Роберт Маккаммон
ВСАДНИК АВАНГАРДА



Кей Си Дайер посвящается.
Спасибо за помощь, спасибо за ободрение.
И еще за то, что показала мне серебряного лебедя.





Часть первая
СЕРОЕ ЦАРСТВО



Глава первая

Краб осторожно перебегал от камня к камню в жидкой темноте. Мир за пределами его панциря был ему неведом и неинтересен. От кого он родился, к чему стремится — эти вопросы его не волновали. Ощутив вкус холодного океанского течения и в нем — желанный след мяса, он изменил курс и стал медленно пробираться к добыче по илистому дну.
Опять через камни, трещины и впадины, боком, боком, сползая вниз и снова поднимаясь наверх, поводя клешнями туда-сюда, как свойственно ракообразным. Дрожь перламутровых раковин пробежала по устричной отмели от его передвижения, будто моллюски в бесчувственном сне ощутили тень кошмара там, где не бывает тени. Но краб ушел дальше, недолгая паника, слегка пробудившая устриц от забытья, тут же стихла, и жизнь пошла своим чередом.
Куда бы ни устремлялся краб, его клешни вздымали вихрики ила. Твердоспинный целеустремленный обитатель дна не знал, что полная луна рисует на воде нью-йоркской гавани серебристые узоры, что сейчас февраль тысяча семьсот третьего года, что лампы горят в этот субботний вечер в окнах крепко сколоченных домов и обветренных таверн Манхэттена, что холодный ветер с северо-запада треплет крыши. Он знал только, что в плещущем непроглядном илистом рассоле пахнет чем-то съедобным, и неуклонно двигался вперед неуклюжим шагом, без всякого плана.
Поэтому, когда внезапно ил под ним разверзся, выскочили щупальца, и то, что казалось твердью, затряслось в жадном восторге, — кого было винить ему, кроме себя, когда щупальца обвили панцирь и перевернули его, когда клюв осьминога стал вгрызаться в подбрюшье, и запоздалое, предсмертное понимание хлестко ударило по нервам, будто вонь тухлой селедки? Краб честно пытался удрать, но шансов у него не было. Кусочки плоти полетели в стороны, его поглощали жадный клюв и бесстрастный океан, и мелкие рыбешки бросились подхватывать ошметки, а осьминог прижал добычу крепче, как ревнивый любовник, и забился в дыру под двумя смыкающимися камнями. Таким образом, останки краба оказались в еще более темном месте, чем раньше, и одинокий путник прекратил существование.
Осьминог, закончив трапезу, сидел в своей норе. Он был стар и медлителен и по-своему возмущался тем, как несправедливо обошлось с ним время. Но сейчас ему посчастливилось хорошенько попировать.
Однако сытости хватило ненадолго, и в утробе снова начал просыпаться голод. Осьминог извлек себя, щупальце за щупальцем, из устеленного панцирями убежища и снова выдвинулся на поле боя, дрейфуя туда и сюда как пятнистое облачко, выискивая клок ила посимпатичнее, куда мог бы зарыться. Там он дождется следующего неосторожного обитателя дна, и горе в эту ночь крабам и мелкой рыбе!
Целиком сосредоточившись на передвижении и голоде, осьминог миновал скопление камней, где ржавел застрявший якорь голландского судна, давным-давно оторвавшийся во время шторма. Создание, обитавшее в этих камнях, ощутило присутствие пищи, тут же пробудилось от забытья, плеснуло хвостом из стороны в сторону, молнией бросаясь вперед. Пасть групера сомкнулась на луковичной голове добычи. Брызнуло тревожное чернильное облако — но поздно, слишком поздно, — и осьминога втянуло в хищную пасть, размололо тяжелыми зубными пластинами. Проглоченные одним движением, исчезли щупальца. Рыба пообедала настолько аккуратно, что мелким побирушкам не осталось ни единого клочка. В экстазе победы групер поплыл над самым дном, задевая его брюхом, лениво шевеля хвостом.
Вскоре запах новой еды привлек групера, и он тяжело вильнул, изменив курс, как обросший ракушками корабль. Рыская вверх и вниз, групер выплыл к маслянистому куску мяса, подвешенному в воде, доступному — бери не хочу.
Он взял.
Мощная пасть сомкнулась над мясом, и кто-то вдруг рванул леску, уходящую к поверхности на сорок футов. Крючок вонзился в глотку. Групер, несколько раздосадованный, подался назад, решив вернуться в свою нору, но был остановлен поразительным сопротивлением из верхних сфер, о которых он ничего не знал. Крюк, леска и групер слились в борьбе — а групер был силен и упрям. И тем не менее его мало-помалу подтаскивали к поверхности, и как ни дергалась рыба, ей было не суждено избавиться от твердой острой колючки, застрявшей в горле. На пути к поверхности из глубин глаза групера улавливали странные силуэты непривычного окружающего мира. Круглый свет, серебряный, невероятно красивый, почти вверг групера в ступор. Рыба дрожала, пытаясь избавиться от этого неудобства — тянут тебя, куда не хочешь, — и ее жабры топорщились от гнева.
Через несколько секунд ее протащат через водную поверхность. Она окажется в объятиях другого царства, к добру оно или к худу. И узнает тайну. Групер сопротивлялся этому знанию, бился на крючке, но леска тянула его, поднимая вверх. Еще секунда-другая — и он пробьет поверхность, глаза напоследок увидят чуждый и чужой, совершенно фантастический мир.
Но этого не произошло. Голубая акула, терпеливо нарезавшая круги около пойманной рыбы и внимательно следившая за борьбой, бросилась вперед и откусила нижнюю часть групера — из воды на конце лески вылетела одна голова. Взору рыбака, уже почти шесть минут сматывавшего леску, предстала капающая кровью и водой голова групера и белый след спинного плавника акулы. С яростью швырнул он удилище на дно лодки. Над водами прокатился хриплый, надсаженный ветрами голос, такой громкий, что мог бы разбудить спящих на погосте церкви Троицы.
— Боже всемогущий! — заревел старый седой Хупер Гиллеспи. — Так нечестно, ты, ворюга! Ты, негодный плевок Господень! Так нечестно!
Но честно или нечестно, а жизнь есть жизнь и над водой, и под ней. Отпустив в адрес уплывшей акулы еще несколько красочных выражений, Хупер Гиллеспи тяжко вздохнул и покрепче завернулся в драную куртку. Густые белые волосы клубились у него на голове упрямыми вихрами да круглыми завитками — непокорное поле, на котором сломалась однажды лучшая мамина расческа. Но мама умерла, умерла давно, и никто никогда не узнает, что у него в хижине хранится ее маленький портрет в оловянной рамке. Нарисованный простыми чернилами по памяти. Наверное, единственная вещь, которую он ценит в этой жизни — кроме удилища.
Старик втащил в лодку обгрызенную голову, извлек крючок. Выбрасывая окровавленный мусор за борт, заметил блеск луны в невидящих глазах и ему стало интересно: что могут знать рыбы о мире людей? Но интерес тотчас растаял, как тень, не имеющая сущности. Хупер угрюмо взглянул на ведро с ночным уловом — три макрельки и приличных размеров полосатый окунь. Ветер стал холоднее, руки устали от недавних усилий. Пора выруливать к берегу.
Над бухтой поплыли звуки скрипки. Она играла весело и живо, и старый Хупер почувствовал горячий прилив гнева.
— Веселитесь! — буркнул он, имея в виду людей, танцы, горящие свечи и жизнь вообще. — Да-да, живите как хотите, а мне — наплевать. — Он убрал удилище и погреб туда, где лежала темная тень Устричного острова.
— Наплевать! — повторил он всему миру. — Я сам по себе, вот что! Думаете, вам — так все можно, а мне — так в луже валяться? Нет, господа, не выйдет! И думать забудьте. — Он сообразил, что последнее время стал слишком часто разговаривать сам с собой. — Ладно, нечего сопли жевать. Что сделано, то сделано, и все. Все. Все! — Он остановился — сплюнуть в воду горькую слюну. — Вот так.
Летом Хупер гонял паром между Манхэттеном и Брейкеленом. Но речные разбойники — «мелкая сволота», как он их именовал, — беспрестанно нападая на паром и грабя его пассажиров, сделали это занятие бессмысленным. По крайней мере для Хупера. Он не желал подвозить добычу головорезам. Он даже жаловался на создавшееся положение на первом собрании горожан, устроенном губернатором лордом Корнбери, и требовал, чтобы главный констебль Лиллехорн предпринял что-нибудь против этого речного отребья.
— И видите, к чему это меня привело? — воскликнул он, обращаясь к звездам. — Мотаться по холоду на веслах, да собственную смерть на крючок ловить?
Лиллехорн в ноябре нашел скрытое убежище грабителей, разгромил эту банду мерзавцев, но работа паромщика досталась человеку помоложе. А после этого у Хупера перед носом захлопнули еще много дверей. Вот тогда-то он и начал понимать, что жаловаться на главного констебля в присутствии одетого в платье Корнбери (кузена королевы, имеющего многие черты, присущие ее полу), — явно неразумный поступок.
— Но все равно я не псих! — буркнул Хупер, налегая на весла. — Голова у меня покрепче будет, чем шляпка нового гвоздя!
Сейчас обстоятельства направляли его к скалистым берегам Устричного острова. Обстоятельства — и, естественно, тот неприятный факт, что больше никто на этот риск идти не желал. Остров — мешанина деревьев и валунов, если не считать бревенчатой хижины, построенной для смотрителя. Эта должность уже три недели принадлежала Хуперу. Он теперь смотритель, который обязан карабкаться на смотровую вышку, расположенную на южной оконечности острова и до рези в глазах ежедневно всматриваться в океан, следя за всеми мачтами, появляющимися на горизонте — хотя по большей части он видел одни лишь волны. Но если подзорная труба покажет армаду под голландскими флагами, это будет означать, что голландские воины в плавучих дубовых стенах идут отбивать Нью-Йорк обратно, и тогда смотрителю надлежит спешить вниз, туда, где стоит пушка, чтобы успеть дать предупредительный выстрел до высадки армии вторжения.
— Чтоб меня черти взяли, если я знаю, как из этой дурацкой пушки палить, — проворчал себе под нос Хупер, вспахивая веслами воду. До него снова долетел звук скрипки, и старик повернулся лицом к свету городских огней. — Вот по вам надо бы бабахнуть, по вашим бальным туфлям! Давайте, давайте, посмо́трите у меня!
Но ему, как всегда, никто не ответил.
И тут его прищуренные глаза кое-что заметили.
Красную вспышку.
Далеко в темноте, где-то за полмили от города. На опушке леса, где до сих пор сохранилось переплетение индейских троп. Красный свет. Он загорался и гас. Загорался и гас. Загорался и гас.
— Похоже на сигнальный фонарь, — сказал сам себе Хупер. Словно горит огонь за красным стеклом, и чья-то рука или шляпа опускается время от времени, загораживая его. — Вот и догадывайся, — сказал Хупер. Сообразил, что еще не произнес вопрос вслух, и сделал это: — Кому же он сигналит?
Он посмотрел на море, плещущее за шершавыми скалами и диким лесом Устричного острова.
Посмотрел далеко-далеко во тьму.
Красный фонарь продолжал мигать. Загорался и гас. Загорался и гас. Загорался и гас… и погас окончательно. Хупер снова взглянул в сторону Манхэттена — темной опушки все еще дикого леса. Красный фонарь больше не вспыхивал. В чем бы ни состояло сообщение, понял Хупер Гиллеспи, оно уже передано.
Днище лодки заскребло по камешкам и устричным раковинам. Сердце Хупера подпрыгнуло, запнулось и забилось бешено, потому что в нечесаную башку вдруг пришла мысль.
Мысли он привык выражать вслух, произнося их как можно громче.
— Ну уж нет! — заорал он. — Бог знает откуда, через океан разнести нас на куски — ну уж нет!
Он выпрыгнул из лодки, споткнулся о камень и плюхнулся лицом в воду. Отплевываясь и ругаясь какими-то не вполне английскими, только ему самому понятными словами, Хупер кое-как встал и зашлепал по мелким волнышкам, облизывающим каменистую сушу. Побежал мимо большой пушки по тропе, ведущей к сторожевой вышке, у основания вышки задержался — чиркнул огнивом, зажег факел.
С горящим факелом устремился вверх по шатким деревянным ступеням. На верхней платформе, держа факел высоко над головой, наклонился вперед как можно дальше — насколько доверял изъеденным древоточцем перилам.
— Благословение свободы не отнять у нас! — крикнул он неизвестному и невидимому кораблю туда, в темноту. Естественно, факел не мог ему помочь ничего разглядеть, но пусть голландцы знают, что их заметили. — Дуйте сюда, синежопые негодяи! Покажите ваши буркалы, жадные и бесстыжие!
Голос пронзил ночь, но утонул в ней, и ночь в ответ промолчала.
Красный фонарь исчез в море и больше не показывался. Хупер посмотрел на лес Манхэттена — там фонаря тоже уже не было. Что бы ни было сказано, повторения не будет. Хупер закусил нижнюю губу, в азарте замахал факелом, рассыпая искры.
— Видел я тебя, предатель, мешок кривых костей! — заорал он. Вряд ли его могли услышать на таком-то расстоянии, но Хупер определенно получил удовольствие. Тут к нему пришла мысль о заряде. Если все так, как он думает, если голландцы на своих кораблях действительно готовы войти в гавань с пушками и абордажными саблями, готовы крушить и резать, то он должен исполнить свой долг и предупредить горожан.
Он поспешил вниз по ступеням, зажав в руке факел, в самом низу чуть не грохнулся, едва не угробив не только свой героический план, но собственную башку.
Возле своей хижины Хупер остановился. Поспешно открыл деревянный ящик, взял мешочек пороха примерно в два полных наперстка — достаточно, чтобы хорошо бабахнуло, — и шестидюймовый кусок фитиля. Прихватил с собой нож, чтобы взрезать мешочек, потом подошел к пушке и дрожащими руками вставил факел в предназначенный для этой цели металлический упор. Ругаясь и бормоча про себя что-то о будущем Нью-Йорка в случае, если голландцы захватят город и швырнут всех его британских жителей — мужчин, женщин и детей — в трюмы своих кораблей, Хупер сунул фитиль в затравочное отверстие пушки. Сколько раз ему говорили закладывать фитиль так, чтобы виден был огонь? — спросил он себя.
И не упомнить.
В памяти задержался только властный рот на бледном лице под треуголкой, да еще его собственные тогдашние мысли о том, что на островке можно будет славно порыбачить.
Ядро заряжать не требуется, нужен только звук. Хупер оглянулся через плечо на ночное море. Действительно ли он угадал движение сотен кораблей, приближающихся к бухте? Вправду ли услышал хлопанье флагов и звон цепей? Но ведь не видно было огней, ни единого.
«Ох, эти голландцы! — подумал Хупер. — Дьяволы тьмы!»
И с отчаянной целеустремленностью принялся за дело. Очень хотелось помочиться, но не было ни минуты, так что придется ходить в мокрых бриджах. Самое меньшее, чем может пожертвовать герой. Он разрезал мешок, засыпал порох в ствол, затем вспомнил, что нужно утрамбовать шомполом — так говорил шевелящийся рот под треуголкой. Старик с усилием набил порох в пушку и остановился, пытаясь вспомнить, нужно ли зажигать спичку, чтобы подпалить фитиль, или это делается факелом. Фитиль он затолкал внутрь получше и покороче, чтобы ветер его не задул. Еще раз оглянулся, убедиться, что голландская армада не плывет мимо Устричного острова, а потом поднес пламя к фитилю.
Тот заискрил, зашипел, и огонь быстро пополз к пушке. Хупер отступил на несколько шагов, как его учили. Фитиль догорел. Когда пламя исчезло в затравочном отверстии, фитиль зашипел, как бекон на сковородке, потом раздался тихий хлопок и вылетел клуб дыма, уплывший прочь нежно и деликатно, как дамский кружевной платочек.
— Ну, это ж не то! — застонал Хупер. — Господи, это ж какого я свалял дурака!
Он уставился в затравочное отверстие. Искры видно не было. Либо фитиль погас, либо порох плохой. Хупер перешел к дулу пушки, сунулся туда лицом. Дымом-то пахло, но пламя где?
— Будь я проклят! — заревел он. От славы героя, мужественно известившего Нью-Йорк о постигшей беде, остались вонь мочи и промокшие насквозь башмаки и бриджи.
Хупер убрал голову от дула — и тут же из затравочного отверстия полыхнуло огнем. Пушка бабахнула.
Дым забил ноздри, грохот обрушился на уши, лишая слуха. Хупер отшатнулся, разевая рот, как групер на крючке, и сел на задницу. Ошалелыми глазами он смотрел, как полыхает, вырываясь из дула, синее пламя, как кружатся искры, а потом увидел такое, от чего все непокорные вихры чуть не спрыгнули с его головы.
В городе, на той стороне бухты, что-то взорвалось. Какое-то здание полыхнуло по дороге к Док-стрит. Самого взрыва Хупер не слышал, но видел, как взметнулся вверх красный огонь. Чем бы оно там ни было, горело оно жарко: пламя было белым в середине. Падали горящие куски крыши, еще какие-то части дома летели вверх будто огненные нетопыри.
— Ой, нет! — прошептал Хупер, хотя сам себя не слышал. — Ой, нет, нет, нет!
Первой его мыслью было то, что он перепутал, вложил в пушку ядро и сам что-то взорвал, но затем вспомнил, что в пушке ядра не было, и как, во имя Господа, мог он об этом забыть?
Нет, это точно голландцы. Они только что стреляли по Нью-Йорку, и война началась.
Хупер с трудом встал на ноги. Пора было убираться отсюда. Но почему не видно никаких признаков боевых кораблей — ни огней на палубах, ни пламени пушек? Ладно, все равно.
Он побежал к лодке, до сих пор стоявшей на камнях. Оттолкнув ее и прыгнув внутрь, он заметил еще одну очень странную вещь.
В ведре ведь были три макрельки и приличный окунь?
А теперь их нет.
Призрак, решил Хупер. Фантом, бродящий по острову. Потому Хуперу и дали эту работу — никто больше не соглашался. Предыдущий смотритель покинул остров, когда у него с шеста, вкопанного рядом с нужником, украли куртку.
Значит, он тут не один. Раньше Хупер не замечал здесь ничего такого, но вот…
— Спасибо, что хоть по-христиански ведро это распроклятое мне оставил! — крикнул он. На случай, если кто-то услышит. А у него самого продолжало щелкать и шипеть в ушах.
Пора смываться с этого богооставленного острова.
Он взялся за весла, напряг жилистые мышцы — и колотящееся сердце, перепуганная душа и пропахшие дымом непокорные волосы старого Хупера Гиллеспи — разом двинулись в сторону Манхэттена. Впереди бушевало красное пламя, позади осталось темное море.



Глава вторая

Подобно тому, как пробирается боком между камнями в жидкой темноте краб, так двигался в танце Мэтью Корбетт на дощатом полу таверны Салли Алмонд в золотом свете люстры. Может, он и не был так нескладен, как краб, возможно его движения отличались даже некоторым изяществом и стилем, но в смысле техники ему определенно было куда расти.
В самом большом зале таверны столы и стулья сдвинули к стене, освободив место для честного веселья. В кирпичном камине трещал огонь, согревая воздух, хотя и без того заведение было переполнено человеческим теплом. Двое скрипачей дергали смычками, аккордеонист растягивал меха, барабанщик растрясал кости в веселом ритме. К всеобщему веселью присоединилась и величественная седовласая Салли Алмонд, хлопая в ладоши под ритм музыки. Летели по кругу танцоры, и среди них — подмастерье кузнеца и друг Мэтью Джон Файв со своей невестой Констанс, гончар Хирам Стокли и его жена Пейшнс, братья Дарвин и Дэви Мунтханк и их корпулентная, но неожиданно легконогая матушка Мунтханк, доктор Артемис Вандерброкен, в свои семьдесят шесть любящий прихлебывать пунш со специями да слушать задорные песни, Феликс Садбери, владелец таверны «С рыси на галоп», печатник Мармадьюк Григсби, владелица пекарни мадам Кеннеди, еще из добрых друзей Мэтью — Ефрем Оуэлс, сын портного, и Джонатан Парадайн, гробовщик, худой и бледный, который будто не танцевал, а крался по полу. Его подруга, недавно приехавшая вдова по имени Доркас Рочестер, была так же худа и бледна, как ее нареченный, и двигалась так же крадучись, и поэтому все находили пару очень гармоничной.
За свои двадцать три года Мэтью Корбетт побывал в довольно суровых обстоятельствах. Он выдержал нападение медведя, чьи когти оставили над его правой бровью уходящий в волосы серповидный шрам. Он удрал от тройки ястребов, вознамерившихся самым наглым образом выклевать его глаза. И ему в буквальном смысле слова удалось сохранить лицо в схватке с маньяком-убийцей Тиранусом Слотером — в их противоборстве хватало с лихвой и других драматических моментов. Но сейчас, при золотом освещении таверны Салли Алмонд, когда играла музыка и танцоры выкаблучивали свои па, Мэтью думал, что никогда не было у него врага опаснее собственных ног, потому что рил с зеркальными переходами весьма коварен, а чопорный танцмейстер Гиллиам Винсент в тщательно завитом парике — по совместительству хозяин гостиницы «Док-Хауз-Инн» — кожаной рукавицей, насаженной на ясеневый посох, хлопал по головам нарушителей фигур танца. И стоило Мэтью слегка споткнуться, как палка с перчаткой тут же нашла его затылок. Мэтью с гневным лицом обернулся к Винсенту, но танцмейстер быстро отодвинулся, и Мэтью подвинулся тоже, захваченный процессией. Однако по ухмылке, застрявшей в нижней части костлявой морды мистера Винсента, можно было заключить, что он наслаждается своей ролью учителя чуть больше, чем следует.
— Плюнь на него! — посоветовала Берри Григсби, оказавшись рядом. Они как раз должны были разминуться правыми плечами. — Ты танцуешь отлично!
— Относительный термин, — заметил он.
— Лучше чем отлично, — поправилась она, проходя мимо. — Изумительно!
«А вот это, — подумал он, двигаясь по траектории, которую диктовала очередная фигура танца, — значит очистить луковицу и назвать ее картошкой».
Тут он обернулся и оказался лицом к лицу с эффектной двухсотсорокафунтовой женщиной по имени Мамаша Мунтханк, и она улыбнулась ему, продемонстрировав черные зубы под топорообразным носом, обдав таким дыханием, от которого стервятник бы рухнул с небес.
«До чего же веселый выдался вечер», — подумал Мэтью, когда глаза перестали слезиться. Он жалел, что принял приглашение Берри, хотя на записку дважды ответил отрицательно. «Мэтью, — сказала она, подойдя к его двери на прошлой неделе, — я тебя попрошу еще только один раз, и если откажешься, никогда — никогда больше не попрошу».
И что тут было делать, кроме как согласиться? Берри не только нарушила нечто вроде закона, установленного самим Богом, когда пригласила мужчину на светское мероприятие, да вдобавок и тон ее обещал — как и огонь в темно-голубых глазах, — что она его не только ни о чем никогда не попросит, а вообще разговаривать с ним не будет. А это стало бы для него проблемой, потому что он жил в бывшей голландской молочной, расположенной за домом Григсби, и иногда ужинал с Берри и ее дедом Мармадьюком — гордым обладателем лунообразного лица, вечно измазанного чернилами. Так что ради сохранения мира (а также из куда более эгоистичных соображений сохранения места за весьма гостеприимным вечерним столом) что еще оставалось делать, как не согласиться?
— Половина рила троих! — провозгласил Гиллиам Винсент с выражением на лице, которое граничило со злорадством. — Потом поворот налево, даем обе руки, завершаем круг по часовой и занимаем места для «бешеной малиновки»!
«Это называется у них весельем», — мрачно подумал Мэтью. Берри учила его различным позициям и шагам всю последнюю неделю, но со всеми этими скрипками, барабанами и палкой Гиллиама Винсента, грозящей ударом за малейшую оплошность, для юного решателя проблем танец превратился в пытку. Мэтью предпочел бы сейчас задуматься над фигурами на шахматной доске или же выполнять какое-нибудь задание своего работодателя — лондонского агентства «Герральд».
«Вперед!» — сказал он себе.
Ноги у него были примерно там, где и должны были быть. Он подумал было показать Гиллиаму Винсенту кулак, если палка опять подберется к его черепу, но поморщился от одной мысли о насилии. На всю жизнь насмотрелся.
Мистер Слотер все еще являлся ему в кошмарах. Иногда Мэтью убегал от него по черной топи, — ноги все глубже вязли в трясине, и никак было не заставить себя бежать быстрее, а позади, из окровавленный мглы кошмара догоняла его черная фигура с поблескивающим в руке ножом. И одновременно с другой стороны надвигался еще один силуэт: женщина-львица с топором в руке, и под мышкой у нее холщовый мешок с красной надписью: «Колбасы миссис Такк. Такк’ая радость!»
— Встали на «бешеную малиновку»! — провозгласил Гиллиам Винсент. — Все по местам!
«Дебилы малолетние», — казалось, хотел он добавить.
Мэтью выполнял все необходимые движения, но иногда терялся и не очень понимал, в ту ли сторону поворачивается. Иногда накатывало ощущение, что он пришелец из другого мира, о котором люди в этом зале не знают ничего. Казалось, что хотя мистер Слотер и миссис Такк мертвы, что-то невидимое от них осталось и грызет его глубоко изнутри, будто он — дверь их склепа, и злодеи отчаянно рвутся вскрыть его и выйти в мир живых. В каком-то смысле он теперь их брат. Потому что он убийца.
Конечно, Тиранус Слотер был уничтожен соединенными усилиями Мэтью, мальчика-мстителя Тома Бонда и ирокезского следопыта по имени Прохожий-По-Двум-Мирам, но Лире Такк Мэтью лично снес топором с плеч значительную часть головы, и никогда ему не забыть ни бешеной ненависти на ее окровавленном лице, ни брызнувших алых струй. С тех пор Мэтью никогда не ложился спать в темноте. Свеча — а лучше две — должна была гореть всю ночь.
— Живее, живее ступайте! — командовал Винсент. Кудри парика у него были размером с ватные елочные шары. — Корбетт, проснитесь!
Но ведь он же не спит? Когда ему вспоминались эти страшные дела, реальность затуманивалась, как грязное стекло. Был еще разговор с Салли Алмонд о том, как отреагировали любители колбас миссис Такк, узнав, что больше не будет острого лакомства, выложенного на темно-красные (цвета индейской крови, говорили они) блюда, которые поставлял для мадам Алмонд Хирам Стокли. «В основном у всех обошлось, — сказала ему почтенная дама. — Но несколько человек, у которых, похоже, пристрастие к этим колбасам, находилось за пределами здравого смысла, говорят, что плохо спят по ночам».
— Пройдет, — заверил ее Мэтью.
Но про себя подумал, что надо бы запомнить этих горячих поклонников колбасы и тщательно избегать их на улицах Нью-Йорка.
«Жаль, — сказала Салли Алмонд, — что миссис Такк уехала настолько внезапно».
— Да, — ответил Мэтью, — и билет у нее, пожалуй что, в один конец.
Мадам Алмонд озадаченно нахмурилась на пару секунд, потом пожала плечами, закрывая тему, и ушла к себе на кухню.
— Шаг! Шаг! Шаг! Пауза! — вопил тиран в завитом парике, изо всех сил стараясь превратить приятный досуг в тягостную обязанность.
Мэтью Корбетт был сегодня в простом темно-синем костюме с белой рубашкой и в белых чулках, туфли начищены до благопристойного блеска. Он больше не хотел выглядеть расфуфыренным петухом, как было в разгаре осени. Его вполне устраивало текущее положение в жизни — решатель проблем, исполнитель многочисленных заданий, которые ставит перед ним агентство «Герральд». Бывали среди них обыденные — например, передать бумаги по земельной сделке определенному лицу, бывали интересные, как «случай четырех фонарщиков» в декабре прошлого года. Проблемы экзотические, как у лорда Мортимера — богача, который нанял Мэтью, чтобы тот помог ему обмануть смерть, — и хитрые, но с примесью грустной иронии, как в той ситуации, в которую попала леди Пинк Мэнджой. Все это помогало Мэтью несколько отдалиться, отстраниться от кошмара войны со Слотером, но до нормального состояния ему предстояло идти еще много-много миль.
Он двигался в потоке танцоров, но чувствовал, что его заносит в сторону. Даже когда Берри еще раз с ним разминулась и на ходу похвалила, он помнил только одно: что отнял жизнь у человека. И пусть это была жизнь чудовища по имени миссис Такк, пусть в противном случае он поплатился бы своей жизнью, но все же…
Мэтью вспомнил, как спрашивал своего друга, Прохожего-По-Двум-Мирам: «В чем твое безумие»? И индеец дал ответ, который только теперь дошел до него во всем своем ужасе: «Я знаю слишком много».
Мэтью был высок и тощ, но обладал стойкостью и упрямством речного камыша и приобретенным пониманием того, что умение склоняться под напором событий — не слабость, а преимущество. У него было худое лицо с длинным подбородком, шевелюру тонких черных волос ему сегодня расчесали и укротили в связи с цивилизованностью вечера. Бледность наводила на мысль о чтении при свечах и шахматных партиях в «Галопе». Спокойные серые глаза с искорками сумеречной синевы сегодня были задумчивы, и мысли, в них отражавшиеся, касались скорее плоти и крови, нежели музыки и танца. Но отчасти его пребывание здесь было связано с его работой. Когда в результате стычки с Тиранусом Слотером он со своим коллегой-решателем Хадсоном Грейтхаузом оказался на дне колодца, находящегося среди развалин голландского форта, то в отчаянных попытках избежать смерти и спасти жизнь другу его поддерживал образ прекрасной, умной, артистичной и очень волевой молодой женщины, которая только что разминулась с ним правым плечом. Он думал только о ней, когда снова и снова пытался, как паук, добраться до отверстия колодца, в тот миг такого же далекого, как Филадельфия. Тогда он дал обет пригласить ее на танец, если останется в живых. И танцевать так, чтобы от пола стружка летела. Пусть не он пригласил Берри, а она его, пусть танец несколько строже регламентирован, чем ему бы хотелось, но все равно он чувствовал, что жив благодаря ей, и вот поэтому он здесь — танцует с нею каждые несколько поворотов рила — и получает удовольствие от того, что все еще пребывает на этом свете.
Так что когда Берри прошла мимо него на следующем круге — курчавые медно-красные пряди, синие глаза, свежее девятнадцатилетнее лицо с россыпью веснушек на носу и щелью между передними зубами, которую Мэтью находил не только милой, но восхитительной, — он поднял голову ей навстречу и улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, и он подумал, что она лучезарна в своем платье цвета морской волны, украшенном пурпурными лентами, и, наверное, шальная мысль о том, каковы на вкус ее губы, застала его врасплох, потому что он столкнулся с Ефремом Оуэлсом. Гиллиам Винсент посмотрел весьма неодобрительно, и палка с перчаткой стремительно ринулась к голове Мэтью. Однако на пути ясеневой палки внезапно встала гнутая черная трость. Слегка стукнуло дерево по дереву — похоже на столкновение рогов двух баранов.
— Мистер Винсент! — Из группы зрителей числом около двадцати, наблюдавших за этими упражнениями под названием «танец», вышел Хадсон Грейтхауз. Говорил он тихо, так что его услышали только Мэтью да танцмейстер.
— Вам когда-нибудь заталкивали перчатку в задницу?
Винсент стал брызгать слюной, щеки у него покраснели. Может быть, из-за того, что ответ был положительный — трудно сказать.
Как бы там ни было, а ясеневый посох опустился.
— Перерыв, перерыв! — объявил Винсент. — Перерыв. — И, не обращаясь ни к кому в отдельности, добавил: — Пойду подышу воздухом!
— Ради нас не стоит торопиться обратно, — сказал Грейтхауз вслед колышущемуся парику.
Эта небольшая сумятица смутила музыкантов, танцоры сбились с шага и стали налетать друг на друга, как обоз телег, у которых колеса надломились. Вместо воплей возмущения, типичной реакции Винсента на подобное безобразие, зазвучал смех — медный, серебристый. Так куется истинная дружба бешеных малиновок Нью-Йорка!
Музыканты решили дать инструментам отдохнуть, танцоры потянулись в соседний зал за яблочным сидром и сладкими пирогами. Берри подошла к Грейтхаузу и Мэтью и сказала с великодушием, которое невозможно было не оценить:
— Ты отлично танцевал! Лучше, чем дома.
— Спасибо. Мои ноги с тобой не согласны, но все же спасибо.
Она бросила быстрый взгляд на Грейтхауза и снова сосредоточила внимание на своем предмете.
— Сидра? — спросила она.
— Одну минуту.
Мэтью сам понимал, что он держится не слишком компанейски. Но дело было в том, что он только что увидел чету Мэллори — демонически-привлекательного джентльменистого доктора Джейсона и его черноволосую красавицу-жену Ребекку. Они стояли у противоположной стены и делали вид, что увлечены беседой, но на самом деле следили за ним.
Эта пара кажется не спускала с него глаз, куда бы он ни шел — со времени его возвращения после истории со Слотером.
У нас есть общий знакомый, — сказала однажды Ребекка Мэллори Мэтью на тихой приморской улице. Муж ее молча наблюдал. — И он был бы не против с вами познакомиться.
Когда будете готовы, — сказала ему женщина, — где-то через неделю-другую, мы будем рады вашему приходу. Вы придете?
А если нет? — спросил Мэтью, отлично зная, какого именно знакомого имеет в виду Ребекка Мэллори.
Зачем нам эта враждебность, Мэтью? Где-то через неделю, через две. Мы накроем стол и будем вас ждать.
— А я бы с радостью с тобой сидра выпил, Берри! — сказал Ефрем Оуэлс, проталкиваясь мимо Мэтью поближе к девушке. Глаза за толстыми стеклами очков казались круглыми. Сын портного одевался просто и элегантно — черный костюм, белая рубашка и белые чулки. Белые зубы парня сверкнули в несколько ошалелой улыбке. Хотя ему едва исполнилось двадцать, в каштановых волосах уже проглядывали седые нити. Он был высок, тощ, и к нему очень подошло бы слово «долговязый». Превосходный шахматист, но сегодня был настроен только на игру, покровителем которой выступает Купидон. Он явно лелеял надежду, что Берри снизойдет к нему и даст возможность лицезреть то, как она пьет сидр и ест торт с глазурью. Ефрем был влюблен. Нет, не просто влюблен, подумал Мэтью. Он был одержим этой девушкой. Он говорил о ней непрестанно и желал знать все обстоятельства ее жизни, и еще — замолвил ли Мэтью за него словечко, и сказал ли, как много может заработать денег умелый портной, и прочая подобная чушь. Среди поклонников со странностями у Берри был выбор — между Ефремом и эксцентричным, но превосходно знающим свое дело городским коронером Эштоном Мак-Кеггерсом.
— Ну… — Берри произнесла это так, будто эта тема важна не только сама по себе, но и ставит перед ней весьма непростую задачу. — Если вот Мэтью…
— Давай, — перебил Мэтью, не дожидаясь, пока слюна с языка Ефрема капнет ему на рукав. — Я вернусь через несколько минут.
— И отлично! — произнес Ефрем, возникая рядом с Берри, чтобы сопроводить ее в другую комнату. Она пошла рядом, потому что Ефрем ей нравился. Не в том смысле, в котором ему хотелось бы, а просто Мэтью считал его хорошим другом, и верность этой дружбе она в Ефреме ценила. Берри вообще признавала дружбу одной из величайших добродетелей мира.
Когда Ефрем увел Берри, Хадсон Грейтхауз слегка оперся на трость, склонил голову набок и усмехнулся Мэтью, причем усмешка тоже была малость перекошена.
— Раздуй свое пламя, — посоветовал он. — Что с тобой творится?
Мэтью пожал плечами:
— Просто настроение не праздничное.
— Так сделай его праздничным, Боже ты мой! Это ведь мне уже больше никогда танцевать не придется. И я тебе скажу, что в молодые годы умел кое-чем неслабо тряхнуть. Так пускай его в ход, пока он у тебя есть!
Мэтью уставился в пол — иногда ему трудно было смотреть Хадсону в глаза. Поддавшись жадности, Мэтью допустил ошибку — и Слотер получил возможность на них напасть.
Грейтхауз отлично приспособился ходить с тростью, а иногда и без нее неплохо вышагивал, когда чувствовал себя жеребцом, а не клячей, но четыре ножевые раны в спине и последующее пребывание в колодце, где он лишь чудом не утонул, могут довольно сильно состарить человека и открыть ему глаза на горькую истину о его смертности. Да, Грейтхауз был человек действия, тертый калач, он знал все ловушки, поджидающие на опасных путях, но в том, что по лицу Грейтхауза время от времени пробегала какая-то тень, и глубоко посаженные черные глаза казались еще чернее, а морщин вокруг них становилось больше, Мэтью все-таки винил себя. Впрочем, этот ослабленный Хадсон Грейтхауз все равно был силой, с которой надлежит считаться, если кто-то рискнет ее испытать. А решились бы немногие.
У него было красивое лицо с резкими чертами, серо-стальные волосы, перевязанные на затылке черной лентой. Был он на три дюйма выше шести футов, широк в плечах и в груди, да и в выражениях тоже не знал удержу. Он умел завоевать аудиторию, и в свои сорок восемь — столько ему исполнилось восьмого января, — обладал практическим опытом человека, привыкшего выживать. И этот опыт у него был задействован, потому что ни раны, ни трость не заставили его бросить работу в агентстве «Герральд», равно как и ничуть не снизили его привлекательность для жительниц Нью-Йорка. Вкусы у него были самые простые, о чем свидетельствовал серый костюм, белая рубашка и белые чулки над слегка обшарпанными ботинками, которые были горазды, случись что, дать пинка или прищемить хвост. «Мистеру Винсенту надо бы благодарить судьбу, — подумал Мэтью, — что он отделался словесным оскорблением», потому что с тех пор, как Мэтью спас Грейтхаузу жизнь, тот стал ему ближайшим другом и горячим защитником.
Но некоторые шероховатости в их отношениях до сих пор оставались.
— Ты действительно такой дурак? — спросил Грейтхауз.
— Пардон?
— Не строй из себя полного идиота. Я говорю о девушке.
— О девушке, — повторил Мэтью машинально. Он глянул, все ли еще пребывает в центре внимания доктора Джейсона и красавицы Ребекки, но чета Мэллори изменила позицию и теперь вела беседу с румяным сахароторговцем Соломоном Талли — обладателем искусственных челюстей швейцарской работы, на пружинках.
— Да, о девушке, — повторил Грейтхауз с некоторым нажимом. — Ты что, не видишь, что она устроила это специально для тебя?
— Что устроила?
— Это! — Сердитая гримаса Грейтхауза могла испугать кого угодно. — Так, теперь я окончательно убедился в том, что ты слишком много работаешь. Я ведь тебе это уже говорил? Оставь себе время на жизнь.
— Работа — это и есть моя жизнь.
— М-да, — ответил суровый собеседник. — Прямо вижу, как это вырезают на твоем надгробии. Мэтью, ну серьезно! Ты же молод! Ты сам понимаешь, насколько ты молод?
— Как-то не думал об этом.
Ага! Снова Ребекка Мэллори на него смотрит. О чем она думала, Мэтью не знал, но ясно было, что ее мысли связаны с ним. Конечно, из того, что выяснилось после смерти Слотера и Такк, было очевидно, что Мэллори как-то связаны с персонажем, постепенно становящимся черной звездой его личного небосклона. Персонажа звали профессор Фелл. Он являлся императором преступного мира в Европе, в Англии, и в Новом Свете искал место, откуда было бы удобно протянуть хватательные щупальца. Как у его символа, осьминога.
У нас есть общий знакомый, сказала ему Ребекка Мэллори.
Мэтью не сомневался, что Мэллори знакомы с профессором Феллом намного лучше, чем он сам. Он в общем-то знал лишь то, что у этого человека множество коварных планов — некоторые из них Мэтью уже расстроил, — и что в какой-то момент профессор Фелл пометил жизнь молодого решателя проблем «картой крови» — кровавым отпечатком пальца на белой карточке. Это означало, что Мэтью ждет неминуемая гибель. Действует сейчас эта угроза или нет, он не подозревал. Может, неспешно пройтись через зал и спросить супругов Мэллори?
— Ты меня не слушаешь. — Грейтхауз сделал пару шагов и встал между Мэтью и красивой парой, скрывающей свои тайны. Мэтью ничего своему другу не рассказал: не было необходимости втягивать его в эту интригу. Пока что. Тем более нет ее и сейчас, когда великий Грейтхауз стал несколько менее велик и более человечен, убедившись в уязвимости своей плоти. — А если я правильно понимаю, о чем ты думаешь, так перестань об этом думать.
Мэтью посмотрел Грейтхаузу в глаза:
— О чем же?
— Сам знаешь. Что ты все еще несешь бремя, что ты обвиняешь себя и тому подобное. Что было, то было, и оно прошло. Я тебе не раз говорил, что на твоем месте поступил бы так же. Черт побери, — буркнул он с рычащими нотками в голосе, — я бы точно так поступил. А сейчас со мной все в порядке, поэтому забудь все и начинай жить. И не наполовину — полностью. Ты меня слышишь?
Он слышал. Грейтхауз был прав, пора отпустить прошлое в прошлое, потому что иначе оно испортит ему и настоящее, и будущее. Вряд ли он вот так, в одно мгновение, сумеет вернуться к полной жизни, и все-таки сейчас надо было ответить:
— Да.
— Хороший мальчик. В смысле, наш человек. — Грейтхауз подался чуть ближе, и глаза его отразили свет, в них блеснули чертенята веселья.
— Послушай, — сказал он тихо. — Девушка тебе симпатизирует. Ты сам это знаешь. Девушка очень милая и умеет расшевелить мужчину, если ты понимаешь, о чем я. И должен тебе сказать, она в этом смысле скрывает больше, чем показывает.
— В каком смысле?
Мэтью почувствовал, что губы его невольно расползаются в улыбке.
— В смысле любви. — Это было сказано почти шепотом. — Знаешь, есть поговорка: щель у милашки меж зубов — к жаркой схватке будь готов.
— Правда?
— Еще бы. Истинная правда.
— Хадсон, вот ты где!
Из толпы, шурша лимонными юбками, выбралась женщина с выражением приятного удивления на милом лице. Она была высокая и гибкая, а обильный водопад светлых волос, вопреки строгой моде, свободно рассыпался по голым плечам, что само по себе говорило многое и о ее натуре, и о будущем современных женщин. А на горле, во впадинке, имелась мушка в форме сердца. Мэтью подумал, что в далеком и давнем городке Фаунт-Ройяле такую бесстыдную женщину наверняка бросили бы в темницу, заклеймив как ведьму. И вряд ли она бы стала там отмалчиваться.
Женщина подошла к Грейтхаузу и обняла его за плечи, потом посмотрела на Мэтью теплыми манящими карими глазами и сказала:
— Это тот самый молодой человек.
Не вопрос — утверждение.
— Мэтью Корбетт, познакомьтесь с вдовой Донован, — представил ее Грейтхауз.
Она протянула руку без перчатки.
— Эбби Донован, — произнесла она. — На той неделе приехала из Лондона. Хадсон мне очень помог.
— Он из тех, кто помогает, — ответил Мэтью.
Похоже, его рука надолго запомнит на удивление твердое пожатие женщины.
— Да, но еще из тех, кто уходит. Особенно когда говорит, что сбегает за сидром и мигом вернется. Думаю, что «миг» для Хадсона означает несколько иной промежуток времени. Не тот, что для прочих людей.
Все это было произнесено с едва заметным намеком на улыбку. Карие глаза внимательно глядели на человека, о котором шла речь.
— Всегда был не тот, — признал Грейтхауз. — И останется таковым.
— Он и сам не тот, что другие люди, — добавил Мэтью.
— Мне ли не знать, — ответила дама и улыбнулась так, что почти засмеялась.
При этом между передними зубами обнаружилась щель, по сравнению с которой зазор у Берри смотрелся как малая трещинка в земле рядом с каньоном. Мэтью был настолько шокирован собственной мыслью о том, что могло бы эту щель заполнить, что густо покраснел и вынужден был, скрывая это, промокнуть лоб платком.
— Да, здесь действительно тепло, камин рядом, — отметила вдова Донован, которая, подумал Мэтью, наверняка своего незабвенного сожгла между двух простыней в уголья. Но как бы там ни было, сейчас пусть Грейтхауз проявляет отвагу на пожаре, потому что женщина стояла к нему очень близко и жадно смотрела на его лицо, и Мэтью удивился, как жарко может пройти неделя для одних и при этом сохранить ледяные синие глаза у других.
— Извини нас, — сказал, помолчав, Грейтхауз. Переступил с ноги на ногу — наверное, надо было переставить трость. — Мы сейчас уходим.
— Тогда, конечно, не смею задерживать, — ответил Мэтью.
— Что вы! — возразила женщина, приподнимая светлые брови. — Когда Хадсон решит уйти по-настоящему, остановить его невозможно.
Всего неделя! — подумал Мэтью. А он-то тут еще мрачно раздумывает над инвалидностью великого человека! Может быть, Грейтхауз и лишен возможности танцевать — в вертикальном положении. Но в остальном…
— Доброй ночи, — сказал Грейтхауз, и со своим новым котенком — на самом деле кошкой, потому что ей было явно слегка за тридцать, но сохранилась она для своего возраста просто идеально, — двинулся прочь, и пара шагала настолько синхронно, насколько вообще могут идти два человека не на военном параде. Мэтью в голову немедленно пришла мысль о некоторых видах салюта, и он снова покраснел, но тут женский голос рядом тихо произнес:
— Мэтью?
Он обернулся. Если он и ожидал увидеть здесь это лицо, то никак не раньше чем наступит какой-нибудь невообразимый двадцать первый век.



Глава третья

Девушка сцепила перед собой руки — либо нервничала, либо это была мольба.
— Здравствуй, Мэтью, — сказала она с дрожащей улыбкой. — Я сделала, как ты велел. Приехала искать дом номер семь по Стоун-стрит. — Она проглотила слюну. Синие глаза, которые просто искрились энергией тогда, сейчас казались робкими и запуганными, будто она была уверена, что он все забыл. — Ты не помнишь меня? Я…
— Опал Дилайла Блэкерби, — поспешил сказать Мэтью.
Конечно, он помнил. Она состояла в штате прислуги в «Парадизе» (бархатной тюрьме для стариков, как она ее назвала), которой заправляла Лира Такк в обличии Джемини Лавджой. Если бы не Опал, страшная суть пансиона Лиры Такк до сих пор оставалась бы тайной, и Тиранус Слотер не лежал бы сейчас в могиле. Так что честь и слава этой храброй девушке, которая всерьез рисковала жизнью, чтобы ему помочь.
Он взял ее за руки, улыбаясь при этом как можно теплее.
— Давно ты здесь? В смысле, в Нью-Йорке?
— Всего один день, — ответила она. — Да и то не весь. Приехала утром. Помню, ты говорил мне приехать к этому самому дому номер семь, но я как-то робею сразу туда сунуться. Так я принялась спрашивать у людей, кто там живет и вообще, и мне один прохожий назвал твое имя. Потом я увидела объявление насчет этих вот танцев и подумала… — Она пожала плечами, безнадежно запутавшись в объяснениях, почему она здесь.
— Понимаю.
Мэтью помнил, что в «Парадизе» эта девушка жаждала тепла, и, быть может, в холодный зимний нью-йоркский вечер думала обрести толику этого тепла в таверне, где устраивают танцы. Тогда он в благодарность за помощь дал ей золотое колечко с красным камешком — то ли рубином, то ли нет. Оно было взято из спрятанного клада Слотера, погоня за которым едва не привела Мэтью и Грейтхауза к гибели.
— Я очень рад тебя видеть, — искренне сказал Мэтью. Внимательно оглядев юную особу, он увидел, что она несколько изменила свой облик — сняла металлические колечки, обрамлявшие нижнюю губу и правую ноздрю. Девушка она была невысокая, худощавая да жилистая, и когда Мэтью в первый раз ее увидел, она чуть из туфель не выпрыгивала от какой-то, образно выражаясь, непристойной энергии. Сейчас ее угольно-черные волосы были зачесаны назад и украшены скромным черепаховым гребнем. Синие глаза, когда-то горевшие огнем желания затащить Мэтью за церковь «Парадиза» ради свидания в лесу, несколько потускнели, — как понял Мэтью, от подозрения, что ей не место ни здесь, ни в номере седьмом по Стоун-стрит. Одета она была в серое платье с белым воротником, не слишком отличавшееся от униформы в «Парадизе», и Мэтью стало любопытно, использовала ли она золотое кольцо и красный камешек. Он готов был уже задать этот вопрос, как ад сорвался с цепи — или по крайней мере та его часть, что располагалась в соседней комнате. Раздался страшный треск, звон бьющегося стекла, хор испуганных выкриков женскими и мужскими голосами. Первой мыслью Мэтью было, что внезапно провалился пол или же пушечное ядро пробило потолок. Он бросился смотреть, что произошло, а Опал побежала за ним.
Пол был цел, никакого дымящегося ядра не влетело из сумрака ночи, но некая катастрофа точно разразилась. Стол с большой стеклянной чашей сидра, глиняными кружками и тарелками «цвета индейской крови», на которых лежали куски торта с глазурью, опрокинулся, как лошадь со сломанной ногой. По половицам лужами растекся яблочный сидр. Под ногами дам и кавалеров чавкало месиво изуродованной выпечки. Повсюду валялись осколки стекла и фарфора. Беспорядок просто невообразимый.
— Вот честное слово! — донесся исполненный страдания голос Ефрема Оуэлса. — Я едва дотронулся до стола, я никак на него не опирался!
А рядом с ним стояла Берри, краснея до корней волос, и глаза у нее потемнели. Мэтью знал, о чем думает девушка: снова до нее дотянулось — как перчатка мистера Винсента — ее злосчастье, которое постигло стольких ее ухажеров и так испортило жизнь ей самой. Сейчас вот оно стукнуло по бедняге Ефрему. И еще как стукнуло! Столь застенчивому человеку, который готов быть где угодно, только не в центре внимания, это представлялось, конечно, кошмаром. А он ведь так хотел произвести на Берри впечатление! Мэтью больно было даже думать об этом, не то что видеть.
— Да ничего страшного, сейчас все приберем! — заявила Салли Алмонд, уже пославшая служанку за тряпками и полотенцами.
Но Мэтью видел, как дрожат у Ефрема за стеклами очков слезы стыда. Он двинулся вперед, жестом утешения взял друга за локоть, но был энергично отодвинут в сторону плечом Опал Делайлы Блэкерби. Она вошла прямо в лужу сидра, наклонилась над полом и принялась собирать осколки битого стекла в передник собственного платья.
— Опал! — воскликнул Мэтью, проталкиваясь к ней. — Ты что делаешь?
Она подняла глаза на него, потом на Салли Алмонд, которая тоже ошеломленно смотрела на нее. Потом встала, держа передник с осколками. Глаза у нее стали бессмысленными, будто девушка не понимала, где находится.
— Ой! — сказала она Мэтью. — Извините. Я просто… я ведь… мне привычно убирать, если что разобьют. Я, ну понимаете… всегда так делаю…
— Здесь вы гостья, — сказала ей Салли. — А не служанка.
— Да, мэм. — Опал смущенно потупилась. — Извините меня. Только… я не очень-то знаю, как быть гостьей.
Она все еще держала подол платья с кусками стекла, и когда подошла настоящая служанка с пучком тряпок собрать разлитый сидр, Опал потянулась за тряпкой. Служанка настороженно отодвинулась.
— Опал! — сказал Мэтью, твердо беря ее за локоть. — Тебе здесь не нужно убирать за кем бы то ни было. Пойдем, не будем мешать.
— Но… Мэтью, — возразила она, — это же моя работа. Это я делала только вчера, в таверне на большой дороге. Ну, в смысле… я же никогда не занималась ничем другим. Ой! — Она посмотрела на пальцы правой руки — там была кровь. — Кажется, я слегка порезалась.
Мэтью не замешкался, доставая из кармана платок.
Но все же оказался недостаточно быстр.
— Мисс, минуточку, дайте-ка я посмотрю!
И на глазах Мэтью произошло нечто такое, что ему даже в голову бы не пришло предположить.
Синие глаза Опал Делайлы Блэкерби встретились с карими глазами Ефрема Оуэлса, и почти слышен был отчетливый хлопок, будто сосновая шишка треснула в горящем камине. Мэтью был уверен, абсолютно уверен, что Ефрем просто выказывает свойственное ему джентльменство, да еще при том винит себя, что девушка порезалась, но тут стало ясно, что это далеко не все. В этот миг произошел какой-то обмен, узнавание, быть может, что-то… в общем, сильный был миг, и Мэтью увидел, что у девушки, только и умеющей что прибираться, и столь долго искавшей хоть малейшего тепла, затрепетали ресницы, а застенчивый молодой сын портного, любящий играть в шахматы и отчаянно желающий заронить хоть что-то в сердце некоей особы, слегка покраснел и хотел было отвернуться, но Опал протянула ему руку, и он прижал платок к порезу, а тогда снова посмотрел ей в глаза, и Мэтью увидел улыбку — едва заметную, застенчивую, и Ефрем сказал:
— Сейчас перевяжем.
— Да ерунда, — ответила Опал, но не стала отнимать руки.
Мэтью глянул на Берри, которая тоже заметила этот обмен словами и взглядами и едва заметно кивнула, будто говоря: «Даст Бог, что-то и получится».
И в этот миг Мэтью ощутил, что мир вздрогнул.
Точнее говоря, вздрогнул пол. Почувствовал это не только Мэтью, потому что разговоры стихли, а Берри моргнула удивленно — значит, она тоже почувствовала. Половицы заворчали, как старые бурые львы, просыпающиеся ото сна. Потом от резкого удара распахнулась входная дверь, на пороге явилась фигура в сбившемся черном пальто, из-под съехавшего на сторону пожелтевшего парика смотрело искаженное страданием лицо Гиллиама Винсента.
— «Док-Хауз-Инн» взорвали! — крикнул он.
Тут же, забыв о беспорядке и танцах, все высыпали на Нассау-стрит. Мэтью вынесла толпа, он оказался рядом с Джоном Файвом и Констанс, его невестой, а Берри прижало толпой к юноше. Все глядели в сторону причалов, на облака дыма, на клубящееся в ночи ухающее пламя.
— Господи Иисусе! — воскликнул Гиллиам Винсент.
Он побежал по Нассау-стрит на юг, направляясь к очагу пожара — где-то кварталов за девять отсюда. Парик свалился, обнажив бледный череп с кустиками седых волос, замерших в растерянности, словно ошалелые от огня солдаты на пустынном поле боя. Винсенту при всей его суетности парик был менее дорог, чем любимый «Док-Хауз-Инн», его царство, где он пестовал горделивую манеру и надменный прищур. Поэтому стряпчий припустил так, будто на ногах крылья выросли, крича на ходу:
— Пожар! Пожар! Пожар!
Город быстро подхватил тревожный крик. По прежнему опыту Манхэттен знал, что пламя — враг грозный и разрушительный. Мэтью подумал, что если действительно каким-то образом «взорвали», по выражению Винсента, именно «Док-Хауз-Инн», то от его спящих постояльцев мало что осталось.
Огонь выбрасывал в воздух желтые и оранжевые щупальца. Темные султаны дыма затмили бы лик луны, но луна уже была скрыта тучами.
— Люди, вперед! — крикнул кто-то, призывая хватать ведра и бежать к колодцам, расположившимся неподалеку. Некоторые перед этим вернулись в таверну Салли Алмонд за пальто, шарфами, перчатками, шапками, треуголками. Мэтью снял с крюка свой касторовый плащ, натянул серые перчатки и шерстяную шапку, кинул на Берри быстрый взгляд, говорящий: «по-видимому, танцы придется отложить», и поспешно вышел с прочим народом, — кто-то широко шагал, а кто-то бежал к месту огненной катастрофы.
Из домов вываливались люди — многие во фланелевых халатах, с голыми ногами, невзирая на холод. Качались в руках фонари — зимний слет летних светлячков. Ночная стража беспомощно суетилась, металась туда-сюда, размахивая символами власти — зелеными фонарями, но толку в этих символах было чуть. На углу Брод-стрит и Принс-стрит Мэтью едва не столкнулся со старым Бенедиктом Хэмриком, отставным солдатом с длинной белой бородой, достававшей до отполированной пряжки ремня. Хэмрик расхаживал вокруг, дуя в пронзительный жестяной свисток и адресуя невразумительные указания всем и каждому, кто согласился бы его слушать. Только вот войск у него никаких не было, и командовать он мог лишь в своих фантазиях о Колдстримском гвардейском полку.
При всей своей будничной разболтанности, — неряшестве купцов, лошадином навозе на улицах и рабах на чердаках, — в критические моменты Нью-Йорк делался целеустремленным, словно носорог. Как муравьи разворошенного муравейника вскипают вокруг пробоины и принимают оборону, так же поступают и манхэттенцы. Из домов и сараев споро явились ведра. По Брод-стрит прогремела нагруженная пожарным инвентарем телега. Прямо на месте создавались бригады, вооружались ведрами и растягивались в цепи к колодцам — не прошло и нескольких минут после выкрика Гиллиама Винсента. По цепям пошла вода, все быстрее и быстрее. Потом линия разделялась на две и на три, и несколько ведер разом выплескивались в огонь, который, как оказалось, пожирал вовсе не «Док-Хауз-Инн», а склад на Док-стрит, где сплетались и хранились корабельные снасти.
И огонь был очень горяч. Пламя с белой сердцевиной — ему хватало жару опаливать брови и дышать в лица тех, кто стоял слишком близко. Даже Мэтью, работая с другими взбудораженными муравьями на квартал севернее, чувствовал волны жара, прокатывающиеся над головой пыльными буграми. Работа шла лихорадочная, ведра летали туда-обратно, как только позволяли напряженные мышцы, но очень скоро стало очевидно, что склад обречен, и поливать надо окружающие его строения, чтобы предотвратить худшее. В какой-то момент явился старый Хупер Гиллеспи, орущий о нападении голландцев, но на него никто не обратил внимания, и он умчался прочь, чертыхаясь, строя мрачные рожи и плюясь в сторону гавани.
Рухнула последняя стена склада, вопли и крики стали громче. Роем взлетали искры и медленно опускались на землю, где их затаптывали сапогами. От промокших стен соседних домов валил пар, но их продолжали упорно поливать. Шли часы, и самую южную часть города удалось отстоять, но фабрикант канатов Джоханнис Фииг рыдал над кучей дымящегося пепла.
Наконец утомительная работа завершилась. Владельцы таверн вытаскивали бочки эля и срывали с них крышки — ты не можешь знать, когда тебе понадобится пожарная бригада, и прозорливее слыть добрым гражданином, чем мелочиться в такие моменты насчет оплаты. Мэтью взял деревянную кружку и в компании прочих, вырванных из объятий теплых постелей борцов с огнем, пошел к дымящимся руинам.
Кроме дыма, не осталось почти ничего. Мэтью видел и других, бродящих среди пепла, пинающих ботинками угли и потом еще раздавливающих для верности. Запах едкого дыма, жаркой пыли окутывал легкие ворсистой фланелью. Те, кто оказался ближе прочих в борьбе с огнем, бродили почерневшие как головешки, едва ли не сваренные, и устало кивали, когда какая-нибудь добрая душа вкладывала им в руки кружки эля.
— Вот это и правда веселый момент, да?
Мэтью обернулся посмотреть, кто говорит, хотя и без того уже узнал голос Гарднера Лиллехорна, прозвучавший жужжанием осы, ищущей, куда бы ужалить.
Костлявый главный констебль нынче был совсем не в своем щегольски-идеальном виде, потому что светло-зеленый, цвета остролиста, сюртук, отороченный у воротника и на манжетах алой каймой, был весь измазан пеплом. Манжеты, увы, безнадежно запачкались, а белая рубашка приобрела цвет нечищеных зубов. Треуголка под цвет сюртука потемнела от гари, красное перышко на ней обуглилось до черного огрызка. Полосы пепла лежали на вытянутом бледном лице с узкими черными глазами, вздернутым острым носом, идеально подстриженной черной эспаньолкой и черными же усами. И даже серебряная львиная голова на рукояти эбеновой трости казалась обожженной и грязной. Лиллехорн отвел взгляд от Мэтью и стал осматривать толпу.
— Веселый момент, — повторил он. — Особенно для конкурентов мистера Фиига.
Мэтью почувствовал, что сзади кто-то подходит. Повернув голову, он увидел Берри. Волосы девушки растрепались на дымном ветру, на веснушчатых щеках — пятна сажи. Она была закутана в черное пальто. Когда Мэтью встретился с ней взглядом, она остановилась, вняв невысказанной просьбе не подходить слишком близко.
Почти в ту же секунду Мэтью отметил присутствие противного мелкого патрульного и столь же мелкого склочника Диппена Нэка. Сходство его с каким-нибудь ползучим хищником усиливалось от контраста с главным констеблем, который казался идеальным примером для подражания как в надменности, так и в ослиной тупости. Мэтью считал Нэка с его бочкообразной грудью и красной рожей хулиганом, хамом и трусом, который обращает свою дубинку лишь против тех, кто точно не даст сдачи.
— Что выяснилось? — спросил Лиллехорн у Нэка.
Это означало, что главный констебль недавно посылал своего верного клеврета на задание.
— Многие люди слышали, сэр, — ответил Ник в манере, которая казалась бы раболепной, не будь она столь фальшивой. — Да, сэр, многие! И все сходятся на том, что это пушечный выстрел! — И он, будто натирая до блеска проеденное червем яблоко, добавил: — Сэр!
— Пушечный выстрел? — Любопытство тут же развернуло Мэтью к неожиданной информации, как флюгер к ветру. — Откуда?
— У меня нет таких сведений, спасибо, что спросили.
Лиллехорн сморщил нос и осторожно промокнул его зеленым платком. Сквозь запах дыма пробилось резкое амбре крепкого одеколона.
— Некоторые говорят, что вон оттедова. — Нэк показал палкой на юг. — А потом эта штука взорвалась.
— Взорвалась? — спросил Мэтью. Именно так выразился и Гиллиам Винсент. — Почему вы так говорите?
— А ты сам посмотри, — ответил Нэк. Его рожа всегда была готова перекоситься в злобной гримасе. — Это что, по-твоему, нормальный огонь? Куски по всей улице разлетелись! — Он издевательски усмехнулся — специально для Лиллехорна. — Ты же у нас такой великий мозг!
Мэтью не сводил глаз с Лиллехорна, хотя уже появились цыгане и встали неподалеку, безбожно пиликая на скрипках, а их черноволосые девушки танцевали и выпрашивали монетки.
— Вы говорите, что это было сделано одним выстрелом из пушки?
— Я говорю, что был слышен пушечный выстрел. Корбетт, умерьте свое любопытство. Я уже послал людей проведать в гавани, действительно ли это был сигнал с Устричного острова. Сегодня город не расположен платить за ваши способности. — «Прекратите этот шум!» — заорал он на цыганских скрипачей, но пиликанье не уменьшилось ни на йоту.
Мэтью поглядел на закопченную равнину. Настоящие пушки стояли на стенах и внутри форта Уильяма-Генри, ныне форта Анны, в самой южной точке Нью-Йорка. Возле них круглые сутки дежурили пушкари, наблюдая за морем. Одиночная пушка на Устричном острове использовалась в качестве сигнала раннего оповещения при вторжении голландского флота, хотя коммерция и торговые выгоды сделали Лондон с Амстердамом постоянными компаньонами. Никто всерьез не ожидал вторжения голландской армады, стремящейся отобрать бывшие владения, но… почему же выстрелила пушка?
— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Лиллехорн, и только тут Мэтью осознал, что задал вопрос вслух. — Но я досконально разберусь в этом вопросе без вашей так называемой «профессиональной» помощи, сэр.
Теперь Мэтью увидел еще одну любопытную деталь в этой пьесе, разыгранной вхолодную ночь. За спиной Лиллехорна, с фонарями в руках стояли мужественно красивый доктор Джейсон Мэллори и его прелестная супруга Ребекка — фонари освещали их лица. Они негромко разговаривали и смотрели на руины, но не показалось ли Мэтью, что они оба сейчас глянули в его сторону? Снова поговорили о чем-то и вновь посмотрели на него, а потом отвернулись и пошли прочь?
Взвизгнул свисток — достаточно громко, чтобы прорезать какофонию цыганских скрипок.
Потом еще раз, сильнее, требовательнее. И следующий раз — столь же настойчиво.
— Что за черт?
Взгляд Лиллехорна стал искать источник неприятного звука. Мэтью, Нэк и Берри тоже стали оглядываться. Заинтригованная, подошла группа зевак. Мэтью увидел Мармадьюка Григсби, старого щелкопера и редактора листка «Уховертка». Он стоял за спиной своей внучки, глаза за стеклами очков на лунообразном лице вытаращились от любопытства. Свисток надрывался все пронзительнее.
— Вон там, сэр!
Нэк показал на ту сторону Док-стрит, чуть к востоку от сгоревшего склада.
Рядом с коричневой кирпичной стеной склада, где хранились бочки смолы, якоря, цепи и прочее корабельное имущество, стоял Бенедикт Хэмрик. Усиливающийся ветер трепал его бороду и плащ, а Хэмрик дул в свой свисток, будто посылал в атаку роту гренадеров. И указывал на какую-то надпись на кирпичах.
Мэтью устремился к нему следом за Лиллехорном. Нэк, пыхтя, практически наступал ему на пятки.
— Мэтью! — окликнула его Берри, но он не остановился, хотя ему показалось, будто она предостерегает его не ходить туда — почему-то.
Вокруг Хэмрика выстроилась группа людей, и он резко прекратил свистеть и показал худым искривленным пальцем на два слова, написанные на стене на высоте человеческого роста. От потеков белой краски слова казались похожими на ползущих пауков.
Первое слово было «Мэтью».
Второе — «Корбетт».
Сердце Мэтью забилось с перебоями, а рука Хэмрика переместилась и показала на него.
Лиллехорн взял фонарь у ближайшего горожанина и направил свет прямо Мэтью в лицо. Главный констебль шагнул вперед, еще сильнее сощурившись, будто напряженно рассматривал предмет, который видит впервые.
Мэтью не знал, что делать или что сказать.
— Да, — произнес главный констебль и кивнул сам себе. — Я раскопаю, в чем тут дело. Можете не сомневаться, сэр.



Глава четвертая

— Я был бы искренне рад услышать объяснение всему этому, — произнес мужчина в сиреневом платье с голубыми кружевами вокруг ворота. В наступившем молчании слегка улыбнулись накрашенные губы. Глаза под тщательно завитым и причесанным париком, подведенные синевой, переводили свой взгляд с одного человека на другого. — Только прошу вас, — сказал мужчина, поднимая руки в белых шелковых перчатках, — говорите не все сразу.
Гарднер Лиллехорн прокашлялся — быть может, немного взрывообразно. В руках он держал треуголку цвета тыквы — такова была сегодня его цветовая гамма.
— Лорд Корнбери! — начал он. — Факты именно таковы, как я изложил.
Мэтью подумал, что он слегка нервничает, но вообще-то всякий, кто смотрел в лицо Эдуарда Хайда, лорда Корнбери, губернатора колонии Нью-Йорк и кузена самой королевы Анны, чувствует, как у него завтрак в кишках ворочается.
— Изложили, — согласился изящно одетый мужчина за письменным столом, — но не обнаружили в них никакого смысла. — Пальцы в белых перчатках переплелись. От вида этой лошадиной физиономии могло бы треснуть любое зеркало. — Этот косноязычный дурень тоже ничего толкового не сообщил. Что это за история с красными фонарями, вторжением голландцев и украденной из лодки рыбой?
Хупер Гиллеспи рассказал все, что знал, перед тем, как зашататься и рухнуть на пол от нервного возбуждения. Его вынесли из кабинета лорда Корнбери на брезентовых носилках. А показания? Мэтью подумал, что им тоже пригодятся носилки, иначе их не вынести. Четвертый из присутствующих сложил губы трубочкой и издал неприличный звук.
— Желаете высказаться, мистер Грейтхауз? — осведомился губернатор.
— Я желаю высказать претензию, — ответил Грейтхауз.
Сегодня он не опирался на трость, она была заброшена на правое плечо. Мэтью заметил темные впадины под смоляными глазами. Он подумал, что нынче ночью Хадсон тоже сражался с огнем, только со своим собственным, когда был разбужен пожаром и криками в коттедже Эбби Донован, и это куда более интимное пламя его здорово опалило. — Как свидетель, дающий показания о репутации Мэтью, я…
— Почему вы здесь, сэр? — перебил сидящий за столом. Мэтью знал, что перебивать этого человека — значит провоцировать его на резкость, пусть даже по отношению к лорду в платье.
— Я здесь, — прозвучал ответ, опасно близкий к фырканью, — потому что в то время, когда я находился в нашем офисе, главный и неподражаемый констебль Нью-Йорка вломился туда и практически арестовал моего партнера. Потащил его сюда «на слушание», как он это назвал. Вот я и пришел — по собственной воле.
— Боюсь, что я не мог бы ему помешать, — сказал Лиллехорн.
— Никто не мог бы мне помешать, — поправил Грейтхауз, мрачно взирая на губернатора в платье. — Я не знаю, что случилось этой ночью, и Мэтью тоже не знает. Да, его имя было написано на стене напротив пожара. Но он не имеет к этому никакого отношения. И не может иметь, потому что танцевал в таверне Салли Алмонд, когда это здание… взорвалось или что там с ним произошло.
— Этой ночью устраивали танцы? — с горестной интонацией вопросил лорд Корнбери у Лиллехорна. — Мы с женой любим танцевать.
— Танцы простонародья, милорд. Уверен, это не те, что вам по вкусу.
Мэтью с трудом подавил страдальческий вздох. Действительно, его сюда привел Лиллехорн, уведя из офиса агентства «Герральд», дом номер семь по Стоун-стрит, с полчаса назад. Чтобы как-то отвлечься от происходящего идиотизма, Мэтью уставился в окно справа, откуда открывался неплохой вид на город вдоль Бродвея. Перед самым рассветом прошел небольшой снег, и сейчас в сероватом свечении утра крыши были белыми. По Бродвею в обе стороны катились, погромыхивая, телеги. Горожане в теплых зимних плащах спешили по своим делам. Шпиль церкви Троицы был очерчен белым, и белые одеяния покрыли надгробные камни на ее кладбище. Сити-Холл на Уолл-стрит щеголял белой глазурью поверх своей желтой кондитерской краски, и Мэтью задумался о том, что сейчас поделывает в своем личном мире чудес на чердаке Эштон Мак-Кеггерс. Стреляет из пистолета по манекенам, чтобы потом измерить диаметр пулевых отверстий?
— Почему же так получается, что там, где оказывается кто-то из вас, сразу происходит какое-нибудь… — Корнбери помолчал, постукивая пальцем по подбородку, словно вызывал нужное слово, — безобразие? Какая-то беда, — быстро добавил он, заметив приближение бури, назревающей на физиономии Грейтхауза, — как будто вы ее притягиваете?
— Наш бизнес, — ответил Грейтхауз, — в том и состоит, чтобы оказываться там, где беда. А ваш, я вижу, — рассиживаться здесь и обвинять Мэтью Корбетта в том, в чем он ни сном ни духом!
— Попрошу вас выбирать выражения, сэр!
Но протест Лиллехорна прозвучал как робкая девичья просьба.
— Я никого не обвиняю, сэр. — Корнбери, когда ему было нужно, умел возвыситься над собеседником. Точно так же сегодня гордо вздымалась его грудь, но Мэтью решил не задерживаться на этом предмете ни глазом, ни мыслью. — Я просто пытаюсь разобраться, почему там было его имя. В частности: кто написал его краской на стене. А также: для какой цели? Вы должны признать, что ситуация весьма странная. Сперва этот… этот Гиллеспи едва не падает замертво, доказывая мне, что видел красный фонарь, призывающий к нападению голландскую армаду, а потом… как же выразился? «Наделал глупостей» этой пушкой, а призрак Устричного острова украл у него треску.
— Трех макрелей и полосатого окуня, — поправил Грейтхауз.
— Не важно, в данном случае это несущественно. Затем сгорает дотла этот склад, и на стене дома напротив — имя вот этого молодого человека. И еще скажу вам, сэр, что сегодня утром в этом кабинете первым побывал Джоханнис Фииг, со своим адвокатом, требуя денежного возмещения. Речь шла о весьма солидной сумме.
— Денежное возмещение? — На грозовое лицо Грейтхауза страшно было смотреть. — От кого? От Мэтью? Фииг со своим цепным адвокатом ни гроша от него не получат, пока я жив!
— Давайте, — спокойным тоном предложил Корнбери, — выслушаем нашего молчальника. Мистер Корбетт, вам есть что сказать?
Мэтью все еще таращился в окно, наблюдая за падающими хлопьями. Ему хотелось бы оказаться где-нибудь за тысячи миль от этой дурацкой комнаты. После того, как он стал убийцей, все на свете представлялось мелким и несущественным. Дурацким, да. Не раз его посещала мысль, что профессор Фелл определил жизни не только Лиры Такк и Тирануса Слотера, но до некоторой степени и его тоже. Мэтью теперь не тот, каким был раньше, и непонятно, сможет ли обрести дорогу к себе прежнему.
— Мистер Корбетт? — еще раз окликнул его Корнбери.
— Да? — Тут до Мэтью дошло, чего от него хотят. Что-то у него шестеренки в мозгу сегодня туго ворочаются. Но три часа тревожного сна за сутки — от этого даже самый исправный мозг забьется пылью. Он потер лоб, где остался серповидный шрам от медвежьего когтя — вечным напоминанием, что защита невинных иногда обходится недешево. — А, да, — пробормотал он, еще не до конца придя в себя. — Я танцевал в таверне Салли Алмонд… нет, — поправился он. — Я стоял у стола, который перевернулся. Все разлилось и рассыпалось. Там был Ефрем. Девушка эта, Опал. Она поранила пальцы о стекло.
Возникла короткая пауза.
— О силы небесные! — Губернатор посмотрел на Лиллехорна. — Он, случайно, не родственник этому несчастному Гиллеспи?
Приложив некоторое усилие, Мэтью сосредоточился и направил свой рыскающий корабль на верный курс.
— Я не имею к пожару никакого отношения, — сказал он с неловкой горячностью. — Да, мое имя было написано на стене. Кем-то. — «Может быть, даже не одним кем-то, — подумал он. — Но Мэллори были на танцах, когда загорелся склад. Каким образом они могли бы это сделать, да и в чем тут смысл?» — Очевидно, кто-то хотел меня… вовлечь? Или здесь иной мотив? Потому что у меня десятки свидетелей, и кроме того: каким нужно быть идиотом, чтобы расписываться в поджоге склада? И для чего мне поджигать склад канатов? — Он подождал ответа, не дождался и снова повторил: — Зачем?
— Слушайте его! — воскликнул Грейтхауз, верный друг.
В комнате повисло молчание.
Сопровождаемый шорохом жатого муслина, лорд Корнбери поднялся на ноги, обутые в туфли на каблуке. Он подошел к окну, направил взгляд подведенных глаз на танец белых хлопьев, что летели, сыпались и штопором вились из серой пелены туч.
Несколько подумав, губернатор произнес низким голосом, совсем не подходящим к его наряду:
— Будь оно все проклято! Я тут ничего не понимаю.
Не ты один, подумал Мэтью.
После напряженной минуты размышления (хотя с тем же успехом это могла быть случайная и бесцельная мысль, вроде того, какой пояс к какому платью подходит), лорд Корнбери обернулся к главному констеблю.
— Вы можете разобраться в этой истории, Лиллехорн?
Единственный раз в жизни главный констебль подобрал правильные слова для ответа:
— Не уверен, сэр.
— Хм. — Решение было принято. Взгляд, под которым становилось неловко, перешел с Мэтью на Грейтхауза: — Вы двое — решатели проблем. Решите эту проблему.
— Мы бы с удовольствием, — ответил Грейтхауз без малейшего колебания, — но наша работа подразумевает гонорар.
— Тогда — ваш обычный гонорар. Уверен, что городским сейчас не представят ничего заоблачного. — Поднялась рука в перчатке: — Теперь послушайте меня внимательно перед тем, как я вас отпущу. Если окажется, что вы подстроили эту ситуацию, чтобы хорошенько растрясти мой карман, я сварю ваши яйца в кипящем масле, а потом отрежу тупым ножом. Вы меня поняли?
Грейтхауз пожал плечами — по-своему показывая, что да. Мэтью задумался, где бы у Корнбери мог быть карман.
— Проваливайте, — велел лорд-губернатор всем троим.
— Желаю вам удачи, джентльмены, — сказал Лиллехорн вослед решателям проблем, спускающимся по ступеням. Львиной головой трости он постукивал себя по ладони. — Я буду внимательно следить, чтобы расследование шло честь по чести.
— Вам бы лучше следить за Принцессой, — ответил Грейтхауз, имея в виду весьма сварливую жену Лиллехорна. — Из надежных источников мне было известно, что она в тесных отношениях с доктором Мэллори, и на сей раз вовсе не по медицинским причинам.
Он улыбнулся Лиллехорну в лицо мимолетной кошачьей улыбкой. Его заявление напоминало о случае в октябре, когда Мод Лиллехорн тайно посещала красивого доктора Джейсона для поправки «женского здоровья», каковая поправка включала употребление нездоровых доз листьев коки.
Выйдя на улицу, друзья запахнули плащи, спасаясь от пронизывающего холода и клубящихся хлопьев снега, и направились в сторону Бродвея.
— Это правда? — спросил Мэтью, натягивая на уши шерстяную шапку. — Мод Лиллехорн, — напомнил он Грейтхаузу. — У нее с доктором роман?
Грейтхауз поморщился. Под черную треуголку забивался снег.
— А сам ты как думаешь? Будь ты Джейсоном Мэллори, стал бы зариться на Принцессу? Тем более, если бы тебе еженощно грела шишку красотка-жена?
— Думаю, что нет.
— А я знаю, что нет. Сказал просто, чтобы дать Лиллехорну пищу для размышлений. Пусть слегка напряжет мозги, ему пойдет на пользу.
«Насчет разогрева шишки, — подумал Мэтью, — как там поживает веселая вдова?» Но решил, что добродетель проявляет себя в молчании. Кроме того, все его мысли сегодня вращались вокруг поджога склада, и для привольных шуточек в голове не оставалось места.
— Пошли пройдемся, — сказал Грейтхауз, хотя как раз этим они и занимались. Мэтью понял, что таким образом партнер сообщает о необходимости продумать и проговорить серьезные вещи, и потому они блуждали по городским улицам в надежде набрести на какой-нибудь ответ.
Несмотря на то, что снег падал, кружился и белил кирпичи, булыжники, бревна и землю, Мэтью сказал себе, что сегодняшний цвет Нью-Йорка серый на сером. Серый туман, стелящийся по самой земле, серые тучи над серыми зданиями. Из множества труб поднимался утренний дымок, уносясь с ветром к оголенным зимним лесам на той стороне реки, в Нью-Джерси. Туда-сюда почти в полном молчании двигались по улицам телеги, лошади фыркали, пуская пар, сидели на козлах сгорбленные кучера в тяжелых грубых плащах и потрепанных непогодой шляпах. Под ногами хрустел снег, трость Грейтхауза сторожко ощупывала скользкий путь.
Они свернули на Бивер-стрит — Грейтхауз первым, Мэтью следом, — и направились к Ист-Ривер. Навстречу им мелькнул ярко-красный зонтик, и на миг Мэтью подумал, что под ним должна быть Берри, но это оказалась высокая и красивая Полли Блоссом, владелица розового дома вечерних дам на Петтикот-лейн. На самом деле, говоря по правде, дам также утренних и дневных.
— Здравствуй, Мэтью, — сказала Полли с вежливой улыбкой и кивком.
Летом Мэтью оказал ей некую услугу, касающуюся одной овечки из ее стада, и таким образом получил, как она это назвала, «сезонный абонемент» в ее заведение, хотя он пока еще не исследовал эту территорию. Потом она обратилась к Хадсону, улыбка сделалась несколько порочной, ресницы вздрогнули.
— И вам доброе утро, — сказала она и миновала его, слегка толкнув бедром. Мэтью подумал, что хорошо бы тоже завести себе трость и делать вид, что тебе ужасно необходимы чай и женское сочувствие.
— Промолчи, — велел Грейтхауз, когда они пошли дальше, и Мэтью промолчал. Но ему подумалось, что иногда в те вечера, когда старший партнер занимался, как считалось, разоблачением тайн, ему случалось разоблачаться самому.
Они уже шли по Квин-стрит, направляясь к Док-стрит и Большому причалу, где стояли оснащенные корабли, тихо поскрипывая своими веревочными колыбелями. Но даже в такую зимнюю непогоду продолжалась работа приморской колонии, потому что недавно прибывшие корабли все еще стояли под разгрузкой у причала, а также грузились несколько готовящихся к отходу при ближайшем отливе. Как в любой день года, здесь кипела бурная деятельность, выкрикивались команды. Кто-то сложил костер из деревянных обломков, и несколько человек встали вокруг, греясь, пока их не позвали на работу. Веревки с железными крючьями перетаскивали тяжести, ездили подводы, готовые принять или вывалить груз. И, как всегда, здесь сновали бродячие музыканты со скрипками и бубнами, выманивая монетки у плавающих и путешествующих любителей музыки, хотя сегодня и музыка у них была серая и грустная — соответствующая пейзажу, созданному Господом в Нью-Йорке в это утро.
Мэтью и Грейтхауз дошли до места, где между мачт и корпусов виднелись туманные берега Устричного острова. Грейтхауз остановился, глядя на этот непрекрасный остров, и Мэтью тоже придержал шаг.
— Любопытно, — заметил Грейтхауз.
— Общее замечание? — спросил Мэтью, когда продолжения не последовало. — Я бы сказал, что более чем любопытно. Я бы сказал, что мое имя, написанное на стене перед горящим зданием, представляется абсолютно загадоч…
— Призрак Устричного острова, — перебил Грейтхауз. — Ты ведь знаешь легенды о нем?
— Слышал, что о нем болтают.
— И, естественно, ты сообразил, что этот призрак стали замечать лишь в последние два месяца. Когда настали холода. Ему нужна одежда и нужна еда. Хотя он, не сомневаюсь, умелый охотник и рыбак. Но, видимо, дичь там стала осторожнее, а береговая рыба ушла подальше в океан, спасаясь от холода? И теперь нужна лодка, чтобы ловить рыбу на глубокой воде?
Мэтью молчал. Он точно знал, о чем именно говорит Грейтхауз — эта мысль тоже приходила ему на ум. На самом деле она уже утвердилась там процентов на девяносто.
— Он сильный пловец, — продолжал Грейтхауз. — Может быть, никто другой и не сумел бы доплыть туда отсюда, но Зед доплыл. Я не сомневаюсь, что он и есть призрак.
И снова Мэтью промолчал. Он тоже всматривался в остров, оставленный своим наблюдателем. Теперь им целиком и полностью владел Зед, пусть всего лишь на короткое время. Освобожденный раб — владеет землей в колонии, принадлежащей короне! Потрясающе.
Прошлой осенью Мэтью был свидетелем того, как массивный, немой и изуродованный шрамами Зед, поняв из языка рисунков Берри, что он теперь свободен, бегом направился к дальнему концу ближайшего причала и прыгнул в воду в радостном забытьи. Зед был рабом и находился в распоряжении Эштона Мак-Кеггерса, пока Грейтхауз не заплатил за его свободу и не получил на него вольную от лорда Корнбери. Заинтересованность его в Зеде не была сугубо альтруистической: по рисунку шрамов Зеда Грейтхауз понял, что он происходит из западноафриканского племени га — самых яростных и искусных воинов на земле, и решил обучить Зеда и сделать из него для Мэтью телохранителя. Эта задумка не осуществилась, потому что огромный воин вознамерился либо вернуться в Африку, либо утонуть по дороге. Но теперь становилось ясно, что путешествие Зеда на время прервано, и сам он засел в дебрях Устричного острова, в каком-нибудь логове, которое для себя соорудил, и размышляет, как здоровенному, чернокожему, немому, изрезанному шрамами и абсолютно бесстрашному сыну Черного континента последовать за звездой, манящей его на родину.
Пусть даже Зед не слишком много знает о мире, подумал Мэтью, но ведь он не может не понимать, как далеко он сейчас от того места, куда рвется. Значит, Зед украл себе одежду, ест рыбу и ждет в своем убежище благоприятных перемен. Такова была, по крайней мере, теория Мэтью, и хотя они с Грейтхаузом ее не обсуждали, Мэтью было приятно, что тот пришел к тому же заключению.
— Странная штука вышла с твоим именем на стене, — сказал Грейтхауз, переходя наконец к текущей проблеме. Разговор на эту тему уже возникал, но сейчас они впервые обсуждали ее как профессиональные решатели проблем, получившие заказ от губернатора — и, естественно, горожан, которые и будут им платить гонорар.
— Пойдем, — предложил — точнее, скомандовал — Грейтхауз, и они зашагали дальше под бушпритами стоящих у причала судов.
Трость Грейтхауза отмерила несколько шагов, и прозвучал вопрос:
— Мысли есть?
«Есть, — тут же подумал про себя Мэтью. — Есть мысль, что змея, замаскировавшаяся под доктора, и столь же рептильная его жена как-то со всем этим связаны, но никаких доказательств нет и даже интуиция не подсказывает, какие у них тут могут быть мотивы. Если ее, то бишь интуицию, не принимать в расчет, то я к решению этой проблемы не ближе, чем Зед к побережью Африки».
Поэтому он ответил:
— Ни одной.
— Кто-то тебя не любит, — сообщил Грейтхауз.
«И не один кто-то», — в который раз подумал Мэтью, стискивая зубы. Лицо сек холодный ветер. Сегодня клуб нелюбителей Мэтью Корбетта пополнился новыми членами.
Они дошли до корабля, который прибыл не больше часа назад, потому что сходни были опущены и команда сходила на берег, шатаясь и с трудом вспоминая, как ходить по твердой земле. Рядом стояла пара пустых телег, но груза к ним не несли. На одной из телег было написано красной краской: «Компания Талли». Имелся в виду, как известно было решателям проблем, Соломон Талли, торговец сахаром, владелец фальшивых челюстей, надутый и помпезный донельзя прыщ. Но порой, когда он рассказывал, как ездил на плантации сахарного тростника на Карибах, Талли бывал не слишком противен, потому что так ярко описывал солнечные дни и ясное небо, что в зимний день был желанным гостем в любой таверне. Сам он тоже здесь присутствовал, крупный и румяный, в коричневой треуголке и красивом теплом плаще цвета бронзы из тончайшего сукна, сшитом в мастерской Оуэлса на Краун-стрит. Соломон Талли — человек очень богатый, очень общительный и, как правило, очень довольный собой. Но сегодня последнего качества ему явно не доставало.
— Проклятье, Джеймисон, черт бы вас побрал! — бушевал Талли, обрушиваясь на несчастную, тощую и оборванную личность с бородой, будто выкрашенной плесенью двух различных цветов. — Я вам такие деньги плачу — за что? Вот за это?
— Виноват, сэр… виноват, сэр… простите, сэр… — лепетал несчастный Джеймисон, потупив глаза и будто стараясь стать меньше.
— Тогда ступайте и наведите порядок! Доклад ко мне на стол! И шевелитесь, пока я не передумал и не послал вас собирать вещи! — Джеймисон порысил прочь, а Талли взглянул на Мэтью и Грейтхауза. — Эй, вы! Вы двое! Подождите секунду!
Он оказался рядом прежде, чем они пришли к соглашению остановиться ли им или сделать вид, что не слышали.
— Будь проклят этот день! — бушевал торговец. — Вы знаете, сколько я сегодня денег потерял?
Фальшивые зубы, подумал Мэтью, со своей сработанной в Швейцарии механикой, может, и идеальны. Но они добавляют в голос Талли металлическое повизгивание. Интересно, не слишком ли у них тугие пружины, и если они вдруг сломаются, вылетят ли зубы изо рта, кусая воздух, пока не вцепятся во что-нибудь, на чем можно держаться?
— Сколько? — спросил Грейтхауз, хотя понимал, что делать этого не стоит.
— Очень много, сэр! — прозвучал жаркий ответ. Пар клубился вокруг головы Талли. Внезапно торговец заговорщицки подался вперед. — Послушайте, — сказал он тише, с умоляющей интонацией. — Вы же решатели проблем…
«Что-то на нас сегодня спрос», — подумал Мэтью.
— …не окажете мне услугу — кое о чем поразмыслить?
Грейтхауз прокашлялся. Словно предупреждающий раскат грома.
— Мистер Талли, мы за такую работу берем гонорар.
— Ну и ладно, черт с ним, с гонораром! Сколько вы сочтете справедливым! Только выслушайте меня, ладно? — Он сердито затопал ногами по настилу причала — как ребенок, у которого отобрали конфету. — Вы же видите — человек в беде?
— Хорошо, — сказал Грейтхауз — весь олицетворение спокойствия и твердости. — Каким образом мы можем вам помочь?
— Можете мне сказать, — ответил Талли, и то ли слеза показалась, то ли снег таял у него на щеках, — что это за пират за такой, отбирающий груз сахара и ничего другого не захвативший?
— Прошу прощения?
— Пират, — повторил Талли. — Который отбирает сахар. Мой сахар. Третий груз за несколько месяцев. И оставляет такое, что, казалось бы, любой морской разбойник немедленно должен бросить в бездонные трюмы собственной жадности! Например, столовое серебро капитана, или его пистолеты и боеприпасы, или любой ценный предмет, не прибитый к палубе гвоздями! Так нет же, этот морской волк забирает мой сахар! Бочки сахара. И не только у меня! Еще у Мики Бергмана из Филадельфии и у братьев Паллистер из Чарльз-Тауна! Так что подумайте, джентльмены, прошу вас… почему этой морской крысе вздумалось перехватывать мой сахар на пути из Барбадоса в Нью-Йорк? И один только сахар?
Грейтхауз в ответ мог лишь пожать плечами, поэтому на амбразуру бросился Мэтью.
— Быть может, хочет перепродать его? Или… — тут пришел черед Мэтью пожимать плечами, — испечь большой именинный торт для пиратского короля?
Еще не успев договорить, он понял, что это был не самый разумный поступок. У Грейтхауза случился непреодолимый приступ кашля, и ему пришлось отвернуться, а у Соломона Талли был такой вид, будто его самый любимый, преданный и верный пес вдруг помочился ему на сапоги.
— Мэтью, тут не до смеха, — сказал торговец, расставляя слова медленно и раздельно друг от друга, как надгробья на холодной земле кладбища. — Это вопрос жизни и смерти! — Сила, с которой были высказаны последние слова, извлекла изо рта Талли щелкающий и звенящий звук. — Боже мой, я теряю деньги горстями! Мне же надо кормить семью! У меня есть обязательства! Которых, как я понимаю, нет у вас, джентльмены. Но я вам скажу… нечто очень странное об этой ситуации, и можешь потом смеяться сколько влезет, Мэтью, а вы, мистер Грейтхауз, можете маскировать смех кашлем, но что-то очень нечисто с этим постоянным грабежом сахара! Не знаю, куда сахар уходит и зачем, и это меня волнует невероятно! Не понимаю, куда он девается, и это меня очень тревожит! Возникал ли у вас вопрос, непременно требующий ответа, иначе он вас сгрызет до печенок?
— Никогда, — ответил Грейтхауз, и его ответ прозвучал одновременно со словами Мэтью:
— Сплошь и рядом.
— Двуглавый ответ одноголового чудовища, — заметил Талли. — Так вот, я вам так скажу: это проблема, которую необходимо решить. Я не ожидаю, что вы поплывете на сахарные острова прямо сейчас, но не могли бы вы об этом подумать, и сказать мне, зачем это делается? А также что я мог бы предпринять для того, чтобы предотвратить это в следующем месяце?
— Это лежит несколько вне нашего поля деятельности, — сказал Грейтхауз, — но я бы предложил, чтобы команда взяла эти самые пистолеты и боеприпасы, очевидно, хранимые в рундуке, и с их помощью вышибла ту дрянь, что у пирата между ушами. Это, я думаю, решило бы проблему.
— Очень хороший совет, сэр, — ответил Талли с мрачным выражением и коротким кивком. — Наверняка команда примет его к сведению в своей водяной могиле, поскольку эти морские гады уже ясно показали, что пушки имеют преимущество над пистолетами в любой день, и даже в воскресный. — Он поправил треуголку указательным пальцем. — Сейчас я пойду домой выпить стаканчик горячего рому. И если стаканчик превратится в два, в три, а потом стаканчики выстроятся в очередь, то увидимся на следующей неделе.
С этими словами он развернулся и побрел под снегом к своему прекрасному дому на Голден-Хилл-стрит. Через секунду он превратился в неясный контур за стеной белых хлопьев, еще через секунду остались одни хлопья безо всякого контура.
— Насчет горячего рома он правильно высказался, — заметил Грейтхауз. — Заглянем в «Галоп»?
— Неплохо бы, — ответил Мэтью.
Может быть, там он сыграет партию в шахматы — чтобы заставить мозги работать.
— Наш человек, — одобрил Грейтхауз. Они бок о бок побрели в направлении Краун-стрит, и Хадсон уточнил: — Тебе и ставить.



Глава пятая

Почти в полвторого ночи (как удалось установить позже) на двадцать первое февраля, через четыре дня после того, как Хупер Гиллеспи поймал на крючок групера, взорвался один хорошо известный дом на углу Краун-стрит и Смит-стрит. Взрыв был такой силы, что крыша взметнулась пылающими осколками и рухнула посреди улицы. Ставни и двери вынесло. Стекло витрины потом нашли в деревянных стенах гостиницы «Ред-Баррел-Инн» на другой стороне улицы. Гостиницу тоже тряхнуло, да так, что допивавшие в зале пьяницы решили, будто кулак Господень обрушился на них за грехи их. Здание на углу Краун-стрит не столько загорелось, сколько полыхнуло — будто факел, обмотанный кольцами свиного сала. Грохот взрыва выбросил из кровати всех горожан от Голден-Хилл до Уолл-стрит, и даже ночные развлечения в заведении Полли Блоссом на Петтикот-лейн были прерваны раскатами грома, доносящимися из города.
— Это что еще? — воскликнул Гарднер Лиллехорн, садясь в кровати рядом с Принцессой, лицо которой было густо намазано зеленым кремом. Тем, который, как известно, возвращает красоту даже самым уродливым женщинам Парижа.
— Ну и грохот, черт побери! — рявкнул Хадсон Грейтхауз, садясь в кровати рядом с ширококостной белокурой вдовой, давным-давно забывшей значение слова «нет».
— Боже мой, что это? — спросила мадам Корнбери, садясь в кровати рядом с тушей своего мужа, который свернулся под одеялом с пробковыми затычками в ушах — чтобы не просыпаться от собственного храпа.
И Мэтью Корбетт тоже сел в тишине своей небольшой, но чисто прибранной молочной, и зажег третью свечу в дополнение к тем двум, что горели всю ночь, отпугивая демонов Слотера и Такк. Осмелев при свете, Мэтью вылез из кровати и оделся, готовясь к худшему: у него было ощущение, переходящее в уверенность, что этот взрыв поразил нечто более ценное, нежели набитый канатами склад.
Пламя полыхало с ужасающей силой. Ночь наполнилась искрами и дымом, расцвела оранжевым, как августовский рассвет. Лихорадочно заработали ведерные бригады. Пожарные старались изо всех сил, но им пришлось перенести внимание на окружающие здания, чтобы не дать огню распространиться.
Вот так погибла мастерская портного Бенджамина Оуэлса и его сына Ефрема.
В свои последние секунды она закашлялась огнем и задохнулась пеплом, и стоящий рядом с Ефремом Мэтью видел, как стали отваливаться обожженные дочерна кирпичи, сперва один, потом еще и еще, пока грудой щебня не засыпало все, что обеспечивало процветание семьи Оуэлс.
— Все кончено, — очень тихо сказал Мэтью своему другу.
Он положил Ефрему руку на плечо, но это был слишком малый жест для столь огромной трагедии. Рядом стоял Бенджамин Оуэлс, глядя на пылающие угли. До сих пор он держался стоически, но теперь, когда все кончилось, слезы потекли по его лицу.
Вдруг по толпе пробежала рябь. Мэтью ощутил ее, будто лезвие ножа скользило по хребту. Кто-то что-то закричал на той стороне Краун-стрит, но неразборчиво. А Мэтью окружили бормочущие голоса, словно вокруг него шепотом передавали друг другу секрет.
— В чем дело? — спросил он у ювелира Израиля Брандьера, стоящего от него справа, но тот лишь посмотрел на него через очки в роговой оправе и ничего не ответил. Рядом с ним стояла прачка Джейн Невилл, и она тоже обратила к Мэтью лицо, на котором сомнение мешалось с подозрительностью. Мэтью преследовало ощущение, что он попал в сон, сотканный из оттенков серого дыма и красных углей. Человеческие фигуры вокруг теряли очертания, расплывались. Кто-то окликнул его по имени:
— Корбетт?
Сквозь мрак нельзя было разглядеть, кто это. Потом через толпу протолкался человек в лиловом костюме и лиловой треуголке с белым пером, поймал его за руку, и Мэтью узнал Гарднера Лиллехорна.
— Пойдемте со мной, — произнес чернобородый главный констебль, держа в свободной руке фонарь. Трость с львиной головой была зажата под мышкой.
Мэтью не упирался, дал себя увести. За ним вплотную затопал Диппен Нэк, причмокивая, будто жевал мясо и грыз кости некоего молодчика.
— Это что значит? — спросил Хадсон Грейтхауз, выходя из толпы. Лиллехорн не дал себе труда ответить.
— Стойте! — приказал Грейтхауз, но главный констебль был здесь в своих правах и никому не обязан был подчиняться.
Мэтью знал, что за ним идут еще люди; он оставлял небольшой кильватерный след, как корабль, плывущий через льдистую гавань. Краем глаза он увидел Берри и ее деда, у которого наверняка не слабо дергался нос в поисках новостей для «Уховертки». Увидел Хадсона, конечно же, идущего совсем рядом, все еще требовательно задающего Лиллехорну вопросы, на которые не последует ответа. Увидел Ефрема Оуэлса, передвигающегося как задымленный лунатик. Увидел округлого седобородого Феликса Садбери, владельца таверны «С рыси на галоп». Констебля Урию Блаунта и владельца конюшни Тобиаса Вайнкупа. А справа, нога в ногу с этой странной процессией, шагала чета Мэллори: доктор и его красавица-жена. Они, заметил Мэтью, шли под руку. И уставились прямо перед собой, делая перед всем миром вид, будто вышли на самую что ни на есть непринужденную прогулку в июльский вечер. Вот только воздух нынче был жестокий и злой, и жестокость написана была у них на лицах.
Главный констебль подвел Мэтью к ближайшему колодцу, который стоял примерно в сорока шагах к востоку на Краун-стрит. Он отпустил руку Мэтью, наклонился вперед, под деревянный навес, защищающий колодец от стихий, и посветил фонарем вверх.
— Мистер Решатель Проблем! — сказал Лиллехорн голосом настолько твердым, что мог бы выжать сок из камня. — Не дадите ли вы себе труд решить вот эту?
Мэтью встал рядом с Лиллехорном, испытав какую-то внутреннюю дрожь, которую можно было назвать предчувствием, и посмотрел туда, куда светил фонарь.
И там.
Там.
Белой краской на изнанке крыши.
Мэтью Корбетт.
На всеобщее обозрение.
— Я сперва не заметил. — Голос Лиллехорна уже звучал не жестко, а обыденно. — Не заметил, пока пожар почти не погас. Похоже, мистер Решатель Проблем, у вас завелась большущая проблема.
— Что тут такое? — Хадсон Грейтхауз втиснулся под крышу — посмотреть вверх, и Мэтью не мог не подумать, не защемило ли у него при этом сердце: оказаться так близко от колодца, точь-в-точь такого, в каком он чуть не погиб в октябре. Тут же Грейтхауз сам ответил на свой вопрос: — Черт знает что!
— Я первый увидел! — сказал человек, выступивший из толпы зевак. Мэтью узнал перекошенную физиономию Эбенезера Грудера, известного карманника. У него был полный рот сломанных зубов, и при разговоре слюна брызгала, как из лейки. — Мне же награда полагается?
— Да вот она, — ответил Грейтхауз и так двинул его в зубы, что оставшиеся пеньки прыснули в стороны и краденый ботинок слетел с ноги, когда его владелец приземлился на спину, теряя сознание.
— Прекратить! Прекратить! — заверещал Лиллехорн на верхних регистрах игрушечного органчика.
Сдержать Хадсона Грейтхауза ему было бы смешно и надеяться, да, если на то пошло, и кому угодно из присутствующих, но несколько человек успели поднять обмякшую тушку Грудера и отбросить в сторону. Впрочем, до этого один из них вытащил из кармана невезучего вора несколько монет и серебряное кольцо с печаткой.
— Грейтхауз, аккуратнее, если не хотите сегодня ночевать за решеткой! — предупредил Лиллехорн, потому что этого требовало его положение, и тут же вернулся к изучению надписи на изнанке крыши. Мэтью тоже уставился на собственное имя, пытаясь понять, зачем Мэллори это сделали. Потому что Мэтью отказался — и продолжает отказываться — от их приглашения на обед?
— Это же бессмысленно, — сказал Мэтью.
— Бессмысленно, согласен, — отозвался Лиллехорн, — но вот оно как есть. Что, интересно, писавший хотел этим сказать?
— Мне сие неизвестно.
Однако до Мэтью начинал доходить смысл.
Приходи к нам, или мы превратим город в золу.
Он огляделся, отыскивая взглядом доктора и его жену, но они незаметно скрылись. «Вероятно, торжествуя», — подумал Мэтью.
Он смотрел, как подходят другие, чтобы тоже увидеть надпись. Ефрем посмотрел и ушел без единого слова, Мармадьюк Григсби тоже ушел, но сперва издал звук, похожий на стук печатного пресса по листу бумаги. Берри перед уходом прикусила на миг нижнюю губу и одарила Мэтью скорбным взглядом. Приходили и уходили другие, пока наконец весь город не заглянул снизу под крышу. Последним сунул туда голову в парике Гиллиам Винсент, потом зыркнул на Мэтью как на вонючий кусок прогнившего сыра. Мэтью был близок к тому, чтобы сыграть роль Хадсона Грейтхауза и сбить Винсенту парик с головы на хвост, но сдержался.
— Я же ничего не сделал! — воскликнул Мэтью, обращаясь к Лиллехорну, но объявляя о своей невиновности всему Нью-Йорку.
— Не сделал, конечно! — подтвердил Грейтхауз, и сказал Лиллехорну: — Черт побери, вы что, думаете, что он виноват? Поджигает здания и затем подписывает свою работу?
— Я думаю, — ответил Лиллехорн усталым голосом, — что скоро меня вновь призовут пред очи лорда Корнбери. О Господи. — Он направил фонарь в лицо Мэтью: — Ладно. Я знаю, что вы этого не делали. Зачем бы? Разве что… от недавних приключений с безумцем у вас у самого мозги перемешались? — Он дал этим словам повисеть в воздухе, потом договорил:
— Скажите мне вот что: вы знаете какую-нибудь причину, по которой это могло бы происходить? Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы это делать? Да говорите же, Корбетт! Очевидно же, что эти дома уничтожены ради вас. Есть у вас, что сказать?
— Он не перед судом! — рявкнул Грейтхауз с нарастающим жаром.
— Сдержите, — попросил Лиллехорн, — свой нрав и свои кулаки. — Если можно. — И снова обратился к Мэтью:
— Я вам задал три вопроса. Есть ли у вас хоть один ответ?
«Ответа нет, — подумал Мэтью, — но есть два подозреваемых». Он сощурился на свет свечи. Мэллори никак не привязать к этому делу. Сейчас, по крайней мере. А вот открыть то, что он считал правдой о связи между Джейсоном и Ребеккой Мэллори и профессором Феллом… нет, к этому он тоже пока не готов. Так что он посмотрел главному констеблю прямо в лицо с клиновидной бородкой и острым носом и спокойно сказал:
— Нет.
— Никакого мнения? Ничего?
— Ничего, — ответил Мэтью, и у него получилось очень убедительно. Лиллехорн убрал фонарь.
— Будь я проклят, — сказал он. — Корбетт, вы больны, должно быть. Наверное, вы действительно себе мозги перемешали там, в лесах? Ну, что ж. Можете смело ставить на то, что если Корнбери снова меня вызовет, я снова потяну вас с собой. На эту физиономию я не собираюсь любоваться в одиночку. Вы меня слышите?
— Слышим, — ответил Грейтхауз скрежещущим голосом.
— Больше мне вам сказать нечего. — Лиллехорн еще раз бросил оценивающий взгляд на белую надпись. — Кто-нибудь, принесите известки! — крикнул он, обращаясь к простонародью. — Если потребуется, я сам это закрашу!
Мэтью и Грейтхауз воспользовались моментом, чтобы уйти, и стали продираться сквозь толпу. Они зашагали на восток, по Краун-стрит вдоль берега, потом свернули на юг на Квин-стрит, навстречу холодному соленому бризу.
— Что-то ты недоговариваешь, — сказал Грейтхауз, когда вокруг уже не было чужих ушей. — Лиллехорну ты можешь лапшу на уши вешать, но со мной этот номер у тебя не проходит. Давай выкладывай, что знаешь.
Мэтью был близок к тому, чтобы раскрыть перед Хадсоном все карты. Вот сейчас, подумал он, на следующем шаге все расскажу другу. Втягивать в это дело Хадсона, когда и доказательств-то нет? Побудить этого человека броситься в бой… против чего? Теней? Или против самоуверенной ухмылки на лицах Джейсона и Ребекки Мэллори? Нет, этого нельзя допустить. Это поединок, — он против них — и нынешнюю битву ему придется вести скрытно — и в одиночестве.
— Ничего я не знаю, — ответил он.
Грейтхауз остановился. В едва заметном свете фонарей Нью-Йорка его лицо казалось бесстрастным, но проницательные угольно-черные глаза обличали Мэтью в притворстве.
— Ты врешь, — сказал он. — А я не люблю, когда мне врут.
Мэтью ничего не сказал. Да и что он мог сказать? Прикрыться очередной ложью?
— Я домой, — объявил Грейтхауз, помолчав секунду-другую.
Домом его был пансион на Нассау-стрит, который содержала добрая, но весьма любопытная мадам Беловэр. Мэтью уже случалось думать, притаскивал ли Грейтхауз вдову Донован тайком в свое обиталище, или она незаметно проводила его в свое. Так или иначе, тайные проникновения вполне могли иметь место, и частенько — зная характер Хадсона.
— Домой, — повторил Грейтхауз, подчеркивая свою мысль. Он поднял воротник плаща. — А когда решишь завязать с враньем, сообщи мне. Хорошо?
Он шагнул прочь, направляясь к Нассау-стрит, но тут же обернулся, и Мэтью был поражен тем, как смешались в его лице гнев и обида.
— И помни, — сказал Грейтхауз, — что я всегда на твоей стороне.
С этими словами он удалился, постукивая тростью, — воплощение оскорбленного достоинства. Мэтью застыл одинокой фигурой на ветру. Мысли у него перемешались, перепутались как перипетии его собственной жизни.
Он направился домой, по Квин-стрит к северу. Миновал лес мачт в гавани и невольничий рынок. Ветер, крепчая и холодея, налетал под разными углами, будто расшатывая юношу и стараясь сбить его с ног. Миновав последние корабли у причала, ссутулив плечи и прижав подбородок к груди, Мэтью бросил угрюмый взгляд в темноту океана. «Как же беспросветно», — подумал он. Молодой человек чувствовал, как эта необъятная темнота засасывает в себя его душу. Она его подначивала, издевалась, насмешливо коверкала его имя, Мэтью жаждал правды — она в ответ подсовывала ложь.
И у этой тьмы было некое имя.
Профессор Фелл.
Он резко остановился, всмотрелся в черноту.
Что это? Просто мелькнула красная вспышка? Где-то далеко-далеко. Если она вообще была. Уж не идет ли он дорогой Хупера Гиллеспи, где за следующим поворотом дороги начнется бормотание, обращенное к одиночеству собственного разума? Он подождал, вглядываясь, но красная лампа или что бы оно там ни было — если было — больше никак себя не проявила.
Мэтью вспомнил, что говорил ему Хадсон Грейтхауз о профессоре Фелле. Возможно, в этот самый момент Фелл строит то, что давно задумал: криминальную империю, расползшуюся на два континента. Акулы поменьше — смертоносные в собственных океанах — собрались вокруг этой большой акулы и могут приплыть даже сюда… А у большой акулы, подумал Мэтью, большие зубы и большие глаза. Она все видит и все жаждет пожрать. И даже — и в особенности — сердце молодого человека, который начал жизнь в семье массачусетского пахаря и его жены, слишком рано умерших, и потом был сослан на большую ферму тетки и дяди на острове Манхэттен. Затем он в телеге с сеном сбежал из этой тюрьмы, от свиного дерьма и пьяных побоев, пристал к шайке сирот, промышляющих в гавани, затем попался в сети (в буквальном смысле) закона и был доставлен в городской приют. Там его воспитал и дал ему образование благородный и добрый директор, но впереди еще ждали новые испытания. Что ж, испытания — суть жизни. Они либо выковывают характер, либо его ломают. Потом Мэтью стал клерком у одного магистрата, через время — у другого, и наконец ему предложили должность решателя проблем в агентстве «Герральд» — сама Кэтрин Герральд и предложила. Наконец? Нет, Мэтью был уверен, что история его жизни еще далеко не закончена, но сейчас он чувствовал, что внезапно оказался в каком-то лимбе, в сером царстве. Если прийти к верному решению и предпринять разумные меры, мрачное царство отпустит его, но пока Мэтью не знал ни какое ему нужно решение, ни какие должен совершить деяния.
И здесь, в темном море, плавает та большая акула. Кружит, кружит, подбираясь все ближе и ближе.
Чья-то рука легла ему на плечо — и Мэтью чуть не выскочил из ботинок.
— Прости! — сказала Берри, отступая. Она была в черном плаще с капюшоном и почти сливалась с ночью. — Ты размышлял?
— Да, — ответил он, когда почувствовал, что может говорить членораздельно. Сердце стучало, как полковой барабан под кулаками безумца. — Что это за манера — подкрадываться к человеку?
— Прости, — повторила она. — Еще раз.
В последних словах отчетливо ощущалась толика жгучего перца.
Мэтью кивнул. Рыжих злить не следует — себе дороже. Разумнее чуть отступить.
— Ладно, ничего страшного.
Он пожал плечами. Сердце успокаивалось, переходя постепенно с галопа на рысь, и это навело юношу на мысль, что хорошо бы выпить кружку эля в одноименном заведении на Краун-стрит, если Феликс Садбери уже открыл таверну для участников ведерных бригад и пожарных-караульных. Кажется, Нью-Йорк становится городом, который никогда не спит. Шумит, во всяком случае, всегда.
— Мэтью?
— Да?
Он смотрел в землю, но сейчас поднял глаза на девушку.
— У тебя есть какие-нибудь мысли? Ну… по-настоящему. Есть?
— Не-а, — ответил он. Чуть поспешней, чем надо было.
Она подошла на шаг ближе. Взгляд у нее был внимательный и серьезный, и «не-a» явно не показалось ей удовлетворительным ответом.
— Это на тебя не похоже, — сказала она. — У тебя всегда есть какие-то мысли. Одни, наверное, лучше, другие хуже… — она запнулась. Мэтью знал, что она вспомнила некий прием, связанный с лошадиным навозом, когда прошлым летом во время довольно опасного приключения надо было уберечь лица от ястребиных когтей. — А некоторые намного лучше. Но всегда есть. Если бы у тебя их не было, ты бы не был… — она снова замолчала, подбирая слова, — …самим собой. Так что если они есть — мысли, я имею в виду, — то я бы хотела их услышать. Если ты не против поделиться со мной.
Он смотрел на нее с расстояния, которое им обоим казалось ужасно далеким, но в этот момент — до неловкости близким. Она, как понял Мэтью, просит его ей довериться. Потому что она читает в его глазах, как он что-то скрывает, а она хочет, чтобы он был с ней откровенен.
За несколько секунд Мэтью успел подумать о многом. О том, что мог бы сказать. О правильном выборе слов, о верной интонации голоса. Осторожно построенная фраза, огибающая правду очень близко, чтобы сдержать любопытство девушки и не подвергнуть ее опасности. Но вышло у него всего два слова:
— Не могу.
С этими словами он отвернулся и зашагал в сторону Краун-стрит и «Галопа» в поисках ночной выпивки.
Берри осталась стоять, где стояла. Ветер казался холоднее, она туже запахнула плащ.
«Ох, Мэтью, — подумала она. — Куда же ты уходишь?»
Ей всегда представлялось, что он уходит куда-то. Постоянно в пути. Неизменно прочь от нее — так оно кажется. Она ни за что бы ему не рассказала, что иногда смотрит по утрам из кухонного окна, как Мэтью выходит из дверей своей молочной. Что всегда отмечает, как он чисто умыт и тщательно выбрит, готовый к выходу в мир. Только вот после возвращения из последних странствий по лесам он вроде бы уже не так готов к выходу в мир, как прежде. Мэтью изменился, и хотя не хочет об этом говорить, но она видит, что шаг у него замедлился, плечи чуть ссутулены, будто в ожидании удара. Может быть, это молчание его и убивает — изнутри, очень медленно. Возможно, подумала она, если бы он ей доверял настолько, чтобы рассказать… тогда он мог бы вернуться по-настоящему из тех дебрей, потому что там он оставил какую-то милую и наивную частичку своей души, и ей, Берри, остро не хватает этой частички.
Она очень, очень бы хотела рассказать ему свою теорию собственной невезучести. Поведать о бедном Ефреме, всегда наступающем на крысиную нору или в грязную лужу, когда идет рядом с ней. Или о незадачливом Эштоне, который так старался быть собранным и аккуратным, когда впервые зашел за ней, и тут же сломал себе каблук. Это даже стало шуткой для них двоих — сколько каблуков он сломал рядом с Берри.
Но девушка помнила летний день, когда сидела на конце длинного пирса и рисовала. Да, тот еще пирс — просто жуть из пронизанных древоточцем досок, разделенных щелями шириной в ладонь. Жертва всех стихий и судов, ведомых неумелыми капитанами. Она выбрала эту развалину, чтобы ее не беспокоили.
А потом появился он.
«Можно мне подойти?» — спросил он.
«Если хотите», — ответила она, подумав, что мальчику хочется поплавать в морской воде.
Она продолжала рисовать, терпеливо ожидая вопля и всплеска. Потому что на этом гнилом причале правит бал ее невезение, и значит, мальчику не суждено дойти до конца доски.
Она ждала. Ждала.
И вдруг он оказался рядом. Она услышала, как он вздохнул с облегчением, и сама тоже испустила вздох облегчения из-под соломенной шляпы и сказала с лукавой улыбкой: «Хорошая погода для прогулки, правда, мистер Корбетт?»
А он ответил слегка дрожащим голосом: «Воодушевляющая».
И она вернулась к своей работе, которая состояла в том, чтобы передать цветовую сущность пастбища в Бруклине, и подумала: «Любой другой упал бы обязательно. Отчего же он не свалился?»
Этот вопрос все еще интересовал девушку.
И теория о ее предполагаемом дурном глазе (по крайней мере в отношении молодых людей), состояла в том, что этот самый дурной глаз вел ее в правильном направлении, как компас ведет корабль искателя приключений. Но куда направляется Мэтью, было ей неведомо. Иногда казалось, что он смотрит сквозь нее, будто она всего лишь туман, который можно раздвинуть рукой, как шелковую паутину.
Я бы хотела быть нужной тебе, безмолвно сказала она ему, где бы он ни бродил сейчас в темноте. Прошу тебя… ты мне это позволишь?
Но ответа не было. Был только зимний ветер, холодными пальцами ощупывающий лицо молодой девушки, исполненной надежд.
Стало ясно, что в ближайшее время Мэтью этой дорогой не вернется.
Поэтому Берри прекратила напрасное ожидание и пошла домой спать.



Глава шестая

Мэтью успел наполовину побриться, когда в дверь постучали. Он оторвался от зеркала, где отражалась довольно бледная усталая физиономия, и крикнул в сторону двери:
— Кто там?
До двери было всего шесть футов.
Ответа не было. Если не считать ответом повторного стука в дверь — сильного и настойчивого.
— Да! — воскликнул Мэтью несколько раздраженно. Утром ему было не до шуток. Это Берри, что ли, резвится? Нет, ночью она явно не была в игривом настроении и нынче утром тоже не будет. Свечные часы на стене показывали начало восьмого. Они представляли собой свечу в металлическом держателе, размеченном равноудаленными делениями.
— Чем могу быть полезен?
Мэтью держал бритву, готовясь провести по подбородку.
— Я пришел сюда, — сообщил мужской голос из-за двери, — говорить с мистером Мэтью Корбеттом.
Этот голос не показался Мэтью знакомым. Да, приглушен и искажен дверью, но… какой-то странный был в нем акцент. Мэтью положил бритву рядом с блюдцем мыльной пены и тазиком с водой.
— Кто вы такой?
— Я — посетитель, — ответил голос, — чей визит для вас имеет великую важность.
Мэтью никогда такого акцента не слышал. Английский, да, но в нем определенно слышалось… как бы обозначить это свойство? Певучесть? Какая-то странная мягкость? Слегка раскатистое «р», но определенно не шотландское. Любопытство Мэтью взяло верх. Он натянул на ночную одежду серый плащ, быстро смыл с лица мыло, подошел к двери, отпер ее и распахнул.
И увидел прямо перед собой белый шарф, пересекающий белую рубаху, прикрывающую широкую грудь. Посередине шарфа красовался орнамент, вышитый жемчугом и бирюзой. Щеголь был одет в широкие белые панталоны и черные ботинки. С плеч шириной как раз с дверной проем свободно свисал разноцветный плащ, отороченный шерстью ягненка. Пришедший — ростом в шесть с половиной футов, не меньше, — чуть наклонился, чтобы стало видно его лицо. На голове его белела чалма, закрепленная аналогичным орнаментом из жемчуга и бирюзы.
— Меня зовут Сирки, — произнес тонкогубый рот из-под крючковатого носа на широком коричневом лице. — Позвольте мне войти?
Ощущение Мэтью нельзя было назвать иначе, как трепетом ужаса. Ледяная дрожь пробежала по шее, растеклась по рукам, спустилась по ногам до самого низа и приковала их к полу. Все потому, что Мэтью знал это имя, хорошо его запомнил, и по весьма серьезной причине. После убийства миссис Такк он нашел в ее вещах письмо, написанное беглым почерком, и в начале письма значилось: Бостон, пятнадцатое августа. В письме говорилось:

«Дорогая миссис Такк!
Прошу Вас выполнить обычные приготовления, касающиеся некоего Мэтью Корбетта из города Нью-Йорка в колонии Нью-Йорк. Да будет Вам известно, что мистер Корбетт проживает на Квин-стрит в — боюсь, это не шутка, — в молочной, находящейся за домом мистера Григсби, местного печатника. Да будет Вам также известно, что профессор здесь недавно был после окончания неудачного проекта Чепела и что он вернется на остров в середине сентября.
Профессор желает разрешения этого вопроса к последней неделе ноября, поскольку мистер Корбетт представляет потенциальную опасность. Как и всегда, мы преклоняемся перед Вашим опытом в этих делах чести».

И подпись: Сирки.
Ребекка Мэллори украла это письмо из дома номер семь по Стоун-стрит и вполне могла его уничтожить. Письмо, где излагаются причины и сроки убийства — его, Мэтью, убийства. И вот сейчас перед ним стоит человек, который сочинил это письмо и послал его кровожадной миссис Такк от имени профессора Фелла.
— Не пугайтесь, — сказал Сирки.
Темно-карие глаза под густыми дугами черных бровей были спокойны, и лишены даже намека на какое-либо насилие. Разве что этот человек, подумал Мэтью, очень хороший актер или же у него железный самоконтроль. Он быстро глянул в сторону бритвы.
Никогда еще шесть футов не казались ему таким далеким расстоянием.
— Оставьте, — сказал Сирки голосом безмятежным и для человека таких гаргантюанских размеров весьма тихим. — Я мог бы вас убить задолго до того, как вы бы дотянулись до этого, юный сэр.
Мэтью в этом не сомневался и оставил все упования на бритву.
— Позвольте мне войти? — повторил вопрос пришелец.
У Мэтью не хватало слов. Ему хотелось подобрать какой-нибудь злой и остроумный ответ, но вышло только:
— Разве у меня есть выбор?
И даже на этой фразе голос споткнулся. Этот человек был сложен как чудище.
— Конечно, есть. — Сирки улыбнулся довольно-таки приятной улыбкой. В его передних зубах блестело что-то вроде двух бриллиантиков. — У вас всегда есть выбор, юный сэр. И я верю в вас — вы поступите правильно.
В присутствии этого очевидного убийцы Мэтью решил, что когда в тебя верят — это хорошо. Он шагнул назад, и Сирки нагнулся и вошел в молочную. Мэтью увидел, что глаза этого человека оценили и местоположение бритвы, и положение рук Мэтью.
— Можно, я закрою дверь? — спросил Сирки. И стал вежливо ждать ответа. Когда Мэтью кивнул, Сирки закрыл дверь, но запирать не стал. — На улице сегодня холодно, — отметил он. — Свирепый ветер дует с океана. Я не любитель холодной погоды. А вы?
— Погоде безразлично мое мнение, — ответил Мэтью.
— А, да. Совершенно верно.
Снова та же сдержанная улыбка и бриллиантовая вспышка в зубах. Мэтью отметил у Сирки по три золотых колечка в мочке каждого уха. Разукрашенный индиец — Мэтью понял, что этот человек приехал из страны, где чалма не более экзотична, чем здесь — треуголка. Манера одеваться, акцент — хотя Мэтью никогда прежде такого акцента не слышал, — указывали на страну Акбара Великого. Также показателен был удушающе-сладкий аромат сандаловых благовоний, разносящийся от одежды гостя.
— Позволите мне присесть? — Сирки показал рукой на стул. Мэтью снова кивнул, хотя беспокоился, переживет ли стул такую нагрузку. Сирки опустился на стул и вытянул длинные ноги. — Ах! Я доволен, как… как это у вас говорят? Как кабан в озере?
— Как свинья в луже? — предположил Мэтью.
— Совершенно верно. Позвольте, я покажу вам, что у меня нет оружия.
Сирки поднял руки, сбросил плащ и охлопал себя по талии и бедрам.
— Разве оно вам нужно?
На этот раз улыбка была шире:
— Нет.
Мэтью рассудил, что настало как раз время помолчать. Он попятился, пока не уперся в стену, но все равно оставался от гостя в опасной близости вытянутой руки.
— Я не намерен причинять вам вред, — произнес пришелец тем же спокойным голосом. — Равно как и то лицо, которое я представляю.
— И кто бы это мог быть?
Улыбка Сирки стала чуть прохладнее.
— Юный сэр, давайте не будем ребячиться. Чтобы встретиться с вами, я проделал долгий путь. И сейчас говорю с вами голосом того лица, которое я представляю.
Мэтью ничего не ответил — он ждал. Но помнил, что последняя весточка от профессора Фелла была в виде «карты смерти». Получивший этот отпечаток кровавого пальца знал, что он стал — как написал Сирки в письме к Такк — «потенциальной опасностью», и карта — торжественная клятва профессора нейтрализовать эту опасность.
— Этот человек желает с вами встретиться, — сказал Сирки.
Мэтью не знал, что на это сказать. Следует ли ему испугаться? Или быть польщенным?
— Он желает, чтобы вы к нему приехали. Точнее, чтобы… вас привезли к нему.
Сейчас Мэтью было вдвое труднее говорить, но вопрос напрашивался сам собой:
— И где же он?
— На расстоянии короткого морского путешествия. — Сирки поставил локти на подлокотники стула и переплел коричневые пальцы. — При благоприятной погоде — трехнедельного.
Мэтью не мог не засмеяться, и смех прозвучал резко. Была ли это разрядка напряжения или нет, он не знал. Но вся эта сцена представлялась ему смешной, комично-фарсовой.
— Три недели по морю, чтобы с ним увидеться? А обратное путешествие, полагаю, будет в гробу? Или, скорее… в корзине?
— Ни то, ни другое, юный сэр. Вы будете возвращены должным и безопасным образом. — Сирки замолчал, оглядывая аккуратно убранный, но несколько тесноватый интерьер обиталища Мэтью. — Я бы предположил, что после жизни здесь вам понравится морское путешествие. — Еще пара дюймов, и ботинки Сирки уперлись бы в противоположную стену. Он поморщился. — Вы не можете себе позволить больше личного пространства?
— Это пространство вполне приемлемо.
— О нет, в этом вы не правы. То пространство — я имею в виду то расстояние, которое вы решили поддерживать между собой и двумя лицами, которые осенью пригласили вас на обед, — совершенно неприемлемо. Неприемлемо ни для них, ни для меня, ни для него. Для него это на самом деле оскорбительно — что вы отказываетесь обедать со столь благородными гражданами.
— Благородными гражданами? — Мэтью рассмеялся бы снова, если бы не спохватился, что этот его смех может оказаться последним. — Я считаю их преступниками. Из стаи акул Фелла. И еще я думаю, что имена эти не настоящие. А он и правда доктор?
— Да, он доктор, — прозвучал безмятежный ответ. — И очень хороший — был таковым в Лондоне, несколько лет назад. Его специализация — яды. Но когда ему требуется надеть маску практикующего врача, он вполне на это способен.
— Еще вопрос, — атаковал Мэтью. — Фелл — он профессор чего?
Легкая улыбка тронула тонкие губы — и исчезла.
— Жизни, — ответил Сирки. — Во всем многообразии ее форм.
Тут уж Мэтью не мог промолчать.
— Вы хотели сказать — отъема жизни? Во всем многообразии его форм?
— Нет, я хотел сказать именно то, что сказал. Профессор — идеальный ученик жизни, юный сэр. Когда увидитесь с ним, попросите его объяснить, в чем состоят его интересы. Он будет рад прочесть вам лекцию на данную тему.
— Вряд ли эта лекция придется мне по нраву.
— Видите ли, — сказал Сирки, не сводя глаз с Мэтью, — иногда лекции, которые мы не желали бы слушать, на самом деле нам необходимы и притом более всего прочего нам полезны. — Он пошевелился в кресле и снова глянул направо и налево, на стены, потом на потолок. Мэтью увидел, как на его лицо легла тень беспокойства. — Тут у вас почти как в пещере, вам не кажется? Я бы не смог жить в таком помещении. Слишком, знаете ли, ценю здравый рассудок.
— Я вполне в здравом рассудке, — ответил Мэтью.
— Это нам только предстоит проверить. Вы дважды получали некое приглашение. — Сирки медленно подобрал ноги — как зверь, готовящийся к прыжку. Мэтью напрягся и всей душой желал бы оказаться рядом с дверью, но дорогу загораживал гигант-индиец. — Соблаговолите заметить, что недавно в вашем городе произошли досадные инциденты. Пожары, разрушение зданий, отчетливо написанное на стенах ваше имя? Это были напоминания, юный сэр, что время начинает истекать. Точно так же начинает иссякать терпение профессора. На вашем месте я не пожелал бы тянуть слишком долго.
— Кто жег эти здания и писал мое имя? Вы?
Сирки улыбнулся, как кот, и приложил к губам палец.
— Зачем Фелл хочет меня видеть, если не затем чтобы меня убить?
— Вы нужны ему, — ответил Сирки.
— Нужен? Для чего?
— Это я предоставлю объяснить хозяевам, к которым вы приглашены на обед. Они также изложат подробности поездки. А теперь слушайте меня внимательно. Как я уже отметил, я говорю голосом того лица, которое я представляю. Сегодня вечером вам надлежит пойти в дом Мэллори к семи часам. Заметим: сегодня. Вам подадут великолепный обед — потому что Ария готовит как никто, — и вас посвятят в подробности. Но отнюдь не во все, как сами понимаете. — Бриллианты передних зубов сверкнули при свече. — Есть вещи, которые лучше не знать до тех пор, пока это знание не понадобится. Клянусь вам, что с вашей головы и волоса не упадет — он это гарантирует. Если, конечно, Господь своей волей не потопит ваш корабль, в каковом случае клятва становится недействительной. Но у нас умелый капитан и хорошо подобранная команда. Корабль там. — Он показал рукой в сторону океана. — Ночью он подойдет ближе к берегу.
Ария, — подумал Мэтью. Настоящее имя Ребекки Мэллори. Интересно, какая у нее фамилия.
— Вы не сказали мне, зачем я ему понадобился. Пока я этого не услышу, никуда не двинусь. И уж точно не пойду на обед к этим змеям.
Сирки молчал, пристально глядя на Мэтью. Очевидно, обдумывал ответ. Лицо его могло соперничать по безмятежности с полированной маской.
— У профессора Фелла, — ответил он наконец, — имеется проблема. И ему нужен решатель проблем. Что он сказал мне в точности? Он сказал… что ему нужен всадник авангарда. Разведчик, сказал он. Человек, который идет впереди своего отряда и определяет его путь. Подходит ли это описание к вашей обычной работе?
У Мэтью закружилась голова. Он не мог поверить своим ушам.
— Фелл хочет меня нанять?
— Ситуация несколько сложнее. Дальнейшие объяснения вы получите в гостях у тех милых людей, что так давно приглашают вас к обеду. — Массивный человек внезапно поднялся, заполнив собой, казалось, половину комнаты. Даже не казалось, а так оно и было. Индиец слегка нагнулся, чтобы не зацепить потолок чалмой. — Простите мое вторжение, — сказал он, — но я от всей души желал удержать вас на правильном пути, юный сэр.
Сирки двинулся к двери, а Мэтью постарался вдавиться в стену, чтобы не стоять у него на пути.
Он считал себя достаточно смелым, но не до безрассудства.
Сирки уже открывал дверь, когда Мэтью спросил:
— А если я решу не идти? Сгорит еще один дом, и неподалеку будет написано мое имя?
— Вы никак не хотите принять в расчет, — спокойно ответил гигант, — что профессор способен проделать поразительные вещи — для вас, и ужасные вещи — с вами. Я бы не стал испытывать его терпение, юный… — он остановился. — Можно называть вас Мэтью? Наверное, лучше перейти на менее формальный стиль общения, если нам предстоит работать вместе.
— Можете называть меня юным сэром, который последует за вами туда, куда вы идете, а оттуда — в офис главного констебля. После чего, надеюсь, мои слова будут доведены до лорда Корнбери. Уверен, что найти вас будет не слишком трудно.
— Ничуть не трудно, — согласился Сирки с мгновенной и совершенно неискренней улыбкой. — Я остановился в «Док-Хаус-Инн», в четвертом номере. И с обоими этими джентльменами, кстати, уже знаком. Представился им несколько дней назад как бизнесмен из Дели, заинтересованный в добрососедских отношениях и прямой торговле между моей страной и городом Нью-Йорком. Думаю, я произвел на них хорошее впечатление. И еще, Мэтью: я не поджигал дома и не писал вашего имени. Это было поручено лицам с более низким статусом, нежели у меня. Негоже мне было бы грязнить свои одежды порохом и краской, не так ли?
— Порохом? Это он был причиной взрывов?
— Причиной взрывов был профессор, — ответил Сирки, чуть приподняв густые черные брови. — Даже из такого далека, как сейчас, он вполне способен разрушить ваш мир, Мэтью. Ему нужен всадник авангарда. И конкретно — вы. — Сирки сделал паузу, чтобы Мэтью как следует прочувствовал его слова. — Я бы на вашем месте пошел навстречу желаниям профессора, друг мой. Иначе… — он сцепил мощные руки и вдруг резко развел их в стороны. — Бум!
Вихрем взметнув разноцветный плащ, гигант вышел из молочной и аккуратно закрыл за собой дверь.
Мэтью не понял, обозначал ли последний жест очередной взрыв здания или же его, Мэтью, гибель, но общий смысл до него дошел. Следовать за Сирки он не видел необходимости: без сомнения, гигант остановился в «Док-Хаус-Инн» и свел знакомство как с Лиллехорном, так и с Корнбери. Упомянутые лица прикажут вышвырнуть Мэтью вон через десять секунд от начала его рассказа. Они даже слушать его не станут. Какая может быть причина, чтобы во всем этом был замешан бизнесмен из Дели? — наверняка спросит Лиллехорн. И ответа у Мэтью не найдется. Раз нет письма, подписанного Сирки, то ничего нет.
И остается он ни с чем.
Мэтью провел рукой по лицу. Пора было идти на Стоун-стрит, в дом номер семь. Ничего особо срочного, но кто-то же должен разобрать почту.
Мэтью подошел к умывальнику — снова намылить лицо и добриться. Что рука у него дрожит, он понял, лишь увидев алый след от прошедшего по подбородку лезвия.
Вокруг глаз лежали фиолетовые тени.
Как выспаться в эти ночи? Вопрос.
Мэтью промокнул порез на подбородке носовым платком. Вид собственной крови как-то не особо его удивил, и это серьезный повод для беспокойства.
Также волновала его некоторая напряженность в «Галопе» вчера ночью, когда он зашел выпить кружку эля с другими посетителями и с теми людьми, что таскали пожарные ведра в бригадах. Он сразу оказался в фокусе любопытных взглядов и легких шепотков — даже от тех, кто его хорошо знал. Феликс Садбери вел себя дружелюбно, но владелец «Галопа» отодвигался от него, стараясь держаться не ближе вытянутой руки. Уж не страшится ли Садбери взрыва и пожара в «Галопе» по той единственной причине, что Мэтью отметил это заведение своим присутствием? Точно так же вели себя Израэль Брандьер и Тобиас Вайнкуп, владелец конюшни. Вайнкуп боялся, что если дружески поболтать с Мэтью, лошади исчезнут в пламени? Так или иначе, Вайнкуп держался отстраненно, а в углу олдермен округа Доков Джозайа Уиттэкер и олдермен Северного округа Питер Конрадт о чем-то тихо переговаривались и время от времени пронзали Мэтью взглядами, говорившими: то ли ты что-то делаешь, то ли из-за тебя что-то делается, но прекрати это немедленно.
Мэтью взял свой эль и сел перед шахматной доской. Фигуры оставались в положении недоигранной несколько дней назад партии с Ефремом, но, естественно, в это холодное черное утро Ефрему было не до коней и пешек. Поэтому Мэтью фигур не трогал, но играл мысленно, честно стараясь находить лучшие ходы за обе стороны. За тот час, что он здесь провел, никто не подошел к его столу. Никто даже не заговорил с ним, хотя по напряженной тишине было ясно, что многие говорили о нем. И когда Мэтью допил эль и доиграл партию, он вернул кружку на стойку, пожелал доброго утра Феликсу — тот протирал стаканы и не ответил, — а потом вышел из «Галопа» и направился домой.
Дорога показалась ему невозможно долгой. Воздух вонял дымом, сгоревшими мечтами и спадом в делах.
И теперь еще и это. Сирки.
А за спиной Сирки — профессор.
Мэтью добрился, сполоснул лицо и оделся в темный костюм, как раз под настроение. На самом деле у него было всего два костюма, и оба темные: черный и коричневый. Немного для молодого денди, который так важно дефилировал по городу осенью. Однако сейчас не до того, разобраться бы с текущими делами.
Но как?
Его будут ждать сегодня в семь вечера. Чудесный ужин, приготовленный женщиной по имени Ария. Дальнейшие объяснения вы получите в гостях у тех милых людей.
Мэтью подумал о Хадсоне Грейтхаузе и о том, что сказал бы ему старший партнер. Впутывать его нужды нет: однажды друг уже чуть не погиб из-за Мэтью. На сей раз «чуть» казалось сомнительным. Профессору Феллу нужен один решатель проблем — или «всадник авангарда», как он выразился, — и Хадсону в этой поездке места не предусмотрено. Если это не круиз в могилу.
Что делать? — спросил Мэтью у своего отражения в стекле. — Делать-то что?
Он вспомнил оборотную сторону письма Сирки, где следы свинцового карандаша были накрыты сургучной печатью в виде осьминога — символ жажды Фелла опутать щупальцами весь криминальный мир. Письмо, написанное Сирки и подтвержденное профессором.
Где же может находиться это письмо теперь, через несколько месяцев после того, как живущая под вымышленным именем Ребекка Мэллори стащила его из офиса Мэтью? Уничтожено? Сгорело в камине? Или все еще хранится в том доме, где они живут? Засунуто в ящик стола или положено в коробку, запертую на ключ, и его все-таки можно найти, если искать достаточно тщательно?
Если бы Мэтью располагал этим письмом, он бы мог предъявить его и Грейтхаузу, и Лиллехорну как вескую улику. Сирки и чета псевдо-Мэллори мигом очутились бы за теми же решетками, где сидел молодой убийца-стажер Рипли до того, как был приговорен лордом Корнбери к Ньюгейтской тюрьме в Лондоне и погружен на идущий в Лондон корабль. Это происходило в декабре. Если письмо уцелело и если его можно найти.
Стоит ли пытаться?
Мэтью надел шерстяную шапку, перчатки и черный касторовый плащ. Пора было покинуть свою пещеру. Он задул свечи и, обремененный целым возом мрачных мыслей, решительно шагнул из дверей в припорошенный снегом зимний пейзаж.



Глава седьмая

Подгоняемый яростными порывами ледяного ветра, наступил вечер, и в семь часов Мэтью Корбетт уже стоял перед небольшим беленым домом на Нассау-стрит, между Голден-хилл и Мэйден-лэйн. В окнах горел свет. Похоже, много свечей. Псевдо-Мэллори, видимо, не считали нужным экономить на иллюминации.
Мэтью прижался боком к темной щели между двумя домами на противоположной стороне улицы, чтобы никто, выглянувший в освещенное окно, не увидел юношу, пытающегося решить, что же ему, ради Господа всемогущего, делать.
К сожалению, Господь не спешил высказываться по этому вопросу. Мэтью сильнее запахнул плащ, будто тепло могло как-то помочь мыслительному процессу. Однако не помогло, да и не так уж много его на самом деле прибавилось. Мэтью потер руки в перчатках и продолжал обдумывать ситуацию, ничего не предпринимая. Войти в дом, где его ждут, или… или не ждут?
Мимо прошел констебль, неся впереди себя фонарь с зеленым стеклом и тупо уставившись прямо перед собой.
Итак, профессор — специалист по ядам. Легче легкого было бы добавить сонное зелье в еду или питье, и где тогда очнется Мэтью с первым светом?
Кто-то отодвинул газовую занавеску и выглянул на улицу, но кто это был, мужчина или женщина, Мэтью не разглядел. Он стоял совершенно неподвижно, пока занавеска не опустилась и силуэт не скрылся в глубине дома — и только тогда заметил, что задержал дыхание. По его прикидкам, было где-то около десяти минут восьмого. Они наверняка гадают, придет он или нет. И все эти свечи, горящие в ожидании гостя. Надо идти, решил он. Как иначе выяснить, где может находиться письмо — если, конечно, оно до сих пор цело? Нет, идти нельзя, — подумал он тут же. Слишком опасно. Но если не пойти… какая следующая трагедия постигнет Нью-Йорк — и его друзей — из-за Мэтью Корбетта?
Надо идти.
Нет… погоди… подумай еще чуть-чуть. Там, в доме, он будет в их полной власти. Черт их побери, подумал он, они загнали меня в капкан!
Надо идти.
Он двинулся прочь из своего относительно безопасного закоулка. Силуэт вновь показался в окне — человек выглянул между занавесками и отошел. Мэтью решительно шагнул вперед, навстречу неведомой судьбе.
— Мэтью, что ты тут делаешь?
Он чуть не заорал от неожиданности. Резко развернувшись, увидел в нескольких футах от себя фигуру в темном. Но голос был хорошо знаком, и как только потрясение чуть спало, юноша сообразил, что Берри Григсби пришла с другого конца переулка. Она закуталась в черный плащ с капюшоном, но рыжие пряди на ветру разлетались свободно, и в свете из окон напротив он видел ее лицо.
— Господи! — потрясенно прохрипел он. (Нет, маловато.) — Господи Иисусе! — Лицо у него до сих пор было искажено ужасом. — Ты спятила? Что ты тут делаешь?
— Хожу за тобой, — ответила она вызывающим тоном да еще и подбородок выставила как оружие. — Я знаю, так нельзя. Может быть. Но я видела, как ты вышел из дома, потом свернул налево, хотя обычно идешь направо. Значит, ты отправился не в «Галоп», и не к Салли Алмонд. И ни в одно из тех мест, куда ходишь обычно. Я знаю, что не права. Может быть, — повторила она, словно просила его о понимании. — Мэтью, я о тебе беспокоюсь. В смысле… волнуюсь. Как друг. Ясно?
— Мне ясно одно — что тебе здесь не место! — Он быстро оглянулся через плечо на проклятые окна. Должно быть, уже зубами скрипят. Точат ножи и насыпают порох. С ума сойти, каким он становится дураком. Такое разгильдяйство могло стоить ему жизни, будь она из убийц Фелла. — Шаг назад! — сказал он ей. — Шаг назад!
Она послушалась, и он шагнул к ней — компенсировать тот шаг, что сделал, выходя из укрытия.
— Ты за мной шпионишь? Да? Берри, у меня опасная работа! Нельзя вот так подкрадываться ко мне сзади!
— Опасная? — В девичьем голосе появились стальные нотки, и Мэтью тут же понял, что снова опростоволосился. — Чем опасная? — Она взглянула ему за спину, на ту сторону Нассау-стрит. — Это дом доктора Мэллори. Что там опасного?
— Я не могу объяснить.
— Еще как можешь!
— Иди домой, — сказал ей Мэтью.
— Я теперь ни за что не уйду, даже если… если… — она запнулась, подыскивая образ пострашнее и выпалила: — Даже если бык Брут ворвется в этот переулок! Нельзя же просто заявить, что есть опасность…
— Не повышай голос, — предупредил он.
— …опасность, и после этого гнать меня домой как ребенка! — договорила она, понизив голос почти до шепота.
Она увидела движение в доме Мэллори — кто-то смотрел из окна. Потом этот кто-то отошел, и она устремила вопросительный взгляд на Мэтью.
— В чем дело?
— В чем бы ни было, дело мое. Я тебе уже сказал, чтобы ты…
Берри шагнула вперед, внезапно оказавшись с ним лицом к лицу. Мэтью вдохнул ее запах: аромат корицы и роз, ощутимый даже в такой холодный вечер. Девушка не отводила от него взгляда.
— Ты, — сказала она спокойно, но твердо, — мне не сторож. Иногда я даже сомневаюсь, друг ли ты мне. Но я тебе друг, хочешь ты того или нет. О своих друзьях я беспокоюсь, и если вам, сэр, это причиняет неудобство, то придется уж вам потерпеть. Я достаточно ясно…
Слово «выразилась» она сказать не успела.
Потому что какая-то стена внутри Мэтью Корбетта треснула и поддалась, слегка, чуть-чуть — и лучик теплого света, пробившийся в трещину, заставил его взять Берри ладонью за затылок и поцеловать прямо в губы.
Господи, что за безобразие! Таких вещей просто не делают — так вот внезапно и просто. Но Берри не отступила, губы ее под губами Мэтью стали мягкими, рот ответил на поцелуй, и тот получился дольше и глубже, чем задумал Мэтью. Как бы там ни было, а поцелуй длился и длился… Мэтью ощутил дрожь волнения. Сердце у него забилось, и он подумал, испытывает ли она то же самое. Когда наконец их губы расстались, Берри что-то тихо прошептала — возможно, это был выдох удивления, или же приглашение продолжить эту сладостную дискуссию. Мэтью заглянул в ее глаза — и ему сверкнули бриллианты. Лицо девушки стало бессмысленно-детское, будто ее вдруг потянуло в сон.
До него вдруг дошло, что же он наделал. Он снял руку с шеи Берри, но она не отодвинулась. Он сам возмутился своим безответственным поведением. Это был поступок совершенно неправильный и абсолютно неджентльменский. Но у него возникло чувство, что Берри не разделяет его возмущения, потому что она глядела на него так, будто он только что спустился со звезд.
Он сделал это только затем, чтобы она замолчала, решил юноша. Да. Она слишком громко говорила, и голос мог донестись до тех окон. Да. Вот почему он так поступил, не по какой иной причине. И сейчас стыдился своего поступка, но цель была достигнута.
— Тише, — сказал он, хотя непонятно, зачем: Берри ничего не говорила и, похоже, вообще не владела сейчас голосом.
Стукнул засов. Мэтью оглянулся через плечо и увидел открывающуюся дверь. Инстинктивно закрыл Берри рукой, защищая от опасности. Кто-то выходил из дому. Это была она, та женщина.
Ария Фамилию-Потом-Узнаем. Одета в пышное платье под лиловым плащом, а на голове — такая же лиловая шляпка с норковыми наушниками. Женщина свернула направо и быстро зашагала прочь от дома, по Нассау-стрит в сторону города. Под ботинками громко хрустели дробленые устричные раковины, потому что лорд Корнбери пока что не видел необходимости тратить общественные деньги на мощение этого района.
Чем бы ни была покрыта дорога — дроблеными раковинами, булыжниками или конскими яблоками, — но Ария Как-Ее-Там шагала весьма целеустремленно. Мэтью рассудил, что направляется она, вероятно, в «Док-Хаус-Инн», где может отдать Гиллиаму Винсенту записку для великана-индийца из четвертого номера. Как бы ни было это послание зашифровано, смысл его ясен:
Мэтью Корбетт ослушался.
Что Мэтью Корбетту на пользу, подумал он. Но, может быть, во вред владельцам зданий в Нью-Йорке?
Берри схватила его за руку.
— Что это? — Она говорила шепотом, тоже почувствовав опасность. — Мэллори замешаны?
— В чем замешаны? — Он тоже ответил шепотом.
— Не знаю, потому и спрашиваю. И в чем же они замешаны?
Мэтью наблюдал за дверью. Она больше не открылась. Доктор в такую холодную ночь остался дома. Чтобы доставить записку по назначению, вполне достаточно одной змеи.
— Я про Мэллори спрашиваю, — напомнила Берри. — Ты меня слушаешь?
— Нет, — ответил он и тут же поправился: — То есть, да. Я в смысле… — Он еще раз заглянул ей в глаза. Бриллианты стали меньше и чуть потускнели — интрига этого вечера вытеснила все остальные переживания. Но волнение, вызванное ими, было достаточно сильным. — Не могу сказать тебе всего, но Мэллори как-то связаны с этими пожарами. И с тем, что на стенах пишут мое имя, чтобы устроить мне неприятности.
— Но зачем, Мэтью? В этом же нет никакого смысла!
— Для тебя нет. И для любого другого тоже нет. Но для меня — совершенно определенный намек.
Он снова посмотрел на те окна. Хорошо, если письмо там, но даже в этом случае… как его достать? Тут две большие проблемы: одна — проникнуть в дом в отсутствие змей, и вторая — найти это письмо. Если только его не уничтожили. Если, если и еще одно если. «Такой план, — подумал он, — вполне достоин обитателей Бедлама».
— Идем, — сказал Мэтью, показывая рукой в другой конец переулка. И пошел туда вслед за Берри, надеясь, что на сей раз не сваляет дурака, что удача для разнообразия побалует его, и он не подвернет ногу, споткнувшись на какой-нибудь рытвине. Но выйти из переулка на Смит-стрит удалось без приключений, а дальше на Квин-стрит — к дому Григсби.
— Мне кажется, — сказала Берри, когда они приблизились к дому, — что ты должен мне кое-что объяснить. Я чай заварю. Расскажешь?
— У твоего деда — самые большие в городе уши, — напомнил он. — И даже когда он притворяется, что спит, все равно слушает. Так что — нет.
Она остановилась, повернулась к нему и схватила за плащ, забрав ткань в горсть.
— Послушай, Мэтью Корбетт! — воскликнула девушка, раскаляясь от гнева. Мэтью это даже понравилось, потому что он почти закоченел на ветру. — Когда ты наконец научишься мне доверять?
«Когда не придется опасаться за твою жизнь», — подумал он. Но выражение лица оставил прежним, и голос его был столь же холоден, как окружающий воздух.
— Мои дела — это мои дела. И так это должно и оставаться.
— Вовсе нет, — немедленно возразила она. — Это как ты хочешь, чтобы было.
— Да, — согласился он.
— Ты меня только что целовал. Или мне показалось?
И тогда он сказал то, что должен был сказать, но слова резали ему горло будто нож:
— Не соображал, что делаю.
Слова повисли в воздухе. Выпущенные на свободу, они вернулись к тому, кто их породил, и вдобавок к перерезанному горлу вонзились в сердце. Потому что Мэтью увидел по лицу Берри, какую боль ей причинил, и девушка заморгала, чтобы не пролились подступившие слезы, и усилием воли удержала лицо спокойным и глаза ясными. Голосом, который прозвучал, словно из далекого далека, она сказала:
— Я поняла.
Эти слова Мэтью никогда не забудет. На самом деле они значили, что ничего она не поняла, а объяснить ей он не мог.
Берри отпустила его плащ, выпрямилась, вдруг став высокой. Даже, казалось, выше его.
— Спокойной ночи, Мэтью, — сказала она и ушла. Он смотрел, как она с величайшим достоинством шагает к дому своего деда, где в окне показался фонарь. Берри вошла в дверь, ни разу не оглянувшись, а Мэтью глубоко вдохнул морозный воздух, подержал внутри, выдохнул и побрел к своему обиталищу, которое никогда еще не казалось ему меньше и обыденнее, чем сейчас.



Глава восьмая

Снова Мэтью стоял на холоде. Холодным казалось все. Мир стал морозным, и не только погода была тому виной. Он вновь стоял в переулке напротив дома, где жили фальшивые Мэллори. Трое суток прошло после его встречи с Берри, и с тех пор он ее больше не видел. Что ж, и к лучшему. Задумка его действительно опасна, потому что сегодня он твердо решил проникнуть внутрь и найти письмо, если оно по-прежнему существует.
В доме было темно — ни огонька. Мэтью стоял здесь, как и в прошлую ночь, около часа пополуночи, но сегодня коренным образом отличалось от вчера: примерно сорок минут назад перед домом остановилась карета, запряженная четверней. Наверху кареты был закреплен деревянный черный ящик пяти футов в длину, трех футов в ширину и примерно столько же в высоту. Морской рундук, подумал Мэтью. Такой привычно видеть в капитанской каюте. Двое приехавших с экипажем крупных мужчин с трудом сгрузили ящик, и оба липовых Мэллори вышли из дому, чтобы помочь им. Через некоторое время ящик удалось затащить в дом, и дверь закрыли. Внутри дома двигались фонари. Потом Мэтью остался смотреть, что будет дальше, и чувства его были обострены сознанием, что фальшивым Мэллори не нужны свидетели того, что здесь происходит. Что бы ни происходило.
Наутро серого, мрачного дня после решительного расставания с Берри Мэтью направился в офис в номере седьмом по Стоун-стрит, имея в виду некоторую работу. По крутой и узкой лестнице он поднялся на чердак, где располагался офис двух нью-йоркских проблеморешателей, а также — если кто верит — изредка появлялись призраки двух кофеторговцев, убивших друг друга по эту сторону темного стекла и продолжающих свою нескончаемую вражду по ту его сторону. Да, если кто верит. Честно говоря, Мэтью неоднократно слышал удары и падения, иногда эхо ругательств, плывущее в воздухе, но это давно стало привычными звуками дома номер семь. Кроме того, Мэтью привык к этим духам, если они действительно пребывали здесь и все еще продолжали мериться кофейными зернами. Да и вообще, достаточно было громко и уверенно приказать: «Тихо!» — как порядок восстанавливался. На некоторое время.
Сегодня утром Мэтью совершенно не волновали никакие духи, а интересовал его вполне живой и крупный, иногда чуть грубоватый человек, сидящий за письменным столом и пишущий письмо некоему мистеру Седжеворту Присскитту из Чарльз-Тауна, который…
— …просит курьера для сопровождения его дочери Пандоры на ежегодный бал цицероновского общества в конце марта, — пояснил Хадсон.
— Наверняка она — ну, скажем, не слишком блещет красотой, если отцу приходится нанимать платного сопровождающего. — Он нахмурился. — Любопытно, что это за цицероновское общество. Не слыхал о нем?
— Нет. — Мэтью аккуратно повесил касторовый плащ на крюк.
— Возьмешься за эту работу? Плата хорошая.
— Нет.
— Совсем не интересно?
И даже очень, но он уже на задании.
— Абсолютно, — соврал он.
— Врун. — Грейтхауз дописал письмо. — Ладно, что у тебя на уме?
— Да ничего особенного. Если не считать того, что поджигают дома и рядом пишут мое имя.
Грейтхауз хмыкнул, улыбнулся.
— Зато хоть пишут без ошибок. Так что подними свою физиономию с пола и хоть изредка улыбайся, ладно?
Мэтью прошел мимо укрощенного огня в небольшом камине, сложенном из грубого камня, серого и коричневого. Остановился возле пары окон, откуда открывался вид на Нью-Йорк к северо-западу, широкую реку и коричневые утесы да серые холмы Нью-Джерси. Кораблик с грузовыми контейнерами на палубе шел по реке к северу, ветер широко разворачивал его коричневые паруса. Лодка с двумя рыбаками, спиной к спине. «Как мы с Хадсоном», — подумал он, обозревая эту картину. Крючки глубоко в воде, и понятия не имеем, что там может клюнуть.
— Это уже становится обыденным, — прокомментировал Хадсон.
— Что «это»?
— Твоя безрадостность. Почему бы тебе не поехать в Чарльз-Таун? Садись на пакетбот, сопроводи Пандору Присскитт на бал. Ну? Развлекись для разнообразия.
Мэтью неопределенно хмыкнул, но ничего не ответил. Он глядел на рыбаков и думал, какими словами начать свой рассказ. Он решил, что это должно быть: «За пожарами — рука Мэллори. Я знаю, что это правда. И не хотел тебя в это втягивать, но…»
— Мэтью! — произнес Грейтхауз с нажимом, и младший партнер отвлекся от своих мыслей. — Хочу спросить тебя, что ты думаешь про Эбби Донован?
Вопрос был настолько неожиданным, что Мэтью ничего не пришло в голову.
— Только начистоту, — поторопил его Грейтхауз. — Честно мне скажи, что ты думаешь. — Мэтью продолжал колебаться, и Грейтхауз нетерпеливо кивнул: — Ну же!
— Ну… я думаю, что она…
— Да, и тут ты прав! — Улыбка Грейтхауза стала бы еще шире, будь это возможно. Он, рискуя опрокинуться, откинулся на спинку кресла. — Адская женщина, скажу я тебе! — Мэтью подумал, что при попытке улыбнуться еще шире он бы челюсть вывихнул. — Именно так! И она добрая, Мэтью. По-настоящему. Ангел. Но когда надо… бывает такой чертовкой… эх, сказал бы я тебе!
— А я не стал бы слушать.
— Да не будь ты таким чопорным! Тебе двадцать три или пятьдесят три? Иногда я даже сомневаюсь. Да, но я про Эбби. Мы с ней очень здорово ладим, Мэтью. Очень здорово. Я тебе скажу, что когда я с ней, то не могу точно понять, где кончается она и начинаюсь я. Ты меня понимаешь?
Глядя в усмехающееся лицо Хадсона Грейтхауза, с черно-серой бровью, пересеченной неровным шрамом, Мэтью отлично понимал своего партнера по разрешению проблем. Хотя Грейтхауз на своем веку получил уже свою долю женского внимания (и наверняка еще десяток-другой чужих долей впридачу), он стремительно влюблялся в Эбби Донован. И его не волновало, что шрам на левой брови остался от разбитой чашки, брошенной его третьей женой. Не волновало, что еще у него имеются шрамы на сердце, оставленные женщинами, и еще больше шрамов, оставленных им у них в сердцах. И вообще ничего Хадсона не волновало, потому что он влюблялся.
— Понимаю, — сказал Мэтью, этим единственным словом отбрасывая все, что хотел сказать партнеру и другу, потому что это уже не его дело. Сегодня — а может, и завтра, и послезавтра, его дело — любовь.
— Всякое может случиться, — последовала новая реплика восторженного мальчишки, внезапно возникшего там, где только что сидел тертый и битый жизнью мужик. — Я серьезно, Мэтью. Всякое может произойти.
— Ты имеешь в виду… свадьба?
От запретного слова, казалось, паруса этого большого корабля слегка сдулись, и заморгал он так, словно только что получил мокрой тряпкой по морде, но тут же оправился от этого грубого вторжения реальности.
— Адская женщина, — повторил он, будто Мэтью необходимо было еще раз это услышать.
Но Мэтью прежде всего надо было разобраться с адской женщиной с Нассау-стрит и ее не менее адским партнером. Должно быть, какая-то тень прошла по лицу Мэтью, потому что настроение Грейтхауза изменилось так же быстро, и он спросил с искренним участием:
— Ты хотел мне о чем-то рассказать?
Мэтью покачал головой.
— Брось, дружище. Не волнуйся ни о чем, в конце концов все выяснится. — Грейтхауз взял перо и продолжил дальше писать мистеру Седжеворту Присскитту письмо, с сожалением отказывая в его просьбе. — Это наверняка псих. Или кто-то затаил на тебя камень за пазухой. Знаешь, хоть пока и неясно, чем они разносят дома на куски, но лучше не допускать, чтобы это легло на тебя тяжким бременем, потому что именно этого они и добиваются.
— Согласен, — чуть слышно сказал Мэтью.
— Не знаю, будут ли пожары продолжаться. Что хотели, они уже сказали, я думаю. Тебя не любит какой-то псих. Может, из-за дифирамбов, которые пела тебе летом «Уховертка». А! — Неожиданная мысль, словно гром с ясного неба, поразила Хадсона, углубив и без того заметные морщины на лбу решателя проблем. — Тебе не приходило в голову, что это может быть кто-то из людей Фелла?
Момент истины, подумал Мэтью. Длящийся и длящийся бесконечно, пока он думал, стоит ли эта истина того, чтобы рисковать жизнью человека, так влюбленного в адскую женщину. Надо же, свадьба!
— Думаю, это псих, — сказал Мэтью. — Как ты и предположил.
— Верно. Скорее всего, кто-то из твоих друзей сбежал из дурдома. — Грейтхауз вздохнул с облегчением от того, что Мэтью увел разговор от темы профессора Фелла. — Ты не переживай по этому поводу, констебли начеку.
— Как раз повод переживать, — возразил Мэтью.
— Совершенно уверен, что не хочешь ехать к Пандоре Присскитт?
— Абсолютно, — ответил Мэтью. — Извини, я пойду позавтракать к Салли Алмонд.
— Но ты ведь только пришел!
— Однако почта может еще чуток подождать, к тому же я проголодался.
— Тогда я с тобой.
— Нет, — мягко возразил Мэтью. — Мне надо кое-что обдумать. Так что сегодня я займу столик на одного.
Грейтхауз пожал плечами:
— Как скажешь. Только не вздумай пересылать сюда счет, слышишь?
— Слышу, папуля, — буркнул Мэтью.
Грейтхауз глянул на него удивленно, но юный решатель проблем уже набросил на плечи плащ, взметнувшийся, как крылья ворона, вышел из офиса и спустился на улицу. Это было утром.
А сейчас Мэтью била дрожь в холодном переулке напротив темного дома. Двое здоровенных ребят, занесших ящик, покинули здание в сопровождении фальшивых Мэллори. Доктор Джейсон нес кожаный портфель и матерчатую сумку, у Арии в руках была сумка побольше. «Уносят свои пожитки? — подумал Мэтью. — Уезжают насовсем?» Они поговорили несколько минут, один из грузчиков показал в сторону моря. Слов Мэтью не слышал, лишь приглушенный рокот разговора. И не смог разглядеть все как следует, потому что ему закрывали обзор карета и лошади. Но потом двое грузчиков залезли на козлы, псевдо-Мэллори заняли более комфортабельные сидения, и карета поехала прочь.
Едва не стуча зубами, Мэтью грезил о теплом одеяле, но раз змеи уползли — пусть даже ненадолго, — значит, сегодня вечером надо искать письмо.
Трудно однако было заставить себя поверить, что они вернутся не скоро — а может быть, вообще не сегодня. От дома исходило ощущение пустоты. Заброшенности. И… чего-то еще?
Сегодня, как и накануне, Мэтью принес потайной фонарь, и свет его свечи ограничивали металлические ребра, которые можно было убрать вниз или, напротив, надвинуть на стекло. Мэтью поднял фонарь с земли и нажал пружинку, от которой ребра раскрылись как лепестки цветка. Брызнул свет. Снизу у фонаря была рукоять из полированного ореха, как у пистолета. На самом деле это и был кремневый пистолет, который мог выстрелить пулей из ствола, закрепленного под свечой. Сейчас он пребывал в полной боевой готовности. Очень удобная конструкция, приобретенная у Оливера Квизенханта из Филадельфии вместе с другими предметами, представляющими интерес для решателей проблем, у которых может возникнуть надобность в самозащите от проблем особо опасной природы.
Сердце забилось сильнее. Он знал, каков должен быть следующий ход. Покинуть это относительно безопасное место, перейти Нассау-стрит и подойти к двери затемненного дома. Он глянул вдоль улицы — не возвращается ли карета, но нет — никаких признаков. А время терять нельзя.
Подходя к двери, он думал, как бы попасть внутрь. Можно выбить окно с задней стороны дома. Но сперва надо попытать удачу с парадного входа. Он не видел, запирали дверь Мэллори на ключ или нет. Так как жизнь в Нью-Йорке — далеко не райские кущи, замки здесь используются регулярно — совсем не то, что в образцовом обществе поселка Фаунт-Ройял.
Дверь, как он и ожидал, оказалась крепко заперта. Мэтью обошел дом, зайдя за невысокий белый забор. Он искал окно, которое мог бы выбить пистолетной рукоятью фонаря. Но и это надо проделать аккуратно, потому что звон разбитого стекла разнесется далеко. Уже сейчас за несколько домов отсюда пронзительно лаял какой-то пес. Мэтью мрачно усмехнулся заледеневшим на ветру лицом: к списку своих прегрешений он собирался прибавить еще и «проникновение со взломом». Здесь, за домом, имелся короткий пролет деревянной лестницы, ведущий к узкой задней двери. По обе ее стороны находились окна. Одно из них вполне можно было высадить. Поднявшись по лестнице, Мэтью выбрал правое окно. Прислушался в нерешительности. Звук лошадиных копыт по устричным раковинам? Нет, почудилось. Сердце колотится в ушах, и посторонние звуки слышатся там, где их нет. Быстрый тычок рукоятью — и работа сделана. Осторожно, чтобы случайно не выстрелить в себя, хотя курок не взведен. Но перед тем, как разбить стекло, Мэтью взялся другой рукой за дверную ручку…
И она с легкостью повернулась. Дверь открылась, и Мэтью вздрогнул — ему почудилось, будто темнота покатилась ему навстречу. Он поднял фонарь и вошел в дом, тихо закрыв за собой дверь. Сердце мчалось галопом в неведомые дали. Спокойно, сказал он себе. Спокойно. Сделал несколько вдохов и выдохов. Пахло трубочным дымом и духами. Присутствовали также еще какие-то аптечные запахи, поскольку в этом жилище располагалась и приемная доктора. Мэтью прошел по кухне, по дощатому полу. Здесь был идеальный порядок. Должно быть, Ария — отличная хозяйка. От пепла в кухонном очаге еще пахло недавним огнем. Коридор уводил направо. Мэтью осторожно последовал туда, и свет фонаря показал ему три двери, одну справа, две слева. Кабинет доктора — вот что искал Мэтью. Конечно, бумаги могут лежать где угодно, а разыскиваемое им письмо давно могло стать пеплом в этом кухонном очаге, но он не намерен был отступать. Такова уж его натура.
Молодой человек открыл первую дверь слева. Фонарь осветил спальню — женские кружева и безделушки. Небольшой письменный стол, массивный комод с выдвижными ящиками, на нем — несколько бутылочек; Мэтью предположил, что это духи. Плетеное покрывало на кровати, голубое и розовое. Ария спит одна? — удивился Мэтью, заметив, что кровать односпальная. Подойдя к письменному столу, он обнаружил, что его единственный ящик пуст. В ящиках комода тоже хранилась лишь шерстяная пряжа. Он открыл шкаф и обнаружил там три очень красивых и искусно скроенных платья на вешалках. И две пары башмаков Арии на полу. Значит… интересно, заползут сегодня эти змеи обратно или нет?
Он пересек коридор, подошел к правой двери. В докторской комнате стояли три кровати, окон не было. Мэтью помнил эту комнату: здесь он лежал осенью, сваленный отравленным дротиком. В этой третьей кровати он проливал реки пота, принимая густой отвар на основе коки, который давал ему доктор Джейсон для борьбы с ядом южно-американской лягушки. Долгая была история, но с хорошим концом: он выжил. На полках здесь громоздились флаконы с лекарствами, валялась всякая всячина, стояли внушительные тома в кожаных переплетах. Мэтью направился к массивному письменному столу доктора, вольготно расположившемуся у противоположной стены. Подсвечивая себе путь фонарем, он все же умудрился зацепиться за что-то носком правой ноги и едва не упал. Направив свет вниз, увидел небольшой красный коврик, обернутый вокруг какого-то предмета. Мэтью сдвинул коврик ногой и уставился на железное кольцо. Предназначено оно было для поднятия деревянной крышки люка в полу, который в этой комнате был выложен коричневым кирпичом. Взявшись за кольцо, Мэтью потянул его вверх, и крышка поднялась, скрежеща петлями и открывая под собой квадрат темноты. Вниз уходили перекладины лестницы. Интересно, насколько глубоко они вели, и что там внизу? Фонарь на эти вопросы ответить не мог. Но лучше это оставить на потом. Бросив люк открытым, Мэтью снова направился к столу.
И вновь убедился в том, что в этом доме прислуга не ленится. Стол был почти пуст, если не считать нескольких листов бумаги. При более тщательном осмотре они оказались счетами за лечение, подписанными разными лицами. Самые обычные счета, только один подписан Эдуардом Хайдом, лордом Корнбери, за доставку лекарства от… что тут написано? Анальных бородавок?
Мэтью положил счета на место и вытер пальцы о ткань плаща. Потом снова задумчиво взглянул на люк. Что там может быть внизу, и зачем оно там? Старые папки? Связки писем? И, возможно, то письмо, которое он ищет?
Все может быть. И наверное не помешает сперва проверить еще одну оставшуюся комнату, а уже потом лезть в темные дыры. Он чувствовал, что время торопит, и напряженно вслушивался, не раздастся ли внезапный скрип колес или стук копыт. Оставив люк открытым, он перешел в следующую комнату.
Шагнул — и остановился, парализованный ужасом.
Очевидно, здесь была спальня доктора Джейсона. Черный комод с выдвижными ящиками, овальное зеркало в полный рост на колесиках, черное кожаное кресло и кровать под балдахином.
А на этой кровати, рядышком, два голых тела.
Тут Мэтью понял, что было в ящике, напоминающем капитанский рундук.
Задержав дыхание, он шагнул вперед. Свет фонаря скользнул по серой коже. Тела мужчины и женщины. Очень жалко смотрелись обвисшие груди и заросший темным волосом пах женщины. Костлявый труп нищенки, все ребра наружу. Мужчина тоже при жизни плохо питался. Под левой ключицей — татуировка орла. На левой ноге не хватает двух пальцев. Пальцы рук скрючены, будто пытались в агонии уцепиться за свисающий балдахин.
Но самое ужасное, — что заставило Мэтью отпрянуть, — состояло в том, что у обоих трупов не было голов.
Их отрезали. Обрубки шей топорщились рваной плотью и застывшей коричневой коркой. От тел несло засохшей кровью и сладковатой вонью разложения, но заметно было, что эти души покинули царство земное не так уж давно. Мэтью хотел уже опустить фонарь, но это значило бы отдать трупы темноте, и если ему вдруг почудится, что один из них внезапно дернул рукой или ногой, придется потом бродить в мокрых штанах.
Он попятился, не опуская фонаря и держа мертвых под прицелом пистолета, будто способен был убить их второй раз. Где головы? — подумал он. — В кожаном чемодане, который унес доктор Джейсон? И что, во имя Господа, делают два обезглавленных тела у него в кровати?
— …платили за такую грязную работу, — сказал кто-то.
У Мэтью волосы встали дыбом под шапкой. Он застыл в дверях, сердце колотилось, жилы тряслись, нервы готовы были лопнуть и рассыпаться по полу.
Разговор доносился из кухни, говорили двое.
— Надо бы больше, я тебе скажу. Потому что еще и опасная. Ты видел, какие они там короткие!
— Да заткни ты свою помойку! Буллетт свое дело знает.
Послышались шаги — по коридору шли мужланы в тяжелых ботинках. Мэтью выглянул в щель — они уже были рядом, у каждого в руках фонарь. Один тащил на плече джутовый мешок.
— Проклятая работенка! — проворчал тот, что с мешком, и слова эти были встречены фырканьем — то ли презрительным, то ли согласным.
Мэтью вдруг понял, встревожившись не на шутку, что идут они именно в эту комнату. Скрыться можно было лишь в одном месте: обойти кровать и лечь на пол. Он быстро перебрался туда и нажал рычаг, опускающий заслонки фонаря. Перекрыл иллюминацию.
— Ты слышал?
— Что слышал?
— Там какой-то шум.
Они распахнули дверь, вошли.
— Это у тебя в пустой голове эхо, — последовал презрительный ответ. Потом: — Ух ты, смотри, лежат как любовнички. Неужто тебя за сердце не цепляет?
— Ни чуточки. Подсоби-ка мне и мотаем отсюда.
Мешок с глухим стуком лег на пол — футов за пять, если не ближе, от укрытия Мэтью. Что-то оттуда выгрузили, — теперь стук прозвучал тише.
— Давай побыстрее! — сказал один из злодеев, и послышалось шипение.
Потом еще. Вот уж точно змеиное гнездо. В ноздри полез едкий дым.
Ты видел, какие они короткие, — сказал тот нытик.
Короткие?
Тут Мэтью осенило: это же фитили!
Свечой они поджигали фитили, намереваясь разнести весь дом в клочья.
Проглотив слюну сухим ртом, Мэтью встал. Взвел курок пистолета и открыл фонарь. Брызнул свет, выхватив лучом одного из этих типов, поджигавшего последний из четырех фитилей, ведущих к такому же числу черных цилиндров, каждый около фута длиной.
— Прекратить, — велел Мэтью.
Эти двое подпрыгнули от неожиданности. Один даже сам слегка взорвался — то есть громко пустил газы. Мэтью направил пистолет куда-то между ними. Четыре фитиля шипели, дымили, разбрасывали искры от ползущих огоньков.
— Затоптать огонь! — приказал Мэтью.
— Ты кто такой, черт тебя дери? — спросил тот, что пускал газы.
— Затоптать! — повторил Мэтью. Фитили горели в опасной близости к цилиндрам — кажется, эти цилиндры были обернуты в маслянистую черную кожу. — Быстро!
— Ладно, ладно, — сказал один злодей, поднимая руку и показывая Мэтью открытую ладонь. А потом, будто они всерьез отрабатывали этот прием выхода из затруднений, второй злодей бросил свой фонарь Мэтью в голову. Мэтью отпрянул, и фонарь ударил в плечо, и кремневый пистолет бабахнул, среагировав на конвульсивное нажатие пальца. Пыхнул клуб дыма, пуля врезалась в стену, ребра изобретения Оливера Квизенханта упали, отрезав свет фонаря Мэтью. Пока эти двое бежали прочь, а комната наполнялась дымом, Мэтью успел подумать, что этот аппарат явно нуждается в доработке. И тут же до него дошло, что огни фитилей уходят в бомбы, и хотя два он затоптать успеет, но остальные огни уже вползают внутрь, ярко пылая на входе.
Он бросился бежать.
Из дверей, в коридор — и едва он успел туда выскочить, как Дьявол гаркнул ему в оба уха, дикая раскаленная волна ада завертела его, оторвав от пола, и швырнула тряпичной куклой в лазарет доктора.



Глава девятая

В следующие секунды, пока Мэтью лежал, свалившись кучей на кирпичный пол, и вихри пламени яростно вгрызались в его плащ, он понял, что если хочет жить, надо скорее убираться из этого дома.
Крыша, подумал он, могла уже рухнуть, если не целиком, то почти. Вокруг падали горящие куски дерева. В ушах ревело, но гулко, будто он оказался в подводной пещере. Болело все: плечи, колени, спина, шея, челюсти, зубы. Ощущение было такое, словно мышцы и сухожилия растянули до предела и закрепили зажимами. Перед глазами стоял красный туман — наверное, кровью налились.
Рот тоже был полон крови. Мэтью сглотнул и почувствовал, что она бежит из носа — быть может, сломанного при падении. Огонь уже окружал его многоголовой гидрой, отращивал яркие оранжевые рога, клыки и когти, терзал дом. Возле правой ноги упал кусок пылающего бревна, лицо обожгло углями. Мэтью внезапно очутился в центре мира, полного раскаленных шершней. Загорелся касторовый плащ, собираясь сожрать своего владельца заживо.
Мэтью стиснул зубы и покатился по полу в отчаянной попытке сбить пламя. Вышло или нет, он не видел, но пока он жив. Шапка тоже загорелась? Мэтью сорвал ее с головы. Она тлела от искр в дюжине мест, но еще не занялась.
Он пополз. Куда?..
Да куда угодно, лишь бы выбраться отсюда.
И тут проснулся и взял управление на себя настоящий Мэтью Корбетт, властно отодвинув юношу, застрявшего в сером царстве нерешительности и сожаления, у которого шестеренки в мозгу потеряли сцепление, чей дух был сокрушен и раздавлен памятью об убийстве, совершенном в лесной глуши. Он — настоящий Мэтью Корбетт — зорко выглянул из пораженных отчаянием красных глаз на окровавленном лице испуганного юноши. Настоящий Мэтью Корбетт, перенесший столько страданий, трудностей и опасностей, что любого другого давно поставили бы на колени или свели в могилу, понял, что находится в пылающих развалинах лазарета доктора Джейсона, и над ним рушится потолок, разрываемый щупальцами огня, вызывающими в памяти осьминога профессора Фелла.
Увидел открытый люк в полу.
Увидел выход.
Отбросив все, кроме инстинкта выживания, он что было сил пополз к зияющему в кирпичах квадрату. Подтянувшись на руках, без колебаний повернулся спиной к ревущему пламени, спустился на несколько ступенек, ухватился, подняв руку, за внутреннее кольцо люка и захлопнул его над собой как раз в тот момент, когда сверху хлынул новый ливень углей.
Пальцы не удержались на кольце, Мэтью потерял равновесие и полетел вниз по трубе — возможно, стофутовой.
Но больше похоже на десятифутовую. От удара вырвался воздух из легких, хотя в этот момент любая боль всего лишь подтверждала, что он до сих пор жив. Он лежал на спине, вокруг царила темнота. Но не полная: сквозь щели люка пробивался свет пламени. Прорвется ли сюда огонь? Мэтью не знал. Лишит ли его воздуха? Не мог предвидеть и этого. Вляпался, как выражался Хадсон Грейтхауз, в такое дерьмо, что просто конфетка.
Он то терял сознание, то приходил в себя. Треск огня, рев пламени. Запах дыма, горелых тряпок и крови. Мэтью над чем-то смеялся сам, не понимая, над чем. А может быть, вовсе и не смеялся, а рыдал. Но в центре его сознания крепко держал руль истинный Мэтью Корбетт, и эта спокойная личность говорила: держись. Значит, смеялся, решил он. Хихикал, вспоминая, как эти гады аж подпрыгнули, когда он застукал их на горячем. А потом подумал о Берри, услышал собственный холодный голос: «Не соображал, что делаю», — и вновь горькие слезы потекли по щекам.
Нет. Не слезы.
А обыкновенная вода, и лилась она через щели люка. Ведерная бригада, понял он. Может быть, они сумеют спасти оставшееся, потому что на сей раз не все зажигательные бомбы взорвались. Что он крикнул — «Спасите меня»? Или просто «Я здесь»? Потому что — да, это действительно был он, снова обретший себя в огне и крови, и юноша подумал: мое имя — Мэтью Корбетт, и видит Бог, я выживу.
Очевидно, основная сила взрыва ушла вверх или же была поглощена стенами спальни доктора Джейсона. И еще — он не сопротивлялся взрыву. Упереться во что-нибудь не было времени, и хотя все тело болело, но переломов, скорее всего, нет. В этом заключается хороший урок, решил про себя Мэтью. Какой именно — он решил разобраться позже, если останется в живых. А сейчас предстояла более важная и более суровая работа. И, конечно, будет больно, но сделать ее надо.
Он перевернулся на земляном полу погреба, подобрался к подножью лестницы и стал, напрягая все силы, подтягиваться вверх.
И наконец — каким-то образом, с той же волей к жизни, что выручила его в колодце в Форт-Лоренсе, — Мэтью долез доверху. Уперся рукой в люк. Тот не был горячим, требовалось некоторое усилие. Мэтью уже сварился в собственном поту, сил осталось очень мало, да и те улепетывали во все лопатки. Он толкал. Упирался. Упирался еще сильнее. И еще сильнее.
— Помогите! — крикнул юноша.
Но услышали ли его?
Люк чуть приоткрылся. Мэтью сунул в щель пальцы левой руки, а правой продолжал толкать — сомнительный в данном случае термин — люк вверх. Уперся затылком, напряг все оставшиеся силы — и вдруг люк заскрипел, распахнулся и со стуком ударился об пол.
Вылезай, — сказал себе Мэтью. — И вставай.
Он оказался в дымящихся, догорающих развалинах на месте, где прежде был дом. Но языки пламени уже уменьшались и опадали, побежденные ведерными бригадами. Мэтью вылез, встал на колени, затем сел на пятки. Попытался вспомнить, что надо делать дальше. А, да, вспомнил он. Встать надо!
Трясясь и качаясь, он поднялся на ноги. Тут же его вырвало чем-то, напоминающим порцию дыма. Потом юноша побрел через руины, пошатываясь, в обгорелых лохмотьях вместо плаща на плечах, с окровавленным лицом. В дыму метались, размахивая фонарями, тени, мелькали в этом новом мире горелых обломившихся бревен, дымящихся куч мусора и чего-то обожженного и расплавленного до неузнаваемости. К одной из этих теней и направился Мэтью, шатаясь, и сказал — или подумал, что сказал, потому что в ушах еще звенело:
— Воды у вас не найдется?
Он понятия не имел, почему спросил именно об этом. Разве что потому, что страшно хотелось пить.
Тень приблизилась, обрела контур и стала человеком, который оказался Марко Россом, кузнецом. В грязи и в саже, но… Марко Росс обычно такой и есть, так что ничего необычного.
Кузнец — мужчина, достаточно крупный для своей работы, — остановился как вкопанный, вытаращил глаза и ахнул, как нервная дамочка, которая вот-вот упадет в обморок.
— Корбетт? — прошептал он.
Я за него, подумал Мэтью, но тут колени у него подкосились, и обессилевший юноша рухнул, как бык под молотом.

— Есть новости, — сказал Хадсон Грейтхауз, пододвигая стул для посетителей поближе к кровати Мэтью, и продолжал, не ожидая ответа от синих губ на испещренном черными кровоподтеками лице:
— Мак-Кеггерс нашел трупы. По крайней мере… то, что можно было найти. Он погрузил… гм… останки на два одеяла. Малоаппетитное зрелище.
Мэтью подумал, что просто отвратительное. А уж для Эштона Мак-Кеггерса — совершенно ужасное, потому что его и от вида порезанного пальца стошнит. Собирать из отдельных кусков два обгорелых трупа — будто эпизод из самых страшных его кошмаров. Эксцентричному коронеру с чувствительным желудком придется приготовить как минимум четыре ведра. Тем более нет Зеда, который ему помогал, и это еще хуже. Хотя трудно себе представить, как может быть хуже.
— Повторю снова. — Грейтхауз смотрел в окно, на предвечерний свет. — Каждому из нас отпущен свой срок. На сей раз обошлось… но ты подошел к черте дьявольски близко. — Взгляд глубоких черных глаз оторвался от окна и уставился в лицо Мэтью. — Когда ты мне скажешь, что ты там делал?
Два дня диеты на одном только супе привели Мэтью в несколько унылое настроение. Добавить к этому залепленный пластырем порез под левым глазом, на который пришлось наложить восемь швов, сетку порезов и царапин поменьше на подбородке и на лбу, чудом не сломанный нос, отдававший адской болью при попытке просто шевельнуть ноздрей, и синяки на ногах, руках, лице, груди и спине в таком количестве, что его можно было бы принять за пятнистого зверя с родины Зеда. В общем, счастья полная кровать. Но он был благодарен судьбе за люк и погреб, где на земляном полу лежали кое-какие обломки мебели и стояло несколько полок с темной жидкостью, которая, видимо, использовалась для лечения больных.
— Скажи Мак-Кеггерсу, что голов ему не найти, — сказал Мэтью таким голосом, будто его душил дым.
— Скажу, — ответил Грейтхауз после короткого молчания.
— Мэллори, — продолжал Мэтью, — хотели, чтобы в городе их считали погибшими. Достали где-то трупы. Бог знает где.
— Я-то тебе верю, — сказал Грейтхауз, помолчав чуть подольше.
Мэтью кивнул, но едва заметно, потому что любое движение тут же вызывало боль в каждой мышце. Что Грейтхауз имеет в виду, было ясно. Он отчетливо помнил, как вчера утром Гарднер Лиллехорн нависал над его кроватью в общественной больнице на Кинг-стрит. Главный констебль был одет в алый, цвета кардинальской мантии сюртук и алую же треуголку. Красные отблески дрожали в его зрачках и на кромках зубов.
— Вы лишний раз подтвердили свою печальную репутацию, мистер Корбетт, — заявил оскорбленный «кардинал». — Выйти прямо из горящих развалин? Когда ваше имя написано на стене в переулке напротив? И вы еще мне тут рассказываете про два голых обезглавленных трупа в кровати доктора Мэллори? Господи помилуй! Меня терзала мысль, уж не преувеличиваю ли, когда говорю, что у вас мозги перемешались после той истории в Пенсильвании, но теперь склоняюсь к тому, что вы все-таки наполовину сумасшедший. — Он дал этим словам повиснуть в воздухе, и тут же снова бросился в атаку: — А на вторую половину — совершеннейший безумец. Вы скажете мне сейчас, как оказались в сгоревшем доме, или мы это услышим в кабинете Корнбери?
Мэтью не ответил. Это потребовало бы слишком больших усилий, мышцы челюстей и без того болели.
— Вы влипли в ситуацию. — Лиллехорн наклонился над кроватью, как живой костер, готовый поджечь постель. — Вам придется объясниться, сэр. Если не передо мной и лордом Корнбери, то перед судом.
— Я арестован? — спросил Мэтью.
— Считайте, что да. Соответствующие обвинения я подберу. Взлом чужого жилища.
— Задняя дверь была не заперта, — напомнил Мэтью.
— Тогда незаконное проникновение. Вот вам первое. Хулиганские действия. Препятствование законному расследованию. Это вам второе. Я ясно выразился?
— Яснейшая муть, — ответил Мэтью голосом сухим, как октябрьские листья. И лицо его тоже напоминало этюд в пятнистых тонах.
К этому он ничего не добавил, и через минуту главный констебль хмыкнул, состроил физиономию, на которой отчетливо читались досада и отвращение, и покинул палату, сжимая красной перчаткой львиную голову набалдашника.
«И скатертью тебе дорога, сукин ты сын», — подумал Мэтью ему вслед.
— Мак-Кеггерс, — сказал Хадсон Грейтхауз, вытягивая ноги перед собой, — считает, что трупы принадлежат мужчине и женщине. Как ты и сказал. Только он считает, что это супруги Мэллори, погибшие от взрыва и пожара.
— Как они и хотели, чтобы он думал, — резко ответил Мэтью.
— Мак-Кеггерс нашел фрагменты одежды женщины и каблук от туфли. Вопрос у него такой: если Мэллори уехали навсегда — ускользнули под покровом ночи, как ты сформулировал, — отчего же Ребекка не взяла свои платья?
— И это тоже было ими запланировано.
Грейтхауз постучал пальцем по впадине на подбородке размером с мушкетную пулю.
— Ну, да, — сказал он. — Ладно. Но… — И тут лоб Грейтхауза нахмурился, и Мэтью понял, что друг изо всех сил пытается отыскать смысл там, где его, быть может, и вовсе не было. — Но зачем, Мэтью? — спросил он очень настойчиво. — Скажи, зачем?
— Я могу тебе сказать, почему трупы лишены голов. Потому что если бы нашли головы, Мак-Кеггерс сообразил бы, что это вовсе не доктор с его дамой. По остаткам волос, по костям лица, быть может. У одной из жертв убийства или у них обеих могли быть гнилые зубы. Мэллори действовали аккуратно, чтобы Мак-Кеггерс не нашел ни единой улики, угрожавшей бы их заговору.
Грейтхауз какое-то время помолчал, наблюдая за тем, как ползет луч солнца по зеленой крашеной панели.
— Жертвы убийства, — сказал он бесстрастным голосом. — Их заговор.
— Именно так. Подставили вместо себя двоих убитых и обезглавленных. — Термин Мэтью не понравился, и он его заменил, напряженно улыбнувшись: — Подложили. Я думаю, жертв выбрали на улице в каком-нибудь городке поблизости от Нью-Йорка. Наверняка нищий и проститутка, которых вряд ли хватятся.
— Нищий и проститутка.
Грейтхауз повторил это так, будто стоял в церкви, читая труднопроизносимый пассаж из Библии.
— Посмотри на меня, — попросил Мэтью.
Грейтхауз посмотрел.
Но в его глазах Мэтью увидел одну лишь пустоту зеленой стенки, и пришло осознание, что доверие даже такого надежнейшего друга, как Грейтхауз, имеет свои пределы. А может быть, Грейтхауз, чтобы спасти положение, просто на время перестал думать.
— Они подложили трупы в дом, — сказал Мэтью слегка дрогнувшим голосом, — чтобы все выглядело так, будто они мертвы.
— Но они же были мертвы, ты говорил.
— Кто?
— Трупы. Это же были мертвецы? Я бы тоже так решил, если они были без голов.
— Мэллори, — сказал Мэтью. — Или кто они там.
— Ты же сказал — нищий и проститутка.
— Да нет же! Супруги Мэллори. Они положили трупы в кровать, зная, что их разорвет в клочья и сожжет до угольев. И вполне могли придать этому такой вид, будто я здесь замешан — написав мое имя на стене в переулке.
— И почему же ты мог быть в этом замешан? — глаза прищурились чуть-чуть, на опасную долю недоверия. — Но ведь ты не… в смысле… Я тебе верю.
— Это заговор, — сказал Мэтью. Он чувствовал, что мир уходит куда-то, вертясь. — Чтобы меня втянуть.
— Во что втянуть?
— В план. В… пригласили. Я не могу…
Мэтью уронил голову на подушку. Пришлось на несколько секунд закрыть глаза.
Когда он их открыл, все осталось без изменений. Или же Грейтхауз потихоньку отодвинулся на стуле на пару дюймов?
— Я позову доктора, — предложил Хадсон таким сочувственным голосом, какого Мэтью еще ни разу у него не слышал.
— Нет, — сказал Мэтью с такой силой, что Грейтхауз остановился, не начав вставать со стула.
Потом этот сильный человек — человек действия, любовник неистовых вдов, фехтовальщик, израненный боями и жизнью, — посмотрел на Мэтью, его внезапно погрустневшие глаза выражали сочувствие и жалость. Протянул руку, взял друга за плечо и тихо сказал:
— Я знаю, что тебе пришлось пережить в погоне за Слотером. И знаю… что это был ужас. И ты даже не рассказывал мне ни о чем. Но тем не менее я знаю, Мэтью. Потому что вижу, как тебя… — он мучительно подбирал подходящее слово, не слишком грубое и не слишком сюсюкающее. — Переменило, — закончил он. — То, что случилось. И кто же может тебя обвинять, после этих страданий, если тебе…
— Повсюду мерещатся убийства и заговоры? — перебил Мэтью, понизив голос к концу фразы.
— Я пока что ничего не понимаю, — продолжал Грейтхауз, будто вопрос не был задан, — но верю, что кто-то пытается… воздействовать на тебя еще сильнее. Зачем — не представляю. Я думаю, ты знаешь, но ведь ты же мне не говоришь?
Мэтью промолчал. Он тоже уставился на уползающий по стене луч закатного солнца, и вместе с ним — уходящий день.
— Я могу помочь тебе, — сказал Грейтхауз. — Я тебе помогу, клянусь в этом.
Подступило. Слишком близко подступило. Мэтью чувствовал, как оно рвется наружу из-за стиснутых зубов. И он стиснул их еще сильнее, отчего еще больше заболели синяки на лице.
Грейтхауз убрал руку от плеча Мэтью, встал со стула.
— Пожалуй, пойду я. Сегодня мы с Эбби ужинаем. Никогда не видел женщины, которая бы так любила мясо.
Он снял со стенных крючков треуголку и плащ, медленно надел плащ и очень тщательно усадил на голову треуголку, будто хотел дать Мэтью еще время, чтобы высказаться. Взял трость, поставил ее перед собой, готовясь к первому трудному шагу.
— Утром я сразу же к тебе. Годится?
— Необходимости нет, — ответил Мэтью, — но буду благодарен. — Он улыбнулся Хадсону настолько искренне, насколько мог. — Спасибо. Желаю приятного ужина. Но Мак-Кеггерсу все-таки скажи, что голов он не найдет.
Грейтхауз кивнул. Он сделал несколько шагов прочь и снова остановился. На одной из пяти узких коек, стоящих напротив койки Мэтью, лежал старый Эдде ван Эверс, бывший капитан голландского фрегата, ныне исхудавший и умирающий, вероятно, от чересчур долгого пребывания на суше. Слева от Мэтью, на последней койке в палате, находился Гидеон Бруменсорд, фермер, сломавший себе обе ноги, когда упал с каменного забора. Сегодня утром с койки справа от Мэтью вынесли тело Мартина Бринкера и завернули в саван для перемещения на кладбище — пиявки, назначенные доктором Куэйлом Полливером, не помогли. Из трех оставшихся пациентов Мэтью был, несомненно, бодрее всех, поскольку один молча направлялся в последний путь, а второй метался в горячечной боли, которую пока не мог снять опиум.
— Сразу же к тебе завтра приду, — повторил Грейтхауз, будто отгораживаясь этой фразой от чувства вины, что оставляет Мэтью между подкрадывающейся смертью и неизбывной болью.
Потом поднял воротник плаща и направился по коридору к входной двери, и — конечно же — в теплые и искренние объятия женского тела. Мэтью опустил голову на подушку и закрыл глаза. Он очень устал. Утром придут два служителя, двухсотфунтовая миссис Зиффорд и девяностофунтовый мистер Дьюпи, принесут какой-нибудь супчик, ну да хоть что-то.
Солнечный свет переместился еще немного. День темнел, переходил в синий вечер, и в свете фонарей, повисших на крюках, Эдде ван Эверс натужно дышал, будто впуская в легкие соленый ветер всех семи морей, Гидеон Блуменсорд судорожно вздыхал в одурманенном сне, а Мэтью Корбетт забылся тревожной дремотой, чувствуя во рту вкус теплого трескового супа.
Он еще чуток поворочался, ожидая, что с первыми лучами солнца его разбудит Хадсон Грейтхауз, если только раньше не заявится Гарднер Лиллехорн, набитый очередными вопросами.
Поэтому, проснувшись от тряски и боли в избитых мышцах, он очень удивился, что в окнах еще сплошная чернота. И был, можно сказать, потрясен, увидев стоящего над ним в золотом свете фонаря гиганта из Индии.
Словно крохотные звездочки, блеснули бриллианты в передних зубах:
— Мэтью? — заговорил Сирки своим тихим спокойным голосом. — Прошу прощения, но нам пора.
— Пора? — Мэтью сел, отчего боль еще усилилась, но избежать ее не представлялось возможным. В больнице стояла тишина. Ван Эверс то ли ушел на подветренную сторону мира, то ли спал как младенец, и Блуменсорд тоже с головой погрузился в забвение. — Что пора?
— Принимать решение, — ответил Сирки, сохраняя на своем коричневом лице любезную мину. — Что жечь сегодня? Конюшни Тобиаса Вайнкупа со всеми его прекрасными и благородными лошадьми? Или пансион мадам Беловэр, постояльцы которого сейчас крепко спят? То есть почти все. — Он скромно и вежливо улыбнулся. — Ваше решение, пожалуйста. И не беспокойтесь из-за меня, я вполне готов подождать.



Глава десятая

— Убирайтесь вон! — ответил Мэтью, но его сердце будто завязалось в гордиев узел. — Я позову на помощь!
— Ваше право, — ответил Сирки, слегка наклонив голову в чалме. — Но помощь не придет. К вам, я имею в виду. У меня же она с собой.
Будто вынырнув из тела гиганта, из-за его спины вышли двое мужчин и встали в ногах кровати Мэтью. Он немедленно узнал двух негодяев, что поджигали фитили в доме так называемых Мэллори. У одного из них с собой был какой-то длинный сверток с торчащими деревянными палками. Носилки, понял Мэтью.
— Мы пришли, чтобы с комфортом доставить вас к месту вашего назначения, — сказал Сирки. — Разве что вы предпочтете быть свидетелем очередного применения нашего нового пороха?
— Раз я не могу ходить, мое имя на стене не будет иметь смысла.
— Вот! — Сирки показал в потолок длинным указательным пальцем. — Но разве это имело смысл хоть когда-нибудь, юный сэр? Я уверен, что ваши соотечественники — и даже, вероятно, ваши лучшие друзья, — уже начали сомневаться и в ваших словах, и в ваших мозгах. Ни для кого это не имеет смысла, но либо конюшни, либо пансион этой ночью сгорят дотла… если у вас недостанет здравого рассудка принять наше гостеприимное приглашение.
Была эта почти-острота намеренной или нет, Мэтью не понял, потому что лицо говорившего осталось неподвижным. Но темные глаза под дугами густых бровей смотрели пристально и внимательно, словно равнодушные дула наставленного в упор мушкета.
Кажется, Мэтью пробрала дрожь. Он точно не знал, потому что палата была холодной, а одеяло — тонким.
— Как вы сюда попали?
Один из негодяев — тот самый, который бросил Мэтью фонарь в голову, тихонько хихикнул. С гордостью, решил Мэтью.
— Вскрытие замков — призвание Кройдона, — сказал Сирки. — Низменное призвание, но тем не менее. Что до тех двух бедолаг, что должны в эту ночь наблюдать за своими подопечными, толстой женщины и тощего мужчины, они оба сладко спят.
— Вы их убили?
— Никоим образом! Разве что подарок в виде чая из Индии может считаться смертоносным. Мне сегодня выпал случай побеседовать с доктором Полливером. Я предложил ему этот подарок в знак дружбы. Кроме того, у этого чая имеются целительные свойства, которые, как я полагаю, ему было бы интересно испытать. Возможно, он так же крепко спит дома в своей кровати.
Чай с зельем, подумал Мэтью. Конечно же. Люди Фелла предпочитают двигать горы именно этим средством.
— Профессор, — говорил тем временем Сирки, — хочет видеть вас. Вы ему действительно нужны. Потому что вы… добиваетесь результатов, скажем так. И вы произвели на него впечатление, Мэтью. Так что теперь я говорю, что настала пора выбирать. Одно из трех: вы, конюшня или пансион. И вы будете возвращены сюда же, когда дело будет закончено, в то время как два другие варианта — к сожалению, необратимы. У нас есть ключ от вашего дома, взятый в сейфе доктора Полливера. Кройдон отправится в ваше миниатюрное обиталище и возьмет любую одежду, которая вам понадобится. Вас отнесут на ожидающую шлюпку, чтобы переправить на судно побольше. Все, что мы просим вас сделать в данный момент — это перевалиться на эти вот носилки.
При этих словах Кройдон и второй шакал развернули коричневую ткань и взяли носилки в руки. Сирки отодвинулся, чтобы Мэтью мог сделать так, как ему велели.
Мэтью медлил. Проглотил слюну. В синяках бился пульс, а на пульсах болели синяки. И при всем том мандраже, что отплясывал внутри его изможденного тела «бешеную малиновку», сдержать мрачной улыбки он не мог. Сколько раз испытывал он одиночество в ночи, когда темнота огромным зверем ломилась к нему в дверь и не было даже намека на грядущий рассвет? Бесчисленное множество, и при некоторой удаче он выживет и в этот раз, как во все прошлые.
Но нет, подумал он. Одной только удачи здесь будет мало.
Нужна еще максимальная мобилизация всех рассудочных и волевых усилий. И еще — старая, добрая, старомодная и примитивная сила воли.
Он зло глянул Сирки в глаза.
— Отойдите с дороги, — велел он гиганту. — Я пойду сам.
Сирки мгновенно согласился:
— Я так и думал, юный сэр. Вот почему я поставил на пол ваши ботинки и принес одежду до того, как вас разбудить. — Темные глаза стрельнули в сторону напарника Кройдона — который пукал. — Сквиббс, принесите для Мэтью плащ или одеяло из приличной шерсти. Вполне может подойти плотный плащ, который вы найдете в комнате, где спят служители. И двигайтесь, прошу вас. Мне неприятна мысль, что моего голоса не слышат.
Это было произнесено с такой интонацией, что Сквиббс вполне мог бы снова выдать маленький взрыв. Но он бросился выполнять указание, подгоняемый ужасом.
Мэтью осторожно переместился в сидячее положение на краю кровати. Боль охаживала бока, будто каждое из ребер сдавливали стальным обручем. Перед глазами вертелся красный туман. Но черт его побери, он не позволит себе упасть в обморок! Мэтью прикусил губу чуть не до крови.
— Кройдон! — скомандовал Сирки. — Помогите юному джентльмену надеть ботинки, а потом подайте ему одежду.
Кройдон исполнил команду, не теряя ни секунды, и Мэтью подумал, что один из Корбеттов вдруг сделался царственной особой — в некотором роде.
Башмаки с трудом, но натянули, воняющую дымом одежду надели, и пришло время встать. Мэтью сделал долгий глубокий вдох. Слез с кровати, принял собственный вес на ноги, чувствуя, как ноют колени, как напрягаются и вопят мышцы бедер, простоял несколько мучительных секунд и, качнувшись всего-то чуть-чуть, сумел сохранить равновесие в этом безумном мире.
— Очень хорошо, — прокомментировал убийца.
Вернулся Сквиббс с коричневым плащом и серым одеялом. Он помог Мэтью надеть плащ и обернул сверху одеялом с кропотливой заботой человека, которому вдруг захотелось выглядеть очень услужливым. Сирки небрежно сунул носилки под мышку, прижав их длинной, внушающей необыкновенный страх рукой.
— Кройдон, — сказал он, и к этому даже не пришлось ничего добавлять.
Кройдон сорвался с места и побежал с фонарем в руке к молочной, где жил Мэтью, чтобы взять вещи, необходимые для путешествия юного сэра.
— Куда мы едем? — спросил юноша, ковыляя по сковывающему холоду Кинг-стрит. С одной стороны шел с фонарем Сквиббс, с другой индиец.
— На корабль, который доставит вас на остров, — любезно ответил Сирки. — Вы увидите, что погода там куда приятнее. Ступайте осторожнее, юный сэр. Не хотелось бы, чтобы вы что-нибудь себе растянули.
Поддерживая Мэтью, они направляли его в сторону порта, и вскоре троица неспешно идущих людей превратилась в два желтых фонарных блика в темном сонном городе.

Так как она все еще злилась на Мэтью Корбетта, то и не стала к нему заходить. Раз не стала заходить, то и не видела его сегодня и скучала по нему, а от этого злилась на саму себя. Так как она злилась по стольким разным поводам, то и спала не слишком крепко и встала с постели — выпить кружку воды и съесть кукурузную лепешку. И тут Берри Григсби увидела из кухонного окна блики света — кто-то выходил с фонарем из дома Мэтью. Первой ее мыслью, совершенно не подходящей для леди, было: «Черт побери, что это значит?»
Она задула свечу, чтобы ее не увидели. Сердце забилось чаще, дыхание стало шумным. Человек с фонарем зашагал прочь, унося какой-то узел.
«Куда он его понес? — подумала Берри. — И кому? Мэтью? В такое время? Наверное, это Хадсон Грейтхауз, — успокоила она себя. — Ну, конечно, Хадсон Грейтхауз. Иди спать», — велела она себе.
Качающийся фонарь, уходящий по Квин-стрит к югу, все еще был виден. В сторону Кинг-стрит, общественной больницы, разумеется. Но… в такое время?
Кто-то грабит дом Мэтью?
На решение этой задачи у нее было лишь несколько секунд, и девушка не замешкалась. Хотя и мелькнула мысль, что при свете дня она его не одобрит, сейчас оно казалось совершенно естественным. Берри метнулась в спальню, ушибла колено о стол, поспешно одеваясь. В спешке натянула нижнюю рубашку, потом нижнюю юбку и старое синее платье с желтой каймой, которое обычно надевала, когда писала картины. Так же молниеносно надела чулки и башмаки, темно-синий шерстяной плащ и шапочку того же цвета и материала. Перчатки на руки — и туалет завершен. Она намеревалась догнать вора, если это удастся, и закричать, призывая констебля. Берри зажгла фонарь от свеч, засомневалась, направляясь к выходу, не разбудить ли ей Мармадьюка, но храп деда из-за двери свидетельствовал о крепком сне, и Берри решила не терять времени. Это будет ее… приключение, так? И никому в голову не придет сказать, что высокомерный Мэтью Корбетт не оценил бы ее порыв спасти его имущество.
Вот именно.
Берри вышла из дому на трескучий мороз и направилась, подсвечивая себе фонарем, по Квин-стрит туда, куда скрылся вор. Мелькнула мысль, что она выставит себя полной дурой, крадясь в зимнюю ночь за — скорее всего — Хадсоном Грейтхаузом, несущим одежду Мэтью, но все же… если никогда не делать глупостей, какой в жизни смысл? А если… если не Грейтхауз, то кто? Ладно, сейчас сама посмотрит и увидит. И докажет Мэтью, что она может быть надежной помощницей, а не обузой.
Впереди, совсем неподалеку, ближе к судам, что стояли в гавани, виднелись три фонаря. Берри замедлила шаг. Будь она зверем, она бы сперва понюхала воздух, не пахнет ли воровством, но увы, ей приходилось полагаться только на зрение. На всех перекрестках девушка останавливалась и тщетно высматривала зеленый фонарь констебля, но нет — все они расползлись кто куда поближе к теплу, и Берри Григсби в эту морозную полночь пришлось стать самой себе констеблем.
Она подошла достаточно близко, чтобы различить у причалов четыре фигуры. Одна из них принадлежала великану в разноцветной не то мантии, не то плаще и в чалме. Все они шли к ней спиной, шагая вдоль причала.
А третья фигура, в середине… да, так оно и было. Она узнала бы его походку где угодно. Он шагал скованно, все еще страдая от боли, и был завернут в какое-то серое одеяло. Мэтью шел за великаном, а за ним — незнакомец с узлом одежды под мышкой и с фонарем в другой руке. Направлялись к маленькой весельной лодке у причала.
Ей все это не понравилось.
Поднимался ветер, неся с собой ощущение льда. Или же она чувствовала, как лед касается ее сердца, потому что не сомневалась: Мэтью увозят против его воли. Она отчаянно оглядывалась, высматривая зеленый фонарь констебля, но даже лучика не было видно. В эту ночь она была предоставлена самой себе.
Как и Мэтью. Во всяком случае, так он мог думать. Его вели в лодку — достаточно вместительную для пяти-шести человек, если только один из них — не великан в чалме. Мэтью шел, опустив голову. Ну, как бы там ни было… а она не даст его похитить глубокой ночью неизвестным негодяям. Потому что только негодяи могут красть у нее мужчину, которого она любит!
Она двинулась вперед. Сперва шаг — осторожный шаг, потом еще шаги, быстрее, потому что время уходило, и Мэтью уже сажали в лодку, и в следующую секунду кто-то из похитителей готовился отдать швартовы, и весла уже вставляли в уключины, и…
— Мэтью! — окликнула она его прежде, чем началось это страшное путешествие, и громче, еще раз: — Мэтью!
Великан, стоящий покуда на досках причала, резко развернулся к ней. Мэтью встал — его лицо под синяками было пепельным. Двое других подняли фонари, чтобы поймать ее в перекрестье своих мерзких лучей.
— Назад! — крикнул Мэтью, чуть не поперхнувшись этим словом. — Назад!
— А! — спокойно и ровно произнес голос Сирки. Великан улыбнулся, стремительно сокращая разделявшее их расстояние в сорок шагов. — Мисс Берил Григсби, если не ошибаюсь?
— Берри! — У Мэтью не было ни голоса, ни сил, чтобы передать девушке предупреждение, вложив в него весь свой страх. — Беги!
— В этом нет необходимости, — сказал Сирки, оказываясь рядом с ней быстро и незаметно, как кобра. Она попятилась, повернулась бежать, и тут же поняла, что он ее догонит. — Нет необходимости, — повторил он. — Мы здесь все друзья, как видите.
— Мэтью! Что тут происходит?
Сирки держался между ними — массивная преграда.
— Мэтью, — ответил он, плавно подходя, — собирается предпринять небольшой морской вояж. По своей собственной воле. — Он уже был на расстоянии вытянутой руки. — Я думаю, что вы тоже могли бы насладиться прогулкой, мисс. Не так ли?
— Я закричу, — сказала Берри, потому что ей показалось правильным это сказать, когда кровь бросилась в лицо.
— Кройдон? — сказал Сирки через плечо, но взгляда от Берри не отводил. — Если эта девушка закричит, я прошу вас изо всех сил ударить Мэтью по лицу. Вы меня поняли?
— С удовольствием! — отозвался Кройдон, и ясно было, что это ему по нраву.
— Он блефует! — крикнул Мэтью. И сам услышал усталость в своем голосе. Силы вновь покидали его, и он знал, что в теперешнем жалком виде ничем не может ей помочь.
— Я понимаю, — сказал Сирки, оказываясь совсем рядом с Берри. От его одежды шел запах сандаловых благовоний. Свет фонаря блестел на жемчужно-бирюзовой броши, скреплявшей чалму. — Вы хотите, чтобы вашему другу не причинили никакого вреда. Ведь он же действительно ваш друг?
— Берри, беги! — из последних сил крикнул Мэтью.
Кройдон стиснул ему плечо, что означало: «Заткнись».
— Ваш друг, — повторил Сирки. — Знаете ли, у меня есть дар прозревать в сердце вещей. В сердце, — подчеркнул он. — Вас бы здесь не было, если бы вы не волновались о нем, не правда ли? Такая забота — вещь серьезная. Я хотел бы предложить вам присоединиться к нам в нашем путешествии, мисс. Не будете ли вы столь любезны проследовать к лодке? Я пойду за вами.
— Я позову констебля! — сказала она.
Но не двинулась с места, и гигант тоже. Он смотрел ей в глаза, и на губах у него играла улыбка снисходительного интереса.
— Проследовать к лодке, — повторил он. — Ваша воля к сотрудничеству была бы мне весьма приятна.
Девушка уловила движение справа от себя. Глянув на запад вдоль Уолл-стрит, Берри на пересечении ее со Смит-стрит увидела зеленый свет фонаря констебля.
— Обещаю вам, — сказал Сирки холодным ровным голосом, — возвратить вас и Мэтью домой в целости и сохранности, когда он закончит свою работу. Но если вы позовете на помощь или попытаетесь бежать, я вас убью прежде, чем крик сорвется с ваших губ или вы сделаете два шага.
Он молча ждал ее решения. Мэтью отчаянно переживал, проклиная себя за то, что не может ей помочь.
Берри глядела вслед уходящему зеленому свету. Крик почти сорвался с ее губ, но она понимала, что стоящий перед ней человек сделает именно то, что сказал, а идти этой ночью на смерть — бессмысленно. Она повернулась к гиганту:
— Какую работу должен сделать Мэтью?
Голос у нее дрожал, но девушка не позволяла себе рассыпаться, собрав в кулак всю свою волю.
— Ту, которой обычно занимается, — ответил Сирки. — Решить проблему. Не последуете ли вы к лодке, если не трудно? Вам совершенно не полезно стоять на таком холоде.
На миг мелькнула мысль, что можно было бы ударить его фонарем в лицо. Но он протянул руку и охватил ее запястье, будто прочитав эту мысль в момент ее зарождения, и странно-мягким понуканием повел девушку по пирсу к лодке, где грубая рука Кройдона толкнула Мэтью назад, заставляя сесть.
— Сквиббс, — сказал Сирки, когда Берри зашла на борт и села на скамью, — отдайте швартовы, будьте добры.
Сквиббс поступил, как было велено, и вновь занял свое место. Фонари повесили на крючья на носу и корме. Две пары весел опустились в уключины. Кройдон и Сквиббс погребли в темноту, а Сирки сел между Мэтью и Берри.
— Куда вы нас везете? — спросила она у великана.
На этот раз сила воли подвела девушку, и голос задрожал.
— Прежде всего — на остров, который вы называете Устричным. Там мы просигналим кораблю. А потом — в открытое море.
Когда он улыбался, в свете фонарей вспыхивали бриллианты в передних зубах.
— Зачем? — хрипло прошептал Мэтью. Вопрос был адресован к Берри, которая не ответила. И он повторил распухшими губами: — Зачем?
Она не могла ответить, зная, что на самом деле он не желает услышать, зачем женщина — любая женщина — может покинуть безопасный кров в холодную полночь и предпринять путешествие рядом с мужчиной, которого она желает более всего на свете. Если в ее силах предохранить его от опасности — или сохранить ему жизнь, это именно та миссия, которой стоит посвятить себя. Черт с ним, с Нью-Йорком, подумала она. Черт с ним, с миром безопасного крова и теплых постелей. Черт с ним, с прошлым, черт с ним, с привычным. Перед ними обоими лежит будущее, и хотя сейчас оно — неизведанный простор темной воды и неотвратимая судьба, Берри Григсби чувствовала себя более живой и более нужной в этот момент, чем за всю предыдущую жизнь.
Весла загребали воду, лодка шла ровным ходом к черному силуэту Устричного острова, и Мэтью Корбетт, решатель проблем, даже ценой собственной жизни не мог бы сейчас решить проблему, как вытащить Берри из этой переделки.



Глава одиннадцатая

Днище лодки заскрежетало о гальку.
— На выход, — скомандовал Сирки, и послушные морские псы — Кройдон и Сквиббс — тут же выпрыгнули из лодки, став по колено в ледяную воду, и выволокли суденышко на берег.
— Джентльмен и леди? — Сирки широким жестом отвел руку и поклонился — то ли в насмешку, то ли всерьез, Мэтью не понял. — Мы пробудем здесь очень недолго, — объяснил великан, поднимая фонарь и светя им в лица. — Я сожалею о холоде и неприглядной обстановке. Выходите, прошу вас, и осторожнее — берег здесь неровный, к тому же камни.
Выход на твердую землю прошел благополучно, только Берри слегка оступилась, а Мэтью выдал сквозь зубы приглушенное ругательство, которое встретило бы горячее одобрение в самой грубой таверне Нью-Йорка. Он подхватил Берри под локоть и повел ее по камням, осыпающейся гальке и вездесущим осколкам устричных раковин, скрипящим под подошвами.
Сирки, остановившись среди сухих стеблей и дикой травы берега, повозился и развязал кожаный мешок, откуда извлек квадраты красного стекла. Ловко вынув прозрачные стекла своего фонаря, он, прикрывая трепещущий фитиль собственным могучим телом, вставил вместо них красные.
— Следите за ними, — бросил он своим дворнягам, и зашагал в сторону башни, до которой было, вероятно, где-то около сотни ярдов пути через лес.
Сейчас он подаст сигнал, подумал Мэтью, и на корабле узнают, что все прошло по плану.
Он почувствовал, что Берри дрожит, и обнял ее одной рукой, укутав краем одеяла.
Свет фонарей, которые держали Кройдон и Сквиббс, начал блуждать по телу Берри. Плохой признак, подумал Мэтью.
— Куда мы поплывем? — спросил он, чтобы как-то отвратить их мысли от их теперешнего — и очень опасного — направления.
— Туда, где потеплее, — ответил Кройдон. — Слава Богу.
— Трехнедельное путешествие? В теплый климат? — Мэтью стал вспоминать географию: вызвал в памяти карту Атлантики и попытался найти подходящую гавань. — Не Флорида, это наверняка, там испанская территория. Значит… — В открытый океан, говорил Сирки. — Бермудские острова, — объявил Мэтью. — Не так ли?
— А ты красоточка, — сказал Сквиббс, светя в лицо Берри. — Сними-ка шапку, распусти волосы.
— Нет, — ответил Мэтью. — Она этого не сделает.
— Эй, ты, там! — Кройдон шагнул вперед и едва не опалил Мэтью брови горячим стеклом фонаря. — Тебя кто спрашивает, нет? Сквиббс попросил девушку быть поласковее, только и всего. В такую холодную ночь — вреда не будет от ласковости, нет?
Он посветил фонарем на Берри, и она сжалась, отступив назад, потому что поняла: эти двое не так послушны, когда индийский великан не отдает им приказов.
— Распусти волосы, — повторил Сквиббс голосом севшим и полном слюны.
— Сирки вернется с минуты на минуту, — сказал Мэтью.
Его тело было напряженной массой боли. В таком состоянии он не мог бы ни нанести удара, ни выдержать его.
— С минуты на минуту — это не прямо сейчас, — возразил Сквиббс. Он протянул руку, схватился за шапку Берри и стянул ее. Медные пряди свободно упали на плечи. — Красивые волосы, — сказал Сквиббс, выдержав минутную паузу. — И пахнут наверняка отлично.
— Давненько уже, — сказал Кройдон. — Давненько я женских волос не нюхал.
Мэтью встал между этими двумя и Берри. Выставил вперед подбородок, провоцируя удар.
— Сирки это не понравится. Мы тут гости.
Это слово он произнес так, что оно сочилось язвительностью.
— А чего такого? — Сквиббс смотрел Мэтью за спину, на истинный предмет своего внимания. — Чё, понюхать нельзя? А ну, в сторону!
Мэтью сжал кулаки, хотя толку от них было мало. Руки — как свинцовые палки боли.
— Я позову его, — пообещал он. — Он…
— Тебя не услышит, — перебил Кройдон. — Давай, говнючок, в стороночку.
— С места не двинусь.
— Да ну? — Сквиббс быстрым мощным движением схватил Мэтью за грудки и отшвырнул в сторону. Мэтью запутался в собственных ногах и рухнул в бурьян и кусты, и тут же, лишь только он оказался вдали от света фонарей, о нем забыли.
Сквиббс и Кройдон бросились вперед, и хотя Берри отступила на шаг, но дальше было некуда, и, наверное, она подумала, что лучше замереть неподвижно и терпеть, потому что великан должен был появиться с минуты на минуту. Но, как справедливо заметил один из этих, с минуты на минуту — это не прямо сейчас.
Они встали по обе стороны от девушки.
— Прекратите! — крикнул Мэтью и попытался выбраться из переплетения колючек. Ноги не слушались.
Эти двое ткнулись лицами в волосы Берри, вдыхая ее аромат, а ей был навязан запах немытых тел, застарелого пота, соли и несвежей рыбы.
— Кайф, — выдохнул Кройдон и свободной рукой погладил Берри по щеке. — Ах, мать твою, кайф.
Мэтью попытался встать — ноги снова подломились.
— Прекратите! — повторил он, но с тем же успехом мог обращаться к камням.
Сквиббс медленно заскользил небритым лицом вдоль горла Берри. Она замычала от омерзения, отчаянно попыталась оттолкнуть Сквиббса, упираясь ему в плечо, но он не двинулся ни на дюйм, а серый обложной язык Кройдона зашевелился, высовываясь и прячась, касаясь веснушек на левой щеке Берри.
Мэтью было невыносимо. Он отчаянно шарил в темноте, нащупывая камень, палку, что угодно, чтобы швырнуть в этих мерзавцев, и в отчаянии открыл рот — звать на помощь огромного индийца.
Но не успел крикнуть, как его протащила сквозь кусты чья-то рука, вцепившаяся в воротник плаща.
В ту же минуту другая рука, шершавая как кора, зажала ему рот, предупредив любой возможный крик. Его поволокли назад, назад, через бурьян и меч-траву, колючки драли его одежду, потом его бесцеремонно бросили в сторону, как мешок, чтобы убрать с дороги. Чей-то палец плотно прижался к его губам, и смысл был понятен: Тихо!
И Мэтью понял — даже в таком одурманенном состоянии.
Это был призрак Устричного острова.
— Что там за шум, а? — Сквиббс посветил в кусты. — Эй, а куда пацан девался?
— Твою мать! — почти заорал Кройдон. Он тут же забыл о веснушках Берри и уставился на то место, где только что валялся Мэтью Корбетт. — Пропал, гад!
— Вижу, что пропал! — Сквиббс чуть не плакал. — Что толку говорить мне, что он пропал?
— Сбежал! Господи разрази! Эта обезьяна тебе голову за него оторвет!
— Мне? Тебе было сказано за ним приглядывать!
— Я так и делал, пока ты с девчонкой не начал возиться!
Кройдон попятился от Берри, чувствуя, что ему очень-очень не повезло.
— Иди туда и отыщи этого гаденыша! Он не мог далеко уйти.
Сквиббс растерянно посмотрел на темную, угрожающую чащу леса.
— Туда?
— Двигай, говорю! Ты мне еще должен за ту лажу в Лондоне!
Берри увидела, как Сквиббс беспомощно пожал плечами, будто «лажа в Лондоне» навеки сделала его рабом напарника. Потом этот мерзкий тип, от дыхания которого разило гнилым луком и лошадиным навозом (эту вонь Берри, к сожалению, будет помнить всегда), побрел в лес, светя себе фонарем.
Несколько секунд тишины.
— Ну что, взял его, Сквиббс?
В ответ — сочный глухой удар. Звук короткий, но грубый. Как будто кулак вспорол ведро, набитое грязью. Берри вздрогнула, слезы подступили к глазам. Она понимала, что Мэтью вряд ли переживет такой удар.
Из леса вылетело тело, будто швырнули узел грязного белья. Оно приземлилось почти у заляпанных илом сапог Кройдона.
— Боже ты мой! — завопил Кройдон, когда свет фонаря упал на лицо Сквиббса и осветил шишку посреди лба, уже наливающуюся краснотой.
Глаза Сквиббса закатились под лоб, снаружи остались только белки. Он не был мертв, потому что грудь его судорожно дергалась в прерывистых вдохах, но свеча его жизни отчаянно зачадила.
И тут в дрожащий свет лампы Кройдона вошли призрак Устричного острова и Мэтью Корбетт, держащийся прямо за ним.
Могучий вольноотпущенник Зед был одет в потрепанную черную куртку и все те же мешковатые коричневые бриджи, в которых спрыгнул в воду в ноябре, когда его видели плывущим в сторону Африки. Обуви на нем не было. Между пуговицами узкой не по размеру куртки проглядывала голая грудь. В свете фонаря Кройдона Зед казался еще страшнее, чем был три месяца назад. Хотя мышц на сгорбленных плечах поубавилось, зато появилась дикая белая борода. Голова была совершенно лысой, чисто выбритой, — быть может, заточенной ракушкой, — а поперек широкого эбенового лица, по щекам, по лбу и подбородку вились племенные шрамы, выступающие стилизованными буквами Z, Е и D, почему Эштон Мак-Кеггерс и дал ему такое имя.
Но сейчас Эштон Мак-Кеггерс больше не хозяин Зеда. Свободу Зеда закрепил указ лорда Корнбери.
Этот каменистый и лесистый клочок земли вполне мог быть королевством бывшего раба, которому пока не удалось достичь золотого берега Африки.
Как бы там ни было, но мрачное лицо Зеда с полной откровенностью сообщало Кройдону очень простую вещь: За вторжение на мою землю заплатишь кровью.
Кройдон понял намек, развернулся и помчался к лодке, открывая врагу спину. На его несчастье, король Устричного острова был не в настроении вежливо попрощаться с нарушителем своих границ. Не успел Кройдон влезть в лодку, как был настигнут Зедом.
Удар по затылку наотмашь выбил изо рта Кройдона лужицу слюны, и щелкнули челюсти — очевидно, прикусив язык, потому что плеснуло и красным. Вслед за этим кулак Зеда припечатал бандита в середину лба, как было со Сквиббсом. Кройдон растянулся выпотрошенной рыбой, а Зед подхватил его из лодки и выбросил на береговые камни. Что-то мерзко хрустнуло, и тело задергалось, будто Кройдон заплясал под суровым учительством Гиллиама Винсента.
— Ну-ну! — прозвучал тихий журчащий голос. — Это что тут такое?
Мэтью и Берри увидели, что Сирки вернулся.
Кровавый свет фонаря с красным стеклом упал на Зеда. Черные бездонные глаза воина бесстрастно оглядели нового противника. Мэтью показалось, будто в них загорелись красные огни.
— Воин племени га, — произнес Сирки тоном искреннего восхищения. Очевидно, он был знаком как с татуировками, так и с репутацией этих воинов. — Польщен знакомством, — продолжал он. — Я вижу, вы озаботились защитой моих гостей. А теперь, — продолжал он, сверкнув красными огнями улыбки, — полагаю, я вынужден буду вас убить.
Он повесил фонарь на ветвь ближайшего дерева — обычному человеку не дотянуться. Потом извлек из-под мантии кривой кинжал с украшенной самоцветами рукоятью. Рабочее внешнее ребро клинка было зазубренным, как пила. Мэтью подумал о том, не пустил ли бы Сирки его в ход против миссис Зиффорд и мистера Дьюпи, если бы чай на них не подействовал. Все еще сладко улыбаясь в предвкушении предстоящего убийства, Сирки стал наступать на Зеда, который схватил весло, выставил грудь вперед и ждал приближения противника.
Ни Мэтью, ни Берри ничего не могли сделать. Сирки шагал неторопливо, теперь уже в воде по щиколотку, будто его ждала простая работа — выпотрошить необычайно большого групера.
При красном свете фонаря сходились два гиганта. Зед ждал с веслом наготове, клинок Сирки полосовал воздух.
Вдруг они оказались рядом — с одинаковой быстротой, в одну и ту же секунду. Кто напал первым — невозможно было сказать. Сирки уклонился от взмаха весла и направил клинок в живот Зеда. Но Зед отскочил по мелкой воде, и нож лишь срезал пуговицу с его куртки. По инерции клинок пронесся дальше, а когда он остановился, Зед рукоятью весла ударил Сирки в плечо. Индиец зашипел от боли, но и только. Отшатываясь, он уже заносил нож, чтобы «украсить» лицо Зеда еще одним шрамом.
И все же Зед оказался быстрее. Зубья пилы разминулись с его носом на волосок, а весло снова было в деле, направляясь к голове Сирки. Великан выбросил перед собой руку, и весло сломалось об нее, заставив Сирки чуть ойкнуть — как ойкает человек, ушибивший палец ноги о камешек на садовой дорожке. Нож в воздухе изменил направление и устремился не к плечу Зеда, а к его горлу. Зед свободной рукой перехватил руку с ножом за запястье. Кулак прилетел Зеду в челюсть, и у африканца чуть подкосились колени, но он все же устоял на ногах и ударил Сирки в живот обломанным концом весла с острой щепой.
Гигант резко вывернулся, и весло продрало материю под правой рукой Сирки. Снова мелькнул гигантский кулак, угодив Зеду в лицо. Голова воина дернулась назад, но он не упал и сжал руку Сирки, стараясь раздавить кости, а тот отбивался ударами кулака в голову. Зед полностью сосредоточился на своей задаче. Как бы ни были болезненны удары в голову, он лишь слегка встряхивался, — как будто били в барабан племени. Выпустив рукоять весла, он схватил руку Сирки с ножом и стал сдавливать кости с упорством и силой питона.
Сирки сопротивлялся сколько мог, но потом с приглушенным стоном разжал пальцы, и внушающий ужас клинок упал в воду. Индиец больше не улыбался. Пальцами другой руки он ткнул в глаза Зеду, Зед зарычал безъязыким ртом и швырнул Сирки по дуге, чтобы сбросить в каменистое мелководье, но Сирки прилип к нему, и оба великана зашатались и рухнули одновременно. Они молотили друг друга руками и ногами в бешеных всплесках воды, катаясь по камням, покрытым слоем устричных раковин. Зед схватился за чалму Сирки, и она развязалась, обнажив коричневый лысый череп с единственной густой черной прядью посередине. Сирки сумел ударить Зеда по горлу ребром ладони, Зед забулькал и упал назад, и Сирки на глазах охваченных ужасом Мэтью и Берри навалился на африканского воина, схватил обеими руками за горло, топя бородатое лицо под водой. Зед пытался вырваться, и бицепсы Сирки дрожали от усилий удержать его под водой.
Мэтью увидел в шлюпке другие весла, поднялся, и рванулся за одним из них, намереваясь ударить Сирки по голове, но вода вдруг забурлила, всколыхнулась, и Зед вырвался из-под нее, скрежеща зубами, с дьявольским огнем в глазах. Двумя руками он схватил Сирки за горло, и вдруг одним мощным движением оказался сверху. Теперь уже он топил своего противника.
Настал черед вырываться Сирки — дико и отчаянно. Мышцы плеч и спины Зеда вздувались и дергались под промокшей курткой, Сирки взметнул руки, раздирая татуировки африканца. Черное тело затряслось от усилий, а Сирки сражался за свою жизнь, и сила его пока не уменьшилась, хотя лицо было под водой.
И в разгар этой борьбы гигантов к берегу неслышно, едва пустив по воде рябь, подплыла лодка с горящим фонарем. Мэтью увидел в ней пятерых мужчин и одну женщину. Это была Ребекка Мэллори, она же Ария Как-то-там. Среди мужчин находился доктор Джейсон Мэллори, настоящее имя неизвестно. Но оба явно живые, а не сгоревшие дотла, как их несчастные подмены.
— Прекратить! — крикнул доктор Джейсон.
Двое мужчин, сообразив, что их признанному чемпиону задал трепку какой-то бродяга в лохмотьях, уже вылезали из лодки. Схватив Зеда с двух сторон, они попытались прижать его руки. Но и секунды не прошло, как от движения геркулесовских плеч они полетели в разные стороны — кто в воду, кто в бурьян.
— Мистер Триммер! — крикнул доктор Джейсон одному из оставшихся в лодке. — Проткните его насквозь!
Тощий человек в коричневой треуголке и грязно-коричневой куртке с рюшами черных кружев на рукавах вытащил из ножен рапиру и шагнул в воду. Он подошел к Зеду без колебаний и занес клинок, метя воину в спину.
— Нет! — отчаянно вскрикнула Берри. — Нет, прошу вас!
Она вбежала в воду, встав между Гриммером и Зедом, и фехтовальщик с рапирой посмотрел в сторону фальшивого доктора Джейсона в ожидании инструкций. Берри же не стала ждать. Она знала, что следующее его слово будет означать смерть ее друга.
— Зед! — сказала она, вложив в голос всю силу своей воли. — Зед, слушай меня! Отпусти его. Ты меня слышишь?
Черная голова со шрамами повернулась. Налитые кровью глаза нашли Берри и прочли ее страх за него. Не отпуская дергающегося в воде гиганта, африканец посмотрел в другую сторону — и увидел человека с рапирой, готового пустить ее в ход.
Берри положила руку Зеду на плечо.
— Нет, — сказала она, покачав головой. — Нет.
Зед колебался лишь пару секунд. Подняв правую руку, он сделал такое движение, будто что-то разглаживал. «Ладно», — ответил он. Потом выпустил Сирки, встал и шагнул назад, а Сирки вскочил на ноги, кашляя и отплевываясь, потом согнулся и выблевал свой последний нью-йоркский ужин на радость мелкой рыбешке.
— Мне его все равно убить, сэр? — спросил Гриммер голосом тихим и печальным, под стать его имени.[1]
— Я сам его убью! — Сирки нашел свой кривой кинжал. Одежда его и он сам были в полном беспорядке. Гигант пытался намотать на голову промокшую чалму. Яростное выражение лица делало его похожим на большого младенца, рассердившегося, что у него отобрали игрушку. — Убью сию минуту! — завопил он на грани визга, занося зазубренный кинжал и бросаясь к Зеду. Тот стоял неподвижно под острием рапиры.
— Ты его не тронешь. — Это заявил не доктор Джейсон, а синеглазая, черноволосая Ария с ее дьявольской красотой. Она стояла в лодке, и поверх черного платья на ней был темно-фиолетовый плащ, а на голове шерстяная шапка того же цвета. — Сирки, убери нож немедленно.
Ее голос обещал кошмарные последствия, если индиец не подчинится.
Он подчинился почти сразу.
Мэтью с большим интересом наблюдал, как отдают приказы хозяева и повинуются слуги, и становится ясно, кто есть кто.
— Я вижу, девушка у вас, — продолжала Ария с лишь едва заметным раздражением. — Это может оказаться к лучшему, вопреки очевидности. Видишь, эта черная ворона девушке небезразлична, а сама девушка небезразлична Мэтью. Поэтому, Сирки, сегодня никого не зарежут и вообще никому не причинят ни малейшего вреда. То, что находится у нас в руках, может быть обращено нам на пользу. Тебе ясно?
— Он едва не убил Кройдона и Сквиббса! И еще двоих. И он — га! Он опасен для всех!
— Опасного легко укротить, — ответила Ария, чуть заметно улыбаясь в свете фонаря, — если знать, чье горло следует пережать. Гриммер, если не трудно, приставьте острие вашей рапиры к шее мисс Григсби.
Гриммер повиновался. Зед предупреждающе зарычал. У Мэтью тоже напряглось горло:
— В этом нет надобности. Я же сказал, что подчиняюсь.
— Мисс Григсби! — попросила Ария. — Растолкуйте вашему черному принцу — как вы умеете — что ваша жизнь зависит от его хорошего поведения. Что его просят быть деликатным и уступчивым, и за это его ждет обед и теплое одеяло в корабельном карцере.
— В корабельном карцере?
— Донесите до него эту информацию. И еще можете ему сказать, что в соседней камере будете вы, и ему не будет одиноко.
Берри должна была решить сложную задачу общения с Зедом без помощи рисунков, которые они когда-то рисовали друг другу. Зед смотрел на нее внимательно, понимая, что черноволосая женщина сказала ей что-то, и это что-то должно быть сообщено ему. Берри знала, что теперь он как-то понимает по-английски, но насколько хорошо, было неясно из-за наложенного на него клейма молчания — вырезанного языка.
Хотя это же молчание служило ему броней.
Но Берри действительно проводила когда-то с Зедом много времени по распоряжению Эштона Мак-Кеггерса, потому что куда бы ни шествовал Зед, следом являлся его хозяин, а Мак-Кеггерсу очень нравилось общество Берри, не взирая ни на какие сломанные каблуки. В результате Берри начала «слышать» Зеда — каким-то непостижимым мысленным слухом. Она «слышала» его голос в жестах рук, в пожатии плеч, во внезапно изменившемся выражении лица. Будь это реальный голос, он звучал бы как низкий, грудной, слегка ворчащий, что отражало бы точку зрения Зеда на тот мир, который держал его в плену.
Сейчас Берри пристально посмотрела Зеду в глаза, выставила перед собой руку ладонью наружу и сказала:
— Ничего не делай.
Он посмотрел на ее руку, потом ей в лицо. Снова на руку. Повернул голову, посмотрел, как лежащие без сознания люди приходят в себя. Посмотрел на женщину в лодке, на великана, которого сейчас чуть не утопил. На Мэтью Корбетта, завернутого в одеяло — лицо юноши было все в синяках после какого-то инцидента, неизвестного Зеду. Снова посмотрел на Берри Григсби, своего друга. И легким поднятием бровей и движением губ сказал:
«Не буду ничего делать. Пока что».
— Хорошо, — ответила она. Рапира едва не щекотала ей горло. Девушка устремила гневный взгляд на Гриммера. — Можете теперь опустить эту штуку.
Гриммер подождал, пока Ария не кивнула, и только тогда рапира опустилась.
Но ни на градус не опустился гнев Сирки, который ступил вперед с ножом в руке.
— Я все равно тебя убью, — пообещал он Зеду.
Бывший раб отлично понял смысл его слов и ответил широкой презрительной ухмылкой, заставившей Сирки заскрежетать бриллиантовыми зубами.
— А теперь нам нельзя упускать прилив, — объявила Ария. — Все, кто не может идти, останутся здесь. Прошу по лодкам, джентльмены. Мэтью, не будете ли добры сесть вот в эту? Я держу для вас место.
Она села и показала рукой рядом с собой.
Ее указания были выполнены. Берри и Зеда поместили в другую лодку, Гриммер держал клинок наготове, а Сирки был бы рад пустить в ход свой нож. Те двое, которых расшвырял Зед, вполне могли двигаться и вернулись к себе в лодки. Но Сквиббс, похоже, мог сейчас ходить только по кругу, а Кройдон дергался и на каждом шагу хватался за спину.
Мэтью сел рядом с Арией Неизвестной, а доктор — к нему лицом. Лодки оттолкнули от берега, гребцы взялись за работу.
— Вы приняли верное решение, — сказал доктор Джейсон, когда лодки по мелководью отплыли от Устричного острова.
Мэтью взглянул на фонарь следующей за ними лодки.
— Я надеюсь, что ни Берри, ни Зеду не будет причинен вред? — Он пристально смотрел в необычные сапфировые глаза Арии, потому что на этом судне капитаном была она. — Фактически, я на этом настаиваю.
Женщина рассмеялась коротко и с какой-то, пожалуй, жестокостью.
— Какой же вы милый, — сказала она.
— Я так понимаю, что меня тоже ожидает камера в карцере?
— Отнюдь. Их — да, поскольку они непрошеные гости. Но вам, милый мой Мэтью, будет предоставлена почетная каюта на борту «Ночной летуньи». — Она показала рукой в темноту. — Мы будем там через несколько минут.
Он не мог не задать следующего вопроса — пусть даже для удовлетворения собственного любопытства.
— Как ваше настоящее имя? И его настоящее имя?
— Я Ария Чилени, — ответила она. — А он — Джонатан Джентри.
— К вашим услугам, — поклонился Джентри с дьявольской ухмылкой на холеном лице.
Мэтью хмыкнул, и даже это было больно. Он вспомнил слова Хадсона, сказанные летом о преступной сети профессора Фелла: «Имена самых отпетых мы знаем. Джентльмен Джеки Блю. Братья Таккеры. Огастес Понс. Мадам Чилени. Все они занимаются фальшивомонетничеством, подлогами, кражей государственных и частных бумаг, шантажом, похищениями, поджогами, наемными убийствами и вообще всем, что сулит прибыль».
Пальцы мадам Чилени коснулись сзади его шеи.
— Вы задумались о чем-то важном?
О том, как выжить, мадам, — мысленно ответил он. — И как сохранить жизнь Берри и Зеду.
— Мы с вами станем очень добрыми друзьями, Мэтью, — сказала она. — Бедный мальчик. — Женщина сложила губки бантиком, а ее пальцы нежно исследовали территорию его щеки. — Сколько ушибов и шрамов! Но вас эти шрамы радуют?
— Не сами они, а то, что выбрался живым.
Вдали зазвонил корабельный колокол, и вдруг перед лодками выросла стена черных бревен. Наверху двигались фонари.
Послышалась перекличка голосов, спустили веревочный трап, и Ария Чилени сказала Мэтью:
— Вы первым, дорогой мой. Я сразу за вами.
— Поосторожнее с ней, Мэтью, — предупредил Джентри, криво улыбнувшись. — Когда она оказывается сзади, вполне может вам всадить…
— Не слушайте его, — прервала Ария. — Одни лишь разговоры и очень мало дела.
Мэтью склонялся к мысли, что эти двое так устали от своих ролей любящих супругов, что готовы головы друг другу поотрывать. Или хотя бы уколоть ниже пояса. В общем, не удивительно, что у этих липовых голубков отдельные кровати. Единственным огнем в этом доме был тот, что зажгли взорвавшиеся бомбы.
Но сейчас, когда Мэтью заставил себя подняться по лестнице — и никто явно не собирался ему помогать, — он ощутил, как рука Арии Чилени погладила его по ягодице, и подумал, что некоторые дымоходы здесь очень сильно нуждаются в прочистке.
Когда Берри и Зед поднялись на борт, солнце уже окрасило светло-серым небо на востоке. Пленников быстро увели под палубу, не дав ни единого шанса что-нибудь сказать Мэтью или что-либо от него услышать. Сирки скользнул за ними, все еще в растрепанной чалме и в одежде, измазанной прибрежной грязью и устричным мусором. Обе лодки подняли наверх матросы, выглядевшие жестче булыжников на нью-йоркских мостовых. Хотя Мэтью не был знатоком морских судов, он решил, что «Ночную летунью» можно считать бригантиной: две мачты, на фок-мачте паруса прямые, на грот-мачте косые. Быстроходное с виду судно, низко сидящее, и экипаж его казался весьма расторопным. Послышались резкие команды, «Летунья» повернулась, ловя ветер. Он наполнил паруса, и зашипели брызги от налетающих на корпус волн.
Мэтью стоял в свете разгорающегося дня возле релинга штирборта, и вдруг почувствовал, как его тронули за руку. Он обернулся — на него смотрела, прищурившись, мадам Чилени.
— Я должна показать вам вашу каюту. С капитаном Фалько вы увидитесь позже, а сейчас вам будет подан завтрак и большой бокал вина, чтобы лучше спалось.
— Вина с зельем? — спросил Мэтью.
— Вы желали бы?
Он чуть не сказал «да». Может, и сказал бы, если бы успел подумать. Мэтью слишком устал, чтобы заснуть по собственной воле. Да и кто бы заснул, если бы его пригласили пересечь Атлантику, чтобы стать у профессора Фелла «всадником авангарда»?
За кормой таял город Нью-Йорк. В этом свете и на таком отдалении он казался серым.
Прощай, серое царство, подумал Мэтью. Как бы ни повернулось дело, а прежним он уже не будет никогда. Одно время он думал, будто сам окаменел душой, чтобы не сойти с ума от чудовищных преступлений Тирануса Слотера. Но теперь Мэтью понимал, что по сравнению с нынешним путешествием то страшное приключение может оказаться прогулкой в парке.
Так что — прощай, серое царство, потому что сейчас ум должен быть ясен и глаз остер. Больше, чем когда бы то ни было, ему нужно стать истинным Мэтью Корбеттом. И, подумал он мрачно, помоги этому Мэтью Корбетту Господь.
«Ночная летунья» повернулась, ложась на курс. Перед носом корабля выпрыгнул дельфин, хлынули из облаков лучи солнца, заиграло море, а Мэтью побрел за мадам Чилени навстречу хорошему завтраку и стакану доброго сна.




Часть вторая
МУХА В МЕДУ



Глава двенадцатая

Шли дни, корабль плыл по океану, который бывал и тихим, и бурливым в один и тот же день. Бывало, дождь поливал из темных туч, а потом из сердца тьмы внезапно прорывалось солнце. Блестел на переливающихся волнах бледный свет луны, ярко-синими лентами сновали по своим делам морские обитатели, а Мэтью чувствовал, что постепенно выздоравливает.
В этом процессе ему помогал доктор по имени Джонатан Джентри. Утром после завтрака и по вечерам перед подачей ужина Джентри заходил к нему в каюту. Иногда приносил какой-нибудь лекарственный отвар, отклеивал повязку под левым глазом и проверял швы, потом накладывал какую-то зеленую мазь и снова заклеивал повязку. Еще доктор дал Мэтью кусок мыла, пахнущего травами, и велел держать все в чистоте, потому что такое серьезное атлантическое путешествие — дело неприятное, и на грязи, въевшейся в доски корабля, цвели все виды плесени. Не говоря уже о крысах, которые так нахально всюду шныряли, что моряки даже давали им клички.
И каждый раз Мэтью задавал доктору Джентри одни и те же вопросы:
Первый: «Хорошо ли обращаются с Берри и Зедом?»
Ответ всегда был один и тот же: «Разумеется, хорошо».
И второй вопрос: «Можно ли мне их увидеть?»
«Пока еще нет».
И третий вопрос: «Когда я узнаю, что за проблема у Фелла?»
Ответ на это: «В свое время, Мэтью. — И потом следовало: — Не забывайте выходить на палубу для прогулки. Лучше прямо сейчас, да?»
Мэтью всегда согласно кивал. На самом деле он очень ждал этих прогулок. Лил ли дождь или сияло солнце, Мэтью наворачивал по палубе круги, глядя, как работают матросы, иногда ему на глаза попадался капитан Джеррел Фалько — суровая фигура в черном сюртуке, черной куртке и черной треуголке, под цвет иссиня-черной эбеновой кожи. У капитана была белая эспаньолка, в руках он носил витую трость, которой лупил медлительного матроса без малейшего сомнения. Мэтью заметил в экипаже несколько африканцев или черных жителей Карибских островов, а также нескольких желтых уроженцев Дальнего Востока. Корабль был вполне интернациональным.
Мэтью нашел у себя книги для чтения. В каюту к нему их доставили в корзине, и книги еще хранили запах женских духов. То ли Арии Чилени нравится ощущение кровоподтеков под пальцами, то ли она просто с ним играет. Среди книг был Шекспир — «Буря», «Король Лир» и «Юлий Цезарь», был философский трактат с рассуждениями о месте Земли в центре вселенной, и ужасная, кощунственная книга, объясняющая, что Бог был создан разумом Человека. Мэтью подумал, что в некоторых городах за обладание этой дрянью можно было получить себе плетей на спину, если не петлю на шею. Но все же решил ее прочитать. В конце концов, все книги на борту этого судна должны были заслужить одобрение профессора Фелла, а потому, читая их, можно составить себе некоторое представление об образе мыслей профессора.
И уж точно Мэтью не находил недостатков ни в своей каюте, ни в том, как его здесь лелеют. Именно лелеют — точнее не скажешь. Хотя никакие человеческие усилия не могли бы устранить качку корабля, удары волн о корпус или постоянные скрипы и стоны обшивки, но каждый человек на борту «Летуньи» твердо вознамерился обращаться с Мэтью как с почетным гостем. От бокала вина — с зельем или без, как он пожелает, — его отделял лишь звонок серебряного колокольчика. Еда была не просто аппетитна, а чертовски хороша. Чтобы ему не приелась рыба, ежедневный улов приправляли всевозможными соусами по его вкусу. Одежду его стирали и гладили горячим утюгом. Ботинки сияли глянцем. Каюта была просторной, насколько это возможно на океанском судне, и чистой.
Кровать стояла на четырех ножках — привинченных от качки. Свечи меняли ежедневно, и воску не жалели. И наиболее красноречивый признак: дверь каюты никогда не запиралась снаружи. Если он хотел уединения и запирал каюту изнутри, никому это не мешало, но его никогда не заставляли чувствовать себя пленником. Однажды к нему постучал пожилой человек, явившийся с портновским аршином и мелом, снял мерки с руки, ноги, груди и так далее и вышел, не говоря ни слова.
Конечно, на судне попадались такие места, куда Мэтью не было доступа. Джентри запретил ему спускаться на нижние палубы, поскольку там есть вероятность подцепить грибок или заразу, которая не улучшит состояние его здоровья. Были также несколько запертых дверей, которые не собирались для него открываться, и Мэтью предположил, что одна из них ведет вниз, в карцер. Но пока он не нарушал правил, прогулки по палубе приветствовались, и Джентри несколько раз обедал с ним у себя в каюте, которая была примерно вдвое меньше каюты Мэтью и не так хорошо убрана. Джентри был интересным собеседником, рассказывал о своих путешествиях по Южной Америке, Карибам, Италии, Пруссии, Китаю, Японии и другим странам, но ни словом не обмолвился ни о профессоре, ни о причине теперешнего предприятия.
Поэтому после прошедших шести дней Мэтью, совершив утреннюю прогулку по палубе под синим солнечным небом, излучавшим поразительное для этого времени года тепло, вернулся в каюту, чтобы продолжать читать с неподдельным интересом «Бурю», но был поднят из уютного кресла легким стуком в дверь.
— Да? — ответил он вежливо, потому что грубость в этой ситуации была бы неуместной.
— Дорогой Мэтью, — сказала с той стороны двери женщина с волосами цвета воронова крыла. — Я кое-что вам принесла.
Последние несколько дней он не видел Арию Чилени. Нельзя было не признать, что женщина эта чрезвычайно красива, а его глаза уже устали от созерцания грубых и битых жизнью лиц матросов. Поэтому он отложил книгу, встал — в который раз отметив про себя, что каюта как минимум вдвое больше молочной, его жилища, — подошел к двери и открыл ее.
— Доброе утро, — поздоровалась Ария с открытой улыбкой, но сапфировые глаза оставались настороженными. — Можно мне войти?
Он отступил, жестом приглашая ее внутрь, и женщина закрыла за собой дверь. Она была одета в сиреневое платье и темно-синий жакет, обшитый черной кожей. Волосы свободно падали ей на плечи и спину. Пахло от нее экзотическими благовониями, под которыми ощущался основой запах сладкого, горячего и чуть-чуть пригорелого кофе. Женщина откровенно оглядела Мэтью.
— Выздоровление вам к лицу.
Здесь таилась какая-то острота, провоцирующая такой же остроумный ответ? Он решил ответить только «Спасибо». Еще он сообразил, что по утрам при бритье зеркало уже не так сурово к нему. Самые страшные синяки превратились в еле заметные пятна, порезы заделаны, и бывший-фиктивный-муж этой женщины каждый день приходил снимать повязки и швы. Мэтью избавился от боли, и все было так, как должно было быть. Улучшение своего самочувствия он относил более к действию целительного сна, вызванного вином с сонным зельем, нежели ко всем прочим назначениям Джентри.
— Вот, — сказала она, подавая ему свернутый пергамент, перевязанный черным шнурком.
— Что это?
— Ваше будущее, — сказала она. Взгляд ее упал на комод, на котором в коричневой глиняной миске лежали два яблока, апельсин и лимон. Их Мэтью приносили каждый день.
Не спрашивая разрешения, она подошла к миске — и движения ее сопровождались крахмальным шорохом нижних юбок, выбрала яблоко и вгрызлась в него. Наслаждаясь яблоком, она смотрела, как Мэтью разворачивает пергамент. Это оказалась чья-то биография, написанная черными чернилами ровным, идеальным каллиграфическим почерком. Название гласило: «Жизнь и времена Натана Спейда».
— И кто же этот Натан Спейд? — спросил Мэтью.
— Будете — вы, — ответила мадам Чилени, хрустя очередным куском яблока.
Мэтью пробежал документ глазами. Год рождения делал Натана на два года старше. Тяжелое детство на ферме в Суррее. Младший брат Питер умер в младенчестве. Мать — по имени Роза — сгорела от чахотки. Эдуарда, отца, подстерег на дороге разбойник и перерезал ему горло за горсть медных монет. Так что Натан вышел в мир горьким двенадцатилетним сиротой, которому предстояло пройти много миль и предъявить этому миру немалый счет. Первой его профессией стало обчищать карманы пьяниц в припортовом борделе Лондона и вычищать оставленную ими грязь, будь то рвота, кровь или другие, не менее отвратительные выделения грубых тел.
— Очаровательно, — прокомментировал Мэтью. Поглядел в глаза женщине, стараясь не выдать своих эмоций. — И что это все значит?
— Разве не очевидно? — ответила она. — Вашу новую личность.
— А зачем она мне?
Женщина продолжала лениво обкусывать яблоко, едва заметно улыбаясь — улыбкой хищницы. Обошла Мэтью сзади — он оставался невозмутим. Подавшись вперед, тихо сказала ему на ухо:
— Потому что быть Мэтью Корбеттом, решателем проблем из агентства «Герральд», в тех местах, куда мы направляемся, — значило бы понукать свою смерть. Вы, милый мой Мэтью, не прожили бы и дня. — Указательный палец, влажный от яблочного сока, играл с его волосами. — Некоторые персонажи, с которыми вам предстоит встретиться, были знакомы с Лирой Такк. Им бы не понравилась ваша роль в происшедшей трагедии. Ваше имя уже переходит из уст в уста. В силу этого профессор желает защитить вас от них… да и от вас самого.
Последние слова предшествовали укусу за ухо. Игривый укус или какой там еще, но зубы у нее были острые.
Мэтью решил, что лучше будет не пускать ее к себе за спину, и потому повернулся к ней лицом, одновременно отступив на шаг.
— О нет, — сказала Ария с абсолютно безмятежным лицом, но глаза ее смотрели на Мэтью как на самое соблазнительное яблоко в мире, — вам не следует меня бояться. Вам следует опасаться других. Тех, с кем вам вскоре предстоит встретиться.
— Да кто же они?
— Партнеры. И друзья партнеров. — Она шагнула к нему, и юноша снова отступил. — Вы приглашены на некое собрание, Мэтью. На… празднество, если хотите. Вот почему вам требуется новая личность. Чтобы вы могли, как бы это выразиться… вписаться.
Он прочел еще несколько строк документа.
— Гм, — сказал он. — Первую свою жертву Спейд убил в четырнадцать лет. Увлекся одной из проституток и прикончил шанхаера?[2]
— Да, — подтвердила Ария. — Тот шанхаер ее страшно избил. Сломал ее красивый носик и пригрозил, что выпотрошит и будет смотреть, как ее кишки поползут по полу. И знаете, что забавно, милый Мэтью? Ее вполне могли звать Ребеккой.
Это дошло не сразу. Мэтью поднял пергамент чуть выше:
— Я думал, что это вымысел.
— Вымысел зачастую бывает эхом правды, — ответила она, не сводя с него глаз. — Вы так не думаете?
Мэтью всмотрелся в ее лицо. Нос действительно чуть искривлен, но все равно красив. Интересно бы знать, что видели эти глаза. А может, лучше и не знать.
Но одну вещь он хотел бы выяснить, и решил, что сейчас самое время попробовать.
— Я полагаю, что это вы были женщиной с синим зонтиком в тот день в имении Чепела? Когда он науськал на нас своих птиц?
Он имел в виду инцидент, случившийся летом, при расследовании дела так называемой «Королевы Бедлама».
— Да, я. И как же нам всем повезло, что вы не сдались той страшной судьбе!
— Еще я полагаю, что вы ускользнули через потайной туннель. Тот, что уходит под реку? — Он дождался ее кивка. — Тогда скажите, что случилось с фехтовальщиком? Пруссаком? Который называл себя графом Дальгреном?
Мэтью с графом сошлись в бою не на жизнь, а на смерть, и если бы не серебряный поднос для фруктов, одного юного решателя проблем проткнули бы острым кинжалом. Хотя Дальгрен оказался завернут в пару штор, свалился в них в пруд с золотыми рыбками, а левая рука у него была сломана в запястье, все равно загадочный пруссак сумел избежать поимки и просто исчез.
— Понятия не имею, — ответила Ария. — И это правда.
Мэтью поверил ей. Он терпеть не мог оборванных концов, а Дальгрен определенно являлся таковым. Более того, этот оборванный конец по-прежнему виртуозно владел шпагой и наверняка затаил злобу размером с Пруссию против врага, который взял над ним верх. Без ответа оставался все тот же вопрос: куда скрылся Дальгрен тогда и где он находится сейчас?
Вряд ли граф ждет Мэтью в конце этого путешествия. И все же где-нибудь и когда-нибудь он снова столкнется с Дальгреном — в этом Мэтью не сомневался.
Сейчас, имея в руках пергамент и зная о том, что ему предстоит сыграть роль достаточно злобного убийцы, Мэтью решил испробовать новый подход к одному из своих трех вопросов. Очевидно, что в план профессора (к чему бы план ни относился), вложено было очень много дельных мыслей и предусмотрены различные комбинации ходов.
— Я хочу видеть Берри и Зеда. Немедленно.
— Нет, — отрезала она.
— Почему? Потому что если я увижу, как их содержат, я могу отказаться играть… вот в эту чушь? — Он запустил пергамент через всю каюту в дальний угол. — Ладно. Пойди теперь и скажи Сирки, что я отказываюсь покидать судно, когда мы причалим. Скажи ему, что меня все-таки придется выносить на носилках. И еще ему скажи…
— Я скажу ему, — согласилась Ария. — Скажу, чтобы он убил их. Начиная с девушки.
Мэтью заставил себя резко рассмеяться. Пусть у него и этой женщины не было в руках шпаг, но они все же фехтовали, и будь он проклят, если она не владеет своим оружием не хуже, чем Дальгрен — своим.
— Не скажешь, — ответил Мэтью, и подошел к ней. Она не стала отступать, выпятила подбородок. — Сирки поклялся, что мы с Берри вернемся в Нью-Йорк целыми и невредимыми. Его злость на Зеда могла уже миновать. У меня такое чувство, что он честный человек — по-своему.
А ты бесчестная женщина — по-любому, — отчетливо прозвучало невысказанное. Он приблизился к ней вплотную с таким видом, будто ему принадлежит сам воздух, которым она дышит. Мэтью заранее решил, что в этой ситуации ему практически нечего терять, а потому можно держать себя, как могучая сила. Насколько получится ее изобразить.
На лице Арии мелькнула растерянность, но женщина быстро выровняла свою лодку. Стоя перед Мэтью твердо и с вызовом, она снова поднесла яблоко ко рту.
— Уж если мне выпало быть Натаном Спейдом, — сказал Мэтью, — то я начну прямо сейчас. Ребекка, — добавил он, осклабясь. — И кто тебе вообще разрешил воровать мои яблоки? — Он забрал у нее яблоко, не дав ей откусить, и сам откусил от него кусок. Зеленоватое и кисловатое, но не важно. — Я сказал, что желаю видеть Зеда и Берри, — повторил он, прожевывая яблоко. — И немедленно. Тебе это недостаточно ясно?
Она не ответила. Стояла с непроницаемым, как шифр, лицом — возможно, это выдавало отсутствие в ней души. А может быть, просто думала, как доиграть сцену, ушедшую от текста пьесы.
— Что ж, ладно. Я их сам найду.
Мэтью взял миску, чтобы предотвратить дальнейшее воровство, а также отнести фрукты Зеду и Берри, потому что твердо вознамерился отыскать кого-нибудь, кто отопрет ему нужную дверь. Либо он ее вышибет.
Ария заговорила, уже когда он взялся за ручку двери своей каюты.
— Тебе можно будет провести с ними лишь несколько минут. Если я тебя отведу.
Он повернулся к ней, решая, куда ткнуть шпагой теперь, когда ее защита сломлена.
— Да, ты отведешь меня, — сказал он. — А проведу я с ними столько времени, сколько мне заблагорассудится.
Она заколебалась. Потом заговорила с едва заметной кошачьей улыбкой:
— Не уверена, что я так уж одобряю этого Натана Спейда. Похоже, он любит командовать, даже когда его положение не дает…
— Замолчите, — ровным голосом перебил Мэтью. — Я не просил приводить меня сюда. Как и мои друзья. Так что ведите меня, или отойдите с дороги, или делайте что сочтете нужным, мадам. Но вашу трескотню я больше не слушаю.
На щеках Арии Чилени выступила легкая краска. Она моргнула, будто ее ударили. Но хуже всего, подумал Мэтью, что во взгляде ее читалось не самообладание, а буря, и она пожевывала нижнюю губу, будто оттуда могло брызнуть вино редкого букета.
— Я вас отведу, — сказала она тихо.
Устроит, — подумал Мэтью, и если бы эта женщина не стояла так близко к нему, он издал бы вздох облегчения такой силы, что паруса сорвало бы с мачт.
Он вышел в коридор следом за ней. Она достала из внутреннего кармана жакета ключ и начала отпирать узкую дверь в тридцати футах от каюты Мэтью, но оказалось, что дверь не заперта, и ее ручка послушно повернулась под рукой женщины. Ария убрала ключ в карман.
— Кажется, у ваших друзей уже есть посетитель, — сказала она.
За дверью оказалась ведущая вниз лестница, по обе стороны которой на потолочных крюках висели масляные лампы. Внизу находилась еще одна дверь. Здесь, ближе к морю и к моллюскам, наверняка сотнями облепившим судно, ароматы смолы, рыбы и сырого дерева были столь сильны, что почти сбивали с ног. Достаточно неприятен был постоянный барабанный звук волн по корпусу, но еще хуже было потрескивание, будто «Ночная летунья» разваливалась по всем швам и стыкам. И качка внизу была куда свирепее, чем наверху. Мэтью не сомневался, что по всем этим причинам ему вскоре предстоит столкнуться с яростью Берри. Но на самом деле это как раз ему полагается злиться, потому что кто ее просил совать нос куда не следовало. Кто просил красться за ним и возникать на причале — очевидно, пытаясь его спасти? Кто ее просил?
Только не я, — подумал Мэтью и не заметил, что произнес это вслух. Ария Чилени взглянула из-за плеча и поинтересовалась:
— О чем вы?
Он покачал головой.
Женщина провела его через вторую дверь, в карцер.
Ему показалось, что он перенесся назад по времени и клерком магистрата входит в вонючую тюрьму Фаунт-Ройяла для слушания дела о ведьмовстве. Пусть это корабельный карцер, но четыре камеры были очень знакомы, и железные решетки для удержания внутри узника такие же, как в любой сухопутной тюрьме. Несколько грязных фонарей висели на крючьях, озаряя жалкий интерьер мутно-желтым светом. Возле самых ног Мэтью пробежала крыса, гонясь за тараканом размером с краба. Вонь нечистот смешивалась с запахами гниющего мокрого дерева и мерзких внутренностей судна, доходя до апокалиптической силы. Мэтью увидел в камере слева от себя Зеда и Берри — заплесневелую несчастную куклу со слипшимися рыжими волосами — в камере справа и почувствовал, как закипает в его душе гнев. У каждого из пленников был соломенный матрас и ведро, — вот и все предложенное гостеприимство.
— Гром разрази! — почти заорал Мэтью. У него перехватило горло спазмом. — Немедленно выпустите их оттуда!
Из тени перед камерой Зеда выступил человек:
— Сэр! Прошу вас держать себя в руках.
— Держать себя в руках? Господи Боже мой! — Раскрасневшийся, дымящийся Мэтью пребывал на грани срыва — он готов был сорвать голову с этого паразита, который ему возражает. Пусть даже это будет белобородый и суровый капитан Джеррел Фалько, вооруженный витой тростью, глядящий на него ровным взглядом довольно-таки устрашающих янтарных глаз.
— Это мои друзья! — крикнул он в лицо Фалько. — Они не животные, и они ничего дурного не сделали!
— Боже, Боже! — сказала мадам Чилени с презрительной, но едва заметной усмешкой, которая еще чуть-чуть — и могла бы оказаться для нее последней. — Я знала, что не надо этого делать.
— Мэтью! — окликнула его Берри голосом слабым и больным.
Да и у любого был бы такой голос в подводном гробу, где воняет смолой и дохлой рыбой, а постоянная качка может у человека все кишки вытрясти.
— Выпустите их! — заревел Мэтью на капитана и на женщину одновременно.
У нее сползла с лица улыбка, а у Фалько будто слегка задымилась эспаньолка.
Плавно, но твердо легла на плечо Мэтью витая трость:
— Спокойствие в напряженной ситуации есть добродетель, молодой человек, — произнес капитан. — Я предлагаю вам в разговоре со мной держаться достойнее — начиная с вашего следующего слова.
Голос у него был глубокий и звучный. За такой голос любой церковный проповедник продал бы себя со всеми потрохами.
И тут Фалько повернулся и сказал Зеду несколько слов на каком-то грубом диалекте. К невероятному изумлению Мэтью, Зед издал горловой смешок.
— Вы… вы с ним говорите? — Мэтью чувствовал, как начинает испаряться пот гнева у него со лба. — Он вас понимает?
— Я говорю на языке га, — подтвердил Фалько. — И на пяти других языках. Всего я умею читать и писать на десяти языках. Я учился в Париже и жил на трех континентах. Отчего бы мне не извлечь пользу из моих странствий?
— Он понимает вас, — повторил Мэтью, на сей раз без вопроса.
— Мне кажется, это было продемонстрировано. — Фалько нахмурился. Брови у него седели, но еще не настолько, как борода. Седыми были и волосы, выглядывающие из-под коричневой кожаной треуголки. Взгляд янтарных глаз обратился к мадам Чилени. — Почему вы это допустили?
— Он настаивал.
— Если я буду настаивать, чтобы вы прыгнули к акулам, надев ожерелье из рыбьих кишок, вы прыгнете?
От его взгляда подломились бы колени у любой женщины, но Ария Чилени сама была в некотором роде зубастым зверем, и взгляд капитана на нее не действовал.
Мэтью решительными шагами подошел к камере Берри. Сказать, что ее вид был достоин сожаления, было бы все равно что сказать, что ночью ощущается недостаток солнечного света. И ее солнечный облик был затемнен этим непреходящим мраком настолько, что Мэтью ощутил, как слезы гнева выступают у него на глазах.
— Да будь оно проклято! — сказал он, берясь рукой за прут решетки, а второй все еще сжимая миску с яблоком, апельсином и лимоном.
Карцер строили для бунтарей и сумасшедших, и естественно, что железо, способное удержать воина га, не могло поддаться решателю проблем. Берри подошла ближе. Волосы падали на ее лицо, глаза были тусклые, как свет в этом трюме.
— Ты не мог бы дать мне воды? — попросила она. — Очень пить хочется.
— Да, — ответил он сквозь крепко сжатые зубы. — Через минуту. Возьми пока вот это.
Он просунул между прутьями апельсин, Берри схватила его и вгрызлась в кожуру так, будто это была первая еда от самого Нью-Йорка. Мэтью обратил к Фалько и мадам Чилени взгляд, в котором горело что-то похожее на жажду убийства.
— Я хочу, чтобы моих друзей выпустили оттуда. Капитан, я умоляю вас. Они не совершили никакого преступления, заслуживающего подобного наказания. Я хочу, чтобы их освободили и дали им приличные каюты.
— Невозможно! — ответила женщина. — Все занято.
— Мне кажется, можно использовать то, что имеется в наличии, — возразил ей Мэтью. — Например, освободить вашу каюту, если вы поселитесь со своим мужем. Я имею в виду человека, которого вы называете мужем. Несколько ночей с ним — и, быть может, к вам снова вернется очарование любви.
— Я лучше сдохну! — заверещала гарпия. Мэтью не обратил на это внимания.
— Капитан, не найдется ли у вас койки для воина га? А может быть, и работа — после того, как его нормально накормят и дадут дышать здоровым воздухом?
— Он останется здесь! — сказала мадам Чилени. — Так для всех безопаснее!
Капитан Фалько, пристально смотревший на Мэтью, при этих словах обратил янтарные глаза к женщине.
— Если я не ослышался, — сказал он ровным голосом, — вы, мадам, берете на себя смелость принимать решения, касающиеся моего корабля и моего экипажа? Если это действительно так, я напомню вам, что на этом корабле хозяин…
— Я только сказала, что лучше держать его под замком…
— Я слышал вас и ценю ваше мнение. — Он снова посмотрел на Зеда, что-то быстро проговорил, и Зед пожал плечами. — Не думаю, что он опасен, — сказал Фалько, обращаясь к Мэтью. — И уж совершенно точно не опасна девушка.
— Их следует выпустить как можно скорее, — ответил Мэтью. — Как можно скорее.
— Я возражаю. — Мадам Чилени встала между Мэтью и Фалько, намереваясь прервать это крепнущее согласие. — Напомню вам, капитан, что вам платит ваш работодатель, и очень хорошо платит, за то, чтобы вы…
— Мадам, мой работодатель — не вы, — перебил капитан, слегка приподняв губу, будто в оскале. — Да, мне очень хорошо платят. Я лоялен своему работодателю — пока мне платят именно так. И я всегда выполняю свою работу наилучшим образом, насколько позволяют мои способности и умения… но работа моя, мадам, состоит в том, чтобы принимать наилучшие возможные решения под сенью наших парусов. Так вот, я несколько дней спускался сюда, чтобы беседовать с воином га. Равным образом с этой девушкой. Когда их привели на корабль, мне было сказано, что ради безопасности и упрощения ситуации их следует заключить здесь, и я с вашей позицией согласился. В тот момент, — уточнил капитан. — Но теперь, пообщавшись с ними и приобретя несколько более… адекватное, скажем так, — понимание затронутых вопросов, я не вижу более смысла оставлять их в этих камерах. — Он потянулся к стене, где на крюке висело кольцо с ключами. — В конце концов, куда им деваться в открытом океане? И я уверен, что шпаги и пистолеты вполне решат вопрос, если воин выйдет из себя. — Он снова обратился к Зеду. Тот ответил глубоким грудным уханьем и покачиванием лысой головы. — Он клянется соблюдать достоинство, мадам, — перевел Фалько.
— Профессору это не понравится, — предупредила она, когда Фалько вложил ключ в замок камеры Зеда, и Мэтью тут же понял, что она слишком далеко зашла в своих угрозах.
Фалько отпер замок и открыл дверь под скрип заржавевших от соли петель. Жестом велел Зеду выходить.
— Я думаю, у нашего юного гостя была здравая мысль, — сказал капитан. — Касательно размещения пассажиров. Наш га вполне может работать и тем заслужить себе хотя бы одеяло на палубе, если не гамак. — Он миновал Мэтью и вложил второй ключ в замок камеры Берри. — Что до девушки, я думаю, ей следует отдохнуть в уюте — во искупление оскорбленного достоинства. Надеюсь, мадам, что вы переселитесь в каюту доктора в течение часа. Если у него возникнут по этому поводу вопросы, он знает, где меня найти.
— Нет! — Да, голос у этой женщины определенно был. От него чуть не пошли трещинами дубовые балки над головой. Глаза ее горели, словно у сумасшедшей. — Я не согласна! От его храпа стены дрожат, а ноги у него воняют, как дьяволова задница!
Повернулся ключ, щелкнул замок. Фалько открыл дверь, а Мэтью уже был на месте, чтобы подхватить пошатнувшуюся Берри.
— С радостью предложу вам ароматизированные ватные шарики, — сказал Фалько Арии Чилени. — Два в уши, два в ноздри. Не подняться ли нам теперь на свежий воздух?



Глава тринадцатая

Сегодня Мэтью был сам не свой. В это тринадцатое утро плавания на «Ночной летунье» он не находил себе места, бесился и чувствовал, будто сейчас выскочит из собственной кожи, если в ближайшее время не покажется гавань. Конечно, приход в гавань поставит новый ряд проблем. Он теперь проникся сочувствием к морякам и пассажирам, направляющимся из Англии в колонии. Но у него, по крайней мере, было чем отвлечься от постоянной качки и пылающего солнца: он становился Натаном Спейдом.
В тот день, когда Берри и Зеда выпустили из клеток, мадам Чилени очень холодно сказала ему: «Я полагаю, вы очень горды собой, выиграв эту мелкую стычку? Но впереди вас ждут настоящие битвы, Мэтью, и, надеюсь, вы готовы вести их так же доблестно, потому что вам придется сражаться за свою жизнь. Я посоветовала бы вам взять свиток, который вы так небрежно отбросили, и дочитать документ до конца. Он приготовлен для вас профессором Феллом, и не стоит относиться к нему беспечно. Запечатлейте жизнь и времена Натана Спейда в собственной памяти, милый мой. Станьте им, если вам дорога ваша шея… а заодно шея вашей подруги и этой черной вороны. Мы достигнем места назначения в конце следующей недели. К этому времени вы должны стать Натаном Спейдом. Не забывайте мой совет».
«Не забуду, — ответил ей Мэтью. — Надеюсь, вам нравится ваше новое жилище, и спасибо за гостеприимство, оказанное мисс Григсби».
Женщина покинула его каюту, оставив ощущение мороза.
Зачем надо становиться Натаном Спейдом, он не имел понятия. Но это казалось правильным, поскольку Ария Чилени настойчиво требовала, чтобы он к моменту приезда не был Мэтью Корбеттом. Да еще ее заявление насчет того, что некоторые персонажи, которых предстоит встретить, знали Лиру Такк… в общем, да здравствует Натан Спейд.
Мэтью не раз задумывался, существовал ли когда-либо Натан Спейд на самом деле, но решил не спрашивать мадам Чилени: если знать, что такое существо реально, начинаешь сомневаться во власти Бога над Злом по сю сторону Небес. Гуляя по палубе в это тринадцатое утро, когда солнце палило в полную силу, а рядом шла Берри — умытая, накормленная и избавленная от корабельной плесени, — он напряженно размышлял о жизни и временах мастера Спейда.
Натан Спейд следовал от убийства к убийству, будто поставил себе целью достигнуть самого дна извращенности. Похоже, что Спейд сделался высококлассным убийцей и был нанят бандой лондонских громил, именовавших себя «Рисковые», а так же отправил на тот свет — дай Бог, чтобы это было художественным вымыслом профессора Фелла, — к двадцати годам восемь человек. И еще двоих в день двадцатилетия — просто из спортивного интереса. Его называли «Перчик» — за манеру бросать в глаза жертвы горсть перца перед тем, как вспороть ей живот или перерезать глотку, — в зависимости от того, насколько медленная была заказана смерть. Потом он стал шанхаером высочайшей пробы и раздобывал для банды «Рисковых» проспиртованных девок, которыми те набивали свой сомнительной репутации дом на Блю-Анкор-роуд в Саутуарке. Свою работу он выполнял не хуже любого честолюбивого мерзавца и заработал у «Рисковых» отличную репутацию, выгодно эксплуатируя тот факт, что малолетки и девственницы хорошо продаются в любом экономическом климате, а на улицах Лондона всегда предостаточно бездомных малолеток, равно как и докторов, готовых за наличные восстановить иглой и ниткой гордость честной девственницы.
— Лучше бы ты мне этого не рассказывал, — заявила Берри, гуляя с Мэтью по палубе, когда он поведал ей именно об этой составляющей обаяния Натана Спейда. Но потом поправилась: — Но все-таки я хочу знать: зачем тебе нужно им притворяться? И чего хочет от тебя профессор Фелл?
У Мэтью не было иного выхода, кроме как рассказать ей все без утайки — то есть как ему это представлялось. С нею он виделся ежедневно, гуляя по палубе, но Зеда встречал лишь пару раз — в основном за работой на нижних палубах.
Мэтью решил, что держать Берри в неведении было бы не благородным жестом, а ненужной жестокостью.
— Как я уже сказал, — закончил он, — профессор хочет, чтобы я на него работал. Решил какую-то неизвестную проблему. Но я в самом деле верю его слову, что он вернет нас в Нью-Йорк, когда работа будет выполнена.
— А почему ты ему веришь?
Глядя на девушку, Мэтью с удовольствием отметил, что ее лицо уже не такое бледное, как раньше. Веснушки выступили на свежем румянце. Местное солнце за несколько дней сотворило здесь такую погоду, какая в Нью-Йорке бывает в апреле. Судно подходило к Бермудам, и Мэтью рассудил, что до конца путешествия вряд ли осталось больше нескольких дней.
— Вынужден, — ответил он. — Хотя мне случалось — как бы точнее сказать — не единожды расстроить его планы, я думаю, что он меня считает… — Мэтью задумался над окончанием мысли, — достаточно ценным работником.
— И все равно я не понимаю, почему ты никому не сказал, Мэтью! Про этих Мэллори… то есть про доктора Джентри и эту женщину. — В это слово Берри вложила все презрение, на какое была способна. — Ты же мог сказать Хадсону, почему не сделал этого?
— По той же причине, по которой не сказал тебе, — напомнил он. — Не хочу, чтобы из-за меня кого-нибудь убили. А если бы Хадсон вмешался, его вполне могли убить — потому что им нужен я, а не он. И с тобой та же история. Кстати, подумай: вот ты здесь, и что произошло? У них теперь не только я, у них Зед, как дамоклов меч над твоей головой, и ты — над моей.
— Ты это уже много раз говорил, — ответила она, сердито полыхнув голубыми глазами.
— И еще не раз повторю до того, как все закончится.
Его злость не так легко вспыхивала, но горела, пожалуй, жарче. Однако бить Берри по голове за ослиное упрямство не имело смысла, потому что Мэтью отличался тем же качеством и не раз получал за него затрещины.
Они прошли еще немного, закончив круг по палубе, переступая через свернутые канаты и обходя матросов, скребущих мокрые доски песчаником. Мэтью сказал:
— Так я продолжаю рассказ про мастера Спейда, если ты по-прежнему готова слушать.
Берри почти не колебалась — любопытство в ней без труда взяло верх над девичьей чувствительностью.
— Давай.
Мэтью стал рассказывать дальше. Натан Спейд — если он действительно когда-то существовал — отлично потрудился шанхаером, и потому в возрасте двадцати двух лет был повышен до управляющего борделя «Синий Якорь», принадлежащего «Рисковым». Еще полгода — и Перчик заправляет вторым подобным заведением в Саутуарке на Лонг-лейн. К двадцати четырем годам его репутация открывателя талантов, а также вспарывателя брюха конкурентам выросла так, что к нему обратился некий доктор Джонатан Джентри от имени некоего профессора, который осведомлялся, не желает ли вышеупомянутый мастер Спейд еще вырасти в деловых кругах? А именно: взять в управление новый дом, располагавшийся почти под стенами парламента, где джентльмены с прекрасным воспитанием и превосходными средствами общаются с дамами дурного воспитания, намерение которых — переместить денежные знаки из набитых карманов в пустые? И, что очень важно, женщины должны быть красивы и абсолютно безжалостны в умении вытаскивать информацию из своих оглушенных сексом или пораженных любовью лотарио, а также не стесняться делиться этой информацией с Натаном Спейдом — для передачи через доктора Джентри в уши профессора.
Предложение было принято.
Перчик попал в страну молока и меда. Ему уже не требовался ни перец, ни ножи, потому что такую работу (если понадобится) выполняли убийцы профессора, и Перчик теперь одевался в дорогие итальянские костюмы и небрежно разгуливал по дипломатическим коридорам как равный среди прочих богатых и отлично устроенных негодяев.
— Мерзость, — только и сказала Берри, услышав конец истории.
— Согласен, — сказал Мэтью, но все же, становясь Натаном Спейдом, почувствовал, что должен добавить: — Но нельзя не залюбоваться его целеустремленностью.
И понял, что это сказано человеком, знающим, насколько трудно сыну фермера вырасти выше кучи свиного навоза.
Выйдя к штирборту, Мэтью и Берри обратили внимание на какую-то суматоху среди матросов, проследили за указующими пальцами и направлением жадно ждущих взглядов — в переплетение снастей «Летуньи». Там карабкались вверх и перескакивали в джунглях веревок и сеток две фигуры, а паруса тем временем выгибались и надувались свежим ветром, будто рвались прочь с мачт. На палубе мрачного вида матрос держал черный ящик, и другие матросы бросали туда монеты, и стоящий рядом оборванец с деловым видом записывал взносы в бухгалтерскую книгу. А наверху двое ухватились за канаты и начали раскачиваться от мачты к мачте, и на палубе одни радостно вопили, другие же презрительно завывали. Мэтью понял, что наблюдает не только соревнование двоих в лазании по такелажу, но и ставки на то, кто из них победит, хотя непонятно было, где та финишная черта, которую надо пересечь для победы. По воплям и достаточно грубым подбадривающим крикам, полным самых грязных выражений, он решил, что если требуется обойти корабль несколько раз по обеим мачтам, то соревнуются не только в быстроте и ловкости, но и в выносливости.
Вдруг его поразило воспоминание. Воспоминание об ирокезе, которого называли Прохожий-По-Двум-Мирам и который так помог ему в охоте на Тирануса Слотера. Прохожий говорил о том, какое было когда-то пари в группе богатых англичан, чтобы…
Предложили выбрать троих детей, говорил Прохожий, и отправить их на большой облачной пироге, каких много качается на водах Филадельфии. Выбрали Проворного Скалолаза, Красивую-Девочку-Которая-Сидит-Одна, а третьим был я. Нам троим и всему племени было сказано, что мы увидим мир Англии и город Лондон своими глазами, а когда вернемся — через два года — сумеем объяснить нашему народу, что мы видели. В надежде, как сказали эти люди, создать связь между нами как братьями.
Душа моя вянет при воспоминании о том путешествии, говорил Прохожий.
Глядя на гонку, развернувшуюся в такелаже высоко над головой, Мэтью понял, что завело его мысль в эту сторону.
Проворный Скалолаз не выжил, рассказывал Прохожий. Моряки начали делать ставки, насколько быстро он сможет забраться на оснастку и принести перо чайки, привязанное кожаным ремнем к мачте. А перо вешали все выше и выше. Платили мальчику мятными леденцами. Когда он упал, у него во рту как раз был очередной.
Матросы завопили — один из гонщиков сорвался, но упал в страховочную сеть. Снова залез по ближайшему канату, безразличный к тому, что только что едва ушел от смерти.
Когда мы добрались до Англии, — вспомнил Мэтью слова Прохожего, — Красивую-Девочку-Которая-Сидит-Одна забрали какие-то двое. Я сколько мог держал ее за руку, но нас разлучили. Ее посадили в ящик с лошадьми. В карету. И куда-то увезли. Я до сих пор не знаю, куда. А меня посадили в другую карету, и я почти десять лет не видел никого из своего народа.
Мэтью вспомнил окончание рассказа. Как индеец в нескольких пьесах играл «благородного молодого дикаря», а потом его фортуна переменилась, новизна краснокожего из Америки потускнела на лондонских сценах, и он оказался Индейским Дьяволом в странствующей ярмарочной труппе, а потом вернулся к своему племени. Став грустным и мудрым. И — как он сам говорил — безумным.
Гонщики наворачивали круги. Там соскользнет нога на мачте, здесь схватятся за веревку. Двое оказались на одном отрезке рангоута лицом к лицу, схватились в борьбе, не жалея сил. Один из них упал, вызвав громоподобный рев, свалился головой вниз в страховочную сетку в десяти футах над палубой, и таким образом в этой грубой демонстрации искусства передвижения между канатами не была пролита кровь и кости не сломаны. Похоже, что сбрасывание противника с мачты входило в правила игры, и следующий вопль прославлял победителя. Группа играющих сразу бросилась к ящику — получать свои выигрыши.
— Небесные качели, — раздался голос за спиной Мэтью и Берри. Безошибочно узнаваемый голос. — Так это называется, — пояснил капитан Фалько в ответ на их вопросительные взгляды. — Традиция, освященная временем. Мы уже близки к нашей гавани, и я решил, что ребята заслуживают небольшой награды.
— Насколько близки? — поинтересовался Мэтью.
— Два дня пути. — Янтарные глаза оглядели небо. — Погода устойчивая, ветер попутный. Да, два дня.
— Слава Богу! — выдохнула с облегчением Берри, хотя и преждевременно. — Не могу дождаться, когда же снова встану на твердую землю!
Хотя эта поездка ничуть не напоминала прошлогоднюю пытку переезда из Англии в Нью-Йорк на невезучей «Саре Эмблир».
— Уже скоро, мисс. — Секунду Фалько молча разглядывал Мэтью. Тому подумалось, что капитан пытается принять решение. — Мистер Корбетт, — заговорил наконец капитан. — Не окажете ли мне честь выпить со мной сегодня вечером? Скажем, в восемь склянок, у меня в каюте? Мне есть что с вами обсудить.
— Относительно чего, если я могу спросить?
— Относительно вашего присутствия здесь. И я буду очень благодарен, если вы не упомянете об этом визите никому из прочих ваших друзей.
— А, понимаю.
— Нет, вы не понимаете, — поправил его Фалько голосом, ставшим чуть-чуть суровее. Он посмотрел вверх, как делал по сто с лишним раз за день, оценивая изменение ветра в парусах. — Два дня пути, — повторил он. И снова обратился к Мэтью: — Восемь склянок ровно.
Он отвернулся и пошел заниматься своим делом: управлять судном, зафрахтованным императором преступного мира.



Глава четырнадцатая

— Войдите, — сказал капитан Фалько, когда на верхней палубе пробили восемь склянок. Мэтью как раз постучал в дверь, декорированную резьбой в виде львиной морды. Если бы лев зарычал при повороте дверной ручки, Мэтью бы нисколько не удивился.
Он шагнул в каюту капитана. Фалько сидел у стола, разжигая глиняную трубку пламенем свечи.
— Садитесь, — прозвучало приглашение, больше похожее на команду.
Фалько выпустил клуб дыма и показал на кресло по другую сторону стола.
Мэтью подчинился. Он увидел на тарелке капитана Фалько рыбьи кости, остатки сухарей и коричневой подливки. На тарелке поменьше лежали ломтики лайма. Еще на столе стояли два деревянных стакана и приземистая «луковица» — стилизованная бутылка темного стекла. Мэтью быстро оглядел капитанскую каюту. Расположенная у кормы «Летуньи», она имела шесть задраенных иллюминаторов с жалюзи, сейчас открытыми, в которые было видно море и утыканное звездами небо. Сама каюта, однако, была ненамного больше, чем у Мэтью. Дубовый комод с ящиками, на нем зеркало и умывальник. На письменном столе серая промокательная бумага, гусиное перо и чернильница, готовые к работе. Кровать — нет, скорее койка с тоненьким матрасом — заправлена так, что ее коричневая ткань едва не лопалась от натяжения. С крюков потолочных балок свисали фонари, освещая мир капитана. Фалько затянулся трубкой, и Мэтью ощутил густой приятный аромат виргинского табака.
— Налейте себе.
Мэтью снова повиновался. Из черной бутылки в его стакан полилась прозрачная золотая жидкость.
— Бренди, — пояснил капитан. — Решил откупорить что-нибудь достойное.
— Спасибо. — Мэтью приложился к стакану и решил, что напиток не просто достойный, а очень хороший, но настолько крепкий, что непроизвольно вышибает слезу.
— Цивилизованная выпивка, — Фалько налил себе, — для цивилизованных людей. Не так ли?
— Да, — ответил Мэтью, потому что Фалько, видимо, ждал ответа.
Капитан предложил Мэтью тарелку с ломтиками лайма, Мэтью покачал головой. Фалько сжевал ломоть вместе с кожурой. У капитана был высокий лоб с глубокими морщинами, и линия волос выдавалась «вдовьим пиком» в середине и отступала к вискам. Верхняя часть левого уха отсутствовала. Мэтью подумал, не был ли капитан знаком с фехтовальщиком по имени Дальгрен.
В свете ламп каюты кожа у Фалько отливала чернейшими чернилами, а янтарные глаза казались по контрасту светлее и проницательнее. Капитан не сводил взгляда со своего гостя. Но заговорил, лишь когда дожевал лайм.
— Зачем вы здесь?
Вопрос был задан так прямо, что Мэтью на пару секунд опешил.
— Простите, сэр?
— Я не повторяю своих слов, — раздраженно ответил капитан.
Повисло молчание. Один собеседник ждал, другой размышлял. Наконец Мэтью сказал:
— Я пока сам не знаю.
— Советую вам выяснить поскорее. Послезавтра мы дойдем до Маятника.
Мэтью не был уверен, что правильно расслышал, и нахмурил брови:
— До Маятника?
— Остров Маятник, один из Бермудских. Его владелец… но вы же знаете, кто его владелец?
— Знаю.
Фалько кивнул, зажимая мундштук трубки в зубах. Глаза у него были и зловещие, и веселые одновременно. «Может быть, насмешливые, — подумал Мэтью. — Или любопытствующие».
— Вы не боитесь? — спросил Фалько.
Врать льву смысла не было.
— Боюсь.
— И правильно. Насколько я понимаю, моего работодателя следует бояться.
— Насколько вы понимаете? То есть вы с ним не знакомы?
— Не знаком. Никогда не виделись. Приказы от его имени мне передает Сирки. — Глаза прикрылись тяжелыми веками. Дым клубился между капитаном и Мэтью. Фалько налил себе еще и вынул трубку изо рта, чтобы пригубить. — Я знаю, что он… управляет многими людьми и многими процессами. Слышал кое о чем, но я умею делать так, чтобы уши не слышали, когда я этого не хочу. И рот был на замке, когда это нужно. То есть почти всегда.
Еще один хороший глоток проследовал в трюм, и мундштук занял свое место в зубах.
— То есть вы не из его уголовников?
Вопрос рискованный, но Мэтью почувствовал, что он будет правильным.
— Я — капитан своего судна, — последовал взвешенный ответ. — Как давно я хотел быть капитаном, я уже и сам не помню. Сколько я трудился, чтобы им стать… в общем, долго. Он мне дал «Летунью». Он дал мне должность, которую я желал получить, — поправил себя Фалько. — И платит мне столько, сколько я стою.
— За что именно? За плаванье откуда и куда?
— Отсюда туда и куда угодно. За перевозку пассажиров, груза и мешков с письмами. Я, видите ли, отличаюсь от других.
— Каких других?
Фалько выдохнул к потолку длинную струю дыма. Глотнул еще спиртного.
— Других его капитанов. Тех, кто… — он замолчал, чуть наклонив голову набок, и взгляд его снова заострился. — Тех, кто занимается не только перевозками, — договорил он.
— А чем еще? — спросил Мэтью, жаждавший любой доступной информации о профессоре Фелле. Чем больше он будет знать, тем крепче станет его броня.
— Кое-чем, — ответил Фалько с мелькнувшей на губах улыбкой, которая не коснулась глаз. — Но я пригласил вас сюда, потому что хотел узнать, какова ваша цель на острове Маятник. Мне о ней не было сказано. Мне было приказано ожидать пассажира. Одного пассажира, а не трех. Еще вышла какая-то суета с сигнальными лампами, и я видел в вашем городе пожары. Очевидно, пороховые бомбы, которые привез в деревянном ящике Сирки, были пущены в дело. Я предпочитаю не знать ничего лишнего.
— Но любопытствуете о причине, по которой я оказался здесь? — уловил нюанс Мэтью. — Отчего так?
Фалько еще раз затянулся и выпустил дым. Глотнул бренди, и только потом ответил.
— Вы здесь не на месте. Вы не… — он поискал слова для того, что хотел выразить, — не того типа человек, что я обычно вижу. Далеко не того. А эта девушка и воин га? Они точно никак не вписываются. Я не могу понять картину, которую наблюдаю. Вы выступили в карцере против этой женщины. И за правое дело. Мои друзья, сказали вы. Вот это меня и озадачило. Видите ли, личности того рода, которых я перевожу по приказу моего работодателя, друзей не имеют, молодой человек. Рисковать чем бы то ни было ради другого… в общем, на этом судне я никогда подобного не видел. И я не мог не задуматься… зачем, ради всего святого, вы здесь оказались?
Мэтью обдумал вопрос и ответил так:
— Я — решатель проблем. Меня пригласил профессор Фелл, чтобы я решил какую-то его проблему. Вы не знаете случайно, что это может быть?
— Нет. Да откуда бы? Я в его дела не лезу. — Фалько кивнул какому-то собственному непроизнесенному замечанию. — Вот, видите? Я знал, что вы иной. Вы не из его мира, если вы понимаете, что я хочу сказать. Но смотрите, как бы этот мир не влез в вас, потому что в нем очень много денег.
— И наверняка грязных.
— Чистые или грязные, на них вы купите что пожелаете и когда пожелаете. Я когда-нибудь куплю на них корабль и начну свое морское дело. Вот для чего я этим занимаюсь.
— Разумный план, — одобрил Мэтью. Он решил попытаться снова получить ответ на свой вопрос: — А что делают другие капитаны? Помимо перевозки пассажиров?
Какое-то время Фалько не отвечал, раскуривая погасшую трубку от пламени свечи. Мэтью подумал уже, что вопрос так и останется без ответа, но капитан заговорил.
— Их четверо. Весьма серьезный флот у профессора. Остальные корабли перевозят пушки, от чего я отказался. Мне хочется иметь быстрое и чистое судно, не обремененное тяжестью чугуна. Но еще они занимаются… взятием призов в открытом море.
— Корсары?
— У них нет флага, — поправил его Фалько. — Они состоят на службе у профессора.
Схема стала Мэтью понятнее, и открывшаяся картина его очень заинтересовала.
— Значит, львиную долю приза получает профессор за предоставление этим… гм… другим капитанам надежной гавани?
— Как я уже сказал, он хорошо платит. А последнее время пошли такие призы, которые он, очевидно, признает весьма ценными.
— Какие? Сейфы с драгоценностями и золотыми монетами?
— Отнюдь. — Фалько затянулся трубкой и выпустил уголком рта струю синеватого виргинского дыма. — В последние месяцы профессор интересуется кораблями с грузом сахара с Кариб.
— Сахара? — Мэтью при этом вопросе откинулся на стуле назад: он снова наяву увидел Соломона Талли, бушующего в порту, и задающего Мэтью и Хадсону Грейтхаузу вопрос: что это за пират, отбирающий груз сахара и ничего другого не трогающий?
Третий груз за несколько месяцев, стонал Талли по поводу утерянного товара. И не только у меня, но еще у Мики Бергмана из Филадельфии и у братьев Паллистер из Чарльз-Тауна!
Работа профессора, подумал Мэтью. Посылать капитанов на торговые пути перехватывать корабли с сахаром…
— Зачем? — спросил Мэтью сквозь дым, слоями лежащий между ним и капитаном.
— Понятия не имею. Я знаю только, что сахар доставляют в гавань на северной оконечности острова и увозят телегами. — Он показал Мэтью улыбку, больше похожую на след бритвы. — Вероятно, это тоже представляет интерес для решателя проблем?
Мэтью вспомнил и другие слова Соломона Талли, сказанные на Большом Причале в тот день:
Что-то очень нечисто с этим постоянным грабежом сахара! Не понимаю, куда он девается, и это меня очень, очень тревожит! Возникал ли у вас вопрос, непременно требующий ответа, иначе он вас сгрызет до печенок?
Глядя через стол на Джеррела Фалько, Мэтью понимал, что капитан «Ночной летуньи» тоже встревожен этим вопросом без ответа.
Быть может, Фалько почувствовал перемену ветра или смену курса своей жизни в сторону темных и глубоких течений. И решил, быть может… в глубине души, где у каждого человека хранится самая его суть… что он туда не хочет. Он просит Мэтью выяснить, что происходит с сахаром. Потому что и он, как Соломон Талли, встретился с чем-то, сильно отдающим Злом. И раз профессору Феллу так нужен этот сахар, что он перехватывает корабль за кораблем, — могут ли оставаться сомнения?
— Может быть, я рассмотрю этот вопрос.
— Как пожелаете, — отозвался капитан. — Но, надеюсь, не без оглядки?
— Без оглядки я никогда не действую.
— Допивайте, — посоветовал Фалько. — И возьмите ломтик лайма, если хотите.
Мэтью допил остаток очень хорошего бренди. Выбрал ломтик лайма и, как капитан, сжевал его с кожурой.
Потом, сообразив, что это было окончание разговора, встал с кресла и пожелал спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мистер Корбетт, — ответил капитан, наполовину скрытый завесой клубящегося дыма. — Очень надеюсь, что вы решите все стоящие перед вами проблемы.
Мэтью кивнул. Пожелание было искренним, и Мэтью, естественно, полностью его разделял. Он вышел из каюты и пошел по коридору к своему собственному обиталищу.
Открыв дверь, он увидел при свете висящих фонарей, что его ожидают трое. Сирки и Джонатан Джентри заняли кресла, Ария Чилени устроилась на краю кровати. Они сидели так, будто ожидали начала театрального представления или концерта, который слегка запаздывает. Доктор Джентри натягивал пальцами бечевку, сооружая кошачью колыбельку. Когда Мэтью вошел, великан Сирки встал, высокий и полный достоинства, в белой чалме и свободных одеждах, а мадам надула губки и вытянула ноги, будто хотела подсечь Мэтью на проходе.
Мэтью сумел за несколько секунд собраться, хотя появление этой троицы стало для него большим сюрпризом.
— Добрый вечер, — сказал он, не переменившись в лице. Незачем демонстрировать врагам даже намек на нервозность. — Удобно ли устроились?
Он закрыл за собой дверь, показывая полную уверенность в себе, которой на самом деле ему несколько не хватало.
— Да, вполне, — ответил ему Сирки. — Весьма. И очень рады вас видеть. Полагаю, вы прогуливались по палубе?
— Боюсь, иных развлечений на этом судне немного. Книги я прочитал.
— Понимаю. — Сирки кивнул. Мэтью чувствовал, что остальные двое не сводят с него глаз. — Развлечений, — сухо повторил Сирки. — То есть мы оказались тут как раз вовремя, чтобы вас развлечь. А также проинструктировать. Мы вскорости достигнем… ты перестанешь когда-нибудь?
Сирки бросил сердитый взгляд на Джентри, который все еще играл со своей кошачьей колыбелькой. Джентри опустил руки на колени, возмущенно скривив губы, хотя и промолчал.
Словно нарочно углубляя возникший диссонанс, мадам Чилени резко рассмеялась — как будто щелкнули ножницы, отстригая пару яиц. Мэтью подумал, что хозяев этого приема морское путешествие порядком измотало, как и его самого. Подойдя к комоду, он налил себе воды из стоящего там кувшина. Предложил бы Натан Спейд гостям выпить? Нет.
Сирки слегка прокашлялся и снова заговорил:
— Вы сейчас курили?
Мэтью сперва допил воду, медленно, чтобы подготовить ответ. Он не хотел, чтобы эти трое узнали о его беседе с капитаном Фалько — еще начнут выяснять, зачем тот его приглашал. Внезапно проявленное капитаном любопытство и, возможно, его желание прощупать глубину зла своего работодателя эта наводящая ужас троица ему не спустит.
— Прошу прощения? — переспросил Мэтью.
— Курили? — повторил вопрос Сирки, подходя ближе и раздувая ноздри. — От вас пахнет табаком.
— Гм. — Мэтью поднял брови. — Наверное, прошел пару раз через дымное облако.
— На палубе? Кажется, там ветер, и дымному облаку долго не задержаться.
— Кстати о ветре, — сказал Мэтью, ответив на взгляд Сирки со всей силой воли и уверенностью, которую только мог собрать в своей довольно-таки дрожащей душе, — откуда ветер дует, хотел бы я знать? Что все это значит?
— Да мать его так! — взорвалась женщина, которую храп соседа по каюте либо его невозможные ароматы низвели на исходный уровень воспитанности. — Расскажи ему!
Сирки не обратил на нее внимания, не сводя глаз с Мэтью.
— Завтра утром, — произнес он после секундной паузы, — портной принесет вам два костюма. Оба будут сидеть идеально. Вы наденете один из них — по вашему выбору, — когда мы причалим к Маятнику и покинем корабль. С этого момента вы станете Натаном Спейдом. Мэтью Корбетта не будет до тех пор, пока вы не взойдете снова на этот корабль для обратного рейса в Нью-Йорк. Это ясно?
— В некоторой степени, — ответил Мэтью, равнодушно пожимая плечами, чтобы не выдать напряженное любопытство.
Сирки шагнул вперед и взял Мэтью за воротник.
— Слушайте меня, юный сэр, — прозвучал спокойный и полный смертельной угрозы голос. — Ошибок не будет. Промахов не будет. — Его взгляд пронизывал Мэтью насквозь. — Слишком много денег было затрачено на вас, чтобы позволить свершиться ошибке. И вот чего не забывайте: сойдя с этого корабля, вы окажетесь мелкой рыбешкой в озере хищных рыб. Они чуют слабость — как я учуял табачный дым на вашей одежде и задумался, с кем вы проводили время сегодня и зачем. Они учуют… как бы выразиться? — кровь в воде. И с удовольствием сожрут вас живьем, если вы хоть чем-то выдадите, что вы не Натан Спейд. Снова спрашиваю: это понятно?
Сирки разжал пальцы, выпустив воротник, и хотя первым побуждением Мэтью было отступить до самой стены, он гордо поднял голову и не двинулся с места:
— Нет, — сказал Мэтью. — Мне тут вообще ничего непонятно. Потому скажите мне сейчас же: зачем я здесь?
Ему ответил холодный, насмешливый голос мадам Чилени:
— Милый мой мальчик, вы входите в мир профессора в качестве одного из его людей. Вам предстоит участвовать в некоем собрании. Деловом конгрессе, можно было бы сказать. На остров Маятник съезжаются партнеры профессора из Англии и Европы, на…
Она замолчала, подыскивая подходящий эпитет.
— На конференцию, — подсказал Сирки. — Некоторые находятся там уже не первую неделю, ожидая остальных. Этот сбор планировался почти год. Ваша неспособность следовать четким указаниям привела к тому, что мы опаздываем на это мероприятие, но без вас оно начаться не может.
Мэтью все еще пытался переварить фразу о приезде на остров партнеров профессора из Англии и Европы. Ощущение было как от удара под дых. Представить себе сходку уголовников Фелла, а среди почетных… то есть бесславных гостей — Мэтью Корбетта. Нет, Натана Спейда.
«Бог ты мой, — подумал Мэтью. — Как же глубоко я вляпался в…»
— Воду, — лениво повторила женщина. — Мэтью, я вас просила передать мне воду, если не трудно.
Он налил ей воды, следуя кодексу хороших манер. Когда он передавал воду мадам Чилени, Сирки раздраженно выбил чашку из его руки, и она разлетелась вдребезги на крепких дубовых половицах, хранивших следы каблуков многих и многих пассажиров.
— Пора уже, — рыкнул Сирки, пылая углями глаз, — научиться отвечать только на имя Натан!
Мэтью посмотрел на куски разбитой глины и сказал небрежно:
— Чертовски хорошая была чашка. Полагаю, вы принесете мне свою, чтобы исправить это неловкое положение? — Он посмотрел на Сирки в упор. — Фактически, я этого требую.
— Вот наглая тварь! — бросил доктор Джентри, но тоном веселого восхищения.
— Вот теперь узнаю моего Натана! — прозвучал голос Арии. Но ее восхищение казалось слегка фальшивым. — Не напирай на него, Сирки. Он вполне справится с этой ролью.
Мэтью оставил это замечание без ответа, но про себя подумал, не выйдет ли так, что эта роль справится с ним.
Сирки слегка улыбнулся, продемонстрировав блеск бриллиантов.
— Я думаю, ты права, Ария. — Улыбка исчезла, как шарик уличного фокусника. — Но очень многое еще надо будет посмотреть. — Он подтянул к себе стул, с которого встал, и сел на него верхом. — Еще вот что: когда мы подойдем к причалу, вы сойдете, а ваша красавица и ее чудовище останутся на корабле. С наступлением темноты, чтобы не привлекать ненужного внимания, их посадят в карету и отвезут в место заключения. Не нужно, чтобы кто-либо из партнеров увидел их и проявил неуместное любопытство. Люди, с которыми мы имеем дело, в высшей степени подозрительны и в высшей же степени хитроумны. Не стоит оставлять повисшие в воздухе вопросы.
— Место заключения? — нахмурился Мэтью. — Мне не нравится, как это звучит.
— Что вам нравится и что нет, меня не волнует, но я сообщаю вам, что они будут содержаться в комфортных условиях и под неусыпной заботой.
— За решеткой?
— Решетки не будет, но будет замок и охрана. Я сам позабочусь об организации их проживания. Содержаться они будут возле главного дома, в сторонке, чтобы не мешали, а также чтобы не подвергаться опасности.
— Опасности какого рода?
— Той же, которой подвергнетесь и вы, если обнаружат, что вы не тот, за кого себя выдаете. По сравнению с некоторыми из этих людей Натан Спейд просто святой. Они убивают для развлечения. И поверьте мне: я могу легко назвать двух-трех человек, которые сделают все, чтобы докопаться до правды.
— Это больше похоже не на конференцию, а на…
Собрание акул, — едва не сказал он. — И акулы поменьше — но столь же смертоносные в собственных океанах, — собрались вокруг большой акулы и плавают…
Хорошо сказано, Хадсон, — подумал он. — Чертовски верно.
— Никого не задевайте, — предупредила Ария, вставая с кровати и подходя к Мэтью. Он подумал, что от этой женщины пахнет огнем и серой. Улыбаясь — если это можно было так назвать, — она приложила палец к его правой щеке. — Но и себя задевать не позволяйте. — Палец женщины очень нежно прошелся вдоль шрама под левым глазом, где еще виднелись следы швов. — Вот это будет вам очень на пользу. Им нравятся такие отметины. Просто млеют, и тепло в душе разливается.
А у тебя что в душе разливается? — едва не спросил он. Но понял, что она ждет этого вопроса, а он не настолько уж Натан Спейд, упаси Господь. Пока что.
— Если эти партнеры столь хитроумны, — произнес Мэтью, глядя на женщину, но обращаясь к великану-индийцу, — то они очень скоро выяснят, что я не тот сутенер с черной душой, за которого себя выдаю. — Несколько вопросов о моих отношениях с «Рисковыми» и насчет… гм… деталей моего занятия, и…
— Никто ничего такого не спросит, — перебил Сирки. — Они знают, что не должны любопытствовать. Считайте организацию профессора чем-то вроде корабля. Все присутствуют на борту, но у каждого отдельная каюта.
— Неудачная аналогия, — фыркнула женщина.
— У каждого своя каюта, — настоял Сирки, — и свои обязанности. Да, конечно, кто-то из них наверняка слышал о Натане Спейде, но не найдется ни одного, кто бы был с ним знаком или вел какие-нибудь дела. У них так не принято.
Мэтью тихо хмыкнул и перенес внимание с Арии на Сирки. Джентри, которому не понравилось, что им помыкают, по-прежнему забавлялся с кошачьей колыбелькой, низко держа руки и строго контролируя свои движения.
— Понимаю, — ответил Мэтью. — Таковы меры безопасности? И к тому же — чтобы никто не знал, как работает вся система?
— Я знаю, как работает система, — напомнил ему Сирки. — После меня это знает мадам, после нее — наш добрый доктор, у которого, впрочем, имеется дурная привычка терять контроль из-за множества экзотических эликсиров, кои он вдыхает или принимает вовнутрь. Это верно, Джонатан?
— Как гвоздь в крышку гроба, — ответил Джентри. Кривая ухмылка зазмеилась по демонически красивому лицу. — Но какие же я видел цвета!
— Хорошо бы меньше видел цветов, а больше мыла, — сказала Ария. — От тебя воняет.
— Ха, — ответил Джентри смешком, в котором не было ни капли веселья, и снова направил мыслительные усилия на узелки, которые вились у него меж пальцев. Мэтью подумал, не был ли сегодня собеседником доктора какой-нибудь особенно сильный экзотический эликсир, полученный к примеру, из грибов южноамериканских джунглей.
— Никто не попытается узнать о Натане Спейде слишком много, — продолжал Сирки. — Это оказалось бы дурным поведением и нарушением правил. Но можете не сомневаться, что профессор не преминул довести ваше имя и вашу репутацию до всеобщего сведения.
— Великолепно, — ответил Мэтью с едкой ноткой в голосе. — Можно ли мне поинтересоваться, существует ли — существовал ли — настоящий Натан Спейд? И если он существует, то где? А если существовал, какова его судьба?
— О, Натан, без сомнения, существовал. — Пальцы Арии погладили Мэтью по щеке. Женщина смотрела ему прямо в глаза. — Но из-за своего резкого взлета и внезапного богатства Натан начал ошибаться. Позволил себе засбоить. Слишком распустился в холе и уюте. — Пальцы скользили туда-сюда по щеке Мэтью. — Он забыл, кто создал его, кто создал всех нас.
— Господь? — спросил Мэтью.
— Ох, — усмехнулась она, — вы такой милый!
Но сапфировые глаза остались холодными.
— Для мертвеца? Я полагаю, он уже не на этом свете?
Сирки встал — зловещий знак. Стул скрипнул с облегчением.
— В прошлом году мадам Чилени убила Натана Спейда выстрелом в голову.
— Почти год миновал, — добавила она.
Пальцы женщины погладили Мэтью от подбородка к уху и обратно.
— Натан Спейд стал нежелательным работником, — продолжал Сирки. — Он занялся продажей информации иностранным агентам. Эта деятельность вошла в конфликт с целями профессора. Никто из тех, кого вы увидите, этого не знает — равно как и того, что мастер Спейд перешел в лучший мир. Тело разрезали на куски, сожгли, и то, что осталось…
— Вывалили из корзины в Темзу, — почти шепотом закончила женщина. От раненых чувств или от гордости — трудно было понять. — Он заслужил то, что получил.
Пальцы на щеке Мэтью остановились, ногти прижались к коже. Сильнее. Еще сильнее. Женщина улыбнулась, глаза ее остекленели.
— Такова жизнь, — сказала она.
Убрала руку от его лица.
Отвернулась.
Проходя мимо Сирки и доктора Джентри, она выпрямила спину. Потом села на край кровати и приняла ту же свободную позу, что прежде. Наверное, в этом положении ей было уютнее всего. В ее застывшем лице было что-то отстраненное и даже отчаянное, и Мэтью не захотел в него всматриваться — скудость и пустоту зимы он оставил в Нью-Йорке. Юноша вновь повернулся к Сирки.
— Я все же до сих пор не уяснил моей цели. Что конкретно хочет профессор, чтобы я сделал?
— Профессор Фелл, — ответил великан, — желает иметь удовольствие информировать вас об этом лично.
На это у Мэтью не было ответа. Жаль, что он не осушил в каюте Фалько еще стакан бренди. Хорошо бы для компании иметь в эту ночь при себе бутылку рома. Хорошо бы увидеть Берри, которая находится дальше по коридору в запертой каюте. Хорошо бы быть клерком магистрата, у которого всех обязанностей — лишь бумага да перо.
Но нет. Теперь он кто-то. Человек, с которым считаются.
И у этого положения есть своя цена.
— Надеюсь, мои костюмы будут сидеть безупречно, — сумел он сказать. — Если мне нужно играть эту роль, то выглядеть я должен, как роль того требует.
— Естественно, — согласился Сирки. — И хорошо сказано, сэр. — Он обернулся к своим сообщникам. — Теперь оставим мистера Спейда для размышлений и отдыха.
Первой вышла Ария Чилени, все еще пребывая в трансе, который навела на себя сама. За ней — любитель «кошачьих колыбелек». Сирки задержался в дверях.
— Я сейчас вспомнил, что капитан Фалько курит, — сказал он.
— Правда? — безразлично ответил Мэтью. — Я бы сказал, что на борту этого судна курит еще человек двадцать.
— Верно, но ароматная виргинская трава дороже других, и, я полагаю, недоступна простым матросам. Смотрите в другой раз, чей дым собираете, юный сэр. Он может попасть в глаза и вызвать слепоту, сбивающую вас с цели. — Сирки замолчал. Фраза повисла в воздухе, как клуб пахучего дыма. — Доброй ночи.
Мэтью ответил таким же пожеланием. Сирки вышел из каюты, и Мэтью задвинул щеколду. Готовясь к ночному сну (наверняка тревожному), он почти физически ощущал, как «Ночная летунья» приближается к острову Маятник. Бригантина с развернутыми парусами, с несколькими горящими на палубе лампами летела вперед, оставляя под серебристой луной синевато-белый кильватерный след, а над ней медленно шли по темному небу кружевные облака. И с каждой волной, уходящей за корму судна, приближалось логово профессора Фелла. Интересно, догадывается ли Сирки, что капитан Фалько всерьез задумался о своем месте в этой жизни? Не высказал ли Фалько кому-нибудь какие-нибудь опасения, а этот кто-нибудь передал их еще кому-то, а кто-то шепнул на ухо владельцу голоса, предупредившего индийца: Фалько слишком много знает и думает слишком много? Если так, то дни капитана могут быть сочтены. И это плавание может оказаться для него последним. После прихода судна в гавань с ним произведут окончательный расчет.
Что сделал бы Натан Спейд?
Засмеялся бы и сказал: «Туда ему и дорога»?
Да. Но что должен сделать Мэтью Корбетт? У него голова была полна проблем, но — увы — не решений.
Да, подумал он.
И потушил все фонари, оставив только одну свечу, и лег спать в потрескивающем брюхе «Ночной летуньи».



Глава пятнадцатая

Мэтью ожидал крика «Земля!», но услышал звук трубы, возгласивший о появлении острова Маятник.
Зашевелились моряки, истосковавшиеся по твердой земле. Мэтью стоял среди них на ярком утреннем теплом солнце и смотрел, как остров постепенно обретает форму.
Может быть, с высоты полета чайки он и имел форму маятника, но с палубы он представал нагромождением неровных черных камней и серых обрывов, скудно покрытых мхом и коричневыми лишайниками. В глубине острова, казалось, зеленела дикая чаща, что не добавило Мэтью душевного покоя. До сих пор он еще не заметил никаких признаков человеческой деятельности, и не мог не подумать: не располагается ли царство профессора Фелла где-то в каменных глубинах?
Одет он был в соответствии со своей ролью. Темно-серый костюм с тонкими светлыми полосками облегал туловище плотно, как тюремная камера. Кружева украшали светло-синюю рубашку у ворота и на рукавах, что казалось Мэтью несколько слишком роскошным для бывшего шанхаера, но, вероятно, вполне подходило элегантному содержателю борделей. Чулки белые как мел, черные башмаки начищены до адмиральского блеска и сверкают при каждом шаге. Он был чисто выбрит и нарумянен, волосы зачесаны назад и — по настоянию Арии Чилени — взяты под жесткий контроль нанесенной двумя пальцами помадой, которая пахла сандаловым деревом и еще чем-то сладким, напоминавшим благовония, курящиеся в турецкой лампе в гостиной Полли Блоссом. Можно это назвать запахом «порока», решил он. Ему показалось вполне уместным, что подобный аромат будет струиться из пор Натана Спейда.
— Не очень впечатляющее зрелище, верно?
— Да. — Мэтью знал, что Берри — днем ее выпускали из каюты — подошла к нему и встала рядом. Моряки, собравшиеся вокруг, тоже осознавали ее присутствие и будто клонились к ней, как саженцы на сильном ветру — ощутить исходящий от ее кожи и волос аромат женщины. Но один взгляд поддельного Натана Спейда — и они выпрямлялись и бежали по своим делам, зная, что этот молодой джентльмен пользуется расположением хозяина острова.
Мэтью увидел, что капитан Фалько собственной персоной стоит у штурвала, поворачивая корабль на несколько градусов влево. Посмотрев на солнце, Мэтью решил, что судно берет курс на юго-восток.
— Не очень, — сказал он, продолжая отвечать на слова Берри, — но здесь находится что-то очень важное.
Посмотрев Берри в лицо, он увидел полные жизни глаза, и щеки почти такие же румяные от солнца, как у него. Веснушки десятками повысыпали на щеках и на переносице, кудрявые волосы развевались на морском ветру и казались цвета шоколадно-красных леденцов, продаваемых горстями. Вот она сейчас участвует в потрясающем приключении, подумал Мэтью. Вся — как воздушный змей, только без привязи.
Как ни куражился он перед мадам Чилени и великаном Сирки, заставить себя сказать Берри, что ее и Зеда после высадки на берег посадят под замок, Мэтью не сумел. Он поверил Сирки, что с ними будут обращаться хорошо. На самом деле у него не было иного выбора, кроме как поверить в это. Но сейчас, когда он стоял рядом с Берри, ее рука вдруг стала искать его руку. Он твердо взял ее, и девушка спросила, глядя ему в глаза:
— С нами все будет хорошо?
— Да, будет, — ответил он без колебаний.
Остров приближался. Волны бились о скалы, взметая белую пену. Чайки резали крыльями воздух.
— Ты боишься? — тихо спросила Берри.
— Да, — ответил Мэтью. — Боюсь. — Но тотчас после этой прорвавшейся правды сумел найти в себе силы, чтобы улыбнуться уверенно, пусть даже с некоторой долей фальшивой бравады, и добавить:
— Но прежде, чем все это кончится, они будут бояться меня.
Он говорил вполне серьезно, хотя сам верил своим словам лишь наполовину.
«Ночная летунья» должна была вскоре оставить северную оконечность острова по правому борту. Мэтью и Берри все еще держались за руки, когда показались первые признаки присутствия человека, и тогда они сцепили ладони еще крепче. У причала стояли два снаряженных корабля весьма сурового вида. Такой вид придавали им пушечные порты вдоль корпуса. Мэтью решил, что они из флотилии разбойничьих кораблей Фелла, используемых для налетов на торговцев сахаром. Один взгляд на дула пушек, торчащие из портов, — и вопрос о сопротивлении не возникнет.
Прямо за причалом расположилось длинное деревянное строение, похожее на склад для корабельного имущества. От причала уходила грунтовая дорога, извивалась и скрывалась в лесу среди зеленого подлеска, толстых древесных стволов и крон. А выше, на сером обрыве, наполовину скрытом растительностью, виднелась каменная стена форта, ощетинившаяся пушками на парапетах.
Резиденция профессора? — подумал Мэтью.
Бригантина шла вперед, скользя по синеве океана и белой кипящей пене. Капитан Фалько уверенно держал штурвал, и под его управлением корабль ловко огибал клыки черных скал. С правого борта показался еще один пирс, заткнутый в небольшую бухточку, где волны были куда изящнее и скалы не так клыкасты. К морю выходили обрывы высотой тридцать-сорок футов, а вдоль них шла дорога вверх.
Перед тем, как она исчезла за поворотом, Мэтью решил, что дорога расположена почти в ста футах над уровнем моря. На пирсе ожидала пара карет, каждая запряжена четверней лошадей. Видимо, кто-то приехал взглянуть на прибытие знаменитого негодяя Натана Спейда.
— Мисс Григсби, я просил бы вас вернуться к себе в каюту.
Голос, прозвучавший так близко, заставил обоих вздрогнуть. Сирки смотрел на пирс.
— Оттуда могут наблюдать в подзорную трубу, — сказал он. — А нам нежелательно, чтобы кто-либо задавал вопросы о рыжеволосой девушке. — Он взял Берри за локоть. — Пожалуйста, спуститесь вниз.
— Что? — Девушка заупрямилась, не поддаваясь его руке и выказав замечательную силу. На самом деле у нее сердце запрыгало в горле, она едва могла говорить. В поисках поддержки она посмотрела на Мэтью, и когда вновь обрела голос, спросила, выговаривая слова с ледяной отчетливостью:
— Почему я должна уйти к себе в каюту?
— Секунду, — сказал Мэтью Сирки, и великан убрал руку и даже отступил на пару шагов. Мэтью пристально всмотрелся Берри в глаза.
— Выслушай меня, — сказал он чуть слышно, на фоне резких криков чаек. — Нельзя, чтобы тебя увидели живущие на острове. И Зеда тоже. Сирки вас отвезет туда, где будет… безопасно. Но это не будет камера. Правда? — Он бросил на Сирки взгляд, достаточно долгий, чтобы гигант кивнул головой в чалме, и снова повернулся к девушке. В ее глазах был виден страх и влага, готовая выкатиться слезой. — Берри! — Он взял ее за руки. — Сейчас я согласен с Сирки. Я не хочу, чтобы тебя или Зеда увидел кто-нибудь… из тех личностей, с которыми я буду встречаться. Чтобы вы не подвергались опасности. — Она попыталась возразить, но Мэтью приложил палец к ее губам. — Нет. Не говори ничего. Когда все это кончится, мы поедем домой. Все мы вместе, целые и невредимые. Но чтобы это случилось, ты должна поверить мне и не мешать выполнять свою работу.
— Я могу тебе помочь, — пролепетала она с мольбой в голосе.
— Нет, не можешь. Не так, как тебе хотелось бы. Но ты можешь по-настоящему мне помочь, если отправишься сейчас с Сирки к себе в каюту и подождешь, пока он не пригласит тебя сойти с корабля. И еще — управляя Зедом, если у тебя получится. Дай ему знать, что ему следует на время затаиться. Обоим вам. Сирки!
Голос Мэтью прозвучал резче, чем он намеревался, но гигант шагнул вперед даже как-то послушно.
— Куда их повезут? Скажите сейчас же, и только правду.
— Разумеется. Их отвезут в городок Темпльтон на восточном побережье острова. Людей там живет много, но никто из них не представляет для ваших друзей опасности. Мисс Григсби и воин га получат комнаты в гостинице «Темпльтон-Инн», которую содержит шотландец — обладатель различных добродетелей. В их числе — добродетель не проявлять излишнего любопытства. Гостиница предназначена в первую очередь для гостей профессора, когда их не приглашают в замок. Жена хозяина гостиницы — просто превосходная повариха. — Он помолчал несколько секунд. — Скажу также, что при них постоянно будут находиться два охранника, и если мисс Григсби и воин захотят прогуляться по деревне, у них будет компания. Достаточно ли этой правды?
— Достаточно.
У Мэтью не было настроения для церемоний. Вся история была ему неприятна до крайности, но он понимал, насколько необходим — и неизбежен — подобный образ действий. — Ты должна идти, — сказал он Берри.
— И немедленно, — добавил Сирки, глянув на приближающийся причал.
Капитан Фалько распорядился убрать паруса, и с бортов выбросили канаты с грузами, чтобы сбавить скорость при входе в бухту.
Берри поняла, что выбора нет. В другой ситуации она бы вышла из себя, но сейчас поняла, что смысла в этом не будет. Мэтью делал то, что должен был делать, и ей, естественно, необходимо ему поверить. Она кивнула.
— Хорошо.
И только теперь выпустила руку Мэтью. Повернулась, не говоря ни слова, и Сирки провел ее по палубе к ведущей вниз лестнице.
Мэтью едва не крикнул ей вслед: «Это не продлится долго», но не захотел лгать, и потому промолчал. Он сам не знал, насколько застрянет на острове. Несколько дней? Недель? Пару месяцев? Даже подумать страшно, и потому он приказал себе думать о чем-нибудь другом.
Скорость «Ночной летуньи» резко упала, бригантина почти легла в дрейф. Навстречу ей двинулись от причала четыре баркаса. С корабля в них бросили концы, и гребцы взялись за работу, буксируя корабль к причалу. «Летунью» пришвартовали к тумбам. Фалько вышел на нос и чуть не сел верхом на бушприт, наблюдая за работой матросов. Если не считать нескольких команд рулевому, он не произнес ни слова.
Минут за двадцать дело было сделано, корабль пришвартован к причалу, баркасы ушли. Мэтью заметил на палубе Джонатана Джентри и Арию Чилени, одевшихся в свои лучшие наряды. Паре невезучих усталых матросов выпала сомнительная честь нести их багаж. Еще рядом бродили Кройдон и Сквиббс, но они старательно не смотрели на Мэтью, и его это устраивало.
Опустили сходни.
— На берег! — раздался нетерпеливый крик, но никто из команды не торопился покидать корабль, потому что еще много было работы до той минуты, когда «Ночная летунья» будет считаться окончательно прибывшей в порт. Фалько стоял на полуюте, и от него падала длинная тень. Две черные кареты, ожидающие у входа на причал с кучерами на козлах, относились к типу так называемых «берлин» — закрытых повозок, рассчитанных на четырех пассажиров и кучера. И на одной берлине сидели двое в серых костюмах, похожие друг на друга, каждый с ярко-оранжевой гривой волос. Они грелись на солнышке, ожидая высадки пассажиров «Ночной летуньи». Возле второй берлины стояла в небрежной позе изящная молодая женщина с коротко стрижеными светлыми волосами. Зрелище было приметное, и в Нью-Йорке вызвало бы массовое отвисание челюстей, потому что одета дама была в коричневые мужские бриджи, высокие коричневые сапоги и темно-лиловый жилет поверх кремовой блузки.
Мэтью рассудил, что эти люди, кто бы они ни были, пришли поглядеть, как сойдет на остров Маятник Натан Спейд. Или же круг развлечений на острове так узок, что им просто больше нечем заняться.
— Вы готовы?
Мэтью глянул влево, в сапфировые глаза Арии Чилени. В нескольких шагах позади нее стоял Джентри. Глаза у него налились кровью, по лицу блуждала глупая улыбка. Хотя бригантина уже причалила, доктор пребывал в своем личном полете. Мэтью подумал, не связана ли склонность доктора к своим зельям с тем фактом, что вскоре ему предстоит услышать голос хозяина, и этот образчик обаятельной мужественности от такой перспективы нервничал. Как бы там ни было, но сейчас Джентри находился далеко-далеко отсюда.
— Готов, — ответил Мэтью.
— Свою биографию помнишь?
Ее рот был очень близко от его губ.
— Я же сказал, что готов, — ответил он с большой твердостью, но без особой уверенностью.
— Вот твой багаж. — Она показала на матроса, который тащил на плече коричневую холщовую сумку. Мэтью получил ее сегодня утром и послушно сложил туда свои пожитки. — С корабля ты должен сойти первым, я пойду следом.
Он кивнул. Пришло время торжественного выхода героя и начала этой странной пьесы.
Мэтью прошагал по палубе, подошел к сходням, посмотрел на двух мужчин и женщину, наблюдавших за ним с причала, потом выпятил грудь и решил придать своей походке развязность, приличествующую самому крутому бандиту в округе.
Вот с таким видом он и зашагал по сходням широкими шагами, будто именно ему принадлежит этот мир, а все прочие — так, зашли случайно.
Амир вдруг резко покосился набок. Мэтью сообразил, что по инерции его ноги все еще учитывают качку, с которой свыклись за три недели Атлантики. Его повело вправо, потом влево — твердая земля уходила из-под ног.
Пошатнувшись третий раз, он хотел схватиться за релинг, но такового под рукой не оказалось, и Мэтью мысленно выругался в адрес тщеславия Натана Спейда и в адрес такого чувства юмора Господа Бога, какого ни один пастор даже представить себе не может в звучной воскресной проповеди. Не успев как следует рассердиться, он рухнул со сходней головой вниз в соленую воду между корпусом бригантины и причалом.
Вода была куда теплее, чем в зимней манхэттенской гавани, но все же достаточно холодна, чтобы при купании испытать дискомфорт в районе фамильных драгоценностей. Мэтью подумал, что мог и крикнуть в воде, потому что снизу на лицо налетели, лопаясь, пузыри и за ними в рот хлынула соленая вода. Вот тебе и напомадил волосы, подумал он то ли мрачно, то ли со злобой.
Потом до него дошло, что надо бы рвануть к поверхности и скорее вылезать, поскольку жаль такого прекрасного костюма. И следующая мысль: «Ну и видок у меня будет!»
Он вынырнул — и был оглушен воем, воплями, несмолкающими криками «Человек за бортом!»
Стряхнув волосы с лица, он увидел, что Ария неуверенно спускается по сходням, но она, подготовившись заранее, шла осторожно, мелкими шажками. Его она пронзила таким взглядом, словно увидела какого-нибудь жирнобрюхого придонного гада. Подбежал матрос с шестом, на конце которого имелся обмотанный кожей крюк, и этот крюк был протянут Мэтью. Тот ухватился за крюк, его потянули вверх, чтобы он уцепился за край причала, и потом, упираясь и корячась, как дурной краб, наконец вылез на доски.
Ну и хохот! Ну и веселье! Ужас что творилось вокруг! Даже капитан Фалько предусмотрительно прикрыл лицо рукой и высматривал на грот-мачте что-то очень интересное.
Мэтью поднялся на ноги и стоял, обтекая. Двое джентльменов с оранжевыми волосами хрипло хохотали, сгибаясь в его сторону как лозы. Юная блондинка — благослови ее Господь — смотрела молча.
Мэтью почувствовал, как вокруг него смыкается ящик. Это вполне мог быть гроб. Он решил, что не даст ящику захлопнуться. Настало время — ох, настало! — заговорить Натану Спейду.
Он пригляделся к ухмыляющимся матросам «Летуньи», — и сумел вытащить откуда-то собственную широкую ухмылку, снова надул грудь, как петух, и заорал на пределе просоленных легких:
— Да твою же мать! Я штаны обмочил, что ли?
Слова не очень приятные на вкус, зато реакция отличная.
Смех переменился. Трудно сформулировать, в чем заключалась эта перемена, но она явно имела место, потому что Мэтью тоже засмеялся, и теперь уже смешон был не только надутый человечек, которому пришлось искупаться в прибое, но вообще всякий, кто рискует своей жизнью на опасном пути и вдруг неожиданно спотыкается.
Зрители одобрительно кивали, скалились и едва ли не забрасывали его цветами. Мэтью отвернулся, широко махнув рукой, — дескать, я такой же, как и вы, только одет чуток получше. В чавкающих ботинках он прошел мимо Арии Чилени — она отодвинулась, давая ему дорогу, — и он целенаправленной, но пока еще неверной походкой пошел вверх по причалу, и тут увидел, что двое оранжевоволосых уже не смеются, а оценивающе смотрят на него прищуренными глазами, навострив лисьи морды, а блондинка скрылась в своей берлине.
Он продолжал идти, оставляя за собой лужи атлантической воды. Мадам Чилени, поравнявшись с ним, сказала предостерегающим тоном:
— Аккуратней с этими двумя. Это Джек и Мэк Таккеры, к ним лучше не поворачиваться спиной.
Братья Таккеры. Мэтью вспомнил, что Хадсон о них упоминал. И вот они здесь, в самом что ни на есть натуральном и мерзком виде. Растянулись поверх кареты, в одинаковых серых костюмах, белых рубашках, белых чулках и черных башмаках. Идентичные близнецы, или очень на таковых смахивают. Сейчас они напоминали ленивых животных, греющихся на утреннем солнышке. Один что-то сказал другому, и тот ответил, но лица их, с твердыми скулами и заостренными носами, были все время нацелены на Натана Спейда. С виду братьям было чуть за сорок, низкорослые, крепко сбитые, как кабацкие драчуны, готовые за пенни усыпать пол выбитыми зубами. Чужими, потому что руки и плечи у них бугрились мускулами, ноги напоминали древесные стволы, а шеи были такие, что лопнула бы наброшенная петля. Лица налились пульсирующей кровью — возможно, от солнца. Подойдя ближе к берлине, Мэтью заметил, что у одного из близнецов впереди торчит седая прядь, зачесанная со лба и блестящая от помады. У другого такой особой приметы не было, и это единственное, что их отличало. Глаза, посаженные невероятно глубоко, поблескивали светло-зеленым, как бутылочные стекла.
При приближении Мэтью они не произнесли ни слова, не изменили свободных поз.
— Натан! — сказала идущая сзади женщина. — Мы едем в другой карете.
Он изменил направление. Братья презрительно фыркнули — почти одновременно.
Тот, что с седой прядью, сказал с густым ирландским акцентом:
— Молодец, детка! Слушайся…
— Мамочку! — договорил второй, и оба фыркнули одновременно.
Мэтью посмотрел на них мрачно, но еще и улыбнулся слегка. Остановился резко, хлюпнув мокрыми ботинками. Момент не хуже других, чтобы продемонстрировать сталь своего характера, пускай она и была сейчас тоньше папиросной бумаги.
— Я вас знаю, джентльмены?
— А вот не знаю, — сказал один, и другой добавил: — А ты вообще что-нибудь знаешь?
Интересно, подумал Мэтью. Они договаривают фразы друг за друга.
И ухмылки у них одинаковые. Кучер их берлины держал голову опущенной и не смотрел ни вправо, ни влево, будто опасаясь неминуемой драки. Мэтью чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Эти двое любят превращать жертву в кровавое месиво, и, наверное, сейчас оценивают его как возможную подушку для кулаков.
— Меня зовут Натан Спейд, — сказал Мэтью. — У вас имена есть?
Один из них выставил подбородок:
— А я-то думал, тебя зовут…
— Мокрожопый, — закончил тот, что с проседью, и оба они напряженно осклабились без тени юмора.
— Натан! — окликнула его Ария, и тоже напряженным голосом. — Идем, да?
— Держись за ее юбку, Натан! — велел помеченный сединой.
— Беги за мамочкой! — сказал второй, у которого, похоже, уши были больше, чем у брата.
Но Мэтью не двинулся с места.
— А, — сказал он небрежно, хотя сердце у него колотилось как бешеное, — я про вас слышал. Таккеры. А кто здесь Джек и кто Мэк? Или вы не помните?
Ухмылки на лицах братьев медленно погасли.
Внимание Мэтью привлекло движение в их карете. Кто-то подался к двери, выглянуть в открытое окно. Женщина. Мэтью увидел ее лицо, и внутри у него все перевернулось.
Она смотрела на него очень недолго, секунд пять, потом отстранилась от окна. Но Мэтью был ошеломлен: такой красивой женщины он не видел ни разу в жизни. Загорелая кожа, почти лучистая. Длинные черные волосы густыми волнами падали на плечи, серая шляпка чуть набекрень с пеленой кружев, закрывающих лоб. Овальное лицо с высокими скулами, прямой нос с узкой переносицей, полные губы, которые, как показалось Мэтью, скрывают множество тайн. Глаза очень темные, быть может, такие же черные, как волосы, и они смотрели на Мэтью, но были пусты — лишены жизни, огня, духа.
Кто бы она ни была, она присутствовала здесь не полностью. И Мэтью с первого взгляда понял, что это прекрасное создание живет тут в страшном, тоскливом одиночестве. И еще он подумал: нехорошо, что такая красивая девушка должна сидеть одна.
— Ты на что там уставился…
— …пацан?
Братья слезли с кареты. Встали чуть поодаль друг от друга, один слева от Мэтью, другой справа.
И скалиться перестали. Лица сделались бесстрастным, грубыми в своей невыразительности.
— Женщина в карете… — начал Мэтью.
— Не твое дело, — перебил седоватый.
— Не суй нос, — сказал второй. Это было явное предупреждение.
— Натан? — в голосе Арии послышалась сталь. — В нашу карету, будь добр.
Джентри прошел мимо, пошатываясь — то ли от прекращения качки, то ли от своих зелий, трудно сказать. За ним подошли матросы с багажом.
Братья замолчали. Похоже, они ждали следующего хода Натана Спейда в этой небольшой, но потенциально смертельной игре. Мэтью прикинул, что эта суровая пара ростом ему примерно по кончик носа.
— Рад знакомству, джентльмены, — сказал он и повернулся к Арии.
Он прошел не более двух шагов, когда кто-то из Таккеров изобразил влажный, противный неприличный звук. Другой отозвался скрежещущим смехом, от которого у Мэтью шевельнулись волосы на затылке.
— He останавливаемся, — приглушенным голосом сказала Ария.
На ее лице застыла улыбка, но темно-синие глаза блестели еле сдерживаемой яростью — или чем-то вроде страха, если такое чувство вообще было ей знакомо. Заметно было, что близнецы Таккеры — не любители хороших манер, и Мэтью подумал, что его маскировка — и его полезность — могли бы завершиться прямо у входа на этот причал, если бы эти двое взорвались. А индейская девушка, похоже, вполне может послужить бочонком пороха.
Вот оно, подумал Мэтью, открывая дверь берлины. Красавица в другой карете наверняка индеанка. Не из той страны, откуда родом Сирки, а из того племени, откуда Прохожий-По-Двум-Мирам.
Он влез на кожаное сиденье и оказался напротив той стриженой блондинки, одетой в мужской наряд.
Она нацелила на него глаза цвета золотого эля.
— Вы капаете мне на ботинки, — сказала она.
Голос был низкий, сдержанный, и не без зловещих ноток.
— Прошу прощения.
Он тотчас изменил положение, чего, скорее всего, не сделал бы Натан Спейд, но он все еще оставался в душе и в манерах Мэтью Корбеттом. Надо это исправлять, подумал он. Посмотрел на третьего пассажира берлины — кругленького лысого мужчину с тремя подбородками. Этот индивидуум, одетый в бежевый костюм и темно-зеленую рубашку, брал себе понюшку из золотой табакерки. За круглыми очками водянисто-голубые глаза казались больше, и красные жилки на них выступали сильнее. Край правого уха был украшен семью маленькими золотыми орнаментами в виде различных геометрических фигур. Губы у него были тонкие, как бумажник у нищего, а нос картошкой необъятен, как амбиции лорда Корнбери. Возраст его, прикинул Мэтью, где-то около пятидесяти.
— Доброе утро, — сказал этот человек, зарядив обе просторные ноздри порцией чихательной пыли. — Я Огастес Понс. Вы Натан Спейд.
Это было утверждение, а не вопрос.
— Да, я он.
Никто из двоих не протянул руку.
— Ага, — слегка кивнул Понс, и сонные глаза мигнули. Когда он говорил, толстые щеки колыхались. — Мы ждали вашего приезда. Я уже почти месяц торчу на этом острове. Почему, если позволите спросить, ваш путь сюда занял столь долгое время?
— Сложности, — ответила Ария, садясь в карету рядом с Мэтью.
Она ничего не добавила, но по ее взгляду Понс понял, что больше вопросов не нужно. Он вяло улыбнулся, показав мелкие и неровные коричневые зубы, и заметно отстранился, будто ушел в нору и закрыл ее за собой.
Очевидно, багаж сложили в грузовом отсеке берлины позади, а Джонатан Джентри отыскал себе место в другом экипаже, потому что здесь могли поместиться только четверо. Ария похлопала по стенке у себя за спиной, давая сигнал кучеру. Щелкнул кнут, упряжка сдвинулась с места.
— Натан Спейд, — сказала блондинка. Она смотрела на Мэтью пристально, чуть наклонив голову набок, будто пытаясь составить себе мнение о чем-то. — Откуда вы приплыли?
— Из Нью-Йорка, — ответил Мэтью прежде, чем могла бы это сделать Ария. Решил, что пора самому прокладывать свой курс. — У меня там было дело.
— У кого их нет? — спросила она с полуулыбкой, приподняв густую светлую бровь. — Я Минкс Каттер, — представилась женщина. — Приятно познакомиться. — Она протянула руку, Мэтью ее пожал. — Добро пожаловать на Маятник, — сказала Минкс, отвечая на пожатие, и отпустила его руку.
— Спасибо. Похоже, что те двое не рады моему приезду.
— Джек и Мэк Таккеры, — сказала она. — Всюду вместе. Насколько я знаю, Джек на пару минут старше. У него седая прядь.
— Ага. — Мэтью помолчал секунду и задал следующий вопрос: — А кто эта молодая индеанка?
Минкс Каттер пожала плечами.
— Они ее называют Штучка.
Карета поднималась по дороге, пересекающей обрыв. Мэтью глянул вправо, в окно, возле которого сидела Ария, и увидел, что карета поднимается вверх над залитой солнцем синей бухтой. Сидеть в мокрой одежде было неприятно, но ему случалось переносить и худшее. Мэтью демонстративно стал рассматривать свои ногти, идеально чистые, тем временем приводя в порядок свои впечатления от Минкс Каттер.
У нее была резкая, жесткая красота — ничего мягкого, кроме, быть может, курчавых волос. И даже они вполне могли оказаться колючими на ощупь. Резкий контур лица, квадратный подбородок, плотно сжатые губы и нос, будто сломанный и плохо сросшийся, поскольку на нем была посередине горбинка и легкий изгиб влево. Худощавая, но никак не хрупкая. Держалась она спокойно и явно высоко себя ценила. Умные глаза, светло-карие с чуть золотистым оттенком, изображали незаинтересованность, но у Мэтью было ощущение, что они его оценивают. Возраст — от двадцати до двадцати пяти, потому что на персиковых щеках ни единой морщинки, и, похоже, у нее была по части улыбок не очень большая практика. Слишком молода, чтобы глубоко засесть в кармане у профессора, подумал он. И еще юноша не мог не задуматься, какую работу выполняет Минкс Каттер для императора преступного мира и владельца острова Маятник.
Он стал перебирать различные варианты, и тут услышал, как вскрикнул человек. Выглянув из окна налево, он увидел, что четверня лошадей второй берлины грохочет рядом с их экипажем почти колесо в колесо, хотя эта опасная дорога не приспособлена для двух параллельно едущих повозок. Оказалось, что кучера отодвинули силой, на его месте с вожжами в руках восседает Мэк Таккер, а Джек тем временем осатанело хлещет кнутом над головами запряженных в их берлину лошадей.
— Бог мой! — хрипло каркнул Огастес Понс. Глаза у него стали огромными. — Они же сейчас…
По борту кареты хлестнул кнут. Понс дернулся, просыпал почти весь табак из открытой табакерки. В воздухе закружилась коричневая пыль. Мэтью увидел, как Джек Таккер скрипнул зубами и замахнулся кнутом на кучера берлины, везущей Мэтью и его спутников. Наверное, удар угодил в цель, потому что раздался отчаянный крик боли. Следующий удар кнута сделал с кучером что-то особенно мерзкое, потому что братья осклабились и подпихнули друг друга локтями.
Мэтью ощутил с тревогой, что скорость становится опасной на этой и без того неровной дороге. Тут не было ни стены, ни ограждения, и если два колеса соскользнут с обрыва, берлина тут же последует за ними.
А Джек Таккер с лихорадочным румянцем на лице начал нахлестывать упряжку кареты Мэтью, разгоняя лошадей еще сильнее. Мэтью заметил с нарождающимся страхом, что кучер, избитый кнутом, сполз с козел и бросил вожжи. И они сейчас сидят в неуправляемой карете в дюймах от неминуемой катастрофы. Минкс Каттер поняла это в тот же миг и весьма не аристократично буркнула:
— Усраться!
Мэтью подумал, что в сложившейся ситуации это не исключено.



Глава шестнадцатая

— Прекратить! — гневно крикнула неистовым братьям Ария Чилени.
В этот горячечный момент Мэтью хладнокровно отметил про себя, что с тем же успехом можно было приказывать ветру перестать дуть или океану перестать гнать волну: у ирландских близнецов раскраснелись лица, глаза сделались безумными. Они разыгрывали драму собственного сочинения и не собирались останавливаться, пока… пока что? Карета с Натаном Спейдом не слетит с обрыва?
Будто подчеркивая эту мысль, кнут снова хлестнул, теперь уже по краю окна Мэтью, отбив кусок черной краски.
Лишенные управления лошади понеслись еще пуще, колеса мчащейся кареты Таккеров толкнули колеса берлины Мэтью, край в край, и вся конструкция, содрогнувшись, отчаянно заскрипела.
— Вот сволочи! — вскипела Ария. Она перегнулась через колени Мэтью, высунулась в окно. — Прекратите! — заорала она братьям. — Прекратите, или вам конец, слышите?
Мэтью подумал, что угрожать Таккерам смертью — не лучший способ решить проблему. Если еще учесть, что в ответ на это обращение они захохотали, а также то, что отнюдь не они висели в экипаже над краем обрыва. Дорога поворачивала, карета стала клониться вправо, к разверзшейся пропасти. Ария втянулась обратно в карету и посмотрела на Мэтью дикими глазами. Волосы ее раздувало ветром.
— Сделай что-нибудь! — завизжала она.
— Бога ради, сделайте же что-нибудь! — взмолился таким же визгом Понс.
Морщины его лица стали коричневыми от пыли нюхательного табака, глаза за увеличительными стеклами были полны ужаса.
Что-то хрустнуло под каретой позади справа — наверняка это колесо соскочило с дороги. Берлину тряхнуло так сильно, что у Понса очки подпрыгнули на носу и повисли на одном ухе, трясущиеся щеки чуть не хлопали по лбу. У самого Мэтью сердце гудело боевым барабаном. Он чувствовал, как карета наклоняется к вратам неба… Джек Таккер нахлестывал обе упряжки, поглощенный борьбой, которая Мэтью представлялась нелепо односторонней. В нем закипал гнев при мысли, что если сейчас он полетит с обрыва в этой разваливающейся берлине, то никогда не увидит профессора Фелла, не узнает, зачем его сюда привезли, а Берри и Зеда наверняка убьют и закопают где-нибудь на этом острове, и все, вся его жизнь и вся борьба окажется напрасной.
— А вот черта с два, — сказал он себе голосом, вырвавшимся из глотки Натана Спейда.
Он выберется наружу, подберет вожжи и подчинит себе упряжку. И делать это надо немедленно.
Левая дверца берлины не открывалась, потому что колеса другой кареты уже соскребали с нее краску. Будто угадав его намерения, Джек хлестнул кнутом через окно чуть ли не по лицу Мэтью, и юношу обдало вихрем с запахом гари. Он изогнулся вправо и вышиб ногой противоположную дверь. Протолкнулся мимо двух женщин и схватился за дверцу, чтобы вылезти наверх. В шестидесяти футах внизу блестело море.
Правое заднее колесо балансировало на краю обрыва. Мэтью полез по борту кареты и увидел, что кучер изо всех сил цепляется за верх кареты, раскинув руки и ноги, хватаясь пальцами за все, что только мог достать. Насколько быстро несутся лошади, Мэтью даже думать боялся, но встречный ветер здесь, наверху, был страшный. Дорога снова начинала выгибаться. С высоким, тонким, пронзительным скрежетом колеса кареты Таккеров вновь содрали с борта краску. Брызнули щепки. Карета Мэтью качнулась вправо еще сильнее, и Огастес Понс издал тонкий, пронзительный крик ужаса.
Мэтью перелез через дрожащего кучера, у которого поперек лица багровел свежий рубец. Тут же кнут заплясал вокруг Мэтью, слева и справа — Джек Таккер пытался сбить Натана Спейда с кареты.
— Прекрати, идиот проклятый! — крикнула Ария в левое окно, но этим только подлила масла в огонь — Джек стал хлестать по разлетевшимся лошадям, а Мэк хохотал как сумасшедший и погонял свою упряжку. Мэтью, низко пригнув голову, пробирался к козлам. Он подумал, что для двоих мерзавцев это — всего-навсего грубая шутка, но при такой неистовой качке берлины туда-сюда шутка эта может обернуться очень скверно для него, Арии, Понса и Минкс Каттер. Он представлял себе, как в соседнем экипаже сидит неподвижно индейская девушка, стоически принимая свою судьбу, а Джонатан Джентри свернулся, наверное, на полу, напевая детскую песенку.
Ну, мрачно подумал Мэтью, настало время Мокрожопому показать, на что он годен.
Добравшись до козел, он встал на колени. Но где же вожжи, черт бы их побрал? Затянуло лошадям под ноги?
Четверня выбрасывала из-под копыт щебень и пыль. Мэтью видел, что впереди дорога продолжает изгибаться, и экипаж снова соскальзывает к опасному краю. Кнут Джека Таккера щелкнул почти по уху, и левую сторону шеи обожгло болью.
От этой боли потемнело в глазах, Мэтью сшибло с козел, и он вдруг стал падать вправо, дико размахивая руками и ногами.
Но даже сквозь боль и панический страх Мэтью сознавал: единственное, что отделяет его от раскинувшейся внизу пучины — это открытая и беспорядочно мотающаяся дверь экипажа. И он потянулся к ней так отчаянно, как если бы пытался ухватиться за руку самого Бога. Поймал оконный проем, вцепился в него, дергая ногами над пропастью. Послышались звуки, похожие на пистолетные выстрелы — это вылетали спицы правого заднего колеса.
— Эй! — крикнул женский голос. — Держись!
Он поднял глаза — в дверном проеме кареты стояла враспор Минкс Каттер. Правую руку блондинка протянула к нему, и пальцы ее хватали воздух.
Продев одну руку в окно, другой он ухватился за руку Минкс. Та потянула его к себе, но он решил, что в карету ему возвращаться не нужно, а надо попытаться еще раз, и черт бы побрал их, хулиганов. И когда его башмаки прочно утвердились на краю проема, он выпустил руку Минкс, полез снова по борту берлины и выбрался на крышу, где все так же, судорожно цепляясь, висел кучер. Борясь с жгучей болью в обожженной кнутом шее, Мэтью подумал, что работать на профессора Фелла в каком бы то ни было качестве — означает послать осторожность ко всем чертям.
Кнут Джека искал кожу Мэтью, который снова упорно полз к козлам. Совершенно невозможно было понять, зачем они все это затеяли. А может быть, им просто нравятся игры со смертью? Шахматы жизни и смерти, подумал Мэтью. Точнее сказать невозможно.
Внезапно карета качнулась вправо, и Мэтью с кучером были вынуждены схватиться за что попало. Из-под днища раздался дробящий, скрежещущий звук.
Мэтью решил, что оба правых колеса сошли за край. Лошади упирались, не давая берлине стащить себя вниз своим весом. Несколько страшных секунд казалось, что карета перевесит, но кони удержали экипаж, и помчалась дальше, продолжая жуткую скачку по адской дороге, и братья Таккеры скалились как дьяволы своими красными рожами.
Мэтью снова полз к козлам, и вновь щелкнул над его головой кнут. Он стал нашаривать поводья, и убедился, что они волочатся где-то под ногами коней. Разум подвел его, Мэтью понятия не имел, что делать. Без вожжей лошадей не удержать. Он подумал, что надо бы что-то сделать, чтобы замедлить бег кареты, но что он в действительности может сделать — это вопрос.
Снова щелкнул около него кнут, и Мэтью втянул голову в плечи, чтобы не лишиться глаза.
— С дороги!
Мэтью оглянулся через плечо. Минкс Каттер стояла во весь рост на крыше кареты, будто подначивая Джека Таккера ударить кнутом.
— С дороги! — снова крикнула она.
Кудрявые волосы развевались на ветру, зубы стиснуты. Устрашающее выражение непоколебимой целеустремленности.
Он отодвинулся, пропуская ее мимо себя. Глянул на Джека Таккера — старший брат сжал челюсти и отвел назад руку, готовый хлестнуть либо Мэтью, либо эту женщину.
Но Минкс Каттер оказалась быстрее. Размытым от скорости движением ее рука нырнула под жилет и появилась снова, с дополнительным пальцем из сияющего серебра. Перевернув нож в руке, она, будто и не целясь, метнула его из кареты в карету, учтя скорость, пылевые вихри и тряску поврежденного экипажа, и это было невероятно. Клинок сверкнул на солнце, стрелой пронесся к руке с кнутом, и воткнулся между большим и указательным пальцем. Джек Таккер разжал руку и взвыл, как собака.
А Минкс Каттер прыгнула мимо Мэтью и приземлилась на спину правой передней лошади. Схватившись за развевающуюся гриву, она так далеко наклонилась вниз, что Мэтью не сомневался: сейчас у нее ноги соскользнут, и она рухнет под копыта и колеса. Но Минкс появилась снова, с пылью на лице и вожжами в руке, напрягла плечи и натянула вожжи, тормозя упряжку. При этом она кричала «Тпру! Тпру!» с такой силой, будто у нее вместо легких были кожаные мехи.
Через десять секунд работы вожжами и криков, Минкс Каттер добилась повиновения. Лошади стали сбавлять ход, нападавшая карета пронеслась мимо, последний раз царапнув колесами, Мэк хлопал вожжами, а Джек прижимал к груди кровоточащую руку, как раненого голубка.
Минкс скакала на лошади до тех пор, пока берлина, наконец, с треском и стуком не остановилась. Мэтью казалось, будто вся конструкция вот-вот развалится и держится она только чудом. Лошади ржали, толкали друг друга, возбужденные скачкой, но Минкс удерживала их твердой рукой. Когда она решила, что уже навела порядок, то спешилась и обошла лошадей и карету — посмотреть на разбитые правые колеса. Ее собственные башмаки прошли в трех дюймах от пропасти.
— Боже мой! — вырвалось у Мэтью. Его переполняло восхищение. — Как вы это сделали?
Она поглядела на него, прищурившись. Этот взгляд ясно говорил, что дураков она терпеть не может, а он, Мэтью, в этом позорном списке обретается сейчас где-то на верхних позициях.
— Вылезай! Вылезай! — закричала Ария Чилени.
В ответ на эти крики Огастес Понс действительно торопливо вылез и лишь потом длинными лентами изверг свой завтрак в пропасть. Лицо его приобрело зеленый оттенок — под цвет рубашки. Минкс Каттер бросила на него весьма укоризненный взгляд, настолько суровый, что щеки его дернулись, как от пощечины. Потом она позвала кучера, который выглядывал из-за берлины как испуганный ребенок.
— Слезай и осмотри колеса! — велела она. — Можем ехать дальше или нет?
Кучер — обильно потеющий комок расходившихся нервов — повиновался, вопреки очевидному своему желанию держаться в безопасности как можно дольше. Мэтью слез с козел на землю, и его колени выразили желание подкоситься. Но Мэтью решил, что одного падения в день более чем достаточно, а выказывать слабость в присутствии блистательной Минкс Каттер — не пойдет на пользу мрачной репутации Натана Спейда.
— Я убью их! — кипела мадам Чилени, выходя из кареты. Она не сводила злобного взгляда с пыльной дороги, по которой уехали Таккеры. — Что бы они себе ни думали, они уже мертвецы!
— Кажется… можем ехать, — сказал кучер, и это, наверное, были три самых трудных слова за всю его жизнь. — Только медленно.
— Ну так волоки нас в замок так быстро, как сможешь! — Ария промокнула лицо кружевным платком. Глаза ее горели ненавистью. — Понс, хватит! Вытирай рот и залезай обратно!
Толстяк, ноги которого оказались коротки едва ли не до уродства, забрался в берлину с таким выражением на лице, будто устраивался в колючих внутренностях «железной девы». Он сел, закинул голову назад и крепко зажмурился, зажимая рот двумя руками.
— Натан! — рявкнула Ария, чтобы вывести Мэтью из задумчивости. — Залезай!
— Когда буду готов! — огрызнулся он, играя только наполовину. Колени у него еще дрожали, рукой он зажимал ожог от кнута на шее. Боль несколько стихла, но рубец непременно надо будет смазать какой-нибудь успокоительной мазью. Он встал напротив Минкс, остро ощущая всем нутром, что один лишь шаг влево даст ему возможность узнать, как себя чувствует его прежний работодатель, магистрат Айзек Вудворд, в Великом Суде. — Я спросил, как вы это сделали.
— Прыгнула, — ответила она холодно. — Как иначе?
— Я не про то. Это любой мог бы, — соврал он. — Я и сам собирался.
— Неужели?
— Конечно, — ответил он, чувствуя, что и правда мог бы решиться на прыжок. — Я про нож. Как вам удалось так точно его метнуть?
Она придвинулась вплотную, заглянула ему в глаза. Золотистый взгляд был серьезно-суров — и в то же время в нем ощущалась крупинка веселия. Хотя лицо ее осталось совершенно бесстрастным.
Несколько секунд она держала паузу, и Мэтью почувствовал себя очень неуютно. А потом она сказала, почти шепотом:
— Тут все дело в кисти.
Шагнув мимо Мэтью, женщина одним движением взлетела в карету.
У Мэтью мелькнула мысль, что он все еще пребывает в воде и, наверное, слишком глубоко, чтобы это было приятно или безопасно. Ощущение мелкой рыбешки, отданной на милость непонятно скольким хищникам.
Но ведь деться-то ему некуда, кроме как нырнуть на еще большую глубину?
Он подождал, пока кучер распутал вожжи, сел на козлах ровнее, и лошади успокоились, насколько могли после горячки жалящего кнута. Тогда Мэтью забрался в карету, с любопытством и некоторым опасением посмотрел на Минкс Каттер и закрыл глаза, чтобы привести в порядок мысли. Но перед тем, как они закрылись, женщина повернула голову, посмотрела на него, и у Мэтью возникло отчетливое ощущение, что пока он сидит и дремлет, она будет внимательно его изучать. Кажется — и это очень опасно, — она думает, будто откуда-то знает его, но не может вспомнить, где видела.
Как бы там ни было, а он чувствовал ее взгляд. Разбирающий его по деталям. И вдруг Мэтью подумал, что все больше становится Натаном Спейдом, потому что ему совсем не казалось отвратительным быть разобранным на части такой женщиной. Ни капельки.
— Н-но! — крикнул кучер почти извиняющимся голосом, и дребезжащая, разбитая берлина покатилась по дороге, как субботний пьяница, решительно настроенный вернуться домой до первых петухов.
Мэтью почти сразу перестал притворяться спящим и начал изучать проносящийся мимо пейзаж. Дорога отодвинулась от обрыва, уходя вглубь острова через густой лес, где изумрудными кружевными знаменами свисал с деревьев мох, где густо-лиловые, красные и желтые цветы слепили глаза своей невероятной яркостью. В воздухе стоял кисловато-сладкий аромат незнакомых плодов. Иногда мелькали чернокожие в ярких одеждах и соломенных шляпах, собирающие эти плоды в корзины. Мэтью заметил, что цвет кожи у этих людей не густо-черный, как у Зеда, а скорее оттенка крепкого чая с добавкой молока. Очевидно было, что смешение рас шло здесь уже не первый десяток лет. Возможно, из-за давних кораблекрушений, выбрасывавших англичан и черных рабов на этот клочок суши, бывший тогда всего лишь негостеприимным камнем. Тогда возникает вопрос: как давно заселен остров Маятник, и, естественно, сколько лет уже профессор Фелл является его… как бы это сказать? Правителем?
Только два вопроса из многих, что крутились в голове у Мэтью, а когда дорога вынырнула из леса на равнину, где колыхалась под ветром некошеная трава, возник еще один: во сколько же ему обошлась эта штука?
Этой штукой был замок из белого камня, стоящий справа, на скале, возвышающейся над бурлящим котлом атлантической пены. Массивный памятник всепобеждающей силе кошелька, и, быть может — силе как таковой. Но, как ни упражняйся в остроумии, Мэтью вдруг почувствовал себя очень маленьким. Змеиными головами вздымались башни, крытые красной черепицей. Сводчатые окна и двери завораживали взгляд, привлекая внимание к талантливой архитектуре. Дорога шла дальше, но от нее отходила гравийная дорожка, ведущая ко въезду в замок. Она вилась между причудливо изогнутых ветром сосен, раскидистых крон пальметто и клумб живописных цветов. По обе стороны главного здания стояли пристройки — конюшни или, возможно, жилища для слуг. Безмятежная картинка, будто изъятая из окружающего мира. Это воистину было царством профессора Фелла, и нужно было быть либо глупцом, либо бесчувственным чурбаном, чтобы не испытать восхищения. Мэтью, не будучи ни тем, ни другим, весьма впечатлился открывшимся ему зрелищем, но при этом никак не выразил этого на лице, потому что маскарад уже начался, и от правдоподобия его маски зависело слишком многое.
Берлина свернула на гравийную дорожку, и вскоре лошади дошли до крытого въезда с толстыми белыми колоннами, где стояла вражеская карета с братьями Таккерами. Пара туземных слуг в синих ливреях и тщательно завитых белых париках вынимали из грузового отделения багаж Джентри, а еще двое в таких же ливреях и смешных париках стояли наготове, чтобы подхватить и внести его в массивные дубовые двери. Таккеры торчали возле своей кареты. Один из них снял рубашку и обернул ею кровоточащую руку, забрызганный кровью сюртук набросил на плечи. Грудь у Джека Таккера была как низкая кирпичная стена с красными пятнами. И оба брата смотрели на приближающуюся берлину с едва сдерживаемым отвращением.
Карета Мэтью въехала под крышу. Из пассажирского отделения первой кареты полувышел, полувывалился Джонатан Джентри и рухнул на колени у самых копыт подъезжающей четверни, которую кучер успел резко остановить, натянув вожжи перед неожиданным препятствием.
— Черт побери! — рявкнула мадам Чилени, вырываясь из кареты, как фурия из ада.
На нее было страшно смотреть. Женщина осыпала Таккеров проклятиями, Мэтью выбрался из берлины, подошел и встал с нею рядом. Братья к ее угрозам интереса не проявили, а раненый Джек и вовсе широко зевал.
Тут они заметили Мэтью, и взгляды их стали остры как кинжалы.
— Мокрожопый, — сказал Джек.
— Собственной персоной, — поддержал Мэк.
— Слушайте, что я говорю! — почти заверещала мадам Чилени. Огастес Понс проковылял мимо, и на его лоснящейся красной физиономии было написано одно желание: убраться подальше от грядущей безобразной сцены. Ария вытянула руку и схватила за подбородок Джека — ближайшего к ней из братьев. — Я вас уничтожу! Слышите? Головы ваши гребаные на тарелки выложу, мать вашу растак, мудаки сраные!
— Что за выражения! — ухмыльнулся Джек.
— Ай-яй-яй! — покачал головой Мэк.
— Я доложу ему, можете не сомневаться! — пригрозила она. — И вот увидите, как он вам задаст, гады вы ползучие!
— А вот он как раз может решить, — сказал Мэк, не повышая голоса и пристально глядя на Мэтью, — что наказать надо Спейди, потому что мы его ждем на этом занюханном острове уже больше месяца. И знаешь, что он всем говорит?
— Конгресс без Спейди начаться не может, — подхватил реплику Джек, — так что все мы будем ждать. Все мы тут должны грызть ногти и яйца чесать, пока…
— …Спейди до нас не доедет, — подхватил Мэк, — а это должно было произойти уже месяц с лишним тому назад, как я понимаю. И вот я хочу знать… что тут такого важного, чтобы Спейди всех заставлял ждать…
— Когда у нас свои дела есть, и сами собой они не делаются! — закончил Джек с мощным выдохом своей кирпичной груди, сверля глазами ложного Натана Спейда.
Этот гордый выдох заставил несколько опешить мадам Чилени, которая попыталась, видимо, уязвить врага контр-репликой, порылась в своих ядовитых закромах и ничего не нашла.
— Мы еще посмотрим! — сказала она и, возвращаясь на знакомую почву, припечатала: — А вы мудаки!
Мэтью вдруг ощутил рядом еще чье-то присутствие.
Молодая индеанка вышла из своей кареты. Она медленно и осторожно обошла Джонатана Джентри, который все еще тупо сидел на коленях в дорожной пыли. Обошла Мэтью на расстоянии трех-четырех футов, — настолько близко, что он почувствовал себя неловко, и отодвинулся. Еще он почувствовал прикосновение ее волос на своих руках и шее, но понимал, что это либо воображение, либо следствие резкого перехода с корабля на сушу.
Она просто ожившая картина, подумал он. Шедевр искусства, который никогда не был ограничен рамой или стеклом. На его вкус она была ослепительно прекрасна. Лицо, волосы, тело… создание Божественной руки. Ростом почти с него, гибкая, она двигалась с грацией, порожденной привычными бесшумными прогулками среди зеленых дубрав. Одета в грифельно-серое платье с красной оторочкой, светло-голубую блузку с пеной черных кружев у горла и такими же кружевами на шляпе. Не глядя по сторонам, она подошла к братьям. Мэтью заметил, что на них она тоже не взглянула прямо, а, будто грезя наяву, смотрела куда-то за пределы реальности.
Раздался резкий голос Мэка:
— Ты на что зенки вылупил…
— …пацан? — договорил Джек не менее резко.
— На очень привлекательную женщину, — ответил Мэтью с некоторым вызовом в голосе. Девушка наверняка это слышала, но никак на комплимент не отреагировала. Она держала голову слегка опущенной, не обращая внимания ни на что вокруг. У Мэтью создалось впечатление, что в голове у нее звучит иной голос. Возможно, на ирокезском языке. — Откуда она?
— Она, блин, скво, — сказал Джек.
— Ты сам-то как думаешь, откуда она? — В глазах Мэка мелькнул опасный огонек. — Туго с сообразиловкой?
При этом Мэк Таккер схватил девушку за руку и грубо привлек к себе, поставив между собой и братом. И все так же не сводя с Мэтью угрожающего взгляда, стал вылизывать девушке лицо своим толстым языком с коричневым налетом, а Джек взял ее так же крепко за свободную руку и тоже стал лизать мерзким языком, нагло глядя на Натана Спейда — шанхаера, заделавшегося политическим сутенером и поставщиком ценных государственных тайн.
А между этими мерзавцами стояла индеанка и смотрела на Мэтью грустными эбеновыми глазами. Что-то сокрушенное и разгромленное было в ее все еще красивом лице, отчего сердце переворачивалось, — но надо было держать маску, и он невероятным усилием воли сохранил каменное лицо. Братья захохотали, обрызгивая ее слюной, и тогда девушка опустила глаза, и снова перенеслась из грубой действительности в какие-то неведомые леса.
Минкс Каттер взяла Мэтью за локоть и повела к внушительной дубовой двери, которую держал открытой для гостей черный слуга в ливрее цвета морской волны и напудренном парике высотой не менее трех футов.
— Идем, — сказала Минкс Мэтью, крепко беря его под руку. — Ты со мной.



Глава семнадцатая

До сих пор Мэтью Корбетт полагал, что хорошо понимает суть мирового равновесия. Добро — само себе награда. Злые деяния наказуются. Бог живет на Небесах, а Диаволу вовеки запрещено ступать на их золотые улицы. Но здесь, в царстве профессора Фелла, подобные банальности воскресной проповеди казались эхом пустых голосов давно умерших святых.
Ни один нью-йоркский богач с Голден-Хилл никогда так не жил. Интересно, может ли себе позволить такое великолепие хоть один толстосум Лондона?
Мэтью стоял, как он полагал, на Парадном входе, и вход воистину был парадным. Высокий сводчатый потолок казался жилищем ангелов, что прячутся среди полированных дубовых балок, щекоча белоснежные камни перьями крыльев. По обе стороны на стенах висели флаги многих стран, и среди них — белое знамя Франции, коронованный орел Пруссии, триколор Нидерландов и испанский герб Бурбонов-Анжу. Мэтью заметил, что ни одно из них не размещалось в центре или на высоте, над другими, — даже английский «Юнион Джек». Очевидно, профессор Фелл намерен грабить все страны в равной степени.
Мраморные черно-белые плиты пола вызвали у Мэтью вопрос, не шахматист ли профессор. Наверняка, да.
Кем еще может он быть, если в своем бездушном отношении к жизни готов ради выигрыша жертвовать любыми фигурами — от беспомощных пешек и до мощных ферзей?
Парадный вход открывался в Главный коридор и на лестницу Славы. Похоже, любимым цветом профессора был белый с золотой каймой. Что ж, думал Мэтью, послушно следуя за Минкс Каттер, если профессор — сам себе Бог, так почему бы ему не построить для себя собственный Рай на этой затерянной в океане земле?
— Покажу тебе твою комнату, — сказала Минкс, и голос ее отдался эхом среди потолочных балок.
— Я ему покажу его комнату.
Это произнесла Ария Чилени, подойдя сзади и взяв Мэтью за свободную руку.
Минкс смерила непрошеную собеседницу спокойным ледяным взглядом:
— Я вижу, — ответила она, — что после долгого путешествия вы совершенно обессилели, а ведь женщине вашего возраста отдых необходим. Поэтому, учитывая, что сегодня вечером у нас званый ужин и к нему необходимо как следует подготовиться, я предложила бы вам пойти в вашу комнату и предаться… как бы это сказать? Сну ради красоты?
Ее рука на локте Мэтью сжалась сильнее — еще немного, и кровообращение нарушится. Минкс быстро и фальшиво улыбнулась в окаменевшее и совершенно опешившее лицо Арии.
— Я тебе покажу твою комнату, Натан, — сказала она. Это была и констатация факта, и демонстрация силы.
Не теряя более ни секунды, она повела Мэтью за собой вверх по лестнице таким шагом, что женщина определенного возраста должна была неизбежно отстать.
Мэтью успел лишь оглянуться на Арию, которая уже овладела собой и бросила на него взгляд, говоривший: с этой поосторожнее, смотри, чтобы горло не перерезала. Мэтью вполне обошелся бы без предупреждения, но сейчас он был предоставлен самому себе, и в чем бы ни состояла эта игра, он уже влез в нее со всеми потрохами.
Они миновали выходящий на лестницу витраж, расцвеченный утренним солнцем в желтое, золотое, синее и алое, будто груда самоцветов. Мэтью сперва показалось, что на витраже изображен какой-то мученик, но потом он рассмотрел, что это мальчик лет десяти-двенадцати — сцепленные в мольбе ладони прижаты к щеке, из пораженных ужасом глаз сочится кровь. Странная декорация для центральной фигуры рая профессора Фелла, и Мэтью хотел спросить, кто бы это мог быть, но витраж остался позади, и вопрос потерял актуальность.
Лестница поднималась выше, но Минкс повела Мэтью по коридору второго этажа с дверями по обе стороны и гобеленами, на которых изображались различные сцены охоты. Мэтью подумал, что это если и не подлинное средневековье, то явно очень убедительные репродукции. Дойдя до середины коридора, Минкс остановилась возле белой двери.
— Вот это твоя, — сказала она и распахнула дверь, приглашая его внутрь.
В комнате стояла кровать с балдахином, в черных тонах. Пол в шахматную клетку. Железная люстра в восемь свечей ждала пламени огнива, а на белом комоде стоял канделябр на три свечи. Небольшой письменный стол, перед ним стул. На столе ключ — очевидно, от двери, — и часы-свеча. Рядом с кроватью белый стул с высокой спинкой, покрытой черной вышивкой, сплетающейся в абстрактный узор. Белый фаянсовый умывальник на железных ногах с запасом сложенных полотенец, бритва с перламутровой ручкой и небольшое круглое зеркало.
Взяв лежащее рядом с зеркалом мыло, Мэтью ощутил запах лайма. Отметил, что его багаж уже принесли и поставили в ногах кровати. Интересно, не из чистого ли золота ночной горшок, потому что хозяин дома явно не скупится на затраты.
— Это тебе может понравиться, — сказала Минкс, распахивая двери-жалюзи. В комнату теплой волной вкатился ветер, неся соленый привкус Атлантики. Балкончик с чугунной решеткой выходил на океан, пенящийся в шестидесяти футах внизу. С него открывался вид на горизонт — широкая синяя полоса без малейших признаков кораблей и блестки волн.
— Очень мило, — согласился он, испытывая дискомфорт оттого, что эта юная дама, столь искусная в обращении с ножами, стоит в нескольких шагах у него за спиной.
Оглянувшись, он неожиданно обнаружил, что она подошла и встала вплотную — бесшумно, как кошка.
Минкс напряженно всмотрелась ему в глаза, будто изучая выставленный в витрине товар. И спросила:
— Ты меня когда-нибудь раньше видел?
Мэтью ощутил легкую дрожь. Вопрос-ловушка? Он должен был раньше видеть эту женщину?
И решил сыграть безопасно:
— Нет, — ответил он. — По-моему, нет.
— И я тебя никогда раньше не видала, — сказала она, выгнув бровь. — А ты красивый, я бы тебя запомнила.
— А… — Покраснел ли он слегка? Наверное. — Ну… спасибо.
— А руки мягкие, — продолжала она, беря его за правую ладонь. — Не очень умеешь обращаться с лошадьми?
— Никогда не возникало особой нужды.
— A-а. — Золотистые глаза приобрели некоторую свирепость. — А вы с мадам Чилени вместе?
— Вместе?
— Пара, — уточнила она.
— А. Нет… не вместе.
— Ну, это ты так думаешь, — ответила женщина и выпустила его руку. — Если хочешь получить несколько уроков, я буду рада их тебе предложить.
— Уроков?
— В обращении с лошадьми. У профессора отличная конюшня. Могу показать тебе остров, если хочешь.
— Да, — согласился он, поблагодарив ее чуть заметной улыбкой. — Хотел бы.
Мэтью понимал, что влезает в воду еще глубже, но… такая пучина заслуживала тщательного исследования.
— Тогда встречаемся внизу через час. — Она уже шла к двери, но задержалась на пороге. — То есть, если ты способен сейчас ехать. После такого путешествия.
— Отосплюсь ночью.
Не успев произнести это, Мэтью понял по ее лицу, что может так же ошибаться, как и в вопросе об интересе к себе Арии Чилени.
— Тогда ладно. — Минкс ответила ему такой же чуть заметной улыбкой. — Значит, через час. — И после паузы, почти незаметной для того, кто слушает невнимательно, добавила: — Натан.
Когда девушка вышла и закрыла за собой дверь, Мэтью выдохнул с облегчением и сел на кровать, прямо в мокрых, черт их побери, штанах. Казалось, комната качается на волнах Атлантики. У Мэтью были сомнения насчет того, долго ли он сможет усидеть на спине лошади, но предложение экскурсии с опытным гидом по острову Маятник было слишком хорошо, чтобы от него отказываться. Если он свалится с коня, то оправдается перед Минкс Каттер усталостью с дороги.
Мэтью встал, подошел к рукомойнику, налил в него воды из кувшина и плеснул себе в лицо. Намочил край полотенца и приложил прохладную ткань к горящему рубцу от кнута на шее. Болело не сильно, но примочка из жимолости не помешала бы, чтобы умерить жжение. И еще нужно снять эту одежду и… и что? Отправить вниз, чтобы постирали и почистили? Да, наверное, вот так запросто.
Он подумал о неприятностях, которые могут с ним приключиться на этой экскурсии. Но опять же — надо верить в себя. Ему уже случалось играть роль — в частности, роль Майкла Шейна в общении с Лирой Такк — точнее, с ее маской, Джемини Лавджой. Профессор Фелл ведь в него верит. (Тут он поймал себя на том, что с убежденностью говорит о свойствах и поступках профессора. То ли он сходит с ума, то ли просто одурел от жары).
Мэтью надел другой костюм, цвета бархатисто-лесной зелени, с белой рубашкой и белыми чулками. Застегивая последнюю пуговицу рубашки, он обратил внимание на пронзительные крики чаек за окном и вышел на балкон посмотреть, что их всполошило.
На большом камне, возвышающемся футов на двадцать над волнами поодаль от берега, сидела по-турецки та самая индеанка. Над ее блестящими черными волосами вились и кружились чайки, вспугнутые с гнезд появлением человека. Она была абсолютно нагой, коричневая мокрая кожа блестела на солнце. Мэтью схватился двумя руками за перила. От балкона до девушки было футов сорок. Она застыла, положив подбородок на скрещенные руки, глядя в сторону моря, явно пребывая в иной стране, в полном одиночестве своей наготы. Мэтью не мог отвести глаз от такого демонстративного игнорирования окружающего мира. Где она разделась, где оставила одежду? Очевидно, ее совершенно не волновала возможность стать предметом назойливого внимания со стороны прочих гостей… или же, подумал Мэтью в следующую секунду, она просто перестала это замечать.
Ее называют Штучка, говорила Минкс. Ясно, что это не настоящее имя. Почти издевательское прозвище, данное ей если не братьями Таккерами, то кем-то другим, кто оторвал ее от земель родного племени и перевез через Атлантику. Интересно, как она оказалась у них в руках и во власти их мерзких языков.
Красивая девушка, подумал он. И сидит здесь совсем одна.
Вдруг возникло ощущение, будто балкон поддался под его ногами и падает. Понимая, что это лишь иллюзия, Мэтью все же сильнее вцепился в перила. Он никуда не падал, но за эти несколько секунд переместился из одного рискованного положения в другое, ничуть не менее опасное.
— Боже мой, — сказал он тихо, себе самому и любому, кто мог бы его подслушать, даже в этом храме самолюбования профессора Фелла.
Еще тогда, когда он в первый раз увидел в карете эту индеанку, у него в голове прозвучал голос: жаль, что такая красивая девушка сидит одна. И он вспомнил историю своего друга-индейца, Прохожего-По-Двум-Мирам, который уже ушел из этой жизни по Небесной Дороге. Прохожий рассказал ему про молодую индеанку по имени Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна. Ту, которую взяли из племени и вместе с ним и с Проворным Скалолазом доставили через океан в Англию, а там пришли какие-то двое и увезли в карете. Ему же пришлось играть пародийного краснокожего дикаря в свете рампы английских театров.
— Боже мой, — повторил Мэтью — на случай, если это обращение не было услышано с первого раза.
Он понятия не имел, сколько лет может быть девушке, сидящей там внизу, под клубящейся короной из чаек. Прохожий ему не сказал, сколько исполнилось девочке, когда они покинули племя. Нас, троих детей, говорил он. Прохожему на вид было лет двадцать шесть — двадцать семь. Значит… если это действительно Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна, то она того же возраста или несколько моложе. Или ровесница Мэтью, двадцати трех лет. Как бы там ни было, возможно — всего лишь возможно — что перед ним индеанка, проделавшая тогда с Прохожим тяжелый путь по морю, выдернутая грубыми руками в грубую жизнь и теперь оказавшаяся здесь, между двумя рыжими негодяями, считающими себя владельцами этой красивой… да, именно так сказал Мэк Таккер: скво.
Но все-таки… наверняка ведь были и другие индейские девушки, вывезенные из Нового Света за годы, прошедшие после путешествия Прохожего. Наверняка. Их вывозили в качестве диковинок, или чтобы уготовить им роли служанок, или… по-разному могло быть.
И все же эта девушка может оказаться именно той, которая…
И это было поразительно.
Вдруг она будто ощутила колючую интенсивность мыслей Мэтью, потому что повернула к нему голову — уверенно, как если бы ее позвали по имени, — и они уставились друг на друга, глядя будто не только через пространство, но и сквозь время.
Штучка встала. Выпрямилась в полный рост. Коричневая, блестящая, она шагнула вперед и взлетела в воздух, как стрела, выпущенная из лука Прохожим. Входя в воду, она подтянулась, тело ее стало у́же, и девушка пронзила бурлящую пену со смелостью и легкостью существа, жившего когда-то в слиянии с природой и мечтающего вернуться в это блаженное время.
И не вынырнула. Мэтью стоял несколько минут, вглядываясь в бурные волны, но не заметил и следа ее возвращения в царство воздуходышащих. Он подумал, не является ли она наполовину рыбой, и не отращивает ли, оказавшись в безопасности синего мира, плавники и жабры, а нижняя часть тела превращается в хвост, и девушка уходит мощными рывками на тихое дно бухты, где снова может сидеть одна. На секунду он поддался панике, лихорадочно соображая, не надо ли позвать кого-нибудь на помощь. Но понял, что вряд ли человек, не обладающий индейской храбростью, рискнет нырнуть в эти глубины, и если она предпочитает мирное одиночество водной могилы кличке Штучка и необходимости висеть тряпичной куклой между двумя мерзкими отбросами, то пусть так и будет.
Он ушел с балкона и закрыл решетчатые двери. Взял ключ, вышел из комнаты и запер ее, потом по коридору пошел обратно к лестнице. Навстречу ему шагал высокий худощавый человек со впалыми щеками, с подстриженной седой бородой и гладью седых волос, зачесанных назад и убранных в хвост. Одет он был в черный костюм, курил глиняную трубку. Глаза этого человека, серые под цвет его седины, едва отметили присутствие Мэтью. Зато сам Мэтью отметил отчетливый запах немытого тела.
Еще один неприятный ингредиент в этом противном вареве, подумал Мэтью, спускаясь по лестнице. Кто бы это мог быть и какова его роль при профессоре?
Или… уж не сам ли это профессор Фелл?
Иди, сказал себе Мэтью. Что бы ты ни делал, не оглядывайся. Если не хочешь сегодня же превратиться в соляной столб.
Минкс ждала его под выставкой флагов обираемых стран. Она была в тех же мужских бриджах, кремовой блузке и высоких коричневых сапогах, но надела еще и бронзового цвета жилет, расписанный золотистым узором. Интересно, сколько под этим жилетом ножей?
Увидев Мэтью, она нахмурилась и спросила:
— У тебя ничего нет для верховой езды?
— Придется обойтись тем, что есть, — ответил он, решившись затем добавить: — Разве что ты мне одолжишь что-нибудь свое?
— Хм. — Она бросила быстрый взгляд на его пах. — Нет, пожалуй, мои бриджи тебе великоваты будут. Идем?
Через несколько минут они вышли к отличной конюшне, где черный служитель оседлал им лошадей и пожелал приятной поездки. Они двинулись в путь — Минкс на изящной вороной кобыле, которую служитель назвал Эсмеральда, а Мэтью — на крепкой гнедой кобыле по кличке Афина. Минкс скакала впереди, с уверенностью аборигена. Она выехала на тропу, идущую через имение в сторону основной дороги. Мэтью послушно поехал следом, радуясь, что Афиной нетрудно управлять, хоть она и носит гордое имя греческой богини войны. Тропа пересекла дорогу и дальше пошла по равнине, где колыхалась под ветром трава. Но через сотню ярдов уже начинались заросли, и Минкс с Мэтью поехали по ним молча, а солнце пробивалось сквозь ветви над головой и пели в папоротниках незнакомые птицы.
Через некоторое время Мэтью решил, что пора задать вопрос. Послав Афину вперед, он поравнялся с Минкс.
— Могу ли я спросить, какую работу ты делаешь у профессора?
Она даже головы не повернула:
— Сам знаешь, что такие вопросы не задают.
— А, да. — Он кивнул. — Естественно, никто не должен знать, что делают другие. Прости мое любопытство.
До сих пор его любопытство не раз заслужило проклятие, но прощение — ни разу.
Они поехали дальше, мимо озерца, где белые цапли ловили рыбу на отмелях. Там и сям по обе стороны тропы возникали коварные терновники, готовые порвать одежду на беспечном всаднике, и Мэтью не мог не задуматься о том трудном и опасном положении, в которое поставили себя Берри и Зед. Я могу тебе помочь, — так она сказала. Ага. Всем нам помочь улечься в безымянные могилы.
А та ночь, когда она оказалась напротив дома на Нассау-стрит и так напугала Мэтью, что его тенор чуть не превратился в фальцет на всю оставшуюся жизнь?
Ну и наглая же девица! — подумал он. Красивая, спору нет, но ее проклятое любопытство совершенно непростительно. Кем она себя возомнила? Женским вариантом его самого? Сейчас вот ему приходится не только осторожно шагать по этой опасной трясине, но и следить, чтобы Берри с Зедом не засосали зыбучие пески. Причем следить издали, что не облегчает задачу.
— Я посмотрю на твое нарушение правил сквозь пальцы, — вдруг заявила Минкс. Лошади их шли бок о бок. — Потому что это твоя первая конференция. И я так понимаю, что ты любопытствуешь и насчет других гостей.
— Любопытствую. — Он выждал несколько секунд, потом все же спросил: — А правда, что профессор что-то рассказывал этим другим обо мне?
— Немного. Очень немного.
Она показала двумя пальцами, насколько немного.
— Но достаточно, чтобы дать им знать, кто я и что для него делаю?
Он сам удивился, как легко это было сказано, хотя и подумал, что с той же легкостью может шевельнуться под его ногами зыбучий песок.
— Да, — ответила она, все еще глядя прямо перед собой.
Тропа вела через рощу деревьев с широкими, раскидистыми ветвями и листьями, похожими на зеленые веера.
— Тогда я в невыгодном положении. А невыгодных положений я терпеть не могу.
Он улыбнулся про себя. Хорошо сказано, Натан!
Проехав еще ярдов сорок, Минкс шевельнулась в седле и снова заговорила:
— Я специалист по почеркам. Подделка почерка на четырех языках, — уточнила она, будто он сразу не понял. — Под моим руководством работают три ученика. Огастеса Понса ты видел — он специалист по шантажу. Может быть, ты встретил на лестнице Эдгара Смита — он какой-то эксперт по оружию, точнее не знаю. Есть еще Адам Уилсон, работающий с финансами. Сезар Саброзо — испанец, имеющий некоторое влияние на короля Филиппа Пятого. Еще на сегодняшнем ужине ты познакомишься с Мириам Диар. Она больше любит, когда ее называют Матушка Диар. Чем занимается она, я не знаю, но она является одним из самых старых партнеров профессора. Может быть, ты уже в курсе, что Джонатан Джентри — специалист по ядам, а Ария Чилени занимается заказными убийствами. И последнее — по порядку, но никак не по значению — это братья Таккеры, которые весьма гордятся своим даром убеждения по части вымогательства. И ты… содержатель борделей, крадущий государственные тайны.
— Да, — согласился Мэтью. — Как только предоставляется возможность, естественно.
— Ты говоришь так, будто гордишься этим.
— Не будто, а горжусь. — Его самого напугало то, как естественно он лжет. — И не сомневаюсь, что ты тоже гордишься своей работой?
— Горжусь своими умениями. Они мне нелегко достались.
— Твое умение обращаться с ножами говорит само за себя. Оно тоже нелегко досталось?
Минкс улыбнулась одной стороной лица. Они как раз проезжали под ветвями, с которых пышными портьерами свисал зеленый мох.
— Я родилась в цирковой семье, — сказала она. — Что-то надо было делать, чтобы оправдать свое содержание. Меня почему-то тянуло к ножам. Ну, метать ножи по движущимся целям. В том числе в отца и мать. Я отлично заманивала публику — двенадцатилетняя девочка, в каждой руке по ножу, — и очерчиваю контур своей матери, которая вертится рядом на одном колесе. Или раскалываю пополам яблоко на голове у отца — и делаю это в повязке на глазах.
— Искусство ловкости, — заметил Мэтью. — И приличная доля уверенности в себе, конечно. Случалось тебе промахнуться?
— Мои родители все еще выступают в цирке. Может, у них сейчас чуть больше седых волос, чем положено. Но, как видишь, я не промахнулась ни разу.
— И я тебе за это благодарен. Как должен быть благодарен каждый пассажир нашей кареты. Но не думаешь ли ты, что Джек Таккер затаит на тебя злобу? В конце концов, ты ведь его не гусиным пером уколола.
— Может, — согласилась Минкс, — но именно из-за моего владения гусиным пером он не посмеет меня тронуть, и ему это известно. Мое умение подделывать почерк для профессора гораздо важнее, чем умение бросать нож.
Мэтью промолчал. Он размышлял над ее словами и мысленно шел своей лесной тропой так же верно, как лошади сейчас шли по своей. Я руковожу тремя учениками, сказала Минкс.
Это наводило на мысль, что другие — Понс, Смайт, Уилсон, Саброзо, Матушка Диар и, конечно же, братья Таккеры — тоже главы своих департаментов, а не одинокие волки. У каждого из них в подчинении несколько негодяев (или несколько десятков негодяев) пониже рангом. Как у него, Натана Спейда, сеть проституток и отлично оплачиваемых перехватчиков шепотков в Парламенте. Так что каждый из этих так называемых партнеров — на самом деле рычажок потаенной криминальной машины.
— О чем ты думаешь?
Мэтью усилием воли вернул себя к реальности. По обе стороны высился густой и темный лес, птицы хрипло перекликались в ералаше ветвей.
— О нашей конференции, — сказал он, экспромтом решившись на опасную разведку. — О причинах ее и смысле.
— Поскольку ты здесь в первый раз, я должна была бы догадаться. Два года назад я сама побывала на конференции впервые. Теперь мы все привыкли к таким приглашениям. Одни больше, другие меньше.
— И собирается она с целью?..
Он благоразумно не стал высказывать никаких предположений.
— С целью продемонстрировать повиновение профессору, — твердо сказала Минкс. — Притом ему нравится выслушивать отчеты своих партнеров, так сказать, глаза в глаза. Это бизнес.
— Естественно, бизнес. Иначе какой был бы смысл?
Минкс вдруг каблуками послала Эсмеральду вперед и тут же остановила ее уздой, повернув поперек тропы и загородив Мэтью путь. Мэтью также сдержал Афину, и они с Минкс уставились друг на друга. Плавали в лучах солнца пылинки, бабочки порхали между ними, хлопая темными крыльями.
— В чем дело? — спросил Мэтью. Сердце у него стучало, а Минкс молчала так долго, что ему стало неуютно. И глаза у нее были слишком острые, будто кожу ему резали.
— Ты меня заинтриговал. И озадачил.
Он заставил себя улыбнуться:
— Интригующая задача? Мне это льстит.
— А зря. Я имела в виду, что не могу в тебе разобраться. Твоя манера разговора, твое поведение… — Она поморщилась, мотнула головой. — Не то, что я ожидала увидеть после того, что о тебе слышала.
Мэтью пожал плечами:
— Слышал бы я раньше о твоих талантах в подделке документов, — удивился бы, узнав, что ты — дитя цирка. У личности может быть много граней, разве нет?
— Да, — согласилась она. — Но все равно… будто ты головоломка из многих кусочков, и не все они складываются в картинку.
Мэтью решил, что наилучшей реакцией здесь будет молчание, чтобы ненароком не открыть еще какой-нибудь элемент себя-головоломки, не предназначенный для острых глаз и интуиции Минкс.
Она снова повернула кобылу на тропу, ударила ее каблуками в бока, и лошадь пошла живой рысью. Мэтью тоже послал Афину вперед и занял позицию за развевающимся черным хвостом Эсмеральды.
Вскоре лесная тропа вывела на новую дорогу. По ней как раз проходила телега, везущая груз ярких цветных плодов. Минкс повернула кобылу в ту сторону, куда ехала телега, и оставила фруктовщика в поднятой ею пыли. Мэтью погонял Афину, но на сей раз леди Каттер догнать не мог. Однако вскоре их продвижение было замедлено придорожным знаком, где зеленой краской значилось: «Добро пожаловать в Темпльтон».
Городок был затейлив, как чепчик квакерши, и аккуратен и чист, как душа пресвитерианца. В изобилии имелись изгороди из белого штакетника и тенистые деревья. Улица вела мимо различных заведений: пекарня, парикмахерская, аптека, сапожная мастерская, универсальный магазин и тому подобное. На улицах в это солнечное утро показались люди, с виду вполне довольные жизнью. В основном это были смуглые туземцы в ярких одеждах и соломенных шляпах, но иногда и белые в более строгих английских или европейских костюмах. Справа за темно-зеленой чугунной изгородью с воротами стояло двухэтажное здание желтого кирпича, на которое Мэтью сразу обратил внимание: над входной дверью висела вывеска с надписью «Темпльтон-Инн». Еще за оградой находился мощеный плиткой двор с круглым бассейном в центре. На улицу смотрели зашторенные окна и закрытые двери, ведущие к зеленым балконам с коваными решетками.
Мэтью подумал, привезли ли уже сюда с корабля Берри и Зеда. На какое-то время им придется здесь застрять. Но заключение в этой живописной местности казалось достаточно приятным. Мэтью понадеялся, что охранники тоже не будут слишком уж мозолить глаза, но опять же: здесь царство Фелла, так что кому жаловаться?
Улица шла дальше мимо фермерского рынка, где бойко торговали овощами и фруктами. Слева, поодаль, находилась конюшня, справа — загоны с коровами и свиньями. Воздух здесь был насыщен пылью, а пахло, как в Нью-Йорке в разгар лета. Еще несколько непримечательных домов — с городком, а по обе стороны дороги снова встал лес. Минкс и Эсмеральда двигались дальше, Мэтью и Афина держались за ними.
— Не стоит ли нам повернуть обратно? — вскоре спросил Мэтью. Солнце к полудню грело жарче, и шею начал покалывать пот.
— Хочу тебе кое-что показать, — ответила Минкс. — Тут недалеко.
И действительно, оказалось недалеко. Минкс подвела Мэтью к краю обрыва, под которым переливались лазурь и серебро.
— Ждем, — велела она, высматривая что-то вдали. — Ага! — вдруг сказала Минкс, показывая рукой. — Вот они!
Место всплытия нескольких китов было отмечено водным гейзером.
Они кружились друг возле друга, как играющие дети. Хлопали хвостами и устраивали собственный пенный прибой. Ныряли и снова всплывали, разбивая поверхность океана радужными стеклянными брызгами.
Мэтью посмотрел на Минкс и увидел, что она улыбается, глядя на игры левиафанов, и подумал, что можно вытащить девушку из цирка, но цирк из нее не вытащить никогда.
Его внимание привлек другой объект — форт, расположенный на северной оконечности острова Маятник. Несколько зданий, построенных внутри стен, охраняемых пушками, и над ними — пелена серого дыма. Этот дым поднимался от трубы приземистого дома, вынесенного вправо отдельно от других.
— Что это? — спросил Мэтью, кивнув головой в ту сторону Минкс перестала улыбаться.
— Это территория профессора.
— Я вижу. Но… это форт?
— Это дело профессора, а не наше, — ответила она, и в солнечный полдень повеяло холодом.
Минкс повернула Эсмеральду прочь от обрыва, и радостный момент наблюдения за играющими китами миновал. Мэтью следовал за ней обратно к дороге с таким ощущением, будто что-то прилипло к подошве ботинка. Форт скрылся за лесной чащей, и вскоре всадники пересекли дорогу поменьше, ведущую через лес, очевидно, именно к нему. На земле видны были тележные колеи — много экипажей ездили к форту и обратно. Но по обе стороны этой дороги наблюдался еще один любопытный штрих, камешек из мозаики, складывавшейся в остров Маятник: на шестах, привязанные кожаными ремнями, висели два человеческих черепа, раскрашенные яркими цветными полосами.
Тут уж не надо было спрашивать Минкс, что это означает — Мэтью знал и так. Предупреждение о смертельной опасности, разукрашенное в весенние цвета, но оттого не менее серьезное. На самом деле, подумал Мэтью, это весьма извращенный юмор: За вход без разрешения — уйдешь в могилу раскрашенный. Он подумал, нет ли поблизости охраны, что наблюдает за дорогой для осуществления этой угрозы. Наверное, есть, прячется в густом лесу. Проверять ему не хотелось.
По крайней мере, сегодня. Потому что на принадлежащем профессору острове, в форте, охраняемом высокими стенами и пушками, наверняка спрятано то, чего повелитель преступной империи не хочет показывать обитателям своего дремотного беспечного мира.
Что ж, подумал Мэтью, посмотрим, что принесет завтрашний день. Уже вошло в привычку переворачивать обычные с виду камни, под которыми прячется необыкновенный ужас, тут же отчаянно пытающийся скрыться под защитой тьмы. Натянув поводья Афины, он взглянул на дорогу, лежащую между двух шестов с черепами.
По пути, которым они ехали, сюда от профессорского замка примерно мили четыре. Мэтью почувствовал, как начинает дрожать в нем струна любопытства, и будто завибрировал от возбуждения, отзываясь на вопрос, требующий ответа.
— Поехали, — твердо сказала Минкс. — Нам здесь шататься не полагается.
Уж конечно, подумал Мэтью, пришпоривая кобылу.
Потому что у него было явственное ощущение, что за ними наблюдают откуда-то из леса, и даже приглашенные гости конференции преступников однажды могут обнаружить свои черепа на веревках, если последуют этой подозрительной дорогой.
Но езда по дороге к неизвестности — элемент его работы. А также его натуры.
В другой раз, сказал он себе, точно зная, что какие бы опасности и интриги ни поджидали его за сегодняшним ужином, свои обещания он привык держать.



Глава восемнадцатая

Удвоить осторожность. И глядеть в оба.
По коридору шел слуга, звоня в колокольчик — настало время ужина, а для Мэтью время влезть в шкуру Натана Спейда и застегнуть ее на все пуговицы, как вот сейчас застегнул рубашку. Потом юноша надел сюртук цвета лесной зелени и его тоже старательно застегнул. Складывалось такое ощущение, что ему не хватает ни защиты, ни пуговиц. Тем более что одна выскочила из петли, и пришлось заталкивать ее обратно. А колокольчик требовал поторопиться.
Мэтью оглядел себя в зеркале. Лицо уже начало темнеть от солнца, и сильнее выделялась розовая нитка шрама на лбу, а также розовел шрам поновее и поменьше — под левым глазом, оставленный приключением в горящем доме на Нассау-стрит. Волосы причесаны, зубы вычищены, лицо свежевыбрито — он готов. И все-таки… проявляется нечто, возникшее совсем недавно, подумалось ему. Стальной блеск в глазах, которого не было… до чего? До последнего вздоха Тирануса Слотера? Блеск клинка, всегда готового парировать удар другого клинка или атаковать. Сталь выживания, выкованная опытом, накопленным к вот этому моменту, когда он стоит перед зеркалом.
Звук колокольчика стих. Ужин был готов.
И Мэтью Корбетт тоже.
Юноша сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и вышел из комнаты.
В коридоре к нему подплыла женщина и взяла под руку. Ария Чилени прижалась плотнее, аромат от нее был — как последние угольки угасающего огня. Одета в черное платье, отороченное красными кружевами, волосы цвета воронова крыла спадают красивыми волнами, сапфировые глаза искрятся, но лицо напряжено, и губы сжаты в ниточку.
— Натан, — тихо прошептала она, — свою роль помнишь?
— Да, — ответил он так же тихо. У этих дверей могли быть уши.
— Будем надеяться, — сказала она и добавила, вздрогнув: — Милый мой мальчик.
По лестнице они спустились как пара аристократов преступного мира. Мэтью разрешил этой женщине себя вести, потому что он определенно был здесь новичком. Они прошли через коридор с нишами, в которых стояли на стендах рыбьи скелеты, закончившийся короткой лестницей, ведущей в обширный банкетный зал с синими стенами и потолком, а с потолка с нарисованными облаками разглядывали обитателей земли пухлые херувимы.
Шестеро собравшихся сидели перед серебряными приборами за полированным столом, который показался Мэтью длиннее квартала нью-йоркской улицы. Над ним пылали свечи в медной люстре, разгоняя накрывавшую праздник Фелла ночь, и еще на столе стояли медные канделябры со свечами, озаряя приятным светом не слишком приятное собрание.
С чего бы начать? — спрашивал себя Мэтью, когда они с мадам Чилени сходили по лестнице, и их появление вызвало паузу в и без того сдержанной беседе собравшихся в банкетном зале.
Надо было срочно решить, на кого обратить внимание в первую очередь. В этом ему помогла Ария Чилени, объявившая гостям:
— Позвольте мне представить вам вновь прибывшего Натана Спейда.
Место во главе стола не было никем занято, соседние тоже пустовали. Первым слева расположился лихого вида джентльмен в переливающемся сером костюме с ярко-алым галстуком-шарфом. Было ему с виду лет под пятьдесят — острый подбородок, узкий нос, глубоко посаженные темно-карие глаза под дугами черных бровей. Он встал, продемонстрировал отличные белые зубы, поклонился и протянул руку.
— Сезар Саброзо, — представился франт голосом, который вызывал мысль о теплом масле на дне лампы. «Таким маслом хорошо смазывать воображение монарха, чтобы безнаказанно шуровать в испанском казначействе», — подумал Мэтью.
Он пожал этому человеку руку и перевел взгляд на того, кто сидел справа.
— Адам Уилсон, — представился худощавый, бледный и настолько блеклый, что казался почти невидимым человек с круглыми очочками на длинном, грустном и слегка лошадином лице. Голос его представлялся эхом чужого голоса, прозвучавшего в соседней комнате. Одет он был в мешковатый костюм оттенка вылинявшего на ветру сена, и тугая шапка волос была стянута в хвост примерно того же цвета. Когда он протянул для пожатия детскую ладошку, его водянистые голубые глаза смотрели не на Мэтью, а куда-то вбок. У Мэтью сложилось впечатление, что если бы этот человек сидел в углу неподвижно, все через некоторое время забыли бы о его присутствии, и ему бы даже маскировка не понадобилась, чтобы оставаться незамеченным.
— Эдгар Смайт, — сказал джентльмен слева. Голос прозвучал так, будто молотом стукнули по ведру с гравием, и барабанные перепонки Мэтью протестующе задрожали. Смайт — тот самый седобородый и седовласый человек, поднимавшийся по лестнице навстречу Мэтью сегодня утром, имел невероятно скучающий вид. Он был в том же черном костюме с гофрированной синей рубашкой. Со стула не встал, руки не подал, а сразу же вернулся к бокалу красного вина, который пестовал в ладонях как любимое дитя.
Мэтью заметил на столе пригласительные карточки с золотыми буквами. На той, что лежала напротив Смайта, значилось: «Д-р Джонатан Джентри», но место пустовало. Мэтью подумал, что врач еще не спускался, видимо, лечит сам себя. Рядом со Смайтом перед пустым стулом лежала карточка для Минкс Каттер, которая также еще не пришла. Напротив нее лежала карточка «Натан Спейд», рядом с ней — «Ария Чилени». Рядом с местом Минкс стояли три пустых стула. Карточки против них гласили: ближайшая — «Мэк Таккер», следующая — «Мисс Штучка», третья — «Джек Таккер». «Милое будет зрелище», — мрачно подумал Мэтью.
— Наш отважный спаситель! — провозгласил Огастес Понс, сидящий через один стул от Арии Чилени. Лицо с тремя подбородками улыбалось, пламя свечей играло в стеклах очков и отражалось от лысого темени.
— Правда же, вы с мисс Каттер отбрили как следует этих плохих мальчишек?
Он распахнул рот, и тонкий как веточка молодой человек с кудрявыми каштановыми волосами, сидевший между ним и мадам Чилени, проворно влил бокал красного вина в раздвинутые губы, блестевшие как слизни. Этот юноша был одет в зеленовато-синий костюм, и щеки у него были румяные, как у херувимов на потолке. Ярко-голубые глаза при взгляде на хозяина искрились удовольствием.
— Спасибо, Пупс, — сказал толстяк, когда юноша убрал бокал и промокнул салфеткой третий подбородок Понса. — Мистер Спейд, садитесь же наконец и поведайте нам о ваших приключениях в Лондоне!
— Лучше оставьте свое при себе, мистер Спейд, — посоветовала белокурая женщина, сидящая от Понса по другую сторону. — Язык этого человека может принести массу неприятностей.
— Это языки других людей приносят неприятности мне, — возразил Понс с благодушной улыбкой. — Правда, Пупс?
Пупс хихикнул — весьма противно.
— Подойдите перемолвиться словцом, мистер Спейд, — сказала Матушка Диар. — Дайте-ка мне оценить вас.
У нее были широкие плечи, распиравшие медно-желтое платье с красными оборками и синими кружевами на шее и манжетах. Мэтью подумал про себя, что платье это подходит ей не более, чем шелковые туфельки — ломовой лошади.
Он приблизился к ней, и женщина отодвинулась от стола, повернулась вместе со стулом, чтобы как следует рассмотреть Мэтью лягушачьими карими глазами на широком лице с квадратным подбородком. Было ей лет шестьдесят. Лоб перерезали поперечные складки, от уголков глаз расходились морщины.
Похоже, ей приходилось тяжело работать — может быть, под жарким солнцем. Красные кружевные перчатки, возможно, скрывали изуродованные работой суставы. Облако хлопковых волос поддерживали золотые булавки.
Она улыбнулась Мэтью — по-матерински. Он едва не отшатнулся от безобразных черных пеньков во рту, но сдержался, понимая, что такая грубость была бы непростительной.
— Красивый мальчик, — решила Матушка Диар. Голос был тихий, но в нем ощущалась тяжесть крепкой дубины. — Подозреваю, что для вас не слишком непривычно иметь дело с женскими чарами.
Настал момент истины. Слушали все. У Мэтью заколотилось сердце, он подумал: наверняка эта лупоглазая видит сквозь его маску. Сохраняя внешнюю невозмутимость, юноша сумел составить достойный ответ:
— Женские чары, — сказал он, — это моя работа, а значит, чем непривычнее, тем лучше.
Понс рассмеялся, выражая удовольствие. Его поддержала Ария Чилени. Улыбка Матушки Диар осталась неподвижна, но женщина слегка кивнула головой.
— Хорошо сказано, — ответила она и показала Мэтью на его стул. — Садитесь с нами.
Он занял свое место.
Ария села справа. Из искусно замаскированной двери в дальнем конце зала возник черный слуга в ливрее цвета морской синевы и высоком парике, неся корзину с нарезанным хлебом разных видов. Обслужив всех желающих, он затем обошел стол, наполняя бокалы из бутылок красного и белого вина. Мэтью выбрал красное, решив, что здесь его предпочитают.
Делая первый глоток, он ощутил приступ страха… не от чувства, что это может оказаться глотком яда, но оттого, что ему вдруг стало чертовски уютно в этом маскараде. Его поразила мысль, какой далекий путь прошел он от мелкого судебного клерка до… до кого? Кажется, он еще сам не понимает, в качестве кого существует. И это тоже вызывало некоторый дискомфорт там, куда пошло красное вино.
Спустившись по лестнице, вошла в банкетный зал Минкс Каттер в светло-коричневых брюках, темно-синем жилете и белой блузке. Вошла не спеша, села прямо напротив Мэтью согласно своей карточке. Кивнула Матушке Диар и Понсу, но внимание сосредоточила на выборе вина, а не на присутствующих за столом. Мэтью сам удивился, что ощутил зависть к плоду виноградной лозы.
Через минуту после прихода Минкс раздался рев, стук каблуков по лестнице, и явились братья Таккеры, держа между собой Штучку, каждый за свою руку. Они были одеты в одинаковые красные — просто вырвиглаз — костюмы с черными жилетами и серыми рубашками. Штучка была в темно-зеленом платье с черным лифом, руки закрыты черными перчатками до локтей. Братья протащили ее к столу и усадили на стул между собой, все это время хохоча, как гиены, и фыркая, как быки.
Мэтью с некоторым удовлетворением отметил, что на правой руке у Джека повязка. Братья заняли места и раскинулись на стульях, а Штучка держала голову опущенной, и лицо у нее было пустым.
Мэк и Джек полезли за хлебом и расплескали вина не меньше, чем налили. Когда Минкс потянулась к хлебной корзине, которую слуга оставил на столе, Джек внезапно сунул левую руку в карман, вытащил нож в своей запекшейся крови, встал, наклонился вперед и всадил его в содержимое корзины.
— Вот, — сказал он непринужденным тоном, обращаясь к Минкс. — Хотел вернуть то, что ты мне столь…
— …любезно одолжила, — договорил Мэк и одним глотком осушил бокал красного.
Лицо Минкс осталось безмятежным. Она подтянула к себе корзину, вынула нож и выбрала ломоть хлеба, измазанный кровью Джека. Съела хлеб, глядя на Мэтью, после чего спокойно убрала лезвие под жилет.
Глаза Таккеров остановились на Натане Спейде.
— А, пацан! — окликнул его Джек. — Понравилось кататься?
— Класс, — ответил Мэтью. — Спасибо, что развлекли.
— Да мы тебя не развлекали, — сказал Мэк, макая хлеб в тарелку коричневого соуса. — Мы тебя хотели…
— Убить! — договорил Джек и жирно хохотнул. — Да нет, шутка. Мы же знали, что ты не свалишься!
— Откуда знали, осмелюсь спросить?
Мадам Чилени вновь обрела огонь в глазах и лед в голосе.
— Если он такой умный, как про него рассказывали, — ответил Мэк, — шлюхами командует и все такое, то его не уберешь так легко! Нет, мэм! Конечно, помогло ему, что…
— …метательница ножей рядом случилась, — подхватил Джек, бросая быстрый и неприязненный взгляд на Минкс. — Да только вот, может статься, не всегда она будет рядом!
— Может случиться. — Мэтью глотнул еще вина. — А что вы против меня имеете, джентльмены? Злитесь, что я вас заставил пару недель подождать?
— Они не любят никого, кто обладает тремя благами, коими они обделены, — пояснила Мамаша Диар. — Хорошие манеры, хорошее лицо и хорошие мозги. Не обращайте на них внимания — вы только подбрасываете дров в огонь, который лучше не подпитывать.
— Слушай, Спейди, слушай, — сказал Мэк. По подбородку у него стекал соус. — Смотри, она же сможет за тебя драться, нет?
Джек усмехнулся самым язвительным образом, а потом его глаза вспыхнули, как трут под огнивом. Он схватил Штучку за волосы и поцеловал прямо в рот.
Огастес Понс сказал: «Боже мой», Пупс заерзал на стуле, а Мэк схватил Штучку за подбородок и вдавился в ее губы своими. После этой отвратительной демонстрации своей власти крутые парни вернулись к вину, а Штучка опустила голову и уставилась на стол, будто там лежал иной мир, который ей хотелось рассмотреть — или в который сбежать.
— А я вот не люблю никого ждать! — прозвучал камнедробильный голос Эдгара Смайта. Его лицо свело гримасой едва сдерживаемого гнева. — Торчу тут почти месяц! После этого проклятого переезда из Плимута! Океан бурный настолько, что кровать плавает по каюте! И вот я добрался сюда — и мне говорят, что я должен ждать вот его, иначе нельзя. Этого чертова мальчишку?
— Прошу выбирать выражения, — посоветовала Матушка Диар. — Мы здесь все равны.
— По деньгам, которые я приношу, никто мне тут не равен, — огрызнулся Смайт, заносчиво задирая бороду. — Вы знаете, что это так, и он тоже знает!
«Он» — это профессор, сообразил Мэтью.
— Успокойтесь. — Мамаша Диар говорила тихо, но дубина была уже занесена. — Выпейте еще вина, подышите свежим воздухом, и подумайте, как повезло вам — как и всем нам — сидеть за этим столом. Вас раздражает месяц ожидания, мистер Смайт? Здесь, на этом теплом острове? Да неужто! Ай-ай-ай! — Она коснулась рукой горла. — Я бы устыдилась такой неблагодарности.
— Неблагодарности, как же, — буркнул Смайт и потянулся налить себе очередной бокал — очевидно далеко не первый за этот вечер. — Я свое место тут знаю, и оно куда выше, чем у вот этого!
— А мне хотелось бы знать, — прозвучал тихий и далекий голос почти невидимого Адама Уилсона, — когда будет убит Мэтью Корбетт.
Мэтью как раз подносил бокал к губам, и чуть не вздрогнул, пролив драгоценную влагу.
— Катастрофа Чепела лишила нас отличных юных рекрутов, — продолжал Уилсон. — Она произошла с его участием, и Корбетт был причиной утраты лучших моих людей. Я желаю знать, когда будет осуществлена месть.
Мэтью лихорадочно думал. Ага, вспомнил! Один из мужчин постарше, схваченных в имении Чепела в деле Королевы Бедлама, был экспертом по финансам и служил там инструктором.
Голос Матушки Диар был так же ровен и прям, как ее свирепый взгляд.
— Это решит профессор, мистер Уилсон. А не вы.
— Я только озвучил свои желания, — ответил тощий. Настолько тощий, что когда пожимал плечами, казалось, что он исчезает.
Стук обуви по ступеням объявил о появлении Джонатана Джентри, одетого в темно-синий костюм с белой рубашкой и белыми башмаками.
К сожалению, он пребывал под влиянием каких-то собственных настоев, потому что лицо его горело и искрилось потом, а подол рубашки выбился сзади из-под жилета. Доктор сошел, шатаясь, а внизу чуть помедлил и выставил вперед ногу, словно боялся, что пол сделан изо льда и сейчас провалится.
— Боже мой, — вздохнула мадам Чилени рядом с Мэтью. — Опять чем-то себя накачал.
Убедившись в крепости пола, Джентри разжал мертвую хватку руки на перилах и подошел к столу — не прямо, а будто танцуя под неслышимый мотив. Мэтью подумал, что шаги Джентри заслужили бы одобрение Гиллиама Винсента.
— Сядь на задницу, ты… — начал Мэк.
— …задница немытая! — подсказал Джек, и оба брата захохотали, очевидно, считая себя кладезями остроумия.
Дьявольски красивый, хотя почти невменяемый Джентри слабо улыбнулся. Клок волос прилип ко лбу пропотевшей запятой. Ослепительно зеленые прежде глаза сегодня потемнели и налились кровью. Джентри стал искать за столом свое место — безуспешно. Помогать ему никто не стал.
Мэтью решил, что чем бы ни нагрузился доктор, замок профессора Фелла давит на него очень сильно: он, видимо, принял что-то мощное, чтобы заморозить нервы.
— Вы рядом со мной, — сказал Мэтью. Джентри прищурил глаза, наводя их на резкость, и обошел стол по кругу, направляясь к своему месту.
— Спасибо, м… — Джентри осекся и изумленно улыбнулся, — мой друг, — закончил он, опускаясь в кресло.
Из двери в дальнем конце зала показался Сирки — предположительно, убедиться, что все уже прибыли. Потом вышел, не сказав гостям ни слова. Мэтью отметил, что сегодня индийский великан явился в черных одеждах и в черной чалме. Почему-то это вызвало в нем рябь тревоги — как будто волна набежала на камень.
Через несколько минут стали подавать блюда, приносимые целой вереницей слуг. Темой вечера — Мэтью не удивился — было море. Морепродукты подавали в керамической посуде в форме лодок.
От блюд с моллюсками поднимался пар, клубящийся при свечах. Лежали в стеклянной тарелке кусочки сырой рыбы, переложенные луком и маленькими перчиками, которые с первой пробы едва не сожгли Мэтью язык начисто.
Пухлые булочки с крабовым мясом под сливочным соусом с белым вином, лежавшие на синей тарелке, были молниеносно убраны Таккерами — остальные успели разве что попробовать. Дальше последовала рыба, зажаренная, запеченная или сваренная целиком. У меч-рыбы на деревянном подносе все еще были меч и глаза. С розовых щупальцев осьминога накапали лужицы масла. Вино текло рекой, гости быстро насыщались.
Мэтью смотрел, как Матушка Диар внимательно наблюдает за пирующими.
Время от времени кто-нибудь восхищенно мычал, поглощая что-то особенно вкусное, но разговоров никто не затевал.
Джонатан Джентри, у которого лицо и сюртук были вымазаны маслом и жиром, вытащил из кармана бутылочку с зеленой жидкостью и вылил ее себе в вино. Потом выпил, смакуя, и попытался отрезать кусок макрели краем ложки.
— Что ты пьешь? — спросила его Ария с настороженностью и отвращением в голосе. — Что-то собственного изготовления, наверное?
— Собственного, — кивнул он. — Именно так. — Он улыбался в никуда. Веки его отяжелели. — Я — доктор, как ты знаешь. Я — врач. И очень умелый, да-с. — Тяжелые веки повернулись к Мэтью. — Скажите ей.
— Оставь мистера Спейда в покое, — спокойно приказала Ария, подчеркнув голосом имя.
— Что он говорит? — спросила Матушка Диар, прервав поглощение щупальцев.
— Говорит, что он мудак.
Джек Таккер пьяно ухмыльнулся Штучке, которая съела половину лодочки жаркого из морепродуктов и снова покинула мир, отправившись в свое безмолвное путешествие.
— Я говорю, что я — доктор. Врачеватель, — повторил Джентри с максимальным достоинством, на которое способен был измазанный жиром и насосавшийся дури наркоман. — Вот я кто. А это, — он показал бутылочку, где еще оставалось несколько зеленых капель, — препарат, который я себе сегодня прописал. Я называю его… — он замолчал, собирая память, как кусочки сложной мозаики. — Да! Эликсир отсутствия.
— Заткнись к хренам, — буркнул Мэк в бокал, схватил Штучку за волосы и присосался к ее горлу. Джек, чтобы не остаться в стороне, оккупировал другую сторону ее шеи.
— Боже мой, — пробормотал Понс, которого все это время кормил его личный Пупс, и он же вытирал толстяку губы и подбородок.
— Эликсир отсутствия, — повторил Джентри. Глаза его будто уходили внутрь. — Устраняет личность. Уносит ее прочь. Облегчает разум и усыпляет нервы. Человек покидает этот мир досадной дисгармонии и входит в иной, куда более приятный. Да, созданный мною лично. — Он уставился на Арию ничего не выражающими глазами. — Как и моя жизнь.
— Хочешь сказать, такое же отвратительное месиво? — спросила она, приподняв брови.
Джентри кивнул. От его мужественной красоты больше ничего не осталось. Перед Мэтью сидел жалкий человек, пытающийся удержаться за что-то такое, что выскользнуло из его рук много лет назад. За столом Пупс кормил Понса, Матушка Диар внимательно наблюдала за Джентри, Таккеры пировали на горле Штучки, а Минкс сидела напряженно и прямо, потягивая вино. По другую сторону от Мэтью вгрызался в кусок меч-рыбы Смайт, Уилсон осторожно брал кусочки смеси с сырой рыбой и поправлял то и дело очки, потому что от перцев лицо у него блестело потом, а Саброзо сидел, откинувшись на спинку стула, и пил не из бокала, а из непочатой бутылки красного, которую откупорил зубами.
Но Джентри будто стеной отгородился ото всех, и в какой-то момент Мэтью понял, что больше не в силах на него смотреть. Вместо этого он уставился на Таккеров. При виде страдания на лице Штучки, которую терзали два мерзавца, он почувствовал, что из глубины души поднимаются слова, и помешать им вырваться он был не в силах.
— Прекратите, — сказал он.
Они не услышали.
— Эй, вы! — громче сказал Мэтью с жаром праведного гнева и красного перца на щеках. — Я сказал… — и затем еще громче: — Прекратить!
На сей раз они услышали. Оторвали рты от шеи индеанки, оставив красные засосы и жирные следы. Блестящие глазки на лисьих мордах обернулись к Мэтью, но морды все еще глупо ухмылялись — будто никто ни разу в жизни не повышал на них голос.
— Натан? — очень тихо и напряженно сказала Ария. — Я думаю…
— Цыц, — бросил он ей, и она умолкла. Он сосредоточил внимание на девушке, которая тут же стала уходить в свой внутренний мир. Надо было выяснить одну вещь, и выяснить ее немедленно.
— Я вас видел сегодня, вы сидели на камне. И я подумал: вот красивая девушка, которая сидит одна.
Совершенно никакой реакции. Голова опущена, растрепанные волосы закрывают глаза.
— Красивая девушка не должна сидеть одна, — продолжал Мэтью. Он чувствовал, как на висках собирается пот. Трудно было избегать угрожающих глаз братьев, и их молчание казалось столь же зловещим.
— Знаете, — продолжал Мэтью, почти в отчаянии, — я вот, попав из нью-йоркской зимы на этот теплый остров, чувствую, будто прошел по двум мирам.
Опять — ничего.
Мэк распахнул пасть:
— Ты чего это тут лепечешь…
— …пацан? — договорил Джек и начал вставать с кресла.
«Не то, — подумал Мэтью. — Что-то не то. Что именно? Думай!» — велел он себе. На имя Прохожего-По-Двум-Мирам она не отреагировала. Почему? Если это та самая девочка, что переехала Атлантику с ним и с Проворным Скалолазом, то почему?
— Кажется, тебе мозги нужно вправить, — сказал Мэк Таккер, тоже начавший сползать с кресла.
— Отрихтовать, — подхватил брат с седым локоном, стискивая зубы и кулаки.
— Джентльмены, сдержитесь!
В голосе Матушки Диар прозвучал напряженная нота.
— А пусть их подерутся! — довольно хмыкнул Смайт. — Поразвлечемся, пока ждем!
Только Мэтью заметил, как Минкс Каттер достала из-под жилета нож. Он лихорадочно вспоминал то, что необходимо было вспомнить. Да, имя Прохожего. Что-то тут…
Есть! Прохожим-По-Двум-Мирам его стали называть после того, как он переплыл Атлантику. А в детстве он был…
— Он-Тоже-Бежит-Быстро, — сказал Мэтью, глядя на девушку. И, понимая, что выглядит полным дураком и плюя на это, добавил: — Кстати об индейцах.
Штучка подняла голову, посмотрев на Мэтью не только через стол, но и через пространство и время. На несколько кратких секунд их взгляды встретились, зацепились, и Мэтью показалось, что какая-то искорка мелькнула у нее в глазах.
Затем она снова опустила голову, и что бы оно там ни было — если вообще было — исчезло совсем.
Таккеры готовы были лезть через тарелки и стаканы, чтобы добраться до намеченной жертвы. Они глядели свирепо, как тупые звери, лица раскраснелись, глаза блестели зеленым. С рыбой они покончили и теперь жаждали мяса.
Мэтью задрал подбородок и ждал, что будет дальше. Он готов был делать все, что нужно будет для выживания, в том числе пустить в ход нож, разбитую бутылку, кресло, подсвечник. Но он решил, что Штучка действительно среагировала на имя, и если это та девушка, что переезжала океан с Прохожим, как он думал, то он должен сослужить последнюю службу своему покойному другу. Пусть это даже будет его последнее дело на земле, но он освободит Красивую-Девушку-Которая-Сидит-Одна из лап этих животных.
Комната вздрогнула.
Чуть-чуть, возможно. Люстра над головой качнулась на дюйм вправо-влево. Задрожало вино в стаканах. Все это продолжалось всего секунду и тут же кончилось, но Мэтью ощутил, как что-то скользкое шевельнулось внутри.
— Черт побери! — проворчал Смайт. — Опять!
Открылась потайная дверь в дальнем конце зала, и появился Сирки, толкая перед собой нечто, закрытое коричневым покрывалом. Послышался шум колес по шахматному полу.
— Джентльмены! — Матушка Диар обращалась к разбушевавшимся Таккерам. Голос был тверд — голос женщины, пережившей немало трудностей и достаточно причинившей их другим. — Прошу сесть в присутствии профессора Фелла!



Глава девятнадцатая

Сирки подкатил загадочный предмет во главу стола. Когда он туда подъехал, Таккеры, бурча сквозь зубы ругательства в адрес Мэтью, вернулись на свои места. Мэтью заметил, что Минкс убрала нож под жилет. Джонатан Джентри вылил остаток эликсира отсутствия себе в бокал и осушил его — вероятно, желая отключиться от разворачивающейся перед ним сцены. Сезар Саброзо тихо прокашлялся. Адам Уилсон сделался еще незаметнее, чем прежде. Штучка бросила на Мэтью быстрый взгляд через стол. Пупс промокнул губы Огастеса Понса и что-то шепнул ему на ухо — у них явно были свои секреты. Мэтью ждал, слегка прищурив глаза и выставив челюсть.
Сирки резким движением сбросил покрывало. Под ним оказался человек в кресле, поставленном на полированную деревянную площадку на колесах.
Но все же не человек, понял Мэтью. Изображение человека. Портрет, копия, факсимиле, но и только.
Кресло было изготовлено из красной кожи, подлокотники декорированы гвоздями с золотыми шляпками. А человек был сделан… из чего? Уж точно не из плоти и крови, судя по неподвижности его фигуры. Болванчик, подумал Мэтью. Кукла в натуральную величину. Набита сеном и опилками?
Манекен профессора Фелла сидел очень прямо, положив руки на подлокотники, а ноги были расставлены на платформе на равное расстояние. Конструкция казалась тонкой и непрочной, одета была в белый костюм с золотой каймой и золотыми завитками у ворота сюртука и на штанинах бриджей. На голове у «профессора» сидела белая треуголка, тоже обшитая золотом, на ногах — белые чулки и блестящие черные туфли с золотыми пряжками.
На руках куклы были нитяные перчатки телесного цвета и — что наиболее примечательно и поразительно — телесного же цвета капюшон, закрывающий лицо и голову, но оставляющий какое-то неясное ощущение кончика носа, скул и глазных впадин.
Что за черт и к чему это все? — подумал Мэтью.
Ответ он получил немедленно: Сирки вытащил из кармана приличных размеров ключ, вставил его в какое-то отверстие в спинке кресла и раз десять повернул. Потом перебросил рычаг. Раздался звук зацепляемых шестеренок, постукивание смазанной цепи, и фигура в кресле зашевелилась. Для машины движение было довольно плавное — Мэтью понял, что перед ним — величественное и почти невероятное создание человеческого разума, о котором он читал в приходящих из Лондона газетах, но даже не думал когда-нибудь увидеть воочию. Этот предмет назывался «автомат».
Правая рука поднялась, прижала к подбородку указательный палец, будто обдумывая мысль перед тем, как ее высказать. Потом рука опустилась на подлокотник. Показалось ли ему — или голова чуть дернулась, будто вошли в зацепление зубчатые колеса? Да, она поворачивалась… медленно… слева направо и обратно, оглядывая всех, сидящих за столом.
— Милости прошу, — заговорил автомат жестяным голосом с некоторой примесью скрипа и жужжания, — в мои владения.
Никто не ответил. Есть у этой машины человеческие уши? Нет?
Мэтью поймал себя на том, что судорожно стискивает бокал, и сейчас либо раздавит его, либо пальцы себе вывихнет. Все остальные воспринимали явление спокойно: они уже бывали здесь и видали машину в действии.
Поднялась левая рука, задрожала в воздухе под треск шестеренок и снова легла на подлокотник.
— Нам следует обсудить важные вопросы, — сказала машина, слегка наклоняя лицо под маской.
Шевельнулся ли рот под этой непрозрачной тканью? В колеблющемся свете люстр трудно было разглядеть. Голос был высокий и абсолютно неземной, и Мэтью почувствовал, как по спине ползет холодок.
— Ваши доклады я выслушаю в свое время, — продолжал автомат. Сирки стоял позади него и чуть сбоку. — Сейчас же, пока вы все тут собрались, я хочу высказать просьбу.
Повисла тишина. Крутились ли шестеренки своим порядком? Непонятно. Но снова застучала цепь, повернулась голова и правая рука второй раз прижала указательный палец к подбородку, будто в задумчивости.
— Я ищу одного человека, — сказало изображение профессора Фелла. — Его зовут Бразио Валериани. Последний раз его видели во Флоренции год назад, с тех пор он пропал. Я его ищу. В данный момент это все, что вам надлежит знать. — Палец отодвинулся от подбородка, голова медленно повернулась слева направо. — Тому, кто укажет мне местонахождение Бразио Валериани, я заплачу пять тысяч фунтов, — сказал голос машины. — Десять тысяч я заплачу тому, кто мне его доставит. Силой, если будет необходимо. Вы — мои глаза и мои руки. Ищите, — сказала машина, — и да обрящете.
— Простите, сэр, — спросил Мэк Таккер, голосом послушной деточки, — но кто он?
— Все, что вам нужно знать, я вам уже сказал. — Снова чуть наклонилась голова без лица. — Таким образом, моя просьба высказана.
Мэтью был изумлен. Похоже, что у этой конструкции все же есть человеческие уши. А цифры, которые назвала машина, были попросту невероятны.
Тут же в его мозгу загудели новые вопросы. Кто такой этот Бразио Валериани, и почему так баснословна его ценность для профессора Фелла?
Автомат затих. Повисло тяжелое молчание, внезапно нарушенное стуком опрокинутого на стол бокала, от которого Мэтью чуть из кресла не вылетел. Очевидно, рука Джонатана Джентри потеряла чувствительность из-за эликсира отсутствия, и сейчас обдолбанный доктор держал перед лицом эту самую руку и рассматривал пальцы с недоумением на лице, будто чужие.
Снова шевельнулись, застучав, шестерни. Синхронно с ними шевельнулась голова, откинувшись на несколько градусов назад.
— Один из вас, — произнес голос машины, — был приведен сюда, чтобы умереть.
Мэтью едва штаны не намочил. Если бы сердце у него забилось еще хоть чуточку чаще, то вырвалось бы из груди и заскакало по залу.
— Чтобы быть наказанным за грехи свои, — продолжал автомат. — Ты знаешь, что ты совершил. — Правая рука поднялась вверх, указательный палец поманил — и Сирки вынул из черных одежд кривой кинжал с пилообразным лезвием. Великан-индиец шагнул вперед и пошел медленно и лениво за спинами гостей, сидящих напротив Мэтью. — Ты меня предал, — говорил жестяной язык. — За это ты умрешь здесь и сейчас.
Сирки продолжал неспешную прогулку. Свет от свечей играл на инкрустированной самоцветами рукояти кинжала и на его жутком острие.
— Я даю тебе возможность заговорить. Исповедоваться мне во грехе твоем. Сделав это, ты получишь быструю и милостивую смерть.
Мертвая тишина. Никто не двигался, кроме Сирки, обогнувшего стол и проходящего теперь за спиной Адама Уилсона.
— Говори, — велела машина. — Я не потерплю предателя. Говори, пока еще струится кровь жизни в твоих жилах.
Никто не произнес ни слова, хотя Ария Чилени затаила дыхание, когда Сирки прошел мимо, а у Мэтью яички будто втянулись внутрь паха.
Сирки шел дальше. За спиной у Матушки Диар он остановился, развернулся и пошел обратно. Нож он держал низко, наготове.
— Это связано с «Цимбелином», — донесся все тот же омерзительный голос, но сейчас в нем была нота издевки. — Ты знаешь, что от меня ничего не скрыть. Покайся!
Не шевельнулся ни один язык. А вот сердца, наверное, стучали в бешеном ритме, да и лужи могли появиться.
— Увы, — сказала машина. — Момент искупления миновал. — И добавила: — Доктор Джентри.
— Чего? — спросил Джентри. Глаза у него блуждали, с губ капала слюна.
Сирки остановился. Встав за спиной одурманенного и обреченного доктора, гигант размахнулся и со страшной силой всадил Джентри зубчатое лезвие в основание шеи, справа. Свободной рукой он схватил Джентри за волосы и начал пилить лезвием туда-сюда.
Мэтью вздрогнул, когда на него плеснуло кровью. Конечно, находись он в любом другом месте, — отпрыгнул бы в ужасе, но поступить так здесь — значило бы лишний раз дразнить смерть. Однако ужас сменялся новым ужасом: Джентри повернул голову в сторону Мэтью (а тем временем ее отпиливали от туловища), и на лице его было больше недоумения, чем боли, и хлестала из расширяющейся раны алая кровь. Мэтью понял, что это действует эликсир отсутствия, и, наверное, даже слишком хорошо действует, потому что омертвил нервы, а доктора унес куда-то далеко.
Но, к несчастью, здесь тем временем методично — и, судя по выражению лица Сирки, с удовольствием, — ему отреза́ли голову.
Огастес Понс придушенно охнул, хотя не ему вспарывали горло. Пупс прилип к хозяину как вторая кожа — или второй костюм. Кровь хлестала и брызгала из раны на шее Джентри, и хотя тело стало дрожать, а руки когтить стол, пытаясь за него ухватиться, лицо доктора оставалось безмятежным, будто он слушал голос сидящего перед ним пациента.
И действительно, в следующий момент Джентри спросил Мэтью губами, на которых запекалась кровь:
— Итак, что вас беспокоит?
Джек Таккер, сидящий через стол, вернулся к прежней наглости настолько, что гулко засмеялся, и Мэк вторил ему мерзким хохотом.
Сидящая между ними Штучка опустила голову, и лицо закрыли волосы, но она не отводила глаз от потоков крови, струящихся между тарелками и бокалами. Правая сторона шеи и правое плечо Джентри превратились в красную массу, пронизанную темными нитями и сгустками, будто какой-то отвратительный костюм расползался по главным швам. Рана зияла беззубой пастью. Мэтью, к своему абсолютному ужасу, не мог заставить себя отвернуться.
Глаза Джентри, когда-то глубоко сидевшие в демонически-красивом лице, вдруг стали испуганными и нездорово-желтыми. И голос его был гулким хрипом.
— Батюшка? — сказал он, адресуясь к Мэтью. — Я уроки уже сделал.
Лезвие пилило туда-сюда, туда-сюда… На щеках великана выступила испарина.
Ария не сдержала вопля, но тут же подавила его. Глаза у нее лезли из орбит, сапфир превратился в оникс. Сидевший за ней Адам Уилсон наклонился в сторону бойни, глаза за очками горели, ноздри подергивались, жадно вдыхая запах крови в невероятных количествах. Сезар Саброзо, с отвисшей челюстью и помертвевшими глазами, вцепился руками в винные бутылки, будто удерживал собственную жизнь.
Вдруг Джентри, словно очнувшись, издал прерывистый крик и попытался встать, но рука великана крепко держала его за волосы, и силы быстро оставили доктора. Видимо, эликсир отсутствия и вправду был мощным зельем. Джентри рухнул обратно в кресло, голова свесилась налево, руки подергивались на подлокотниках, колени стучали снизу по столу — ноги пытались бежать. Но бежать было некуда.
— Ох, — простонал запинающийся голос мертвеца из дергающегося тела.
— Батюшка… я сегодня… поцеловал Сару.
Со следующим движением пилы хлынул поток почти черной крови, и с ним из перекошенного рта донесся последний всхлип детской бравады или же жалкий крик мольбы о жизни:
— Кажется, я ей нравлюсь.
Пила дошла до кости и заскрежетала так, что у Мэтью волосы встали дыбом. С треском рухнуло кресло Минкс Каттер: она встала и отступила от стола. Кажется, на этом ужине она уже наелась досыта.
— Если тебя тошнит, выйди! — рявкнула на нее Матушка Диар. Минкс направилась к лестнице, но не бегом: шла контролируемым и почти презрительным шагом.
Скрежет пилы по кости. Стук каблуков Джентри по залитому кровью полу. Мэтью готов был вскочить и удрать из зала вслед за Минкс, но крутой и суровый Натан Спейд остался бы — значит, и ему тоже придется.
Хотя это потребовало колоссальных усилий: в следующий мучительный момент Сирки прорезал позвоночник и сорвал голову с хлещущего кровью стебля.
Голову Джонатана Джентри, секунду назад бывшего живым, гигант положил напротив тела ее бывшего владельца, и пока желтоватое лицо с запавшими глазами продолжало кривиться и дергаться в агонии умирающих нервов, это тело соскользнуло под стол с бескостной грацией сырой устрицы.
Настала тишина, нарушаемая лишь звуком капели.
— Урок окончен, — сказал автомат, показывая вверх указательным пальцем правой руки.
Тут заговорил Джек Таккер.
— Господин профессор… сэр? А десерт нам дадут?
Рука автомата опустилась. С шумом движущейся цепи повернулась из стороны в сторону механическая голова, будто разыскивая говорившего.
— Конечно, дадут, — донесся жутковатый металлический голос, — и вы его заслужили. В патио вы найдете ванильный пирог, засахаренный миндаль и несколько бутылок очень хорошего «Шато-Икем». Лучшее, что у меня есть — для лучших, кто у меня есть.
Голова слегка наклонилась, и тот же голос добавил:
— На этом я пожелаю всем спокойной ночи.
Сирки обвернул измазанный кровью нож двойной салфеткой. Обойдя автомат сзади, он перебросил рычаг — очевидно, выключающий машину. Шум шестерен и цепей стих. Фигура застыла неподвижно в той самой позе, в которой появилась впервые. Сирки снова закутал ее покрывалом и повез к потайной двери.
Лицо Джентри перестало трепетать. Доктор покинул этот мир весьма неприятным образом, уйдя то ли в Небесную Аптеку, то ли в Яму Неизлечимых Болезней. Мэтью прижал салфетку ко рту, отметив про себя, как много крови оказалось на его костюме. Остров Маятник смертелен не только для людей — он еще и с одеждой обращается убийственно. Кроме того, Мэтью теперь знал, кто отрезал головы у трупов в доме на Нассау-стрит: обрубок шеи выглядел точно так же. Наблюдение, которое сделал бы только он, — и он цеплялся за свои способности решателя проблем, чтобы удостовериться: его не до конца поглотила эта яма — маска, надетая им на себя.
— А пойду-ка возьму себе ванильного пирога, — сказал Мэк, прижимая руку к животу.
Очевидно, эта драма заставила Таккеров хотя бы на время оставить свою вражду со Спейди. Они встали, таща Штучку между собой, и загрохотали вверх по лестнице, возбужденные, как будто только что наслаждались каким-то особенно волнующим бальным танцем… или, в их случае, — барной дракой.
Каким-то образом — Мэтью не знал, сколько времени у него это заняло, — он встал из кресла и, оскользаясь на окровавленном полу, дошел до лестницы. Никем больше он не интересовался, как никто не интересовался им. Было у него впечатление, что на лице Адама Уилсона играет едва скрываемая ухмылка восторга, будто этот финансист-невидимка питает склонность к лицезрению крови и внутренностей. Поднимаясь, Мэтью подумал, что кому-то придется убрать голову со стола, унести тело и вычистить эту безбожную грязь. И этому кому-то очень нужна работа, если он соглашается заниматься подобными делами.
А может, слуги в этом доме давно уже ко всему привыкли.
На подкашивающихся ногах он неуверенно шел к главной лестнице. Его не тянуло сейчас на ванильный пирог, засахаренный миндаль и десертное вино. Посреди лестницы юноша почувствовал, будто в нем что-то сломалось, и тут же на коже выступил холодный пот. Пришлось как следует схватиться за перила, чтобы его не вынесло из этого мира. Потом Мэтью выпрямился, насколько мог, и потащился вверх, хватаясь за перила, как утопающий за брошенную веревку.
Он вошел в комнату, обливаясь потом, все еще ощущая в ноздрях запах крови. Закрыл за собой дверь, запер на задвижку. На белом комоде все также горели три свечи в канделябре, и он не стал их гасить. Первым импульсом было опорожнить пузырь в ночную вазу, но вместо этого Мэтью подошел к решетчатым дверям — как следует вдохнуть морской воздух и, быть может, очистить голову от кровавого тумана.
И тут он увидел, что рядом с кроватью в белом кресле с высокой спиной, украшенной черной вышивкой, сидит автомат профессора Фелла.
Сидит, закинув ногу на ногу.
— Добрый вечер, Мэтью! — поздоровалась машина голосом совершенно не металлическим и не скрежещущим, но все равно жутким в своем механическом спокойствии. — Я думаю, что нам непременно нужно побеседовать.



Глава двадцатая

Земля прекратила вращение свое? Пол провалился под Мэтью? Захохотал огненный ад демонов или возрыдали эскадрильи ангелов?
Нет. Но Мэтью все равно чуть не упал, сердце едва не лопнуло и мозг завертелся волчком от мысли, что автомат профессора Фелла — не машина, а сам профессор.
Это существо было одето все в тот же белый костюм с золотой оторочкой и декоративными золотыми спиралями. И та же на голове треуголка с золотым шитьем. Те же телесного цвета перчатки, закрывающие руки с длинными пальцами, тот же телесного цвета клобук на голове и лице, сквозь который угадываются кончик носа, скулы и глазные впадины. Но когда фигура заговорила, Мэтью отметил легчайший трепет материи над ртом.
— Да, — сказал профессор Фелл. — Меня радуют эти игры.
Мэтью онемел. Как на только что лишенном тела лице Джентри отражались попытки понять, где-как-почему, так и лицо Мэтью дергалось от тех же вопросов.
— Вы очень молоды, — продолжал профессор. — Я к этому не был готов.
Мэтью сделал несколько судорожных вдохов, и к нему вернулся голос.
— Я настолько немолод, насколько… мне нужно.
— Старше, быть может, чем вам положено. — Пальцы рук в перчатках переплелись. — Вы повидали много страшных картин.
Мэтью заставил себя кивнуть, а ответ пришел без усилия:
— Сегодня, вероятно… было самое худшее.
— Я бы принес свои извинения, но эта сцена была необходимой. Она послужила многим целям.
Мэтью ответил пересохшим ртом:
— Цели испортить мне аппетит к десерту она определенно послужила.
— Будут и другие трапезы, — сказал профессор. — И другие десерты.
— И другие отпиленные головы?
Уж не улыбка ли это мелькнула под клобуком?
— Возможно. Но не за обеденным столом.
Осмелится ли он спросить? Осмелился:
— Чьи?
— Пока не знаю. Буду ждать, пока вы мне не скажете.
У Мэтью возникло ощущение, что он застрял в середине дурного сна. Это происходит на самом деле, или он отравился устрицей? Вдруг показалось, что в комнате темно, хотя свечи горели весело. Хотелось, чтобы профессор не сидел так близко. Хотелось оказаться где угодно, только не здесь, не с императором преступного мира и злым роком Кэтрин Герральд в четырех шагах от себя.
— Я? — переспросил он. — Скажу вам? — Он еще сильнее наморщил лоб. — Что скажу?
— Кого следует казнить как предателя, — объяснил профессор.
— Предателя? — Мэтью подумал, почему это в моменты крайнего напряжения он начинает разговаривать как пьяный попугай. — Как предатель был казнен доктор Джентри.
— Это правда… но не совсем.
Мэтью ничего не понимал. Мозг отказывался работать. Юноша попятился от сидящей в кресле фигуры в маске. Налетел на железные ноги фаянсового рукомойника, неловко сунул в него руку, зачерпнул воды и плеснул себе в лицо. Вода закапала с подбородка. Мэтью заморгал, как морская черепаха.
— Не торопитесь, — посоветовал профессор. — Не сомневаюсь, что у вас есть правильные вопросы.
Мэтью добрался до кресла, стоящего возле письменного стола, и рухнул в него. Вопросы у него, конечно же были… и столько, что они толклись как скопище карет, пытающихся одновременно втиснуться в узкий туннель.
— Тогда позвольте начать мне. — Голова в клобуке чуть качнулась в сторону. — Небольшое представление за столом, когда я изображал автомат. Эти механизмы меня восхищают. Сирки знает правду, Матушка Диар тоже… а теперь и вы. Этот маскарад полезен, чтобы держать между мною и моими партнерами приличествующую дистанцию.
Мэтью подумал, что кивнул, но получилось ли — не понял.
— Можно спросить… как это действует? Я слышал механические звуки… и ваш голос…
— А, в кресле, разумеется, есть механика. Я управляю ею, нажимая шляпки гвоздей на подлокотниках. Что же до голоса… — правая рука нырнула в карман и вытащила металлический предмет, похожий на миниатюрную трубку органа. — Вот это вставляется в рот. Не очень удобно, и представляет некоторое затруднение. Мне пришлось научиться управлять дыханием. Но этот органчик дает тот эффект, который мне нужен.
Он вернул прибор в карман и какое-то время сидел молча и неподвижно, будто демонстрируя свое умение изображать конструкцию из шестеренок и цепей.
— Я не… — Мэтью встряхнул головой — вокруг него снова сгущался туман. Но ведь не могло же прибыть за ним из Нью-Йорка сюда серое царство? — Я одурманен? — спросил он.
— Только собственными мыслями, — был ответ.
Мэтью попытался проанализировать голос. Возраст?
Трудно сказать. Под пятьдесят или за пятьдесят? Голос спокойный, ровный, абсолютно лишенный зловещих оттенков. В нем слышится образованность и состоятельность. Совершенная уверенность в себе и власть привлечь к себе слушателя, как привлекает огонь мотыльков из темноты.
Перед Мэтью сидел человек, который хотел его убить. Человек, который никогда ничего не забывает, который заказывает смерть, как деликатес к обеду, который создал криминальный парламент, для Мэтью непостижимый. Губитель жизней, состояний и душ. Страх Воплощенный, и Мэтью в его присутствии казался себе очень-очень маленьким… и все же за этой маской — человек с образованием и эрудицией, и любопытство Мэтью, его врожденная жажда ответов запылала жарким пламенем.
— Вы напоминаете мне одного человека, — тихо сказал профессор Фелл.
— И кто же это?
— Мой сын, — был ответ, произнесенный еще тише. — То есть… он мог бы стать таким, если бы остался жив. Вы заметили витраж на лестнице? Конечно, заметили. Это портрет моего сына, Темпльтона. Я назвал этот поселок его именем. Мой любимый Темпль. — Он тихо и грустно рассмеялся. — Отцу хочется увековечить память о сыне.
— Что с ним случилось? — спросил Мэтью.
Фелл не ответил. Потом человек в маске испустил вздох, прозвучавший как дуновение ветерка в конце всех времен.
— С вашего разрешения, я расскажу, зачем вы здесь. Вы называете себя решателем проблем. Я называю вас всадником авангарда, потому что мне нужен дозорный, разведывающий дорогу вперед, тот, чья задача найти тропу, по которой можно двигаться дальше. От этого многое зависит, Мэтью. Чтобы вас доставить сюда, пришлось пойти на большие затраты и… преодолеть трудности, как вы сами знаете.
— Я знаю, что пострадали многие.
— Да, это так. Но это ваша вина. Вы же отклонили приглашение на обед? Вам следует понять, Мэтью… что мне не говорят «нет».
Сказано человеком, который уверен, что ему никогда не понадобится бог побольше, чем он сам. Но Мэтью решил не облекать эту мысль в слова.
— Сейчас вы здесь, и только это имеет значение, — сказал профессор. — Вы видели часть моего мира. Видели, чего я достиг. А я ведь из университетской среды. Поражает воображение, не правда ли?
— Да.
— Разумное согласие. Вас я сюда привез, потому что в этом меду моих достижений завелась муха. Мелкая муха, которая досаждает мне днем и ночью. Джонатан Джентри не был предателем. По крайней мере, меня он не предавал. Можно считать, что он предавал себя — своими растущими пристрастиями. Некоторое время тому назад я убедил его записать формулы ядов и других полезных зелий, и после этого он стал бесполезен. Ну, кроме сегодняшнего вечера… когда он был очень полезен.
Мэтью ничего не сказал. Лучше не соваться в эти зыбучие пески.
— Польза была в том, — продолжал профессор Фелл, — что его смерть создала у настоящего предателя впечатление, будто грех против меня сошел ему с рук. А предатель между ними есть, Мэтью. Я подозреваю троих, один из которых и есть эта зловредная муха. Адам Уилсон, Сезар Саброзо и Эдгар Смайт. У любого из них была возможность — а быть может, и мотив, — совершить то, что было проделано этим летом.
Фигура чуть подалась вперед, руки в перчатках стиснули подлокотники. У Мэтью создалось впечатление, что лицо под маской все так же спокойно, но губы, возможно, сжались в ниточку, а в глазах горит свирепый огонь.
— Ваше искусство мне нужно, чтобы раскрыть этого предателя, — произнес рот, и чуть-чуть заколыхалась покрывающая его материя. — Я был бы вправе казнить всех троих подозреваемых, как их владыка, но это было бы нецелесообразно. Так что… мне нужно одно имя. Более того, я хочу видеть какое-нибудь доказательство измены, если оно существует и находится в руках предателя. Итак, я отвечаю на ваш вопрос: будет отрезана еще одна голова, и чья она будет — скажете мне вы.
Мэтью чуть не рассмеялся. Но сдержался, представив собственную свою голову на столе.
— То, что вы просите… это невозможно. Мне придется узнать намного, намного больше. И я не уверен, что мне хочется это знать, как не уверен и в том, что вы пожелаете мне рассказать. — Несмотря на свое тяжелое положение, он почувствовал, что щеки загораются жаром. Встал. — Не могу поверить! Вы привезли меня сюда раскрыть предателя, но я даже понятия не имею, с чего начать! Ладно, скажите мне: что этот предатель совершил?
— Он сделал так, что некое судно было перехвачено королевским флотом возле Портсмута. Оно шло в море на встречу с другим судном.
— Я так понимаю, что груз был важным? Что это было?
— Вам нет нужды это знать.
— Ну конечно! — Улыбка Мэтью была полна злости и ужаса. — Корабль какой страны нужно было встретить в море?
— Этого вам тоже знать не надо.
— Ну еще бы! — Мэтью решил зайти с другой стороны: — А что за «Цимбелин», о котором вы говорили за столом? Вы сказали: «Это связано с „Цимбелином“». Это название того корабля?
— Это, — ответил профессор Фелл ровным и спокойным голосом, выводящим из терпения, — название одной из пьес Уильяма Шекспира. Вы, возможно, знаете его пьесы?
— Знаю. И эту пьесу знаю тоже. Но вы же ничего мне не рассказываете — как я могу раскрыть предателя, не зная деталей предательства?
Пальцы снова переплелись, и лицо под маской обратилось к Мэтью в долгом молчании. Потом профессор сказал:
— Вы себя называете решателем проблем, не так ли? И вы действительно решили несколько проблем в своем городке. Разве у вас нет инстинктивного чутья на ложь? Разве не умеете вы читать правду по лицу или по голосу? В чужих манерах и предпочтениях разве не можете вы разглядеть вину или невиновность? Судить о человеке по его поведению с другими? По тому, как он воспринимает вопросы, как реагирует на давление? Я даю вам право задавать вопросы и применять давление. С условием, естественно, что вы будете сохранять маску Натана Спейда — ради собственной вашей безопасности.
— Моей безопасности? Я думаю, братья Таккеры с Мэтью Корбеттом обошлись бы чуть лучше, чем с Натаном Спейдом.
— Они вас испытывают. Такова их природа.
— Ну, тогда все в порядке. — Мэтью кивнул; лицо его было искажено все той же дикой улыбкой. — Лишь бы только они меня не убивали!
— Желание травить вас у них пройдет, если дадите им отпор.
— Все-таки вы требуете невозможного, — сказал Мэтью. — Сколько времени у меня на поиски предателя? Неделя, две?
— Три дня, — ответил профессор Фелл. — Как только все доложатся, конференция закончится.
Три дня, чуть не повторил Мэтью недоверчиво, но решил прекратить изображать пьяного попугая.
— Невозможно, — выдохнул он. — Этого никто не сделает!
— Вы думаете, Кэтрин Герральд тоже не смогла бы? — спросил профессор шелковым голосом.
Мэтью замолчал. Он смотрел на пол — колоссальную доску, где они с профессором играли сейчас в шахматы. К сожалению, никакой блестящий ход в голову не приходил.
— Поговорим о деньгах, — сказал профессор Фелл. — О вознаграждении, Мэтью. Вот что я вам предлагаю. Если вы не сможете обнаружить предателя за ближайшие три дня, я плачу вам триста фунтов и отсылаю вас, вашу подругу и этого черного дрозда в Нью-Йорк. Если вы все же сможете указать предателя и какие-либо улики, я перед вашим отъездом домой плачу вам три тысячи фунтов. Кроме того, сгорает ваша карточка смерти, а также карточка смерти вашего друга Натэниела Пауэрса в колонии Каролина. Все претензии к вам и к Пауэрсу будут сняты, что, все равно невозможно?
Мэтью потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя после такой баснословной цифры. И факта, что бывший магистрат Пауэрс не должен будет больше бояться человека, который не забывает ничего.
— Может быть, не совсем невозможно. Но почти. С чем я смогу работать?
— Со своими инстинктами. Умом. Опытом. Догадками, если до этого дойдет. Я снабжу вас ключом для входа в комнаты трех наших подозреваемых. Сирки проинформирует вас, когда это можно будет сделать. Я также даю ему полномочия отвечать на дальнейшие вопросы — в пределах разумного. Возможно, вы сами выясните, в чем состояло предательство, но должен вас предупредить: если бы я сейчас сообщил вам все относящиеся к делу факты, мне пришлось бы принять меры, чтобы ни вы, ни ваши подопечные никогда не покинули этого острова. Итак, я прошу вас применить ваши умения, Мэтью. Достаточны они для этого задания или нет?
Ответ был вполне честный:
— Я не знаю.
— Решите к утру. Сирки придет к вашей двери перед завтраком.
— Тогда скажите мне вот что, — попросил Мэтью. — Это связано с человеком, которого вы ищете? Бразио Валериани?
— Нет, это другое дело. Но если вы преуспеете, я подумаю, не послать ли вас в Италию на поиски Валериани. И если вы его найдете, я заплачу столько, что вы сможете купить этот ваш городок.
— Обладание городом в мои намерения не входит.
— Хм, — отозвался профессор, и Мэтью услышал в этом: «А в мои входит обладание всем миром».
— К утру я приму решение, — ответил Мэтью, хотя уже знал, каким оно будет. Пусть придется работать вслепую, но попробовать он должен.
Профессор Фелл внезапно встал. Он оказался дюйма на два выше Мэтью и выглядел почти хрупким, но в его движениях чувствовалась элегантная сила.
— Я буду надеяться, что у вас есть вера в себя. Я знаю, на что вы способны. В конце концов, у нас с вами есть своя история?
У Черной Смерти тоже есть история, подумал Мэтью.
— Мы еще поговорим, — пообещал профессор. Он подошел к двери, остановился, взявшись за ручку. — Мне это важно, Мэтью. Жизненно важно. Найдите предателя — и можете быть уверены в вашем лучезарном будущем.
Поскольку Мэтью надеялся получить заверения, что у него есть хоть какое-то будущее, он оставил эту фразу без ответа. Но у него был еще вопрос:
— Перед тем, как вы вошли в зал, случилось какое-то… сотрясение. Толчок. Движение. Что это было?
— Земля дрожит. Тут иногда такое случается, но ничего страшного, — ничего, о чем стоило бы тревожиться.
— Замок висит на краю обрыва, и вы говорите, что о сотрясении земли нет нужды тревожиться?
— Дрожь едва заметная, а замок крепок, — ответил профессор. — Я знаю, потому что я его перестроил, когда вернул себе владение островом по праву рождения. В этом доме я родился. Мой отец был здесь губернатором.
— Губернатором? Темпльтона?
— Пора вам отдохнуть, — был тихий ответ. — Приятных снов.
— Спасибо, но не боитесь ли вы наткнуться в коридоре на кого-нибудь из ваших партнеров? Это не нарушит вашу маскировку?
— Нет. Именно для этого ванильный пирог, засахаренный миндаль и вино были сдобрены хорошей порцией снотворного. Сейчас, я думаю, все остальные отдыхают в комфортабельных креслах в патио. Вряд ли мисс Каттер решится бродить ночью по коридорам. Мадам Чилени за запертой дверью и тоже не будет выходить.
— Но вы знали, что я не захочу этого сомнительного десерта?
— После такого ужина вряд ли захотели бы. Но на всякий случай Матушка Диар наблюдала за вами, готовая вмешаться, а Сирки намеревался позвать вас из патио. Да и в любом случае я поднимался сюда не по главной лестнице и не по ней спущусь.
— А нет ли тут потайных ходов? — рискнул спросить Мэтью с некоторой поспешной непредусмотрительностью.
— Ни одного, — ответил профессор, — о котором вам следовало бы знать. Да… вы заметили, что обмочили бриджи? Оставьте ваш костюм за дверью, я распоряжусь, чтобы его вычистили. — Мэтью не понадобилось опускать взгляд: да, поздно уже бежать к горшку. — Доброй ночи.
Человек в клобуке открыл дверь, замер на краткий миг, оглядел коридор и вышел. Дверь за профессором Феллом закрылась почти с тем же звуком, который издали пару секунд спустя легкие Мэтью.
Он заставил ноги шевелиться. Вышел на балкон — послушать прибой у скал. Непроницаемую черноту неба наполняли звезды. Величественно, но очень пустынно — и опасно.
В голове вертелось многое. Мэтью очень старался убрать из мозга видение желтеющего лица Джонатана Джентри, но это была невыполнимая задача. Он знал, что когда попытается заснуть, видение снова к нему явится, и наверняка он, в конце концов, зажжет все восемь свечей в потолочной люстре, и подсвечник тоже будет гореть всю ночь.
Ну и денек выдался! Интересно, как пережили его Берри и Зед и что с ними сейчас. Интересно, что это за таинственный форт и раскрашенные черепа, предупреждающие о смерти нарушителя запрета. Интересно, как сложится судьба капитана Джеррела Фалько, и удастся ли ему вырвать Штучку — если она та, за кого Мэтью ее принимает, — из цепких клешней братьев Таккеров. Кто такой этот Бразио Валериани и при чем тут «Цимбелин». И как раскрыть предателя всего за три дня. И неотступно зудела в голове главная мысль: как я во все это влип?
Но — факт остается фактом. По самую шею в пучину с хищниками и на нем самом — одежда, пахнущая кровью.
Приятных снов, пожелал профессор.
Пожалуй, не в эту ночь, подумал Мэтью.
Но сейчас он снимет заляпанный кровью костюм, свернет и выложит за дверь, растянется на кровати в комнате замка профессора Фелла и попытается как-то отдохнуть, потому что утром, когда придет Сирки, ему понадобится свежая голова.
Он таков, какой он есть. И когда-то Кэтрин Герральд сказала ему, принимая в свое агентство:
Вы нам нужны, Мэтью. Вам будут хорошо платить, и у вас будет интересная работа. Может быть, и путешествовать придется много, и довольно скоро. И потребуется очень хорошее знание сложностей жизни и извивов преступного ума. Я вас не отпугнула?
Глядя в темноту, Мэтью ответил вслух так же, как ответил тогда:
— Нет, мадам. Ни в малейшей степени.
Но опять же — утро вечера мудренее.




Часть третья
ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР



Глава двадцать первая

Берри проснулась при свете горящей рядом свечи и лежала неподвижно, прислушиваясь. Где-то залаяла собака. Еще одна ответила ей с другой стороны. Но Берри не знала, этот ли шум пробудил ее от тревожного сна. Нет, было что-то еще…
Раздался звук, будто что-то звякнуло о стекло окна, выходящего во двор. Берри села. Опять удар в стекло. Сомнений не осталось — кто-то снизу бросает камешки. Она протерла сонные глаза, вылезла из удобной кровати с пуховой периной и розовым балдахином. Поправила синюю ночную рубашку, взяла свечу в оловянном подсвечнике и подошла к двери, открывающейся на балкон.
День был такой, что не забудется никогда. А кстати, какой из последних дней — начиная со дня ее похищения в доках здоровенным индийцем с бриллиантами в зубах, — когда-нибудь забудется?
Но хотя бы пытка в карцере «Ночной летуньи» осталась далеко позади, пусть из памяти и не изгладилась.
Их с Зедом высадили с корабля после темноты, поместили в закрытую карету и привезли в эту гостиницу, где под покровом ночи экипаж въехал в темно-зеленые ворота. Внутри их разлучили, и Берри провел в эту комнату коренастый шотландец с кочкой рыжих волос на темени и такой же кочкой на подбородке. Зеда увели двое охранников с мушкетами. Ужин, состоящий из печеной рыбы, кукурузных лепешек, чего-то вроде длинной зеленой дыни и черного чая принесла ей на подносе девушка с черными волосами и кожей кофейного цвета. Выйдя, служанка заперла за собой дверь. Потом она вернулась с ночной рубашкой, которую положила на кровать. И снова заперла дверь, когда уходила. Берри вышла на балкон и при свете факелов увидела сурового вида мужчин с мушкетами — они беседовали внизу, во дворе. Ее внимание привлекло движение где-то неподалеку — и она заметила Зеда. Он стоял на балконе комнаты этажом выше. На нее он не обратил внимания, наблюдая за охранниками с мушкетами.
Хотя девушку одолевали мысли о том, где сейчас Мэтью и что с ним (и она понимала, что ее страхи преувеличены, поскольку Мэтью здесь — кто-то вроде гостя), но, надев рубашку и нырнув в кровать, она сразу заснула. Просто потому, что очень устала.
Но сейчас, после звякнувших в окно камешков, Берри проснулась и вышла со свечой на балкон.
Ночь была тихой и теплой. Внизу, во дворе, все еще горели факелы. Сколько Берри проспала, она не знала. Три часа или четыре? Но что-то тут изменилось за это время.
Она осторожно перегнулась через перила. Где вооруженные охранники — здоровенные парни, явные любители грубой пищи в больших количествах?
Внизу шевельнулась тень, вышла вперед и оказалась огромным бородатым чернокожим, лысым, с массивными плечами, втиснутыми в чистую желтую рубашку. Он был одет в мешковатые коричневые бриджи и на ногах имел поношенные сапоги.
Лицо в племенных шрамах обратилось к Берри. Руками он сделал жест, понятный не хуже слов.
Прыгай.
— Не могу! — прошептала она и только потом сообразила, что он не поймет.
Но он догадался по выражению ее лица, потому что повторил движение, а потом расставил руки.
Я тебя поймаю.
— Где охранники? — спросила она, опять же больше у себя, чем у него.
Зед смотрел на нее еще несколько секунд в оранжевом свете факела, потом несколько раз взмахнул руками на уровне груди, будто разгоняя воду.
Она поняла, что он хочет сказать.
Я их убрал.
Высота была около двенадцати футов. Поймает он ее? Естественно.
— Туфли, — сказала она и дернулась за ними. Зед быстро свел ладони.
Времени нет, поняла она.
Но если они уйдут из гостиницы, то куда? И если сбегут — увеличится или уменьшится опасность для Мэтью? Она подумала, что Зеда не так интересует судьба Мэтью, как возможность найти лодку и двинуться дальше в свое персональное путешествие. А ей прежде всего и больше всего надлежит беспокоиться о безопасности Мэтью, и, значит, остаться здесь, в этой бархатной клетке, но все же…
Клеток она очень не любила, хоть бархатных, хоть каких.
Зед ждал, драгоценные секунды уходили.
Берри подумала, что он хочет убежать в эту ночь, сорваться из плена прошлого в свободу будущего. Если он найдет местную рыбацкую гавань, достанет себе лодку и, быть может, рыболовную сеть… но далеко ли он уплывет? Однако ей казалось, что даже если он погибнет в море без провизии и без осмысленного плана, кроме как желания добраться до Африки, то именно так хотел бы он покинуть эту землю. Ведь он тоже клеток терпеть не мог.
Она решила, что поможет ему найти лодку, проводит в море, а потом вернется сюда — ждать вестей от Мэтью.
Берри перелезла через перила, следя, чтобы не зацепиться рубашкой за кованую решетку, и прыгнула.
Зед поймал ее без труда, словно девушка была перышком, поставил на землю. Потом кивнул — Да, мы вместе в этом деле, — и показал кольцо с четырьмя ключами. Подошел к воротам с висячим замком и начал проверять ключи один за другим. Пока Зед возился с замком, Берри огляделась по сторонам и увидела тела охранников, засунутые в какой-то декоративный кустарник около левого факела. Мушкеты их были поломаны. У одного отсутствовали ботинки.
Вдруг одно из тел зашевелилось, дернуло рукой, будто хватая что-то из воздуха, потом рука упала. Они не были мертвы, но пребывали в каком-то состоянии вынужденного сна.
Последний ключ подошел, ворота распахнулись. Зед выдернул из ближайшего держателя факел, и они с Берри вышли на дорогу. Девушке пришлось идти босиком по ракушкам и мелкой щебенке. Надо было выбрать направление. Они приехали слева — значит, в той стороне будет гавань для больших судов. Зед повернул направо и зашагал в поисках местной гавани. Берри пошла за ним.
Кажется, больше ни одна живая душа не бодрствовала в этот час. Лаяли собаки, но видно их не было. Небо горело звездами, луна была почти полная. Последние тихие домики Темпльтона остались позади, и вскоре дорога пошла через лес, подсвеченный синей луной.
В темной чаще верещали и распевали насекомые, а Берри с Зедом все дальше углублялись в ночь при свете мерцающего факела.
Берри хотела бы задать Зеду вопрос, но не могла придумать, как. Во время ужина, который ей принесли, она почувствовала едва заметное движение комнаты. Дрожь продлилась не дольше секунды, и тут же прошла. Но Берри заметила, что стены комнаты покрылись паутиной миниатюрных трещин. Она хотела утром спросить об этом у хозяина-шотландца. Похоже, остров не зря назвали Маятником.
Дорога шла вперед, и путники торопились. Зед шагал быстро, целеустремленно, и хотя раковины и камешки были неласковы, Берри не отставала. Не в первый раз она стала гадать, что подумал дед по поводу ее исчезновения вместе с Мэтью. Их все еще ищут? Или история эта стала загадкой, не имеющей ответа? Конечно, Хадсон Грейтхауз не оставил поиски! И все же… если никаких следов от них не нашли, после стольких-то дней, то… да, неразгаданная тайна.
Зед остановился так резко, что Берри на него налетела — как на каменную стену наткнулась. Отшатнулась обратно, но он будто и не почувствовал.
— Что там? — спросила она довольно неприветливо, потому что ноги у нее саднили, а сейчас еще и губу прикусила, когда воткнулась в эту неподвижную гору.
Он поднял факел повыше, показывая ей то, что увидел первым. На кожаных ремнях по обе стороны дороги висели на двух шестах два человеческих черепа, раскрашенные яркими цветными полосами.
Зед повел факелом из стороны в сторону, рассматривая не только черепа, но и обстановку вокруг.
— Наверное, не надо идти… — дальше, хотела сказать Берри, но Зед уже шел вперед, никуда не сворачивая. Этот путь он выбрал, и никаким черепам его было не остановить.
— Постой! — окликнула она его. Потом громче: — Постой!
Но он двигался вперед — шагающая гора — и если Берри не хотела остаться в темноте без факела, то приходилось поспевать. Так что она тоже заставила себя идти, хотя ей казалось, что ноги оставляют на дороге кровавые следы, и догнала Зеда, чтобы держаться в круге света.
Заросли по обе стороны дороги были щетинисты, как упрямая натура Мэтью, и столь же непроницаемы. Но где тут местная гавань? Явно же не может быть слишком далеко! Она собиралась проводить Зеда до лодки, которую он себе найдет, с какой-нибудь рыболовной снастью или сетью, и самой вернуться в «Темпльтон-Инн».
Придется давать какие-то объяснения. А накажут ли ее за самовольный уход? Или Мэтью накажут каким-то образом?
Она влипла в суп, и теперь придется выплывать. Но свобода Зеда того стоит… хочется надеяться.
Они шли не дольше нескольких минут, пока Зед не остановился снова. На сей раз Берри на него не налетела. А Зед стоял посреди дороги неподвижно, подняв факел вверх. Откуда-то слева из темноты вдруг закричала ночная птица. Зед наклонил факел в ту сторону, поводя головой и прислушиваясь. К чему именно? Берри не знала.
Справа крикнула другая птица. Звук был выше, но такой же скрипучий. Две ноты, напоминающие воронье карканье. Зед резко обернулся к Берри и посветил факелом ей за спину. В глазах у него плясало пламя, и их взгляд, как свет факела, тоже пытался пронизать тьму. Она повернулась посмотреть, что он там видит. По рукам, по спине побежали мурашки, но видела она только дрожащий свет факела и пустую дорогу.
В чаще справа мелькнула искра, и внезапно вспыхнул факел.
В чаще слева мелькнула искра, и запылал еще один.
Впереди на дороге зажегся третий факел, и за спиной открылся алый глаз четвертого.
Молча двинулись к Зеду и Берри четыре фигуры, и свет факелов блестел как минимум на двух обнаженных клинках. Берри ощутила, как подобралось тело Зеда, напряглись на плечах мышцы. Чернобородое лицо поворачивалось по сторонам, и он привлек Берри к себе ближе, но девушка подумала: он знает, что от четырех человек с факелами и шпагами не отбиться в одиночку даже воину племени га.
Но это не значило, что он не попытается.
— Стоять на месте, — приказал тот, что двигался справа, выходя из чащи. — Не пытайся бежать, тебе же хуже будет.
Зед тихо хмыкнул. Берри это поняла так: «Если я не побегу, то хуже будет тебе».
Эти четверо шли к ним с четырех сторон — все плотные, широкоплечие, белые, лица жестче гранита. У двоих на перекошенных ртах чуть заметные улыбки, будто они хорошо знают, что сейчас будет, и предвкушают удовольствие.
— Вы кто такие? — спросил у Берри один из них — человек с крючковатым носом и абордажной саблей в руке.
— Это вы кто такие? — спросила она в ответ, не отступая, будто вросла босыми ногами в землю. И вызывающе задрала голову, надеясь, что ее страх нельзя прочитать по глазам.
— Потом разберемся, — сказал человек, подошедший к Зеду и Берри сзади. — Берем их, ребята!
— Чертовски он здоровенный, — сказал один из ребят, малость нервничая. — А чего у него за шрамы на роже?
— Не знаю и знать не хочу. Берем, я сказал!
Приказ был отдан человеком, который явно здесь распоряжался. Остальные бросились вперед с выставленными факелами и клинками, готовыми к бою.
Зед не стал ждать их приближения, а с неожиданной быстротой бросился на них. Из гущи бороды раздался скрежет зубов. Воин ткнул факелом в лицо ближайшему противнику и отмахнул тем же пламенем следующего. У того загорелись волосы, а дальше, как говорится, ад сорвался с цепи. Две сабли устремились к Зеду спереди и сзади, он извернулся парировать их собственным пылающим оружием, а Берри мощно подтолкнул в сторону леса, мимо того, кто ладонями пытался погасить на себе волосы. Она влетела в кусты и чуть не упала, но успела ухватиться за лиану. Оттуда она смотрела, как Зед доблестно бьется факелом против сабель, но тут человек с обожженным лицом наотмашь ударил Зеда по затылку кожаным кистенем. Одного удара не хватило, потому что Зед развернулся снова ткнуть обожженного факелом в лицо, но другой кистень прилетел ему точно в левый висок. Берри увидела, как подкосились у него колени, и после третьего удара прямо в центр лба факел выпал у Зеда из рук. Воин рухнул на колени, и один из нападавших замахнулся проткнуть ему шею, но другой — предводитель — остановил его, сказав:
— Стоп! Вроде он готов уже.
Оказалось, не совсем. Зед снова начал подниматься, и предводитель ударил его в основание черепа рукоятью сабли, а тот, что хотел проткнуть, двинул кулаком в лицо. Послышался хруст, из носа хлынула кровь. Потом тот, у кого голова наполовину обгорела, бросился к Берри, схватив ее рукой за рубашку, а другой приставил ей под подбородок острие клинка.
Берри видела, как упал Зед, и ничего не могла для него сделать. Не в ее силах было помешать им, если они решат заколоть его прямо на месте. Теперь ей надо было думать о себе и о том, что острие клинка готово было вонзиться в тело. С истошным визгом, от которого нападающий на миг ошалел, она вырвалась и побежала в лес.
— Остин, держи ее! — крикнули ей вслед, но уже далеко за спиной. Она летела через подлесок так, будто волосы на ней горели. Споткнуться о ствол кактуса — ощущение не из приятных, но Берри только судорожно вдохнула сквозь зубы, подавляя боль, и продолжала бежать изо всех сил, которых осталось сейчас с гулькин нос. Когда она рискнула обернуться, то увидела под серебристым светом луны, что Остин — с обгорелой головой и потным лицом — все еще бежит за ней, обронив в стычке факел. Когда он метнулся вперед ее схватить, Берри увильнула, как кролик. У Остина нога поехала в сторону, а тело свалилось в другую с хорошим, приятным, глухим стуком. Он нечленораздельно выругался.
Берри бежала, спасаясь от смерти — или от плена, рвалась сквозь лианы и колючки, перечеркивая лунные лучи своей бегущей тенью. Оглянулась — никто за ней не гнался. Пока что. Но она не сбавляла скорости. Господи, помоги Зеду, подумала она. Ей самой это было не под силу.
Она выбежала из леса на другую дорогу. Справа виднелся факел, а под ним человек, бегущий в ее сторону, и свет поблескивает на стали клинка. Берри припустила по дороге, дыхание стало тяжелым и частым, на щеках выступал пот. Еще несколько ярдов — и открылась уходящая вправо через кусты тележная колея. Берри без колебаний выбрала этот путь, чувствуя, что среди деревьев ей будет безопаснее. Устремившись по этой дороге, она вскоре увидела впереди несколько домов из белого камня, освещенных луной.
Сзади послышался крик — она обернулась. Два факела быстро двигались в ее сторону. Берри подбежала к первому дому и отчаянно забарабанила в дверь, но не дождалась ни звука, ни огня. Факелы приближались. Берри лихорадочно думала, бежать ли ей в лес или постучаться в дверь соседнего дома. Погоня была совсем близко, но она подбежала к двери.
На этот раз на стук зажегся свет — его пронесли мимо окна. Факелы неумолимо приближались, уже становились видны держащие их люди, но тут отодвинулся засов, приоткрылась дверь, и Берри в лицо уставилась лампа.
— Спасите! — выдохнула девушка. — Умоляю!
Пауза. Казалось, она тянулась сотню лет.
— Что вы здесь делаете?
Голос. Этот глубокий и звучный голос, отдающий команды.
Дверь открылась шире. Лампа осветила черное с белой эспаньолкой лицо капитана Джеррела Фалько. Янтарные глаза, горящие желтым светом, обратились в ту сторону, откуда приближались по дороге два факела.
— Умоляю! — повторила Берри. — Они гонятся за мной!
— Гонятся, — повторил Фалько без малейшей эмоции в голосе. И смотрел так, будто хотел спросить, почему он должен ее спасать. Но тут его губы дрогнули, он заморгал, будто кто-то привел его в чувство хлестким ударом, и сказал: — Заходите.
Берри тенью скользнула в дом. Фалько протянул руку, закрыл за ней дверь и запер на засов. Услышав движение слева, Берри обернулась туда и увидела молодую женщину с кофейной кожей, в желтом платье. На руках у нее был младенец.
— Шафран! — сказал Фалько. — Унеси ребенка в спальню. — Женщина повиновалась немедленно. В комнате, куда она вошла, горела другая свеча. Фалько встал между Берри и входной дверью. — Вон туда, встаньте в угол, чтобы не видно было, — велел он. — Идите, быстро!
Этот голос был создан, чтобы отдавать приказы. Она вошла в спальню — маленькую, но очень аккуратную, со светло-синими стенами, чистой кроватью, детской колыбелью, письменным столом и парой дешевых, но крепких стульев. Берри встала спиной в угол, а Шафран укачивала младенца и смотрела на гостью огромными шоколадными глазами.
Фалько задул свечу. Берри знала, что он стоит в темноте и ждет требовательного стука в дверь.
Проползли тридцать секунд, потом минута. Ребенок заплакал — тихий мяукающий звук, но Шафран заворковала над ним, и плач стих. Глаза Шафран ни на миг не переставали изучать Берри Григсби.
Еще полминуты ожидания.
— Ты от них убегал? — шепотом спросила Шафран.
— Да, — ответила Берри, предположив, что «они» — это как раз те, кто за ней гонится.
— Ходил лес? Где они?
— Да.
— Тихо, — велел Фалько почти неслышным голосом.
— Лес — там смерть. Дорога — там смерть, — сказала Шафран. — Ты туда заходил, ты не выходил.
— Почему? — спросила Берри, вспомнив, как эти четверо навалились на Зеда одновременно. — Что там?
— Знать такое не надо, — ответила Шафран, ничего больше не добавив.
В комнату вошел Фалько. В этом слабом свете он казался очень старым и усталым.
— Я полагаю, они прошли мимо, — сказал он. — Но могут начать стучаться в двери. Вас кто-нибудь видел? — Берри замотала головой. — Хорошо. Где ваш га? Они его схватили?
— Да.
— Я так и думал. Одна бы вы не оказались в лесу. Вам, мисс, следовало оставаться в деревне. Вы так рветесь к… — он замолчал, подбирая слово.
— К чему я рвусь? — спросила она.
— К собственному исчезновению, — пояснил он, приподняв лохматые седые брови. — Как исчезали до вас другие любопытные кошки.
Берри нервно сглотнула слюну. Но следующий вопрос она не могла не задать.
— Что они сделают с Зедом?
— Что захотят. Это уже не ваша забота, если хотите уберечь собственную шкуру. — Фалько взял с кровати одну из двух подушек и бросил на пол. — Спите здесь. Они могут вернуться с собаками. В этом случае… посмотрим.
Он растянулся на кровати, сложив руки за головой. Шафран положила ребенка в колыбель и свернулась рядом с капитаном «Ночной летуньи».
Берри легла на пол и положила голову на подушку.
Заснуть она не заснет, конечно, но лучшего укрытия не придумать. Лежа на спине, она глядела в потолок и видела на нем мелкие трещины, означавшие, что движение острова здесь было ощутимо, как и всюду.
— Спасибо, — сказала она голосом, сорванным после ночных переживаний.
Кто-то задул свечу, и из темноты ничего не ответили.



Глава двадцать вторая

Мэтью был готов и ждал, одетый в темно-серый костюм с тонкими полосками чуть более светлого оттенка. Костюм стал чуть теснее, чем до погружения в соленую воду, но все равно сидел хорошо. Когда в этот ясный солнечный час постучали в дверь, Мэтью открыл ее быстро, потому что знал, чей кулак стучит.
— Доброе утро, — сказал Сирки, слегка наклонив голову в чалме. Сегодня индийский великан был в белых одеждах, чистых как свежий снег. Поблескивали бриллианты в передних зубах. — Надеюсь, вы благополучны?
— Весьма благополучен, — ответил Мэтью, стараясь говорить легко и небрежно, но это потребовало тяжелых усилий. — А как вы?
Вполне благополучен, подумал он, для человека, которому нравится отрезать людям головы.
— Мне дано поручение, — ответил великан, — вам заплатить. — Он протянул коричневый кожаный кошелек, перевязанный шнуром. — Триста фунтов золотыми монетами, как мне сказано. Весьма внушительная сумма, которую вы вправе оставить себе, каково бы ни было ваше решение относительно проблемы профессора.
— Гм, — ответил Мэтью. Он взял кошелек — богато-тяжелый. Отметил красную сургучную печать на шнурке — изображение осьминога, символа профессорских амбиций. Позвенел кошельком у себя под правым ухом. — Перед тем, как я приму решение, у меня есть к вам вопросы. Вы ответите на них?
— Приложу все усилия.
Мэтью решил, что не стоит рассказывать Сирки сновидение сегодняшней беспокойной ночи. В этом сне, в тумане, почти в фантасмагории, голова Джонатана Джентри, широко разевая рот, скатилась к нему на колени и прохрипела перекошенными губами три слова: «Финансы. Оружие. Испания». Ночью Мэтью встал с постели и вышел на балкон в холодный предрассветный час, и стоял там, пока не прояснилось восприятие реальности. Сейчас он повторил эти слова Сирки.
— Финансы. Оружие. Испания. Области, в которых заняты эти трое. Таким образом, я полагаю, что королевский военно-морской флот перехватил груз оружия, направленный испанцам в обмен на приличный финансовый куш для профессора?
— Ваше предположение может оказаться верным, — ответил великан. Лицо его ничего не выражало, а голос ничего не выдавал. — Я же полагаю, что удобнее было бы войти в вашу комнату, а не продолжать дискуссию в коридоре.
Когда Сирки вошел в комнату, Мэтью осторожно попятился, рассудив, что зловещий зазубренный нож скрыт где-то неподалеку. Индиец, похожий на железное дерево, закрыл дверь и сел.
— Вот теперь я смогу рассмотреть ваши дальнейшие предположения.
— Благодарю вас. — Фехтование хорошими манерами завершилось легким поклоном. — Тогда рискну предположить, что профессор Фелл поставляет испанцам некоторое новое оружие? И как только испанцы начнут его полностью использовать, он предложит то же самое оружие Британии? И есть еще другие страны, которым это оружие будет предъявлено?
— Вполне вероятно.
— Но кто-то сообщил властям, и первый груз был захвачен в открытом море. Что за оружие это было, Сирки?
— Я не уполномочен говорить, — был ответ.
— Хорошо, оставим это. — Мэтью спокойно кивнул: к такому он подготовился. — Профессор считает, что один из троих — предатель. Может ли быть, что предатели — двое из трех, и они действуют совместно?
— Удачная мысль. Профессор также рассматривал эту версию и желал, чтобы вы сами до нее додумались.
— Тогда уликой, которую ищет профессор Фелл, может оказаться сигнал или сообщение, которыми обменяются эти двое — если их действительно двое?
— Это вполне возможно.
Мэтью положил кошелек с золотом на письменный стол. Очень неприятно было поворачиваться к Сирки спиной, хотя он и полагал, что сегодня ему не грозит потерять голову в буквальном смысле. Сквозь решетчатые двери, ведущие на балкон, слышались пронзительные крики чаек, и волны молотами колотили в обрыв, на котором стоял замок. День обещал выдаться теплым — здесь, за тысячи миль от Нью-Йорка. Мэтью искренне подумал, что хорошо бы сейчас идти по заснеженным улицам, держа Берри за руку, уводя девушку подальше от беды.
— Профессор Фелл, — произнес Мэтью после некоторого раздумья, — ставит в положение предателя меня самого. Предателя по отношению к моей стране, — сказал он, бросив на гиганта быстрый взгляд. — Насколько я понимаю, профессор продает оружие врагам Англии — в ожидании, что Англия тоже начнет покупать его продукцию, чтобы сохранить свои арсеналы на боеспособном уровне. Этот так называемый предатель… или предатели, быть может, — на самом деле действуют, намеренно или нет, на благо Англии. Таким образом, если я их выдам, то стану предателем своей страны. Так ли это?
Мэтью уставился на Сирки холодным взглядом, ожидая ответа.
Сирки ответил не сразу. Потом сказал, пожав плечами:
— Деньги есть деньги. Иногда на них покупают патриотов, иногда — предателей. Не вводите себя в заблуждение, Мэтью: в залах Парламента имеются обе эти человеческие разновидности. Они купаются в роскоши, попивая вино, а их мозги под английскими париками пожирают черви алчности. Но нет, не будем употреблять слово «алчность». Скажем — «стремление не упускать возможности». Это та смазка, что смазывает все большие колеса в этом мире, Мэтью. И я скажу, что сейчас вам предоставляется самая счастливая возможность вашей жизни — если вы ухватитесь за нее обеими руками.
— Мои руки не должны быть залиты английской кровью, — возразил Мэтью.
— Но чьи-то руки будут, — ответил Сирки своим шелковым голосом. — Профессор предлагает вам много… стимулов, насколько я понимаю. Еще он хочет посмотреть, как вы ведете себя под давлением.
— Всплываю, — ответил Мэтью.
— Он надеется, что это так. И хочет, чтобы вы приплыли к правильному выводу. Такому, который пойдет на пользу ему и вам. Вы даже понятия не имеете, что он может для вас сделать — если решит, что вы того стоите.
— Стою — в его глазах. Что толку, если я ничего не буду стоить в своих?
Сирки улыбнулся — едва заметно и почти печально.
— Ох, Мэтью, Мэтью! То, чего вы не знаете об этом мире, могло бы десятикратно заполнить библиотеку профессора.
— Он написал все эти книги сам? И подписался «Бог»?
Сирки какое-то время смотрел на шахматный пол и молчал. А когда заговорил, в его голосе был уже не шелк, а острые зазубрины, как на его ноже.
— Что мне сказать профессору? Соглашаетесь вы решить его проблему или отказываетесь?
Ход был за Мэтью. Позиция требовала жертвы, и избежать ее было невозможно. Жертвы серьезной, но такой, которая может выиграть для него партию — если у него хватит мужества продолжать игру.
— Соглашаюсь, — ответил Мэтью.
— Очень хорошо. Ему будет приятно это услышать. — Сирки взялся за дверную ручку, полностью накрыв ее рукой. Мэтью подумал, что великан мог бы одной рукой снести дверь с петель, если бы ему вздумалось. — Уверен, что вы сумеете получить максимум удовольствия от начинающегося дня.
«Берись за работу», — понял Мэтью.
Сирки остановился на пороге:
— Кстати о библиотеке профессора. Она расположена на третьем этаже. Для вас может быть полезным ее посетить. В ней имеются тома, которые могут заинтересовать вас. Как и тот факт, что я видел, как Эдгар Смайт направлялся вверх по лестнице.
— Ваше указание принимается с благодарностью, — сказал Мэтью.
Сирки закрыл за собой дверь, и обсуждение на данный момент закончилось.
Мэтью рассудил, что терять времени не следует. Как подойти к Эдгару Смайту, хмурому специалисту по оружию, он понятия не имел, но решил, что дело само покажет. Выйдя из комнаты, он запер дверь, прошел до главной лестницы и поднялся на один этаж.
Двустворчатая полированная дверь светлого дуба открывалась в зал, при виде которого у Мэтью чуть колени не подкосились. Все помещение было забито книжными полками почти от самого паркета и до сводчатого потолка. Над головой, как и в банкетном зале, плавали нарисованные облака и внимательные херувимы. А пахло здесь восхитительным для Мэтью жизнерадостным ароматом томов идей, соображений и комментариев. Здесь он мог бы сидеть годами, не выходя и не гася свечей. Черт с ними, с тремястами фунтами: все это изобилие знания и есть то золото, которого Мэтью жаждал.
Он посмотрел на дальнюю стену комнаты, где решетчатые двери выходили, очевидно, на балкон. По обе стороны дверей висели тяжелые винно-красные портьеры с желтыми шнурами. Портьеры были задвинуты. Несколько черных кожаных кресел у стены, черный кожаный диван, стол с бутылками — вина и напитков покрепче для услаждения библиофила, — и большой белый письменный стол с зеленым квадратом промокательной бумаги. За столом, что-то переписывая из тонкой книги гусиным пером на пергамент, сидел Эдгар Смайт — на седобородом морщинистом лице отражалась полная сосредоточенность. Он снова был в угольно-черном костюме и белой рубашке (наверное, у него их с полдюжины, таких одинаковых костюмов, подумал Мэтью). В зубах Смайт держал глиняную трубку, из которой вилась вверх тонкая струйка дыма — цвета морской волны в первых утренних лучах.
Мэтью подошел к нему, остановился и нерешительно кашлянул. Смайт продолжал переписывать что-то из книги на пергамент. Время от времени перо опускалось в чернильницу, и мастер снова возвращался к работе.
— Вы что-то хотели, мистер Спейд? — вдруг спросил Смайт, не выпуская изо рта трубки и не прерывая трудов. Голос его был не менее суров, чем вчерашнее убийство.
— Ничего конкретного. — Мэтью шагнул ближе. — Так, взглянуть на библиотеку.
— Глядите на все, что вам захочется, — разрешил Смайт. Что бы он ни переписывал, скрыть это он не пытался. — Но, если можно, — воздержитесь от заглядывания мне через плечо.
— Разумеется, сэр. — Впрочем, Мэтью при этих словах даже не сделал попытки отодвинуться. — Но я тут подумал об одной вещи, в которой, мне кажется, вы могли бы мне помочь.
— Я ни в чем вам помочь не могу.
— Это, может быть, не совсем так. — Мэтью шагнул еще ближе, и оказался возле самого локтя Смайта. Взялся — ходи, подумал он. И сказал: — Я надеялся, что вы можете мне объяснить про «Цимбелин».
Перо перестало скрипеть. Мэтью отметил, что пергамент почти весь заполнен мелкими, но аккуратными строчками, и оставались еще пустые страницы, ожидающие той же работы.
Смайт обернулся. Мрачные серые глаза уставились на Мэтью с некоторым нажимом:
— Прошу прощения?
— «Цимбелин», — повторил Мэтью. — Мне хотелось бы услышать об этом.
Смайт целую минуту просидел совершенно неподвижно. Потом положил перо на подставку и освободил трубку из хватки сжатых зубов.
— «Цимбелин», — сказал он спокойно, — это такая пьеса.
Он поднял том, с которого списывал, и на темно-коричневом переплете показал золотое тиснение: «Цимбелин. Трагедия в пяти актах, Уильям Шекспир».
— Мне прочесть выписку, которую я оттуда сделал? — Он продолжал, не ожидая ответа:

— «Теперь тебе не страшен зной,
Не страшны вьюги снеговые!
Ты в вечный возвращен покой,
Расчеты кончены земные!
Красотка, парень и монах
Все после смерти — только прах!».[3]

Смайт заглянул в пергамент:
— Еще желаете?
— Декламаций о смерти? Спасибо, не стоит.
— Не просто декламация, мистер Спейд, а великое утверждение смерти. Я большой поклонник пьес Шекспира, сэр. Почитатель его великого ума и его голоса, который, к сожалению, слышу только в своем воображении. — Он положил книгу на стол и затянулся трубкой. — Вот каким образом я сохраняю здравый рассудок на этом кровавом острове, сэр. Я прилежно копирую отрывки из шекспировских пьес, которых, к счастью, у профессора полное собрание. Ждать, пока прибудете вы — это для нас всех было испытанием нервов. Поэтому переписывание пьес Барда явилось для меня отдушиной, которая заодно усилила мое восхищение работой мастера. У вас есть какие-либо возражения, которые вы готовы предать гласности?
— Никаких. — Мэтью отчаянно пытался замаскировать свое недоумение. Ну, да, «Цимбелин» — пьеса об испытаниях и лишениях одного британского короля — Цимбелина — основанная, возможно, на легендах о реально существовавшем короле Британии Цинобелинусе. Но какое это имеет отношение к проблеме профессора или вопросу о новом оружии, — Мэтью понятия не имел. Он решил, что пора уже кончать готовить наживку и приниматься удить. — Я так понимаю, это кодовое имя для нового устройства, созданного профессором?
— Устройства? О чем это вы?
— О новом оружии, — пояснил Мэтью. — Которое он намерен был продать Испании, и которое было захвачено в открытом море британским флотом. Из-за предательства доктора Джентри, — решился добавить он.
Из чашки трубки спиралью восходил дым.
— Молодой человек! — прозвучал голос с обертонами камнедробилки. — Вы вступаете на опасную почву. Вам известно, что никто никому не рассказывает о своих делах — так приказал он. Я не хочу знать ничего о том, как вы учите шлюх добывать государственные тайны, а ваше желание узнать о «Цимбелине» весьма опасно.
Мэтью пожал плечами, но не отступил:
— Я по натуре любопытен. И вчерашняя милая сценка весьма обострила мое любопытство. А желал я знать лишь то, почему его назвали «Цимбелин».
— Вот как? И кто же сказал вам, что «Цимбелин» — оружие?
— Сирки, — ответил Мэтью. — В ответ на мои вопросы.
— И он же сказал вам, что первая поставка в Испанию была захвачена в открытом море?
— Он.
Мэтью подумал, что Натан Спейд отлично умеет врать.
— Что же за игру он ведет? — нахмурился Смайт. Когда-то в молодости лицо его было довольно красивым, но с возрастом сделалось резким и отталкивающим.
— Он солгал мне?
— Нет, — ответил Смайт. — Но он нарушает волю профессора. Почему?
— Вы могли бы сами его спросить, — предложил Мэтью, как истинный джентльмен.
Эдгар Смайт задумался, рассматривая это предложение и попыхивая трубкой. Его окутал синий дым, и казалось, что он стал меньше ростом. Мысль выступить против индийского гиганта, если и возникла на краткий миг, уплыла как душа табака, втянутая решетчатыми дверями.
— Вы неправы, — сказал он наконец голосом, похожим на трубы Страшного Суда.
— В чем именно?
— В вашем утверждении, будто «Цимбелин» создал профессор Фелл. Это не так. Это была моя идея. Мое творение. Мой непрестанный труд с напряжением ума и всех моих способностей. А я свое дело знаю очень хорошо, мистер Спейд, и делать его умею. Таким образом, это ваша первая ошибка, которую я рад исправить.
Он пустил в сторону Мэтью небольшой клуб дыма.
— Вторая ваша ошибка, — продолжал он, — то, что вы сочли «Цимбелин» устройством. Вы и в самом деле думаете, что это какая-то многоствольная пушка, выдуманная эксцентричным изобретателем?
— Не совсем так.
Хотя эта идея и приходила Мэтью в голову. У него был опыт знакомства с многоствольным оружием и эксцентричными изобретателями.
— «Цимбелин», — продолжал эксперт по оружию, — является основой, на которой будет создаваться оружие. Тот, кто овладеет ею, будет иметь несомненное преимущество в любом бою, и потому она имеет огромную ценность для многих стран.
— Я понимаю, но если это оружие окажется у разных стран… не будет ли это значить, что оно устарело?
— Природа этого зверя такова, — заверил Смайт, пыхнув дымом из ноздрей, — что придет что-то новое и после «Цимбелина», и после этого «чего-то», и опять, и снова — до скончания времен.
Мэтью позволил себе тонкую улыбку:
— Мне кажется, сэр, что ваша работа в конце концов приблизит скончание времен.
— Это случится тогда, когда меня уже не будет. — Смайт притоптал пальцем табак в чашке трубки, где уже гас огонь. — Таким образом, мне нет до этого дела. Но проинформирую вас, что это работа профессора, а не моя. Я — лишь рука, — он же — мозг.
Простейший способ снять с себя вину, подумал Мэтью. Неужто до мозга Эдгара Смайта не начало доходить, что предательство Англии не стоит золота в кармане?
— «Цимбелин», — напирал Мэтью упорно, как и намеревался. — Что это… почему это так названо?
Смайт начал листать страницы «Цимбелина».
— Так его назвал профессор Фелл. Сейчас, минутку, найду. А, вот. Сценическая ремарка: «Среди грома и молний, сидя на орле, спускается Юпитер и пускает огненную стрелу». — Смайт оторвался от страницы с таким выражением лица, которое иначе, чем недоуменным, нельзя было бы назвать. Впрочем, на его мрачной физиономии нелегко разглядеть какое-либо выражение. — Профессор любит театральные эффекты.
— Это да, — согласился Мэтью. — Несомненно.
Смайт встал, собрал свои листы пергамента, взял книгу и вернул ее на место на полке.
— В таком случае я желаю вам доброго утра. И надеюсь, что день тоже будет приятным. Сегодня мне предстоит доклад профессору. Вы когда будете делать свой?
— Еще не знаю.
— Вы странный тип, — заявил Смайт, слегка наклонив голову, будто рассматривая Натана Спейда в ином свете. — Уверены, что вы здесь свой?
— Уверен. Я же здесь?
— Да, вы здесь.
Смайт двинулся к двери.
— Позвольте мне только еще один вопрос, — не отпустил его Мэтью. Смайт остановился. — Кто такой Бразио Валериани?
— Человек, которого ищет профессор. Больше я ничего не знаю.
— Он связан с «Цимбелином»?
Смайт нахмурился — жуткое, честно говоря, зрелище.
— Я слышал кое-что, — сказал он негромко. — Нет, Валериани не связан с «Цимбелином». Это совсем другое дело. Но я слышал… — он запнулся, глядя в пол, — кое-что тревожное, — договорил он будто с усилием. Затем поднял голову — серые глаза запали в омуты черных кругов. — Этим не стоит интересоваться, молодой человек. Если то, что я слышал… хоть часть того, что я слышал, — правда, то… то вам бы лучше никогда не слыхать этого имени.
— Зачем профессор его ищет?
— Нет. — Смайт покачал головой. — Больше вы от меня ничего не узнаете. И ни от кого на острове. На этом я остановлюсь. Удачного дня.
— И вам, — ответил Мэтью, потому что Эдгар Смайт, эксперт по оружию, уже вышел из дверей и скрылся за ними.
Мэтью остался в библиотеке один. Сотни книг — больших и малых, толстых и тонких — лежали перед ним на полках. В обычной ситуации это было бы для него исполнением золотой мечты, но в библиотечном зале затаилось какое-то зло, и потому ощущалось давление, гнетущая атмосфера мрачной злобы.
Однако книги все равно взывали к нему, и через секунду Мэтью шел мимо полок, изучая заглавия на кожаных переплетах. Он протянул руку взять фолиант «О вращении небесных сфер» Николая Коперника, но рука сама двинулась к красной спинке «Одиссеи» Гомера. А рядом соблазнительно чернели три толстых тома английских морских путешествий и навигационных штудий, а дальше…
Забавно, подумал Мэтью.
Он взял книгу с полки. Это было потертое издание в коричневой коже, озаглавленное «Малый ключ Соломона». Юноша вспомнил, что видел такую книгу раньше, в разгромленной библиотеке Саймона Чепела как раз перед историей с Тиранусом Слотером. В некотором смысле эта книга и принесла ему массу несчастий, потому что экземпляр в библиотеке Чепела был внутри полым и содержал ключ в буквальном смысле слова, ключ к книге «История замко́в как искусство древнего Египта и Рима», скрывавшей мешок с деньгами профессора Фелла. Из-за которых он едва не загубил свою жизнь и которые стоили здоровья Хадсону Грейтхаузу. И встретить второй экземпляр этой книги в собственной библиотеке профессора было… забавно.
В действительности, это оказалась всего лишь книга, не футляр. Мэтью открыл ее, стал переворачивать пожелтевшие страницы, и сразу же понял, что Бог, которого изображает из себя профессор Фелл, может иметь совсем иную сущность.
«Малый ключ Соломона» — был своеобразным каталогом демонов Ада. Выполненные рукописным шрифтом, с оттисками гравюр, описания этих жителей мрака пребывали чрезвычайно живыми. Демонические сущности были показаны в виде чудовищных созданий с когтями-кинжалами, паукообразных обитателей кошмаров и жутких комбинаций человека, зверя и насекомого. У них имелись титулы, как и положено дворянству нижнего мира. Мэтью попалась картинка, изображавшая аистоподобного графа Мальтуса. Текст сообщал, что это чудовище — специалист по строительству башен для хранения боеприпасов и оружия. Текст уверял читателя, что у этого демона невыносимо грубый голос.
Мэтью перелистнул страницы. Дальше шли князь Ситри и маркиз Фенекс, герцог Вепар и царь Велиал. Граф Ренов, князь Вассаго, царь Заган и герцог Саллос. Еще страницы — и новые демоны, предстающие в своих до отвращения нечеловеческих, но человекоподобных формах: король Ваал, герцог Барбатос, князь Сиир, маркиз Андрас, граф Мурмур, герцог Астарот, президент Кайм, герцог Дантилион, маркиз Шакс и так далее, и так далее. Требовались стальная рука и железные нервы, чтобы разглядывать эти мерзкие гравюры и читать тексты о потусторонних ужасах. У каждого демона — своя специальность. Король лжецов. Повелитель трупов, заставляющий их двигаться. Насылатель безумия, создатель бурь, губитель городов и достоинства людей, властитель духов мертвых, сеятель горьких семян зависти и раздора. Демон, превращающий людей в волков, ворон и созданий ночи. Повелитель огня, способный сжечь что угодно до чистой золы.
Переворачивая страницы дальше, Мэтью с еще большим ужасом увидел, что в проклятой книге не только описываются демоны ада, но содержатся заклинания и обряды, долженствующие в конце времен вызывать их из глубоких пещер, дабы выполняли они желания людей. Зал внезапно показался ему куда как тесным и темным, жутко темным. Хотелось отбросить эту книгу прочь, выпустить из рук, пока она не обожгла кожу до волдырей, и все же…
Все же…
Она его зацепила. Его, который видел, как искусно злодей представил ведьмой невинную женщину — в городке с названием Фаунт-Ройял. Его, который ни капельки не верил ни в демонов, ни в ведьм, ни в ужасные создания ночи. Его, который считал факты — фактами, а суеверия — пережитком прошлого века. Его, кто выступал защитником женщины по имени Рэйчел Ховарт и ни на грош не верил в демонов, летающих на воздушных вихрях. Во все подобные фантазии.
Но… вероятно, владелец этой книги в них верит?
И верит так сильно, что поделился экземпляром со своим партнером Саймоном Чепелом, который — наверное, из отвращения или своеобразного чувства юмора — превратил ее в хранилище ключа?
Мэтью срочно требовалось выйти из этого зала. На свет, на воздух.
Он взял с собой «Малый ключ» и прошел на балкон через решетчатые двери. Лицо обдало светом и ветром с океана. Пахло солью, солнце играло на мелкой ряби. По обоим углам белых каменных перил с балюстрадами стояли тумбы, а на них — белые каменные морские коньки величиной едва ли не с настоящую лошадь — великолепная работа скульптора. Мэтью, прижимая книгу к боку, сделал долгий глоток соленого воздуха, наполняя легкие, чтобы в голове прояснилось. Он не очень понимал, на что наткнулся, но что наткнулся на что-то ценное — у него сомнений не было.
И тут он увидел, что она там, внизу, сидит на своей скале, скрестив ноги. Та, которую называют Штучкой. Обнаженное коричневое тело поблескивало, длинные волосы отливали чернотой, как вороново крыло, лицо было обращено к далекому горизонту, где бьются волны о неведомый берег. Для них она — Штучка. Для него… возможно, Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна. И еще — очередная душа, за которую надо бороться. Спасти. Освободить, если получится. Поступать так — это его натура, и то, что он в этом порочном собрании алчных назвался Натаном Спейдом, ее не изменило. И не может изменить. И не изменит.
— Добренькое утречко! — сказал голос у него за спиной, и другой тут же докончил: —…пацан!
Мэтью резко обернулся навстречу братьям, выходящим на балкон из сумрака библиотечного зала. Ему показалось, что сумрак вышел вместе с ними, и солнце пожухло в своем влажном и нежном жаре.
— Спейди собственной персоной! — промолвил Мэк с холодной ухмылкой на лице — распухшем и с заплывшими глазами, как и у его близнеца.
У обоих в руках были бутылки, прихваченные в библиотеке со стола с выпивкой, и Мэтью решил, что они напиваются с самого восхода солнца, который был около двух часов тому назад. Если только не занимались этим всю ночь, а сейчас пришли пополнить запасы.
Оба брата были в бриджах от своих красных костюмов, у обоих мятые серые рубашки прилично забрызганы вином. Рукава закатаны, толстые руки кабацких задир готовы к драке.
— …и в единственном числе, — закончил Джек.
Он остановился в дверях, а Мэк подошел почти нос к носу с Мэтью. Да, таким выдохом можно было каменного морского конька свалить с ног, и Мэтью пришлось собрать волю в кулак, чтобы не отступить от этого кислого огня.
— И где же твоя метательница ножей? — спросил Мэк.
— Девалась куда-то, — ответил ему Джек.
— Какая жалость, — пригорюнился Мэк.
— Да просто горе, — вздохнул Джек.
— Ты себе представляешь, как это обидно? Такой молодой, такой красивый, такой воспитанный, такой умный-преумный… и забыли его тут, совсем одного.
— Совсем-совсем, — поддержал его Джек, глотнул из откупоренной бутылки и тоже вышел на балкон. Глаза у него сузились в щелочки.
— Одного-одного.
У Мэтью сильно забилось сердце. На вспотевших висках застучал пульс.
Величайшим усилием воли он сохранил равнодушное выражение лица, даже когда Таккеры встали от него по обе стороны и уперлись плечами, сковывая движения.
— Я как раз собирался на завтрак, — сказал он. — Так что позвольте?
— Мэк, — сказал Джек, и глотнул еще раз, дернув кадыком. — Кажется, Спейди нас не любит.
— И не уважает ну ни на сраный грош, — согласился Мэк, тоже глотнув как следует. — А ведь такой светский джентльмен. У меня чувство, будто он думает, что лучше всех.
— Что лучше нас, ты хотел сказать.
— Вот. Точно подмечено. Именно это я и говорю.
— И правильно ведь говоришь, брат.
— Но ты себе представляешь, как это печально?
— Да просто траурно, брат.
— Жуть до чего грустно, — заключил Мэк.
Ухмылка будто прилипла к его физиономии, а зеленые глаза горели тусклым пламенем.
— Ох, помилуй Господь мою душу грешную! — Джек заметил фигуру на камне. — Гля, куда Спейди вытаращился.
Мэк тоже увидел и мрачно кивнул.
— Ага, гля. Туда, гля, и вытаращил глазенапы.
— Да он бы и лапы туда вытаращил, — сказал Джек.
— Да и не только, — согласился Мэк.
— Вот оно как, брат, — сказали оба почти в унисон.
— Джентльмены! — начал Мэтью, серьезно задумавшись об отступлении, потому что в воздухе висела ощутимая угроза. — Восхищен вашим вкусом при выборе женщин. Хотел бы спросить, где вы достали такой прекрасный экземпляр.
— Экземпляр! — повторил Джек, фыркнув и брызнув при этом соплями. — Это что же, значит, наша Штучка — какой-то вонючий червяк? Так, что ли?
— Слизняк из-под камня, — уточнил Мэк.
— Никоим образом не хотел выразить неуважения. — Мэтью понял, что дело швах: эти ребята собирались его измолотить, что бы там ни было, и он решил переключить их мысли на Штучку, а потом — не думая уже о достоинстве — рвануть с балкона изо всех сил. — Просто интересно, где можно найти женщину этой породы?
— Да купить, пацан, на бляжьем рынке. — Джек подался ближе, оскалясь. Дыхание его несло запах виски, усиленный ароматом рыбы. — Я-то думал, это твое дело, знать должен.
— Только Штучку мы не покупали, — доверительно сообщил Мэк, обнимая Мэтью за плечи так, что у него мурашки побежали по спине. — Мы ее когда встретили, ею владел один игрок-джентльмен в Дублине. Выиграл ее в фараон в запрошлый год…
— За год до того, — поправил Джек.
— А по фигу. — Мэк сильнее сжал плечи Мэтью. — Мы решили, что она нам нужна. Ты слушай, слушай! История хорошая. Решили мы ему объяснить, что в этой таверне нельзя играть в фараон без нашего разрешения, нам не отстегивая, да еще подчесывая фишку против понтирующих лохов. Помнишь, как он потом уполз?
— Ага, и кровью блевал, — вспомнил Джек.
— Потому что когда у человека коленей нет, — поучительно сказал Мэк, — ему приходится ползать.
— Ходить он потому что не может, — пояснил Джек и прижал горлышко бутылки к губам Мэтью. — Давай-ка, Спейди, выпей со мной.
Мэтью резко мотнул головой, уловил движение и заметил, что за этой драмой наблюдает Штучка, стоящая на своем камне.
— Спасибо, не хочу, — ответил он, видя, как индеанка повернулась спиной и нырнула с камня в море.
Волны сомкнулись над коричневым телом, оставив пенный след.
— Ты меня, пацанчик, не слышал. — Голос у Джека был абсолютно спокоен. — Я тебе сказал: «Хочу, чтобы ты со мной выпил».
— А потом со мной! — Мэк тоже прижал бутылку ко рту Мэтью. — Промочи свистелку, пока можешь.
— Нет, — повторил Мэтью. Его терпение кончалось. — Спасибо. — Он стал отодвигаться от братьев, хотя они продолжали давить с двух сторон. — Извините, но я должен…
Мэк внезапно выбил у него из рук «Малый ключ Соломона» и сильно ударил его этой книгой в нос. От резкой ослепительной боли глаза Мэтью наполнились слезами. Не успел он опомниться, как Джек схватил его ладонью за шею сзади и ударил головой в лоб. В мозгу вспыхнули копья света и пылающие звезды. Руки и ноги сразу же онемели, превратившись в мертвый бесцельный груз.
— Держи его, — услышал он слова одного из них, подобные эху в длинном разветвленном коридоре. — Этот говнюк и не весит ничего.
— Стой, идея есть. Не давай ему упасть.
— Хочешь, чтобы я двинул его коленом в яйца?
— Не, пусть лучше поплавает. Только сперва… тащи его вот сюда. Щас я шнуры сниму с портьеры.
— Чего придумал, брат?
— Придумал, что Спейди нажрался, залез на эту штуку, она упала, и… вот туда он и полетел.
— Имеешь в виду — замочить его?
— Смыть с наших рук это мелкое говно, вот что имею в виду. И закинуть поглубже, где его никто не найдет. Тащи пацана сюда.
В тумане оглушенного мозга, сквозь пульсирующую боль, Мэтью сообразил, что ничего хорошего для его будущего не происходит. А происходит что-то очень плохое.
Его куда-то потащили. Глаза ослепило солнцем и черными тенями, что мотались туда-сюда перед туманящимся зрением. Он попытался встать, поднять голос протеста против такого жестокого обращения.
— Смотри, оклемывается.
— Дай ему еще.
Последовал удар головой в лоб. Вспыхнули, взрываясь, световые шары. Ноги затанцевали по собственной воле — наверное, Гиллиам Винсент его похвалит. Он ведь сейчас в таверне Салли Алмонд? И это скрипка играет — хотя фальшивит немилосердно, — и барабан гремит над самым ухом?
Гулкие голоса вернулись.
— …туда его сверху сажай. И руки сзади свяжи.
— А шнуров не хватятся?
— Не наша забота, брат. Может, подумают, что он своему коню поводья делал — и в них запутался.
Коню? — подумал Мэтью в глубине темной пещеры. — Какому коню?
Боль в плечах. Руки завели назад. Связывают за спиной?
— А вот этим шнуром к коню его привязывай. Да быстрее же!
К коню? — еще раз подумал Мэтью. Казалось очень важным понять, что это значит, но мозг отказывался что-либо соображать.
Кто-то обматывал его веревкой. Щас я шнуры сниму с портьеры, вспомнил он.
— Поймут же, что это мы.
— Нет, брат, не поймут. Бутылку поставь на перила, поможешь мне этого гаденыша спихнуть. Готов?
— Всегда готов.
— Толкаем!
Мэтью ощутил, что падает. Попытался проморгаться ничего не видящими глазами. Из губ рвался крик, но рот не хотел открываться.
Конь, подумал он.
Морской. Морской конек.
В воду он плюхнулся боком.
Холод воды чуть прояснил мысли, и он успел набрать полные легкие воздуха перед тем, как погрузиться во мрак.
Всплываю, вспомнил он свой ответ Сирки.
Но до него сразу дошло, что ни один человек, если его привязать к нескольким сотням фунтов каменной статуи, всплыть не сможет, и сейчас он, отчаянно зажимая воздух в легких, со связанными за спиной руками, летел под волнами верхом на своем коне вниз, вниз, в синее безмолвие.



Глава двадцать третья

Погружаясь, Мэтью переворачивался. Морской конек оказывался то над ним, то под, унося юношу к смерти. В ушах трещала боль. Слышно было, как булькают, вырываясь изо рта, пузыри. Глаза затягивало синим. Мэтью заставлял себя вырываться из пут, связывающих руки, но силы из него частью выбили, а частью они иссякли сами по себе. Пустым сосудом опускался он в удушающее, засасывающее жерло океана.
Бессмысленный приступ паники заставил его задергаться изо всех сил.
Из легких, изо рта вырвалась очередная порция воздуха. Давление в ушах было неумолимо, как ожидающая его судьба. Ревела в голове водяная могила, разверзшаяся поглотить его труп и навеки скрыть от солнца, — а может, это был голос какого-нибудь демона из «Малого ключа Соломона», радующегося гибели христианской души.
Каменный конь Мэтью вдруг наткнулся на что-то с приглушенным водой стуком, приземлился на основание. Спуск прекратился.
Повсюду виднелись только полосы и тени, странные формы — быть может, угловатые камни, обточенные временем и водой. Сердце колотилось, и Мэтью знал, что после следующей потери воздуха страдающие легкие перестанут цепляться за жизнь, океан ворвется в них и закончит работу, начатую Таккерами.
Освободиться он не мог. Не мог вывернуться из петель, привязывающих к каменной лошади. Мэтью понял, что ему пришел конец. Что не отняли у него пороховые бомбы, то заберет холодная синяя глубина.
Кончено, подумал он. Но Боже ты мой, я еще не готов…
Вдруг к нему прижался рот. Губы к губам. В легкие с силой выдохнули воздух. Завертелся перед глазами вихрь черных волос. Кто-то пилил веревку, связывающую руки, по коже царапнуло острым. Кусок стекла, разбитая раковина? Надо продержаться еще момент, одно мгновение, если бы он только мог…
Тело дрожало и дергалось в изнурительной битве с подступающей тьмой. Еще бы мгновение, одно мгновение…
Веревка поддалась, и индеанка освободила ему руки.
Но оставалась веревка, привязывающая тело к статуе. Обернутая вокруг талии. Он схватил ее двумя руками, потянул — она влипла туже насосавшегося крови клеща. Где же узел? Где-то под статуей?
Снова припал к нему рот девушки, делясь дыханием. Острие стало резать веревку на левом боку. Пилит отчаянно, подумал Мэтью, так отчаянно, как он бился с грохочущей наваливающейся темнотой. Юноша глянул вверх — серебристые пузыри рванулись изо рта и ноздрей, потому что он не мог больше сдерживать выдох. Сверху на воду светило солнце. Какая здесь глубина? Тридцать футов, сорок? Ему не выплыть.
Девушка потянула его — веревка достаточно ослабла, чтобы можно было освободиться. Мэтью отчаянно дернулся вверх, но индеанка тянула в другую сторону. Кажется, еще глубже. Да она с ума сошла, пусть она русалка, да ведь он не тритон; но все же девушка тянула настойчиво, обхватив его рукой, побуждая плыть вместе.
Это не конец, подумал он в этом мучительном синем тумане. Мне еще многое надо сделать. Это не конец… но я должен ей верить.
И он отталкивался ногами, помогая ей, и серебряные пузыри вылетали изо рта и носа, — и вот еще три толчка, а индеанка все тянула вниз. Куда-то в неопределенное темное место, какое-то отверстие. Пещера? — подумал он, чуть не упустив последний воздух из легких. Нет, не пещера…
Еще несколько секунд, и вдруг девушка резко поднялась вверх, и голова Мэтью выскочила на поверхность, в солоноватый свежий воздух. Мэтью сделал гигантский вдох, от которого затрясся всем телом, и тут же был наказан рвотными спазмами. Девушка поддерживала его над водой, пока он опорожнял желудок. В синем мраке виднелись камни стены справа и фута на два над головой — камни и балки какого-то потолка. Мэтью поднял обе руки, хватаясь за балку. Дерево размокло и превратилось в губку, но вес человека еще могло держать, и там он повис, мучительно кашляя и дрожа не от холода, а от осознания, что смерть прошла рядом, разминувшись лишь на волосок.
— Боже мой, — прохрипел Мэтью. И добавил, не зная, что еще сказать: — Боже мой!
— Держись, не отпускай, — сказала Штучка, сама уцепившаяся за полусгнившую балку и прижимавшаяся к нему сбоку. — Слышишь?
По-английски она говорила идеально, без малейшего акцента.
— Слышу, — ответил Мэтью голосом, больше похожим на лягушачье кваканье, чем на человеческую речь.
— Дыши, — сказала она.
— Это лишняя… инструкция, — сумел ответить он, хотя дышать приходилось ртом: разбитые ноздри распухли и практически закрылись. В голове гремело, сердце готово было высадить ребра, живот сводило судорогой. Мэтью закрыл глаза. Болезненная слабость стала его новым врагом. Разожмутся пальцы, соскользнешь — и все, конец.
— Будешь жить, — сказала она.
Он кивнул, хотя подумал, что вряд ли поставил бы на это деньги. Глаза открылись, и он снова оглядел обстановку. Не пещера, а… какое-то здание?
— Где мы?
— Город под водой, — ответила Штучка. Черные волосы обрамляли ее лицо синеватой тьмой. — Я нашла его в первый день, как сюда попала.
Мэтью решил, что его перегруженный событиями мозг дает сбой.
— Город? Под водой?
— Да, много домов. В некоторых еще держится воздух. Я сюда часто плаваю.
— Город?
Мэтью все еще не мог сообразить, что случилось. Наверное, Штучка увидела, как он падает с балкона, и разбитым стеклом разрезала его путы.
— Они знают? — Он решил пояснить: — Братья. Они знают?
— Про это место? Нет. Этот город отвалился от острова при землетрясении, много лет назад.
— Землетрясении, — повторил он, снова переходя на попугайскую речь. Это согласуется с дрожью, которая до сих пор ощущается на Маятнике. Голова была будто набита жеваной бумагой. — А кто тебе про него сказал?
— Одна из служанок. Она была ребенком, когда землетрясение случилось.
Мэтью кивнул. Он все еще пребывал в оцепенении, вял и оглушен. Внезапно пришла мысль, как будто раньше он не замечал, что вот это прекрасное создание рядом с ним — совершенно без одежды.
— Кто ты? — требовательно спросила девушка. — Ты не такой, как все они. Ты не из них. Кто ты такой?
— Не могу объяснить, — уклончиво сказал он. — Но когда-то я знал одного храброго ирокеза по имени Он-Тоже-Бежит-Быстро. Он…
— …был на том корабле вместе со мной, — перебила Штучка. — И с Проворным Скалолазом. Откуда ты его знаешь? И что с ним сталось?
— Он вернулся на вашу родину. В свое племя. И он… помог мне в одной важной миссии.
— Он погиб, — сказала она. — Слышу это в твоем голосе.
— Да, он погиб. А тебя звали…
— Я знаю, как меня звали. Это было очень давно.
— Теперь ты досталась этим двоим. И они…
— Не нужно о них сейчас. Но скажу, что не вся я им досталась. У меня всегда есть, куда уйти. Как, например, вот сюда. В этом молчании — я могу думать. Могу быть. — Она перехватила пальцы на балке, потому что они медленно погружались в черную гниль. И договорила голосом тихим и далеким: — Я люблю океан. Этот синий мир. Он со мной говорит. Он меня скрывает. Защищает от всего.
Единственная в мире, наверное, девушка, подумал Мэтью, которая чувствует себя в безопасности на глубине сорока с чем-то футов под водой, высунув голову в тесное пространство в руинах провалившегося города. Но смысл ее слов он понял.
— Я никогда не смогу вернуться. Ни на свою землю, ни к своему народу.
— Почему? Если ты вырвешься отсюда — и от них — то почему нет?
— От них не вырваться. — Сказано было с изрядной долей холодной ярости. — Попробуешь — и они тебя убьют.
Мэтью слабо улыбнулся:
— Но это же не все, на что они способны?
— Они способны на гораздо большее. Я видела, как они делали… страшные вещи. И со мной тоже. Я с ними дралась, но за это мне доставалось. Теперь не дерусь, но мне тоже достается. Им это нравится. Для них это огромное удовольствие.
— Я тебя от них увезу.
— Нет, — ответила она с твердостью камня, который не сдвинуть, — не уведешь. Потому что если бы даже ты мог — а это не так, — мне некуда идти. Кроме чужой кровати в чужой комнате чужого дома, принадлежащего чужому мужчине. Я… как это у вас говорят… предмет спроса. Уже не такой дорогой, как раньше, потому что таких, как я, много перевезли через океан. Но все равно я еще редкость.
В синем полумраке ее лица было не разглядеть, но Мэтью показалось, что это лицо человека, потерявшего способность улыбаться, человека, для которого счастье — тишина и покой в любой возможный момент. Не хотелось даже думать о том, что грубые руки и жадные зубы с ней делают. И не хотелось думать, что повидали ее глаза.
— Я могу тебе помочь, — предложил он.
— Я никогда не смогу вернуться, — повторила она. — Такая, как сейчас — нет.
Это было сказано в индейской манере: констатация факта, точное описание реальности без капли притворства или жалости к себе.
— Ну что ж, — согласился Мэтью.
Но он хорошо себя знал. И знал, что к добру или к худу, но никогда не сдается.
— Пора двигаться вверх, — сказала Штучка. — Сделай несколько глубоких вдохов и будь готов. Для меня это легко, для тебя может оказаться трудно. Я буду держать тебя за руку всю дорогу.
— Спасибо.
Мэтью подумал, что фраза звучит как приглашение на прогулку вдоль Больших доков, но на той прогулке обычно никто не погибает, а здесь эта возможность была совершенно реальна.
— Готов? — спросила она через минуту.
Вот вопрос, который пугает до дрожи, подумал Мэтью. А каков ответ?
— Насколько могу быть, — ответил он, хотя колотящееся сердце громко протестовало.
Штучка протянула руку, он взял ее своей левой рукой.
— Держись рядом, — велела девушка. — Проплывем сейчас через дверь, потом через разбитое окно — и мы снаружи. Осторожнее, там снизу в окне стекла торчат.
— Учту.
Если уж его не зацепило на пути сюда, то и обратно не зацепит. А к девушке он приникнет как можно ближе — насколько позволят приличия.
— Вдох и выдох, — сказала она. Мэтью показалось, что он видит блеск уставленных на него глаз. — Теперь вдох — и задержи его. Как только сделаешь — поплыли.
Мэтью кивнул. Черт возьми, в глубокий же ад он забрался. Чуть не до потери сознания пугало воспоминание о том, как сводило легкие: еще чуть-чуть — и утонул бы. И совсем он не был уверен, что у него хватит силы мышц и силы воли выполнить этот заплыв. В голове стучало, нос ощущался на лице нашлепкой горячей смолы. Сломана, что ли, эта проклятая кость? Ладно, сейчас не время думать о такой ерунде.
Мэтью сделал вдох, затем выдохнул. Было страшно, но Штучка сжала ему руку, и он сделал еще один вдох — глубокий, как можно глубже, задержал его, — и Штучка тут же ушла под воду, увлекая его за собой. Он отпустил руку, державшуюся за балку, и поплыл вместе с индеанкой под музыку пульсирующего в жилах ужаса.
Как они проплывали через дверь, он не заметил, ощутив лишь толчок боли в плечо, которым он зацепил за косяк. Черт побери! — подумал он, продолжая удерживать в легких воздух. А Штучка тянула юношу с потрясающей силой. Это была ее стихия, ее голубой мир. Разбитое окно они уже проплыли? Мэтью точно не знал, потому что видел лишь пятна и полосы. Может, что-то и зацепило его за чулки, хотя в этом он тоже не был уверен. Свет, струящийся сверху, начал становиться ярче — они поднимались из глубины. Мелькнул размытый образ чего-то — возможно, белая статуя морского конька, крепко устроившаяся на покосившейся крыше. Вокруг стояли каменные дома, образующие улицы и переулки. В этой голубой дымке Мэтью показалось, что среди них есть совершенно целые, а есть полностью развалившиеся то ли трудами подводных течений, то ли землетрясением. И больше он уже ничего не мог воспринимать, потому что от боли в легких мутилась голова, а до поверхности еще оставалось около тридцати футов.
Девушка потянула его вверх, крепко держа за руку. Вероятно, подъем был быстр. Для Мэтью, который старался сдержать и спазм легких, и наваливающийся на него ужас, это было путешествие из ночи в день. Никогда еще не казалось ему расстояние, которое он легко преодолел бы пешком, таким далеким и страшным.
За десять футов до поверхности он потерял почти весь воздух во взрыве пузырей, что пронеслись мимо него серебристой издевкой. Легкие отчаянно требовали вдоха, но Мэтью, призвав на помощь силу воли и страх смерти, не допустил внутрь себя Атлантику. Пару раз ударив ногами, подлетел к поверхности, прорезал ее лицом — и пенистый шлепок волны чуть не утопил юношу в момент этой победы, но Мэтью распахнул рот и судорожно делал вдох за вдохом, а Штучка обнимала его и держала, не давая уйти вниз.
Он отбросил волосы со лба и стал взбивать воду, бурно дыша всей грудью. Глянул на замок профессора на обрыве — увидел балкон библиотеки на третьем этаже, карниз, где недавно стояла одна из каменных статуй. Братьев Таккеров и след простыл. Если кто кроме Штучки и был свидетелем этого злорадства, то смолчал, потому что нигде не было заметно никакого движения. Обычный солнечный день в раю профессора Фелла.
Волны здесь вздымались и резко налетали на подножье утесов. Отсюда видно было, где от острова отвалилась часть. Вспомнились слова профессора: «Мой отец был здесь губернатором». Вполне вероятно, что отец его действительно губернаторствовал, когда этот город — как бы его ни называли — свалился в море.
— Держись за мной, — сказала Штучка и поплыла к утесам не прямо, а под углом чуть меньше сорока пяти градусов. Мэтью, измотанный, да и вообще не ахти какой пловец, следовал за ней изо всех сил. Тугие ягодицы Штучки прорезали поверхность, а сияние солнца на мокрых ногах превращало сопровождение девушки в приятную обязанность.
Через некоторое время они достигли бухты, защищенной от валов несколькими большими камнями, и Штучка встала в воде по пояс. Мэтью нащупал ногами каменистое дно и осторожно, чтобы не застрять ногой в камнях и ненароком не сломать лодыжку, стал пробираться к берегу. Штучка, хорошо зная местность, понеслась вперед — как истинный всадник авангарда.
Впереди виднелся пляж, укрытый черной галькой. На камне в тени лежала одежда Штучки, аккуратно сложенная, и ее туфли. Пока Штучка поспешно одевалась, Мэтью вышел, шатаясь, из воды и рухнул коленями на крупный серый песок.
— Ты жив и вне опасности, — сказала она ему, застегивая туго прилегающее сиреневое платье.
— Я знаю, — ответил он, не поднимая головы, в которой будто трезвонили обезумевшие колокола. — Я просто… — юноша осекся, задохнувшись. — Я просто проверяю, что жив.
Она оделась, огладила платье. Отброшенные назад черные волосы подчеркивали строгую красоту лица.
— Ты очень смел.
— Правда?
— Можешь не сомневаться.
— В основном, мне кажется, я очень везуч.
— Я думаю, — ответила она, — ты заслужил право прожить еще день.
— Как минимум, — согласился он и с трудом поднялся на ноги.
Черные глаза, полные страдания и тайны, осмотрели его с мокрых ног до головы.
— Ты мне не скажешь, кто ты?
— Я не могу.
— Но ты не из них. Только притворяешься.
— Нет, — согласился он, решив, что она все равно знает. — Не из них.
— Тогда ты здесь не по той причине, что прочие. А почему — я не понимаю. Может быть, лучше не знать?
— Да, — согласился он. — Лучше не знать.
— Ага, — кивнула девушка. Этот жест был весьма красноречивым. Но она все еще держала его своим серьезным взглядом, будто читала не только лицо его, но и душу. Потом показала на каменистую тропу, начинавшуюся почти рядом с пляжем и уводящую вверх по обрыву. — Круто и немножко опасно, но другого пути нет.
Круто и опасно, подумал Мэтью. Разве бывает иначе?
Он пошел вслед за нею, и вода хлюпала в его многострадальных ботинках.
Наверху он удивился, что замка не видно отсюда за лесом. И дорога на Темпльтон наверняка где-то рядом пролегала через этот лес. Разумнее всего сейчас было бы вернуться к себе в комнату, рухнуть на кровать, уложить ноющую башку на мягкую подушку и, возможно, приложить компресс к распухшему носу. Но опять же, не всегда он действовал разумно, да и разумные поступки нечасто продвигали дело вперед. До Темпльтона было несколько миль по дороге. Берри там держат в гостинице «Темпльтон-Инн». Пришло время Натану Спейду прогуляться в эту деревню и посмотреть, что там можно разузнать. Одежда на такой жаре тем временем высохнет. А нет — так и нет. Наверняка в Темпльтоне найдется врач, который осмотрит его клюв. А также, быть может, ответит на некоторые вопросы насчет профессора Фелла и подводного города.
— Дом в той стороне, — сказала Штучка.
— Я пока еще не хочу возвращаться, — ответил Мэтью. — Надеюсь, братьям об этом не будет сказано ни слова? Для них я мертв. Хотелось бы сохранить такое положение на какое-то время.
— Я тебя не видела. Даже тени твоей не видела.
Она повернулась и зашагала по привычной тропе через лес, почти сразу скрывший ее.
Мэтью двинулся прочь от обрыва. Дорога должна была появиться прямо впереди, в том направлении, в котором он шел. Непривычными голосами перекликались птицы, солнце светило сквозь зелень листвы и лиан.
Хороший денек, подумал Мэтью, чтобы не стать тенью.



Глава двадцать четвертая

— Досадная случайность, — сказал Мэтью доктору, осматривавшему его распухший и начавший лиловеть нос. Лиловость разливалась теперь по обе стороны лица, а на лбу вспухали две жуткие шишки. — Неуклюжий я, — пояснил Мэтью. — В собственных ногах запутался.
— С кем не случалось, мистер Спейд. — Врач, грузный мужчина с длинными развевающимися белыми волосами, был одет в светлый костюм, подходящий для тропиков. Представился он Мэтью как Бенсон Бритт, и сообщил, что со своей женой живет на Маятнике с лета тысяча шестьсот девяносто пятого года.
Рука Бритта сдвинулась, ощупала рубец от плети на шее Мэтью.
— Это тоже досадная случайность?
Карие глаза доктора в сетке морщин от постоянного прищура смотрели вопросительно.
— Да, и это тоже, — твердо ответил Мэтью. — Я надеялся найти у вас какую-нибудь мазь.
— Конечно. Есть лимонная мазь, как раз на такой случай. — А хоботок… вот так больно? — Бритт слегка стукнул по переносице деревянной ложечкой. У Мэтью на глазах выступили слезы, но ощущалась отнюдь не такая боль, чтобы кричать.
— Перелома нет, — заключил Бритт. — Только сильный ушиб. Травмы лба… не особенно приятные, не сомневаюсь, но ничего серьезного. Это если у вас нет звона в ушах и постоянной головной боли. Ведь нет?
Из-за звона в ушах Мэтью едва слышал доктора, но хотя бы головная боль отступила.
— Нет.
— Ну и славно. Я вам к носу приложу восковую примочку, чтобы снять жжение, а потом состряпаем компресс из водорослей и морской соли — мой личный рецепт, — чтобы снять опухоль и открыть проходы.
— Гм, — сказал Мэтью, настроенный скептически.
Насчет открытия проходов он очень сомневался: нос был забит наглухо. Но какая-то врачебная помощь необходима, а эта была лучшей (и, вероятно, единственной), которую мог предложить ему Маятник.
— Ложитесь спиной на стол, — велел Бритт, зачерпывая горсть мази из желтой баночки. — Сделаю для вас все, что смогу.
— Разумеется, сэр.
Мэтью повиновался. Глядя вверх, он заметил паутину трещин на потолке.
Путешествие через лес к дороге прошло без приключений, только колени дрожали, и еще ощущалась слабость. Но не успел он пройти и мили, как его подобрал возница на телеге с дынями, направлявшийся на рынок в Темпльтон, и какое-то время можно было отдохнуть, собираясь с силами. Возницей оказался пожилой мужчина, который ничего определенного не мог сказать о Фелле, кроме того, что называл его «сам профессор», и когда Маятник постигло землетрясение, низвергнувшее в воду процветавший городок Сомерс-Таун, ему было тридцать лет.
В то время, вспомнил фермер, в Сомерс-Тауне насчитывалось три тысячи человек населения, а основным их занятием был экспорт кедровых ящиков в Англию.
— Сын губернатора, — ответил пожилой старожил, когда Мэтью заинтересовался происхождением профессора. — По имени… гм… что-то не могу припомнить. Не взыщите, сэр.
— Да ничего страшного, — ответил Мэтью.
К прибытию в Темпльтон одежда его просохла под ярким солнцем, а в голове сложились новые вопросы, которыми следовало поинтересоваться в городе.
Добрый доктор Бритт смазал пораженное место восковым лосьоном, а затем прибинтовал к переносице примочку из водорослей и морской соли, что привлекало куда больше внимания, чем хотелось бы Мэтью.
Тем не менее помощь была оказана и принята с благодарностью, и Бритт сообщил Мэтью, что гости профессора не должны платить за лечение, поскольку профессор предоставил ему и его жене этот дом и годовое содержание.
— Я полагаю, доктор Джентри гостит в замке? — спросил Бритт, когда Мэтью начал прощаться. — Если да, не передадите ли ему, чтобы прогулялся в мою сторону?
— В какую сторону направится доктор Джентри, сказать трудно, — доверительно сообщил Мэтью. — Но я передам ваше приглашение при первой же возможности.
На улице Мэтью, следуя указаниям перевязанного носа, дошел до «Темпльтон-Инн». Зеленые ворота стояли открытыми, заведение выглядело гостеприимным. Никакой рыжеволосой девушки или крупного воина га не наблюдалось, и охраны у гостиницы тоже, видимо, не было. Мэтью прошел по выложенному плиткой двору, и открыл входную дверь, над которой весело зазвонил колокольчик. Мэтью вошел в главный зал гостиницы, облицованный темным деревом. Пол под ногами был покрыт синими и желтыми дорожками, а над головой висела круглая чугунная люстра на шесть свечей. За конторкой для регистрации прибывших гостей открывалась уходящая влево узкая лестница. Мэтью задумался, что делать дальше, но тут по этой лестнице спустился широкоплечий, крепко сбитый человек в коричневых бриджах и белой рубашке с закатанными рукавами.
— Доброе утро, сэр, — произнес этот человек с отчетливым шотландским акцентом. На лысой голове задорно торчала кочка рыжих волос, на подбородке имелась аккуратно подстриженная бородка. — Чем могу?
— Меня зовут Натан Спейд, — ответил Мэтью нерешительно, отметив при этом, что сила его голоса далека от оптимальной, потому что нос забит наглухо, во всяком случае, запах духов или ночного горшка — сейчас для него не было разницы. — Я гость профессора Фелла, живу у него в замке.
— Да, сэр, — ответил шотландец с таким равнодушием, будто каждый день выслушивает подобные декларации.
— Я хотел бы видеть ту рыжеволосую девушку, которую вчера сюда привезли, — сказал Мэтью. — Не подскажете, в каком она номере?
— Ох… сэр. Боюсь, это непросто. — Шотландец нахмурился. — Мисс Григсби более здесь…
Колокольчик мелодично зазвенел, и шотландец обернулся к двери — как и Мэтью. Вошел Сирки в тех же белых одеждах, в которых был утром. Великан растянул губы в улыбке, сверкнув передними зубами:
— Натан! — Он нахлынул на Мэтью — как океанская волна на берег, и взял за локоть, не прекращая лучезарно улыбаться. — Я ищу вас — а вы вот где!
— Именно там, где вы и думали?
— Именно там, — подтвердил Сирки. — Вас не было за завтраком. Когда я узнал, что вас не могут найти, то решил поискать здесь.
— Я как раз собирался сказать мистеру Спейду, — начал шотландец, — что мисс Григсби и цветного человека здесь…
— Я благодарен вам за ваши усилия, мистер Мак-Келлан, — перебил Сирки. — Сейчас я уже владею ситуацией, так что можете вернуться к вашим делам.
— Да, сэр. — Мак-Келлан почтительно склонил голову. — У меня действительно много дел, — пояснил он и поднялся вверх по лестнице.
Сирки холодно уставился на Мэтью. Вгляделся ему в лицо.
— Что, во имя великого Шивы, с вами случилось?
— Несчастный случай по дороге. Споткнулся, упал.
— Это ложь, — сказал великан.
— Где Берри и Зед? — перешел в наступление Мэтью.
— Наверху, я полагаю.
— Это ложь.
Двое лжецов мерились взглядами, и ни один не желал отступить от своей лжи ни на дюйм. Первый начал Мэтью:
— Насколько я понимаю, Мак-Келлан собирался сказать, что Берри и Зеда здесь больше нет. Так где они?
— На улице карета, готовая отвезти вас обратно. — Сирки чуть сильнее сжал локоть Мэтью. — Не пойти ли нам к ней? У вас еще много работы.
У Мэтью не было иного выбора, кроме как дать себя увести, хотя локоть из пальцев великана он высвободил, пока они шли через двор. На улице действительно ждала черная берлина со вчерашним невезучим кучером. Сирки подождал, пока Мэтью в нее сядет, потом влез сам, закрыл дверцу и устроился поудобнее. Стукнул кулаком по крыше, и карета двинулась в путь.
— У себя на столе вы найдете ключ и подобный план, кто какую комнату в коридоре занимает, — сказал Сирки, когда они выехали из Темпльтона. — Этот ключ даст вам доступ в комнаты, занятые Смайтом, Саброзо и Уилсоном. Смайт докладывается сегодня профессору в два часа дня. Саброзо — завтра в то же время. Уилсон — послезавтра в четыре. Вы должны продумать планы проникновения в эти комнаты и…
— И что там искать? — перебил Мэтью. — Я понятия не имею, что мне нужно. Кроме того, если речь идет о сообщении от одного другому, у кого хватит глупости делать его письменно? Почему не шепнуть на ухо — и дело с концом?
— Речь о том, что властям нужно серьезное свидетельство очередной поставки «Цимбелина», — ответил Сирки, глядя на проплывающий снаружи пейзаж. — Поэтому могли попросить письменного извещения, а не пересказа с чужих слов. Велика вероятность, что вы ищете шифрованное послание.
— Где спрятанное? Под подушкой? Завернутое в чулок?
— Не сомневаюсь, что следует посмотреть и там, и там.
— Для этого я бы не был нужен профессору, — ответил Мэтью. — Любой из его громил мог бы это сделать. Разнести комнату в щепки и затем их просеять.
— Разносить комнату в план не входит. Именно поэтому «громилы» профессора, как вы это сформулировали, не обладают нужной квалификацией для данной работы.
— Нет, должна быть иная причина, зачем профессор хотел моего прибытия. Так ведь? — спросил Мэтью, но Сирки промолчал. — Именно моего. Зачем? Я произвел на него впечатление, переиграв Тирануса Слотера и убив Лиру Такк? И он хотел увидеть меня во плоти? Оценить лично? — Мэтью кивнул этой новой мысли. — Желает испытать меня, проверить, способен ли я найти ему Бразио Валериани?
— В настоящий момент, — спокойно ответил Сирки, — он желает лишь отыскать предателя. Или двух.
Мэтью какое-то время молчал, глядя на ярко-зеленый лес проплывающий мимо окон.
— Я так понимаю, вы не хотите мне говорить, где сейчас Берри и Зед? — спросил он наконец. — Не объясните ли вы хотя бы, зачем их увезли из гостиницы?
— Я вам скажу, что они надумали уйти этой ночью из гостиницы. Без разрешения, могу добавить. Зеда поймали и увезли в более надежное место. Молодая дама… к сожалению, все еще не найдена.
— Не найдена?
От этих слов у Мэтью сердце забилось в горле.
— Остров не так велик. Ее ищут, ее найдут.
— Господи Боже мой! — с чувством произнес Мэтью, а потом уже спокойнее, и, в основном, самому себе: — Отчего она не осталась, где была? Где ей ничего не грозило?
— Не сомневаюсь, что вы воспользуетесь возможностью узнать это у нее самой на обратном пути в Нью-Йорк.
Мэтью вспомнил почтительный поклон Мак-Келлана, угодливое выражение на его лице.
— Остров — тюрьма? Никто не приезжает и не уезжает без разрешения профессора?
— Назвать остров Маятник тюрьмой было бы несправедливо, поскольку его обитатели ведут весьма счастливую и плодотворную жизнь. Тем не менее, вторая часть вашего утверждения совершено верна. — Сирки бросил на Мэтью очень недобрый взгляд. — Профессор, молодой человек, любит равновесие и хочет, чтобы его здесь не беспокоили. Поскольку остров полностью принадлежит ему, он имеет право ограничивать приход и уход кораблей по своему желанию.
— Фамилия у него Фелл, а как его имя? — решил спросить Мэтью.
— Замок уже виден, — ответил Сирки. — Мы будем там через несколько минут. Я надеюсь, вы приступите к работе вместо того, чтобы бродить по дороге? Кстати, старшему конюху приказано отказать вам, если вы попросите лошадь.
— Стало быть, замок — тоже тюрьма?
Уже задавая вопрос, Мэтью знал, что ответа не получит. И не ошибся.
Карета подъехала ко входу, они вышли, Сирки проводил Мэтью к подножью лестницы.
— С этой штукой на носу у вас забавный вид, — сказал Сирки перед тем, как повернуться и уйти.
Мэтью направился прямо в свою комнату, где отпер дверь ключом, побывавшим в другой комнате, на сорок футов под водой. Действительно, на столе лежал еще ключ и развернутый лист бумаги, где был изображен коридор и имена обитателей комнат.
Нарисовано было точно, написано аккуратно, мелким серьезным почерком, и Мэтью подумал, уж не сам ли профессор этим занимался.
Смайт расположился дальше по коридору, в самой последней комнате. Рядом с ключом лежала тарелка с тремя маффинами: кукурузным, коричным и апельсиновым.
По крайней мере, так определил их Мэтью, не пробуя на вкус, поскольку от носа все равно толку не было. Из поставленного в комнату кувшина он налил себе стакан воды и съел апельсиновый маффин — в отсутствии обоняния, похожий на пропитанную клеем шерсть. Точно так же безвкусным показался кукурузный маффин, а коричный вообще мог бы быть муляжом. Зато хоть чем-то удалось наполнить желудок. Мэтью выпил второй стакан воды, потом растянулся на несколько минут на кровати, чтобы привести мысли в порядок.
Ему подумалось, что переход от состояния полутрупа к миру живых всего за несколько выворачивающих наизнанку минут — неплохое начало выходного дня (если уж человеку посчастливилось быть приговоренным к смерти парой красноволосых говнюков). Он решил не попадаться им на глаза, пока не будет готов сообщить, что водная могила неожиданно разверзлась. Самой неприятной мыслью была мысль о судьбе Берри. Эта девушка не может не устраивать ему головной боли. Значит, она где-то на острове, шляется сама по себе? Даже думать было страшно, что могло с ней случиться. Очередная тяжесть прибавилась к тоннам его проблем, и с этим грузом придется идти по протянутому профессором канату.
— Нереально, — сказал он черному балдахину над головой.
Ни один бог ему не ответил. Даже лично профессор Фелл.
Потом он заснул, и приснился сон, как он сквозь воду падает вниз, в город, окруженный синей аурой, где скользкие призраки жителей бродят по улицам и переулкам и правят призрачными телегами, направляясь к гавани, поглощенной океаном. Но деталей он не запомнил.
Когда он проснулся, время уже подходило к двум часам дня, пора было заняться делом. Мэтью поплелся к рукомойнику и сполоснул лицо, подумав при этом, что один кувшин жидкости — удобство, но в больших количествах она так же легко могла оборвать нить его жизни, как пожар от пороховых бомб, взрывавших Нью-Йорк.
Он выждал еще десять минут. Потом взял ключ и тихо вышел в коридор, остерегаясь встречи с двумя рыжими мерзавцами. Их не было. Мэтью направился к двери Смайта в дальнем конце коридора и тихо, почтительно постучал — на всякий случай. Не получив ответа, вставил ключ в скважину и проник в комнату.
С интересом — и некоторой благодарностью — он отметил, что комната Смайта и не так просторна, как у него, и не имеет выходящего на океан балкона — здесь балкон выходил в сад. Наверное, об этом попросил сам Смайт из-за дискомфорта, перенесенного им во время плавания.
Как бы там ни было, комната оказалась не так хороша, как у Мэтью. Решатель проблем взялся за дело — за проблему, к которой не видел подходов. Листов пергамента на столе было в избытке — исписанных строками не только из «Цимбелина», но и из других пьес Барда.
Последние недели Смайт писал много. Мэтью проглядел ящики стола и ничего интересного не обнаружил. Ящики комода — аналогично. Внимание привлекла небольшая коллекция глиняных трубок, но ни в чашках, ни в мундштуках свернутых записок не было, насколько он мог определить. Мэтью просмотрел одежду Смайта — дело достаточно интимное. Мылся он реже, чем хотелось бы Мэтью, и одежда заскорузла от пота, на воротниках рубашек образовались грязевые кольца. Но ничего криминального, кроме скверных привычек нечистоплотного человека.
Проверил чулки и туфли — тоже занятие не из приятных.
Заглянул под кровать, под матрасы, пододвинул стул — посмотреть сверху на балдахин. Поискал за комодом, под чугунными ножками стойки умывальника.
Проверил все возможные места, где можно что-либо спрятать, и снова посмотрел на листы пергамента.
Оставить на открытом месте, подумал он. Если где-то в этих листках записана шифровка, зачем давать себе труд их прятать?
Мэтью взял несколько листов, проглядел. Ничего такого, что можно бы расшифровать. Просто у человека много свободного времени, девать некуда, вот он и пишет. Вот, кстати, строчка, авторская ремарка из «Цимбелина», которую читал ему Смайт: «Среди грома и молний, сидя на орле, спускается Юпитер и пускает огненную стрелу». Эта ли ремарка навела профессора на мысль о названии нового оружия? Как сказал Смайт? А, да: «Это основа, на которой будет создаваться оружие».
Основа. Что-то… обыкновенное, что стало необыкновенным?
Гром и молния, подумать только. Молнию мечет Юпитер, царь богов. Профессор наверняка отождествляет себя с Юпитером. А что случается, когда молния ударяет в землю?
Конечно, пожар. Но нет… Нет, сперва, еще до пожара… Взрыв.
Мэтью вышел на балкон. Отсюда ему было видно, как в дали серела тонкая полоска дыма, поднимающаяся не иначе как из форта на том конце Маятника. Запретный форт, а нарушителям запрета — смерть. Место, решил Мэтью, где создается «Цимбелин».
Потому что он понял, что такое «Цимбелин». Он ведь даже его попробовал, на самом деле. Оказалось весьма горячо и остро.
Основой оружия будущего был порох. Профессор Фелл создавал новый и более действенный, более мощный порох. Такой, который в малых количествах может разнести в клочья дом, а крышу забросить в царство Юпитера. Да, в Нью-Йорке «Цимбелин» применили с отличным эффектом. Мэтью кивнул, глядя на дымную полоску. Естественно, что процесс производства и конечный продукт надо держать подальше от огня. Но что в нем нового? Какой ингредиент делает его сильнее или лучше, нежели обычный порох?
Мэтью знал и это.
Некто Соломон Талли в Больших Доках плакался о своих потерях: «но что-то очень нечисто с этим постоянным грабежом сахара».
— Еще как нечисто, — прошептал Мэтью Корбетт. Глаза его стали серо-стальными.
Именно сахар стал новым ингредиентом в созданной профессором формуле смерти. Какие-то химические компоненты сахара, обработанные и введенные в процесс. Для изготовления своего «Цимбелина» профессор использует сахар — это и есть основа, на которой профессор надеется создать не только совершенные орудия, работающие на новом порохе, но и источник доходов, равного которому не знала история.
И вот он, Мэтью, ищет предателя или двух, поставивших безопасность Англии выше власти или богатства профессора. Вот уж воистину мир перевернулся вверх дном.
Пора было уходить.
Он сложил на столе все в точности так, как было, поскольку счел, что у Смайта повышенное внимание к нарушениям заведенного порядка. Использованный в качестве подставки стул он вернул туда же, откуда взял. Все остальное выглядело нормально. Но никаких улик против предателя сегодня ему не удалось обнаружить, — а может, не только сегодня. Мэтью вышел, закрыл за собой дверь и повернул ключ в замке.
— Эй! — окликнул его кто-то из коридора. — Вы что там делаете?
От этого голоса Мэтью вздрогнул и обернулся, кладя ключ в карман. Широкими шагами направлялся к нему Адам Уилсон, человек-невидимка.
— Спейд, я спросил вас: что вы тут делаете? — Голос был тощий и вялый, под стать владельцу, но по-своему назойливый. Водянисто-голубые глаза смотрели на Мэтью из-за квадратных стекол очков. — Вы пытались проникнуть в комнату Эдгара?
Мэтью понял, что финансист не видел, как он выходит из комнаты Смайта, а видел только, что стоит возле двери. Выглядело, наверное, так, будто Мэтью дергает дверную ручку.
— Да, я постучал в дверь Смайта.
— А мне показалось, сэр, что вы пытались войти.
Мелкие зубы между бескровными губами Уилсона смыкались при произнесении слов так, будто злобно откусывали куски воздуха.
— Я… да, наверное, я подергал ручку. — Мэтью пожал плечами, будто говоря, что такова его природа. — У нас со Смайтом вышла в библиотеке небольшая дискуссия… я надеялся на продолжение.
— Правда?
Сказано было то ли с насмешливым безразличием, то ли с легкой тенью подозрения.
— Да, — ответил Мэтью. — Правда.
— У Эдгара сейчас встреча с профессором, — был ответ. Голубые глаза прищурились: — А что с вами случилось, сэр? Вид у вас — краше в гроб кладут.
— Видели бы вы эту лошадь после того, как я ей дал сдачи!
— Вы упали с лошади?
— К сожалению, да. Сегодня утром.
— Гм. — Уилсон отступил на два шага, оглядел Мэтью с головы до ног. — Надеюсь, ничего себе не повредили?
— Кроме гордости, — ответил Мэтью с напряженной улыбкой, от которой тут же стрельнуло болью в нос.
— Чувство юмора у вас не пострадало, — сказал Уилсон совершенно серьезно. — Я бы сказал, что сейчас вам лучше найти кровать, нежели искать компанию.
— В моей профессии эти две вещи неразрывно связаны.
— Ага. — Мелкий уродливый рот шевельнулся в улыбке. — Ну, как скажете.
Уилсон наклонил голову, согнул плечи, что могло сойти за поклон вежливости, и повернулся было уходить.
Но решатель проблем наконец что-то зацепил и не собирался отпускать так сразу.
— Извините меня, мистер Уилсон, но… почему вы назвали мистера Смайта просто по имени?
— Потому что его так зовут.
Ответ был дан с каменным лицом.
— Разумеется, но… это указывает на определенную близость отношений. На дружбу, я полагаю. Принадлежность к одной, как вы сказали, компании. Я заметил вчера за ужином, что в обращениях друг к другу соблюдается весьма жесткий формалитет. Очевидно, это показатель дистанции, которую мы обязаны держать друг с другом относительно наших дел. Тогда почему же вы говорите «Эдгар», а не «мистер Смайт»? Не потому ли, что вы… гм… общаетесь друг с другом вне поля зрения профессора?
— Вы сами знаете, что это было бы нарушением запрета.
— Знаю. Но я также знаю, что вам привычно называть его по имени. Вы подружились в Лондоне?
— Нет. Но здесь мы стали друзьями. Потому что, как вам известно, это не первая наша конференция. — В глазах за квадратными стеклами появился недобрый блеск. — И если уж замечать подобные нюансы в отношениях, мистер Спейд, то я слышал, как мадам Каттер называет вас Натаном. Значит ли это, что вы и она… гм… в Лондоне вместе?
— Я с ней только что познакомился.
— Тогда, должен заметить, вы произвели впечатление. Или, точнее, обрели нового друга. — Верхняя губа дернулась, открыв зубы. — Иногда, мистер Спейд, имя — всего лишь имя, и не имеет никаких темных значений.
— Темных значений? Почему вы выбрали такое выражение?
— Ни Эдгар — мистер Смайт, если вам угодно, — ни я не нарушаем заданного профессором кодекса поведения. Да, это правда, я действительно получал сообщения от мистера Смайта относительно «Цимбелина» и денег, необходимых для хранения его на складе в Лондоне. Равным образом я посылал сообщения ему, но лишь через курьера, назначенного профессором Феллом. Так что, как видите, руки над столом.
От этого заявления Мэтью едва не расхохотался, но смог сдержаться:
— Мне даже думать не хочется о том, что кто-то мог оказаться нечестным.
— И как бы вы на это отреагировали? Добились бы для нас наказания, если мы действительно поддерживаем социальные отношения, не связанные с профессиональными занятиями?
— Что вы делаете вместе? — спросил Мэтью. — Ходите в… — Он вспомнил штучку из одного выпуска своей любимой «Лондон газетт», — «рейкхелл-клубы»?
Где, как писали в газете, могут подать роскошный ужин из восьми блюд и редких вин, а потом клиенту до волдырей надирает задницу женщина в сапогах со шпорами, умеющая работать бичом. Мэтью представил на этих сатурналиях Смайта с Уилсоном, связанных, вероятно, своими похотливыми интересами. Один завывал бы, будто у него полные легкие горящих углей, а другой бы сально улыбался, наслаждаясь причиняемой болью.
— Молодой человек, — холодно сказал Уилсон, — смирите ваши необузданные фантазии, а лучше приберегите подобные предположения для ваших шлюх и клиентов. — Он начал отворачиваться от Мэтью с перекошенным от злобы или отвращения лицом, но остановился. — С этой штукой на носу у вас смехотворный вид, — ущипнул он напоследок и направился к себе в комнату.
Мэтью подождал, пока Уилсон отопрет дверь и скроется за нею, и только потом вернулся в свое обиталище.



Глава двадцать пятая

Когда прозвенел обеденный колокольчик — в одну сторону по коридору, потом в другую, — Мэтью дал часам-свече погореть еще пятнадцать минут, потом надел несколько подсевший сюртук от серого в полоску костюма и был готов к выходу в свет. Если хоть сколько-то повезет, то Таккеры валяются пьяные или — хотя об этом даже думать противно, — весь день по-братски пополам терзают Штучку и понятия не имеют, что Натан Спейд восстал из могилы.
Время явить себя публике бодрого и пышущего здоровьем.
Мэтью отмылся и побрился, причесал волосы. Вполне приличный вид — но есть нюанс. Проходя мимо зеркала, он подумал, что с нашлепкой на носу выглядит нелепо, и потому содрал примочку. Под ней обнажилось синее, распухшее, с зелеными прожилками творчество Мэка и Джека. Сквозь этот горящий глиняный ком до сих пор не проникал ни один запах, но тут уж ничего не поделаешь. Темные круги залегли под глазами, две шишки на лбу стали темно-лиловыми. Павлин как есть, подумал он о себе. И еще хвост собрался распускать.
Он вышел из комнаты, спустился в банкетный зал, где вчера потерял голову Джонатан Джентри.
Все собрались в полном составе, кроме доктора без головы. И сидели все на тех же местах. Ели из тарелок что-то, похожее на густое красное варево из морепродуктов. Пупс, радостно хихикая, кормил Огастеса Понса. Смайт пил вино из стакана, а Саброзо — из бутылки. Почти невидимый Уилсон склонился лицом над тарелкой, будто собираясь втянуть ее ноздрями. Минкс Каттер сидела на стуле, прямая как игла. У Арии Чилени был бледный и утомленный вид, будто солнце острова высосало из нее силы. На лице Штучки не отражалось ничего. Она сидела, зажатая плечами братьев, одетых в оранжевые, под цвет волос, костюмы. В зубах у каждого брата торчал кусок хлеба. Матушка Диар кушала деликатно, но красные кружевные перчатки скрывали здоровенные руки работницы.
Мэтью спустился по лестнице с таким видом, будто каждая ступенька принадлежит ему. Штучка увидела его первой. Выражение ее лица не изменилось, хотя, быть может, глаза чуть расширились, что заметил один лишь Мэтью.
Потом его увидели остальные. Джек и Мэк Таккеры подавились своими кусками хлеба, зеленые блестящие глаза на лисьих мордах стали огромными. Джек выскочил из-за стола, и кресло опрокинулось у него за спиной. Мэк лишь наполовину приподнялся и схватился рукой за горлышко бутылки — не то в качестве опоры, не то в качестве оружия.
— Какая вас муха укусила? — хрипло рявкнула Матушка Диар, и из-под кружева заученных манер проступило грубое сукно природной сути.
— Простите за опоздание. — Мэтью обошел стол и занял свое место напротив Минкс и рядом с Арией. С облегчением заметил, что от вчерашнего убийства не осталось и следа. Он сел и улыбнулся всем присутствующим: — Всем добрый вечер.
Таккеры посерели, как мокрая бумага. Переглянулись, пораженные, потом посмотрели на Мэтью с чем-то, похожим на страх.
— Садитесь, джентльмены, — сказал им Мэтью. — Я не кусаюсь.
— Что у вас с лицом? — спросила Минкс.
— Ерунда. Упал случайно. — Он потянулся к горшку с варевом, стоящему на столе, и наложил жаркого себе в тарелку. — На вид — объедение.
Вкуса, впрочем, не было никакого — он не почуял запаха ни одинокой перчинки, ни рыбьего плавника, мелькнувших у него в ложке.
— На лестнице? — спросила Матушка Диар. — Вы к врачу не обращались?
— Нет, отлежался у себя в комнате. — Он обратил улыбку к двум хмурым братьям. — Пожалуйста, не надо стоять ради меня.
Мэк первым опомнился и криво ухмыльнулся, только ртом, но не глазами.
— Подними стул, Джек. Неуклюжий ты.
Мэк сам опустился в кресло, чуть скаля зубы. Из бутылки, которая оказалась у него в руке, Мэк сделал глоток, опорожнивший ее наполовину.
— Неуклюжий, — повторил Джек. Он был оглушен, будто получил удар головой полбу. — Черт побери, неуклюжий. — Поправив кресло, он сел и улыбнулся Матушке Диар фальшиво и натянуто. — Извините за бардак. Не знаю, что на меня нашло.
Мэтью расправил салфетку на колене:
— Хорошие манеры — вещь неоценимая, — сказал он и посмотрел на Матушку Диар. — Вы согласны?
— Разумеется. Хорошие манеры могут ввести человека во множество домов… и вывести из множества затруднений, — ответила она и кивнула ему, будто понимала, что именно он имеет в виду.
— Вы весь день просидели в комнате? — спросила Ария.
Глаза у нее были красные. Хотя вряд ли Джентри был ее белым рыцарем и героем ее романа, его смерть, очевидно, не оставила женщину равнодушной и по крайней мере нарушила послеобеденный сон.
— Не совсем весь, — вмешался Уилсон своим раздражающим почти-шепотом. — Совсем недавно он выходил. Разве не так, мистер Смайт?
— Именно так, мистер Уилсон, — ответила бочка гравия.
— Интересовался кое-чем, — сказал Уилсон.
— Книгами, — подтвердил Смайт. — Весьма любознательный молодой человек.
— Вы что, загадками изъясняетесь? — спросил Саброзо.
Голос у него был несколько нетвердым. На сюртуке светлого костюма появились винные пятна. Мэтью подумал, что Смайт и Уилсон — возможно, братья по поискам самой грязной дыры Лондона, где можно просадить несколько фунтов в качестве платы за боль, — имитируют стиль общения Таккеров.
— Да нет, не загадками, я думаю. Просто обиняками.
— У тебя вид, пацан, будто тебя малость потрепали, — сказал Мэк, запуская жирные пальцы в волосы Штучки.
И как будто соединенный с ним общими нервами Джек сделал то же самое со своей стороны. Штучка еще несколько секунд смотрела на Мэтью, потом снова стала молча — и со всем возможным в ее положении достоинством — есть жаркое.
— Потрепали, — сказал Джек со свистящим смешком.
— И вид у тебя хреновый-хреновый, — добавил Мэк.
— Хрен на ножках, — подхватил Джек.
— Джентльмены? — Огастес Понс отвернулся от ложки в руках Пупса. Молодой человек попытался вложить ложку в губы Понса, но его усилия встретили запрещающий взмах руки. — У мистера Спейда хотя бы, — с видом превосходства произнес Понс, — имеются некоторые ограничения цветовой гаммы. Оранжевого он себе не позволил.
Сезар Саброзо расхохотался пьяным смехом, по лицу Минкс Каттер пробежала мимолетная улыбка. Со стороны братьев Таккеров признаков веселья обнаружено не было.
— Закрой хлебало, козел жирножопый! — рявкнул Джек и подался к Понсу. В глазах у него пылала жажда убийства — Мэтью хорошо знал этот огонь.
— Не забываться! — Голос Матушки Диар звучал очень по-матерински — если чья бы то ни было мать способна загнать тебе кол в голову двумя словами. — У нас цивилизованное собрание, джентльмены! И леди, — добавила она ради соблюдения этикета. — Все мы — братство, и вести себя должны соответственно. Ясно? — Она глянула на Таккеров взглядом, способным резать сталь. И повторила в ответ на их молчание: — Ясно?
Джек был постарше — если учитывать минуты рождения и седину, но младший, Мэк, оказался умнее и дипломатичнее. Это он кивнул и сказал:
— Совершенно ясно, Матушка Диар.
— Неужто у меня такая толстая попа? — спросил Понс у Пупса, сделав обиженное лицо.
Юноша нахмурился, поднес ложку ко рту партнера и возразил:
— Да ничего подобного! Она просто совершенство!
Понс довольно улыбнулся и принял подношение.
Сидящие за столом затихли, и в зале на самом деле воцарилось некое грубое подобие цивилизованности. В основном все молчали, и только Понс и Пупс перешептывались между собой да иногда раздавался смех или восклицание, выпущенное в воздух Сезаром Саброзо.
— Но сейчас вы уже хорошо себя чувствуете? — ожила вдруг Ария Чилени.
Она положила руку на локоть Мэтью, внимательно глядя на молодого человека, и в сапфировых расширенных глазах светился один лишь вопрос, только что ею заданный, а пальцы сдавливали кожу его руки.
— Да, вполне.
— Я смотрю, вы упали очень неслабо!
Прозвучало как восхищение геройским подвигом.
— К счастью, — ответил Мэтью с быстрой и напряженной улыбкой, — мне повезло уберечь себя от более серьезных повреждений.
— Очень повезло. — Минкс рассматривала его поверх бокала. — Натан, похоже, ваша жизнь защищена какой-то магией?
Адам Уилсон слегка демонстративно кашлянул, услышав имя вместо фамилии, но Мэтью бровью не повел.
— Магией? Не думаю. Но что мне везет — не сомневаюсь.
— Дьявольское везение, — буркнул Мэк себе в тарелку.
— Ад не принимает, — согласился Джек.
— Выплевывает, — сказал Мэк.
— Выблевывает, — уточнил Джек.
— Как всегда мололи херню, так и продолжаете, — сказала мадам Чилени.
Она не снимала руки с рукава Мэтью и даже начала поглаживать пальцами. Мэтью успел увидеть, что Минкс и Штучка заметили это и тут же сделали вид, что не смотрят.
Трапеза продолжилась тарелками вареных ракушек и жареной на гриле меч-рыбой, а закончилась рисовым пудингом, леденцами в виде различных морских животных и предложением сладкого шерри и золотистого портвейна. В процессе перемен блюд и напитков Ария Чилени придвигалась к Мэтью все ближе и ближе и в какой-то момент стала тереться ногой о его ногу, вылакав к тому времени вина не меньше, чем весит сама. При этом она начала хлюпать носом, говоря что-то про этого паразита Джонатана Джентри. Похоже, что по крайней мере один человек сожалел о Джонатане Джентри (при всех его недостатках). Сапфировые глаза подернулись внезапной грустью, и на них даже жалко было смотреть. Но это продлилось недолго, потому что Ария была определенно женщиной, живущей одним моментом, и момент Джонатана Джентри — краткий и неяркий — пронесся долгим вздохом между двумя бутылками. И тут же пальцы женщины снова стали обрабатывать руку Мэтью, а нога под столом заерзала по его лодыжке, и Ария засмеялась в ответ на галантные шуточки Понса, засмеялась деланно и резко, и в этом смехе слышался ужас при мысли о том, что придется спать одной, чтобы не разбудить соседа по постели внезапным ночным воплем. Мэтью нелегко было смотреть ей в лицо. Да и всем собравшимся тоже, но все время ужина он чувствовал на себе взгляды Минкс Каттер и Штучки. Одна пара глаз резала его на кусочки, чтобы легче было переварить, а другая, похоже, задумалась о том, каков мог бы быть вкус свободы в том славном новом мире, что он берется ей предоставить.
Наконец Мэтью покончил с последним морским коньком — шумно разгрыз его, к вниманию тех, кто был в курсе, — извинился и встал из-за стола, пожелав доброй ночи Матушке Диар, которая, кажется, правила на этом насесте. Нелегко было вырваться из копей Арии под ее печальным взглядом поверх — …надцатого бокала вина. Мэтью повернулся к ней спиной и направился вверх по лестнице…
…только для того, чтобы тут оказаться настигнутым Минкс. Она схватила его за руку, тесно прижалась и спросила:
— Так что с тобой стряслось на самом деле?
— Лестница, — ответил он. — Упал. Случайно.
— Врешь.
— Если ты еще чуть сильнее повиснешь на мне, я и с этой лестницы могу сверзиться.
Он шел вверх, но она не отставала.
— Ты мне нужен.
Мэтью сделал большие глаза:
— Пардон?
— Поедешь утром со мной? Хочу тебе кое-что показать там, где киты играют. Это важно. Приходи в конюшню ну, скажем… в восемь утра?
— Не может, блин, такого быть! — заревел Джек Таккер, и винный бокал разлетелся на полу брызчатой смертью.
Мэтью шел дальше, не оглядываясь, и Минкс рядом. Они прошли коридор со скелетами морских тварей, направляясь к главной лестнице.
— Не думаю, что мне дадут лошадь, — сказал Мэтью.
— Что так?
— Плохо себя вел.
— Не понимаю? — нахмурилась она.
— Очевидно, я кого-то здесь оскорбил, конюху запретили меня обслуживать.
— Снова чушь. Если тебе нужна лошадь, я возьму ее для тебя.
— Тогда хорошо. — Он остановился у подножья центральной лестницы и посмотрел на Минкс с нейтральным выражением на лице. — Ладно, встретимся у конюшни в восемь. А в чем дело?
— Дело в том… — она глянула налево и направо, проверяя, что никого поблизости нет. Потом вдруг наклонилась вперед и поцеловала Мэтью в губы. Долгим, уверенным поцелуем, и хотя Мэтью был изумлен этим внезапным действием, он не отстранился.
— Хорошо, — сказал Мэтью, когда поцелуй закончился и Минкс глянула на него слегка увлажненными золотистыми глазами. — Это как-то касается… нас?
— В восемь утра, — напомнила она и направилась вверх по лестнице, не ожидая Мэтью. Через несколько секунд она остановилась и обернулась еще раз. — Если, — добавила она.
— Если что?
— Если до этого не увидимся.
Минкс еще на несколько секунд задержала на нем взгляд, потом пошла наверх и скрылась в коридоре второго этажа.
Губы у Мэтью горели.
Черт побери! — думал он. — Кому бы такое в голову могло прийти?
Принцесса клинков — и увлечена им? Он ведь в этой компании самый тупой нож!
И все же… у него есть молодость и есть манеры.
И все равно юноша был ошарашен, и потому совершенно врасплох застал его тихий женский голос:
— Натан?
Он обернулся к Штучке — она стояла совсем рядом.
— У меня только минута, — сказала она со спокойствием скрываемого присутствия духа. — Они меня будут искать. Я хочу, чтобы ты знал: когда я увидела тебя сегодня в воде, то… поняла, что должна тебе помочь. Почему — не знаю. Должна — и все. Не знаю, кто ты и почему ты здесь, но… хочу тебе сказать спасибо за то, что думаешь, будто можешь меня выручить.
— Я могу. Если ты мне позволишь.
Темные глаза смотрели на него, красивое лицо — лицо создания иного мира — принадлежало сейчас ему.
Он это чувствовал. Она отдавала ему до капли все свое внимание, она принадлежала ему вся. Через несколько секунд это переменится, когда послышится стук сапог в коридоре, переменится, но сейчас…
— Может быть, и можешь, — сказала она, и тут раздался топот сапог.
Мэтью не хватило бы духу схватиться сегодня с этими мерзавцами. Он отвернулся от Штучки, она опустила голову и пошла навстречу хозяевам, а Мэтью взбежал по лестнице через ступеньку. Сердце ныло, нос пылал. Достав из кармана ключ, Мэтью вставил его в замочную скважину и хотел повернуть, но дверь приоткрылась, и Мэтью понял, что у него гость.
Он медленно открыл дверь. Закатное солнце играло на тройном подсвечнике, стоящем на комоде.
— Закройте дверь, Мэтью, и заприте ее, — велел профессор Фелл из белого кресла с высокой спинкой.
Мэтью стоял неподвижно — от неожиданности.
— Сделайте, как я сказал. Это будет разумно.
Невозможно было не согласиться.
Мэтью закрыл дверь и запер ее. Потом встал спиной к ней, плотно прижавшись, а фигура в маске телесного цвета и таких же перчатках сидела, удобно вытянув ноги и положив их друг на друга. Сегодня профессор был одет в темно-синий строгий костюм, белую рубашку с каскадом оборок спереди и темно-синюю треуголку с черной лентой.
Молчание затянулось. Профессор Фелл рассматривал потолок. Трещинки изучает, подумал Мэтью.
Лишенное черт лицо профессора обратилось к нью-йоркскому решателю проблем.
— Сегодня вы попали в беду.
Это была констатация факта. Сухая, как рыбьи кости в собрании скелетов этажом ниже.
— Мелочь, — отмахнулся Мэтью.
— Гм. С балкона библиотеки исчезла статуя морского конька. Пропали также шнуры портьер. И на пьедестале статуи стояла бутылка. Что вы мне можете об этом рассказать?
— Ничего. — Мэтью пожал плечами. Сердце билось как яростный барабан. — Особенного.
— Прикрываете своих врагов? Зачем?
— Я свои дела устраиваю сам.
— Это восхитительно. Глупо, быть может, но… восхитительно. Сядьте, прошу вас, у меня шея из-за вас болит.
Мэтью сел в кресло за письменным столом, как накануне вечером. Повернулся, желая видеть императора преступного мира целиком. К нему пришел вопрос, и Мэтью вскинул его в воздух, как огненный клинок:
— Можно ли вас спросить… почему вы никогда не открываете лица?
Там, под покрывалом, рот слегка засмеялся, или показалось?
— Я так красив, — ответил профессор, — что мог бы остановить само время, чтобы ангелы обожали меня подольше. Или же я так уродлив, что мог бы остановить сердце любой твари, чей взор упал бы на меня. Или — что наиболее правдоподобно — я просто человек, которому нравится жить без лица.
— Понимаю, — сказал Мэтью.
— Вы хотите знать еще что-нибудь?
— Очень многое. Но не думаю, что вы мне скажете.
— Вы говорите с уверенностью, хотя вам куда более свойственно сомнение.
— Я готов к тому, — сказал Мэтью, глядя на свечи, распространявшие равное количество света и теней, — чтобы вы меня просветили.
Голова под покрывалом едва заметно кивнула. Пальцы в перчатках переплелись.
— Во-первых: что вы узнали?
— Немногое. — Но ему показалось, что профессор Фелл ценит его мнение, и он поправился: — Кое-что. Об Адаме Уилсоне и Эдгаре Смайте.
— Говорите, — попросил профессор.
— Конечно, это всего лишь мое мнение.
— Да. Именно за него вам и платят. Говорите.
— Что в первом есть капля жестокости, а последний не склонен к чистоплотности. — Мэтью замолчал, тоже переплетя пальцы, раздумывая, что говорить дальше. И решил, что поделится с профессором своим подозрением, чуть-чуть отдающим тем, что профессор жаждет найти. — Я думаю, что между ними имеется некая… ассоциация, не связанная с деловыми интересами. Мне кажется, они еще в Лондоне обнаружили, что в некотором смысле — родственные души.
— И на каком основании вы делаете такой вывод?
— На основании собственных инстинктов. На ощущении, что они подобны в некоем отношении, создавшем между ними связь. Я не знаю всех подробностей этой связи, но проявляется она в том, что Уилсон в разговоре о Смайте называет его по имени. И еще — на основании того факта, что они, мне кажется, ищут общества друг друга. Блюдут совместные интересы, или же у них есть общая тайна. — Лошади у Мэтью понеслись, и он решил отпустить поводья. — Я думаю, они нарушили ваш указ о недопустимости ассоциаций между членами вашего… — как же назвать? А, вот точное слово: — …парламента.
Профессор Фелл не шевельнулся, храня молчание. Какое-то время казалось, что он и есть тот, кем притворяется — автомат, ждущий заводного ключа. Потом он неуловимо-плавным движением сел прямее — Мэтью это напомнило скольжение змеи.
— Я ввел это правило, — ответил профессор, — ради безопасности. Если член моего, как вы цветисто выразились, «парламента» будет… как бы это сказать… выведен из дела слишком усердной марионеткой Закона, я бы не хотел, чтобы последствия затронули другие мои дела. Мои партнеры знают свое место и свое дело и знают, что от них требуется. Больше им ничего знать не положено. Процессом же в целом, самим…
Он замолчал, подыскивая слово.
— Осьминогом? — подсказал Мэтью.
— Да, спасибо. Этим занимаюсь лично я.
Голова в треуголке кивнула, шевельнулась странная ткань телесного цвета.
— У меня нет твердых доказательств, что Смайт и Уилсон встречаются в нарушение вашего декрета, — сказал Мэтью. — Только…
— Догадка? — спросил Фелл.
— Да, только догадка.
— Но ничего интересного в комнате Смайта вы сегодня не нашли?
— Ничего. — Он нахмурился. — Но опять же, я не знаю точно, чего я ищу.
— Я думаю, у вас может возникнуть мысль. И… полагаю, вы узнаете, когда найдете.
— Если найду, — поправил Мэтью. — Что может оказаться невыполнимым, учитывая недостаток времени.
— Времени столько, сколько есть. В его недостатке можете быть виновны и вы сами — ваше упрямство, с которым вы отказывались выполнять мой приказ должным образом.
Мэтью задрал голову, уставившись в безликую пустоту. Собрал все свое мужество и сказал:
— Я не люблю, когда мне приказывают — ни вы, ни кто-либо другой.
— Вот так-то! Смело сказано, сэр. То есть я несомненно должен сдерживать перед мистером Мэтью Корбеттом ту силу, что привела меня от моего скромного начала туда, где я сейчас?
— Человек под покрывалом, — ответил Мэтью. — Лицо скрыто, шаг осторожен, путь неясен.
— Путь неясен? Почему же?
— Пара предателей, — был ответ. — Две мухи в меду. И так трудно их выловить, что пришлось привлечь меня? Того самого, которому вы этим летом послали кровавую карту? Что, если бы меня убили ваши громилы, — где бы вы были сейчас?
— Я думаю, здесь внизу. В своих комнатах.
— И ходили бы кругами по этим комнатам, гадая, кому следующему отрезать голову? Мне думается, вам следует радоваться, что я ускользнул от кровавой карты. Потому что со мною, всадником авангарда, надежда у вас есть. А без меня — сплошная неясность.
Профессор какое-то время помолчал. А когда заговорил, то сказал, почти восхитившись такой четкой формулировкой:
— Ах.
— Что вы вообще делаете весь день? — продолжал Мэтью, бросая вызов судьбе. — Прячетесь в своих комнатах? Над чем-то работаете? Не может же быть, что вы живете ради этих коротких пьес, а потом целыми днями спите?
— Я редко сплю, — ответил профессор без всякого выражения.
— Располагая такими сокровищами — и не можете спать? — Мэтью понимал, что язык подводит его к краю обрыва, но чувствовал, что нужно еще чуть-чуть податься вперед. — Вынуждены таиться в собственном доме? Носить маску, передвигаясь по нему? Профессор… вы, я боюсь, совсем не так богаты и не так привилегированны, как вам хотелось бы. Потому что я, хотя и живу в молочной вдвое меньше этой комнаты, сплю отлично — почти всегда — и не чувствую нужды носить маску.
Фелл ответил негромко:
— А у вас, — сказал он, — таки есть яйца.
— Отросли, когда я пришел в эту профессию.
— Я могу сказать Сирки, чтобы он их отрезал, если решу, что они у вас выросли слишком большие и неудобные.
— Делайте что хотите, — сказал Мэтью, и говорил всерьез. Сердце у него успокаивалось, капельки пота на висках начали высыхать. — Ведь это ваш мир.
При этих словах профессор подался вперед:
— Хотите, расскажу вам немножко о моем мире, молодой человек?
Мэтью не ответил. Почему-то от этого вежливого, тихого голоса по спине пробежал холодок.
— Я расскажу, — решил Фелл. — Я вам говорил, что у меня был сын? Да, и что Темпльтон его звали, тоже упоминал. Очень хороший парнишка. Очень разумный. Любознательный. Почти такой же любознательный, как его отец. Вы мне действительно его напоминаете. Как я и сказал… такого, каким он мог бы вырасти, останься он в живых. Он, видите ли, погиб в двенадцать лет. В двенадцать лет, — повторил профессор с печальной страстностью, внутри которой угадывалась едва сдерживаемая ярость. — Был забит до смерти шайкой хулиганов по дороге в школу. Он, понимаете ли, не был бойцом. Был добрая душа, очень хороший мальчик.
Профессор замолчал и просидел какое-то время молча. Мэтью нервно кашлянул и изменил положение в кресле.
— Его портрет вы видели в витраже на лестнице. Утраченный мною Темпльтон. Отнятый кровавыми кулаками банды шестерых негодяев. Они его гнали по улицам как собаку, избивая для собственного развлечения, насколько я понимаю. Да, он был хорошо одет. Всегда во все чистое. И во всей лондонской толпе никто не пришел ему на помощь. Всем было наплевать. Обычное для лондонских улиц зрелище: что могут сделать — и делают — люди просто ради собственного удовольствия. И самое страшное, Мэтью, самое жуткое… это что у Темпля накануне возникло предчувствие смерти, и он просил, чтобы утром я проводил его в школу… но я был занят своими проблемами, и не мог отвлекаться на такие мелочи. У меня была своя работа, свои университетские дела. Вот я и сказал: Темпль, ты уже большой мальчик. И бояться нечего. Мы с твоей мамой уповаем на Бога, и ты тоже должен. Так что… давай, Темпль, школа тут близко. Дойдешь сам, сказал я. Потому что ты уже достаточно взрослый.
В сгустившейся тишине Мэтью попытался сказать:
— Я вам очень…
— Молчание, — сказал профессор тихим, но режущим шепотом, и Мэтью не решился вставить больше ни слова.
И они просидели какое-то время молча, профессор и решатель проблем. Слышно было, как плещутся внизу волны, медленно разбивая в клочья остров Маятник.
— Я… мне надо было что-то сделать, — прозвучал тихий и жуткий голос. — Чем-то облегчить страдания. Ведь так жить я не мог? И Тересса тоже не могла. Она была такая чувствительная, такая нежная… очень похожа на Темпля. Он почти целиком унаследовал ее характер, и внешне был похож на нее. Глядя на жену, я видел, что на меня смотрит мой мальчик. Но она все время плакала, и я не мог спать, и я знал… знал, что должен что-то сделать. Что-нибудь, чтобы облегчить боль.
Рука в перчатке поднялась вверх, почти коснулась лба и опустилась, трепеща, — как умирает подстреленная птица.
— У меня были деньги, отец оставил мне состояние. Он был здешним губернатором, я вам говорил? — Он дождался кивка Мэтью. — Губернатор Маятника и его порта, Сомерс-Тауна. Да, помню, я говорил. В общем… деньги у меня были. А деньги — это инструмент, вы это знаете? Они могут сделать все, что вы хотите. Мне тогда хотелось… хотелось получить имена тех шести тварей, которые забили до смерти моего сына. А потом… выйти на улицы, когда наступает ночь, в темные логова, где собираются эти твари, и я, удерживая внутри весь свой страх, входил в такие места, которые даже представить себе не мог год назад. У меня было достаточно денег — и дара убеждения, — чтобы набрать себе шайку бандитов. И щедро им заплатить за убийство шести мальчишек из моего списка. Младшему было четырнадцать, старшему семнадцать. Они и месяца не прожили. Но знаете… этого было недостаточно. Нет, — продолжал профессор, и это слово прокатилось звоном далекого похоронного колокола. — Страдание никуда не делось. И вот… я велел своей банде убить родителей этих мертвых уже тварей, затем их братьев и сестер, а также всех, кто жил с ними в этих вшивых трущобах. Это мне стоило больших денег, Мэтью. Но… оно того стоило. Я хотел, чтобы это произошло, и это сделали. И вдруг… вдруг оказалось, что у меня есть власть и репутация. Все улицы узнали, что я безжалостен, и совсем неожиданно у меня появились последователи. И вот я… тихоня, книжник, кабинетный ученый, оказался владельцем шайки… громил, как вы их назвали? Ну да, громил, которые хотели на меня работать. И среди них было несколько, выделяющихся из общей массы, которые дали мне необходимое образование и несколько хороших советов. Объяснили, что деньги можно зарабатывать, требуя дань с ломовиков и разносчиков, торгующих на улицах. Другими словами — создав свою территорию. Мою территорию, Мэтью. Сперва маленькую, потом больше. Потом еще больше, подчиняя себе заведения, работавшие куда раньше, чем погиб Темпльтон. — Голова под покрывалом кивнула. — Кажется, я очень хорошо умел убеждать. Умел создавать планы дальнейшей экспансии. Росла моя жажда знаний, но теперь уже не книжных. Я жаждал знать, как управлять людьми и тем самым управлять своей судьбой.
И все, что вы тут видите — и все, чего не видите — возникло из-за зверского убийства моего сына на лондонской улице, в те времена, когда вы еще были несмышленышем.
— И вот теперь, — закончил профессор гладким, ровным и наводящим ужас голосом, — вы здесь, передо мной.
Но молчание длилось и длилось, и наконец Мэтью прокашлялся, освобождая слова, застревавшие в горле, как колючки.
— Ваша жена. Что стало с Терессой? — решился он спросить.
— А, милая моя Тересса. Мой тихий ангел, которой я приносил клятву на всю жизнь у алтаря в красивой церкви. Она не могла идти туда, куда шел я. — Фелл помолчал минуту, будто стараясь подчинить себе ту единственную вещь, что не подчинялась ему: бурю в собственной душе. — После уничтожения всех их родственников я сказал ей, что между нами все кончено. Во мне больше не было любви к ней. Я слишком много видел в ней от Темпля. Каждый ее взгляд был мне уколом в сердце. Я не мог вытерпеть такого. И… я отослал ее прочь. И я помню. Очень живо это помню. Когда я сказал ей, что между нами все кончено, что я больше не хочу никогда в жизни видеть ее лица… что я стал иным человеком и иду иным путем, которым она следовать не может… у нее потекли не слезы, Мэтью. Потекла кровь. На потрясенном лице, которое я любил когда-то… появились две струйки крови, текущие из ноздрей. Медленно-медленно потекли.
А я, будучи уже другим человеком, смотрел на эту выступившую кровь, и думал… думал, какая струйка первой доберется до верхней губы.
Эти слова отозвались в мозгу у Мэтью долгим эхом. Профессор сложил руки на коленях, переплетя пальцы.
— Как я уже говорил, вы напоминаете мне моего сына. Я хочу сказать… такого, каким он мог бы быть. Вдумчивый молодой человек, который верит, что держит весь мир в кармане. Какой он был бы чудесный! А теперь слушайте. Завтра в два часа дня будет отчитываться Сезар Саброзо, а на четыре назначен доклад Адама Уилсона. Я уверен, что вы сможете воспользоваться ключом разумно и эффективно.
— Я проникну в их комнаты, — ответил Мэтью сдавленным голосом.
— Да! — сказал профессор, подняв палец. — Я бы хотел, чтобы вы ясно видели, кем я стал, Мэтью. Меня интересуют, конечно, любые формы земной жизни, но один из моих особых интересов — жизнь морская во всех ее проявлениях. Есть одна специализированная форма жизни, интригующая меня более всех прочих. Создание, которое можно бы назвать… пришельцем из иного мира. Или же… кошмаром, облеченным в плоть? Если желаете дальнейших озарений, в шесть утра у подножья главной лестницы вас встретит один из моих слуг. Пожалуйста, не опаздывайте. На этом я с вами попрощаюсь.
Мэтью встал — из уважения если не к этому человеку, то, в конце концов, к его положению хозяина. Он кивнул, так как голос пока еще не повиновался ему.
Профессор Фелл отпер дверь, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Подождал секунду — возможно, кто-то был поблизости. Перед тем, как выйти, профессор, не глядя на Мэтью, сказал:
— Не провалите мое задание.
И ушел.
Мэтью запер за ним дверь. Он и не заметил, что руки у него стали дрожать. Подошел к умывальнику, плеснул водой в лицо. Несколько минут постоял снаружи на балконе, глядя на звезды в черном небе и слушая рокот волн.
Сам он тоже создание иного мира, подумал он. В этом мире ему места нет. Сердце его рвалось в Нью-Йорк, к друзьям, к обыденной жизни. Но чтобы он, Берри и Зед могли вернуться на эту твердую землю…
…он должен представить доказательство измены профессору Феллу — гроссмейстеру измен.
Это было почти непостижимо уму и невыносимо для души. Почти.
Мэтью набрал полные легкие соленого воздуха — не помогло.
Усталый, дошедший чуть не до полного отчаяния, он отвернулся от океана, едва не забравшего его жизнь, и потащился к кровати — искать эфирного утешения сна.



Глава двадцать шестая

От беспокойного забытья его пробудил тихий стук в дверь. Он помедлил, прислушиваясь. Да, постучали еще раз. Кто-то определенно хотел его видеть. А который час? Прищуренный взгляд на свечку-часы: почти два часа ночи. Так какого черта? — подумал Мэтью и сел на край кровати.
— Кто там? — спросил он, но ответа не последовало. Только постучали в третий раз: тук-тук-тук. Стучавший явно ждал, чтобы ему открыли. Мэтью снова хотел окликнуть его, но понял, что бесполезно.
Если бы человек хотел ответить, то уже ответил бы. Но… может, он просто не хочет, чтобы его голос услышали в коридоре. Или же, что куда серьезнее, кто-то из Таккеров (или они оба) желает закончить работу, начатую вчера. От этой мысли Мэтью взбеленился. Хватит с него этих рыжих хамов! Хотят от него чего-то — получат. Канделябром по черепу.
Мэтью встал, взял канделябр со свечой-часами, не обращая внимания на капающий на руку горячий воск, подошел к двери, отпер задвижку и чуть приоткрыл ее. Стоявший за дверью был в какой-то пелерине с капюшоном, освещенный золотистым светом от собственной свечи.
— Кто вы та… — начал Мэтью, но закончить вопрос не смог, потому что гость тут же задул свечу, толкнул дверь, задул свечу Мэтью, не дав разглядеть свое лицо, и припал к Мэтью губами. Точнее, припала — судя по форме тела под пелериной, это точно была она. Мэтью слегка отодвинулся и снова попытался заговорить, задать тот же непроизнесенный вопрос, но в бархатной темноте она напирала на него, уронив свечу на пол, прижимая его руки к бокам, и целуя его вновь и вновь. Кто бы она ни была, силы у нее хватало. Изящная и ловкая, подумал он. Тело ее напряглось, прижимаясь, будто переполненный резервуар земной страсти.
Наверняка это Штучка.
Он начал было произносить ее имя, но рот, прижатый к его губам, поглотил все слова прежде, чем они были сказаны.
Ночная гостья потащила его через всю комнату к кровати, показав этим, что индейцы видят в темноте не хуже кошек. Мэтью упал на эту кровать спиной, и девушка стала вести себя совсем не по-девичьи.
Началось раздевание Мэтью — если можно так назвать сдирание с него ночной одежды. И это была даже не его одежда — ее дал Сирки, и Мэтью подумал, что если ост-индский великан потребует свои вещи обратно, придется ему удовлетвориться лохмотьями, оставленными зубами и пальцами вест-индской девушки. Поспешность ее действий смешила, но и льстила тоже.
— Постой! — сказал он, ошеломленный такой скоростью воплощения желаний.
Второго «постой» он не успел сказать, потому что девушка зажала ему рот рукой и прикусила живот чуть южнее пупка. В лохмотьях ночной одежды, почти голый, Мэтью почувствовал, как его прижали к кровати и делают с ним, что хотят.
Она целовала его в губы, прихватывая ртом язык, потом стала целовать в горло. И что ему было делать в этот момент, как не лежать, принимая ласку? Он отвечал на поцелуи и был бы неблагодарным — да просто свиньей — если бы тело его не отозвалось. И оно отозвалось.
Под пелериной на ней ничего не было. Не было и времени на прелюдию — она оседлала Мэтью и охватила его с увлажненной легкостью разврата и торопливостью неодолимого желания. Он не противился, но когда попытался коснуться ее волос и лица под капюшоном, она еще сильнее прижала к кровати его руки.
Если бы кто-нибудь из ее племени попытался бить в барабан в такт движениям ее бедер, то в первую же минуту стер бы себе руки в кровь.
— Боже мой! — сказал Мэтью или подумал, что сказал. Он не мог сам этого понять, потому что его чувства летали по комнате бешеными кругами. Пускай завтра он не сможет ходить — отчаянный ночной спринт того стоил.
Она подалась вперед и резко прикусила ему губы. Очень резко и больно, — и Мэтью понял, что это вовсе не Штучка.
Ария Чилени.
Ну конечно! Женщина с холодной душой и животными потребностями. Эти потребности она сейчас и предъявляла, требуя от него удовлетворения — собиралась насладиться его телом, и на все остальное ей было плевать. Его это вполне устраивало. И пусть душа ее остается холодной, пока кое-что другое так горячо. Да, вполне устраивало.
Он решил отдать не меньше, чем получает, и стал встречать ее на полпути в каждом движении, и если бы этой скачке прибавить еще энергии, кости хрустнули бы от соударений. Зубы Мэтью стучали от неудержимой тряски, и он опасался, как бы глаза из черепа не выскочили. Женщина совсем забылась в пылу страсти, она терлась об него, вращая бедрами по кругу, по кругу, и Мэтью, который ничего подобного не испытывал после случая с помешанной на сексе нимфой Чарити Ле-Клер, мог лишь крепиться в этой камнедробилке, сдерживая грядущий взрыв, от которого мадам Чилени могла бы улететь, пробив потолок.
Но нет, нет… он должен выдержать этот штурм, сколько сможет.
И он послал мысль в далекий путь: вообразил, будто плывет в холодных глубинах океана, но в этой комнате пульсировал жар, и яростная стычка обещала, что вскоре подводному путешественнику придется всплыть из глубин.
Он опять попытался протянуть к ней руки, и снова они оказались прижаты к постели.
Тут ритм ее движений изменился, став чуть менее бурным, она наклонилась вперед и нежно поцеловала его в губы, и ее прикосновение всколыхнуло не очень далекое, но весьма приятное воспоминание.
Это была не Ария Чилени. Он понял, что это — Минкс Каттер.
Да. Сомнений не было. Хотя Мэтью и не поручился бы в том своей головой.
А они продолжали двигаться навстречу друг другу, совершая уже более нежные, но все еще мощные толчки, и рот ее припал к его губам, и ее язык бродил у него во рту. Минкс, чуть не назвал он ее по имени, но рот был слишком занят. Она целовала его, покусывала, а бедра женщины ходили по кругу, по кругу, крепко держа его в себе. Да, определенно Минкс Каттер. Может быть.
Проблема была в том, что он не мог дотронуться до ее лица или волос, а запахов не ощущал совсем. Разбитый и распухший нос надежно задерживал их на входе. И совершенно непонятно было, пахнет эта скачущая на нем женщина землей, огнем или пеной морскою. Попытался вдохнуть ее аромат — безуспешно.
А женщина опускалась на него все резче и резче, и стала постанывать таким голосом, который мог принадлежать любой из трех подозреваемых, и Мэтью совсем отчаялся понять, кто она. И наконец он дернулся ей навстречу в последний, решающий раз, и жар их слился и сплавился, и уже невозможно было держаться, и он полыхнул жарким белым пламенем, в глазах завертелись колеса цветного огня, и Мэтью излился в нее, сжимающую его все сильнее, издающую стоны страсти и удовлетворения, разжигающие Мэтью еще жарче. И когда он выдохся совсем, его загадочная любовница медленно вильнула бедрами по кругу последний раз, и наслаждение смешалось с болью, как и должно быть в любви.
Женщина слезла, прикоснулась к самому ценному инструменту Мэтью, поцеловав мокрый кончик и тут же отошла от кровати, не произнеся ни слова. Бесшумно открылась и закрылась дверь, и волнующий эпизод завершился.
— Черт побери, — прошептал Мэтью в темноту.
Темнота ответила — по-своему: едва заметно вздрогнул остров Маятник, будто огромный зверь шевельнулся во сне, и замок отозвался скрипучей симфонией потрескиваний, шорохов и щелчков.
Мэтью встал с постели. На трясущихся ногах дошел до двери, открыл, выглянул. Как он и думал, в коридоре никого не было. Штучка… Ария Чилени… Минкс Каттер. Кто же из них? Почему-то он подозревал, что так и не узнает этого никогда.
Он закрыл дверь, задвинул засов, снова зажег свечу-часы, оценив на глазок прошедшее время, и вернулся в постель — готовый ко сну и ко всему, что принесет ему утро в этом незнакомом новом мире.

Примерно в шесть часов Мэтью стоял одетый у подножья лестницы. Над морем восходило солнце, воздух был тих и день обещал выдаться теплым, даже жарким.
Через несколько минут появился черный слуга средних лет в напудренном высоком парике и ливрее цвета морской волны — судя по всему, таков был вкус профессора Фелла в выборе цветов и костюмов. Слуга был в черных кожаных перчатках и держал кожаную сумку того же цвета.
— Доброе утро, сэр, — сказал он Мэтью. Лицо его оставалось бесстрастным. — Соблаговолите проследовать за мной?
Мэтью пошел следом за ним к двери, располагавшейся за лестницей. Слуга провел его через ухоженный сад, где распевали на деревьях ранние птицы. Дорожка, обсаженная лиловыми и желтыми цветами, вывела к каменным ступеням, уходящим вниз по обрыву к морю.
— Ступайте осторожней, сэр, — предупредил слуга в начале спуска.
— Дэниел! — вдруг окликнул его чей-то голос. Дэниел и Мэтью остановились. К ним из-под деревьев направлялся еще один слуга. — Я сам отведу этого молодого человека вниз.
— Это было приказано мне, — ответил Дэниел.
— Я же знаю, что ты этого не любишь. — Нагнавший их слуга — или же он их тут поджидал? — был одет точь-в-точь, как первый, но выглядел на несколько лет старше, имел квадратную челюсть и глубоко посаженные глаза, глядевшие и печально, и целеустремленно. — Я сделаю это за тебя.
— Но ты ведь тоже этого не любишь.
— А кто любит? — спросил второй слуга, приподняв брови.
И протянул руку за сумкой.
Дэниел снял кожаные перчатки, второй слуга их надел. Потом из рук в руки перешла сумка. Дэниел испустил нескрываемый вздох облегчения.
— Спасибо, Джордж, — сказал он, кивнул Мэтью, отвернулся и направился обратно в замок.
— Сюда, сэр, — указал Джордж, начиная долгий и — как показалось Мэтью — крайне опасный спуск по мокрым от воды ступеням.
Внизу обрыва стоял деревянный помост, выдающийся в океан и располагавшийся настолько близко к воде, что самые большие волны хлопали по нему снизу. От него отходила широкая доска футов десяти в длину, нависшая над бурной водой, а на конце доски находился очень неприятного вида металлический шип, покрытый веществом, которое могло быть лишь запекшейся кровью. Мэтью заметил нечто вроде верха проволочной изгороди, обнажавшейся во впадинах между волнами, изогнутой в виде окружности диаметра в сто или больше футов. Что-то там внутри сидит, как в клетке, подумал он. Но что? У него под рубашкой выступил пот.
— Не соблаговолите ли оставаться на месте, сэр? — предупредил Джордж.
Он уже поставил сумку на землю и сейчас открывал ее замок, сделанный в виде бараньих рогов.
Мэтью был более чем рад повиноваться, потому что ветер, наполненный брызгами и без того хлестал в лицо.
Джордж осторожно заснул руку в портфель и вытащил за растрепанные волосы голову Джонатана Джентри. Мэтью безмолвно ахнул и сделал пару шагов назад. Лицо мертвой головы было серым с зеленым налетом на впалых щеках. Держа голову на вытянутой руке, Джордж подошел к шипу и сделал то, что Мэтью как раз-таки и боялся увидеть: насадил ее на шип, потом вернулся по той же доске и встал, глядя на океан.
Снял перчатки, бросил их с едва заметной дрожью отвращения в сумку, которую тут же застегнул. И стал ждать вместе с Мэтью.
— Что там такое? — решился спросить Мэтью, и голос его прозвучал на целую октаву выше чем обычно.
— Ценнейшее имущество профессора, — ответил Джордж. — Скоро он покажется. Пожалуйста, когда это произойдет, сохраняйте неподвижность.
— Не проблема, — ответил Мэтью, разглядывая синие волны и белые вихри пены внутри изгороди, которая наверняка была закреплена под водой многими футами цепей.
Ожидание длилось. Потом Джордж поднял голову и сказал:
— Приближается. Время завтракать.
И действительно, что-то поднималось из глубин. Мэтью видел всплывающее коричневое тело, обезображенное какими-то наростами, в кляксах водорослей. Джордж неподвижно стоял посреди помоста, и хотя мозг Мэтью умолял повернуться и драпать со всех ног от этого всплывающего кошмара, любопытство пересилило. Оно всегда умело победить чувство приближающейся опасности, и Мэтью рассудил, что когда-нибудь это доведет его до гибели.
Тело подвисло где-то под самой поверхностью океана, бурлящей волнами.
У Мэтью было ощущение, что перед ним колышется большая масса шевелящегося желе. Потом из зеленой пены высунулось щупальце, здоровенное, как ствол дерева, и потянулось вверх в поисках головы Джонатана Джентри. Мэтью не надо было повторно предупреждать, чтобы он не шевелился, потому что кровь будто застыла в жилах на солнцепеке, а мышцы превратились в куски тяжелой глины.
Щупальце потерлось о волосы отрезанной головы. Поднялось второе, облепленное моллюсками, окруженное розовато-зелеными присосками, пульсирующими и двигающимися будто по собственной воле. Оно тоже коснулось головы и стало ощупывать ее с мерзким предвкушением.
— Очень разумное существо, — сказал Джордж, понизив голос. — Изучает поданную еду.
Из воды поднялось третье щупальце, хлестнув, будто плеть, по направлению к помосту, потом снова скрылось. Два первых начали совместными усилиями снимать голову с шипа. Мэтью казалось, что сейчас он закричит и лишится рассудка.
С шелестом кожи по коже щупальца обернулись вокруг лица с разинутым ртом, сняли голову с шипа на доску. А потом быстро и жадно стащили ее вниз, к шевелящейся массе под волнами, и Мэтью будто услышал хруст черепа и треск лицевых костей под ударами клюва огромного и кошмарного осьминога — имущества и символа профессора Фелла.
Чудище снова скрылось в своем подводном логове. Уплыло вниз переливающееся коричневое тело, убрались хлещущие щупальца, и все исчезло.
— Обычно он ест конину, баранину или говядину, — предупредительно объяснил Джордж. Несколько излишне предупредительно. — Кажется, особое предпочтение отдает внутренностям и мозгам.
Джордж направился к Мэтью, отодвинувшемуся на самый край платформы.
— Вы очень бледны, сэр, — заметил он.
Мэтью кивнул, не особенно вникая в чужие слова. Ему подумалось, что в самых лихорадочных кошмарах доктору Джентри не могло присниться, что ему не только отпилят голову, но и мозг его станет деликатесом для глубинного чудовища.
Джордж подобрал кожаную сумку с таким видом, будто она была заразной.
— Мне велено сказать вам, сэр, — произнес он, — что ваша подруга в данный момент находится в доме Джеррела Фалько.
— Чего? — заморгал Мэтью.
— Ваша подруга, — повторил слуга. — Если не ошибаюсь, ее зовут Берри?
— Да, Берри.
Мэтью подумал, не спит ли он сейчас и не видит ли дурной сон из-за съеденной за ужином несвежей устрицы? Наверняка так и есть.
— В доме капитана Фалько. Его жена Шафран — моя дочь. Мне было сказано передать вам сообщение, и я, узнав, что вы будете сегодня утром здесь, вас подождал.
Мэтью пальцами правой руки потер шишки на лбу. Явно ему досталось по голове больше, чем он ожидал.
— У меня есть для вас карта. — Джордж сунул руку под ливрею и достал сложенный в несколько раз кусок бумаги с рваными краями. Протянул Мэтью. Тот стоял, тупо таращась. — Прошу вас, сэр, — сказал слуга. — Возьмите это и скорее уберите с глаз долой. Если ее кто-нибудь найдет и узнает, что вы получили от меня, то мне подумать страшно, что сделают с беднягой Джорджем. — Он бросил тревожный взгляд на вольер осьминога. — Прошу вас, сэр… спрячьте и никому не показывайте.
Мэтью переложил карту себе в куртку.
— Спасибо, — пролепетал он.
— Надеюсь, она вам поможет, — ответил Джордж, с достоинством отвешивая полупоклон. Подхватил кожаную сумку, уже безголовую. — Не соблаговолите ли пойти за мной по лестнице, сэр?
За запертой дверью своей комнаты Мэтью рассмотрел карту и запомнил ее в деталях, после чего сжег на свече, а пепел развеял с балкона в море. Дом Фалько находился недалеко от запретной дороги, ведущей в форт.
Что, во имя всех демонов из «Ключа Соломона», делает там Берри?
Надо было непременно найти способ до нее добраться, и в этом-то и заключалась проблема. И отыскать Зеда, конечно, тоже будет проблемой. А самой большой проблемой, грозно нависшей над ним, было то, что время неумолимо истекало.
Не провалите мое задание, — сказал профессор Фелл.
Мэтью начинало казаться, что вся эта история — сплошная цепь провалов.
Еще надо было обыскать комнаты Сезара Саброзо и Адама Уилсона, но конференция преступников близилась к концу, а все, что он пока что мог предъявить в качестве результата поисков, было мнение — инстинктивная догадка, как мог бы назвать ее профессор, — что Смайт и Уилсон ведут некоторое общение, о котором Феллу неизвестно. Вероятно, совместно озоруют или предаются низкопробным развлечениям. Но ничто не указывало, будто кто-то из них — предатель.
Так куда же теперь двигаться?
В восемь его будет ждать в конюшне Минкс Каттер. Хочет что-то ему показать там, где играют киты. Если она сможет достать ему лошадь, то хорошо. Если нет — пешком он точно в такую даль не пойдет. Днем, во всяком случае. Но когда наступит ночь, придется, наверное, идти ловить Берри. Если удастся выбраться из замка так, чтобы никто не видел.
Ровно в восемь часов Мэтью подошел к конюшне и увидел, что Минкс стоит на дороге с двумя лошадьми — снова Эсмеральдой и Афиной. Лошади были оседланы и готовы. Сама Минкс была одета в коричневые бриджи, сапоги для верховой езды и черный жилет поверх светло-синей блузки. Мэтью не знал, что ей сказать (не спрашивать же: «Простите, не вы приходили сегодня ко мне заполночь?»), так что не сказал ничего. Если бы он ожидал, что она вдруг встретит его всплеском чувств, то был бы весьма разочарован. Минкс одним прыжком вскочила в седло и спокойно ждала его приближения, держа поводья Афины.
— Доброе утро, — сказал он. Дрогнувшим голосом? Да, несколько. Минкс смотрела на него пристальным, даже отчасти обвиняющим взглядом. — Как ты смогла достать мне лошадь?
— Сказала, что мне нужны две лошади — для себя и для моего спутника. Меня не спросили, кто это, а я не стала говорить. Ты готов?
Вместо ответа он взял поводья и сел в седло Афины.
— Твой нос чувствует себя лучше? — спросила она, когда они тронулись в путь.
— Опухоль уже спадает. Я кое-как могу им дышать.
— И спалось хорошо?
Мэтью не был уверен, что в вопросе прозвучал тот подтекст, который ему послышался.
— В общем, спал, — ответил он.
— Вот и славно. Мне надо, чтобы сегодня ты был поживее.
Сказать, что он здоров как бык, было бы явным преувеличением, но Мэтью решил не спорить.
Вслед за Минкс он выехал на дорогу к Темпльтону, направляясь прочь от конюшни и замка. Солнце пригревало сильнее, небо голубело, и яркие птицы летали кругами над парадизом Фелла.
Доехав до обрыва, куда привозила его Минкс в первый день, они увидели, что киты уже всплывают среди волн, разбрызгивая в воздухе белую пену и гоняясь друг за другом в игривой, но нежной страстности.
Минкс спешилась и подошла к краю, наблюдая за парадом левиафанов. Мэтью тоже слез с лошади и встал рядом. Вместе они стояли под жарким яростным солнцем, а гигантские создания ныряли и вновь выныривали, хлопая хвостами как флагами огромных серых кораблей.
— Правда, красивые? — равнодушным голосом сказала Минкс.
— Да, — устало ответил Мэтью.
Она обернулась к нему. Золотистые глаза на лице, исполненном силы и красоты, будто горели огнем.
— Поцелуй меня, — сказала она.
Он не стал ждать второго приглашения. Ну, вот, значит, кто на самом деле приходил к нему ночью. Мэтью шагнул вперед, поцеловал ее, и она приняла поцелуй, прижавшись к Мэтью всем телом, и тут он почувствовал у себя под подбородком нож, упирающийся в горло. Когда Минкс отодвинулась, пламя в ее глазах стало пожаром.
— Ты очень хорошо целуешься, Мэтью, — сказала она, — но ты никак не Натан Спейд.
Может быть, он что-то промямлил. Уж точно он сделал глотательное движение, хотя лезвие упиралось в адамово яблоко. Пот так и хлынул изо всех пор.
— Никак не Натан Спейд, — повторила она. — И зачем же ты им притворяешься?
Он решился прокашляться, хотя острие упиралось в горло. Нет, не решился.
— Я полагаю, — сказал он с геркулесовым усилием, которое могло бы произвести впечатление даже на Хадсона Грейтхауза, — что ты ошибаешься. Я…
— Мэтью Корбетт, — перебила Минкс, недослушав. — Понимаешь, я знала Натана Спейда. Я любила Натана Спейда. И ты, как я сказала… никак не Натан Спейд.
Где-то в самых глубинах души он нашел в себе силы собраться — с приставленным к горлу ножом. Быть поживее? Ладно.
С легкой улыбкой он спросил:
— Ну вот совсем ни чуточки?
— Ни даже на кончик ногтя твоего мизинца.
— Ой, — сказал он. — Это меня ранит.
— Что это? Нож?
— Нет, ранены мои чувства. — Он отчетливо ощущал крутой обрыв над игрищем китов. — Ты привела меня сюда, чтобы показать, как легко могла бы меня убить и избавиться от тела?
— Я тебя сюда привела, чтобы никто нас не выследил и не подслушал. Ты же Мэтью Корбетт?
— Вы… вы ставите меня в затруднительное положение, мадам.
— Тогда я сама за тебя отвечу. — Давление ножа на шею Мэтью не ослабевало. — Конечно, я с первого взгляда знала, что ты не Натан. Мы с ним были любовниками в Лондоне — вопреки правилам профессора, как ты, быть может, знаешь. Но я не подозревала, кто ты, пока не увидела твоей реакции на слова Адама Уилсона про убийство Мэтью Корбетта. Чуть вино не пролил. Вероятно, это заметила только я. И тогда я поняла, кто ты. И поняла, зачем ты здесь.
— Интересная версия, — сказал Мэтью, хватаясь за обманутую надежду.
— Тебя прислал на остров профессор Фелл, чтобы ты выследил, кто сообщил властям о грузе «Цимбелина», готового к перевалке на испанский корабль в открытом море. — Глаза Минкс были совсем рядом, горящие тем же огнем, а ее дыхание слегка пахло лимонами. Нож по-прежнему твердо упирался в горло Мэтью. — Ты решатель проблем, не так ли? На службе Кэтрин Герральд? И тебя доставили сюда под опекой Арии Чилени. — Нож сделался ощутимее. — Отвечай.
Мэтью тяжело вздохнул. Игра окончена. Но, как ни странно, он чувствовал, что начинается новая, не менее захватывающая.
— Верно, — ответил он. — Все до последнего слова.
— У профессора есть подозреваемые? Кто?
— Трое. Сезар Саброзо, Адам Уилсон и Эдгар Смайт.
Минкс мрачно улыбнулась.
— Боже мой, — сказала она, и нож убрался от горла Мэтью. Минкс держала его свободно в опущенной руке. — И что ты ищешь? Доказательств, что один из них — предатель?
Мэтью решил, что вранье было бы неэффективным. А нож в руках Минкс Каттер — вещь чрезвычайно эффективная.
— Профессор считает, что замешаны могут быть двое. И что имеются какие-то улики, которые можно откопать.
Уголком глаза он увидел всплывающего кита. Кит пустил из дыхала фонтан воды, изогнувшийся вопросительным знаком, который был тут же поглощен океаном.
— Два предателя? — светлые брови шевельнулись, приподнимаясь. — Прямо в яблочко!
— В каком смысле?
— В том, — сказала она, почти касаясь губами его губ, — что предателей действительно было двое. Один из них — перед тобой. Можешь сообразить, кто второй?
Как все просто… Он читал ответ у нее на лице, и ощущение было такое, будто земля Маятника качнулась у него под ногами чуть сильнее.
— Натан Спейд.
— Браво!
И плоскость ножа одобрительно хлопнула Мэтью по подбородку.




Часть четвертая
ЗАВТРАК ДЬЯВОЛА



Глава двадцать седьмая

— Что я хочу от тебя узнать, — продолжала Минкс Каттер, поблескивая лезвием ножа на солнышке, освещающем этот счастливый мир, — так это кто убил моего Натана.
Мэтью уставился в землю — по необходимости, чтобы сохранить равновесие. С ответом он задержался, и потому прекрасная метательница ножей ответила за него:
— Его убила Ария Чилени? Как-то вечером он исчез, направляясь ко мне. С тех пор — никаких известий. У мадам Чилени репутация женщины, убивающей бывших любовников. Да, я знаю, что между ними что-то было. Но в прошлом. А мы смотрели в будущее. Значит… она его убила? Потому что профессор Фелл узнал, что Натан продает дипломатические тайны тому, кто даст больше?
— За это, — подтвердил Мэтью.
— Я предупреждала его, — сказала Минкс. — Говорила ему — не жадничай. Я была уверена — профессор дознается. Достаточно уже было того, что мы узнали про «Цимбелин» и его поставку в Испанию. Выболтал в борделе один из профессорских гнилых фруктов из парламентской корзины после пары стаканов абсента. Мы узнали, что это вот-вот случится… и поняли, что не можем этого допустить.
— Не можете? — нахмурился Мэтью. Он все время знал, где сейчас нож. Он в правой руке, опущенной вниз, сбоку. Минкс придерживала его большим пальцем, любовно поглаживая рукоятку слоновой кости. — В каком смысле? Вы вдруг стали патриотами?
— Мы всегда ими были. Ну… может, не в такой степени, как большинство, но… продавать порох Испании? Это нет. — Она тряхнула головой. Пламя в глазах несколько померкло, уступив место какой-то темной печали. Женщина убрала нож обратно под жилет. — Мы не знали, где хранится «Цимбелин», перевозимый отсюда в Лондон. Какой-то склад в доках. Наверняка порох был замаскирован под бочки смолы и обычное корабельное снаряжение. Но когда мы узнали, что первый груз при посредстве Сезара Саброзо идет в Испанию… мы не могли бездействовать. — Она смотрела Мэтью прямо в глаза, и в этом взгляде читалась ее стальная воля. — Кто я ни есть и кем бы ни был Натан — мы не могли спокойно стоять и смотреть, как этот порох уходит к врагу нашей страны. Так что — да. Мы — патриоты. По-своему.
Мэтью посмотрел в сторону форта и увидел тонкое щупальце отлетающего ввысь дыма — там, где варились химикалии.
— Отчего он такой мощный? Оттого что сахар заменил уголь?
— Это белый порох, а не черный. Он сильнее обычного и дает меньше дыма. В любой сухопутной или морской битве сообщает колоссальное преимущество тому, кто его использует. Откуда ты знаешь про сахар?
— Работа такая, — ответил он. И разъяснил: — Узнавать то, чего мне знать не полагается.
— Ну, ладно. Теперь, когда ты знаешь… как ты намерен поступить?
Мэтью подумал минуту, глядя, как расплывается на утреннем ветерке дымное щупальце. Потом твердо решил, что должно быть сделано и что должен сделать он.
— Я собираюсь проникнуть туда сегодня ночью, — ответил он, — и взорвать форт.
Выражение ее лица не изменилось, но голос прозвучал сдавленно.
— Ты — псих.
— Если идти по дороге — то да. Но если через лес — может быть, и нет. Наверняка найду что-нибудь, из чего можно соорудить пару фитилей — если сумею проникнуть на склад. Но переправляться буду, когда дойду до реки. — Он посмотрел в ее глаза — и не увидел там ровным счетом ничего. — Нельзя допустить, чтобы профессор создавал этот порох в промышленных масштабах. Да, значительное его количество уже может быть в Лондоне и готовиться к отправке… но изготовление налажено здесь, поэтому именно здесь надо положить этому конец.
— Псих, — повторила Минкс.
А он лихорадочно размышлял. Лицо вспотело — может, не столько от мыслей, сколько от зловещего жара этого утра.
— Если у меня все получится, мне понадобится побыстрее убраться с острова. Нужен будет корабль. И я, кажется, знаю, кого можно убедить мне в этом помочь. У меня есть триста фунтов, которые могут склонить его к правильному решению и дать возможность нанять команду. И мне нужно еще кое-что.
— О чем ты говоришь?
— Нужен предатель. На самом деле даже два — оправдать ожидания профессора. — Он постукивал пальцами по губам, глаза смотрели на колеблющийся океан. У Мэтью созрел план… точнее, начатки такового. Слишком многое зависит от слишком многого. — Позволь тебя спросить… если я принесу тебе образец почерка, ну, скажем, около полудня… сможешь ли ты подделать записку к четырем?
— Записку? Какую записку?
— Мне нужно то, чего ждет профессор. Доказательство измены. Записка, переданная одним предателем другому и спрятанная… ну, скажем, в ботинке. Или в любом другом месте, куда я ее подложу. Короткая записка, и ты мне в этом поможешь. Тебе известно, когда планируется отправка из Лондона следующей партии «Цимбелина»? Или какие-нибудь догадки на эту тему?
— Нет. Про первую мы узнали совершенно случайно. Просто повезло.
— Значит, это должно быть что-то иное. Что-то разоблачительное. Но что? — Мысль явилась мгновенно. — От кого узнал Натан о первой поставке?
— От достопочтенного Фредерика Нэша. Распутник, каких свет не видел. Тоже на жалованье у профессора.
— Вполне сгодится. Притянем к делу его имя. Я что-нибудь придумаю. — Мэтью решил проникнуть в комнату Смайта, когда этот нечистоплотный человек спустится к обеду. Но все равно его донимали вопросы, и среди них один, требующий немедленного ответа. — Значит, порох хранят на складе в Лондоне, только ты не знаешь точно, где? А почему профессор не держит его здесь, а возит туда? — Но ответ возник раньше, чем он успел договорить. — А! — сказал Мэтью, не дав Минкс возможности открыть рот. — Он хочет, чтобы шпионы других государств его видели и сообщили своим хозяевам. А еще он опасается нового землетрясения. Так?
— Чего?
Она явно не понимала, о чем он толкует.
— Дрожь, — объяснил Мэтью. — Здесь произошло землетрясение, когда профессор был ребенком. Здесь он может производить «Цимбелин» в относительной безопасности, но боится, что если в форте произойдет несчастный случай и сдетонирует достаточное количество пороха — землетрясение может повториться. Вот почему, подозреваю я, он вывозит порох с острова, как только накапливается достаточное количество для корабельного трюма. Этого, впрочем, хватило бы на очень внушительный взрыв.
— Псих, — повторила Минкс в третий раз. — Тебе ни за что туда не пробраться.
— В одиночку — нет. Но с помощниками… может получиться. — Он оторвался от горизонта и перевел взгляд на Минкс. — Да, Натана убила мадам Чилени. Как — я тебе не скажу. Но если бы сейчас тут стоял Натан Спейд — он тоже мог бы решиться разнести эту лавочку в клочья — вот как я. — Он негромко хмыкнул. — Плохой человек дошел до границы зла, на которое способен? До черты, которую не хотел преступать? Да, именно так, Минкс — твой Натан задумал бы все тут взорвать к чертям, как я только что. И попросил бы тебя помочь — как я прошу сейчас.
— Меня помочь? В смысле, подделать записку?
— Это тоже. И потом ты мне можешь понадобиться — ты очень умелая. Мне нужны твои навыки и твоя… как бы это сказать… несгибаемость под натиском. — Он не мог удержаться от многозначительной улыбки. — И еще не могу не спросить: это ты ночью?.. — он пожал плечами, не договаривая.
— Я ночью — что?
Интонация была абсолютно неподдельной. Решатель проблем попал впросак.
— Да так, ерунда, — ответил он не без разочарования. — Мне тут надо съездить в одно место. В дом одного капитана дальнего плавания. Поедешь со мной?
— Поеду, — ответила она.
Они сели на лошадей. Мэтью, держа в голове карту и дорогу к дому Фалько, двинулся первым, а Минкс, помедлив секунду, догнала его и поехала рядом.
— Он не был законченным негодяем, — сказала она.
— Таким никто не бывает. — Тут он вспомнил Тирануса Слотера. — Или почти никто.
— Он хотел искупить то, что делал раньше. Не гордился своим прошлым. Когда увидел шанс измениться и рассказал мне… мы оба поняли, что так и надо.
— Да уж, — ответил Мэтью.
Она секунду помолчала — быть может, оживляя мучительные воспоминания.
— Мы планировали будущее, — сказала она. — В браке или нет — не знаю. Встретились мы на самом деле случайно. На вечеринке в честь Эндрю Хальверстона, менялы. Тоже на жалованье у профессора.
— Похоже, что у него на жалованье состоят все.
— Мы тогда еще не знали, что оба работаем на профессора. Выяснилось позже, когда это уже не имело значения.
— Зато сейчас имеет, — сказал Мэтью, сворачивая Афину на дорогу к дому Фалько. — Больше, чем когда-либо.
— Уж кто-кто, а ты должен знать, что значит состоять на жалованье у профессора. — Минкс бросила на Мэтью недобрый взгляд. — Его враг — и привезен на его остров, чтобы на него работать. Как, во имя Господа, такое могло случиться?
— Станет понятнее, когда мы приедем туда, куда направляемся, — ответил он. — Но вот что меня сейчас интересует: кто такой этот Бразио Валериани, и зачем Фелл его ищет?
— Не знаю… но кое-что слышала.
— Например?
— Например… что у профессора бывают диковинные интересы и увлечения. Валериани как-то с этим связан. Больше ничего не знаю.
— Хм, — сказал Мэтью. — Надо будет мне этим заняться и выяснить.
Он поддал Афине рыси, ударив каблуками, потому что чувствовал, как уходит время, — а ведь еще столько предстоит сделать до того, как он с Берри, даст бог, с Зедом и… да, со Штучкой — сможет покинуть этот проклятый остров!
По хранящейся в памяти карте Мэтью вывел лошадей на тележную колею, уходящую в лес и дальше, к показавшемуся дому из белого камня, стоящего в окружении еще нескольких точно таких же. Минкс и Мэтью спешились, и Мэтью постучал в дверь. Долго ждать не пришлось — дверь приоткрылась, и осторожно выглянула очень красивая и молоденькая местная женщина цвета кофе с молоком.
— Шафран? — спросил Мэтью. Она кивнула. Глаза у нее были расширенны от испуга. — Я приехал, чтобы…
Но тут Шафран отодвинули в сторону — ласково, но твердо, и появилось свирепое, морщинистое черное лицо капитана Джеррела Фалько, с белой эспаньолкой и янтарными глазами. Он посмотрел на Мэтью, потом на Минкс, снова на Мэтью с несколько презрительной гримасой.
— Не думал я, что вы такой дурак, чтобы завалиться сюда среди бела дня. — Голос его был подобен землетрясению. — Это кто с вами?
— Друг.
— Слова — всего лишь слова.
— Ей можно доверять.
— А если бы и нет, так уже поздно. Уверены, что за вами никто не следил?
— Он уверен, — ответила Минкс без малейшей мягкости, с металлом в голосе.
— Чтоб вас черти побрали за то, что меня в это втянули, — сказал Фалько, открыл дверь и отступил. — Заходите.
Не успел Мэтью переступить порог, как угодил в объятия рыжей авантюристки из Нью-Йорка, которая за свои нежные девятнадцать лет столько раз влипала в неприятности, что двоим бы хватило лет на двадцать с лишком. Волосы растрепаны, грязное лицо исцарапано кустарником, одета в темно-синюю ночную рубашку, которую будто дикие кошки когтями драли. Берри прилипла к Мэтью так, что вдохнуть было трудно, но она же первая оторвалась от него с настороженным вопросом:
— А кто это?
Это, очевидно…
— Меня зовут Минкс Каттер, мы с Мэтью друзья. — Золотистые глаза осмотрели Берри, комнату, Фалько и Шафран и вообще всю обстановку. Минкс была безмятежна, как воскресный вечер ранней осени по окончании полевых работ. — А с кем я имею честь говорить и почему вы здесь скрываетесь?
— Берри Григсби, — прозвучал ледяной ответ. — И с Мэтью мы тоже друзья — очень хорошие друзья. Здесь я потому что…
Она запнулась, но не стала ожидать чьей-либо помощи.
— Потому что сбежала из «Темпльтон-Инн» прошлой ночью и оказалась в затруднительном положении, — объяснил Фалько. — Она и тот воин племени га. Где он, я не знаю. Весь вчерашний день здесь шныряли отряды каких-то людей. Мой дом обыскали, но мисс Григсби спряталась под половицами в соседней комнате. Не слишком приятно, зато необходимо.
— Там были мокрицы! — сказала она Мэтью. Глаза у нее стали большие, наполнились слезами отвращения.
Да, чувствовать мокриц, ползающих у тебя в волосах, не особенно приятно, — а по половицам в трех дюймах над твоим лицом грохочут сапоги.
— Но она сумела промолчать. — Фалько прикурил глиняную трубку от огарка свечи и выпустил клуб дыма. — Молодец. Они искали, кого бы повесить за то, что ее прячут.
— Вы были там? На дороге в форт?
Этот вопрос Минкс адресовала Берри.
— Я ничего про форт не знаю. Но мы были на дороге недалеко отсюда. Там черепа висели на деревьях по обе сто…
— Вот дура! — перебила Минкс. — Лезть туда, когда видела предупреждение? Кто еще с тобой был?
— Ее друг, бывший раб, — вмешался Фалько.
В соседней комнате заплакал ребенок, и Шафран пошла его успокаивать. Фалько выдул ноздрями дым — так он прокомментировал ситуацию с нежданными посетителями своего дома и нарушителями мира его семьи.
— Вы втянули меня в какую-то кашу, — сказал он Мэтью. — Вы все. Впутали в ваши дела. Я что, просил, чтобы люди Фелла перерезали мне горло? Или чтобы мне пришлось смотреть, как у меня на глазах будут резать мою жену и ребенка?
Волна дыма дошла до носа Мэтью… и он, к собственной радости, учуял его запах!
— Отвечайте, когда вас спрашивают! — рявкнул капитан.
— Отвечаю, — был хладнокровный ответ. — Сожалею о доставленных хлопотах, но я пришел сюда спасать не только Берри, но также вас и вашу семью.
— Вижу, сколько вы уже наспасались, сэр. Это вас лошадь лягнула в лицо копытом?
— Нет, но очень постарались два осла. Теперь вы послушайте, пожалуйста, меня. Я помню, что вы говорили мне о лояльности вашему работодателю, пока он хорошо платит. Я понимаю, что вы любите ваш корабль. Но знаете ли вы, что профессор в этом своем форте делает очень мощный пушечный порох? И он планирует…
— Не хочу слышать. Не мое это дело.
— Вы как-то сказали, насколько мне помнится, что ваше дело — принимать наилучшие решения под парусами вашего корабля. — Мэтью выждал несколько секунд, чтобы эта мысль усвоилась. — Еще вы сказали, что хотите стать самому себе хозяином и надеетесь, что деньги Фелла помогут вам купить корабль. Весьма честолюбивая мечта, капитан. Еще вы в тот вечер предупреждали меня об осторожности: чтобы я не дал миру профессора в себя проникнуть, потому что в нем очень много денег. Вы это помните?
— Помню.
Дым плавал по комнате, клубясь и меняя форму.
— Теперь я вам возвращаю то же предупреждение, капитан, потому что ваши паруса уже заполоскались на ветру. В ближайшие минуты вам предстоит решить, каков будет ваш — а также вашей жены и ребенка — пункт назначения в этой жизни.
— Что за чушь вы мне тут несете? — загремел Фалько.
— Я несу вам не чушь, а спасение, — ответил Мэтью, с полным самообладанием глядя в горящие янтарные глаза. Он понимал, что этот человек способен оторвать ему голову, нимало о том не пожалев. Но Мэтью обладал сейчас плацдармом и сдавать его не собирался. — Я могу стать вашим работодателем, если вы на это согласны. Сегодня вечером я могу заплатить вам триста фунтов золотом. Это на оснащение корабля и набор минимальной команды. Я хочу, чтобы меня отвезли обратно в Нью-Йорк вместе с Берри, воином га — если его найдут, потому что я знаю, что он жив, — и мисс Каттер, если она захочет ехать. И еще с одним человеком, — продолжал он, — которого я приведу из замка Фелла. Я хочу вам заплатить за вашу обычную работу — перевозку пассажиров. Когда мы придем в Нью-Йорк, я могу пообещать вам, что не только найду место для перевозки грузов, но и сделаю так, что вы будете хозяином собственного дела куда раньше, чем ожидали. Это я могу сделать для вас, капитан Фалько. Клянусь вам.
— Он может, — подтвердила Берри.
Фалько дымил трубкой, молчаливый как стена.
Мэтью подумал, что вторая попытка всегда труднее, но она же и плодотворнее. Сдаваться он не намерен. Он, который тонул в пучине, привязанный к каменной статуе, и был спасен поцелуем индейской девушки. Нет, он не сдастся.
— Сегодня вечером я взорву порох, — сказал Мэтью безразличным голосом. Просто констатируя факт. — Сделаю или сдохну, как говорится.
— Второе вероятнее, — ответил Фалько.
— Дурацкая затея, да? — Мэтью приподнял брови. — А кто станет ожидать, что найдется дурак, который заберется туда и взорвет весь порох к чертовой матери, сэр? Так что — у меня будет преимущество внезапности. Да, я не знаю географии местности или форта, так что буду действовать, как говорится, в потемках. Но я и намереваюсь оставаться в тени, пока не сделаю работу. Вам я это сообщаю потому, что когда рванет порох, мне с моими друзьями понадобится быстро покинуть остров. Прошу вас, капитан Фалько, предоставить нам такую возможность.
— Я ему уже сказала, что он псих, — неожиданно вставила Минкс. Мэтью прикусил губу: он был благодарен девушке за заботу, но лучше бы она свое мнение оставила при себе. Секунду она смотрела на пол, и видно было по лицу, как в ней борются противоположные чувства, а потом Минкс тяжело вздохнула. — Но псих он или нет, а доводы у него серьезные. Я с ним заодно.
— Величие души с вашей стороны, — заметил Фалько. — Для меня же и моей семьи — гибель.
— Для вас и вашей семьи — избавление, — поправил Мэтью. — То, что вы хотите открыть собственное дело по перевозке грузов — дело хорошее. Но вы не можете не знать, что никто не покидает этот остров без разрешения профессора Фелла. Я бы предположил, что он будет вас использовать так, как ему заблагорассудится, а потом ваши заботы уменьшатся до размеров гроба для самого себя, а возможно, еще и для вашей милой жены и младенца. Зачем бы он вам позволил уехать отсюда и начать новую жизнь? Нет, это невозможно. — Мэтью покачал головой. — Вы лучше подумайте о своих парусах, капитан. Они отбрасывают длинную и очень темную тень на ваше будущее.
Настала тишина, в которой слышалось лишь тихое воркование жены Фалько в детской.
Фалько стоял перед Мэтью, наморщив лоб. Глаза смотрели куда-то вдаль. Он начал медленно постукивать чашкой трубки о ладонь другой руки.
Мэтью ждал. Больше сказать ему было нечего. Либо корабль найдет фарватер, либо разобьется о скалы. Капитан думал. Он был умный человек, и сейчас исследовал течения, которые могут возникнуть — не только те, что уже есть.
— Будь оно все проклято, — сказал наконец Фалько.
Это было скорее блеяние агнца, нежели рычание льва.
Но этот агнец отказывался идти на заклание и становиться свидетелем заклания своих близких. Для него начинался трудный рейс, который необходимо выполнить любому настоящему кораблю.
— Мне понадобится минимум дюжина человек, — сказал капитан «Ночной летуньи». — Вопросов мне задавать никто не будет. Я знаю, что провизия и другие припасы уже грузятся для обратного рейса в Нью-Йорк согласно первоначальному плану, который был мне представлен. Но отход планируется через три-четыре дня, а вы говорите, что у нас всего несколько часов?
— Я бы предпочел покинуть остров с первыми лучами рассвета. — И Мэтью решил добавить: — Если все пройдет удачно.
— Несколько часов, — повторил Фалько с оттенком горечи. — Этого и близко недостаточно. Чтобы получить разрешение на выход, я должен показать коменданту порта письменный приказ. Что я ему покажу?
— Письменный приказ, естественно, — ответила Минкс. — Кто обычно пишет приказы? Сирки или кто-то другой? И как письмо доставляют вам?
— Иногда он, иногда — другие люди. Но всегда на белой бумаге, свернутой в свиток, перевязанный алой лентой, и на ней — печать профессора. Осьминог.
— Так что почерк не всегда один и тот же? Это я смогу, — сказала Минкс. — И бумагу найду, и ленту, но вот печать…
Она посмотрела на Мэтью.
— Печать на моем мешке с деньгами не сломана, — ответил Мэтью. — Ее можно использовать?
— Снять, не ломая, и запечатать ею приказ? — Минкс мрачно улыбнулась. — Раз плюнуть.
— Я намерен, — сказал капитан, — взять с собой еще некоторых пассажиров. Отца и мать моей жены. Ее старшего брата с семьей. У него ферма как раз по эту сторону от Темпльтона. Без них я не тронусь с места.
Осложнение, но необходимое. Мэтью понял, что Фалько осознает тяжесть ситуации. Когда выяснится, что «Летунья» ушла преждевременно и по подложному приказу, полетят головы, включая, возможно, и коменданта порта. Прямо в клюв того осьминога, фальшивому изображению которого бедняга поверил.
— Ясно, — сказал он. — Я предоставляю вам их собрать, поднимая как можно меньше шума. Вы, конечно, понимаете, что следует соблюдать осторожность. Репетиций не будет, и любая ошибка будет роковой.
— Да, — ответил Фалько посланцу рока.
— Мне еще свою работу нужно выполнить. Минкс, мы должны вернуться в замок. Мне придется войти в комнату Смайта за образцом почерка. Принесу тебе что-нибудь интересное.
Смысл в том, подумал Мэтью, чтобы проткнуть двух голубей одним вертелом и облагодетельствовать осьминога двойной порцией прогнивших мозгов.
Он повернулся к Берри, протянул руку… и вот она, его счастливая звезда!
Он так обрадовался, увидев девушку целой и невредимой, что даже сказать ничего не мог. И сейчас все слова тоже казались лишними.
Она схватила его за руку, он притянул ее к себе, будто вытаскивал из воды леску, за которую зацепилась самая красивая и самая бестолковая рыбка во всем океане. Мэтью прижал девушку к груди, и она приникла к нему, словно он был самой надежной скалой на всем Маятнике. Сердце тяжело забилось, но потом Мэтью отодвинулся, посмотрел в ее покорные и испуганные синие глаза — и раздражение вспыхнуло в нем с новой силой.
— Какого черта, во имя Христа распятого и воскресшего, сбежали вы с Зедом из гостиницы? — спросил он напористо. — Ты хоть знаешь, какой вы устроили переполох?
— Зед хотел найти лодку, а я думала ему помочь.
— Так вы теперь свободно разговариваете?
— Я его понимаю. Без слов. — Она отодвинулась еще дальше. Из глубины ее глаз блеснул гнев, щеки порозовели. — Богом клянусь, иногда я лучше понимаю его без слов, чем тебя со словами!
— Это как тебе угодно. Сейчас у нас нет времени разбираться в нюансах.
— Вот это истинная правда! — объявил Фалько. — Мне нужно набрать себе команду. Надеюсь, вы согласны, чтобы она осталась здесь до утра?
«Она» — то есть Берри, которая выглядела то огорченной малышкой, то хищницей, готовой перекусывать гвозди.
— Согласен. Здесь ей безопаснее всего.
— Что тоже не очень умно, но я уж сделаю, что смогу. Если эти люди снова придут в мой дом, она опять спрячется под половицами.
Берри начала было возражать, обращаясь к Мэтью, но взяла себя в руки, потому что даже она понимала: на сей раз ее тюремщики не будут столь деликатны, а мокрицы в подполье более приятная компания, чем крысы в тюрьме.
— «Летунья» будет готова к рассвету, — сказал Фалько, с вызовом поднимая подбородок. Вызов, быть может, относился к профессору Феллу. — Раз уж вы меня настолько втянули, то я отойду без вас, если вы не покажетесь вовремя. Моя шея и шеи моих родных стоят больше золота, чем вы можете заплатить.
— Согласен. Значит, на рассвете, — ответил Мэтью. Он взглянул на Берри, но не захотел задерживать на ней взгляд. Когда эта заваруха кончится, Берри наверняка спустит на него собак, но он был твердо намерен отгавкиваться изо всех своих сил.
— Удачи, — пожелал Фалько, когда Мэтью открыл дверь. — Если вас сегодня поймают, будьте так любезны не пискнуть моего имени, когда вам начнут выпускать кишки.
— Это справедливо, сэр.
— Мэтью! — Берри шагнула вперед, робко потянулась к нему, тронула за руку. — Будь осторожен. Пожалуйста! Будь очень осторожен.
— Утром увидимся, — пообещал он и вышел вместе с Минкс, надеясь, что обещание не окажется пустым звуком, и его голова не пойдет с первыми лучами солнца на завтрак дьяволу.
Они выехали на дорогу и повернули лошадей к замку Фелла. Трясясь в седле под яростными лучами белого солнца, Мэтью составлял записку — капкан на двух предателей. Через несколько минут текст записки был готов. То, что надо!.. Смайт и Уилсон даже не догадаются, откуда был нанесен удар. Трудно себе представить двух более неприятных типов… если конечно не принимать в расчет братьев Таккеров.
Но теперь впереди пролегла опасная территория, полная волчьих ям: войти в чужую комнату и выйти так, чтобы никто не видел. Потом сама записка: обманет ли она профессора Фелла? А как связаться со Штучкой и дать ей знать, что освобождение уже не за горами? И потом ночью — основное действо и фейерверк по случаю окончания конференции уголовников.
Мэтью дал про себя обет, что если вернется в Нью-Йорк, — расцелует Диппена Нэка. Да, видать, и правда положение отчаянное, подумал он.
— Ты о чем думаешь? — спросила Минкс, послав Эсмеральду вперед и поравнявшись с ним.
— О том, что предстоит сделать, — ответил он. — И еще… что на самом-то деле я не очень отличаюсь от Натана Спейда, нет?
Звук, который издала девушка, можно было бы счесть жестоким смехом.
— Размечтался, — сказала Минкс.
И они двинулись дальше.



Глава двадцать восьмая

Мэтью держался за ручку двери и готов был уже выйти из комнаты Адама Уилсона, когда услышал топот сапог, неразборчивые грубые ругательства и пьяный смех. Он остановил руку и застыл неподвижно, будто Таккеры могли увидеть его сквозь дверь. По его расчетам, была четверть пятого. Таккеры, видимо, рано начали вечернюю попойку. Взорвать бы их ко всем чертям вместе с порохом, но вряд ли это получится.
Он ждал, пока шум не затихнет в другом конце коридора. Штучка наверняка шла, зажатая между ними. Или же снова плавала в своем мире покоя и тишины.
В левой руке Мэтью стискивал клочок пергамента с рваными краями. Несколько раньше он проник в комнату Эдгара Смайта и добыл кусок чистого пергамента и листок со строчками Барда, переписанными Смайтом в скуке вынужденного безделья. Находясь в комнате Смайта, он услышал приближающиеся к двери шаги, потом в замке повернулся ключ. Мэтью в считанные секунды (успев постареть на годы) выскочил на балкон, прижался спиной к стене и затаился, прислушиваясь и молясь всем богам, чтобы Смайту не пришло в голову подышать свежим воздухом. Его слух был вознагражден кряхтением и пуканьем — Смайт облегчался в ночной горшок. Потом была еще пара минут опасения, что специалист по оружию выйдет на балкон с горшком в руке — вывалить продукт за перила, но и этого, к счастью, не случилось. Наконец дверь открылась и закрылась еще раз, ключ повернулся, и Мэтью, с каплями пота на лице и зудящей шеей вышел из комнаты, запер ее за собой и, как было договорено, подсунул под дверь Минкс листок пергамента и сургучную печать с осьминогом — она была снята с кожаного кошелька ножом, полученным от той же Минкс.
А потом пришлось ждать. Примерно в половине четвертого под дверь Мэтью подсунули квадратик пергамента. Всего две строчки — в точности, как велел Мэтью. Выглядело это естественно, как почерк Смайта — Минкс в своем деле была очень искусна. И потом следующий шаг, не менее ответственный, чем другие: проникнуть к Уилсону после четырех и подложить записку туда, где он сможет ее «обнаружить», дав при этом точное описание комнаты Уилсона и его вещей — на случай, если его будут расспрашивать.
Аккуратно сложенный чулок в ящике комода отлично подошел для этой цели.
А теперь… к чертям из этой комнаты с подделанной уликой, доказывающей связь между двумя предателями, и пусть полетят головы!
Он стиснул зубы, повернул ручку, выглянул — не проходит ли кто мимо, — и тихо скользнул в коридор, где царила тишина. Под мышками, как и на лице, выступил обильный пот. Очень хотелось вдохнуть полной грудью зиму Нью-Йорка, и к дьяволу Фелла с его адским раем! Мэтью сунул ключ в замок, повернул его, шагнул налево к собственной комнате, зажимая записку в руке, — и увидел Матушку Диар. Она стояла в пяти шагах от Мэтью, сложив перед собой руки в красных перчатках, и смотрела на него, готовая задать вопрос.
Мэтью ощутил всей кожей дыхание зимы. Кровь едва не застыла в жилах.
Женщина подошла к нему почти вплотную и всмотрелась выпуклыми карими глазами.
— В саду начинается игра в «Пэлл-Мэлл», — сказала она. — Саброзо уже там. Как и мисс Каттер, Понс и Пупс. Не желаете ли присоединиться?
— Я… я в игры не очень-то умею. Разве что в шахматы, — выдавил из себя Мэтью, стараясь спрятать клочок пергамента в кулаке.
— Ну, я думаю, вы во все игры хорошо играете, мистер Корбетт. — Она протянула руку в перчатке. — Полагаю, вы обнаружили нечто такое, что профессору следует увидеть?
Было ясно — до боли ясно — что Матушке Диар все известно. Мэтью с трудом состыковал свой мозг с языком.
— Нашел, — ответил он, передавая записку.
Она посмотрела на эти строки.
— Интересно. — Сказано было так, будто женщине показали ничем особо не примечательное насекомое. — Я прослежу, чтобы он получил это. Вы придете к нам в сад?
— Нет. Спасибо. Я думаю… я, наверное, хотел бы слегка отдохнуть.
— Разумеется, так и сделайте. Я могу прислать вам лимонной воды, если хотите.
— Вообще-то… это было бы замечательно. Спасибо большое.
— Всегда пожалуйста. — Она еще раз просмотрела записку. — Похоже, вы сослужили профессору ценную службу. Заверяю вас, что она не будет забыта.
— Рад был помочь.
Эти слова на вкус оказались горше любых лимонов.
— Ну, что ж. — Лягушачья физиономия Матушки Диар пошла морщинками улыбки. Поднялась рука, потрепала Мэтью по щеке. — Хороший мальчик. Отдохните, заслужили.
Она повернулась, пошла к лестнице и успела пройти значительную часть коридора, когда Мэтью наконец заставил ноги двигаться. Он отправился к себе, запер дверь, растянулся на кровати и уставился на балдахин. Натянутые до предела нервы медленно отпускало.
В этой позе он и пролежал с полчаса, то задремывая, то просыпаясь, когда в дверь постучали.
— Кто там? — спросил он неприветливым размытым голосом, как у пьяного Таккера.
— Только я, — ответил певучий голос индийского убийцы.
По телу Мэтью пробежала дрожь, сердце заколотилось. Спокойнее, сказал он себе. Не волноваться. Но легче сказать, чем сделать, когда кровожадный великан стоит у твоей двери.
Мэтью несколько раз глубоко вдохнул, чтобы прояснить мысли, встал, подумал: «Вот он, час расплаты». Потом по шахматным клеткам пола подошел к двери и открыл ее.
— Добрый день, — сказал Сирки, державший в руках поднос с оловянным кувшином и стаканом. — Я получил инструкцию принести вам лимонной воды.
Мэтью подвинулся, чтобы дать ему пройти. Сирки поставил поднос на комод и сам налил первый стакан. Подал его Мэтью, тот взял стакан и поднес к носу в попытке учуять что-нибудь более опасное, чем лимоны.
— Зелий в нем нет, юный сэр, — сказал Сирки. — Заверяю вас.
— Тогда выпейте первым.
Мэтью протянул ему стакан.
Сирки взял его без колебаний, и одним глотком осушил наполовину.
— Очень освежает. — Он отдал стакан юноше. — Вы сослужили профессору службу. С чего бы нам поить вас зельем?
— Старые привычки долго держатся.
Все еще не доверяя напитку, Мэтью отставил его в сторону.
— Несколько вопросов к вам, если позволите. — Губы Сирки улыбались, но глаза смотрели серьезно. — Вы обнаружили эту записку — в каком месте?
— В свернутом чулке. Второй ящик комода в комнате Уилсона.
— У вас есть предположения, чей это может быть почерк?
— Есть догадка. — Он представил себе, что подумал профессор Фелл, прочитав две строчки, подделанные Минкс: За нами следят. Предупреди Нэша. Кроме выдачи Феллу пары предателей, Мэтью подложил ему еще и третьего — Фредерика Нэша, коррумпированного и вероломного члена Парламента. — Я полагаю, что профессор знает, чей это почерк. Кто такой Нэш, я не имею представления, но думаю, что профессору это известно. — Мэтью наморщил лоб: пришла пора разыграть деланное недоумение: — Чего я не могу понять, — зачем нужно было передавать такое письменно, а не просто сказать? Сообщение, в конце концов, очень простое. Зачем рисковать, записывая его?
— Профессора тоже это интересует, — зловеще сказал Сирки.
— Да. — Мэтью почувствовал, что на висках выступает пот. Ладно, день достаточно жаркий. — Единственное заключение, к которому я пришел — обоснованная догадка, так сказать, — состоит в том, что разговор со мной вызвал у мистера Смайта… нечто вроде паники. Вероятно, Уилсон собирался потом сжечь эту записку. Или, быть может, показать ее Нэшу — как доказательство подлинности. На основании опыта могу сказать, что в отчаянном положении человек способен на глупейшие ошибки.
Сирки хмыкнул. Он ждал продолжения.
— Конечно, — устало добавил Мэтью, — у Уилсона не было причин подозревать, что я проникну в его комнату, но все же он подстраховался и спрятал записку, что говорит мне об определенной степени его вины.
Сирки какое-то время молчал, что причинило нервам Мэтью немалое беспокойство. Наконец гигант заговорил:
— Профессор, — сказал он, — также пришел к этим выводам.
Мэтью кивнул. Он отчетливо осознавал, какой тяжестью ощущается его голова на хрупком стебле шеи.
— Могу ли я также предположить в этом случае, что наше дело закончено?
— Закончено, и успешно, но есть некоторое осложнение.
— Вот как? — Желудок Мэтью скрутило узлом. — Какое?
— Не могут найти вашу подругу, мисс Григсби. Поиски продолжаются, но участвующие в них начинают опасаться, что она сорвалась в темноте с обрыва и нашла свою смерть на камнях или в море.
— Бог мой! — произнес Мэтью, сделав над собой усилие.
— Останься она там, где ее поместили, с ней бы ничего не случилось. Через несколько дней вы уедете отсюда на борту «Ночной летуньи». Поиски будут продолжаться, но боюсь, что мисс Григсби с вами не вернется. — Сирки печально посмотрел Мэтью в глаза. — В связи с этим мне дано поручение заверить вас в выплате дополнительных пяти тысяч фунтов, кроме трех тысяч вашего гонорара. Приемлемые ли это условия?
— Для меня — да, — ответил Мэтью с мрачной решимостью. — Для ее деда — не уверен.
— Профессор сожалеет о вашей потере. Не сомневаюсь, что вы доведете это до слуха ее деда. Что же до воина-африканца — он сидит за решеткой в подземелье этого замка. Его вам возвратят в утро вашего отплытия, но не раньше.
— Хорошо. — Мэтью снова стало легче дышать. Подделка прошла проверку, и профессор Фелл по этому поводу составил собственное объяснение: один предатель пишет другому, упоминая третьего.
— Позвольте мне поинтересоваться: что будет с Уилсоном и Смайтом?
— Они уже сидят каждый в своей камере, и вскоре с ними разберутся. Вы хотели бы присутствовать?
— Я? Нет. Совершенно неинтересно слушать, как они хнычут, врут и изворачиваются. — Натан Спейд не мог бы сказать естественнее, подумал Мэтью. Он даже испугался, что сердце у него ожесточилось.
— Но скажите… что с ними будет сделано?
— Ими займусь я, — ответил Сирки. — На глазах у профессора они будут голыми прикованы к стульям. Первым делом у них будут вырезаны языки.
— А, — сказал Мэтью и тут же подумал, что интонацией мог выдать испытанное им облегчение.
— Потом у каждого будет извлечен глаз и раздавлен ботинком профессора. Затем у каждого будут удалены половые органы и помещены ему в рот. После этого им отпилят кисти рук и ноги по щиколотку. Операция медленная и деликатная.
— Изматывающая для вас, насколько я понимаю.
— Весьма, — согласился Сирки с каменным лицом статуи. — До того, как они истекут кровью, руки будут отпилены от плеч. И опять же это потребует усилий с моей стороны, но профессор ценит мое усердие. Если они проживут достаточное время, то еще будут отпилены ноги в коленях.
— К этому времени вы наверняка созреете для долгого отдыха.
Сирки позволил себе злую полуулыбку.
— Большую часть работы сделает мое лезвие, юный сэр. Я буду только его направлять. Но крови прольется очень много, что затрудняет держание рукояти. Так, на чем же я остановился? А, да. В самом конце им отделят головы от плеч, все это будет сложено в джутовые мешки и доставлено вниз к Агонисту. Это его зверушка, которую, думаю, вы уже видели. Таким образом, мистер Смайт и мистер Уилсон будут преданы морю в виде помета осьминога. Вы абсолютно уверены, что не хотите наблюдать этот процесс?
— Соблазнительно, — ответил Мэтью, — но нет. Уверен.
— Вас можно понять. Я уполномочен профессором Феллом сказать, что, по его мнению, работа сделана отлично, и спросить, может ли он рассчитывать на ваше умение решать проблемы, если у него возникнет в этом потребность?
— Вы имеете в виду — найти для него Валериани?
— Профессор об этом не упоминал.
Мэтью минуту подумал. Он надеялся уничтожить пороховой завод и через двенадцать часов держать путь к гавани с Берри, Зедом, Минкс и Штучкой. И вряд ли профессор скажет ему спасибо за взорванный форт.
— Я живу в Нью-Йорке, — ответил Мэтью. — И хотел бы, чтобы меня оставили в покое.
Сирки, казалось, обдумывал это заявление. Потом пошел к двери, но остановившись на полпути, сказал:
— Вы осведомлены, что профессор никогда не принимает «нет» в качестве ответа?
— Осведомлен. И все же — нет.
Сирки слегка склонил голову, показывая, что понял Мэтью:
— Я передам ваш ответ. Ваша плата будет доставлена утром перед вашим отплытием, вместе с воином га. — Он чуть заметно улыбнулся. — Я сожалею, что не удалось его убить, но увы, не все наши желания сбываются.
С этими словами Сирки покинул комнату.
Мэтью всегда воспринимал уход гигантского киллера с облегчением, и сейчас тоже обрадовался. Выждав некоторое время, достаточное для увеличения расстояния между ним и Сирки, он осторожно пригубил лимонную воду.
Ну… похоже, что это обычные лимоны. Мэтью допил стакан. Сейчас ему больше хотелось есть, ведь обед он пропустил, — и поэтому он вышел в коридор и спустился по лестнице в поисках тарелки с фруктами или корзины маффинов и кукурузных лепешек, которые слуги иногда оставляли на столе.
Спускаясь по лестнице, он услышал откуда-то снизу приглушенный вопль. Звук длился несколько секунд и вдруг прервался, будто человеку заткнули рот.
Да, на столе действительно стояла корзина с маффинами. Он потянулся за булочкой, и тут словно из пола прорезалось гулкое эхо второго вопля. Кажется, он исходил из другого горла, но прервался так же резко, как первый.
Мэтью подумал, что Натан Спейд теперь отомщен, и где бы он ни был, может считать Мэтью родственной душой (не ясно только, радоваться этому или огорчаться). Но похоже, что в мире профессора один расчлененный труп в мешке неизменно порождает еще парочку, и значит со смертью Смайта и Уилсона Судьба — и профессор Фелл — должны быть удовлетворены.
Раздался новый крик, мучительный и жалкий, и снова резко стих. Такие вопли могли бы разорвать чувствительному человеку сердце — если не знать, кого пытают.
Мэтью выбрал самый большой маффин в корзине, обнаружив, к своему удовольствию, что он с шоколадной крошкой. Юноша откусил большой кусок и вернулся к себе в комнату — ждать ночи. И только за запертой дверью позволил себе сорваться, покрыться холодным потом и избавиться во внезапном повелительном позыве от съеденного маффина и выпитой лимонной воды, извергнув все это через перила балкона.



Глава двадцать девятая

После полуночи, когда в замке стало тихо, как в могиле, и смолкли даже грубые вопли Таккеров, Мэтью начал действовать.
Он покинул комнату с единственным огарком тонкой свечки, тихо прошел по коридору и отмычкой вскрыл обиталище Смайта. Увы, эксперт по оружию почивал ныне не в кровати, а в тесных объятиях пищеварительной системы осьминога. Они с Адамом Уилсоном разделяли сейчас нижайший из всех возможных земных приютов. Мэтью вышел на балкон и окинул внимательным взглядом отвесную стену между собой и ухоженной садовой изгородью в двадцати футах внизу — нет ли в каменной стене трещин, куда можно было бы просунуть пальцы?
Он посветил вниз. Да, есть, похоже, несколько надежных захватов — многолетняя дрожь земли постаралась. Значит, здесь — или нигде. Потому что даже сама мысль о том, чтобы покинуть замок через парадную дверь, была абсурдной.
Мэтью задул свечу и сунул ее в карман сюртука вместе с заранее прихваченным огнивом. Потом перемахнул через перила и с отчаянным задором юности и мрачной целеустремленностью начал осторожный спуск вдоль потрескавшейся стены замка.
В программе вечернего пира было то же, что обычно: разнообразие морепродуктов, похабное приставание братьев к Штучке, которая, казалось, сделалась меньше, став совсем девочкой, пьяный смех Саброзо над воображаемыми им шутками, тело Арии Чилени, назойливо прижимающееся к Мэтью, ее дыхание, разящее рыбой и вином (вернулась, увы, способность ощущать запахи), кормление Огастеса Понса в исполнении старательного Пупса, их перешептывание и хихиканье, подобное жеманничанью двух школьниц. Минкс молчаливо ужинала, ни на кого не глядя, а Матушка Диар рассуждала о том, как это будет хорошо — снова вернуться в Англию. Очевидно, группа должна была ехать на «Фортуне» — корабле, принадлежащем транспортному флоту Фелла. Мэтью подумал, что если бы ему пришлось просидеть два месяца на одном корабле с этой шайкой, — он так сплясал бы на пиратской доске, что Гиллиам Винсент отбил себе ладони от восторга.
Два кресла за столом остались пустыми.
— А эти хрены куда подевались? — спросил Джек Таккер. Глаза у него были налиты кровью, в углах рта пузырились остатки рыбной похлебки. — Собственными…
— …хренами заигрались? — договорил Мэк, заливая себе в пасть полстакана вина — настолько густо-красного, что оно казалось черным.
Зажатая между братьями Штучка, посмотрев на Мэтью пару секунд, отвернулась. Глаза у нее были усталые, с темными кругами. «Словно редкостной красоты зверь, — подумал Мэтью, — но почти раздавленный. Еще сколько-то времени с братьями — и она полностью выгорит и разрушится изнутри». Как бы ему хотелось увидеть ее улыбку или хотя бы попытку улыбнуться! Только вот чему ей улыбаться? Если бы Мэтью мог остаться с ней наедине на пару секунд, сказать, что задумал…
— Мистера Смайта и мистера Уилсона с нами больше нет, — заявила Матушка Диар.
— Чего? — Понс оттолкнул руку Пупса с вилкой. — А где они?
— Эти два джентльмена, — ответила Матушка Диар, бросив беглый взгляд на Мэтью, — были уличены в предательстве по отношению к профессору.
— И эти тоже? — Пасть Джека была набита какой-то мерзкой на вид смесью. — Сколько ж, черт дери, на этой веселухе было предателей?
— Слишком много, — ответила Матушка Диар с едва заметным намеком на материнскую улыбку. — Сейчас ситуация стабильна.
— А надо бы еще вот этому в карманы глянуть. — Мэк ткнул ножом в сторону Мэтью. — Перевернуть вверх тормашками и тряхнуть как следует.
— Нет необходимости. — Матушка Диар грациозно пригубила вино. Рука в красной перчатке смотрелась на хрупкой ножке бокала как гигантская лапища. — Мистер Смайт и мистер Уилсон выполнили свое предназначение, и оказалось, что у них не хватает лояльности, зато гордыни — в избытке. Сегодня днем они были казнены. Вы разве не слышали их криков?
— Я думал, это Понсу в задницу тычут, — сказал Джек, и Мэк так захохотал, что вино брызнуло из ноздрей.
— Вульгарные грубияны! — ответил Понс со всем достоинством, какое только может найтись у жирного человека с тремя подбородками. Прищурив презрительно маленькие глазки, он обратился к Матушке Диар: — Такое… устранение мистера Смайта и мистера Уилсона… весьма неожиданно. Я не могу не напомнить, что они оба являлись важным активом…
— Ему еще активных подавай, — фыркнул Джек, а его брат снова заржал в ответ на этот кабацкий юмор.
— Важным элементом, — продолжал Понс, — в операциях профессора. Не получит ли их одновременное устранение негативных последствий в отношении наших дальнейших планов?
— Негативные последствия, — повторил Мэк. — Ну не умеет эта задница говорить по-человечески.
И вот тут Мэтью дошел до предела. Черт, с него хватит!
— Чего бы вам не заткнуться, а? Вы кретины, каких свет не видывал, и перестаньте доказывать это каждым словом.
Лица Таккеров застыли. У Мэка мелко дрожал подбородок от гнева. Джек сунул кусок хлеба в рыбный соус и стал жевать его так, будто это была глотка Мэтью.
— Отвечаю, — произнесла Матушка Диар. — Да, эти два человека играли важную роль. Вы слышали — я сказала «играли». Но в организации никогда не было недостатка в талантливых работниках, готовых занять их места. Не сомневайтесь, что профессор все обдумал заранее. Я уполномочена быть в Лондоне глазами, голосом и руками профессора, и назначать квалифицированных работников на соответствующие им места. Повышать людей, так сказать. И я намерена и дальше выполнять эту работу ради блага организации со всей возможной тщательностью. Спасибо за вопрос.
— Вам спасибо, — ответил Понс, обращая рот к ожидающей вилке Пупса.

Мэтью продолжал спуск по стене замка. Правая нога внезапно соскользнула, и Мэтью понял, что может сейчас сорваться, поэтому прыгнул, рассчитывая упасть на кусты изгороди.
По счастью, в них не оказалось ни шипов, ни колючек, и Мэтью, приземляясь, отделался лишь мелкими царапинами. Затем он выпутался из ветвей, встал на твердую землю и двинулся к дороге. Желтая луна была слегка на ущербе, ночь дышала легким бризом, и Мэтью ощущал себя в своей стихии — тишина и скрытное движение.
Едва он начал путь через сад, как понял, что кто-то приближается к нему слева: темный контур, немного осеребренный луной, легкая фигура, идущая уверенным шагом.
— Ты что, собрался всю дорогу пешком тащиться? — тихо спросила Минкс, подойдя достаточно близко.
Поверх обычной одежды на ней был наброшен плащ с капюшоном, и вновь Мэтью задумался над тем: не она ли приходила к нему прошлой ночью.
— Да, полагаю. Именно таков был мой план.
— Тогда, — сказала она, — тебе нужен новый план. Включающий в себя лошадь. Пойдем.
— Куда?
— Пойдем, — ответила она, — взломаем конюшню, оседлаем двух лошадей и двинемся выполнять, что задумано — взрывать порох. Не так ли?
— Угу.
— Тогда пошли, зря время теряем.
— Минкс, тебе не обязательно идти со мной. Я вполне справлюсь сам.
— Справишься? — Лица ее он не мог разглядеть, но знал, что выражение его было скептическим, и светлые брови приподняты. — Не думаю. Пошли, и будь благодарен, что я спасаю твои ноги. А может быть, и шею.
— Петля охватит две шеи с той же легкостью, что одну. На самом деле я думаю, что мы лишимся своих голов, если нас поймают.
— Согласна. Вот почему нельзя, чтобы нас поймали. — Тупица, не сказала она, но это слово повисло в воздухе. — Перестань жевать сопли и пошли. Ну!
По дороге в конюшню Мэтью спросил Минкс, как ей удалось выбраться из замка незамеченной, и ответ был таков:
— Я вышла через парадный вход, вежливо поговорив со стоящим у двери слугой. Он наверняка думает, что я отправилась на вечернюю прогулку. Моей целью было выйти наружу, а не оставаться незамеченной. А ты тоже — через парадный вход?
— Нет, я выбрал более драматичный способ.
— Ну, важен результат, не так ли? Вон впереди конюшня. Говори тише, не стоит пугать лошадей, а то они нас выдадут.
Оказалось, что для проникновения в конюшню Минкс достаточно было вставить кончик ножа в замок, запиравший обмотанную вокруг двери цепь.
Замок вскрыли, цепь сняли, и хотя лошади фыркали и перетаптывались, не заржала ни одна. Минкс и Мэтью оседлали выбранных ими лошадей, Эсмеральду и Афину, и через несколько минут уже двигались по дороге, вслед за своими лунными тенями.
— Полагаю, тебе хватило ума принести что-нибудь, для разжигания огня, — сказала Минкс.
— Огниво и свечу.
— И я тоже их захватила. На всякий случай.
— Очень великодушно с твоей стороны.
Минкс какое-то время молчала. Лошади трусили по дороге бок о бок. Потом она сказала:
— Может, ты немножко и похож на Натана.
— Чем?
— Безбашенный. Упрямый. Человек, который бросает дьяволу вызов, и других заставляет думать, будто и они способны сцепиться с нечистым. — Девушка бросила на него задумчивый взгляд из-под капюшона. — Не уверена, что это так уж хорошо.
— Если передумала, можешь повернуть обратно.
— Ну нет, сейчас уже поздно. Но до того, как взойдем на корабль, я убью Арию Чилени. В этом ты, мой друг, можешь не сомневаться.
Мэтью нисколько не сомневался, что она хотя бы попробует. Также, как и он должен попытаться вырвать Штучку из лап Таккеров — в память Прохожего-По-Двум-Мирам. Похоже, сегодня и ему, и Минкс придется бросить вызов собственным демонам — и проверить, что за демоны они сами.
Когда заговорщики добрались до дороги, охраняемой черепами, луна уже опустилась ниже.
— Не сюда, — одернула Минкс, когда Мэтью начал направлять туда Афину. Он проехал вслед за девушкой еще сотню ярдов и спешился, следуя ее примеру. Минкс привязала Эсмеральду к низкому кустарнику, и Мэтью тоже привязал Афину.
— Слушай внимательно! — шепнула Минкс. Они с Мэтью находились на опушке густой чащи, за которой скрывался пороховой завод Фелла. — Что там будет в форте, мне неведомо. Наверняка там расставлена охрана на сторожевых вышках, спрятанных среди деревьев. Здесь также могут быть топи и зыбучие пески. Факелы зажигать нельзя — охрана вцепится в нас, как оголодавший клещ, так что двигаться придется тихо и осторожно, и если кто-то из нас попадет в беду, кричать нельзя, чтобы шеей не рисковать — или головой, как ты сказал. Если одного из нас схватят, нужно молчать вопреки всему, даже если это будет значить… ну, сам понимаешь.
— Понимаю.
Нервы у Мэтью плясали, но он ни за что бы не отступил от задуманного.
— Ладно. Тогда пошли.
Последние два слова означали: проходим точку невозврата.
Чащу Мэтью и Минкс преодолели вместе, и через несколько минут перед ними встала залитая желтым светом луны стена листьев и острых колючек размером с ноготь, растущих на извитых перепутанных стеблях.
Какое-то время Минкс и Мэтью пытались обойти это препятствие, но пришлось продираться сквозь него — там, где оно казалось проходимым, сдерживая крики от впивающихся в тело и рвущих платье древесных «когтей».
Мэтью чувствовал, что если еще хотя бы раз зацепится сюртуком, тот сползет с плеч клочьями. Чулки на нем были изорваны, ноги кровоточили. Им с Минкс все же удалось достичь чуть более гостеприимного леса, но именно что чуть. Топкая почва держала лишь потому, что ее пронизывали массивные корни деревьев. И даже Минкс с ее уверенной походкой несколько раз споткнулась и плюхнулась в грязь. А болото становилось глубже и с каждым шагом все сильнее засасывало ботинки, почти сдирая их с ног.
Пришлось остановиться и отдохнуть, потому что продвижение по этой липкой каше страшно изматывало.
— Готов? — спросила шепотом Минкс через несколько минут, и Мэтью ответил, что да.
На следующем шаге Минкс ухнула в болото едва ли не по пояс. Но продолжала идти, и Мэтью за ней, подняв над собой огниво и трут, чтобы не промокли.
Луна спускалась все ниже. С деревьев, торчащих в этом вонючем, мерзком болоте, орали, квакали, заливались, визжали и жужжали ночные амфибии и насекомые. Из-под ног всплывали газовые пузыри, раскрываясь омерзительными бутонами, и лопались с таким громом, что страшно было, как бы не услышала охрана. Но темнота не откликалась ни светом факела, ни человеческим голосом, и двое путников целеустремленно продвигались вперед.
— Осторожно! — шепнула Минкс. — Змея в воде, справа от тебя.
Мэтью уловил движение — что-то уплывало прочь. На одну замеченную змею наверняка приходится еще дюжина невидимых, шныряющих под ногами. Но что пользы об этом думать?
Наверху, между тесно сомкнувшимися верхушками деревьев, виднелись одиночные звезды, и до Нью-Йорка было не ближе, чем до них. А он, Мэтью, шагает по пояс в жидкой грязи, и змеи вьются вокруг ног, вероятно, пробуя на вкус выступающую на голенях кровь. Восхитительно. Но думать надо не об этом, а о том, чтобы не упасть в воду и не замочить трут.
Местность пошла на подъем, болото стало мелеть. Минкс и Мэтью вылезли из топи на песчаную почву, так же густо заросшую, как та, что осталась перед болотом. Мэтью зацепил низкую ветку дерева, и послышался звук, похожий на щелчок взводимого курка. Кто бы это ни был — экзотическая птица или древесная лягушка, — эта тварь прыгнула в чащу, отчаянно удирая.
— Стой, — шепнула Минкс, и Мэтью тут же послушался. Девушка сунула руку куда-то внутрь стены лиан и колючек, отвела листву в сторону и объявила: — Мы на месте.
Мэтью тоже протянул руку и пощупал: да, это внешняя стена форта. В темноте, да еще в нависшей листве невозможно было определить, насколько высоко она тянется. Но все было тихо, если не считать кваканья и гудения лягушек и других ночных охотников, и еще вдалеке какая-то птица издавала звук, будто со свистом падает топор палача.
Теперь надо было отыскать путь внутрь, а решатель проблем понятия не имел, как это сделать.
Он последовал за Минкс налево — она ощупывала камни, раздвигая лианы. Никаких окон не было видно — ни с решетками, ни тем более без. Ворот тоже найти не удавалось. Наконец Минкс остановилась, потянула за мощную с виду лиану, свисающую вдоль стены, и сказала:
— Придется обойтись вот этим.
— Я пойду первым, — вызвался Мэтью, и девушка не стала возражать.
Он двинулся вверх по лиане, которая опасно раскачивалась, но, слава Богу, не рвалась. Можно было упираться ботинками в камни, и Мэтью, взобравшись футов на тридцать, долез до верху и перевалился на парапет. Минкс взлетела за ним с поразительной ловкостью, и они огляделись, надеясь понять, куда попали.
Парапет был пуст, но в деревянном держателе, расположенном футов на пятьдесят влево, горел одинокий факел. Еще через пятьдесят футов — следующий. И дальше, и дальше, по всему периметру огромного форта. Внизу стояло несколько зданий из белого камня с черепичными крышами. Чуть дальше, в середине земляного круга, расположилось большое здание с трубой, где, очевидно, готовили и смешивали ингредиенты пороха. Пока что не было заметно никаких признаков человеческого присутствия, если не считать расставленных вдоль стены горящих факелов. Мэтью поискал взглядом что-либо, похожее на пороховой склад. Справа стоял длинный белый дом с деревянными ставнями, закрывающими окна, и — красноречивый признак — земляными насыпями шести футов высотой по обе его стороны для защиты от взрыва. Значит, здесь и хранится порох до погрузки. Но где бы найти фитили?
Мэтью рассудил, что здесь они должны быть непременно, поскольку бомбы, разрушившие дома в Нью-Йорке, были созданы именно в этом месте и снабжены фитилями если не прямо тут, то где-то поблизости. Вопрос — где именно? На преодоление чащи и болота у них с Минкс ушло два часа, и сейчас время быстро истекало, поскольку «Ночная летунья» отойдет с первым проблеском рассвета, успеют они взойти на борт или нет.
— Ты подождешь меня здесь, — сказала Минкс.
— Здесь? Почему?
— В данном случае, — ответила она, — один лазутчик лучше, чем два. Я быстрее тебя. И верь мне, когда я говорю. Лучше будет, если ты позволишь мне быть твоим…
Она наморщила лоб под капюшоном, подыскивая слова.
— Всадником авангарда? — подсказал Мэтью.
— Что бы это ни значило. Ты останешься здесь. А я выясню, где охрана.
— Значит, ты это можешь сделать, а я не могу?
— Я могу это сделать так, что нас не убьют. Стой здесь.
Она повернулась и решительно зашагала прочь вдоль парапета.
Мэтью опустился у стены на корточки. Чертовски нехорошо отпускать ее одну на такой риск, но было у него чувство, что Минкс Каттер вполне способна проникнуть туда, куда ему вход заказан, и выйти оттуда живой. Да, решение отпустить ее одну было недостойно джентльмена. Но идеально с точки зрения здравого смысла.
Он ждал, прислушиваясь к ночным звукам и глядя, как мигают факелы на ветерке, шевелящем верхушки леса.
Ожидание затягивалось, и Мэтью сел на камни.
Примерно через двадцать минут (по его прикидкам) Мэтью решил, что больше ждать нельзя. Он остро ощущал напрасный ход времени, снижение луны, и если Минкс поймали, то что-то с этим надо делать.
Он встал, двинулся вдоль парапета туда, куда она ушла, и оказался рядом с каменной лестницей, ведущей вниз. Спустившись на земляной пол, Мэтью миновал две пустых телеги и через каменную арку вышел на площадку, не полностью освещенную факелами. По этой территории теней он и двинулся, держась спиной к стене.
Подумалось, что он уже много месяцев живет так — спиной к стене. Сердце тяжело билось, воздух будто давил на грудь. От баков, где шла реакция, доносился характерный запах химикалий. Свернув за угол, Мэтью остановился и огляделся, отметив, что никого рядом нет. Пройдя чуть вперед, он миновал еще одну арку и зашагал между двумя каменными стенами, ведущими неизвестно куда.
И вот тут-то как раз из-за угла вышел человек, сделал по инерции еще два широких шага в сторону Мэтью, потом осознал его присутствие и остановился.
— Ты кто такой? — спросил он.
— Я здесь новичок, — только и сумел сказать Мэтью. Глупо, конечно.
— Врешь, гад!
Деревянный свисток взлетел к губам.
Мэтью не успел еще решить, бить ему в живот или в пах, как раздался сочный гулкий стук, и человек увял, как лист на горячем ветру. Свисток выпал из руки, повиснув на шейном шнурке. Его владелец сделал шаг к Мэтью, и колени у него подломились. Когда тело рухнуло лицом вперед, Мэтью увидел топор, торчащий из затылка.
Позади упавшего стражника стояла Минкс Каттер. Наступив лежащему ногой на спину, она высвободила топор. Человек задергался, будто пытаясь плыть по земле, и Минкс снова его ударила чуть выше правого уха.
На сей раз он затих.
— Разве я тебе не говорила, чтобы ты оттуда не уходил? — спросила Минкс, повторно извлекая оружие.
— Да, но я за тебя волновался.
— Ну-ну, — сказала она и поднесла к носу Мэтью окровавленный топор. — Я поступила на службу к профессору наемным убийцей. И убила троих, пока не поняла, что работа эта мне не нравится. А обучала меня ей Лира Такк, ставшая для меня настоящей матерью — когда меня собственная семья выгнала. — С топора Мэтью на рубашку капала кровь. — Я так понимаю, что Лиру убил ты. А ведь это она помогла мне из растерянной девочки вырасти в настоящую женщину.
Мэтью ничего не ответил. Не мог же он сказать, что Лира Такк закончила жизнь обезумевшим мешком переломанных костей и рубленого топором мяса?
— Но, — продолжала Минкс, опуская топор, — теперь я выросла. А вот ты — нетерпеливый и глупый молокосос. — Из складок плаща вынырнула ее рука с обмотанным серыми шнурами запястьем. — Я нашла склад, незапертый и неохраняемый. Оттуда и топорик. И вот эти три фитиля из ящика. Самый длинный даст нам пятнадцать минут, самый короткий — шесть. Или свяжем их вместе.
— Отлично, — ответил Мэтью. В его ноздри накрепко засел медный запах крови.
— Вряд ли на склад пороха будет так же легко попасть. Я видела еще четверых охранников, обходящих территорию, но они никуда не спешили — обленились от безделья. Вон там — барак, где спят рабочие. Профессор нам оказал величайшую услугу, не заставляя рабочих трудиться круглые сутки, как рабов.
— По-христиански, — пробормотал Мэтью.
— А ну-ка, соберись! — велела она, верно угадав, что Мэтью несколько поплыл из-за хладнокровного убийства стражника и откровения по поводу общих знакомых.
Она присела и просмотрела карманы убитого — наверное, ключи искала от порохового склада. Не найдя, встала.
— Давай за мной, — велела она и двинулась влево, не ожидая, пока Мэтью выйдет из транса.
Первый шаг было трудно сделать, второй чуть легче. А потом он пошел за ней, и Минкс настороженно посматривала по сторонам, ни разу не оглянувшись.
Они подошли к складу — длинному зданию из белого камня с серой шиферной крышей. Далекий факел давал достаточно света, чтобы разглядеть на двери два замка. Первый Минкс сломала лезвием ножа, но второй оказался крепким орешком.
— Поглядывай! — бросила она Мэтью, склоняясь к более сложному механизму. — Черт побери, — сказала она сквозь стиснутые зубы, когда и вторая попытка не удалась. — Подержи это.
Она отдала Мэтью окровавленный топор, чтобы освободить руки.
Мэтью услышал голоса. Два человека приближались с левой стороны, оживленно болтая. Донесся взрыв смеха: что-то очень веселое рассказал один другому. Минкс продолжала возиться, а голоса медленно приближались, хотя никого еще не было видно. Минкс ковыряла замок, острие ножа шевелилось в стальных внутренностях. Быстрее, хотел сказать Мэтью, но Минкс знала, что делает.
А голоса уже были совсем близко, и Мэтью подумал, что ему придется пустить в ход топорик и отяготить свою душу еще одной смертью.
Но тут люди повернули прочь от склада — голоса стали стихать, а еще через минуту раздался металлический щелчок, и Минкс прошептала:
— Ага, вот так тебя.
Замок упал на землю, Минкс отодвинула засов и толкнула дверь.
Внутри было темно, хоть глаз выколи. Минкс забрала у Мэтью топорик и сказала:
— Высекай огонь.
Несколько секунд Мэтью провозился с кремнем, добыл искру в трут и им коснулся фитиля свечи. Уставился на Минкс с нехорошим предчувствием во взгляде, гадая, не грохнет ли весь склад от малейшего просверка, но Минкс кивнула ему, чтобы заходил, и он, выдернув душу из пяток, куда она успела сбежать, переступил порог. Минкс вошла следом и закрыла дверь.
— Впечатляет, — сказала она, когда при свече Мэтью стали видны ряды бочек с — предположительно — «Цимбелином» профессора Фелла. Мэтью насчитал пятнадцать — только тех, что попали в круг света, а вне его оставались еще десятки. Следующая партия была практически готова к отправке — помещение казалось забитым до отказа.
Он и сам не заметил, что задержал дыхание. Ощущение нарастающей опасности было не слабее того, что испытал Мэтью на каменной статуе морского конька. Если две цимбелиновых бомбочки разнесли в щепки дом на Нассау-стрит, что могут сотворить десятки бочек?
— Я насчитала шестьдесят две, — сказала Минкс. — Надеюсь, у тебя получится отличный взрыв.
Он выдохнул, подумав, что один хороший взрыв у него уже получился вчера ночью.
Минкс шагнула к первой бочке. Подняла топор и стукнула три раза сверху, не задумываясь. Мэтью вздрогнул от этого звука: наверняка на него сейчас кто-нибудь прибежит.
Потом Минкс уперлась плечом, перевернула бочку, и серовато-белые зернышки полились на землю ручьем.
Со второй бочкой она проделала то же самое, и порох потек с той же легкостью.
— Этого, — сказала она, — должно быть достаточно.
Смотав с руки два хлопковых шнура, она вкопала их концы в зерна разрушения и растянула в направлении двери.
— Поджигай, — велела она. На щеках у девушки сверкала испарина.
Мэтью нагнулся, поднял один конец фитиля и коснулся его свечой. Рука его дрожала, но на шнуре немедленно вспыхнул красный глаз и фитиль зашипел.
Мэтью проделал то же со вторым фитилем.
Пропитанный селитрой шнур загорелся, и огонек стал равномерно приближаться к цели.
Ни времени, ни возможности уничтожить сам завод не было, но взрыв наверняка будет чудовищный, и все в форте разнесет в клочья.
— А теперь сматываемся, — поторопила Минкс с едва заметной тревогой в голосе.
Они закрыли за собой дверь и задвинули задвижку, маскируя взлом. А потом Мэтью помчался вслед за Минкс, убегавшей туда, откуда они пришли, к лестнице на парапет. Охранников видно не было, времени для предосторожностей не было тоже. И Минкс, и Мэтью отлично понимали, что очень скоро на острове Маятник откроется небольшой филиал Ада.
Взлетев по лестнице, они стали искать лиану, по которой поднялись на стену. Это было примерно как искать в стогу сена конкретную соломинку. С этой высоты все лианы казались хлипкими, неспособными выдержать никого из них.
Еще несколько минут — и придется учиться летать.
— Эй! — раздался впереди чей-то крик. — Эй, вы!
Зовя на помощь, охранник засвистел в свисток, а потом с обнаженной шпагой побежал к незваным гостям.
Его бег был остановлен ножом, влетевшим ему в горло с расстояния почти двадцати футов. Охранник поперхнулся, схватился за рукоять ножа, пытаясь его выдернуть, но зашатался, свалился с края парапета, как неуклюжий пьяница, и, кувыркаясь, исчез внизу, в темноте.
Другой голос, довольно далеко, начал звать кого-то по имени — кажется, Керленда. Минкс перегнулась через парапет, ища путь вниз. Мэтью оглянулся.
Если охранники добегут до склада, они еще могут затоптать фитили.
— Я здесь! — крикнул он тому, кто звал Керленда, чтобы сбить его с толку. — Сюда!
— Надо перелезать, — сказала Минкс, и сейчас голос девушки действительно дрогнул: даже ее стойкий дух пошатнулся при мысли о фитилях, несущих огонь к веселому проклятию. — Вот прямо тут.
Она показала на толстые лианы и что-то лиственное, приросшее к камням.
Потом без колебаний кувырнулась через стену, схватилась за то, что попало под руки и стала спускаться.
Мэтью уловил движение справа — по ступеням поднимался крупный мужчина с факелом в руке. Настолько крупный, что напоминал Сирки.
Минкс была уже почти на земле, и Мэтью тоже не мог ждать. Он перегнулся через стену, хватаясь за лианы и листья, ища, куда упереться носками ботинок. На полпути вниз раздался треск, лианы стали отрываться от камней. И одновременно с этим человек с факелом навис над стеной и ткнул в сторону Мэтью факелом, чтобы разглядеть получше.
— Склад! — вдруг завопил он через плечо. По обветренному лицу пробежал ужас. — Боже мой, проверьте склад!
Мэтью добрался до земли по отрывающимся лианам. Минкс уже шлепала прочь через болото.
Мэтью последовал за ней, думая, что если охранники успеют загасить фитили, то все было зря.
Вода поднималась уже выше колен, потом встала выше бедер, до пояса, и змеи — да черт с ними, со змеями! Из форта доносились крики, вселявшие тревогу в Мэтью. Черт возьми, думал он, фитили должны были уже догореть! Что за…
Он не успел додумать эту мысль — ее выбило у него из головы ревом тысячи львов в смеси с визгом полутысячи гарпий и унесло огненным дыханием полусотни драконов, а его самого бросило почти без чувств в жидкую грязь, увлекло в пучину, где ползают и сворачиваются в клубки змеи, защищенные от зла, творимого людьми.



Глава тридцатая

Чья-то рука схватила Мэтью за ворот и выдернула из воды. Он плевался и кашлял, отфыркивался, разбрызгивая жидкость носом и ртом. Ночь превратилась в день, и приходилось щуриться от ярости его света. По болоту метались горячие ветры, нагибая деревья и срывая зелень листьев.
— Не останавливайся! — крикнула ему Минкс, потому что только крик мог быть услышан в этой симфонии катастрофы. Ей тоже пришлось плюхнуться в этот суп, лицо и волосы потемнели от скользкой грязи. Она побежала прочь и потащила Мэтью за собой. Он, как мог, старался удержать равновесие.
Оглянувшись, юноша увидел белые вспышки и красные сердцевинки языков пламени. Главную стену форта снесло напрочь. Гром «Цимбелина» был оглушителен; в ушах звенели семнадцать воскресных колоколов, и казалось, что все время взрывается что-то под ложечкой. Взлетали в воздух горящие предметы и взрывались там с таким треском, что кости тряслись, а от вспышки едва не слепли глаза. Вот взлетел еще один пылающий предмет и тоже взорвался в небе, где кружился пепел. Бочки, подумал Мэтью. Их вынесло взрывом из здания склада, и сейчас они взрываются наверху. Вокруг сыпался дождь из пылающих деревяшек, гулко плюхались в болото куски обожженного камня.
— Вперед! Вперед! — вопила Минкс ему в ухо, чтобы он расслышал ее сквозь грохот.
Третий раз повторять не пришлось. Он двинулся, пошатываясь. Над ним пролетали птицы, спасаясь от горящих ветвей. Минкс поскользнулась, упала в воду, и Мэтью подхватил и поднял девушку, как она его перед тем. Слева рухнула пылающая бочка, и деревья разметало взрывом, вызвавшим водяной гейзер. Чаща на дальней стороне болота полыхала вовсю, и продолжали падать с неба бочки, терзая «Цимбелином» и без того изуродованный пейзаж. Метались раскаленные ветры, взрывные волны дергали Мэтью и Минкс в стороны, как бумажные фигурки. По всему полю брани извивались клубы серого дыма. Ярдах в двадцати висело в ветвях что-то, похожее на человеческий торс, черное-пречерное, как пригоршня углей.
Взрывы продолжали рвать ночь. Летели бомбами бочки, одни взрывались вверху, другие успевали упасть на лес или в болото и взрывались там. Грохот стоял такой, будто столкнулись три армии, вооруженные трехствольными пушками, и бестолково палят во все стороны света.
Еще один массивный взрыв и извержение красных огненных шаров из разбитого форта, и вдруг перед Мэтью и Минкс упал здоровенный кусок горящей телеги, опалив им брови.
— Сюда! — крикнула Минкс, хватая Мэтью за руку и направляя его влево. Он понял, что она ищет дорогу, которая выведет из этой огненной трясины, и последовал за ней — радостный, с гулом в голове.
Они шлепали по болоту под вертящимися наверху огненными кометами и под грохот взрывов, от которых вздрагивала земля.
Поглядев в сторону форта, Мэтью не увидел ничего, кроме частокола дыма и горящих сквозь него красных огней. Отлично, подумал он. Если завод и не разрушен полностью, то уж точно уничтожена следующая партия «Цимбелина». А разрушений достаточно, чтобы восстановление оказалось дорогой и долгой работой. Отлично, еще раз подумал он, в последний момент успевая притормозить перед колючим кустом, где свернулась змея.
После пятнадцати-двадцати минут пути они вышли на дорогу. Не первые ли это лучи рассвета видны на востоке? Трудно было сказать наверняка, потому что в глазах у Мэтью все еще мелькали искры.
Пламя рычало и трещало в чаще, поджигая подлесок и деревья.
— Слышишь меня? — крикнула Минкс, и он кивнул.
Ее измазанное грязью лицо разрумянилось от жара.
Девушка несколько секунд смотрела на задымленный форт, и в глазах ее блестели дикие эмоции — что-то среднее между ужасом и восторгом.
И поэтому Мэтью первым увидел двоих, шатающейся походкой вышедших перед ними на дорогу. У одного был тесак с рубящим лезвием, дюймов четырнадцати в длину. Оба были исцарапаны и окровавлены, грязная одежда в беспорядке. Первой мыслью Мэтью было то, что они сидели на сторожевой вышке, которую взрывами сбило на землю. Эти люди испытывали страх, а не внушали его, но тесак оставался тесаком.
— Что случилось? — спросил тот, что шел впереди, осекся, поняв, что задал дурацкий вопрос, и поправился: — Что вы тут делаете?
Минкс оглядела его, скривив губы в злобной улыбке:
— А ты не понял, идиот? Взорвали эту лавочку ко всем чертям.
— Что?
— Хватит вопросов, — сказала она, запуская руку под жилет за вторым ножом.
Обладатель тесака шагнул вперед, поднимая свое оружие, а Минкс уже вытащила нож и замахнулась, но в следующую минуту все мысли о встречном бое отпали.
Под ногами затряслась земля.
Это было не похоже на дрожь. Это было мотание из стороны в сторону, оправдывающее название острова. Земля колебалась так, что Мэтью, Минкс и оба их противника рухнули на колени, и в жуткой тишине после толчка слышался визгливый свист ветра да встревоженное и отчаянное завывание псов где-то вдалеке.
От второго мучительного толчка вдоль дороги зазияла трещина, и в нее хлынул поток щебня и давленых устричных раковин.
Человек с тесаком заблеял от ужаса, вскочил неловко на ноги, бросив тесак и факел, и побежал в сторону Темпльтона. Быть может, посмотреть, как там его жена и дети. Второй постоял еще секунду на коленях, оглушенно моргая, потом тоже встал и пошел, светя себе факелом, прочь от Мэтью и Минкс, трясущейся походкой, будто во сне. Вернее, в кошмаре, потому что не успел сделать и нескольких шагов, как снова раздался рокот потревоженных внутренностей острова, и его снова сшибло с ног движением земли. На этот раз трясло секунд шесть, или целую вечность, но когда тряска кончилась, человек снова встал и решительно зашагал прочь. Вскоре его факел стал еле заметной красной точкой.
Минкс поднялась на ноги, Мэтью тоже. Сдавленным от напряжения голосом она сказала:
— Мы должны…
— Да, — ответил он, потому что в этот день завтрак дьявола был сервирован рано.
Мэтью поднял брошенный тесак и факел, рассудив, что и то, и другое может пригодиться в самое ближайшее время.
Они дошли до конца дороги, где висели черепа до того, как затряслась земля, сбросив их, и какое-то время искали свои следы и лошадей, которые наверняка сорвались с привязи и куда-то сбежали. Добраться до дома Фалько у них возможности не было: либо капитан уже приготовил «Летунью» к выходу, либо нет. Мэтью поставил свою жизнь и жизнь других людей на то, что Фалько будет верен своему слову. Поэтому они с Минкс двинулись в Темпльтон со всей скоростью, которую могли развить, обходя трещины — некоторые шириной в ладонь — открывшиеся на дороге. Время от времени землю сотрясала небольшая дрожь, и Мэтью понимал, что это взрыв «Цимбелина» разбудил злых духов Маятника.
Темпльтон был иллюминирован пламенем факелов, улица запружена горожанами, пребывающими если не в состоянии крайнего ужаса, то очень близко к тому. То тут, то там какая-нибудь мужественная личность пыталась призвать сограждан к спокойствию, но всеобщее ощущение запертости на острове, обреченном на гибель, никуда не девалось. Уезжали телеги, нагруженные семейными пожитками, направляясь, очевидно, в местную гавань, — где бы она ни находилась.
Минкс показала Мэтью на телегу, в данный момент покинутую своим владельцем. Через тридцать секунд она уже щелкала кнутом над головами лошадей, и они понесли ее и всадника авангарда к замку профессора Фелла.
Луна опускалась за горизонт, первые лучи рассвета окрасили небо на востоке. Кнут Минкс не знал пощады. В конце дороги показался замок, тоже освещенный факелами.
Мэтью стиснул свой факел и тесак, подстегивая свою ярость мыслями, что, быть может, придется попортить таккеровскую кожу, чтобы вырвать Штучку из этих мерзких лап.
Телега остановилась перед входом — он не охранялся. Очевидно, толчки заставили слуг броситься к собственным домам и семьям.
В колоннах появились свежие трещины.
Минкс бросила поводья и вытащила нож, готовясь к задушевной беседе с Арией Чилени.
В освещенном свечами вестибюле находились Огастес Понс, Пупс и Сезар Саброзо в одних ночных рубахах, и лица их выражали недоумение и ужас.
— Что там случилось? — спросил Понс у прибывших, когда они проходили мимо него к лестнице. Увидел тесак и нож, измазанную болотной грязью одежду, и добавил к своему вопросу еще один — голосом испуганного ребенка: — Там опасно?
— Ага, — ответила Минкс. — Даже очень. Где мадам Чилени?
— Наверху, на самом верху, на третьем этаже. Она и Таккеры.
— А Штучка? — спросил Мэтью.
— С ними. Они шли в библиотеку на балкон, посмотреть. Что-то взорвалось, вы разве не слышали?
— Да, — ответил Мэтью. У него все еще звенело в ушах. — Еще как слышали.
— А потом как затряслось! — сказал Пупс, делая огромные глаза. — Прямо конец света.
— Для некоторых, — зловеще пообещала Минкс.
Она устремилась вверх, прыгая через две ступеньки, и пламя свечей играло на лезвии ее ножа. Мэтью не отставал от девушки, но заметил множество новых трещин в стенах, а витраж, где был изображен Темпль с налитыми кровью и полными ужаса глазами, рухнул на ступени и рассыпался на бессмысленные осколки. Мэтью и Минкс не успели еще подняться, как замок застонал от нового толчка, подобно больному старику в тяжелом сне, и где-то в стенах со звуком пистолетных выстрелов стали трескаться камни под натиском самого Господа Бога.
Мэтью решил, что только у Таккеров могло хватить глупости вылезать на самый высокий балкон замка Фелла, когда происходит землетрясение. У мадам же Чилени голова до сих пор была не совсем в порядке после того, как доктор потерял свою. Минкс распахнула пару полированных дубовых дверей, а Мэтью тем временем обнаружил именно то, что рассчитывал увидеть: Таккеры в мятой одежде, пьющие из бутылок, взятых со стола, а Штучка в темно-зеленом, зажатая между ними, глядит сквозь отрытые балконные двери на хмурый серый свет, надвигающийся на море.
— Хо-хо! — сказал Джек, качаясь, с бутылкой, приставленной к губам.
— Пацан, — добавил Мэк, раскинувшийся на черном кожаном кресле с бутылкой в одной руке и опираясь другой на пол сзади.
Братья любили выпить — и конец света вовсе не был им помехой в этом увлекательном занятии.
Мэтью заметил, что землетрясение сбросило с полок несколько десятков томов. Их топтали равнодушные сапоги Таккеров, и с разорванными страницами и продырявленными переплетами они походили на раненых солдат.
— Где Ария Чилени? — спросила Минкс.
— Тут была, — ответил Мэк.
— А теперь нету, — добавил Джек.
— Я должна ее найти, — сказала Минкс Мэтью. — Должна рассчитаться с паршивкой — от его имени. Понимаешь?
— Я тут справлюсь, — кивнул он. — Но ради Господа Бога, будь…
— Я всегда осторожна, — перебила девушка. — Ради себя самой.
Она повернулась и вышла, оставив Мэтью в обществе двух скотов и молодой женщины, которую ему предстояло вырвать из их лап.
— Ты слышал, как грохнуло? — спросил Джек. — Домишко трясся, как блядь с мандавошками. — Налитые глаза уставились на тесак. — Ты чего задумал, пацан? Недоброе?
— На самом деле, — ответил Мэтью, — очень даже доброе. Я уезжаю с этого острова через час, а ее беру с собой. — Он показал факелом на индеанку, обернувшуюся к нему. Лицо ее было лишено выражения — совершенная пустая красота. Волосы цвета воронова крыла чуть шевелились на ветру из распахнутой балконной двери. Она ждала и знала, что он не уйдет отсюда без нее.
— Блин, — сказал Джек. Мотнул головой. Едко улыбнулся. — Ну ты и тип, Спейди.
— Я не Натан Спейд. Меня зовут Мэтью Корбетт. Чтобы вы помнили, кто вас обставил.
Ошеломленное молчание было ему ответом. Потом Мэк медленно встал, держа в руке бутылку. На лицевых костях сильнее натянулась кожа, глаза заблестели.
— Корбетт, засранец ты мелкий… так вот… никуда ты Штучку не потащишь…
— …пацан, — договорил Джек, скрипнув зубами.
— Не будешь ли ты так добра подойти сюда? — спросил Мэтью у девушки.
Тут Мэк Таккер разбил бутылку о край стола, обхватил Штучку за шею сзади и приложил зазубренный край к лицу девушки. Она вздрогнула, но больше ничем не выдала своих чувств.
— А ты ее забери, — сказал Мэк. — Потому что через минуту она никому нафиг нужна не будет.
С этими словами младший Таккер провел острым краем стекла по девичьей щеке, и ярко-красная полоса крови, как предупреждающая линия, отметила лицо индеанки.
Джек фыркнул, смеясь. Девушка задрожала, не сводя грустного взгляда с Мэтью. Ее рука отчаянно отталкивала бицепс Мэка, но сил у девушки было недостаточно. Мэтью сжал факел и тесак и шагнул вперед — биться.

Минкс Каттер знала, какая дверь ведет в комнату мадам Чилени. Она постучала, дождалась, пока повернется ручка, и изо всех сил ударила в дверь ногой.
Дверь распахнулась, отбросив Арию Чилени в глубину комнаты, и женщина опрокинулась на спину, перелетев через мягкое кресло. Минкс вошла, отметив, что Ария одета в неброское серое платье, а на кровати стоит сумка, куда она собирала вещи. Кажется, мадам Чилени собиралась покинуть замок — возможно, поискать более безопасное место. При свете восьмисвечевой люстры было видно, что в стенах появились новые трещины, а на постели лежат куски штукатурки.
— Что с вами? — Ария села, потирая прикушенную окровавленную губу. — Вы с ума сошли?
Только теперь она заметила нож.
— Нет, мадам Чилени, я не сумасшедшая, а напротив, целеустремленная. Я пришла вас убить.
— Что?
— Убить, — повторила Минкс. — За моего Натана.
Послышался звук резкого вдоха.
— Да, — отреагировала на эту безмолвную реплику Минкс. — Натан был моим любовником. Моей любовью, — пояснила она. — Вы его убили, Мэтью мне это подтвердил.
— Мэтью? Какой еще…
— На вранье нет времени. Вставай и получи вот это в свое черное сердце!
Ария Чилени поднялась на ноги. Глаза у нее расширились. Она схватилась за ручку своей сумки и тем же движением махнула ею в сторону Минкс. Та успела отклониться, а Ария быстро сунула в сумку руку и вытащила короткое, но опасное лезвие. Метнув сумку в Минкс, она бросилась за ней сама с ножом, направленным в лицо девушки.

— Давай, пацан! — издевался Мэк Таккер, продолжая резать щеку Штучки разбитым стеклом. Мэтью шагнул к нему, занося тесак, а Джек Таккер внезапно бросил в него свою бутылку, метя в голову, но попал в левое плечо, потому что Мэтью уклонился.
Джек, издав вопль ярости, с налитым кровью лицом бросился через весь зал на Мэтью.
Тут ожила Штучка — красивая девочка, Бог знает сколько времени просидевшая одна. Схватив Мэка за руку, она впилась зубами в его ладонь. Он завопил от боли и захватил горсть ее волос.
Разбитое стекло очутилось возле ее горла. Она двинула ногой ему в голень и вырвалась, а братец Джек тем временем столкнулся с Мэтью и стал вырывать у него и факел, и тесак одновременно. Он попытался ударить юношу коленом в пах, а рыжая голова снова бросилась навстречу черепу Мэтью, но Мэтью уклонился от этих ударов, предвидя их, и, резко повернувшись, отбросил от себя Джека со всею силой отчаяния.
— Убей его! Убей его! — ревел Мэк, а индеанка прыгнула ему на спину и сгибом руки захватила сзади его горло. Он стряхнул ее с себя и бросился на Мэтью с разбитой бутылкой.
Но прежде, чем он мог бы допрыгнуть, остров Маятник встряхнуло еще раз. Дощатый пол библиотеки затрясся, по выражению Пупса, как при конце света, затрещало так, будто хрустнули кости гигантского чудовища. Где-то глубоко во внутренностях замка раздался гулкий звон, похожий на удар молотка по экзотическому гонгу. Разлетелись окна балкона. Лица херувимов рухнули с облаков потолка на пол, обнажив безобразные пятна серой штукатурки. Мэтью упал на колени, оба брата покатились по полу. Факел выпал из пальцев Мэтью, и рассыпанные вокруг книги объяло пламенем.
Вот тут и начался настоящий ужас, потому что трясущаяся в муках земля раскачала фундамент замка, вся библиотека разом наклонилась на двадцать градусов к обрыву, к океану, и полетели с полок бумажными нетопырями книги.
Мэтью, братья Таккеры и потерявшая равновесие Штучка заскользили по искривившемуся полу, покрытому горящими книгами. Балкон со звуком пушечной пальбы стал отваливаться от каменных скреп и кусок за куском рушиться в океан.
Оконные портьеры втянуло наружу и вниз, как в водоворот, но они зацепились за нависшую балюстраду. Землетрясение рвало замок Фелла в клочья, как гнилой пергамент. Серое утро обернулось открытой пастью, готовой поглотить Мэтью, Таккеров и Штучку.
Оставшийся на балконе одинокий морской конек кувыркнулся вниз в своей последней скачке. Мимо скользящих человеческих фигур проносилась библиотечная мебель и горящие книги, а решатель проблем из Нью-Йорка отчаянно тянулся к окровавленной Штучке, пытающейся зацепиться за разлетающиеся щепой половицы. Левой рукой он ухватил девушку за правую, но они вместе сваливались за край.

Когда раздался самый сильный толчок, Минкс Каттер и Ария Чилени были заняты дракой не на жизнь, а на смерть. Их шатало по всей комнате, и каждая, перехватив руку противницы с ножом, пыталась одновременно высвободить собственное оружие. Когда вздыбился пол и затрещали стены, битва не прекратилась, потому что смерть стояла над ними и требовала жертвы.
Мадам Чилени плюнула в глаза Минкс и попыталась ее свалить, но та оказалась слишком ловкой.
Они пинали друг друга ногами, потому что смертоносные клинки были зажаты намертво. Минкс изловчилась и толкнула своего врага спиной на комод с такой силой, что у Арии дыхание отшибло и лицо искривилось гримасой боли. Она толкнула Минкс в ответ и попыталась вывернуть руку с ножом из тисков соперницы, но Минкс не разжала пальцы. С криком ярости мадам Чилени пошла на риск выпустить руку Минкс, чтобы ткнуть ногтями в золотистые глаза. По скуле девушки потекла кровь. На Арию тут же обрушился нож — сильный неприцельный удар, — и оцарапал плечо.
Женщины разжали хватку. Замок Фелла стонал и повизгивал в муке, а они сосредоточились на том, чтобы нанести сопернице смертельный удар.

Мэтью пустил в ход тесак.
Развернув носки ботинок, чтобы увеличить трение об пол, он с силой отчаяния всадил острое лезвие в доски пола. Другой рукой он держал Штучку. Сползание к нависшим над водой руинам балкона остановилось.
Но тут какая-то тяжесть нависла на его лодыжках, и рука, которой он держался за рукоять тесака, чуть не вывернулась из плеча. Оглянувшись, Мэтью увидел потную багровую морду Джека Таккера — бандит полз по его ногам вверх. Мэк успел зацепиться за края треснувшей половицы и держался за одну ногу Джека. На миг Мэтью показалось, что сейчас у него хребет разломится от тянущего веса, и он едва не разжал пальцы. Пот брызгал из пор напряженного лица, словно из губки. Еще немного — и он не выдержит, отпустит тесак. Еще одна секунда — и связки плеча порвутся, да и лезвие начало расшатываться в половице.
Штучка двинула Мэка в лицо жестким ботинком. Потом еще раз, и снова, и в четвертый раз — в нос и в рот. Физиономию младшего Таккера отменно перекроило этими ударами. Выплюнув полный рот крови и пару выбитых зубов, он одной рукой потянулся к ногам Штучки, чтобы прижать их к полу. Она извернулась и двинула еще раз — в горло, пока он пытался ее схватить. Мэк издал жуткий безобразный звук, прозвучавший как слово «Братик!» и исходящий, казалось, из самых глубин отчаяния, тяжело заморгал, выпустил ноги Джека и заскользил среди огненных страниц разорванных книг, среди всполохов разбитого оконного стекла, наружу, на склонившийся балкон.
— Братик! — завопил в ответ Джек полным муки голосом.
Мэк Таккер ухватился за перехлестнувшую через балюстраду штору, мгновение покачался на ней, — такой же маятник, как остров Фелла. А потом сука по имени Судьба — женщина, которую он ублажал и проклинал на протяжении всей своей беспутной жизни, — предала его. Она смеялась последней — штора оборвалась, и Мэк, вцепившись скрюченными пальцами в ткань, рухнул в океан, издав пронзительный вопль. Вслед за его головой вошли в воду несколько каменных балюстрад — смертельный сюрприз для головы с выбитыми зубами, рассеченными губами и помятой глоткой.
— Братик! — снова крикнул Джек, и Мэтью увидел, как из мутных зеленых глаз хлынули слезы.
Но старший Таккер тут же пришел в себя, ярость вспыхнула в нем с новой силой, и он полез вверх по спине Мэтью, — а тесак дрожал, готовый вот-вот вывернуться из ослабевшей руки.

Ария Чилени захватила в горсть волосы Минкс и швырнула ее спиной на потрескавшуюся стену. На сей раз дыхание отшибло у Минкс, и Ария налетела на нее с ножом. Минкс запамятовала, что среди выполняемых Арией для профессора заданий случались и убийства, и, скорее всего, в кровавых искусствах ее тоже натаскивала Лира Такк.
Блеснул нож, распоров на Минкс жилет — девушка успела уклониться, но ощутила поцелуй лезвия собственными ребрами. Сделала резкий выпад — и теперь отскочила Ария. Женщины вновь схлестнулись в неразберихе битвы жизни со смертью, забыв о каких-либо боевых приемах, и остались только жажда убийства и желание выжить.
Ария полоснула ножом — порез появился у Минкс на лбу. Она ответила ударом в левое плечо мадам Чилени, и раздался резкий вскрик боли. Женщины полосовали друг друга ножами, уклонялись, отскакивали, сплетались, зубы Арии щелкнули возле левого уха Минкс, вцепились в щеку, Минкс ударила противницу в челюсть свободной рукой, Ария отшатнулась назад, Минкс шагнула вперед — и взмах ножа мадам Чилени разминулся с ее горлом всего на полдюйма.
Холодные глаза мадам горели жаждой убийства, на губах засыхала кровь. Она сделала выпад, другой и тут же третий, пока Минкс отбивала второй. Но девушка не отступила, а, подгадав движения Арии, сама подалась вперед, занося нож для удара. Они схлестнулись. Ария метила в глаз, но лезвие лишь оставило на левой щеке Минкс порез, теряющийся в волосах, и женщины снова закружились в бешеном танце безумия.
Но Минкс знала, чувствовала, что противница устает, ее ноги начинают подламываться. И когда смертельный танец стих, Ария обратилась к Минкс внезапно пожелтевшим лицом, и рот ее раскрылся в потрясенном вздохе. Сапфировые глаза смотрели вниз, на нож, что вошел в сердце, на кровь, заструившуюся по серому платью.
Минкс повернула лезвие — потому, что это было в ее власти.
Нож Арии взлетел в дрожащей руке, чтобы вонзиться во впадину на горле Минкс. Но девушка подняла руку, перехватила нож и сказала хрипло:
— С тобой все.
Ария улыбнулась — и плюнула Минкс в лицо кровавой пеной.
Потом глаза ее стали западать в орбиты, и через пару секунд это была просто мертвая женщина, еще не успевшая отдать душу тому, кто ждал ее на той стороне раздела. Минкс отпустила ее запястье, нож упал на пол. Упершись рукой в подбородок убитой, Минкс толкнула ее и сбросила труп в океан, спиной вперед, прочь из жизни.
Но лезвие в сердце оставила — на память.

Джек оказался проворным и цепким. Он вскарабкался по спине Мэтью, схватил его за горло, другой рукой пытаясь выцарапать глаза.
— Ах ты гад, — сказала Штучка, и уверенность в ее голосе заставила Джека обернуться к ней — как раз вовремя, чтобы увидеть, как подобранный на полу факел устремляется ему в лицо. — Оближи-ка вот это!
Полыхнули искры, обжигая Мэтью голову, юноша отчетливо услышал треск обуглившихся волос. Услышал и вопль Джека Таккера, когда факел выжег ему глаза и опалил губы, как бифштексы на гриле. Рука Джека отпустила горло Мэтью, пальцы потянулись к собственным обожженным глазам, и Мэтью, дернув плечами, сбросил с себя тяжкий груз. Оглянувшись, он увидел, как рыжий мерзавец скользит по балкону вниз, и лицо его краснеет вспухающим ожогом под оранжевыми волосами с седой прядкой, и нечто багровое мокреет на месте невидящих глаз. С криком боли и злости Джек вылетел за край, и вслед за ним с не менее громким шумом рухнул последний кусок балкона. И, ставя точку в судьбе Джека Таккера, бросила факел в его водяную могилу Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна.



Глава тридцать первая

— Держись! — сказал Мэтью.
В ноздрях у него стоял запах собственного пота и жженных волос. Чувствовал себя он столетним стариком, но сейчас не время было сдаваться. И сказал он это еще и потому, что Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна пыталась разжать его пальцы, держащие ее за руку.
— Мэтью, — сказала она тихо, впервые пробуя на слух его имя.
Он крепче сжал и ее руку, и тесак. Потолок с облаками и херувимами напоминал адский ералаш, а не покой Небес. Вокруг пылали книги — в иное время Мэтью мог бы оплакать эту потерю.
— Я не могу вернуться, — сказала она еще тише.
— Мы можем туда залезть!
Мэтью отметил взглядом щели и упоры среди разбитых половиц, по которым планировал добраться до двери.
Потолок начал обрушиваться, и облака оказались тяжелее, чем выглядели. Пора было уносить ноги, потому что треснувшие стены и покосившийся пол все еще подрагивали.
— Давай, — повторил он. — Надо уходить.
— Нет. Эта дорога для тебя, но не для меня.
Он всмотрелся в ее лицо. По щеке ползли кровавые капли, но девушка ничего не замечала или ей было все равно. Душа уже отвернулась от тела, в котором жила.
— Поднимемся вдвоем, — пообещал он, понимая, что еще несколько секунд — и либо на них обвалится потолок, либо тесак выскользнет из трещины в половице.
— Я приходила к тебе, — сказала девушка, — чтобы подарить то единственное, что могла. Теперь ты подари мне единственное, что мне нужно. Отпусти меня, Мэтью.
— Я не могу!
— Ты должен. Я хочу уйти в мечты. Хочу отмыть себя дочиста. Неужели ты не понимаешь?
— Но ты же живая! — крикнул он.
Она только грустно покачала головой:
— Нет.
И тогда он понял. Это было трудно и неприятно — понимать, но он понял.
Девушка ощущала себя частью природы, она была осквернена и унижена, и сейчас больше всего на свете жаждала стать такой, как была раньше. Наверное, чувство смерти у нее совсем не такое, как у него… или же она верит в куда лучшую послежизнь, чем он. Как бы там ни было, Мэтью знал, что она хочет этого дара, но… но как разжать пальцы?
— Нас ждет корабль!
Он молил Бога, чтобы корабль дождался его, потому что серый рассвет неудержимо разгорался, и первые румяные лучи его уже появились на волнах. Лицо у Мэтью вспотело, плечи и спину ломило, и долго ему было не продержаться. Будто затем, чтобы лишний раз подчеркнуть опасность и нехватку времени, на покосившийся пол рядом с девушкой упал кусок потолка размером с чайник.
— Он тебя ждет, — ответила индеанка.
Лицо у нее было безмятежное, а глаза — ласковые и жаждущие покоя.
— Нет. Мы едем вместе.
— Мэтью… кто бы ты ни был, каким бы ты ни был, но ты не можешь не знать, что значит быть свободным. Я сделала свой выбор.
— Неверный выбор!
— Но он мой.
Снова она начала разжимать его пальцы, а руки у нее были сильные. Она смотрела ему в лицо, и разжимала пальцы, а он сопротивлялся. Но постепенно его сопротивление ослабевало.
— Я его найду, — пообещала она. — Расскажу ему про тебя. Он будет очень рад.
— Кто? — спросил Мэтью.
— Ты знаешь.
И Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна улыбнулась.
И соскользнула прочь.
И когда она, падая за край, повернулась, Мэтью увидел, что она будто ныряет в новую жизнь — в такую, которую он вряд ли поймет. Она ушла тихо и красиво, а он вскрикнул, словно получил удар ножа в сердце.
Поскольку именно это чувство он сейчас испытал.
А она исчезла в темно-зеленой пучине, как стрела, вернувшаяся в неведомый лес. И, наверное, за синим молчанием глубины ее действительно ждал родной лес, и в этом внушающем благоговение месте, недоступном пониманию Мэтью Корбетта, она снова станет такой, какой была — гордой, неиспорченной и чистой.
А он плакал — не по горящим страницам книг и мыслям людей, уносящихся на крыльях пепла, а по индейской девушке, которая только что перелетела из этого мира в соседний.
— Лезь сюда! Быстрее!
Мэтью глянул вверх, в сторону двери. Там стояла Минкс Каттер, прижимая ко лбу кусок окровавленной простыни.
Порез на левой щеке сочился красным. Она покачивалась, силы оставляли ее.
Мэтью рассудил, что Ария Чилени воссоединились с Джонатаном Джентри — вот такая у нее теперь будет тесная маленькая комнатка в мучительном особняке Ада. И еще он понял, что Минкс держится только силой воли, но держится здорово.
— Лезь сюда, говорю! — рявкнула она с раздражением в голосе, а стены и потолок потрескивали на разные голоса. Справа от Мэтью упал еще один здоровенный кусок. Воздух заполнила белая пыль.
Пора было сматываться, и немедленно.
Самым опасным казался первый перехват: надо было выпустить тесак и взяться за край разбитой половицы. Потом он полез, используя для рук и ног такие упоры, которые в лучшем случае можно было бы назвать рискованными.
Когда он подобрался поближе, Минкс наклонилась, схватила его протянутую руку и вытащила в искривившийся коридор.
— Мешок с золотом, — напомнил ей Мэтью.
Она уже взяла из своей комнаты подложные документы, разрешающие «Летунье» выход из порта и скрепленные печатью профессора с осьминогом, — хотя сомнительно было, что они сегодня понадобятся.
Лестница оставалась неповрежденной, но и здесь потолок начал распадаться на куски, и на втором этаже Мэтью забежал на секунду в свою комнату — пол покривился, левая стена частично обрушилась, — и взял мешок с деньгами, который сунул себе под рубашку. Потом он сообразил, что комната слева от него, с точно таким же балконом, на самом деле вовсе не комната и все это время оставалась пустой, если верить плану, который дал ему профессор. Обрушившаяся стена открыла еще одну лестницу, уходящую вниз. И Мэтью понял, что она ведет в помещения профессора. Не случайно Мэтью была отведена соседняя комната.
Он снова вышел в коридор, где ждала Минкс. Без колебаний он ударил ногой в следующую дверь, и она легко открылась — землетрясение уже сломало замок.
— Что это? — спросила Минкс.
— Ты иди в телегу, — сказал он. — Не дай никому ее захватить. Я пойду этой дорогой.
— Зачем? Что там внизу?
— Он, — ответил Мэтью, и девушка поняла.
— Ждать я буду недолго. Фалько уже мог уйти.
— Ушел так ушел. Найдем другой способ убраться с острова.
Она кивнула, вглядываясь в темную лестницу.
— Удачи тебе.
Девушка повернулась и пошла своей дорогой.
Ее можно было понять. Ему и самому не хотелось спускаться туда, вниз, в темноту, но это необходимо было сделать.
Он начал спуск. В стенах кое-где торчали факелы, но все они погасли. Лестница тряслась под ногами, сверху сыпалась каменная пыль. Замок умирал — вероятно, уходил к остаткам Сомерс-Тауна, чтобы соединиться с ними в подводном сне. Беспокойный рай Фелла настигал сам Рок.
Мэтью спускался дальше, — миновав первый этаж, ушел в подземелья замка. Или, точнее сказать, в его кишки — лестница сворачивала налево, и ступени ее были вытесаны из грубого камня. Мэтью дошел до двух факелов, все еще горящих, и остановился, чтобы взять один из них. С возросшей благодаря свету уверенностью он продолжал спуск.
Внизу оказалась чугунная решетка, но она была незаперта. Мэтью толкнул решетку — заскрежетали петли. Он, вздрогнув, вошел. Впереди на стене узкого коридора горел еще один факел, и Мэтью двинулся на свет. Над головой раздавались почти человеческие стоны — камень терся о камень, и даже здесь, в самых глубинах, чувствовалось, что замок ранен смертельно. Стены и пол изрезали глубокие трещины. Мэтью шел дальше, шагая предельно осторожно. Дойдя до развилки, он выбрал путь, который казался прямее и привел его к деревянной двери, криво повисшей на петлях. Открыв дверь, Мэтью оказался в просторной гостиной с белыми стенами, где все еще горели три свечи на письменном столе. Исчерканный трещинами потолок был раскрашен синим — как небо над островом. Комнату украшала дорогая и со вкусом подобранная мебель, белая с золотой отделкой.
Пройдя следующую дверь, Мэтью оказался в спальне с большой кроватью под белым балдахином. Его внимание привлекли предметы, висящие на крючках на соседней стене: треуголки, которые надевал профессор Фелл при посещении комнаты Мэтью, белый парик, такой же, как у слуг в замке, старая соломенная шляпа, что подошла бы любому из фермеров острова.
Время поджимало, но Мэтью не мог не открыть и не обыскать ящики комода. И в них он обнаружил не только элегантные костюмы Фелла, не только непрозрачное покрывало и телесного цвета перчатки, но и синюю ливрею слуги. Были тут и обычные бриджи с заплатами на коленях, и белые рубашки, что казались изношенными и нуждались в починке. Вся одежда была рассчитана на худощавого мужчину несколькими дюймами повыше Мэтью. А еще были туфли: две пары начищенных, для джентльмена, и одна потертая и грязная.
Мэтью склонялся к мысли, что иногда профессор Фелл переодевается слугой и передвигается по дому так, как ходят здесь туземцы. Что наводило на вопрос… а не туземец ли сам Фелл?
Не цветной ли? Может быть, Темпльтон, его сын… подвергся травле и был забит до смерти на улицах Лондона еще и потому, что кожа у него была цвета кофе со сливками, темнее, чем у обычного английского мальчика? Тогда понятно, почему портрет Темпля был выполнен в цветном стекле.
Но важным был другой вопрос: где профессор Фелл сейчас?
Низкий скрежет размалываемых камней говорил Мэтью, что пора искать отсюда выход — или отступать к лестнице. Он снова вышел из дверей в коридор, неся перед собой факел, и начал подниматься тем же путем, которым спустился. Преодолев пару десятков ступеней, вдруг увидел отблеск другого факела, движущегося в его сторону, и гиганта в белых одеждах и в белой чалме, освещенной желтым светом.
Сирки остановился. Они смотрели друг на друга с расстояния около тридцати футов.
— Здравствуйте, юный сэр, — произнес великан, и при свете его факела блеснули бриллианты в передних зубах.
— Добрый день, — ответил Мэтью. Голос отразился гулким эхом от стен.
— У нас здесь произошел несчастный случай. Очень сильный взрыв на той стороне острова. Вам что-либо известно?
— Естественно, я его почувствовал.
— Естественно. Я смотрю, у вас грязь на чулках. Быть может, ил? Вы шли через болото совсем один? — Сирки махнул рукой в его сторону. — Нет, я так не думаю. Кто вам помог? Я спрашиваю не только от своего имени — профессор тоже хочет это знать. Когда случился взрыв, первая его мысль была о вас. И, естественно, вас не оказалось в вашей комнате. Как и мисс Каттер — в ее. Но… с чего бы она стала вам помогать?
— Я ей нравлюсь, — ответил Мэтью.
— А, да. Ну, что ж. — Сирки вытащил из-под одежды зазубренное лезвие и сделал несколько шагов к Мэтью. Мэтью попятился, отступая.
— Профессор, — сказал Сирки, — покинул замок. Он дал мне инструкции найти вас. Поднявшись к вам, я увидел, что эта лестница открыта. Вы же не могли сюда не спуститься? Далее, мне дана инструкция сообщить вам, что ваши услуги более не требуются и что профессор Фелл, к сожалению, не сможет заплатить вам ваши три тысячи фунтов.
— Я так и подумал, что он выйдет из себя и отзовет это предложение.
— Гм. Он просил меня передать вам, что этот небольшой инцидент не слишком ему повредил. Естественно, он не пожелал бы такого, но у него много утюгов на огне. — Сирки осмотрел зловещее лезвие. — Но он выразил сожаление по вашему поводу — что вы решили нанести ему вред из-за вашей… как он сказал? Вашей слепой глупости. Ах, Мэтью! — Он сделал еще несколько шагов, и Мэтью снова отступил. Жуткое лезвие блеснуло отраженным светом факела. — Подняться так высоко, к самому подножью такого величия — и рухнуть вниз, в самую грязь болота!
— Болото чище, чем душа профессора.
— Он пожелал, чтобы я отрезал какую-нибудь часть вашего тела — как доказательство, что вы мертвы, — сообщил великан. — Что вы предпочли бы? — Сирки подождал — ответа не было. Он улыбнулся: — Хорошо, я сам выберу.
Индеец шагнул вперед, похожий в свете факела на демона. Поднялось зазубренное лезвие, способное одним ударом нанести страшную рану.
Мэтью попятился, сердце его колотилось. Он тыкал перед собой факелом, чтобы не подпустить к себе чудовище.
— Это бессмысленно, — сказал Сирки почти ласково. — Я его вам в глотку забью, если захочу.
И Мэтью знал, что это не бравада, а потому выбрал лучшую часть доблести — повернулся и побежал, спасая жизнь.
Сирки чудовищными шагами устремился следом. Впереди лежало разветвление коридора, и Мэтью изо всех сил рванулся туда, где еще не был. Сирки нагонял, и белые одежды развевались как крылья ангела смерти.
Внезапно коридор расширился до зала, где стояли два простых стула с темными пятнами, и такие же темные пятна виднелись на полу — скорее всего, кровь. Цепи с запекшейся кровью обвивали их, но тел не было — Смайт и Уилсон уже попали в восемь щупалец и терзающий клюв Агониста. Факел высветил три камеры — подземная тюрьма располагалась под обеденным залом, и здесь, наверное, когда-то держали пиратов и других выдающихся преступников. В центральной камере стоял Зед — лысый, бородатый и в лохмотьях, оставшихся от его одежды. Руками он стискивал прутья решетки. Увидев Мэтью, он ртом в племенной татуировке издал нечленораздельный рев узнавания.
Сирки приближался. Мэтью увидел на стене кольцо с тремя ключами, а Сирки был уже почти в зале. Бросив факел под ноги, Мэтью схватил стул, запустил им в Сирки, выходящего из коридора, и гигант рухнул на камни. Мэтью схватил со стены ключи и побежал к камере Зеда.
Первый ключ не подошел. Мэтью оглянулся и увидел, что Сирки уже поднялся на ноги и мчится к нему. Зловещее лезвие блеснуло, летя Мэтью в голову, но он успел увернуться — искры брызнули от столкновения стали с решеткой. Мэтью бросил ключи между прутьями в камеру Зеда, подхватил упавший факел и попятился, не сводя глаз с Сирки, который стал медленно на него наступать.
— Для вас это может оказаться легко, — пообещал Сирки. — Я проникся к вам уважением и готов сделать вашу смерть очень быстрой.
— Я предпочел бы несколько продлить свою жизнь.
— Мне очень жаль, но это невозмо…
Сирки прервал грохот распахнувшейся двери камеры.
Когда гигант обернулся к возникшему из клетки Зеду, Мэтью шагнул вперед и ткнул факелом, метя в висок, но Сирки уже пришел в себя и собственным факелом отбил нападение. Тут же он обернулся встретить Зеда лезвием — но опоздал на долю мгновения, и кулак Зеда ударил индийца в рот с резким хлюпающим звуком, и хотя нож яростно метнулся к груди Зеда, воин га уклонился с восхитительной ловкостью.
Сирки оказался между факелом Мэтью и кулаками Зеда. Он полоснул ножом сперва в одну, потом в другую сторону, удерживая обоих противников на дистанции, но Зед уже отрывал от стула кусок цепи. Сирки усмехнулся в дрожащем свете факелов. Рот был окровавлен, и один бриллиант исчез — вместе с зубом.
— Ага, — сказал индиец. — Довелось мне все же тебя убить.
Мэтью сделал выпад факелом справа, метя в руку с ножом. Зед взмахнул цепью и нанес Сирки удар поперек левого плеча. Сирки развернулся к Мэтью и бросился на него в попытке избавиться от меньшей угрозы, но Мэтью отчаянно замахал факелом у лица Сирки, удерживая его на расстоянии. Цепь снова ударила по спине Сирки, и великан в приступе чего-то вроде паники швырнул факел в Зеда и сам бросился следом, взметнув клинок.
Мэтью уже доводилось видеть в нью-йоркской таверне «Петушиный хвост», в прошлом октябре, что Зед может сделать цепью. Сейчас он не двинулся с места, лишь молниеносно взмахнул цепью, она обвилась вокруг предплечья руки, державшей нож, и в то же мгновенье Зед воспользовался инерцией великана, чтобы ударить его об прутья ближайшей камеры.
Ножа Сирки не выпустил, а схватился свободной рукой за цепь и подтащил к себе Зеда, будто вытягивая подсеченную рыбу.
Ноги Зеда заскользили по камням. Он попытался удержать равновесие, но великан тянул слишком сильно. Лезвие будто оскалилось в радостном нетерпении, — и тогда Мэтью приложил Сирки по голове слева другой цепью, взятой со стула. Чалма киллера развязалась, глаза остекленели на пару секунд, нож неуверенно качнулся в воздухе, и Зед налетел на противника.
Они боролись за лезвие. Битва гигантов, грубая сила против грубой силы. И снова Зед тяжелым кулаком ударил Сирки в лицо.
Сирки же свободной рукой вцепился ему в горло, весь — чудовищное воплощение убийства, — и сдавил так, что выступили жилы. В пылу драки их нанесло на Мэтью, они несколько раз толкнули его плечами, сбили с ног, бросили на пол и оставили бездыханным в вихре боя. Мэтью увидел невероятное — как Сирки действительно оторвал Зеда от пола одной рукой, схватив за горло. Зед молотил Сирки по лицу и по голове, другой рукой хватая за руку с ножом, оберегая свое тело от зазубренного лезвия. Их мотнуло и с невероятной силой вбило в противоположную стену. Мэтью показалось, что с этим ударом закончится разрушение замка, начатое землетрясением. Сверху посыпались куски стены и потекли струйки пыли. Но драка продолжалась — пальцы Сирки вдавливались в горло Зеда, а Зед перелицовывал физиономию гиганта кувалдой кулака.
Га начал издавать задыхающиеся хрипы, и Мэтью увидел, что его удары слабеют. Еще секунда — и Сирки победит Зеда, что немыслимо! Факел Мэтью лежал далеко, и чтобы его подобрать, пришлось бы миновать дерущихся. Надо было решить, что предпринять — и быстро.
Испуганный почти до обморока, он разбежался и прыгнул на спину великану, одновременно с этим захлестнув шею Сирки цепью и сдавливая ее так, будто от этого зависела его жизнь.
Сирки дико задергался, но Мэтью держался. Сейчас юноша стал всадником иной природы, и черт его побери, если он даст себя сбросить. Рука великана выпустила горло Зеда и потянулась назад, но тут вдруг раздался треск, и Зед десятью пальцами атаковал руку с ножом. То, что не удалось ему в драке на Устричном острове, вышло сейчас, и суставы Сирки захрустели как каштаны под тяжелым сапогом. Нож выпал, звеня, на камни, но Сирки успел отбросить его ногой так, чтобы Зед не достал. Мэтью висел, не разжимая хватки, раненый гигант дергался и трясся, пытаясь его стряхнуть. Зед ударил индийца в челюсть так, что тот отлетел назад и едва не сломал Мэтью хребет, приложив об стену. Мэтью соскользнул, дыхание у него отшибло, но сквозь красный туман он видел, что Зед занял его место, прыгнув на спину Сирки. Чернокожий перехватил цепь и стал душить великана — мышцы предплечий дрожали от напряжения. Сирки отбивался, пытаясь сбросить Зеда ударами о стену, но африканец не позволял ни сбросить себя, ни прервать момент отмщения.
Цепь ушла в шею Сирки, глаза индийца вытаращились, кровь потекла из ноздрей. Рот раскрылся в безобразной попытке набрать воздуху, и Мэтью увидел, что второй зуб с бриллиантом тоже выбит.
И все же Сирки не сдавался. Зед прилип к его спине и душил его цепью, почти скрывшейся в мякоти шеи. Мэтью пришла ужасная мысль, что еще минута — и голова Сирки будет отрезана цепью. Пот выступил крупными каплями на лицах бойцов, а потом из глаз Сирки закапала кровь.
И все равно Сирки ударял Зеда об стену, хотя ярость его слабела. Напряженные мышцы на черных руках напоминали переплетение корабельных канатов. Сирки издал высокий пронзительный звук, и он все длился и длился — жуткая попытка вдохнуть обратно уходящую жизнь.
Глаза у него стали огромные и красные, как уходящее за горизонт солнце. Потом ноги его подкосились, индиец рухнул на колени — и перестал быть гигантом. Зед не слезал с него, стиснув зубы, согнув мощные плечи, и черное тело вибрировало от усилий принести смерть тому, кто отказывался ее принимать.
Сирки попытался подняться. Он сумел выставить ногу, встать на одно колено, и — невероятно! — начал поднимать с пола себя и Зеда. Но давление рук и цепи Зеда не ослабевало ни на долю секунды, и лицо Сирки внезапно стало восковым, глаза залило кровью, а из ловящего воздух рта вывалился распухший язык. Он мелко трясся, ходил туда-сюда, как хвост гремучей змеи, затем что-то хрустнуло у Сирки в шее. Голова повисла под углом, как было у Джентри, когда его голову отпиливали. Тело великана задрожало, будто от могильного холода. Жуткие глаза уже ничего не видели, и наконец дух Сирки, кажется, отлетел от тела, потому что визжащий хрип оборвался хрустом — сломалась шея.
Зед выпустил цепь — она осталась где-то глубоко внутри. Слез со спины Сирки. Еще миг гигант стоял на коленях, словно до конца отрицая свою смерть. Потом труп качнулся вперед, и каменный пол двинул его с размаху по лицу, и без того уже изуродованному предсмертной гримасой.
Зед рухнул на колени, издав прерывистый стон.
Его сила полностью иссякла.
Но все гуще и обильнее текла каменная пыль. Сверху были слышны потрескивания, и вдруг кусок камня размером с труп Сирки рухнул на дальней стороне камеры, а за ним посыпалась щебенка.
— Надо уходить! — крикнул Мэтью, встал и схватил воина за руку, чтобы поднять на ноги, однако такое ему не удалось бы даже в самой оптимистичной фантазии.
Несмотря ни на какой языковой барьер, Зед понял все и кивнул.
Его внимание привлекло что-то на полу, и он поднял это так быстро, что Мэтью даже не успел рассмотреть.
Потом, обретая собственную силу, сгреб Мэтью за шиворот и вытащил в другой коридор, располагавшийся в дальнем конце справа. Там было темно, хоть глаз выколи. Воин остановился, послышался звук отодвигаемого засова. Зед толкнул дверь.
И она, натужно скрипнув, отворилась в серый свет утра. За ней находился сад и дорожка, ведущая к двери замка. Мэтью пошел вперед, дав Зеду знак поторапливаться.
Он вовсе не рассчитывал на то, что Минкс дождется его, но она все еще стояла у телеги, обрабатывая раны окровавленной тряпкой.
— Хорошо прогулялся? — спросила она язвительно, хотя в голосе послышалось облегчение. — Кретин проклятый! — добавила девушка, и тут увидела Зеда. — Это еще кто?
— Мой новый телохранитель, — ответил Мэтью.
Минкс щелкнула кнутом, приводя упряжку в движение.
Кони понеслись галопом по дороге к гавани, и тут сзади раздался жуткий звук, будто целый ад демонов завопил и завизжал вразнобой. Мэтью и Зед оглянулись — и увидели облако пыли, поднимающейся вокруг замка Фелла. Внезапно откололась часть обрыва, и замок наклонился в сторону океана. Опрокинулась голова кобры на одной башне, потом на другой, на третьей. Полетели чайками куски красной черепицы. Все сводчатые окна, остававшиеся еще целыми, разлетелись вдребезги. С невероятным, невообразимым скрежетом разыгравшаяся стихия оторвала от истерзанных камней половину замка и швырнула вниз, в волны. Обнажилась мебель в развалинах комнат, открылись лестничные колодцы, ведущие теперь в никуда, в серое небо.
— Боже мой! — прошептал Мэтью.
Зед неразборчиво ухнул — должно быть, соглашаясь. Минкс даже не оглянулась:
— Да ну их всех к дьяволу, — бросила она и хлестнула лошадей, добавляя им прыти.



Глава тридцать вторая

Мэтью пришлось признать, что чудеса случаются.
«Ночная летунья», самый красивый корабль из тех, что ему доводилось видеть, все еще стояла у причала. Минкс заехала с телегой почти на самые сходни. Начальник порта, если таковой существовал, сегодня либо не появлялся на пристани, либо бросился проведывать родных.
— Да, ребята, ну вы и торопыги, — заворчал Фалько с палубы. Голос у него был гулкий, как рев хорошей пушки, витая трость лежала на правом плече.
— Позавтракать, что ли, заезжали?
Минкс первая взошла на сходни, за ней следом двинулись Зед и Мэтью. На палубе работали, разбирали снасти какие-то люди, но их, даже на беглый взгляд, было гораздо меньше, чем по дороге к острову.
— Я набрал двадцать шесть человек, — сказал Фалько, обращаясь к Мэтью и зажигая глиняную трубку от свечки. — Из них четверо не явились, а еще трое решили не бросать жен и детей, побоявшись оставлять их одних при такой тряске. Я велел им приводить жен и детей с собой, но они не могли собраться так быстро, как это нужно мне. Может быть, они еще явятся, но сейчас у нас команда из девятнадцати человек при штатной численности сорок. А это означает, что вы, вот этот га и вот эта раненая леди будете работать. — Он нахмурился, разглядывая Минкс через завесу дыма. — Во что это вы впутались? В драку на ножах?
Минкс рассмеялась, будто впервые услышала такую забавную шутку, и ее смех отдался эхом по всему кораблю, как церковные колокола.
А потом она дернулась и выругалась так, как мало какая леди смогла бы. Наверное, потому, что лицо чертовски болело.
— У меня на борту есть человек, который может наложить швы, — сказал капитан. — Это — ваш покорный слуга.
— Мэтью!
Этот голос он узнал — еще бы!
Берри вынырнула из двери, ведущей под палубу. Она была одета в серый плащ поверх измазанной мокрицами ночной рубашки, ноги босые и грязные. Волосы спутаны, веки опухли от бессонной тревоги — совершенно растрепанный вид. Берри торопливо шла к вновь прибывшим, глядя на Мэтью с надеждой и ожиданием.
Она потянулась к нему — но что-то в его позе и выражении лица, должно быть, заставило ее остановиться.
— Можете сказать спасибо мисс Григсби, что мы до сих пор стоим у причала, — проворчал Фалько. — Она твердила, что вы непременно явитесь. Девушка верит в вас, мистер Корбетт. Больше, чем я, похоже, потому что, как видите, уже подошли баркасы, готовые выводить нас из гавани. На ваше счастье, она была весьма убедительна.
— Да, — ответил Мэтью. — На мое счастье.
Он улыбнулся ей, потому что чувствовал, что сердце у него открылось, и в него хлынуло солнце. А Берри нахлынула в его объятья.
Он почувствовал, как бьется ее сердце, быстро, сильно колотится. И прижал девушку к себе.
Тени их слились на палубном настиле. Много, очень много было у них сейчас общего, к добру или к худу. И, несмотря на перемазанный и растрепанный вид Берри, Мэтью не мог не подумать, как она красива, и для него она всегда пахла летней травой, корицей, духом цветущего луга, и…
Жизнью.
Его ноги едва не подкосились, но Мэтью устоял.
— Слушай, что я тебе скажу, — начал он, и увидел, что от его тона вспыхнули ее синие глаза. — Ты заварила такую кашу, что не расхлебаешь! Зачем ты сбежала из гостиницы — ума не приложу! И куда тебя понесло в глубокую ночь? Ты хоть понимаешь, что с тобой могло случиться? Боже ты мой, надо же соображать хоть немножко! Вот перекинуть бы тебя через колено, как соплячку, какова ты и есть, и как следует…
Могучая рука сгребла Мэтью за загривок — и вдруг его взгляд уперся в пару глубоко посаженных черных глаз на мрачном бородатом африканском лице, декорированном шрамами в виде трех латинских букв.
— Мистер Корбетт! — произнесла Берри ледяным голосом. — Рекомендую вам во время предстоящего плавания следить за своей речью, и требую немедленно устранить из нее недостаток учтивости.
Он бы нашелся с ответом, если бы горло работало. Похоже, его новый телохранитель имел свои представления о том, кому он должен быть верен.
— С ссорами придется подождать час-другой. — Капитан пустил клуб дыма, окутавший Мэтью петлей. — Нам надо для начала вывести корабль в открытый океан. И мне не хочется даже думать о том, кто или что может сейчас прибыть вон по той дороге. Так что — в моей команде прибавление. Вам предстоит работать с теми людьми, что уже сидят в баркасах. Приказания будете получать от мистера Шпеддера, моего первого помощника. Ожидаю от вас усердной работы. Баркасов всего два, так что нам повезет, если выйдем из этой бухты хотя бы через час.
Он что-то сказал Зеду. Зед тут же выпустил Мэтью и первым бросился к сходням.
— Дамы, — сказал Фалько, — к вам тоже относится. Все за работу!
Шагая между Берри и Минкс к баркасам, привязанным к носу корабля, Мэтью понял, что до прихода в Нью-Йорк — дай Бог, чтобы они туда добрались, — они изучат «Летунью» до последнего дюйма, сотрут пальцы до костей и вступят в непростые отношения любви-ненависти с каждым парусом и с каждой мачтой. И этим отношениям предстояло начаться с весел буксировочных баркасов и рева первого помощника: «Весла — на воду! Навались! Раз! Раз! Раз!» — усиленного жестяным рупором.
Капитан правильно определил, сколько времени два баркаса будут вытаскивать «Ночную летунью» из гавани, ориентируясь на прилив и ветер. Ушло на это чуть больше часа, и Мэтью стало казаться, что плечи у него сейчас отвалятся, а Берри была готова заплакать, если бы от этого была польза — но слезами корабль не сдвинуть.
Люди вернулись на «Летунью» по веревочным трапам, сброшенным с борта, а баркасы оставили в воде дрейфовать. Мэтью, Берри, Минкс и Зеда тут же приставили к работе — разворачивать паруса, привязывать концы, которых были сотни и сотни на борту судна, а лишние приходилось аккуратно сматывать и убирать, чтобы не путались под ногами.
Кромешный ад это будет, подумал Мэтью, и никто в этом рейсе пассажиром не поедет, разве что Шафран, ее дитя, две женщины средних лет, старуха и еще трое детей.
Фалько направил «Летунью» на северо-запад. Паруса выгнулись, подхватили ветер. Солнце пробилось сквозь серые утренние облака и окрасило синюю воду золотыми гребешками. Возле острова Маятник болтались еще суда поменьше — туземные суда, отошедшие из местной гавани где-то в окрестностях Темпльтона. Они крейсировали вокруг, и их капитаны и пассажиры выжидали и смотрели, останется ли у них остров, на который можно вернуться. Когда Мэтью остановился у релинга и оглянулся на остров, он увидел пылевой туман там, где стоял прежде замок Фелла, и пламя, все еще бушующее в развалинах форта и в растерзанном лесу. Но в основном катаклизм, пожалуй, завершился. И Мэтью вспомнил, что сказал Сирки в последние минуты своей жизни:
Он просил меня передать вам, что этот небольшой инцидент не слишком ему повредил.
Мэтью подумал, что это говорила гордость профессора.
Его планам и начинаниям нанесен серьезный вред. Его убежище наполовину разрушено, склад «Цимбелина» взлетел на воздух, верный Сирки убит, братьев Таккеров больше нет, поглощены осьминогом останки эксперта по оружию и финансиста, и… Арии Чилени тоже нет? Мэтью еще не расспрашивал Минкс, но ясно же было, кто выжил в их горячей схватке.
А что с Огастесом Понсом, Пупсом, Сезаром Саброзо и Матушкой Диар? Решатель проблем не имел об этом ни малейшего понятия. Либо уцелели, либо нет. Скорее всего, да. Особенно Матушка Диар, которая, похоже, очень хорошо умеет оставаться в живых.
Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна ушла в свое синее безмолвие, в свои сны, и это ранило Мэтью сердце, но заставило понять, что всех ему не спасти, и вопросы жизни и смерти тоже не решить за всех.
Солнце грело жарко, Мэтью устал, почти вымотался. Больше всего на свете ему хотелось бы найти гамак под палубой и провалиться в безмятежный сон, но капитан Фалько пока не сказал, что можно уйти со своего поста, и он оставался.
«Летунья» уже почти час как ушла из гавани, а Мэтью мотался туда-сюда, выполняя все задания, которые давал ему первый помощник. И вдруг этот приземистый человек-бульдог рявкнул ему, перекрывая шум волн и ветра:
— Эй, ты! Да, ты, дубина! Капитан зовет. Живо!
Первый помощник ткнул грязным большим пальцем в сторону верхней палубы, где крутил штурвал рулевой. Фалько стоял на корме, рассматривая что-то в подзорную трубу. Забираясь по ступеням на приподнятый полуют, Мэтью сразу же увидел, что привлекло внимание капитана.
Приблизительно в миле за кормой шел тем же курсом трехмачтовый корабль с расправленными парусами.
— Команда Грейсона Хардвика, — сказал Фалько, зажимая зубами трубку. — Мистер Хардвик — один из лучших у профессора… как бы это сказать? добытчиков. У него на шлюпе двенадцать пушек. Мистер Лэндсинг! — обратился капитан к рулевому, молодому светловолосому туземцу. — Измените курс на двенадцать градусов влево.
— Есть двенадцать градусов влево, сэр!
— Они за нами гонятся? — спросил Мэтью.
— Приз за проницательность, — ответил Фалько. Обернувшись к своему помощнику, поднявшемуся вслед за Мэтью, капитан сказал властно и спокойно: — Ставьте все паруса, мистер Шпеддер. Все, что есть в наличии, и еще что-нибудь. И когда будете передавать приказы, не забудьте, что наши жизни могут зависеть от трех добавочных узлов.
Шпеддер заорал на команду таким голосом, что годился для ошкуривания деревьев, и сразу же опытные матросы бросились ставить все паруса, еще не наполненные ветром.
— Мне помогать? — спросил Мэтью.
— Будьте наготове. Сейчас не надо, чтобы новички хватались за тросы.
Фалько снова поднес к глазу подзорную трубу.
— Догоняет, собака, — проворчал он. — Часа через два окажется на расстоянии прицельного выстрела. Но «Летунья» тоже быстра, когда это нужно. Поживем — увидим. — Он обернулся взглянуть, как там действуют его люди наверху, на мачтах. Заметив некоторую неуверенность, которая ему не понравилась, капитан оперся на трость и рявкнул:
— Веселее, девочки! Поднять эту тряпку!
Время шло. Команде раздали воду и кусочки лайма — пожевать. Фалько разрешил Берри составить Мэтью компанию у релинга полуюта — смотреть, как вооруженный корабль Хардвика сокращает разрыв. Время от времени Фалько давал рулевому команду изменить курс на несколько градусов, следил за ветром, глядя на дым своей трубки. Паруса держали ветер ровно и уверенно, «Летунья» с шорохом и плеском шла по темно-синим волнам, и внизу, у ее носа, прыгали летучие рыбы.
Берри задала вслух вопрос, который, словно шило, пронзил мозг Мэтью:
— На том корабле — он?
— Не знаю.
— Если он не погиб… он тебе это так не спустит.
— Он не погиб, — ответил Мэтью. — И ты абсолютно права.
Он щурился на солнце и смотрел на приближающийся корабль со смешанным чувством ужаса и восхищения. Ужас — потому что именно этот корабль разнесет «Летунью» в щепки, а восхищение — потому что из всех человеческих существ именно он стал главным предметом холодной и расчетливой ненависти профессора.
— Он думает, что ты должен быть на этом корабле?
— Несомненно. — Мэтью был уверен. Когда преданный пес Сирки не вернулся и не принес хозяину окровавленный кусок от тела Мэтью, профессору пришлось признать, что его великана победили. — Он знает.
Янтарные глаза капитана Фалько смотрели на паруса, не упуская ни малейшей детали. Он вдруг повернулся к Мэтью и Берри.
— Полагаю, вы оба устали.
— Очень, — ответил Мэтью.
Фалько кивнул:
— Отоспитесь после смерти. Которую я не намерен сегодня допустить. Мистер Шпеддер! — Первый помощник подошел к нему.
— Пошлите наверх человека натянуть правый нижний край брамселя, чтобы никакой слабины на этом парусе не было. Потом выберите пять человек — и обязательно поставьте среди них африканского воина. Раздайте всем топоры, пилы, вообще все режущие инструменты. И чтобы всю тяжелую мебель повыбрасывали из кают! Кровати, комоды, кресла, умывальники — за борт. И двери тоже. Начните с моей.
— Есть, сэр!
— Ах, да. Мисс Григсби и мистер Корбетт примут в этой работе участие. Вперед, дети мои!
Так начался этот день — безобразный, но никоим образом не бесцельный. Стучали топоры, визжали пилы, молоты разбивали предметы на такие куски, которые можно было вытащить в двери и выбросить за борт.
К рабочим присоединились Минкс Каттер и Шафран, отдавшая понянчить младенца пожилой женщине. Шафран как могла обработала раны Минкс — промыла их и завязала тряпкой ту, что поглубже — порез на лбу. Минкс ходила с такой угрюмой физиономией, что Мэтью старался не попадаться ей на дороге. Наверное, убивать женщин ей тоже было не по душе. А возможно, дух Натана Спейда все еще тревожил ее память.
Мебель выбрасывали из всех кают по очереди, начав с капитанской. Оказало ли это влияние на ход «Летуньи», трудно было сказать, но Мэтью к вечеру заметил, помогая вываливать очередную кровать за борт, что судно Хардвика перестало нагонять и держится на том же расстоянии, что и раньше.
Когда солнце стало клониться к закату и небо на востоке окрасилось в густой фиолетовый цвет, работа была закончена. Весь деревянный балласт разбили и выбросили, даже двери. Сейчас «Летунья» состояла из парусов и корпуса с очень небольшим количеством внутренностей. Хватит ли этого? Похоже, даже капитан Фалько не знал.
Когда начала сгущаться тьма, со стороны пушек Хардвика полыхнула вспышка и раздался грохот залпа. Не ожидая приглашения, Мэтью, Берри и Минкс взобрались на полуют и увидели у кормового релинга капитана Фалько, нацелившего подзорную трубу на преследователей.
— Рыбу пугают, и только, — сказал Фалько. Судя по голосу, капитан и сам мог свалиться без сил в любую минуту. Может быть, он держался на ногах только благодаря своей трости. — Но они перезаряжаются.
Грохнул второй залп, рев пронесся над водой. В двухстах ярдах от кильватерного следа «Летуньи» встали в ряд шесть гейзеров.
— Порох и ядра зря тратят, — прокомментировал капитан. — Наступает темнота, и они стреляют, пока еще видна цель. Сегодня на нашем судне огней не будет. — Он замолчал, всматриваясь в дальний корабль, вдруг добавил:
— Кажется я поторопился.
— А что там? — спросила Берри.
— Хардвик меняет курс. Направление, похоже… норд-норд-ост. С нашего курса уходит. — Он хмыкнул. — То ли прекращает погоню, то ли делает вид. Но Хардвик ведь не дурак — знает, что в темноте ему нас не схватить. Да и не найти, кстати сказать.
— Уберег Господь, — выдохнула Минкс.
— Главным образом топоры уберегли, пилы да молотки. Сила ваша спасла. Паруса вот эти у вас над головой. Вряд ли месть еще будет нас преследовать.
— Простите? — не понял Мэтью.
— «Месть Темпля». Так называется корабль Хардвика.
— Можно? — Мэтью протянул руку за подзорной трубой, и Фалько отдал ее. Юноша увидел смутный контур корабля, уходящего направо. Потом на борту «Мести Темпля» вспыхнула первая масляная лампа, и еще одна, и еще несколько. Интересно, какая из них освещает профессора Фелла и в какой из своих масок предстал он на этом корабле?
Действительно ли профессор велел прекратить погоню — вероятно, по совету капитана корабля? И ложится на норд-норд-ост? В направлении Англии?
Вряд ли месть еще будет нас преследовать, сказал Фалько.
Корабль — да, не будет, подумал Мэтью. Но месть как таковая… будет, если он хоть немного понял намерения профессора.
Будет всегда.
— Еще несколько часов нам придется идти без ламп, — решил Фалько.
— Но внизу, в камбузе, есть свечи, чтобы разглядеть баранье жаркое, сухари, горох и лимонную воду.
— Это хотя бы звучит приятно, — сказала Берри. Она настолько вымоталась, что едва держалась на ногах, но и проголодалась так, что не смогла бы заснуть на пустой желудок.
— Первые пять суток оно и на вкус приятно. Но на пути обратно вас не будут баловать так, как на пути сюда. Вы будете есть с экипажем и то, что ест экипаж. Потому что вы теперь тоже члены экипажа.
— Вполне справедливо. — Минкс вздернула подбородок и одарила Фалько таким надменным взглядом, что любой другой был бы испепелен им до углей. — Лишь бы никто не пытался влезть между моим ножом и моей едой.
— Уверен, что этого не случится, мисс, — ответил добрый капитан, кивнув и слегка поклонившись, как положено джентльмену. — А когда вы уберете ваш нож, быть может, вы позволите мне взглянуть на свои раны. Не знаю, понадобятся ли игла и кетгут, но вряд ли вам понравится, если останутся шрамы.
Минкс не ответила. Мэтью подумал, что внутри у девушки такие шрамы, что внешние по сравнению с ними — просто ниточки.
После ужина в камбузе корабль приготовился к ночи. Распределили вахты, и Мэтью, к своей досаде, получил от мистера Шпеддера приказ явиться на полуют, когда корабельный колокол пробьет восемь склянок. То есть в четыре утра, если он правильно помнит эти проклятые склянки. Ему был выделен гамак в тесном и, говоря откровенно, довольно-таки пахучем помещении с другими членами экипажа, свободными от вахты (женщинам и детям отвели другое место), и Мэтью, сбросив ботинки и растянувшись в сетке, почти сразу покинул внешний мир.
Однако, как бы он ни был вымотан, а поднялся он раньше восьми склянок — открыл глаза, очнувшись в гамаке посреди храпа, отрыжки и кишечных газов своих соседей. Но беспокоило его нечто иное, чего он никак не мог выбросить из головы.
Книга называлась «Малый ключ Соломона» и представляла собой компендиум демонов и заклинаний для их вызова. Насколько велика была вероятность найти второй экземпляр этой книги в библиотеке профессора Фелла? Тут пахло чем-то подозрительным, как в истории с похищением сахара. Злом пахло, если уж начистоту. И еще одна колючка, засевшая в сознании… имя Бразио Валериани. Тому, кто укажет мне местонахождение Бразио Валериани, я заплачу пять тысяч фунтов, — сказал профессор. — Десять тысяч я заплачу тому, кто мне его доставит. Силой, если будет необходимо. Вы — мои глаза и мои руки. Ищите — и да обрящете.
Десять тысяч фунтов. Целое состояние — за одного человека?
Почему?
Слова профессора: если вы его найдете, я заплачу вам столько, что вы сможете купить этот ваш городишко.
И опять же — почему?
Мэтью себя знал. Эта загадка будет грызть его день и ночь. Да, замок профессора Фелла, его убежище, пороховой завод, большой кусок его криминального парламента — все это уничтожено. На сегодня. Но всегда есть завтра, а предприимчивости профессору не занимать. И честолюбия тоже.
Но какова цель у этого честолюбия?
Мэтью себя знал. Он не оставит этого дела, но и оно не даст ему спокойно спать по ночам.
Корабельный колокол прозвонил восемь раз. Мэтью тут же встал, натянул ботинки и покинул дворец храпа.
Его обязанностью было явиться на полуют и обходить палубу, каждые тридцать минут переворачивая песочные часы, смонтированные на оси рядом со штурвалом, и отмечая это действо ударами колокола. И так — пока его не сменят через четыре часа. Восхитительное занятие — особенно для человека, вымотанного до предела.
Но когда Мэтью вышел на палубу, и свежий ветер повеял в лицо, когда он увидел над головой небо, полное звезд, серебристую луну чуть на ущербе, сияющую над морем, то юноша подумал, что ему очень повезло быть живым в этом бурном марте тысяча семьсот третьего года. Он много пережил — и выжил. И стал сильнее, чем до того. До чего?
До вчерашнего дня.
Мэтью поздоровался с вахтенным, который ждал смены, поприветствовал рулевого. Его обязанность, сообщил ему мистер Шпеддер, — аккуратно отмечать время колоколом: тридцать минут — один удар, шестьдесят минут — два удара, девяносто — три удара и так далее. Песок в часах уже начал пересыпаться, отмеряя первые полчаса утренней вахты, и Мэтью приступил к своему первому обходу палубы.
«Летунья» в эту ночь летела как перышко. Волны нежно касались ее корпуса, и желудок матроса-салаги чувствовал себя удовлетворительно.
В океане было темно — ни искорки. «Месть Темпля» ушла своим путем, унося профессора Фелла творить новые преступления против человечества.
Мэтью шел на второй круг, когда к нему приблизилась фигура в сером плаще. Рыжие волосы все еще перепутаны и растрепаны, ноги все еще грязны. Да, та же замарашка, но все равно было приятно смотреть на нее в эту тихую ночь.
— Можно пройтись с тобой? — спросила Берри.
— Конечно.
Дальше они пошли молча — тишина их вполне устраивала. А потом Берри сказала:
— Прости, что доставила тебе столько хлопот.
— Да ничего страшного.
— Неправда. Я совала нос куда не следовало. Я поставила тебя в такое положение, что тебе пришлось обо мне заботиться.
— Я справился. И слава Богу, что с тобой ничего не случилось.
Она кивнула. Они дошли до носа корабля и снова повернули к корме. «Летунья» что-то бормотала своим деревянным языком, широко раскинув паруса над ночными течениями.
— Ты переменился, — сказала она ему. — Прости, что я это говорю, но… ты так и не стал прежним после того, как охотился за тем злым человеком.
— Да, — ответил он. — Я знаю.
— Но ты можешь мне рассказать! В смысле, рассказать, что случилось. Не волнуйся, я выдержу, а тебе станет легче.
И от спокойного, сочувствующего ее голоса что-то в нем сломалось. Ни с того ни с сего — из-за голоса, предложившего его выслушать. Он противился, потому что это было невыносимо. Потому что его сердце все еще держало Серое Царство, и держало изо всей силы. Потому что мир оказался не таким, каким представлялся прежде, потому что Мэтью заблудился в его равнодушии и не мог отыскать дорогу назад.
— Ой, — сказал Мэтью, и это был почти мучительный стон.
Он споткнулся на ходу, и вдруг понял, что настал момент сбросить с себя это бремя — просто потому, что Берри Григсби предложила выслушать.
— Расскажи, — прошептала девушка, беря его за руку. — Я выдержу.
Он стиснул ее ладонь. Сильно, еще сильнее. Как будто она удерживала его на земле, будто без этой хватки его унесло бы ветром.
Он остановился. Они стояли посреди «Летуньи», и Мэтью смотрел на Берри при свете луны и звезд, и видел, как блестят ее синие глаза. И открывая рот, еще не знал, что скажет. Надеялся лишь, что это будет что-то осмысленное.
И в итоге рассказал ей все. О Тиранусе Слотере и его преступлениях и всех произошедших ужасах, о Лире Такк, о колбасе из человеческого мяса, о мерзком погребе, где разрубали на куски тела, о той минуте, когда он осознал, что либо убьет ее, либо будет убит сам, о том, каково это было — ударить топором живого человека.
И когда он начал рассказывать, треснула скорлупа страдания, и Мэтью заплакал.
Он плакал не только о пережитом, но и о том, что изменился. Плакал, потому что никогда ему не вернуться к прежней невинности, потому что этот мир отравил его. Потому что он не просил того, что на него обрушилось. Рыдания перешли в ровный плач, а затем сменились всхлипываниями потерявшегося мальчишки, Мэтью Корбетта, которому пришлось стать взрослым, хотел он того или нет. И не просто взрослым, а таким человеком, который знает, что за страшные твари прячутся под камнями. Теперь в нем был профессор Фелл, — и как изгнать эту болезнь? Он видел лишь один способ, а именно уничтожить профессора и то зло, что он творит. Единственный способ — следовать тем курсом, на который он сам себя поставил.
Мэтью всхлипывал, и Берри обвивала его руками. Она не просила его успокоиться или перестать, она знала, что ему нужно проплакаться, очистить глаза, разум и сердце, знала, что еще многое, очень многое ждет его впереди.
Она целовала его в щеку и обнимала, и когда он завершил свой рассказ о пережитых ужасах и испытаниях, она тихо прошептала ему на ухо:
— Ты делал то, что должен был делать.
Это была простая правда, высказанная от чистого сердца. И Мэтью ответил с усилием:
— Да.
И хотя вокруг стояла глубокая ночь, он ощутил, что показался краешек солнца.
— Никогда, — сказала она, — не сомневайся в себе. Да, это было ужасно. Но никогда не сомневайся, Мэтью, что для всего, что ты делаешь, есть причина.
Он кивнул, но говорить не мог.
— Как сказал Бог Иову, — напомнила Берри, — «Стану Я вопрошать тебя».
— Да, — ответил Мэтью, глядя в непроницаемые глубины моря. — Я понимаю.
Она целовала его в щеки, вытирая мокрые дорожки слез. Держа его за руку, она прошла с ним еще немного, и тут Мэтью понял, что опоздал перевернуть часы и прозвонить в колокол. Но спешить не стал, потому что чувствовал, будто все время мира в его распоряжении, и что Серое Царство его души постепенно исчезает за горизонтом, и пусть на это уйдет еще не один день, но постепенно, небольшими шагами он сможет снова приблизиться к Царству Радости.
Берри оставила его и вернулась к себе в гамак — урвать еще несколько часов драгоценного сна. Мэтью пошел обратно на полуют, но вдруг увидел, как возле грот-мачты шевельнулась тень. Чиркнуло огниво, затеплился огонек, зажглась глиняная трубка.
— Мэтью! — обратился к нему капитан. — Вы думаете, я могу не знать, который час, даже если вахтенный не пробил склянки?
— Прошу прощения. Я…
— Заговорились с подругой, да. Я шел в ту сторону, и кое-что услышал. Надеюсь, вы не против. Все-таки это мой корабль.
— Не против.
— Приятная ночь для разговора, правда? Все эти звезды, все эти тайны… да?
— Да.
— Вахтенный из вас ужасный, а хранитель времени — еще хуже. За такие ошибки вас следовало бы выпороть. — Мне случалось быть поротым, подумал Мэтью, но промолчал. — Заставили меня подняться с пола, где когда-то была моя кровать. — Клуб дыма вылетел из трубки и унесся с ветром прочь. — Да мне самому следовало бы вас выпороть.
— Это ваш корабль, — ответил Мэтью.
— Еще бы не мой! — Фалько прислонился к мачте — худощавая тень в темноте. — Как я уже говорил, я услышал кое-что. Очень немного, но вполне достаточно. Я вот что скажу, юноша, а вы это запомните: каждому капитану приходится понять, рано или поздно: чтобы дальше вести корабль, необходимо выбросить за борт то, что более уже не понадобится. Я ясно выражаюсь?
— Так точно, сэр!
— Вот сейчас вы надо мной насмехаетесь. Но я даю вам, Мэтью, одну минуту, чтобы добраться до этого колокола, ударить дважды, отмечая пять утра — хотя вы почти на двадцать минут опоздали, — и перевернуть часы. Далее вы продолжите обход палубы и больше не будете забывать о своих обязанностях. Это тоже ясно?
— Ясно.
— Вперед, — скомандовал капитан. Мэтью заторопился к колоколу, а Фалько выдул большущий клуб дыма и сказал ему вслед: — И спасибо вам за то, что никогда в жизни теперь колбасы в рот не возьму.
Мэтью не смог сдержать улыбку.
Это было очень приятное ощущение.



Глава тридцать третья

В теплый солнечный день семнадцатого апреля из «вороньего гнезда» на «Ночной летунье» раздались звуки трубы.
Мэтью Корбетт, бородатый и загорелый, оторвался от своего занятия — он драил бесконечную палубу, и уставился вдаль, прикрывая глаза рукой.
— Мы дома, — объявила Берри. Девушка подошла к нему, прервав работу по сматыванию канатов в аккуратные бухты. На ней было синее платье с цветочным рисунком из гардероба Шафран. Берри оказалась прирожденным моряком — она очень хорошо научилась читать показания секстанта, вязать узлы двадцати видов для различных целей и удерживать ветер в парусах в те два-три раза, когда капитан Фалько допустил ее к штурвалу.
Капитан даже сказал ей, что у нее легкая рука и что он был бы рад, если бы кое-кто из мужчин на борту так понимал ветер, как понимает она.
— Дома, — повторила девушка. Ей хотелось запрыгать от радости, но вместе с тем в сердце таилась маленькая грустинка, потому что ее приключение — гнетущий плен в грязном карцере, страшные люди с факелами и шпагами, мокрицы в темноте под деревянным полом, — подходило к концу. И подходили к концу дни — почти три полных недели, — которые она провела с Мэтью, потому что на корабле ему некуда было спешить, и он никогда не прогонял ее, а вот в городе, который вставал впереди… Но уж чему быть, того не миновать.
Мэтью увидел по левому борту Устричный остров.
А за ним — Нью-Йорк! Лес мачту Большого Причала, и проглядывающие между ним здания — дома и магазины, таверны и склады. Там идет будничная жизнь людей, которые ему дороги. Там ждет его собственная жизнь, обновленная, неясная пока.
Он был теперь капитаном своего судна и поступил так, как советовал Фалько. За время перехода Мэтью очень старался выбросить за борт корабля своей души все, что причиняло страдание, сожаление и горе, и что он все равно не мог изменить.
Излив Берри свои душевные терзания тогда, на палубе, в тишине под луной и звездами, он и для себя многое открыл — как сильно доверяет ей, как она дорога ему. И все же…
Где-то в океане стережет акула.
Она не знает ни секунды покоя. Она мыслит, планирует, выжидает, а потом… потом, рано или поздно, она перестанет кружить и нападет. На Берри? На кого-то еще, кто связан с Мэтью?
Неизвестно. Зато не подлежит сомнению, что профессор Фелл ничего и никогда не забывает. Мэтью с профессором еще не закончили свою игру, и профессор наверняка не отступится от своих планов.
К «Летунье» устремилась стайка шлюпок. На одной из них, конечно, прибудет начальник порта или его представитель — выяснить, откуда идет судно и что везет на борту. Через какое-то время, словно круги от брошенного в воду камня, по городу пойдут слухи, что после почти двухмесячного отсутствия вернулись Мэтью Корбетт и Берри Григсби. Лиллехорн и лорд Корнбери захотят услышать всю историю целиком. Хадсон Грейтхауз тоже.
Мэтью решил, что пришло время честно выложить людям все, как есть. Но зайти так далеко, чтобы разрешить Мармадьюку напечатать его историю в «Уховертке»? Мэтью очень сильно сомневался в целесообразности этой затеи.
Минкс Каттер подошла к релингу, где уже стояли Мэтью и Берри. Она была в добром здравии и утром тщательно отскребалась возле рукомойника. Нож Арии Чилени оставил у нее на лбу настолько тонкий шрам, что его вряд ли стоило замечать. По дороге Минкс тоже привела нервы в порядок и завоевала восхищение всего экипажа, продемонстрировав свое умение метать ножи. Особенно, когда капитан Фалько вызвался встать возле переборки и позволил Минкс нарисовать ножами его контур. Номер прошел на ура у всех, кроме Шафран, которой не улыбалась перспектива поднимать ребенка в одиночку.
Капитану было уплачено триста фунтов золотыми монетами, как договаривались. Однако Фалько объявил, что Мэтью, Минкс, Берри и Зед, как члены экипажа, имеют право на свою долю вознаграждения, каковая будет выплачена по прибытии в Нью-Йорк. И вот сейчас они почти причалили, буксирные шлюпки уже подошли к кораблю и приняли концы. Очень скоро гребцы введут судно в гавань и потащат к причалу. Вот спустили веревочный трап, и на палубу поднялся не кто иной, как новый помощник начальника порта, отлично разбирающийся в кораблях и их грузах, создавший себе репутацию столь бдительного человека, что ни один враг Нью-Йорка не мог проскользнуть мимо него незамеченным.
— Господи Боже! Это призрак или что? — воскликнул старый Хупер Гиллеспи, в новом костюме ставший несколько более презентабельным, несмотря на всклокоченные волосы. Тут он увидел Берри, и глаза его полезли на лоб. — Два призрака? Я что, сплю наяву?
— Не спите, — ответил Мэтью, сообразив, что призрак Устричного острова стоит за несколько футов от него. По случаю прибытия в Нью-Йорк Зед побрился, а так как в рейсе он работал за троих и ел тоже за троих, то выглядел таким же могучим великаном, как раньше. — Мы с мисс Григсби рады прибыть домой.
— А где вас носило? Тут все с ума посходили, пытаясь понять!
— Да, естественно. — Мэтью улыбнулся, сощурился на солнце, почесал бороду, которая вскоре исчезнет под взмахами новой бритвы.
— Мы, можно сказать, были в раю — как представляет его себе некий джентльмен.
— Чё? Смысла даже на куриную голову не хватит! Ты старого Хупера подъелдыкиваешь, да? Ну точно, подъелдыкиваешь!
— Это типичный житель Нью-Йорка? — спросил Фалько с трубкой в зубах, пододвигаясь ближе к Мэтью.
— Нет, — признался Мэтью. — Он куда разумнее большинства.
Надежную и легкую «Летунью» повели в гавань. Мэтью ощущал земные ароматы весны. Воздух был теплый и свежий, холмы Нью-Джерси к северу от города окрасились в белое, фиолетовое, розовое и зеленое — обзавелись новыми бутонами и свежей листвой. К тому моменту, когда корабль ввели в гавань, причалили и привязали, Хупер Гиллеспи уже всем, похоже, рассказал о прибытии Мэтью и Берри — поскольку на причале собралась приличного размера толпа, и народ продолжал прибывать. Конечно, при появлении большого корабля всегда собиралась толпа уличных музыкантов, лицедеев и разносчиков, но было ясно, что сегодня народ сюда привлекли имена Корбетта и Григсби.
Опустили сходни. Мэтью решил, что он запросто может по ним сойти, потому что у него остался только один наряд, да и то сильно поношенный.
— Господи Иисусе! — раздался голос из толпы. Знакомый голос, обычно донимающий Мэтью сварливым брюзжанием и бесконечными вопросами о его расследованиях. — Берри! Девочка моя! Пропустите! Пропустите, пожалуйста!
И луннолицый, круглый, приземистый, очкастый Мармадьюк Григсби где силой, где ловкостью, где уговорами пробился вперед. При виде спускающейся по сходням внучки слезы выступили у него на глазах и потекли по щекам, и в этот самый радостный день своей жизни он казался самым несчастным человеком в мире.
Когда Мармадьюк бросился к Берри с сокрушительными объятиями, они оба покачнулись от этого неистового порыва и едва не отправились за борт, но Мэтью удержал их, не дав свалиться с причала.
— Боже мой! — глаза Мармадьюка все еще тонули в слезах, так что ему пришлось снять очки. — Где ты была? Вы с Мэтью исчезли, и ни слова, сначала дни, потом недели… ты только посмотри, в каком я виде! — Он снова прижал Берри к себе, и Мэтью увидел, как у девушки глаза на лоб полезли от такого напора.
Тут Мармадьюк обратил взгляд на Мэтью. Круглое лицо с массивным, изборожденным венами носом и булыжником лба, подходящим для колки орехов, горело, как адский пунш.
— Ты! — Синие глаза почти вывалились из орбит, густые белые брови отплясывали джигу. — Во что ты втравил это невинное дитя?
— Я вообще-то…
— Вы у меня за это поплатитесь, молодой человек! Я вас, сэр, выставлю из вашего обиталища, я на вас, сэр, подам в суд за…
На губы Марми лег девичий палец.
— Прекрати молоть чушь, — сказала Берри. — Он ни во что меня не втягивал. Я была там, куда нас увезли. И куда никто из нас не хотел. Все это я расскажу тебе потом, а сейчас я хочу только одного — оказаться дома.
— Ох, косточки мои старые трясутся… — Марми приложил руку ко лбу. Казалось, сейчас он лишится чувств. — Я просто на куски разваливался. Господи Боже мой, я молился непрестанно, чтобы ты вернулась. — Он глянул на Мэтью. — То есть чтобы вы оба вернулись. Внученька… поможешь мне идти?
— Помогу, — сказала она, беря его под руку.
— Пожалуйста, — вставил реплику Мэтью, пока разбитого, дряхлого Мармадьюка еще не увели с причала, — прошу вас, вернувшись домой, не хвататься сразу за перо и не засыпать вашу внучку вопросами. Берри, не могла бы ты выждать несколько дней, никому ничего не рассказывая?
— Проспать несколько дней подряд, вот чего я хочу.
При мысли о том, что в восхитительную историю, которую ему не терпелось вложить в свой листок, не дают запустить зубы, Мармадьюк нахмурился, но все же дал себя увести.
А приветствовать Мэтью явились другие. Феликс Садбери и Роберт Деверик, Джон Файв и его жена Констанс, вдова Шервин с ее всевидящими очами и зачастую незатыкаемым словесным фонтаном, Филипп Кови, Эштон Мак-Кеггерс, братья Мунтханк, доктор Полливер, Хирам и Пейшнс Стокли, Израэль Брандьер, Тобиас Вайнкуп, Салли Алмонд, Питер Конрадт, и…
…владелец черной трости с серебряным набалдашником в виде львиной головы, подсунутой сейчас под самый нос Мэтью, чтобы направить его внимание на вихрь в человеческом обличии, одетый в светло-желтое — от бриджей до треуголки с белым пером, выдернутым из какой-нибудь мирной птички.
— Мистер Корбетт! — произнес Гарднер Лиллехорн так, будто никогда еще более мерзкое ругательство не слетало с уст человеческих. — Где вас черти носили?
Мэтью оглядел длинное бледное лицо с черными глазками, не то постоянно злыми, не то вечно надменными. Идеально подстриженные черные усы и эспаньолка были будто нарисованы уверенной рукой художника-копииста.
— Как вы угадали? — спросил Мэтью.
— Что угадал, черт вас побери?
— Что именно это и происходило.
— Я вас спрашиваю: где вы были, дьявол бы вас побрал?
— У него и был.
— Боже мой! — Лиллехорн обратился к своему лизоблюду — Диппену Нэку, который стоял рядом с хозяином и тоже хмурил, как мог, физиономию. — У этого человека не все дома.
— Я побывал у дьявола, — пояснил Мэтью. — И буду рад вам о нем рассказать. Вам и лорду Корнбери — в любой момент, только не сегодня. Ой, минутку!
Он вспомнил данное себе обещание — обет, который принес, когда полностью осознал степень опасности на острове Маятник, — шагнул вперед и поцеловал Диппена Нэка в лоб, еще раз напомнив себе, что не давши слова — крепись, а давши — держись.
Нэк отпрыгнул в тихом ужасе. Чуть не упал, зацепившись каблуком за щель в досках причала.
И тут сквозь толпу пробился человек, которому, похоже, уже не нужна была трость. Он шел, высокий и уверенный, выглядел сильным, похожим на матерого волка, готовым к любой битве. Может быть, это впечатление усугублялось тем, что рядом с ним шагала очень привлекательная — ослепительная, можно сказать, — блондинка, вдова Донован, держащая его под руку и едва ли не висящая на нем.
— Скиталец вернулся в родные края, — сказал Хадсон Грейтхауз. — Полагаю, тебе есть что рассказать.
— Есть. И, как я только что сообщил верховному констеблю, я более чем желаю рассказать все ему, лорду Корнбери и тебе. А тебе — даже больше всех.
— За бутылкой вина в «Галопе», полагаю?
— Не меньше двух!
— Ставишь ты?
— Я временно на мели, хотя завтра мне выплатят жалованье как члену экипажа этого прекрасного…
Договорить ему не удалось, потому что Хадсон подхватил его и обнял, и спина Мэтью при этом подверглась серьезному испытанию на прочность. К счастью, она его выдержала, и Мэтью вернулся на землю невредимым.
— Значит, в семь, — резюмировал Хадсон, которому внезапно что-то попало в глаз, и пришлось его протирать. — Смотри, ни на минуту не опаздывай, а то сам тебя поймаю. — Он всмотрелся в лицо Мэтью. — Ты, кажется, возмужал.
— Я знаю.
— Это из-за бороды.
— Ой, как мне нравится борода! — Руки красавицы-вдовы бродили по плечам и груди Хадсона. — Что-то в ней есть такое… ну прямо мурашки по коже.
— Правда? — Хадсон приподнял бровь. — Сегодня же выброшу бритву.
Люди продолжали подходить, жали руку, хлопали его по плечу так, что Мэтью боялся остаться калекой.
Хадсон с красавицей вскоре ушли, и Лиллехорн со своим уродом тоже.
Мэтью увидел, что через толпу идет Минкс Каттер, ни с кем не заговаривая, и от Мэтью тоже отстраняясь. Может быть, до сих пор держа дистанцию между собой и воспоминаниями о Натане Спейде. Но ее он найдет потом, а сейчас Мэтью оглядывался в поисках конкретного человека, которого нельзя не заметить — если он сошел с корабля.
Но Зед, похоже, по сходням не спускался.
Мэтью вернулся на корабль, где Фалько отдавал приказы прибрать на палубе перед тем, как отпустить команду.
— Где Зед? — спросил Мэтью.
— Впереди, — ответил Фалько. И действительно, Зед стоял на носу, оглядывая город, знавший его некогда рабом и совсем не знавший призраком Устричного острова.
— Он уезжает?
— О да, уезжает. Как только я найму полную команду и снаряжу корабль, мы отплываем. Это займет неделю или две, я полагаю. А до тех пор Зед на моем судне гость и предпочитает до нашего отхода оставаться здесь.
— Отхода? Куда же?
Фалько разжег трубку свечкой и выдохнул дым.
— Я отвезу Зеда в Африку, домой, на землю его племени, куда он попросил его отвезти, нарисовав весьма точную карту. И заплатив мне.
— Заплатив? Чем?
Фалько полез в карман, раскрыл ладонь.
— Вот этим. Очень хорошие бриллианты.
И Мэтью понял, что подобрал Зед на полу в подземелье, когда рушился замок. Передние зубы Сирки на ладони Фалько казались больше, чем были во рту великана, и два сверкающих бриллианта тоже выглядели внушительно.
— Будь я проклят, — не сдержался Мэтью.
— Да, по крайней мере одним человеком вы прокляты, — уточнил Фалько. Он сунул зубы мертвеца в карман и сильнее стиснул трубку собственными зубами. — Вы в его мыслях на первом месте, учтите это.
— Учитываю.
— Я хочу найти какой-нибудь дом и оставить там Шафран и Айзека. Надеюсь, вы будете время от времени приглядывать за ними.
Мэтью кивнул. Имя младенца он узнал лишь после нескольких дней плавания.
— Не помню, говорил ли я вам, что знал одного великого человека по имени Айзек, — сказал Мэтью.
— Будем надеяться, мой Айзек тоже вырастет великим. Ну, что ж… я рассчитываю, что вы выполните свое обещание найти мне работу по перевозке грузов, когда я вернусь?
— Выполню.
— Я был уверен, что вы это скажете. — Фалько протянул руку, Мэтью ее пожал. — Я также знаю, Мэтью, что мы с вами связаны узами Судьбы. Не спрашивайте, почему я так считаю. Просто примите на веру, что это такое же чувство, как интуитивное понимание направления ветра.
С этими словами капитан выдул клуб душистого виргинского дыма. Легкий апрельский ветерок подхватил его и понес над морем.
Мэтью подошел к неподвижному как черная статуя Зеду — наверное, он так же стоял иногда, глядя, как проплывает мимо крыш Сити-Холла жизнь Нью-Йорка. Почувствовав присутствие Мэтью, Зед тут же повернулся, и Мэтью подумал, что как на войне, так и в мирное время лицо воина га — зрелище достаточно жуткое. Но сейчас бояться нечего. Война окончена, хотя бы на какое-то время. И, быть может… для Зеда скоро начнется долгая мирная жизнь.
— Ты не раз спасал меня, — начал Мэтью. — Наверное, ты не понимаешь, что я говорю, но я хочу поблагодарить тебя за… ну, за то, что ты был рядом. Берри наверняка не отпустила бы тебя, не сказав ни слова, и Мак-Кеггерс тоже. Я желаю тебе удачи, Зед.
Мэтью подумал, что, как ни смешно, — и как ни ужасно — он так и не узнает настоящего имени этого человека. Он протянул руку.
Зед шагнул вперед, рот у него открылся, он пытался заговорить.
Пытался изо всех сил, крепко жмуря глаза, чтобы обрубок языка мог сформировать слово. Лицо исказилось, но при всех усилиях он был не властен над своим увечьем.
Зед открыл глаза и сжал руку Мэтью так, что чуть кости не хрустнули. Потом приложил палец к левому глазу и провел им линию от себя к Мэтью.
Я буду присматривать за тобой, говорил он.
И Мэтью почему-то не сомневался в этом. Даже если принять в расчет огромное расстояние от Нью-Йорка до Африки. Если кто и может послать свой взгляд через океан, чтобы увидеть оставленный позади мир и тех, кто в нем живет, то это Зед.
— До свидания, — сказал Мэтью.
Когда он уходил с корабля, Зед все еще стоял на носу, молча оглядывая то, что оставляет, и быть может, готовясь к дерзкому перелету в собственное будущее.
Мэтью шел домой по Квин-стрит, довольный, что наконец миновал толпу и всех, кто явился его поприветствовать, но тут его окликнули:
— Мэтью! Боже мой, вот ты где!
Он остановился, оглянулся, мгновенно вспомнив знакомый голос. Ефрем Оуэлс, высокий и костлявый, с огромными круглыми глазами за стеклами очков, двадцатилетний парень, но уже с преждевременной сединой в каштановых волосах. Как положено сыну портного, он был одет в прекрасный светло-коричневый костюм.
Радостную встречу со старым знакомым омрачил неловкий момент: увидев Ефрема, Мэтью ощутил вину. Хотя Ефрем улыбался так, будто весь мир был у него на игле и нитке, Мэтью знал, что на самом деле он сильно страдает.
А ведь действительно, мастерская его семьи была разрушена цимбелиновыми бомбами профессора Фелла. И Мэтью, по правде говоря, чувствовал себя ответственным за эту катастрофу, потому что противился воле профессора.
— Я слышал, вы с Берри приехали! Думал пойти вас встретить, но…
— …но сейчас ты здесь, — перебил Мэтью, хлопая друга по плечу. — Отлично выглядишь, Ефрем. Как отец?
— Хорошо, Мэтью. Но где ты так долго пропадал? Ты же был в больнице — и вдруг исчез без следа.
— Долгая история. Отложим до другого раза, ты не против?
— Конечно, не буду настаивать. — Они пошли дальше, рядом, направляясь к северу по Квин-стрит. Ефрем, помолчав, сказал: — Наверное, ты не слышал?
— Чего именно?
— Новостей, Мэтью! Да что это я, как ты мог слышать? Айда со мной!
— Куда?
— В мастерскую! Я тебе все покажу!
Ефрем повернул, Мэтью двинулся за ним. Они шли к углу Краун-стрит и Смит-стрит. Судьбоносный угол, подумал Мэтью. Здесь стояла мастерская портного Оуэлса, пока ее не разнесло в горящие осколки. Чувство вины усилилось. Мэтью замялся, не уверенный, что ему хочется идти дальше.
— Идем, Мэтью, идем! — подгонял Ефрем. Остановившись, он подождал друга. Мимо проехал, покачиваясь, воз сена. — Я понимаю, что ты устал, но хочу показать тебе…
— Ефрем, я и так помню, — ответил Мэтью. — Я знаю, что случилось с мастерской твоего отца. Мне очень жаль, и я надеюсь, что ты на меня за это зла не держишь. Так что… нет надобности показывать мне развалины. Я сделаю все, что моих силах…
— Развалины? — Ефрем вытаращил глаза. — Да ты что, Мэтью! Какие развалины? Идем, тут уже недалеко!
Он схватил Мэтью за рукав и потащил за собой.
Приятели зашли за угол, и Мэтью остановился, словно налетев на каменную стену.
Отнюдь не развалины!
Новая швейная мастерская, построенная из добротных красных кирпичей, с медной крышей. Мэтью сделал еще несколько шагов, и увидел внизу стеклянной витрины надпись: «Ефрем Оуэлс, портной, мастер». И ниже: «Бенджамен Оуэлс, портной, консультант».
— Мастерская теперь моя, — гордо сказал Ефрем и даже слегка напыжился. Потом махнул кому-то рукой: — Вот он! Я его нашел!
К Мэтью шла худощавая молодая женщина, одетая просто и элегантно — в темно-синее платье и шляпку того же цвета. Волосы угольно-черные, и сама очень хороша собой. Шла она целеустремленно, желая как можно быстрее оказаться рядом с Ефремом Оуэлсом. При этом она улыбнулась Ефрему так, что апрельскому солнцу стало завидно, а он улыбнулся в ответ, и по этим очевидным признакам решатель проблем заключил, что вечная любовь соединяет самых различных людей.
— Здравствуй, Опал! — поздоровался Мэтью.
— Здравствуй, Мэтью! — ответила она, не сводя глаз со своего любимого. — Мы услышали, что ты вернулся — и Ефрем побежал тебя перехватить.
— Вот только не поймал его на причале, пришлось догонять в городе.
— Мне нравится, когда меня догоняют. — Мэтью с удовольствием разглядывал новую мастерскую. — Так крепко построено — и быстро! Наверняка дорого встало. — Он не мог не задать следующий вопрос: — У твоего отца хватило денег отстроиться?
— Нет, не хватило, — ответил Ефрем. — Но это… это было до того…
— До чего?
Ефрем посмотрел на Опал:
— Давай ты ему скажи.
Женщина ковыряла мостовую носком туфли.
— Ну, понимаешь, так вышло. То есть для меня оно ничего не значило. И я подумала, ну… что кому-то от этого будет хорошо.
— Ты не могла бы говорить чуть более внятно? — попросил Мэтью.
Она подняла голову и посмотрела на него сияющими синими глазами.
— Кольцо, которое ты мне дал. С красным камнем. Оказалось, что это был рубин, да такой, что ювелир еще не видел подобных.
Мэтью издал звук, какой, верно, издает человек, ударенный под дых кулачком младенца:
— Ой!
Кольцо из ларца Тирануса Слотера. Подаренное Опал за ее самоотверженность, когда она помогла Мэтью раскрыть заговор Лиры Такк — в прошлом октябре. Мэтью подумал, что Слотер бы в гробу перевернулся, узнай он, к какому благому делу оказался причастен.
— Это просто чудо, — сказал Мэтью.
— Она просто чудо, — поправил Ефрем.
Он обнял девушку за плечи, она его за талию, и Мэтью почувствовал, что ему хочется прямо сейчас обнять ящик с винными бутылками и выпить за все добрые дела, за добрую удачу, за добрую надежду и любовь.
Ефрем извинился перед Опал и отошел на минутку, чтобы проводить Мэтью обратно на Квин-стрит.
— Послушай, — сказал он тихо, хотя на улице не было никакой толпы. — Я про Берри.
— А что такое?
— Я исчезаю из ее пейзажа. Ну да, я понимаю, что она строила какие-то планы на мой счет. Но Мэтью, я же не могу ухаживать за двумя дамами сразу!
— Естественно, — согласился Мэтью. — Это было бы некрасиво.
— Вот! Именно. Так что… если она про меня спросит, или скажет… кто-то ей должен сообщить, что мы с Опал настроены серьезно. Ты не мог бы это сделать?
— Серьезно настроены? — Мэтью не ждал объяснений и не нуждался в них. — Да, я готов взять на себя эту работу — сказать ей, если спросит.
— Спасибо! — Настала очередь Ефрема хлопнуть Мэтью по плечу.
— Боже мой, не правда ли — это чудесно?
— Что именно?
Ефрем посмотрел на Мэтью, как на чудного пришельца из другого мира.
— Быть живым! — У него на губах играла улыбка, широкая и пьяно-радостная. — Она меня ждет, и мы идем к Деверику пить кофе. В «Галопе» будешь? Тогда скоро увидимся.
— Да, скоро, — пообещал Мэтью с улыбкой, которая не была ни широкой, ни пьяно-радостной, но зато столь же искренней, и друзья, решившие, что быть живыми чудесно, пошли каждый своим путем.



Глава тридцать четвертая

Пока они сидели у Салли Алмонд и ждали человека, который должен был вот-вот появиться, Мэтью просматривал доску, где были написаны мелом сегодняшние блюда. Два рыбных, одно куриное, одно говяжье и одно свиное. Первое из рыбных блюд его заинтересовало, но он решил сперва допить бокал красного вина и поразмыслить, а потом уже заказывать.
— За всех присутствующих, — провозгласил Хадсон, поднимая бокал.
Мэтью в ответ поднял свой, как и Минкс Каттер. Они выпили и стали слушать, как бродячая артистка страстным голосом поет «Не торопитесь, девушки мая», аккомпанируя себе на мандоре.
И действительно, торопиться им не надо было. Шла последняя неделя мая, что и навело на мысль заказать именно эту песню. Утром прошел дождь, но земле он был необходим.
Все в Нью-Йорке шло своим чередом — то есть в любой момент можно было ожидать чего угодно: от группы индейцев, крадущихся по Бродвею, до сломанной телеги с разбежавшимися кабанами и веселой погоней за ними по всей Уолл-стрит.
Мэтью был выбрит.
Он приобрел у Ефрема новый костюм сливочного цвета, да еще темно-коричневый жилет. На ногах у него были новые коричневые ботинки, под костюмом — накрахмаленная рубашка. Он надел все самое лучшее ради особы, которая должна была появиться, как было сказано в ее письме, в половине восьмого.
Согласно висящим в таверне часам, ровно через восемь минут.
— Еще тост? — предложил Хадсон, на сей раз с проказливым огоньком в глазах. Подождал, пока поднялись стаканы. — За тех, кто пробовал на вкус грозди преступления, и решил, что они горьки.
Минкс выпила и с шумом поставила стакан на стол.
— Но иногда, — заметила она, — самые горькие грозди дают самое сладкое вино.
— Да-да. Но сладким вином можно отравиться так же, как и горьким.
— Верно. Но то, что для меня сладко, для вас может оказаться горьким.
— А то, что вы считаете ядом, может для меня быть удовольствием.
— Джентльмен и леди, не заткнетесь ли вы, ради Бога? — спросил Мэтью.
Они прекратили пикировку, будто внезапно вспомнили о его присутствии. Минкс переменила позу, лицо ее было безмятежно, однако Мэтью понимал, что все это напускное — девушка нервничала.
Для леди Каттер это был судьбоносный вечер. Она купила себе право на него, когда помогла Мэтью на Маятнике. На самый первый вечер оставшейся ей жизни. Часы неумолимо тикали, и Мэтью заметил, что Минкс не сводит глаз со стрелок. Она выпила еще, не ожидая тоста.
— Прекрасно, мистер Корбетт, — сказал лорд Корнбери в апрельское утро на третий день после возвращения Мэтью. — Прошу вас, начинайте.
И Мэтью начал. Губернатору в зеленом платье, верховному констеблю в лиловом костюме и генеральному прокурору в обычной одежде он рассказал все, что намеревался рассказать, от начала и до конца. Конечно, он упомянул колбасы миссис Такк, и прокурор Байнс, извинившись, выбежал из кабинета. Они с женой очень любили этот мясной продукт.
Мэтью поведал о фальшивых Мэллори, о Сирки, о бомбах, взорванных от его имени, о похищении Берри, о поездке на остров Маятник, о фабрике «Цимбелина»… короче, рассказал все.
А так же все, что он знал о профессоре Фелле, и добавил, что профессор удрал на судне с названием «Месть Темпля», предложив послать властям в Лондоне письмо, чтобы корабль немедленно начали искать.
Закончив, Мэтью попросил стакан воды. Надо отдать должное Лиллехорну — он вышел и вскоре вернулся со стаканом и кувшином, полным свежей воды из ближайшего колодца. Потом Лиллехорн сел на свое место, и они с лордом Корнбери обменялись долгим, почти минутным взглядом, будто спрашивая друг друга, верят ли они тому, что сейчас услышали.
— Благодарю вас, мистер Корбетт, — сказал наконец ледиподобный лорд. Похоже, ему не хотелось поднимать от стола подведенных зелеными тенями глаз. — Вы свободны.
Мэтью встал.
— Вы могли бы послать письмо с просьбой провести расследование по поводу Фредерика Нэша. И менялы Эндрю Хальверстона.
— Да. Спасибо, ваше мнение будет учтено.
— Мне кажется, это жизненно важно, джентльмены. — Он очень легко произнес эти слова. — Где-то в Лондоне есть склад, который может все еще быть набит «Цимбелином». Профессор мог не оставить своих планов продать его иностранной армии, или же заронить в него искру, что сровняет с землей все дома вокруг, и убитых будет мно…
— Ваше мнение будет учтено, — перебил Корнбери. — Благодарим вас за ваше присутствие и за потраченное время. Вы свободны.
Мэтью взглянул на Лиллехорна в поисках хоть какой-то поддержки.
— Вы свободны, — повторил верховный констебль.
Берри ждала его рядом с особняком губернатора, под тенистым дубом — на случай, если понадобится ее свидетельство.
— Они тебе не поверили? — спросила она по дороге к Бродвею.
Сегодня девушка была просто фестивалем красок — ходячий букет апрельских расцветок, от розовых чулок до темно-фиолетового платья с красной лентой на белой соломенной шляпе с желтыми бутонами роз.
— Думаю, что поверили. Просто они ошарашены, и не знают, что со всем этим делать. — Он устало посмотрел на нее. — Думаю, что не желают ввязываться в эти дела.
— Но это же… — Берри нахмурилась. — Это же совсем не в духе нашего города!
— Согласен. Но теперь, когда они в курсе всех событий, окончательное решение зависит только от них.
Он отступил в сторону, пропуская пару волов, влекущих подводу с бревнами, тоже направляющихся на Бродвей. Здесь, близ церкви Троицы, кареты и телеги ехали очень плотно. При таком движении скоро понадобится его как-то регулировать. Только вчера столкнулись возница телеги бочек со смолой и уличный разносчик, толкающий тележку с париками. В результате выяснилось, что парики со смолой не сочетаются. И с мостовой смола тоже удаляется не очень-то легко.
— Куда ты направляешься? — спросил Мэтью по пути.
— Я с тобой.
— Ладно. Только сейчас… у меня встреча с Минкс Каттер. Я ее устроил в пансионе Анны Хилтон. Знаешь, на Гарден-стрит?
— Знаю.
— Я о ней забочусь, — сказал Мэтью и тут же прикусил язык, досадуя на свою глупость. — То есть опекаю. — Опять не так. — Чтобы она не покидала города.
— А куда ей ехать?
— Не знаю, но хочу, чтобы она никуда не уезжала.
— Зачем?
— Должен прибыть один человек, — ответил Мэтью, — которому, думаю, захочется с ней встретиться. На самом деле это важно — чтобы они встретились.
— О ком ты?
В сегодняшний майский вечер часы в таверне Салли Алмонд показывали, что до половины восьмого осталось две минуты. Мэтью повернулся к двери, чтобы не пропустить появления той, что ждал с таким нетерпением.
— Не суетись, она придет, — сказал Хадсон. — Закажу еще бутылку. Все согласны?
— Я — вполне.
Сказано было с такой уверенностью, будто она десять таких, как Грейтхауз, может перепить по очереди.
В то апрельское утро на Бродвее Берри помолчала несколько секунд, обдумывая его интерес к Минкс Каттер. А потом задала тот самый вопрос, которого ждал Мэтью:
— Ты к ней неравнодушен?
— К кому?
— Сам знаешь. Эта Каттер. Ты неравнодушен к ней?
— Она мне не безразлична.
Берри резко остановилась, встав перед ним. Глаза смотрели пронзительно, подбородок слегка задрался. Россыпь веснушек ослепила его своим пылающим великолепием.
— Тебе нравится меня дразнить? Эти словесные игры и твои… твои скрытые значения слов! Я задала тебе вопрос, Мэтью: ты неравнодушен — в романтическом смысле — к Минкс Каттер?
Он обдумал ее вопрос. Посмотрел на землю. Взглянул на небо. Затем на свои руки, потер рукавом пуговицы сюртука. Посмотрел в лицо, которое считал таким красивым, зная при этом, что не менее прекрасны ее ум и сердце, и сказал настолько холодно, насколько было возможно в такой теплый день:
— Может быть. Что из этого?
На лице девушки отразилась мука, но лишь на миг. Если она рассыпалась на куски за это короткое время, то собрала себя так же быстро.
— Понимаю, — сказала она.
Но Мэтью знал, что она не понимает. Он знал, что голова Берри запросто могла быть отделена от тела ножом Сирки, что ее красота могла перевариваться в кишках осьминога. Или она могла сорваться в темноте с обрыва и найти смерть на острых камнях. Или ее схватили бы охранники, скрутили бы, и… что? Избили бы и изнасиловали в тюрьме?
Мысль об этом была невыносима, и невыносимо было думать, как все это едва-едва не произошло. Поэтому Мэтью накануне принял твердое решение, как поступить со своей любовью, и сейчас был момент претворения его в жизнь.
Он решил, что заставит девушку возненавидеть его.
— Минкс Каттер — она… необыкновенная, — сказал он. — Совсем не такая, как все.
— Это точно, что не такая. Ходит в мужской одежде.
— Уникальная женщина. Женщина, а не девчонка.
— Ой, вряд ли женщина, — последовал немедленный ответ.
— Вся, с ног до головы, женщина. И невероятно меня увлекает. Понимаешь, ординарное приедается.
Он думал, что теперь-то она в нокауте.
Но Берри по-прежнему твердо стояла на ногах и была на его стороне.
— Я думаю, ты когда-нибудь обнаружишь, что среди ординарных, как ты выразился, людей, встречаются экстраординарные. Если дашь себе труд присмотреться как следует.
— У меня интересная жизнь, — сказал Мэтью, едва не скривившись от отвращения к самому себе. — Почему ее романтический аспект должен быть менее интересен?
— Отчего ты сегодня так холоден? Будто и не ты совсем!
— Просто это новый я, — ответил он.
И, быть может, это отчасти было правдой: Мэтью сам не знал, полностью ли он избавился от Натана Спейда.
— Этот «новый ты» не очень мне нравится, Мэтью. Если честно, то совсем не нравится.
— Я такой, какой есть. И каким буду и впредь. — Он скривился, не в силах терпеть собственную бессердечную ложь. — Сейчас я иду на встречу с Минкс. Не сделаешь ли мне одолжение? Лучше я пойду один, чем буду по дороге вести ненужную дискуссию.
— Вот как? — Она кивнула. Щеки у девушки густо покраснели, веснушки казались перчинками. Но глубоко в глазах — и это зрелище выворачивало его душу наизнанку — была такая обида, что он готов был вырвать себе глаза, лишь бы не видеть этого страдания. — Хорошо, Мэтью. Хорошо. Я думала, что мы друзья. Я думала, что мы… не знаю, как назвать.
— Я тоже не знаю, — ответил он, как последняя сволочь.
— Не понимаю… не могу понять… отчего…
— Ох, Берри, — сказал он. — Ну прекрати уже лепетать!
— Я приходила к тебе на помощь, когда была нужна. И ничего не просила взамен, Мэтью! Лишь помогать тебе! Как ты не понимаешь?
— Именно это я и пытаюсь довести до твоего сознания. — Он набрал воздуху — следующие слова могли прозвучать убийственно. — Я был неправ, когда исповедовался тебе на корабле. Это была слабость, и я о ней сожалею. Потому что на самом деле ты никогда не была мне нужна. Вчера не была, сегодня не нужна, и завтра не будешь.
На этот раз он увидел в ее глазах смерть. И сам умер вместе с нею — почти.
— Отлично, — сказала Берри. И снова, как скрежет смыкающихся льдин: — Отлично. Удачного тебе дня. — Голос прозвучал хрипло, она торопливо прокашлялась. Потом повернулась и быстро пошла прочь. Через шесть шагов она обернулась. На глазах у нее были слезы, и она сказала еле слышным голосом:
— Между нами все кончено.
И хорошо, что она ушла сразу, потому что Мэтью заставил себя идти в другую сторону, не к Гарден-стрит, и шатался при этом как пьяный, хотя пил одну только воду, и все перед глазами расплывалось и было совершенно неправильно, и сердце ныло, и глаза будто кровоточили. Еще несколько шагов — и оторвался каблук у правого ботинка, отчего Мэтью захромал, еще больше напоминая пьяного. И как пьяный внезапно очнувшись, заметил, что сидит под деревом на кладбище близ церкви Троицы, среди тех, кто уже познал свою окончательную судьбу и оставил позади и свою любовь, и свои утраты. Там он провел какое-то время, мечтая, чтобы какой-нибудь призрак нашептал ему о силе и твердости, о воле держаться, и прочую ерунду в этом роде, но ни один дух не снизошел к его мольбам, так что юноша вытер глаза, поднялся и пошел своей дорогой. Шел и думал, что где-то в Небесах или в Аду один дух сейчас аплодирует ему, и имя этому духу — Натан.
Перед тем, как покинуть это селение мертвых, Мэтью почувствовал неудержимое желание позвать Берри, будто она могла его услышать. Позвать, попросить прощения, сказать, что солгал, что все неправда, но что он боится за нее и опасается, что профессор Фелл обрушит на нее свой гнев.
Да, в основе всего этого лежал страх.
Но он не позвал девушку, потому что это было бы напрасно, да и вообще жребий брошен.
Между нами все кончено.
Четыре слова, которые он унесет с собой в постель в этой самой обители безмолвствующих.
— Да, — сказал Мэтью, глядя на дверь таверны Салли Алмонд в девятнадцать двадцать девять по настенным часам. — Непременно еще одну бутылку.
— Смотрю, ты последнее время много пьешь. — Грейтхауз налил в стакан Мэтью остатки вина из бутылки и показал официантке «пустого солдата». — С чего бы это?
— Жажда, — ответил Мэтью.
С тихим металлическим звуком щелкнули часы, и сдвинулась минутная стрелка. В тот же момент открылась дверь и вошла Кэтрин Герральд.
Сейчас, как тогда в октябре, она была аккуратна, подтянута и привлекала всеобщее внимание. Ей было около пятидесяти, черты лица резкие, глаза пронзительные, синие. Прямая спина, элегантная манера держаться и ни малейших признаков старости или болезни. Из-под надетой набекрень темно-красной модной шляпки для верховой езды выглядывали темновато-седые волосы, полностью побелевшие на висках и на резко выраженном «вдовьем пике». Одета дама была в коричневое платье, украшенное вышивкой, с кожаными пуговицами, схваченное широким кожаным поясом. Вокруг шеи шарф того же цвета, что керамика у Стокли — цвета индейской крови. На руках — коричневые кожаные перчатки.
Она прошла по таверне прямо к столу, из-за которого поднялись ей навстречу Мэтью и Хадсон. Она являлась их работодателем, а ее покойный муж — основателем агентства «Герральд». Он был убит Тиранусом Слотером по приказу профессора Фелла. В октябре она сказала Мэтью, что уезжает в Англию и вернется в мае. Вот она и вернулась, и когда вчера прибыла, послала Мэтью письмо из «Док-Хаус-Инн», сообщив о своем присутствии.
Мэтью написал в ответ: «Есть человек, которого я хочу вам представить. Ее зовут Минкс Каттер, и она когда-то была партнером профессора Фелла».
— Здравствуйте, мисс Каттер, — сказала миссис Герральд, протягивая руку. Минкс ее пожала. — Я вами заинтересована и хочу услышать вашу историю. А также твой рассказ, Мэтью. В твоем письме, скажем прямо, маловато подробностей. Сейчас я выпью вина, решу, что буду есть, а потом выслушаю все, что вы скажете.
Она села напротив Мэтью, чтобы лучше видеть выражение его лица.
Мэтью кивнул. Он подумал, что через пару часов, когда он поведает свою историю, а Минкс — свою, миссис Герральд устремит взгляд на принцессу ножей и скажет: «Мне сдается, что вы на своем жизненном пути сделали несколько неверных шагов, мисс Каттер. Но вот — вы здесь, на дороге более прямой. С вашей стороны это очень храбро: знать, что я еду, знать историю моих взаимоотношений с профессором, и при этом сесть со мной за один стол. У меня возникло такое ощущение, что дефицита храбрости вы не испытывали никогда. Скажите, мисс Каттер: интересует ли вас процесс расследования? Потому что если да — и если вы заинтересованы в продолжении вашего теперешнего пути и, возможно, исправлении прошлого зла, тогда… тогда нам с вами есть о чем поговорить».
Но до того они еще будут заказывать еду.
Принимать заказ подошла сама Салли Алмонд.
Мэтью размышлял. В частности, о хищниках. О безумном житейском море и тварях, что в нем блуждают. Об опасных течениях, в которые его работа — а теперь и призвание — бросают его.
По принципу «тони или выплывай».
Сердце у него все еще очень болело из-за Берри, но он чувствовал, что должен оставить ее, чтобы не подвергать опасности, чтобы двигаться дальше, чтобы готовиться к следующей встрече с профессором Феллом. Эта встреча ждет его, и скорее всего, она не за горами.
А следующим пунктом в его повестке дня был ответ на последнее письмо некоего мистера Седжеворта Прискитта из Чарльз-Тауна, который просил предоставить курьера для сопровождения своей дочери Пандоры на ежегодный бал Дамоклова меча, проводимый в Чарльз-Тауне в конце июня.
Интересно, почему отцу приходится платить за эскорт для своей дочери. Она настолько безобразна? Мэтью еще подумал, какого рода события могут произойти в подобном путешествии, потому что такое имя, как Пандора, наводит на мысли, что где-то должен быть ящик, который если открыть, то вылетят…
…что вылетит?
Когда вылетит, тогда и посмотрим.
Но о чем бы ни думал Мэтью, мысль его постоянно возвращалась к хищникам. К созданиям страха и зла, тихо плывущим во тьме, и быть может, даже сию минуту сужающим около него смертельные круги.
Он проголодался. Надо отложить эти мысли на потом, отдав должное ужину и вину.
Еще раз перечитав меню на доске, Мэтью сообщил Салли, чего хотел бы попробовать.
Она ему ответила, что да, свежепойманная, великолепная, и она, Салли, скоро принесет ему полную тарелку этой прекрасной жареной акулы.





Примечания



1

Grimmer — мрачный (англ.).



2

Шанхаером назывался человек, пытающийся посулами или силой перетащить проститутку из одного дома терпимости в другой.



3

Перевод В. Шершеневича.