Annotation


Слоун и Джеймс бежали, чудом вырвавшись из Программы. Теперь они – в группе мятежников, и им предстоит выяснить, кому из них можно доверять, а кому – нет. К тому же большая часть их воспоминаний по-прежнему стерта. Единственный ключ к их прошлому – Панацея, таблетка, способная вернуть утраченную память. И она всего одна.

Ставки высоки как никогда. Смогут ли Слоун и Джеймс победить Программу? Или Программа найдет их первой?





* * *



Сьюзен Янг



Часть первая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11





Часть вторая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8





Часть третья

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11





Эпилог





notes1

2





* * *





Сьюзен Янг

Программа. Возвращение





© Suzanne Young, 2014

© Перевод. О.А. Мышакова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015





* * *




Команде «Программы» и памяти любимой бабушки Джозефины Парзич





Часть первая

Мы рады каждому





ЭПИДЕМИЯ


За четыре года самоубийства достигли масштабов эпидемии – каждый третий подросток умирает подобным образом, но недавние исследования выявили всплеск самоубийств и среди взрослых, развенчав миф, что причина кроется в вакцинации младенцев или бесконтрольном приеме антидепрессантов.

Программа является единственным превентивным методом, но его применяют не ко всем. Ввиду распространения эпидемии власти готовят новый закон, который вступит в силу уже в этом году: все подростки до восемнадцати лет обязаны проходить модификацию поведения в Программе. Опираясь на результаты других экспериментальных начинаний, инициаторы надеются искоренить эту болезнь у будущих поколений: специалисты Программы утверждают, что стабилизация настроения в сочетании с терапией памяти приводят к стопроцентному излечению.

Информация об обязательном лечении вскоре будет обнародована, но одно можно сказать уже сейчас: Программа наступает.

По сообщению Келлана Томаса





Глава 1




Джеймс смотрел вперед, не реагируя на мои слова, – видимо, от шока. Я проследила за его взглядом: через ветровое стекло видна пустая парковка у заброшенного придорожного круглосуточного магазина – окна заколочены фанерой, белый сайдинг исписан черными граффити. В каком-то смысле мы с Джеймсом как этот брошенный магазин: наши прежние личности надежно заперты, а мир продолжает жить своей жизнью. Нам полагалось принять эту перемену и следовать правилам, но мы пошли против всех правил.

Уличные фонари начали выключаться – солнце из-за гор осветило туманный горизонт. Уже почти пять утра, надо ехать, если мы хотим успеть до появления блокпостов. Мы только что пересекли границу Айдахо, скоро и здесь введут «Эмбер алерт», чтобы нас перехватить и вернуть.

Программа печется сугубо о нашей безопасности.

– Значит, существует таблетка, – тихо повторил Джеймс, наконец очнувшись. – Майкл Релм оставил тебе лекарство, способное вернуть воспоминания. – Он повернулся ко мне: – Но он дал тебе только одну таблетку.

Я кивнула, глядя, как осунулось красивое лицо Джеймса, почти как в начале его болезни. После выхода из Программы Джеймс искал способ узнать наше общее прошлое. В заднем кармане джинсов, в сложенном пластиковом пакете у меня лежала маленькая оранжевая таблетка, ключ к секретам. Но я сделала свой выбор: риск слишком велик, возможен рецидив депрессии. Вспомнятся горе, перенесенные страдания. В ушах звучало сказанное на прощание сестрой Релма: «Порой единственная реальность – это настоящее». Сейчас, сидя рядом с Джеймсом, я точно знаю, кто я.

– Ты же не собираешься ее принимать? – спросил Джеймс, осторожно поглядывая на меня голубыми глазами. Трудно поверить, что еще вчера мы целовались у реки, забыв обо всем и упиваясь свободой.

– Таблетка все изменит, – сказала я. – Я вспомню себя, но никогда не стану прежней, только вернется горе от потери брата. Да и других я наверняка теряла… Мне нравится быть здесь и сейчас, рядом с тобой, Джеймс. Я хочу, чтобы мы были вместе, и боюсь все испортить.

Пригладив светло-золотистые волосы, Джеймс длинно выдохнул.

– Я никогда не оставлю тебя, Слоун. – Он выглянул в окно – собирались тучи. Ливня нам не миновать, это лишь вопрос времени. – Мы вместе, – решительно сказал он, снова взглянув на меня. – Но раз существует лишь одна таблетка, я никогда ее не приму. Не сделаю этот выбор без тебя.

Сердце переполняли чувства – Джеймс выбирал жизнь со мной, жизнь, о которой я мечтала (кроме той части, где нас преследует Программа). Я положила руки ему на грудь. Джеймс привлек меня к себе.

Он облизнул губы, но поцеловал меня не сразу.

– Оставим таблетку на тот случай, если позже передумаем, так?

– Читаешь мои мысли.

– Ты умная, – прошептал Джеймс и поцеловал меня. Я гладила его щеки, растворяясь в нем, бормоча, что люблю его, но ответ заглушил нестерпимый визг покрышек.

Джеймс обернулся как ужаленный, хватаясь за ключ в зажигании: рядом с визгом остановился белый фургон, зажав наш внедорожник у бетонного разделителя.

Меня охватила паника, от которой стало трудно дышать. Я закричала Джеймсу ехать, таранить фургон, если надо. Не вернусь в Программу, не дам снова себя стереть! Джеймс рванул на себя рычаг передач, готовый резко его опустить, когда дверца фургона открылась и на землю спрыгнул водитель. Я недоуменно наморщила лоб: ни белой куртки, ни гладко зачесанных волос хендлера.

Фургон вела девушка в футболке с «Нирваной» и высветленными дредами, разметавшимися по плечам. Высокая, невероятно тоненькая, ярко-красные губы, а улыбка выдавала огромную щель между передними зубами. Я тронула за локоть Джеймса, сидевшего с таким видом, будто готов переехать эту девицу:

– Подожди.

Джеймс взглянул на меня как на сумасшедшую, но с другой стороны фургона на подножку вышел парень, глядя на нас поверх двери. Под глазами полукруглые синяки, распухший нос – его побитый вид заставил Джеймса остановиться и убрать ногу с педали газа.

Девушка подняла руки:

– Расслабьтесь, мы не из Программы!

Джеймс опустил стекло, не выключая мотора, готовый рвануть с места и сбить ее в любую секунду.

– Тогда кто вы, черт побери?

Девушка улыбнулась еще шире и оглянулась на своего спутника.

– Я Даллас, – представилась она. – Релм эсэмэской просил вас найти.

Услышав имя Релма, я попросила Джеймса выключить мотор, с облегчением выдохнув, что с моим другом все в порядке.

Даллас подошла – ботинки гулко стучали по асфальту, встала у машины и уставилась на Джеймса, приподняв темную бровь.

– Релм не рассказывал, какой ты красавчик, – не без иронии бросила она. – Непорядок.

– Как вы нас нашли? – спросил Джеймс, не обращая внимания на ее слова. – Мы ехали на границу к Лейси и Кевину, но там везде патрули, еле прорвались…

Даллас кивнула на внедорожник:

– По маячку в мобиле, вам его сестра Релма дала. Очень удобно, но пора избавиться от телефончика.

Когда мы садились в машину, черный телефон уже лежал на центральной консоли, как и спортивная сумка с вещами на заднем сиденье, и две сотни долларов. Но неужели все уже произошло и мы теперь в рядах мятежников? Если так, они вовсе не такие крутые.

– Ваши друзья, – продолжала Даллас, – не доехали. Плачущую Лейси мы нашли в ее «фольксвагене». Кевин так и не появился. Остальное она вам сама расскажет.

У меня упало сердце. Что случилось с Кевином?

– Где Лейси, как она?

– Взрывная, как петарда, – засмеялась Даллас. – Со мной говорить отказалась. Я отправила Каса успокаивать и уговорить выйти из машины, так она ему нос сломала. Пришлось ее усыпить, но не волнуйтесь, воспоминания мы не крадем, – произнесла она загробным голосом, будто Программа – детская страшилка, вроде подкроватных монстров. Интересно, в уме ли девушка вообще? – Короче… – Даллас вздохнула и сунула руки в задние карманы джинсов, – сейчас ее везут в безопасное место. Если не хотите, чтобы вас поймали, предлагаю вам тоже выйти из машины и следовать за мной.

– В этом фургоне? – фыркнул Джеймс. – Ты считаешь, что здоровенный белый фургон не привлекает внимания?

– А вот представь себе. В таких разъезжают хендлеры, а не подростки в бегах. Джеймс – тебя же Джеймс зовут, да? – ты, конечно, красавчик и все такое, но умом, судя по всему, не блещешь, поэтому веди свою маленькую подружку в фургон, чтобы нам здесь долго не торчать.

– Да пошла ты! – Чувствуя себя оскорбленной сразу по нескольким пунктам, я не нашлась с достойным ответом. Джеймс повернулся ко мне, нахмурив брови.

– Что думаешь? – тихо спросил он. Я понимала его колебания, но альтернативы не было. Мы ехали к мятежникам, они нашли нас первыми. Лейси у них.

– Надо ехать к Лейси, – ответила я. Мне было страшно жаль, что нельзя сбежать самостоятельно – нет средств. Ну, значит, надо перегруппироваться.

Джеймс застонал, не желая подчиняться (его отвращение к авторитетам – одна из моих любимых черт).

– Допустим, – сказал он, повернувшись к Даллас. – А как быть с «Эскалейдом»? Хорошая же машина!

– Ее отгонит Кас.

– Чего?! – воскликнул Джеймс. – Почему это он…

– Кас не беглый, – перебила Даллас. – Он вообще не был в Программе и легко минует любой блокпост. Он поедет вперед, на разведку, чтобы мы вернее добрались в укрытие.

– А где оно? – спросила я.

Даллас мельком взглянула на меня, раздраженная вопросом.

– Не забегай вперед, дорогая. Когда вы выйдете из машины, нам сначала надо будет кое-что предпринять.

Переглянувшись, мы с Джеймсом решились выйти. К нам направился Кас. На мгновение я испугалась, что у нас просто угоняют машину, особенно когда он вытащил горсть пластиковых стяжек.

– Это еще для чего? – возмутился Джеймс, схватив меня за локоть и оттащив.

Даллас уперлась рукой в бок:

– Касу сегодня уже сломали нос. У тебя очень неуравновешенный вид, Джеймс. Должны же мы защищаться. Мы вам не доверяем – вы в Программе побывали.

Она произнесла это так, что мы почувствовали себя выродками, вызывающими отвращение. Но это было сказано нарочно, чтобы застать нас врасплох: Кас незаметно зашел нам за спину и крепко связал руки. На щеку мне упала капля дождя. Я искоса поглядела на Джеймса: он, злой, стоял, глядя, как Даллас с Касом обыскивают «Эскалейд» и забирают наши деньги. Брезентовая сумка вылетела на асфальт. Пошел мелкий дождь. Даллас хмуро взглянула в небо, подошла к сумке и лениво забросила ее на плечо.

Я чувствовала себя беспомощной и не понимала, как это вышло. Надо было бежать, бежать, но теперь выбора не осталось: мы пошли за Даллас к фургону. Она помогла нам сесть назад и захлопнула дверцу.



Плечом к плечу сидели мы с Джеймсом в фургоне. Я остро воспринимала все – легкий запах бензина, резиновые покрышки, цеплявшие волосы, бормотание сканера, перехватывающего переговоры полицейских, слишком тихое, чтобы разобрать. Джеймс погладил мои пальцы, и я невольно взглянула на него. Он смотрел вперед – подбородок напрягся – и явно думал о пластиковых стяжках. Мы ехали уже много часов, жесткий пластик стирал кожу до крови. Должно быть, у него то же самое.

Даллас взглянула в зеркало заднего вида и встретилась глазами с ненавидящим взглядом Джеймса.

– Не волнуйся, красавчик, почти на месте. Небольшое изменение в планах. На склад в Филадельфии вчера вечером наведались копы, поэтому сейчас едем в Солт-Лейк-Сити.

Я встревоженно выпрямилась:

– Но Релм советовал ехать на восток, он говорил…

– Я знаю, что сказал вам Майкл Релм, – перебила Даллас. – Но такова реальность. Не будь ребенком. За нами идет Программа, мы – инфекция, которую они намерены вывести. Скажите спасибо, что мы вообще вам помогаем.

– Буду откровенен, Даллас. – Голос Джеймса дрожал от сдерживаемой ярости. – Если ты не снимешь стяжки с моей девушки, я поведу себя как последняя сволочь. Не хотелось бы подпортить тебе фотографию.

Даллас снова взглянула в зеркало без всякого удивления.

– Почему ты решил, что у тебя получится? – серьезно спросила она. – Ты понятия не имеешь, на что я способна, Джеймс.

У меня по спине пробежал мороз. Джеймс тоже понял, что угроза не возымела действия. Даллас крепкий орешек, ее словами не напугаешь.

Пейзаж за окном постепенно менялся. Деревья с густыми кронами остались в Орегоне, вокруг открытый простор и бескрайнее небо, но и здесь есть цветы и покатые зеленые холмы, за которыми возвышаются огромные горы. Просто дух захватывает.

Пластиковые стяжки больно вгрызались в связанные за спиной запястья. Я вздрогнула, но тут же села как ни в чем не бывало, видя, насколько все это возмущает Джеймса. Он передвинулся так, чтобы я могла прислониться и расслабиться, и мы вместе смотрели, как сельская местность сменилась штакетниками и старыми гаражами.

– Добро пожаловать в Солт-Лейк-Сити, – объявила Даллас, въезжая на парковку перед невысоким складом из старого кирпича. Я ожидала увидеть какую-то укрепленную территорию, вроде промзоны, и при виде отсутствия всякой защиты во мне плеснулся страх. – Строго говоря, – Даллас поджала губы и огляделась вокруг, – это пригород, в городе гораздо лучше. Зато здесь уединенно и притом достаточно народу, чтобы днем наше присутствие не привлекало внимания. Кас прекрасно справился с задачей.

Остановившись за «Эскалейдом», Даллас выключила мотор, повернулась на сиденье и оглядела нас:

– Обещаете быть паиньками, если я разрежу стяжки? – спросила она. – Мы забрались уже достаточно далеко, хочется верить, что вы не будете создавать проблем.

«Пожалуйста, не говори ничего глупого, Джеймс», – взмолилась я про себя.

– Я постоянно создаю проблемы, – монотонно ответил Джеймс. Я уставилась на него тяжелым взглядом, но Даллас лишь засмеялась и выбралась из машины. Джеймс искоса глянул на меня и пожал плечами, вовсе не испытывая раскаяния за дерзость мятежникам, которые фактически держали нас в заложниках.

Дверца фургона отъехала с громким металлическим скрежетом, и солнце нас на минуту ослепило. Пока мы моргали, Даллас за локоть вывела меня из фургона. Я еще не привыкла к яркому свету, когда подошел Кас с карманным ножом. Я испуганно ахнула, и он выставил ладонь.

– Эй, эй! – В его голосе слышалась обида на то, что я могла заподозрить его в нехороших намерениях. – Я хочу разрезать завязки. – Он покосился на Джеймса, который развернулся на сиденье и свесил ноги, готовый броситься на Каса. – Да серьезно! – Кас поманил его к себе. – Вы ж не арестанты!

После секундного колебания Джеймс соскочил на тротуар, повернулся спиной к Касу и не сводил с меня взгляд, пока тот перепиливал пластиковые хомутики. Даллас, изогнув темные брови, внимательно за нами наблюдала. Долго это не продлилось – освободившись, Джеймс схватил Даллас за футболку и прижал ее к фургону.

– Если еще будешь пакостить Слоун, – прорычал он, – я из тебя…

– Что? – холодно осведомилась Даллас. – Что ты сделаешь? – Ростом она была почти с Джеймса, но выглядела куда слабее. Разгадав его блеф, тонкой рукой Даллас взялась за его запястье. На лице Джеймса проступила неуверенность, он опустил руку, но Даллас, не дав ему отодвинуться, резко ткнула локтем в подбородок со странно тупым звуком, одновременно ударив длинной ногой под колени. Джеймс полетел на асфальт. Я вскрикнула. Джеймс лежал на спине, глядя в небо, а Даллас присела рядом, с улыбкой поправляя смятую футболку, растянутая горловина которой спадала у нее с плеча.

– Какой темперамент! – съязвила она. – Дрался бы так, когда тебя в Программу волокли!

Ее слова шокировали и задели меня – жестоко так говорить, можно подумать, мы виноваты, что нас забрали! Джеймс потер подбородок, отпихнул Даллас и поднялся. Спорить он не стал. Как спорить с тем, чего не помнишь?

– Так, – хлопнула ладонями Даллас, – всем внутрь. – Она направилась ко входу в помещение для приема и погрузок. Джеймс буркнул, что только сумку возьмет из фургона.

Солнце припекало. Без привычной тени деревьев было очень жарко. Соседняя парковка тоже пуста – похоже, Даллас права насчет уединенности. Здесь тихо.

Кас выдохнул и провел рукой по длинным темным волосам. При близком рассмотрении нос у него не казался сломанным – маленькая ссадина на переносице, ниже немного отекло – ну, и черные синяки под глазами. Лейси могла ударить и посильнее.

– Даллас не всегда была такой, – тихо сказал мне Кас. – До Программы у нее была совсем другая жизнь.

– Она была в Программе? – поразилась я. – Она же дала понять, что ненавидит тех, кто там побывал!

Кас покачал головой:

– Она ненавидит то, что делает Программа, и постоянно тренируется.

– В смысле? – спросила я, глядя, как Джеймс сплюнул кровь на асфальт. Даллас ударила его сильнее, чем мне показалось.

– Самооборону осваивает, – пояснил Кас. – Учится, как убивать, если придется. Или если захочется. – Он помолчал. – Может, вам пока так не кажется, но мы на одной стороне.

– Точно? – Я повернулась спиной, показав связанные руки. Кас извинился и, осторожно придерживая меня повыше кисти, начал резать пластик.

– Кто знает, – сказал он, стоя за спиной, – может, мы еще друзьями станем.

Руки упали, как плети. Я сразу принялась растирать болезненные розовые следы.

– Я бы на это не рассчитывал, – отозвался Джеймс, встав между мной и Касом. Он бросил на асфальт спортивную сумку и взял меня за руки осмотреть ссадины. Проведя большим пальцем по измятой коже, он поднес мои запястья к губам и поцеловал. – Легче? – Вид у него был виноватый, пусть здесь и нет его вины.

Я обняла Джеймса, прижавшись щекой к его шее. Про себя я гадала, лучше стала наша ситуация или хуже.

– Я с ума схожу, – пробормотала я.

– Я тоже, – прошептал Джеймс.

Это мне что-то напомнило – фантомное, без контекста, воспоминание. А ведь таблетка в кармане может это изменить – я буду помнить все. В глазах Джеймса читалась неуверенность, будто и он что-то вспомнил. Он открыл рот, но тут нас окликнула Даллас:

– Если не соскучились по хендлерам, лучше не стоять на виду!

Упоминание о хендлерах сразу заставило нас очнуться. Джеймс взял меня за руку, и мы направились к пустому на вид зданию, где якобы скрывались оставшиеся мятежники. Надеюсь, здесь нас Программа не найдет. Хотя бы некоторое время.





Глава 2




Внутри было тесно от стройматериалов: большие запечатанные ведра, груды пыльных мешков, заготовки для картонных коробок. Я с трудом сглотнула ком в горле, не представляя, как можно жить в пустом складе, но Даллас подошла к дальней стене и распахнула дверь.

– Это, – она жестом обвела помещение, – фасад. Дружно спускаемся, внизу безопаснее.

– А другие выходы там есть? – спросила я, вглядываясь в дверной проем, где виднелась темная лестница.

Даллас вытаращила глаза:

– Тоже мне, пожарный инспектор! Естественно, есть, только будь любезна днем на улицу не выходить. Сюжет о тебе уже крутят по Си-эн-эн, и если кто тебя увидит – конец.

– А обо мне говорили? – спросил Джеймс. Его гнев к Даллас поулегся, что я расценила как хороший знак: похоже, нам придется здесь задержаться. А вот моя неприязнь к ней не ослабела ни на йоту.

– Говорили, – отозвалась Даллас, – только фото еще не показали. Покажут – тогда нам вас не спрятать.

Джеймс улыбнулся мне, а я ударила его по плечу.

– Что? – не понял он. – Это же хорошо! Люди начнут задаваться вопросом, нужна ли Программа, раз мы от нее сбежали.

Кас засмеялся и прошел мимо нас в подвал. Даллас стояла, держась за дверную ручку, и смотрела на Джеймса.

– Не получится, – с сожалением сказала она. – Они все перевернут с ног на голову, как всегда. Программа же контролирует СМИ, Джеймс. У них все под контролем.

Мне показалось, что Даллас расстроена, но она сразу попыталась это скрыть, поспешив вниз по лестнице.

Джеймс смотрел ей вслед, пытаясь ее понять, но если Кас сказал правду и Даллас побывала в Программе, она и сама себя не знает. Так что Джеймсу не повезло.

Узкая лестница вела на «нижний уровень», который, по моим расчетам, был едва ниже улицы. Высокие окна прикрывали пожелтевшие газеты. Вентиляторы ровно нагнетали воздух, руки у меня даже покрылись гусиной кожей. Не знаю, откуда у них электричество, но, похоже, мятежники не такие дилетанты, как кажутся.

В центре пустой комнаты стоял диван, обитый потрескавшейся кожей, и складные стулья. Атмосфера показалась мне гнетущей.

– А где народ вообще? – спросила я, начиная волноваться. – Ты же вроде говорила, остальные здесь, и Лейси тоже!

Даллас успокаивающе подняла руки:

– Все нормально, все здесь, кто надо. – Она кивнула в невероятно длинный коридор – я только сейчас сообразила, что он тянется под всем зданием. В углы были заметены полистиреновые шарики. Лампы на потолке жужжали и мигали. – Наверное, они там, – показала Даллас. – Здесь вовсе не так уж плохо. Первое приличное место, которое я нашла после Программы.

– Ты была в Программе? – сочувственно спросил Джеймс. Даллас обернулась как ужаленная:

– Нечего меня жалеть! Не нужна мне твоя жалость. Программа у меня все забрала, и не только отсюда. – Она постучала по виску. Стоявший рядом Кас смущенно потупился. – В общем, они мне много чего задолжали. – На ее лице отразилось бессилие, она обхватила себя руками, повернулась и пошла по коридору.

– Она о чем? – спросила я Каса. Мне казалось, я могу узнать больше о состоянии Даллас. Отчего-то вспомнился мерзавец Роджер со своим бартером и то, что юные пациентки отдавали в обмен на свои воспоминания.

– Это не моя тайна, – серьезно ответил Кас. – Но рано или поздно ты узнаешь. В этом лагере трудно что-нибудь сохранить в тайне.

– Слоун? – донеслось до меня. В конце коридора стояла Лейси в черной майке и камуфляжных штанах. Светлые волосы выкрашены в темно-красный. С огромным облегчением я побежала ей навстречу, она тоже пошла ко мне, и мы встретились посередине, крепко обнявшись. – Я уж думала, не проберетесь, – сказала Лейси. – Твоя фотография повсюду. – Она отодвинулась, взяв меня за локти и всматриваясь в лицо. – Ты как, нормально?

Не знаю, сколько мы с Лейси знакомы – я же не помню прошлого, но после моего возвращения из Программы мы очень подружились.

– Нормально, – отозвалась я. – Боюсь, но это тоже нормально. Мы с Джеймсом ждали тебя на границе, но не дождались. – В душу просочился холодный ужас: – Даллас сказала, Кевин исчез?

Лейси коротко кивнула, не в силах смотреть мне в глаза.

– Не явился на место встречи. Возможно, арестовали. Где он сейчас, не знаю. – Она стиснула мою руку, и я поняла, что между ней и Кевином было нечто большее, чем она рассказывала. И не собиралась делиться сейчас. Лейси потянула меня в комнату, где ждали Даллас и другие.

В центре тускло освещенной комнаты стоял овальный стол с десятком стульев. Дерево покоробилось, некоторые стулья почти разваливались, но Даллас схватила один и развернула, намереваясь усесться верхом. Тут ее вниманием завладел появившийся в дверях Джеймс.

Он огляделся, задержав взгляд на Лейси.

– Клево тебе с красными, – заметил он, явно желая сказать, что рад видеть ее живой и невредимой.

Лейси улыбнулась, ее лицо смягчилось:

– И почему я совсем не удивляюсь? А, поняла! Ты же заноза в заднице, не признающая никаких авторитетов.

Он пододвинул Лейси стул:

– Тогда у нас много общего. – Когда она села, Джеймс подставил стул мне и занял место рядом. – Ну так что, Даллас, – начал он, облокотившись о стол, – каков план? Чем занимаются мятежники?

Трое стоявших вокруг Даллас присели, ожидая ее ответа. Они выглядели нормально – но не так, как обработанные в Программе, без рубашек поло и бежевых юбок. Нормально, как нормальные люди.

– Не все из нас побывали в Программе, – начала Даллас. – Некоторые – вот как Кас – здесь потому, что близкий человек пропал или покончил с собой. Или полностью забыл о них. – Девочка рядом с Даллас опустила голову. – Программа всюду запустила свои щупальца, нам все труднее находить людей, способных пополнить наши ряды. Особенно взрослых. Мятежники стараются объединяться, собраться, чтобы можно было нанести ощутимый удар, но Программа всякий раз опережает нас на шаг.

– А где другие мятежники? – спросил Джеймс. – Которые ждут в твоем «надежном месте»?

Даллас чуть поникла.

– Дом подвергся рейду, – сказала она. – Тех, кто не успел скрыться, насильно увезли в Программу. В официальном сообщении сказано, что у них произошло спонтанное восстановление памяти – осложнение, когда воспоминания оживают все сразу и человек сходит с ума, – но это ложь. Программа отлавливает нас, чтобы подавить бунт, но очередного инцидента они не допустят. – Она побледнела. Перед нами стояла не мятежница, а обычная девушка. – Наши товарищи просто исчезнут.

– Что? – Джеймс широко раскрыл глаза. – Их убьют, что ли?

– Мы не знаем, что с ними делают. Известно только, что некоторые пациенты бесследно исчезают – не выходят на связь, нигде не появляются. Словом, если Программа нас поймает, то прикончит.

– Надо их спасти, – заговорил Джеймс. – Нельзя допустить, чтобы…

– Поздно, – махнула рукой Даллас. – Из Программы людей не вырвать. Мы пытались.

– Может, не так пытались?

– Заткнись, Джеймс, – безапелляционно сказала она. – Достал уже. Мы несколько раз пытались и терпели неудачу. Поэтому приходится сразу списывать потери. Поверь, это решение далось нам нелегко.

– Тогда чем же вы занимаетесь? – не унимался Джеймс. Мне даже не верилось, что Даллас так просто сдалась. Надо же, а казалась такой жесткой!

Секунду Даллас собиралась с мыслями, и я видела, как она пересиливает себя.

– Есть такое понятие – плановые потери, – холодно ответила она. – Сейчас здесь все, кто остался, но я пытаюсь найти кого-то или что-то нам в помощь. Когда мы снова соберемся, мы дадим бой. Я обещаю, мы будем драться!

Встав, Даллас принялась связывать длинные дреды в высокий пучок. Явно задетая словами Джеймса, она упорно ни на кого не смотрела.

– Ложитесь спать, – бросила она нам. – Позже будет работа, вы мне нужны здесь к четырем.

Не успели мы ничего спросить, как она вышла, и разговор оборвался. Мгновение было тихо, затем Джеймс наклонился и прошептал:

– Если меня когда-нибудь спишут, надеюсь, ты меня спасешь. Я ясно выразился?

– И ты меня, – сказала я. Он решительно кивнул и повернулся к остальным. Лейси сидела тихо, скрестив руки на груди. Такой притихшей я ее видела впервые. В животе громко заурчало, и Джеймс обратился к Касу:

– Слушай, парень, у вас тут кормят? Похоже, она объявила голодовку. – Он показал на меня большим пальцем.

Кас засмеялся:

– Есть. Пошли покажу.

Лейси не двинулась с места, потирая рукой лоб, будто у нее болела голова.

– Ты чего? – спросила я, тронув ее за плечо.

Она подняла взгляд, но смотрела куда-то мимо меня.

– Стресс. Мятежники. Откуда я знаю? – Она слабо улыбнулась. – Пройдет.

Тревога во мне ничуть не улеглась.

– Джеймс, – сказала я, – я вас догоню.

Он подался вперед, будто спрашивая, все ли в порядке. Когда я кивнула, они с Касом вышли в коридор. Я подсела к Лейси.

– Мы столько пережили, не рассказать, – начала я. Все уже разошлись, и в тишине воздух наполнила печаль. – Мне очень жаль Кевина.

Лейси закрыла глаза:

– Мне тоже.

Кевин был хендлером, прикрепленным ко мне после Программы, а Лейси – моей единственной подругой. Я и не догадывалась, что они знакомы, пока об этом не проговорилась сестра Релма.

– Как ты узнала о мятежниках? – спросила я. В комнате было пусто, но я говорила почти шепотом – на этом этапе выздоровления паранойя пустила во мне глубокие корни.

– Через Кевина, – ответила Лейси. – Я познакомилась с ним в Самптере за несколько недель до того, как появилась ты. Он чем-то выделялся среди остальных хендлеров. Мы несколько раз встречались в Центре здоровья, болтали на парковке, пили кофе – в соседний городишко ездили, конечно. Он сказал, что я боец, и предложил примкнуть к бунтовщикам. Затем в класс пришла ты, совсем как я – прирожденная нарушительница спокойствия.

Мы улыбнулись, но мне было больно от потери Кевина, уже ставшего моим другом.

– Он звонил перед исчезновением, – говорила Лейси, вытирая слезы. – Думал, что за ним следят, велел ехать без него и встретить вас с Джеймсом. Сказал, встретимся в условленном месте. Я сидела и ждала, пока не приехали Кас с Даллас, и мы даже подрались, потому что меня заставляли уехать без Кевина. Я врезала Касу по физиономии, дралась как черт, но они запихнули меня в фургон, и один из них привез меня сюда – всего несколько часов назад. Мне кажется, Кевин не вернется, – с трудом проговорила она. – Видимо, он погиб.

– Он может быть в Программе, – возразила я, не уверенная, что это может служить утешением, тем более что Даллас говорит – мятежники бесследно исчезают. – Когда все это кончится, мы его найдем.

Лейси резко вытерла мокрые щеки и сказала:

– Нет. Ему больше восемнадцати, он слишком много знает. Его убили, я знаю.

– Не надо так думать, – начала я. – Есть много других вари…

– Слоун, – перебила Лейси, – я зверски устала. Давай продолжим в другой раз? У меня сейчас голова лопнет.

– Я буду рядом и никуда не уеду. – Мне хотелось рассмешить Лейси, но подруга лишь поблагодарила и быстро вышла из комнаты. Я оглядела пустую комнату, стараясь уложить в голове, что я и вправду здесь. Я мятежница.



Кухня оказалась переоборудованным офисом с маленьким столом, раковиной, белым холодильником и старой варочной панелью.

– Слушайте, а что здесь раньше было? – спросила я, осматриваясь.

– Не знаю, – отозвался Кас. – Здание довольно старое, но Даллас не может вспомнить, что здесь было. Это я его нашел. Здесь еще очень даже ничего, гораздо лучше, чем бывало в других местах.

Кас вытащил из морозилки два буррито и сунул в микроволновку. Я пробормотала «спасибо» и присела за круглый стол. Джеймс остался стоять у кухонной тумбы. Почуяв запах настоящей еды, я поняла, как проголодалась.

– Может, и небогато, – говорил Кас, окидывая кухню взглядом, – но здесь нас живет десять человек… даже двенадцать. Около тридцати наших было в Филадельфии, но там некоторых забрали в Программу. Мы еще не знаем, скольких потеряли. – Он потупился. – Скоро у нас будет больше безопасных мест, чем людей.

Микроволновка пискнула. Кас выложил буррито на бумажную тарелку и поставил на стол. Джеймс присел рядом со мной и схватил лепешку, сразу прокричав с полным ртом, что слишком горячо и есть невозможно.

– Я никогда в Программе не был, – рассказывал словоохотливый Кас, – но из-за эпидемии потерял брата.

Ощутив острую боль в груди, я подняла взгляд:

– Я тоже.

– А младшая сестра пропала, – добавил он. – Скорее всего тоже умерла. После смерти Хенли она словно свихнулась, превратилась в настоящего параноика. Твердила, что наши телефоны прослушиваются, а за ней следят. Оказалось, она была права. Я с улицы видел, как хендлеры приезжали за ней к нам домой.

– Сколько ей? – спросил Джеймс.

– Сейчас было бы четырнадцать.

Мне стало дурно при мысли, что совсем девочка, почти ребенок решилась на такой отчаянный шаг, как бегство из дома и даже самоубийство.

– Сочувствую, – сказала я, пододвигая свою буррито Джеймсу.

Кас засопел.

– Спасибо. Я представляю, как однажды она вернется, я ее обниму, а потом посажу под домашний арест до конца жизни. – Он засмеялся, но было видно, что он не верит своим словам. Не надеется, что его сестра когда-нибудь вернется. – Кас оттолкнулся от стола и прерывисто вздохнул: – Пойду. Я здорово устал, долго за рулем просидел. Надо выспаться перед совещанием.

– Спасибо, – быстро сказала я. – Спасибо за помощь.

– Надо помогать друг другу, – отозвался Кас, – иначе у нас ничего не получится. Комната в конце коридора ваша, но предупреждаю, – добавил он с улыбкой, – обстановка очень скромная.

– Черт, – притворно огорчился Джеймс, – а я-то рассчитывал на маленькие шоколадки на подушке по утрам!

– В следующий раз, обещаю.

Когда Кас вышел, Джеймс пододвинул тарелку с едой мне, жестом предложив приступать. Доев, мы взяли по бутылке воды с пола рядом с холодильником. Хотя на дворе был день, казалось, что сейчас полночь – в бегах день и ночь быстро смещаются.

Дойдя до конца коридора, Джеймс распахнул дверь и засмеялся. В маленькой комнате стояла односпальная кровать и ветхий деревянный комод. Окон не было. Под потолком горела голая лампочка.

– Ух ты, – сказал Джеймс, поглядывая на меня. – Надеюсь, это не обман зрения?

Я вошла, с облегчением отметив чистые на вид простыни на матраце. Джеймс запер дверь, бросил спортивную сумку на комод и стоял, оглядывая комнату. Я присела на краешек кровати.

– Здесь не обойтись без женской руки, – сказал он, глядя на меня. – Ты как, не против?

Я улыбнулась, зная, что он говорит не о моих умениях украсить жилище. Но меня очень беспокоила судьба Кевина и состояние Лейси. Вообще меня многое беспокоило.

Джеймс, видимо, понял это по выражению моего лица.

– Давай просто завалимся спать, – мягко сказал он. – Мы несколько дней не спали нормально, надо встретить все, что приготовила судьба, с ясной головой.

– И что же она нам готовит?

Джеймс покачал головой:

– Если бы я знал.

Он со вздохом забрался на кровать, взбил тощую подушку и улегся позади меня. Когда он притих, я обернулась. Взгляд Джеймса слегка утратил решимость.

– Обнимемся? – предложил он.

Мы столько вынесли за последние несколько дней, месяцев и лет – словами не выразить, поэтому я молча кивнула и устроилась рядом.

Джеймс шепотом сказал мне на ухо:

– У нас получилось.

Его губы то и дело касались моей кожи. Он погладил меня по ноге и подтянул ее себе на бедро. Так, в обнимку, мне было спокойнее, будто я держусь сразу за нас обоих.

Когда Джеймс начал целовать мне шею, я вспомнила о таблетке в кармане. У нас еще не было времени толком о ней поговорить.

– Джеймс, – сказала я хрипло, – мы должны поговорить об оранжевой таблетке.

Он резко остановился, обдавая мою шею горячим дыханием.

– Ладно. – Он провел губами по моей коже и опустил голову на подушку. Его глаза стали серьезными, пусть даже он старался казаться спокойным. – Что случилось?

Это лишь укрепило мои подозрения.

– Ты хотел бы вернуть свое прошлое, вернуть все, в том числе негативные воспоминания, даже рискуя заболеть?

– Слоун, – начал он. – Это неважно. Мы же…

– Если бы меня здесь не было, – перебила я, – если бы я ничего не значила, ты бы принял таблетку?

– К чему ты клонишь?

– Просто ответь.

Джеймс помолчал и кивнул.

– Да, – выдохнул он. – Принял бы.

– Без колебаний?

Он фыркнул и приподнялся на локте:

– Конечно, я бы сомневался – это же опасно. Но Программа отняла мою жизнь – всю как есть, с хорошим и плохим. Не мог я жить так уж скверно! Я хочу знать, кем я был, как попал в Программу.

Я закрыла глаза, сдерживая слезы.

– Так принимай, – прошептала я. Джеймс хочет вернуть свою жизнь любой ценой, так кто я такая, чтобы его удерживать? Я даю ему шанс, как дал мне Релм, правильно это или нет.

– Слоун, – сказал Джеймс, коснувшись моей щеки. Я подняла взгляд. – Я не могу принять таблетку один. А если тебя не будет рядом, мне станет наплевать на все остальное. Поэтому давай перестанем придумывать глупые сценарии, где один из нас испаряется, а другому приходится оставаться на посту. Если хочешь принять таблетку, тогда давай говорить о рисках. Если нет, давай ее пока оставим и посмотрим, что выйдет из этой затеи с мятежниками. Договорились?

Щеки Джеймса разгорелись, он широко – и беспомощно – открыл глаза. Он лжет, он не колеблясь принял бы таблетку, проглотил хоть сейчас, и плевать ему на последствия. Но еще он упрям – никогда не воспользуется шансом без меня, за что я его безумно люблю. Поэтому я улыбнулась и притянула его поближе, устроившись поудобнее. Вскоре мы заснули.





Глава 3




Окон в комнате нет, но резкий свет лампочки меня разбудил. Джеймс повернулся, тихий и спокойный во сне. Неизвестно, который час, но тело не знает покоя. Встав, я вытащила из заднего кармана таблетку и пристально посмотрела на нее через пакет.

Если бы таблеток было две, решились бы мы их принять? Ведь в худшем случае можно умереть. Разве мы с Джеймсом сейчас не счастливы? Стоят ли воспоминания того, чтобы рисковать жизнью? Вот бы поговорить с Релмом!.. Но Релм уехал, оставив меня.

Закрыв глаза, я усилием воли прогнала плохое настроение. Подойдя к комоду, я положила таблетку в верхний ящик, набросав сверху несколько пар трусов, затем взяла вязаный свитер и пошла побродить по коридору.

Там пахло картоном и скотчем, но все лучше, чем медицинские запахи Программы. Проходя мимо кухни, я увидела, что у стола стоит Даллас, наливая себе чашку кофе. Я остановилась и нарочно пошаркала ногами, чтобы ее не испугать.

– Привет, Слоун, – поздоровалась она, не поднимая взгляда. – Если тебе нужно в душ, – она медленно перевела на меня темные глаза, – а тебе туда нужно, возле гостиной есть ванная.

Я кивнула в знак благодарности и присела к столу. Даллас медленно отпила кофе и улыбнулась. Щель между передними зубами только придавала ей очарования, губы от природы были ярко-красные. Она взяла другую чашку, налила кофе и поставила передо мной. Я была удивлена и тронута: ведь я вовсе не придумала напряжение между нами. Даллас присела напротив и принялась просматривать что-то в телефоне, облокотившись на стол.

– И давно ты с таким принцем? – спросила она, не глядя на меня.

– Мы только… – Я помолчала. – Не знаю, честно говоря. Не помню.

Даллас подняла голову. Ее губы дрогнули, будто она желала извиниться.

– Я знаю, каково это. После первого раза в Программе я тоже чувствовала себя странно. Волосы, – она приподняла косичку, – были темные и густые, вроде твоих, одежда жесткая, колючая. Мать умерла во время родов, это я помню, а отец оказался сволочью. Пусть бы в Программе его и меняли, раз ждали от меня успешной адаптации. – Она отпила еще глоток. – Вернувшись однажды пьяным, он ударил меня кулаком в лицо. Я потеряла зуб, зато получила назад воспоминания.

Я чуть не уронила чашку.

– Подожди, твой отец… То есть ты все вспомнила?

Я не знала, что спросить первым, но Даллас жестом попросила меня подождать.

– Папаша загремел в тюрьму, – продолжала она, – а я на повторное лечение. Я не сказала врачам о воспоминаниях, потому что заодно вспомнила, откуда они взялись – ну, то есть как я их сохранила. – Она пристально посмотрела мне в лицо. – Я так понимаю, ты тоже знаешь Роджера?

– Роджер был одним из хендлеров, которые меня забирали, – сказала я тише, потому что стыд – незаслуженный стыд – охватил меня. – В Программе он предложил… сделку. Мне пришлось его целовать, чтобы сохранить единственное воспоминание, которое в итоге привело меня к Джеймсу.

– Целовать? – горько засмеялась Даллас. – Роджер – воплощение мирового зла. В моем стационаре он тоже «работал», и поцелуем дело не ограничивалось. – На груди и шее Даллас выступили красные пятна, она стиснула руки. – Обнаженная кожа или ничего, – передразнила она голос Роджера так похоже, что мне стало жутко.

– Боже мой, – пробормотала я. – Даллас, мне очень жаль.

– К окончанию лечения, – продолжала она, не обращая внимания, – у меня было шесть воспоминаний. Но этого мало, я хочу еще, я хочу все! Порой я не уверена, что я настоящая, – мне не нравится то, что от меня осталось. – Она через силу улыбнулась. – Меня гложет ярость, я хочу, чтобы они за все заплатили сполна!

– Я помогу тебе бороться с Программой, – серьезно сказала я. – Я туда не вернусь, а для верности я их уничтожу.

Рассказ Даллас пробудил во мне отчаяние, с которым я уезжала из Орегона. Речь реально идет о жизни и смерти – Программа не остановится ни перед чем.

Даллас словно удивилась моему ответу.

– А ты не так проста, как кажешься, – заметила она. Отчего-то ее одобрение придало мне сил, но Даллас, только что делившаяся секретами, вдруг встала и вышла, оставив на столе недопитый кофе.

В животе холодело при мысли о Роджере. Я вылила кофе Даллас в раковину, вымыла чашку и поставила на сушку. В Программе Роджер приставал и ко мне, требовал поцелуй в обмен на таблетку, способную спасти одно воспоминание. Его прикосновения, вкус его слюны – вряд ли я смогу это забыть. Я рыдала все время, пока он меня держал и касался моих губ. Меня передернуло от той беспомощности, я обхватила себя руками. Представляю, что бы он сделал, будь у него возможность!.. Но меня защитил Релм – сломал Роджеру руку и добился его увольнения. А Даллас никто не спас.

Я отдавала себе отчет в мрачности наших перспектив – мы в бегах, идти некуда, – но, по крайней мере, мы свободны. Нас не вяжут хендлеры, доктора не лезут в наши воспоминания. В каком-то смысле это счастье. Оглядывая маленькую бедную кухню, я напомнила себе – нам повезло, что мы живы.



– Почему пахнет мылом? – пробормотал Джеймс с кровати, когда я вошла. Он повернулся и уставился на меня, сонно моргая. – И кофе? Боже мой, Слоун, ты принесла кофе?

Я улыбнулась:

– Ты будешь со мной нежен?

– За кофе тебя расцелую, а если еще и чизбургер есть, то преклоню перед тобой колено!

Я со смехом подала чашку. Джеймс вскочил с кровати, громко зевнул и вытянул у меня еще влажную прядь.

– Кудрявые, – сказал он, накручивая ее на палец. – И чистые. Как это?

– Я вымылась, – с гордостью сообщила я.

– Прикольно.

– В следующий раз попробую выпросить что-нибудь для укладки. – Без фена и выпрямляющего бальзама мои волосы сильно вились, как на старых детских фотографиях из нашей гостиной, где я с кудряшками.

– Ладно, мисс Шевелюра. – Джеймс сделал глоток и с гримасой поставил чашку на стол. – Гадость.

– Главное, сливок найти не удалось.

Джеймс потянулся, оглядывая комнату.

– Значит, мы реально сюда добрались. Выяснила что-нибудь интересное, пока прихорашивалась и портила кофе?

– У меня был разговор с Даллас, – ответила я, чувствуя себя предательницей. Джеймс подошел к комоду и принялся рыться в сумке с одеждой.

– Оттаскали друг друга за волосы?

– Пока не довелось. Кажется, я начинаю ее понимать. Еще мне кажется, что она в тебя немного влюблена. – Джеймс с извиняющимся видом пожал плечами. Я подошла и обняла его сзади, уперевшись подбородком в плечо. – И что она в тебе нашла?

– Сам не пойму. – Джеймс развернул меня, и я оказалась прижатой к бетонной стене. – Думал, только на тебе розовые очки, раз ты со мной связалась.

– Ага, – сказала я, облизывая губы. – Поэтому и не думаю о других девчонках – из твоей лиги.

– М-м-м… – Джеймс меня поцеловал. Пульс зачастил, когда его рука подобралась к застежке бюстгальтера.

В дверь негромко постучали. Я застонала.

– Не открывай, – попросил Джеймс, покрывая поцелуями подбородок и местечко ниже уха. Я таяла, позволяя еще несколько поцелуев, но оттолкнула его.

– Можно подумать, они не знают, что мы здесь.

– Мы заняты! – крикнул он и снова попытался меня поцеловать.

– Ребята, мне с вами надо поговорить, – сказала за дверью Лейси.

Джеймс сразу стал серьезным, оглянувшись на дверь. Маскируя тревогу, он оглядел меня с деланой уверенностью.

– Мы не закончили, Барстоу, – предупредил он и пошел к дверям. Я взяла его чашку и отпила кофе, сморщив нос, но едва я увидела Лейси, как внутри все оборвалось.

– Что случилось? – вырвалось у меня. Лейси ответила не сразу. Она присела на кровать, уткнувшись подбородком в ладони. Мокрые красные волосы были гладко зачесаны назад. Лейси заметно дрожала. Джеймс закрыл дверь и встал рядом со мной, скрестив руки на груди.

Лейси посмотрела на нас и прошептала:

– Со мной что-то творится. Заметно?

Вопрос стал для меня неожиданным, и я попыталась отделаться невинным:

– У тебя мигрень? Может, надо…

– Мигренями страдала моя мать, – перебила Лейси. Голос звучал словно издалека. – Однажды во время особо сильного приступа она усадила меня и сказала, что подаст на развод. Она плакала, пока не начала задыхаться от рыданий, а я просила ее перестать, потому что отец всякий раз бесился при виде ее слез. А когда он злился, голова у нее болела сильнее.

Джеймс шевельнулся и опустил руки.

– Это ужасно. Почему Программа не забрала это воспоминание?

Он прав, Программа должна была стереть неприятный эпизод. Неужели они допускают подобные ошибки?

Лейси продолжала, будто не слыша:

– Отец пришел домой с букетом роз, увидел опухшее лицо матери, схватил ее за руку и вывел из комнаты. Больше она о разводе не заговаривала, но и не улыбалась никогда. Зато приступы мигрени у нее начались почти каждый день.

Струйка крови потекла из ноздри Лейси, прочертив красную дорожку до губы, и закапала на колено. Я окликнула подругу. Лейси коснулась лица, и при виде испачканных пальцев из ее глаз полились слезы.

– Черт, – сказала она, мелко разбрызгивая кровь с губ.

Джеймс быстро подошел и сел рядом.

– Зажми вот здесь. – Он пережал ей двумя пальцами переносицу и подвел ее дрожащую руку к нужному месту. Когда Лейси перехватила переносицу, Джеймс помог ей лечь на изголовье. Лейси беспомощно смотрела на него, но он улыбался и гладил ее по голове: – Подумаешь, большое дело – кровь из носа. Все будет хорошо.

– Какой же ты врун, – прошептала она.

В лице Джеймса не дрогнула ни одна черточка.

– Заткнись. С тобой все будет хорошо, повтори.

– Я же заткнулась?

– Лейси, с тобой все хорошо.

Сдавшись, она закрыла глаза, доверяясь Джеймсу.

– Со мной все хорошо, – повторила она.

Когда Джеймс присел рядом и обнял ее за плечи, чтобы Лейси могла прижаться к нему щекой, я поняла, что он самый большой врун на свете, но делает это из лучших побуждений.



Когда кровь унялась, Лейси пошла умываться, не рассказывая больше о непрошеном воспоминании. Она не была знакома с Роджером, значит, прорвалось настоящее воспоминание. Стало быть, это психический срыв. Нас предупреждали, что чрезмерная стимуляция может привести к нарушению мозговой деятельности, и Даллас тоже упомянула об этом побочном эффекте. Я не хочу в это верить, но меня ужасает мысль, что собственные воспоминания способны нас убить.

– Эй, – сказал Кас, стоя в дверях, оторвав меня от раздумий. Длинные волосы он заправил за уши и был одет иначе. – Уже четыре часа. Мы собираемся в гостиной. Вы идете?

– Оу… – Я взглянула на Джеймса, сидевшего на кровати. Он коротко кивнул. – Да, – ответила я. – Сейчас придем.

Кас посмотрел на Джеймса, на меня и сжал челюсти.

– Проблемы? – спросил он. Голос его прозвучал менее выразительно, и прорезавшаяся серьезность показалась мне более искренней, чем показное дружелюбие.

– Нет, – быстро ответила я. – Еще не отошли с дороги.

Кас пару секунд нас разглядывал, затем широко улыбнулся – я отметила, что улыбка фальшивая.

– Поторопитесь, – сказал он, оглядывая комнату. – Там один из парней пиццу принес, а здесь это редкость.

Джеймс скрестил руки на груди:

– Она уже сказала, мы придем через пару минут!

Улыбка Каса увяла.

– Ну что, значит, через пару минут.

Он пошел к двери, но я видела, как по обстановке, по месту каждой вещи в комнате он пытается понять, что случилось. Меня покоробили такое внимание и недоверие, хотя сами мы нисколько не доверяли Касу.

С Лейси что-то творится, но мы не можем посвящать в это мятежников, пока не разберемся, в чем дело. Ее могут выставить, если решат, что она снова заболела или что с ней придется возиться. Мы должны ее защитить, потому что неизвестно, кому можно доверять. У нас есть только мы.

Собравшись с духом, мы с Джеймсом пошли искать остальных. Все собрались в большой комнате, даже те, кого я еще не видела, но меня поразила их одежда. Футболки и майки мятежники сменили на черные одеяния – теперь этот цвет не в почете. Макияж у всех темный, почти театральный, даже у парней. На меня смотрела толпа эмо – я не знала, что и думать.

– А что происходит? – спросила я.

Даллас, сидевшая за другим концом стола, широко улыбнулась. Ее дреды были стянуты сзади и укрощены черной банданой, а сама она явилась в черном кожаном корсете с алыми лентами вместо бретелей.

– Сегодня особый вечер, – ответила она, приветственно поднимая пластиковый стаканчик. – Снова открылся Клуб самоубийц.





Глава 4




– Какой еще Клуб самоубийц? – спросила я, озираясь. Всем было очень весело – вспыхивали улыбки, звучал смех, но меня не покидало ощущение, что я попала в иную и не очень веселую реальность.

Даллас ехидно улыбнулась и отпила из стакана большой глоток:

– Никто не собирается себя убивать, глупенькая.

Глупенькая?! Интересно, что у нее в стакане?

– Простая вылазка в клуб. Это же счастье, что можно ненадолго сменить обстановку. – Она посмотрела в сторону. – Джеймс, а ты счастлив?

Это уже неприкрытая ревность. Даллас не спрашивает, рад ли он возможности выбраться подышать; она спрашивает, счастлив ли он со мной. Джеймс посмотрел на нее в упор и все понял.

– Да, – безапелляционно ответил он. – Что представляет собой этот Клуб самоубийц?

Улыбка Даллас стала чуть меньше от твердости тона Джеймса. Она повернулась ко мне, с явным раздражением поставив стакан на стол.

– Ты Центр здоровья помнишь? – спросила она. – Совсем не похоже. В Клубе самоубийц собираются те, кто не хочет носить рубашечки поло и всякий беж, кто приветствует свободу выбора – даже покончить с собой, если нам, черт возьми, так хочется! – Она пожала плечами. – Мы не стремимся умереть, но интересно же исследовать собственную темную сторону, когда целый мир стремится нас закопать!

– Большей глупости в жизни не слышал, – возразил Джеймс. – Да и опасно это, судя по всему.

Даллас помотала головой:

– Вообще не опасно. Скажу больше, это самое безопасное от Программы место. Там можно побыть собой. Когда ты в последний раз был собой, Джеймс?

– Отвянь, – буркнул он, изучая заусенец на большом пальце. Увидев, что его задели слова Даллас, я вскипела. Джеймс всегда настоящий. Пусть он не помнит прежнюю жизнь, но он не изменился! По крайней мере, я в это верю.

– Мы, пожалуй, пропустим, – сказала я, взяв Джеймса под руку. – Спасибо за приглашение.

– Поедете, – отрезала Даллас и продолжала мягче: – Вы должны пойти. Там можно набрать новых людей в наши ряды. Там я встретила Каса. – Она посмотрела на своего помощника. – Ты был такой красивый, – поддразнила она. – Большие карие глаза, длинные волосы – я взяла бы тебя даже с депрессией.

– Давай не будем раскрывать все секреты, – отозвался Кас, пытаясь скрыть смущенную улыбку. Не знаю, какие у них отношения, да и неинтересно мне, честно говоря.

– То есть от Программы мы бегаем, но в Клуб собираемся? – спросил Джеймс, указывая на очевидный недостаток предложенного плана. – Может, просто позвоним хендлерам и назначим встречу?

– Ты такой прикольный, – насмешливо засмеялась Даллас. – Конечно, Клуб самоубийц – рискованная затея, но владельцы клуба осторожны: мы никогда не собираемся в одном месте дважды. Полная тайна, о заседании Клуба сообщают только посвященным, и то накануне. – Даллас поставила локти на стол. – Не каждому хочется все время быть правильным. В Клуб самоубийц ходят расслабиться, поэтому мятежников лучше всего вербовать там – есть возможность посмотреть, какие они на самом деле. Надо перебирать реально двинутых, пока не наткнешься на бойца. Разве не так тебя Релм нашел, Слоун? Благодаря твоему плохому поведению?

При упоминании Релма мы с вызовом уставились на нее. Мне начала надоедать эта травля. Хотела Даллас задеть меня или вбить клин между мной и Джеймсом, больше я ей этого не позволю. Она действительно меня задела – мне отчаянно не хватало Релма, я тревожилась за его судьбу. Даллас наблюдала за нами со странным удовлетворением – девушка, рассказавшая мне свои секреты, скрылась за макияжем и непонятной дрянью в стакане. Наше молчание она приняла за согласие.

– Выходим через час, – сказала она. – Слоун, я подберу тебе что-нибудь надеть – нас не впустят в Клуб, если ты будешь выглядеть так безлико. Джеймс, – Даллас улыбнулась, – а ты и так хорош.

Мы с Джеймсом смотрели на нее, как пара идиотов, а Даллас уже хохотала и пила с другими мятежниками, будто мы и не стояли рядом.



– И мне полагается чувствовать себя непринужденно, когда ты вот так одета? – скептически вопросил он, потирая подбородок и кружа вокруг меня. – В этой юбке у тебя матку видно!

– Нет, не видно, – засмеялась я, поворачиваясь, чтобы успевать за его дотошной оценкой.

Он глядел на меня с сомнением:

– Короткая!

– Не такая уж и короткая, а туфли просто класс. – Я подняла ногу, продемонстрировав черные кожаные шпильки с шипами, которые прислала нам в комнату Даллас. Туфли оказались мне великоваты, но я рассудила – меньше будут жать.

Ни мне, ни Джеймсу не хотелось куда-то идти, но сейчас, в короткой черной юбке, рваной футболке и с таким густым макияжем, что и родители не узнают, я чувствовала себя… легко. Будто на сегодня я стала кем-то другим.

– Вот увидишь, дело кончится дракой, – предупредил Джеймс. – Очень уж ты разоделась.

Я улыбнулась:

– Все ждут в большой комнате, давай быстрее, пока Даллас не распсиховалась еще хуже.

– А что, это возможно? – хмыкнул Джеймс, но пошел к комоду. Вытащив футболку из спортивной сумки, он повернулся ко мне. Щеки колючие от суточной щетины, под глазами залегли тени. – Слоун, – мягко сказал он, – ты уверена, что это хорошая затея?

Тревога камнем легла у меня в животе.

– Я думаю, идея никуда не годится, – призналась я, – но не знаю, как быть. Можно отказаться и даже уехать с Лейси, но ехать-то некуда. Нельзя уезжать, не получив ответы на наши вопросы, иначе останемся без поддержки. Нас в два счета скрутят и поволокут в Программу.

Джеймс помолчал, но у него не нашлось плана получше, поэтому он сдернул рубашку через голову и надел футболку. Я ждала у дверей и только теперь обратила внимание на свое пластмассовое колечко, которое Джеймс подарил мне у реки. Оно резко контрастировало с очень взрослым нарядом, поэтому я его сняла и положила на стол. Джеймс вопросительно приподнял бровь.

– Слишком нежное, – улыбнулась я.

Джеймс еще раз оглядел меня и со вздохом согласился. Сегодня я на себя не похожа.



В большой комнате все уже собрались. Зрелище было то еще – я даже засомневалась, не галлюцинация ли у меня. Даллас – черно-красная готика, Кас с падавшими на лицо длинными волосами и подведенными черным глазами и остальные мятежники, включая меня, тянули на дешевую версию «Семейки Аддамс».

– Может, и мне приодеться? – хмыкнул Джеймс.

– Нет, ты прекрасно выглядишь, – с улыбкой возразила Даллас. – Ты нас повезешь. За рулем нужен нормальный человек, хотя ты в любом случае будешь привлекать к себе взгляды…

Я закатила глаза и отвернулась. Ведь мелочно потребовать отстать от моего бойфренда? Хочется верить, что я выше этого. Но если Даллас еще раз себе позволит, я выцарапаю ей глаза.

– Куда ехать? – спросил Джеймс.

– Клуб на Келси, минут двадцать езды. Я буду подсказывать дорогу.

Джеймс кивнул, но тут что-то привлекло его внимание. Я проследила за его взглядом и увидела в дверях Лейси в мешковатых штанах и слишком большой олимпийке с надписью «Орегон дакс».

– Мне нехорошо, – сказала она. Бледное лицо без макияжа резко выделялось в толпе раскрашенных личин. – Я в следующий раз поеду.

Кас тут же подошел к Лейси, тронул за руку и что-то прошептал на ухо. Лейси отстранилась, внимательно посмотрела на него и медленно кивнула. Интересно, что это он знает о Лейси, а я нет? Я ее подруга, а Кас всего лишь парень, которому она сломала нос! Кас приобнял Лейси и повел из комнаты. Я кинулась в коридор.

– Лейси! – окликнула я. Она с тревогой оглянулась.

– Не волнуйся обо мне, Слоун, – попросила она. – Это не нужно ни тебе, ни Джеймсу. Мне надо выспаться, вот и все. Езжайте повеселиться – обо всем поговорим позже.

– Я тоже останусь, – сказал Кас. – Я много раз бывал в Клубе самоубийц. Разочек Даллас без меня обойдется. – Он нежно улыбнулся, но Лейси демонстративно отвернулась, будто ей требовалось не просто выспаться, а конкретно побыть в одиночестве.

– Слушай, я боюсь сейчас оставлять тебя одну, – начала я.

Лейси демонстративно выпрямилась:

– Слоун, я тебя очень люблю, но – пожалуйста! Ничего личного. Я устала, с самого Орегона вокруг постоянно люди. Мне нужно побыть одной. – Она сбросила с плеч руку Каса. – Тебя тоже касается, Касанова. Не желаю, чтобы ты стоял у меня над душой или пытался залезть ко мне в трусы.

Кас громко засмеялся, но тут же оборвал смех. Не то он действительно хотел приударить за Лейси, или она просто хотела его смутить, но он отступил, мирно подняв ладони. Лейси поблагодарила нас и ушла к себе. Она пропала за углом, и вскоре в коридоре послышался щелчок закрывшейся двери.

Я стояла, не зная, как поступить. Помимо кровотечения из носа и желания уединиться, Лейси не казалась заболевшей. Ни черных теней вокруг глаз, ни машинального черчения бесконечных спиралей, ни перемен настроения. От депрессии-то ее вылечили. Она тоскует по Кевину, ей нужно время справиться с потерей.

Кас ушел в большую комнату. Я решила пока отстать от Лейси, поклявшись себе завтра все у нее выпытать. Рано или поздно Лейси все расскажет, а вместе мы все переживем. Войдя, я оглядела комнату в поисках Джеймса. Он сидел за столом, а Даллас стояла рядом и оживленно говорила. Джеймс что-то сказал, чего я не расслышала, а она засмеялась, наклонилась и будто невзначай тронула его за колено. Меня обожгло ревностью.

Видимо, почувствовав мое присутствие, Даллас подняла взгляд, убрала руку с колена Джеймса и повернулась к собравшимся.

– Ну, – сказала она, звучно хлопнув ладонями, – теперь, когда все собрались, пора повеселиться! – Она показала на лестницу, и комната быстро опустела. Джеймс обернулся и ошалело оглядел мой наряд, будто совсем забыл, как скандально я одета. Закусив губу, он пошел ко мне, и ревность сразу исчезла, едва он взял меня за руку.

Рядом нарисовался Кас, и Даллас направилась к нам.

– Я все же останусь, – сообщил Кас. – Пригляжу за обстановкой.

– Если ты о Лейси, она просила ей не надоедать, – быстро сказала я.

– А что с Лейси? – требовательно спросил Джеймс.

Я пожала плечами:

– Ей нужно побыть одной. – Джеймс попытался уловить скрытый смысл в моих словах, но его не было. – Мне кажется, она просто устала.

– Это твой диагноз, профессор? – спросила Даллас. Стиснув зубы, я повернулась к ней. – Даже если ты права, – продолжала она, – мы не оставляем новичков одних на наших базах. Они могут подставить нас – нечаянно или намеренно. Суицидники непредсказуемы.

– Она не суицидница, – резко сказала я.

– Ага, еще бы, – отмахнулась Даллас. – Короче, Кас остается, а мы едем в Клуб, и если вы немного поторопитесь…

Я посмотрела на Джеймса. Он задумался, оценивая ситуацию и соображая варианты. Через секунду ярко-голубые глаза остановились на мне.

– Что скажешь? – спросил он.

– Ты мне нужен, Джеймс, – тут же сказала Даллас. А она трезвее, чем я думала. – Утром Лейси выйдет, и вы сможете втроем поиграть в психологов, но сейчас ты нужен мятежникам. Мы мало готовы к борьбе. – Она взглянула на Каса. – Без обид.

– Да ради бога. – Он сунул руки в карманы, совершенно не огорченный перспективой пропустить посещение Клуба самоубийц. Мне даже показалось, что ему не терпится содрать с себя черные тряпки и смыть подводку.

Даллас теряла терпение – Джеймс упорно молчал. С нее понемногу слезала ее броня.

– Пожалуйста, поедем, – сказала она. – Мне нужна поддержка – как для вербовки новичков, так и на случай появления хендлеров. Мне одной не справиться, а Кас только в нос хорошо получает. В тебе, в вас обоих, – соизволила она признать, – есть что-то вдохновляющее. Мы здесь загибаемся, нам остро нужны новые кадры, а я не знаю, когда Клуб самоубийц соберется снова!

Ее мольба попала в цель – Джеймс кивнул, даже не взглянув на меня. Он не боец по натуре, но у него доброе сердце, и хотя он нередко притворяется придурком, доброта все равно берет верх. И за это я его обожаю. Со смешанным чувством тревоги и настоящего страха я позволила увезти себя в Клуб самоубийц.



Дом без номера, серые каменные стены и железные прутья на окнах вызывали гнетущее впечатление. На боковой стене мотались засохшие бугенвиллеи. Неразборчивая вывеска над дверью принадлежала тату-салону, причем самому дешевенькому. По указке Даллас мы подъехали сзади и остановились среди других машин. Странно быть на улице в компании подростков и без хендлера. Вкус свободы опьянял – я теряла над собой контроль, хмелея от жизни.

На входе устрашающего вида вышибала с браслетом в стразах и любовью к чересчур тесным майкам оглядывал каждого, светя в глаза ручкой-фонариком. Говорят, когда у больных депрессией меняются глаза и если знаешь, куда глядеть, можно увидеть мертвую черноту. В Центре здоровья я видела некоего Лиэма, который вскоре заболел и кричал мне ужасные слова. Он тоже пал жертвой эпидемии, и глаза у него действительно были ненормальные.

Видимо, это охранник и выискивал, бдительно пресекая заразу суицида. Когда Джеймса, шедшего впереди меня, пропустили, я с облегчением выдохнула, а когда пропустили и меня, перестала дрожать.





Глава 5




В Клубе самоубийц сигаретный дым образовал туманную завесу. Темно-фиолетовые стены просторных комнат и черные светильники, перемежавшиеся с неоновыми, создавали эффект глубины. Мимо проплывали посетители, но разговоры заглушала музыка – завораживающая, тяжелая, бередящая душу. Меня захватил этот ритм, созвучный чему-то, о присутствии чего во мне я забыла, чему-то темному, той части меня, которая скорбела и, возможно, скорбит до сих пор.

На талию легла рука Джеймса: он показал на пустовавший высокий столик. Я присела, а он остался стоять рядом, оглядывая комнату.

– Я себе веселье иначе представляю, – сказал он. В отличие от меня, грусть его не коснулась, музыкой и атмосферой он не проникся. Я невольно подумала о нашем прошлом, которого мы не помнили: что говорил о нем этот факт? Может, Джеймс никогда не грустил, а я всегда была печальна? На краткий миг я словно ускользнула куда-то и схватилась за рукав Джеймса, прижавшись к нему, чтобы вернуться в реальность.

Кажется, мне удалось скрыть свою неуверенность, потому что Джеймс поцеловал меня в макушку, погладил по колену, обтянутому черными колготками в сеточку, и шепнул, что сейчас вернется. Я не хотела его отпускать, но промолчала, и он отошел. В этом клубе я чувствовала себя незащищенной, слабой. Напротив меня пара за столиком на двоих страстно целовалась, ни на кого не обращая внимания. Я отвела взгляд, обратив внимание, что присутствующие поглядывают на них довольно безразлично. В буклетах Программы, которые мать оставляла у телефона, я читала, что у инфицированных проявляются разнообразные поведенческие отклонения, включая неразборчивость в половых связях, ярость и депрессию. Может, умным докторам не пришло в голову, что иногда молодые люди могут хотеть друг друга, злиться или грустить, и это отнюдь не всегда проявления болезни.

Думая об этом, я заметила у стены парня с кольцом в губе и еще одним – в брови. Черные волосы падали ему на глаза, а он все высматривал кого-то среди собравшихся. Не знаю, виной тому его поза или здешняя атмосфера, но от него исходило отчаяние.

Я вдруг осознала, где нахожусь; музыка показалась слишком громкой, а воздух нестерпимо прокуренным. Я закрыла лицо руками, борясь с растущей тревогой, когда возле меня кто-то остановился.

– Слоун, а ты кайфолом, – заметила Даллас. Она держала прозрачный пластиковый стакан с ярко-красной жидкостью. Похоже, в этом клубе клиентам стекло не доверяли. Даллас медленно отпила из стакана, оглядев меня с ног до головы и задержав взгляд на красном шраме на запястье. Зрачки у нее были крохотные, как булавочные головки; Даллас не только выпила, но и чего-то нажралась. – Сколько раз ты пыталась себя убить? – поинтересовалась она.

У меня невольно вырвался болезненный вскрик – вопрос отозвался горечью, не связанной с конкретным воспоминанием. Я возненавидела Даллас, прекрасно понимая, что она нарочно меня провоцирует.

– Ты же знаешь, что я не помню, – ответила я. – Но будь уверена, теперь я с собой не покончу, не рассчитывай.

Даллас засмеялась и снова отпила из бокала:

– С чего ты взяла, что я на это рассчитываю?

Я покосилась на Джеймса, который расплачивался с татуированным барменом. Глядя в стакан, он с сомнением взболтал красную жидкость. Даллас прищелкнула языком.

– Скажешь тоже, – протянула она, наклоняясь ко мне и тоже глядя на моего бойфренда. – Захоти я Джеймса по-настоящему, я бы его и так увела.

Я готова была выбить стакан у нее из рук и крикнуть ей протрезветь, а потом врезать между глаз, но тут подошел Джеймс и поставил передо мной ярко-красный коктейль. На Даллас он даже не посмотрел.

– Понятия не имею, что тут, – сказал он, – но наливают здесь только это.

– Коктейль «Кровоподтек», – пояснила Даллас. – От него начинаешь чувствовать происходящее. – Она ухмыльнулась, когда Джеймс оглянулся на нее через плечо. Губы у Даллас немного окрасились красным. Тыльной стороной руки она провела по бицепсу Джеймса – он отшатнулся, взглянув на нее как на сумасшедшую. – Увидимся позже, – интимно промурлыкала она и отошла, привлекая восторженные взгляды других парней, включая черноволосого с пирсингом. Джеймс присел.

– Что это с ней? – спросил он, нюхая коктейль и попробовав маленький глоток.

– Дура она, вот и все. – Я отпила побольше, чтобы прогнать сомнения и тревогу, и сморщилась от нестерпимой сладости. Я не верила Даллас – не уведет она Джеймса, даже через мой труп. Джеймс шумно выдохнул, разглядывая напиток.

– Крепкий, – сказал он, отставив бокал.

Я кивнула и сделала новый глоток. В горле стало горячо, в груди разлилось тепло, но мне понравилось, что тело сразу расслабилось, а мысли спутались. Я допила бокал, разглядывая комнату, пока Джеймс не придвинулся ближе, небрежно положив руку мне на колено, и сказал на ухо:

– По-моему, этот чувак не только на коктейле.

Он показал взглядом на парня, которого я рассматривала, но у меня пропал интерес к суицидальному типу.

Мне было тепло и уютно, а когда пальцы Джеймса принялись рисовать узоры на моей коже, во мне возникло желание. Не дав ему договорить, я повернулась и поцеловала его, застав врасплох. Но через секунду его пальцы запутались в моих волосах, а язык шалил во рту. Мир вокруг выцвел и куда-то провалился, остались только мы, бормотавшие «Я люблю тебя» между поцелуями. Я чувствовала так много и думала так мало… Вскочив со стула, я затанцевала в толпе. Джеймс прижал меня к себе, а музыка воздвигала стены вокруг.

Красные напитки. Печальные глаза. Я целовала Джеймса, играя с его волосами. Джеймс долго вел меня по темному лабиринту и наконец прижал спиной к прохладной стене. У меня перехватило дыхание, когда он приподнял мою ногу и подхватил под колено. Он целовал мою шею, покрывал поцелуями ключицы.

– Джеймс. – Я глубоко дышала, готовая забыться, когда в глаза вдруг ударил яркий свет.

– Эй! – раздался низкий голос. Джеймс обернулся, прикрывая глаза ладонью. – Вам нельзя здесь находиться, – сказал мужчина.

Зрение довольно долго обретало резкость, и наконец я разглядела, что мы в каком-то служебном помещении среди ящиков и коробок. Я провела рукой по некрашеной бетонной стене. Через открытую дверь лился свет из клуба. Я не пьяна, это что-то другое – лучше.

– Кажется, мне в бокал что-то подмешали, – пробормотала я, когда Джеймс отступил на шаг. Я поправила одежду, но Джеймсу пришлось подхватить меня за локоть, когда я оступилась на своих шпильках. Он стоял с непривычно разгоревшимися щеками и только через секунду осмыслил сказанное мной.

– Уверена? – спросил он. В замешательстве оглядев подсобку, меня, он чертыхнулся себе под нос: – Черт, точно!

Я позволила увести себя к открытой двери, которую придержал вышибала. Когда мы проходили мимо, он покачал головой скорее с раздражением, чем со злостью.

– Сидите в клубе или валите домой, если невтерпеж, – сказал он нам. Джеймс засмеялся и пообещал приложить все усилия.

В прокуренной комнате мы остановились и огляделись. Всюду низкие голоса и громкая музыка; меня снова подхватило и понесло. Я в гиперреальности, где все хорошо и нет боли.

– Ты чего? – спросил Джеймс, озабоченно сведя брови на переносице. Мне захотелось его коснуться, и я погладила его по щеке. При мысли о том, как сильно я его люблю, я приподнялась на цыпочках и снова поцеловала Джеймса.

– Я хочу тебя, – пробормотала я ему в губы. Меня вдруг охватила странная уверенность, что мне, как никогда, нужна близость, интенсивность прикосновений, его рот у моего…

– Слоун. – Джеймс отвел мои руки, нагнулся, глядя мне прямо в глаза, и улыбнулся. – Хотя я ничего так не хочу, как содрать с тебя дурацкие тряпки, я предпочитаю заниматься этим без свидетелей. – Он кивнул на посетителей, и я вспомнила, что мы все еще в клубе. Я схватилась за лоб, силясь разобраться в своих ощущениях. Проморгавшись, я посмотрела на Джеймса:

– Экстази?

– Похоже. Не понимаю, зачем его мешают в коктейль. Надо выбираться, давай найдем Даллас.

Я скривилась, но мы все же пошли по клубу. Лица сливались в мутные пятна. Чем пристальнее я вглядывалась, тем труднее становилось что-либо разглядеть. Лица, лица, голоса (в том числе в голове) – я спотыкалась на каждом шагу. Наконец Джеймс поставил меня у стены:

– Подожди здесь, я сейчас вернусь.

Я проводила его взглядом, прижалась затылком к прохладной стене и прикрыла глаза. Сладость коктейля оставила во рту металлический, химический привкус.

– Отвратительно, – буркнула я, мечтая о бутылке воды.

– Фенилэтиламин, – сказал кто-то рядом. – И кое-что еще. – Я не удивилась, увидев парня с пирсингом. Вблизи его глаза казались еще темнее, но вовсе не мертвыми. Похоже, он носит контактные линзы. – Вызывают эйфорию и маскируют депрессию, а на самом деле просто обманывают.

– Я заметила, – отозвалась я, заинтересовавшись его лицом. Мне захотелось потрогать одно из его колец, и я сжала руку в кулак, подавив эту мысль. – Это же противозаконно подмешивать в коктейль наркотики!

– Мы здесь сами нелегально, так что вряд ли их посадят.

– Логично. – Я понимала, что сейчас я не в себе, но мне нравилось ощущение безбрежной свободы. Печаль, с которой я пришла, пропала. Никогда больше я не буду грустить! Я чувствовала себя непобедимой. Интересно, этот парень тоже? – Тебя как зовут?

– Называй меня Адамом.

– То есть это не настоящее твое имя?

Он прикусил губу, скрывая улыбку.

– Нет. Знаешь, ты очень умная для того, кто выпил весь «Кровоподтек».

– Может, ты просто привык тусоваться с дураками.

Он засмеялся, придвинулся ближе и вздохнул. Я обратила внимание, что на его губах не осталось красноватого налета, как у Даллас и, наверное, у меня. Он-то пил коктейль?

– Поедем отсюда, – предложил Адам, указывая на дверь. – У меня есть машина и очень милая квартирка. Ты где живешь?

Он сказал это как-то не по́шло. Я бы пригрозила, что Джеймс ему навешает, но меня зацепило, что он не сказал своего настоящего имени. Я уже хотела спросить, но тут через толпу пробился мой бойфренд, ведя Даллас, которая держала за руку парня с красными волосами и в слишком узких джинсах.

Джеймс подозрительно посмотрел на нас с Адамом.

– Разговор окончен, – сказал он и увел меня от стены. А я и не знала, что только стена помогала мне стоять прямо. – С незнакомцами разговаривать нельзя, – тихо добавил Джеймс, мельком взглянув на Адама.

Даллас наконец догнала нас и заступила дорогу, бросив своего спутника.

– Я, пожалуй, останусь ненадолго, – сообщила она. Я хотела запротестовать, но она широко улыбнулась и подала ключи на пальце. – А вы поезжайте, – сказала она с самым пьяным видом. – Меня подвезут. – Она кивнула на красноволосого парня.

Это было рискованно и безрассудно, но сейчас я спорить не собиралась. Клуб оказался дразнящим, ошеломляющим – и соблазняющим. Джеймс взял ключи и повел меня к выходу. В дверях я услышала голос Адама:

– Всего хорошего, Слоун.

Я обернулась и помахала, потому что он все-таки не придурок и не пошляк.

– Тебе тоже.

Я вышла за Джеймсом, то и дело хватаясь за него, когда мы пробирались через плотную толпу рвавшейся в клуб молодежи. Вдохнув прохладного ночного воздуха, я оглянулась на клуб – и по спине пробежала дрожь. Я не говорила Адаму своего имени.





Глава 6




На складе было тихо, когда мы вошли. Движения, шаги и даже дыхание казались слишком громкими. Дверь Лейси была закрыта. Гудели лампы под потолком. Мы едва успели войти к себе, когда рука Джеймса скользнула по моему бедру, заставляя раздвинуть ноги, но я схватила его за рубашку и притянула к себе.

Будто изголодавшись друг по другу, мы слились в поцелуе. Джеймс прижал меня спиной к двери, заблокировав ее. Мы переспали всего раз – из того, что я помнила, – и меня палило желание. Я стащила с него рубашку через голову, моя футболка затрещала, когда он смял ткань в кулаке, но не разорвалась окончательно. Джеймс зарычал, и мы двинулись к кровати. Я толкнула на нее Джеймса и села сверху, забыв обо всем, кроме нас. Слои одежды словно испарялись с наших тел, и вот уже я чувствовала его горячую кожу, шептала его имя, он перекатывался в кровати, и я оказалась под ним; он тяжелый, и это прекрасно. Джеймс потянулся к брюкам, лежащим на полу в куче одежды, и тут я почувствовала что-то под спиной. Наверное, сбилась простыня. Но рука нащупала сложенный листок.

Джеймс достал из бумажника презерватив, но заметил, что я что-то разворачиваю.

– Что там? – спросил он хрипло.

– Не знаю, – ответила я, едва сдерживая панику. Джеймс немного отодвинулся, и я развернула листок, уже видя сквозь тонкую бумагу, что на нем что-то написано. Прекрасным почерком Лейси было выведено единственное слово, которое ничего для меня не значило, но когда я его прочла, дыхание отчего-то сбилось.





Миллер


– Слоун? – Голос Джеймса прозвучал откуда-то издалека. Я уронила листок. Грудь теснило горе, которого я не могла понять. Джеймс поднял записку, прочел, отбросил в сторону и взял меня за плечи: – Это от кого?

Полными страха глазами я перехватила его взгляд, дрожа всем телом.

– От Лейси.

В голове крутилось: «Миллер. Мой Миллер», но я не знала, что это значит.

Джеймс выругался, спрыгнув с кровати и натягивая брюки. Он бросил мне свою футболку и выскочил за дверь, босиком побежав по коридору. Я натянула футболку и побежала за ним.

Почему Лейси это написала, для чего положила нам в кровать? О Господи! Я побежала быстрее. Где Лейси?

Я поравнялась с Джеймсом у ее комнаты. Мы ворвались, не постучав, и остановились посередине. Джеймс водил рукой в воздухе в поисках шнура, чтобы включить свет.

– Что случилось?

Обернувшись, я увидела Каса с фонариком: припухшее от сна лицо, измятая одежда, однако сна ни в одном глазу – будто всю ночь ждал хендлеров. Загорелась лампочка, и в сердце вернулась надежда: в комнате никого нет, кровать пуста. Лейси ушла.

Кас протолкался мимо меня в комнату, откинул одеяло, будто Лейси могла там спрятаться, и повернулся к Джеймсу.

– Где она? – обвиняюще спросил он.

Джеймс подавленно ответил:

– Не знаю.

Кас резко выдернул ящики комода, чертыхнувшись, когда увидел, что они пусты. Я стояла в дверях. Всякий эффект от выпитого в Клубе самоубийц пропал, сменившись недоверием и паникой. Кас вынул из кармана телефон и забегал по комнате, набирая номер. Джеймс стоял под покачивавшейся голой лампочкой, потупив голову и тяжело дыша.

– Джеймс? – еле слышно сказала я. Он оглянулся, и меня поразила знакомая картина, которую я не знала, как трактовать: глаза у него покраснели, на коже выступили пятна, будто он еле сдерживал слезы. Значит, Лейси исчезла; тут же пришла мысль, что этот Миллер тоже ушел, причем навсегда. Выражение лица Джеймса странно совпадало с моими мыслями, будто и он переживал сейчас нечто подобное.

Джеймс закашлялся, скрывая рыдания, обнял меня и крепко поцеловал в лоб. Мышцы у него напряглись, когда я вцепилась ему в руку.

– Даллас, тебе нужно срочно вернуться, – говорил Кас в трубку, продолжая нервно ходить по комнате. – Мне наплевать! – рявкнул он. – Лейси пропала, мы под угрозой! – Мы с Джеймсом переглянулись. Под ложечкой разливался холодный страх. – Уже еду, – сказал он и нажал отбой.

– Что происходит? – спросил Джеймс.

– Собирайтесь, быстро, – бросил Кас на ходу. – Уезжаем. – В дверях он оглянулся на меня: – Сочувствую насчет твоей подруги, но побывавшие в Программе всегда риск. Теперь лишь вопрос времени, когда Программа накроет этот склад.

– По-твоему, они схватили Лейси? – в ужасе спросила я.

– Да, – тихо произнес Кас. – Я думаю, Лейси в Программе. Собирайтесь и идите в фургон.

Кас вышел. Я повернулась к Джеймсу, ожидая услышать – Кас ошибается, но Джеймс молча смотрел ему вслед.

– Я же пытался, – прошептал он и опустил глаза, встретившись со мной взглядом. – Пытался, но не настоял на своем.

– Ее надо вернуть, – сказала я, кивнув, чтобы Джеймс очнулся. – Найти и вернуть.

Джеймс вяло промямлил что-то в знак согласия, но думал о другом – взгляд у него был отсутствующий. Я шла за ним по коридору, ощущая холодный пол под босыми ногами, и соображала, куда могла деться Лейси. Может, она все же решила прокатиться в Клуб самоубийц или… да куда угодно. Не может быть, чтобы все кончено.

Я мучилась чувством вины, вспоминая, как вела себя Лейси перед нашим отъездом в Клуб. Надо было что-то сделать, но я рассчитывала увидеться завтра, думала, время еще есть. Я сглупила. Лейси вспомнила что-то запретное, а я ее бросила в такой момент.

Когда я вошла в комнату, Джеймс уже заталкивал вещи в спортивную сумку. Я натянула джинсы, подошла к комоду и взяла из ящика таблетку. В этот момент Джеймс обернулся.

– Если найдем Лейси, – сказала я, дрожа, – можно дать ей таблетку. Может, это ее вылечит.

Джеймс опустил взгляд.

– Она сбежала именно из-за воспоминаний, Слоун. Вряд ли стоит возвращать ей остальные.

Я взглянула на таблетку, готовая заспорить, но из другой комнаты Кас крикнул нам поторапливаться. Я сунула таблетку в карман и побросала в сумку оставшиеся вещи. Надо сначала найти Лейси, а там посмотрим.

Мы направились к дверям, но Джеймс остановился и поднял с пола записку.

– А кто такой Миллер? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я, заходя ему за спину и глядя на листок. – Но от этого имени мне больно.

– И мне. – Джеймс скомкал листок в кулаке. – Это как горе, боль вот здесь. – Он постучал себя по груди слева. – Скорбь по тому, кого я не знаю.

Но я поняла, что он хочет сказать: мы наверняка знали этого Миллера.

Через двадцать минут Джеймс вел «Эскалейд», на котором мы бежали из Орегона, а Кас ехал следом на белом фургоне. Мы направлялись к клубу за Даллас и остальными. По пути я напряженно глядела по сторонам, надеясь увидеть Лейси, гуляющую или заблудившуюся. Не хочу верить, что ее нет.

Лейси, светлая блондинка, красившаяся в ярко-красный цвет просто потому, что ей так хотелось. Лейси, евшая на ленч мини-кексы и подвергавшая сомнению абсолютно все. Я могла сделать больше, чтобы ей помочь, могла сегодня остаться. Она сбежала с вещами; куда она направилась? Что такого ужасного вспомнила? Я невольно коснулась груди – от упорно возвращавшейся мысли о Миллере становилось больно.

Когда мы подъехали, вышибала у входа встревоженно выпрямился, достал телефон и прижал к уху. Кас побежал к нему, а мы с Джеймсом молча ждали во внедорожнике. От волнения и тревоги сжималось под ложечкой. Сейчас я, пожалуй, не отказалась бы от второго «Кровоподтека».

– Мне надоело терять, – тихо произнес Джеймс. – И надоело бегать. – Он повернулся ко мне. Его глаза горели, печаль сменилась гневом. – Мы уничтожим Программу, Слоун, и вернем Лейси.

– Обещаешь? – Я всей душой желала верить, хотя и понимала, что Джеймсу не под силу сдержать слово. Но если он скажет, я поверю. У меня нет выбора.

– Да, – ответил он, глядя мимо меня на Клуб. – Обещаю.

Я заморгала, прогоняя слезы. Из Клуба выбежали Даллас и Кас, за ними вылетели остальные, включая красноволосого парня. Вышибала кивнул им на прощание. Я удивилась при виде Адама, маячившего у дверей, будто вышел покурить: он пристально следил за выходящими. Адам чем-то отличался от прочих посетителей клуба. Когда Даллас прыгнула в автомобиль и заорала: «Поехали, поехали!», Адам повернулся ко мне.

Он улыбнулся – не зловеще, а почти с сожалением – и помахал на прощание, когда мы вылетели с парковки. Стало быть, Программа идет за нами по пятам.





Глава 7




– Ты ее видел? – спросила Даллас в телефон. Речь у нее немного плыла, но выглядела она трезвой. Более того, она так взяла все под контроль, что я ее зауважала. – Это точно? – с нажимом спросила она. – Где?

Джеймс так сжал руль, что побелели костяшки пальцев. Как только мы отъехали от клуба, Даллас начала звонить, пока Кас еще загонял остальных в фургон. Даллас сказала, что у нее есть контакты в Программе и ей скажут, если Лейси у них. Даллас опустила телефон и уставилась на меня квадратными глазами.

– Ее нет, – произнесла она.

– В смысле? – переспросила я треснувшим голосом.

– Лейси жива, – сказала Даллас так, будто это была плохая новость, – но ее снова забрали в Программу. Сказали, у нее психическое расстройство, и госпитализировали в стационар. Ее взяли на автобусной остановке – в Орегон собралась. – Даллас недоверчиво покачала головой. – Помешалась, не иначе. Такое бывает. Извини, Слоун, но она никогда не станет прежней. Даже если ей голову заново по частям соберут, из Программы ее не выпустят. Они нас уже вычислили, на складе идет обыск.

Даллас вытерла глаза тыльной стороной ладони, размазав макияж.

– Что ты хочешь сказать? – спросила я.

– Я говорю, что Лейси больше нет и вернуть ее невозможно.

Фургон вильнул в сторону. Джеймс ударил кулаком по рулю, потом еще и еще.

– Перестань! – Я хотела его остановить, но он выдернул руку и нажал на тормоза. Покрышки завизжали, нас бросило вперед, а сзади затормозил фургон.

Джеймс спрыгнул на дорогу и пошел вперед. Я кое-как перелезла на его сиденье, спустилась и побежала за ним, не понимая его поведения, в ужасе от только что услышанной новости.

– Подожди! – закричала я. Джеймс резко обернулся, и я вздрогнула. Он с силой тянул свои прекрасные светлые волосы, выкручивал пальцы. Лицо исказилось от гнева и страдания.

– Нельзя им доверять! – Он показал на машины. – Слоун, никому на свете нельзя доверять, понимаешь?

– Да, но…

– Контакты в Программе у нее есть! – съязвил Джеймс, словно сама мысль казалась ему абсурдной. – Издевается, что ли? – Он взял меня за плечи. – Слушай меня. Отныне и впредь мы можем доверять только друг другу. Мне плевать, что скажут они: есть только ты и я, больше никого. Не исключено, что они вообще могли отправить Лейси в Программу.

Такая мысль мне в голову не приходила: я невольно оглянулась на «Эскалейд», стоявшую с распахнутыми дверцами. Свет из салона заливал темную дорогу. Даллас, нагнувшись между передними сиденьями, махала нам рукой, чтобы мы возвращались. Джеймс нежно и серьезно повернул к себе мое лицо. Когда я встретилась с ним взглядом, он слегка расслабился и обнял меня, поставив подбородок на макушку.

– Есть только мы, – прошептала я. – Навсегда только мы.

– Я это и говорю, – отозвался он. Сзади раздался сигнал «Эскалейда». Мы вздрогнули. Джеймс посмотрел на меня еще раз и отвел кудряшки с лица. В эту спокойную минуту случившееся с Лейси казалось настоящим горем, но страх исчез, осталась только скорбь по потере – тяжелая, невыносимая, заслонявшая солнце. Я взяла Джеймса за руку, и мы пошли к поджидавшей машине. Нет времени скорбеть, есть только время убегать.



Я раньше не бывала в Колорадо. Границу мы пересекли под ослепительным солнцем, которое, однако, ничуть не подняло настроения. Мы сидели сзади, машину вела Даллас. Положив голову Джеймсу на плечо, я читала новости канала Си-эн-эн в ее телефоне в надежде узнать хоть что-нибудь о Лейси и страшась прочесть сообщение о ней. Но обновлений не было – писали только о нашем с Джеймсом бегстве.

Джеймс попросил открыть «Нью-Йорк таймс». Я так и сделала, и у меня перехватило дыхание.

– Боже мой, – ахнула я, просматривая интервью. – Не может быть, это неправда!

– Что там? – спросил Джеймс. Интервью было уже двухдневной давности, и, встретившись с Даллас взглядом в зеркале заднего вида, я поняла – она знает.

– Что случилось? – настаивал Джеймс. Я отдала ему телефон и увидела, как у него вытянулось лицо: подробное интервью о нас дал его отец.

– Он утверждает, это ты во всем виновата, – тихо сказала Даллас, глядя на меня в зеркало. – Выставляет тебя хитрой лисой. Похоже, его одно заботит: чтобы единственный сынок домой вернулся.

Джеймс читал, напрягшись и непроизвольно сжимая кулаки. Я пробежала статью наискосок, но уловила основную мысль мистера Мерфи: я зачинщица побега. «Нью-Йорк таймс» даже поместила снимок безутешного отца со школьной фотографией Джеймса в рамочке. Абсурд полнейший.

– Пропаганда, – продолжила Даллас. Мы с Джеймсом молчали. – Интервью у него выманили ради формирования общественного мнения. Не зацикливайтесь на этом.

Я фыркнула:

– Ага, сейчас просто выброшу из головы. – Я взглянула на Джеймса, пытаясь угадать его реакцию. Он выключил экран и протянул телефон Даллас. Я кусала ноготь, томясь ожиданием, но Джеймс скрестил руки на груди с таким видом, что больше никогда не откроет рта. – Ну? – не выдержала я. Молчание Джеймса буквально сводило с ума.

– Мой отец – скотина, – тихо сказал он. – Давай пока оставим эту тему.

Я не знала, как ко мне относится отец Джеймса – по крайней мере, не помнила. Может, у него есть причины ненавидеть меня? Или, как сказал Джеймс, он просто скотина? В любом случае интервью показало возможности Программы. Использовать отца Джеймса – виртуозная подлость: они знали, что это заденет Джеймса, и хотели его задеть. Это доказывает, что они не остановятся, не дадут нам уйти.

– Что будем делать? – прошептала я.

Джеймс повернул голову:

– Будем продолжать.

Я надеялась услышать что-нибудь бесшабашное вроде: «Да пошли они к чертям», но Джеймс всего лишь человек. У всех есть слабые места, вот как у Лейси.

Ситуация, в которой мы оказались, угнетала. Мы ехали молча – мыслями Джеймс был где-то очень далеко. Мы проехали парк, где бегали дети в ярких футболках, играя под присмотром любящих мамаш. Впервые после побега мне остро захотелось увидеть родителей и отчаянно потянуло домой.

Но я подумала об отце Джеймса, согласившемся на интервью: на его месте с тем же успехом могли оказаться мои родители. Я закрыла глаза и с усилием вернулась в настоящее: теперь я беглянка на пару с Джеймсом и Даллас.

– Денвер вам понравится, – пообещала Даллас, оторвав меня от моих мыслей. – Правда, Клуба самоубийц какое-то время не будет – сразу после нашего отъезда в последнем полиция устроила облаву. Лейси фактически меня спасла своим бегством.

– Откуда они узнали о Клубе? – спросила я.

Даллас рассеянно крутила светлые дреды.

– Наверное, от хендлеров, – ответила она, глядя на дорогу. – Эти гады внедрены повсюду.

Хендлеры под прикрытием? Такое мне и в голову не приходило. Вчерашний Клуб самоубийц я помнила плохо, но Адама не забыла. Неужели он хендлер, притворявшийся больным депрессией? Ничего себе у них с этикой. Если он хендлер, тогда…

По спине и рукам побежали мурашки. Ужасающую реальность я даже не могла открыть Джеймсу, пока он еще винит себя в уходе Лейси: Адам знал мое имя, он знал, кто я! Если он хендлер, почему не задержал меня еще в клубе? Неужели облава началась из-за меня?

– Подождите. – У Даллас завибрировал телефон. Джеймс, прищурясь, следил в зеркало, как Даллас отвечает на звонок. – Серьезно? – спросила она. – Черт побери, Кас! Отлично, – прорычала она и нажала отбой, бросив телефон в подставку для чашки. Фургон пролетел дальше, а мы свернули вправо.

– Кас сказал, необходимо разделиться, – пояснила Даллас. – В Денвере вас не спрятать, даже ехать туда очень рискованно. Вышел специальный выпуск «Дейтлайн» о вас двоих. Массмедиа набросились на историю сбежавших любовников, сканер с ума сходит от сообщений о том, что вас видели там и сям. Просто катастрофа, черт возьми.

– Тогда куда едем? – спросил Джеймс, все еще мрачный после интервью отца. – Или у тебя вообще нет друзей?

Даллас вздрогнула, но тут же с улыбкой отбросила дреды за плечо.

– Друзей у меня много, но вряд ли мне будут рады с двумя мятежниками, чьи лица не сходят с телеэкранов. Твоя красивая внешность слишком хорошо запоминается, – добавила она так, будто ненавидела его за это.

– Жуть просто, – съязвила я. Джеймс засмеялся, несмотря на угрюмость, и шутливо пихнул меня в плечо.

– Эй! – Я пихнула его в ответ, на что он не замедлил ответить, и мы толкались, пока я не заулыбалась. Обожаю эти игры, позволяющие забыть о неприятностях и вспомнить друг о друге.

– Мы едем в Колорадо-Спрингс, – вмешалась Даллас. – Там есть домишко, где Кас раньше ночевал. Он отвезет остальных и приедет. Заживем вчетвером, – пробормотала она. – Мечта, скажите?

– Лучше не бывает, – отозвалась я. Вот только плотного общения с Даллас мне не хватало. Я прижалась к Джеймсу, заплетавшему мне косичку, и стала смотреть в окно на синее небо и горы со снежными шапками.

Ощущение нормальной жизни быстро прошло – меня обуревали мысли о Лейси, которую я могла спасти. Я хотела привычно покрутить кольцо, и у меня перехватило дыхание, когда я коснулась голой кожи. Подняв руку, я ахнула и повернулась к Джеймсу.

– Я его забыла! – чуть не плача, сказала я.

Секунду он смотрел на меня в тревоге и замешательстве, но тут же перевел взгляд на руку и понял. Его плечи огорченно поникли, лицо исказила обида.

Несколько недель назад я обнаружила в матраце кольцо, которое сама же и спрятала, чтобы найти, когда меня выпустят из Программы. В конце концов оно привело меня к Джеймсу. А на прошлой неделе он подарил мне второе кольцо – новое обещание, и вот я, растяпа, его потеряла. Похоже, у меня стало привычкой терять дорогие мне вещи и людей. Я уткнулась Джеймсу в грудь, а он меня тихо уговаривал и обещал купить другое. Это же вещь, а вещи можно заменить. Пока он говорил, я рассеянно потирала палец, думая о заменах. Не являюсь ли и я только заменой девушки, которой была прежде?



Двухэтажный дом оказался очень простым, с облупившейся желтой краской и сломанным деревянным забором. Пока мы заезжали в гараж за домом, я огляделась. Подведя нас к просевшему заднему крыльцу, Даллас взяла ключ под кофейной банкой со старыми окурками и принялась возиться с замком. Мы разглядывали двор; и Джеймс указал на полуразвалившуюся собачью будку в углу.

– Давай щеночка заведем? – поддразнил он меня. Я готова была ответить «давай», но мне и правда захотелось щенка. Дадим ему глупую кличку и будем повсюду таскать с собой. Эх, если бы не эта неопределенная ситуация! Может, нам всю жизнь придется кочевать, гадая, что с Лейси. Когда я не ответила, улыбка Джеймса увяла, и он обнял меня.

С Лейси я познакомилась в школьной столовой в первый день обучения после Программы. Даже в специфической одежде, по которой сразу видно вернувшихся из стационара, Лейси не выглядела безликой. Она сказала мне не есть то, что подают в столовой, потому что в пищу добавляют седативы, – предупредила, хотя это могло навлечь на нее неприятности. Она подсела ко мне – опустошенной, растерянной, и мне стало не так одиноко. Лейси смешила меня, старалась защитить от Программы, а я ее подвела. Надо было серьезнее отнестись к кровотечению из носа. Не знаю, чем конкретно я могла бы ей помочь, но можно было что-то придумать. Будь здесь Релм, он бы знал…

– Слоун! – окликнул Джеймс из коридора. Дверь открыта, Даллас уже в доме, а я так и стою на заднем крыльце. – Ты идешь?

Я снова посмотрела на собачью будку – символ нормальной жизни, которой у нас никогда не будет, и вошла, задвинув за собой засов. Коридор вел в кухню, старомодную, но вполне функциональную: есть и кухонная техника, и посуда на открытых полках – совсем как дома. Правда, от этого легче не стало. Я вспомнила свой дом в Орегоне, родителей, с которыми не говорила после побега. Они, наверное, с ума сходят от беспокойства. Хоть бы не заболели от пережитых волнений.

– Пойду прилягу, – сказала я Джеймсу. Со стеснением в груди я представляла, как ждет моего возвращения отец, а мать смотрит в окно, которое выходит на улицу, гадая, жива я или нет. Джеймс спросил Даллас, где спальни; она показала на второй этаж. Не дожидаясь Джеймса, я пошла по лестнице, обратив внимание на маленькие гвоздики, торчащие из стены, но без фотографий, для которых они предназначались.

Спален было три, и Джеймс предоставил выбор мне. Я остановилась на комнате с самой большой кроватью. Джеймс бросил сумку на комод. У слухового окна стояли маленький стол и стул. Стены серовато-белые, мебель старая, но крепкая. Постель тоже показалась вполне приличной. Я легла поверх светло-зеленого одеяла и подтянула колени к груди. Джеймс прилег рядом и начал поглаживать мне спину.

– Мы все переживем, – уговаривал он. – Слоун, ты сильнее всех, кого я знаю. Будем поддерживать друг друга.

Слова звучали неубедительно – наверняка я слышала их и раньше. Если поддаваться негативным мыслям, я снова заболею. Депрессия словно поджидает меня, готовая вернуться в любой момент. Я повернулась и обняла Джеймса, прижавшись щекой к плечу. Он гладил меня по волосам, ласково, невинно, но мне этого было мало. Я приподнялась на локте и взглянула в его прекрасное лицо и требовавшие веры глаза.

Я поцеловала его.

– Помоги мне забыть, – пробормотала я, запуская руку под рубашку. Джеймс тут же усадил меня верхом, и мрачные мысли начали отступать, а лица, реальные или воображаемые, бледнеть и исчезать.

Я пыталась его раздеть, но руки дрожали, а глаза жгло от слез. Случившееся буквально убивало – я не знала, как пережить новую потерю, желала лишь, чтобы все чувства меня покинули. Ну почему они не отстанут от меня?

Джеймс удержал мои руки и обнял меня.

– Пусть оно уйдет, – всхлипывала я. Джеймс тяжело сглотнул – руки, державшие меня, ослабели. Я гладила его тело, но страсть ушла. Я подняла глаза и замерла под взглядом Джеймса.

– Я не хочу тебя так, – произнес он. – Не хочу, чтобы у нас было вот так.

Пустота рвалась наружу, клубясь у ног, – я будто черная дыра сомнений и скорби. Я провела кончиками пальцев по подбородку Джеймса, его полным губам, а он нежно взял мою руку и поцеловал.

– Мы это переживем. – В его голосе слышались слезы, угрожавшие прорваться сквозь суровость заявления. Он подождал, пока я согласилась, и прижал меня к себе. Я покорилась, позволив темноте поглотить меня.





Глава 8




Еду мы носили из кафе на заправке, пока через несколько дней не явился Кас с сумкой всякой лапши длительного хранения, набранной в пищевом банке[1]. Даллас сверлила его взглядом, но не спросила, где его носило. Вскоре они стали уходить и по несколько часов пропадали неизвестно где. Из-за нашего с Джеймсом статуса фигурантов нашумевшей истории нам оставалось только строить догадки.

Дни сливались в один бесконечный день. Мы чувствовали себя отрезанными от мира и понемногу привыкали к такой жизни. Я начала думать – может, и правда собачку взять, но рациональная сторона взяла верх – ведь все это не по-настоящему.

– Тебе бы фартук, – дразнил меня Джеймс, сидя за кухонным столом, пока я мыла тарелки. Я вообще не отличаюсь домовитостью, и мои кулинарные умения лишний раз это подтверждают. Поэтому готовил Джеймс, посуду мыла я, а Даллас с Касом болтались по дому, строя из себя лидеров мятежников, и отпускали шуточки, что мы с Джеймсом играем в дочки-матери.

Я закрыла кран и, не трогая полотенце, подошла и обтерла руки о лицо Джеймса, хотя он и пытался меня оттолкнуть. Смеясь, мы боролись – такая борьба всегда заканчивалась поцелуями, когда вошла Даллас и некоторое время стояла, наблюдая за происходящим.

– Мило, – неодобрительно произнесла она. – Водный нагреватель починил? – спросила она Джеймса. Он запрокинул голову назад, потому что я сидела у него на коленях.

– Нет еще. Я не очень рукастый, мои таланты лежат в иной области. – Я стукнула его по груди. Джеймс засмеялся и снова обратился к Даллас: – Интернет на твоем телефоне берет плохо, не грузится ролик с подробным описанием или хоть инструкция. Может, Кас умеет чинить?

– Нет, – сразу же ответила Даллас. – Кас хорошо собирает информацию, но работать с ней не умеет.

Джеймс помог мне сойти на пол и встал.

– Какую информацию? Чем вы занимаетесь целыми днями и почему не говорите нам?

– Собираем сведения, ведем мониторинг убежищ, ищем новых рекрутов. Вам не говорим, потому что не доверяем. Пока вы со Слоун живете мечтами, люди убивают себя. Эпидемия ширится, и Программа этим воспользовалась, чтобы добавить пару пунктов к повестке дня. Пункт первый – избавиться от таких, как мы.

– А откуда мне знать, что не ты приведешь их сюда? – не сдержал он давно копившиеся подозрения.

Красивое лицо Даллас напряглось, подбородок стал квадратным.

– Хочешь знать, почему я не работаю на Программу? – Она засучила рукава и выставила руки. Запястья обегали широкие светло-розовые шрамы. – Это от ремней. Я вырывала себе волосы, поэтому меня связали. Правда, отбиваться от хендлера стало довольно трудно.

– Черт, – вырвалось у Джеймса. Я содрогнулась, возненавидев Роджера еще сильнее.

– Первая – бесплатно, говорил он. – Глаза Даллас стали темными и холодными. – Он насильно сунул мне таблетку в рот и велел сосредоточиться на единственном воспоминании. Я стала думать о матери. Я чуть не захлебнулась собственной рвотой, но он не снял ремней – сказал, я представляю опасность для себя.

Джеймс пошарил в воздухе рукой, ища стул, словно у него подкосились ноги. Я смотрела на Даллас с сочувствием и пониманием. Она не может работать на Программу после того, что с ней сделал Роджер.

– Меня держали на седативах недели три, – продолжала Даллас. – И все три недели я помню только его руки и его тяжесть на мне. Он говорил, что любит, когда девушка сама хочет, но когда выбирать приходится между ним и физическим устранением, какое уж тут желание… Я подчинялась – у меня не было выбора. Но он перестал давать мне таблетки, дескать, нельзя, чтобы я много помнила, иначе в Программе поймут, чем он занимается. Он лгал – он забрал у меня все. Едва меня развязали, я схватила тазер и чуть не убила его. Я хотела его прикончить. – Каменное лицо ее дрогнуло, и из густо подведенных глаз покатились слезы. – Я их всех убью, – прошептала она. – Я дотла сожгу их стационары.

– Прости, я не знал, – сказал Джеймс. К моему удивлению, он подошел к Даллас и обнял ее, гладя по плечу так нежно, что во мне проснулась ревность. – Мы его найдем, – пообещал он, – и убьем.

Даллас, не глядя на меня, зажмурилась, обняла Джеймса и спрятала лицо у него на плече. Она совсем расклеилась, и Джеймс буквально удерживал ее на ногах, когда она разрыдалась.

– Ш-ш-ш… – приговаривал он, поглаживая светлые дреды. Я ушла в нашу спальню, оставив их вдвоем: если Даллас я не доверяю, то Джеймсу верю абсолютно.

В спальне я подошла к шкафу, где на верхней полке за старой Библией для детей лежала оранжевая таблетка. Включив свет, я села на пол, рассматривая таблетку через пакетик. Как же мы с Даллас боролись за свои воспоминания! Даже соглашались иметь дело с Роджером. А сейчас я держу ключ к тому, за что раньше отдала бы все.

Я приму эту таблетку. Но уже несколько дней я борюсь с обессиливающими, черными мыслями, а ведь из Программы меня выпустили всего семь недель назад. Меня действительно вылечили? Разве Лейси не считали вылеченной?

Лейси.

Зажмурившись, я сжала пакетик в кулаке. Воспоминания свели Лейси с ума. Я не готова так рисковать и не допущу, чтобы и у Джеймса произошел рецидив. Девушка, которой я была раньше, мертва – ее убила Программа. Я – то, что осталось. Я никогда не приму таблетку – не хочу знать. Я встала, снова спрятала таблетку, выключила свет и вышла.



Мы с Джеймсом лежали на сухой траве заднего двора и загорали: долгое пребывание в доме сделало нас похожими на вампиров. Мы так и не посмотрели спецвыпуск «Дейтлайна», а между тем историю о нас уже сменили трагические сюжеты о распространении эпидемии. Мы старались извлечь из ситуации максимум выгоды, но сидение в четырех стенах сводило с ума, и мы вышли полежать за домом, притворяясь, что мы снова на поросшем травой берегу реки в Орегоне.

Подъехал «Эскалейд». Прикрыв глаза ладонью, я смотрела, как машина въезжает в гараж. Меня раздосадовало возвращение Даллас и Каса – ну почему этот дом не наш с Джеймсом? Интересно, если бы Даллас с Касом не вернулись, мы остались бы здесь?

– Надеюсь, привезли поесть, – сказал Джеймс, не открывая глаз. – Иначе мы украдем машину и поедем в «Макдоналдс».

– Договорились. – Я прижалась к Джеймсу, нежась под солнышком, согревавшим щеку и плечо. Жаль, что не в моей власти останавливать мгновения навсегда – щебечут птицы, светит солнце… Джеймс приоткрыл один глаз. Я широко улыбнулась.

– Очаровательна, – сказал он, целуя меня. Когда дверь гаража закрылась, Джеймс со стоном сел. – Даллас, – позвал он, – что на обед?

Даллас вышла из гаража с коричневым пакетом фастфуда в одной руке и брезентовой сумкой в другой. Выражение лица у нее было серьезнее, чем ожидаешь в прекрасный летний день.

– У меня для тебя кое-что есть, – обратилась она к Джеймсу. Из гаража появился Кас – он шел, не поднимая головы. Джеймс мгновенно оказался на ногах.

– Что случилось? – спросил он, идя к крыльцу. – Что не так?

Даллас прислонилась к перилам – старое дерево угрожающе затрещало. Кас осторожно посмотрел на меня. Я тоже поднялась, вдруг разучившись дышать. Неужели сюда едут хендлеры? Или Даллас узнала что-то о Лейси?

Из брезентовой сумки Даллас вынула черную папку-гармошку, набитую листками с потрепанными краями. Я тоже подошла к крыльцу и поставила ногу на первую ступеньку, мне не терпелось услышать, что же они нашли.

– Твое личное дело, Джеймс, – сказала Даллас. – Из Программы. Получено от нашего человечка – ей удалось выкрасть всю папку. Довольно интересное чтение. – Даллас мельком взглянула на меня.

– Ты читала мою медкарту? – возмутился Джеймс, но голос дрогнул при виде документов. Даллас готова была дать ему то, чего не хотела дать я – его прошлое. Меня затрясло.

– Не всю, только хорошее. – Даллас сверкнула щербатой улыбкой. – Извини, Слоун, твое досье добыть не удалось – его отчего-то держат под замком.

Джеймс застыл, будто не веря, что это происходит наяву. Приняв папку из рук Даллас, он с квадратными глазами повернулся ко мне:

– Пошли почитаем.

– Джеймс, – подняла палец Даллас, – лучше тебе сначала самому ознакомиться. – Она снова резанула меня взглядом. Сзади как-то шумно шевельнулся Кас. В горле пересохло.

– Спасибо за совет, – ответил Джеймс и указал на пакет из фастфуда: – Это нам?

Даллас кивнула. Джеймс выдернул у нее пакет и вошел в дом, позвав меня из кухни.

Я преодолела оставшиеся ступеньки. Ужас сочился из пор кожи. На крыльце я помедлила.

– Что в досье? – прошептала я.

В лице Даллас смешивались интерес и лукавство.

– Сама узнаешь, – ответила она и придержала для меня дверь. Я уколола ее взглядом и прошла в дом.

– Татуировки, – сказал Джеймс, едва я переступила порог кухни. Он жевал чизбургер над открытой папкой. – Шрамы у меня от татуировок, представляешь? – Хлопнув по странице, он закатал рукав показать белые шрамики. На столе лежала фотография татуировки, и я ахнула при виде первого имени:

– Брэйди!

Джеймс удивленно вгляделся в снимок и отложил чизбургер.

– Я вытатуировал имя твоего брата у себя на руке, – тихо произнес он и поднял на меня взгляд. – Должно быть, он был мне очень дорог. – От этой мысли мне стало легче. Значит, Брэйди не был одинок, хотя Релм и утверждал иное. Хорошо, что они с Джеймсом были друзьями. Это многое говорит о Джеймсе и вселяет уверенность. Зря я боюсь нашего прошлого.

Джеймс подался вперед и ткнул пальцем в снимок:

– Черт побери, ты посмотри!

Я присела рядом и, прочитав, повернулась к нему:

– Миллер?

Имя Миллера было последним в списке Джеймса, но это была не татуировка, а порезы, неровные, едва зажившие, будто он… вырезал имя на коже. Я схватила его руку, внимательно разглядывая кожу на бицепсе, гладя шрамы большим пальцем.

Миллер. Миллер! Задрожавшие веки сомкнулись, что-то зазудело в черепе, будто воспоминание пробивалось через прочную корку, и вдруг она раскололась вдребезги.



– Подвинься, – сказал парень, подходя к моему лабораторному столу. – В этом я эксперт.

Я взглянула на него и отошла от бунзеновской горелки, которую никак не могла зажечь.

– Ей-богу, вот спасибо, – саркастически отозвалась я. – Не знала, что к нам присылают профессионалов.

Губы парня дрогнули в улыбке. Он включил горелку на полную мощность. Шипение едва слышалось сквозь гул голосов учащихся в кабинете химии.

– Меня, кстати, Миллер зовут, – представился он. – На случай, если будешь писать благодарственное письмо.

– Уже текст в уме составляю. А пламя точно должно быть таким длинным? – Я огляделась: учитель не отрывался от экрана компьютера. – Миллер, – сказала я, чувствуя, как странно называть его по имени, раз мы только что познакомились, – не спали мою домашнюю работу, пожалуйста!

Он повернулся ко мне, держа пьезозажигалку.

– Да ты что! – возмутился он. – Я могу включить одной левой…

Он щелкнул зажигалкой, и едва сверкнула искра, как раздался оглушительный свист, и бунзеновскую горелку охватило ярко-голубое пламя. Я взвизгнула. Миллер уронил зажигалку, выбросившую искры на лабораторный стол, отчего загорелась моя домашняя работа, которую я только что просила не поджечь.

Сидевшая впереди девочка оглянулась и в страхе указала пальцем на наш охваченный пламенем стол. Миллер проворно выключил горелку, затем невозмутимо взял у меня недопитую диетическую пепси и залил огонь, погасший с совершенно не торжественным шипением.

– Вот черт, – сказал он, глядя на промокшую, дымящуюся, сморщившуюся бумагу. – Малость не по плану пошло.

Я уперлась рукой в бок и пристально посмотрела на Миллера, но едва поймала взгляд темно-карих глаз, как мы расхохотались.



Миллер. Я открыла глаза, чувствуя, как по щекам бегут слезы. Что случилось с Миллером?

– Я его помню, – прошептала я. – У меня остались воспоминания. – Джеймс схватил меня повыше кисти и крепко стиснул, не понимая, что делает. Воспоминаний не должно было остаться. Неужели я схожу с ума? Я теперь стану, как Лейси? Сердце билось так неистово, что я боялась – не выдержит. – Кажется, Миллер был моим приятелем, я его помню.

Джеймс сгреб меня в охапку.

– Что с нами сделали… – прошептал он. Я снова и снова воскрешала в памяти эпизод с Миллером, будто крутила печальную песню на повторе, болезненную, безыскусную, но знакомую и любимую. – Посмотри на меня, – сказал Джеймс, вглядываясь в мое лицо. – Голова болит?

Я покачала головой. Он рассматривал меня еще секунду, убеждаясь, что это не спонтанный срыв. Я рассказала, что вспомнила, улыбаясь, будто это веселая история, а не забытый эпизод из прошлого. Выговорившись, я немного успокоилась.

– Легче? – тихо спросил Джеймс.

– Да. Голову изнутри ничто не взламывает… Знаешь, это похоже на импульс – острый всплеск, и снова все ровно. Не как у Лейси. – Джеймс о ней не заговаривал, но я знала, что эта мысль приходила ему в голову.

– Конечно, нет, – решительно сказал он, хоть и напрягся. – А это воспоминание… Мы о нем никому не скажем. Может, ты вспомнишь еще что-нибудь, может, нет, но это наш секрет. – Он поглядел на меня. – Ладно?

– Со мной все в порядке, – заверила я. Прислушиваясь к себе, я заключила, что действительно прекрасно себя чувствую. Несколько выбита из колеи, но не теряю над собой контроль. Да, у меня не то, что у Лейси.

Джеймс снова взял фотографию татуировок, сверяя со шрамами на руке.

– Интересно, где теперь эти люди? – спросил он.

– Умерли. – Я подумала о Брэйди. Последние дни жизни брата стерты из моей памяти, и сейчас мне представился шанс выяснить, что случилось на самом деле. – Джеймс, – сказала я, листая папку в поисках имени брата. – Посмотри, тут Брэйди нигде не мелькнет?

Он тоже взялся за файлы, вытаскивая наиболее интересные листки.

– Может, здесь? – спросил он. – Запись сессии с доктором Тэбор. – Я покосилась на Джеймса, удивившись, что он помнит имя своего врача. Я помню доктора Уоррен, но Джеймс никогда не рассказывал о своем пребывании в Программе, уверяя, что все слилось в сплошное мутное пятно.

– Странно, больше нет, – сказал он, просмотрев другие страницы и бросив искать дальше. Усевшись на стуле, он взглянул на меня, проверяя, слушаю ли я, и начал: – «Сессия первая, пациент номер 486, Джеймс Мерфи, лечащий врач Эли Тэбор. Пациент отказался принимать таблетку для воспроизведения нужных воспоминаний, лекарство введено через инъекцию». – На этих словах Джеймс напрягся. Я подалась вперед, читая у него через плечо:

Доктор Тэбор: Почему ты здесь, Джеймс?

Пациент № 486: Как, вам даже не сказали? Ну и стремное же у вас заведение!

Доктор Тэбор: У тебя депрессия?

Пациент № 486: Да нет, скорее, я просто устал.

Доктор Тэбор: Расскажи мне о Брэйди Барстоу.

Пациент № 486: Да идите вы!

(Пациент становится буйным, ему вводится новая инъекция.)

Доктор Тэбор: Лучше?

Пациент № 486: Нет.

Доктор Тэбор: Понятно. Джеймс, подростки в такой ситуации всегда настроены воинственно, это не ново. Но ты должен понимать – мы здесь, чтобы тебе помочь. Мы хотим тебя вылечить. Ты жить хочешь?

Пациент № 486: Нет, после того что вы сделали, не хочу. (Речь пациента становится неразборчивой.)

Доктор Тэбор: Это изза твоей девушки?

Пациент № 486: У меня нет девушки.





Я взглянула на Джеймса. Он тоже это прочел. Его дыхание изменилось, но он не повернулся ко мне. Я с тревогой продолжала читать, надеясь, что это ложь во спасение.

Доктор Тэбор: Разве ты не встречаешься со Слоун Барстоу, сестрой Брэйди?

Пациент № 486: Почему сразу «встречаешься»?

Доктор Тэбор: А как бы ты охарактеризовал ваши отношения?

Пациент № 486: Жалость.





Меня будто обожгло. Я не верила написанному, но эта строчка заронила в душу семена сомнения.

Доктор Тэбор: Мы тщательно изучили твои отношения с мисс Барстоу и знаем, что у вас уже давно длится роман.

Пациент № 486: Ее брат попросил меня о ней позаботиться, я и забочусь. Как только ей стукнет восемнадцать, я к ней больше не подойду, можете не беспокоиться.

Доктор Тэбор: Мы обязаны беспокоиться. Слоун не вырезает имена на руке, но все равно остается в группе повышенного риска. Мы хотим привезти ее к нам.

Пациент № 486: Только время потеряете. Она меня не любит, да и я к ней равнодушен. Да, иногда мы спим друг с другом, но чего же вы хотели, я красив, черт побери!

Доктор Тэбор: Джеймс…

Пациент № 486: Все уже сказано, разговор окончен.

Доктор Тэбор: Я хотел бы еще…

Пациент № 486 бросается к столу и хватает меня за халат. Вызваны хендлеры, применен седатив. Пациент пробудет в изоляции три дня до следующей сессии.

Примечание: После данной сессии пациент № 486 сделал попытку покончить с собой. Придя в себя после седативов, он пробовал повеситься на простыне в своей палате. Для консультации приглашен доктор Артур Причард.





Я резко отодвинулась – стул стукнулся о стену – и встала. Джеймс сидел неподвижно, глядя в протокол сессии. Он пытался покончить с собой. Он говорил, что никогда меня не любил. Я помню Миллера.

Сердце вдруг тяжело застучало. Я схватилась за заболевшие виски – накатывала дурнота. Зря я вожусь с воспоминаниями, но я не могу остановиться, складывая воедино то, что знаю наверняка.

После возвращения из Программы я познакомилась с Джеймсом в Центре здоровья: парень по имени Лиэм обозвал меня дурой, а Джеймс за меня, еще незнакомую, заступился. Когда мы сблизились, Джеймс всегда был сдержаннее меня – так вот почему?.. Неужели он ушел бы от меня в день моего восемнадцатилетия?

Я вытерла защипавшие от слез глаза и отошла от стола. С этим нужно разобраться. Выйдя из кухни, я поднялась в нашу комнату… и Джеймс меня не остановил.





Глава 9




Я ходила из угла в угол – воспаленный мозг изобретал самые чудовищные сценарии, где Джеймс был моей безответной любовью. Не об этом ли говорил Релм, бросив, что кое-чего мне знать не захочется? По его словам, я безумно любила Джеймса, но он ни разу не сказал, что любовь была взаимной. Может, поэтому я впала в депрессию?

Я закрыла лицо руками, умоляя себя остановиться, прогнать черные мысли, пожирающие меня, но не могла. То, что я принимала как само собой разумеющееся, могло оказаться неправдой. Стоило задуматься, и сразу находилась масса доказательств. Когда Джеймс пришел ко мне домой поговорить о Брэйди, он сбежал, едва я обняла его, а потом заявил, что наш роман я вообще придумала.

– Слоун! – Я вздрогнула, но не ответила. Джеймс отвел мои руки от лица. Я заплакала – не только из-за папки: я потеряла Лейси, потеряла Миллера, я на глазах утрачиваю контроль над собой и боюсь. Я так боюсь!

– Ты совсем расклеилась, Слоун, – быстро сказал Джеймс. – Черт, надо тебя срочно собрать. – Я замотала головой, но Джеймс поймал меня за запястье и крепко прижал к груди. – Побудь со мной, – пробормотал он мне на ухо. – Перестань думать и побудь со мной. Все будет хорошо, все будет замечательно, – уговаривал он своим лживым голосом.

Странно, но я успокаивалась. Напряжение уходило, а Джеймс гладил меня по волосам и уверял, что с нами все будет в порядке. Я старалась дышать ровнее, и рыдания прекратились. Слезы высохли на щеках. Джеймс прав: я себя накручиваю, мне надо встряхнуться.

– Думаешь, ты лгал на той сессии? – спросила я низким от слез голосом.

Джеймс отодвинул меня, чтобы я видела его лицо.

– Да! Яснее ясного, что правды я бы не сказал. С чего мне болтать о нас в Программе? Перебьются.

– Как знать, – судорожно вздохнула я. – Откуда нам теперь знать, что настоящее, а что нет?

На его лице проступила мука, которая просто убивала меня.

– Я это чувствую. А еще я умею читать между строк. Я тебя защищал. Я бы умер, лишь бы тебя защитить, но мне помешали. Мы действительно безумно любим друг друга. Может, так и надо выживать – стать безумнее, чем Программа.

Я подавила смешок. Джеймс снова меня обнял.

– Я устала быть в бегах, – прошептала я.

– Я тоже, – согласился он. – Но тут приходится столкнуться с самым сложным. Вот мы с тобой – все, что от нас осталось. Значит, будем сражаться тем, что есть. – Джеймс заправил прядь мне за ухо. – Что бы ни нашлось в папке, правда или ложь, важно лишь то, кто мы сейчас.

– Я по-прежнему безумно тебя люблю, – прошептала я.

– Я тоже. – Он сказал это так искренне, что я не верила, что он кривит душой. Сомнения отступили. Джеймс зарылся лицом мне в волосы. Я погладила его руку там, где шрамы, бывшие татуировки, и принялась обводить их кончиками пальцев, пока не почувствовала, что Джеймс нежно целует меня в шею.

Из горла вырвался тихий звук. Джеймс снова заговорил о своей любви, сжимая мои ягодицы. Я попятилась к кровати, целуя его и что-то шепча. Я быстро сбрасывала с себя одежду, но Джеймс лег одетым. Когда я попыталась расстегнуть его пояс, он остановил меня.

– Не надо. – Он взглянул на меня и засмеялся. – Я не выдержу искушения.

– Так перестань сопротивляться. – Я снова потянулась к нему с поцелуями. Джеймс ответил на поцелуй, но тут же перевернулся на спину.

– Слоун, – сказал он, – я забыл презервативы в Фениксе.

Я замерла. Он робко улыбнулся.

– Издеваешься?

– Нет. Я и сам на себя зол.

Я застонала, но дурнота уже отпустила. Я отвлеклась, и все почти прошло, осталась лишь тупая боль за ушами. Джеймс заставил меня забыть о боли! Я забросила на него ногу и потерлась щекой о рубашку.

– Ну что ж, ожидание только усиливает желание, – с улыбкой сказала я, довольная, что мне снова хорошо.

– Мягко говоря, – пробормотал он.

Я сунула руку под рубашку и прижала ладонь там, где билось сердце Джеймса, ощущая быстрые, ритмичные толчки. Нам говорили, стресс ведет к психическому срыву, поэтому я запретила себе думать о Брэйди, Миллере и Лейси. Если Программа чему-нибудь нас и научила, так это сдерживать чувства.

– Я сказал правду, – тихо произнес Джеймс. – Я безумно тебя люблю, другие мне не нужны.

Мы долго лежали молча. Джеймс сел, потому что у него затекла рука.

– Будем дальше читать? – спросил он нерешительно. – И не бери в голову. Это же единственный шанс выяснить, что произошло – не раздает же Программа медкарты своих пациентов как поздравительные открытки!

Скрепя сердце я согласилась, охотно отдав ему роль главного дознавателя. Нервного срыва не было, это просто случайность. Ничего страшного, если всплыло несколько воспоминаний – я не сорвусь в эмоциональный штопор. У меня хватит сил.



Даллас на кухне наливала воду в кофеварку. Кас сидел за столом с измученным видом. Когда мы вошли, он улыбнулся одними губами с явным облегчением, что мы спустились. Даллас с любопытством оглянулась на нас, но ничего не сказала.

– Можно поподробнее, что там с моей медкартой? – спросила я. Кофемашина заурчала, фильтруя кофе.

Кас пожал плечами, но ответил, потому что Даллас промолчала:

– Я позвонил всем своим знакомым. Твой файл либо исчез, либо недоступен. После вашего бегства они пытались изъять и досье Джеймса, но я добрался первым. Видимо, пытаются прикрыть себе задницу на случай, если вас найдут мертвыми или вы попадете в шоу Опры.

– Ну, это уже следующая остановка нашего рекламного тура, – усмехнулся Джеймс. Даллас обернулась, сверкнула ему улыбкой, схватила две кофейные чашки и поставила одну перед Джеймсом. Он поблагодарил и снова начал листать папку. Я не могла смотреть на Даллас. Она читала дело Джеймса, и если меня посетили сомнения, то силу сомнений Даллас можно умножать на тысячу. К счастью, мне не пришлось раздумывать, что пришло ей в голову, потому что Джеймс взял новый листок.

– Гляньте-ка, здесь написано, что я напал на хендлера! – Листок оказался рапортом об инциденте – после сессии «с провалами памяти» Джеймс набросился на хендлера в коридоре. Это напомнило мне, как Релм сбил с ног Роджера, и я впервые подумала, что у Джеймса с Релмом много общего, и не только я.

Даллас перелила Джеймсу кофе – у нее дрожали руки. Кас от кофе отказался. Мне она кофе не предложила и поставила емкость на место.

– Слоун, – сказал Джеймс, указывая на страницу, приколотую к папке. Это форма поступления, в нижней рамочке примечание от руки, написанное синей ручкой. Первое слово, которое я разобрала, – имя брата. Внутренне я приготовилась к тому, что сейчас прочту.



Пациент 486 заразился после самоубийства Брэйди Барстоу (утопление). Срыв произошел после самоубийства Миллера Эндрюса (отравление «Быстрой смертью»). Под воздействием лекарств пациент 486 признался в том, что на его глазах Брэйди Барстоу бросился в реку, причем попытка пациента спасти самоубийцу успехом не увенчалась. С тех пор он боролся с депрессией и скрывал свое состояние, чему способствовала Слоун Барстоу, сестра покойного.



– Ты пытался его спасти, – прошептала я и, не дав Джеймсу ответить, нагнулась и поцеловала его. Брат не был один, это я знала, но то, что Джеймс пытался его спасти, наполняло меня необъяснимым утешением.

Я отодвинулась, радуясь, что Джеймс такой храбрый, и тут заметила в дверях человека – поникший, голова опущена. Я судорожно втянула воздух, встретив взгляд темных глаз. Не может быть!

– Релм? – сказала я треснувшим голосом и быстро встала. Высокий, он похудел, одежда болталась, как на вешалке. Волосы стали медно-рыжими, будто он недавно осветлялся. Под глазами темные провалы – видимо, ему пришлось нелегко. Я шагнула к нему:

– Ты вернулся!

Губы Релма тронула улыбка, и меня охватило невыразимое облегчение. Стоявшая у раковины Даллас усмехнулась, когда я бросилась Релму на шею. Он жив!

– Я соскучилась, – прошептала я.

– А-а, Майкл Релм, – сказал Джеймс, по-прежнему сидя за кухонным столом. – Надо же, какой сюрприз. Я бы тоже тебя обнял, но с большим удовольствием готов дать по морде.

Я не отреагировала, не отпуская Релма, которого уже не надеялась увидеть. Он осторожно тронул меня за плечо и посмотрел на Джеймса:

– Ты не мой типаж, Джеймс, так что предпочту удар кулаком.

– Рад слышать. – Джеймс бросил взгляд на нас с Релмом, удерживая улыбку, но явно напрягшись из-за нашей близости. Он видел, как я целовала Релма – еще до нашего воссоединения. Он знает, что я поехала к Релму посреди ночи. Он знает, что мы были больше, чем друзьями.

Я почувствовала прикосновение к щеке и повернулась к Релму, который вел пальцем по моей коже.

– Хорошо выглядишь, – тихо сказал он. – Я волновался.

– Волновался?! Это от тебя никаких вестей! Я думала, тебя… – Я не договорила.

– Убили, – закончил за меня Джеймс.

Не обращая внимания на Джеймса, Релм смотрел на меня с каким-то благоговением.

– Так ты рада меня видеть? – спросил он, словно боясь услышать ответ.

– Да! Что за вопрос?

Он улыбнулся и опустил руку:

– Понятно. Ты ее так и не приняла.

У меня вытянулось лицо. Релм не знает, что я рассказала о таблетке Джеймсу и что мы держим это в секрете от остальных. Даллас стукнула дверцей шкафчика, и сердце сделало перебой. Когда я подняла взгляд, она подошла к Релму с маленькой коробкой в руке. Я с облегчением выдохнула.

– Привет, блонди, – с улыбкой сказала она. – Я-то гадала, когда ты до нас доберешься. Вот, специально для тебя, уже давно лежит. – Она звучно приложила к его груди краску для волос. – Брюнетом ты мне всегда больше нравился.

Релм улыбнулся ей, как хорошей знакомой.

– Спасибо, Даллас.

Она дернула плечом, будто это все пустяки, схватила кухонный стул и повернула спинкой вперед, усевшись верхом.

– Зачем же сваливаться как снег на голову, – поддразнила она. – Мои сообщения получал?

– Извини, – ответил он. – Получал. Так на вас и вышел. Здесь оставаться нельзя, надо найти другое место.

– Ищем, – отозвался Кас, вытаскивая из шкафа рюкзак. – Ждали тебя минимум через неделю.

Они обменялись взглядами. Рюкзак Кас бросил Релму. Тот немедленно его открыл и перебрал содержимое.

– Мы нашли квартиру в цокольном этаже, – продолжал Кас, – но вариант так себе – мало выходов.

– Продолжай искать, – сказал Релм, вынимая сотовый. – Чистый?

– Только сегодня добыл. А что, хочешь пиццу заказать? – улыбнулся Кас.

– Надо Анне позвонить, сказать, что у меня все в порядке.

Анна, сестра Релма, помогла нам сбежать, отдав свою машину и подкинув денег. Сделать это она могла только по просьбе брата.

– Поблагодари ее от меня, – сказала я, тронув Релма за руку. Он вздрогнул и явно растерялся. Мне захотелось спросить, где он был последние недели, но я удержалась – еще рано.

– Обязательно, – отозвался он.

– Слышишь, Релм, – вмешался Кас. – Я положу твои вещи в моей комнате. Я лучше на диване посплю, а то у меня клаустрофобия начинается.

Он двинул Релма кулаком в плечо и вышел.

Майкл Релм улыбнулся мне довольно робко, набрал номер и вышел в гостиную. Я проводила его взглядом, и когда услышала, как он сиплым от слез голосом уверяет, что с ним все в порядке, я почувствовала знакомое тепло. Мне нравится, как Релм заботится о сестре – этим он напоминает мне Брэйди.

– Я буду наверху, – буркнул Джеймс и ушел, оставив на столе открытую папку. Он расстроен – ему мерещится опасность со стороны Релма, а я, негодная, не проявила достаточно чуткости. Я взглянула на Даллас, которая облокотилась на спинку стула и смотрела на меня с самым лицемерным видом.

– Бойфренд и любовник? – хмыкнула она. – Надо же, а с виду и не скажешь…

– Заткнись, – отрезала я, хотя щекам стало горячо. С учащенным из-за возвращения Релма пульсом я побежала по лестнице к Джеймсу.





Глава 10




Молчание, возникшее на площадке перед спальнями, оглушало. Я ожидала, что Джеймс будет ревновать, злиться, но увидела его в кресле у окна – он смотрел на улицу, и вид у него был очень одинокий.

Какая же я дура!

– Джеймс!

– Он твой друг, – сказал он, по-прежнему глядя в окно. – Я это понял. Я даже рад, что он не мертв.

– Ты это неискренне говоришь.

– Что – это? – обернулся он. В тусклом свете ярко-голубые глаза казались темнее. Я присела на кровать, подобрав под себя ноги. Джеймс не то чтобы дулся – ему было больно. И еще в нем чувствовалось замешательство.

– Что я могу сделать? – спросила я.

Джеймс помолчал и опустил голову.

– Чего он хочет? – поинтересовался он. Джеймс поднял голову: лицо у него было несчастным. – Почему он тебе помогает?

– Релм?

– Да. Почему он продолжает рисковать жизнью ради тебя?

Я пожала плечами, но ответ я знала. Релм меня любит, хоть я и не отвечаю ему взаимностью. Мое молчание Джеймса не успокоило.

– Мне кое-что нужно знать, – сказал он, – хотя ответ может мне и не понравиться.

– О боже. Что?

– В ту ночь, когда мы поссорились и ты уехала к Релму, что между вами было?

– Это что, сейчас важно?

Джеймс выдохнул и обессиленно откинулся на спинку стула:

– Отчасти.

– Мы не переспали.

Он закрыл глаза.

– Тот факт, что ты переходишь сразу к этому как к решающему аргументу, мало обнадеживает.

– Я была расстроена.

– Вы целовались?

Я пристыженно кивнула. Мы с Джеймсом тогда не были парой, но я знала, что люблю его. Моя интрижка с Релмом была просто реакцией.

– И не только? – спросил он.

Я снова кивнула, глядя на ветки за окном, которые раскачивал ветер. Казалось, я слышу треск, с которым у Джеймса рвется сердце.

– Ты у него трогала?

– Что трогала?

– Его?

Я засмеялась и покачала головой:

– Нет.

– А он у тебя трогал?

– Джеймс!

– Трогал или нет? Я пытаюсь уяснить, что означает «и не только».

– Нет. – Я встала и подошла к его креслу. – Там он меня не трогал.

– А здесь? – Он указал на мою грудь. Видимо, я изменилась в лице, потому что Джеймс кивнул: – Значит, добрался до второй базы.

– Да ладно, Джеймс! Какая еще вторая база!

Он отвернулся.

– Я его не виню, – пробормотал он. – У тебя красивая грудь.

– Спасибо.

– Да и я сам виноват, повел себя как дурак. Практически отдал тебя ему.

Хотя он пытался рассуждать рационально, из глаза выкатилась слеза. Джеймс быстро вытер щеку, думая, что я не замечу.

Я обняла его за плечи. Он прижался щекой к моей рубашке, обняв меня за бедра.

– Прости, – прошептала я, желая стереть всякое ощущение предательства, которое его, должно быть, жгло. – Релм знает, что я его не люблю. Он знает, что я с ума по тебе схожу.

Джеймс засопел и чуть улыбнулся.

– Тебе не понравилось? – спросил он.

– Нет.

– Потому что ты любишь меня?

– Да.

– Ты не будешь больше его целовать?

– Никогда, – улыбнулась я.

– А меня поцелуешь?

В ответ я припала к его губам. Он не сразу ответил на поцелуй – был очень напряжен. Когда он меня обнял, я чувствовала, как дрожат его руки. Он был словно обнаженный нерв, и наконец Джеймс, мой Джеймс буквально сломался и заплакал мне в волосы, прося прощения за то, что чуть не потерял меня.



Я спустилась в кухню. Джеймс с Касом убежали в магазин за продуктами, решив пропустить обед. Мне показалось, что Джеймс избегает Релма, но, учитывая наш разговор, это скорее хорошо, чем плохо.

В кухне оказалась только Даллас, жарившая нечто похожее на уголь. При виде меня она пожала плечами:

– Я все сожгла. – Она приподняла сковородку. – Курочку?

– Э-э… – Я вгляделась и покачала головой. – Нет, спасибо. У нас не осталось макарон с сыром? Джеймс сегодня готовить не будет.

Даллас отставила сгоревшую сковородку.

– Это я поняла. – Она достала из шкафа коробку макарон с сыром и налила в кастрюлю воды. – Он как? – В ее голосе звучало искреннее беспокойство.

– Он не большой поклонник нашей с Релмом дружбы.

– Надо думать. Судя по его реакции на медкарту, ваше прошлое не было таким, как вы думаете.

– Джеймс меня защищал, – с вызовом бросила я. – А если ты собралась злорадствовать…

– Злорадствовать? Слоун, да я не хочу, чтобы ты была несчастной! И меньше всего желаю плохого Джеймсу. По-моему, вы изначально зря роман затеяли. Вы любите друг друга чересчур сильно, а в современном мире играть в Ромео и Джульетту просто глупо. Вот я решила жить одна!

Я невольно захохотала и присела к столу. Даллас взяла две банки газировки из холодильника и подала одну мне. Иногда я ненавижу ее чуть меньше.

– Релм рассказывал, что мы с Джеймсом и раньше были вместе, – начала я. – Я это предположила, когда нашла фотографию Джеймса с моим братом, но точно не знала. Это напоминало пытки – Джеймс был то ласков со мной, то груб, то флиртовал, то игнорировал, но постепенно мы все выяснили. И уж вранье Программы от правды я как-нибудь отличу.

– Ха, – хмыкнула Даллас, отпивая из банки. – Да, Джеймс бы солгал, чтобы тебя защитить. Отсюда следующий вопрос. – Она крутила кольцо на банке, пока оно не отскочило. – Откуда ты знаешь Релма?

Щекам стало горячо.

– Мы познакомились в Программе.

Она засмеялась:

– Ну, это понятно. Стало быть, вы друзья… – она помолчала, – которые иногда занимаются сексом?

Я взяла свою банку и небрежно сказала:

– Нет, мы просто друзья.

Но даже я сама уловила в своем голосе напряжение и характерное для лжи повышение интонации. Даллас засмеялась.

– Ага, – саркастически сказала она, – мы тоже. – Хладнокровие мгновенно оставило и меня, и Даллас. – Только я дружу с ним с маленькими постельными бонусами, – добавила она, схватив содовую и отойдя к плите, где закипала вода.

Я осталась сидеть за столом со смешанным чувством ревности и недоумения. Мне не приходило в голову, что у Релма может быть своя жизнь за пределами Программы. Но она у него есть. И есть Даллас.

И Даллас четко дала мне понять, что не желает дальше моей дружбы с Релмом.



Я сидела на неубранной постели. В едва прикрытое окно дуло. Джеймс мылся в душе в коридоре – из-под двери выходил пар. Я все не могла успокоиться после разговора с Даллас: разум и сердце никак не могли договориться, что же мне чувствовать. Релм не пришел, и наш с Даллас обед прошел в гробовом молчании – лишь однажды она попросила передать острый соус.

Я не понимала, почему Релм ни разу о ней не упомянул. Столько времени в Программе, столько вечеров за картами – и ни разу у него с языка не слетело имя Даллас? Неужели она его подружка? Даллас – это его Джеймс?

– Еще не спишь? – Вздрогнув, я увидела в дверях Джеймса с полотенцем на бедрах. Мокрые светлые волосы зачесаны назад. Он лукаво улыбался заразительной улыбкой, которая прожигала меня насквозь. – Значит, я пришел немного рано.

Сердце сладко ноет, когда Джеймс удерживает меня своим взглядом – озорным и любящим одновременно. Я смотрела, как он подходит к кровати и медленно, но уверенно наклоняется. Он уже не осторожничает со мной, отдается мне полностью. Я страстно поцеловала его, впившись ногтями в кожу, и потянула на кровать. Хмелея друг от друга, мы не думаем о последствиях.



– Кажется, мне снова нужно в душ, – сказал Джеймс, лежа рядом со мной. Я засмеялась и перевернулась на бок, положив голову ему на плечо.

– Тс-с-с, – приложила я ему палец к губам. – Не испорти минуту.

– Ну да, я же все порчу.

– Замолчи, Джеймс.

– Я и сам испорченный.

– Неправда.

– Тогда выходи за меня замуж.

Я засмеялась, но, не дождавшись новой шутки, приподнялась на локте и заглянула Джеймсу в лицо. Он улыбнулся, но взгляд его остался неожиданно серьезным. От окна тянуло холодом, оно было едва прикрыто, но ни Джеймс, ни я не спешили закрыть поплотнее.

– Отчего бы тебе не выйти за меня замуж? – повторил он. – Ты же знаешь, что все равно выйдешь!

– Да? – спросила я. По коже пробежали мурашки.

Он кивнул:

– На пляже, когда плавать научишься.

Я вздрогнула.

– Я была почти согласна, пока ты не произнес слово «плавать».

– Перестань, – сказал Джеймс. – Нельзя же всю жизнь бояться воды.

Я ответила, что мне-то как раз еще как можно. Джеймс обнял меня, легонько придерживая за затылок.

– Скажи мне «да», – пробормотал он. – Скажи «да» сейчас, чтобы мне больше никогда не спрашивать.

Его губы, его вкус – это знакомое и прекрасное, давящее и тяжелое, это тогда и теперь.

– Да, – закрыв глаза, прошептала я, примащиваясь к Джеймсу. – Когда-нибудь я за тебя выйду. Я для тебя все сделаю.

Его подбородок двинулся – он улыбнулся. Он переплел наши пальцы, поднес мою руку к губам и поцеловал безымянный палец, где раньше было кольцо.





Глава 11




Завтрак прошел крайне неловко, учитывая, что я сидела напротив Релма, а Джеймс рядом со мной. Можно было решить, что Джеймс, как ревнивый собственник, подчеркнуто заявлял на меня права в присутствии Релма, если бы между ложками глазированных хлопьев Джеймс не усмехался бы едва заметно.

– Что-то ты сегодня довольный, – сказал Релм, отпивая черный кофе из пластиковой чашки. Даллас, сидевшая на кухонном столе у мойки, пристально посмотрела в лицо Джеймса, все поняла и отвернулась.

– Да, я очень счастлив, – отозвался Джеймс, не поднимая взгляда.

– Это ненадолго, – не удержался Релм. – И ты это знаешь.

Джеймс широко улыбнулся и встретил подозрительный взгляд Релма.

– Ты и понятия не имеешь, сколько я способен продержаться, – сказал он, коротко засмеявшись. Отодвинувшись от стола, он взял свою тарелку, поцеловал меня в макушку и пошел к раковине. Потом потрепал Даллас по ноге и вышел из кухни, не переставая улыбаться.

Темные глаза Релма метнулись ко мне – тихого парня, который пришел вчера, как не бывало.

– Вижу, вы помирились, – сказал он.

Мне отчего-то расхотелось есть. При знакомстве Релм и Джеймс чуть не поубивали друг друга, потому что Релм меня подставил, так что это мы уже проходили.

– А когда мы с Джеймсом ссорились?

– До отъезда из Орегона, когда ты приехала ко мне домой и целовала меня. Если помнишь.

Звякнула тарелка – Даллас соскочила со стола.

– Это, как я понимаю, мне намек выйти, – сказала она. – Релм, жду тебя на нашем месте.

Когда она проходила мимо, Релм тронул ее за руку. У меня под ложечкой снова что-то болезненно щипнуло.

– Дай мне пару минут, – мягко ответил он. Даллас бросила на меня раздраженный взгляд, кивнула и вышла.

В кухне возникло ощущение приближающейся ссоры, хотя я не понимала, из-за чего нам с Релмом ссориться. Да, я его поцеловала – в благодарность за помощь в Программе. Мне стерли все воспоминания о Джеймсе, но я по-прежнему люблю его, и Релм не может этого не видеть.

– Если ты собираешься вести себя как засранец… – начала я.

– А чего ты ожидала, Слоун? – Релм положил руки на стол и подался вперед, словно готовый к броску. – Я просил тебя держаться от Джеймса подальше? Предупреждал, что с ним ты можешь снова заболеть? Ты в бегах из-за него, потому что повела себя безрассудно и вынудила родителей обратиться в Программу. Чего ты ждешь, аплодисментов? Чего ты от меня-то хочешь, черт возьми?

– Не знаю. Чтобы ты снова стал таким, как в Программе.

– То есть таким, каким ты хочешь меня видеть?

– Я этого не говорила.

– Не пытайся мне диктовать, как себя вести и что чувствовать.

– Я не пытаюсь…

– Не пытаешься? – заорал он. Я отпрянула, испугавшись его грубого тона. – Почему ты не приняла таблетку, Слоун? Почему ты не помнишь? – Я посмотрела на дверь, боясь, что нас услышат. У Релма приоткрылся рот – знакомая гримаска. – Из-за него, так? Из-за Джеймса?

– Это же невозможный выбор! Таблетка только одна – как мне выбирать?

– Легко! Я дал ее тебе!

Я покачала головой:

– Слишком рискованно. Как прикажешь совершать этот прыжок веры, если вокруг люди сходят с ума от воспоминаний, как Лейси?

– Это ж тебе не подобие стрессового перелома! Таблетка лишь выпустит то, что наглухо заперли в Программе. Будет, конечно, больно, но это тебя не убьет!

Я подалась к Релму, стараясь не сорваться на крик и не очень преуспев:

– Спасибо, успокоил! Дело не только в Джеймсе! Твоя сестра сказала, мне может не понравиться то, что я узнаю о своем прошлом. Я не знаю, кем я была, Релм, но знаю, кто я сейчас. Что плохого в желании жить настоящим?

Лицо Релма смягчилось, он протянул ко мне руку, почти коснувшись меня.

– Ничего плохого, ничего, – заговорил он. – Больше Анна тебе ничего не сказала?

– Сказала, что я, возможно, не прощу тебя. За что? Что ты утаиваешь? – Я мало помню свое пребывание в Программе – фрагменты, эпизоды, как мы с Релмом играем в карты или смеемся. Мое прошлое стерто, но Релм к нему каким-то образом причастен. В этом он признался не сразу, а только когда я потребовала. У него еще остались секреты – его сестра фактически это подтвердила. И все же… я ему доверяю. Доверяю, хоть и чувствую, что он мне лжет.

– Анна не хотела, чтобы я все вспомнил, – по ее словам, прошлое слишком болезненно. Сейчас я ее вполне понимаю. Я рассказал тебе все, что мог, Слоун, – сказал Релм, явно расстроенный. – Этого должно быть достаточно. Если примешь таблетку, узнаешь правду.

– А если не приму? Если отдам Джеймсу, что вспомнит он?

Глаза Релма сузились при мысли, что его подарок попадет к Джеймсу.

– Может, он поймет, что вы не подходите друг другу?

Я хотела убрать руку, но Релм проворно схватил меня:

– Прости, Слоун, не уходи!

– Ты же от меня ушел! – В этом крике прорвалась вся печаль и тревога от внезапного исчезновения Релма. – Оставил мне дурацкую таблетку и ушел, – прошептала я.

Релм вздрогнул и поднес мою руку к губам.

– Знаю, – пробормотал он, удерживая ее. – Но я так тебя люблю. – Он начал целовать костяшки пальцев. – Я хотел, чтобы ты могла все вспомнить… – Его прикосновения проникали сквозь кожу, томили меня и пугали. – Скажи, что ты тоже по мне скучала!

Я глубоко задышала – поцелуи поднимались выше по внутренней стороне руки, где кожа нежнее. Релма знает мой разум, а не сердце, но нельзя отрицать, что мне его не хватало. Я очень, очень соскучилась.

– Скучала, – прошептала я. Рука Релма скользнула к плечу и подтянула меня достаточно близко для поцелуя. Передо мной оказались темно-карие глаза, горячие, но темные. Темные и измученные. Это заставило меня опомниться. Релм, должно быть, прочел это по моему лицу, потому что на его щеках заиграли желваки.

– Джеймс тебя не любит, – сказал он, обдавая теплым дыханием мои губы. – Если бы любил, заставил бы принять таблетку.

От двери послышался шорох. Мы обернулись: на пороге с непроницаемым видом стоял Джеймс. Я оттолкнула руку Релма и отшатнулась от стола, но поздно: Джеймс видел и слышал все. Он не смотрел на меня, только на место, где я только что сидела. Без единого слова он повернулся и ушел.



Дорога наверх казалась бесконечной. Во рту пересохло. Джеймс слышал наш разговор и видел, что Релм подобрался почти вплотную. Как я могла это допустить?

– Джеймс? – тихо сказала я, толкнув дверь в спальню. Дверца шкафа приоткрыта, цепочка от лампы еще покачивается.

– Думаешь, он прав?

Обернувшись, я увидела Джеймса в дальнем углу. Он не насмехался, не злился – стоял подавленный, не в силах смотреть мне в глаза. В кулаке он сжимал пакетик.

– Ты насчет таблетки? – уточнила я, ничего так не желая, как исправить то, что натворила. Джеймс не подпустил бы к себе вплотную другую девушку, хотя Даллас из кожи вон лезет.

Джеймс поднял взгляд. Я заметила, что веки у него красные.

– Насчет себя. Ты считаешь, я должен был заставить тебя принять таблетку?

Я стала отказываться, но Джеймс уже все решил. Слова Релма его ошеломили, заставили усомниться. Релм хорошо знал, куда больнее ударить.

Джеймс протянул мне пакетик, но я на него не взглянула, и он запихнул его в задний карман.

– Джеймс, – начала я.

– Хватит лжи, – перебил он. – Вот сейчас, с Релмом, что это было? Господи, Слоун, ты с ним спала?

– Нет!

– Я же слышал, как ты ответила, что скучаешь по нему! – Его губы страдальчески приоткрылись, глаза увлажнились. – Ты его почти поцеловала. Я… я же все видел, и ты ни разу, – он ткнул пальцем в моем направлении, – ни разу не сказала ему прекратить!

По щекам у меня потекли слезы, но ответить было нечего. Мне нет оправдания – я действительно скучала по Релму и не стала лгать. Между нами есть прочная связь, которую я не могу привязать к определенному воспоминанию. Я доверила Релму свою жизнь, и порой он использовал это против меня.

– Я отказываюсь тебя понимать, потому что для меня это… – Джеймс показал в коридор, – означает, что он типа твой бойфренд. И я ревную! Да, я ревнивец, и как же мне это не нравится! – застонал он, схватившись за волосы. – Я думал, что есть только ты и я, Слоун, вместе навсегда или вообще никак!

– Я тоже так хочу!

– Он дал тебе таблетку, – сказал Джеймс. – Возможность вернуть воспоминания. У меня нет такой власти, и кто знает, как бы я поступил, если бы была. Может, он прав, я должен был заставить тебя принять…

От дверей послышался звук. Мы обернулись и увидели Даллас с банкой колы.

– Какую таблетку? – спросила она, даже не сделав вид, что не слушала наш разговор. Ее темные глаза не отрывались от Джеймса, но он был лишь раздражен ее вмешательством. Не дождавшись ответа, Даллас вошла в комнату. Скрип ее ботинок в маленькой комнате показался очень громким. Поставив колу на столик, она повторила: – Какую таблетку?

– Расслабься, – послышался голос Релма. У меня стало горячо в животе, когда за ней вошел Релм, косясь на Джеймса. – Я дал таблетку ей, – обратился он к Даллас.

Она обернулась, но не успела ответить: Джеймс бросился на Релма, впечатав его в голую белую стену. Релм ударил первым – кулак с тупым звуком врезался в скулу Джеймса. Я закричала и бросилась вперед, но они уже катались по полу и ожесточенно дрались. Я даже не могла протянуть руку, чтобы схватить их и растащить.

– Прекратите! – закричала я, хватая Джеймса за локоть – он отвел руку, чтобы ударить Релма. Он отмахнулся и пропустил очередной удар. Релм прыгнул сверху, но Джеймс ударил его в лицо. Из носа Релма брызнула кровь. Даллас длинно выдохнула и наконец-то подошла помочь. Я кричала им обоим перестать, но они будто решили убить друг друга. Кровь летела с губ Релма, когда он яростно что-то выкрикивал, а Джеймс бил везде, куда мог попасть.

Релм упал на бок. Джеймс опустился на колени и занес кулак, но Даллас выхватила из кармана нож. Блеснуло лезвие, приставленное к горлу Джеймса, и он замер. Я вытаращенными глазами смотрела, как Даллас, чуть нажимая, повела ножом по коже. Джеймс скосил глаза, стараясь разглядеть, где она стоит. Он тяжело дышал, из ссадины на скуле текла струйка крови.

– Я не могу позволить его убить, – сказала она. – Извини.

Секунду стояла тишина. Даллас опустила нож, и Джеймс, не сводивший с нее глаз, поднялся на ноги, мельком взглянув на меня. Мне хотелось подойти и убедиться, что у него нет серьезных повреждений, но я решила дать ему остыть.

Релм сел, опираясь о колени. Кровь текла с его лица – капли стучали по деревянному полу. Даллас с потемневшим лицом переводила взгляд с меня на него и, наконец, схватила колу и сделала глоток.

Я стояла, не в силах произнести ни слова. Даллас вдруг швырнула недопитой банкой в Релма, попав в плечо. Банка упала на пол и покатилась, оставляя липкий коричневый след. Я вскрикнула и отступила, глядя на Даллас. Кола, пузырясь, вытекала из отверстия банки.

– Значит, ты достал Панацею, – зарычала она, – и отдал ей?

Даллас в бешенстве взглянула на меня. Я съежилась, охваченная чувством вины.

– Не сейчас, Даллас, – сказал Релм.

– Не уходи от разговора! Клянусь, я…

Релм вскочил на ноги. С такой кровавой маской у него был вид сумасшедшего, и я впервые испугалась его. Он сжал кулаки, но Даллас не отступала.

– Пошла вон, – сказал он сквозь зубы.

– Не пойду, пока не расскажешь, где ты взял Панацею, и не объяснишь, почему ей! – У Даллас тряслись губы, будто она еле сдерживала слезы. Я ожидала, что Релм ее обнимет, назовет «милой» и успокоит, но он и не подумал это сделать.

– Ты ничего не значишь, Даллас, – серьезно сказал он. – Для меня ты ничего не значишь в том смысле, как она, сама знаешь. Я ее люблю, вот тебе и весь ответ.

В комнате стало ужасно тихо. Даллас опустила взгляд, уязвленная словами Релма. От них несло предательством, и ощущение вдруг показалось мне очень знакомым, хотя я и не помнила, когда испытала его.

– Ненавижу вас обоих, – пробормотала Даллас и вышла, не поднимая головы.

Мне было все равно – я ее тоже терпеть не могла. Но когда Релм сник, я поняла, что у них не просто «дружба с привилегиями». При этом он не задумываясь выставил ее и жестоко обидел. Такова его любовь? Когда я перестану для него что-то значить, он и меня прогонит?

Ни Релм, ни я не сделали попытки подтереть колу, которую разлила Даллас. Меня трясло от возбуждения, но внутри я тонула в бездонной черноте, изнемогая от боли.

– Что происходит, Релм? – не выдержала я. – Что еще за Панацея?

Он провел рукой по подбородку, стирая кровь.

– Оранжевая таблетка, которую ты прячешь, способна устранить последствия пребывания в Программе. Условное название – Панацея. В Программе об этом узнали и разгромили лабораторию. Убили ученого, который создал препарат. Осталась всего одна таблетка.

Я ее не заслуживаю. Даллас, Джеймс, сотни других отдали бы за Панацею все на свете.

– Почему ты отдал ее мне?

– Потому что она тебе нужна, – просто сказал Релм. – Ты вне системы, ты нарушила правила. Программа хочет тебя вернуть, Слоун, и это единственный способ защитить то, что от тебя осталось.

– А как…

– Простите, что перебиваю. – С порога Кас, небритый, с волосами, стянутыми в понитейл, недоуменно оглядывал разгромленную спальню. – Но у нас гость.

Релм тут же схватил меня за локоть и оттащил назад.

– Кто? – быстро спросил он. – Как нас нашли?

– Похоже, Даллас все же разыскала доктора.

Релм чертыхнулся себе под нос. Я чуть не закричала, смертельно испуганная словом «доктор».

– Он что-нибудь сказал? – спросил Релм, вытирая окровавленные руки подолом футболки, будто после этого сразу начнет выглядеть презентабельно.

– Что пришел поговорить. И о них спрашивал. – Кас показал на меня.

– Нет! – ахнула я. – Релм, за мной пришли, что ли?

– Нет, милая. Даллас давно разыскивала этого человека, несмотря на мои возражения. – Он досадливо качнул головой. – Вряд ли он представляет собой угрозу. Этот доктор не из Программы. – Они с Касом переглянулись, и Релм пошел в коридор, негромко добавив: – По крайней мере, уже нет.



Спускалась я в совершенно растерзанном состоянии – боясь доктора, мучаясь виной перед Джеймсом, пристыженная тем, что не оценила подарок Релма – реакция Даллас это доказала. Сердитый взгляд Даллас излучал такую ненависть, что я перешла на другую сторону гостиной. Релм закончил умываться и подошел ко мне. Кас направился в кухню, где сидел доктор.

Я ожидала Джеймса, но минуты шли, а он не показывался. Я обеспокоенно поглядывала на Даллас, но ей было все равно. Я начала не на шутку волноваться.

– Где Джеймс? – спросила я Релма. Он раздраженно пожал плечами, оскорбившись вопросу. Я уже хотела спросить Даллас, когда мое внимание привлекло движение в коридоре, и в гостиную вошел человек, не дожидаясь, когда его представит Кас.

Высокий и худой, в темно-сером костюме, с седой бородой, он походил на богатого дедушку, но когда он заговорил, жесткий голос прорезал тишину.

– Вы здесь совершенно без охраны, – сказал он, оглядывая нас, пока не увидел Даллас. – Что, если бы я оказался хендлером?

– Тогда вы были бы одеты в белое.

Старик не улыбнулся.

– Я не о том, мисс Стоун. Вы все, – он обвел рукой полкомнаты, – сообщники. Одна оплошность, и вы в тюрьме, а то и в Программе. Я настаиваю, чтобы вы были осторожнее. В случае задержания я не смогу вас спасти.

Даллас немного оттаяла, опустила взгляд и начала кусать ноготь большого пальца. Остальные остались спокойными. Гость остановился перед нами, как командир перед строем. Джеймса все не было – я неожиданно осталась одна.

– Кто вы? – спросила я наконец.

Доктор сунул руки в карманы костюма и сжал губы, словно укоряя себя за оплошность.

– Извините, не представился, – торжественно начал он. – Я уже некоторое время слежу за вашим случаем, мисс Барстоу. – Он шагнул ко мне и протянул руку. – Артур Причард, создатель Программы.





Часть вторая

Панацея





ПРОГРАММА УЖЕСТОЧАЕТ КОНТРОЛЬ


После новых ограничений, введенных Программой, подростки обратились к новой форме самовыражения. По всей стране возникают Клубы самоубийц – нелегальные андеграундные сборища, где процветают наркотики, алкоголь и депрессия.

Власти беспокоятся, что подобные Клубы спровоцируют всплеск самоубийц, и тратят немалые средства на то, чтобы установить владельцев. После недавнего закрытия Клуба самоубийц в штате Юта полицейские рейды прошли сразу в нескольких штатах, но в этот раз Программа не предоставила подробностей о задержанных или предъявленных обвинениях. При этом Программа просит общественность сообщать о любой подозрительной деятельности, если таковая будет замечена.

В связи с увеличением числа арестов по инициативе Программы растет обеспокоенность вмешательством властей правительства в частную жизнь граждан. Но так как эпидемия ширится, вопросы о применяемых Программой методах попрежнему игнорируются: всех интересует процент успешных излечений и сдерживание вспышки самоубийств, ситуация с которыми продолжает ухудшаться.

По сообщению Келлана Томаса





Глава 1




Я едва устояла на ногах – колючки страха вкололи мне немало паники. Создатель Программы знает, как меня зовут – это почти как если бы Смерть назвала мое имя. Перед нами стоял человек, разрушивший нашу жизнь, и никто не среагировал должным образом. Я фыркнула при виде протянутой руки и гневно оглядела остальных. Все в мире с ног на голову – Джеймс неизвестно где, зато налицо создатель Программы. Кому рассказать – не поверят.

Кас тихо присел возле Даллас. Релм встал вполоборота, чтобы прикрыть меня, если придется. Я это оценила, хотя, по-моему, больше всего ему хотелось прекратить разворачивающееся безумие.

– Зачем вы пришли? – спросила я Причарда. Он медленно опустил руку. Меня затрясло. – Чего еще вы можете от нас хотеть?

– Прежде всего позвольте вас заверить, что у меня нет намерения причинить вред кому-нибудь из вас. Даллас, подтвердите, что я пришел помочь. Мы с вами хотим одного – покончить с Программой.

– Кто же вам поверит? – огрызнулась я. – Вы погубили мою жизнь. Вы чудовище! – Я повернулась к остальным: – Да что вы все, с ума посходили?

– Выслушай его, – вмешался Кас. – Ты многого не знаешь.

Я недоверчиво покачала головой.

– Спасибо, мистер Гутьеррес, – сказал Причард и обратился ко мне: – Дорогая моя, – (я поморщилась от его отеческого тона), – вы превосходный пример того, почему Программа никогда не заработает как надо. В вас заложено стремление бороться за то, во что вы верите и любите. Программа обречена, потому что даже после уничтожения воспоминаний личность остается неизменной. Это ведет к прежнему поведенческому паттерну и в конечном итоге к прежним ошибкам.

В его описании я узнала наши с Джеймсом отношения. Меня ткнули носом в тот факт, что если мы уже боролись, то потерпели неудачу, однако у нас хватило глупости начать сначала.

– Я вам не доверяю, – сказала я. – Не нужна мне ваша помощь.

– Боюсь, у вас нет выбора. – Причард посмотрел на Даллас. – Вы вышли на меня в надежде услышать хорошие новости, мисс Стоун, но ваша разведка сообщила верные сведения. Эпидемия растет, прозвучал призыв к действию, и Программа этим воспользовалась, чтобы расширить свои полномочия.

Пол поплыл из-под ног. Перед самоубийством Лиэм говорил о своем двоюродном брате, взрослом парне, который покончил с собой. Он бессвязно кричал что-то о распространении эпидемии, но я грешила на депрессию, думала, свихнулся парень. Оказывается, Лиэм был прав.

Доктор Причард достал из кармана белоснежный платок и вытер вспотевший лоб. Растянув узел галстука, он присел на табурет, как учитель перед классом. Я готова была выбежать, найти Джеймса и уехать отсюда.

– Несколько самоубийств произошло сегодня утром, – продолжал доктор. – Совсем молодые – едва за двадцать – мужчины и женщины, причины неизвестны. Программа меняется, чтобы бороться с разгорающейся эпидемией. Недавно в газетах промелькнул сюжет, но тему сразу замяли.

– И что вы собираетесь делать? – спросила я. Чего хочет Программа? Сколько еще они хотят у нас забрать?

– Не я, – сказал Причард. – Я создал Программу, но много месяцев назад потерял над ней контроль. Сейчас это корпорация, купленная и финансируемая правительством США, и они ждут результатов.

Программа станет еще хуже? Разве это возможно? Релм молчал, но его поза вполоборота уже не казалась мне защитой. Он не хотел, чтобы Причард видел его лицо. Опять тайны. Релм полон тайн, и я уже не могу это выносить.

– Хорошо, что они предлагают? – спросила я. Воинственность пропала, сменившись страхом.

– Обязательное лечение, – ответил Причард. – Все подростки до восемнадцати лет в обязательном порядке пройдут через Программу, то есть еще до окончания школы каждый человек будет стерт и переделан в уравновешенного, благонамеренного гражданина. Их девиз – благодушие и успокоенность. Целое поколение выпавших из жизни – каковой вы себя, несомненно, чувствуете, мисс Барстоу.

Обязательное лечение для подростков, которые даже не страдают депрессией, очень похоже на массовое промывание мозгов. Это какая-то извращенная версия утопии. Общественность никогда не согласится, ведь так?

Причард продолжал:

– Программа внедряет новую политику. Они доказали стопроцентную эффективность своих методов и превентивных мер, поэтому все, кому нет восемнадцати, будут изменены независимо от своего желания. Представьте, что может сделать Программа при тотальном контроле! Подумайте, во что они превратят общество – без опыта, без извлеченных из ошибок уроков. Это будут люди без родных и друзей…

– Так остановите это, – яростно сказала я. – Если вы расскажете правительству, что происходит в Программе, власти положат этому конец.

– В этом и дилемма, – возразил доктор, поставив подбородок на сложенные руки. – Как все сотрудники Программы, я давал подписку о неразглашении. В случае нарушения соглашения о конфиденциальности контракт дает им право стереть наши воспоминания. Но в моем случае этим не ограничатся – у меня ведь допуск к сверхсекретным материалам. Мне грозит лоботомия. Некоторых пациентов и людей вроде меня Программа считает неизлечимыми. Таких забирают в стационар и оценивают состояние, и, если стирание памяти признается неэффективным, пациента отправляют на лоботомию – крайняя мера на этом отлаженном конвейере. Вот как Программа удерживает свою эффективность на ста процентах.

Рука Релма сжала мою, но я едва заметила – реальность распадалась на глазах.

– И что тогда? – неуверенно спросила я.

– Личность уничтожается полностью, пациенты отправляются в психлечебницу. Они исчезают из жизни, дорогая. Растворяются в воздухе.

Это слишком жестоко, чтобы быть правдой.

– Как нормальный человек может сделать это с другими? Как такое может происходить в цивилизованном мире?

– А разве раньше подобного не было? – возразил доктор. – Много лет назад, когда не умели лечить психические расстройства, применялся электрошок, а в тяжелых случаях – лоботомия. В мозгу больных просто пробивали дыры, мисс Барстоу. Люди вообще жестокие создания. Если чего-то не понимают, значит, будут давить, пока не сломается. Эпидемия заставила мир задуматься о проблемах психики, но они превратили суицид в нечто такое, чего надо бояться, а не лечить. Я опасаюсь, что общественность вас не поддержит. Сейчас разгар эпидемии, убивающей наших детей. Вы даже представить себе не можете, на что пойдет мир, чтобы ее купировать.

Причард был прав. Я знала, что он прав, но больше всего мне хотелось закричать, что он лжет. Хочу, чтобы Джеймс ворвался с криком «Вранье!» и ударил Причарда в нос. Но Джеймс не появлялся, и меня мучили смертельный страх и одиночество.

– Мы не отличаемся от тех, кого они смогут спасти, – сказал Артур Причард. – А если я выступлю в печати и в Программе поймут, что я уже не на их стороне, меня уничтожат. А мне еще надо закончить свой проект.

Я встретилась с ним взглядом. В глазах все расплывалось от навернувшихся слез.

– Какой на этот раз?

– Таблетка, способная противодействовать усилиям Программы и удержать воспоминания. Рабочее название – Панацея.

Моя рука выскользнула из хватки Релма. Я взглянула на Даллас, которая накручивала на палец косичку, ничем себя не выдав. Господи, Даллас, только молчи!

– Мне нужно найти Панацею, – сказал Причард, – чтобы изучить и воссоздать. Если Программа не сможет стирать личность, ее сочтут устаревшим методом.

Во рту пересохло. Казалось, я стою в луче прожектора. Знает ли Причард, что Релм отдал таблетку мне? За этим он и приехал?

– Допустим, вернете вы людям воспоминания, – тихо начал Релм. – Но не все смогут с этим справиться. Что вы тогда предпримете, чтобы они себя не убивали?

Глаза доктора чуть сузились, и он смерил Релма взглядом.

– Люди всегда будут умирать, сынок, тут я ничего другого сказать не могу. После восстановления изначальных воспоминаний будем лечить депрессию с помощью самых передовых традиционных методик. Станем прорабатывать причины попытки суицида, а не избегать их.

Я не верила своим ушам – Причард говорил разумные вещи, но я боялась, что это притворство. Нет, я просто уверена, что это притворство, но как он мог не видеть, что это истина? И откуда он узнал о таблетке? Релм говорил, эта последняя, Программа считает Панацею уничтоженной. Кто же лжет – Релм или Артур Причард?

– Так уже пробовали, – сказала я. – Вначале применяли обычную терапию, но она не помогала. Почему я должна верить, что у вас что-то получится?

– Проблема в том, что они не дали – я не дал – терапии достаточно времени. Мы слишком быстро двигались вперед. Пришло время все сделать как надо. Программа нагнетает напряжение, и это приводит к новым попыткам самоубийства. Мы живем как в автоклаве. Так нельзя.

– Нельзя, – согласилась Даллас, и все посмотрели на нее. – Артур, расскажите о таблетке, которую вы ищете. Кто ее синтезировал? До меня дошли только слухи.

Что она вытворяет, черт побери?

Скрестив ноги, старик уперся руками в колени.

– Ивлин Валентайн с самого начала не верила в Программу. Она создала препарат и протестировала его на нескольких пациентах. У препарата были разные версии, но в конце концов Ивлин нашла одну, которая оказалась эффективной. Препарат восстанавливал воспоминания и, соответственно, депрессию. Один пациент сразу покончил с собой. Ивлин исчезла, не успев продолжить лечение своей выборки. Ее досье было уничтожено, медкарты ее пациентов пропали – Программа так их и не нашла. Вот почему я считаю, где-нибудь еще осталась пара таблеток. Их-то я и ищу. Изобретение Ивлин пропало, и, пока ее нет, я создам другое.

Сердце гулко билось в груди: я так и ожидала, что Даллас покажет на меня костлявым пальцем и скажет Причарду – вот у кого таблетка. Но она не дрогнула, верная Релму. Что бы он ни сказал, она его не предаст. По-моему, Даллас его любит.

– Не понимаю, – покачала я головой. – Зачем же вам таблетка? Разве трудно вычислить формулу? Гораздо сложнее искать то, чего, может, и не существует.

Причард впился в меня глазами, будто транслируя невысказанные подозрения.

– Формулы не знал никто, кроме Ивлин, а она была нашим лучшим химиком. Думаете, я не испробовал все возможности? Я истратил состояние, чтобы купить специалистов, но они либо работают на Программу, либо боятся ее. Я остался один, без поддержки. Разве что вы поможете… Вы ведь даже не осознаете, какая сложилась сложнейшая ситуация. Мы с вами фактически остались одни. Если Программа доберется до таблетки раньше меня, Панацее конец. Они хотят узнать ингредиенты, запатентовать и объявить их производство незаконным. Сейчас мы хотя бы можем продолжать исследования, но если препарат попадет к ним, то никакой Панацеи и вообще ничего без одобрения Программы уже не будет.

Я задыхалась от нестерпимого давления. Если единственный человек, которому можно доверять, – это создатель Программы, все пропало. Релм вышел из комнаты, ничего не сказав, – Причард проводил его взглядом. Я никак не могла вздохнуть полной грудью – у меня случилось нечто вроде панической атаки. Артур Причард продолжал говорить, но я повернулась и пошла к двери.

– Вы нужны мне, Слоун, – сказал он, впервые назвав меня по имени, отчего я вздрогнула, но не остановилась. – Вместе мы сможем изменить мир.

Он предлагал надежду там, где ее не осталось. Но что, если это тоже промывание мозгов – надежда вместо перемен? Всхлипнув, я покачала головой и побежала искать Джеймса.

В коридоре я отдышалась, хотя дрожь не проходила. В доме было до жути тихо. В кухне Джеймса не оказалось, и я поднялась на второй этаж. Спальня пуста. Я ощутила вселенское одиночество. Джеймс, наверное, будет ночевать не здесь. Впервые после Орегона мы не ляжем вместе.

Я схватилась за голову, стараясь успокоиться. Нельзя думать о плохом, нельзя доводить себя до нервного срыва. Я в бегах, надо быть умнее.

Комната Релма дальше по коридору. Он сидел на придвинутой к окну кровати, глядя в темноту, похожий на маленького потерявшегося мальчика. На мгновение мне захотелось обнять его и сказать, что все будет хорошо.

– Я ему не доверяю, – сказал Релм, отчего я вздрогнула. Он повернулся, и я увидела красные пятна у него на шее и щеках. – Мне кажется, он лжет.

Я тоже не доверяла Причарду, но мне стало любопытно, с чего Релм сделал такие выводы. Я подошла и присела, кусая губы в ожидании объяснений. Впервые после Программы я была в комнате Релма. Обстановка состояла из кусачего синего одеяла и жесткого матраца на продавленной кровати – ничего, что говорило бы, кто такой Релм. Даже у меня есть несколько личных вещиц, а ведь я в бегах уже несколько недель и перед побегом у меня не было возможности заехать домой после школы.

Релм вздохнул и снова уставился в сторону.

– Я передвинул кровать к окну, иначе начинается клаустрофобия, будто я снова заперт. Раму проверяю по три раза в день, не запечатана ли. – Он посмотрел на меня. – Убеждаюсь, что я не под замком.

– Побочный эффект Программы?

– Помимо прочего. Присутствие Артура Причарда тревоги не убавляет. Я ему не доверяю, мне хочется сбежать от него как можно дальше.

Релм, как всегда, полон секретов, но этим он со мной поделится.

– Почему? – требовательно спросила я.

– Потому что Ивлин Валентайн была моим другом, – пожал плечами Релм. – Я один из пациентов, которых она вылечила.





Глава 2




Слова Релма врезались друг в друга и падали вокруг меня, тяжелые, как камни. Его тайна была куда серьезнее, чем я могла представить. Релма вылечили. Когда? Почему он мне не сказал?

Релм внимательно смотрел на меня:

– Что скажешь, Слоун? Что ты чувствуешь, узнав, что у меня в памяти осталось все мое прошлое, а тебе я не говорил?

– С-скотина. – От шока я не знала, что чувствовать. По словам Анны, Релм берег таблетку до лучших времен, когда закроют Программу, а он уже здоров? Значит, он и ей лгал?

Релм улыбнулся, но без веселости.

– Лучше бы ты действительно меня ненавидела, – сказал он. – Но ненависти в тебе нет. Пока нет.

Он потянулся к моей руке – жест слишком интимный, ведь мы сидели на кровати, – и я отодвинулась. Релм хотел что-то сказать, но тут же закрыл рот, глядя мимо меня на дверь. Сердце пропустило удар – неужели Джеймс? Обернувшись, я увидела доктора Причарда.

– Можно с вами поговорить, мисс Барстоу? – спросил он. Я в ужасе посмотрела на Релма. Он потер ладонью лицо и взглянул мне в глаза.

– Я буду в коридоре, – тихо сказал он. – С тобой ничего не случится.

– Ты оставишь меня с ним? – яростно прошептала я. Попыталась взять себя в руки, но в присутствии Причарда это плохо получалось. Либо он знает, что таблетку дали мне, либо узнал, что Релм принимал Панацею. Релм не должен оставлять меня одну с Причардом. Я не такая, как Релм или Джеймс, я не умею выкручиваться с помощью лжи.

– Ничего плохого не случится, – прошептал Релм, расширив глаза, будто намекая не повторять то, что он мне рассказал. Я еще не успела это обдумать, но, так и быть, притворюсь, будто мне ничего не известно. Я столько всего скрываю, что уже перестаю что-либо понимать.

Релм потрепал меня по плечу и встал. Едва он вышел, Причард присел на кровать. Чувствуя его взгляд, я медленно подняла голову, обмирая от того, что он пришел сказать. Чем просить помощи, он вынул свой бумажник и достал фотографию. Когда Причард протянул мне снимок, у него на глазах были слезы.

– Слоун, мне очень жаль, что тебе пришлось столько пережить. Можно называть тебя Слоун? – Я уклончиво пожала плечами и взяла фотографию. – Пришло время объяснить тебе причину, изначальную цель создания Программы.

Слова непомерно велики для понимания – будто Бог явился, чтобы поведать мне смысл жизни. Вот только Причард не Бог, а чокнутый доктор, укравший мою личность и соизволивший наконец объяснить зачем.

Артур Причард постучал по уголку фотографии.

– Ей было семь, когда это началось, – сказал он со слабой улыбкой. – Моя дочь Вирджиния. – Я взглянула на снимок. Маленькая девочка в короне принцессы и боа из перьев на шее не то кричит, не то смеется. Милая, печальная и странно одинокая картинка. Причард забрал у меня снимок.

– Ей едва исполнилось пятнадцать, когда я однажды рано вернулся с работы и нашел ее висящей на чердаке. Петля была завязана неумело… Думаю, агония длилась довольно долго.

Я заморгала, представив себе мучения девушки, ее отчаяние и одиночество. Мне пришло в голову, что и я когда-то пыталась покончить с собой, страдающая и одинокая, но осталась жива. Почему? В последний момент я передумала? Может, и брат передумал? И Вирджиния?

– Она оставила записку – листок, изрисованный каракулями и бессмыслицей, – продолжал Причард. – Ее мать рано умерла, мы с дочерью жили вдвоем. Вирджиния стала одной из первых жертв эпидемии.

Следовало сказать, что мне очень жаль, но я промолчала. Как сочувствовать человеку, сломавшему нам жизнь, если я даже не помню, кого потеряла сама?

Причард убрал снимок в бумажник, проведя указательным пальцем там, где фотография начала выцветать.

– Раньше я работал с фармацевтическими компаниями, – сказал он, – и назначал лекарства от депрессии. Но после смерти Вирджинии СМИ начали муссировать идею, что причина эпидемии как раз в антидепрессантах, и я бросился искать действенное средство. Я потерял шесть пациентов за неделю – не смог убедить их выбрать жизнь.

– А что вызвало эпидемию? – вырвалось у меня. Я едва усидела на месте при мысли, что вот-вот узнаю ответ.

– Там сочетание нескольких факторов, – просто ответил Причард. – Побочное действие лекарств, постоянное внимание к этой теме в новостях, подражания… Правительство вот-вот примет закон, запрещающий новостные сюжеты о самоубийствах. Утверждают, что это подогревает эпидемию – тут же находятся подражатели. Узнать точно, где это началось, уже не удастся, можно лишь строить догадки. Но мы ищем лекарство. Я создал рабочую группу – люди настолько напуганы, что в качестве подопытных предложили собственных детей. Мы экспериментировали с интенсивной психотерапией, сочетая консультирование и медикаментозное лечение, одному подростку даже сделали лоботомию по настоянию его отца. Мы перепробовали все и выяснили, что если устранить привычное поведение, инфицированную часть, у пациентов сохраняется большая часть прежней личности. Штука в том, как этого добиться! Самые светлые головы современности совместно создали Программу, а конкретно я разработал черную таблетку, позволяющую окончательно заблокировать воспоминания, – вам ее давали на последней сессии. Такая методика должна была стать окончательным решением, хотя после этого предстояло заново учить подростка ориентироваться в мире, интегрироваться в общество. Но через несколько месяцев мы все равно не достигли стопроцентного успеха, а комитет дал понять, что ничто иное их не удовлетворит. Они начали давить – появились хендлеры, в том числе под прикрытием. Программа ни перед чем не останавливается ради желаемых результатов, и это достигается ценой ваших жизней. Даже если ты примешь Панацею, Слоун, прежней ты не станешь – слишком многое изменилось, понимаешь?

– А если я не желаю быть прежней? – произнесла я с привычной болью. – Я лишь хочу, чтобы Программа оставила меня в покое!

– Все не так просто. У Программы много недостатков, и один из них, как они начали понимать, – сами пациенты. Мозг умнее любой терапии, а эмоциональные травмы и гиперстимуляция мешают реабилитации. Обязательный повторный лечебный курс неизбежен для таких, как ты, подростков в условиях сильнейшего стресса. Это единственный способ сохранить рассудок.

У меня захватило дух:

– Вы хотите сказать, что я и так все вспомню?

– Нет, – покачал головой Причард, – не все. Отрывки, непонятные, нередко искаженные, и лишь при огромной эмоциональной встряске: пережитой трагедии или, скажем, присоединении к мятежникам. От этого безупречно гладкая поверхность, созданная в Программе, дает трещину. Представляю, как травмируют незнакомые мысли. Люди сходят с ума. – Он помолчал, глядя на меня. – У тебя уже появилась эта проблема, Слоун?

– Нет, – солгала я. А ведь я вспомнила Миллера. И я видела, какой стала Лейси от непрошеных воспоминаний. Причард говорил правду. Может, и остальное тоже правда?

– Хорошо, – с облегчением улыбнулся он. – Значит, еще не поздно. Если таблетка будет у меня, я смогу рассеять туман и лечить реальную проблему. Программа заблокировала твои воспоминания, например, о брате, чтобы ты тоже не совершила самоубийство. Я предлагал Программе оставлять пациентам болезненные воспоминания – нет, говорят, тогда жизнь не будет счастливой и нормальной. Но ведь никто из вас не стал счастливым после трансформации, иначе бы вы не примкнули к мятежникам.

– Вы сказали, общественное мнение не на нашей стороне. Зачем же мне рисковать и сотрудничать с вами?

Я вдруг поняла, что очень хочу услышать веский, убедительный довод.

Доктор обхватил колено.

– А какая у тебя альтернатива?

Я не этого ждала. Причард думает, что знает лучше нас. Совсем как мои родители. Как Программа.

– Побег, – ответила я.

Причард сжал челюсти – показная заботливость исчезала на глазах.

– Не стоит, – резко сказал он. – Зачем проводить остаток жизни в бегах? Ты же не будешь в безопасности, у тебя никогда не будет дома!

Неправда, несмотря на нелегальное положение, у меня был дом – с Джеймсом. Я должна найти его и извиниться. Меня уже тошнит от лжи и тайн. Мы можем уйти от мятежников навсегда и жить вдвоем, как нам захочется. Я встала, готовая идти к Джеймсу и обсудить план побега, но доктор поймал меня за руку.

– Слоун, мне нужна эта таблетка. – Пальцы Причарда тисками сжали запястье. – Нельзя допустить, чтобы Программа добралась до нее первой.

Щеки начали гореть. Я не сразу нашлась с ответом.

– У меня ее нет, – как можно спокойнее сказала я, оглянувшись через плечо. Программа ищет Панацею, вот и все. Причард по-прежнему на них работает.

– Но ты знаешь, у кого она? – спросил он.

– Нет.

Причард испытующе смотрел на меня, стараясь понять, лгу я или нет.

– Слоун, – начал он снова. – Эта таблетка…

– Я поняла, – перебила я. – Ключ к спасению мира. Ничем не могу помочь.

Он отпустил мою руку, пытаясь справиться с собой.

– Послушай, – заговорил он мягче. – Я понимаю, ты сердита, но у нас общая цель. Вас ищет Программа. Ты и твои друзья беглецы, значит, мои союзники. Я рассказал тебе свой план, рискуя жизнью. Доверься мне, Слоун. У тебя ведь ничего не осталось.

– Может, вы и правы, – меня обуяла решимость найти Джеймса, – но я еще жива, Артур. И пока я жива, я не забуду, что вы с нами сделали.

И не успел он меня снова остановить, я распахнула дверь, помахав Причарду на прощание.

Стоявший в коридоре Релм посмотрел на меня, на доктора и встал рядом, готовый защитить, если надо. С тяжелым вздохом Артур Причард поднялся. У него был вид человека, утратившего последнюю надежду, но я ему не верила. Нельзя доверять создателю Программы.

– Приятно было лично с тобой познакомиться, Слоун, – сказал он. – Передавай привет Джеймсу.

По спине пробежал холодок. В медкарте Джеймса указано, что Причарда приглашали для консультации. Он знает Джеймса. Он с ним это сделал. Резко отвернувшись, я пошла по коридору с намерением найти Джеймса и предупредить.

– Джеймс! – закричала я, спускаясь по лестнице. Навстречу мне поднимался Кас с напряженным лицом.

– Слоун… – страдальчески начал он. Оттолкнув его, я пробежала мимо, продолжая звать Джеймса.

Ну где же он?

– Слоун, – повторил Кас. По голосу я поняла – что-то случилось. Я остановилась на нижней ступеньке. Кас беспомощно развел руками, и стены надвинулись на меня, угрожая сомкнуться над головой. – Слоун, Джеймс уехал. Взял ключи и увел «Эскалейд», пока Артур с нами говорил. Он сказал… – Кас поднял взгляд на Релма, который кивнул – продолжай, мол, – …что больше никому не может доверять.

Попятившись, я схватилась за стену. Нога соскользнула с последней ступеньки. Джеймс от меня ушел. Боже мой, Джеймс исчез…





Глава 3




Я была словно в тумане, когда Причард сошел вниз. О Джеймсе он не говорил, хотя наверняка слышал слова Каса: видимо, увидел мое лицо. Когда закрылась входная дверь, я медленно побрела наверх. От шока я не могла даже плакать.

На столе лежала папка – Джеймс ее не взял. Хорошо бы прочесть собственное досье, узнать о брате, друзьях, правду о Джеймсе. Действительно ли он лгал, чтобы защитить меня? Любила ли я его? Сейчас я его люблю, но я же не побежала за ним. Я позволила ему уйти.

Я легла на кровать и сложила руки на груди, как в гробу. Мертвая и уже начавшая разлагаться. Мне не хватало отца. Я отчетливо помнила, как он покупал нам мороженое, но период до и после смерти брата просто изъят. Как это пережил отец? Что он делал, когда меня забирали в Программу? Пытался остановить хендлеров? Любил ли он меня теперь такую, побывавшую в Программе?

Мысли начали путаться. Я повернулась на бок, зарывшись щекой в подушку. Мне не хватало Джеймса, дома, не хватало воспоминаний, которых у меня уже нет. Как здесь пусто… И я пуста…

В дверях появился Кас с жалостливым лицом.

– Принести тебе чего-нибудь? – спросил он. – Мы немного боимся за тебя.

Наверное, Релм послал его проверить, не свихнулась ли я по ходу дела. Сейчас неподходящий момент признаваться мне в любви и пытаться воспользоваться ситуацией – даже Релм это понимал. Но я не желаю, чтобы меня жалели. Я не беспомощна. Я еще могу бороться.

– Со мной все в порядке, – сказала я Касу, решив разом прекратить его стенания. – Мне лишь нужно временно перестать чувствовать. Разве это не цель Программы?

– Иисусе, Слоун! – Кас шагнул в комнату. – Ты что-то не то говоришь.

Но я вскочила и прошла мимо Каса, прежде чем он успел толком поволноваться. На минуту мне стало лучше. В груди пусто, но боль притупилась. Однако временное облегчение сразу ушло, когда в кухне я увидела Релма, поедающего лапшу быстрого приготовления. Даллас сидела сзади, взглядом пепеля его затылок и накручивая макаронины на вилку.

– Осталось что-нибудь поесть? – спросила я. Даллас удивленно изогнула бровь, а Релм был просто поражен, что я так скоро вышла из спальни. Кас наполнил мне тарелку и переставил на обеденный стол у свободного стула, осторожно на меня посматривая. Я отправила в рот безвкусную, клейкую массу. Ничего, сейчас главное – выжить.

Я не могла заставить себя смотреть на Релма. Это из-за него Джеймс ушел. Релм мне лгал – он с самого начала все помнил. Однако тут что-то не так. Сколько раз он побывал в Программе? Как он может по-прежнему все помнить? Подозрения не давали мне покоя, но едва я подняла голову, как Даллас с ненавистью произнесла:

– Значит, он от тебя ушел?

С тем же успехом она могла ударить меня в лицо. На глазах выступили слезы. Я сжала вилку так, что металл впился в кожу.

– Не надо, – пробормотала я, положив вилку. Релм продолжал жевать.

– Чего не надо? – невинно переспросила Даллас. – Я поддерживаю разговор за обеденным столом.

– Он вернется, – вмешался Кас. – Не обращай внимания на Даллас, она нарочно ведет себя как дрянь. Мы знаем, что Джеймс вернется.

– Заткнись, Кас, – насмешливо бросила Даллас. – Ты не знаешь, о чем болтаешь. К тому же мы здесь не останемся. Панацея у Слоун и с самого начала была у нее.

Глаза Каса округлились, а рот приоткрылся, будто он получил под дых. Мой взгляд метнулся к Релму – я спохватилась, что Панацея не у меня, а у Джеймса. Боже мой, Джеймс положил ее в карман. Теперь он один, без меня. Неужели он ее примет?

– Нельзя уезжать, – взволнованно сказала я Релму. – Надо дождаться Джеймса.

Релм, шумно вздохнув, отодвинул тарелку.

– Слоун, твоя личная жизнь волнует нас меньше всего. Извини, но мы уедем отсюда, как только стемнеет.

– Я без Джеймса не поеду.

– Тогда я тебя за шкирку вытащу! – повысил голос Релм. – В отличие от твоего бойфренда, я не боюсь делать то, что нужно. Мы не станем рисковать Панацеей из-за истерики Джеймса!

Я ударила ладонью по столу, отчего задребезжали вилки в тарелках.

– Прекрати, – прошипела я, – прекрати вечно пытаться нас поссорить. У тебя ничего не получится, какие бы причины ты ни выдумывал!

Релм вскочил, схватил стул и ударил им об пол. На щеках отчетливо розовели пятна, и вид у него был совершенно безумный.

– Он тебя бросил! – заорал он.

– Как и ты!

Но удар был нанесен, да еще в самое больное место. Я схватила свою тарелку и запустила ею в стену, отчего осколки и мокрая лапша разлетелись по кухне. Как мне все надоело! Если Релм ищет драки, будет ему драка!

Кас чертыхнулся себе под нос и встал из-за стола.

– С меня хватит, – презрительно бросил он. – Можете хоть поубивать друг друга.

Он оглянулся на Даллас, жестом пригласив ее с собой.

Даллас фыркнула, отправила в рот порцию холодной лапши и бросила звякнувшую вилку в тарелку.

– Поцелуйтесь и помиритесь, детки, – произнесла она. – Иначе долгая поездка станет еще длиннее.

Они вышли. Релм смотрел на меня.

– Ты ведешь себя просто отвратительно, – сказала я. – Знаешь, каково мне, и все равно гадишь. Что ты за человек? – Мою ярость подогревала глубокая обида на Релма, которую я сама не до конца понимала. Или не помнила?

– Если ты ждешь, что я подскажу, как тебе помириться с Джеймсом, – не дождешься.

– Я… Мне казалось, ты мой друг, и вот до чего дошло. – Я показала на хаос в кухне. Если кто и создает проблемы, то это Релм.

– Друг? – снисходительно засмеялся Релм. – Конечно, я твой друг, Слоун. Говоря начистоту, я просто не хочу, чтобы Джеймс выиграл. После выхода из Программы ты могла зажить по-новому, стать счастливой! Но ты вернулась к нему, и посмотри, что вышло! У тебя ничего нет. И никого. – Глаза Релма стали тоскливыми. – Сколько времени пройдет, прежде чем ты снова заболеешь? Симптомы уже появились?

У меня вытянулось лицо. Свои симптомы я знала – мрачные мысли, стремление уединяться. Болезнь зреет во мне, ждет своего часа. Релм с трудом сглотнул, угадав правду по моей реакции.

– Я тебя не отпущу, – прошептал он. – Я убью его, если придется.

– Я предпочту умереть.

Он отвернулся:

– Этого я и боюсь.

Секунду он молчал, ссутулившись. Разом обессилев, я присела, слишком уставшая, чтобы ссориться или извиняться.

– И что теперь делать?

– Надо уехать, – сказал Релм. – Пока не вернулись доктор, Программа, черт с дьяволом… Уехать навсегда.

До меня начало доходить:

– Как, вдвоем?

– Да, только ты и я.

Он меня не слушал. Ни о Джеймсе, ни о моих желаниях.

– Релм, у меня нет Панацеи, – прошептала я.

От изумления у него приоткрылся рот. Релм пригладил волосы.

– Вот черт, – пробормотал он. – Ты ее приняла?

– Таблетка у Джеймса. Во время нашего объяснения он положил ее себе в карман. Так с ней и уехал. Я не знаю, что он намерен делать.

Релм огляделся, словно собираясь с мыслями, и решительно кивнул:

– Джеймс таблетку не примет. Конечно, не примет.

– Я хочу, чтобы он вернулся, – сказала я, беспомощно приподняв руки. – Меня не интересует Панацея.

– А должна бы интересовать, – возразил Релм. Он поднял стул и уселся. – Программа ее ищет, Причард ищет. Она изменила мою жизнь. – Он отвел взгляд. Я не поняла: не то это сказано с ностальгией, не то страдальчески. – Слоун, когда мы с тобой познакомились, я не в первый раз был в Программе. Ивлин Валентайн была моим лечащим врачом и выбрала меня для испытаний препарата. Она дала мне Панацею. Депрессия начала отступать, и она решила, что лекарство найдено, но у Панацеи был один недостаток: только сильный человек может пережить такую лавину воспоминаний. Меня Ивлин поддержала психотерапией, но всех спасти не смогла. По-моему, она так и не простила себе смерти пациента. Вскоре она бесследно исчезла. Я пришел к ней на прием, а в кабинете все перевернуто. Ивлин пропала вместе с материалами исследования и нашими медкартами. Она работала с нами втайне от Программы и, можно сказать, вторично спасла меня. На всякий случай они пропустили через Программу всех, с кем она контактировала, но таблетка защитила мои воспоминания, сцементировала их. Только четыре человека знают, что я принимал Панацею. Даже моя сестра не знает. Это чуть не свело меня с ума. Я бы рад был сказать, что возвращение воспоминаний того стоило, но ты представить себе не можешь, Слоун, как это ужасно – все помнить. Это разъедает душу.

Я видела шрам на шее Релма, оставшийся после попытки самоубийства, но как-то не думала на эту тему. Самые черные мысли обрушиваются лавиной и погребают человека под собой… Релм может думать, что хочет, но вряд ли я такое выдержу.

– Каким образом Панацея защитила твои воспоминания? – спросила я. Всем приспичило добраться до этой таблетки, а я даже не знаю, как она работает.

– Типа сделала мозг тефлоновым, – мрачно улыбнулся Релм. – Краситель, который используют в Программе, не прилипал, смывался бесследно. Воспоминания нельзя было пометить для уничтожения, но врачи этого, конечно, не видели. Я научился очень талантливо врать. Хорошая новость в том, что я ничего не забуду. Плохая новость – она же.

– Защита от Программы, – протянула я. Проблеск надежды разорвал мрак, окутавший мою жизнь. Интересно, каково это жить без страха быть стертой?

– Ну, как вариант остается лоботомия, – хмыкнул Релм, – но я не представляю, чтобы они на это решились. Для них будет настоящим пиар-кошмаром выпустить тебя, медийное, можно сказать, лицо, в ином виде, нежели благодушной и уравновешенной.

– Причард действительно хочет запустить Панацею в массовое производство?

Релм покачал головой:

– Ивлин была умной женщиной. Не знаю, из чего она синтезировала свой препарат, но, по-моему, воспроизвести его невозможно. Она, видишь ли, не предназначала Панацею для массового производства и не хотела бы, чтобы Панацея попала к Причарду. Он несет ответственность за эпидемию самоубийств, которую она старалась предотвратить. После смерти Питера Ивлин так и не оправилась.

В доме было до жути тихо. Я облокотилась о стол, радуясь, что Релм наконец решил поделиться своими тайнами.

– Питер – это кто?

Релм грустно улыбнулся:

– Питер Алан был моим другом. Он не смог вынести воспоминаний и выпил «Быструю смерть». – Релм опустил взгляд. – После этого Ивлин уничтожила материалы. Сказала, риск слишком высок – один из четырех. Ей такой процент не понравился.

Меня кольнула тревога – Джеймс всегда мечтал принять Панацею. Если это случится… Я не стала додумывать эту мысль. Я обязана его найти.

– А остальные? – спросила я в надежде услышать новости повеселее. – Кто были остальные трое?

Релм прикусил губу:

– Ну, Кевина ты знаешь…

– Хендлера?! – Кевин так и не объявился. Лейси считала, его забрали в Программу, и я склонна согласиться. Но если он принимал Панацею, его не смогут стереть. Слава богу, с ним все будет в порядке!

Карие глаза Релма стали очень печальными:

– И Роджера.

Из кухни словно исчез воздух. Я зажала рот ладонью. Релм знал Роджера? Того самого, кто покупал сексуальные услуги пациенток Программы запугиванием и садистскими угрозами? Это из-за него Даллас разучилась доверять людям. Релм его знал и ни разу не обмолвился, что они вместе лечились в Программе?

– Как ты мог это скрыть от меня? – жестко спросила я. Релм давно знаком с этим чудовищем? Его ложь тянула меня на дно, во мрак, из которого мне не выплыть.

– Извини, – сказал Релм, взяв меня за руку. Я не отодвинулась, потому что попросту тонула. – Мне очень жаль, Слоун. – Он помолчал, глядя на мою руку. – Мне нужно, чтобы ты мне пообещала кое-что. Когда мы заберем у Джеймса Панацею, ты ее примешь. Клянусь, с тобой все будет в порядке! Когда Программа тебя найдет, ты должна быть в безопасности.

– Что значит когда? – встав, я попятилась от стола. Роджер, Кевин, Релм знают друг друга. За этим знакомством что-то кроется. Воспоминание, рвущееся к осознанию… По губе что-то потекло, и я машинально вытерла под носом. Во рту возник металлический привкус. Посмотрев на пальцы, я увидела кровь.

Я в ужасе вытянула окровавленную руку. Релм сразу подошел и запрокинул мне голову, сжав переносицу. Меня слишком трясло, чтобы сопротивляться или сказать, что я хочу только Джеймса, а не его. Совсем недавно Джеймс точно так же помогал Лейси, зажимая ей переносицу и приговаривая, что все с ней будет хорошо.

С Лейси все обернулось худо. Значит, и меня ждет подобная судьба.





Глава 4




Я сидела на краешке ванны, а Релм промокал мне ноздри холодной мокрой салфеткой. Его гнев сразу утих, сменившись беспокойством. Он снова стал Релмом из Программы – ласковым, понимающим, верным. Очень хотелось думать, что он такой и есть, но мысли не давали мне покоя, доводя до дурноты.

– Со мной будет, как с Лейси? – промычала я в салфетку.

– Нет, – заверил Релм, – если больше не будет приступов. Это стресс. Не обычный повседневный, а эмоциональные «американские горки», на которых ты катаешься последнее время. От этого мутится в голове, хаотично возвращаются обрывки воспоминаний. Так и свихнуться можно, Слоун. Надо бережнее.

– Я в бегах, у меня нет возможности валяться на диване и жрать печенье, – сказала я. – И еще долго не будет. Пока все только запутывается. Зачем Даллас понадобилось тащить сюда Причарда? Она ему поверила, что ли?

– Даллас никому не верит, – засмеялся Релм. – Она хорошая актриса, когда захочет. Ей надо было выяснить, что Причард знает о Панацее. – Он опустил взгляд. – Я не сказал ей, что таблетка была у меня.

– Это я поняла, – съязвила я. Теперь Даллас нас обоих ненавидит.

– Она запустила в меня банкой колы, – сказал Релм, будто только что вспомнив. – Мне, конечно, поделом, но это немного жестко даже для нее. Уверен, сейчас ей еще паршивее: выяснилось, что Причард знает о Панацее меньше нее.

Я взяла испачканное полотенце у Релма и провела под носом, проверяя, остановилась ли кровь, и с облегчением увидела, что да.

– Зато мы узнали о плане Программы ввести обязательное лечение, – сказала я.

– Если только он не наплел это, чтобы получить Панацею.

Неужели такое можно выдумать?! Я застонала. Неужели никому нельзя доверять?

– Все мы лишь кучка лжецов!

Релм поднялся с колен.

– Все лгут, Слоун. Мы просто делаем это лучше многих, поэтому и живы до сих пор.

Как ни странно это прозвучало, в этом суть нашей жизни. Мы все виновны в сокрытии фактов – такова реальность. Мы прячем чувства, свое прошлое, скрываем истинные намерения, и нет способа определить, где настоящее.

Релм приподнял мое лицо. Мое дыхание стало сбивчивым, неровным. Он оглядел меня и улыбнулся:

– Все чисто. Пойду поговорю с Касом, что делать дальше. Слоун, ты же понимаешь, что мы не можем остаться?

– Я его не брошу.

С места не двинусь, пока не вернется Джеймс. Я не оставлю его, когда Программа идет за нами по пятам.

Я встала – Релм поддержал меня под локоть. Он явно пал духом, но после собственных призывов не поддаваться унынию он не захочет об этом говорить. Мозг, по ощущениям, напоминал яичницу-болтунью, но я постараюсь не очень усердствовать и не пытаться специально что-то вспомнить. Я вышла, ожидая, что Релм меня окликнет, но он промолчал.

Решено. Поедем, когда вернется Джеймс, не раньше. Перешагнув порог спальни, я остановилась. Свет в шкафу до сих пор горит. Я огляделась – все на своих местах – и подошла выключить свет. Не помню, чтобы я его включала, но сегодня на меня свалилось столько переживаний, что головой не поручусь. Тем не менее я сразу напряглась. Я прилегла, отчаянно жалея, что мы с Джеймсом вообще связались с мятежниками, а не убежали вдвоем. Но я не могу переписать историю, можно только жить с тем, что есть.



В полусне я лежала на кровати, ожидая Джеймса. Никто не поднялся со мной поговорить, хотя Релм уверял, что Даллас обзвонила все свои контакты, выясняя, где он. Я говорила себе, что Даллас найдет кого угодно, тем более Джеймса. Я его скоро увижу. Я знаю, что так будет.

Дверь скрипнула. Я резко села с бьющимся сердцем. На пороге стоял Релм. В свете, падавшем из коридора, его кожа казалась особенно бледной по контрасту с темно-синей легкой курткой и темными волосами. Разочарование было жестоким. Я потерла глаза.

– Никаких новостей? – спросила я хрипло.

Релм сунул руки в карманы и покачал головой. Я чертыхнулась и снова легла, глядя в потолок. Вот бы хоть поговорить с Джеймсом – он бы понял, что между нами с Релмом ничего нет…

– Слоун, – тихо произнес Релм, – извини, но мы должны срочно ехать. Мне очень жаль, но другого выхода нет. Из Программы за нами выехали. Причарда взяли двадцать минут назад. Надо убираться отсюда.

Я ахнула, охваченная паникой. Забрали Причарда! Что, если он говорил правду? Неужели его схватили по нашей вине?

– Милая, – Релм подошел и присел на кровать. – Поговорим об этом в дороге. Надо срочно уезжать.

Я знала, что Релм прав. Разумом я это понимала.

– Я не могу его бросить. Пожалуйста, не заставляй меня бросать Джеймса. – Если он снова окажется в Программе, это его буквально убьет. – Пожалуйста… – попросила я в последний раз.

Свет заслонил темный силуэт. Сперва я не поняла, кто это – Джеймс или хендлер, и едва удержала крик, но человек повернулся к свету, и у меня упало сердце.

– Даллас ждет в машине, – нетерпеливо сказал Кас. Взъерошенный, дерганый, он оглядел комнату, и я невольно подумала, что он ищет Панацею. Интересно, это он здесь лазил, пока меня не было? Кас уверенно подошел к комоду, взял спортивную сумку и начал запихивать туда мою одежду.

– Слоун, – Релм тронул меня за колено, – мы его найдем, обещаю, но сейчас ты должна поехать с нами. Иначе… мы тебя заставим. Я делаю то, что необходимо для твоей же безопасности. Надеюсь, ты понимаешь.

Чувствуя себя преданной, я оттолкнула Релма и встала. Натянув свитер, я вырвала сумку из рук Каса, который сочувственно кивнул. Сквозь слезы я собрала оставшиеся вещи – мои и Джеймса.

Я не сомневалась, что Релм забросит меня на плечо или вытащит иначе, отбивающуюся и вопящую. Джеймс никогда бы так не сделал. Он прислушивался к моим желаниям.

Вещи выпали на пол, и я присела на корточки, закрыв лицо руками и плача. Что я делаю? Как я буду жить, если с ним что-нибудь случится?

Спустя мгновение Кас нагнулся за сумкой. Релм подошел, обнял меня и прошептал, что ему очень жаль. Плача, я позволила поднять себя на ноги, держась за Релма, чтобы не упасть. Мы подошли к двери, и я огляделась напоследок.

Пусто.



Мы ехали несколько часов. Бесконечные шоссе сливались в одно; я засыпала и, вздрагивая, просыпалась. Сидя на заднем сиденье, я прижималась лбом к теплому стеклу. Релм сидел справа. О Джеймсе новостей не было, но всякий раз, как Даллас вынимала телефон, во мне взлетала надежда – и разбивалась о землю. В последний раз, когда я спросила о Джеймсе, Даллас заверила, что если его поймают, она сразу об этом узнает. Надеюсь, она права.

Группа хендлеров задержала Артура Причарда примерно в тридцати милях от нашего дома. За нами не следили – по крайней мере, нам так казалось, – но о намерениях доктора, видимо, кто-то сообщил куда не надо, и Причард попал в Программу. Остается надеяться, что он сможет выпутаться – все-таки создатель Программы.

– Далеко еще? – спросила я, ни к кому конкретно не обращаясь. Во рту пересохло, я устала ехать в фургоне. Остальные мятежники в Денвере, хотя я никого из них не видела после Клуба самоубийц в Солт-Лейк-Сити. Кас решил, что на этот раз мы поедем одни. Сказал, надо защищать Панацею, то есть хранить секрет как можно дольше. Панацеи у меня уже нет, поэтому, похоже, я тоже начинаю скрывать правду.

Даллас бросила на меня равнодушный взгляд.

– Кас, – сказала она, – давай остановимся. У меня сейчас мочевой пузырь лопнет.

– Мерси за лишнюю подробность, – улыбнулся он в зеркало заднего вида, затем включил сигнал и свернул. Я выпрямилась – мне не терпелось размять ноги. Релм попросил Даллас не затягивать, но она лишь усмехнулась, не повернув головы. Так она себя вела с самого отъезда. Всякий раз, как Релм задавал ей вопрос, Даллас обращалась к Касу с просьбой передать ее слова или молчала, делая вид, что Релма вообще не существует.

Всю дорогу я подсчитывала, сколько же раз Релм мне лгал. Он не первый раз был в Программе, он давно знаком с Роджером, он помнит свою прежнюю жизнь. Получается, у него была незаслуженная фора с самого начала нашей дружбы: он ничего не может забыть.

Когда мы въехали на парковку перед бензозаправкой, машина задела бордюр, и мягкий толчок отвлек меня от размышлений. Я молчала. Даллас и Кас быстро выбрались из машины. Я вылезала долго, не сказав Релму ни слова, и пошла в магазинчик.

Туалет заняла Даллас, и продавец подозрительно уставился на меня. Я испугалась, что он узнает меня по теленовостям, и решила подождать на улице, закутавшись в свитер, чтобы не привлекать к себе внимания. Когда я вышла на парковку, к колонке подъехала маленькая синяя машина. Надо быть осторожнее, меня могут узнать. Я свернула за угол, пряча лицо. Интересно, догадается ли Джеймс держаться в тени? Он уже знает, что мы уехали?

Я стояла у серого сайдинга, дожидаясь остальных и поглядывая туда, где стоял наш фургон. Через тонированные стекла трудно было что-нибудь разглядеть, но я не сомневалась, что Релм виновато смотрит на меня. Не собираюсь пока его прощать.

– Ты выглядишь довольно одинокой.

Я так и подскочила. Обернувшись, я увидела молодого человека в застегнутом анораке, державшего руки в карманах. Я сразу его узнала, хотя сейчас он выглядел иначе. Надо было бежать, но от страха я приросла к месту.

– Вы кто? – спросила я. Очевидно, «Адам» из Клуба самоубийц не тот, кем притворялся. Сейчас он гладко причесан, а глаза голубые и ясные, не бездонно-черные, как в контактных линзах. В светло-зеленом анораке он просто модель для «Аберкромби» – непохоже на побывавшего в Программе. Да и старше он, чем казался в клубе, – ему не меньше двадцати пяти. – Хендлер? – уточнила я, ожидая, что сейчас выбегут остальные и схватят меня.

– Нет, Слоун, я не работаю в Программе, – усмехнулся Адам, – но очень хочу послушать твое мнение о ней. – Он вынул руку из кармана, и я вздрогнула, ожидая увидеть электрошокер, но Адам протянул свою визитку. Я стояла неподвижно.

– Все хорошо, – сказал он. – Клянусь, я хочу помочь.

– Я слышу это уже второй раз за последние сутки. – Но Причард говорил правду – недаром же его забрали в Программу. Может, и Адам не лжет? – Почему вы меня преследуете? – Я ожидала, что вот-вот появится Релм. Однако мне этого не очень хотелось – это же рискованно для Релма.

– Я не хотел тебя испугать, – сказал Адам. – Но, Слоун, ты должна понять – в моем мире ты произвела сенсацию. – Он снова протянул визитку, и на этот раз я ее взяла. Прочитала – и опешила.

– Келлан Томас. – Я удивленно посмотрела на него. – Так вы журналист?

– Из «Нью-Йорк таймс», – ответил он. – Слежу за твоей историей с самого твоего исчезновения в прошлом месяце. Ты задала мне работу – очень трудно было тебя отыскать, – улыбнулся он. Я протянула карточку, но он отмахнулся – дескать, оставь себе. – Я не сразу открылся, решив сначала проверить, как у тебя с рассудком. Ты же знаешь, что навязываться излеченным в Программе запрещено законом? Ну, и посмотреть, не заложишь ли ты меня. Иногда законы надо нарушать, особенно те, которые кого-то покрывают. Поговори со мной, Слоун, расскажи свою историю!

– Зачем? Что вы сможете сделать? – Я уже начала тревожиться. Появление Адама-Келлана доказывало, что нас не так уж сложно найти. Люди Программы могут появиться в любую секунду. Причард предупреждал, что общественное мнение не на нашей стороне. Разве Келлану под силу это изменить? Что, если и его заберут в Программу?

– Буду честен, – начал Келлан, – газета упорно не желает печатать мои статьи, а мне необходимо подробно узнать о методах и процедурах, применяемых в Программе. Ее деятельность окружена строгой тайной, а для государственного учреждения это, я считаю, неэтично. Вы с Джеймсом Мерфи – настоящий национальный скандал. Есть и другие «возвращенцы», но ваша история самая яркая: современные Бонни и Клайд. Люди постепенно начали за вас болеть. Я могу лишь догадываться, что об этом думает Программа, но хотел бы это выяснить. Позволь мне изложить вашу версию событий, рассказать о том, что происходит в лечебных корпусах. Что они с тобой сделали, Слоун? Что творится в Программе?

Келлан смотрел на меня круглыми от нетерпения глазами, хоть и старался сдерживаться. Причард что-то говорил о хендлерах под прикрытием. Что, если Келлан один из них? Двойной агент? Я открыла рот сказать, что говорить с ним слишком рискованно, когда меня окликнули по имени.

– Слоун? – отчаянно повторил Релм. Келлан закрыл глаза и шумно вздохнул, после чего снова посмотрел на меня:

– На визитке мой телефон. Пожалуйста, позвоните. Только пусть это будет между нами. Я не хочу попасть в тюрьму… а то и похуже.

До меня дошло, что я и есть это «похуже». Я вышла из-за магазина. Релм, схватившись за голову, в панике смотрел по сторонам. Увидев меня, он чертыхнулся.

– Ты меня до смерти напугала!

– Извини.

Келлан просил никому о нем не говорить, но, похоже, находиться в бегах означает постоянно решать вопрос, кому доверять.

– Надо поговорить, – прошептала я, притянув Релма к себе за рукав.

Он с любопытством огляделся и замер, увидев пустую синюю машину.

– Не здесь, – сказал он, обняв меня за плечи и ведя к фургону. – Давай сначала отъедем подальше.

Кас и Даллас уже сидели в машине. С бьющимся сердцем я думала, не рассказать ли им о Келлане, молча глядя в окно на здание заправки, откуда за нами, должно быть, наблюдал репортер. Я тронула визитку в кармане, гадая, увижу ли я снова этого человека. Меня посетило некоторое разочарование: я ему не доверяю, но если Келлан действительно журналист, он мог бы помочь мне узнать что-нибудь о Джеймсе.

– Даллас! – сказала я, и Релм кинул на меня быстрый взгляд. – О Джеймсе ничего не известно?

Она чуть повернула голову, но не смотрела мне в глаза.

– Пока нет, – ответила Даллас почти с сожалением. Я даже удивилась, но вспомнила, что Даллас нравится Джеймс. Может, его возвращение целым и невредимым важно нам обеим?

– Куда едем? – спросил Релм.

– Подальше от города, – впервые ответила ему Даллас. – В глушь, подальше от цивилизации. – Она широко улыбнулась, и на этот раз щербатая улыбка показалась лицемерной. – Ты же хотел, чтобы мы исчезли? Так вот, исполнилось твое желание. Надеюсь, она того стоит. – Даллас отвернулась и включила радио, чтобы заполнить тишину.



Кас, сославшись на дальнюю дорогу, настойчиво предлагал передохнуть. Уже в сумерках мы подъехали к облезлому мотелю в нескольких километрах от шоссе. В вывеске «Свободные номера» не горела половина букв. Релм пошел к застекленной стойке заказать нам номера. Даллас опустила стекло.

– Нам с Касом возьмешь отдельный номер, – холодно сказала она. – Сегодня я не собираюсь с тобой спать.

Релм остановился, но ничего не ответил. Только когда Даллас закрыла окно, он пошел к стойке говорить с регистратором.

– Можно потише? – пробормотал Кас, нетерпеливо похлопывая по рулю. – Никому не интересно слушать ваши любовные ссоры.

– Ты не слышал, что он сказал, – огрызнулась Даллас. Я напряглась, ожидая, что она и меня втянет в разговор. – Я ему не пешка, – прошептала она Касу, розовея. – Он не имел права говорить, что я ничего не значу!

Кас обнял ее за плечи, желая прижать к себе, но Даллас вырвалась.

– Все нормально, – зло бросила она. – Хоть бы он снова исчез, как всегда, и ее с собой прихватил.

Мне захотелось закричать, что я не люблю и никогда не любила Релма, напомнить, что Джеймс – мой Джеймс – пропал, а приступ жалости к себе Даллас может отложить. Но сейчас почти ночь, все устали, да и не могу я ее винить. Релм из каждого умеет вытащить самое худшее.

Релм показал нам ключи. Мы взяли сумки и пошли на второй этаж. Мотель был паршивый, с облупившимися желтыми стенами и безобразными зелеными дверями. Я скривилась. Кас понимающе кивнул.

– Отличный выбор, – сказал Релм, заметив наши лица. – Здесь принимают наличные и не требуют удостоверений личности. – Он остановился перед номером 237 и открыл дверь настоящим гостиничным ключом с брелоком с номером. В ноздри ударил запах застарелого табачного дыма. Пестрые одеяла на кроватях ветхие, плоские.

– Дыра, – сказала Даллас, заглянув в комнату.

Релм протянул ей ключ.

– Даллас, я…

Она выхватила ключ и подошла к соседней двери. Она не кричала, не повторяла сказанного в фургоне. Кас с некоторой опаской вошел в номер за ней. Я подождала, не пойдет ли Релм за Даллас, чтобы откровенно поговорить. Но он вошел в нашу комнату и скрылся за дверью туалета. Замечательно. Будет ли хоть один из нас когда-нибудь снова беспечным, будет смеяться, нормально жить?

Я заперла дверь и накинула цепочку, чувствуя себя героиней боевика восьмидесятых. Включила лампу у кровати. Открыв сумку, чтобы достать вещи, я увидела досье Джеймса. Я не смогу читать его одна.

Релм вышел и с непроницаемым лицом улегся на вторую кровать, заложив руки за голову и глядя в потолок. Я легла на свою кровать, слишком уставшая, чтобы умываться или переодеться.

– Ну так что, – устало начал Релм. – Что там было, на заправке?

Я никому не рассказывала, как встретила в клубе Келлана, который уже знал мое имя, и сейчас не знала, как начать.

– К тебе когда-нибудь подходили журналисты? – спросила я.

– Нет! – Релм сморщился, как от дурацкого вопроса. – А к тебе?

Я достала из кармана визитку Келлана и протянула Релму. Его глаза расширились. Он проворно схватил ее, оглядел и спустил ноги на пол, сидя на краешке кровати.

– Черт возьми, Слоун, откуда ты знаешь этого типа?

– Я видела его в Клубе самоубийц. Он ничем не выделялся, но откуда-то знал мое имя. Сначала я думала, он хендлер под прикрытием, о которых говорил Причард, но на заправке он вдруг подошел. Я очень испугалась, а он дал мне визитку, представился корреспондентом «Нью-Йорк таймс» и сказал, что следит за нашей с Джеймсом историей. Он просил информацию о Программе. По-моему, он прекрасно понимает, что там на самом деле с нами делают.

Релм повел пальцами по волосам, но внезапно убрал руку, оставив их взъерошенными.

– Мне это не нравится, – сказал он. – Не надо общаться ни с кем, кроме мятежников. По крайней мере, пока. Может, этот Келлан Томас работает на Программу.

– Возможно. – Я подложила подушку под спину, напряженно думая. – Но Причарду мы не поверили, а его забрали в Программу. – Я повернула голову. – Неужели ему действительно сотрут память?

Релм помолчал.

– Не исключено, что это уловка, чтобы нас выманить, – сказал он. – Причард создал Программу, как они посмеют?..

– Надеюсь, – пробормотала я. Сейчас я поговорила бы с Причардом дольше, выяснила бы, что еще он может рассказать. Умей я перемещаться во времени, я столько всего сделала бы иначе… Я прикусила задрожавшую нижнюю губу. – Скажи мне, что с Джеймсом все хорошо, – прошептала я.

– Не могу. Но если Джеймс тебя любит, он тебя найдет. – Релм повернулся ко мне. – Я же нашел.

Джеймс меня любит, хотя Релм и пытается спорить, но после его отъезда прошло уже два дня. Два дня без единого слова, без новостей. Он уехал в ярости. Надеюсь, он понимает, как я сожалею. Я выключила свет, погрузив комнату в темноту, и свернулась на кровати в одиночестве.

– Слоун, – негромко сказал Релм. – Помнишь, в Программе ты приходила ко мне в палату и мы с тобой лежали в обнимку? Ну, в платоническом смысле?

Я действительно бывала в палате Релма – мы разговаривали, хотя сейчас я не помню о чем. Но я не забыла, как он гладил меня по волосам, шепча на ухо свои истории.

– Мне нравилось тебя обнимать, – сказал Релм.

Я крепко зажмурилась, будто это могло избавить от тоски по нему. Как мне его не хватало… В Программе Релм был для меня всем, и вспоминать об этом больно, потому что сейчас я не уверена, не притворялся ли он тогда.

– Да, было хорошо, – тихо отозвалась я.

– Если тебе… – Он замолчал, и в горле у него что-то пискнуло, когда он сглотнул. – Если ты захочешь и здесь прилечь рядом, я не буду возражать. Обещаю, я ничего себе не позволю.

– Не могу, – просто ответила я. Даже не знай я правды о Релме и Панацее, я все равно не бросилась бы к нему в объятия. Я усвоила этот урок в ту грозовую ночь в его доме. Я люблю Джеймса, и нечестно притворяться, что это не так.

– Предложение остается в силе, Слоун. Я всегда буду тебя ждать.





Глава 5




На следующий день мы приехали на маленькую ферму у озера Тахо, расположенную в абсолютной глуши, как и обещала Даллас. Удивительно красиво. Вдоль границ участка растут мощные деревья, старый дом с шелушащимися белыми стенами и огромным, гостеприимным, изогнутыми линиями очерченным крыльцом пленяет сердце. Когда-то я мечтала поселиться с Джеймсом за городом, завести собак – но в этот буколический уголок меня занесло с группой мятежников. Жизнь не всегда идет по плану.

С одной сумкой на плече я вошла в дом и закашлялась от пыли. Но мне здесь нравилось ощущение удивительного покоя.

– Ферма принадлежит деду и бабке одной из мятежниц. – Даллас опустила взгляд. – Несколько месяцев назад ее повторно забрали в Программу, и с тех пор никаких известий. Так что пока ферма наша. – Она бросила сумку к ногам. – Нас здесь пока не найдут.

– Как здесь красиво, – восхитилась я, разглядывая висевшие на стене фотографии пожилой пары. Сразу видно – семидесятые годы: сплошные узоры пейсли и воротники с длинными уголками. Вспомнились дедушка и бабушка, умершие, когда я была еще маленькой; их фотографии висели у нас дома.

Дом, в который я никогда не вернусь… Стряхнув надвигающуюся хандру, я пошла осмотреться, чтобы отвлечься. Мне понравилась маленькая, не больше гардеробной, комната, где стояла односпальная кровать и больше ничего. Окно выходило на большой двор – ручеек вился в траве. Легко представить, что по утрам сюда приходят олени и резвятся зайцы. Улыбаясь своим фантазиям, я села на матрац и попрыгала, чтобы заскрипели пружины.

– Привет. – Кас сунул голову в дверной проем. Он здорово вымотался, проведя много часов за рулем. Длинные волосы спутаны, под глазами темные круги, не брился с самого отъезда. Интересно, давно он ходит таким замученным? Поглощенная своими делами, я ничего вокруг не замечала.

– Я забил душ первым, – сказал он. – Хочешь, по-рыцарски пропущу тебя вперед?

Я улыбнулась:

– Нет, тебе туда надо больше, чем мне.

Он прижал руку к груди:

– Я ранен в самое сердце! Будешь мыться холодной водой.

– Какой ты джентльмен!

Кас легко, игриво подмигнул, как подмигивал Даллас. Хотя мне полагалось ощутить себя членом компании, на деле я лишь сильнее почувствовала одиночество.

Я легла и накрылась простыней в надежде прогнать сном усталость. Я лежала и слушала, как в душе в коридоре льется вода. Но пустота в маленькой комнате стала невозможно огромной, и я спустилась на первый этаж в поисках жизни. Даллас сидела на диване, забросив ноги на подлокотник, и прокручивала что-то на экране своего телефона.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила она. – Ходишь как сирота.

Я постояла над ней. Неослабевающее напряжение между нами просто душило. Я могла бы колко ответить или уйти, как делала обычно, но тогда это никогда не уладится. Я сделала гримаску и села по-турецки на пол у дивана. Это пробудило в ней интерес. Даллас сунула телефон в карман.

– Мне очень жаль, – сказала я, глядя на выцветший рыжий ковер. – Мне очень жаль, что я влезла между тобой и Релмом. Я не хотела.

Даллас фыркнула:

– Ну-ну. Общество зиждется на благих намерениях – и посмотри, куда это нас завело.

Ее тон был достаточно резким, чтобы заставить меня уйти, но я удержалась. Нас ведь совсем мало осталось. Вот бы у меня была подруга, которой можно доверять!

– Если это тебя утешит, – продолжала я, – я не считаю, что он говорил всерьез. – Я не пыталась выгородить Релма, он тот еще засранец, но в его облике и взглядах, которые бросает на Даллас, я догадывалась, что она дорога́ ему больше, чем он готов признать. Я повернула голову. Даллас смотрела в потолок, стиснув зубы и выпятив нижнюю губу. Она скосила глаза на меня.

– Вот такой у нас роман. Я тоже не думаю, что он сказал правду, но он вечно говорит гадости. – Даллас съехала пониже на диванных подушках и устремила взгляд куда-то вдаль. – Я с ним познакомилась, когда сбежала из дому. Я была в настоящей дыре, хуже, чем тут. Я вытерпела Программу, Роджера, побои отца. Я собрала сумку и уехала. По телевидению это не показывали, не как вас с Джеймсом. Я слышала, что в Солт-Лейк-Сити собирается Сопротивление, и поехала туда. Ночевала в брошенных домах… Я тогда была совсем дикой. Не помню, как я жила до Программы, но в старших классах я выступала в команде болельщиц. – Она засмеялась. – Представляешь?

– Нет, – улыбнулась я.

Даллас помолчала, обхватив себя руками.

– Потом был Роджер, – продолжала она. – Вернувшись домой, я не могла освоиться, но приходилось притворяться, чтобы не отправили назад. Воспользовавшись первым же шансом, я сбежала. Нашла мятежников, они меня приняли, а однажды появился Майкл Релм. Он держался так… будто всегда будет рядом и поможет. Он так говорил и смотрел на меня… Я тогда всего боялась, а с ним мне стало легче – на какое-то время.

Слушая Даллас, я поняла, что совсем не знаю Релма. Это было до того, как он впервые попал в Программу, или в промежутке до второго раза?

– А потом? – спросила я, облокотившись о диван.

– Он ушел, – ответила Даллас. – Релм вечно уходил и никогда не говорил куда. Затем появлялся и вел себя как ни в чем не бывало. Мы сближались, потом он меня отталкивал. Однако сейчас он впервые открыто предпочел другую. Не стану лгать, Слоун, это очень больно. Я думала, у меня развился иммунитет к боли, но Релм всякий раз изобретает новую гадость, не позволяя влюбиться в него безоглядно.

Я чувствовала себя без вины виноватой. Понятно, почему Даллас меня ненавидит. Не представляю, как бы я пережила, если бы Джеймс полюбил другую.

– А как же Кас? – спросила я. – Вы когда-нибудь…

– Нет, – тут же сказала Даллас. – С Касом иначе. Черт, я вообще не знаю, какие девушки в его вкусе. Кас мой лучший друг, и это обоих устраивает.

Мы помолчали. Я обдумывала услышанное, сопоставляя с тем, что мне говорил Релм. Но в истории по-прежнему не хватало большого эпизода.

– А ты когда-нибудь говорила с Релмом? Объясняла, что ты чувствуешь?

Лицо Даллас дрогнуло:

– Он же сказал, я ничего не значу. Вряд ли можно выразиться яснее.

Я вздрогнула – слова Релма задели даже меня. Я не понимала его мотивы. Хотя Джеймс тоже вел себя отвратительно, когда я с ним познакомилась.

– Джеймс сначала меня оттолкнул, – призналась я. – Я ему все высказала и уехала буквально куда глаза глядят. Только моя дружба с Релмом заставила Джеймса признаться в своих чувствах. Еще несколько дней назад я считала, что мы все выяснили и будем вместе навсегда…

Джеймс – это связь между мной прежней и настоящей. Без него я не знаю, кто я.

– Мы его найдем, – твердо сказала Даллас. – Я не сомневаюсь, что с ним все в порядке. Он, наверное, просто взбешен. Не подумай, что я тебя ненавижу или что, – улыбнулась она, – но в принципе его можно понять. Вы с Релмом ведете себя совсем не как друзья. Я бы от тебя тоже ушла.

Джеймс не стал бы дружить с влюбленной в него девушкой, если бы меня это задевало. Мне стало стыдно, что я недостаточно взрослая, чтобы уважать своего бойфренда. Даже Даллас это заметила.

– Можно у тебя кое-что спросить? – нерешительно начала она. – Что ты планируешь делать с Панацеей?

Вопрос застал меня врасплох. Я замялась.

– Честно говоря, не знаю, – наконец ответила я. – Надо подумать. А ты бы что сделала?

– Если бы мне ее дали, проглотила бы в ту же секунду, и плевать мне на Причарда и других. Но на твоем месте, – она пожала плечами, – отдала бы таблетку Джеймсу. – Она улыбнулась. – Можно, я скажу честно? Твой бойфренд потрясающе красив. Не скрою, он меня возбуждает.

Я захохотала, запрокинув голову. Наверху задрожали трубы и взвыл закрываемый кран. Шум воды стих. Разговор с Даллас мне многое открыл, но еще удивительнее, я убедилась, что она неплохой человек. Я ее недооценивала. Я встала, надеясь, что Кас не использовал всю горячую воду, как грозился.

– Спасибо за общение.

– Не за что, – снисходительно отозвалась Даллас, будто мы только что не говорили по душам. – Увидишь Каса, передай, что попозже я хочу подраться на ножах.

– Э-э… Хорошо.

Даллас снова вынула телефон. Ее пренебрежение меня слегка задело, но, возможно, Даллас избегала сближения, не желая испытать новую боль. Нельзя ожидать, что она вдруг сразу начнет мне доверять. Я пошла наверх, но задержалась и оглянулась. Даллас помахала рукой в знак того, что видит, и снова принялась проворно орудовать на клавиатуре большими пальцами, игнорируя меня.



Кас уже ушел в свою комнату. В ванной было полно пара. Ладонью я протерла зеркало: из Программы я вышла со здоровым цветом лица, но с тех пор под глазами появились темные круги, кожа стала бледной. Я здорово похудела. Интересно, что подумали бы родители, если бы увидели меня сейчас.

Наверное, решили бы, что я снова заболела, и обратились бы в Программу. Интересно, как это было в прошлый раз? Спохватившись, я запретила себе думать об этом. Это нестерпимо. Захочу ли я вспомнить, как меня предали собственные родители?

Я выдохнула, стараясь привести мысли в порядок, и открыла воду. Ванная старая, с черно-белым кафельным полом и ванной на львиных лапах, лейка душа на жесткой трубе. Мыла у меня не было, но я нашла под раковиной нераспечатанный брусок. Стоя под горячей водой, я мысленно поблагодарила Каса за великодушие. Мышцы, затекшие от долгой езды в машине и недостатка сна, начали расслабляться, мозг медленно распутывал события последних недель.

Я начала с Лейси, о которой не позволяла себе думать после ее ухода. По словам Даллас, ее вернули в Программу, и единственный способ с этим справиться – забыть о подруге. Но Лейси так и стояла у меня перед глазами – я вспоминала подругу до и после психологического срыва и ту странную записку. Можно мне думать о Миллере или это подстегнет новый прорыв воспоминаний и сведет меня с ума? Вода становилась ощутимо прохладнее. Закрыв глаза, я притворилась, что Джеймс рядом со мной, под душем. Извиняется за то, что ушел. А я извиняюсь за свою ложь. Мы оба очень виноваты. Мы всегда сожалеем о своем поведении.

Я начала намыливать волосы, когда виски пронзила резкая боль. Память стремительно хлынула через разошедшуюся гладкую корку.



Кафельный пол кажется ледяным под босыми ступнями. Я поворачиваю дверную ручку. Открыв дверь, вижу белый коридор Программы с голыми стенами. Релм идет к сестринскому посту, где Роджер над чем-то смеется с дежурной медсестрой. Запястья у меня растерты ремнями, которыми хендлер меня привязывал, но я очень боюсь за Релма. Боюсь того, что он намерен сделать.

Кулак Релма впечатывается Роджеру в лицо, отчего тот отлетает спиной на стол. Медсестра кричит. Я пытаюсь подойти и удержать Релма, пока его не увели в изолятор, но в голове туман – Роджер мне что-то вколол.

– Какой рукой? – рычит Релм.

– Не надо, Майкл, – говорит Роджер. – Ты нас всех выдашь.

Релм сильно бьет его в лицо, ломая нос – красные брызги разлетаются по белой стене.

– Какой рукой ты ее трогал? – повторяет он. Когда Роджер не отвечает, Релм хватает правую руку хендлера и выкручивает за спину. В руке что-то щелкает, и у Роджера вырывается вопль. Релм отступает на шаг, взбешенный, но странно спокойный.

Вбегают охранники, но вместо того, чтобы уложить Релма на пол, они что-то шепчут ему, и он спокойно позволяет себя увести. На ходу он оглядывается и кивает мне, будто мы о чем-то условились. Будто у нас есть секрет.



Судорожно дыша открытым ртом, я схватилась рукой за стену – меня повело вбок, я побоялась вывалиться из ванны. Секреты. Сколько секретов у нас с Релмом? Сколько из них я не помню?

Это слишком. Все навалилось разом, и я заплакала. Опустошенная, я сидела в ванне, и плакала от ощущения утраты, дрожа под ледяной водой, но не имея сил встать. Я не слабая, мне просто слишком тяжело. Надо перестать об этом думать, иначе я сломаюсь.

Занавеска отодвинулась, со скрипом повернулся кран. На плечи легло теплое полотенце. Релм помог мне выбраться из ванной. Ноги подкашивались, но как только я поняла, что он здесь и прикасается ко мне, я его оттолкнула.

Ненавижу Релма за то, что он лгал мне в Программе, делая вид, что он такой же, как все: это неправда. Он все прекрасно помнил. Он был знаком с Роджером. Больше всего я ненавижу его за то, что он здесь, а Джеймс нет.

Я плотнее завернулась в полотенце и вытерла щеки, гневно глядя на Релма. У него вытянулось лицо, беспокойство сменилось подавленностью.

– Не желаю ничего слушать, – это вышло как у капризного ребенка, но я не позволю Релму мною манипулировать. Я чувствую, он уже начал.

– Знаешь, как я впервые попал в Программу? – спросил он, подходя вплотную.

Я шмыгнула носом, удивившись вопросу – и близости Релма. Я отодвинулась, ударившись о раковину.

– Ты же не рассказывал, сказал, что не помнишь.

Релм двинулся вперед, и я вздрогнула, что вот сейчас он меня коснется, однако он лишь присел на край ванны.

– Мне было шестнадцать, – тихо сказал он. – Родители рано умерли, сестра работала день и ночь, я ее не видел практически. Я перебивался случайными заработками, но в основном пил и курил, чтобы притупить боль. Отчаяние было настолько глубоким, что выедало меня изнутри. Я начал представлять, что гнию, и был уверен – если надрезать кожу, оттуда потечет черная, дурная кровь. – Он посмотрел мне в глаза. – Однажды решил проверить.

Мое дыхание участилось от медленно распространявшегося ужаса. Признание казалось слишком личным и болезненным, чтобы слушать. На глазах выступили слезы.

– Сестра была на работе, подружки тоже не было – ее забрали в Программу за несколько недель до этого. У меня не было ничего и никого. Но я не искал покоя, Слоун, я искал боли. Я хотел, чтобы мне было больно, хотел прочувствовать каждый дюйм своей смерти, и мне очень хотелось страдать. Поэтому в кухне я взял нож-пилу из деревянной подставки, пошел в ванную и закрыл дверь. Я стоял над раковиной не меньше часа, с отвращением разглядывая черные круги под глазами. А потом приставил нож к шее и начал пилить. Я смотрел, пока хватало сил, как кровь заливает рубашку, как расходится кожа. Я потерял, где режу, потому что дрожала рука, и начал снова.

Я зажала рот. Слезы текли по щекам, когда я все это себе представляла.

– Хватит, – попросила я, но Релм, словно обезумев, забылся в воспоминаниях.

– Последнее, что я помню, – это мысль, что кровь у меня вовсе не черная, а красная. Все вокруг было ярко-алым. Очнулся в Программе. Семьдесят три шва, пластика, потом еще длительное лечение. Врачи сказали, я ходячее чудо. Ты с ними согласна? – Карие глаза казались исступленными. – Чем я не ролевая модель, не мотивация, а?

Никто не должен так страдать. Это ужасно даже слушать. Я шагнула вперед и обняла его, желая забрать эту боль.

Релм обнял меня за талию и прижал к себе. Его дыхание стало неровным, но он продолжал:

– Иногда я жалею, что тогда не получилось. Я хотел в тот день умереть, а вместо этого спецы разъяли меня на части. Но это не самое худшее, что я сделал, Слоун. К сожалению.

Отстранившись, я смотрела ему в лицо. Как это понимать? Я высвободилась из его рук и потуже затянула полотенце, вдруг спохватившись, что мы одни, а моя нагота прикрыта лишь этим коротким белым куском ткани. Релм заметил эту реакцию и опустил взгляд.

Лицо опухло от слез, но я заставила себя собраться. Надо продолжать бороться. Может, я и в бегах, но я хотя бы жива. Я взялась за стеклянную ручку двери, намереваясь выйти.

– Слоун, – тихо позвал Релм. Я обернулась. – Если он не вернется, у тебя есть я.

Глаза у меня повлажнели.

– Релм…

– На такую любовь, как моя, Джеймс не способен, – сказал Релм так серьезно, что я поняла: он в это верит. Я не хотела его обижать откровенностью, поэтому повернулась и вышла, молясь про себя, чтобы Джеймс вернулся. И соображая, каково будет Релму, когда Джеймс вернется.





Глава 6




Уже поздно. Я лежу в кровати у окна. Релм прав, после Программы появляется клаустрофобия. На заднем дворе включился свет, и я сразу села на кровати, сжавшись от страха.

Медленно отодвинув занавеску, я выглянула, не сразу заметив на лужайке Даллас и Каса. Даллас смеялась – искренне, счастливо, а Кас, будто участник «Вестсайдской истории», махал выкидным ножом. Я тоже невольно улыбнулась.

Продев руки в рукава свитера, я сунула ноги в кроссовки и спустилась. Когда я подняла москитную сетку, Даллас с Касом резко обернулись, причем Кас сжимал нож, направленный на меня.

– Черт, ты меня до смерти напугала, – сказал он. Даллас выразительно посмотрела на меня, намекая, что я лишняя, но я была слишком перевозбуждена, чтобы спать. Совершенно не хочу лежать в кровати и всю ночь думать.

– Можно, я здесь побуду? – спросила я.

– Конечно, можно, – быстро ответил Кас. – Я показывал Даллас, как защищаться. Ты же знаешь, – он оглянулся на нее, – она такая застенчивая и утонченная…

– Подбери сопли, Кас, – парировала Даллас, связывая дреды в высокий пучок. – Гарантирую, я тебя уложу меньше чем за пять секунд.

Кас одним движением закрыл нож и снял куртку, бросив ее мне.

– О-о-о, это вызов! На кого ставишь, Слоун?

Я засмеялась.

– Мне кажется, в этом раунде победит Даллас.

– Умная, – отозвалась Даллас, пританцовывая на месте, как боксер. Ночь выдалась тихой, мощные деревья с густыми кронами закрывали ферму от глаз соседей. Ночная прохлада приятна. Заметив пень, я подошла к нему и присела, с интересом глядя на Даллас и Каса.

– Так, детка, – начал Кас, заправляя волосы за уши. – Будет больно – не обижайся.

Даллас насмешливо кивнула:

– Касанова, если твои причиндалы потеряют способность к продолжению рода, ты на меня тоже зла не держи.

Кас опустил руки:

– Эй, мы так не договаривались!

Даллас в прыжке подбила его под ноги, одновременно резко толкнув в грудь. Кас не успел среагировать и плашмя шлепнулся на траву. Даллас присела рядом на корточки.

– Я тебя не помяла? – детским голоском спросила она. Кас перестал стонать, засмеялся и покачал головой. Даллас помогла ему встать. Несмотря на ее убедительную победу, они с Касом схватывались снова и снова, и всякий раз Даллас выходила победителем.

– Не хочешь попробовать? – обратилась она ко мне. Над бровью у нее размазалась грязь – Кас пытался дотянуться до нее с земли.

– Нет, спасибо. – Я выставила ладони. – Я лучше подерусь с Касом.

– Эй! – шутливо запротестовал он, поднимаясь и отряхивая старые-престарые джинсы, запачканные травяным соком. Подойдя, он присел на пень рядом со мной. От Каса пахло землей и мылом. Даллас подошла и потянулась руками в сторону, растягивая мышцы плеч.

– Я хотела тебе сказать, – начала она. – Я тут связывалась с одним инсайдером… Программа до сих пор ищет Джеймса. – От сочетания этих слов – имени Джеймса и Программы – я непроизвольно напряглась. – Расслабься, – сказала Даллас, увидев мою тревогу. – Это хорошие новости. Значит, он скрылся, прячется где-нибудь. Нам остается только его найти.

– С ним все в порядке? – переспросила я, не смея надеяться.

– Вроде да. Ну что, это поможет убрать с твоего лица грустную мину? – поддразнила она, пытаясь добиться от меня улыбки. Облегчение было огромное.

– Да, – честно ответила я, осторожно выдохнув, – еще как. – Я ощущала необыкновенную легкость. Джеймса нет рядом, но Даллас говорит, это лишь вопрос времени. А я доверяю Даллас. Спустя столько времени я наконец стала ей доверять.

– У меня нет Панацеи, – призналась я. – Джеймс случайно взял во время разговора, так она у него и осталась.

Кас резко обернулся. На его лице читалась оторопь.

– Ты серьезно? – спросил он. – У тебя нет Панацеи? – Они с Даллас переглянулись, и я засомневалась, не зря ли открылась.

– Извините, что не сказала раньше, – начала я. – Я не была уверена…

– Слоун, – перебила Даллас, – все нормально, мы тебя не только из-за Панацеи терпим. – Она сделала паузу. – Раньше – возможно, но сейчас – черт, мы почти подруги. – Она сверкнула широкой улыбкой, разрядив напряжение. – Скоро Джеймс вернется и привезет Панацею. Тогда и разберемся, что дальше делать.

Кас согласился. Я была очень благодарна, что они не злятся. Может, даже начнут искать Джеймса с бо́льшим рвением?

– Кстати, – Даллас щелкнула пальцами и посмотрела на Каса, – мы поиздержались, а мне надо заплатить за кое-какую информацию. Улавливаешь связь?

Кас взял бутылку воды, стоявшую в траве, и отпил глоток. Мне даже не приходило в голову, что нам нужны деньги. В первый день Даллас с Касом забрали то, что дала нам с собой сестра Релма. Мне и в голову не пришло спрашивать, где они берут средства.

– Я добуду наличных, – устало сказал Кас. – Я тебя еще не подводил?

Даллас покачала головой.

– А откуда деньги? – спросила я. Кас покосился на меня и снова отпил воды.

– Он не признается, – ответила Даллас. – По-моему, он вор, но всем позволительно иметь секреты. И если мой маленький клептоман захочет позаимствовать у более везучих, так тому и быть. Нам кушать надо.

– Однажды у нас будет лобстер и стейк, – сказал Кас, улыбаясь.

– Готовить будешь сам, – сказала Даллас.

– Еще бы! Я не дам тебе такое сжечь.

Мы улыбались, но было уже по меньшей мере три утра. Я попрощалась и пошла к себе. Даллас и Кас остались. Вряд ли они собирались и дальше бороться, но я не думала, что они займутся любовью. От этого они мне еще больше понравились. У них простая, искренняя дружба, и я снова увидела другую Даллас. Обрадованная новостью о том, что Джеймсу пока удается скрываться от Программы, я почти начала надеяться, что все обойдется.



Дни текли медленно и приятно. Как-то ранним утром я увидела Релма у черного выхода с улыбкой от уха до уха. Это настолько было на него непохоже, что я невольно оглянулась. Но в кухне были только мы. Уперевшись рукой в бедро, я засмеялась и спросила:

– В чем дело?

Не отвечая, Релм открыл дверь. Взглянув в дверной проем, я вытаращила глаза. В кухню влетел легкий ветер, пахнувший травой, а во дворе паслись не меньше шести оленей, среди них один олененок. Они были сказочно красивы. Я шагнула вперед, но Релм приложил палец к губам:

– Тс-с-с… – Он повернулся к оленям. Мы стояли рядом, и Релм обнял меня за плечи. – Иногда трудно помнить хорошее, – прошептал он.

Олени щипали зелень на старом дворе, а олененок лежал в траве. В утреннем свете ферма казалась еще красивее: зеленая, полная жизни. Как могла случиться эпидемия самоубийств, если природа такая чудесная и нежная? Разве в таком месте может произойти что-то плохое? Я склонила голову на грудь Релма, и мы засмотрелись на оленей, совсем забыв, что в мире существует такая красота.

– Вы чего делаете? – окликнул нас Кас. Один из оленей повернул голову и насторожил уши. Кас, громко топая, подошел к нам. – Черт возьми… – восхитился он, показывая на двор. Два оленя немедленно сорвались с места, остальные замерли, глядя на нас. – Может, убьем одного и съедим?

Я фыркнула и выразительно посмотрела на Каса. Релм усмехнулся и убрал руку с моих плеч. Когда я снова повернулась к двери, оленей уже и след простыл. Разочарование было огромным. Мне понравилось ощущение, возникшее при виде оленей, понравилось чувствовать себя маленькой наедине с природой.

Кас со вздохом вернулся на кухню, пошарил в нижних шкафчиках и достал тяжелую сковородку, налил в нее воды и поставил на газ. Думаю, мысль об оленьем рагу еще крутилась у него в голове, но готовить он собирался ужасную лапшу быстрого приготовления, которую они купили на заправке. Кас так и не нашел денег, но ни Релм, ни Даллас не давили на него, хотя и нервничали.

Подошел Релм.

– Хочешь прогуляться? – предложил он. – Погода великолепная.

Я подняла взгляд, впервые чувствуя за долгое время себя спокойной: трудно сердиться в таком красивом месте. Я согласилась, попросив Каса оставить нам еды, когда мы с Релмом вернемся.

Солнце светило, но ветер был холодный. Я обхватила себя руками, идя по широкой лужайке к ручью, за которым начинался лес. С другой стороны возвышался горный хребет, словно надежная стена. Мне вспомнилось, как в Программе Релм вывел меня погулять в больничный цветник, и это дало мне надежду. Напомнило, что есть мир, куда я хочу вернуться.

Маленький деревянный мост горбился над рекой. Мы постояли посередине, облокотившись на перила и любуясь домом и лесом.

– Что с нами дальше будет? – спросила я тихо. – Сколько мы еще будем тут жить?

– Сколько сможем. – Релм опустил голову. – Нам необходимо часто переезжать. Пока существует Программа, мы не будем в безопасности.

Я знала, что он прав, но признать это значило разрушить умиротворение минуты. Я тяжело вздохнула, глядя вокруг и желая, чтобы так было всегда.

– Слоун, я хочу рассказать тебе все, – тихо проговорил Релм. – Только не знаю, смогу ли.

Я пристально разглядывала деревья, не подавая виду, как забилось сердце.

– Пора попробовать, – предложила я. Конечно, Релм многое скрывал, но вдруг я испугалась того, что он решился открыть.

Релм кивнул и перегнулся через перила, чтобы лучше рассмотреть быстрый ручей.

– Это насчет Даллас, – пробормотал он. – Я знал ее до того, как мы оказались в Программе.

Я свела брови, обдумывая услышанное. Но Даллас познакомилась с ним после выхода из Программы!

– Что? – спросила я, повернув голову.

На лице Релма читались боль и сожаление.

– Она была моей подружкой, пока не попала в Программу. Она не помнит.

– Боже мой. – Я зажала рот. Как же Даллас могла не знать? Как мог Релм ей не сказать?

– Слоун, – он взял меня за запястье и привлек к себе, – когда я принял Панацею и получил назад воспоминания, я разыскал Даллас и попытался спасти.

– Почему же ты потом ей не сказал? Зачем притворялся, что вы только познакомились? Ты манипулировал ею, используя знания из прошлого?

– Нет, – быстро ответил он, с трудом сглотнув. – Ну, иногда только. Так было нужно. Ты ее не знала. Она ведь не как ты.

– В смысле? – Мне вдруг захотелось заступиться за Даллас. В душе поднималось возмущение.

– Она не сильная, только вид делает, актриса, – покачал головой Релм. – По натуре она слабая. Даллас думает, что ей нужны воспоминания, но я тебе уже сейчас могу сказать, что она с ними не справится. У нее в активе ублюдок папаша, попытка покончить с собой и я, не самый лучший бойфренд.

– По-моему, ты ее недооцениваешь.

– Ты ее не видела. Именно из-за меня Даллас попала в Программу. Я был на грани суицида, злобный, ожесточенный. Я говорил ей ужасные вещи. Я хотел, чтобы ей было плохо, и все для этого делал. А потом… – Он отвернулся к лужайке и прикрыл ладонью рот, маскируя рыдание кашлем, пока не справился с собой.

– Что ты сделал? – прошептала я.

– Позвонил в Программу и сказал ее забрать.

Глаза у меня чуть не выпрыгнули из орбит. Не успела я опомниться, как махала руками, лупя Релма по чему попало.

– Сукин сын! – кричала я, стараясь ударить побольнее. Он все принимал, не защищаясь, но вскоре руки заболели и заметно устали. – Как ты мог? – заплакала я о девушке, которой через столько пришлось пройти – непомерно много для одного человека. А Релм все от нее скрыл! Я не знаю, на что он вообще способен. Ноги подкосились, и я, обессилев, опустилась на мост.

Релм смотрел на меня. На щеке у него была маленькая царапина – красная и припухшая.

– Когда я вернул свои воспоминания, – продолжал он, – я прежде всего решил найти Даллас, а убедившись, что она в порядке, испытал облегчение – я боялся, что она не выживет. Поверь, я ненавижу себя за то, что сделал. Сейчас у нас с ней снова завязались какие-то отношения. Она беззащитна, особенно передо мной. Когда она рассказала о Роджере, что он с ней делал, я понял, как я виноват… – Он закрыл глаза. – Ты не знаешь, каково жить с этой виной. Я снова и снова срываюсь на Даллас. Я не могу ее не оскорблять. Я хочу ее защищать, но не в состоянии защитить даже от себя.

– Тогда оставь ее в покое, – предложила я. – Это лучшее, что ты можешь для нее сделать. Она же тебя любит, Релм!

– А я люблю тебя.

Под ложечкой у меня сжалось. Но я не виновата в его отвратительном отношении к Даллас!

– Не вали на меня! Ты в любом случае не имел права ей такое говорить, зная о вашем прошлом и о ее чувствах. Это жестоко!

Он улыбнулся, печально и одиноко.

– Разве не так ты поступаешь со мной, когда речь заходит о Джеймсе? Разве мы не в одинаковом положении?

Шокированная, я вскочила на ноги. Неужели я так делала? Я что, настолько жестокая? Я отпрянула. Релм покачал головой и поймал меня за руку.

– Слоун, подожди. Извини, я не пытался сделать тебе хуже. Я пытаюсь сказать, что принимаю эту ситуацию. Я сознаю, что между мной и Джеймсом ты всегда выберешь его. Я лишь говорю, что точно так же я всегда буду выбирать тебя.

Все-таки Релм нездоров на голову. Он всегда таким был или его опять затягивает депрессия? Я отступила по направлению к дому и выдернула руку.

– Ты псих, – сказала я. – Держись от меня подальше. И оставь в покое Даллас.

Релм пошел за мной, но что-то в моем лице заставило его остановиться. Глядя мне вслед, он прислонился к перилам. Мне нестерпимо хотелось найти Джеймса. Я не могу передать Даллас слова Релма – не имею права причинять ей такую эмоциональную травму, но я попрошу ее помочь выяснить, где Джеймс. А затем я уеду отсюда к чертовой матери. Я побежала к дому, подальше от Релма. Я всегда убегаю к Джеймсу.



В доме было тихо. Сковородка отмокала в раковине, на столе миска с лапшой быстрого приготовления. Я в любом случае не смогу есть после того, что услышала. Даллас не было в гостиной, но я должна ее разыскать. Мы найдем Джеймса и сбежим отсюда. Я пошла наверх собирать вещи, полагая, что Даллас еще спит. Поднявшись по скрипучим ступеням, я распахнула дверь в комнату – и дыхание остановилось в груди.

Джеймс стоял у окна, глядя во двор. Я видела, как напряглись его плечи при звуке моих шагов, но он не обернулся. Он казался другим, хотя прошло всего несколько недель. Я хотела увидеть его лицо и в то же время страшилась этого. Джеймс все еще сердится из-за Релма и боится, что я его бросила?

– Я видел вас на мосту, – тихо сказал он. – Природа здесь красивая. Почти как в Орегоне.

Я чуть не разрыдалась, но, посопев, сдержалась.

– Ты нас нашел, – сказала я, думая о словах Релма – если Джеймс меня любит, то найдет. Надеюсь, это правда.

Джеймс повернулся. Ярко-голубые глаза заставили меня замереть на месте. Он оглядел меня с ног до головы.

– Думала, не найду? – спросил он. – Ты знаешь меня слишком хорошо, чтобы решить – я тебя брошу. Я ушел, чтобы не свернуть шею твоему дружку, но затем кое-что произошло. Остается только радоваться, что Даллас набросала на дорогу хлебных крошек.

Повисла тяжелая, бурлящая эмоциями пауза. Я стиснула руки, чтобы унять дрожь в пальцах.

– Я боялась за тебя, – призналась я.

Джеймс кивнул и достал из кармана пакетик.

– Я должен тебе это вернуть, – тихо произнес он. – Я думал ее принять, но не принял. Сомнения одолели.

– Я рада. Я должна тебе многое рассказать, и, честно говоря, вряд ли ты или я вообще примем эту Панацею.

Джеймс непонимающе посмотрел на таблетку и сунул ее обратно в карман. Но вместо расспросов он уставился в пол и ссутулился. Я похолодела:

– Случилось что-нибудь?

Джеймс поднял взгляд:

– У меня отец умер.

Ахнув, я кинулась к нему, не заботясь, хочет он меня или нет, и обняла его. Джеймс давно потерял мать, а теперь и отца. Он сирота, у него нет больше родственников. Его руки показались мне слабыми, когда он обнял меня за талию. Я встала на цыпочки и прошептала на ухо:

– Соболезную…

Его руки напряглись, и вскоре он уже прижимал меня к себе, раскачиваясь от сдерживаемого горя. Мне надо было быть с ним, а я позволила Релму манипулировать мной, обманула доверие Джеймса. Вместе мы выдержим все, но сейчас слишком поздно, ничего не исправить.

Джеймс несколько раз прерывисто вздохнул, потер покрасневшие глаза и посмотрел на меня.

– Ты здорово похудела, – жалобно сказал он.

– Это от беспокойства.

Он понимающе кивнул, рассеянно взял мою прядь и принялся накручивать на палец.

– Когда я уехал, – заговорил он, – я планировал остыть пару часов, вернуться и забрать тебя от Релма, но в какой-то момент опомнился и понял, что еду в Орегон. Я страшно хотел домой. Хотел жить по-прежнему, с тобой. Я остановился на заправке и попросился позвонить. Набрал телефон отца…

У него выступили слезы. Горе заразительно. Хотя его папаша винил меня во всех смертных грехах, отец всегда отец. Я пробормотала, как мне жаль, но Джеймс словно не слышал.

– Он не подходил к телефону, – продолжал он. – У меня возникло нехорошее предчувствие, и я позвонил к тебе домой.

– Ко мне?!

Джеймс кивнул, отпуская прядь:

– Даже не могу объяснить почему. Позвонил, не думая – просто знал номер. Трубку взял твой отец.

– Папа? – пискнула я. Несмотря ни на что, я скучала по родителям, и весть о том, что Джеймс потерял отца, лишь обострила желание их увидеть.

– Он сказал, что мой отец скончался на прошлой неделе. Похорон не было, потому что родственников не осталось. О теле позаботилось государство. Я… – Джеймс сдерживался из последних сил. – Я бросил отца, Слоун. Он умер в одиночестве.

Я прижала пальцы к губам, стараясь не заплакать. Вот почему Джеймс показался мне другим. Он уже не задиристый и самоуверенный – за несколько дней он утратил эти ребяческие черты. Ему пришлось стать взрослым. Жизнь Джеймса навсегда изменилась.

– Твой папа спрашивал о тебе, – продолжал он. – Я сказал, что ты не больна и что когда-нибудь мы вернемся домой. – Я зажмурилась, и слезы выкатились на щеки. – Он ответил, что очень на это надеется. А до тех пор просил о тебе позаботиться.

Я с болью посмотрела на Джеймса.

– Ты обещал, что позаботишься?

Он чуть улыбнулся:

– Да. Обещал, что пойду на все, лишь бы тебя сберечь. Я не шутил, Слоун. Поговорив с твоим отцом, я развернул машину, потому что понял – я не могу тебя оставить. Ты последний родной человек, который у меня остался.

Я не нашла слов, прекрасных фраз, которые докажут Джеймсу, как сильно я его люблю – мы с ним действительно родные люди. Я лишь спросила:

– Ты правда веришь, что однажды мы вернемся домой?

– Буду стараться ради этого как проклятый. – Джеймс подошел ко мне, провел ладонью по шее, большим пальцем обведя подбородок. Я страстно ждала поцелуя, но Джеймс отстранился.

– Как ты нас нашел? – спросила я. – Каким образом Даллас с тобой связалась?

– Должен сказать, она просто умница, – засмеялся он. – Должно быть, она предупредила своих, чтобы искали «Эскалейд». Сначала я получил записку, которая привела меня в задрипанный мотель через несколько дней после вас. Владелец любезно уведомил меня, что ты ночевала в комнате с высоким темноволосым парнем с жутким шрамом на шее. – Джеймс опустил руку.

Мне стало неловко.

– Ничего же не было… – начала я.

– Если бы я думал иначе, я бы не приехал, – сказал Джеймс. – У тебя с ним сложные отношения. Придется с этим смириться. – Он помолчал, сунув руки в карманы брюк. – В мотеле Даллас оставила путеводитель по озеру Тахо. Оттуда отыскать фургон было уже легко. Меня впустил Кас, обалдев при моем появлении. Проводил в твою комнату, и в окно я увидел вас на мосту. – В глазах Джеймса отразилась боль. – Я однажды сказал, что я не ревнивец, только если дело не касается Майкла Релма. Но это моя проблема, а не твоя. Я тебе доверяю.

Мне оставалось только радоваться, что Джеймс пришел к такому решению, но он многое пропустил.

– Я сказала Релму, что никогда не буду с ним. Он постоянно что-то утаивает, скрывает от нас чудовищные вещи. Порой мне кажется, он двинутый. Все, что я хочу, Джеймс, – уехать отсюда с тобой.

Джеймс не смог скрыть облегчения. Его губы сложились в улыбку.

– Утром уедем. – Он потянул за подол моей футболки. Я подошла, обняла его за шею и привстала на мыски, чтобы коснуться губ. – Сдаюсь, Слоун, – прошептал Джеймс. – Я весь твой.

В сердце возникла боль, прекрасная глубокая боль, и я поцеловала его в теплые, нежные губы, хотя щетина и царапала щеки. Его прикосновения были не слишком настойчивые, хотя Джеймса сжигало желание. Поцелуй длился долго и был совершенным и требовательным. Мы не торопились – такого еще не было на моей памяти. Джеймс покрывал поцелуями мое тело. Сердце замирало с каждым его стоном. Джеймс вернулся, он со мной! Вот-вот начнется наша новая жизнь.



Днем мы лежали в моей спаленке, и я рассказывала Джеймсу обо всем, что он пропустил: о Причарде, о Келлане, о возвращающихся воспоминаниях, о кровотечении из носа, даже о Даллас и Релме. Джеймс был слегка шокирован новой информацией, но воспринял ее лучше, чем я ожидала. Он действительно повзрослел.

– Как считаешь, что почувствует Майкл Релм, узнав, что мы снова вместе? – спросил он.

– Думаю, он будет раздавлен, – ответила я. В душе шевельнулось чувство вины, но я напомнила себе, как Релм обращался с Даллас. Чего бы я ни сделала, до подобной жестокости мне еще далеко.

– Ну, в таком случае, – сказал Джеймс, улыбаясь, – мне не терпится с ним встретиться.





Глава 7




За ужином улыбался только Кас – и Джеймс, уплетавший магазинную вяленую говядину, будто в жизни ничего вкуснее не ел. Он принял душ и побрился, а за столом, в отличие от прошлого раза, неприкрыто злорадствовал. Видимо, я переоценила скорость его взросления.

Он не убирал руку с моего бедра, не афишируя, но все-таки, и довольно часто шептал мне на ухо, щекоча губами, как соскучился. Я не люблю, когда сыплют соль на раны, но решила промолчать – завтра мы все равно сбежим, это следовало сделать с самого начала. Я собиралась предложить Даллас уехать с нами, но сомневалась, чтобы она бросила Каса. И все равно я с ней поговорю.

– Так где ты был? – спросил Кас, потянувшись за ломтиком говядины из упаковки на столе. На улице уже стемнело – за окнами черное, усыпанное звездами небо. Мне хотелось посидеть и полюбоваться ими, пользуясь последней ночью в Тахо, прежде чем мы уедем в неизвестность.

– Пытался вернуться в Орегон, но испугался при виде билборда с моей распрекрасной физиономией. – Джеймс подмигнул мне в знак того, что шутит.

Даллас засмеялась:

– Такой плакат будет отвлекать тех, кто за рулем.

– Так и есть, – нашелся Джеймс. – На обочине столпились туристы с фотоаппаратами, возникли пробки… Я понял, что за мной ведется охота, и пару дней прятался по лесам, пока не напал на ваш след. Было одиноко, зато я узнал свое тотемное животное. – Он ухмыльнулся. – Это петух.

– Прекрати, – смеясь, я стукнула его по плечу. Джеймс продолжал рассказывать нелепые истории, старательно обходя то, что случилось с его отцом. Это дело личное, и он предпочитал не распространяться. Даллас вроде бы повеселела, и в ее внимании не чувствовалось угрозы. Не то что раньше.

Релм, мрачный как туча, сидел в конце стола. Даллас поглядывала на него, но была еще слишком обижена, чтобы вовлечь его в разговор. Мне претило знать эпизоды жизни Даллас, которые она не помнит. Чувствует ли она в глубине души, что когда-то любила Релма? Не жестоко ли утаивать от нее такое?

Словно прочитав мои мысли, Релм отодвинул стакан и смотрел на Даллас, пока она не обернулась.

– Можно с тобой поговорить? – попросил он.

– Нет, – фыркнула она и повернулась к Джеймсу. Релм взял ее за руку, отчего Даллас вздрогнула.

– Мне надо с тобой поговорить, – повторил он агрессивнее. С другого конца стола на Релма мрачно взглянул Кас.

– Оставь ее в покое, – серьезно сказал он. – Оставь.

Некоторое время они напряженно смотрели друг на друга.

– Нет, – Релм сжал губы. – Они тебе не достанутся, Касанова. Ни Даллас, ни Панацея. Думаешь, я не заметил, что ты ищешь таблетку?

Кас вскочил. Чашка со звоном полетела со стола на пол. Все опешили – никто не ожидал такого шоу Дикого Запада. Джеймс выпрямился на стуле, готовый к драке.

Даллас поразилась неожиданной горячности Каса, странной, если вспомнить, что они только друзья. А я не поняла, при чем тут Панацея.

– Давай выйдем, – прорычал Кас. Сперва казалось, что речь идет о выяснении отношений по-мужски, но Релм серьезно кивнул. Кас, ни слова не сказав Даллас, вышел, грохнув дверью с москитной сеткой.

Релм постоял немного, но Даллас не поднимала взгляд. Он обошел стол, на ходу коснувшись моего плеча – Джеймс и Даллас не заметили. Я обернулась, соображая, что, черт возьми, происходит. Релм действительно решил извиниться перед Даллас или бесится оттого, что вернулся Джеймс?

Даллас чертыхнулась и поднялась из-за стола.

– Ну какой кретин, – с досадой сказала она. Она не желала с ним разговаривать, но внимания Релма оказалось достаточно, чтобы у нее испортилось настроение. Релм называл ее нестабильной, но он сам отчасти виноват в таком диагнозе. Даллас перенесла нешуточную психотравму, он не имел права лезть ей в душу. Словно в подтверждение этого Даллас бросила свою упаковку мясных ломтиков на стол и гневно вышла.

Джеймс взглянул на меня, приподняв брови.

– Из-за чего это все? – спросил он. – Неужели Даллас и Кас…

– Оба отпираются, – ответила я. – Клянутся, что просто друзья. В любом случае я готова ехать. Им нужна Панацея, а не мы. – Я вдруг осознала, что таблетка осталась в комнате. После увиденного у меня разыгралась паранойя: мне срочно захотелось проверить, как там Панацея. – Давай-ка наверх сходим.

Джеймс не стал шутить на эту тему, заметив мою настороженность. Мы поднялись в комнату, и я первым делом проверила внутренний карман спортивной сумки. Пакетик с таблеткой лежал там вместе с визиткой Келлана Томаса. Я их не потеряю.

– Что происходит? – Джеймс прикрыл дверь и сел на кровать. – Неужели мятежники охотятся за Панацеей?

Я покачала головой, стараясь понять, отчего у меня так неспокойно на душе.

– Нет. По крайней мере, не в открытую. У них цель, чтобы таблетка не досталась Программе. Мне кажется, Причард представлял собой угрозу для Панацеи, но, может быть, я ошибаюсь. В общем, решать нам. – Я снова подумала о Причарде, надеясь, что в будущем мы еще поговорим. Если он поймет риск, связанный с приемом Панацеи, то придумает иной препарат, позволяющий противостоять Программе. Может, у этой истории еще будет хеппи-энд.

– Можно на нее посмотреть? – попросил Джеймс. Я кивнула и, вынув пакетик, забралась на кровать. Джеймс прилег рядом, и я подала ему таблетку и визитную карточку, прижавшись щекой к его плечу. Он прочел визитку через пакет и погладил таблетку большим пальцем.

– Лекарство, достаточно опасное, чтобы убить, – сказал он. – Жестокий поворот.

Я закрыла глаза, вспоминая слова Даллас – она заставила бы Джеймса принять Панацею. Релм заставил бы принять таблетку меня. Оба считают, что игра стоит свеч, а теперь, когда Джеймс потерял отца… Знать бы, правы они или нет.

– Я пойму, если ты ее примешь, – сказала я. – У тебя хватит сил справиться с депрессией, раз тебе так нужны воспоминания… Особенно сейчас, когда не стало твоего папы.

Джеймс повернулся и поцеловал меня в лоб.

– Все, что мне нужно, здесь, – тихо сказал он. – Но раз есть шанс, что врач или кто иной додумается, как в будущем использовать эту таблетку для спасения людей, давай ее сохраним. – Он улыбнулся. – Как получилось, что мы в ответе за судьбу целого мира?

Я усмехнулась:

– Понятия не имею.

Джеймс сунул пакет в карман шортов-карго и обнял меня, потрепав по волосам. Я водила кончиками пальцев по шрамам на его бицепсе – имена в Программе стерли.

– Мы убережем Панацею от Программы, – шептал он. – Утром уедем далеко отсюда, пока все не успокоится. Можем даже щенка завести.

– Двух, – возразила я, понимая, что мы просто играем в домик. Я не возражала. Когда жизнь превращается в малобюджетный боевик, начинаешь грезить об однообразной сельской жизни как о чем-то легком и приятном.

В виске возникла острая боль. Я вздрогнула и коснулась болезненной точки, вспомнив, что произошло, когда воспоминание прорвалось в прошлый раз. Но боль исчезла так же быстро, как и появилась, и я не обратила внимания. Примостившись рядом с Джеймсом, я заснула.



Шепот ветра в ветвях, шелест листьев. Джеймс стоит позади меня в траве, пальцами расчесывая мои волосы и распутывая узлы.

– Я встречаюсь с Медузой Горгоной, – пожаловался он. – У тебя тут змеи не прячутся? – Он перебросил мои волосы вперед – заструился водопад черных кудрей – и поцеловал плечо.

– Они бы тебя уже сто раз укусили!

Джеймс шутливо схватил меня за плечо. Я обернулась и со смехом отпихнула его. Он подхватил с земли горсть листьев, глядя на меня так, что я заподозрила – сейчас эти листья окажутся у меня за пазухой.

– Нам пора в класс, – предупредила я, отступая на шаг. – Миллер без нас заскучает, так что не вздумай меня пачкать. – Джеймс, не отвечая, с глупой улыбкой шел на меня. – Джеймс, – предупредила я, хотя голос дрожал от сдерживаемого смеха. – Я тебе коленом врежу. Не провоцируй.

– Не врежешь, – заявил он, делая еще шаг.

Я завизжала и бросилась наутек. Джеймс схватил меня сзади, я упала на захрустевшие опавшие листья, и он принялся заталкивать пригоршню грязной листвы мне за рубашку, хохоча, как сумасшедший. Тут я сдержала слово и воспользовалась коленом. Только когда он взвыл и упал на бок, я спохватилась, что натворила. Я чертыхнулась и метнулась к Джеймсу – он лежал, оскалившись и крепко схватившись за свои причиндалы.

– Черт возьми, Слоун, – задыхаясь, проговорил он. – Кажется, ты меня стерилизовала!

– Извини, пожалуйста. – Я прижалась лицом к его груди, пытаясь обнять Джеймса, который еще стонал от боли. Мне было ужасно стыдно, хотя Джеймс сам напросился.

– Ты только что прикончила наших будущих детей, – пробормотал он. Его руки уже потянулись к моим, и через секунду я оказалась в его объятиях. Я, дыша ему в шею, поцеловала Джеймса и еще раз извинилась.

– Я все равно не хочу детей, – добавила я. – Зачем им расти в таком мире?

Джеймс замолчал, видимо, вспомнив, какой невеселой стала жизнь вокруг.

– А если я хочу детей?

Я села и уставилась на него.

– Шутишь? – уточнила я. Видя по его лицу, что он совершенно серьезен, я потеряла дар речи. – Джеймс, – начала я, – заводить детей, чтобы они подросли и убили себя, просто глупо. И безответственно. И вообще, с детьми тяжело, как… не знаю как, у меня все мысли смешались.

Джеймс покачал головой:

– Я же не говорю, что намерен бросить семя сегодня же ночью…

– Фу, ужас! – Я шлепнула его по руке. Он тихо засмеялся. – Не упоминай никакое семя, не то меня стошнит.

– Да ты представь, – продолжал Джеймс, взяв меня за руку и притянув к себе, – мелкий такой я – прелестная картинка! Ну, скажем, лет через пятнадцать?

– Нет, нет и нет.

– Светлые волосики, голубые глаза и шило в одном месте – что в этом плохого?

– Мало ли. – Я позволила Джеймсу себя обнять. Все, где есть половинка Джеймса, прелестно и нахально по умолчанию, но этого мало. Я с замиранием сердца думала о будущем: сколько еще молодых людей умрут до срока. Не хочу познать утрату, которую довелось пережить моим родителям. Джеймс, почувствовав мое отчаяние, крепче обнял меня и поцеловал в макушку.

– Не бери в голову, – пробормотал он. – Я спрошу тебя через пятнадцать лет.



Вздрогнув, я проснулась. Все помнилось так четко, будто произошло только что. Боль в виске прошла совершенно. На мгновение мне показалось, что это был сон, но сердце знало – это правда. Я тряхнула за плечо лежащего рядом Джеймса.

– Я сплю, – пробормотал он, крепче подоткнув подушку под голову.

– Джеймс, – я погладила его по щеке, и он сонно заморгал, – я кое-что вспомнила. Мы играли в траве, и ты говорил о том, чтобы завести детей.

Он приподнялся на локте:

– Что?!

Я засмеялась:

– Ты сказал, что хочешь детей, и был очень милым. Ко мне вернулось воспоминание, и даже голова не кружится. Вчера день был очень стрессовый, что-то подстегнуло память. Слушай, когда воспоминания приходят, это не так уж плохо, – оживленно говорила я, испытывая облегчение. – Мы были так влюблены друг в друга!

Джеймс улыбнулся и привлек меня к себе. Я уже потянулась его поцеловать, чтобы освежить память и ему, когда снизу послышался шум, а затем неистовый крик Даллас. Мы с Джеймсом вскочили с кровати.

Мы легли одетыми, поэтому Джеймс буквально выдернул меня из комнаты – я чуть не запуталась в собственных ногах. В коридоре он замер на полушаге, расслышав голоса внизу. Меня будто заморозили изнутри – это Программа. Нас нашли.

Джеймс обернулся. В его расширенных глазах плескался ужас.

– К черному входу, – прошептал он и дернул меня к узенькой дверце, за которой была винтовая лестница, ведущая в кухню. Мы спустились уже наполовину, когда сверху раздались шаги. Джеймс чертыхнулся, и мы побежали быстрее, не так осторожно. Мы вывалились в кухню – я ударилась локтем о дверной косяк – уже под грохот торопливых шагов на лестнице.

Подняв москитную сетку, мы оказались под ярким утренним солнцем, еще не пересилившим утреннюю свежесть. Я хватала воздух ртом, пока мы неслись к лесу – это наш единственный шанс. Босые ноги тонули в росистой траве. Скоро мы добежали до мостика – того самого, на котором я пару дней назад стояла, восхищаясь неизменной, как мне казалось, красотой мира. Я ошибалась.

– Стойте!

Я оглянулась – нас нагонял хендлер в белом халате.

– Джеймс! – крикнула я срывающимся от страха голосом. Рука Джеймса крепче сомкнулась на моем запястье, хотя он давно мог бы уже скрыться, если бы не я. Сразу за мостом он метнулся влево, и мы вбежали в лес. Джеймс отпустил мою руку, чтобы прикрыть лицо от веток, которыми можно было запросто выколоть глаза.

Мы перепрыгивали через сучья поваленных деревьев. Ветки кололи руки, на щеке появилась глубокая царапина. Надо бежать во что бы то ни стало.

Надо спастись.

Шум сзади стих, но мы заметили движение впереди и остановились. Я в ужасе озиралась, думая, что мы окружены, но, разглядев белокурые волосы, буквально застонала от облегчения.

– Это Даллас, – сказала я и повела Джеймса вперед. Даллас заметила нас и поманила, приложив палец к губам. Лес был густой, и я не знала, в каком направлении мы шли.

Мы поравнялись с Даллас. Вид у нее был растерзанный, разорванная футболка свисала с плеча.

– Релм? – спросила я на остатках дыхания. – Кас?

– Кас побежал вперед, – махнула она куда-то неопределенно. – Где Релм, не имею понятия. Он исчез. Ч-черт, – сказала она, когда сзади послышались крики. – Сюда. – Даллас показала вправо, и мы снова побежали.





Глава 8




Ступни ужасно болели – наверняка за мной остались кровавые следы. Мне казалось, мы никогда не выберемся из леса живыми, когда очутились на поляне, за которой начинался асфальт. Никогда я еще не была так счастлива увидеть признаки цивилизации.

Оказалось, мы вышли к заправочной станции. Даллас вскрикнула от облегчения, увидев там Каса, и согнулась, пытаясь отдышаться. Мы пошли к нему, но из-за магазина выехал белый фургон, а с другой стороны – второй. Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Мы с Джеймсом кинулись к лесу, но было поздно: среди деревьев мелькали белые халаты. Я обхватила себя руками, стараясь сдержать слезы.

– Мне очень жаль, Слоун, – выдохнул Джеймс. Я закрыла глаза от горя, слыша, как трещат ветки под тяжелыми ботинками хендлеров. От крика Даллас сорвала голос. Нам некуда больше бежать.

Я погладила Джеймса по щеке. Наш мир разваливался на части, мечты о нормальной жизни навсегда останутся мечтами.

– Я безумно тебя люблю, – прошептала я.

Его слезы потекли по моей ладони, я их утирала, и наконец Джеймс схватил меня и стиснул в объятиях.

– Я приду за тобой, – сказал он мне на ухо. – Я не позволю им тебя стереть. Жди меня, Слоун. – Голос прерывался от рыданий. За его спиной возникло движение. Медленно, надеясь, что все это сон, я отодвинулась и увидела Даллас – хендлер крутил ей руки, как связывают рукава смирительной рубашки. Дверца фургона отъехала, и оттуда спрыгнули трое в белых халатах. Еще двое выбежали из леса. Казалось, со всех сторон на нас идут хендлеры – худший кошмар сбывался наяву.

Открылась пассажирская дверь фургона, и я, ошеломленная происходящим, не сразу узнала Артура Причарда в дорогом темно-синем костюме. У меня возникла безумная надежда, что все это такой план, чтобы нас спасти. Я шагнула к нему, готовая умолять о пощаде, когда из-за фургона вышел Роджер. Увидев меня, он засмеялся и покрутил головой, будто не веря своим глазам. У Даллас при виде Роджера вырвался нечеловеческий вопль: так кричат умалишенные – или дикие звери.

Мне не верилось, что это происходит наяву. Я попятилась, наткнувшись на Джеймса. Причард сунул руки в карманы пиджака.

– Простите меня, Слоун, – печально произнес он. Его блестящие туфли постукивали по асфальту, когда он пошел к нам, не сводя взгляда с Джеймса.

Джеймс обнял меня рукой и медленно повел назад, а потом в сторону, потому что нас окружили хендлеры. Можно было попробовать пробиться с боем, но их слишком много, исход предрешен. Я оглянулась на лес, гадая, там ли Релм, видит ли он нас, может ли помочь.

– Я не хотел вас предавать, – продолжал доктор, – но я предупреждал, что бегство добром не кончится. Вы доверились не тем людям.

От потрясения и горя я не совсем понимала, о чем он говорил, и только прижималась к Джеймсу, который старался меня прикрыть. Даллас билась в руках хендлера и звала Каса, но наш друг стоял в стороне и беспомощно смотрел на нее.

– Они приехали за Панацеей, Слоун, – сказал Причард. – Простите меня.

Боль исказила его лицо, и я поняла, что он изначально не собирался нас подставлять.

– Почему вы им помогаете? – вырвалось у меня.

– Не я сказал им, что Панацея у вас, – ответил Причард, – хотя и знал об этом. Среди вас есть их человек. Я сказал в Программе, что могу помочь уговорить вас сдаться. – С трудом сглотнув, он оглянулся на Роджера, который начал вслушиваться в то, что говорит доктор. – На самом деле я приехал, чтобы вы поступили правильно.

Джеймс замер. Мое лицо застыло.

– То есть? – спросила я.

– Не дайте Панацее попасть им в руки…

Не договорив, Причард с коротким криком забился в конвульсиях – через дротики тазера по его телу проходил электрический разряд. Он рухнул на асфальт, дергаясь, как рыба на суше. Я в ужасе закричала.

Джеймс схватил меня за локоть, и мы побежали, но один из хендлеров перехватил меня за талию и оторвал от Джеймса, подняв в воздух и попятившись к фургону. Крик стоял повсюду. Причард безжизненно лежал на асфальте. Кас стоял неподвижно. На Джеймсе повисли двое, пытаясь скрутить и увести.

Когда хендлер опустил меня на землю, чтобы связать, я с силой пнула его, потеряла равновесие и полетела на асфальт, ударившись головой. В глазах вспыхнули звезды. Что-то теплое потекло со лба и попало в глаз. Я заморгала, вытирая кровь.

Хендлер бросился ко мне, но Кас крикнул: «Подождите», чем меня немало удивил. Я, не вполне придя в себя от ушиба, подняла взгляд: Кас шел, подняв руки в знак того, что не собирается сопротивляться.

– Беги, Кас, – слабо сказала я, преодолевая дурноту. Ему выпал шанс спастись.

При виде его хендлер отступил. Джеймс с другой стороны парковки смотрел на нас с тревогой и страхом. Подойдя, Кас поджал губы с совершенно несчастным видом.

– Прости меня, Слоун, – сказал он.

Я снова стерла кровь, заливавшую глаз, и медленно села. С трудом вздохнув, потому что новость стала настоящим ударом под дых, я заплакала.

– Нет, – сказала я, начиная все понимать. – Нет, Кас!

– Ты им только Панацею отдай, – взмолился он вполголоса, будто это ему было больно. – Отдай Панацею, и вас отпустят.

– Сукин сын! – заорал Джеймс. Хендлеры опомнились и оттащили его на несколько шагов. – Я тебя убью, черт возьми!

Глаза Каса стали жалкими, но он снова обратился ко мне:

– Отдай им таблетку, Слоун, и все закончится, мы сможем вернуться домой!

Слезы смешивались с кровью. От шока я не нашла слов.

– Нельзя же всю жизнь бегать, – говорил Кас. – По моим сведениям, мы опередили их всего на несколько дней. Нас бы в любом случае поймали. Я заключил сделку – Панацея в обмен на нашу свободу.

Голова кружилась уже не только от удара об асфальт. Причард без сознания лежал неподалеку. Стоявший за ним Роджер наблюдал за нами с тошнотворной ухмылочкой. По его лицу было видно, что у него нет ни малейшего намерения нас отпускать. Я попыталась встать, но споткнулась и разбила колено, вскрикнув от боли. Услышав звуки потасовки, я поняла, что Джеймс снова пытается прорваться ко мне. Больше его никогда ко мне не подпустят. Я села и огляделась, обратив внимание, что Даллас будто впала в ступор.

Взгляд ее расширенных глаз блуждал, рот приоткрылся. Руки были скручены вокруг тела, будто она обнимала себя. Хендлер ее удерживал, но она не сопротивлялась, лишь смотрела на своего лучшего друга, оцепенев от горя. Я заплакала от жалости к ней – единственный человек, которому Даллас вновь решилась доверять, всех нас предал.

Кас перехватил мой взгляд и обернулся. При виде Даллас он опустил голову, скрывая слезы.

– Отпустите ее! – крикнул он напряженным голосом. – Она вообще ни при чем! Вы сказали, вас интересует только таблетка!

– Прости, Касанова, – сказал Роджер, перешагнув через безжизненное тело Причарда, – боюсь, наше соглашение аннулировано. – Кас обернулся как на пружинах. – При ближайшем рассмотрении твои друзья поголовно признаны инфицированными и направляются в стационар.

– Ты к ней и близко не подойдешь, сволочь! – заорал Кас. Роджер засмеялся и презрительно покачал головой. Другой хендлер положил Касу руку на плечо – не вмешивайся, мол, целее будешь.

– Да брось, – ухмыльнулся Роджер. – Мы с Даллас старые друзья, разве не так, милая?

Кас с Джеймсом наперебой заорали на Роджера, осыпая его самой скверной бранью. У меня внутри все сжалось: как можно быть таким садистом? Но, посмотрев на Даллас, я замерла. Она перевела взгляд с Каса на Роджера, и ее верхняя губа приподнялась, как для рычания. Глаза сузились. Она очнулась к жизни, но в каком качестве, я сказать не могла. По-моему, она не в себе. Я даже не поручусь, что она не потеряла рассудок.

Роджер на Даллас не смотрел, обратившись к хендлерам, которым уже надоела затянувшаяся сцена.

– Конфискуйте Панацею и берите девчонок. Этого в отдельный фургон. – Он показал на Джеймса. – Касанова, – добавил он, повернувшись к Касу, – спасибо за сотрудничество.

Гулкие удары сердца отдавались в висках. Нас предали. Кас сдал нас Программе. Как у него хватило глупости – ведь он знал, что с нами сделали? Хендлер подошел меня поднять. Я посмотрела на Джеймса – он уже некоторое время смотрел на меня. Его лицо было мокрым от слез, плечи поникли.

Мы не уберегли Панацею. Программа снова победила, мы вот-вот все потеряем. Джеймс в бессилии оглядел парковку, ища хоть какой-то шанс на спасение, и снова безнадежно посмотрел на меня. Левый глаз у него начал затекать от удара, а я могла только догадываться, как выглядело мое перемазанное кровью лицо.

Поднявшись наконец на ноги, я знала – наше время вышло. Мы никогда не окажемся достаточно близко, чтобы коснуться друг друга или хотя бы поговорить.

– Где таблетка? – спросил хендлер, охлопывая мои карманы. Я запаниковала, но тут же вспомнила – Панацея у Джеймса. Похоже, он тоже только сейчас вспомнил об этом.

Нельзя, чтобы таблетку забрала Программа. Нельзя, чтобы они установили контроль над производством ингредиентов. Если таблетка исчезнет, остается надежда, что однажды другой блестящий ученый, подобный Ивлин Валентайн, создаст новую, лучшую Панацею. Джеймс беспомощно пожал плечами, будто спрашивая, что делать. Я грустно улыбнулась. Если Джеймс останется жив, он будет меня помнить – с самого начала.

Хендлер начал выворачивать мои карманы, бесцеремонно ища таблетку, но я заставила себя не замечать его присутствия. Есть только я, Джеймс и наши встретившиеся взгляды. Я кивнула.

Пока хендлеры смотрели на меня, Джеймс сунул руку в карман, покопался и извлек таблетку – маленький проблеск оранжевого между пальцев. Замявшись на долю секунды, он сунул ее в рот и проглотил. Тотчас же он закрыл глаза и заплакал.

А у меня слезы высохли. С Джеймсом все будет в порядке – он самый сильный человек, какого я знаю. Панацея его не убьет, и если в Программе его не уничтожат физически или не сделают лоботомию, воспоминания сохранятся. Джеймс может притвориться, что ничего не помнит, – он на редкость талантливый лжец…

– Я люблю тебя, – сказала я, когда он снова посмотрел на меня. Джеймс меня не слышал, но понял и одними губами повторил мои слова.

– У нее ничего нет, – сообщил хендлер. Роджер раздраженно взглянул на меня и повернулся к Касу:

– Где таблетка?

Кас смотрел на меня. Кажется, он видел наш с Джеймсом диалог. Мои подозрения тут же подтвердились.

– Ее больше нет, – произнес он. – Слава богу, ее больше нет.

Роджер, не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Он явно приехал не за Панацеей, что бы Кас ни говорил. Роджер крикнул грузить Джеймса в фургон, и хендлеры поволокли его, невзирая на сопротивление. Я закричала, требуя прекратить, хотя понимала – протестовать бесполезно. Голос сорвался, и я смотрела, как Джеймсу вкололи снотворное. Он поглядел на меня в последний раз, и его веки тяжело опустились.

Роджер, с удовольствием посматривая на Каса, демонстративно направился к Даллас. Он так же вел себя в Программе – доводил Релма, приставая ко мне. Где же Релм? Я снова оглянулась на лес, соображая, не следит ли он за нами оттуда. Не верю, чтобы Релм нас бросил! Он со мной так не поступит.

– Твоя подружка? – спросил Роджер у Каса, остановившись перед Даллас. Она беспомощна, но странно спокойна. Я никогда не видела ничего более пугающего.

Кас, не обращая внимания на вопрос Роджера, обратился к Даллас:

– Даллас, прости, я уже не мог дальше бегать. Я устал. Я хотел, чтобы мы… чтобы ты наконец зажила нормальной жизнью. Я с ними поговорю. – Он оглянулся. – Я тебя вытащу, обещаю!

Роджер втянул воздух сквозь зубы, оценивающе оглядев Даллас.

– Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, – перебил он. – Она это просто ненавидит. – Негодяй ухмыльнулся, но не успела я представить ужасы, которые он для нас приготовил, как Даллас среагировала.

Резким движением она пнула стоявшего сзади хендлера в колено и молниеносным поворотом вырвалась из его рук. Она превратилась в вихрь, и я сначала заметила блеск лезвия, а потом сообразила, что она выхватила нож из кармана. Зарычав, как дикий зверь, она ударила Роджера в живот – нож вошел до рукоятки.

– Ненавижу! – завизжала она на нечеловечески высокой ноте. От неожиданности или боли Роджер согнулся почти пополам. Даллас выдернула нож и обеими руками вонзила Роджеру в грудь, и только тут подбежавший хендлер грубо сбил ее с ног. Роджер закричал и рухнул на бок. Асфальт вокруг него на глазах становился красным.

Даллас жадно смотрела на Роджера. Ее руки были буквально по локоть в его крови, рубашка забрызгана. Она захохотала – не радостно и даже не злорадно, а безумно и начала тянуть себя за дреды, выкрикивая, что она победила, да, победила! Ее уволокли в фургон.

Меня трясло так, что стучали зубы, хотя холодно не было. Причард с трудом поднимался, но меня увели, когда он еще не вполне очнулся. Хендлер с опаской защелкнул на мне наручники, заявив, что это для моей же защиты.

Один фургон отъехал первым. Я спохватилась, что в нем Джеймс. Его увозят. Даллас тоже увезли. Хендлер прислонил меня к дверце, куда-то позвонил и доложил об инциденте. Кас задержан не был, но его тоже вел хендлер. Кас замялся, виновато поглядывая на меня, но я не собиралась выслушивать его оправдания. В груди словно возникла огромная дыра, откуда вытекали остатки чувств.

– Ты ее убил, – пробормотала я, думая, что теперь Даллас точно сорвется. – Они начали, а ты закончил.

Кас покачнулся.

– Все должно было быть не так, – заговорил он, вырывая руку у хендлера. – Мне обещали, что с ней все будет в порядке, что со всеми нами…

– Ну и дурак, нашел, кому верить. Так бы нас и отпустили. Где Релм, что ты с ним сделал?

Кас в замешательстве свел брови, но тут мой хендлер открыл дверь, пихнул меня на сиденье и пристегнул ремнем. Я осталась беспомощной, со связанными руками. Снаружи Кас в ужасе наблюдал за происходящим.

– Я понятия не имею, где Релм, – сказал он, прежде чем дверь с грохотом закрыли.

Меня кольнуло страхом – вдруг Релм вовсе не ждет в лесу? Может, Роджер его уже нашел и что-нибудь с ним сделал? Меня захлестнуло отчаяние: я уже не верила, что мы выберемся из этой передряги.

На передние сиденья забрались два хендлера. Тот, что сел за руль, доложил о нашем местонахождении. Оператор спросил, мертв ли Роджер.

– Не знаю, – ответил хендлер. – «Скорая» едет.

– Если Роджер выживет, – хрипло сказала я, дрожа всем телом, – я его добью. Я вас всех перережу.

Правый хендлер обернулся с круглыми от удивления карими глазами, второй взглянул на меня в зеркало заднего вида, не скрывая, что им стало малость неуютно. Я положила голову на подголовник, ощущая все неровности дороги, и боялась, что вот-вот сорвусь. Всякая надежда потеряна.

Я возвращаюсь в Программу.





Часть третья

Извинений не нужно





ПОДРОСТКИ ЗАДЕРЖАНЫ


Программа сообщает о задержании группы подростков, скрывавшихся в районе озера Тахо, Невада. Имена на этот раз не сообщаются, но, по слухам, в числе задержанных Слоун Барстоу и Джеймс Мерфи.

За этими несовершеннолетними, которые с прошлого месяца считаются пропавшими, власти развернули настоящую охоту сразу в нескольких штатах. Точная причина побега Барстоу и Мерфи не разглашается, но к эффективности Программы автоматически возникает много вопросов.

Доктор Причард, создатель Программы, уклонился от участия в дискуссии. Ожидается, что его адвокат выступит с заявлением на этой неделе. Пока связаться с Артуром Причардом и получить у него комментарии не удалось.

По сообщению Келлана Томаса





Глава 1




Слышу голоса, но не могу разобрать слов. С трудом разлепляю глаза, вижу свет в узенькие щелочки и моргаю. Голос рядом со мной звучит как эхо.

– Ну что, жива? – раздается отчетливее.

Губы онемели. Я лениво поворачиваю голову в сторону. Очень болит лоб от удара об асфальт.

– Помогите, – шепчу я стоящей рядом медсестре и пытаюсь вытянуть руку, но запястья привязаны. Вокруг голые белые стены, в палате сильно пахнет хлоркой. Медсестра нагибается ко мне, и я узнаю ее. Я ж ее помню по первому пребыванию в Программе! Келл кладет мне руку на плечо.

– Обязательно поможем, – говорит она с убедительной улыбкой на тонких губах. – Но сначала выведем инфекцию. – Она достает из кармана пушистого синего свитера шприц и снимает колпачок. – Так, не двигаемся, не то будет больно, – говорит она, закатывая мне рукав.

Я втянула воздух, поперхнулась и заплакала.

– Келл, не надо, я не больна, правда, не больна!

– Все так говорят, – сказала она любезно, но твердо. Когда я ощутила укол и жжение, я открыто зарыдала.

Вошел хендлер – высокий и не такой прилизанный, как остальные. Это он положил Касу руку на плечо на парковке. Я замотала головой, силясь выбросить мысли о Касе, притвориться, что несколько недель знакомства мне просто приснились. Не могу уложить в голове, что парень, который столько для нас делал, оказался предателем.

Хендлер тихо заговорил с Келл. Меня развязали и пересадили в кресло-каталку, пристегнув ремнями к подлокотникам. Жжение от укола перешло в покалывание, и постепенно я будто погрузилась в теплую ванну. Во мне разливалось спокойствие, хотя логически я понимала, что успокаиваться не с чего. Лекарство притупило панику, но не могло заглушить ее совершенно. Я этого не позволю. Я брыкалась, стараясь сползти с кресла, но была слишком сонной и в результате билась, как рыба, хватая воздух ртом. Когда меня вывезли в коридор, у меня не осталось сил сопротивляться. Я обмякла в кресле, чувствуя, как слезы текут по щекам.

– Куда меня? – пробормотала я. Медсестра Келл торопливо шла рядом, сунув руки в карманы свитера.

– К врачу, Слоун. Надо установить, являешься ли ты кандидатом на дальнейшую терапию.

Сердце сделало перебой.

– А если нет? – спросила я. Келл не ответила, лишь улыбнулась, будто услышав глупый вопрос. Мы проезжали мимо пациентов в коридоре – в глаза бросались лимонно-желтые пижамы. Но лицо, которое я успела заметить, прежде чем кресло вкатили через двойные двери, чуть не добило последнюю надежду.

Лейси Клэмат смотрела на меня от окна расширенными, как у зачарованного оленя, глазами. Светлые волосы коротко подстрижены – практически пикси. На безмятежном лице не отразилось ни узнавания, ни эмоций. Я хотела ее окликнуть, но удержалась, потому что к ней подошла медсестра и вставила в руку пластиковый стаканчик. Послушно и без жалоб Лейси проглотила содержимое и снова уставилась в пустоту.

Когда хендлер вкатил кресло в двери с табличкой «Отделение терапии», я повернула голову вперед. Она здесь. Лейси здесь! Слава богу, жива, но очень изменилась. Что с ней сделали?.. Надо прогнать эти мысли. Я ее вытащу – а меня, очень надеюсь, вытащит Джеймс.

В кабинете врача руки мне не развязали, посадив перед огромным дубовым письменным столом, заваленным бумагами. В первый раз я находилась в другом стационаре, пусть даже медсестра Келл и играет здесь мисс Рэтчет[2]. После нашего бегства из Орегона по всей стране открылись отделения Программы. Невозможно даже определить, в каком я штате.

В отличие от пустых больничных коридоров, в кабинете обстановка почти домашняя. Чувствуется, что его занимает мужчина: вдоль темно-зеленых стен книжные стеллажи, под резным креслом, к которому меня пристегнули, плотный коричневый ковер. Комната напоминает жилище богатого холостяка – есть даже большой глобус, в котором можно держать бутылки спиртного.

Стараются создать ложное ощущение комфорта, нормальной жизни? Неважно. Надо найти Даллас и убедиться, все ли с ней в порядке. Она всегда добывала для нас информацию, теперь настала моя очередь.

Дверь за спиной открылась. Я напряглась, ожидая, что сейчас появится доктор Уоррен с ухоженным каштановым понитейлом – ну такая вся безобидная и располагающая, однако стол обогнул мужчина и уселся в кожаное кресло.

Открыв мою медкарту, он поднял взгляд и тепло улыбнулся.

– Здравствуй, Слоун, – произнес он. Речь звучала отрывисто, будто он несколько лет избавлялся от акцента. У него ухоженная бородка с сильной проседью, очень идущая к красивому лицу, которое несколько портил шрам, рассекший верхнюю губу. Впрочем, это не делало его отталкивающим, а лишь добавляло характера и выделяло из безликой массы врачей. Мысли у меня были честными и откровенными из-за лекарства, растворенного в крови. – Я доктор Беккет, – представился он, вынув из нагрудного кармана очки в тонкой металлической оправе. Надев их, он внимательно оглядел меня. – Вижу, тебе уже ввели успокоительное. – Он что-то черкнул в моей карте. – Это необычно.

– Я бы сказала, много чего необычно, – прохрипела я. Доктор Беккет облокотился на стол и подался вперед.

– Склонен согласиться. Слоун, ты не в первый раз в Программе. Что могло случиться, чтобы тебя привезли повторно? Снова началась депрессия?

– Вы что, издеваетесь? – фыркнула я. – Меня привезли, потому что я пыталась спастись от кучки психопатов! – Но вспышка сразу прошла от прилива теплой волны. Я чертыхнулась, когда голова склонилась набок. Не хочу расслабляться. Я хочу разнести это здание на части!

Доктор серьезно кивнул.

– Кажется, у тебя начался бред. Это не редкость. – Он снова что-то записал в мою карту. – Суицидальные пациенты нередко искаженно интерпретируют окружающую действительность. У них развивается паранойя – им кажется, что их все преследуют. Плохо, что тебе так одиноко. Мы так на тебя надеялись.

– Ну, еще бы!..

– Перестань, – махнул он рукой. – Призови на помощь здравый смысл. Не можешь же ты искренне считать, что мы желали тебе плохого! Медсестра Келл даже настояла на переводе сюда. Мы хотим, чтобы у тебя все получилось. Подумай о своем потенциале – ты могла бы так нам помочь!.. Живой пример – красивая, умная и с заболеванием. Общественность с готовностью приняла бы тебя как мотивационного оратора. Ты могла бы убеждать подростков добровольно обращаться в Программу, чтобы нам не приходилось их разыскивать. Но ты не соблюдала рекомендации своего лечащего врача – и своего хендлера. – Он помолчал и сложил перед собой руки. – Я с большим огорчением узнал о том, что случилось с Кевином. Хороший был человек, мы вместе работали в другой больнице.

Несмотря на успокоительное, я выпрямилась в кресле: ремни на руках впились в тело.

– Что вы с ним сделали?

Доктор Беккет с деланым недоумением покачал головой:

– Я? Дорогая, он снова заболел из-за вас – из-за стресса, который вы с Джеймсом Мерфи заставили его пережить. Кевин бросился с моста Сент-Джонс вскоре после вашего бегства.

Удар был сокрушительный. Я опустила голову, справляясь с острой болью, прежде чем успокоительное залило ее теплом. Кевин, значит, не в Программе. Он погиб.

– Вы его убили, – прошептала я, зажмурившись.

– Не будь дурой, – сказал доктор с ноткой раздражения. – Мы хотели ему помочь, но он выбрал иной путь. Больные иногда так поступают. Вопрос в том, – он снял очки, – что выберешь ты. Если дать тебе возможность, ты покончишь с собой, Слоун? Пойдешь на это ради сохранения зараженных воспоминаний?

Да. Мой ответ – да, но почему он спрашивает? Разве нет более целесообразных вариантов? Я хочу быть сильной. Я неслышно кричала себе быть сильной, но уже начала терять самообладание. Кевин, мой друг, мертв. Люди Программы вполне могли сбросить его с моста, но даже если Кевин спрыгнул сам, он сделал это, чтобы нас защитить. Программа не оставила ему выбора. Если они и на меня начнут давить, как я поступлю? Все пропало. Они изменили Лейси, изменят и меня. Стоит ли жить?

– Надо нам связывать тебя для твоей же безопасности, Слоун? – мягко вопросил доктор Беккет.

– Да, – с вызовом и злостью ответила я. – Обязательно.

Беккет выдохнул и откинулся на спинку кресла.

– Очень жаль. – Он нажал кнопку вызова на телефоне. – Пусть медсестра Келл готовит следующую дозу, – сказал он, осторожно поглядывая на меня. Справившись с собой, он сложил очки и опустил в карман. У меня мелькнула мысль, что он носит их, только чтобы выглядеть официально. Видимо, мы уже миновали эту стадию знакомства. – А ведь мы можем быть друзьями, – мягко продолжал он, – если захочешь. Только в нашем уравнении есть одна постоянная переменная: ты никогда не выйдешь отсюда со своими воспоминаниями. Мы просто не можем этого допустить, попытайся нас понять.

– Вы чудовища!

– А может, мы лекарство от мировой эпидемии? Все испробованные вакцины оказались неэффективными. Разве ты не готова умереть ради будущих поколений?

– Нет. А вы готовы убить меня ради них?

– Да. Мой ответ – да.

Я не помнила свой первый курс лечения в Программе. Они всегда высказывались так прямолинейно или это моя ситуация вынудила их отбросить всякую вежливость? Отчасти мне хотелось услышать от Беккета ложь, убаюкивающую страх. Однако его честность заставила меня стоять на своем, придав сил моей решимости.

– Ты пережила огромный психологический стресс. Всплыли ли какие-нибудь воспоминания? – спросил Беккет.

Мне стало горько оттого, что я снова потеряю драгоценные крохи, забуду Миллера. Но если я хочу остаться в живых, надо подыграть – хотя бы немного.

– Да, – ответила я, – но только хорошие. Я расскажу вам о них, не буду сопротивляться и лгать. Но сначала вы должны кое-что для меня сделать: я хочу убедиться, что с Даллас все в порядке.

Доктор улыбнулся, довольный, что я готова помогать своему выздоровлению.

– Ах да. Даллас Стоун, очень запущенный случай. Специалисты считают, без крайних мер она не доживет до утра. Она в штрафном изоляторе до особых распоряжений.

– Что? Вы не имеете права сажать ее под замок, она не животное!

– Но она вырывает себе волосы! Она опасна для себя и окружающих. Вспомни, она же пырнула хендлера ножом!

– Он это заслужил! – крикнула я.

– Она окончательно потеряла рассудок, она кого-нибудь убьет!

– Позвольте мне с ней поговорить. Пожалуйста! – Я рванулась в своих ремнях, желая с мольбой сложить руки. Доктор Беккет склонил голову набок, будто взвешивая за и против. – Она моя подруга, – молила я. – Я смогу ее урезонить. – Даллас действительно моя подруга, за которую я буду бороться. Жаль, что я не поняла этого раньше и не увезла ее из дома у озера, прежде чем появились хендлеры.

– Ты действительно можешь на нее повлиять? – осторожно спросил врач.

– Да, – выдохнула я. – Поверьте.

Я действительно хотела помочь Даллас, но в основном мне нужно было, чтобы она собралась и прекратила психовать, пока я не придумаю, что делать. Мы нужны друг другу, чтобы не свихнуться.

Спустя долгую паузу доктор Беккет кивнул и нажал кнопку интеркома, не сводя с меня взгляда.

– Пожалуйста, отвезите мисс Барстоу в изолятор поговорить с пациенткой. Обеспечьте тщательное наблюдение. – Сев поглубже в кресле, он взял мою медкарту и принялся ее листать. – Надеюсь, тебе удастся ее успокоить, – сказал он, хлопнув картонной папкой по столу, – в противном случае дальнейшее тебе страшно не понравится.





Глава 2




От хендлера, катившего мое кресло, пахло табачным дымом. Келл нигде не было видно. Тот факт, что от человека не пахло медициной, вселяло надежду, напоминало о…

Я опустила голову, скрывая слезы. Действие успокоительного начинало проходить. Кевин погиб, Лейси будет в отчаянии. Больно было сознавать, что в этом может быть и моя вина: соблюдай я правила, Кевину не пришлось бы мне помогать, и он был бы жив.

Я почувствовала прикосновение к плечу, и тут же кто-то вытер мне носовым платком глаза, щеки и нос. Я отстранилась и обернулась. Хендлер убирал платок в карман.

– Ты плачешь, – негромко сказал он. – Старайся этого не делать.

Я фыркнула, готовая послать его подальше – какая ему разница? Я плачу из-за трагедии, а он просто сволочь, работающая на Программу. Но не успела я открыть рот, как хендлер остановился у двери с маленьким прямоугольным окошком и достал карту-ключ на вытягивающейся цепочке на поясе. Открыв дверь, он некоторое время вглядывался в скупо освещенную комнату, вынул тазер из кобуры на бедре и вошел. Я готовилась услышать крик Даллас или, хуже того, звук падения на пол, но все было тихо. Появился хендлер с непроницаемым лицом, зашел сзади и ввез меня в комнату. Отстегнув ремни, удерживавшие мои запястья, он строго на меня посмотрел, будто предупреждая, и вышел, прикрыв за собой дверь.

В изоляторе темнее, чем в других больничных помещениях, но не мрачно. Пол выложен серыми резиновыми плитками, стены обиты белым. Под потолком маленькие трековые светильники. Окон нет. В углах комнаты совсем сумрачно. Там я разглядела Даллас, сидевшую на полу со связанными впереди руками. В ярко-желтой пижаме она казалась бледнее. Узнав меня, она широко улыбнулась. Щербатая улыбка уже не казалась трогательной – Даллас выглядела безумной.

– Я его убила? – спросила она.

Неужели все это время она думала только о Роджере?

– Не знаю, – ответила я. – Последнее, что я слышала, – «Скорая» едет. – Мне не понравилось разочарование в глазах Даллас. Что с нами стало? Мы желаем человеку смерти? Во что нас превратила Программа?

– А Релма нашли? – спросила она.

– Не знаю. Пока о нем ничего не говорили. – Я не хотела делиться своими подозрениями, что Роджер мог как-то навредить Релму. Так мне легче надеяться, что Релм убежал. Сейчас он единственный, кто может нас спасти. Джеймс, может, и будет все помнить после Панацеи, но он же в Программе. Я лишь надеюсь, с ним все в порядке.

– Никто не спасется, – сказала Даллас, раскачиваясь на месте. Сейчас она казалась меньше и беззащитнее. – Рано или поздно Программа найдет Релма: в твоей голове есть информация, которая им поможет, и они ее из тебя достанут. Или из меня. – Она завела глаза к потолку. – Хотя из меня вряд ли, я буду мертва.

– Даллас, – прошептала я, наклонившись вперед со своего кресла, – ты мне нужна. Мы нужны друг другу. Соберись, иначе выйдет скверно.

– Все уже кончено.

– Нет. – Я слезла с кресла – от успокоительного тело было как чужое – и взяла Даллас за руки, стараясь ее вернуть, заставить очнуться. – Мы уже выжили в Программе, перетерпим и на этот раз. Знаешь, кого я здесь видела? Лейси!

Это вроде бы вызвало у Даллас искру интереса. Темные глаза расширились, губы тронула слабая улыбка.

– Она жива?

Я решительно кивнула, скрыв отчаяние, охватившее меня после встречи с Лейси.

– Жива, – подтвердила я. – Даллас, надо продержаться, пока я не придумаю, что делать.

– Я устала бороться, – прошептала она. – Кас прав, это слишком трудно. Лучше умереть.

Ее печаль наполняла комнату, начиная действовать на нервы. Я обняла Даллас, впитывая ее боль, как могла. Ее волосы уже не пахли землей; от них шел запах мокрой бумаги. Запах разложения. В каком-то смысле Даллас сейчас там, где ей положено быть, – у нее действительно склонность к суициду, без вмешательства она бы умерла. Я не могу допустить, чтобы это произошло.

– Будь сильнее, – холодно сказала я, обнимая неожиданно хрупкую и маленькую Даллас. – Ты не умрешь, я тебе не разрешаю.

За моей спиной послышался щелчок открывшейся двери. На пороге стоял хендлер, лицо терялось в серой тени. Мне пора уходить. Я приподняла лицо Даллас, но она находилась где-то в своем мире: взгляд был застывший, ничего не выражающий, почти мертвый.

– Я нас спасу, – сказала я одними губами. От слез щипало глаза. – Не сдавайся, продержись еще немного.

Хендлер подошел и взял меня повыше локтя – не грубо, но настойчиво. Он усадил меня в кресло и снова привязал мои руки, косясь на Даллас. Она смотрела, но никак не реагировала, уйдя глубоко в свои мысли.

Я пробормотала «до свидания», и хендлер вывез меня из комнаты. Мы поехали по коридору. Я окончательно пала духом. Даллас теряла рассудок, прежняя личность Лейси стерта; осталась только я, но, по иронии судьбы, я привязана к креслу. Я не могу ждать, пока меня явятся спасать Джеймс или Релм. Надо оглядеться в этом корпусе и разобраться, как отсюда выбраться. Я знаю, чего Программа от меня хочет: безмятежного спокойствия. Придется вспомнить актерские навыки.

– А можно попросить, чтобы вы мне устроили экскурсию? – сама любезность, я повернулась к хендлеру. На его губах мелькнула улыбка, и он коротко взглянул на меня. Глаза у него орехового цвета – не незабываемо голубые, как у Джеймса, но, кажется, добрые. Он явно более человечен, чем остальные, – за исключением Кевина.

– Сейчас поздновато для экскурсий, – сказал он негромко. – Может, завтра.

Я выпрямилась, разочарованная, но не обескураженная. Я запрещу себе грустить, спрячу эмоции. Я говорила Даллас правду – я нас спасу.

У меня нет иного выхода.



Когда я открыла глаза, в палате кто-то напевал. Утреннее солнце просачивалось вокруг наглухо задернутых штор. Я заморгала и повернула голову. Медсестра Келл сидела на стуле около кровати и, представьте, вязала. Некоторое время я оторопело смотрела на нее, прежде чем обрела голос:

– Что вы делаете?

Она не подняла взгляда, но перестала напевать. Металлические спицы позвякивали.

– Позволила тебе выспаться. Вчера ты выглядела очень усталой.

Я стиснула зубы, вспомнив обещание, данное себе вчера вечером: надо подыгрывать.

– Да-да, – согласилась я. – Возможно, это от лекарства, которое вы мне ввели.

Она отложила вязание.

– Наверное. Но сегодня нам инъекция не понадобится – доктор Беккет хочет тебя видеть.

– О’кей. А есть шанс, что меня перестанут привязывать? Ремни стирают кожу до крови.

Лицо Келл дрогнуло.

– Бедняжка, – сказала она, осматривая мои руки. – Я посмотрю, как твои дела, и решу, что можно сделать. Все будет зависеть от тебя.

Трудно было не вставить шпильку: если бы от меня что-нибудь зависело, ноги моей не было бы в этом жутком заведении. Я готова была плюнуть Келл в лицо за ее жестокость, но я лишь опустила голову.

– Я постараюсь, – покорно произнесла я, хотя внутри все кипело. – Келл, а почему вы здесь работаете? Вам-то какая выгода?

Она искренне удивилась моему вопросу, даже отложила вязание.

– Я спасаю жизни. Даже твою однажды спасла.

Неужели она действительно так считает? И было видно – да. В облике круглолицей, с рыжими кудряшками Келл не было ничего зловещего; скорее, она походила на чью-то любящую бабушку.

– Вы же знаете, что тут с нами делают, – не выдержала я. – Нас насильно изменяют, губят нашу жизнь!

Маленькие зеленые глазки Келл стали жалостливыми.

– Я знаю, что ты так думаешь, милая, но ты ошибаешься. Я уже тридцать лет работаю медсестрой, и такой эпидемии никогда не было. По-моему, ты не осознаешь…

– Я это испытала на собственной шкуре, – перебила я.

– Да, ты была больна и выздоровела, поэтому не можешь оценивать происходящее объективно. У инфицированных же искажение восприятия. Мне доводилось вытаскивать нож для масла из горла пятнадцатилетнего подростка – после этого случая в кафетериях Программы только ложки. Я забиралась на стул, чтобы перерезать простыню, на которой повесилась тринадцатилетняя больная, ногтями процарапав кровавые спирали с внутренней стороны предплечий. – С порозовевшими щеками Келл подалась ко мне: – В прошлом году я похоронила двоих внуков, Слоун, поэтому не воображай, что я плохо знаю, что такое эта эпидемия. Знаю, и гораздо лучше тебя. Я просто человек, готовый делать все, что могу, лишь бы ее остановить.

Я онемела: Келл все же оказалась человеком.

– А почему вы в этом стационаре? – спросила я наконец. – Почему попросили о переводе сюда, чтобы присматривать за мной?

Она улыбнулась и заправила мне выбившуюся прядку.

– Потому что я видела тебя после первой госпитализации. В твоих глазах была мертвенная чернота… Я не сдамся, пока ты не выздоровеешь. – Было видно, что Келл считает свой поступок благородным и ждет от меня благодарности. Если бы не мои утраченные воспоминания, я бы, может, и углядела ее благие побуждения.

Крикнув про себя: «Спасибо, что сломали мне жизнь!», я буркнула, стараясь, чтобы не дрогнул голос:

– Спасибо, что спасли.



После беседы по душам медсестра Келл помогла мне надеть новую желтую пижаму и пушистые тапки-носки. Хендлер пришел вчерашний, и тревога меня немного отпустила, хотя я не знаю почему. Он вполне мог оказаться таким же негодяем, как другие.

– Аса, – бросила ему Келл, когда он ввез кресло в палату. – Отвези Слоун к доктору Беккету, он ее ждет.

Хендлер не ответил, но взял меня за руку и помог сесть в кресло. Неожиданный добрый жест застал меня врасплох.

– Скоро все наладится, – сказала Келл, нетуго пристегивая мои запястья. Она отступила, и Аса вывез меня из палаты, прежде чем я успела ответить.

Можно было подумать, что продолжается вчерашний вечер: хендлер снова вез меня по коридорам, правда, на этот раз медленнее. Он не спешил. Кое-где бродили пациенты, но Лейси среди них не было. Я искала ее взглядом, надеясь и страшась увидеть то, что от нее осталось.

– Я хочу тебе кое-что показать, – тихо произнес Аса, нажимая кнопку, открывшую двойные двери – не те, которые вели в терапевтическое отделение. Я посмотрела на него, стараясь понять, с чего он решил меня покатать. Но Аса чем-то напоминал Релма, и я не стала спорить. Мы ехали по тихому больничному крылу. Белые стены сменились светло-серыми.

– Неужели это дорога к выходу? – спросила я, стараясь разрядить напряжение, угадывавшееся в Асе.

– Не совсем, – ответил он, не взглянув на меня.

Сердце тяжело застучало. Я села прямо. Легкость улетучивалась, сменяясь страхом. Когда впереди показались новые двери, Аса замедлил шаг.

– Здесь их и держат, – пробормотал он.

– Кого? – Сразу было ясно, что эта часть больницы используется не так активно – вокруг было тихо, как в мавзолее, и в воздухе слегка пахло аммиаком. Страх пересилил разум, и я начала рваться в своих ремнях, сперва не сильно, а потом все более агрессивно. Я не понимала, куда он меня везет. Что происходит?

Вдруг мы остановились в большой комнате, вроде рекреации, но вместо развлечений и карт вокруг лишь инвалидные кресла, в которых сидят люди в серых пижамах. Все смотрят в окно, только один – на черно-белую картину на стене. У некоторых левый глаз закрыт белой нашлепкой.

– Что это? – дрожащим голосом произнесла я.

– Врачи считают, яркие цвета беспокоят прооперированных, – пробормотал Аса. – И шум тоже. Их держат в изоляции, пока психика не станет стабильнее.

Я резко обернулась на кресле – ремни рванули так, что я вздрогнула.

– Ты хочешь сказать, здесь всем сделали лоботомию?

Аса кивнул, встретившись со мной взглядом.

– Да, Слоун. Вот что делают в этом корпусе. Ты считаешься неизлечимой, поэтому тебя ждет то же самое.

Его слова упали, точно гири. Я судорожно огляделась, пытаясь уложить это в голове. Угроза лоботомии существовала всегда, но я никогда не думала о ней всерьез, не верила, что это может произойти со мной…

– Но я же иду им навстречу, – пискнула я. – Я же им говорю…

– Они вытянут нужную информацию и отправят тебя сюда, как остальных.

Я заморгала. Теплая слеза сорвалась со щеки и упала на колено. То, что показал мне Аса, потрясло меня до глубины души. Перепуганная, растерянная, я не представляла, что делать. Господи, я так боюсь, что не могу мыслить связно!

– У тебя осталась примерно неделя, – добавил Аса. – Придержишь информацию, выиграешь время. Теперь ты знаешь, каковы ставки, Слоун.

Неделя. Мне осталась неделя жизни. Как смириться с такой перспективой, не сорвавшись в кромешное безумие? Чего этот Аса от меня хочет? Что мне отсюда, на крыльях улететь? Или это такая новая пытка?

– Зачем ты меня сюда привез? – пробормотала я, снова глядя на неподвижные затылки пациентов, на опущенные плечи, на опустевшие души.

– Чтобы ты кое на кого посмотрела.

Джеймс. Я чуть не выпрыгнула из кресла, но меня удержали ремни, врезавшиеся в кожу. Нет, пожалуйста, только не это!

Аса наклонился ко мне и указал на кресло в дальнем конце комнаты. Человек сидел в профиль, и было видно, что пожилой. У меня вырвался крик облегчения – не Джеймс! Хендлер повернул голову. От шороха его белого халата мороз прошел по коже.

– Сопротивление разгромлено, – прошептал он. – Но Джеймс и Майкл Релм скрылись, и теперь вся надежда покончить с Программой связана с тобой и твоими друзьями. Запомни, у тебя мало времени придумать, как это сделать.

С Джеймсом все в порядке. Боже мой, Джеймс скрылся! Но радость продлилась недолго: я вгляделась в человека в кресле – и узнала его.

– Артур? – Мой голос треснул.

Аса выпрямился и подкатил кресло ближе к доктору. Не веря глазам, я смотрела на серую бородку, морщинистую кожу. Глаз прикрыт белой марлевой повязкой. Из уголка рта на грудь серой пижамы тянется ниточка слюны.

Я заплакала.

– Артур! – снова позвала я, надеясь, что он вздрогнет и посмотрит на меня, но он уставился в пустоту, ничего не видя и не зная. Артур Причард мертв, его тело оставлено медленно гнить. – Простите, что я вам не поверила, – прошептала я. – Мне страшно жаль, что так получилось. – Я растопырила пальцы, желая дотянуться и коснуться его, но Аса откатил кресло назад.

– Надо идти, – серьезно сказал он. Я не сводила с Причарда глаз, пока Аса вез меня к дверям. Мне до боли хотелось вернуть все назад и поступить иначе. На что мне остается надеяться? Как смею я питать надежду, если Программа сделала лоботомию своему создателю?





Глава 3




Аса ничего не сказал, остановив кресло в центре кабинета доктора Беккета и оставив меня одну. Меня трясло – я не могла прогнать воспоминание о превращенном в куклу докторе Причарде. Он уже не участвует в нашем будущем. Через неделю меня ждет такая же участь, если я не придумаю, что делать.

Неужели это сделали с Лейси и она такая же, как Причард, пустая кукла? Глаза вновь наполнились слезами, но я шмыгнула носом и неистово заморгала. Запястья привязаны, нельзя, чтобы доктор Беккет видел мое заплаканное лицо. Надо придумать план, и побыстрее.

Сзади открылась дверь. Я глубоко вздохнула и подождала, пока врач обошел стол, пристально глядя на меня. Он выглядел в точности как вчера, но сейчас, зная, на что способна Программа, я не на шутку его боялась.

– Здравствуй, Слоун, – добродушно сказал он. – Как прошел разговор с Даллас?

Даллас. У нее еще меньше времени, чем у меня. Может, ей уже сделали лоботомию сегодня утром?

– Хорошо, – скупо улыбнулась я. – Она больна, но вы ей сможете помочь.

Доктор Беккет кивнул своим мыслям и присел, сделав вид, что обдумывает мои слова.

– Таково твое авторитетное мнение?

Меня задел его сарказм, но я сдержалась.

– Я не специалист, но я видела случаи депрессии. В глубине души Даллас хочет жить, и у вас есть возможности для ее лечения.

– Интересно. – Доктор снова открыл мою папку и что-то быстро записал на белом листе под зажимом. – Судя по всему, со вчерашнего дня ты пережила кардинальную внутреннюю перемену. Чему приписать это чудесное преображение?

– Медсестре Келл, – соврала я. – Она объяснила, почему попросилась быть моей сиделкой и отчего работает в Программе. Что сказать? Ее слова нашли отклик в моей душе.

Беккет засмеялся и отодвинул папку.

– И все? Ты меня извини, Слоун, но я не куплюсь на твое объяснение. Мы относимся к терапии очень серьезно и не можем верить на слово. Нам придется продолжать лечение. У тебя есть два варианта: ты можешь добровольно поделиться своими воспоминаниями, или мы их отберем принудительно. Я понимаю, тебя вряд ли привлекают обе перспективы, но первый вариант приятнее.

Я могла бы счесть его угрозу пустой или попробовать обхитрить Беккета, если бы не видела своими глазами…

– Я сделаю все, чтобы выйти отсюда, – сказала я. – В этом могу вам поклясться.

– Счастлив это слышать. Нам нужна твоя помощь, чтобы найти Майкла Релма.

– Что? – растерялась я. Неужели Беккет ждет, что я сдам Релма? Пусть я не знаю, где он, но они же с Джеймсом вместе. Я буду их защищать.

– Майкл твой приятель с твоего первого пребывания в Программе. Здесь даже сказано, – доктор улыбнулся, – что между вами было нечто большее, чем дружба. Мистер Релм скрылся, но мы не можем его отпустить, он связан контрактом.

По спине пробежал ледяной холодок.

– Каким таким контрактом?

Доктор Беккет даже удивился:

– Как, он тебе не сказал за все время, пока вы скрывались? – Я не ответила – отчасти не хотела признаваться, что Релм был рядом, отчасти уже догадывалась, что сейчас услышу. – Майкл Релм хендлер, Слоун, хендлер под прикрытием. В тот раз у него было задание помочь стереть твои воспоминания, в этот раз – выследить тебя и других мятежников, но он, должно быть, увлекся твоим случаем или, что вероятнее, заболел. Мы должны его найти, прежде чем он навредит себе.

Губы у меня двигались, но слова не выходили. Релм… хендлер? Релм?! У меня затрепетали веки, я едва не потеряла сознание, ударившись плечом о металлическую раму кресла. Релм помог меня стереть, а сейчас выследил и сдал Программе? Есть ли в этом доля правды? Может ли это быть?



Не обращая внимания на Джеймса, Релм смотрел на меня с каким-то благоговением.

– Так ты рада меня видеть? – спросил он, словно боясь услышать ответ.

– Да! Что за вопрос?

Он улыбнулся и опустил руку:

– Понятно. Ты ее так и не приняла.



Мир разваливался на части. Я начала рваться с кресла. Теперь я поняла, что Релм имел в виду. В какой-то момент прошлого я, видимо, догадалась, кто он. Он боялся, что я вспомнила.

– Нет! – закричала я, сдирая кожу о ремни. По щекам покатились слезы, горло саднило. Я зарыдала, чувствуя себя преданной и оскорбленной. Доктор Беккет обошел стол и расстегнул ремни. Я не сделала попытки убежать, лишь закрыла лицо руками и плакала. – Релм! – стонала я. – Что ты наделал?

Мой лучший друг помог уничтожить мою личность. Он работал на Программу и никогда по-настоящему не был моим другом – его снабдили инсайдерской информацией, подкинули все подробности моей жизни! А теперь он с Джеймсом. Что он задумал?

Я чувствовала себя глупой, обманутой – и одинокой. Доктор Беккет участливо обнял меня за плечи. Я повернулась и заплакала в твердый воротник его белой рубашки, пачкая кровью рукава. Попадись мне Релм, я бы его зубами разорвала.

В голове теснились воспоминания, сколько раз Релм был добр и заботлив, как он всегда меня выручал. Но я зарычала от их лжи и отстранилась от доктора Беккета. Он схватил меня за локти и удержал.

– Успокойся, – убедительно произнес он. Не помогло – я готова была его убить, раскидать по кирпичику все это заведение. – Мы поймаем Майкла Релма, – пообещал Беккет, наклонившись к моему лицу. – И тогда он больше не будет тебе лгать.

Я с вызовом выставила подбородок.

– Откуда мне знать, что лжет он, а не вы?

Беккет выпустил мои руки и уселся на стул рядом.

– Не будь наивной, Слоун, ты все понимаешь. Может, не хочешь признавать, но знаешь: Майкл Релм, Шепард, Дерек, Табита – все они работают на нас.

Я смотрела на него, торопливо перебирая в памяти каждого знакомого, подозревая всех и вся. Теперь правды уже не узнать. Невозможно отличить, что настоящее, а что подделка.

– И Кас. Кас тоже ваш сотрудник.

Беккет покачал головой:

– Касанова Гутьеррес только информант. У нас с ним был уговор – Панацея в обмен на вашу свободу. Он-то как раз из благородных побуждений… К сожалению, прибывшие хендлеры констатировали, что вы все больны. Мне сказали, у них не оставалось выбора, как только забрать вас всех в больницу. Суицид, в конце концов, заразен, вы являетесь угрозой высокого порядка. Мистера Гутьерреса мы, впрочем, отпустили: когда можем, мы держим слово.

У меня сжались кулаки. Кровавые следы от ремней пачкали желтые рукава. Я не верила доктору Беккету. Они и не планировали выполнять уговор, как не собирались отпускать меня сейчас. Аса это подтвердил. Я не поддамся на его уловку. Беккет просто пытается свести меня с ума, заставить подчиниться Программе. Почему? Я же не какая-то особенная, не стою стольких хлопот и расходов. Чего они еще от меня хотят, ведь они отобрали все!

Вскочив, я схватила со стола пресс-папье – чугунный мозг, размеченный на сектора, – и занесла над головой. Доктор Беккет медленно поднялся с кресла, переводя взгляд сузившихся глаз с меня на пресс-папье.

– Положи сейчас же, – тихо сказал он. – Повторять не буду. – Дверь за ним открылась, будто весь наш разговор отслеживался с самого начала. В дверях стоял Аса с непроницаемым лицом. Он молча покачал головой. Решимость меня покинула. Я не пойду этим путем, не стану убивать Беккета, которого тут же заменит другой. Это чересчур. И это выше моих сил.

С гулким ударом чугунный мозг выпал из моих рук на толстый ковер. Беккет протянул ко мне руку, и я оттолкнула его так сильно, что он попятился, налетел на стул и упал на пол. Я закричала и принялась рвать на себе волосы. Подбежал Аса. Я теряла над собой контроль, совершенно не отвечала за себя. Аса обхватил меня, прижав руки к бокам, и держал, не давая двинуться. Я кричала, а когда Беккет попытался встать, пнула его ногой, к сожалению, промахнувшись.

Медсестра Келл, снимая на ходу колпачок со шприца, вбежала в кабинет, где творился настоящий хаос. Я успела заметить ее обеспокоенный взгляд, когда она воткнула мне в бедро иголку и ввела седатив. Вскоре я обмякла; и меня посадили в кресло. Крики перешли в тихие всхлипывания. Медсестра Келл опустилась рядом на колени и вытерла мне лицо, а я лишь беспомощно смотрела на нее.

– Ш-ш-ш, – шептала она. – Все почти закончилось, Слоун. Несколько дней, и все будет позади.

От этих слов я снова закричала и перевела взгляд на Асу, который смотрел сквозь меня, сжав челюсти. Я совершенно одна. И я наконец-то начала понимать, что так было с самого начала.



Не знаю, сколько прошло времени, но я в кабинете доктора Беккета, привязанная к креслу, с забинтованными запястьями. Ясность то приходит, то снова отступает. Я в отчаянии, но лекарство притупляет эмоции, пробуждая успокоение и благодушие, с которыми я не могу бороться. Доктор Беккет принимает это за готовность сотрудничать. Наверное, так оно и есть. Выбора мне в любом случае не оставили.

– Майкла Релма отправили на поиски тебя и Джеймса, – сказал Беккет. – К сожалению, вскоре после отъезда из больницы он разорвал контракт, и, лишь когда в дело вмешался Причард, мы узнали о вашем местонахождении – иногда нам приходится присматривать за нашими специалистами. Признаться, интерес Артура к Панацее стал непредвиденным осложнением. Что он вам обещал, Слоун? Вы отдали ему Панацею?

Они ничего не знают. Я улыбнулась про себя, радуясь, что Джеймс проглотил таблетку прежде, чем до нее добралась Программа. Я знаю, он выдержит – он слишком, черт побери, нахальный, чтобы спасовать. Он сейчас с Релмом, но раз Программа разыскивает этого типа, значит, Джеймса он не сдал. Я посмотрела на доктора из-под влажных ресниц.

– Артур хотел исправить вред, нанесенный Программой, – сказала я. – Он собирался вернуть нам воспоминания и лечить депрессию как полагается, как было, пока вы не извратили терапию.

У Беккета немного вытянулось лицо. Он подался вперед:

– Методы Причарда признаны неэффективными, а Программе необходимо было развиваться. Нет никакой гарантии, что Панацею когда-либо воспроизведут. Ивлин Валентайн, должно быть, использовала стволовые клетки, а сейчас это незаконно. Он об этом говорил?

Даже сквозь искусственное онемение чувств я ощутила удовлетворение. Беккет ничего не знает о Панацее и надеется что-нибудь узнать от меня. Я никогда не была так счастлива оттого, что не знаю ответов.

– Надо спросить самого Артура Причарда, – невинно сказала я, глядя на высокую полку в дальнем углу, куда Беккет переложил чугунное пресс-папье. Не мог спокойно видеть его на столе. А ведь у меня была возможность убить Беккета. Может, и надо было. – Чего вы от Релма-то хотите? – спросила я, вяло шевеля губами. – Вы же нас поймали. Даже если он не сдал нас самолично, задание он выполнил. Отчего вы все равно хотите забрать его воспоминания?

Доктор Беккет сложил руки на столе.

– Для нас он обуза, – просто ответил он. – Его сотрут полностью.

Во мне плеснулась былая привязанность к Релму, хотя я его ненавижу, – ненавижу то, что он сделал. Я громко шмыгнула носом и вытерла щеку о плечо, отказываясь поддаваться сочувствию. Релм меня предал. Я этого не прощу.

– Ну и хорошо, – произнесла я наконец, хотя и не искренне. – И прекрасно.

Оставив кресло в коридоре возле кабинета Беккета, Аса вел меня в палату, крепко удерживая за талию. На ногах эффект лекарства чувствовался сильнее – я шаталась и шла нетвердо.

– Еще чуть-чуть, – сказал Аса, сворачивая в мой коридор.

– Надо было везти меня на кресле, – пробормотала я, взявшись за стену, чтобы отдышаться. – А почему я не привязана? Не боишься, что я тебя оглушу?

– Нет, – ответил Аса. Он непроницаем, его лицо всегда стоически спокойно, движения размеренны. В палате он откинул одеяло, поддерживая меня другой рукой, и помог лечь. Сразу навалилась боль от всего, что я сегодня вынесла. Аса постоял, глядя на меня, и я подала ему руку.

– Почему ты мне помогаешь? – спросила я. Он взял меня за руку и ободряюще пожал.

– Релм попросил.

Глаза у меня расширились. Я выдернула руку, но Аса снова схватил ее и прижал к сердцу.

– Релм о тебе беспокоится, – настойчиво повторил он. – Он просил присмотреть за тобой.

Я не желала слушать и попыталась ударить Асу, но он легко забрал сразу обе мои руки в свою. Я вскрикнула от боли в запястьях.

– Успокойся, Слоун, – сказал он, удерживая меня.

– Майкл Релм лжец, – зарычала я, отбиваясь. Аса прижал мои руки к кровати.

– Все мы лжецы. Каждый скрывает, кто он на самом деле.

– Но не настолько же. – Я снова заплакала, но слезы сменились гневом. Я заметалась из стороны в сторону, борясь – не знаю с чем. Я думала, Релм меня любит. Я так в нем ошиблась…

– Ненавижу его, – всхлипнула я от невыносимой печали, зарывшись лицом в подушку. – Ненавижу!

Рука Асы тронула мои волосы. Он мягко гладил меня по голове, пока я не начала засыпать, отпуская боль, от которой не спасало лекарство. Уже почти погрузившись в сон, я услышала шепот Асы:

– Майкл будет очень огорчен, услышав это.





Глава 4




Я проснулась от сильнейшей боли в голове – будто молотком били. Я тут же принялась ощупывать лоб в поисках шва: не сделали ли мне лоботомию, пока я спала? К счастью, пальцы наткнулись только на спутанные волосы.

Мои руки. Я посмотрела на них, удивившись, что я не привязана к кровати. На запястьях синяки и свежие ссадины, но я благодарна за нежданную свободу. В груди ныло – там поселился глубокий страх. Надо сказать Даллас о Релме, надо все ей рассказать – от их общего прошлого до того, как он стал хендлером, грязным лжецом, за что я его ненавижу.

Я оглядела палату, вспоминая, как Аса возил меня в ужасное крыло, где держат пациентов после лоботомии и сидит Артур Причард с текущей изо рта слюной. Что, по мнению хендлера, я должна сделать, чтобы не загреметь туда же? Если бы сбежать было легко, тут бы никого не осталось. Не знаю, помогает мне откровенность Асы или только травит душу.

Собираясь с мыслями, я пробежалась по хронологии своей жизни – после выхода из Программы. Мы с Джеймсом встретились в Центре здоровья на следующий день после моего возвращения. Он вел себя со мной то лучше, то хуже, пока наконец не определился. Он заступался за меня, включая те несколько раз, когда Релм переходил границы. Релм…

Я затрясла головой, удерживая крик. Меня жгла ярость, но такие эмоции пользы не принесут. Надо все хорошенько обдумать. Надо найти выход. Через пару секунд разгоревшуюся ярость залило неожиданным теплом, распространившимся в груди. Введенный мне препарат, видимо, содержит ингибитор, успокаивающий расшатанные нервы – я помню это по первым дням после выхода из Программы.

Радуясь свободе, я медленно и осторожно слезла с кровати, не доверяя себе и боясь резких движений. Кое-как переоделась в свежую пижаму, лежавшую на кровати, и вышла из палаты, нерешительно и встревоженно, все время оглядываясь. В коридоре слышались голоса, и я пошла туда.

В небольшой рекреации, мини-версии комнаты досуга, четверо пациентов смотрели телевизор, прикрепленный к стене, – кажется, рекламный ролик Программы. Еще двое глядели в окно. Одной из них была Лейси.

Я невольно расплылась в улыбке, но тут же овладела собой. Я не хочу ее напугать… Я замялась. А я могу ее напугать? Она вообще сознает, что происходит? Я подавила эту мысль.

– Привет, – скрипуче сказала я, остановившись возле нее. Лейси продолжала смотреть в окно, не реагируя на мои слова. Я поискала взглядом шрам, но шрама не было. Правда, я не знаю, как делают лоботомию: как-то до сих пор не пришлось интересоваться.

Лейси повернула голову, оглядела мое лицо, и ее губы приоткрылись.

– Пора на завтрак? – спросила она слишком мягким голосом. Глубокая, сосущая печаль пробудилась в груди. Я через силу улыбнулась:

– Еще нет.

– Оу. – Она отвернулась к окну. Ее мысли казались легким ветерком – ни напряжения, ни страха, ни тревог. Я силилась придумать, как дать ей понять, что я тревожусь за нее и прошу прощения, что не уберегла ее от Программы. Ужасно, что все так обернулось…

– Слоун! – Голос Келл заставил меня вздрогнуть. Обернувшись, я увидела на пороге медсестру. Келл стояла с замкнутым, подозрительным видом, и когда она строго повторила мое имя, отчитывая меня, как ребенка, я поняла: общение с Лейси подошло к концу.

– Мы еще поговорим, – сказала я подруге, пытаясь передать интонацией, что я надеюсь еще увидеться. Лейси взглянула на меня без интереса и вновь перевела глаза на окно, за которым открывался больничный двор.

Сникнув под обвиняющим взглядом Келл, я зачастила:

– Я не знала, куда идти, когда проснулась. Вас же не было.

Она взяла меня за локоть и повела в палату.

– Аса должен был тебя привязать. Слоун, ты пока не готова общаться с другими пациентами. Ты для них угроза.

Я посмотрела на Келл, пока мы шли к моей темнице.

– Привязывать будете? – Я не могла сдержать вскипевшую ярость. – А мне казалось, я всячески стараюсь вам помочь.

– Милая, – снисходительно сказала Келл, – конечно, стараешься. Но пациентам рискованно с тобой общаться. Из-за тебя здесь может начаться новая эпидемия. Ты еще очень больна. Подожди еще неделю, время пролетит незаметно!

Через неделю мне сделают лоботомию. Келл наверняка это знает, однако держится так, будто я должна быть благодарна. Вся дружба, которую она пыталась завязать, испарялась на глазах. Я скрипнула зубами и ничего не ответила.

– Твой завтрак я оставила в палате, – продолжала Келл. – Тебе там будет удобнее. – Она остановилась перед дверью и жестом предложила мне войти первой. У кровати стоял металлический поднос на тележке. Еда накрыта пластиковыми тарелками, чтобы не остывала. В школе Лейси говорила – в еду кладут седативы, но я умирала с голоду. Справится ли организм с новой дозой успокоительного, если я съем немного пищи? Стоит ли рисковать?

Я подошла к подносу и в этот момент услышала щелчок запираемой двери. Сердце упало – я подбежала проверить ручку.

Келл меня просто заперла. Я огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно взломать замок, но у Программы большой опыт: самый острый предмет в палате – пластиковая ложка на подносе с завтраком. Оказавшись в ловушке, я присела на кровать, приподняла тарелки и увидела блины с выложенными смайликами.

Я долго смотрела на них. Ирония – или жестокость – судьбы казалась слишком горькой, и я перевернула поднос, ухнувший на пол с громким звяканьем. Я легла на кровать, подтянула колени к подбородку и стала глядеть в окно.



Доктор Беккет меня не вызывал. Время тянулось, и вскоре я почувствовала подступающий психоз. Бормоча что-то себе под нос и выискивая разные силуэты в прожилках на пластиковой двери под дерево, я почти не сомневалась, что за мной придут, лишь когда придет время везти меня в серое больничное крыло.

В обед Келл принесла новый поднос. Едва увидев ее, я подбежала, умоляя выпустить меня. Мне казалось, я сойду с ума, если хотя бы в коридор не выйду. Но Келл только взглянула на меня, направляясь к перевернутому подносу с завтраком.

– Прости, Слоун, но выходить тебе еще нельзя. Мне очень жаль.

Я сникла, но Келл это не беспокоило – она оттирала с пола апельсиновый сок, успевший высохнуть липкими пятнами.

– Что же мне делать все время? Это что, новая версия изолятора?

Келл шумно вздохнула, поднялась и посмотрела на меня.

– Доктора Беккета вызвали на весь день. Он примет тебя, когда вернется. А пока он хочет, чтобы ты сидела в палате и не влезала в неприятности. Нет никакого смысла себя накручивать. Ешь свой ленч.

Я взглянула на сандвич, удивившись, как аппетитно он выглядит. Я не помню, когда ела последний раз, – может, еще до приезда сюда. Желудок согласно заурчал. Я беспомощно села на кровать, взяла сандвич и осторожно откусила. Я ожидала горького или мелового привкуса от растертых таблеток, но вкус был как у обычной индейки.

– Под тарелкой есть бумага, – сказала Келл, развернув салфетку и накрыв мне колени. – Доктор Беккет велел. Вдруг тебе захочется записать мысли для следующей сессии, чтобы дело двигалось быстрее. Вот тебе и позитивный способ бороться со скукой.

Вранье, ему нужна информация о Панацее и о Релме. Ничего он от меня не получит.

– Может, я напишу родителям, – предположила я, желая посмотреть на реакцию Келл. Она тепло улыбнулась.

– Прекрасная мысль, – искренне сказала она. – Программа, конечно, уже уведомила их, что ты здесь, но они наверняка оценят твое внимание. Ты ведь их здорово напугала.

Программа уведомила моих родителей, что я здесь, притом что мне собираются сделать лоботомию? Нестыковочка. Но Келл от души обрадовалась, что у меня появилось желание написать родителям. Неужели она не знает, что делают с людьми в этом корпусе? Вряд ли кто-нибудь вообще это знает.

Родители. Если Программа им ничего не сообщала, что им известно? Сказал ли отец маме, что звонил Джеймс? Надеются ли они, что он защищает меня, как обещал? Если бы они только знали о готовящейся лоботомии!.. После нее я стану на редкость послушной. Это такой они хотели меня видеть?

Я молчала. Келл закончила уборку и вышла, пообещав зайти за тарелками через час. Доедать я не стала, достав бумагу и гибкую ручку, оставленную на подносе.

Сдвинув тарелки, я подкатила тележку с подносом как письменный стол. Глядя на чистый белый лист, я не знала, что писать. Я думала о Джеймсе, которого мне вряд ли доведется снова увидеть – ну, пока я еще я.

Закрыв глаза, я представила свое письмо Джеймсу, не смея перенести это на бумагу. Я вспоминала хорошие (и не очень) времена и наши клятвы.

«Я люблю тебя, – мысленно писала я Джеймсу. – В другой жизни мы могли бы остаться вместе, бороться и встретиться вновь. Наше существование не было бы заботой посторонних. Может, я бы научилась плавать, а когда-нибудь мы бы завели детей.

Джеймс, мы не подводили друг друга. Ты принял Панацею и теперь всегда будешь меня помнить. – Слезы капали на чистый лист. – Но тебя я не вспомню. Я забуду, как ты меня смешил и бесил своим упрямством. Джеймс, я тебя не вспомню.

Но я всегда буду тебя любить».

Я легла на кровать. Листок слетел с кровати и некоторое время мелькал в воздухе, пока не приземлился на пол. Я не смогу сказать Джеймсу о своих чувствах, пока не выберусь отсюда, но каждая секунда напоминала, как мало у меня времени. Никто за мной не придет, кроме хирурга.





Глава 5




– Расскажи мне о том, что последнее ты помнишь из пребывания на ферме, прежде чем за вами приехали хендлеры, – сказал доктор Беккет. Он снова сидел в кожаном кресле, а я на стуле напротив, и руки у меня не были связаны. Голова тяжелая – лекарство, которое доктор дал мне для успокоения, обволакивало тело, расслабляло мышцы, наполняло легкостью.

– Я была с Джеймсом, – с улыбкой начала я. – Мне приснился сон о нас, и я как раз его пересказывала, когда снизу послышался крик Даллас. Тогда мы побежали в лес. – Прикрыв глаза, я говорила о погоне, о том, как в Причарда выстрелили из тазера, а Даллас заколола Роджера. Беккет внимательно слушал, не перебивая, но когда я закончила, он облизнул губы, будто ему не терпелось задать вопрос.

– А где был Майкл Релм во время сцены на парковке? Касанову там видели, а Майкла на ферме не оказалось. Ты не знаешь, куда он пошел?

– Может, покончил с собой, – горько ответила я и сразу пожалела о вылетевших в тишину кабинета словах. Я не хочу смерти Релма. Я хочу, чтобы он сказал, что Беккет лжет от начала до конца. Я хочу, чтобы он отвез меня к Джеймсу.

– Я абсолютно уверен, что Майкл жив и здоров, – сказал доктор. – Но не беспокойся, когда мы его отыщем, он получит по заслугам. Так когда ты последний раз его видела?

– В доме. Они с Касом затеяли спор и вышли во двор, а потом мы с Джеймсом поднялись наверх и… – Я подняла взгляд на доктора Беккета, спохватившись, что не должна вообще-то знать, что Джеймс на свободе. – А как Джеймс? – спросила я с тревогой.

Доктор улыбнулся:

– О, с ним все в порядке, Слоун. Он в стационаре Программы и очень нам помогает, как я слышал. Не волнуйся о нем. Лучше о себе думай.

– Не мучайте его. – Доктор Беккет попался на собственной лжи и даже не знает об этом. Я быстро заморгала, словно сдерживая слезы. – Пожалуйста, не мучьте его.

Доктор поджал губы, будто испытав угрызения совести.

– Я передам, что ты за него просила. Устроит?

Я кивнула, притворяясь благодарной, откинулась в кресле и сосредоточилась на последних днях на ферме и нашем с Джеймсом разговоре о детях. Вряд ли эти воспоминания помогут кого-то найти, тем более моего бойфренда.

Беккет что-то записал, явно взволновавшись. Я помнила слова Асы, что у меня всего шесть дней до лоботомии, если я не научусь тянуть время.

– Кажется… – начала я, не зная, что сказать, но понимая, что надо действовать, – я что-то забыла… Насчет того, где может находиться Релм. Вроде он мне что-то говорил, но я не помню.

Доктор снял очки и положил их на стол.

– Есть препараты, позволяющие оживить воспоминания, – начал он. – Можем в следующий раз испробовать.

Он мне не верит. Видимо, догадывается, почему я вдруг стала образцовым пациентом. Я применила отвлекающий маневр.

– Если вы его найдете, – заговорила я храбрее, чем от себя ожидала, – я хочу с ним поговорить прежде, чем вы сделаете… – я махнула рукой, – то, что решили с ним сделать. А затем я хочу поехать домой.

Доктор Беккет снисходительно кивнул:

– Конечно, дорогая. Тебе в любом случае придется закончить курс лечения, но после этого ты свободна.

– Договорились.

О лоботомии он не сказал – правда, я и не ждала. В душе я немного надеялась, что он открыто признается. С другой стороны, без спасительной лжи оставшиеся дни превратились бы в пытку. Я уже видела Лейси, Причарда. Я знаю, что меня ждет. Может, лучше до последнего не думать об этом.



На прощание доктор Беккет заставил меня проглотить блестящую красную таблетку. К моему удивлению, Аса меня не ждал. Меня сразу потянуло в сон, и я заторопилась в палату, но, проходя мимо рекреации, замедлила шаг.

Лейси сидела у окна, тихо покачиваясь. Казалось, ей лучше. Я огляделась – коридор можно было признать зоной, свободной от Келл, – и подошла.

– Красивая прическа, – начала я с самой жалкой и безобидной фразы в мире. Лейси повернула голову и сверкнула улыбкой.

– Спасибо.

Она не предложила присесть, но по ее виду я поняла, что она не против. Я не помню Лейси до Программы, но волей-неволей приходится поверить, что она всегда была сорвиголовой. Интересно, эта ее черта снова проявится?

Она мягко улыбнулась и оглядела меня расширенными глазами. В них не было узнавания, но они не казались мертвыми. Я подалась вперед, убедившись, что нас никто не видит.

– Тебя зовут Лейси, – прошептала я. – Ты Лейси Клэмат из Орегона.

Улыбка ее стала меньше, брови сошлись на переносице – Лейси пыталась понять, о чем я говорю. Она совсем не знает, кто она, но ее личность никуда не делась. Даже без воспоминаний она все равно останется собой. Несмотря на панику, которая поднималась во мне при мысли, что прежней Лейси больше нет, я убеждала себя, что передо мной Лейси.

– Если я смогу вытащить нас отсюда, – еле слышно сказала я, – пойдешь со мной?

Лейси перевела взгляд левее, и чья-то рука сжала мне плечо, отчего я подскочила. Обернувшись, я увидела Асу с сердито сжатыми губами.

– Вы, должно быть, устали, мисс Барстоу, – холодно сказал он. – Пойдемте в палату, там вы отдохнете.

Он прав: несмотря на прилив адреналина, снотворное действовало очень мощно – я боялась упасть и заснуть.

Я взглянула на Лейси, но она уже отвернулась и, покачиваясь, снова смотрела в окно.

Я пробормотала «пока» и пошла за Асой. Он вел меня как наказанного ребенка, а не как мятежницу, пытающуюся организовать побег из заведения по промыванию мозгов. Когда мы вышли в коридор, Аса резко обернулся. Я попятилась.

– Ты что творишь, черт побери? – прошипел он. От Асы пахло табаком, вокруг глаз залегли темные тени. Он здорово чем-то взволнован.

– Нельзя ли конкретнее, – попросила я. От неистового взгляда у меня мороз прошел по коже.

– Лоботомии захотела? Слоун, я пытаюсь спасти тебе жизнь, а ты задаешь Лейси вопросы о побеге. Боже! – Он стиснул кулак, словно желая кому-то врезать, отступил, затем снова подошел, явно расстроенный. – Надо быть умнее. Даллас меня не слушала, и ей назначили операцию.

– Что?! Когда? – Ее превратят в одну их тех кукол, погрузят в вечное забытье! – Ты должен их остановить.

– Каким образом? – Аса подошел вплотную. – Операция назначена на завтра. Если я себя скомпрометирую, закончу как она или Причард.

– Тогда что нам делать? Я не могу этого допустить, я должна ее спасти!

– Слоун, – в отчаянии заговорил Аса, – ты должна спасти себя. Ей я помочь уже не могу, и ты тоже. Тяни, веди свою игру. Релм делает все возможное.

Снова имя Релма вызвало во мне противоречивые чувства, тут же ослабленные лекарством. Меня словно окатило теплой водой, в голове все поплыло. Аса выругался и повел меня под локоть в палату.

– Это все красная таблетка, седатив, который действует, пока стираются твои воспоминания, – сказал он, оглядываясь.

– А что стирается? – спросила я, еле шевеля губами.

– Точно не знаю. Смотря что ты им рассказываешь.

– Они хотят найти Релма, – сказала я, когда Аса провел меня в палату. – Им хочется знать, почему его не было в доме на ферме, когда за нами пришли.

Аса помог мне лечь и смотрел на меня сверху:

– И что ты им сказала?

– Правду. – Глаза мигали реже. Аса появлялся и исчезал через долгие интервалы. – Что я не знаю.

Аса улыбнулся. Глаза у меня закрылись.

– Умница.



Я снова сижу в кабинете Беккета, чувствую себя, как никогда, одинокой. Непостижимо, но я согласилась принять таблетку, которая прикрепляется к моим воспоминаниям, помечая их для уничтожения. В жизни не думала, что добровольно соглашусь на такое, но сейчас это мой единственный шанс выиграть время. У меня осталось пять дней или даже четыре. Без долгих размышлений я проглотила желтую таблетку и прикрыла глаза, ожидая первой теплой волны.

Напротив застонало кресло доктора Беккета, когда он устраивался перед долгой сессией. На секунду я испугалась – вдруг подсознательно я догадываюсь, где Релм, но торопливо прогнала эти страхи. Я уже приняла таблетку – теперь мысли не спрячешь. Может, отчасти мне хочется, чтобы его поймали?

Через пять минут глаза широко открылись. Я ощущала спокойствие, но в отличие от седатива никакой сонливости. Я собранна, ясно мыслю и позитивно настроена. Я долго разглядывала Беккета, прежде чем он перехватил мой взгляд: он что-то писал в блокнот, быстро перелистывая страницы. На пальце нет обручального кольца; одет в мягкий коричневый блейзер, а под ним рубашка – так стильные телезвезды одеваются на вручение премий. Неужели он действительно следит за модой или это часть имиджа? Сегодня он побрился и выглядит моложе. Ему за сорок, но без бороды и тридцати не дашь. Ходячая ложь этот Беккет – фальшивый от и до.

Он поднял взгляд.

– А, я вижу, лекарство подействовало.

Я кивнула и уселась поудобнее. Кресло комфортнее, чем мне помнится, или я просто настроена помочь.

– Что вы пишете? – спросила я.

Он улыбнулся, будто ему неловко, что я за ним наблюдала.

– Порой требуется принимать решения, Слоун, – ответил он. – Некоторым пациентам помочь невозможно. Именно на меня возложена миссия принимать самые трудные решения. С сожалением должен тебе сказать, – он поджал губы и отвел взгляд, – что Даллас не выздоровеет. Ей назначена операция.

В горле пересохло. Ярость и горе взорвались в груди, но их сразу смыло теплой волной.

– И что с ней будет? Это жестоко даже для Программы!

– Уверяю тебя, это вовсе не так ужасно, как ты думаешь. По крайней мере, для нее. Мы довели технику лоботомии до совершенства – методы, которые применялись когда-то, давно канули в Лету. Изначально лоботомию делали душевнобольным преступникам, и отнюдь не с целью лечения: просто трудные пациенты становились проще в уходе. Лобные доли Даллас будут отсоединены от нервов, передающих зараженные сигналы. – Беккет сложил перед собой руки привычным жестом врача. – Мы вставим через глазницу металлический электрод и перережем нервные волокна. У Даллас не останется никакого шрама, зато ей уже не захочется убить себя.

– Она вообще думать не сможет, – огрызнулась я.

– Неправда. Мы же не удаляем часть мозга, а лишь меняем маршрутизацию. В результате получается более спокойный, менее агрессивный человек. Даллас не будет помнить прежние ужасы – долговременная память не сохранится. Она пройдет длительную, от трех до шести месяцев, физическую и речевую терапию и снова научится жить.

– Это ждет и меня? – тихо спросила я.

– Все зависит от того, сможешь ли ты нам помочь, Слоун. Скажи, где Майкл Релм?

Его рот лжет, а глаза уже рассказали мне все, что я хотела знать. В этой больнице нет другого терапевтического отделения, кроме этого. Я закончу так же, как остальные.

– Я не знаю.

– А что он говорил тебе на прощание? О чем был ваш последний разговор?

Воспоминание было выбрано, и, неспособная лгать из-за лекарства, курсировавшего в моих венах, я ответила:

– За день до приезда хендлеров мы стояли на мосту. Релм сказал, что понимает – я всегда выберу Джеймса, а не его, и обещал – что бы ни случилось, он всегда выберет меня. Но я этого не захотела.

Доктор Беккет кивнул:

– Ты надеешься снова увидеть Майкла Релма?

Я пыталась удержать ответ, но не могла:

– Да. Я жду, что он меня спасет.

Беккет расхохотался:

– Даже так? Уверяю тебя, это невозможно, но то, что ты в это веришь… Это о многом говорит. Слоун, ты любишь Майкла Релма?

– Сейчас я его ненавижу.

– Но в целом, несмотря на то что он лгал тебе и предал, ты любишь Майкла Релма?

От слез щипало глаза. Нижняя губа задрожала.

– Да, – прошептала я, – люблю.

– Тогда нам не придется искать Майкла Релма, – сказал Беккет, закрывая папку. – Он сам за тобой явится. А мы будем его ждать.





Глава 6




Утром я проснулась с похмельем от очередной таблетки, но не стала ждать, пока оно пройдет, – быстро встала и натянула чистую пижаму. На тумбочке стоял поднос с завтраком, но времени на еду не было: сегодня Даллас сделают лоботомию. Надо успеть найти ее и спасти. Я быстро вышла в коридор. Стены и пол кренились, и я несколько раз налетела на стену, пока приноровилась. Я помнила дорогу в изолятор, но вокруг все расплывалось.

– Слоун? – Обернувшись, я увидела Асу, вышедшего из другого коридора. – Что ты тут делаешь, почему не в палате?

– Мне нужно к Даллас, – ответила я. – Ты должен помочь мне спасти ее.

Аса в тревоге огляделся – коридор был пуст, подбежал, схватил меня за локоть и повел обратно. Я вырывалась, но он только сжимал пальцы.

– Отпусти! – выкрикнула я, но Аса ускорил шаг. – Мне больно!

Он рывком втолкнул меня в палату – я остановилась только у кровати, еще раз огляделся, вошел и плотно прикрыл дверь.

– Ты последний разум потеряла? – спросил он и оглянулся. Привлекать внимание медсестер или других хендлеров – последнее, что нам нужно. Проверяя его, я снова пошла к двери. Аса схватил меня, притягивая к себе. Он не смотрел на меня, лишь чуть наклонил голову, глядя вперед.

– Если ты это сделаешь, они тебя прикончат. Из изолятора выпускают по разрешению доктора Беккета. – Ореховые глаза встретились с моими. – У тебя оно есть?

– Я не могу допустить, чтобы ей сделали лоботомию. Аса, ты должен мне помочь.

Он немного расслабился, но лишь пожал плечами.

– Не могу, – прошептал он. – Даже если бы хотел. Я неминуемо скомпрометирую себя.

– Тогда что? – спросила я. – Что мне делать? После Даллас настанет моя очередь – тоже будешь тянуть?

– Нет, я обещал Релму.

– Почему? – всплеснула я руками. – Что ты ему задолжал такого ценного?

Аса быстро отвел взгляд, на щеках выступил румянец.

– Майкл Релм однажды спас мне жизнь, я у него в долгу.

– Может, он и тебе лгал!

Аса улыбнулся и повернул ко мне голову:

– Лгал, конечно, но я все равно ему благодарен. Без него я бы сто процентов покончил с собой. Релм был моим единственным другом, настоящим там или нет, и он меня спас. Сейчас я оказываю ему ответную услугу. Он любит тебя, Слоун. При всех своих изъянах он тебя любит.

– Жаль, что я не могу ответить тем же, – отрезала я. – Не забудь ему передать.

Телефон Асы завибрировал. Он вздрогнул, прочитал сообщение и отступил на шаг:

– Мне надо идти. Прошу, держись подальше от Даллас. У тебя четыре дня – постарайся, чтобы тебя не отвезли в операционную раньше. Ты меня поняла?

– Можно подумать, я в состоянии этому помешать!

– А ты делай все возможное, – коротко ответил он и выскользнул за дверь. Я обратила внимание, что он бледен и напряжен. Несмотря на предупреждение, я не могла обречь Даллас на то, чтобы вставленный через глазницу металлический щуп перерезал ее жизнь. Я должна как-то этому помешать.

Дыхание сбилось, пульс участился от адреналина, когда у меня мелькнула безумная мысль: может, мы пробьемся отсюда с боем?

Я оглядела комнату, ища все что угодно, что сойдет за оружие, но в палате был только поднос с накрытыми тарелками и пластиковая ложка. Вот бы медсестра Келл забыла свои вязальные спицы или что-то острое! Мне нужна карта-ключ, чтобы проникнуть в изолятор, а Аса ни за что не одолжит свою.

Минуты шли. Я все думала о Даллас, чья жизнь вот-вот непоправимо изменится. Никто, кроме меня, ей не поможет. Только я могу ее спасти. Я переставила тарелки на кровать и подняла металлический поднос. Я раздобуду карту-ключ.

Я приоткрыла дверь и выглянула в щелочку, надеясь увидеть в коридоре медсестру, но там было пусто. Поднос холодил руку, сердце стучало так, что кровь шумела в ушах. Мне придется кого-нибудь оглушить, и, хотя я ненавижу стационар Программы, делать этого мне не хочется. Но разве у меня есть выбор? Я проберусь к Даллас, выведу ее из изолятора, и мы попробуем сбежать. Все зависит от слепой удачи – попадемся мы или нет.

Я размеренно выдохнула, гадая, не сошла ли я и вправду с ума. Затем подалась вперед и громко свистнула. Не услышав ничего в ответ, я свистнула второй раз. На этот раз послышались шаги. Я чертыхнулась, засомневавшись в последнюю минуту, но закрыла дверь и встала за ней. Шаги приближались. Я занесла поднос над головой, готовясь с силой опустить его на того, кто войдет в палату.

Словно в замедленной съемке я видела, как повернулась ручка. Руку свело судорогой, дыхание участилось. Я увидела профиль, короткие рыжие волосы – и с силой опустила поднос. Металл ударился о череп с тяжелым звоном – вибрация отозвалась у меня в мышцах. Металлический лист согнулся. Я замахнулась, чтобы снова опустить поднос на голову вошедшей, но тело рухнуло на пол передо мной.

Медсестра Келл. У меня безжизненно, виновато повисли руки. На долю секунды я испугалась, что она мертва, но тут же услышала булькающий звук и прерывистый тихий стон. У меня считаные минуты. Надо найти Даллас.

Я сорвала карту-ключ с пояса Келл и, не выпуская подноса, выбежала из палаты, вертя на бегу головой, чтобы не пропустить нужные двойные двери. Каждую секунду я ожидала сирены, топота ног бегущих хендлеров, но все было тихо. Пока.

Перед сестринским постом я остановилась и прижалась к стене, чтобы меня не было видно. Не знаю, как миновать его с безумным видом и подносом в руке. Тихо поставив свое оружие на белый пол, я пошла вперед. Терапия. Может, я иду на терапию.

Молодой темноволосый медбрат взглянул на меня, я кивнула, и он снова уткнулся в компьютер. Я свернула, не дойдя до лечебного крыла, сразу узнала двери в конце коридора. Сюда меня возил Аса повидаться с Даллас. Я не уверена, что она еще здесь, но сейчас узнаю.

Оглядевшись, я воспользовалась картой Келл и осторожно вошла, увидев череду комнат. Даллас, должно быть, в единственной закрытой. Я с трудом проглотила слюну, смертельно боясь никого не застать. Вдруг я уже опоздала? Проведя картой по щели, я распахнула дверь, обмирая от страха.

В приглушенных полутонах изолятора я лишь через несколько секунд разглядела у стены фигуру в серой пижаме. Даллас подняла голову, и запавшие глаза расширились при виде меня.

– Слоун? – слабым голосом спросила она.

– Слава богу! – Я подбежала к ней. За эти несколько дней она совсем сдала – болезненная, исхудалая. Изоляция начала на ней сказываться.

– Мы с тобой бежим отсюда немедленно, – сказала я. – Если поймают, лоботомию сделают обеим. Лейси уже кукла, мы следующие в очереди. Шевелись! – Я толкнула ее к выходу, оглядываясь и держась вдоль стены в ожидании, что вот-вот заревет сирена и замигают огни. Но все было тихо. Мучаясь чувством вины, я думала, нашли уже Келл или нет.

Когда мы подошли к двойным дверям, я остановилась, взявшись рукой за косяк.

– Даллас, – сказала я, получив от нее почти стеклянный взгляд. – Нам придется бежать по лестнице, поняла? Не останавливайся – даже ради меня.

Прошла секунда, и в глаза Даллас начала возвращаться жизнь. Она вдруг обняла меня – коротко, тут же отстранилась и кивнула на дверь. Я провела карточкой, и мы направились к лестнице, идти до которой надо было мимо сестринского поста.

Но спуститься не удалось. Не знаю, сколько ступеней мы прошли, прежде чем я ощутила жжение, нестерпимое давление и скрутившую меня судорогу. Мир вокруг замер, и я мешком рухнула на пол. Меня трясло, из глаз текли слезы, изо рта сочилась слюна. Глаза закатились, и когда я смогла посмотреть вперед, передо мной был белый халат и рука с тазером.

Рядом появился кто-то еще и за плечо поволок меня в холл, перевернув на спину. Это Аса, он холодно смотрел на меня сверху вниз – не с досадой или гневом, а отстраненно. С лестницы доносился крик Даллас – она звала меня, но я ничем не могла ей помочь.

– Я сейчас возьму кресло, – сказал Аса, – и отвезу тебя в изолятор.

Он смотрел в коридор, кого-то ожидая. Я хотела спросить о Келл, но конвульсии были еще слишком сильны, чтобы говорить, – сводило челюсти.

Привезли кресло. Аса с другим хендлером подняли меня и усадили. Я свесилась на сторону, но ни один не помог мне и не спросил о моем самочувствии. Наверное, на этот раз меня убьют – я перешла все границы дозволенного. Я ожидала, что меня повезут к доктору Беккету, но кресло развернули, и вот я еду обратно, откуда мы только что бежали. Хендлеры перевалили меня на кровать в комнатенке рядом с изолятором Даллас, привязали и вышли. Аса даже не оглянулся.



Я услышала, как кто-то легонько стучит. По мере того как я просыпалась, стук становился громче. Я открыла глаза, сначала удивившись незнакомой комнате, затем вспомнив, что я в Программе и меня ждет лоботомия. Стук прекратился. Я повернула голову вправо – и оцепенела.

– Привет, Слоун, – сказал Роджер. – Пора немного поболтать.

Я хотела закричать, но Роджер в два прыжка пересек палату и зажал мне рот.

– Ну, ну, не доводи меня до крайности, а то глотку перережу!

Я отбивалась, изо всех сил мотая головой. Роджер отступил, вздрогнув и схватившись за бок, куда Даллас ранила его ножом. Как только его ладонь отпустила мое лицо, я закричала. Роджер схватил меня за горло, и крик пресекся. Я задыхалась, глаза полезли из орбит.

– Так, все сначала, – зарычал он. В груди жгло огнем. Я пыталась вздохнуть, но не могла. – Я убью твоего дружка, но сначала мне нужно его найти. Где Майкл Релм?

«Не знаю», – показала я губами. Я рвалась в своих путах, но это было бесполезно. Роджер навалился всем весом, и он гораздо сильнее. У меня трещали кости. Он меня убьет.

– Дело вот в чем, Слоун, – непринужденно продолжал Роджер. У меня перед глазами замелькали черные точки. Я уже теряла сознание. – У Релма есть кое-что мое. Я готов к обмену, но мне нужен Релм. Ты мне поможешь, или я уничтожу Даллас. – Роджер навис над моим лицом. Я силилась вздохнуть и не могла. Он любезно улыбнулся. – Я ее так отделаю – пожалеет, что не умерла!

При этой угрозе я собралась с последними силами и врезала ему коленом, попав в бедро. Роджер потерял равновесие и отлетел вбок. Я снова закричала, зовя на помощь, но кричать было ужасно больно – голос будто обдирал горло. Я никак не могла отдышаться – воздух проходил с трудом. Я беспомощно смотрела, как Роджер покачнулся, схватившись за грудь: раны от ножа у него наверняка еще не зажили – вдруг они откроются, и он истечет кровью!

– Я его найду, – прошипел Роджер, наставив на меня палец и отходя к дверям. – Майкл Релм покойник, так и знай.

– Помогите! – закричала я, но из меня вылетел только сиплый шепот, после чего начался приступ кашля. Роджер выскользнул за дверь, и я закричала, катаясь из стороны в сторону, чтобы как-то высвободиться из ремней, стиравших до крови мои едва зажившие запястья. – Помогите! – крикнула я снова, испугавшись, что он раздавил мне трахею и голос не вернется.

Послышались шаги. Я приподняла голову. Дверь распахнулась, в комнату заглянул Аса. Едва он увидел меня, как схватил рацию и назвал код. Я пыталась сказать ему о Роджере, который собирается убить Релма и сотворить с Даллас нечто ужасное, но он шикнул на меня, лихорадочно отстегивая ремни.

Сбежались люди, но говорить мне не позволили. Меня пристегнули к каталке. Белые халаты со свистом мелькали рядом, а я все пыталась вздохнуть. Я искала взглядом Роджера, но он исчез, как призрак, оставив гадать, была это явь или сон. Но в конце коридора, когда меня срочно везли на рентген, я услышала возглас одной из медсестер:

– Боже мой, что у нее с шеей?

И я поняла, что Роджер действительно приходил.



В ожидании Беккета я сидела в окружении хендлеров в палате изолятора – для разнообразия без ремней.

– Это был Роджер, – просипела я Асе. Горло по-прежнему саднило. Аса, напряженный и сосредоточенный, кивнул:

– Да, я видел, как он пробежал мимо. Мне показалось, он выбежал из комнаты Даллас, но затем я услышал твой крик.

Он виновато опустил взгляд. Я тронула его за руку, но Аса отпрянул, как от ожога. Я обманула его доверие, попытавшись спасти Даллас. Вряд ли он станет мне помогать.

Беккет вошел в палату, и Аса сразу отвел его в сторону, прежде чем врач успел поговорить со мной. Я смотрела, с нетерпением дожидаясь возможности рассказать, что случилось, чтобы они приняли меры и Роджер не смог бы навредить Даллас или найти Релма.

Доктор вынул телефон и минуту с кем-то разговаривал, озабоченно поглядывая на меня. Он что, звонит Роджеру? И вообще, станет ли Программа обращаться в полицию? Доктор Беккет закончил разговор, прошел мимо Асы и остановился передо мной. Я машинально тронула шею.

Он улыбнулся извиняющейся, но теплой улыбкой.

– Оставьте нас ненадолго, – коротко бросил он хендлерам. Они переглянулись, но вышли. В маленькой белой палате остались только я и хороший доктор. Меня охватила паника – вдруг Беккет тоже примется меня душить, как Роджер. Я беззащитна. Мне страшно.

– Должен признаться, – начал Беккет, – я шел сюда, ожидая Майкла Релма. Я разочарован, что он не пришел за тобой. Видимо, он тебя все-таки не любит.

От язвительных слов стало обидно, но у меня было важное дело.

– Вы не можете не наказать Роджера за такое, – сказала я после затянувшейся паузы. Голос звучал полузадушенно, слабо. – Он психопат, он угрожал убить Даллас и Релма. Я знаю, что хендлеры у вас резвятся как хотят, но даже вы должны знать какие-то границы.

– Все необходимые меры приняты.

Я засмеялась, но тут же схватилась за свою несчастную шею, стараясь утишить боль. Все-таки сумасшедший здесь персонал, а не мы, пациенты.

– Значит, ему все сойдет с рук, – сказала я, – как в тот раз. – Я посмотрела прямо в глаза Беккету: – Он шантажировал пациенток, заставлял заниматься с ним сексом в обмен на воспоминания.

У Беккета вытянулось лицо:

– Это что, слухи? Откуда ты знаешь?

– Я же была пациенткой Программы, не забыли? Я стала жертвой Роджера.

– У тебя остались недозволенные воспоминания?

– Да о чем вы думаете? Беккет, он насиловал несовершеннолетних девочек! Кому, на фиг, дело, что он сохранял им одно воспоминание без контекста? Они теряли несравненно больше! Это должно быть отражено в каких-то рапортах, ведь Роджера уволили еще до моей выписки!

Беккет озадаченно заморгал. Я не верила глазам.

– Доктор Уоррен все об этом знает, – настаивала я. – Релм сломал руку этому подонку. Роджера уволили и вывели из больничного корпуса с вещами. Почему его снова взяли в Программу?

– Никто его не брал, Роджер не работает в Программе – по крайней мере официально, как, кстати, и доктор Уоррен. Ее уволили после того, как ты пустилась во все тяжкие. – Беккет выдохнул и осторожно начал: – Слоун, нам надо поговорить о медсестре Келл.

Мне стало ужасно стыдно.

– Как она?

Доктор Беккет покачал головой:

– Ну, не блестяще, сама понимаешь. Ей наложили несколько швов. Это так ты отплатила женщине, которая пыталась тебе помочь? И после этого ты будешь утверждать, что ты не больна?

– Я не хотела ей навредить, – призналась я. – Я лишь хотела увидеть Даллас. То, что вы делаете, неправильно – нельзя превращать нас в зомби.

Доктор Беккет фыркнул:

– Какие зомби, Слоун? Ты же видела Лейси! Пациенты в прекрасном состоянии, просто… менее склонны к насилию, не рвутся покончить с собой. Неужели ты этого не видишь?

Мы словно говорили на разных языках. Похоже, Беккет действительно верит в чушь, которую несет.

– Тогда оставьте меня в покое, – сказала я. – Мне неизвестно, где Релм, да и в любом случае я бы вам не сказала. Пусть он меня предал, но он хотя бы не гребаный сказочник.

Доктор Беккет некоторое время сидел неподвижно, и улыбка Чеширского кота растянула его губы.

– Бедняжка, – сочувственно произнес он. – Тебе действительно не помочь.

Он мягко провел по моей щеке.

– Поспи, Слоун, – пробормотал он. – Я сделаю, что смогу, чтобы помочь Даллас.

Как по сигналу, дверь открылась, и вошли двое хендлеров, едва слышно заговорив с доктором. Беккет оглянулся на меня с сомнением, но и с некоторым беспокойством.

– Очистите сектор, позвоните охране, пусть обыщут территорию. До завтра, пока не придет хирург, дополнительный пост у изолятора.

Хендлеры, как безмозглые рабочие муравьи, отправились исполнять задание.

– Что, вот так все и закончится? – окликнула я Беккета. – Удалите наши воспоминания и сделаете вид, что мы вообще не существовали?

– Поверь мне, Слоун, – сказал доктор, – я был бы счастлив, если бы все было так просто. Ты не представляешь, какой пиар-кошмар устроила нам ты с твоим бойфрендом! Но Программа и не от такого оправлялась. Подростки будут продолжать убивать себя, а мы будем их спасать. Таков новый порядок вещей. Я рад, что в этой борьбе я на правильной стороне.

– Ошибаетесь.

– Да что ты знаешь? – В голосе доктора прорвалось раздражение, подпортив невозмутимый фасад. – У тебя депрессия, бред, здесь на твое мнение плевать хотели… – Он замолчал, справляясь с собой. – Увидимся по ту сторону, Слоун. Уверен, ты будешь куда приятнее.

На этом Беккет вышел и запер меня в обитой войлоком палате, вернувшись к служению Программе.





Глава 7




– Джеймс, – прошептала я, желая, чтобы звук его имени соткал из воздуха самого Джеймса. Я могла только представлять его лицо, голубые глаза и голос. Джеймса рядом нет и никогда не будет. Я лежу в палате одна, руки привязаны – верный способ мигом нажить клаустрофобию.

В тишине мне казалось, что мутится рассудок. Сколько времени прошло после того, как я напала на медсестру Келл – несколько часов, сутки? Понять невозможно – окон нет. Ничего нет. Незнакомая медсестра дважды заходила помочь мне воспользоваться туалетом. В последний раз она переодела меня в жесткую серую пижаму, но не сказала ни слова. Я чувствовала, что она меня ненавидит. Может, она подруга Келл? Однажды я чуть не спросила о пострадавшей, но передумала. Я не имею права спрашивать – я же сумасшедшая, напавшая на сиделку.

Теперь я привязана к койке, зову своего бойфренда по имени и всерьез жду ответа. Наконец за дверью раздались шаги – тяжелые, не тихие как у медсестер. Еще какой-то шум, значит, людей несколько. Я невольно улыбнулась: за мной пришли! Джеймс и Релм наконец пришли меня спасти!

Я вытянула шею и приподняла голову, чтобы видеть дверь. Я выйду отсюда! В голове закружились мысли – рассеянные, хаотичные, они натыкались друг на друга. Я не дам их стереть! Я начала кричать.

– Я здесь! – вопила я, не обращая внимания на кашель. – Джеймс! – Горло саднило после нападения Роджера, но я не хочу, чтобы они прошли мимо. По замку провели картой, дверь пискнула – я почти свободна!

Дверь распахнулась, и спустя секунду я поняла, что передо мной не Джеймс и даже не Релм. Вошел парень в белом халате и с прилизанными светлыми волосами, а за ним еще двое, почти копии друг друга. Улыбка исчезла с моего лица. Бабочки в животе вспыхнули и мгновенно обратились в пепел отчаяния.

– Нет, – я медленно покачала головой, – нет.

Хендлер бесстрастно шагнул в палату и начал расстегивать мои ремни, действуя уверенно, но не причиняя боли.

– Мы сейчас отправимся в маленькое путешествие, мисс Барстоу, – начал он, будто я сама не понимала. – Я помогу вам встать, и вы пойдете с нами, о’кей?

– Куда? – спросила я.

– Вас ждет один доктор.

Я позволила поднять себя, обрадовавшись, что снова стою на ногах. Волосы на затылке сбились, я смущенно пригладила их рукой, когда мы выходили. Я не увижу доктора Беккета – меня ведут к хирургу. Мне сделают лоботомию.

Один из хендлеров отстал, видимо, заняв пост у комнаты Даллас. Все вокруг казалось нереальным – стены, белые халаты, запах мыла, боль в запястьях. Я будто вязла в дурном сне, от которого никогда не проснусь. Когда из меня сделают новую Слоун, я настоящая – та, кто я сейчас, – будет заперта в обитой войлоком белой палате? Я буду вечно ждать Джеймса. По щеке потекла слеза, я судорожно вздохнула. Сухие губы начали трескаться, когда я заплакала. Страх был настолько громаден и кромешен, что я позволила себе укрыться в воспоминаниях о Джеймсе, как в последнем убежище.



– Слоун, – говорит Джеймс, улыбаясь, – ты должна научиться плавать.

– Угу. – Я сделала радио в машине погромче. Джеймс игриво ударил меня по руке.

– Я не шучу, – настаивал он. – Вдруг тебе придется спасаться?

Я со смехом повернулась к нему:

– От кого? От акул?

– Кто его знает.

– Ну, акул мне все равно не обогнать. Я не умею плавать и вполне счастлива, зато я прекрасно прыгаю по скалам. Надо будет как-нибудь тебе показать.

– Как мне не нравится, что ты боишься, – сказал Джеймс. Улыбка пропала, голос звучал серьезнее. Мы ехали к границе, где нас дожидались Лейси и Кевин, чтобы всем вместе присоединиться к мятежникам. В каждой минуте нормальной жизни сквозил подавленный страх. Вряд ли это когда-нибудь пройдет. – Не хочу, чтобы ты чего-то боялась, – продолжал Джеймс. – Я хочу, чтобы ты боролась. За все. Всегда. Иначе победят они.

Я с трудом проглотила слюну – «они» означало людей Программы.

– Я боролась за тебя, – буркнула я.

Джеймс дернул плечом.

– Ну да, а теперь я хочу, чтобы ты научилась плавать.

– Ни за что.

Джеймс включил дворники – начался мелкий дождь – и покачал головой, будто такой упрямой ослицы в жизни не встречал.

– Однажды, – сказал он, – я найду способ убедить тебя послушаться.



Я открыла глаза. Бесконечные коридоры. Голые белые стены сменились серыми – значит, мы в хирургическом отделении. Я никогда не плавала с Джеймсом. Он был прав – я слишком боюсь, всегда и всего. Я поглядела вправо и влево на хендлеров, ведущих меня вперед, к концу жизни, которую я знаю.

Больше бояться нельзя. Надо прыгнуть и поплыть.

– Вы хоть отдаете себе отчет в том, что делаете? – спросила я одного из хендлеров. – Я ведь даже не больна. Это делается, чтобы заткнуть мне рот.

Ни один из них не взглянул на меня, хотя хендлер справа чуть прищурился. Был бы здесь Аса, он бы мне помог. Но меня сопровождают два незнакомца, с которыми я веду свой последний разговор перед встречей с хирургом. Я рванулась, но хендлеры держали меня крепко.

– Идемте, – мягко сказал один из них, будто и впрямь разговаривая с сумасшедшей.

– Неужели вы сознательно в этом участвуете? – прошипела я на него. – Помогаете уничтожать людей? Что, если бы я была вашей знакомой, вашей сестрой? А если бы вы сами оказались на моем месте?

Хендлер повернул голову, его губы дрогнули – видимо, заранее заготовил какой-то ответ, но я воспользовалась моментом и бросилась на него, врезавшись плечом и чуть не сбив с ног, одновременно вырвав руку у другого хендлера. В тапках-носках я поскользнулась, но и в этом оказался плюс – я нырнула, и хендлер, пытавшийся меня схватить, промахнулся.

Я кинулась бежать – сперва скользила, потом немного освоилась – и выскочила за дверь, ведущую в главный коридор. Хендлеры кричали – и мне, и в свои рации. Отсюда, конечно, не сбежать, но я не пойду на смерть покорно, как животное. Если уж так суждено, меня потащат, отбивающуюся и кричащую. Я им задам!

Снова оказавшись среди белых стен, я побежала изо всех сил. Я не знала, насколько отстали хендлеры, и не желала оглядываться, боясь, что страх свяжет мне ноги. Я бежала, ежесекундно ожидая разряда из тазера, но понимала – ни за что не остановлюсь.

Последний поворот – и я вижу спины нескольких охранников. Мне стало нечем дышать, в животе лег тяжелый камень. Все кончено. Я уже хотела закричать и драться насмерть, но вдруг догонявшие хендлеры замолчали, вслушиваясь в то, что говорили им по рации, и переводили взгляд с меня на то, что происходило впереди. Я стояла в замешательстве, дрожа от адреналина, пока не услышала обрывки разговора. Я поняла, что секьюрити нет дела до меня и криков хендлеров, потому что они заняты беседой, вернее, активно пытаются выставить кого-то из холла.

Я пошла к ним, зная, что попаду прямо в лапы охраны, но надеясь, что это каким-то образом послужит моему спасению. Я оглядывалась на хендлеров, мявшихся на месте и явно разрывавшихся между возможными вариантами. Один из охранников повысил голос, повторяя, что комментариев не будет. Боже мой!..

Я побежала вперед, стараясь заглянуть за шеренгу широкоплечих мужчин. Кто-то кричал, что не позволит себя выгнать; я узнала голос и остановилась у двери на лестницу, переполняемая неимоверным облегчением.

Один из охранников шагнул вперед, и в просвете показался Келлан – темноволосый, с живыми глазами.

– Келлан! – крикнула я, правда, недостаточно громко, чтобы он услышал, – я осипла от слез. Я спасена. Репортер не допустит, чтобы мне сделали лоботомию.

За Келланом стоял оператор с камерой, снимавший всю сцену, хотя один из охранников постоянно закрывал ему объектив и отталкивал камеру в сторону. Из последних сил я встала на цыпочки и вскинула руки, чтобы привлечь внимание репортера, и в этот момент дверь на лестницу с громким щелчком приоткрылась. Не успела я ничего понять, как чья-то рука схватила меня за локоть и втащила на лестницу. Дверь с грохотом захлопнулась.





Глава 8




– Господи, Слоун, – сказал Джеймс, оттащил меня к себе за спину и подсунул под дверь монтировку. Без дальнейших слов он крепко обнял меня и прижался губами ко лбу. Некоторое время мы стояли в холодной бетонной лестничной шахте.

Я даже не могла его обнять – дрожали руки. Я медленно коснулась рукава его рубашки, а затем и теплой кожи. Я подняла голову и стала вглядываться в голубые глаза, лохматые золотистые волосы и успевшую отрасти светлую бородку. Это Джеймс из моих воспоминаний. Может, он тоже воспоминание?

– Ты настоящий? – дрогнувшим голосом спросила я. Мне даже показалось, что у меня галлюцинации, что мне сделали лоботомию, и это все реактивный психоз. Но пальцы коснулись шрамов на бицепсе Джеймса, я и поняла – это он. Застонав, я упала ему на грудь.

– Я здесь, – прошептал Джеймс, держа меня крепко и надежно. – Я здесь, Слоун. Я же сказал, что приду за тобой. А теперь, – он наклонился ко мне, – надо выбираться отсюда. Твой друг-репортер пока удачно всех отвлекает, но бежать надо немедленно. Ты сможешь бежать?

Я кивнула и вытерла лицо, но никак не могла отпустить руку Джеймса, боясь, что он исчезнет, и тогда меня схватят и потащат обратно в серый коридор. А вернуться туда я не могу. Просто не могу.

– А Даллас? – вспомнила я. – Она у них, и ей собираются…

– Я уже отправил за ней человечка, – послышался голос с нижней площадки. Я взглянула туда и увидела Релма в белом халате, с прилизанными волосами. От этого зрелища меня буквально замутило. Релм-хендлер. Релм в своем настоящем обличье. – Как только вы выйдете с территории, Аса приведет Даллас вниз, – сказал Релм. – Он дал мне свою карту-ключ, и в суматохе мы смогли войти сюда незамеченными. Блестящий план, позволь похвастаться, – улыбнулся он.

Я отпустила руку Джеймса и пошла вниз по ступенькам. Лицо пылало, как в огне. Релм просветлел лицом при моем приближении. Остановившись на площадке, я оглядела его. Неровный шрам на шее чуть выше белого воротника. Кожа вовсе не такая уж бледная, черные круги под глазами почти не заметны – не то грим, не то ему просто идет форма хендлера.

Я с силой ударила его по лицу. Слезы покатились у меня по щекам. Ладонь стала горячей. Релм постоял, потупившись, затем медленно выпрямился. Глаза у него увлажнились.

– Извини, – сказал он, все поняв. Я подалась ближе.

– Я тебя не прощу, – зарычала я. Кто-то тронул меня за руку, отчего я вздрогнула. Обернувшись, я увидела Джеймса.

– Нам надо идти, – мягко сказал он, с сочувствием глядя на Релма. Джеймс знает, что Релм на самом деле хендлер? Знает и пришел сюда в его компании?

Пальцы Джеймса переплелись с моими, и он кивнул, словно прося ему доверять. Я подчинилась. Он потянул меня вперед, мимо Релма, хотя я порывалась сказать что-то еще. Ладно, отложим. Мы потопали по ступеням, Релм, прилично отстав, шел сзади. Мы уже были у самого выхода, когда наверху дверь на лестницу затряслась, скрежеща монтировкой. Погоня. Джеймс сжал мою руку, и мы выскочили из здания на палящее солнце, сразу ослепившее меня. Щебень дорожки больно впивался в тонкие подошвы больничных тапок, но я шла, не представляя, куда меня ведет Джеймс. В здании заревела сирена – во мне возник острый страх. Нам не выбраться. Нас не выпустят!

– Туда, – сказал Релм, сразу оказавшийся сзади, указывая мимо моего плеча влево. Он легко мог меня обогнать, но он старался меня прикрыть. Сбоку от корпуса проходила узенькая дорожка, из-за угла высовывался белый фургон. Я слышала, как тела ударились о металлическую дверь: хендлеры буквально вывалились из здания. Легкие горели, но я бежала, зная, что речь идет о жизни и смерти.

Впереди была парковка, заполненная примерно наполовину, но мы бежали к боковой дорожке. Рядом с фургоном мелькнул белый халат; я напряглась всем телом, оступилась и упала бы, если бы Джеймс не подхватил. Хендлер привез кого-то на кресле и отодвинул дверцу фургона. У меня вырвался крик, потому что эти светлые дреды я узнаю где угодно. Я смотрела, как Аса сажает в фургон Даллас, обмякшую и бессильную, будто ей ввели сильный седатив. Вдалеке послышались полицейские сирены, и я отлично понимала, что не желаю тут торчать, когда они приедут.

Пусть Программа изначально порочна, я не стану рисковать тем, что власти мне не поверят. Пока они разберутся, я в этом хаосе могу вновь очутиться в лечебнице. Я не наивна и знаю, что Программа не остановится ни перед чем, лишь бы я замолчала навсегда.

– Быстрее, Слоун, – задыхаясь, сказал Джеймс, на бегу оглянувшись и рванув так, что мои ноги оторвались от земли, и я буквально пролетела за ним пару шагов. Видимо, хендлеры приближались. Мне казалось, я чувствую, как они дышат мне в затылок. Даллас однажды сказала, что из Программы вытащить невозможно – они пытались. Джеймс тогда сказал, что не так пытались. Я очень надеюсь, что он понял, как делать это правильно.

Мы свернули за угол. Аса был уже за рулем, мотор работал. Он сорвал с себя белый халат, пристегнулся и включил мотор. Фургон открыт, свобода так близко, что я уверена – у нас получится. У нас должно получиться.

Я услышала, как двинулся рычаг переключения скоростей, и на секунду испугалась, что Аса нас бросит, но кто-то схватил меня за пижаму на спине и швырнул вперед. Я потеряла равновесие, споткнулась и ударилась животом о подножку фургона. Вокруг суматоха, машущие руки, старающиеся меня схватить, невозможно понять, что происходит. По инерции я вкатилась в фургон, и дверь с грохотом захлопнулась.

Релм упал рядом, и мы лежали плечом к плечу. С визгом шин фургон рвался вперед. Легкие горели, в боку ужасно болело. Может, у меня что-то было повреждено внутри, но в таком состоянии точно не понять.

– Спасибо, чувак, – сказал Джеймс. Щеки у него раскраснелись, волосы мокрые от пота. Я повернула голову: он обращался к Релму, который силился отдышаться. Тот вяло помахал рукой. Именно Релм забросил меня в фургон. Я отвернулась, не в силах смотреть ему в лицо, пусть даже он только что спас мне жизнь.

– Слоун?

Я улыбнулась, узнав голос, и приподнялась, застонав от резкой боли в боку, но оттолкнув руку Релма, пытавшегося помочь. Даллас сидела сзади, пристегнутая ремнем безопасности поверх серой пижамы. Марлевой нашлепки на ней не было, и от облегчения я не могла сдержать смех. Успели.

Я хотела обнять ее, но фургон летел с сумасшедшей скоростью, и я не решалась встать. Джеймс пересел на переднее сиденье, подсказывая Асе, куда ехать. Мой друг хендлер теперь тоже беглец, и по его бескровным щекам я видела, что он это знает.

Бок снова пронзило болью, и я приподняла край пижамы посмотреть. Там оказался багровый синяк размером с кулак с малиновым пятном в середине. Я быстро поправила куртку, вспоминая, какие важные органы у нас справа.

– Релм, помоги ей пересесть на сиденье, – попросил Джеймс. Я посмотрела на него. Увидев мое лицо, он нахмурился: – Ты в порядке?

Он что-то сказал Асе и, хватаясь за сиденья, подошел меня поднять. Я молча позволила Джеймсу себя передвигать, прикусив губу, чтобы удержаться от крика в потревоженном боку. Релм пролез вперед и сел рядом с Асой.

Я осторожно запахнулась в пижаму и опустилась на сиденье рядом с Даллас. Джеймс обеспокоен, но он то и дело поглядывает в окно, не едут ли за нами полицейские – или, хуже, хендлеры. Я взглянула в зеркало заднего вида над Асой и закричала не своим голосом:

– Погоня!

Сзади все наши маневры повторяла черная машина, обгоняя большинство автомобилей. Вот она свернула за нами. Меня охватил ужас.

Джеймс мельком взглянул на черную машину и успокаивающе взял меня за руки.

– Это Келлан, – сказал он. – Все нормально, это Келлан. – Я удивленно посмотрела на него. – У меня же осталась его визитка, – пояснил Джеймс. – Он помог вас вытащить.

Я посмотрела на машину, но через тонированные стекла водителя было не разглядеть. Столько всего случилось, что я не знала, о чем спросить сначала. Я уронила голову на грудь Джеймсу, счастливая, что он рядом, и еще более счастливая вернуть себе свободу. Однако невольно закрадывалась мысль, надолго ли.

– Куда мы едем? – спросила я, обняв Джеймса. Я вздохнула, когда он погладил меня по волосам, и напряглась, когда ответил Релм.

– В Орегон, – тихо сказал он. Я с трудом выпрямилась, гневно глядя на него. С ума сошел?!

– Там же наверняка засада! Я не вернусь домой, ведь родители сдали меня в Программу!

– Другого выбора у нас нет.

– А как тебе доверять? Ты же хендлер! Ты позволил им меня забрать! – Я с трудом удержала слезы, живо вспомнив пережитое предательство. Даже если простить Релму былые грехи, он не вывел нас из дома на ферме. Он отыскал нас для Программы – и исчез, когда больше всего был мне нужен.

Релм опустил голову.

– Я не позволял им тебя забрать, просто не смог помешать. Кас рассказал мне о своей сделке. Если бы я не ушел, загребли бы всех. Я выручил Джеймса. – Он повернулся ко мне. На щеках играли желваки. – Я сделал это ради тебя, поэтому можешь спокойно мне доверять.

Джеймс крепче обнял меня, пробормотав, что Релм прав, но мне этого было мало. Меня необъяснимо остро злило то, что Релм хендлер, что его не было на ферме, но это не все. В памяти мелькнул обрывок воспоминания, и я повернулась к Даллас, уверенная, что это как-то связано с ней. Но память молчала. Я посмотрела на Релма. Воспоминание стерто! Программа отчасти стерла причину, почему я на него злюсь. Что же еще он мог натворить? Я отказываюсь верить ему из-за преступлений, о которых не помню, – не такая я добрая.

– Значит, в Орегон, – сказала я, взбешенная, что Программа вообще посмела лезть в мои воспоминания. – А потом? Сколько времени пройдет, прежде чем нас снова схватят?

Аса взглянул на Релма, явно тоже тревожась об этом. Да, влип парень, ничего не скажешь. Каким бы ни был его долг перед Релмом, Аса здорово испортил себе биографию, сбежав с группой полупомешанных мятежников.

– Не знаю, – серьезно сказал Релм. – Но домой ты не отправишься. Мы едем в Орегон кое с кем встретиться. С другом. Возможно, единственным, который у нас остался.

– Как его зовут? – Не представляю, чтобы кто-то захотел встать на нашу сторону. Даже ради долгов перед Релмом.

Релм печально улыбнулся и отвернулся, глядя вперед.

– Ивлин Валентайн.





Глава 9




Дома в Орегоне выглядели как прежде. Когда мы въехали в городок, меня охватила ностальгия. Я всю жизнь каталась мимо этих пастбищ, мы всей семьей ходили в походы и жили в палатке. Потом мы выбирались на природу с братом и, пусть я этого не помню, с Джеймсом.

Глаза закрывались от усталости, но синяк на боку ужасно болел. Джеймс на заднем сиденье говорил с Даллас – ее односложные ответы мало облегчали наши страхи. Она нездорова, и серьезно. Все без слов понимали – надо за ней присматривать, чтобы не выпрыгнула из мчащегося фургона.

Релм звонил Келлану, но нам мало чего рассказал. Разговор звучал довольно угрюмо, а на прощание было сказано: «Посмотрим». Я думала, наши лица будут на всех телеканалах и сканерах, но, видимо, Программа решила утаить инцидент. Нет даже «Эмбер алерт» по нашу душу.

Сиденье дрогнуло, когда Джеймс схватился за спинку и перебрался ко мне. От легкого толчка страшно заболел бок, и я скрипнула зубами, чтобы не вскрикнуть. Скрыть это я не успела, и Джеймс осторожно повернул меня лицом к себе.

– Что случилось? – серьезно спросил он. Заметив, как я оберегаю правый бок, он обвиняюще уставился мне в глаза: – Ушиблась?

Сидевший впереди Релм сразу обернулся. Ну все, сейчас начнется представление.

– Приложилась о фургон, – сказала я пересохшими губами. – Не буду лгать, чертовски больно. Аса, – обратилась я к хендлеру, чуть улыбнувшись, – у тебя обезболивающего не найдется?

Аса взглянул в зеркало заднего вида.

– Несколько ампул торазина, но тогда ты долго проспишь.

Я покачала головой. Может, мы временно обогнали преследователей, но если я засну, я буду беспомощна. Нельзя так рисковать. Вряд ли я вообще когда-нибудь смогу заснуть.

– Пусть он сделает тебе укол, – прошептал Джеймс. Едва касаясь, он кончиками пальцев провел по синяку, и я вздрогнула. – Я не смогу поцеловать так, чтобы все прошло.

– Это я тебя толкнул, – тихо сказал Релм. – Моя вина.

Взглянув на него, я подавила поднявшуюся во мне волну симпатии, отказываясь сказать ему хоть одно ласковое слово. Иначе не знаю, сколько еще он у меня заберет.

– Не глупи, – отозвался Джеймс вполне дружелюбно. – Ты спас нам жизнь. Аса, можешь передать мне шприц? – Я умоляюще взглянула на Джеймса, но он решительно покачал головой: – Я пригляжу, чтобы с тобой ничего не случилось.

Мы смотрели друг на друга, зная, что он уже обещал это раньше. Так мы и живем, давая невыполнимые обещания, чтобы надежда прожила еще немного. Надежды, как сказал Артур Причард, иногда достаточно, чтобы выжить.

Я кивнула и закатала рукав пижамной куртки. Аса передал шприц, и Джеймс, напрягшись, очень сосредоточенно занес его, как копье. Если бы бок так не болел, я бы засмеялась.

– Подожди, – вмешался Релм, перелезая назад и отбирая шприц у Джеймса. – Иисусе, ты же не панцирь насквозь пробиваешь. – Он сунулся между нами, и от его близости мне стало невыносимо тоскливо. Он уже снял халат, но волосы по-прежнему были гладко зачесаны на пробор, украшая хозяина не по заслугам. Я еще сильнее возненавидела за это Релма.

– Так, – тихо произнес он, пряча взгляд. Проведя теплыми, нежными пальцами по моим мышцам, он взялся за предплечье и приподнял мою руку. – Вдохни, – прошептал он слишком мягко. Слезы выступили на глазах, и я сжала губы, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы Релм был здесь. Не хочу боли и сожаления. Не хочу любить его и ненавидеть одновременно.

Почувствовав укол и глубокое жжение там, где вошла игла, я вскрикнула. Но виной тому был не укол, и Релм это знал. Когда он вытащил иглу, я закрыла лицо руками и заплакала обо всем, что потеряла за последние месяцы. О том, как меня предавали и попирали мои права. Я чудом спаслась от лоботомии! Впереди в жизни только мрак, поэтому я плакала.

Релм встал, и Джеймс снова оказался рядом, шепча, чтобы я выплакалась. Он помог мне лечь к нему на колени. Я прижалась к Джеймсу – бок все еще болел – и несколько раз судорожно всхлипнула. Торазин начинал действовать, обволакивая меня дремотой. На этот раз я не стала сопротивляться успокоению.

– К Ивлин доедем через час, там можно будет отдохнуть, – сказал Релм, сидя впереди. Помолчав, он добавил: – Если она нас впустит, конечно.



Металлическая дверь со скрежетом отъехала, и я, вздрогнув, проснулась. Бок уже не болел, но казался жестким и припухшим, и на секунду я вообразила, что пресс у меня затвердел, как окаменевшее дерево.

– Несите в комнату, – скрипуче сказал женский голос с легким немецким акцентом. Должно быть, это Ивлин Валентайн. Сильные руки подхватили меня и подняли с сиденья. Голова легла Джеймсу на грудь. Я силилась проснуться, но глаза слипались – действовал торазин.

– Попытка суицида? – спросила врач.

– Нет, – ответил Релм. Я с трудом приоткрыла глаза и увидела крытый дранкой маленький коттедж. Меня несли ко входу, увитому плющом. Казалось, дом старается спрятаться среди деревьев. – Девушка просто расстроена, – добавил Релм. – Мы едва не опоздали ее спасти. А вот другой, Даллас, нужна ваша помощь.

Врач вздохнула и пробормотала что-то, чего я не разобрала. Я слабо повернула голову, но перед глазами все плясало, пока Джеймс меня нес. И еще я никак не могла отдышаться.

– Здравствуй, милая. – Голос рядом со мной. Высокая худая женщина в очках. Ей за шестьдесят, у нее жесткие каштановые волосы и родинка сбоку на носу. Она улыбалась. Зубы желтые и кривые, но улыбка искренняя. Мне Ивлин Валентайн сразу понравилась. – Не старайся говорить. – Она нетерпеливо махнула рукой. – Тебе надо выспаться. Я только посмотрю твой бок – надо проверить, все ли там в порядке.

– С ней все будет нормально? – Джеймс даже не пытался храбриться. Он совершенно без сил, и если бы несли не меня, я бы поддержала его и заверила, что все прекрасно.

– Наверняка, – сказала врач, и я почувствовала, как она откинула мне волосы с лица. Я словно поплыла в воздухе – Джеймс повернулся, чтобы пронести меня в дверь, и нас поглотила тьма. Окна были занавешены, над головой включился свет. – Так, большая гематома, сейчас потыкаем и убедимся, все ли нормально. – Она потрепала меня по плечу, давая понять, что шутит. – Клади ее сюда.

Я ощутила приятно холодные простыни – Джеймс уложил меня на узкую кровать. Я была заторможенной, слабой, но больше всего боялась оставаться с кем-нибудь, кроме Джеймса. Я схватила его за рубашку, чтобы он не уходил. Он присел на кровать, взял мою руку и прижал к губам.

– Все, кроме блондинчика, вон, – сказала доктор, выгоняя Релма и Асу. – Прежде всего давай-ка снимем с нее этот отвратительный цвет, – обратилась она к Джеймсу, и он начал стаскивать пижамную куртку, сгибая мои руки. Ивлин опустилась на колени, осмотрела синяк и действительно потыкала в него, отчего я не сдержала стона. Она извинилась, но потыкала еще несколько раз в других местах. Потом подошла к комоду и достала ярко-розовую футболку. – Помоги ей надеть, – попросила она Джеймса. – Не могу видеть ее в сером.

– С ней все нормально? – напряженно спросил Джеймс.

– Контузия, синяк. Несколько недель нужно поберечься. Насколько я могу судить, основная травма у нее психологическая. – Доктор взяла маленький деревянный стул и присела у кровати. Она посмотрела на меня и Джеймса. – Сочувствую, вы многое вытерпели, но, возможно, вы сможете мне кое-что объяснить. Например, как, черт побери, Майкл Релм меня отыскал.

Я не ответила, отдав инициативу Джеймсу, только несколько раз расширила глаза, чтобы окончательно проснуться.

– Когда нас забрали из фермерского домика, – начал Джеймс, – Релм оказался в фургоне, куда меня посадили. Он был одет хендлером. Еще там был Аса. Они привезли меня в какой-то подозрительный мотель недалеко от больницы. Никто не знал, что Аса был в фургоне, поэтому в Программе не заподозрили, что он каким-то боком причастен. Жил я в мотеле под тщательным прикрытием, ведь для Программы я бесследно исчез. В общем, Релм меня спас. – В груди у меня возникла боль – не знаю, что мне надо услышать, чтобы я простила Релма. Просто не представляю. – У меня случайно осталась визитка журналиста, – продолжал он. – Мы с Релмом с ним встретились и попросили помощи, пообещав такой репортаж, какого у него еще не бывало, но только после освобождения Слоун. – Джеймс пожал плечами. – Релм пожертвовал вами, Ивлин. Он сказал, что договорится для Келлана об интервью, если он нам поможет.

Хорошее настроение Валентайн мгновенно испарилось, и она бросила совсем не добрый взгляд на дверь, за которой ждал Релм. Он как-то рассказывал, что Ивлин очень хорошо к нему относилась. Но если она прячется от Программы, какое право он имел ее раскрывать? Похоже, Релм вообще присвоил себе многовато прав.

Джеймс продолжал:

– Келлан предложил войти в больницу и устроить там переполох. Раньше он уже пытался проникнуть в корпус и знал, что сбежится охрана и его остановят. В это время мы с Релмом и вошли незаметно. Конечно, мы не ожидали, что Слоун попытается прорваться самостоятельно, но, похоже, мы ее недооценивали. – Джеймс улыбнулся, но было видно, что он еще не до конца отошел от мысли, что мог меня потерять. Я не помнила свое первое пребывание в Программе, но на этот раз, если бы не Джеймс и Релм, меня бы не было. Настоящая Слоун Барстоу была бы мертва. Вряд ли я когда-нибудь вновь почувствую себя целой – или вспомню, что означает спокойно жить.

– А другая девочка? – спросила Ивлин, скрестив руки на груди. По ее лицу я не понимала, не то она просто деловита, не то здорово разозлилась.

– Даллас одна из нас, – сказал Джеймс. – Но раньше ее насиловали, и с ней все скверно. Не смотрите, что она нормально выглядит. Релм рассчитывает, что вы ей поможете.

– Похоже, Майкл Релм на многое рассчитывает, – заметила Ивлин. – Продолжай. – Нет, она точно злится. Хорошо, что торазин начал отпускать – или это действует адреналин? – потому что, по-моему, Ивлин Валентайн вот-вот выставит нас из своего дома.

– Мы планировали забрать Слоун и Даллас и ехать сюда, – сказал Джеймс. – Релм давно знал, где вы, поэтому и оставался в Орегоне, поближе к вам. Он ждал удобного момента, чтобы приехать. Я счел, что этот момент настал.

Ивлин молчала. В тишине я оглядывала ее спальню. Свет приглушенный, но необычный. На стенах картины – лесные пейзажи, написанные крупными мазками, постельное белье темно-зеленого цвета. Обстановка скромная, и я поняла, что своим появлением мы сломали Валентайн и без того с трудом налаженную жизнь. Она приютила беглецов.

– Я знала, что мое время придет, – серьезно сказала она. – Если перед своим уходом я смогу спасти еще нескольких детей, так тому и быть. Но как только Программа меня обнаружит, дом будет окружен. Вам нельзя долго здесь оставаться.

– Если вы поговорите с Келланом, – подался вперед Джеймс, – и расскажете свою историю, мы покончим с Программой! Релм говорит, вы знаете, как это сделать.

На губах Ивлин мелькнула улыбка, и она плотнее запахнулась в свой красный свитер.

– Майкл слишком высокого обо мне мнения. Программа уничтожит меня задолго до того, как правительство предложит мне защиту. Я слишком стара, чтобы бегать, и слишком устала. У меня много секретов – таких, которые я никогда не забуду. – Ивлин искоса посмотрела на Джеймса: – У тебя ведь тоже?

Из-за нашего побега я совершенно забыла, что Джеймс принял Панацею и теперь знает все о нас и о себе. Боже мой! Что ему известно?

– Я же не врач, – ответил Джеймс. – Уверен, мои секреты по сравнению с вашими ничто.

Ивлин подалась вперед.

– Ты здоров? – тихо спросила она. – Ты в состоянии сдерживать депрессию?

Джеймс неловко двинулся на стуле.

– Мне же оказали помощь, – сказал он. – С Релмом и кое-какими лекарствами самое худшее я поборол. Я сосредоточился на Слоун и делал все возможное, чтобы ее спасти. Было чертовски нелегко, но, кажется, худшее уже позади.

Ивлин кивнула:

– Не всем так повезло. Будь готов к тому, что воспоминания будут возвращаться и дальше, и некоторые будет непросто пережить.

– Я понимаю риск, но сейчас не об этом надо думать. Вы великодушно впустили нас к себе, но мне нужно знать… Ивлин, вы знаете, как покончить с Программой?

Она подняла взгляд к потолку, будто сдерживая слезы.

– Майкл не оставил мне выбора. И я не питаю иллюзий насчет щепетильности Программы. Они не остановятся ни перед чем, чтобы заткнуть мне рот. – Ивлин шумно вздохнула и откинулась на спинку стула, скрестив ноги. – Знаете, своих детей у меня не было, поэтому эпидемия не коснулась меня так близко, как других врачей. Это не значит, что я отнеслась к ней спокойно – я была в ужасе. Но, несмотря на все исследования, я не могла найти причину этой вспышки.

Ближе всего я подобралась к разгадке, когда в маленькой школе в Вашингтоне отравились три девочки, ночевавшие у подруги. Они стали одними из первых жертв эпидемии, и, кроме дружбы, их ничто не объединяло – ни генетические маркеры, ни родственные связи. Одна из них, шестнадцатилетняя, с девяти лет жила на антидепрессантах. У нее диагностировали миллион заболеваний и назначили лечение, чтобы она могла учиться в школе. Я считаю, что именно коктейль из лекарств в конечном счете и вызвал у нее суицидальные мысли. Что она сказала подругам, почему они захотели умереть – тайна, но с того дня все и пошло. Репортажи, статьи, подражания – все происходило так быстро, что уже никто не интересовался, почему подростки решили убить себя; речь шла о том, как их остановить. Начался настоящий мировой психоз… По крайней мере, это мое мнение. Предлагались и иные теории, но теперь это уже разговоры в пользу бедных с тех пор, как появилась Программа. – Ивлин картинно развела руками. – И сразу всех спасла.

Я жадно впитывала сказанное Валентайн, сопоставляя с тем, что видела и испытала. Не могу сказать, что полностью согласна с Ивлин – я бы не сказала, что эпидемия выдумка, но доля правды в ее словах определенно есть.

– Я привязалась к Майклу, – ностальгически продолжала она. – У него доброе сердце, и он настоящий боец, однако он бывает жестоким и любит манипулировать. Это началось после того, как его лишили воспоминаний. Программа его не спасла, а лишь сделала хуже. Тогда-то я и поняла, что это не решение. Я начала думать над формулами и нашла способ вернуть воспоминания. Я дала Панацею Майклу, Кевину, Роджеру и Питеру. – Она часто заморгала, сдерживая слезы. – Питер не пережил возвращения памяти. Несмотря на все мои старания и помощь, он не смог. – Ее голос пресекся. Я отвела взгляд. – Он бы выжил, если бы я не дала ему Панацею. Я его убила – и поклялась никогда не рисковать так снова. Но… – Ивлин печально пожала плечами, – Программа узнала о Панацее, и со мной разорвали контракт. Я не стала дожидаться лоботомии и сделала все, чтобы защитить своих пациентов. Я уничтожила их личные дела и формулу препарата. Последняя таблетка была у Релма. Он не сказал вам, кому она предназначалась?

– Нет, – сказала я. Ивлин тихо фыркнула, и тут меня осенило: Релм украл таблетку Роджера! Тот все это время искал свою Панацею, а она была у Релма! Видимо, в конце концов Роджер его вычислил.

– А вы можете изготовить еще? – спросила я, думая о Даллас и гадая, поможет ей прошлое или убьет.

Ивлин медленно покачала головой:

– Я никогда этого не сделаю. Обрушить на пациента все плохие воспоминания сразу? Это все равно что своими руками убить подростка. Артур Причард носился с этой идеей, а я утверждала, что это ошибка, Панацея была ошибкой. Он мне не поверил.

Артур Причард, один, в серой комнате.

– Ему сделали лоботомию, – тихо сказала я. Джеймс дико на меня посмотрел. – Я видела его в Программе.

Плечи Ивлин чуть поникли.

– Мне очень жаль это слышать… Но факт остается фактом: Панацея никого не спасет. Это был всего лишь опыт наивной ученой. Надо было с самого начала запретить Программе стирать воспоминания. Ты спрашиваешь, знаю ли я, как уничтожить Программу? – Ивлин подняла взгляд на Джеймса. – Я не знаю, как заставить мир поверить нам, но если ваш журналист сможет разузнать о засекреченных Программой исследованиях, он найдет ответ. Причина распространения эпидемии – в самой Программе. Давление, повышенное внимание вызвали новый виток эпидемии, который они надеются сдержать, переустроив мир. Программа сеет самоубийства.





Глава 10




Время было уже позднее, и Ивлин разрешила нам отдохнуть в ее спальне, пока она посмотрит Даллас и остальных. Было как-то странно лежать в ее кровати, но в то же время я очень хотела проспать несколько часов рядом с Джеймсом. Мы мало говорили – что-то с облегчением пробормотали о том, что наконец-то мы вместе. Мне о стольком надо было расспросить, но за последние часы на меня обрушилась масса информации, и я боялась больше не вместить.

Не знаю, сколько времени прошло, когда Джеймс рядом со мной шевельнулся, сказав, что я сплю как мертвая. Я проснулась. Он включил свет, и все в комнате окрасилось в оттенок, который меня не украшал. Я взглянула на свою розовую футболку и серые пижамные штаны и через секунду вспомнила, где мы.

Меня словно волной обдало, и я вскочила с кровати, вздрогнув от боли в боку. Я проверила синяк – Джеймс выпятил нижнюю губу при виде гаммы красок. Он нежно меня обнял, а я поклялась, что со мной все в порядке (хотя болело чертовски), и поцеловала его в губы. Затем мы вышли из комнаты.

Далеко идти не пришлось. Я споткнулась на ровном месте и вытянула руку, чтобы Джеймс не шел дальше. В кухне за круглым столом в свете яркой лампы сидела Ивлин, а перед ней Келлан со своим оператором, записывающим интервью. Релм с Асой стояли поодаль. Релм встретился со мной взглядом и отвел глаза. Мы стояли и слушали, как Ивлин Валентайн рассказывает миру о Программе. Она говорила деловито, временами даже сухо, но ее слова вызывали доверие.

Когда они сделали перерыв, чтобы перенастроить камеру, я тихо пошла поискать Даллас. Она сидела в гостиной и смотрела на пустой телеэкран. Ивлин и с нее содрала серую пижамную куртку и выдала на редкость просторную футболку «Сиэтл сихокс». Даллас явно была не в своей тарелке – такой я ее еще не видела. Я присела рядом. Мы молчали. У нее задрожала губа, но Даллас тут же широко улыбнулась, сверкнув щелью между передними зубами. Я обняла ее за плечи, она прижалась ко мне, подавив плач, и мы уставились в экран выключенного телевизора. Мы сдружились, но сейчас слишком эмоционально травмированы, чтобы говорить о пережитом.

– Слоун, – тихо позвал Джеймс. Я оглянулась – он стоял в дверях, безупречно красивый (по крайней мере, для меня). Я поцеловала Даллас в щеку, отчего она засмеялась, встала и подошла к Джеймсу. Я не надеялась когда-нибудь услышать смех Даллас, и теперь мне стало почти как дома. Я взяла Джеймса за руку и повела его на кухню.

Интервью с Ивлин закончилось. Она очень устала и пробормотала, что приготовит чай. Я решила ей помочь, повернула ручку плиты – вспыхнул газ – и поставила на конфорку чайник. Кто-то тронул меня за локоть, отчего я вздрогнула. Это был Аса.

– Я хотел попрощаться, – негромко сказал он. В обычной одежде он выглядел как все – нормально. В нем нет ничего зловещего, тем более что глаза у него такие добрые.

– Как попрощаться? – не поняла я. – Мы же даже не поговорили толком, я о тебе ничего не знаю.

Аса улыбнулся и робко взглянул по сторонам.

– Не обижайся, – он показал на оператора, – но я так решил. В Сан-Диего есть девушка, которую я хочу навестить. Я планирую залечь на дно и переждать то, что начнется, когда дерьмо попадет в вентилятор. Я очень надеюсь, что у вас все получится.

– Знаю. – Я обняла его, оберегая свой ушибленный бок. Я не виню Асу за нежелание продолжать. Скорее, это даже доказывает его предусмотрительность. Мой бывший хендлер обошел комнату и со всеми попрощался, избегая, однако, репортера. Он обменялся рукопожатием с Джеймсом и обнялся с Релмом. Так же быстро, как появился в моей жизни, Аса ушел, сыграв свою роль в моем спасении.

Ночь получилась длинной. Мы с Джеймсом уклонились от телеинтервью в обмен на устное, из которого выйдет статья, – в основном из нежелания лишний раз тиражировать наши и без того засвеченные лица. Релм вообще отказался говорить, а к Даллас Келлан счел за лучшее не подходить: он получил все, что нужно, от нас с Ивлин. Валентайн простилась с ним не особо любезно; я видела, что ее гложет тревога. Ивлин выжидательно поглядывала на дверь и стискивала руки, но не просила нас уйти. Пока не просила.

Я вызвалась проводить Келлана до машины. Время приближалось к полуночи – сквозь листву деревьев поблескивали звезды. Кричали сверчки, квакали лягушки – когда вокруг столько голосов, невозможно чувствовать себя одинокой.

– Прости меня, – сказал Келлан. Я с удивлением взглянула на него, снова отметив, что глаза у него не черные, как в Клубе самоубийц.

– За что?

– За то, что не пришел быстрее. Джеймс рассказал, как близко ты была к…

Я справилась с комом в горле и перебила:

– Главное, вы пришли. – Я улыбнулась. – Важно, что сейчас я здесь.

– Они у нас вот где, – горячо заговорил журналист. – Я разыщу информацию об исследованиях, и вместе с заявлением Ивлин и рассказами очевидцев Программе не пережить пиар-удара. Клянусь тебе, Слоун, больше они у тебя ничего не заберут.

Надеюсь, Келлан прав. Я в него верю. Он гонялся за нами по всей стране, помог спасти мне жизнь – должно быть, он неплохой журналист, если ему под силу такое. Из дома вышел оператор с оборудованием, кивнув мне на прощание, и мы с Келланом обнялись. Я смотрела, как он садится в машину, готовый ехать дорабатывать свой убойный репортаж. Вдруг Келлан опустил стекло:

– Слоун, а если бы осталась Панацея – ну, если бы Ивлин сделала еще таких таблеток, ты бы приняла ее?

Я задумалась, покачиваясь с пяток на мыски. Травма от пребывания в Программе еще свежа, но мне кажется, это лишь малая часть боли, которую я вытерпела за последние месяцы. Что будет, если ко мне вернется все?

– Вряд ли, – честно ответила я. – Иногда единственная реальность – это настоящее.

Келлан улыбнулся, хоть и не без замешательства, и уехал от нас, мятежников. Оставил нас друг другу.

В доме было тихо. Джеймс, сидя на полу гостиной, тихо говорил с Даллас, лежавшей на диване. Меня тронула его мягкость и бережность в общении с ней. Вообще после приема Панацеи он изменился – стал более внимательным и чутким, а значит, мы с самого начала были вместе.

В кухне звякнула чашка. Я пошла на звук и смутилась, увидев за столом одного Релма. Дверь в спальню Ивлин закрыта. Когда я вошла, Релм оглянулся. Несмотря на желание выбежать, я присела напротив, набравшись смелости взглянуть ему в глаза.

– Однажды я сказал – лучше бы ты меня ненавидела, – сказал он. – Еще не поздно взять эти слова назад?

Не хочу, чтобы он острил – от этого мне только больнее. Я положила руки на колени и сжала кулаки в попытке справиться с эмоциями, грозившими вот-вот прорваться.

– Почему? – спросила я. – Если ты был хендлером и стер мои воспоминания, почему притворялся моим другом? Почему продолжал притворяться, когда меня выпустили из Программы?

Релм, задетый моими словами, печально опустил взгляд.

– Я выполнял свою работу и влюбился. Я делал все, чтобы тебя сберечь. А если просто – я эгоист. Думал, что смогу добиться от тебя ответной любви, если рядом не будет Джеймса. Надеялся тебя дожать.

– Я же тебя любила!

Релм печально улыбнулся:

– Не как его. – Он перевел взгляд на дверь в гостиную. – Кстати, неплохой чувак; мы даже поладили. Я ошибался – я никогда не смог бы полюбить тебя так, как он. Этот парень от тебя совершенно съехал с катушек.

Я засмеялась, положив руки на стол, – гнев улегся. Между мной и Релмом наверняка много чего было, просто я не помню. И не хочу помнить. Пусть все будет так, как сейчас. Я заключаю перемирие. Я пожелала спокойной ночи, хотя глаза Релма молили о продолжении разговора.

Джеймс широко улыбнулся при виде меня и похлопал по ковру, сказав, что занял мне местечко. Мы решили уехать рано утром. Ивлин давала нам свою машину, так что можно спрятаться где-нибудь в городе, пока Релм отвезет Даллас в Корваллис, где, по ее словам, у нее двоюродная сестра, которая приютит ее на первое время. Мы не знаем, достаточно ли сделали Ивлин и Келлан, чтобы покончить с Программой, но впервые мы близки к результату. И в этом есть утешение.



– Нам надо ехать.

Голос прорезал тишину, и я оказалась на ногах раньше, чем толком проснулась. Релм стоял в дверях, на рукавах рубашки коричневато-красные пятна. Я испустила крик ужаса, отчего Даллас и Джеймс подскочили в кроватях, ничего не понимая.

– Боже, ты живой? – Сперва мне показалось, что Релм ранен, и я принялась его осматривать, но, не найдя раны, взглянула на дверь спальни Ивлин. Кровь была не его.

Релм бесстрастно переждал мою суету и лизнул уголок рта, как бы не зная, с чего начать.

– Ивлин покончила с собой. Она… не хотела возвращаться в Программу. Оставила записку. – Он вынул из кармана мятый листок, но смотрел не на строки, а сквозь бумагу. – Она старалась, чтобы Панацея не попала в Программу, а теперь не захотела, чтобы они схватили нас. Написала, что защищает свой мозг от ученых.

Я попятилась. Джеймс подхватил меня и усадил на диван. Я хотела побежать и взглянуть на Валентайн, но Релм никогда бы от нее не ушел, если бы оставалась надежда ее спасти. В его глазах была подавленность и вина. Сидевшая рядом Даллас начала всхлипывать, и Джеймс сразу взял ее за руку.

Он и сам боролся со слезами.

– Релм прав, надо ехать.

– Надо вызвать «Скорую», – сказала я. – Хоть что-нибудь!

– Нет, – покачал головой Релм. – Слишком поздно. Я уже позвонил Келлану, он кого-нибудь пришлет, когда мы скроемся. Джеймс, ключи висят у двери, машина в гараже. Я жду вас на улице.

– Релм… – заговорила я, но он уже исчез в кухне. До нас донесся стук открываемых и закрываемых дверец шкафа – Релм собирал еду в дорогу. Ивлин Валентайн мертва. Она могла поехать с нами, но ее страх был слишком велик. Она права, сама Программа превратилась в эпидемию.

Сборы прошли как во сне: Даллас плакала, Джеймс ее почти вынес и крикнул мне поторапливаться. Мы сели в машину и ждали Релма. Он вышел на крыльцо, запер дверь и постоял какое-то время, глядя на дом. Я подавила рыдание, думая, что Ивлин была для него больше матерью, чем Анна. Он не говорил с нами, когда сел в машину, и сразу уставился в окно, держа на коленях коричневый кожаный портфель.

Я так и не спросила, что он забрал из дома Ивлин в тот день. Видимо, Ивлин Валентайн была частью его прошлого, которую он не желал забывать.





ПАДЕНИЕ ПРОГРАММЫ


Ранее окутанный секретностью проект «Программа» приостановлен правительством США на неопределенный срок. В ответ на интервью, где подтвердилось масштабное сокрытие фактов, конгресс тут же принял решение закрыть все стационары Программы впредь до особого уведомления.

Общественное возмущение возросло, когда всплыли детали применявшихся в Программе процедур. Один из хендлеров, Роджер Коулмен, арестован по нескольким обвинениям в изнасилованиях несовершеннолетних и в настоящее время ждет суда. Ему вменяется в вину принуждение несовершеннолетних пациенток к сексу в обмен на сохранение отдельных воспоминаний. В случае обвинительного вердикта ему грозит до шестидесяти лет тюрьмы.

Скандал разразился, когда было обнародовано видеоинтервью с покойной Ивлин Валентайн, ранее сотрудничавшей с Программой. Она подтвердила, что Программа знает об исследованиях, указывающих на непосредственную роль этой организации в развитии эпидемии, доказав обоснованность обвинений в адрес руководителей проекта в сокрытии истинного положения вещей.

Ввиду закрытия стационаров все пациенты вернулись домой и переведены на диспансерное наблюдение, однако на сегодняшний день эффект Программы попрежнему весьма ощутим.

По сообщению Келлана Томаса





Глава 11





Полгода спустя


Я опустила стекло – влетел теплый ветер и заиграл моими волосами. Джеймс переключал радиостанции, но везде передавали только новости: Программе конец, доктора и медсестры дают в конгрессе показания о проведенных лоботомиях и сокращении числа самоубийств. Все только и говорят о Келлане Томасе – журналист-одиночка вытащил на свет божий сенсацию века. Он отыскал засекреченные исследования, его интервью с Ивлин Валентайн крутили по всем новостным каналам – Келлану даже не пригодилась информация, полученная от нас с Джеймсом.

Эпидемия продолжалась, но вскоре после того, как вышло распоряжение о приостановлении работы Программы до окончания федерального расследования, вспышка сошла на нет, как Ивлин и предсказывала. Самоубийства не прекратились, но с каждым месяцем статистика улучшалась и надежда крепла.

На центральной консоли завибрировал телефон. Джеймс потянулся нажать кнопку «игнорировать», но я успела взглянуть на экран. Майкл Релм. После всего случившегося между Джеймсом и Релмом завязалась дружба, в которую я старалась не лезть. Я никогда не смогу доверять Релму снова, но своему бойфренду позволяю дружить с кем хочет, даже если упомянутый приятель однажды стер мои воспоминания.

– Я думала, его нет в городе, – сказала я. – Разве он не во Флориде, занят темными делами?

Джеймс остановил машину возле пастбища, где ходили коровы, и быстро набрал сообщение.

– Как мне не нравится твой неодобрительный тон, – заявил он. Когда я не отреагировала, Джеймс отложил телефон и прижал меня к себе. – Будь помягче.

– Отстань, – буркнула я.

Джеймс улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

– Ну чего ты. Не бери в голову, жизнь прекрасна. – Он переплел пальцы с моими, продолжая говорить: – У нас все так хорошо. Я не хочу испортить настроение разговором о Майкле Релме.

– Он же твой лучший друг по гроб жизни!

– Неправда. – От его прикосновения по руке пошло тепло. – Просто я ему благодарен. Он спас меня и помог вытащить из Программы тебя. Его трясли следователи, но он не назвал наших имен. Мы перед ним в долгу, не говоря уже о том, что без его помощи ты загремела бы на лоботомию…

Я скрестила руки на груди.

– Знаю, знаю. – Меня коробило от разговора о последних часах в Программе. Даже когда меня расспрашивали дознаватели, я сослалась на то, что из-за сильных лекарств якобы не помню подробностей побега, и предложила просмотреть записи Программы, которые доктора скорее всего уничтожили.

Джеймс помолчал, давая мне остыть, и переменил тему. С недавних пор у меня возникло новое хобби: предаваться воспоминаниям.

– Это было однажды вечером, – начал он с интонацией доброго сказочника, – когда вы с Брэйди готовы были поубивать друг друга. Я говорил, что вы уперлись, но меня, естественно, игнорировали, – сказал он, округлив глаза. Я улыбнулась – мысль о брате окутала меня словно теплым одеялом.

– Из-за чего мы ссорились?

– Из-за меня, из-за чего ж еще! Ты была против, чтобы я остался ночевать, потому что обещала зайти Лейси, а я типа слишком наглый, чтобы со мной нормально общаться. Брэйди парировал, что по Лейси тюрьма плачет, а я – беспроигрышный вариант. В общем, слово за слово, и разгорелся скандал.

– И кто кого переспорил?

– Я, конечно, – засмеялся Джеймс.

Я опустила руки, с улыбкой представляя ситуацию. Я, конечно, этого не помнила, но обожала, когда Джеймс рассказывал. Слава богу, что он все помнил.

– Каким образом?

Он облизнул губы и придвинулся ближе:

– Пообещал быть паинькой, хоть и не без искорки в глазах.

– Хм. – Я взяла его за футболку и притянула ближе. – Я знаю этот взгляд. Ну и что было? Я запросто позволила себя уговорить? Это на меня не похоже.

– Это вообще не в твоем характере, – прошептал он, коснувшись губами моих губ. – Тогда-то я и понял, что ты меня любишь, и начал оставлять тебе записки. Я убеждал себя – хочу, чтобы ты меня за них отчитала, а на самом деле мечтал лишний раз с тобой поговорить.

Я поцеловала его – легко, игриво. Теперь у нас есть время – не нужно убегать, мы свободны.

Но тут в кармане зазвонил мой сотовый. Джеймс застонал и попытался отобрать его у меня, не прерывая поцелуя. Когда я все же заполучила телефон, то увидела, что звонит мать.

– Как чувствует. – Джеймс с размаху уселся в свое кресло, лукаво поглядывая на меня.

Я засмеялась и ответила на звонок:

– Да, мам, что случилось?

Джеймс снял машину с тормоза, и мы, минуя пастбище, поехали дальше по пасторально-мирной, петлистой дороге.

– Детка, – расстроенно сказала мать, – я забыла, что ты мне сказала. Ты хотела, чтобы я купила тебе мак-н-чиз? Но это же ужасно вредно!

– Я по нему ужасно соскучилась, сто лет не ела. – С тех самых пор, как убежала с мятежниками. Мне казалось, я этого в жизни не забуду, хотя подсознание активно старалось заглушить воспоминания.

– А отец хочет свиные отбивные! Ладно, подам эту дрянь на гарнир… А, вот он! – В телефоне зашуршало. Я нетерпеливо постукивала ногтями по дверце машины.

– Что-нибудь еще? – спросила я, желая побыстрее вернуться к прерванному занятию.

– Нет, все, – радостно сказала мать. – Передавай привет Джеймсу, и приезжайте домой к шести.

Я согласилась, нажала отбой и посмотрела на Джеймса.

– Хоть бы она перестала лезть из кожи вон, – бросила я практически беззлобно. Когда я вернулась домой сразу после разразившегося скандала, родители не знали, куда деваться от внимания прессы и ужасов, о которых рассказывали очевидцы: в новостях крутили несколько интервью. Понадобились месяцы психотерапии – нормальной! – чтобы я перестала винить родителей, а затем они долго учились не винить себя. Сейчас мы вроде как помирились.

– Ну, она старается, – сказал Джеймс, не сводя взгляд с дороги. Родители помогли ему купить небольшую стелу на могилу, и Джеймсу стало немного легче, но его все равно мучает, что отец умирал один. У каждого из нас свой крест. Джеймс живет у нас, в комнате Брэйди, но скоро мы съедем и будем жить отдельно. Родители, конечно, достают, но я обещала остаться дома на год. Мне их не хватало – в смысле, не хватало родителей, которые у меня, наверное, были.

Погода была чудесная, но Джеймс сидел молча, видимо, обуреваемый мыслями об отце. Мне не нравится, когда он подолгу молчит и думает о том, чего я не помню. Иногда он кричит во сне. Это побочное действие Панацеи, вернувшей и трагические воспоминания. Ничего, несколько дней Джеймс проходит молчуном, а потом мы все обсудим. Помнить не всегда легко, это я уже поняла.

– Расскажи мне что-нибудь еще, – тихо попросила я.

Уголок рта Джеймса изогнулся:

– Невинное или что-то неприличное?

– Давай невинное, – засмеялась я.

Джеймс задумался. Улыбка стала печальной.

– Про выходные, когда мы жили у реки в палатках в компании Лейси и Миллера.

При звуках этих имен во мне плеснулась скорбь, но я все равно буду слушать. Джеймс осторожно посмотрел на меня, как бы спрашивая, можно ли продолжать. Я кивнула.

– Миллер был по уши влюблен в Лейси – ну, просто готов был ее следы целовать, и ты, неугомонная маленькая сваха, решила, что кемпинг – отличная возможность для двойного свидания. И все бы получилось, не будь Лейси непоправимо городской жительницей. Она не знала, куда деваться, а Миллер только ахал и охал: «О, тебе мешают москиты? Мне тоже! О, ты не ешь консервированную фасоль? И я тоже!» На это больно было смотреть, поэтому отвел парня в сторону и дал ему совет.

– Ага!..

– Предложил ему вести себя сдержаннее, чтобы добиться своего, однако Миллер не просек концепцию и остаток вечера вообще игнорировал Лейси. На следующее утро Лейси наседала на тебя, плача и спрашивая, что она не так сделала.

– И чем дело кончилось? – спросила я. Миллера я не помню, тем более так, как Джеймс, и никогда не вспомню, но эти истории связывают меня со мной прежней. Миллер словно стал любимым персонажем детских сказок.

– Ты, как всегда сама любезность, пошла к Миллеру и велела перестать вести себя как придурок. Ты ведь не знала, что я ему сказал у палатки. Он пошел к Лейси извиняться, она устроила ему веселую жизнь, но в конце концов они встретились уже без нас и отлично поладили. – Джеймс улыбнулся. – Миллер так меня и не выдал, и ты искренне думала, что он идиот. На самом деле идиотом был я.

– Неужели я не догадалась? Должно быть, была ослеплена твоей внешностью.

– А кто не был?

Джеймс остановил машину у самой травы. Мы посидели, переполняемые чувствами после его рассказа.

– Жаль, что я не помню. – Я посмотрела на Джеймса. – Но хорошо, что помнишь ты.

– Я не остановлюсь, пока ты не будешь знать каждую секунду нашей жизни. Я ничего не упущу, даже плохое.

Я кивнула. Джеймс обещал это каждый день после отъезда из дома Ивлин. Иногда его рассказы повторялись, но я не возражала. Мы ездили к Лейси и рассказывали что-то и ей, но, хотя она улыбалась, у меня возникло впечатление, что она не совсем понимает, о чем речь. К счастью, оказалось, что она достаточно здорова, чтобы закончить школу и попробовать поступить в колледж. Ее психотерапевт даже надеялся, что однажды она станет прежней, так что мы не сдаемся. Мы никогда не сдаемся.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Джеймс, пряча улыбку.

– Блестящее? – Мне хотелось его подразнить.

– Не очень.

Я наморщила лоб.

– Яркое?

Он засмеялся.

– Нет, это на потом. – Он сунул руку в карман брюк, но остановился, устремив на меня взгляд ослепительно-голубых глаз. – Помнишь свой сон-воспоминание накануне бегства с фермы? Насчет того, чтобы я бросил семя?

– Фу! Нет. – Я уже не помню последний день на ферме. – Очень надеюсь, что ты говорил о земледелии.

Джеймс вынул пластиковый шарик вроде тех, которые выдает автомат со жвачкой. В шарике поблескивало что-то розовое. Я прикусила губу, еле сдерживая улыбку.

– Вообще-то оно блестящее, – сказала я.

– Так я же отъявленный лжец! В общем, – он снял крышечку и достал кольцо, – ты помнишь, после того воспоминания мы почувствовали безумную любовь друг к другу – ты даже вроде сказала, что я милый. Сейчас я помню, что чувствовал в тот день. Даже тогда, несмотря на все происходящее, я знал, что никогда тебя не отпущу.

– Не смей доводить меня до слез, – предупредила я, чувствуя, как предательски щиплет глаза.

Джеймс взял мою руку и надел кольцо на палец.

– Я уже дарил тебе такое дважды, – сказал он. – Поверь, оба раза обстоятельства были романтичнее, чем сейчас. Но я продолжаю дарить их тебе – та же модель из того же «Денни». – Его улыбка растаяла, а взгляд стал слишком серьезным для солнечного дня. Я погладила его по щеке и поцеловала.

– Я столько раз тебя терял, Слоун, – пробормотал он. Он погладил мое бедро и подтянул ногу на колени. Он уложил меня спиной на сиденье. Его поцелуи приятны, но и немного печальны. Я попыталась полностью изменить настроение, и Джеймс быстро отодвинулся, засмеявшись.

– Эй, мисс Шаловливые Ручки, – он кивнул на ветровое стекло, – мы будем это делать или нет? Почему ты еще одета?

– Пожалуй, я останусь здесь, – сказала я, хватая его за ремень. Он шутливо хлопнул меня по рукам и подхватил за талию.

– Пойдем, – прошептал он, целуя меня так нежно, что я невольно доверилась ему. Джеймс вылез из машины. Я глубоко вздохнула, успокаиваясь, и посмотрела на реку. Здесь оба раза у нас случился первый поцелуй. Взяв полотенце с заднего сиденья, я нехотя открыла дверцу.

Джеймс стоял на самом краю высокого берега. Он обернулся. Глаза в солнечном свете казались кристально голубыми.

– Давай, трусишка, – сказал он. И я улыбнулась.



– Не знаю, в чем дело. – Джеймс тащил меня в воду, взяв повыше кисти. – Проблема в том, что на тебе по-прежнему слишком много одежды.

Я вытаращила глаза. Губы дрожали от ледяной воды.

– Ты это всякий раз говоришь! Кончай болтать и сделай что-нибудь впечатляющее, прежде чем я побегу ждать в машине, – сказала я дрожащим голосом. Приняв вызов, который он обожал, Джеймс ухмыльнулся, окунулся в воду и откинул мокрые волосы назад.

– Не двигайся, – сказал он, наставив на меня палец, и поплыл к мосткам. Я скрестила руки, прикрывая верх бикини, и любовалась. Джеймс греб сильно и мощно – он еще не вылез из воды, а я уже должным образом впечатлилась. Я громко свистнула.

Джеймс оглянулся, подмигнул и сделал обратное сальто, шумно приземлившись в воду. Я захлопала, прервавшись на секунду, чтобы полюбоваться новым кольцом, которое он как бы нечаянно надел мне на левую руку. Джеймс поплыл обратно; его рот иногда оказывался под водой.

– Так и ты можешь, – сказал он, подплыв поближе.

– Ну, не все же сразу.

– Надо закаляться.

Подойдя вплотную, Джеймс обнял меня холодными руками и приподнял из воды, чтобы поцеловать. Его губы казались слегка холоднее моих, и скоро мои пальцы глубоко впились в его спину, притянув вплотную, отчего нам стало жарко.

– Позже, – сказал он между поцелуями. – По-моему, ты просто пытаешься меня отвлечь.

Я засмеялась и поцеловала его. Джеймс поставил меня в воду, театрально вздохнул с деланым неодобрением и протянул руку.

– Держись, – серьезно сказал он. Я взялась за предложенную руку и пошла за ним на глубину. – Двигай ногами. О, изобрази ножницы, Слоун! Представь ножницы!

Я сделала, как он сказал, мы оба проявили терпение, и вскоре страх начал отступать. Страх воды. Страх утонуть. Страх смерти – и жизни. В этих минутах внутреннего спокойствия я нахожу силы продолжать – не в Джеймсе, родителях или друзьях.

Я обрела себя. После столького времени, после всего, что у меня отобрано и уничтожено, я нашла дорогу домой. В памяти больше не всплывают эпизоды прежней жизни – стресс от Программы или побега уже не сказывается таким образом. Я смирилась и с удовольствием слушаю рассказы Джеймса.

Релм, хотя я по-прежнему ему не доверяю, снова зажил в своем деревянном домике. Когда он виделся с Даллас в последний раз, то рассказал ей всю правду (которую я забыла, как и весь последний день на ферме). С тех пор мы Даллас не видели, хотя иногда она присылает мне открытки из Флориды. В последней была фраза: «Релму не говори».

Роджер в тюрьме, но не за нападение на меня или Даллас: обвинения выдвинула Табита, одна из хендлеров под прикрытием, сообщив, что, когда она впервые попала в стационар в качестве пациентки, Роджер насиловал и ее. Оказалось, его готовы засудить еще многие девочки. Роджер отсидит от пятнадцати до двадцати лет в Орегоне, и это ему еще не предъявили обвинений в связи с его участием в Программе.

Больше из хендлеров и медсестер пока никого не привлекли. Доктор Уоррен не объявилась, доктор Беккет нанял адвокатов. Медсестра Келл не стала заявлять на меня в полицию, хотя мне до сих пор стыдно перед ней. Я бы рада извиниться, но у меня не было возможности. Может, когда-нибудь и представится.

Ничего не слышно от Каса, хотя Релм с ним несколько раз общался. Они договорились оставить Даллас в покое и не лезть в ее жизнь. Впрочем, теперь я не верю ничему, что говорит Релм.

– Хорошо, – похваливал Джеймс, поддерживая меня и заходя на глубину. – А теперь я тебя отпущу, и ты отлично поплывешь сама.

Дыхание у меня сразу сбилось, и от испуга я разучилась махать ногами.

– Джеймс, – начала я, готовая схватиться за него.

Он наклонился и прошептал:

– Борись, Слоун.

Усилием воли я выровняла дыхание, коротко кивнула и начала бить по воде руками. Сперва получалось вразнобой – в лицо летели брызги, но затем Джеймс меня отпустил, и водяная гладь поплыла мимо. Джеймс не отставал. Мы поплыли к мосткам. Несколько раз я думала, что не доплыву и утону, как Брэйди, но не останавливалась.

Ухватившись за мостки, я захохотала. Мне понадобилось немало времени и потерь, чтобы я поняла: значение имеет лишь настоящее. Не воспоминания, а настоящее. Сейчас я в реке, где погиб мой брат. Я с Джеймсом – и плаваю.





Эпилог




В квартире очень светло. Даллас вышла из спальни, моргая от яркого солнца. Пригладив ладонью короткую пикси, она на секунду пожалела о длинных дредах. Уходя на работу, соседка по квартире оставила в кофеварке кофе, и Даллас, бормоча благодарности, налила себе чашку без молока и сахара. Смена в «Трейдер Джо» начинается только в полдень, и Даллас настроилась провести утро, ничего не делая – очередной плюс оседлой, не в бегах, жизни.

Она взглянула на свои короткие, обкусанные ногти – побочный эффект стресса, способ справиться с эмоциональной травмой, не устраивая истерик и не убив кого-нибудь. Даллас теперь ходит к психотерапевту – к настоящему, Программу закрыли – и учится справляться со вспышками гнева. Конечно, она не всегда рассказывает правду – некоторые вещи до сих пор ранят душу. Сегодняшнюю сессию она планирует пропустить: вечером у нее свидание, и это ей важнее.

Даллас улыбнулась этой мысли, отпила глоток из чашки и достала телефон проверить сообщения. Один из кассиров, Уэйд, вчера пригласил ее на свидание. Он практически не знал Даллас и даже не догадывался, что она была в Программе. Разговоры на эту тему теперь табу – стало не принято говорить о хендлерах и расспрашивать о прошлом. Вряд ли хранить секреты безвредно для здоровья – наверняка у ее психолога есть свое мнение на этот счет, – но Даллас нравится, что во Флориде она может начать все заново.

Несколько сообщений от Уэйда. Он отличался сдержанным чувством юмора, которое импонировало Даллас. Уэйд не похож на других парней, с которыми она встречалась, но, может, поэтому он ей и нравится. С ним надежно и временами скучно, но в целом это скорее хорошо. Справившись с комом в горле, Даллас отложила телефон.

Скучала она не только по дредам – ей не хватало дружбы с Касом, хотя об этом было больно вспоминать. Несмотря на его связь с Программой, Даллас продолжала считать его другом – ей необходимо в это верить. Ей не хватало и Слоун, которая хоть и зануда, но оказалась тверже, чем Даллас думала, да и подругой хорошей. Такой у Даллас еще не было. Изредка она посылала Слоун открытки, давая понять, что жива, но не хочет, чтобы Слоун их кому-нибудь показывала, особенно Релму.

Вскочив, Даллас допила кофе: ей хотелось прогнать мысли о Релме. Она навела порядок на кухне и накинула халат, чтобы сходить за вчерашней почтой.

Воздух за стенами дуплекса был влажен, и даже утреннее солнце уже припекало кожу. Переехав во Флориду, Даллас очень радовалась солнечной погоде – так она чувствовала себя живой, здоровой, но теперь привыкла, и постоянное солнце начало терять свое очарование. Иногда она подумывала съездить в Орегон – навестить Слоун и Джеймса, но так и не собралась.

К деревянным планкам почтового ящика был прислонен маленький кожаный портфель. Даллас посмотрела в обе стороны тихой улочки и с забившимся сердцем подняла его. Крышку почтового ящика подпирали не уместившиеся флаеры; Даллас, скомкав их в кулаке, вернулась в дом.

Ее паранойя никогда не ослабевала – Даллас ведь очень много знала. Бросив флаеры в мусорную корзину, она положила портфель на стол и, подавив дрожь в пальцах, сунула руку внутрь. Достав фотографию, она покачнулась и опустилась на стул. Это же ее снимок – до Программы! Мягкие светлые волосы, анорак с капюшоном – нормальная девчонка, а рядом улыбающийся Релм.

В портфеле лежали и другие фотографии. По щекам Даллас катились слезы – перед ней словно воскресало прошлое. Она лихорадочно перебирала снимки и записки, не понимая, каким чудом они уцелели, но догадалась, что этот архив, должно быть, принадлежал не ей, а Релму.

Последней в портфеле нашлась открытка, почти такая же, как она посылала Слоун. Местная, из Флориды, с ярко-оранжевым закатом – цветные полосы прочертили небо. При виде написанного на обороте у Даллас остановилось дыхание. Ни подписи, ни адреса, только два слова, пронзившие Даллас и заставившие ее разрыдаться. Тяжелые, болезненные рыдания одновременно обессиливали и придавали новых сил. Преследовавшие ее сомнения и ненависть к себе постепенно отпускали. Даллас впервые поняла, что действительно выздоровеет.

Вытерев щеки, она встала – пора было собираться на работу и надо подобрать наряд для вечернего свидания. Она будет делать все, что ей хочется. Она примет все хорошее, что придет.

Закрыв портфель, Даллас убрала его в шкаф. Она пристально посмотрела на короткую строчку, будто желая запечатлеть ее в памяти, и ушла, оставив открытку на столе.

«Ты важна».



* * *





notes


Примечания




1




Зд.: бесплатный продовольственный магазин, снабжаемый благотворительными организациями. – Здесь и далее примеч. пер.





2




Жестокая медсестра из романа «Пролетая над гнездом кукушки».