни налимов, ни щук он не встретил, но всё равно еле доплыл. Не мог Аким понять, что с ним происходит. В лодке Фёдора Верёвки была большая канистра воды, почти полная, надо было бы как вылез, сразу обмыть себя от амёб. А он вылез и сел рядом с лодкой, рядом с убитым снайпером. Голова тяжёлая, не поднять. Руку ломит. А он сидит и сопит, словно бежал долго. Руку левую к себе прижал, болит. Аким понимает, что ему нужны медпрепараты. Вот только, что ему себе вколоть? Стимулятор? А вдруг у него высокое давление? Обезболивающее? Но у него нет невыносимой боли. Сорбент-антитоксин, но разве он отравлен? Антибиотик общего действия? Биоматериал? Нейроблокатор? Что?
Что? Он стягивает маску, в ней невыносимо. Но облегчения это не приносит, зной мучает его не меньше чем эти накатывающие волны гудения. Время к двенадцати, скоро солнце будет уже не печь, а жарить. Он встаёт, собирается с духом, берёт Фёдора под мышки, начинает его грузить в лодку. Казак казака бросать не должен, даже мёртвого. Он и так двух братов в воде оставил. А Фёдор не подъёмный, еле через борт его перевалил. Вспомнил про винтовку его. Рядом с ним её не было. Надел маску и пошёл в рогоз её искать. И нашёл почти сразу. Присел её поднять — тяжёлая. Затвор вытянул — один патрон в стволе, один в магазине.
И тут ему показалось, что на его острове, около лодки шевельнулось что-то. Он стал приглядываться, даже протёр стекла на маске. Нет — показалось. Хотел встать уже, а тут опять движение. И не мог он понять, что движется. Саблин вскинул тяжёлую винтовку, чтобы через оптику взглянуть. Нет, ничего. Да и тяжела слишком винтовка, чтобы с локтя, да с больной рукой долго глядеть можно было. Он встал, пошёл к лодке. А сам косится на свой островок. Нет, он ещё не в том состоянии, чтобы галлюцинации ловить. Там что-то определённо шевелилось. Ну не Юра же очнулся. Не убитые воскресли. Решил быть начеку. Залез в лодку, и чуть от счастья не заплакал. Чушь. Казаки так не умеют. Там на дне, рядом с тактическим ранцем Фёдора лежал новёхонький, в заводской упаковке армейский КХЗ. Армейский! Армированный тонкой карбоновой сеткой, с аккумулятором, с ресивером и мембранным блоком для маски. В таком Костюме Химической Защиты в воде можно сидеть пока не разрядится батарея аккумулятора. И никакая щука тебе его не прокусит.
Забыв про боль в руке и слабость, он стягивает с себя «кольчугу», второй раз за день смывает с себя амёб. Теперь у него есть лодка, есть КХЗ и теперь он может забрать тела однополчан и Юру, и поехать к деду Сергею. Да, так он и сделает.
И тут снова ему кажется, что на его острове что-то шевельнулось.
Он снова смотрит туда. Может ветер, колышет кусты или рогоз?
Может, хотя ветра он не чувствует. Нет, всё тихо. Вот только голова совсем тяжёлая. Даже рука не так беспокоит, а вот волны в голове — невыносимы. Хочется прилечь. Отлежаться в теньке, ну хоть пол часика. Нет, он быстро одевается. «Кольчуга», маска, КХЗ.
К поясу крепит тесак, на правое бедро снаряженный пистолет.
Как только попал в привычную для себя одежду, глянул на индикатор хладогена. Баллон полный. Стал жать и жать на клапан, пока внутри костюма температура не упала до двадцати пяти.
Вот оно счастье, и волны в голове уже не так страшны. Уже терпимы. Вроде и силы появились.
Он сталкивает лодку в воду, залезает в неё, садится на «руль» и запускает мотор. Компрессор привычно засипел, щёлкнула рэлюха…
И ничего не произошло.
— Ну? Чего ты? — спрашивает у мотора Саблин.
Мотор не его, может быть капризный какой. Он снова включает двигатель, снова компрессор срабатывает, топливо давит, реле работает, а генератор не схватывает.
Аким встаёт, заглядывает на мотор с воды. Зараза!
Коробка генератора разбита. Разнесена в клочья пулей. Обмотка клочьями висит. Возможно, что пулю выпустил сам Аким, когда поливал из винтовки место, где прятался Фёдор. Нет, конечно, по лодке Саблин попасть не мог. Видно срикошетило. О других вариантах ему думать даже не хотелось. Он достал весло. Бог с ним, на его лодке мотор в порядке, переставить моторы — дело десяти минут. С больной рукой — пятнадцать. Хотя, даже грести с больной рукой и то непросто. Ну да ничего, справится. Он из казаков, из пластунов. Всю жизнь на болоте, сызмальства с этими моторами. Ничего. Ничего. Вот только голова бы не гудела так.
А для этого… Он видит на дне не распакованную аптечку. То, что надо. Теперь всё у него получится.
И опять он караем глаза замечает движение на своём острове. Он кидает весло, падает на дно лодки, тянет к себе «Тэшку», проверяет магазин. Полный. Сейчас он мишень — лучше не придумаешь. Но никто не стреляет, Аким приподнимает голову над бортом, глядит на свой остров, на кусты, на камни, на разбитую лодку, в которой Юра, на тело радиста Шинкоренко. Ничего, никакого движения.
Саблин садится, и за два десятка гребков пересекает протоку. Быстро выбирается из лодки на своём острове. Хоть рука и плохо слушается, хоть голова раскалывется, он знает, он уверен — нужно торопиться. Он начинает переливать воду, перебрасывать вещи из угробленной лодки Васи Кузьмина в лодку Фёдора Верёвки. А с ним что-то происходит. Волны в голове всё тяжелее и тяжелее, и откатываются с каждым разом все хуже и хуже. В Васиной лодке десятикилограммовый брикет тротила, так он его два раза пытался взять, а пальцы как ватные, не держат. Десять килограмм. Сказать кому — засмеют. В броне и выкладке, да с боеприпасом и минами пластун, бывает и пятьдесят на себе тащит. А тут десять! И не поднять. Пришлось постоять немного, собраться с силами. Кое-как взял, закинул в неломаную лодку. Так потом отдышаться не мог минуту. А волны в голове гуляют, словно по воде в сильный ветер. Такая волна, с непонятной дрожью в крестце рождается, и катит вверх по хребту, как по протоке, ширясь и усиливаясь. А как до затылка докатывает — так фонтан, взрыв. Его передёргивает, словно от озноба, хочется виски сдавить руками с боков — страшно, что голова треснет. И глаза вдавить обратно, иначе вывалятся.
Он ещё по молодости, во втором наверное призыве, видел убитого китайца, после тяжелейшего боя. К тому китайцу мина пятьдесят миллиметров прямо в окоп залетела. Мина малёхонькая, да видно совсем рядом хлопнула, шлем ему раздавило взрывом, и голову тоже. Сидел он в окопе, на стенку обсыпавшуюся привалился, лицо всмятку, а оба глаза рядом на песке лежат, целые. Нервы из них тянутся… Укрылся бы щитом китаец, так цел был бы.
И вот эти самые глаза, за каким-то чёртом он сейчас и вспомнил.
Он зажмуривается. И не выдерживает: натягивает капюшон КХЗ, затягивается шнурами, герметизируя костюм. Нет, не помогает. В голове гудение и опять волна по хребту катится. Он даже прижал руки к голове, в надежде, что звук идёт через уши. Опять бестолку. А волна докатилась до затылка, вспыхнула. Аж затошнило, аж зашатало, так мерзко стало, хоть кричи и потом его пробило. Как бы не наблевать в маску.
И вдруг послабление. Стихло всё. Нет, не стихло, просто, как-то ослаб шум. Где-то совсем далеко шумит проклятущий трансформатор. И волны прекратились. Хотя ещё мутит немного.
Саблин задышал спокойнее, голову поднял…
А из кустов, в двадцати метрах от него — лицо. Нет, не лицо, морда? Да нет, не пойми что. Как лица у насекомых называются? Он не знал этого. В общем, что-то странное, но глаза у этого странного были. Аким понял сразу — это переделанный. Лютый враг. Хуже китайцев. Он молча наклоняется и поднимает из лодки Т-20-10.
Лицо, морда не исчезает, ячеистые глаза существа неотрывно глядят на него. Аким щёлкает предохранителем, поднимает винтовку и…
Снова его заливает треск в голове, снова снизу идёт выворачивающая наизнанку волна. Сквозь пелену он целится и выпускает по лицу половину наверное обоймы. Он патроны не считает.
Та-та-та-та-та-та…
Остановился. Не попал. Да и не мог попасть. Оказывается, лицо из другого куста смотрит. Вот растяпа. Это от гудения в голове. Он вскидывает винтовку и всё, что оставалось в магазине — туда.
Та-та-та-та-та…
И ничего. Только листья акации вертясь в воздухе падают на землю. Он скидывает пустую коробу магазина, лезет в лодку, там в подсумке последний магазин. Плевать, он забирает его, теряет равновесие, чуть не свалился в лодку, но устоял. Вставил коробку, дёрнул затвор. Готов стрелять.
Но никого нет.
И тут пошла дрожь по рогозу, там кто-то шёл, теперь он не таращил на него глаза из кустов, теперь он уходил прочь. Нет уж.
Саблин вскидывает винтовку и…
Та-та-та-та-та…
Тяжёлая пуля десять миллиметров косит рогоз и летит далеко. Аким уверен, что не может промахнуться, но… Просто он стрелял не туда. Это мерзкое существо, абсолютно спокойно смотрит на него из куста, на другой стороне поляны. Смотрит спокойно и бесстрастно. Эта тварь его НЕ БО-ИТ-СЯ! Совсем.
И винтовка опять пуста.
— Сейчас, — тихо говорит Саблин этой твари, — обожди чуток.
Он идёт к разбитой лодке, и вытягивает оттуда своё ружьё. Выливает из стволов воду, вылавливает из воды патронташ.
— Обожди чуток, — просит он это существо «переламывая» ружьё и заряжая его.
Тварь, не шевелясь, смотрит на него и покорно ждёт. И тут новая волна приходит из позвоночника в голову. Накрывает болью и секундной слепотой. Он едва не нажал на курок. Руку словно спазмом сдавило, словно судорогой. Он глядит на свои пальцы с удивлением и не может их разжать. А в ушах звон. Точно как от контузии. Точно.
Его шатает так, что бедром пришлось на лодку облокотиться. Но он не падает. И думает только об одном. Лишь бы эта морда никуда не делась из кустов.
— В игрушечки играешь? Ничего, сейчас сыграем.
И она никуда не девается. Саблин вскидывает ружьё. С такого расстояния, да картечью, да по неподвижной цели он не промахивался никогда. Как тут можно промахнуться.
Ба-а-ах-х…
И ещё туда же:
Ба-а-ах-х…
Куст как срезало. Картечь хлёстко бьёт в красный гранитный валун и с визгом разлетается в стороны.
Но он ни шума выстрела, ни визга картечи не слышит. Звон в ушах всё перекрывает. Дым уплыл и он понимает, что не попал. Эта зараз, вихляясь из стороны в сторону, на длинных, как у саранчи ногах, скрывается в рогозе. И идёт не спеша, раздвигая сухие и шершавые стебли передними лапами.
Аким «ломает» ружьё. На землю летят почти невесомые пластиковые гильзы. Он торопится, тварь так и уйти может. Ищи её потом. Трясущимися пальцами тянет из патронташа новый патрон, за ним другой, спешит, не попадая сразу в стволы, вставляет их, захлопывает замок. Взводит курки. В голове гул, рука болит, по позвоночнику вместе с мурашками ползёт новая волна, а он уже вскидывает ружьё. Саму тварь он уже не видит, но прекрасно видит, как колышется трехметровый рогоз. Бьёт туда:
Ба-а-ах-х…
Дуплет. Десятый калибр ружья. Картечь ударит — так ударит. Плечо заломило от отдачи. Стальные шарики прорубили заметную просеку в сплошной стене рогоза.
И ничего.
Саблин стоит пошатываясь, стягивает с головы капюшон, сдвигает на затылок маску, и плевать, что ветер поднимается и с рогоза, пока ещё помаленьку, летят споры красного грибка.
Он не может понять, как он смог не попасть, а он НЕ ПОПАЛ.
А это нелепое существо, с ногами как у саранчи, сидит в десяти шагах от того места куда он стрелял и смотрит на него. Его ячеистые глаза не выражают ничего. Просто оно смотрит на него.
И всё.
Теперь, хоть и чувствовал он себя все ещё неважно, Аким решил не отрывать, не сводить с неё взгляда. Он снова перезаряжает ружьё. Пальцы его тысячу раз делали это, смотреть на патроны и стволы ему ненужно. Главное не упустить из виду эту погань. Не упустить. Он наводит на это существо ружьё, готов выстрелить, и оно вдруг исчезает. Прямо на глазах. Опускает оружие, снова сидит. Сидит и смотрит на него, как ни в чём не бывало. Так отрешённо, будто всё происходящее его никак не касается.
А Саблина мутит, он не может гадать вечно, вскидывает ружьё — стреляет:
Ба-а-ах-х…
Дым отползает, оно сидит там же, он стреляет из второго ствола:
Ба-а-ах-х…
Дым уносит ветерок.
Теперь его там нет.
— Да будь ты проклят, — шепчет Аким, опять заряжая ружьё.
В патронташе осталось мало патронов. Нужно заканчивать это дело. Теперь он решает подойти к ней как можно ближе. И он, тяжело переставляя ноги, двигается к существу.
А оно ждать не собирается. Склонив свою странную, длинную голову набок, оно смотрит на него теперь, вроде как с укором. Потом поворачивается, медленно уходит и лезет в рогоз, раздвигая его лапами.
Саблин стреляет ему вдогонку. Он не может промахнуться, не может, он видит уродливые острые лопатки этой твари, видит похожую на длинную тыкву голову, на брюхо с переливающейся в нем жидкостью, свисающее между мерзких, как у насекомого ног.
Он стреляет дуплетом, прямо промеж лопаток этой твари.
Прямо промеж лопаток.
Ба-а-ах-х…
Дым рассеялся, в рогозе новая заметная просека. Но и намёка на то, что Саблин попал нет. Ни рваных кусков шкуры, ни ломаных длинных мослов, ни жижи из этого отвратного пуза. Ничего.
Он роняет ружьё. Роняет патронташ.
Стоять ему трудно, он медленно садится на землю.
Всё бестолку. Всё впустую. У него нет больше сил. А в голове всё гудит и гудит. Господи, да как же это прекратить?
Краем глаза он видит, что что-то движется совсем рядом. Но Саблин даже не хочет на это взглянуть. Чёрт с ним, пусть движется. Даже если движется к нему. К нему. Машинально, не думая о том, он вытягивает из кобуры пистолет. Снимает его с предохранителя.
Но головы не поднимает. Просто сидит. Он очень устал от шума, от этого изводящего гудения в голове, от волн, что идут по хребту вверх. От жары, от этой ловкой твари, в которую он так и не смог попасть, хотя старался.
Наверное, это самый плохой день в его жизни. Его друг в коме. И может не доехать до врачей. Его лодка утонула. А ещё, сегодня, он убил трёх своих сослуживцев. Братов-казаков. И он не знал, что сказать их родным. Совсем не знал. И всё-таки, его выматывало это гудение. Эти волны. Он больше не мог уже это всё выносить. И это можно было прекратить. Просто нужно было поднять пистолет и… И заглянуть в чёрную дыру ствола. Просто глянуть в неё. Даже усилий прилагать не было нужды.
Солнце, белое солнце на небе. Сорок восемь градусов. В костюме — тридцать четыре. Жарко. Мимо пролетела большая и мерзкая стрекоза. Он её не слышал, у него стоит проклятый звон в ушах.
Как от контузии. Хочется пить, но для этого нужно встать, идти, найти канистру. На всё это нет сил. Нет сил.
Рука сама поднимала оружие. А в голове кружилась, жила мысль, что это гудение сейчас закончится. Он стал рассматривать все буквы на затворе, которые видел уже тысячу раз. Стал перечитывать их. Зачем? Оттягивал время. Он знал, что ему придётся заглянуть в чёрную дыру ствола. Да, но по-другому этот шум в голове, уже превращающийся в непрерывный гул, не остановить. От него он начинал уже, кажется задыхаться. Чтобы стало хоть чуть получше, он нащупал баллон, давил и давил на клапан. Но хладоген уже не спасал, зато всё мог решить пистолет.
И его уже не волновали павшие товарищи, которых он сам убил. Судьба у них такая. И Юра, ещё живой, что без него бы не выжил.
Он может и с ним не выживет. И жена, Бог с ней, авось на неё полстаницы засматривается, без мужа не останется. И детей общество поднимет, в сиротстве не оставит. Он уже не знал, что могло его остановить. Не знал, что ещё отстрочит дело, всё вроде перебрал. Какая причина. И буквы все на пистолете прочёл. И звон в ушах стал уже тяжким, низким рёвом. Всё, сил у него больше не было. И когда рука сама стала разворачивать к нему, к его лицу, чёрную и бездонную дыру ствола, вдруг само собой всплыло дельце, о котором он позабыл. Точно, он же собирался сходить на дело с Савченко. Савченко обещал ему излечить его младшую. Его младшую. Всех остальных детей общество вырастит, а с Наталкой как же? Ни общество, ни мать, ни деды с бабками, ни врачи от грибка её не излечат. Не излечат. Никто не излечит. Только батька. Только он. Саблин разворачивает ствол пистолета в землю, и один за другим выстреливает все шесть патрон. Все до конца. До железки, чтобы соблазна не было. И кидает разряженный пистолет рядом с разряженным ружьём.
В голове всё ещё гудит. Аким не видит как удивительная тварь с длинной головой и ногами как у саранчи, прижавшаяся к земле в двадцати метрах от него, внимательно следит за ним. После того, как Саблин откинул пистолет, он подпрыгивает на месте, и своими передними лапами начинает быстро гладить свою голову, словно причёсывается. Кажется существо раздражено.
А Саблин закрывает глаза, которые невыносимо ломит. И просто ложится на землю. Ему нужно пару минут, пару минут, чтобы собраться с силами.



Глава 16

Двести метров, юго-юго-запад, хлопают две мины восемьдесят два миллиметра. Мелочь. Далеко. Пристрелочные? На всякий случай взвод привычно рассредоточивается, залегает. У всех вопрос: нам кидали? Казаки ждут.
Еще две падают: двести пятьдесят на юго-запад. Значит, бьют неприцельно, наобум. Встали, пошли. Как всегда, противоминной цепью. Шаг в шаг, по уставу, семь метров дистанция.
Как и ожидал Саблин, левое «колено» не разгибается до конца. Мотор вроде пищит, как положено, и привод тоже, и на панораме они не горят красным как повреждённые, но всё равно «колено» не дотягивает, при каждом шаге нужно дожимать самому мышцами ноги. Впрочем ничего, не так уж и тяжело, он справится. Но «колено» нужно будет чинить или менять.
Когда взвод подошёл к северному входу в овраг, пух уже давно погорел, но даже через фильтры шлема просачивается лёгкий оттенок дыма.
Залегли. Минёры идут первыми. Последнего во взводе, минёра Червоненко, забрали на усиление во второй взвод. Значит, как и всегда, минёров заменяют бойцы штурмовой группы. Ничего, урядник Коровин — старый казак, да и для Володи Карачевского в минном деле секретов нет. Взяли миноискатель, щупы, вперёд пустили «краба» и сразу на входе в овраг нашли две противопехотных «неизвлекалки». Взвод молча лежит, ждёт когда их подорвут. Мины тихо хлопнули, одна за другой, из оврага звук взрыва не выйдет, их наверху почти не слышно. Вряд ли такие тихие хлопки демаскируют взвод. Только собрались вставать, Карачевский нашёл фугас. Снова легли. Взрывать его было опасно, Коровин стал резать взрыватель. Быстро срезал, окапали фугас, осмотрели. Других взрывателей нет. Встали, пошли. Вошли в овраг, опять две «неизвлекалки». Хитрые китайцы их в стены оврага вкапывали. В надежде, что новички здесь пойдут, землю посмотрят, а стены оврага не проверят. Пришлось снова лечь, подрывать их. Снова встали, снова пошли, но опять шли недолго.
Фугас. Ставил какой-то «хитрец» опять в надежде на неопытного сапёра. Вроде, как и первый фугас, только поставили два взрывателя, один обычный на «движение», а второй на разминирование. Нет, пластунов такой игрушкой не проведёшь.
Дрон «Краб» вылил на фугас реактив и поджёг его. Взрывчатка занялась пламенем, горела ярко, с шипением, и за две минуты сгорела вместе с несработавшими взрывателями, с дымом и копотью, но без малейшего намёка на взрыв.
Встали, пошли дальше. Так и шли, а из штаба уже прилетает радисту сообщение, сам есаул пишет, уже на взводе: «Чего тяните?»
Третий взвод с линейными частями уже пошёл в барханы, второй вместе с армейским батальоном выходит на исходные позиции, готовится к рывку. А турели противника не то, что не уничтожены, даже ещё не обнаружены. Первая линия окопов противника тоже не выявлена. «Что вы там делаете?» В общем, всё как обычно.
Отвечать есаулу по рации нельзя, запеленгуют и сразу накроют артиллерией, даже по коммутатору между собой нельзя говорить, поэтому взводный Михеенко открывает забрало, кричит вперёд:
— Коровин, Карачевский, побыстрее браты. Наши скоро на камни пойдут, а мы турели не сожгли.
Минёры оглядываются на него, урядник Коровин тоже открывает забрало, он со взводным с одного призыва, говорит с ним, как с равным:
— Ефим, ну давай по минам пойдём, чего уж. И угробимся все на одном фугасе. Тогда точно турели не собьём. Или только дно смотрим, а стены нет?
— Да я же не про то, Женя, конечно, стены тоже смотри, — кричит взводный, — просто есаул торопит. Наши справа вот-вот уже пойдут, побыстрее надо.
— Есть, побыстрее, — отвечает Коровин, захлопывает забрало.
Они начинают дальше искать мины. А мин тут полно, и старых моделей, и новых, всяких хитрых. Аким приваливается к стене оврага, как и другие казаки, сидит тихо. Просидеть бы так до конца боя у стеночки. Вот хорошо бы было. Да, хорошо, но такого не будет, не было никогда и сейчас не будет. А Юрка за тысячи метров справа. Тоже, наверное, уже мины снимает. Проходы пехоте открывает или окоп копает, огневую точку готовит. Как пехота пойдёт, так её поддержать огнём нужно будет. А возможно, не дай конечно Бог, и в атаку вторым темпом, второй волной пойдёт.
Встали, пошли. Там на верху, над обрывом, хлопают мины. Четыре штуки, одна за другой. Нет, не по ним. Дальше идут казаки по оврагу на юг. И снова Карачевский, идущий первым, поднимает руку: мина.
Все опять жмутся к стенам оврага. Но прапорщик волнуется, ждать не может. Возвращается в конец цепи и суёт Лёше Ерёменко свой офицерский ПНВ:
— Ерёменко, поднимись-ка наверх, погляди, что там, пока минёры работают.
— Есть, поглядеть, — говорит Лёша, скидывает ранец с гранатами на землю, цепляет ПНВ на свой шлем.
— Лёшка, ты аккуратно, не демаскируй нас, — говорит прапорщик.
— Есть аккуратно, — говорит Ерёменко и захлопывает забрало.
И осыпая песок со стены оврага, лезет вверх. Песок его не держит, Саблин подставляет ему плечо, поддерживает снизу. Еременко достаёт лопатку и уже почти наверху, у самого края, несколькими взмахами вырывает себе площадку для колена. Встаёт и не спеша высовывает ПНВ над краем обрыва. Саблин и прапорщик, и ещё пара казаков, смотрят вверх, ждут.
И минуты не проходит, как Лёша шепчет вниз:
— Взводный, турель вижу.
Это большое везение. Необдуманно ставить турель близко к оврагу.
— Далеко? — вкрадчиво спрашивает прапорщик Михеенко, он боится вспугнуть удачу.
Лёша снова смотрит:
— Тысяча двести восемьдесят шесть метров. Никаких помех нет, как раз под гранату поставили.
— По цепи, — командует прапорщик, — расчёт ПТУРа сюда, ко мне.
— Передать по цепи, гранатомётчиков в конец строя, — предают казаки.
Тяжело переваливаясь, перегруженные, по дну оврага в конец цепи быстро идёт расчёт гранатомёта: первый номер, Кужаев, тащит рогатку пускового стола, за ним второй номер, Теренчук, на нём прицельная коробка, за ними Хайруллин, у него самый тяжёлый груз, у него из ранца торчат две трубы — ходовые части гранат. Саблин одну гранату тащит еле-еле, а Хайруллина две, да ещё и почти бежит.
— Турель тут недалеко, — говорит прапорщик. — Приказ уничтожить.
Больше никому ничего говорить не нужно, расчёт гранатомёта скидывает ношу на землю, первый номер лезет наверх, к Ерёменко, смотреть турель. Двое других собирают пусковой стол. Все остальные казаки тоже не бездельничают, сбрасывают ранцы, берутся за лопаты. Все знают, что будет после. Как только они уничтожат турель, они себя демаскируют и получат ответный удар.
Хорошо если мины, а может, что и потяжелее прилетит. Ну, на то они и пластуны. Саблин копает в стене оврага нору, но неглубокую, чтобы если ударят двухсотдесятимиллиметровым, не завалило. Затем тут же рядом ещё одну для кого-нибудь из гранатомётчиков. Им самим окопы для себя копать некогда. Они как экскаваторы роют там, на верху, на краю обрыва, площадку для пускового стола. Только земля летит сверху. К прапорщику прибегает радист, он тоже с лопатой в руках. Видно, оторвали его от дела, он тоже копал. А раз прибежал, значит новая радиограмма. Так и есть, радист суёт планшет Михеенко. Прапорщик читает, лицо его освещает зеленоватый свет панорамы, что падет из открытого забрала. Даже при таком скудном освещении видно, как ему не нравится текст.
— Взводный, ну чего там? — спрашивает Тимофей Хайруллин, собирая кумулятивную гранату.
— Торопят, сотник говорит, что через десять минут армейцы начнут уже атаку, спрашивает, что с турелями?
— Сейчас одну собьём, — обещает Хайруллин и, закинув гранату себе на плечо, лезет вверх по склону оврага. Туда, где два других гранатомётчика уже ставят пусковой стол. Песок и пыль под его ботинками осыпается, но он упрямо лезет вверх. Но не очень успешно. Саблин воткнул лопатку в грунт, пошёл ему помочь. Взял у Хайруллина гранату, она снаряженная длинной метр тридцать. Хайруллин забрался повыше, Аким передал ему гранату, а уже у него гранату забрал Теренчук и положил её на ложе.
Первый номер расчёта Кужаев припал к прицелу, смотрел несколько секунд и оторвавшись, сказал прапорщику:
— Турелька, вроде как, за камнями… — он помолчал, ещё раз заглянул в прицел, — но её край мне видно, думаю, собью первой гранатой.
— Уж постарайся, — говорит прапорщик и кричит: — Приготовиться, всем в укрытие.
— Все в укрытие, — несётся по оврагу.
— Всем в укрытие!
Все, кто не успел соорудить себе окопчик, ускоряются.
Ерёменко роет рядом, только земля летит. Аким вырыл два окопа, теперь заваливается на бок в один из них, закрывает забрало.
Дробовик, ранец, лопатка — всё с ним. Ничего оставлять сверху нельзя, а после обстрела тут будет всё засыпано песком и пылью, если что забудешь — пиши пропало. Не найдёшь.
Бойцам штурмовой группы по уставу положены щиты. Щит сам по себе не лёгок. Пеноалюминивый лист, армированный карбитотитановой сеткой и обтянутый ультракарбоном. Вещь крепкая. Пуля в двенадцать миллиметров, конечно, с двухсот и даже с трёхсот метров его пробивает, но вот мелкий или средний осколок щит держит хорошо. Он накрывается им, чуть шевелит его, чтобы щит ушёл в грунт. Всё. Накрывшись таким, в окопе Саблин чувствует себя в относительной безопасности.
— Стреляй по готовности, — говорит прапорщик Кужаеву и сам приседает возле окопа, что выкопал ему Ерёменко. Ждёт выстрела.
Пластуны залегли. Тихо стало, у пускового стола остались первый и второй номера расчёта. Из окопчика Акима их видно, только глаза подними.

Сидят: первый номер сидит, припав к прицельно камере, второй сидит, держит гранату наготове. Мало ли, вдруг первой не накроют. Они так долго сидеть могут. Ждать выстрела нет смысла. Саблин закрывает глаза и тут же слышит:
— Выстрел, — говорит первый номер Кужаев.
— От струи, — орёт второй номер Теренчук.
Струя, выхлоп ракеты никого задеть не может. Гранатомётчики сидят на три метра выше всех, да и зарылись все остальные в землю, рядом с ними никого нет, но таковы правила.
И тут же резкий, звонкий хлопок.
Шипение, пол секунды, и быстро удаляющийся свист. Прапорщик одним коленом в окопчике, но сам внимательно следит за расчётом ПТУРа. Секунда, две, три, четыре, пять…
— Накрытие, — сухо говорит Кужаев.
— Накрытие? — переспрашивает прапорщик.
— Да, — кричит сверху Теренчук.
— Всё, слезайте оттуда, — приказывает взводный.
— Сейчас, стол спустим, — говорит первый номер.
И тут же где-то совсем недалеко, там, над оврагом, хлопает мина. По звуку восемьдесят миллиметров.
— Бросьте его там, — кричит прапорщик, — в укрытие.
Гранатомётчики с пылью и песком кубарем летят вниз оврага, казаки указывают им их окопы. И не успевают они в них спрятаться, как на овраг дождём начинают сыпать мины.
«Ну, началось», — думает Аким, подтягивая ноги под щит.
Да, началось. Вернее, начался. Так начался бесконечно долгий и тяжёлый бой, за «камни», за первую линию обороны перед аэропортом. Так для него начиналась битва за аэропорт.



Глава 17

Мины били и били, но батарея видимо была далеко. Намного западнее. Две трети мин рвались над оврагом, на плоскости, в овраг их залетало немного. А те, что и залетали, были не очень опасны, опасны были только те, что попадали в восточный скат оврага. Они могли бы наносить урон, не закапайся пластуны в землю. Но даже в окопе сидеть и ждать свою мину дело тошное. Никто не поручится, что рано или поздно одна из таких штук не залетит прямо в твой окоп. И тогда не спасёт тебя даже самая тяжёлая броня.
Хлоп. Ударила недалеко. Камни по щиту. Пыль.
Пыль поднятая минами уже забила фильтры. Автомат включил компрессор. Ничего страшного, во время бури в степи, пыли бывает в десять раз больше. Просто на панораме забрала загорелся индикатор «фильтры», значит батареи разряжаются быстрее. Но бой только что начался. Батареи «под завязку».
И заканчиваются мины неожиданно, просто хлопнула последняя на краю обрыва и всё.
Теперь скрывать своё местоположение бессмысленно. Можно пользоваться коммутатором:
— Раненые есть? — звучит голос взводного в наушниках шлема.
— Есть, — отзывается один из казаков.
— Кужаев, что с тобой? — сразу узнаёт его голос прапорщик.
— Нога, — отвечает первый номер расчёта ПТУРа Алдар Кужаев.
— Медики! — говорит прапорщик Михеенко. — Посмотрите.
Медика во взводе давно нет, забрали его во временное распоряжение медсанбата и не вернули. Теперь медики это бойцы штурмовой группы. Аким Саблин — медик. Как говорится «и на дуде игрец».
Кужаев совсем рядом, в соседней яме, и ноге его конец. Мина ударила рядом, разорвала «сустав колена» брони, почти оторвала ногу.
— Эвакуация, — сразу сообщает Аким взводному.
Сам разрывает пакет биоленты, тюбик биогеля кладёт рядом, достаёт шприцы: антибиотик и нейроблокатор и красный шприц: это препарат вызывающий медицинскую кому. Рана засыпана пылью, грязью. Саблин быстро разбирает броню «колена». «Колено» ремонту не подлежит. Он отбрасывает его. Первым делом нужно смыть грязь и остановить кровь. Он не успел это сделать.
— Медика, медика сюда.
Саблин не может узнать голос, казак взволнован:
— Чего там? — спрашивает он, вкалывая Кужаеву нейроблокатор.
— Каратаев тяжело ранен… или убит. В голову попало.
— Вовка, — говорит Саблин Володе Карачевскому, — иди сюда.
Карачевский тоже, вроде как медик.
— Чего, Аким? — володя садится рядом.
— Обмой ему рану, залей гелем, затяни лентой, вот, — саблин показывает ему шприцы, — загони его в кому сначала. И антибиотик напоследок. Понял?
— Есть, — невесело говорит Карачевский, ему бы лучше с минами возиться, а не с ранами.
Саблин быстро идёт ко второму раненому. Он надеется, что раненому. Там уже два казака вытащили Каратаева из окопа, но дальше ничего не делают, ждут.
— Ну, дайте, — Аким их расталкивает, садится рядом с раненым.
Дело плохо. Тяжёлый «хвост» мины после разрыва ударил Васю Каратаева в лицо. Шлем не пробил, слава Богу, но вмял забрало, раздавив казаку правую часть лица. Надбровная дуга, глаз и скула всмятку.
— Эвакуация, — сразу говорит Аким.
— Жив? — спрашивает прапорщик.
— Жив, — отвечает Саблин, — но его крепко приложило.
Он достаёт новый тюбик геля, шприцы. Сбросив перчатки, начинает работу. Он, как и Володя Карачевский не любит это дело, но кроме него больше делать некому.
— Ну, держись Вася, — говорит он Каратаеву который без сознания.

Медики их подгоняли, они торопились, уже полыхало небо на западе. Там тяжко бахали «чемоданы» двести десятые. Хлопали мины. Видно началось наступление. Медикам уже нужно было туда, но они ждали пока Саблин и ещё четыре казака не дотащат до медбота двух своих раненых. А как их быстро пронести по оврагу, что изрезан ветрами и завален пылью, в которой ноги утопают едва не покалено. Хорошо, что есть шприцы с медкомой, в коме раненые ничего не чувствуют, не страдают, даже когда их ненароком уронит кто-то из братов-казаков.
Аккуратно уложив обоих раненых в бот, медики расположились там же, и робот покатил, поднимая пыль к медсанбату.
— Ну, на этот призыв отвоевались казаки, — сказал третий номер пулемётного расчёта Сафронов Нестор.
— Это да, — отвечал ему Володя Карачевский.
— Завидуете, — смеялся Теренчук.
— Завидуем, — соглашался Карачевский.
— Давайте лучше покурим, — произнёс Теренчук, доставая из кармана пыльника сигареты.
Да, покурить было нужно, пока это возможно, все стали закуривать.
А казаки, чуть передохнув, снова пошли в овраг. А на западе всё только разгоралось.
— Ну, где вы там? — шумел в наушниках взводный. — Догоняйте.
И они ускорили шаг.

Дело было сделано. Испытание прошло успешно. Да, конечно ей хотелось, чтобы последний абориген самоликвидировался. Это было бы абсолютной победой. Но и тот результат, что она получила, был выше прогнозируемых результатов. Значительно выше. Ей, хоть и не без труда, но удалось полностью ликвидировать группу аборигенов. Она хорошо чувствовала себя на солнце, ей совсем не доставляли хлопот микроорганизмы, которыми кишела вода. Ни грибок, ни насекомые ей не были страшны. Все процессы, протекавшие у неё в организме, протекали штатно, запланировано. Дизайнеры будут довольны своим детищем. Она уже готовила отчёт, который их порадует. А если они будут довольны первым этапом испытаний значит… Значит они начнут второй этап.
Это было как раз то, о чём Ольга мечтала. Ну, не мечтала конечно, для мечтаний у неё не было необходимых нейронных систем и нужных для этого гормонов. Но у неё было желание, то, что заложили в неё дизайнеры, острое желание размножаться. И болото, Великая пойма, было как раз то место, где она очень хотела оставить свои гены. Тут ей было хорошо. А значит и её потомству тут понравится.
Тот пограничный биологический полуробот, что сопровождал её сюда, предупреждал, что опасность местных существ значительно выше среднего. В результате взаимодействия с ними, она пришла к другому выводу. Они легко дестабилизируются, они мало опасны. Единственная трудность была лишь в одном, к каждому из них нужно было подбирать свою волну. Общей частоты для всех не существовало. Это она тоже собиралась указать в отчёте. Последнее, что ей надо было выяснить по протоколу, так это пригодны ли они в рацион, для неё и её будущих детей. Но она была уверена, что с этим проблем не будет. Ещё в лаборатории ей в рацион включали самые разнообразные виды питательной протоплазмы. В том числе и ткани местных аборигенов. Они хорошо усваивались. У неё вообще с пищеварением проблем не было. Дизайнеры знали своё дело. Ткани этих существ, что ей давали в лаборатории были весьма питательны. А значит мозг воспринимал их как вкусные. Особенно вкусными были куски самок аборигенов, в них было больше жира. Жир давал много энергии. Да, он казался очень вкусным. Но и мужские особи давали высококалорийные ткани. Правда в лаборатории их не нужно было разделывать, пища поступала уже в виде порционных кусков. Поэтому, ей нужно проверить работу пищеварительного тракта в условиях болота. И работу верхних манипуляторов — лап.
То есть ей нужно было отделить части от туши и съесть их. Ничего сложного. Она не сомневалась, что легко пройдёт этот тест. Её манипуляторы хорошо подготовлены для этого, у неё крепкие и острые когти, мышцы совершенны, а её челюсти и зубы легко разгрызали и местных двухстворчатых, которых впрочем она в виде эксперимента и просто проглатывала, не разгрызая. В общем, в отчете она собиралась отметить, что приспособлена питаться на болотах самостоятельно, как местной фауной, которую она использовала в пищу уже три дня, так и непосредственно аборигенами.
Она вылезла из рогоза на открытую местность. Машинально-инстинктивно замерла, осмотрелась, прислушалась. Программа осторожности была у неё вшита в главную базу, в приоритетные программы, прямо в лобные доли мозга. Осторожность — основа выживаемости. А её именно к этому ее и готовили.
После анализа обстановки, на четырёх конечностях, как и положено на открытой местности, прижимаясь к земле, Ольга быстро прокралась к лежавшему недалеко от камней телу.
Она не могла никак разобрать, отключен ли у тела мозг или нет.
Впрочем, даже если он у этого существа и функционировал, это не имело большого значения. Оружие, что лежало с ним рядом, было допотопно и к тому же было разряжено. А физически ему нечего было противопоставить ей. Она была продуктом гениальных дизайнеров. А он всего-навсего кучей протоплазмы миллионы лет медленно мутировавшей в русле изменения среды обитания.
Он ей был не соперник. Он был её рационом. Она остановилась, зависла над лежащим телом. Замерла. Потом поскребла когтем его одежду. Нет, он не соперник, эта форма протоплазмы не успевала мутировать даже за изменяющимся климатом. Этой форме нужна куча искусственных приспособлений, чтобы выжить в своём мире. Одежда, дыхательные устройства, устройства для передвижения и охоты. Жалкая вымирающая форма. Куда ей соперничать с нею. Да, для неё эта форма всего-навсего рацион. А этот пограничник с низкой вариативностью анализа убеждал её, что аборигены представляют опасность. Ну, разве что ему самому и его подчинённым. Он ведь и сам не очень продвинутый модуль с ограниченным умственным потенциалом. Одно слово «переделка». Не говоря уже про его подчинённых. Те вообще просто управляемые функции.
Ольга одним быстрым движение сорвала с головы, лежащего на земле тела, маску. Да, запах был вполне приемлемым, немного вонял пластик и другие несъедобные вещи, но это было не страшно. Их она есть не собиралась. И тут это существо открыло свои зрительные органы. Ольге они показались нефункциональны. Отвратительно нефункциональны. Да ещё и цвет их был мерзок.
Небо перед закатом солнца бывает таким же бесцветным. И металлы бывают такого цвета. Нет, он жалок и слаб. Он ей был не соперник. И тут она почувствовала, что это существо, своим слабым и хлипким левым манипуляторам, схватило её левый манипулятор. Зачем? Неужто он собирался продолжить сопротивление? Глупая трата сил. Она уже собралась показать ему, кто будет доминировать на болотах и оторвать ему его манипулятор, когда под её брюхом что-то загудело, словно что-то быстрое, стремительно, молниеносно набирало обороты, и она ощутила тяжёлую и высокую вибрацию. А потом гул вибрации дошёл до такой точки, что просто исчез, и вибрация исчезла, ушла за пределы её чувств. Она больше её не чувствовала и не ощущала. Хотя вибрации были её коньком, её силой.
Зато с удивлением почувствовала нечто иное, она чувствовала, что у неё в гидросистеме стремительно падает давление. Так стремительно, что это заметно снижает эффективность работы мозга. Не понимая, что происходит, Ольга отпрыгнула от тела.
Замерла. Быстро анализируя ситуацию. Прислушивалась к себе. Осматривала себя. И увидела, что на землю льётся её внутренняя жидкость, жизненно необходимая ей для химических процессов. Ольга на своём брюхе-накопителе обнаружила длинную дыру. Дыру, из которой вытекала драгоценная жидкость! Сущность её биологического устройства. Как такое могло произойти, как её совершенная нервная система могла не заметить такого огромного повреждения. И не сообщить ей об опасности.
Ольга удивлённо подняла глаза на то, что ещё двадцать секунд назад было просто валяющейся на земле кучей съедобной протоплазмы. И теперь видела его, человека, который и не думал сдаваться. Который собирался продолжить бой. Который, стоя на одном колене, смотрел на неё своими мерзкими зрительными органами цвета металла, а своими манипуляторами снаряжал своё допотопное большое оружие, большими патронами.
— Ну, что, жаба, — сказал он, взводя курки на ружье, — сейчас опять попытаешься исчезнуть? С распоротым-то брюхом, думаешь получится?
Она ничего не поняла из того, что он говорил, но вот две бездонных дыры стволов, что таращились на неё чёрной пустотой, ей его слова перевели абсолютно верно.
Она решила прыгнуть, уж это ей хорошо давалось, иногда она одним прыжком перемахивала с кочки на кочку, между которыми было десять метров болота.
Она уже выворачивалась спиной к человеку, собирала в пружины свои небывало сильные ноги, но всего на долю секунды, на долю секунды задержалась, задержалась, чтобы собрать лапами дыру на брюхе, чтобы во время прыжка не разлетелись внутренности, в том числе и жизненно необходимые. Этого ему хватило:
Бах-х…
Привычно и так приятно бахнул выстрел. Аж сердце у Акима запело. Знал он, что на сей раз не увернётся тварь.
И точно, хоть плохо он стоял на одном колене, хоть гудело ещё в голове, но шесть тяжёлых, пятнадцати миллиметровых стальных картечин ударили это существо в правую лопатку.
У кого другого они бы вырвали ключицу и оторвали бы лопатку вместе с лапой. Но у этой мерзости, они только лопатку вывернули, прошли насквозь, а она лишь припала к земле, словно споткнулась.
Бурая жидкость потекла ручейками из раны. А она опять готовилась прыгать, уже подбирала под себя свои ноги.
Теперь Аким встал, у него лишь один патрон был, нужно было бить наверняка. Не дать твари нырнуть в рогоз.
Голова — нет. Бог знает, что там. Может ничего, как у «солдата» из переделанных. Ноги? Нет, их две. И на одной упрыгает, он сейчас слаб, догнать по рогозу её не сможет. Сердце — да хрен его найдёшь, а может и два их. Куда бить?
Не будь он рыбаком и немного охотником, может и ушла бы тварь.
Но нет, второй выстрел закончил дело. Почти закончил.
Картечь ударила зверюгу в крестец. Прямо в хребет. Разнеся кости позвонков на осколки. Сразу оборвав столб спинного мозга.
Ноги существа, его больше не держали, оно свалилась на бок, а они всё ещё дёргались, рефлексивно царапали мощными когтями землю, резко и судорожно сгибались и разгибались. Но только пыль поднимали.

Ольга валилась на бок, хотя мозг слал и слал приказ ногам прыгать. Всё шло не по штатному расписанию. Она заметно ослабла, давление внутри систем упало. Боль приносила в мозг сигналы о больших повреждениях в районе крепления правого манипулятора. Он не работал. Нижняя часть: системы накопления, система поддержки жизненно важных функций и системы движения вообще не отвечали на запросы. Всё, что у неё работало, так это один левый манипулятор. И она не могла понять, как всё это с ней произошло. Как это нелепое животное могло нанести ей такой урон? Как? Ей, существу, созданному самими дизайнерами. Совершенному существу.
Она повернула голову, эта функция ещё работала. И увидела, как противник смотрит на неё своими несовершенными оптическими органами отвратительного металлического цвета. Как он едва заметно пошатывается. Как он некрепко держит в руках своё допотопное оружие. И Ольга поняла, что он готов продолжить. Он не отступит, и не отпустит её, хотя и сам не в порядке. Да, он был не лучшей своей форме, благодаря ей, и у неё был шанс. Ведь теперь ему нужно было перезаряжать ружьё, а ей до рогоза было едва ли шесть метров. Тогда она изо всех оставшихся сил заработала своим единственным рабочим органом. Левым манипулятором. Она поползла к зарослям, подгребая под себя землю. А сама не отрывала глаз от противника. Он понял, что она уползает, просто бросил своё оружие на землю и шатаясь пошёл за ней. У него не было оружия. Да, теперь её шансы возрастали.
Глупое существо. Она заползёт в заросли и будет ждать момента, когда он приблизится к ней, чтобы одним движением манипулятора разорвать ему участок тела, тот, что соединяет корпус и голову. Это самый уязвимый участок у этих существ.

Когда она готова была уже уцепиться за первый пучок рогоза и вползти в заросли, Саблин поймал её за влачащиеся ноги и рывком вытянул тварь обратно. Наступил сапогом ей на бесполезную ногу, чтобы не уползала, и достал вибротесак из ножен.
— Ловка ты, тварь, прыгать да прятаться, как ты так мне голову морочила? Ни разу в тебя не попал, а мажу-то я редко, — он присел рядом. — А может это ты нам всем голову морочила? Может это ты всех моих братов убила? С чего это казаки стали друг друга бить, а? Кто ты такая? Не скажешь? — спросил он, нажимая на кнопку пуска.

Ольга узнала вибрации, так вибрировало и гудело что-то перед тем, как появилась у неё дыра на брюхе. И это что-то он сейчас держал в своей верхней конечности. Это что-то было опасной вещью. Она извернулась всем телом, выкинула свой манипулятор, чтобы выхватить у него эту вещь. Но не получилось. Он вскочил, отпрянул. И Ольга увидала, как улетает её последний здоровый орган и ни боли, ни удивления она не чувствовала.

— Ну, а теперь что? — спросил Аким, когда лапа твари упала рядом с его сапогом. — Кусаться будешь?
Существо не ответило, смотрело на него бесстрастно. Только ноги ещё чуть-чуть подрагивали у неё. Да бурая жидкость сочилась из дыр в правом плече, а вот из обрубка лапы не сочилось ничего, дымок тонкий шёл и всё.
— Молчишь? Таращишься, сволочь. Одно слово, жаба. Отвезу-ка я тебя в лабораторию, наверное учёные мне спасибо скажут, там думаю таких ещё не видели. Да вот только не всю, со всей тобой мне возиться не охота, — сказал Аким, и снова загудел тесак в его руке.



Глава 18

Контролёр-координатор номер 0041 Пограничного Участка 611 не мог быть спокоен, пока это задание не закончится. Во-первых, он, хоть и по приказу, но покинул вверенный ему участок границы, который должен был охранять, оставив там малокомпетентного заместителя. Во-вторых, его настораживало то, что эта новая модель чересчур беспечно отнеслась к его словам о высокой опасности, которую представляли аборигены. Она не понимала, что здесь, в болотах, оппоненты могут быть весьма эффективны.
Он с восхищением наблюдал в своём офицерском планшете за тем, как модель легко перемещается по болоту, как запросто преодолевает широкие протоки между кочками. Но тревога не покидала его. Вскоре до него стали доноситься знакомые звуки.
Поисковая модель «нюхач», что сидела у его ног на корочках, заволновалась. «Нюхач» стал перебирать своими сильными передними лапами, приподнимать свой куцый зад и опускать его на место.
— Что там происходит? — спросил КК 0041 ПУ 611.
— О-а-х-х, о-а-х-х, — затявкал «нюхач».
— Порох, — догадался КК 0041 ПУ 611.
— О-а-х-х, о-а-х-х, — радостно кивает «нюхач». Он любил, когда хозяин сразу угадывал, что он пытается произнести.
Его участки мозга, отвечавшие за обоняние, зрение и слух были гипертрофированно велики в ущерб другим участкам мозга. Говорил он плохо, двигался так себе, а думать так ему и вовсе не было нужды. Для этого у него был хозяин, офицер. Может когда-то, до биотрансформации, он мог быть оратором или танцором, но теперь все его функции укладывались в одно слово — «нюхач».
— Солдаты? — спросил его хозяин. — Казаки?
— Аки, аки…
КК 0041 ПУ 611 и сам это знал, армейцам тут, в болотах, нечего было делать, он ведь сделал всё, чтобы сюда пришли казаки, как просила его эта новая модель. Вот они и пришли.
Он прислушался. Да, там шёл бой, но КК 0041 ПУ 611 никак не мог понять, кто и с кем воюет, ведь эта Ольга не взяла с собой никакого оружия.
— Казаков много? — спросил он у «нюхача».
— Ого, — сообщил тот.
Это тупое существо не знало числительных, это было его большим недостатком. Его «ого» обозначало больше двух. А «ого-ого» больше десяти.
КК 0041 ПУ 611 пожалел, что не взял с собой больше модулей. Глядя на глупую заносчивость этой новой модели и поддавшись её пренебрежению к оппонентам, он взял с собой только двух «солдат»: одного разведчика «бегуна» и вот это удивительно тупое существо, что сидело возле его ног.
А бой тем временем затих. Он не мог узнать месторасположение казаков и их количество. Всё, что он мог наблюдать на своём планшете, так это только эту самую новую модель. А она замирала на месте, а потом снова быстро двигалась. И снова замирала. Да, двигалась она очень быстро. КК 0041 ПУ 611 наблюдал за её передвижением на планшете, а модули терпеливо ждали.
Снова стали доноситься выстрелы. Здесь, в болотах, звуки разносились очень плохо — рогоз и кустарники мешали. Совсем еле слышимые, частые — это стандартная винтовка противника. Тут же тяжко, одиночными било что-то незнакомое, мощное. И снова тишина, и снова Ольга меняет положение, с кочки на кочку скачет.
Он стоял в напряжении, внимательно отслеживая её продвижения, словно речь шла о нём самом, а не о какой-то заносчивой и самоуверенной модели.
К полудню она ушла так далеко, что он престал слышать звуки выстрелов. «Нюхач» конечно всё слышал, продолжал волноваться:
— Ой-ой, — поскуливая, то и дело тявкал он.
— Бой, — догадывался КК 0041 ПУ 611, не отрывая глаз от планшета.
Он видел, как модель быстро пересекал широкую протоку и вылезла на большой, по сравнению с другими, остров. Там были крупные камни и густые заросли. Дальше с этого острова она не уходила, только перемещалась по нему.
Какое-то время он продолжал за ней наблюдать, и вскоре ему показалось, что там у неё всё в порядке. Она престала метаться, замерла на месте. И когда КК 0041 ПУ 611 подумал, что наверное всё закончилось, и закончилось благополучно, серая точка на его планшете замигала. Она мигала несколько секунд, не давая ему понять, что это: сбой связи или что-то ужасное. И когда у него стала появляться надежда на сбой, в углу планшета всплыла фраза красным: «Объект неактивен».
Объект неактивен. Неактивен. Он замер. Его раздражению не было границ. А надпись горела и горела. Ему так и хотелось сказать: «Я же предупреждал».
Да вот только сказать было больше некому. Его психический контур посетило незнакомое и неведомое чувство. Он его не знал, вернее, давно забыл. Раньше это чувство называлось злорадством.
«Что? Получила? Безмозглое, заносчивое существо. А ведь тебя предупреждали, тебе предлагали поддержку».
Как хорошо, что он зафиксировал все их разговоры. Теперь в отчёте он всё это непременно упомянет.
Он бы ещё о чём-то думал, от чего-то раздражался и с радостью бы злорадствовал, но новая надпись в углу планшета заставила его действовать. Надпить была крайне неприятной: «Объект деструктурирован».
КК 0041 ПУ 611 на несколько секунд растерялся от такой новости. «Деструктурирован! Деструктурирован! Как? Эти дикие твари, это казачьё, разрывает объект на части? И это при том, что у него есть директива вернуть останки объекта в Биоцентр?»
Сейчас КК 0041 ПУ 611 был откровенно раздражён. И злился он на себя. Как он, с его огромным опытом, мог поддаться глупой спеси этого теперь уже дохлого объекта и пойти в болото с такой маленькой группой? Почему он не взял больше модулей?! Теперь, когда ему придётся контактировать с аборигенами, у него всего два солдата: один разведчик и малоценный при непосредственном контакте «нюхач». А он даже не вёл наблюдения за противником, опять же по приказу этого экспериментального объекта, этой Ольги, которая волновалась, что подчинённые КК 0041 ПУ 611 демаскирует её. И теперь он даже не знает, сколько у него оппонентов.
— Всем на борт, — коротко скомандовал КК 0041 ПУ 611 и первым взошёл на лодку.
Он открыл ящик на носу глиссера и достал оттуда дрон. Пока его подчинённые грузились на лодку, настроил его. Настроил и с силой кинул вдоль протоки. Дрон зажужжал и стал быстро набирать высоту. Он летел на север, туда, где от вверенного ему объекта дикие казаки для чего-то отрывали куски. Впрочем, он знал, для чего. Уж точно не есть они её собирались. Они собрались её передать на изучение в свои лаборатории, в города, что стоят на севере, у моря. Её! Секретный объект. Этого допустить он не мог. За потерю этого объекта его точно ждала реконструкция с понижением. Как жаль, что он послушал эту глупую модель и взял с собой так мало модулей. Но теперь делать было нечего.
Он сел в офицерское кресло и скомандовал разведчику-бегуну, что стал на руль:
— На север, малый ход.
А сам уткнулся в свой планшет, изучая местность, в которой ему придётся, возможно вести бой.



Глава 19

Это было удивительное чувство. Словно болел долго-долго, словно в больном полусне боролся с вирусом несколько дней и вдруг утром проснулся абсолютно здоровым. У него не звенело в ушах, не гудело в голове и совсем не болели глаза. Словно два тяжёлых пальца, что давили на веки сверху, в один момент исчезли. И по спине, к затылку, не катились больше тошнотворные волны.
Он хотел есть и хотел пить. И даже левая рука почти не болела, только если ею не шевелить сильно. Он даже взял голову неведомой твари левой рукой, так как в правой держал дымящийся тесак. Он приподнял голову, чтобы получше рассмотреть её. И обомлел.
В одну секунду Саблин понял, что ничего не кончилось. А может всё только начинается. И что времени у него почти нет. У него не было сомнений в этом. Он стоял и смотрел на голову этого существа и видел у неё в ухе гарнитуру коммутатора. А за ухом, небольшую, серую антенну, плотно прилегающую к черепу и вросшую в него. Она была здесь не одна. Не одна. А значит, ему нужно как можно быстрее отсюда убираться. Но ему нужно было переставить двигатель с разбитой лодки на лодку Фёдора Верёвки.
— Жаль, что броню не взял, — сказал Саблин и быстро пошёл к лодкам, на ходу подбирая оружие.
Первым делом нужно знать, что у него есть. Он небрежно закинул в лодку голову твари и залез в неё сам. Стал обшаривать ранцы Фёдора Верёвки и Ивана Бережко. Казаки есть казаки, всегда готовятся к худшему. У Ивана в ранце он нашёл две гранаты. «Единица» граната маленькая, один килограмм. Оттого и зовётся эта осколочно-фугасная граната «единицей»[24]. А у Верёвки набор датчиков движения, две «вешки» и монитор к ним. Снайпер есть снайпер. А ещё, на дне лодки, он нашёл десятикилограммовый брикет взрывчатки с двумя взрывателями. То, что нужно. Сбегал к рогозу, подобрал искорёженную винтовку радиста Анисима Шинкоренко, в ней одиннадцать патронов. Зарядил их в исправную. И как не искал, больше ни одного патрона для «Тэшки» не нашёл, все их по рогозу расстрелял дурень, когда на эту тварь охотился. Два патрона в снайперской винтовке. Патроны двенадцать миллиметров — большая сила, но мало их. Он в учебке стрелял конечно, но результаты были не Бог весть какие. Средние результаты. Поэтому его и отправили в штурмовую группу, штурмовики работают гранатами и дробовиками. Им целиться ни к чему. В патронташе он насчитал девять патронов, сразу загнал два в стволы ружья. И один магазин для пистолета нашёл у себя, сразу снарядил и пистолет. Взял главное оружие пластуна. Лопату.
Кем бы ни был пластун, хоть снайпером, хоть штурмовиком, хоть пулемётчиком, всё это во-вторых. А во-первых, он минёр и сапёр.
Бегом, всё бегом. Он прихватил брикет со взрывчаткой и взрыватели. Побежал к берегу, направо от его лодок, туда где рогоза и кустов не было.
Переделанные воюют по стандарту, тяжёлые завязывают контакт, идут в лоб по фронту, а «бегуны» ищут открытый фланг, или оббегают по большой дуге и заходят с тыла. Всегда один и тот же шаблон.
Если с дохлой жабой на связи были переделанные, а не ещё Бог знает кто, значит будут вести бой как обычно.
Саблин не знал, сколько их может быть. И не думал, что ему удастся выйти из этого дела живым. Но он был из болотных казаков, из пластунов. А пластуны ходят, а не бегают. А ещё пластуны мастера засад. Конечно, ему бы двигатель переставить, да уехать, но этим он займется, как только создаст себе линию обороны. Так ему будет спокойнее возиться с мотором.
Аким выбрал два удобных места там, где можно выходить на берег, не толкая лодку через рогоз. Если же противник придёт, через рогоз и кусты, с севера, он прыгнет на лодку и уйдёт на противоположный остров на веслах и там заляжет в рогозе. Нет, они с ним ещё намаются, если придут.
Хоть рука и не работает как надо, но ему хватило дести ударов лопаты, чтобы выкопать яму, разделив брикет на две части, он снаряжает одну часть взрывателем. Взрыватель ставит на самую лёгкую вибрацию. На единицу. То есть, если кто-то даже в пяти метрах от мины сделает шаг и повторит его, мина сработает. Пять кэгэ тротила бахнув даже в пяти метрах не оставит шансов никому. Минимум — тяжёлая контузия. Вторую часть закапывает в другом удобном месте. Удобные выходы на берег закрыты. Он бежит к большим камням, к рогозу и кустам, где измывалась над ним дохлая жаба и откуда придут скорее всего «бегуны», пытаясь зайти к нему в тыл.
У кустов он ставит «вешку». Детектор движения похож на детскую лопатку, пластина пассивного радара величиной с ладонь на штыре. Штырь вставляется в землю. Пластина не очень мощная, через сплошной рогоз чувствует движение не больше чем на тридцать метров. Но ему и этого хватит. Главное, чтобы не подошли неожиданно, ведь у него нет брони, и случись что, им потребуется всего одна пуля, даже самого мелкого калибра. Эх, броню бы ему.
Аким бежит к берегу, там напротив острова, недалеко от лодок, он ставит вторую «вешку». Быстро проверяет их. Обе отображаются на мониторе. Обе работают.
Пить охота, но сначала двигатель. Уж с этим у него проблем не будет. Двигатель с компрессором, полным баком, аккумулятором и генератором, весит около сорока килограмм. Не спеша поменять двигатели один на другой — десять минут. Значит, он сейчас поменяет за две. Ничего, что рука плохо работает, в две он уложится. Крепления на повреждённом моторе раскрутил быстро, снимать не стал, просто скинул его в воду. Жалко, двигатель отличный, только на генераторе обмотку перемотать — дел на два часа, но он торопился.
Рабочий двигатель тоже снял быстро, если бы не рука, так и вовсе рекорд бы поставил, перетащил с лодки на лодку. Самое сложное поставить его в пазы, одной рукой не просто, но поставил. Теперь крепления, да проводки соединить шесть клемм, всё, дело сделано.
И тут пискнул монитор детектора движения. Он достал его из кармана, глянул. Нет. Движение было, но в приделах погрешности, это либо стрекоза, либо овод близко к детектору подлетели. Их сейчас вокруг тысячи. Солнце в зените, жара уже страшная. Он «закидывает» себе в костюм три «кубика» хладогена. Надо бы ещё и воды выпить, но некогда. Попьёт, когда всё будет готово. Теперь перегрузить в лодку братов погибших, да Юру. Хоть бы он ещё жив был. Нет, он жив, не может он помереть.
Сначала Юру. Как бы взять этого кабана тяжёлого, так, чтобы одной рукой его из лодки вытащить. Да ещё и побыстрее все это сделать. Он взял его за лямку пыльника, что за шиворотом пришита. Собрался с силами и…
Услышал легкое гудение. Или даже звон. Нет, не ошибся детектор, правильно реагировал. И не стрекоза это была, и не овод. Так звенел разведывательный дрон переделанных. Уж этот звук Саблин узнал бы из тысячи.
— Ты, Юра, полежи пока, — произнёс он, снимая с плеча двустволку, — сейчас я с гостями дело решу и вернусь.
Нельзя, нельзя им оставлять дрон, дрон это его смерть, их с Юрой смерть. Разведывательный дрон сводит его шансы к нулю.
Вдруг у них миномёт с собой, да и без миномёта ему будет конец.
Он делает вид, что не слышит дрона, просто снял с плеча ружьё, как будто проверяет его, и спокойно идёт к зарослям акации. Саблин очень надеется, что оператор поведёт дрон за ним, нужно же ему знать, что он будет там делать. Аким залазит под акацию, её страшные иголки скребут по КХЗ, по маске, но армейский армированный КХЗ шипам не по зубам, а вот маску они прокалывают, впиваются в шею и щёку, это больно. Но он все равно лезет в куст акации, замирает в её тени. Так и есть, звук усиливается. Кто-то хочет знать, что он там делает. А чтобы узнать, придётся подлететь ближе, опуститься ниже. Звук усиливается. Нет, ещё ниже придётся опуститься. Теперь Саблин его хорошо слышит. В кармане запиликал монитор детектора, значит и второй детектор заметил дрон. Да он и сам, правда пока на слух, уже определил его местоположение. Аким давным-давно, с детства стрелял из двух стволов. Картечь, крупная дробь. На болоте без этого никак. Он с первого патрона бил бегущего баклана на пятидесяти метрах. И часто бил ворон, которые грабили его банки, отмели, где с удовольствием селились дорогие и вкусные улитки. Ворона — тварь хоть и большая, но в воздухе юркая, быстрая. Их он тоже наловчился бить так, чтобы не расходовать лишних патронов. Теперь всё было сложнее, тут он не имел права на промах, хоть один выстрел из двух должен был попасть в цель. Он приготовился.
Так и вышло, оператор хотел знать, что он прячет в кустах, нет ли там ещё кого, и дрон завис в тридцати метрах восточнее того места, где прятался Саблин. Аким не знал где дрон точно, но слышал тонкий писк моторов дрона над стеблями рогоза. Он делает шаг, встаёт во весь рост, ещё не видя дрона, вкидывает ружьё, и только в последний момент, в только последнюю долю секунды, Аким его замечает.
Бах-х…

Оператор реагирует поздно и не успевает убрать дрон из под огня. Слишком быстро всё этот абориген сделал. Остатки лица КК 0041 ПУ 611 перекосило: «Тупая, тупая экспериментальная модель, он же ей говорил, что эти местные весьма опасны». Как он мог пойти на поводу у этой ограниченной, и теперь дохлой, тупицы, как он мог положиться на её высокомерный тон, а не на свой опыт.
Вот теперь он потерял свой единственный дрон. А возьми он больше модулей, больше лодок, у него был бы и запасной дрон.
Впрочем, кое-какую информацию он успел собрать. Судя по всему, там, на острове с камнями, всего две лодки. Обычно болотные аборигены придвигаются на лодках по-двое, редко по-трое. А в лодках и около, он насчитал четыре трупа. Живым он видел только одного. Если он там действительно один, то КК 0041 ПУ 611 не стоило сомневаться в успехе. Тем более, что у оставшегося нет брони. Значит КК 0041 ПУ 611 выполнит задачу, один абориген ему не противник.

От дрона отлетел большой кусок, и он вертанувшись в воздухе, свалился в рогоз, где и затих.
Нет, он ещё молодец. Первым патроном угомонил его. Аким быстро перезарядил ружьё и побежал к лодкам, всё-таки Юру нужно было вытащить.
Добежал, взялся за хлястик на пыльнике, за тот, что за шиворотом. Только собрался приложить силы, как услыхал мотор. Нет, это был не казацкий тихий и экономичный гибрид. Этот работал громко, с резким выхлопом.
Мощная вещь. Мечта, а не мотор. Так ревет бот переделанных, они топливо не экономят. Но сейчас идут тихо, не на полных оборотах, крадутся. Он остановился на мгновение, прислушался. Вроде мотор один.
— Всё, приехали гости дорогие. Пора начинать, — сказал Саблин.
Изо всех сил дёрнул Юрку-кабана, и всё равно, еле выволок его из лодки. Упираясь каблуками сапог в землю, он поволок его к камням, прихватывая и вешая на себя, «Тэшку» и «СВСку».
Аким собирался драться, даже если шансов не было, пощада ему не нужна. Плен — это переделка. Нет, казаку должно в бою помереть. Или дома при детях. Если дело будет плохо, ещё и Юрку надо застрелить будет. Не забыть! Поэтому он и тащил его с собой.

Глиссер накатил на единственный пологий участок берега. «Бегун» без команды заглушил мотор — умный. КК 0041 ПУ 611 не отрывал глаз от планшета. Изучал карту. В общем, всё было не так уж плохо. Противник всего один. Его остров самый большой из всех близлежащих. Больше ста метров в длину и полсотни в поперечнике. На две трети зарос. Хорошие камни, за ними он и сядет. Больше негде. Оружие у него есть, КК 0041 ПУ 611 с коптера видел, а вот патронов вряд ли много. Тут их ореол обитания, тут они у себя дома, много патронов таскать по дому бессмысленно. Болотные аборигены крайне упорны и умелы. Да ещё и хитры. Он видел дрон, значит знает о нас, возможно подготовит сюрпризы.
Но у него не было брони, это всё и решит. Их жалкие физические возможности для них фатальны. Они почти не переносят повреждений. Слабый, никчёмный, обречённый на вымирание вид. Да, он был уверен в успехе. Лишь бы аборигены не уничтожили остатки этой экспериментальной модели.
— Ты, — КК 0041 ПУ 611, ткнул пальцем в одного из «солдат», — останешься в лодке. Ждёшь сигнала «атака», после этого идёшь на средних оборотах, — он поднял палец, — на средних оборотах обходишь наш остров с востока и высаживаешься в удобном для высадки месте, на длинном острове. Противник там.
Для наглядности КК 0041 ПУ 611 показал «солдату» на планшете как всё должно быть. Модуль кивал своей недоразвитой головой и повторял после каждой фразы командира:
— Директива принята к исполнению.
Вот только КК 0041 ПУ 611 был не уверен в этом. Уж слишком тупы были эти «солдаты». Ума у них хватало на пять-шесть чётких команд. Если в алгоритме команд было больше, он мог забыть те команды, что были внизу списка. Это был один из главных их недостатков.
— Выйдешь на берег — уничтожишь противника.
— Директива принята к исполнению.
Впрочем, он собирался управлять этим модулем по коммутатору, это был самый эффективный способ их использования. Но общую задачу он знать был должен.
— Ты, — продолжал КК 0041 ПУ 611,— ткнув пальцем в разведчика «бегуна», — как всегда обойдёшь его остров и зайдёшь на него с севера, там сплошные заросли, он тебя не заметит, как начнём, ты ударишь ему в спину.
КК 0041 ПУ 611 замолчал, ожидая фразу стандартного протокола, но «бегун» молчал, смотрел на офицера и молчал. Хотя из всех биомодулей был самым умным. И офицер знал почему. «Бегун» не хотел лезть в воду. Эта модель была максимально облегчена для быстроты перемещения. Его кожа была тонка и слишком восприимчива к раздражителям. Особенно к кислотным. Он просто не хотел лезть в едкую воду болота.
Офицер всегда должен знать, как мотивировать своих подчинённых. КК 0041 ПУ 611 тоже знал пару способов. Он с размаху ударил «бегуна» по башке прикладом своего оружия. Чуть подождал и замахнулся снова, но разведчик сообразил и успел сказать то, что ждал офицер:
— Директива принята к исполнению.
— Выполняй, — приказал командир. — Обойди его остров так, чтобы противник тебя не заметил. По большой дуге, и побыстрее. Мы начнём, как только ты будешь на месте.
«Бегун» закинул своё старое оружие себе за спину и чуть помедлив, спрыгнул с лодки в воду. Выпрямил свои голенастые длинные ноги. Вода не доходила ему даже до колен.
— Торопись, — рявкнул ему вслед командир. — Мы ждём только тебя.
«Бегун» нехотя ускорился и побежал по воде, всё глубже погружаясь в неё, а вскоре и поплыл вдоль кромки берега.
— Вы, — он говорил оставшемуся «солдату» и «нюхачу», спрыгивая на берег с лодки, — идёте со мной.



Глава 20

Надо было всё-таки попить сначала воды, а потом уже браться за перестановку двигателей. Теперь жажда донимала. Солнце всё выше, день — самая жара. На термометр даже смотреть неохота. И так ясно, что уже под пятьдесят. Он стравил себе «хладогена» в «кольчугу». Хорошо, что надел её, теперь он чувствовал, как по капиллярам расходится райская прохлада, доходя до самых ног.
Сейчас Саблин ничего уже не мог предпринять, инициатива на стороне противника, ему оставалось только ждать, да надеяться, что всё пойдет, так как ему надо.
Когда пластуну нечего делать, он копает. Вот он и копал не спеша за камнями. Сначала откопал небольшой окопчик для Юрки. У акаций. Чтобы друган «шальняк» не поймал. Затем, земля-то мягкая, чего не копать, выкопал окоп себе, не в рост. Просто залечь, голову спрятать. Накидал кучу земли, прибил лопатой, типа бруствер, чтобы винтовку положить удобно было. Две точки для ведения огня. Окоп и большой камень. Хорошие углы получились, весь берег и остров напротив, как на ладони. Патронов мало, вот что обидно. Он глянул на обезглавленный труп «жабы». Труп уже почернел весь от солнца, из него вытекает жидкость, тут же высыхает, становясь чёрным пятном. Сам труп как будто сдулся, только кости ног точат суставами в разные стороны. А на нём сотни мух жужжат, пируют.
Тихо, даже стрекозы с оводами попрятались, жара. И в этой тишине, в кармане, тихонько «затренькал» мониторчик. Саблин вытянул его, и, повернув от света, чтобы виднее было, взглянул на экран. На противоположном острове шевеление. Что-то приближалось с юга. Аким знал, что там приближалось. Потянул к себе СВС, зачем-то дёрнул затвор, хотя и так знал, что патрон в патроннике — проверил.
«Ну, значит сейчас и начнём».
Он лёг у камня в тень, поставив перед собой монитор, чтобы сразу видеть откуда пойдут. Заглянул в оптику. Очень близко до острова. Поправил на «градус» прицел. Заглянул ещё, нет мало, ещё на «градус» подкрутил. Теперь в самый раз. Жаль, что патронов лишних нет, пристрелять бы место. Замер, привычное волнение перед боем, и пить очень хочется. Жара. И снова пиликает монитор. Аким наводит винтовку пока по монитору в то место, где должен кто-то появиться. Спасибо тебе Фёдор, что взял с собой «вешки». Спасибо брат.
И прямо в том месте появляется кто-то.
«Солдат» переделанных это грозная машина. Вооружён огромной картечницей и сотней патронов к ней. Бьёт не точно, зато часто. Идёт не сближение и не боится. Гранаты кидает тоже не точно, но очень далеко. Они огромны. И при их мощности, им точность не обязательна. Но главная ценность «солдата» — их необыкновенная живучесть. Даже и не думай, что тебе хватит одного магазина «Т-20-10» чтобы его убить. Воткнёшь в него все двадцать патронов, а он даже не упадёт. Будет залит своей вонючей кровью, но будет ложиться, вставать, палить без перерыва своей картечью и переть на тебя. Но есть у них и недостатки. Они не умеют маскироваться.
Совсем не умеют. Вот и сейчас эта двухсоткилограммовая туша «кралась» к берегу.
— Это у вас разведчик такой, что ли? — спросил тихо Аким, ловя оптикой колышущиеся пучки рогоза. — Поменьше не было, что ли?
За ними медленно к берегу подходил огромный «солдат».
СВС как раз вот для таких вот и создана была. Кости у тебя значит крепкие, кровотечения сами останавливаются, регенерация у тебя уникальная, два сердца, мозг спрятан за грудину? А попробуй-ка, уродец, двенадцать миллиметров.
Да, хорошая оптика не врала, да и датчик движения эту тушу прекрасно детектил даже на пятидесяти метрах. Это был боец переделанных. И теперь Аким его прекрасно видел. Может и был Саблин снайпер так себе, но уж тут промахнуться он не мог.
Лучше бугай и стать не мог. И угол был идеальный:
Бах-х…
Громко. Как хлыстом щёлкнул в тишине. Стрекозы сорвались из тени, зашуршали недовольно.
Двенадцать миллиметров. Гильза из затвора вылетела на землю, длиннее любого его пальца. Страшной силы патрон. Отдача не слабее, чем у его двустволки. А на месте стоящего огромного выродка пусто, только туша его рогоз придавила.
Нет, он не убит ещё, но пробив мощную грудину и разметав в кисель половину его мозга, пуля перебила ему ещё и хребет. Теперь этот урод будет регенерировать ещё сутки, прежде чем сможет встать.
А пока Саблин загоняет последний патрон в ствол:
— Один — есть, интересно, а сколько вас на вашей лодке приехало.
Он снова косится на монитор датчика движения. Ничего. Тихо. Задумались, или ждут пока «бегуны» прибегут. Саблин лезет в карман, проверят гранаты. Обе на месте.
«Ну, что ж, будем лежать и ждать. Попить бы ещё, ну да ничего, потерпим».

КК 0041 ПУ 611 был в ярости. Тупая, тупая безмозглая туша, ведь получила чёткий приказ, выдвинуться вперёд, но осторожно, на пять метров к кромке воды не подходить, не демаскировать себя.
Теперь вон, валяется в рогозе, и её будут жрать все насекомые, что до неё доберутся. КК 0041 ПУ 611 смотрел на планшет и морщился.
Повреждения, который получил «солдат» были очень серьёзны, на регенерацию потребуются сутки. Конечно, он не может ждать, придётся действовать оставшимися силами. Почему же он не взял больше модулей. Ну, зачем он слушал эту жалкую, новую, экспериментальную модель.
А его разведчик уже добрался до острова с камнями, вылез на берег, сообщил о своей готовности. КК 0041 ПУ 611 приказал ему тихонько, не так, как «солдат», продвинуться вперёд. В «бегуне» как раз он не сомневался. Разведчик мог незамеченным подойти к противнику на двадцать метров. Он двигался на удивление тихо, а мог часами напролёт стоять и замерев так, что на него садились глупые птицы. В лесу, в кустах, в лесных болотах, в лесистых горах, он чувствовал себя прекрасно, может здесь на открытых болотах он был и не так хорош, как на привычной для себя территории, но КК 0041 ПУ 611 был уверен, что «бегун» справится.
Офицер ждал, когда тот выйдет на удобную для атаки позицию.
Рядом с ним, у его ног, переминался с лапы на лапу «нюхач».
— Тебе тоже придётся поучаствовать, — не глядя на него, произнёс КК 0041 ПУ 611. Он продолжал глядеть на монитор планшета. — Отвлечёшь на себя противника, дашь «солдату» подойти к берегу.
«Нюхач», что-то протявкал в ответ. Вряд ли он понял, что говорит ему командир, да это было и не важно.
КК 0041 ПУ 611 вызвал разведчика:
— От места дислокации двигаться ровно на юго-запад, двадцать метров, к камням, он там, ему негде больше быть, работать, в первую очередь, гранатами.
— Директива принята к исполнению, — ответил «бегун». Он не стал сообщать командиру, что гранаты он выкинул, оставил всего одну. Плыть с гранатами, оружием и боекомплектом ему было тяжело, особенно в разъедающей кожу воде.
Он был уже почти на месте.
— Лодка, — продолжал КК 0041 ПУ 611, — готовность номер один.
— Готов, жду команды «атака», — ответил последний его «солдат».
— Ну что, тупорылый, — КК 0041 ПУ 611 толкнул коленом «нюхача». — Пора тебе в воду.
«Нюхач» заскулил, из носа потекла слизь, он волновался, теперь он понял, что от него требуется, и ему явно не хотелось лезть в воду.
Но КК 0041 ПУ 611 был неумолим, он с силой пнул поисковый модуль в рёбра и произнес, указывая рукой на север:
— Директива: атаковать противника, что находиться там! Вперёд, быстро.
Против «нюхач» уже ничего скулить не мог. Волшебное слово «директива» было прошито в его надкорке.
Он кинулся к воде, уже не раздумывая, с шумом продираясь через кусты и рогоз.
— Лодка! Атака! Убей там всех, — командовал КК 0041 ПУ 611. — Разведчик, начинай!
КК 0041 ПУ 611 сам пошёл по следу «нюхача» к воде, он должен был руководить боем, а чтобы руководить — нужно видеть не только на планшете. На ходу он снял своё оружие с предохранителя. Может пригодиться.

Где-то вдалеке звонко запел мотор высокими оборотами. Тут же залился устойчивым писком детектор, тот, что контролировал заросли за камнями.
Аким глянул на монитор, привстал на колено, прикинул, где в рогозе враг, и поднял «Тэшку». Жаль, что патронов мало.

Разведчик выполнял директиву. Приказано было начать с гранаты, он и начал. Как только получил приказ атаки, больше не таясь, прошёл вперёд, шурша рогозом. Подошел на расстояние броска гранаты, до камней, и достал её. Только не успел её активировать. Противник на удивление точно вычислил его. Привычно затарахтело оружие аборигенов. И тут же пуля прорезала рогоз рядом с ним, срубив несколько стеблей. Так близко, что разведчик дёрнулся и уронил гранату. Он хотел её поднять, но следующая пуля ударился ещё ближе, почти чиркнула по его плечу. Пришлось сделать шаг в сторону. И тут же третья пуля прошла рядом, срубая стебли. Абориген словно видел его через рогоз. Разведчик обозлился, присел, прижался к самой земле, потянул из-за спины автомат, вскинул и стал бить на звук выстрелов, не жалея патронов.
Саблин прилёг к камню, да, хорошо пострелял. Обиделся голенастый. Аким нащупал гранату в кармане, а пули из рогоза пробили целую просеку, автомат переделанного не затыкался. Пули звонко щёлкали о камень, за которым сидел Саблин, били в землю, рядом поднимая пыль и песок.
Аким знал, что это переделанный не дуркует и не тратит патроны напрасно. Он связывал его боем, пока остальные выходят на боевые позиции. Он так и будет стрелять, пока на берег не вылезет всей своей огромной тушей неубиваемый «солдат».
С ним надо было кончать, Саблин полез в карман, достал гранату, но его отвлёк писк. Снова движение, на этот раз… На этот раз совсем рядом, в воде плыла какая-то тварь с омерзительным рылом. И плыла она точно на фугасы. А где-то, чуть западнее, в протоке, высоко пел мотор, на котором, возможно, летели к нему «солдаты». И эта мерзкая тварь, выйдя на берег, примет на себя удар взрыва, тем самым разминирует проход для «солдат». Этого никак нельзя было допустить. Забыв про разведчика в рогозе, Саблин лёг за СВС. Там был ещё один патрон, последний. Нужно было убить эту тварь, пока она не вылезла на берег.
Ох уж и отвратительная была голова этого существа, а Аким был отвратительный снайпер.
Б-а-а-х-х…
Брал с упреждением, тварь двигалась под углом к нему, и пуля всего-навсего оторвала ей большое ухо. А до берега оставалось едва десять метров. Саблин снова встал на колено, взял «Тэшку». Мотор глиссера звенел совсем рядом. Надо было кончать с «пловцом».
Тут же из рогоза снова стал бить очередями разведчик, и снова пули ложатся совсем рядом, в камень, в камень, свистит рядом с головой, бьёт в землю рядом с ногой, но он не обращает на них внимания, надо убить «пловца». Надо убить пловца!
Одну за другой, четыре пули он посылает в мерзкую голову, все в цель, все. Он даже фонтан видел, что вырвался из головы, когда в неё попала третья пуля.
А разведчик тем временем в рогозе меняет позицию. Он слышит, что почти все его пули попадают в камень, и смещается западнее, на ходу меняя магазин.
Голова «пловца» опускается в воду. Саблин на секунду пугается, ему кажется, что «пловец» хочет нырнуть, но нет, голова пловца опускается в воду, а хребет его всплывает. Он так и остаётся плавать мордой вниз, хребтом вверх. Сдох. Да, с «Тэшкой» Саблин управляется лучше, чем с СВС.
И тут из рогоза снова затарахтел автомат. Длинная, бесконечная очередь. Уже с другой точки, со спины. Бьёт и бьёт, не переставая. Ему бы лечь, переждать, но он боится, что за его спиной, на берегу, высадится ещё кто-нибудь, он торопится. Аким быстро разворачивается к противнику лицом, он собирается пару раз выстрелить в рогоз в ответ, прижать его к земле и кинуть туда гранату.
И получает пулю в бок. Наверное, это была последняя пуля в магазине врага. Не повезло.
Стрельба стихла: переделанный видно снова магазин менял.
Пуля вошла в левый бок, на сантиметр ниже ребра.
Он съёжился от боли, упёр ствол «Тэшки» в землю, навалился на приклад. Прижал руку к рёбрам. Пуля небольшого калибра, дыра на КХЗ совсем маленькая, в неё пальцу не пролезть, но эта маленькая пуля кольчугу-то пробила. На зелёной перчатке костюма черные капли — кровь.
Эх, броню бы ему, нипочём такая мелочь броню бы не взяла. Ни с какой дистанции не взяла бы. Броню бы ему и патронов. В «Тэшке» осталось всего три. СВС — пустая.
Он залёг лицом к рогозу, замер, глаз на мушке, щека на прикладе. Ждал, когда этот урод снова начнёт молотить из зарослей и обнаружит себя.
Он напрочь забыл про двигатель, что нарастая звоном высоких оборотов, приближался к берегу. Слышал его конечно, но не придавал ему значения. Если высадятся на берег «солдаты» и не попадут на фугасы, придётся брать их гранатами и добивать из ружья картечью, правда, для картечи к этим бугаям придётся подходить вплотную, ничего, он справится, но сначала «бегун» в рогозе.
А глиссер тем временем на бешеной скорости, как и было приказано, летел к месту высадки. На вираже, кренясь от тяжести огромной туши, что возвышалась на руле, он «проехал» по плавающему на мели «нюхачу», порубив его винтами на радость рыбам, и, не снизив скорости, выехал на берег. «Солдат» не удержался на ногах. Он прокатился по палубе и не очень ловко спрыгнул на землю. Громадный, свирепый.
Как бы ты ни был силён, как бы ни были крепки твои кости, как бы ни были совершенны и дублированы твои системы жизнедеятельности, но если в пяти метрах от тебя детонирует пять килограмм тротила, ничего тебя не спасёт.

КК 0041 ПУ 611 аж присел от неожиданности, удар был большой силы, весь рогоз, в котором он сидел, колыхнулся от взрывной волны. А когда ударило ещё раз и с неба полетели куски влажного грунта, он вообще залёг, накрыв голову руками. Когда всё улеглось, он выглянул из рогоза и увидел свою лодку. Ему даже отсюда было её видно. Она стояла в воде, в двух метрах от берега. Стояла на моторе свечою в небо, и носа у неё не было, днище рваными лентами уходило ввысь. КК 00 41 ПУ 611 подумал, в который раз, что зря он не взял с собой две лодки и побольше модулей. Но теперь эти размышления были бессмысленны. Он взглянул на планшет: из всех его подчинённы функционировал всего одни разведчик. Офицер понял, что теперь ему тоже придётся поучаствовать, скорее всего, придётся всё делать самому. Он привстал, снял с плеча оружие и стал потихоньку пробираться к кромке воды. Пришло его время.

Саблин и знать не знал, сколько врагов было на лодке, зато теперь он точно знал, что их больше нет. Бахнуло так бахнуло. Датчик движения, что стоял у реки, пиликал как заведённый, пока последний кусок вывороченного грунта не упал на землю. Аким оглянулся, увидал, как две большие воронки на берегу быстро заливает вода. А ещё он увидал лодку с оторавным носом, стоящую в воде на моторе.
«Если получится, мотор нужно будет потом забрать, моторы у них хорошие», — думал он. Бахвалился, сам понимал уже, что с дыркой в боку, даже если убьёт всех, ничего уже не заберёт. Но всё равно улыбнулся и тихо говорил, ещё раз глядя на лодку, торчащую из воды:
— Ну, а как вы хотели, с пластуном воюете.
Опять было тихо, жара, самый зной. Ни стрекоз, ни оводов нет, и очень хочется пить. Эта тварь в рогозе притихла, но Аким настороже. В «Тэшке» всего четыре патрона. Нельзя расходовать их впустую.
Тишина. Чего ждут? Сколько их осталось? Где они?
Всё бы ничего, и боль в боку терпима, «кольчуга» в месте поражения набухла от крови, уплотнилась, натянулась. Умная ткань купировала кровотечение. В КХЗ крови почти нет. Аким кое-что знал о медицине, не раз латал в бою братов-казаков, понимал, что рана его не смертельна. Жизненноважных органов там, под ребром нет, позвоночник пуля не задела — ноги работали нормально, если только крупный сосуд могла перебить, но сознание он не терял, значит большого внутреннего кровотечения нет. Всё терпимо, воды бы попить. Жажда совсем донимает.
Время идёт, и ничего. Он никого не видит, но и его никто не видит. Если надо, до темноты так пролежит. А там в темноте, уже и к лодкам, к канистрам с водой подползти можно будет.
Двадцать минут, двадцать пять минут. Нет, не мог «бегун» из рогоза уйти незаметно, датчик движения показал бы. Они обязательно начнут, если, конечно, живы, ведь теперь у них одна на всех лодка. Его лодка. Других моторов он не слышал. А значит, ему нужно ждать, терпеть и ждать. Саблин стравил себе в КХЗ ещё немного хладогена. Стало легче. Ещё бы воды, хоть немного. Пусть даже она будет такой же горячей, как и воздух. Он положил рядом с собой ружьё, чтобы было наготове.



Глава 21

КК 00 41 ПУ 611 подполз почти к кромке воды. Залёг у туши раненого «солдата». Проверил его функционал. Как бы он сейчас ему пригодился, но нет. «Тяжёлое ранение: дисфункция мозга, дисфункция опорно-двигательного аппарата, возврат к дееспособности возможен через тридцать часов». Бесстрастно показал планшет. Тридцать часов? Невозможно. Абориген ночью уйдёт, пока КК 00 41 ПУ 611 и оставшегося разведчика будет жрать болотная мошка. Уйдёт и унесёт фрагменты секретного объекта. Куски этой Ольги.
Нет, ждать было нельзя. Ночью у него не будет ни единого шанса одолеть аборигена и завладеть его лодкой.
Он приподнялся над тушей «солдата», долго вглядывался в противоположный берег. Нет, ничего не увидел. Глупо было бы думать, что абориген так прост, и лежит на видном месте. Он за камнями, он опытен и опасен. КК 00 41 ПУ 611 понял, ему самому придётся плыть на ту сторону, берег теперь разминирован, а разведчик свяжет аборигена боем. КК 00 41 ПУ 611 подполз к берегу совсем близко, приготовился, и отдал приказ последнему своему модулю начинать.

Началось. Запиликал в кармане мониторчик, Саблин вытащил, взглянул. Обе «вешки» сигналили, показывали движение: один лез в воду, другой шелестел в рогозе, да так, что Аким его слышал. Что делать? Бежать к воде, убить того, что плывёт сюда, и подставить «бегуну», тому, что в рогозе, свою спину?
Да, риск был, но тому, что плыл, нельзя давать вылезти на берег.
Но Саблин ждал, косился на монитор и слушал шелест в рогозе, целился, промахиваться не хотелось бы, патронов-то мало совсем. Выстрелил.
И сразу из зарослей ударила длинная очередь в ответ. Урод стрелял не впустую, он знал, или верно предполагал, где Аким.
Опять пули щёлкали по камню, срезали ветки акации, били в землю, рядом с руками, едва не задевая их. Мелкие камни попадали в «глаза», стёкла маски.
Саблин прицелился на звук и выстрелил ещё раз. В магазине два патрона. Но стрельба в рогозе стихла. Мониторчик всё пиликает, «вешка» у воды фиксирует движение. Достал он «бегуна» в зарослях, или нет, всё равно нужно идти к воде. Стиснув зубы от боли в боку, Аким встаёт, цепляет на плечо ружьё, разворачивается и тяжело бежит к воде. Но тут же, за его спиной, с шумом цепляясь за рогоз своими голенастыми ногами, раздирая кожу об акацию, из зарослей выскакивает тварь. Саблин едва успел развернуться, не думал он, что разведчик так скоро выскочит. Между ними десять метров, стреляй — не хочу. Тот, у кого нервишки крепче, тот и победит. Аким даже не успевает вскинуть винтовку, как «бегун» даёт очередь не целясь, что называется «от бедра» веером. Только «веер» маленький у него вышел. Дурак расстрелял весь магазин ещё в кустах, а две оставшиеся пули проходят мимо, правее Саблина. Теперь он стоит, щёлкает курком. Да и сам Аким не многим лучше, не мельтеши он, не волнуйся, подними да прицелься, так и кончил бы его тут же, но он поторопился. Одну за другой, обе оставшиеся пули, не поднимая винтовки, не целясь, выпускает в рогоз. Ладно, ружьё-то на плече. Он кидает винтовку, тянет ружьё, а «бегун» не ждёт, разбегается, и пока Саблин взводит курки, прыгает на него.
Как он так быстро пропрыгал на своих «пружинах» десть метров Саблин не понял. И когда он уже поднимал ружьё, разведчик прыгнул и своими лытками ударил Акима в грудь, выбив из рук оружие. Он хоть и не большой, вроде на вид лёгкий, но так дал в грудь, что Саблин на метр отлетел. И лежал секунду или две, от боли застыл, вздохнуть не мог. А «бегун» по-хозяйски встал, лапы свои широко расставил, стоит, покачивается, как на шарнирах, на мощных лапах своих, магазин в оружие новый вставляет, затвор дёргает.
Нет, урод, вальяжен ты больно, нельзя так с пластунами, вот разведчик уже и вскидывает оружие, да не успевает. Саблин, давно с бедра пистолет из кобуры выхватил, и затвор уже дёрнул. Руку поднял и выстрелил. Теперь он и прицелиться успел. Первой же пулей угодил врагу в глаз. Тот не умер, только отшатнулся, и оружие выронил. А Аким одну за другой выпускает пули ему в голову. Все шесть. Магазин пуст. А «бегун» не падет. От его башки брызги и клочья летят, пули-то десятимиллиметровые. Но он всё равно стоит, стоит и не падет. Бог с ним, Аким уже пистолет бросил, ружьё подобрал. От картечи десятого калибра никакая крепость головы не спасёт.
Бах-х…
Всё — нет башки у «бегуна», но ждать нельзя, датчик с берега шлёт и шлёт сигнал, к нему ещё кто-то идёт.
Боль в боку, глубоко не вздохнуть, жара такая, что плывёт всё перед глазами, вода, вода нужна позарез. Но всё это после. А сейчас он, покачиваясь, идёт к берегу, на ходу перезаряжая ружьё. У него шесть патронов, два в стволе, четыре в поясе и всё. Хотя нет, не всё. Надёжной тяжестью в кармане пыльника лежат две гранаты.
Он выпустил из баллона в КХЗ последний газ, стало чуть легче, но нужно выпить воды. И спешить.
И тут его дёргает кто-то за пыльник так, что летит он на землю. С его лица слетает маска, падает рядом. Он даже сначала не понял, что произошло, и только когда по шее потекла кровь, до него дошло. Пуля попала ему в маску, в самый край, распорола её, а заодно и щёку, от подбородка до уха. Дальше она разорвала капюшон КХЗ, и теперь ему голову заливало раскалённое солнце.
Сам он лежит на берегу, и даже не видит воды. И противник его не видит, монитор детектора движения ещё пищит, видит его, а значит противник еще в воде, а значит…
Если пластун не знает, что делать — он взрывает. Заляпанной кровью перчаткой он лезет в карман, вытаскивает гранату, срывает чеку, всё это быстро, и кидает гранату в воду.
Две, три секунды, пять…
Пух…
Негромко рвётся небольшая граната в воде, но ему громче и не нужно, он вскакивает, вскидывает ружьё и видит противника. Тот почти по плечи в воде. Держит над водой оружие. Он смотрит на круги в воде, что расходятся после взрыва. Взрыв был далеко. Ему он не угрожал. Но он смотрит на его последствия, а не на Саблина. А Саблин целится в него.
В другой раз он убил бы его наверняка, со стопроцентной гарантией. Но сейчас Акима малость пошатывало.
Бах-х…
Картечь подняла фонтанчики, не долетев до цели метра.
Противник среагировал немедленно, он нырнул в воду с головой, и Саблин не стал стрелять из второго ствола.

В его взводе служил Володька Карачевский, большой был мастер кидать гранаты. Вроде и ростом не вышел, и не широк в плечах, но вынослив был неимоверно, и гранаты кидал на зависть другим.
Один раз кинул гранату, «единицу», на пятьдесят метров, и попал ею в одиночный окоп китайцу. Аким сам это видел. Не видел бы сам — не поверил бы.
Так как кидал Володька, Саблин, конечно, кидать гранаты не мог. Но тут так и не требовалось.
Он видел, куда нырнул враг. Аким выдернул чеку. Взрыватель «единицы» выставлен по стандарту на семь секунд.
«Как хорошо, что не стал бросать гранаты в рогоз, в разведчика». Он подержал гранату в руке пару секунд и лишь потом кинул.
Граната долетела до воды, погрузилась в неё, и почти сразу взорвалась. Он точно угадал, где под водой будет враг. Тот вынырнул из воды в двух метрах от взрыва. А Аким стрелять не стал, держал его на мушке и не стрелял. Он видел его руки, и оружия в них не было. Это был офицер. Тёмная, коричневая кожа цвета старого, сырого табака. Лысый, черные пятна на голове и теле, а лицо светлое, почти человеческое. Да, это был офицер. Он с трудом то ли плохо шёл по дну, то ли плохо плыл к берегу, конвульсивно дёргался, тонул, но боролся, всплывал и двигался к рогозу. Саблин хотел, чтобы он выбрался на берег, он хотел добить его на суше. Но на берег враг не вышел, он доплыл до зарослей, руками вцепился в прибрежные стебли рогоза, но подтянуться и вылезти не смог. Так и остался лежать ногами в воде.
В принципе, Акима это устраивало. Он выстрелил ему в бок, целился, старался не промахнуться. Картечь вырвала офицеру рёбра, разбрызгав вокруг красную, как у людей кровь. Но та широкая лента, что была на голом теле переделанного, не пострадал от выстрела. Аким полез в воду к трупу, перезаряжая оружие, запустил руки под труп, и под ним он нашёл то, что и надеялся найти. Да, на широкой ленте, через плечо у трупа висел офицерский планшет. Редкая, уникальная вещь. Он, морщась от боли и прилагая усилия, содрал с него ленту, на которой висела коробка. Рассмотрел коробку. За такую вещь и станичное общество, и армейская разведка, и учёные из городов готовы платить больше деньги. Но больше всех дали бы денег за этот планшет добытчики. Уж Савченко за такое заплатит.
Большой овод сел ему на щёку, на рану, в надежде нажраться крови, Саблин раздавил его и пошёл к лодкам. Он знал, что победил. Без офицера вся это переделанная сволочь ничего не стоит. Теперь ему нужно было заняться собой.

Он забросил планшет в лодку, хотел напиться, наконец, поднял канистру, и чуть не упал, так в боку вступило, что аж в глазах потемнело. Пришлось боль перетерпеть, прежде чем выпить воды.
Пил, руки тряслись, а в канистре едва литров шесть было. Нужно было лечиться. А ещё голову солнце печёт. Присел на край лодки, расковырял новую аптечку.
Чтобы загнать себе в рану биогеля, нужно внутрь раны как можно глубже ввести катетер. Конечно, хорошо бы снять Костюм Химической Защиты, снять кольчугу, но Саблин побоялся. На всё это уйдёт слишком много сил. Нащупал пальцем рану, взял тюбик, вздохнул, и стал вставлять в кровоточащую дыру под ребром трубку катетера. А попробуй ещё вставь. То КХЗ мешает, то катетер в рваный край кольчуги упирается. А всё больно, всё больно. Наконец нашёл канал раны, и тут больно стало так, что в глазах потемнело. А надо гель во всю рану залить. До самой пули. Вот он воткнёт, посидит, потерпит, как боль отступит, ещё протолкнёт трубку. А оводы озверели: с гудением, с размаху, шлёпаются прямо на располосованную щеку, и сразу кровь из раны жрать, и так остро прикусывают, как будто иглой колют. Их смахивать, или давить нужно, и катетер вводить в рану. Скучать Саблину некогда.
Наконец, катетер вошёл на максимум. Аким выдавил весь гель, что был. Достал из аптечки шприцы. Общий обезболивающий, местная анестезия — нейроблокатор, антибиотик, стимулятор. Обезболивающее колоть себе опасно. Сознание мутнеет от него, а у него и так с этим не всё в порядке. Антибиотик сразу вколол, в шею, через КХЗ и «кольчугу» колоть не нужно, можно иглу сломать. Все остальные шприцы положил себе в карман.
Осталось совсем немного, собрать оружие. Пластуны оружие не оставляют. И забрать павших, двое уже в лодке лежат: Фёдор Верёвка и Вася Кузьмин. Анисим Шинкоренко, радист, тоже недалеко. Двадцать метров. А вот Юрка, хряк здоровенный, у камней, его к лодкам дотащить непросто ему будет.
Так и получилось, радист был не очень крупный казак, худо-бедно, дотащил, кое-как в лодку закинул. Попил ещё горячей воды, дух перевёл. Отрезал капюшон от КХЗ Васи Кузьмина, ему теперь не нужно. Надел этот капюшон как шапку, а то солнце и оводы совсем одолели. Пошёл за Юркой.
Как он его из окопа вытащил, как он его тащил, Саблин и вспомнить не мог. А уж как его ему удалось в лодку закинуть. Одно объяснение — чудо. Оружие не оставил, всё, что нашёл, собрал, даже автомат разведчика прихватил. Сам в лодку лез, едва ноги через борт перекинуть мог. Сел на руль и с замиранием сердца нажал стартер.
Компрессор привычно засипел, щёлкнуло реле, тихонечко затарахтел генератор, стрелка амперметра дёрнулась, ток есть.
Он крутанул акселератор. Мотор послушно загудел, из-под кормы вырвался бурун.
Порядок. Задний ход. Винт, поднимая муть со дна, послушно потянул лодку с берега.
Порядок. Он разворачивал лодку на восток.
Нехороший получился рейд. Аким оглянулся, там, у берега, так и валялся в воде труп офицера переделанных. А где-то так и плавали два его брата в болотной воде, а ещё один так и вовсе сгинул на кочках, лежит где-нибудь в рогозе, а ещё трёх мёртвых братов он вёз в станицу отдать родным. Трёх мёртвых и одного при смерти. Вон, лежат все в лодке. И ему придётся перед стариками, перед братами-казаками, перед бабами мёртвых за всё отвечать. Всё объяснять им. Ничего, голова удивительной твари и планшет офицера тоже лежат в лодке. Он всем всё покажет, а пока…
Пока он жив, хоть малость в глазах темнеет, но жив.
— А нам, пластунам, что не смерть — то и ладно, — шепчет Саблин, прибавляя обороты.
Он повернул лодку на север, пусть чуть сложнее, зато быстрее.
На север ехать — час езды сэкономить. До деда Сергея пять часов хода. Пять часов. Он достал из карманы шприцы. Один из них синий, стимулятор. Даст сил на четыре часа, на четыре. Значит час, а то и два, придётся на своих силах, на стиснутых зубах ехать. Он вспомнил песню, что пел дед Сергей, вспомнил только припев, слов, хоть убей, ни одного не помнил:


Ойся ты, ойся,
Ты меня не бойся,
Я тебя не трону
Ты не беспокойся.


Аким Саблин ехал по болоту, как по своему двору шёл. Он вырос в болоте, жил болоте, а эти дураки собрались на его болоте воевать с ним. Весело ему не было, чувствовал он себя плохо, да и мёртвые братья лежали в лодке, чего уж тут веселиться, но казак-пластун четвёртого взвода второй сотни Второго Пластунского Казачьего полка был горд. Он один принял бой с группой опасных врагов и вышел из него победителем. Угомонил их, паскуд.
«Знай наших», — он пнул длинную, каплеобразную голову странной твари, что теперь трофеем валялась на дне его лодки. И снова запел дурацкий припев.


Ойся ты, ойся,
Ты меня не бойся,
Я тебя не трону
Ты не беспокойся.


Он ехал домой. У него было ещё четыре патрона, а аккумулятор на вибротесаке показывал, что он ещё может работать три с половиной секунды. В его кармане был синий шприц-стимулятор, а боль под ребром ещё можно было терпеть. У него была вода. Да ещё он нашёл в во внутреннем кармане сушёные оранжевые абрикосины. Но есть их не стал, он вёз их дочке. А до заимки деда Сергея оставалось пять часов хода.
Ничего, ничего. Он доедет.
Если не задет в тупик, а такие протоки в болте встречаются, доедет, если не наскочит на корягу. Доедет, если не заплывёт в притопленые водоросли, которые намотаются на винт. Доедет, если сом-дурак не кинется на шум мотора и не повредит его. Доедет, если не нарвётся на стаю бакланов. Доедет, если не потеряет сознания. Конечно, доедет. Пять часов хода по болоту — пластуну плёвое дело.


Ойся ты, ойся,
Ты меня не бойся,
Я тебя не трону
Ты не беспокойся.




16.06.2019





Примечания



1

БТР — Бронетранспортёр (броневой транспортёр) — бронированная транспортно-боевая машина для транспортировки личного состава.



2

Сотник — обер-офицерский чин в казачьих войсках, соответствующий поручику в регулярной армии.



3

Пластун (от «пласт», лежать пластом, пластоваться — ползти, ползать) — пеший казак в кубанском войске из особой команды, несшей сторожевую и разведочную службу на Кубани.



4

Урядник — унтер-офицер в казачьих войсках.



5

Подсотник — являлся помощником или заместителем сотника.



6

Чемодан — (армейский жаргон) крупнокалиберный снаряд.



7

КХЗ — Костюм Химической Защиты.



8

Банка — на гребных судах поперечная перекладина, доска, служащая для сидения гребцов и пассажиров.



9

Курень — отделение военного стана у казаков, единица административного деления войска под управлением куренного атамана.



10

Кошевой атаман или просто кошевой — глава военного управления (коша) казаков.



11

Подъесаул — должность у казаков, приравнивался к чину штабс-ротмистра в кавалерии, штабс-капитана в пехоте, лейтенанта во флоте.



12

Есаул — должность и чин в казачьих войсках. Изначально — наименование помощника военачальника, его заместителя. Впоследствии — обер-офицерский чин в казачьих войсках.



13

ДОТ — долговременная огневая точка.



14

ДЗОТ — долговременная замаскированная огневая точка.



15

ППМНД — противопехотные мины направленного действия.



16

Тэшка — Т-20-10, стандартная, двадцати зарядная, десятимиллиметровая армейская винтовка.



17

ПНВ — Прибор ночного видения.



18

НОАК — Народно-освободительная армия Китая.



19

ПТУР — противотанковая управляемая ракета.



20

Безоткатка — безоткатное орудие.



21

Керогаз — нагревательный прибор, работающий на горючей смеси, состоящей из паров керосина и воздуха.



22

Ойся, ты ойся — плясовая казачья песня на мелодию кавказской лезгинки. Написана (предположительно) во время Кавказской войны XIX века. Словом «ойся» казаки называли вайнахов: чеченов и ингушей. Когда те плясали лезгинку, то издавали гортанные крики «хорса!», отсюда и получили это прозвище.



23

СВС — Снайперская Винтовка Соколовского.



24

Осколочно-фугасная граната — совмещает осколочное и фугасное действие и предназначена для поражения большого количества типов целей.