Annotation


В детстве у Виктории был велосипед, на котором она могла пересекать воображаемый мост и сразу попадать туда, куда хотела. Скоро Вик узнает, что она не единственная, у кого есть «магическая» вещь. Мэгги Ли, владелица оракула – фишек «Скраббл», рассказывает ей о Призраке на черном «Роллс-Ройсе» с номером NOS4A2 – Носферату, который уже сотню лет похищает детей. Вик пытается выследить Призрака, но теряет велосипед и, повзрослев, думает, что все это было детской фантазией. Однако кошмар юности Вик вернулся – Призрак украл ее сына, и ей придется отправиться за ним в воображаемый мир психопата – Страну Рождества.





* * *



Джо Хилл



Пролог

Самый Короткий Путь

Пикантная угроза

Библиотекарь

Исчезновения

Дом саней

Интерлюдия

Плохая мать

Поисковый Движок

Страна Рождества

Триумф

Придите все верные





notes1

2

3

4

5

6





* * *





Джо Хилл

NOS4A2. Носферату, или Страна Рождества




Для моей мамы: так себе машина для королевы истории





Denn die Todten reiten schell. (Для мертвых, которые путешествуют быстро.)

– Ленора, Готфрид Бюргер





Joe Hill

NOS4A2

Copyright © 2013 by Joe Hill

Cover photograph © by Pari Dukovic/AMC.



© С. Трофимов, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2019





* * *




«Одна из лучших книг в жанре за последние годы».

Fantlab





«Прочитав эту книгу, вы никогда больше не будете воспринимать рождественские гимны по-старому».

Library Journal





«Новый взгляд на жанр фэнтези-хоррор».

The Sun Herold





«NOS4A2» – это блестящее исследование классических и современных монстров и темных фантазий, все смонтировано, перестроено и тюнинговано… Благодаря этому роману, захватывающему от начала до конца, Джо Хилл становится настоящим мастером своего дела».

Publishers Weekly





«К чтению строго рекомендуется».

Horrorzone





Пролог

Сезонные встречи

Декабрь 2008





Федеральное исправительное учреждение «Энглвуд», штат Колорадо


Чуть раньше восьми сестра Торнтон вошла в палату длительной терапии с пакетиком подогретой крови для Чарли Мэнкса.

Миссис Торнтон шла на автопилоте, ее мысли фокусировались не на работе. Она в конце концов приняла решение купить своему сыну Джосайе игровую консоль «Нинтендо ДС», которую тот хотел, и женщина подсчитывала, успеет ли после смены попасть в «Тойс «Р» Ас» перед тем, как они закроются.

Она сопротивлялась этому импульсу несколько недель – по вполне философским причинам. Ее не тревожило, что все его друзья имели такие устройства. Ей просто не нравилась идея о портативных игровых консолях, которые дети носили везде с собой. Эллен Торнтон возмущало, что маленькие мальчики исчезали в мерцающих экранах, бросая реальный мир ради какой-то грани воображения, где забава заменяла мысль, а изобретение новых убийств становилось формой искусства. Миссис Торнтон хотела иметь ребенка, который любил бы книги и игру «Скраббл»[1], который сопровождал бы ее в экспедициях на снегоступах. Какая ирония!

Эллен держалась как могла. Но вчера вечером она увидела Джосайю, сидевшего на кровати и игравшего в странную игру – ее старый бумажник стал его «Нинтендо ДС.» Он вырезал откуда-то картинку Донки Конга и вставил ее в пустой кармашек для фотографий. Мальчик нажимал на воображаемые кнопки и издавал звуки взрывов. У нее от этого зрелища начало болеть сердце. Он притворялся, что у него уже имеется игрушка и что ему точно подарят ее в Великий день. Конечно, Эллен могла иметь свои теории о том, что полезно для мальчиков, но это никак не означало, что Санта разделял их с ней.

Обходя койку Мэнкса, чтобы подойти к стойке для внутренних вливаний, она настолько была поглощена своими мыслями, что не заметила изменений в облике Чарли Мэнкса. И тогда он тяжело вздохнул, словно томился от скуки. Она взглянула вниз, увидела, что он смотрит на нее, и так перепугалась его открытых глаз, что едва не выронила пакетик крови к своим ногам.

Он был отвратительно старым, не говоря уже о мерзком виде. Его лысый череп напоминал большой глобус – инопланетную луну с континентами желчных пятен и сарком, покрытых синяками. Из всех людей в палате длительной терапии, иначе называемой «грядкой овощей», было нечто чудовищно ужасное в Чарли Мэнксе с его открытыми глазами. Особенно в это время года. Чарльз Мэнкс любил детей. В девяностые годы он похищал их дюжинами. У него был дом в Флэтайронс, где он делал с ними что хотел, убивал и вешал рождественские украшения в память о них. Газеты назвали это место Домом саней. Хо-хо-хо.

Выполняя свою работу, Эллен могла отключать материнскую сторону своего мозга. Она не думала о том, что Чарли Мэнкс, возможно, делал с маленькими девочками и мальчиками, которые попадались ему на пути, – детьми не старше ее Джосайи. Эллен не брала в рассчет конкретные обвинения, поскольку ее мнение ничего не решало. Пациент на другой стороне комнаты связал свою подругу и двоих ее детей, поджег дом и оставил их гореть. Его арестовали в баре на той же улице. Он пил «Бушмилл» и смотрел по телевизору, как «Уайт Сокс» играли с «Рейнджерами». Эллен не видела смысла обременять себя дурными мыслями, и поэтому она научилась думать о своих пациентах как о придатках медицинской техники и капельниц, к которым те были подключены, – периферийных устройствах из костей и плоти.

За все время своей работы в федеральном исправительном учреждении «Энглвуд» – в тюремном лазарете «Супермакс» – она никогда не видела Чарли Мэнкса с открытыми глазами. Три года, пока она работала дежурной медсестрой, Мэнкс находился в коматозном состоянии. Он был самым немощным из ее пациентов – кожаным мешком с костями внутри. Док говорил, что умственной активности у Мэнкса еще меньше, чем у банки кукурузы со сливками. Никто не мог определить его возраст, но он выглядел старше Кита Ричардса. Хотя он немного походил на Кита Ричардса – лысого Кита, с полным ртом острых, маленьких коричневых зубов.

В палате находилось трое других коматозных пациентов, которых персонал называл «овощами». После некоторого знакомства с ними вы узнавали, что все «овощи» имели свои причуды. Дон Генри, который сжег свою подругу и ее детей, иногда выходил на «прогулки». Естественно, он не вставал, но его ноги слабо шевелились под покрывалом. Рядом лежал парень по имени Леонард Поттс, который пять лет находился в коме и никогда не просыпался, – один из заключенных пробил ему отверткой череп и мозг. Тем не менее время от времени он прочищал горло и кричал: «Я знаю!», как будто был маленьким мальчиком, стремившимся ответить на вопрос учителя. Возможно, открывание глаз было причудой Мэнкса, хотя прежде она никогда не ловила его на этом.

– Здравствуйте, мистер Мэнкс, – машинально сказала Эллен. – Как вы себя сегодня чувствуете?

Она улыбнулась дежурной улыбкой и замерла на месте, держа пакетик крови, нагретой до температуры тела. Эллен не ожидала ответа, но ей казалось нужным дать ему время, чтобы он собрал свои несуществующие мысли. Когда Чарли Мэнкс ничего не сказал, она потянулась к нему рукой, чтобы закрыть его веки.

Он схватил ее за запястье. Вопреки своей выучке Эллен вскрикнула и выронила пакет крови. Тот ударился об пол, взорвался алым фонтаном, и теплая струя окатила ее ногу.

– Ах! – закричала она. – Ах! О боже!

Это звучало, как пыхтение пара в свеженалитом утюге.

– Твой мальчик, Джосайя, – сказал ей Чарли Мэнкс.

Его голос был скрипучим и неприятным.

– Для него имеется место в Стране Рождества. Вместе с другими детьми. Я дам ему новую жизнь. Я дам ему приятную улыбку. У него будут красивые новые зубы.

Слышать то, как он произносил имя ее сына, было еще хуже, чем чувствовать руку Мэнкса на своем запястье или кровь на ноге. (Чистая кровь, говорила она себе. Чистая.) Слушая этого человека, осужденного за убийства и растление детей и затем говорившего о ее сыне, она почувствовала головокружение – настоящее головокружение, словно находилась в стеклянном лифте, быстро поднимавшемся в небо, когда мир падал вниз под ее ногами.

– Отпустите, – прошептала она.

– Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, – сказал Чарли Мэнкс. – А для тебя имеется комната в Доме сна. Человек в противогазе знает, что делать с тобой. Прими пряничный дым и научись любить его. Тебе нельзя вместе с нами в Страну Рождества. Конечно, я мог бы это сделать, но человек в противогазе думает иначе. Он дарует тебе милость.

– Помогите! – вскричала Эллен.

Только крика не получилось. Скорее, вышел какой-то шепот.

– Помогите мне!

Голос пропал окончательно.

– Я видел Джосайю на Кладбище Того, Что Могло Бы Быть. Ему нужно прокатиться в «Призраке». Он будет вечно счастлив в Стране Рождества. Мир не сможет погубить его там, потому что Страна находится не в этом мире. Она в моей голове. Детям ничего не угрожает в моей голове. Знаешь, я видел сон о Стране Рождества. Я вижу сны о ней, но хожу где-то рядом и не могу добраться до края тоннеля. Я слышу поющих детей, но не могу попасть в их мир. Слышу, как они зовут меня, однако тоннель не кончается. Мне нужен «Призрак». Мне нужна машина.

Его язык выскользнул изо рта – коричневый, блестящий и неприличный. Он облизал сухие губы и отпустил руку Эллен.

– Помогите, – шептала она. – Помогите, помогите. Помогите!

Ей пришлось повторять это снова и снова. Наконец она смогла произнести просьбу достаточно громко, чтобы кто-то услышал ее. Она выбежала через дверь в коридор, крича изо всех сил. Ее мягкие туфли на плоской подошве оставляли за собой ярко-красные следы.

Через десять минут пара офицеров в защитных костюмах привязали Мэнкса к кровати – на тот случай, если он снова откроет глаза и попытается встать. Но доктор, пришедший осмотреть его, велел отвязать пациента.

– Этот парень находится в койке с 2001 года. Его нужно поворачивать четыре раза в день, чтобы помешать образованию пролежней. Не считай мы его «овощем», он все равно был бы слишком слабым, чтобы пойти куда-то. После семи лет мышечной атрофии я сомневаюсь, что он мог бы сесть самостоятельно.

Эллен стояла у дверей и слушала вердикт доктора. Если Мэнкс снова откроет глаза, она планировала первой бежать из палаты. Но когда док высказал свое мнение, она подошла к нему на негнущихся ногах и откинула рукав с правого запястья, чтобы показать синяки в том месте, где Мэнкс схватил ее.

– Это мог сделать человек, который слишком слаб, чтобы сесть? Я думала, он вырвет мою руку из сустава.

Ее ноги болели так же сильно, как посиневшая рука. Она сняла намокшие в крови колготки и омыла ноги горячей водой с антибактериальным мылом, так что едва не ошпарилась. Эллен ходила теперь в кроссовках. Ее тапочки валялись в мусорнике. Даже если бы их можно было сохранить, она вряд ли надела бы их снова.

Доктор, молодой индиец по имени Патель, послал ей смущенный извиняющийся взгляд и склонился, чтобы посветить фонариком в глаза Мэнкса. Зрачки Чарльза не расширялись. Патель подвигал фонариком, но глаза Мэнкса оставались фиксированными на точке за левым ухом доктора. Тот хлопнул в ладоши в дюйме от носа пациента. Мэнкс даже не моргнул. Патель мягко закрыл глаза старика и проверил показания электрокардиограммы.

– Показания аналогичны последней дюжине графиков ЭКГ, – произнес доктор. – Пациент имеет девятку по шкале Глазго: медленную альфа-волновую активность, соответствующую альфа-коме. Скорее всего, он просто говорил во сне, сестра. Это случается с «овощами», такими как этот парень.

– Он открыл глаза, – сказала Эллен. – Этот тип смотрел на меня. Он знает мое имя. Он знает имя моего сына.

– А вы никогда не говорили около него с другими сестрами? – спросил Патель. – Не сообщали того, что он мог бессознательно услышать? Наверное, вы сказали какой-нибудь сестре: «Слушай, мой сын недавно выиграл конкурс произношения слов по буквам». Мэнкс услышал ваши слова и повторил их в середине сна.

Она кивнула, но часть ее мозга размышляла. Он знает среднее имя Джосайи. В этом она была уверена, хотя никому не говорила таких подробностей в госпитале. Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, сказал ей Чарли Мэнкс. А для тебя имеется комната в Доме сна.

– Я так и не ввела ему кровь, – сказала она. – У него уже две недели анемия. Подхватил инфекцию мочевого тракта через катетер. Я принесу свежий пакет.

– Не беспокойтесь об этом. Я сам дам кровь старому вампиру. Послушайте, вы сильно испугались. Забудьте о работе. Идите домой. Вам остался только час до смены? На сегодня вы свободны. И возьмите себе завтра выходной. Пройдитесь по магазинам. Займитесь семьей. Перестаньте думать о сегодняшнем инциденте и расслабьтесь. Это Рождество, сестра Торнтон.

Доктор подмигнул ей.

– Вы знаете, что это самое чудесное время года?





Самый Короткий Путь

1986–1989





Хаверхилл, штат Массачусетс



Лето 1986


Проказнице было девять лет, когда она впервые проехала по закрытому мосту, пересекавшему расстояние между Потерянным и Найденным.

Это произошло следующим образом: они только что вернулись с озера, и Проказница находилась в своей спальне, наклеивая постер Дэвида Хассельхоффа – черная кожаная куртка, усмешка с ямочками на щеках, скрещенные руки и неизменный КИТТ (машина с искусственным интеллектом), – когда она услышала истерический крик из комнаты ее родителей.

Проказница упиралась ногой в изголовье кровати, прижимала постер грудью к стене и закрепляла углы коричневой лентой. Она замерла, склонив голову набок, прислушиваясь, без какой-либо тревоги, просто удивляясь, что ее мать подняла шум по какой-то причине. Похоже, она что-то потеряла.

– Он был у меня, – закричала мать. – Я знаю, что был!

– Может, ты сняла его у воды? – спрашивал Крис Макквин. – Прежде чем пойти купаться? Он был у тебя вчера вечером?

– Я уже говорила тебе, что не плавала.

– Может, ты сняла его, когда наносила лосьон для загара.

Они продолжали обмениваться сходными репликами, и Проказница решила не обращать на них внимания. К девяти годам жизни она научилась не тревожиться из-за вспышек материнского гнева. Припадки смеха и взвинченные крики переменчивой Линды Макквин стали фоновым звуковым сопровождением повседневной жизни Проказницы. Она почти не замечала их.

Разгладив постер и заклеив последний угол, она отступила назад, чтобы полюбоваться работой. Дэвид Хассельхофф смотрелся круто. Она нахмурилась, решая, был ли криво повешен плакат, когда вдруг услышала громкое хлопанье двери и другой разгневанный крик – снова ее матери. Потом зазвучал голос отца.

– Я не знал, что мы дойдем до этого, – сказал он. – Прямо как по сигналу.

– У меня был только один вопрос: проверил ли ты ванну. Ты сказал, что проверил. Осмотрел каждую полку. Ты вообще заходил туда?

– Не знаю. Возможно, нет. Но это не важно, потому что ты не оставляла его в ванной. Линда, тебе самой известно, что ты не оставляла браслет в ванной. Ты забыла его вчера на пляже. Вы с Региной Ройсон приняли столько солнца и маргариты, что ты расслабилась, совсем забыла о дочери и заснула. А когда проснулась, то поняла, что происходит. Но прошел уже час, как ты должна была забрать ее из дневного лагеря…

– Я не опаздывала на час.

– Ты в панике помчалась с пляжа. Забыла лосьон для загара, полотенце и свой браслет. А теперь…

– Я не была пьяна, если ты это имеешь в виду. Я не вожу нашу дочь в алкогольном опьянении, Крис. Это ты любитель…

– А теперь ты начинаешь свое обычное дерьмо и валишь вину на кого-то другого.

Проказница неосознанно вышла из комнаты и направилась по темному коридору к спальне родителей. Дверь была приоткрытой на полфута, демонстрируя часть постели и чемодан, лежавший на ней. Вытащенная одежда была разбросана на полу. Проказница знала, что мать на пике сильных чувств вытаскивала вещи из шкафов и разбрасывала их повсюду. Наверное, она искала потерянный браслет: золотой обруч с бабочкой, сделанной из сверкающих голубых сапфиров и ледяной полоски бриллиантов.

Мать ходила взад и вперед по комнате, каждые несколько секунд пересекая обзор и мелькая в узкой полосе, через которую Проказница могла видеть спальню.

– Это не имеет никакого отношения ко вчерашнему дню. Я говорю тебе, что не теряла его на пляже. Я не теряла! Он был над умывальником этим утром, рядом с моими сережками. Если браслет не принесли на стойку регистрации, то, значит, его взяла одна из горничных. Они таким образом пополняют свой летний доход – помогают себе тем, что забывают отдыхающие.

Отец Проказницы помолчал несколько секунд, а потом сказал:

– Господи! Какое дерьмо у тебя внутри! И у нас с тобой еще общий ребенок!

Проказница вздрогнула. К ее глазам поднялся колючий жар, но она не заплакала. Ее зубы сомкнулись на губе, создавая острую боль, которая удержала слезы на месте.

Ее мать не показала такого терпения и начала плакать. Она снова прошла около проема – одна рука закрывала половину лица, плечи судорожно дрожали. Проказница, не желая быть увиденной, отступила в коридор. Она двинулась дальше спальни родителей и в конце концов приблизилась к входной двери. Мысль о том, чтобы остаться внутри, была невыносимой. Воздух в доме казался затхлым. Кондиционер не работал неделю. Все растения в комнатах погибли и наполнили их своим тленом.

Она не знала, куда направлялась, пока не оказалась на месте, хотя с момента, когда отец произнес свои худшие слова – какое дерьмо у тебя внутри, – ее действия были неизбежными. Она прошла через боковую дверь гаража и оказалась около своего «Рэйли».

«Рэйли Тафф Бернер» был долгожданным подарком на день рождения – ее лучшим подарком на день рождения во все времена… теперь и навечно. Даже в тридцать лет, если ее собственный сын спросит о самой лучшей вещи, когда-либо подаренной ей, она тут же вспомнит оранжево-синий «Рэйли Тафф Бернер» с бананово-желтыми ободами и толстыми шинами. Это была ее любимая личная вещь, лучше, чем «Магия и Шар», чем набор Путешествия от «Колорформс», чем даже игровая приставка «Колековижн».

Она заметила его в витрине «Про Уилз» в центре города – за три недели до своего дня рождения, – когда гуляла с отцом. При виде его девочка издала большой О-ох! Отец удивился, завел ее внутрь и поговорил с продавцом. Тот разрешил ей покататься в демонстрационной комнате. Продавец поощрял ее посмотреть другие велосипеды. Он чувствовал, что «Тафф Бернер» был слишком большой для нее – даже если седло опустить в самую нижнюю позицию. Проказница не понимала, о чем он говорил. Это походило на какое-то колдовство: словно она могла бы ездить на метле и скользить без усилий через ночь Хэллоуина в тысячах футов над землей. Ее отец притворился, что согласился с владельцем магазина. Но Вик он сказал, что, став старше, она сможет делать все, что захочет.

Через три недели он стоял у порога – с большим серебристым бантом, привязанным к рулю.

– Теперь ты стала старше, – сказал отец и подмигнул. – Разве не так?

Она проскользнула в гараж, где «Тафф Бернер» стоял у стены слева от мотоцикла отца… не какой-нибудь железки, а черного «Харлея-Дэвидсона» 1979 года, на котором он ездил летом на работу. Ее отец работал в дорожной команде взрывником и срезал выступы точными врывами АНФО, а иногда и чистого ТНТ. Как-то раз он сказал Вик, что только умный человек мог придумать способ, как получать выгоду из своих плохих привычек. Когда девочка спросила, о чем он говорил, отец ответил, что большинство парней, которым нравились бомбы, подрывали себя на куски, а остальные отправлялись в тюрьмы. Его работа приносила шестьдесят штук в год и давала бы еще больше, если бы ему удалось получить травму – у отца имелся выгодный страховой пакет. Только один его оторванный мизинец стоил бы двадцать штук.

Его мотоцикл имел аэрографию обалденно сексуальной блондинки в бикини из американского флага. Она грациозно оседлала бомбу с выхлопами пламени. Отец Вик был плохишом. Другие папы создавали полезные вещи. Ее родитель плодил дерьмо, ездил на «Харлее» и смолил сигареты, которые прикуривал от взрывателей. Это так – между прочим.

Проказнице разрешалось ездить на своем «Рэйли» по тропинкам парка и по улице Питтмана – неофициальное название для тридцати акров сосновых и березовых деревьев, которые располагались за их задним двором. Ей позволяли ездить до реки Мерримак и крытого моста, но там следовало поворачивать назад.

Лес продолжался и на другой стороне крытого моста, также известного как Самый Короткий Путь, но Вик запрещали пересекать его. Самому Короткому Пути было около 70 лет. Он имел триста футов в длину и немного провисал посередине. Его стены клонились к реке, и он выглядел так, словно мог рухнуть вниз при сильном ветре. Вход был огорожен решетчатым забором, хотя дети убрали в одном углу стальную проволоку, скатали ее в рулон и утопили в реке.

Табличка на заборе гласила:

ПРИКАЗОМ ХАВЕРХИЛЛСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ПОЛИЦИИ МОСТ ОБЪЯВЛЕН ОПАСНЫМ ДЛЯ ЖИЗНИ.





Это было место для хулиганов, бродяг и душевнобольных.

Конечно, Вик там была (без комментариев, к какой категории она принадлежала), не задумываясь о предупреждениях отца или знаке опасности. Нужно только проскользнуть под забором и сделать десять шагов. Проказница никогда не отказывалась от вызовов – даже тех, которые создавала сама. Особенно от тех, которые создавала сама.

Там было на пять градусов прохладнее и зияли щели между досками настила, через которые на сто футов вниз проглядывала взъерошенная ветром вода. Дыры в толевой крыше создавали заполненные пылью золотистые столбики света. В темных углах пронзительно пищали летучие мыши.

Дыхание Вик учащалось, когда она шла по длинному тенистому тоннелю, ведущему не просто через реку, но к самой матушке-смерти. Ей было девять, и она верила, что может превзойти даже скорость разрушения моста. Но она верила в это гораздо меньше, когда шагала по старым, изношенным и скрипучим доскам моста. Учитывая ее детскую поступь, она делала не десять, а двадцать шагов. При первом же громком треске девочка остановилась, побежала назад и обогнула проволочный забор, чувствуя, что ее вот-вот задушит биение собственного сердца.

Теперь же она проехала через задний двор и скатилась вниз с холма – через корни и камни, направляясь в лес. Она уезжала из дома в одну из своих запатентованных выдуманных историй Рыцаря дорог.

Она была в «Рыцаре 2000», и они мчались, паря без усилий под деревьями, пока летний день углублялся в лимонные сумерки. Их миссией было возвращение микрочипа, содержавшего секретные местоположения американских ракетных стартовых шахт. Он был спрятан в мамин браслет – чип являлся частью самоцветов небольшой бабочки, искусно вставленный в бриллиант. Наемники захватили чип и планировали продать важную информацию ведущим участникам аукциона: Ирану, русским, возможно, Канаде.

Вик и Майкл Найт приближались к логову наемников по проселочной дороге. Майкл просил у Вик обещание, что она не будет больше рисковать и вести себя как глупый ребенок, а она засмеялась и закатила глаза. И они оба поняли, что, учитывая детали плана, ей придется действовать, как глупому ребенку, ставя в опасность их жизни и вынуждая предпринимать отчаянные маневры, чтобы избежать плохих парней.

Только рассказ не удовлетворил ее. Прежде всего, она ехала не на машине. Вик мчалась на велосипеде, прыгая через корни и быстро крутя педали – так быстро, чтобы держать позади москитов и черных жучков. Так что она не могла расслабиться и грезить о том, что ей хотелось. Она думала: о Господи! Какое дерьмо у тебя внутри! В голове Вик вертелась мысль, от которой сжимался живот, – что, когда она вернется, ее отец уйдет из дома. Проказница пригнула голову и закрутила педали быстрее – единственный способ оставить эту ужасную мысль позади.

В следующей картине она была на байке – не на «Тафф Бернере», а на «Харлее» ее отца. Руки были вокруг папы. Она носила шлем, что он купил для нее, – черный, на всю голову, который заставлял ее чувствовать себя наполовину одетой в космический скафандр. Они направлялись к озеру Уиннипесоки, чтобы забрать браслет ее матери. Им хотелось удивить ее. Мать закричит, когда увидит браслет на руке отца, а папа будет смеяться и обвивать рукой талию своей жены. Он будет целовать ее в щеку, и они не станут больше выносить друг другу мозги.

Проказница скользила в мерцающем солнечном свете, собравшемся под нависавшими ветвями. Она была близко к 495-й магистрали и слышала дробный шум восемнадцатиколесных фур, жужжание машин и даже грохочущий рев мотоцикла, двигающегося на юг.

Когда Вик закрыла глаза, она уже мчалась по шоссе, несясь на хорошей скорости, радуясь чувству невесомости, когда байк наклонялся на поворотах. Проказница не замечала, что в ее уме она была на байке одна – более взрослая девочка, достаточно взрослая, чтобы жать на дроссель.

Она заставит их замолчать. Она достанет браслет и вернется домой. Вик бросит его на кровать между родителями и выйдет без слов. Оставит их смущенно смотреть друг на друга. Но превыше всего она представляла себе езду на байке – безудержную гонку на многие мили, так что остатки дневного света убегали к блеклому небу.

Она выскользнула из пропахшей пихтой темноты на широкую пыльную дорогу, которая вела к мосту. Самый Короткий Путь, как местные называли его тремя словами.

Когда она подъехала к нему, то увидела, что проволочный забор был снят. Сетка, спущенная со столбиков, лежала в грязи. Вход – достаточно широкий, чтобы пропустить машину, – обрамляла путаница ив, мягко качавшаяся в потоке воздуха, приходившего с реки. Перед ней был прямоугольный тоннель – квадрат невероятной яркости, словно дальний конец выходил на долину пшеницы или, возможно, чистого золота.

Она замедлилась на миг. Вик переживала циклический транс езды в своей голове. Когда девочка решила продолжить движение по мосту – в полной темноте, – она больше не беспокоилась о выборе. Любая остановка была бы поражением. Она не могла позволить себе такого. Кроме того, Вик верила в скорость. Если доски начнут ломаться под ней, она все равно будет двигаться, ускользая от гнилого дерева. Она не упадет. А если кто-то ждет там – какой-то бродяга, желавший обнять руками маленькую девочку, – она промчится мимо него, прежде чем тот начнет шевелиться.

Мысли о старых досках и о бродяге, хватавшем ее, разрушились, наполнив грудь прекрасным ужасом. Вместо того чтобы дать ей подумать, они заставили ее встать на педали и жестче заработать ногами. Вик решила с некоторым удовлетворением, что, если мост над рекой рухнет на десять этажей вниз и она разобьется о гальку, это будет вина ее родителей за спор и выдворение ее из дома; за то, чему они учили свою дочь. Конечно, они будут скучать о ней, страдая от горя и вины. Все кончится тем, что ее родители к этому придут.

Проволочная сетка загремела и залязгала под шинами. Она нырнула в непроглядную темноту, которая пропахла летучими мышами и сыростью.

Когда Вик въехала на мост, она увидела слева что-то написанное на стене – зеленой аэрозольной краской. Она не стала замедляться, чтобы прочитать надпись, но подумала, что там говорилось о Терри, – забавная мысль, потому что они перекусывали в заведении, названном «У Терри». Ланч в «Примо Субс у Терри» в Хэмптоне – в трицати милях и сорока пяти минутах отсюда.

Звуки на крытом мосту были другими. Она услышала реку в сотне футов внизу, но та звучала не как текущая вода, а скорее как вспышка белого шума – статика в радио. Она специально не смотрела вниз, боясь увидеть реку в щелях досок. Вик даже не смотрела по бокам, удерживая взгляд фиксированным на дальней стороне моста.

Девочка проезжала через косые лучи белого света. Пересекая одну из этих тонких полосок яркости, она почувствовала левым глазом какую-то пульсацию. Настил неприятно покачивался. У нее была только одна мысль – два длинных слова: почти там, почти там, – совпадавшая с кручением педалей.

Квадрат яркости в дальнем конце моста расширился и усилился по интенсивности. Приблизившись к нему, она почувствовала жар, исходивший от выхода. Вик неосознанно ощутила запах лосьона для загара и луковых колечек. До нее почему-то не дошло, что на другом конце моста не было каких-либо ворот.

Вик Макквин глубоко выдохнула и выехала с Самого Короткого Пути в солнечный свет. Колеса простучали сначала по дереву, потом по асфальту. Шипение и рев белого шума тут же прекратились, словно она действительно слушала статику по радио и кто-то нажал на выключатель.

Проехав еще дюжину футов, она увидела, где находилась. Ее сердце сжалось в груди, а руки схватились за тормоза. Вик остановилась так резко, что заднее колесо пошло вбок, чиркнув по асфальту и подняв волну грязи.

Она оказалась на мощеной аллее за одноэтажным зданием. У кирпичной стены слева от нее стояли контейнеры и мусорные баки. Один конец аллеи был закрыт высоким деревянным забором. С его другой стороны находилась дорога. Вик слышала проезжавший транспорт. До нее даже донесся обрывок песни из одной машины: Абра-Абра-Кадабра… Я хочу настичь и схватить тебя…

Вик с первого взгляда поняла, что оказалась в неправильном месте. Она много раз подъезжала к Самому Короткому Пути, довольно часто смотрела через высокий берег Мерримака на другую сторону и знала, что там находился лесистый холм, зеленый и тихий. Никаких дорог, ни магазинов, ни задних аллей. Она повернула голову и чуть не закричала.

За ее спиной, с другого конца аллеи, находился мост Самого Короткого Пути. Он стыковался с дорожкой между стеной одноэтажного здания и высокой пятиэтажкой из бетона и стекла. Мост больше не пересекал реку. Он заполнял пространство, в котором не мог существовать. При виде его Вик вздронула. Взглянув в темноту, она увидела на другой стороне изумрудный лес – улицу Питтмана.

Вик слезла с велосипеда. Ее левая нога задергалась от нервных судорог. Она прислонила «Рэйли» к контейнеру и склонилась у переднего колеса. Похоже, Проказница слишком вольно думала о Самом Коротком Пути.

Аллея провоняла жареной едой, испортившейся на солнце. Ей нужен был свежий воздух. Она прошла мимо решетчатой двери, заглянула в грязную, наполненную паром кухню и посмотрела на высокий деревянный забор. Вик открыла калитку и прошла по узкой полоске тротуара, которую, кстати, узнала. Она стояла тут несколько часов назад.

Посмотрев налево, девочка увидела длинную полоску пляжа и океан. Зеленые гребни волн ярко сверкали на солнце. Парни в плавках бросали фрисби, картинно прыгали за ними, ловили и падали на дюны. По бульвару, бампер к бамперу, катились машины. На негнущихся ногах она зашла за угол здания и взглянула в окно.





Примо Субс у Терри



Пляж Гэмптона, штат Нью-Гэмпшир


Вик прошла мимо ряда мотоциклов, стоявших перед заведением. Хром сиял на вечернем солнце. У окна заказов, смеясь громким смехом, толпилась очередь девушек в бикини и коротких юбках. Вик ненавидела этот звук, напоминавший ей звон разбитого стекла. Она вошла. Медный колокольчик зазвенел над дверью.

Окна были открыты, и полдюжины вентиляторов вращались за стойкой, направляя воздух на столики. Тем не менее внутри стояла жара. Длинные липкие ленты для мух свисали с потолка и раскачивались сквозняком. Проказнице не нравилось смотреть на ленты для мух – на пойманных там насекомых, боровшихся за жизнь и умиравших, пока прямо под ними люди засовывали гамбургеры в свои рты. Странно, что она не замечала эти ленты, когда обедала здесь днем со своими родителями.

Она чувствовала себя одурманенной, словно пробежалась с полным животом по августовской жаре. За кассой стоял большой мужчина в белой майке. Его волосатые плечи алели от загара, а на носу белела полоска цинка. Бейджик на рубашке указывал, что хозяина звали ПИТ. Он был здесь весь вечер. Два часа назад Вик стояла тут вместе с отцом, пока Крис Макквин расплачивался за их корзинку бургеров и молочные коктейли. Двое мужчин говорили о «Ред Сокс», которые были на взлете и могли дойти до финала. Перед ними оставались только «Клеменсы». Практически приз Сая Юнга стоял уже в их шкафчике, хотя до окончания сезона оставался еще месяц.

Узнав его, Вик повернулась к мужчине. К сожалению, потом она стояла перед ним, моргая и не зная, что сказать. Вентилятор, гудевший за спиной Пита, поймал его влажный мужской запах и подул в лицо Проказницы. Она и без того уже чувствовала себя нехорошо.

Вик была готова расплакаться, охваченная незнакомым ощущением беспомощности. Она снова оказалась в Нью-Гэмпшире, к которому не имела никакого отношения. На заднюю аллею ее привел мост Самого Короткого Пути. Она была ни в чем не виновата. Отец и мать поссорились. Они не имели понятия, насколько далеко ее занесло от дома. Все это нужно было рассказать кому-то, да и еще о многом другом. Ей следовало позвонить родителям… в полицию. Тем, кто мог бы приехать и посмотреть на мост и аллею. Ее мысли представляли собой болезненный хаос. Внутри головы образовалось плохое место – темный тоннель, заполненный громким отвлекающим шумом и кружившимися летучими мышами.

Однако большой мужчина спас ее от выбора слов. Увидев ее, он нахмурил брови.

– Вот и ты. А я-то гадал, увижу ли тебя снова. Ты вернулась за ним?

Вик, моргая, посмотрела на него.

– Вернулась?

– За браслетом. На котором бабочка.

Он вытащил ключ и со звоном открыл металлический ящик. Внутри находился браслет ее матери.

Когда Вик увидела его, новый страх вошел через ее ноги и вышел с неровным вздохом. Впервые после использования Самого Короткого Пути и нахождения себя на пляже Гэмптона она почувствовала какое-то понимание.

Вик поехала искать мамин браслет и нашла его в своем воображении. На самом деле она никуда не уезжала. Возможно, ее родители никогда не ссорились. Имелось только одно объяснение, как мост мог выходить на аллею. Она приехала домой, обгоревшая и усталая, с полным животом молочных коктейлей… пошла в постель и спокойно уснула. Сейчас ей полагалось сделать лучшее, что она могла, – а именно взять мамин браслет, вернуться на мост, и там она, вероятно, проснется.

За левым глазом появилась тусклая пульсация. Там коренилась головная боль. Плохая боль. Вик не помнила, чтобы она во сне чувствовала какую-то боль.

– Спасибо, – сказала Проказница, когда Пит передал ей браслет через стойку. – Мама беспокоилась о нем. Он ей очень дорог.

– Беспокоилась?

Пит сунул мизинец в ухо и пошевелил им вперед-назад.

– Я догадывался, что это какая-то сентиментальная ценность.

– Нет. Я хотела сказать… Да, так оно и есть. Он принадлежал ее бабушке… Моей прабабушке. И он на самом деле очень ценный.

– Вот оно как! – сказал Пит.

– Он античный, – сказала Проказница, не зная, нужно ли доказывать ценность вещи.

– Если браслет чего-то стоит, то он действительно античный. А если он дешевка, то это просто старое барахло.

– Тут есть бриллианты, – торопливо сказала Проказница. – Бриллианты и золото.

Пит засмеялся – колючая гора смеха.

– Я говорю правду, – возмутилась она.

– Ага, – сказал Пит. – Бижутерия. Ты говоришь, что эти штуки выглядят как бриллианты? Цирконий. И посмотри на ленту внутри, где она становится серебряной. Золото таким не бывает. Хорошее всегда остается хорошим, независимо от того, как много его бьют.

Его лоб сочувственно сморщился.

– Ты в порядке? Выглядишь бледной.

– Я в норме, – сказала она. – Может, много солнца за один день.

Это показалось ей очень зрелой фразой для их разговора.

Хотя ей было не очень хорошо. Она чувствовала головокружение. Ноги дрожали от усталости. Ей хотелось наружу – подальше от смешанного запаха едкого пота Пита, луковых колечек и кипевшего жира. Ей хотелось, чтобы сон закончился.

– Может, предложить тебе какой-нибудь холодный напиток? – спросил Пит.

– Спасибо, но во время ланча я пила здесь молочные коктейли.

– Если пила молочные коктейли, то, скорее всего, была не здесь, – сказал с усмешкой Пит. – Возможно, в «Макдоналдсе». У нас только кофейный напиток фраппе.

– Мне пора идти, – произнесла она и, повернувшись, посмотрела на дверь.

Она знала, что загорелый Пит смотрит на нее с реальной озабоченностью, и была благодарна ему за сочувствие. Она подумала, что, несмотря на его запах и брюзжащие манеры, он был хорошим человеком – добряком, который тревожился о болезненно выглядевшей девочке, жившей вдали от пляжа Гэмптон. Но она не посмела сказать ему что-то еще. На ее висках и верхней губе выступил болезненный пот. Ей потребовалась вся концентрация внимания, чтобы успокоить дрожь в ногах. Левый глаз запульсировал снова – немного сильнее на этот раз. Убеждение, что она только воображала этот визит к Терри – что это лишь очень праводоподобное сновидение, – было трудно удержать, словно в руках находилась скользкая лягушка.

Вик вышла наружу и быстро пошла по горячему бетону мимо припаркованных мотоциклов. Она открыла калитку в высоком деревянном заборе и вышла на аллею за «Примо Субс у Терри».

Мост не сдвинулся. Его стены жались к зданиям с каждой стороны. Было больно смотреть на него… больно левому глазу.

Повар, или мойщик посуды, – тот, кто работал на кухне, – стоял на аллее рядом с контейнером. Его фартук был измазан жиром и кровью. Тот, кто пристально посмотрел бы на этот фартук, наверняка перестал бы обедать у Терри. Парень был маленьким человеком с щетинистым лицом и узловатыми, покрытыми тату руками. Он смотрел на мост с кривобоким выражением, находившимся где-то между возмущением и страхом.

– Какого хера? – спросил мужчина.

Он бросил смущенный взгляд на Вик.

– Ты видишь это, девочка? Я хочу сказать… какого хера?

– Это мой мост. Не волнуйтесь. Я заберу его с собой.

Ей самой было непонятно, что она имела в виду.

Вик схватила велосипед за руль, развернула его и толкнула к мосту. Она прошла два шага и перебросила ногу через раму. Переднее колесо ударилось о доски, и она погрузилась в шипящую темноту.

Когда «Рэйли» понес ее через мост, рев статики – этот идиотский звук – усилился. По пути сюда она думала, что слышит реку, шумевшую снизу, но это была не река. Стены были изрезаны длинными щелями. Она впервые посмотрела на них, оценивая состояние. Через щели можно было наблюдать мерцание белой яркости, словно самый гигантский телевизор в мире был приставлен к стене и настроен на канал, который ничего не показывал. Шторм статики бил в кривобокий дряхлый мост – неудержимая пурга света. Вик чувствовала, что мост слегка прогибался, когда поток света колотил в ветхие стены.

Она закрыла глаза, не желая видеть что-либо большее. Вик встала на педали и помчалась в другую сторону. Она попробовала свою песенку-молитву – почти там, почти там, – но было слишком ветрено, чтобы поддерживать долго одну и ту же мысль. В ушах звучали только ее дыхание и ревущая яростная статика, которая бесконечным водопадом нарастала по громкости, достигая сводящей с ума интенсивности, а затем идя дальше, пока ей не захотелось плакать, чтобы остановить ее. С губ срывалось: стоп, останови это. Ее легкие собрали воздух для крика, и тут велосипед свалился в





Хаверхилл, штат Массачусетс


Звук пропал с мягким электрическим хлопком, словно она слушала радио, а Бог вытащил шнур питания. Ей показалось, что хлопок прозвучал в ее голове – в левом виске, – небольшой, но резкий. Он казался взрывом.

Вик знала, прежде чем открыть глаза, что она была дома – точнее, не дома, а в своем лесу. Она понимала, что находится в лесу, по маленьким вздохам сосен и по качеству воздуха – очищенному, холодному и чистому ощущению, которое она ассоциировала с рекой Мерримак. Она слышала реку в отдалении – плавную волну звуков, которая немного походила на статику.

Вик открыла глаза, подняла голову и стряхнула волосы с лица. Через листву нерегулярными вспышками мигало позднее солнце. Она сбавила скорость, поскрипела тормозами и опустила одну ногу на землю.

Девочка повернула голову и посмотрела через мост на пляж Гэмптона. Ей было интересно, сможет ли она еще увидеть повара в грязном фартуке.

Только она ничего не увидела, потому что мост Самого Короткого Пути исчез. Имелось ограждение, где начинался вход на мост. А дальше территория спускалась крутым травянистым склоном и заканчивалась глубоким синим руслом реки. Три щербатых бетонных столба с вершинами, похожими на корзины, выступали из мчавшейся быстрой воды. Это было все, что осталось от Самого Короткого Пути.

Вик ничего не понимала. Она только что проезжала через мост, осязала запах старого, подгнившего, пропеченного солнцем дерева и вонь мышиной мочи. Она слышала стук колес о брусчатый настил.

Ее левый глаз пульсировал. Она закрыла его, потерла ладонью и открыла снова. На миг ей показалось, что мост был там. Она увидела – или подумала, что увидела, – его послеобраз; белый блик в форме моста, достигавшего противоположного берега. Но послеобраз не задержался. Ее левый глаз начал слезиться, и она слишком устала гадать, что произошло с мостом. Ей никогда – за всю свою жизнь – так не хотелось домой, в свою комнату, в постель, в хрустящие складки простыни.

Она села на велосипед, но смогла крутить педали только несколько ярдов, а затем силы покинули ее. Вик остановилась и принялась толкать байк, опустив голову с повисшими волосами. Браслет ее матери свободно болтался на потном запястье. Она почти не замечала его.

Вик толкала велосипед по желтой траве заднего двора – мимо горки, на которой больше не играла, и мимо качелей, покрытых ржавчиной. Она бросила велосипед на дорожке и зашла в дом. Ей хотелось пройти в свою спальню, лечь и отдохнуть. Но, услышав металлический щелчок на кухне, она решила посмотреть, кто там находился.

Это был ее отец. Он стоял к ней спиной, держа банку «Штро». Другой рукой отец водил под струей холодной воды в рукомойнике, поворачивая фаланги пальцев под водопроводным краном.

Вик не знала, сколько времени отсутствовала. Часы на тостере не помогали. Они вновь и вновь мигали на 12:00, словно стояли в режиме перезарядки. Свет не горел. Комнату наполняли тени позднего вечера.

– Папа, – спросила она усталым голосом, который едва узнавала. – Сколько сейчас времени?

Он посмотрел на газовую плиту, затем покачал головой.

– Будь я проклят, если знаю. Пять минут назад мигнул свет. Думаю, вся улица…

Он оглянулся на нее, и его брови вопросительно приподнялись.

– В чем дело? С тобой все в порядке?

Он выключил воду и схватил полотенце, чтобы вытереть руку.

– Ты выглядишь слишком бледной.

Она засмеялась, напряженно и без юмора.

– То же самое говорил Пит.

Казалось, что ее голос проходил долгий путь – из другого конца длинного тоннеля.

– Какой еще Пит?

– С пляжа Гэмптона.

– Вик?

– Я в порядке.

Она безуспешно попыталась проглотить слюну. Ей жутко хотелось пить, хотя Вик не понимала этого, пока не увидела отца, стоявшего с холодным напитком в руке. Она на миг закрыла глаза и представила запотевший стакан холодного грейпфрутового сока – образ, который заставил каждую клеточку ее тела болеть от жажды и желания.

– Мне очень хочется пить. У нас есть какой-нибудь сок?

– Прости, малышка. Холодильник почти пустой. Мама еще не была в магазине.

– Она легла?

– Не знаю, – ответил он.

Отец пропустил не волнуйся, но это было в его тоне.

– Ой! – сказала Вик и, стянув браслет с запястья, положила его на кухонный стол. – Когда она выйдет из спальни, передай ей, что я нашла браслет.

Он захлопнул дверь холодильника и посмотрел на нее. Его взгляд переместился на браслет, затем обратно на нее.

– Где?..

– В машине. Между сиденьями.

В комнате потемнело, словно солнце исчезло за огромным облаком. Вик покачнулась. Отец приложил к ее лицу тыльную сторону руки, которой держал банку рома. Он стер обо что-то свои костяшки.

– Господи, ты вся горишь! Эй, Линн?

– Я в порядке, – сказала ему Вик. – Мне просто нужно полежать минуту.

Она не имела в виду, что будет лежать прямо там. В ее планах было вернуться в свою спальню и вытянуться под потрясающим новым постером Дэвида Хассельхоффа. Но ее ноги подогнулись, и она упала. Отец поймал дочь, прежде чем она ударилась об пол. Он подхватил ее в воздухе – одна рука под ногами, другая под спиной – и вынес в коридор.

– Линн, – снова позвал Крис Макквин.

Линда вышла из спальни, прижимая к углу рта мокрую мочалку. Пушистые каштановые волосы были взлохмачены, а глаза – расфокусированы, словно она спала. Ее брови нахмурились, когда она увидела девочку на руках мужа.

Миссис Макквин встретила их у комнаты дочери. Она вытянула руку с тонкими пальцами, откинула волосы с бровей Вик и прижала ладонь к ее лбу. Кожа матери была холодной и гладкой, и ее прикосновение вызывало дрожь, которая, с одной стороны, объяснялась болезнью, с другой – удовольствием. Родители Вик больше не сердились друг на друга. Если бы Проказница знала, что для их примирения необходимо было лишь вызвать у себя тошноту, она не гоняла бы через мост в поисках браслета, а просто сунула бы пальцы в горло.

– Что с ней случилось?

– Она упала в обморок, – ответил Крис.

– Я не падала, – поправила его Проказница.

– Стопроцентная лихорадка, сопутствующий обморок, и она еще хочет спорить со мной, – с восхищением сказал ее отец.

Ее мать опустила мочалку, которую прижимала ко рту.

– Тепловой удар. Три часа в машине, потом поездка на велосипеде плюс отсутствие солнечного экрана. Она ничего не пила, кроме прокисшего молочного коктейля у Терри.

– Это солнечный удар, – поправила ее Вик. – У Терри это называется солнечным ударом. Ты поранила рот.

Ее мать лизнула уголок раздувшихся губ.

– Пойду налью стакан воды и возьму ибупрофен. Мы обе примем одно и то же лекарство.

– Пока будешь на кухне, забери свой браслет, – сказал Крис. – Он лежит на столе.

Линда сделала два шага и лишь потом поняла, что сказал ее муж. Она оглянулась. Крис Макквин стоял у дверей в комнату Вик. Он по-прежнему держал дочь на руках. Проказница могла видеть Дэвида Хассельхоффа над своей кроватью. Тот улыбался ей и выглядел так, словно едва сдерживал желание подмигнуть: С тобой все будет хорошо, подруга.

– Браслет был в машине, – сказал Крис. – Проказница нашла его.





* * *


Вик спала.

Ее сны представляли собой бессвязную череду неподвижных образов: человека в противогазе на цементном полу, мертвую собаку с размозженной головой и обочину дороги, лес высоких сосен, увешанных слепыми белыми ангелами.

Последний образ был таким живым и таинственно грозным – ангелы, мелькавшие в ветвях, и темные сосны в шестьдесят футов высотой, качавшиеся на ветру, словно опьяневшие кутилы на языческой церемонии, – что ей захотелось заплакать.

Она пыталась закричать, но не могла издать ни звука. Ее погребла под собой удушающая лавина тени – большая, как гора, куча мягкого безвоздушного вещества. Она старалась выбраться из-под нее, отчаянно копая проход, с гневом, из последних сил молотя руками, пока внезапно не нашла себя сидящей на постели. Все ее тело было покрыто потом. Отец находился за ее спиной на краю кровати и держал дочь за запястья.

– Вик, – говорил он. – Вик! Расслабься. Ты только что ударила меня так сильно, что чуть не свернула мне голову. Ложись. Это папа.

– Ох, – сказала она.

Отец отпустил ее, и руки Вик упали по бокам.

– Извини.

Он сжал свою челюсть между большим и указательным пальцами и поворочал ее немного вперед и назад.

– Кажется, нормально. Возможно, к этому все и шло.

– К чему?

– Не знаю. К чему-то. Каждый получает свое.

Вик склонилась к нему, поцеловала его щетинистый подбородок, и он улыбнулся.

– Температура уменьшилась, – сказал отец. – Тебе лучше?

Девочка пожала плечами, полагая, что чувствовала себя нормально, – главное, что она выбралась из-под кучи черных одеял и леса зловещих рождественских елей.

– Ты была не в себе, – сказал он. – Такой бред несла.

– Что я говорила?

– Один раз кричала, что летучие мыши улетают с моста, – ответил отец. – Наверное, ты имела в виду колокольню.

– Да. Я имела в виду… То есть нет! Я говорила о мосте.

На миг Вик забыла о Самом Коротком Пути.

– Пап, а что случилось с мостом?

– С каким?

– Старым крытым мостом. Он исчез.

– А, ты об этом, – сказал Крис Макквин. – Я слышал, что какой-то тупой сукин сын пытался проехать по нему на машине, но провалился в реку. Убился и сбросил вместе с собой большую часть моста. Остальное демонтировали строители. Вот почему я говорил тебе, чтобы ты не ездила к этой чертовой штуке. Мост могли бы снести еще двадцать лет назад.

Она вздрогнула.

– Посмотрела бы ты на себя, – произнес отец. – Ты дрожишь, как собака.

Она вспомнила о своем лихорадочном сне, где был пес с разбитой головой. Внезапно мир стал ярким, а затем тусклым. Когда ее зрение прояснилось, отец прижал к ее груди резиновое ведро.

– Если что-то выйдет из тебя, – сказал он, – постарайся попасть в ведро. Господи, я больше никогда не буду брать тебя к этому чертовому Терри.

Она вспомнила пропотевшего Пита и липкие ленты, покрытые мертвыми мухами. Ее вырвало. Отец вышел с ведром и вернулся со стаканом ледяной воды.

Она в три глотка выпила половину. Вода была такой холодной, что Вик снова задрожала. Крис навалил на нее одеяла, обнял за плечи и подождал, пока дрожь пройдет. Он не двигался и не говорил. Как хорошо, что папа был здесь! Вик делила с ним легкое молчание и лишь жалела о том, что время уходило и она ускользала в сон. Ускользала или, возможно, уезжала… С закрытыми глазами она чувствовала, что снова мчится на своем велосипеде, без усилий погружаясь в темноту и покой.

Когда ее отец поднялся, чтобы уйти, она была еще в полуосознанном состоянии. Девочка издала возглас протеста и потянулась к нему. Он ускользнул от ее рук.

– Теперь отдыхай, Вик, – прошептал отец. – Скоро ты снова будешь ездить на своем велосипеде.

Она засыпала. Его голос приходил к ней с большого расстояния.

– Жаль, что мост Самого Короткого Пути снесли, – сказал он.

– Я думала, он не нравится тебе, – прошептала она, перекатываясь и удаляясь от него, позволяя ему теряться во мгле. – Мне казалось, ты боишься, что я поеду туда на велосипеде.

– Это верно, – ответил он. – Я боялся. Но мне все равно жаль, что его снесли без меня. Если власти собирались взорвать его, то могли бы разрешить мне подносить заряды. Этот мост всегда был смертельной ловушкой. Все видели, что однажды он убьет кого-то. Я рад, что он не угробил тебя. Спи, моя малышка.





Различные места



1986–1989


Через несколько месяцев инцидент с браслетом был полностью забыт, и, вспоминая о нем, Вик думала, что нашла вещь в машине. Во всяком случае, она старалась не говорить о Самом Коротком Пути. Память о поездке через мост казалась ей слишком фрагментарной, связанной с галлюцинациями и неотделимой от сна, где ей виделись высокие деревья и мертвые собаки. От такого события не было пользы, поэтому она спрятала его в депозитный ящик своего ума – заперла, скрыла из вида и забыла о нем.

В других случаях она поступала точно так же.

А другие случаи были: неоднократные поездки на «Рэйли» через несуществующий мост, чтобы находить потерянные вещи.

В то время ее подруга Вилла Лордс как раз потеряла мистера Пентака – вельветового пингвина, который приносил ей удачу. Родители Виллы устроили уборку в ее комнате и отправили дочь спать в дом Вик. Вилла верила, что мистера Пентака выбросили в мусор вместе с феей Тинкербелл и рисовальной доской «Лайт-Брайт», которая больше не работала. Девочка была так безутешно опечалена, что на следующий день – или даже на второй – не пошла в школу.

Но Вик исправила ситуацию. Оказалось, что Вилла, придя ночевать, принесла мистера Пентака с собой. Вик нашла его под ее кроватью вместе с запылившимися зайчиками и забытыми носками. Трагедия была предотвращена.

Вик не верила, что нашла мистера Пентака, взобравшись на «Рэйли» и проехав через лес к тому месту, где раньше находился мост Самого Короткого Пути. Она не верила, что мост ждал ее там и что она видела надпись на стене, сделанную зеленой аэрозольной краской, БОУЛИНГ →. Она не верила, что мост был наполнен шумом статики и что таинственный свет мигал и метался за сосновыми досками.

Она несла в уме четкий образ, что ехала по Самому Короткому Пути, а затем по темной аллее – пустой в семь утра. Крытый мост абсурдно примыкал к стене и выходил на эту самую аллею. Вик знала территорию. Две недели назад она приходила сюда на вечеринку в честь дня рождения какой-то девочки. Вилла тоже присутствовала. Сосновый пол, чем-то смазанный, блестел как зеркало. Велосипед Вик скользил по нему, как масло на горячей сковородке. Она упала и ударила локоть. Мистер Пентак лежал в корзине для находок за стойкой под полками с обувью для боулинга.

Эта история привиделась ей ночью перед тем, как она обнаружила мистера Пентака под кроватью. Она была больная – горячая, липкая, с рвотными позывами, а ее сновидения являлись неестественно красочными.

Царапина на локте зажила через пару дней.

Когда ей было одиннадцать, она нашла бумажник отца между подушками на кушетке. На кушетке, а не на стройке в Эттлборо. После того как она нашла его, левый глаз пульсировал несколько дней, словно кто-то ударил ее.

Когда ей исполнилось двенадцать лет, де Зоеты, которые жили через улицу, потеряли своего белого с черными пятнами кота. Тейлор был тощим и старым существом. Он выбежал погулять перед летним ливнем и не вернулся домой. На следующее утро миссис де Зоет ходила взад и вперед по улице, щебеча, как птица, и окликая Тейлора по имени. Мистер де Зоет – человек-пугало в галстуке-бабочке и подтяжках – стоял во дворе с граблями, но ничего не сгребал. В его бледных глазах читалась безысходность.

Вик нравился мистер де Зоет – человек с забавным акцентом, как у Арнольда Шварценеггера. У старика в кабинете было миниатюрное поле битвы; от него пахло кофе и трубочным табаком, и он разрешал Вик разрисовывать его маленьких пластиковых пехотинцев. Вик любила кота Тейлора. Во время мурлыкания в его груди слышались ржавые щелчки, как у машины со старыми шестеренками, гремевшими своей шумной жизнью.

Никто больше не видел Тейлора, хотя Вик могла бы рассказать историю о поездке по мосту Самого Короткого Пути. Она нашла бедного кота – покрытого кровью и мухами – в мокрой траве у обочины дороги. Он уполз с улицы после того, как машина переехала его. Проказница видела кровь на асфальте.

После этого она начала ненавидеть звук статики.





Пикантная угроза

1990





Шугаркрик, штат Пенсильвания


Объявление было размещено на одной из последних страниц Пикантной угрозы за август 1949 года. На обложке журнала изображалась голая кричавшая женщина, вмороженная в глыбу льда (она оказала ему холодный прием… так что он предоставил ей достойное охлаждение!). Оно занимало всего одну колонку под более крупной рекламой потрясающих бюстгальтеров «Адолы» (охтымизируйте свою фигуру!). Бинг Партридж заметил объявление только после долгого и многозначительного осмотра леди в рекламе «Адолы». Бра с конусными формами и металлическим блеском наполняли бледные, кремовые большие груди. Глаза женщины были закрыты, а губы – слегка раздвинуты. Она выглядела так, словно спала и видела сладкие сны. Он представил себе, как пробуждает ее поцелуями.

– Бинг и Адола сидели на трубе, – напевал Партридж, – трахаясь, ей-йе.

Он находился в своем тихом местечке в подвале – со спущенными штанами и задницей, прижатой к пыльному бетону. Его свободная рука была там, где вы можете представить ее, но он занимался кое-чем еще. Бинг осматривал номер журнала, выискивая хорошие части. И вот тогда он нашел это – небольшой блок текста в нижнем левом углу страницы. Снеговик вверху объявления указывал согнутой рукой на строки, напечатанные в виде снежинок.

ТЫ ВЕРИШЬ В МЕСТО, НАЗЫВАЕМОЕ СТРАНОЙ РОЖДЕСТВА? ЧТО БЫ ТЫ СДЕЛАЛ, ЧТОБЫ ПРОВЕСТИ ВСЮ ЖИЗНЬ В СТРАНЕ, ГДЕ КАЖДОЕ УТРО ЯВЛЯЛОСЬ БЫ РОЖДЕСТВЕНСКИМ УТРОМ, А НЕСЧАСТЬЕ ОСТАВАЛОСЬ ВНЕ ЗАКОНА?

НЕ ОТКАЗЫВАЙСЯ ОТ ЧУДА! НЕ ОТКАЗЫВАЙСЯ ОТ СВОЕЙ МЕЧТЫ!

МЫ ИЩЕМ ПРОБИВНЫХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ЛЮБЯТ ДЕТЕЙ И НЕ БОЯТСЯ ПРИКЛЮЧЕНИЙ! РАССМОТРИ ОСОБЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ В НАШЕМ ДЕПАРТАМЕНТЕ БЕЗОПАСНОСТИ.

ЭТО НЕ РАБОТА, А ЖИЗНЬ! СТРАНА РОЖДЕСТВА ЖДЕТ ТЕБЯ!





Бингу нравилась реклама в задней части журналов – реклама оловянных шкатулок, наполненных игрушечными солдатами (удвой дрожь Вердена!); реклама винтажного снаряжения Второй мировой войны (штыки! ружья! противогазы!); реклама книг, говорящих, как заставить женщин желать тебя (Научи ее говорить: «Ты мой любимый человек!»). Он часто вырезал листы заказов и отправлял их в конверте, оплачивая пересылку сдачей или засаленными долларовыми купюрами, в надежде получить муравьиную ферму или металлоискатель. Он от всего сердца хотел «восхитить своих друзей и удивить родственников!», не думая, что друзья ограничивались тремя придурками, которые работали под его началом в команде по уборке помещений «НорХимФарм», и что единственные прямые родственники Бинга покоились в земле на кладбище за церковью. Бинг даже не понимал, что коллекция журналов отца, плесневевшая в картонной коробке в тихом местечке, была старше него самого, и большинство корпораций, куда он отправлял деньги, прекратили свое существование.

Но его чувства, когда он читал, а затем перечитывал рекламу о Стране Рождества, представляли собой эмоциональный отклик другого порядка. Его забытый, ничем не окруженный и слабо пахнувший дрожжами пенис обмяк в левой руке. Душа находилась в башне, в которой зазвонили все колокола.

Он не имел понятия, где располагалась Страна Рождества. Бинг никогда не слышал о ней. И все-таки он вдруг почувствовал, что хочет поехать туда на всю жизнь… пройти по брусчатке улиц; прогуляться под тонкими столбами со свечными фонарями; послушать, как дети кричат, когда катаются на карусели с оленями.

Что бы ты сделал, чтобы провести всю жизнь в стране, где каждое утро являлось бы рождественским утром? – гласила реклама.

Бинг имел за поясом тридцать три Рождества, но когда он думал о рождественском утре, то вспоминал только одно из них, и оно стоило всех остальных. В том воспоминании его мать выбирала из печи сахарные печенья в форме рождественских елей. Весь дом пропах их ванильным благоуханием. Это было за годы до того, как Джон Партридж получил шуруп во фронтальную долю. А тем утром он сидел на полу с Бингом, внимательно наблюдая, как его сын открывает подарки. Бинг помнил, что последний подарок был самым лучшим: в большой коробке лежал резиновый противогаз и помятый шлем. Ржавые пятна покрывали места, где краска отлетела.

– В твоих руках снаряжение, которое помогло мне остаться в живых в Корее, – сказал отец. – Теперь оно твое. Для троих желторотых, которые остались лежать в грязи, этот противогаз стал последним, что они увидели в своей жизни.

Бинг надел противогаз и посмотрел на отца через чистые пластиковые линзы. Изнутри противогаза гостиная выглядела как маленький мир, загнанный в машину для подачи мячей. Отец надел каску на голову Бинга и отдал ему честь. Мальчик торжественно отсалютовал в ответ.

– Ты тот самый, – сказал ему отец, – маленький солдат, о котором говорят все люди. Мистер Неудержимый. Солдат без всякого дерьма. Верно?

– Солдат без всякого дерьма заступает на дежурство, сэр, – ответил Бинг. – Так точно, сэр.

Его мать рассмеялась коротким нервозным смехом.

– Джон, следи за языком, – сказала она. – Неправильно ругаться в рождественское утро. В этот день мы приветствуем нашего Спасителя на земле.

– Ох уж эти матери, – сказал Джон Партридж, когда мама Бинга оставила на столе сахарные печенья и вернулась на кухню за какао. – Если ты позволишь им, они заставят тебя сосать сиську всю жизнь. Хотя, с другой стороны, ты можешь спросить меня, а что тут плохого?

Он подмигнул.

А снаружи снег шел большими снежинками, похожими на гусиные перья. Они оставались дома весь день. Бинг носил шлем и противогаз. Он играл в войну и стрелял в отца снова и снова. Джон Партридж умирал опять и опять, падая с кресла перед телевизором. Один раз Бинг убил и маму. Она покорно закрыла глаза, стала вялой и оставалась мертвой бо́льшую часть рекламной паузы. Она не просыпалась, пока он не снял противогаз и не поцеловал ее в лоб. Тогда она улыбнулась и сказала: Благослови тебя Боже, маленький Бинг Партридж. Я люблю тебя больше всего на свете.

На какие поступки он согласился бы, чтобы чувствовать себя так каждый день? Чтобы это было рождественское утро и реальный противогаз с корейской войны ожидал его под елкой? Чтобы видеть, как мать медленно открывает глаза и говорит: Я люблю тебя больше всего на свете? Вопрос нешуточный. На какие поступки он согласился бы?

Бинг прошел три ступени к двери, потом развернулся и поднял штаны вверх.

После того как ее муж уволился со службы, мать Бинга выполняла для церкви некоторую секретарскую работу. Ее электрическая печатная машинка «Оливетти» стояла в шкафу в коридоре. Буква О не работала, но он знал, что ее можно заменить цифрой 0. Бинг вставил лист бумаги и начал печатать:

Д0р0г0й ХХХХХ, уважаемый владелец Страны Р0ждества.

0твечаю на вашу рекламу в журнале «Пикантная угр0за». М0гу ли я п0лучить раб0ту в Стране Р0ждества? Вы сами ее 0бещали! Я 19 лет раб0тал в Н0рХимФарм в Шугаркрике, штат Пенсильвания, и 12 лет был менеджер0 м в к0манде по уб0рке. М0и 0бязанн0сти включают к0нтр0ль и исп0льз0вание мн0гих сжатых газ0в (кисл0р0д, в0д0р0д, гелий и сев0флуран). Д0гадайтесь, ск0льк0 инцидент0в был0 в мои дежурства? НИ 0ДН0Г0!

Чт0 нужн0 сделать, чтобы каждый день было Р0ждеств0? К0г0 я д0лжен убить, ха-ха-ха! Нет такой грязн0й раб0ты, кот0рую я бы не делал для Н0рХимФарм. Мне приходил0сь 0чищать забитые туалеты и пр0мывать сами знаете чт0, смывать м0чу со стен и травить крыс дюжинами. Вы ищете т0г0, кт0 не б0ится испачкать руки? Т0гда ваш п0иск завершен!

Я т0 т чел0век, к0т0р0г0 вы ищете: предприниматель, любящий детей и не б0ящийся приключений. Мне мн0г0г0 не нужн0 – т0льк0 х0р0шее мест0, чт0бы трудиться. Раб0та п0 без0пасн0сти прекрасн0 мне с00тветствует. Если г0в0рить начист0ту, я к0гда-т0 х0тел служить м0ей г0рд0й нации в ф0рме, как мой п0к0йный 0тец на К0рейск0й в0йне, н0 какая-т0 юная 0пр0метчив0сть и мн0жеств0 печальных семейных пр0блем п0мешали мне. Ладн0! Б0льше никаких жал0б. П0верьте, если мне дадут ф0рму р0ждественск0й без0пасн0сти, я с0чту эт0 за великую честь. Я с0биратель правдивых в0енных в0сп0минаний. Имею личн0е 0ружие и знаю, как исп0льз0вать ег0.

В заключение. Надеюсь, что вы 0тветите мне п0 нижеследующему адресу. Я верен делу и могу умереть за эту 0с0бенную в0зм0жн0сть. Нет ничег0, к чему я не был бы г0т0в, чт0бы заслужить мест0 среди перс0нала Страны Р0ждества.

С праздник0 м!

Бинг Партридж





БИНГ ПАРТРИДЖ

25 БЛОХ-ЛЕЙН

ШУГАРКРИК, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ 15323





Он вынул лист из печатной машинки и перечитал его, шевеля губами. Усилие мысли оставило его рыхловатое тело мокрым от пота. Ему казалось, что было ошибкой упоминать юную опрометчивость или печальные семейные проблемы, но Бинг в конце концов решил, что человек, которому он писал, вероятно, узнает о его родителях и что хладнокровная откровенность будет выглядеть лучше, чем сокрытие правды. Это случилось давно, и прошли уже годы с тех пор, как его освободили из Молодежного центра – известного также как Мусорник. После своей отсидки он был образцовым работником и ни дня не пропустил в «НорХимФарм».

Он сложил письмо и поискал конверт в шкафу прихожей. Ему попалась коробка неиспользованных рождественских открыток. Мальчик и девочка в пушистом и длинном нижнем белье заглядывали за угол и с широкими от удивления глазами смотрели на Санта-Клауса, стоявшего во мраке перед рождественской елью. Пижама девочки была частично расстегнута, открывая округлую половинку ее попки. Джон Партридж порой говорил, что Бинг не может налить воду из ботинка, если инструкции будут написаны на каблуке. Возможно, он был прав, но его сын не сожалел о том, что увидел двух малышей. Письмо скользнуло в рождественскую открытку, а открытка – в конверт, украшенный листьями остролиста и блестящей клюквой.

Прежде чем опустить письмо в почтовый ящик, расположенный в конце улицы, он поцеловал конверт, словно был священником, готовым преклонить голову перед Библией.





* * *


На следующий день он ждал почты в 14:30. Именно в это время почтальон проходил по улице мимо его белого грузовичка. Цветы из фольги на переднем дворе Бинга лениво вращались, создавая едва слышимый шум.

– Бинг, – сказал почтальон, – разве вам не полагается быть на работе?

– Ночная смена.

– Война началась? – спросил почтальон, кивнув на одежду Бинга.

Бинг носил форму горчичного цвета, которую он надевал в моменты, когда хотел чувствовать себя счастливым.

– Если что, я буду к ней готов, – ответил Бинг и подмигнул почтальону.

Из Страны Рождества ничего не было. Да и как могло быть по-другому? Он ведь послал письмо лишь днем раньше.





* * *


Ничего не пришло и на следующий день.





* * *


И на следующий.





* * *


В понедельник Бинг был уверен, что ответ придет. Он вышел на крыльцо за полчаса до прибытия почтальона. Над гребнем холма – как раз за колокольней церкви Новой американской веры – чернели отвратительные грозовые тучи. Буря, как чувствовал Бинг, могла задержаться еще на один день. Приглушенный гром гремел в двух милях отсюда и в восемнадцати тысячах футов вверху. Грохот не походил на вибрацию – он шел к центру Бинга и сотрясал его кости, обернутые жиром. Его цветы из фольги истерично вращались, звуча для мира, как свора детей на велосипедах, несущихся с холма вне всякого контроля.

Гром и жужжание цветов из фольги вызывали беспокойство Бинга. Было очень жарко, и грохот грома напоминал выстрел гвоздомета (вот как Бинг думал об этом: не как о дне, когда он убил своего отца, а как о времени, когда случайно выстрелил инструмент). Отец почувствовал ствол, прижатый к его левому виску, и покосился на Бинга, который стоял над ним. Он сделал глоток пива, пошевелил губами и сказал:

– Боюсь даже думать, что ты имеешь шары.

Нажав на курок, Бинг сел рядом с отцом и прислушался к дождю, стучавшему по крыше гаража. Джон Партридж распластался на полу. Одна его нога дрожала. На передней части штанов растекалась моча. Бинг сидел, пока не вошла его мать. Она начала кричать. А потом была ее очередь – хотя обошлось уже без гвоздомета.

Бинг стоял во дворе и наблюдал, как грозовые облака громоздились в небе над церковью, которая стояла на вершине холма. Там работала его мать – все последние дни жизни. Он был верно предан этой церкви, ходил туда каждое воскресенье – даже когда не мог ходить и говорить. Одним из его первых слов было «лелу» – самое близкое к тому, что он мог произнести, как аллелуйя. Мать годами потом называла его Лелу.

Никто не проводил теперь там службы. Пастор Митчелл сбежал с деньгами и с замужней женщиной, а затем собственностью овладел какой-то банк. По воскресеньям единственными грешниками в церкви Новой американской веры были голуби, которые жили на стропилах. Бинг немного побаивался этого места… его пугала пустота. Он думал, что церковь презирала его за отказ от нее и от Бога; что иногда она наклонялась на своем фундаменте и смотрела на него пятнистыми стеклянными глазами. Бывали дни, похожие на этот, когда леса наполнялись лунатически свиристевшими летними насекомыми, воздух дрожал от жара, и церковь, казалось, парила.

Гром громыхал весь вечер.

– Дождик, дождик, уходи, – пропел Бинг. – Послезавтра приходи.

Первая теплая капля дождя ударила ему в лоб. За ней последовали другие капли, ярко пылавшие в солнечном свете, который косо падал с синего неба на западе. Они были такими же горячими, как брызги крови.

Почтальон запаздывал, и к тому времени, когда он пришел, Бинг промок и съежился под кровельной дранкой, свисавшей над передней дверью. Он пробежал под ливнем до почтового ящика. Когда Бинг сунул руку в него, разряд молнии ударил из облаков и с грохотом вонзился в землю где-то за церковью. Мир осветился голубовато-белой вспышкой. Партридж закричал и захотел метнуться к дому. Испуганный Бинг был готов сгореть заживо от прикосновения божьего пальца и там, на том свете, отдать отцу гвоздомет и извиниться за то, что он сделал с матерью на кухонном полу.

В почтовом ящике был счет от обслуживавшей компании и маленький плакат, рекламировавший новый магазин матрацев. Больше ничего.





* * *


Через шесть часов Бинг проснулся в своей кровати и с изумлением услышал трепетное звучание скрипок, а потом какой-то мужчина запел роскошным голосом, таким же гладким и пышным, как ванильное печенье. Это был его тезка – певец Бинг Кросби. Мистер Кросби мечтал о Рождестве, похожем на праздники, которые он знал раньше.

Бинг подтянул одеяло к подбородку и внимательно прислушался. На фоне песни проступало мягкое царапание иглы на виниловой пластинке. Он выскользнул из постели и прокрался к двери. Пол был холодным под голыми ногами.

В гостиной танцевали родители Бинга. Отец был спиной к нему – одетый в горчичную форму. Мать положила голову на плечо Джона, закрыла глаза и слегка приоткрыла рот, словно танцевала во сне. Под широкой, уютной и покрытой блестками елью ожидали подарки: три больших помятых баллона севофлурана, украшенные алыми бантами.

Его родители повернулись в медленном круге, и Бинг вдруг понял, что отец носил противогаз, а мать была голой. Она действительно спала. Ее ноги волочились по половицам. Отец обхватил ее за талию. Его руки в перчатках сжимали ее белые ягодицы. Голый зад матери сиял, как какое-то небесное тело, и был бледным, словно луна.

– Папа? – окликнул Бинг.

Его отец продолжал танцевать. Он снова повернулся спиной и увлекал мать за собой.

– ЗАХОДИ, БИНГ! – прокричал гулкий голос, настолько громкий, что в шкафу зацокали китайские фарфоровые фигурки.

Бинг покачнулся от удивления. Его сердце пропустило удар. Игла патефона подпрыгнула и перескочила ближе к концу песни.

– ЗАХОДИ! ПОХОЖЕ, РОЖДЕСТВО В ЭТОМ ГОДУ НАСТУПИЛО РАНЬШЕ, НЕ ТАК ЛИ? ХО ХО ХО!

Бингу хотелось вышибить дверь и убежать из комнаты. Ему хотелось закрыть глаза и уши, но он не находил в себе силы воли, чтобы сделать это. Он дрожал при мысли о каждом шаге, однако ноги несли его вперед – мимо елки и баллонов севофлурана, мимо отца и матери, в коридор и к передней двери. Та открылась настежь, когда он протянул к ней руку.

Цветы из фольги в его саду мягко вращались в зимней ночи. Он получал по одному цветку, пока работал на «НорХимФарм» – подарки для персонала, которые давались на ежегодной праздничной вечеринке.

За двором его ожидала Страна Рождества. Мимо проносились санки. Дети в салазках кричали и вздымали руки к замороженной ночи. Большое чертово колесо – арктический глаз – вращалось на фоне незнакомых звезд. На рождественской ели – высокой, словно десятиэтажное строение, и широкой, как дом Бинга, – горели свечи.

– СЧАСТЛИВОГО ЧЕРТОВА РОЖДЕСТВА, МИСТЕР БИНГ, – прокричал громогласный голос. – ТЫ, СПЯТИВШИЙ ПРИДУРОК!

Когда Бинг посмотрел на небо, он увидел луну, имевшую лицо. Один выпиравший красноватый глаз смотрел с оголодавшего скуластого лика – ландшафта из кратеров и костей. Оно усмехнулось ему:

– НУ ЧТО, БЕЗУМНЫЙ ПОДОНОК? ГОТОВ К ПОЕЗДКЕ ВСЕЙ ТВОЕЙ ЖИЗНИ?

Бинг сел в кровати – на этот раз окончательно проснувшись. Его сердце колотилось в груди. Он был липким от пота, и его пижама липла к коже. Бинг заметил, что его твердый фаллос болел, выпирая через поверхность штанов. Он задыхался, как будто не проснулся, а всплыл на поверхность после длительного пребывания под водой.

Комнату наполнял холодный и бледный, цвета кости, свет безликой луны.

Почти полминуты Бинг глотал воздух, прежде чем понял, что все еще слышит «Белое Рождество». Песня последовала за ним из сна. Она прошла длинный путь и, казалось, вот-вот была готова ускользнуть от него. Бинг знал, что, если не встанет посмотреть, она исчезнет, и завтра утром он будет верить, что вообразил ее. Партридж поднялся и на негнущихся ногах подошел к окну, чтобы взглянуть во двор.

В конце квартала отъезжала старая машина – черный «Роллс-Ройс» с выступавшими бортами и хромированным крепежом. Подфарники горели красным в ночи и освещали номер: NOS4A2. Затем автомобиль свернул за угол и исчез, забрав с собой радостный шум Рождества.





Шугаркрик, штат Пенсильвания


Задолго до появления Чарли Мэнкса мистер Бинг знал, что к нему приедет человек из Страны Рождества. Он знал, что этот мужчина не будет человеком, как другие люди, и что охрана Страны Рождества не походила на другие виды работ – в чем Партридж не разочаровался.

Он знал это по снам, которые стали более яркими и реальными, чем все, что происходило с ним в ходе его повседневной жизни. В своих снах он никогда не останавливался в Стране Рождества, но видел ее из своих окон и двери. Бинг чувствовал запах перечной мяты и какао. Он видел свечи, горевшие на десятиэтажной елке. До него доносились звуки салазок на разболтанных старых деревянных горках. Он слышал музыку и крики детей. Если не знать, в чем дело, можно было бы подумать, что их рубят живьем на куски.

Он знал это по снам и по винтажной английской машине. В следующий раз Бинг увидел ее на погрузочной платформе. Какие-то парни пометили заднюю часть здания, нарисовав на ней аэрозолью большие черные члены, извергавшие сперму на пару красных шаров, которые могли быть и сиськами, но которые выглядели, на взгляд Бинга, как рождественские игрушки. Он был снаружи в защитном резиновом костюме и индустриальном противогазе, с ведром разбавленного щелока в руке. Он счищал краску со стены, используя проволочную кисть.

Бинг любил работать со щелоком. Ему нравилось наблюдать, как тот растворял краску. Дон Лури – аутист, который работал в утреннюю смену, – говорил, что щелок расплавлял человека до грязи. Дон Лури и Бинг положили мертвую летучую мышь в ведро щелока и оставили ее на день, а на следующее утро там ничего не было, кроме нерельно выглядевших полупрозрачных костей.

Он отступил назад, любуясь своей работой. Яйца почти исчезли, открывая красный кирпич. Остались только черные члены и сиськи. Взглянув на стену, он внезапно увидел появившуюся тень – четкую, словно обведенную на грубом кирпиче.

Бинг повернулся на каблуках, чтобы посмотреть назад, и там был черный «Роллс». Он был припаркован по другую сторону проволочного забора. Его высокие фары ближнего света сияли яркими огнями.

Человек может видеть птиц всю жизнь, не понимая, как отличить воробья от дрозда. Но каждый узнает лебедя, увидев его. То же самое и с машинами. Возможно, кто-то не отличает «Санфайр» от «Файрберд», но стоит ему увидеть «Роллс-Ройс», он тут же узнает его.

При виде машины Бинг улыбнулся. Почувствовав, что его сердце наполнилось потоком крови, он подумал: Сейчас это произойдет. Мне откроют дверь и скажут: «Это вы, молодой человек, Бинг Партридж, который написал нам о работе в Стране Рождества?» И моя жизнь начнется. Моя жизнь наконец начнется.

Впрочем, дверь не открылась… Не тогда. Человек за рулем – Бинг не разглядел его лица из-за яркости фар – поленился даже опустить стекло. Он приветственно мигнул высокими лучами, развернул машину по широкому кругу и отъехал от здания «НорХимФарм».

Бинг снял противогаз и сунул его под мышку. Он лучился улыбкой, и холодный едкий воздух приятно обдувал его кожу. Он слышал музыку Рождества, вырывавшуюся из машины. «Радость миру». Да. Он чувствовал себя именно так.

Мистер Партридж не знал, хотел ли человек за рулем забрать его с собой. Чтобы Бинг оставил свою маску, ведро с щелоком, обошел забор и сел на пассажирское сиденье. Но как только он сделал шаг вперед, машина начала удаляться по дороге.

– Подождите! – крикнул Бинг. – Не уезжайте! Подождите!

Вид уезжавшего «Роллса» – уменьшавшегося номера NOS4A2 – шокировал его. В состоянии ошеломления, почти панического возбуждения, Бинг закричал:

– Я видел ее! Я видел Страну Рождества! Пожайлуйста! Дайте мне шанс! Пожалуйста, вернитесь!

Тормозные огни вспыхнули. «Роллс» замедлился на миг, словно Бинг был услышан, но затем поехал дальше.

– Дайте мне шанс! – закричал Партридж. – Просто дайте мне шанс!

«Роллс» свернул за угол и исчез, оставив Бинга пылать и обливаться потом. Его сердце стучало в груди.

Он все еще стоял там, когда бригадир – мистер Паладин – вышел покурить на погрузочную платформу.

– Эй, Бинг, на стене еще много членов, – сказал он. – Ты этим утром работаешь или на отдыхе?

Бинг начал идти по дороге.

– На рождественском отдыхе, – сказал он тихим голосом, чтобы мистер Паладин не мог услышать его.





* * *


Бинг не видел «Роллс» неделю, а потом им поменяли график, и он вытянул дубль – шесть на шесть. На складах было безбожно жарко – баллоны со сжиженным газом обжигали, стоило слегка прикоснуться к ним. Бинг поймал свой обычный автобус домой: сорок минут езды, вентиляторы с шумом вдували горячий воздух в салон, и младенец кричал всю дорогу.

Он вышел на остановке «Фэарфильд» и прошел три последних квартала. Воздух превратился из газа в жидкость – жидкость, близкую к кипению. Жар струился вверх из размягченного асфальта и наполнял собой воздух – так, что линия домов в конце квартала дрожала, как отражение качалось в неспокойном пруду.

– Жара, жара, уходи, – напевал Бинг. – Прохладу мне приведи…

«Роллс» стоял на улице перед домом. Человек за рулем выглянул из окна, посмотрел на Бинга и улыбнулся ему, как старому другу. Он сделал жест длинными пальцами: поторопись.

Рука Бинга неловко ответила нервозным приветствием, и он засеменил по улице нелепым бегом толстого человека. Его впечатлило, что «Роллс» стоял у дома. Какая-то его часть верила, что человек из Страны Рождества когда-нибудь приедет за ним. Однако другая часть начинала тревожиться, что его мечты и случайные видения машины больше походили на ворон, круживших в преддверии чего-то нехорошего – близкого коллапса ума. С каждым шагом ему все сильнее казалось, что NOS4A2 начнет двигаться; что автомобиль уедет и исчезнет навсегда. Но машина оставалась на месте.

Человек на пассажирском сиденье вообще-то сидел за рулем, потому что «Роллс-Ройс» был старой английской машиной, и рулевое колесо располагалось на правой стороне. Этот человек – водитель – благожелательно улыбался Партриджу. С первого взгляда Бинг понял, что, хотя человеку перевалило за сорок (его собственный возраст), он был намного старше этих лет. Его глаза имели мягкий выцветший оттенок морского стекла; то были глаза старика – неизмеримо древние. Лицо, длинное и изборожденное морщинами, выглядело мудрым и добрым, хотя он имел неправильный прикус и немного кривые зубы. Такое лицо, предположил Бинг, некоторые люди сравнивали с мордочкой хорька, но в профиль он смотрелся, как лик на монетах.

– Вот он! – закричал мужчина за рулем. – Этот жаждущий молодой Бинг Партридж. Герой дня! Нам давно следовало побеседовать, молодой человек! И я могу поспорить, что это будет самая важная беседа в твоей жизни!

– Вы из Страны Рождества? – приглушенным голосом спросил Бинг.

Старик – или, возможно, не имевший возраста мужчина – приложил палец к одной стороне носа.

– Чарльз Талент Мэнкс-третий к твоим услугам, мой дорогой! Главный директор компании «Страна Рождества»! Начальник увеселений и президент забав. А также Его Преосвященство! Король дерьма с холма навоза, хотя этот чин не значится в моей визитке.

Его пальцы сотворили визитную карточку в воздухе. Бинг взял ее и осмотрел обе стороны. На белом картоне изображались два пересекавшихся леденца, а под ними имелось только одно слово: ЧАРЛИ.

– Ты можешь почувствовать вкус этих леденцов, если лизнешь карточку, – сказал мистер Мэнкс.

Бинг посмотрел на него и провел шершавым языком по карточке. Она имела вкус бумаги и картона.

– Шучу! – закричал Чарли и схватил Бинга за руку. – Кто, по-твоему, я такой? Вилли Вонка? Владелец шоколадной фабрики? Проходи! Забирайся в машину! У тебя такой вид, сынок, словно ты готов растаять в лужицу бингового сока! Позволь дать тебе бутылку искристого! Нам нужно обсудить кое-что важное!

– Работу? – спросил Бинг.

– Будущее, – ответил Чарли.





Шоссе 322


– Это лучшая машина, в которой я когда-либо был, – сказал Бинг Партридж, когда они мчались по шоссе 322.

«Роллс» вписывался в повороты, как подшипник из нержавеющей стали, который несся по пазу.

– «Роллс-Ройс» 1938 года – один из четырех сотен, сделанных в Бристоле. Его редко можно найти… Как и тебя, Бинг Партридж!

Бинг пощупал рукой шагреневую кожу. Полированная вишневая приборная доска. Блестящий переключатель скоростей.

– Ваш номер что-то значит? – спросил Бинг. – Эн, о, эс, четыре, а, два?

– Носферату, – ответил Чарли Мэнкс.

– Носвер… что?

– Это одна из моих шуток, – сказал Мэнкс. – Моя первая жена однажды назвала меня Носферату. Она не использовала это слово, но нашла достаточно близкое. Ты когда-нибудь прикасался к ядовитой иве?

– Давно не прикасался. Однажды в детстве, прежде чем умер мой отец, он повез меня в лагерь, и я…

– Если бы он повез тебя в лагерь после того, как умер, сынок, то тогда твоей истории цены бы не было! Я скажу тебе свою точку зрения: моя первая жена походила на сыпь от ядовитой ивы. Мне она не нравилась, но я не мог ее не касаться. Она была зудящим местом, которое я чесал до крови… а затем чесал еще больше. Твоя работа очень опасная, мистер Партридж!

Переход был слишком резким. Бинг оказался не готов к нему. Он не сразу понял, что настал его черед говорить.

– Опасная?

– Ты упоминал в своем письме о сжиженных газах, – сказал Мэнкс. – Разве баллоны с гелием и кислородом не взрывоопасны?

– Да, конечно. Несколько лет назад один парень на складе украдкой покурил у баллона азота[2]. А вентиль-то был открыт. Баллон рванул и полетел, как ракета. Он ударился о пожарную дверь и снес ее с петель, хотя дверь была железная. К счастью, никто не погиб. Моя команда работает без инцидентов, с тех пор как я ее возглавляю. Ну… почти без инцидентов. Один раз Дон Лури надышался пряничного дыма, но это не считается. Он даже не заболел.

– Пряничного дыма?

– Это ароматизированная смесь севофлурана, которую мы отправляем в кабинеты дантистов. Можно производить ее без запаха, но парни предпочитают добрый пряничный дым.

– Ты говоришь о наркотике?

– В общем-то, да. Он заставляет вас забывать, что происходит с вами. Но не вгоняет в сон. Скорее, вы делаете то, что вам говорят. И вы теряете интуицию.

Бинг нехотя рассмеялся и затем сказал извиняющимся тоном:

– Мы сказали Дону, что он на дискотеке. Парень начал горбатиться и отплясывать, как Джон Траволта в своем фильме. Мы чуть не умерли от смеха.

Мистер Мэнкс добродушно усмехнулся, показав кучу мелких коричневых зубов.

– Мне нравятся люди с чувством юмора, мистер Партридж.

– Называйте меня Бинг, мистер Мэнкс.

Он думал, что Мэнкс, как нормальный человек, попросит называть его Чарли, но тот промолчал. Чуть позже владелец Страны Рождества произнес:

– Я считаю, что многие люди, танцующие под музыку диско, находятся под влиянием каких-то наркотиков. Это единственное объяснение. Я вообще не стал бы называть такое бездумное вихляние какой-то формой танца. Скорее, видом глупости!

«Призрак» мчался по грунтовой дороге «Молочной королевы» Франклина. На асфальте он скользил, как парусник, обдуваемый сзади ветром. Абсолютное чувство безмолвного движения. На грунтовке у Бинга создавалось другое впечатление – чувство массы, момента и веса. Казалось, что он едет в танке, который измельчает глину под своими гусеницами.

– Давай я достану нам обоим кока-колу и мы поговорим о сути дела? – сказал Чарли Мэнкс.

Он повернул к цепочке одноэтажных магазинов. Одна его рука лениво управляла рулем.

Бинг открыл рот для ответа, но с трудом удержался от зевания. Долгая мирная поездка с непрерывным покачиванием в свете вечернего солнца делала его сонным. Бинг уже месяц плохо спал и был на ногах с четырех утра, так что, если бы Чарли Мэнкс не остановился около его дома, он бы сделал себе ужин из полуфабрикатов и пошел спать пораньше. Это кое-что напомнило ему.

– Мне снилась она, – сказал Бинг. – Я все время вижу сны о Стране Рождества.

Он смущенно засмеялся. Чарли Мэнкс посчитает его глупцом.

Однако Чарли Мэнкс так не думал. Его улыбка стала шире.

– Ты видел сны о луне? Луна говорила с тобой?

У Бинга перехватило дыхание. Он смотрел на Мэнкса с изумлением и, возможно, небольшой тревогой.

– Ты видишь сны о ней, потому что принадлежишь тому месту, – сказал Мэнкс. – Но если ты захочешь попасть туда, тебе придется это заслужить. И я могу подсказать тебе каким образом.





* * *


Мистер Мэнкс вернулся из закусочной, где торговали навынос. Он сел за руль и передал Бингу холодную вспотевшую бутылку кока-колы, довольно громко пускавшую газ. Бинг подумал, что никогда не видел более аппетитной бутылки. Он запрокинул голову и быстро отпил кока-колу – один глоток, второй, третий. Когда Бинг опустил бутылку, она была наполовину пуста. Он глубоко вздохнул и затем отрыгнул, издав резкий прерывистый звук, такой громкий, словно кто-то рвал простыню.

Его лицо покраснело, но Чарли Мэнкс лишь весело засмеялся.

– Не нужно держать это внутри, – сказал он. – Вот что я всегда говорю моим детям!

Бинг расслабился и виновато улыбнулся. У его отрыжки был плохой привкус, похожий на кока-колу, но странным образом смешанный с аспирином.

Мэнкс вывел машину на дорогу.

– Вы наблюдали за мной? – спросил Бинг.

– Да, – ответил Чарли. – Почти с того момента, как открыл твое письмо. Признаюсь, я был удивлен, получив его. Вот уже несколько десятилетий ко мне не приходили отклики на рекламу в журнале. Но когда я прочитал твое письмо, мне сразу подумалось, что ты являешься одним из представителей моего народа. Тем, кто понимает важность моей работы. Конечно, предчувствие – важная вещь, однако знание лучше. Страна Рождества представляет собой особое место, и многие люди не годятся для такого труда. Я очень придирчив к тем, кого нанимаю. Сейчас, например, я ищу человека на должность главы безопасности. Мне нужно бу-бу-бу, чтобы он хум-хум-хум.

Бингу потребовалась минута на осмысление. Наконец он понял, что не расслышал последней части того, что говорил Чарли Мэнкс. Звук его слов терялся в шуме шин на асфальте. Они как раз выехали на шоссе, скользя под прохладными и тенистыми пихтами. Когда Бинг увидел розовое небо – он не заметил, как солнце скользнуло вниз и пришел закат, – там, в ясной пустоте, висела луна, такая же белая, как лимонный лед.

– Что вы сказали? – спросил он, заставив себя выпрямиться и быстро заморгать глазами.

Бинг фрагментарно понимал, что начинает кивать головой. Кока-кола с кофеином, сахаром и освежающим шипением должна была взбодрить его, но почему-то произвела обратный эффект. У него остался в бутылке последний глоток, однако осадок на дне бутылки оказался горьким, и Бинг разочарованно поморщился.

– Мир полон глупых и жестоких людей, – сказал Чарли. – И знаешь, что самое плохое? Многие из них дети. Взрослые напиваются и бьют своих меньших. Бьют и называют последними словами. Некоторые люди непригодны для детей. Я так это вижу! Ты можешь поставить их в ряд и выпустить пулю в каждого из них. Я даже глазом не моргну. Пуля в мозгу… или гвоздь. Какая разница!

Бинг почувствовал, как его внутренности выворачиваются наизнанку. Его охватил страх – такой сильный, что он уперся в приборную панель, удерживая себя от падения.

– Я ничего не помню, – солгал он.

Его голос немного дрожал.

– Это было давно. Я многое отдал бы, чтобы вернуть все назад.

– Зачем? Чтобы позже он убил тебя? В газетах писали, что перед тем, как ты выстрелил в него, отец так сильно ударил тебя, что проломил тебе череп. Документы по уголовному делу гласят, что ты был покрыт синяками и некоторые из них являлись старыми. Надеюсь, мне не нужно объяснять тебе разницу между убийством и самообороной.

– Я причинил вред своей маме, – прошептал Бинг. – На кухне. Она не сделала мне ничего плохого.

Его слова не впечатлили мистера Мэнкса.

– А где она была, когда твой отец раздавал тебе оплеухи? Почему она не вызывала полицию? Не нашла нужный номер в телефонной книге?

Мэнкс выпустил усталый вздох.

– Мне жаль, Бинг, что некому было вступиться за тебя. Огни ада недостаточно горячие для мужчин и женщин, которые издеваются над своими детьми. Но меня заботит больше профилактика, чем наказание! Лучше, если бы этого вообще не случалось с тобой. Если бы твой дом был образцом спокойствия. Если бы каждый день являлся для тебя Рождеством, а не адом. Думаю, мы оба согласимся с этим!

Бинг смотрел на него растроганным взглядом. С другой стороны, ему казалось, что он не спал много дней. Тело само погружалось в кожаное сиденье и соскальзывало в сновидение.

– Кажется, я сейчас засну, – сказал он.

– Все нормально, Бинг, – произнес Чарли. – Дорога в Страну Рождества вымощена снами.

Белые соцветия прилетали откуда-то сверху, мелькая на фоне ветрового стекла. Бинг смотрел на них с мирным удовлетворением. Ему было тепло, хорошо и мирно. Ему нравился Чарли Мэнкс. Огни ада недостаточно горячие для мужчин и женщин, которые издеваются над своими детьми. Как сказано! В этом чувствовалась моральная уверенность. Чарли Мэнкс был человеком, который знал что почем.

– Бу-бу-бу хум-хум-хум, – сказал Чарли Мэнкс.

Бинг кивнул. В этом заявлении тоже звучала моральная уверенность – уверенность и мудрость. Он указал на соцветия, падавшие на ветровое стекло.

– Снег пошел!

– Ха, – сказал Чарли Мэнкс. – Это не снег. Открой глаза, Бинг Партридж. Открой глаза, и ты увидишь кое-что.

Бинг сделал, как ему говорили.

Его глаза оставались открытыми недолго: только одно мгновение. Но это мгновение длилось и длилось, вытягиваясь в огромное пространство, в сонную пустоту, где единственным звуком было шуршание шин на дороге. Бинг сделал выдох и вдох. Он открыл глаза и рывком сел прямо, глядя через ветровое стекло.





Дорога в Страну Рождества


День пролетел. Фары «Призрака» скользили по замерзшей темноте. В их сиянии белые пушинки падали и мягко налипали на ветровое стекло.

– Вот теперь это снег! – сказал Чарли Мэнкс.

За одно мгновение Бинг перешел от дремоты к полному вниманию, словно сознание имело переключатель и кто-то перевел его в положение ВКЛ. Казалось, что вся его кровь прихлынула к сердцу. Он не был бы больше удивлен, если бы проснулся и нашел гранату на своих коленях.

Половина неба была скрыта за тучами. Другую половину усеивали звезды, и среди них висела луна с крючковатым носом и широким улыбающимся ртом. Она рассматривала дорогу желтовато-серебристым глазом, едва заметным под упавшим веком.

Причудливые пихты отмечали дорогу. Бинг долго присматривался, прежде чем понял, что это вообще не пихты, а мармеладные деревья.

– Страна Рождества, – прошептал он.

– Нет, – ответил Чарли Мэнкс. – До нее еще далеко. Двадцать часов езды, не меньше. И она не здесь, а на западе. Раз в год я отвожу туда кого-нибудь.

– Например, меня? – спросил Бинг дрожащим голосом.

– Нет, приятель, – мягко ответил Чарли. – Не в этот год. В Стране Рождества живут только дети. Со взрослыми другое дело. Сначала ты должен доказать свою ценность. Ты должен проявить свою любовь к детям – желание защищать их и служить Стране Рождества.

Они проехали мимо снеговика, который поднял свою ветку и помахал им. Бинг рефлекторно помахал ему в ответ.

– Каким образом? – прошептал он.

– Ты должен спасти со мной десять детей. Ты должен спасти их от чудовищ.

– Чудовищ? Каких чудовищ?

– Их родителей, – торжественно ответил Мэнкс.

Бинг отодвинул лицо от ледяного стекла пассажирского окна и посмотрел на Чарли Мэнкса. Когда минуту назад он закрывал глаза, в небе сиял солнечный свет, а мистер Мэнкс был одет в белую рубашку и подтяжки. Теперь же на нем был фрак с длинными фалдами и темная кепка с черным кожаным околышком. На фраке выделялась двойная линия медных пуговиц. Такую вещь мог бы носить офицер зарубежной страны – какой-нибудь лейтенант королевской гвардии. Взглянув на себя, Бинг увидел, что тоже был одет в новую одежду: хрустящую белую форму морпеха, с ботинками, отполированными черной ваксой.

– Мне снится сон? – спросил Бинг.

– Я же говорил тебе, – ответил Мэнкс. – Дорога в Страну Рождества вымощена снами. Эта машина может покидать повседневный мир и скользить по тайным дорогам мысли. Сон для нее, как рампа. Когда пассажир дремлет, мой «Призрак» покидает обычную дорогу и выезжает на шоссе Святого Ника. И тогда мы тоже участвуем в сне. Это твое сновидение, Бинг. Но оно вовлекает мою машину. Приготовься! Я хочу показать тебе что-то.

Пока он говорил, машина замедлилась и приблизилась к обочине дороги. Под колесами заскрипел снег. Фары осветили фигуру, стоявшую на дороге, с правой стороны. На расстоянии она выглядела как женщина в белом платье. Фигура стояла неподвижно, не глядя на огни «Призрака».

Мэнкс пригнулся и открыл бардачок над коленями Бинга. Внутри хранилась обычная кипа дорожных карт и газет. Бинг увидел фонарик с длинной хромированной рукояткой. Из-под кучи газет выкатилась оранжевая медицинская бутылочка. Бинг поймал ее одной рукой. На ней имелась надпись: ХЭНСОМ, ДЬЮИ-ВАЛИУМ 50 мг.

Мэнкс взял фонарик, выпрямился и с шумом распахнул дверь.

– Отсюда мы пойдем пешком.

Бинг поднял бутылочку.

– Вы дали мне порошок, чтобы заставить меня заснуть?

Мэнкс подмигнул.

– Не обижайся, Бинг. Я знал, что ты хочешь попасть на дорогу в Страну Рождества. А увидеть ее ты мог лишь во сне. Надеюсь, все в порядке?

– Думаю, я не против, – ответил Бинг.

Посмотрев на бутылочку, он пожал плечами.

– Кто такой Дьюи Хэнсом?

– Он был тобой. Моим добинговским парнем. Дьюи Хэнсом работал агентом по съемкам в Лос-Анджелесе и специализировался на подростках-актерах. Он помог мне спасти десять детей и заслужил себе место в Стране Рождества! О, дети Страны Рождества любили Дьюи. Они буквально съели его без остатка! Пошли!

Бинг открыл дверь машины и выбрался на морозный воздух. Ночь была безветренной, и снег, целуя его щеки, падал вниз медленными снежинками. Для старика Чарли Мэнкс оказался очень подвижным. (Почему я продолжаю считать его стариком? – удивился Бинг. – Он не выглядит старым.) Мэнкс быстро шел по обочине. Его ботинки громко скрипели. Бинг в тонкой праздничной форме семенил за ним, обхватив себя руками.

Здесь была не одна женщина в белом платье, а две. Они стояли по бокам железных ворот и выглядели полностью идентичными: леди, вырезанные из полупрозрачного мрамора. Каждая из них склонилась вперед, расставив свои руки для объятий, и их широкие, белые как кость одежды вздымались позади, как крылья ангелов. Они были очень красивые – с сочными ртами и слепыми глазами классических статуй. Их раздвинутые губы застыли в полувздохе. Рты говорили, что они вот-вот были готовы рассмеяться – или заплакать от боли. Скульптор сделал так, чтобы их груди прижимались к растрепанной ткани накидок.

Мэнкс открыл черные ворота между двумя леди. Бинг не знал, что делать. Его правая рука приподнялась, и он погладил одну из этих гладких холодных грудей. Он всегда хотел коснуться груди, которая выглядела такой бойкой и материнской – твердой и привлекательной.

Улыбка каменной леди стала шире, и Бинг отпрыгнул назад. Из его горла вырвался крик.

– Пошли, Бинг! – крикнул Мэнкс. – Давай займемся делом! Ты слишком легко одет для этого холода!

Бинг хотел шагнуть вперед, но на секунду задержался и взглянул на арку над открытыми железными воротами.

КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ.





При виде такого таинственного заявления Бинг нахмурился, но, услышав зов Мэнкса, поспешил вперед.

Четыре каменные ступени, слегка присыпанные снегом, вели на площадку из черного льда. Зернистый лед, оставшийся после недавнего снегопада, открывал зеркальную поверхность при каждом касании ботинка. Бинг сделал два шага и увидел что-то темное подо льдом – в трех дюймах ниже поверхности. На первый взгляд это выглядело как тарелка.

Бинг склонился и посмотрел на лед. Чарли Мэнкс, который шел только в нескольких шагах впереди, повернулся и направил фонарик на пятно, куда смотрел Бинг. Луч осветил лицо ребенка – девочки с веснушками на щеках и с косичками на голове. При виде ее Бинг вновь закричал и отступил на шаг.

Она выглядела такой же бледной, как мраморные статуи, охранявшие вход на КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ. Тем не менее она была из плоти, а не из камня. Ее рот открылся в безмолвном крике. Несколько замороженных пузырьков вырвались из губ. Ее поднятые руки тянулись к нему. В одной из них была связка красной свернутой бечевки. Скакалка, узнал он.

– Тут девочка! – закричал он. – Мертвая девочка во льду!

– Не мертвая, Бинг, – ответил Мэнкс. – Еще нет. Возможно, она сохранится несколько лет.

Он махнул фонариком и указал на белый каменный крест, выступавший изо льда.

Лили Картер

15 Фокс-роуд

Шарпсвилл, штат Пенсильвания

1980—?

К жизни плохой влекла ее мать,

Детство угасло, начавшись едва.

Если бы кто-то мог заступиться

И подарить ей Страну Рождества!





Мэнкс обвел лучом фонаря молчаливый пейзаж, который Бинг воспринимал теперь как замерзшее озеро с рядами крестов – кладбище размером с Арлингтон. Снег окаймлял мемориалы, постаменты и пустоту. В лунном свете снежинки казались серебристыми опилками.

Бинг покосился на девочку под его ногами. Она взглянула на него в ответ через лед и моргнула.

Он, попятившись, закричал еще раз. Его ноги ударились о другой крест. Бинг наполовину развернулся, потерял равновесие и упал на четвереньки. Он посмотрел через тусклый лед. Мэнкс осветил фонариком лицо другого ребенка – мальчика с чувственными серьезными глазами под светлой челкой.

Уильям Делман

42Б Мэттисон-авеню

Эсбери Парк, штат Нью-Джерси

1981—?

Билли хотел лишь чуть-чуть поиграть,

Но не остался отец помогать.

С другим убежала тревожная мать.

Ножи, наркота и бремя тревог!

Если бы кто-то немного помог!





Бинг попытался встать и комически заскользил на каблуках, затем съехал вниз и влево. Фонарик Мэнкса показал ему другого ребенка – азиатскую девочку, прижимавшую к себе плюшевого медвежонка в твидовом жакете.

Сара Чо

1993—?

30 Пятая улица

Бангор, штат Мэн

Сара жила, как в трагическом сне,

И полезла в петлю по тринадцатой весне!

Но если бы Чарли прокатил ее на своей машине,

Она вообще забыла бы о своей кручине.





Бинг охнул от ужаса. Сара Чо – мертвая девочка – с упреком посмотрела на него. Ее рот открылся в визгливом безмолвном крике. Малышку погребли во льду вместе с тряпкой, обмотанной вокруг горла.

Чарли Мэнкс поймал локоть Бинга и помог ему встать.

– Извини, что тебе пришлось увидеть все это, – сказал Мэнкс. – Жаль, что не мог избавить тебя от подобного зрелища. Но ты должен понять причины моего труда. Вернемся в машину. У меня есть термос с какао.

Он помог Бингу пройти по льду, крепко придерживая за предплечье и не давая упасть.

Они разделились только у капота машины. Чарли пошел к водительской двери, а Бинг задержался на мгновение, впервые заметив аэрографический рисунок: усмехавшуюся леди, нарисованную хромом. Ее руки были расставлены так, что платье приподнималось над телом, как крылья. Бинг с первого взгляда узнал ее. Это была копия тех ангелов милосердия, которые охраняли ворота на кладбище.

Когда они сели в машину, Чарли Мэнкс достал из-под сиденья серебристый термос. Он отвинтил крышку, наполнил ее горячим шоколадом и передал Бингу. Тот обхватил ее обеими руками и начал потихоньку пить обжигающую сладость, пока Чарли Мэнкс разворачивался и отъезжал от КЛАДБИЩА ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ. Машина помчалась туда, откуда приехала.

– Расскажите мне о Стране Рождества, – дрожащим голосом сказал Бинг.

– Это прекрасное место, – ответил Мэнкс. – При всем уважении к мистеру Уолту Диснею, Страна Рождества является воистину счастливейшим местом в мире. Хотя, с другой стороны, я полагаю, ты мог бы назвать его счастливейшим местом вне этого мира. Там каждый день Рождество и дети никогда не чувствуют горя. Нет, дети вообще не понимают концепции несчастья! Для них существуют только забавы. Это как рай – только население там, конечно, не мертвое! Дети живут вечно, всегда остаются детьми, им не нужно бороться, потеть и унижаться перед взрослыми. Я нашел это место сна случайно – много лет назад. Первыми его поселенцами стали мои собственные дети. Они спаслись до того, как были разрушены той жалостливой гневной тварью, в которую превратилась их мать, – особенно в последние годы.

Он хмыкнул и продолжил:

– На самом деле это место, где каждый день происходит нечто невозможное. Однако это место предназначено для детей, а не для взрослых. Лишь нескольким взрослым позволено жить там. Тем людям, которые показали свою верность по тем или иным причинам. Лишь тем, кто пожелал пожертвовать всем ради счастья нежных малышей. Людям, которые подобны тебе, мистер Бинг.

Он громко высморкался в платок.

– Я всем сердцем хотел бы, чтобы каждый ребенок в мире мог найти свою дорогу в Страну Рождества, где дети могли бы познать безопасность и счастье сверх меры! Ах, парень, это было бы здорово! Но лишь некоторые взрослые согласны отправиться в путь с человеком, которого они никогда не встречали, – особенно туда, куда раньше не могли приехать. Наоборот, они считают меня гнусным растлителем и похитителем детей. Поэтому я привожу в Страну Рождества только одного-двух детей в год, и почти всегда это малыши, увиденные мной на Кладбище Того, Что Могло Бы Быть – милые крошки, страдающие от рук своих родителей. Как человек, который, будучи ребенком, ужасно страдал, я хочу помочь им. Кладбище показывает мне детей, у которых – без моего вмешательства – украли бы детство. Причем украли бы их отцы и матери. Малышей избивали бы цепями, кормили кошачьей едой и продавали извращенцам. Их души превратились бы в лед. Они стали бы холодными бесчувственными людьми и в свою очередь занялись разрушением своих детей. Мы с тобой являемся их единственным шансом, Бинг! Я, годами работая хранителем Страны Рождества, спас около семидесяти детей. И мне верится, что моя неудержимая воля спасет более сотни малышей, прежде чем я завершу свой путь.

Машина мчалась через холодную, напоминавшую пещеру темноту. Бинг двигал губы, ведя безмолвный счет.

– Семьдесят, – прошептал он. – Вероятно, вы спасаете только одного ребенка в год. Возможно, двоих.

– Да, это близко к правде, – ответил Мэнкс.

– А сколько вам лет? – спросил Бинг.

Мэнкс криво усмехнулся, открывая полный рот острых коричневых зубов.

– Работа держит меня молодым. Кончай свое какао, Бинг.

Партридж сделал последний глоток горячей сладкой жидкости, затем поболтал оставшийся напиток. На дне колпачка виднелся молочно-желтый осадок. Бингу было интересно, не проглотил ли он что-то еще из медицинского набора Дьюи Хэнсома. Имя звучало как шутка – как прозвище в шутливом стихотворении. Дьюи Хэнсом. Добинговский помощник Чарли Мэнкса, который спас десять детей и получил в награду Страну Рождества. Если Чарли Мэнкс привез туда семьдесят детей, тогда это получается… Семь добинговских помощников? Везет же некоторым.

Он услышал грохот: стук, дребезг и ворчание большого грузовика, который двигался за ними. Бинг оглянулся. Каждое мгновение звук нарастал по громкости. Но ничего не было видно.

– Вы слышите это? – спросил Бинг, не замечая того, что пустая крышка термоса внезапно выскользнула из его одеревеневших пальцев. – К нам что-то приближается?

– Это утро, – ответил Мэнкс. – Оно накатывает на нас. Не смотри, Бинг! Оно уже здесь!

Рев грузовика стал оглушительным и внезапно оказался слева от Бинга. Тот посмотрел в окно и увидел бок большой машины – буквально в паре футов от него. На металлической панели было нарисовано зеленое поле, красный фермерский домик, коровы и яркое солнце, всходившее над холмами. Яркие лучи высвечивали буквы в фут высотой: «Рассветная доставка».

На мгновение этот грузовик скрыл землю и небо. «Рассветная доставка» заполнила весь обзор. Затем она с грохотом унеслась вдаль, волоча за собой петушиный хвост пыли. Бинг вздрогнул, увидев почти болезненно-синее небо – утреннее небо без облаков и границ.





Сельский край Пенсильвании


Чарли Мэнкс направил «Призрак» к обочине и остановился. Перед ними тянулась потрескавшаяся, песчаная сельская дорога. Желтоватые кусты росли прямо рядом с машиной. Жужжали насекомые. В глаза бил свет низкого солнца. Было не больше семи утра, но Бинг уже чувствовал через ветровое стекло настойчивый жар наступавшего дня. Мир собирался кипеть от зноя.

– Вот же черт! – сказал Бинг. – Что случилось?

– Солнце взошло! – мягко ответил Мэнкс.

– Я спал?

– Думаю, спал, Бинг. Но ты проснулся. Возможно, впервые в жизни.

Мэнкс улыбнулся. Партридж покраснел и неуверенно усмехнулся в ответ. Он не всегда понимал Чарли Мэнкса, но это лишь усиливало его восхищение им… его благоговение.

Стрекозы летали над высокой травой. Бинг не знал, где они находились. Это был не Шугаркрик. Какая-то провинция. Посмотрев в пассажирское окно на туманно-золотистый свет, он увидел на холме колониальный дом с черными жалюзи. На грязной дороге, под акацией, стояла девочка в алом платье с желтыми цветами. Она с удивлением смотрела на машину. В одной ее руке была скакалка. Но она не прыгала, а просто рассматривала их. Бинг предположил, что малышка никогда не видела раньше «Роллс-Ройс».

Он прищурился и поднял руку в приветствии. Она не помахала в ответ. Склонив голову набок, девочка будто бы изучала их. Когда ее косички упали на правое плечо, он узнал ее. Бинг подпрыгнул от удивления, и его колено ударило о нижний край приборной доски.

– Она! – закричал он. – Это она.

– Кто? – участливым голосом спросил Чарли Мэнкс.

Они смотрели друг на друга. Бинг был бы шокирован не меньше, если бы увидел поднявшегося мертвеца. Каким-то образом он и видел сейчас поднявшегося мертвеца.

– Лили Картер, – пискнул он.

Бинг всегда хорошо запоминал короткие стихотворения.

– К жизни плохой влекла ее мать. Детство угасло, начавшись едва. Если бы кто-то мог заступиться и подарить ей…

Его голос затих, когда проволочная дверь на крыльце скрипнула и изящная женщина в испачканном мукой фартуке высунула голову.

– Лили! – закричала она. – Я сказала, что завтрак будет готов через десять минут. Иди домой!

Лили Картер не ответила и только начала медленно пятиться по дороге. Ее глаза оставались большими и очарованными. Она не боялась. Ей просто было интересно.

– Это мать Лили, – сказал Мэнкс. – Я должен собрать данные на их семью. Ее мать работает ночами в придорожном баре неподалеку отсюда. Ты знаешь о женщинах, которые работают в барах.

– А что с ними не так? – спросил Бинг.

– Они шлюхи, – ответил Мэнкс. – Почти все из них. По крайней мере, пока внешность позволяет. В случае с мамой Лили Картер красота увянет быстро. Тогда она перестанет быть шлюхой и превратится в сутенершу. В сутенершу своей дочери. Кто-то же должен зарабатывать на пропитание, а муж у Евангелии Картер отсутствует. Она никогда не была замужем. Возможно, даже не знает, кто обрюхатил ее. Маленькой Лили только восемь, но девочки… растут быстрее мальчиков. Как будет выглядеть эта маленькая леди? Я уверен, что ее мать запросит большую цену за невинность ребенка!

– Откуда вы знаете? – прошептал Бинг. – Откуда вы знаете, что все это действительно случится? Вы… уверены?

Чарли Мэнкс приподнял одну бровь.

– Есть только один способ узнать. Отойти в сторону и оставить Лили на попечении ее матери. Возможно, мы навестим их через несколько лет и посмотрим, как сильно ее мать преуспела в обращении с девочкой. Скорее всего, она предложит нам ее на двоих!

Лили шла задом до самого крыльца. Изнутри мать снова выкринула ее имя. Голос был хриплым и сердитым. Для Бинга он звучал, как голос пьяницы в похмелье, – скрипучий и грубый.

– Лили! Немедленно иди домой, или я скормлю твои яйца чертовой собаке.

– Сука, – прошептал Бинг Партридж.

– Я склонен согласиться с тобой, – сказал Мэнкс. – Когда ее дочь поедет со мной в Страну Рождества, мать не почувствует горя. Конечно, будет лучше, если они исчезнут вместе. Я не возьму миссис Картер с собой, но, возможно, ты найдешь для нее какое-то применение. Хотя я могу придумать для нее только одно занятие, которое она заслуживает. И когда ты представишь, что она может сделать с дочерью, если оставить их в покое… Одним словом, я не буду лить слез о ней.

Сердце Бинга быстро забилось за грудной костью. Во рту пересохло. Он начал возиться с замком. Чарли Мэнкс схватил его за руку, как он делал это на КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ, когда помогал ему идти через лед.

– Куда ты собрался? – спросил Чарли.

Бинг ответил ему диким взглядом.

– Чего мы ждем? Пойдем туда. Пойдем и спасем эту девочку!

– Нет, – ответил Чарли. – Не сейчас. Нужно подготовиться. Наше время придет, и довольно быстро.

Бинг посмотрел на Мэнкса с удивлением… и с определенной долей уважения.

– Да, мой мальчик, – сказал Чарли Мэнкс. – Женщины могут поднимать ужасный галдеж, когда они думают, что их дочерей забирают от них, – даже такие плохие матери, как миссис Картер.

Бинг кивнул.

– Как ты думаешь, мы можем использовать севофлюран с твоей работы? – спросил Мэнкс. – Кстати, приготовь пистолет и противогаз. Мне кажется, они нам пригодятся.





Библиотекарь

1991





Хаверхилл, штат Массачусетс


Ее мать сказала: Не выходи за порог, и Вик не стала выходить – она убежала из дома, борясь со слезами. Перед этим она услышала, как отец сказал Линде: Оставь ее в покое, она и так чувствует себя плохо. Но его слова сделали все только хуже, а не лучше. Девочка схватила велосипед и побежала с ним на дальний край заднего двора. Она перебросила ногу через раму, а затем погрузилась в прохладную и сладко пахнувшую тень сосновой рощи на улице Питтмана.

Вик не думала, куда ехала. Ее тело само направляло «Рэйли» по крутой тропе холма, преодолевая дорожку между большими деревьями на скорости тридцать миль в час.

Она ехала к реке. Река была на месте. Так же, как и мост.

На этот раз потерянной вещью была фотография – мятый черно-белый снимок круглощекого парня в сомбреро, державшего за руку молодую женщину. Та свободной рукой прижимала платье к своему бедру – очевидно, дул ветер и пытался поднять его край. Тот же бриз переместил несколько светлых прядей на ее дерзкое, насмешливое, почти красивое лицо. Мальчик целился в камеру игрушечным пистолетом. Этот черноглазый семилетний стрелок был Кристофером Макквином. Женщина, его мать, в то время уже сохла от рака яичников, который прикончил ее в возрасте тридцати трех лет. Фотография была единственной вещью, оставшейся от нее. И когда Вик спросила, может ли она взять ее в школу, чтобы закончить проект по рисованию, Линда выступила против. Крис Макквин переспорил жену. Он сказал: Эй, подожди. Я хочу, чтобы дочь нарисовала ее. Ближе им уже не пообщаться. Верни ее, Проказница. Я не хочу забывать, как она выглядела.

В тринадцать лет она была звездой шестого класса по рисованию, который вел мистер Эллис. Он выбрал ее акварель «Крытый мост» для ежегодного школьного показа в мэрии, и картина оказалась единственой работой от шестиклассников среди картин более старших учеников – с качеством, варьирующим от плохого к худшему. (Плохое: это многочисленные картины бесформенных фруктов в покоробленных чашах. Худшие: портрет склонившегося единорога с радугой, выходившей из его задницы, словно при приступе техниколорного метеоризма.) Когда Хаверхиллская газета посвятила этому показу третью страницу, догадайтесь, какой рисунок они выбрали для своей статьи? Естественно, не единорога. После того как «Крытый мост» вернулся домой, отец вправил его в березовую рамку и повесил на стену, где прежде находился «Рыцарь дорог». Вик избавилась от Хоффа годы назад. Хофф оказался неудачником, и его трансовые муравьи были маслянистыми коробочками дерьма. Она не скучала по нему.

Их последним заданием года было «реалистическое рисование». Детей попросили поработать с особенными для них фотографиями. У отца Вик в кабинете было пустое место над столом – туда как раз поместилась бы картина. Вик очень хотела, чтобы он мог видеть свою мать в полном цвете.

Вчера она принесла рисунок домой – в последний день школы, после того как опустошила свой ящик. Конечно, последняя акварель не была настолько хорошей, как «Крытый мост». Но Вик все же думала, что ей удалось поймать истину в женщине на фотографии: намек окостеневших бедер под платьем, усталость и отвлеченность в улыбке. Ее отец долгое время смотрел на портрет с довольным и немного грустным видом. Когда Вик спросила, что он думает, отец лишь сказал:

– Ты улыбаешься так же, как она, Проказница. Раньше я этого не замечал.

Картина вернулась домой… но фотография потерялась. Вик не знала, где оставила снимок, пока в пятницу вечером мать не начала расспрашивать о нем. Сначала Вик думала, что фото находилось в рюкзаке, потом – в ее спальне. Однако в ночь на пятницу Вик пришла к пониманию, что она потеряла его и понятия не имеет, где видела в последний раз фотографию. У нее сжался живот. В субботу утром – в первый славный день каникул – мать Вик пришла к такому же выводу, решив, что снимок потерян. В состоянии истерии она сказала, что фотография намного важнее, чем дерьмовый рисунок шестиклассницы. И тогда Вик отправилась в путь. Она уехала, боясь, что если будет неподвижной, то сама станет истеричной и злой – а эти эмоции ей не хотелось чувствовать.

Ее грудь болела, словно она ехала на велосипеде несколько часов, а не десяток минут. Дыхание было хриплым и частым, словно она взбиралась вверх по холму, а не съезжала по нему к сосновой роще. Но, увидев мост, она почувствовала что-то похожее на покой. Нет! Лучше, чем покой. Ей показалось, что весь ее сознательный ум отключился – отсоединился от остальной ее, оставив за работой только тело и велосипед. Эта отрешенность всегда приходила таким образом. В течение пяти лет Вик пересекала мост почти дюжину раз, и это всегда меньше напоминало действие и больше ощущение – не то, что она делала, а то, что чувствовала. Вик запоминала только скользившее сонное осознание и отдаленное чувство статического шума. Нечто похожее на чувство падения в дрему – освобождение в оболочке сна.

И даже когда шины начали стучать по деревянным доскам, она уже ментально придумала «истинную» историю того, как она нашла фотографию. В последний день школы она показывала снимок своей подруге Вилле. Потом они стали говорить о других вещах, а затем Вик побежала на автобус. Когда она уехала, Вилла поняла, что держит фотографию в руке. Естественно, подруга взяла ее с собой, чтобы позже вернуть Виктории. Приехав домой, Проказница будет держать в руке фото и иметь соответствующую историю. Отец обнимет ее и скажет, что вообще не тревожился о снимке. А мать будет выглядеть так, словно съела паука. На самом деле Вик не могла сказать, какую реакцию она ожидала больше.

Только на этот раз все вышло по-другому. Когда Вик вернулась домой, там был один человек, которого она не убедила своей выдуманной «истинной» историей. И этим человеком была она сама.

Вик проехала до дальнего конца тоннеля и оказалась в темном широком коридоре на втором этаже хаверхиллской школы. В девять утра первого дня каникул это было наполненное эхом пространство – такое пустое, что немного пугало своим видом. Вик нажала на тормоза, и велосипед пронзительно завыл.

Она оглянулась. Проказница не могла удержаться. Никто не может сопротивляться желанию обернуться.

Мост Самого Короткого Пути прошел через кирпичную стену и высунулся на десять футов в коридор – такой же широкий, как и сам проход. Висела ли основная часть моста над парком? Вик так не думала, но чтобы посмотреть в окно и проверить, ей нужно было попасть в одну из классных комнат. Невысокие ивы, закрывавшие вход на мост, свисали зеленой порослью.

Вид Самого Короткого Пути вызвал у нее небольшую тошноту. Школьный коридор вдруг набух, как капля воды на ветке. Вик почувствовала близость обморока и поняла, что если она не будет двигаться, то может начать думать. А мысли были плохой новостью. Одно дело представлять себе поездку по давно упавшему мосту, когда ты живешь восьмой или девятый год, и другое – когда тебе почти тринадцать лет. В девять это было бы грезами. В тринадцать – бредом сумасшедшей.

Она знала, что приехала сюда (так говорила зеленая надпись на другом конце моста). Но ей казалось, что она окажется на первом этаже около класса мистера Эллиса. Вместо этого Вик стояла на втором – в дюжине футов от ее шкафчика. Возможно, она говорила с подругами, когда опустошала его днем раньше. Нужно учесть шумы и отвлекающие моменты – крики, смех и детскую суету. Но, прежде чем захлопнуть дверь в последний раз, она осмотрела свой шкафчик внимательно. Вик была уверена – абсолютно уверена, – что она опустошила его. Тем не менее мост привел ее сюда. А мост никогда не ошибался.

Никакого моста не существует, – подумала она. – Фотография была у Виллы. Она вернула ее, как только увидела меня.

Вик прислонила велосипед к железным шкафчикам, открыла дверь своего хранилища и осмотрела стенки и ржавый пол. Ничего. Она отодвинула полку в полуфуте над головой. Тоже ничего.

Ее внутренности сжались от тревоги. Она хотела забрать фотографию и уйти, хотела забыть о крытом мосте, насколько это возможно. Но если снимок не в шкафчике, то где его искать? Она начала закрывать дверь… потом остановилась, поднялась на цыпочки и провела рукой по верхней полке. И даже тогда она едва не пропустила снимок. Каким-то образом один из уголков фотографии зацепился за заднюю часть полки. Поэтому снимок плотно прижался к стенке. Вик вытянулась и прикоснулась к нему, все больше приближаясь к пределу, когда ее рука могла достать его.

Она зацепила фотографию ногтями, поворочала вперед-назад и высвободила ее. Вик упала на колени, сияя от радости.

– Да! – сказала она и с грохотом захлопнула дверь шкафчика.

Посреди коридора стоял дежурный вахтер – мистер Огли. Он держал в руках швабру и большое желтое ведро. Его взгляд медленно переходил с Вик на ее велосипед и дальше на мост Самого Короткого Пути.

Мистер Огли был старым и сгорбленным. В своих очках с золотистой оправой и в галстуке-бабочке он походил на преподавателя больше, чем многие учителя. Старик подрабатывал охранником, и за день до пасхальных каникул он дарил пакетик с желе каждому ребенку, который проходил мимо него. По слухам, мистер Огли устроился в школу, где было много детворы, потому что много лет назад его собственые дети погибли при пожаре. Печально, но эти слухи были правдой, как и тот факт, что мистер Огли сам начал пожар, когда заснул пьяным с зажженной сигаретой в руке. Теперь вместо детей он хранил верность Господу, а встречи в клубе алкоголиков заменяли ему посещения баров. В тюрьме он стал религиозным трезвенником.

Вик посмотрела на него. Он взглянул на девочку в ответ. Его рот открывался и закрывался, словно у золотой рыбки. Ноги сильно дрожали.

– Ты девочка Криса Макквина, – сказал он с сильным нижневосточным акцентом, который стирал букву «в»: ты деочка Криса Маккина.

Его дыхание было напряженным. Он держал себя рукой за горло.

– Что это в стене? О господи! Я сошел с ума? Так выглядел мост Самого Короткого Пути, когда мне было семь лет.

Он с натугой закашлял. Это был мокрый и странный удушливый звук, в котором звучало что-то ужасное. Мистер Огли производил впечатление человека с большим физическим недомоганием.

Насколько старым он был? Девочка подумала: девяносто. Она ошиблась почти на двадцать лет, но семидесяти одного года тоже хватило бы для сердечного приступа.

– Все нормально, – сказала Вик. – Не нужно…

Она не знала, как продолжить. Что не нужно? Кричать? Или умирать?

– О, дорогая, – ответил он. – О, дорогая.

Только старик говорил «о-до». Два слога. Его правая рука сильно тряслась, когда он поднял ее, чтобы закрыть глаза. Губы продолжали двигаться.

– Убей меня Господь, мой пастырь. Я не хочу этого видеть.

– Мистер Огли, – попыталась отвлечь его Вик.

– Уходи! – закричал он. – Просто уходи и забери с собой свой мост! Этого не было! Тебя здесь нет!

Он прижимал свою руку к глазам. Его губы начали снова двигаться. Вик не слышала его, но видела – по тому, как он оформлял слова, – что речь шла о следующем: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

Вик развернула велосипед и закинула ногу через седло. Девочка нажала на педали. Сначала ноги казались не очень устойчивыми. Но через несколько секунд она въехала на мост – в шипящую тьму и запах летучих мышей. На полпути Вик оглянулась. Мистер Огли все еще стоял в коридоре – голова наклонена в молитве, одна рука на глазах, другая рука цеплялась за швабру.

Проказница мчалась с фото в потной руке. С моста в бегущие тени улицы Питтман. Даже не оглядываясь через плечо, она знала – по музыкальному говору реки и порывам ветра в соснах, – что Самый Короткий Путь исчез.

Крутя педали, она въезжала в первый день лета. Ее пульс бился как-то неправильно. Дурное предчувствие, похожее на костную боль, преследовало ее всю дорогу.





* * *


Через два дня Проказница собиралась съездить на велосипеде к Вилле – последний шанс увидеть подругу, прежде чем родители увезут Вик на шесть недель к озеру Уиннипесоки. Внезапно она услышала, что ее мать говорит на кухне о мистере Огли. Имя старика вызвало у девочки почти ошеломляющее чувство слабости. Вик едва не упала на землю. Все выходные она не думала о мистере Огли, что, впрочем, не было таким уж трудным делом – субботний вечер Вик мучилась такой мигренью, что ей казалось, будто ее вырвет. Особенно сильной боль была за левым глазом. Глазное яблоко вот-вот было готово взорваться.

Она поднялась по ступеням крыльца и, стоя снаружи кухни, прислушалась к телефонной болтовне ее матери с одной из ее подруг. Вик не знала, с которой именно. Она подслушивала мать почти пять минут, но Линда больше не упоминала имени мистера Огли. Она говорила: Это слишком плохо и бедный человек, но не использовала имени. Наконец Линда опустила трубку телефона на рычаги. За этим последовал звон тарелок в раковине.

Вик не хотела знать правду. Она боялась ее. И все же она ничем не могла помочь себе. Обычная дилемма.

– Мам? – спросила она, сунув голову на кухню. – Кажется, ты что-то говорила о мистере Огли?

– Ты это о чем?

Линда стояла к ней спиной. Она носила потрепанный розовый халат, и ее волосы были связаны в узел. Когда она склонялась вперед, ее прическа омывалась солнечным сиянием и светло-каштановые волосы становились прозрачными, как стекло.

– Ах да. Он ушел в запой. Прошлой ночью его забрали около школы полицейские. Он кричал как сумасшедший. А был трезвенником тридцать лет. С тех пор… ну, когда решил, что не хочет больше пить. Несчастный старик! Дотти Эванс сказала мне, что этим утром он стоял у церкви и рыдал, как маленький мальчик. Говорил, что бросит свою работу. Говорил, что никогда не вернется. Это временно, я думаю.

Линда посмотрела на Вик и заботливо нахмурилась.

– Ты в порядке, девочка? Неважно выглядишь. Может, лучше останешься?

– Нет, – ответила Вик.

Ее голос был странным и гулким, словно исходил из коробки.

– Я хочу проехаться. Глотнуть свежего воздуха.

Помолчав, она сказала:

– Надеюсь, мистер Огли не уйдет. Он хороший дядька.

– Это действительно так. И он любит вас, детей. Но люди стареют, и за ними нужно присматривать. Они изнашиваются. И умом, и телом.

Удобные аллеи городских парков были ей не по пути. К дому Виллы пролегал почти прямой маршрут через парк Брэдбери. Но когда Вик села на велосипед, ей захотелось проехаться вокруг, чтобы перед встречей с кем-то немного собраться с мыслями.

Какая-то часть ее чувствовала, что не стоит думать о совершенных поступках или будущих делах – о том, какой изумительный дар имелся у нее. Но собака уже сорвалась с цепи. Теперь нужно было прогуляться с ней до угла, а затем снова посадить ее на цепь. Она воображала себе дыру в мире и путешествовала через нее на велосипеде, но только сумасшедший мог представить, что такая вещь возможна. Конечно, мистер Огли видел ее. Он увидел ее, и это сломало что-то в нем – выбило табуретку из-под его трезвости и заставило бояться возвращения в школу. А ведь он проработал там больше десяти лет. Он был счастлив в этом месте. Мистер Огли – бедный несчастный старик – являлся доказательством того, что Самый Короткий Путь существовал.

Она не хотела доказательств. Она не желала знать правду.

После неудачи с вахтером Вик хотела с кем-нибудь поговорить – чтобы кто-то рассказал ей о том, что она была права; что она не сошла с ума. Девочке хотелось, чтобы кто-то объяснил ей наличие моста, который существовал лишь тогда, когда был нужен, и всегда брал ее туда, где ей требовалось быть.

Она помчалась по склону холма в покой прохладного воздуха.

Вик хотела не только этого. Ей нужно было найти сам мост… чтобы осмотреть его вновь. В данный момент она находилась в твердом и ясном состоянии ума. Она осознавала подскоки и легкие удары, когда «Рэйли» натыкался на корни и камни. Она чувствовала разницу между фантазией и реальностью, и их отличие существовало в ее голове. Она верила, что, когда достигнет старой грунтовой дороги, крытого моста там не будет…

Однако он был.

– Ты не реальный, – сказала она мосту, бессознательно повторяя слова мистера Огли. – Ты упал в реку, когда мне было восемь лет.

Мост упрямо оставался на месте.

Она остановилась и осмотрела его с безопасных двадцати футов. Под ними кипела река Мерримак.

– Помоги мне найти того, кто сможет рассказать мне, что я не сумасшедшая, – произнесла она и, нажав на педали, медленно поехала к нему.

Когда Вик приблизилась ко входу, она увидела старую зеленую краску на левой стене.

ЗДЕСЬ →





Это странное место призывало ее двигаться вперед. Разве я уже не здесь? – подумала она.

Раньше, проезжая по Самому Короткому Пути, она пребывала в каком-то трансе, автоматически и бессмысленно вращая педали, – просто еще одна часть велосипеда вместе с шестеренками и цепью. В этот раз Вик заставила себя замедлиться и осмотреться, хотя ей хотелось убраться с моста, как только она въехала на него. Проказница отметила некий непререкаемый импульс спешить – ехать так быстро, словно мост мог разрушиться. Сейчас ей хотелось запомнить детали моста в своем уме. Она наполовину верила, что, если действительно осмотрит его – намеренно и подробно, – он выветрится из ее головы.

А что потом? Где она окажется, если мост перестанет существовать? Это не имело значения. Мост продолжал оставаться на месте – не важно, как упорно она осматривала его. Дерево было старым, изношенным и лущилось. Гвозди в стене запеклись от ржавчины. Она чувствовала, что доски дрожали под весом велосипеда. Самый Короткий Путь был довольно материальным.

Как всегда, она осознавала белый шум. Она чувствовала этот громоподобный рев на своих зубах. Она видела его – бурю статики – через трещины в наклонных стенах.

Вик не хватало смелости. Ей хотелось остановить велосипед, слезть, прикоснуться к стене и обойти все вокруг. Но она интуитивно знала, что если слезет с велосипеда, то никогда не сядет на него снова. Какая-то ее часть не сомневалась, что существование моста зависело от движения «Рэйли» вперед и от отсутствия мыслей.

Самый Короткий Путь сгибался, выгибался и сгибался снова. Пыль сыпалась со стропил. Разве однажды она не видела, как там вспорхнул голубь?

Она подняла голову и взглянула на потолок, усеянный летучими мышами. Их крылья прикрывали маленькие волосатые тела. Они находились в постоянном мягком движении, шевелясь и перекладывая крылья. Некоторые из них поворачивали мордочки и смотрели вниз на нее.

Каждая из летучих мышей была похожа на других и имела лицо Виктории. Их мордочки выглядели съежившимися, сморщенными и розовыми, но она узнавала себя. Они были как у нее, кроме глаз, которые блестели красным, словно капли крови. Взглянув на эти бусинки, она почувствовала тонкую серебристую боль, пронзившую ее левое глазное яблоко и мозг. Она слышала их визгливые, почти неопределяемые крики – на грани шипения статического шквала.

Вик не могла вынести этого. Ей хотелось закричать, но она знала, что, если поднимет голос, летучие мыши обрушатся на нее со стропил, и это будет ее концом. Девочка закрыла глаза, закрутила педали и помчалась к дальнему концу моста. Что-то яростно дрожало. Вик не понимала, был ли это мост, велосипед или она сама.

Закрыв глаза, она не знала, достигла ли конца моста. Затем Вик почувствовала, что колеса перескочили через порожек. На нее обрушилась волна жара и света. Она тут же подняла голову, чтобы посмотреть, куда приехала, и услышала крик: Осторожнее! Вик открыла глаза как раз в тот момент, когда переднее колесо велосипеда ударилось о низкий цементный бордюр.





Здесь, штат Айова


Она упала на тротуар и поцарапала колено.

Вик тут же перекатилась на спину, схватившись рукой за ногу.

– Ой, – сказала она. – Ой-ой-ой.

Ее голос поднимался вверх через несколько октав, словно некий музыкант практиковался в нотах.

– Ах, котенок! С тобой все в порядке?

Женский голос исходил из сияния полуденного солнечного света.

– Ты м-м-могла бы осторожнее выпрыгивать из воздуха.

Вик прищурилась и увидела худощавую девушку немного старше ее самой – возможно, двадцатилетнюю – с мягкой фетровой шляпой, откинутой назад на ее флюоресцентных пурпурных волосах. Она носила ожерелье, сделанное из язычков пивных банок, и пару сережек из костяшек «Скраббла». На ногах красовались высокие кеды Чака Тейлора без шнурков. Она выглядела, как Сэм Спейд, если бы тот был девушкой и проводил концерт в качестве солиста ска-группы.

– Я в порядке, – сказала Вик. – Просто отряхиваюсь.

Но девушка уже не слушала. Она восхищенно смотрела на Самый Короткий Путь.

– Знаешь, я всегда хотела здесь мост, – сказала незнакомка. – Ты не могла бы перенес-с-сти его в более лучшее место?

Вик приподнялась на локтях и оглянулась на мост, который простирался теперь над широким и шумным потоком коричневой воды. Река выглядела почти так же, как Мерримак, хотя берега были значительно ниже. Вдоль ее края стояли березы и вековые дубы. Вода плескалась в паре футов ниже осыпавшейся песчанной дамбы.

– А как это произошло? Мой мост упал? Как будто прямо с неба?

Девушка взглянула на нее. То был немигающий застывший взгляд, который Вик ассоциировала с травкой и любовью к группе «Фиш».

– Н-н-н-нет. Это, скорее, было похоже на проявление полароида. Ты когда-нибудь в-в-видела, как проявляется полароид?

Вик кивнула, подумав о коричневой химической пластинке, которая при проявлении медленно становится бледной. Детали изображения всплывают на места, цвета становятся ярче и объекты принимают форму.

– Твой мост появился там, где стояла пара старых дубов. Прощайте, милые дубы.

– Думаю, твои деревья вернутся, когда я уйду, – ответила Вик.

Хотя, поразмышляв немного, она призналась себе, что не имела понятия, насколько это было правдой. Ее предположение чувствовалось правдой, но она не могла предъявить его как факт.

– Похоже, ты не очень удивилась моему мосту, возникшему из ниоткуда.

Ей вспомнился мистер Огли – дрожавший, закрывавший глаза и кричавший, чтобы она ушла.

– Я наблюдала за тобой. Я не знала, что ты собираешься обс-с-ставить свое появление таким эффектным способом, но понимала, что потом ты с-с-с…

Девушка в шляпе внезапно перестала говорить, остановившись на половине фразы. Ее губы приоткрылись, готовясь сказать очередное слово, но оно никак не выходило. Лицо исказилось, словно она пыталась поднять что-то тяжелое: фортепиано или машину. Ее глаза выпучились. Щеки покраснели. Она сделала выдох и затем продолжила:

– …станешь нормальной персоной. Прости меня, я з-з-заикаюсь.

– Ты следила за мной?

Девушка кивнула и опять посмотрела на мост. Медленным сонным голосом она сказала:

– Твой мост… он не ведет на другую сторону Кедровой реки?

– Нет.

– А где второй конец?

– В Хаверхилле.

– Это в Айове?

– Нет, в Массачусетсе.

– Ну, подруга, ты прибыла издалека. Тебя занесло в пшеничный пояс. Ты в краю, где все плоское, кроме женщин.

На мгновение Вик показалось, что девушка усмехалась.

– Прости, но… нельзя ли вернуться к той части, где ты, по твоим словам, следила за мной?

– Конечно. Я жду тебя несколько месяцев. Мне уже казалось, что ты вообще не п-п-покажешься. Ты Проказница, верно?

Вик открыла рот, но не нашла нужных фраз.

Ее молчание было достаточным ответом, а удивление – довольно приятным фактором для другой девушки. Незнакомка улыбнулась и убрала прядь флюоресцентных волос за одно ухо. При ее вздернутом носе и слегка заостренных ушах в ней было что-то эльфийское. Хотя здесь нужно было учесть побочный эффект обстановки: они были на травянистом холме, в тени дубов, между рекой и большим зданием, за которым проглядывал кафедральный собор или колледж – из бетона или гранита, с белыми шпилями и узкими окнами, идеальными для стрельбы из лука.

– Я думала, ты мальчик. Я ожидала парнишку, который не ест салат и ковыряется в носу. Как ты относишься к салату?

– Не поклонница.

Девушка сжала свои маленькие ладони в тугие кулаки и потрясла ими над головой.

– Я так и знала!

Потом она опустила кулаки и нахмурилась.

– А в носу ковыряешься?

– Давай закончим эту тему, – сказала Вик. – Так ты говоришь, мы в Айове?

– Да!

– А где в Айове?

– Здесь, – ответила девушка в шляпе.

– Я понимаю, – начала Вик, чувствуя вспышку раздражения. – Конечно, здесь. Но все же… где?

– Здесь, в Айове. Это название города. Ты прямо у красивых Кедровых порогов. Около общественной библиотеки города Здесь. И я знаю, почему ты приехала. Тебя смущает твой мост, и ты стараешься разобраться с некоторыми вопросами. Считай, что это твой счастливый день.

Она захлопала в ладоши.

– Ты нашла себе библиотекаршу! Я помогу тебе понять важные вещи и покажу прекрасные стихи. Это входит в мои обязанности.





* * *


Сдвинув назад свою старомодную шляпу, девушка представилась:

– Я Маргарет Ли. Помнишь книгу: «Ты здесь, Боже? Это я, Маргарет». Только мне не нравится, когда меня называют так.

– Маргарет?

– Нет. Богом, – с усмешкой ответила она. – У меня и без того большое эго. Можешь просто называть меня Мэгги. Если мы пойдем в мой офис, где я предложу тебе пластырь и чашечку чая, как думаешь, твой мост останется на месте?

– Думаю, да.

– Ладно. Прекрасно. Надеюсь, твой мост не исчезнет. Хотя я уверена, что мы можем отправить тебя домой и без него. Устроим аукцион или ч-ч-что-нибудь еще. Но лучше, если ты вернешься тем способом, которым приехала. Тогда тебе не придется объяснять своим родителям, как ты оказалась в Айове. Я хочу сказать, что все будет нормально, если ты ос-с-станешься на какое-то время. У меня тут имеется постель с романтическими стихами. Я провожу здесь почти каждую ночь. Короче, ты можешь устроиться у меня в офисе, а я переселюсь в дядин трейлер, пока мы не купим тебе билет на автобус.

– Роматические стихи?

– Полки с номерами с 821–2 по 821–6. Я не должна с-с-спать в библиотеке, но мисс Говард позволяет мне, если такой инцидент случается в первый и последний раз. Она жалеет меня, потому что я сирота и немного не в себе. Все нормально. Я не против. Некоторые считают ужасным, когда тебя жалеют. А я говорю им: «Эй! Зато мне можно спать в библиотеке и читать ночами книги!» Где бы я была без чужой жалости? Если хочешь, зови меня жалкой с-с-сукой.

Взяв Проказницу за предплечье, Мэгги помогла ей встать на ноги. Она подняла велосипед и прислонила его к скамье.

– Можешь не запирать его. Вряд ли в этом городе найдется кто-нибудь с-с-сообразительный, чтобы украсть его.

Вик последовала за ней по тропинке через серебро тенистого парка к задней двери великого храма книг. Библиотека была встроена в склон холма, поэтому тяжелая железная дверь вела в помещения подвала – во всяком случае, так подумала Вик. Мэгги достала ключ, открыла замок и толкнула дверь. Проказница без колебаний вошла следом за ней. Она полностью доверяла Мэгги. Ей и в голову не приходило, что девушка могла завести ее в темный подвал с толстыми стенами, где никто не услышит ее криков. Вик инстинктивно знала, что девушка, которая вместо сережек носила костяшки «Скраббла» и называла себя «жалкой сукой», не представляла собой большой угрозы. Кроме того, Вик хотела найти человека, который мог бы сказать ей, что она не сумасшедшая – что она не выжила из своего ума. Ей нечего было бояться Мэгги, если только Самый Короткий Путь не мог привести ее в неправильное место – а такой угрозы, по мнению Проказницы, не было.

В комнате по другую сторону железной двери было на десять градусов холоднее, чем в парковой зоне. Вик ощутила запах огромного, заполненного книгами подвала и лишь потом увидела его – ее глазам понадобилось время, чтобы подстроиться к пещерной темноте. Она вдохнула аромат гниющей фантастики, разлагавшихся историй и забытых стихов, впервые осознавая, что зал, полный книг, пах как пустыня, – точнее, сладкой закуской, сделанной из фиников, ванили, клея и таланта. Железная дверь захлопнулась за ними, с тяжелым лязгом ударив по раме.

– Если бы книги были д-д-девушками, – сказала Мэгги, – а чтение являлось бы трахом, это был бы крупнейший дом терпимости в округе. Я с-с-стала бы самой безжалостной сутенершей, которую ты встречала. Я била бы плеткой девушек по ягодицам и отправляла бы их на акты с-с-соития так быстро и часто, как только могла.

Вик засмеялась, затем прижала руку ко рту, вспомнив, что библиотекарши не любили шум в читальном зале.

Мэгги повела ее через темный лабиринт шкафов среди узких коридоров со стенами высоких полок.

– Если тебе придется в спешке убегать отсюда, – сказала Мэгги. – Ну, типа от копов, просто запомни: держись правой стороны и все время спускайся по ступеням. Самый легкий способ уйти от погони.

– Думаешь, мне придется убегать из общественной библиотеки?

– Не сегодня, – ответила Мэгги. – Как тебя зовут? Наверное, тебя называют как-то иначе, чем Проказница?

– Виктория. Вик. Только отец зовет меня Проказницей. Он так шутит. Как ты узнала, что это мое прозвище, а не имя? И что ты имела в виду, когда говорила, что ожидала меня? Как ты могла ждать меня? Десять минут назад я даже не знала, что увижу тебя.

– Верно. Это я объясню. Но с-с-сначала позволь мне остановить твое кровотечение, и тогда мы перейдем к вопросам и ответам.

– Мне кажется, что вопросы важнее, чем мое колено, – сказала Вик.

Она помолчала, а затем с чувством непривычной робости сказала:

– Я кое-кого испугала своим мостом. Хорошего старого парня в моем городе. Боюсь, что я реально испортила ему жизнь.

Мэгги с усмешкой взглянула на нее. Ее глаза ярко блестели во тьме высоких полок. Осмотрев свою гостью, она тихо произнесла:

– Извини, что выскажу свое мнение. Я усомнилась в твоем прозвище.

Уголки ее рта приподнялись, изображая небольшую улыбку.

– Если ты кого-то расстроила, то ведь не нарочно. И я сомневаюсь, что ты причинила какой-то длительный ущерб. Мозги у людей довольно гибкие. Немного пошумят и успокоятся. Пойдем. Пластырь и чай. И ответы на твои вопросы. Это прямо здесь.

Они вышли из лабиринта полок в прохладное открытое пространство – некое подобие обшарпанного офиса. Это был кабинет детектива в старом фильме, подумала Вик, а не офис библиотекаши с кольцом в пупке. Помещение имело пять важных предметов, необходимых для обители детектива: темно-серый стол, просроченный календарь с красотками, вешалку для плащей, раковину с ржавыми пятнами и коротконосый револьвер 38-го калибра, прижимавший какие-то документы. Еще здесь был большой аквариум, заполнявший пятифутовую выемку в одной из стен.

Мэгги сняла серую шляпу и швырнула ее на вешалку. В сиянии лампы, освещавшей аквариум, ее пурпурные волосы засияли, как тысячи неоновых нитей. Пока она наполняла водой электрический чайник, Вик подошла к столу и осмотрела револьвер, который оказался пресс-папье с потертой надписью на гладкой рукоятке: СОБСТВЕННОСТЬ А. ЧЕХОВА.

Мэгги вернулась с пластырем и жестом попросила Вик сесть на краю стола. Та сделала, как ей было сказано, и поместила ногу на изношенный деревянный стул. Когда она согнула ее, жалящая боль в колене снова вышла в сознании на первый план. Вместе с ней возникла глубокая отвратительная пульсация в левом глазном яблоке. Казалось, что глаз поместили между стальными зубьями какого-то хирургического инструмента и с силой сжали. Она потерла его ладонью.

Мэгги обработала колено Вик мокрой ватой и убрала грязь с царапин. Дым от ее сигареты был сладким и приятным. Она протерла ногу Проказницы механическим маслом.

Вик бросила оценивающий взгляд на большой аквариум, который был встроен в стену. Емкость размером с гроб. Один золотистый карп, с длинными усами, придававшими ему мудрый вид, вяло плавал в воде. Она посмотрела второй раз и, наконец, разобрала то, что лежало на дне: не горку камней, а опрокинутые костяшки «Скраббла», целые сотни, но только с четырьмя аналогичными буквами: РЫБА.

Через дрожащее зеленоватое искажение стекол она видела то, что происходило с другой стороны. Там располагалась застеленная коврами детская библиотека. Около дюжины ребят с матерями собрались полукругом вокруг женщины в аккуратной твидовой юбке. Та сидела в кресле, которое было слишком маленьким для нее. Она держала книгу таким образом, чтобы маленькие дети могли видеть картинки. Женщина читала им, хотя Вик не слышала ее через каменную стену и булькание воздуха в аквариуме.

– Ты попала сюда в час историй, – сказала Мэгги. – Час ис-с-сторий – это лучшее время дня. Единственный час, который я стараюсь не пропускать.

– Мне нравится твой аквариум.

– Пока вычистишь, три пота сойдет, – сказала Мэгги.

Вик сжала губы, чтобы не рассмеяться. Мэгги усмехнулась, и ямочки на ее щеках снова появились. С кругленьким личиком и ясными глазами она была очаровательной. Как эльф Киблер с панк-роковой скалы.

– Это я насыпала туда костяшки «Скраббла». Немного помешалась на игре. Теперь дважды в месяц мне приходится вытаскивать их и мыть. Это куда большая боль в заднице, чем ректальный рак. Тебе нравится «Скраббл»?

Вик снова посмотрела на сережки Мэгги и впервые заметила, что одна имела букву Ф, а другая – букву У.

– Я никогда не играла в эту игру, – ответила Проказница. – Хотя мне нравятся твои сережки. У тебя не возникало из-за них неприятностей?

– Нет. Никто не присматривается к библиотекарям. Люди боятся ос-с-слепнуть от нашей мудрости. Подумай сама! Мне двадцать лет, а я одна из пяти лучших игроков в «С-с-скраббл» в целом штате. Думаю, что это больше говорит об Айове, чем обо мне.

Она наклеила пластырь на царапины Вик и похлопала по нему.

– Так-то лучше.

Мэгги смяла сигарету в оловянной пепельнице, наполовину заполненной песком. Библиотекарша куда-то ушла, чтобы налить чая. Через минуту она вернулась с парой щербатых чашек.

На одной из них было написано: В БИБЛИОТЕКЕ НУЖНО УМЕТЬ ГОВОРИТЬ «Ш-Ш-Ш». Другая гласила: НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ИСПОЛЬЗОВАТЬ МОЙ БИБЛИОТЕЧНЫЙ ГОЛОС. Когда Вик взяла чашку, Мэгги склонилась и открыла ящик. Обычно в таких ящиках детективы держат бутылку с алкоголем. Мэгги достала старый пурпурный вельветовый мешочек, на котором бледными золотистыми буквами было отштамповано слово «Скраббл».

– Ты спрашивала, как я узнала о тебе. Как я предугадала твое появление. С-с-с-с-с…

Ее щеки начала краснеть от напряжения.

– «Скраббл»? Это как-то связано со «Скрабблом»?

Мэгги кивнула.

– Спасибо, что завершила мою фразу за меня. Многие заики не любят, когда другие люди заканчивают их с-с-сентенции. Но, как мы уже говорили, мне нравится, когда меня жалеют.

Вик почувствовала жар, поднимавшийся к ее лицу. Хотя в тоне Мэгги не было ничего саркастического. Но это как-то делало ситуацию еще хуже.

– Извини.

Мэгги, казалось, не услышала ее. Она села у стола на стул с прямой спинкой.

– Значит, ты пересекла мост на своем велосипеде, – сказала Мэгги. – А ты можешь преодолеть крытый мост без него?

Вик покачала головой.

Мэгги кивнула.

– Нет. Ты используешь велосипед в своих грезах о мосте. И тогда ты видишь его – путь до потерянных вещей. Я права? Вещей, которые нужны тебе? Не важно, как они далеко. Эти вещи всегда находятся на другой стороне моста, верно?

– Да. Да! Только я не знаю, почему могу делать это и каким образом. Иногда я чувствую, словно лишь воображаю мои поездки через мост. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

– Ты не сходишь с ума. Просто ты творческая л-л-личность. Очень творческая. Как и я. Ты используешь свой велосипед, а я – костяшки с буквами. Когда мне было двенадцать, я увидела с-с-старую игру «Скраббл» на распродаже и купила ее за доллар. Игра уже начиналась. Первое с-с-слово было выставлено. Увидев это, я поняла, что должна получить ее. Мне нужно было купить ее. Я отдала бы за нее все что угодно. А если бы она не продавалась, я схватила бы ее и убежала. Даже одно наличие «Скраббла» и первые броски в игре уже колебали реальность. Электрический поезд самостоятельно включался и бежал по рельсам. У машины на дороге сработала сигнализация. В гараже бубнил телевизор. И когда я увидела «Скраббл», он буквально спятил. Начал шипеть с-с…

– Статикой, – сказала Вик, забыв об обещании, которое дала сама себе – моментом раньше – ни в коем случае не заканчивать фразы Мэгги за нее, как бы сильно та ни заикалась.

Мэгги, казалось, была не против.

– Да.

– У меня было что-то в этом роде, – сказала Вик. – Пересекая мост, я слышу вокруг себя статику.

Мэгги кивнула, словно находила это наименее удивительной вещью на свете.

– Несколько минут назад все лампы в здании мигнули. Электричество пропало во всей библиотеке. Так я узнала, что ты близко. Твой мост «коротил» реальность. Как мои костяшки «Скраббла». Ты находишь вещи, а мои костяшки говорят мне о вещах. Они сказали, что ты приедешь сегодня и я смогу снова найти тебя. Они сказали, что Проказница приедет по мосту. Они болтали о тебе месяцами.

– Ты можешь показать мне, как это происходит? – спросила Вик.

– Наверное, могу. Думаю, ты здесь отчасти из-за этого. Возможно, мои костяшки «Скраббла» хотят помочь тебе.

Она развязала шнурок, сунула руку в мешочек и вытащила несколько пластинок, бросив их на стол. Они заклацкали на поверхности. Вик пригнулась, чтобы посмотреть на них, но они были путаницей букв.

– Это что-нибудь говорит тебе?

– Еще нет.

Мэгги склонилась над буквами и начала раздвигать их мизинцем.

– А так что-то говорит?

– Почему ты считаешь их магическими? – спросила Вик.

– Вряд ли в них имеется что-то магическое. Они не будут работать для других людей. Костяшки «Скраббла» – это мой нож. То, чем я с-с-создаю дыру в реальности. Думаю, это должна быть вещь, которую ты любишь. Я всегда любила слова, и «Скраббл» дал мне возможность играть с ними. Пригласи меня на турнир по «Скрабблу», и кто-то уйдет оттуда с ущемленным самолюбием.

Она передвинула буквы таким образом, что они создали магическую фразу:

ПРОКАЗНИЦА ПОЛУЧИТ ЛАНЧ В ПОЕЗДКЕ К ФТУТ.





– Что означает ФТУТ? – спросила Вик, рассматривая костяшки.

– Не обращай внимания. Я еще не выложила верное сообщение.

Мэгги нахмурилась и передвинула костяшки еще раз. Вик отхлебнула чай. Он был горячим и сладким, но, сделав глоток, она почувствовала холодный пот на своих бровях. Воображаемые щипцы, сжимавшие ее левое глазное яблоко, слегка усилили давление.

– Каждый живет в двух мирах, – рассеянно сказала Мэгги, рассматривая буквы. – Первым является реальный мир со всеми его раздражающими фактами и правилами. В реальном мире есть истинные вещи и неправильные. В основном он отс-с-с-стой. Еще каждый человек живет внутри своей головы. Во внутреннем мире – в своих мыслях. В мире, созданном мыслью, где каждая идея является фактом. Где эмоции такие же реальные, как сила тяжести. Сны, такие же мощные, как история. Творческие люди – например, писатели типа Генри Роллинса – проводят много времени в своих мысленных мирах. С-с-с-сильные фантазеры могут использовать нож, чтобы делать надрезы между двумя мирами. Или они могут соединять их друг с другом. Что-нибудь вроде твоего велосипеда. Или моих кос-стяшек. Это наши ножи.

Она склонила голову и еще раз решительным образом повернула костяшки «Скраббла». Теперь они говорили:

ПРОКАЗНИЦА НАЙДЕТ СВОЕГО РЕБЕНКА У БОГАТЫХ КРЕТИНОВ.





– Я не знаю никаких богатых кретинов, – сказала Вик.

– Ты немного молода, чтобы иметь ребенка, – ответила Мэгги. – Пока трудно о чем-то говорить. Мне нужен еще один с-с-с…

– А почему мой мост воображаемый?

– Когда ты на велосипеде, он вполне реальный. В твоем внутреннем пространстве создается свой нормальный мир.

– Хорошо, возьмем твой мешочек со «Скрабблом». Это только мешочек. Он не похож на мой велосипед. Он не производит чего-то невоз…

Пока Вик говорла, Мэгги взяла мешочек в руки, завязала шнурок и встряхнула костяшки. Те защелкали и застучали, словно они перемещались в ведре. Она сунула ладонь в мешок. Ее запястье скрылось, потом локоть и предплечье. Мешочек был, возможно, шести дюймов в глубину, но последовал момент, когда рука Мэгги исчезла в нем по плечо. Вельвет нигде не выпирал. Вик слышала, как она копалась внутри – все глубже и глубже. Казалось, что она перебирала тысячи костяшек.

– А-а, – закричала Вик.

По другую сторону аквариума чопорная библиотекарша, читавшая детям, посмотрела по сторонам.

– Вот она – большая дыра в реальности, – сказала Мэгги.

Со стороны казалось, что ее левая рука исчезла по плечо и ампутация, по каким-то неведомым причинам, была произведена мешочком «Скраббла».

– Я пробралась во внутреннее пространство и взяла нужные костяшки. Не в мешочке, а в своем уме. Когда я говорила, что твой велосипед и мои костяшки являются ножами, которые разрезают полотно реальности, мои с-с-слова не были метафоричными.

Тошнотворное давление усилилось в левом глазу Вик.

– Пожалуйста, – попросила она, – не могла бы ты вытащить свою руку из мешочка?

Свободной рукой Мэгги потянула пурпурный вельветовый мешочек в сторону, и ее другая ладонь появилась на виду. Когда она опустила мешочек на стол, Вик услышала, как в нем брякнули костяшки.

– Я знаю, зрелище бросает в дрожь, – сказала Мэгги.

– Как ты это делаешь? – спросила Вик.

Мэгги выпустила воздух, скорее похожий на вздох.

– Почему некоторые люди говорят на дюжине инос-с-странных языков? Почему Пеле может сделать «ножницы» и забить мяч через голову? Я так понимаю, что для этого нужно получить какой-то дар. Перебери миллион человек, и ты не найдешь достаточно красивой, талантливой и удачливой персоны, чтобы она с-с-стала звездой экранов. Ни один человек из миллионной толпы не знает так много слов, как поэт вроде Джерарда Мэнли Хопкинса. Он знал о внутреннем пространстве! Это он придумал термин инскейп. Кто-то становится звездой экранов, кто-то – лучшим игроком в футбол, а ты являешься с-с-суперсильной творческой личностью. Это немного странно, но похоже на людей, которые рождаются с глазами разного цвета. И мы не единственные. Имеются другие, подобные нам. Я встречала таких. На них мне указали костяшки «Скраббла».

Мэгги склонилась к своим буквам и начала перебирать их.

– Например, однажды я встретила одну девушку, которая была в коляске – старинной и красивой вещи с белыми шинами. Девушка могла исчезать на глазах. Ей нужно было только качнуть свою коляску назад – на то, что она называла Изогнутой аллеей. В свое внутренне пространство. Она выкатывала себя на аллею и как бы переставала с-с-существовать, но все еще видела, что происходит в нашем мире. Ни одна культура на Земле не имеет историй о людях, подобных мне и тебе… о людях, которые используют тотемы, чтобы выйти из реальности. Навахо…

Ее голос медленно терял громкость.

Вик увидела, что лицо Мэгги омрачилось несчастной гримасой. Она смотрела на свои костяшки. Вик склонилась вперед и тоже взглянула на них. Она едва успела прочитать фразу, прежде чем рука Мэгги превратила ее в кучу букв.

ПРОКАЗНИЦА МОЖЕТ НАЙТИ ПРИЗРАКА.





– Что это значит? Что за Призрак?

Мэгги бросила на Вик косой взгляд, в котором страх смешался с просьбой о прощении.

– Боже мой, – прошептала Мэгги.

– Это какая-то потерянная вещь?

– Нет.

– То, что ты хочешь найти с моим участием? Я могу помочь…

– Нет. Нет, Вик. Обещай мне, что не будешь искать его.

– Это парень?

– Это беда. Худшая из бед, которую ты только можешь представить. Тебе сейчас сколько? Двенадцать?

– Тринадцать. Практически.

– Ладно. С-с-с…

Мэгги снова замолчала, не в силах говорить. Она сделала глубокий прерывистый вдох, прикусила нижнюю губу – причем впилась в нее зубами с такой силой, что едва не заставила Вик плакать. Потом Мэгги выдохнула и продолжила вообще без каких-либо следов заикания:

– Значит, обещаешь.

– Но почему твой мешочек «Скраббла» захотел убедить тебя, что я могу найти его? Почему он сообщил об этом?

Мэгги покачала головой.

– Это работает не так. Костяшки «Скраббла» ничего не хотят, как и нож… как и твой велосипед. Используя «Скраббл», я получаю факты, которые находятся вне зоны достижения. Точно так же ты можешь задействовать открывалку для писем, чтобы вскрыть конверт. И это все равно что получить письмо от математика Унабомбера. Способ разрушить свое маленькое эго.

Мэгги пососала нижнюю губу и несколько раз провела по ней языком.

– Почему я не должна искать его? – спросила Вик. – Ты сама говорила, что я приехала сюда лишь для того, чтобы твои костяшки рассказали мне о чем-то важном. Почему они сообщили об этом парне Призраке, если ты запрещаешь мне искать его?

Однако прежде, чем Мэгги ответила, Вик наклонилась вперед и прижала руку к левому глазу. Воображаемые щипцы сжались так сильно, что глаз был готов взорваться, словно перезрелая виноградина. Не в силах сдерживать боль, она издала тихий стон.

– Ты выглядишь ужасно. Что случилось?

– Мой глаз. Он начинает болеть, когда я пересекаю мост. Возможно, это потому, что я засиделась с тобой. Обычно мои поездки заканчиваются быстро.

Если брать в расчет ее глаз и губу Мэгги, то разговор оказался травмирующим для них обеих.

– Девочка, о которой я говорила тебе, – сказала Мэгги. – С коляской. Когда она впервые начала использовать кресло-коляску, ее здоровье было нормальным. Кресло досталось ей от бабушки, и девочке просто нравилось играть с ним. Но если она слишком долго оставалась на Изогнутой аллее, ее ноги начинали неметь. К тому времени, когда я встретила ее, она была полностью парализована от талии и ниже. Подобные чудеса чего-то стоят при своем использовании. Мост остается на месте, и это обходится тебе в определенную цену. Ты должна ис-с-спользовать мост крайне редко.

– А какая цена у твоих костяшек? – спросила Вик.

– Открою тебе небольшой секрет: я не всегда з-з-з-заикалась!

Она снова улыбнулась окровавленным ртом. Вик быстро поняла, что на этот раз заикание Мэгги было притворным.

– Ладно, – продолжила библиотекарша. – Мы должны вернуть тебя. Если мы просидим здесь слишком долго, твоя голова взорвется.

– Тогда расскажи мне о Призраке, или тебе придется собирать мои мозги с твоего стола. Я не уйду, пока ты не сделаешь этого.

Мэгги открыла ящик, бросила туда мешочек «Скраббла» и затем захлопнула его с необязательной силой. Когда она заговорила, ее голос впервые потерял все следы дружелюбия.

– Не будь чертовой…

Она замолчала, либо от недостатка слов, либо по причине своего заикания.

– Проказницей? – спросила Вик. – Что, начинаю соответствовать своему прозвищу?

Мэгги медленно выдохнула. Ее ноздри расширились.

– Я не морочу тебе голову, Вик. Призрак – это человек, от которого тебе н-н-нужно держаться подальше. Не все, кто делает необычные вещи, хорошие люди. Я почти ничего не знаю о Призраке. Он старый мужчина с винтажной машиной. И эта машина – его нож. Только он использует ее, чтобы красть жизни. Призрак увозит детей на машине и делает что-то с ними. Он использует их – как вампир, – чтобы оставаться живым. Он забирает малышей в свое внутреннее пространство – плохое место, которое сновидит, – и оставляет их там. Выходя из машины, они перестают быть детьми. Они перестают быть людьми. Это существа, которые могут жить только в холодн-н-ном воображении Призрака.

– Откуда ты это знаешь?

– Костяшки. Они начали говорить со мной о Призраке пару лет назад – после того, как он схватил ребенка в Лос-Анджелесе. Призрак работал тогда на Западном побережье, но обстоятельства изменились, и он перебрался на восток. Ты смотрела с-с-сообщения о маленькой русской девочке, которая исчезла из Бостона? Их крутили по телевизору несколько недель назад. Она исчезла вместе со своей матерью.

Вик видела эти телевизионные репортажи. В их захолустье они были популярной темой в течение нескольких дней. Мать Проказницы смотрела их с очарованием и ужасом. Пропавшая девочка была того же возраста, что и Вик, – темноволосая, худощавая, с неловкой, но привлекательной улыбкой. Милая бестия. Ты думаешь, она умерла? – спросила Линда у мужа, и Крис Макквин ответил: Если ей повезло.

– Девочка Грегорски, – сказала Вик.

– Верно. Водитель лимузина поехал в отель, чтобы забрать их семейство, но кто-то опередил его и пленил Марту Грегорски. Это был Призрак. Он выпил из малышки кровь и оставил ее с другими детьми, которых уже использовал. Он бросил ее в своем фантастическом мире. Во внутреннем пространстве, которое никто не захотел бы посещать. Оно похоже на твой мост. Только больше. Намного больше.

– А что с ее мамой? Он тоже выпил ее кровь?

– Вряд ли. Он не может питаться взрослыми. Только детьми. Но у н-н-него имеется помощник типа Ренфилда, который помогает ему с похищением детей и ликвидацией взрослых. Ты знаешь, кто такой Ренфилд?

– Приспешник Дракулы вроде?

– Примерно так. Я знаю, что Призрак очень старый. У него было много Ренфилдов – он лгал им, наполнял их иллюзиями и, возможно, убеждал, что они герои, а не похитители детей. В конце концов он всегда ж-ж-жертвовал ими. Вот какая их судьба. Когда его преступления раскрывали, он валил вину на одного из своих подручных. Призрак долгое время забирает детей и всегда остается в тени. Я сложила о нем все подробности, но не могу найти такие улики, которые позволили бы мне идентифицировать его.

– Почему ты не можешь спросить его имя у своих костяшек?

Мэгги моргнула и печальным голосом, пронизанным смущением, сказала:

– Таковы правила. «Скраббл» не использует настоящих имен. Вот почему костяшки советовали мне ожидать Проказницу, а не Викторию.

– Если бы я нашла Призрака, узнала имя и то, как он выглядит, мы могли бы остановить его?

Мэгги так сильно хлопнула ладонью по столешнице, что чайные чашки подпрыгнули. Ее глаза были гневными… и напуганными.

– Перестань, Вик. Неужели ты не слышала меня? Если ты найдешь Призрака, то умрешь. И это будет моя вина! Думаешь, я хочу такой груз на своей совести?

– Но если мы ничего не сделаем, что будет с детьми, которых он забрал? Тогда мы обречем их…

Увидев лицо Мэгги, Вик постепенно замолчала. Черты Мэгги были искажены страданием и болью. Она взяла салфетку из коробки «Клинекса» и протянула Проказнице.

– Твой левый глаз, – сказала она, отдавая ей влажную ткань. – Ты плачешь, Вик.





* * *


– Тебе нужно вернуться, – сказала Мэгги. – Поспешим.

Вик не стала спорить, когда Мэгги взяла ее за руку, вывела из библиотеки и потащила вниз по тропе в тень дубов.

Колибри пил нектар из бутонов на ближайшем дереве. Его крылья жужжали, как маленькие моторы. Стрекозы поднимались в термальных потоках. Их крылья сияли как золото под солнцем Среднего Запада.

«Рэйли» находился на том месте, где они его оставили. Он был прислонен к лавке. Дальше виднелась однополосная асфальтовая дорога, которая огибала библиотеку; за ней – травянистое поле над рекой. И мост.

Вик потянулась к велосипеду, но прежде, чем она взялась за руль, Мэгги стиснула ее запястье.

– Скажи, это безопасно? Ты чувствуешь, что сможешь проехать по мосту?

– Раньше ничего не случалось, – ответила Вик.

– Звучит не очень обн-н-надеживающе. Значит, мы договорились о Призраке? Ты еще слишком юная, чтобы разыскивать его.

– Ладно, – сказала Вик, выпрямляя велосипед и ставя ногу на педаль. – Я еще слишком юная.

Говоря эти слова, она подумала о «Рэйли». Когда она увидела его в магазине велосипедов, продавец сказал, что тот слишком большой для нее. Отец обещал купить байк, когда она станет постарше. Потом, через три недели, на ее день рождения, велосипед, украшенный бантом, стоял на дорожке – точно так, как она этого хотела. Ей даже в голову не приходило усомниться в своих ожиданиях. Ну вот, – сказал ее отец. – Теперь ты стала старше, верно?

– Как я узнаю, что ты переехала мост? – спросила Мэгги.

– Мне всегда это удается, – ответила Вик.

Солнечный свет отражался от стальных заклепок и впивался в левое глазное яблоко Вик.

Мир двоился. Мэгги Ли стала на миг близнецами и потом снова сложилась вместе. Она передала ей лист бумаги, сложенный вчетверо.

– Вот, – сказала Мэгги. – Здесь объясняется все, что я не успела сообщить тебе о внутренних пространствах. Тут написано, почему ты можешь делать необычные вещи. Короче, все объяснено специалистом.

Вик кивнула и положила бумагу в карман.

– Подожди! – добавила Мэгги.

Она коснулась мочки одного уха, потом другого и затем сунула что-то в руку Вик.

– Что это? – спросила Вик и, посмотрев на ладонь, увидела сережки из костяшек «Скраббла».

– Защита, – сказала Мэгги. – Краткое руководство з-з-заики по взаимодействию с миром. Следующий раз, когда кто-то разочарует тебя, сразу надень их. Ты почувствуешь себя крепче. Мэгги Ли гарантирует.

– Спасибо, Мэгги. За все.

– Я здесь именно для этого. Считай меня источником знаний. Возвращайся в любое время, и я окроплю тебя с-с-своей мудростью.

Вик снова кивнула, чувствуя, что не может сказать что-либо еще. Звук собственого голоса угрожал взорвать ее голову, как лампочку под каблуком. Она пожала руку Мэгги. Та ответила тем же.

Проказница склонилась вперед, закрутила педали и помчалась в темноту и оглушительный рев статики.





Хаверхилл, штат Массачусетс


Следующим моментом, который она запомнила, был подъем на холм и пересечение рощи на улице Питтмана. Ее внутренности казались отбитыми, а лицо пылало от жара. Вик покачивалась. Она нетвердо держалась на ногах, выходя из леса во двор.

Девочка не видела левым глазом. Его как будто удалили ложкой. Одна сторона лица одеревенела. Из того, что она знала, глаз лопнул, как спелая виноградина, и стек по ее щеке.

Вик наткнулась на качели, сбив их с пути и наполнив двор грохотом ржавых цепей.

Вытащив «Харлей» на подъездную дорожку, отец протирал его замшей. Он услышал звон качелей, поднял голову вверх… и выронил замшу. Его рот открылся. Казалось, он хотел закричать от шока.

– Срань господня, – сказал он. – Вик, ты в порядке? Что случилось?

– Я каталась на «Рэйли», – ответила она.

Ей казалось, что это все объясняло.

– А где твой велосипед? – спросил он и посмотрел мимо нее на задний двор, словно байк мог лежать во дворе.

Вик впервые поняла, что не толкает «Рэйли.» Она не знала, что случилось с велосипедом. Она помнила удар о стену моста, падение с велосипеда; помнила, как летучие мыши кричали в темноте и налетели на нее, нанося ей мягкие войлочные удары. Девочка начала неконтролируемо дрожать.

– Я упала, – сказала она.

– Упала? Кто-то сбил тебя машиной?

Крис Макквин взял ее на руки.

– Иисус Христос! Вик, на тебе кровь. Эй, Линн!

Затем, как и в другие разы, отец понес ее в спальню. Мать бежала за ними, а потом торопливо давала ей воду и тайленол.

Только это не было похоже на другие разы. Вик бредила почти сутки. Температура поднималась до 102 градусов[3]. Дэвид Хассельхофф, с пенни вместо глаз, пришел к ней в спальню. Его руки были в черных кожаных перчатках. Он схватил ее за лодыжку и попытался вытащить из дома – в свою машину, которая вообще не являлась КИТТ. Вик отбивалась, кричала и сражалась, а Дэвид Хассельхофф говорил голосом отца, что все будет хорошо. Надо только заснуть и не тревожиться. Он говорил, что любит ее, однако его лицо было искажено от ненависти, а мотор машины работал. И она знала, что это был Призрак.

В другой раз девочка осознала, что оплакивает свой «Рэйли».

– Где мой велосипед? – кричала она, а кто-то держал ее за плечи. – Где он? Байк нужен мне. Он нужен мне! Я не могу искать вещи без моего велосипеда!

Кто-то целовал лицо Вик и успокаивал ее. Кто-то плакал. Это было похоже на плач ее матери.

Она мочилась в постель. Несколько раз.

Во второй день она вышла на передний двор – совершенно голой – и пробыла там около пяти минут, разыскивая свой велосипед. К счастью, мистер де Зоет – старик, живший через улицу, – заметил ее и прибежал к ним с одеялом. Он обмотал им Вик и принес ее домой.

Прошло много времени с тех пор, как она ходила к мистеру де Зоету, чтобы помогать ему раскрашивать его оловянных солдатиков. Она слушала его старые пластинки и в последние годы думала о нем, как о старом нацистском живчике, который наслал копов на ее родителей, когда Крис и Линда громко спорили друг с другом. Хотя он нравился ей – нравился запахом свежего кофе и забавным австрийским акцентом. Однажды старик сказал ей, что она хорошо рисует. Он считал, что ей следует быть художницей.

– Летучие мыши напуганы, – сообщила она ему конфиденциальным тоном, когда он передавал ее матери. – Бедные маленькие создания. Я думаю, некоторые из них улетели с моста. Они не могут найти путь домой.

Она спала в течение дня, а затем лежала, бодрствуя, почти половину ночи. Ее сердце билось слишком быстро. Девочка боялась вещей, которые не имели смысла. Если машина проезжала рядом с домом и ее фары освещали потолок, Вик подносила руки ко рту, чтобы удержаться от крика. Когда дверь машины хлопала на улице, она вздрагивала, словно это был выстрел.

На третью ночь постельного режима она вышла из бредового состояния и прислушалась к голосам родителей, говоривших в соседней комнате.

– Когда я сказал, что не могу отыскать его, с ней едва не случился сердечный удар, – говорил отец. – Она любит свой велосипед.

– Я рада, что он потерялся, – ответила ее мать. – Лучшее во всем этом, что она никогда больше не будет ездить на нем.

Ее отец разразился мрачным смехом.

– Ты очень нежная женщина.

– А слышал, что она говорила о велосипеде в тот день, когда пришла домой? О том, чтобы найти на нем смерть? Вот что она делала в своем уме, когда заболела. Уезжала на велосипеде от нас… На небеса. В следующую жизнь. Она до смерти напугала меня всеми этими разговорами, Крис. Я не хочу видеть эту чертову железку снова.

Помолчав немного, отец сказал:

– Я все еще думаю, что мы должны сообщить о наезде на ребенка и бегстве с места происшествия.

– После наезда такой лихорадки не бывает.

– Значит, она уже болела. Ты сказала, что перед этим она легла спать очень рано. И выглядела бледной. Черт, может, с этого все и началось. Возможно, у нее поднялась температура и она выехала на проезжую часть. Я никогда не забуду, как она выглядела, когда вышла на подъездную дорожку. Кровь текла из одного глаза, словно она плакала…

Его голос затих. Когда он заговорил, его тон был другим – с вызовом и не совсем добрым.

– Что?

– Просто не знаю, откуда у нее взялся пластырь на левом колене.

Какое-то время бубнил телевизор. Затем ее мать сказала:

– Мы купим ей десятискоростной. Пришло время для нового велосипеда.

– Он будет розовый, – прошептала Вик. – Ставлю любые деньги на то, что она купит мне какое-нибудь розовое дерьмо.

На определенном уровне Вик знала, что потеря «Тафф Бернера» означала конец чего-то прекрасного – что она зашла слишком далеко и потеряла лучшую вещь в своей жизни. Это был ее нож. Она понимала, что другой велосипед, даже очень похожий, не сможет прорезать дыру в реальности и вернуть мост Самого Короткого Пути.

Просунув руку между матрацем и стеной, Вик нашла под кроватью сережки и сложенный лист бумаги. Ей хватило ума спрятать их в тот вечер, когда она пришла домой. С тех пор они лежали под кроватью.

В каком-то психологическом инсайте – необычном для тринадцатилетней девочки – Вик поняла, что помнит все поездки через мост. Она воспринимала их как фантазии ребенка с очень развитым воображением. Реальные события, связанные с Мэгги Ли, «Примо Субс у Терри», нахождением мистера Пентака в боулинге «Фенвей», постепенно превращались в выдуманные грезы. Без велосипеда, на котором она совершала поездки по Самому Короткому Пути, было невозможно верить в то появлявшийся, то исчезавший крытый мост. После потери «Рэйли» единственным доказательством ее поездок оставались сережки, сложенные в ладони, и согнутая вчетверо ксерокопия стихотворения знаменитого Джерарда Мэнли Хопкинса.

Р. У. – говорили сережки. 5 баллов.

– Почему ты не можешь поехать с нами на озеро?

В голосе матери, доносившемся через стену, проскальзывали жалобные нотки. Линда и Крис перешли к теме летнего отпуска. После болезни дочери ее мать хотела как можно скорее покинуть город.

– Что ты будешь здесь делать?

– Свою работу. Если хочешь, чтобы я три недели провел на Уиннипесоке, приготовься жить в палатке. Чертово место стоит восемнадцать сотен баксов ежемесячно.

– Неужели три недели с Вик будет отпуском? Три недели быть матерью-одиночкой, пока ты остаешься здесь, работая три дня в неделю. Я знаю, чем ты будешь заниматься! Тем же, что ты делаешь, когда я звоню тебе на работу, а парни говорят о твоих поездках с геодезистом. Вы с ним должны были уже обследовать каждый дюйм в Новой Англии.

Тихим и злым тоном ее отец сказал слова, которые Вик не разобрала. Усилив громкость телевизора, он прокричал проклятие так громко, что его мог бы услышать мистер де Зоет. Потом хлопнула входная дверь – достаточно сильно, чтобы стекла на кухне задрожали.

Вик положила на подушку сережки и развернула стих – сонет, который она не поняла, но уже полюбила. Она читала его при свете приоткрытой двери, шептала строки, повторяя их как молитву – а это и был вид молитвы, – и вскоре ее мысли оставили несчастных родителей далеко позади.





ЩЕГЛЫ ИСКРЯТ, СТРЕКОЗЫ МЕЧУТ ПЛАМЯ




Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя;

В ущелье – камня раздается крик;

Колокола хотят, чтоб за язык

Тянули их – зовя колоколами;

Всяк просит имени и роли в драме,

Красуясь напоказ и напрямик,

И, как разносчик или зеленщик,

Кричит: вот я! вот мой товар пред вами!

Но тот, на ком особый знак Творца,

Молчит; ему не нужно очевидца,

Чтоб быть собой; он ясен до конца:

Христос играет в нем и веселится.

И проступают вдруг черты Отца

Сквозь дни земные и людские лица.



Джерард Мэнли Хопкинс[4]





Исчезновения

1992–1996





Различные места



1992–1993


Русскую девочку, о которой говорила Мэгги Ли, звали Мартой Грегорски. В той части мира, где жила Вик, ее похищение пару недель было большой новостью. Дело в том, что Марта, до двенадцати лет воспитывавшаяся бабушкой, являлась знаменитостью в мире шахмат – ученицей Каспарова. Поскольку в те первые дни после развала СССР цивилизованный мир все еще подстраивался к новой русской свободе, у всех было чувство, что исчезновение Марты Грегорски и ее матери могло привести к международному инциденту и стать поводом для новой холодной войны. Через некоторое время общественность поняла, что бывший Союз Советских Социалистических Республик был слишком занят разделом имущества, чтобы заметить похищение девочки. Борис Ельцин везде разъезжал на танке и кричал, пока у него не краснело лицо. Бывшие агенты КГБ боролись друг с другом, пытаясь найти хорошо оплачиваемую работу у русской мафии. В эти недели любой бы мог объявить инцидент преступлением тлетворного Запада, но ни у кого не было энтузиазма для подобного действия.

Женщина, работавшая в регистратуре «Хилтон Даблтри» на Чарльз Ривер, видела Марту и ее мать выходившими через вращающуюся дверь отеля – теплым дождливым вечером незадолго до шести часов. Грегорски ожидали в Гарварде на ужин. Их должна была встретить машина. Через забрызганную дождем витрину портье видела, как Марта, а затем ее мать сели в черный автомобиль. Она подумала, что машина имела подножку, потому что маленькая русская девочка сначала сделала шаг вверх, а затем скользнула на заднее сиденье. Но становилось темно, и портье говорила по телефону с гостем, который не мог открыть мини-холодильник, поэтому она не заметила большего.

Одно было точно: женщины Грегорски сели не в ту машину – не в арендованный для них автомобиль. Шестидесятидвухлетний водитель по имени Роджер Силлман, припарковавшийся на дальней стороне транспортной развязки, не смог их забрать. Внезапно уснув за рулем, он пришел в себя лишь около полуночи. Мужчина чувствовал себя больным и словно с похмелья, но заверял, что просто (совершенно случайно) задремал. Он решил, что Грегорски взяли такси. Водитель не предполагал ничего плохого и не контактировал с полицией до следующего утра, пока не выяснил, что Грегорски не возвращались в отель.

За десять недель ФБР допрашивало Силлмана десяток раз, но его история никогда не менялась, и он не мог предоставить ценной информации. Водитель сообщил, что от скуки слушал спортивное радио. Он приехал на сорок минут раньше времени. Потом кто-то постучал в его окно. Кто-то коренастый, в черном плаще, стоявший под дождем. Силлман опустил стекло вниз, и затем…

Ничего. Просто ничего. Время растаяло, словно снежинка на его языке.

У Силлмана были дочери и внучки. Он места себе не находил, представляя, что Марта и ее мать находились в руках каких-то уродов – что те издевались над ними, пока они были еще живы. Он не мог заснуть. Его мучили кошмары о маленькой девочке, игравшей в шахматы с отрезанными пальцами матери. Силлман все время напрягал свою волю, надеясь вспомнить хоть что-то. Но лишь одна деталь пришла к нему на ум.

– Пряник, – сказал он покрытому шрамами следователю, который имел фамилию Мир, но выглядел, как Война.

– Пряник?

Силлман беспомощно посмотрел на следователя.

– Пока я был в отключке, мне снились имбирные печенья моей матушки. Возможно, тип, который постучал в стекло, жевал один из них.

– Хм, – сказал Война и Мир. – Спасибо за помощь. Объявим в розыск Пряничного человека. Хотя я не верю, что это будет полезным. По улицам ходит слух, что его нельзя поймать.





* * *


В ноябре 1992 года четырнадцатилетний парень по имени Рори Маккомберс, новичок в школе Гилмона в Балтиморе, увидел «Роллс-Ройс» на парковке у своего общежития. Он направлялся в аэропорт, чтобы полететь к своей семье в Ки-Уэст на День благодарения. Мальчик подумал, что машину послал за ним его отец.

Фактически отец Рори послал за ним водителя. Тот не доехал на лимузине всего полмили. Хэнк Туловицки остановился у «Ночной совы», чтобы залить бензин в бак и немного освежиться. После заправки он ничего не помнил. Парень проснулся утром в кабине собственной машины, которая оказалась припаркованной в нескольких сотнях футов по дороге от «Ночной совы» к общественной парковке. Ключей не было. Он пинался ногами и кричал с пяти часов, пока утренний бегун не услышал его и не сообщил полиции.

Позже балтиморский педофил признался в преступлении и в порнографических подробностях описал способ, которым он домогался Рори, прежде чем задушил его. Однако он не помнил, где закопал тело, и остальные его показания тоже не соответствовали фактам. У него не только не было доступа к «Роллс-Ройсу», но он также не имел водительского удостоверения. К тому времени, когда копы решили, что похищение ребенка было висяком – просто еще один извращенец от скуки признался в сексуальном убийстве мальчика, – вскрылись новые случаи, а база улик по расследованию Маккомберса оказалась очень слабой.

Ни у водителя Рори, Туловицки, ни у водителя Грегорски, Силлмана, не брали кровь на анализы, пока с момента преступления не прошло много времени, поэтому остаточное присутствие севофлюрана в их организме не было обнаружено.

Несмотря на некоторые одинаковые детали, дела об исчезновении Марты Грегорски и похищении Рори Маккомберса никогда не объединялись.

Но в обоих случаях имелось нечто общее: ни того, ни другого ребенка больше никогда не видели.





Хаверхилл


Крис Макквин ушел от них осенью, когда Вик перешла в среднюю школу. Первый год с самого начала не заладился. Она получила по всем предметам низкие оценки С, кроме изобразительного искусства. Ее учитель рисования написал в табеле отдельный комментарий – пять торопливо нацарапанных слов: «Виктория одаренная, ей нужно сосредоточиться». Лишь он поставил ей оценку Б.

Вик рисовала на каждом уроке. Маркером «Шарпи» она сделала себе татуировку – чтобы позлить свою мать и впечатлить парней. Она подготовила отчет о прочитанной книге в форме комикса, что позабавило детей, сидевших с ней в задней части класса. Вик получила А+ за работы по выжиганию. «Тафф Бернер» был заменен на «Швинн», с серебристыми и розовыми кисточками на руле. Она не ездила на нем. «Швинн» раздражал ее.

Когда Вик пришла домой после того, как ее оставили в школе, она нашла мать в гостиной на софе. Линда сгорбилась, уперла локти в колени и обхватила голову руками. Она плакала. Слезы стекали с уголков ее покрасневших глаз. Когда мать плакала, она выглядела невзрачной старой женщиной.

– Мама? Что случилось?

– Звонил твой отец. Сегодня вечером он не вернется домой.

– Мам? – спросила Вик, позволив рюкзаку скользнуть вниз с плеча и упасть на пол. – Что это значит? Где он будет ночевать?

– Я не знаю. Не знаю где и почему.

Вик скептически взглянула на нее.

– Как это ты не знаешь почему? – спросила ее Вик. – Он не придет домой из-за тебя. Мам, он не выносит твоего присутствия. Потому что ты пилишь его постоянно, стоишь здесь и бесишь, когда он устал и хочет покоя.

– Я стараюсь как могу. Ты не знаешь, как сильно я стараюсь приспособиться к нему. У меня в холодильнике всегда стоит пиво. Я готовлю ему теплый ужин, когда он поздно приходит домой. Но я не могу быть двадцатичетырехлетней, а именно это ему во мне не нравится. Его последней шлюхе как раз столько лет.

В ее голосе не было гнева. Только усталость, и все.

– Как это понимать – его последней?

– Последней девушке, с которой он спал, – ответила Линда. – Я не знаю, с кем он теперь и почему решил уйти к ней. Я не ставила его в такое положение, где он должен был выбирать между семьей и девушкой на стороне. Не знаю, почему на этот раз все по-другому. Наверное, она лакомый кусочек.

Когда Вик снова заговорила, ее дрожавший голос стал приглушенным.

– Ты снова лжешь. Я ненавижу тебя. Если он покинет дом, я уйду вместе с ним.

– Но, Викки, – сказала ее мать странным истощенным тоном. – Он не возьмет тебя. Папа ушел не только от меня. Он бросил нас.

Вик повернулась и, хлопнув дверью, убежала – в вечер раннего октября. Свет под низким наклоном шел от дубов через улицу, золотистый и зеленый. Как она любила его! В мире не бывает освещения, похожего на то, что вы можете увидеть в Новой Англии ранней осенью.

Вик мчалась на своем тошнотворном розовом велосипеде. Она плакала и едва осознавала то, что ее дыхание стало прерывистым. Она объехала дом, пронеслась под деревьями и спустилась с холма. Ветер свистел в ее ушах. Десятискоростной не был «Рэйли Тафф Бернером». Она чувствовала каждый камень и корешок под тонкими шинами.

Вик собиралась найти отца. Она направлялась к нему. Папа любил ее. Если Вик захочет остаться с ним, отец найдет для нее место, и она никогда не вернется домой, никогда не услышит ругань матери за ее поношенные черные джинсы, за одежду для мальчиков, за компанию лоботрясов. Ей просто нужно съехать с холма, и там будет мост.

Но моста не было. Старая грязная дорога заканчивалась у ограждения, а дальше была река Мерримак. Вверх по течению вода была черной и гладкой, словно дымчатое стекло. Ниже начинались буруны. Вода ярилась в белой пене, разбитая о валуны. От Самого Короткого Пути осталось только три пятнистых бетонных столба. Растрескавшиеся вверху, они поднимались из воды и тянули к небу согнутую арматуру.

Она помчалась к ограждению, желая, чтобы мост появился. Но перед тем как врезаться в барьер, она нарочно упала вместе с велосипедом и заскользила по грязной земле, пачкая джинсы. Не потрудившись осмотреть себя на наличие ран, она вскочила на ноги, схватила велосипед обеими руками и швырнула его в реку. Тот ударился о склон дамбы, подпрыгнул и упал на мелководье. Одно колесо, быстро вращаясь, осталось над водой.

В сгущавшихся сумерках проносились летучие мыши.

Вик, следуя реке, побрела на север. В ее уме не было четкого местоположения. Наконец, на дамбе у реки, под 495-м шоссе, она упала в колючую траву, засыпанную мусором. Ее бок болел. Машины проносились над ее головой, создавая дрожащую гармонику на массивном мосту через реку Мерримак. Она чувствовала проезжавший транспорт по любопытно гладкой вибрации земли под ее телом.

Она не собиралась тут спать, но какое-то время – минут двадцать или около того – дремала, унесенная в сонное состояние громоподобным ревом мотоциклов. Те проносились мимо – по двое, по трое – вся банда ездоков, уезжавшая за город в последнюю теплую ночь осени; туда, куда унесут их колеса.





Различные места



1993–1995


Когда вечером 9 мая 1993 года Джефф Эллис повел своего спингер-спаниэля на вечернюю прогулку, в Чесапике, штат Вирджиния, шел дождь. Никто из них не хотел выходить наружу – ни Эллис, ни его собака Гарбо. На бульваре Бэттлфилд неприятный дождь лил так сильно, что капли отскакивали от бетонных тротуаров и брусчатки дорог. Воздух ароматно пах шалфеем и остролистом. На Джеффе было большое желтое пончо, которое яростно трепал ветер. Гарбо расставила задние ноги и присела, чтобы помочиться. Ее курчавая шерсть висела мокрыми прядями.

Эллис и Гарбо шли мимо большого тюдоровского дома Нэнси Ли Мартин – богатой вдовы с девятилетней дочерью. Он потом говорил следователям из чесапикского департамента полиции, что посмотрел на ее подъездную дорожку, так как услышал рождественскую музыку. Хотя это было неправдой. Из-за громкого стука дождя на дороге Джефф не слышал рождественской музыки. Однако он всегда ходил мимо дома Нэнси и смотрел на ее подъездную дорожку, потому что был немного влюблен в нее. Она была старше его на десять лет, но в свои сорок два года выглядела все той же чирлидершей вирджинского политеха, которой когда-то была.

Когда он покосился на узкую дорожку, то увидел Нэнси, выходившую из передней двери. За ней бежала дочь Эми. Высокий мужчина в черном плаще раскрыл для них зонт. Женщины были одеты в изящные одежды и шелковые шарфы. Джефф Эллис вспомнил слова жены. Она говорила, что Нэнси Ли едет к Джорджу Эллину, который баллотировался на должность губернатора. Миссис Мартин хотела выступить его финансовым спонсором.

Эллис, владевший дилерским центром «Мерседес», разбирался в автомобилях и узнал машину, увозившую ее, как ранний «Роллс-Ройс», то ли «Фантом», то ли «Призрак», тридцатых годов. Он окликнул Нэнси по имени и приподнял руку в приветствии. Наверное, миссис Мартин ответила ему. Он не был уверен. Когда водитель открыл дверь, послышалась музыка. Эллис мог поклясться, что уловил звуки «Маленького барабанщика» в исполнении хора. Такую музыку странно было слышать весной. Возможно, даже Нэнси Ли подумала, что это странно. Она, казалось, помедлила, прежде чем сесть в машину. Но шел сильный дождь, и она колебалась недолго.

Эллис пошел дальше, а когда он вернулся, машина уже уехала. Нэнси Ли Мартин и ее дочь Эми так и не прибыли в контору Джорджа Эллина.

Водитель, который должен был забрать ее – некий Малкольм Экройд, – также исчез. Его машину нашли на Бейнбридж-роуд, у воды, с открытой водительской дверью. В траве нашли его шляпу, забрызганную кровью.





* * *


Поздним маем 1994 года десятилетний Джейк Кристенсен из Буффало, штат Нью Йорк, в одиночку прилетел из Филадельфии, где учился в школе-интернате. Его должен был встретить водитель, но этот человек, Билл Блэк, перенес фатальный сердечный приступ. Его нашли мертвым в гараже за рулем своего лимузина. Кто встретил Джейка в аэропорту и кто увез его, не было установлено.

Вскрытие обнаружило, что сердце Билла Блэка остановилось после вдыхания летальной дозы севофлюрана – газа, который любят использовать дантисты. Его малая доза ослабляет боль и делает человека очень внушаемым… другими словами, превращает в зомби. Севофлюран попадал в категорию труднодоступных веществ. Чтобы достать его, вам требовалась лицензия приватного медика или дантиста. Это казалось перспективной линией расследования, но допросы челюстно-лицевых хирургов и работавших с ними людей ничего не дали.





* * *


В 1995 году Стив Конлон и его двенадцатилетняя дочь Чарли (на самом деле Шарлин, а для своих подруг Чарли) собрались на танцы отцов и дочерей. Они заказали лимузин, но вместо этого к их порогу приехал «Роллс-Ройс», который оказался на их дорожке. Мать Чарли, Агата, перед отъедом поцеловала дочь в лоб, пожелала ей повеселиться – и никогда больше ее не видела.

Но мужа она потом видела. Его тело, с пробитым пулей левым глазом, нашли за кустами в зоне отдыха у шоссе 87. Несмотря на лицевую рану, Агата быстро опознала тело.

Через несколько месяцев, осенью, примерно в два тридцать утра в доме Конлонов зазвонил телефон. Полусонная Агата ответила. Она услышала шипение и треск, как при очень удаленном соединении, а затем несколько детей начали петь «Первое Рождество» – высокими сладкими голосами, немного дрожавшими от смеха. Агата была убеждена, что уловила среди них голос своей дочери. Она начала выкрикивать ее имя: «Чарли, Чарли, где ты?» Но дочь не ответила, и через мгновение дети отключились.

Однако в телефонной компании заявили, что в указанное время никакого звонка в ее дом не было. Полиция решила, что это ночная фантазия обезумевшей от горя женщины.





* * *


Среди 58 000 похищений детей, происходивших ежегодно в Америке в ранние 1990-е годы, исчезновения Марты Грегорски, Рори Маккомберса, Эми Мартин, Джейка Кристенсена, Чарли Конлон и взрослых, которые пропали вместе с ними – в разных штатах, с несколькими свидетелями, при различных обстоятельствах, – не объединялись в одно дело до того момента, когда, гораздо позже, Вик Макквин не побывала в руках Чарли Талента Мэнкса-третьего.





Хаверхилл, штат Массачусетс


В конце марта, когда Проказница училась в одиннадцатом классе, мать в час ночи ворвалась в ее спальню, где Вик уединилась с Крейгом Харрисоном. Они не занимались любовью и даже не целовались, но у Крейга имелась бутылка «Баккарди», и Вик была довольно пьяна. Это не понравилось матери.

Крейг, пожав плечами, улыбнулся и ушел. Спокойной ночи, миссис Макквин. Извините, что мы разбудили вас. А на следущее утро Вик, отправляясь на субботнюю смену в «Тако Белл», не разговаривала с матерью. Ей не хотелось возвращаться домой, и, конечно, она не была готова к тому, что там ее ожидало.

Линда сидела у Вик на кровати, которая была аккуратно застелена свежим бельем. Подушка с уголком, как в отеле. Только мяты не хватало. Все остальное пропало: альбом, книги и компьютер. На столе лежала пара вещей, но Вик не обратила на них внимание. Вид пустой комнаты заставил ее задохнуться от возмущения.

– Что ты наделала?

– Ты можешь вернуть свои вещи обратно, – сказала Линда. – Нужно только принять мои новые правила и комендантский час. Отные я буду отвозить тебя в школу, на работу и туда, куда тебе нужно будет ехать.

– Ты… ты не права, – сказала Вик, дрожа от гнева.

– Я нашла некоторые странные вещи в твоих ящиках, – продолжила мать, словно дочь ничего не говорила. – Мне хотелось бы услышать, как ты объяснишь их наличие.

Линда кивнула, указывая на другую сторону комнаты. Вик повернула голову, на этот раз заметив то, что лежало на столе: пачка сигарет, банка «Алтоидс», содержавшая в себе нечто похожее на красные и оранжевые леденцы для Дня Валентина; несколько бутылочек-пробников джина; два презерватива с банановым запахом в пурпурных обертках. Одна упаковка была разорванной и пустой.

Вик купила презервативы в торговом аппарате у отеля «Говард Джонсон». Она открыла один пакетик, чтобы сделать из резинки шар с рисунком, накачав ее воздухом. Нарисовав на презервативе лицо и назвав его Членоголовым, она забавляла одноклассников – двигала им по парте, когда учитель выходил из класса. Когда мистер Джеффи вернулся из туалета, в помещении так сильно пахло бананами, что он спросил, кто принес в класс пирог. Естественно, это вызвало у ребят безудержный хохот.

Сигареты забыл Крейг, когда заходил однажды вечером. Вик оставила их себе. Она не курила, но ей нравилось вынимать сигарету из пачки и класть ее на подушку, чтобы потом постель пахла сладким табаком – запахом Крейга.

Таблетки экстези она принимала в те ночи, когда не могла заснуть – когда ее мысли крутились и пищали в голове, как стая сошедших с ума летучих мышей. В некоторые ночи Вик закрывала глаза и видела мост Самого Короткого Пути – кривобокий прямоугольник, ведущий в темноту. Она чувствовала его запах: аммиачную вонь испражнений летучих мышей и запах полусгнившего дерева. На дальнем конце моста мигали в темноте две фары: два светлых круга, размещенных близко друг к другу. Эти фары были яркими и ужасными. Иногда она могла видеть их даже с открытыми глазами. При виде этих фар ей хотелось кричать.

Маленькая таблетка всегда сглаживала впечатления. Таблетки экстези давали ей чувство, что она летала в воздухе и ветер обдувал ее лицо. Они приводили мир в состояние плавного движения, словно она находилась на заднем сиденье мотоцикла, а ее отец выполнял крутой вираж. Ей не требовался сон, когда она принимала экстези. При такой любви к миру не нужно было спать. Вместо этого она звонила подругам и рассказывала им, как любит их. Вик оставалась на ногах допоздна и рисовала эскизы татуировок, которые сокращали брешь между ее добродетелью и затраханными до смерти стриптизершами. Девушка хотела, чтобы над грудью у нее красовался мотоциклетный двигатель – пусть парни знают, какую великолепную поездку она даст, и не беда, что в свои семнадцать лет – ой, как ни трогательно – Вик была последней девственницей в классе.

Маленькие пробнички были вообще ерундой. Джин являлся напитком, которым она запивала экстези.

– Думай, что хочешь, – сказала Вик. – Меня это мало волнует.

– Спасибо тебе за то, что ты, по крайней мере, используешь контрацептивы. Если у тебя будет внебрачный ребенок, рассчитывай только на саму себя. Я такого ребенка не приму. Как и тебя.

То, что Вик хотела сказать, было бы хорошим аргументом для беременной девушки, но это время еще не пришло.

– Я не спала с ним.

– Не лги мне! Четвертого сентября. Я думала, ты спала у Виллы. А в твоем дневнике говорится…

– Ты смотрела мой гребаный дневник? – закричала Вик.

Она даже заплакала.

– Ты спала с Крейгом. В первый раз. Думаешь, я не знаю, что это значит?

Да, они спали вместе… в одежде, под тонким одеялом, на полу в подвале Виллы, вместе с шестью другими подростками. Когда Вик проснулась, Крейг обнимал ее, дыша в затылок, – одна рука на ее поясе. И она думала: пожалуйста, не просыпайся. Это было такое счастье, что она не помнила, как выдержала его.

– Да, мы трахались, мама, – тихо сказала Вик. – Потому что мне надоело сосать его член. Не вижу в этом ничего особенного.

Тот жалкий цвет, что оставался на лице матери, угас совсем.

– Я буду держать твои личные вещи под замком, – произнесла она. – Но если ты подчинишься новой программе…

– Это так ты поступала, когда папа разочаровывал тебя? Не позволяла ему барахтаться с тобой по несколько месяцев, желая посмотреть, как он справится с новой программой?

– Поверь, если бы в нашем доме имелся пояс верности, то я заставила бы тебя носить его, – закричала мать. – Ты, маленькая шалава с грязным языком.

Вик рассмеялась, дико и ужасно.

– Какое дерьмо у тебя внутри, – сказала она самую злую фразу, которую только могла придумать. – Я ухожу от тебя.

– Если уйдешь, имей в виду, – сказала мать, – ты найдешь дверь запертой, когда вернешься.

Но Вик не слушала ее. Она уже выбегала из спальни.





* * *


Она шла пешком.

Дождь, смешанный с мокрым снегом, просачивался через ее армейскую куртку и покрывал волосы хрустящей корочкой льда.

Ее отец с подругой жили в Дархеме, штат Нью-Гэмпшир. К ним можно было попасть с помощью ветки МБТА (транспортного управления залива Массачусетс) – доехать до Северной станции и взять билет на Амтрак. Это стоило денег, которых у Вик не имелось.

Она все равно пошла на станцию и провела там какое-то время, скрываясь от дождя. Вик пыталась придумать, кому бы позвонить и попросить денег для проезда на поезде. Затем она решила послать всех подальше и просто позвонить отцу – попросить его приехать и забрать ее. Честно говоря, она не понимала, почему не додумалась до этого раньше.

В прошлом году Вик видела его однажды, и эта встреча закончилась плохо. Она поссорилась с его подругой и швырнула в нее пульт от телевизора, который по нелепой случайности поставил ей синяк под глазом. Отец в тот же вечер отправил дочь обратно, не поинтересовавшись даже ее точкой зрения на произошедшую историю. С тех пор Вик с ним не говорила.

Крис Макквин ответил на второй звонок и сказал, что оплатит разговор. Он не казался обрадованным. Его голос звучал хрипло и скрипуче. Последний раз, когда она видела отца, в его волосах блестело много серебра, которого не было год назад. Она слышала, что люди, заводившие молодых любовников, сами становились моложе. С ним это не работало.

– Короче, – сказала Вик и едва снова не заплакала. – Мама выставила меня, как раньше бросила тебя.

Конечно, все случилось не так, но ей показалось правильным начать подобным образом беседу.

– Привет, Проказница, – произнес отец. – Где ты? Твоя мама звонила и сказала мне, что ты ушла.

– Я на вокзале. Совсем без денег. Папа, ты можешь меня забрать?

– Я вызову тебе такси. Мама заплатит водителю, когда ты вернешься домой.

– Мне нельзя возвращаться домой.

– Вик. Мне потребуется час, чтобы добраться туда. А уже полночь. Мне нужно на работу завтра в пять утра. Я уже лежал в кровати, а теперь сижу у телефона и тревожусь за тебя.

Вик услышала на фоне голос его девушки – Тиффани:

– Она не должна приезжать сюда, Крисси!

– Договаривайся со своей матерью, – сказал он. – Я не могу становиться на чью-либо сторону. Ты знаешь это, Вик.

– Она не приедет сюда, – рявкнула Тиффани.

Ее голос был резким и сердитым.

– Вели этой сучке закрыть ее траханый рот! – закричала Вик.

Когда отец заговорил, его голос стал жестким и суровым.

– Замолчи! И подумай о том, что ты избила ее, когда приезжала сюда в прошлый раз…

– Проклятье!

– …а потом даже не извинилась…

– Я не трогала твою безмозглую дрянь.

– Ладно. Я закругляюсь. Наш разговор закончен. Что касается меня, ты проведешь эту чертову ночь под дождем.

– Значит, ты выбрал ее, а не меня, – произнесла Вик. – Ты выбрал ее! Пошел ты подальше, папа. Отдыхай! Оставь проблемы на завтра. Это то, что ты делаешь лучше всего.

Она повесила трубку.

Вик не знала, сможет ли спать на привокзальной лавке. Но к двум часам утра она поняла, что это ей не удастся. Было слишком холодно. Она хотела позвонить матери и попросить ее вызвать такси. Но мысль о ее помощи казалась невыносимой, поэтому она пошла домой.





Дом


Вик даже не пробовала толкать переднюю дверь, уверенная в том, что та была закрыта. Окна ее спальни, запертые на шпингалеты, находились в десяти футах над землей. Окна в задней части дома тоже были заперты, как и раздвижные стеклянные двери. Однако имелось подвальное окно, которое не запиралось и даже не закрывалось как следует. Оно оставалось открытым на четверть дюйма около шести лет.

Отыскав ржавые садовые ножницы, она отжала ими проволочную сетку, затем толкнула окно назад и протиснулась в широкое отверстие.

Подвал представлял собой большое помещение без мебели, с трубами, проходившими по потолку. Умывальник и сушилка находились в одном конце комнаты – у лестницы, а бойлер располагался в другом. Остальная обстановка состояла из массы коробок, клетчатого легкого кресла, мусорных мешков, наполненных старой одеждой, и акварелью в рамке, с Крытым Мостом. Вик смутно помнила, что рисовала его в начальной школе. Картина была страшненькая. Никакого чувства перспективы. Вик позабавилась, нарисовав на ней маркером стаю летащих пенисов, затем бросила ее в мусор и разложила кресло, которое превратилось в достаточно неплохую кровать. В сушилке она нашла себе смену белья. Вик хотела высушить кроссовки. Но стук и шипение привели бы в подвал ее мать. Поэтому она просто оставила их на нижней ступени.

Она нашла в пакете для мусора какие-то зимние куртки, раскатала их на кресле и натянула пару штук на себя. Кресло выгибалось углами, и Вик не представляла, что сможет спать на таком неровном месте. Но в какой-то момент она закрыла глаза, и, когда открыла их, небо стало синей лентой в длинной щели окна.

Девочка проснулась от возбужденного голоса матери и шагов, гремевших над ее головой. Та звонила по телефону на кухне. Вик поняла это по тому, как она ходила.

– Крис, я звонила в полицию, – говорила она. – Да, они сказали, что со временем она вернется домой.

Через какое-то время Линда продолжила.

– Нет-нет, они не будут заводить дело, потому что она не пропавшее лицо. Ей семнадцать лет, Крис. В таком возрасте они даже не назовут ее сбежавшей.

Вик хотела подняться с кресла и взбежать по лестнице. Но затем она подумала: К черту ее. К черту обоих. И улеглась обратно на своем лежбище.

Принимая решение, она знала, что поступает неправильно – ужасно неправильно. Скрывается здесь, пока мама наверху бесится от паники. Но как ужасно обыскивать ее комнату, читать дневник и забирать себе вещи, за которые она платила сама из своего кошелька. А если Вик использовала экстези, то это вина родителей. Не нужно было разводиться. И зачем отец бил мать? Теперь она знала, что он делал это. Вик не забыла, как он мочил свои костяшки в раковине. Даже если болтливая сука сама этого заслуживала. Вик хотела немного экстези. В рюкзаке была одна таблетка – в карандашном пенале, – но она оставалась наверху. Интересно, отправится ли мать на ее поиски?

– Но ты не растил ее, Крис! Это делала я! Все делала сама!

Линда перешла на крик. Вик услышала слезы в ее голосе и на мгновение почти одумалась. И вновь удержалась. Казалось, что ночной дождь просочился через ее кожу и сделал кровь более холодной. Она желала этого холода внутри, идеального ледяного спокойствия – мороза, который заглушал бы все плохие чувства и останавливал дурные мысли.

Вы хотели, чтобы я потерялась, – подумала Вик. – Пусть так оно и будет.

Мать бросила трубку телефона на рычаги, подняла ее снова и еще раз бросила.

Вик свернулась калачиком под куртками.

Через пять минут она заснула.





* * *


Когда Проказница проснулась, наступило начало вечера. Дом был пустым. Открыв глаза, она поняла это по застывшей тишине. Ее мать не выносила молчания. Когда Линда спала, у нее работал вентилятор. Когда она бодрствовала, то включала телевизор или звонила подругам.

Вик встала с кресла, пересекла комнату и, подняшись на ящик, посмотрела из окна на передний двор. Ржавого «Датсуна» – машины ее матери – там не было. Вик почувствовала импульс возбуждения. Она надеялась, что в своих поисках мать объедет весь Хаверхилл – почту, вокзал, боковые улицы и дома подруг.

Я могла бы быть мертвой, – подумала она, произнося безмолвные слова пугающим зловещим голосом. – Изнасилованной и брошенной у реки. И это стало бы твоей виной, властолюбивая сука. Голова Вик была забита словами, подобными властолюбивая и зловещая. В школе девушка могла получать «С», но она читала Джерарда Мэнли Хопкинса и Хью Одена. Она знала, что на целый световой год умнее своих родителей.

Вик поместила сырые кроссовки в сушилку и поднялась наверх, чтобы съесть чашку «Лаки Чармс» перед телевизором. Она достала из пенала свою последнюю таблетку экстези. Двадцать минут Проказница чувствовала себя легкой и гладкой. Закрыв глаза, она испытывала роскошные ощущения движения – скольжение в воздухе бумажного самолетика. Она смотрела канал «Трэвел» и каждый раз, когда видела лайнер, разводила руки, как крылья, притворяясь парившей машиной. Экстези являлось движением в форме таблетки. Впечатления напоминали поездку в темноте – в кабриолете с открытым верхом. Только во время путешествия не нужно было вставать с кушетки.

Вик помыла в раковине чашу и ложку, высушила их и поместила туда, где они лежали. Затем она выключила телевизор. Прошло около часа, насколько она могла судить по наклонным лучам света, проходившим через деревья.

Вик вернулась в подвал, проверила обувь, но та по-прежнему была сырой. Она не знала что делать. Под лестницей лежала старая теннисная ракетка и банка с мячами. Вик решила какое-то время побить мяч об стену. Но сначала нужно было очистить пространство. Поэтому Проказница начала двигать коробки… И вот тогда она нашла его.

«Рэйли» стоял, прижатый к стене – скрытый за штабелем коробок с пометкой «Для Армии спасения». Вик опешила, увидев свой старый «Тафф Бернер». Она попала в какую-то аварию и потеряла его. Вик вспомнила, как ее родители говорили об этом, не зная, что она подслушивала их.

За одним исключением. Возможно, она воспринимала не то, что слышала. Например, отец говорил, что у нее будет сердечный приступ, если он расскажет ей о пропаже «Тафф Бернера». По какой-то причине она подумала тогда, что велосипед потерялся и что папа не смог найти его. А мать говорила, что рада исчезновению «Тафф Бернера», потому что Вик сильно привязалась к нему.

Она привязалась к байку, это верно. Вик имела множество фантазий, вовлекавших поездки через воображаемый мост в разные места и фантастические страны. Она ездила в убежище террористов, находила пропавший браслет матери, посещала подвал, наполненный книгами, где какая-то эльфийка угощала ее чаем и предупреждала о привидениях.

Она провела пальцами по рулю, собрав густую серую подушечку пыли. Все это время велосипед стоял здесь, потому что ее родители не хотели, чтобы она каталась на нем. Вик любила свой «Рэйли». Он дарил ей тысячи историй, и поэтому, естественно, родители забрали его. Она скучала о крытом мосте, о девочке, которой была. Вик знала, что тогда была во много раз лучше.

Надевая кроссовки (они румянились и парили), девушка продолжала смотреть на велосипед.

Весна находилась в почти идеальном равновесии: на солнце она чувствовалась словно июль, а в тени – как январь. Вик не хотелось ехать по дороге и рисковать своей свободой. Мать могла заметить ее. По этой причине она прокралась позади дома и спусталась по тропинке в лес. Было так естественно поставить ноги на педали и поехать вниз.

Вскарабкавшись на велосипед, Вик рассмеялась. Байк был слишком маленьким для нее – почти комично не по росту. Она представила себе клоуна, втиснувшегося в крохотную машину. Ее колени цеплялись за руль, а ягодицы свисали с сиденья. Но когда она встала на педали, все снова показалось нормальным.

Она съехала вниз с холма – в тень, где было на десять градусов холоднее, чем на солнце. В ее лицо дохнула зима. Ударившись о корень, она взлетела в воздух. Вик не ожидала такого и издала тонкий счастливый крик удивления. На какое-то мгновение не стало разницы между тем, кем она была и кем стала. Все казалось таким же, как прежде: под ней крутились два колеса и ветер хватал ее за волосы.

Она не спустилась прямо к реке, а поехала по узкой тропе, шедшей наискосок по склону холма. Прорвавшись через какие-то кусты, Вик оказалась рядом с группой мальчишек, стоявших вокруг мусорного бака, в котором горел костер. Они передавали по кругу сигарету с травкой.

– Дайте дернуть! – прокричала она, проезжая мимо.

Вик притворилась, что делает маленькую затяжку. Мальчик у бака, тощий придурок в майке с Оззи Осборном, так испугался, что набрал полные легкие дыма. Она с усмешкой промчалась мимо него. Парень с сигаретой прокашлялся и крикнул:

– Может, и дадим, если отсосешь у нас, трахнутая шлюха!

Она продолжила крутить педали, удаляясь от детей. Парламент ворон, сидевших на ветках толстой березы, обсуждал ее в самых грубых терминах, когда она проезжала под ними.

Может, отсосешь у нас, – подумала она, и в какой-то момент семнадцатилетняя девушка на детском велосипеде представила, что разворачивается и возвращается к ним – что спускается с велосипеда и говорит: Ладно, кто первый? Мать уже считала ее шлюхой. Вик очень не хотелось разочаровать ее.

Спускаясь по склону холма на старом велосипеде, она какое-то время чувствовала себя прекрасно. Но счастье внезапно выгорело, оставив после себя лишь тонкую холодную ярость. Вик не знала, на кого сердилась. Ее гнев не имел точки фиксации. Это был мягкий шум эмоций, гармонирующий с жужжанием спиц.

Она хотела поехать к торговому центру, но тогда другие девчонки – соседки по столовой – начнут ухмыляться. Такая идея раздражала ее. Вик не желала видеть знакомых людей. Она не желала, чтобы кто-то давал ей добрые советы. Проказница не знала куда ехать. Она просто хотела найти какую-нибудь проблему. И Вик чувствовала, что, проехав немного дальше, она обязательно найдет себе неприятность.

Вероятно, мать думала, что ее дочь уже нашла проблему – что она лежала где-то голой и мертвой. Вик с удовольствием повертела идею в голове. Жаль, что этим вечером вентилятор будет выключенным. И ее мать поймет, что она жива. Вик отчасти хотелось, чтобы Линда никогда не узнала о том, что случилось с ней. Она хотела исчезнуть из ее жизни – уйти и больше не вернуться. Как прекрасно будет оставить обоих родителей. Пусть они гадают, жива или мертва их дочь.

Ей понравилась мысль о всех тех днях и неделях, на протяжении которых они будут скучать по ней, терзаемые ужасными фантазиями о том, что случилось с их дочерью. Они будут представлять ее под дождем, дрожащую и жалкую. Им будет казаться, что она благодарно взбирается на заднее сиденье первой же машины, которая остановится около нее. И она могла быть все еще живой где-то в кузове старого автомобиля. (Вик не заметила, что в ее уме машина стала старой – какой-то неопределенной модели.) И родители никогда не узнают, как долго старый человек держал ее. (Вик решила, что похититель будет старым, как и его автомобиль.) Что он сделает с ней и куда потом бросит тело. Это будет хуже, чем смерть. Они никогда не узнают, с каким ужасным человеком столкнулась Вик, в какое одинокое место он увез ее и какой конец она найдет для себя.

К тому времени Вик была на грунтовой дороге, которая вела к Мерримаку. Желуди хлопали под колесами. Она слышала рев реки, стремившейся через узкий скалистый проход – один из лучших звуков в мире. Проказница подняла голову, чтобы порадоваться виду, но обзор был перекрыт мостом Самого Короткого Пути.

Вик нажала на тормоза, позволив «Рэйли» остановиться.

Мост был более ветхим, чем она помнила. Вся конструкция покосилась вправо, и казалось, что сильный порыв ветра мог сбросить его в Мерримак. Кривобокий вход зарос кустами ивы. Она почувствовала запах летучих мышей. В дальнем конце тоннеля виднелось слабое пятно света.

Вик дрожала от холода и чувства, похожего на удовольствие. Она чувствовала молчаливую уверенность, что ее голову наполняют неправильные мысли. Сколько бы раз она ни принимала экстези, у нее никогда не было галлюцинаций. Хотя все когда-нибудь случается впервые.

Мост ждал, чтобы она через него проехала. Вик понимала, что, сделав это, она упадет в пустоту. Ее запомнят, как обдолбанную наркотиками цыпочку, которая съехала с утеса на велосипеде и сломала себе шею. Такая перспектива не пугала ее. Лучше уж смерть в потоке, чем быть похищенной каким-то стариком (Призраком) без возможности передать кому-то весточку.

В то же время – хотя она знала, что моста не существовало, – какая-то ее часть хотела посмотреть, что теперь было на дальнем конце. Вик встала на педали и подъехала ближе – прямо на край, где деревянная рама опиралась на грунт.

Слева, на внутренней стене, зеленой краской были написаны два слова:





Дом саней

1996





Хаверхилл


Вик наклонилась, схватила кусок глины и бросила его на мост. Тот звучно упал на деревянный настил, подпрыгнул и заскользил чуть дальше. Сверху послышался слабый шорох движения. Летучие мыши.

Галлюцинация казалась довольно прочной. Хотя, возможно, кусок глины тоже был галлюцинацией.

Проверить мост можно было двумя способами. Например, проехать еще двенадцать дюймов и затормозить на нем. Если мост являлся воображаемым феноменом, она могла вовремя вернуться назад и удержать себя от падения. Или она просто могла помчаться вперед. Закрыть глаза и дать «Рэйли» унести ее туда, куда ему хотелось.

Ей было семнадцать, и она не боялась. Ей нравился шелест ветра в ивах, обрамлявших вход на мост. Она поставила ноги на педали и поехала. Проказница услышала, как колеса зашуршали по дереву, как доски затрещали под ней. Но никакого падения не было, как и восьмидесятифутового погружения в арктический холод Мерримака. Появился нараставший рев белого шума. И приступ боли в левом глазу.

Она скользила в старой знакомой тьме. В зазорах между досками мелькали статические молнии. Она проехала треть пути и увидела вдалеке белый дом с примыкавшим гаражом. Дом саней, как было написано на стене.

Название ничего не значило для нее, и она не нуждалась в нем. Вик интуитивно знала, что она ехала бы вперед, даже если бы ее ожидало неизвестное. Ей хотелось найти какую-нибудь проблему, и мост Самого Короткого Пути еще ни разу не подводил ее.





Другой конец моста


В высоком кустарнике жужжали насекомые. В Нью-Гэмпшире весна была похожа на холодного противного слизня, а здесь – черт знает где – воздух казался теплым и свежим. На периферии зрения Вик увидела вспышки света – какое-то мерцание в деревьях, – но тогда она не обратила на них внимания.

Вик съехала с моста на утрамбованный грунт. Нажав на тормоза, она встала на ноги и оглянулась на мост. Самый Короткий Путь вклинился между рощей и одной стороной дома. Дальше он шел через лес. Когда Вик посмотрела на него, то увидела Хаверхилл на другой стороне – зеленый и тенистый в вечернем свете дня.

Белый дом в стиле Кейп-Код одиноко стоял в конце длинной грунтовой дорожки. Во дворе трава росла по пояс. Сумах, пробивавшийся среди деревьев, прорастал большими кустами высотой с саму Вик.

Занавески на окнах были задернуты, защитные сетки от насекомых выглядели ржавыми и выгнутыми, на дорожке не стояло машины, и казалось, что дом оставался пустым. Однако Вик тут же испугалась этого места. Она не верила, что в доме никого не было. Место представлялось ей очень устрашающим. Она тут же подумала, что, когда полиция будет обыскивать его, на заднем дворе найдут закопанные тела.

Когда Вик въезжала на мост, ей казалось, что она парит, как ястреб, влекомый восходящим потоком воздуха. Она думала, что никто не причинит ей вреда. А теперь, стоя неподвижно на дорожке, Вик чувствовала, что движется вперед, и это ощущение было неприятным. Казалось, что она толкала тяжелый предмет, который не хотела видеть и знать.

Откуда-то издалека доносился слабый звук телевизора или радио.

Вик еще раз оглянулась на мост. Он находился только в паре футов от нее. Девушка вздохнула и сказала себе, что ей ничего не угрожает. Если ее увидят, она развернет велосипед, вернется на мост и уедет, прежде чем кто-то успеет даже крикнуть.

Она слезла с байка, взяла его за руль и пошла вперед. С каждым тихим шагом Вик чувствовала все большую уверенность, что ее окружение было реальностью, а не иллюзией, созданной экстези. Звуки радио становились чуть громче при ее приближении.

Посмотрев на деревья, Вик снова увидела блестящие огни, сверкавшие на ветвях ближайших сосен. Потребовалось время, чтобы понять, какое чудо она видит. А когда Вик разобралась, она застыла и уставилась на них. Сосны и ели вокруг дома были увешаны рождественскими украшениями. Они сотнями висели на деревьях. Большие серебристые и золотые шары, с напыленными блестками, качались на пышных ветках сосен. Оловянные ангелы прижимали к губам безмолвные трубы. Толстые Санты прикладывали ко ртам пухлые пальцы, советуя Вик идти тише.

Пока она стояла, любуясь украшениями, по радио зазвучал грубоватый баритон Берла Айвза, призывавшего весь мир обзавестись остролистом и веселым Рождеством. Как будто было не важно, что шла третья неделя марта. Песня раздавалась из примыкавшего гаража – мрачного строения, с одной поднимавшейся дверью и четырьмя квадратными окнами, которые выглядели молочными от грязи.

Она сделала маленький шажок, затем второй и начала красться к гаражу таким образом, словно шла по верхнему карнизу. Затем Вик обернулась, желая убедиться, что мост по-прежнему позади нее – что она могла достичь его, если придется в спешке отступать. И она могла.

Еще один шаг, другой. А затем она достаточно приблизилась, чтобы заглянуть в запачканное окно. Вик прислонила «Рэйли» к стене у больших гаражных дверей. Она прижала лицо к стеклу. В гараже стояла старая черная машина с небольшим задним окном. То был «Роллс-Ройс» – автомобиль, рядом с которым в старых фильмах всегда снимался Уинстон Черчиль. Машина имела номер:

NOS4A2.





Вот оно. То, что мне нужно. Полиция может отследить его по номеру, – подумала Вик. – Теперь ты должна уйти. Должна бежать.

Но, собравшись отойти от гаража, она увидела движение через окно старой машины. Тот, кто сидел на заднем сиденье, слегка переместился и поерзал, выискивая более удобное местечко. Через стекло Вик смутно увидела контур небольшой головы.

Ребенок. В машине был ребенок.

Сердце Вик билось так сильно, что ее плечи тряслись. В машине похитителя был ребенок. Если она вернется через Самый Короткий Путь, то, возможно, закон поймает мужчину, который владел этой старой железкой. Но они не найдут ребенка, потому что к тому времени он уже будет под ногами в какой-нибудь грязи.

Вик не понимала, почему ребенок не кричал или не выбегал из машины. Возможно, его опоили наркотиками или связали, Вик этого не знала. Какой бы ни была причина, он не выйдет из автомобиля, если она не войдет в гараж и не выпустит его.

Проказница отошла от окна и вновь оглянулась через плечо. Мост ждал ее среди деревьев. Внезапно он показался очень далеким. Как это случилось?

Она оставила «Рэйли» у гаража. Вик думала, что боковая дверь будет заперта, но, когда она повернула ручку, та открылась. На нее выплеснулись дрожащие, писклявые гелиевые голоса: Элвин и бурундуки запели свою адскую рождественскую песню.

При мысли войти туда у нее дрожало сердце. Она переступила одной ногой порог – на пробу, словно проверяла лед на пруду, который мог еще не застыть. Старая машина, обсидиановая и гладкая, заполняла собой почти весь гараж. Небольшое оставшееся пространство было забито хламом: банками с краской, граблями, лестницами и разными коробками.

У «Роллса» был просторный задний салон и черный диван, обтянутый темной лайкой. На нем спал мальчик. Он был одет в куртку с пуговицами из кости и капюшоном. Темные волосы, круглое полное лицо, румяные щеки говорили о крепком здоровье. Вероятно, он видел сладкие сны: возможно, сахарный изюм. Мальчик не был связан и не выглядел несчастным. Ей пришла в голову мысль, не имевшая смысла: Он чувствует себя прекрасно. Можешь уходить. Скорее всего, парень здесь со своим отцом. Он заснул, и отец дал ему отдохнуть. Можешь уходить.

Вик отмахнулась от этой мысли, словно от слепня. В ней было что-то неправильное. Вряд ли дело касалось ее головы. Она не знала, как это получалось.

Мост Самого Короткого Пути отправил ее сюда, чтобы найти Призрака – плохого человека, который причинял людям вред. Она искала неприятности, а мост всегда указывал ей верное направление. За последние несколько минут воспоминания, которые она подавляла годами, вернулись назад. Мэгги Ли была реальной девушкой, а не элементом грез. Вик действительно съездила на своем велосипеде в «Примо Субс у Терри» и вернула мамин браслет. Эти случаи не были воображаемыми.

Она постучала по стеклу. Ребенок не шевелился. Он был моложе ее – лет двенадцати или около того. На его верхней губе уже росли редкие смуглые волосы.

– Эй, – позвала она тихим голосом. – Парень, проснись.

Он заворочался, но, в конце концов, повернулся на бок – лицом от нее.

Вик потянула рукоятку двери. Та была заперта изнутри.

Руль располагался с правой стороны машины – с той, где находилась она. Стекло водительского окна было опущено почти до упора. Вик переместилась к нему. Здесь имелось относильно большое пространство между машиной и мусором, сваленным к стене.

Ключи торчали в замке зажигания – машина заводилась от аккумулятора. Шкала радио подсвечивалась радиоактивной тенью зеленого. Вик не знала, кто теперь пел – какой-то старый пижон из Вегаса, – но эта вещь тоже была про Рождество. Зимний праздник остался в зеркале заднего вида четыре месяца назад, и поздней весной такая музыка звучала как-то отвратительно. Словно клоун, стоящий под дождем, который смывал его макияж.

– Эй, парень, – прошептала она. – Эй, просыпайся.

Мальчик пошевелился и затем сел, повернувшись к ней. Вик увидела его лицо и с ужасом отпрянула назад.

В нем не было ничего того, что она заметила через заднее стекло. Парень в машине находился близко к смерти… или за гранью смерти. Его лунно-белое лицо имело глазницы цвета свежих синяков. Под кожей ветвились черные ядовитые вены. Казалось, что его артерии наполняли чернила, а не кровь. Они выступали болезненными ветвями в уголках рта, по краям глаз и на его висках. Волосы были цвета инея на оконном стекле.

Мальчик моргнул. Его глаза, блестящие и любопытные, являлись единственной частью, которая казалась живой. Он выдохнул белый дым. Словно в холодильной камере.

– Кто ты? – спросил мальчик.

Каждое слово сопровождалось новым выдохом белого пара.

– Тебе нельзя находиться здесь.

– Почему тебе так холодно?

– Мне не холодно, – ответил он. – Ты должна уйти. Здесь очень опасно.

Его дыхание парило.

– О боже, – сказала она. – Малыш. Давай заберем тебя отсюда. Пошли. Выходи ко мне.

– Я не могу открыть дверь.

– Заберись на переднее сиденье.

– Я не могу, – ответил мальчик.

Он говорил, как одурманенный. До Вик дошло, что парень находился под воздействием наркотиков. Но разве наркотики могли опустить температуру тела настолько, чтобы дыхание стало парить? Она так не думала.

– Я не могу уйти с заднего сиденья. А тебе действительно нельзя здесь быть. Он скоро вернется.

Белый холодный пар сочился из его ноздрей.

Вик хорошо слышала мальчика, но не понимала того, что он говорил. Кроме последней фразы. Он скоро вернется. Слова имели идеальный смысл. Конечно, он (Призрак) вернется, где бы ни находился. Злодей не оставил бы машину с работавшим радио, если бы не собирался скоро прийти. К тому времени ей следовало исчезнуть. Им обоим нужно было бежать отсюда.

Больше всего на свете ей хотелось удрать – постучать в дверь и сказать, что она вернется с полицией. Но этого нельзя было делать. Убежав, она не просто оставит больного похищенного ребенка. Она бросит лучшую часть себя.

Вик потянулась через окно и открыла переднюю дверь.

– Давай, – сказала она. – Возьми меня за руку.

Проказница оперлась на водительское сиденье и склонилась в заднее купе.

Мгновение мальчик смотрел на ее ладонь задумчивым взглядом, словно пытался прочитать ее будущее или будто она предлагала ему шоколадку, а он пытался решить, хочет ли есть сладости. Для похищенного ребенка такая реакция была неправильной. Она знала это, но не убрала руку вовремя.

Он схватил ее за запястье, и Вик закричала от его прикосновения. Рука мальчика жгла ее кожу – так сильно, будто она прижала запястье к раскаленной сквородке. Через миг она поняла, что это ощущение холода, а не жара.

Громко прозвучал гудок клаксона. В ограниченном пространстве гаража этот звук казался почти невыносимым. Вик не знала, почему он возник. Она не касалась руля.

– Отпусти! – закричала она. – Ты делаешь мне больно.

– Я знаю, – ответил мальчик.

Когда он улыбнулся, Вик увидела, что его рот был полон маленьких зубов – рядами маленьких и тонких, как швейные иглы, крючков. Они, казалось, уходили в горло. Гудок клаксона прозвучал еще раз.

Мальчик закричал:

– Мистер Мэнкс! Мистер Мэнкс, я поймал какую-то девушку! Мистер Мэнкс, идите, посмотрите!

Вик оперлась ногой о водительское сиденье и дернулась всем телом назад. Мальчик последовал за ней. Она не думала, что он потянется дальше. Его рука будто сплавилась с ее запястьем. Кожа подростка морозила Вик. Но, когда она отдернула руку за спинку переднего сиденья, парень отпустил ее. Девушка упала на руль, и гудок клаксона снова зазвучал. На этот раз ошибка Проказницы.

Парень возбужденно прыгал на заднем сиденье.

– Мистер Мэнкс! Мистер Мэнкс, приходите и посмотрите на девушку!

Пар клубился из его рта и ноздрей.

Вик упала в открытую водительскую дверь на голый бетон. Ее плечо ударилось о скопление грабель и снежных лопат. Они с грохотом повалились на нее. Клаксон звучал снова и снова серией оглушающих гудков.

Вик сбросила с себя садовые инструменты. Встав на колени, она осмотрела запястье. Там был зловещий черный ожог в форме детской руки. Она захлопнула водительскую дверь и бросила последний взгляд на мальчика, сидевшего на заднем сиденье салона. Его лицо выглядело алчным и взвинченным. Черный язык, трепетавший во рту, перекатывался через алую губу.

– Мистер Мэнкс, она убегает! – кричал подросток.

Его дыхание морозило оконное стекло.

– Быстрее идите сюда! Посмотрите на нее!

Вик поднялась и сделала неловкий шаг к боковой двери, ведущей во двор. Внезапно включился мотор, управлявший электрической гаражной дверью. Цепь над головой натянулась со скрежещущим звоном. Проказница быстро начала двигаться назад. Большая гаражная дверь медленно поднималась вверх, открывая черные ботинки и серебристо-серые трусы. Вик подумала: Призрак! Это Призрак!

Она обогнула переднюю часть машины. Два шага привели ее к двери, которая вела в дом. Рукоятка легко повернулась, предлагая ей войти в темноту.

Вик вошла, закрыла дверь за собой и куда-то попала…





Прихожая


Под ногами шуршал грязный потертый линолеум, шелушившийся в одном углу.

Она никогда не чувствовала себя такой слабой. В ушах звенело от собственного крика, который застрял в ее голове. Она знала, что, если бы закричала по-настоящему, Призрак нашел бы и убил ее. В этом у нее не было сомнений. Убил бы и закопал на заднем дворе. И никто не узнал бы, что с ней случилось.

Она вошла в очередную дверь.





Коридор


Холл шел по всей длине дома. Его пол был покрыт ковром от стены к стене. В воздухе пахло готовившейся индейкой.

Она побежала, не беспокоясь о дверях с каждой стороны коридора. Вик знала, что они вели в ванные и спальные комнаты. Она поддерживала рукой обожженное запястье и с трудом преодолевала боль.

Через десять шагов коридор перешел в небольшое фойе. Дверь в передний двор находилась слева – за узкой лестницей, поднимавшейся на второй этаж. На стенах висели снимки с охоты. Усмехавшиеся краснолицые мужчины держали связки мертвых гусей, демонстрируя их благородным золотистым ретриверам. Справа от Вик на кухню вела пара распашных дверей в форме крыльев летучей мыши. Запах готовившейся индейки становился все сильнее. И здесь было теплее – значительно теплее.

В ее уме родился план. Мужчина по прозвищу Призрак входит в гараж и следует за ней через боковую дверь в прихожую. Если она в это время выбежит из дома и проскочит передний двор, то сможет добраться до Самого Короткого Пути.

Вик метнулась через фойе и по пути ударилась бедром о столик. Лампа с шарообразным абажуром задрожала и чуть не упала. Проказница схватила дверную рукоятку, повернула ее и была готова выйти, когда увидела двор через боковое окно.

Там стоял он – один из самых высоких мужчин, которых она видела, – по крайней мере шести с половиной футов. Он был лысым, и его бледный череп, покрытый синими венами, смотрелся как-то непристойно. Он носил фрак из другой эры, с длинными фалдами и двумя рядами медных пуговиц. Призрак выглядел, как солдат – полковник из какой-то нации, где войска назывались не армией, а легионом.

Он слегка повернулся от дома к мосту, поэтому она видела его в профиль. Мужчина стоял перед Самым Коротким Путем, держа одной рукой руль ее велосипеда.

Вик замерла на месте. Казалось, что в нее ввели парализующую жидкость. Она даже не могла заставить свои легкие втягивать воздух.

Призрак склонил голову набок, словно любознательный пес. Несмотря на крупный череп, его внешность напоминала ласку и черты лица немного выпирали к центру. Он имел впалый подбородок и неправильный прикус, который придавал ему глуповатый, почти слабоумный вид. Он выглядел, как деревенский простачок, произносивший каждый слог в слове го-мо-сек-су-аль-ный. Вик оценила его возраст где-то между сорока и ста сорока. Откуда ей было знать, что одно из этих предположений в точности соответствовало истине?

Он разглядывал ее длинный мост, уходивший за деревья. Затем мужчина посмотрел на дом, и Вик, отдернув лицо от окна, прижалась спиной к двери.

– Добрый вечер, кем бы ты ни была! – крикнул Призрак. – Выходи и поздоровайся. Я не кусаюсь!

Вик вспомнила, что нужно дышать. Она с усилием сделала вдох, словно ее грудь опутали ремнем.

Призрак вновь закричал:

– Ты бросила свой велосипед в моем дворе! Не хочешь его вернуть?

Через миг он добавил:

– Еще ты оставила свой крытый мост! Его тоже можешь забрать.

Он засмеялся. Его смех походил на ржание пони – хиииииии-иии! Вик снова подумала, что мужчина был немощным.

Она закрыла глаза и прижалась к двери. Затем ей стало понятно, что Призрак молчал несколько мгновений. Возможно, он приближался к передней части дома. Она быстро повернула запор и повесила цепочку. Потребовалось три попытки, чтобы цепочка встала на место. Руки были влажными от пота, и непослушная вещь все время выскальзывала из ее пальцев. Когда Вик заперла дверь, Призрак снова заговорил. По его голосу она могла сказать, что он все еще стоял посреди заросшего двора.

– Кажется, я знаю, что это за мост. Многие люди огорчились бы, увидев его на своем переднем дворе, но мистер Чарльз Талент Мэнкс-третий не такой человек. Чарли Мэнксу известно несколько фактов о мостах и дорогах, которые появляются там, где их никогда не было. Я сам ездил по некоторым шоссе, которых не существует. Причем ездил долгое время. Ты будешь удивлена, узнав, как долго. Могу поспорить! Мне известна одна дорога, на которую можно попасть только на моем «Призраке!» Она не нарисована на картах, но появляется, когда мне нужна. Для этого мне нужен пассажир, готовый отправиться в Страну Рождества. А куда ведет твой мост? Ты можешь выйти, дитя! Я уверен, что у нас много общего! Могу поспорить, что мы станем лучшими друзьями!

И тогда Вик решилась. Каждое мгновение, пока она стояла и слушала его сентенции, уменьшало то время, которое имелось у нее, чтобы спастись. Она отпрянула от стены, прошла через фойе и открыла распашную дверь.





Кухня


Ее взору предстало маленькое помещение с желтым столом и отвратительным черным телефоном, висевшим на стене под выцветшим детским рисунком.

Пыльные, желтые спиральные ленты свисали с потолка, замерев неподвижно в застоявшемся воздухе, словно кто-то годы назад завершил здесь празднование, посвященное дню рождения, и больше никогда тут не убирался. Справа от Вик располагалась открытая металлическая дверь, ведущая в кладовку. Там находилась стиральная машина, сушилка, несколько полок сухих продуктов и стальной шкаф, встроенный в стену. Рядом с дверью стоял большой холодильник «Фриджидэйр», с морозилкой, стилизованной под дорогой седан пятидесятых годов.

На кухне было жарковато. Воздух казался спертым и несвежим. В духовке разогревался ужин. Она видела индюшатину, картофельное пюре и накрытый фольгой десерт. На стойке стояли две бутылки апельсиновой шипучки. Еще была дверь, выходившая на задний двор. Вик в три шага оказалась рядом с ней.

За задней частью дома присматривал мертвый мальчик. Она знала, что он был мертвым или хуже, чем мертвым, – что он был ребенком этого Чарли Мэнкса.

Он неподвижно стоял посреди двора – в сыромятном плаще, джинсах и с босыми ногами. Капюшон был отброшен назад, демонстрируя светлые волосы и черные разветвления вен на висках. Открытый рот показывал ряды игольчатых зубов. Мальчик увидел ее, усмехнулся, но не сдвинулся с места, когда она вскрикнула и повернула засов. За ним тянулись белые следы. Трава замерзла от прикосновения его стоп. Лицо ребенка было гладким, как эмаль. Глаза туманились от инея.

– Выходи, – сказал он, паря дыханием. – Перестань быть такой застенчивой. Мы вместе пойдем в Страну Рождества.

Она отпрянула от двери и ударилась бедром о кухонную плиту. Вик повернулась и в поисках ножа начала открывать ящики шкафов. В первом было кухонное тряпье. Второй содежал венчики, лопатки и мертвых мух. Она вернулась к первому ящику, схватила горсть ручных полотенец, открыла духовку и бросила их поверх ужина с индейкой. Девушка оставила дверь духовки приоткрытой. Увидев на плите сковороду, Вик схватила ее за рукоятку. Хорошо, когда в руке имеется предмет, которым можно ударить наотмашь.

– Мистер Мэнкс! – закричал мальчик. – Мистер Мэнкс, я видел ее! Она глупая дура!

Потом он добавил:

– Это забавно и весело!

Вик повернулась и, пробежав через кухонную дверь, вернулась в переднюю часть дома. Она посмотрела в окно.

Мэнкс шел с велосипедом к мосту. Встав перед ним, он посмотрел в темноту. Его голова склонилась набок. Возможно, он к чему-то прислушивался. Затем мужчина что-то решил. Он пригнулся и сильно толкнул велосипед на мост. Ее «Рэйли» покатился во тьму.

Невидимая игла пронзила ее левый глаз и воткнулась в мозг. Вик не сдержалась, застонала и согнулась вдвое. Игла приподнялась, затем вонзилась снова. Проказница хотела, чтобы ее голова взорвалась. Ей хотелось умереть.

Она услышала хлопок, словно волна давления ударила в ее барабанные перепонки. Дом содрогнулся. Казалось, что реактивный самолет преодолел над ней звуковой барьер.

В коридоре запахло дымом.

Вик покосилась в окно.

Самый Короткий Путь исчез.

Она знала, что это произойдет, – еще когда услышала громкий хлопок. Мост поглотил сам себя. Умиравшее солнце превратилось в черную дыру.

Чарли Мэнкс шагал к дому. Фалды его фрака трепетали на ветру. На уродливом лице не было и намека на добродушие. Он выглядел, как глупый человек, собиравшийся сделать что-то варварское.

Она взглянула на лестницу, но поняла, что, поднявшись туда, не сможет спуститься обратно. Оставалась только кухня.

Когда она прошла через распашные воротца, мальчик стоял у окна задней двери. Его лицо прижалось к стеклу. Он усмехался, показывая рот, полный тонких крючков – аккуратных рядов изогнутых костей. Его дыхание создавало на стекле небольшие перья серебристого инея.

Зазвонил телефон. Вик вскрикнула, словно кто-то схватил ее за одежду. Она осмотрелась по сторонам. Ее лицо столкнулось со спиральной лентой, свисавшей с потолка.

Только ленты не были праздничными. Они представляли собой липкие полосы для мух, в которых виднелись дюжины сухих мушиных оболочек. Желчь подступила к горлу Вик. У нее был кисло-сладкий вкус, как у плохого молочного коктейля от Терри.

Снова зазвонил телефон. Однако прежде, чем она подняла трубку, ее взгляд остановился на детском рисунке, наклеенном прямо над телефонным аппаратом. Бумага была сухой, коричневой и ломкой от возраста. Клейкая лента стала желтого цвета. Там изображался лес из цветных рождественских елей и человек в шляпе Санта-Клауса. С ним были две усмехавшиеся маленькие девочки, показывавшие рты, полные клыков. Дети на рисунке напоминали тварь, бродившую на заднем дворе, которая когда-то тоже являлась ребенком.

Вик поднесла трубку к уху.

– Помогите мне, – закричала она. – Помогите мне, пожалуйста!

– Где вы, мэм? – спросил кто-то детским голосом.

– Я не знаю. Не знаю! Я потерялась.

– У нас там машина. Она в гараже. Залезай на заднее сиденье, и наш водитель отвезет тебя в Страну Рождества.

Тот, кто был на другой стороне линии, захихикал.

– Мы позаботимся о тебе, когда ты окажешься у нас. Мы повесим твои глазные яблоки на нашу большую елку.

Вик повесила трубку.

Она услышала треск за спиной, повернулась и увидела, что маленький мальчик стучал лбом в окно. По стеклу разбежалась паутина трещин. Сам ребенок, казалось, не поранился.

Из фойе доносились звуки ударов. Мэнкс пытался открыть переднюю дверь, но ему мешала цепочка в замке.

Ребенок отвел голову назад и затем качнул ее вперед. Его лоб с сильным треском вонзился в окно. На пол посыпались осколки стекла. Мальчик засмеялся.

Из приоткрытой духовки появились первые языки пламени. Они издавали странные звуки – казалось, что голубь бьет крыльями. Обои с правой стороны плиты почернели и начали завиваться. Вик уже не помнила, зачем хотела устроить пожар. Возможно, думала убежать под прикрытием дыма.

Ребенок сунул руку в разбитое окно, нащупывая запор. Остые обломки стекла царапали его запястье и сдирали кожу, разбрызгивая черную кровь. Это его не тревожило.

Вик ударила мальчика сковородкой. Она вложила в замах весь свой вес, и инерция удара увлекла ее к двери. Девушка отпрянула, попятилась и села на пол. Мальчик выдернул руку из окна, и она увидела, что три его пальца были раздавлены, гротескно сгибаясь не в ту сторону.

– Это забавно! – крикнул он и засмеялся.

Отталкиваясь пятками, Вик заскользила на ягодицах по плиткам кремового цвета. Мальчик просунул лицо через разбитое стекло и высунул черный язык.

Красное пламя вырвалось из духовки, и в какой-то момент ее волосы загорелись на правой стороне головы. Они потрескивали, чернели и морщились. Вик пошлепала по волосам. Полетели искры.

Мэнкс вышиб переднюю дверь. Цепочка лопнула с лязгающим звуком, и засов с треском вырвался наружу. Она услышала, как дверь ударилась о стену, сотрясая старый дом.

Мальчик снова просунул руку в разбитое окно и отодвинул задвижку.

Горящие липкие ленты падали около нее. Вик поднялась на ноги и повернулась. Мэнкс стоял по другую сторону распашных дверей, собираясь войти на кухню. Он смотрел на нее широко открытыми глазами – с плотоядным восхищением на мерзком лице.

– Увидев твой велосипед, я думал, что ты моложе, – сказал Мэнкс. – А ты взрослая девушка. Тем хуже для тебя. Страна Рождества не очень подходит для тех, кто уже вырос.

Дверь за ее спиной открылась… Это сопровождалось ощущением, словно весь горячий воздух высасывается из кухни, будто окружающий мир делает вдох. Красный вихрь пламени вырвался из приоткрытой духовки, и тысячи искр заружились по комнате. Из плиты повалил черный дым.

Когда Мэнкс шагнул на кухню, приближаясь к ней, Вик уклонилась от него, отскочила за большой пузатый холодильник, а затем шагнула в соседнее помещение.





Кладовая


Она ухватилась за металлическую ручку и попыталась захлопнуть дверь за собой.

Эта толстая тяжелая пластина отвечала визгом. Вик никогда в своей жизни не двигала такую тяжелую дверь. И на ней не имелось замка. U-образная железная рукоятка была привинчена к металлической поверхности. Девушка схватила ручку и расставила ноги. Ее колени упирались в дверную панель. Через миг Мэнкс дернул. Вик изогнулась, чуть-чуть сместилась вперед, но затем сомкнула колени и удержала дверь в закрытом состоянии.

Мэнкс ослабил натяжение, затем сделал вторую попытку, пытаясь поймать ее внезапным рывком. Он весил на семьдесят фунтов больше нее и обладал руками, вполне пригодными для орангутана. Но Вик упиралась ступнями в дверную раму, и у нее скорее руки вышли бы из суставов, чем подкосились ноги.

Мэнкс перестал тянуть. Девушка осмотрела кладовую и увидела швабру с длинной синей металлической ручкой. Она стояла справа – неподалеку от нее. Вик протолкнула швабру через U-образную рукоятку таким образом, чтобы длинный стержень упирался в края дверной рамы. Она отступила на шаг. Ее ноги так сильно дрожали, что она едва не села на пол. Чтобы удержаться на ногах, ей пришлось склониться над стиральной машиной.

Чарли Мэнкс снова потянул за дверь, и рукоятка швабры стукнулась о дверной проем. Мужчина сделал паузу. В следующий раз, возобновив попытки, он дернул дверь мягко, как бы на пробу.

Вик услышала его кашель. Ей показалось, что рядом раздался детский шепот. У нее дрожали ноги. Они тряслись так сильно, что если бы она отпустила стиральную машину, то упала бы на пол.

– Ты загнала себя в угол, маленькая поджигательница! – крикнул Мэнкс через дверь.

– Уходите! – ответила она.

– Это сколько же наглости нужно иметь, чтобы ворваться в чужой дом и затем сказать хозяину: уходите! – сказал он.

Его слова прозвучали довольно добродушно.

– Наверное, ты боишься выходить. Но будь у тебя немного ума, ты больше боялась бы оставаться там, где находишься!

– Уходите! – прокричала она.

Вик не могла сказать ничего другого.

Он снова закашлял. Неистовый красный отсвет мерцал внизу двери. Его прерывали две тени, отмечавшие места, где Чарли Мэнкс поставил свои ноги. Послышался новый шепот.

– Эй, девочка, – сказал он. – Я без сожалений позволю этому дому сгореть дотла. У меня имеются другие убежища, а эта скромная лачуга, так или иначе, уже засвечена. Выходи! Выходи, или задохнешься там до смерти. Никто не опознает твоих сгоревших останков. Открой дверь. Я не наврежу тебе.

Вик склонилась над стиральной машиной и схватила ее край обеими руками. Ноги девушки яростно – и немного комично – тряслись.

– Жаль, – сказал Мэнкс. – Мне хотелось бы познакомиться с девушкой, у которой был транспорт, способный путешествовать по дорогам мысли. Мы представляем собой редкий вид и должны учиться друг у друга. Ладно. Сейчас я кое-что преподам тебе, хотя за такой урок ты вряд ли будешь благодарить меня. Я хотел бы поговорить с тобой побольше, но тут становится немного жарко! Мне нравится прохладный климат. Честно говоря, я люблю зиму и являюсь одним из эльфов Санты!

Он снова засмеялся – этим своим ржущим ковбойским хохотом: хиииии!

На кухне что-то опрокинулось. Это что-то упало на пол с такой огромной силой, что Вик завизжала и почти запрыгнула на стиральную машину. Удар сотряс весь дом, породив отвратительную вибрацию, которая пробежала по плиткам под ее ногами. На миг она подумала, что пол может провалиться.

По звуку, силе и тяжести она знала, что сделал Мэнкс.

Он опрокинул старый большой холодильник – так, чтобы тот заблокировал металлическую дверь.





* * *


Вик долго стояла около стиральной машины, ожидая, когда у нее перестанут дрожать ноги. Сначала она не верила, что Мэнкс ушел. Ей казалось, что он наблюдает за ней – думает, что она бросится к двери, начнет колотить в нее и умолять его выпустить из кладовки.

Она слышала гул огня. Слышала, как лопаются и трещат от жара какие-то вещи. Обои шипели и похрустывали, словно кто-то подбрасывал в костер полные горсти сосновых игл.

Вик приложила ухо к двери, чтобы лучше слышать происходящее на кухне. Но при первом же касании кожи к металлу Вик с криком отдернула голову назад. Железная дверь раскалилась, как сковорода, оставленная на сильном огне.

Вдоль левого края двери начал просачиваться грязновато-коричневый дым.

Вик высвободила стальную рукоятку швабры и отставила инвентарь в сторону. Ухватившись за U-образную скобу и желая посмотреть, как далеко можно было толкнуть заблокированную холодильником дверь, она мгновенно выпустила ее и отскочила назад. Изогнутая металлическая ручка была такой же горячей, как поверхность двери. Вик помахала рукой в воздухе, уменьшая ощущение ожога на кончиках пальцев.

Она впервые глотнула дым. Тот вонял расплавленным пластиком. Это был настолько мерзкий запах, что она согнулась вдвое в таком сильном кашле, что ее вот-вот могло вырвать.

Она с трудом повернулась. Теснота кладовой вряд ли позволяла сделать что-либо большее.

Полки. «Райс-а-Рони». Корзина. Бутылка аммиака. Банка отбеливателя. Стальной шкаф или несколько ящиков, вмонтированных в стену. Стиральная машина и сушилка. Ни одного окна. И здесь не было другой двери.

Что-то стеклянное взорвалось в соседней комнате. Вик чувствовала, что воздух становился все более густым, как будто она находилась в сауне. Вглянув наверх, она увидела, что белый пластиковый потолок над дверьми заметно чернеет.

Открыв сушилку, она нашла старую белую скатерть. Вик развернула ее, накинула на голову и плечи, затем намотала ткань на руку и еще раз попробовала дверь.

Несмотря на скатерь, она едва могла прикоснуться к металлической ручке. Давить плечом на дверь тоже нельзя было долго. Но Вик несколько раз налегла на нее. Та содрогнулась, громыхнула в раме и приоткрылась на четверть дюйма – вполне достаточно, чтобы впустить поток отвратительного коричневого дыма. По ту сторону двери было слишком большое задымление, чтобы увидеть даже огонь.

Вик отступила и бросилась на дверь третий раз. Девушка ударилась так сильно, что отскочила; ее лодыжки запутались в простыне, и она упала, растянувшись на полу. Разочарованно закричав, она отбросила простыню. Кладовая заполнялась дымом.

Вик потянулась вверх, схватилась за край стиральной машины одной рукой и за ручку металлического шкафа – другой. Но когда девушка попыталась встать на ноги, дверь шкафа открылась, петли взвизгнули, и она свалилась вниз. Колени отказали.

Она отдышалась и попробовала снова, повернув лицо так, чтобы ее бровь прижималась к холодному металлу стиральной машины. Закрыв глаза, она почувствовала, что ее мать прижимает холодную руку к ее воспаленному лбу.

Вик поднялась на ноги – теперь совершенно нетвердые. Она отпустила ручку металлического шкафа, и дверь захлопнулась, закрывшись на пружинах. От ядовитого воздуха резало глаза.

Она снова открыла шкаф. Тот выглядел, как шахта для транспортировки белья. Фактически это была темная узкая металлическая труба. Вик просунула руку в проем и посмотрела вверх. Она увидела другую маленькую дверь в десяти-двенадцати футах над ее головой.

Он ожидает меня там, – подумала девушка. Но это было не важно. Оставаться в кладовой она тоже не могла.

Она села в открывшийся проем, и стальная пластина под ней, закрепленная на паре тугих пружин, качнулась немного вниз. Вик вжалась в трубу, поднялась на ноги и оказалась в узкой шахте.





Бельевая шахта


В свои семнадцать лет Вик весила лишь сорок фунтов и была на три дюйма выше, чем к двенадцати годам, – короче, выглядела худощавой девушкой, состоявшей в основном из одних ног. Внутри бельевой шахты было довольно тесно. Она подбодрила себя, оперлась спиной о стену, подняла колени к лицу и прижала стопы к противоположной стороне трубы.

Вик начала подниматься вверх по шахте, отталкиваясь стопами ног и преодолевая по шесть дюймов за один раз. Коричневый дым, поднимавший вокруг нее, резал глаза. У нее начали болеть сухожилия. Спина скользила по стенке трубы. Она передвигалась в сгорбленном и скорченном гротескном виде. Мышцы в пояснице пульсировали и покалывали сотней маленьких иголок.

Она была на полпути вверх, когда ее левая нога соскользнула вниз, поджалась под ней и потянула за собой все тело. В правом бедре возникла разрывающая боль. Она закричала. Какой-то момент Вик могла удерживать себя на месте, уткнув правое колено в лицо. Левая нога висела прямо. Однако вес тела оказался слишком большим. И боль была невыносимой. Она позволила правой ноге соскользуть со стенки трубы и пролетела вниз весь путь ко дну шахты.

Это было болезненное и неграциозное падение. Вик ударилась об алюминиевый пол и врезалась правым коленом себе в лицо. Другая нога влетела в дверцу шкафа и высунулась обратно в кладовую.

Какое-то время Вик была близка к панике. Девушка начала плакать и когда поднялась в бельевой шахте, то даже не попыталась карабкаться вверх. Она запрыгала на двух ногах, не думая о том, что верхняя дверь была вне зоны досягаемости, а из гладких стен алюминиевой шахты не торчало ничего, за что ей можно было бы зацепиться. Вик закричала. Она кричала о помощи. Шахта наполнилась дымом, который мешал ей видеть. Вик начала кашлять – грубо, сухо и надрывно. Она кашляла снова и снова, не в силах остановиться. Она кашляла с такой силой, что ее почти вырвало. В конце концов, девушка сплюнула длинную струю слюны с привкусом желчи.

Ее ужасали не дым и не боль в задней части правого бедра, где она определенно растянула мышцу. Вик терзало отчаянное одиночество. Как там мать кричала отцу? Но ты не растил ее, Крис. Это делала я! Все делала сама. Как плохо было оказаться в такой дыре! Она не помнила, когда в последний раз обнимала свою мать – испуганную, истеричную, несчастную мать, которая прикладывала ко лбу Вик прохладную руку, когда ее терзала лихорадка. Ужасно было думать, что ей придется здесь умереть, оставив все как есть.

Затем она снова начала подниматься вверх по трубе, прижимая спину к одной стене, а ноги – к другой. Глаза слезились. Дым в бельевой шахте был густым. Его коричневый поток вздымался вокруг нее. В задней части правой ноги было что-то повреждено. Каждый раз, когда она толкала ногу вверх, ей казалось, что у нее разорвана мышца.

Моргая и кашляя, она упорно поднималась вверх по шахте для белья. Металл, в который упиралась спина, был излишне горячим. Ей казалось, что скоро она будет оставлять на стальной стене кожу. Труба уже обжигала при каждом прикосновении. Теперь это была не бельевая шахта, а печь с огнем внизу. Она же стала Санта-Клаусом, карабкавшимся вверх за северными оленями. В ее голове крутилась идиотская рождественская песенка – еще один гимн долбаного Рождества. Песня повторялась снова и снова, бесконечной петлей. Вик не хотела быть зажаренной под звучавшую в голове рождественскую музыку.

Когда она приблизилась к верхней части шахты, через дым ничего не было видно. Она постоянно плакала и старалась не дышать. Большая мышца в правом бедре беспомощно дрожала.

Где-то выше своих ступней она увидела перевернутую дугу тусклого света. Там находился люк, который вел на второй этаж. У нее горели легкие. Она задыхалась, не в силах остановиться – втягивала новую порцию дыма и начинала кашлять. Ее грудь болела. Она чувствовала, как трескаются и рвутся мягкие ткани под ребрами. Правая нога внезапно перестала слушаться. Думая, что сейчас упадет, Вик вцепилась в закрытый люк. В голову пришла крамольная мысль: Эта дверца не откроется. Мэнкс подпер ее чем-то, и она не откроется.

Руки девушки распахнули дверцу и почувствовали удивительно прекрасный и прохладный воздух. Она удержалась в шахте, поймав край проема подмышками. Ноги свалились в трубу. Колени больно ударились о стальную стену.

Когда дверца шахты открылась, по трубе пошел поток воздуха. Вик почувствовала горячий вонючий сквозняк, поднимавшийся снизу. Над ее головой заклубился дым. Она постоянно моргала и кашляла. Кашель был таким сильным, что все ее тело тряслось. Она ощутила вкус крови. Кровь собиралась на ее губах. Вик стало интересно, не выкашливала ли она из себя что-то жизненно важное.

Долгое время она висела в трубе – слишком слабая, чтобы подняться. Потом Вик начала бить ногами и елозить носками туфель по стене. Удары ног сопровождались лязгом и гулом. Хорошего сцепления ей получить не удалось, но этого и не требовалось. Ее голова и руки уже торчали из дверцы, и, чтобы выбраться из шахты, ей нужно было не столько карабкаться вверх, сколько наклоняться вперед.

Она вывалилась на лохматый ковер коридора на втором этаже. Вик ожидала, что весь дом будет наполнен дымом и ревущим огнем, однако все было иначе. В верхнем коридоре имелось небольшое задымление, но не такое сильное, как в шахте. Вик увидела справа от себя солнечное сияние и захромала по ворсистому ковру эпохи 1970-х годов на верхнюю площадку лестницы. Спотыкаясь, едва не падая со ступеней и отмахиваясь от дыма, она спустилась вниз.

Входная дверь была наполовину открыта. С косяка свисала цепочка, соединенная с пластиной замка и куском расщепленного дерева. В дверь вливался холодный воздух. Вик хотела нырнуть в него, как в воду, но не стала этого делать.

Кухни не было видно. Там мелькал огонь, и помещение заполнял густой дым. В одну из гостиных вела открытая дверь. Там горели обои, открывая полосы штукатурки. Ковер дымился. Ваза представляла собой букет огня. Языки оранжевого пламени карабкались вверх по дешевым нейлоновым занавескам. Вик подумала, что огнем, наверное, охвачена вся задняя часть дома. Здесь же, спереди, коридор лишь заполнялся дымом.

Она посмотрела в боковое окно у двери. Подъездная дорожка, ведущая к дому, была длинной, узкой грунтовой полосой, уходившей прочь между деревьями. Машины она не видела, но под этим углом гараж тоже не просматривался. Мэнкс мог сидеть там и ждать, пока Вик выберется. Или он мог находиться в конце аллеи, чтобы проверить, не выбежит ли она.

За ее спиной что-то громко треснуло и с шумом упало. Вокруг клубился дым. Горячая искра коснулась ее руки и обожгла. Она поняла, что думать больше не о чем. Ждал он ее или не ждал, ей в любом случае не осталось места для бегства кроме того, что ожидало снаружи.





Снаружи


Двор так зарос, что бегство девушки напоминало перемещение через сплетение проволоки. Трава хватала ее за лодыжки. На самом деле никакого переднего двора не было, а имелось только пространство диких кустов, за которыми начинался лес.

Вик не стала обследовать гараж и дом. Более того, она не побежала по грунтовой дорожке. Девушка не смела проверять длинную полосу между деревьями, поскольку боялась, что Мэнкс может парковаться где-то рядом и выслеживать ее. Вместо этого она побежала в лес. Вик не видела никакого перепада высот, пока вдруг не оказалась прямо над трехфутовым обрывом, который начинался перед высокими соснами.

При падении она сильно отбила пальцы ног и почувствовала, как заднюю часть правого бедра схватила болезненная судорога. Она упала в кучу сухих веток, попыталась выбраться из них и снова повалилась на спину.

Над ней возвышались сосны. Они плавно раскачивались на ветру. Висевшие на них украшения звенели, мигали и сияли радугой, поэтому ей казалось, что она получила легкое сотрясение мозга.

Когда ее дыхание восстановилось, Вик встала на колени и осмотрела двор. Большая гаражная дверь была открыта. Но «Роллс-Ройс» уехал.

Ее удивило и почти разочаровало небольшое количество дыма, хотя она видела густую пелену над задней половиной дома. Черный столб поднимался из открытого рта передней двери. Но она не слышала звуков горевшего дерева и не лицезрела пламени. Вик ожидала, что дом будет пожарищем.

Она встала и двинулась дальше. Бедро не позволяло ей бежать, но, несмотря на хромоту, она могла быстро идти. Ее легкие чувствовались запеченными, а каждый новый шаг сопровождался болевым ощущением в растянутой мышце. Она почти не осознавала свои многочиленные мелкие травмы и болячки, в том числе ожог на правом запястье и ноющую боль в левом глазном яблоке.

Вик шла параллельно грунтовой дороге, держа ее в пятидесяти футах слева. При виде «Роллс-Ройса» она была готова спрятаться за кустом или стволом дерева. Но узкая дорога тянулась прямо, неуклонно удаляясь от белого дома. Она не видела старой машины, или человека по имени Чарли Мэнкс, или мертвого мальчика, который путешествовал вместе с ним.

Девушка двигалась вдоль дороги неопределенное время. Она потеряла чувство времени и не имела понятия, как долго перемещалась в лесу. Каждый момент был самым длинным мгновением ее жизни. Позже ей казалось, что хромоногое бегство в лесу длилось столько же, как и все ее детство. Возможно, поэтому, когда Вик увидела шоссе, детство осталось далеко позади. Оно истлело и сгорело дотла вместе с Домом саней.

Насыпь перед шоссе была выше той, с которой она упала. Чтобы подняться наверх, ей пришлось карабкаться на четвереньках, хватаясь за пучки травы. Поднявшись на вершину склона, она услышала жужжащий звук, вой и рев приближавшегося мотоцикла. Звук доносился справа, но к тому времени, как она встала на ноги, мимо нее проехал большой парень на черном «Харлее».

Шоссе шло прямой линией через лес, над которым клубились штормовые облака. Слева от нее возвышались высокие синие холмы. Вик впервые увидела что-то более высокое, чем она сама. В Хаверхилле, штат Массачусетс, девушка редко задумывалась о высоте над уровнем моря, но теперь ей было ясно, что это не облака висели низко, а сама она находилась высоко.

Она выбралась на асфальт, крича и махая вслед «Харлею». Он не слышит, – подумала она. Не было способа докричаться до него через шумный рев мотора. Но крупный мужчина обернулся через плечо. Переднее колесо его «Харлея» завиляло. Парень выпрямился и свернул на обочину.

Этот толстый юноша не имел шлема. Двойной подбородок закрывала борода, а его каштановые волосы завивались на затылке буйной гривой. Вик побежала к нему. Колющая боль отдавалась в бедре при каждом шаге. Добравшись до мотоцикла, она не стала медлить и объясняться, молча перебросила одну ногу через сиденье и обхватила обеими руками его поясницу.

В глазах парня читались две эмоции: изумление и легкий испуг. На нем были черные кожаные перчатки с отрезанными пальцами и черный кожаный шлем. Под расстегнутой курткой виднелась футболка с надписью Странный Эл. Вблизи Вик поняла, что он не был взрослым, за которого она принимала его. Гладкая кожа под его бородой имела розовый цвет. Эмоции казались почти детскими. Возможно, он не так сильно отличался от нее по возрасту.

– Эй, сестренка! – сказал он. – С тобой все нормально? Ты что, в аварию попала?

– Мне нужна полиция. Тут был человек. Он хотел убить меня. Загнал в комнату и поджег свой дом. Вместе с ним в машине находится маленький мальчик. Был еще один. Мне удалось выбраться, но ребенка он взял с собой. Нам нужно ехать. Он может вернуться.

Она не была уверена, что ее слова имели смысл. Информация являлась верной, но ей казалось, что она плохо составила ее.

Бородатый толстяк смотрел на нее через очки с таким изумлением, словно она говорила с ним на иностранном языке – на тагальском, возможно, или на клингонском. Хотя, как оказалось, если бы она обращалась к нему на клингонском, Луи Кармоди, возможно, смог бы что-то понять.

– Дом горит! – закричала она. – Пожар!

Она ткнула пальцем в направлении грунтовой дороги.

Вик не видела дом с шоссе, и слабый дым, поднимавшийся над деревьями, мог исходить из чьей-то трубы или от кучи горевшей листвы. Но этого хватило, чтобы нарушить его транс и заставить двигаться.

– Держись, мать твою! – крикнул он ломающимся и высоким голосом.

Парень сильно газанул, словно собирался поставить мотоцикл на заднее колесо. У Вик напрягся живот. Она ухватилась руками за его пояс, потому что кончики ее пальцев не соприкасались друг с другом. Она подумала, что они упадут. Байк опасно шел юзом: переднее колесо двигалось в одну сторону, заднее – в другую.

Но мотоцикл выпрямился. Белая осевая линия замелькала в пулеметном стаккато – как и сосны по обеим сторонам дороги.

Вик осмелела и обернулась назад. Она ожидала увидеть старую черную машину, выезжавшую с грунтовой дороги, но шоссе выглядело пустым. Девушка повернула голову и прижалась к спине парня. Они оставили дом старика далеко позади и направились к синим холмам. Она избежала опасности, и на этом все закончилось.





Около Ганбаррела, штат Колорадо


Внезапно он начал замедляться.

– Что ты делаешь? – крикнула она.

Они проехали меньше полумили по шоссе. Вик оглянулась через плечо. Она по-прежнему видела грунтовую дорогу, ведущую к ужасному дому.

– Успокойся, сестренка, – ответил парень. – Тебе, похоже, нужна помощь. А здесь имеется телефон.

Они подъехали к покрытой ямами дороге, уходившей направо. На углу перекрестка стоял сельский магазин, перед которым располагались две бензоколонки. Парень оставил байк у крыльца.

Мотоцикл замолк, как только юноша опустил подпорку. Он даже не удосужился переставить его на нейтральную скорость. Она хотела сказать ему: Только не здесь. Слишком близко к дому Чарли. Но толстяк уже слез и подал ей руку, помогая спуститься.

Поднимаясь на порог, Вик споткнулась и едва не упала. Он поддержал ее. Она повернулась и посмотрела на него сквозь слезы. Почему они шли? Вик не знала. Но она плакала – безпомощно, вбирая воздух короткими сдавленными вдохами.

Любопытно, но толстяк Кармоди – парень лет двадцати, с несколькими записями глупейших преступлений: вандализм, воровство в магазине и курение в раннем возрасте – выглядел так, словно сам был готов расплакаться. Как его зовут, она узнала позже.

– Эй, сестренка, – сказал он. – Я не дам тебя в обиду. С тобой теперь все будет хорошо. В плохую минуту я подставлю спину.

Ей хотелось верить ему.

Но она уже понимала различие между ребенком и взрослым. Если кто-то говорит, что может удержать плохие вещи вдалеке, дети верят этой фразе. Ей хотелось верить ему, но она не могла. Поэтому вместо слов Вик решила поцеловать его. Не теперь… но позже. Позже она могла дать ему самый лучший поцелуй на свете. У полнощекого парня были плохие волосы, и она подозревала, что его еще не целовала такая милая и красивая девушка. Вик не собиралась показывать нижнее белье для журнальных каталогов, но она была довольно хороша. Девушка знала, что юноша думал так же – хотя бы потому, как неохотно он отпустил ее запястье.

– Давай войдем внутрь и вызовем сюда целую кучу копов, – сказал он. – Как насчет этого?

– И пожарные машины, – добавила она.

– И их тоже.

Луи сопроводил ее в сельскую бакалею.

Сосновый пол. На прилавке в банке с желтоватой жидкостью плавали маринованые яйца, похожие на коровьи глазные яблоки. У единственного кассового аппарата стояла небольшая очередь посетителей. У человека за стойкой в углу рта торчала трубка из кукурузного початка. С этой трубкой, косыми глазами и выпиравшим подбородком он имел более чем мимолетное сходство с морячком Попаем.

Впереди очереди, с несколькими купюрами в кулаке, стоял молодой человек в военной форме. Рядом ожидала его жена с ребенком на руках. Она была лет на пять старше Вик. Ее белокурые волосы собирались в конский хвост эластичной завязкой. Белобрысый младенец был одет в бэтменовский комбинезон с пятнами томатного соуса на передней части – последствия овощного ланча, приготовленного по методу шефа Боярди.

– Извините, – сказал Луи, повысив свой тонкий пронзительный голос.

Никто даже не посмотрел на него.

– Эй, Сэм, разве у тебя не было коровы? – спросил парень в форме.

– Была, – ответил мужчина, похожий на Попая, нажимая на клавиши кассы. – Но ты же не хочешь услышать снова о моей бывшей жене.

Мужчины у кассы разразились хохотом. Блондинка с ребенком, снисходительно улыбнувшись, оглянулась назад. Ее взгляд остановился на Луи и Вик. Ее брови озабоченно нахмурились.

– Послушайте меня! – закричал Луи.

На этот раз все повернулись, чтобы посмотреть на него.

– Нам нужно воспользоваться телефоном.

– Эй, милая, – сказала блондинка с ребенком, обращаясь к Вик.

По ее манере речи Проказница определила, что женщина работала официанткой и называла всех «милая» или «милый», «дорогой» или «куколка».

– Ты в порядке? Что с тобой случилось! Ты попала в аварию?

– Ей повезло, что она жива, – сказал Луи. – Человек, который уехал на машине, запер ее в своем доме. Он хотел сжечь эту девушку дотла. Дом все еще в огне. Она с трудом выбралась оттуда. В машине извращенца находится ребенок.

Вик покачала головой. Не все было точно. Маленького мальчика не удерживали против воли. Он даже не был маленьким мальчиком. Он являлся кем-то другим – таким холодным, что прикосновение к нему вызывало ожог. Но Вик не знала, как поправить Луи, и поэтому промолчала.

Блондинка посмотрела на Луи Кармоди, затем ее взгляд вернулся к Вик. Он слегка изменился. В нем была холодная интенсивная оценка… Этот взгляд Вик знала хорошо по лицу своей матери. Благодаря ему Линда оценивала травмы по степени тяжести, определяя соответствующее лечение.

– Как твое имя, дорогуша? – спросила она.

– Виктория.

Вик никогда не называла себя так.

– Теперь тебе не о чем беспокоиться, Виктория, – сказала блондинка.

Ее голос был таким добрым, что Проказница начала плакать.

Не повышая голоса и не перемещая ребенка, блондинка заставила всех замолчать. Позже, когда Вик размышляла о том, что ей больше всего нравится в женщинах, она все время вспоминала жену солдата, ее уверенность и спокойную порядочность. Девушка подумала о материнстве, которое являлось синонимом заботы о том, что случалось с другими людьми. Вик хотела такую же уверенность в себе – такую заземленную осознанность, которую она увидела у жены солдата. Ей хотелось бы стать такой же женщиной: матерью с устойчивым, уверенным женским осознанием того, что нужно делать в плохие моменты. Некоторым образом Брюс – сын Вик – был зачат в то самое мгновение, хотя она не будет беременной им еще два следующих года.

Вик села на какие-то ящики возде прилавка. Человек, который напоминал Попая, уже стоял у телефона. Он попросил оператора соединить его с полицией. Голос продавца был спокойным. Никто не вел себя возбужденно, потому что блондинка реагировала благопристойно, а все брали с нее пример.

– Откуда ты? – спросила жена солдата.

– Я из Хаверхилла.

– Это в Колорадо? – спросил солдат, которого звали Том Прист.

Он отгулял двухнедельный отпуск и этим вечером должен был отправиться в Саудовскую Аравию – в Форт-Худ.

Вик покачала головой.

– Массачусетс. Мне нужно позвонить маме. Она не видела меня несколько дней.

С этого момента Вик не могла найти путь назад к чему-то похожему на правду. Ее уже два дня разыскивали в Массачусетсе. Теперь она находилась в Колорадо и скрывалась от мужчины, который ранее запер ее в своем доме и пытался сжечь до смерти. Не говоря уже о том, что она была похищена. Это понимал каждый, кто слышал о ее случае.

Это стало новой правдой и для самой Вик. Некоторым образом она смогла убедить себя, как нашла браслет матери в семейном фургоне, а не на гэмптонском пляже в «Примо Субс у Терри». Такой обман было легко говорить, потому что он вообще не казался ложью. Когда ее позже спрашивали о поездке в Колорадо, она отвечала, что не помнит деталей случившегося в машине Чарли Мэнкса. Офицеры полиции обменивались грустными сочувствующими взглядами. Когда некоторые из них давили на нее, она говорила, что в машине было темно. Темно, словно она была заперта в багажнике? Да, возможно. Кто-то составил за нее заявление. Она подписала его, даже не потрудившись прочитать.

– Откуда ты убежала? – спросил солдат.

– Из дома чуть дальше по этой дороге, – сказал Луи Кармоди.

Он отвечал за нее, потому что Вик потеряла голос.

– В полумиле отсюда. Я могу сопроводить вас туда. Она вышла из леса. Я думаю, что пожарные машины приедут, когда половина холма будет в огне.

– Там живет Отец Рождества, – сказал Попай, убрав телефон от лица.

– Отец Рождества? – переспросил солдат.

Похожий на тыкву мужчина в красно-белой шахматной рубашке произнес:

– Я знаю это место. Был там на охоте. Дикое зрелище. На деревьях висят рождественские украшения. Весь год! Хотя я никого там не видел.

– Этот человек устроил пожар в собственном доме и уехал? – спросил солдат.

– И он увез с собой мальчика, – сказал Луи.

– В какой машине он уехал?

Вик хотела ответить, но вдруг увидела через дверное окно подъезжавшую машину. Открыв рот, она посмотрела мимо солдата. К бензоколонке подкатил «Призрак». Он появился, словно в ответ на прозвучавший вопрос. Даже на расстоянии, через закрытую дверь, она слышала рождественскую музыку.





* * *


Вик не могла кричать. Она не могла говорить, но этого и не требовалось. Солдат увидел ее лицо и направление вгляда. Он повернул голову и посмотрел, какая машина остановилось у бензоколонки.

Водитель вышел из автомобиля и начал заливать горючее.

– Этот парень? – спросил солдат. – Водитель лимузина?

Вик кивнула.

– Я не вижу мальчика в салоне, – произнес Луи, вытягивая шею и глядя в переднее окно.

Его слова были встречены всепоглощающей тишиной. Все в магазине понимали, что это могло означать.

– У него имеется оружие? – спросил солдат.

– Не знаю, – ответила Вик. – Я не видела.

Солдат повернулся и пошел к двери. Его жена бросила на него сердитый взгляд.

– Что ты делаешь?

– А ты как полагаешь? – ответил солдат.

– Оставь это полиции, Том Прист.

– Обязательно оставлю. Когда они приедут. Но до этого момента он никуда не денется.

– Я пойду с тобой, Томми, – сказал дюжий мужчина в красно-белой шахматной рубашке. – Мне по-любому нужно быть с тобой. Я единственный мужчина в этом заведении, который имеет бейджик в своем кармане.

Попай опустил телефон, прикрыв его одной рукой.

– Дик, – пошутил он, – на твоем бейджике написано: «егерь». У него такой вид, словно его выташили из коробки «Крэкер Джек».

– Его не вытаскивали из коробки «Крэкер Джек», – сказал Дик Вернер.

Он поправил невидимый галстук и поднял кустистые брови в выражении шутливой ярости.

– Мне дали его в одном очень уважаемом заведении. Ты лучше достань видеокамеру и свое короткоствольное оружие.

– Если ты собираешься пойти туда, – сказал Попай, потянувшись за стойку, – возьми это с собой.

Он положил рядом с кассой большой черный автоматический пистолет калибра 45 и толкнул его егерю. Дик Вернер нахмурился и покачал головой.

– Я лучше не буду брать его. Не знаю, сколько оленей я завалил, но не хочу наставлять оружие на человека. Томми?

Солдат по имени Том Прист замешкался, потом подошел и поднял пистолет. Он повернул его и взглянул на предохранитель.

– Томас, – сказала жена солдата, покачивая на руках их ребенка. – У нас восемнадцатимесячный сын. Что ты будешь делать, если этот мужчина вытащит свой пистолет?

– Пристрелю его, – ответил Том.

– Проклятье! – произнесла она голосом более громким, чем шепот. – Проклятье!

Он улыбнулся… и в этот миг стал похожим на десятилетнего мальчика, готового задуть свечи на пироге в день рождения.

– Кэди, я пойду и сделаю это. Я состою на действующей службе армии Соединенных Штатов, и мне положено защищать федеральные законы. Мы слышали, что этот тип перевозит малыша через границы штатов против его воли. Это похищение! Я должен уложить его на землю и держать там до прибытия гражданских властей. Все! Хватит говорить об этом.

– Почему бы нам просто не подождать, – сказал Попай. – Пусть он зайдет сюда, чтобы расплатиться за бензин.

Том и егерь двинулись к двери. Дик оглянулся.

– Вдруг он уедет без оплаты? Хватит тревожиться. Это плевое дело. Я с выпускного ни с кем не боролся.

Луи громко сглотнул и сказал:

– Я вас подстрахую.

Кармоди хотел пойти вслед за двумя мужчинами, но блондинка Кэди поймала его руку, прежде чем он сделал три шага. Возможно, она спасала ему жизнь.

– Ты и так уже постарался. Я хочу, чтобы ты остался. Можешь пока взять телефон и рассказать свою версию полиции.

Ее голос не терпел пререканий.

Луи издал прерывистый вздох, и его плечи поникли. Он с удовольствием подчинился приказу. Вик понимала его: от героизма быстро устаешь.

– Леди, – произнес Дик Вернер, кивнув Кэди и Вик, как будто уходил надолго.

Том Прист пропустил егеря в дверь и толчком закрыл ее за собой. Маленький бронзовый колкольчик звякнул. Вик наблюдала за происходящим из переднего окна. Как и все остальные.

Она увидела, как Прист и Вернер направились к колонкам. Солдат шел впереди, держа пистолет у правого бедра. «Роллс» находился на дальней стороне заправки, и его водитель стоял спиной к двум мужчинам. Продолжая наполнять бензобак, он даже не оглянулся, когда они приблизились.

Прист не стал объясняться. Он подтолкнул Мэнкса к боку машины. Солдат прижал ствол пистолета к его спине. Дик стоял на безопасном расстоянии за Томом между двух бензоколонок. Похоже, он отдал Присту инициативу.

Чарли Мэнкс попытался выпрямиться, но солдат еще раз толкнул его к машине, ударив о «Призрак.» «Роллс», сделанный в Бристоле в 1938 году компанией, которая позже будет создавать танки для королевской пехоты, едва качнулся на рессорах. Загорелое лицо Тома Приста превратилось в недоброжелательную маску. В нем не было теперь даже намека на детскую улыбку. Он выглядел злобным сукиным сыном в высоких ботинках и своих жетонах. Том тихо отдал приказ. Мэнкс очень медленно поднял руки и опустил их на крышу «Роллс-Ройса».

Прист сунул свободную руку в карман черного фрака Мэнкса и вытащил несколько монет, латунную зажигалку и серебристый бумажник. Он бросил их на крышу машины.

В этот миг в задней части «Роллса» раздался то ли взрыв, то ли удар. Он был достаточно сильным, чтобы сотрясти всю машину на раме. Томми Прист посмотрел на Дика Вернера.

– Дик, – сказал он достаточно громко, чтобы они услышали его внутри магазина. – Вытащи ключи из замка зажигания. Посмотрим, что у него в багажнике.

Дик кивнул и пошел к передней части машины, на ходу вытаскивая платок, чтобы высморкаться. Он приблизился к водительской двери, где окно было открыто примерно на восемь дюймов, и потянулся за ключами. Вот тогда все начало развиваться не так.

Окно поднялось вверх. Никто не сидел в машине. Никто не нажимал на клавишу. Но стекло пошло вверх, зажимая руку Дика как в тисках. Вернер закричал, откинув голову назад. Он закрыл глаза и поднялся на цыпочки от боли.

Прист отвернулся от Чарли Мэнкса – только на одно мгновение, – и пассажирская дверь открылась. Она ударила солдата в правый бок, отбросив его в бензоколонку. Она наполовину развернула Тома. Оружие упало на асфальт. Казалось, что дверь машины открылась сама. Вик, стоявшая в магазине, видела, что в салоне никого не было. Она машинально подумала о Рыцаре дорог – телевизионном шоу, которое не смотрела около десяти лет, – о том, как гладкий «Транс-Ам» Майкла Найта мог ездить, самостоятельно думать, проецировать людей и открывать двери для тех, кто ему нравился.

Мэнкс опутил левую руку и снова поднял ее вверх, держа бензиновый шланг. Он ударил металлическим наконечником по голове Тома, сломав ему переносицу, и нажал на рычаг. Бензин полился в лицо солдата и на переднюю часть его формы.

Том издал сдавленный крик и прижал руки к глазам. Мэнкс снова ударил его, вонзив наконечник шланга в центр головы, словно хотел трепанировать противника. Светлый бензин хлестал, пузырясь, над головой Приста.

Дик кричал и кричал. Машина поползла вперед, волоча его за руку.

Прист попытался повернуться к Мэнксу, но высокий старик отступил с его пути, и Том упал на асфальт. Мэнкс обдал его спину бензином, словно поливал свою лужайку из садового шланга.

Предметы, лежавшие на крыше машины – монеты, зажигалка, – соскользнули вниз и покатились вперед. Мэнкс схватил блестящую латунную зажигалку с такой же легкостью, с какой кэтчер первой базы ловит ленивый инфилд-флай.

Кто-то толкнул Вик слева – Луи Кармоди, – и она налетела на блондинку по имени Кэди. Та выкрикивала имя своего мужа, сгибаясь почти вдвое от силы своих воплей. Младенец в ее руках тоже кричал; апа, апа. Дверь распахнулась. Мужчины высыпали на крыльцо. Обзор Проказницы был на время закрыт людьми, пробегавшими мимо нее.

Когда она снова увидела асфальт, Мэнкс отступил и взмахнул зажигалкой. Он бросил ее на спину солдата, и Том Прист загорелся в большой вспышке синего пламени, метнувшего волну жара с такой силой, что окна магазина содронулись.

«Призрак» катился, таща за собой беспомощного егеря. Дик Вернер ревел, колотя свободной рукой по двери, словно мог своими ударами заставить «Роллс» отпустить его. Небольшое количество бензина попало на бок машины. Заднее колесо у пассажирской двери превратилось в крутящийся обод пламени.

Чарли Мэнкс сделал шаг назад от горевшего и метавшегося солдата. Его тут же ударил по голове один из покупателей – худощавый старик в подтяжках. Они оба упали на землю. Луи Кармоди прыгнул на них, стаскивая куртку и пытаясь набросить ее на пылавшее тело Тома.

Водительское окно резко опустилось, освобождая Дика Вернера, который упал на асфальт. «Роллс» подпрыгнул, переехав его.

Сэм Клири, владелец магазина, выглядевший, как Попай, пробежал мимо Вик, держа огнетушитель.

Луи Кармоди что-то кричал, махая курткой над Томом и ударяя его. Со стороны казалось, что он бил кипу горящих газет. Большие черные хлопья золы летели по воздуху. Лишь позже Вик поняла, что это были куски угольно-черной кожи.

Ребенок на руках Кэди указал пухлой ручкой на витрину магазина.

– Горячо! Горячо апе!

Кэди внезапно стало ясно, что ее ребенок видел все. Она повернулась на каблуках и понесла его подальше от окна, рыдая на бегу.

«Роллс» проехал около двадцати футов и остановился бампером у телефонного столба. Пламя окрасило всю его заднюю часть, и, если бы маленький мальчик находился в багажнике, он задохнулся бы или сгорел. К счастью, никакого ребенка там не было. Но в багажнике нашли сумочку Синтии Маклин, которая исчезла три дня назад из аэропорта Кеннеди вместе с сыном Брэдом. Ни Брэда, ни Синтию больше никто не видел. Свидетели не могли объяснить странный стук, раздававшийся из задней части машины, как и перемещения окна, или открытие двери, или удар по Тому Присту. Казалось, что машина действовала по своей воле.

Сэм Клири подбежал к двум старикам, сражавшимся на земле. Первый раз он использовал огнетушитель, схватив его двумя руками и ударив Чарли Мэнкса по лицу. Второй его целью был Том Прист. К сожалению, через сорок секунд тот был мертв.

Одним словом, они проделали хорошую работу.





Интерлюдия

Дух экстаза

2001–2012





Ганбаррел, штат Колорадо



Январь 2000


В первый раз, когда Вик Макквин ответила на дальний звонок из Страны Рождества, она, двадцатиоднолетняя незамужняя мать, жила со своим парнем в трейлере, рассчитанном на две комнаты. В то время Колорадо засыпало снегом.

Она провела в Новой Англии всю жизнь и думала, что многое знает о снеге, но он был другим в Скалистых горах. И бури оказались другими. Она называла метели в Скалистых горах синей погодой. Снег шел так быстро и сильно, что свет становился синим. Казалось, что ее помещали в секретный мир под ледником – особое зимнее место, где длилось вечное Рождество.

Иногда Вик выходила наружу в мокасинах и в одной из огромных маек Луи (которые она носила как ночнушки). Она стояла в синей мгле и слушала, как падает снег. Он шуршал в сосновых ветвях, как статика – как белый шум. Она стояла, вдыхала сладкий запах древесного дыма и сосен и старалась понять, как, во имя ада, она, с саднящими сосками и без работы, оказалась за двести миль от родного дома.

Лучшее, что она могла придумать, была так называемая миссия мести. После окончания хаверхиллской школы она вернулась в Колорадо с мыслью поступить в художественный колледж. Она хотела пойти туда по двум причинам. Во-первых, ее мать была ужасно настроена против этого, а во-вторых, отец отказался платить за обучение. У Вик имелось много других предпочтений, которые не выносила мать. Отец вообще не знал о них. Проказница курила траву, пропускала уроки ради прогулок с лыжами, целовалась с другими девочками и сожительствовала с жирным хулиганом, который спас ее от Чарли Мэнкса. А потом, в девятнадцать лет, она забеременела, даже не позаботившись выйти замуж. Линда всегда говорила, что не будет иметь дел с ребенком, рожденным вне законного брака. Поэтому Вик не пригласила родителей на смотрины, когда Линда предложила приехать. Девушка сказала, что будет рада, если мать не приедет. Она даже не потрудилась прислать отцу фотографию ее ребенка.

Проказница все еще помнила, как здорово было смотреть в лицо Луи Кармоди поверх чашки кофе в закусочной «Парк Сити» и говорить ему открыто и приветливо: «Я так понимаю, ты спас мою жизнь, и мне следует теперь отдаться тебе. Это самое меньшее, что я могу сделать. Ты хочешь допить кофе или мы убежим отсюда прямо сейчас?»

После их первого раза Луи признался, что никогда раньше не спал с девушками. Из-за стараний и смущения его лицо пылало темно-красным. Двадцатичетырехлетний девственник в XXI веке! Кто сказал, что чудес не бывает?

Иногда она обижалась на Луи, когда оставалась неудовлетворенной сексом. Но он любил ее. Он много говорил, что хочет секса – как можно больше. Луи любил делать ей подарки, покупать вещи, набивать вместе тату. Они ездили в путешествия. Иногда она обижалась на себя за то, что вела себя с ним, будто он ей друг. Вик казалось, что нужно быть сильнее: просто трахать его раз или два, показывая себя девушкой, которая знала, как ценить парней. Потом Вик хотелось бросить его и взять себе для разнообразия подругу – кого-то с розовой полоской в волосах и несколькими шариками на языке. Проблема была в том, что парни подходили ей больше, чем девушки, а Луи нравился больше других парней – он хорошо пах, двигался медленно и почти не сердился, как персонаж из «Леса в Сто акров». Он был таким же славным, как тот парень. Иногда Вик раздражало, что ей нравилось касаться его и прислоняться к нему. Тело постоянно работало против нее, устремляясь к своим бесполезным целям.

Луи работал в гараже, который он открыл на деньги, подаренные ему родителями. Они жили в трейлере в двух милях от Ганбаррела и в тысячах миль от всего другого. Вик не имела машины и по сто шестьдесят часов в неделю проводила дома. В комнатах пахло использованными подгузниками и запчастями для машин. Раковина всегда стояла полная.

Ее сын, Брюс Вейн Кармоди – Брюс в честь деда, Вейн для Вик и Мышонок для Луи, – знал, как включать телевизор и контролировать его громкость. Естественно, телевизор был всегда включен на полную громкость. От истеричного смеха Губки Боба щербатые тарелки дребезжали в сушилке. Когда Вейн не сидел перед экраном в своих наполненных мочой подгузниках, он крался за кошкой, намереваясь ухватить ее за хвост. Кошка Селина заводила его под кофейный столик, где он бился головой, пытаясь встать, или заманивала за углы мебели, о которые он задевал лицом, или направляла малыша к кошачьей коробке. Наткнувшись на нее, Вейн задумчиво выкапывал какашки и пробовал лизать их, желая посмотреть, насколько они съедобны.

Глядя в прошлое, Вик удивлялась, как не сошла с ума от этого бедлама. Она изумлялась тому, что более молодые мамы тоже не теряли рассудка. Когда твоя грудь становится контейнерами молока, а саундтреком жизни являются истеричные слезы и сумасшедший смех, как кто-то может ожидать, что ты останешься в здравом уме?

Но она имела канал выхода. Когда шел снег, Вик оставляла Вейна с Луи, брала буксирный грузовик и ехала в город за экспрессо и журналом. Так она им говорила. Вик не хотела раскрывать им правду. То, чем она действительно занималась, было частным, возможно, постыдным и личным делом.

Однажды так случилось, что они собрались в трейлере все вместе: Вейн барабанил ложкой по игрушечному ксилофону, Луи жег оладьи, а телевизор показывал Дору, мать ее, Исследовательницу. Вик вышла во двор покурить. Снаружи ее встретил синий воздух. Шурша в деревьях, падал снег. К тому времени, когда окурок «Американского духа» начал обжигать ее пальцы, она поняла, что ей нужна поездка на буксире.

Она одолжила ключи у Луи, надела толстовку с надписью «Колорадская лавина» и подошла к гаражу, закрытому в то морозное воскресное утро. Внутри пахло металлом и пролитым маслом – запахом, похожим на кровь. Вейн пропитался этой вонью. Вик ненавидела ее. А что было делать? Ребенок играл у кучи лысых колес с одной стороны трейлера. Его отец имел две пары нижнего белья и татуировку Джокера на левом бедре. Вот какое дикое богатство привело ее в это место среди высоких скал, бескрайних снегов и безнадежности. С тех пор как она приехала сюда, Вик не могла найти нормальную работу. А ведь она была хороша в нахождении мест, куда хотела пойти.

В гараже она остановилась, став одной ногой на подножку грузовика. Луи взял у какого-то приятеля заказ на покраску мотоцикла. Вчера он закончил наносить на бензобак слой черной матовой шпаклевки. Теперь бак походил на оружие – точнее, на бомбу.

На полу рядом с байком лежал лист кальки с пылающим черепом и написанными ниже словами: ХАРД КОР. Взглянув на рисунок, она поняла, что эту работу Луи испортит. И любопытное дело: что-то в грубости его иллюстрации и в явных недостатках заставило ее почти до боли полюбить Кармоди. Какая-то боль и вина. Уже тогда она знала, что однажды покинет его. Уже тогда она хотела оставить Луи и Вейна, чтобы они обрели себе лучшую женщину, чем Вик Макквин.

Шоссе представляло собой американские горки, которые через две мили утыкались в Ганбаррел. В городке имелись кофейные дома, магазины свечей и спа с популярным тогда обмазыванием лица кремовым сыром. Но Вик проехала половину дороги и свернула на боковую грунтовку, которая уходила через сосны в дремучий лесозаготовительный край.

Она включила фары и нажала на педаль газа. Это чувствовалось, как падение с обрыва. Это казалось самоубийством. Большой «Форд» подминал кусты, скакал по колее и крошил выступы. Она мчалась на опасной скорости, огибая углы и разбрасывая снег и камни.

Вик выискивала что-то. Она всматривалась в свет фар, который пробивал отверстие в падавшем снеге – белый проход. Снег мельтешил, и казалось, что она едет в тоннеле статики.

Она была уверена, что мост ожидал ее прямо за пределом досягаемости дальнего света. Она чувствовала, что все зависело от скорости. Если она поедет быстрее, то вернет его в существование – прыгнет с прогнившей бревенчатой дороги на старые доски моста. Но она не смела разгонять грузовик за грань скорости, которую могла контролировать, и поэтому Вик никогда не достигала Самого Короткого Пути.

Возможно, если бы она имела свой велосипед. Возможно, если бы было лето.

Если бы она не оказалась слишком глупой, то не завела бы дитя. Она ненавидела себя за то, что имела ребенка. Теперь у нее не было другого выхода. Она слишком сильно любила Вейна, чтобы вжать педаль в пол и лететь в темноту.

Раньше она думала, что любовь имеет отношение к счастью, но, как оказалось, эти понятия вообще не были связаны друг с другом. Любовь, скорее, являлась потребностью – такой, как необходимость в пище или в воздухе. Например, крик Вейна «Мама, я поймал кошку!» – его высокий трубный и возбужденный голос – напоминал дыхание. Он наполнял ее чем-то, что было ей необходимо, нравилось это Вик или нет.

Возможно, она не могла воссоздать мост, потому что ей нечего было искать. Возможно, она уже нашла все, что мир мог ей предложить. Очень отчаянное замечание.

Быть матерью – это плохо. Она хотела завести веб-сайт, начать кампанию по информированию общества, писать письма и получать ответы. Типа: если ты женщина и имеешь ребенка, то теряешь все. Ты будешь в заложниках любви – террориста, который удовлетворяется только тогда, когда ты отдаешь ему свое будущее.

Просека заканчивалась тупиком в карьере для гравия, откуда она поворачивала назад. Как часто бывало, обратно к шоссе она поехала с головной болью.

Нет, не с головной болью. С головой все было в порядке. Болел ее левый глаз. Он пульсировал медленной мягкой вибрацией.

Она вернулась в гараж, подпевая Курту Кобейну. Курт Кобейн понимал, каково это на вкус – потерять свой магический мост, ведущий к вещам, которые тебе необходимы. На вкус это похоже на пистолетный ствол… или на Ганбаррел, возможно.

Она припарковалась в гараже и какое-то время сидела в холоде за рулем, наблюдая за дымом сигареты. Вик могла бы оставаться здесь вечно, если бы не зазвонил телефон.

Он висел на стене – рядом с дверью офиса, который занимал Луи. Старый аппарат с вращающимся диском. Как телефон Чарли Мэнкса в Доме саней. Звонок был резким и металлическим.

Вик нахмурилась.

Телефон имел свою – отдельную от дома – линию. Она называлась «деловым проводом». Какая ирония! Никто никогда сюда не звонил.

Она спрыгнула с переднего сиденья на бетонный пол. Это добрые четыре фута, не меньше. Вик подняла трубку на третьем звонке.

– «Автомобильная карма Кармоди», – сказала она.

Телефон был холодным до боли. Ее ладонь, сжимавшая трубку, создавала на пластике бледный морозный ореол. Из динамика доносилось шипение, как будто звонок приходил издалека. На фоне Вик слышала рождественскую песню – хор сладких детских голосов.

А был февраль.

– Хм, – сказал маленький мальчик.

– Алло? Я могу чем-то помочь?

– Хм, да, – ответил мальчик. – Я Брэд. Брэд Макколи. Звоню из Страны Рождества.

Она узнала имя подростка, но сначала не придала этому значения.

– Брэд, – сказала она. – Чем могу помочь? Повтори, откуда ты звонишь?

– Из Страны Рождества, глупая баба, – ответил он. – Тебе известно, кто я такой. Я сидел в машине в доме мистера Мэнкса. Ты должна меня помнить. Нам было весело.

У нее заледенело в груди. Стало трудно дышать.

– Пошел ты к черту, парень, – сказала она. – Пошел к черту вместе со своими больными шутками.

– Имеется причина, по которой я звоню, – произнес мальчик. – Мы все изголодались. Здесь никогда не бывает съестного, а толку иметь все эти зубы, если ты не можешь использовать их на чем-то вкусном?

– Позвонишь еще раз, и я сообщу о тебе копам, ненормальный урод, – сказала она и повесила тубку на рычаг.

Вик приложила руку ко рту и издала громкий звук – нечто среднее между рыданием и криком ярости. Она согнулась вдвое, выпрямилась, подняла трубку телефона и вызвала оператора.

– Вы можете дать мне номер, с которого только что звонили на эту линию? – спросила девушка. – Нас отключили. Я хочу снова связаться с приятельницей.

– Линия, по которой вы говорите?

– Да. Меня отключили минуту назад.

– Я извиняюсь. У меня имеется телефонный звонок за пятницу с номера восемь сто. Вы хотите, чтобы я соединила вас с ним?

– Мне звонили минуту назад. Я хочу знать номер этого телефона.

Последовало молчание, во время которого оператор проверяла линию. Вик слышала голоса других женщин.

– Извините, – ответила оператор. – Никаких звонков после пятницы на этой линии не было.

– Спасибо, – сказала Вик и повесила трубку.

Она села на пол под телефоном и обвила себя руками. В этой позе Луи и нашел ее.

– Ты давно уже здесь сидишь, – сказал он. – Хочешь, чтобы я принес одеяло, мертвого таунтауна или что-то еще?

– Какого еще таунтауна?

– Что-то вроде верблюда. Или, возможно, большой козы. Не думаю, что это важно.

– Чем занимается Вейн?

– Я читал Мышонку комикс, и он на мне вздремнул. Поэтому я перенес его в кроватку. Он крутой мужик. А ты что здесь делала?

Он осмотрел темное помещение, как будто думал, что Вик могла быть не одна.

Ей нужно было сказать ему что-нибудь – объяснить, почему она сидела на полу в холодном темном гараже. Кивнув на мотоцикл, она указала на его грунтовку.

– Думала о байке, над которым ты работаешь.

Луи посмотрел на нее прищурившись. Похоже, он не поверил ей. Затем Кармоди взглянул на мотоцикл и кальку, лежавшую на полу.

– Боюсь, я с ним напортачу. Ты считаешь, что вышло нормально?

– Нет, я так не считаю. Прости.

Он бросил на нее испуганный взгляд.

– На самом деле?

Она улыбнулась и кивнула. Он издал громкий вздох.

– Можешь сказать, что я сделал не так?

– Хардкор – это одно слово, а не два. И твое «а» выглядит как 2. Потом ты должен был написать эту надпись зеркально. Когда ты наклеишь кальку и сделаешь копию, «хардкор» будет читаться наоборот.

– О, черт! Сестра, я такой идиот!

Луи бросил на нее взгляд надежды.

– А тебе понравился мой череп?

– Честно?

Луи взглянул на свои ноги.

– Господи! Я надеялся, что Тони Б. отстегнет мне пятьдесят баксов или как-то оплатит мое рисование. Если бы ты не остановила меня, мне, возможно, пришлось бы заплатить ему полсотни долларов при возвращении байка. Почему у меня ничего не получается?

– Ты хороший папочка.

– Это не наука о ракетостроении.

Нет, – подумала Вик. – Это круче.

– Хочешь, чтобы я исправила работу? – спросила она.

– Ты когда-нибудь рисовала на байке?

– Нет.

Он кивнул.

– Ладно. Хорошо. Если ты напортачишь, мы скажем, что это сделал я. Никто не удивится. Но если все выйдет хорошо, нужно будет сообщить, кто рисовал его. Может, привлечем новые заказы.

Он окинул ее долгим оценивающим взглядом.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? Надеюсь, ты не обдумываешь здесь темные женские мысли?

– Нет.

– Ты никогда не думала, что зря прекратила терапию? Ты прошла через такое дерьмо, сестра. Может, тебе нужно поговорить об этом. О нем!

Я только что это сделала, – подумала она. – Славно поболтала с последним похищенным ребенком Чарли Мэнкса. Мальчик стал теперь каким-то холодным вампиром. Он в Стране Рождества и хочет кого-нибудь съесть.

– Думаю, разговоров хватит, – сказала она и взяла руку Луи.

Тот предложил:

– Может, я сейчас займусь покраской.





Шугаркрик, штат Пенсильвания



Лето 2001


Бингу было пятьдесят три, и он не надевал противогаз пять лет – с тех пор как услышал, что Чарли Мэнкс тяжело болен.

Бинг узнал об этом из статьи в AOL, куда он заходил, используя большой черный компьютер Dell, который компания «НорХимФарм» подарила ему за двадцать пять лет безупречной службы. Он ежедневно смотрел в AOL новости из Колорадо о мистере Мэнксе, но там годами ничего не было, кроме одного: Чарльз Талент Мэнкс-третий, возраст неизвестен, приговорен за убийство, подозревается в дюжинах детских похищений, переведен в больничное крыло федерального исправительного учреждения «Энглвуд», когда пробудить его от сна оказалось невозможно.





* * *


Мэнкса осмотрел видный нейрохирург из Денвера Марк Софер, который описал состояние больного как достойное войти в медицинские книги.

«Пациент страдает от прогерии взросления или редкой формы синдрома Вернера, – писал Софер. – Проще говоря, он начал очень быстро стареть. Месяц для него больше походил на год. Год приближался к десятилетию. А этот парень начал свою историю не желторотым птенцом».

Доктор сказал, что не знает, могло ли заболевание Мэнкса частично объяснить его отклонения от нормального поведения, которые привели к убийству рядового Томаса Приста в 1996 году. Он также описывал текущее состояние Чарли Мэнкса как кому.

«Он не отвечает строгому определению (комы). Его мозговая фукция высока, и создается впечатление, что он спит. Он просто не может проснуться. Его тело слишком устало. В его бензобаке не осталось ни капли горючего».





* * *


Бинг часто думал написать мистеру Мэнксу и рассказать ему, что он все еще верен, что любит его, как всегда любил, и будет здесь, чтобы служить до самого смертного дня. Хотя Бинг, возможно, не был самой сияющей лампочкой на елке – ха-ха-ха, ему хватило ума понять, что мистер Мэнкс рассердится на него за это письмо. Оно привело бы к нему людей в костюмах – мужчин в солнечных очках и с пистолетами в нательных кобурах. Они постучали бы ему в дверь. Привет, мистер Партридж, вы не ответите на несколько вопросов? Как вы относитесь к тому, что мы покопаем в вашем подвале? Пороемся там немного? Поэтому он ничего не писал, а теперь было слишком поздно, и от этой мысли ему становилось плохо.

Однажды мистер Мэнкс передал Бингу сообщение, хотя как именно, он не знал. Через два дня после того, как мистера Мэнкса приговорили к пожизненному сроку в «Энглвуде», на пороге Бинга был оставлен пакет без обратного адреса. В нем находилась пара номерных знаков – NOS4A2/KANSAS – и маленькая визитная карточка цвета слоновой кости, с проштампованным спереди рождественским ангелом.

ХРАНИ ЭТО. Я ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ.





Бинг отнес номерные знаки в подвал, где была похоронена вся остальная его жизнь с Чарли Мэнксом: украденные баллоны с севофлюраном, папин пистолет 45-го калибра и останки женщин (матерей), которых он привозил домой после миссий спасения… девяти миссий.

Брэд Макколи оказался девятым ребенком, которого они спасли для Страны Рождества, а его мать Синтия – последней шлюхой, общавшейся с Бингом в его тихой комнате под лестницей. В некотором смысле она тоже была спасена перед тем, как умерла. Бинг научил ее любви.

Летом 1997 года они планировали спасти еще одного ребенка, и тогда Бинг вместе с мистером Мэнксом поехал бы в Страну Рождества, чтобы жить в прекрасном месте, где не бывает взрослых, а несчастье противозаконно, где можно ездить по всем дорогам, пить какао и каждое утро открывать рождественские подарки. Подумав о комической нечестности – мистера Мэнкса скрутили за несколько дней до того, как перед ними могли распахнуться врата Страны Рождества, – Бинг почувствовал себя раздавленным внутри, словно надежда оказалась вазой, с треском упавшей с высоты.

Но худшим из всего этого являлась не потеря мистера Мэнкса… и не потеря Страны Рождества. Это была потеря любви. Потеря мамочек.

Его последняя – миссис Макколи – была самой лучшей. Они вели долгие беседы в подвале. Голая миссис Макколи, загорелая и стройная, лежала, пристегнутая к специальным поручням, прильнув к боку Бинга. Ей было сорок, но миссис Макколи очаровывала выступавшими мышцами, которые она накачала, тренируя девушек волейболу. Ее кожа лучилась теплом и здоровьем. Она гладила поседевшие волосы на груди Бинга и говорила, что любит его больше, чем мать и отца; больше, чем Иисуса; больше, чем сына; больше, чем сияние солнца; больше, чем котиков. Было так приятно, когда она говорила: «Я люблю тебя, Бинг Партридж. Я люблю тебя так сильно, что чувства жгут меня. Я горю изнутри. Любовь сжигает меня заживо». Ее сладкое дыхание смешивалось с запахом пряничного дыма. Она была такой накачанной, такой здоровой, что ему приходилось увеличивать дозы севофлюрана и давать их каждые три часа. Миссис Макколи любила его настолько, что порезала себе запястья, когда он сказал ей, что они не смогут жить вместе. Они в последний раз занимались любовью, когда она истекала кровью – измазала его с ног до головы.

– Тебе больно? – спросил он.

– Ах, Бинг, какой ты глупый, – ответила она. – Я целыми днями сгораю от любви. Пара небольших порезов? Это вообще не больно.

Она была такой милой – с такими совершенными мамочкиными сиськами, – что ему не хотелось обливать ее щелочью, пока тело не начало пахнуть. Даже с мухами в волосах она оставалась прекрасной – экстраизумительной. Трупные мухи блестели, как драгоценные камни.

Бинг вместе с мистером Мэнксом посетил КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ. Он знал, что, если бы Синтия Макколи была предоставлена самой себе, она в ярости под воздействием стероидов убила бы собственного сына. Внизу, в своей тихой комнате, Бинг научил ее доброте и любви, показал, как сосать член… Одним словом, она закончила свою жизнь на хорошей ноте.

В этом все и заключалось: брать у людей плохое и делать что-то хорошее. Мистер Мэнкс спасал детей, а Бинг – мамочек.

Но теперь мамочки закончились. Мистер Мэнкс сидел взаперти, а противогаз Бинга с 1996 года висел на крючке за задней дверью. В новостях он прочитал, что мистер Мэнкс погрузился в сон – глубокий и бесконечный, – как храбрый солдат, околдованный злыми чарами. Он перепечатал статью, сложил листок и решил помолиться о здравии Мэнкса.

В свои пятьдесят три года Бинг Партридж снова стал верующим человеком. Он решил вернуться в церковь Новой американской веры в надежде, что Бог предложит какое-то утешение одному из своих любимых детей. Он молился, чтобы однажды вновь услышать «Белое Рождество», игравшее на его подъездной дорожке. Бинг мечтал, что, оттолкнув льняную штору, он увидит мистера Мэнкса за рулем «Призрака». Окно опустится вниз, и Добрый Человек посмотрит на него. Давай, Бинг, безумный ты мой! Поехали покатаемся! Нас ожидает номер десять! Нам осталось схватить еще одного малыша, и я отвезу тебя в Страну Рождества! Небесам известно, что ты заслужил эту награду!

В удушающем зное июльского дня он начал взбираться на холм. Цветы из фольги на его переднем дворе – все тридцать три – пребывали в идеальном покое и молчании. Как он ненавидел их! Как он ненавидел синее небо и невыносимую гармонию цикад, жужжащих в деревьях. Бинг брел по холму с новостной заметкой в одной руке («Редкая болезнь настигла приговоренного убийцу») и последней запиской от мистера Мэнкса – в другой («Возможно, я задержусь»). Ему хотелось поговорить с Богом об этих вещах.

Церковь стояла на гектаре вспученного асфальта, из трещин которого пробивалась бледная трава высотой по колено Бинга. Петли передней двери были обвязаны тяжелой цепью и заперты на йельский навесной замок. Последние пятнадцать лет никто, кроме Бинга, здесь не молился. Церковь некогда принадлежала Богу, но теперь она являлась собственностью кредиторов, о чем объявляла прикрепленная к двери выцветшая на солнце бумага в прозрачном пластиковом конверте.

Цикады жужжали в голове Бинга как сумасшедшие.

На одном конце парковки стоял большой щит, подобный тем, что сооружают перед «Молочной королевой» или перед магазином подержанных автомобилей. Он сообщал людям, какие молитвы будут воспеваться на службе:

ТОЛЬКО СРАЖАЯСЬ, ОН СНОВА ЖИВ. ВЛАДЫКА НИКОГДА НЕ СПИТ.





Сбор пожертвований намечался на час дня. Щит предлагал одни и те же гимны, что и на первом сроке Билла Клинтона.

Некоторые витражные окна имели дыры – там, куда попадали камни, брошенные детьми. Но Бинг шел другим путем. С одной стороны церкви имелся сарай, наполовину скрытый пыльными тополями и кустами сумаха. Перед дверьми лежал сгнивший плетеный коврик. Под ним был спрятан небольшой медный ключ.

Он открывал висячий замок на покосившихся дверях погреба в задней части сарая. Бинг спустился туда, пересек прохладную подземную комнату и, пробираясь через запах старого креозота и заплесневевших книг, поднялся в большой открытый амфитеатр церкви.

Бинг всегда любил церковь, начиная с тех дней, когда он приходил сюда вместе с матерью. Ему нравилось то, как солнце заглядывало сюда через двадцатифутовые мозаичные окна, наполняя зал теплом и разноцветными полосами. Ему нравилось, как мамочки одевались в белые кружева, каблуки и чулки молочного цвета. Бинг любил белые чулки и женское пение. Все мамочки, которые жили с ним в Доме сна, пели ему перед тем, как принять последний покой.

Но после того как пастор сбежал с деньгами и банк закрыл церковь, это место начало тревожить его. Ему не нравилось, что тень колокольни тянулась вечером к его дому. Бинг обнаружил, что после того, как он начал брать мамочек к себе – в место, которое мистер Мэнкс окрестил Домом сна, – ему стало страшно смотреть на вершину холма. Церковь будто нависала над ним. Тень башни была осуждающим пальцем, тянувшимся по склону холма. Она указывала на его передний двор и как бы говорила:

ЗДЕСЬ УБИЙЦА! В ЕГО ПОДВАЛЕ ДЕВЯТЬ МЕРТВЫХ ЖЕНЩИН!





Бинг убеждал себя, что поступает глупо. Они с мистером Мэнксом были героями и делали христианскую работу. Если бы о них написали книгу, они показались бы вам хорошими парнями. Не важно, что многие мамочки – даже под дозой севофлюрана – не признавали, что хотели превратить своих дочерей в шлюх и не думали избивать сыновей. Некоторые из них заявляли, что никогда не принимали наркотки, не пили алкоголь до отключки и не имели криминальных записей. Но это было предназначено им в будущем – в жалком будущем, которое Бинг с мистером Мэнксом старались предотвратить.

Если бы его арестовали – потому что ни один служитель власти не мог понять важность и основополагающую доброту его работы, – Бинг говорил бы о себе с гордостью. Ни в одном из поступков, совершенных им с мистером Мэнксом, не было ничего предосудительного.

И все же иногда он боялся смотреть на церковь.

Он говорил себе, поднимаясь по ступеням из подвала, что поступает очень глупо – что в Божьем доме рады каждому, а мистеру Мэнксу нужны его молитвы больше, чем когда-либо. С другой стороны, Бинг никогда не был таким одиноким и несчастным. Несколькими неделями ранее мистер Паладин спросил его, что он будет делать после увольнения. Шокированный Бинг поинтересовался, почему его отправляют на пенсию. Ему нравилась работа. Мистер Паладин поморгал и сказал, что после сорока лет его тоже отправят в отставку. Тут выбирать не приходилось. Бинг никогда не думал об этом. Партридж считал, что к тому времени он будет пить какао в Стране Рождества, открывать утром подарки и напевать веселые песенки на ночь.

В тот вечер огромное пустое святилище не умиротворило его. Фактически наоборот. Все скамьи по-прежнему находились там же, хотя не были расставлены аккуратными рядами, а беспорядочно выдвинуты и так и сяк – такие же кривобокие, как зубы мистера Мэнкса. На полу валялись осколки битого стекла и куски штукатурки, которые крошились под ногами. В зале пахло аммиаком и птичьей мочой. Кто-то заходил сюда выпить. Скамьи были усеяны бутылками и пивными банками.

Он прошел дальше, меряя шагами зал. Его появление встревожило ласточек, живших на стропилах. Звук их крыльев отдавался эхом – казалось, что ловкий фокусник рассыпал в воздухе колоду игральных карт.

Свет, косо проникавший через окна, был холодным и синим, испятнанным пылью в ярких полосах, словно церковь представляла собой внутренность шара со снегом, который только что начал успокаиваться.

Какие-то люди – подростки или бездомные – сделали алтарь в одном из самых глубоких оконных альковов. Деформированные красные свечи стояли в застывших лужицах воска. За ними виднелось несколько фотографий Майкла Стайпа из группы РЕМ – костлявого чудака с бледными глазами и светлыми волосами. Кто-то написал вишневой губной помадой на одной фотографии:

Я ТЕРЯЮ ВЕРУ.





Бинг и сам чувствовал, что со времен Дороги аббата в рок-музыке не было ни одной вещи, достойной прослушивания.

Бинг поставил карточку от мистера Мэнкса и принтерный текст от «Денвер Таймс» в центр этого самодельного алтаря и зажег пару свечей за здравие Хорошего Человека. Он расчистил пространство на полу, расшвыряв ногой небольшие куски штукатурки и грязные трусы – маленькие, с сердечками, которые выглядели так, словно принадлежали десятилетней девочке, – и встал на колени.

Он прочистил горло. В огромном пространстве церкви, наполненном эхом, это прозвучало, как выстрел. Ласточки захлопали крыльями, скользя с одного стропила на другое. Он мог видеть нескольких голубей, склонившихся вперед, чтобы взглянуть на него блестящими бешено-красными глазами. Они наблюдали за ним, как зачарованные.

Бинг закрыл глаза, сложил руки вместе и заговорил с Создателем.

– Эй, там, Бог. Это я, старый глупый человек. Ах, Бог. Ах, Боже, Боже. Пожалуйста, помоги мистеру Мэнксу. Мистер Мэнкс надолго заснул, и я не знаю, что делать. Если ему не станет лучше и он не придет за мной, я никогда не попаду в Страну Рождества. Я изо всех сил старался повернуть свою жизнь к чему-то хорошему – спасал детей и гарантировал, что у них будут веселые аттракционы, какао и подарки. Это было нелегким делом. Никто не хотел, чтобы мы спасали их. Но даже когда мамочки кричали и называли нас плохими словами, даже когда их дети плакали и писались под себя, я любил их – и деток, и мамочек, хотя многие из них были плохими женщинами. Но мистера Мэнкса я люблю больше всех. Любой его поступок направлен на то, чтобы другие люди были счастливы. Разве это не самое благое дело, на которое способен человек? Распространять вокруг себя счастье! Пожалуйста, Бог, если мы творили добро, помоги мне, своему слуге. Дай знак и скажи мне, что делать. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Голова Бинга откинулась назад, рот открылся, когда что-то горячее ударило его в щеку. Он почувствовал соленые и теплые капли на своих губах. Бинг вздрогнул. Казалось, что кто-то кончил на него. Он поджал губы и посмотрел на пальцы, покрытые беловато-зеленой грязью – каким-то жидким месивом. Через мгновение он понял, что это был голубиный помет.

Бинг закричал: один раз и потом снова. Его рот наполнился солено-кремовым вкусом птичьего дерьма. Дрянь измазала ладонь, как болезненная мокрота. Он вскричал в третий раз и отшатнулся, разбрасывая штукатурку и стекло. Его рука опустилась на что-то сырое и липкое, с мягкой текстурой сарановой обертки. Он посмотрел на пальцы и обнаружил, что поместил руку на грязный презерватив, кишевший муравьями.

В ужасе и отвращении Партридж поднял руку. Презерватив прилип к его пальцам. Он встряхнул ладонь – один раз, второй. Контрацептив взлетел вверх и опустился на его волосы. Бинг завизжал. Птицы слетели со сторопил.

– За что? – кричал он церкви. – За что? Я пришел сюда и встал на колени! Я ПРИШЕЛ И ВСТАЛ НА КОЛЕНИ! А ты что сделал? ЧТО?

Он схватил резиновое изделие и дернул, вырвав горсть тонких седых волос. (Когда они стали седыми?) Пыль кружилась в полосах света.

Бинг спустился с холма неуклюжей трусцой, чувствуя себя оскверненным и больным… Нет, оскверненным, больным и разгневанным. Он, шатаясь как пьяница, прошел через передний двор мимо цветов из фольги и захлопнул за собой дверь.

Через двадцать минут из дома вышел Человек в противогазе. В каждой его руке была бутылка светлой жидкости.

Прежде чем поджечь церковь, он заколотил дыры в окнах – чтобы птицы не вылетели. Большую часть одной бутылки он разбрызгал на скамьи и кучи деревянных обломков, лежащих на полу, – прекрасные маленькие заготовки для кострищ. Другую бутылку он вылил на фигуру Иисуса, установленную на апсиде. Божий Сын выглядел замерзшим в своей набедренной повязке, поэтому Бинг чиркнул спичкой и одел его в мантию пламени. С настенной росписи над ним Святая Мария печально смотрела на поругание, причиненное ее Сыну. Бинг приложил два пальца к нагубнику противогаза и послал ей поцелуй.

Если бы у него был шанс объединиться с мистером Мэнксом и поймать десятого ребенка, подумал Бинг, он бы запросто обрызгал газом и убил мамашу Христа, чтобы заполучить маленького ублюдка.

И еще: Святой Дух не сделал бы с киской Богоматери ничего такого, чего Бинг не выполнил бы лучше, проведя с ней в Доме Сна три дня.





Ганбаррел



2001


Дети никогда не звонили, когда она рисовала.

Через год или, возможно, больше Вик восприняла это осознанно, но на некотором уровне ума, существовавшем за разумом, она поняла данный факт почти сразу.

Когда Вик не рисовала – когда творческая работа не занимала ее сознание, – она начинала осознавать растущее физическое напряжение, словно стояла под краном, который удерживал поднятое пианино; в любой момент веревки могли лопнуть, и весь вес мог упасть на нее смертоносным ударом.

Так что она бралась за любые заказы, которые могла получить, и проводила в гараже по семьдесят часов в неделю, слушая группу «Форинер» и раскрашивая аэрозольными красками запылившиеся мотоциклы парней с уголовным прошлым и оскорбительными расовыми понятиями.

Вик рисовала пламя и оружие, голых девушек и гранаты, флаги Дикси и нацистские символы, Иисуса Христа и белых тигров, сгнивших духов и еще голых девушек. Она не считала себя художницей. Рисование удерживало ее от звонков из Страны Рождества и помогало оплачивать памперсы. Все остальные соображения мало что значили.

Но иногда заказы иссякали. Порою казалось, что она разрисовала все мотоциклы в Скалистых горах и другой работы больше не будет. Когда это случалось – когда Вик оставалась неделю или две без рисования, – она места себе не находила из-за мрачного ожидания. Она готовила себя.

И вот в один день зазвонил телефон.

Это случилось в сентябре, во вторник утром, – через четыре года после того, как Мэнкса посадили в тюрьму. Луи уехал до восхода солнца вытягивать кого-то из ямы. Она осталась с Вейном, который хотел на завтрак хотдогов. Все эти годы провоняли дымящимися хотдогами и детским дерьмом.

Припарковав Вейна перед телевизором, Вик поливала кетчупом дешевые булочки для хотдогов, когда зазвонил телефон. Она посмотрела на трубку. Было слишком рано для телефонных звонков, и ей было известно, кто это, потому что заказов на рисунки не поступало уже месяц.

Вик коснулась трубки. Та была холодной.

– Вейн, – сказала Виктория.

Мальчик посмотрел на нее: палец во рту, слюни на майке с людьми Х.

– Ты слышал телефонный звонок? – спросила она.

Вейн тупо посмотрел на нее, не понимая слов, затем покачал головой.

Снова звонок.

– Вот, – сказала Вик. – Ты слышишь? Ты слышишь, как он звонит?

– Нет, – ответил Вейн, энергично покачав головой из стороны в сторону.

Он снова перевел внимание на телевизор.

Вик подняла трубку.

Детский голос – не Брэда Макколи, другого ребенка, на этот раз девочки, – спросил:

– Когда папочка вернется в Страну Рождества? Что ты сделала с нашим папочкой?

– Ты ненастоящая, – сказала Вик.

На фоне она могла слышать других детей, поющих хором:

Они выступают в залах…

Но это вообще не Рождество…





– А вот и настоящая, – ответила девочка.

Белое морозное дыхание появилось из маленьких дырочек трубки.

– Мы такие же настоящие, как и то, что произошло в Нью-Йорке этим утром. Тебе нужно увидеть, что там случилось. Это прикольно! Люди прыгали в небо. Это было забавно смотреть. Почти так же забавно, как наблюдать происходящее в Стране Рождества.

– Ты ненастоящая, – вновь прошептала Вик.

– Ты лгала про папу, – сказала девочка. – Это очень плохо. Ты гадкая мать. Вейн должен быть с нами. Он играл бы весь день. Мы научили бы его новым забавам. Например, ножницам для бродяги.

Вик бросила трубку на рычаг. Она подняла и снова бросила ее. Вейн посмотрел на мать. Его глаза были широкими и встревоженными. Она помахала ему рукой – не волнуйся – и отвернулась, прерывисто дыша и пытаясь не заплакать.

Сосиски сварились. Вода булькала в кастрюльке и выплескивалась на синее пламя газовой конфорки. Игнорируя это, она села на кухонный пол и закрыла глаза. Для обуздания чувств ей понадобилась вся воля. Она не хотела пугать Вейна.

– Эм! – позвал мальчик.

Она посмотрела на него, моргая.

– Оскар пропал!

Оскаром он называл «Улицу Сезам».

– Оскар пошел бай-бай.

Вик вытерла слезившиеся глаза и, сделав судорожный вдох, выключила газ. Она, шатаясь, подошла к телевизору. «Улицу Сезам» сменили новости. Большой реактивный самолет врезался в одну из башен Мирового торгового центра в Нью-Йорке. Черный дым взвивался в голубое небо.

Через несколько недель Вик расчистила место во второй спальне – пространство размером со шкаф, – убрала там вещи и подмела. Она принесла туда мольберт и установила на него лист бристольского картона.

– Что собираешься делать? – спросил Луи, просунув голову в дверь на следующий день после того, как она там обустроилась.

– Хочу нарисовать книгу в картинках, – ответила Вик.

Она набросала первую страницу синим карандашом и приготовилась начать обводку тушью. Луи взглянул через ее плечо.

– Ты рисуешь мотоциклетный завод? – спросил он.

– Почти угадал, – ответила она. – Завод роботов. Мой герой – робот по имени Поисковый Движок. На каждой странице он будет пробираться через лабиринт, выискивая предметы особой важности. Силовые ячейки, секретные планы и детали.

– Я уже кончаю от твоей книги с картинками. Отличная вещь для Вейна. Он любит такие штуки.

Вик кивнула. Она с радостью позволяла Луи думать, что делала книгу для ребенка. Но у нее самой не было иллюзий. Она делала ее для себя. Книга с картинками казалась ей лучше, чем раскраска «Харлеев». Постоянная работа, в которую можно было погружаться каждый день.

После того как она начала рисовать «Поисковый Движок», телефон больше не звонил – если не считать напоминаний от кредитного агентства. А когда она продала книгу, то кредитное агентство тоже перестало звонить.





Бранденбург, штат Кентукки



2006


Мишель Деметр было двенадцать, когда отец впервые посадил ее за руль. В начале лета эта маленькая девочка повела «Роллс-Ройс» «Призрак» выпуска 1938 года через высокую траву. Окна были опущены, по радио играла рождественская музыка. Мишель громко пела счастливым пронзительным голосом… фальшиво и не в такт. Не зная многих слов, она выдумывала их сама.

– Все, кто верит, приходите! И от радости горите! Все, кто верит, приходите! Славу Господу несите!

Машина мчалась через траву – черная акула неслась через ревущий океан желтого и зеленого цвета. Птицы разлетались перед ней, удирая в лимонное небо. Колеса стучали и проглатывали невидимые колдобины.

Ее отец, вымотанный на работе, сидел на пассажирском месте и занимался настройкой приемника. Теплое пиво «Курс» было зажато между его ног. Только настройка ничего не давала. Радио прыгало с диапазона на диапазон, однако везде был белый шум. Единственная работавшая станция – далекая, шипевшая и трещавшая – играла эту дрянную праздничную музыку.

– Кто гоняет такое дерьмо в середине мая? – рявкнул он и громко рыгнул.

Мишель одобрительно хихикнула.

Не было никакой возможности выключить радио или хотя бы уменьшить звук. Регулятор громкости бесполезно крутился, ничего не настраивая.

– Эта машина похожа на твоего старика, – сказал Натан, вытаскивая новый «Курс» из шестибаночного пакета, который располагался у его ног. – Развалина былого.

Это было очередной его глупой болтовней. С ее отцом дело обстояло не так плохо. Он придумал какой-то клапан для «Боинга», и это позволило ему купить участок в триста акров в верховье Огайо. Теперь они по нему и ехали.

Автомобиль, напротив, оставил свои лучшие дни позади. Коврик отсутствовал, и там, где он когда-то лежал, находился лишь голый гудевший металл. Под педалями зияли дыры, и через них Мишель могла видеть траву, хлеставшую по днищу. Кожаное покрытие на приборной панели шелушилось. Одна из задних дверей, неокрашенная и покрытая ржавчиной, не соответствовала остальным. Заднего окна вообще не было – просто полукруглая открытая дыра. Заднего сиденья тоже не имелось, а пассажирский салон выглядел так, будто там однажды разводили костер.

Девочка умело нажимала правой ногой на сцепление, газ и тормоз, как учил ее отец. Переднее сиденье было полностью поднято, и все же она сидела на подушке, чтобы высокая приборная панель не мешала ей смотреть через ветровое стекло.

– На днях я выберу время и поработаю над этой зверюгой, – сказал ее отец. – Засучу рукава и верну старушку к жизни. Нужно восстановить ее хорошенько, чтобы ты могла поехать на ней на выпускной бал. Когда будешь достаточно взрослой для бала.

– Да, хорошая мысль, – ответила она, изогнув шею и посмотрев через плечо назад. – Там на сиденье будет много места, чтобы заниматься любовью.

– Прекрасно подойдет и для того, чтобы отвезти тебя в женский монастырь. Милая, ты смотришь на дорогу?

Он указал пивной банкой на поднимавшуюся и опускавшуюся местность – на путаницу травы, кустов и золотарника. Никакой дороги не было видно в любом направлении. Единственными признаками человеческого существования являлись далекий амбар в окне заднего вида и инверсионный след реактивного самолета над их головами.

Она ловко нажимала на педали. Они хрипели и ахали.

В этой машине Мишель не нравился только рисунок на капоте: жуткая серебристая леди со слепыми глазами и в развевающемся платье. Она склонялась в хлеставший бурьян и маниакально улыбалась, получая порку. Эта серебристая леди могла бы быть волшебной и милой, но все портила улыбка на ее лице. Она имела безумную усмешку сумасшедшей женщины, только что столкнувшей любимого с обрыва и готовившейся последовать в вечность за ним.

– Эта женщина ужасная, – сказала Мишель, кивая подбородком в направлении капота. – Она похожа на вампиршу.

– Фею, – произнес отец, вспомнив некогда прочитанную статью.

– На кого? Она не фея.

– Эта женщина называется Духом Экстаза, – сказал Натан. – Типовое изображение. Классическая часть классической машины.

– Экстаз – это экстези? – спросила Мишель. – Наркотик? Балдежно. Они уже тогда принимали его?

– Нет. Не наркотик, а забава. Она является символом бесконечной забавы. Мне кажется, она милая.

Он подумал, что женщина выглядела одной из жертв Джокера: богатая леди, которая умерла от безудержного смеха.

– Я поеду в Страну Рождества, в любимый день моей жизни, – тихо запела Мишель.

Радио ответило ревом статических помех, так что она могла петь без конкурентов.

– Я поеду в Страну Рождества и покатаюсь на санях Санты!

– Что за песня? – спросил отец. – Я не знаю ее.

– Вот куда мы отправимся, – сказала она. – В Страну Рождества. Я только что решила.

Небо примеряло разнообразные цитрусовые оттенки. Мишель чувствовала себя совершенно умиротворенно. Она могла бы ехать вечно. Голос девочки смягчился от возбуждения и восторга, и, когда отец посмотрел на дочь, на ее лбу выступили крапинки пота, а в глазах застыл отстраненный взгляд.

– Это не здесь, папа, – произнесла она. – Это в горах. Если мы продолжим ехать, то к вечеру будем в Стране Рождества.

Натан Деметр прищурил глаза и посмотрел через пыльное окно. На западе вздымалась огромная горная гряда с заснеженными пиками. Она была выше Скалистых гор. Еще утром ее не существовало – и даже двадцать минут назад, когда они садились в машину.

Он быстро отвернулся, поморгал, чтобы прояснить зрение, и снова посмотрел в окно. Горная гряда растворилась в нависшей массе грозового фронта, собиравшегося на западном горизонте. Еще несколько секунд его сердце билось в груди трехногим шагом.

– Очень жаль, что у тебя имеются домашние задания, – ответил он. – Так что никакой Страны Рождества не будет.

И это происходило в субботу, когда ни один папа не заставлял свою двенадцатилетнюю дочь решать задачи по алгебре.

– Пора возращаться, сладенькая. У папы много дел.

Он откинулся на спинку сиденья и пригубил пиво, хотя больше не хотел пить. В левом виске уже чувствовалась тусклая боль завтрашнего похмелья. Джуди Гарленд трагически хотела, чтобы каждый был счастлив на Рождество, и какая разница, что курил диджей, играя в мае «Ты счастлив в этот рождественский день»?

Музыка длилась лишь до тех пор, пока они не достигли поросшей сорняками окраины их собственности. Мишель послушно повернула «Призрак» к дому. Когда «Роллс» сделал полукруг, радио перестало принимать то малое, что имелось, и в динамиках снова зазвучал тихий рев белого шума – сумасшедшей статики.





2007


Вот что было написано о втором «Поисковом Движке» в книжном обозрении «Нью-Йорк Таймс», в разделе «Детская книга», в воскресенье, 8 июля 2007 года… в тот единственый раз, когда там говорилось о работе Вик Макквин.

Поисковый Движок 2-й сборки

Написано Вик Макквин, 22 страницы, Харпер Чилдрен, $16.95 (Головоломки/Книга с картинками; возраст от 6 до 12)





Если бы М. К. Эшеру поручили переоформить «Где Вальдо», результат мог бы выглядеть примерно так, как увлекательная и заслуженно популярная серия мисс Макквин «Поисковый Движок». Одноименный герой – веселый и похожий на ребенка робот, напоминающий Си-3ПиО и мотоцикл «Харлей-Дэвидсон», – преследует сумасшедшего Мебиуса Стреппа. Погоня идет в череде головокружительных невероятных сооружений и сюрреалистичных лабиринтов. Одну поразительную загадку невозможно решить, не приставив к краю книги зеркало. Другая головоломка требует, чтобы дети свернули страницу в трубку и создали магический крытый мост. Третью страницу нужно вырвать и сложить в оригами мотоцикла, чтобы Поисковый Движок мог продолжить свою погоню на полном газу. Юные читатели, которые завершат «Поисковый Движок второй сборки», найдут себя перед самой ужасной загадкой… как долго им ждать следующей книги?!





Федеральное исправительное учреждение «Энглвуд», штат Колорадо



Декабрь 2008


Чуть раньше восьми сестра Торнтон вошла в палату длительной терапии с пакетиком подогретой крови для Чарли Мэнкса.





Гарфильд-стрит, Денвер



2009


В первую субботу октября Луи сказал Виктории Макквин, что возьмет с собой ребенка и поедет на какое-то время к матери. По какой-то причине он сообщил ей это шепотом, с закрытой дверью, поэтому Вейн, сидевший в гостиной, не мог подслушать их разговор. Луи нервничал. Его округлое лицо блестело от пота. Он облизывал губы, пока говорил.

Они находились в спальной комнате. Луи сидел на краю постели. Матрац под ним трещал и прогибался до пола. Вик трудно было чувствовать себя спокойно в спальне. Она смотрела на телефон, стоявший на столике, и ждала нового звонка. Несколько дней назад она пыталась избавиться от него, отсоединив шнур и затолкав в нижний ящик комода, но Луи нашел его и снова подлючил в сеть.

Луи говорил какую-то другую чушь – о том, как он волнуется, как волнуются все остальные. Она не улавливала смысла его слов. Ее мысли были заняты телефоном. Вик наблюдала за ним, ожидая, когда он зазвонит. Девушка знала, что он должен зазвонить. Ожидание было ужасным. Ее злило, что Луи привел ее сюда – что они не могли поговорить на веранде. Это пошатнуло ее веру в него. Невозможно было беседовать в комнате с телефоном. Это походило на разговор в помещении с летучими мышами, которые свисали с потолка. Даже если мыши спали, как вы могли думать о чем-то еще? Смотреть на что-то еще? Если бы телефон зазвонил, она вскочила бы на ноги, подняла его со стола и бросила в стену. Ей хотелось не ждать звонка, а сделать это сейчас.

Ее удивили слова Луи о том, что она тоже могла съездить и повидать свою мать. Линда безвылазно сидела у себя в Массачусетсе. Луи знал, что они не ладили. Нелепее было предположить только одно – что Вик поедет повидаться с отцом, с которым не говорила три года.

– Я скорее отправлюсь в тюрьму, чем останусь жить у моей мамы. Господи, Луи. Ты знаешь, сколько телефонов у нее в доме?

Он бросил на нее взгляд, в котором сочетались смущение и усталость. Вик подумала, что это был взгляд смирившегося человека.

– Если захочешь поговорить – на любую тему, – то при мне будет сотовый, – сказал Луи.

Вик рассмеялась, не став говорить ему, что днем раньше разбила его мобильник и сунула в мусор.

Он обхватил ее руками и подержал в медвежьих объятиях. Луи был крупным человеком, омраченным своим избыточным весом, но от него пахло лучше, чем от других мужчин, которых она когда-либо встречала. Его грудь источала запахи кедра, моторного масла и леса. От него пахло ответственностью. На мгновение в его объятиях она вспомнила, на что похоже счастье.

– Ладно, нужно ехать, – наконец сказал он. – Вести машину придется долго.

– Куда? – испугавшись, спросила она.

Он моргнул, затем сказал:

– Вик… подруга… ты меня слышала?

– Очень внимательно, – ответила она.

И это было правдой. Она слушала. Только не его. Она прислушивалась к телефону. Вик ожидала звонка.

После того как Луи и малыш уехали, она бродила по комнатам кирпичного городского дома на Гарфилд-стрит, который купила за гонорары от «Поискового Движка» – за труд, прежде чем дети из Страны Рождества стали звонить ей каждый день. Она держала в руках ножницы и перерезала линии, идущие к каждому телефону.

Вик собрала все телефонные аппараты и отнесла их на кухню. Она поместила их в духовку – на верхнюю полку – и повернула рукоятку на «прожарку». А что, это ведь сработало в последний раз, когда ей пришлсь сражаться с Чарли Мэнксом?

Когда духовка начала нагреваться, она открыла окна и включила вентилятор.

После этого Вик – только в трусиках и больше ни в чем – сидела в гостиной и смотрела телевизор. Сначала это были новости. Но в студии Си-эн-эн звонило слишком много телефонов. Их звук нервировал ее. Она переключилась на «Губку Боба». Когда в закусочной «Красти Краб» зазвонил телефон, она снова поменяла канал и нашла программу о спортивной рыбалке. Это казалось ей относительно безопасным – никаких телефонов на всем протяжении шоу – и сюжет был про озеро Уиннипесоки, где она проводила каждое лето своего детства. Ей всегда нравилось, как озеро выглядело после рассвета – гладкое черное зеркало, обрамленное в белую шелковистую дымку утреннего тумана.

Сначала она пила виски со льдом. Потом ей пришлось пить его чистым, потому что на кухне плохо пахло, чтобы ходить туда за льдом. Весь дом провонял горелой платмассой, несмотря на вентилятор и открытые окна.

Вик Макквин смотрела, как один из рыбаков боролся с форелью, когда у ее ног начал пищать телефон. Она посмотрела вниз на разбросанные игрушки и роботов Вейна: Р2Д2, Далека и, конечно, пару фигур из «Поискового Движка». Один из роботов оказался трансформером – черный, с объемным торсом и красными линзами в голове. Он заметно задрожал, когда зазвонил еще раз.

Она подняла его и начала складывать внутрь руки и ноги. Втолкнула голову в тело. Со щелчком сложила две половинки торса. Внезапно он стал выглядеть, как пластмассовый игрушечный мобильный телефон. Это пластиковое чудо снова зазвонило. Она нажала кнопку ОТВЕТ и поднесла его к уху.

– Ты большая жирная лгунья, – сказала Миллисента Мэнкс. – Когда папочка выйдет, он будет зол на тебя. Он сунет вилку в твои глаза и вытащит их, как пробки.

Вик отнесла игрушку на кухню и открыла духовку. Ядовитый черный дым ударил ей в глаза. Испеченные телефоны чернели, как зефир, брошенный в костер. Она швырнула трансформера на кучу расплавленного коричневого шлака и с треском захлопнула духовку.

Вонь оказалась настолько ужасной, что Вик ушла из дома. Она надела мотоциклетную куртку Луи и свои ботинки, затем взяла сумочку и вышла в прихожую. Схватила бутылку виски и закрыла дверь за собой. В этот момент послышался сигнал тревоги – заверещал детектор дыма.

Она прошла по улице и свернула за угол, когда вдруг поняла, что на ней только куртка и ботинки. Вик бродила по большому Денверу в два часа утра в своих выцветших розовых трусиках. По крайней мере, она вспомнила о виски.

Вик хотела пойти домой и натянуть джинсы, но не нашла путь назад. Этого с ней прежде не случалось. Она вышла на тихую улицу с трехэтажными кирпичными зданиями. Ночь встретила ее ароматами осени и стальным запахом мокрого асфальта. Как она любила это благовоние дорог. В июне асфальт размягчался от постоянного тепла. В отрезвляющем октябре сельские трассы распространяли благоухание раздавленных листьев. А в феврале шоссе пахли песочно-соленым запахом, как устье реки.

В это время ночи на улице никого не было, хотя в какой-то момент мимо нее проехали трое парней на «Харлеях». Они замедлились, чтобы посмотреть на нее, но не стали останавливаться. Они не были байкерами. Обычный молодняк, возвращавшийся домой к женам после вечеринки в дорогом стрип-клубе. Она знала это по их итальянским кожаным курткам, синим джинсам из GAP и байкам из дорогого салона. Они больше привыкли к «Пиццерии Уно», чем к брутальной жизни на дорогах. И все же парни не пожалели времени, чтобы поглазеть нее. Она приподняла бутылку виски и свистнула, сунув в рот пальцы свободной руки. Они нажали на газ и умчались вдаль, поджимая выхлопные трубы между ног.

Она свернула к книжному магазину. Закрытому, конечно. Маленький несетевой магазин с большим набором ее книг у одной витрины. Год назад она произносила здесь речь. В штанах, естественно.

Вик покосилась на темный магазин и прислонилась к витрине, чтобы посмотреть, какие ее книги они продавали. Четвертый том? Разве он уже вышел? Вик казалось, что она еще работала над ним. Потеряв равновесие, она ударилась лицом о стекло и комично выпятила задницу.

Это хорошо, что четвертая книга вышла. Было несколько моментов, когда она думала, что не сможет закончить ее.

Когда Вик начала рисовать книги, дети из Страны Рождества перестали звонить. Вот почему она начала «Поисковый Движок». Когда она рисовала, телефон молчал. Но затем на середине третьей книги все радиостанции, которые ей нравились, принялись играть рождественские песни. И это в середине лета! Звонки возобновились. Она попыталась прорыть вокруг себя защитный ров, наполненный бурбоном «Мейкерс Марк», но утопила в нем саму работу.

Вик была готова оттолкнуться от витрины, когда в книжном магазине зазвонил телефон. Она видела, как он мигал на столе в дальней части зала. В тишине теплой ночи, изредка нарушаемой порывами ветра, она слышала его достаточно ясно и знала, что это были они: Милли, Лорри и другие дети Мэнкса.

– Извините, – сказала она магазину. – Я не могу принять звонок. Если хотите оставить сообщение, то, увы, вам придется утереться.

Она с трудом оттолкнулась от витрины и, шатаясь, пошла по тротуару. Затем он закончился, ее ноги съехали с края бордюрного камня, и Вик упала, ударившись ягодицами о мокрый асфальт.

Это было больно, но не так сильно, как предполагалось. Она не знала, то ли виски приглушало боль, то ли завтраки Луи Кармоди наделили ее дополнительным слоем жира на заднице. Ее поначалу тревожило, что она уронила бутылку и разбила ее. Но нет, бутылка осталась в руке – хмельная проказница. Вик сделала глоток. У виски был запах дубовой бочки и сладкого самоуничтожения.

Она попыталась встать на ноги, но тут зазвонил другой телефон – в темной кофейне на углу. Из книжного магазина тоже раздавались звонки. Затем первый телефон отключился, но затрезвонил аппарат на втором этаже здания, которое находилось справа. К нему присоединились четвертый и пятый. В квартирах над ней. По обеим сторонам улицы. Все линии.

Ночь наполнилась хором телефонов. Неземной гармонией квакания, щебета и свиста это напоминало лягушек весной. Словно колокола звенели в рождественское утро.

– Идите к черту! – закричала она и бросила бутылку в свое отражение, смотревшее на нее с витрины магазина через улицу.

Стеклянная пластина взорвалась. Все телефоны перестали звонить. Тишина была равносильна выстрелу.

Через полсекунды в магазине включилась охранная сигнализация – зазвучала громкая сирена и запульсировали вспышки серебряного света. Этот свет вырисовал выставленный на витрине товар: велосипеды.

На один пушистый мягкий миг ночь замерла на месте.

Велосипед в витрине оказался (конечно же) «Рэйли». Простой белый байк. Вик покачнулась. Ощущение того, что она находится под угрозой, быстро закончилось, словно кто-то вытащил шнур из розетки.

Вик подошла к велосипедному магазину и, давя ногами битое стекло, разработала план. Она украдет велосипед и уедет из города. Она направится к Хребту Дакоты – в сосны и ночь – и будет ехать, пока не найдет свой Самый Короткий Путь.

Мост проведет ее через стены тюрьмы «Супермакса» в больничную палату, где содержался Чарли Мэнкс. Какое это будет адское зрелище – тридцатилетняя женщина в трусиках, идущая с велосипедом в два часа утра по палате длительной терапии, где на дверях установлены замки максимальной защиты. Вик представила, как скользит во тьме между спящими заключенными. Она подойдет к Мэнксу, поставит байк на подножку, вырвет подушку из-под головы мерзавца и придушит его. И тогда звонки из Страны Рождества закончатся навсегда. Она знала это.

Вик просунула руки через разбитое стекло, подняла «Рэйли» и вынесла его на дорогу. Она услышала первый отдаленный вой сирены – тоскливый мучительный звук, далеко разносившийся в теплой и влажной ночи.

Она удивилась. Тревожная сигнализация включилась всего полминуты назад. Кто мог подумать, что копы среагируют так быстро? Но сирена, которую она услышала, не принадлежала копам. То была пожарная машина, направлявшаяся к ее дому, хотя к тому времени, когда она приехала, от здания почти ничего не осталось.

Полиция появилась через несколько минут.





Бранденбург, штат Кентукки



Весна 2013


Напоследок Натан Деметр решил сделать самое трудное. В конце апреля он с помощью лебедки вытащил двигатель «Призрака» и провел два дня, перебирая его: очищая толкатели и заменяя головки деталями, приобретенными в специальных магазинах Англии. Двигатель был большой, однорядно-шестицилиндровый, объемом в 4257 кубических сантиметров. На верстаке он смотрелся как большое металлическое сердце – что и было правдой, как предполагал Натан. Многие изобретения человечества – шприц, меч, карандаш и пистолет – были метафорическими мужскими членами, но двигатель внутреннего сгорания являлся мечтой человека, который воочию видел работавшее сердце.

– Проще арендовать лимузин, – сказала Мишель. – И ты бы не пачкал свои руки.

– Если тебе кажется, что меня заботят мои грязные руки, – ответил он, – то ты не обращала внимания на них прошлые восемнадцать лет.

– Это как-то связано с твоей нервной системой, – сказала она.

– Кто тут нервный? – спросил он.

Дочь улыбнулась и поцеловала его в щеку.

Иногда, поработав несколько часов с автомобилем, он растягивался на переднем сиденье, свешивал ногу из открытой двери, с пивом в руке, и вспоминал те дни, когда они тихо ехали по западному полю. Его дочь вела машину, устремив взгляд в траву, и по бортам «Призрака» шлепали высокие сорняки.

В шестнадцатилетнем возрасте она с первой попытки сдала вождение; в восемнадцать имела свою машину – спортивную маленькую «Джетту» – и планировала после окончания школы проехать на ней до Дартмута. Мысли о том, как она окажется одна на дороге – ночевки в обшарпанных мотелях, взгляды мужчины за кассой и водителей грузовиков в барах отелей, – заставляли его дергаться, поднимая нервную энергию.

Мишель любила стирать, и ему нравилось это. Когда Натан натыкался на ее нижнее белье в сушилке – на цветные кружева из «Виктория» Сикрет», – он начинал беспокоиться о таких вещах, как нежелательная беременность и венерические болезни. Он знал, как говорить с ней о машинах. Ему нравилось, что она могла работать с тисками и правильно водила автомобили. Однако Натан чувствовал себя Грегори Пеком в фильме «Убить пересмешника». Он не знал, как рассказать ей о мужчинах или сексе, и был расстроен тем, что она не нуждалась в его советах по этим вопросам.

– Кто тут нервный? – повторил он однажды вечером в пустом гараже и поднял банку пива, приветствуя свою тень.

За шесть дней до выпускного бала он вернул двигатель «Призрака» на место, закрыл капот и отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой, – так скульптор смотрит на голую девушку, которая однажды была куском мрамора. Холодный сезон сбитых костяшек пальцев, масла под ногтями и хлопьев ржавчины, попадавших в глаза, остался позади. Это стало особенным временем для него – таким же важным, как переписывание священного текста для грешника, кающегося в монастыре. Он старался довести машину до ума, и это было заметно.

Эбонитовый корпус сверкал, как торпеда, будто сделанный из полированной плиты вулканического стекла. Задняя боковая дверь, ржавая и не соответствовавшая остальным, была заменена на оригинальную, присланную ему коллекционером из бывшей советской республики. Он заново обтянул интерьер лайковой кожей, а также обновил выдвижные пепельницы и ящички в заднем купе лимузина. Новые были вручную сделаны из вишневого дерева мастером из Новой Шотландии. Все являлось подлинным – даже радиоприемник, хотя Натан подумывал об установке в салоне СД-плеера и низкочастотного динамика «Бос» в багажнике. В конце концов он отказался от этой мысли. Когда у вас имеется Мона Лиза, вы не станете тратить краску, рисуя на ней бейсбольную шапочку.

Некоторое время назад – горячим грозовым летним вечером – он обещал дочери, что починит «Роллс» к ее выпускному балу. Теперь этот вечер был близок. Она заканчивала последний класс. Осталась одна неделя. После выпускного бала Натан мог продать «Призрак» в полностью восстановленном виде. На рынке его оценили бы в четверть миллиона долларов. Неплохо для машины, стоившей пять тысяч баксов в год своего выпуска. И вообще неплохо, если учесть, что он заплатил десять тысяч долларов, когда покупал ее на аукционе ФБР.

– Кто, по-твоему, владел ею до тебя? – спросила однажды Мишель, узнав о покупке машины.

– Наверное, какой-то наркодилер, – ответил он.

– Ух ты! Надеюсь, в ней никого не убили.

«Роллс» выглядел хорошо, но одной внешности было мало. Натан хотел послушать его. Ему казалось, что Мишель не стоит выезжать в машине на дорогу, пока он сам не намотает на «Призраке» дюжину миль. Ему нужно было посмотреть, как автомобиль управляется на всех скоростях.

– Поехали, красивая сучка, – сказал он машине. – Давай мы тебя разбудим и посмотрим, на что ты способна.

Деметр сел за руль, закрыл за собой дверь и повернул ключ.

Двигатель с громким хлопком пробудился к жизни – с рваным, почти триумфальным взрывом шума, – но тут же перешел на тихое роскошное урчание. Обтянутое кремовой кожей переднее сиденье казалось удобнее, чем ортопедическая кровать, на которой он спал. В дни, когда собирали «Призрака», все строилось как танки – строилось, чтобы работать долго. Он не сомневался, что эта машина переживет его.

И он был прав.

Натан оставил мобильный телефон на рабочем столе и решил вернуться за ним, прежде чем поехать куда-то на машине. Ему не хотелось застрять где-то в пути, если «Призраку» вздумается потерять пару болтов или выбросить какой-то фортель. Он потянулся к ручке – и именно тогда ему был преподнесен первый сюрприз того дня. Кнопка блокировки задвинулась с таким громким звуком, что он едва не закричал.

Деметр был так напуган – так не готов, – что не понял, реально ли это случилось. Но затем другие замки сработали один за другим – банг, банг, банг, – словно кто-то стрелял из пистолета. Он затруднился бы сказать, что ему не мерещилась чертовщина.

– Что за черт?

Он потянул кнопку блокировки на водительской двери, но та осталась внизу, будто приваренная. Машина содрогалась на холостом ходу. По ее бортам поднимались выхлопные газы.

Деметр склонился вперед, чтобы отключить зажигание, но тут случился второй сюрприз за этот день. Ключ не поворачивался. Он пошевелил его туда-сюда, затем приложил усилие всего запястья, однако полностью повернутый ключ не сдвигался с места. Его нельзя было вытащить.

Включилось радио, заиграв «Джингл Бэллз» – так громко, что болели уши. Эту песню не стоило играть в апреле. От неожиданного звука все его тело похолодело до мурашек. Натан нажал на кнопку ВЫКЛ, но его способность удивляться ослабла настолько, что он не почувствовал большого изумления, когда не смог отключить приемник. Деметр давил на кнопки в надежде поменять станцию, но где бы ни была индикаторная стрелка, из динамиков звучали «Джингл Бэллз».

Он видел, как выхлопные газы туманили воздух. Он чувствовал их омерзительный вкус – их ошеломляющую вонь, от которой у него кружилась голова. Бобби Хелмс заверил его, что время, когда звенят колокольчики, прекрасно годилось для того, чтобы ездить на санях, запряженных одной лошадью. Натану нужно было заткнуть это дерьмо, чтобы воцарилась тишина. Но когда он повернул регулятор громкости, ничего не случилось.

Вокруг фар клубился туман. Сделав следующий вдох, он набрал в легкие столько отравы, что закашлял. Приступ был таким сильным, что ему показалось, будто он порвал внутреннюю перегородку горла. Мысли неслись, как лошадки на убыстрявшейся карусели. Мишель будет в школе еще полтора часа. Ближайшие соседи находились за три четверти мили. Никто вокруг не услышит его криков. Машина не отключалась; замки на дверях не слушались. Это походило на какой-то гребаный шпионский фильм – наемный убийца по имени Блоу Джоб издалека с помощью пульта управлял «Роллс-Ройсом». Но тут была неувязочка. Натан сам разобрал машину до последнего болта и собрал ее заново. Он знал, что там не имелось ничего такого, что давало бы кому-то власть над двигателем, кнопками блокировки и радио.

Пока эти мысли крутились в его голове, Натан нащупывал на приборной панели пульт автоматического открывателя двери. Если в гараж не поступит свежий воздух, он через минуту-другую потеряет сознание. В приступе паники он не нашел ничего и подумал: не там, не там. Затем его пальцы обнаружили пульт за кожухом рулевого колеса. Он сомкнул вокруг него руку, направил на дверь гаража и нажал на кнопку.

Дверь с шумом поднялась к потолку. Рычаг коробки передач со стуком перевел себя в положение заднего хода, и «Призрак» выехал из гаража, пронзительно взвизгув колесами.

Натан Деметр закричал и ухватился за руль. Он не пытался управлять автомобилем. Ему за что-то нужно было держаться. Узкие покрышки с белыми ободами нашли подъездную дорожку с выкрашенным гравием и, швыряя камни в днище «Призрака», понесли их задом к шоссе. Машина походила на вагонетку какой-то безумной американской горки. Она промчалась триста футов по дорожке. Натану казалось, что он безостановочно кричал. Но фактически мужчина замолчал, когда автомобиль был на полпути вниз по склону. Крик, который он слышал, застрял в его голове.

Приблизившись к шоссе, «Призрак» не замедлился, но, наоборот, ускорился. Если бы что-то двигалось с любого направления, его ударило бы в бок на скорости сорок миль в час. И даже не будь там транспорта, он мог бы проскочить через дорогу и влететь в деревья на другой стороне. Натан посмотрел на шоссе и убедился в том, что в момент аварии его выбросит через ветровое стекло на поляну. «Призрак», как все машины того периода, не имел поясов безопасности – ни даже поясных ремней.

Дорога казалась пустой, но когда задние колеса машины поймали асфальт, руль повернулся в руках Натана, вращаясь так быстро, что это могло привести к ожогу ладоней. Он позволил ему крутиться. «Призрак» развернулся на девяносто градусов вправо. Деметр скользнул на переднем сиденье в направлении левой двери и сильно ударился головой о железный каркас.

Какое-то время он не знал, как сильно ранен. Растянувшись на переднем сиденье, он моргал и смотрел в потолок. Через окно пассажирского сиденья Натан видел вечернее небо – темно-синее, с перистыми облаками в верхних слоях атмосферы. Он коснулся больного места на лбу и вздрогнул, увидев кровь на пальцах. По радио флейта начала играть начало «12 дней Рождества».

Машина двигалась, самостоятельно переключая скорости, – вплоть до пятой. Он знал все дороги вблизи от дома и чувствовал, что они движутся по машруту 1638 к шоссе Дикси. Еще минута, и они доедут до перекрестка. А дальше что? Удар по корпусу, или они, возможно, налетят на грузовик, идущий с севера. Разорвет ли их на части? Мысль пришла и ушла. Он не чувствовал никакой потребности цепляться за нее. Неужели у этой машины героическая миссия камикадзе? Он без сопротивления и как-то сонно принимал, что «Призрак» действовал по своему собственному усмотрению. У автомобиля было свое дело, и он выполнял его. Натан для него ничего значил. Ну, может быть, не более того, как клещ, застрявший в мехе рядом с ухом собаки.

Он поднялся на локте, покачнулся, окончательно сел и посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Его лицо было красной маской крови. Снова дотронувшись до лба, он нащупал шестидюймовый надрез, проходивший по дуге волосяного покрова. Натан исследовал его пальцами и ощутил под ним кость.

«Призрак» начал замедляться перед знаком «СТОП» на пересечении с шоссе 60. Деметр очарованно смотрел на рычаг коробки передач, который переключился на четвертую скорость, потом на третью и остановился на второй. Натан начал снова кричать.

Впереди них на светофоре ожидал фургон. Три белобрысых щекастых ребенка забрались на заднее сиденье. Они обернулись, глядя на «Призрак». Натан забарабанил руками по ветровому стеклу, пачкая окно красными отпечатками.

– ПОМОГИТЕ! – закричал он, глотая теплую кровь, которая стекала с его бровей на лицо. – ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ МНЕ! ПОМОГИТЕ!

Дети усмехались, словно он был глупым человечком, яросто махавшим руками. Натан начал бессвязанно кричать – как корова на бойне, забрызганная кровью тех, кто умер раньше.

Фургон повернул вправо при первом же промежутке в транспортном потоке. «Призрак» помчался налево, ускоряясь так быстро, что Деметр чувствовал, будто невидимая сильная рука прижимала его к сиденью.

Даже при поднятых окнах он ощущал запахи раннего лета, скошенной травы, дыма от барбекю на задних дворах и свежий зеленый аромат распустившихся почек на деревьях. Небо краснело, словно тоже кровоточило. Облака походили на лохмотья золотистой фольги.

Натан Деметр рассеянно отметил, что «Призрак» работал великолепно. Двигатель звучал отлично. Ровно и сильно. Можно сказать, подумал он, что красивая сучка была полностью восстановлена.





* * *


Наверное, он задремал, пока сидел за рулем. Однако Натан не помнил, что кивал головой. Он лишь знал, что в какое-то время перед ним была полная тьма. А потом Деметр закрыл глаза, и, когда открыл их, «Призрак» мчался через тоннель кружившегося снега – сквозь сказочную декабрьскую ночь. Переднее стекло было заляпано его кровавыми отпечатками, но он мог видеть через него вихри снега, проносившиеся по черному асфальту двухполосного шоссе. Эту дорогу Натан не узнавал. Вихри снега двигались по ней, как живой шелк – как привидения.

Деметр решил, что, пока он спал, они забрались далеко на север и попали в капризную весеннюю снежную бурю. Но потом он отверг эту идею, как идиотски глупую. Сопоставив холодную ночь и незнакомую дорогу, он сказал себе, что продолжает спать. Однако это его не убедило. Собственное посекундное определение тактильных ощущений – пульсировавшая голова, липкое от крови лицо и спина, затекшая от долгого сидения за рулем, – слишком убедительно подтверждали состояние бодрствования. Машина держала дорогу, как танк, не скользя, не вихляясь, не замедляясь ниже шестидесяти.

По радио звучали песни «Все, что я хочу для Рождества», «Серебряные кокольчики», «Радуйся миру» и «Я приду к полуночи чистым». Иногда Деметр осознавал музыку, иногда не осознавал. Ни рекламы, ни новостей – просто хоровое пение, благодарения и Эрта Китт, обещавшая, что будет хорошей девочкой, если Санта посмотрит на ее рождественский список.

Закрыв глаза, Натан видел свой мобильный телефон в гараже на рабочем столе. Возможно, на него смотрела теперь Мишель. Конечно, как только девочка пришла домой, она нашла дверь гаража открытой, а гараж пустым. Сейчас она, наверное, дома, без ума от тревоги. Он хотел, чтобы у него был телефон. Не для звонка о помощи – Натан верил, что обойдется без нее. Но он сразу почувствовал бы себя лучше, если бы услышал ее голос. Он желал позвонить ей и рассказать о своей надежде – что она пойдет на выпускной бал и как следует повеселится там. Он хотел сказать ей, что не боится ее превращения в женщину. Вероятно, Натан тревожился, что постареет и будет одиноким без нее. Но вряд ли он беспокоился об этом теперь. Ему хотелось рассказать ей, что она лучшая в его жизни. Он не говорил этого раньше… никогда не разговаривал с ней достаточно.

После шестичасового пребывания в машине он не чувствовал паники – только некий вид изумления. На каком-то уровне он пришел к выводу, что его ситуация выглядит почти нормальной. Рано или поздно черная машина приезжает за каждым. Приезжает и вычеркивает вас из списка своих любимчиков. И вы никогда не возвращаетесь назад.

Перри Комо скрипучим голосом предупреждал Натана, что это начинает выглядеть, как Рождество.

– Ни черта, Перри, – сказал Натан и затем хриплым голосом, стуча кулаком в водительскую дверь, запел: – Мне нравится старое время рок-н-ролла. Та музыка просто гладит мою душу!

Он выкрикивал это громко, один куплет за другим, и когда замолчал, то обнаружил, что радио тоже отключилось. Отлично! Прекрасный рождественский подарок. Последний, что он получал.





* * *


Когда он в следующий раз открыл глаза, его лицо прижималось к рулю. Машина стояла. Вокруг было столько света, что от него болели глаза. Натан сощурился. Мир выгядел ярко-синей мешаниной. Наверное, это было потому, что ночью его голова не болела так сильно. Череп разрывался от мучительного напряжения. Он думал, что его вырвет. Боль пряталась за глазами – какое-то желтое зарево. Весь этот солнечный свет казался нечестным.

Он поморгал, стряхивая слезы, и мир стал четче – более сфокусированным.

Одетый в форму жирный мужчина в противогазе смотрел на него через боковое окно. Он вглядывался в салон, стараясь найти щелку между вонявших кровавых отпечатков на стекле. Его горчично-зеленый старый противогаз принадлежал к эпохе Второй мировой войны.

– Кто ты, черт подери? – спросил Натан.

Толстяк, казалось, колыхался вверх и вниз. Натан не мог увидеть его лица, но подумал, что тот подпрыгивает на цыпочках от возбуждения.

Кнопка блокировки водительской двери поднялась вверх с громким стальным щелчком.

В одной руке толстяка виднелся какой-то цилиндр, похожий на аэрозольный баллон. На его боку имелась надпись: «Имбирный освежитель воздуха». Ниже был старомодный рисунок веселой мамочки, вынимавшей из духовки сковородку пряничных человечков.

– Где я? – спросил Натан Деметр. – Что это за место, черт возьми?

Человек в противогазе открыл дверь и впустил в салон утренний запах весны.

– Место, где тебе пора выходить, – ответил он.





Пресвитерианский госпиталь, Денвер



Весна 2013


Когда умирали известные люди, Хикс всегда фотографировался с ними.

К примеру, к ним поступила ведущая местных новостей – приятная тридцатидвухлетняя леди с роскошными белокурыми волосами и голубыми глазами. Она перепила и задохнулась в собственной рвоте. В час ночи Хикс проскользнул в морг, вытащил ее из ящика и усадил на кушетке. Он обнял женщину, склонился к ее соску, а другой рукой, которой держал мобильный телефон, сделал снимок. На самом деле он не целовал ее. Это просто была шутка.

Еще у них была одна рок-звезда – на самом деле мелкая звездочка. Мужчина играл в группе, которую однажды сняли в фильме Сталлоне. Рок-звездун скончался от рака. С его перистыми коричневыми волосами, длинными ресницами и широкими, немного женственными губами, он выглядел после смерти, как сморщенная старуха. Хикс вытащил музыканта из ящика, сложил его пальцы в «козу», а затем приставил ее к своей голове. Он сделал фото, словно они тусуются вместе. Веки рок-звезды обвисли, так что он получился сонным и надменным.

Саша, подруга Хикса, рассказала, что у них в морге находился известный серийный убийца. Саша работала медсестрой в педиатрии, восемью этажами выше. Ей нравились его фотографии с известными мертвыми людьми. Она стояла первой в списке лиц, кому он рассылал их по имейлу. Саша считала Хикса веселым. Она говорила, что ему надо сниматься в «Дэйли шоу». Хикс тоже любил Сашу. У нее был ключ от склада фармацевтики, и субботними ночами она крала оттуда что-нибудь хорошее: маленькие окси или какой-нибудь особый медицинский кокс. Во время перерывов они находили пустую смотровую, и она, выбравшись из своего медицинского халата, карабкалась в кресло со стременами.

Хикс ничего не слышал о серийном убийце, поэтому Саша воспользовалась компьютером в комнате отдыха сестер и распечатала о нем новостные статьи. Отксеренный снимок был достаточно плох: лысый дед с узким лицом и полным ртом кривых зубов. Глаза в запавших глазницах выглядели яркими, круглыми и глупыми. Надпись описывала его как Чарльза Талента Мэнкса, посаженного в федеральный гадюшник более десяти лет назад за сожжение какого-то жалкого ублюдка на виду у дюжины свидетелей.

– Не такая уж большая шишка, – сказал Хикс. – Убил одного урода.

– О-хо-хо. Он хуже, чем Джон Вейн Стейси. Старик убивал детей всех видов. Всех видов, понял? У него был дом, где он занимался этим. Мерзавец развешивал на деревьях маленьких ангелов – по одному за каждого зарезанного ребенка. Это отвратительно. Какой жуткий символизм! Маленькие рождественские ангелы. Место называлось Домом саней. Понятно? Ты меня понял, Хикс?

– Нет.

– Он убивал их там! А возьми в расчет еще и сани Санты? Теперь ты понимаешь?

– Нет.

Он не улавливал, как Санта был связан с придурком вроде Мэнкса.

– Дом сгорел, но украшения остались. Они висят на деревьях, как напоминание.

Она дернула завязки своего халата.

– Серийные убийцы возбуждают меня. Только и думаю, на какое паскудство я пошла бы, чтобы они меня не убили. Сделай фото с ним и пришли мне по почте. И еще напиши, что ты сделаешь, если я не разденусь догола перед тобой.

Он не видел смысла спорить с такого рода рассуждениями. К тому же ему все равно нужно было делать свой обход. Если старик убил много людей, то Хиксу следовало сфотографировать его и добавить в коллекцию. Он уже снял несколько забавных фото. Но ему казалось, что будет прикольно иметь снимок с серийным убийцей, который продемонстрирует его темную серьезную сторону.

В лифте – уже без Саши – Хикс навел оружие на собственное отражение и грозно произнес:

– Или у тебя во рту будет этот ствол, или мой большой член.

Он репетировал свое послание Саше.

Все шло хорошо, пока его рация не ожила и не раздался дядин голос:

– Эй, тупица, если будешь играть с оружием, то в конце концов пристрелишь себя. Тогда мы наймем кого-нибудь другого, кто сможет делать эту чертову работу.

Он забыл, что в лифтах были камеры. К счастью, тут не имелось скрытых микрофонов. Хикс сунул свой пистолет 38-го калибра обратно в кобуру и опустил голову, позволяя краям шляпы скрыть его лицо. Примерно десять секунд он сражался с гневом и смущением, затем нажал на кнопку РАЗГОВОР, намереваясь сказать что-то реально грубое, чтобы заткнуть старого ушлепка. Но вместо этого ему удалось только выдавить «Вас понял» – причем тем самым прищемленным писклявым голосом, который он ненавидел.

Дядя Джим устроил его в охрану госпиталя, скрыв отчисление племянника из школы и арест за публичное пьянство. Хикс работал здесь только два месяца, но уже дважды был упомянут в приказах: один раз за опоздание, другой – за то, что не ответил по рации (в тот момент выпала его очередь сидеть в кресле со стременами). Дядя Джим сказал, что если он получит третий выговор до полного года выслуги, то ему дадут пинка.

У дяди Джима был безупречный послужной список – наверное, по той причине, что он сидел в своем офисе по шесть часов в день, наблюдая одним глазом за мониторами и другим – за мягким порно в «Скинамакс». Тридцать лет смотреть в телевизор – за четырнадцать долларов в час и полный пакет услуг! Вот к чему стремился Хикс. Но если он, получив третий выговор, потеряет работу охранника, ему придется идти в «Макдоналдс.» Это будет плохо. Устроившись в госпиталь, он покончил с гламурной работой у окна обслуживания автомобилистов, и ему не хотелось начинать с самой нижней ступени. Хуже того, ему нужно будет забыть о Саше и ее ключе к складу фармацевтики – о всех забавах, которым они предавались в кресле со стременами. Саше нравилась форма Хикса. Но вряд ли она посмотрит на него в одежде раздатчика «Макдоналдса».

Хикс достиг первого уровня подвала и сгорбившись вышел в коридор. Когда двери лифта закрылись, он повернулся, схватил свою промежность и затем послал воздушный поцелуй закрытым створкам двери.

– Пососи мои яйца, толстая гомосексуальная задница, – сказал он. – Спорим, что тебе это понравится.

В одиннадцать тридцать вечера в подвале не было оживленно. Большинство ламп отключили для экономии. Через каждые пятьдесят футов горела только одна лампа над головой – новое слово аскетизма госпиталя. Единственым пешеходом был случайный человек, забредший сюда через подземный переход с парковки на другой стороне улицы.

Кстати, там стояла припаркованной его призовая собственность – черный «Транс-Ам», с обивкой под зебру и синими неоновыми лампами на шасси. Когда он с ревом несся по дороге, его машина выглядела как НЛО из фильма «Инопланетянин». От автомобиля ему тоже придется отказаться, если он потеряет эту работу. Вряд ли он сможет платить по счетам, продавая проклятые бургеры. Саша любила трахаться с ним в «Транс-Аме». Она с ума сходила по животным, и обивка из фальшивой зебры возбуждала ее дикую сторону.

Хикс думал, что серийный убийца будет в морге, но его перевезли в комнату вскрытия. Один из докторов начал заниматься им, а затем отложил работу, решив закончить завтра. Хикс включил лампы на столах, оставив остальную часть помещения в темноте. Он задернул занавеской окно во входной двери. Тут не было засова, поэтому он подсунул распорку под дверь – так далеко, как она вошла. Ему не хотелось, чтобы кто-то случайно вошел в комнату.

Врач, который работал с Чарли Мэнксом, накрыл его простыней и ушел домой. Этой ночью тело серийного убийцы было единственным в помещении. Его каталка стояла у стены, на которой висела пластина с написью: hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae. Хикс собирался когда-нибудь войти в Гугл и посмотреть, что, во имя ада, она означала.

Он сдернул простынь до лодыжек Мэнкса и осмотрел его. Вскрытую грудь зашили грубыми черными нитками. Y-образный разрез шел до самой тазовой кости. Пенис Чарли Мэнкса был длинным и тонким, как в Еврейском национальном музее. Прикус выглядел жутко, поэтому его коричневые кривые зубы торчали из-под нижней губы. Глаза оставались открытыми. Казалось, что он с каким-то бессмысленным очарованием смотрел прямо на Хикса.

Молодому парню это не понравилось. Хикс видал немало мертвяков, но у них обычно были закрытые глаза. И если их глаза оставались открытыми, в них был молочный взгляд, словно что-то там свернулось – возможно, сама жизнь. Однако эти глаза казались яркими и настороженными. Глаза живого человека, а не мертвого. Они светились алчным птичьим любопытством. Впрочем, Хикса это не заботило.

Как правило, мертвые не беспокили его. И он не боялся темноты. Хикс был немного напуган своим дядей, тревожился, что Саша норовила засунуть палец в его задницу (она говорила, что это должно ему понравиться), и он часто видел сны, где появлялся на работе без штанов. Он ходил по коридорам с членом, болтавшимся между бедер. Люди поворачивались, чтобы посмотреть на него. Вот и все, что касалось его страхов и фобий.

Он не знал, почему Мэнкса не засунули обратно в ящик. Похоже, ему сделали вскрытие груди. Но когда Хикс усаживал Чарли – он прислонил убийцу к стене и сложил длинные костлявые руки на тощих коленях, – на задней части его черепа стала заметна пунктирная линия, нарисованная маркером. Все правильно. Хикс видел в газетной статье, которую ему дала Саша, что Мэнкс выходил из комы около шести лет назад. Естественно, доктора захотели покопаться в его голове. Кроме того, кто не заглянул бы в мозг серийного убийцы? Возможно, даже существовала особая медицинская газета об этом.

Инструменты для вскрытия – пила, щипцы, реберные резцы и костяная колотушка – лежали на колесном столике у трупа. Для начала, подумал Хикс, он даст Мэнксу скальпель, который выглядел довольно ужасно в руках серийного убийцы. Но скальпель был слишком маленьким. Глядя на него, он мог сказать, что тот будет смотреться на снимке плохо – особенно снятым на гребаную камеру его телефона.

Другое дело – костяная колотушка. Это был большой серебристый молот, с головкой в форме кирпича. Он имел один заостренный конец. Его задний край казался таким же острым, как тесак. На другой стороне рукоятки располагался крюк, который врачи использовали, чтобы поддеть край черепа и снять его, как крышку с пивной бутылки. Костяная колотушка являлась крутой штукой для съемки.

Хиксу потребовалась минута, чтобы вставить молот в руку Мэнкса. Он поморщился при виде грязных и длинных ногтей Мэнкса – расщепленных и желтых, как чертовы зубы этого убийцы. Чарли походил на актера из фильма «Чужие» Лэнса Хенриксена, если бы тому побрили голову, а затем пару раз ударили бы ее тростью. У Мэнкса были отвисшие, розовато-белые лохматые груди, которые, к ужасу Хикса, напомнили то, что его мать прятала под своим бюстгальтером.

Выбрав для себя пилу, Хигс обхватил рукой плечи зловещего Чарли. Мэнкс осел вниз. Его большая лысая голова опустилась на грудь Хикса. Это было хорошо. Теперь они выглядели, как выпившие приятели, пропустившие несколько стаканчиков. Хикс вытащил из футляра мобильный телефон и протянул его подальше от себя. Он прищурил глаза, изобразил злую гримасу и сделал снимок.

Отпустив труп, он посмотрел на телефон. Картинка получилась не очень удачной. Хикс хотел выглядеть опасным, но болезненное выражение на лице позволяло предположить, что Саша все-таки всунула палец в его задницу. Он подумал о новом снимке, однако услышал громкие голоса у дверей комнаты вскрытия. В одно ужасное мгновение он решил, что первый голос принадлежал его дяде Джиму.

– …да, этот маленький придурок вляпался в это дерьмо. Он понятия не имеет…

Хикс накинул простыню на тело Мэнкса. Его сердце колотилось, словно кто-то быстро стрелял из «Глока». Голоса звучали прямо за дверью. Он думал, что они были готовы толкнуть ее и войти. Хикс прошел полпути к выходу, чтобы вытащить распорку, когда вдруг понял, что держит пилу для костей. Он дрожащей рукой поместил ее на столик для инструментов.

Парень почти оправился к тому времени, когда подошел к двери. Второй мужчина засмеялся, и первый снова заговорил:

– …все четыре коренных зуба планировалось удалить. Они дали ему севофлюран. Когда ему вырывали зубы, он ничего не чувствовал. Но, проснувшись, мужчина подумал, что его трахали в рот совковой лопатой…

Хикс не знал, кому удаляли зубы, но, услышав голос с близкого расстояния, он мог сказать, что тот не принадлежал его дяде Джиму – просто какому-то старому ублюдку с хриплым противным голосом. Он подождал, пока два человека ушли, и затем склонился, чтобы вытащить распорку. Досчитав до пяти, Хикс выскользнул наружу. Ему нужно было попить воды и помыть руки. Он все еще слегка дрожал.

Глубоко и равномерно дыша, он устроил себе долгую успокаивающую прогулку. Добравшись до мужского туалета, Хикс не стал пить, а решил разгрузить свой кишечник. Он уселся на инвалидный унитаз, где было просторнее ногам. Паркуясь там и сбрасывая бомбы, он переслал Саше снимок с Мэнксом и написал НАГНИСЬ, И ПУСТЬ ПАДУТ ШТАНЫ ТВОЕГО ПАПОЧКИ ДЛЯ ИЗВЕРЖЕНИЯ СПЕРМЫ, ЕСЛИ ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я НАЗВАЛ ТЕБЯ СУМАСШЕДШЕЙ СУЧКОЙ. ЖДИ МЕНЯ В 4-Е В КОМНАТЕ НАКАЗАНИЯ.

Но к тому времени, когда он склонился над раковиной и шумно втянул в себя глоток воды, у него начали появляться тревожные мысли. Его так испугали голоса в коридоре, что он не помнил, оставил ли тело в том виде, в каком его нашел. Более того, ему казалось, что он забыл колотушку в руке Чарли Мэнкса. Если утром ее найдут, какой-то умный доктор, вероятно, захочет узнать, почему она оказалась под простыней. И можно гарантировать, что дядя Джим будет поджарен у высокого начальства. Хикс не знал, справится ли он с высоким давлением.

Юноша решил спуститься в комнату вскрытия и убедиться, что он убрал за собой как следует.

Хикс постоял снаружи у двери и попытался заглянуть через окно, но только обнаружил, что оставил занавеску задернутой. Это упущение нужно было исправить в первую очередь. Он открыл дверь и нахмурился. В спешке покидая комнату, Хикс выключил все лампы – не просто лампы на столах, но и аварийное освещение, которое всегда горело в углах помещения. Комната пахла йодом и бензальдегидом. Хикс тихо прикрыл дверь и встал, окруженный темнотой.

Он провел рукой по плиткам стены, надеясь найти включатель. Внезапно до него донесся скрип колес и мягкий перезвон металла о металл.

Хикс замер, прислушиваясь, и в следующий миг он почувствовал, как кто-то метнулся к нему через комнату. Это было не движение или какое-то перемещение, которое он мог увидеть. Этот рывок он почувствовал своей кожей – своими барабанными перепонками, словно речь шла об изменении давления. Его живот заболел от напряжения. Правая рука нашаривала выключатель. Он опустил ее и потянулся за пистолетом. Как только пальцы коснулись кобуры, Хикс услышал какой-то свист в темноте, и его ударили в живот. Судя по боли, это могла быть алюминиевая бейсбольная бита. Он с пыхтением согнулся пополам. Пистолет так и остался в кобуре.

Бита вернулась. Она угодила Хиксу в левый висок, чуть выше уха. Удар развернул его на каблуках и уронил на пол. Он упал на спину… потом еще ниже… через замершее ночное небо – падал и падал, стараясь изо всех сил закричать… Но он не издавал ни звука, словно из легких был выбит весь воздух.





* * *


Когда Эрнест Хикс открыл глаза, над ним, застенчиво улыбаясь, склонился какой-то человек. Хикс открыл рот, желая спросить, что происходит. Но боль хлынула в его голову, и он, отвернувшись, уставился на черные туфли мужчины. Живот исторг ужин остро пахнувшей струей – цыпленка генерала Гау.

Когда потуги прекратились, Хикс хрипло произнес:

– Я извиняюсь за грязь.

– Все нормально, сынок, – ответил доктор. – Не пытайся вставать. Мы собираемся поднять тебя в травматологию. Ты получил сотрясение мозга. Я хочу убедиться, что у тебя не проломлен череп.

Но тут Хикс вспомнил, что человек в темноте ударил его металлической дубинкой.

– Какого черта? – закричал он. – Проклятие! Мой пистолет… Кто-нибудь видел мое оружие?

Док – на его бейджике было написано СОФЕР – поместил руку на грудь Хикса, мешая ему сесть.

– Вероятно, он пропал, сынок, – сказал доктор.

– Не пытайся вставать, Эрни, – произнесла Саша, стоявшая в трех футах от него.

В ее взгляде читался ужас. За ней стояли две другие медсестеры. Они выглядели бледными и напряженными.

– О господи! О мой бог! Они украли мой пистолет. Больше ничего не стащили?

– Только твои штаны, – ответил Софер.

– Только мои… что? Что вы сказали, черт возьми?

Хикс изогнул голову и посмотрел вниз. Зрелище ошеломило его. Он был голым от поясницы вниз. Его член красовался у всех на виду. На него смотрели доктор, Саша и другие сестры. Хикс подумал, что его еще раз вырвет. Это походило на кошмарные сны, которые он иногда видел, – те, где Хикс оказывался на работе без штанов и каждый видел его. Внезапно в голову юноши пришла сводящая с ума идея, что больной тип, нанесший ему удар битой, мог сорвать с него штаны и сунуть палец в задницу, как это обещала сделать Саша.

– Он касался меня! – закричал Хикс. – Этот бешеный подонок касался меня?

– Мы не знаем, – ответил доктор. – Скорее всего, нет. Наверное, просто не хотел, чтобы ты встал и поймал его. Он подумал, что если ты будешь голым, то не побежишь за ним. Возможно, он взял пистолет, потому что тот находился в кобуре на твоем поясе.

Хорошо, что вор не снял его рубашку. Он забрал только ветровку, но рубашку оставил на месте.

Хикс начал плакать. Он пукнул – влажный свистящий звук. Ему никогда еще не доводилось чувствовать себя таким жалким.

– О мой бог! – плакал Хикс. – О боже! Черт возьми! Ну что не так с людьми?

Доктор Софер покачал головой.

– Никто не знает, что думал этот парень. Наверное, он на что-то надеялся. Возможно, он просто больной извращенец, который решил забрать себе трофей. Пусть об этом тревожатся копы. Я должен заняться тобой.

– Трофей? – спросил Хикс, вообразив свои штаны, висевшие на стене в картинной рамочке.

– Мне так кажется, – сказал доктор Софер, оглядываясь через плечо на другую часть комнаты. – Я могу придумать только одну-единственную причину, из-за которой кто-то мог бы прийти сюда и похитить тело знаменитого серийного убийцы.

Гонг прозвучал в голове Хикса и наполнил его череп темными вибрациями. Он повернул голову и увидел каталку, которая стояла посреди комнаты. Кто-то забрал с нее мертвое тело. Он снова застонал и закрыл глаза.

До него донеслись тяжелые шаги, приближавшиеся по коридору. Он узнал походку дяди Джима, выбравшегося из-за своего стола и очень несчастного по этому поводу. Логика говорила, что Хиксу нечего было бояться своего родственника. Он являлся жертвой. Его пытались убить, черт возьми! Но одинокий и жалкий в своем единственном убежище – в темноте за веками, – он знал, что логика здесь не работала. Дядя Джим приближался, и вместе с ним шел третий выговор, готовый упасть на него, как серебристый молот. Его буквально застали со спущенными штанами, и он понимал, что – по крайней мере в одном смысле – ему уже никогда не суждено влезть в те же штаны охранника.

Все было потеряно, исчезнув мгновенно в тенях прозекторской комнаты, – хорошая работа, веселые дни с Сашей, кресло со стременами, угощения из склада фармацевтики и забавные фото с мертвыми телами. Даже его «Транс-Ам», с отделкой под зебру, был похищен, хотя никто не знал об этом еще несколько часов. Больной придурок избил его до бесчувствия, затем взял ключи от машины и уехал.

Все пропало. Все! Подчистую!

Пропало вместе с мертвым Чарли Мэнксом и никогда не вернется.





Плохая мать

16 декабря 2011 – 6 июля 2012





Ламарский реабилитационный центр, штат Массачусетс



2012


В начале Рождества, когда Вик Макквин находилась в реабилитационном центре, отбывая свои двадцать восемь дней, Луи приехал к ней вместе с мальчиком. Ель в приемной комнате была сделана из проволоки и мишуры, и они втроем ели посыпанные сахарной пудрой пончики из супермаркета.

– Здесь все бешеные? – спросил Вейн без смущения.

Он никогда не был стеснительным.

– Тут только пьяницы, – ответила Вик. – Бешеные были в прошлом заведении.

– Значит, это улучшение?

– Повышенная мобильность, – сказал ему Луи Кармоди. – У нас в семье все отличаются повышенной мобильностью.





Хаверхилл, штат Массачусетс



2012


Вик выпустили в середине января, впервые за взрослую жизнь просохшую от алкоголя, и она приехала домой, чтобы посмотреть, как умирает ее мать, – чтобы стать свидетельницей героических попыток Линды Макквин завершить свою жизнь.

Вик помогала, приносила матери сигареты «Вирджиния Слимс», которые нравились Линде, и курила их вместе с ней. Мать не бросала сигарет, даже когда у нее осталось только одно легкое. Рядом с кроватью стоял потертый зеленый кислородный баллон, на боку которого значилось слово ОГНЕОПАСНО. Под ним изображался графический рисунок красного пламени. Линда прижимала маску к лицу, делала глоток воздуха, потом опускала маску на грудь и затягивалась сигаретой.

– Все нормально? Ты не боишься?

Мать указала большим пальцем на кислородный баллон.

– Чего? – спросила Вик. – Что ты разрушишь мою жизнь? Слишком поздно, мама. Тебя опередили.

После того как она оставила это место, когда ей исполнилось девятнадцать, Вик и дня не провела в одном доме с матерью. В детстве она не понимала, как темно было внутри ее комнаты. Здание стояло в тени высоких сосен и почти не получало природного света. Даже в полдень вам нужно было включать свет, чтобы посмотреть, куда, черт возьми, вы идете. Дом провонял сигаретами и мочой. К концу января мать отчаялась выздороветь. Темнота и отсутствие свежего воздуха вызывали у Вик воспоминания о желобе для белья в Доме саней у Чарли Мэнкса.

– Мы можем поехать куда-нибудь на лето. Можем арендовать, как раньше, дом на озере.

Ей не нужно было уточнять, что речь шла об озере Уиннипесоки. Оно всегда оставалось для них Озером, словно не было другого достойного резервуара воды. Так и Бостон всегда называли Городом.

– Я получила деньги.

Немного на самом деле. Она пропила бо́льшую часть заработанных средств. То, что уцелело, съели налоги и плата за различные административные учреждения. Но имелось еще достаточно, чтобы она находилась в лучшей финансовой позиции, чем среднестатистический восстанавливающийся алкоголик с тату и криминальным прошлым. Денег могло быть и больше, если бы она закончила следующую книгу «Поискового Движка». Иногда ей казалось, что она стала здоровой и трезвой лишь для того, чтобы закончить очередную книгу. Да поможет ей Бог. Она могла бы сделать это ради сына, но почему-то не стала.

Линда хитро и лениво улыбнулась, намекая на известное им обеим обстоятельство: до июня она не протянет и будет отдыхать этим летом в трех кварталах отсюда – на кладбище, где были похоронены ее старшие сестры и родители. Вслух она сказала:

– Конечно. Забери у Луи своего мальчика и привези его сюда. Мне хотелось бы провести время с этим парнем… Конечно, если ты не думаешь, что это навредит ему.

Вик не стала возражать. Выполняя восьмишаговую программу, она приехала в Хаверхилл, чтобы загладить вину. Годами ей не хотелось, чтобы Линда познакомилась с Вейном и стала частью его жизни. Она получала удовольствие, запрещая контакты матери с ее ребенком. Ей казалось правильным защищать Вейна от Линды. Теперь она хотела защищать Вейна от самой себя. Она должна была загладить вину и перед ним.

– Пока ты здесь, можешь познакомить отца с его внуком, – продолжила Линда. – Ты знаешь, он недалеко. В Довере. Недалеко от Озера. Все же налаживается, правда? Я знаю, он хочет встретиться с мальчиком.

Вик не стала возражать. Нужно ли ей бы заглаживать вину и перед Кристофером Макквином? Иногда она думала, что да… А затем она вспоминала, как отец остужал свои разбитые костяшки под холодной водой, и отбрасывала эту мысль.

Всю весну шли дожди, заставляя Вик сидеть в хаверхиллском доме с умиравшей женщиной. Иногда ливни были такими сильными, что ей казалось, будто она попадала внутрь барабана. Линда кашляла в резиновый тазик жирными сгустками пятнисто-красной флегмы и смотрела «Пищевую сеть» с громкостью, доведенной до максимума. «Уйти – уехать» стало казаться отчаянно необходимым – вопросом выживания. Когда Вик закрывала глаза, она видела предзакатное озеро и стрекоз размером с ласточек, скользивших над поверхностью воды.

Но она не решилась ничего арендовать, пока однажды вечером из Колорадо не позвонил Луи. Он предложил, чтобы Вейн и Вик провели это лето вместе.

– Парню необходима мама, – сказал Луи. – Может, испытаешь себя?

– Мне нравится твоя идея, – ответила она, стараясь держать голос спокойным.

Трудно было дышать. Прошло добрых четыре года с тех пор, как они с Луи перестали жить вместе. Вик не могла вынести, что он так беззаветно ее любил, а она так мало делала для него в ответ. Как и для самой себя.

Но одно дело было оставить Луи, и другое – отказаться от мальчика. Луи сказал, что Вейн нуждался в матери, однако Вик думала иначе. Это она нуждалась в сыне. Мысль о том, чтобы провести с ним лето – начать все заново, получить еще одну возможность проявить себя матерью, – вызвала в ней волну паники. И волну сияющей надежды. Ей не нравилось испытывать эмоции такой силы. Они напоминали ей о сумасшествии.

– А как ты сам к этому относишься? Доверить его мне? После всего того дерьма, что я натворила?

– Ах, детка, – сказал он. – Если ты готова вернуться на ринг, я полезу туда за тобой.

Вик не стала напоминать Луи, что, когда люди поднимались вместе на ринг, они выбивали друг из друга дерьмо. Не очень хорошая метафора. Видит бог, у Вейна имелось множество достойных причин предложить ей несколько раундов. И если ему требовалась боксерская груша, Вик была готова принимать его удары. Так она заглаживала свою вину.

Как она любила эти слова! Они нравились ей, потому что звучали как-то по-церковному.

Вик начала лихорадочно подыскивать место для летнего отдыха – в таком месте, которое немного соответствовало бы картинке в ее голове. Если бы у нее был «Рэйли», то она нашла бы идеальный дом за несколько минут, быстро проехав по Самому Короткому Пути – туда и обратно. Конечно, теперь она знала, что никаких поездок через мост не было. Ей открыли истину о поисковых экспедициях в колорадском психиатрическом госпитале. Ее рассудок являлся хрупкой вещью; мотыльком, стиснутым в руках, которого она носила с собой везде, боясь того, что может случиться, если позволит ему улететь – или быть беззаботно раздавленным.

Лишившись Самого Короткого Пути, Вик полагалась на Гугл – как и все другие люди. Она искала дом до позднего апреля, прежде чем нашла тот вариант, который хотела, – уединенный коттедж, с фасадом в сто футов длиной, с собственной пристанью и каретным сараем. Одноэтажное здание предполагало, что Линде не придется карабкаться по лестницам. К тому времени Вик верила, что мать поедет с ними – что вся вина будет заглажена. Вокруг дома имелась рампа для коляски Линды.

Риелтор прислал ей полдюжины полноформатных картинок, и Вик забралась на постель матери, чтобы посмотреть их вместе с ней.

– Видишь каретный сарай? – спросила она. – Я приберусь в нем и сделаю художественную студию. Готова поспорить, что там замечательно пахнет. Сеном и лошадьми. Интересно, почему я никогда не ухаживала за конями? Мне кажется, что это необходимо для маленьких избалованных девочек.

– Мы с Крисом никогда не баловали тебя, Викки. Боюсь, что даже теперь я не думаю о родительском долге. Хочу сказать, о баловстве своего ребенка. Я ничего не понимала в этом, пока не стало слишком поздно заниматься чем-то хорошим. У меня никогда не было развитого чувства материнства. Я всегда боялась сделать что-то неправильно. И никогда не поступала правильно.

Вик опробовала в своей голове несколько разных ответов. Один утверждал: Мы обе такие. Другой: Ты делала лучшее… Это больше, чем я могу сказать о себе. Третий говорил: Ты любила меня изо всех сил. Я отдала бы все, чтобы вернуть время вспять и относиться к тебе по-хорошему. Но она не могла произнести ни слова. Горло не слушалось. А потом момент прошел.

– В любом случае, – сказала Линда, – лошадь тебе не требовалась. У Проказницы был велосипед. Быстрый байк Виктории. Увозил тебя дальше, чем могла бы любая лошадь. Знаешь, я искала его. Пару лет назад. Мне казалось, что твой отец запрятал его в подвале, и у меня появилась идея отдать его Вейну. Всегда считала, что этот велосипед придумали для мальчиков. Но он пропал. Не знаю, куда он исчез.

Она помолчала, и ее глаза наполовину закрылись. Вик поднялась с кровати. Но прежде чем она направилась к двери, Линда сказала:

– Ты не в курсе, что случилось с ним, Вик? С твоим быстрым велосипедом?

В ее голосе было что-то лукавое и опасное.

– Он пропал, – ответила Вик. – Это все, что мне известно.

– Мне нравится коттедж, – прошептала мать. – Дом у озера. Ты нашла хорошее место, Вик. Я знала, что ты найдешь. У тебя всегда получалось это. Находить нужные вещи.

Руки Вик покрылись мурашками.

– Отдохни, мама, – сказала она, подходя к двери. – Я рада, что тебе понравился дом у озера. Мы скоро будем там. Он станет нашим на все лето. Нужно лишь подписать бумаги. Но сначала опробуем его. Поживем там пару дней вместе.

– Конечно, – ответила Линда. – По пути заедем в «Примо Субс у Терри». Возьмем себе молочные коктейли.

В комнате, и без того мрачной, быстро темнело, словно туча находила на солнце.

– Ты меня удивляешь, – грубым от волнения голосом сказала Вик. – Если хочешь молочных коктейлей, мы можем поехать куда-нибудь еще.

Ее мать кивнула.

– Верно.

– Ладно, в эти выходные, – добавила Вик. – В выходные мы поедем за молочными коктейлями.

– Только сначала посмотри в мой календарь, – произнесла ее мать. – У меня могут быть планы.

Дождь перестал на следующее утро, и вместо того чтобы доставить мать на озеро Уиннипесоки, Вик отвезла ее на кладбище, где и похоронила под первым синим майским небом.





* * *


В час ночи по восточному береговому времени или в одиннадцать вечера по горному времени она позвонила Луи и сказала:

– Как ты думаешь, чем он захочет заниматься? Впереди два месяца. Я не знаю, смогу ли развлекать Вейна хотя бы два дня.

Луи, казалось, был полностью озадачен вопросом.

– Ему одиннадцать лет. С ним все просто. Я уверен, что ему понравится все то, что нравится тебе. Вот что тебе нравится?

– Виски «Мейкерс Марк».

Луи издал негодующий звук.

– Знаешь, теперь я больше склоняюсь к теннису.

Она купила теннисные ракетки, хотя не знала, может ли Вейн играть в такую сложную игру. Она сама так долго не бегала за мячом, что забыла, как ведется счет. Но Вик знала, что даже если в твоем счете нули[5], у тебя все равно есть любовь.

Еще она купила купальники, шлепанцы, солнечные очки и фрисби. Она купила лосьон для загара, надеясь, что ему не захочется проводить много времени на солнце. В перерыве между сумасшедшим домом и реабилитацией Вик перестала набивать тату на руки и ноги. А слишком много солнца плохо действовало на чернила.

Вик думала, что Луи полетит на Восточное побережье вместе с сыном, и была удивлена, когда он дал ей номер рейса и попросил ее позвонить, когда Вейн доберется до места.

– Он полетит один?

– Парень никогда не летал, – ответил Луи, – но я не тревожусь об этом. Он довольно крепкий и сможет позаботиться о себе. Чем уже с некоторых пор и занимается. В двадцать лет он будет иметь мозги пятидесятилетнего. Мне кажется, он настолько радуется самому полету, что ему не важен конечный пункт назначения.

За этими словами последовало смущенное молчание.

– Извини. Получилось случайно. Я не хотел.

– Все нормально, Луи.

Она не почувствовала обиды. Ни одна фраза Луи или Вейна не могла огорчить ее. Она прошла через все. Все эти годы, ненавидя свою мать, Вик не думала, что будет поступать еще более гадко.

– На самом деле он будет путешествовать не один. Вейн приедет с Хупером.

– Ну, хорошо, – ответила она. – А чем питается собака?

– Обычно тем, что на полу. Пультом дистанционного управления от телевизора. Он съест твои трусы. Ковер. Он как тигровая акула из «Челюстей» – та, которую Дрейфус нашел в подвале рыбака. Вот почему мы назвали его Хупером. Помнишь ту тигровую акулу? У которой в желудке нашли номерной знак?

– Я никогда не видела «Челюсти». Нарвалась только на один из сиквелов по телевизору, когда была на реабилитации. Там играл Майкл Кейн.

Снова последовало молчание. Когда он заговорил, его голос был изумленным и благоговейным от ужаса.

– О господи! Неудивительно, что мы расстались.

Через три дня, примерно в шесть утра, она стояла у окна на цокольном этаже аэропорта Логана и смотрела, как «Боинг-727» Вейна выруливал на стоянку самолетов. Пассажиры выходили из тоннеля и торопливо шли мимо нее безмолвными группами, катя за собой ручную кладь. Толпа редела, и она старалась не подпускать к себе никакого беспокойства. Где он, черт возьми? Неужели Луи дал ей неправильный номер рейса? Вейн не был еще под ее опекой, а она уже сходила с ума. Наконец мальчишка появился, обхватив руками свой рюкзак, словно это был его любимый мишка. Чуть позже он бросил его на пол. Вик обняла Вейна, поцеловала его в ухо и погрызла шею, пока он не начал смеяться и кричать, чтобы она отпустила его.

– Тебе понравилось лететь? – спросила она.

– Понравилось так сильно, что я уснул при взлете и пропустил всю потеху. Еще десять минут назад я был в Колорадо – и вот уже здесь. Разве это не безумие? Ни с того ни с сего так далеко перенестись?

– Так и есть, – согласилась она. – Полнейшее безумие.

Хупер сидел в собачьей переноске размером с детскую кроватку, и им обоим пришлось доставать его с ленточного транспортера. Изо рта сенбернара сочились слюни. В клетке возле его ног лежали останки телефонной книги.

– Что это? – спросила Вик. – Ланч?

– Когда он нервничает, ему нравится что-нибудь жевать, – ответил Вейн. – Совсем как ты.

Они поехали в дом Линды, чтобы перекусить сэндвичами с индюшкой. Хупер умял банку собачьих консервов, один из новых шлепанцев и теннисную ракетку, которую Вик даже еще не вынула из полиэтиленовой обертки. Несмотря на открытые окна, дом пропах сигаретным пеплом, ментолом и кровью. Ей не терпелось отправиться в путь. Она упаковала купальники, листы бристольского картона, чернила и акварельные краски, затем собрала в дорогу собаку и мальчика, которого любила. Она боялась, что не знает и не заслуживает его. Как бы то ни было, они поехали на север, чтобы провести там лето.

Вик Макквин пытается быть матерью, часть вторая, – подумала она.

Их ожидал «Триумф».





Озеро Уиннипесоки



18 июня


Утром Вейн нашел «Триумф». Вик сидела на пристани с парой удочек, которые не могла распутать. Она обнаружила их в чулане коттеджа – проржавевшие реликты восьмидесятых, с моноволоконными лесками, спутанными в большой клубок. Вик думала, что видела в каретном сарае ящик с инструментами, и послала Вейна поискать его.

Она сняла туфли и носки, опустила ноги в воду и, сидя на краю причала, пыталась распутать узел. Нанюхавшись кокса – да, такое тоже было в ее жизни, – она могла часами сражаться с каким-нибудь узлом, наслаждаясь этим, как сексом. Она играла узел, как Слэш – свое гитарное соло.

Но тут, через пять минут, она перестала заниматься путаницей. Бессмысленное занятие. В ящике с инструментами должен быть нож. Хороший рыбак знает, когда нужно распутывать леску, а когда можно резать ее к чертовой матери.

Тем временем солнце, сиявшее на воде, начало светить в ее глаза. Особенно в левый. Левый глаз казался твердым и тяжелым, словно был сделан не из мягких тканей, а из свинца.

Ожидая возвращения Вейна, Вик растянулась на горячем причале. Она хотела подремать, но каждый раз, засыпая, внезапно дергалась и понимала, что слышит у себя в голове занудную песню сумасшедшей.

Впервые Вик услышала ее в денверской психиатрической лечебнице, куда попала после того, как сожгла свой дом. Песня сумасшедшей девушки имела только четыре строчки, но никто – ни Боб Дилан, ни Джон Леннон, ни Байрон, ни Китс – не слагал четыре строчки в такой содержательный и эмоционально точный стих.

Раз пою я эту песню, то никто здесь не уснет.

Будете вы слушать ее ночи напролет!

Вик желает велик свой и уехать прочь!

Сани Санты тоже в этом могут ей помочь!





Эта песня разбудила ее в первый же вечер, проведенный в клинике. Женщина, которая пела ее, находилась в строгой изоляции. И она пела ее не для себя, а обращалась непосредственно к Вик.

Сумасшедшая выкрикивала песню по три-четыре раза за ночь – обычно тогда, когда Вик начинала засыпать. Иногда эта девушка смеялась так сильно, что не могла пропеть строчки от начала до конца.

Вик тоже отвечала ей криком. Она кричала, чтобы кто-нибудь заткнул эту мразь. Потом начинали кричать другие люди. Вся палата исходила воплями и визгом. Одни просили замолчать. Другие умоляли дать им поспать. Третьи предлагали остановиться. Вик не унималась и хрипела, пока черные люди в белых халатах не приходили и, сгибая ее вниз, не делали инъекцию ей в руку.

Днем Вик сердито всматривалась в лица других пациенток, выискивая следы вины и нервного истощения. Но все они выглядели истощенными и виноватыми. На занятиях по групповой терапии она внимательно прислушивалась к другим, надеясь, что полуночная певица выдаст себя хриплым голосом. Но все ее подруги по несчастью говорили хрипло – из-за тяжелых ночей, плохого кофе и сигарет.

В конце концов, пришел вечер, когда Вик перестала слышать песню сумасшедшей. Она подумала, что ту перевели в другое крыло – что администрация наконец проявила заботу о других пациентах. Лишь через полгода, выйдя из госпиталя, она узнала голос и поняла, кем являлась эта сумасшедшая женщина.

– Тот мотоцикл, который в сарае, тоже наш? – спросил Вейн.

Затем, прежде чем она разобралась с первым вопросом, он задал второй:

– Что ты пела?

Вплоть до этого момента Вик не замечала, что напевает песенку себе под нос. Исполняемая тихим голосом, она звучала намного лучше, чем в психушке, когда Вик выкрикивала ее под зловещий сумасшедший хохот.

Она села, потирая лицо.

– Не знаю. Ничего не пела.

Вейн с сомнением посмотрел на нее.

Он прошел по пристани семенящими осторожными шагами. Хупер бежал позади него, как послушный медведь. Вейн нес большую мятую коробку, вцепившись в нее обеими руками. Одолев треть пути, он не удержал саквояж и с треском уронил его на доски причала. Тот содрогнулся.

– Вот твой ящик с инструментами, – сказал Вейн.

– Это не он.

– Ты сказала, что он выглядит, как коричневая коробка.

– А эта желтая.

– Местами коричневая.

– Там въелась ржавчина.

– И что? Ржавчина коричневая.

Он открыл крышку ящика и нахмурился, глядля на содержимое.

– Ошибся, – сказала она. – С кем не бывает.

– Разве это для рыбалки? – спросил Вейн, вынимая любопытный инструмент.

Тот выглядел, как лезвие миниатюрного стилета – достаточно маленького, чтобы уместиться на ладони.

– У него серповидная форма.

Вик знала название этой отвертки, хотя прошли годы с тех пор, как она видела ее. Затем до нее наконец дошел вопрос, который Вейн задал, ступив на пристань.

– Дай мне взглянуть на коробку, – сказала Вик.

Повернув ее, она посмотрела на коллекцию из плоских ржавых отверток, манометра давления, насоса и старого ключа с прямоугольной головкой. На нем было оттиснуто слово ТРИУМФ.

– Где ты это нашел?

– Ящик стоял на сиденье старого мотоцикла. Мотоцикл переходит нам с домом?

– Покажи мне его, – сказала Вик.





Каретный сарай


Вик только один раз заходила в каретный сарай, когда впервые осматривала дом и владения. Она говорила матери, что приберется там и устроит художественную студию. Хотя ее карандаши и кисти до сих пор хранились в шкафу спальни, а каретный сарай оставался загроможденным, как в первый день, когда они приехали сюда.

Это было длинное узкое помещение, настолько заваленное хламом, что не представлялось возможным пройти по прямой линии к задней стене. Прежде тут располагалось несколько стойл для лошадей. Вик нравился запах сарая: аромат бензина, грязи, старого сухого сена и дерева, которое прожарилось солнцем и постарело за восемьдесят лет.

Будь Вик ровесницей юного Вейна, она жила бы на стропилах среди голубей и белок-летяг. Хотя Вейну это казалось провинциальным. Он не интересовался природой. Он делал снимки на айфоне, выводил их на экран и тыкал в него пальцем. Его любимой вещью в доме у озера являлся вай-фай.

Вейн не хотел оставаться внутри замкнутых стен. Однако ему требовалась приватность телефона. Она давала мальчику выход из мира, где мама являлась сумасшедшей алкоголичкой, а папа представлял собой трехсотфунтового механика, который бросил школу и на фанатских слетах носил костюм Железного человека.

Мотоцикл стоял в задней части каретного сарая, и, хотя на него был наброшен заляпанный краской брезент, очертания байка оставались вполне различимыми. Вик заметила убийцу дорог еще из дверей и с недоумением подумала, как могла пропустить его в прошлый раз, когда просунула сюда голову.

Но она гадала об этом лишь мгновение. Никто не знал лучше нее, как легко нечто важное терялось среди визуальной суматохи. Помещение походило на сцену, которую она могла бы нарисовать в одной из книг о Поисковом Движке. Как найти путь к мотоциклу через лабиринт хлама, не задевая сотни растяжек? На самом деле неплохое задание. Нужно сделать запись в дневнике и обдумать план дальше. Она не могла игнорировать хорошие идеи. А кто бы мог?

Вейн взял один угол брезента, а она подняла другой. В конечном счете они стянули его назад.

Байк был покрыт слоем грязи и стружек толщиной в четверть дюйма. Руль и приборы затянула паутина. Передняя фара свободно свисала из гнезда на проводах. Смахнув пыль, она увидела, что бензобак в форме слезы имел клюквенно-серебристый цвет, с большим словом «Триумф», отчеканенным на нем.

Он выглядел, как мотоцикл из фильма о старых байках, – не байкерская лента, наполненная голыми сиськами, размытым цветом и Питером Фондой, а один из старых настоящих мотоциклетных шедевров – что-то в черно-белом цвете, вовлекавшее гонки и разговоры о Человеке. Вик уже любила его.

Вейн провел рукой по сиденью и посмотрел на серый пух, собравшийся на ладони.

– Мы можем взять его себе?

Как будто речь шла о бродячем коте.

Конечно, они не могли взять его себе. Он не был их собственностью. Он принадлежал старой женщине, которая сдавала им дом.

И однако…

Вик чувствовала, что каким-то образом «Триумф» уже принадлежал ей.

– Я сомневаюсь, что он вообще поедет, – сказала она.

– И что? – спросил Вейн с уверенностью двенадцатилетнего парня. – Починим. Папа скажет тебе, как это сделать.

– Твой папа уже многое мне рассказал.

Семь лет она пыталась быть девушкой Луи. Это не всегда хорошо получалось и никогда не выходило легко, но у них были счастливые дни в гараже. Луи чинил байки, а Вик раскрашивала их. «Саундгарден» по радио и холодные пивные бутылки в холодильнике. Она ползала вместе с ним вокруг байков, светила ему лампой и задавала вопросы. Он рассказывал ей о свечах, тормозных тросах и коллекторах отработанных газов. Тогда ей нравилось находиться с ним и почти нравилось быть самой собой.

– Значит, ты думаешь, что мы можем оставить его себе? – снова спросил Вейн.

– Он принадлежит старой даме, которая сдала нам дом. Я спрошу ее, не продаст ли она его нам.

– Готов поспорить, что она согласится, – сказал Вейн.

На пыльной стороне бака он написал слово НАШ.

– Какая старая леди захочет садиться на такую рухлядь?

– Такая, что стоит рядом с тобой, – ответила Вик и вытерла рукой слово НАШ.

Пыль вспорхнула в столб солнечного света и заметалась там золотистыми хлопьями.

Ниже места, где было слово НАШ, Вик написала МОЙ. Вейн вытащил свой айфон и сделал снимок.





Хаверхилл



28 июня


Каждый день после ланча Зигмунд де Зоет посвящал один час раскраске своих оловянных солдатиков. Это был его любимый час дня. Он слушал Берлинский оркестр, исполнявший секстет Фробишера «Облачный атлас», и раскрашивал гуннов, одетых в шлемы XIX века, шинели с фалдами и в противогазы. Перед ним лежал лист фанеры размером шесть на шесть футов, на котором воссоздавался миниатюрный ландшафт, изображавший акр земли под Верден-сюр-Мез – пространство пропитанной кровью почвы, сожженных деревьев, запутанных кустарников, колючей проволоки и мертвых тел.

Зиг гордился аккуратными мазками своей кисти. Он рисовал золотую тесьму на эполетах, микроскопические медные пуговицы на шинелях и пятна ржавчины на шлемах. Ему казалось, что если его маленькие человечки будут хорошо раскрашены, то обретут живость, создающую впечатление, будто бы они в любой момент могли начать двигаться по собственной воле и прорвать оборонительную линию французов.

Он работал с ними в тот день, когда это случилось, – в день, когда они наконец начали двигаться.

Он разрисовывал раненого гунна, маленького человечка, схватившегося за грудь и открывшего рот в безмолвном крике. На конце кисти у Зига имелась капелька красной краски, которую следовало нанести на пальцы немецкого солдата. Но когда он вытянул руку, гунн попятился.

Зигмунд уставился на маленького, в один дюйм, солдата и навел на него яркую лампу на шарнирной подвеске. Он вновь потянулся кончиком кисти, однако гунн опять отшатнулся.

Зиг попытался в третий раз – стой спокойно, маленький ублюдок, – подумал он – и снова промахнулся. Даже близко не попал, оставив алое пятно на абажуре металлической лампы.

Но теперь двигался не только один гунн, а все они. Солдаты бросались друг на друга и подрагивали, как пламя свечи.

Зигмунд потер рукой лоб. Его лицо было горячим и липким от пота. Он сделал глубокий вдох и почувствал запах имбирного печенья. Сердечный приступ, – подумал он. – Со мной произошел сердечный приступ. Только Зиг подумал это на немецком, потому что английский язык вдруг ускользнул от него, хотя он говорил на нем, как на родном, начиная с пятилетнего возраста.

Он добрался до края стола, поднялся на ноги, однако оступился и упал. Зиг ударился о пол правым боком и услышал треск в своем бедре. Кость сломалась, как сухая палка под сапогом немецкого солдата. Весь дом содрогнулся от звука его падения, и он подумал – все еще на немецком – Жизель услышит и придет.

– Помогать, – позвал он. – Ик хеб ин слэг. Нумер.

Это звучало неправильно, и ему потребовалось время, чтобы понять причину дискомфорта. Немецкий язык. Она не понимала по-немецки.

– Жизель! Я упал!

Она не пришла и никак не ответила. Зиг не мог понять, чем она занималась, что не услышала его. Затем он подумал, что она, возможно, говорила с ремонтником воздушного кондиционирования. Этот мужчина – коренастый маленький человек по имени Бинг – появился в испятнанном маслом комбинезоне и предложил произвести гарантийную замену конденсационного змеевика.

Здесь, на полу, его голова немного прояснилась. Когда он сидел на стуле, воздух начинал казаться влажным и медленным, слишком перегретым и немного приторным, с невесть откуда взявшимся запахом имбиря. Но здесь, внизу, было прохладнее, и жизнь, казалось, налаживалась. Он увидел отвертку, которую потерял несколько месяцев назад. Она покоилась в залежах пыли под его рабочим столом.

Бедро было сломано. Он даже чувствовал в нем трещину, тянувшуюся под кожей, как горячий провод. Зиг подумал, что сможет встать, если воспользуется стулом, как импровизированным ходунком. Это позволит ему переместиться через комнату в коридор.

Возможно, он доберется до двери и крикнет человеку из конторы воздушного кондиционирования. Или Вик Макквин через улицу. Хотя нет. Викки со своим мальцом уехала куда-то в Нью-Гэмпшир. Если он дойдет до телефона на кухне, то позвонит в службу спасения. А может быть, Жизель найдет его раньше, чем машина «Скорой помощи» покажется на их подъездной аллее. Он не хотел волновать ее больше, чем было необходимо.

Зиг вытянул дрожащую руку, ухватился за сиденье стула и постарался встать на ноги, держа вес на левой стопе. Она тоже болела. Он услышал треск костей.

– Жизель! – закричал он снова.

Его голос был хриплым ревом.

– Готт дем, Жизель!

Он перегнулся через сиденье – обе руки сжимали ножки, – сделал глубокий дрожащий вдох и почувствовал аромат рождественского печенья. Зиг вздрогнул. Запах был сильным и ярко выраженным.

Сердечный удар, – подумал он снова. Вот что случается, когда переносишь сердечный приступ. Мозг глючит, и ты чувствуешь несуществующие вещи. Мир падает вокруг тебя и плавится, словно грязный снег под теплым весенним дождем.

Он повернулся лицом к двери, до которой оставалось не больше двенадцати шагов. Дверь в его студию была открытой. Он не мог вообразить, как Жизель не слышала его криков. Похоже, она не дома. Либо болтает снаружи с монтером, либо пошла в магазин, либо мертва.

Зиг еще раз пересмотрел список возможностей: болтает снаружи с монтером, пошла в магазин либо мертва. Он с тревогой понял, что третий вариант не такой уж абсурдный.

Старик поднял стул, переместил его вперед и поставил вниз. Он захромал вместе с ним. Теперь, когда он стоял на ногах, в его голове посветлело. Мысли витали, как гусиные перья в теплом ветре.

Какая-то песня кружилась вокруг, застряв в идиотской петле. Старушка проглотила мушку, приняв ее за ватрушку. За жизнь полоумной старушки не дам теперь я и полушки. Песня становилась громче, нарастала и нарастала, пока не стало ясно, что она звучала не в его голове, а приходила из коридора.

– Старушка проглотила паука, тот, извиваясь, щекотал ее бока, – пропел чей-то высокий голос.

Он звучал фальшиво – на удивление пустой, словно доносившийся через вентялиционную шахту.

Зиг поднял взгляд и увидел человека в противогазе, вошедшего в открытую дверь. Мужчина тащил за волосы Жизель. Она не сопротивлялась. На ней было аккуратное синее льняное платье и в тон ему синие туфли. Пока ее волочили по полу, одна из туфель соскользнула с ноги. Человек в противогазе намотал на кулак ее длинные каштановые волосы, подернутые сединой. Глаза Жизель были закрыты. Узкое худощавое лицо оставалось торжественно серьезным.

Человек в противогазе повернул голову и посмотрел на него. Зиг никогда не видел ничего более ужасного. Словно в фильме с Винсентом Прайсом, где ученый скрестил его с насекомым. Голова незнакомца была черной резиновой луковицей с блестящими линзами для глаз и гротескным клапаном для рта.

Что-то не так работало в голове Зига. Что-то хуже, чем сердечный удар. Разве инфаркт вызывал галлюцинации? Один из раскрашенных немецких солдат вышел из инсталляции Вердена и унес его жену на второй этаж дома. Вот почему Зиг изо всех сил старался оставаться на ногах. Гунны захватили Хаверхилл и обстреливали улицы снарядами с горчичным газом. Хотя тот пах не горчицей, а печеньем.

Случилась какая-то перемотка. Человек в противогазе поднял палец, указывая, что скоро вернется. Он продолжил идти по коридору, таща за волосы Жизель. Мужчина снова начал петь.

– Старушка слопала козла. Конечно, это было не со зла. Такая вот картина. Голодная скотина!

Зиг упал на стул. Его ноги отказали. Он больше их не чувствовал. Старик попытался смахнуть пот с лица, но попал пальцем в глаз.

По полу мастерской протопали ботинки.

С большим напряжением воли Зиг поднял голову. Казалось, что на нее давил большой вес – двадцать фунтов железа.

Человек в противогазе стоял над инсталляцией битвы под Верденом, глядя на испещренные воронками руины, перетянутые колючей проволокой. Его руки упирались в бедра. Зиг наконец узнал одежду человека. Он носил испятнанный маслом комбинезон ремонтника кондиционерной конторы.

– Маленькие люди, – произнес человек в противогазе. – Карапузики! Как я люблю маленьких людей! Ни в склады, что открыты, ни в чащи, где ни зги, на зверя не ходи ты – побойся мелюзги.

Он посмотрел на Зига и добавил:

– Мистер Мэнкс говорит, что я рифмующий демон. А я просто поэт, хотя раньше этого не знал. Сколько лет вашей жене?

Зиг не хотел отвечать. Он намеревался спросить, что ремонтник сделал с Жизель, но вместо этого сказал:

– Я женился на ней в 1976 году. Моей жене пятьдесят девять. Она на пятнадцать лет моложе меня.

– Ах ты, собака! Трешься о детскую кроватку. И никаких детей?

– Нет. У меня в голове муравьи.

– Это севофлюран, – сказал Человек в противогазе. – Я закачал его в ваш воздушный кондиционер. Могу поспорить, что твоя жена не имела детей. Эти маленькие жесткие сиськи. Я потискал их. На мой взгляд, женщины, которые рожали детей, не имеют таких сисек.

– Зачем вы трогали ее? – спросил Зиг. – Почему вы здесь?

– Вы живете напротив Вик Макквин, – ответил Человек в противогазе. – У вас имеется гараж на две машины, а в наличии всего один автомобиль. Мистер Мэнкс вот-вот вернется. У него будет место, где припарковаться. Колеса у «Призрака» крутятся, крутятся. Колеса у «Призрака» крутятся весь день.

Зиг де Зоет услышал странные звуки – постукивание, царапание и удары, повторяемые снова и снова. Он не понимал, откуда они исходили. Казалось, что они звучали внутри его головы – как песня Человека в противогазе. Эти удары, царапание и постукивание были тем, что заменило его мысли.

Человек в противогазе посмотрел на него.

– Теперь Виктория Макквин выглядит, как мамочка с сиськами. Ты уже видел их? Что думаешь о ее сиськах?

Зиг посмотрел на него. Он понимал вопрос Человека в противогазе, но не знал, как ответить на такую пошлость. Восьмилетняя Вик Макквин… В его уме она вновь превратилась в ребенка – в девочку с мальчишеским велосипедом. Иногда она приходила к ним пораскрашивать фигурки. Он с удовольствием наблюдал за ее работой. Вик раскрашивала маленьких человечков с тихой преданностью, словно, прищурившись, смотрела в длинный тоннель и пыталась увидеть, что было на дальнем конце.

– Это ее дом через улицу? – спросил Человек в противогазе.

Зиг не хотел отвечать – не желал сотрудничать. Ему на ум пришло именно это слово – «сотрудничать». Не хотел помогать.

– Да, – произнес он. – Почему я говорю вам это? Почему отвечаю на ваши вопросы? Я не хочу помогать вам.

– Это севофлюран, – ответил Человек в противогазе. – Ты не поверишь, какие гадости люди говорят мне после того, как я дам им немного сладкого пряничного дымка. Одна старая бабуля в шестьдесят четыре года сказала мне, что первый раз кончила, когда ей засадили в задницу. Шестьдесят четыре года! Нормально? Ты все еще нужна мне! Будешь ли любить меня, когда мне исполнится шестьдесят четыре?

Он захихикал невинным булькающим смехом ребенка.

– Это сыворотка правды? – спросил Зиг.

Ему потребовалось большое усилие, чтобы задать этот вопрос. Каждое слово казалось ведром воды, которое нужно было вручную поднять вверх из глубокого колодца.

– Не совсем. Севофлюран расслабляет подсознание. Он помогает внушению. Подожди, скоро твоя жена начнет приходить в себя. Станет лакомиться моим членом, словно это ее обед, а она не завтракала. Она просто будет считать, что так нужно! Не волнуйся. Я не заставлю тебя наблюдать за нами. К тому времени ты будешь мертвым. А теперь отвечай! Где Вик Макквин? Я наблюдаю за ее домом весь день. Там, похоже, никого нет. Она что, уехала на лето? Это была бы досада. Для головы и зада.

Но Зигмунд де Зоет не ответил. Он отвлекся. До него наконец дошло, что он слышал над головой – что производило стук, царапание и удары. Они были не у него в голове. Их производила пластинка – Берлинский оркестр, игравший секстет «Облачного атласа».

Музыка закончилась.





Озеро Уиннипесоки



Конец июня


Когда Вейн пошел в дневной лагерь, Вик начала работать над новой книгой… и «Триумфом».

Ее издатель полагал, что, возможно, пришла пора для праздничной темы «Поискового Движка» – что следовало подумать о рождественских приключениях, которые могли бы стать бестселлером. Сначала от этого предложения понесло прокисшим молоком. Вик рефлекторно поморщилась и испытала отвращение. Но, повертев идею несколько недель в уме, она поняла, каким коммерчески успешным мог оказаться такой проект. Она представила себе, как мило Поисковый Движок будет выглядеть в полосатой, как леденец, шапочке и аналогичном шарфе. До нее никогда не доходило, что роботу, сделанному на основе двигателя обычного мотоцикла «Вулкан», понадобится шарф. Это будет выглядеть правильно. Она была художницей, а не инженером. Реальностью можно было пренебречь.

Она расчистила пространство в заднем углу каретного сарая, установила там мольберт и нарисовала первую страницу. В тот первый день Вик работала только три часа. Взяв синий карандаш, она изобразила озеро с потрескавшимся льдом. Поисковый Движок и его маленький друг Бонни хватались друг за друга на плавающей льдине. Сумасшедший Мобиус Стрипп мчался за ними на своей подводной лодке, изготовленной в виде Кракена. Щупальца были вытянуты к ним. По крайней мере, ей казалось, что она рисует щупальца. Вик, как всегда, работала с включенной музыкой – ее ум был рассеян, голова в процессе размышления клонилась в сторону. Пока она рисовала, ее лицо было гладким, по-детски безмятежным.

Вик творила, пока у нее не устала рука. Остановившись, она вышла в свет дня, потянулась, подняла локти над головой и прислушалась к треску позвоночника. Она направилась на кухню и налила себе стакан ледяного чая – Вик не заботилась о ланче; она почти не ела, когда работала над книгой, – затем вернулась в каретный сарай, чтобы поразмышлять о второй странице. В процессе этого она решила покопаться с «Триумфом».

Вик планировала посвятить мотоциклу примерно час, а затем вернуться к «Поисковому Движку». В действительности она чинила его три часа и забрала Вейна из лагеря на десять минут позже срока.

После этого случая она работала над книгой по утрам, а ремонтировала байк по вечерам. Вик приучилась ставить будильник, чтобы вовремя забирать Вейна. К концу июня она накопила целую стопку эскизных страниц и разобрала «Триумф» вплоть до двигателя и металлической рамы.

Во время работы она пела, хотя редко осознавала это.

– Раз пою я эту песню, то никто здесь не уснет, – пела она, перебирая байк. – Будете вы слушать ее ночи напролет!

А когда она работала над книгой, то пела:

– Папа везет нас в Страну Рождества. Сани Санты ждут там нас. Папа везет нас в Страну Рождества, чтобы день прошел, как час.

Но это была одна и та же песня.





Хаверхилл



1 июля


Первого июля Вик и Вейн взглянули на озеро Уиннипесоки в зеркало заднего вида и вернулись в материнский дом в Массачусетсе. Теперь это был дом Вик. Она все время забывала об этом.

Луи прилетел в Бостон, чтобы провести Четвертое июля вместе с сыном и увидеть огни большого города – прежде он этого никогда не делал. Вик собиралась провести выходные в доме матери – теперь в ее лежбище – и планировала не напиться, разбирая вещи мертвой женщины. Осенью она хотела продать дом и переехать в Колорадо. Однако прежде ей следовало поговорить с Луи. В принципе она могла работать с «Поисковым Движком» где угодно.

Движение на маршруте 1 в Хаверхилл было плохим. Они попали в пробку. А над ними простиралось раскаленное небо с низкими клубящимися облаками. Вик чувствовала, что никто не должен уживаться с таким небом, оставаясь полностью трезвым.

– Ты тревожишься о призраках? – спросил Вейн, пока они сидели в пробке, ожидая движения передних машин.

– А что? Тебе жутко оставаться ночью у бабушки? Если ее дух все еще там, она не захочет вредить тебе. Бабушка любила тебя.

– Нет, – безразличным тоном сказал Вейн. – Просто я знаю, что духам нравилось говорить с тобой.

– Это время прошло, – ответила она.

Поток машин наконец поредел, и Вик удалось выехать на свободную полосу.

– Оно никогда не повторится, мальчик. Твоя мама повредилась умом. Вот почему мне пришлось лечь в госпиталь.

– Они ненастоящие?

– Конечно нет. Мертвые остаются мертвыми. Прошлое – прошлым.

Вейн кивнул.

– Кто это? – спросил он, глядя на крыльцо, когда машина повернула на подъездную дорожку.

Вик подумала, что речь идет о привидениях, и не сразу увидела сидевшую на ступенях женщину. Когда она остановила машину, гостья поднялась на ноги.

Женщина носила застиранные джинсы, расползавшиеся на коленях и бедрах, – причем не по законам моды. В одной руке она держала сигарету с бледной вьющейся струйкой дыма. В другой руке находилась папка. Женщина имела дерганый вид наркоманки. Вик не могла идентифицировать ее. Но она была уверена, что знает гостью. Она не имела понятия, кем та являлась, но каким-то образом чувствовала, что ожидала эту женщину годами.

– Твоя знакомая? – спросил Вейн.

Вик покачала головой. На какое-то время она лишилась дара речи. Прошлый год она провела, цепляясь за благоразумие и трезвость. Так старуха сжимает пакет с продуктами. Глядя на визитершу, она чувствовала, что низ пакета начинает рваться.

Наркоманка в расползавшихся джинсах «Чак Тэйлор» подняла руку в нервном, ужасно знакомом коротком взмахе. Вик открыла дверь машины и вышла немного вперед, чтобы встать между Вейном и женщиной.

– Чем могу помочь? – хрипло спросила она.

Ей не помешал бы стакан воды.

– Я извиняюс-с-сссс…

Она говорила так, словно собиралась чихнуть. Ее лицо потемнело, и женщина выдавила:

– Короче. Он ос-с-свободился.

– О ком ты говоришь?

– О Призраке, – ответила Мэгги Ли. – Он снова на дороге. Я думаю, ты должна вос-с-с-пользоваться своим мостом и н-н-найти его, Вик.





* * *


Она слышала, как хлопнула дверь. Вейн выбрался из машины следом за ней. Он выпустил Хупера из салона. Вик хотела сказать, чтобы они вернулись в автомобиль, но боялась показать свой страх.

Женщина улыбнулась ей. На ее лице отражались невинность и доброта, которую Вик могла ассоциировать лишь с сумасшествием. Она довольно часто видела ее в психическом госпитале.

– Я извиняюс-с-сь, – сказала гостья. – Мне не так хотелось н-н-ннн…

Теперь она произносила слова, как будто задыхалась.

– …начать. Я м-м-ммм… О боже! М-м-Мэгги. Заика. Мои из-з-звинения. Мы пили чай однажды. Ты поцарапала с-с-свое колено. Давно уже. Ты была не старше своего с-с-ссс…

Она перестала говорить, сделала глубокий вдох и попыталась сказать это еще раз.

– Мальчика, который здесь. Надеюсь, ты помнишь.

Ужасно было слушать, как она пыталась говорить, – все равно что смотреть, как безногий человек тащится по тротуару. Раньше она не заикалась так сильно. В то же время Вик убежденно говорила себе, что наркоманка была ненормальной и, возможно, очень опасной женщиной. Она жонглировала этими двумя понятиями, совсем не чувствуя, что противоречит себе.

Наркоманка коснулась руки Макквин, но поскольку ее ладонь была горячей и влажной, Вик быстро отстранилась. Она посмотрела на руки девушки и увидела, что они покрыты оспинами и блестящими шрамами, – наверное, сигаретными ожогами. Многие из них выглядели ярко-розовыми и свежими.

Мэгги бросила на нее взгляд, полный смущения и боли, но прежде, чем она заговорила, Хупер подбежал к ней и сунул нос в ее промежность. Женщина засмеялась и оттолкнула его.

– О, п-п-парень, – сказала она. – У тебя скоро будет своя йети. Хотя это прикольно.

Она посмотрела поверх собаки на сына Вик.

– Ты, должно б-б-быть, Вейн.

– Откуда ты знаешь его имя? – хриплым голосом спросила Вик.

В ее голову пришла безумная мысль: «Скраббл» не мог давать ей правильные имена.

– Ты посвятила ему свою первую к-к-книгу, – ответила Мэгги. – Раньше они были в нашей библиотеке. Я тебя об-б-божала.

– Вейн! – крикнула Вик. – Отведи Хупера в дом.

Вейн свистнул и прошел мимо гостьи. Собака побежала за ним. Дверь кухни громко захлопнулась.

– Я думала, что ты будешь писать, – сказала Мэгги. – Ты обещала. Мне казалось, что я п-п-получу от тебя весточку, когда м-м-Мэнкса арестовали. Но потом мне подумалось, что ты хочешь забыть о нем. Я пробовала писать тебе несколько раз, но сначала тревожилась, как твои р-р-ррр… твоя семья отнесется к моему письму. Наверное, они стали бы задавать вопросы обо мне. А потом я п-п-подумала, что ты хочешь вычеркнуть меня из памяти.

Она снова попыталась улыбнуться, и Вик увидела ее недостающий зуб.

– Мисс Ли, по-моему, вы что-то путаете, – ответила Вик. – Я не знаю вас и ничем не могу вам помочь.

Вик пугало чувство того, что все было ровно наоборот. Мэгги ничего не путала. Ее лицо сияло от лунатичной уверенности. Если кто и привирал, так это Вик. Своим внутренним взором она видела темные своды библиотеки, желтоватые костяшки «Скраббла», стукавшие о стол, и бронзовое пресс-папье, которое выглядело, как пистолет.

– Если бы ты не помнила меня, откуда тебе была бы известна моя фамилия? – спросила Мэгги, еще больше заикаясь. – Я не говорила ее.

Потребовалось почти полминуты, чтобы завершить эту фразу.

Вик подняла руку, требуя тишины, и отмела эту фразу, как нелепую. Конечно, Мэгги упоминала свою фамилию. Она сказала ее, когда представлялась. Вик не сомневалась в этом.

– Я вижу, тебе многое известно обо мне, – продолжила она. – Понимаешь, мой сын ничего не знает о Чарли Мэнксе. Я никогда не рассказывала ему об этом человеке. И я не позволю, чтобы он услышал о нем… от посторонней женщины.

Она чуть не сказала «сумасшедшей».

– Конечно. Я не х-х-хотела тревожить тебя или твоего ссс…

– Тем не менее ты это сделала.

– Н-н-но, Вик…

– Перестань называть меня так. Мы не знаем друг друга.

– А если я буду обращаться к тебе как к п-п-Проказнице?

– Я не хочу, чтобы ты обращалась ко мне. Я хочу, чтобы ты уехала.

– Но тебе нужно узнать о ммм-мм-мм…

От отчаянного желания произнести это слово она застонала.

– О Мэнксе, – помогла ей Вик.

– Спасибо. Да. Мы д-д-должны обсудить, что с ним д-д-делать.

– Что с ним делать? Что значит Мэнкс опять на дороге? Условно-досрочного он не получит до 2015 года, а из последнего, что я слышала, этот убийца находится в коме. Даже если он проснется и его выпустят на свободу, ему будет двести лет. В любом случае они не освободили его, потому что я не получала никаких извещений об этом.

– Он не так стар. Всего сто пппп…

Она как будто имитировала звук горящего фитиля на ветру.

– …пятнадцать.

– О господи! Зачем я слушаю такое дерьмо? У тебя есть три минуты, чтобы убраться отсюда. Если после этого ты будешь стоять на моей лужайке, я вызову полицию.

Вик сошла с дорожки в траву, намереваясь пройти мимо Мэгги к двери. Но она этого не сделала.

– Они не сообщали тебе ничего, потому что не выпускали его. По их мнению, он умер. В прошлом м-м-мае.

Вик замерла на месте.

– Что значит «по их мнению, он умер»?

Мэгги протянула ей пеньковую папку.

На внутренней стороне она написала свой телефонный номер. Взгляд Вик задержался на нем, потому что после кода местности три первые цифры являлись ее днем рождения, а последние четыре были не цифрами, а буквами ФУФУ – своего рода непристойным заиканием.

Папка содержала полдюжины распечаток из разных газет, сделанных на бумаге с надписью: ОБЩЕСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА – Здесь, штат Айова. Бумага была с подтеками воды, помятая и коричневая по краям.

Первая распечатка копировала статью из «Денвер Пост».

Предполагаемый серийный убийца Чарльз Талент Мэнкс умер. Остались вопросы.





Там была маленькая фотография преступника: костлявое лицо с выпученными глазами и почти безгубым ртом. Вик пыталась прочитать статью, но текст расплывался у нее перед глазами.

Она вспомнила бельевую шахту, где ее глаза слезились, а легкие были заполнены дымом. Ей вспомнилась безрассудная паника, сопровождаемая музыкой из «Веселого Рождества».

Она выхватывала отдельные фразы из статьи: дегенеративная болезнь, похожая на Паркинсона… прерывистая кома… подозреваемый в похищении дюжин детей… Томас Прист… перестал дышать в два часа утра.

– Я не знала, – сказала Вик. – Мне ничего не сообщали.

Она была выведена из равновесия и не могла фокусировать ярость на Мэгги. Вик просто думала: Он умер. Он умер! И теперь ты можешь отпустить его. Эта часть твоей жизни завершена, потому что он умер.

Мысль не приносила радости, но она почувствовала шанс на что-то лучшее. Это было облегчение.

– Не знаю, почему мне не сообщили о его кончине, – прошептала Вик.

– Могу пос-с-спорить, они были растеряны. Вгляни на следующую статью.

Вик устало посмотрела на Маргарет Ли, вспомнив ее слова о том, что Мэнкс снова разъезжает по дорогам. Она подозревала, что сейчас они подойдут к личному безумию Мэгги Ли – лунатичности, которая заставила ее приехать сюда из Здесь, штат Айова, просто для того, чтобы передать эту папку Вик.

Она повернула страницу.

Труп подозреваемого серийного убийцы исчез из морга. Управление шерифа обвиняет «вандалов-извращенцев».





Вик прочитала первый параграф, затем закрыла папку и протянула ее обратно Мэгги.

– Какой-то псих украл тело.

– Н-н-не думай так, – ответила Мэгги.

Она не приняла папку.

Где-то на улице заработала газонокосилка. Вик заметила, как жарко было во дворе. Несмотря на облака, солнце пекло ее голову.

– Ты думаешь, что он подстроил свою смерть? Так ловко, что обманул двух докторов? Каким образом? Они начали вскрытие его тела. Хотя подожди! Ты думаешь, что он реально умер, а потом через сорок восемь часов вернулся к жизни? Выбрался из ящика в морге, оделся и ушел?

Лицо Мэгги – все ее тело – расслабилось, выражая глубокое облегчение.

– Да, я проехала т-т-так далеко, чтобы увидеть тебя, потому что знала – просто знала, – что ты п-п-поверишь мне. Теперь взгляни на следующую статью. Там говорится о челов-в-веке из Кентукки, который исчез из своего дома, уехав на винтажном «Роллс-Ройсе». Машине ммм-м-м-Мэнкса. В статье не пишется о том, что она принадлежала Мэнксу, н-н-о ты поссс-смотри на снимок…

– Я не собираюсь смотреть на это дерьмо, – сказала Вик, швырнув папку ей в лицо. – Убирайся ко всем чертям с моего двора, бешеная сучка.

Рот Мэгги открылся и закрылся, как у большого старого карпа в аквариуме – главной достопримечательности ее маленького офиса в Общественной библиотеке Хиа, который Вик детально помнила, хотя никогда не бывала там.

Ярость Вик наконец вскипела, и она хотела обжечь ею Мэгги. Не потому, что девушка преграждала ей путь к двери или ее бешеный лепет угрожал увести разум Вик от правды… украсть с трудом завоеванное благоразумие. Мэнкс был мертв – реально мертв. А эта лунатичка не позволяла Вик насладиться этим. Чарли Мэнкс, похитивший бог знает сколько детей, терроризировавший и едва не убивший саму Вик, – Чарли Мэнкс гнил в земле. Вик наконец сбежала от него. Только Маргарет трахнутая Ли хотела вернуть его обратно – выкопать и заставить Вик снова бояться его.

– Когда будешь уходить, забери это дерьмо, – сказала ей Макквин.

Направляясь к двери и обходя Мэгги, она наступила на несколько страниц. Вик постаралась не задеть ногой грязную, выцветшую на солнце, большую шляпу, лежавшую на краю нижней ступени.

– Он не ум-м-мер, Вик, – сказала Мэгги. – Я хотела – надеялась, – чтобы ты н-н-нашла его. Помню, что, когда мы впервые встретились, я с-с-сказала тебе не искать его. Но ты тогда была слишком юной. Не готовой к схватке. А теперь я думаю, ты единственная, кто может н-н-найти его. Кто может остановить Чарли Мэнкса. Если ты все еще знаешь, как сделать это. Потому что если ты не остановишь его, он сам н-н-найдет тебя.

– Единственное, что я хочу сделать, так это найти номер полиции. Меня здесь уже не будет, когда они появятся.

Затем, повернувшись и посмотрев в лицо Мэгги Ли, она крикнула:

– Я НЕ ЗНАЮ ТЕБЯ. Убирайся со своим безумным бредом куда-нибудь еще!

– Н-н-но, Вик…

Мэгги подняла папку.

– Неужели ты не помнишь? Я д-д-дала тебе сережки.

Макквин вошла внутрь и захлопнула дверь.

Вейн, который стоял в трех шагах и, возможно, слышал все, отпрыгнул назад. Хупер, топтавшийся за его спиной, съежился и тихо завыл, затем засеменил прочь в поисках более благоприятного места.

Вик повернулась к двери, прислонилась к ней лбом и глубоко вздохнула. Прошло полминуты, прежде чем она была готова посмотреть через глазок на передний двор.

Мэгги только что спустилась с нижней ступени и с некоторым достоинством водрузила на голову грязную шляпу. Она бросила на дверь дома последний несчастный взгляд и, повернувшись, пошла по лужайке. У нее не было машины, и ей предстояла долгая – в шесть кварталов – прогулка по жаре до ближайшей автобусной остановки. Вик наблюдала за ней, пока она не исчезла из виду. Наблюдала и неосознанно поглаживала сережки, которые были у нее в ушах, – любимые костяшки «Скраббла» с буквами Ф и У.





* * *


Когда через полчаса Вейн пошел выгуливать Хупера… нет, вычеркивается… чтобы оказаться подальше от матери и ее герметично несчастного настроения, папка лежала на верхней ступени. Все бумаги были аккуратно вложены в нее.

Он оглянулся на открытую дверь, но мать ушла на кухню – пить ледяной чай и думать о чем-нибудь покрепче. Он полагал, что она думала о джине или виски. Наверное, Вик смотрела сейчас на шкаф у холодильника – на тот, в котором бабушка держала джин. Его мать не пила с прошлой весны, когда закончила реабилитационный период. А бабушка завязала с алкоголем более легким способом – переехав на кладбище.

Вейн закрыл дверь. Он склонился, поднял папку и, открыв ее, посмотрел на тонкую стопку перепечаток. Подозреваемый серийный убийца. Вандалы-извращенцы. Исчезновение инженера прославленной компании «Боинг».

Сложив стопку бумаг вчетверо, Вейн сунул их в задний карман шорт. Он бросил папку за живую изгородь, росшую перед домом.

Вейн не был уверен, что хотел читать статьи. Ему исполнилось двенадцать лет. Он еще не понимал, что решил взглянуть на них, в тот миг, когда бросил папку за изгородь. Мальчик пересек лужайку и сел на бордюрный камень. Он чувствовал себя так, словно прятал в кармане нитроглицерин.

Он посмотрел через улицу на лужайку с увядшей пожелтевшей травой. Старик, живший там, реально запустил свой двор. Немец с забавным именем Зиг де Зоет. У него была комната с кучей маленьких солдатиков. В день бабушкиных похорон Вейн слонялся по улице, и старик показал их ему за то, что он был милым мальчиком. Зиг сказал, что однажды его мать раскрашивала нескольких солдат. «Уже тогда она прекрасно обращалась с кистью», – говорил он с немецким акцентом. Затем его добрая жена дала Вейну стакан ледяного чая с кусочками апельсина, которые на вкус были, как небеса.

Вейн подумывал о том, чтобы пойти туда и еще раз посмотреть на солдатиков старика. Там он укрылся бы от жары и на время забыл о бумагах в заднем кармане, на которые ему, возможно, не следовало смотреть.

Он даже встал с бордюрного камня и приготовился перейти дорогу, но затем оглянулся на свой дом и снова сел. Его матери придется не по вкусу, если он уйдет, не сказав ни слова о том, куда пошел. Вейн считал, что сейчас не время возвращаться с прогулки и спрашивать разрешение. Поэтому он остался там, где сидел, глядя на увядшую лужайку через улицу и скучая по горам.

Однажды, прошлой зимой, Вейн видел лавину. Он вместе с отцом был над Лонгмонтом. Им следовало поднять «Мерседес», который соскользнул с дороги и откоса. Семейство в машине было целым, хотя и потрясенным. Обычная семья: мама, папа и два ребенка. У маленькой девочки были белокурые кудряшки. Вот какими нормальными они выглядели. Вейн с первого взгляда мог сказать, что их мама никогда не лежала в психушке, а папа не хранил в шкафу щит имперского штурмовика. Он мог бы сказать, что их дети обладали нормальными именами, типа Джона и Сью, а не прозвищами, взятыми из комиксов. Они сидели на крыше «Мерседеса», и их отец спросил Луи, не может ли он расплатиться карточкой «АмЭкс». Не «Американ Экспресс», а «АмЭкс». Через несколько минут после встречи с ними Вейн полюбил всю эту семью с необъяснимым жаром.

Луи послал Вейна вниз по откосу, с крюком и тросом лебедки. Но когда мальчик приблизился к машине, послышался высокий звук – расщепляющий треск, такой громкий, как выстрел. Все посмотрели на заснеженные пики. Над ними выше сосен возвышались Скалистые горы.

Пока они смотрели, белый пласт снега – широкий и длинный, как футбольное поле, – оторвался и начал скользить. Это происходило за полмили от них. Им ничего не угрожало. После первого треска лавины они почти ее не слышали. Звук казался тихим раскатом далекого грома. Хотя Вейн чувствовал ее. Она отдавалась мягким шуршанием в земле под его ногами.

Большой пласт снега проскользил несколько сотен ярдов, ударился о линию деревьев и взорвался белым смятением – приливной волной снега в тридцать футов высотой.

Отец с карточкой «АмЭкс» поднял мальчика на плечи для лучшего обзора.

– Мы в дикой местности, малыш, – сказал он, пока акр горного леса был сметен шестьюстами тоннами снега.

– Вот это да! Что скажете?

Луи посмотрел вниз на откос, где копошился Вейн. Лицо отца сияло от восторга.

– А каково это быть под ней? Представьте все это дерьмо, которое спускается на тебя!

Иногда Вейн представлял себе такое зрелище. Наверное, это был лучший способ умереть – быть стертым падением снега и света. Мир, надвигаясь на тебя, ревет, как дикий зверь.

Брюс Вейн Кармоди так долго чувствовал себя несчастным, что перестал обращать на это внимание. Иногда ему казалось, что мир годами скользил под его ногами. Он по-прежнему ждал, что тот накроет его, потащит за собой и, наконец, похоронит.

Его мать какое-то время была сумасшедшей, верила в звонившие телефоны, когда те молчали, и в беседы с мертвыми детьми, которых не существовало. Иногда ему казалось, что она больше говорила с мертвыми детьми, чем с ним. Мать сожгла их дом. Она провела месяц в психиатрической лечебнице, вышла оттуда для явки в суд и выпала из жизни Вейна почти на два года. Виктория провела авторский тур, посещая по утрам книжные магазины, а по вечерам – местные бары. Шесть месяцев она зависала в Лос-Анджелесе, работая над мультипликационной версией «Поискового Движка», которая в конце концов не вышла, хотя привычка к кокаину осталась. Еще несколько месяцев она рисовала крытые мосты для выставки, на которую никто не пришел.

Отец Вейна с отвращением относился к пьянству Вик. Пока та шаталась и сходила с ума, он спутался с леди, которая сделала ему большинство татуировок, – с девушкой по имени Кэрол, с длинными волосами. Она одевалась, как будто жила в 80-е годы. Только Кэрол крутила с другим парнем. Они украли документы Луи и уехали в Калифорнию, где повесили на отца Вейна десять тысяч долга. Он до сих пор расплачивался с кредиторами.

Брюс Вейн Кармоди хотел любить своих родителей и радоваться им, что иногда и делал. Но они мешали ему в этом. Вот почему бумаги в его заднем кармане казались нитроглицерином – бомбой, которая еще не взорвалась.

Он решил, что если имелся шанс отсрочить этот взрыв, то нужно посмотреть и прикинуть, какой ущерб тот мог причинить и как лучше всего от него защититься. Вейн вытащил бумаги из кармана, бросил быстрый взгляд на свой дом и разложил страницы на колене.

Первая газетная статья демонстрировала фото Чарльза Талента Мэнкса – мертвого серийного убийцы. Лицо Мэнкса было таким динным, что выглядело немного оплавленным. У него были выпученные глаза, некрасивый прикус и лысый шишковатый череп, который походил на мультяшное яйцо динозавра. Его – Чарльза Мэнкса – арестовали около Ганбаррела почти пятнадцать лет назад. Он был похитителем детей, перевозил малышей через границы штатов, а затем сжег мужчину за то, что тот пытался остановить его.

Когда его посадили, никто не знал, насколько он старый. Хотя он не попал в тюрьму. Примерно в 2001 году Мэнкс погрузился в кому и был переведен в больничное крыло «Супермакса» в Денвере. Он провел там десятилетие, но в прошлом мае пробудился.

Прежде всего, статья была составлена из кровожадных домыслов. Мэнкс владел охотничьим домиком около Ганбаррела, где на деревьях висели сотни рождественских украшений. Пресса прозвала место Домом саней, что произвело два каламбура – оба не слишком хорошие. Статья утверждала, что он годами похищал и убивал детей. Об этом говорилось мимоходом, но никаких тел на территории участка не было обнаружено.

Какое отношение данные сведения имели к Виктории Макквин – матери Брюса Вейна Кармоди? Никакого, насколько он мог судить. Возможно, взглянув на другие статьи, он поймет, что к чему. Мальчик продолжил чтение.

В следующем обзоре говорилось об исчезновении из морга тела предполагаемого серийного убийцы. Кто-то вломился в денверский госпиталь Святого Луки, оглушил охранника и забрал мертвого старого Чарли Мэнкса. Похититель тела угнал «Транс Ам» с находившейся через улицу парковки.

«К несчастью, это случается, – заявил детектив Тэд Адамс. – Таковы уж времена, в которые мы живем. В прошлом году один парень напал на Санту из Армии спасения и украл у него одиннадцать долларов. Нам ненавистна мысль о том, что кто-то похищает тело известного серийного убийцы и совершает нападение просто ради удовольстия, но я скажу вам большее – некоторые люди ведут себя, как вурдалаки».

Следующая статья была вырезана из газеты, выходящей в Луисвилле, штат Кентукки. Она не имела отношения к Чарли Мэнксу.

Материал назывался: «Инженер «Боинга» исчез; загадка обеспокоила полицию и Федеральную налоговую службу». В статье имелась фотография загорелого мужчины с густыми черными усами. Он склонился над старым «Роллс-Ройсом», опершись локтями о капот.

Брюс хмуро прочитал содержание. В тексте говорилось, что Натан Деметр исчез из дома. Пропажу обнаружила его дочь-подросток, которая, вернувшись из школы, нашла дом незапертым, гараж открытым, а ланч несъеденным. Раритетный «Роллс-Ройс» ее отца тоже пропал. Сотрудники Федеральной налоговой службы поначалу думали, что Деметр пытался скрыться от судебного преследования за уклонение от налогов. Однако его дочь не верила таким утверждениям и говорила, что он либо похищен, либо убит. Милый папа не мог бы убежать от нее, не сказав, куда он уезжает.

Вейн не понимал, как это было связано с Чарльзом Талентом Мэнксом. Возможно, он что-то пропустил. Наверное, ему следовало вернуться к началу и перечитать все заново. Он хотел уже перейти к фотографии, когда заметил, что Хупер копается во дворе через улицу и откладывает на траву большие какули размером с банан. Цветом они тоже походили на бананы – зеленые.

– О нет! – закричал Вейн. – Не позорь меня, мальчик!

Он бросил бумаги на тротуар и побежал через улицу.

Сначала он хотел утащить Хупера со двора, чтобы никто их не увидел. Но в доме через улицу в одном окне приподнялась занавеска. Кто-то – скорее всего, старик или его добрая жена – наблюдал за собакой.

Вейн подумал, что будет лучше войти туда, пошутить над Хупером и спросить, имеется ли у них пакет, чтобы он мог убрать фекалии. Старый парень с немецким акцентом засмеется и спустит дело на тормозах.

Хупер выложил свой ланч, привстал и встряхнулся. Мальчик зашипел на него.

– Ты плохой! Ты очень плохой!

Собака завиляла хвостом, довольная, что привлекла внимание Вейна.

Ребенок был готов подняться по ступеням к передней двери Зигмунда де Зоета, когда заметил тень, мелькавшую под ее нижнем краем. Посмотрев в скважину, он увидел какое-то движение и смешение цветов. Кто-то стоял в трех шагах от него – прямо за дверью.

– Привет, – прознес Вейн, отступая на нижнюю ступень. – Мистер де Зоет?

Тень под дверью переместилась, но никто не ответил. Это обескуражило Вейна. Тыльные стороны его рук покрылись мурашками.

Перестань! Что за глупость? Ты просто начитался страшных историй о Чарли Мэнксе. Поднимайся и позвони в звонок.

Стряхнув с себя страх, он начал подниматься по кирпичным ступеням, протягивая руку к дверному звонку. Мальчик не видел, что дверная ручка уже начала поворачиваться. Человек по другую сторону двери готовился открыть ее настежь.





Другая сторона двери


Бинг Партридж стоял у «глазка». Его левая рука сжимала дверную ручку. Правая – оружие.

– Мальчик, мальчик, уходи, – прошептал Бинг.

Его тонкий голос дрожал от напряжения.

– И в другой день заходи.

План Бинга был простым и отчаянным. Когда мальчик поднимется на верхнюю ступень, он откроет дверь и затащит его внутрь дома. У Бинга была банка имбирного газа в кармане, и, когда они с ним окажутся внутри, он распылит ему этот газ в лицо.

А если парень начнет кричать? Если он начнет вырываться на свободу?

Кто-то жарил барбекю в конце квартала. Дети на переднем дворе бросали фрисби; взрослые много пили, громко смеялись и загорали под ярким солнцем. Возможно, Бинг не являлся самым острым ножом на кухне, но он не был и дураком. Естественно, человек в противогазе и с пистолетом в руке, борющийся с кричащим ребенком, привлечет к себе всеобщее внимание. И нужно учесть собаку. Что, если пес начнет лаять? Сенбернар – как большой медвежонок. Если его голова пролезет в дверь, Бинг не сможет вытолкать его. Это как если закрыть дверь перед стадом коров.

Мистер Мэнкс знал бы, что делать… но он спал. Он спал весь день, отдыхая в спальне Зигмунда де Зоета. В бодрствующем состоянии он напоминал былого мистера Мэнкса, но когда спал, то лучше бы вообще не просыпался. Он говорил, что поправится, когда приедет в Страну Рождества, и Бинг знал, что это правда… Но Партридж никогда не видел мистра Мэнкса таким старым, и, когда тот спал, вид у него был, как у мертвого.

А что будет, если Бинг затащит мальчика в дом? Вряд ли это разбудит мистера Мэнкса, пока он в таком состоянии. Как долго они смогут здесь скрываться, прежде чем Виктория Макквин выбежит на улицу, призывая ребенка и прежде чем копы начнут обходить дома? Это было плохое место и плохое время. Мистер Мэнкс специально повторил, что они должны сначала собрать информацию. И даже Бинг, который не был самым острым карандашом на столе, понимал, почему вводилось такое правило. Сонная улица на самом деле не являлась сонной. У них имелся только один проход к этой шлюхе с ее дерьмовыми тату и лживым грязным ртом. Мистер Мэнкс не угрожал, но Бинг знал, насколько важным было подчинение. Партридж понимал, каким будет наказание, если он облажается. Мистер Мэнкс никогда не возьмет Бинга в Страну Рождества. Никогда, никогда, никогда, никогда.

Мальчик поднялся на первую ступень. И на вторую.

– По моему хотению, по моему велению, пусть увижу я ночью первую звезду, – прошептал Бинг.

Он закрыл глаза и приготовился к сражению.

– Если хочешь, чтобы ночью я не спал, убирайся, гаденыш, в… Мы не готовы.

Он глотнул резиновый на вкус воздух и спустил боек на большом пистолете.

Затем кто-то на улице закричал мальчишке:

– Эй! Вейн! Нет!

Нервы Бинга быстро запульсировали, и оружие едва не выскользнуло из его потной руки. По дороге катился большой, похожий на лодку, серебристый автомобиль. Искры солнечного света пламенели на ободах. Он остановился перед домом Виктории Макквин. Окно было опущено, и водитель, лениво высунув одну руку, помахал мальчишке, стоявшему на крыльце.

– Привет! – закричал он снова. – Вейн!

«Привет», а не «нет». Бинг находился в таком нервном напряжении, что его подводил слух.

– Что случилось, приятель? – спросил толстый мужчина.

– Папа! – крикнул ребенок.

Мальчик забыл, зачем он поднимался по ступеням и звонил в дверь. Повернувшись, он побежал по дорожке. Его долбаный ручной медведь галопировал сзади.

Бинг, казалось, лишился костей. Его ноги дрожали и подгибались от облегчения. Он склонился вперед, уперся лбом в дверь и закрыл глаза.

Когда он снова открыл их и посмотрел через «глазок», ребенок трепыхался в объятиях отца. Водитель был с явным ожирением – большой мужчина с бритой головой и мощными, как телефонные столбы, ногами. Луи Кармоди, его отец. Бинг читал об их семье по Интернету и имел общее понятие, кто есть кто. Но он никогда не видел фотографии этого мужчины. Партридж был потрясен. Он не мог вообразить, что Кармоди и Макквин занимались сексом – жирная тварь раздавила бы ее. Бинг не являлся атлетом, но на фоне Кармоди он выглядел чертовой звездой стадионов.

Он недоумевал, чем таким располагал этот тип, чтобы Макквин занималась с ним сексом. Возможно, они имели финансовые условия. Бинг уже рассмотрел Викторию во всю длину и не удивился ее отношению. Вся из одних тату. Нет, женщина может сделать себе татуировку, которая ей нравится. Но рисунки на теле Макквин говорили одно и то же: они были знаком СДАЕТСЯ В АРЕНДУ.

Ветер подхватил бумаги, которые перед этим рассматривал мальчик. Он унес их под машину толстяка. Когда Кармоди поставил ребенка обратно на землю, Вейн посмотрел им вслед, но не стал вставать на четвереньки и доставать их из-под автомобиля. Эти бумаги тревожили Бинга. Они что-то означали. Они представляли собой важную информацию.

Тощая, вся в шрамах, наркоманка пыталась навязать эти бумаги Макквин. Бинг наблюдал за их общением из-за занавески в передней комнате дома. Наркоманка не понравилась Виктории. Макквин кричала на нее и угрожающе кривила лицо. Она отшвырнула бумаги прочь. Их голоса уносило ветром. Не очень хорошо было слышно, но он уловил, что одна из них сказала слово «Мэнкс». Бинг хотел разбудить хозяина, однако невозможно было привести его в чувство в таком состоянии, в каком он был.

Потому что он на самом деле не спит, – подумал Бинг, а затем засунул эту неудачную мысль куда подальше.

Однажды он зашел в спальню, чтобы посмотреть на мистера Мэнкса, лежавшего поверх простыней в одних боксерских шортах. На груди у него алел большой Y-образный шрам, зашитый грубыми черными нитками. Рана частично исцелилась, но сочилась гноем и розовой кровью. Она напоминала блестящий каньон из розовой плоти. Бинг простоял у кровати несколько минут, прислушиваясь к звукам, но не уловил дыхания. Рот мистера Мэнкса был криво открыт, источая слегка приторный химический запах формальдегида. Его глаза тоже оставались открытыми – тусклые, пустые и смотревшие в потолок. Бинг подкрался ближе, чтобы коснуться руки старика, и та оказалась холодной и жесткой, как у трупа. Партриджа охватила тошнотворная уверенность, что мистер Мэнкс умер. Однако затем глаза старика дрогнули, чуть-чуть, фиксируясь на Бинге и глядя без узнавания. Партридж попятился.

Сейчас кризис миновал. Дрожащие и слабые ноги Бинга понесли его в гостиную. Он снял противогаз и сел смотреть телевизор. Рядом располагались мистер и миссис де Зоет. Ему требовалось время, чтобы успокоиться. Он взял миссис де Зоет за руку.

Бинг следил за игровым шоу и иногда посматривал на улицу, продолжая наблюдать за домом Макквин. Незадолго до семи часов он услышал голоса и звук захлопываемой двери. Он вернулся в прихожую и посмотрел в глазок. У неба был бледный оттенок нектарина, а мальчик с толстым отцом шли по двору к арендованной машине.

– Если понадобимся, мы в отеле, – прокричал Кармоди.

Виктория Макквин стояла на пороге дома.

Бингу не нравилось, что мальчик уезжал с отцом. Вейн и женщина шли в одной связке. Мэнкс хотел их обоих… как и Бинг. Мальчик предназначался для Мэнкса, а женщина была угощением для Бинга – та, с кем он мог бы позабавиться в Доме сна. От одного взгляда на ее тонкие голые ноги у него пересыхало во рту. Последняя забава в Доме сна и затем вместе с мистером Мэнксом на вечное пребывание в Страну Рождества.

Но нет, он мог и не потеть. Просматривая почту в ящике Виктории, он нашел счет за дневной лагерь в Нью-Гэмпшире. Парня записали туда вплоть до августа. Пусть Бингу было далеко до клоуна в цирке, но он не думал, что кто-то станет записывать мальчика в лагерь, стоивший восемьсот долларов в неделю, и через пару дней начнет пропускать занятия. Завтра будет Четвертое июля. Наверное, отец хотел повидаться с ребенком на выходные.

Кармоди и сын уехали, оставив позади грешный дух Виктории. Бумаги под машиной – те самые, которые Бинг хотел посмотреть, – унесло воздушным потоком «Бьюика». Они потащились за ним. Виктория тоже ушла. Она вернулась в дом, но оставила дверь открытой. Через три минуты женщина вышла с ключами от машины в одной руке и пакетом для покупок – в другой.

Бинг наблюдал за ней, пока она не уехала. Затем он осмотрел улицу и решил немного пройтись. Солнце зашло, оставив на горизонте оранжевую дымку. Несколько звезд прожгли отверстия во тьме наверху.

– Тут человек в противогазе ходит и ствол оружия наводит, – напевал себе под нос Партридж, что часто бывало, когда он нервничал. – Его свинцовые пули опасны, как приступ запущенной астмы. Он пошел к ручью и застрелил Макквин, как будто в голову ей вбил деревянный клин.

Он прогулялся по тротуару, но нашел лишь одну страницу – мятую и испятнанную.

Он ожидал чего угодно, но только не распечатку заметки о человеке из штата Теннесси, который месяц назад прибыл в дом Бинга на «Призраке» – за два дня до появления самого мистера Мэнкса. Мистер Мэнкс – бледный, истощенный на вид, с горящими глазами и в окровавленной одежде – приехал на «Транс Аме» с сиденьями под зебру. Рядом с ним на пассажирском сиденье лежал большой серебристый молот. К тому времени Бинг уже прикрутил к «Призраку» номера, и NOS4A2 был готов к поездкам.

Человек из Теннесси – Натан Деметр – провел какое-то время в подвале Бинга, прежде чем пошел своей дорогой. Партридж предпочитал мамочек, но Натан Деметр умел работать ртом. К тому времени, когда Бинг позабавился с ним, они имели много долгих мужских разговоров о сексе и любви.

Его потрясла фотография Деметра в статье про исчезновение инженера из компании «Боинг». У него даже разболелся живот. Он не мог представить, почему наркоманка явилась к Виктории Макквин с такой информацией.

– Вот черт, – прошептал Бинг, покачиваясь из стороны в сторону.

Он машинально начал напевать:

– Тут человек в противогазе ходит и ствол оружия наводит. Его свинцовые пули опасны, как приступ запущенной астмы…

– Неправильно, – сказал маленький писклявый голос за его спиной.

Бинг повернул голову и увидел белокурую девочку на розовом велосипеде с дополнительным набором колес. Она приехала сюда из дома, где готовили барбекю. Смех взрослых людей разносился в теплом, влажном вечернем воздухе.

– Мой папа читал мне этот стих, – сказала она. – Там был маленький человек, который имел оружие. Он выстрелил в гуся! А кто такой Человек в противогазе?

– О, детка, – сказал ей Бинг. – Он прекрасен. Все любят Человека в противогазе.

– Я не люблю его.

– Он понравился бы тебе, если бы ты его узнала.

Девочка пожала плечами, развернула велосипед по широкому кругу и начала уезжать к другому концу улицы. Бинг посмотрел ей вслед, затем повернулся к де Зоетам и сжал в руке статью о Деметре, распечатанную на бланке какой-то библиотеки в Айове.

Час спустя Бинг сидел перед телевизором с де Зоетами, когда из спальни вышел мистер Мэнкс – полностью одетый, в шелковой рубашке, фраке и в узконосых туфлях. Его изможденное, белое, как у мертвеца, лицо поблескивало в мерцавшей темноте.

– Бинг, – сказал он, – думаю, я говорил тебе перенести мистера и миссис де Зоет в свободную комнату!

– Да ладно, – ответил Партридж. – Они же никому не мешают.

– Конечно. Они никому не мешают. Они мертвые! Но это все равно не причина, чтобы они болтались здесь под нашими ногами! Ради всего святого, почему ты сидишь вместе с ними?

Бинг очень долго смотрел на него. Мистер Мэнкс был самым умным, самым наблюдательным и разумным человеком, который встречался ему в жизни, но иногда он не понимал простейших вещей.

– Потому что они лучше любой компании, – ответил он.





Бостон


Луи и Вейн сняли номер на верхнем этаже отеля «Хилтон» при аэропорте Логан. Одна ночь там стоила столько же, сколько Луи зарабатывал за неделю. Это было ему не по карману, но и черт с ним – так проще всего тратить деньги. Они не ложились, пока не кончилось шоу Леттермана. Передача шла до часу ночи, и Луи думал, что Вейн уже спит, поэтому он не был готов, когда мальчик заговорил громким голосом. Он сказал только девять слов, но этого было достаточно, чтобы сердце Луи прыгнуло ему в горло и застряло там, словно ком, который было не проглотить.

– Этот парень, Чарли Мэнкс, он что, такой уж крутой?

Луи ударил кулаком между своими большими грудями, и его сердце опустилось туда, где находилось раньше. Он не ладил со своим сердцем. Оно уставало, когда Луи поднимался по ступеням. В тот вечер они с Вейном прошлись по площади Гарварда и по набережной, и ему дважды пришлось останавливаться, чтобы отдышаться.

Он говорил себе, что не привык находиться на уровне моря, что его легкие и сердце приучены к горному воздуху. Но Луи не был глупцом. Если честно, он не думал становиться таким жирным. То же самое случилось и с его отцом. Последние шесть лет своей жизни тот провел, разъезжая по супермаркету в одном из маленьких гольф-каров для людяй, слишком толстых, чтобы стоять самостоятельно. Луи, скорее, срезал бы бензопилой свои лишние слои жира, чем вскарабкался бы в один из этих чертовых скутеров.

– Мама что-то говорила о нем? – спросил он.

Вейн вздохнул и промолчал. За это время Луи понял, что, не подумав, ответил на вопрос мальчика.

– Нет, – наконец сказал Вейн.

– Так где ты услышал о нем?

– Сегодня к маме приходила одна женщина. Какая-то Мэгги. Она хотела поговорить о Чарли Мэнксе. И мама буквально сошла с ума. Я думал, что она даст ей под зад.

– Ого! – произнес Луи, гадая, кто была Какая-то Мэгги и какое отношение она имела к Вик.

– Его посадили за убийство какого-то парня, верно?

– Это та женщина, Мэгги, которая приезжала к твоей маме, говорила, что Мэнкс убил человека?

Вейн снова вздохнул. Он перевернулся в постели и посмотрел на отца. Его глаза блестели в темноте, как чернильные пятна.

– Если я скажу тебе, откуда знаю, что сделал Мэнкс, мне не достанется? – спросил он.

– Только не от меня, – пообещал Луи. – Ты смотрел о нем в Гугле или где-то еще?

Глаза Вейна расширились, и Луи понял, что сын даже не думал искать информацию о Чарли Мэнксе в Гугле. Хотя теперь он обязательно сделает это. Луи хотел шлепнуть себя ладонью по лбу. Вперед, Кармоди. Так держать, мать твою. Жирный и тупой ублюдок.

– Та женщина оставила папку с газетными статьями. Я их прочитал. Не думаю, что мама хотела бы знакомить меня с материалом. Ты не рассажешь ей?

– Какие статьи?

– О том, как он умер.

Луи кивнул. Ему казалось, что он начал понимать.

Мэнкс скончался через трое суток после того, как преставилась мать Вик. Луи услышал об этом по радио в тот же день, когда это случилось. Вик тогда завершила трехмесячный курс реабилитации и провела весну, присматривая за матерью. Луи не стал говорить ей о Мэнксе, опасаясь, что это выбьет почву у нее из-под ног. Он хотел рассказать ей позже, но возможность никак не представлялась, а потом, в какой-то момент, это было уже несвоевременно. Он прождал слишком долго.

Наверное, Какая-то Мэгги обнаружила, что Вик – это девушка, которая сбежала от Чарли Мэнкса. Единственный ребенок, удравший от него. Вероятно, Мэгги работала журналисткой или писала криминальные книги. Она нашла новый материал, приехала к Вик за комментариями, а та дала ей свой обычный ответ: что-то непечатное и, возможно, гинекологическое.

– Мэнкс не стоит того, чтобы думать о нем. Он не имеет к нам никакого отношения.

– Но зачем кому-то говорить о нем с мамой?

– Спроси об этом свою маму, – ответил Луи. – Мне точно не нужно говорить о Мэнксе. Иначе я получу по ушам мокрой тряпкой. Понимаешь меня?

Потому что таков был уговор – его сделка с Викторией Макквин. Они заключили соглашение друг с другом после того, как она забеременела и решила завести ребенка. Она позволила Луи назвать малыша, сказала, что будет жить с ним и заботиться о крошке. Уложив Вейна в постель, они предавались любовным забавам. Вик говорила, что будет ему женой во всем, кроме законного брака. Но мальчик ничего не должен знать о Чарли Мэнксе, пока она сама не расскажет ему.

Какое-то время Луи соглашался с ней, и все казалось разумным. Но он не ожидал, что это соглашение помешает его сыну узнать о своем отце лучшую вещь. А ведь однажды его отец преодолел свой страх и дотянулся до реального героизма легендарного Капитана Америки. Он увозил на мотоцикле красивую девушку, спасая ее от чудовища. А когда злодей настиг их и сжег одного парня в огне, это Луи сбил пламя с жертвы своей курткой. К сожалению, оказалось слишком поздно. Парень погиб. Но намерения Луи были чисты, и он рисковал собой, не думая об опасности.

Луи не нравились сведения, которые его сын знал о нем, – что он ходячий жирный анекдот; что он вытягивает людей из снежных заносов и чинит трансмиссии; что он не был в состоянии удержать при себе Вик.

Он мечтал получить еще один шанс. Луи хотел спасти кого-то, и чтобы Вейн это видел. Он с радостью остановил бы пулю своим большим толстым телом, лишь бы его сын был свидетелем такого подвига. Тогда в дымке славы он мог бы истечь кровью.

Существует ли надежда более жалкая – или более сильная, – чем желание получить еще один шанс для благого дела?

Его сын подавил тяжелый вздох и повалился на спину.

– Тогда расскажи мне о своем лете, – произнес Луи. – Что сегодня было самым лучшим?

– Что никто из нас не оказался в реабилитации, – сказал Вейн.





* * *


Луи ожидал какого-нибудь взрыва – это могло произойти в любую минуту, – когда Вик подошла и, засунув руки в карманы армейской куртки, сказала:

– Это кресло для меня?

Он посмотрел на женщину, которая никогда не была женой Луи, но которая – невероятно – родила ему мальчика и придала его жизни какой-то смысл. Мысль о том, что он держал ее когда-то за руку, целовал в губы или занимался сексом, казалась теперь нереальной, как укус радиоактивного паука.

Если честно, она выглядела потрясающе. Невозможно было сказать, кто становился шизофреником, когда она спускала штаны.

Вейн сидел на каменной стене и вместе с другими ребятами наблюдал за гаванью. Все постояльцы отеля вышли посмотреть на салют и собрались на площадке из старых красных кирпичей. Впереди были только волны и бостонские небоскребы. Некоторые сидели в железных креслах. Другие бродили с шампанским в бокалах. Дети бегали в темноте с бенгальскими огнями, вычерчивая в ней красные штрихи.

Вик смотрела на двенадцатилетнего сына со смесью любви и печальной тоски. Вейн не заметил ее пока. И она не шла к нему, утаив свое присутствие.

– Ты как раз вовремя, – сказал Луи. – Сейчас начнет ад.

Его мотоциклетная куртка лежала на пустом кресле рядом с ним. Он схватил ее и переместил на свое колено, освобождая место для Вик. Она улыбнулась, прежде чем села. Эта улыбка, где один уголок ее рта приподнимался вверх, выражала столько же сожаления, сколько и счастья.

– Мой отец любил заниматься этим, – сказала она. – Зажигать фейверки на Четвертое июля. Хорошее получалось зрелище.

– Ты никогда не думала съездить вместе с Вейном на денек в Довер, чтобы повидаться с отцом? Туда от озера не больше часа езды.

– Возможно, я встретилась бы с ним, если бы мне понадобилось что-то взорвать, – ответила она. – Если бы мне нужна была АНФО.

– Инфо?

– АНФО. Это взрывчатка. С помощью которой мой папаша убирает пеньки и камни, мосты и прочее. Это в основном большой и скользкий пакет лошадиного дерьма, предназначенный для разрушения.

– О ком идет речь? Об АНФО? Или твоем отце?

– Об обоих, – сказала она. – Я уже знаю, о чем ты хочешь поговорить.

– А если я просто хотел провести Четвертое июля вместе с тобой? – спросил Луи. – Как семья. Такое возможно?

– Вейн говорил о женщине, которая пришла к нам вчера домой?

– Он спрашивал меня о Чарли Мэнксе.

– Черт! Я послала его внутрь. Мне казалось, что он не услышит наш разговор.

– Но он подслушал часть его.

– О чем? Какую часть?

– Не знаю точно. Но достаточно, чтобы вызвать его интерес.

– Ты знал, что Мэнкс умер? – спросила она.

Луи провел сырыми ладонями по шортам.

– Ах, детка. Сначала ты была в реабилитационном центре, потом умерла твоя мама. Я не хотел взваливать на тебя еще одну проблему. Собирался рассказать тебе позже. Честно. Мне не хотелось тревожить тебя. Сама знаешь. Кому охота, чтобы ты…

Его голос угас. Она криво улыбнулась.

– Вернулась в чертов сумасшедший дом?

Он посмотрел через полумрак на их сына. Вейн зажег новую пару бенгальских огней. Он то вскидывал, то опускал руки. Он хлопал в ладоши, пока бенгальские огни горели и плевались искрами. Мальчик выглядел, как Икар.

Вот тогда все начало идти не так.

– Я хотел сделать ситуацию более легкой для тебя, – быстро произнес он. – Чтобы ты могла видеться с Вейном. Нет, я не возлагаю вину… Не попрекаю тебя за трудное время. У нас с Вейном все в порядке. Мы справляемся. Я слежу, чтобы он чистил зубы и делал уроки. Мы вместе выезжаем на работу. Я даю ему управлять лебедкой. Он любит это. Прекрасно разбирается в лебедках и прочем. Я просто думаю, что он умеет с тобой говорить. Или, возможно, ты знаешь, как его слушать. Короче, это что-то необъяснимое. Мамина магия.

Он помолчал и добавил:

– Но мне надо было рассказать тебе, что Мэнкс умер. Ты знала бы тогда, что могут набежать репортеры.

– Репортеры?

– Да. Та леди, которая появилась вчера… Она репортер?

Они сидели под низкой веткой дерева, на котором распустились розовые соцветия. Несколько упаших лепестков застряли в волосах Виктории. Луи лучился от счастья. Он не думал, о чем они говорили. Стоял июль. Он сидел рядом с Вик, и в ее волосах пестрели соцветия. Это было романтично, как одна из лучших песен «Джорни».

– Нет, – ответила Вик. – Она безумная.

– Ты хочешь сказать, что это был кто-то из больницы? – спросил Луи.

Вик нахмурилась, почувствовав лепестки в волосах, махнула рукой и смела их. Вот и вся романтика. Теперь она была такой же привлекательной, как пакет, наполненный свечами зажигания.

– Мы с тобой никогда не говорили толком о Чарли Мэнксе, – сказала она. – О том, как я попала к нему.

Их беседа двигалась в направлении, которое ему не нравилось. Они игнорировали тему нападения Мэнкса на нее, потому что Луи не хотел слышать о старом ушлепке, сексуально домогавшемся ее и два дня державшем Вик запертой в грузовике своей машины. Серьезные беседы всегда оставляли его с больным животом. Он предпочитал шутливую трепотню о «Зеленом фонаре».

– Я так понял, что когда ты захочешь поговорить об этом, – сказал Луи, – то вывалишь все на меня.

– Я молчала, так как не знала, что именно произошло.

– Ты хочешь сказать, что не помнишь? Да, я понимаю это. Тоже блокирую всякое дерьмо.

– Нет, – ответила она. – Я говорю, что не знаю. Помню, но не знаю.

– Если ты помнишь, то знаешь, что случилось. Разве «помнить» и «знать» не одно и то же?

– Нет, если ты помнишь двояко. В моей голове это две истории о том, что случилось со мной. Обе кажутся верными. Хочешь услышать их?

Нет. Ни в коем случае.

Тем не менее он кивнул головой.

– В одной версии, которую мне пришлось рассказать федеральному прокурору, я поругалась с мамой и убежала из дома. Поздним вечером меня занесло на вокзал. Я позвонила отцу и спросила, смогу ли остаться у него. Он велел мне идти домой. Повесив трубку, я почувствовала укол в задницу. Когда обернулась, мое зрение помутилось, и я упала в руки Мэнкса. Всю дорогу через страну Чарли Мэнкс держал меня в багажнике машины. Открывал его только для того, чтобы вколоть мне новую дозу наркотиков. Я смутно понимала, что у него там был еще ребенок – маленький мальчик. Он держал нас порознь. Когда мы добрались до Колорадо, он оставил меня в багажнике и ушел, чтобы развлечься с мальчиком. Я выбралась. Хватило силы, чтобы вскрыть багажник. Отвлекая его, я подожгла дом и убежала на шоссе. Сначала бежала через жуткий лес, где с деревьев свисали рождественские украшения. Потом наткнулась на тебя, Луи. И после этого я успокоилась. Вот одна история, которую я помню. Хочешь услышать вторую?

Он сомневался, что хотел, но кивнул.

– В другой версии истории у меня был велосипед. Отец подарил мне его, когда я была девочкой. Мне нравилось использовать велосипед для нахождения потерянных вещей. Я могла ездить на нем через воображаемый крытый мост, и он всегда приводил меня туда, куда нужно было попасть. Так, однажды моя мать потеряла браслет, и я, проехав на велосипеде через мост, оказалась в Нью-Гэмпшире – за сорок миль от дома. И браслет нашелся там, в ресторане, называемом «Примо Субс у Терри». Пока все понятно?

– Воображаемый мост. Суперсильный велосипед. Понимаю.

– Я годами использовала велосипед и мост, чтобы находить потерянные вещи. Пропавшие мягкие игрушки или старые фотографии. Все такое. На поиски я выезжала нечасто. Один-два раза в год. А становясь старше, даже реже. Я начинала бояться, потому что считала это невозможным. Мир не мог работать таким образом. В детском возрасте это было притворством. Но когда я стала старше, поиск потерянных вещей стал выглядеть безумием. Это начало пугать меня.

– Странно, что ты не воспользовалась своей суперсилой для поиска человека, который мог бы сказать тебе, что ничего плохого с тобой не происходит, – сказал Луи.

В ее расширившихся глазах промелькнуло удивление, и Луи понял, что она делала это.

– Как ты…

– Я читаю комиксы, – ответил Луи. – Это следующий логический шаг. Найти магическое кольцо, затем Охранника Вселенной. Стандартная операционная процедура. Кто это был у тебя?

– Мост привел меня в библиотеку Айовы.

– Значит, советчицей была библиотекарша.

– Девушка – чуть старше меня – имела особую силу. Она могла использовать «Скраббл» и открывать различные секреты. Магические сообщения из великого ничто. Что-то в этом роде.

– Воображаемый друг.

Она кратко улыбнулась ему и быстро покачала головой.

– Это не ощущалось воображаемым. Никогда. Все было вполне реальным.

– Даже то, как ты добралась до Айовы?

– Через мост Самого Короткого Пути.

– И как долго ты ехала из Массачусетса до зерновой столицы Америки?

– Не знаю. Секунд тридцать? Возможно, минуту.

– Тебе потребовалось тридцать секунд, чтобы проехать от Массачусетса до Айовы? И это не кажется тебе воображаемым?

– Нет. Я помню все события, как вполне реальные вещи.

– Ладно. Понял. Рассказывай дальше.

– Как я говорила, эта девушка в Айове имела пакет с костяшками «Скраббла». Она могла вытаскивать буквы и складывать из них сообщения. Буквы помогали ей раскрывать секреты – так же, как мой велосипед помогал мне находить предметы. Она поведала мне о людях, похожих на нас. О людях, которые могли совершать невероятные дела, если имели правильные средства. Она рассказала мне о Чарли Мэнксе. Хотела, чтобы я знала о нем. По ее словам, он был плохим человеком с плохой машиной и использовал свой автомобиль, чтобы высасывать жизнь из детей. Это вид вампира. Дорожного вампира.

– То есть ты знала о Чарли Мэнксе до того, как он похитил тебя?

– Нет, не знала. Потому что в этой версии жизни он не похищал меня. В этой версии я тупо убежала от мамы, а потом воспользовалась своим велосипедом, чтобы найти его. Я хотела отыскать проблему и, естественно, нашла ее. Я пересекла мост Самого Короткого Пути и вышла к Дому саней, где жил Чарли Мэнкс. Он изо всех сил пытался убить меня. Но я убежала от него и нашла тебя. То, что я рассказала полиции – ложь о плене в багажнике и об изнасиловании, – было придумано мной, потому что я не знала никого, кто поверил бы в истину. Я могла рассказать любую историю о Чарли Мэнксе, потому что его поступки были хуже, чем любая ложь, придуманная мной. Запомни: в этой версии жизни он не старый похититель детей, а чертов вампир.

Она не плакала, но ее глаза были влажными и блестящими, лучившимися так, что по сравнению с ними бенгальские огни Четвертого июля казались дешевыми и тусклыми.

– Значит, он высасывал жизнь из маленьких детей, – сказал Луи. – И что потом? Что происходило с ними?

– Они попадали в так называемую Страну Рождества. Я не знаю, где это, – не уверена, что место находится в нашем мире, – но у них там прекрасная телефонная служба, потому что дети звонили мне все время.

Она вглянула на подростков, стоявших у каменной стены. Вейн о чем-то шептался с другими.

– Когда Мэнкс высасывал жизнь из них, они переставали быть людьми. В них ничего не оставалось, кроме ненависти и зубов.

Луи поежился.

– О господи.

Небольшая группа мужчин и женщин, стоявших поблизости, рассмеялись. Луи гневно посмотрел на них. Ему казалось, что никто поблизости не должен был радоваться жизни.

Взглянув на нее, он сказал:

– Итак, подытожим. Имеется первая версия твоей жизни, где Чарли Мэнкс – грязный долбаный убийца детей – похитил тебя на вокзале. Ты с трудом сбежала от него. Это официальная история. Но существует и другая версия, где ты пересекаешь воображаемый мост на супервелосипеде и попадаешь с ним в Колорадо. Это неофициальная история. Прямо как передача «За кулисами» на канале VH-1.

– Точно.

– И обе версии истории кажутся тебе верными.

– Да.

– Но ты же знаешь, – сказал Луи, разглядывая Вик, – что история о Самом Коротком Пути является коровьим дерьмом. Глубоко внутри тебе ясно, что ты рассказываешь ее себе только для того, чтобы не думать о реальности произошедшего с тобой. Чтобы не думать… о похищении и всем остальном.

– Верно, – ответила Вик. – Я тоже так рассуждала в психиатрической клинике. Моя история о магическом мосте – это классическая фантазия о расширении возможностей. Не в силах вынести факт, что я была жертвой, мой мозг придумал большую иллюзию. Я стала героиней события, наполненного набором вещей, которые никогда не случались.

Он сел обратно в кресло, расслабился и перевел дыхание. Его мотоциклетная куртка лежала на одном колене. Ладно, все не так уж плохо. Теперь он понимал, о чем Вик говорила ему: что она прошла через ужасное испытание и это на какое-то время свело ее с ума. Она еще изредка возвращалась в свою фантазию – а кто не возвращается! – но теперь у нее была решимость отбросить свои галлюцинации и иметь дело с тем, что существует на самом деле.

– Ой! – сказал Луи как бы нехотя. – Проклятье! Мы отклонились от первоначального разговора. Какое это имеет отношение к той женщине, которая приезжала к тебе вчера днем?

– К Мэгги Ли, – подсказала Вик.

– Мэгги Ли? Кто она, черт побери?

– Библиотекарша. Девушка, которую я встретила в Айове, когда мне было четырнадцать лет. Она нашла мой адрес в Хаверхилле и хотела рассказать, что Чарли Мэнкс вернулся из мертвых и начал охоту за мной.





* * *


Большое щетинистое лицо Луи читалось до смешного легко. Когда Вик сказала ему, что встречалась с женщиной из своего воображения, его глаза не просто расширились. Они едва не выпрыгнули из глаз, делая его похожим на персонаж из комикса, который только что глотнул из бутылки с этикеткой ХХХ. Если бы добавить дым, выходивший из его ушей, то картинка была бы полной.

Вик всегда нравилось касаться его лица, и она редко могла сопротивляться этому. Для нее оно являлось таким же притягательным, как мяч для ребенка. Она и была ребенком, когда впервые поцеловала его. Фактически они оба едва перевалили детский возраст.

– Детка, что за херня? Ты говорила, что библиотекарша оказалась вымышленной. Как и твой крытый мост, она существовала только в уме.

– Да. Так я думала в госпитале. Что все воспоминания были воображаемыми. Что это хорошо продуманная история, которую я сочинила, чтобы уберечь себя от правды.

– Но она не может быть воображаемой, – возмутился Луи. – Она приходила к нам в дом. Вейн видел ее. Она оставила папку после себя. Там были статьи, из которых Вейн узнал о Чарли Мэнксе.

Его большое выразительное лицо озарилось отчаянием.

– Дорогая, мне не полагалось говорить тебе о папке.

– Вейн видел ее? Я велела Мэгги забрать папку с собой. Не хотела, чтобы Вейн видел ее.

– Не говори ему, что я сказал тебе.

Луи сжал кулак и постучал им по своему слоновьему колену.

– Почему я такое дерьмо и не могу хранить секреты?

– Ты бесхитростный, Луи. Вот почему я люблю тебя.

Он приподнял голову и бросил на нее удивленный взгляд.

– Это так, ты знаешь, – добавила Вик. – Не твоя вина, что я навалила такую кучу нечистот. И не твоя вина, что я такая колоссальная неумеха.

Луи опустил голову и задумался.

– Ты что, собираешься сказать мне, что я не такая уж и плохая?

– М-м… нет. Я подумал, что каждый мужчина любит горячую девушку с историей ошибок. Возможно, надеется, что она сделает еще одну – с ним.

Вик улыбнулась, склонилась к нему и прикоснулась рукой к его ладони.

– У меня длинная история ошибок, Луи Кармоди, но ты не относишься к их числу. Я чертовски устала жить в моей голове. Коктейли и водка плохи, но оправдания еще хуже. Короче, вот обе версии моей жизни. Теперь ты знаешь их. Осталось добавить одно замечание. В первой версии моей жизни я ходячая беда, потому что мама недодала мне любви, а папа не учил меня запускать бумажных змеев. Ну, и все такое. В другой версии я выпустила в свой мозг сумасшедшую массу…

– Ш-ш-ш. Перестань.

– Я разрушаю ваши с Вейном жизни…

– Прекрати самобичевание.

– Все эти поездки через мост Самого Короткого Пути как-то портили меня. У бытия небезопасная структура, и каждый раз, когда я проходила через нее, она становилась все более изношенной. Крытый мост существует в основном в моей голове. Вряд ли это можно постичь. Я сама не понимала себя. Довольно фрейдовская тема.

– Какой, к черту, Фрейд, если ты говоришь о нем, как о реальном факте, – сказал Луи.

Он вгляделся в ночь, затем сделал медленный глубокий вдох.

– Это так?

Да, – с мучительной настойчивостью подумала Вик.

– Нет, – сказала она. – Мост не может быть реальным. Мне нужно, чтобы было наоборот. Луи, ты помнишь того парня, который застрелил женщину-конгрессмена в Аризоне? Логнера? Он думал, что правительство пытается поработить человечество, контролируя грамматику. Он не сомневался, что это происходит. Доказательств для него хватало. Глядя в окно и видя человека с собакой, он знал, что это шпион – кто-то из ЦРУ, посланный следить за ним. Шизоид все время придумывал вопоминания: встречи с известными людьми, похищения, героические триумфы. Такова природа иллюзии – химия тела дурачит чувство реальности. Возьми, к примеру, ту ночь, когда я сунула все телефоны в духовку и сожгла наш дом? Мне казалось, что я получаю звонки от мертвых детей из Страны Рождества. Я воспринимала их, хотя никто другой не слышал. Я говорила с теми, кого уже не существовало.

– Но, Вик, Мэгги Ли была в твоем доме. Библиотекарша. Ты не воображала ее. Вейн тоже видел эту женщину.

Вик попыталась выдавить из себя улыбку.

– Ладно. Я скажу, как это понимаю. Все проще, чем ты думаешь. Ничего магического тут не будет. У меня были воспоминания о мосте Самого Короткого Пути и о детском велосипеде, которые помогали мне искать потерянные вещи. Только они были не воспоминаниями, а иллюзиями, верно? В госпитале мы проводили групповые сессии – сидели и говорили о наших безумных идеях. Многие пациентки слышали мою историю о Чарли Мэнксе и мосте Самого Короткого Пути. Я думаю, Мэгги Ли была одной из них – коллегой-сумасшедшей. Используя мою фантазию, она построила свою.

– Ты думаешь, что она была другой пациенткой? Она участвовала в твоих групповых сессиях?

– У меня отсутствует память о ней на этих сессиях. Я помню только встречу с Мэгги в маленькой городской библиотеке в Айове. Но так работает иллюзия. Я всегда что-то «вспоминаю».

Подняв пальцы, она изобразила воображаемые кавычки в воздухе, указывая на каверзную природу таких воспоминаний.

– Эти впечатления приходят ко мне маленькими главами безумной истории, которую я написала в своем воображении. Но ничего правдивого там не существует. Все эти куски придуманы мной. Их создает мое воображение, и в тот миг, когда они приходят, какая-то часть меня решает принимать их как факт. Мэгги Ли сказала мне, что я встречала ее, когда была ребенком, и моя иллюзия тут же создала историю в ответ на ее слова. Я помню аквариум в ее офисе. В нем плавает карп, а вместо камней на дне лежат костяшки «Скраббла». Подумай, как безумно это звучит.

– Я думал, ты принимаешь лекарства. Думал, что ты теперь в порядке.

– Пилюли, которые я глотаю, – это пресс-папье. Они прижимают вниз мои фантазии. Но эти идеи все еще живы, и самые сильные из них проступают наверх. Я чувствую, как они трепещут, пытаясь выскользнуть.

Она встретила его взгляд и продолжила:

– Луи, ты можешь доверять мне. Я буду заботиться о своем здоровье. Не только ради себя и Вейна. Я в порядке.

Вик не стала говорить, что абилифай закончился у нее неделю назад, а последние несколько таблеток ей пришлось растягивать почти месяц. Она не хотела тревожить его больше, чем требовалось, и кроме того, планировала пополнить запас лекарства на следующее утро.

– Скажу тебе одно. Я не помню, что встречалась с Мэгги Ли в психиатрическом госпитале, но понимаю причины этого. Они давали мне тогда наркотики. Я могла бы встретить там Барака Обаму и не запомнить нашей беседы. А Мэгги Ли, благослави ее Господь, она безумная. Я знала это в первый же момент, как увидела ее. Она пропахла лежбищами для бездомных и изрезала себе руки, пока защищала свой мусор или жгла себя сигаретами. Хотя возможны оба варианта. Да, оба варианта.

Луи сидел рядом с ней и, склонив голову, хмурился своим мыслям.

– Что, если она вернется? Вейн поверил газетным статьям.

– Завтра мы поедем в Нью-Гэмпшир. Она нас там не найдет.

– Можешь подумать о Колорадо. Тебе не придется оставаться со мной. Мы будем жить раздельно. Я ничего не прошу. Найдем тебе место, где ты будешь работать над «Поисковым Движком». Мальчик сможет проводить дни со мной, а ночи – с тобой. Знаешь, у нас в Колорадо имеются деревья и вода.

Она откинулась на спинку кресла. Небо выглядело низким и дымным. Облака отражали огни города и светились тусклым оттенком розового цвета. В горах выше Ганбаррела, где был зачат Вейн, небо по ночам заполнялось до самых заветных глубин яркими звездами – куда большим количеством, чем вы надеялись увидеть с уровня моря. Над горами существовали другие миры. Другие дороги.

– Думаю, мне это нравится, Луи, – сказала она. – В сентябре Вейн вернется в Колорадо и пойдет в школу. Я приеду вместе с ним… если все будет нормально.

– Ты сошла с ума? Конечно, все будет нормально.

Какое-то время – достаточно долгое, чтобы еще один лепесток упал в ее волосы, – никто из них не говорил. Затем, после обоюдного взгляда, они рассмеялись. Вик хохотала так громко и так свободно, что едва не задохнулась, с трудом набирая в легкие воздух.

– Прости, – сказал Луи. – Не очень хорошо подобрал слова.

Вейн, в двадцати футах от них, повернулся на каменной стене и посмотрел в сторону родителей. Он держал в пальцах погасший бенгальский огонь, с кончика которого змеилась полоска черного дыма. Мальчик помахал им рукой.

– Ты вернешься в Колорадо и найдешь мне жилье, – сказала Вик.

Она помахала Вейну в ответ.

– В конце августа сын полетит назад, и я отправлюсь вместе с ним. Мы поехали бы прямо сейчас, но коттедж на озере арендован до начала сентября, а за дневной лагерь заплачено за три недели вперед.

– И ты успеешь починить мотоцикл, – произнес Луи.

– Вейн рассказал тебе о нем?

– Не просто рассказал. Он прислал мне снимки со своего телефона. Вот, смотри.

Луи прередал ей свою куртку.

Мотоциклетная куртка представляла собой большую тяжелую вещь, сделанную из черной, похожей на нейлон синтетики и вшитых в нее костяных пластин – тефлоновой брони. В первый раз, обхватив ее руками – а это было более десяти лет назад, – она сочла куртку самой крутой на свете. На передних клапанах читались потускневшие и потертые надписи: «ШОССЕ 66», «Душевность», «Щит Капитана Америки». От нее пахло, как от Луи, – уютным теплым домом, деревьями и потом, маслом и чистыми сладкими ветрами, которые свистели на горных перевалах.

– Может, она спасет тебя от гибели, – сказал Луи. – Носи ее.

В этот момент небо над гаванью запульсировало красными вспышками. Ракета взорвалась с раздирающим уши взрывом. Небеса окрасились алым и вспыхнули дождем из белых искр.

Начался огненный шквал фейерверков.





* * *


Через двадцать четыре часа Вик доставила Вейна и Хупера к озеру Уиннипесоки. Всю дорогу шел дождь. Сильный летний ливень грохотал по крыше машины и принуждал ее ехать со скоростью не больше пятидесяти миль в час.

Она пересекла границу и оказалась в Нью-Гэмпшире, когда вдруг вспомнила, что забыла реализовать рецепт с абилифаем.

Требовалась вся концентрация внимания, чтобы видеть дорогу и оставаться на своей полосе. Но даже если бы она смотрела в зеркало заднего вида, то все равно не заметила бы машины, следовавшей за ней на расстоянии двух сотен ярдов. Ночью один комплект фар был похож на другой.





Озеро Уиннипесоки


Вейн проснулся в постели матери, еще не совсем готовый к пробуждению. Он не знал, что выбросило его из сна, пока это не возникло опять – мягкий топот тук-тук-тук о пол спальни.

Даже открыв глаза, он не чувствовал себя проснувшимся. Такое состояние ума у Вейна было и в течение дня, когда вещи, которые он видел и слышал, имели удивительное свойство того, что виделось и слышалось ему во сне. Все происходившее казалось гиперреальным и наделенным тайным смыслом.

Он не помнил, как заснул в постели матери, но не удивлялся, обнаружив себя там. Вик часто переносила его к себе на кровать, когда он начинал кивать головой. Вейн понимал, что иногда его компания необходима ей, как дополнительное одеяло холодной ночью. Теперь ее не было с ним в постели. Она всегда вставала раньше него.

– Привет, – сказал он, протирая кулаками глаза.

Шлепание остановилось, затем началось опять – с перерывами, почти вопросительным образом: тук? тук? тук?

– Кто тут? – спросил Вейн.

Топот прекратился. Дверь спальни с треском открылась на несколько дюймов. На стене выросла тень – профиль человека. Вейн видел большую изогнутую дугу носа и высокий плавный изгиб – как у Шерлока Холмса – лба, принадлежавший Чарли Мэнксу.

Он хотел закричать. Вейн попытался выкрикнуть имя матери. Но единственным звуком, который исходил из него, был забавный присвист – некий треск, как будто сломанная шестерня бесполезно крутилась в изношенной машине.

На смазанном снимке Чарли Мэнкс смотрел прямо в камеру. Его глаза выдавались вперед, кривые передние зубы впивались в нижнюю губу, придавая ему вид тупого придурка. Вейн не видел Мэнкса в профиль, однако он узнал его тень с первого взгляда.

Дверь подалась на дюйм вперед. Тук-тук-тук зазвучало снова. Вейн с трудом вдохнул в себя воздух. Он хотел что-то сказать – пожалуйста, помогите! – но топот заставлял его молчать, как рука, накрывшая рот.

Мальчик закрыл глаза, втянул отчаянную порцию воздуха и закричал:

– Уходи!

Он услышал, как дверь качнулась внутрь, заскрипев несмазанными петлями. На край кровати, рядом с его коленом, опустились большие лапы. Вейн тихо и почти неслышно взвизгнул. Он открыл глаза и посмотрел. Это был Хупер.

Большой светлый пес настойчиво смотрел Вейну в лицо, положив передние лапы на кровать. Его взгляд был несчастным и даже горестным.

Вейн посмотрел на приоткрытую дверь, но тени Мэнкса там больше не было. На каком-то уровне он понимал, что ее никогда и не существовало, – его воображение оформило образ извращенца из бессмысленной тени. Еще мгновение, и его подсознание нарисовало бы профиль настолько четким, что рисунок можно было бы изобразить на стене. Дверь оставалась открытой довольно широко. Вейн мог видеть коридор, который тянулся по всей длине дома. Там никого не было.

Однако он слышал стук, а не воображал его. Когда мальчик снова посмотрел в коридор, топот раздался опять – тук-тук-тук. Вейн понял, что это Хупер бил толстым хвостом по полу.

– Эй, приятель, – сказал Вейн, погрузив руку в мягкую шерсть за ухом Хупера. – Ты напугал меня. Зачем пришел?

Хупер продолжал смотреть на него. Если бы кто-то попросил Вейна описать выражение на большой глуповатой морде Хупера, то он сказал бы, что пес извинялся. Хотя, возможно, собака чувствовала голод.

– Я принесу тебе что-нибудь поесть. Хочешь перекусить?

Хупер издал шумный, с отдышкой, хрипящий звук отрицания – шум беззубой шестерни, бесполезно вращавшейся и не способной за что-то зацепиться.

Но нет! Вейн слышал этот звук раньше – несколько месяцев назад. Сначала он думал, что создает его сам. Но звук исходил не от него и не от Хупера. Он приходил снаружи – откуда-то из мглы раннего утра.

Хупер по-прежнему смотрел в лицо Вейна. Его взгляд был умоляющим и жалким. Извини, – говорил ему пес своими глазами. – Я хотел быть большой собакой. Твоей хорошей собакой. Вейн услышал эти фразы в своей голове, как будто Хупер разговаривал с ним – как будто он был говорящей собакой из комикса. Вейн оттолкнул его в сторону, встал и взглянул в окно, выходившее на передний двор. Поначалу было темно. Он ничего не видел, кроме своего отражения на оконном стекле.

Но затем, прямо по другую сторону окна – в шести футах от него – Циклоп открыл свой тусклый глаз. Кровь прихлынула к сердцу Вейна, и второй раз в течение трех минут он почувствовал, как крик формируется в его горле.

Глаз открылся, круглый и большой, словно Циклоп только что проснулся. Он светился грязным цветом, находившимся между оранжевым «Танго» и оттенком мочи. Вейн еще раз попытался закричать, но глаз начал бледнеть. От него осталась только горящая медная радужка, мерцающая в темноте. Затем она полностью исчезла.

Вейн прерывисто вздохнул. Фара. Это была фара мотоцикла.

Его мать поднялась с сиденья и смахнула волосы с лица. Сквозь старое потрескавшееся стекло она казалась не собой, а призраком. На ней были хлопчатобумажные шорты, белый топ и татуировки. В темноте они оставались неразборчивыми. Будто сама ночь задержалась на ее коже. Но Вейн всегда чувствовал – и не зря, – что его мать имела связь с какой-то личной тьмой.

Хупер носился вокруг нее, елозя под ногами. Вода капала с его меха. Похоже, он прибежал с озера. Вейну потребовалось мгновение на осознание того, что Хупер бегал во дворе. Это казалось бессмысленным, потому что пес стоял рядом с ним. Но когда мальчик осмотрелся, он был один.

Вейн не стал об этом долго думать. Он только что открыл глаза. Возможно, его разбудила собака. Возможно, он сходил с ума, как его мать.

Мальчик надел обрезанные джинсы и вышел в предрассветный холод. Его мать чинила мотоцикл, держа в одной руке тряпку, а в другой – забавный инструмент. Специальная отвертка походила больше на крюк или на изогнутый кинжал.

– Как я оказался в твоей постели? – спросил он.

– Из-за кошмара, – ответила она.

– Не помню, чтобы мне снился кошмар.

– А он тебе и не снился, – сказала она.

Темные птицы проносились через туман, поднимавшийся над поверхностью озера.

– Нашла сломанную звездочку? – спросил Вейн.

– Откуда ты знаешь о сломанной звездочке?

– Я не знал. Просто звук был таким, когда ты хотела завести его.

– Ты бываешь в гараже? Работаешь с папой?

– Иногда. Он говорит, что от меня много пользы из-за маленьких рук. Я могу забраться в узкие места и отвинтить болты, которые он не может. В отвинчивании мне нет равных. Но в сборке вещей я не так хорош.

– Вступай в мой клуб, – сказала она.

Они занялись починкой байка. Вейн не знал, как долго они крутились возле мотоцикла, но к тому времени, когда работа завершилась, жара усилилась и солнце поднялось выше линии деревьев. Они почти не говорили, пока занимались ремонтом. Это было нормально. Зачем нарушать сбивающие костяшки усилия пустыми разговорами о чувствах, папочке и девчонках?

В какой-то момент Вейн сел на пятки и посмотрел на мать. Ее нос и локти были измазаны маслом. На правой руке кровоточило несколько царапин. Вейн тер стальной шеткой по ржавой выхлопной трубе. Остановившись, мальчик посмотрел на себя. Он выглядел таким же грязным, как она.

– Не знаю, как мы соскребем с себя эту грязь, – сказал он.

– У нас имеется озеро, – сказала она, отбросив волосы и кивнув на воду. – Вот что, ребенок! Если ты обгонишь меня, добираясь до плота, мы позавтракаем в закусочной «Зеленая ветвь».

– А что тебе будет, если ты обгонишь меня?

– Удовольствие от того, что пожилая женщина может надрать задницу маленькому зазнайке.

– А кто такой зазнайка?

– Это…

Но он уже бежал, хватая себя за рубашку, стягивая ее через голову и бросая в морду Хупера. Ноги и руки Вейна быстро и плавно двигались, босые стопы сбивали яркую росу в высокой траве.

Но затем она стала догонять его, показав ему язык, когда поравнялась с ним. Они выбежали на пристань в одно и то же время. Их босые ноги застучали по доскам.

На полпути до края она вытянула руку и, схватив Вейна за плечо, толкнула его. Он потерял равновесие и по-пьяному замахал руками в воздухе. Услышав смех матери, он упал в воду и погрузился в темную зелень. Мгновением позже мальчик услышал низкий глубокий всплеск ее нырка с конца причала.

Он замолотил руками, всплыл, отплевываясь, и поплыл к плоту, который находился в двадцати футах от берега. Это была большая платформа из занозистых серых досок, плававшая на ржавых бочках из-под нефти. Она выглядела, как экологическая опасность. Хупер яростно гавкал на пристани. Он вообще не одобрял веселья, пока не становился одним из участников.

Вейн проплыл бо́льшую часть пути, когда понял, что находился в озере один. Вода казалась черной гладью стекла. Его мать отсутствовала. Ее не было видно ни в одном направлении.

– Мам? – позвал он.

Главное, никакого страха.

– Мама?

– Ты проиграл, – донесся ее голос.

Он звучал глуховато и наполненным эхом. Вейн нырнул, задержал дыхание, проплыл под водой и всплыл под плотом.

Она ждала его там, в темноте. Ее лицо блестело от капель воды, а волосы сияли. Когда он всплыл рядом, она усмехалась.

– Смотри, – сказала она. – Потерянное сокровище.

Она указала на дрожавшую паутину, по крайней мере в два фута шириной, украшенную тысячами блестящих шариков серебряного, опалового и алмазного цвета.

– Так мы поедем завтракать в закусочную?

– Да, – сказала она. – Конечно. Победа над зазнайкой много значит, но она не наполняет желудок.





* * *


Его мать работала над байком весь вечер.

Небо приняло цвет мигрени. Однажды даже прозвучал гром. Казалось, будто тяжелый грузовик проехал по железному мосту. Вейн ждал дождя. Но тот не пошел.

– Ты когда-нибудь хотела, чтобы вместо этой штуки был «Харлей-Дэвидсон»? – спросил он ее.

– Тогда бы мы сэкономили на бензине, – ответила она. – Передай мне ту тряпку.

Он протянул ей ее.

Она вытерла руки, поправила кожаное сиденье над новым аккумулятором и перебросила ногу через седло. В порванных джинсах и слишком больших мотоциклетных ботинках, в тату, которые покрывали ее руки и ноги, она выглядела кем угодно, только не мамой. Вик повернула ключ и щелкнула переключателем хода. Циклоп открыл свой глаз.

Она поставила каблук на ножной стартер, приподнялась и обрушила на педаль весь свой вес. Байк засопел.

– Гезундхайт, – сказал Вейн. – Всего хорошего.

Вик приподнялась и толкнула педаль. Двигатель вздохнул, выдув из труб пыль и листья. Вейну не нравилось, как она заводила мотоцикл. Он боялся, что сломается какая-нибудь деталь. Не обязательно у байка.

– Давай, – тихим голосом сказала она. – Мы оба знаем, почему Вейн нашел тебя. Поэтому смирись.

Она снова толкнула педаль и затем опять. Ее волосы упали на лицо. Стартер гремел, а двигатель издавал слабое, краткое урчащее пуканье.

– Жаль, что не работает, – сказал Вейн.

Ему вдруг перестало это нравиться. Внезапно вся ситуация показалась ему сумасшедшим делом… безумием, которое он не замечал за матерью с тех пор, как был маленьким мальчиком.

– Займешься им попозже, ладно?

Она не обращала на него внимания. Вик вновь приподнялась и поставила ботинок на педаль.

– Давай, поехали, сученыш, – рявкнула она и толкнула стартер. – Говори со мной!

Двигатель бабахнул. Из выхлопной трубы вырвался грязный синий дым. Вейн чуть не упал со столбика изгороди, на котором сидел. Хупер пригнулся, потом залаял от испуга.

Мать нажала на сцепление, и двигатель взревел. Этот шум пугал мальчишку. И одновременно возбуждал.

– ОН ЗАВЕЛСЯ, – завопил Вейн.

Она кивнула головой.

– ЧТО ОН ГОВОРИТ? – прокричал подросток.

Вик нахмурилась, не понимая его.

– ТЫ УТВЕРЖДАЛА, ЧТО ОН ГОВОРИТ С ТОБОЙ. ЧТО ОН СКАЗАЛ? Я НЕ ПОНИМАЮ НА МОТОЦИКЛЕТНОМ ЯЗЫКЕ?

– ПОЕХАЛИ, – ответила она.





* * *


– ПОДОЖДИ, Я НАДЕНУ СВОЙ ШЛЕМ, – крикнул Вейн.

– ТЫ НЕ ПОЕДЕШЬ.

Каждый из них повышал голос, чтобы быть услышанным на фоне рева двигателя.

– ПОЧЕМУ НЕТ?

– ЭТО ЕЩЕ НЕ БЕЗОПАСНО. Я НЕ ПОЕДУ ДАЛЕКО. ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ.

– ПОДОЖДИ! – крикнул Вейн и, подняв один палец, побежал к дому.

Солнце выглядело холодным белым пятном, сиявшим через низкие клочья облаков.

Ей хотелось двигаться. Потребность оказаться на дороге стала видом безумной чесотки – такой же трудно преодолимой, как москитный укус. Она хотела выбраться на шоссе и посмотреть, на что способен мотоцикл. Что именно она могла найти.

Передняя дверь хлопнула. Ее сын прибежал назад, неся в руках шлем и куртку Луи.

– ВОЗВРАЩАЙСЯ ЖИВОЙ, ЛАДНО? – крикнул он.

– ХОРОШИЙ ПЛАН, – ответила Вик.

Натянув куртку, она сказала:

– Я СКОРО БУДУ. НЕ ВОЛНУЙСЯ.

Он кивнул.

Мир вибрировал от силы мотора – деревья, дорога, небо, дом – все яростно содрогалось, готовое вот-вот разбиться на части. Она повернула байк в направлении дороги, затем натянула шлем на голову. Вик не стала застегивать куртку.

Прежде чем она выкрутила ручной тормоз, ее сын склонился к байку и поднял что-то с земли.

– ЧТО ЭТО? – спросила она.

Он передал ей ту самую отвертку, которая выглядела, как изогнутый нож. На ней было отчеканено слово ТРИУМФ. Вик кивнула в знак благодарности и сунула инструмент в карман шорт.

– ВОЗВРАЩАЙСЯ, – крикнул он.

– БУДЬ ЗДЕСЬ, КОГДА Я ПРИЕДУ, – ответила она.

Затем Вик подняла ноги, включила первую скорость и заскользила вперед.

Как только она начала двигаться, все перестало дрожать. Изгородь слева от нее быстро уменьшилась в размерах. Вик склонилась вбок, когда поворачивала на дорогу, и это напомнило ей пикирование самолета. Казалось, что она вообще не касалась асфальта.

Вик перешла на вторую передачу. Дом уносился прочь за ее спиной. Она бросила последний взгляд через плечо. Вейн стоял на дорожке и махал ей рукой. Хупер выбежал на улицу, глядя вслед Виктории странно безнадежным взглядом.

Вик нажала на сцепление, перешла на третью, и «Триумф» устремился вперед с такой силой, что ей пришлось вцепиться в руль, чтобы не упасть. В ее уме промелькнуло воспоминание о байкерской майке, которую она носила какое-то время назад: если ты это читаешь, значит, сучку, ехавшую сзади, снесло с сиденья.

Ее распахнутая куртка задиралась вверх вокруг нее. Вик помчалась в низкий туман. Она не видела пары близко расположенных фар, появившихся на дороге позади нее. Они тускло мерцали во мгле.

Вейн тоже их не видел.





* * *


Деревья, дома и дворы мелькали мимо нее – темные смазанные образы, лишь смутно появлявшиеся в тумане. Ее голова была пустой. Мотоцикл уносил Вик от мыслей. Она знала это. Знала с первого мгновения, как увидела его в каретном сарае. Он был достаточно быстр и мощен, чтобы унести ее от худшей части себя – части, которая пыталась осмысливать ситуацию.

Она снова переключила ногой передачу, а затем еще раз. «Триумф» прыгал вперед и глотал дорогу под своими колесами. Туман сгущался и несся ей прямо в лицо. Он был жемчужным и переливающимся. Солнечный свет проникал откуда-то сверху и слева, заставляя мир сиять вокруг нее. Вик чувствовала, что никто не мог надеяться увидеть в этом мире бо́льшую красоту.

Сырая дорога шипела под колесами, как статика. Мягкая, почти деликатная боль тревожила ее левое глазное яблоко.

В клубящемся тумане она увидела какой-то амбар – длинное и высокое здание, покрытое черепицей. Из-за поднимавшихся испарений оно, казалось, стояло посреди дороги, а не в сотне ярдов от нее. Вик знала, что шоссе свернет влево и через миг унесет ее мимо амбара. Она слегка улыбнулась тому, как сильно он походил на ее воображаемый мост.

Вик опустила голову и прислушалась к шелесту шин на мокром асфальте, который напоминал ей белый шум по радио. Что мы слушаем, когда настраиваемся на статику, – подумала она. Вик где-то читала, что это работала радиация, которую воспринимала вся Вселенная.

Она ожидала, что дорога повернет налево и направит ее вокруг амбара, но та продолжала идти прямо. Высокая и темная прямоугольная структура поднималась перед ней, и в конечном счете Вик оказалась в ее тени. Это был вообще не амбар. Она поняла, что дорога вела внутрь строения, когда стало поздно поворачивать в сторону. Туман сгустился и стал холодным – таким холодным, как погружение в озеро.

Колеса застучали по доскам – звук, походивший на треск огня. Туман улетучился, когда она увидела мост. Вик вдохнула воздух и почувствовала вонь летучих мышей. Она нажала ногой на тормоз и закрыла глаза. Это нереально, – подумала она, почти прошептав про себя эту фразу.

Педаль тормоза опустилась до самого низа, задержалась на мгновение – и затем полностью отвалилась. Она упала на доски с гулким стуком. Следом за ней упали гайка и несколько шайб.

Шланг, по которому поступала тормозная жидкость, хлопал ее по ноге, извергая струю. Каблук ботинка коснулся изношенных досок моста. Казалось, что она сунула палец ноги в какую-то молотилку XIX века. Часть ее ума настаивала, что она испытывает галлюцинацию. Другая часть чувствовала, что ее ботинок опускается на мост. Вик понимала, что, если она бросит байк, галлюцинация разорвет ее надвое.

Она осмотрелась по сторонам, пытаясь понять, что происходит. В воздух откуда-то взвился сальник, прочертив причудливую дугу через тени. Переднее колесо завиляло. Мир вокруг нее скользил и кривился. Заднее колесо заскользило, безумно хлопая по расшатанным доскам.

Она привстала с сиденья и с трудом перенесла вес влево, удерживая байк в прямом положении – скорее волей, чем силой. Он заскользил вбок, гремя по доскам. Шины наконец поймали сцепление, и мотоцикл с содроганием остановился, едва не упав. Вик поставила одну ногу на настил, удерживая его прямо, хотя, лишь сжав зубы, она сражалась с его внезапным весом.

Прерывисто вздохнув, она осмотрела мост Самого Короткого Пути. За пятнадцать лет – после того как Вик видела его в последний раз – он почти не изменился.

Она задрожала, несмотря на пузырившуюся мотоциклетную куртку.

– Нереально, – сказала Вик и закрыла глаза.

Над головой она услышала сухой мягкий шелест летучих мышей.

– Нереально, – повторила она.

По другую сторону стен шипел белый шум.

Вик сконцентрировалась на собственном дыхании, делая медленные вдохи и выдыхая воздух через сложенные губы. Она слезла с байка и встала рядом с ним, удерживая его за руль. Открыв глаза, она нацелила взгляд на ноги. Вик смотрела на доски – старые, грязно-коричневые и изношенные. В широких щелях она видела мерцавшую статику.

– Нереально, – сказала она в третий раз.

Вик снова закрыла глаза. Она развернула байк – рулем туда, откуда приехала. Вик начала идти. Она чувствовала, как доски прогибались под тяжестью «Триумфа Бонневиля». Ее легкие болели. В них было трудно вдохнуть воздух, и она ощущала себя больной. Ей хотелось вернуться в психиатрический госпиталь. Она не смогла стать матерью Вейна. При этой мысли она почувствовала, как ее горло сжалось от горя.

– Это нереально. Никакого моста не существует. У меня кончились лекарства, и поэтому начались видения. Вот и все.

Вик делала шаг за шагом, шаг за шагом, и когда открыла глаза, то стояла на дороге со сломанным мотоциклом. Повернув голову и оглянувшись через плечо, она увидела прямую линию шоссе.





* * *


Вечерний туман был плащом, который открылся, принимая Вик Макквин и ее мотоцикл, а затем закрылся, проглотив даже звук двигателя.

– Ладно, Хупер, – сказал Вейн. – Пошли домой.

Пес стоял на дороге и непонимающе смотрел на него.

Вейн направился к дому и позвал собаку снова. Он придержал дверь, ожидая, что Хупер пойдет за ним. Вместо этого пес повернул большую лохматую голову и взглянул обратно на дорогу – не в направлении, в котором скрылась мать Вейна, а в другую сторону.

Мальчик не мог сказать, на что смотрел Хупер. Кто знает, что видят собаки? Что означают для них очертания в тумане? Каким странным суевериям они следуют? Вейн был уверен, что собаки такие же верующие существа, как люди. Возможно, даже больше.

– Только держи себя в руках, – сказал Вейн и закрыл дверь.

Он сел перед телевизором с айфоном в руке и несколько минут переписывался с отцом:

«Ты уже в аэропорту?»

«Да. Мой полет перенесли на три часа, поэтому какое-то время придется сидеть в зале ожидания».

«Какое дерьмо. Что будешь делать?»

«Думаю ударить по буфету. Чтобы он заплакал».

«Мама поехала кататься на байке. Решила поездить немного».

«Она надела шлем?»

«Да. Я заставил ее. И куртку тоже».

«Это хорошо. Куртка дает +5 ко всем щитам».

«ПС: Я люблю тебя. Хорошего полета».

«Если я умру в авиакатастрофе, сохрани все наши комиксы. Люблю тебя тоже».

Потом говорить стало не о чем. Вейн потянулся за пультом, включил телевизор и нашел «Губку Боба» на «Никелодеоне». Его официальная позиция заключалась в том, что он перерос «Губку Боба», но при уехавшей маме ему позволялось наплевать на свой статус и делать все, что хотелось.

Хупер залаял.

Вейн встал и подошел к окну. Но ему больше не было видно Хупера. Собака исчезла в белом испарении. Он прислушался. Мог ли байк вернуться? Похоже, мать отсутствовала дольше пяти минут.

Его глаза расфокусировались, и он увидел телевизор, отраженный в оконном стекле. Губка Боб, носивший шарф, говорил с Санта-Клаусом. Санта ударил Губку Боба стальным крюком, пробил ему мозги и бросил его в мешок с игрушками.

Вейн повернулся, но Губка Боб говорил с Патриком, и не было никакого Санта-Клауса.

Он пошел к кушетке и услышал лай Хупера у передней двери. Хвост собаки выстукивал тук-тук-тук, как и каждое утро.

– Иду, – крикнул он. – Придержи лошадей.

Но когда он открыл дверь, Хупера там не было. У крыльца стоял низенький, волосатый толстый мужчина в сером костюме с золотыми полосками. Его голова поросла неровной щетиной, словно он страдал от парши. Над широким плоским носом выступали маленькие глаза.

– Привет, – сказал он. – Могу я воспользоваться вашим телефоном? У нас случилась серьезная авария. Мы только что сбили машиной какую-то собаку.

Он говорил сбивчиво, как человек, читавший строки текста с карточки-подсказки, но с трудом разбиравший слова.

– Что? – спросил Вейн. – Что вы сказали?

Неприятный мужчина встревоженно посмотрел на него и повторил:

– Привет. Могу я воспользоваться вашим телефоном? У нас случилась серьезная авария. Мы только что сбили машиной какую-то собаку.

Это были те же слова, но с акцентами в других местах. Казалось, мужчина не знал, какие фразы являлись вопросами, а какие утверждениями.

Вейн посмотрел мимо неприятного человека. На дороге он увидел то, что выглядело грязным белым ковром, лежавшим перед машиной. В бледном клубящемся дыме трудно было рассмотреть машину и белый холмик. Только это был не скрученный ковер. Вейн точно знал, что собой представлял белый валик.

– Мы не видели его, – сказал маленький человек, жестом указывая через плечо. – Он был прямо на дороге. Мы сбили его машиной…

В тумане рядом с правым передним колесом стоял высокий человек. Он склонился вперед. Его руки упирались в колени. Он задумчиво рассматривал собаку, словно ожидал, что Хупер встанет.

Маленький мужчина посмотрел на свою ладонь и, выпрямившись, сказал:

– Это ужасный инцидент.

Он с надеждой улыбнулся.

– Я могу воспользоваться вашим телефоном?

– Что? – вновь спросил Вейн.

Хотя он расслышал мужчину идеально хорошо, несмотря на звон в ушах. Только почему-то он продолжал задавать один и тот же вопрос – без вариантов.

– Хупер? Хупер!

Он пробежал мимо маленького человека. Точнее, не пробежал, а прошел быстрым шагом. Его походка была дерганой и напряженной.

Хупер выглядел так, словно упал на бок и уснул на дороге перед машиной. Ноги торчали прямо из тела. Левый глаз был приоткрыт, глядя в темное небо. Его покрывала тусклая пленка. Но когда Вейн подошел к нему, глаз немного дернулся. Пес был еще живой.

– О боже, мальчик, – сказал Вейн.

Он упал на колени.

– Хупер!

В свете фар туман выглядел, как тысячи мелких гранул воды, дрожавших в воздухе. Слишком легкие для падения, они циркулировали вокруг – эдакий дождь, который не был дождем.

Хупер толстым языком вытолкнул изо рта кремовую слюну. Он быстро поджимал живот и делал болезненные вздохи. Вейн не видел никакой крови.

– Господи, – сказал мужчина, стоявший над собакой. – Вот что называется неудачей! Мне очень жаль. Несчастное животное. Однако он наверняка не знает, что с ним случилось. Этим можно немного утешиться!

Вейн отвел глаза от собаки и посмотрел на человека, стоявшего перед машиной. Мужчина носил черные ботинки, которые доходили ему почти до колен, и фрак с рядами медных пуговиц на обеих полах. Когда Вейн поднял взгляд, он увидел машину – антикварную, но в хорошем состоянии, как говорил его отец.

Высокий мужчина держал в правой руке серебристый молоток размером с крокетный молот. Рубашка под фраком была вышита белым шелком – таким же гладким и блестящим, как свеженалитое молоко. Вейн поднял взгляд еще выше и посмотрел в большие глаза Чарли Мэнкса.

– Боже, благослови собак и детей, – сказал мужчина. – Этот мир для них слишком тяжелое место. Он, как вор, крадет у вас детство и лучших собак. Но поверь мне, дитя! Твой пес на пути к лучшей жизни!

Чарли Мэнкс по-прежнему выглядел, как на газетном снимке, однако теперь он был старше. Его старость переходила в древность. Несколько седых волос прилипло к пятнистому лысому черепу. Тонкие губы раздвинулись, показывая мерзкий бесцветный язык – такой же белый, как мертвая кожа. Он был высоким, как Линкольн, и таким же мертвым. Вейн почувствовал от него запах смерти – безошибочную вонь разложения.

– Не прикасайтесь ко мне, – крикнул мальчик.

Он поднялся на негнущихся ногах и отступил на шаг, наткнувшись спиной на неприятного маленького мужчину, который стоял позади него. Тот схватил его за плечи, заставляя смотреть на Чарли Мэнкса.

Вейн изогнул голову, чтобы взглянуть на него. Если бы в его груди имелся воздух, он закричал бы. Маленький человек имел новое лицо. Он носил черный резиновый противогаз с гротескным клапаном вместо рта и блестящими пластмассовыми стеклами для глаз. Если глаза человека называлась окнами души, то Человек в противогазе показывал лишь два колодца пустоты.

– Помогите! – закричал Вейн. – Помогите мне!

– В этом и заключается моя цель, – произнес Чарли Мэнкс.

– Помогите! – снова завопил мальчик.

– Ты кричишь, я кричу – мороженого хочу, – пропел Человек в противогазе. – Только скажем дружно, что кричать не нужно. Вот тебе намек, хвастунишка! Никакого мороженого тем, кто кричит.

– Помогите! – закричал Вейн.

Чарли Мэнкс прикрыл костлявыми пальцами уши и болезненно поморщился.

– Как много отвратительного шума!

– Никаких игрушек для тех, кто не жалеет ушек, – произнес Человек в противогазе. – Не помогаем крикунам, которые надоедают нам.

Вейна затошнило. Он открыл рот, чтобы снова закричать, но Мэнкс, вытянув руку, прижал палец к его губам.

– Ш-ш-ш.

Мальчик содрогнулся от запаха мужчины – вони формальдегида и крови.

– Я не хочу вредить тебе. Мне претит боль детей. Так что не стоит закатывать какофонию. У меня дело к твоей матери. Не сомневаюсь, что ты хороший мальчик. Все дети милые… какое-то время. Но твоя мать – лживая сучка. Она дала против меня ложные показания. И это еще не все. У меня большая семья. Много собственных детей. А она разлучила нас на долгие годы. Я десятилетиями не видел их сладкие улыбающиеся лица, хотя порою слышал голоса детей в своих снах. Я слышал, как они зовут меня, и знал, что они голодны. Ты не представляешь, на что это похоже – осознавать нужду этих мальчиков и девочек. Понимать, что ничем не можешь им помочь. Это доводит нормального мужчину до бешенства. Конечно, некоторые могут сказать, что я не дошел до такого состояния!

При этих словах оба взрослых засмеялись.

– Пожалуйста, – сказал Вейн. – Дайте мне уйти.

– Может, обдать его газком, мистер Мэнкс? Может, настало время для имбирного дымка?

Мэнкс сложил руки на поясе и нахмурился.

– Короткий сон – это лучшая вещь. Трудно образумить ребенка, который так расстроен.

Человек в противогазе начал подталкивать Вейна к машине. Теперь мальчик видел, что перед ним был «Роллс-Ройс». Он вспомнил, что одна из статей Мэгги Ли рассказывала о мужчине, который исчез в Теннесси вместе с «Роллсом» 1938 года выпуска.

– Хупер! – закричал Вейн.

Они как раз шли мимо лежавшей собаки. Хупер изогнул голову, как будто ловил муху, бегавшую по спине. В нем было больше жизни, чем предполагал Вейн. Пес вонзил зубы в левую лодыжку Человека в противогазе. Тот завизжал и оступился. На миг мальчик подумал, что сможет вырваться на свободу. Но у маленького мужчины были длинные мощные руки – как лапы бабуина. Он сжал горло Вейна согнутым предплечием.

– Ах, мистер Мэнкс, – закричал Человек в противогазе. – Пес кусается! Собака не умерла! Она всадила зубы в меня!

Мэнкс поднял серебристый инструмент и опустил его на голову Хупера. Так человек на ярмарке использует молот, чтобы проверить свою силу. Он ударяет им по цели и смотрит, зазвонит ли колокол. Череп Хупера треснул, как лампочка под каблуком башмака. Для верности Мэнкс ударил его второй раз. Человек в противогазе высвободил ногу, повернулся и пнул Хупера в живот.

– Мерзкий пес! – закричал он собаке. – Надеюсь, тебе больно! Надеюсь, что тебе очень больно!

Когда Мэнкс выпрямился, на его рубашке в грубой Y-образной форме блестела свежая кровь. Она просачивалась через шелк, отмечая какую-то рану на груди старика.

– Хупер, – заплакал Вейн.

Он хотел закричать, но с губ срывался только шепот, едва слышимый даже ему самому.

Белый мех Хупера стал красным – как кровь на снегу. Вейн не мог смотреть на то, что стало с его головой.

Мэнкс согнулся над собакой и перевел дыхание.

– Вот и все. Теперь этот песик гоняется за стаями голубей.

– Вы убили Хупера, – со злостью прошептал Вейн.

– Да, – ответил Чарли Мэнкс. – Похоже, я так и сделал. Бедное животное. Это очень плохо. Я всегда стараюсь быть другом собак и детей. Считай меня своим благодетелем, молодой человек. Я у тебя в долгу. Посади парня в машину, Бинг, и дай ему то, что унесет его ум от забот и тревог.

Подпрыгивая и переводя вес на правую лодыжку, Человек в противогазе подтолкнул Вейна вперед. Задняя дверь «Роллс-Ройса» щелкнула и широко открылась. Никого в машине не было. Никто не касался кнопок. Это удивило мальчика – даже озадачило. Никто не открывал дверного замка. События развивались очень быстро, и он не успевал осознавать их.

Вейн понимал, что если он сядет на заднее сиденье, то никогда не выберется наружу. Это было все равно что лезть в собственную могилу. Хотя Хупер пытался показать ему пример. Пес показал ему, что, даже когда ты полностью обессилен, у тебя имеется шанс показать свои зубы. Мальчик повернул голову и укусил обнаженную руку толстяка. Он сжимал челюсти до тех пор, пока не почувствовал кровь.

Человек в противогазе завизжал.

– Это больно! Он кусает меня!

Его ладонь открылась и закрылась. Вейн с близкого расстояния увидел слова, написанные черным маркером на ладони Человека в противогазе.

Телефон

Авария

Машина





– Бинг! – прошипел мистер Мэнкс. – Тише! Посади его в машину и заткнись!

Бинг – Человек в противогазе – схватил Вейна за волосы и потянул к себе. Мальчик почувствовал, что его скальп рвется, как старый ковер. Тем не менее он приподнял одну ногу и упер ее в бок машины. Человек в противогазе застонал и ударил Вейна по голове.

Казалось, что погасла лампочка. Только вместо вспышки белого света перед глазами промелькнула темнота. Нога, упиравшаяся в бок машины, упала. Когда зрение прояснилось, его втолкнули в открытую дверь. Он упал животом на ковер.

– Бинг! – крикнул Мэнкс. – Закрой дверь! Кто-то едет! Эта ужасная женщина возвращается!

– Твоя задница травкой славится, – сказал мальчику Человек в противогазе. – Травкой славится твоя задница. А я газонокосильщик. Постригу твой зад и трахну его, комрад. Буду трахать, так что люди станут ахать!

– Бинг, слушай, что тебе говорю!

– Мама! – закричал Вейн.

– Я иду! – ответила она устало.

Ее голос доносился издалека и не выдавал особой тревоги.

Человек в противогазе захлопнул дверь.

Вейн поднялся на колени. Левое ухо, по которому его ударили, пульсировало. Вся сторона лица горела. Во рту чувствовался отвратительный вкус крови. Он посмотрел через передние сиденья и ветровое стекло.

По дороге шагала темная фигура. Туман разыгрывал трюки с оптикой, искажая и удлиняя силуэт. Иногда она казалась гротескным горбуном, толкавшим кресло-каталку.

– Мама! – снова закричал мальчик.

Передняя пассажирская дверь, которая находилась слева – там, где у американских автомобилей был руль, – открылась. Человек в противогазе забрался в салон, изогнулся на сиденье и ткнул пистолетом в лицо Вейна.

– Закрой свой рот, – сказал он, – или я продырявлю тебя. Всажу тебе заряд свинца. Как ты это оценишь? Могу поспорить, не очень хорошо!

Человек в противогазе посмотрел на правую руку. В том месте, где Вейн укусил его, находился бесформенный пурпурный синяк, покрытый пленкой свежей крови. Похоже, зубы мальчика прокусили его кожу.

Мэнкс скользнул за руль. Он поместил серебристый молот на сиденье между собой и Человеком в противогазе. Заведенная машина издавала низкое вибрирующее урчание, которое больше чувствовалось, чем слышалось.

Горбун с коляской шел через туман – затем, в одно мгновение, превратился в женщину, идущую с мотоциклом. Она усердно толкала байк за руль.

Вейн открыл рот для нового крика. Человек в противогазе покачал головой. Мальчик посмотрел в черное отверстие ствола. Это зрелище не было ужасным. Скорее, очаровательным. Как вид с высокого пика горы или края пропасти.

– Никаких больше шуток, – сказал Человек в противогазе. – Никаких прибауток. Не буди лихо и сиди тихо.

Чарли Мэнкс с тяжелым стуком свернул на подъездную дорожку. Затем он еще раз посмотрел через плечо.

– Не обращай на него внимания, – сказал старик. – Он тот еще зануда. А мы тем временем попробуем немного позабавиться. Я думаю, у нас получится. Собственно, я готов начать веселье прямо сейчас.





* * *


Байк не заводился. Он даже не издавал никаких обнадеживающих шумов. Она скакала на ножном стартере, пока у нее не устали ноги, но ни разу не добилась низкого и глубокого звука, который предполагал, что двигатель вскоре заведется. Вместо этого она слышала мягкое фуканье, похожее на пренебрежительный выдох через губу: пффф.

Не оставалось ничего другого, как идти пешком.

Склонившись к рулю, она начала толкать мотоцикл. Вик сделала три натруженных шага, затем постояла и обернулась через плечо. Никакого моста. Здесь его никогда и не было.

Она шла и представляла себе беседу с Вейном.

Эй, парень, плохие новости. Я что-то встряхнула на мотоцикле, и он сломался. И еще я что-то встряхула в своей голове, и она тоже сломалась. Пора пройти техосмотр. Когда меня отправят в психушку, я пришлю тебе открытку.

Вик засмеялась. Она понимала, что это больше походило на рыдание.

Вейн. Больше всего на свете я хотела стать мамой, которую ты заслуживаешь. Но не смогла. Не смогла это сделать.

При мысли о том, что она скажет сыну одну из этих фраз, ее тошнило. Даже если это правда, менее трусливой она себя от этого не почувствует.

Вейн. Надеюсь, ты знаешь, что я люблю тебя. Надеюсь, ты знаешь, что я пыталась быть хорошей мамой.

Туман дрейфовал через дорогу и, казалось, проходил как раз через нее. Вечер становился необъяснимо холодным для лета.

Другой голос – сильный ясный и мужской – заполнил ее мысли. Это был голос ее отца: Кого ты лечишь, милая? Тебе хотелось найти мост, и ты его нашла! Вот почему ты перестала принимать лекарства. Вот почему ты отремонтировала байк. Чего на самом деле ты боишься? Того, что сошла с ума? Или того, что не сошла?

Вик часто слышала, как отец говорил вещи, которые она не хотела знать, – хотя за прошлые десять лет они с ним общались только несколько раз. Она удивлялась, что в ее голове звучал голос мужчины, который бросил свою дочь, даже не посмотрев назад.

Она толкала мотоцикл через прохладу тумана. Капли воды собирались на странной восковой поверхности мотоциклетной куртки. Кто знает, из чего она была сделана? Из какого-то сочетания холстов, тефлона и, вероятно, драконьей шкуры.

Вик сняла шлем и повесила его на руль. Но он не остался там и с грохотом упал на дорогу. Она напялила его обратно на голову. Вик толкала байк, шагая по обочине дороги. Ее внутренний голос советовал оставить мотоцикл в канаве и вернуться за ним позже. Однако она не задумывалась серьезно над этой идеей. Однажды Вик уже ушла от своего велосипеда и оставила лучшую часть себя вместе с ним. Когда ты имеешь пару колес, они могут завезти тебя куда угодно, но только не уходи от них.

Впервые в жизни она пожалела о том, что у нее не было мобильного телефона. Иногда казалось, что Вик являлась последним человеком в Америке, который не имел его. Она притворялась, что подобным образом демонстрирует свою свободу от технологического прогресса XIX века. На самом деле ей претила идея носить телефон везде, куда бы она ни шла. И это было нелегко, зная, что она может получить звонок из Страны Рождества – от какого-нибудь мертвого ребенка: Эй, мисс Макквин, ты скучала о нас?

Она толкала байк и шла, толкала и шла. И что-то пела шепотом. Долгое время Вик не осознавала, что делала. Ей представлялось, что Вейн стоит у окна и смотрит на дождь… что он нервно переступает с ноги на ногу.

Вик осознавала – и пыталась подавить – нараставшую панику, совершенно непропорциональную ситуации. Она так далеко уехала. Ее тревожили слезы и гнев Вейна… В то же время, представляя их, она знала, что все было сделано правильно. Вик толкала байк. Она пела.

– Тихая ночь. Святая ночь.

Она услышала себя и перестала петь, но песня продолжилась в ее голове – жалостливая и фальшивая. Все хорошо. Все правильно.

Вик знобило даже в мотоциклетном шлеме. Ее ноги от тумана промокли и продрогли. Лицо было горячим и потным от усилий. Ей хотелось сесть – нет, лечь на траву, на спину, глядя вверх на низкое небо. Но она наконец могла видеть арендованный дом – темный прямоугольник слева, почти безликий в тумане.

Вечер был мрачным. Она удивилась, что в коттедже не горел свет. Только светилось бледное синее зарево телевизора. Ее поразило, что Вейн не стоял у окна, высматривая ее.

Но потом она услышала его.

– Мама, – кричал он.

Из-за надетого шлема его голос казался приглушенным и далеким.

Она опустила голову. С ним было все в порядке.

– Я иду, – ответила Вик.

Она почти достигла подъездной дорожки, когда услышала машину, работавшую на холостом ходу. Виктория приподняла голову. В тумане мерцали фары. Автомобиль, которому они принадлежали, стоял у дорожки. Но когда она заметила его, он начал двигаться по асфальту.

Вик стояла и смотрела на него. И когда машина двинулась вперед, сбрасывая с себя пелену тумана, она не могла сказать, что была очень удивлена. Она отправила его в тюрьму и затем прочитала некролог. Однако какая-то ее часть ожидала увидеть во взрослой жизни и Чарли Мэнкса, и его «Роллс-Ройс».

Призрак выскользнул из тумана – черные сани, пробивающиеся через облако и тащившие за собой хвосты декабрьского мороза. Декабрьский мороз в раннем июле! Клубящийся белый дым выбивался из-под номерного знака – старого, помятого и подернутого ржавчиной – NOS4A2.

Вик отпустила байк, и тот с грохотом упал. Левое зеркало разбилось, осыпав ее россыпью серебристых осколков. Она повернулась и побежала.

Изгородь была слева от нее. Одолев пару шагов, она прыгнула через нее. Перелетая верхнюю перекладину, она услышала, как автомобиль рванул на насыпь за ее спиной. Она успела приземлиться на лужайке, сделать шаг, и тут «Призрак» протаранил изгородь позади нее.

Бревно пронеслось в воздухе – вхуп-вхуп-вхуп – и ударило ее по плечам. Сбитая с ног и брошенная через край мира, она упала в бездонную пропасть – в холодный клубящийся дым, которому не было конца.





* * *


«Призрак» врезался в изгородь, и Вейн слетел с заднего сиденья на пол. Его зубы лязгнули, ударившись друг о друга. Бревна затрещали и взлетели на воздух. Одно из них издало дребезжащий звук, ударив по капоту. Вейн подумал, что машина сбила его мать. Он истерично закричал.

Мэнкс рывком остановил автомобиль и повернулся на сиденье к Человеку в противогазе.

– Я не хочу, чтобы мальчик видел остальное, – тихо произнес он. – Стать свидетелем того, что его собака умерла на дороге, – это уже достаточно плохо. Усыпи его, Бинг, хорошо? Любому видно, что ребенок устал.

– Я должен помочь вам с женщиной.

– Спасибо, Бинг. Звучит рассудительно. Но она полностью в моих руках.

Машина покачнулась, когда мужчины вышли. Вейн старался встать на колени и поднять голову, чтобы посмотреть в окно на двор.

Чарли Мэнкс, с серебристым молотом в одной руке, обходил машину спереди. Мать Вейна лежала на траве среди разбросанных бревен.

Задняя левая дверь открылась, и Человек в противогазе сел рядом с Вейном. Мальчик отпрянул вправо, пытаясь отдалиться от него. Но маленький человек поймал его за локоть и потянул к себе. В одной руке он держал маленький синий аэрозольный баллончик. Там было написано ПРЯНИЧНЫЙ АРОМАТ * ОСВЕЖИТЕЛЬ ВОЗДУХА. На боку изображалась женщина, вытаскивавшая из духовки противень с имбирными человечками.

– Я расскажу тебе об этом баллончике прямо сейчас, – произнес Человек в противогазе. – Тут говорится о Пряничном аромате, но на самом деле эта штука пахнет сном. Ты получаешь полный рот дыма и кемаришь до следующей среды.

– Нет, – заплакал Вейн. – Не надо.

Мальчик сопротивлялся, как птица, чье крыло прибито к деревянной доске. Он больше не мог летать.

– Я не причиню тебе вреда, – сказал Человек в противогазе. – Хотя ты укусил меня, маленькое чудовище. Откуда тебе известно, что я не болею СПИДом? А ты ведь мог получить его. Имел бы сейчас полный рот моего СПИДа.

Вейн посмотрел через ветровое стекло во двор. Мэнкс шел к его матери, а та по-прежнему не двигалась.

– Знаешь, я мог бы тоже укусить тебя, – продолжил Человек в противогазе. – Я укусил бы тебя дважды – один раз за то, что ты сделал, и еще один за твоего мерзкого пса. Цапнул бы тебя в твое симпатичное личико. Пока оно, как у милой девчушки, не стало бы не таким красивым, если бы я укусил тебя в щеку и выплюнул кусок мяса на пол. Но вместо этого мы просто сидим, болтаем и собираемся наблюдать интересное шоу. Ты увидишь, как мистер Мэнкс разбирается с грязными шлюхами, которые говорят в суде грязную ложь. Когда же он покончит с ней… когда выполнит свою месть, настанет моя очередь. А я и наполовину не такой милый, как мистер Мэнкс.

Его мать пошевелила правой рукой, сжимая и разжимая кулак. Вейн почувствовал, что в нем разжался внутренний зажим. Словно кто-то стоял на его груди, а потом шагнул в сторону, дав шанс вздохнуть свободно, – кто знает, на какое время. Она была живая. Не мертвая. Надежда еще не умерла.

Она осторожно провела рукой вперед и назад, как будто уронила что-то в траву и теперь нащупывала это. Ее правая нога согнулась в колене. Похоже, она собиралась подняться.

Мэнкс склонился над ней, приподнял серебристый молот и опустил его вниз. Вейн никогда прежде не слышал, как ломаются кости. Мэнкс ударил ее в левое плечо, и мальчик почувствовал, как оно лопнуло, словно дырявый сучок взорвался в костре. Сила удара отбросила ее на живот. Вейн выкрикнул ее имя. Выпустив воздух из легких, он закрыл глаза и опустил голову…

Человек в противогазе схватил его за волосы и дернул к себе. Что-то металллическое ударилось о губы Вейна. Маленький мужчина ударил его по лицу баллончиком ПРЯНИЧНОГО АРОМАТА.

– Теперь открой глаза и смотри, – сказал он.

Мать Вейна выпрямила правую рукой, пытаясь подняться или отползти, но Мэнкс ударил ее снова. Позвоночник Вик сломался с таким звуком, словно кто-то прыгнул на стопку китайских тарелок.

– Обрати внимание, – сказал Бинг.

Он шумно дышал. Похоже, ему не было комфортно в противогазе.

– Мы только что прошли хорошую часть.





* * *


Вик плыла.

Она находилась под водой – скорее всего, в озере. Она опустилась почти до самого дна, где мир выглядел медленным и темным. Вик не чувствовала потребности в воздухе. Она не осознавала, что задерживает дыхание. Ей всегда нравилось плавать глубоко, в молчаливом покое, в затененной обители рыб.

Вик могла оставаться здесь вечно – например, форелью, – но Вейн звал ее с поверхностного мира. Его голос доносился к ней издалека, однако, несмотря на это, она слышала в нем настойчивость. Он не просто звал ее, а кричал. Требовалось усилие, чтобы подняться к поверхности. Ее руки и ноги не хотели двигаться. Она сосредоточилась на одной руке – на ее движениях в воде. Раскрывала пальцы. Сжимала их и снова раскрывала.

Она почувствовала под ладонью траву. Вик лежала в грязи на животе, хотя чувство нахождения под водой оставалось. Она не могла понять, как распласталась – ха-ха-ха – во дворе. Не могла вспомнить, что ее ударило. А ведь что-то ударило. Ей трудно было поднять голову.

– Ты меня слышишь, мисс Хитрые трусики? – спросил кто-то стоявший над ней.

Вик слышала, только не могла понять, что он говорит. Это казалось несущественным. Важен был Вейн. Она слышала, как сын выкрикивал ее имя. Она была уверена в этом. Он будто бы кричал в ее костях. Ей следовало встать и убедиться, что с ним все в порядке.

Вик хотела подняться на четвереньки, но Мэнкс ударил ее в плечо своим серебристым молотом. Она услышала треск костей, и рука под ней подкосилась. Она упала, вонзив подбородок в землю.

– Я не говорил, что ты можешь встать. Я спросил тебя, слушаешь ли ты. Тебе придется выслушать меня.

Мэнкс. Смерть не забрала его. Мэнкс и «Роллс-Ройс» были здесь, а Вейн находился в автомобиле. Этот последний факт она знала с такой же определенностью, с какой помнила свое имя. Хотя она не видела Вейна примерно полчаса. Ее сын сидел в машине, и она должна была выпустить его.

Вик снова начала приподниматься, и Чарли Мэнкс опять обрушил на нее свой серебристый молот. Старик ударил ее в спину, и она услышала, как позвоночник хрустнул, словно кто-то наступил на игрушку, – треск дешевого пластика. Грубая сила удара выбила из нее воздух и бросила обратно на живот.

Вейн снова закричал. Теперь без слов.

Вик хотела посмотреть на него – сориентироваться, – но она не могла поднять голову. Ее голова казалась странной и тяжелой, неподъемной. Тонкой шее было не выдержать такой вес. Шлем, подумала она. На ней все еще были шлем и куртка Луи.

Куртка Луи!

Вик пошевелила одной ногой и подтянула колено вверх. Первая часть плана подняться с земли была выполнена. Она чувствовала грязь под собой и дрожавшую мышцу на задней части бедра. Вик слышала, как Мэнкс вторым ударом раздробил ее позвоночник, и теперь она не могла понять, почему все еще чувствует ноги. Почему не корчится от боли? Больше всего у нее болели колени, уставшие после того, как она протолкала байк полмили. Все ныло и скрипело, но ничего не было сломано. Даже плечо, треск которого она слышала. Вик сделала содрогающийся вдох, и ребра позволили ей это, хотя мгновением ранее они трескались, как ветви во время бури.

Все кости остались целыми. Под сильными ударами молота трещали и щелкали кевларовые пластины, закрепленные на спине и плечах громоздкой мотоциклетной куртки. Луи говорил, что при такой защите можно было врезаться в телефонный столб на двадцати милях в час и все же подняться в седло.

При следующем ударе Мэнкса она закричала – больше от удивления, чем от боли. Раздался совсем другой треск.

– Ты должна отвечать, когда я обращаюсь к тебе, – произнес Мэнкс.

Весь бок пульсировал. Она почувствовала удар очень сильно. Однако треск означал только то, что лопнула еще одна пластина. Ее голова была почти ясной. Вик подумала, если сделает усилие, то сможет подняться на ноги.

Нет, ты не сможешь, – сказал ее отец. Он будто шептал ей на ухо. – Оставайтся лежать. Пусть он повеселится. Еще не время, Проказница.

Она порвала со своим отцом. И ни о чем его не просила. Те немногие разговоры, что у них бывали, старалась закончить как можно быстрее. Не хотела слышать о нем. Но теперь он находился с ней и говорил все тем же спокойным размеренным тоном, которым объяснял, как запустить низкий мяч или чем важен Хэнк Уильямс.

«Он думает, что реально хорошо тебя вырубил, малышка. Он думает, что с тобой покончено. Если ты сейчас встанешь, Мэнкс поймет, что его дела не так однозначны, как он думает. И тогда он снова возьмется за тебя. Не спеши. Выжди правильный момент. Ты поймешь, когда он наступит».

Голос ее отца и куртка возлюбленного. Она вдруг поняла, что два главных человека в ее жизни все время присматривали за ней. Она думала, что им обоим было лучше без нее, а ей – без них. Но теперь здесь, в грязи, до нее дошло, что на самом деле она никогда без них не оставалась.

– Ты слышишь меня? – спросил Мэнкс. – Ты слышишь мой голос?

Она не ответила. Лежала совершенно неподвижно.

– Может, да, а может, и нет, – произнес он после краткого размышления.

Вик не слышала его более десяти лет, но тот все еще говорил протяжно и медленно, как придурок-деревенщина.

– Какой же шлюхой ты выглядишь, валяясь в грязи в своих откровенных джинсовых шортах. Я помню время – не такое уж далекое, – когда даже шлюхи стыдились показываться на публике одетыми, как ты. Они не расставляли ноги, оседлав мотоциклы, в непристойной пародии на сексуальный акт.

Он помолчал, затем продолжил:

– А в прошлый раз ты приехала на велосипеде. Я не забыл. И не забыл про мост. Этот мотоцикл тоже особенный? Мне известно об особых видах транспорта, Виктория Макквин. И известно о секретных дорогах. Надеюсь, ты поездила по ним, сколько душе было угодно. Теперь ты больше не будешь колесить по тайным трассам.

Он хряснул молотом по ее пояснице. Это походило на удар бейсбольной биты по почкам. Она закричала сквозь сжатые зубы. Ее внутренности казались отбитыми и превратившимися в желе. Там не было защитной пластины. Все остальные удары отличались от этого. Еще такой подарок, и ей понадобятся костыли, чтобы подняться на ноги. Еще такой урон, и она будет писаться кровью.

– Ты больше не поедешь в бар или в аптеку за лекарствами для своей больной головы. Я все о тебе знаю, Виктория Макквин! Мисс лгунья! Похотливая дрянь! Я знаю, что ты жалкая пьяница и негодная мать! Что ты побывала в психушке. У тебя внебрачный сын. Это, конечно, обычно для отъявленных шлюх. Просто стыдно думать, что мы живем в мире, где таким давалкам, как ты, позволено иметь детей. Отлично! Твой мальчик теперь будет со мной. Своей мерзкой ложью ты украла у меня моих мальчиков и девочек. А теперь я заявляю права на твоего ребенка.

Внутренности Вик завязались узлом. Ей стало так плохо, словно ее снова ударили молотом. Она боялась, что ее вырвет прямо в шлем. Правая рука прижималась к боку – к больному месту в животе. Пальцы отследили контур какого-то предмета, лежавшего в кармане куртки, – предмета серповидной формы.

Мэнкс склонился над ней. Когда он заговорил, его голос был мягким и нежным.

– Твой сын будет со мной, и ты никогда не вернешь его назад. Не думаю, что ты поверишь мне, Виктория, но мальчику будет лучше со мной. Я принесу ему безмерное счастье. Обещаю тебе, что в Стране Рождества он никогда не будет горевать. Если ты способна на благодарность, то скажи мне спасибо.

Он потыкал ее молотом и склонился ближе.

– Давай, Виктория. Скажи мне спасибо.

Она сунула правую руку в карман. Ее пальцы сжались вокруг отвертки, имевшей форму серпа. Большой палец почувствовал грани штампа со словом ТРИУМФ.

Действуй, – произнес ее отец. – Вот нужный момент. Веди отсчет времени.

Луи поцеловал ее в висок. Его губы мягко кололи ее кожу.

Она толчком поднялась на ноги. Ее спина отозвалась болью. Та сидела в каждой мышце – настолько сильная, что заставляла шататься. Но Вик даже не застонала от боли.

Она мельком увидела его. Мэнкс был высоким и как будто вышедшим из кривого зеркала – тонкие, как рельсы, ноги и руки уходили в бесконечность. Взглянув в его большие лучистые глаза, она второй раз за несколько минут подумала о рыбе. Мэнкс выглядел, как рыба. Его верхние зубы впивались в нижнюю губу, придавая ему выражение комичного невежественного замешательства.

Непонятно, почему ее жизнь стала каруселью несчастья, пьянства, невыполненных обещаний и одиночества, вращаясь вокруг одной-единственной встречи с этим человеком.

Она выхватила отвертку из кармана. Сначала та зацепилась за ткань и в какой-то ужасный момент почти выпала из пальцев Вик. Но она удержала ее, вытащила на свободу и чиркнула ему по глазам. Удар пришелся немного выше. Острый конец отвертки ударил Мэнкса выше левого виска и надрезал четырехдюймовый лоскут странно тонкой и дряблой кожи. Вик почувствовала, как сталь неровно процарапала кость лба.

– Получай, – сказала она.

Мэнкс прижал ко лбу костлявую ладонь. По выражению лица его можно было принять за человека, которого озарила внезапная ужасная мысль. Он отступил от нее на пару шагов. Один его каблук поскользнулся на траве. Она целилась отверткой ему в горло. Но он оказался вне зоны ее досягаемости, упав на капот своего «Призрака».

– Мама, мама! – прокричал откуда-то Вейн.

Ноги у Вик подгибались. Она не думала об этом. Она шла за Мэнксом. Теперь, стоя вертикально, Вик видела, что он был старым и дряхлым человеком. Казалось, ему место в доме престарелых, с одеялом на коленях и метамуциловым напитком в одной руке. Она могла одолеть его – прижать к капоту и бить по долбаным глазам маленькой острой отверткой.

Она почти добралась до него, когда он встал с большим молотом в правой руке. Мэнкс сделал широкий боковой замах – она услышала свист в воздухе – и ударил ее по боковой стороне шлема. Столкновение было таким жестким, что она повернулась на сто восемьдесят градусов и упала на одно колено. Вик услышала звон цимбал в своем черепе – очень похожий на звуковой эффект из мультфильма.

Мэнкс выглядел от восьмидесяти лет до тысячи. Но в его ударе чувствовалась силы бандита-тинейджера. Стеклянные куски мотоциклетного шлема полетели в траву. Если бы Вик не носила его, ее череп был бы раздроблен, а мозг стал бы месивом среди красных осколков.

– Господи! – закричал Чарли Мэнкс. – Меня освежевали, как говяжий бок!

Вик быстро встала. Вокруг нее сгущалась темнота. Кровь хлестала из ее головы. Она услышала, как хлопнула дверь машины.

Вик развернулась вокруг, держа голову – и шлем – руками. Она пыталась остановить ужасную вибрацию, звучавшую внутри. Мир прыгал у нее перед глазами, словно она вновь сидела на работавшем мотоцикле.

Мэнкс все еще корчился на капоте машины. Его поцарапанное глупое лицо блестело от крови. Но теперь около автомобиля стоял другой мужчина. Или, по крайней мере, кто-то, похожий на мужчину. Существо имело голову гигантского насекомого из черно-белого фильма пятидесятых годов – резиновое чудовище, с гротескным острым ртом и стеклянными пустыми глазами.

Человек-насекомое держал оружие. Вик посмотрела в поднявшийся черный ствол – удивительно маленькое отверстие, немного большее, чем человеческий зрачок.

– Банг, банг, – сказал человек-насекомое.





* * *


Когда Бинг увидел, что мистер Мэнкс распластался на капоте машины, он почувствовал нечто похожее на физический толчок – ощущение отдачи. То же самое пробежало вверх по его руке, когда он выстрелил из гвоздомета в висок отца. Только теперь эта отдача была нацелена в самый центр его бытия. Мистер Мэнкс – Хороший человек – получил удар в лицо. Сучка приближалась к нему. Она хотела убить его – мысль такая же невообразимая и ужасная, как угасание самого светила. Сучка подошла к мистеру Мэнксу, и тот нуждался в нем.

Бинг схватил баллончик Пряничного аромата, навел его на лицо мальчишки и выпустил шипящую струю белого дыма в рот и глаза подростка – что он мог бы сделать несколько минут назад, если бы не был таким глупым; если бы не решил, что ребенку следовало видеть расправу над матерью. Мальчик отшатнулся и попытался отвернуть лицо, но Бинг схватил его за волосы, продолжая распылять имбирный газ. Вейн Кармоди закрыл глаза и сжал губы.

– Бинг! – закричал Мэнкс. – Бинг, скорее!

Бинг и сам кричал, выбираясь из машины. Он ринулся на помощь своему хозяину, осознавая, что не дал парнишке хорошую дозу. Это не имело значения. Время поджимало, а мальчишка находился в машине. Он никуда не денется. Бинг бросил баллончик Пряничного аромата в карман своей куртки. Его правая рука достала из-за пояса большой пистолет.

Он вышел из «Роллса», захлопнул дверь и вытянул вперед смазанный маслом черный пистолет. На женщине был мотоциклетный шлем, который показывал только ее глаза – расширенные и удивленные. Похоже, последнее, что она увидит, будет оружие в его руке. В трех шагах от него… прямо в зоне поражения!

– Бинг, давай, – произнес он себе под нос, – работу начинай!

Он уже начал нажимать на спусковой крючок, когда мистер Мэнкс, поднявшись с капота, встал на линии огня. Оружие выстрелило, и левое ухо Мэнкса взорвалось в брызгах кожи и крови. Тот громко закричал и ударил рукой по стороне головы, где теперь висели искромсанные куски его уха.

Бинг тоже закричал и еще раз выстрелил в туман. Громкий звук раздался невовремя, когда он не был готов. Человек в противогазе испугался так сильно, что пукнул – звонкий писк в его штанах.

– Мистер Мэнкс! О господи! Мистер Мэнкс, вы в порядке?

Тот привалился к боку автомобиля, с трудом повернул голову и посмотрел на помощника. Большие немигающие глаза Мэнкса буквально буравили Бинга – негодующе и потрясенно.

– А ты как думаешь? Меня полоснули в лицо. Потом мое ухо разнесли на куски! Мне повезло, что мои мозги не стекают по рубашке, ты, тупой идиот!

– О господи! Какая я задница! Это все ошибка! Я не хотел. Мистер Мэнкс, простите! Я скорее умру, чем нанесу вам вред! Какое несчастье! О боже! Лучше бы я себя пристрелил!

– Ты должен был убить ее! – закричал Мэнкс, убирая руку с раны. – Вот что тебе следовало делать!

Красные полоски уха покачались по краям кровавого сгустка.

– Давай, стреляй в нее! Уложи ее! Уложи ее в грязь и покончи с этим!

Бинг отвел взгляд от Хорошего человека. Его сердце колотилось в груди, ка-бам-бам, как фортепьяно, которое столкнули вниз по пролету лестницы. Он буквально слышал грохот нестройных звуков и деревянных хлопков. Бинг осмотрел двор и увидел Макквин, убегавшую от него на длинных загорелых ногах. В ушах звенело так громко, что он едва слышал, как его оружие выстрелило вновь, выбросив пламя в призрачный шелк тумана.





Аэропорт Логан – Бостон


Луи Кармоди прошел контроль. Но ему все равно нужно было убить целый час, поэтому он направился в буфет за «МиккиДис». Луи решил ограничить себя жареным цыпленком, салатом и водой. Однако в воздухе пахло создающими голод запахами французского картофеля-фри, и, подойдя к кассе, он услышал, что говорит пухлому юноше крамольные речи… Короче, он заказал два бигмака, большую коробку фри и ванильный молочный коктейль суперразмера. То же самое, что брал себе в девятнадцать лет.

Ожидая заказ, он посмотрел направо и увидел маленького мальчика не больше восьми лет, с темными глазами, как у Вейна, стоявшего с матерью у следующей кассы. Мальчик смотрел на Луи – точнее, на его два подбородка и мужские сиськи – не с отвращением, а со странной печалью. Отец Луи, скончавшись, был таким толстым, что ему купили особый гроб на два долбаных размера шире обычного. Он выглядел, как обеденный стол с закрытой крышкой.

– Сделайте мне небольшой молочный коктейль, – сказал он официанту.

Луи не смог посмотреть на мальчика снова, боясь, что тот его разглядывает.

Он стыдился не из-за того, что страдал, как говорил его врач, патологическим ожирением (что за определение «патологическое», как будто иметь избыточный вес было морально схоже с некрофилией). Чего он не терпел – ощущая, как внутри него все корчилось и болело, – так это собственной неспособности изменить свои привычки. Он действительно не мог выразить то, что должен был сказать. Не мог заказать себе салат, когда чувствовал запах французских фри. В последний год его жизни с Вик он знал, что она нуждалась в помощи, что она тайно пила и отвечала на воображаемые телефонные звонки. Но Луи не мог выдержать с ней линию поведения – не мог предъявить свои требования и выставить ультиматумы. Если она распалялась и хотела с ним спать, он молчал о своих тревогах и просто шлепал ее по заду или проводил рукой по голой груди. Он был соучастником Вик, пока она не заполнила духовку телефонами и не спалила дом до основания. Только спичку зажег он сам.

Он устроился за столиком, предназначенным для карлика, страдающего анорексией, в кресле, пригодном для задницы десятилетнего ребенка. Неужели Макдоналдс не разбирался в своей клиентуре? О чем они думали, выставляя такие кресла для мужчин его размера? Он вытащил лэптоп и воспользовался бесплатным вайфаем.

Луи проверил почту и посмотрел на косплейных посетительниц в костюмах от «Пауэр Гёрл»[6]. Он задержался на доске сообщений «Милларуорлда». Несколько участников обсуждали, какой цвет Халк будет носить в следующий раз. Простаки, говорившие о комиксах, смущали его. Они спорили о сущей ерунде. Ведь было очевидно: серый или зеленый. Другие цвета смотрелись бы глупо.

Луи прикидывал, сможет ли он посмотреть на «Девушек-самоубийц» таким образом, чтобы никто из проходивших мимо людей не заметил этого. Внезапно в кармане его шорт начал звонить телефон. Он приподнял свой зад и принялся его искать.

Он взял телефон в руку, когда услышал музыку, игравшую через звуковую систему аэропорта. То была старая песня Джонни Мэтиса «Поездка на санях». Невероятно, потому что температура в Бостоне этим июльским утром была такой же, как на Венере. Луи потел, просто глядя наружу. Мало того – по звуковой системе аэропорта звучало что-то другое – вплоть до того момента, как зазвонил телефон. Леди Гага, Аманда Палмер или кто-то еще. Какая милая сумасшедшая дама с пианино.

Луи вытащил телефон, но сделал паузу, чтобы посмотреть на женщину за соседним столиком. Грудастая леди напоминала Сару Пэлин.

– Привет, красавица, – сказал Луи. – Вы слышите это?

Указав на потолок, он добавил:

– Они играют рождественскую музыку! В середине лета!

Она замерла с полной вилкой капустного салата на полпути к накачанным ботоксом губам и посмотрела на него со смесью смущения и беспокойства.

– Песня, – пояснил Луи. – Вы слышите эту песню?

Она нахмурились и взглянула на него так, как смотрят на лужу блевотины – как на что-то такое, чего нужно избегать.

Луи перевел взгляд на телефон и увидел номер Вейна. Это было странно. Они обменялись сообщениями несколько минут назад. Возможно, Вик вернулась из своей поездки на «Триумфе» и хотела рассказать, как тот ведет себя на дороге.

– Не берите в голову, – сказал Луи, обращаясь к Почти-Саре-Пэйлин.

Помахав рукой в воздухе, он рассеял неудачную тему, затем ответил на звонок.

– В чем дело, дорогой?

– Папа, – сказал Вейн хриплым шепотом.

Он старался не плакать.

– Папа. Я в заднем салоне машины. И не могу выйти.

Луи почувствовал тихую, почти мягкую боль, которая одновременно появилась за грудной костью, в шее и за левым ухом.

– О чем ты говоришь? Какая машина?

– Они хотят убить маму. Двое мужчин. Они усадили меня в машину, и я не могу выбраться с заднего сиденья. Это Чарли Мэнкс, папа. И кто-то в противогазе. Кто-то…

Он закричал.

На заднем фоне Луи услышал несколько хлопков. Сначала он подумал о петардах. Но это были не петарды. Вейн кричал:

– Они стреляют, папа! Они стреляют в маму!

– Вылезай из машины!

В какой-то миг Луи услышал себя. Его голос был незнакомым, истеричным и слишком визгливым. Он не осознавал, что вскочил на ноги.

– Подними кнопку на двери и беги.

– Я не могу. Не могу. Она не отпирается, а когда я пытаюсь перебраться на переднее сиденье, меня просто снова сносит на заднее.

Вейн подавил рыдание.

Голова Луи казалась шаром горячего воздуха, наполненная веселящим газом. Она поднимала его над полом к потолку. Он подвергался опасности уплыть из реального мира.

– На двери есть замок. Осмотрись, Вейн.

– Я должен отключиться. Они возвращаются. Позвоню, когда смогу. А ты не набирай мне – они могут услышать. Они услышат телефон, даже если я поставлю его на приглушенный режим.

– Вейн! Вейн! – закричал Луи.

В его ушах был странный звон. Телефон не отвечал.

Все люди в буфете смотрели на него. Никто ничего не говорил. Пара копов из службы безопасности приближались к нему. Рука одного из них лежала на пластиковой рукоятке пистолета 45-го калибра.

Звони в государственную полицию, – подумал Луи. – Быстро звони в государственную полицию Нью-Гэмпшира. Делай это прямо сейчас. Но когда он опустил телефон от лица и начал набирать 911, тот выскользнул из его ладони. Луи склонился, чтобы подобрать его, и внезапно схватился за грудь, где боль вдруг удвоилась, сжав сердце острыми краями. Словно кто-то выстрелил степлером в левую грудь. Чтобы успокоиться, Кармоди опустил руку на маленький стол, но его локоть согнулся, и он потерял равновесие. Луи ударился о край стола, его зубы громко клацнули, он охнул и упал на пол. Коктейль полетел следом за ним. Стаканчик выплеснул свое содержимое, и Кармоди распластался в холодной сладкой луже ванильного мороженого.

Ему исполнилось 36 лет. Он был слишком молод для сердечного приступа, даже учитывая его семейную историю. Он знал, что заплатил за несъеденный салат.





Озеро Уиннипесоки


Когда Человек в противогазе вышел из салона со своим оружием, Вик попыталась попятиться, но ноги не слушались ее. Ствол оружия держал ее на месте, завораживая, как карманные часы гипнотизера. С таким же успехом она могла быть погребенной по пояс в земле.

Затем Мэнкс встал между ней и стрелком. Пистолет выстрелил, и левое ухо Мэнкса разорвалось частичками красной плоти.

Он закричал – визгливый крик ярости, а не боли. Оружие выстрелило второй раз. Вик увидела, как туман завихрился справа от нее. Там была линия более чистого воздуха, отмечавшая пролет пули.

Если ты простоишь здесь еще одно мгновение, он пристрелит тебя на глазах у Вейна, – сказал ее отец, поддерживая ее за спину. – Не оставайся тут. Не дай мальчику это увидеть.

Она бросила взгляд на машину. За ветровым стеклом был ее сын. Он сидел на заднем сиденье. Его лицо выглядело расстроенным и раскрасневшимся. Он яростно махал ей рукой: Уходи, уходи! Убегай! Вик не хотела, чтобы он видел ее бегство – чтобы он видел, как она оставляет его позади. Все другие моменты, когда она подводила его, не шли в сравнение с этой последней непростительной неудачей.

Мысль пронзила ее, словно пуля, прошедшая через туман: Если ты погибнешь, то никто не найдет Чарли Мэнкса.

– Вейн! – закричала она. – Я приду за тобой! Куда бы тебя ни увезли, я найду тебя!

Вик не знала, слышит ли он. Она сама едва воспринимала свой голос. В ее ушах стоял вой от близкого выстрела Человека в противогазе. Но она слышала крик Мэнкса: Пристрели ее, пристрели ее немедленно!

Когда она повернулась, ее каблуки скрипнули в мокрой траве. По крайней мере, она начала двигаться. Вик опустила голову, хватаясь за шлем, который хотела снять, прежде чем дойдет до нужного места. Она чувствовала себя комично медленной, как мультипликационный персонаж, – чувствовала, что яростно перебирает ногами и никуда не убегает, пока колючая трава скатывается под ней рулоном, как ковер. В мире не было никаких звуков, кроме тяжелого топота ее ног и дыхания, усиленного внутри шлема.

Человек в противогазе должен был выстрелить ей в спину, выпустив пулю в позвоночник. Вик надеялась, что он убьет ее. Она не хотела лежать в грязи, парализованная, ожидая, когда он выстрелит снова. В спину, – подумала она, – в спину, в спину – только два слова, которые ее ум мог соединить вместе. Весь ее словарный запас уменьшился до двух слов.

Она была на полпути вниз с холма. Сорвала шлем и отбросила его в сторону.

Оружие выстрелило. Что-то булькнуло в воде справа от нее, словно какой-то ребенок бросил камень в озеро.

Под ее ногами были доски причала. Они прогибались и громыхали под ней. Сделав тройной прыжок, она нырнула в воду. Вик ударилась о поверхность, вновь подумала о пуле, рассекающей туман… и затем оказалась в озере. Она была под водой.

Вик погрузилась почти до самого дна, где мир оставался медленным и темным. Ей казалось, что мгновения назад она находилась в мутном зеленом мире озера, и вот перед ней раскинулось тихое и спокойное состояние бессознания.

Женщина плыла через холодную и неподвижную безбрежность.

Пуля вошла в озеро в полуфуте слева от нее, пробив тоннель в воде и быстро замедляясь. Вик отпрянула в сторону и слепо замахала руками, словно от чего-то защищалась. Ее пальцы сжали горячий предмет. Она открыла ладонь и посмотрела на то, что выглядело свинцовым грузом для лески. Подводное течение смело свинец с руки и погрузило в озеро. Через мгновение Вик поняла, что поймала пальцами пулю.

Она изогнулась и взмахнула ногами. Теперь ее лицо смотрело вверх. Легкие начинали гореть. Она увидела поверхность озера – яркий серебристый лист над головой. Плот находился в десяти-пятнадцати футах от нее.

Она быстро поплыла. Ее грудь казалась подвалом, наполненным огнем.

Вик отталкивалась ногами и руками. Затем она оказалась под ним – под черным прямоугольником плота.

Она поднялась на поверхность и подумала об отце – точнее, о материале, который он использовал для подрыва скал. Речь шла о скользких пакетах, наполненных белым АНФО. Ее грудь, словно упакованная этим веществом, готова была взорваться.

Когда ее голова поднялась из воды, она вздохнула и наполнила легкие воздухом. Вик замерла в глубокой тени, под досками плота, между связками ржавых железных бочек. Воздух пах креозотом и гнилью. Она старалась дышать очень тихо. Каждый выдох отдавался эхом в маленьком низком пространстве.

– Я знаю, где ты! – закричал Человек в противогазе. – Тебе от меня не скрыться!

Его голос был писклявым, срывающимся и детским. Фактически он действительно являлся ребенком, вдруг поняла Вик. Его возраст мог составлять тридцать, сорок или пятьдесят лет, но он был просто еще одним отравленным ребенком Мэнкса.

И да, возможно, он знал, где она находилась.

Приди и возьми меня, маленький ублюдок, – подумала она и вытерла лицо.

Потом до нее донесся другой голос. Ее звал Мэнкс. Он почти напевал.

– Виктория! Виктория Макквин!

Между двумя металлическими бочками была брешь – пространство, возможно, в дюйм величиной. Она посмотрела в эту щель. На расстоянии тридцати футов Вик увидела Мэнкса, стоявшего на краю пристани. Рядом с ним стоял Человек в противогазе. Лицо Мэнкса было перепачкано, словно он нырял за яблоками в ведро, наполненное кровью.

– О мой бог! Ты хорошо порезала меня, Виктория Макквин. Ты сделала отметину на этом мужественном лице, а моему компаньону удалось прострелить мне ухо. С друзьями всегда так. Короче, я весь в крови. Теперь меня последним будут приглашать на танец. Вот увидишь. Я не обманываю тебя.

Он засмеялся и потом продолжил:

– Люди правду говорят. Жизнь движется маленькими кругами. Вот мы и встретились снова. Тебя трудно удержать в руках. Ты как рыба. И озеро является прекрасным местом для тебя.

Мэнкс снова замолчал. Когда он заговорил, в его голосе прозвучала нотка веселья.

– Может, так даже лучше. Ты не убила меня. Ты только отняла моих детей. Теперь пусть торжествует справедливость. Я уеду и оставлю тебя в покое. Но запомни, мразь! Отныне твой сын рядом со мной, и ты никогда не вернешь его назад. Хотя я думаю, он будет иногда звонить тебе из Страны Рождества. Его там ждет вечное счастье. Я никогда не причиню ему вреда. Ты сама почувствуешь это, когда снова услышишь его голос. Увидишь, что ему лучше со мной, чем с тобой.

Причал заскрипел под их ногами. Мотор «Роллс-Ройса» тихо работал на холостом ходу. Вик выбралась из отяжелевшей мокрой куртки Луи. Она думала, что та утонет прямо около нее. Но куртка поплыла, как черная токсичная масса.

– Конечно, ты можешь найти нас, если хочешь, – сказал Мэнкс хитрым голосом. – Как нашла меня прежде. Я годами думал о мосте в деревьях. О твоем невероятном мосте. Мне многое известно о таких феноменах. Я знаю все о тайных дорогах, которые могут найти только некоторые люди. По одной из них я езжу в Страну Рождества. Это ночная дорога. Сначала она ведет к Ограде сирот. Там находятся ворота в Среднемирье и старая дорожка к Древесной хижине ума. Рядом стоит чудесный крытый мост Виктории. Ты знаешь, как попасть туда? Найди меня, если сможешь. Я буду ждать тебя в Доме сна. Мы сделаем небольшую остановку перед поездкой в Страну Рождества. Найди меня, и мы поговорим на другие темы.

Он повернулся и начал подниматься на высокий берег. Человек в противогазе издал горестный вздох, поднял пистолет и выстрелил. Одна из сосновых досок над ее головой треснула и разметала щепки. Вторая пуля чиркнула по воде, прочертив линию на поверности озера. Вик отпрянула назад от узкой щели, через которую смотрела на пристань. Третья пуля звякнула о ржавую стальную лестницу. Последняя непримечательно плюхнулась в воду перед плотом.

Она тихо гребла, оставаясь на одном месте.

Двери машины захлопнулись. Когда автомобиль сдал назад через двор, она услышала шелест шин. Затем был грохот. «Роллс» переехал остатки упавшей изгороди.

Сначала Вик подумала, что это была уловка – Мэнкс находился в машине, а Человек в противогазе спрятался где-то с оружием наготове. Она закрыла глаза и внимательно прислушалась.

Открыв дрожащие веки, Вик увидела большого волосатого паука, висевшего на остатках паутины. От большей ее части остались только серые нити. Что-то – возможно, шальная пуля – порвало паутину. У паука, как и у Вик, ничего не сохранилось от мира, который он себе свил.





Поисковый Движок

6–7 июля





Озеро


Как только Вейн оказался один на заднем сиденье «Призрака», он сделал единственно разумную вещь: попытался выбраться из салона.

Его мать убегала вниз по холму – это казалось больше похожим на полет, чем на бегство. Человек в противогазе гнался за ней каким-то шатким пьяным аллюром. Даже Мэнкс помчался к озеру. Одна его рука прижималась к раненому уху.

Вид Мэнкса, спускавшегося с холма, на какое-то время удержал Вейна от действий. Дневной свет сменился водянисто-голубоватым мраком. Мир стал жидким. На деревьях висели клочья тумана. У них был цвет озера. А под холмом распростерлось озеро цвета сизого тумана. Из заднего салона машины Вейн почти не видел плот, который плавал на воде.

На фоне этих перемещающихся испарений Мэнкс выглядел персонажем из цирка – человеческим скелетом, скрещенным с ходоком на ходулях, – невероятно высокой и тощей фигурой в архаическом френче. Его бесформенная лысая голова и нос, похожий на клюв, напоминали образ стервятника. Туман разыгрывал фокус с его тенью, поэтому казалось, что он бежал вниз по холму через несколько темных дверей, каждая из которых была больше, чем прежняя.

Самым трудным на свете было отвести от него взгляд. Пряничный дым, – подумал Вейн. Он вдохнул немного дряни, которую Человек в противогазе распылил ему в лицо. И теперь это вещество замедляло его. Он потер лицо обеими руками, пытаясь встряхнуться, а затем начать двигаться.

Вейн снова попытался открыть двери в заднем купе салона, но замки не открывались – не важно, как сильно он тянул кнопки вверх. Окна тоже не опускались. Хотя переднее сиденье… Это была другая история. Водительская дверь выглядела открытой. Опущенное наполовину окно – достаточно, чтобы Вейн пролез, если дверь откажется содействовать.

Он толчком поднялся с сиденья и проделал долгое утомительное путешествие через заднее купе, одолев дистанцию около ярда. Схватившись за спинку переднего сиденья, мальчик перелез через нее и… опустился на пол машины в задней части салона.

Быстрое перемещение заставило его голову кружиться. Он несколько секунд постоял на четвереньках, глубоко дыша и пытаясь успокоить кружившееся беспокойство в желудке – стараясь решить, что с ним случилось. Газ, который попал в легкие Вейна, дезориентировал его, так что он с трудом понимал, где низ, а где верх. Он потерял равновесие и упал на заднее сиденье. Вот такие дела.

Мальчик встал, чтобы сделать новую попытку. Мир беспокойно дергался вокруг него. Но Вейн подождал, и тот наконец успокоился. Он сделал глубокий вдох (скорее, пряничный на вкус), пересек разделитель, перекатился… и сел на ковер у заднего сиденья.

На мгновение желудок воспротивился, и завтрак снова оказался во рту. Вейн проглотил его. В первый раз вкус пищи был лучше.

Ниже, на пристани, Мэнкс что-то говорил, адресуясь к озеру. Его голос звучал спокойно и неторопливо.

Вейн осмотрел заднее купе, пытаясь понять, как он может выбраться из салона. Похоже, заднее сиденье тянулось в бесконечность. Казалось, что в машине ничего не было, кроме него. Он чувствовал головокружение, словно только что выбрался из гравитрона на ярмарке – из аттракциона, который крутится все быстрее и быстрее, пока центробежная сила не прижимает тебя к стенке.

Вставай. Не медли. Он увидел эти слова в уме – так же ясно, как черные буквы, нарисованные на досках белого забора.

На этот раз Вейн пригнул голову, перепрыгнул через разделитель и из заднего купе вернулся… в заднее купе, где упал на пол, покрытый ковром. Из кармана его шорт выпал айфон.

Он встал на четвереньки, но ухватился за лохматый ковер, чтобы удержать себя от падения. Его голова кружилась и казалась опасно легкой. Он чувствовал себя так, словно машина мчалась по трассе, вращалась на черном льду и крутилась по большому тошнотворному кругу. Ощущение бокового вращения было почти неудержимым. Он ненадолго закрыл глаза, чтобы остановить его.

Когда Вейн посмел поднять голову, первое, что он увидел, был его айфон, покоившийся в трех футах на ковре. Он медленно потянулся к нему, как астронавт, соблазнившийся летящей конфетной палочкой.

Мальчик позвонил отцу – по единственному номеру, который он сохранил под рубрикой ИЗБРАННЫЕ. Там требовалось одно прикосновение. Он чувствовал, что сил ему хватит только на одно прикосновение.

– В чем дело, дорогой? – спросил Луи Кармоди.

Его теплый голос был дружеским и спокойным. При одном этом звуке Вейн почувствовал, как к его горлу подступают рыдания.

Раньше мальчик не понимал, насколько близко он был к слезам. Его горло сжалось. Он чувствовал, что не сможет дышать, не говоря уже о речи. Вейн закрыл глаза, и на мгновение его почти парализовало тактильное воспоминание щеки, прижатой к колючему лицу отца с трехдневной грубой щетиной, напоминавшей мех бурого медведя.

– Папа, – сказал он. – Папа, я в заднем салоне машины. И не могу выйти.

Он попытался объясниться, но это было трудно. Чтобы говорить, ему требовался воздух. А еще мешали слезы. Глаза горели. Зрение помутилось. Ему следовало рассказать о Человеке в противогазе, Чарли Мэнксе, Хупере и имбирном дыме – о том, как заднее сиденье начинало выглядеть бесконечным. Он не помнил, что говорил. Пару фраз о Мэнксе. Пару фраз о машине.

Потом Человек в противогазе принялся стрелять в плот. Оружие вздрагивало и вздрагивало. Автоматический пистолет подпрыгивал в его руке, отбрасывая вспышки в темноту. Когда так стемнело?

– Они стреляют, папа! – сказал Вейн хриплым напряженным голосом, который он сам едва узнавал. – Они стреляют в маму.

Мальчик смотрел во мрак через ветровое стекло, но не мог сказать, попадали ли пули в его мать или нет. Он не видел ее. Она стала частью озера и темноты. Как она любила темноту. Как легко она ускользнула от Человека в противогазе.

Мэнкс не стал смотреть, как его помощник расстреливает воду. Он уже поднимался на холм. Высокий мужчина прижимал руку к уху, как человек, слушавший наушник или получавший голосовое сообщение от начальства. Хотя трудно было представить, что у Мэнкса могло быть начальство.

Человек в противогазе опустошил обойму и отвернулся от воды. Он покачивался, поднимаясь на холм. Казалось, на его плечах лежал тяжелый груз. В ближайшее время они должны были подойти к машине. Вейн не знал, что случится потом, но ему хватало ума подумать об айфоне. Увидев телефон, они заберут его себе.

– Я должен отключиться, – сказал Вейн отцу. – Они возвращаются. Позвоню, когда смогу. А ты не набирай мне – они могут услышать. Они услышат телефон, даже если поставлю его на приглушенный режим.

Его отец выкрикнул его имя, но он больше не мог говорить. Вейн нажал на кнопку ЗАВЕРШИТЬ ЗВОНОК и включил приглушенный режим. Сначала он хотел спрятать телефон между подушками сиденья, но потом увидел под передними креслами ореховые ящички с полированными серебряными ручками. Он выдвинул один, поместил внутрь телефон и закрыл его. В это время Мэнкс открыл водительскую дверь.

Чарли Мэнкс бросил серебристый молот на переднее сиденье и забрался в салон. Он прижимал к голове шелковый носовой платок. Увидев коленопреклоненного Вейна на ковре, он опустил платок, и мальчик издал пронзительный крик ужаса при виде искалеченного лица Мэнкса. Две полоски, оставшиеся от уха, свисали со стороны головы. Длинная тощая физиономия была покрыта тускло-красным слоем крови. На лбу топорщился кусок кожи, частично закрывавший бровь. Под раной блестела кость.

– Наверное, я выгляжу пугающе, – сказал Мэнкс и усмехнулся, показывая зубы, окрашенные розовой слюной.

Он указал на свою голову.

– Сегодня ухо, а завтра умрешь.

Вейна замутило. Задняя часть машины казалась необъяснимо темной, как будто Мэнкс возил с собой ночь.

Высокий мужчина устроился за рулем. Дверь сама захлопнулась. Стекло поднялось вверх. Это делал не Мэнкс. Вейн видел все своими глазами. Чарли Мэнкс прижал ухо одной рукой, а другой мягко надавил на кусок кожи, закрывавшей бровь.

Человек в противогазе подошел к пассажирской двери и потянул за ручку… Но когда он сделал это, кнопка замка на окне опустилась вниз. Рычаг коробки передач вильнул и переключился на заднюю скорость. Машина проехала несколько футов. Из-под колес полетели камни.

– Нет! – закричал Человек в противогазе.

Он все еще держал замок рукой. Когда машина поехала, Бинг едва не потерял равновесие. Он побежал за машиной, держа ладонь на капоте, как будто это могло удержать «Роллс-Ройс» на месте.

– Нет! Мистер Мэнкс! Не уезжайте! Я извиняюсь! Я не хотел этого! Простите меня за ошибку!

Его голос дрожал от ужаса и горя. Он подбежал к пассажирской двери, схватил защелку и опять потянул на себя.

Мэнкс склонился к нему и через окно произнес:

– Ты теперь в моем списке озорников, Бинг Партридж. У тебя слишком большие планы, если ты думаешь, что я возьму тебя в Страну Рождества, – особенно после сделанных тобой гадостей. Я боюсь впускать тебя в автомобиль. Откуда мне знать, что ты не изрешетишь машину пулями, если я позволю тебе ехать вместе с нами?

– Клянусь, я буду хорошим! Буду хорошим, обещаю. Таким хорошим, как сахар и приправа! Не оставляйте меня! Мне так ж-ж-а-а-л-ль!

Его противогаз запотел изнутри. Он говорил между рыданиями.

– Я хотел бы пристрелить себя! Честное слово! Лучше бы я выстрелил в собственное ухо! Ох, Бинг, Бинг! Ты полный придурок!

– Как много и нелепо ты шумишь! У меня и без этого голова болит.

Кнопка замка поднялась вверх. Человек в противогазе открыл дверь и упал в автомобиль.

– Я не хотел этого! Клянусь, не хотел. Я сделаю все. Все, что скажете!

Его глаза расширились в порыве вдохновения.

– Я могу отрезать себе ухо! Свое ухо! Мне ничего не стоит! Мне оно не нужно! У меня их два! Хотите, я отрежу себе ухо?

– Я хочу, чтобы ты заткнулся. Если тебе не терпится что-нибудь отрезать, начни со своего языка. Тогда, по крайней мере, у нас будет какой-то покой.

Машина по-прежнему ехала задним ходом. Она ускорилась и выскочила на асфальт. Шасси заскрипели. Оказавшись на дороге, автомобиль накренился вправо и повернулся точно в направлении шоссе. Рычаг коробки передач снова переключился, и машина помчалась вперед. Все это время Мэнкс не касался ни руля, ни рычага, а продолжал держаться за свое ухо. Повернувшись на сиденье, он сердито посмотрел на Человека в противогазе.

Пряничный дым, – с тусклым изумлением подумал Вейн. Из-за этого дыма ему мерещилась всякая всячина. Машины не ездят сами по себе. И заднее сиденье не уходило в вечность.

Человек в противогазе сжал голову руками и начал раскачиваться взад и вперед. Он издавал тоскливые и жалобные звуки.

– Глупый, – прошептал мужчина в отчаянии. – Какой же я глупый!

Он сильно ударился головой о приборную панель. И еще раз.

– Прекрати это немедленно, или я оставлю тебя на обочине дороги, – сказал Мэнкс. – Незачем вымещать свои неудачи на прекрасном интерьере моей машины.

Автомобиль, рванув вперед, все больше удалялся от коттеджа. Руки Мэнкса были прижаты к лицу. Руль постоянно двигался из стороны в сторону, удерживая «Роллс» на дороге. Вейн прищурился, следя за ним. Он сильно ущипнул себя за щеку, но боль не прояснила зрения. Машина управлялась самостоятельно, потому что пряничный дым вызывал у него галлюцинации или… Но никакого «или» в этой цепочке размышлений не было. Ему не хотелось думать о каком-то «или».

Вейн повернул голову и посмотрел на овальное заднее стекло. Он бросил последний взгляд на озеро под низким пологом тумана. Вода выглядела гладкой, как лист только что отлитой стали – как лезвие ножа. Если его мать была там, он не видел следов ее существования.

– Бинг, загляни в бардачок. Думаю, ты найдешь там ножницы и пластырь.

– Хотите, чтобы я отрезал себе язык? – с надеждой спросил Человек в противогазе.

– Нет, я хочу, чтобы ты перевязал мне голову. Конечно, если не собираешься сидеть и смотреть, как я истекаю кровью. Наверное, это будет зрелищный спектакль.

– Нет! – в ужасе закричал спутник Мэнкса.

– Ладно. Позаботься как следует о моем ухе и голове. И сними противогаз! Невозможно говорить с тобой, пока ты носишь его.

Голова маленького мужчины появилась из-под маски с громким хлопком, похожим на звук пробки, выдернутой из бутылки вина. Его лицо раскраснелось и пылало. Крупные слезы стекали по его дряблым дрожащим щекам. Он покопался в бардачке и вытащил рулон хирургического пластыря и маленькие серебристые ножницы. Расстегнув молнию курки, он выставил наружу грязную белую майку и волосатые плечи, напоминавшие седую спину гориллы. Бинг нарезал полосы из майки и застегнул спортивную куртку.

Поворотник замигал. Машина замедлилась на сигнал СТОП и затем повернула на магистральное шоссе.

Бинг взял в руки длинные полосы майки. Он аккуратно сложил одну и приложил ее к уху Мэнкса.

– Придержите здесь, – сказал Бинг и самым жалким образом икнул.

– Хотелось бы знать, чем она порезала меня, – произнес Мэнкс.

Посмотрев назад, он встретил взгляд Вейна.

– У меня, знаешь ли, давняя ссора с твоей матерью. Общение с ней похоже на драку с мешком кошек.

– Чтоб ее личинки ели, – сказал Бинг. – Чтоб они слопали ее глаза!

– Фу, какой отвратительный образ.

Бинг обмотал длинные полосы майки вокруг головы Мэнкса, закрыв ими прокладку около уха и рубец на лбу. Он начал закреплять бандаж кусочками хирургического пластыря.

Мэнкс все еще смотрел на Вейна.

– Ты что-то притих. Ничего не хочешь мне сказать?

– Отпустите меня, – попросил Вейн.

– Конечно, отпущу.

Они промчались мимо закусочной «Зеленая ветвь», где этим утром Вейн и его мать заказывали себе завтрак с сэндвичами. Утро вспоминалось, как полузабытый сон. Неужели, проснувшись, он видел тень Чарли Мэнкса? Кажется, видел.

– Я знал, что вы придете, – сказал Вейн.

Он был удивлен, услышав свой голос.

– Знал весь день.

– Трудно удержать ребенка от мыслей о подарках в ночь перед Рождеством, – сказал Мэнкс.

Он подмигнул Бингу, который в это время закреплял пластырем очередную полоску майки.

Рулевое колесо мягко покачивалось из стороны в сторону, машина следовала изгибам шоссе.

– Ваш автомобиль едет самостоятельно? – спросил Вейн. – Или я вижу это, потому что он брызнул мне в лицо какой-то газ?

– Ты много болтаешь! – закричал на него Бинг. – Кто будет молчать, потом не станет кричать! Поиграй в игру «молчок», сохранишь свой язычок!

– Когда ты перестанешь говорить об отрезанных языках? – возмутился Мэнкс. – Я начинаю думать, что у тебя навязчивая идея. Я беседую с мальчиком. Мне не нужен тут рефери.

Пристыженный Бинг повернулся, чтобы взять новую полоску пластыря.

– Ты не видишь галлюцинаций, и машина не ездит сама по себе, – сказал Мэнкс. – Автомобилем управляю я. То есть я являюсь машиной, а она представляет собой часть меня. Это настоящий «Роллс-Ройс» «Призрак», выпущенный в Бристоле в 1937 году. Он был привезен в Америку в 1938 году и входит в число других пятисот машин, которые имеются на этом берегу. Еще эта красавица служит расширением моих мыслей и может возить меня по дорогам, существующим только в моем воображении.

– Вот, босс, – произнес Бинг. – Все приладил.

Мэнкс рассмеялся.

– Чтобы все приладить, нам нужно вернуться и обыскать лужайку той женщины. Отыскать хотя бы несколько кусков моего уха.

Лицо Бинга сморщилось. Его глаза сузились до щелочек. Плечи приподнялись и задергались в безмолвных рыданиях.

– Но он брызнул мне что-то в лицо, – напомнил Вейн. – Что-то, пахнущее как пряники.

– Он просто хотел, чтобы ты расслабился. Если бы Бинг использовал этот препарат правильно, ты бы уже мирно дрых в глубоком сне.

Мэнкс бросил холодный презрительный взгляд на своего спутника.

Вейн подумал над его словами. Процесс обдумывания походил на перемещение тяжелых ящиков по комнате – слишком много напряженных усилий.

– Почему же вы не воспользуетесь Пряничным ароматом, чтобы немного поспать? – спросил Вейн.

– Хм? – воскликнул Мэнкс.

Он посмотрел на свою белую шелковую рубашку, ставшую алой от крови.

– Оставаясь в заднем купе, ты как бы находишься в карманной вселенной. Я не позволяю вещам оттуда переходить в переднюю часть.

Он тяжело вздохнул.

– Эту рубашку уже не сохранить. Я чувствую, мы должны объявить о ней минуту молчания. Она изготовлена фирмой «Риддл Макинтайр». Этого лучшего производителя на Западе не существует вот уже сто лет. Джеральд Форд не носил рубашек, кроме тех, что были выпущены фирмой «Риддл Макинтайр». А эту вещь я могу использовать только как ветошь для очистки шасси и деталей двигателя. Говорят, что кровь не смывается с шелка.

– Кровь не смывается с шелка, – шепотом повторил Вейн.

Это утверждение, казалось, имело эпиграммное свойство и ощущалось важным фактом.

Мэнкс спокойно рассматривал его с переднего сиденья. Вейн в ответ уставился на высокого мужчину через полосы света и темноты, как будто облака то открывали, то закрывали солнце. Но ночью солнца не было. Эта пульсирующая яркость существовала в его голове – за глазами ребенка. Он находился на грани шока – в том месте, где время шло по-другому, рывками, замирая на месте и снова прыгая вперед.

Он услышал далекий, сердитый и настойчивый вой. На миг ему показалось, что кто-то кричит. Он вспомнил, как Мэнкс бил его мать серебристым молотом. Мальчик подумал, что, возможно, заболел. Но когда звук усилился и приблизился к ним, он узнал в нем полицейскую сирену.

– Твоя мать поднялась к дому и позвонила копам, – сказал Мэнкс. – Я вынужден отдать ей должное. Она не медлит, когда нужно создать мне проблемы.

– И что вы будете делать, когда полиция заметит нас? – спросил Вейн.

– Не думаю, что копы ищут «Роллс». Они едут к твоей матери.

Передние машины начали прижиматься к обочинам дороги. Голубовато-серебряные стробирующие огни взлетели на вершину низкого холма, опустились на склон и помчались к ним навстречу. «Призрак» свернул к краю дороги и значительно замедлился. Но не остановился.

Полицейская машина пронеслась мимо них на скорости почти шестидесяти миль в час. Вейн повернул голову, провожая ее взглядом. Водитель даже не посмотрел на них. Мэнкс спокойно управлял автомобилем. Точнее, машина ехала дальше. Мэнкс вообще не прикасался к рулю. Он опустил щиток и осматривал себя в зеркале.

Чередование яркости и тьмы теперь шло более медленно, как будто крутящееся колесо рулетки, говорившее о том, что шар скоро остановится на красном или черном. Вейн уже не чувствовал того ужаса, который одолевал его во дворе матери. Он поднялся с пола и устроился на сиденье.

– Вам нужно показаться доктору, – сказал мальчик. – Высадите меня в лесу и отправляйтесь к врачу. Ваше ухо починят, прежде чем я доберусь до города или кто-нибудь найдет меня.

– Спасибо за заботу, но я предпочитаю не получать лечение в стальных наручниках, – ответил Мэнкс. – Мне поможет дорога. В дороге мне всегда становится лучше.

– Вы отвезете меня в Страну Рождества? – спросил Вейн.

Казалось, что его голос приходил издалека. Он был сонным и глухим.

– Со временем, – ответил Мэнкс, посмотрев на него в зеркало заднего вида.

– Это реальная страна? Или вы называете так место, где можете кого-то убить?

– Странно, что ты думаешь, будто я везу тебя в какое-то место, чтобы убить. Я мог бы расправиться с тобой у дома твоей матери. Но нет! Страна Рождества вполне реальна. Найти ее нелегко. Ты не сможешь попасть туда по обычным дорогам, но имеются другие пути, которых ты не найдешь на географических картах. Они снаружи нашего мира и все же находятся в нескольких милях от Денвера. Некоторые из них существуют в моей голове…

Он постукал пальцем по правому виску.

– Я беру эту часть с собой – везде, куда еду. В Стране Рождества живут спасенные мной дети, но никто из них не удерживается там против воли. Они не станут покидать это место. Однако дети будут рады тебе, Вейн Кармоди. Они хотят быть твоими друзьями. Скоро ты увидишь их… И когда ты попадешь туда, это будет чувствоваться, как возвращение домой.

Под колесами шипел асфальт.

– За последний час ты много волновался, – продолжил Мэнкс. – Поспи немного, дитя. Если случится что-то интересное, я обязательно разбужу тебя.

Не было никаких причин делать то, что говорил ему Чарли Мэнкс. Но вскоре Вейн обнаружил, что лежит на боку, положив голову на пухлое кожаное сиденье. Если в целом мире и имелся какой-то более умиротворяющий звук, чем шелест дороги, то Вейн его не знал.

Колесо рулетки щелкало и щелкало, пока наконец не остановилось. Шар замер на черном.





Озеро


Вик выплыла на отмель, затем одолела еще несколько футов до песчаного пляжа. Там она перекатилась на спину. Ноги по-прежнему оставались в озере. Она неистово содрогалась в хватке яростных, почти парализующих спазмов и издавала звуки, которые были слишком гневные, чтобы называться рыданиями. Возможно, она плакала. Она не знала точно. Внутренности Вик сильно болели, словно ее сутки рвало.

При похищении все важные события случаются в первые тридцать минут, – подумала Вик. Ее ум повторял то, что она однажды слышала по телевизору.

Вик не думала, что совершит в следующие тридцать минут какие-то важные поступки. Она не думала, что какой-нибудь коп найдет Чарли Мэнкса. Тем не менее она поднялась на ноги, потому что должна была делать все возможное – имело это значение или нет.

Она шла, как пьяница при сильном ветре, – качаясь и следуя тропе, ведущей к задней двери. Там она снова упала. Вик встала на четвереньки и, используя перила, поднялась на ноги. Начал звонить телефон. Вик заставила себя идти дальше, невзирая на очередной приступ колющей боли – настолько острой, что у нее перехватывало дыхание.

Она прохромала через кухню, добралась до телефона и успела ответить на третий звонок – как раз до того, как тот перешел на голосовую почту.

– Мне нужна помощь, – сказала Вик. – Кто это? Вы должны помочь мне. Злодеи забрали моего сына.

– Все нормально, мисс Макквин, – сказала маленькая девочка на другом конце линии. – Папочка хорошо водит машину. Он постарается, чтобы Вейн по-настоящему повеселился. Ваш сын скоро будет здесь. Он приедет в Страну Рождества, и мы покажем ему наши игры. Разве это не прекрасно?

Вик нажала кнопку ОКОНЧАНИЕ ЗВОНКА и набрала 911. Женщина сообщила ей, что она позвонила в службу экстренных событий. Ее голос был спокойным и участливым.

– Какова природа вашей чрезвычайной ситуации?

– На меня напали. Человек похитил моего сына. Я могу описать машину. Они только что уехали. Пожалуйста, пришлите кого-нибудь.

Диспетчер старалась держать тон уверенного спокойствия, но это ей не удалось. Адреналин меняет все.

– Вы ранены?

– Забудьте об этом. Поговорим о похитителе. Его имя Чарли Талент Мэнкс. Он очень старый.

Мертвый, – подумала Вик, но не сказала этого.

– Около семидесяти лет. Выше шести футов ростом, лысый, около 200 фунтов. С ним был другой мужчина, более молодой. Я не рассмотрела его.

Потому что он носил долбаный противогаз. Однако этого она тоже не сказала.

– Сейчас они в «Роллс-Ройсе» «Призрак» тридцатых годов выпуска. Мой сын на заднем сиденье. Ему двенадцать лет. Зовут Брюс, но ему не нравится это имя.

Вик начала плакать, не в силах остановиться.

– У него черные волосы, пять футов роста, и он носит белую майку без всяких надписей и рисунков.

– Виктория, полиция уже в пути. Эти мужчины вооружены?

– Да. У более молодого пистолет. А у Мэнкса какой-то молот. Он ударил меня им два раза.

– Я направлю к вам «Скорую помощь». Доктор осмотрит ваши раны. Вам удалось запомнить номер?

– Это долбаный «Роллс-Ройс» из тридцатых годов. На заднем сиденье находится мой мальчик. Сколько таких машин, по-вашему, разъезжает по дорогам?

К ее горлу снова подступили рыдания. Она прокашлялась и заодно назвала номер:

– Эн о эс четыре а два. Битая пластина. Читается по-немецки как Носферату.

– Что это означает?

– Какая разница? Погуглите сами.

– Я извиняюсь. Понимаю, что вы расстроены. Мы уже подняли тревогу. Сделаем все возможное, чтобы вернуть вашего сына. Я знаю, вы напуганы. Успокойтесь. Пожалуйста, успокойтесь.

У Вик было такое чувство, что диспетчер говорила это самой себе. В ее голосе появились дрожащие нотки, как у женщины, старавшейся не заплакать.

– Помощь уже в пути, Виктория…

– Просто Вик. Спасибо. Извините, что накричала на вас.

– Это нормально. Не беспокойтесь. Вик, если они в такой запоминающейся машине, как «Роллс-Ройс», то дело упрощается. Это пойдет нам на пользу. На заметной машине они далеко не уедут. Если похитители где-то на дороге, их кто-нибудь увидит.

Но их не увидели.





* * *


Когда медики «Скорой» попытались эскортировать ее в больницу, Вик растолкала их локтями и сказала, чтобы они держали свои чертовы руки подальше. Полицейский офицер – небольшая дородная индианка – встала между Вик и фельдшерами.

– Вы можете проверить ее здесь, – сказала она, усадив Вик обратно на кушетку.

В ее голосе слышался легкий акцент – ритмичность, которая делала каждую фразу смутно музыкальной.

– Будет лучше, если она не поедет. Что, если позвонят похитители?

Вик в своих мокрых шортах съежилась на кушетке и обернулась в тонкое одеяло. Фельдшер с синими перчатками на руках расположился рядом с ней. Он попросил ее опустить одеяло и снять рубашку. Это привлекло внимание копов, заполнявших комнату. Они начали тайком посматривать на Вик, но та не стала спорить и молча выполнила все требования. Она стянула мокрую рубашку и бросила ее на пол. Бра у нее не было. Она прикрыла грудь одной рукой и сгорбилась, чтобы фельдшер мог осмотреть ее спину.

Тот громко вздохнул.

Офицер-индианка – на ее бейджике было написано ШИТРА – встала по другую сторону и осмотрела спину Вик. Она тоже издала звук – тихий сочувственный возглас.

– Я думала, вы говорили, что он пытался переехать вас, – сказала Шитра. – Но речь не шла о том, что это ему удалось.

– Она должна подписать форму, – сказал фельдшер. – Документ, в котором будет говориться, что она отказалась ехать в больницу. Мне нужно прикрыть свою задницу. У нее могут быть сломанные ребра или разорванная селезенка. При беглом осмотре этого не скажешь. Пусть в документе будет записано мое резюме. Я не уверен, что осмотр в домашних условиях пойдет ей на пользу с медицинской точки зрения.

– Возможно, мне и не пойдет, – ответила Вик. – Но вам это будет во благо.

Вик услышала распространявшиеся по комнате звуки – нечто близкое к смеху – тихая волна мужского веселья. В помещении находилось шесть или семь копов. Они стояли вокруг и притворялись, что не смотрят туда, где выше грудей Вик была татуировка мотора V6.

Напротив нее сел мужчина – первый коп, которого она видела без формы. Он носил синий блейзер, у которого были слишком короткие рукава, и красный галстук с большим кофейным пятном. Его лицо с легкостью победило бы в конкурсе на уродливость: пушистые белые ресницы, ставшие желтыми на кончиках, окрашенные никотином зубы, комично похожий на тыкву нос и выступающий раздвоенный подбородок.

Коп покопался в одном кармане, затем в другом, потом приподнял широкий плоский зад и нашел записную книжку в заднем кармане. Открыв ее, он уставился на страницу с видом полного недоумения, словно его просили написать эссе на пятьсот слов о картине импрессиониста.

Именно этот пустой взгляд больше всего остального подсказал Вик, что он не Тот парень. Он просто занимал чужое место. Важной персоны, которая займется поисками ее сына – с координацией ресурсов и обобщением информации, – еще не было.

Она отвечала на его вопросы. Коп начал правильно: с Вейна. Возраст, высота, вес, одежда, имеется ли свежее фото. В какой-то момент Шитра вышла и позже вернулась с большим свитером, на котором было написано ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ГЭМПШИР. Вик натянула его на себя. Он доходил ей до колен.

– Отец? – спросил неприглядный мужчина.

Его звали Далтри.

– Живет в Колорадо.

– Разведены?

– Никогда не состояли в браке.

– Как он относился к тому, что мальчик был под вашей опекой?

– Он не под моей опекой. Вейн просто… Мы с Луи не имеем разногласий относительно сына. Тут нет никаких вопросов.

– Дайте номер, по которому мы можем отыскать его.

– Я дам, но сейчас Луи в самолете. Он прилетал к нам на Четвертое июля. А этим вечером отправился назад.

– Вы уверены в этом? Откуда вам известно, что он на борту самолета?

– Я знаю, что он никак не связан с похищением, если вы об этом спрашиваете. Мы никогда не ссорились из-за сына. Мой экс-мужчина самый безобидный и добродушный человек, которого только можно встретить.

– Лучше не говорите об этом. Я встречал многих добродушных парней. В Мейне был мужчина, который вел групповую терапию на основе буддизма. Учил людей, как с помощью трансцендентальной медитации управлять своим нравом и привычками. Этот парень потерял самообладание единственный раз, когда его бывшая жена принесла ему ограничительное распоряжение. Забыв весь свой дзен, он выпустил две пули в ее затылок. Та группа буддистов, которую он вел, довольно популярна в тюрьме Шоушенка. Там многие люди не справились с собственым гневом.

– Я повторяю, что Луи никак не связан с похищением. Мне известно, кто взял моего сына.

– Ладно, ладно. Я должен был задать вам этот вопрос. Теперь расскажите мне о человеке, который потрудился над вашей спиной. Нет, подождите. Сначала опишите его машину.

Она описала ее.

Далтри покачал головой и издал звук, который мог бы быть смехом, если бы тема предполагала какой-то юмор. В основном в нем звучал скептицизм.

– Ваш тип не очень-то умен. Если он находится где-то на дороге, я даю ему примерно полчаса.

– До какого момента?

– До того как он будет лежать мордой в грязи с ботинком какого-нибудь копа на шее. Никто не похищает детей на антикварных машинах. Это как ездить на грузовичке с мороженым. Всем бросается в глаза. А люди смотрят. Каждый заметит старый «Роллс-Ройс».

– Он не будет бросаться в глаза.

– Что вы имеете в виду? – спросил Далтри.

Она не знала, что ответить, поэтому ничего не сказала.

– Значит, вы узнали одного из налетчиков? – спросил коп. – Его зовут Чарльз Мэнкс.

Он посмотрел на то, что нацарапал в своем блокноте:

– Как вы познакомились с ним?

– Он похитил меня, когда мне было семнадцать лет. И удерживал меня два дня.

После этих слов в комнате воцарилась тишина.

– Проверьте, – сказала она. – Это должно быть в его досье. Чарльз Талент Мэнкс. Он довольно хорошо уходит от погони. Я должна поменять мокрые шорты и смыть с себя пот. Мне хотелось бы сделать это в своей спальне, если вы не против. Я думаю, сегодня мамочка достаточно покрасовалась своим голым телом.





* * *


Вик хранила в памяти свой последний взгляд на Вейна, запертого в заднем купе «Роллс-Ройса». Она видела, как он махал ей рукой – убегай, убегай, – как будто сердился на нее. Он уже тогда выглядел бледным, как труп.

Она видела Вейна проблесками, и казалось, что молот снова бил ее, вонзаясь в грудь, а не в спину. Вот он сидел голеньким в песочнице за их домом в Денвере – пухлый трехлетний мальчик с соломкой черных волос. Используя пластмассовую лопатку, он закапывал игрушечный телефон. А вот он на Рождество в реабилитационном центре – сидит на потрескавшейся пластиковой кушетке, разглядывая завернутый подарок. Затем Вейн разорвет обертку и достанет айфон в белой коробке. Вот он идет по причалу с ящиком инструментов, который еще слишком тяжел для него.

Каждая картина ударяла ее, и отбитые внутренности Вик снова сжимались от этого. Вот он был ребенком, спавшим обнаженным на ее голой груди. Вот он стоял на коленях в гальке рядом с ней – руки по локти в масле, – помогая натягивать на звездочки мотоциклетную цепь. В какой-то момент боль стала такой сильной и чистой, что комната потемнела по краям обзора и Вик упала в обморок.

Однако вскоре пришла потребность двигаться. Она больше не могла оставаться на кушетке.

– Если кто-то проголодался, я могу приготовить что-нибудь поесть, – сказала Вик. Время приближалось к полдесятому вечера. – У меня полный холодильник.

– Мы уже послали кое за чем, – ответил Далтри. – Не беспокойтесь.

Копы включили телевизор и настроились на ККНА – кабельный канал Новой Англии. Тревожное сообщение о Вейне начали показывать час назад. Вик видела его дважды и знала, что не сможет смотреть его вновь.

Сначала показывали фотографию, которую она им дала: Вейн, в футболке с надписью «Аэросмит» и вязаной шапочке «Эвеланш», щурился под ярким солнечным светом весны. Она уже пожалела об этом – ей не нравилось, как шапочка сидела на его черных волосах, заставляя уши оттопыриваться.

Дальше шла фотография самой Вик – с сайта «Поискового Движка». Она полагала, что редакторы программы хотели вывести на экран милую девушку. На ней были ковбойские ботинки, черная рубашка и макияж. Она закинула голову назад в веселом смехе – неприятный образ, учитывая ситуацию.

Но операторы не показали Мэнкса. В репортаже даже не называлось его имя. Они описали похитителей только как двоих белых мужчин на антикварном черном «Роллс-Ройсе».

– Почему людям не говорят, кого именно нужно искать? – спросила Вик, увидев сообщение впервые.

Далтри пожал плечами и сказал, что спросит у начальства. Он встал с кушетки и вышел во двор, чтобы поговорить с другими людьми. Хотя, вернувшись, он не дал никакой новой информации, и, когда репортаж показали второй раз, полиция все еще искала двух белых мужчин из примерно 14 миллионов белых парней, которых можно было найти в Новой Англии.

Если бы Вик увидела репортаж в третий раз и там не показали бы фотографию Чарли Мэнкса и не назвали его имени, она, наверное, запустила бы стул в телевизор.

– Пожалуйста, – сказала Вик. – У меня есть капустный салат и ветчина. И, конечно же, хлеб. Я могла бы сделать сэндвичи.

Далтри поерзал на месте и неуверенно посмотрел на других полицейских. Те разрывались между голодом и благопристойностью.

– Думаю, мы не против, – ответила офицер Шитра. – Я пойду с вами.

Она испытала облегчение, выйдя из гостиной, где толпилось слишком много людей. Копы входили и выходили. Их рации пищали. Она остановилась, глядя на лужайку через открытую переднюю дверь. В зареве фар во дворе было ярче, чем в полуденном тумане. Она видела упавшие доски изгороди и человека в резиновых перчатках, измерявшего следы колес, которые оказались впечатаны в мягкий грунт.

Машины копов мигали стробоскопическими огнями, как на месте чрезвычайного происшествия, хотя само происшествие уехало отсюда три часа назад. Вейн все так же мелькал в ее уме, и на мгновение она почувствовала себя опасно легкомысленной.

Шитра увидела, как Вик повело в сторону. Она подхватила ее под локоть и провела на кухню. Там было лучше. Там они были одни.

Окна кухни выходили на пристань и озеро. Причал был освещен большими прожекторами на треножниках. Коп с фонариком бродил по бедра в воде, но Вик не знала, с какой целью. Следователь в штатском наблюдал за ним с конца пристани, что-то указывал и отдавал приказы.

В сорока футах от берега плавала лодка. На ее носу стоял парень с собакой. Они смотрели на копов, стробоскопические огни и дом. Увидев собаку, Вик вспомнила о Хупере. Она не думала о нем с тех пор, как увидела в тумане яркие фары «Призрака».

– Кому-то нужно… позаботиться о нашей собаке, – сказала Вик. – Он, наверное… где-то снаружи.

Через каждые несколько слов ей приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Шитра с сочувствием посмотрела на нее.

– Не беспокойтесь сейчас о собаке, мисс Макквин. Хотите немного воды? В такие минуты организму требуется больше воды.

– А я удивлялась, почему он… не лает, – сказала Вик. – При всем этом переполохе.

Шитра погладила руку Вик и пожала ее локоть. Вик взглянула на женщину-полицейскую.

– У вас и так есть о чем беспокоиться, – произнесла Шитра.

– О боже! – прошептала Вик и снова начала плакать, дрожа всем телом.

– Никто не хотел расстраивать вас еще больше.

Макквин покачнулась, но удержала себя. Она не плакала так с тех пор, как отец оставил ее и мать. На какое-то время она прислонилась к разделочной стойке, подозревая, что ноги перестанут поддерживать ее. Шитра робко погладила ее плечи.

– Ш-ш-ш, – сказала мать Виктории, мертвая уже четыре месяца. – Просто дыши, Викки. Дыши ради меня.

У нее был легкий индийский акцент, но Вик тут же узнала голос матери. Узнала ее руку на своих плечах. Каждый человек, которого ты теряешь, по-прежнему с тобой, поэтому никто вообще не пропадает.

Если только не сталкивается с Чарли Мэнксом.

Вик села и выпила стакан воды. Она осушила его в пять глотков, не останавливаясь на вдохи и выдохи. Она отчаянно нуждалась в жидкости. Вода была тепловатой и сладкой – с приятным вкусом озера.

Шитра открыла шкаф, выискивая бумажные тарелки. Вик встала и, несмотря на возражения индианки, начала помогать ей с сэндвичами. Расставив тарелки в ряд, она поместила на них по два куска белого хлеба. Слезы капали с носа и падали вниз.

Она надеялась, что Вейн не знал о смерти Хупера. Ей иногда казалось, что мальчик любил пса сильнее, чем ее или Луи.

Найдя ветчину, капустный салат и чипсы «Доритос», она начала заполнять тарелки.

– У полицейских сэндвичей имеется свой секрет, – сказала какая-то женщина, подошедшая сзади.

Вик бросила на нее взгляд и поняла, что это был Тот парень, которого она ожидала, – пусть даже Парень оказался женщиной. Начальница копов имела вьющиеся коричневые волосы и маленький курносый нос. На первый взгляд она была довольно простенькой и тем не менее невероятно милой – на второй. В своих синих джинсах и тонком твидовом плаще с вельветовыми вставками она могла бы сойти за студентку гуманитарного колледжа, если бы не 9-миллиметровый пистолет в кобуре под ее левой рукой.

– В чем секрет? – спросила Вик.

– Показываю, – сказала женщина.

Она взяла ложку и бросила капустный салат на один из сэндвичей, затем поместила сверху кусок ветчины. Возведя купол из «Доритос» над капустным салатом, она выжала туда дижонскую горчицу, помаслила хлеб и сложила все компоненты вместе.

– Масло – это важная часть.

– Действует, как клей, верно?

– Да. Копы по своей природе притягиваются холестерином как магнитом.

– Я думала, что ФБР занимается похищениями только в тех случаях, когда ребенка перевозят через границы штатов, – сказала Вик.

Женщина с вьющими волосами нахмурилась, затем взглянула на ламинированную карточку, прикрепленную к нагрудному карману ее плаща. Та гласила:

ФБР

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА

Табита К. Хаттер





Чуть ниже размещалась хмурая фотография ее лица.

– Официально мы этим еще не занимаемся, – ответила Хаттер. – Но вы находитесь в сорока минутах от границ трех штатов и менее чем в двух часах от Канады. Те, кто на вас напал, забрали вашего сын почти…

– Те, кто на меня напал? – переспросила Вик.

Она почувствовала жар на щеках.

– Почему люди все время говорят о тех, кто напал на меня, как будто мы о них ничего не знаем? Это бесит меня. Я стала жертвой Чарли Мэнкса! Он и еще один мужчина увезли моего сына.

– Чарльз Мэнкс мертв, мисс Макквин. Он умер в мае.

– Предъявите тело!

Это заставило Хаттер на минуту замолчать. Поджав губы, она тихо сказала:

– У нас имеется сертификат смерти и его фотография в морге. Мэнкса вскрывали. Разрубили ему грудь. Коронер вытащил и взвесил его сердце. Короче, это убедительные причины верить, что он не нападал на вас.

– А у меня полдюжины причин не сомневаться, что он сделал это, – вскричала Вик. – Они тут – на моей спине. Вы хотите, чтобы я сняла рубашку и показала вам свои синяки? Каждый второй коп, который прибыл сюда, прекрасно рассмотрел их на моем теле.

Хаттер молча смотрела на нее. В ее взгляде читалось простое любопытство маленького ребенка. Вик потрясло, что ее так пристально рассматривают. Только нескольким взрослым людям позволялось смотреть на нее подобным образом.

Наконец Хаттер перевела взгляд на кухонный стол.

– Вы присядете рядом?

Не ожидая ответ, она подняла кожаную сумку, которую принесла с собой, и устроилась за кухонным столом. Психолог из ФБР посмотрела на Вик, ожидая, что та сядет рядом.

Вик взглянула на Шитру, словно спрашивала у нее совета. Она вспомнила, как та шептала ей свои утешения. Но полицейская-индианка хлопотала над сэндвичами.

Вик села.

Хаттер вытащила айпад из футляра, и зеленый экран засветился. Она снова выглядела студенткой, готовившей диссертацию о сестрах Бронте. Женщина провела пальцем по стеклу, пролистала несколько файлов и затем подняла голову.

– При последнем медицинском обследовании Чарли Мэнксу дали примерно восемьдесят пять лет.

– По-вашему, он слишком стар, чтобы совершать такие поступки? – спросила Вик.

– Я думаю, он уже мертв. Но расскажите мне, что случилось, и я попытаюсь изменить свою точку зрения.

Вик не стала говорить, что уже рассказывала эту историю три раза – от начала до конца. Все другие случаи не считались, потому что это был первый коп, заинтересовавшийся делом. Если копы вообще чем-то интересуются.

Вик сомневалась в этом. Чарли Мэнкс, как говорилось в досье, жил долгое время и обходился без задержаний, минуя сети закона, как серебристый дым. Детей, попавших в его машину, никто и никогда не видел снова.

Их сотни, – пришел ответ, безмолвный шепот мысли.

Вик рассказала свою историю – те части, которые она, по ее мнению, могла поведать чужому человеку. Она упустила сведения о Мэгги Ли. Она не упомянула, что ездила на мотоцикле по мосту воображения перед тем, как Мэнкс пытался прикончить ее. Она не обсуждала психотропную медитацию, которой больше не занималась.

Когда она рассказала о том, как Мэнкс бил ее молотом, Хаттер нахмурилась и попросила Вик подробно описать инструмент, клацая по клавишам кейборда на экране айпада. Хаттер вновь остановила Вик, когда та рассказала о том, что, поднявшись с земли, она порезала Мэнкса кулачковым ключом.

– Кулачковым что?

– Ключом, – сказала Вик. – «Триумф» изготовил их специально для своих мотоциклов. Это гаечный ключ типа отвертки. Я чинила мотоцикл и неосознанно сунула его в карман.

– Где он теперь?

– Не знаю. Он был в моей руке, когда я побежала. Наверное, я утопила его в озере.

– Это когда другой человек начал стрелять в вас? Расскажите мне об этом инциденте.

Она рассказала.

– Он выстрелил Мэнксу в лицо? – спросила Хаттер.

– Нет, не так. Он попал ему в ухо.

– Вик, я хочу, чтобы вы помогли мне представить это. Итак, пожилому мужчине – назовем его Чарли Мэнксом – во время медицинской проверки дали восемьдесят пять лет. Десять из них он провел в коме. Многим пациентам, проведшим в коме несколько лет, требуются месяцы реабилитации, прежде чем они снова смогут ходить. Вы говорите мне, что порезали его куличковым ключом…

– Кулачковым.

– После чего в него выстрелили. Но позже он сел за руль и уехал в неизвестном направлении.

Вик не могла сказать ей, что Мэнкс отличался от других людей. Она почувствовала это, когда он махал молотом, – по свернутой в спираль дикой силе, которая опровергала его возраст и тощее телосложение. Хаттер настаивала, что Мэнкс прошел вскрытие – что его сердце удалялось из тела. Вик не сомневалась в этом. Для человека, чье сердце изымалось и вставлялось обратно, большое отверстие в ухе не представляло опасности.

Подумав немного, она сказала:

– Возможно, машину вел другой парень. Вы хотите, чтобы я объяснила это? Не могу. Говорю только то, что случилось. К чему вы клоните? Мэнкс забрал моего двенадцатилетнего мальчика. Он собирается убить его, чтобы поквитаться со мной. Но мы по какой-то причине обсуждаем информацию ФБР. Почему?

Она посмотрела в лицо Хаттер – в ее спокойные холодные глаза – и все поняла.

– Господи! Вы не верите ни одному моему слову, верно?

Какое-то время Хаттер молчала. Когда она заговорила, у Вик было чувство, что она аккуратно подбирала слова.

– Я верю, что ваш мальчик пропал. И я верю, что вас сильно избили. У меня нет сомнений в том, что сейчас вы испытываете ад на земле. В остальном мой ум открыт для вопросов. Надеюсь, вы найдете это качество полезным и будете сотрудничать со мной. Мы обе хотим одного и того же – чтобы мальчику ничего не угрожало. Если бы это помогло, я уехала бы на его поиски. Но я не так нахожу плохих парней. Они попадают в тюрьму благодаря собранной мной информации и сортировке полезного материала. Фактически это почти не отличается от ваших книг о «Поисковом Движке».

– Вы знаете их? Неужели вы так молоды?

Хаттер слегка улыбнулась.

– К сожалению, нет. Это имеется в вашем файле. Кроме того, наш инструктор в Куантико использовал картинки «Поискового Движка» в своих лекциях. Он показывал, как трудно выбрать существенные детали в массе видимой информации.

– Что еще имеется в моем файле?

Улыбка Хаттер потускнела, но взгляд не изменился.

– В 2009 году вы подожгли дом в Колорадо. Затем провели в колорадской психиатрической больнице больше месяца. У вас диагностировали тяжелую психосоматическую дезадаптацию и шизофрению. Вы принимаете нейролептики и имеете алкогольную…

– Господи! – воскликнула Вик. – Вы думаете, что у меня были галлюцинации? И по поводу того, что меня избивали, и поводу того, что стреляли?

– Мы должны подтвердить, что стрельба имела место.

Вик оттолкнула от себя стул.

– Человек в противогазе стрелял в меня. Он выпустил шесть пуль. Опустошил обойму.

Макквин задумалась. Во время инцидента она находилась спиной к озеру. Возможно, все пули – даже та, что пробила ухо Мэнкса, – ушли в воду.

– Мы ищем доказательства.

– А мои синяки? – спросила Вик.

– Я не сомневаюсь, что вас кто-то избил, – сказала агент ФБР. – Вряд ли наши люди будут это отрицать.

В ее заявлении было нечто такое – какое-то опасное следствие, – которое Вик не могла понять. Кто стал бы избивать ее, если не Мэнкс? Однако она была физически истощена – слишком эмоционально растрачена, – чтобы пытаться осмыслить слова агента. Она не имела сил разобраться, о чем конкретно умалчивала Хаттер.

Вик снова посмотрела на ее ламинированный бейджик. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА.

– Подождите минуту. Подождите… Вы не детектив. Вы доктор.

– Почему бы нам не посмотреть на некоторые фотографии? – спросила Хаттер.

– Нет, – ответила Вик. – Это полная трата времени. Мне не нужно никуда смотреть. Послушайте меня. Один из них носил противогаз. Другой был Чарли Мэнксом. Я знаю, как выглядит Чарли Мэнкс. Господи, почему, черт возьми, я говорю с доктором? Мне нужен детектив.

– Я не прошу вас смотреть на фотографии преступников, – сказала Хаттер. – Меня интересуют фотографии молотов.

Услышав такое неожиданное предложение, Вик замерла на месте. Она открыла рот, не в силах издать ни звука.

Прежде чем к ней пришла какая-либо мысль, в соседней комнате началась суматоха. Шитра о чем-то спросила – голос дрожащий и раздраженный. Далтри что-то ответил. Затем послышался третий голос. Среднезападный акцент. Тон эмоциональный. Вик тут же узнала этого человека, но не поняла, как он оказался в ее доме. Луи следовало быть в самолете, если не в Денвере. Недопонимание замедлило ее реакцию, поэтому она так и осталась сидеть на стуле, когда ее бывший парень вошел в комнату, а за ним последовала свита копов.

Он едва походил на самого себя. Пепельный цвет лица и черные круги вокруг глаз. Казалось, что он потерял десять фунтов с тех пор, как Вик видела его двумя днями раньше. Она встала и протянула к нему руки. В тот же момент он обвил ее своими руками.

– Что же мы будем делать? – спросил ее Луи. – Что, черт возьми, мы будем делать, Вик?





* * *


Когда они сели за стол, Вик сжала руками его ладонь. Самая естественная вещь на свете. Она с удивлением почувствовала жар в его пухлых пальцах и снова посмотрела на измученное потное лицо Луи. Вик отметила, что он выглядел серьезно больным, но списала это на страх.

Теперь на кухне их было пятеро. Луи, Вик и Хаттер сидели за столом. Далтри прислонился к кухонной стойке, сморкаясь в носовой платок. Офицер Шитра находилась у дверей, по команде Хаттер выталкивая других копов.

– Вы Луи Кармоди, – сказала агент ФБР.

Она говорила, как режиссер школьного театра, сообщавшая Луи, что он будет играть в весеннем сезоне.

– Вы отец мальчика.

– Виновен, – сказал Луи.

– Повторите, – попросила Хаттер.

– Виновен по всем пунктам, – сказал Луи. – Я отец. А вы кто? Социальный работник?

– Я агент ФБР. Меня зовут Табита Хаттер. Многие парни в офисе зовут меня Табби Хатт.

Она слегка улыбнулась.

– Забавно, – ответил Луи. – Многие парни на моей работе зовут меня Джабба Хатт. Только они делают это, потому что я жирный ублюдок.

– Вы к нам из Денвера? – спросила Хаттер.

– Я пропустил свой рейс.

– Не нужно нас обманывать, – сказал Далтри. – Что с вами случилось?

– Детектив Далтри, – произнесла Хаттер. – Программу «Вопросов и ответов» веду я. Спасибо за внимание.

Далтри сунул руки в карманы плаща.

– Никто не против, если я закурю?

– Я против, – сказала Хаттер.

Какой-то момент Далтри подержал пачку в руке, глядя на обертку недоуменным взором, затем сунул ее обратно в карман. На миг в его глазах промелькнуло выражение, которое напомнило Вик свирепый взгляд акулы за секунду перед тем, как она сожрет тюленя.

– Почему вы пропустили свой самолет, мистер Кармоди? – спросила Хаттер.

– Из-за звонка Вейна.

– Вы разговаривали с ним?

– Он позвонил из машины по своему айфону. Сказал, что они пытаются застрелить Викторию. Мэнкс и другой парень. Мы говорили около минуты. Потом ему пришлось прервать звонок. Мэнкс и другой парень вернулись к машине. Мальчик был напуган… очень напуган. Но он держался. Вейн – маленький мужчина, понимаете? Он всегда был маленьким мужчиной.

Луи стукнул кулаками о стол и опустил массивную голову. Он поморщился, словно почувствовал в животе острый укол боли. По его щекам покатились крупные слезы. Это произошло очень быстро – без какого-либо предупреждения.

– Ему пришлось рано повзрослеть, потому что мы с Вик довольно плохо справлялись с собственным взрослением.

Вик снова сжала пальцами его ладонь.

Хаттер и Далтри обменялись взглядами, едва заметив возобновившийся плач Луи.

– Вы думаете, что ваш сын отключил телефон после того, как поговорил с вами? – спросила Хаттер.

– Если сим-карта осталась в аппарате, то не важно, включен он или выключен, – сказал Далтри. – По-моему, у вас, федералов, имеется работа.

– Да, вы можете найти телефон особым видом поиска, – сказала Вик.

Ее пульс участился.

Проигнорировав Макквин, Хаттер повернулась к Далтри.

– Можем попробовать, но это потребует времени. Я должна позвонить в Бостон. У мальчика айфон. Если тот включен, мы можем использовать функцию «Найти мой айфон» и обнаружить его прямо сейчас.

Она приподняла свой айпад.

– Верно, – сказал Луи. – Прямо сейчас. Я первым делом установил эту функцию, потому что не хотел потерять дорогой аппарат.

Он обошел стол, чтобы глянуть через плечо Хаттер на ее экран. От неестественного зарева монитора серый цвет его лица не улучшился.

– Какой у него адрес и пароль? – спросила Хаттер, повернувшись к Луи.

Кармоди протянул руку, чтобы напечатать их самому, но не успел он начать, как агент ФБР схватила его за запястье. Она прижала два пальца к его коже и измерила пульс. Даже со своего места Вик видела участок, где кожа блестела и, казалось, была обрызгана засохшей пастой.

Хаттер взглянула на лицо Луи.

– Вам сегодня делали ЭКГ?

– Я упал в обморок. Очень разволновался. Это, детка, была паническая атака. Какой-то сумасшедший псих похитил моего сына. Такое бывает только с толстяками.

До этих пор Вик думала только о Вейне. Но теперь ее внимание перешло на Луи. Каким серым он выглядел! Каким истощенным! Вик почувствовала тошнотворную тревогу.

– Луи? Ты упал в обморок? О чем ты говоришь?

– Это случилось, когда Вейн прекратил разговор. Я отключился всего на минуту. Очнулся, как огурчик, но охрана аэропорта заставила меня сесть на пол и пройти ЭКГ. Они хотели убедиться, что у меня мотор не заклинит.

– Вы сказали им, что вашего ребенка похитили? – спросил Далтри.

Хаттер бросила на него предупреждающий взгляд, который Далтри как бы не заметил.

– Вряд ли я им что-то говорил. Мне было не по себе. Я чувствовал странное головокружение. Помню, что повторял им одну фразу. Что мой мальчик нуждается во мне. Да, я это говорил им. У меня в голове застряла мысль – как мне быстрее добраться до своей машины. Затем они сказали, что собираются везти меня в больницу. Я велел им уходить и позаботиться о самих себе. Поднявшись на ноги, я направился к выходу. Кто-то из них схватил меня за руку. Мне пришлось протащить его несколько футов. Я торопился.

– Так вы говорили с полицией в аэропорту о том, что случилось с вашим сыном? – спросил Далтри. – Вы не подумали о том, что оказались бы здесь быстрее, если бы имели полицейский эскорт?

– Это даже не пришло мне на ум, – ответил Луи. – Сначала я хотел посоветоваться с Вик.

Далтри и Хаттер снова обменялись взглядами.

– Почему вы хотели сначала поговорить с Викторией? – спросила Хаттер.

– Разве это важно? – закричала Вик. – Может, мы подумаем о Вейне?

– Да, – сказала Хаттер, вновь посмотрев на свой айпад. – Сейчас. Давайте сфокусирумся на Вейне. Как насчет пароля?

Вик отодвинула стул, пока Луи тыкал толстым пальцем в буквы на экране. Она встала, обошла угол стола и посмотрела на планшетник Табиты. Ее дыхание было быстрым и коротким. Ожидание Макквин было таким острым, что могло бы кого-то порезать.

Планшетник Хаттер загрузил страницу «Найти мой айфон». Та показала карту земного шара: бледно-голубые континенты на фоне темно-синего океана. В верхнем правом углу появилось окно:

Айфон Вейна

Местоположение

Местоположение

Местоположение

Местоположение

Местоположение

Местоположение





Бесформенное поле серого цвета заполнило весь овал земного шара. На серебристой глади высветилась синяя точка. Начали возникать квадратики ландшафта. Карта перерисовывала себя, чтобы показать местонахождение айфона крупным планом. Вик увидела, что синяя точка перемещалась по дороге, называемой шоссе Св. Ника.

Все склонились к экрану. Далтри стоял так близко к Вик, что она чувствовала, как детектив прижимался к ее заду. Его дыхание щекотало ее шею. От него пахло кофе и никотином.

– Уменьшите изображение, – попросил Далтри.

Хаттер коснулась экрана – раз, другой, третий.

Карта изображала континент, который чем-то напоминал Америку. Казалось, что кто-то слепил Соединенные Штаты из хлебного мякиша и ударил кулаком по ее центру. В этой версии Кейп-Код был таким же большим, как Флорида, а Скалистые горы больше походили на Анды – тысячи миль гротескно вздыбленной земли; огромные валуны, громоздящиеся друг на друге. Однако страна в целом сморщивалась и сжималась к центру.

Тем не менее наряду с некоторыми узнаваемыми штатами – Колорадо, Нью-Йорк – возникли новые имена: Безнадежная Глина, Кровавый Меридиан. Многие большие города исчезли, но вместо них появились другие интересные места. В Вермонте бросался в глаза густой лес, выросший вокруг так называемого ЗАБОРА СИРОТ. В Нью-Гэмпшире имелось пятно, отмеченное, как ДРЕВЕСНЫЙ ДОМ УМА. Немного севернее Бостона была отметка СКВАЖИНЫ ЛАВКРАФТА – она выглядела, как кратер, немного похожий на висячий замок. В штате Мэн вокруг территории Льюистон-Оберн-Дерри находился ЦИРК ПЕННИВАЙЗА. Узкое шоссе, обозначенное как НОЧНАЯ ДОРОГА, вело на юг, краснея по ходу движения, пока не превращалось в струйку крови, льющуюся во Флориду.

Шоссе Св. Ника изобиловало точками стоянок. В Иллинойсе имелось место БДИТЕЛЬНЫЕ СНЕГОВИКИ. В Канзасе – ГИГАНТСКИЕ ИГРУШКИ. В Пенсильвании – ДОМ СНА и КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ. А в горах Колорадо, высоко на пиках гор, красовалась точка, где шоссе Св. Ника заканчивалось: СТРАНА РОЖДЕСТВА.

Сам континент дрейфовал в море черной, усеянной звездами пустоты. Карта называлась не СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, а СОЕДИНЕННЫЕ ФОРМЫ АМЕРИКИ.

Синяя точка дрожала, двигаясь от Западного Массачусетса к Стране Рождества. Но СОЕДИНЕННЫЕ ФОРМЫ не соответствовали Америке. От Лакони, штат Нью-Гэмпшир, до Спрингфилда, штат Массачусетс, было, вероятно, 150 миль, но на этой карте расстояние выглядело чуть ли не в два раза меньше.

Все смотрели на экран.

Далтри вытащил из кармана носовой платок и задумчиво высморкался.

– Никто не видел там Леденцовой страны?

Он прочистил горло с хриплым звуком, напоминавшим то ли кашель, то ли смех. Вик почувствовала, как ее кухня уходит из-под ног. Мир по краям зрения стал изогнутым смазанным пятном. Айпад и стол сохраняли острый фокус, но были странно удаленными.

Она нуждалась в каком-то якоре. Вик казалось, что она находится в опасной близости отрыва от кухонного пола… Она напоминала воздушный шар, ускользавший из детской руки. Вик сжала запястье Луи, чтобы за что-то держаться. Он всегда был тем, за кого она цеплялась.

Взглянув на него, она увидела отражение своего собственного потрясения. Его зрачки выглядели булавочными уколами. Дыхание было коротким и затрудненным.

На удивление нормальным голосом Хаттер сказала:

– Я не знаю, на что мы смотрим. Вы что-нибудь понимаете? Что за странная карта? Страна Рождества? Шоссе Святого Ника?

– Мы понимаем? – повторил Луи, беспомощно глядя на Вик.

Макквин знала, о чем на самом деле он спрашивал. Мы расскажем ей о Стране Рождества? О тех вещах, в которые ты веришь, когда становишься безумной?

– Нет, – прошептала Вик, отвечая на его вопросы, высказанные и невысказанные.





* * *


Вик заявила, что нуждается в отдыхе. Она спросила, может ли ненадолго прилечь, и Хаттер это позволила – сказала, что никому не будет лучше, если Вик доведет себя до крайности.

Однако в спальне кровать была занята Луи. Вик не могла бы там устроиться. Она подошла к шторам, раздвинула их и посмотрела на свой передний двор. Ночь наполняли переговоры по рации – фразы мужских голосов. Кто-то тихо смеялся. Странно было думать, что, возможно, менее чем в сотне шагов от дома существовало счастье.

Если какой-то полицейский на улице замечал ее фигуру, он, вероятно, думал, что Вик слепо смотрела на дорогу и надеялась, что вот-вот приедет машина. Автомобиль моргнет фарами. Сирена расколет воздух, и ее сын будет на заднем сиденье. В полной безопасности. Вернувшись домой. Его губы будут липкими и розовыми от мороженого, которое копы покупали для него в дороге.

Но она не смотрела на шоссе, хотя и всем сердцем надеялась, что кто-то привезет к ней Вейна. Если кто и вернет его назад, то это будет она сама. Вик взглянула на «Триумф», лежавший там, где она бросила его.

Луи приподнялся на кровати, как выброшенный на берег ламантин. Он заговорил, обращаясь к потолку:

– Ты можешь полежать рядом со мной минутку? Просто… чтобы побыть вместе?

Вик закрыла шторы и подошла к кровати. Она положила бедро на его колени и прижалась к нему, чего не делала годами.

– Ты знаешь этого парня, который выглядит, как исхудалый близнец Микки Руни? – спросил он. – Далтри? Он сказал, что тебя ранили.

Вик поняла, что он не слышал ее историю. Никто не рассказал ему, что случилось во время похищения.

Она снова повторила ее. Сначала Вик говорила то же самое, что и Хаттер и другим детективам. У этого рассказа появилось свойство текста, заучиваемого для роли в пьесе. Она могла цитировать его, не думая.

Но потом она поведала ему, что обкатывала «Триумф». Вик внезапно поняла, что не может упустить часть истории о мосте. Она нашла в тумане мост Самого Короткого Пути и могла рассказать о нем. Потому что это случилось. Реально случилось.

– Я видела его, – прошептала она, приподнимаясь на локте, чтобы посмотреть в его лицо. – Я ехала по нему, Луи. Он возник в ответ на мои поиски. Ты веришь мне?

– Я поверил тебе еще в первый раз, когда ты рассказывала мне о нем.

– Чертов лжец, – произнесла она, но не могла сдержать улыбку.

Он поместил руку на выпуклость ее левой груди.

– Почему мне не верить тебе? Это объясняет тебя лучше, чем что-либо еще. А я, как тот плакат на стене в фильме «Х-файлы»: «Хочу верить». Лучшая история в моей жизни, детка. Продолжай. Ты поехала по мосту. И что потом?

– Я не проехала его до конца. Испугалась. Подумала, что вновь переживаю галлюцинацию. Что опять слетела с катушек. Я так сильно нажала на тормоз, что из байка полетели куски.

Она рассказала ему, что развернула «Триумф» и ушла с ним с моста – с закрытыми глазами и дрожавшими ногами. Вик описала звуки, которые слышала на Самом Коротком Пути: шипение и рев, как будто она стояла за водопадом. Когда эти звуки умолкли, она поняла, что мост исчез. Затем была долгая дорога домой.

Вик продолжила рассказ. Похитители уже ожидали ее. Мэнкс набросился на нее с молотом. Луи не был стоиком. Он дергался, морщился и ругался. Когда Виктория призналась ему, что рассекла лицо Мэнкса кулачковым ключом, он покачал головой и сказал:

– Жаль, что ты не пробила ему череп этой штукой.

Вик заверила его, что старалась как могла. Когда она рассказала о Человеке в противогазе – как тот прострелил Мэнксу ухо, – Луи ударил кулаком по своей ноге. Он слушал ее всем телом, в котором была дрожащая напряженность. Он походил на лук, натянутый до предела, со стрелой, готовой к полету.

Луи не прерывал ее, пока она не дошла до того момента, как, убегая от злодеев, помчалась вниз по холму к спасительному озеру.

– Вот что ты делала, когда позвонил Вейн, – сказал он.

– А что случилось с тобой в аэропорту? На самом деле?

– То, что и было сказано. Я упал в обморок.

Он покрутил головой, расслабляя шею, затем задумчиво добавил:

– Та карта с дорогой в Страну Рождества… Что это за место?

– Не знаю.

– Оно не в нашем мире, верно?

– Не знаю. Наверное… Я могу предположить, что это наш мир. Точнее, его версия. Тот вариант, который Мэнкс носит в своей голове. Каждый живет в двух мирах, понимаешь? Есть физический мир… но также имеются внутренние миры. Миры наших мыслей. Представь себе мир, сделанный из идей вместо вещества. Он такой же реальный, как наш мир, но находится внутри головы. У него свои внутренние ландшафты. Каждый человек имеет внутреннее ви́дение, которое связано с инсайтами других людей – так же, как Нью-Гэмпшир соединяется с Вермонтом. Возможно, некоторые люди могут перемещаться в мысленном мире, если у них имеется правильное средство передвижения. Ключ. Машина. Велосипед. Что-нибудь.

– Как может твой мысленный мир быть связанным с моим?

– Не знаю. Но если Кит Ричардс придумал во сне песню, а потом тебе воспроизвели ее по радио, ты получил его мысли в своей голове. Мои идеи могут прийти в твою голову с такой же легкостью, с какой птицы способны перелетать границы штатов.

Луи, нахмурившись, сказал:

– Значит, Мэнкс увозит детей из вещественного мира в свой личный мир идей. Ладно. Я могу смириться с этим. Странно, но я могу принять такую концепцию. Давай вернемся к твоей истории. У того парня с противогазом было оружие.

Вик рассказала ему о погружении в воду и о том, как Человек в противогазе стрелял в нее. Затем Мэнкс обратился к ней с речью. А она в это время находилась под плотом. Закончив рассказ, Вик закрыла глаза и прижалась лицом к широкой шее Луи. Она устала. Можно сказать, Макквин приближалась к какой-то грани истощения, входя в новый район физиологической слабости. Там была очень слабая гравитация. Если бы она не прижималась к телу Луи, то уплыла бы в небо.

– Мост хочет, чтобы ты его искала, – сказал Луи.

– Я могу найти его, – прошептала она. – Могу отыскать Дом сна. Как уже было сказано, я ехала по мосту, пока не раздолбала чертов мотоцикл.

– Наверное, цепь слетела. Тебе повезло, что ты не перевернулась.

Она открыла глаза и сказала:

– Ты должен починить его, Луи. Ты должен починить его сегодня вечером. Так быстро, как сможешь. Скажи Хаттер и полиции, что не можешь уснуть. Скажи им, что тебе нужно чем-то заняться, чтобы выбросить тревоги из ума. Люди реагируют на стресс странным образом. А ты механик. Они не будут задавать тебе лишних вопросов.

– Мэнкс предложил тебе найти его. Что, по-твоему, он собирается сделать с тобой, когда до этого дойдет?

– Пусть думает о том, что с ним сделаю я.

– А что, если он не будет ждать тебя в Доме сна? Привезет ли тебя мотоцикл в любое место, где он окажется? Даже если он будет двигаться?

– Не знаю, – сказала Вик, но подумала: Нет!

Она не понимала, откуда исходила такая уверенность, но не сомневалась в своих выводах. Вик смутно помнила, что однажды искала потерянного кота – Тейлора, подумала она, – и нашла его только потому, что он умер. Если бы он был жив и продолжал перебегать с места на место, мост не имел бы опорной точки для настройки. Он пересекал расстояние между потерянным и найденным, но только если потерянное оставалось в одной локации.

Луи заметил сомнение на ее лице, и она продолжила свою мысль:

– Это не важно. Мэнкс однажды остановится, верно? Чтобы поспать. Поесть. Его машина должна остановиться. И когда это произойдет, я доберусь до него.

– Если ты спросишь меня, считаю ли я бредом твою ерунду о мосте, то мой ответ будет отрицательным. Однако эта часть твоей истории действительно сумасшедшая. Используя байк, найти его, чтобы он смог уделать тебя окончательно? Закончить дело, которое он начал вчера вечером?

– Ничего другого не остается.

Она посмотрела на дверь.

– И, Луи, это единственный путь, если мы хотим вернуть Вейна. Копы не найдут его. А я могу. Ты починишь «Триумф»?

Он вздохнул – огромное и взволнованное извержение воздуха, – а затем сказал:

– Я попытаюсь, Вик. Я попытаюсь. При одном условии.

– Каком?

– Когда я починю его, ты возьмешь меня с собой.





Шоссе Святого Николаса


Долгое время – бесконечное время покоя и мира – Вейн спал, и когда он открыл глаза, то понял, что все это было правдой.

NOS4A2 мчался сквозь темноту – неумолимая торпеда, вспенивающая бездонные глубины. Они поднимались на низкие холмы, «Призрак» проходил повороты, словно катил по рельсам. Вейн приближался к чему-то чудесному и прекрасному.

Снег падал мягкими снежинками, похожими на гусиные перья. Дворники со скрипом убирали их прочь.

Они миновали одинокий фонарь – двенадцатифутовый леденец, который разливал вокруг вишневый цвет, превращая падавшие снежинки в перья яркого пламени.

«Призрак» шел вдоль высокой дуги подъема, которая открывала вид на огромное плато внизу – серебристое, гладкое и плоское. На дальнем конце возвышения были горы. Вейн никогда не видел таких гигантов… В сравнении с ними Скалистые горы выглядели холмиками. Самые маленькие из них имели пропорции Эвереста. То была гряда огромных каменных зубов – точнее, клыков, настолько острых и больших, что они могли бы пережевать мерцающее небо. Скалы в сорок тысяч футов высотой пронзали ночь, выталкивая темноту к сияющим звездам.

Над всем этим дрейфовал серебристый и похожий на косу лунный серп. Вейн едва не отвел взгляд в сторону. У луны был изогнутый нос, задумчивый рот и полуприкрытый дремлющий глаз. Когда она выдыхала, ветер проносился по долинам, и серебристая цепь облаков бежала через ночь. Глядя на это, Вейн чуть не захлопал в ладоши от восторга.

Невозможно было отвести взгляд от гор. Неимоверно высокие циклопические пики притягивали взгляд Вейна, как магнит – железные стружки. Там – в выемке на двух третях пути по самой большой из ближайших гор – светилось бесценное сокровище, прикрепленное к скалистой поверхности склона. Оно сияло ярче, чем луна, и ярче любой звезды. Оно горело в ночи, как факел.

Страна Рождества.

– Ты можешь высунуться в окно и попытаться схватить одну из этих сахарных снежинок! – посоветовал мистер Мэнкс, сидевший на переднем сиденье.

На миг Вейн забыл, кто вел машину. Его перестал заботить этот вопрос. Неважная информация. Главное, попасть туда! Он ощущал пульс желания – стремление быть там; въезжать в ворота из леденцов.

– Сахарная снежинка? Вы хотели сказать, просто снежинка?

– Если бы я хотел говорить о снежинках, то так бы и сказал. А это чистый сахар, и если бы мы летели в самолете, то скользили бы между облаков из сахарной ваты! Давай, опусти стекло! Поймай снежинку и посмотри, лжец я или нет!

– А не будет холодно? – спросил Вейн.

Мистер Мэнкс посмотрел на него в зеркало заднего вида. В уголках его глаз собрались веселые морщинки. Он больше не выглядел ужасным. Он казался молодым – и даже если не очень симпатичным, то, по крайней мере, элегантным – в черных кожаных перчатках и длинном плаще. Его волосы тоже были теперь черными и выскальзывали из-под обшитой кожей шапочки, открывая высокий безупречный лоб.

Рядом на переднем сиденье спал Человек в противогазе. На его щетинистом жирном лице сияла сладкая улыбка. На нем была белая морская форма с множеством золотых медалей. Хотя более пристальный взгляд показывал, что эти медали являлись шоколадными монетами в золотой фольге. У него их было девять штук.

Вейн теперь понимал, что его приезд в Страну Рождества представлял собой нечто лучшее, чем поступление в Академию Хогвартса или экскурсию на Шоколадную фабрику Вилли Вонки, или посещение Облачного города в «Звездных войных», или визит в Ривендел во «Властелине колец». Ни одному ребенку из миллиона детей не дозволялось бывать в Стране Рождества – только тем, кто действительно нуждался в этом. Там невозможно было оставаться несчастным – в месте, где каждое утро являлось рождественским, где каждый вечер – кануном Рождества, где слезы карались законом, а дети летали, как ангелы. Или плавали. Вейн еще не понял разницы.

Он знал и другие частные детали. Его мать ненавидела мистера Мэнкса, потому что он не взял ее в Страну Рождества. А если она не могла приехать туда, то, естественно, не хотела, чтобы Вейн оказался там. Причина, по которой его мать напивалась так сильно, состояла в том, что опьянение было ближе всего к чувству, которое испытываешь в Стране Рождества… пусть даже бутылка джина отличается от этой страны так же сильно, как собачья галета от филе-миньона.

Его мать всегда знала, что однажды Вейн приедет в Страну Рождества. Вот почему она не могла жить рядом с ним. Вот почему она все эти годы убегала от него.

Ему не хотелось думать об этом. Он мог позвонить ей из Страны Рождества. Он мог сказать ей, что любит ее и с ним все нормально. Вейн будет звонить ей каждый день – конечно, если сможет. Это правда, что она иногда ненавидела его. Ей не нравилось быть его матерью. Но он решил любить ее и делить с ней свое счастье.

– Холодно? – закричал мистер Мэнкс, возвращая мысли Вейна к настоящему моменту. – Ты тревожишься, как моя тетушка Матильда! Завязывай с этим. Опусти стекло. И вот еще что! Я знаю тебя, Брюс Вейн Кармоди. К тебе приходят серьезные мысли, не так ли? Ты угрюмый молодой человек! Нам нужно вылечить тебя от этого. И вот что мы сделаем! Доктор Мэнкс предписывает тебе кружку мятного какао и поездку на Арктическом экспрессе вместе с другими ребятами. Если после этого ты еще будешь чувствовать мрачное настроение, то тебе ничего не поможет. Давай, открывай окно! Пусть ночной воздух ударит по твоей мрачности! Не будь старой леди! Такое впечатление, что я везу чью-то бабушку, а не маленького мальчика!

Вейн повернулся, чтобы опустить стекло, но испытал неприятное удивление. Рядом с ним сидела его бабушка Линда. Он не видел ее несколько месяцев. Трудно радоваться встрече с родственниками, если они мертвы.

Она и теперь производила впечатление мертвой. На ней был расстегнутый больничный халат. Когда она склонялась вперед, Вейн мог видеть ее костлявую голую спину. Обнаженная задница восседала на хорошем кожаном сиденье. Костлявые страшные ноги, неестественно белые в темноте, были покрыты черными варикозными венами. Глаза скрывались за блестящими серебряными недавно отчеканенными полудолларами.

Вейн хотел закричать, но бабушка Линда прижала палец к губам. Ш-ш-ш.

– …замедлить это сможешь то, наперед задом думать будешь если, – сказала она мрачно. – Вейн, правды от тебя увозит он.

Мэнкс склонил голову, словно прислушивался к шуму под капотом, который ему не нравился. Линда говорила достаточно громко, чтобы Мэнкс ее слышал, но он не оглядывался назад. Его выражение лица предполагало, что непонятные звуки доходили до переднего сиденья, но он не был уверен в их происхождении.

Бабушка Линда выглядела, мягко говоря, неважно. Но от чуши, которую она говорила – бессмыслицы, безумно топтавшейся на грани смысла, – у него волосы встали дыбом. На глазах блестели серебряные монеты.

– Уходи, – прошептал Вейн.

– Юность твою себе заберет и душу тебя у отнимет он, – продолжила бабушка Линда, для вескости слов нажимая холодным пальцем ему на грудину. – Части на порвет не пока, резинку как, тебя растягивать будет. Души собственной твоей от прочь тебя увезет он.

Вейн издал тонкий воющий звук, уклоняясь от ее прикосновения. В то же время он изо всех сил пытался разобраться в ее мрачной чуши. Он тебя порвет – это мальчик уловил. Резинку как? Нет, это, наверное, как резинку. Вот в чем дело. Она говорила задом наперед, и на каком-то уровне Вейн понимал, почему мистер Мэнкс не слышал ее с переднего сиденья. Он не улавливал ее слов, потому что двигался вперед, а она перемещалась в обратном направлении. Вейн попытался вспомнить, что она еще сказала. Ему хотелось раскрыть загадочный синтаксис мертвой женщины, но ее фразы уже терялись в памяти.

– Опусти стекло, малыш! – сказал мистер Мэнкс. – Сделай это!

Его голос внезапно стал грубым, потеряв все прежнее дружелюбие.

– Я хочу, чтобы ты поймал одну из этих сладостей. Торопись! Мы почти у тоннеля!

Однако Вейн не опустил стекло. Для этого ему пришлось бы протянуть руку перед Линдой, а он боялся. Боялся ее, как когда-то Мэнкса. Ему хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть бабушку. Он делал короткие судорожные вдохи, словно бегун на последнем круге. Выдохи сопровождались паром, как будто в заднем купе машины было холодно, хотя он не чувствовал этого.

В поисках поддержки он покосился на переднее сиденье, но мистер Мэнкс изменился. У него отсутствовало левое ухо – там были лишь лохмотья плоти. Небольшие алые полоски покачивались над его щекой. Шляпа куда-то делась. Он видел перед собой лысую голову, комковатую и пятнистую, с несколькими седыми волосинками, зачесанными назад. Со лба свисал большой лоскут отодранной красной кожи. Глаза исчезли. Вместо них алели дыры – не кровавые глазницы, а кратеры, наполненные живыми углями.

Рядом с ним спал в своей отутюженной форме Человек в противогазе. Он улыбался, как человек с наполненным животом и теплыми ногами.

Через ветровое стекло Вейн видел, что они приближались к тоннелю, проделанному в каменной стене, – к черной трубе, ведущей внутрь горы.

– Кто сзади с тобой? – спросил Мэнкс.

Его голос казался гудящим и ужасным – не человеческим. Это был голос тысячи мух, жужжавших в унисон.

Вейн посмотрел на Линду, но та исчезла, оставив его.

Тоннель проглотил машину. В темноте остались только красные дыры на месте глаз Мэнкса. Они, не мигая, смотрели на мальчика.

– Я не хочу ехать в Страну Рождества, – сказал Вейн.

– Все хотят ехать туда, – ответила тварь на переднем сиденье.

Когда-то она выглядела человеком, но больше им не была. Возможно, уже сотню лет.

Они быстро приближались к яркому кругу солнечного света в конце тоннеля. Когда они въезжали в него, стояла ночь. Но теперь они мчались к летнему сиянию. До выхода оставалось футов сто, однако у Вейна уже болело в глазах от этой яркости.

Застонав от боли, он поднес руки к лицу. Свет обжигал сквозь пальцы и делался все более интенсивным, пока не стал проникать через руки. Мальчик видел черные палочки своих костей, окутанные мягко сияющей тканью. В какой-то момент он почувствовал, что может воспламениться.

– Мне не нравится это! – закричал он. – Мне не нравится это!

Машина так сильно тряслась и подпрыгивала на покрытой ямами дороге, что его руки сместились с лица. Он заморгал, увидев утренний солнечный свет.

Бинг Партридж – Человек в противогазе – сел, повернулся на сиденье и посмотрел на Вейна. Его форма исчезла. Он носил все тот же заляпанный пиджак, что и накануне.

– Да уж, – сказал он, копаясь пальцем в ухе. – Я тоже не слишком радуюсь по утрам.





Шугаркрик, штат Пенсильвания


– Солнце, солнце, уходи, – зевая, произнес Человек в противогазе. – Ты к нам завтра приходи.

Он немного помолчал и смущенно добавил:

– У меня был прекрасный сон. Мне снилась Страна Рождества.

– Надеюсь, сон тебе понравился, – сказал Мэнкс. – После того, что ты натворил, тебе только сны о Стране Рождества и остаются!

Бинг съежился на сиденье и приложил ладони к ушам.

Они ехали среди холмов и высокой травы под синим летним небом. Слева под ними, в долине, сиял палец озера – длинный осколок зеркала, брошенный среди сосен, высота которых доходила до сотни футов. Низины ловили пятна утреннего тумана, но они очень быстро испарялись под солнцем.

Вейн потер глаза руками, но его мозг по-прежнему наполовину спал. Лоб и щеки казались горячими. Он вздохнул… и был удивлен, увидев белый пар, выходивший из ноздрей, – так же, как и во сне. Он не понимал, почему на заднем сиденье было так холодно.

– Я мерзну, – сказал Вейн, хотя на самом деле он чувствовал себя тепло.

– По утрам сейчас бывает сыро, – ответил Мэнкс. – Вскоре ты почувствуешь себя лучше.

– Где мы? – спросил Вейн.

Мэнкс обернулся и посмотрел на него.

– В Пенсильвании. Мы ехали всю ночь, а ты спал, как дитя.

Вейн, моргая, смотрел на него – обескураженный и дезориентированный. Ему потребовалось время, чтобы понять, почему так происходит. Повязка из белой ткани по-прежнему была наложена на остатки левого уха Мэнкса, но он снял ее со лба. Шестидюймовый шрам выглядел черным и отвратительным – как шов Франкенштейна. Однако на вид ему было двенадцать дней, а не несколько часов. Цвет лица улучшился. Глаза прояснились, светясь добродушием и благожелательностью.

– Ваше лицо стало лучше, – сказал Вейн.

– Я думаю, на него легче стало смотреть, но в конкурсах красоты мне еще долго не участвовать!

– Почему вы исцеляетесь? – спросил Вейн.

Мэнкс немного подумал над вопросом и ответил:

– Машина лечит меня. Она позаботится и о тебе.

– Это потому, что мы на дороге в Страну Рождества, – сказал Бинг, глядя через плечо и улыбаясь. – Автомобиль забирает твои невзгоды, и впереди тебя ждут только лучшие годы! Разве не так, мистер Мэнкс?

– Я не в настроении выслушивать твои рифмованные глупости, Бинг, – ответил Мэнкс. – Почему бы тебе не сыграть в молчанку?

NOS4A2 ехал на юг, и какое-то время никто не разговаривал. Вейн воспользовался тишиной и задумался.

За всю свою жизнь он ни разу не был так напуган, как вчерашним днем. Его горло до сих пор хрипело и болело от криков. Хотя теперь он напоминал скорее кувшин, из которого вылили плохие чувства. Интерьер «Роллс-Ройса» озарялся золотистым солнечным светом. В его лучах мелькали пылинки. Мальчик поднял руку, чтобы разогнать их и посмотреть, как они будут кружиться, словно песок, опускавшийся в воде…

…его мать нырнула в озеро, чтобы спастись от Человека в противогазе. Подросток вспомнил это мгновение и вздрогнул. На пару секунд Вейн почувствовал приступ вчерашего страха – такого свежего и сильного, словно он прикоснулся к оголенному медному проводу и получил заряд током. Его пугало не то, что он был пленником Чарли Мэнкса. Вейну не понравилось, что на какое-то время он забыл о своем похищении. Минуту назад он восхищался солнечным светом и чувствовал себя почти счастливым.

Мальчик перевел взгляд на ореховый ящик под передним сиденьем, где был спрятан его телефон. Подняв голову вверх, он увидел, что Мэнкс наблюдал за ним в зеркало заднего вида – наблюдал и слегка улыбался. Вейн отпрянул на спинку сиденья.

– Вы говорили, что должны мне услугу, – сказал он.

– Я держу свое слово, – ответил Мэнкс.

– Хочу позвонить моей маме. Хочу сказать ей, что со мной все в порядке.

Мэнкс кивнул, не сводя глаз с дороги. Его руки спокойно лежали на руле. Разве вчера автомобиль не ехал сам по себе? Вейн помнил, что рулевое колесо поворачивалось по собственной воле, пока Мэнкс стонал, а Бинг вытирал кровь с его лица… Но это воспоминание имело гиперреальное качество сна, которое бывает у человека, заболевшего лихорадкой. Теперь, при ярком солнечном свете Вейн не знал, что случилось на самом деле. Жаркий день не позволял ему видеть свое дыхание.

– Очень правильно, что ты хочешь позвонить своей маме, – сказал Мэнкс. – Сообщить ей, что с тобой все в порядке. Когда мы приедем в то место, куда собираемся, я ожидаю, что ты будешь звонить ей каждый день! Это просто проявление заботы! И, конечно, она захочет узнать, как ты себя чувствуешь. Мы пообщаемся с ней, как только сможем. Я не помню, какой у меня долг перед тобой, но только лютый зверь не дал бы ребенку позвонить своей матери. К сожалению, тут плохое место, чтобы останавливаться для разговора, и к тому же ни у кого из нас не имеется с собой телефона.

Он повернул голову и посмотрел на Вейна.

– Ты же не взял один с собой?

Старик улыбнулся.

Он знает, – подумал Вейн. Мальчик почувствовал, что его внутренности сжались, и на миг он был близок к слезам.

– Нет, не взял, – ответил он.

Его голос звучал почти нормально. Ему приходилось напоминать себе не смотреть на деревянный ящик под ногами.

Мэнкс перевел взгляд на дорогу.

– Это хорошо. Еще слишком рано звонить Виктории. До шести утра остается несколько минут, а после вчерашнего дня нам нужно дать ей поспать!

Он вздохнул и добавил:

– У твоей мамы татуировок больше, чем у моряка.

– Однажды в Йеле жила молодая леди, – произнес Человек в противогазе. – Какой только знаток не татуировал ее передок. А сзади, слепеньких ради, все повторяли на Брайле.

– Ваши стихи немного утомляют, – сказал Вейн.

Мэнкс засмеялся – грубым несдерживаемым смехом – и хлопнул ладонями по рулевому колесу.

– Это точно! Старый добрый Бинг Партридж – рифмующий демон! Библия говорит, что они, являясь низшими демонами, тоже приносят пользу.

Бинг прислонил голову к окну, глядя на проплывавшую мимо холмистую местность и на пасшихся овец.

– Прощай, черная подруга, – тихо прошептал он. – Дашь ли шерсти ты для друга?

– Все эти татуировки на теле твоей матери… – сказал Мэнкс.

– Да? – произнес Вейн, подумав, что, если он заглянет в ящик, телефона там, возможно, не будет.

Скорее всего, злодеи забрали его, пока он спал.

– Может, я старомоден, но мне кажется, что это приглашение слабохарактерным мужчинам посмотреть на нее. Ты думаешь, ей нравится такое внимание?

– Жила-была шлюха из Перу, – прошептал Бинг и тихо захихикал себе под нос.

– Они милые, – ответил Вейн.

– Это из-за них твой отец развелся с ней? Потому что ему не нравились ее голые разрисованные ноги, привлекающие взгляды других мужчин?

– Он не разводился с ней. Они никогда не были женаты.

Мэнкс снова рассмеялся.

– Какой сюрприз!

Они свернули с шоссе и въехали в спящий городок – какое-то жалкое заброшенное место. На закрашенных витринах магазинов белели объявления с надписью: СДАЕТСЯ. К дверям кинотеатров были прибиты фанерные листы. На фасадах ларьков читалось: СЧАС ГО ЕСТВА. САХАРН НИК! Над ними свисали рождественские гирлянды, хотя была середина июля.

Вейна не оставляли мысли о телефоне. Он мог бы открыть ящик ногой. Носок его ботинка был под ручкой.

– Нужно отдать ей должное, у нее атлетическая фигура, – сказал Мэнкс, хотя Вейн почти его не слышал. – У нее есть бойфренд?

– Она говорит, что я ее бойфренд, – ответил мальчик.

– Ха-ха. Каждая мать говорит это сыну. Твой отец старше ее?

– Не знаю. Догадываюсь, что ненамного.

Вейн поймал ручку ящика гибким носком ноги и открыл шуфлетку – на дюйм, не больше. Телефон находился там. Он пригнулся, чтобы закрыть ящик. Но было уже поздно. Если бы мальчик сделал хотя бы одно движение, они забрали бы айфон.

– Как, по-твоему, она посмотрела бы благосклонно на мужчину более старшего возраста? – спросил Мэнкс.

Вейна удивляло, что старик продолжал говорить о его матери – о ее тату и о том, что она думала о более взрослых мужчинах. Он был бы так же смущен, если бы Мэнкс задавал ему вопросы о морских львах или спортивных машинах. Мальчик даже не помнил, как они начали эту тему, и старался изменить канву разговора.

Если будешь думать задом наперед, – подумал Вейн. – Наперед. Задом. Думать. Будешь. Если. Мертвая бабушка Линда приходила к нему в сон. И все, что она говорила, исходило задом наперед. Многие из ее слов забылись теперь, но некоторые вернулись к нему с идеальной ясностью, как сообщение. Они напоминали невидимые чернила, которые темнеют и появляются на бумаге, если их подержать над пламенем. Если будешь думать задом наперед, то что получится? Этого он не знал.

Машина остановилась на перекрестке. На обочине стояла женщина среднего возраста – всего в восьми шагах. В шортах и головной повязке, она выплясывала на месте джигу. Женщина ожидала зеленый свет, хотя никакого транспорта перед ней не было.

Вейн действовал не раздумывая. Он бросился к двери и застучал руками по стеклу.

– Помогите! – закричал мальчик. – Помогите мне!

Танцевавшая женщина нахмурилась и осмотрелась по сторонам. Она взглянула на «Роллс-Ройс».

– Пожалуйста, помогите! – кричал Вейн, колотя руками по стеклу.

Она улыбнулась и помахала в ответ.

Свет изменился. Мэнкс спокойно проехал через перекресток.

Слева, на другой стороне улицы, Вейн увидел мужчину в форме. Тот выходил из магазина пончиков. На нем была фуражка, похожая на полицейскую, и синяя штормовка. Вейн метнулся через салон и застучал кулаками по другому стеклу. При этом, рассмотрев его получше, мальчик понял, что имеет дело с почтальоном, а не полицейским, – приземистым мужчиной лет пятидесяти.

– Помогите мне! – кричал Вейн дрожащим голосом. – Меня похитили! На помощь! На помощь!

– Он не слышит тебя, – сказал Мэнкс. – Или, точнее, слышит не то, что ты хочешь.

Почтальон посмотрел на проезжавший мимо «Роллс». Он улыбнулся и поднял два пальца к краю фуражки, отдав небольшой салют. Мэнкс поехал дальше.

– Ты закончил поднимать тревогу? – спросил его старик.

– Почему они не слышат меня? – поинтересовался Вейн.

– Это вроде того, что говорят о Лас-Вегасе? То, что случается в «Призраке», навсегда там и остается.

Он направился к другому концу городка, постепенно ускоряясь и оставляя за собой кирпичные здания и пыльные витрины.

– Не волнуйся, – сказал Мэнкс. – Если ты устал от дороги, мы скоро приедем. Лично я готов к небольшому перерыву. Мы уже близко к месту назначения.

– К Стране Рождества? – спросил Вейн.

Мэнкс недовольно поморщился.

– Нет. Она еще далеко.

– К Дому сна, – сказал Человек в противогазе.





Озеро


На мгновение Вик закрыла глаза и, открыв их, посмотрела на ночной столик. Часы показывали 05:59. Затем целлулоидные стрелки перешли на шесть утра, и зазвонил телефон.

Эти два события произошли так близко друг к другу, что Вик сначала подумала о звонке будильника. Но она не могла понять, зачем поставила его на такой ранний час. Телефон зазвонил опять, и дверь спальни открылась. В комнату заглянула Табита Хаттер. Ее глаза выглядели яркими за круглыми очками.

– Сейчас шесть ноль три, – сказала она. – Вам лучше ответить на звонок. Это может быть он.

Ей не нужно было говорить, кто это он. Вот почему именно Вик следовало ответить на звонок. Макквин не видела никого, кто прослушивал бы линию или настраивал компьютер, чтобы отследить звонок, но она смотрела фильмы с Томми Ли Джонсом и знала, что такие вещи делались.

Вик, спотыкаясь, подошла к телефону. Трубка казалась теплым пластиком в руке. Еще раньше, чем человек на другом конце линии заговорил, она могла сказать, что звонок шел не из Страны Рождества.

– Я до позднего вечера ничего не знал, – сказал ее отец. – И мне потребовалось время, чтобы вспомнить твой номер. Ждал, сколько мог, на тот случай, если ты захочешь поспать. Как ты там, девочка?

Вик отодвинула трубку ото рта и сказала:

– Это мой отец. Он в Довере.

– Скажите, что разговор записывается, – произнесла Табита Хаттер. – Все звонки по этому номеру будут фиксироваться несколько недель.

– Ты слышал это, Крис?

– Слышал. Ладно. Пусть делают все, что им нужно. Господи! Как приятно услышать твой голос, милая.

– Что ты хочешь?

– Хотел узнать, как у тебя дела. Я здесь, дорогая, если тебе понадоблюсь.

– Впервые за все это время?

Он смущенно вздохнул.

– Я понимаю, через что ты прошла. В свое время у меня было то же самое. Ну, ты знаешь. Я люблю тебя, девочка. Если что-то смогу сделать, позвони мне,

– У тебя нет никаких возможностей, – ответила она. – Подрывать уже нечего. Все и так уже взорвано. Не звони сюда больше, папа. Мне хватает боли. Ты делаешь только хуже.

Она повесила трубку. Табита Хаттер смотрела на нее с порога.

– Ваши специалисты по сотовой связи попытались отследить телефон Вейна? Это чем-нибудь отличалось от того, что выдала функция «Найти мой айфон»? Вряд ли. Если бы у вас имелась новая информация, вы не дали бы мне уснуть.

– Они не определили его телефон.

– Не смогли найти? Или отследили до шоссе Святого Ника, где-то к западу от Страны Рождества?

– Это что-то для вас означает? Чарли Мэнкс имел дом в Колорадо. Деревья вокруг него были увешаны рождественскими украшениями. Пресса назвала его Домом саней. Это Страна Рождества?

Нет, – подумала Вик. – Потому что Дом саней находится в нашем мире. А Страна Рождества – во внутреннем пространстве Мэнкса. В его личной вселенной.

Хаттер имела невозмутимое лицо, глядя на Вик с выражением бескрайнего спокойствия. Чем ответила бы эта женщина, если бы услышала, что Страна Рождества находится в четвертом измерении, где мертвые дети поют песни и делают удаленные телефонные звонки? Скорее всего, ее лицо вообще не изменилось бы. Она продолжала бы спокойно смотреть на Вик, пока полицейские удерживали бы ее, а доктор – делал укол.

– Я не знаю, где Страна Рождества и что это такое, – сказала Вик.

Это в основном было правдой.

– Я не понимаю, почему она возникла, когда начали искать телефон Вейна. Вы хотели посмотреть информацию по молотам…

Дом по-прежнему был полон людей, хотя теперь они походили не на полицейских, а скорее на отряд вундеркиндов из компании «Бест Бай». Трое молодых людей разложили ноутбуки на кофейном столике в гостиной – долговязый азиат с этническими татуировками, тощий парень с рыжей кудрявой прической и примерно миллиардом веснушек, а также чернокожий человек в водолазке такого же цвета, которая выглядела, словно ее взяли из шкафа Стива Джобса. Дом пропах кофе. На кухне кипел чайник. Хаттер налила Вик чашку горячего напитка, добавила сливок и ложку сахара – точно, как сделала бы Макквин.

– Это тоже в моем файле? – спросила Вик. – Как я готовлю кофе?

– Сливки стояли в холодильнике. Они предназначались для чего-то. Кофейная ложка лежала на сахарнице.

– Элементарно, Ватсон, – сказала Вик.

– На Хэллоуин я наряжаюсь Холмсом, – ответила Хаттер. – Трубка, шапочка из оленьей шкуры и все остальное. А как насчет вас? Что вы надевали, когда шли пугать прохожих?

– Смирительную рубашку, – пошутила Вик. – Я представлялась пациенткой, сбежавшей из психушки. Эта практика помогла мне в последующем.

Улыбка Хаттер исчезла. Она села за стол рядом с Вик и передала ей айпад. Табита объяснила, как переключать картинки в галереях, чтобы осматривать те или иные образы молотов.

– Почему вам важно знать, чем он бил меня? – спросила Вик.

– Неизвестно, что может пригодиться, пока вы не увидите это. Посмотрите, пожалуйста, все иллюстрации.

Вик перелистывала страницы с молотами для камней, для ковки железа, для крокета.

– Что это, черт побери? База данных, посвященная убийцам с молотами?

– Да.

Вик посмотрела на нее. Лицо Хаттер снова выражало состояние бесстрастности.

Она пролистала еще несколько страниц и остановилась.

– Вот этот.

Хаттер посмотрела на экран. Там изображался молот в фут длиной, с прямоугольной стальной головкой, рукояткой в насечку и острым крюком, выступавшим из другого конца.

– Вы уверены?

– Да. Из-за крюка. Это он. Черт побери! Что это за молот?

Хаттер втянула нижнюю губу, откинулась на спинку кресла и встала.

– В инструментальных магазинах он не продается. Я должна позвонить.

Она помедлила, опустив одну руку на спинку кресла Макквин.

– Вы сможете сделать заявление для прессы этим вечером? У нас на кабельных каналах новостей высокий рейтинг. Такие показы очень многофункциональны. Так уж вышло, что многие люди знают истории «Поискового Движка». Простите, что я говорю об этом, но бо́льшая часть зрителей считает сюжет реальной игрой «Поискового Движка» – игрой в настоящие жизнь и смерть. Личная просьба о помощи не даст аудитории охладеть к истории. Держать общественность настороже – это наше лучшее оружие.

– Пресса знает, что Мэнкс похищал меня, когда я была юной девочкой? – спросила Вик.

В раздумье Хаттер нахмурилась.

– М-м-м, нет! Они не работали с этой информацией. Не думаю, что вам нужно упоминать о Мэнксе в вашем заявлении. Пусть массмедиа фокусируются на важных деталях. Мы хотим, чтобы люди искали вашего сына и машину. Вот о чем вам стоит говорить. Все остальное в лучшем случае не имеет значения, а в худшем – отвлекает внимание.

– Автомобиль, мой сын и Мэнкс, – сказала Вик. – Мы хотим, чтобы все искали Мэнкса.

– Да. Конечно.

Она сделала два шага к двери, затем быстро повернулась и сказала:

– Вы замечательно держитесь, Виктория. Вы остаетесь очень сильной в ужасное время. Вами сделано так много, что я не хочу просить вас о большем. Но когда вы будете готовы, мы сядем и я потребую всю историю с ваших собственных слов. Мне нужно больше узнать о том, что Мэнкс делал с вами. Это улучшит наши шансы найти вашего сына.

– Я уже говорила, что он делал со мной. Вчера вечером я рассказала вам всю историю. Он бил меня молотом, потом загнал в озеро и уехал с моим сыном.

– Извините. Я не уточнила свои слова. Меня не интересует, что Мэнкс делал с вами вчера вечером. Я говорю о 1996 годе. Я говорю о времени, когда он похитил вас.





* * *


Вик догадывалась, что Хаттер была дотошной женщиной – терпеливой и понимающей. Размышляя взвешенно и досконально, она пришла к выводу, что Вик заблуждалась относительно Чарли Мэнкса. Но если она не верила, что Мэнкс похитил Вейна, то каким был ее вариант событий?

Вик осознавала угрозу, от которой она не могла избавиться. Это как ехать на мотоцикле и внезапно понять, что под колесами был черный лед – что любое движение могло пустить машину в неконтролируемый вираж.

Я не сомневаюсь, что вас кто-то избил, – сказала Хаттер. – Вряд ли наши люди будут это отрицать.

И: Вы провели в колорадской психиатрической больнице больше месяца. У вас диагностировали тяжелую психосоматическую деадаптацию и шизофрению.

Сидя за столом с чашкой кофе, в состоянии относительного покоя и бездействия, Вик наконец сложила все вместе. Когда у нее сформировались выводы, она почувствовала в затылке сухую прохладу и пощипывание кожи – физические проявления удивления и ужаса. Осознав эти чувства, она глотнула горячий кофе, чтобы прогнать болезненный холод и соответствующее ощущение тревоги. Вик изо всех сил старалась оставаться совершенно собранной… хотя бы в своем уме.

Значит, Хаттер думала, что Виктория убила Вейна сама – в психотическом кризисе. Сначала убила собаку, а потом утопила сына в озере. В отношении стрельбы и оружия у них были только ее слова. Эксперты не нашли ни одной пули и ни одной гильзы. Свинец ушел в воду, а латунь осталась в пистолете. Забор был снесен и двор взрыт – единственная часть, которую они еще не могли понять. Рано или поздно они найдут этому какое-то объяснение. Они что-нибудь придумают и подгонят к другим фактам.

Они рассматривали ее, как новую Сьюзен Смит – женщину из Южной Каролины, которая утопила своих детей и солгала о том, что они были похищины черным мужчиной. Эта дама почти на неделю вогнала страну в иступленную расовую истерию. Вот почему нигде не говорилось о Мэнксе. Полиция не верила в него. Копы не верили, что похищение вообще имело место. Они пока придерживались этой части, чтобы прикрыть себя с юридической стороны.

Вик проглотила остатки кофе, положила чашку в мойку и направилась к задней двери.

Во дворе никого не было. Пройдя через росистую траву к каретному сараю, она заглянула в окно.

Луи спал на полу рядом с мотоциклом. Байк выглядел разобранным на части. Боковые пластины сняты. Цепь висела свободно. Луи подложил под голову рулон старого брезента. Его руки были покрыты маслом. На щеке виднелись черные отпечатки – там, где он во сне коснулся своего лица.

– Парень работал над ним всю ночь, – сказал голос за ее спиной.

Далтри не поленился пройти за ней через лужайку. Он усмехался, поблескивая золотым зубом. В его руке дымилась сигарета.

– Я видел это много раз. Смотрел, как люди реагируют в беспомощном состоянии. Вы не поверите, насколько много женщин вяжут, пока они сидят в больничной приемной и ожидают, когда их малышу сделают операцию. В беспомощном состоянии вы совершаете те действия, которые лучше всего отложились в вашей голове.

– Да, верно, – сказала Вик. – У Луи ремонт вместо вязания. Можно стрельнуть у вас сигарету?

Она подумала, что курение может ее поддержать – немного успокоить нервы.

– Что-то я не видел в доме пепельниц, – сказал он.

Найдя в кармане никудышного плаща помятую пачку «Мальборо», он выбил для нее сигарету.

– Бросила ради сына, – ответила Вик.

Он кивнул, ничего не сказав. Далтри поднес к ее лицу зажигалку – большую медную «Зиппо» с мультяшной картинкой на ее боку. Он щелкнул по пластине, и та, издав хрустящий звук, выплюнула искры.

– Горючее кончается, – произнес коп.

Она взяла его зажигалку, щелкнула по ней, и маленькое желтое пламя затрепетало на кончике. Прикурив сигарету, Вик закрыла глаза и сделала вдох. Это было похоже на погружение в теплую ванну. Она со вздохом подняла веки и рассмотрела мультяшную картинку на боку зажигалки. Попай наносил удар кулаком. БАБАХ – было написано на желтых ударных волнах взрыва.

– Знаете, что меня удивляет? – спросил Далтри, пока она делала вторую затяжку и наполняла легкие сладким дымом. – Что никто не видел вашего большого и старого «Роллс-Ройса». Как такая машина могла избежать внимания? Вот чему я удивлен. Вам не странно, что никто не видел ее?

Он смотрел на нее яркими, почти счастливыми глазами.

– Нет, – сказала она, и это было правдой.

– Нет, – повторил Далтри. – Вы не удивлены. А почему вы так думаете?

– Потому что Мэнкс умеет оставаться незаметным.

Далтри повернул голову и взглянул на воду.

– Вот ведь как получается. Двое мужчин в «Роллс-Ройсе» «Призрак» 1938 года. Я проверил базу данных. Вы знаете, что во всем мире меньше четырех сотен «Роллс-Ройсов»? И меньше сотни в Америке? Какая чертовски редкая машина. Но у нас только один человек видел его. Мисс Макквин! Вы, должно быть, чувствуете себя безумной.

– Я не безумна, – сказала Вик. – Я напугана. Между этими вещами существует разница.

– Вам виднее, – сказал Далтри.

Он бросил сигарету в траву и затушил ее носоком ботинка. Коп вернулся в дом прежде, чем Вик заметила, что по-прежнему держит в руке его зажигалку.





Дом сна


Двор Бинга был полон ярко раскрашенных оловянных цветов, которые вращались в утреннем солнечном свете.

Сам дом, с его белой каймой и кивавшими лилиями, походил на маленький розовый торт. В такое место добрая старая женщина заманивала ребенка имбирными печеньями, закрывала его в клетку, кормила несколько недель и, наконец, сажала в печь. Это был Дом сна. Вейн почувствовал себя сонным от одного вида вращавшихся цветов из фольги.

На холме, возвышавшемся над домом Бинга Партриджа, стояла почти полностью сожженная церковь. От нее ничего не осталось, кроме переднего фасада с высоким заостренным шпилем, белых дверей и закопченных витражных окон. Остальная часть церкви представляла собой непролазные обломки, узкую пещеру обугленных стропил и почерневший бетон. У фасада стоял щит с передвижными буквами, где пастор раньше сообщал прихожанам планируемое расписание служб. Кто-то подурачился с буквами, написав сообщение, которое, вероятно, не совсем соответствовало взглядам паствы. Оно гласило:

ЦЕРКОВЬ НОВОЙ

АМЕРИКАНСКОЙ ВЕРЫ

БОГ ПОГРЕБЕН ЗАЖИВО

ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛ





Ветер шумел в огромных старых дубах, окружавших парковку вокруг черных развалин церкви. Вейн даже с поднятыми жалюзи ощущал терпкий запах золы.

NOS4A2 свернул и проехал по подъездной дорожке к отдельно стоявшему гаражу. Бинг поморщился, копаясь в карманах, затем вытащил пульт дистанционного управления. Дверь поднялась, и автомобиль вкатился внутрь.

Гараж был построен из цементных блоков – прохладный и темный внутри, с запахами масла и железа. Вонь металла исходила от баллонов. В гараже стояло полдюжины зеленых контейнеров – высоких, покрытых ржавчиной цилиндров, с красными надписями на боках: ОГНЕОПАСНО, СОДЕРЖИТСЯ ПОД ДАВЛЕНИЕМ и СЕВОФЛЮРАН. Баллоны были расставлены, как солдаты инопланетной армии роботов, ожидавшие проверку начальства. За их рядами виднелась узкая лестница, ведущая на второй этаж.

– Эй, парень, – сказал Бинг. – Время завтракать.

Он посмотрел на Чарли Мэнкса.

– Я приготовил вам лучший завтрак, который вы когда-нибудь ели. Провалиться мне на этом самом месте! Лучший! Все, как вы любите!

– Какое-то время я хочу побыть один, Бинг, – сказал Мэнкс. – Хочу, чтобы моя голова отдохнула. Если я не очень голоден, то, наверное, потому что сыт твоей болтовней. Набрал слишком много бесполезных калорий.

Бинг съежился и поднес ладони к ушам.

– Не закрывай уши и не притворяйся, что не слышишь меня. Ты все это время был ходячим бедствием.

Лицо Бинга сморщилось. Его глаза выкатились наружу. Он был готов зарыдать.

– Почему я не застрелился? – заплакал маленький мужчина.

– О, сколько глупости в этом человеке! – воскликнул Мэнкс. – Потому что ты что-то перепутал и пустил пулю в меня!

Вейн засмеялся. Он удивил всех, включая самого себя. Это была полностью непроизвольная реакция – такая, как чихание. Мэнкс и Бинг посмотрели на него. Глаза Партриджа слезились. Его жирное неприглядное лицо исказилось от страдания. Хотя Мэнкс наблюдал за Вейном с видом озадаченного веселья.

– А ты заткнись! – закричал Бинг. – Не смей смеяться надо мной! Я порежу твое лицо! Возьму ножницы и порежу тебя на куски!

Мэнкс взял в руку серебристый молот, ткнул им Бинга в грудь и оттолкнул к двери.

– Тише, – сказал он. – Любой ребенок хохотал бы над ужимками клоуна. Это совершенно нормально.

На миг в уме Вейна промелькнула мысль, что было бы забавно, если бы Мэнкс ткнул молотом в лицо Партриджа и разбил ему нос. В его воображении нос маленького мужчины взрывался, как воздушный шар, наполненный красным кул-эйдом. Образ получился настолько веселым, что он чуть снова не засмеялся.

Половинка Вейна – далекая и тихая часть – гадала, как он мог найти в этом что-то забавное. Возможно, он все еще был одурманен газом, который Бинг Партридж распылил ему в лицо. Он проспал всю ночь, но так и не почувствовал себя отдохнувшим. Вейн ощущал себя больным, опустошенным и горячим. Горячим почти везде. Он кипел под собственной кожей. Ему хотелось под холодный душ, окунуться в озеро или набрать полный рот холодного снега.

Мэнкс искоса посмотрел на Вейна и подмигнул. Мальчик съежился. Его желудок медленно пошел колесом.

Этот человек – яд, – подумал он и затем сказал себе эту фразу снова – только наоборот. – Яд человек этот. Закончив странную, высокопарную и перевернутую строку, Вейн действительно почувствовал себя на удивление лучше, хотя он не мог бы сказать точно, по какой причине.

– Если ты расположен к поварскому искусству, то мог бы приготовить жареного бекона для молодого человека. Я уверен, он ему понравился бы.

Бинг опустил голову и всхлипнул.

– Ступай, – сказал Мэнкс. – Иди и плачь на кухне, где я не буду слышать твоих рыданий. Скоро я с тобой серьезно поговорю.

Бинг вышел из машины, закрыл дверь и направился к подъездной дорожке. Проходя мимо задних колес, он бросил ненавидящий взгляд на Вейна. Мальчик никогда не видел, чтобы кто-то смотрел на него так, словно действительно хотел убить, – точнее, придушить его до смерти. Это было забавно. Вейн едва не разразился громким смехом.

Он медленно и прерывисто выдохнул, не желая думать ни о чем, что приходило ему на ум. Кто-то открыл горшочек черных мотыльков, и они шумно летали внутри его головы, создавая вихрь идей… забавных идей о сломанном носе или человеке, стреляющем себе в голову.

– Я предпочитаю ездить ночами, – сказал Чарли Мэнкс. – У меня душа ночного человека. Все хорошее днем становится ночью еще лучше. Карусели, колеса обозрения, поцелуи девушки. Все! И еще одно. Когда мне исполнилось восемьдесят пять, солнечный свет начал тревожить мои глаза. Тебе не нужно по-большому?

– Вы хотите сказать… в туалет?

– Или слепить шоколадный пирожок?

Вейн снова рассмеялся – громким и резким лаем. Он хлопнул себя рукой по рту, словно хотел загнать смех назад. Мэнкс наблюдал за ним очарованным немигающим вглядом. Мальчик подумал, что не видел его моргавшим за то время, пока они были вместе.

– Что вы со мной делаете? – спросил он.

– Я увожу тебя от тех вещей, которые могут сделать ребенка несчастным, – ответил Мэнкс. – Когда мы приедем в место радости, ты оставишь свою печаль навсегда. А сейчас сходи в ванную. Она здесь, в гараже.

Он выбрался из-за руля, и в тот же миг дверь справа от Вейна разблокировалась. Кнопка замка подскочила вверх с громким щелчком. Мальчик отшатнулся.

Вейн планировал убежать при любой возможности – лишь бы ноги снова оказались на земле. Но воздух был сырым, горячим и тяжелым. Мальчик ударился о него, словно о стену. Или, возможно, он ударился о воздух, как муха о липкую ленту. Вейн с трудом сделал первый шаг, а затем Мэнкс опустил руку на его затылок. Нельзя сказать, что его хватка была болезненной или грубой. Но он без усилий повернул Вейна кругом – прочь от открытых дверей гаража.

Взгляд мальчика остановился на рядах зеленых баллонов. Он нахмурился. СЕВОФЛЮРАН. Мэнкс проследил взгляд Вейна, и уголок его рта поднялся в понимающей улыбке.

– Мистер Партридж работал уборщиком на химическом заводе в трех милях отсюда. Севофлюран – это наркотик и анестетик. В основном используется дантистами. В мои дни зубной врач должен был обрабатывать пациентов анестетиками – даже детей – с добавлением бренди. Севофлюран считается более гуманным и эффективным. Иногда баллоны списываются, как поврежденный материал. Бинг изымает их из обращения. Однако порой они оказываются не такими уж поврежденными, какими кажутся.

Мэнкс провел Вейна к лестнице, которая вела на второй этаж гаража. Под ступенями располагалась приоткрытая дверь.

– Можно я на минуту отвлеку твои уши? – спросил Мэнкс.

Вейн представил, что старик хватает его левое ухо и поворачивает в сторону, пока он с криком не падает на колени. Какая-то его глубинная и отвратительная часть нашла это забавным. Кожа на затылке под тощей рукой Мэнкса покрылась мурашками.

Прежде чем он смог ответить, старик продолжил:

– Я кое-чем озадачен. Надеюсь, что ты сможешь прояснить для меня одну загадку?

Другую руку он сунул во внутренний карман фрака и вытащил сложенный бумажный лист – довольно грязный и запятнанный. Он развернул его и поднес к лицу Вейна.

Исчезновение инженера компании «Боинг».





– На днях возле дома твоей матери появилась женщина с абсурдно окрашенными волосами. Я уверен, ты помнишь ее. У нее была папка с историями обо мне. Твоя мать и леди устроили во дворе целую сцену. Бинг рассказал мне о ней. Ты будешь удивлен, узнав, что он видел все это из дома напротив.

Вейн нахмурился, гадая, как Бинг мог наблюдать за ними через улицу. Там жили де Зоеты. Ответ напрашивался сам собой. В нем не было ничего забавного.

Они приблизились к двери под лестницей. Мэнкс открыл ее. Внутри оказалась маленькая ванная с наклонной крышей. Мэнкс потянул за цепочку, висевшую рядом с голой лампой, но в комнате осталось темно.

– Бинг превращает это место в свинарник. Я оставлю дверь открытой, чтобы дать тебе немного света.

Он втолкнул Вейна в темную ванную. Дверь осталась приоткрытой на полфута, но старик отступил назад и дал Вейну приватность.

– Как твоя мать познакомилась с этой леди? И почему они говорили обо мне?

– Не знаю. Я никогда не видел ее прежде.

– Ты читал заметки, которые она привезла. Многие из них оказались историями обо мне. Сразу скажу, что новостные репортажи, написанные про меня, наполнены нелепой клеветой. Я не убил ни одного ребенка! Ни одного! И я не растлитель малолетних. Все огни ада недостаточно жаркие для таких репортеров. Посетительница твоей матери, вероятно, не думает, что я мертв. И это при том, что газеты широко описывали не только мою смерть, но и вскрытие. Похоже, она верит в мое воскрешение, верно?

– Я этого не знаю.

Вейн стоял, держа в руке свой член, но не в силах пописать.

– Мать говорила, что она сумасшедшая.

– Ты хочешь меня обмануть?

– Нет, сэр.

– Что эта женщина со странными волосами говорила обо мне?

– Мать отправила меня в дом. Я ничего не слышал.

– Ну, сейчас ты точно заливаешь мне, Брюс Вейн Кармоди.

Хотя он сказал это, словно не сердился на него.

– У тебя трудности с твоим смычком?

– С моим что?

– С твоим краником? Писюном?

– Возможно, небольшие.

– Это потому, что мы говорим. Нелегко журчать, если кто-то слушает тебя. Я отодвинусь на три шага.

Вейн услышал, как каблуки Мэнкса прошаркали по бетону. Он действительно отходил. Почти тут же мочевой пузырь мальчика заработал, и моча потекла вниз. Пописав, он выпустил долгий вздох облегчения и посмотрел вперед.

Над унитазом висел плакат, на котором изображалась обнаженная женщина, стоявшая на коленях с руками, связанными за спиной. На ней был противогаз. Выше располагался человек в нацистской форме. Он держал поводок ошейника, закрепленного вокруг ее шеи.

Вейн закрыл глаза, толкая свой смычок – нет, пенис… «смычок» был гротескным словом – назад в шорты и застегивая молнию. Он помыл руки в раковине с тараканом, цепляющимся за фаянсовый бок. Вздохнув с облегчением, он не нашел ничего забавного в ужасном плакате.

Это машина. Когда сидишь в автомобиле, все кажется забавным. Даже если вещи выглядят страшными.

Придя к этой мысли, он понял, что близок к правде.

Вейн вышел из ванной. Мэнкс ожидал его у машины, с открытой дверью, ведущей на заднее сиденье «Призрака». В его руке был серебристый молот. Он усмехался, демонстрируя свои маленькие желтые зубы. Интересно, подумал Вейн, как далеко он пробежал бы по подъездной дорожке, прежде чем Мэнкс размозжил бы ему голову.

– Расскажи мне о женщине, которая секретничала с твоей матерью, – сказал старик. – Я уверен, что если ты напряжешь память, то вспомнишь подробности, которые забыл. Почему бы тебе не сесть в машину и не включить свой ум? Я пойду и принесу твой завтрак. Когда вернусь, возможно, что-то придет тебе в голову. Что скажешь на это предложение?

Вейн пожал плечами. Но его сердце подпрыгивало при мысли о том, что он останется один в машине. Телефон. Ему требовалась всего одна минута, чтобы позвонить отцу и рассказать ему о Доме сна: Шугаркрик, штат Пенсильвания, розовый дом, прямо под холмом со сгоревшей церковью. Копы будут здесь еще раньше, чем Мэнкс вернется с беконом и яйцами. Он без лишних слов взобрался в машину.

Мэнкс захлопнул дверь и постучал в стекло.

– Я вернусь через одно мгновение! Не убегай!

Он засмеялся, когда кнопка замка опустилась вниз.

Вейн забрался на сиденье и встал на колени, чтобы наблюдать за Мэнксом через заднее стекло. Когда старик исчез в задней части дома, мальчик повернулся, спустился на пол, схватил ореховый ящик под водительским сиденьем и открыл его, чтобы достать телефон.

Но тот исчез.





* * *


Где-то лаяла собака и работала газонокосилка. Мир продолжал свою деятельность, но здесь, в «Роллс-Ройсе», он замер на месте, потому что телефон исчез.

Вейн выдвинул ящик, сунул в него руку и похлопал по байковому интерьеру, словно айфон мог спрятаться под мягкой обивкой. Он знал, что ошибки не было – что он положил его именно в этот ящик. Тем не менее мальчик заглянул в другой – под пассажирским сиденьем. Тот тоже был пустым.

– Где ты? – заплакал Вейн.

Хотя он уже знал.

Пока он мыл руки, Мэнкс забрался на заднее сиденье и забрал себе его телефон. Возможно, прямо в это мгновение аппарат находился в кармане его фрака. Мальчику хотелось заплакать. Он возвел в своем сердце прекрасный кафедральный собор надежды, а Мэнкс разрушил его и поджег. БОГ ПОГРЕБЕН ЗАЖИВО, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛ.

Это было глупо – бессмысленно, – но Вейн снова открыл первый ящик и бросил туда взгляд. Там находились рождественские украшения.

Они отсутствовали мгновение назад. Моментом раньше ящик выглядел абсолютно пустым. А теперь он содержал эмалевого ангела с печально опущенными глазами, большую, посыпанную блестками, серебристую снежинку и сонную голубую луну в шапочке Санта-Клауса.

– Что это? – сказал Вейн, почти не осознавая, что говорит вслух.

Он по очереди поднял каждый предмет. Ангел висел на золотистой петле, мягко поворачиваясь, пока дул в свой рог. Снежинка выглядела убийственно, как смертельное оружие – метательная звездочка ниндзя. Луна улыбалась своим собственным мыслям.

Вейн сложил украшения в ящик, где их обнаружил, и мягко захлопнул шуфлетку. Затем открыл ее снова. Та снова была пустой. Он с раздражением выдохнул парившее дыхание, захлопнул ящик и сердито прошептал:

– Я хочу мой телефон обратно.

Что-то щелкнуло на переднем сиденье. Вейн посмотрел как раз вовремя, чтобы увидеть открывшийся бардачок. Его телефон лежал на пачке дорожных карт.

Вейн встал ногами на заднем сиденье. Мальчику пришлось согнуться, прижаться затылком к потолку, но в конечном счете это ему удалось. Он думал, что просто видел какой-то фокус: волшебник приложил ладонь к букету и превратил цветы в его айфон. Но к чувству удивления – даже изумления – примешивалась щекотка отчаяния.

«Призрак» проверял его.

«Призрак», или Мэнкс, – Вейн считал, что они были одним и тем же. Что один являлся продолжением другого. «Призрак» представлял собой часть Мэнкса, как правая рука Вейна была частью его самого.

Мальчик смотрел на свой телефон, уже зная, что ему придется попотеть, доставая аппарат, – уже зная, что машина могла удержать его от айфона.

Можно было вообще не думать о телефоне. Водительская дверь оставалась разблокированной. Ничто не останавливало его от выхода из машины. Он мог бежать от похитителей. Только три последних раза, перебираясь на переднее сиденье, он почему-то оказывался снова на заднем.

Впрочем, тогда он был под воздействием газа. Человек в противогазе распылил на него наркотическое вещество – сахар, спайс, все, что имеется у нас, – и газ внес сумятицу в его мысли. Он с трудом поднялся с пола. Неудивительно, что Вейн все время оказывался на заднем сиденье. Настоящим чудом являлось то, что он так долго оставался в сознании.

Мальчик поднял правую руку, приготовившись преодолеть разделитель. Внезапно он заметил, что по-прежнему держал в руке рождественское украшение в форме луны. Фактически он потирал большим пальцем гладкую дугу полумесяца – бессмысленный жест, который он находил странно успокаивающим. Вейн посмотрел на это с удивлением. Наверное, он был одурманен. Мальчик мог поклясться, что сложил все украшения обратно в ящик.

Вейн заметил, что луна, с ее пухлыми щеками, большим носом и длинными ресницами, чем-то напоминала его отца. Он сунул ее в карман, затем вновь поднял руку и вытянул ладонь над разделителем в направлении бардачка.

Когда его пальцы оказались над передним сиденьем, они вдруг уменьшились. Кончики рук стали небольшими утолщениями, вмещавшими только первые суставы. Увидев, что произошло, он рефлекторно поднял плечи. Но рука осталась на месте. Процесс был гротескным, однако в то же время очаровательным.

Вейн все так же чувствовал свои кончики пальцев – мог потирать их друг о друга и ощущать подушечки под ударами ногтей. Он только не мог видеть окончания рук.

Мальчик потянулся дальше через разделитель и протолкнул руку через невидимый барьер. Его ладонь сократилась до гладкого розового обрубка. Безболезненная ампутация. Он сжал и разжал кулак, который не мог видеть. Тот был. Он чувствовался. Но Вейн не знал, на самом ли деле он находился там.

Он продвинулся немного дальше… в направлении бардачка и своего телефона. Что-то ткнуло его в спину. В то же мгновение пальцы его невидимой руки ударились в твердую преграду.

Он повернул голову и посмотрел назад.

Рука – его рука – тянулась из сиденья за ним. С виду она не прорвалась из сиденья, а как бы вырастала из него. На кисти были пальцы. На пальцах были фаланги. Потом шло запястье. Но ближе к сиденью плоть темнела, грубела и становилась старой бежевой кожей, вытянутой из сиденья. На ней даже имелись пятна, продолжавшиеся дальше на ткани.

Естественно было бы закричать, но Вейн промолчал. Он сжал правую ладонь в кулак. Рука, растущая из заднего сиденья, тоже согнула пальцы. От этого зрелища его живот замутило – он управлял развоплощенной рукой, выступавшей из подушки сиденья.

– Ты можешь побороться ею с самим собой, – сказал Мэнкс.

Вейн подпрыгнул от страха и в тревоге втянул правую руку назад. Странная конечность, тянувшаяся из сиденья, исчезла, словно втянутая в кожу. В следующий миг она прикрепилась к его плечу – туда, где ей и полагалось быть. Мальчик похлопал рукой по груди. Его сердце бешено стучало под ладонью.

Мэнкс нагнулся, чтобы посмотреть через окно. Он усмехнулся, показывая выступавшие верхние зубы.

– Много непонятных вещей происходит в задней части этой машины! Таких забав ты больше нигде не найдешь!

Он держал тарелку, наполненную яичницей, беконом и тостом. В другой его руке был стакан с апельсиновым соком.

– Ты должен знать, что в пище нет ничего здорового! Это все масло, соль и холестерин. Даже апельсиновый сок плохо влияет на организм. На самом деле это апельсиновый напиток. Я никогда не принимал витамины. И мне удалось дожить до очень солидного возраста. Счастье служит тебе лучше, чем любое чудесное лекарство, придуманное аптекарями!

Вейн сел на заднее сиденье. Мэнкс открыл дверь, склонился в салон и предложил ему тарелку и сок. Юный Кармоди заметил, что он не дал ему вилку. Мэнкс мог говорить, как сельский полоумный, но он не предоставлял своему пассажиру колющее оружие. Когда мальчик взял тарелку, Мэнкс забрался на заднее сиденье и сел рядом с ним.

Он сказал, что ад не был слишком горячим для тех людей, которые химичили с детьми. Однако Вейн готовился к его похотливым прикосновениям. Скорее всего, Мэнкс потянется между ног Вейна и спросит, можно ли поиграть его скрипкой. И когда он приступит к домогательствам, Вейн сразится с ним, проиграет и станет жертвой приставаний. Он бросит завтрак в старика. Он будет кусаться.

Впрочем, это было не важно. Если Мэнкс захочет стянуть шорты Вейна и сделать – ну, понятно что, – он начнет сопротивляться. Даст яростный отпор. Тут не будет никакой альтернативы. Вейн приложит к этому все силы. А потом он притворится, что тело принадлежит кому-то другому, и будет думать о лавине, которую видел вместе с отцом. Он с тихим облегчением представит, что его засыпает снег. Однажды его где-то закопают (скорее раньше, чем позже, подумал он), и не важно, что Мэнкс сделает с ним. Он лишь надеялся, что мать никогда не узнает об этом. Она и так уже была несчастная – сражалась с безумием и алкоголизмом. Ему бы не хотелось становиться для нее источником еще большей боли.

Но Мэнкс не касался его. Вздохнув, старик вытянул ноги.

– Я смотрю, ты уже выбрал для себя праздничные украшения, – сказал он. – Повесишь их на ель, когда мы прибудем в Страну Рождества. Чтобы заявить о своем появлении в том мире.

Вейн посмотрел на правую руку и с удивлением увидел, что снова держит сонную луну. Он потирал ее дугу своим большим пальцем. Что интересно, мальчик не помнил, как доставал ее из кармана.

– Мои дочери привезли с собой маленьких ангелов, чтобы отметить конец своего путешествия, – сказал Мэнкс задумчивым голосом. – Береги эту игрушку. Охраняй ее, словно свою собственную жизнь!

Он похлопал Вейна по спине и кивнул на передний салон машины. Мальчик проследил его взгляд и увидел, что смотрит на открытый бардачок. На свой телефон.

– Неужели ты думаешь, что можешь спрятать что-то от меня? – спросил Мэнкс. – Здесь? В моей машине?

Этот вопрос не требовал ответа.

Мэнкс скрестил руки на груди. Он словно обнимал себя и чему-то удовлетворенно улыбался. Старик вообще не выглядел сердитым.

– Прятать что-то в этой машине так же плохо, как лезть в карман моего плаща. Я замечу кражу. Но не стоит ругать тебя за неудачную попытку! Любой парень попытался бы сделать что-нибудь такое! Ты кушай яичницу. Она остывает.

Вейн с трудом сдержал слезы. Он бросил луну на пол.

– Только не печалься! Не выношу, когда какой-то ребенок несчастен! Ты почувствуешь себя лучше, если поговоришь со своей матерью?

Вейн моргнул. Одинокая слеза разбилась о жирный кусок бекона. Возможность услышать голос мамы создала взрыв внутри его тела – пульсацию потребности.

Он кивнул.

– Но сначала ты должен порадовать меня. И знаешь, что для этого нужно сделать? Расскажи мне о женщине, которая привезла к вам в дом все эти новостные заметки. Если ты почешешь мне спину, я отвечу тем же!

– Ваши слова меня не убеждают, – прошептал Вейн. – Вы не позвоните ей. Не важно, что я сделаю или не сделаю.

Мэнкс посмотрел на переднее сиденье. Бардачок захлопнулся с громким стуком! Это было так неожиданно, что Вейн едва не выронил тарелку с яичницей.

Ящик под водительским креслом открылся самостоятельно и почти без звука. В нем находился айфон.

Вейн смотрел на него. Дыхание мальчика стало натужным и поверхностным.

– Я тебе еще ни разу не солгал, – сказал Мэнкс. – Но понимаю, что ты не хочешь мне доверять. Договоримся так. Я не дам тебе телефон, если ты не расскажешь мне о гостье твоей матери. Положу его на пол гаража и перееду машиной. Это будет забавно! Честно говоря, я считаю сотовые телефоны изобретением дьявола. Теперь подумай, что произойдет, если ты расскажешь мне о том, что я хочу узнать. Прежде всего, у тебя появится важная информация. Если я не дам тебе позвонить, ты будешь уверен, что я лжец и что мне нельзя доверять ни в коем случае. Но если я разрешу тебе позвонить, ты узнаешь, что я хороший человек и что мое слово – кремень.

– Но я ничего не знаю о Мэгги Ли, – сказал Вейн. – Только то, что вы о ней уже слышали.

– Ты сказал мне ее имя. Видишь! Познавательный процесс уже начался.

Вейн поморщился, чувствуя, что совершил непростительное предательство.

– Мисс Ли сказала какие-то слова, которые напугали твою мать. Что это было? Расскажи мне, и в тот же момент я дам тебе позвонить твоей матери.

Вейн открыл рот, сам не зная, что собирался сказать. Внезапно Мэнкс остановил его. Он схватил мальчика за плечи и встряхнул его.

– Только не сочиняй, Вейн! Наша сделка подлежит отмене, если ты не будешь честным со мной от начала до конца! Исказишь немного правду, и ты пожалеешь об этом!

Потянувшись вниз, Мэнкс взял кусок бекона с его тарелки. На нем жирной точкой блестела слезинка Вейна. Старик откусил половину куска и начал жевать – со слезинкой и прочим.

– Я слушаю.

– Она сказала, что вы разъезжаете по дорогам, – произнес Вейн. – Что вы бежали из тюрьмы и что за мамой наблюдают. Думаю, именно это и напугало мою мать.

Мэнкс нахмурился и стал жевать медленнее, преувеличенно двигая челюстью.

– Я не слышал ничего другого. Правда.

– Как твоя мать и та женщина узнали друг друга?

Вейн пожал плечами.

– Мэгги Ли сказала, что встречала мою мать, когда та была еще ребенком. Но мать возразила, что никогда не видела ее прежде.

– И кто из них, по-твоему, говорил правду? – спросил Мэнкс.

Его вопрос поймал Вейна врасплох. Он медленно ответил:

– Моя… мать.

Мэнкс проглотил кусок бекона и весело улыбнулся.

– Видишь. Это легко. Ладно. Уверен, что твоя мать будет рада услышать тебя.

Он хотел было наклониться, чтобы достать телефон… и вдруг поник на сиденье.

– Еще одна вещь. Эта Мэгги Ли говорила что-нибудь о мосте?

Все тело Вейна начало пульсировать в ответ на этот вопрос. Он поежился от волны щекотки и подумал: Не говори ему о мосте.

– Нет, – сказал он, плохо подумав над ответом.

Голос мальчика был хриплым, словно ложь являлась кусочком тоста, прилипшим к его горлу.

Мэнкс лукаво улыбнулся ему. Его веки наполовину закрылись. Он начал выставлять одну ногу из открытой двери, поднимаясь, чтобы выйти из автомобиля. В то же время ящик с телефоном ожил. Он быстро захлопнулся с громким стуком.

– Я хотел сказать «да»! – крикнул Вейн, схватив старика за руку.

Внезапное движение опрокинуло тарелку на его коленях. Та перевернулась. Яичница и тост упали на пол.

– Все верно! Она сказала, что вас нужно снова найти! Она спрашивала, можно ли для этого использовать мост!

Мэнкс остановился, наполовину выйдя из машины. Рука Вейна была на его предплечье. Он посмотрел на нее с видом сонного изумления.

– Я думал, мы договорились, что ты будешь говорить мне правду. От начала до конца.

– Я буду! Буду! Я просто забыл этот момент. Пожалуйста!

– Все верно. Ты забыл. Забыл сказать мне правду!

– Я извиняюсь!

Мэнкс не выглядел расстроенным.

– Это была небольшая оплошность, – сказал он. – Возможно, я дам тебе позвонить. Но мне хотелось бы задать тебе еще один вопрос. Подумай хорошо перед ответом. И когда ты будешь отвечать, говори мне только правду. Поэтому пусть тебе поможет Бог. Мэгги Ли объясняла твоей матери, как добраться до моста? Что она сказала о байке?

– Она… она ничего не говорила о байке! Клянусь!

Мэнкс начал освобождать свою руку.

– Вряд ли она что-то знала о «Триумфе»!

Мэнкс замер на месте.

– О «Триумфе»?

– О мамином мотоцикле. Вы помните. Тот, который она толкала по дороге. Она неделями чинила его. Работала над ним все время… даже когда могла бы поспать. Вы об этом байке говорили?

На лице Мэнкса появилась легкая задумчивость. Оно заметно смягчилось. Он прикусил нижнюю губу своими маленькими зубами. Из-за этого старик начал выглядеть совсем придурковатым.

– Так! Твоя мать хочет сделать новое средство передвижения. Чтобы снова сделать это. Чтобы снова найти меня. После того как я видел ее толкавшей мотоцикл, мне интересно, насколько быстро она сможет повторить свои прежние трюки! А эта Мэгги Ли, похоже, обладает силой. Или, по крайней мере, знает о тех, кто путешествует по другим дорогам. У меня осталось несколько вопросов, но я лучше адресую их лично мисс Ли.

Мэнкс сунул руку в карман фрака и вытащил фотокопию репортажа о Натане Деметре. Он задумчиво посмотрел на нее и повернул лист, чтобы Вейн взглянул на него. Старик похлопал рукой по печати на бумаге:

ОБЩЕСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА, ЗДЕСЬ,

АЙОВА





– Вот где нужно искать ее! – сказал Мэнкс. – Это хорошо. Мне как раз по пути!

Вейн дышал так быстро, словно только что пробежал длинную дистанцию.

– Я хочу позвонить маме.

– Нет, – сказал Мэнкс и рывком освободил свою руку. – У нас был уговор. Правду, всю правду и ничего, кроме правды. Мои уши все еще колет от наглой лжи, которую ты пытался мне втереть! Это слишком плохо. Ты скоро узнаешь, что пускать мне пыль в глаза очень трудно!

– Нет! – закричал Вейн. – Я сказал вам все, что вы хотели знать! Вы обещали звонок! Вы говорили, что у меня еще один шанс.

– Я сказал «возможно». Ты получил бы телефонный звонок, если бы рассказал мне правду о байке твоей матери. Но я ничего не узнал. И не было речи о том, что звонок состоится сегодня. Думаю, нам нужно подождать до завтра. Думаю, что тогда ты получишь бесценный урок: никому не нравятся вруны.

Мэнкс закрыл дверь. Кнопка замка со стуком опустилась вниз.

– Нет! – закричал Вейн.

Но старик уже повернулся и шел через гараж, петляя между высокими зелеными баллонами к лестнице на мансарду.

– Нет! Так нечестно!

Вейн упал с сиденья на пол. Он схватил медную ручку ящика и потянул на себя. Та не поддавалась и была закрыта, словно шуфлядку прибили гвоздями. Он поставил одну ногу на разделитель между передним и задним купе и бросил весь свой вес назад. Его скользкие от пота руки сорвались с рукоятки, и он упал назад на сиденье.

– Пожалуйста! – закричал Вейн. – Пожалуйста!

Около лестницы Мэнкс обернулся. На его лице застыло выражение усталой трагедии. Глаза были влажными от порыва симпатии. Он покачал головой, хотя нельзя было сказать, что послужило причиной этого жеста – отказ или разочарование.

Он нажал на кнопку. Автоматическая дверь гаража опустилась вниз. Мэнкс щелкнул выключателем и выключил свет. Затем пошел наверх, оставив Вейна в «Призраке».





Озеро


К тому времени, когда Хаттер закончила с ней, Вик чувствовала себя выжатой, словно после расстройства желудка. Ее суставы болели, спина пульсировала. Она была отчаянно голодна, но, когда увидела сэндвич с индюшкой, ее чуть не вырвало. Она даже не смогла съесть кусок тоста.

Вик рассказала Хаттер все свои старые байки о Мэнксе – как он чем-то уколол ее, сунул в машину и как она убежала от него в Колорадо, в Доме саней. Они сидели на кухне. Хаттер задавала ей вопросы, а Вик отвечала на них. В комнату то и дело входили копы, а чуть позже выходили из нее.

После того как Вик рассказала о похищении, Хаттер пожелала услышать о последующих годах. Она хотела узнать о расстройстве, из-за которого Вик лечилась в психиатрической больнице. Она хотела услышать о времени, когда Виктория сожгла свой дом.

– Я не хотела поджигать дом, – ответила Вик. – Мне просто нужно было избавиться от телефонов. Я сложила их в духовку. Это показалось мне самым легким способом прекратить телефоннные звонки.

– Телефонные звонки от мертвых людей?

– От метвых детей. Да.

– Это доминирующая тема ваших иллюзий? Она всегда вращается вокруг мертвых детей?

– Да, доминирующая тема, – ответила Вик. – Всегда вращается.

Хаттер посмотрела на Вик с непоколебимой любовью заклинателя змей, подходившего к ядовитой кобре. Вик подумала: Просто спроси меня. Спроси меня, убивала ли я Вейна. Открой свое главное предположение. Она, не мигая и не содрогаясь, встретила ее взгляд. Вик били хирургическим молотом, в нее стреляли. Она едва спаслась от смерти, лечилась, преодолевала зависимость, едва не сгорела заживо. Враждебный взгляд был для нее чепухой.

– Вы можете отдохнуть и освежиться, – сказала Хаттер. – Я анонсировала ваше заявление на пять двадцать вечера. Это даст нам максимальный эфир в самое лучшее время.

– Хотела бы сообщить вам что-то полезное, – ответила Вик. – Надеюсь, мои показания помогут вам найти его.

– Вы были очень полезны, – сказала Хаттер. – Спасибо. Я получила много ценной информации.

Она отвернулась, и Вик поняла, что интервью закончилось. Но когда Макквин встала, чтобы уйти, агент ФБР потянулась за рулонами, прислоненными к стене – листами бристольского картона.

– Вик, еще одно, – сказала Хаттер.

Макквин замерла, держась рукой за спинку кресла.

Хаттер поместила бристольскую доску на стол и повернула ее так, чтобы Вик могла видеть иллюстрации. Это были ее рисунки – страницы из новой книги «Пятая шестерня Поискового Движка». Праздничный выпуск. Она работала над ней, когда не собирала «Триумф». Хаттер перелистывала большую стопку иллюстраций, давая Вик время, чтобы рассмотреть каждый рисунок, сделанный карандашом, потом чернилами и, наконец, завершенный акварелью. Громко хрустевшая бумага заставляла Викторию думать о гадалке, тасующей карты таро для расклада очень неприятного события.

Хатьтер сказала:

– Как я говорила, головоломки «Поискового Движка» используют в Куантико для обучения студентов более тщательному наблюдению. Когда я увидела, что у вас в каретном сарае лежит часть новой книги, то не удержалась и посмотрела. Меня ошеломило то, что вы нарисовали на этих страницах. Вы действительно бросаете вызов Эшеру. Потом я присмотрелась к рисункам и начала недоумевать. Ведь это рождественская книга, верно?

Стремление убежать от бристольской доски – смять собственные рисунки, словно они были фотографиями освежеванных животных, – нахлынуло на Вик и тут же отступило. На миг ей захотелось сказать, что она никогда не видела этих иллюстраций раньше. Захотелось закричать, что она не знает, откуда они появились. Оба эти утверждения были бы относительно верными, но Вик подавила их, и, когда она заговорила, ее голос был усталым и незаинтересованным.

– Да. Это идея моего издателя.

– Ну, – сказала Хаттер. – Не думаете ли вы – я хочу сказать, вполне возможно, – что это Страна Рождества. Что человек, который похитил вашего сына, знал, над чем вы работали? Что имеется некая связь между вашей новой книгой и тем, что мы увидим, когда попытаемся отследить айфон вашего сына?

Она посмотрела на первую иллюстрацию. Та показывала Поискового Движка и маленькую Бонни, обнимавших друг друга на трескавшейся льдине где-то в Арктическом океане. Вик помнила, как рисовала механического кальмара, пилотируемого сумасшедшим Мобиусом Стриппом. Он мчался через льды за ними. Однако на этом рисунке были дети с мертвыми глазами. Они цеплялись за трещины льдин костлявыми белыми руками и, усмехаясь друг другу, демонстрировали рты, полные тонких крючковатых зубов.

На другой странице Поисковый Движок пробирался через лабиринт огромных башенных леденцов. Вик помнила, как рисовала эту иллюстрацию – рисовала в сладком ленивом трансе, покачиваясь под «Черные клавиши». Но она забыла, как изображала детей, прятавшихся на боковых аллеях и сжимавших в руках острые ножницы. Она не помнила, как рисовала маленькую Бонни, слепо ковылявшую и прижимавшую ладони к глазам. Они играют в ножницы для бродяги, – наугад подумала она.

– Я не понимаю, когда это нарисовано, – сказала Вик. – Никто не видел этих страниц.

Хаттер провела большим пальцем по краю стопки нарисованных картин и сказала:

– Меня немного удивило, что вы рисовали рождественские сцены в середине лета. Подумайте сами. Могла ли ваша работа быть связана…

– С решением Чарли Мэнкса отплатить мне за то, что я отправила его в тюрьму? – спросила Вик. – Вряд ли. Все очень просто. Я разозлила его, и теперь он поквитался со мной. Если мы все обсудили, мне хотелось бы лечь в постель.

– Да. Наверное, вы устали. Кто знает? Возможно, если вам удастся отдохнуть, вы вспомните что-то важное.

Тон психолога был достаточно спокойным, но Вик услышала в последнем заявлении намек, который они обе понимали – что Макквин могла бы сказать и большее.

Вик не узнавала свой дом. В гостиной появились магнитные доски, прислоненные к кушеткам. На одной из них висела карта, показывающая северо-восток. Другая изображала временной график, нарисованный красным маркером. Папки, набитые ксерокопиями, стояли на каждой доступной поверхности. Компьютерные эксперты Хаттер сжались на кушетке, как студенты колледжа перед игровой приставкой. Один из них говорил по блютузу, пока другие работали на лэптопах. Никто не смотрел на Викторию. Она не была важна.

Луи уединился в спальне – в кресле-качалке в углу. Она закрыла дверь и пошла к нему через темноту. Занавески оставались задернутыми. Комната выглядела мрачной и совсем без воздуха.

На его рубашке проступали черные отпечатки ладоней. Он пах байком и каретным сараем, а не затхлым одеколоном. На его груди лежал лист коричневой бумаги. В тусклом свете круглое лицо Луи казалось могильно-серым, а с запиской на его груди он выглядел дагерротипным снимком мертвого стрелка: ВОТ ТО, ЧТО МЫ ДЕЛАЕМ С ПРЕСТУПНИКАМИ.

Вик посмотрела на него: сначала с заботой, потом с тревогой. Она потянулась к его пухлому предплечью, желая пощупать пульс. Ей казалось, что он не дышит. Но он внезапно всхрапнул, с одной свистящей ноздрей. Лист с запиской упал на ботинки.

Она убрала руку назад. Ей никогда не доводилось видеть его таким усталым и больным. Серость угадывалась даже в его щетине. Это казалось каким-то неправильным для Луи, который любил комиксы, своего сына, сиськи, пиво и пирушки на дни рождения. Разве он мог стать за несколько дней настолько старым?

Она покосилась на записку, которая гласила:

Байк все еще неисправен. Требуются части, которые нужно неделями заказывать. Разбуди меня, когда захочешь поговорить о мотоцикле.

Эти слова – Байк все еще неисправен – были такими же плохими, как фраза Вейна нашли мертвым. Она почувствовала себя опасно близкой к самоубийству.

Который раз в своей жизни она хотела, чтобы Луи не подбирал ее в тот день на мотоцикле. Почему Вик не упала на дно шахты и не задохнулась там от дыма? Зачем всю оставшуюся жизнь она вытягивала свою задницу из неприятностей? Она тогда не потеряла бы Вейна, потому что его не существовало бы на Земле. И задохнуться дымом было бы легче, чем чувствовать нынешнюю горечь – надрыв, который нельзя было остановить. Ее тело стало разорванной простыней, которая скоро будет только грязными обрывками.

Она села на краю кровати, бесцельно осмотрела темноту и увидела свои рисунки – страницы, которые Табита Хаттер показала ей из новой книги «Поискового Движка». Она не понимала, как кто-то мог смотреть на такую работу и верить в ее невиновность: все эти утопленные дети, порывы снега, леденцы и безнадежность. Скоро ее отправят в тюрьму, и будет слишком поздно что-то делать для Вейна. Они отправят ее в тюрьму, и Вик не винила ни в чем полицейских. Наоборот, она подозревала Хаттер в слабости, что та не надела на нее наручники.

Ее вес продавил матрац. Луи бросил деньги и мобильный телефон посреди покрывала, и теперь они, соскользнув к ней, остановились у ее бедра. Ей хотелось, чтобы кто-то позвонил – сказал что делать; сказал, что все шло нормально. Затем она поняла, что так оно и было.

Она взяла телефон Луи, ушла в ванную и закрыла дверь. Тут имелся противоположный выход, ведущий в ванную Вейна. Вик направилась к другой двери, чтобы закрыть ее, но остановилась.

Он был там. Вейн находился в своей комнате, под кроватью. Он смотрел на нее. Его лицо было бледным и напуганным. Ей показалось, что ее лягнул в грудь мул. Сердце сильно билось за грудиной. Она взглянула под кровать еще раз. Там лежала на боку игрушечная обезьяна. Ее стеклянные коричневые глаза были полны отчаяния. Вик закрыла дверь в комнату, затем постояла, прислонив к ней лоб и ожидая, когда восстановится дыхание. Закрыв глаза, она увидела внутренним взором телефонный номер Мэгги Ли – 888, дату дня ее рождения и буквы ФУФУ. Вик была уверена, что Мэгги заплатила хорошие деньги за номер… Она хотела, чтобы Вик запомнила его. Возможно, она знала, что Макквин после первой встречи отвернется от нее. Тут присутствовали все виды «может быть», но Вик заботило только одно – что ее сын пока был жив.

Телефон издал несколько гудков. Он звонил и звонил. Вик подумала, что если ее перекинет на голосовую почту, она не сможет оставить сообщение – не сможет выдавить ни звука из сдавленного горла. На четвертом звонке она решила, что Мэгги не ответит. Но она ответила.

– В-в-в-Вик! – сказала Мэгги, прежде чем той удалось произнести хотя бы слово.

Идентификатор звонка говорил Мэгги, что звонил Кармоди Кар Карма. Она не могла знать, что на линии была Вик. Но Макквин не удивилась.

– Я хотела позвонить, как т-т-только услышала о твоем сыне. Но это не показалось мне хорошей идеей. Как ты? По новостям с-с-с-сказали, что на тебя напали.

– Забудь об этом. Мне нужно знать, все ли в порядке с Вейном. Я в курсе, что ты можешь выяснить информацию.

– Я уже сделала это. Он не пострадал.

Ноги Вик начали дрожать. Она опустила руку на тумбочку, чтобы не упасть.

– Вик? В-в-Вик?

Какое-то время она молчала. Ей потребовалась вся концентрация внимания, чтобы удержаться от плача.

– Да, – наконец ответила Вик. – Я здесь. Сколько у меня времени? Как много дней осталось у Вейна?

– Я не знаю, как эта ч-ч-часть работает. Просто не знаю. Что ты рассказала п-п-п-полиции?

– Только то, что пришлось. Ничего о тебе. Я постаралась, чтобы это звучало правдоподобно. Но не думаю, чтобы они купились.

– Вик. П-п-пожалуйста. Я хочу помочь. Скажи мне, как это сделать.

– Ты уже помогаешь, – ответила Вик и отключилась.

Он не мертвый. У нее все еще есть время. Она подумала об этом вновь. Вид молитвы. Песня восхваления: не мертвый, не мертвый, не мертвый.

Вик хотела вернуться в спальню и, толчком разбудив Луи, сказать ему, что байк должен ездить. Он должен отремонтировать его. Макквин сомневалась, что он спал больше пары часов. Ей не нравилась его серая бледность. В задней части ее ума застряла мысль: он так и не сказал никому, что случилось с ним в аэропорту Логана.

Возможно, она сама посмотрит, в чем дело было с байком. Она не понимала, в чем заключалась неисправность, которую Луи не мог починить. Мотоцикл работал еще вчера днем.

Она вышла из ванной и швырнула телефон на кровать. Тот скользнул по покрывалу и с шумом упал на пол. Плечи Луи дернулись. Вик затаила дыхание, но он не проснулся.

Макквин открыла дверь спальни и в удивлении отступила на шаг. По другую сторону порога стояла Табита Хаттер. Вик поймала ее за тем, что она поднимала кулак, желая постучать.

Обе женщины посмотрели друг на друга. Вик поняла: наверное, что-то случилось. Она тут же подумала, что копы нашли Вейна – где-то в канаве, испачканного кровью, с горлом, порезанным от уха до уха.

Но Мэгги сказала, что он жив. Мэгги знала правду. Значит, все было не так. Причина заключалась в чем-то еще. Вик посмотрела мимо Хаттер и увидела в коридоре детектива Далтри. Рядом, в нескольких ярдах, стоял солдат государственной армии.

– Виктория, – нейтральным тоном сказала Табита. – Нам нужно поговорить.

Вик вышла в коридор и слегка прикрыла дверь за собой.

– Что случилось?

– Здесь можно где-нибудь поговорить наедине?

Вик посмотрела на Далтри и солдата в форме. Тот был шести футов в высоту, загорелый, с шеей, толстой, как его голова. Руки Далтри были скрещены – ладони под мышками. Рот выглядел тонкой белой линией. Его большая ладонь сжимала баллончик чего-то – наверное, перцовый газ.

Вик кивнула на дверь спальни Вейна.

– Мы здесь не помешаем никому.

Она провела агента ФБР в маленькую комнату, которая принадлежала Вейну только несколько недель. Его простыни, с картинами из «Острова сокровищ», были отброшены назад, словно ожидали, когда он скользнет под них. Вик села на край матраца.

Вернись, – сказала она сыну всем сердцем. Ей хотелось погладить его простыни руками, понюхать их и наполнить нос запахом своего мальчика. Вернись ко мне, Вейн.

Хаттер прислонилась к шкафу. Ее плащ приоткрылся, показывая «Глок» под левой рукой. Вик увидела, что женщина этим вечером носила сережки – золотые пятиугольники с вплавленной в них эмблемой Супермена.

– Не показывайте эти сережки Луи, – сказала Вик. – Его охватит непреодолимое желание заключить вас в объятия. Вундеркинды – это его криптонит.

– Вы должны поговорить со мной начистоту, – сказала Хаттер.

Вик нагнулась, нашла под кроватью плюшевую обезьянку и вытащила ее. У той был серый мех, долговязые руки, кожаная куртка и мотоциклетный шлем. Надпись на ее левой груди говорила МАКАКА-МЕХАНИК. Вик не помнила, чтобы покупала эту игрушку.

– О чем? – спросила она, не глядя на Хаттер.

Она бросила обезьяну на постель, посмотрев на подушку, принадлежавшую Вейну.

– Вы не были со мной откровенны. Причем несколько раз. Не знаю почему. Наверное, существуют вещи, которые вы боитесь говорить. Очевидно, имеются моменты, которые вам стыдно раскрывать перед мужчинами, собравшимися в комнате. Возможно, вы каким-то образом защищаете своего сына. Возможно, вы защищаете кого-то еще. Я не знаю, что это, но сейчас вы расскажете мне.

– Я ни в чем не лгала вам.

– Перестаньте трахать мне мозги, – сказала Табита Хаттер тихим и бесстрастным голосом. – Кто такая Мэгги Ли? Какое отношение она имеет к вам? Откуда она знает, что ваш сын не пострадал?

– Вы прослушивали мобильный телефон Луи?

– Конечно прослушивали. Насколько мы знаем, он участник этого происшествия. Как и вы сами. Вы сказали Маргарет Ли, что пытались сделать вашу историю правдоподобной, но что мы не купились на это. Вы правы. Мы не купились. Я никогда вам не верила.

Вик гадала, сможет ли наброситься на Табиту Хаттер и, прижав ее к шкафу, отобрать у нее «Глок». Вероятно, хитрая и наглая сучка знала фэбээровское кунгфу. В любом случае, что это даст? И что Вик потом будет делать?

– Последний шанс, Виктория. Я хочу, чтобы вы поняли. Вы будете арестованы в подозрении в причастности…

– К чему? К Атаке на саму себя?

– Нам неизвестно, кто избил вас. Насколько мы знаем, это был ваш сын, пытавшийся отразить ваше нападение.

Ага! Вот как! Вик обнаружила, что вообще не испытала удивления. По-настоящему изумительным был лишь тот факт, что она не достигла этой точки ранее.

– Мне не хотелось верить, что вы сыграли важную роль в исчезновении вашего сына. Однако вы знали, кто мог дать вам точную информацию о его благополучии. Эти сведения скрывались вами. Ваше объяснение событий звучит, как азбука параноидальных иллюзий. Итак, я даю вам последнюю возможность прояснить имеющиеся сведения. Подумайте, прежде чем начнете говорить. Потому что, закончив опрашивать вас, я перейду к Луи. Он тоже умалчивал о некоторых доказательствах. Я уверена в этом. Ни один отец не будет чинить мотоцикл десять часов кряду после того, как его сын был похищен. Когда я задаю ему вопросы, на которые Луи не хочет отвечать, он начинает опробовать двигатель. Так тинейджер усиливает музыку, когда мама велит ему убрать его комнату.

– Что вы имеете в виду, говоря… он начинает опробовать двигатель? – спросила Вик. – Он опробует «Триумф»?

Хаттер издала длинный усталый выдох. Ее голова поникла, и плечи опустились. Наконец, на ее лице появилось что-то кроме профессионального спокойствия. Какой-то взгляд истощения или, возможно, даже поражения.

– Ладно, – выдохнула Табита. – Извините, Вик. Это моя вина. Я надеялась, что мы в силах…

– Могу я спросить вас о чем-то?

Хаттер молча посмотрела на нее.

– Молот. Вы показали мне несколько дюжин различных молотов. И вы были удивлены тем орудием, которое я выбрала, – тем, которым Мэнкс избивал меня. Почему?

Вик увидела в глазах Хаттер краткий промельк сомнения и неуверенности.

– Он называется костяным молотом, – ответила агент ФБР. – Его используют при вскрытии трупов.

– И его украли из морга в Колорадо, где держали тело Чарли Мэнкса?

Хаттер не ответила, но кончик ее языка высунулся изо рта и облизал верхнюю губу – очень закрытый нервный жест, который Вик когда-либо видела. Он сам по себе был ответом.

– Все, что я говорила вам, является правдой, – сказала Макквин. – Если я что-нибудь упустила, то лишь от незнания того, как вы примете эти части истории. Скорее всего, вы запишете их в иллюзорные показания, и вас никто не будет винить.

– Нам пора идти, Вик. Я должна надеть на вас наручники. Если хотите, мы опустим свитер на ваши колени, и вы спрячете под ним свои руки. Никто не увидит, что вы ограничены в движении. Вас посадят в мою машину. Когда мы поедем, никто не придаст этому большого значения.

– А как насчет Луи?

– Боюсь, я не позволю вам поговорить. Не сейчас. Он поедет в машине за нами.

– Можете дать ему поспать? Он нездоров. Парень был двадцать четыре часа на ногах.

– Извините. Забота о его самочувствии не входит в мои обязанности. Мне положено тревожиться о здоровье вашего сына. Встаньте, пожалуйста.

Хаттер приподняла полу своего твидового жакета, и Вик увидела, что она носила на поясе наручники.

Дверь справа от шкафа распахнулась, и из ванной вышел Луи. Он едва передвигался на ногах. Его глаза были красными от усталости.

– Я проснулся. Что тут происходит, Вик? В чем дело?

– Офицер! – крикнула Хаттер.

Вик сделала шаг вперед. Тело Луи занимало треть комнаты. Выйдя из ванной, он переместился в центр помещения и встал между Вик и агентом ФБР. Макквин, обойдя его, вошла в дверь ванной.

– Мне пора идти, – сказала она.

– Тогда иди, – произнес Луи, отсекая путь Табите.

– Офицер! – еще раз крикнула Хаттер.

Вик пробежала в ванную сына и вошла в свою комнату. Она закрыла дверь за собой. Замка не было, поэтому она схватила тумбу и, протащив ее по сосновым доскам, заблокировала выход из ванной. Вик повернула ручку на двери, ведущей в коридор. Еще два шага, и она оказалась у окна, которое выходило на задний двор. Макквин подняла жалюзи и открыла большую створку.

В коридоре кричали мужчины. Она услышала, как повысил голос Луи. Его слова были неразборчивыми.

– Парни, что за суета? – кажется, спрашивал он. – Давайте все уладим. Почему бы нам не договориться?

– Офицер! – в третий раз прокричала Хаттер.

Затем она добавила:

– Достать оружие!

Вик подняла створку, уперлась ногой в сетку и толкнула ее. Та вылетела из рамы и полетела во двор. Сев на подоконник и свесив ноги, Макквин спрыгнула в густую траву.

На ней были те же шорты, которые она носила вчера, и майка с Брюсом Спрингстином времен его альбома «Подъем» – тогда еще без куртки и шлема. Она даже не знала, есть ли в байке ключи или они лежали среди других вещей Луи на кровати. Кто-то сломал дверь, ведущую в спальню.

– Спокойно! – крикнул Луи. – Парень, я предупреждаю, серьезно!

Озеро выглядело плоским серебристым листом, отражавшим небо. Оно казалось расплавленным хромом. Воздух прогибался от влажности.

Задний двор был полностью в ее распоряжении. В сотне ярдов от берега двое загорелых мужчин, одетых в шорты и соломенные шляпы, рыбачили в алюминиевой лодке. Один из них поднял руку в приветственном жесте. Похоже, он нашел вид женщины, выходившей из дома через окно, идеально нормальным для этого вечера.

Вик побежала к боковой двери каретного сарая.

«Триумф» стоял на своих подпорках. Ключ был в замке зажигания.

Амбарные двери сарая оставались открытыми. Вик увидела подъездную дорожку, где собрались репортеры массмедиа. Они хотели записать заявление, с которого она убегала. В конце дорожки расположилось небольшое сборище видеокамер, с клином микрофонов в углу двора. Связки кабелей змеились в направлении припаркованных слева фургонов. Она прикинула, что нелегко будет повернуть налево и объехать все эти вагончики. Но дальше путь выглядел открытым, уходя далеко на север.

В амбарном сарае она не слышала сумятицы, творившейся в коттедже. В помещении царила пыльная и приглушенная тишина горячего летнего вечера. В это время дня люди дремали или сидели неподвижно на верандах. Собаки спали под настилами порогов. Еще было слишком жарко для мух.

Вик перекинула ногу через седло и повернула ключ в позицию ВКЛ. Фара пробудилась к жизни – неплохой знак для начала.

Байк все еще неисправен, – вспомнила она. Вряд ли он заведется. Вик была в этом почти уверена. Когда Табита Хаттер войдет в каретный сарай, Макквин будет прыгать вверх и вниз на ножном стартере, сгорбившись нелепо на седле. Агент ФБР и без того считала ее безумной, но теперь ее подозрения лишь подтвердятся.

Она поднялась и опустилась всем весом на стартер. «Триумф» ожил с густым ревом, бросая мусор через пол и заставляя дрожать стекла в окнах.

Вик включила первую передачу, отпустила сцепление, и «Триумф» выскользнул из каретного сарая.

Выезжая в день, она посмотрела направо – краткий взгляд на задний двор дома. Табита Хаттер стояла на полпути к каретному сараю, пылая негодованием. Прядь вьющихся волос сбегала по ее лицу. Она оставила свое оружие в кобуре. И даже не звонила по телефону. Просто замерла на аллее и смотрела, как Вик уезжала. Макквин кивнула ей, благодаря за понимание. Хаттер выполняла их соглашение до конца.

В следующий миг мотоцикл оставил ее позади.

Между краем двора и ощетинившимся островком видеокамер имелось два фута пространства. Вик нацелилась в него. Но когда она приблизилась к дороге, в брешь, нацелив на нее камеру, вышел дородный мужчина. Он держал свой аппарат на уровне пояса, глядя в боковой монитор. Этот маленький экран не показывал ему всей угрожающей картины – вниз с холма на него съезжала безумная женщина на четырех сотнях фунтов катящегося железа. Тем не менее парень смотрел на экран и никуда не собирался отходить.

Вик нажала на тормоз. Тот вздохнул, но никакого эффекта не последовало.

Байк еще неисправен.

Что-то ударило по внутренней стороне ее левого бедра, и она, взглянув вниз, увидела черную пластиковую трубку, свободно качавшуся на раме. Это была тяга заднего тормоза. Она ни к чему не крепилась.

Нельзя было объехать парня с камерой, не съехав с подъездной дорожки. Она прибавила газу, перевела «Триумф» на вторую передачу и ускорилась. Невидимая рука из горячего воздуха прижалась к ее груди. Она летела, как в открытую печь.

Переднее колесо свернуло в траву. Байк последовал за ним. Мужчина с камерой наконец услышал «Триумф» – сотрясающий землю рев форсированного двигателя – и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она пронеслась мимо него, достаточно близко, чтобы дать ему пощечину. Он отскочил назад, потерял равновесие и упал на землю.

Вик промчалась рядом с оператором. Воздушный поток перевернул мужчину, и тот упал на дорогу, беспомощно отбросив камеру. Та ударилась об асфальт с дорогостоящим хрустом.

Когда Макквин выехала на лужайку, а потом опять на дорогу, заднее колесо мотоцикла вырвало слой травы – прямо как она очищала ладони от засохшего клея «Элмер» в третьем классе. «Триумф» накренился, и она почувствовала, что вот-вот уронит байк и под его весом разобьет себе ногу.

Однако ее правая рука вспомнила что делать. Она дала байку еще больше газу. Двигатель загремел. Байк выскочил из крена, как пробка, которую толкнули под воду и отпустили. Резина нашла дорогу, и «Триумф» помчался прочь от камер, микрофонов, Табиты Хаттер, Луи, ее коттеджа и прочего благоразумия.





Дом сна


Вейн не мог заснуть, а занять ум ему было нечем. Его тошнило, но желудок оставался пустым. Ему хотелось выбраться из машины, однако он не знал, как это сделать.

У него появилась мысль вытащить один из деревянных ящиков и ударить им по окну, надеясь разбить стекло. Но ящики, когда он тянул их, не открывались. Вейн сжал кулак и изо всех сил обрушил его на стекло. Волна трепещущей колющей боли вспыхнула в его костяшках пальцев и в запястье.

Боль не отпугнула мальчика, а только сделала его более отчаянным и безрассудным. Он отвел свою голову назад и ударил черепом о стекло. Казалось, что кто-то приставил к его лбу трехдюймовый железнодорожный костыль и ударил по нему серебристым молотом Чарли Мэнкса. Вейн съежился на заднем сиденье. Ощущение было таким же ужасным, как падение с длинного пролета лестницы – внезапное ошеломительное погружение в темноту.

Его чувства тут же вернулись к нему. По крайней мере, ему казалось, что тут же, хотя на самом деле, возможно, через несколько часов. Точнее, через три часа. Однако каким бы ни был этот срок, когда его зрение и мысли прояснились, он нашел свое спокойствие восстановленным. Его голова была заполнена вибрирующей пустотой, словно кто-то несколько минут назад сыграл на фортепьяно завершающий аккорд, и эхо его уже угасало.

Сонливая леность – даже довольно приятная – незаметно овладела им. Ему не хотелось двигаться, кричать, планировать, плакать и тревожиться о том, что случится дальше. Его язык мягко тыкал в нижний передний зуб, который шатался и имел привкус крови. Вейн не помнил, чтобы сильно ударялся о перекладины головой и при этом едва не выбил зуб из десны. Нёбо покалывало от прикосновений языка. Оно ощущалось шершавым и песочно-перечным. Это не особенно заботило его, но было достаточно заметным.

Когда он начал шевелиться, то просто вытянул руку и поднял с пола игрушечную луну. Она была гладкая, как зуб акулы. Ее форма напомнила ему особую отвертку, которую мать использовала для ремонта мотоцикла. Кулачковый ключ. Луна тоже была ключом к воротам в Страну Рождества. И тут он ничего не мог поделать. Луна восхищала его. Никакая вещь не была способна преодолеть это восхищение. Словно смотришь на красивую девушку, в чьих волосах запутался солнечный свет. Словно заметил оладьи и горячий шоколад перед трещавшим огнем. Восхищение – это одна из фундаментальных сил бытия; почти как притяжение.

Большая бронзовая бабочка ползла по наружной части окна. Ее мохнатое тело не уступало по толщине среднему пальцу Вейна. Как хорошо и спокойно было смотреть, как она ползет, иногда помахивая крыльями. Если бы окно было открытым или даже чуть сдвинутым, бабочка присоединилась бы к нему на заднем сиденье, и тогда он имел бы друга.

Вейн гладил свою счастливую луну. Большой палец двигался по ней вперед и назад. Простой и бессмысленный мастурбирующий жест. У матери был байк, у мистера Мэнкса – «Призрак», а у Вейна – луна.

Он грезил о том, что сделает с новой бабочкой. Особенно ему понравилась одна идея – научить ее опускаться на палец, как тренированного сокола. В своем уме он видел, как она садилась на его указательный палец и растопыривала крылья веером в медленном плавном движении. Добрая старая бабочка. Вейн назвал бы ее Солнышко.

Где-то в отдалении лаяла собака – озвучка ленивого летнего дня. Вейн вытащил из десны шатавшийся зуб и сунул его в карман шорт. Он вытер кровь о свою рубашку. Когда его пальцы вернулись к поглаживанию луны, они размазывали красную жидкость по всей поверхности.

Что кушают бабочки? – подумал он. Ему казалось, что они питаются пыльцой. Вейн думал, чему еще научить свою красавицу. Если бы он мог заставить ее пролетать горящие обручи или ходить по миниатюрному канату. Он уже видел себя как уличного исполнителя – в высокой шляпе, с забавными черными наклеенными усами. Цирк необычных бабочек капитана Брюса Кармоди! Он представлял себе, что носил бы игрушечную луну, как генеральскую звезду, прямо на лацкане кителя.

А можно ли научить бабочку делать мертвую петлю, чтобы она выглядела, как самолет на трюковом шоу? Он подумал, что может оторвать ей крылья, и тогда ей проще будет крутить сальто. В своем воображении он уже удалял одно крыло, как кусок липкой бумаги, – сначала с легким сопротивлением, затем с радующим слух шелушащимся звуком.

Окно откатилось вниз на целый дюйм. Рукоятка мягко щелкнула. Вейн не двигался. Бабочка приблизилась к краю стекла, вспорхнула крыльями и опустилась на его колено.

– Здравствуй, Солнышко, – сказал мальчик.

Он вытянул зверушке свой палец, и она попыталась улететь. Это не было забавно. Вейн сел и поймал ее одной рукой.

Он попытался научить бабочку нескольким трюкам, но она вскоре устала и расхотела слушаться. Вейн опустил ее на пол и, вытянувшись на сиденье, почувствовал, что сам устал. Тем не менее он был в полном порядке. Во всяком случае, он сделал с бабочкой пару хороших сальто, прежде чем она перестала двигаться.

Мальчик закрыл глаза. Его язык опробовал прыщеватое небо. Десна все еще кровоточила, но это его не тревожило. Кровь имела хороший привкус. Даже когда он дремал, большой палец гладил маленькую луну – ее гладкую блестящую дугу.

Вейн не стал открывать глаза, пока не услышал, что гаражная дверь поднимается к потолку. Он сел с небольшим усилием. Приятная сонливость укоренилась в мышцах.

Мэнкс замедлил шаг, подойдя к автомобилю. Он согнулся, склонил голову набок – жест недовольной ворчливой собаки – и посмотрел через окно на Вейна.

– Что случилось с бабочкой? – спросил он.

Вейн взглянул на пол. Бабочка стала кучей обывков: крылья и ноги лежали отдельно. Он нахмурился и смутился. Когда они начинали играть, все было на месте.

Мэнкс поцокал языком.

– Мы задержались здесь слишком надолго. Нам лучше продолжить наше движение. Хочешь отлить?

Вейн покачал головой. Он еще раз посмотрел на бабочку с крадущимся чувством тревоги или даже вины. Он помнил, что обрывал одно крыло… по крайней мере одно… Но в тот момент это казалось возбуждающим… Как разрезание ленты у хорошо завернутого рождественского подарка.

Ты убил Солнышко, – подумал Вейн. Мальчик бессознательно сжал в кулаке свою луну. – Изувечил ее.

Ему не хотелось вспоминать, как он отрывал ей ноги – выдергивал их одну за другой, пока она яростно сгибала остальные. Он взял в ладонь останки бабочки. В двери были встроены маленькие пепельницы с ореховыми крышками. Вейн открыл одну, сунул туда Солнышко и закрыл крышку. Все! Так лучше.

Ключ повернулся в замке зажигания, и машина ожила. Включилось радио. Элвис Пресли обещал, что будет дома к Рождеству. Мэнкс сел за руль.

– Ты продремал весь день, – сказал он. – После вчерашних волнений я этому не удивлен! К сожалению, ты проспал ланч. Я должен был разбудить тебя, но подумал, что ты нуждаешься во сне.

– Я не голоден, – ответил Вейн.

При виде Солнышка, разорванного на куски, у него разболелся живот, и мысль о еде – по какой-то причине он видел образ потеющих в жире колбасок – вызвала у него тошноту.

– Этим вечером мы будем в Индиане. Надеюсь, к тому времени ты восстановишь свой аппетит! Я знаю закусочную на I-80, где ты можешь получить корзинку сладких фри, поджаренных в корице и сахаре. Это единственное в своем роде вкусовое ощущение! Ты не сможешь перестать их есть, пока они не кончатся. А потом ты будешь облизывать бумагу.

Он вздохнул и продолжил:

– При моей любви к сладкому просто чудо, что у меня не сгнили зубы и не выпали все до одного!

Он повернулся и усмехнулся Вейну, показав полный рот коричневых испятнанных клыков. Мальчик видел старых собак с более чистыми и здоровыми на вид зубами.

Мэнкс сжал в руке большую стопку бумаг, заколотых одной желтой скрепкой. Он сел за руль и начал перебирать документы. Казалось, что их уже кто-то рассматривал. Полистав бумаги около полуминуты, он сунул стопку в бардачок.

– Бинг напечатал это на компьютере, – сказал Мэнкс. – Я помню эру, когда тебе могли отрезать нос, если ты совал его слишком далеко в дела другого мужчины. Теперь можно найти все о каждом человеке – причем одним щелчком кнопки. Никакой больше приватности, никаких размышлений. Все вынюхивают вещи, которые их не касаются. Ты можешь заглянуть в Интернет и узнать, какого цвета на мне сегодня трусы. И все же новые технологии порока и бесстыдства предлагают нам некоторые удобства! Ты не поверишь, какую информацию нарыл Бинг на эту Мэгги Ли. К сожалению, я должен сказать, что подруга твоей матери наркозависимая женщина самого легкого поведения. Между прочим, я не удивлен. При татуировках твоей мамы и ее неженственной манере речи следовало ожидать, что она будет вращаться именно в таком обществе. Если хочешь, сам можешь почитать о Мэгги Ли. Я бы не хотел навевать на тебя скуку, пока мы будем в дороге.

Ящик под водительским сиденьем открылся. В нем находились бумаги о Мэгги Ли. К этому времени Вейн видел трюк с перемещением несколько раз. Он мог бы привыкнуть к нему, но не привык.

Мальчик склонился и вытащил несколько документов. Внезапно ящик со стуком закрылся – так быстро и громко, что Вейн вскрикнул и выронил бумаги на пол. Чарли Мэнкс засмеялся – большой, хриплый сельский повеса, только что услышавший шутку о телке, ниггере и феминистке.

– Тебе не зажало палец? Современные машины оборудованы такими возможностями, которые никому не нужны. В них вставляют радио, работающее от спутников, нагреватели сидений и систему навигации для тех, кто слишком занят, чтобы обращать внимание на то, где они находятся, – обычно куда-нибудь и побыстрее! Но этот «Роллс» обладает тем, чего ты не найдешь в современных машинах. Он имеет чувство юмора! Тебе лучше присматривать за кончиками ног, пока ты находишься в «Призраке»! На самом деле старая леди только того и ждет, когда ты задремлешь!

И какой бы тогда поднялся шум. Вейн подумал, что если бы он немного запоздал, то ящик мог бы сломать ему пальцы. Он поднял бумаги с пола.

Мэнкс, выезжая из гаража, опустил руку на спинку сиденья и повернул голову, чтобы смотреть через заднее окно. Шрам на его лбу был ярко-розовым и казался двухмесячной давности. Он снял повязку с бока головы. Уха по-прежнему не было. Но рана исцелилась и превратилась в зазубренный обрубок, который был приятен для глаз.

NOS4A2 проехал полпути по подъездной дорожке, после чего Мэнкс остановился. Бинг Партридж – Человек в противогазе – вышел во двор, держа в руке клетчатый чемодан. Он надел заляпанную бейсболку и майку пожарного управления Нью-Йорка, а также украсил лицо девчачьими розовыми солнечными очками.

– Жаль, что ты не проспал эту часть дня, – прошептал Мэнкс. – Боюсь, что следующие несколько минут покажутся тебе неприятными, мистер Вейн. Для ребенка всегда неприятно, когда взрослые ругаются.

Бинг бодро подошел к багажнику машины и попытался открыть его. Но тот оставался закрытым. Партридж нахмурился, повторяя свои усилия. Мэнкс, изогнувшись на сиденье, наблюдал за ним через заднее окно. Несмотря на речи о скорых неприятных событиях, на его губах играла улыбка.

– Мистер Мэнкс! – позвал его Бинг. – Я не могу открыть багажник!

Водитель «Роллса» промолчал.

Бинг дохромал до пассажирской двери, пытаясь держать вес на лодыжке, не укушенной Хупером. Пока он шел, чемодан бил о его ногу. Когда Человек в противогазе потянулся к рукоятке, замок щелкнул вниз по своей воле.

Бинг снова намурился.

– Что за дела? – спросил он.

– Я не могу помочь тебе, Бинг, – сказал Мэнкс. – Машина не хочет тебя.

«Призрак» начал катиться назад. Не отпуская ручку двери, Бинг побежал рядом. Он раз за разом пытался открыть ее. Его щеки дрожали.

– Мистер Мэнкс! Не уезжайте! Мистер Мэнкс, подождите меня! Вы сказали, что я могу поехать!

– Это было до того, как ты дал ей уйти, милый Бинг. Ты унизил нас. Я могу простить тебя. Ты знаешь, я всегда считал тебя своим сыном. Но в этом случае я не знаю, что делать. Ты упустил ее, а «Призрак» отказался от тебя. Он же как женщина, ты знаешь! Ты не можешь спорить с женщинами! Они не похожи на мужчин. Они не оперируют разумом! Я чувствую, что она очень разозлилась на тебя, когда ты так беспечно распорядился оружием.

– Нет! Мистер Мэнкс! Дайте мне еще один шанс. Пожалуйста! Я хочу еще один шанс!

Он оступился, ударил чемоданом по ноге, и тот раскрылся, разбросав по подъездной дорожке синие майки, трусы и носки.

– Бинг, – сказал Мэнкс. – Бинг, беги ты наутек. Я приду в другой денек.

– Я все исправлю! Я сделаю так, как вы хотите! Пожалуйста! Ах, пожалуйста, мистер Мэнкс! Я хочу получить второй шанс!

Это был уже крик.

– Разве все мы не хотим этого? – сказал Мэнкс. – Но единственной персоной, которой гарантирован второй шанс, будет Виктория Макквин. И это очень плохо, Бинг.

Отъехав, машина начала разворачиваться лицом к дороге. Бинг споткнулся и упал на асфальт. «Призрак» протащил его несколько футов. Тот все еще вопил и дергал за ручку.

– Что угодно! Что угодно! Мистер Мэнкс! Для вас что угодно! Мою жизнь! Ради вас готов на все!

– Мой бедный мальчик, – сказал Мэнкс. – Бедный искренний мальчик. Не огорчай меня. Не вызывай эту ужасную тоску! Пожалуйста, отпусти дверь. И без тебя уже тошно!

Бинг выпустил из пальцев ручку. Вейн не мог сказать, по какой причине он сделал это – потому, что ему так сказали, или потому, что у него закончились силы. Он свалился на дорогу и, рыдая, перевернулся на живот.

«Призрак» начал отдаляться от дома и от сгоревших обломков церкви, стоявших на холме. Когда машина находилась ярдах в десяти, Бинг поднялся на ноги и побежал, но дистанция быстро увеличивалась между ними. Затем он остановился посреди дороги и начал бить кулаками голову, ударяя себя в основном по ушам. Его розовые солнечные очки криво повисли на носу. Одно стекло было разбито. Широкое отвратительное лицо казалось ярким от ядовитого оттенка красного цвета.

– Я сделаю все что угодно! – кричал Бинг. – Что угодно! Просто! Дайте! Мне! Еще! Один! Шанс!

«Призрак» остановился на знаке СТОП, затем повернул за угол, и Бинг скрылся из виду.

Вейн повернулся к Мэнксу. Тот посмотрел на него в зеркало заднего вида.

– Мне очень жаль, что ты видел все это, Вейн, – сказал Мэнкс. – Ужасно знать, что кто-то так расстроен. Особенно наш добросердечный коллега Бинг. Это просто ужасно. Но также… и очень весело, как ты думаешь? Разве ты не видел, как он не отпускал рукоятку двери? Я думал, мы потащим его до самого Колорадо!

Мэнкс снова засмеялся – довольно искренне. Вейн прикоснулся к губам и с болезненным уколом в животе осознал, что он тоже улыбается.





Маршрут 3 – Нью-Гэмпшир


Дорога пахла – зеленью, водой и деревьями.

Вик ожидала звука полицейских сирен, но когда она посмотрела в левое зеркало, то увидела лишь полмили пустого асфальта. Кроме оглушающего рева «Триумфа» она вообще не слышала посторонних шумов.

В двадцати четырех тысячах футов над ней по небу в направлении запада скользил пассажирский самолет – бриллиантовое копье света.

На следующем повороте она оставила дорогу вдоль озера и выехала в зеленые холмы, громоздившиеся у Уиннипесоки в направлении запада.

Вик не знала, как приступить к следующей части задания – не знала, как отыскать крытый мост, – но чувствовала, что у нее мало времени. Днем раньше она нашла путь к мосту, однако теперь это казалось фантастически далеким событием – таким же давним, как детство.

Сейчас было слишком солнечно и ярко для любого маломальского чуда. Ясность дня поддерживала мир логического разума, который управлялся известными законами. За каждым изгибом дороги был асфальт, роскошный и свежий в сиянии солнца.

Вик следовала извивам серпантина, взбираясь на холмы подальше от озера. Руки на руле были скользкими, а ноги болели от проталкивания тугого переключателя через коробку передач. Она ехала все быстрее и быстрее, словно могла прорвать дыру в этом мире одной лишь только скоростью.

Она промчалась через город, который был короче, чем желтый сигнал светофора, висевший на пересечении четырехполосного шоссе. Вик решила гнать на байке, пока не кончится горючее, а затем бросить его – оставить «Триумф» в пыли – и бежать прямо по центру дороги, бежать, пока перед ней не появится чертов мост Самого Короткого Пути… или у нее не откажут ноги.

Только ничего этого не происходило, потому что мост отсутствовал. Единственное место, где он существовал, находилось в ее уме. С каждой минутой этот факт становился для нее все более ясным.

Вот о чем говорил ее психиатр: лазейка, в которую она выскакивала, когда не могла справиться с реальностью, – комфортная улучшающая фантазия жестко подавленной женщины с большой историей травм.

Вик мчалась все быстрее, беря повороты на шестидесяти милях в час. Она ехала с такой скоростью, чтобы думать о слезах, струящихся из глаз, как о реакции на ветер, дувший ей в лицо.

«Триумф» начал снова карабкаться вверх по внутренней стороне холма. Ближе к гребню мимо нее пронеслась полицейская машина. Она двигалась в другую сторону. Вик, находившаяся почти у двойной линии, почувствовала, как воздушный поток подхватил ее и дал краткий миг опасной вибрации. На мгновение водитель-коп был на расстоянии вытянутой руки. Его локоть высовывался из открытого окна. Парень с жирным загорелым лицом и зубочисткой в углу рта. Вик находилась так близко, что могла выхватить ее из губ мужчины.

Через миг он исчез, и она оказалась на вершине холма. Он, вероятно, поехал к тому перекрестку с желтым предупреждающим сигналом. Парню придется преодолеть весь путь по дороге в город, потом повернуть и погнаться за ней. Это примерно минута форы.

Байк промчался по высокому изгибу шоссе, и она бросила беглый взгляд на залив Пагус – темно-синий, холодный и тихий. В голове промелькнула мысль: возможно, ее скоро посадят, и когда она в следующий раз увидит воду? Вик столько времени провела в различных институтах, питалась казенной пищей, жила по административным правилам. Освещение до 8:30. Пилюли в бумажном стаканчике. Вода со вкусом ржавчины, словно из старых проржавевших труб. Туалетные сиденья из стали. Голубую воду видишь только тогда, когда нажимаешь на кнопку смыва.

Дорога поднялась и опустилась в маленькую впадину. Там, слева от Вик, располагался сельский магазин. Это было двухэтажное здание, сложенное из ошкуренных бревен, с белой пластиковой вывеской над дверью, говорившей: ВИДЕО СЕВЕРНОГО КРАЯ. Здесь все еще сдавали фильмы напрокат – не только ДВД, но и видеокассеты. Вик почти проехала магазин, но решила свернуть на грязную стоянку и спрятаться подальше от проезжавших машин. Парковочная зона, тянувшаяся за строением, была затемнена высокими соснами.

Она опустила ногу на задний тормоз и уже собиралась повернуть, когда вспомнила, что этой опции у нее не было. Она сжала рукой передний тормоз. До нее вдруг дошло, что он тоже мог не работать.

К счастью, он работал. Передний тормоз схватил колесо так твердо, что она едва не перелетела через руль. Заднее колесо вращалось на асфальте, рисуя черный след. Она еще скользила, когда попала на грунтовую парковку. Колеса взрыли землю, поднимая облако коричневого дыма. «Триумф» проехал еще двенадцать футов – мимо ВИДЕО СЕВЕРНОГО КРАЯ – и наконец остановился в задней части стоянки.

Под вечнозелеными растениями ее ожидал ночной мрак. Позади строения провисшая цепь загораживала выход на тропу – пыльную ложбину, протоптанную среди травы и папоротника. Грунтовая велодорожка или заброшенный туристский путь. Вик не заметила съезд с дороги – да и никто бы не заметил в такой густой тени.

Она не слышала полицейской машины, пока та не приблизилась к ней. Ее уши заполнял звук прерывистого дыхания и уставшего сердца. Автомобиль проехал мимо. Шины трещали, давя замороженные листья.

На краю зрения она увидела какое-то движение. Вик посмотрела на витрину, наполовину заклеенную плакатами, рекламирующими гироскопический тренажер «Пауэрбол»: на нее, широко раскрыв глаза от тревоги, смотрела какая-то толстая девушка с кольцом в носу. Она прижимала к уху телефон, а ее рот автоматически открывался и закрывался.

Вик взглянула на тропу по другую сторону цепи. Узкую колею усыпала хвоя. Дорожка спускалась вниз. Макквин не знала, что было там. Наверное, маршрут номер 111. Если путь не приведет ее к шоссе, она поедет по нему, пока он не закончится. Потом Вик припаркует байк в соснах – в красивом месте, где хорошо будет сидеть и ждать полицию.

Она перешла на нейтральную скорость и преодолела цепь, после чего подняла каблуки на подножки и позволила гравитации сделать остальное.

Вик перемещалась через гладкую темноту, которая сладко пахла иголками и Рождеством… мысль, от которой она содрогнулась. Местность напомнила ей Хаверхилл, городской лес и холм за домом, где она росла. Колеса натыкались на корни и камни. Байк покачивался на неровной почве. Требовалась большая концентрация внимания, чтобы управлять мотоциклом на узкой тропе. Она стояла на подножках, глядя на переднее колесо. Ей пришлось прекратить процесс мышления – выбросить из головы полицию, Луи, Чарли Мэнкса и даже Вейна. Она и без того не могла разобраться с делами. Ей нужно было сохранять равновесие.

В любом случае почти невозможно оставаться неистовой в сосновом мраке, со светом, бьющим вниз через ветви, и с атласным белым облачком, висевшим в небе над головой. Поясница закостенела от напряжения. Но эта боль была сладкой. Она заставляла Вик чувствовать свое тело, работавшее вместе с байком.

Ветер шумел в верхушках сосен, как река в период половодья.

Ей хотелось бы хоть раз покатать Вейна на мотоцикле. Если она сможет показать ему эти леса с раскинувшимся под широким небом колючим ковром порыжевшей хвои, едва освещенной первыми лучами июльского солнца, это будет воспоминанием на всю их оставшуюся жизнь. Какой приятной станет такая поездка. Они проедут по душистым теням, и Вейн будет цепляться за нее. Они свернут на грунтовую тропу, найдут спокойное место и остановятся, чтобы съесть взятый из дома ланч и запить его содовой, а потом подремать у байка в древнем доме сна, с его полом из мшистой земли и высоким потолком из перемежающихся ветвей. Закрыв глаза, она почти чувствовала руки сына на своей талии.

Но она лишь на мгновение осмелилась закрыть глаза. Вик взглянула вверх, и в этот момент мотоцикл достиг подножия склона и проехал двадцать футов ровного места до крытого моста.





* * *


Она нажала ногой на задний тормоз – рефлекторный жест, который ничего не сделал. Мотоцикл продолжал ехать. Он подкатился почти к началу моста Самого Короткого Пути, прежде чем Вик вспомнила о переднем тормозе и остановила байк.

Это было нелепое зрелище. Крытый мост в двести футов длиной стоял на земле среди деревьев, ничего собой не соединяя. За поросшим ивами входом была кромешная темнота.

– Да, – сказала Вик. – Ладно. Вполне по Фрейду.

Только ничего фрейдистского здесь не было: мост не походил на мамину киску, не являлся детородным каналом, а байк не выглядел символическим членом или метафорой сексуального акта. Мост представлял собой дистанцию между потерянным и найденным – наверное, чуть свыше того, что было возможным.

Что-то издавало в стропилах трепещущие звуки. Вик вдохнула запах летучих мышей: заплесневелый животный аромат, дикий и острый.

Все те прошлые разы, когда она раньше пересекала мост, не являлись фантазиями эмоционально подавленной женщины. Здесь причина путалась со следствием. Временами она действительно была эмоционально подавленной женщиной, но именно из-за тех случаев, когда пересекала мост. Возможно, он представлял собой не символ, а выражение ее мыслей, и, пересекая его, Вик вызывала перемены в своей жизни. Доски настила начали щелкать. Зашуршал мелкий мусор. Летучие мыши проснулись и залетали вокруг.

Прямо у входа зеленой аэрозольной краской были написаны два слова:

Дом сна →





Она поставила байк на первую передачу и въехала передним колесом на мост. Вик не спрашивала себя, туда ли вел наикратчайший путь. Она не гадала, закончится ли ее путешествие иллюзией. Все было решено. Здесь не имелось никаких вопросов.

Потолок увешивали летучие мыши. Их крылья закрывали тела, скрывали лица – те маленькие физиономии, каждая из которых имела ее черты. Они беспокойно пищали.

Доски стучали ка-банг-банг-банг под колесами мотоцикла. Они были незакрепленными и разной длины. Некоторые вообще отсутствовали. Вся конструкция шаталась под весом байка. Пыль падала с балок непрерывным дождем. Когда она ехала по мосту в последний раз, он не был в таком плохом состоянии. Теперь он кренился в сторону. Стены склонялись вправо, как коридор в доме с кривыми зеркалами.

Она прошла мимо бреши в стене, где несколько досок отсутствовало. Рябь светящихся частиц снежила в узкой щели. Вик замедлилась, желая посмотреть на это зрелище. Но доска под ней треснула с таким громким звуком, что напомнила выстрел пистолета. Вик почувствовала, как колесо провалилось вниз на два дюйма. Схватив байк, она выжала сцепление. Мотоцикл прыгнул вперед. Она услышала, как лопнула другая доска – под задним колесом.

Байк оказался слишком тяжелым для старого дерева. Если бы Вик остановилась, сгнившие доски провалились бы под ней и она упала бы… в это – что бы там ни было. В бездну между мыслью и реальностью, между воображаемым и настоящим.

Она не видела, куда выходил тоннель. Конец моста был озарен яркостью, от которой болели глаза. Она отвернулась и заметила свой старый сине-желтый велосипед, руль и спицы которого покрывала паутина. Он валялся у стены.

Переднее колесо мотоцикла перевалило через деревянный брус и оказалось на асфальте. Вик, остановившись, поставила ногу на землю. Она прикрыла глаза рукой и бросила быстрый вгляд.

Ее занесло в руины. Она находилась за церковью, разрушенной пожаром. Сохранился только фасад, придававший зданию вид киношной декорации – стена, обманчиво внушавшая представление о целом строении за ней. В проломе виднелось несколько почерневших скамей и задымленных осколков стекол, забросанных ржавыми пивными банками. Больше ничего не осталось. Пронизанная солнцем парковка, неогороженная и голая, ровная и пустая, тянулась, насколько было видно глазу.

Вик переключила «Триумф» на первую передачу и проехала перед тем, что она считала Домом сна. Макквин снова остановилась. Двигатель хаотично гремел, иногда постукивая поршнями. У фасада стоял щит с буквами на пластиковых полосках, которые можно было передвигать для написания различных сообщений. Он больше походил на вывеску «Молочной королевы», чем на церковную доску объявлений. Вик прочитала, что там было написано, и по ее телу пробежал озноб.

ЦЕРКОВЬ НОВОЙ

АМЕРИКАНСКОЙ ВЕРЫ

БОГ ПОГРЕБЕН ЗАЖИВО

ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛ





Дальше тянулась провинциальная улица, дремавшая в оцепеневшей жаре позднего дня. Вик не знала, где находилась. Это мог быть Нью-Гэмпшир. Но нет. Свет отличался. Здесь он был яркий и синий. И здесь, казалось, гораздо жарче. В небе повисли гнетущие облака, омрачавшие день. Чувствовалось приближение грозы. Пока Вик стояла там, оседлав мотоцикл, до нее донесся первый грохочущий разряд далекого грома. Она подумала, что через минуту-другую может пойти дождь.

Макквин снова осмотрела церковь. Неподалеку находилась двустворчатая покосившаяся дверь, встроенная в бетонное основание. Подвальная дверь, запертая на тяжелую цепь и латунный замок.

Дальше, среди деревьев, стоял навес или какой-то амбар – белый, с синей крышей. Черепица, покрытая мхом, травой и одуванчиками. Там были большие амбарные ворота, достаточно широкие, чтобы пропустить машину, и боковая дверь с одним окном. На стекле был наклеен лист бумаги.

Вот, – подумала Вик. Когда она сглотнула, в ее горле что-то щелкнуло. – Он там!

Это было Колорадо. Под навесом стоял «Призрак». В нем, ожидая окончания дня, сидели Вейн и Мэнкс.

Поднимался ветер, горячий и шумный в листве. Ему вторил другой звук, где-то за спиной Вик, – неистовое механическое жужжание, вид стального шелеста. Макквин посмотрела на дорогу. Ближайший дом выглядел хорошо ухоженным маленьким ранчо, окрашенным в клубничный цвет с белой отделкой. Он напоминал собой торт «Закуска хозяйки» с какао и маслом. В народе его называют «Снежок», подумала Вик. Лужайку наполняли вращавшиеся цветы из фольги, которыми люди усаживают свои дворы, чтобы ловить ветер. Сейчас те сходили с ума.

На подъездной дорожке стоял коренастый некрасивый пенсионер с садовыми ножницами в руках. Он раздраженно щурился на нее. Наверное, любитель понаблюдать за соседями. А это означало, что если в ближайшие пять минут она не подумает о грозе, то ей придется иметь дело с копами.

Вик доехала до края парковки, затем выключила мотоцикл и оставила ключи в замке зажигания. Она хотела быть готовой к поспешному отъезду. Макквин еще раз посмотрела на амбар, стоявший с одной стороны церковных руин. Она запоздало заметила, что у нее почти не было слюны. Рот казался таким же сухим, как листья, шуршащие на ветру.

Она чувствовала, как за левым глазом нарастало давление, – ощущение, которое запомнилось ей с детства. Вик оставила байк на парковке и пошла к навесу на внезапно задрожавших ногах. Преодолев половину пути, она согнулась и подняла кусок асфальта, напоминавший по размерам тарелку. Воздух завибрировал от другого раската грома.

Она знала, что будет ошибкой звать сына по имени, но ее губы все равно шептали это слово: Вейн, Вейн. Пульс стучал за глазными яблоками. Казалось, что мир изгибался вокруг нее. Перегретый ветер пах стальной стружкой.

Когда Вик подошла на пять шагов к боковой двери, она прочитала записку, приклеенную на внутренней стороне стекла:

ДОСТУП ВОСПРЕЩЕН

ТОЛЬКО ГОРОДСКОЙ ПЕРСОНАЛ!





Кусок асфальта пробил окно с изрядным треском, сорвав объявление. Вик ни о чем не думала. Она просто двигалась. Она уже прожила эту сцену и поняла, как пройти ее.

Возможно, ей придется нести Вейна на руках, если что-то плохое случится с ним – как, например, случилось с Брэдом Макколи. Если он будет походить на Макколи – полупризрачного и замороженного вампира, – она вылечит его. Вик наймет лучших докторов. Она соберет его вновь, как починила байк. Она создаст его своим телом. Мэнкс не мог переделать его чертовой машиной.

Вик просунула руку через разбитое стекло, нащупывая внутренний дверной замок. Она нашла шеколду, даже видя, что «Призрака» там не было. Имелось место для машины, но автомобиля не было. У стен стояли мешки с удобрением.

– Эй! – крикнул тонкий писклявый голос за ее спиной. – Что ты делаешь? Я могу вызвать копов! Могу позвонить им прямо сейчас!

Вик повернула шпингалет, открыла дверь и, задыхаясь, замерла на месте. Она разочарованно смотрела в небольшое темное пространство пустого навеса.

– Я уже звоню в полицию! – закричал пенсионер, кем бы он ни был. – Из вас, арестованных за взлом и проникновение, я могу составить целый список!

Вик повернулась на каблуках и взглянула на коренастого мерзкого мужчину в майке пожарного управления Нью-Йорка. Это был тот пенсионер, который стоял в своем дворе с садовыми ножницами. Он, кстати, по-прежнему сжимал их в руке. Его глаза сердито таращились на нее за очками в толстой черной пластмассовой оправе. Волосы были прилизаны назад и набриолинены до блеска в стиле Рональда Рейгана.

Вик решила не обращать на него внимания. Она осмотрела землю, нашла кусок синего камня, взяла его и пошла к покосившейся двери, которая вела в подвал сгоревшей церкви. Макквин опустилась на колени и начала наносить удары по большому йелевскому замку, запиравшему дверь. Если Вейна и Мэнкса не было в амбаре, то другого места не существовало. Она не знала, где Мэнкс держал машину. Если она найдет его спящим за той дверью, то не будет задавать ему лишних вопросов, а просто использует камень на его голове.

– Давай, – шептала она себе под нос. – Давай, мать твою, открывайся.

Она била камнем по замку. Искры летели во все стороны.

– Это частная собственность! – выпалил неприятный мужчина. – Ты и твои друзья не вправе приходить сюда. Все! Я звоню в полицию!

Теперь она прислушалась к тому, что он кричал. Не к той части, где говорилось о полиции. А к другой половине. Отбросив камень в сторону и смахнув пот с лица, она качнулась на каблуках.

Когда Вик повернулась к нему, мужчина отступил на два испуганных шага и чуть не поскользнулся на ногах. Он выставил вперед садовые ножницы.

– Не надо! Не бейте меня!

Вик предположила, что выглядела как преступница или сумасшедшая. Если он воспринимал ее именно так, она не могла винить его за это. Она действительно была такой в различные моменты своей жизни. Макквин развела руки в стороны и похлопала ими воздух в успокаивающем жесте.

– Я не собираюсь вредить вам, мужчина. Я ничего от вас не хочу. Мне просто нужен кое-кто. Думаю, что он находится там.

Она кивнула на дверь подвала.

– Что вы сказали о моих друзьях? Каких друзьях?

Неприятный маленький человек громко сглотнул.

– Их тут нет. Людей, которых ты ищешь. Они уехали. Уехали совсем недавно. Примерно полчаса. Может, и меньше.

– Кто? Пожалуйта, помоги мне. Кто уехал? Они были в…

– В старой машине, – ответил маленький мужчина. – Типа антикварной. Он держал ее здесь под навесом… Я думаю, он провел там ночь!

Человек указал на покосившиеся подвальные двери.

– Я хотел позвонить в полицию. Не в первый раз люди балуются тут наркотиками. Но они уехали! Их больше здесь нет! Машина уехала некоторое время назад. Полчаса…

– Вы это уже говорили, – сказала она ему.

Ей хотелось схватить его за жирную шею и как следует потрясти.

– А с ним был мальчик? Кто-нибудь сидел с ним в задней части машины?

– Откуда мне знать? – спросил мужчина.

Он поднес свои пальцы к губам и посмотрел в небо с почти комическим взглядом на лице.

– Да. Думаю, кто-то был. На заднем сиденье. Да-да. Могу поспорить, что в машине находился мальчик!

Он посмотрел на нее.

– С вами все нормально?

– Нет.

Она покачнулась, словно встала слишком быстро. Он был здесь и уехал. С ним находился Вейн. Они умчались полчаса назад.

Мост привел ее не туда. Мост, который переносил Вик через расстояние между потерянным и найденным, отправил ее в неправильное место. Возможно, эта брошенная церковь и была Домом сна – эта груда обугленных балок и битого стекла. Она изо всех сил хотела найти его, но только потому, что Вейну полагалось находиться здесь… здесь, а не на дороге с Чарли Мэнксом.

Вот в чем дело, подумала она. Как «Скраббл» Мэгги Ли не мог дать верные имена – Вик наряду со многими другими деталями вспомнила об этом сегодняшним утром, – мост не закрепился бы без двух событий, заякоренных на твердой почве. Если Мэнкс был где-то на трассе, мост не мог соединиться. Это походило на толчок маленького камня палкой в воздухе (у Вик мелькнуло воспоминание о свинцовой пуле, пробурившей тоннель в глубине озера). Самый Короткий Путь не знал, как унести ее к месту, не привязанному к одной точке. Поэтому он сделал лучшее, что мог. Вместо соединения с участком, где был Вейн, он привел ее туда, где мальчик недавно был.

Вдоль фундамента клубничного дома росли огненно-красные цветы. Он стоял в начале улицы, вдали от других домов – в месте таком же уединенном, как коттедж ведьмы в сказке… или фантастичном, словно пряничный домик. За травой аккуратно ухаживали.

Неприятный маленький мужчина подвел ее к сетчатой двери, которая вела на кухню.

– Хотел бы я, чтобы имелся второй шанс, – сказал он.

– Для чего?

Ему потребовалось время, чтобы обдумать ответ.

– Шанс переделать вещи. Я мог бы помешать им уехать. Тому человеку и вашему сыну.

– Откуда вы могли знать? – спросила она.

Мужчина пожал плечами.

– Вы проехали долгий путь? – спросил он своим тонким писклявым голоском.

– Да, типа того, – сказала она. – Хотя не совсем реально.

– О. Теперь я понимаю, – произнес он без всякого сарказма.

Мужчина придержал дверь для нее, и она прошла на кухню. Кондиционер принес такое же облегчение, как стакан холодной воды с веточкой мяты.

Это была кухня для старушки, умевшей готовить домашние бисквиты и пряничных человечков. В доме даже немного пахло пряничными человечками. На стенах висели жеманные кухонные плакаты со стишками.

НА КОЛЕНИ СТАВШИ, ТАК МОЛЮ Я БОГА –

НЕ ДАВАЙ МАМУЛЕ ПЕРСИКАМИ КОРМИТЬ МЕНЯ МНОГО.





Вик увидела мятый зеленый баллон, подпертый к креслу. Он напомнил ей кислородные баллоны, которые еженедельно доставляли в дом ее матери, – особенно в последние месяцы жизни умиравшей Линды. Она предположила, что маленький мужчина имел где-то больную жену.

– Мой телефон – ваш телефон, – сказал человек нестройным голосом.

Гром снаружи гремел так сильно, что содрогался пол.

Она прошла мимо стола к старому черному телефону, привинченному к стене рядом с открытой дверью в подвал. Ее взгляд переместился на кучу вещей. На столе располагался чемодан, демонстрировавший безумную свалку трусов и маек, зимних шапок и рукавиц. Почта со стола была сброшена вниз, но Вик не видела ее, пока та не зашелетела под ногами. Она быстро сошла с нее на чистый участок пола.

– Извините, – сказала она.

– Не волнуйтесь! – ответил мужчина. – Мой хаос, мне и заботиться о нем.

Он нагнулся и начал собирать конверты в большие мозолистые ладони.

– Бинг, с тобой не сравнятся никакие тучи. Ля-ля-ля! Оставляешь за собой мусора кучи!

Песенка получилась отвратительная, и Вик хотела, чтобы он не пел ее. Казалось, мужчина придумал ее во сне и вытащил в реальность как раз в тот момент, когда она начала гнить по краям.

Макквин повернулась к телефону – большой громоздкой вещи с вращающимся диском. Вик хотела позвонить, но, уперев руку о стену, закрыла глаза. Она ужасно устала. И потом ее чертов левый глаз болел неимоверно сильно. Она, как и хотела, оказалась здесь. Но куда теперь звонить? Было бы неплохо, если бы Табита Хаттер узнала о церкви на холме – о сгоревшем доме Божьем (БОГ ПОГРЕБЕН ЗАЖИВО. ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛ), где Мэнкс и ее сын провели целую ночь. Пусть Табита Хаттер приедет сюда и поговорит со стариком, который видел их, – со стариком по имени Бинг. Бинг? Однако Вик не знала точного места и не была уверена, что в ее интересах звонить в полицию, пока она находилась здесь.

Бинг. Имя смущало ее.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спросила она, думая, что, возможно, услышала его не так.

– Бинг.

– Как Поисковый Движок?

– Верно. Только я использую Гугл.

Она засмеялась – звук, который выражал больше усталости, чем юмора, – и посмотрела вскользь на него. Он повернулся к ней спиной и стаскивал что-то с крюка рядом с дверью. Предмет выглядел как бесформенная черная шапка. Она еще раз взглянула на старый зеленый баллон и поняла, что он вообще не кислородный. Надпись на боку гласила: «СЕВОФРЛЮРАН, ОГНЕОПАСНО».

Вик отвернулась обратно к телефону. Подняв большую трубку, она по-прежнему не знала, с кем поговорить.

– Забавно, – сказала она. – У меня имеется собственный Поисковый Движок. Я могу задать вам странный вопрос, мистер Бинг?

– Конечно, – ответил он.

Она скользнула пальцем по вращающемуся диску, не поворачивая его. Бинг. Не имя, а больше звук… который издает серебристый молот, разбивая стеклянный шар.

– Я немного перенапряглась, – сказала она. – Забыла название этого города. Вы можете сказать, где, черт возьми, я нахожусь?

Мэнкс был вооружен серебристым молотом, а у человека, сопровождавшего его, было огнестрельное оружие. Банг, сказал он. Банг! Прямо перед тем как выстрелить в нее. Только он говорил это слово напевным образом – не как угрозу, а как стишок под скакалку.

– Можешь погадать, – сказал Бинг за ее спиной.

Его голос был приглушен, словно он зажимал рукой нос. И тогда она узнала его. В прошлый раз этот голос тоже был приглушен. Вик повернулась на каблуках, уже зная, что увидит перед собой. Бинг успел надеть свой старомодный противогаз Второй мировой войны. В правой руке он держал садовые ножницы.

– Ты в Доме сна, – сказал мужчина. – Тебе пришел конец, болтливая сучка.

Он ударил ее в лицо садовыми ножницами и сломал ей нос.





* * *


Вик сделала три небольших шага назад, и ее каблуки ударились о порог двери. Единственная открытая дверь вела в подвал. У Макквин было время вспомнить это перед тем, как случилась следующее: ее ноги подогнулись, и она упала прямо назад, словно села на стул, которого не было. Но там не было и пола. Она падала и падала вниз.

Это будет больно, – подумала она. Идея пришла без тревоги: просто полное принятие факта.

Она испытала краткое чувство невесомости. Ее внутренности стали эластичными и странными. В ушах свистел ветер. Она мельком заметила голую лампочку, висевшую над головой, и фанерные листы между балками потолка.

Вик ударилась о лестницу – сначала задом с хрустом костей… потом были перевороты, словно у брошенной кем-то подушки. Ей представилась сигарета, которую отец выкидывал из окна движущейся машины, – то, как она падала на асфальт, разбрасывая искры при столкновении.

Потом она ударилась правым плечом, и ее снова подбросило. Левое колено зацепило какой-то предмет. В левую щеку что-то врезалось – такое ощущение, что ее ударили ногой по лицу.

Вик думала, что, упав на пол, она разобьется, как ваза. Вместо этого она опустилась на комковатый холмик того, что было завернуто в пластик. Макквин влетела в него лицом, но нижняя часть тела продолжила полет. Ее ноги безумно молотили по воздуху. Мамочка, смотри! Я делаю стойку на руках! – вспомнился ей крик на Четвертое июля. Она тогда увидела мир по-новому: небо стало травой, а земля – звездами.

Вик наконец остановилась, лежа спиной на оберточной пленке. Лестница теперь находилась за ее спиной. Она посмотрела назад – на крутой пролет ступеней, видя их снизу вверх. Макквин не чувствовала правую руку. В левом колене ощущалось давление, которое вскоре, как она знала, превратится в мучительную боль.

Человек в противогазе спускался по ступеням. Он нес в одной руке за вентиль зеленый металлический баллон. Мужчина оставил садовые ножницы наверху. Ужасно, как противогаз менял его лицо. Рот превратился в гротескный чужеродный узел, а глаза – в пустые пластиковые стекла. Вик хотела закричать, но ошеломление не позволяло ей создавать какой-либо шум.

Он сошел с нижней ступеньки и встал таким образом, что ее голова оказалась между его ботинками. До Вик слишком поздно дошло, что он снова собирается ударить ее. Бинг поднял баллон обеими руками и вонзил его в живот своей пленницы, выбив весь воздух из ее легких. Она громко закашляла и перекатилась на бок. Когда дыхание начало возращаться, ей показалось, что ее стошнит.

Баллон звякнул о бетон, когда мужчина поставил его на пол. Он схватил прядь ее волос и дернул на себя. Несмотря на решение оставаться безмолвной, разрывающая боль вынудила ее издать слабый крик. Он намеревался поставить ее на четвереньки, и Вик была вынуждена подчиниться, потому что только так она могла остановить невероятную боль. Его свободная рука скользнула под нее, схватила грудь Вик и безжалостно сжала ее, словно проверяла грейпфрут на твердость. Он захихикал.

Затем Бинг потащил ее. Она ползла как могла, потому что это было менее болезненно. Но его не волновало, какие муки она испытывала. И когда руки Вик отказали, он продолжил тащить ее за волосы. Она с ужасом поняла, что выкрикивает слово «пожалуйста».

Вик получила лишь смутное представление о подвале, который больше походил на длинный коридор, а не на комнату. Она мельком заметила стиральную машину и сушилку, голые женские манекены в противогазах, усмехавшийся бюст Иисуса в открытой робе, которая показывала его анатомически верно изображенное сердце. Одна сторона его лица была закопченной и покрытой буграми, как будто бюст держали над огнем. Она слышала приходивший откуда-то металлический гудящий звон. Он звучал беспрерывно.

Человек в противогазе остановился в конце коридора, и Вик услышала стальное клацанье. Он отворил тяжелую металлическую дверь. Ее восприятие не успевало за ходом событий. Часть ее была еще в коридоре, глядя на сожженного Иисуса. Другая часть была в кухне, видя битый зеленый баллон, прислоненный к креслу. СЕВОФЛЮРАН, ОГНЕОПАСНО. Третья часть находилась в истлевшей церкви американской веры, держа камень в руках и ударяя им по блестящему замку с такой силой, что вылетали искры. Еще одна часть была в Нью-Гэмпшире, стреляя у детектива Далтри сигарету. Она прикрывала ладонью его медную зажигалку, где на боку изображался Попай.

Человек в противогазе заставил Вик пройти на коленях через паз, все еще таща ее за волосы. В другой руке он нес зеленый баллон с севофлюраном. Вот что создавало звон! Основание баллона негромко, но постоянно звенело, когда он тащил его по цементу, – словно тибетская молитвенная чаша, когда монах крутит молоток вокруг святого блюда.

Когда Вик перебиралась через паз, он сильно дернул ее вперед. Она снова упала на четвереньки. Бинг упер ногу в ее зад и толкнул. Руки Макквин отказали. Она опустилась на подбородок. Ее зубы лязгнули, и чернота прыгнула вверх из каждого объекта в комнате – лампы в углу, кушетки, раковины, – словно вся мебель имела секретные тени, которые проснулись и внезапно взлетели, как стая воробьев.

В какое-то мгновение вся эта стая теней угрожала опуститься на нее. Вик отпугнула ее своим криком. В комнате пахло старыми трубами, бетоном, немытыми тряпками и насилием.

Она хотела встать, но ей было трудно сохранять сознание. Макквин чувствовала, что дрожащая живая темнота начинала закручиваться и свиваться вокруг нее. Если она сейчас потеряет сознание, то, по крайней мере, не почувствует, как Бинг будет насиловать ее. Она не почувствует, как он убьет ее.

Дверь загремела и захлопнулась со звоном, который вибрировал в воздухе. Человек в противогазе схватил ее за плечи и толкнул на спину. Ее шея расслабленно повернулась. Череп стукнулся о щербатый бетон. Бинг встал рядом с ней на колени и прижал к ее рту и носу пластиковую маску. Он схватил ее за волосы и потянул голову к себе, чтобы лучше приладить устройство к ее лицу. Затем он оставил ладонь на респираторе. Прозрачная пластиковая трубка бежала к баллону.

Вик шлепнула по руке, прижимавшей маску к ее лицу. Она попыталась поцарапать его запястье, но он надел холщовые садовые перчатки. Под ее ногтями не было уязвимого мяса.

– Дыши глубже, – сказал он. – Скоро тебе станет лучше. Просто расслабься. День минувший мне всем угодил. Бог сгорел заживо. Я пару пуль в него всадил.

Прижимая маску к лицу Вик одной рукой, он потянулся другой к вентилю на баллоне. Она услышала шипение и почувствовала что-то холодное, дувшее в ее рот. Макквин глотнула сладкий воздух, пахший пряниками. Она схватила трубку, обвила ее рукой и дернула на себя. Та вышла из вентиля с металлическим хлопком. Баллон исторг струю белого пара. Человек в противогазе посмотрел на зеленый металлический цилиндр, но ничуть не расстроился.

– Половина мамочек делают то же самое, – сказал он. – Мне это не нравится, потому что тратится газ, но, если ты хочешь делать вещи по-жесткому, мы можем поступить по-твоему.

Он сорвал пластмассовую маску с лица женщины и швырнул ее в угол. Вик начала отталкиваться на локтях. Он ударил ее кулаком в живот. Она согнулась вдвое и обхватила себя руками от боли, сжимая плотно, как горячо любимого парня. Макквин глубоко, навзрыд, вдохнула. Комната наполнилась одурманивающим газом, который пах пряниками.

Человек в противогазе был на полфута ниже Вик. Несмотря на рост, он двигался с проворством уличного фокусника – парня, который мог играть на банджо и одновременно ходить на ходулях. Он поднял баллон обеими руками и направился к Вик, указывая на нее открытым вентилем. Выходя из цилиндра, газ бил белой струей. Но вскоре он исчезал, становясь невидимым. Она еще раз вдохнула полной грудью. Воздух пах, как десерт. Вик отползла назад, отталкиваясь ногами и руками. Большую часть пути она проскользила на заднице. Макквин хотела задержать дыхание, но не могла. Ее дрожавшие мышцы жаждали кислорода.

– Куда ты уходишь? – спросил он через противогаз.

Бинг по-прежнему шел за ней с баллоном.

– Это герметичная комната. Куда бы ты ни поползла, тебе нужно будет дышать. В баллоне триста литров. Таким количеством газа я могу наполнить целую палатку, набитую слонами, дорогуша.

Ударив Вик по бедру, он раздвинул ее ноги в стороны и опустил кончик своей левой кроссовки на пах женщины. Она издала крик отвращения. Вик испытала краткое, но сильное ощущение насилия. На миг ей захотелось, чтобы газ уже подействовал на нее. Она не желала, чтобы его нога оставалась там, – не желала знать, что случится дальше.

– Сучка, сучка, быстрее засыпай, – сказал Человек в противогазе. – Буду иметь тебя, ты так и знай.

Он снова захихикал.

Вик забралась в угол и уперлась головой в обитую пластиком стену. Он продолжал надвигаться на нее, держа перед собой баллон, заволакивающий комнату туманом. Севофлюран был белым газом, который заставлял каждый объект выглядеть мягким и рассеянным по краям. На другой стороне комнаты стояла одна кушетка, но теперь там было три, плотно прижатые друг к другу. Они казались полускрытыми за дымом. В сгущающемся газе Бинг расщепился надвое, затем сошелся вместе в одного человека.

Пол медленно наклонился перед ней, превращаясь в скользкую поверхность. При любом движении она могла поехать к двери – дальше от реальности в туманную бессознательность. Она тормозила движение каблуками, стараясь удержаться и отползти в угол комнаты. Вик сдерживала дыхание, но ее легкие были полны не воздухом, а болью. Ее сердце стучало как двигатель «Триумфа».

– Ты приехала, и теперь все будет хорошо! – произнес Человек в противогазе.

Его голос был безумным от возбуждения.

– Ты – мой второй шанс! После твоего появления мистер Мэнкс вернется. Я все-таки поеду в Страну Рождества. Ты здесь, и я наконец получу то, что мне полагается!

В ее уме быстро проносились образы. Они походили на игральные карты, тасуемые фокусником. Вот она снова была на заднем дворе. Далтри напрасно щелкал своей зажигалкой. Она взяла ее из рук детектива. Пламя выпрыгнуло при первом щелчке. Вик всмотрелась в картинку на боку зажигалки: Попай наносил удар с разворота, сопровождаемый звуковым эффектом… она не помнила, каким именно. Затем она увидела предупреждение на боку баллона: ОГНЕОПАСНО. За этим последовала простая мысль – не образ, а решение. Я возьму его с собой. Убью это маленькое дерьмо.

Зажигалка была в ее правом кармане. Она начала доставать ее, но это походило на манипуляции с костяшками «Скраббла» в бездонном мешке Мэгги Ли. Они могли продолжаться вечно.

Человек в противогазе стоял в ее ногах. Он держал баллон двумя руками и наставлял на нее вентиль. Она слышала, как баллон шептал ей смертельный приказ оставаться безмолвной – теперь и навсегда: ш-ш-ш.

Ее пальцы коснулись металлического прямоугольника и сомкнулись вокруг него. Выдернув руку из кармана, она вытянула зажигалку между собой и Бингом, как крест, защищающий от вампира.

– Не вынуждай меня, – прошептала она и ощутила вкус еще одной порции яда с пряничным дымом.

– Не вынуждать тебя что? – спросил он.

Она откинула колпачок зажигалки. Человек в противогазе услышал щелчок, увидел в первый раз устройство в ее руке и оступил на шаг.

– Эй! – предупреждающим тоном воскликнул он.

Бинг сделал второй шаг назад, неся баллон на руках, как ребенка.

– Не нужно геройствовать! Это опасно! Ты что, сошла с ума?

Вик ударила пальцем по стальной шестерне. Та издала грубый царапаюший звук и выплюнула россыпь белых искр. В какой-то миг она зажгла в воздухе ленту синего огня. Пламя расплелось, как змея. Воздух загорелся, убегая назад к баллону. Слабый белый пар, рассеянный вентилем, превратился в жадный язык огня.

Баллон севофлюрана, ставший на мгновение огненным факелом, разбрызгивал пламя то в одну, то в другую сторону. Человек в противогазе попытался убежать от Вик. Он отступил от нее еще на три шага, непреднамеренно спасая этим ее жизнь. В пылающем огне Вик прочитала то, что было написано на боку зажигалки: БАБАХ!

Казалось, что Человек в противогазе включил ракетную дюзу на своей груди – причем в точечном режиме. Баллон взорвался через дно. Шквал белого горящего газа и осколки подняли Бинга над полом и впечатали его в дверь. Три сотни литров сжиженного севофлюрана взорвались, превратив баллон в гигантскую палочку ТНТ. Вик не могла сопоставить прозведенный звук – огромный хлопок, ощущавщийся, как швейные иглы, впившиеся в ее перепонки.

Человек в противогазе ударился о железную дверь с такой силой, что почти сорвал ее с направляющей рельсы. Вик видела, как он врезался в нее на фоне взрыва, который выглядел чистым светом. Воздух озарился ослепительной яркостью, заставившей полкомнаты исчезнуть на мгновение в белой вспышке. Вик инстинктивно подняла руки, дрожа от нестерпимого жара.

После взрыва мир радикально изменился. Комната билась, как сердце. Предметы подергивались в такт ее колотящемуся пульсу. Воздух наполнял вихрящийся и золотистый дым.

Входя в комнату, она видела тени, выпрыгивавшие из мебели. Теперь все предметы выбрасывали языки яркости. Как и баллон газа, они пытались распухнуть и взорваться. Вик почувствовала влагу на щеке. Она подумала, что это слезы, но, когда коснулась своего лица, ее кончики пальцев окрасились красным.

Макквин решила, что может идти. Вик встала и сделала шаг, но комната яростно качнулась влево, и она упала на пол. Женщина встала на колено. Так говорилось в брошюрах Малой лиги, когда кто-то из команды был ранен. В воздухе летали горящие клочья бумаги. Комната кренилась вправо, и Вик кренилась вместе с ней набок.

Яркость прыгнула на нее с койки и умывальника. Она замигала по контуру двери. Макквин не знала, что каждый предмет в этом мире мог содержать в себе тайное ядро темноты и света, нуждавшееся только в начальном шоке насилия, чтобы раскрыть свой потенциал. С каждым ударом сердца тайная яркость усиливала свое свечение. К сожалению, Вик не слышала никаких звуков, кроме яростной работы истерзанных легких.

Она глубоко вдохнула аромат сгоревших пряников. Мир стал яркой лампой света, удвоившейся в размерах – распухшей, деформированной, заполнившей весь обзор, растущей до граней невидимого…

…бум.





Страна Рождества

7–9 июля





Шоссе Святого Николаса


Севернее Колумбуса Вейн на миг закрыл глаза, а когда открыл их, то в ночи над его головой спала рождественская луна, а с каждой стороны шоссе толпились снеговики, которые поворачивали головы и смотрели на проезжавшую машину.

Перед ними возвышались горы – чудовищная стена из черных камней в забытом углу мира. Их пики выглядели такими высокими, что, казалось, сама луна могла зацепиться за них.

В складке чуть ниже самой верхней части огромной горы сияла горсть огней. Она блистала во тьме, видимая на сотни миль – огромная, сияющая рождественская игрушка. Ее вид вызывал возбуждение. Вейн едва мог усидеть на месте. Это была чаша огня! Совок горящих углей! Она пульсировала, и Вейн вибрировал вместе с ней.

Мистер Мэнкс вальяжно держал руль одной рукой. Дорога выглядела прямой, словно ее рисовали по линейке. Радио было включено, и хор мальчиков пел «О, придите все верные». В сердце Вейна родился ответ на их веселое приглашение: Мы уже в пути. Мы едем быстро, как можем. Сохраните для нас маленькое Рождество.

Снеговики стояли кучами – семьями, – и ветер, поднятый машиной, раскачивал их полосатые шарфы. Снеговики-отцы и снежные бабы-матери с их снежными детьми и внуками. Куда ни глянь, везде виднелись заостренные шляпы, курительные трубки из кукурузных початков и носы из морковок. Они махали изогнутыми тростями и салютовали мистеру Мэнксу, Вейну и NOS4A2, когда те проезжали мимо. Черные угольки их глаз блестели ярче звезд и были темнее, чем ночь. Одна снежная собака держала кость во рту. А любвеобильный снежный папаша поднимал над головой ветвь омелы, пока снежная мамаша целовала его круглую белую щеку. Неподалеку снежная девочка стояла между двух обезглавленных родителей и держала в руках окровавленный топор. Вейн засмеялся и захлопал в ладоши. Живые снеговики были самой восхитительной вещью, которую он видел. Какие глупости они иногда совершали!

– Что ты хочешь сделать в первую очередь, когда мы доберемся туда? – спросил мистер Мэнкс из мрака, царившего на переднем сиденье. – Когда мы приедем в Страну Рождества?

Возможности были такими будоражащими, что мальчик не мог расставить их по порядку.

– Я собираюсь в карамельную пещеру, чтобы посмотреть там на Гнусного снеговика. Нет! Я сначала прокачусь на санях Санты и спасу его от облачных пиратов!

– Хороший план! – похвалил его Мэнкс. – Значит, сначала аттракционы. Игры потом!

– Какие игры?

– У детей есть игра, называемая «ножницы за бродягу». Это лучшее времяпрепровождение, которое только возможно! А взять, к примеру, посох слепого. Сынок, ты не имел забав в своей жизни, если не играл в посох слепого с реально активными детьми. Эй, погоди! Посмотри направо! Там снежный лев кусает голову снежной овцы!

Вейн повернулся, чтобы посмотреть в правое окно, но на его пути оказалась мертвая бабушка.

Она была такой же, какой он видел ее прошлый раз – чуть поярче, чем заднее сиденье; как снег при лунном свете. Ее глаза закрывали пятидесятицентовики. Монеты таинственно светились и мерцали. Она посылала ему полдоллара на день рождения, но никогда не приезжала сама – говорила, что ей не нравилось летать в самолетах.

– Небо ложное это, – сказала Линда Макквин. – Тоже и одно не забава и Любовь. Наперед задом идти пытаешься не ты. Сражаться пытаешься не ты.

– Что ты имеешь в виду, называя небо ложным? – спросил Вейн.

Она указала на окно, и Вейн, выгнув шею, посмотрел наверх. Секунду назад в небе кружил снег. Теперь оно было наполнено статикой – миллиардами крохотных частичек черного, серого и белого света. Они яростно гудели над горами. Нервные окончания за глазными яблоками Вейна начали пульсировать при виде этого зрелища. Частички не были яркими – наоборот, даже довольно тусклыми, – но они находились в яростном движении и это затрудняло наблюдение за ними. Он отшатнулся, закрыл глаза и отодвинулся от окна. Его бабушка посмотрела на него. Монеты, закрывавшие глаза, блеснули.

– Если бы ты хотела играть со мной в игры, то лучше бы приезжала ко мне в Колорадо, – сказал Вейн. – Мы могли бы произносить слова задом наперед, сколько бы ты захотела. Но когда ты была живой, мы вообще не общались нормально. Я не понимаю, почему ты решила говорить со мной теперь.

– С кем ты разговариваешь, Вейн? – спросил Мэнкс.

– Ни с кем, – ответил мальчик.

Потянувшись мимо Линды Макквин, он открыл дверь и вытолкал ее наружу.

Она ничего не весила. Легче было вытолкать коробку спичек. Она выпала из машины, ударилась об асфальт с сухим стуком и рассыпалась, огласив пространство музыкальными бьющимися звуками. Вейн дернулся во сне и пробудился в другом штате…





Индиана


Он повернул голову и посмотрел в заднее окно. Бутылка ударилась о дорогу. Стекло разбилось об асфальт. Осколки звякнули и покатились. Это Мэнкс бросил бутылку на шоссе. Вейн уже пару раз наблюдал за подобным действием. Похоже, его попутчика не интересовала переработка отходов.

Когда мальчик сел прямо, протирая кулаками глаза, снеговики исчезли. Как и горы, спящая луна и горящая гемма Страны Рождества.

Перед ним виднелись высокие зеленые початки кукурузы, а чуть в стороне располагался дешевый бар с яркой вывеской, изображавшей блондинку высотой в трицать футов. На ней были ковбойские ботинки и короткая юбка. Когда вывеска мигала, девушка взбрыкивала ногой, откидывала голову назад, закрывала глаза и целовала темноту.

Мэнкс посмотрел на него в зеркало заднего вида. Вейн покраснел и почувствовал глупое смущение. Возможно, поэтому его не испугал здоровый и юный вид спутника.

Снятая шляпа демонстрировала лысый череп, но его скальп был гладким и розовым, а не белым и пятнистым. Еще вчера он напоминал собой глобус, изображавший карту затерянных континентов, которые ни один человек в здравом уме не захотел бы посещать: Остров саркомы, Пятно Северной почки. Глаза Мэнкса выглядывали из-под острых изогнутых бровей цвета инея. Вейн не видел, чтобы он мигал хотя бы раз за все время, которое они были вместе. Насколько он знал, эта особь не имела век.

Вчерашним утром он выглядел, как ходячий труп. Теперь же Мэнкс казался мужчиной шестидесяти лет, подвижным и здоровым. В его глазах застыла алчная глупость – жадность птицы, увидевшей падаль на дороге и прикидывающей, сможет ли она добыть себе кусок-другой, не будучи раздавленной.

– Вы меня едите? – спросил Вейн.

Мэнкс рассмеялся. Смех походил на грубое карканье. Он даже выглядел, как ворона.

– Я не откусил от тебя ни кусочка, – ответил старик. – Разве я напоминаю такого человека? Вряд ли в тебе много мяса. А то, что имеется, уже начинает попахивать. Кроме того, я храню место для фри из сладкого картофеля.

С Вейном творилось что-то неладное. Он чувствовал это. Мальчик не мог сказать, что именно. Но он чувствовал боль, и его лихорадило. Это могло быть следствием сна в автомобиле или чего-то большего. Однако он считал своим достижением преодоление негативных реакций на Чарли Мэнкса. Вейн даже был удивлен веселым смехом в ответ на то, что мужчина произнес слово «попахивать». Он никогда не слышал, чтобы такие слова применяли в беседе. Оно вызвало у него шквал хохота. Нормальный человек не стал бы смеяться над репликами похитителя.

– Но вы вампир, – сказал Вейн. – Вы берете что-то от меня и присваиваете себе.

Мэнкс посмотрел на него в зеркало заднего обзора.

– Машина делает нас некоторым образом лучше. Это одно из тех средств, которые теперь называют гибридами. Ты что-нибудь знаешь о гибридах? Они частично работают на бензине и частично – на хороших намерениях. Но у нас с тобой оригинальный гибрид! Машина работает на бензине и плохих намерениях. Мысли и чувства являются другим видом энергии. Они заменяют собой масло. Этот винтажный «Роллс-Ройс» питается твоими плохими мыслями и всеми вещами, которые пугают тебя. Кстати, это не просто слова. У тебя есть какие-нибудь шрамы?

– Я порезался шпаклевочным ножом, – ответил Вейн. – И у меня на руке остался шрам.

Он поднял правую ладонь, но когда посмотрел на нее, то не смог найти даже крохотного шрама на большом пальце. Это озадачило его.

– Дорога в Страну Рождества удаляет все печали, облегчает боль и устраняет шрамы. Она забирает у тебя все плохое и отдает хорошее и чистое. К тому времени, когда мы доберемся до места назначения, ты забудешь не только о боли, но и о воспоминаниях о ней. Все твои несчастья будут напоминать грязь на оконном стекле. Когда машина поработает с тобой, все прояснится. Ты будешь блестяще чистым. И таким же буду я.

– Хм, – возразил Вейн. – А если бы меня не было в машине? Если бы вы ехали в Страну Рождества в одиночестве? Машина сделала бы вас… моложе? Она сделала бы вас блестяще чистым?

– Боже мой, как много вопросов! Готов поспорить, ты круглый отличник! Но нет, мой друг, я не могу поехать в Страну Рождества один. Я не найду дорогу. Без пассажира машина является просто машиной. Вот в чем лучшая часть события! Я могу лишь сделать счастливым другого человека. Исцеляющая раны дорога, ведущая в Страну Рождества, предназначена только для невинных детей. Машина не даст мне ничего для самого себя. Я должен делать добро для других, чтобы толика его досталась мне. Если бы остальной мир работал таким же образом!

– А это уже исцеляющая дорога? – спросил Вейн, глядя в окно. – Она ведет в Страну Рождества? Разве она похожа на I-80?

– Это и есть I-80… Теперь, когда ты проснулся. Но минутой раньше ты видел сладкий сон, в котором мы ехали по шоссе Святого Ника. Под древним мистером Луной. Ты не помнишь? Снеговики и горы вдалеке?

Вейн был потрясен – с такой силой, как будто они налетели на глубокую выбоину. Ему не нравилось, что Мэнкс перемещался с ним в его снах. Он вспомнил сюжет сновидения, вспомнил ненормальное небо, полное мельтешащей статики. Небо ложное это. Вейн знал, что бабушка Линда пыталась сказать ему что-то – пыталась дать способ, чтобы защитить себя от того, что Мэнкс и его машина делали с ним. Но он не понимал ее. Похоже, слишком много усилий требовалось для разъяснений. И было слишком поздно для нее начинать давать ему советы. Она точно не напрягала себя, рассказывая что-то полезное, когда была живой. Он подозревал, что ей не нравился его отец из-за того, что тот был жирным.

– Когда ты уснешь, мы снова найдем ее, – сказал Мэнкс. – Чем раньше мы будем там, тем быстрее ты сможешь поездить по снежным американским горкам и поиграть в посох слепого с моими дочерьми и их друзьями.

Они ехали по просеке, разделявшей лес кукурузы. Между рядами сновали машины – черные колоссы, которые возвышались, как дуги авансцены. Вейн подумал, что они могли распылять яд. Они обрабатывали кукурузу особым составом, который предохранял ее от инвазивных видов. В его мозгу прозвучали именно эти слова – «инвазивные виды». Позже кукуруза промывалась химическим раствором, и люди могли есть ее.

– Кто-то хотя бы раз покидал Страну Рождества? – спросил Вейн.

– Когда человек попадает туда, он уже не хочет уходить. Все твои желания исполняются прямо там. В Стране Рождества лучшие игры. Все лучшие аттракционы. Там больше сахарной ваты, чем ты сможешь съесть за сотню лет.

– Но я могу покинуть ее? Если захочу?

Мэнкс бросил в зеркало почти враждебный взгляд.

– Наверное, некоторые учителя считали, что ты изводишь их своими вопросами. Какие у тебя оценки?

– Не очень хорошие.

– Ладно. Ты будешь рад узнать, что в Стране Рождества не существует школ. Я сам ненавижу школу. Я скорее совершу поступок, чем прочитаю о нем. Учителя рассказывают, что изучение – это приключение. Полная чушь! Обучение – это обучение. А приключение – это приключение. Я думаю, однажды ты узнаешь, что сложение, вычитывание и анализ ведут к большим вопросам и проблемам.

Вейн понял, что не сможет покинуть Страну Рождества.

– Я могу выставить какие-то последние требования?

– Послушай. Ты ведешь себя, как приговоренный к смерти. Ты не в камере смертников. Когда мы приедем в Страну Рождества, ты будешь здоровее, чем когда-либо!

– Но если мне оттуда не вернуться – если я должен находиться в Стране Рождества вечно, – возможно, имеются вещи, которые требуется сделать раньше моего попадания туда. Могу я в последний раз пообедать?

– Что ты имеешь в виду? Думаешь, что тебя не будут кормить в Стране Рождества?

– А если пищи, которую я захочу, не будет в волшебной стране? Неужели там можно получить все что угодно?

– В Стране Рождества есть хотдоги, сахарная вата, какао и сосульки на палочках, которые всегда вредят моим зубам. Там есть все, что может захотеть ребенок.

– Мне нравятся початки кукурузы, – вставил Вейн. – С маслом. И пивом.

– Я уверен, что ты получишь кукурузу и… И что ты сказал? Рутбир? Самый луший рутбир на Среднем Западе. Самый лучший сарсапарель.

– Не рутбир. Настоящее пиво. Я хочу «Серебряную пулю» фирмы «Курс».

– Почему ты хочешь пиво?

– Мой папа сказал, что я выпью банку с ним на крыльце, когда мне будет восемнадцать. Мы с ним вмажем по одной на Четвертое июля и будем наблюдать за фейерверками. Я ждал этих моментов. Теперь такого никогда не случится. Еще вы сказали, что в волшебной стране каждый день Рождество. Значит, Четвертого июля не будет. Не очень патриотично для Страны Рождества. Мне нравятся бенгальские огни. В Бостоне у меня был бенгальский огонь.

Они проезжали через длинный низкий мост. Рифленый металл приятно шуршал под колесами. Мэнкс молчал, пока они не доехали до другого края.

– Сегодня ты очень разговорчив. Мы проехали тысячи миль, и сейчас я услышал от тебя больше, чем когда-либо. Давай посмотри, правильно ли я тебя понял. Тебе хочется, чтобы я купил тебе бокал пива на высокой ножке, початок кукурузы и фейерверк на твое личное Четвертое июля. Ты уверен, что больше ничего не нужно? Может быть, ты планировал гусиную печень и икру с твоей мамой, когда тебе исполнится двадцать один?

– Я не хочу свое личное Четвертое июля. Только бенгальские огни. И, возможно, парочку ракет.

Он помолчал, потом сказал:

– Вы сказали, что обязаны мне. После убийства моей собаки.

Последовало мрачное молчание.

– Да, я такое говорил, – признался Мэнкс. – Эта фраза вылетела из моего ума. Я не горжусь своим поступком. Сочтешь ли ты нас квитыми, если я куплю тебе пива, кукурузу и бенгальские огни?

– Нет. Но ни о чем другом я не попрошу.

Он выглянул в окно и посмотрел на луну. Она ощерилась тусклым серебром, безликая и далекая. Не такая импозантная, как луна Страны Рождества. Там все вещи были лучше, предположил Вейн.

– Как вы узнали о Стране Рождества?

– Я отвез туда моих дочерей, – ответил Мэнкс. – И первую жену.

Он помолчал, а затем добавил:

– Моя первая жена оказалась тяжелой женщиной. Ее трудно было удовлетворить. Многие рыжие такие. Она имела длинный список жалоб, выдвигаемых против меня. И ей удалось настроить детей против нашего брака. У нас было две дочки. Ее отец дал мне деньги, чтобы основать свой бизнес, но я потратил их на машину. Эту машину. Я думал, что Кэсси – это моя первая жена – будет счастлива, когда я приеду домой. А она, как всегда, забросала меня упреками. Сказала, что я зря потратил деньги. Я ответил, что собираюсь быть шофером. Она сказала, что я собираюсь быть нищим. А мы такими и были. Эта насмешливая женщина оскорбляла меня перед детьми. Ни один мужчина не выдержал бы такого.

Мэнкс сжал руль с такой силой, что его костяшки побелели.

– Однажды жена бросила мне в спину масляную лампу, и мой лучший плащ загорелся. Ты думаешь, она извинилась? Ага! Подумай еще раз. Она насмехалась надо мной. Был День благодарения. Вся семья собралась за столом, а она, сучка, подожгла меня. И потом начала бегать вокруг, голося, как индюшка. Она махала руками и кричала: выгони меня, выгони меня. Ее сестры угорали от смеха. Я скажу тебе кое-что. У женщин с рыжими волосами кровь на три градуса холоднее, чем у нормальных теток. Это установлено медицинскими исследованиями.

Он искоса глянул на Вейна в зеркало заднего вида.

– Естественно, это делает невозможным проживание с ними. Мужчине трудно оставаться с такими женщинами, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Вейн ничего не понял, но кивнул головой.

– Ладно, – произнес Мэнкс. – Тогда все нормально. Думаю, мы пришли к пониманию. Я знаю магазин, где мы можем купить такие громкие и яркие фейерверки, что ты оглохнешь и ослепнешь, когда они загорятся! Завтра после наступления темноты нам нужно добраться до библиотеки Здесь. Там мы их и опробуем. Когда ты запустишь ракеты и бросишь вишневые бомбочки, люди подумают, что началась третья мировая война.

Он помолчал и потом добавил лукавым тоном:

– Возможно, мисс Маргарет Ли присоединится к нам на фестивале огней. Я не собираюсь поджигать фитиль под ней, но нужно научить ее не совать свой нос в чужие дела.

– Почему она так важна? – спросил Вейн. – Может, просто оставим ее в покое?

Большой зеленый мотылек с мягким стуком ударил о ветровое стекло. После него образовалось изумрудное пятно.

– Ты умный человек, Вейн Кармоди, – ответил Мэнкс. – Читал статьи, собранные ею. Уверен, что если ты немного подумаешь, то поймешь, почему она важна для меня.

Раньше, когда было еще светло, Вейн просмотрел бумаги, которые Мэнкс принес в машину, – статьи, найденные Бингом онлайн. Эта дюжина историй касалась Маргарет Ли. Они рассказывали длинную историю о заброшенности, наркотической зависимости, одиночестве… и странных, необъяснимых чудесах.

Первая статья, датируемая ранними девяностыми, была размещена в газете «Кедровые речные пороги»: Экстрасенс или гадалка? Дикая интуиция местной библиотекарши спасает детей. Далее шла история мужчины по имени Хайес Арчер, который жил в Сакраменто. Арчер усадил двух сыновей в свою новую «Сессну» и полетел под луной вдоль побережья Калифорнии. Но не только самолет был новым. Такой же оказалась и лицензия пилота. Через сорок минут после взлета одномоторная «Сессна» Арчера сделала несколько хаотичных маневров и исчезла с радаров диспетчеров. Высказывалось опасение, что он потерял из виду землю и, пытаясь найти горизонт в сгущавшемся тумане, рухнул в море. История получила некоторое освещение в национальных новостях, поскольку Арчер обладал небольшим состоянием.

Маргарет Ли позвонила в полицию в Калифорнию и сказала, что Арчер и его дети живы и не разбились в море. Они совершили посадку и оказались в ущелье. Она не могла дать точные координаты, но предложила полиции обыскать побережье в той точке, в которой нашли поваренную соль.

«Сессну» нашли в сорока футах над землей, повисшей на высокой секвойе – конечно же – в национальном парке «Соленая точка». Дети не были ранены. Отец сломал спину, но, по словам врачей, его жизни ничего не угрожало. Мэгги сказала, что невероятное прозрение пришло к ней в мгновение ока во время игры в «Скраббл». Статья содержала фотографии перевернутого самолета и Мэгги Ли, склонившейся над костяшками «Скраббла» во время турнира. Надпись под вторым фото гласила: Жаль, что при такой прекрасной интуиции Мэгги предпочитает игру «Скраббл», а не денежную лотерею!

На протяжении нескольких лет случались и другие прозрения: например, ребенок, найденный в колодце, или информация о кругосветном мореплавателе, потерявшемся в море. Но статьи появлялись все реже и реже, все с большим и большим разрывом по времени. Последняя статья рассказывала о том, что Мэгги Ли помогла раскрыть побег из тюрьмы, который произошел в 2000 году. Затем до 2008-го не было ни слова, и дальнейшие статьи затрагивали не чудеса, а нечто совершенно противоположное.

Одна из нейтральных статей говорила о потопе в Здесь, штат Айова, – много ущерба, утонувшая библиотека. Мэгги чуть не погибла, пытаясь спасти книги. Какое-то время она лечилась от переохлаждения. Фонды не смогли собрать достаточно денег, чтобы поддержать восстановление библиотеки, и заведение было закрыто.

В 2009-м Мэгги обвинили в общественной угрозе за разведение огня в брошенном здании и в хранении приспособлений для употребления наркотиков. В 2010-м она была арестована по обвинению в самовольном заселении и хранении героина. В 2011-м ее арестовали за домогательство. Возможно, Мэгги могла предсказывать будущее, но психический дар не подсказал ей держаться подальше от копа под прикрытием в фойе мотеля «Кедровые речные пороги». За эту встречу она получила тридцать дней камеры. Чуть позже в том же году ее арестовали вновь, но на этот раз послали в госпиталь, а не в тюрьму. Она пострадала от долгого пребывания на холоде. В этой разгромной статье ее «положение» было описано, как «слишком частое появление среди бездомных Айовы», из чего Вейн понял, что она жила на улице.

– Вы хотите увидеть ее, потому что она знает о вашем побеге из тюрьмы? – спросил Вейн. – За то, что она рассказала об этом моей маме?

– Мне нужно повидаться с ней, поскольку она пронюхала, что я на воле, – ответил Мэнкс. – Она хотела создать мне неприятности. Если я с ней не поговорю, у меня не будет уверенности, что она снова не доставит мне проблем. Я не в первый раз имею дело с такими людьми. Постоянно пытаюсь избегать контактов с ними. Они меня раздражают.

– Люди, подобные ей? Вы имеете в виду библиотекарей?

Мэнкс фыркнул.

– Ты со мною хитришь? Ладно. Рад видеть, что ты не теряешь чувства юмора. К сожалению, кроме меня имеются другие люди, владеющие доступом к тайным мирам мыслеформ.

Он постучал пальцем по виску, показывая, где эти миры находятся.

– У меня есть «Призрак». Когда я за рулем этой машины, то могу найти выход на тайные дороги, ведущие в Страну Рождества. Я знаю других людей, которые могут использовать свои тотемы, чтобы повернуть реальность внутрь самих себя – чтобы переоформить ее, как мягкую глину. Есть Крэддок Макдермотт, который утверждает, что его дух пребывает в любимом костюме. Есть Пятящийся человек, владеющий ужасными часами, чей ход всегда идет наоборот. Ты не захотел бы встречаться с ним, дитя! В темном переулке или где-то еще! Есть Узел правды, который ездит по дорогам и занимается почти тем же, чем и я. Мы друг друга не трогаем, и это сохраняет нам жизни. Но наша Мэгги Ли имеет свой тотем, благодаря которому шпионит за мной. Вероятно, это костяшки «Скраббла». Все бы ничего, однако она проявляет ко мне большой интерес. Если мы поедем мимо, то будет вежливым нанести ей визит. Мне хотелось бы встретиться с ней и посмотреть, не смогу ли я вылечить ее от больного любопытства!

Он покачал головой и начал смеяться. Хриплое карканье было смехом старика. Дорога в Страну Рождества могла омолодить его тело, но она была бессильна изменить тот способ, которым он смеялся.

Машина ехала. Слева тянулась желтая пунктирная линия.

Наконец Мэнкс вздохнул и продолжил разговор.

– Мне не хотелось говорить тебе, Вейн, но почти все проблемы, с которыми я встречался, начинались с той или иной женщины. Маргарет Ли, твоя мать и моя первая жена – все вырезаны из одного и того же куска ткани. Только Господу известно, откуда они появляются. Знаешь что? Все самые счастливые и лучшие времена моей жизни являлись моментами, когда я освобождался от женского влияния! Когда мне не нужно было приспосабливаться. Мужчины проводят свои жизни, переходя от женщины к женщине. Они вынуждены им служить! Мужчины не могут не думать о женщинах. Каждый из нас размышляет о какой-нибудь леди. Так голодный мужчина думает о стейке с кровью. Когда ты голоден и чувствуешь запах стейка на гриле, тебя отвлекает это плотное чувство в горле и твои мысли улетучиваются. Женщины это понимают. Они этим пользуются. Они выставляют условия – так же, как твоя мать выдвигала тебе условия перед выходом к ужину. Если ты не убирал свою комнату, не менял рубашку, не мыл руки, тебе запрещали садиться за обеденный стол. Многие мужчины думают, что они достойны чего-то, если могут выполнить условия, которые ставят перед ними женщины. Это дает им чувство собственной значимости. Но если убрать из картинки женщину, мужчина может обрести какой-то внутренний покой. Когда не с кем торговаться, кроме самого себя и других мужчин, ты можешь понять свои желания. А это всегда хорошо.

– Почему вы не развелись с вашей первой женой? – спросил Вейн. – Если она вам не нравилась?

– Об этом как-то не думаешь. Такая мысль не приходила мне на ум. Я хотел уйти. Я даже уходил пару раз. Но возвращался.

– Почему?

– Я скучал по стейку.

– Как давно это было? – спросил Вейн. – Когда вы в первый раз женились?

– Ты хочешь узнать, сколько мне лет?

– Да.

Мэнкс улыбнулся.

– Я скажу тебе. На нашем первом свидании мы с Кэсси смотрели немой фильм! Это было давным-давно!

– Какой фильм?

– Ужастик из Германии. Хотя картина была с титрами на английском. Во время страшных моментов Кэсси прятала лицо в моем рукаве. Мы ходили на фильм вместе с ее отцом. Если бы его там не было, она, наверное, заползла бы ко мне на колени. В то время ей исполнилось только шестнадцать. Она выглядела такой милочкой – грациозной, деликатной и робкой. Так бывает со многими женщинами. В юности они драгоценные самоцветы возможностей – трепещут, полные лихорадочной жизни и желаний. А потом превращаются в ехидн. Они как цыплята, меняющие пух юности на темные перья взрослой жизни. Женщины часто лишаются своей ранней нежности, как ребенок – молочных зубов.

Вейн кивнул и глубокомысленно вытянул изо рта один из верхних зубов. Он поковырялся языком в дыре, откуда теплым ручейком лилась кровь. Он чувствовал, что там уже торчит новый зуб, хотя тот казался больше похожим на маленький рыболовный крючок.

Мальчик поместил потерянный зуб в карман шорт, вместе с другими. За те тридцать шесть часов, что Вейн находился в «Призраке», он потерял пять зубов. И нисколько не тревожился об этом. Он ощущал десятки рядов вновь выраставших новых зубов.

– Позже, знаешь ли, моя жена заявила, что я вампир, – сказал Мэнкс. – Она говорила, что я похож на демона из того первого фильма, который мы видели вместе. Она утверждала, что я высасываю жизнь из наших дочерей – что я кормлюсь их душами. Но вот прошло столько лет, а мои дочери по-прежнему сильны и счастливы. Они все такие же юные и полные забав! Если я высасываю из них жизнь, то плохо делаю свою работу. Несколько лет моя жена пилила меня. Я был готов убить ее и своих детей, чтобы покончить с этим. Но теперь, оглядываясь назад, я смеюсь над ее усилиями. Посматривай иногда на номер моей машины. Я взял самую ужасную идею жены и обратил ее в шутку. Вот способ выживания! Ты должен научиться смеяться. Ты должен находить пути, чтобы превращать все в забаву. Как, по-твоему, ты сможешь это запомнить?

– Думаю, да, – ответил Вейн.

– Тогда все нормально, – сказал Мэнкс. – Два парня едут вместе ночью! Это просто прекрасно. Я не буду говорить, что ты лучшая компания, чем Бинг Партридж. По крайней мере, ты не считаешь нужным придумывать глупые песни.

Дрожащим трубным голосом Мэнкс запел:

– Я тебя люблю и себя люблю. От чувств больших смычок свой тереблю!

Он покачал головой.

– У меня было много поездок с Бингом, и каждая из них оказывалась труднее, чем предыдущая. Ты не представляешь, какое облегчение сидеть рядом с тем, кто не поет глупые песни и не задает идиотских вопросов.

– Мы скоро сможем что-нибудь поесть? – спросил Вейн.

Мэнкс хлопнул ладонями по рулю и засмеялся.

– Наверное, я говорю слишком быстро… Если бы не этот глупый вопрос, мы закрыли бы тему, юный мастер Вейн! Тебе были обещаны фри из сладкого картофеля. Клянусь Господом, ты их получишь. За последнее столетие я привез почти двести детей в Страну Рождества, и ни один из них не умер от голода.

Закусочная со сказочными фри из сладкого картофеля находилась в двадцати минутах к западу – заведение из хрома и стекла, выходившее на парковку размером с футбольное поле. Натриевые фонари на тридцатифутовых стальных столбах освещали асфальт, как днем. Парковка был заставлена восемнадцатиколесными фурами, и через переднюю витрину Вейн видел, что все места в баре оставались занятыми, словно шел двенадцатый час дня, а не ночи.

Вся страна вела поиски старика и ребенка в антикварном «Роллс-Ройсе» «Призраке», но ни один человек не смотрел наружу и не замечал их машины. Вейн не был удивлен. Он теперь знал, что автомобиль может быть увиденным, но не замеченным. Это как канал на телевизоре, показывающий статику… каждый пропускает его. Мэнкс припарковался спереди – носом в главную витрину, – но Вейн не попытался закричать или заколотить руками в стекло.

– Никуда не уходи, – сказал Мэнкс и подмигнул Вейну, прежде чем выбраться из машины.

Мальчик видел через ветровое стекло всю закусочную. Он наблюдал, как Мэнкс шел через толпу, собравшуюся у передней стойки. Телевизор над баром показывал гоночный трек и машины, которые носились по кругу. Затем появился президент на подиуме, махающий пальцем. Потом возникла блондинка, говорившая в микрофон. Она стояла перед озером.

Вейн нахмурился. Озеро выглядело знакомым. Картинка скакнула, и внезапно мальчик увидел их арендованный дом на Уиннипесоки. Вдоль дороги спереди стояли полицейские машины. В баре Мэнкс тоже смотрел телевизор. Его голова отклонилась назад, чтобы лучше видеть.

Картинка изменилась, и Вейн увидел мать, выезжавшую из каретного сарая на «Триумфе». Она не надела шлем. Ее волосы хлестали по плечам. Она мчалась прямо на камеру. Оператор не успел вовремя уйти с дороги. Проезжая мимо, его мать задела парня по касательной. Падающая камера дала крутящийся вид неба, травы и гравия, а затем ударилась о землю.

Чарли Мэнкс быстро вышел из бара, сел за руль, и NOS4A2 скользнул обратно на дорогу.

Глаза Мэнкса застилала пленка. Уголки рта собрались в жесткую недовольную гримасу.

– Я так понял, что мы не поедим фри из сладкого картофеля, – сказал Вейн.

Если Чарли Мэнкс и слышал его, то не пожелал подать виду.





Дом сна


Она не чувствовала ушибов. Ей не было больно. Вик знала, что боль придет позже.

И ей не казалось, что она проснулась – что был какой-то миг восхождения к сознанию. Вместо этого ее различные части начали медленно подстраиваться друг к другу. Это было долго и медленно, напоминая починку «Триумфа».

Она вспомнила о «Триумфе» раньше, чем о собственном имени.

Где-то зазвонил телефон. Она услышала прерывистый старомодный треск молоточка по звонку – раз, два, три, четыре. Звук призывал ее обратно в мир, но он прекратился к тому времени, когда она поняла, что очнулась.

Одна ее щека казалась влажной и прохладной. Вик лежала на животе – на полу, – повернув голову набок. Щека находилась в луже. Губы были сухими и потрескавшимися. Она не помнила, когда стала испытывать такую жажду. Вик попробовала воду на вкус. Песок и цемент. Но лужа была прохладной и хорошей. Она облизала губы, пытаясь смочить их.

Неподалеку от ее лица лежал ботинок. Она видела черную резину, задравшуюся на пятке, и развязавшийся шнурок. Вик видела этот ботинок снятым и надетым. Она видела его давно, забывая о нем каждый раз, когда закрывала глаза.

Она не могла сказать, где находилась сейчас. Предполагалось, что она встанет и найдет путь отсюда. Вик подумала, что при такой попытке аккуратно собранные моменты реальности рухнут в блестящий порошок хаоса. Но она не видела способа обойти этот вариант. Вик чувствовала, что никто не придет ее проведать.

Она попала в аварию. На мотоцикле? Нет. Ее привели в подвал. Вик видела бетонные стены с отслаивающейся штукатуркой, под которой угадывался камень. Она чувствовала слабый запах подвала, частично смешанный с другими миазмами: сильное зловоние сожженного металла и дуновение фекальных масс, словно из открытой уборной.

Она поместила руки под себя и, оттолкнувшись вверх, встала на колени.

Это оказалось не так плохо, как она ожидала. Вик ощущала боль в суставах, в затылке, в ягодицах, но они походили на недомогания, вызванные простудой, а не сломанными костями.

Когда она увидела его тело, память вернулась к ней одним куском. Она вспомнила свое бегство с озера Уиннипесоки, мост, обрушенную церковь, человека по имени Бинг, который пытался усыпить ее газом, а затем изнасиловать.

Человек в противогазе состоял из двух кусков, соединенных одной толстой кишкой. Верхняя его половина находилась в коридоре. Ноги были внутри двери. Ботинки почти касались Вик.

Металлический баллон СЕВОФЛЮРАНа разлетелся вдребезги. Но Бинг все еще держал регулятор давления, который крепился наверху цилиндра. К нему присоединялась небольшая часть баллона – похожий на шлем купол с изогнутыми полосками металла. От Бинга пахло, как от сломанного септического бака, – возможно, потому, что внутри него и находился разрушенный септический бак. Ее тошнило от запаха его внутренностей.

Комната выглядела асимметричной и криво выгнутой. Вик чувствовала головокружение, словно слишком быстро поднялась с пола. Кровать была перевернута, поэтому она видела ее низ, пружины и ножки. Раковина оторвалась от стены, повиснув под углом в сорок пять градусов. Ее поддерживали две трубы, сорвавшиеся с муфт. Вода вытекала из лопнувшего соединения и разливалась на полу. Вик подумала, что если бы проспала чуть больше, то могла бы утонуть в собравшейся жидкости.

Ей потребовалось усилие, чтобы подняться на ноги. Левая нога не хотела сгибаться, а когда все-таки гнулась, она чувствовала вспышку боли такой силы, что резко выдыхала сквозь сжатые зубы. Коленная чашечка посинела до оттенка зеленого и фиолетового. Вик не смела переносить на нее вес, подозревая, что та не выдержит реального давления.

Вик бросила последний взгляд на комнату. Она чувствовала себя посетительницей выставки какого-то музея страдания. Нет, народ, тут больше осматривать нечего. Пойдемте дальше. В следующей комнате нас ждут более интересные экспонаты.

Она ступила между ног Человека в противогазе, затем через него и постаралась не задеть ногой сплетение его кишок. Их вид казался нереальным. Она даже не почувствовала тошноты. Вокруг верхней половины тела пришлось поманеврировать. Вик не хотелось смотреть на его лицо. Она отвела глаза, продвигаясь мимо тела. Но перед тем как сделать еще два шага, она не удержалась и посмотрела на труп через плечо.

Его голова была повернута в сторону. Прозрачные глазные пластины показывали взгляд шокированных глаз. Респиратор вдавило назад, заполнив открытый рот – шар из плавленого черного пластика и обугленного волокна.

Она пошла по коридру. Это походило на прогулку по палубе лодки, начинавшей опрокидываться в море. Она перемещалась по правой стороне и для равновесия держалась рукой за стену. Только с коридором все было нормально. Вик сама являлась той утлой лодкой, которая могла опрокинуться в темные воды и ускользнуть в бурлящую темноту. Один раз она забыла о раненой ноге и позволила себе опереться на левую стопу. Колено тут же сложилось, и она едва успела ухватиться рукой за бюст Иисуса Христа – за его обожженное и пузырящееся лицо. Бюст стоял на книжной полке, заваленной порнографическими журналами. Иисус насмехался над ее отношением к непристойности. Она отдернула руку с оставшимися на ней прожилками пепла. БОГ ПОГРЕБЕН ЖИВЫМ, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛ.

Больше она не забывала о левой ноге. Мысль пришла к ней наобум – вообще без участия разума: слава Богу, это британский байк.

У основания лестницы ее нога споткнулась о мешки с мусором и пластиковую упаковку. Она упала на них – во второй раз. Вик уже была на этой куче мешков, когда Человек в противогазе сбил ее с лестницы. Они смягчили ее падение и, возможно, уберегли от свернутой шеи или разбитого черепа.

Груда была холодной и тяжелой, но отнюдь не жесткой. Вик знала, что находилось под пластиком, – знала по приподнятому краю бедра и плоской пластине груди. Она не хотела видеть тело, но ее руки разорвали обертку. На трупе был саван из пакета компании «Глэд», туго обмотанный клейкой лентой.

Хлынувший запах не являлся вонью тлена, но был чем-то хуже: приторным ароматом пряников. Человек под пленкой выглядел худощавым и, возможно, некогда красивым. Он не сгнил до мумификации, его кожа сморщилась и пожелтела. Глаза погрузились в раковины. Губы оставались раздвинутыми, словно он умер посреди крика, хотя это мог быть эффект сужения его плоти и натяжения от зубов.

Вик сделала долгий выдох. Это прозвучало, как рыдание. Она положила руку на лицо мужчины.

– Мне жаль, – сказала Макквин мертвецу.

Не в силах сопротивляться этому, она заплакала. Никто не мог бы назвать ее плаксой. Но в определенные моменты слезы остаются единственным разумным ответом. Слезы являются видом роскоши. Мертвые не чувствуют потери. Они не могут плакать о ком-то.

Она снова погладила щеку мужчины и коснулась большим пальцем его губ. Ей на глаза попалась пачка бумаг. Они были смяты и всунуты в его рот. Мертвый человек смотрел на нее с безошибочной мольбой.

– Ладно, друг, – ответила она.

Вик вытащила бумагу изо рта мертвого человека. Она сделала это без всякого отвращения. Мужчина встретил здесь плохой конец – в одиночку, под пытками, был избит и пущен в отходы. Что бы мертвец ни хотел ей сказать, Вик собиралась прочитать это – даже если будет слишком поздно сделать ему что-то хорошее.

Записка была написана карандашом, с потеками, дрожащей рукой. Обрывок бумаги оторвали от подарочной рождественской обертки.

Моя голова достаточно ясная, и я могу писать. Единственный раз за много дней. Суть такова:

* Я Натан Деметр из Брандербурга, штат Кентукки.

* Меня удерживает Бинг Партридж.

* Он работает с человеком по имени Мэнкс.

* У меня есть дочь Мишель, красивая и добрая. Слава Богу, что машина забрала меня, а не ее. Постарайтесь, чтобы она прочитала следующее:

Я люблю тебя, девочка. Он не может причинить мне слишком сильную боль, потому что, когда я закрываю глаза, то вижу тебя.

Плакать нормально, но не отказывайся от смеха.

Не отказывайся от счастья.

Тебе нужно и то и другое. И у меня они были.

Люблю тебя, детка. Твой отец.





Вик, сидя на нижней ступени, прочитала это, посидела над мертвецом и затем просмотрела текст второй раз. Она старалась не плакать. Вытерев обе щеки тыльными сторонами рук, Макквин посмотрела вверх на лестницу. Мысль о том, как она спускалась с нее, создала краткое, но сильное ощущение головокружения. Просто удивительно, что она уцелела после этого. Вик спустилась гораздо быстрее, чем могла подняться. Левое колено яростно пульсировало. Приступы ослепительной боли совпадали с ее пульсом.

Она думала, что могла не спешить, поднимаясь по лестнице, но на полпути кверху снова начал трезвонить телефон. Вик помешкала, прислушиваясь к дробному постукиванию молоточка по колокольчику. Затем она начала прыгать, хватаясь за перила и сильно отталкиваясь левой ногой от ступеней. Я маленькая девочка в пальтишке голубом, я прыгаю, как белочка, вперед, назад, кругом, – пел маленький голос в ее уме, исполняя песенку под «классики», о которой Вик не вспоминала десятилетиями.

Она достигла верхней ступени и вошла на кухню, переполненную солнечным светом. Мир был таким ярким, что она немного ошалела. Телефон снова зазвонил – третий или четвертый раз. Кто бы ни находился на другом конце линии, он скоро займется другими делами.

Вик схватила черную трубку, висевшую на стене справа от подвальной двери. Макквин держалась левой рукой за дверной косяк, едва понимая, что все еще держит записку от Натана Деметра. Она приложила трубку к уху.

– О мой бог, приятель Бинг, – произнес Чарли Мэнкс. – Где ты был? Я звоню и звоню. Уже начал тревожиться, не сделал ли ты что-нибудь поспешное. Знаешь, это не конец света, что ты не поехал со мной. Будет другое время, и к тому моменту ты можешь сделать для меня очень многое. Для начала собери последние новости о нашей доброй подруге мисс Макквин. Вчера я видел телевизионный репортаж о том, что она уехала из своего коттеджа в Нью-Гэмпшире и исчезла в неизвестном направлении. Что говорилось о ней на следующее утро? Куда, по-твоему, она поехала?

Вик глотнула воздух и медленно выдохнула.

– Ох, да чем она только не занимается, – ответила Макквин. – Совсем недавно она помогла Бингу перекрасить подвал. Мне показалось, что у него слишком мрачные стены, и я побрызгала их одним мазафакером.





* * *


Мэнкс молчал очень долго. Вик подумала, что он повесил трубку. Она хотела уже было позвать его по имени и спросить, был ли он на линии, когда Мэнкс снова заговорил.

– Хорошая шутка, – сказал он. – Ты хочешь сказать, что бедный Бинг мертв? Мне жаль это слышать. Мы расстались не очень хорошо. Я немного сожалею об этом. Во многих отношениях он был ребенком. Человек иногда совершал некоторые ужасные поступки, но его нельзя винить за это! Он просто ничего не понимал!

– Хватит о нем говорить. Послушайте меня. Мне нужно получить своего сына назад, и я приеду за ним, Мэнкс. Я приеду, и вам не захочется быть рядом с ним, когда это случится. Остановитесь. Где бы вы ни были, остановитесь. Высадите моего мальчика на обочине, целого и невредимого. Скажите ему, чтобы он подождал меня, что мама появится раньше, чем он будет знать об этом. Сделайте все так, как я говорю, и вам не придется тревожиться обо мне. Я дам вам время ускользнуть. Мы будем считать, что игра закончилась с равным счетом.

– Как ты добралась до Бинга Партриджа, Виктория? Вот что я хочу знать. На что похоже Колорадо в это время? Ты приехала туда по своему мосту?

– Вейн цел? С ним все нормально? Я хочу поговорить с ним. Дайте мне его.

– Люди в аду хотят ледяную воду. Ты отвечаешь на мои вопросы, и мы посмотрим, смогу ли я ответить на твои. Скажи мне, как ты попала к Бингу, и я подумаю, стоит ли дальше общаться с тобой.

Вик яростно дрожала. У нее начинался шок.

– Скажите хотя бы, жив ли он. Помоги вам Боже, если это не так. Если мальчик не живой, Мэнкс, смерть Бинга будет ничто в сравнении с тем, что я сделаю с вами.

– Он в порядке. Вейн – прекрасный лучик солнечного света! Это мой ответ, и он последний из тех, что ты получишь сейчас. Расскажи мне, как ты добралась до Бинга. На твоем мотоцикле? В Колорадо был велосипед. Полагаю, теперь у тебя новый агрегат. И он привез твою тушку к мосту? Отвечай, и я дам тебе поговорить с твоим сыном.

Вик хотела придумать, что сказать, но ни одна ложь не приходила на ум. Она не знала, как изменится ситуация, если он узнает правду.

– Да. Я пересекла мост, и он привел меня сюда.

– Значит, ты получила средство с набором колес, – сказал Мэнкс. – Получила байк с дополнительной шестерней, не так ли? Но мотоцикл не доставил тебя ко мне. Он отвез тебя в Дом сна. И у этого, я думаю, имеется причина. Я сам езжу на машине с дополнительными передачами и знаю, как они работают. Эти вещи обладают своими причудами.

Помолчав, он добавил:

– Значит, ты говоришь, чтобы я отвалил и оставил твоего сына на обочине дороги. Ты говоришь, что будешь там прежде, чем он узнает об этом. Мост может доставить тебя только в фиксированное место, верно? Похоже на то. Это все-таки мост. Два конца, которые покоятся на чем-то, – хотя бы на двух фиксированных идеях.

– Мой сын, – сказала она. – Мой сын. Я хочу услышать его голос. Вы обещали.

– Честность за честность, – ответил Чарли Мэнкс. – Вот он, Вик. Вот этот самый маленький мужчина.





Фейерверки «Выстрели в Луну», штат Иллинойс


Ранним вечером, поднимая яркую пыль, мистер Мэнкс съехал с дороги и остановился на площадке у склада фейерверков. Заведение рекламировало себя вывеской с полной луной. Из кровоточившего огнем глаза торчала ракета. Увидев эту вывеску, Вейн засмеялся и сжал в руке игрушечную луну.

Заведение представляло собой длинное здание с деревянным бревном для привязи лошадей. До мальчика вдруг дошло, что они находились на Дальнем Западе, где он прожил большую часть своей жизни. Некоторые северные торговые места имели бревна для привязи лошадей – особенно если они хотели выглядеть простоватыми. Когда вы попадали на Запад, вам иногда доводилось видеть неподалеку от таких бревен кучи сухого конского дерьма. Так вы понимали, что вернулись в ковбойскую страну. Хотя в эти дни многие ковбои ездили на внедорожниках и слушали Эминема.

– А в Стране Рождества есть лошади? – спросил Вейн.

– Северные олени, – ответил Мэнкс. – Прирученные белые северные олени.

– Вы можете ездить на них?

– Их можно кормить прямо с рук!

– А что они едят?

– Все, что предложишь. Сено. Сахар. Яблоки. Они не капризные едоки.

– И они все белые?

– Да. Их не очень часто видно, потому что трудно различить оленей на фоне снега. А в Стране Рождества всегда снег.

– Можно их покрасить! – воскликнул Вейн, возбужденный этой мыслью. – Тогда их легче будет видеть.

В последнее время у него появилось много интересных идей.

– Да, – сказал Мэнкс. – Это звучит забавно.

– Покрасим их в красный цвет. Красные северные олени. Такие же красные, как фейерверки.

– Они будут выглядеть празднично.

Вейн улыбнулся при мысли о северном олене, послушно стоявшем на месте, пока его красили в яркий яблочный цвет. Размышляя над другими возможностями, мальчик пробежал языком по колючим новым зубам. Добравшись до Страны Рождества, он просверлит дырки в старых зубах, протянет через них бечевку и будет носить их, как ожерелье.

Мэнкс склонился к бардачку и вытащил телефон Вейна. Он пользовался им все утро. Он звонил Бингу Партриджу и не получал ответ. Мистер Мэнкс никогда не оставлял сообщений.

Вейн посмотрел в окно. Из магазина вышел мужчина, державший в руке пакет фейерверков. Рядом с ним шагала девочка с белокурыми волосами. Забавно было бы разрисовать ее в яркий красный цвет. Снять одежду, повесить вниз головой и раскрасить ее извивающееся маленькое тело. Покрыть краской. Сначала правый бок, потом остальное. Естественно, сбрить ее белокурые волосы. А что человек делал бы с сумкой, полной белокурых волос? – подумал Вейн. Наверняка с ними можно было бы сделать что-то забавное.

– О мой бог, приятель Бинг, – сказал митстер Мэнкс. – Где ты был?

Открыв дверь машины, он вышел из нее и встал на стоянке.

Девочка и ее отец забрались в пикап. Их грузовик проехал задом через гравий. Вейн помахал им рукой. Маленькая девочка заметила его и помахала рукой в ответ. Какие у нее великолепные волосы! Из этих гладких золотистых волос можно было сделать веревку длиной в четыре фута. Шелковистый золотистый аркан, на котором можно было повесить ее. Шикарная идея! Вейн удивился, что никого еще не повесили на своих волосах.

Какое-то время Мэнкс говорил по телефону на парковке. Он нервно шагал по площадке, и его ботинки поднимали маленькие облачка из белой пыли. Потом замок щелкнул у водительского кресла. Мэнкс открыл дверь и склонился внутрь салона.

– Вейн? Помнишь, вчера я сказал, что если ты будешь хорошо себя вести, то сможешь поговорить с твоей матерью? Мне не нравится, что ты считаешь меня пустомелей. Что я не знаю, как держать свое слово! Вот она. Твоя мама хочет услышать, как ты поживаешь.

Вейн взял телефон.

– Мам? – сказал он. – Мама, это я. Как ты?

В трубке слышались шипение и треск. Затем раздался голос матери, дрожащий от эмоций.

– Вейн.

– Я здесь. До тебя доходит мой голос?

– Вейн, – повторила мать. – Вейн. Ты в порядке?

– Да! – ответил он. – Мы остановились у магазина фейерверков. Мистер Мэнкс купит мне бенгальские огни и, возможно, бутылочную ракету. Ты в порядкке? У тебя такой голос, словно ты плачешь.

– Я скучаю о тебе. Маме нужно вернуть тебя, Вейн. Мне нужно вернуть тебя, и я еду за тобой.

– Это хорошо, – ответил он. – А я теряю зубы. Но взамен их растут новые! Мам, я люблю тебя! Все хорошо. Я в порядке. Мы тут забавляемся!

– Вейн. Ты не в порядке. Он делает что-то с тобой. Он влез в твою голову. Ты должен остановить его. Ты должен сражаться с ним. Мэнкс плохой человек.

Вейн почувствовал нервную дрожь в животе. Мальчик снова подвигал языком по новым колючим зубам.

– Мистер Мэнкс покупает мне фейерверки, – сказал он угрюмо.

Он все утро думал о фейерверках – о том, как будет пробивать ракетами отверстия в ночи, прожигая непокорное небо. Он хотел бы, чтобы можно было зажигать громоздившиеся тучи. Вот это было бы зрелище! Горящие пластины облаков, которые падают с неба и разбрасывают черный дым.

– Он убил Хупера, – сказала она, и это показалось пощечиной.

Вейн содрогнулся.

– Хупер погиб, сражаясь за тебя. Ты тоже должен сражаться.

Хупер. Казалось, он не думал о нем годами. Вейн вспоминал его теперь – большие и печально вопрошающие глаза на косматом лице йети, вонючее дыхание, теплый шелковистый мех, глупое веселое… и то, как он умер. Хупер укусил Человека в противогазе за лодыжку, а затем мистер Мэнкс… затем мистер Мэнкс…

– Мама, – сказал он внезапно. – Я думаю, что заболел. Мама, я думаю, что отравлен изнутри.

– Ах, детка, – воскликнула она.

Вик снова заплакала.

– Ах, детка! Держись, мой милый. Я уже еду к тебе.

Глаза Вейна защипало. На миг мир помутнел и раздвоился. Это удивило его. Он почувствовал желание заплакать. На самом деле никакой печали не было – только воспоминание о печали.

Скажи ей то, что она может использовать, – подумал мальчик. Он подумал это снова, но на этот раз медленнее и задом наперед. – Использовать. Может. Она. Что. То. Ей. Скажи.

– Я видел бабушку Линду, – выпалил он. – Во сне. Она говорила все запутанно, но речь шла о сражении с ним. Только это трудно сделать. Все равно что поднять большой камень маленькой ложкой.

– Что бы она ни говорила, делай это, – произнесла мать. – Попытайся.

– Да, я буду. Мама, есть кое-что еще…

Его голос задрожал от внезапной настоятельности.

– Он собирается отвезти меня посмотреть…

Но Мэнкс протянул руку в заднее купе машины и выхватил телефон из его руки. Длинное тощее лицо мужчины пылало. Вейн заметил, что в его глазах сверкнула досада. Казалось, он потерял хороший карточный расклад, с которым хотел победить.

– Ладно, мило поболтали, – сказал Мэнкс веселым голосом, который не соответствовал взгляду.

Он захлопнул дверь перед лицом Вейна. Как только это произошло, в машине будто отключили рубильник. Мальчик рухнул обратно на кожаные подушки, чувствуя себя усталым и обессиленным. Его шея ныла. В висках пульсировало. Ему казалось, что он был расстроен дюжиной факторов. Голос матери, звук ее плача, воспоминание о Хупере, кусавшем Бинга и умиравшем, встревожили Вейна и вызвали нервную дрожь в его животе.

Я отравлен, – подумал он. – Отравлен я. Он коснулся переднего кармана, чувствуя горку выпавших зубов. У него промелькнула мысль о радиационном облучении. Меня облучили, – подумал он. «Облучили» – забавное слово, которое вызывало ассоциацию с гигантскими муравьями из черно-белых фильмов. Фильмов, просмотренных им с отцом.

Интересно, – подумал он, – что случится с муравьями в микроволновке? Вейн полагал, что они просто поджарятся. Вряд ли они там вырастут. Но вы никогда не узнаете, пока не попробуете! Он погладил свою маленькую луну, представляя муравьев, лопавшихся, как кукуруза. Где-то на грани бессознательного прозвучало невразумительное замечание о том, что нужно думать наоборот. Но он игнорировал его. Оно не было забавным.

К тому времени Мэнкс вернулся в машину. Вейн снова улыбался. Он не был уверен, сколько времени прошло, но Мэнкс закончил телефонный звонок и вышел из ФЕЙЕРВЕРКОВ «ВЫСТРЕЛИ В ЛУНУ». С ним был пакет из тонкой коричневой бумаги. Из отверстия в верхней части пакета торчала длинная зеленая трубка. Наклейка на ней информировала: ВОДОПАД ОГНЯ – ЧУДЕСНОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ ИДЕАЛЬНОЙ НОЧИ!

Мэнкс посмотрел с переднего сиденья на мальчика. Его глаза слегка выпучивались. Губы растягивались в разочарованной гримасе.

– Я купил тебе бенгальские огни и ракету, – сказал Мэнкс. – Будем ли мы использовать их, это уже другой вопрос. Уверен, ты был готов рассказать твоей матери, что мы хотим посмотреть на Мэгги Ли. Это помешало бы моей забаве. Не понимаю, почему я должен съезжать с пути и заботиться о твоих развлечениях, если ты выступаешь против моих удовольствий.

– У меня ужасная головная боль, – ответил Вейн.

Мэнкс сердито покачал головой, хлопнул дверью и покинул пыльную парковку, оставив после себя облако коричневого дыма. Он молчал две-три мили, но неподалеку от границы Айовы жирный дикобраз пытался перебежать дорогу, и «Призрак» сбил его с громким стуком. Столкновение было таким шумным и неожиданным, что Вейн вопреки себе засмеялся. Мэнкс посмотрел назад и послал ему теплую поощрительную улыбку, затем включил радио, и они оба запели О, маленький город Вифлеем. После этого все стало хорошо.





Дом сна


– Мама, есть кое-что еще… Он собирается отвезти меня посмотреть… – сказал Вейн, но потом раздался треск, удар и громкий стук хлопнувшей двери.

– Ладно, мило поболтали, – произнес Мэнкс веселым голосом карнавального затейника. – Хороший маленький человек поговорит с тобой чуть позже. Мне не понравилось, что он излишне возбудился!

Вик заплакала. Она уперлась кулаком в кухонную стойку и, покачиваясь, зарыдала в телефон.

Ребенок, которого она слышала на другом конце линии, говорил голосом Вейна. Но он не был Вейном. Не совсем им. В нем была сонная ошалевшая отстраненность – не только от ситуации, но и от серьезного самодостаточного мальчика, каким он всегда был. Вейн стал звучать самим собой только в самом конце – после того, как она напомнила ему о Хупере. Тогда на мгновение он показался сконфуженным и испуганным, но прежним ее малышом. Он говорил, как одурманенный, как человек, только что выведенный из глубокой анестезии.

Машина анестезировала его каким-то образом. И, анестезируя, высасывала из него сущность Вейна, оставляя только счастливое бездумное создание. Вампира, догадалась она, похожего на Брэда Макколи – холодного маленького мальчика, который многие годы назад пытался убить ее в коттедже около Ганбаррела. Ей не хотелось следовать этой линии рассуждений. Если сейчас от нее не отвернуться, она могла начать кричать.

– Вы в порядке, Виктория? Может, мне перезвонить в другой раз?

– Вы убиваете его, – прошептала она. – Он умирает.

– Вейн выглядит очень подвижным и хорошим мальчиком. Мы как Буч и Сандэнс! Я прекрасно с ним обхожусь, можешь мне поверить. Фактически я обещаю, что не причиню ему вреда. Я никогда не вредил ни одному ребенку. О чем люди не знают после всей той лжи, которую ты распространила обо мне. Я посвятил всю жизнь беззаветному служению детям. А ты в это время говорила, что я величайший растлитель малолетних. У меня имеется право, знаешь ли, сделать с твоим сыном ужасные вещи. Я бы только воплотил в жизнь сказки, которые ты рассказала обо мне. Терпеть не могу отставать от мифа. Но во мне не существует злобы на детей.

Он помолчал, затем добавил:

– Со взрослыми, однако, все иначе.

– Отпустите его. Дайте ему уйти. Дело не в нем. Вы знаете, что дело не в нем. Вам хочется разобраться со мной. Я понимаю. Остановитесь где-нибудь. Остановитесь и подождите. Я использую свой мост и найду вас. Мы поторгуемся. Вы выпустите его из машины, а я сяду в нее. Вы сможете делать со мной что угодно.

– Тебе придется многое загладить! Ты на весь мир объявила, что я сексуально надругался над тобой. Мне было очень плохо, когда меня обвиняли в том, чего я не удосужился попробовать.

– Вы хотите полового акта? Это сделает вас счастливым?

– Ты предлагаешь изнасиловать тебя? О боже, нет! Я просто разозлился. Не понимаю такую порочность. Я осознаю, что многие женщины обожают, когда во время сексуального акта их шлепают по заду и обзывают грязными словами, но это что-то вроде спорта. А вот брать женщин против их желания? Я так не думаю! Ты можешь не верить мне, но у меня есть дочери. Иногда мне кажется, что у нас с тобой не заладилось общение! Я сожалею об этом. У нас не было шанса узнать друг друга. Если бы мы встретились при других обстоятельствах, готов поспорить, что я понравился бы тебе.

– Черта с два! – сказала она.

– Думаешь, это невероятно? Я дважды женился и редко оставался без женского общества. Каждая находила то, что было ей по душе.

– О чем вы говорите? Хотите получить доступную подружку?

Он присвистнул.

– Ну и язык! От твоих слов и портовый грузчик покраснел бы! Учитывая, как прошло твое первое свидание с Бингом Партриджем, я полагаю, для моего долговременного здоровья будет лучше, если мы остановимся только на разговоре. Давай думать о том, что наша первая пара встреч не будут ужасно романтичными. Мужчине трудно общаться с тобой, Виктория.

Он снова засмеялся.

– Ты надо мной смеялась и навешивала обвинения. Ты отправила меня в тюрьму. Тебе удалось затмить мою первую жену. И все же… В тебе есть то, что заставляет мужчин возвращаться назад для большего! Ты заставила мальчика думать!

– Я дам вам пищу для размышлений. Помозгуйте вот о чем. Вы не сможете ездить вечно. Рано или поздно ваша машина остановится. Рано или поздно вы где-нибудь затормозите, чтобы на время закрыть глаза. И когда вы откроете их, я буду рядом с вами. Ваш друг Бинг легко отделался, Чарли. Считайте меня подлой сукой. Я поимею вас до смерти в вашей гребаной машине и заберу своего сына назад.

– Не сомневаюсь, что ты попытаешься, Виктория, – ответил Мэнкс. – Но ты ведь не перестаешь думать о том, что будет, когда ты наконец поймаешь нас, а твой сын не захочет возвращаться с тобой?

Телефон умолк.





* * *


После того как Мэнкс отключился, Вик, задыхаясь, согнулась вдвое, словно только что закончила долгую и утомительную пробежку. Ее плач был яростным и физически изнурительным, как рвота. Она хотела схватить трубку и разбить ее о стену, но холодная часть разума остановила руку.

Если сходишь с ума, – услышала она голос своего отца, – тогда извлеки из этого пользу. Он действительно говорил такие слова? Вик не знала, хотя не сомневалась, что слышала его голос в своей голове.

Когда она закончила плакать, ее глаза болели, а лицо горело. Она пошла к умывальнику и вдруг почувствовала, что тянет за собой телефонный шнур. Ее рука по-прежнему сжимала трубку. Вик направилась обратно к аппарату и посмотрела на вращающийся диск. Макквин ощущала себя пустой и больной, однако теперь, когда ее плач прошел, она также чувствовала, впервые за несколько дней, своеобразный покой, очень похожий на тот, что испытывала, когда рисовала иллюстрации для «Поискового Движка».

Ей нужно было позвонить нескольким людям.

В загадках «Поискового Движка» всегда имелось много отвлекающей визуальной информации. Много шума. Кульминация первой книги происходила на межзвездном корабле. Поисковый Движок преодолевал секцию за секцией, щелкая различными самоуничтожающимися переключателями, мимо которых он проходил, и, наконец, прибывал к спасательной шлюпке. Между ним и свободой капсулой были лазеры, запертые двери, рубки, наполненные радиацией, и сердитые инопланетяне, которые выглядели как большие кубики из кокосового желе. Взрослые тяжелее справлялись с загадками, чем дети. Вик постепенно поняла, что взрослые всегда пытались найти путь до конца. Но они не могли это сделать, потому что здесь было слишком много информации. Слишком много куда смотреть. Слишком много о чем думать. А дети не отступали от условий загадки и смотрели на вещь целиком. Они представляли себя Поисковым Движком – героем истории внутри самой головоломки. Они лишь кратко обращали внимание на каждый шаг пути. Разница между детским и взрослым восприятием, как начала верить Вик, представляла собой разницу между воображением и местоназначением. Меняя одно на другое, вы теряли свой путь.

Вик уже видела, что ей не нужно было искать Мэнкса. Это представлялось таким же невозможным, как попадание одной летящей стрелы в другую. Мэнкс думал, что она будет использовать для его нахождения мост. Но ей не требовалось делать этого. Вик знала, куда он идет. Где он скоро будет. Она могла отправиться туда в любое время.

Но зачем забегать вперед? Страна Рождества была еще далеко – как в прямом, так и в переносном смысле.

Ей нужно было приготовиться к сражению, когда она снова увидит Мэнкса. Она хотела убить его, и ей требовалось знать, как сделать это. Более того, перед ней стоял вопрос о Вейне. Будет ли он еще собой к тому времени, когда попадет в Страну Рождества? Были ли его изменения обратимыми?

Вик знала, кто мог рассказать ей о Вейне. Она знала, кто мог рассказать ей о сражении. У кого она могла получить необходимое оружие, чтобы уничтожить единственную вещь, о которой действительно заботился Мэнкс. Но оба этих человека находились в разных местах. Она могла увидеть их по очереди. Скоро.

Хотя первой в списке шла девушка по имени Мишель Деметр. Она потеряла отца и хотела знать, что с ним случилось. Она слишком долго оставалась в неведении.

Вик оценила взглядом, под каким углом падал свет из окна кухни, и прикинула, что время приближалось к позднему вечеру. Небо было синим куполом. Буря, прокатившаяся через городок, когда Макквин приехала, давно закончилась. Если кто-то услышал взрыв баллона и разрыв Бинга Патриджа надвое, то, наверное, подумал о новом раскате грома. Вик предположила, что провела без памяти три или, возможно, четыре часа. Она взяла пачку конвертов на кухонной стойке. На корреспонденции Человека в противогазе был адрес:

БИНГ ПАРТРИДЖ

25 БЛОХ-ЛЭЙН

ШУГАРКРИК, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ





Это будет трудно объяснить. Четыре часа – слишком мало, чтобы добраться в Пенсильванию из Нью-Гэмпшира, даже если жать на газ весь путь. Затем до нее дошло, что ей не нужно ничего объяснять. Пусть другие люди тревожатся объяснениями.

Она набрала номер, который знала сердцем.

– Да? – спросил Луи.

Вик не думала, что ответит он. Она ожидала Хаттер. Или, возможно, другого копа – уродливого, с кустистыми белыми бровями, Далтри. Она могла позвонить ему и сказать, где искать свою зажигалку.

Голос Луи заставил ее почувтвовать себя немного слабой, украв какую-то часть былой уверенности. Вик поняла, что никогда не любила его так, как он заслуживал. Что он любил ее больше, чем она была того достойна.

– Это я, – сказала Макквин. – Нас слушают?

– О, черт! – воскликнул Луи. – О чем ты думаешь, Вик?

– Я здесь, Виктория, – произнесла Табита Хаттер.

Она впрыгнула в беседу без всякого смущения.

– Ты расстроила многих людей. Хочешь поговорить о том, почему ты удрала?

– Я лучше поеду за моим ребенком.

– Знаю, есть вещи, о которых ты мне не рассказала. Наверное, ты боишься рассказывать их мне. Но я должна услышать это, Вик. Что бы ты ни сделала в последние двадцать четыре часа, я уверена, тебе казалось, что это нужно было сделать. Наверное, ты считала свои действия правильными.

– Двадцать четыре часа? Вы хотите сказать… Двадцать четыре часа?

– Да, столько мы тебя ищем. Своим исчезновением ты растревожила осиное гнездо. Однажды мы поговорим, как ты это сделала. А сейчас ты должна мне рассказать, где…

– Прошло двадцать четыре часа? – вновь крикнула Вик.

Идея, что она потеряла весь день, была такой же невероятной, как машина, ездившая на человеческих душах вместо бензина.

Хаттер терпеливо ответила:

– Вик, я хочу, чтобы ты оставалась там, где находишься.

– Я не могу сделать это.

– Ты должна…

– Нет. Заткнись и просто слушай. Вам нужно найти девочку по имени Мишель Деметр. Она живет в Бранденбурге, штат Кентукки. В прошлом мае ее отец пропал без вести, и она, возможно, обезумела от тревоги. Он здесь. Внизу. В подвале. Он умер. По моему мнению, умер несколько дней назад. Ты записала это?

– Да, я…

– Отнеситесь к нему достойно, черт возьми. Не суньте в ящик в каком-то чертовом морге. Поручите кому-то сидеть с ним, пока дочь не появится. Он был один достаточно долго.

– Что с ним случилось?

– Его убил человек по имени Бинг Партридж. Бинг был парнем в противогазе, который стрелял в меня. Человеком, которого, по-вашему, не существует. Он работал на Мэнкса. Я думаю, они имеют долгую общую историю.

– Вик, Чарли Мэнкс мертв.

– Нет. Он не мертв. Я видела его, как и Натан Деметр. Деметр подтверждает мою историю.

– Вик, – сказала Табита. – Ты только что сказала, что Натан Деметр мерв. Как он может подтвердить твою историю? Я хочу, чтобы ты успокоилась. Ты через многое прошла. Я думаю, что…

– У меня не было чертова разрыва реальности. Не было воображаемых бесед с мертвым человеком. Деметр оставил записку, понимаешь? В записке назван Мэнкс. Луи! Луи, ты еще на линии?

– Да, Вик. Я здесь. Ты в порядке?

– Я говорила с Вейном этим утром, Луи, он жив. Он еще жив, и я собираюсь вернуть его.

– О боже, – сказал Кармоди.

Его голос стал грубым от эмоций, и Вик поняла, что он пытался не плакать.

– О боже. Что он сказал?

– Он не пострадал.

– Виктория, – произнесла Табита Хаттер. – Когда вы…

– Подождите! – крикнул Луи. – Вик, девочка! Ты не справишься одна. Ты не сможешь пересекать этот мост в одиночку.

Вик приготовилась, словно метилась из винтовки в отдаленную цель. Она спокойно и ясно сказала:

– Послушай меня, Луи. Я должна сделать одну остановку. А потом мне нужно встретиться с одним человеком, который может достать для меня небольшое количество АНФО. При нужном АНФО я могу стереть мир Мэнкса с карты.

– Какая инфа? – поинтересовалась Табита Хаттер. – Виктория, Луи прав. Ты не сможешь справиться с этим своими силами. Приезжай обратно. Приезжай и поговори с нами. Кто тот человек, с которым ты собираешься увидеться? Какая информация тебе необходима?

Голос Луи был медленным и хриплым от эмоций.

– Уезжай оттуда, Вик. Перетирать лошадиное дерьмо мы будем в другое время. Они поехали за тобой. Уезжай оттуда и делай, что должна.

– Мистер Кармоди? – рявкнула Табита.

В ее глосе возникла внезапная напряженность.

– Мистер Кармоди?

– Я уезжаю, Луи. Люблю тебя.

– Я тебя тоже, – ответил он.

Луи задыхался от переполнявших его эмоций.

Вик опустила трубку на рычаги.

Он поймет, что она сообщила ему. Луи сказал, что перетирать лошадиное дерьмо они будут в другое время – фраза, которая имела смысл в прямом контексте. Почти имела. Но тут угадывался второй контекст, который никто, кроме нее, не мог определить. Лошадиное дерьмо было основным компонентом АНФО – субстанции, десятилетиями используемой ее отцом для подрыва шельфовых скал.

Прихрамывая на левую ногу, она добралась до умывальника, включила холодную воду и смочила пылавшее лицо. Кровь и сажа закружили у стока розовыми воронками. Частички Человека в противогазе покрывали Вик повсюду: на рубашке, на руках и, возможно, на волосах. На расстоянии она услышала вой полицейской сирены. К ней пришла запоздалая мысль: она могла бы принять душ перед тем, как позвонить Луи. Или поискать в доме оружие. Пистолет, возможно, понадобится ей больше, чем шампунь.

Она толкнула сетчатую дверь, осторожно вышла на заднее крыльцо и заковыляла, стараясь не нагружать свое левое колено. Во время езды ей придется держать его выпрямленным. Она поморщилась, не зная, как будет переключать скорости левой ногой, но затем вспомнила, что байк был британский. Правильно. Рычаг переключения передач располагался справа, что в Соединенных Штатах было признано незаконным еще до дня ее рождения.

Вик вышла из тени дома, и ее омыло чистым светом – не летней яркостью, но цветами ранней осени. Ее объял чистый и нежный полутон поры, когда собирают яблоки, поры футбола, или когда падающие листья начинают принимать осенние цвета. Как она любила этот свет. Всегда любила. Макквин поднялась на холм – лицом к солнцу. Она закрыла глаза, чтобы сконцентрировать чувства на тепле, ласкающем кожу.

Звук сирены нарастал все громче и громче – допплеровский эффект усиливал громкость на подъеме и уменьшал на спуске. Табита Хаттер порубит головы, когда узнает, что копы приближались к дому с включенными сиренами. Они позволили Вик заметить их приближение.

На вершине холма, прихромав на парковку церкви Новой американской веры, она обернулась и увидела полицейскую машину, свернувшую на Блох-лейн и остановившуюся перед домом Бинга. Коп даже не заглянул в дверной проем. Он просто остановил машину на углу, блокировав половину дороги. Полицейский выскочил так быстро, что ударился о косяк машины. Его шляпа слетела на дорогу. Он был таким юным. Вик не могла себе представить свидания с ним. Уж лучше быть арестованной этим парнем.

Она сделала еще три шага, и дом внизу скрылся из виду. Вик на секунду подумала о том, что байк могли обнаружить дети – что, найдя его с ключами в замке, они могли взять мотоцикл покататься. Но «Триумф» на своих ржавых опорах стоял на месте, где она оставила его.

Байк было нелегко поднять. Вик издала небольшой рыдающий возглас боли, выпрямляя мотоцикл левой ногой. Она повернула ключ, перевела переключатель в рабочее положение и нажала на газ. Мотоцикл побывал под дождем, провел на стоянке всю ночь, и она не удивилась бы, если бы он не пожелал заводиться. Но «Триумф» загрохотал, словно ему не терпелось поехать.

– Я рада, что один из нас готов, – сказала она.

Вик развернула его по кругу и выкатила из тени. Макквин проехала вокруг развалин церкви, и тут начался дождь. Сверкающие и блестящие капли падали с озаренного солнцем неба – холодные, как в октябре. Это было приятно для ее кожи – для сухих, окровавленных и грязных волос.

– Дождик-дождик, веселей, – сказала она тихо. – Дрянь к асфальту ты прибей.

Мотоцикл описал большую петлю вокруг обугленных столбов, которые когда-то были домом поклонения.

Когда она вернулась к месту, с которого начала движение, мост находился между деревьев, как и днем раньше. Только он повернулся вокруг, поэтому она въехала на него, как ей показалось, с восточной стороны. Во всяком случае, зеленая аэрозольная краска была на левой стене.

ЗДЕСЬ →





гласила она.

Вик прокатилась по старым сгнившим доскам. Планки громко гремели под колесами. Когда звук двигателя потускнел на расстоянии, у входа на мост приземлилась ворона. Она с интересом посмотрела в темный проход.

Через две минуты мост исчез. Он перестал существовать, как воздушный шар, проткнутый заколкой. Он и лопнул, как воздушный шар, выпустив дрожащую ударную волну, которая попала в ворону. Волна выбила из нее дюжину перьев и отбросила на добрые двадцать футов. К тому времени, когда птица упала на землю, она уже была мертва – будто бы еще одно животное, сбитое машиной.





Лакония, штат Нью-Гэмпшир


Хаттер увидела это раньше других, хотя приступ случился на глазах у всех. Луи Кармоди начал сползать вниз. Его правое колено согнулось, и он положил руку на большой овальный стол в зале совещания.

– Мистер Кармоди, – сказала она.

Луи покачнулся на вращающемся офисном кресле и с мягким шумом упал на столешницу. Его цвет изменился. Большое пушистое лицо стало молочно-белым. Бисеринки пота блестели на лбу. Он прижал запястье к бровям, словно проверял температуру.

– Мистер Кармоди, – вновь повторила Хаттер, обращаясь к нему через комнату.

Рядом с ним сидели люди. Хаттер не понимала, как они находились там и не видели, что у человека развивается сердечный приступ.

– Я уезжаю, Луи, – сказала Вик Макквин.

Ее голос звучал в ухе Хаттер через блютуз-наушники.

– Люблю тебя.

– Я тоже, – ответил Кармоди.

У него была такая же гарнитура, как у Табиты Хаттер. Почти каждый присутствовавший в комнате носил блютузные наушники. Вся команда в зале слушала транслируемый разговор.

Они находились в конференц-зале – в штабе государственной полиции Лаконии. Это могло быть помещение в отеле «Хилтон» или «Кортъярд Мэрриот»: огромная комната с длинным овальным центральным столом и окнами, выходившими на большую парковку.

Макквин повесила трубку.

Хаттер сорвала наушники.

Канди, ее ведущий техник, сидел за своим лэптопом, разглядывая карту Гугл. Она была настроена на Шугаркрик, штат Пенсильвания, показывая улицу Блох-лейн. Канди поднял глаза и посмотрел на Хаттер.

– Через три минуты там будет десяток полицейских машин. Возможно, дорога займет меньше времени. Я только что говорил с местными, и они рапортовали, что мчатся туда с включенными сиренами.

Хаттер открыла рот, собираясь сказать: передай им, чтобы они выключили чертовы сирены. Федеральных беглецов не предупреждали о приближении копов. Это фундаментальное правило.

Но когда Луи Кармоди склонился вперед, его лицо ударилось о стол, а нос сплющился о полированную поверхность. Он тихо хрюкнул и ухватился за столешницу, словно находился в море и цеплялся за большой кусок древесины.

Поэтому Хаттер крикнула:

– «Скорую помощь»! Срочно!

– Вы хотите, чтобы «Скорая помощь» поехала на Блох-лейн? – спросил Канди.

– Нет, я хочу ее сюда, – ответила она, быстро двигаясь вокруг стола.

Хаттер повысила голос.

– Джентльмены, дайте мистеру Кармоди больше воздуха. Отойдите, пожалуйста. Отступите назад.

Офисное кресло Кармоди медленно откатилось назад и высколзнуло из-под него. Луи упал на пол. Далтри, стоявший прямо за его креслом, с кружкой, говорившей САМЫЙ ЛУЧШИЙ В МИРЕ ДЕДУШКА, отпрыгнул в сторону и пролил кофе на свою розовую рубашку.

– У него чертов удар? – спросил он.

Хаттер встала на колени рядом с Кармоди, который наполовину находился под столом. Она положила руки на одно покатое плечо и толкнула его. Это походило на попытку перевернуть матрац. Луи перевернулся на спину и сжал правой рукой футболку с надписью ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Он изогнул ее в спираль между грудями. Его щеки обвисли. Губы стали серыми. Луи испустил долгий надорванный вздох. Взгляд метался по сторонам, словно он пытался определиться на местности.

– Оставайтесь с нами, мистер Кармоди, – сказала Табита. – Помощь скоро будет здесь.

Она пощелкала пальцами, и его взгляд в конце концов нашел ее. Луи смущенно поморгал и неуверенно улыбнулся.

– Мне нравятся ваши сережки. Вы супердевушка. Я никогда не понимал, что вы супердевушка.

– Как же так? – спросила она, пытаясь держать его в сознании. – А за кого вы меня принимали?

Пальцы Табиты сомкнулись на его запястье. Долгий момент ничего не было. Затем пульс появился – сначала большой удар, потом тишина и трепет быстрых толчков.

– За Велму, – ответил он. – Знаете? Из «Скуби Ду».

– Почему? – спросила Хаттер. – Потому что мы обе приземистые?

– Нет, – ответил он. – Потому что вы обе умные. Мне что-то страшно. Вы подержите меня за руку?

Она взяла его руку. Он мягко провел большим пальцем по ее костяшкам.

– Я знаю, вы не верите тому, что Вик говорит вам о Мэнксе, – сказал он ей внезапным настойчивым шепотом. – Вы считаете, что она сошла с ума. Но нельзя, чтобы факты скрывали истину.

– У вас начинается бред, – ответила она.

Он удивил ее своим смехом – быстрым, беспомощным задыхающимся звуком. Ей пришлось поехать с ним на «Скорой помощи» в госпиталь. Он не выпускал ее руки.





Здесь, штат Айова


Выезжая с другого конца моста, она замедлилась почти до остановки. Байк работал на нейтральной передаче. Вик внезапно вспомнила свой прошлый визит в общественную библиотку Здесь – как она ударилась о бордюр и упала, поцарапав колено о тротуар. Она поняла, что в нынешнем состоянии не выдержит такого крушения. Мотоциклу не понравилась нейтральная передача, и, когда он выехал на дорогу за библиотекой, двигатель заглох с унылым воем.

Когда Вик в прошлый раз приезжала в Здесь, полоска парка за библиотекой выглядела ухоженной, чистой и тенистой – приличным местом, где можно было бросить одеяло и почитать пару часиков книгу. Теперь она представляла собой половину акра грязи, исполосованной гусеницами погрузчиков и тракторов. Столетние дубы и березы были выдернуты из земли и свалены мертвыми бревнами в большую кучу двенадцати футов высотой.

Сохранилась только одна парковая скамья. Когда-то она имела темно-зеленый цвет и обладала всеми подлокотниками и ножками, но теперь краска облупилась, дерево потрескалось, пропеклось под солнцем и стало почти бесцветным. Мэгги дремала в углу скамьи, с подбородком, упертым в грудь. Ее лицо освещал ничего не прощавший свет дня. В одной руке она держала бутылку лимонада. Около рта жужжали мухи. Майка без рукавов демонстрировала костлявые иссохшие руки, помеченные шрамами от дюжин сигаретных ожогов. Ее волосы по-прежнему были окрашены флюоресцентной оранжевой краской, но ниже виднелись серые корни. Нужно сказать, что даже мать Вик во время смерти не выглядела настолько старой.

Внешность Мэгги – такой утомленной и изнуренной, неприкаянной и одинокой – затронула Вик острее, чем боль в левом колене. Ей детально вспомнилось, как в момент гнева и паники она бросила в лицо этой женщине кипу распечатанных документов и угрожала ей полицией. Чувство стыда было невыносимым, но она не стала отмахиваться от него. Вик терпела его, как кончик сигареты, прижатый к своей коже.

Когда она остановилась, передний тормоз взвизгнул. Мэгги подняла голову, смахнула с глаз несколько прядей ломких на вид волос и сонно улыбнулась. Вик опустила подножку.

Улыбка Мэгги тут же исчезла. Она неловко поднялась на ноги.

– Ах, в-в-Вик. Что с тобой случилось? Ты вся в крови.

– Если тебя это успокоит, то бо́льшая ее часть не моя.

– Не успокаивает. Меня от нее т-т-тянет в об-б-б-морок. Я не смогу наклеить пластырь, как в прошлый раз, когда ты здесь была.

– Да, было дело, – сказала Вик.

Она посмотрела мимо Мэгги на здание. Окна первого этажа были забиты фанерой. Железную дверь крест-накрест закрывала желтая полицейская лента.

– Что случилось с твоей библиотекой?

– Ее л-л-лучшие дни прошли, – ответила Мэгги. – Как и мои.

Она улыбнулась, показав отсутствовавший зуб.

– Ах, дорогая, – прошептала Вик, на миг почувствовав себя близкой к слезам.

Виной тому была размазанная помада Мэгги незрелого цвета виноградной содовой. И сваленные в кучу деревья. И слишком яркое солнце. Мэгги заслуживала того, чтобы сидеть в густой тени.

– Я не знаю, кто из нас больше нуждается в докторе.

– Перестань. Я в порядке! Просто м-м-мое з-з-заикание стало хуже.

– И твои руки.

Мэгги посмотрела на ладони, изумленно приподняла брови при виде россыпи красных ожогов и снова взглянула на Вик.

– Это помогает мне говорить нормально. И еще помогает мне с другими д-д-делами.

– Чем помогает?

– Б-б-болью. Ладно, проехали. М-м-Мэгги п-п-починит тебя.

– Мне нужно кое-что еще кроме починки. У меня возникли вопросы к твоим костяшкам.

– Они м-м-могут не иметь ответов, – сказала Мэгги, сворачивая на тропинку. – Они уже не работают т-т-так хорошо, как раньше. Они теперь тоже з-з-заикаются. Но я попробую. После того как мы выясним все д-д-дела, я позабочуть о тебе.

– Не помню, когда в последний раз обо мне заботились.

– Уверена, что помнишь, – сказала Мэгги. – Он еще не уехал в Страну Рождества. Мы обе знаем, что ты не поймаешь его прежде. Это как пытаться поймать клок т-т-умана.

Вик осторожно спустилась с байка. Она заметно хромала, удерживая вес левой ноги. Мэгги сжала ее запястье. Вик хотела сказать, что не нуждается в поддержке, но правда заключалась в том, что она нуждалась в ней. Она сомневалась, что сможет дойти без чужой помощи до задней части библиотеки. Ее рука автоматически легла на плечи Мэгги. Они сделали пару шагов, когда Мэгги вдруг остановилась, повернула голову назад и посмотрела на Самый Короткий Путь, снова протянувшийся над Кедровой рекой. Русло стало шире, чем помнила Вик. Вода бурлила у края узкой дороги, которая тянулась за библиотекой. Покрытая зарослями дамба, примыкавшая раньше к реке, теперь была начисто смыта.

– Что сейчас на другом конце моста?

– Пара мертвых людей.

– Кто-то п-п-преследует тебя?

– Не думаю. Полиция ищет меня, но мост исчезнет раньше, чем они найдут его.

– П-п-полиция сюда уже приходила.

– Искала меня?

– Я не знаю. В-в-возможно! Я вернулась из аптеки и ув-в-видела их припаркованную машину с-с-спереди здания. Мне лучше было уйти. Я ос-с-стаюсь здесь иногда, хотя чаще бываю в других мес-с-стах.

– Где? Мне казалось, когда мы встретились, ты сказала, что живешь у родственников… у дяди или типа того?

Мэгги покачала головой.

– Он умер. Его т-т-трейлер исчез. Смыло водой.

Две женщины дохромали до задней двери в здание.

– Они, наверное, искали тебя после моего звонка. Теперь копы отслеживают твой мобильный телефон.

– Скорее всего, да. Я выбросила его после того, как ты позвонила. Поняла, что тебе не нужно снова з-з-звонить, чтобы найти меня. Не беспокойся!

Желтая лента, пересекавшая ржавую металлическую дверь, гласила ОПАСНО. Лист бумаги, сунутый в прозрачный пластиковый конверт и прикрепленный к ленте, извещал, что здание обвалоопасное. Дверь была незапертой и оставалась приоткрытой благодаря куску бетона. Мэгги пригнулась под лентой и толкнула дверь внутрь. Вик последовала за ней во тьму и руины.

Полки, стоявшие некогда в огромном, похожем на подвал хранилище, ароматно пахли десятками тысяч книг. Они мягко сырели во мраке. Большинство их свалилось друг на друга, как костяшки двенадцатифутового железного домино. Многие книги пропали, другие были собраны в сгнившие кучи, разбросанные здесь и там. Все воняло плесенью и разложением.

– Б-б-большой потоп был в 2008-м, а стены все еще мокрые.

Вик провела рукой по холодному влажному бетону и нашла подтверждение ее слов.

Мэгги поддержала подругу, когда они осторожно шли через обломки мебели и книги. Вик налетела на кучу пустых пивных банок. Ее глаза привыкли к мраку. Она увидела исписанные граффити стены: обычный ассортимент членов в шесть футов высотой и суповые тарелки обнаженных женских грудей. Но здесь было еще и большое сообщение, написанное потекшей красной краской:

ПОЖАЛУЙСТА, СОХРАНЯЙТЕ ТИШИНУ В БИБЛИОТЕКЕ, ЕСЛИ ОЖИДАЕТЕ ТЕПЛЫЙ ПРИЕМ!





– Мне очень жаль, Мэгги, – сказала Вик. – Я знаю, что ты любила это место. Кто-нибудь помогает тебе? Книги увезли в новое место?

– Конечно, – ответила Мэгги.

– Неподалеку?

– Д-д-довольно близко. На городскую свалку в м-ммиле по реке.

– Неужели ничего нельзя было сделать со старым местом? – спросила Вик. – Сколько ему? Сто лет? Оно должно быть исторической достопримечательностью.

– Ты совершенно права, – сказала Мэгги, и на миг в ее голосе не было вообще никаких следов заикания. – Это история, детка.

Вик увидела во тьме ее взгляд. В нем была искренняя боль, которая реально помогала ей с заиканием.





* * *


Офис Мэгги Ли по-прежнему располагался за аквариумом… если можно так выразиться. На дне пустого сосуда лежали грязные костяшки «Скраббла». Запачканные мутные стекла демонстрировали то, что раньше было детской библиотекой. Металлический стол Мэгги остался, хотя поверхность была сильно поцарапана. Кто-то нарисовал на одной стороне аэрозольной краской половые органы. Незажженная свеча печально стояла над лужицей фиолетового воска. Пресс-папье – чеховское ружье (да, Вик поняла теперь эту шутку) – прижимало ту страницу книги, которую читала Мэгги Ли. «Вымыслы» Борхеса. В комнате появилась твидовая кушетка. Вик не помнила ее. Она была куплена на дворовой распродаже. Кое-какие прорези выглядели заклеенными липкой лентой, а некоторые дыры остались вообще незалатанными, но, по крайней мере, она казалась сухой и не пахла плесенью.

– Что случилось с твоим карпом? – спросила Вик.

– Не знаю, – ответила Мэгги. – Наверное, к-к-кто-то съел его. Надеюсь, он п-п-послужил кому-то хорошей едой. Никто не должен голодать.

На полу валялись шприцы и резиновые трубки. Вик старалась не наступать на иглы, когда шла к кушетке. Она осторожно опустилась на нее.

– Это не м-м-мое, – сказала Мэгги, кивнув на шприцы.

Женщина пошла за метлой, прислоненной в углу, где прежде была стойка для шляп. Древко метлы треснуло от старости, и на нем висела грязная шляпа Мэгги.

– Я последний год нахожусь в завяз-з-з-зке. Слишком дорого для меня. Не знаю, как кто-то может платить так дорого при нашей жалкой экономике.

Мэгги водрузила шляпу на свои волосы цвета протухшего шербета. Это было сделано с достоинством и заботой пьяного денди, готового покинуть питейный зал, чтобы направиться в дождливую парижскую ночь. Она посмотрела на метлу и начала подметать пол. Шприцы зазвенели стеклянным перестуком по цементу.

– Я могу забинтовать твою ногу и дать тебе немного окси, – сказала она.

– Окси?

– Оксиконтина. Он более дешевый, чем героин.

Мэгги склонилась к столу, нашла ключ и открыла нижний ящик. Она достала оранжевую бутылочку, пачку сигарет и подгнивший пурпурный мешок с костяшками «Скраббла».

– Трезвость еще дешевле, чем оксиконтин, – сказала Вик. – Поверь мне.

Мэгги пожала плечами и ответила:

– Я принимаю его только по необходимости.

Она сунула сигарету в угол рта и зажгла спичку о ноготь большого пальца. Хороший трюк.

– При какой необходимости?

– Это болеутоляющее. Я принимаю его, чтобы уменьшить боль.

Она выдохнула дым и опустила коробку спичек на стол.

– Это все. Что случилось с тобой, в-в-Ввик?

Макквин устроилась на кушетке, держась за подлокотник. Она не могла согнуть левое колено или разогнуть его. Ей с трудом удавалось смотреть на него. Оно было в два раза больше другого колена, представляя собой пурпурно-коричневую карту синяков.

Вик начала рассказывать о двух прошлых днях, какими помнила их. Она вылавливала события без порядка, давала им объяснения, которые казались более смущающими, чем вещи, которые они описывали. Мэгги не перебивала и не переспрашивала ее. Фонтан бил полминуты, потом остановился. Вик издала резкий болезненный выдох, когда Мэгги прижала холодную сырую ткань к ее левому колену.

Библиотекарша открыла маленькую бутылочку и достала пару белых таблеток. Ароматный синий дым струился от сигареты, окутывая ее, словно призрачный шарф.

– Я не буду глотать это, – сказала Вик.

– К-к-конечно будешь. Только не принимай их насухо. У меня имеется лимонад. Он теплый, но довольно вкусный.

– Нет, я хочу сказать, что тут же засну. У меня и так сегодня было слишком много сна.

– На бетон-н-ном полу? После того как тебя одурманили газом? Это не с-с-сон.

Она дала Вик таблетку оксиконтина.

– Это бессознательное состояние.

– Может, когда мы поговорим?

– Если я пытаюсь помочь тебе узнать желательную информацию, ты обещаешь мне не ехать, пока не отдохнешь?

Вик сжала руку женщины.

– Я сделаю это.

Мэгги улыбнулась и похлопала по костяшкам Вик, но та не отпускала ее.

– Спасибо, Мэгги, – сказала Макквин. – За все. За попытку предупредить меня. За помощь. Я отдала бы все, чтобы повернуть время вспять и изменить свои действия там, в Хаверхилле. Я испугалась тебя. Это не оправдание. Это вообще не извинение. Существует много вещей, которые я хотела бы изменить. Ты не можешь себе представить. Я хотела бы как-то реабилитироваться перед тобой. Что-нибудь дать тебе кроме слов.

Лицо Мэгги озарилось. Ребенок увидел котика, который поднялся в синее-синее небо.

– Ах, дорогая в-в-Вик. Ты заставляешь м-м-меня плакать! Что в мире лучше, чем слова? Кроме того, ты уже с-с-сделала кое-что для меня. Ты приехала ко мне. Так прекрасно с кем-нибудь поговорить! Хотя это не так уж и весело – говорить со м-м-мной!

– Ш-ш-ш. Не заводи эту тему. Твое заикание не беспокоит меня наполовину так сильно, как тревожит тебя. Первый раз, когда мы встретились, ты сказала, что твои костяшки «Скраббла» и мой велосипед – это два ножа, режущие швы между реальностью и мыслью. Ты была права. И это не единственное, что они могут резать. Они и нас кромсают на куски. Я знаю точно, что мой мост – Самый Короткий Путь – причиняет мне вред. Вот в этом месте.

Она подняла руку и похлопала себя по левому виску.

– Я путешествовала по нему десятки раз. Слишком часто выходила из ума. Я переставала чувствовать себя нормально. У меня поднималась температура. В жизни все рушилось и ломалось. Я убежала от обоих парней, которых любила, потому что боялась навредить им, если останусь с ними подольше. Вот что мой нож делает со мной. А ты получаешь трудности с речью…

– Словно м-м-мне удалось порезать ножом свой язык.

– Кажется, только один человек ничего не теряет от использования своего психического ножа. Это Мэнкс.

– О нет! Нет, дорогая в-в-Вик! У м-м-Мэнкса дела обстоят еще хуже! Он обескровлен досуха!

Мэгги прикрыла глаза, выпуская облако дыма. Кончик сигареты пульсировал в темноте. Она вытащила сигарету изо рта и посмотрела на нее, размышляя какое-то время. Внезапно она ткнула ее в свое обнаженное бедро через один из разрезов на джинсах.

– Боже! – закричала Вик.

Она села с такой скоростью, что комната дернулась в одном направлении, а ее живот – в другом. От головокружения Макквин склонилась на подлокотник.

– Это во благо, – произнесла Мэгги сквозь сжатые зубы. – Я хочу понятным образом поговорить с тобой. Чтобы не разбрызгивать на тебя слюну.

Дыхание выходило из нее короткими болезненными выхлопами.

– Единственный способ, которым я могу заставить свои костяшки говорить что-нибудь толковое. Но иногда даже этого недостаточно. Мои действия были необходимыми. Итак, какой вопрос?

– О, Мэгги!

– Не такое уж большое дело. Начинай, или мне придется делать это снова. И чем б-б-больше я уменьшаю заикание, тем хуже метод работает.

– Ты говорила, что Мэнкс обескровлен досуха.

– Да, верно. «Призрак» делает его молодым и сильным. Он предохраняет Мэнкса. Но тот больше не может чувствовать жалость или симпатию. Вот что нож отсекает от Мэнкса – его человечность.

– Да. Эту же вещь он отсекает от моего сына. Машина изменяет детей, которых Мэнкс увозит с собой в Страну Рождества. Автомобиль превращает их в чертовых вампиров. Понимаешь?

– Довольно верное описа-ание, – сказала Мэгги.

Она покачивалась взад и вперед, закрыв глаза и фокусируясь на боли в ноге.

– Страна Рождества находится внутри мозга, правильно? Это местность, которую Мэнкс создал из мыслей.

– Мнимая местность.

– Нет, она довольно реальная. Идеи монументальны, как скалы. Твой мост тоже реален. Это действительно крытый мост. Стропила, крыша, широкие доски под твоими колесами. Они вполне определенные для ч-ч-чего-то более основательного. Покинув дом Бинга и направившись сюда, ты не пересекала мост. Ты пересекла идею, которая выглядела, как мост. И когда м-м-Мэнкс приезжает в Страну Рождества, он прибывает в идею счастья, которая выглядит, я не знаю… как мастерская Санта-Клауса?

– Скорее всего, это парк развлечений.

– Пусть будет п-п-парк развлечений. Это звучит вполне нормально. Мэнкс больше не чувствует счастья. Только развлечение. Он одержим идеей бесконечной забавы – юности, оформленной в рамки, которые может понять его тупой ум. Автомобиль – его инструмент, открывающий путь. С-с-страдания и несчастья дают энергию, которые двигают машину и открывают п-п-проход в это м-м-место. Вот почему он берет детей с собой. Машине нужно то, чего он больше не имеет. Он выкачивает несчастье из детей, как вампиры в фильмах ужасов высасывают кровь.

– И когда он перестает использовать их, они становятся чудовищами.

– Думаю, они по-прежнему дети. Они дети, которые не могут понять ничего, кроме забавы. Ребята, переделанные под идею Мэнкса о детском совершенстве. Он хочет детей с в-в-вечной невинностью. Но она не является тем, что о ней говорят. Он хочет невинности маленьких детей, обрывающих крылья мух, потому что они ничего не знают. Невинности, обрывающей крылья, потому что дети не знают ничего лучшего. Вот какое это счастье. Машина забирает у них то, что нужно Мэнксу. Она изменяет их жизнь в мире его мысли. Она обостряет их зубы и лишает потребности в тепле. В мире чистой мысли очень холодно, я могу поспорить. Теперь прими таблетку, Вик. Тебе нужно отдохнуть. Ты должна вернуть свою силу, прежде чем уедешь отсюда – прежде чем встретишь его.

Она протянула ладонь с таблеткой, лежавшей на ней.

– Ты собиралась ответить на мои вопросы. С помощью твоих костяшек.

– Я не слышала от тебя вопросов, для которых они нужны.

– Мне нужно знать, как убить его. Мэнкс умер в тюрьме, но с ним не было покончено.

– Я думаю, ты уже знаешь ответ.

Вик взяла из рук Мэгги маленькую таблетку оксиконтина и бутылку лимонада. Газировка была теплой и сладкой. Макквин проглотила окси под первый глоток. Таблетка оставила после себя горькое послевкусие.

– Машина, – сказала Вик. – «Призрак».

– Да. Когда машину разобрали на части, он тоже был разобран на части. В какой-то момент из нее вытащили двигатель, и он упал мертвым. Но потом мотор вернули на место. Машину починили, и вот тебе, пожалуйста. Как только автомобиль оказался на дороге, с Мэнксом тоже стало все в порядке.

– Значит, если я разрушу машину, я уничтожу его?

Мэгги затянулась сигаретой. Ее кончик стал самой яркой вещью в темноте.

– Спорю, что так и будет.

– Ладно, – сказала Вик.

Прошла лишь минута, но таблетка уже начала действовать. Когда Вик закрыла глаза, то ей показалось, что она беззвучно скользит на старом «Тафф Бернере» по тенистому лесу…

– Вик, – мягко сказала Мэгги.

Макквин подняла голову с подлокотника и заморгала, удивленная тем, что так быстро отрубилась.

– Это окси, – ответила она.

– Что ты хочешь спросить у моих костяшек? – поинтесовалась Мэгги. – Ты лучше скажи, пока можешь.

– Мой ребенок. Я собираюсь поехать в Страну Рождества, чтобы забрать его обратно. Вероятно, они будут там сегодня вечером или завтра рано утром. Я собираюсь встретить их там. Но к тому времени Вейн будет… другим. Я слышала его голос, когда говорила с ним. Он сражается, однако машина превращает его в одну из тех долбаных тварей. Могу я вылечить его? Мне нужно это знать. Если я верну его назад, имеется ли какое-то средство, чтобы вылечить его?

– Я не знаю. Ни один ребенок не возвращался из-з-з Страны Рождества.

– Тогда спроси у костяшек. Твой мешочек с буквами может тебе это сказать?

Мэгги пересела с края кушетки на пол. Она встряхнула поеденный молью мешок. Костяшки загремели внутри.

– Давай посмотрим, что выйдет, – сказала она и сунула руку внутрь.

Перемешав костяшки внутри, она вытянула небольшую горсть и бросила их на пол.

ХОХОХОХО





Мэгги посмотрела на костяшки с усталым отчаянием.

– Это все, что я получаю в последнее время. Объятия, поцелуи и поощрения д-д-для одинокой заикающейся девушки.

Мэгги быстро смела буквы с пола и кинула их обратно в мешок.

– Ладно, – сказала Вик. – Все нормально. Стоило попробовать. Нельзя знать жизнь заранее. Ты не можешь выяснить все подробности.

– Нет, – ответила Мэгги. – Когда ты идешь в библиотеку и хочешь ч-ч-что-то узнать, тебе дают желаемые сведения.

Она покопалась в вельветовом мешочке и, вытащив полный кулак костяшек, бросила их на пол.

ПППППППП





– Не показывайте м-м-мне язык, – сказала она буквам.

Она схватила костяшки, бросила в мешок, затем помешала их еще раз. На этот раз ее рука исчезла почти по локоть. Вик услышала шум сотни костяшек, пересыпавшихся и клацавших друг о друга. Мэгги вытащила полный кулак букв и дала им упасть на пол.

ФАКФАКФАКФАК





– Ты трахаешь меня? – закричала Мэгги. – Трахаешь? Швыряешь мои сережки мне в лицо? Т-т-трахни себя.

Женщина вытащила сигарету изо рта, но прежде, чем она воткнула ее себе в руку, Вик села и поймала костлявое запястье.

– Не надо.

Комната вильнула сначала туда, потом сюда, словно она сидела на качелях. Макквин по-прежнему держала Мэгги за руку. Та вопросительно посмотрела на нее. Глаза библиотекарши глубоко ввалились. Они были яркими, испуганными и измученными.

– Успокойся, Мэгги. Мы узнаем это в другое время. Возможно, не только мне нужен отдых. Ты приезжала в Массачусетс полторы недели назад. Весь путь провела в автобусе, верно?

– Да, поймала какой-то, – ответила Мэгги.

– Когда ты в последний раз ела?

– Вчера схомячила с-с-сэндвич с п-п-п-…

Внезапно она замолчала. Ее лицо потемнело – сначала стало красным, а затем гротескно темно-фиолетовым, словно она задыхалась. В уголках губ появилась белая пена.

– Тише, – сказала Вик. – Все хорошо. Мы достанем тебе что-нибудь поесть.

Мэгги выдохнула облако дыма, поискала место, чтобы затушить сигарету, и вонзила ее в дальний подлокотник. Окурок зашипел, и черный дымный круг поднялся к потолку.

– После того, как ты поспишь, – ответила она.

Вик кивнула, откидываясь на подушку. У нее не было желания спорить с Мэгги.

– Я посплю, и ты присоединяйся ко мне, – сказала Макквин. – А потом мы достанем тебе какой-нибудь еды. Купим новую одежду. Спасем Вейна. Библиотеку. Сделаем мир лучше. Починим все. Победные силы чудес активируются. Ложись рядом.

– Ладно. Ты оставайся на кушетке. А я возьму старое одеяло. Вытянусь на полу рядом со…

– Со мной, Мэгги. На кушетке хватит места для обеих.

Вик не спала, но, казалось, теряла возможность держать глаза открытыми.

– Ты точно этого хочешь?

– Да, солнышко, – ответила Виктория, как будто говорила с сыном.

Мэгги скользнула на кушетку рядом с ней и прижалась к боку Вик. Ее костлявое бедро касалось Макквин. Локоть лежал на животе.

– Ты обнимаешь меня, Вик? – спросила Мэгги дрожащим голосом. – Меня так давно никто не об-б-бнимал. Я знаю, что ты не девочка, поскольку у тебя есть сын и все прочее, но…

Вик обвила рукой талию Мэгги и прижала дрожавшую женщину к себе.

– Ты можешь помолчать? – спросила она.

– Ладно, ладно, – ответила Мэгги. – Какое облегчение.





Лакония, штат Нью-Гэмпшир


Они не позволяли Луи ходить – не желали рисковать внезапным головокружением и тем, что толстый человек мог упасть лицом на пол. После быстрого осмотра его усадили в кресло-каталку и медбрат повез его в палату.

Медик был его возраста, у него были сонные глаза с темными кругами вокруг них и выпуклый лоб кроманьонца. Его именной бейджик содержал невероятную надпись: Бильбо. На волосатом предплечье была татуировка космолета «Серенити». Из «Светлячка».

– Я как лист на ветру, – сказал Луи.

– Братан, не говори так со мной, – ответил медбрат. – Я не хочу расплакаться на работе.

За ними следовал детектив. Он нес одежду Луи в бумажном пакете. Кармоди не нравилось, что от копа пахло никотином и ментолом – в основном никотином – и что мужчина выглядел слишком маленьким для своей одежды. На нем все висело: рубашка, брюки и его потертый жакет.

– О чем вы двое говорите? – спросил Далтри.

– О «Светлячке», – ответил медбрат, не оборачиваясь назад. – Мы бурые шинели.

– Это еще что значит? Вы двое геи?

Далтри рассмеялся над собственной шуткой.

– О боже, – прошептал Бильбо. – Парень, вернись в пятидесятые.

Но он сказал это достаточно тихо, чтобы не услышал детектив.

Палата была большой комнатой, с двумя рядами постелей, каждая из которых стояла в своем маленьком отсеке, отгороженном бледно-зелеными занавесками. Бильбо подкатил Луи почти к дальнему концу помещения, прежде чем повернул к пустой кровати справа.

– Ваш люкс, монсеньор, – сказал медбрат.

Луи взгромоздился на матрац, пока Бильбо подвешивал светлый пакет жидкости на стальную стойку, возвышавшуюся в стороне. Луи уже вставили в правую руку внутривенный катетер, поэтому медик подключил его к капельнице. Кармоди тут же почувствовал жидкость – равномерно поступавший холодный поток, сбивавший температуру его тела.

– Мне нужно бояться? – спросил Луи.

– Ангиопластики? Нет. По шкале медицинской сложности это только чуть сложнее, чем удаление зуба мудрости. Простое хирургическое вмешательство. Не бойся, соратник.

– Угу, только я говорил не про ангиопластику, – сказал Луи. – Я спрашивал о том дерьме, которое вводят в меня. Что это? Какое-то серьезное вещество?

– Так, ерунда. Тебя сегодня не будут кромсать на столе, поэтому не дадут хорошего дерьма. Это агент, разжижающий кровь. Он смягчает тело. Как дыньку.

– Я засну от него?

– Быстрее, чем от серии «Терра Новы».

Далтри бросил бумажный пакет на кресло рядом с кроватью. Там находилась сложенная одежда Луи. Наверху лежали его трусы, большие, как наволочки.

– Сколько он пробудет здесь? – спросил детектив.

– Эту ночь он проведет под наблюдением.

– Не очень точное определение времени.

– Стеноз артерий известен своими затруднениями, – ответил Бильбо. – Наперед ничего не скажешь. Заглядывает на вечеринку, когда ему заблагорассудится.

Далтри достал из кармана мобильный.

– Вам нельзя использовать его здесь.

– А где можно? – спросил детектив.

– Нужно пройти через приемный покой и выйти на улицу.

Далтри кивнул и посмотрел на Луи медленным неодобрительным взглядом.

– Никуда не уходите, мистер Кармоди.

Он направился к двери.

– И он погреб в своем каноэ, – произнес Бильбо.

– Можно мне тоже сделать звонок? – спросил Луи. – Могу я позвонить перед тем, как идти спать? Моему сыну, приятель. Ты слышал о моем сыне? И еще мне нужно позвонить родителям. Они не заснут, пока я не расскажу им о том, что случилось.

Святая ложь. Если бы Луи дозвонился до матери и заговорил с ней о Вейне, она не поняла бы, о чем он ведет разговор. Она оставалась подключенной к системе жизнеобеспечения и узнавала Луи только в один день из трех. Конечно, было бы еще удивительнее, если бы последними новостями заинтересовался его отец. Он умер четыре года назад.

– Я могу найти тебе телефон, – ответил Бильбо. – Воткнешь его в гнездо около кровати. Только постарайся расслабиться. Я вернусь через пять минут.

Он отошел от кровати, задернул занавеску и ушел.

Луи не стал ждать. Он об этом и не думал. Кармоди снова был подростком на мотоцикле, который увозил на заднем сиденье стройную Вик и чувствовал ее дрожащие руки на своей пояснице. Он сбросил ноги с кровати и выдернул катетер из руки. Капля крови набухла на кончике иглы.

Услышав в наушниках голос своей Вик, он почувствовал, как к голове прихлынула кровь. Затем пульс застучал в висках. Голова стала тяжелой, словно череп был полон жидкого металла, а не мозгового вещества. Но вдобавок ко всему этому комната начала двигаться на периферии зрения. Казалось, что мир вращался вокруг него, вызывая позывы на тошноту. Ему приходилось смотреть прямо на стол, блокируя ощущения. Потом его голова обрела такую тяжесть, что он склонился набок и выбил стул из-под себя.

– Разве это не сердечный приступ? – спросил он у доктора, пока она слушала его горло стетоскопом. – Потому что, если это сердечный приступ, он не такой плохой, как я думал.

– Нет. Это не сердечный приступ. Похоже, вы пострадали от ишемической атаки, – сказала она – приятная черная женщина с гладким темным лицом, скрывающим возраст.

– Да, – сказал ей Луи. – Я думал, что это либо сердечный приступ, либо шематическая атака. Шематическая атака, скорее всего.

– Ишемическая. Вид мини-инсульта. Я слышала глухой свист в сонной артерии.

– Ага, значит, вот что вы слушали. Я как раз хотел сказать вам, что мое сердце стало биться тише.

Она улыбнулась. Сестра выглядела так, словно хотела ущипнуть его за щеку и дать ему саечку.

– То, что я слышала, является серьезной бляшечной надстройкой.

– Серьезная? Странно. Я бреюсь дважды в день.

– Здесь участвуют другие бляшки. В вашей крови. Слишком много бекона. – Она похлопала ладонью по его животу. – Слишком много масла в вашем попкорне. Вам нужна ангиопластика. Возможно, стентирование. Если вы не воспользуетесь им, то переживете куда больший – возможно, фатальный – удар.

– Я буду заказывать салат, когда пойду в «Макдоналдс», – сказал он ей.

Луи был удивлен, почувствовав слезы, щипавшие его глаза. Кармоди испытывал облегчение, что около него не находился коротышка коп – что тот не видел, как он плачет.

Он схватил бумажный пакет, просунул руку под трусы и джинсы и вытащил госпитальные штаны.

Он потерял сознание после разговора с Вик. Мир стал сальным и скользким. Он не смог удержать его. Реальность выскользнула прямо из его пальцев. Но до момента обморока он слушал ее. По тону ее голоса он понял, что Вик хотела его помощи – что она пыталась передать ему тайное сообщение. Я должна сделать одну остановку. А потом мне нужно встретиться с одним человеком, который может достать для меня небольшое количество АНФО. При нужном АНФО я могу стереть мир Мэнкса с карты.



Табита Хаттер и все другие копы, которые слушали звонок, поняли все так, как хотела Вик, – «инфу» вместо «АНФО». Это походило на картинку в «Поисковом Движке» – картинку, которая использовала звук, а не цвет. Вы не замечали того, что было прямо перед вами. Вы не знали, как смотреть или, точнее, слушать. Но Луи всегда знал, как слушать ее.

Луи сдернул с себя халат и натянул рубашку.

АНФО. Ее отец вычеркивал вещи из существования. С помощью АНФО он взрывал скалы, пни и старые сваи. Человек без оглядки выкорчевал Вик из своей жизни. Мистер Макквин никогда не держал на коленях Вейна, и Виктория говорила с ним, возможно, лишь дюжину раз за десяток лет. Луи и то беседовал с ним чаще, посылал ему по электронной почте фотографии и видео внука. Он знал по рассказам Вик, что мужчина бил свою жену и изменял ей. Луи знал и то, что Виктория не рассказывала ему, – что она скучала об отце и любила его с такой силой, которая, возможно, соответствовала только ее любви к сыну.

Луи никогда не встречался с ним, но знал, где он жил. Ему был известен его телефонный номер. Еще он понял, что Вик собирается повидаться с отцом. Луи будет ждать, когда она появится там. Виктория хотела, чтобы он тоже там был, иначе ничего бы не сказала.

Он высунул голову из-за занавески и осмотрел проход между секциями.

Луи увидел доктора и медсестру. Те стояли вместе спиной к нему и отмечали какие-то пункты и блокнотах. Луи, неся кроссовки в руке, прошел по проходу, свернул направо, миновал вращающиеся двери и выбрался в широкий белый коридор.

Он прошел через здание, двигаясь в направлении, которое, по его мнению, могло привести его в приемный покой. Луи на ходу надел кроссовки.

В фойе с пятидесятифутового потолка свисали большие гроздья розовых кристаллов, которые придавали залу вид знаменитой Крепости одиночества. В фонтане из черных плит плескалась вода. Голоса отдавались эхом. От запаха кофе и маффинов, доносившегося из «Пончиков Данкина», его живот сжимался от голода. Хотя мысль о джеме с пончиком была равносильна стволу заряженного пистолета, засунутому в рот.

Мне не нужно жить вечно, – подумал он. – Просто достаточно долгое время, чтобы дождаться возвращения моего сына.

Прямо перед вращающейся дверью, выходившей на улицу, из такси вышли две медсестры. С точки зрения Луи, это было близко к божественному вмешательству. Он придержал для них дверь, потом забрался на заднее сиденье. Задняя часть такси осела на своих рессорах.

– Куда поедем? – спросил таксист.

В тюрьму – подумал Луи, но вслух он сказал другое:

– На вокзал.





* * *


Бильбо Принс проследил, как такси отъехало от тротуара, со вздохом отвращения записал номер, затем повернулся и ушел. Перемещаясь по коридорам и различным лестницам, он наконец вышел через служебную дверь на противоположной стороне госпиталя. Детектив Далтри ждал его там, окутав себя облаком дыма.

– Он уехал на такси, – сказал Бильбо. – Как вы и говорили. Поймал машину у входа в фойе.

– Ты записал номер машины?

– Конечно, – ответил Бильбо и дал ему лист бумаги.

Далтри кивнул, нажал кнопку мобильного телефона и, приложив его к уху, полуотвернулся от медбрата.

– Да, он уехал, – сказал детектив, кто бы ни был на другом конце линии. – Хаттер велела наблюдать за ним, поэтому мы пасем парнишку. Посмотрим, куда он поедет. Будьте готовы вмешаться, если жирный ублюдок начнет пускать газы.

Далтри отключил телефон, затянулся дымом и пошел на парковку. Бильбо побежал за ним и похлопал копа по плечу. Детектив обернулся. Его брови нахмурились. Выражение предполагало, что он узнал Бильбо, но уже не совсем помнил, кем он был и как они познакомились.

– Это, мужик? – сказал Бильбо. – А где бабло?

– Ах да, верно.

Далтри порылся в кармане, достал десятидолларовую купюру и сунул ее в руку медбрата.

– Вот, получи. Живи долго и счастливо. Разве не так говорится в «Звездном пути»?

Бильбо посмотрел на грязную купюру. Он ожидал по крайней мере двадцатку. Затем взгляд мужчины перешел к тату «Серенити».

– Да. Я догадывался. Ошибаешься, мужик. Я не фанат «Звездного пути». Видишь мое тату? Это «Серенити», а не «Энтерпрайз». Я бурая шинель.

– Ты больше похоже на перебежчика, – сказал Далтри и засмеялся.

Часть его слюны попала Бильбо в лицо. Тот хотел бросить десять долларов себе под ноги, показать средний палец и уйти. Затем он подумал о деньгах, еще раз подумал – на этот раз лучше – и сунул наличность в карман. Он собирал заначку на татуировку Баффи. Чернила были недешевые.





ЗДЕСЬ, штат Айова


Когда Мэгги проснулась, ее рука соскользнула с талии Вик. Голова подруги покоилась на ее грудине. Она была самой красивой женщиной, с которой Мэгги когда-нибудь спала. Ей хотелось поцеловать ее, но она не стала. Куда больше Мэгги хотела расчесать Вик спутанные ветром волосы, распрямить их и сделать блестящими. Еще она мечтала помыть ей ноги и натереть их маслом. Мэгги грезила о том, чтобы они обладали бо́льшим временем и могли поговорить о чем-нибудь другом, чем Чарли Мэнкс. Не то чтобы ей хотелось говорить. Она любила слушать. Она пугалась тех моментов в беседе, когда наступала ее очередь открывать свой чертов р-р-рот.

Мэгги чувствовала, что спала очень долго, и понимала, что не сможет заснуть еще несколько часов. Она отодвинулась от Вик, убрала волосы с лица и соскользнула с кушетки. Пришло время чар. Теперь, когда ее подруга спала, она могла делать все, что ей полагалось выполнять, – все, во что верили костяшки.

Мэгги прикурила сигарету и зажгла свечу. Надела свою шляпу. Поставила мешочек «Скраблла» перед собой и развязала золотистую нить. Всматриваясь в темноту внутри, она вдохнула дым сигареты. Было поздно. Ей хотелось принять таблетку окси и вздремнуть, но она сначала должна была выполнить просьбу Вик. Мэгги приподняла руки, нашла ворот своей белой рубашки и расстегнула его, выставив левую грудь. Она вытащила сигарету изо рта, закрыла глаза и приложила пылающий кончик к соску. Она держала сигарету у тела долгое время, вонзая ее в нежную плоть и выпуская тонкое свистящее дыхание сквозь сжатые зубы. До нее доносился запах горения.

Женщина убрала потухшую сигарету и склонилась к столу, мигая сквозь слезы. Ее запястья были прижаты к краю стола. Боль в груди стала острой и сильной. Она стала волшебной. Священной.

Теперь, – подумала она, – теперь. Мэгги имела краткий момент времени, когда она могла использовать костяшки – отделять смысл от чуши и ерунды. В лучшем случае минуты две. Иногда ей казалось, что это было ее единственно важным сражением – борьбой, чтобы взять хаос мира и облечь его в конкретное значение, в простые и понятные слова.

Мэгги начала перемешивать костяшки – двигать их туда и сюда. Она играла в эту игру всю свою взрослую жизнь и довольно скоро получила то, что хотела. Через несколько минут сообщение было составлено. На этот раз без каких-либо проблем.

Увидев его, она выпустила удовлетворенный вздох, словно только что сняла с себя большую тяжесть. Мэгги не имела понятия, что означало сообщение. Но оно походило на эпиграмму и казалось менее похожим на факт. Скорее на строку из колыбельной. Мэгги чувствовала, что была права. Она всегда догадывалась о своей правоте. Это напоминало ключ, щелкавший в замке и поворачивавший запор на двери. Возможно, Вик найдет в нем больше смысла. Она спросит ее, когда та проснется.

Мэгги скопировала сообщение из Великого мешка судьбы на лист с водяными знаками общественной библиотеки. Она перечитала его и почувствовала непривычный жар удовлетворения. Радоваться самой себе для нее было необычно.

Она вернула буквы в вельветовый мешок. Грудь у нее пульсировала, и ничего особенного в этой боли теперь не было. Она потянулась за сигаретой – не для того, чтобы жечь себя, а просто ради курева.

В это время через детскую библиотеку прошел мальчик с бенгальским огнем в руке.

Она увидела его через задымленное стекло старого аквариума – черную фигуру на фоне блеклой темноты большой комнаты. По ходу движения он размахивал правой рукой, и бенгальский огонь выплевывал горячие медные искры, рисуя во мраке красные линии. Он был в зале только мгновение, затем исчез, унеся с собой свой факел бенгальского огня.

Мэгги прислонилась к аквариуму, решив постучать по стеклу. Она надеялась, что мальчик испугается и убежит. Затем она вспомнила о Вик и одумалась. Дети часто вламывались в библиотеку, чтобы побросать зажигалки, подымить сигаретами или раскрасить стены броскими граффити. Ей не нравилось это. Однажды она столкнулась с группой подростков, передававших косяк вокруг костра, сделанного из кучи книг в твердой обложке. Она превратилась в безумную фурию, набросившуюся на них с ножкой сломанного кресла. Мэгги только знала, что, если ветхие обои поймают огонь, она потеряет свой последний дом. Поджигатели книг! – закричала Мэгги на детей. В тот момент она вообще не заикалась. Поджигатели книг! Я оторву вам шары и изнасилую ваших женщин! Их было пятеро на одну, но они бежали от нее, словно увидели привидение. Иногда Мэгги думала, что является привидением – что на самом деле она умерла при потопе вместе с библиотекой и просто еще не поняла этого.

Она бросила последний взгляд на Вик, свернувшуюся на кушетке, – кулаки были сложены под подбородком. На этот раз Мэгги не могла удержаться. Дверь находилась близко к кушетке. Проходя мимо, она остановилась, склонилась к подруге и поцеловала ее в висок. Уголок рта у спящей Вик приподнялся в кривой улыбке.

Мэгги пошла искать мальчика в тенях большого здания. Она вошла в руины детской библиотеки и закрыла за собой разбухшую дверь. Ковер шел лоскутами и заплесневевшими полосами. Его бо́льшая часть была скатана к стене и возвышалась несколькими вонявшими кучами. Пол представлял собой влажный бетон. Один угол комнаты занимал огромный глобус с отсутствовавшим северным полушарием. Вторая половинка была наполнена водой и голубиными перьями. Бока были покрыты полосками птичьего дерьма. Перевернутая сверху вниз Америка выглядела бесстыдно обгаженной. Мэгги рассеянно заметила, что по-прежнему держала свой мешочек «Скраббла», забыв положить его обратно в ящик стола. Глупышка.

Она услышала звук, похожий на масло, шипящее на сковородке. Он шел откуда-то справа от нее. Мэгги обошла ореховый U-образный стол, где когда-то выдавала детям «Коралину», «Дом с часами на стене» и «Гарри Поттера». Приблизившись к каменной галерее, которая вела в центральное здание, она увидела прыгавшее желтое свечение.

Мальчик стоял в дальнем конце прохода с бенгальским огнем. Небольшая черная фигура. Натянутый капюшон, чтобы скрыть лицо. Он стоял неподвижно. Бенгальский огонь, указывая на землю, изливал искры и дым. В другой руке была большая серебристая банка. Она почувствовала запах влажной краски.

– Себя остановить могу не я, – сказал он хриплым голосом и засмеялся.

– Что? Мальчик, шел бы ты отсюда.

Он покачал головой, повернулся и пошел от нее – дитя теней, – двигаясь как во сне, словно в какой-то пещере бессознательного. Ребенок пьяно покачнулся, почти налетев на стену. Он был пьян. Мэгги могла чувствовать запах пива.

– Эй! – крикнула она.

Мальчик исчез. Где-то впереди она услышала эхо смеха. Во мраке комнаты с периодическими изданиями она увидела новую вспышку – распухавшее зарево огня.

Мэгги побежала. Она наступала по пути на шприцы. Когда она миновала заколоченные окна, несколько бутылочек зазвенели по бетонному полу. Кто-то – возможно, мальчик – распылил на стене справа от нее большое сообщение: БОГ ПОГРЕБЕН ЖИВЫМ, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛ. Краска все еще стекала вниз – ярко-красная, словно кровь, сочащаяся из стен.

Она вбежала в зал периодической литературы – пространство такое же большое, как современная часовня с высоким потолком. Во время потопа здесь образовалось мелкое Саргассово море, с пеной набравших воду журналов и распухшей массой «Нэшенэл Джиографик» и «Нью-Йоркера». Теперь в пустой комнате с высохшими газетами, устилавшими пол и стены, с гниющими кучами журналов, разбросанными по углам, с несколькими спальными мешками, расстеленными странствующими бродягами, и с проволочными мусорниками клубился грязный дым. Пьяный маленький ублюдок опустил бенгальский огонь на кучу журналов и книг в мягкой обложке. Зеленые и оранжевые искры вылетали откуда-то из глубины горевшего гнезда. Мэгги увидела сжимавшуюся и темневшую книгу «451˚ по Фаренгейту».

Мальчик смотрел на нее из другого конца комнаты, откуда начинался темный каменный проход.

– Эй! – крикнула она. – Послушай меня, маленький засранец!

– Поздно слишком уже но, могу как, сражаюсь я, – сказал он, покачиваясь из стороны в сторону. – Мной за следуй не, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

– Эй! – повторила Мэгги, не слушая его.

Она не понимала его слов. Они не имели никакого смысла.

Мэгги осмотрелась по сторонам, выискивая предмет, способный затушить пламя. Она схватила один из спальных мешков – синий, скользкий и слабо пахнувший рвотой. Сунув мешочек со «Скрабблом» под мышку, Мэгги навалила спальник на кучу огня и плотно прижала его. Она с трудом уклонилась от жара и запаха, вони сгоревшего фосфора, горячего металла и обуглившегося нейлона.

– Пшел вон из моей библиотеки, маленькое пресмыкающееся! Лучше уходи, мать твою, иначе я тебя поймаю!

Мальчик засмеялся. Трудно было сказать, где он находился. Его смех представлял собой мертвый неотслеживаемый звук, похожий на хлопанье птичьих крыльев высоко на балках брошенной церкви. Она вдруг подумала: Бог погребен живым, теперь только дьявол.

Она направилась к фойе. Ее ноги дрожали. Если она поймает пьяного маленького ублюдка, он не подумает о боге, погребенном живым. Он будет думать, что Бог – это непреклонная библиотекарша, и ему воздастся за ее страх.

Мэгги шла через зал периодической литературы, когда в нее с громким визгом полетела ракета. Звук ударил прямо по нервным окончаниям. Ей самой захотелось закричать и где-нибудь спрятаться. Вместо этого она побежала вперед, пригибаясь, как солдат под огнем. Ее дыхание сбилось.

Она влетела в центральный зал с высоким шестидесятифутовым потолком. Прямо перед ней бутылочная ракета попала в крышу. Вспышка изумрудного пламени расцвела пушистыми искрами. В помещении запахло химией. Сверху посыпались угли зеленого цвета. Они падали, как хлопья адского радиоактивного снега. Этот долбанутый лунатик ростом с пинту явился сюда, чтобы сжечь библиотеку. Ракета все еще летала. Ударившись в стену справа от нее, она взорвалась яркой шипящей вспышкой. Раздался треск, похожий на выстрел дробовика. Мэгги закричала, подпрыгнула вверх и прикрыла лицо. Раскаленный уголек коснулся обнаженной кожи на ее правом предплечье. Она содрогнулась от острого укола боли.

Мальчик громко рассмеялся и выбежал в читальный зал. Ракета погасла, но дым в коридоре еще мерцал неземным жадеитовым оттенком.

Мэгги побежала за ним – без всякой мысли, потрясенная, сердитая и напуганная. Мальчик не мог убежать через переднюю дверь. Та была заперта снаружи цепью. Но в читальном зале находилась пожарная дверь, которую бродяги держали открытой. За ней располагалась восточная парковка. Мэгги могла поймать его там. Она не знала, что будет делать с ним, когда он попадется в ее руки. Она даже боялась думать об этом. Ворвавшись в читальный зал, Мэгги увидела, как дверь наружу закрывается.

– Ты, кусок дерьма, – прошептала она. – Тебе конец.

Она выбежала на пустую стоянку машин. На мощеной парковке горел только один уличный фонарь, бросавший яркий круг света. Центр стоянки был освещен, но края оставались в темноте. Мальчик ждал ее за столбом фонаря. Маленький ублюдок держал в руке бенгальский огонь. Он стоял неподалеку от мусорного контейнера, заполненного книгами.

– Ты что, свихнулся? – спросила Мэгги.

– Я вижу тебя через волшебное окно! – крикнул мальчик.

Он прочертил в воздухе горящий обод на уровне лица.

– Твоя голова в огне!

– Ты здесь ус-с-строил пожар, и кто-то мог погибнуть из-за тебя, маленькая задница! – ответила Мэгги. – Например, ты сам!

Она выбилась из сил. Ее била крупная дрожь. Руки и ноги покрылись мурашками. Мокрой от пота рукой она сжимала мешочек со «Скрабблом». Мэгги пошла через парковку. Пожарная дверь позади нее захлопнулась. Черт возьми! Мальчик выбил ногой камень, который удерживал ее полуоткрытой. На обратном пути ей придется обходить все здание, чтобы попасть в свою комнату.

– Смотри! – закричал подросток. – Я могу писать пламенем!

Он замахал в воздухе кончиком бенгальского огня. Белое пятно света было таким интенсивным, что оставляло мерцающий послеобраз на оптическом нерве Мэгги. Она видела иллюзорные пульсирующие буквы.

Б

Е

Г

И





– Кто ты? – спросила она, сама немного покачиваясь, замерев на полпути через парковку.

Она не совсем была уверена в том, что сейчас видела. Что мальчик написал то слово, которое она прочитала.

– Смотри! Я могу делать снежинки! Я могу делать Рождество в июле!

Он нарисовал в воздухе снежинку.

Ее руки вновь покрылись мурашками.

– Вейн?

– Да.

– Ах, Вейн, – произнесла она. – О боже!

Два огня вспыхнули в тени за мусорным контейнером. Справа от нее. Машина проехала вдоль тротуара. Старая машина, с расположенными близко передними фарами. Такая черная, что она не видела ее в еще большей темноте вокруг автомобиля.

– Привет! – сказал голос за фарами.

Мужчина сидел на пассажирском сиденье машины – нет, стоп, на водительском сиденье британского автомобиля.

– В какую ночь приходится ездить! Идите сюда, мисс Маргарет Ли! Вы же Маргарет, верно? Выглядите, как на своей фотографии в газете!

Мэгги покосилась на фары. Она уговаривала себя двигаться, убираться с середины парковки, но ее ноги словно приросли к этому месту. Пожарная дверь находилась далеко – в двенадцати шагах, что могло быть и двенадцатью сотен. В любом случае, она слышала, как замок закрылся за ней.

И тут до нее дошло, что в лучшем случае в ее жизни осталось около минуты. Она спросила себя, готова ли к смерти. Мысли проносились, как воробьи, летящие на закат. Она отчаянно хотела остаться в покое.

Мэнкс не знает, что Вик здесь, – подумала Мэгги.

И: Возьми ребенка. Возьми ребенка и убегай от него.

И: Почему Вейн не убегает?

Потому что он больше не мог действовать самостоятельно. Потому что он не знал, что ему делать. Или он знал, но не мог поступать по-своему.

Но мальчик пытался предупредить ее об опасности – писал огнем в темноте. В своем искаженном способе он старался уберечь ее в библиотеке.

– Мистер Мэнкс? – позвала Мэгги, по-прежнему не в силах двигать ногами.

– Вы искали меня всю свою жизнь, мисс Ли! – ответил он. – И дождались наконец! Я здесь! Кто сказал, что мечты не становятся реальностью? Я уверен, у вас ко мне накопилась куча вопросов. Мне тоже нужно многое спросить у вас! Не хотите посидеть со мной? Погрызть немного кукурузы?

– Пусть м-м-м… – начала Мэгги, затем закашляла, не в силах закончить фразу.

Ее язык стал беспомощным, как и ноги. Она хотела сказать пусть мальчик уйдет, но ее заикание не пропустило ни слова.

– К-к-кто-то забрал ваш я-я-язык? – спросил Мэнкс.

– Отсоси, – ответила она.

Слово прозвучало чисто и ясно. А буква «с» всегда была самой трудной.

– Иди сюда, костлявая сучка, – произнес Чарли Мэнкс. – Залезай в машину. Или ты поедешь с нами, или я перееду тебя. Даю последний шанс.

Она глубоко вздохнула и почувствовала запах книг, намоченных водой, – запах сгнившего картона и бумаги, которая высохла под пеклом июльского солнца. Если одним-единственным вдохом можно подвести итог всей жизни, она сделала это. Время почти наступило.

Мэгги подумала, что ей нечего ответить Мэнксу. Она сказала все. Повернув голову, женщина посмотрела на Вейна.

– Ты должен бежать! Беги и прячься!

Его бенгальский огонь погас. Из палочки струился черный дым.

– Зачем мне делать это? – спросил он. – Извиняюсь я.

Он закашлял. Его хрупкие плечи задергались вверх.

– Сегодня вечером мы поедем в Страну Рождества! Я буду забавляться! Извиняюсь так я.

Он снова закашлял и поежился.

– Почему бы тебе не убегать и прятаться? Это была бы забавная игра! Себя удерживать могу не я.

Шины пронзительно взвизгнули на асфальте. Ее паралич пропал. Или, возможно, она не была парализована. Возможно, ее мышцы и нервы, мясо и сухожилия всегда понимали, что сознательный ум не хочет знать о тщетности бегства. Она метнулась через парковку к Вейну, держа в уме какую-то недодуманную нелепую мысль, что может добраться до него и утащить в рощу, в безопасность. Она оказалась перед «Призраком». Ледянящий свет собрался вокруг нее. Двигатель взревел. Она никогда не слышала такой громкий и победный рев мотора. Мэгги посмотрела по сторонам, подумав: Пожалуйста, пусть я буду готова. Машина надвигалась. Решетка была так близко, что ее сердце, казалось, заполнило рот. Он не направлял «Роллс» на нее. Мэнкс промчался мимо. Придерживая одной рукой руль, он высовывался верхней частью тела из открытого окна. Ветер развевал его черные волосы и убирал их с высокого лба. Глаза расширились и стали алчными от веселья. Вид триумфальной радости отпечатался на его лице. В правой руке он держал серебристый молот – такой же большой, как сам Бог.

Она не почувствовала, как молот коснулся ее затылка. Раздался звук, словно она наступила на лампочку. Мэгги увидела вспышку – белый ослепительный промельк света. Ее шляпа закружилась и упала, как брошенный фрисби. Ноги продолжали бежать по асфальту, но, когда она посмотрела вниз, они перемещались в воздухе. Она упала на землю.

Мэгги ударилась о бок машины. Она развернулась, рухнула на асфальт и покатилась с выставленными руками. Женщина несколько раз перевернулась и уперлась спиной в бордюр. Ее щека прижалась к асфальту. Бедная Мэгги, – подумала она с искренним, хотя и приглушенным сочувствием.

Она поняла, что не может поднять голову или даже повернуть ее. На периферии зрения Мэгги видела, что ее левая нога была сложена в колене, но не в том направлении, в котором ей предназначалось сгибаться. Вельветовый мешочек с буквами упал рядом с головой и рассыпал часть костяшек на парковку. Она увидела У, Т, Ф и некоторые другие буквы. Можно было составить из них ФУТ. Ты знаешь, что умираешь, мисс Ли? Нет, но напойте мне несколько футов, и я их воспроизведу. Она покашляла, хотя хотела рассмеяться. На губах вырос розовый пузырь. Когда ее рот успел наполниться кровью?

Вейн вышел на парковку, махая руками вперед и назад. Его лицо было белым и лоснящимся, но он улыбался, показывая полный рот блестящих новых зубов. Слезы катились по его лицу.

– Ты смешная, – сказал он. – Это было забавно!

Мальчик заморгал, смахивая слезы. Он вытер их тыльной стороной ладони, оставляя блестящую полосу на щеке.

Машина остановилась в десяти футах от него. Водительская дверь открылась. Ботинки заскрипели на асфальте.

– Не вижу ничего забавного в том, что она свалилась на бок «Призрака»! – сказал Мэнкс. – Еще одна вмятина на моем автомобиле. Честно говоря, большая вмятина от такой костлявой суки. Вернись в машину, Вейн. Мы должны проехать несколько миль, если хотим на рассвете добраться до Страны Рождества.

Вейн опустился на колено рядом с ней. Его слезы оставляли красные линии на бледных щеках.

Твоя мать любит тебя, – говорила ему в своем воображении Мэгги, но все, что изливалось с ее губ, было хрипы и кровь. Она пыталась объяснить ему суть слов своими глазами. Вик хочет вернуть тебя назад. Она потянулась к его руке. Вейн взял ее ладонь и пожал.

– Извиняюсь я, – сказал он. – Поможет не это хотя.

– Все будет хорошо, – прошептала она, не говоря слова, но просто двигая губами.

Вейн выпустил ее руку.

– Отдохни, – прошептал он. – Просто отдохни здесь. Посмотри во сне что-нибудь прекрасное. Страну Рождества!

Он поднялся на ноги и вышел из поля зрения. Дверь открылась. Потом закрылась.

Взгляд Мэгги переместился на ботинки Мэнкса. Он стоял над разбросанными костяшками «Скраббла». Теперь она видела другие буквы: П и Р, Т и И. Может быть, ТРИП? Похоже, он сломал мою шею. Какой еще ТРИП? Мэгги снова улыбнулась.

– Что ты лыбишься? – спросил Мэнкс.

Его голос дрожал от ненависти.

– Зря смеешься! Ты скоро умрешь, а я буду жить. Впрочем, ты тоже можешь жить. Пока я того захочу. Имеются ответы, которые мне нужно знать… Кому еще ты рассказала об мне? Мне нужно… Не отворачивайся от меня, когда я говорю с тобой!

Мэгги закрыла глаза. Она не хотела смотреть снизу вверх на его лицо. Не только потому, что он был мерзким. Мэнкс поражал своей глупостью. Его рот отвисал, показывая плохой прикус и кривые коричневые зубы. И еще отвращение вызывали его глаза, выпиравшие из черепа.

Он поставил ботинок на ее живот. Если бы на Земле существовала какая-то справедливость, она не почувствовала бы этого, но справедливости не было во все времена. Мэгги закричала. Кто знал, что можно было испытывать такую боль и не терять сознание от этого?

– Послушай меня. Ты не должна была так умереть! Я довольно хороший парень! Друг детей и животных. Я не желаю боли никому, кроме тех, кто тормозит мою работу! Ты ничего не имеешь против меня, но вредишь мне на каждом шагу. А я буду жить вечно. Так же, как и этот парень. Мы обретем прекрасную жизнь, а ты превратишься в кости и грязь. И еще…

Она собрала верное сообщение и поняла, что означает полоска букв. Мэгги издала пыхтящий звук, выдув брызги крови на ботинки Мэнкса. Это был звук ее смеха. Мэнкс отступил на полшага, словно она пыталась укусить его.

– Что смешного в моих словах? Что такого смешного, если ты умрешь, а я останусь живым? Я сейчас уеду, и никто не остановит меня. А ты умрешь от потери крови – здесь, на асфальте. И над чем тут смеяться?

Она пыталась ответить ему. Мэгги двигала губами, формируя слова. Но все, что выходило из нее, было пыхтением и брызгами крови. Она потеряла силу речи и, осознав это, почувствовала сладкую дрожь облегчения. Никакого больше заикания. Никаких больше отчаянных попыток стать понятной, пока язык насмешливо отказывался сотрудничать.

Мэнкс поднялся в полный рост, отшвырнул ногой буквы и проигнорировал смысл простого сообщения, хотя, уделив ему немного времени, он сложил бы слово: ТРИУМФ.

Мужчина ушел с парковки, остановившись лишь затем, чтобы забрать ее шляпу с тротура, отряхнуть края и надеть на свою голову. Захлопнулась дверь машины. Включилось радио. Она услышала гимн о Рождестве, и теплый мужской голос пропел: помчавшись через снег…

Автомобиль заскрипел рессорами и начал двигаться. Мэгги закрыла глаза.

ТРИУМФ: 45 баллов. Если вы составляли тройное слово или двойную букву, победа присуждалась вам. «ТРИУМФ», – подумала Мэгги. Вик победит.





Пляж Хэпмтон, штат Нью-Гэмпшир


Вик толкнула дверь и вошла в «Примо Субс у Терри», где воздух был теплым и влажным, тяжелым от запаха луковых колечек, кипевших в глубокой фритюрнице.

Пит работал за стойкой. Добрый старый Пит. Его лицо сильно загорело. По гребню носа спускалась полоска цинка.

– Я знаю, зачем ты пришла, – сказал он, потянувшись под стойку. – У меня для тебя кое-что есть.

– Нет, – ответила Вик. – Мне не нужен мамин браслет. Я ищу Вейна. Ты его видел?

Ее удивило, что она снова оказалась у Терри. Опять эти липкие ленты. Пит не мог помочь ей найти Вейна. Она рассердилась на себя, тратя здесь время, когда ей нужно было искать мальчика.

На улице завыла полицейская сирена. Возможно, кто-то увидел «Призрак». Может быть, ее сына нашли.

– Не угадала, – сказал Пит. – Это не браслет. У меня тут кое-что еще.

Он согнулся за кассой, затем выпрямился и положил на стойку серебристый молот. На его кончике прилипли волосы. Боек был покрыт кровью.

Вик почувствовала, что сон туго обматывается вокруг нее, словно мир являлся гигантским целлофановым пакетом. Затем он вдруг сморщился и потянулся в разные стороны.

– Нет, – ответила Вик. – Он мне не нужен. Я не за этим приехала. Неверная догадка.

Снаружи полицейская сирена оборвалась со странным резким звуком!

– А я думаю, что верная, – сказал Чарли Мэнкс.

Его рука сжимала ребристую рукоятку.

Да, на другой стороне стойки находился Чарли Мэнкс, одетый, как повар, в запачканном кровью фартуке и белой шапке, с линией цинка на костлявом носу.

– Верное всегда остается верным – не важно, как много голов ты раскалываешь им.

Он поднял молот, и Вик закричала, метнулась назад от него и из сна.





Реальная жизнь


Она проснулась и осознала, что час уже поздний. Рядом случилось что-то плохое.

Вик услышала голоса, приглушенные стенами и расстоянием. Она могла идентифицировать говоривших как мужчин, хотя и не понимала, что именно они говорили. До нее донесся слабый запах жженого фосфора. Она мельком подумала о том, что проспала какие-то беспорядки, а теперь попала в какой-то звуконепроницаемый саркофаг, созданный фармацевтикой Мэгги.

Она села, чувствуя, что ей нужно одеться и уходить.

Через несколько мгновений Вик решила, что уже одета. Засыпая, она даже не сняла кроссовки. Ее левое колено отливало ядовитым оттенком фиолетового цвета и стало толстым, как у Луи.

Красная свеча горела в темноте, отражаясь на стенке аквариума. На столе лежала записка. Похоже, Мэгги, перед тем как уйти, оставила ее. Это было благоразумно. Рядом находилось пресс-папье – чеховское ружье 38-го калибра, – прижимавшее раскрытую книгу. Вик надеялась прочитать инструкции, набор простых шагов, которые позволят ей вернуть Вейна, улучшат состояние ее ноги, прояснят тяжелую голову и обегчат нелегкую жизнь. На худой конец, записка могла бы сообщить, куда пошла Мэгги. Что все будет хорошо. ПОБЕЖАЛА В «НОЧНУЮ СОВУ» ЗА ЛАПШОЙ И ЛЕКАРСТВАМИ. СКОРО БУДУ. ХОХО.

Вик снова услышала голоса. Кто-то неподалеку пнул пивную банку. Мужчины направлялись к ней. Они были близко. Если она не задует свечу, они войдут в разрушенное детское крыло и увидят свет, мерцавший через аквариум. Когда эта мысль пришла к ней, она поняла, что было уже слишком поздно. Под чьей-то ногой треснуло стекло. Шаги стали ближе. Вик подпрыгнула. Ее колено хрустнуло. Она осторожно опустила ногу, заглушив крик боли.

Вик попыталась снова встать на обе ноги. Колено отказывалось слушаться. Она вытянула ногу с величайшей заботой, закрыв глаза и медленно привыкая к боли. Затем она заковыляла вперед, используя кончики пальцев и правую ногу. Уменьшение страдания восполнялось унижением.

Правая рука уперлась в спинку вращающегося кресла. Левая ухватилась за край стола. Она использовала обе ладони, чтобы отшатнуться от столешницы. Мужчины находились в другой комнате – прямо за противоположной стеной. Во всяком случае, лучи их фонарей не раскачивались у аквариума. Вик подумала, что они, возможно, еще не заметили тусклый свет свечи. Она склонилась вперед, чтобы задуть ее, но затем остановилась и посмотрела на записку, написанную на бланке общественной библиотеки.

КОГДА АНГЕЛЫ ПАДУТ, ДЕТИ ПО ДОМАМ ПОЙДУТ.





Бумага была покрыта водяными пятнами, словно какое-то время назад кто-то прочитал это сообщение и заплакал горькими слезами.

Вик услышала голос в соседней комнате: «Хэнк, мы видим свет». За этим, через миг, последовал разговор по рации. Диспетчер передавал сообщение в числовом коде. В общественной библиотеке произошло событие десять пятьдесят семь, им занимались шесть офицеров, жертва умерла на месте преступления. Вик склонилась, чтобы потушить свечу, но слова о том, что «жертва умерла», остановили ее. Она выпятила губы, однако забыла, что хотела сделать.

Дверь за ее спиной начала двигаться. Дерево царапнуло по камню, ударив по осколкам стекла, которые со звоном отлетели.

– Извините, – раздался голос за ее спиной. – Мэм, вы можете выйти к нам? Пожалуйста, держите руки на виду.

Вик подняла чеховское оружие, повернулась к копу и навела ствол на грудь мужчины.

– Нет.

Их оказалось двое. В руках полицейских не было оружия. Она не удивилась. Вик сомневалась, что офицеры даже раз в году расстегивали свои кобуры во время дежурства. Толстощекие белые парни. Один указывал на нее мощным фонариком. Другой прижался к двери за его спиной, наполовину находясь в детской библиотеке.

– Эй! – крикнул парень с фонариком. – Оружие! Оружие!

– Заткнись! – крикнула она. – Оставайтесь где стоите. Держите ваши руки подальше от поясов. И брось этот фонарик. Он светит мне прямо в глаза.

Коп выполнил ее приказ. Фонарь погас сразу же, как выпал из его руки и ударился о пол.

Полицейские стояли в дверном проеме – конопатые, унылые и напуганные. Свет свечи освещал их бледные лица. Одному из них, возможно, предстояло завтра тренировать команду своего сына. Другому, очевидно, нравилось быть копом, потому что это означало бесплатные молочные коктейли в Макдоналдсе. Они напомнили ей детей, игравших в переодевание.

– Кто умер? – спросила она. – Вам по рации сказали.

– Мэм, опустите оружие, – ответил коп. – Никто не хочет получить шальную пулю этой ночью.

Его голос дрожал, как у подростка.

– Кто? – повторила она.

Вик едва не кричала.

– Ваша рация сообщила, что кто-то умер. Кто? Отвечайте, быстро!

– Какая-то женщина, – сказал второй парень, прижимавшийся к двери.

Первый коп поднял руки ладонями наружу. Вик не могла сказать, что делал сейчас его напарник. Возможно, вытаскивал свое оружие. Но это было неважным. Он прятался за своим партнером и должен был стрелять через него.

– Никаких особых опознавательных черт.

– Какого цвета ее волосы? – спросила Вик.

– Вы знали ее? – спросил второй мужчина.

– Какого цвета ее чертовы волосы?

– Покрашены спреем. Цвета оранжевой соды. Вы знали ее?

Второй коп, возможно, уже держал в руке пистолет.

Трудно было смириться со смертью Мэгги. Это как перемножить дроби, когда у тебя высокая температура, – слишком много работы; слишком трудное дело. Казалось, мгновение назад они лежали вместе на кушетке. Рука Мэгги покоилась на ее талии. Ноги прижимались к ягодицам Вик. Ее тепло вгоняло Викторию в сон. Вик удивляло, что Мэгги ушла, пока она спала, чтобы умереть в каком-то другом месте. И хуже того, несколько дней назад она кричала на Мэгги, обвиняла ее и угрожала ей. Это казалось еще худшим проступком – опрометчивым и неразумным, – поскольку Вик мирно спала, пока Мэгги умирала где-то на улице.

– Как? – спросила Вик.

– Скорее всего, автомобиль. Похоже, ее сбила машина. О господи! Опустите оружие. Опустите его, и мы поговорим.

– Нет, не поговорим, – ответила Вик.

Она повернула голову, задула свечу и погрузила всех троих в темноту.





Мрак


Вик не пыталась бежать. С таким же успехом она могла бы летать.

Вместо этого она быстро отступила назад – вокруг стола и к стене, оставляя копов перед собой. Тьма была абсолютной географией слепоты. Один из копов закричал, споткнувшись обо что-то. Послышался топот каблуков. Вик решила, что второй коп столкнул с пути первого.

Она бросила в сторону пресс-папье. То ударилось о стену и с громким шумом упало на пол. Металлический предмет отвлек внимание копов и спутал их планы насчет того, где она находилась. Вик начала двигаться, держа левую ногу неподвижной и пытаясь не нагружать ее большим весом. Она скорее почувствовала, чем увидела, массивную полку слева от себя и скользнула за нее. Где-то по соседству полицейский сбил ногой метлу, прислоненную к стене. Та со стуком упала, вслед за чем последовал крик испуга.

Ее нога нашла край ступени. Если тебе понадобится спешно выйти, держись правой стороны и спускайся вниз по ступеням, – говорила ей Мэгги. Вик не помнила, когда это было. Значит, имелся путь из этой темноты. Нужно было спуститься вниз – по неизвестному количеству ступеней. Вик приступила к спуску.

Она шла, подпрыгивая. В один момент ее каблук скользнул по мокрой рыхлой книге, и она едва не упала на пятую точку. Вик прижалась к стене, восстановила равновесие и продолжила движение. Где-то за спиной она услышала крики – теперь более двоих человек: Убегает, женщина, у нее оружие! Да, оружие! Держитесь рядом, не отставайте. Дыхание обдирало горло. Она вновь подумала о том, что Мэгги умерла. Вик хотела зарыдать, но ее глаза оставались сухими и болели. Ей хотелось, чтобы смерть Мэгги сделала все тихим и спокойным, как и полагалось в библиотеке, однако вместо этого вокруг нее были кричавшие копы. Она слышала лишь свистящее дыхание и удары пульса.

Вик спустилась по последнему короткому пролету ступеней и увидела ночную мглу, примыкавшую к более полной темноте хранилища. Дверь была частично приоткрыта, придерживаемая камнем.

Приблизившись к ней, Вик замедлилась и осторожно выглянула. Она ожидала увидеть толпу копов, стоявших за библиотекой. Но там никого не было. Все полицейские находились на другой стороне здания. Ее мотоцикл стоял в одиночестве – рядом с лавкой, где она оставила его. Река бурлила и шумела. Мост отсутствовал, однако она и не думала, что он там будет.

Вик толкнула дверь и вышла наружу, держа левую ногу прямой, пыхтя и подпрыгивая на своем пути. Звуки полицейских раций доносились из сырой и жаркой ночи. Она не видела машин, но одна из них стояла с включенными огнями, и стробирующий свет мигал в тумане и мраке библиотеки.

Вик вскарабкалась на «Триумф», убрала подпорки и ударила по педали кик-стартера. Мотоцикл загрохотал.

Задняя дверь библиотеки открылась. Выбежавший из нее коп держал в руке пистолет, нацеленный в землю. Его бледное напуганное лицо было перепачкано сажей. В нем издали чувствовалась мягкотелость.

Вик медленно развернула «Триумф» по малому кругу, желая, чтобы мост возник перед ней, протянувшись через Кедровую реку. Но его не было. Она ехала менее пяти миль в час – недостаточно быстро. Мост Самого Короткого Пути не появлялся на такой скорости. Нужно было мчаться сломя голову. Речь шла о быстроте и пустоте.

– Эй, ты! – закричал коп. – Слазь с мотоцикла!

Он побежал за ней, целясь пистолетом в бок. Вик повернула «Триумф» на узкую дорожку, которая вела за корпус библиотеки. Переключив на вторую передачу, она помчалась вверх на холм. Ветер поймал ее окровавленные спутавшиеся волосы.

Она обогнула здание по кольцевой дороге и выехала к широкому фасаду. Перед библиотекой тянулась широкая улица, заполненная полицейскими машинами. Ночь пульсировала огнями. Привлеченные звуком ее двигателя, копы в синей форме поворачивали головы. Их небольшая толпа застыла позади желтых барьеров. Темные фигуры надеялись увидеть немного пролитой крови. Одна машина припарковалась на узкой дорожке, которая вела за библиотеку.

Тебя зажали, дерьмовая башка, – подумала она.

Она повернула «Триумф» и поехала в обратном направлении. Мотоцикл пронесся по уклону дороги, словно падал с обрыва. Она включила третью передачу и продолжила свое ускорение. Байк промчался мимо библиотеки, потом повернул налево и, наконец, нырнул на грязное поле в половину акра шириной, где когда-то ее ожидала Мэгги. Сейчас там ждал коп – рядом с одинокой лавкой.

Вик разогнала «Триумф» до сорока миль в час. Она направляла его к реке.

– Работай, мать твою, – прорычала она. – У меня нет времени на твое дерьмо.

Она включила четвертую передачу. Фара рыскала по асфальту, через грязь, по грязно-коричневой пене реки. Она мчалась к воде. Возможно, если ей повезет, она утонет. Это лучше, чем быть пойманной, запертой в камере и знать, что Вейн попал в Страну Рождества. Тогда она ничего не сможет сделать с этим.

Вик закрыла глаза и подумала: черт, черт, черт! Черт побери. Это была, пожалуй, единственная правдивая молитва, которую она когда-либо произносила всем своим сердцем. В ее ушах гудело от пульсации собственной крови.

Байк раскидывал влажную землю и нес ее к реке. Затем она услышала под колесами стук полусгнивших досок. Мотоцикл начал замедляться и скользить. Она открыла глаза и обнаружила себя катившейся в темноте по старым доскам Самого Короткого Пути. На другой стороне ее ожидала тьма. Рев в ушах уже был не биением крови, а статикой. Шторм белого света пробивался через трещины в стенах. Весь кривобокий мост дрожал под весом ее байка.

Она промчалась мимо старого и покрытого паутиной «Рэйли», потом влетела в сырую, кишащую насекомыми темноту, с запахом сосен и папоротника. Ее заднее колесо зацепило мягкий грунт. Вик поместила ногу на тормоз, который не работал, и рефлекторно схватилась за действовавший ручник. Байк повернулся боком и заскользил. Землю устилало весеннее покрывало мха, и «Триумф» собрал его под колесами в складки, как незакрепленный ковер.

Вик находилась на легком откосе, спускавшемся из соснового леса. С веток капала вода, хотя дождя не было. Она уравновесила байк, пока тот боком двигался вперед, затем отключила двигатель и опустила подставку.

Женщина оглянулась на мост. На дальнем конце она увидела библиотеку и того веснушчатого бледного копа, который стоял у входа на Самый Короткий Путь. Он медленно вращал головой, осматривая мост. В следующий момент он шагнул на него. Вик закрыла глаза и опустила голову. Левый глаз болел, словно в глазницу ввинтили металлический болт.

– Уходи! – крикнула она сквозь стиснутые зубы.

Раздался громкий звук, словно кто-то закрыл огромную дверь, и ударная волна горячего воздуха, который пах озоном, как сгоревшая металлическая сковорода, пахнула на нее, едва не сдув с мотоцикла.

Вик посмотрела в направлении моста. Во-первых, она не могла видеть через левый глаз. Ее зрение было замутнено смазанными пятнами, словно брызгами грязной воды на окне. Но другим глазом она заметила, что мост исчез, оставив после себя высокие сосны. Красноватые стволы блестели от недавнего дождя.

Что случилось с копом на другом конце Самого Короткого Пути? Вик гадала, поставил ли он ногу на границу моста, просунул ли голову. Что случится, если какая-то часть его была на запретной территории? Она представила картинку, как маленький мальчик сует пальцы под бумажный резак и затем опускает вниз длинное лезвие.

– Сейчас ты ничего не можешь сделать с этим, – сказала она, содрогнувшись.

Вик повернулась и первый раз осмотрела свое окружение. Она находилась за одноэтажным бревенчатым домом. В кухонном окне горел свет. За зданием, на другой стороне, тянулась длинная гравиевая аллея, ведущая к дороге. Вик никогда раньше не видела этого места, но думала, что знала, где была. В следующий миг у нее появилась уверенность в этом. Пока она сидела на мотоцикле, задняя дверь открылась, и невысокий человек, подошедший к проволочной двери, посмотрел на нее. Он держал в руке кружку с кофе. Она не могла видеть его лицо, однако узнала его по форме, по наклону головы, хотя и не встречалась с ним больше десяти лет.

Она приехала к дому своего отца – ускользнула от копов и вернулась к Крису Макквину.





Довер, штат Нью-Гэмпшир


Громкий резкий звук, словно самая большая в мире дверь захлопнулась; электронный вопль и оглушительный рев статики.

Табита Хаттер закричала и сбросила наушники.

Далтри, сидевший справа от нее, вздрогнул, но удержал свою гарнитуру на мгновение больше. Его лицо сжалось от боли.

– Что происходит? – спросила Хаттер у Канди.

Они впятером теснились в задней части грузовика, на борту которого значилось: ГАСТРОНОМ «КОРОЛЕВСКИЙ ВЕПРЬ» – довольно уместно, если учесть, что они были зажаты здесь, как сосиски. Грузовик стоял через дорогу от заправочной станции «Ситго» – в ста футах к югу от дороги, ведущей к дому Кристофера Макквина.

В лесу, ближе к хибаре Макквина, разместились команды, оснащенные ночными видеокамерами и параболическими микрофонами для прослушки. Видео и звук передавались в грузовик. До прошлой минуты Хаттер видела на паре мониторов узкую аллею, снятую в сверхъестественном изумрудном ночном виде. Однако теперь они показывали лишь ураган зеленого снега.

Картинка пропала вместе со звуком. Еще мгновение назад Хаттер слушала Криса Макквина и Луи Кармоди, тихо говоривших на кухне. Макквин спрашивал Луи, хочет ли тот кофе. А в следующий момент они пропали. Их голоса заменил яростный взрыв шума по радио.

– Не знаю, – ответил Канди. – Все просто исчезло.

Он придвинул к себе клавиатуру маленького лэптопа, но экран остался лишь гладкой поверхностью черного стекла.

– Похоже, нас ударил, мать его, электромагнитный импульс.

У Канди был забавный вид, когда он ругался вслух, – изящный, маленький черный мужчина с тонким голосом и слабым британским акцентом. Он будто притворялся уличным парнем, а не элитой МИТ.

Далтри стянул с головы наушники. Он покосился на часы и засмеялся сухим пугающим звуком, который не имел ничего общего с весельем.

– Что? – спросила Хаттер.

Детектив повернул часы таким образом, чтобы она могла увидеть стрелки. Они выглядели очень старыми – под стать ему, – часы с круглым циферблатом в серебристой оправе, которая, возможно, была однажды золотой. Секундная стрелка непрерывно крутилась в обратном направлении. Обе другие, часовая и минутная, замерли в идеальной неподвижности.

– Это убило мои часы, – сказал он.

Далтри снова рассмеялся и на этот раз посмотрел на Канди.

– В чем дело, умник? Вся твоя электроника? Эта дрянь взорвалась и погубила мои часы?

– Я не знаю, что произошло, – ответил Канди. – Возможно, в нас попала молния.

– Какая, к черту, молния? Ты слышал какой-нибудь гром?

– Я услышала громкий хлопок, – сказала Хаттер. – Прямо в тот момент, когда все отключилось.

Далтри сунул руку в карман плаща и вытащил сигареты, забыв на миг, что рядом с ним сидела Хаттер. Затем он искоса и разочарованно взглянул на нее, вздохнул и позволил пачке скользнуть обратно в карман.

– Сколько времени потребуется на восстановление видео и звука? – спросила Хаттер.

– Возможно, это вспышка на солнце, – сказал Канди, как будто она ничего не говорила. – Я слышал, ожидается солнечная буря.

– Вспышка на солнце, – язвительно повторил Далтри.

Он сложил ладони, словно хотел помолиться.

– Значит, ты считаешь, что это вспышка? Знаешь, что я скажу тебе, мой ненаглядный. Ты отучился шесть лет, освоил нейтронную электронику или что-то там еще и теперь, как истинно одаренный ум, можешь говорить абсолютную чушь. Снаружи темно! Какая вспышка, чертов аутист?

– Канди, – произнесла Хаттер, прежде чем ее помощник обошел стол и начал мериться с Далтри мужскими атрибутами. – Сколько времени пройдет, прежде чем мы вернемся в онлайн?

Тот пожал плечами.

– Я не знаю. Пять минут? Десять? Нужно ли будет перезагружать систему? Если только не началась ядерная война. Тогда, вероятно, времени понадобится больше.

– Я пошла смотреть на грибовидное облако, – сказала Хаттер, вставая с лавки и боком перемещаясь к задней двери.

– Да, я тоже, – произнес Далтри. – Если полетят снаряды, я хочу перекурить до того, как нас сотрут в порошок.

Хаттер повернула щеколду, открыла тяжелую металлическую дверь и выглянула в сырую ночь. Эта маленькая женщина – будь она на дюйм короче, ее не приняли бы в ФБР из-за несоответствия физическим нормам – бесстрашно спрыгнула на землю.

Холодный туман повис над уличными фонарями. Ночь пульсировала от жужжания насекомых. На другой стороне улицы светлячки озаряли папоротник и траву зелеными газовыми вспышками.

Далтри спустился рядом с ней на асфальт. Его колени хрустнули.

– О боже! – сказал он. – Я был уверен, что к этому возрасту от чего-то умру.

Его компания не развлекала ее, но еще больше заставляла осознавать свое одиночество. Раньше Хаттер ожидала, что у нее будет много друзей. Последний мужчина, с которым она встречалась, сказал ей напоследок: «Не знаю, может, тебе скучно со мной, но я никогда по-настоящему не ощущаю твоего присутствия рядом, когда мы идем пообедать. Ты живешь в своей голове. Я так не могу. У тебя нет места для меня. Наверное, ты больше интересовалась бы мной, если бы я был книгой».

Какое-то время она ненавидела его… и себя немного. Но позже, глядя в прошлое, Хаттер решила, что, даже если бы ее возлюбленный был книгой, он стоял бы рядом с БИЗНЕСОМ И ФИНАНСАМИ. Затолкав его на полку, она искала бы что-то в НФ и ФЭНТЕЗИ.

Хаттер и Далтри стояли на почти пустой парковке. Через большие стеклянные окна она видела, что происходило в «Ситго». Пакистанец, стоявший за кассой, нервно посматривал на них. Хаттер сказала ему, что под наблюдением находится не он, что федеральное правительство благодарит его за сотрудничество. Но мужчина, видимо, верил, что его телефон прослушивали, что они наблюдали за ним, как за потенциальным террористом.

– Вы думаете, что вам придется ехать в Пенсильвию? – спросил Далтри.

– Все зависит от того, что случится здесь. А так, может, завтра поеду.

– Чертово шоу ужасов, – проворчал детектив.

Всю ночь Хаттер получала голосовую почту с донесениями о доме на Блох-лейн в поселке Шугаркрик. Они накрыли место тентом. Внутрь пускали только тех людей, которые надевали белые костюмы и сапоги. В квартале вели себя так, как будто тот был заражен вирусом Эбола. Дюжина экспертов-криминалистов – от штата и федеральных властей – находились там и копались в каждом уголке здания. Вчера вечером они извлекли кости из одной стены подвала. Парень, который жил в доме, Бинг Партридж, расплавил большую часть останков щелочью. То, что он не мог разрушить, Бинг хранил, как пчелы сохраняют мед, – в небольших ячейках, слегка присыпанных глиной.

Он не стал растворять недавно убитого мужчину по имени Натан Деметр из Кентукки. Именно об этом трупе говорила Вик Макквин по телефону. Деметр три недели считался исчезнувшим вместе со своим винтажным «Ролсс-Ройсом» «Призрак». Десять лет назад он купил машину на федеральном аукционе. Ее бывшим владельцем был Чарльз Талент Мэнкс – покойный обитатель федерального исправительного учреждения «Энглвуд» в Колорадо.

Деметр упоминал Мэнкса в своей записке, которую он написал незадолго перед смертью от удушения. Натан немного перепутал имя, но было ясно, о ком он говорил. Хаттер видела скан записки и дюжину раз перечитала ее.

Табита изучила десятичную систему Дьюи и в своей бостонской квартире разместила книги согласно ее правилам. У нее была пластиковая коробка, аккуратно заполненная записанными рецептами, составленными по регионам и типам еды (основной курс, усилители вкуса, десерты и категория ПКЗ – посткоитальные закуски). Она получала тайное и почти греховное удовольствие от дефрагментации своего жесткого диска.

Иногда она представляла свой ум как футуристическую квартиру с чистым стеклянным полом, прозрачными лестницами, мебелью, отделанной пластиком, где все словно плавает в воздухе: чистое, лишенное пыли, упорядоченное.

Но теперь все было не так, и, пытаясь думать о том, что случилось в последние семьдесят два часа, она чувствовала себя запутавшейся и смущенной. Ей хотелось верить, что информация приносит ясность. Но уже не раз в своей жизни она приходила в замешательство при мысли, что часто бывало наоборот. Информация напоминала банку с мухами. Когда она отвинчивала крышку, те начинали летать везде, и было нелегко собрать их вместе.

Хаттер вдохнула запах пропахшей мхом ночи, закрыла глаза и начала вносить мух в различные каталоги.

В возрасте семнадцати лет Викторию Макквин похитил Чарльз Мэнкс – мужчина, который почти наверняка был детским растлителем. В то время он перемещался на «Роллс-Ройсе» «Призрак» модели 1938 года. Вик сбежала от него, и Мэнкса посадили в тюрьму за провоз ее через границы штатов и убийство солдата действующей армии.

В другой версии Вик вообще от него не убегала. Подобно многим жертвам травматического и, возможно, сексуального домогательства, она вновь и вновь становилась пленницей – ее похищений и сумасшествия. Виктория крала вещи и лекарства, сжигала связи неудачных отношений. Она родила ребенка вне брака. То, что Чарли Мэнкс не смог сделать, она пыталась совершить сама вместо него.

Мэнкс провел больше десяти лет в исправительном учреждении «Энглвуд». Почти пять лет впадая в кому и выходя из нее, он умер весной этого года. Коронер оценил его возраст в девяносто лет – но никто не знал этого точно. А сам Мэнкс, будучи еще дееспособным, заявлял, что ему исполнилось 116 лет. Тело из морга украли вандалы. Возник небольшой скандал, но вопросов по его смерти не было. Сердце покойного весило 10,2 унции – немного легче, чем у людей его размеров. Хаттер видела фотографию его трупа.

Макквин утверждала, что на нее напали вновь – всего три дня назад. Это были Чарли Мэнкс и мужчина в противогазе. Позже они якобы уехали с ее двенадцатилетним сыном на винтажном «Роллс-Ройсе».

Было бы разумно усомниться в ее истории. Ее сильно избили. Но ранения мог причинить ее двенадцатилетний сын, сражавшийся за свою жизнь. На лужайке остались следы шин. Однако их мог оставить мотоцикл, а не машина. Мягкая мокрая земля не сохраняла четких отпечатков. Макквин заявила, что в нее стреляли несколько раз, но эксперты-баллистики не обнаружили ни одной пули.

Также выяснилось, что Макквин тайно общалась с женщиной по имени Маргарет Ли – провинциальной проституткой и героинозависимой наркоманкой, которая, похоже, имела информацию о пропавшем ребенке. Когда Макквин начали распрашивать о Маргарет Ли, она сбежала на мотоцикле, не взяв с собой ни одной ценной вещи. Она исчезла, словно упала в шахту.

Мисс Ли отыскать не удалось. Она скиталась по брошенным домам в Айове и Иллинойсе, не платила налоги и не работала с 2008 года. Ее жизнь являлась безошибочной трагической дугой: когда-то она была библиотекаршей и считалась эксцентричной победительницей конкурсов по «Скрабблу». Ли также имела репутацию подающего надежды экстрасенса и иногда использовалась властями для помощи. Что это значит?

Еще был молот. Он днями не выходил из ума Хаттер. Чем больше она узнавала о деле, тем тяжелее становился в ее мыслях этот молот. Если Вик хотела сделать себе алиби и изобразить атаку на себя, почему она не сказала, что Мэнкс напал на нее с бейсбольной битой, лопатой или ломом? Макквин описала оружие, которое оказалось костяным молотом – тем самым, что пропал вместе с телом Мэнкса, – подробность, не указанная ни в одном новостном отчете.

Потом был Луи Кармоди – любовник Вик Макквин, отец их ребенка, мужчина, который годы назад увез ее от Чарли Мэнкса. Стеноз Кармоди не был симуляцией. Хаттер говорила с лечащим доктором, и тот подтвердил, что Луи перенес по крайней мере два предынсультных приступа в течение недели.

– Ему не следовало покидать госпиталь, – сказал доктор, словно Хаттер была виновата в его бегстве.

И она чувствовала на себе груз вины.

– Без ангиопластики любая нагрузка на сердце может инициировать ишемический каскад. Вы понимаете? Это лавина, обрушившаяся на мозг. Большой инфаркт.

– То есть он может получить удар? – спросила Хаттер.

– В любую минуту. Каждое мгновение, пока он не в госпитале, этот парень похож на человека, лежащего на середине дороги. Рано или поздно какая-то машина наедет на него.

И все же Кармоди вышел из госпиталя и взял такси до вокзала. Он купил билет до Бостона – предположительно в какой-то хитрой попытке сбросить копов со следа, – затем вышел на улицу к аптеке и позвонил в Довер, штат Нью-Гэмпшир. Через сорок пять минут к нему на пикапе подъехал Кристофер Макквин. Кармоди сел на пассажирское сиденье. Они направились сюда.

– Итак, чем, по-вашему, занималась Вик Макквин? – спросил Далтри.

Кончик сигареты светился во тьме, бросая инфернальный свет на его морщинистое некрасивое лицо.

– Чем же?

– Она направилась прямиком к этому парню, Бингу Партриджу. Она охотилась за ним, чтобы получить информацию о сыне. Вот что она делала. Она сказала вам это, верно? Макквин замешана в каком-то дерьме. Вот почему ее сына схватили. Вы так не думаете? Партнеры по бизнесу преподнесли ей урок.

– Не знаю, – ответила Хаттер. – Спрошу ее, когда увижу.

Далтри поднял голову и выдул дым в белый туман.

– Готов поспорить, что дело связано с торговлей людьми. Или с детской порнографией. Эй, а это имеет смысл, верно?

– Нет, – ответила Хаттер и начала уходить от детектива.

Сначала она просто разминала ноги. Ходьба помогала ей думать. Она сунула руки в карманы штормовки и обошла грузовик по краю шоссе. Взглянув на другую сторону дороги, она увидела среди сосен несколько огней, горевших в доме Кристофера Макквина.

Доктор говорил, что Кармоди похож на человека, лежащего на дороге в ожидании, когда его переедут. Это было неверное сравнение. Ситуация усложнялась тем, что он шел по середине дороги, весело направляясь на приближавшийся транспорт. В доме было то, в чем он нуждался. Нет! Поправка! В чем нуждался Вейн. Она должна учесть, что все рассуждения, включая его выживание, можно было отбросить в сторону. В доме что-то находилось. Всего в двухстах футах.

Далтри нагнал ее, когда она переходила дорогу.

– Так что мы будем делать?

– Я хочу примкнуть к одной из разведывательных групп, – сказала Хаттер. – Если вы пойдете со мной, вам придется затушить свою сигарету.

Далтри выбросил окурок на дорогу и зашагал рядом с ней.

Перейдя шоссе, они двинулись по кромке гравия. Их пара находилась в сорока футах от дома Кристофера Макквина, когда раздался женский голос.

– Мэм? – тихо позвала небольшая крепкая женщина в синем дождевике.

Она поднялась из-под ветвей высокой ели. Это была индианка Шитра. Она держала в руке длинный стальной фонарик, но не включала его.

– Это я, Хаттер. Кто здесь?

– Шитра, Пол Гувер и Джибран Пелтьер.

Они представляли собой одну из двух групп, укрывшихся среди деревьев. Им полагалось наблюдать за домом.

– Что-то случилось с оборудованием. Бионическая тарелка не работает. Камера не включается.

– Мы знаем, – сказал Далтри.

– Что произошло? – спросила Шитра.

– Вспышка на солнце, – ответил детектив.





* * *


Вик оставила «Триумф» среди деревьев – на небольшом подъеме у дома отца. Когда она поднялась с байка, мир покачнулся. У нее возникло ощущение, что она стала крохотной фигурой в стеклянном шаре со снегом, который наклонил какой-то бесчувственный мальчик.

Она начала спускаться по склону и с удивлением поняла, что не может идти прямо. Если бы ее остановил коп, она сомневалась, что прошла бы стандартную проверку на трезвость, пусть даже и не выпила ни капли алкоголя. Потом до нее дошло, что никакой коп не стал бы задерживать ее. Он сразу же заковал бы ее в наручники и отвесил бы пару ударов дубинкой для острастки.

К проволочной двери вышла новая фигура – большой мужчина с широкой грудью, огромным животом и шеей, крупнее, чем бритая голова. Луи. Она узнала бы его в толпе за пятьсот футов. Двое из троих мужчин, которые любили ее, смотрели, как она, шатаясь, шла по холму. Тем, кто отсутствовал, был Вейн.

Она рассеянно подумала, что мужчины являлись одним из удовольствий этого мира. Сюда же можно было отнести огонь в холодную октябрьскую ночь, какао и удобные шлепанцы. Неуклюжие чувства сильного пола, их щетинистые лица и желание совершить праведный поступок – приготовить омлет, поменять лампочку и, конечно же, обнять – иногда приводили женщин в восторг.

Вик хотела бы не так отчетливо осознавать огромную вину за то, что ее мужчины думали о ней – чего она в действительности была достойна и ее реальную цену. По ее мнению, она всегда просила слишком много, а давала очень мало. У нее будто бы имелось извращенное побуждение заставить всякого, кто заботился о ней, пожалеть об этом – побуждение найти что-то такое, что будет больше всего приводить их в ужас, а потом повторяться, пока им не придется бежать от нее в целях самосохранения.

Казалось, что в ее левом глазу большая отвертка медленно поворачивала ржавый болт. После дюжины шагов левое колено перестало сгибаться. На полпути через двор оно отказало без предупреждения, и Вик упала на землю. Было такое ощущение, что Мэнкс ударил по ноге своим молотом.

Отец и Луи, выбежав из двери, поспешили к ней. Она махнула им рукой: не волнутесь, я в порядке. Но Вик поняла, что не может встать. Теперь ей придется стоять на одном колене. Ее нога не могла сгибаться.

Отец обхватил ее одной рукой за талию. Он прижал ладонь к ее щеке.

– Ты вся горишь! О женщина, ты не перестаешь меня удивлять. Давай заведем тебя внутрь.

Он взял одну ее руку, Луи – другую, и они поставили Вик на ноги. Она повернула голову к Кармоди и глубоко вздохнула. Его круглое пушистое лицо было бледным и грязным от дождевой воды на лысом черепе. Она в который раз подумала, что он пропустил века и страну. Из него получился бы прекрасный Маленький Джон, и он неплохо бы ловил рыбу в Шервудском лесу.

Я была бы счастлива, если бы ты, Луи Кармоди, нашел себе девушку, достойную любви.

Ее отец шел по другую сторону. Его рука обвивала ее талию. В темноте, за стенами своего маленького дома, он был тем же человеком, который заботился о ней в детстве, – мужчиной, шутившим с ней, накладывая пластырь на ее царапины; отцом, сажавшим дочь на сиденье позади своего «Харлея». Но когда он пересек границу света, струившегося из открытой задней двери, она увидела мужчину с седыми волосами и лицом, омраченным возрастом. У него были жалкие усики и желтоватая кожа – кожа заядлого курильщика – с глубокими морщинами на щеках. Его джинсы обвисли и пузырились на несуществующей заднице и тонких ногах.

– Папа, это что за куст у тебя под носом? – спросила она.

Он бросил на нее удивленный взгляд и покачал головой. Затем открыл и закрыл свой рот. И снова покачал головой.

Ни Луи, ни отец не хотели отпускать ее, поэтому им пришлось боком втискиваться через дверь. Крис помог ей пройти в дом. Они прошли задом в прихожую: с одной стороны стиральная машина и сушилка, с другой – какие-то буфетные полки. Ее отец снова посмотрел на нее.

– Бедняга Вик, – сказал он. – Что с тобой произошло?

Его потрясение подчеркивалось слезами.

Это был некрасивый плач, отмеченный громким кашлем. Худые плечи отца тряслись. Он плакал с открытым ртом, так что Вик могла видеть металлические пломбы на его зубах. Она почувствовала небольшое желание заплакать вместе с ним, еще не веря, что выглядит хуже него. Ей казалось, что она видела отца недавно – как бы на прошлой неделе – и он был стройным, гибким и бодрым, со спокойными светлыми глазами, которые предполагали, что этот мужчина не побежит ни от какой опасности. А он побежал. И что с того? Она тоже не сделала ничего хорошего. По многим меркам она поступала намного хуже.

– Ты видишь другую девочку, – сказала Виктория.

Ее отец издал сдавленный звук, выражавший рыдание и смех.

Луи посмотрел через проволочную дверь. Ночь пахла москитами – запахом, как у колючей проволоки, но с оттенком дождя.

– Мы услышали шум, – сказал он. – Похожий на удар.

– Я думал, это разрыв патрона или выстрел из ружья, – добавил ее отец.

Слезы блестели на его желтых щеках и висели, как самоцветы, на его кустистых, испачканных табаком усах. Ему не хватало только золотой звезды на груди и пары кольтов за ремнем.

– Это твой мост? – спросил Луи.

Его голос был тихим и осторожным от удивления.

– Ты проехала через него?

– Да, – сказала она. – Только что проехала.

Они помогли ей войти в небольшую кухню. Там была включена только одна лампочка – плафон из дымчатого стекла, висевший над столом. Крохотная комната выглядела аккуратно прибранной, словно демонстрационная кухня. Единственным признаком, что кто-то жил здесь, были окурки в янтарной пепельнице и туман сигаретного дыма в воздухе. И АНФО.

АНФО лежало на столе в раскрытом школьном рюкзаке – палки массой в двадцать килограмм. Пластик был скользким и белым, покрытым предупреждающими этикетками. Палочки плотно и гладко прижимались друг к другу. Каждая размером с булку хлеба. Вик знала, что они тяжелые, как мешки с цементом.

Отец усадил ее в кресло из вишневого дерева. Она вытянула вперед левую ногу. Вик чувствовала на щеках и лбу маслянистый пот, который нельзя было вытереть. Яркий свет над столом резал глаза. Ей казалось, что кто-то мягко протыкал заточенным карандашом ее левый глаз и мозг.

– Мы можем выключить лампу? – спросила она.

Луи нашел выключатель, щелкнул по нему, и в комнате стало темно. Где-то в коридоре горела другая лампа. От нее шло мягкое, с желтоватым оттенком, сияние. Против нее Вик ничего не имела.

Снаружи ночь пульсировала кваканьем лягушек, и этот звук заставлял ее думать о большом электрическом генераторе.

– Я заставила его исчезнуть, – сказала она. – Мой крытый мост. Поэтому никто не последует по нему за мной. И вот почему у меня температура. Я проезжала мост несколько раз за последние два дня. После него меня немного трясет. Все в порядке. Это ерунда.

Луи сел на стул напротив нее. Дерево затрещало. Он выглядел нелепым, сидя за маленьким деревянным столом. Как кабан в балетных тапочках.

Ее отец склонился над кухонной стойкой. Руки были скрещены на тонкой впалой груди. Вик подумала, что темнота стала облегченнием для них обоих. Они превратились в тени прошлого. Он снова мог быть самим собой – человеком, который сидел в ее спальне, когда она болела, и рассказывал ей истории о местах, куда добирался на своем мотоцикле. А она возвращалась в тот детский возраст, когда они делили один дом. Этой девочке многое нравилось. Она о многом мечтала. К сожалению, у Вик с ней было мало общего.

– Ты получила этот дар, когда была маленькой, – сказал ее отец, очевидно, думая о том же. – Ты ездила по городу на велосипеде, а потом обычно приезжала домой с чем-нибудь зажатым в руке. Потерянная кукла. Потерянный браслет. У тебя была температура, и ты рассказывала нам какую-нибудь ложь. Мы с твоей мамой все время говорили об этом. О том, куда ты ездила. Мы думали, что, возможно, ты воровала вещи и позже возвращала их людям, когда те замечали пропажу.

– Вы так не думали, – сказала она. – Вы не думали, что я их крала.

– Нет. Это в основном была догадка твоей матери.

– А что ты предполагал?

– Что велосипед являлся для тебя палочкой экстрасенса. Ты же слышала об этих инструментах? В старые времена можно было взять ветку тиса или ореха, помахать ими из стороны в сторону и найти источник воды. Звучит безумно, но там, где я вырос, люди не копали колодец, не обсудив это дело с лозоходцем.

– Ты не слишком далек от истины. Помнишь Самый Короткий Путь?

Отец задумчиво опустил голову. В профиль он выглядел почти таким же, каким был в тридцать лет.

– Крытый мост, – сказал он. – Ты и другие дети подбивали друг друга переходить его. Дай мне памяти. Он был готов упасть в реку. Его снесли. В 1985-м?

– Да. Но для меня он никуда не пропал. Когда мне нужно было найти что-нибудь, я ехала через лес, и он возвращался на свое место. Я проезжала через него и попадала к вещам, которые потерялись. В детстве я использовала мой «Рэйли». Помнишь «Тафф Бернер», который ты подарил мне на день рождения?

– Он был слишком большим для тебя, – ответил отец.

– Я росла. Как ты и сказал, мы сравнялись с ним.

Она помолчала, затем кивнула в направлении проволочной двери.

– Теперь меня ждет там мой «Триумф». Следующий раз, когда я отправлюсь через мост Самого Короткого Пути, меня ждет встреча с Чарли Мэнксом. Он – тот человек, который забрал Вейна.

Ее отец промолчал. Его голова оставалась склоненной.

– Для этого мост и существует, мистер Макквин, – сказал Луи. – Я верю каждому ее слову.

– Значит, ты просто поедешь по нему? – спросил ее отец. – Прямо сейчас? По этому крытому мосту?

– Три минуты назад я была в Айове. Видела женщину, которая знает – точнее, знала – о Мэнксе.

Луи нахмурился, услышав, что Вик говорит о Мэгги в прошлом времени, но прежде чем он перебил ее и задал вопрос, на который она не могла пока ответить, женщина продолжила:

– Папа, можешь не верить этому. Но однажды ты рассказал мне, как использовать АНФО. Теперь, когда мост снова появился, я могу отправиться в путь. Ты сам увидишь это. Он больше твоего дома. Помнишь Снаффлупагуса с «Улицы Сезам»?

– Воображаемого друга Большой Птицы? – спросил ее отец.

Она почувствовала его улыбку в сгустившемся мраке.

– Мост не такой. Он не вещь, в которую нужно верить. Его способна видеть не только я. Если тебе нужно убедиться в этом, я могу вернуть его прямо сейчас, но… лучше подождать, пока не придет время отъезда.

Она бессознательно потянулась к щеке и потерла место под левым глазом.

– У меня в голове уже словно бомба взрывается.

– Тебе не нужно уезжать прямо теперь, – сказал отец. – Ты только что приехала. Посмотри на себя. Ты не в форме. Тебе нужно отдохнуть. Возможно, понадобится доктор.

– Если я буду отдыхать, мне понадобится госпиталь. А если меня увидит какой-нибудь доктор, он выпишет мне пару наручников и быструю поездку в тюрьму. Федералы думают… Я не делала того, что они думают. Что, возможно, я убила Вейна. Или что я замешана в чем-то незаконном. Будто он забрал его, чтобы преподать мне урок. Они не верят, когда я говорю о Чарли Мэнксе. Я их не виню. Мэнкс умер. Доктор даже выполнил частичное вскрытие. Я кажусь им долбанутой обманщицей.

Она посмотрела на него в темноте.

– С чего бы тебе верить мне?

– С того, что ты моя девочка, – ответил он.

Он сказал это так просто и нежно, что она больше не могла ненавидеть его. Ком выросшей неожиданной боли поднялся в ее груди. Ей пришлось отвести взгляд и глубоко вздохнуть, чтобы ее голос не дрожал от эмоций.

– Ты бросил меня, папа. Ты не просто ушел от мамы, а оставил нас. Я была в большой проблеме, а ты ушел.

– Через некоторое время я понял, что это была ошибка, – ответил он. – Но прошлого уже не вернуть. Так обычно все и происходит. Я просил твою маму вернуться. Однако Линда сказала «нет». Она имела на это право.

– Ты все же мог поселиться поближе. Я приезжала бы к тебе на выходные. Мы проводили бы время вместе. Я хотела бы, чтобы ты был рядом.

– Мне горько за свое поведение. Я не хотел, чтобы ты смотрела на девочку, с которой мы стали жить. В тот раз, когда я увидел вас вместе, то понял, что вы с ней не поладите.

Он помолчал немного, потом добавил:

– Не могу сказать, что был счастлив с твоей матерью. Не могу сказать, что наслаждался пятнадцать лет под ее осуждающим взором. Она всегда считала, что мне нужно измениться к лучшему.

– Но ты давал ей знать об этом своими зуботычинами, – сказала Вик. – Пару раз я сама это видела.

Ее голос задрожал от негодования.

– Я бил ее, – ответил он. – Особенно в дни моего пьянства. Перед смертью Линды я просил ее простить меня. И она простила. Это важно, хотя я не извиняю себя. Я отдал бы все, чтобы вернуть то время назад. Но мне не верится, что такие заверения многого стоят.

– Когда она простила тебя?

– Прощала каждый раз, когда мы говорили. А я звонил ей каждый день в течение последних шести месяцев. Или она звонила, когда ты посещала встречи анонимных алкоголиков. Шутила все время. Рассказывала мне о том, чем ты занимаешься. Что ты рисуешь. Как подрастает Вейн. Какие у вас отношения с Луи. Она присылала мне фотографии Вейна.

Он посмотрел на нее и тихо произнес:

– Не жду, что ты простишь меня. Я сделал непростительный выбор. Все худшее, что ты думаешь обо мне, – это правда. Но я люблю тебя и всегда любил. Если я могу чем-то помочь тебе сейчас, то спрашивай, не стесняйся.

Она опустила голову – почти между колен. Вик чувствовала головокружение. Ее немного покачивало. Темнота вокруг нее, казалось, разбухала и сокращалась, словно какая-то жидкость – как поверхность черного озера.

– Я не пытаюсь оправдаться перед тобой, – сказал ее отец. – Мою жизнь нельзя оправдать. Хотя я сделал несколько хороших вещей, мне никогда не нравились мои поступки.

Она не сдержалась и засмеялась. Ее бока болели. Движения грудной клетки чувствовались, как позывы к рвоте. Но, подняв голову, она поняла, что может смотреть на него.

– Совсем как у меня, – сказала она. – Я сделала несколько хороших вещей, но никогда не была довольна собой. В основном. Лучше всего я продувала хорошие возможности в дерьмо. Так же, как и ты.

– Кстати, о дерьме, – произнес Луи. – Что будем делать с этим?

Он указал рукой на рюкзак, наполненный АНФО.

Вокруг его запястья обвивалась пластиковая лента. Вик посмотрела на нее. Он заметил ее взгляд, покраснел и оттянул рукав своей фланелевой куртки.

– Это взрывчатка, верно? Насколько безопасно курить рядом с ней?

Отец глубоко затянулся сигаретой, склонился к трубкам АНФО и намеренно поднес откурок к пепельнице, стоявшей рядом с рюкзаком.

– Вполне безопасно, пока ты не бросишь трубку в костер. Детонаторы находятся в сумке, которая висит на стуле, Вик.

Она оглянулась и увидела на ручке своего стула хозяйственную сумку.

– Одной палочки АНФО хватит, чтобы взорвать федеральное здание на твой выбор. Этого достаточно для того, что вы планируете?

– Нет, – ответила Вик. – Чарли Мэнкс направляется в место, называемое Страна Рождества. Это маленькое королевство, которое он создал для себя. Мэнкс считает, что там никто не сможет прикоснуться к нему. Я собираюсь встретить его в Стране Рождества, забрать Вейна и превратить это место в руины. Безумный старик хочет, чтобы каждый день был там Рождеством, но я устрою ему чертово Четвертое июля.





Снаружи


Каждый раз, когда Табита Хаттер замирала и переставала двигаться, москиты возвращались, попискивая то в одном ухе, то в другом. Проведя рукой по щеке, она спугнула двух и смахнула их с себя. Если бы Хаттер работала в слежке, она выбирала бы машину с воздушным кондиционированием и своим любимым айпадом.

Не жаловаться вслух было вопросом принципа. Она скорее умерла бы от потери крови, высосанная досуха чертовыми маленькими вампирами. Табита особенно не хотела ворчать по этому поводу перед Далтри, который присел с другими копами и замер, как статуя, с презрительной усмешкой и полузакрытыми веками. Когда москиты устроились на его виске, она прихлопнула их ладонью и оставила кровавое пятно на коже детектива. Он дернулся, но затем кивнул в знак признательности.

– Они любят вас, – сказал он Хаттер. – Москиты, я имею в виду. Они любят нежную женскую плоть, нежно маринованную в полицейской академии. У вас, наверное, вкус телятины.

В группе разведки, засевшей в лесу, насчитывалось трое полицейских, включая Шитру. Все они были одеты в черные дождевики поверх тактических бронежилетов. Один агент держал соническую тарелку – большое ружье с раструбом микрофона и смотанным телефонным проводом, соединенным с наушником в ухе.

Хаттер склонилась вперед, похлопала его по плечу и прошептала:

– Вы слышите что-нибудь?

Человек, державший в руках устройство, покачал головой.

– Надеюсь, другой отряд принимает что-то. Я получаю только белый шум. После того раската грома ничего, кроме статических помех, не приходит.

– Это был не гром, – сказал Далтри. – Этот звук не походил на гром.

Парень пожал плечами.

Дом был одноэтажным бревенчатым строением. Спереди располагался припаркованный пикап. Одно из жалюзи оставалось приподнятым до середины. Хаттер могла видеть телевизор (выключенный), кушетку и обои с охотничьим рисунком на стене. На другом окне висели какие-то девичьи белые ажурные занавески. Похоже, там находилась спальня. Здание состояло также из кухни, ванной, вероятно, второй спальни, хотя эти частности можно было отбросить в сторону. Но что именно обсуждали Кармоди и Кристофер Макквин? Зачем они перешли в заднюю часть дома?

– Они о чем-то шепчутся, – сказала Хаттер. – И ваше оборудование не может их запеленговать.

– Когда оно работает, то ловит даже громкие мысли, – сказал мужчина с наушником. – Проблема в том, что техника слишком чувствительна. Она поймала звук выстрела, с которым не смогла справиться. Возможно, полетел конденсатор.

Шитра достала спортивную сумку и достала баллончик репеллента «Дремучий лес».

– Спасибо, – сказала Хаттер, беря его у офицера полиции.

Она посмотрела на Далтри.

– Хотите?

Они вместе поднялись, чтобы она могла опрыскать его с головы до ног. Стоя, Хаттер могла видеть склон за домом – возвышенность, поднимавшуюся до линии деревьев. Два четырехугольника янтарного света лежали на траве – свет от окон в задней части дома.

Она нажала на верхнюю часть баллончика, разбрызгивая белый туман. Далтри закрыл глаза.

– Знаете, что я думаю о громком звуке в наушниках? – спросил он. – Этот жирный ублюдок нагнулся, чтобы почесать лодыжку. Спасибо, мне хватит.

Табита перестала распылять репеллент. Он открыл глаза.

– Вы будете нормально себя чувствовать, если он упадет замертво?

– Он не должен сбежать, – ответила Хаттер.

– Тогда не позволяйте ему этого.

Далтри мрачно усмехнулся.

– Именно вы поощряете беднягу.

Хаттер почувствовала настойчивое, ясное и простое желание: распылить репеллент в глаза детектива.

Так вот кем был источник ее дискомфорта – ее тревог и беспокойства. Луи Кармоди казался слишком доверчивым, со слишком хорошим чувством юмора, слишком встревоженным за своего ребенка, слишком добрым со своей прежней возлюбленной. Он не мог быть связан с исчезновением Вейна. Хаттер считала его невиновным, но она позволила ему приехать сюда, чтобы посмотреть, куда это приведет. Она не думала, что он может умереть от сердечного приступа. Если Луи свалится от удара, будет ли это на ее совести? Она полагала, что будет.

– Нам нужно узнать, что он делает. Запомните, дело не в его благополучии. Нас заботит благополучие мальчика.

– Знаете, почему вы мне нравитесь, Хаттер? – спросил Далтри. – Реально нравитесь? Вы еще большая бестия, чем я.

Табита подумала – не в первый раз, – что она ненавидела многих копов. Мерзкие слабовольные пьяницы, верившие, что они хуже всех других людей. Она закрыла глаза и разбрызгала репеллент себе на голову, лицо и шею. Когда Хаттер сделала это и выдохнула, сдувая яд, она увидела, что огни в задней части дома погасли и исчезли с лужайки. Она не заметила бы их пропажи, если бы продолжала сидеть внизу под ветками.

Хаттер перевела взгляд на переднюю комнату. Она видела коридор, ведущий в заднюю часть дома, но никто по нему не шел. Табита взглянула на переднюю спальню, ожидая, что кто-то включит там свет. Никто этого не сделал. Далтри присел вместе с другими копами, однако она осталась стоять. Через минуту детектив взглянул на нее.

– Притворяетесь, что вы дерево?

– Кто из наших людей наблюдает за задней частью дома? – спросила она.

Второй коп, который до этого не говорил, посмотрел на нее. Его лицо было бледным и веснушчатым. С его рыжими волосами он чем-то напоминал Конана О’Брайена.

– Никого. Но там ничего и нет. Мили леса без всяких тропинок. Даже если они обманут нас, им некуда бежать.

Хаттер уже уходила от них – руки вытянуты вперед, защищая лицо от ветвей. Шитра быстро нагнала ее. Ей приходилось спешить, чтобы держаться рядом. Наручники звенели на ее поясе.

– Вы чем-то озабочены? – спросила она.

Позади они услышали хруст ветки. Чьи-то ботинки перемалывали мертвую листву. Наверное, это был Далтри, следовавший за ними без особой спешки. Он оказался таким же навязчивым, как москиты. Табите требовался репеллент, чтобы отделаться от него.

– Нет, – сказала Хаттер. – Вы находитесь на правильной позиции. Бессмысленно ее менять. Если они уйдут, то из передней двери. Что вполне разумно.

– Тогда…

– Я озадачена.

– Чем?

– Почему они сидят в темноте? Макквин выключил свет в задней части дома, но не перешел в спальню. Значит, они сидят на кухне с выключенным светом. Это не кажется вам чем-то особенным?

При следующем шаге ее нога погрузилась в холодную воду в три дюйма глубиной. Она ухватилась за тонкий ствол березы, стараясь уравновесить себя. Через пару ярдов Хаттер оказалась в воде по колени. Та ничем не отличалась от земли – черная поверхность, усыпанная сверху листьями и ветками.

Далтри шел паралельно. Он погрузился воду по бедра и, покачнувшись, упал.

– Мы можем использовать свет, – сказала Шитра.

– Или акваланг, – проворчал Далтри.

– Никакого света, – приказала Хаттер. – Можете возвращаться назад, если вам не нравится быть мокрыми.

– Что? Пропустить всю забаву? Я скорее утону.

– Вряд ли наши надежды сбудутся, – ответила Хаттер.





Внутри


Макквин сидел вместе с ними в темноте. Он держал на коленях сумку с детонаторами и сжимал один из них в руке. Луи без всякой радости смотрел на взрыватель, который, кстати, совершенно не походил на те хайтек-устройства, которые использовались для подрыва взрывчатки в фильмах «24» или «Миссия невыполнима». Вместо этого детонаторы были маленькими черными таймерами из «Хранилища» с любопытно знакомыми, торчащими из них медными проводами.

– Мистер Макквин? – спросил Луи. – Дружище? Это выглядит, как таймер, который я использую для переключения рождественских огней, когда становится темно.

– Это он и есть, – ответил отец. – Лучшее, что можно было разработать в короткие сроки. Пакеты подготовлены – а значит, смесь внутри пропитана дизельным топливом и подключена к небольшому заряду. Теперь нужно включить таймер в сеть – так же, как ты присоединяешь его к своей рождественской гирлянде. Черная стрелка говорит тебе, сколько времени сейчас. Красная стрелка показывает, когда включится твоя гирлянда. Или, в данном случае, будет взрыв в двадцать тысяч фунтов силы. Каждый пакет сносит стену трехэтажного здания, если правильно разместить заряд.

Он замолчал и посмотрел на Вик.

– Не подключай их, пока не доберешься до места. Ты же не хочешь болтаться на байке в гуще этих проводов.

Луи не знал, что пугало его больше – рюкзак, полный АНФО, или то, как Кристофер Макквин смотрел на дочь. Его бледно-голубые глаза были такими прозрачными и спокойными, словно не имели цвета.

– Я хранил это для «Аль-Каиды», – сказал Крис и бросил таймер обратно в торговую сумку. – Это нарушало государственные требования, но хорошо помогало нам в Багдаде. Говоря другими словами, арабские подонки десятилетиями привязывали эту дрянь к своим телам и без проблем подрывали себя в любое время. Ничто не уносило вас к Аллаху быстрее, чем АНФО. Стопроцентная гарантия.

– Я понимаю, – сказала Вик.

Она потянулась к рюкзаку, опирась на стол, чтобы встать.

– Папа, мне пора уходить. Здесь небезопасно для меня.

– Я знаю, что ты не пришла бы, если бы имелся другой способ, – произнес он.

Она склонилась и поцеловала его щеку.

– А я знала, что ты прикроешь мне спину.

– Всегда, – сказал он.

Он поддержал ее за талию. Его взгляд напоминал Луи горные озера, которые выглядели кристальными и чистыми, потому что в них все убил кислотный дождь.

– Минимальное безопасное расстояние при взрыве на открытом воздухе – то есть если вещество находится на уровне земли, – примерно сто футов. У всех, кто окажется ближе ста футов, внутренности превратятся в желе от ударной волны. Ты видела это место? Страну Рождества? Ты знаешь, где разместить заряды? Возможно, потребуется пара часов, чтобы подключить провода и настроить взрыватели.

– У меня будет время, – сказала она.

Луи знал по тому, как Вик выдержала взгляд отца – по идеальному спокойствию на ее лице, – что она врет.

– Я не дам ей убить себя, мистер Макквин, – произнес Луи, поднимаясь на ноги.

Он потянулся к сумке, полной таймеров, и поднял ее с колен Кристофера Макквина, прежде чем мужчина успел двинуться.

– Можете поверить мне.

Вик побледнела.

– О чем ты говоришь?

– Я поеду с тобой, – сказал Луи. – Вейн и мой ребенок тоже. В любом случае, мы уже договорились, помнишь? Я чиню байк, ты берешь меня с собой. Ты не уедешь и не сделаешь этого без меня. Я же позабочусь, чтобы ты не взорвала нас обоих. Не волнуйся. Я поеду на заднем сиденье.

– А что насчет меня? – спросил Крис Макквин. – Может, я поеду за вами через магический мост на моем грузовике?

Вик тихо вздохнула.

– Нет. Я хочу сказать… Просто нет. Никто из вас не поедет. Я знаю, вы хотите помочь, но никто из вас не поедет со мной. Послушайте. Мост… Он реальный. Вы сами увидите его. Он появится здесь – в нашем мире. Но в то же время – некоторым образом, который я не понимаю, – он также существует в моей голове. И его структура небезопасна. Он был ненадежным еще в моем детстве и может рухнуть под весом другого ума. Кроме того, я должна вернуться с Вейном. Наверное, придется ехать этим путем. Если он будет на байке, где ты будешь сидеть?

– Я могу последовать за вами пешком, – ответил Луи. – Ты думала об этом?

– Плохая идея, – сказала она. – Если ты увидишь его, то поймешь.

– Ладно, – произнес Луи. – Пойдем посмотрим.

Вик бросила на него болезненный и умоляющий взгляд. Словно она сражалась с желанием заплакать.

– Мне нужно посмотреть на него, – пояснил Луи. – Мне нужно убедиться, что он реален. Не потому, что я тревожусь о твоем рассудке. Но из-за того, что мне нужно верить в возвращение Вейна.

Вик встряхнула головой, повернулась на каблуках и, хромая, направилась к задней двери. Сделав пару шагов, она начала клониться в сторону. Луи схватил ее за руку.

– Посмотри на себя, – сказал он. – Детка, ты едва на ногах стоишь.

От исходившего от нее жара ему становилось плохо. Однажды с Вейном было такое: он подцепил грипп, спал по восемнадцать часов, и его жар чувствовался при входе в спальню.

– Я в порядке, – ответила она. – Это скоро закончится.

Но в ее глазах оставалось тусклое сияние чего-то худшего, чем страх, – возможно, отчаяние. Ее отец говорил, что арабские дети обвязывали себя АНФО и взрывались, служа Аллаху. Луи теперь понял, что это грубо повторяло ее план.

Они вышли через проволочную дверь в прохладу ночи. Кармоди заметил, что Вик трет рукой под левым глазом. Она не плакала, но слезы неконтролируемо бежали из глаза – слабый, но постоянный ручеек. Он видел это раньше – в плохие времена в Колорадо, – когда она отвечала на звонки, которых не было, и говорила с несуществующими людьми.

Хотя они действительно звонили. Странно, как быстро он освоился с этой идеей, как мало ему понадобилось, чтобы принять ее безумие как факт. Возможно, они и существовали. Луи давно уже принял мысль, что все имеют свои собственые внутренние миры, что каждый из них так же действителен, как общая реальность, но невозможен для доступа других людей. Вик говорила, что может вернуть свой мост в их мир, однако он некоторым образом существовал лишь в ее уме. Это походило на иллюзию, пока ты не вспоминал, что люди порой делали воображаемое реальным – запоминали музыку, которую слышали в своих головах, и записывали ее; видели дом в своем воображении и строили его. Фантазия являлась реальностью, которая ожидала реализации.

Они прошли мимо кучи дров, выступавшей из-под навеса крыши. Вокруг клубился мягкий дрожащий туман. Луи взглянул на проволочную дверь, которая снова захлопнулась. За ними шагал Кристофер Макквин. Отец Вик вытянул свою зажигалку и опустил голову, чтобы прикурить сигарету. Он посмотрел через дым на байк.

– Ивел Книвел ездил на «Триумфе», – сказал он.

Его последние слова перед тем, как из леса вышли копы.

– ФБР, – прокричал из-за деревьев знакомый голос. – НЕ ДВИГАТЬСЯ. РУКИ ВВЕРХ! РУКИ ВВЕРХ, ВСЕ ТРОЕ.

Тусклая пульсирующая боль вонзилась Луи в левую сторону шеи. Он почувствовал ее в челюсти и в своих зубах. Ему подумалось, что не только Вик обладала взрывчаткой, – у него была граната, готовая взорваться в его мозгу.

Из всех троих лишь Кармоди считал, что РУКИ ВВЕРХ являлись чем-то большим, чем предложением. Его руки начали двигаться вверх – ладонями наружу, – хотя он все еще держал сумку с детонаторами. Пластиковая ручка пакета была нацеплена на его большой палец. Боковым зрением он видел Криса Макквина за кучей дров. Тот не двигался, все еще прикуривая сигарету. Ее кончик мерцал. Зажигалка была зажата в другой руке.

А что Вик? При первом же крике она метнулась вперед и, уходя от Луи, захромала через двор к мотоциклу. Ее левая нога, отказываясь сгибаться, все еще волочилась за ней. Луи протянул руки следом за ней, но она была уже в десяти футах. К тому моменту женщина, вышедшая из леса, кричала ВСЕ ТРОЕ. Вик перебросила ногу через седло «Триумфа». Другая нога опустилась на рычаг кик-стартера. Байк пробудился к жизни с сердитым рычанием. Трудно было вообразить, что мешок АНФО мог взорваться как-либо громче.

– НЕТ, ВИК! – закричала Табита Хаттер. – Я БУДУ СТРЕЛЯТЬ В ТЕБЯ.

Маленькая женщина бежала через мокрую траву боковыми прыжками. В ее двух руках был зажат автоматический пристолет – прямо как у копов в телевизионных шоу. Она находилась очень близко к Луи – в пятнадцати-двадцати футах. Можно было видеть, что ее очки заляпаны дождевыми каплями. Перед ней располагались двое полицейских: детектив Далтри и женщина, которую Луи тут же узнал. Штаны Далтри промокли до паха. Сухая листва прилипла к его ботинкам, и, судя по всему, он сердился по этому поводу. Детектив обнажил оружие, но целился в землю и немного в сторону. Увидев их, Луи понял – точнее, полуосознал, – что только один из копов представлял сиюминутную угрозу. Оружие Далтри указывало в сторону, а Хаттер ничего не видела через свои очки. Хотя индианка целилась в Вик, в ее глазах застыл трагический взгляд. Она, казалось, говорила: Пожалуйста, не заставляй меня делать то, чего я не желаю.

– Я собираюсь забрать Вейна, Табита, – крикнула Вик. – Если ты будешь стрелять в меня, то убьешь его тоже. Я единственная, кто способен вернуть его домой.

– Подождите, – произнес Луи. – Подождите! Никто ни в кого не стреляет!

– НЕ ДВИГАТЬСЯ! – повторила Хаттер.

Луи не знал, кому, черт возьми, она это говорила. Вик сидела на своем байке, а Крис находился за кучей дров, не сделав ни единого шага. Только когда она повернула ствол оружия и нацелилась в него, он понял, что по-прежнему движется. Игнорируя это и с руками, поднятыми над головой, он начал пересекать двор. Луи хотел встать между Вик и полицейскими офицерами.

К тому времени Хаттер приблизилась к нему на три шага. Она посмотрела через очки. Ствол оружия опустился, указав на огромный живот Луи. Она вряд ли видела его хорошо, но это, по мнению Кармоди, напоминало стрельбу по амбару – в него трудно было промахнуться.

Далтри повернулся к Кристоферу Макквину, однако в знак величайшего презрения не побеспокоился даже навести на него оружие.

– Остановитесь, – произнес Луи. – Здесь нет плохих парней. Плохой парень Чарли Мэнкс.

– Чарли Мэнкс умер, – ответила Табита Хаттер.

– Скажи это Мэгги Ли, – возразила Вик. – Чарли убил ее в Айове у общественной библиотеки в Здесь. Час назад. Поверь мне. Я там была.

– Ты была…

Хаттер покачала головой, словно сгоняла москитов с лица.

– Слезь с байка, Вик. Ложись лицом на землю.

На расстоянии Луи услышал крики других голосов и хруст ветвей. Копы бежали к ним через кусты. Звуки приходили с другой стороны дома. У них, возможно, осталось около двадцати секунд, а затем они окажутся в окружении.

– Мне пора уезжать, – сказала Вик и включила первую передачу.

– Я поеду с ней, – произнес Луи.

Табита продолжала подходить. Он мог бы схватить ствол оружия.

– Офицер Сюринам, наденьте наручники на этого мужчину, – сказала Хаттер.

Шитра Сюринам начала обходить Хаттер. Она опустила оружие, и ее правая рука потянулась к наручникам, звеневшим на поясе. Луи всегда хотел такой пояс – как у Бэтмена, – только чтобы там был хватательный крюк и несколько ослепляющих бомбочек. Если бы сейчас у него имелась такая бомбочка, он бросил бы ее в копов, ослепил их, и они с Вик могли бы уехать. Но вместо этого он держал сумку с рождественскими гирляндами из домашнего склада Макквина.

Луи сделал шаг назад, чтобы оказаться рядом с байком. Он был так близко, что чувствовал жар от содрогавшихся труб.

– Луи, дай мне сумку, – сказала Вик.

– Мисс Хаттер, – попросил Луи, – пожалуйста, радируйте своим парням и расспросите их о Мэгги Ли. Узнайте, что случилось в Айове. Вы готовы арестовать единственного человека, который может вернуть моего сына. Если вы хотите помочь Вейну, разрешите нам уехать.

– Никаких больше разговоров, Кармоди, – рявкнула Вик. – Я уезжаю.

Хаттер пригнулась, словно хотела протереть очки. Без сомнений, она имела с ними большие проблемы.

Шитра Сюринам приблизилась к Луи. Тот вытянул руку, чтобы предупредить ее, но услышал стальное клацанье и увидел, что один из браслетов уже оказался на его руке. Это произошло так быстро, словно трюк фокусника – шелковый шарф превратился в белого голубя.

– Эй! – крикнул он. – Полегче, детка!

Хаттер вытащила из кармана мобильный телефон – серебристый четырехугольник размером с гостиничное мыло. Не набирая номер, она нажала на одну кнопку. Раздались гудки, а затем мужской голос произнес через статику:

– Канди слушает. Вы наткнулись там на плохих парней?

– Канди, какие новости о Мэгги Ли? – спросила Хаттер.

Телефон зашипел.

– Вашу другую руку, мистер Кармоди, – сказала Шитра. – Пожалуйста, сэр. Вашу другую руку.

Он не послушался. Вместо этого он вытянул левую руку за пределы досягаемости. Пластиковый пакет болтался на большом пальце, словно мешок украденных конфет. Как будто он был школьным хулиганом, не желавшим отдавать его.

Голос Канди донесся через статическое шипение. Его тон был несчастным.

– Вы сегодня прямо экстрасенс. Мы только что получили новости. Пять минут назад. Я собирался сказать вам, когда вы вернетесь.

Крики с другой стороны дома стали ближе.

– Говори сейчас, – сказала Хаттер.

– Что еще за ерунда? – возмутился Далтри.

– Она мертва, – ответил Канди. – Мэгги Ли сбита насмерть. Копы подозревают Макквин. Ее заметили, когда она покидала сцену преступления на мотоцикле.

– Нет, – произнесла Хаттер. – Это невозможно. Где сбили Мэгги Ли?

– Здесь, штат Айова. Меньше часа назад. Почему невозможно?..

Хаттер снова нажала на кнопку, отключив помощника. Она посмотрела мимо Луи на Викторию. Та изогнулась, глядя назад. Мотоцикл рычал под ней.

– Это не я, а Мэнкс, – сказала Вик. – Копы обнаружили, что ее забили насмерть молотом.

В какой-то момент Хаттер опустила оружие. Она сунула мобильный телефон в карман плаща и смахнула воду с лица.

– Костяной молот, – произнесла она. – Тот самый, который Мэнкс взял с собой, уходя из морга в Колорадо. Я не могу понять этого. Пытаюсь, Вик, но не могу осмыслить. Как он встал и пошел? Почему ты находишься здесь, если только что была в Айове?

– У меня нет времени для объяснений. Но если ты хочешь знать, как я добралась сюда из Айовы, стой на месте. Я покажу тебе.

Хаттер сказала Шитре:

– Офицер, не могли бы, пожалуйста… снять наручники с мистера Кармоди? Они не нужны. Лучше мы просто поговорим. Возможно, нам нужно поговорить.

– У меня нет времени… – начала Вик, но никто не услышал остального.

– Что это еще за ерунда? – сказал Далтри, поворачиваясь от Криса Макквина и нацеливая оружие на Вик. – Живо слезай с мотоцикла.

– Офицер, уберите оружие в кобуру, – крикнула Хаттер.

– Черта с два, – ответил Далтри. – Вы выжили из ума, Хаттер. Заглуши байк, Макквин. Заглуши немедленно!

– Офицер! – рявкнула Хаттер. – Я здесь главная и приказываю…

– На землю! – прокричал агент ФБР, обогнувший восточную сторону дома.

Он целился в Луи из винтовки. Тот подумал, что это могла быть М-16.

– На чертову землю!

Все начали кричать, и Луи почувствовал тусклую боль в виске – немного в сторону шеи. Шитра не смотрела на него. Она повернулась к Хаттер, глядя на нее со смесью тревоги и удивления.

Крис Макквин стряхнул сигарету в лицо Далтри. Пепел попал в правый глаз детектива, рассыпав во мгле красные искры. Далтри вздрогнул. Ствол его оружия сдвинулся с цели. Крис нашел полено сверху кучи дров. Он ударил Далтри по плечу достаточно сильно, чтобы тот пошатнулся.

– Уезжай, Проказница! – крикнул он.

Далтри сделал три спотыкающихся шага по грязной земле, выпрямился, поднял оружие и всадил одну пулю в живот Макквина, а другую – в его горло.

Вик закричала. Луи повернулся к ней, и в этот момент в его плечо врезалась Шитра. К сожалению, удар походил на столкновение с лошадью. Сюринам стояла на мокрой земле. Она плохо согнула локоть, скользнула назад и в результате села в сырую траву.

– Всем опустить оружие! – крикнула Хаттер. – Проклятье! Прекратить огонь!

Луи добрался до Вик. Чтобы обхватить ее руками, он поставил ногу на заднюю подножку.

– С мотоцикла! – кричал один из мужчин в бронежилете. – С мотоцикла!

Трое их бежало по траве, сжимая автоматы.

Вик повернулась к отцу. Ее рот приоткрылся в последнем крике. Глаза казались слепыми от изумления. Луи поцеловал ее пылавшую щеку.

– Нам нужно уезжать, – сказал он. – Сейчас.

Он обвил руками ее талию, и в следующий миг «Триумф» помчался вперед. Ночь озарилась громогласным треском автоматного огня.





* * *


Выстрелы встряхнули темноту. Вик, услышав этот шум, ошибочно приняла его за свист пуль и рефлекторно привела байк в движение. Заднее колесо, скользнув по мокрой земле, выбросило назад длинную полосу травы. Затем «Триумф» прыгнул вперед, в почти непроглядную мглу.

Часть ее все еще смотрела назад, наблюдая, как отец согнулся вдвое. Рука тянулась к горлу. Волосы упали на глаза. Рот был открыт, словно он делал усилие, чтобы его вырвало.

Часть ее подхватывала его, прежде чем он упал бы на колени. Она держала его в своих руках.

Часть ее целовала лицо отца. Я здесь, папа, – говорила она ему. – Я здесь, с тобой. Вик была близка к нему. Она могла чувствовать медный запах его свежепролитой крови.

Мягкая мохнатая щека Луи прижалась к ее шее. Он обнимал Викторию. Рюкзак, полный взрывчатки, был зажат их телами.

– Просто уезжай, – шептал он. – Доставь нас туда, куда нужно. Не смотри назад. Просто езжай.

Грязь полетела вправо. Развернув байк, она нацелилась на склон с деревьями. Ее уши улавливали звуки пуль, врезавшихся в почву за ними. Через треск автоматического огня она слышала голос Табиты, дрожавший от напряжения:

– ПР-РЕКРАТИТЬ СТРЕЛЬБУ! ПРЕКРАТИТЬ СТРЕЛЬБУ!

Думать Вик не могла, да этого и не требовалось. Ее руки и ноги знали, что делать. Правая нога переключила вторую передачу и затем третью. Байк мчался вверх по влажному холму. Перед ними темной стеной поднимались сосны. Она опустила голову, когда мотоцикл начал двигаться между деревьями. Ветви хлестали ее по рту, жалили в губы. Они пробились сквозь кусты, и колеса нашли доски Самого Короткого Пути. Шины застучали по ним.

– Что за черт? – закричал Луи.

Она не въехала на мост прямо. Ее голова была опущена. Плечо ударилось о стену. Рука оцепенела. Ее саму отбросило на Луи.

В воображении отец снова падал в руки Вик. Она потянула за руль, склонилась влево и увела их от стены. В своем уме Виктория говорила: Я здесь, – пока они не начали падать.

Одна из досок моста треснула под передним колесом, и руль попытался вырваться из рук.

Она поцеловала висок отца. Я здесь, папа.

«Триумф» врезался в левую стену. Левая рука Луи ударилась об нее, и он застонал. Сила его столкновения заставила мост задрожать.

Вик чувствовала запах волос своего отца. Она хотела спросить его, как долго он оставался один? Почему ни одной женщины не было в доме? Она хотела знать, как он поддерживал себя? Как проводил свои вечера? Вик хотела сказать, что ей очень жаль. Что она любит его. Несмотря на все плохое, еще любит его.

Затем Крис Макквин исчез. Она позволила ему уйти – выпустила из рук. Дальше ей следовало ехать без него.

Летучие мыши пищали в темноте. Такой звук, словно кто-то перебирал колоду карт – только во много раз усиленный. Луи поднял голову, чтобы посмотреть на балки потолка. Большой, нежный, спокойный Луи не закричал, почти не издал ни звука. Но он дюжину раз глубоко вздохнул и уклонился, наверное, от сотен мышей, сердитых, что их обеспокоили. Они падали на них дождем с потолка, кружась в узком пространстве. Летучие мыши были везде, чиркая по рукам и ногам. Одна из них юркнула у самой головы Вик, и она почувствовала, как крыло существа царапнуло щеку. Она мельком разглядела лицо, когда та пролетала мимо, – небольшое, розовое, деформированное, однако странно человеческое. Конечно, она увидела собственное лицо. Вик с трудом удержалась от крика, выравнивая ход «Триумфа».

Байк был почти на дальнем конце моста. Несколько летучих мышей метнулись в ночь, и Вик подумала: Это улетает часть моего ума.

Перед ней появился ее старый «Рэйли Тафф Бернер». В свете фары казалось, будто он сам несется на нее. Опоздав на полмгновения, она поняла, что ударится о него и что последствия будут плохими. Переднее колесо сбило «Рэйли».

«Триумф» зацепил заржавевший и покрытый паутиной велосипед. Он развернул его в сторону, перевернул и в этот миг выехал за пределы крытого моста. Они вылетели с Самого Короткого Пути, как пробка из бутылки шампанского. Их сопровождала дюжина летучих мышей.

Колеса яростно разбрасывали грязь и траву. Вик увидела, что земля спускается вниз, – увидела, что они на вершине откоса. Она мельком заметила сосновые деревья, украшенные ангелами и снежинками.

Затем они стали падать. Байк перевернулся, сбросив их в сторону. Он последовал за ними, словно лавина горячего железа. Мир раскололся, и они погрузились в темноту.





Дом саней – Ганбаррел, штат Колорадо


Луи очнулся ближе к часу ночи и услышал сухой тихий шелест. Он увидел, как вокруг него на облетевшую листву падают маленькие снежинки. Он закинул голову назад и посмотрел на небо. Начинался снегопад.

– Луи? – окликнула Вик.

Его шея затекла и отозвалась болью, когда он опустил подбородок. Кармоди посмотрел на Вик, лежавшую справа от него на земле. Секунду назад она спала. Теперь же ее глаза были широко открыты.

– Да, – ответил он.

– Моя мать еще здесь?

– Твоя мать с ангелами, детка, – сказал он.

– Ангелы, – признесла Вик. – Ангелы на деревьях.

Затем добавила:

– Снег пошел.

– Я знаю. В июле. Мне всю жизнь пришлось жить в горах. Я знаю места, где снег лежит круглый год. Но мне никогда не доводилось видеть, чтобы снег падал в это время года. Даже здесь.

– Где? – спросила она.

– Выше Ганбаррела. Где все началось.

– Все началось в «Примо Субс у Терри», где моя мать оставила браслет в туалете. Куда она ушла?

– Ее здесь не было. Она мертва. Ты это помнишь, Вик?

– Она сидела с нами какое-то время. Прямо здесь.

Вик подняла правую руку и указала на откос, возвышавшийся над ними. Колеса мотоцикла прорезали на склоне глубокие выемки – длинные грязные траншеи.

– Она говорила что-то о Вейне. Сказала, что у него есть еще немного времени перед тем, как он попадет в Страну Рождества. Это произошло потому, что он действовал задом наперед. Делал два шага назад после каждых двух миль вперед. Он не стал одной из этих тварей. Еще не стал.

Она вытянулась на спине: руки по бокам, лодыжки вместе. Луи накинул на нее фланелевую куртку – такую большую, что она накрыла ее до колен, словно детское одеяло. Вик повернула голову и посмотрела на него. Ее пустое выражение лица напугало его.

– Ах, Луи, – чуть слышно сказала она. – Твоя бедная физиономия.

Он коснулся своей правой щеки, распухшей от угла рта до края глазной впадины. Кармоди не помнил, как получил эту травму. Тыльная сторона левой руки была сильно обожжена и пульсировала болью. Когда он вырубился, рука оказалась зажатой под байком, и к ней прижалась горячая труба. Он не мог смотреть на ладонь. Черная кожа потрескалась и блестела. Он прижал ее к своему боку, где ее не видела бы Вик.

Проблемы с рукой не имели для него значения. Он не думал, что в его жизни осталось много времени. Боль и давление в горле, а также в левом виске стали теперь постоянными. Кровь казалась такой горячей, как жидкое железо. В его голове тикала бомба. Он думал, что, прежде чем закончится ночь, ему придет конец. Но перед тем как это случится, Луи хотелось вновь увидеть Вейна.

Кармоди стянул ее с байка, когда они летели с откоса, и довольно удачно перевернулся, так что она оказалась под ним. Байк ударил его в спину. Если бы «Триумф» врезался в Вик – а он весил примерно сто пять фунтов с кирпичом в каждом кармане, – то, возможно, сломал бы ее хребет, как сухую ветку.

– Ты веришь, что это снег? – спросил Луи.

Она поморгала, подвигала челюстью и посмотрела в ночное небо. Снежинки падали на ее лицо.

– Значит, он где-то рядом.

Луи кивнул, думая как раз об этом.

– Несколько летучих мышей улетели, – сказала она. – Они покинули мост вместе с нами.

Он подавил дрожь, чувствуя, как по его коже побежали мурашки. Ему хотелось, чтобы она не упоминала летучих мышей. Он мельком увидел одну, пролетавшую мимо. Ее рот был открыт в неслышном инфразвуковом крике. Взглянув на нее, Кармоди тут же пожалел об этом. Зря он увидел ее сморщенную розовую мордочку, ужасно похожую на лицо Вик.

– Да, – сказал он. – Думаю, они улетели.

– Эти твари – я. Вещество моего мозга. Когда я использую мост, несколько летучих мышей всегда улетают.

Она повернула голову и снова посмотрела на него.

– Это плата за проезд. Всегда имеется плата. Чем больше Мэгги использовала костяшки «Скраббла», тем хуже и хуже заикалась. Когда-то Мэнкс имел душу, но машина сожрала ее. Ты понимаешь?

Он кивнул.

– Думаю, да.

– Если я буду говорить непонятные для тебя вещи, дай мне знать об этом, – сказала она. – Если я начну путаться, поправляй меня. Ты слышишь, Луи Кармоди? Чарли Мэнкс скоро будет здесь. Мне нужно знать, что ты прикроешь мою спину.

– Всегда, – ответил он.

Она облизала губы.

– Это хорошо. А все хорошее – как золото. Оно всегда остается золотом, знаешь? Вот почему мы с Вейном будем в порядке.

Снежинка упала на одну из ее ресниц. Это зрелище показалось ему почти душераздирающим по своей красоте. Он сомневался, что увидит когда-нибудь нечто подобное. Честно говоря, Луи не ожидал быть живым после вчерашнего дня.

– Байк, – сказала она и снова заморгала.

Тревога исказила ее черты. Она села, упершись локтями в землю за своей спиной.

– С мотоциклом должно быть все в порядке.

Луи поднял байк из грязи и прислонил его к стволу красной сосны. Фара вывалилась из гнезда. Правое зеркало оторвалось. Теперь мотоциклу недоставало обоих зеркал.

– На вид он в порядке, – сказала она.

– Я не знаю. Еще не смотрел. Тут многое что могло потеряться. Хочешь, чтобы я…

– Нет, – ответила Вик. – Все нормально. Он поедет.

Ветер подул снежной пылью со склона. Ночь наполнилась тихим звоном. Вик подняла подбородок и посмотрела на ветви сосен с висевшими ангелами, Санта-Клаусами, снежинками и разноцветными шарами.

– Интересно, почему они не бьются? – спросил Луи.

– Они являются крестражами, – ответила Вик. – В них часть чьей-то души.

Луи бросил на нее встревоженный взгляд.

– Ты сейчас цитируешь Гарри Поттера?

Она ответила пугающим безрадостным смехом.

– Посмотри на них. На этих деревьях больше золота и рубинов, чем было во всем Офире. И здесь все закончится так же, как там.

– В эфире? Ты говоришь бессмысленные вещи, Вик. Возвращайся в реальность.

Она опустила голову и покачала ею, словно проясняла мысли, затем, морщась от боли, поднесла руку к шее.

Вик посмотрела на него из-под волос. Его потрясло, как неожиданно похожей на себя она показалась ему. Эта усмешка на ее лице и озорство в глазах всегда заводили его.

– Ты хороший человек, Луи Кармоди, – сказала она. – Я могу казаться сумасшедшей сукой, но ты нравишься мне. Прости меня за те беды, через которые я провела тебя. Мне адски хотелось бы, чтобы ты встретил кого-нибудь лучше меня. Но я горда тем, что мы имеем общего ребенка. Он получил мою внешность и твое сердце. Я знаю, что из этого дороже.

Луи уперся кулаками в землю и устроился рядом с ней. Он обнял Вик и прижал к груди, уткнув лицо в ее волосы.

– Кто сказал, что бывают женщины лучше тебя? – сказал он. – Ты говоришь о себе такое, чего я никому в мире не разрешил бы говорить.

Он поцеловал ее в лоб.

– Мы сделали хорошего парня. Пора вернуть его обратно.

Она отодвинулась от него и посмотрела ему в лицо.

– Что случилось с таймерами? Со взрывчаткой?

Кармоди потянулся за рюкзаком, который лежал в нескольких футах от него. Тот был открытым.

– Я проверил их, – сказал он. – Незадолго до твоего пробуждения. Просто хотел делать что-то своими руками, пока ожидал, когда ты проснешься.

Он жестом указал на руки, показывая, какими бесполезными они были в незанятом виде. Затем Луи опустил вниз левую ладонь, надеясь, что Вик не заметит ожога. Наручники сверкнули на его запястье. Макквин снова улыбнулась, потянув за них.

– Позже мы приспособим их для чего-нибудь забавного, – сказала она.

Но Вик сказала это тоном безмерной усталости, предполагавшим не эротическое ожидание, а далекое воспоминание о красном вине и ленивых поцелуях.

Луи покраснел. Он всегда краснел в таких случаях. Она засмеялась и ущипнула его за щеку.

– Покажи, что сделал.

– Не много, – ответил он. – Некоторые таймеры испортились. Они разбились, пока мы совершали наше великое бегство. Я подключил к взрывчатке четыре таймера.

Он подтащил мешок к себе и вынул один из скользких белых пакетов АНФО. Черный таймер располагался у верхней части, прикрепленный парой проводов – красным и зеленым, – которые уходили вниз в пластиковый пакет, содержавший приготовленную взрывчатку.

– Взрыватели – это как бы маленькие будильники. Одна стрелка показывает нынешнее время, другая – когда они включатся. Понимаешь? И ты должна нажать здесь, чтобы они начали работать.

Лишь от того, что он держал один из скользких пакетов со взрывчаткой, его подмышки фонтанировали потом. Лишь этот чертов таймер для рождественских гирлянд отделял их от взрыва, который не оставил бы от них даже маленьких кусочков.

– Я одного не понимаю, – сказал он. – Когда ты собираешься их устанавливать? И где?

Он поднялся на ноги и несколько раз повертел головой, словно ребенок, решивший перейти дорогу с большим движением.

Они находились среди деревьев в лесной лощине. За его спиной проходила дорога, ведущая в Дом саней, – длинный гравиевый путь, тянувшийся вдоль откоса, достаточно широкий для проезда только одной машины.

Слева находилось шоссе, где пятнадцать лет назад странная девушка со стройными ногами и потемневшим от сажи лицом выбежала из кустарника. Ее увидел толстый двадцатилетний парень, мчавшийся на «Харлее». В то время Луи рассорился со своим отцом. Он просил немного денег, чтобы сдать образовательный тест, поступить в колледж и устроиться изучать публицистику. Когда отец спросил, зачем это ему, Луи сказал, чтобы начать свою компанию по производству комиксов. Его отец закрыл дискуссию и спросил, почему бы не использовать деньги как туалетную бумагу. Результат будет один и тот же. Отец заметил, что, если Луи хочет получить образование, он может присоединиться к военно-морским силам. Возможно, он по ходу дела растеряет немного жира и обретет нормальную прическу.

Луи решил уехать на байке, чтобы мать не видела его слез. Он думал направиться в Денвер, поступить в армию и исчезнуть из жизни отца, проведя пару лет на службе за морями. Он вернется, когда станет другим человеком – кем-то стройным и суровым, крутым и независимым; кем-то, кто позволит отцу обнимать его, но не обнимет в ответ. Он будет называть отца «сэр», сидеть на стуле навытяжку без малейшей улыбки на лице. Как вам нравится моя прическа, сэр? – спросит он. – Она отвечает вашим высоким стандартам? Луи хотел уехать и вернуться изменившимся человеком, которого родители не знали. Многое из этого произошло, хотя он не добрался до Денвера.

Справа находился дом, где Вик чуть не сгорела до смерти. Не то чтобы это был дом в традиционном смысле слова. От него остались только закопченный цементный фундамент и треугольник сгоревших досок. Среди руин чернел остов лежавшего на боку старомодного холодильника, возвышался покоробленный остов кровати и виднелась пара чемоданов. Одна стена пристройки, которая когда-то была гаражом, почти сохранилась. Двери в ней оставались открытыми, приглашая войти внутрь, оттолкнуть сгоревшие бревна, присесть и задержаться на какое-то время. Обломки были усыпаны разбитыми стеклами.

– Я хочу сказать… Это же не Страна Рождества? Верно?

– Нет, – сказала она. – Это вход в нее. Мэнксу, возможно, не нужно приезжать сюда, чтобы попасть в Страну Рождества. Но тут пролегает самый легкий путь.

Ангелы прижимали трубы к своим губам, звенели и раскачивались среди снежинок.

– Твой вход, – произнес Луи. – Мост. Он исчез. Он пропал в тот момент, как мы скатились к подножию склона.

– Я могу вернуть его, когда мне будет нужно, – ответила она.

– Хотел бы я, чтобы мы перенесли этих копов с собой. Дали бы им пройти через портал. Возможно, они навели бы свои пушки на нужного парня.

– Я думаю, чем меньше веса на мосту, тем лучше. Это мое последнее средство. Я даже тебя не хотела перевозить через него.

– Ладно, теперь я здесь.

Луи все еще держал в руке лоснящуюся трубку АНФО. Он осторожно сунул ее обратно к другим пакетам и поднял рюкзак.

– Какой у нас план?

– Во-первых, ты отдаешь это мне.

Она взяла одну шлейку рюкзака. Он посмотрел на нее, не уверенный, отдавать ей его или нет, затем отпустил. Но Кармоди хотел участвовать в освобождении Вейна, и она не могла избавиться от него. Вик повесила рюкзак на плечо.

– Вторая часть плана… – начала она, затем повернула голову и посмотрела на съезд с шоссе.

В ночи к ним двигалась машина. Ее свет фар пробивался среди сосен, бросая на гравиевую дорожку абсурдно длинные тени. «Роллс-Ройс» замедлился, приближаясь к дому. Луи почувствовал тупую пульсацию боли за левым ухом. Снег падал большими хлопьями размером с гусиные перья. На грязной дороге начинал собираться белый наст.

– Господи, – произнес Луи, с трудом узнавая свой напряженный голос. – Это он. Мы не готовы.

– Не светись, – сказала Вик.

Она схватила его за рукав и отступила, ведя назад через ковер сухих листьев и сосновых игл. Они шли среди тонких высоких берез. Луи впервые заметил, что их дыхание парило в лунной серебристой ночи.

«Роллс-Ройс» свернул на длинную дорожку. На ветровом стекле плавало отражение желтой, как кость, луны, пойманное в переплетенье черных ветвей.

Они следили за тем, как равномерно подъезжал автомобиль. Луи почувствовал дрожь в своих толстых ногах. Мне нужно подольше побыть храбрым, – подумал он. Луи всем сердцем верил в Бога. Он уверовал в Него еще мальчишкой, увидел Джорджа Бернса в фильме «О Боже!». Сейчас он возносил молитву худощавому морщинистому Джорджу Бернсу: Пожалуйста! Я был когда-то храбрым. Дай мне быть им снова. Дай мне быть храбрым ради Вейна и Вик. Я все равно умру. Позволь мне умереть достойно. До него дошло, что он давно хотел такой смерти и часто грезил о ней. О последнем шансе показать, что он может отбросить страх и сделать то, что нужно. Теперь этот шанс пришел.

«Роллс-Ройс» проехал мимо них. Шины скрипели на гравии. Его движение казалось слишком медленным, когда он поравнялся с ними, словно водитель, увидев их, продолжал наблюдать за ними. Но машина не остановилась. Она продолжила свою неторопливую езду.

– Какая вторая часть? – спросил Луи, осознавая пульс, болезненно бившийся в горле.

Он надеялся, что его не хватит удар, пока спасение сына не завершится.

– Что? – спросила Вик, наблюдая за машиной.

– Какая вторая часть плана? – спросил он.

– Ах, это, – сказала она, взяв второй браслет наручников и замкнув его на узком стволе березы. – Во второй части ты остаешься здесь.





* * *


Круглое щетинистое лицо Луи выражало шок. Так ребенок смотрит на свою любимую игрушку, только что раздавленную автомобилем. Слезы брызнули из его глаз – самые яркие точки в темноте. Вик расстроилась, увидев его плачущим – увидев разочарование Луи. Но звук застегнутых наручников – острый, звонкий щелчок, создавший эхо в морозном воздухе, – был финальным решением, сделанным и необратимым выбором.

– Луи, – прошептала она, приложив ладонь к его лицу. – Луи, не плачь. Все нормально.

– Я не хочу, чтобы ты отправилась туда одна, – сказал он. – Я хочу быть рядом с тобой. Мы должны быть вместе. Ради тебя.

– Ты будешь со мной, – ответила она. – Всегда и навеки. Ты будешь со мной, куда бы я ни шла. Считай себя частью моего внутреннего взора.

Вик поцеловала его в губы и почувствовала вкус слез. Она не знала, принадлежали они ей или ему. Оттолкнув его, Макквин сказала:

– Так или иначе, Вейн вернется сегодня ночью, и, если меня с ним не будет, ему понадобишься ты.

Он быстро заморгал и, не стыдясь, заплакал. Луи не сопротивлялся наручникам. Береза была около восьми дюймов в толщину и тридцати футов в высоту. Браслет наручников с трудом соответствовал стволу. Кармоди смотрел на нее с выражением горя и недоумения. Он открыл рот, но не находил нужных слов.

«Призрак» подъехал к сожженным руинам и остановился у уцелевшей стены. Мотор глухо работал. Вик прислушалась. На расстоянии доносился голос Берла Айвза.

– Я не понимаю, – сказал Луи.

Она провела пальцами мимо наручников и коснулась пластиковой петли вокруг его запястья – той, которую ему дали в госпитале; той, которую она видела в доме отца.

– Что это, Луи? – спросила она.

– Бейджик? – спросил он и затем издал звук, который был наполовину смехом, наполовину рыданием. – Я снова облажался. Это пустяк.

– Я не верю тебе, – сказала она. – Сегодня вечером мне довелось потерять отца, и я не могу лишиться тебя тоже. Если ты думаешь, что мне хочется рисковать твоей жизнью, ты еще более безумный, чем я. Вейн нуждается в отце.

– Ему нужна и мама, – ответил Луи. – Как и мне.

Вик улыбнулась. То была ее старая улыбка – немного распущенная, немного опасная.

– Никаких обещаний, – произнесла она. – Ты лучший, Луи Кармоди. Я считаю тебя не просто хорошим человеком. Ты богоподобный герой. Речь не о том, что ты усадил меня на мотоцикл и увез отсюда. Это была легкая часть. Но ты был с Вейном каждый день. Готовил ему школьные ланчи, доставал направления к дантисту, читал ему на ночь. Я люблю тебя, мистер.

Она снова взглянула на дорогу. Мэнкс вышел из машины. Он пересек свет фар, и Вик впервые хорошо рассмотрела его за четыре дня. Он носил старомодный фрак с фалдами и двойной линией медных пуговиц. Волосы были черными и блестящими. В одной руке Мэнкс держал большой серебристый молот. В другой был зажат небольшой предмет. Он вышел из света, углубился в гущу деревьев и на некоторое время исчез в тени.

– Я должна идти, – сказала она.

Вик поцеловала Луи в щеку. Кармоди потянулся к ней, но она оттолкнула его и пошла к «Триумфу». Она осмотрела мотоцикл снизу доверху. На бензобаке была вмятина размером с кулак. Одна из труб свободно болталась и, похоже, могла волочиться по земле. Но он обещал завестись. Она чувствовала, что байк ожидал ее.

Мэнкс вышел из леса и встал между задних огней «Призрака». Казалось, что он смотрел прямо на нее, хотя Вик не представляла, как он мог видеть ее в темноте и в усиливавшемся снегопаде.

– Привет! – крикнул он. – Ты с нами, Виктория? По-прежнему на своей дохлой машине?

– Отпусти его, Чарли! – ответила она. – Дай ему уйти, если хочешь жить!

Даже на расстоянии двухсот футов Вик видела, что Мэнкс улыбался.

– Ты же знаешь, что меня нелегко убить! Но вперед, Виктория! Сопроводи меня до Страны Рождества! Отправимся туда и разберемся со всеми делами! Твой сын будет рад увидеть тебя!

Не ожидая ответа, он сел за руль «Призрака». Задние огни вспыхнули, погасли, и машина начала двигаться.

– О господи, Вик, – запричитал Луи. – Великий Боже! Это ошибка. Он приготовился к твоему появлению. Надо попробовать по-другому. Не делай этого. Не следуй за ним. Останься со мной, и мы отыщем другой путь.

– Пора ехать, Луи, – сказала она. – Ожидай Вейна. Он скоро появится.

Она перекинула ногу через седло и повернула ключ зажигания. Фара тускло вспыхнула и погасла. Вик подняла подножку, поставила каблук на рычаг кикстартера и опустила вес тела вниз. Байк закашлял и тут же заглох. Она сделала второй прыжок. Мотоцикл ответил вялым звуком: браппп.

– Давай, сладенький, – сказала она мягко. – Последняя поездка. Вернем мальчишку домой.

Вик встала в полный рост. Снег падал на тонкие волосы, покрывавшие руки. Она опустилась вниз. «Триумф» пробудился к жизни.

– Вик! – позвал Кармоди, но она даже не взглянула на него.

Если бы она посмотрела на Луи, то увидела бы, как он плачет. Ей захотелось бы поддержать его. Возможно, она потеряла бы самообладание. Она включила первую передачу.

– Вик! – крикнул Кармоди.

Она оставила байк на первой, пока поднималась по крутому короткому склону. Заднее колесо скользило по заснеженной траве. Вик пришлось поставить ногу на землю и подтолкнуть мотоцикл через край спуска.

Она потеряла из виду «Роллс-Ройс». «Призрак» обогнул горелые останки охотничьего домика и исчез среди деревьев на дальней стороне дорожки. Вик переключила байк на вторую передачу, затем на третью и еще больше ускорилась, пытаясь нагнать машину Мэнкса. Камни летели из-под колес. Мотоцикл казался разболтанным и шатким. Снег теперь собирался тонкой пылью на гравии.

Вокруг руин, в высокую траву, а затем на грунтовую дорожку через пихтовый лес. Едва заметная аллея с трудом могла вместить «Роллс-Ройс». Это была пара узких колей, с густым папоротником, росшим между ними.

Над дорожкой склонялись ветви сосен, делая узкий коридор еще меньше и темнее. «Призрак» замедлился, позволяя догнать его. Он был только в пятидесяти футах перед ней. NOS4A2 катился по дорожке, и она следовала за его задними фарами. Ледяной воздух пробирался под тонкую майку, наполняя ее легкие сырым морозным дыханием.

Деревья начали отступать по обе стороны от нее, открывая въезд на каменистую пустошь. Впереди располагалась стена, в которой был проделан старый кирпичный тоннель. Его ширины едва хватало для «Призрака». Вик подумала о своем мосте. Это его транзит, – подумала она. Белая металлическая табличка была прикручена к стене, рядом со входом в тоннель.

ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ПАРК ОТКРЫТ КАЖДЫЙ ДЕНЬ! ДЕТИ, ПРИГОТОВЬТЕСЬ КРИЧАТЬ ГИП-ГИП СНЕЖНОМУ МИРУ!





«Призрак» проскользнул в тоннель. Голос Берла Айвза эхом звучал в кирпичной дыре. Вик подумала, что вряд ли этот проход существовал еще десять минут назад.

Вик влетела за ним. Правая труба тащилась по гальке, разбрасывая искры. Грохот двигателя отдавался эхом в пространстве между каменными стенами.

«Призрак» выехал из тоннеля впереди нее. Она следовала за ним. Мотоцикл с ревом вырвался из темноты – через открытые Конфетные ворота, мимо девятиногого Щелкунчика, стоявшего на страже, и, наконец, в Страну Рождества.





Триумф

Рождество





Страна Рождества


«Призрак» ехал по главному бульвару – Пряничному авеню. Пока машина мчалась вперед, Чарли Мэнкс три раза погудел в рожок, а затем еще три раза: да-да-да, да-да-да – безошибочные начальные ноты из песни «Позвони в колокольчик».

Вик следовала за ним, неконтролируемо дрожа от холода и пытаясь не стучать зубами. Ветер, усилившись, пронизывал ее майку, словно ее вообще не было, и кристаллики снега резали кожу, как осколки битого стекла.

На скользкой от снега брусчатке колеса чувствовались неустойчивыми. Пряничное авеню казалось темным и пустынным – дорога через центр брошенной деревни XIX века: старые железные фонарные столбы, узкие здания с остроконечными крышами, темными мансардными окнами и углубленными дверьми.

Как только «Призрак» проезжал мимо, газовые фонари оживали – в их заиндевевших створках вспыхивали синие огоньки. В окнах магазинов загорались масляные лампы, освещавшие изысканные витрины. Вик проехала мимо конфетного магазина, называвшегося Le Chocolatier. Его витрина показывала шоколадные сани, шоколадных северных оленей, большую шоколадную муху и шоколадное дитя с козлиной головой. Она проехала магазин под названием «Панч и Джуди» – деревянные куклы танцевали в витрине. Девочка в наряде Бо-Пип прижимала к лицу деревянные руки. Ее рот был открыт в удивлении, образовав идеальный круг. Мальчик в коротких штанишках Ловкого Джека держал топор, зловеще испачканный кровью. У его ног лежало несколько отрубленных деревянных рук и голов.

Позади и за пределами этого маленького рынка громоздились аттракционы, такие же безжизненные и темные, как главная улица, когда они только появились в городе. Вик заметила Санные горки, возвышавшиеся в ночи, как скелет какого-то колоссального доисторического существа. Она увидела большой черный обод Колеса удачи. И за этим всем начиналась огромная гора – почти вертикальная скала с вмерзшими в нее несколькими тысячами тонн снега.

Однако внимание Вик захватило бескрайнее пространство над этим ландшафтом. Половину ночного неба занимало множество серебристых облаков, из которых лениво плыли вниз нежные и крупные хлопья снега. Остальное небо оставалось открытым, будучи гаванью темноты и звезд. А в центре всего этого висел огромный брелок… гигантский серебристый полумесяц с человеческим лицом.

Он имел изогнутый рот, крючковатый нос и большой, как у Топека, глаз. Луна дремала – огромный глаз закрылся на ночь. Синие губы подрагивали, и он храпел так громко, словно «Боинг 747». Его выдохи заставляли дрожать облака. В профиль луна над Страной Рождества напоминала самого Чарли Мэнкса.

Вик многие годы страдала безумием, но даже во сне не видела ничего подобного. Если бы какой-то человек находился на дороге, она сбила бы его, потому что ей потребовалось бы не меньше десяти секунд, чтобы отвести взгляд от луны.

Мимолетное движение на периферии зрения заставило ее посмотреть на обочину.

На тенистой аллее между «Часовым магазином старых времен» и «Сидром для размышлений мистера Мэнкса» стоял ребенок. Часы ожили, когда «Призрак» проехал мимо. Они защелкали, зазвенели, затикали и зажужжали. Через миг блестящая медная штуковина, размещенная на витрине «Сидра», начала чавкать и пускать клубы пара.

Ребенок носил рваный меховой плащ и длинные неопрятные волосы, которые, казалось бы, указывали на женский пол, хотя Вик не была уверена в этом. Она – он? – имела костлявые пальцы с длинными желтыми ногтями. Под гладкой и белой кожей виделся черный узор, так что лицо напоминало безумную эмалевую маску, лишенную какого-либо выражения. Ребенок – живой труп – без слов наблюдал за ее проездом. Глаза девочки, когда в них отразилось сияние фар, вспыхнули красным цветом, как у кровожадного животного.

Вик повернула голову и покосилась через плечо. Она увидела других детей, появлявшихся на аллее позади нее. Один держал серп. Еще двое были босые. Босые на снегу.

Это плохо, – подумала она. – Тебя уже окружили.

Вик посмотрела вперед и увидела перед собой кольцевую развязку, окружавшую самую большую рождественскую ель, которую она видела в своей жизни. Дерево было выше ста двадцати футов в высоту. Основание ствола напоминало по толщине маленький коттедж.

Под углом к огромной центральной развязке проходили еще две дороги. Оставшаяся часть круга была огорожена каменной стеной высотой по пояс, за которой находилось Ничто. Мир там словно бы кончался, погружаясь в бесконечную ночь. Вик это хорошо разглядела, следуя за «Призраком» по широкому кругу. Поверхность стены сверкала, покрытая свежим снегом. Дальше располагалась маслянистая пленка темноты, смешанная со звездами, – светилами, которые катились в замерзших потоках и невыразительных вихрях. Это небо выглядело в тысячу раз ярче, но казалось таким же фальшивым, как и то, что она рисовала в книгах «Поискового Движка». Мир там кончался. Она смотрела за пределы холодного, непостижимого воображения Чарли Мэнкса.

Внезапно огромная рождественская ель озарилась огнями, и тысячи электрических свечей зажглись на ней, собирая вокруг себя детей.

Некоторые устроились на нижних ветвях, но большая часть – около тридцати – стояли под яркими игрушками, в ночных рубашках, мехах и бальных платьях пятидесятилетней давности, в шляпах Дэви Крокетта, плащах и в полицейской форме. Казалось, все они носили изящные маски из белого стекла – рты застыли в улыбках с ямочками на щеках, с губами слишком полными и красными. При близком рассмотрении маски превращались в лица. Тонкие – примерно в волос толщиной – трещины на прозрачной коже были венами; неестественные улыбки показывали рты, полные крохотных заостренных зубов. Они напоминали Вик античных китайских кукол. Дети Мэнкса были не подростками, а холодными куклами с острыми зубами.

Один мальчик, сидевший среди ветвей, держал зазубренный нож Боуи – такой же длинный, как его предплечье. Маленькая девочка раскручивала цепь с крюком на конце. Третий ребенок – Вик не могла сказать, девочка или мальчик – сжимал тесак для разделки мяса и носил ожерелье из окровавленных человеческих пальцев.

Теперь Макквин была достаточно близко, чтобы рассмотреть украшения, висевшие на дереве. Она издала громкий шокированный вздох. Головы, обритые до кожи, почерневшие, но не сгнившие, частично сохраненные холодом. Каждое лицо имело дыры, где раньше находились глаза. Рты оставались открытыми в безмолвных криках. На одной отсеченной голове – мужчины с тонкими чертами лица и белокурой козлиной бородкой – сохранились очки с зеленоватыми стеклами в форме сердца и в хрустальной оправе. Судя по лицам, они были взрослыми людьми.

«Призрак» повернулся под углом и остановился, блокируя дорогу. Вик переключила «Триумф» на первую передачу, нажала на тормоз и встала в тридцати футах от него. Дети начали выходить из-под ели. Многие из них шли к «Призраку», но некоторые из них окружали ее, образуя человеческую баррикаду. Или нечеловеческую, как в данном случае.

– Мэнкс, дайте Вейну уйти! – крикнула Вик.

Она с трудом держалась на ногах, дрожа от холода и страха. Ночная промозглая сырость колола ей ноздри и жгла глаза. Куда бы она ни посмотрела, ее встречала смерть. Ель была увешана взрослыми людьми, которым не повезло найти свой путь в Страну Рождества. Ее окружали безжизненные куклы Мэнкса с пустыми глазами и мертвыми улыбками.

Дверь «Призрака» открылась, и из машины вышел Чарли Мэнкс.

Когда он встал во весь свой рост, стал виден его головной убор. Вик увидела широкую шляпу Мэгги. Он поправил полы и накренил ее набок. Теперь Мэнкс был моложе ее – симпатичный, с высокими скулами и острым подбородком. У него по-прежнему отсутствовал кусок левого уха, но шрам был розовым, блестящим и гладким. Верхние зубы выступали вперед и впивались в нижнюю губу, что придавало ему взбалмошно-глуповатый вид. В одной руке он держал серебристый молот и лениво размахивал им вперед и назад – маятник часов, отмечавший мгновения в том месте, где время не было важным.

Луна храпела. Земля качалась.

Он улыбнулся Вик и снял шляпу Мэгги, чтобы отсалютовать ей рыцарским жестом, но затем посмотрел на детей, которые пришли к нему из-под ветвей невероятно огромной ели. Длинные фалды фрака обвивались вокруг него.

– Привет, малыши, – сказал он. – Я скучал по вам. Дайте мне немного света, чтобы я мог взглянуть на вас.

Он поднял свободную руку и потянул воображаемый шнур, висевший в воздухе.

Ледяные горки осветились переплетениями синих огней. Зажглось освещение огромного Колеса удачи. Где-то рядом начали вращаться большие карусели. Из невидимых динамиков заиграла музыка. Эрта Китт запела своим грязно-сладким, отвратительно прекрасным голосом, рассказывая Санте, какой хорошей девочкой она была, – что предполагало совершенно другое.

В ярком карнавальном свете Вик могла видеть, что одежда детей была испачкана грязью и кровью. Она заметила, что одна маленькая девочка заторопилась к Чарли Мэнксу с распростертыми объятиями. Кровавые отпечатки пестрели на ее белой ночнушке. Она подбежала к Мэнксу и обвила его ногу руками. Его ладонь опустилась ей на затылок. Он прижал ее к себе.

– Ах, маленькая Лорри, – сказал ей Чарли Мэнкс.

Другая девочка – немного повыше, с длинными прямыми волосами – подползла на коленях и обняла Мэнкса с другой стороны.

– Моя сладкая Милли, – сказал он.

У этой девочки была красно-синяя форма Щелкунчика со скрещенными патронташами на груди. Пиратский нож за золотистым поясом имел широкое лезкие – такое же блестящее и отполированное, как горное озеро.

Чарли Мэнкс выпрямился, по-прежнему обнимая девочек. Он повернулся, чтобы посмотреть на Вик. Его лицо сияло отцовской гордостью.

– Все это сделал я, Виктория, – сказал Чарли. – Для моих детей. Это место не знает печали, не знает вины. Здесь Рождество бывает каждый день – вечно и всегда. Каждый день какао и подарки. Смотри, что я дал моим дочерям – плоть от моей плоти, кровь от крови! – и всем другим счастливым идеальным детям! Ты могла бы предоставить своему сыну что-то лучшее? Могла бы когда-нибудь?

– Она хорошая, – сказал мальчик за спиной Вик, малыш с тонким голосом. – Она такая же хорошая, как моя мама.

– Мне интересно, как она будет выглядеть без носа, – сказал другой паренек и засмеялся безжизненным смехом.

– Что ты можешь дать Вейну, кроме несчастья, Виктория? – спросил Чарли Мэнкс. – Ты можешь предоставить ему свои звезды, луну, автоматические санки, которые можно переделывать каждый день, вставляя новые колесики и рычаги? Конфетный магазин, где никогда не кончается шоколад? Друзей, игры, забавы, свободу от болезней, свободу от смерти?

– Я приехала сюда не для того, чтобы торговаться, Чарли, – крикнула Вик.

Ей трудно было фиксировать взгляд на нем. Она продолжала смотреть по сторонам и сражалась с желанием оглянуться назад. Вик чувствовала, как дети крались, окружая ее, с их цепями, топорами, ножами и ожерельями из отрубленных пальцев.

– Я приехала, чтобы убить тебя. Если ты не отдашь мне Вейна, то это произойдет. Ты, твои дети и эта полуживая фантазия погибнете. Я даю вам последний шанс.

– Она такая хорошая, – сказал маленький мальчик с тонким голосом. – У нее милые глаза. Такие же, как у моей мамы.

– Ладно, – ответил другой мальчик. – Ты заберешь ее глаза, а я возьму себе нос.

Из темноты под елкой донесся сумасшедший истеричный голос. Он пел:

На лугу соорудим себе Снегурочку!

Пусть клоуном будет у нас!

Мы от души позабавимся с ней,

Пока другие дети не выколят ей глаз!





Маленький мальчик захихикал. Другие дети молчали. Вик никогда не слышала более гнетущей тишины.

Мэнкс поднес мизинец к губам – чудаковатый жест размышления. Затем он опустил руку.

– А вам не кажется, что мы можем спросить Вейна? – произнес мужчина с улыбкой. – И узнать, что хочет он?

Он склонился к более высокой из двух его дочерей и пошептался с ней.

Девочка в форме Щелкунчика – Милли, подумала Вик – подошла к задней части «Призрака».

Вик услышала шум слева, быстро повернулась и увидела ребенка не больше двух лет. К ней приближалась пухленькая маленькая девочка в белом меховом плаще. Плащ был открыт и демонстрировал, что малышка ничего не носила под ним, кроме грязных трусиков «Чудо-Женщина». Когда Вик посмотрела на нее, та замерла на месте, словно они играли в какую-то безумную игру про красный свет – зеленый свет. Девочка держала в руках топор. Через ее открытый рот Вик увидела множество острых крючковатых зубов. Ей подумалось, что она разглядела еще три ряда, уходящие в горло.

Вик взглянула на машину. Милли приблизилась к «Роллсу» и открыла дверь. Какое-то время ничего не происходило. Распахнутая дверь манила своей роскошной темнотой.

Затем она увидела, как Вейн ухватился одной рукой за косяк и высунул ногу. Он сполз с сиденья и выбрался на брусчатку. Мальчик открыл рот от изумления, глядя на огни в ночи. Он выглядел чистым и красивым. Его темные волосы были убраны с белых бровей. Красные губы приоткрылись в удивленной усмешке.

Она увидела его зубы – костяные лезвия в острых маленьких рядах. Как и у всех других детей.

– Вейн, – прошептала она.

Ее голос казался приглушенным рыданием.

Он повернул голову и посмотрел на нее с восторгом и удовлетворением.

– Мама! – сказал он. – Я же говорил! Привет, мам! Разве это не удивительно? Мы в действительно реальной стране!

Он посмотрел через каменную стену, потом на небо, на огромную низкую луну со спящим серебристым лицом. Увидев ночное светило, он засмеялся. Вик не помнила, когда Вейн в последний раз смеялся так легко и свободно.

– Мама! У луны лицо!

– Иди сюда, Вейн. Немедленно. Садись рядом со мной. Нам пора уезжать.

Он посмотрел на нее и покачал головой. Ямочка смущения появилась между его бровями.

– Но почему? – спросил он. – Мы только что приехали.

Милли обвила рукой талию Вейна, как заправская любовница. Он удивленно обернулся, но затем стал неподвижным, когда девочка зашептала ему что-то на ухо. Она была ужасно красивой – с высокими скулами, полными губами и чуть вмятыми висками. Он слушал ее внимательно, расширив глаза. Затем его рот открылся, показывая еще больше блестящих кривых зубов.

– Что? Ты шутишь!

Он посмотрел на Вик в изумлении.

– Милли говорит, что мы не можем уехать! Мы должны остаться тут, пока я не открою свой рождественский подарок!

Девочка склонилась и начала пылко шептать что-то на ухо Вейну.

– Уйди от нее, Вейн, – велела Вик.

Маленькая девочка в меховом плаще подошла на несколько шагов ближе. Она находилась достаточно близко, чтобы воткнуть топор в ногу Вик. Макквин услышала за спиной другие шаги. Дети двигались.

Вейн бросил на девочку странный взгляд, нахмурился и сказал:

– Конечно, ты можешь развернуть мой подарок! Каждый может, если захочет помочь. Где это? Пойдем туда, и ты разорвешь ленту на коробке прямо сейчас!

Девочка вытащила из-за пояса нож и указала им на Вик.





* * *


– Что ты сказала, Виктория? – спросил Мэнкс. – Последний шанс? Я думаю, это твой последний шанс. На твоем месте я повернул бы байк назад, пока ты еще можешь.

– Вейн, – крикнула она, игнорируя Мэнкса.

Встретив взгляд своего сына, Вик быстро добавила:

– Ты все еще думаешь наоборот, как советовала тебе бабушка? Скажи, ты думаешь наоборот?

Он посмотрел на нее из-под бровей, словно она задавала ему вопросы на чужом языке. Его рот оставался полуоткрытым. Затем мальчик медленно ответил:

– Мама, трудно это но, пытаюсь я.

Мэнкс улыбнулся. Его верхняя губа оттянулась назад, показав изогнутые зубы. Вик подумала, что заметила небольшое раздражение, промелькнувшее на его костлявом лице.

– Что еще за дурачество? Ты любишь игры, Вейн? Потому что я тоже люблю поиграть… пока меня не оставляют в стороне. Что ты только что сказал?

– Ничего, – ответил Вейн.

Его голос предполагал, что он говорил искренне и был смущен не меньше Мэнкса.

– Почему вы спрашиваете? Как прозвучало то, что я сказал?

– Мальчик заверил меня, что он мой, – заявила Вик. – Вы не получите его.

– Но я уже владею им, Виктория, – ответил Мэнкс. – Я обладаю им. И он никуда не уйдет.

Вик сняла с плеч рюкзак и положила его на колени. Она пошарила в нем рукой и вытащила один из тугих пакетов АНФО.

– Клянусь, если вы не позволите ему уйти, то Рождество для вас, сволочей, закончится очень плохо. Я взорву это место к чертовой матери.

Мэнкс напялил шляпу обратно на голову.

– Боже, как ты ругаешься! Я не могу слышать такие слова от молодой женщины. Всегда считал, что девушки из-за этого кажутся очень низкопробными!

Маленькая девочка в меховом плаще сделала волочащийся полушаг. Ее глаза в небольших свинячьих складках пылали красным цветом, что вызывало у Вик мысли о бешенстве. Макквин дала мотоциклу немного газа, и тот прыгнул на несколько футов вперед.

Она хотела отдалиться от ребенка. Вик перевернула пакет АНФО, нашла таймер, установила его на пятиминутную паузу и нажала на кнопку, чтобы тот начал работать. В этот момент она ожидала финальную аннигиляцию плоти вспышкой белого света, разрывающего мир. Ее внутренности сжались, готовясь к последнему агонизирующему мгновению боли. Но ничего не случилось. Вообще ничего не произошло. Вик даже не была уверена, что таймер заработал. Он не издавал никаких звуков.

Она подняла пластиковый пакет над головой.

– У этой штуки есть маленький чертов таймер. Понимаете, Мэнкс? Я думаю, он установлен на сто восемьдесят секунд, но могу ошибаться на минуту или две в любом направлении. В этом рюкзаке таких пакетов много. Лучше отпустите Вейна со мной. Сейчас же. Когда он будет на байке, я отключу взрывчатку.

– Что там у тебя? – спросил Мэнкс. – Похоже на одну из тех маленьких подушек, которые дают в самолете. Я летал однажды из Сент-Луиса в Батон-Руж. Никогда не повторю это путешествие снова! Мне повезло остаться живым. Самолет трясся весь путь, словно был подвешен на резинке, и Бог играл с ним в йо-йо.

– Этот рюкзак наполнен дерьмом, – сказала Вик. – Как и вы.

– Что ты сказала?

– Это АНФО. Обогащенное удобрение. Смочи эту шнягу дизельным топливом, и она становится мощной взрывчаткой, словно на боку ящика написали три буквы – ТНТ. Тимоти Маквей уничтожил парой таких трубок двенадцатиэтажное федеральное здание. Я могу сделать то же самое со всем вашим маленьким миром.

На расстоянии в тридцать футов Вик видела расчеты в его глазах, пока он обдумывал ее слова. Затем его улыбка расширилась.

– Я не верю, что ты сделаешь это. Взорвешь себя и сына? Ты, наверное, спятила.

– Какой интеллект! – сказала она. – И это все, что вы придумали?

Усмешка Мэнкса потускнела на несколько градусов. Веки обвисли. Выражение глаз стало тусклым и разочарованным. Мужчина открыл рот и завопил, и, когда он это сделал, луна открыла свой единственый глаз и закричала вместе с ним.

Глаз луны был кровавым и выпиравшим – мешком гноя со зрачком. Рот выглядел зазубренным надрезом в ночи. Голос напоминал речь Мэнкса – только усиленную и почти оглушающую.

– ВЗЯТЬ ЕЕ! УБИТЬ ЕЕ! ОНА ПРИЕХАЛА СЮДА, ЧТОБЫ УНИЧТОЖИТЬ НАШЕ РОЖДЕСТВО! УБИТЬ ЕЕ НЕМЕДЛЕННО!

Скалы содрогнулись. Ветви огромной рождественской ели покачнулись во тьме. Вик потеряла хватку на тормозе, и «Триумф» прыгнул вперед еще на шесть дюймов. Рюкзак, наполненный АНФО, соскользнул с ее колен и упал на брусчатку.

Здания тряслись от крика луны. Вик, не переживавшая раньше землетрясений, сбилась с дыхания. Ее ужас бессловесно существовал ниже уровня осознанной мысли – ниже уровня языка. Луна начала кричать – просто кричать. Ничем не выраженный рев ярости заставлял снежинки вращаться и с бешеной скоростью нестись вперед.

Маленькая девочка сделала шаг и бросила в Вик топор – как апачи в вестерне. Тупой край ударил Макквин в раненое левое колено. Боль была непередаваемой.

Рука Вик снова слетела с тормоза. «Триумф» прыгнул. Однако рюкзак не остался позади нее, а потащился следом за мотоциклом. Шлейка зацепилась за заднюю подножку, которую опустил Луи, садясь на байк за ее спиной. Луи Кармоди, как всегда, помог. Взрывчатка оставалась у нее, пусть даже она пока не могла до нее дотянуться.

АНФО. Она даже теперь держала пакет АНФО, прижимая его к груди левой рукой. Таймер, возможно, отсчитывал время. К сожалению, он не тикал и не издавал какие-либо звуки, предполагавшие его работу.

Избавься от него, – подумала она. – Брось куда-нибудь, чтобы показать, какой вред ты можешь причинить ему этой штукой.

Дети побежали за ней. Они выскакивали из-под елки и мчались по брусчатке. Она слышала позади себя мягкий топот ног. Вик оглянулась в поисках Вейна и увидела, что высокая девочка по-прежнему обнимала его. Они стояли рядом с «Призраком». Дочь Мэнкса нежно обвивала его грудь. В другой руке она сжимала нож в форме полумесяца, который, как Вик знала, вонзится в Вейна, прежде чем ему позволят уйти.

В следующее мгновение какой-то мальчик прыгнул на нее. Вик прибавила скорости. «Триумф» рванул вперед, и ребенок полностью промахнулся, упав животом на дорогу. Рюкзак, полный АНФО, скользил и подпрыгивал на заснеженной брусчатке, зацепившись за заднюю подножку.

Вик нацелила байк прямо на «Роллс», как будто собираясь врезаться в него. Мэнкс схватил маленькую девочку – Лорри? – и потащил к открытой двери. Защитный жест отца. По этому жесту Вик все поняла. Кем бы ни стали дети, что бы он ни делал с ними, Мэнкс желал им блага. Он не давал жестокому миру нанести им раны. Этот человек всем сердцем верил в свою благопристойность. Наверное, так происходит с каждым настоящим монстром, предположила Вик.

Она нажала на тормоз, сжала зубы до острой боли в левом колене и повернула руль. Байк развернуло почти на сто восемьдесят градусов. За ней собралась группа детей – дюжина тех, кто бежал по дороге. Она снова ускорилась. «Триумф» с ревом помчался на них, и почти все они брызнули в стороны, как сухие листья под напором урагана.

Но одна из них – гибкая девочка в розовой ночнушке – присела и осталась на пути мотоцикла. Вик хотела переехать ее, вмять в чертову брусчатку, но в последний момент она повела рулем и попыталась объехать ее. Она не могла позволить себе задавить ребенка.

Байк опасно приблизился к скользким скалам и потерял скорость. Внезапно девочка была на мотоцикле. Ее ногти – фактически когти старой карги с их длинными зазубренными пластинами – схватили ногу Вик, и девочка ловко запрыгнула на сиденье за спиной Макквин.

Вик снова ускорилась. Байк прыгнул вперед, огибая большую карусель. Девочка на заднем сиденье вела себя, как собака. Она скулила, чавкала и покашливала. Одна ее рука скользнула вокруг талии Вик, и Макквин едва не закричала от сильного холода, который не остужал, а обжигал.

Девочка сжимала в другой руке длинную цепь. Она опустила ее на левое колено Вик, словно точно знала, что там будет больнее всего. Под коленной чашечкой Макквин взорвалась шутиха. Вик застонала и ткнула локтем назад. Тот ударил девочку в белое лицо с потрескавшейся эмалевой кожей.

Малышка закричала – странным ломающимся звуком. Вик оглянулась, и ее сердце замерло в груди. Она почти потеряла контроль над «Триумфом».

Милое личико маленькой девочки деформировалось. Губы широко вытянулись, превратившись в пасть паразитического червя – рваную розовую дыру, окруженную зубами по всей окружности глотки. Ее язык стал черным. Дыхание воняло старым мясом. Она открыла пасть. Та расширилась настолько, что опустилась на ее руку и впилась зубами в плечо Вик.

Лучше бы она попала под бензопилу. Рукав майки и кожа под ним превратились в кровавое месиво.

Байк упал на правую сторону и ударился о землю, рассыпав струи золотистых искр. Он с грохотом заскользил по брусчатке. Вик не знала, спрыгнула ли она сама или ее отбросило в сторону. Она закончила тем, что полетела к зданиям, подскакивая и перекатываясь на каменных плитках.

– ОНА УПАЛА, ОНА УПАЛА, РЕЖЬТЕ ЕЕ! – кричала луна. – УБЕЙТЕ ЕЕ!

Земля дрожала, словно мимо проезжала колонна многоколесных фур.

Вик лежала на спине – руки раскинуты, голова на камнях. Она смотрела на серебристые галеоны облаков (двигайся).

Макквин пыталась решить, как сильно она ранена. Левая нога не чувствовалась вообще (двигайся!).

Правое бедро казалось ободранным и болело. Она слегка подняла голову, и мир качнулся вдруг с тошнотворной внезапностью (двигайся!).

Она моргнула. На какое-то мгновение небо наполнилось не облаками, а статикой – шквалом черных и белых частиц (ДВИГАЙСЯ!).

Она поднялась на локтях и посмотрела влево. «Триумф» вынес ее на дорогу, уходившую к парку развлечений. Она взглянула на круговую развязку и увидела детей – возможно, около пятидесяти человек, – кричавших на нее или ведущих молчаливую погоню. За ними находилась елка, похожая на десятиэтажное здание, а дальше – «Призрак» и Вейн.

Луна смотрела на нее с небес. Ее отвратительный кровавый глаз выпирал наружу.

– НОЖНИЦЫ ПРОТИВ БРОДЯГИ! – ревела она. – НОЖНИЦЫ ПРОТИВ СУЧКИ!

Но на миг она пропала из вида, словно изображение телевизора, включенного на пустой канал. Небо стало хаосом белого шума. Вик даже слышала его шипение.

ДВИГАЙСЯ, – подумала она и затем нашла себя стоявшей на ногах. Она схватила мотоцикл за руль, подняла его и заплакала, когда испепеляющая боль прошла через ее левое колено и бедро.

Маленькую девочку с пастью червя-паразита отбросило к двери лавки, стоявшей на углу: Костюмированный карнавал Чарли! Она сидела, опираясь на дверь и тряся головой, чтобы прояснить ее. Вик увидела белый пластиковый пакет АНФО, намотанный между лодыжками девочки.

АНФО, – подумала Вик. Слово постепенно превращалось в мантру. Она нагнулась и схватила рюкзак, все еще цеплявшийся за заднюю подножку. Вик повесила его на плечо и закинула ногу на байк.

Дети, бежавшие за ней с криками и боевыми кличами, замолчали. Они ускорились, заполняя заснеженный центральный круг и выбегая на брусчатку. Вик ударила по кик-стартеру.

«Триумф» закашлял и замолчал.

Она снова прыгнула вверх и вниз. Одна из труб, свободно висевшая и скользившая по камням мостовой, издала булькающий выдох. Двигатель тихо покашлял и затих.

Камень ударил по ее затылку. Перед глазами промелькнула черная вспышка. Когда зрение прояснилось, небо вновь наполнилось статикой. Затем все смазалось, и в один момент превратилось в облака и темноту. Она ударила ногой по кик-стартеру.

Вик услышала, как шестерни завращались, быстро замедляясь и отказываясь действовать. Чуть позже звук пропал.

Первый из детей достиг ее. У него не было никакого оружия. Возможно, он был тем, кто бросил камень. Его челюсти широко раздвинулись, открывая непристойно розовую пещеру, наполненную рядами зубов. Он впился ртом в ее обнаженную ногу. Зубы, похожие на рыболовные крючки, прокусили мясо и застряли в мышцах.

Вик закричала от боли, взбрыкнула правой ногой и стряхнула с себя мальчишку. Ее каблук ударил о кик-стартер, и двигатель пробудился к жизни. Она выжала сцепление. Байк рванул вперед. Ребенок слетел с ног, упал в груду камней и остался там.

Помчавшись по боковой дороге к Ледяным горкам и северным оленям, она оглянулась через левое плечо. Двадцать, тридцать или, возможно, сорок детей побежали за ней по дороге. Многие из них были босоногими. Их пятки ударялись о камни.

Девочка, отброшенная к дверям «Костюмированного карнавала Чарли», села прямо. Она нагнулась вперед, протягивая руки к белому пакету АНФО, который запутался в ее ногах.

Потом возникла белая вспышка.

От взрыва воздух задрожал и стал горячим. На мгновение Вик подумала, что ударная волна снесет байк с дороги и поднимет его в воздух.

Все окна на улице разбились. Белая вспышка превратилась в гигантский шар огня. «Костюмированный карнавал Чарли» был поглощен пламенем и исчез в лавине горевших кирпичей и снежного шторма измельченного стекла. Огонь метнулся через улицу, подхватил дюжину детей и, словно хворостинки, бросил их в ночь. Брусчатка, вырвавшись из земли, полетела в воздух.

Луна открыла рот, чтобы закричать от ужаса. Ее огромный глаз выпирал наружу от ярости. Затем ударная волна задела фальшивое небо, и все закачалось, как образ, отраженный в кривом зеркале. Луна, яркие звезды и облака растворились в поле белого электрического снега. Взрыв пронесся по улице. Здания дрожали. Окна тряслись и взрывались, как мыльные пузыри. Вик набрала полные легкие горячего воздуха, дизельного дыма и размельченных в пыль кирпичей. Затем дрожащий отзвук взрыва потускнел, и небо, замигав, вернулось обратно в бытие.

Луна кричала и кричала. Звук был таким же громким и яростным, как и сам взрыв.

Никто из детей не плакал. Вик не оглядывалась. Она не хотела их видеть. Мальчики и девочки были слишком похожи на реальных детей. Когда-то они и являлись ими, но теперь превратились в чудовищ.

Она проехала мимо зала зеркал, мимо выставки восковых фигур и ярко освещенной вращающейся карусели, где вместо лошадей гарцевали деревянные северные олени. Нажав на тормоз, она с заносом остановила мотоцикл и глубоко вдохнула горячий воздух. Ее волосы завились в кольца от температуры взрыва. Сердце колотилось в груди.

Она посмотрела назад на обломки, лежавшие на торговой площади. Ей потребовалось время для оценки впечатлений – чтобы осознать увиденное. Из дыма появился сначала один ребенок, потом другой, затем третий. Они брели к ней по дороге. Один из них еще дымился. Его волосы были обуглены. Другие сидели на противоположной стороне улицы. Вик увидела мальчика, сосредоточенно вытаскивавшего стекла из своих волос. Он мог быть мертвым. Его подняло в воздух и бросило в кирпичную стену. Все кости его тела были размозжены. Но он сидел на бордюре, и Вик нашла, что ее уставший ум не удивился такому развитию ситуации. Дети, пойманные взрывом, были мертвы еще раньше, чем сдетонировала бомба. Они не стали мертвее и не желали прекращать погоню за ней.

Она скинула рюкзак с плеча и проверила его содержимое. К счастью, ничего не потерялось. Луи прикрепил таймеры к четырем пакетам АНФО, один из которых был уже использован. Имелась пара других пакетов без таймеров. Вик повесила рюкзак обратно на плечо и поехала мимо карусели с северными оленями к другому аттракциону в нескольких сотнях ярдов – к задней части парка и большим Ледяным горкам.

Тележки, которые выглядели, как красные санки, двигались пустыми. Они ныряли и мчались по рельсам, взлетали и падали в ночной темноте. Это были старомодные американские горки – те, что пользовались популярностью в тридцатые годы. Их сделали целиком из дерева. Входом служило огромное яркое лицо Санта-Клауса – нужно было входить через его рот.

Вик вытащила пакет АНФО, с таймером, установленным на пять минут, и сунула его в смеющиеся губы Санты. Она хотела убрать руку и тут увидела мумифицированные тела в тележках на горке – дюжины замученных мужчин и женщин. Их кожа почернела и высохла. Глаза отсутствовали. Грязная одежда превратилась в замерзшие лохмотья.

Женщина в розовых гетрах, которые считались модными в 1984 году, была привязана за пояс. Рождественские украшения свисали вниз с ее проколотой груди. Рядом находился высушенный мужчина в джинсах и толстом плаще, с бородой, как у Христа. Вместо короны из шипов на лбу у него был венок из остролиста.

Вик все еще смотрела на трупы, когда из темноты вышел маленький мальчик и сунул ей в спину кухонный нож. Ему было не больше десяти лет. На его щеках были ямочки. Лицо украшала сладкая улыбка. Босые ноги, плащ и клетчатая рубашка. Со своими безмятежными глазами и золотистой челкой он выглядел идеальным маленьким Томом Сойером. Нож застрял по рукоятку в мышце, возможно, пробив кишечник. Вик чувствовала боль, отличавшуюся от любой, которую она переживала, – острую блаженную муку в своем чреве. Она с реальным удивлением подумала: Он только что убил меня. Я умираю.

Том Сойер вытащил нож и весело засмеялся. Ее сын никогда не радовался бы такому легкому удовольствию. Она не знала, откуда появился мальчик. Он, казалось, был рожден самой ночью. Темнота поднатужилась и сделала ребенка.

– Я хочу поиграть с тобой, – сказал он. – В ножницы и бродягу.

Вик могла бы ударить его – локтем, ногой, чем-нибудь. Вместо этого она нажала на сцепление и просто уехала от него. Он отступил в сторону, глядя, как она уезжает, прижимая рукой бок, мокрый и блестящий от крови. Мальчик все еще улыбался, но в его глазах угадывалось изумление. Брови нахмурились от смущения, словно он удивлялся: Я что-то сделал не так?

Таймер работал неточно. Первый пакет АНФО был установлен на пять минут, но взорвался ближе к десяти. Она установила таймер на АНФО для Ледяных горок на такое же время и должна была достичь безопасной дистанции. Но когда она проехала чуть менее ста ярдов, пакет взорвался. Земля прогнулась под ней и пустила волну. Казалось, что сам воздух закипел. Она сделала вдох и едва не опалила легкие. Байк яростно зашатался. Опаляющий ветер ударил в ее плечи и в спину. Она почувствовала сильный приступ боли в животе, как будто ее снова ударили ножом.

Ледяные горки рухнули, словно развалившаяся куча дров на растопку. Один из вагончиков слетел с рельс и пронесся в ночи огненным снарядом, который чуть позже проревел в темноте, ударился о карусель с северными оленями и разметал их в стороны белыми обломками. Сталь визжала. Вик оглянулась и увидела разраставшееся грибовидное облако огня и черного дыма, когда Ледяные горки развалились на части.

Она отвела взгляд и еще раз повела рулем, объезжая дымившуюся голову деревянного северного оленя – точнее, куски его обломанных рогов. Вик подъехала к другой боковой улице, которая могла вывести ее назад к вращающемуся помосту. Ее обеспокоил нехороший вкус во рту. Она выплюнула кровь.

Я умираю, – подумала Вик с удивительным спокойствием.

Она замедлилась у подножья большого обзорного колеса – шедевр искусства; тысячи синих блуждающих огней, проложенных вдоль спиц на высоте около двухсот футов. Кабинки, каждая из которых была предназначена для дюжины человек, с тонированными окнами и газовым внутренним освещением, сонно вращались в воздухе.

Вик вытащила еще одну палку АНФО, установила таймер на пять минут и подвесила ее на колесе. Пакет зацепился за одну из спиц у центральной колонны. Вик подумала о своем «Рэйли Тафф Бернере» – как вращала его колеса и как любила осенний свет Новой Англии. Она знала, что никогда не вернется туда. Никогда не увидит снова тот свет. Ее рот наполнился кровью. Она сидела в крови. Ощущение удара вновь и вновь приходило в спину. Только это была уже не боль в традиционном смысле слова. Она понимала, что чувствует ее, но так же, как при рождении, переживала нечто большее – нечто невозможное, становившееся возможным. Казалось, что она завершала какое-то огромное дело.

Вскоре Вик подъехала к центру рыночной площади.

«Костюмированный карнавал Чарли» – куб пламени, едва воспринимаемый как здание – стоял на углу в двухстах футах. На другой стороне огромной елки находился «Роллс-Ройс». Она могла видеть под ветвями дерева сияние высоких фар. Вик, не замедляясь, помчалась прямо в ель. Она сняла с плеча рюкзак, держа другой рукой сцепление, нашла последний, оснащенный таймером пакет АНФО, повернула диск и нажала на кнопку, запускавшую отсчет времени.

Переднее колесо соскользнуло с низкого каменного бордюра, и она оказалась на присыпанной снегом траве. Темнота густела, обретая формы. Перед ней появились дети. Она не знала, двигались ли они вперед или назад, но малыши не отступали ни на шаг, заставляя ее объезжать их группу.

Свет поднялся за ее спиной – огромная вспышка красноватого цвета. На мгновение она могла видеть свою тень в сотню футов длиной. Неровная линия детей озарилась сюрреалистическим сиянием – холодные куклы в окровавленных пижамах; существа, вооруженные сломанными досками, ножами, молотками и ножницами.

Мир наполнился ревом и визгом измученного металла. Снег хлестал вокруг нее и мотоцикла. Дети рухнули на землю, сбитые ударной волной. Обзорное колесо за спиной Вик упало в грязь, объятое двумя языками пламени. Огромный круг слетел с подпорок. Удар потряс мир и превратил небо над Страной Рождества в хаос статики. Ветви высокой ели царапали ночь в припадке истерии, как будто сражались за собственную жизнь.

Вик проехала под ними, сорвала с плеча шлейку своего рюкзака и кинула его в багажник «Роллса» – особый рождественский подарок для Чарльза Талента Мэнкса.

За ее спиной обзорное колесо с оглушительным вибрирующим звуком железа, скребущего землю, покатилось в город. Затем, словно пенни, потерявшее момент вращения, оно накренилось на бок и рухнуло на пару зданий.

За перевернутым обзорным колесом, за руинами Ледяных горок невероятно крупная лавина с нескольких пиков высочайших темных гор начала катиться на Страну Рождества. Несмотря на оглушительный грохот взрывов и падающих зданий, здесь еще не было звука, подобного этому. Его и звуком назвать было нельзя – какая-то безумная вибрация, которая ощущалась глубоко в костях.

Волна снега ударила по башням и магазинам в задней части парка. Они были мгновенно сметены. Гряда цветных скал оказалась разрушенной, а затем надвигавшаяся лавина накрыла ее. Разрушавшийся город ревел от боли, исчезая в прибое снега – в глубокой и широкой приливной волне, способной поглотить всю Страну Рождества. Скалы сильно дрожали. Вик боялась, что часть горы может треснуть и упасть на парк. А что тогда? Их встретит пустота, которая ждала за гранью воображения хитрого Мэнкса? Узкие каньоны дорог, заполненные потоками снега, были достаточно высокими, чтобы поглотить все вокруг? Лавина не падала, а просто стирала Страну Рождества.

Когда «Триумф» вынес ее на другую сторону вращавшейся платформы, перед ней появился «Призрак.» Он стоял, покрытый тонкой пленкой кирпичной пыли. Двигатель тихо работал, фары горели, освещая воздух, наполненный пылью, миллионами частиц пепла и снега, который кружился в горячем, наполненном искрами ветре. Вик взглянула на Лорри – маленькую дочь Чарли Мэнкса, – сидевшую на пассажирском месте его машины. Она смотрела в боковое окно на внезапную темноту. Огни Страны Рождества, мигавшие в последние несколько мгновений, оставались единственным освещением, а выше шипела белая статика неба.

Вейн стоял у открытого багажника машины, изгибаясь то так, то эдак и желая освободиться от Милли. Девочка вцепилась в него сзади. Одна ее рука пересекала его грудь, сжимая в кулаке грязную белую майку. Другой рукой она держала изогнутый нож. Милли пыталась разрезать ему горло, но Вейн блокировал ее запястье, опуская нож вниз. Лицо его соперницы было повернуто в сторону.

– Тебе нужно делать то, что хочет Папочка! – прокричала она ему. – Залезай в багажник! Хватит ломаться!

Мэнкс направлялся к ним. Открыв водительскую дверь, он запихнул Лорри в машину. Теперь он шагал по дрожавшей земле, помахивая серебристым молотом. Мэнкс выглядел по-солдатски – в плаще легионера, застегнутом до шеи. Желваки играли в уголках его челюстей.

– Оставь его, Милли! – крикнул он. – Не время! Оставь его и уходи!

Девочка погрузила свои острые зубы в ухо Вейна. Мальчик закричал, махая руками и качая головой. Мочка его уха отделилась от остального лица. Он поднырнул, сделал забавное круговое движение и ловко выскользнул из майки, оставив Милли держать пустую тряпку, испачканную кровью.

– Ой, мам, ой, мама! – закричал Вейн, что было одним и тем же в прямом и обратном направлении произношения.

Он пробежал два шага, поскользнулся в снегу и дальше добирался до дороги уже на четвереньках.

В воздухе кружилась пыль. Тьма сотрясалась канонадой взрывов. Повсюду сыпались камнепады и многотысячные тонны снега. Их огромная масса, которую Чарли Мэнкс даже не представлял себе, надвигалась на людей, решив смять всех обитателей Страны Рождества.

Мэнкс продолжал подкрадываться. Он находился в шести шагах от Вейна, уже занося руку назад и собираясь обрушить серебристый молот на голову мальчика. Инструмент предназначался для крушения черепов, и голова Вейна была для него детской игрой.

– Прочь с дороги, Чарли, – прокричала Вик.

Мэнкс частично обернулся, когда она пролетела мимо него. Воздушный поток мотоцикла подхватил его, развернул и заставил покачнуться на каблуках.

Затем последний АНФО – весь оставшийся рюкзак – взорвался под деревом и унес мир с собой.





* * *


Пронзительный вой. Густое облако пыли и летающие мотыльки пламени.

Мир скользнул в пелену тишины, в котором было лишь низкое гудение, похожее на вой тревожной сирены.

Время размягчилось, приобретя сладкую тягучесть сиропа, стекающего по стенке бутылки.

Скользя сквозь атмосферу руин, Вик видела, как кусок горящего дерева размером с «Кадиллак» пронесся перед ней со скоростью в пять раз меньшей той, чем была на самом деле. В безмолвном шторме обломков, кружившихся в розовом дыме, она потеряла из вида Мэнкса и его машину. Вик смутно понимала, что Вейн ползет к ней на четвереньках, как беглец, покидавший горящий квартал. Девочка с длинными рыжими волосами шла за ним с ножом, зажатым в обеих руках. Земля содрогалась. Милли теряла равновесие и билась спиной о каменную стену в конце низины.

Вик развернулась к ней. Малышка повернула голову, чтобы проследить за ее движением. Червячный рот открылся в крике ярости. Ряды зубов шевелились внутри дыры в центре головы. Девочка оттолкнулась от стены и, внезапно проломив ее, начала падать в пустоту. Вик видела ее крен и погружение в ничто – точнее, в белое смятение света.

В ушах Макквин выло от шума статики. Ей казалось, что она окликает Вейна по имени, но он убегал от нее – слепо и глухо, – не оглядываясь назад.

«Триумф» понесся за ним. Она изогнулась, потянулась и, схватив ребенка за шорты, бросила его на байк за собой. Времени, чтобы сделать это, было предостаточно. Все происходило так тихо и медленно, что она могла посчитать каждый уголек, летевший в воздухе. При этом резком движении ее пробитая почка задергалась в приступе боли, но Вик, уже умирая, не обратила на это внимания.

На небе переливался огонь.

Где-то за ее спиной снег сотен зим сминал Страну Рождества. Он походил на подушку, прижатую к лицу умиравшего человека.

Она вспомнила, как хорошо было в объятиях Луи Кармоди – прижиматься к его груди и вдыхать запах сосен и гаража. А еще лучше было ласкать руки своего сына, держа их в собственных ладонях.

В апокалиптической темноте по крайней мере отсутствовала рождественская музыка. Как она ненавидела рождественскую музыку! Всегда ненавидела.

Другой горящий кусок дерева пролетел справа от нее. Он ударился о брусчатку и взорвался, разбрасывая угли размером с обеденное блюдо. Огненная стрела, такая же длинная, как предплечье Вик, прожужжала в воздухе и скользнула по ее брови над правым глазом. Она не почувствовала боль, хотя и увидела пролетавший объект.

Вик без усилий переключила «Триумф» на четвертую передачу.

Сын плотно прижимался к ней. Ее почка сильно болела. Раненый орган выжимал из нее жизнь, но она не сожалела об этом.

Вик поместила левую руку на обе его ладони, сложенные у нее на пупке. Она погладила маленькие белые костяшки. Он по-прежнему был ее сыном. Она знала это, потому что его кожа чувствовалась теплой, а не холодной, как у вампиров Чарли Мэнкса. Он всегда был ее сыном – золотым ребенком. А золото не тускнеет.

«Призрак» вырвался из клубившегося дыма за ее спиной. Через мертвую гудящую тишину она услышала его нечеловеческое рычание – идеально сконструированный рев ненависти. Колеса крушили камни на поверхности разбитой скалы. Фары высвечивали вихри пыли, блестевшие, как россыпи алмазов. Мэнкс склонился над рулем. Стекла передних окон были опущены вниз.

– Я УБЬЮ ТЕБЯ, ЖАЛКАЯ СУЧКА! – кричал он.

Вик слышала слова, хотя на расстоянии его угрозы казались гулом в морской раковине.

– Я ЗАДАВЛЮ ВАС ОБОИХ! ВЫ УНИЧТОЖИЛИ МОИ ДОСТИЖЕНИЯ, А Я РАЗРУШУ ВСЕ ВАШЕ!

Бампер «Роллса» ударил ее заднее колесо. «Триумф» прыгнул вперед. Руль дернулся, вырываясь из ее хватки. Она едва удержала его. Если бы не удержала, переднее колесо повернуло бы в сторону. Байк сбросил бы их, и «Призрак» переехал бы тела.

«Роллс» ударил их снова. Мотоцикл полетел вперед. Ее голова едва не ударилась о руль.

Когда она приподняла подбородок и посмотрела вперед, мост Самого Короткого Пути был впереди. Его черный вход выделялся в тумане ватного цвета. Она облегченно вздохнула и слегка задрожала. Мост появился вовремя. Он унесет ее из этого места туда, куда ей нужно было ехать. Тени, ожидавшие внутри, чувствовались удобными, как холодная рука матери на пылавшем лбу. Она скучала по своей матери, по отцу и по Луи. Жаль, что они не смогли провести больше времени вместе. Ей казалось, что все ее близкие – не только Луи – ожидали на другой стороне моста. Ожидали, что она слезет с байка и упадет в их объятия.

«Триумф» прыгнул на мост – через деревянный порожек – и начал ехать по доскам. Слева от себя она увидела старую знакомую надпись, сделанную зеленой аэрозольной краской – три кривые буквы:

Луи →





«Призрак» выскочил на мост следом за ней, ударил ржавый «Рэйли» и послал его в полет. Тот просвистел мимо Вик справа. Позади ревел снег. Он сотрясал дальный конец моста, заполняя его собой, как пробка в бутылке.

– ТЫ, ТАТУИРОВАННАЯ СВОЛОЧЬ! – закричал Чарли Мэнкс.

Его голос отдавался эхом в большом пустом пространстве.

– ТЫ ТАТУИРОВАННАЯ ПРОСТИТУТКА!

Его бампер вновь врезался в зад «Триумфа». Мотоцикл накренился вправо, и плечо Вик ударилось в стену с такой силой, что ее почти выбило из седла. Отсутствовавшая доска показывала яростную белую статику. Самый Короткий Путь гремел и содрогался.

– Мыши, мама, – сказал Вейн.

Голос у мальчика был как у маленького ребенка.

– Смотри, сколько летучих мышей.

Воздух наполнился крохотными существами, слетевшими с потолка. Они кружили в панике, и Вик, опустив голову, мчалась через их облако. Одна ударила ей в грудь, упала на колени и, истерически захлопав крыльями, снова взлетела в воздух. Другая чиркнула крыльями по стороне ее лица. Это была мягкая, скрытная женская теплота.

– Не бойся, – сказала Вик. – Они не навредят тебе. Ты – Брюс Вейн! Все летучие мыши на твоей стороне, малыш.

– Да, – согласился мальчик. – Меня зовут Брюс Вейн. Я это помню.

Как будто он когда-то забывал свое имя. Возможно, забывал.

Вик посмотрела назад и увидела, что летучая мышь ударила в ветровое стекло «Призрака» с такой силой, что оставила белую паутину – прямо перед лицом Чарли Мэнкса. Вторая мышь превратилась в пятно крови и меха в другой стороне ветрового стекла. Третья и четвертая разбились о стекло, отскочив от него в темноту.

Мэнкс кричал и кричал. То был уже не звук страха, а разочарования. Вик не хотела слышать другой голос, звучавший в машине.

– Нет, папочка! Слишком быстро! Притормози!

Но она слышала его. Звуки усиливались в закрытом пространстве моста.

«Призрак» отклонился от курса, качнулся влево, и передний бампер ударился в стену, сорвал три фута досок. За ними открылась шипящая белая статика – пустота, стоящая за мыслью.

Мэнкс повернул руль, и «Призрак» метнулся через мост вправо, ударившись о другую стену. Доски затрещали и защелкали, как автоматная очередь. Они отлетали от стены и сыпались под машину. Полчища летучих мышей застучали по ветровому стеклу и начали влетать в салон через боковые окна. Кружась в автомобиле, они врезались в головы Мэнкса и ребенка. Маленькая девочка кричала не переставая. Мэнкс выпустил руль из рук, отгоняя мышей.

– Прочь! – вопил он. – Прочь от меня, чертовы создания!

Затем слова кончились, и он просто кричал.

Вик нажала на сцепление. Байк рванул вперед, мчась по мосту через темноту, кипевшую летучими мышами. Он несся к выходу, как ракета, делая пятьдесят, шестьдесят, семьдесят миль в час.

Внезапно передняя часть «Призрака» провалилась через пол моста. Задний конец «Роллс-Ройса» поднялся в воздух. Мэнкс упал грудью на руль. Его рот открылся в испуганном вопле.

– Нет! – закричал он.

Или это показалось Вик. Возможно, она просто услышала звук электрического «снега».

«Призрак» погружался в белый рев, разрывавший мост на части. Казалось, что Самый Короткий Путь складывался в центре. В какой-то момент Вик мчалась уже вверх. Мост рушился в середине. Оба конца поднимались, словно он закрывался, как книга. Новелла достигла конца – история, которую читатель и автор давно хотели отложить в сторону.

Машина NOS4A2 упала через обветшалый сгнивший мост – упала в ослепляющий белый свет с разрядами статики. Она погрузилась на тысячу футов и двадцать пять лет, упав через время, чтобы соединиться с рекой Мерримак в 1985 году, где при столкновении с водой ее раздавило, как банку пива. Двигатель прошел через панель и пронзил грудь Мэнкса – железное сердце, которое весило четыреста фунтов. Владелец автомобиля умер со ртом, полным моторного масла. Тело ребенка, сидевшего рядом с ним, высосало потоком и понесло к ближайшей гавани Бостона. Когда через четыре дня тело девочки обнаружили рыбаки, она была мертвой. В ее волосах запутались утонувшие летучие мыши.

Вик ускорилась до восьмидесяти, девяноста миль в час. Мыши улетали с моста в темную ночь – ее мысли и воспоминания, фантазии и чувства. Первый поцелуй Луи в обнаженную грудь. Вот она сняла с него рубашку. Въехала на своем детском велосипеде в зеленую тень августовского вечера. Поцарапала костяшки пальцев о карбюратор «Триумфа», когда закручивала болт. Приятно было видеть их полет. Видеть свои мысли свободными, отпускать их от себя, оставлять все позади. «Триумф» достиг выхода и унес их в сосновый лес. Какое-то время она ехала по хвое. Мотоцикл ревел в замершей темноте. Сын крепко держал ее за талию.

Переднее колесо въехало в откос с такой силой, что Вик бросило на руль. Боль в почке стала агонизирующим разрывающим ощущением. Лишь бы не перевернуться, – подумала она, сбрасывая скорость. Колесо пыталось взвиться вверх. Байк угрожал сбросить их с седла и свалиться рядом. Двигатель ревел, и мотоцикл раз за разом бился об откос. Она свернула на лесную поляну, откуда Чарли Мэнкс сопроводил их в Страну Рождества. Трава неистово хлестала по бокам «Триумфа».

Она замедлилась, и байк, задохнувшись, заглох. Она двигалась по инерции. Наконец «Триумф» остановился у линии деревьев. Она оглянулась. Вейн с обожанием смотрел на нее. Его руки еще крепче обнимали ее, словно они по-прежнему ехали на скорости восемьдесят миль в час.

Через каменистое поле она видела мост Самого Короткого Пути и фонтан летучих мышей, изливавшийся с него в звездную ночь. Затем, почти нежно, мост рухнул назад – от него ничего не осталось. Он исчез со слабым хлопком, прежде чем ударился о землю. Слабое содрогание пробежало по высокой траве.

Мальчик и его мать сидели на безмолвном байке и смотрели. Летучие мыши кружились в темноте. Вик ощущала в себе огромную умиротворенность. Она не знала, как много в ней чего осталось, кроме любви. Но этого было достаточно. Какое облегчение освободиться от всего остального!

Она нажала каблуком на кик-стартер. «Триумф» вздохнул с сожалением. Она попыталась еще раз, позволив себе разрываться изнутри и плеваться кровью. Третий раз. Кик-стартер почти отказался идти вниз. Байк вообще не издал ни звука.

– Что с ним не так? – спросил Вейн новым и тихим голосом маленького мальчика.

Она помотала байк между ногами. Он мягко потрескивал, но больше не издавал никаких звуков. Поняв, в чем дело, Вик сухо, но искренне рассмеялась.

– Горючее закончилось, – ответила она.





Придите все верные

Октябрь





Ганбарелл


В первое октябрьское воскресенье Вейн проснулся вместе со звоном церковных колоколов, разносившимся в квартале. Его отец тоже находился в комнате. Он сидел на краю кровати.

– Что тебе приснилось? – спросил новый, почти стройный отец.

Вейн покачал головой.

– Не знаю, – солгал он. – Не помню.

– Я подумал, может, тебе снилась мама, – сказал Новый Луи. – Ты улыбался.

– Наверное, я думал о чем-нибудь забавном.

– Забавном? – спросил Новый Луи, наблюдая за ним любопытными глазами… придирчивыми, ясными и заинтересованными. – Или о чем-то хорошем? Потому что это не всегда одно и то же.

Лучше говорить эту чушь, чем правду, – что ему снились Брэд Макколи, Марта Грегорски и другие дети из Страны Рождества. Не то чтобы такая страна существовала. Она теперь стала Белизной. Это была белая статика пустого канала. Дети вбегали в нее и играли в свои забавы. Прошлой ночью игра называлась «Укуси самого мелкого». У Вейна до сих пор оставался во рту специфический вкус крови. Он снова повращал языком в липком гнезде своего рта. Во сне у него было больше зубов.

– Я поеду на тягаче, – сказал Луи. – Нужно выполнить одну работу. Хочешь отправиться со мной? Хотя ты ничего не должен. С тобой останется Табита.

– Она здесь? Она спала у нас?

– Нет! Нет!

Луи, казалось, удивился этой идее.

– Я хотел сказать, что позвонил ей и попросил приехать к нам.

Его лоб задумчиво нахмурился, и через миг он продолжил, медленнее выговаривая слова:

– Не думаю, что прямо сейчас это казалось бы нормальным. Спать вместе. Это выглядело бы странным… для каждого.

Самая интересная часть этого утверждения, подумал Вейн, заключалась в словах прямо сейчас. Она подразумевала, что его отец мог бы считать нормальным, если бы мисс Табита Хаттер спала в их доме немного позже (конкретная дата уточняется).

Три вечера назад они ходили в кино – теперь их троица иногда смотрела фильмы вместе. Один раз Вейн оглянулся и увидел, как его отец взял Табиту Хаттер за локоть и поцеловал в угол рта. Судя по тому, как она склонила голову и слегка улыбнулась, Вейн понял, что это был не первый их поцелуй. Процесс стал слишком обычным и практичным. Потом Табита заметила, что мальчик наблюдает за ними, и слегка оттолкнула лицо Луи.

– Это не беспокоит меня! – сказал Вейн. – Я знаю, Табита тебе нравится. Мне она тоже нравится!

– Вейн, – произнес Луи. – Твоя мама… Твоя мама была… Я хочу сказать, она была моим лучшим другом. Я бы даже не начал…

– Но теперь она умерла. А ты должен быть счастлив. Ты должен наслаждаться жизнью!

Луи мрачно посмотрел на него – с душевной печалью, подумал Вейн.

– Ладно, – сказал Луи. – Как я уже говорил, если хочешь, можешь оставаться здесь. Табита ждет на улице. Я могу позвонить ей, и она будет у нас через три минуты. Ты получишь свою любимую няню с ее личным «Глоком».

– Нет, я выбираю твою компанию. Куда, ты сказал, мы поедем?

– А я этого не говорил, – ответил Луи.





* * *


Пока Вейн бродил по спальне в пижаме, Табита Хаттер пришла без приглашения и начала хозяйничать в квартире. Иногда она так делала: приходила с пончиками, которые, по ее словам, покупала для кофе. Табита могла бы купить и кофе, но она заявляла, что ей нравился напиток Луи. Вейн знал, что она говорила неправду. Кофе Луи был вполне обычным, если только вам не нравилось варево с послевкусием противокоррозийного ВД-40.

Ее перевели в офис Денвера для помощи в расследовании дела Макквин. В этом случае не ожидалось никаких обвинений. Она получила квартиру в Ганбарреле и обычно раз в день обедала с Луи и Вейном, якобы для того, чтобы взять у Луи свидетельские показания. Хотя в основном они говорили об «Игре престолов». Перед тем как пойти на ангиопластику и желудочное шунтирование Луи закончил читать первую книгу. Когда он проснулся через день после операции, Табита сидела у его постели. По ее словам, она хотела убедиться, что он был готов прочитать остальные романы серии.

– Привет, парни, – сказала Хаттер. – Думали улизнуть от меня?

– Появилась работа, которую нужно сделать, – ответил Луи.

– В воскресное утро?

– Людям все равно, когда посбивать свои машины.

Она зевнула, прикрываясь ладонью, – маленькая женщина с вьющимися волосами, в выцветшей майке «Чудо-женщины» и голубых джинсах, без украшений и каких-либо аксессуаров. Не считая 9-миллиметрового пистолета в набедреной кобуре.

– Ладно. Сделаешь мне кружку кофе, прежде чем мы поедем?

Луи улыбнулся при этих словах, но дипломатично сказал:

– Тебе не обязательно ехать с нами. Это может занять некоторое время.

Она пожала плечами.

– А что еще мне делать? Правонарушители спят. Я провела в ФБР восемь лет и ни разу не имела случая, чтобы в кого-нибудь стреляли до одиннадцати утра. Я успею выпить кофе до этого времени?





* * *


Луи поставил завариваться темный кофе и пошел заводить грузовик. Табита последовала за ним. Вейн остался один. Он начал натягивать кроссовки в коридоре, когда зазвонил телефон.

Мальчик посмотрел на трубку, лежавшую в черной пластиковой колыбели на краю стола справа от него. Было несколько минут восьмого – рано для звонков. Но, возможно, речь шла о работе, на которую они выезжали. Может быть, тому человеку, который пустил свою машину в кювет, помог кто-то другой. Такое иногда случалось.

Вейн ответил.

В трубке зашипело от громкого рева белого шума.

– Вейн? – с придыханием спросила девочка с русским акцентом. – Когда ты вернешься? Когда ты вернешься, чтобы продолжить игру?

Вейн не мог ответить. Его язык прилип ко рту. Пульс тикал где-то в горле. Они звонили уже несколько раз.

– Ты нужен нам. Ты можешь перестроить Страну Рождества. Ты можешь придумать ее заново. Все аттракционы и магазины. Все игры. Здесь не во что больше играть. Ты должен помочь нам. После того как мистер Мэнкс ушел, остался только ты.

Вейн услышал, как передняя дверь открылась. Он нажал на кнопку завершения звонка. Когда Табита вошла в коридор, он вернул трубку на место.

– Кто-нибудь звонил? – спросила она.

В ее серо-зеленых глазах сияла спокойная невинность.

– Ошиблись номером, – ответил Вейн. – Могу поспорить, что кофе уже готов.





* * *


С Вейном было что-то не так, и он знал об этом. Нормальные дети не получали телефонных звонков от мертвых сверстников. Нормальные дети не видели снов, которые снились Вейну. Но ничто из этого – ни телефонные звонки, ни сны – не служило явным показателем того, что с ним творилось неладное. Нет. На самом деле его ненормальность проявлялась в том, каким он становился, глядя, к примеру, на фотографию авиакатастрофы – взбудораженным, содрогавшимся от возбуждения и вины, словно смотрел на порнографию.

Неделю назад Вейн ехал в машине и увидел, как перебегавший дорогу бурундук был раздавлен колесами. Мальчик загоготал внезапным и довольным смехом. Отец повернул голову и с удивлением посмотрел на Вейна. Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но промолчал, увидев на лице сына больной взгляд сожаления и несчастья. Вейн не думал, что это было забавно, – маленький бурундук побежал налево, когда ему следовало мчаться направо. В результате его сбило чье-то колесо. Именно такие ситуации заставляли Чарли Мэнкса смеяться. Он просто ничего не мог с собой поделать.

Примерно в это же время он увидел по Ютубу ролики про геноцид в Судане. Где-то в середине сюжета он обнаружил улыбку на своем лице.

И еще была история о маленькой девочке, похищенной в Солт-Лейк-Сити – красивом двенадцатилетнем белокуром ангелочке с робкой улыбкой. Вейн смотрел новости в состоянии восторженного возбуждения. Он завидовал ей.

Несколько раз у него было чувство, что он обладает тремя дополнительными наборами зубов, скрытыми где-то за нёбом рта. Он снова и снова пробегал языком по деснам и воображал, что чувствует их – множество маленьких клыков прямо под кожей и плотью. Теперь он знал, что только представлял себе потерю обычных детских зубов. Вейн галлюцинировал под влиянием севофлюрана – как и видел в грезах Страну Рождества (ложь!). Но воспоминание о других зубах казалось более реальным – более ярким, чем материал повседневной жизни: чем школа, поездки к терапевту, обеды с папой и Табитой Хаттер.

Иногда он чувствовал себя обеденной тарелкой, которая треснула посередине и была склеена. Эти две части не имели ровной линии. Одна сторона – часть тарелки, отмечавшая его жизнь до Чарли Мэнкса, – микроскопически не соответствовала другой половине. Когда мальчик отстранялся от реальности и смотрел на эту кривую тарелку, он не мог представить, зачем кому-то понадобилось сохранять ее. Она никуда не годилась. Вейн думал об этом без какого-либо отчаяния… Вот в чем заключалась проблема. Он давно уже не чувствовал ничего похожего на отчаяние. Например, на похоронах матери он наслаждался исполнением гимнов.

В последний раз он видел мать живой, когда ее везли на каталке к машине «Скорой помощи». Парамедики спешили. Она потеряла много крови. Медики закачали в нее три литра – количество, способное продержать ее живой всю ночь. Но они не знали о ее пробитой почке и надорванных внутренностях, не знали, что ее организм кипел от собственных ядов.

Он бежал трусцой рядом с ней, держа ее за руку. «Скорая помощь» стояла на парковке у сельского магазина в начале дороги, которая вела к дому Мэнкса. Потом Вейн узнал, что первая беседа его матери и отца состоялась именно на этой стоянке.

– С тобой все будет в порядке, парень, – сказала ему мать.

Она улыбнулась. Ее лицо пятнала грязь и кровь. На правой брови кровоточила зияющая рана. В нос Вик была вставлена дыхательная трубка.

– Золото не тускнеет. То, что было хорошим, останется хорошим, не важно, сколько ударов оно примет на себя. Ты будешь в порядке. Ты всегда был золотом.

Вейн знал, о чем она говорила. Вик говорила, что он не походил на других детей в Стране Рождества. Она настаивала на том, что он по-прежнему оставался самим собой.

Но Чарли Мэнкс утверждал совсем иное. Чарли Мэнкс говорил, что кровь не отстирывается с шелка.

Табита Хаттер сделала глоток кофе и посмотрела в окно над кухонной раковиной.

– Твой папа подогнал грузовик к крыльцу. Хватай жакет. Там холодно. Мы можем ехать.

– Тогда поехали, – ответил Вейн.





* * *


Они втиснулись в кабину тягача. Вейн сидел посередине. Было время, когда они не влезли бы, но Новый Луи не требовал столько места, как Старый. Он теперь выглядел, как Борис Карлофф из «Франкенштейна», с неуклюжими отвисшими руками и впалым животом под большой бочкообразной грудью. У него были и шрамы, как у Франкенштейна. Они проходили под воротником его рубашки – по всей длине шеи и под правым ухом, где врачи сделали ангиопластику. Его жир был расплавлен, подобно мороженому, оставшемуся на солнце. Наиболее впечатляющей вещью были глаза. Непонятно, каким образом потеря веса изменяла глаза, но Вейн теперь их больше осознавал. Он гораздо больше воспринимал любопытный и вопрошающий взгляд отца.

Мальчик устроился рядом с отцом, но затем отсел подальше от того, что впивалось ему в ягодицы. Это был молот – не костяной молот для вскрытия трупов, а обычный инструмент плотника, деревянный, с изношенной ручкой. Вейн передвинул его к бедру отца.

Тягач выбрался из Ганбаррела и, следуя амерканским горкам через старые пихтовые леса, начал упорно подниматься к безбрежному синему небу. За городом в прямых лучах солнца было достаточно тепло, но верхушки деревьев беспокойно раскачивались в холодном ветре, который ароматно пах подгнившей осиной. Склоны были усыпаны золотом цветов.

– Золото не тускнеет, – прошептал Вейн.

Листья будто бы все время облетали. Они проносились через дорогу и летели на крыльях ветра.

– Что ты сказал? – спросила Табита.

Он покачал головой.

– Как насчет радио? – сказала Хаттер и потянулась через него, чтобы включить музыку.

Вейн не сказал, почему ему хотелось тишины, почему идея музыки заставляла его нервничать.

Через тонкий треск статики басовитый Боб Седжар пел о любви к старому рок-н-роллу. Он утверждал, что, если кто-то в его присутствии будет слушать диско, ему через десять минут укажут на дверь.

– Где произошла эта авария? – спросила Табита, и Вейн отметил, что в ее голосе чувствовалась нотка подозрительности.

– Мы почти на месте, – ответил Луи.

– Кто-то пострадал?

– Эта авария случилась давно, – сказал Луи.

Вейн не знал их места назначения, пока они не проехали сельский магазин. Другого магазина здесь не могло быть. Бензоколонки остались перед зданием. Одна из них почернела. Краска облупилась там, где ее поймал огонь в тот далекий день, когда Чарли Мэнкс решил заправиться. В холмах над Ганбаррелом было много заброшенных шахт и поселков, и не было ничего особенного в бревенчатом доме с разбитыми стеклами, где не было ничего, кроме теней и паутины.

– Что ты задумал, мистер Кармоди? – спросила Табита.

– То, что меня просила сделать Вик, – ответил Луи.

– Возможно, тебе не стоило привозить сюда Вейна.

– На самом деле я думаю, что не стоило привозить тебя. Я собираюсь портить вещественые доказательства.

– Ладно, – сказала Табита. – Этим утром я буду хранить молчание.

Луи проехал мимо магазина и через полмили начал замедляться. Гравиевая дорожка к Дому саней располагалась справа. Когда он свернул на нее, статика в динамиках усилилась, едва не заглушив приятный голос Боба Седжара. Возле Дома саней хорошей радиосвязи не было ни у кого. Даже «Скорая помощь» не смогла послать сообщение в госпиталь. Возможно, дело объяснялось контурами шельфовой скалы. В ущельях Скалистых гор было легко потерять мир внизу… и среди скал, деревьев и пронизывающих ветров обнаруживалось, что XXI век являлся всего лишь воображаемой конструкцией – причудливым понятием, наложенным людьми на мир, не имевшим значения для скал.

Луи остановил грузовик и выбрался из кабины, чтобы убрать полицейские ленты. Затем они продолжили движение. Тягач проехал по грязной дороге почти у самых руин.

Сумах краснел в осеннем холоде. Где-то рядом дятел долбил сосну. Когда Новый Луи поставил грузовик на тормоз, из динамиков не доносилось ничего, кроме рева белого шума.

Если Вейн закрывал глаза, он видел их – детей статики – детей, потерявшихся в пространстве между реальностью и мыслью. Они находились так близко, что мальчик почти слышал их смех под шипением радио. Он задрожал.

Отец положил руку на его ногу. Вейн открыл глаза и посмотрел на него. Луи выбрался из грузовика, но заглянул обратно в кабину, чтобы опустить большую руку на его колено.

– Все хорошо, Вейн, – сказал он. – Не бойся. Ты в безопасности.

Ребенок кивнул. Но его отец неправильно понял его. Вейн не был напуган. Да, он дрожал. Однако это было нервное возбуждение. Другие дети находились так близко. Они ждали его возвращения, грезили о существовании нового мира, новой Страны Рождества, с аттракционами, едой и играми. Он мог бы создать ее. Это было по силам каждому. Потребовалось бы немногое: некоторые инструменты, развлечения и забавы, которые он использовал бы, чтобы прорвать дыру в реальном мире и пройти в свой тайный внутренний ландшафт.

Вейн почувствовал металлическую головку молота на своих коленях и, взглянув на нее, подумал: возможно. Взять молот и ударить им по голове отца. Когда Вейн представил себе звук, который сделает молоток, – глубокий пустой треск стали о кость, – он изогнулся от удовольствия. Вонзить его в центр симпатичного, самодовольного и сучьего лица Табиты Хаттер, разбить ее очки, выбить зубы в лживом рту. Это будет забавно. Мысль, что ее полные губы окрасятся кровью, наполнила его каким-то эротическим зарядом. Справившись с ней, он мог бы пойти в лес – к утесу, где находился каменный тоннель в Страну Рождества. Он мог бы бить молотом, махать им до тех пор, пока камень не начнет колоться, пока не образуется трещина, в которую он сможет пролезть. Махать молотом, пока он не откроет мир, не сделает пространство, чтобы проползти в него, вернуться в царство мысли, где его ожидали дети.

Но пока он думал о такой возможности – фантазировал об этом, – отец убрал руку с его колена и взял молоток.

– А он тебе зачем? – спросила Табита, отстегивая ремень безопасности.

Ветер гулял по соснам. Ангелы покачивались. Серебристые шары превращали свет в яркие полихромные лучи.

Луи сошел с дороги и зашагал вниз по откосу. Он поднял голову – у него теперь был один нормальный подбородок – и бросил взгляд мудрой черепахи на украшения, висевшие на ветвях. Чуть позже он снял одного белого ангела, дувшего в золотую трубу, поставил на камень и разбил его молотком.

Прозвучал краткий вопль в бушевавшей статике радио.

– Луи? – удивленно спросила Табита, обходившая перед грузовика.

Вейн подумал, что если бы он сел за руль и завел бы тягач, то мог бы переехать ее. Представив себе звук ее черепа, ударившегося о решетку радиатора, он начал улыбаться. Идея была довольно заманчивой. Но затем Хаттер ушла под защиту деревьев. Он быстро поморгал, освобождаясь от ужасного, зловещего и чудесного видения, а затем спрыгнул с подножки грузовика.

Поднявшийся ветер ерошил его волосы.

Луи сорвал блестящее серебряное украшение – большой шар, пригодный для софтбола, подбросил его в воздух и ударил по нему молотком, как по бейсбольному мячу. Блестящая сфера взорвалась в красивых брызгах опалового стекла и кусочках медной проволоки.

Вейн стоял у грузовика и наблюдал за происходящими событиями. Сквозь громкий рев статики он услышал хор детей, певших рождественскую песню. Они пели о верности. Их голоса были далекими, но чистыми и сладкими.

Луи смял керамическую елку, несколько оловянных снежинок и искрившуюся золотым блеском китайскую сливу. Немного вспотев, он снял свою фланелевую куртку.

– Луи, – вновь спросила Табита, глядя на него с вершины откоса, – зачем ты это делаешь?

– Потому что одна из этих игрушек принадлежат ему, – ответил Луи и кивнул на Вейна. – Вик вернула ему почти все, но я хочу отдать остальное.

Ветер начал завывать. Деревья стали раскачиваться. Это походило на маленькое сражение, когда сосны клонились взад и вперед. В воздух поднялись сосновые иглы и сухая листва.

– Что я должна делать? – спросила Табита.

– Как минимум? Не арестовывай меня.

Он отвернулся от нее и нашел очередное украшение. Оно разбилось с музыкальным звоном.

Табита посмотрела на Вейна.

– Я никогда не останавливалась на минимуме. Хочешь помочь? Выглядит забавно, верно?

Вейн был вынужден признать, что выглядело забавно.

Она использовала рукоятку пистолета. Мальчик – камень. Звуки рождественского хора, звучавшего в машине, усилились. Табита заметила это и бросила беспокойный удивленный взгляд на грузовик. Луи игнорировал данный факт, продолжая крушить стеклянные рождественские венки и проволочных клоунов. Через несколько секунд белый шум снова возрос по громкости, похоронив под собой песню.

Вейн разбивал ангелов с трубами, с арфами, с руками, сложенными для молитвы. Он уничтожил Санту и всех его оленей, всех его эльфов. Сначала он смеялся. Через некоторое время это перестало быть забавным. Потом у него начали болеть зубы. Лицо казалось то горячим, то холодным, обжигающим, ледяным и снова горячим. Он не знал, почему так происходит, и не думал об этом много.

Он замахнулся синим куском сланца, чтобы разбить керамического ягненка, когда вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Мальчик поднял голову и увидел девочку, стоявшую у руин бывшего Дома саней. На ней была грязная ночнушка. Когда-то одежда была белой, но теперь ее покрывали многочисленные следы засохшей крови. Волосы были жутко спутаны. Ее бледное милое лицо покрывали синяки. Она молча плакала. Ноги были окровавлены.

– На помаш, – прошептала она.

Звук почти терялся в шепчущем ветре.

– На помаш.

Вейн никогда не слышал русских слов на помощь, но понимал, о чем она говорила.

Табита заметила, что Вейн на что-то смотрит. Повернув голову, она тоже увидела девочку.

– О мой бог, – тихо сказала она. – Луи. Луи!

Кармоди посмотрел на Марту Грегорски, пропавшую в 1992 году. Ей было двенадцать лет, когда она исчезла из отеля в Бостоне, и двенадцать сейчас – через два десятилетия. Луи наблюдал за ней без особого удивления. Он выглядел серым и уставшим. Пот стекал по похудевшим щекам.

– Я должен найти остальное, Табби, – сказал Луи. – Ты поможешь ей?

Табита бросила на него испуганный изумленный взгляд. Она сунула оружие в кобуру, повернулась и быстро пошла по упавшей листве.

Позади Марты из-за куста вышел мальчик с черными волосами, лет десяти, в грязной сине-красной форме охранника древнего Тауэра. Под удивленными и напуганными глазами Брэда Макколи чернели синяки. Он искоса посмотрел на Марту, и его грудь начала набухать рыданиями.

Глядя на них обоих, Вейн покачнулся на каблуках. В его сне прошлой ночью Брэд тоже носил наряд лейб-гвардейца. У Вейна закружилась голова. Но когда он покачнулся на каблуках – и был близок к падению, – отец поймал его сзади, поместив на плечо мальчика массивную руку. Эти руки не подходили к телу Нового Луи, заставляя его большую неуклюжую фигуру выглядеть плохо составленной вместе.

– Эй, парень, – сказал Луи. – Если хочешь, можешь вытереть лицо о мою рубашку.

– Что? – спросил Вейн.

– Не плачь, сынок.

Луи поддержал его другой рукой. В ней лежали керамические осколки разбитой луны.

– Ты уже плачешь пару минут. Я так понимаю, что эта игрушка была твоей, верно?

Вейн чувствовал, что у него конвульсивно дергаются плечи. Он попытался ответить, но из горла ничего не выходило. Слезы на щеках горели на холодном ветру. Его самоконтроль закончился, и он уткнулся лицом в живот отца, скучая на мгновение по старому Луи с его комфортной медвежьей массой.

– Прости меня, – прошептал он.

Его голос казался ломаным и странным. Он поводил языком по рту, но не нашел никаких тайных зубов. Мысль о том, что они исчезли, вызвала такой взрыв облегчения, что ему пришлось повиснуть на отце, чтобы удержаться от падения.

– Прости меня, пап. Ах, папа! Я извиняюсь.

Его дыхание прерывалось короткими дрожащими рыданиями.

– За что?

– Я не знаю. За плач. За то, что я обсопливил тебя.

– Никто не извиняется за слезы, – ответил Луи.

– Меня тошнит.

– Да. Понимаю. Думаю, ты страдаешь от своей человечности.

– А от этого можно умереть? – спросил Вейн.

– Да, – сказал Луи. – В каждом случае это очень фатально.

Вейн кивнул.

– Ничего. Я так понимаю, что это хорошо.

Чуть вдалеке Вейн слышал ясный, уверенный и успокаивающий голос Табиты Хаттер, называвшей имена, говоривший детям, что с ними будет все в порядке, что о них позаботятся. Он знал, что если обернется, то увидит дюжину ребят, а остальные будут выходить из-за деревьев, оставляя позади себя мир статики и белого шума. Он слышал, что некоторые из них рыдали. Очевидно, человеческое состояние было заразно.

– Папа, – спросил Вейн, – если с тобой все будет хорошо, мы можем в этом году пропустить Рождество?

– Если Санта попробует спуститься к нам через дымоход, я дам ему под зад ногой, – ответил Луи. – Это обещание.

Вейн засмеялся. Смех был лучше, чем рыдание. Он звучал нормально.

На шоссе послышался свирепый рев приближавшегося мотоцикла. У Вейна появилась идея – отчаянная и ужасная, – что это мчалась его мать. Потерянные дети вернулись из состояния, похожего на смерть. Возможно, теперь настал ее черед. Но это был просто какой-то парень, решивший покататься на «Харлее». Он промчался мимо с оглушительным грохотом. Солнце блестело на хроме. Был ранний октябрь, но сияние утреннего светила дарило тепло. Осень вступила в свои права. За ней следовала зима. Но сейчас осталось еще немного хорошей погоды для езды на мотоцикле.





* * *


Начато 4 июля 2009-го.

Завершено в 2011-м.

Джо Хилл, Эксетер, штат Нью-Гэмпшир





* * *





notes


Примечания




1




Аналог игры «Эрудит».





2




Так в оригинале (прим. ред.)





3




По Фаренгейту. По Цельсию это примерно 39–40 градусов.





4




Перевод Григория Кружкова.





5




Нули в теннисе – love.





6




Пауэр Гёрл (англ. Power Girl, настоящее имя Кара Зор-Л, также известная, как Карен Старр) – персонаж комиксов издательства DC Comics.