Annotation


Миссисипи, 1946 год.

Пит Бэннинг был героем городка Клэнтон, идеальным южанином – ветераном войны, верным мужем, любящим отцом двоих детей, верующим христианином, преуспевающим фермером, добрым соседом.

Но однажды осенним утром Пит Бэннинг встал пораньше, приехал в город… и хладнокровно убил приходского священника Декстера Белла. И единственное, что он говорит на допросах в полиции и своему адвокату: «Мне нечего сказать».

Защитник Бэннинга понимает: ветеран действительно готов скорее отправиться на электрический стул, чем объяснить причину, толкнувшую его на преступление. И единственный шанс спасти клиента от казни – самому выяснить, что заставило его совершить ужасный поступок…





* * *



Джон Гришэм

Часть 1Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20





Часть 2Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35





Часть 3Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50





От автора





notes1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15





* * *





Джон Гришэм

Расплата





© Belfry Holdings, Inc, 2018

© Перевод. А.А. Соколов, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020





Часть 1

Убийство




Глава 1




Холодным утром в начале октября 1946 года Пит Бэннинг проснулся до рассвета и больше не помышлял о сне. Лежал на кровати, смотрел в темный потолок и в тысячный раз задавал себе вопрос: хватит ли у него храбрости? И, в конце концов, при первых проблесках наступающего дня выглянул в окно и признал мрачную реальность: настало время убить. Понимание этого стало настолько всепоглощающим, что он не мог продолжать заниматься повседневными делами. И пока не сумеет выполнить задуманное, он не сможет оставаться прежним. План был простым, но в голове никак не укладывался. Последствия его поступка будут сказываться десятилетиями и повлияют на судьбу многих из тех, кого Пит любит, и тех, кого нет. Дурная слава превратится в легенду, хотя ему никакая слава не нужна. Такова его натура – он не хотел привлекать к себе внимания, но такое невозможно. У него нет выбора. Истина постепенно прояснялась, и когда стала очевидной, убийство, подобно восходу солнца, превратилось в неизбежность.

Пит, как обычно, медленно оделся – израненные на войне ноги после сна болели – и двинулся через темный дом в кухню, где включил тусклый свет и заварил кофе. И пока напиток закипал, неподвижно стоял у стола, за которым завтракал, слегка согнув колени и сцепив на затылке руки. Морщился, чувствуя, как боль отдается из бедер в лодыжки, но в течение десяти секунд не менял позы. Расслабился и, повторяя движения еще и еще, с каждым разом приседал все ниже. В его левой ноге был металлический стержень, в правой – шрапнель.

Пит налил кофе, добавил молоко и сахар, вышел на заднее крыльцо и остановился. На востоке поднималось солнце, и его желтоватый свет ложился на море белого. Поля налились хлопком, казавшимся выпавшим снегом. В другой день Пит улыбнулся бы – обильный будет урожай. Но сегодня улыбок не будет, одни слезы, много слез. Избежать убийства стало бы трусостью, а это понятие ему незнакомо. Пит пригубил кофе и, полюбовавшись пейзажем, будто ощутил поддержку от спокойствия земли. Бэннинги более ста лет владели лежавшими под белым покровом пластами плодородной почвы. Власти заберут его отсюда и, вероятно, казнят, а вот земля будет существовать вечно и поддержит семью.

Очнулся от дремы Мак, его енотовидная гончая, и вышел к нему на крыльцо. Пит заговорил с ним и потрепал по голове.

Коробочки с хлопком лопались, и вскоре бригады рабочих погрузятся в фургоны и отправятся на дальние поля. Мальчишкой Пит ездил в фургоне вместе с неграми и по двенадцать часов в сутки таскал мешки с хлопком. Бэннинги были фермерами и землевладельцами, но в то же время работягами, а не новоявленными плантаторами, чью сладкую жизнь обеспечивал пот других.

Пит сделал глоток кофе, глядя, как светлеет небо и белеет падающий на землю снег. Между сараем для скота и птичником слышались голоса готовившихся к новому трудовому дню негров. Этих мужчин и женщин он знал всю жизнь – беднейшие крестьяне, чьи предки сто лет обрабатывали эту землю. Что с ними станется после убийства? Ничего особенного. Они выживают, довольствуясь самой малостью, и ничего другого не знают. Завтра соберутся в то же время, в том же месте в пораженном молчании, пошепчутся над костром, безусловно, встревоженные, однако готовые выполнять работу и получать зарплату. На урожай ничто не повлияет; обильный, он будет вызревать, как положено.

Пит допил кофе, поставил чашку на перила крыльца и закурил. Он думал о детях. Старший сын Джоэл учился в Вандербилтском университете, Стелла была второкурсницей в Холлинзе, и Пит радовался, что они далеко. Он почти ощущал, как дети испугаются и смутятся оттого, что их отца посадят в тюрьму. Но не сомневался, что они, как и крестьяне, выживут. Дети были умны, хорошо приспособлены, и земля останется с ними. Они завершат образование, вступят в удачный брак и во всем преуспеют.

Продолжая курить, Пит взял чашку, вернулся в кухню и шагнул к телефону, чтобы позвонить сестре Флоренс. Наступила среда, день, когда они встречались за завтраком, и Пит сообщил, что скоро появится. Он вылил остатки кофе, опять закурил и снял с крюка у двери рабочую куртку. С Маком пересек задний двор и вышел на тропу в огород, где Нинева и Эймос в изобилии выращивали овощи, которые кормили и Бэннингов, и тех, кто от них зависел. Миновал скотный двор и услышал, как Эймос, готовясь доить коров, разговаривает с ними. Пожелал ему доброго утра, и они обсудили, какого борова выбрать для субботнего потрошения.

Пит шел, не хромая, хотя ноги болели. Под навесом для тракторов негры, попивая кофе и болтая, собрались у ямы с костром. Увидев его, замолчали. Некоторые поздоровались: «Доброе утро, мистер Бэннинг», и он заговорил с ними. Мужчины были в старых, грязных комбинезонах, женщины – в длинных платьях и соломенных шляпах. Обуви никто не носил. Дети и подростки с заспанными глазами и унылыми лицами сжались под одеялами и с ужасом думали об очередном дне на уборке хлопка.

На земле Бэннинга работала школа, которая появилась благодаря щедрости богатого еврея из Чикаго, отец Пита тоже внес вклад в ее строительство, следя за расходом средств. Бэннинги настаивали, чтобы все дети цветных на их территории оканчивали хотя бы восемь классов. Но в октябре, когда самым главным был сбор урожая, школу закрывали, а учеников посылали на поля.

Пит пообщался со своим белым мастером Бафордом. Они обсудили погоду и сколько тонн хлопка удалось собрать накануне, его цену на торговой бирже в Мемфисе. В разгар уборочной страды рук всегда не хватало, и Бафорд ждал грузовик с белыми рабочими из Тупело. Он рассчитывал на них еще вчера, однако они не прибыли. Прошел слух, будто фермер в двух милях от них предложил на пять центов больше за фунт, но такие разговоры постоянно велись во время сборки урожая. Бригады работали день хорошо, на следующий год исчезали, а затем возвращались, взвинтив цену. У негров не было преимущества предлагать себя по всей округе, и Бэннинги славились тем, что платили всем одинаковое вознаграждение.

«Ожили» два трактора, и работники погрузились в фургон. Пит смотрел им вслед, когда они, раскачиваясь, удалялись, пока не скрылись за снегопадом.

Пит снова закурил, прошел под навесом и оказался на грязной дороге. Флорри жила в миле отсюда, на своей земле, и теперь Пит ходил туда пешком. Болезненное путешествие, но врачи рекомендовали долгие прогулки, чтобы тренировать ноги в надежде, что боль когда-нибудь стихнет. Пит в этом сомневался и смирился с мыслью, что ноги до конца жизни будет жечь и изводить болью. Хорошо уже то, что он жив. Однажды его признали мертвым, и сейчас Пит действительно был близок к концу, так что теперь должен считать каждый день подарком.

До нынешнего момента. Сегодняшний день станет последним днем той жизни, которую он знал. И Пит это принял, потому что выбора не было.



Флорри жила в красном коттедже, Пит построил его после того, как, оставив им землю, умерла их мать. Флорри была поэтессой и нисколько не вникала в фермерское дело, зато живо интересовалась доходом, который оно приносило. Ее шестьсот сорок акров были такими же плодородными, и она сдала их Питу за половину выручки. Соглашение заключили на словах, но, основанное на доверии, оно было таким же надежным, как если бы его скрепили подписями на бумаге.

Когда Пит пришел, Флорри находилась на заднем дворе у сетки с птицами – кормила и разговаривала со своими попугаями и туканами. В отдельном закутке сидели цыплята. Два золотистых ретривера лежали на траве и наблюдали за кормежкой – их не волновали экзотические пернатые. Как и кошки в доме, на которых они не смотрели.

Пит указал место на крыльце, чтобы Мак остался там, а не заходил внутрь. Мариэтта хлопотала в кухне, и в доме витал аромат бекона и кукурузных лепешек. Пит поздоровался и сел за стол. Она налила ему кофе и принялась читать утреннюю газету Тупело. На старой фотографии в гостиной певица сопрано выступала в обстановке жуткой бедноты. Пит порой задавал себе вопрос: сколько еще людей слушали оперу в округе Форд?

Закончив возиться с птицами, Флорри вошла в заднюю дверь, пожелала брату доброго утра и села напротив. Ни объятий, ни ласк. Все, кто знал Бэннингов, считали их холодными, сухими, лишенными теплоты, редко проявляющими эмоции. И это было правдой. Однако подобное поведение было не намеренным – просто их так воспитали.

Флорри было сорок восемь лет. В молодости она вышла замуж, но брак оказался неудачным и продолжался недолго. В округе было немного разведенных женщин, и на нее смотрели, как на чем-то ущербную и даже, не исключено, безнравственную. Ей было безразлично. Флорри не могла похвастаться обилием знакомых и редко покидала поместье. За спиной ее называли Птичьей госпожой и, надо заметить, без сочувствия.

Мариэтта пожарила им толстые омлеты с помидорами и шпинатом и подала с кукурузными лепешками в масле, беконом и земляничным джемом. Кроме кофе, сахара и соли, все было с огорода.

– Вчера я получила письмо от Стеллы, – сообщила Флорри. – У нее все хорошо, хотя трудно даются интегралы. В отличие от меня она больше любит литературу и историю.

Детям Пита полагалось писать тетке по письму в неделю, а та посылала им не менее двух. Сам Пит не любил писать и не требовал, чтобы отпрыски особенно старались, но переписка с теткой стала для них строгим правилом.

– Ничего не получила от Джоэла, – пожаловалась Флорри.

– Вероятно, занят, – произнес Пит, переворачивая страницу газеты. – Он все еще встречается с той девушкой?

– Похоже. Но ему слишком рано думать о любви. Объясни ему, Пит.

– Он не послушает. – Пит положил в рот кусок омлета. – Единственно чего хочу, чтобы он скорее получил диплом. Устал платить за обучение.

– Надеюсь, сбор хлопка идет хорошо?

– Могло быть лучше. И цена вчера снова упала. Слишком обильный в этом году урожай.

– Цена скачет то вверх, то вниз. Когда высокая, не хватает хлопка, когда низкая – переизбыток. Плохо и то, и другое.

– Возможно.

Пит обдумывал, не предупредить ли сестру, что` их ждет. Но она неправильно поймет, примется умолять отказаться от своего намерения, устроит истерику, они подерутся, чего не случалось уже несколько лет. Убийство кардинально изменит ее жизнь, и с одной стороны, он жалел Флорри и считал, что нужно все объяснить. Но с другой – понимал, что объяснить невозможно и никакая попытка не послужит благородной цели.

Трудно было осознать, что, наверное, они в последний раз завтракают вместе, но в это утро Пит делал многое в последний раз.

Им полагалось обсудить погоду, и разговор продолжался несколько минут. Согласно календарю, следующие две недели должны быть прохладными и сухими – идеальная погода для сбора хлопка. Пит выразил прежнюю озабоченность по поводу нехватки полевых рабочих, но сестра напомнила ему, что во время каждой уборочной страды это постоянная жалоба. Только на прошлой неделе Пит сетовал на отсутствие временных работников.

Во время войны Пит наголодался и знал, как мало требуется телу, чтобы выжить. Благодаря худобе уменьшалась нагрузка на ноги. Пит прожевал кусок бекона, сделал глоток кофе и, слушая рассуждения Флорри по поводу смерти двоюродного брата, который, по ее мнению, в свои девяносто лет ушел безвременно, перевернул очередную газетную страницу. Смерть буквально витала в его голове, и он попытался представить, что` в ближайшие дни о нем напишет газета Тупело. Появятся статьи, непременно появятся, но он не хотел обращать на себя внимание. Однако с этим ничего не поделать, и он боялся сенсационности.

– Ты плохо ешь, – заметила сестра. – И, по-моему, похудел.

– Нет аппетита, – ответил Пит.

– Наверное, много куришь?

– Столько, сколько хочу.

Питу было сорок три года, но, по мнению сестры, он выглядел старше. Его густые темные волосы на висках поседели, лоб избороздили длинные морщины. Ушедший на войну бравый солдат слишком быстро старел. Давили груз и память, но Пит хранил их в себе. Пережитый ужас нельзя обсуждать, во всяком случае, он этого делать не станет.

Раз в месяц Пит принуждал себя справляться о поэтическом творчестве сестры. За последние десять лет какие-то малоизвестные литературные журналы напечатали несколько ее стихотворений. Но, несмотря на отсутствие успеха, она больше всего любила изводить брата, его детей и узкий круг приятелей разговорами о своих последних достижениях. Бесконечно рассуждала о своих «планах» или об издателях, которым нравится ее творчество, но они не могут найти место для ее стихов, о том, сколько писем она получает от поклонников со всего света. Но почитателей Флоренс было отнюдь не так много, как она воображала, и Пит подозревал, что пришедшее три года назад из Новой Зеландии от какой-то потерянной души письмо было единственным с иностранной маркой.

Пит не читал стихов и после того как был вынужден познакомиться с творениями сестры, поклялся, что больше не прочитает ни одного. Он предпочитал прозу, особенно авторов с Юга, например, Уильяма Фолкнера, с которым однажды повстречался на коктейле в Оксфорде.

Но этим утром было не до поэзии – ему предстояло страшное дело, причем то, какое нельзя ни отменить, ни отложить.

Пит отодвинул тарелку с недоеденным омлетом и допил кофе. Бросил: «Все было очень вкусно», поблагодарил Мариэтту, надел рабочую куртку и вышел из дома. Мак ждал на ступенях. Флорри попрощалась с крыльца, он ответил, не оборачиваясь.

Снова оказавшись на грязной дороге, Пит зашагал шире, разгоняя накопившуюся после получасового сидения скованность. Солнце поднялось и сушило росу, и клонившиеся на сгибающихся стеблях коробочки с хлопком будто молили, чтобы их сорвали. Пит шел один – человек, дни которого теперь были сочтены.



Нинева была в кухне, тушила на газовой плите для консервов последние помидоры. Пит налил себе свежего кофе, направился в кабинет и, сев за стол, принялся приводить в порядок бумаги. Все счета были оплачены. Баланс на банковских счетах между приходом и расходом в норме, денег достаточно. Пит написал жене письмо на одной странице, вывел на конверте адрес и приклеил марку. Положил чековую книжку и кое-какие документы в портфель и поставил рядом со столом. Из нижнего ящика достал «Кольт» сорок пятого калибра, проверил, все ли шесть камер в барабане заряжены, и засунул в карман рабочей куртки.

В восемь часов Пит сказал Ниневе, что собирается в город, и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь. Она ответила, что нет, и он в сопровождении Мака спустился с крыльца. Открыл дверцу своего нового «Форда» 1946 года. Мак прыгнул на сиденье с пассажирской стороны – пес редко упускал возможность прокатиться в город, и теперь все будет как всегда, по крайней мере для собаки.

Родители Пита построили свой замечательный дом в колониальном стиле до банкротства в 1929 году, и теперь он значился под номером 18 на шоссе к югу от Клэнтона. Дорогу окружного значения замостили год назад на послевоенные федеральные средства. Соседи полагали, что это произошло благодаря влиянию Пита, но это было не так.

Дом Бэннингов отстоял от Клэнтона на четыре мили, и Пит вел автомобиль, как всегда, медленно. Движение на шоссе не было, если не считать груженных хлопком запряженных мулами случайных повозок. Немногие, вроде Пита, крупные фермеры владели тракторами, и большинство работ во время вспашки и посевной выполняли мулы. Так же и на сборе урожая. «Джон Дир» и международные корпорации по выпуску сельхозтехники пытались привить машинные способы уборки, которые со временем исключат ручной труд на полях, но у Пита на сей счет возникали сомнения. Не то чтобы они что-либо значили. Сейчас не значило вообще ничего, кроме того, что ему предстояло выполнить.[1]

Хлопок с проезжавших повозок испестрил обочины дороги. Два болтавшихся у колеи на поле сонных цветных пареньках помахали ему руками – узнали один из двух новых «фордов» в округе. Пит их не узнал, закурил и, въезжая в город, что-то сказал Маку.

Неподалеку от площади, где располагалось здание суда, он остановился напротив почты и смотрел на снующих пешеходов. Опасался столкнуться с теми, кто знал его или кого знал он, поскольку после события свидетели будут давать банальные показания вроде: «Я его встретил, у него был совершенно нормальный вид», в то время как другие заявят: «Столкнулся с ним у почты, он был в полном раздрае». После трагедии всякий, кто прикоснется к событию, станет преувеличивать свое участие и значимость.

Пит вылез из машины, подошел к почтовому ящику и опустил в него письмо жене. Отъезжая, обогнул здание суда с окнами от пола до крыши и тенистым газоном и смутно представил, каким будет его процесс. Наденут ли на него наручники? Проявят ли судьи сочувствие? Совершат ли адвокаты чудо и сумеют ли его спасти? Слишком много вопросов, на которые нет ответов. Пит миновал чайную, где каждое утро юристы и банковские служащие разглагольствовали за чашками с обжигающим кофе с печеньем, и попытался вообразить, что они станут говорить об убийстве. Сам он не ходил в чайную, поскольку был фермером и не имел времени для праздных бесед.

Пусть болтают! В том, что собирался совершить, Пит не ждал сочувствия ни от них, ни от кого-либо другого в округе. Сочувствие его не волновало, он не искал понимания и не собирался ничего объяснять. В данный момент ощущал себя солдатом, обязанным выполнить приказ.

Пит припарковался на улице в квартале от методистской церкви. Вылез из машины, мгновение раминал ноги, застегнул на «молнию» куртку, сказал Маку, что скоро вернется, и направился к церкви, которую семьдесят лет назад помогал строить его дед. Путь недолгий, и по дороге он никого не встретил. Значит, некому будет потом заявлять, будто видел Пита Бэннинга.



Преподобный Декстер Белл начал служить в методисткой церкви Клэнтона за три месяца до Перл-Харбора. В его послужном списке это был третий приход. Если бы не война, он, как принято у методистов, через два-три года получил бы назначение в другой храм. Но нехватка кадров путала все. Методистские священники служили в одном приходе два, от силы три года, затем их переводили в новый. Преподобный Белл оставался в Клэнтоне пять лет и понимал: вопрос перевода – дело времени. К несчастью, он не успел получить его.

Как всегда утром по средам, священник сидел в своем кабинете в помещении за красивым алтарем. Церковный секретарь работал лишь три раза в неделю во второй половине дня. Преподобный завершил утренние молитвы, открыл на столе Библию и два справочника и планировал следующую службу, когда в дверь постучали. Прежде чем он успел ответить, створка распахнулась, и в комнату решительно вошел хмурый Пит Бэннинг.

– Доброе утро, Пит! – произнес удивленный вторжением Декстер. Он сибирался встать, но Пит выхватил пистолет с длинным дулом и бросил:

– Ты знаешь, почему я здесь!

Белл застыл и, глядя в ужасе на оружие, едва выдавил:

– Пит, что вы творите?

– Я убил много людей на поле сражения. Все они были храбрыми солдатами. Ты, священник, первый трус.

– Пит, не надо! – Декстер вскинул руки и откинулся на стуле. Глаза округлились, челюсть отвисла. – Если дело в Лизе, я могу объяснить. Пит, подождите!

Пит шагнул вперед, навел на Декстера пистолет и нажал на курок. Он научился стрелять из любого оружия и убил на войне больше людей, чем мог припомнить. А жизнь провел в лесах, охотясь на зверей. Первая пуля пробила Декстеру сердце и вторая тоже. Третья вошла в череп выше носа.

В стенах маленького кабинета выстрелы прозвучали, как артиллерийская канонада, но их услышали только двое. Жена Декстера, Джеки, находилась в расположенном по другую сторону доме священника и мыла кухню, когда уловила какой-то шум. Позднее она описывала его так: будто где-то приглушенно хлопнули в ладоши, а тогда не сообразила, что это выстрелы. И никак не могла знать, что ее мужа только что убили.

Хоуп Пордью двадцать лет убирался в церкви. Он был в пристройке за алтарем, когда раздались хлопки, которые, казалось, потрясли здание. Хоуп стоял в коридоре рядом с пасторским кабинетом. Неожиданно дверь открылась, и из нее вышел Пит с пистолетом в руке. Он навел оружие на Хоупа. Тот рухнул на колени и взмолился:

– Мистер, Бэннинг, я ничего плохого не сделал. Пожалуйста, мистер Бэннинг, у меня дети.

Пит опустил пистолет:

– Ты хороший человек, Хоуп. Иди, расскажи все шерифу.





Глава 2




Хоуп стоял в коридоре, глядя, как уходит Пит, спокойно убирая пистолет в карман куртки. Когда он скрылся, Хоуп прошаркал к кабинету – его правая нога была на два дюйма короче левой, – переступил порог и посмотрел на священника. Тот сидел, закрыв глаза, склонив голову набок, по его носу струилась кровь. За головой на спинке стула брызги крови и ошметки мозга. Белая рубашка спереди превратилась в красную. Хоуп стоял несколько секунд или минуту, желая убедиться, что ничто перед ним не движется. И понял, что ничем не может помочь. В комнате витал едкий запах сгоревшего пороха, и Хоупа едва не стошнило.

Поскольку он был негром, то посчитал, что его непременно в чем-нибудь обвинят. Охваченный страхом, боясь пошевелиться, Хоуп, ничего не касаясь, пятился, пока не оказался в коридоре. Закрыл за собой дверь и зарыдал. Преподобный Белл был добрым, обращался с ним уважительно, заботился о его семье. Душевный человек, семейный, симпатичный, его обожали все прихожане. Что бы он ни сделал, чем бы ни обидел мистера Бэннинга, это, конечно, не повод, чтобы лишать его жизни.

Хоупу пришло в голову, что выстрелы мог слышать кто-нибудь еще. А если прибежит жена и увидит мужа залитым кровью в своем кабинете? Хоуп медлил, стараясь успокоиться. Он понимал, что у него не хватит смелости пойти к женщине и сообщить о том, что случилось. Пусть этим занимаются белые. В церкви больше никого не было. Летели минуты, ситуация складывалась в его пользу. Но ненадолго. Если его, Хоупа, заметят выбегающим из церкви, он, без сомнения, станет первым подозреваемым. Поэтому Хоуп вышел из пристройки, стараясь не привлекать внимания, и направился по той же улице, что и мистер Бэннинг. Ускорил шаг, миновал площадь и вскоре увидел тюрьму.

Из патрульной машины вылез помощник шерифа Рой Лестер.

– Привет, Хоуп! – произнес он, а затем заметил красные глаза и слезы на щеках.

– Преподобного Белла застрелили, – пробормотал негр. – Он мертв.



С утирающим слезы Хоупом на переднем сиденье Лестер пронесся по тихим улочкам Клэнтона и через несколько минут, подняв облако пыли, остановился напротив пристройки к церкви. Перед ними распахнулась дверь, и из нее выскочила рыдающая Джеки Белл. Руки бурые от крови, платье испачкано, на лице кровавые полосы. Она рыдала, вопила и не произносила ничего такого, что можно было бы разобрать, только выла с искаженным от ужаса лицом. Лестер попытался задержать ее, но она, не переставая кричать: «Он мертв! Моего мужа убили!», вырвалась. Лестер снова схватил Джеки, стараясь не пустить обратно в кабинет. Хоуп смотрел на них, не зная, что делать. Он все еще боялся, что в убийстве обвинят именно его, и пытался как можно меньше соваться в то, что происходило.

Из дома напротив, услышав шум, выбежала миссис Ванландингэм с кухонным полотенцем в руках. Она появилась одновременно с шерифом Никсом Гридли, который свернул на гравиевую парковку. Увидев, как он выбирается из автомобиля, Джеки закричала:

– Он мертв! Мой муж мертв! Его застрелили! Господи, Никс, помогите!

Никс, Лестер и миссис Ванландингэм перевели несчастную через улицу, на веранду, где она рухнула в кресло-качалку. Миссис Ванландингэм хотела вытереть ей лицо и руки, но Джеки ее оттолкнула. Зарылась лицом в ладони, громко рыдала, давилась, ее чуть не рвало. Никс повернулся к Лестеру:

– Оставайся с ней. – А сам пересек дорогу, где его ждал помощник Рэд Арнет, и они вместе вошли в здание. Медленно прокрались в кабинет, где обнаружили труп Белла на полу возле стула. Никс осторожно взял убитого за правое запястье и через несколько секунд произнес:

– Пульса нет.

– Неудивительно, – кивнул Арнет. – Думаю, «скорая помощь» здесь не нужна.

– Да, – согласился шериф. – Свяжись с похоронным бюро.

В кабинет вошел Хоуп.

– Его застрелил мистер Пит Бэннинг, – сообщил он. – Я слышал, как он это сделал. И видел у него пистолет.

Никс, нахмурившись, поднялся.

– Пит Бэннинг?

– Да, сэр. Я стоял в коридоре. Сначала он прицелился в меня, а затем велел пойти и найти вас.

– Что еще он сказал?

– Что я хороший человек. И все. Потом ушел.

Шериф, скрестив на груди руки, взглянул на помощника. Тот в недоумении покачал головой:

– Пит Бэннинг?

Оба посмотрели на Хоупа, словно не поверили ему.

– Он самый. Видел своими глазами, с пистолетом с длинным дулом. Целился вот сюда. – Хоуп показал в середину лба. – Решил, что мне тоже крышка.

Никс сдвинул шляпу на затылок и потер щеки. Опустил голову и заметил, что на полу рядом с трупом расползается лужица крови, увидел закрытые веки Декстера и в первый, но отнюдь не в последний раз задал себе вопрос: что могло стать причиной этой трагедии?

– Полагаю, преступление раскрыто, – заметил Ред.

– Похоже на то, – ответил Никс. – Только нужно сделать несколько снимков и поискать пули.

– Как быть с его родными? – спросил Ред.

– Я тоже об этом думаю. Надо вернуть миссис Белл в дом и найти женщин, чтобы побыли с ней. Схожу в школу, поговорю с директором. У Белов трое детей. Так?

– Вроде бы.

– Верно, – кивнул Хоуп. – Две дочери и сын.

Никс повернулся к чернокожему:

– Держи язык за зубами, Хоуп. Обмолвишься хоть словом о том, что тут случилось, клянусь, закрою тебя в тюрьму.

– Буду нем, как рыба, мистер шериф.

Они покинули кабинет, затворив за собой дверь, и вышли на улицу. У веранды Ванландингэмов прибавилось соседей, в основном домохозяек. Они стояли на газоне с круглыми от изумления глазами и, не веря тому, что произошло, зажимали ладонями рты.



В округе Форд белых не убивали более десяти лет. В 1936 году из-за клочка никчемной земли схватились друг с другом два владельца. Тот, кто взял верх, заявил в суде, что действовал в порядке самозащиты, и был отпущен на свободу. Двумя годами позднее у поселка Бокс-Хилл линчевали черного парня, надерзившего белой женщине. Хотя на Юге, особенно в пойме Миссисипи, линчевание не считалось ни убийством, ни преступлением. За неправильное слово белой женщине могли покарать смертью.

На тот момент ни Никс Гридли, ни Рэд Арнет, ни Рой Лестер и никто другой в Клэнтоне моложе семидесяти лет не могли припомнить, чтобы убили такого важного горожанина. И тот факт, что главный подозреваемый был еще более важным человеком, поверг город буквально в ступор. Судьи, адвокаты и секретари забросили дела в суде и, повторяя услышанное, качали головами. Хозяева магазинов на площади, продавцы и покупатели переглядывались, не в силах поверить в случившееся. Учителя в школе прерывали уроки и собирались в коридорах. На тенистых улицах вокруг площади жители стояли около своих почтовых ящиков и размышляли, как по-другому сказать: «Этого не может быть!»

Но это случилось. Толпа заполнила двор Ванландингэмов и смотрела через дорогу на гравиевую парковку, где находились три патрульные машины – весь полицейский парк округа – и фургон похоронного бюро. Джеки Белл препроводили в пристройку, где она осталась со знакомым врачом и несколькими прихожанками. Вскоре на улице появились легковушки и грузовики с любопытными. Автомобили жались друг к другу, водители старались все получше рассмотреть, подъехать как можно ближе к церкви.

Присутствие похоронного фургона завораживало. Люди напирали, и Рой Лестер требовал осадить назад. Задняя дверь дома была приоткрыта, что означало: вскоре труп будут выносить и грузить в катафалк для отправки в похоронное бюро. Как после любой трагедии – убийства или несчастного случая, – любопытным не терпелось взглянуть на тело. Потрясенные, испуганные люди в гробовом молчании подались вперед, сознавая, как им повезло – они присутствуют при выносе трупа убитого преподобного Белла и до конца жизни смогут рассказывать, как его грузили в катафалк.

Шериф Гридли вышел из двери пристройки, взглянул на толпу и снял шляпу. За ним появились носилки, их несли старик Магарджел с сыном. Труп был накрыт черной тканью, из-под нее выделялись черные ботинки Белла. Все машинально сняли шляпы и кепки, женщины склонили головы, но никто не зажмурился. Некоторые тихо всхлипывали. Когда тело погрузили, задняя дверца закрылась, старик Магарджел сел за руль, и автомобиль уехал. Он никогда не мог обойтись без лишнего драматизма, вот и теперь, возникнув из боковой улочки на площади, дважды объехал здание суда, чтобы все полюбовались происходящим.

Через час позвонил шериф Гридли и распорядился отвезти труп к Джексону на вскрытие.



Нинева не могла припомнить, когда в последний раз мистер Пит просил ее посидеть с ним на передней веранде. У нее были более важные занятия. Эймос взбивал в амбаре масло и велел помочь. Потом предстояло заняться консервированием гороха и бобов и кое-что постирать. Но если хозяин просит сесть в кресло-качалку, а все дела отложить, она не может ослушаться. Нинева пила холодный чай, а мистер Пит курил, причем больше обычного. Надо не забыть упомянуть об этом Эймосу, когда будет рассказывать. Хозяин следил за движением на шоссе в четверти мили по дороге к их дому. Там тащились несколько легковушек, грузовики и трейлеры с хлопком на переработку в городе.

Когда машина шерифа повернула к их дому, Пит сказал:

– Вот и он.

– Кто? – удивилась Нинева.

– Шериф Гридли.

– Что ему нужно?

– Едет меня арестовывать, Нинева. За убийство. Я только что застрелил методистского священника Декстера Белла.

– Перестаньте! Что такое вы говорите?

– Ты слышала. – Пит шагнул к ней, наклонился и ткнул в лицо пальцем. – Ты никогда никому не скажешь ни слова, Нинева. Поняла?

Ее глаза стали огромными, с плошки, отвисла челюсть, она не могла вымолвить ни слова. Пит вынул из куртки маленький конверт и вложил ей в ладонь.

– Теперь иди в дом и, как только я уеду, отдай это Флорри.

Он взял Ниневу за руку, помог ей подняться и распахнул верандную дверь. Оказавшись в доме, Нинева болезненно простонала, и это озадачило Пита. Он закрыл дверь и, повернувшись, смотрел, как приближается автомобиль шерифа. Гридли не спешил. Он припарковался рядом с машиной Пита и в сопровождении Реда и Роя вылез из салона. Сделал несколько шагов и остановился перед ступенями. Взглянул на Пита, который показался ему равнодушным.

– Давай-ка с нами, Пит.

Хозяин дома сделал жест в сторону «форда».

– Пистолет на переднем сиденье.

Никс обратился к Реду:

– Возьми.

Пит медленно спустился и направился к машине шерифа.

Рой открыл заднюю дверцу, и Пит, наклоняясь, услышал, как взвыла на заднем дворе Нинева. Поднял взгляд и увидел, как она ковыляет к амбару с письмом в руке.

– Едем.

Шериф сел за руль. Рэд с оружием в руке устроился рядом. Плечи Пита и Роя на заднем сиденье почти соприкасались. Никто не проронил ни слова, и пока они выезжали с фермы на шоссе, казалось, будто никто не дышал. Потрясенные стражи порядка, как все остальные, не верили в происходящее. Известный пастырь хладнокровно убит любимцем города, легендарным героем войны. Для этого должна быть какая-то очень веская причина, и дело лишь во времени, чтобы правда вышла наружу. Но в данный момент часы будто остановились, и происшедшее представлялось нереальным.

На полпути к городу Никс посмотрел в зеркальце заднего обзора и сказал:

– Пит, я не собираюсь спрашивать, зачем ты это совершил, только хочу подтверждения, что это дело твоих рук.

Фермер тяжело вздохнул, взглянул на хлопковые поля за окном и произнес:

– Мне нечего сказать.



Тюрьму округа Форд построили в прошлом веке, и она едва ли годилась для того, чтобы помещать в нее людей. Изначально возведенная как маленький склад, тюрьма несколько раз перестраивалась, пока ее не приобрело государство и не перегородило надвое кирпичной стеной. В передней части было шесть камер для белых заключенных, в задней втиснули восемь для цветных. Правда, тюрьма редко полностью заполнялась, во всяком случае, с фасада. В пристройке размещался шериф и сотрудники окружного отдела полиции. Находилась тюрьма всего в двух кварталах от площади, и из двери виднелась верхушка здания суда. Во время криминальных процессов, которые происходили нечасто, подсудимых вели один-два помощника шерифа.

У тюрьмы собралась толпа – люди хотели посмотреть на убийцу. В их головах до сих пор не укладывалось, что Пит Бэннинг совершил то, что совершил, и никто не верил, что его поместят в тюрьму. Многие полагали, будто для таких знаменитостей, как Пит Бэннинг, существуют иные правила. Но коль скоро у Никса хватило смелости арестовать его, зеваки хотели увидеть все своими глазами.

– Пошли слухи, – пробормотал шериф, сворачивая на маленькую брусчатую парковку у тюрьмы. – Всем молчок, – проинструктировал он подчиненных, когда открылись четыре дверцы машины.

Гридли взял Бэннинга за плечо и повлек к двери, а Рэд и Рой двинулись следом. Люди молча таращились, пока вперед не выступил репортер местной газеты «Таймс» и не сделал снимок. Вспышка застала врасплох даже Пита. А когда он входил в здание, кто-то крикнул ему в спину:

– Гореть тебе в аду, Бэннинг!

– Правильно! – поддержал другой.

Подозреваемый не вздрогнул и, казалось, не замечал толпы. Еще секунда, он переступил порог и скрылся из виду.

В тесном помещении, где регистрировали и допрашивали подозреваемых и преступников, ждал мистер Джон Уилбэнкс, известный в городе адвокат и давнишний друг семьи Бэннингов.

– Чем обязаны удовольствию вас лицезреть? – спросил шериф, явно не обрадовавшись присутствию адвоката.

– Мистер Бэннинг – мой клиент, и я здесь, чтобы представлять его, – ответил Уилбэнкс. Он шагнул вперед и молча пожал Питу руку.

– Сначала выполним свое дело мы, – заявил Никс. – Потом настанет ваша очередь.

– Я уже связался с судьей Освальдом, – сообщил адвокат, – и мы обсудили условия освобождения под залог.

– Замечательно. Когда он примет с вашей подачи такое решение, не сомневаюсь, что мне позвонят. А до тех пор я буду обращаться с этим человеком как с подозреваемым в убийстве. Так что будьте добры, покиньте помещение.

– Я бы хотел переговорить со своим клиентом.

– Он никуда не денется. Возвращайтесь через час.

– Никаких допросов, вы меня поняли?

– Без комментариев.



Флорри читала записку на передней веранде, а Нинева и Эймос смотрели на нее. Потрясенные тем, что случилось, они тяжело дышали, прибежав из главного дома. Дочитав, Флорри положила бумагу и спросила:

– Пит ушел?

– Его забрал полицейский, – ответила Нинева. – Он знал, что за ним придут.

– Он что-нибудь сказал?

– Сказал, что убил священника. – Нева вытерла щеки.

В записке говорилось, чтобы Флорри позвонила Джоэлу в Вандербилт и Стелле в Холлинз и объяснила, что их отца арестовали за убийство преподобного Декстера Белла. Им не следует ни с кем, особенно с журналистами, это обсуждать, они должны дождаться дальнейших указаний и оставаться в своих учебных заведениях. Отец сожалеет о подобном трагическом повороте событий, однако надеется, что однажды дети его поймут. Пит просил Флорри явиться на следующий день в тюрьму, чтобы встретиться с ним.

Она чувствовала дурноту, но в присутствии прислуги не могла проявить слабость. Сложила записку, положила в карман и отпустила слуг. Испуганные и сбитые с толку еще больше, чем раньше, Нинева и Эймос ушли, пересекли передний двор и оказались на тропинке. Флорри следила за ними. Затем опустилась в кресло-качалку и тяжело вздохнула.

Несколько часов назад за завтраком брата, казалось, что-то мучило, но после войны нормальным он никогда не бывал. Почему Пит не предупредил ее? Как мог совершить нечто настолько порочное? Что станется с ним, с его детьми, с его женой? С ней, его единственной родственницей? И с землей?

Флорри не считала себя истовой методисткой, однако выросла в вере и порой посещала службы. Она научилась сторониться священников, поскольку те погрязли в пороках времени, но преподобный Белл был одним из лучших.

Флорри вспомнила его симпатичную жену и детей и разрыдалась. В дверь проскользнула Мариэтта и встала рядом, пока хозяйка продолжала всхлипывать.





Глава 3




Город хлынул к методистской церкви. Толпа росла, и дьякон велел Хоупу открыть храм. Потрясенные плакальщики вошли внутрь, заполнили скамьи, шепотом обменивались новостями. Молились, причитали, утирали слезы и, не в силах поверить в случившееся, качали головами. Преданные прихожане, хорошо знавшие и любившие Декстера, сбивались в группы и искренне оплакивали его гибель. Для других, которые бывали здесь раз в месяц, а не раз в неделю, церковь послужила магнитом для близкого приобщения к трагедии. Явились даже отступники от веры и горевали вместе с остальными. В этот страшный момент каждый ощущал себя методистом и спешил в храм, где долго служил преподобный Белл.

Убийство настоятеля угнетало физически и эмоционально. В то, что преступником был его прихожанин, трудно было поверить. Отец Пита, Джошуа, помогал строить церковь. Его отец всю жизнь служил дьяконом. Большинство из присутствующих сидели на тех самых скамьях, на которых во время войны возносили молитвы за Пита. Они пришли в отчаяние, когда из военного управления поступили сведения, что он, вероятно, погиб. И жгли свечи во славу его второго рождения. Они плакали от умиления, когда за неделю до капитуляции японцев Пит появился с Лизой. Всю войну преподобный Белл каждое воскресенье перечислял имена ушедших из округа Форд на фронт и читал особые молитвы. Первым в списке всегда был Пит Бэннинг, городской герой, человек, которым гордились все, кто тут жил. В общем, трудно было принять факт, что именно он убил их пастыря.

Но по мере того, как новость доходила до сознания, шепот усиливался, и в тысячный раз звучал вопрос: «Почему?» Лишь самые смелые решались предположить, что с этим как-то связана жена Пита.

Больше всего люди хотели протянуть руку ей и детям, коснуться, вместе поплакать, словно это могло облегчить их горе. Но Джеки, по слухам, оставалась с детьми рядом с храмом в своей спальне и ни с кем не виделась. В доме собрались ее друзья, толпа растеклась по крыльцу и по двору, где мрачные мужчины курили и что-то ворчали себе под нос. Когда друзья выходили подышать свежим воздухом, другие занимал их места в доме. Однако были и такие, кто направлялся в соседнюю дверь в храм.

Потрясенные и любопытствующие продолжали прибывать, и улицы вокруг храма были заполнены легковушками и грузовиками. Люди шли небольшими группами, двигались медленно, словно не зная, что им надлежит делать, когда они окажутся на месте, однако не сомневаясь, что они там нужны.

Когда заполнились места на скамьях, Хоуп открыл балкон. Сам он спрятался в тени под звонницей и старался никому не попадаться на глаза. Его напугал шериф Гридли, и он не раскрывал рта. Но не мог не восхищаться тем, как белые умеют держать себя в руках, во всяком случае, большинство из них. Если бы убили любимого черного пастыря, реакция была бы куда более бурной.

Дьякон обратился к мисс Фае Ридл, предположив, что музыка была бы вполне уместной. Она десятки лет играла на органе, но сомневалась, что теперь повод подходящий. Однако вскоре согласилась, и когда зазвучали первые ноты «Старого креста на холме», плач стал громче.

На улице к группе курильщиков подошел мужчина и сообщил:

– Пита Бэннинга забрали в тюрьму. Его пистолет у полицейских.

Его слова выслушали, обсудили и передавали соседям, пока новость не добралась до церкви, где летела от скамьи к скамье.

Пит Бэннинг арестован за убийство священника…



Когда стало ясно, что подозреваемый не собирается ничего объяснять, шериф Гридли вывел его в узкий, окаймленный с обеих сторон железными решетками, плохо освещенный коридор. Три камеры находились справа, три камеры слева, каждая размером c кладовку. Никаких окон. Тюрьма казалась сырой темницей, где люди навсегда терялись, а время текло незаметно. Гридли достал большой ключ, вставил в дверь и, открыв ее, велел подозреваемому зайти внутрь. У стены стояла старая кровать – единственный в камере предмет мебели.

– Боюсь, Пит, что здесь тесновато, – произнес шериф. – Но ничего не поделаешь – тюрьма.

– Видел места и похуже, – отозвался тот и сел на кровать.

– Ванная в конце коридора, – сообщил Гридли. – Понадобится – крикни.

Пит, глядя в пол, молча пожал плечами. Шериф хлопнул дверью и вернулся к себе в кабинет. Заключенный потянулся и развалился на кровати. Он был ростом на два дюйма выше шести футов, а кровать короче. Почувствовав холод, развернул одеяло, но настолько вытертое, что ночью от него не будет никакой пользы. Однако сейчас это его нисколько не тронуло. Плен был для него не новостью – приходилось находиться в таких условиях, что теперь, четыре года спустя, все еще трудно было представить.



Когда через час вернулся Джон Уилбэнкс, они коротко поспорили с шерифом, где адвокату общаться со своим клиентом. Для таких важных встреч специального помещения не было. Адвокаты, как правило, шли в коридор с камерами и разговаривали с клиентами через решетку из металлических прутьев. Порой адвокат выводил клиента в прогулочный двор и давал советы сквозь звенья цепи. Но чаще защитники вообще не являлись в тюрьму. Ждали, когда их вызовут в суд, и разговаривали там.

Однако Джон Уилбэнкс считал себя выше других адвокатов в округе Форд, если не во всем штате, а его новый правонарушитель-клиент был, несомненно, важнее всех заключенных шерифа. Их статус требовал особого места для встречи, и кабинет шерифа прекрасно подходил для этого. Гридли в итоге согласился – мало кто мог переспорить Уилбэнкса, который, кстати, во время выборов всегда поддерживал шерифа – и тот, немного поворчав, посетовав и не забыв об указаниях, пошел за Питом. Привел в наручниках и сказал, что дает полчаса на разговор.

Когда они остались одни, Уилбэнкс сразу приступил к делу:

– Поговорим о преступлении. Если совершил его ты, так и скажи. Если нет, то назови преступника.

– Мне нечего сказать, – ответил Пит, закуривая.

– Скверно.

– Нечего.

– Забавно. Ты собираешься сотрудничать со своим защитником?

Лишь пожатие плечами и шумный выдох. Уилбэнкс пофессионально улыбнулся:

– Хорошо. Сценарий таков: через несколько дней тебя поведут в суд предварительно предстать перед судьей Освальдом. Полагаю, ты заявишь, что невиновен, и тебя вернут сюда. Примерно через месяц соберется большая коллегия присяжных и предъявит обвинение в убийстве первой степени. На февраль или на март Освальд назначит заседание суда, к этому времени я буду тоже готов, если ты того пожелаешь.

– Джон, ты всегда был моим адвокатом.

– Отлично. В таком случае ты должен сотрудничать.

– Сотрудничать?

– Да, Пит. То, что случилось, на первый взгляд представляется хладнокровным убийством. Дай мне что-нибудь, с чем можно работать. Не сомневаюсь, у тебя был некий мотив.

– Это дело между мной и Декстером Беллом.

– Нет. Теперь это дело между тобой и штатом Миссисипи, который, как и остальные штаты, очень плохо относится к хладнокровным убийствам.

– Мне нечего сказать.

– Это не защита, Пит.

– Наверное, у меня нет защиты. Во всяком случае, такой, какую могли бы понять люди.

– Людям в коллегии присяжных необходимо что-то понять. Моя первая мысль и единственная на данный момент – ссылка подсудимого на собственную невменяемость.

Пит покачал головой:

– Я такой же вменяемый, как ты.

– Но мне не грозит электрический стул.

Пит выпустил клуб дыма.

– Я так не поступлю.

– Тогда объясни мне мотив, причину. Дай что-нибудь, Пит.

– Мне нечего сказать.



Джоэл Бэннинг спускался по ведущей в Бэнсон-холл лестнице, когда его кто-то окликнул. Очередной студент-первокурсник, о котором он знал, но пока не познакомился, подавая конверт, произнес:

– Декан Малруни ждет тебя в своем кабинете. Это срочно.

– Спасибо, – кивнул Джоэл, принимая конверт и глядя, как уходит студент.

В конверте была записка на университетском бланке. Написанный от руки текст в вежливой форме предлагал немедленно явиться в расположенный в административном Кирланд-холле кабинет декана.

Через пятнадцать минут у Джоэла начинались занятия по литературе, и профессор не любил, когда к нему опаздывали. Если поспешить, он быстро попадет в кабинет декана, выяснит, что от него нужно, а потом остается надеяться, что профессор будет в хорошем настроении. Джоэл бросился через двор к Кирланд-холлу, взлетел по лестнице на третий этаж, где секретарь декана объяснил, что нужно дождаться ровно одиннадцати часов, когда ему из дома позвонит тетя Флоренс Бэннинг. Секретарь утверждала, что она не в курсе, в чем дело – Флорри звонила по незащищенной линии и сказала, что перезвонит из дома знакомой, откуда ее не смогут подслушать.

Ожидая, Джоэл решил, что кто-то умер, и начал вспоминать родственников, которых, а не каких-нибудь других предпочел бы увидеть в траурном списке. Их семья была невелика: родители Пит и Лиза, сестра Стелла и тетя Флорри. Бабушки и дедушки умерли, у Флорри детей не было, и таким образом со стороны Бэннингов у них не было двоюродных братьев и сестер. Родители матери были из Мемфиса, но их разбросала война.

Не обращая внимания на взгляды секретаря, Джоэл вышагивал по кабинету и, в конце концов, решил, что нехорошее случилось с матерью. Ее увезли из дома несколько месяцев назад, на их со Стеллой письма она не отвечала, а отец отказывался объяснять, как идет лечение. Слишком много неизвестного. Может, матери стало лучше? Может, она вернулась домой. Неужели семья снова станет полноценной? У Джоэла и Стеллы было много вопросов, однако отец предпочитал обсуждать другие темы, если вообще соглашался говорить. И тетя Флорри в этом деле была им тоже не помощница.

Она позвонила ровно в одиннадцать. Секретарь подала ему телефон и скрылась за углом, откуда, как предположил Джоэл, все равно все могла слышать. Первые слова показались целой вечностью. Тетя Флорри начала с того, что объяснила: она находится в доме мисс Милдред Хайлендер – женщины, которую Джоэл знал всю жизнь. Флорри пошла туда, чтобы поговорить конфиденциально, что по их сельской телефонной линии общего пользования совершенно невозможно. Какие там конфиденциальные разговоры, если несколько часов назад их отец отправился в методистскую церковь и застрелил преподобного Декстера Белла. Ясное дело, город кипит, и все дела встали. Не задавай вопросов, Джоэл, и ничего не говори, если тебя могут подслушать. Все так ужасно, помоги нам, Господи!

Чувствуя, что слабеет, Джоэл оперся о стол секретаря декана. Закрыл глаза, набрал воздуха в грудь и слушал. Флорри сказала, что недавно общалась со Стеллой в Холлинзе, и та плохо приняла ее сообщение – пришлось вызывать медицинскую сестру и укладывать в кабинете ректора. Тетя добавила, что у нее письменные – никак не меньше – инструкции от брата: он хочет, чтобы дети до дальнейших указаний оставались в своих университетах подальше от дома. А каникулы на День благодарения планировали провести за пределами округа Форд. В случае, если к ним обратятся журналисты, следователи или полицейские, им нужно молчать. Никому ни слова ни об отце, ни о родных. Флорри завершила тем, что любит племянника, что сразу же напишет ему пространное письмо и очень хотела бы находиться рядом с ним в такой ужасный момент.

Джоэл молча положил трубку и вышел из здания. Он тащился по университетскому двору, пока не заметил частично скрытую кустарником пустую скамью. И, борясь с душившими его слезами, готовился проявить стоицизм, которому учил его отец. Думал: бедная Стелла. Такая несдержанная, пылкая – вся в мать. Джоэл понимал, что` теперь творилось в ее душе.

Сбитый с толку, напуганный, взволнованный, он смотрел, как ветер срывает с деревьев и разносит листья. Мучило желание броситься на станцию, сесть в поезд и самому на месте во всем разобраться. Но мысль мелькнула и тут же исчезла: преподобный Белл был талантливым и любимым людьми священником, и горожане наверняка уже прониклись враждебностью к семейству Бэннингов. К тому же отец строго наказал ему и Стелле держаться от всего подальше. И Джоэл в свои двадцать лет не мог припомнить ни единого случая, чтобы он ослушался Пита. Отец был гордым солдатом, не терпел неподчинения, был немногословным и ценил власть.

Такой человек никак не мог совершить убийство.





Глава 4




Здание суда и магазины на аккуратной площади закрывались по будням в пять часов. Как правило, к этому времени все двери были на замке, свет выключен и место безлюдело. Но в тот день народ, рассчитывая на новые факты и слухи об убийстве, немного задержался. С девяти утра не было других тем для разговоров. Люди поражали друг друга первыми сообщениями и тем, что узнавали позднее. Они стояли в торжественном почтении, когда старик Магарджел вел свой катафалк, и под черной тканью угадывались контуры тела. Некоторые решались войти в методистский храм и, постояв и помолившись, возвращались с захватывающими дух рассказами. Баптисты, пресвитерианцы и пятидесятники оказались в невыгодном положении, поскольку были никак не связаны ни с убийцей, ни с жертвой. Методисты, напротив, стали центром внимания. До этого злополучного дня методистская церковь Клэнтона не помнила такого количества прихожан.

У жителей Клэнтона, во всяком случае, у белых, возникло чувство, будто их предали. Декстера Белла любили и уважали. Пит Бэннинг был почти мифологической фигурой. Убийство одного другим казалось совершенно бессмысленной потерей, коснувшейся почти каждого. Мотив настолько необъяснимый, что он даже не возникал в слухах.

А недостатка в слухах не было. Завтра Бэннинг предстанет перед судом. Он отказывается что-либо объяснить. Собирается ссылаться на временное помешательство. Джон Уилбэнкс не проиграл ни одного процесса и этот тоже выиграет. Судья Освальд был близким другом Бэннинга или, может, Декстера Белла. Процесс состоится не здесь, а в Тупело. Он с войны так и не оправился. Джеки Белл держится на успокоительных, дети ходят на головах. Пит выставит землю в качестве залога за освобождение и завтра же будет дома.

Чтобы ни с кем не встретиться, Флорри оставила машину на боковой улице и поспешила в здание. Джон Уилбэнкс работал допоздна и ждал ее в приемной на первом этаже.



В 1946 году в округе Форд числилась дюжина адвокатов и половина из них работали на фирму «Уилбэнкс и Уилбэнкс». Все они были родственниками. Сотню лет семья Уилбэнксов имела влияние в юриспруденции, политике, банковском деле, операциях с недвижимостью и фермерстве. Джон и его брат Рассел изучали юриспруденцию на севере и управляли фирмой, которая, как представлялось, занималась большинством других коммерческих дел в округе. Еще один брат являлся председателем самого большого в округе банка и владел несколькими предприятиями. Двоюродный брат обрабатывал две тысячи акров. Другой двоюродный брат занимался недвижимостью и был представителем от штата с большими амбициями. Ходили слухи, будто в тайный день в начале каждого года семья собиралась, подсчитывала доход и делила нажитое. И, похоже, там было, что делить.

Флорри знала Джона Уилбэнкса со школы, хотя училась на три класса старше него. Его фирма всегда заботилась о юридических делах семьи Бэннингов, но ничего настолько сложного раньше не попадалось. Решались проблемы препровождения Лизы в дом для умалишенных, однако Джон потянул за нужные нточки, и все получилось. Развод Флорри также состоялся под накинутым Джоном и его братом покрывалом, так что в прессу округа почти ничего не просочилось.

Джон поздоровался с Флорри мрачным пожатием плеч, и она последовала за ним наверх в его просторный кабинет – лучший в городе, с балконом, с видом на площадь. Стены украшали большие портреты умерших родственников. Джон кивнул в сторону роскошного кожаного дивана, и Флорри села.

– Я с ним встречался, – начал адвокат, чиркая спичкой и закуривая короткую черную сигару. – Он не слишком многословен. Если точнее, нем, как рыба.

– Господи, Джон, что же это такое? – Глаза Флорри увлажнились.

– Если бы я знал! Ты ничего не заметила, что предвещало бы трагедию?

– Разумеется, нет. Ты же знаешь Пита: он не красноречив. И уж точно не распространяется о личном. Может поговорить о детях, как все фермеры, о погоде, о ценах на зерно и прочем. Но о себе – ни слова. И уж точно не заикнулся бы о таком ужасном, что случилось сегодня.

Джон затянулся сигарой и выпустил в потолок клуб дыма.

– И тебе не известно, что за этим стоит?

Флорри промокнула щеку платком.

– Я слишком ошеломлена, чтобы размышлять о версиях. Мне трудно дышать, не то что ясно думать. Может, что-нибудь придет на ум завтра или послезавтра. А сейчас все, как в тумане.

– А Джоэл и Стелла?

– Я говорила и с тем и с другой. Бедные ребята в своих университетах, радовались студенческой жизни, и вот такая новость: их отец только что убил священника, человека, которого они уважали. И домой они вернуться не могут. Пит в письменной – никак не иначе – форме дал им указание оставаться там, где они есть, пока он не решит по-другому. – Флорри всхлипнула, пока Джон курил, вытерла щеки и прошептала: – Извини.

– Ничего, Флорри. Я бы тоже поплакал, но не могу. Не сдерживайся, это вполне естественно. Сейчас не время храбриться. Дай волю эмоциям. Ужасный день, он нам будет отзываться годами.

– Что нас ждет, Джон?

– Ничего хорошего, это я гарантирую. Сегодня я разговаривал с судьей Освальдом. Он даже не рассматривает возможность освобождения под залог. Исключено, и я его понимаю. Речь идет об убийстве. Я встречался с Питом, но он не хочет мне помогать. С одной стороны, отказывается признать себя виновным, с другой – никак не способствует своей защите. Все, конечно, может измениться, но мы с тобой его знаем: уперся, ничем не сдвинуть.

– Какова будет защита?

– Наши возможности ограничены. Самооборона, непроизвольный импульс, не исключено, алиби. Ничего из этого не подходит, Флорри. – Адвокат опять затянулся и выпустил новое облачко дыма. – И вот еще что: днем я получил информацию и отправился в регистрационную палату. Выяснилось, что неделю назад Пит перевел земельную собственность на Джоэла и Стеллу. Для этого не было веских причин, и он все устроил так, чтобы я об этом не знал – воспользовался услугами юриста из Тупело, который в Клэнтоне почти никого не знает.

– Джон, я ничего не понимаю, объясни!

– Пит уже тогда замышлял убийство и, чтобы исключить претензии семейства Белла на свою землю, перевел ее на детей, сняв с нее свое имя.

– Это поможет?

– Сомневаюсь. Но это забота на будущее. Твоей земли это, разумеется, не коснется. Она как была, так и останется твоя.

– Спасибо, Джон. А что это означает?

– Когда Пит предстанет перед судом – а я не вижу причин, чтобы этого не случилось, – факт передачи земли послужит уликой против него – доказательством умысла. Того, что он планировал преступление заранее. Причем основательно. Пит давно об этом размышлял.

Флорри поднесла платок ко рту, минуты бежали, а она неотрывно смотрела в пол. В кабинете было тихо и спокойно – с улицы снизу не доносилось ни звука. Джон встал, потушил сигару в тяжелой хрустальной пепельнице, шагнул к столу и закурил новую. Подошел к французскому окну и взглянул на здание суда на противоположной стороне. Сгустились сумерки, на лужайку легли тени.

– Как долго Пит находился в больнице, прежде чем вернулся домой? – спросил он, не поворачиваясь.

– Много месяцев. Не знаю. Может, год. Ранения были серьезные, он весил сто тридцать фунтов. Лечение требовало времени.

– Проблемы с сознанием возникали?

– Все как обычно: если и возникали, Пит не рассказывал. Но разве можно не подвинуться головой после того, что выпало пройти ему?

– Диагноз поставили?

– Понятия не имею. После войны он стал другим человеком. Но разве могло быть иначе? Эти ребята были жутко напуганы.

– В чем Пит изменился?

Флорри опустила платок в сумку.

– Лиза говорила, что сначала его мучили кошмары, множество бессонных ночей. Теперь он стал более унылым, склонен подолгу молчать, что его как будто радует. Но с другой стороны, Пит никогда не был особенно разговорчивым. По-моему, вернувшись домой, он испытал счастье – начал поправляться, успокоился, стал набирать вес. Часто улыбался, был доволен, что остался жив и война закончилась. Но это продолжалось недолго. Между ним и Лизой возникла напряженность. Нинева говорила, что они плохо ладили. Странно: такое впечатление, чем больше он креп, тем слабее становилась Лиза.

– Из-за чего они ссорились?

– Не знаю. Нинева все видела и слышала, поэтому они вели себя осторожно. Она говорила Мариэтте, что ее часто отсылали из дома, чтобы пообщаться без нее. Лиза словно вошла в штопор. Я видела ее незадолго до отъезда из дома. Она произвела на меня гнетущее впечатление: хрупкая, худая, нездоровая. Не секрет, что мы никогда с ней не были близки, и Лиза со мной ничем не делилась. Пит, впрочем, тоже.

Джон пыхнул сигарой и вернулся на место рядом с Флорри. Улыбнулся, как улыбаются старому другу, и произнес:

– Единственная связь между преподобным Беллом, твоим братом и этим бессмысленным убийством – Лиза Бэннинг. Согласна?

– Я сейчас не в том положении, чтобы с чем-нибудь соглашаться.

– Флорри, соберись, помоги мне. Я единственный человек, который может спасти жизнь Пита, но сейчас это представляется весьма сомнительным. Как долго Декстер Белл провел с Лизой, когда мы думали, что Пит погиб?

– Господи, Джон, я не знаю. Те первые дни и недели были ужасны. Лиза в растрепанных чувствах, дети травмированы, дом как пчелиный улей, люди приносили то окорок, то свинину и предлагали плечо, на котором поплакать, и при этом задавали множество вопросов. Декстер с женой тоже находились рядом. Они были близки Питу и Лизе.

– Не помнишь чего-нибудь необычного?

– Необычного? Намекаешь, что между Лизой и Декстером Беллом что-то было? Это ужасно, Джон!

– Ужасно то, что произошло убийство, и я отвечаю за защиту обвиняемого, если его возможно защищать. Существует же какая-то причина, по которой Пит застрелил Белла. Если он не хочет объяснить, мне нужно узнать мотив.

Флорри вскинула руки.

– С меня довольно! Я вся изнервничалась. Может, в другой раз? – Она встала и направилась к выходу, и адвокат быстро открыл перед ней дверь. Поддержал, когда Флорра спускалась по лестнице. Внизу они обнялись и договорились вскоре снова встретиться.



Его первой едой в камере была миска бобового супа с ломтем заплесневелого кукурузного хлеба. Сев на край койки и приняв миску, Пит подумал: неужели так трудно сохранить пищу для заключенных теплой, но, конечно, никому об этом не сказал. Он не жаловался: жизнь преподала ему жестокий урок – от жалоб все становится только хуже.

По другую сторону темного коридора освещенный тусклым светом висевшей на проводе голой лампы ел другой заключенный. Его звали Леоном Колливером, он был из семьи, известной производством кукурузного самогона, бутыль которого он прятал сейчас под койкой. Дважды Леон предлагал выпить Питу, но тот отказывался. Колливер сообщил, что его намерены перевезти в тюрьму штата в Парчмене, где он проведет несколько лет. Это будет его второй срок в Парчмене, и он с нетерпением ждал, когда там окажется. Везде лучше, чем в здешнем застенке. В Парчмене бо`льшую часть срока заключенные проводили на улице.

Колливеру хотелось поболтать, и его разбирало любопытство, почему в тюрьму попал Пит. Но слухи проникли и сюда, и к концу дня все четверо белых заключенных знали, что Пит убил методистского священника. Времени на разговоры у Колливера было хоть отбавляй, и он жаждал деталей, но ничего не получил. Колливер же не знал, что в Пита Бэннинга стреляли, его били, мучили, он голодал, его опутывали колючей проволокой, бросали в корабельные трюмы, запирали в товарных вагонах, помещали в лагеря для военнопленных, и эти уроки выживания привили ему привычку не открываться первому встречному. И Колливер ничего не выяснил.

После обеда в тюремном блоке появился Никс Гридли и остановился перед камерой Пита. Заключенный встал и сделал три шага к решетке. Гридли тихо произнес:

– Вот что, Пит, нас одолевают навязчивые репортеры, вьются вокруг тюрьмы, мечтают поговорить с тобой, со мной, с кем угодно, кто готов развязать язык. Я хотел убедиться, что тебе это не надо.

– Мне это не надо, – отозвался Пит.

– Понаехали отовсюду – из Тупело, Джексона, Мемфиса.

– Мне это не надо.

– Так я и думал. Как тебе здесь?

– Нормально. Бывало хуже.

– Знаю. К твоему сведению: сегодня я перекинулся в доме священника словом с Джеки Белл. Она держится. А вот с детьми беда.

Пит взглянул на него без тени сожаления, но подумал, не следует ли сказать что-нибудь пристойное, вроде: «Передай ей от меня привет» или «Извини, мне жаль», однако лишь нахмурился с таким видом, будто шериф был полным идиотом.

Когда стало ясно, что Пит не ответит, Гридли попятился и, уходя, бросил:

– Если что-нибудь понадобится, дай знать!

– Спасибо.





Глава 5




В четыре часа утра Флорри наконец оставила попытки уснуть и отправилась в кухню сварить кофе. Жившая в цокольном этаже Мариэтта услышала шум и вскоре появилась в ночной рубашке. Флорри сказала, что ей ничего не нужно, что Мариэтта может спать, и отослала служанку обратно. После двух чашек с сахаром и очередного приступа слез Флорри прикусила губу и решила, что этот кошмар способен воодушевить к творчеству. Час она билась над стихотворением, но на рассвете бросила. Перешла к документальной прозе и начала в реальном времени посвященный трагедии дневник. Приняла ванну, позавтракала и к семи часам утра оказалась в городе в доме Милдред Хайлендер – жившей в одиночестве вдовы, которая, насколько знала Флорри, была единственным в Клэнтоне человеком, кто понимал ее поэзию. За чашкой чая с сырными лепешками они не говорили ни о чем, кроме страшного происшествия.

Милдред, ожидая самого худшего, купила газеты из Тупело и Мемфиса, и они ее не разочаровали. На первой полосе издания Тупело поместили передовицу под заголовком: «Герой войны арестован за убийство». В Мемфисе интересовались явно меньше тем, что случилось в штате Миссисипи, и хотя и напечатали статью на первой странице, но в рубрике местных новостей под заголовком: «В церкви застрелен любимый прихожанами священник». Факты в материалах почти не разнились – ни слова от адвоката подозреваемого и от властей. В городе настоящее потрясение.

Местная газета округа Форд «Таймс» была еженедельной, появлялась на прилавках по средам, на день пропустила волнующее событие, и теперь разразится информацией лишь на следующей неделе. Но ее фотограф заснял Пита Бэннинга, когда тот шел в тюрьму, и этот снимок напечатали газеты Мемфиса и Тупело. Его вели трое не очень молодых полицейских в плохо сидящей форме и шляпах, а у него при этом был совершенно безразличный вид.

Складывалось впечатление, что все население Клэнтона впало в столбняк, а репортеры вовсю налегли на описание заслуг Пита – героя войны. Используя архивы, обе газеты описали его армейскую службу и подвиги легендарного солдата на Южно-Тихоокеанском фронте. Газеты напечатали маленькие снимки возвращения Пита с войны, а редакторы Тупело даже отыскали фото Пита и Лизы во время брачной церемонии на лужайке перед судом.

Живший напротив Милдред Вик Диксон был из тех немногих в Клэнтоне, кто выписывал утреннюю газету Джексона, крупнейшую в штате, однако уделявшую мало внимания новостям северных округов. Прочитав ее за кофе, он принес газету соседке. И пока оставался у нее, выразил соболезнования Флорри и сказал все такое, что можно сказать женщине, брата которой обвиняют в убийстве. А убийство он, похоже, действительно совершил. Милдред потихоньку вытолкала гостя за дверь, предварительно взяв обещание, что Вик будет сохранять для нее все ежедневные издания.

Флорри хотела получить как можно больше информации для своей папки с материалами, или альбома с газетными вырезками, или документального отчета о случившейся трагедии. Для чего – она толком не понимала, но долгая, печальная и в то же время невероятная история продолжала разворачиваться, и Флорри не собиралась ничего упускать. Когда Джоэл и Стелла наконец вернутся домой, она должна будет ответить на их вопросы.

Флорри все же огорчило, что газета Джексона, который расположен от Клэнтона дальше, чем Тупело и Мемфис, приводит меньше фактов и помещает меньше фотографий. Неуклюжий заголовок гласил: «В Клэнтоне арестован известный фермер». Но она, тем не менее, вырезала подписной купон, собираясь отправить его в редакцию вместе с чеком.

По личной телефонной линии Милдред Флорри позвонила Джоэлу и Стелле и попыталась убедить, что дела дома не настолько катастрофичны, как они могли подумать. Позорно провалилась, и, когда вешала трубку, племянник и племянница разразились слезами. Их отца бросили в тюрьму и обвиняют в жестоком убийстве. Они хотели вернуться домой.

В девять часов Флорри на своем «линкольне» 1939 года поехала в тюрьму. На счетчике пробега машины значилось меньше двадцати тысяч миль, и автомобиль редко покидал границы округа, главным образом потому, что у его владелицы не было прав. Флорри дважды провалила экзамен, ее несколько раз останавливала полиция, но не штрафовала, и она продолжала садиться за руль, заключив с Никсом Гридли устное соглашение, что будет ездить только в город и обратно и никогда по ночам.

Флорри вошла в кабинет шерифа, поздоровалась с Никсом и объявила, что хочет повидать брата. В тяжелую соломенную корзину она положила три романа Уильяма Фолкнера, три фунта заказанного по почте в Балтиморе кофе, кофейную кружку, десять пачек сигарет, спички, зубную щетку и пасту, две пачки мыла, два пузырька с аспирином и два с болеутоляющими и плитку шоколада. Все, что хотел брат.

После недолгого неловкого разговора Никс наконец поинтересовался, что у нее в корзине. Не показывая, Флорри объяснила: то, что попросил Пит – несколько совершенно невинных предметов.

Оба полицейских отметили: нужно сообщить прокурору, что заключенный хорошо подготовился к преступлению и заранее составил список того, что должна принести ему в камеру сестра. Явная улика, что он планировал убийство. Флорри честно выполнила поручение, но, вероятно, совершила роковую ошибку.

– Когда он просил принести эти вещи? – спросил Никс таким безразличным тоном, будто его слова ничего не значили.

– Он оставил записку Ниневе и велел передать мне после того, как его арестуют, – с готовностью ответила Флорри.

– Ясно, – кивнул Никс. – Скажите, Флорри, что вам было известно о планах брата?

– Ничего. Клянусь, совершенно ничего. Я потрясена не меньше вашего. Даже больше, поскольку Пит мой брат, и я не представляла, что он способен на подобное.

Никс с сомнением посмотрел на Реда. Флорри ничего не знала заранее? Она не представляет мотива убийства? Она откровенна? Обмен взглядами полицейских озадачил Флорри, и она поняла, что ей не надо с ними говорить.

– Могу я видеть брата? – почти потребовала она.

– Разумеется. – Никс снова посмотрел на Реда. – Приведи заключенного. – И когда тот вышел, принялся изучать содержимое корзины. Это вывело Флорри из себя.

– Что вы ищете? – воскликнула она. – Ножи? Пистолеты?

– Что он намерен делать с кофе? – задал вопрос полицейский.

– Пить.

– Мы даем ему кофе.

– Не сомневаюсь. Но по поводу кофе брат весьма привередлив. На войне мог пить что угодно. А теперь только один сорт – «Стандард» из Нового Орлеана. Хоть это вы можете для него сделать?

– Если мы станем давать ему «Стандард», то должны давать тот же сорт остальным заключенным. Хотя бы белым. В тюрьме не может быть никаких привилегий. Поймите, Флорри, люди и так подозревают, что к Питу особое отношение.

– Договорились. Буду приносить вам столько «Стандарта», сколько потребуется.

Никс взял в руки кофейную кружку. Керамическую, уже отнюдь не белую, с бурыми пятнами, явно бывшую в употреблении. Прежде чем Никс успел что-либо сказать, Флорри объяснила:

– Любимая Пита. Ему дали ее в военном госпитале, когда он выздоравливал после хирургической операции. Уверена, Никс, вы не откажете герою войны в маленьком удовольствии пить кофе из своей любимой кружки.

– Не откажу. – Он начал складывать вещи обратно в корзину.

– Не забывайте Никс, мой брат не обычный заключенный. Вы заперли его бог знает с кем. Наверное, с ворами и бутлегерами. Но вы должны помнить, что он ни кто-нибудь, а Пит Бэннинг.

– Его заперли потому, что он застрелил методистского священника, Флорри. И из всех, кто здесь находится, Пит единственный, кого обвиняют в убийстве. Никакого особого отношения он не получит.

Открылась дверь, и вошел Пит, за которым следовал Ред. Он с каменным лицом посмотрел на сестру и, выпрямившись посреди комнаты, повернулся к Никсу.

– Полагаю, хочешь снова воспользоваться моим кабинетом? – спросил тот.

– Спасибо, Никс, это очень любезно с твоей стороны.

Полицейский, что-то проворчав, встал, взял шляпу и вместе с Редом ушел. Его пистолет в кобуре висел на вешалке на самом виду. Пит подвинул стул, сел и посмотрел на сестру.

– Ты идиот! – воскликнула она. – Как можно быть таким глупым, эгоистичным, недальновидным, безмозглым? Устроить такое своим родным? Речь не обо мне! Не о ферме и о тех, кто от тебя зависит! Не о друзьях! О детях! Они в отчаянии, безмерно напуганы. Как ты мог так поступить?

– У меня не было выбора.

– Вот как? Объяснись!

– Я ничего не собираюсь объяснять. И говори тише – не воображай, что нас не подслушивают.

– Мне безразлично, подслушивают нас или нет.

Пит указал на сестру пальцем, его глаза блеснули.

– Успокойся. Я не желаю терпеть твои сцены и слушать брань. Я сделал то, что хотел, по определенной причине и надеюсь, настанет время, когда ты меня поймешь. А пока ничего не собираюсь объяснять. И, поскольку ты ничего не понимаешь, следи за речью.

Глаза Флорри сразу увлажнились, и задрожали губы. Она опустила голову и пробормотала:

– Ты даже не хочешь поговорить со мной.

– Ни с кем не хочу, и даже с тобой.

Флорри вспоминала: когда они мирно завтракали в среду и ничто не предвещало трагедии, брат был таким же отчужденным, как теперь, холодным, будто не от мира сего.

– Зачем ты так поступил?

– Мне нечего тебе ответить.

– Что ужасного сделал Декстер Белл, что заслужил смерть?

– Мне нечего сказать.

– Это связано с Лизой?

Пит секунду колебался, и Флорри поняла, что задела его за живое.

– Мне нечего сказать, – повторил он, доставая из пачки сигарету, зачем-то постучал по циферблату наручных часов и прикурил от спички.

– Ты ощущаешь угрызения совести и жалость к его родным?

– Я стараюсь об этом не думать. Да, мне жаль, что так случилось, но я ничего подобного не хотел. Им, как нам всем, придется научиться жить с тем, что есть.

– И только? Дело сделано, человек мертв. Жизнь продолжается. Хотела бы я послушать, как ты станешь излагать эту свою теорию его чудесным детишкам.

– Я тебя не держу.

Флорри не двинулась с места, лишь промокнула щеки платком. Пит выдохнул сигаретный дым, и тот растекся туманом по комнате. Вдали послышались голоса. Занимаясь своими делами, смеялись шериф и его помощники.

– Какие тут условия? – поинтересовалась Флорри.

– Тюрьма есть тюрьма. Я видел места и похуже.

– Кормят нормально?

– Пища съедобная. Я ел и не такое.

– Джоэл и Стелла просятся домой, хотят тебя повидать. Они в ужасе, Пит, чрезвычайно напуганы, не знают, что подумать, и это вполне объяснимо.

– Я ясно дал понять, они не должны возвращаться домой, пока я не скажу, и точка. Напомни им об этом. Я знаю, как лучше.

– Сомневаюсь. Лучше, когда отец находится дома, занимается делами, объединяя вокруг себя родных, а не сидит в тюрьме по обвинению в бессмысленном убийстве.

Пит пропустил ее слова мимо ушей.

– Я о них тревожусь, но они сильные, умные и все выдержат.

– Не уверена. Тебе легко рассуждать: мол, дети такие же стойкие, как ты сам, которому через столько пришлось пройти. Но это, вероятно, не так. Нельзя предполагать, что это их никак не травмирует.

– Не надо читать мне нотаций. Я рад твоему приходу. Пожалуйста, приходи, но не для того, чтобы потчевать меня нравоучениями. Посмотрим правде в глаза: мои дни сочтены. Не нужно их еще больше отравлять.





Глава 6




Достопочтенный Рейф Освальд вот уже семнадцать лет был окружным судьей округов Форд, Тайлер, Милберн, Полк и Ван-Бурен. Поскольку он жил в Смитфилде, городке соседнего избирательного округа Полк, то лично не знал ни убитого, ни подозреваемого, но, как все, был заинтригован событием и хотел вести процесс. В течение своей ничем не примечательной карьеры ему пришлось рассматривать дюжину рутинных убийств – совершенных во время пьяных ссор, поножовщины в черных дешевых барах, во время домашних конфликтов – преступления в приступе гнева или страсти, за которыми следовал короткий процесс и назначение долгого тюремного заключения. Ни в одном из дел не фигурировал столь известный человек.

Судья Освальд прочитал газетные публикации, оценил кое-что из слухов. Дважды говорил по телефону с адвокатом Джоном Уилбэнксом, которого очень ценил. Также созвонился с окружным прокурором Майлзом Труиттом, к которому относился намного прохладнее. Утром в пятницу в его дверь за залом суда постучал судебный пристав и сообщил, что на улице собралась толпа.

Так и было. На пятницу выпал плановый день рассмотрения дел по правонарушениям и гражданским искам. Никаких уголовных процессов в округе Форд, и такой распорядок пятницы обычно не привлекал зрителей. Теперь же число пришедших не ограничивалось строгающими веточки и жующими табак на лужайке под старыми дубами обычными зеваками, ждущими, чтобы что-нибудь случилось в здании.

Округ Форд сгорал от любопытства, и в здание суда хлынули десятки желающих увидеть Пита Бэннинга людей. Присутствовали репортеры нескольких газет, один даже из далекой Атланты. Много последователей методистской церкви. Противники Бэннинга собирались группой за столом прокурора. По сторонам прохода стояли друзья Пита и Декстера Белла. И тут же горожане, которым ради такого случая удалось улизнуть с работы. На балконе, подчиняясь налагаемым ограничениям цвета кожи, сидели несколько негров. Они тоже желали посмотреть на обвиняемого.

Родственников Белла и Пита не было. Родные Белла предавались горю и готовились к завтрашним похоронам. Бэннинги держались от здания суда как можно дальше.

Городским адвокатам, поскольку те числились судебными исполнителями, разрешалось зайти за барьер и находиться вокруг судейского места. Явились все двенадцать, и все в лучших темных костюмах изображали перед публикой собственную значимость. Секретари, обычно вялые, только что не в летаргическом сне, истово занимались своей бессмысленной бумажной возней.

У Никса Гридли было два полноценных – Рой Лестер и Рэд Арнетт – и три работающих не полный день заместителей. И еще два добровольных помощника. В этот день, демонстрируя мускулы закона, в накрахмаленной и даже неплохо подогнанной форме присутствовала вся команда.

Сам Никс, казалось, успевал повсюду: смеялся с адвокатами, заигрывал с секретаршами, общался с публикой. Через год намечались перевыборы, и он не хотел упустить возможности продемонстрировать свою значимость перед таким количеством голосующих.

Шоу продолжалось, толпа росла, часы тикали, и время перевалило за девять. Наконец из-за судейского места в ниспадающей черной мантии появился Освальд и занял свой трон. Делая вид, будто не замечает зрителей, он посмотрел на Никса Гридли:

– Господин шериф, приведите заключенных.

Никс был уже у двери рядом с местом судьи. Сразу ее открыл, мгновение отсутствовал, затем появился вместе с Питом Бэннингом в наручниках и мешковатом сером хитоне с надписью «Тюрьма» поперек груди. За Питом вели Чака Марли, которого обвиняли в краже автомобиля и арестовали за несколько дней до того, как Бэннинг застрелил священника. В обычных обстоятельствах Чака притащили бы из каталажки, он предстал бы перед судьей и назначенным адвокатом, и об этом событии не узнала бы ни одна живая душа. Вмешалась судьба, и теперь о том, что ему вменялось, услышат многие.

Пит шел, как на параде, выпрямившись, расправив плечи. Никс подвел его к стулу перед пустой скамьей присяжных, Марли сел рядом. Наручники с них не сняли. Адвокаты заняли места, наступила тишина: судья внимательно изучал несколько страниц. Наконец он провозгласил:

– Слушается дело «Штат против Чака Марли».

Адвокат Нэнс, вскочил и присоединился к находившемуся перед скамьей присяжных клиенту. Марли шагнул вперед и посмотрел на судью.

– Вы Чак Марли? – спросил тот.

– Да, сэр.

– А мистер Нэнс – ваш адвокат?

– Полагаю, что так. Его наняла моя мама.

– Вы желаете, чтобы он был вашим защитником?

– Наверное. Я ни в чем не виноват. Это недоразумение.

Нэнс, заставляя его замолчать, стиснул ему плечо.

– Вас арестовали в прошлый понедельник и обвинили в краже принадлежащего мистеру Эрлу Колдуэллу «бюика» 1938 года, который вы увели с подъездной дорожки к его дому в Каррауэе. Вы признаете себя виновным?

– Нет, сэр, – ответил Мэнли. – Я все могу объяснить.

– Не сегодня, сынок, возможно, позднее. Ваш залог составляет сто долларов. Вы способны заплатить?

– Сомневаюсь.

Поспешил вмешаться пожелавший высказаться перед таким скоплением людей Нэнс:

– Ваша честь, полагаю, что этого молодого человека можно отпустить под его обязательство явиться в суд по первому вызову. У него нет судимостей, он работает и придет, когда потребуется.

– Это правда, сынок, у вас есть работа?

– Да, сэр. Мистер Летервуд нанял меня водить грузовик.

– Этот человек присутствует в зале суда?

– Сомневаюсь. Он очень занят.

– Ваша честь, – вскочил Нэнс, – я общался с мистером Летервудом. Он готов подписать поручительство, что мой клиент явится в суд, как только ему укажут. Если вам угодно с ним переговорить, я могу это организовать.

– Очень хорошо. Препроводите подсудимого обратно в тюрьму, а я сегодня позвоню его работодателю.

Марли вывели из зала суда меньше чем через пять минут после того, как он там оказался. Судья несколько раз поставил свою подпись и, пока публика ждала, изучал бумаги. Наконец он произнес:

– По делу «Штат против Пита Бэннинга».

Джон Уилбэнкс встал и подошел к судейскому месту. Поднялся и Пит, шагнув к своему адвокату.

– Вы Пит Бэннинг? – спросил судья Освальд.

– Да, – кивнул обвиняемый.

– Вас представляет уважаемый Джон Уилбэнкс?

Пит снова кивнул.

– Вас арестовали и обвиняют в убийстве первой степени преподобного Декстера Белла? Вам понятен мой вопрос?

– Да.

– Ваше отношение к обвинению?

– Невиновен.

– Суд принимает к сведению и переходит к обсуждению дела. Хотите что-нибудь добавить, мистер Уилбэнкс?

– Да, ваша честь, – ответил адвокат. – Прошу рассмотреть назначение моему клиенту разумного залога. Понимаю серьезность обвинения и нисколько его не преуменьшаю. Но залог в данном случае допустим. Залог – не что иное, как гарантия, что подсудимый не скроется, а явится в суд, когда потребуется. Мистер Бэннинг владеет 640 акрами необремененной земли, за участком никаких долгов, и мой клиент готов выставить землю в качестве гарантии своего залога. Соседний участок принадлежит его сестре, и она выразила желание поступить так же. Могу добавить, ваша честь, что семья Бэннингов владеет этой землей свыше ста лет, и ни мой клиент, ни его сестра не совершают ничего такого, чтобы подвергнуть ее опасности.

– Мистер Уилбэнкс, мы имеем дело с убийством первой степени, – напомнил судья.

– Я понимаю, ваша честь, – продолжил Уилбэнкс. – Но пока вина моего клиента не доказана, он считается невиновным. Какая польза штату или кому-либо еще оттого, что он будет находиться в тюрьме, если он способен представить надежный залог и оставаться на свободе? Он не собирается бежать.

– Мне не приходилось слышать, чтобы выпускали под залог обвиняемого в столь серьезном преступлении.

– Мне тоже. Однако свод законов штата Миссисипи этого не запрещает. Еcли суду угодно, с готовностью представлю резюме по этому поводу.

Во время обмена этими репликами Пит стоял навытяжку, словно часовой. Смотрел прямо перед собой, будто ничего не слышал, но все впитывал. Судья Освальд немного подумал.

– Хорошо. Я прочитаю ваше резюме, но оно должно быть весьма убедительным, чтобы я изменил свое мнение. А пока подозреваемый останется в заключении в помещении шерифа.

Никс осторожно взял Пита за плечо и в сопровождении Джона Уилбэнкса вывел из зала суда. На улице около автомобиля шерифа дежурили два фотографа и, когда подозреваемый появился в дверях, быстро сделали одинаковые кадры. Репортер выкрикнул в сторону Пита вопрос, но тот, ныряя на заднее сиденье, не обратил на него внимания. Не прошло нескольких минут, как он снова оказался в камере и уже без наручников и обуви читал «Ступай, Моисей» и курил.



Похороны Декстера Белла превратились в грандиозное событие. Они начались в четверг, на следующий день после убийства, когда в шесть часов вечера старик Магарджел открыл двери своего похоронного бюро и к нему придвинулась толпа. За полчаса до этого Джеки Белл и ее троих детей допустили к телу. По принятой в это время и в этой части света традиции гроб стоял открытым. Декстер лежал на блестящей ткани, его черный костюм был виден до пояса. Джеки сразу лишилась чувств, дети разревелись и упали рядом с матерью. В помещении находились лишь мистер Магарджел с сыном. Они пытались помочь, но у них ничего не получилось.

Держать гроб открытым не было необходимости – этого не требовал ни закон, ни Священное Писание. Так поступали, чтобы обострить драму и сделать как можно напряженнее. Считалось: чем больше эмоций, тем больше любви к покойному. Джеки присутствовала на десятках похорон, куда в качестве священника приглашали ее мужа, и гроб всегда был открытым.

У Магарджелов не было опыта обращения с убитыми выстрелом в лицо. Большинство их клиентов умирали от старости, и подготовить их хрупкие тела к церемонии не составляло труда. С преподобным Беллом все обстояло иначе, и им пришлось приглашать на помощь опытного коллегу из Мемфиса. В месте выхода пули на затылке вырвало большой кусок черепа. Но не это было главным. Никто не станет переворачивать покойного и рассматривать эту часть тела. Входное отверстие располагалось над переносицей, и здесь образовалась дыра, которая требовала тщательных многочасовых действий – заклеивания, замазывания, подкрашивания. Конечный результат получился весьма приличным, однако далеким от совершенства. Белл будто хмурился, словно понимая, что ему суждено вечно со страхом смотреть в дуло пистолета.

Через полчаса личного бдения – скорбного времени, когда даже видавших виды Магарджелов потянуло на слезы – Джеки с детьми устроили на стульях у гроба, открыли двери, и в помещение хлынула толпа. За этим последовали три часа моральной пытки, горя и страданий.

Потом после небольшого перерыва Декстера привезли в его церковь и положили около кафедры. С Джеки было довольно, и она попросила, чтобы гроб закрыли. Старик Магарджел поморщился, но подчинился, ничего не сказав. Ему не понравилось, что не придется наблюдать, как присутствующие слабеют от горя. Еще три часа Джеки с детьми отважно стояли у гроба и раскланивались с людьми, с которыми успели повидаться накануне вечером. Пришли сотни, включая всех способных ходить методистов в округе и представителей других церквей, друзей семьи с детьми, слишком маленькими, чтобы находиться на похоронах, но которых привели из уважения к Беллам. Выражали соболезнование и те, кто не хотел упускать возможности засветиться в этой истории. На скамьях терпеливо ждали, когда настанет их очередь пройти мимо гроба и сказать банальные слова родным усопшего, а пока молились и тихо перешептывались, обмениваясь последними новостями. Храм страдал от гнета невосполнимой потери, и это чувство усиливала музыка органа. Отрешенная мисс Эмма Фая Ридл играла одну траурную мелодию за другой. Хоуп, наблюдая с балкона, в который раз удивлялся поведению белых.

В субботу, после двух дней подготовки, изнывающие от усталости люди собрались в последний раз, чтобы приступить к похоронам. Службу вел священник, друг Декстера. Она завершилась хоровым исполнением гимнов, двумя сольными, долгими проповедями, новыми траурными органными мелодиями от мисс Эммы, обильными слезами и – да, так и было – открытой крышкой гроба. Как ни пытался священник найти смысл в смерти, ему этого не удалось. Он постоянно ссылался на то, что «пути Господни неисповедимы», но безуспешно. Наконец сдался, и хор поднялся.

После двух изматывающих часов добавить было нечего, тело Декстера погрузили на катафалк и повезли через город на общественное кладбище, где святой отец упокоился среди моря цветов. Священник замолчал, а Джеки с детьми сидели под навесом на складных стульях и смотрели на гроб и кучу грязи рядом с ним.

Не пропускавшая ни одной церемонии методистка Глория Грандж после погребения заехала на чай к Милдред Хайлендер. Та была пресвитерианкой и не знала Декстера Белла, поэтому не присутствовала на бдениях и погребении. Но хотела знать детали, и Глория удовлетворила ее любопытство.

Позднее, к Милдред заскочила выпить чаю Флорри. Ее также интересовали подробности того, какое горе принес людям поступок ее брата. И Милдред не отказала ей в этом желании.





Глава 7




Впервые в своей короткой жизни Джоэл Бэннинг не подчинился отцу. В субботу утром он сел в поезд в Нэшвилле, и четыре часа в дороге до Мемфиса дали ему время поразмышлять об акте своего неповиновения, после чего Джоэл сделал вывод, что оно оправдано. Он даже мог назвать причины: нужно проверить, как там Флорри, как перенесла событие, встретиться со мистером Бафордом, выяснить, что с урожаем, повидаться с Джоном Уилбэнксом, обсудить защиту отца, хотя, наверное, этого делать не следует. Маленькая семья рассыпалась на части, кому-то надо выступить вперед и попытаться спасти ее. Кроме того, отец находился в тюрьме, и если приезд и отъезд Джоэла пойдут по плану, Пит не узнает о его кратком визите, и акт непослушания останется незамеченным.

Поезд из Мемфиса в Клэнтон останавливался шесть раз, и на платформу Джоэл, надвинув шляпу на глаза, ступил уже затемно. Из вагонов вышли всего несколько человек, и его не узнали. Оба городских такси ждали у вокзала, их водители, привалившись к крылу, жевали табак и курили самокрутки.

– Телефонная будка по-прежнему у аптеки? – спросил одного из них Джоэл.

– Да.

– Отвезешь меня к ней?

– Залезай.

По площади бродили поздние субботние покупатели. Даже в сезон страды фермеры и их работники после обеда отмывались и устремлялись в город. Магазины заполнялись людьми, на улицах было не протолкнуться. «Атриум» показывал «Голубые небеса» с Бингом Кросби, и очередь за билетами тянулась за угол. На лужайке перед судом глаз радовала голубоватая «июньская трава». Джоэл не хотел встречаться с людьми и попросил таксиста остановиться на боковой улочке. Телефонная будка перед аптекой Гейнрайта была занята. Джоэл встал рядом и, старясь не встречаться глазами с прохожими, нетерпеливо ждал, когда дама закончит разговор. Наконец, войдя, бросил в автомат монетку и набрал номер телефона тети Флорри.

– Что? Кто это?

– Твой любимый племянник. Пока еще.

Джоэл был единственным племянником и не сомневался, что смысл сообщения понят. Появиться без предупреждения было бы для Флорри слишком большим потрясением. К тому же он проголодался, и его звонок даст ей время накрыть на стол. Вернувшись в такси, Джоэл попросил водителя подвезти его к методистской церкви. Покинув шумную площадь, они миновали игровой зал Кэла – в задних помещениях бильярдной подавали бутлегерское пиво, и Пит наказал своему сыну-подростку туда не соваться. Буйное место, по выходным там собирались крутые парни и нередко затевали драки. Запрещенный плод манит, и Джоэла, когда он учился в школе, тянуло туда заглянуть. Сверстники хвастались, что захаживали к Кэлу, и даже что-то говорили о девушках наверху. Но после трех лет в колледже и жизни в большом городе Джоэл морщился при мысли, что его тянуло в такое низкопробное заведение. Он познакомился с барами Нэшвилла и удовольствиями, которые они предлагали. И не мог представить возвращения к жизни в Клэнтоне – городе, где пиво и спиртное, как многое другое, под запретом.

Фары выхватили методистскую церковь, и водитель, проезжая ее спросил:

– Ты здешний?

– Нет.

– Тогда, наверное, не слышал главной новости недели? О священнике?

– Читал. Странная история.

– Убит прямо здесь. – Таксист показал на пристройку к храму. – Сегодня похоронили. Убийцу посадили в тюрьму, но он молчит.

Джоэл не хотел продолжать разговор, которого не начинал. Взглянул на церковь и с теплотой вспомнил воскресные утра, когда они со Стеллой, одетые в лучшее – галстучки и чепчики – приходили сюда, держа за руки родителей. Мальчиком он понимал, что костюмы отца и материнские наряды богаче, чем у обычных методистов, их машины и грузовики новее, и у них планы окончить колледж, а не только школу. Ребенком он понимал очень многое, но поскольку был Бэннингом, впитал науку смирения и способность говорить как можно меньше.

Джоэла крестили в этой церкви в десять лет. Стеллу – в девять. Семья аккуратно посещала еженедельные службы, праздники весеннего и осеннего духовного возрождения, пикники, трапезы, похороны, венчания и бесконечные общественные мероприятия, поскольку для них, как и для многих других в городе, церковь была средоточием социальной жизни. Джоэл помнил всех пасторов. Пастор Уордол хоронил его деда Джейкоба Бэннинга. Пастор Рон Купер крестил его, а с сыном Купера они были лучшими друзьями в четвертом классе. И так далее. Пасторы приходили и уходили, пока перед войной не появился Декстер Белл.

Он оставался на посту явно слишком долго.

– Поезжайте к Восемнадцатому шоссе, – попросил Джоэл. – Я скажу, где остановиться.

– Так где же? – спросил водитель. – Всегда лучше знать, куда еду.

– У дома Бэннингов.

– Так ты из Бэннингов?

Нет ничего хуже разговорчивого таксиста. Джоэл промолчал и посмотрел в заднее стекло на исчезающую за углом церковь. Ему нравился Декстер Белл, хотя подростком он начал задаваться вопросами по поводу его жестких проповедей. Именно пастор Белл сидел рядом с ними в тот страшный вечер, когда они получили сведения, что лейтенант Бэннинг пропал без вести и считается погибшим на Филиппинах. В тот ужасный период он руководил траурной жизнью – направлял церковных женщин и бесконечный поток еды, организовывал молитвенные бдения, выгонял из дома посторонних, если требовалось уединение, и давал советы. Джоэл и Стелла даже стали шепотом ворчать, настолько Белл им надоел. Они хотели одного: быть наедине с мамой, но преподобный всегда находился с ними. Порой приводил свою жену Джеки. Когда Джоэл подрос, он решил, что Джеки Белл холодна и равнодушна. И Стелла тоже ее недолюбливала.

Джоэл закрыл глаза и вздохнул. Неужели это правда: его отец убил Декстера Белла и теперь в тюрьме?

Город остался позади, начинались хлопковые поля, и при свете луны было четко видно, с какого уже собран урожай. Хотя Джоэл не собирался вслед за предками становиться фермером, он ежедневно просматривал в нэшвиллской газете котировки мемфисской хлопковой биржи. Это было важно. Когда-нибудь земля перейдет ему и Стелле, и все будет зависеть от ежегодных урожаев.

– Урожай в этом году на славу, – заметил таксист.

– Да, – кивнул Джоэл. – Еще миля, и я выйду. – И через минуту добавил: – Вот здесь, на Пейс-роуд.

– В месте, где ничего нет?

– Именно.

Такси на гравиевом покрытии замедлило ход.

– С тебя доллар, – сказал водитель.

Джоэл подал четыре двадцатипятицентовика, поблагодарил и вышел, забрав багаж. Когда такси, развернувшись, направилось обратно в город, он прошел четверть мили и оказался на подъездной дорожке к поместью.

Свет в доме не горел, дверь была не заперта. Переступив порог, Джоэл сообразил, что кунхаунд Мак либо у Ниневы, либо у Флорри, иначе пес бы залаял, когда он только подходил к крыльцу. В былые времена – и не такие давние – дом жил бы голосами родителей, музыкой из радио, а субботним вечером шумом ужина с друзьями. Но сегодня он напоминал могилу: темный, безжизненный, пропахший застоялым табачным дымом.

Родители под замком: мать в государственном доме для умалишенных, отец в местной тюрьме.

Джоэл вышел через широко распахнутую заднюю дверь, миновал маленький домик Ниневы и Эймоса и двинулся по тропинке у амбара и навеса для тракторов. Здесь была его территория, и он знал каждый дюйм. В сотне ярдах впереди горел свет в коттедже Бафорда – их мастера или бригадира, как он предпочитал, чтобы его называли. Бафорд стал им еще до войны, и его значимость для семьи сильно выросла.

В коттедже Флорри светились все окна, и сама она ждала у двери. Обняв племянника, обругала его за то, что приехал. Два дня назад Мариэтта приготовила тушеную оленину, и теперь она разогревалась на плите. Дом наполнял терпкий мясной аромат.

– Ты поправился, – заметила Флорри, когда они сели за стол. Она налила кофе из керамического кофейника.

– Давай не будем говорить о том, сколько мы весим, – усмехнулся Джоэл.

– Ладно. – Тетка тоже раздалась, хотя к этому не стремилась. – Рада тебя видеть.

– Хорошо оказаться дома даже в таких обстоятельствах.

– Зачем ты приехал?

– Потому что я здесь живу, тетя Флорри. Потому что мою мать услали невесть куда, а отца засадили в каталажку. Что, черт возьми, происходит?

– Следи за своим языком, студент.

– Вот еще! Мне двадцать лет, я старшекурсник. Ругаюсь, курю и, когда захочется, выпиваю.

– Господи, прости и помилуй! – охнула Мариэтта.

– Ты мне больше не нужна, – обернулась к ней Флорри. – За мясом я присмотрю. Иди к себе. Увидимся завтра.

Мариэтта сдернула передник, кинула на рабочий стол, натянула куртку и направилась в подвал.

Тетя и племянник вздохнули, сделали по глотку кофе и помолчали.

– Почему он это совершил? – тихо спросил Джоэл.

– Никому, кроме него, не известно, а он объяснять отказывается, – покачала головой Флорри. – Я встречалась с ним на следующий день после убийства. Он словно не от мира сего.

– Должна же быть какая-то причина, тетя Флорри. Без веской причины отец ничего столь ужасного не совершил бы.

– Согласна. Только он не хочет ничего обсуждать. Я много раз, Джоэл, видела этот его взгляд. Он означает одно: свою тайну Пит унесет с собой в могилу.

– Он обязан нам открыться.

– Уверена, ты ничего не узнаешь.

– У тебя есть бурбон?

– Ты еще молод для бурбона!

– Мне двадцать лет. – Джоэл встал. – Следующей весной я оканчиваю колледж и поступаю в юридический институт. – Он подошел к дивану, где оставил рюкзак. – В юридический институт я поступлю потому, что не собираюсь становиться фермером, какие бы виды не имел на меня отец. – Джоэл достал из рюкзака фляжку. – Не собираюсь жить здесь и думаю, тетя Флорри, ты это поняла давным-давно. – Он вернулся к столу, открутил крышку и сделал глоток. – «Джек Дэниелс». Хочешь?

– Нет.

Новый глоток.

– Даже если бы я допускал возможность возвращения в округ Форд, все полетело к дьяволу после того, как мой отец стал самым прославленным убийцей местной истории. Разве можно меня за это осуждать?

– Полагаю, что нельзя. Ты до этого не упоминал о юридическом институте.

– Идея возникла в прошлом году.

– Прекрасно. Куда ты собираешься поступать?

– Пока не выбрал. Только не в Вандербилт. Я люблю Нэшвилл, но мне требуются перемены. Может, в Тулейнский или Техасский университет. Подумывал о Старом Миссе, но теперь мое единственное желание – находиться как можно дальше отсюда.[2]

– Хочешь есть?

– Умираю от голода.

Флорри пошла в кухню и положила в большую миску мясо из кастрюли на плите. Поставила перед Джоэлом вместе с остатками маисового хлеба и стаканом воды. Но прежде чем сесть, открыла буфет и достала бутылку джина. Смешала две унции с небольшим количеством тоника и села напротив племянника. Он улыбнулся:

– Однажды мы со Стеллой нашли твой джин. Ты знала?

– Нет! Вы выпили?

– Попытались. Мне было тогда шестнадцать лет. Нам было известно, что ты прячешь бутылку в буфете. Я налил немного в стакан и лизнул. Меня чуть не вырвало. Будто глотнул шампуня для волос. Как ты пьешь эту гадость?

– Дело в практике. Какова была реакция Стеллы?

– Такая же, как моя. Уверен, что с тех пор она не притронулась к спиртному.

– Славная девочка. А ты, как я погляжу, развил в себе вкус.

– Я студент, тетя Флорри. Это часть моего образования.

Джоэл подцепил большой кусок мяса, затем еще. Глотнул виски и улыбнулся:

– Хочу поговорить о матери. В прошлом было много тайн, которые ты знала, но скрывала от нас.

Флорри покачала головой и отвернулась.

– Она сломалась, когда нам сказали, будто отец убит. Или считался убитым, – продолжил Джоэл. – Мы все тогда немного тронулись. Я неделю не мог выйти из дома. Помнишь, тетя Флорри?

– Как я могу забыть? Это было ужасно.

– Мы были словно привидения – днем бродили, как во сне, и страшились ночей. Но находили в себе силы жить. И мама тоже справлялась. Крепилась и сохраняла лицо. Правда?

– Да. Как мы все. Но это было непросто.

– Жизнь казалась адом наяву. Однако мы выстояли. Я был в Вандербилте, когда мать позвонила и сообщила, что отец жив. Что его нашли и спасли. Нам сказали, что он тяжело ранен, но это было не важно. Главное, что жив! Я поспешил домой, и мы отпраздновали это события. Мать была очень счастлива. Я правильно говорю, тетя Флорри?

– Да. Мы ликовали, испытывали почти эйфорию. И это длилось несколько дней. Сам факт, что Пит жив, казался чудом. Затем, прочитав, как жестоко обращались на фронте с военнопленными, стали задаваться тревожным вопросом, насколько серьезны его ранения.

– А теперь о матери. Мы безумно радовались, когда отца отпустили. И когда он вернулся домой героем, она испытала гордость, как никакая женщина в мире. Никто не чувствовал себя счастливее нас, и это было всего год назад. Что же произошло, тетя Флорри?

– Не надейся, что я тебе отвечу. Я не знаю. Первые несколько недель все шло хорошо. Пит выздоравливал и с каждым днем креп. Твои родители радовались, жизнь складывалась как нельзя лучше. Затем все изменилось. Нинева сказала Мариэтте, что они ссорятся, что Лиза ведет себя странно, склонна к приступам плохого настроения и надолго запирается в комнате. Твои родители больше не спали вместе, Пит перебрался в твою спальню. Поскольку предполагалось, что мне об этом неизвестно, я не задавала вопросов. К тому же спрашивать Пита о личном – пустая трата времени. С Лизой я не была близка, и она со мной ничем не делилась. В общем, я блуждала в полной темноте, но, если честно, это не самое худшее место.

Джоэл сделал большой глоток виски.

– А вскоре мать отослали из дома?

– Да.

– Почему, тетя Флорри? Почему мою мать поместили в дом для душевнобольных?

Флорри покачала стакан, долго смотрела, как в нем плещется джин, сделала глоток и, поморщившись, словно выпила что-то отвратительное, поставила на стол.

– Пит решил, что ей требуется помощь, но здесь профессионалов нет, они в Уитфилде, куда Лизу и отправили.

– Так просто? Взяли и увезли?

– Нет, потребовались кое-какие действия. Но давай начистоту, Джоэл, твой отец знако`м с нужными людьми, и Уилбэнксы у него в заднем кармане. Они переговорили с судьей, и тот подписал распоряжение. Твоя мама судебному приказу о помещении в дом для душевнобольных не сопротивлялась. У нее не было выбора: если твой отец что-то от нее требовал, а я не сомневаюсь, он требовал, ей оставалось лишь подчиниться.

– Какой ей поставили диагноз?

– Понятия не имею. Наверное, принадлежность к женскому полу. Не забывай, Джоэл, мы живем в мире мужчин. И если мужу со связями кажется, будто жена не такая, как раньше, подавлена и подвержена колебанию настроения, он может на время избавиться от нее.

– Неужели отец засадил жену в сумасшедший дом только потому, что ему почудилось, что она не такая, как раньше? Она для этого слишком молода. Тут что-то не так, тетя Флорри.

– Я тоже так считаю. Однако меня не посвящали в их споры и ссоры.

Джоэл вернулся к мясу, съел несколько ложек и снова запил виски.

Флорри попыталась, но тщетно, изменить тему беседы:

– Ты все еще встречаешься с той девушкой?

– С какой?

– Довольно. Ответ исчерпывающий. А вообще у тебя есть девушка?

– Постоянной – нет. Я для этого слишком молод, и мне предстоит учиться юриспруденции. Ты сказала по телефону, что разговаривала с Джоном Уилбэнксом. Он взялся защищать отца?

– Да, насколько это возможно. Пит не желает сотрудничать. Уилбэнкс намерен доказать, что имела место самооборона в порыве помутнения рассудка. Говорит, что это единственный способ спасти Питу жизнь. Но твой отец все отвергает – мол, что соображает лучше Уилбэнкса и любого другого адвоката, с чем я спорить не могу.

– Похоже, отец не в своем уме. Ссылка на помутнение рассудка – единственный способ защиты. Вчера я кое-что почитал из юридической литературы.

– Так помоги Уилбэнксу, он нуждается в помощи!

– Я написал ему письмо и завтра хочу встретиться с ним.

– Неудачная мысль, Джоэл. Сомневаюсь, что по воскресеньям он работает, а тебе в городе лучше не показываться. Твой отец рассердится, если узнает, что ты приехал. Мой тебе совет: скройся из города так же по-тихому, как просочился, и не появляйся до тех пор, пока отец не даст «добро».

– Я хотел бы поговорить с Бафордом и выяснить, что с урожаем.

– Ты не фермер и помочь ничем не можешь. У Бафорда все под контролем, он отчитывается передо мной. А я планирую сходить в тюрьму и передать его информацию Питу. Урожай обещает быть обильным, так что не вмешивайся и не порть ситуацию. Кроме того, Бафорд доложит Питу, что ты в городе. Неудачная мысль.

Джоэл натянуто засмеялся, в первый раз с тех пор, как явился к тете, глотнул виски и отодвинул миску.

– Половину не доел, – заметила Флорри. – Тебе нужно лучше питаться. Когда-нибудь ты наберешь вес и придешь в норму. А сейчас, смотри, какой тощий.

– В последние дни пропал аппетит. И тому есть причины. Не возражаешь, если я закурю?

Флорри кивнула:

– Но только на крыльце.

Джоэл вышел из дома, а она убрала со стола, обновила напиток в стакане, подбросила полено в печь в кабинете и, ожидая племянника, опустилась в свое любимое кресло. Джоэл вернулся, взял фляжку с виски, присоединился к тете и сел на потертый кожаный диван.

Флорри прокашлялась и начала:

– Поскольку мы заговорили о хлопке, тебе следует кое о чем узнать. Это никакой не секрет, раз в суде есть регистрационная запись. Примерно месяц назад твой отец нанял юриста из Тупело и официально перевел владение фермой совместно на тебя и на Стеллу. Моя земля остается моей и не задействована в операции. Об этом в прошлую среду мне сообщил Джон Уилбэнкс в своем кабинете. Конечно, вы со Стеллой в любом случае когда-нибудь унаследовали бы ферму.

Удивленный и смущенный Джоэл задумался.

– Почему отец так поступил?

– Потому что имел возможность. С точки зрения Уилбэнкса, шаг неблагоразумный. Перевел свои активы, желая защитить от родных человека, которого собирался убить. Просто и ясно. Но тем самым преподнес подарок обвинителю. Окружной прокурор станет доказывать суду, что убийство было спланировано. Пит все предусмотрел.

– Земля теперь в безопасности?

– Уилбэнкс так не считает, но мы не обсуждали подробности. Говорили на следующий день после трагедии. Не могли оправиться от потрясения. Впрочем, сейчас тоже.

– Уилбэнкс полагает, что родные Белла станут претендовать на землю?

– Подразумевает, но прямо не сказал. Это тебе предмет для изучения, коль скоро ты нашел дорогу в юридическую библиотеку.

– Семье требуется постоянный адвокат. – Джоэл допил содержимое фляги.

Флорри смотрела на племянника и любовалась им. Он воплощал ее генеалогическую линию, ее любимых Бэннингов – высокий, с темными глазами и густыми волосами. А вот Стелла была копией Лизы – и по внешности, и по темпераменту. Джоэл горевал, и Флорри переживала вместе с ним. Его счастливая, беззаботная жизнь сделала крутой поворот, и Джоэл ничего не мог поделать, чтобы изменить курс.

– А мама может вернуться домой? – тихо спросил он. – Отец поместил ее в дом для душевнобольных, но теперь его влияние существенно снизилось. Есть шанс, что ее отпустят?

– Не знаю. Раньше Пит раз в месяц ездил в Уитфилд повидаться с ней, но особенно не распространялся. Только упоминал, что улучшения не наступает.

– Как может наступить улучшение, если человек в сумасшедшем доме?

– Вопрос не по адресу.

– А почему я не могу ее навестить?

– Отец запретил.

– Я не могу повидаться с отцом и не могу навестить мать. В общем, я потерял обоих родителей.

– Да, дорогой. Мне очень жаль.

Они долго смотрели на огонь и молчали. Дрова шипели и потрескивали, пламя угасало. На кожаный диван прыгнула кошка и посмотрела на Джоэла так, словно он вторгся на чужую территорию. Вскоре он тихо произнес:

– Не знаю, как поступить, Флорри. Ничего не приходит в голову.

Теперь уже Джоэл говорил неразборчиво, его язык заплетался. Она сделала глоток джина.

– Возвращение сегодня домой – это не выход. Поезд в Мемфис отходит в половине десятого утра, тебе нужно успеть на него. Здесь ты ничего не исправишь, только появятся лишние тревоги.

– А тревожиться можно и в колледже?

– Именно.





Глава 8




Большая окружная коллегия присяжных собиралась каждый третий понедельник месяца, чтобы заслушать свидетельства о преступлениях местных граждан. В повестке на 21 октября значился обычный перечень пунктов: переросшая в жестокую драку ругань, кража Чаком Марли машины, перестрелка между неграми (хотя тот, кто выстрелил из пистолета, промахнулся, и пуля разбила окно в деревенской церкви белых, отчего преступление подпадало под категорию тяжких); аферист из Тупело, наводнивший округ поддельными чеками; белый мужчина и черная женщина, яростно протестующие против законов штата о расовом кровосмешении, и так далее. Всего десять – преступления тяжкие, что составляло среднее число для относительно мирной территории. Последним значился пункт об обвинении Пита Бэннинга в убийстве.

Майлз Труитт был окружным прокурором с тех пор, как семь лет назад его выбрали на этот пост. В качестве главного прокурора он управлял коллегией присяжных, служившей не более чем «штамповщиком» того, чего хотел он. Труитт отобрал восемнадцать человек, которые исправно исполняли его волю, выбирал нужные ему преступления, вызывал только тех свидетелей, какие требовались обвинению, немилосердно давил на присяжных, если улики казались неубедительными, и в итоге добивался обвинительного акта. Он изучал повестку дня и указывал, какие преступления рассматривать первыми, а какие – последними. Многие случаи не доходили до суда: все заканчивалось сделкой – подзащитные признавали себя виновными в обмен на нестрогие приговоры.

После семи лет судебной службы Майлз Труитт погряз в рутине отсеивания бутлегеров, драчливых мужей и угонщиков машин. Его юрисдикция распространялась на пять округов двадцать второго района, и в прошлом году лишь четыре случая завершились вынесением вердикта. Остальные обвиняемые сразу признали себя виновными. Работа теряла глянец только потому, что в его углу северного Миссисипи не хватало ярких преступлений.

Бэннинг прервал монотонность, причем эффектным образом. Любой прокурор мечтает о сенсационном процессе над убийцей с известным (белым) защитником, знаменитой жертвой, набитым залом суда, множеством корреспондентов и благосклонных избирателей и, разумеется, благоприятным для обвинения итогом суда. Мечта Труитта превращалась в реальность, и он старался обуздать свое рвение как можно скорее обвинить Бэннинга.

Коллегия присяжных собралась в том же помещении суда, где заседает малое жюри. В тесном зале, которого едва хватало для двенадцати присяжных со стульями вокруг узкого стола. Из восемнадцати присутствовали шестнадцать – все белые мужчины. Мистер Джок Федисон из Каррауэя сказался больным, хотя никто не сомневался, что он был слишком занят на уборке хлопка, чтобы распыляться на судебные дела. Мистер Уэйд Баррел даже не удосужился позвонить, и о нем уже несколько недель не было ни слуху ни духу. Фермером он не был, но поговаривали, будто у него возникли проблемы с женой. Она откровенно заявила, что муж напился, ушел и она его больше не видела.

Шестнадцать составляли кворум, и Труитт призвал членов коллегии к порядку. Первым свидетелем пригласили шерифа Гридли. Труитт решил начать с дела Чака Марли, и Гридли изложил факты. Обсуждения не потребовалось, и голосование было единогласным – хищение в крупных размерах. Следующим значился аферист. Шериф предъявил поддельные чеки и показания под присягой обманутых коммерсантов. И опять единогласное голосование, как и в случае с раздельщиком древесины, который, кроме прочих травм, сломал жене нос.

Правосудие неслось на всех парах, пока Труитт не вызвал нарушителей закона о расовом кровосмешении, которые занимались любовью в кузове пикапа в районе, известном подобными приключениями.

Помощник шерифа Рой Лестер получил анонимные сведения, что планируется подобное свидание, и первым прибыл на место. Он спрятался в темноте и убедился, что информатор его не обманул. Белый мужчина, который позднее признался, что у него есть жена и ребенок, подъехал на пикапе к месту, где скрывался полицейский, и начал раздеваться. То же стала проделывать незамужняя восемнадцатилетняя черная. Рядом никого не было, и парочка решила заняться любовью в кузове.

Свидетельствуя перед коллегией присяжных, Лестер сообщил, что тихо наблюдал из-за деревьев. И нашел сцену весьма эротичной и бурной. Присяжные навострили уши, и полицейский не стеснялся в деталях. Когда мужчина испытал оргазм, он выскочил из засады, и, размахивая оружием, крикнул: «Прекратить!» Наверное, команда была неправильной – разве может человек остановиться в высшей точке наслаждения? Пока влюбленные поспешно одевались, Лестер ждал их с наручниками. Препроводил в спрятанную на грязной дороге патрульную машину и отвез в тюрьму. В дороге белый мужчина расплакался и стал просить о снисхождении. Его жена наверняка разведется с ним, а он ее очень любит.

Лестер закончил показания, притихшие присяжные сидели так, словно ждали продолжения. Наконец переехавший из Огайо Фил Хобард спросил:

– Если мужчине двадцать шесть лет, а женщине восемнадцать, в чем заключается нарушение закона?

Труитт моментально овладел контролем над обсуждением.

– В связи белого с черной, которую юрисдикция штата много лет назад определила незаконной.

Мистера Хобарда его ответ не устроил. Игнорируя хмурые лица коллег, он продолжил:

– Разве адюльтер – это противозаконно?

Несколько мужчин опустили головы и стали изучать разложенные на столе бумаги. Кто-то поежился, а правоверные взглянули так сурово, словно хотели сказать: «Если и не противозаконно, то надо сделать противозаконным».

– Нет, – ответил Труитт. – Когда-то было, но власти сочли затруднительным обеспечивать исполнение данного требования.

– Позвольте расставить точки над «i», – не унимался Хобард. – Сегодня в Миссисипи не является противозаконным измена жене, коль скоро партнерша – женщина одной с мужчиной расы.

– Таков закон, – подтвердил судья.

Хобард был единственным из состава жюри, кто осмелился копнуть глубже.

– Неужели у нас нет занятия важнее, чем преследовать двух взрослых, которые по обоюдному согласию решили доставить себе удовольствие в постели или в кузове пикапа?

– Не я писал законы, – возразил Труитт. – Если вы, мистер Хобард, хотите изменить их, то обращайтесь к сенатору законодательного собрания штата.

– Сенатор нашего законодательного собрания – кретин.

– Не исключено. Но данный вопрос выходит за рамки нашей юрисдикции. Мы готовы голосовать по поводу обвинительного акта?

– Нет! – резко воскликнул Хобард. – Вы торопите события. Ладно. Но перед тем, как голосовать, я хочу спросить у своих коллег по большому жюри, не было ли у них связи с темнокожей женщиной. Если была, то они не могут поддерживать обвинение этих двух людей.

Возникло ощущение, будто из помещения выпустили весь воздух. Одни побледнели, другие покраснели от гнева. Кто-то бросил:

– Никогда!

Послышались возгласы:

– Это просто нелепо!

– Вы чокнутый!

– Давайте голосовать!

– Это преступление, у нас нет выбора!

Никс Гридли стоял в углу, наблюдая за происходящим, и старался не улыбаться. Данн Лэдлоу был завсегдатаем публичного дома в Лоутауне, где его обслуживали цветные проститутки. Милт Мюнси баловался с чернокожей любовницей не меньше лет, чем он служил шерифом. Нэвилл Рэй был выходцем из семьи плантаторов, которые всегда занимались кровосмешением. Но теперь все пятнадцать нуклюже демонстрировали свое ханжество.

Закон штата против кровосмешения был подобен таким же на юге: он никак не касался отношений между белыми мужчинами и черными женщинами. Такие связи вряд ли даже осуждались. Целью закона было оградить неприкосновенность белой женщины от посягательства черных мужчин. Но как неоднократно доказывала история, если пара пожелала сближения, они едва ли будут тратить время на обдумывание статей закона. Он ничего не предотвращал, но порой служил орудием наказания после свершившегося факта.

Труитт дождался, когда стихнут возгласы, и произнес:

– Нам нужно двигаться дальше. Приступим к голосованию. Поднимите руки, кто за то, чтобы предъявить этим двоим обвинение?

Руки подняли пятнадцать человек – все, кроме Хобарда. Вынесение решения об обвинении не требовало единогласного голосования. Достаточно двух третей, и прокурор никогда не проигрывал. Вскоре коллегия присяжных покончила с другими обвиняемыми, и Труитт объявил:

– Переходим к делу Пита Бэннинга. Убийство первой степени. Не сомневаюсь, вы знаете столько же, сколько я. Шериф Гридли, вам слово.

Никс переступил через несколько сапог и ботинок и сумел добраться до стула в конце стола. Половина мужчин курили, и он велел Рою Лестеру приоткрыть окно. Прокурор выпустил струю дыма в потолок.

Никс начал с места преступления и пустил по кругу фотографии мертвого Декстера Белла в его кабинете. Описал обстановку, привел слова Хоупа Пордью, рассказал, как ездил арестовывать Бэннинга и как тот сообщил, где найти пистолет. Шериф показал оружие и три пули и заявил, что нет никаких сомнений, что именно они нанесли смертельные повреждения. Полиция штата прислала отчет. С момента ареста Пит Бэннинг отказывается обсуждать преступление. Его интересы представляет мистер Джон Уилбэнкс. Если по обвинительному акту будет вынесено обвинение, то, вероятно, в ближайшем будущем состоится суд.

– Спасибо, шериф, – кивнул Труитт. – Вопросы имеются?

Поднялась рука, и Милт Мюнси громко спросил:

– Нам придется голосовать? Я вот о чем: я знаю Пита Бэннинга и знал Дексера Белла и не хотел бы в этом участвовать.

– Я тоже, – поддержал его Тиус Саттон. – Я вырос с Питом Бэннингом и не имею права судить его.

– Верно, – заявил Пол Карлин. – Я не стану этим заниматься. А если на меня надавят, то подам в отставку. Мы ведь можем уйти из коллегии присяжных. Так вот, я лучшу уйду, чем приму в этом участие.

– Не можете! – отрезал Труитт, сверкнув глазами на выходящих из-под контроля «штамповщиков».

– А как насчет воздержаться? – спросил Джо Фишер. – Ведь у нас есть право воздерживаться, если речь идет о тех, кого мы лично знаем? Покажите мне статью в законе, где написано, что мы не имеем права воздерживаться, если того хотим.

Все взгляды устремились на Труитта, который, как другие прокуроры в районе, привык трактовать законы, как ему заблагорассудится. Труитт не мог припомнить соответствующую статью, хотя, если честно, много лет не заглядывал в свод законов. Он привык, что присяжные подмахивали все, что ему требовалось, и стал пренебрегать хитросплетениями процедуры.

Пока Труитт тянул время и размышлял, что ответить, его мысли были не о большом жюри, а о судебных присяжных. Если люди округа Форд так быстро сломались и решили отойти от дела, сумеет ли он убедить двенадцать присяжных вынести обвинительный вердикт? Главный процесс его жизни рушился на глазах. Труитт кашлянул и произнес:

– Позвольте вам напомнить, что вы давали клятву тщательно и беспристрастно рассматривать улики и выносить суждение, было ли по всей вероятности совершено преступление. Сейчас не ваше дело заключать, виновен или невиновен мистер Бэннинг. Ваше дело решить, следует ли обвинять его в убийстве. Его участь решит суд. А теперь: шериф Гридли, есть ли у вас сомнения, что Пит Бэннинг убил Декстера Белла?

– Нет.

– Этого, джентльмены, достаточно для вынесения официального обвинения. Следует ли продолжить обсуждение?

– Я не стану голосовать, – заявил Тиус Саттон. – У Пита имелись причины так поступить, и не мне о них судить и выносить решение.

– Вы не выносите никакого решения, – возразил Труитт. – А если у обвиняемого были для его поступка какие-то причины, у него есть официальная защита и суд их рассмотрит. – Он разозлился и раздраженно глядел на присяжных. Труитт знал закон, а они нет.

Но Тиус Саттон был не из пугливых. Он встал и указал пальцем на судью.

– Я не в том возрасте, чтобы на меня кричать. Я ухожу. А если вам придет в голову устроить мне неприятности, я вам это припомню, когда подойдет срок ваших перевыборов. И я знаю, где найти адвоката. – Тиус Саттон направился к двери, открыл ее и с треском захлопнул за собой.

Число присяжных сократилось до пятнадцати. Для утверждения обвинительного акта требовалось две трети голосов. А из тех, кто остался, по крайней мере, трое не желали принимать участия в голосовании. Труитт внезапно вспотел и, тяжело дыша, торопливо прикидывал, как поступить. Он мог распустить коллегию и вернуться к делу Бэннинга в следующем месяце. Мог распустить присяжных и просить судью назначить новый состав. Мог надавить, а если не получит необходимых десяти голосов, вернуться к делу Бэннинга в ноябре. Но законно ли дважды представлять на утверждение большой коллегии присяжных обвинительный акт человеку за одно и то же преступление? Вряд ли. Как поступить, чтобы не ошибиться? Труитт никогда раньше не оказывался в таком положении. Он решил надавить, как действовал уже много раз.

– Есть необходимость продолжать обсуждение?

Люди за столом тревожно переглядывались, однако последовать примеру Тиуса Саттона смельчаков не нашлось.

– Отлично, – кивнул судья. – Кто за то, чтобы вынести Питу Бэннингу обвинение в совершении убийства первой степени Декстера Белла, поднимите руки.

Медленно, с явной неохотой, поднялись пять рук, затем к ним присоединились еще пять. Остальные остались под столом.

– Воздерживаться не полагается! – рявкнул на Милта Мюнси Труитт.

– А вы не имеете права заставить меня голосовать! – огрызнулся тот, готовый и наносить, и отражать удары.

Судья окинул взглядом помещение, быстро подсчитал и объявил:

– Десять. Две трети. Достаточно для вынесения обвинительного акта. Спасибо, шериф. Заседание окончено.



Дни шли, и Пит занимался улучшением условий своего пребывания в камере. Первой целью стало кофе. И на третий день вся тюрьма – и заключенные, и охрана, и копы – пили «Стандард» из Нового Орлеана. Флорри привозила кофе в пятифунтовых пакетах и во время второго визита спросила Никса, что пьют цветные. Шериф ответил, что им кофе не подают, и это ее разозлило. Она сердито пригрозила, что заберет принесенное обратно, если кофе не будут давать всем заключенным.

Дома Флорри подстегнула Мариэтту и Ниневу, и те с двойным рвением принялись печь, жарить и варить. Она почти каждый день приходила в тюрьму с пирожками, кексами, шоколадными сдобами, горшочками с тушеной говядиной и олениной, капустой, фасолью, рисом, горохом и кукурузным хлебом. Качество тюремного меню взлетело до небес – теперь многие заключенные в камерах питались лучше, чем на свободе. Эймос заколол жирного борова, и вся тюрьма объедались копчеными свиными ребрами. Перепадало и Никсу с подчиненными, и они могли экономить на обеде. Шерифу еще не приходилось держать в заключении фермера с огородами, где выращивалось съестное, и прислугой, которая хорошо умела готовить.

После первой недели Пит убедил Никса назначить его заключенным с привилегиями. Это означало, что в дневное время дверь его камеры оставалась открытой и он мог разгуливать по всей тюрьме при условии, что не попытается покинуть здание. Шериф предвидел слухи о его особом отношению к Брэннингу и поначалу этого делать не хотел. Но всякая уважающая себя тюрьма держит хотя бы одного заключенного на подобном положении, а у него в это время не было. Последний, Гомер Галакс, шесть лет верно служил округу, и ему оставалось еще три – такой срок он получил за насилие при отягчающих обстоятельствах, но сбежал с вдовой, у которой, как утверждали, водились деньги. С тех пор их никто не видел, а у Никса не было ни времени, ни сил, ни желания заниматься поисками.

Правило, которое в данном случае было явно нарушено, гласит: заключенный, прежде чем получить привилегии, должен быть осужден и отбывать срок в окружной тюрьме, а не сидеть в исправительном заведении штата. Никс проигнорировал этот пункт, и Пит получил, что хотел. В качестве заключенного с привилегиями он разносил ставшую намного вкуснее еду другим четверым белым заключенным и располагавшимся в заднем крыле шести или семи черным. Поскольку обитатели камер знали, откуда берется еда, они его высоко ценили. Пит организовал уборку помещений и на свои средства пригласил водопроводчика, чтобы тот привел в порядок оборудование в обоих туалетах. За несколько долларов прочистил систему вентиляции, воздух освободился от дыма, и все, даже курильщики, вздохнули свободнее. С черными заключенными отремонтировал печь, и в камерах по ночам стало почти тепло. Спал Пит крепко, часто ложился вздремнуть, делал по часам зарядку и призывал к тому же остальных. Когда скучал, читал романы с такой скоростью, что Флорри едва успевала их приносить. Полок в крохотной камере не было, и она возвращала их домой, где библиотека в кабинете Пита насчитывала тысячи томов. Читал он также вырезки из газет и журналов, которые давала ему сестра.

Предлагал все это другим, но, никого не заинтересовав, заподозрил, что они либо частично, либо вовсе неграмотны. Чтобы скоротать время, играл в покер с Леоном Колливером из камеры напротив. Парень был не очень умный, но в картах мастак, и навострившемуся в армии в карточных играх Питу было с ним непросто. Его любимой карточной игрой был криббидж, и Флорри купила ему специальную доску с колышками. Леон об этой игре раньше не слышал, однако быстро овладел и за час выиграл пять центов. Они ставили пенни за кон. Принимались также расписки – никто не рассчитывал обогатиться.

По вечерам, когда все дела были выполнены и тюрьма становилась уютнее, чем всегда, Пит открывал камеру Леона, и они вытаскивали в коридор, полностью его перекрывая, шаткие стулья. Доску для криббиджа ставили на квадрат фанеры, который Пит держал в своей камере. Игра начиналась. У Леона хранилась фляжка c маисовым самогоном, который гнали для него родные. Поначалу Пит не проявлял к нему интереса. Но сознавая реальность, что будет либо казнен, либо получит пожизненный срок, сдался – черт с ним. В разгар игры Леон оглянулся в коридоре, отвинтил крышку, сделал глоток и протянул Питу. Тот тоже оглянулся, пригубил и отдал обратно. Они не жадничали. Просто на всех бы не хватило. К тому же в любой тюрьме всегда найдется стукач, и шерифу Гридли не понравилось бы, если бы он узнал, что в его камерах пьют.

Они склонились над игровой доской и не обсуждали ничего, кроме счета, когда открылась дверь и в коридоре появился Никс Гридли с какими-то бумагами в руках.

– Привет, парни.

Оба вежливо кивнули, и шериф протянул бумаги Питу:

– Сегодня собиралась большая коллегия присяжных. Вот ваш обвинительный акт. Первая степень.

Пит выпрямился и взял документы.

– Ничего неожиданного.

– Шаблонное решение. Дата – шестое января.

– Раньше назначить не могли?

– На сей счет поговорите со своим адвокатом. – Никс повернулся и ушел.





Глава 9




Через месяц после гибели мужа Джеки Белл с тремя детьми переехала в дом родителей в Роме, штат Джорджия. Она взяла с собой совсем немного не принадлежащих приходу предметов мебели. Но зато длинный шлейф приятных воспоминаний о пяти годах жизни в Клэнтоне. Со слезами простилась с вскормившим ее и детей и отобравшим мужа сообществом. В суматохе после убийства Джеки согласилась, чтобы тело Декстера предали земле в Клэнтоне, потому что так было проще. Они были не из Миссисипи, ни родных, ни корней здесь не имели, и ее потянуло домой. Но как оставить его? Часть дня у нее занимал поход на кладбище – положить цветы на могилу мужа и от души поплакать. Таков был ритуал. Джеки думала, что будет это делать вечно. Однако из Джорджии сюда не наездишься. Декстер был тоже из Рома. Надо будет его там перезахоронить – на кладбище за методистской церковью.

Они поженились, когда Декстер учился в семинарии в Атланте. После окончания он получил назначение помощника пастора во Флориде. Так началась их кочевая жизнь. Они мотались по югу, где родили троих детей – всех в разных местах. И наконец, после нескольких месяцев в Перл-Харборе обосновались в Клэнтоне.

Джеки нравился город – до той поры, пока не погиб Декстер. Вскоре после похорон мужа она решила, что не может в нем оставаться. Причина была в том, что церкви требовался дом священника. Вскоре пришлют нового назначенца, и его семье нужно где-то жить. Ей великодушно предложили остаться еще на год и ничего не платить, но Джеки отказалась. Еще одна причина, и самая главная – страдали дети. Они обожали отца и не могли смириться с утратой. В маленьком Клэнтоне им вечно пришлось бы носить клеймо отпрысков застреленного при загадочных обстоятельствах человека. Чтобы оградить детей, Джеки перевезла их в место, которое они знали, как дом их бабушки и дедушки.

В Роме дети окунулись в школьную рутину, и Джеки поняла, насколько временны новые обстоятельства. Дом ее родителей был невелик – его явно не хватало для троих подростков. Она взяла десять тысяч долларов из страховки жизни и начала искать жилье внаем. К неудовольствию родителей, стала пропускать церковные службы. Они были истовыми методистами и каждое воскресенье ходили в храм. В этих местах немногие игнорировали службы, а если такие находились, их дружно осуждали. Джеки была не в настроении что-либо объяснять, но дала ясно понять, что борется со своей верой и ей требуется время, чтобы разобраться в себе. Наедине с собой она задавала очевидный вопрос: ее муж – верный слуга и последователь Христа, читал Библию, готовил церковные службы и вот убит. Почему Господь не выделил его из других и не защитил? Чем глубже Джеки в себе копалась, тем острее беспокоил вопрос, который она не решалась задать вслух: а есть ли Бог? Даже мимолетная мысль об этом ее пугала, но Джеки не могла отрицать, что она возникала.

Вскоре о ней заговорили, и мать не преминула ей об этом сообщить. Джеки было безразлично – она настолько настрадалась, что местные пересуды не могли добавить ей боли. Детям в новой школе приходилось несладко. Каждый новый день был днем выживания.

Через две недели Джеки съехала от родителей в съемный дом на противоположном конце города. Он принадлежал юристу Эрролу Маклишу, тридцатидевятилетнему мужчине, которого она знала по школе в Роме. Маклиш и Декстер учились в одном классе, хотя принадлежали к разным кругам. Как все в небольшом городе, Эррол знал об убийстве одноклассника и захотел помочь его вдове.

Последние недели Джеки ела, только чтобы поддержать жизнь, и сбросила вес, который набрала шесть лет назад во время беременности. Такой способ похудения она бы никому не посоветовала, однако это стало единственным светлым пятном в окружающем ее кошмаре. Глядя в зеркало, Джеки не могла не признать, что выглядит лучше, чем раньше. В свои тридцать восемь лет она весила столько, сколько в день свадьбы, и жир больше не закрывал бедра. Ее веки опухли, а глаза покраснели от постоянного плача, и Джеки дала слово прекратить истязать себя.

Дважды в неделю Маклиш приезжал проверить, как у нее дела, и Джеки стала слегка подкрашиваться. Поначалу испытывала чувство вины – ведь Декстер еще не остыл в земле. Она же не собиралась предаваться любовным похождениям. В Роме, вероятно, не так уж много образованных холостяков. И что такого, если она будет выглядеть чуточку лучше?

Со своей стороны, Эррол считал Джеки привлекательной, но отягощенной грузом. С болью вдовства справиться можно, однако он не хотел становиться членом уже готовой семьи. Единственный ребенок своих родителей, Эррол мало общался с детворой. И мысль обзавестись сразу тремя детьми ему претила. Но почему бы не воспользоваться трагедией и одиночеством женщины и не пофлиртовать?

Однако истинный интерес Эррола был в области возможного судебного иска. Его наследство находилось в закладе, он задолжал по нескольким сделкам и после десяти лет адвокатской практики понял, что это не такое уж прибыльное занятие. Как только Джеки появилась в Роме, Маклиш принялся расставлять ловушки. Съездил в Клэнтон и, потолкавшись у здания суда, выяснил, что ему требовалось, о Бэннингах. Потратил часы, копаясь в земельных реестрах и представляясь лизинговым агентом «большой нефтяной и газовой компании». Как он и ожидал, его первая и единственная нефтяная инициатива вызвала у местных волнение: юристы и их помощники, не спуская глаз с незнакомца, принялись изучать пыльные тома с земельными документами. Маклиш же по-тихому исчез, оставив горожан гадать, когда в их местности начнется нефтяной бум. Вернувшись в Джорджию, он с вежливой регулярностью продолжил навещать вдову Белл. Ничем не интересовался, ничего не выспрашивал, был рассудительным, даже почтительным, словно понимал, в каком запутанном мире ей приходится жить, и не хотел в него входить.



В 1946 году Холлинз зачислил на обучение 375 студенток и ни одного студента. Колледж со столетней историей имел блестящую репутацию, особенно среди дам из высшего общества. Стелла Бэннинг выбрала Холлинз, потому что его окончили многие успешные подруги из Мемфиса. Лиза – нет, ее семья не могла осилить столь высокую плату за обучение.

Девушки окружили Стеллу, как плотный кокон, оберегая от ненужного внимания и враждебности. Им не верилось, что такое милое, очаровательное существо может оказаться в центре ужасной семейной драмы, тем более что это была не ее вина. Ни одна из студенток Холлинза не бывала в Клэнтоне. Некоторые слышали: отец Стеллы – герой войны, однако большинство девушек это ничуть не интересовало. Ее родителей они не знали, но Джоэл произвел фурор, приехав на недавний уикэнд выпускников.

Дни и недели после убийства Стелла никогда не оставалась одна. Соседки по общежитию дежурили ночью, когда ее мучили кошмары и не давали уснуть взрывы эмоций. Днем старались чем-нибудь занять. Преподаватели, понимая ее состояние, разрешали пропускать занятия и не сдавать в срок домашние работы. Кураторы наблюдали за Стеллой и отчитывались перед следившим за ситуацией ректором. Вскоре стало известно, что на каникулы, на День благодарения, Стелла домой не поедет. Отец приказал ей оставаться в колледже. Преподаватели и сокурсницы наперебой приглашали погостить, причем даже едва знакомые девушки.

Тронутая до слез, Стелла всех благодарила и уехала из Роанока поездом со своей лучшей подругой в Александрию, штат Виргиния, чтобы на неделю отправиться в Вашингтон. Она уже бывала у Джинджер, и ее очаровал город. Стелла не говорила об этом родителям и Джоэлу, но планировала быстрее окончить колледж и двинуться туда, где манили яркие огни. Первым выбором был Нью-Йорк, вторым Вашингтон, далеким третьим – Новый Орлеан. Задолго до убийства Стелла поняла, что не станет жить в округе Форд. А после трагедии ей захотелось уехать как можно дальше.

Пусть ее мечты были прерваны, но это не отбило твердого намерения стать писателем. Стелла обожала короткие рассказы Юдоры Уэлти и колоритных персонажей Карсон Маккалерс. Обе южанки правдиво рассказывали о семьях, ссорах, земле и исковерканной истории Юга и успешно публиковались во времена, когда доминировала американская мужская проза. Стелла читала всех – и мужчин и женщин – и не сомневалась: в литературе есть место и для нее. Можно начать с истории собственной семьи – теперь тем более, – но знала, что этого не будет.

Она найдет себе работу в каком-нибудь нью-йоркском журнале, поселится с подругами в дешевых комнатах в Бруклине и начнет писать, как только устроится и ее посетит вдохновение. Стелла полагала, что в случае необходимости родители и тетя Флорри поддержат ее.

Наслаждаться жизнью в Нью-Йорке, работать в журнале, сочинять роман и при этом знать, что дома деньги есть. Мечта воодушевляла и была реальной до тех пор, пока не произошло убийство. Дом отодвинулся вдаль, и все стало непонятным.

Семья Джинджер жила в Старом городе в доме XVIII века на Дьюк-стрит. Узнав о деталях трагедии Бэннингов, ни родители, ни младшая сестра Джинджер ни разу об этом не упомянули. Стеллу водили по вечеринкам и обедам, они гуляли вдоль Потомака, заходили в студенческие клубы, где курили, много пили, слушали свинг и танцевали ночи напролет.

На День благодарения Стелла позвонила тете Флорри, и они десять минут разговаривали так, словно ничего не произошло. Джоэл гостил в Кентукки в семье члена братской общины, охотился и наслаждался отдыхом. Флорри пообещала, что на Рождество они соберутся все вместе.



Тем же днем Флорри взяла коробку с двумя жареными индюшками, с картофелем, морковью, свеклой и турнепсом и кастрюлю с подливкой из гусиных потрохов, булочки и два пирога с орехами и повезла все это богатство в тюрьму, где проследила, чтобы брат правильно нарезал птицу. Еда предназначалась всем заключенным и Тику Поли – старому тюремному охраннику, который дежурил по ночам и на праздники, чтобы Никс Гридли и его сотрудники могли отдохнуть. Флорри с Питом ели в кабинете шерифа и видели его незакрытый оружейный сейф. Незапертая дверь выходила на гравиевую парковку. Тик типался в коридоре, охраняя переднюю дверь.

Пит прожевал несколько кусков и закурил. Несмотря на все усилия сестры, он ел по-прежнему мало, похудел и из-за того, что не выходил на улицу, побледнел. Как у них водилось, Флорри прокомментировала его внешний вид. Пит, по своему обычаю, ничего на это не ответил. И встрепенулся, когда сестра пересказала разговоры с Джоэлом и Стеллой. По версии Флоррис, они прекрасно справлялись и радовались жизни. Пит улыбнулся и воздел глаза к потолку.





Глава 10




Ко Дню благодарения хлопок собрали, и Пит остался доволен урожаем. Он просматривал котировки рынков и изучал записи каждый раз, когда в тюрьму приходил Бафорд. Подписывал чеки, оплачивал счета, сравнивал депозиты и давал указания, как продавать товар на мемфисской бирже. Распорядился на свои деньги вновь открыть школу для цветных, поднять зарплаты учителям и обновить печи зимнего отопления. Бафорд заикнулся о том, чтобы купить последнюю модель трактора Джона Дира – ею уже пользовались многие фермеры, – но Пит сказал: не теперь, возможно, позднее. В условиях неопределенного будущего он осторожно относился к крупным тратам.

За ценой на хлопок пристально следил и Эррол Маклиш. Джорджия производила почти столько же этого продукта, как Миссисипи, и он был не новичком в оценке состояния рынка. По мере того, как цена на мемфисской хлопковой бирже росла, Маклиш относился все заботливее к Джеки Белл.



После нескольких недель обсуждений и споров Джон Уилбэнкс и его брат Рассел наконец решили, что суд над Питом Бэннингом не должен проходить в Клэнтоне. Надо попытаться изменить место проведения и перенести его куда-нибудь подальше.

Поначалу их ободрили судебные слухи, будто члены большой коллегии присяжных чуть не восстали против Майлза Труитта. У их клиента явно имелись друзья и почитатели, которые сочувствовали ему, и голосование за вынесение официального обвинения едва не провалилось. Но это были лишь слухи, и поскольку процедура заседания большого жюри не регистрировалась и, как считается, являлась тайной, они не могли ручаться, что все проходило именно так. Со временем они стали сомневаться в беспристрастности присяжных малого жюри. Сами адвокаты и их сотрудники множество раз беседовали с друзьями в округе, стараясь оценить настроение населения. Советовались с другими юристами в городе, двумя судьями в отставке, двумя бывшими шерифами и их помощниками. Поскольку в будущее жюри войдут только белые мужчины, которые наверняка объявят себя прихожанами какой-нибудь церкви, они пообщались со знакомыми священниками всех конфессий. Жены поговорили с женщинами в церквах, садовых и бридж-клубах, и везде беседы начинались свободно, без стеснения.

В результате этого, по крайней мере, Джону Уилбэнксу стало ясно, что настроения людей зреют явно против его клиента. Они выражались во фразе: «Как бы ни ссорились эти двое, вопрос следовало решать без кровопролития». А то, что Пит Бэннинг молчал и никак себя не защищал, только упрощало задачу обвинения. Бэннинг навсегда останется героем войны, но никому не дано право убивать без веской причины.

Под руководством Джона его фирма изучила каждый случай в американском правосудии, когда менялось место проведения суда, и в поддержку прошения было написано пятидесятистраничное резюме. Работа требовала многочасовых усилий, и в итоге между Джоном и Расселом возник жаркий спор о гонораре. С момента ареста Пита Джон не хотел обсуждать эту тему, однако час настал – вопрос превратился в неизбежность.

Потянуть время было немаловажной стороной организации защиты. Пит не захотел строить ее на утверждении о помутнении рассудка, но что еще можно было предъявить присяжным? Очевидно, что нормальный человек не станет трижды стрелять в упор в другого, однако защита была обязана заранее уведомить суд запиской по делу. Джон подготовил ее и сопроводил ссылкой на прецедентное право. И собирался подать одновременно с прошением об изменении места суда.

Но для этого ему требовалось согласие клиента. Джон пререкался с Никсом Гридли, пока не получил от него то, что хотел. Ближе к вечеру за неделю до Рождества шериф и Рой Лестер вывели Пита из тюрьмы и повезли на площадь. Если Бэннинг и обрадовался глотку свежего воздуха, то никак этого не показал. Не разглядывал праздничное украшение витрин магазинов и словно не интересовался тем, что творилось в городе. Даже как будто не оценил, что встречается с адвокатом в его кабинете, а не в тюрьме. В шляпе и наручниках он сел на заднее сиденье и всю краткую поездку смотрел на свои ботинки. Никс остановился у здания, где находилась контора Уилбэнкса, и никто не заметил, как Пит в сопровождении полицейского вошел в дверь. Наручники сняли, и он поднялся вслед за адвокатом в кабинет. Секретарша принесла для Никса и Роя в нижний вестибюль кофе с выпечкой.

Рассел и Джон сели на стулья, а по другую сторону кофейного столика на кожаный диван опустился Пит. Попытались заговорить о пустяках – не получилось. Разве можно обсуждать погоду и предпраздничные приготовления с человеком, который находится в тюрьме по обвинению в убийстве?

– Как дела в тюрьме? – спросил Джон.

– Нормально, – сдержанно ответил Пит. – Я видел места похуже.

– Слышали, ты там все наладил.

Подобие улыбки, и никаких эмоций.

– Никс предоставил мне привилегии, так что я не всегда под замком.

– Говорят, заключенные благодаря Флорри толстеют, – пошутил Рассел.

– Питание стало лучше. – Пит потянулся за сигаретой.

Джон и Рассел обменялись взглядами. Рассел стал закуривать, предоставив Джону затронуть неприятную тему. Тот кашлянул и произнес:

– Прекрасно выглядишь. Мы ведь еще не касались вопроса адвокатского гонорара? Фирма потратила много времени. Суд через три недели, и еще многое предстоит сделать. Нужно заплатить, Пит.

Бэннинг пожал плечами:

– Разве случалось, чтобы я не оплатил поступивший от вас счет?

– Нет. Но тогда тебя не обвиняли в убийстве.

– О какой сумме идет речь?

– Пять тысяч долларов. И это по минимальной ставке.

Пит наполнил легкие дымом и выпустил его в потолок.

– Сколько же было бы по максимальной? Почему так дорого?

В разговор решил вмешаться Рассел:

– Часы, Пит. Часы и еще раз часы. Время – единственное, что мы можем продать. На тебе мы не наживаемся. Ваша семья – постоянный клиент фирмы, мы старые друзья, и наша задача защищать тебя. Но у нас тоже есть производственные расходы, и мы должны платить по счетам.

Пит стряхнул в пепельницу пепел и снова пыхнул дымом. Он не удивился и не рассердился, и его лицо ничего не выражало.

– Хорошо. Посмотрю, что мне удастся сделать.

«Сделать ты можешь вот что, – хотелось сказать Джону, – подписать предъявленный чек, и дело с концом». Но вопрос поставлен, Пит о нем не забудет. А остальное они обсудят позже.

Рассел потянулся за бумагами и продолжил:

– Хотим тебе кое-что показать. Предварительные наметки к твоему процессу. Но прежде чем мы сможем пустить их в дело, тебе необходимо прочитать их и подписать.

Пит взял документы.

– Здесь очень много. Подытожьте своими словами. И желательно так, чтобы мог понять непосвященный.

Джон улыбнулся и кивнул:

– Разумеется, Пит. Первый документ: прошение к суду перенести место проведения процесса. Назначить его как можно дальше отсюда. Мы считаем, что люди настроены против тебя, и будет трудно найти симпатизирующих тебе присяжных.

– Где вы хотите устроить процесс?

– В соответствии с прецедентным правом выбор на усмотрении судьи. Зная Освальда, можно предположить, что он постарается сохранить контроль над процессом и далеко не поедет. Если удовлетворит наше прошение – что не факт, – то выберет место в пределах своего судебного округа. Мы будем настаивать, но, если честно, любое место лучше, чем здесь.

– Почему вы так считаете?

– Священник Декстер Белл пользовался уважением, у него было много паствы, и в округе есть еще восемь методистских церквей. Вторая по численности прихожан конфессия после баптистов. В этом заключается еще одна проблема: баптисты и методисты – как двоюродные братья и часто объединяются по сложным проблемам. Политика, виски, отделы среднего образования. Можно часто наблюдать, как они поют под одну дудку.

– Знаю. Но я тоже методист.

– Однако. И у тебя есть сторонники, старые друзья и все такое прочее. Но большинство людей видят в тебе хладнокровного убийцу. Не уверен, что ты это сознаешь. Жители округа думают о Пите Бэннинге так: он герой войны, но по каким-то только ему известным причинам пришел в церковь и застрелил безоружного священника.

– Пит, нам здесь ничего не светит, – подлил масла в огонь Рассел.

Бэннинг пожал плечами, словно такое положение его вполне устраивало. Он сделал то, что должен был сделать, и черт с ними, с последствиями. Бэннинг глубоко затянулся и смотрел, как дым клубами растекается по комнате.

– Почему вы решили, что в другом округе все пойдет по-иному?

– Ты знаешь методистских священников в округах Полк, Тайлер или Милберн? Разумеется, нет. Округа находятся рядом, но нам известны очень немногие из тех, кто там живет. А тамошние жители не знакомы ни с тобой, ни с Декстером Беллом.

– Мы стремимся устранить личные связи, – пояснил Рассел. – Не сомневаюсь, там тоже читали газеты, однако люди лично не знакомы ни с тобой, ни с Декстером. В таком варианте у нас больше шансов исключить враждебность и посеять сомнения.

– Сомнения? – удивился Пит. – С этого места поподробнее.

– Займемся и этим вопросом, а пока: ты согласен, что нам необходимо просить о переносе места суда?

– Нет. Если меня необходимо судить, пусть это случится тут.

– Единственный способ избежать суда – признать себя виновным.

– Ты предлагаешь мне признать себя виновным?

– Нет.

– Хорошо. Потому что я невиновен. И я не стану просить о переносе места проведения суда. Здесь мой дом, был моим домом всегда. Был домом моих предков. И если меня осудят, пусть это случится через дорогу отсюда.

Джон и Рассел разочарованно переглянулись. Пит положил документы на кофейный столик, не прочитав ни единой строчки. Закурил очередную сигарету и, небрежно скрестив ноги, словно ему некуда было спешить, посмотрел на Джона. В его глазах стоял вопрос: «Что дальше?»

Адвокат взял резюме и швырнул на стол:

– Вот на это ушел месяц юридических изысканий и писанины!

– И за это мне придется платить, – усмехнулся Бэннинг. – Если бы вы спросили меня заранее, я бы избавил вас от этого труда. Неудивительно, что у вас такие высокие расценки.

Джон кипел от ярости, Рассел морщился. Пит выпустил в сторону дым и продолжил:

– Вот что, ребята, я не против платить официальный гонорар, тем более что я в такой ситуации, как теперь. Но пять тысяч долларов? Я обрабатываю почти тысячу акров земли – непосильный труд восемь месяцев в году тридцати работников, – и если повезет и погода благоприятствует, если цены остаются на высоте, если удобрения помогают и не нападет хлопковый долгоносик, если найдется команда убрать урожай, каждые три-четыре года я зарабатываю после всех выплат двадцать тысяч долларов. Половина идет Флорри. Остается десять. И вы хотите забрать из этого половину.

– Ты занижаешь цифры, – возразил Джон. Его семья собрала урожай больше, чем Бэннинги. – Наш двоюродный брат очень неплохо заработал. И ты тоже.

– Если ты против наших расценок, можешь нанять кого-нибудь еще, – заявил Рассел. – В городе есть другие адвокаты. Мы только стараемся изо всех сил, чтобы защитить тебя.

– Ладно, парни, – кивнул Бэннинг. – Вы всегда заботились и обо мне, и о моей семье. Меня не возмущают ваши расценки, просто потребуется время, чтобы собрать деньги.

Адвокаты рассчитывали, что Пит легко подпишет чек, но он был фермером, из породы людей, у которых не так легко выжать монету. А еще адвокаты сочувствовали ему: скорее всего Пит больше никогда не будет обрабатывать землю, потому что либо умрет в ближайшее время на электрическом стуле, либо позднее в ужасной тюремной больнице. Незавидное будущее, и они не могли судить его за то, что он пытается сэкономить деньги.

В дверь постучала секретарша и вошла с изящным кофейным сервизом. Наполнила три чашки и предложила сливки и сахар. Пит размешал напиток, сделал глоток и потушил сигарету. Когда секретарша ушла, Джон продолжил:

– Хорошо. Вернемся к делам. Есть еще документ, который нужно обсудить. Единственный способ защиты – ссылка на временную невменяемость. Если тебя признают невиновным, что маловероятно, то только потому, что ты не мыслил адекватно, когда нажимал на курок.

– Я уже говорил, что не хочу этого.

– Я тебя услышал, Пит. Но речь не о том, чего ты хочешь или не хочешь. А о том, что наиболее приемлемо для нас на процессе. Точка. Если исключить помутнение рассудка, то нам остается одно: присутствовать в зале суда в качестве зрителей и следить, как прокурор накидывает тебе на шею петлю. Это тебя устраивает?

Пит пожал плечами, словно ему было безразлично.

– Делайте, что считаете нужным, но я не стану прикидываться сумасшедшим.

– Мы нашли в Мемфисе психиатра, он согласился осмотреть тебя и свидетельствовать на процессе в твою пользу. Он известный специалист и пользуется влиянием в подобных ситуациях.

– Наверное, тот еще придурок, если заявит, что у меня поехала крыша. – Пит улыбнулся, будто его рассмешила собственная шутка.

Адвокаты сидели с каменными лицами. Джон пригубил кофе, а Рассел закурил очередную сигарету. В воздухе не только плавал табачный день, в атмосфере чувствовалось сильное напряжение. Юристы делали все от них зависящее, но клиент не оценил их труд и не воспринял серьезно собственный обвинительный акт.

Джон кашлянул и произнес:

– Вернемся к тому, где мы оказались. У нас нет защиты, нет оправданий, нет объяснения того, что случилось, и никаких шансов перенести процесс в менее враждебную обстановку. Тебя это устраивает?

Пит молча пожал плечами. Джон щипал лоб, будто старался избавиться от головной боли. Повисла тишина.

– Есть кое-что еще, о чем ты должен знать, – наконец проговорил Рассел. – Мы покопались в биографии Декстера Белла и обнаружили нечто, представляющее интерес. Восемь лет назад, когда он служил пастором в маленьком городке, возникла проблема. Там была молодая, двадцати лет, секретарша, недавно вышедшая замуж, и, похоже, между девушкой и пастором завязались некие отношения. Много слухов и никаких фактов. Однако Белл подал в отставку. Секретарша с мужем переехала в Техас.

– Мы копали не очень глубоко, – добавил Джон. – И доказать что-либо полезное не представляется возможным. Но, похоже, инцидент держали в строжайшей тайне.

– Это может всплыть здесь на суде?

– Нет, если не найти дополнительных улик. Хочешь, чтобы мы продолжали раскопки?

– Нет, если это ради меня. Не надо, чтобы об этом упоминалось на моем процессе.

– Пит, я могу спросить, почему? – нахмурился Джон. – Ты не оставляешь нам ничего, с чем мы могли бы работать.

Рассел закатил глаза. Казалось, он сейчас уйдет.

– Я сказал, нет, – повторил Бэннинг. – И чтобы об этом больше ни слова.

Утверждение, что Декстер Белл был дамским угодником, на суде скорее всего не приняли бы, но это помогло бы объяснить мотив убийства. Если Белл положил глаз на Лизу Бэннинг, когда ее муж пропал без вести, и она ответила ему вниманием, это приоткрыло бы завесу тайны. Однако было очевидно, что Пит этого не хотел. Он собирался унести свой секрет в могилу.

– Что ж, Пит, нам предстоит короткий процесс, – вздохнул Джон. – У нас нет ни защиты, ни свидетелей, ни аргументов для присяжных. С нами расправятся за день.

– Это еще мягко сказано, – добавил Рассел.

– Будь что будет, – кивнул Пит.





Глава 11




За три дня до Рождества Джоэл сел в поезд на вокзале Юнион-стейшн в Нэшвилле, где в вагоне-ресторане его ждала его милая, стильная сестра. Стелле исполнилось восемнадцать лет – она была всего на полтора года моложе брата, но за последний семестр превратилась из поздно сформировавшегося подростка в красивую молодую женщину. Стелла казалась выше, и ее худощавая фигура обрела приятные округлости, что не укрылось от Джоэла. Стелла выглядела старше, мудрее, более цельной, и, когда закурила, напомнила брату актрису с большого экрана.

– Когда ты начала курить? – спросил он. Поезд покинул город и устремился на юг. Перед ними стояли чашки с кофе, официанты суетились, собирая заказы на ленч.

– Дымила тайком с шестнадцати лет, – ответила Стелла. – Как и ты. В колледже, когда девушкам исполняется двадцать, они начинают курить в открытую, но это не одобряется. Хотела бросить, но тут Пит схватился за пистолет, и я задымила пуще прежнего, чтобы успокоить нервы.

– Тебе нужно бросить курить.

– А тебе?

– Мне тоже. Потрясающе выглядишь. Давай не будем начинать наше маленькое путешествие с разговоров о Пите.

– Ничего себе – начинать. Я в этом поезде уже шесть часов. Мы выехали из Роанока в пять утра.

Они заказали ленч и холодный чай и долго говорили о жизни в колледже: о предметах, любимых преподавателях и друзьях, о планах на будущее, делая вид, будто все нормально и оба их родителя не сидят под замком. Как только ловили себя на том, что касаются семейных дел, сразу меняли тему и заговаривали о грядущем годе. Джоэла приняли на юридический факультет в Вандербилте, но он хотел переменить обстановку. А еще в университет Миссисипи, но это было в часе езды от Клэнтона, и в сложившихся обстоятельствах казалось слишком близко от дома.

Студентка-второкурсница Стелла собиралась продолжить учебу. Ей нравился Холлинз, однако она хотела анонимности большого города. В колледже ее знали все, а теперь слышали и об отце. Стелла нуждалась в незнакомцах в жизни, которые бы не были в курсе, откуда она, или совершенно бы этим не интересовались. На романтическом фронте царил застой. В каникулы на День благодарения в Вашингтоне Стелла познакомилась с парнем, и они пару раз ходили на танцы и в кино. Он был студентом Джорджтауна, из приличной семьи, казался воспитанным, обладал хорошими манерами, писал ей письма, но… искры не вспыхнуло. Стелла месяц водила его за нос и разбила ему сердце. Успехи Джоэла были еще скромнее. Несколько свиданий, однако ни одного, о котором стоило бы говорить. Предстоящие три года на юридическом факультете делали его неходовым товаром. И Джоэл готов был дать клятву, что до тридцатилетия останется холостяком.

Но как бы они ни старались, не могли обойти молчанием самую важную тему. Джоэл сказал, что за три недели до убийства отец перевел землю в их совместное владение. Он считал, что поступает предусмотрительно, а на самом деле – глупо. Обвинение использует данный факт в качестве доказательства, что отец заранее планировал преступление и предпринял шаги, желая защитить свою собственность. Джоэл достаточно времени провел в юридической библиотеке, чтобы понять: перспективы плачевны. И его сокурсник, чей отец был юристом, сказал, что у Джеки Белл хорошие шансы начать преследование Пита Бэннинга за причинение смерти в результате противоправных действий. Эта информация подвигла Джоэла на детальное изучение темы исков. И он также ознакомился с малоприятным разделом жульнических трансфертов. Действия отца могли быть оспорены работающими на Беллов адвокатами. Единый во всей стране закон гласил: человек, причинивший вред другому, не имеет права прятать собственность, которую потерпевший может потребовать в качестве компенсации.

Однако Джоэл верил в компетенцию фирмы Уилбэнксов. Не только за их юридическую грамотность, но и за политическую изворотливость. Он видел, что сестру взволновала угроза потери земли. Еще ее терзала мысль о том, что она потеряет отца, и волновала дальшейшая судьба матери. В общем, навалилось все сразу. В какой-то момент ее глаза увлажнились. Джоэл попытался успокоить Стеллу, пояснив, что всякую судебную тяжбу можно решить к обоюдному согласию. Кроме того, у них есть много более насущных дел. Через две недели их отца будут судить. И, согласно его воле, детям не разрешалось даже приближаться к дому.

Покончив с ленчем, они ушли в отдельное купе и закрыли за собой дверь. Поезд находился на территории штата Миссисипи и делал остановки в таких городах, как Корниш и Рипли. Стелла стала клевать носом и вскоре заснула.

Они ехали домой, потому что отец наконец вызвал их. Письмом, в котором назвал условия их визита на Рождество: 22-го приезд, дома не более трех ночей, в город ни ногой, в церковь ни шагу, с друзьями общаться как можно меньше, семейных дел не обсуждать, время проводить с Флорри. Он организует их встречу, но она будет короткой.

Флорри тоже написала и предложила собственный план. Она встретила племянников на городском вокзале, одетая в осеннем стиле: в ярко-зеленое платье, свободное, как плащ-палатка, чтобы скрыть полноту. Платье ниспадало складками до лодыжек и переливалось в тусклом свете фонарей на платформе. В красной фетровой шляпе с широкими полями, которую решился бы надеть только цирковой клоун. На шее звякающие при каждом движении побрякушки. Увидев Стеллу, Флорри закричала и, бросившись к ней, чуть не задушила в крепких объятиях. После атаки на племянницу она кинулась на Джоэла, и тот увидел слезы в ее глазах. Стелла плакала, все они обнимались, а другие пассажиры шли мимо по платформе.

Дети дома. Семья тонула, и они в поисках поддержки хватались друг за друга. Господи, как Пит мог с ними так поступить?

Джоэл нес багаж, а женщины шли под руку и разговаривали. Они забрались на заднее сиденье «линкольна» 1939 года, и Флорри прервалась только для того, чтобы попросить племянника вести машину. Он только обрадовался – достаточно накатался с тетей, чтобы понимать, насколько это опасно для ее пассажиров. Джоэл нажал на газ, и они понесли прочь от Клэнтона, превышая все предписанные знаками ограничения скорости.

На шоссе 18 Флорри сообщила, что племянница и племянник будут жить в ее красном коттедже, а не у себя дома. Красный коттедж был по-рождественски украшен, прогрет, и там пахло стряпней Мариэтты. Их же дом казался необитаемым – темным и холодным. К тому же Нинева впала в депрессию, ничего не делала, бродила кругами, бормотала что-то под нос и плакала. Так, по крайней мере, утверждала Мариэтта.

Они свернули на поъездную дорожку к дому и увидели, что он действительно темный и безжизненный. Джоэл остановил автомобиль перед окнами, не погасив фар, и выключил зажигание.

– Пошли внутрь, – пробормотала Флорри после паузы.

– Год назад на Рождество мы были здесь все вместе, – произнес Джоэл. – Отец вернулся с войны. Счастливая и красивая мать хлопотала по дому, радуясь, что собралась семья. Помнишь ужин в сочельник?

– Да, – тихо ответила Стелла. – Было много гостей, в том числе Декстер и Джеки Белл.

– Что, черт возьми, с нами случилось?

Поскольку ответа не существовало, объяснения никто не дал. У дома стоял грузовик Пита, рядом – купленный до войны семейный «понтиак». Машины на своих местах, словно владельцы дома и поставили их на ночь.

– Довольно, – поморщилась Флорри. – Хватит предаваться воспоминаниям. Заводи мотор, поехали. У Мариэтты на плите горшок с чили, и она печет чудо-пирог с карамелью.

Джоэл подал назад и двинулся по гравиевой дорожке, широко огибавшей амбары и навесы владений Бэннингов. Они миновали маленький белый домик, где десятилетиями жили Нинева и Эймос. В окнах горел свет, и с крыльца на них глядел пес Пита, – Мак.

– Как Нинева? – спросила Стелла.

– Как обычно, с капризами, – ответила Флорри. Ее вражда к домработнице Пита длилась с давних времен. Тогда женщины решили игнорировать друг друга. – Тревожится, как все. Никто не знает, что нас ждет в будущем.

– Как тут не тревожиться, – вздохнула Стелла.

Они ехали по темному участку дороги с бесконечными полями вокруг. Внезапно Джоэл остановился и выключил зажигание и фары. И не поворачиваясь, сказал:

– Ну вот, тетя Флорри, мы посреди пустыни, и никто не может подслушать наш разговор. Ты всегда знала больше остальных. В общем, давай, выкладывай: почему Пит убил Декстера Белла? Должна быть веская причина.

Флорри не отвечала, и чем дольше она молчала, тем нетерпеливее Джоэл и Стелла ждали ее слов. Вот сейчас приоткроется завеса тайны, и безумие обретет смысл. Однако ничего подобного не случилось.

– Бог свидетель, не знаю, – сказала она. – И не уверена, что мы когда-нибудь узнаем. Ваш отец вполне способен унести свои секреты в могилу.

– Отец злился на Декстера, в чем-то не соглашался, ссорился по церковным делам?

– Понятия не имею.

– У них были совместные предприятия? Понимаю, вопрос нелепый, но поразмышляй вместе со мной: я стараюсь отсечь все лишнее.

– Декстер был священником. Я не слышала, чтобы он занимался бизнесом, – ответила Флорри.

– Остается одно: единственное связующее звено между отцом и Декстером Беллом – наша мать. Я вспоминаю те первые дни, когда мы считали, будто отец погиб. В доме полно людей. Так много, что мне приходилось уходить и подолгу бродить вокруг фермы. Декстер часто находился с матерью. Они молились, читали Библию, иногда я тоже сидел с ними. Все были в шоке, а Декстер оставался спокойным и утешал. Помнишь, Стелла?

– Да. Он был замечательным. Постоянно рядом. Порой приходила с ним жена, но утешать, как он, не умела. После первого потрясения толпа в доме поредела, и мы могли вернуться к делам. Жизнь продолжалась.

– Вопрос такой, Флорри: как долго крутился вокруг нас Декстер, – произнес Джоэл. – Вот что я хочу знать.

– Не знаю, – ответила тетя. – И мне не слишком нравится твой тон. Он осуждающий, а я ничего дурного не совершила и ничего не скрываю.

– Мы только хотим ответа, – настаивал племянник.

– Его, может, не существует. Жизнь полна тайн, и нам не гарантированы откровения. У меня никогда не закрадывалось подозрений, что у Декстера Белла и вашей матери были какие-то особенные отношения. Одно предположение меня приводит в ужас. Ни от Мариэтты, ни от Ниневы не слышала о том ни намека. – Флорри перевела дыхание.

– Джоэл, заводи мотор, – попросила Стелла. – Я замерзла.

Он потянулся рукой к ключу зажигания.

– Сама я всегда держалась на расстоянии от Лизы, – продолжила Флорри. – И, разумеется, от Ниневы. Не представяла, как Пит мог жить в одном доме с этими женщинами. Но это меня не касалось.

Джоэл хотел возразить, что, по крайней мере, до войны в доме все ладилось и жизнь текла нормально. Стелла же подумала, но никогда бы не сказала вслух, что все неприятности были от тети Флорри. Но это происходило до войны, когда ее родители были более или менее одним целым.

Джоэл пощипал себя за переносицу.

– Пойми, я ни за что не осуждаю мать. У меня нет доказательств, просто сами обстоятельства ставят этот вопрос.

– Ты говоришь, как адвокат, – заметила сестра.

– Господи! – всплеснула руками Флорри. – На улице тридцать градусов, я околеваю. Поехали.



Днем в сочельник, когда Нинева хлопотала в кухне, одновременно готовя не менее пяти блюд, а Джоэл с сестрой ей мешали и пытались смешить ее, зазвонил телефон. Трубку поднял Джоэл и поздоровался с Никсом Гридли. Он ожидал звонка и, закончив разговор, сообщил сестре, что отец будет дома примерно через час. И ушел за тетей Флорри.

Десять недель в тюрьме ни для кого не проходят бесследно, но Пит Бэннинг старел быстрее многих. Волосы седели, в уголках глаз разбегались морщинки. Несмотря на то что сестра взяла тюремный рацион под опеку, он умудрился еще больше похудеть. Разумеется, для многих заключенных эти десять недель показались подобием свободы. Но Питу свобода не светила, а следовательно, не было надежды и смысла поддерживать дух. Так или иначе, он умрет заключенным, вдали от дома. Для него смерть имела преимущества. Во-первых, в физическом плане: весь остаток жизни ему придется терпеть боль, временами очень сильную – невеселая перспектива. Во-вторых, в моральном плане – ему не избавиться от картин невыносимых людских страданий. Порой эта ноша доводила Пита почти до безумия. Он бился, чтобы выбросить ненавистные образы из головы, но удавалось это очень редко.

Глядя в будущее, Пит понимал, что предстоящее Рождество станет для него последним. Он поделился этим с Никсом Гридли и добился от него разрешения в последний раз навестить ферму. Несколько месяцев Пит не видел детей и может не увидеть очень долго. Никс ему сочувствовал, однако не мог избавиться от мыслей о детях Белла, которые вообще никогда не увидят отца. По мере приближения дня суда шериф все больше убеждался, что в округе крепнут настроения против Пита Бэннинга. С трудом завоеванное восхищение горожан исчезло. Суд над ним продлится недолго.

Никс все-таки согласился разрешить Питу короткий визит домой – не более часа. Никому из других заключенных он подобной поблажки не дал, а Пита предупредил, чтобы тот не прговорился, куда отправляется. В верхней одежде Бэннинг ехал на переднем сиденье рядом с шерифом, по обыкновению молчал и смотрел на голые поля.

Никс сказал, что подождет в машине, но Пит не согласился – в доме тепло и там есть кофе.

Полчаса Бэннинг сидел за кухонным столом, вместе со Стеллой, Джоэлом, и Флорри. Нинева молча стояла у плиты и вытирала посуду. Радуясь, что видит детей, Пит успокоился и задавал сотни вопросов об их учебе и планах. Шериф сидел в гостиной один, потягивал кофе, листал фермерские журналы и краем глаза смотрел на часы. Был сочельник, и ему хотелось отправиться в магазины за покупками.

Пит с детьми перешел из кухни в небольшой кабинет и закрыл за собой дверь. Сел со Стеллой на маленький диван, Джоэл пододвинул к ним деревянное кресло. Как только он заговорил о суде, у дочери в глазах мелькнули слезы. У Пита не было аргументов в защиту, и его ничего не стоило осудить. Неизвестно лишь то, что выберут присяжные: смертную казнь или пожизненное заключение. Ему безразлично: он смирился с судьбой и примет любое наказание.

Стелла расплакалась, а Джоэл готовился задавать вопросы. Однако отец сразу предупредил: один под запретом – почему он это совершил. На то имелись причины, но это касалось только его и Декстера Белла. Пит постоянно извинялся за стыд, неудобства и трудности, которые принес родным. Просил его простить, однако дети были к этому пока не готовы. Пусть сначала объяснит, что его толкнуло на ужасный поступок, и тогда рассчитывает на снисхождение. Кто они такие, чтобы прощать его? Да и грешник не желает очиститься, открыв мотивы. Бурлили эмоции, всем было неловко, и в итоге даже Пит уронил слезу.

Когда час истек, в дверь постучал Никс Гридли. Пит последовал за ним в полицейский автомобиль, чтобы вернуться в тюрьму.



Джеки Белл повела детей на церковную службу в сочельник. Они устроились с дедушкой и бабушкой, улыбавшимися им, место их отца пустовало, а сама Джеки села в конце скамьи. Сзади через два ряда расположился Эррол Маклиш, не слишком истовый методист, посещавший службы лишь время от времени. Джеки упомянула, что поведет детей в церковь, и Эррол тоже заглянул в храм. Он не подходил к ней, лишь наблюдал издали. Женщине нанесли страшную рану, она горевала, и Эррол уважал ее чувства. Но это когда-нибудь пройдет.

После службы Джеки с детьми отправилась к родителям на долгий обед и беседы у камина. Дети разворачивали подарки, а она снимала их на «Кодак». В свой маленький двухквартирный дом они вернулись поздно. Уложив детей в постель, Джеки уселась у елки. Она пила какао и, слушая на патефоне хоралы, боролась с тоской. Почему Декстер не украшает вместе с ней елку? Каково в тридцать восемь лет остаться вдовой? И что важнее: как ей одной вырастить три драгоценных создания, которые сейчас спят в другом конце коридора?

Все прошедшие десять лет Джеки сомневалась, что их брак продлится вечно. Декстеру нравились женщины, и он на них заглядывался. Пользовался своей эффектной внешностью, харизмой и положением пастыря, чтобы манипулировать молодыми прихожанками. Никогда не попадался, ни в чем не признавался, однако оставил след подозрений. Клэнтон стал его четвертым местом церковного назначения и вторым, где он служил старшим пастором. Джеки приглядывалась к мужу внимательнее, чем раньше. Определенных доказательств не имела, чтобы что-то ему предъявить, но этот день мог настать. Хватило бы у нее духу разрушить семью и пройти через ужасную процедуру развода? Ведь ее наверняка осудили бы. Не лучше ли было молча терпеть, тем самым оберегая детей и спасая карьеру мужа? Джеки тихо геревала и никому ничего не говорила.

И вот теперь все проблемы в прошлом, она без мужа и метки развода. Дети напуганы. Однако страна возрождается после войны, во время которой погибли полмиллиона американцев. Напуганы все, травмированы, стараются прийти в чувство, собирая себя из осколков.

Похоже, Декстер все-таки с кем-то связался, но Лизу Бэннинг Джеки не подозревала. Та была смазлива, доступна. Но сколько ни приглядывалась Джеки, не видела в Лизе ничего выдающегося. Правда, муж гонялся за каждой простушкой, и она могла послужить приманкой.

Горюя о муже, Джеки смахнула слезу. Она будет любить его вечно, и от этого подозрения кажутся еще болезненнее. Джеки ненавидела это чувство, ненавидела за это Декстера, а порой и себя за то, что не хватило воли уйти. Но те дни канули. Больше не возникнет сомнений, куда поехал Декстер – утешить больную или на свидание. Что происходит на исповеди за закрытой дверью. И глядя на округлый зад прихожанки, она не станет задаваться вопросом, понравился он Декстеру или нет.

Джеки разрыдалась и не могла остановиться. От чего ее слезы: от горя, утраты, злости или облегчения? Джеки не понимала. Пластинка закончилась, и она пошла в кухню налить еще выпить. На столе стоял высокий торт с красной сахарной глазурью, его привез Эррол Маклиш в качестве рождественского подарка детям. Джеки отрезала ломтик, налила стакан вина и вернулась в гостиную.

Какой внимательный человек.





Глава 12




После рождественского бекона, омлетов и печенья они попрощались с Мариэттой в красном коттедже, со всеми птичками, кошечками и собаками и сели в машину. Джоэл снова выступил в роли водителя, и она, очевидно, закрепилась за ним навсегда, поскольку других предложений от двух дам на заднем сиденье не последовало. Женщины болтали, хихикали и развлекали водителя. По радио передавали только рождественские гимны, но чтобы что-то услышать, Джоэлу пришлось усилить звук. Женщины жаловались, что музыка звучит слишком громко, а он сетовал на их нескончаемый щебет. Все смеялись, автомобильный старт удался. Отъезд из округа Форд всем принес облегчение.

Через несколько часов они подкатили к внушительным воротам Миссисипской государственной больницы в Уитфилде, и настроение в салоне резко изменилось. Лизу поместили сюда почти семь месяцев назад, и с тех пор почти ничего не сообщалось о том, как идет лечение. Ей писали письма, она не отвечала. Пит встречался с врачами, однако о содержании разговоров молчал. Лиза, возможно, знала об убийстве Декстера Белла. Но, не пообщавшись с докторами, в этом нельзя убедиться. Они могли пощадить больную и не сообщить им о трагедии. Или сами не знают, потому что им не сказал Пит. Охранник в форме сверился с бумагами, куда-то позвонил, и ворота открылись. Уитфилд был единственным в штате психиатрическим заведением и мог похвастаться множеством корпусов на территории свыше сотни акров. То, что называли кампусом, скорее напоминало окруженное полями, лесами и деревьями старинное поместье. Здесь лечились триста пациентов и жили пятьсот сотрудников. Для белых и черных были предусмотрены разные службы. Джоэл проехал мимо почты, туберкулезного корпуса, пекарни, озера, площадки для игры в гольф и крыла, где лежали алкоголики. С помощью многочисленных подсказок с заднего сиденья он наконец нашел здание, где находилась мать, и остановился.

Минуту они сидели в машине и смотрели на впечатляющее строение.

– Мы что-нибудь знаем о ее диагнозе? – спросила Стелла. – Депрессия, шизофрения, нервный срыв, суицидальные настроения? Может, она слышит голоса? Или Пит просто хотел удалить ее из дома?

Флорри покачала головой:

– Не знаю. Лиза быстро входила в «штопор», и Пит велел мне держаться подальше от дома.

За входной дверью угрюмая служащая спросил, назначено ли свидание. Флорри объяснила, что звонила два дня назад и разговаривала с миссис Фортенберри, администратором корпуса 41, в котором они сейчас находились. Служащая сказала, что миссис Фортенберри отсутствует, поскольку теперь все-таки день Рождества Христова. Флорри ответила, что ей известно, какой сегодня день, и что пришедшие с ней двое молодых людей – дети Лизы Бэннинг. Они хотят на Рождество повидать свою мать.

Служащая надолго исчезла, а когда вернулась, привела мужчину, который представился доктором Хилсебеком. Он повел их за собой, и они оказались в небольшом кабинете с двумя стульями для посетителей. Джоэл остался стоять у двери. Несмотря на свой белый медицинский халат, Хилсебек не походил на врача, хотя Бэннинги редко встречались с психиатрами и не могли судить, как те выглядят. У него был лоснящийся череп, бегающие глаза, визгливый голос, и он не вызывал доверия. Расположившись за столом, Хилсебек подвинул на середину папку и произнес:

– Боюсь, у нас проблема. – Он говорил снисходительно, с неприятным северным акцентом. И фамилия Хилсебек была явно не южная.

– Что за проблема? – спросила Флорри. Она уже уяснила для себя, что ей не нравится сорок первый корпус и те, кто в нем работает.

Хилсебек поднял брови, но не глаза, словно избегал встречаться с посетительницей взглядом.

– Я не могу обсуждать с вами проблемы этой пациентки. Ее опекун, мистер Пит Бэннинг, дал мне указание не говорить о ней ни с кем, кроме него.

– Она моя мать! – сердито воскликнул Джоэл. – И я хочу знать, что у нее со здоровьем.

Психиатр не ответил на его выпад, только закрылся листом бумаги, словно это было Евангелие.

– Судебное постановление из округа Форд, подписанное тамошним судьей. – Он смотрел в документ. – Судебный приказ о помещении в психиатрическую лечебницу и назначении Пита Бэннинга опекуном подопечной Лизы Бэннинг. Здесь ясно сказано, что все проблемы ее лечения не следует обсуждать ни с кем иным, кроме ее опекуна. Посещения родными и друзьями согласуются с Питом Бэннингом. Вчера мистер Бэннинг звонил, я разговаривал с ним несколько минут, и он напомнил мне, что на все встречи его подопечной я должен получать его разрешение. Прошу прощения, ничего не могу для вас сделать.

Посетители в недоумении переглянулись. Накануне они час провели с отцом. Спрашивали о матери и, не получив информации, не упоминули, что собираются навестить ее. Джоэл обратился к Флорри:

– Ты не говорила, что мы едем сюда?

– Нет. А вы?

– Тоже нет. Обсудили и решили, что лучше промолчать.

Хилсебек закрыл папку.

– Извините, но это выходит за рамки моих полномочий.

Стелла закрыла лицо руками и расплакалась. Флорри хлопнула себя по колену и указала на племянника:

– Они семь месяцев не видели мать!

– Глубоко сожалею.

– Скажите, по крайней мере, как ее здоровье? Неужели не хватит совести?

Психиатр поднялся и взял папку:

– Я не обижаюсь на ваши слова. Миссис Бэннинг лучше. Это все, что я могу ответить. – Он обошел стол и выскользнул в дверь.

Стелла вытерла щеки тыльной стороной ладони и тяжело вздохнула. Флорри взяла ее за руку.

– Проходимец, – прошептал Джоэл.

– Который? – уточнила тетя.

– Твой брат. Он понимал, что мы отправимся сюда.

– Почему отец так поступил? – Стелла подняла голову.

Ее вопрос повис в воздухе. Почему? Не потому ли, что он что-то скрывает? Может, рассудок Лизы в порядке, а поместили ее в лечебницу из-за того, что на нее рассердился муж? Это же Флорри упоминала о подруге детства, которую убрали из дома, потому что она тяжело переносила менопаузу.

Или Лиза действительно больна? Она испытала нервный срыв, получив известие, что муж пропал без вести и, вероятно, погиб. Возможно, она так и не восстановилась. Но почему Пит прячет ее от собственных детей?

Или ненормальный – Пит? Его так напугала война, что поехала крыша, и он в припадке безумия застрелил Декстера Белла. Бесполезно пытаться объяснить его поступки.

От этих мыслей их отвлек тихий стук в дверь. Они вышли из комнаты, где их встретили два невооруженных охранника в форме. Один улыбнулся и махнул рукой вдоль коридора. Их вывели из здания, и охранники наблюдали, как они отъезжают.

Когда они ехали мимо озера, Джоэл заметил маленький парк со скамейками и беседкой. Он повернул в том направлении. Не говоря ни слова, остановился, вылез из автомобиля, захлопнул за собой дверцу, закурил и направился к столу для пикников под дубом. Посмотрел на спокойную воду и ряды корпусов на противоположной стороне. Вскоре к нему присоединилась Стелла и попросила сигарету. Опершись о стол, они курили и молчали. Вскоре подошла Флорри. И они, не обращая внимания на холод, стали размышлять, как поступить дальше.

– Надо возвращаться в Клэнтон, идти к нему и требовать, чтобы он разрешил нам повидаться с матерью, – предложил Джоэл.

– Думаешь, получится? – Флорри скептически покачала головой.

– Может, получится, может, нет. Не знаю.

– Не смешите, – возразила Стелла. – Он всегда на шаг впереди. Откуда-то узнал, что мы сюда едем. И вот результат: стоим у озера вместо того, чтобы говорить с мамой. Я не хочу сразу возвращаться в Клэнтон.

– Я тоже не хочу, – поддержала ее тетя. – У нас зарезервированы места во Французском квартале, вот туда я и направлюсь. На машине.

– У тебя же нет прав, – напомнил Джоэл.

– Это меня никогда не останавливало. Я уже ездила в Новый Орлеан. Туда и обратно без сучка, без задоринки.

– Поехали, – подхватила ее Стелла. – Мы заслуживаем немного развлечений.



Через пять часов Джоэл свернул с Кэнал-стрит на Ройал-стрит. Французский квартал жил праздничной жизнью: переулки заполнены местными и туристами, спешащими найти ресторан или заглянуть в клуб. Фасады и фонари в яркой иллюминации. На углу Ибервилл Джоэл остановился перед фасадом отеля «Монтелеоне», самым известным в квартале. Один гостиничный служащий взял их багаж, другой забрал автомобиль Флорри. Гости ступили в холл и будто оказались в другом мире.

Тремя годами раньше, когда семья не сомневалась, что Пит погиб, но продолжала молиться в надежде на чудо, Флорри уговорила Лизу, чтобы та разрешила ей устроить детям новогоднее путешествие. Лизу тоже пригласила, но та отказалась, заявив, что не в настроении праздновать. Флорри ожидала подобной реакции и приняла отказ с облегчением. Они сели в поезд без нее, через шесть часов прибыли в Новый Орлеан и провели три незабываемых дня, гуляя по кварталу. Флорри любила и хорошо знала это место, а также отель «Монтелеоне». Однажды, потягивая в гостиничном баре джин, когда Джоэл пил виски, а Стелла ела шоколад, она призналась, что жить во Французском квартале – ее сокровенная мечта. Подальше от округа Форд, в ином мире, где писатели, поэты и драматурги творят и устраивают обеды для гостей. Флорри бы очень хотела, чтобы ее мечта превратилась в реальность… Однако на следующее утро извинилась за то, что много выпила и наговорила глупостей.

В рождественский вечер ее с племянником и племянницей тепло приветствовал менеджер и после бокала шампанского подтвердил заказ на девятичасовой ужин. Они разошлись по комнатам, чтобы привести себя в порядок.

За коктейлем Флорри озвучила основные правила их пребывания в Новом Орлеане: в следующие четыре дня не обсуждать ни одного из их родителей. Джоэл и Стелла с готовностью согласились. Флорри выспросила у консьержки, что происходит в городе. Оказалось, им найдется, чем заняться: здесь открылся новый джаз-клуб, шла новая бродвейская постановка, появились отличные рестораны. В общем, можно было гулять по кварталу, восхищаться французским антиквариатом на Ройал-стрит, глядеть уличные представления на Джексон-сквер, пить кофе и заедать пончиками в одном из уютных кафе в переулке, бездельничать, катаясь на речном трамвайчике вдоль дамбы, в городе всегда находилось что-нибудь новенькое.

Разумеется, будут долгие обеды в особняке на Чартрез-стрит, где их ждет мисс Твила, подруга Флорри по годам жизни в Мемфисе. Она такая же поэтесса, как Флорри – пишет много, публикует мало. Но в отличие от Флорри удачно вышла замуж. Ее муж умер молодым, и Твила стала богатой вдовой из тех, кто предпочитает общество женщин, а не мужчин. Из Мемфиса она уехала примерно в то же время, что и подруга, и построила этот красный особняк.

Они ужинали в изящном зале ресторана среди нарядно одетых и празднично настроенных людей. Официанты в белых куртках разносили тарелки с сырыми устрицами и разливали холодный, как лед, «Сансер». Вино сделало свое дело – они развеселились и много смеялись, подшучивая над посетителями. Флорри сообщила, что продлила заказ отеля на целую неделю. И если Стелла и Джоэл захотят, то могут встретить Новый год буйным танцем в гостиничном бальном зале.[3]

Округ Форд находился от них далеко.





Глава 13




В пять часов утра в понедельник 6 января 1947 года Эрни Доудл покинул свой домик-пенал в Лоутауне и направился к принадлежавшему компании «Иллинойс сентрал» полотну железной дороги. Температура воздуха была около 30 градусов по Фаренгейту – по сезону, если верить висевшему в кухне календарю. Погода, особенно в разгар зимы, составляла важную составляющую его работы.[4]

Поднялся северо-западный ветер, и когда через двадцать минут Эрни приблизился к зданию суда, его руки и ноги заледенели. Он остановился и, как частенько делал, залюбовался величественным фасадом самого большого в округе здания, ощутив гордость. Его обязанностью было согревать этот дом, чем он занимался пятнадцать лет, и со своей работой справлялся хорошо.

На сей раз день выдался необычный. Вскоре начнется самый важный на его памяти процесс, и зал на втором этаже будет заполнен людьми. Эрни открыл служебную дверь в северной стороне здания, запер за собой, включил свет и стал спускаться по лестнице в подвал. В бойлерной, следуя зимнему распорядку, проверил четыре горелки, из которых на выходные оставил зажженной только одну. Она разогревала систему примерно до сорока градусов – вполне достаточной температуры, чтобы не разморозить трубы. Затем посмотрел на шкалы приборов на двух резервуарах с топливом, каждый на четыреста галлонов. В преддверии суда Эрни наполнил их в прошлую пятницу. Открыл заслонку и заглянул в вытяжную трубу. И только убедившись, что система в порядке, включил остальные три горелки и стал ждать, когда поднимется температура в расположенном над ними нагревательном котле.[5]

А тем временем соорудил из трех коробок из-под лимонада стол и, не переставая следить за приборами, начал есть испеченное накануне вечером женой холодное печенье. Этим столом Эрни часто пользовался для завтрака и для обеда. А если дел было мало, они с вахтером Пенродом ставили на него шахматную доску и играли партию-другую. Эрни налил из старого термоса черный кофе и, потягивая напиток, размышлял о мистере Бэннинге. Он не был с ним знаком, но один из племянников Эрни жил на ферме Бэннинга и работал на его полях. В прошедшие годы, даже десятилетия соплеменники Эрни были сельскохозяйственными рабочими, и многие похоронены рядом с поместьем Бэннинга. Эрни считал, что ему повезло, потому что не пришлось копаться в земле. Живет в городе и работа куда лучше, чем собирать хлопок.

Убийство Декстера Белла потрясло Эрни, как большинство чернокожих в округе Форд. После того, как это случилось, сложилось мнение, что столь влиятельного человека, как Пит Бэннинг, судить не станут. Если бы он убил черного, его бы даже не арестовали. Вот когда черный расправляется с черным, требуют правосудия, и только белые. Такие понятия, как мотив, положение в обществе, состояние опьянения и криминальное прошлое, принимаются во внимание, однако преобладающим фактором является то, на кого работает обвиняемый. Если хозяин нормальный, можно отделаться несколькими месяцами в окружной тюрьме. Если нет, существует вероятность, что тебя пристегнут к электрическому стулу.

Но даже теперь, когда стало ясно, что Пит Бэннинг предстанет перед равными себе присяжными, никто, по крайней мере в Лоутауне, не верил, что он понесет наказание. Бэннинг богат и может нанять опытных адвокатов. С деньгами не сложно подкупить присяжных и надавить на судью. Белые знают, как употребить деньги, чтобы добиваться всего, чего хотят.

Особый интерес у Эрни вызывал факт, что ни один черный не фигурировал в деле и ни на кого из них не повесят вину. Не искали чернокожих козлов отпущения. Обычно после убийства белого возникает круг подозреваемых черных. На сей раз ничего подобного – говорилось лишь о сваре двух белых, – и Эрни хотел быть свидетелем того, что произойдет на процессе. Как и остальных, его интересовало, почему Бэннинг это сделал. И он не сомневался, что здесь замешана женщина.

Эрни доел печенье и посмотрел на циферблаты. Пар скоро можно пускать в трубы. Когда температура поднялась до 175 градусов, Эрни медленно потянул за рычаги и дал пару свободу. Тот потек по трубам к радиаторам в каждом помещении суда. Глядя на приборы, Эрни подкрутил регуляторы горелок и, довольный, поднялся по служебной лестнице на второй этаж и вошел в зал суда через дверь рядом с местом присяжных. В зале было холодно и темно. Он включил одну лампу. Остальные подождут до семи часов утра. И направился через барьер вдоль скамей к стене, где клокотал, оживая, черный чугунный радиатор. Снизу в него рвался пар, посылая в воздух первую волну тепла. Эрни улыбнулся, гордясь, что обслуживаемая система работает отлично.[6]

Половина седьмого. Учитывая размеры зала суда с потолком высотой тридцать футов и балконом и то, что в замерзшие окна дуло, шести батареям потребуется более часа, чтобы температура поднялась до семидесяти градусов. Основную дверь здания откроют в восемь часов, но Эрни не сомневался, что служащие, завсегдатаи, чиновники и, наверное, кто-нибудь из юристов начнут просачиваться в боковые двери раньше, чтобы не пропустить открытия процесса.



Судья Рейф Освальд пришел без четверти восемь и увидел, что Пенрод подметает пол в его кабинете за залом суда. Они обменялись приветствиями, но вахтер понял, что судья не в настроении. Тут же появился Эрни Доудл и спросил, нормальная ли температура. Температура, как всегда, была отличной.

Джон Уилбэнкс и его брат Рассел заняли свой стол у скамьи присяжных и начали выкладывать на него юридические документы, папки и материалы для суда. На них были дорогие темные костюмы и шелковые галстуки, отчего они имели вид процветающих, успешных адвокатов, какими их и хотели видеть горожане. Майлз Труитт представлял штат. С ним пришел помощник окружного прокурора Мэйлон Пост, молодой выпускник юридического факультета университета Миссисипи. Труитт обменялся рукопожатием с Джоном Уилбэнксом и, глядя, как заполняется зал суда, завел с ним дружескую беседу.

Никс Гридли появился с двумя коллегами – Роем Лестером и Рэдом Арнетом – все трое в чистой, отглаженной форме и черной блестящей, начищенной обуви. Никс отправил на процесс двух волонтеров, дал им форму, оружие и строгие инструкции поддерживать порядок в зале. Он обошел помещение, пообщался с секретарями, посмеялся с адвокатами и раскланялся со знакомыми на скамье присяжных.

Левую, или южную, часть зала отвели зрителям, и скамьи быстро заполнялись. Среди просто любопытных были репортеры, им выделили места в переднем ряду.

Правую часть бейлиф Уолтер Уилли предоставил тем, кого пригласили на процесс. Семьдесят известных избирателей отобрали судья Освальд и секретарь окружного суда и за две недели до события разослали им письма. Четырнадцать отвели по разным причинам. Остальные нервничали в зале, не зная, то ли гордиться тем, что выбрали их, то ли опасаться участия в таком печально прославившемся разбирательстве. Хотя в письмах не сообщалось, кого судят, весь округ знал: Пита Бэннинга. Из пятидесяти шести человек в прошлом лишь один участвовал в суде в качестве присяжного. Громкие процессы были редкостью в аграрном Миссисипи. Среди отобранных были только белые и всего три женщины.[7]

Балкон наверху заполнялся исключительно неграми. Указатели в вестибюле суда поддерживали расовую сегрегацию, направляя людей к комнатам отдыха, водяным фонтанчикам и входам в кабинеты и зал в соответствии с их цветом кожи. Пенрод подметал на балконе пол и объяснял своим соплеменникам, как действует судебная система. Это была его территория: он насмотрелся на процессы и многое знал. Эрни Доудл ходил вверх и вниз по лестнице, задерживаясь у балкона, чтобы пококетничать с дамами. На балконе все смотрели на Хоупа из методистской церкви, ведь его должны были вызвать в качестве свидетеля. Он был главным свидетелем стороны обвинения и постарался, чтобы чернокожие об этом узнали. Хоулу желали удачи.

Ровно в девять часов Уолтер Уилли, который, сколько все помнили, всегда был волонтером шерифа, занял место перед скамьей, встал по стойке «смирно» – или, по крайней мере, как он ее представлял, – и объявил: «Встать, суд идет». Его визгливый голос удивил тех, кто его раньше не слышал. Из двери за скамьей появился судья Освальд.

Уолтер Уилли откинул голову назад и, вперив взгляд в потолок, продолжал верещать:

– Слушайте, слушайте! Окружной суд двадцать второго судебного округа великого штата Миссисипи призывает к порядку. Председательствует его честь Рейф Освальд. Всех, кто задействован в процессе, просим вперед. Боже, храни Америку! Боже, храни Миссисипи!

Подобные фразы невозможно найти ни в законодательных актах, ни в инструкциях и правилах по проведению судебных процессов, однако бейлиф Уолтер Уилли с тех давних пор, как получил работу, постоянно совершенствовал свой призыв к порядку. И теперь его сокрушающий барабанные перепонки голос стал неотъемлемой частью открытия заседаний. Судье Освальду было безразлично, а вот адвокаты относились к этим крикам с презрением. Уолтер же возглашал независимо от важности процесса.

Другой частью его ритуала была самодельная форма, нисколько не похожая на те, которые носили секретари суда. Рубашка и брюки цвета хаки, над карманом вышита крупными желтыми буквами фамилия и бессмысленные вензеля на рукавах. К этому Уилли цеплял на себя купленную на блошином рынке в Мемфисе яркую золотую бляху и черный патронташ, из которого торчали светлые гильзы, отчего возникало впечатление, будто этот человек сначала стреляет, а вопросы задает потом. Это было не так, поскольку он не имел оружия. Никс Гридли отказался назначать его своим помощником, не хотел иметь ничего общего с Уолтером Уилли.

Но судья Освальд терпел, поскольку Уилли был безобидным человеком и немного расцвечивал монотонность зала суда и скучную процедуру процесса.

Судья устроился на своем месте, расправил складки черной мантии и произнес:

– Пожалуйста, садитесь. – Посмотрел на зрителей – внизу и на балконе. Все места были заняты. За семнадцать лет своей судейской работы он никогда не видел в зале столько людей. Судья откашлялся и продолжал: – Доброго вам утра и добро пожаловать! На этой судебной неделе предстоит всего один процесс. Господин шериф, приведите подсудимого.

Никс ждал у боковой двери. Он открыл створку и через несколько секунд вернулся с Питом Бэннингом. Тот медленно шел, уперев взгляд в пол, и, казалось, не замечал следивших за каждым его движением зрителей. Пит терпеть не мог галстуков и надел черный пиджак на белую рубашку. Джон Уилбэнкс посчитал, что пиджак – это демонстрация должного уважения к суду. Пит спросил, сколько человек из состава присяжных придут в пиджаках. Адвокат ответил, что, возможно, ни одного. На самом деле Питу было безразлично, что на нем, что на присяжных и на всех остальных.

Не глядя на публику, он занял свое место за столом защиты, скрестил руки и посмотрел на судью Освальда.

Флорри сидела с краю в третьем ряду. Рядом с ней – Милдред Хайлендер, ее лучшая в городе подруга и единственная женщина, вызвавшаяся находиться на процессе бок о бок с ней. По поводу своего присутствия на суде Флорри поспорила с братом. Он был категорически против. Да, она хотела все видеть собственными глазами, знать, что происходит. Но не только ради себя, а чтобы сообщать Джоэлу и Стелле. И еще вбила в себе в голову, что в зале, кроме нее, не найдется ни одного человека, кто стал бы сочувствовать Питу. И была права. Куда бы Флорри ни повернулась, везде она замечала суровые взгляды методистов.

– По делу «Штат Миссисипи против Пита Бэннинга» что имеет заявить штат?

Майлз Труитт церемонно поднялся:

– Ваша честь, штат Миссисипи готов к суду.

– Что скажет защита?

– Аналогично, – ответил Джон Уилбэнкс.

Когда представители обеих сторон сели, судья Освальд перевел взгляд на предполагаемых присяжных.

– В качестве предполагаемых присяжных мы пригласили семьдесят человек. Один оказался умершим, троих не нашли, десять не подошли по своим параметрам. Так что теперь вас пятьдесят шесть. Бейлиф меня проинформировал, что все пятьдесят шесть присутствуют. Возраст – старше восемнадцати, моложе шестидесяти пяти, никаких проблем со здоровьем, которые бы помешали исполнению долга присяжных. Вам присвоены порядковые номера, и обращаться к вам будут при помощи этих номеров.

Он не посчитал нужным объяснять, что десять не подошедших по своим параметрам людей не владели грамотой и не сумели бы заполнить простейший вопросник.

Судья Освальд переворошил бумаги на столе, нашел обвинительный акт и зачитал вслух. Факты свидетельствовали о том, что, согласно законам штата Миссисипи, имело место убийство первой степени, за что полагается наказание: либо тюремное заключение, либо казнь на электрическом стуле. Он представил четырех юристов и попросил встать. А когда назвал обвиняемого и также попросил подняться, тот остался сидеть, словно не слышал приказа. Это вывело Освальда из себя, но он решил не обращать внимания на выходку.

Поведение подсудимого было неразумным, и Джон Уилбэнкс решил, что в первом же перерыве устроит ему нагоняй. Чего добивается Пит, демонстрируя пренебрежение к суду?

Следуя процедуре, судья пустился в пространный рассказ о заявленной жертве и заявленном убийце. На момент смерти Декстер Белл пять лет служил священником методистской церкви Клэнтона и в качестве такового был активным членом сообщества. Пит Бэннинг родился в округе Форд в известной семье и тому подобное.

Наконец, покончив с информационным основанием, судья обратился к предполагаемым присяжным, уточнив, не связан ли кто-нибудь из них кровным родством или по браку с жертвой или обвиняемым. Таких не было. Затем спросил, не считает ли кто-то себя другом Пита Бэннинга. Встали двое и заявили, что они старые приятели подсудимого и не считают возможным судить о его поступках, что бы ни предъявило ему обвинение. Обоих отпустили, и они покинули зал. Затем судья спросил, нет ли друзей нынешней семьи обвиняемого, и назвал Лизу, Флорри, Джоуэла и Стеллу. Встали шестеро. Один молодой человек сообщил, что учился с Джоэлом в средней школе. Другой объяснил, что его сестра дружит со Стеллой и он сам хорошо ее знает. Еще один заявил, что знает Флорри. Судья Освальд обстоятельно поговорил в отдельности с каждым и спросил, могут ли они честно и беспристрастно судить. Все шестеро заверили, что могут, и остались в числе претендентов. Трое признались, что являлись друзьями семейства Беллов, но также обещали быть беспристрастными. Джон Уилбэнкс в этом усомнился и решил, что позднее вернется к данному вопросу.

Поскольку война закончилась совсем недавно и была жива в памяти людей, судья Освальд понимал, что этот факт ему придется встретить с открытым забралом. Не вдаваясь в подробности, он сообщил, что Пит Бэннинг воевал, имеет много наград и был в плену. Затем поинтересовался, есть ли ветераны среди претендентов в присяжные. Поднялись семеро мужчин. Он стал вызывать их по очереди и задавать вопросы. Все, как один, заявили, что готовы отбросить всякую предвзятость и фаворитизм и следовать закону и установлениям суда.

Во время войны погибли одиннадцать жителей округа Форд, и судья Освальд с секретарем окружного суда старались не допустить их родственников в состав коллегии присяжных.

Судья, обратившись к стороне потерпевшего, спросил, был ли кто-нибудь прихожанином церкви, где служил Декстер Белл. Таких оказалось четверо: трое мужчин и женщина. Их немедленно освободили от участия в работе коллегии. Число претендентов в присяжные снизилось до пятидесяти. Есть прихожане других расположенных на территории округа методистских церквей, задал вопрос Освальд. Встали пятеро, трое сказали, что были знакомы с Декстером Беллом. Судья оставил всех.

Он гарантировал каждой стороне пять отводов без указания причин в течение дня. Если бы Джону Уилбэнксу не понравилась бы внешность или язык жестов кого-нибудь из методистов, он имел право отвести его без всяких объяснений. Если бы Майлз Труитт заподозрил, что некий кандидат скрывает свое знакомство с семьей Бэннингов, он мог бы сказать «нет», и этот человек бы ушел. Четверо юристов, сдвинувшись на краешки стульев, следили за мимикой, улыбками и хмурыми лицами кандидатов.

Судья Освальд хотел сохранить контроль над выбором присяжных на процессе. Другие судьи давали юристам бо`льшую свободу действий, но слишком много говорили, пытаясь подлизаться, чтобы получить поддержку.

Через час умелого опроса судья Освальд сократил число кандидатов до сорока пяти. Поднялся Майлз Труитт и, широко улыбнувшись, сделал вид, будто нисколько не напряжен. Он начал с повторения того, что уже было сказано судьей: если штат докажет все пункты обвинения совершения убийства первой степени, присяжных попросят назначить приговор в виде смертной казни. Способны ли вы на такое? Сможете ли вы посадить Пита Бэнинга на электрический стул? Если следовать закону, у вас не останется выбора. Это непросто и требует мужества. Хватит ли у вас мужества?

Труитт вышагивал вдоль скамьи, и каждый претендент в присяжные ощущал, какой непомерный ложится на него груз. В некоторых, безусловно, зародились сомнения, однако никто этого не выдал. Труитта больше всего беспокоили ветераны войны: он подозревал, что они отнесутся к Бэннингу с большей симпатией, чем готовы признать. Труитт вызвал одного из них, попросил подняться, поблагодарил за службу и несколько минут сыпал вопросами. А когда удовлетворился ответами, перешел к следующему.

Отбор присяжных шел своим чередом. В половине одиннадцатого судья Освальд объявил перерыв, чтобы выкурить сигарету. Вместе с ним задымила половина зала. Зрители вставали, потягивались, обменивались мнениями. Некоторые отправились в комнаты отдыха, другие вернулись на работу. Следуя указаниям судьи, люди старались не общаться с кандидатами в присяжные.



В одиннадцать часов встал Джон Уилбэнкс и подумал: сколько же всего из того, о чем он хотел сказать, у него отобрал клиент! В его планы входило посеять у присяжных зерно сомнения во вменяемости обвиняемого уже на стадии их отбора. А затем следовать своей линии, доказывая справедливость шокирующими, печальными, однако вызывающими доверие, убедительными показаниями. Но Пит не потрудился помочь спасти свою шкуру, и Джон не понимал, то ли это извращенная попытка самоубийства, то ли высокомерная убежденность, будто никакой состав жюри не посмеет осудить его. В любом случае защита не имела перспектив.

Джон уже достаточно насмотрелся на кандидатов в присяжные, чтобы определить, какие больше других ему подойдут. Надо постараться отсеять методистов и сделать ставку на ветеранов войны. Однако он был юристом, и никакой юрист не совладает с желанием произнести речь перед внимательной публикой. Джон встал и улыбнулся, намекая, насколько он горд тем, что ему доводится защищать человека, который воевал за свою страну. Сначала он задал несколько вопросов кандидатам в целом, а затем сосредоточился на паре методистов, но его комментарии не предназначались выявить скрытые склонности, а скорее излучали теплоту, доверие и благожелательность.

Когда он закончил, судья Освальд прервал заседание до двух часов дня и попросил всех покинуть зал. И пока люди уходили, сказал, что пора подумать об обеде. Когда зал опустел, он повернулся к адвокату:

– Мистер Уилбэнкс, у меня сложилось впечатление, что вы хотите сделать заявление для протокола.

Джон Уилбэнкс встал.

– Да, ваша честь, но я предпочел бы сделать его в вашем кабинете.

– Давайте здесь. Там слишком людно. И, кроме того, заявление для протокола не может быть конфиденциальным. Разве я не прав?

– Правы, ваша честь.

Освальд кивнул судебному протоколисту.

– Продолжайте, мистер Уилбэнкс.

– Спасибо, ваша честь. Мои слова не являются ни прошением, ни ходатайством, поскольку защита не просит о снисхождении, но, чтобы в дальнейшем не возникало сомнений относительно моей защиты клиента, я вынужден заявить следующее. Я планировал две линии стратегии, чтобы добиться для моего подзащитного справедливого судебного разбирательства. Во-первых, я собирался просить суд изменить место проведения заседания. Был уверен раньше и уверен теперь, что в этом округе справедливое судебное разбирательство для моего клиента невозможно. Я прожил здесь всю жизнь, как мой отец и дед, и знаю этот округ. Сегодня утром мы убедились в том, что факты дела прекрасно известны друзьям Пита Бэннинга и Декстера Белла. В таких условиях невозможно выбрать двенадцать человек, которые судили бы беспристрастно и непредвзято. Взглянув на кандидатов в присяжные и оценив их состав, я понял, что многие из них не объективны. В данных обстоятельствах несправедливо продолжать процесс в этом судебном зале. Но когда я обсуждал с клиентом вопрос об изменении места судебного заседания, он был категорически против и остается при своем мнении и сейчас. Я предпочел бы, чтобы мой клиент высказался под протокол.

Судья Освальд обратился к Питу:

– Мистер Бэннинг, вы против ходатайства о перенесении места суда?

Тот встал.

– Да. Я хочу, чтобы меня судили здесь.

– То есть вы предпочитаете игнорировать совет своего адвоката?

– Я не игнорирую моего адвоката. Я просто с ним не согласен.

– Ясно. Можете сесть. Продолжайте, мистер Уилбэнкс.

Джон разочарованно закатил глаза и прокашлялся.

– Во-вторых, что, по крайней мере с моей точки зрения, более важно для должной защиты: я планировал заявить суду о невменяемости клиента, но он не принял моего предложении. Намеревался представить факты нечеловеческих, неописуемых условий, в которых ему приходилось выживать во время войны. Я связался с двумя психиатрами, чтобы те обследовали моего клиента и выступили на суде. Но клиент снова отказался сотрудничать и потребовал не разрабатывать данную линию.

– Это так, мистер Бэннинг? – спросил судья.

– Я не сумасшедший, – ответил, не вставая, Пит. – И для меня было бы бесчестьем притворяться ненормальным.

Освальд кивнул. Судебный репортер строчил в блокноте, сохраняя для истории слова подсудимого. Для защиты они были губительны, но это было его последнее высказывание, которое не будет забыто.

– И вот еще что… – Это прозвучало так, словно только что пришло в голову, хотя Пит в любой ситуации взвешивал каждое слово. – Я знаю, что делаю.

Джон Уилбэнкс взглянул на судью и, словно сдаваясь, пожал плечами.





Глава 14




Присяжный номер один представлял собой сплошную загадку: женат, занятий – никаких, адрес – сельская дорога из населенного пункта Бокс-Хилл почти уже в округе Тайлер, согласно анкете – баптист. Во время утреннего заседания он никак себя не проявил и о нем никто ничего не знал. Ни Джон Уилбэнкс, ни Майлз Труитт не желали тратить время на расследование, и Джеймс Линдси был избран первым присяжным для заседания суда.

Судья Освальд назвал второго присяжного. Им стал Делберт Муни, представитель расползшегося по здешним землям клана Муни из Каррауэя – второго из двух городов в округе с самоуправлением. Возраст – двадцать семь лет, из них два года служил в сражавшейся в Европе армии, дважды ранен. Его очень одобрял Джон Уилбэнкс, а Майлз Труитт – нет и применил против него первое право отвода.

Они находились по-прежнему в зале суда, но одни: судья Освальд и юристы. Подсудимого отправили обедать и – до дальнейших указаний – в тюрьму. Бейлифа, судебного репортера, секретарей и помощников отослали. Последняя стадия отбора присяжных проходила приватно, в присутствии только судьи и представителей сторон, и не под протокол. Они откусывали кусочки от сандвичей и запивали холодным чаем, но им тоже хотелось на обед.

Судья назвал фамилию претендентки на роль присяжной номер три – одной из двух оставшихся женщин. Некоторые правила были прописаны, другие подразумевались. В случаях серьезных преступлений коллегию присяжных составляли из двенадцати белых мужчин. Не обсуждалось и не оговаривалось, как к этому прийти, просто подразумевалось, что так должно быть.

– Отведем по уважительной причине, – предложил Джон Уилбэнкс. – Как полагаете, Майлзх? – Обвинитель тотчас согласился.

Отвод по уважительной причине предполагал, что человек совершенно не подходит на роль присяжного. Но чтобы не травмировать кандидата отказом на публике, это делалось кулуарно. И, что еще важнее, не сокращало квоты отводов сторон. Судья вычеркивал кандидата, и этот метод никогда не оспаривался.

Спешить было некуда. При нескольких свидетелях стороны обвинения и, возможно, никого со стороны защиты процесс, начавшись, продлится недолго. Они называли другие фамилии, одних отводили, других принимали, профессионально спорили, но неизменно продвигались вперед. В три часа судье Освальду опять потребовалось перекурить, и он решил сообщить ожидавшей в коридорах и на лестнице публике, что суд начнется завтра утром ровно в девять часов. В половине пятого двери открылись, вместе с присяжными в зал вошли несколько белых зрителей, на балкон поднялись черные. Привели Пита Бэннинга и усадили на свое место. Судья Освальд объявил, что присяжные избраны, и те заняли места.

Двенадцать белых мужчин. Четыре баптиста, два методиста, два пятидесятника, один пресвитерианин, один член церкви Слова Христова. Двое неверующих, чей путь вел прямиком в ад.

Каждый с поднятой правой рукой поклялся исполнять свой долг. Затем их отпустили домой, строго наказав ни с кем не говорить о деле. Судья Освальд прервал заседание и ушел. Когда зал суда опустел, Джон Уилбэнкс спросил шерифа Гридли, позволит ли тот ему побыть с клиентом пять минут наедине. За столом защиты это сделать было проще, чем в тюрьме, и Никс согласился.

Пока Пенрод подметал пол у скамей зрителей, а Эрни Доудл возился с радиаторами отопления, команда защиты занялась со своим клиентом.

– Мне не понравилось, как ты повел себя в суде, – заявил Рассел.

– Выглядело заносчиво и высокомерно, – быстро добавил Джон. – Насторожило присяжных. Еще ты проявил неуважение к судье Освальду. Подобное не должно повториться.

– После того, как завтра утром начнется заседание, половину времени присяжные будут смотреть на тебя.

– Почему? – удивился Пит.

– Потому что они любопытны. Потому что их работа – тебя судить. До этого им ничего такого делать не приходилось, и они испытывают благоговение к окружению, в которое попали. Впитывают буквально все, и очень важно, чтобы тебе удалось вызвать у них сочувствие.

– Сомневаюсь, что у меня это получится, – отозвался Пит.

– А ты постарайся, – попросил Джон. – Делай замечания, вороши документы – пусть им кажется, будто тебя интересует процесс по своему делу.

– Кто выбирал эту коллегию присяжных?

– Мы. Юристы и судья.

– Неужели? Уж больно похоже, что у них имеется готовое решение. Я что-то не заметил дружеских лиц.

– Продемонстрируй им такое. – Джон огорченно отвернулся. – Помни одно: эти люди будут решать, как ты проведешь остаток жизни.

– Этот вопрос уже решен.



Во вторник в половине десятого утра радиаторы отопления Эрни ворчали вовсю, когда Майлз Труитт встал и во вступительной речи обратился к присяжным. В зале было тепло, народу набилось не меньше, чем накануне, и истопник с вахтером, скрючившись в углу переполненного балкона, с интересом наблюдали за развитием событий.

Публика притихла. Труитт был в темно-коричневом костюме с жилетом. Из жилетного кармана свисала золотая цепь. Новый костюм он специально купил для этого процесса – самого важного в его юридической карьере. Встав перед присяжными и, тепло улыбнувшись, поблагодарил их за службу его клиенту штату Миссисипи. Их старательно отобрали, чтобы заслушать показания, оценить свидетельства и в итоге решить, виновен подсудимый или нет. Большая ответственность. И он снова поблагодарил их за работку.

Убийство первой степени – самое тяжкое преступление в своде законов штата Миссисипи. Труитт прочитал формулировку по книге: «Намеренное, сознательное, заранее продуманное несанкционированное законом лишение жизни другого лица любыми средствами и действиями». Он повторил еще раз, четко и медленно выговаривая каждое слово, и оно эхом отдавалось в зале суда. «За совершение убийства первой степени присяжные выбирают наказание: либо казнь на электрическом стуле, либо пожизненное заключение без права досрочного освобождения».

Труитт повернулся, указал на подсудимого и продолжил:

– Господа присяжные, преподобного Декстера Белла убил Пит Бэннинг и за это заслуживает смертной казни. – Ожидаемое заявление, тем не менее, драматически яркое.

Труитт перешел к рассказу о Декстере, о его детстве в Джорджии, о призвании к пастырству, о браке с Джеки, прежней службе в церквах, о его детях, впечатляющих службах, его сострадании ко всем, лидерстве в сообществе и его популярности в Клэнтоне. В нем не было изъянов, и он не сбивался с пути. Молодой священник следовал влечению и вере, и в итоге оказался убит ветераном-стрелком. Какая потеря! Милые детишки остались без любимого отца.

Для штата Миссисипи дело не вызывает сомнений, и, когда закончат давать показания свидетели, он, Майлз Труитт, вернется к этому моменту и потребует правосудия. Правосудия для Декстера Белла и его семьи. Правосудия для Клэнтона ради человечности.

Джон Уилбэнкс с восхищением наблюдал за представлением. Все правильно: факты на стороне Майлза Труитта, а это значительное преимущество. Но обвинитель подошел к вопросу тонко: подчеркивал их важность, а не шел напролом. Убийство было настолько ужасным, что не требовало дополнительной драматизации. Глядя на лица присяжных, Джон лишний раз убеждался в том, что давно понял: к его клиенту сочувствия не возникнет. Без собственных фактов защита в тупике, как и подсудимый.

Майлз Труитт сел, и зал притих. Судья Освальд посмотрел на Джона Уилбэнкса и объявил:

– Слово предоставляется защите.

Джон, теребя узел изящного шелкового галстука, поднялся и шагнул к скамье присяжных. Ему нечего было сказать, и он не собирался нести чушь о якобы случившемся недоразумении или придумывать фальшивое алиби. Поэтому Джон улыбнулся и произнес:

– Господа присяжные, правила проведения судебных заседаний позволяют защите перенести вступительную речь на более поздний момент, когда закончит выступать обвинение. Защита предпочитает воспользоваться этим правом.

Судья Освальд пожал плечами:

– Согласен. Мистер Труитт, вызывайте первого свидетеля.

Тот встал и возгласил:

– Штат Миссисипи приглашает предстать перед судом миссис Джеки Белл.

Из второго ряда за столом обвинения поднялась Джеки и направилась к краю скамьи. Она сидела рядом с Эрролом Маклишем, который в воскресенье привез ее из Рома, штат Джорджия. Дети остались с бабушкой и дедушкой. Отец Джеки хотел сопровождать ее в суд, но она отказалась. Вызвался Эррол, и Джеки поехала с ним. Она остановилась у подруги из церковной общины, а Эррол снял номер в гостинице «Бедфорд» на Клэнтон-сквер.

Все взгляды устремились на Джеки, но она была готова к вниманию. Ее фигуру облегал, подчеркивая стройность, черный костюм. На ногах – замшевые туфли-лодочки, на голове – миниатюрная шляпка, на шее – скромная нитка жемчуга. Акцент на черное прекрасно сработал – Джеки излучала горе и страдание. Типичная вдова, однако при этом молодая и привлекательная.

Двенадцать мужчин следили за каждым ее шагом, глаз не сводили юристы и все, кто находился в зале. Один Пит остался равнодушен и смотрел в пол. Протоколист суда привел Джеки к присяге, и она, заняв свидетельский стул, взглянула на зрителей. Скрестила ноги, публика не пропускала ни одного ее движения.

Труитт, улыбнувшись ей из-за кафедры, попросил назвать фамилию и адрес. Он превосходно натаскал ее, и Джеки выглядела откровенной и искренней. Последовали другие биографические вопросы. Ей тридцать восемь лет, имеет троих детей, пять лет жила в Клэнтоне, но после смерти мужа переехала в Джорджию.

– Теперь я вдова, – грустно добавила она.

– Где вы находились девятого октября прошлого года примерно в девять часов утра?

– Дома. Мы жили в доме священника рядом с методистской церковью.

– Где был ваш муж?

– В своем кабинете в церкви. Сидел за столом, готовился к проповеди.

– Расскажите присяжным, что произошло.

– Я убирала в кухне посуду, когда раздались звуки, которых я раньше не слышала. Три подряд, с небольшими интервалами, словно на крыльце трижды громко хлопнули в ладоши. Сначала я не обратила внимания, но потом будто что-то толкнуло меня проверить, как там Декстер. Я позвонила по телефону в его кабинет. Он не ответил. Тогда я покнула дом священника, обогнула церковь с фасада и вошла в пристройку, где располагался его кабинет. – Голос Джеки дрогнул, глаза увлажнились. Она прижала к губам ладонь и смотрела на Майлза Трутта. В ее руке белел бумажный носовой платок.

– Вы обнаружили мужа? – спросил обвинитель.

Джеки с трудом сглотнула и продолжила:

– Декстер сидел за столом, по-прежнему в своем кресле. В него стреляли, из ран текла кровь. – Она осеклась, несколько секунд молчала, тяжело вздохнула и вытерла глаза.

Единственными звуками в зале был легкий гул и ворчание радиаторов. Люди не смели ни пошевелиться, ни перешептываться. Терпеливо наблюдали, как Джеки мужественно собралась и обрела способность продолжать рассказ. Никто никуда не спешил. Город ждал целых три месяца, чтобы услышать, что произошло тем утром.

– Вы с ним заговорили? – спросил Майлз.

– Не уверена. Помню, что закричала и обежала вокруг стола. Я схватила его, потянула, хотя не могу утверждать, что все происходило именно так. Я ни в чем не уверена. Все так ужасно! – Джеки закрыла глаза, опустила голову и расплакалась. Присутствующие в зале и знавшие ее или мужа женщины тоже прослезились.

В показаниях Джеки не было необходимости. Защита предложила оговорить, что смерть Декстера Белла наступила в результате ранения тремя пулями, выпущенными из пистолета сорок пятого калибра. Симпатии и антипатии не способны повлиять на факты, и любая улика, если она не относится к делу, считается недопустимой. Однако судья Освальд, как всякий судья в штате и стране, позволял одному или двум уцелевшим родственникам жертвы подтвердить смерть. Истинной целью подобного действия было расшевелить присяжных.

Джеки сжала зубы и двинулась дальше. Или, по крайней мере, попыталась. Декстер лежал на полу, она обращалась к нему, но он не отвечал. Помнит, как, крича, выскочила из кабинета. И наткнулась на помощника шерифа с Хоупом. После этого в голове сплошной туман и все будто смазано.

Снова пауза. Затем Джеки разрыдалась и, казалось, больше не сумеет продолжить. Судья Освальд повернулся к Майлзу:

– По-моему, мы услышали достаточно.

– Да, ваша честь.

– Перекрестный допрос, мистерУилбэнкс?

– Разумеется, нет, – ответил Джон с глубоким сочувствием.

– Спасибо, миссис Белл, вы можете идти.

Уолтер Уилли сорвался с места, взял ее за руку и повел мимо скамьи присяжных, юристов и кафедры к ее месту в зале. Судье Освальду захотелось покурить, и он объявил перерыв. Первыми Уолтер Уилли вывел присяжных, затем на выход потянулась публика, и все разом заговорили. Прихожане сгрудились, чтобы обняться с Джеки. Эррол Маклиш сторонился толпы и наблюдал со стороны. В отличие от Джекки он никого не знал в зале, и его не знала ни единая живая душа.



Свидетельское место, ковыляя, занял Хоуп. Вообще-то, его звали Честером. Он объяснил суду, что Хоупом его прозвали в детстве. Хоуп нервничал, боялся и то и дело оглядывался на балкон, ища поддержки своих соплеменников. С той верхней точки давать свидетельские показания было бы намного проще. Внизу же на него таращилось столько белых – судья, присяжные, юристы, помощники шерифа, не считая зрителей. Хоуп затрясся и почти не мог произнести то, чему обучал его мистер Труитт в своем кабинете внизу. Они несколько раз проговаривали его показания, и мистер Труитт просил Хоупа расслабиться и просто рассказать то, что было. Вчера он расслабился и за день до этого в кабинете мистера Труитта тоже, но сейчас началось большое представление, с него не спускали глаз, и никто не улыбался.

– Смотрите на меня и больше ни на кого, – снова и снова повторял мистер Труитт.

И Хоуп, глядя на него, начал рассказ. Утром в среду он мыл витражные окна в доме священника. Эту работу он выполнял раз в месяц, и на нее уходило не менее трех дней. Он шел в кладовую, где хранил необходимые материалы и инструменты. Миновал дверь в кабинет преподобного Белла. Она была закрыта, и Хоуп знал, что беспокоить священника по утрам ни в коем случае нельзя. Голосов он не слышал и не видел, чтобы кто-нибудь входил в пристройку. И насколько понимал, в церкви находились всего двое: настоятель и он. Хоуп тянулся к бутылке с очистителем, когда раздались три громких звука. Одинаковые и настолько сильные, что буквально сотрясли здание. Хоуп бросился в коридор и увидел, что из двери кабинета священника выходит мистер Пит Бэннинг с пистолетом в руке.

– Как давно вы знаете мистера Пита Бэннинга? – спросил обвинитель.

– Давно. Он член церковной общины.

– Можете показать человека, который держал пистолет?

– Если необходимо. – Хоуп кивнул на подсудимого. А затем рассказал, как мистер Бэннинг прицелился ему в голову и он упал на колени, умоляя оставить его в живых. Мистер Бэннинг назвал его хорошим человеком, велел идти к шерифу и обо всем рассказать.

Хоуп дождался, пока мистер Бэннинг уйдет, и прошмыгнул в кабинет священника, хотя вовсе того не хотел. Преподобный Белл сидел в кресле, и из ран в голове и груди текла кровь. Глаза закрыты. Хоуп не мог сказать, сколько он там простоял, слишком испугался, чтобы ясно мыслить. Наконец он попятился и, ни к чему не прикасаясь, кинулся вон и побежал к шерифу.

Ни один адвокат не заработал бы очков, попытавшись опровергнуть такого свидетеля или посеять сомнения в правдивости его слов. Опровергать было нечего. С какой стати Хоупу искажать правду? Он видел то, что видел, и все. Джон Уилбэнкс встал и спокойно отказался от перекрестного допроса – он не мог ничего предъявить свидетелю штата.

Опустившись на место и прислушиваясь, как клокочет у него внутри, Джон в который раз спросил себя, зачем он рьяно кинулся защищать Пита. Бэннинг виновен и не имеет ни малейшего желания представляться никем иным. Пусть бы другой адвокат сидел за столом защиты и пытался править тонущим кораблем. Такие мысли опытного юриста беспокоили и сбивали с толку его самого.

Следующего свидетеля обвинения знали все. Слим Фергюсон десятилетиями избирался на должность секретаря канцелярского суда, и одной из его обязанностей было оформление и сохранение всех земельных документов округа. Фергюсон быстро взглянул на заверенную копию свидетельства и объяснил присяжным, что 16 сентября прошлого года мистер Пит Бэннинг перевел путем отказа от права владение земельным участком размером 640 акров своим детям Джоэлу и Стелле Бэннингам. Пит владел этим участком c 1932 года, когда умерла его мать, завещав ему землю по наследству.

Во время перекрестного допроса Джон Уилбэнкс вспомнил последовательный ряд передач правового титула и сообщил, что эта земля сотни лет принадлежала семейству Бэннингов. В округе Форд известно всем, что участок передавался от поколения к поколению Бэннингов. Фергюсон заявил, что не вправе подтверждать или отрицать расхожее мнение и может говорить только сам за себя. Но полагает, что со временем земля станет принадлежать следующему поколению.

Когда вопросы были исчерпаны, Фергюсон покинул свидетельское место и вернулся в свою контору.

Вызвали дать показания помощника шерифа Роя Лестера. В соответствии с законом штата Миссисипи, прежде чем взойти на свидетельское место, он снял с себя служебный револьвер, кобуру и ремень. Труитт задавал вопросы, и он, подхватив рассказ Хоупа, описал, как выглядело место преступления, когда они прибыли туда. Прежде всего они постарались как-то поддержать миссис Белл, которая билась в истерике. Шериф Гридли вошел в церковь, а он остался с ней и отвел через дорогу на крыльцо миссис Ванландингэм. Затем вернулся в храм – помогать с расследованием.

Джон Уилбэнкс отказался от перекрестного допроса.

Все факты были на стороне обвинения, и Труитт уверенно и настойчиво двигался вперед. Творческого подхода не требовалось. Он не спеша, по фрагментам складывал рассказы свидетелей, шаг за шагом знакомя присяжных с преступлением и его последствиями. И следующим пригласил шерифа Гридли, который, сняв с себя оружие, приготовился говорить.

Он описал место преступления, и присяжные в итоге увидели труп и кровь на серии цветных увеличенных фотографий. Снимки были ужасными, создавали определенное настроение и работали на сторону обвинения, но судьи штата Миссисипи, как правило, допускали их демонстрацию. Они руководствовались тем, что убийство – дело грязное, и те, кто оценивает факты, имеют право увидеть, какой урон нанес подсудимый. К счастью, на сей раз фотографии были недостаточно большого размера, чтобы их рассмотрели из зала или с балкона. Джеки Белл не видела страшной картины мертвого мужа, но ее мучила мысль, что такие изображения существуют. До этого ей не говорили, что Декстера фотографировали, пока его кровь растекалась по полу. Как поступят со снимками после суда?

Пока они ходили по рукам присяжных, некоторые сверкали глазами на Пита, а он листал толстый свод законов, редко поднимал голову, не оглядывался и, казалось, ничуть не интересовался ходом процесса над собой.

Никс сообщил о своем разговоре с назвавшим убийцу Хоупом. Он, Рой Лестер и Рэд Арнет поехали арестовывать Пита Бэннинга. Тот их ждал, сказал, что его пистолет в машине, и они его забрали. По дороге в тюрьму Бэннинг молчал, а там уже их поджидал Джон Уилбэнкс. Адвокат настоял на том, чтобы допрос начинали только в его присутствии. Поэтому Никс не имел возможности поговорить с подсудимым, который по сей день не объяснил, почему убил священника.

– Таким образом, у вас нет соображений, какой им руководил мотив? – спросил Труитт.

Джона Уилбэнкса так и подмывало на какую-нибудь адвокатскую выходку. Он вскочил и воскликнул:

– Протестую! У свидетеля нет права предлагать свои соображения или мнения по поводу мотива!

– Принимается.

Ничуть не расстроенный Труитт подошел к столику напротив скамьи присяжных, вынул из картонной коробки пистолет и протянул шерифу:

– Это оружие вы взяли в машине Пита Бэннинга?

Никс принял пистолет обеими руками.

– Да.

– Можете охарактеризовать его присяжным?

– Разумеется. Изготовлен для нужд армии фирмой «Кольт», калибр 45, неавтоматический револьвер, в барабанном магазине шесть патронов. Длина ствола пять с половиной дюймов. Прекрасное оружие. Я бы сказал, легенда отрасли.

– Вам известно, где подсудимый приобрел этот пистолет?

– Нет. Повторяю, я не говорил с подсудимым о его стрельбе.

– Вам известно, сколько пуль подсудимый выпустил в покойного?

– Три. Хоуп заявил, что слышал три выстрела. Это подтвердила миссис Белл, которая тоже слышала три хлопка. Согласно протоколу вскрытия, покойный был ранен трижды: два раза в грудь и один раз в лицо.

– Вам удалось обнаружить пули?

– Две. Одна прошила навылет голову и застряла в мягкой набивке кресла, на котором сидел священник. Другая пробила торс и тоже застряла в кресле, но ниже. Третью извлек из тела патологоанатом во время вскрытия.

Джеки Белл расплакалась и начала всхлипывать. Эррол Маклиш встал и помог ей подняться. Закрыв лицо ладонями, она под взглядами присутствующих покинула зал суда. Когда дверь за ней затворилась, Майлз Труитт посмотрел на судью Освальда, и тот кивнул, словно говоря: «Продолжайте».

Обвинитель подошел к столику, взял из коробки небольшой пакет и показал свидетелю:

– Можете сказать, что это такое?

– Конечно. Те три пули, которые убили священника.

– Как вы можете это утверждать?

– Я посылал оружие и пули в криминалистическую лабораторию. Там провели баллистическую экспертизу и прислали мне отчет.

Труитт сделал шаг к своему столу, взял бумаги и махнул ими в сторону судьи.

– Ваша честь, у меня два отчета: один от эксперта по баллистике, другой от проводившего вскрытия врача. Прошу присовокупить к уликам.

– Мистер Уилбэнкс, у вас есть возражения?

– Да, ваша честь. Те, что я высказывал на прошлой неделе. Я бы предпочел, чтобы эти два эксперта присутствовали в зале суда и я мог бы подвергнуть их перекрестному допросу. По отчетам этого сделать нельзя. Нет никаких причин против того, чтобы вызвать этих людей в суд, где они лично дадут показания. В противном случае это несправедливо по отношению к стороне защиты.

– Отклоняется. Отчеты приняты в качестве улик. Продолжайте, мистер Труитт.

– Вопрос такой, шериф Гридли. Присяжные получат возможность ознакомиться с документами. Но не могли бы вы обобщить, что говорится в отчете баллистического эксперта?

– Конечно. Три стреляные гильзы по-прежнему находились в барабанных ячейках, поэтому экспертиза не представляла трудности. Их сравнили с пулями, затем отстреляли оружие. По мнению эксперта, три смертельных выстрела были сделаны из «кольта», найденного нами в машине подсудимого. Никаких сомнений.

– Можете обобщить выводы проводившего вскрытие врача?

– Здесь тоже никаких неожиданностей. Три выпущенные из пистолета Пита Бэннинга пули вошли в тело потерпевшего и стали причиной смерти. Все это есть в отчете.

– Спасибо, шериф. Передаю свидетеля защите.

Джон Уилбэнкс встал и взглянул на Гридли так, словно собирался швырнуть в него камень. Ступил на подиум и отчеканил первый вопрос. Вот уже несколько недель каждой живой душе в округе Форд было известно, что Пит Бэннинг стрелял в Декстера Белла и убил его. Если бы он подверг сомнению этот факт, то потерял бы присущую ему способность внушать доверие. И еще показался бы нелепым, чего не стерпела бы его гордость. Поэтому Уилбэнкс решил немного пощипать противоположную сторону, возможно, нагнать подозрений и, помимо прочего, поддержать свой высокий статус.

– Шериф, кто ваш эксперт по баллистике?

– Его зовут Дэн Крэнуэлл, он работает в Джексоне.

– Считаете, что он достаточно опытен в этом деле?

– Полагаю, что да. Сотрудники правоохранительных органов часто пользуются его услугами.

– Прошу прощения за вопрос, но поскольку эксперта здесь нет, я не могу убедиться в его компетентности. Почему он не явился сюда, чтобы лично изложить присяжным вопрос?

– Спросите об этом мистера Труитта. Я не отвечаю за организацию судебных процессов. – Гридли улыбнулся присяжным, довольный, что те оценили легкость его ответа.

– Понятно. А что за врач выполнял вскрытие?

– Доктор Фред Брайли, тоже из Джексона. К нему обращаются многие шерифы.

– А он почему не здесь и не выступает перед присяжными?

– Думаю, запросил бы очень большой гонорар.

– Значит, расследование, которое вы проводили, можно назвать малобюджетным? Оценка исходя из незначительности преступления?

– Бюджет формируется мистером Труиттом, так что задавайте вопросы ему.

– Не кажется ли вам странным, шериф, что ни один из упомянутых экспертов не явился сюда, чтобы ответить на скрупулезные вопросы защиты?

– Протестую, ваша честь. Данный свидетель не руководит процессом обвинения по этому делу.

– Принимается.

Никс, испытывая удовольствия от своего недолгого пребывания на свидетельском месте, продолжил:

– Дело, на мой взгляд, очевидное, и мистеру Труитту не требуется много экспертов.

– Довольно, шериф, – поморщился Освальд.

– Вы-то сами, шериф, сколько расследовали убийств? – усмехнулся адвокат.

– У меня тут строгая дисциплина, преступлений мало.

– А как насчет убийств?

Гридли понял, что отвечать придется, помялся с ноги на ногу, секунду помедлил и спросил:

– Черных или белых?

– Адвокат раздраженно отвернулся.

– Вы их расследуете по-разному?

– Нет. В Лоутауне случилось три поножовщины, и в Бокс-Хилл повесили черного парня. Кроме этого, обнаружили в реке Джесса Грина, но так и не выяснили, то ли его убили, то ли он сам утонул. Тело сильно разложилось. Таким образом, до сегодняшнего дня всего одно убийство.

– Как долго вы служите шерифом?

– Восьмой год.

– Спасибо, шериф, – произнес Уилбэнкс и вернулся к своему столу.

Судью Освальда буквально трясло от желания закурить. Он стукнул по столу молотком и провозгласил:

– Объявляется перерыв на обед! Продолжим работу в четырнадцать часов.





Глава 15




Покурив и поев сандвичей, Освальд встретился приватно с юристами. Труитт сказал, что больше не имеет свидетелей и, по его ощущениям, вполне доказал обвинение. Судья согласился. Уилбэнкс не нашел ничего возразить и поздравил окружного прокурора с тем, как тот выстроил улики. Что до защиты, до сих пор оставались сомнения, станет ли Бэннинг давать показания. Один день он собирался объясняться с присяжными, на следующий – едва говорил со своим адвокатом. Уилбэнкс считал, что его клиент умственно нестабилен, но заявления о невменяемости не последует. Пит категорически против, да и сроки давно прошли.

– Кто ваш первый свидетель? – спросил судья.

– Майор Рускони, армия США.

– Смысл его показаний?

– Хочу установить факт, что мой клиент, сражаясь на Филиппинах против японцев, был взят в плен и считался погибшим. В мае 1942 года так и написали его родным.

– Не понимаю, Джон, какую связь это имеет с данным преступлением? – удивился Труитт.

– Ожидаемый вопрос. Собираюсь заложить основу для показаний клиента, если он пожелает выступить.

– Да, сомнительно, – поддержал обвинителя судья Освальд. – Вы хотите доказать, что случай во время исполнения вашим клиентом военного долга, когда родные и священник считали его пропавшим без вести или погибшим, его извиняет? Таковы ваши рассуждения?

Труитт неодобрительно покачал головой.

– Больше мне нечего предложить, кроме самого подсудимого, – ответил Уилбэнкс. – Позвольте мне, ваша честь, строить защиту, пусть даже такую шаткую.

– Попытайтесь. А вы, Майлз протестуйте. Я дам ему несколько минут, чтобы проверить, куда это нас заведет, однако к эксперименту отношусь скептически.

– Спасибо, судья, – произнес Уилбэнкс.

Когда после обеденного перерыва присяжные расселись по местам, судья Освальд сообщил им, что выступления со стороны обвинения закончены и слово для вступительной речи имеет защита. Пригласили майора Энтони Рускони, и тот явился при всех регалиях и полном параде. Сам из Нового Орлеана, он обладал узнаваемым выговором и легкой улыбкой. Офицер, воевал на Тихом океане.

После нескольких предварительных вопросов поднялся Майлз Труитт и вежливо начал:

– Ваша честь, с должным уважением к свидетелю, считаю, что его показания не имеют и не будут иметь отношения к фактам и предмету обсуждения по данному делу, и поэтому намерен объявить постоянный протест.

– Принято к сведению. Продолжайте, мистер Уилбэнкс.

Перед войной Рускони находился в Маниле и служил в штабе генерала Дугласа Макартура, командующего Вооруженными силами США на Дальнем Востоке. На следующий день после нападения на Перл-Харбор японцы бомбили американскую военную базу на Филиппинах, и это стало началом войны.

В то время лейтенант Пит Бэннинг служил офицером в двадцать шестом кавалерийском полку, расквартированном в Форт-Стотсенберг рядом с Кларк-Филд в шестидесяти милях к северу от Манилы.

Японцы быстро уничтожили американские воздушные и морские силы и повели наступление пятидесятитысячным, закаленным в боях, хорошо вооруженным контингентом. Американцы и их союзники, филиппинские скауты и регулярная армия, героически сопротивлялись, но японцы сжимали вокруг острова петлю, и у них заканчивалось продовольствие, медикаменты, топливо и боеприпасы. Без поддержки с воздуха, обеспечения с моря, невозможности вырваться из кольца, американцам пришлось отступить на полуостров Батаан, поросший джунглями, выдающийся в Южно-Китайское море недоступный клочок земли.

Рускони оказался красноречив и, видимо, обрадовался возможности рассказать о войне. Майлз Труитт качал головой и пытался встретиться взглядом с судьей, но тот отвернулся. Присяжные завороженно слушали, зрители затаили дыхание.

Осада длилась четыре месяца, и когда американцы сдались намного превосходящим их силам противника, это стало крупнейшим в истории поражением армии США. Однако у людей не было выбора: они голодали, болели и так быстро умирали от истощения, что трупы не успевали хоронить. Солдат косила малярия, лихорадка денге, дизентерия, цинга, авитаминоз и тропические болезни, о которых американские врачи прежде не слышали. Положение с каждым днем становилось все хуже.

Сам Рускони сдался в Маниле в феврале 1942 года. Генерал Макартур уехал в марте и перенес командование в Австралию. Рускони с его людьми поместили в лагерь для военнопленных под Манилой, но им разрешили сохранить кое-какие документы, которые японцы посчитали не важными. С ними обращались относительно сносно, однако держали впроголодь. На Батаане положение было совершенно иным.

Согласно разрозненным данным, которые сумел сохранить и свести воедино Рускони, лейтенант Бэннинг сдался со своим подразделением 10 апреля 1942 года на южной оконечности полуострова Батаан. Он был одним из семидесяти тысяч военнопленных, которых целыми днями заставляли идти без еды и питья. Тысячи умерли под палящим солнцем, и их тела бросили в придорожные канавы.

Среди пленных были сотни офицеров, и несмотря на ужасающие условия существования, сохранилось некое подобие военной иерархии. По колоннам прошел слух, будто фамилии тех, кто погиб, будут зарегистрированы и со временем родных павших известят. В тех обстоятельствах дело отнюдь не простое. Рускони объяснил присяжным, что даже теперь, в январе 1947 года, американская армия продолжает печальное занятие обнаружения и опознания погибших на Филиппинах солдат.

Майлз Труитт встал и вскинул обе руки:

– Ваша честь, мы на процессе по поводу убийства! Эта история и трагическая, и захватывающая, но она не имеет никакого отношения к обсуждаемому вопросу.

Судья Освальд колебался. Показания были явно не по теме. Он посмотрел на Джона Уилбэнкса:

– Куда вы клоните, защитник?

Уилбэнкс улыбнулся, будто ему точно известно, что он делает.

– Пожалуйста, ваша честь, потерпите еще немного. Думаю, мне удастся связать все воедино.

Судья скептически поморщился, но разрешил Рускони продолжать.

Во время многодневного похода Бэннинг был ранен и отстал от колонны. Ему никто не помог: пленные по опыту знали: стоит попытаться – получишь штык японского конвоира в грудь. Позднее, во время остановки, солдаты из подразделения Бэннинга слышали, как японцы добивали отставших. Ни у кого не оставалось сомнений: конвоиры пристрелили лейтенанта Бэннинга.

Пит слушал – деться было некуда, но сидел с каменным лицом и смотрел в пол, словно вокруг царила тишина. Ни разу никак себя не проявил и не взглянул на свидетеля.

Рускони сообщил, что во время того похода погибли по крайней мере десять тысяч американских и филиппинских солдат. Умерли от голода, обезвоживания, солнечных ударов, японских пуль, побоев, ударов штыками и обезглавливания. Выживших помещали в концентрационные лагеря, где остаться в живых было еще труднее, чем на марше смерти. Офицеры пытались составить список павших, и в начале лета 1942 года отчеты о потерях стали поступать в штаб-квартиру Рускони в Маниле. 19 мая родных Пита Бэннинга уведомили, что он попал в плен, пропал без вести и скорее всего погиб. Больше от капитана известий не поступало, пока он после освобождения Филиппин не вышел из джунглей с группой коммандос. Два года он со своими людьми вел отчаянную, героическую, почти самоубийственную борьбу с японцами. За свою отвагу и умелое руководство бойцами был награжден «Пурпурным сердцем», «Серебряной звездой», «Бронзовой звездой» и крестом «За выдающиеся заслуги».

В это мгновение, взглянув на Пита, никто бы не сказал, что этот человек способен убить. Судья Освальд понял, что пора вмешаться.

– Объявляется перерыв, – произнес он и потянулся за сигаретой.

В кабинете он сбросил мантию и закурил «Кэмел». Посмотрел на Джона Уилбэнкса и заявил:

– Довольно! Мы на суде, а не на церемонии награждения. Я требую немедленного ответа: собирается ли ваш клиент давать показания. И если да, то как вы намерены это обставить?

Труитт тоже разозлился:

– Ущерб уже нанесен. Ничего существенного он присяжным не скажет.

– Так он будет говорить или нет? – воскликнул судья.

– Боюсь, что нет, ваша честь, – ответил Джон Уилбэнкс. – Пит Бэннинг только что мне заявил, что не раскроет рта.

– У вас есть еще свидетели?

– Один, – после паузы ответил защитник. – Служивший с Бэннингом американский солдат.

– Коммандос из джунглей?

– Да, но это не имеет значения. Мой клиент известил меня, что он против любых свидетельских показаний, если в них речь пойдет о войне.

Освальд глубоко затянулся «Кэмелом» и подошел к окну.

– Еще свидетели с той и другой стороны?

– У обвинения нет, – произнес Труитт.

– Больше никого, – сообщил Уилбэнкс.

Судья повернулся и встал у стола.

– Хорошо. Я сейчас отпущу присяжных. Здесь обсудим с вами напутствие им, и можете отдыхать. Завтра утром скажете заключительное слово, и я передам дело присяжным.



Ковбой из Колорадо Клэй Уомплер вступил в армию в 1940 году. В том же году его в составе тридцать первой пехотной дивизии отправили на Филиппины. Он сдался на полуострове Батан, остался жив на марше смерти и в лагере военнопленных познакомился с Питом Бэннингом. Жизнь ему спас одолевший малярию хинин, который ему продал охранник. По дороге в трудовой лагерь в Японии он с Питом сбежал. Американцы решили: они все равно трупы, и лучше испытать судьбу в джунглях, и первые трое суток прятались в чаще. Ослабли так, что не было сил идти, и они стали обсуждать способы лишить себя жизни. Но тут им удалось убить задремавшего японского солдата, и в его ранце они нашли еду и воду. Спрятали тело и чуть не попались патрулю. Вооруженные пистолетом, винтовкой, ножом и штыком, они наконец нашли американских и филиппинских партизан. Жили в горных джунглях, научились расправляться с врагом; их похождения составили бы объемную книгу.

Клэй связался с Джоном Уилбэнксом и предложил помощь. Приехал в Клэнтон, готов был дать показания, сказать все, что нужно, чтобы спасти друга. После того, как адвокат сообщил, что выступать ему не придется, Клэй пошел во вторник в тюрьму, чтобы навестить Пита.

Шериф, как повелось в последнее время, покинул тюрьму в пять часов, оставив кабинет на попечение заместителя и Тика Поли. Флорри принесла еду и слушала рассказы брата и его друга. Все было для нее внове. Брат впервые говорил при ней о войне. История за историей – она едва верила собственным ушам. Разве можно выдержать такие страдания? Их выживание представлялось ей чудом.

Клэй нервничал – не мог смириться с мыслью, что штат Миссисипи отправит его друга на электрический стул. Когда Пит сказал, что скорее всего так и будет, он заявил, что соберет их старую команду и возьмет Клэнтон приступом. Хилые охранники около зала суда не чета их закаленным в боях товарищам, убившим так много и такими способами, что лучше не вспоминать.

– Часто приходилось убивать по-тихому, – серьезно объяснял Клэй. – Выстрел привлекает внимание.

Флорри кивала, словно могла что-то понять.

После еды прошло уже много времени, когда в дверь постучал Тик Поли и сказал, что встреча закончена. Пит с Клэем обнялись и попрощались. Клэй обещал вернуться с коммандос и выручить своего капитана. Бэннинг ответил, что дни их сражений миновали.

Он направился в камеру, выключил свет и лег спать.





Глава 16




Когда поднялся Майлз Труитт, чтобы привести присяжным последние аргументы, пошел легкий снег. Мало что беспокоило горожан так, как снегопад, и хотя по прогнозу могло выпасть не больше одного-двух дюймов, Клэнтон гудел, словно объявили вьюгу на месяц. Майлз подумал, что это способно повредить процессу. Присяжные не станут долго размышлять – поспешат домой готовиться к ударам стихии. Джон Уилбэнкс опасался, что погода не на руку Питу. Молился, чтобы парочка присяжных высказалась за пожизненное заключение, противники бы сдались, присоединившись к большинству, и все отправились бы по домам, пока не обледенели дороги. Вердикт «виновен» не вызывал сомнений, но разногласия по поводу наказания обозначали границу между жизнью и смертью. Утром Джон спорил по поводу снега с братом, обсуждали все «за» и «против». Рассел считал, что процесс продлился недолго, присяжные достаточно вникли в ситуацию, относятся к делу ответственно и погода не отразится на их решении.

Они еще долго спорили на эту тему.

К присяжным вышел Майлз Труитт, улыбнулся и поблагодарил за службу, словно у них был выбор.

– Прошу вас не обращать внимания на показания последнего свидетеля майора Рускони из Нового Орлеана, – произнес он. – Ничего из того, что он говорил, не относится к данному делу, к обвинению в убийстве. Я не требую, чтобы вы выбросили из головы, как служил и какие жертвы принес подзащитный. Невероятные, даже легендарные, но это все. Наша страна выиграла величайшую в мировой истории войну, и нам есть чем гордиться. Четыреста тысяч американцев погибли, и до сих пор семьям приходится склеивать себя из осколков. Более пяти миллионов мужчин и женщин служили в армии и храбро, даже героически исполняли свой долг. Но, став героем войны, человек не получает права, вернувшись домой, совершить такое бессмысленное и жестокое убийство. Что будет, если все герои войны решат своими руками вершить закон и начнут стрелять направо и налево?

Майлз медленно вышагивал перед присяжными и говорил монотонно, без эмоций. Он репетировал часами, готовился неделями и понимал, что настал его час.

– Я прошу вас подумать о Джеки Белл и ее детях. Три изумительные крохи, которым придется провести оставшуюся жизнь без отца. Божьего человека, превосходного пастора, доброго мужа и отца. Человека расстреляли в тридцать девять лет без всяких видимых причин. Перед ним, беззащитным, предстал его друг, и он даже не имел возможности спросить, почему у того в руках оружие. Ни пути к спасению, ни времени защититься, ни возможности избежать страшного конца. Несчастный читал Библию, когда внезапно возник Пит Бэннинг и, не говоря ни слова, отнял у него жизнь. Полагаю, мы никогда не узнаем, почему поссорились Декстер Белл и Пит Бэннинг, но задаюсь вопросом, который мучает каждого с прошлого октября: неужели нельзя было уладить их противоречия без кровопролития?

Майлз сверкнул глазами на обвиняемого, развел руки и спросил:

– Почему?

Пит упорно смотрел перед собой.

– Но кровопролитие случилось, и ваш долг с этим разбираться. Факты говорят сами за себя. У защиты нет другого кандидата в убийцы. Защита не берется утверждать, что Пит Бэннинг умственно нестабилен. Она старалась изо всех сил, но защиты не получилось. Пит Бэннинг стрелял в Декстера Белла и убил его. Он действовал один, с заранее обдуманным намерением. Спланировал убийство и понимал, что делает. Удаляясь на размышление, возьмите с собой копию документа, который он подписал за три недели до убийства. Это была попытка перевести детям свою самую главную ценность – землю. Выражаясь юридическим языком – отчуждение имущества к обману кредиторов. Мошенничество как часть подготовки к преступлению. Нам не известно, как давно подзащитный начал вынашивать преступные планы, да это и неважно. Важно то, что убийство тщательно продумано, предумышленно.

Майлз помолчал, подошел к своему столу и сделал глоток воды. Он казался актером в утонченном спектакле, и присяжные вместе со зрителями завороженно следили за ним.

– Вина в данном деле проста, как и наказание, – продолжил Труитт. – Вы и только вы имеете власть приговорить подзащитного либо к смертной казни на электрическом стуле, либо к пожизненному заключению без права досрочного освобождения в Парчменской тюрьме. Почему мы сохранили смертную казнь в нашем штате? Потому что есть люди, которые ее заслуживают. Этот человек совершил убийство первой степени, и по нашим законам не должен оставаться в живых. Наши законы написаны не для того, чтобы защищать интересы богатых, привилегированных или тех, кто послужил стране во время войны. Если будет доказана моя вина в убийстве первой степени, я заслуживаю смерти. Так же и вы. Как и он. Когда вернетесь в комнату совещания присяжных, прочитайте внимательно закон. Он прост и не содержит исключений для героев войны. Если в комнате для совещаний возникнет момент, когда вам захочется проявить милосердие, прошу вас вспомнить о семье Декстера Белла. И еще прошу оказать Питу Бэннингу тоже милосердие, каким он одарил священника. Спаси его Господь. Вы дали клятву исполнять свой долг. В данном деле долг требует признать подсудимого виновным и назначить ему наказание в виде смертной казни. Благодарю вас.

Судья Освальд не установил временных ограничений на подведение итогов. Труитт мог говорить в течение часа или двух, и его бы не прервали, но, проявив благоразумие, не стал испытывать терпение присяжных. Факты очевидны, процесс длился недолго, и его аргументы понятны и по делу.

Джон Уилбэнкс был еще короче. Он начал с вопроса: «Что мы выиграем, если казним Пита Бэннига?» Помолчал и принялся медленно расхаживать перед скамьей присяжных.

– Вдумайтесь в это! Что нам это даст? Будет ли наше сообщество безопаснее? Ответ – нет! Он родился здесь сорок три года назад и прожил образцовую жизнь. Муж, отец, фермер, сосед, работодатель, член церковной общины, выпускник Уэст-Пойнта. Он служил стране с отвагой, какую нам трудно представить. Если вы казните Пита Бэннинга, разве этим вернете Декстера Белла? Ответ очевиден. Все мы глубоко сочувствуем родным Декстера Белла и их огромному горю. Они хотели бы вернуть отца и мужа, но это не в вашей власти. Если вы приговорите к смерти Пита Бэннинга, сумеете ли прожить остаток жизни с ощущением выполненного долга, с сознанием, что совершили то, что требовалось штату Миссисипи? Сомневаюсь. Ответ таков: нет никакой пользы оттого, чтобы отнять у этого человека жизнь.

Уилбэнкс помолчал и обвел взглядом зал. Кашлянул и, повернувшись к присяжным, встретился взглядом с каждым.

– Возникает очевидный вопрос: если убийство неправомерно, почему штат Миссисипи дает на него мандат? Люди, творящие законы в Джексоне, не умнее вас. Их понимание добра и зла, моральные основы не тверже ваших. Я знаю некоторых из этих людей и уверяю: они ни порядочнее, ни богобоязненнее вас. Они нисколько не мудрее вас. Достаточно прочитать принятые ими законы – и можно убедиться, что некоторые из них неправильны. Но, к счастью, были среди них люди со здравым смыслом, кто дал присяжным право выбора. Они понимали, что криминальные случаи, как и подзащитные, не похожи друг на друга, и во время судебного процесса может возникнуть момент, когда присяжные осознают, что пора остановить убийства. И сегодня у вас есть выбор. Он предоставлен вам по закону.

Очередная театральная пауза. Джон переводил взгляд с одного лица на другое.

– Мы не в состоянии вернуть Декстера Белла его детям. Но у Пита Бэннинга тоже есть дети. Симпатичный сын и красивая дочь, оба в колледже, и перед ними расстилается жизнь. Пожалуйста, не лишайте их отца. Они не сделали ничего плохого и не заслуживают наказания. Ясно, что в тюремных стенах Питу Бэннингу придется несладко, но он там будет, и дети смогут навещать его. Станут писать ему письма, пришлют фотографии свадеб, порадуют снимками внуков. Он будет присутствовать в их жизни, а они – в его. Пит Бэннинг – известный человек, лучше меня и большинства в этом зале. Я знаю его практически всю жизнь. Мой отец дружил с его отцом. Он один из нас. Вскормлен здешним черноземом, воспитан на тех же верованиях и убеждениях, что вы и я. Что мы выиграем, если отправим его в могилу? Но на округ Форд ляжет кровавое пятно, которое не смыть. Никогда! Никогда! Никогда!

Голос Джона сорвался, но он постарался взять себя в руки. Сглотнул, стиснул зубы, умоляюще посмотрел на присяжных.

– Прошу вас, господа присяжные, сохранить жизнь Питу Бэннингу.

Сев рядом с подсудимым, адвокат на секунду крепко обнял его за плечи. Пит не откликнулся и продолжал смотреть вперед с таким видом, будто ничего не слышал.

Судья Освальд произнес последнее напутствие присяжным, все встали и потянулись к выходу.

– Объявляется перерыв. – Освальд ударил молоточком по столу. Было почти одиннадцать часов, и снег прекратился.

В полном молчании половина людей покинула зал. Теперь самым главным вопросом стал: «Как много времени займет обсуждение?» Но поскольку этого никто не мог предсказать, все молчали. Сбивались в небольшие группки, курили, шептались, качали головами, а старые часы над скамьей присяжных неспешно тикали.

Джеки насмотрелась достаточно, через несколько минут они с Эрролом направились к машине. Эррол смахнул снег с ветрового стекла, и они уехали из Клэнтона. Джеки уже четверо суток не видела детей.

С Флорри тоже было довольно. Избегая взглядов методистов, они с Милдред Хайлендер взяли пальто и вышли на улицу. Доехали до дома Милдред и заварили себе чай. За кухонным столом прочитали газеты из Тупело, Мемфиса и Джексона. Все три издания послали в зал суда репортеров и фотографов, чтобы сделать снимки на площади. Газеты из Тупело и Мемфиса поместили длинные передовицы с фотографиями – Пит идет в наручниках на суд. Редактор из Джексона напечатал статью на второй странице. Флорри вырезала все три и добавила в свою коллекцию в альбоме.

Пит вернулся в камеру и попросил чашку кофе. Рой Лестер принес, и заключенный поблагодарил его. Через несколько минут сидевший в камере напротив самогонщик Колливер предложил:

– Сыграем?

– Давай. – Пит вышел в коридор, снял со стены ключ и открыл дверь камеры Леона. Игровую доску установили в середине коридора и начали партию в криббедж. Леон достал фляжку, сделал глоток и протянул Питу. Тот тоже выпил.[8]

– Ну, и каковы твои шансы? – спросил Леон.

– Никаких.

– Собираются приговорить к стулу?

– Я бы удивился, если бы получилось иначе.



Никто не вызвался по своей воле выполнять роль старшины присяжных. Как их инструктировал судья, первой задачей и были выборы старшины Хэл. Гринвуд владел сельским магазином у озера и отличался красноречием. Его назвали и за него единодушно проголосовали. Он сразу сострил, что ему положена дополнительная плата. Обычная ставка в округе Форд была доллар в день.

Судья Освальд просил их не спешить. Процесс получился коротким, на текущую неделю больше ничего не планировали, а случай разбирали серьезный. Он предложил начать обсуждение с его письменных наставлений и выбора подходящих статей свода судебных законов. Так они и поступили.

Судья сказал, что очень важно изучить представленные вещественные улики. Пистолету и гильзам уделили мало внимания – в этом не было необходимости. Хэл Гринвуд неторопливо зачитал отчеты о результатах вскрытия и баллистической экспертизы, документ по отказу от права огласил лишь бегло, выделяя основные моменты и пропуская юридические термины.

Уолтер Уилли отвечал не только за зал суда, но также за комнату совещания присяжных. Он стоял в одиночестве за дверью и отгонял каждого, кто к нему приближался. Приложив ухо к двери, Уолтер слышал почти все, о чем говорилось внутри. И как всегда, этим не гнушался. И лишь услышав слово «ленч», отпрянул. Хэл Гринвуд открыл дверь и объявил, что присяжные проголодались. Уолтер ответил, что все предусмотрел, и сандвичи уже заказаны.

Пока их несли, Хэл предложил провести первое голосования по поводу виновности или невиновности подсудимого. В произвольном порядке все двенадцать ответили «виновен», хотя двое это сделали с меньшей уверенностью, чем остальные.

Джон и Рассел Уилбэнксы обедали в комнате совещаний своей фирмы. Обычно они ходили в кафе на улице, но сегодня были не в настроении спускаться по лестнице и попадаться на глаза людей, которых видели почти каждый день. Расселу понравилось обращение брата к судье, и он не сомневался, что пара присяжных выступит за пожизненное заключение. Джон в этом не был уверен. Он был разочарован, угрюм и расстроен тем, как провел процесс. Если бы клиент не натянул вожжи, он бы выстроил основанную на предположении о невменяемости сильную защиту и спас бы Питу жизнь. Но его клиент был словно одержим саморазрушением, и на своем главном в жизни процессе ограниченному в свободе адвокату досталась роль чуть ли не стороннего наблюдателя.

За обедом Джон невольно вспомнил, что время совещания присяжных – самая большая нервотрепка в практике судебных адвокатов.



Один из товарищей Джоэла по студенческому сообществу жил в часе езды от кампуса Вандербилтского университета. Когда утром в понедельник начался процесс, Джоэл понял, что не может думать ни о чем ином. Друг пригласил его в семейное поместье, где они катались на лошадях, охотились в лесу и старались говорить о чем угодно, только не о том, что происходило в Клэнтоне. Каждый вечер Джоэл звонил Стелле и узнавал, как она. Сестра сторонилась людей и прогуливала занятия.



Рассел Уилбэнкс оказался прав: трое присяжных были не готовы проголосовать за смертный приговор, по крайней мере во время первого обсуждения. Одним из них был Уилбур Стэк, трижды раненный в Италии ветеран войны. Майлз не наложил вето на его кандидатуру в присяжные лишь потому, что до него израсходовал все пять. Другим был Дейл Масгрейв, хозяин лесопилки на озере. Он признал, что его отец вел дела с отцом Пита и часто выражал восхищение его семьей. Спохватились, что данный факт следовало учесть при отборе присяжных, но было слишком поздно. Третий, Уинс Пендерграсс, по вероисповеданию пятидесятник, по профессии маляр, с семейством Бэннингов связей не имел, однако не мог поверить, что такой человек, как Пит, сознательно планировал убийство. Еще несколько присяжных испытывали те же чувства, но стремились следовать закону. Ни один из двенадцати не горел желанием голосовать за смерть, однако каждый верил в смертную казнь. На бумаге и в теории она была весьма популярной в стране и, разумеется, в штате Миссисипи. Но немногие оказывались в составе присяжных и стояли перед выбором надавить или нет на кнопку электрического выключателя. Это было совершенно иное дело. Спор продолжался в достойной манере, и каждому предоставлялась возможность выразить свое мнение. Снег прекратился, небо расчистилось, и нужда в срочном возвращении домой отпала. В три часа дня Хэл Гринвуд открыл дверь и попросил Уолтера принести кофейник и двенадцать чашек.

После кофе, когда в воздухе поплыл сигаретный дым, благопристойность начала улетучиваться, голоса зазвучали громче. Разделительная линия обозначилась ясно, но не углублялась: девять прсяжных стояли крепко, а вот трое дали слабину. Постоянно повторялось, что они имеют дело с заранее запланированным убийством, о чем нельзя забывать. Вот если бы Пит Бэннинг взошел на кафедру и объяснил мотивы своего поведения, то мог заслужить сочувствие. Но он сидел, словно равнодушный к суду над собой, и даже ни разу не взглянул на присяжных.

На этого человека явно подействовала война. Почему его адвокат не хочет подчеркнуть это? Неужели мотивы убийства как-то связаны с отношениями Декстера Белла и его жены? Методисты не соглашались, отстаивая честь своего убитого пастора. Хэл Гринвуд предостерег коллег, чтобы они не оценивали дело вне круга представленных фактов. Их задача разобраться в том, что было предъявлено в зале суда.

Около четырех Уинс Пендерграсс изменил позицию и присоединился к большинству. Это стало поворотным моментом. Присяжные вдесятером надавили на Уилбура Стэка и Дейла Масгрейва.



Эрни Доудл вошел в коридор со стороны зала суда и застал Уолтера Уилли дремлющим у двери комнаты совещания присяжных. Было почти пять – время Эрни идти домой, поэтому он задержался и спросил у Уолтера, не нужно ли чего-нибудь. Тот заверил, что ничего не нужно, у него все под контролем.

– Чем они там занимаются? – спросил Эрни, кивнув на дверь.

– Обсуждают, – объяснил со знанием дела Уолтер. – А теперь уходи.

– Вердикт готов?

– Не знаю.

Эрни поднялся по узкой лестнице на третий этаж, где находилась небольшая библиотека юридической литературы и несколько кладовых. Крадучись, вошел в темное служебное помещение, где сидел на стуле Пенрод с незажженной трубкой из кукурузного початка во рту. От пола до потолка тянулась чугунная дымовая труба. Из щели у ее основания не только поднимался сигаретный дым – оттуда доносились голоса совещавшихся этажом ниже присяжных.

– Одиннадцать против одного, – тихо произнес Пенрод.

Эрни удивленно вытаращился. Час назад голосование было девять против трех. Ни он, ни Пенрод не сомневались: если их застукают за подслушиванием, непременно выгонят с работы, а может, посадят в тюрьму, и поэтому они ни с кем не делились новостями. Большинство процессов с участием присяжных были по гражданским делам и не вызывали особого интереса. Если случались убийства, подсудимые были, как правило, черными. Совещание присяжных длилось недолго, и результат не вызывал сомнений. Процесс по делу Бэннинга был куда более увлекательным. Неужели белые осудят и убьют своего?



Джон Уилбэнкс решил успокоить нервы с наступлением темноты. Они с братом поднялись наверх, где у них был кофейник и бар со спиртным. Рассел разлил виски со льдом, и они расположились в старых соломенных стульях, которые издавна принадлежали их фирме. На противоположной стороне улице находилось здание суда, и в окне иногда мелькали расхаживающие по комнате присяжные. Они обсуждали дело более шести чесов, что не так долго для сельского штата Миссисипи.

Джон вспомнил старую историю из эпохи «Великой депрессии». Присяжные очень долго обсуждали пустяковый случай. Правда всплыла, когда они вынесли вердикт и разошлись по домам. Доллар в день в то время был неплохим заработком, а большинству присяжных больше нечем было заняться.

Братья посмеялись, налили еще виски и задумались о том, где бы поужинать, когда в комнате совещания присяжных погас свет. Через несколько секунд в кабинете зазвонил телефон. К ним поднялся секретарь и сообщил, что присяжные готовы.



Судья Освальд немного помедлил, чтобы новость успела распространиться и публика вернулась в зал. В семь часов, как было обещано, он в черной мантии взошел на судейское место. Велел Уолтеру Уилли перестать болтать и попросил Никса привести подсудимого. Пит Бэннинг сел на стул, ни на кого не посмотрев. Когда все собрались, Уолтер привел присяжных.

Они входили медленно, по одному, опустив головы. Один бросил взгляд на зрителей, другой на Пита. Сидели, потупившись, словно ненавидели этот момент и хотели бы оказаться подальше от зала суда.

– Господа присяжные, вы вынесли вердикт? – спросил судья Освальд.

Хэл Гринвуд встал с листом бумаги в руке:

– Да, ваша честь.

– Пожалуйста, передайте Уолтеру Уилли.

Тот взял лист и, не взглянув на написанное, вручил судье. Освальд спросил:

– Господа, вы все согласны с вердиктом?

Двенадцать человек кивнули, некоторые нехотя, другие с готовностью.

– Подсудимый, встаньте.

Пит Бэннинг медленно поднялся, выпрямил спину, расправил плечи, вскинул голову и посмотрел на судью.

– Единодушный вердикт присяжных таков: «Мы, присяжные, находим подсудимого Пита Бэннинга виновным в убийстве первой степени Декстера Белла и требуем казни на электрическом стуле».

Подсудимый не только не поморщился, но даже не моргнул. Остальные присутствующие такой выдержкой не обладали. Кто-то в зале охнул, кто-то всхлипнул. На скамье присяжных Уилбур Стэк вдруг поддался эмоциям и закрыл лицо руками. Всю оставшуюся жизнь он будет сожалеть о том дне, когда, уступив другим, проголосовал за убийства такого же, как сам, солдата.

Флорри держалась только потому, что вердикт не стал неожиданностью. Брат предполагал подобный исход. Весь процесс она следила за присяжными и понимала, что сочувствия не дождаться. А если честно рассуждать, то с какой стати? По необъяснимым причинам ее брат превратился в убийцу, а убийцы сочувствия не заслуживают. Флорри коснулась платком щеки, вспомнила о Джоэле и Стелле, но слезы сдержала. Даст им волю позднее, когда останется одна.

Судья Освальд взял другой лист бумаги и прочитал:

– Властью, данной мне штатом Миссисипи, приговариваю вас к смертной казни на электрическом стуле через девяносто дней, 8 апреля. Можете сесть.

Пит с безразличным видом опустился на стул. Судья проинформировал стороны, что у них есть тридцать дней на ходатайства и апелляции, затем, поблагодарив за службу, распустил присяжных. Когда они ушли, он указал на Пита, повернувшись к шерифу, и сказал:

– Отведите его в тюрьму.





Глава 17




В шесть часов утра, как обычно, открылись двери кафе-кондитерской на площади, и помещение быстро наполнилось людьми – юристами, банковскими служащими, священниками, бизнесменами. Белая публика за кофе с печеньем обменивалась свежими газетами. Никто не ел один. Был круглый стол для демократов, напротив – для республиканцев. Выпускники университета Миссисипи собирались группой в отдалении, те, кто предпочитал Стейт-колледж, занимали столик ближе к кухне. Методисты имели свое место, баптисты – свое. Между столами часто возникали споры, шутливые перепалки, комические баталии, но настоящая ругань – очень редко.

Вердикт привлек внимание всех. Люди были в курсе фактов, деталей и даже слухов, но пришли пораньше, чтобы убедиться, что ничего не упустили. Может, Пит Бэннинг нарушил молчание и что-нибудь сказал своему адвокату или шерифу? Или Джеки Белл как-то прокомментировала вердикт журналистам? А может, газета Тупело обнаружила ниточку, которую не заметили другие? Но больше других занимал вопрос: неужели штат действительно решится казнить Пита Бэннинга?

Кто-то из подрядчиков спросил юриста Рида Тейлора, каков порядок апелляций. Тот объяснил, что у Джона Уилбэнкса есть тридцать дней, чтобы известить суд, что он подает апелляцию. И еще тридцать для подготовки резюме и всех необходимых бумаг. Их от имени штата примет генеральный прокурор в Джексоне, и у его службы будет тридцать дней на ответ Джону Уилбэнксу. Из этого складываются упомянутые судьей девяносто дней. Далее дело рассмотрит Верховный суд, и это займет несколько месяцев. Если суд сочтет смертный приговор неправомерным – в чем Рид сильно сомневался, – он отправит дело в округ Форд на пересмотр. Если утвердит, у Джона Уилбэнкса останется возможность обратиться с ходатайством в Верховный суд США. Дело проигрышное, но подарит Питу Бэннингу несколько месяцев жизни. Если предпочтет этого не делать, то казнь состоится до конца текущего года.

Рид продолжал объяснять, что в процессах со смертным приговором процедура апелляции происходит автоматически. Он следил за судом и не заметил ни одной ошибки, благодаря которой можно ее построить, однако апелляция, тем не менее, будет. Единственной ошибкой на процессе, говорил Рид, было разрешение ветерану рассказывать о войне. Его слова нанесли вред обвинению, но ничего не дали Джону Уилбэнксу для апелляции.

Когда Рид замолчал, каждый вернулся к своей компании. И разговор угас. Однако тут дверь вдруг отворилась, и порыв холодного воздуха развеял сигаретный дым и аромат кухни. В погоне за голосами приехал сенатор штата. Он был не из здешних – жил в Смитфилде в округе Полк. В промежутках между выборами его почти не видели, и в период наивысшей в городе драмы многие встретили с недовольством. Со щегольской улыбкой сенатор обошел зал и, стараясь вспомнить имена, пожимал посетителям руки. В итоге нашел свободный стул у баптистов, где все, как один, немедленно уткнулись в газеты и потягивали кофе. Здесь помнили, как сенатор трепался по поводу спиртного, и он был им неинтересен.

Вскоре стало ясно, что ничего нового по делу Пита Бэннинга никто не узнает. Процесс оказался скоротечным, вердикт молниеносным. И по завершению суда ни родственники убийцы, ни родные жертвы, ни присяжные, ни стороны обвинения и защиты ничего не заявили. Новые слухи в кафе не возникли, и в половине восьмого посетители выстроились в очередь в кассу.



Вечером в среду после страшного звонка тети Флорри Джоэл вернулся в университет. И с утра в четверг пошел в библиотечный отдел периодики, где на полках лежали десятки утренних изданий со всей страны. Правда, газеты из Тупело и Джексона не выписывали, зато мемфисский «Пресс-Ятоган» присутствовал всегда. Джоэл взял газету в кабинку, смотрел на фотографию выходившего из здания суда в наручниках отца, читал репортаж, что произошло, когда вернулись с вердиктом присяжные. Он никак не мог поверить, что день казни наступит так скоро. Не мог ни во что поверить в этой трагедии.

Скоро он окончит университет. Церемония вручения диплома состоится 17 мая. То есть примерно через пять недель после того, как отца пристегнут к электрическому стулу, он, молодой Бэннинг двадцати двух лет, гордо прошествует в шапочке и мантии по двору с тысячами других выпускников и получит документ престижного учебного заведения страны.

Идти на занятия было сверх сил. Сокурсники старались его оградить и создать видимость нормальной университетской жизни, но он, ощущая на себе клеймо, смущался и не мог справиться со стыдом. В аудитории чувствовал на себе взгляды, во дворе слышал шепотки. Джоэл учился на последнем курсе, у него были хорошие оценки. Скоро выпуск, и он окончит колледж. Поговорит со своими преподавателями. Бросить учебу не выход – нужно принять вызов и дойти до конца.

Заявление о зачислении Джоэла на юридический факультет Йельского университета отклонили. Оставались Вандербилт и Миссисипи. Но разница в цене была существенной. Семья жертвы отца может потребовать компенсацию за причиненный ущерб. Так что финансовое положение Бэннингов становится неопределенным. Будет ли доступным юридический факультет? Дожили! Бэннинги тревожатся из-за денег, из-за того, что глава семьи пошел на поводу своей обиды. Что бы ни приключилось между Питом и Декстером Беллом, отец не имел права разрушать жизни родных.

Прошел час, Джоэл пропустил первое занятие. Вышел из библиотеки, побрел через университетский двор, заплатил за чашку кофе в кафетерии. Выпил, прогулял второе занятие, вернулся в общежитие и позвонил сестре.

Стелла тоже не находила себе места. Решила взять отпуск и до конца года спрятаться в Вашингтоне. Ей нравился Холлинз, и когда-нибудь она получит диплом, но сегодня все, кто на нее смотрел, знали: ее отец сидит в тюрьме за убийство и приговорен к смертной казни. Стыд и жалость слишком давили. Как бы ей хотелось обняться с матерью! Стелла горевала об отце, но поймала себя на мысли, что сердита на него.

У ее любимого декана в Вашингтоне была знакомая выпускница Холлинза. Он ей позвонил, и Стелла следующим поездом отправилась туда. Она будет жить в маленьком гостевом домике в Джорджтауне, работать бебиситтером, учить детей, служить им нянькой, девочкой на побегушках, какая разница? Главное, что, кроме приемной семьи, никто не будет знать, кто она такая и откуда. Переезд из Роанока в Вашингтон добавил еще больше миль между ней и Клэнтоном.



Начинающий репортер мемфисской «Пресс-Ятоган» Харди Кейпли освещал судебный процесс от начала до конца. На войне его брат попал в плен, и Харди захотелось посмотреть на служившего на Филиппинах с Питом Бэннингом колорадского ковбоя Клэя Уомплера. Клэю не разрешили дать показания, но на процессе о нем узнали все, особенно во время перерывов в работе. Харди изводил редактора, пока тот не сдался и не позволил написать статью. Путешествие сначала на автобусе, затем на поезде в Колорадо, и Харди два дня с Уомплером – слушает рассказы о его похождениях и подвигах в партизанских сражениях против японцев под командованием Пита Бэннинга.

Материал получился в десять тысяч слов, а мог бы вырасти в пять раз больше. Невероятное повествование, заслуживающее, чтобы его напечатали, но слишком большое для газеты. Харди отказался сокращать его, убеждал, просил, грозил, что отнесет в другое место, и боссы наконец согласились напечатать рассказ в виде серии из трех публикаций.

Харди в красочных деталях описал осаду, битву Батаана, героизм американских и филиппинских войск, болезни, голод, страх и беспримерное мужество перед лицом превосходящих сил противника. А затем чувство унижения, когда все-таки пришлось сдаться. Печально известный марш смерти предстал настолько ярко, что редакторам пришлось снизить накал повествования. Хотя пассажи, где рассказывалось о дикости и жестокости японцев, подверглись меньшей правке. Факты расправ над военнопленными надрывали душу и приводили в ярость.

Многое, о чем сообщил журналист, было известно и ранее – по воспоминаниям тех, кто выжил или сумел бежать. Однако затронуло сердца людей – ведь на сей раз рассказ велся об одном из них. Более двух лет Пит Бэннинг командовал группой американских и филиппинских партизан, постоянно тревоживших японцев и каждое утро не сомневающихся, что новый день станет их последним. Много раз обманывая смерть, они принимали ее как факт и сражались с безрассудной отвагой. Убили сотни японских солдат, разрушали мосты, железные дороги, уничтожали самолеты, строения, танки, склады и базы снабжения. Их настолько боялись, что за голову Пита Бэннинга назначили награду в 10 тысяч долларов. Партизан постоянно преследовали, но они скрывались в джунглях и через несколько дней нападали в двадцати милях от того места, где, как считалось, находилась их позиция.

Эту серию статей внимательно читали в округе Форд, и они поубавили у людей желания отправить Пита Бэннинга на электрический стул. Судья Освальд даже пожаловался Джону Уилбэнксу: мол, появись они до суда, и ему пришлось бы переносить процесс на сотни миль от города.

Пит Бэннинг отказывался говорить о войне. За него сказал другой. И теперь многим захотелось, чтобы у этой истории был другой конец.



Если подсудимый и тяготился приговором и угрозой смертной казни, виду он не подавал. Исполнял свои обязанности доверенного заключенного, словно суда и не было. Поддерживал в тюрьме строгий распорядок дня, содержал в чистоте обе комнаты отдыха, рычал на заключенных, если те не заправляли кровати по утрам или мусорили в камерах, поощрял чтение книг, газет и журналов, двух товарищей по несчастью – одного белого, другого черного – обучал грамоте. Обеспечивал постоянную поставку хороших продуктов, главным образом со своей фермы. Когда не был занят тюремными проблемами, часами играл с Леоном Колливером в криббидж, читал романы и дремал. Ни разу не пожаловался ни на решение суда, ни на судьбу.

После процесса Питу стало приходить гораздо больше писем. Почти из каждого штата писали пережившие ужасы войны на Филиппинах ветераны. Это были длинные послания, в них солдаты рассказывали свои истории. Они поддерживали Пита и ужасались при мысли, что героя собираются казнить. Пит отвечал, но короткими записками – на большее не хватало времени, тратил на почту по два часа в день.

Письма детям, наоборот, становились длиннее. Сам он скоро из жизни уйдет, но его слова останутся с ними навечно. Джоэл не признался, что сомневается по поводу учебы на юридическом факультете. Стелла не написала, что удрала в Вашингтон, а занятия отложила. Декан в Холлинзе пересылал ей письма отца, а ее отправлял ему. Она не сказала даже Флорри, где теперь живет.

Однажды днем в разгар игры в криббидж появился Тик Поли и сообщил Питу, что пришел его адвокат. Бэннинг поблагодарил, но доиграл партию, заставив Джона Уилбэнкса прождать двадцать минут.

Когда они остались одни в кабинете шерифа, Уилбэнкс произнес:

– К среде нам нужно составить твою апелляцию.

– Какую апелляцию? – спросил Пит.

– Правильный вопрос. Это фактически не апелляция, поскольку нам нечего обжаловать. Но закон гласит, что в случаях, когда вынесен смертный приговор, процедура апелляции протекает автоматически. Поэтому мне надо кое-что составить.

– Какая-то бессмыслица. Как и многое в законе. – Пит распечатал пачку «Пэлл-Мэлл» и закурил.

– Не я сочинял законы, Пит, но правила есть правила, – возразил адвокат. – Документ будет очень коротким, я передам его в последнюю минуту. Хочешь прочитать?

– Что в нем будет сказано? Какие основания для обжалования?

– Оснований немного. Воспользуюсь испытанной формулировкой: «Вердикт вынесен без учета совокупности улик».

– На мой взгляд, улик было предостаточно.

– Правильно. И поскольку я был лишен возможности строить защиту на предположении о невменяемости, что прекрасно сработало бы, заявлять особенно нечего.

– Я не сумасшедший, Джон.

– Мы это обсуждали, и теперь поздно возобновлять спор.

– Мне не нравится мысль об апелляции.

– И почему я не удивляюсь?

– Меня приговорили мои сограждане, достойные люди из округа. У них на мой счет гораздо больше доводов, чем у каких-то судей из Джексона. Давай оставим их вердикт как есть.

– Мне необходимо что-то написать. Процедура автоматическая.

– Не подавай апелляцию, Джон. Ты меня слышишь?

– У меня нет выбора.

– Тогда мне придется нанять другого адвоката.

– Прекрасно, Пит! Просто замечательно! Хочешь прогнать меня после того, как процесс завершился? И нанять другого адвоката, чтобы так же, как на меня, надеть на него наручники? Спешишь на электрический стул, Пит? Кому придет в голову представлять тебя на данном этапе?

– Не подавай апелляцию.

Джон Уилбэнкс вскочил и бросился к двери.

– Подам, потому что таково правило, но больше не собираюсь понапрасну тратить время! Ты мне еще не заплатил за процесс.

– Я над этим работаю.

– Одни слова. Только и слышу.

Адвокат вышел в коридор и с треском захлопнул за собой дверь.



Апелляцию подали, Джон Уилбэнкс остался адвокатом Пита, но гонорара пока не получил. Апелляция вышла наитончайшей в истории Верховного суда штата Миссисипи. Во время процесса не возникло нарушений, и подсудимому нечего было обжаловать. Судебные власти часто критикуют за их неповоротливость. И в этом нашумевшем деле они не проявили спешки: чиновник получил указание изучить материалы процесса к назначенным на весну прениям. Джон Уилбэнкс проинформировал его, что не примет в них участия, поскольку ему нечего оспаривать.

8 апреля миновало, казнь не состоялась. В кафетерии распространился слух, будто задержка заранее спланирована и конкретная дата не назначена. И город перестал считать дни. Интерес к Питу Бэннингу начал угасать, весной на повестку дня встали более практичные аспекты жизни – виды на новый урожай. Распахивали и готовили под посев поля, внимательно следили за погодой. Составляя календари, фермеры постоянно смотрели на небо. Если посеять слишком рано – например, в конце марта, – могут пойти дожди и вымыть саженцы. Если слишком поздно – к 1 мая – растения изначально не разовьются как следует, и есть опасность подтоплений в октябре. Фермерство – всегда сплошные потери.

Давнишний старший работник Бэннинга Бафорд Провин стал каждое утро останавливаться у тюрьмы, чтобы выкурить с Питом сигарету. Они встречались за зданием: Бафорд прислонялся к дереву, а Пит стоял, расставив ноги, по другую сторону скрепленного цепью забора. Это был «двор» – небольшое квадратное грязное пространство, куда заключенных выводили подышать воздухом. Здесь же они встречались со своими адвокатами. Все, что угодно, лишь бы вырваться из тюрьмы.

9 апреля, то есть на следующий день после того, когда ему полагалось умереть, Пит обсуждал с Бафордом прогноз погоды, и они решили, что сеять семена нужно как можно быстрее. Бафорд уехал, а Пит долго смотрел вслед его грузовику. Он был доволен принятым решением, однако не сомневался, что урожая не увидит.



За день до получения диплома в Вандербилте, Джоэл сложил вещи в два мешка и покинул Нэшвилл. Сел в поезд до Вашингтона и нашел сестру в Джорджтауне. Стелла обрадовалась его приезду, сказала, что довольна своей работой – практически растит трех детей. Ее гостевой домик был слишком мал для еще одного постояльца, и хозяин не хотел, чтобы кто-то еще в нем останавливался. Поэтому Джоэл нашел комнату в дешевой гостинице рядом с Дюпон-серкл и нанялся официантом в дорогой ресторан. Когда позволяла работа Стеллы, они ходили с ней по городу и радовались, что находятся среди людей, которые понятия не имеют, откуда они взялись. В длинных письмах тете Флорри и отцу они объясняли, что находятся на летней подработке в Вашингтоне и их жизнь идет нормально. А об учебе потом.

4 июня Верховный суд штата Миссисипи единогласно утвердил осуждение и приговор Питу Бэннингу и отправил дело обратно судье Освальду. Неделей позднее он назначил казнь через тридцать дней – на 10 июля.

Это была последняя апелляция.





Глава 18




До 1940 года в штате Миссисипи приговоренных к смертной казни преступников вешали, и это был самый распространенный способ во всей стране. В некоторых штатах процедура происходила кулуарно, в других же это были общественные мероприятия. Крутые политики в Миссисипи считали, что показательная казнь – урок того, что может случиться, если человек переступает черту, и таким образом служит обузданию преступности. И во многих отношениях экзекуция превратилась в шоу. Местные шерифы определились: белых, как правило, стали вешать без свидетелей, а черных публично.

В период между 1818-м и 1940-м годами в штате повесили восемьсот человек, из которых восемьдесят процентов были черные. Это только по решению судов за изнасилования и убийства. Еще шесть сотен чернокожих линчевала действовавшая вне сферы закона и неподвластная ему толпа.

Тюрьму штата назвали в честь ее первого начальника Джима Парчмена. Это была большая хлопковая плантация площадью восемь тысяч акров в округе Санфлауэр в сердце Дельты. Тамошние люди не хотели, чтобы их дом прозвали округом смерти. У них были свои знакомые среди политиков. В результате вешать стали там, где совершались преступления. Не было узаконенных виселиц, опытных палачей и общепринятого порядка. Но и процедура была несложной: накинуть веревку человеку на шею и наблюдать, как он болтается. На местах возводилось все необходимое: стойки, перекладина, под ней люк. Шерифы вздергивали осужденного, толпа глазела.

Повешение – процедура быстрая и эффективная, однако не без проблем. Так, в 1932 году вешали белого по имени Гай Фэрли, и что-то пошло не так. Шейный позвонок не сломался, как следовало ожидать, и осужденный дергался, задыхался, плевался кровью и вопил, пока наконец не умер. Его казнь широко освещали и требовали реформ. В 1937 году еще один белый Трей Сэмсон сорвался с виселицы и, угодив в люк, мгновенно скончался от удара. А его оторвавшаяся голова подкатилась к ногам шерифа. Фотограф оказался рядом, и, хотя ни одна газета не решилась опубликовать снимок, он стал хорошо известен.

В 1940 году данной проблемой занялась законодательная власть штата. Компромисс был достигнут, когда все согласились, что штат перестанет вешать и перейдет к более современному способу казни. И поскольку было много противников убийства осужденных в Парчменской тюрьме, приняли решение построить мобильный электрический стул, который легко перевозить из округа в округ. Под впечатлением собственной находчивости законодатели быстро превратили проект в закон. Проблемы возникли, когда стало очевидно, что никто в округе ранее не пользовался электрическим стулом. И ни один известный электрический подрядчик не желал связываться со столь специфической и высокотехнологичной задачей.

Наконец нашлась фирма в Мемфисе, которая спроектировала первый в истории мобильный электрический стул. Получился аппарат с шестью сотнями футов высоковольтных проводов, пультом управления, собственным генератором, застежками шлема и электродиодами наподобие тех, что используются на стационарном электрическом стуле. Из округа в округ аппарат перемещался на построенном для таких случаев большом серебристом грузовике.

Палачом стал неряшливый человек по имени Джимми Томпсон, только что условно-досрочно освобожденный из тюрьмы, где отбывал наказание за вооруженное ограбление. Вдобавок к тому, что он был бывшим заключенным, он был еще бывшим моряком, бывшим заправилой плавучего театра, бывшим гипнотизером и пьяницей. Работу получил благодаря политическому патронажу – лично знал губернатора. Заработок составлял сто долларов за казнь плюс деньги на расходы.

Томпсон любил попадать в объектив репортеров и с удовольствием давал интервью. На место он всегда приезжал заранее, выгружал электрический стул и пульт управления и позировал для фотографий с местными жителями. После первой казни он заявил корреспонденту, что «осужденный умер со слезами на глазах – так заботливо я с ним обошелся и так чисто сжег». Появились снимки, как помощники шерифа пристегивают к стулу осужденного за убийство жены чернокожего и тот умирает от удара электрическим током. Казни не были предметом демонстрации публике, но свидетелей хватало.

Вскоре стул получил прозвище «старина-электрик», и его слава росла. Это был редкий случай, когда штат Миссисипи оказался в чем-то впереди. Луизиана, позавидовав, сконструировала копию, однако остальные штаты примеру не последовали.

С октября 1940 года по январь 1947-го «старина-электрик» был в деле тридцать семь раз, и Джимми Томпсон колесил по штату со своим передвижным шоу. Опыт был далеко не идеальным, и хотя граждане гордились тем, как казнят преступников в их штате, уже начали раздаваться жалобы. Казни не походили друг на друга. То быстрые и, видимо, гуманные, то долгие и мучительные. В 1943 году случилась трагедия: Томпсон неправильно подключил электроды к ногам осужденного, и их охватил огонь. Сгорели брюки и кожа, помещение наполнил сильный дым, и зрители стали задыхаться. В 1944 году первый удар не убил заключенного. Джимми снова включил рубильник, затем опять. Через два часа бедняга был еще жив и испытывал страшную боль. Шериф попытался прекратить пытку, но палач не послушался – увеличил мощность генератора и прикончил несчастного последним разрядом.

В 1947 году «старину-электрика» установили в здании суда в Джексоне, округ Хиндс, где удар током получил приговоренный к смерти чернокожий.

И вот теперь в июле Джимми Томпсон со своим хитроумным устройством направился в округ Форд.



Этот вопрос часто задавали Джону Уилбэнксу, и он давал на него один и тот же честный ответ: очень мало шансов за то, что казнь не состоится. Ей ничто не может помешать, разве что просьба о помиловании, которую Уилбэнксы подали без ведома своего клиента губернатору. Помилование было его прерогативой, однако шансы на успех казались призрачными. Джон сопроводил просьбу письмом, в котором указал: он идет на этот шаг, только чтобы использовать все возможности правосудия. Джон неоднократно повторял, что, кроме губернатора, надеяться не на что. Ни на приостановление казни до конца рассмотрения апелляционной жалобы. Ни на юридические усилия в последнюю минуту. Ни на что.

Праздник 4 июля в Клэнтоне отмечали парадом. Десятки ветеранов в форме прошли по городу и раздавали детям конфеты. На лужайке перед зданием суда стояли мангалы для барбекю и лотки с мороженым. На балконе играл оркестр. В этом году предстояли выборы, кандидаты меняли друг друга у микрофона и давали обещания. Но праздник был все же скомкан, поскольку горожане не говорили ни о чем, кроме предстоящей казни. Джон Уилбэнкс с балкона отметил, что толпа на сей раз меньше, чем обычно.

8 июля, во вторник, Джимми Томпсон приехал на своем серебристом грузовике и поставил его возле здания суда. Разгрузил содержимое и поощрял всех, кто хотел посмотреть на аппарат. Как всегда, разрешал детям устраиваться на сиденье и позировать для фото. Стали собираться журналисты, и Джимми потчевал их рассказами о своих подвигах по всему штату. Объяснял в деталях, как проходит процедура, как от оставшегося в кузове генератора напряжение в две тысячи вольт побежит футов триста по переулку в здание суда, затем вверх по лестнице к залу, где рядом со скамьей присяжных будет находиться «старина-электрик».



К вечеру во вторник на поезде приехали Джоэл и Стелла. Флорри встречала их на вокзале. С перрона, ни на кого не глядя, они поспешили в красный коттедж, где их ждал приготовленный Мариэттой ужин. Настроение было мрачное, они почти не разговаривали. О чем? Реальность медленно доходила до сознания, и они погружались в кошмар.



Утром в среду Никс Гридли, остановившись у здания суда, не удивился, обнаружив около «старины-электрика» небольшую толпу зевак. Проныра Томпсон, как обычно, распинался об исключительных качествах своей машины, и Гридли вскоре ушел в тюрьму. Позвал Роя Лестера, и они через боковую дверь быстро вывели Пита Бэннинга и усадили на заднее сиденье патрульного автомобиля шерифа. Пит был без наручников, и, пока они ехали по Натчес-Трейс, никто не произнес ни слова. Вскоре шериф остановился, Рой выскочил из машины, чтобы купить кофе с печеньем, и они ели на ходу, не издавая ни звука.

Директор государственной больницы штата Миссисипи в Уитфилде ждал их у ворот. Никс пошел за ним по территории к сорок первому строению, где последние четырнадцать месяцев находилась Лиза Бэннинг. Их встретили два врача. Они поздоровались, и Пит последовал за ними. Дверь в кабинете закрыли, и доктор Хилсебек сказал:

– К сожалению, мистер Бэннинг, ваша жена плохо себя чувствует. И ваш визит только усугубит ситуацию. Она совершенно ушла в себя и ни с кем не хочет разговаривать.

– Я вынужден был приехать, – ответил Пит. – Другой возможности не представится.

– Понимаю, – кивнул врач. – Только не удивляйтесь тому, как она выглядит. И не ждите особенной реакции.

– Как много ей известно?

– Мы рассказали ей все. У нее наблюдалось улучшение до того, как несколько месяцев назад она узнала об убийстве. Новость ее подкосила, и состояние продолжает ухудшаться. Две недели назад я говорил с шерифом. И после того, как стало ясно, что казнь неизбежна, мы пытались осторожно донести до нее эту новость. Не удалось. Она почти перестала есть, не сказала ни с кем ни слова. Если казнь состоится, последствия угадать невозможно. Мы крайне обеспокоены.

– Я хочу ее видеть.

– Хорошо.

Пит последовал за сопровождающими по коридору и поднялся на лестничный пролет. У двери без таблички их поджидала медицинская сестра. Хилсебек кивнул ей на Пита, тот открыл дверь и вошел в палату. Сестра и врач остались ждать в коридоре.

Помещение освещала тусклая лампа под потолком. Окон не было. Единственная дверь открывалась в крохотную ванную. На кровати с деревянной рамой сидела подпертая подушками Лиза Бэннинг, бодрствовала и ждала. На ней был обернутый простыней серый выцветший халат. Пит осторожно приблизился и сел в ногах. Она пристально, словно опасаясь, посмотрела на мужа и ничего не сказала. Лизе было почти сорок лет, но выглядела она гораздо старше: волосы поседели, щеки ввалились, потускневшую кожу избороздили морщины. В комнате было темно и спокойно.

– Я приехал попрощаться, – наконец произнес Пит.

– Я хочу видеть детей, – отозвалась жена неожиданно твердым тоном.

– Обещаю, они приедут через день или два после того, как меня не станет.

Лиза закрыла глаза и, словно с облегчением, вздохнула. Пит стал поглаживать ее ногу через простыню. Она не отвечала.

– С детьми все будет в порядке. Они сильные, и нас переживут.

По ее щекам побежали слезы, стали капать с подбородка. Лиза не пыталась их вытереть, Пит тоже. Наконец она прошептала:

– Ты меня любишь, Пит?

– Да. Всегда любил и никогда не перестану.

– Можешь меня простить?

Пит уставился в пол и долго смотрел, не мигая. Затем кашлянул.

– Врать не буду. Много раз пытался, но не сумел. Я не могу тебя простить, Лиза.

– Пит, пожалуйста, скажи, что прощаешь меня перед тем, как уйдешь.

– Извини. Я люблю тебя и сойду в могилу с любовью к тебе.

– Как в прежние дни?

– Как в прежние дни.

– Что с ними сталось, Пит? Почему мы не можем быть вместе? И с нашими детьми?

– Мы знаем ответ, Лиза. Слишком много всего случилось. Прости.

– И ты меня прости.

Она разрыдалась, Пит придвинулся и нежно ее обнял – такую хрупкую, худенькую – и на мгновение вспомнил скелеты, которые ему приходилось хоронить на Батане. А ведь когда-то они были здоровыми солдатами, но изголодались до того, что весили не более сотни фунтов. Пит прогнал эти мысли и вспомнил тело Лизы в те славные дни, когда не мог оторвать от нее рук. Как бы он хотел вернуть то время, когда в них постоянно горело желание и они не упускали ни одной возможности слиться воедино.

Наконец Пит не выдержал и тоже расплакался.



Последний ужин был приготовлен Ниневой – только самое любимое: свиные отбивные, картофельное пюре с соусом из жаркого и бамия. Пит приехал затемно с шерифом и Роем, который сел на веранде в плетеное кресло и стал ждать.

Нинева накрыла в столовой и в слезах ушла. Эймос, попрощавшись, отвел ее домой.

Пит поддерживал разговор главным образом потому, что остальные почти ничего не говорили. Да и что говорить в такой ужасный момент? Флорри ничего не лезло в рот. Джоэл и Стелла тоже не могли похвастаться хорошим аппетитом. Пит же, наоборот, проголодался и, разрезая отбивную, рассказывал о своем визите в Уитфилд.

– Я сообщил вашей матери, что вы приедете к ней в пятницу, если это вас устроит.

– Приятная будет встреча, – вздохнул Джоэл. – С утра похороним тебя и сразу рванем к маме в дурдом.

– Вы ей нужны, – произнес Пит, прожевывая отбивную.

– Мы уже пытались. – Стелла не прикоснулась к еде. – Но ты вмешался. Почему?

– Давай не будем пререкаться во время нашего последнего ужина.

– Хорошо, – согласилась дочь. – Бэннинги никогда не пререкаются. Они сжимают зубы и упорно идут вперед, не сомневаясь, что все утрясется, тайны останутся под землей, жизнь когда-нибудь наладится и никто не узнает, почему мы оказались в таком жутком положении. Злость исчезнет, на вопросы никто не ответит. Мы, Бэннинги, самые крутые. – Ее голос сорвался, она вытерла лицо.

Пит не обратил на ее слова внимания.

– Я встречался с Джоном Уилбэнксом. Он убедил меня, что все в порядке. Бафорд держит урожай под контролем и вскоре встретится с Флорри, чтобы заверить, что работа идет, как надо. Земля теперь на ваше имя и останется в семье. Доход будет поделен, и к Рождеству вы получите чеки.

Джоэл положил на стол вилку.

– То есть жизнь продолжается? Так, отец? Завтра штат тебя убьет, на следующий день мы тебя похороним и вернемся в свои маленькие мирки, словно ничего не случилось?

– Все когда-то умирают, Джоэл. Мой отец не дотянул до пятидесяти лет. Его отец тоже. Бэннинги долго не живут.

– Успокоил, – проговорила Флорри.

– Бэннинги мужчины, – поправился Пит. – Женщины живут дольше.

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом, а не о смерти? – попросила Стелла.

– Конечно, – отозвался брат. – Погода, урожай, религия. Что тебе ближе в этот страшный час?

– Не знаю. – Она приложила платок к глазам. – Не могу поверить, что мы за столом, пытаемся есть, хотя знаем, что вместе в последний раз.

– Надо быть сильной, Стелла, – сказал Пит.

– Я пыталась, – ответила дочь. – Или притворялась, что сильная. Но в голове не укладывается, что все это происходит с нашей семьей. Почему ты это сделал?

Последовала долгая пауза, пока обе женщины утирали слезы. Пит подцепил на вилку пюре и проглотил.

– Я так понимаю, ты собираешься унести свои тайны в могилу, отец? Даже в свой последний час не хочешь рассказать, чтобы мы весь остаток жизни гадали, почему ты убил Декстера Белла?

– Я говорил, что не желаю это обсуждать.

– Ты должен нам объяснить! – потребовала Стелла.

– Я ничего тебе не должен! – рассердился Пит и, стараясь успокоиться, глубоко вздохнул. – Извини. Я не буду это обсуждать.

– У меня вопрос, – тихо произнес Джоэл. – И поскольку это мой последний шанс тебя спросить, и он касается чего-то такого, что будет меня мучить весь остаток жизни, я все-таки задам его. Ты видел на войне много ужасов, страданий и смертей, сам убивал в бою. Становится ли от этого солдат бесчувственным, начинает ли меньше ценить жизнь? Достиг ли он того предела, когда смерть представляется не важным событием? Я не осуждаю, отец, мне просто любопытно.

Пит отправил в рот кусок отбивной и, обдумывая вопрос, прожевал.

– Наверное, я достиг того момента, когда сознаешь, что смерть неизбежна. Если это происходит в бою, то солдат принимает судьбу и воюет упорнее. Я потерял друзей. Многих даже хоронил. Поэтому перестал заводить новых. А сам выжил. И благодаря тому, через что мне пришлось пройти, стал еще больше ценить жизнь. Но вместе с тем пришел к мысли, что смерть – это часть жизни. Все достигают конца. Некоторые раньше других. Я ответил на твой вопрос?

– По сути, нет. На него, вероятно, не существует ответа.

– По-моему, мы договорились не говорить о смерти, – заметила Флорри.

– Жизнь не дешевка, – продолжил Пит. – Каждый день – подарок. Не забывайте об этом.

– А как быть с жизнью Декстера Белла? – спросил Джоэл.

– Он заслужил смерть. Ты этого никогда не поймешь, но, полагаю, наступит день, когда тебе станет ясно: жизнь полна такого, что неподвластно сознанию. Никому не гарантировано понимание всего, что есть на свете. Существует множество тайн. Принимайте их такими, какие они есть, и двигайтесь вперед.

Пит вытер губы и отодвинул тарелку.

– У меня вопрос, – произнесла Стелла. – Тебя запомнят в нашем городе. И не за праведные дела. Твоя смерть, очевидно, превратится в легенду. Каким ты хочешь, чтобы тебя запомнили?

– Добрым семьянином, сотворившим двух красивых детей, – улыбнулся отец. – Пусть говорят что угодно. О вас ничего дурного не скажут. Я горд, потому что есть ты и твой брат.

Стелла закрыла лицо салфеткой и всхлипнула. Пит медленно поднялся.

– Мне пора. У шерифа был долгий день.

У Джоэла по щекам катились слезы. Он обнял отца.

– Будь сильным, – сказал ему Пит.

Стеллу душили слезы, она не могла встать. Пит наклонился и поцеловал ее в макушку.

– Хватит реветь. Будь сильной ради матери. Настанет день, и она вернется домой. – Он обратился к Флорри: – Увидимся завтра.

Сестра кивнула. Хлопнула входная дверь. Все еще больше расплакались. Джоэл выскочил на крыльцо и смотрел вслед машине шерифа, пока она не скрылась из виду.





Глава 19




В четверг 10 июля, в день, который судья Освальд назначил вторым для исполнения приговора, Пит Бэннинг проснулся на рассвете и закурил. Рой Лестер принес ему чашку кофе и спросил, не хочет ли он позавтракать. Пит отказался. Рой поинтересовался, хорошо ли он спал, и он ответил, что нормально. Нет, ему ничего от Роя теперь не нужно, но все равно спасибо. С противоположной стороны коридора его окликнул Леон Колливер и предложил напоследок партию в криббидж. Мысль Питу понравилась, и они установили между камерами доску. Пит напомнил соседу, что тот проиграл ему два доллара тридцать пять центов и до сих пор не отдал. Леон заявил, что Пит не заплатил ему за левое спиртное, которое они пили последние девять месяцев. Игроки пожали друг другу руки и решили, что квиты.

– Не могу поверить, что это действительно случится, – признался Леон, сдавая карты.

– Закон есть закон. Иногда он за тебя, а порой против.

– В данном случае он кажется несправедливым.

– Кто сказал, что жизнь вообще справедлива?

После нескольких ходов Леон достал фляжку.

– Тебе, может, и не надо, а я выпью.

– Я пасс, – ответил Пит.

Открылась дверь, и на пороге появился Никс Гридли. Он выглядел обеспокоенным и усталым.

– Могу что-нибудь для тебя сделать, Пит?

– Ничего не приходит в голову.

– Ладно. В какой-то момент нужно следовать программе, чтобы знать, чего ждать дальше.

– Позднее, Никс. Сейчас я занят.

– Понимаю, – кивнул шериф. – У тюрьмы куча репортеров. Все желают знать, собираешься ли ты что-нибудь сказать.

– О чем мне с ними говорить?

– Так я и предполагал. И еще звонил Джон Уилбэнкс. Хочет прийти.

– С меня довольно Джона Уилбэнкса. Нам больше нечего обсуждать. Скажи ему, что я занят.

Шериф покосился на Леона, повернулся и вышел.



Солдаты стали собираться в полдень. Приезжали из соседних округов – дорога недолгая, два-три часа. Прибывали из других штатов – провели за рулем всю ночь. В одиночку на грузовиках или компаниями в легковушках. Прибывали в форме, которую когда-то с гордостью носили, в комбинезонах, хаки, в костюмах с галстуками. Все были без оружия – никто не желал устраивать скандал, но стоило их герою сказать только слово, и они ринулись бы в бой. Люди приехали оказать ему честь, потому что он сражался за них. Хотели с ним попрощаться.

Они ставили машины вокруг здания суда, потом на площади, а когда не хватило места, на всех прилегающих улицах. Собирались в группы, приветствовали друг друга и с неприязнью косились на горожан, которые им откровенно не нравились, потому что это они приговорили к смерти героя. Они заполнили коридоры здания суда и поглядывали на закрытые двери зала. Сидели в кафе, убивая время, мрачно говорили друг с другом, но не с горожанами. Толпились у серебристого грузовика, рассматривая тянувшиеся в дом провода. Качали головами, размышляя, как бы все это остановить, и ждали. Сверкали глазами на полицейских и помощников шерифа – вооруженных людей, которых прислали из соседних округов.

Губернатором в это время был Филдинг Райт, сделавший успешную политическую карьеру юрист из Дельты. Он заступил на пост восемь месяцев назад после того, как умер его предшественник, и теперь ждал выборов, чтобы получить мандат на полновесный четырехлетний срок. В четверг после ленча Райт встретился с генеральным прокурором, и тот заверил его, что в судебной сфере не осталось никаких возможностей остановить казнь.

Губернатор Райт получал потоки писем – авторы просили, даже требовали, чтобы он помиловал Пита Бэннинга. Другие же настаивали на применении закона по всей строгости. Райт считал противников своего избрания слабыми и не хотел политизировать вопрос о казни, но, как большинство людей, его заинтересовало дело Пита. Он покинул офис в столице штата и отправился к месту казни на «кадиллаке» 1946 года, которым управлял его личный водитель и помощник. За ними на север последовала раскрашенная в соответствующие цвета машина с двумя полицейскими. Они ненадолго остановились в Гренаде, где губернатор встретился со своим именитым сторонником. Затем с такой же целью в Оксфорде. В Клэнтон они прибыли около пяти часов и объехали площадь. Губернатора поразило, сколько людей находилось у газона возле здания суда. А шериф заявлял, будто все под контролем и дополнительных полицейских сил не требуется.

Прошел слух, что приехал губернатор, и у здания тюрьмы образовалась новая толпа, на сей раз в основном из репортеров. Когда Райт вылез из машины, засверкали вспышки, и на него посыпались вопросы. Он улыбнулся и, не обращая на журналистов внимания, быстро вошел внутрь. Никс Гридли ждал его в своем кабинете. Рядом – Джон Уилбэнкс и сенатор законодательного собрания штата, союзник. Губернатор знал Уилбэнкса, который поддерживал одного из его соперников. Но в данном случае это не имело значения. Губернатор не хотел привносить политику в сегодняшнее мероприятие.

Рой Лестер привел осужденного, состоялось знакомство. Джон Уилбэнкс попросил сенатора выйти. То, что требовалось обсудить, его не касалось. Сенатор нехотя покинул кабинет. Губернатор принялся оживленно рассказывать, как во время какого-то события познакомился в Джексоне с отцом Пита. Понимал, насколько его семья была важна для этого округа и как ее все уважали.

Пит его слов не оценил.

– А теперь, мистер Бэннинг, к делу, – продолжил Райт. – Как вам известно, в моей власти изменить ваш смертный приговор на пожизненное заключение. И поэтому я здесь. Не вижу никакой пользы в том, чтобы вас казнить.

Бэннинг, внимательно выслушав, произнес:

– Спасибо, сэр, что приехали, но я не просил вас об этом.

– И никто другой. Я здесь по собственной воле и готов вас помиловать, но только при одном условии. Вы объясните мне, шерифу и своему адвокату, почему убили священника.

Пит сверкнул глазами на адвоката, словно уличив его в заговоре. Джон покачал головой. Тогда приговоренный посмотрел на губернатора и без всякого выражения проговорил:

– Мне нечего сказать.

– Речь идет о жизни и смерти, мистер Бэннинг. Неужели вы хотите через несколько часов сесть на электрический стул?

– Мне нечего сказать.

– Я говорю серьезно. Объясните свой поступок, и казнь не состоится.

– Мне нечего сказать.

Джон Уилбэнкс вздохнул и отошел к окну. Никс Гридли с шумом выдохнул, словно говоря: «Я же предупреждал». Губернатор в упор посмотрел на Пита, и тот, не моргнув, выдержал его взгляд.

– Как вам угодно. – Райт встал и вышел из кабинета. Не обращая внимания на репортеров, он покинул здание и отправился к местному врачу, где для него был накрыт ужин.



На город опустились сумерки, толпа у здания суда росла, улицы наполнялись людьми. Машинам не осталось места для проезда, и транспорту приходилось выбирать иные маршруты.

Рой Лестер поехал на патрульной машине в дом Милдред Хайлендер, где ждала Флорри, и вернулся с ней в тюрьму. Им удалось проскользнуть в заднюю дверь так, что репортеры их не заметили. Флорри отвели в кабинет шерифа, где ее обнял Никс Гридли. Ее оставили одну, а через несколько минут в комнате появился брат. Они сидели друг против друга, касаясь коленями.

– Тебя покормили? – тихо спросила Флорри.

– Предложили поужинать, но я отказался. Нет аппетита.

– Что хотел губернатор?

– Наверное, заехал попрощаться. Как дети?

– Дети? А чего ты ожидал? В полном раздрае. В отчаянии, и их нельзя винить за это.

– Скоро все закончится.

– Для тебя – да, но не для нас. Ты уйдешь в ореоле славы, а нам предстоит собирать себя по кускам и гадать, почему, черт возьми, это случилось?

– Прости, Флорри. У меня не было выбора.

Сестра, кусая губы, вытерла глаза. Ей хотелось наброситься на брата, выложить все, что в ней накопилось, и в то же время – обнять, чтобы он знал: родные любят его. Пит взял Флорри за руку.

– Есть нечто такое, что тебе необходимо знать, – сказал он.





Глава 20




У осужденного была всего одна просьба. Он хотел пройти от тюрьмы до здания суда – короткое расстояние в два квартала, но долгий путь до могилы. Ему казалось важным проделать этот путь с высоко поднятой головой и свободными от наручников руками, демонстрируя, как храбро он встретит смерть, от которой столько раз ускользал. Проявить отвагу, которую немногие могли оценить. Он умрет гордо, без обид и сожалений.

В восемь часов вечера Пит в белой рубашке и брюках цвета хаки вышел из главной двери тюрьмы. Рукава закатаны, поскольку было жарко и влажно. Рядом Рой Лестер и Рэд Арнет, впереди шериф, перед которым, освобождая путь, расступались люди. Единственные звуки – от всполохов вспышек и щелчки фотоаппаратов. Ни избитых вопросов репортеров, ни возгласов поддержки, ни криков с угрозами и проклятиями. Затем они повернули к площади и зашагали посреди улицы, а за ними следовали любопытные. Выстроившиеся по бокам солдаты вставали по стойке «смирно» и отдавали честь. Пит удивленно поднял голову и мрачно кивнул. Шел неторопливо, без спешки, однако твердо, не колеблясь.

Когда осужденный и сопровождающие достигли площади, шум стих. Никс кричал, чтобы люди отступили и дали дорогу, и все слушались. Поворот на Мэдисон-стрит мимо кафетерия – и процессия двинулась за ними.

Впереди замаячило освещенное, готовое принять их здание суда. Самый главный в округе дом, где свершалось правосудие и оберегались права людей. В молодости Пит участвовал в заседании коллегии присяжных, и этот опыт ему надолго запомнился. Он с товарищами, следуя закону, вынес справедливый вердикт. А теперь закон требовал его самого.

Полицейские оцепили главный подход к зданию суда. По нему протянулись электрические провода. В серебристом грузовике гудел генератор, но Пит, проходя мимо, этого как будто не заметил. Вслед за Никсом он переступил через тянувшиеся за дом провода. Его удивило количество людей, особенно солдат, но он смотрел прямо перед собой, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из знакомых.

Они медленно приблизились к зданию суда и ступили внутрь. Теперь в нем было пусто – полиция блокировала все двери и не пускала любопытных. Никс не хотел устраивать спектакль и поклялся, что арестует любого, кого обнаружит внутри без разрешения. Они поднялись по главной лестнице и остановились перед дверями зала. Охранник открыл ее. Провода тянулись мимо кафедры к стулу.

«Старина-электрик» зловеще расположился у места присяжных, «лицом» к пустым скамьям, где обычно сидели зрители. На сей раз зрителей не было – только свидетели. Пит своим родным не разрешил прийти. От семейства Декстера Белла тоже никто не явился. Фотографов не пустил шериф, что чрезвычайно огорчило Джимми Томпсона, расположившегося за пультом рядом со своим любимым аппаратом. Столы убрали и вместо них поставили ряд стульев для свидетелей. Обвинитель Майлз Труитт сел рядом с судьей Освальдом. Следующим – губернатор Райт, который прежде не видел казни и решил ради такого случая задержаться в городе. Понимал, ему нужно наблюдать за исполнением приговора, раз за него с таким жаром выступали избиратели. Далее разместились отобранные Никсом Гридли четыре репортера, включая Харди Кейпли из мемфисского «Пресс-Ятагана».

Джона Уилбэнкса не было, потому что так захотел он сам. Пит утвердил его в качестве свидетеля, однако тот не пожелал участвовать в казни. Дело закрыто, и он надеялся, что проблемы Бэннинга его больше не коснутся. Хотя сильно сомневался: Джон предвидел, что его еще настигнут юридические последствия общения с Питом. А пока они с братом расположились на балконе своей конторы, смотрели на здание суда и пили виски.

Пита подвели к стоявшему рядом со «стариной-электриком» деревянному стулу, и он сел.

– Эта та часть работы, мистер Бэннинг, которую я не люблю, – произнес Джимми Томпсон.

– Ты бы лучше заткнулся и делал свое дело! – бросил Никс Гридли. Томпсон с его представлениями сидел у него в печенках.

В полной тишине палач выстриг армейской парикмахерской машинкой волосы осужденного как можно ближе к черепу. Темно-каштановые и седые пряди пучками падали на рубашку и руки Пита, и Томпсон ловко смахивал их на пол. Он закатал штанину на левой ноге Бэннинга и освободил от волос кожу на икре. Пока он занимался этим, никто не проронил ни звука, только гудела парикмахерская машинка. Наблюдавшие за его действиями люди почти ничего не знали о процедуре казни. Томпсон же был профессионалом и толково исполнял свои обязанности. Он выключил машинку и кивнул на «старину-электрика».

– Пожалуйста, сядьте.

Пит сделал два шага и опустился на массивный деревянный трон. Томпсон обернул его запястья толстыми кожаными ремнями. Затем то же проделал с поясом и лодыжками. Из корзины достал две влажные губки, приложил к икрам и пристегнул широкими ремнями с электродами. Губки обеспечивали надежную токопроводимость.

Пит закрыл глаза и тяжело задышал.

Томпсон наложил четыре влажные губки ему на голову. Вода потекла вниз по лицу, и палач извинился за причиняемые неудобства. Пит промолчал. Наголовник был из металла и напоминал футбольный шлем. Когда палач водрузил его на место, Пит поморщился – это было его первое проявление недовольства с начала всей процедуры. Когда губки оказались под наголовником, Томпсон подтянул его покрепче, присоединил провода и повозился с ремнями. Он будто нарочно тянул время. Но поскольку ни Никс, ни кто-либо другой не знали порядка действий, они лишь наблюдали. В душном помещении стало еще жарче, и все вспотели. Из-за этого кто-то приоткрыл четыре высоких окна с каждой стороны и их, к несчастью, забыли закрыть.

Томпсон чувствовал весь груз ответственности. Прежде он казнил в основном чернокожих бедняков, и никому бы не пришло в голову его судить, если бы во время процедуры случился какой-нибудь прокол. Живым никто не ушел. Однако экзекуция знатного богатого белого – совершенно иная ситуация, и он хотел проделать все безукоризненно. Томпсон взял черную повязку и спросил:

– Хотите, чтобы я завязал вам глаза?

– Нет.

– Хорошо.

Томпсон кивнул судье Освальду, тот встал, с листом бумаги в руке шагнул к осужденному и нервно кашлянул.

– Мистер Бэннинг, закон требует, чтобы я зачитал вам смертный приговор. По поручению окружного суда двадцать второго судебного округа штата Миссисипи я, судья Рейф Освальд, даю указание немедленно привести в исполнение смертный приговор Питу Бэннингу, осужденному за убийство первой степени, приговор которому был утвержден Верховным судом. Да смилостивится над ним Господь. – Бумага, когда он, не глядя на Пита, читал, дрожала в его руке. Произнеся последнее слово, судья сел.

С балкона, не веря собственным глазам, за происходящим наблюдали трое чернокожих. Истопник Эрни Доудл, уборщик здания суда Пенрод и Хоуп Пордью, уборщик церкви, распластались на животах и смотрели сквозь ограждение. Они жутко боялись – заметь их Никс Гридли, и не миновать им тюрьмы не меньше, чем на год. Томпсон кивнул шерифу, тот приблизился к Бэннингу и спросил:

– Пит, хотите что-нибудь сказать?

– Нет.

Гридли сделал шаг назад и вместе Роем Лестером и Редом Арнетом остался возле свидетелей. За ними стоял окружной коронер. Томпсон подошел к пульту управления, мгновение изучал его, а затем спросил у Никса:

– Есть основания отменить казнь?

Тот покачал головой:

– Никаких.

Томпсон повернул регулятор, генератор в серебристом грузовике загудел сильнее. Стоявшие рядом люди, поняв, что происходит, отпрянули. Высокое напряжение побежало по проводам и через секунды достигло «старины-электрика». Из пульта выдавался рубильник длиной пять дюймов, с красной пластмассовой рукояткой. Томпсон передвинул его вниз, и напряжение в две тысячи вольт ударило Пита. Все мышцы свело судорогой, он дернулся из пут и от страшной боли дико закричал. Этот крик потряс свидетелей. Облетел зал и продолжался несколько секунд, пока тело коверкала болезненная ярость. А затем эхом вылетел в окна и отразился в ночи.

Те, кто стоял с южной стороны здания у серебристого грузовика с генератором, впоследствии утверждали, что крика не слышали. Но те, кто находился с восточной и западной сторон и особенно с тыльной стороны, хорошо его различили и говорили, что никогда его не забудут. Джона Уилбэнкса крик поразил как гром.

– Господи, – пробормотал он и, подойдя к окну, посмотрел на испуганные лица стоявших у здания суда людей. Крик длился несколько секунд, но многим он показался вечностью.

Первый разряд должен был остановить сердце осужденного и лишить его сознания. Но справился ли он со своей задачей? Пита секунд десять колотило в конвульсиях, хотя за временем никто не следил. Когда Томпсон отключил напряжение, голова Пита свесилась направо, и он затих. И вдруг дернулся. Томпсон, как обычно, выждал секунд тридцать и опустил рубильник, посылая вторую дозу разряда. Пит выгнулся, но на сей раз слабее, и было ясно, что его организм сдается. Во время второго разряда температура тела подскочила до двухсот градусов по Фаренгейту, и органы стали расплавляться. Из глазниц хлынула кровь.

Томпсон отключил генератор и попросил коронера проверить, умер ли осужденный. Тот не двинулся с места – стоял с открытым ртом и смотрел на дьявольское выражение лица Пита. Никса Гридли тошнило, но он сумел сделать над собой усилие и отвернуться. Майлз Труитт, который на том самом месте, где стоял электрический стул, убеждал присяжных вынести смертный приговор, впервые выступал свидетелем во время казни. Так же, как губернатор. Ради политических целей он будет продолжать поддерживать смертную казнь, но в душе станет желать ее отмены, хотя бы для белых осужденных.

Хоуп Пордью на балконе закрыл глаза и заплакал. В качестве главного свидетеля он выступал против мистера Бэннинга и теперь чувствовал себя виноватым в его смерти.

После первого потрясения репортеры пришли в себя и принялись бешено строчить.

– Сэр, будьте любезны…

Томпсон раздраженно взглянул на коронера, который наконец обрел способность двигаться. Со стетоскопом в руке, который он позаимствовал у врача, категорически отказавшегося даже приближаться к месту казни, коронер подошел к «старине-электрику» и прослушал сердце казненного. Из глазниц Пита текла кровь вперемежку с какой-то жидкостью, и его белая рубашка быстро меняла цвет. Коронер не понял, бьется или нет сердце, и правильно ли он пользуется стетоскопом. Он хотел одного: чтобы осужденный был мертв. Он достаточно насмотрелся ужасов. Даже если Пит еще не умер, то скоро непременно умрет. Коронер отступил на шаг и произнес:

– Сердце не бьется. Этот человек умер.

Томпсон вздохнул с облегчением: казнь прошла гладко. За исключением вопля, от которого чуть не вылетели стекла, и расплавившихся глаз, все остальное ему приходилось видеть и раньше. Пит был его тридцать восьмой жертвой. Палач успел понять: двух одинаковых казней не бывает. Казалось, все уже случалось: обугленная кожа, сломанные в агонии кости, но всегда находилось что-то иное. И хорошо, что данный случай для штата прошел успешно. Томпсон быстро ослабил крепление наголовника и снял его с головы. Затем набросил на лицо жертвы ткань, чтобы скрыть кровь. И продолжал расстегивать ремни. Майлз Труитт и губернатор с облегчением откланялись. Репортеры следили за каждой деталью.

Никс отвел Роя Лестера в сторону и сказал:

– Я задержусь здесь – отправлю тело в помещение для панихиды. Обещал Флорри известить ее, когда все закончится. Она у себя в красном коттедже с детьми. Поезжай, сообщи.

Помощник посмотрел на него увлажнившимися глазами – ему явно было не по себе – и ответил:

– Сделаю, босс.



Более ста лет Бэннинги хоронили своих покойников на семейном кладбище, на покатом склоне холма недалеко от красного коттеджа. Простые надгробия выстроились у подножия платана – дерева, которое находилось здесь столько же, сколько члены их семьи. Задолго до рождения Пита кладбищу присвоили название «Старый платан». И мертвые члены семьи были не то что мертвы – они просто отправились «домой» к «Старому платану».

В пятницу 11 июля в десять часов утра у «Старого платана» собралась небольшая группа людей. Они смотрели, как в могилу опускали на веревках простой деревянный гроб. Накануне яму вырыле четыре работника Бэннингов и теперь опускали в нее покойного.

Могильный камень лежал рядом, и на нем уже значились годы жизни усопшего: «Питер Джошуа Бэннинг (02.05.1903–10.07.1947). И ниже слова: «Верный воин Господа».

Вокруг могилы стояли пятнадцать белых в лучших нарядах. Пришли строго по приглашению, а список составил сам Пит. Он же назвал время начала церемонии, указав, какие читать цитаты из Библии и какова должна быть конструкция гроба. Среди приглашенных был Никс Гридли, Джон Уилбэнкс с женой, друзья и, разумеется, Флорри, Стелла и Джоэл. Позади стояли домашние помошники: Нинева, Эймос и Мариэтта. Еще дальше – около сорока негров разных возрастов, чьи жизни зависели от Пита. Сначала белые пытались держаться и не проявлять чувств, черные даже не старались – заплакали, как только увидели, как снимают с катафалка гроб. Мистер Пит был их хозяином и достойным человеком, и они не могли поверить, что он ушел из жизни. В сороковых годах в штате Миссисипи жизнь семьи чернокожего зависела от доброй или злой воли того, кто владел землей. Бэннинги всегда вели себя честно и берегли работников. Негры удивлялись логике закона белых. Убить одного из своих! Какой в этом смысл?

Сорок четыре года назад Нинева помогала принимать роды, когда на свет появлялся Пит, и теперь едва могла стоять. Эймос ее поддерживал и утешал.

Священник был пресвитерианец. Молодой студент богословия из Тупело, друг кого-то из друзей, он был почти никак не связан с округом Форд. Никто не знал, каким образом Пит нашел его. Он прочитал молитву, был весьма многословен, и к тому времени, когда закончил, Стелла снова была в слезах. Она стояла между тетей и братом, и те ее поддерживали за плечи. После молитвы священник прочитал двадцать третий псалом, затем коротко рассказал о жизни Пита Бэннинга. О войне он распространяться не стал, лишь упомянул, что покойный награжден орденами. О суде за убийство и его результатах не говорил, зато десять минут толковал о добродетели, всепрощении, справедливости и других понятиях, которые мог едва увязать с тем, о чем рассуждал. Подошла Мариэтта и спела а капелла две первые строфы из «О благодати». У нее был красивый голос, и она часто пела в красном коттедже.

Когда священник объявил, что церемония окончена, присутствующие посторонились, чтобы пропустить команду с лопатами. Бэннинги не пожелали смотреть, как засыпают могилу, и, попрощавшись с друзьями, направились к машине. По дороге Джоэла остановил Никс Гридли и сообщил, что в городе еще много солдат. Они хотят прийти на могилу и оказать почести герою войны. Джоэл посоветовался с Флорри, и они решили, что Пит бы это одобрил.

Через час солдаты начали прибывать и шли в течение всего дня. По одному, небольшими группами, переговариваясь между собой шепотом. Двигались спокойно, с мрачным достоинством. Касались могильного камня и свеженасыпанного холмика земли, читали молитвы, произносили разные слова. А затем уходили в глубокой печали по человеку, с которым были знакомы очень немногие.





Часть 2

Свалка костей




Глава 21




Отель «Пибоди» был построен в Мемфисе в 1869 году и сразу стал центром высшего общества. Он был задуман в стиле изящного итальянского Ренессанса, и на его отделку не пожалели средств. Под потолком просторного вестибюля будто парили легкие балконы, в элегантно украшенных фонтанах плавали живые утки. Отель был, без сомнения, самым живописным объектом в Мемфисе и на сотни миль вокруг не имел конкурентов. Он сразу стал приносить прибыль, потому что денежные горожане немедленно потянулись в него выпить, пообедать, устроить бал, вечеринку, торжество, концерт или деловую встречу.

На рубеже столетий, когда в прошлом богатые хлопковые районы Арканзаса и Миссисипи начали восстанавливаться, «Пибоди» сделался излюбленным местом отдыха крупных плантаторов, приезжавших в город искать развлечений. По выходным и праздникам они сорили там деньгами, соперничая в утонченности стиля со своими приятелями горожанами из высшего класса. Порой привозили жен за покупками, иногда приезжали одни – встретиться по делу или повеселиться с любовницей.

Молва гласила: если расположиться в вестибюле «Пибоди» и просидеть там достаточно долго, можно увидеть всех, кто имел хоть какое-нибудь влияние в регионе.

Пит Бэннинг был не из Дельты и не претендовал на это. Он был уроженцем холмистого северного Миссисипи. Его семья владела землей и считалась известной, однако богатым он отнюдь не слыл. На социальной лестнице люди с холмов котировались на несколько пунктов ниже живших в сотне миль от них плантаторов. Первая поездка Пита в «Пибоди» состоялась по приглашению друга, с которым он познакомился, будучи курсантом военной академии США. Поводом было нечто вроде бала дебютанток, но истинное удовольствие Пит получил от выходных в Мемфисе.

Ему было двадцать два года, и он только что закончил военную академию США в Уэст-Пойнте. Несколько недель провел на ферме рядом с Клэнтоном, и тамошняя жизнь успела ему наскучить. Пит жаждал ярких огней, но был отнюдь не явившейся в город деревенщиной. Несколько раз ездил в Нью-Йорк и умел держаться в любом обществе. В Мемфисе было немного снобов, которые его бы смутили.

В 1925 году отель открыли после полного обновления. Пит знал, какая у него репутация, но внутри пока еще не был. За четыре года в Уэст-Пойнте его друг прожужжал ему все уши, какие там ослепительные вечеринки и красивые девушки. И он нисколько не преувеличивал.

Официальный праздник состоялся в главном бальном зале. По этому случаю Пит надел парадную форму и белый с головы до пят, с бокалом в руке, представлял собой впечатляющую фигуру среди гостей. Военная выправка, загорелое лицо и непринужденная улыбка, он легко вступал в разговоры и вскоре заметил, что на него заглядываются молодые женщины. Начался ужин, и Пит сел за столик с другими друзьями хозяина. Они пили шампанское, ели устрицы, болтали о пустяках и уж точно не о военной службе. Война окончена. В их стране мир, и он будет царить вечно.

Пока подавали ужин, Пит заметил девушку за соседним столом. Она сидела к нему лицом и всякий раз, когда он поднимал на нее глаза, тоже смотрела на него. Среди стольких ослепительных девушек она была, безусловно, самой красивой. Пит едва мог отвести от нее взгляд. И к концу ужина оба засмущались, что так откровенно таращились друг на друга.

Вскоре Пит выяснил, что девушку зовут Лиза Суини. Он пошел за ней в бар, представился, и они разговорились. Мисс Суини была из Мемфиса, ей исполнилось восемнадцать лет, но ее никогда не манили дебютантские глупости. Чего она действительно хотела, так это выкурить сигарету, однако не решалась в присутствии матери, которая старалась не спускать с нее глаз с противоположной стороны зала. Пит последовал за ней в патио у бассейна – Лиза как будто не сомневалась, что он ступает за ней шаг в шаг, – там они выкурили по три сигареты и пропустили по два напитка: она – мартини, он – виски.

Лиза только что окончила среднюю школу, но пока не решила, какой выбрать колледж. Она устала от Мемфиса, ее тянуло к чему-то большему, вроде Парижа или Рима, но это были только мечты. Пит спросил, разрешат ли ей родители встречаться с мужчиной на четыре года старше ее. Лиза пожала плечами. Последние два года она встречалась с теми, с кем хотела, но это были ребята из ее школы.

– Вы приглашаете меня на свидание? – улыбнулась Лиза.

– Да.

– Когда?

– В следующие выходные.

– Я согласна, мой воин.

Через шесть вечеров они вновь встретились в «Пибоди», выпили, пообедали, повеселились. На следующий день в воскресенье долго гуляли вдоль реки, не стесняясь, касались друг друга, затем бродили по городу. Лиза пригласила Пита поужинать у нее дома. Он познакомился с ее родителями и старшей сестрой. Мистер Суини работал в страховой компании и оказался довольно скучным человеком. В основном разговор вела его красивая жена. Это была странная пара, и Лиза уже несколько раз сказала, что хочет уехать из дома, как только представится возможность. Ее сестра училась в колледже где-то в Миссури. На этой стадии знакомства Пит решил, что Лиза – одна из мемфисских девушек, которые вьются вокруг отеля «Пибоди» в надежде заполучить богатого мужа. Он дал ясно понять, что сам не из богатых плантаторов. Его семейство владеет землей и выращивает хлопок, но их никак не сравнить с богатеями из Дельты. Поначалу Лиза пыталась что-то из себя строить, но, поняв, что Пит простой человек, бросила это занятие. Она была из обычной семьи, и ему было безразлично, много или мало у них денег. Пит увлекся Лизой и решил идти до победного конца. Что оказалось не трудной задачей. Лизе было безразлично, насколько велика ферма. Она нашла человека по душе и не собиралась его упускать.

В следующую пятницу они снова встретились в «Пибоди» поужинать с друзьями. Потом улизнули в бар, желая побыть вдвоем. И выпив, поднялись в номер Пита на седьмом этаже. У него и раньше были женщины, но лишь такие, которые работали в нью-йоркском публичном доме. Пит просто следовал принятой в Уэст-Пойнте традиции. Лиза оказалась девственницей, но готовой к перемене своего состояния, и с такой страстью бросилась в объятия Пита, что у того закружилась голова. Около полуночи он предположил, что ей пора возвращаться домой. Лиза заявила, что никуда не пойдет, проведет с ним ночь и хотела бы оставаться в его постели весь следующий день. Пит кивнул.

– А что ты скажешь родителям? – спросил он.

– Что-нибудь придумаю. Об этом не беспокойся. Их легко обмануть. И кроме того, они не ожидают от меня ничего подобного.

– Как хочешь. А теперь давай поспим.

– Давай. Понимаю, ты устал.

Целый месяц их страсть пылала так, что они забыли об окружающем мире. Каждые выходные Пит снимал номер в «Пибоди» и проводил в нем три ночи, часто вместе с Лизой. Ее друзья стали перешептываться, у родителей возникли подозрения. Все-таки был 1925 год, когда предполагалось, что юные девушки и их поклонники должны следовать определенным правилам. Лиза, как и ее приятели, эти правила знала. Но понимала также, как приятно их нарушить. Она любила мартини, сигареты, а больше всего запретный секс.

В воскресенье Пит повез Лизу в Клэнтон – познакомить с родными и показать семейную ферму. Хотя он не думал, что посвятит жизнь выращиванию хлопка. Военная служба – вот его призвание. Они с Лизой объедут весь мир. В это Пит верил в свои двадцать два года.

Его направляли в Форт-Райли в Канзасе, где ему предстояло занять офицерскую должность. Пит с нетерпением ждал отъезда в первое место прохождения службы, и вдруг ему в голову пришла мысль: ведь придется расстаться с Лизой. Он направился к ней домой, чтобы сообщить новость. Они понимали, что расставание наступит, но теперь разлука представлялась им невозможной. Когда Пит прощался с Лизой, оба расплакались.

Пит сел в поезд и оказался в Форте-Райли, а через неделю получил письмо, Лиза была немногословна и в первых строках сообщала, что беременна. Пит, не колеблясь, разработал план: заявил, что неотложные обстоятельства требуют его возвращения домой, и убедил командира одолжить ему машину. Ехал всю ночь и добрался до «Пибоди» к завтраку. Позвонил Лизе и сказал, что им надо бежать. Предложение ей понравилось, но она не знала, как выскользнуть из дома с чемоданом. Пит убедил ее забыть о чемодане – в Канзас-Сити много магазинов.

Поцеловав на прощание мать, Лиза приступила к осуществлению плана. Пит ее встретил, и они, смеясь, понеслись из города. В Тупело нашли телефон-автомат и позвонили миссис Суини. «Мама, извини меня за неожиданный сюрприз – мы с Питом сбежали. Мне восемнадцать лет, и я могу делать все, что хочу. Люблю тебя. Вечером позвоню еще и поговорю с папой». Когда они разъединились, мать плакала, а Лиза чувствовала себя счастливейшей девушкой в мире.

Оказавшись в Тупело, городе, который Пит хорошо знал, они решили пожениться. В Форте-Райли лучшее жилье предоставляли офицерам с семьями. И свидетельство о браке могло оказать им большую услугу. В здании суда округа Ли они написали заявление, уплатили пошлину и нашли мирового судью в его магазине рыболовных принадлежностей, где он раскладывал всякую мелочовку. Он вызвал в качестве свидетеля жену и, получив с них положенные два доллара, объявил мужем и женой.

Позже Пит позвонил своим родителям. Поскольку часы уже тикали, отмеряя время до появления их первенца, надо было как можно скорее назначить день свадьбы. Пит понимал: как только мать расскажет, что родился ее внук, соседи начнут изучать календарь, сравнивая даты, и если что-нибудь заподозрят, немедленно поползут слухи. Лиза посчитала, что церемония должна состояться за восемь месяцев до родов. Пусть кто-нибудь удивленно вытаращит глаза, но слухов точно не возникнет. Семь месяцев вызвало бы оторопь. Шесть – скандал.

Свадьба состоялась 14 июля 1925 года.

Джоэл родился 4 января 1926 года в военном госпитале в Германии. Пит просил назначить его на службу за границей, чтобы находиться как можно дальше от Мемфиса и Клэнтона. На родине ни одна живая душа не увидит свидетельства о рождении. Они с Лизой выждали шесть недель, прежде чем отправить домой телеграммы.



Из Германии Пита перевели обратно Форт-Райли, где он служил в двадцать шестом кавалерийском полку. Пит был превосходным наездником, однако начал задаваться вопросом, какую роль может играть кавалерия в современной войне. Будущим армии были танки и артиллерия. Но ему нравились лошади, и он продолжал служить в полку. Так что Стелла тоже родилась в Форте-Райли в 1927 году.

20 июня 1929 года в возрасте сорока девяти лет от инфаркта умер отец Пита. Болели оба ребенка Лизы, и она не смогла поехать на похороны в Клэнтон. Два года не была дома и предпочитала держаться от него подальше.

Через четыре месяца после смерти мистера Бэннинга рухнул фондовый рынок, и в стране началась «Великая депрессия». По кадровым офицерам крушение экономики почти не ударило. Работа, жилье, медицинское обслуживание и жалованье остались при них, хотя последнее немного снизилось. Пит и Лиза радовались его карьере и увеличению семьи и по-прежнему считали, что его будущее в рядах вооруженных сил.

В 1929 году рынок хлопка тоже сильно пострадал, и Депрессия тяжело ударила по фермерам. Приходилось занимать деньги, чтобы покрыть расходы, выплатить долги и накопить на посев в следующем году. Старшая сестра Пита, Флорри, жила в Мемфисе, но почти не интересовалась сельским хозяйством. На сев 1930 года Пит нанял бригадира, но ферма снова оказалась в убытке. На следующий год нанял другого и опять проиграл. Долги росли, и земля семейства находилась под угрозой.

Во время рождественских праздников 1931 года Пит и Лиза обсуждали мрачную перспективу ухода из армии и возвращения в округ Форд. Этого не хотели оба, особенно Лиза. Она не могла свыкнуться с мыслью, что придется жить в таком маленьком заштатном городишке, как Клэнтон, и, что самое неприятное, с матерью Пита. Женщины провели вместе не так много времени, но вполне достаточно, чтобы понять: им вместе не ужиться. Миссис Бэннинг была методисткой и в силу этого знала ответы на все вопросы, поскольку они прописаны в Библии. Вооруженная Божьим словом, она могла указать любому, как следует жить. Не кричала, не оскорбляла, но открыто судила.

Пит тоже не хотел с ней жить и лелеял мысль, что продаст ферму и откажется от сельского хозяйства. Но идея провалилась по трем причинам. Во-первых, не он владел фермой. Ее унаследовала от отца мать. Во-вторых, рынок недвижимости из-за депрессии замер, и продать ферму было бы сложно. И в‐третьих, без фермы матери негде было бы жить.

Пит любил армию, особенно кавалерию, и надеялся служить до самой отставки. Мальчишкой он убирал хлопок и много времени проводил в поле, однако хотел иной жизни. Посмотреть мир, может, поучаствовать в парочке войн, заработать медали и сделать жену счастливой.

Поэтому Пит занял еще денег и взял третьего помощника. Урожай уродился прекрасным, рынок стоял крепко, но в начале сентября полили сильные, как муссоны, дожди и все смыли. В 1932 году вообще ничего не уродилось, а банки требовали деньги обратно. Мать слабела и почти лишилась способности ухаживать за собой.

Пит и Лиза обсуждали, не переехать ли в Мемфис или в Тупело – куда угодно, лишь бы подальше от Клэнтона. В крупном городе больше возможностей, лучше школы, насыщеннее социальная жизнь. Пит мог бы управлять фермой и наезжать к ним. Но возможно ли это? В сочельник они с Лизой думали, как провести вечер, когда принесли телеграмму от Флорри. Она сообщала трагическую новость: накануне, скорее всего от воспаления легких, умерла их мать. Ей было всего пятьдесят лет.

Вместо того чтобы разворачивать подарки, они наспех собрали чемоданы и отправились в Клэнтон. Мать похоронили у «Старого платана», рядом с мужем. А Пит с Лизой приняли решение остаться в Клэнтоне и не возвращаться в Форт-Райли. Пит ушел со службы, оставшись в резерве.

В мире гремели войны, японцы захватывали Азию и в прошлом году напали на Китай. Гитлер строил заводы, где производили танки, самолеты, подводные лодки, пушки – все, что требовалось для агрессивной войны. Коллеги Пита в армии были обеспокоены тем, что происходит в мире. Многие предрекали неизбежность большой войны.

Сняв форму и вернувшись в Клэнтон спасать ферму, Пит не скрывал пессимизма. У него набралось долгов, которые нужно отдавать. Депрессия прочно обосновалась в США и держала народ за горло. Страна была плохо вооружена и не имела средств наладить военное производство.

Но если война разразится, он не останется на ферме и отправится на фронт.





Глава 22




После двух подряд небывалых урожаев 1925 и 1926 годов Джейкоб Бэннинг решил построить хороший дом. Тот, который Пит и Флорри знали с детства, был возведен до Гражданской войны, а потом к изначальной части постоянно что-то пристраивалось. Он был лучше большинства жилищ в округе, но, заполучив деньги, Джейкоб захотел заявить о себе и возвести нечто такое, чем соседи будут восхищаться еще долго после его смерти.

Он нанял архитектора из Мемфиса и утвердил проект в величественном стиле колониального возрождения: два этажа, красный кирпич, фронтон вразлет и широкая колоннада с фасада. Дом возвели на невысоком холме неподалеку от дороги, чтобы с нее могли любоваться постройкой, но шум транспорта не мешал жильцам.

После смерти Джейкоба и его жены дом остался во владении Лизы, и она хотела наполнить его детьми. Пит с энтузиазмом поддержал ее желание, но результат оказался плачевным. У Лизы в Форт-Райли случился выкидыш, затем еще, после того как они переехали на ферму. Несколько месяцев на нее накатывали приступы мрачности, и она проливала потоки слез, но вскоре, к величайшей радости мужа, стала прежней энергичной Лизой. У нее, как и у мужа, была всего одна сестра, и они считали, что жизнь маленьких семей скучна. Лиза мечтала о пяти отпрысках, Пит говорил о шести – по три каждого пола, – и они занимались супружеской близостью с яростной решимостью.

Пит, когда не лежал в постели с женой, старательно приводил в порядок ферму. Часами пропадал в поле, сам занимался физическим трудом, подавая работникам пример. Он очистил землю, заново построил конюшню, починил служебные постройки, огородил территорию, купил скотину и, как правило, трудился от рассвета до заката. Встретился с банкирами и прямо заявил им, что денег придется подождать.

Погода в 1932 году была ему на руку, и работники собрали богатый урожай. Рынок тоже благоприятствовал, и впервые за долгий период ферма вздохнула свободно. Пит вернул банкам деньги, а часть выручки вложил в землю. Бэннинги владели двумя участкам по 640 акров каждый, и если расчистить часть пространства, то можно вырастить еще больший урожай хлопка. Впервые в жизни Пит начал сознавать долгосрочный потенциал своего наследства.

Питу принадлежал один участок, Флорри другой, и они договорились, что он будет возделывать ее землю за половину прибыли. В 1934 году она построила красный коттедж и переехала на ферму из Мемфиса. Ее появление оживило место. Ей нравилась Лиза, и поначалу они дружили.

Лиза не скучала. Она упивалась материнскими обязанностями, хотя все ее попытки увеличить семью заканчивались неудачей. Пит научил ее ездить верхом, построил конюшню и поселил в нее лошадей и пони. Вскоре Джоэл и Стелла научились держаться в седлах, и они втроем совершали долгие прогулки по ферме и прилегающей округе. Пит показал жене, как стрелять, и они вместе охотились на птиц. А по воскресеньям ловили в реке рыбу.

Если Лиза и скучала по большому городу, то жаловалась редко. В тридцать лет у нее был муж, которого она обожала, и Бог благословил ее двумя замечательными детьми. Она жила в красивом доме посреди полей, которые обеспечивали семье безбедное существование.

Но привыкшей в юности к веселым компаниям, ей не хватало общения. Рядом не было ни сельского клуба, ни отеля, ни танц-клубов и приличных баров. Вообще никаких баров, потому что округ Форд, как и весь штат Миссисипи, был сух, как прожаренная на солнце кость. В городах и восьмидесяти двух округах продажа спиртного была запрещена. Греховодникам приходилось полагаться на бутлегеров, недостатка в которых не было, или на друзей, привозивших горячительное из Мемфиса.

Общественную жизнь определяла церковь. В случае с Бэннингами – методистская, вторая по числу прихожан в Клэнтоне. Пит требовал, чтобы они аккуратно посещали службы, и Лиза привыкла к порядку. Ее воспитали в вольных традициях епископальной церкви, но последователей таковой – истовых не очень – в Клэнтоне не было. Сначала Лизе претила узость методистского учения, но вскоре она поняла, что могло быть и хуже. В стране действовали более строгие направления христианства: баптисты, пятидесятники, христовы церкви c более основательными правилами, чем у методистов. Лишь пресвитерианцы казались чуть менее упертыми. Если бы в городе нашелся хоть один католик, он благоразумно держал бы свою веру в секрете. А ближайший еврей проживал в Мемфисе.

Люди отличались друг от друга, и о них судили по их вероисповеданию. И порицали тех, кто не придерживался никакого. Лиза влилась в общину прихожан методистской церкви и стала ее активным членом. Чем еще она могла заняться в Клэнтоне?

Но, несмотря на происхождение мужа, Лиза была еще долго чужой. Местные не доверяли человеку, если их деды не были знакомы с его дедами. Лиза исправно ходила на службы, и со временем они стали ей нравиться, особенно музыка. Вскоре ее позвали в собиравшийся раз в месяц женский кружок по изучению Библии, просили помогать с организацией свадеб, она участвовала в важных похоронах. В город весной на Праздник Возрождения приехал странствующий проповедник, и Пит предложил ему на неделю их гостевую комнату. Проповедник оказался приятным человеком, и женщины завидовали Лизе, что рядом с ней находится такой молодой харизматичный священник. Пит внимательно следил за ситуацией и вздохнул с облегчением, когда неделя закончилась.

Но закончилось одно возрождение, впереди маячило новое. У методистов в году их было два, у баптистов три, а пятидесятники, казалось, были в процессе постоянного возрождения. Не реже двух раз в году очередной уличный проповедник ставил палатку около гастронома неподалеку от площади и каждый вечер страстно вещал через громкоговоритель. Нередко сторонники одной церкви «наносили визит» в другую, если в городе появлялся яркий оратор. По воскресеньям все церкви устраивали двухчасовые утренние службы, а прихожане некоторых собирались еще и по вечерам. (Это в церквях для белых, черные же молились целый день и по ночам.) Обычным делом считались молитвенные встречи по средам. А также возрождения, летние библейские чтения, похороны, свадьбы, годовщины, крещения – порой Лиза чувствовала, что устает от церковных забот.

Она просила, чтобы они с мужем иногда уезжали из города, и если Флорри соглашалась присмотреть за детьми, отправлялись в «Пибоди» и все выходные развлекались. Иногда к ним присоединялась Флорри и дети, и семья радовалась большому городу, особенно его огням. Пару раз по совету Флорри все садились в поезд и уезжали на неделю в Новый Орлеан.

В 1936 году на Юге наблюдалась колоссальная разница в обеспечении электричеством городов и сельской местности. Города обеспечивались электроэнергией на девяносто процентов, поселки и сельская местность – всего на десять. В Клэнтон провода протянули в 1937 году, однако остальная территория округа была по-прежнему во тьме. Наезжая в Мемфис или Тупело за покупками, Лиза и другие женщины с ферм поражались наводнившими рынок новыми устройствами – радиоприемниками, проигрывателями, холодильниками, тостерами, миксерами и даже пылесосами – но не могли ими воспользоваться. Они только мечтали об электричестве.

Лиза хотела проводить как можно больше дней в Мемфисе или Тупело, но Пит сопротивлялся. Он стал фермером и с каждым годом все больше окунался в работу, не желая тратить время на другие занятия. Лизе приходилось мириться с тихой жизнью и держать жалобы при себе.



Нинева и Эймос достались Питу вместе с домом. Их родители были рождены в рабстве и трудились на земле, которую теперь он обрабатывал. Считалось, что Ниневе «около шестидесяти», но никаких документов о ее рождении не существовало. Эймосу было безразлично, когда он родился, но чтобы позлить жену, он уверял, будто родился позднее нее. У их старшего сына было свидетельство о рождении, из которого следовало, что ему сорок восемь. Вряд ли Нинева могла родить ребенка в двенадцать лет. Эймос говорил, что тогда ей было, по крайней мере, двадцать. Бэннинги полагали, что ей около семидесяти, но эта тема была под запретом. У нее с Эймосом было еще трое детей и много внуков, но к 1935 году большинство из них уехали на Север.

Всю жизнь Нинева работала в доме Бэннингов в качестве единственной служанки. Готовила, мыла посуду, стирала, возилась с детьми, помогала при родах. Она ассистировала врачу, когда в 1898 году появлялась на свет Флорри и в 1903-м – ее младший брат Пит, и практически вырастила обоих. Матери Пита была подругой, домашним доктором, человеком, перед которым можно выговориться, поведав свои тайны.

Но с женой Пита Нинева не поладила. Из белых она доверяла только Бэннингам, а Лиза была чужая. Лиза, городская девчонка, понятия не имела об отношениях черных и белых. Нинева недавно проводила в последний путь свою дорогую подругу миссис Бэннинг и не была готова принять в доме новую хозяйку.

Поначалу Нинева возмущалась появлению красивой молодой женщины с сильным характером. Лиза была добра и мила и всячески показывала, что намерена вписаться в их образ жизни, но для Ниневы ее присутствие означало прибавление работы. Последние четыре года она ухаживала за миссис Бэннинг, которая ничего не требовала, и Нинева не могла не признать, что немного разленилась. Никому не нужно, чтобы дом безукоризненно сверкал. Мать Пита, старея, ничего не замечала. И вдруг появляется новая женщина, и сонная жизнь служанки оказывается под угрозой. Сразу стало ясно, что жена Пита любит наряды, и все их надо стирать, иногда крахмалить и всегда гладить. Драгоценным Джоэлу и Стелле тоже требовалась еда, чистая одежда, полотенца и простыни. Аппетит у семьи был не как у миссис Бэннинг – птичий, и Нинева поняла, что ей нужно каждый день готовить завтрак, обед и ужин для всей семьи.

Сначала Лиза чувствовала себя неуютно оттого, что в доме присутствовала другая женщина, причем сильная и авторитетная. Ее растили без служанок и горничных. Мать с помощью мужа и двух дочерей с домом справлялась. Но через несколько дней Лиза осознала, что такое большое жилище ей не по силам. И, не разжигая страстей и не травмируя чувств Ниневы, смирилась.

Обе женщины поняли: иного пути нет – нужно ладить друг с другом хотя бы внешне. Дом был достаточно велик, чтобы нашлось место для обеих. Первые недели прошли напряженно, но по мере того, как женщины узнавали друг друга, неловкость постепенно исчезала. Пит в этом был не помощник. Он проводил время в полях, где ему было комфортно, а женщины пусть разбираются, как могут.

Эймос же с первого дня полюбил Лизу. Каждую весну он возделывал большой огород, с которого кормились Бэннинги и многие из тех, кто от них зависел. И Лиза заинтересовалась его работой. Ей, городской девочке, приходилось видеть лишь, как растут на маленькой клумбе маргаритки. Огород Эймоса был величиной в пол-акра с грядками тыкв, салата-латука, бобов, моркови, маиса, батата, перца, баклажан, огурцов, окры, земляники, лука и, по крайней мере, четырех сортов помидор. Рядом с огородом расположился небольшой сад с яблонями, грушами, сливами и персиками. В ведении Эймоса были также куры, свиньи и молочные коровы. За остальное стадо, к счастью, отвечал кто-то другой.

Новая помощница пришлась ему как нельзя кстати. Лиза поливала, пропалывала, уничтожала насекомых, снимала созревший урожай и при этом довольно мурлыкала или задавала Эймосу десятки вопросов о растениях. Чтобы защититься от солнца, она надевала широкополую соломенную шляпу, твидовые брюки закатывала до колен, натягивала перчатки до локтей. Лиза не боялась земли и грязи, но как-то умудрялась не пачкаться. Эймос считал ее самой красивой женщиной в мире и проникся к ней настоящей страстью, однако и он поначалу не избежал досады от ее вторжения в дом. Лиза хотела научиться всему, что связано с сельским хозяйством, и задавала много вопросов, а Эймос водил ее на маслобойню, где показывал, как доить коров и готовить сыр.

Им часто помогал Юп, юный внук Эймоса и Ниневы. Мать нарекла его Юпитером, чего он никак не мог вынести и сократил свое имя до Юпа. Мать уехала в Чикаго и не собиралась возвращаться, а сын предпочел жить на ферме и остался с бабушкой и дедом. В пятнадцать лет он стал крепким, мускулистым парнем. Обожал Лизу, но рядом с ней робел и стеснялся.

Сначала Эймос решил, что энтузиазм Лизы объясняется желанием вырваться из дома и от Ниневы, и отчасти угадал. Однако вскоре они подружились. Лиза расспрашивала Эймоса о его семье, происхождении и предках, об их суровой жизни на ферме. Отец Лизы приехал с севера, мать выросла в Мемфисе, и она никогда не сталкивалась с неграми и ничего не знала об их трудной жизни. Эймос говорил очень уклончиво, предпочитая чего-то недосказать, чем перегнуть палку – объяснил, что им с Ниневой и с детьми повезло. У них есть маленький, уютный домик, который им построил отец Пита, когда снес старое семейное гнездо. Они одеты и сыты. На земле Бэннингов никто не голодает, но те, кто работают в поле, поистине бедны. В их холупах невозможно жить. Дети, а их всегда очень много, бегают босиком.

Лиза понимала, что Эймос осторожничает, не хочет, чтобы его заподозрили в критике хозяина. И часто добавляет, что есть множество белых, которым так же трудно, как черным полевым рабочим.

Одна, верхом, Лиза объезжала владения Бэннингов, две трети из которых составляли поля. Остальная часть густо поросла лесом. Лиза обнаруживала приткнувшиеся среди деревьев и отрезанные от мира поселения из неказистых хижин. Выскакивавшие на пороги грязные, с округлившимися от страха глазами дети не хотели ей отвечать, когда она пыталась с ними заговаривать. Матери, загоняя их обратно домой, кивали и улыбались. В некоем подобии деревни Лиза увидела магазин и церковь с кладбищем. Вдоль пыльных улиц ютились нагромождения убогих хибар.

Лизу поразила бедность и условия жизни людей, и она поклялась, что однажды попытается наладить их быт. Но пока держала мысли при себе. Питу о своих прогулках не сообщала, однако он скоро узнал. Кто-то из полевых рабочих доложил, что видел на лошали незнакомую белую женщину. Лиза призналась, что это была она, а что тут плохого? Ей же не говорили, что есть места, где нельзя появляться.

– Появляться можно везде, прятать здесь нечего. Что ты хотела посмотреть?

– Просто ездила в седле. Сколько негров живут на нашей земле?

Пит не мог назвать точной цифры, поскольку семьи постоянно росли.

– Около сотни, но не все работают на них. У некоторых иные занятия. Одни уезжают, другие возвращаются. Есть мужчины, у кого несколько семей. Почему ты заинтересовалась?

Обыкновенное любопытство. Лиза понимала, что на осуществление ее проекта потребуются годы, и теперь не время начинать разговор. Пит еще должен банкам. Страна не выбралась из депрессии. Свободных средств не хватает. Даже на поездки в Мемфис деньги приходилось выкраивать.



В конце марта 1938 года, когда Лиза с Эймосом, воспользовавшись теплой погодой, сажали горох и фасоль, у нее закружилась голова. Лиза встала, задержала дыхание и потеряла сознание. Эймос подхватил ее и побежал к заднему крыльцу, где их встретила Нинева, которая была в семье и сиделкой, и врачом, и акушеркой. Она обтерла Лизе лицо холодным полотенцем, и через несколько минут Лиза почувствовала себя лучше.

– Я, кажется, беременна.

Неудивительно, подумала Нинева, но промолчала. Тем же днем Пит отвез Лизу к врачу в Клэнтон, и тот подтвердил, что она на втором месяце. Джоэл и Стелла были слишком юными для таких новостей, и в доме об этом не говорилось. Но Пит и Лиза были в восторге. После двух выкидышей и массы усилий наконец успех. Пит потребовал, чтобы жена оставила на время огородничество, а сама занялась чем-нибудь более легким.

Но через месяц снова случился выкидыш. Это стало ужасным ударом, и Лиза впала в депрессию. Закрыла на месяц шторы, редко выходила из спальни. Нинева, как всегда, старалась помочь, чем могла. Пит проводил с женой как можно больше времени. Но ничто не поднимало ее настроения, даже Джоэл и Стелла. Вскоре Пит отвез жену к специалисту в Мемфис. Они провели две ночи у родителей Лизы, но и это ее не взбодрило. Она как-то призналась за утренним кофе Ниневе, что ей очень страшно. Грустно было наблюдать, как такая энергичная женщина скатилась в глубины мрачности.

Ниневе приходилось иметь дело с белыми женщинами в депрессии. Последние четыре года жизни старая миссис Бэннинг никогда не улыбалась, и Ниневе приходилось каждый день держать ее за руку. Стараясь ободрить, она стала подолгу сидеть с Лизой. Сначала та молчала, только плакала. Говорила Нинева: о матери, о бабушке, об их жизни в рабстве. Приносила чай и шоколадное печенье и понемногу раздвигала шторы. Говорила день за днем, и Лиза стала понимать, что ее жизнь вовсе не такая трудная, как у других. Ей повезло: в тридцать лет она богата, и самые счастливые времена еще впереди. Она уже мать, и даже если больше не родит, у нее останется прекрасная семья.

Через девять месяцев после выкидыша, проснувшись утром, Лиза дождалась, когда Пит уедет, надела брюки, нашла перчатки и соломенную шляпу и объявила Ниневе, что она нужна в огороде. Негритянка пошла следом и что-то пошептала Эймосу. Он внимательно следил за белой хозяйкой и, когда поднялось солнце и они вспотели, настоял, чтобы сделать перерыв и отдохнуть. Появилась Нинева с холодным чаем и лимоном. Втроем они сели в тени дерева, беседовали и много смеялись.

Вскоре восстановились отношения Лизы с Питом. И хотя они снова наслаждались друг другом, беременность не наступала. Два года прошло без изменений. К своему тридцать третьему дню рождения в ноябре 1940 года Лиза уже не сомневалась, что больше не родит.





Глава 23




Летом 1941 года урожай хлопка был особенно обещающим. Сев завершился в середине апреля. К 4 июля стебли были высотой по пояс, ко Дню труда – по грудь. Погода помогала жаркими днями, прохладными ночами и сильными дождями каждую неделю. Очистив за долгую зиму новый участок земли, Пит сумел засадить дополнительно восемьдесят акров. Банковский заем был погашен, и Пит поклялся себе больше никогда не занимать под залог земли. Хотя как фермер понимал: подобные клятвы мало чего стоят – он не мог предусмотреть и контролировать все обстоятельства.

Хорошие виды на урожай омрачали события в мире. Два года назад Германия развязала в Европе войну и захватила Польшу. В следующем году начались бомбардировки Лондона. В июне 1941 года Гитлер невиданными ранее силами напал на Советский Союз. В Азии Япония десять лет воевала с Китаем и захватила французские и голландские колонии на Тихом океане. Казалось, ничто не остановит Японию в ее стремлении доминировать в Восточной Азии. В августе 1941 года США на восемьдесят процентов обеспечивали потребности Японии в нефти. Но когда президент Рузвельт объявил о нефтяном эмбарго, экономическая и военная мощь Страны восходящего солнца подверглась опасности.

Война казалась неизбежной на обоих фронтах, вопрос заключался лишь в том, как долго США будут оставаться в стороне. У Пита осталось много друзей, которые по-прежнему служили в армии, и ни один из них не верил, что Соединенные Штаты смогут поддерживать нейтралитет.

Восемь лет назад Пит жалел, что оставляет военную службу. Зато теперь не опасался за свое будущее. Он привык к своей роли фермера, обожал жену и детей и находил счастье в смене сезонов, ритме сева и уборки урожая. Каждый день проводил в поле, часто в седле, порой вместе с Лизой, размышляя, как бы задействовать еще больше земли. Джоэлу исполнилось пятнадцать лет, и, когда он был не в школе и не исполнял свои многочисленные обязанности на ферме, ходил с отцом в лес выслеживать белохвостого оленя и диких индеек. Тринадцатилетняя Стелла прекрасно училась. Каждый вечер ровно в семь часов семья в полном составе садилась за стол. Говорили обо всем на свете, но в последнее время – все больше о войне.

Пита могли призвать в качестве резервиста, и он с болью думал о том, что, вероятно, придется покинуть дом. Сейчас он смеялся над своими юношескими мечтами о военной славе. Теперь он фермер и, по крайней мере, с его точки зрения, слишком стар для военной службы. Однако не сомневался: армия не посмотрит на возраст. Неделю назад Пит получил письмо от приятеля по Уэст-Пойнту, которого недавно призвали. Они договорились держать друг друга в курсе того, что с ними происходит.

И это случилось: 15 сентября 1941 года Питу пришло предписание прибыть в Форт-Райли в Канзасе, где размещался его прежний двадцать шестой кавалерийский полк, который уже находился на Филиппинах. Пит попросил месячную отсрочку, чтобы присмотреть за сбором осеннего урожая, но ему отказали.

3 октября Лиза собрала на проводы несколько друзей. Несмотря на все усилия Пита развеять их, встреча получилась невеселой. Люди улыбались, обнимали Пита, желали удачи, но страх и напряжение буквально висели в воздухе. Пит поблагодарил всех за их слова и молитвы и напомнил, как много молодых людей призывают по всей стране. Мир на грани нового глобального конфликта, во времена испытаний жертвы необходимы.

На проводах присутствовал новый священник Декстер Белл с женой Джеки. Они приехали в город месяц назад и встретили радушный прием. Молодой и энергичный Декстер оказался ярким проповедником. У Джеки был красивый голос, приятно звучавший под куполом церкви. Их трое детей были хорошо воспитаны и вежливы.

После того, как гости разошлись, Бэннинги и Флорри еще долго сидели в кабинете, словно пытаясь отсрочить неизбежное. Стелла, борясь со слезами, прижималась к отцу. Джоэл, подражая главе семейства, старался держаться стоически, будто впереди их не ждало ничего, кроме хорошего. Он подложил поленьев в печь, и они сидели у огня, подавленные и напуганные неопределенностью грядущего. Дрова прогорели, настало время отправляться ко сну. Завтра была суббота, и дети могли подольше поваляться в постели.

Через несколько часов, на рассвете, Пит бросил рюкзак на заднее сиденье машины и поцеловал жену на прощание. Он отправился с Юпом, который в свои двадцать лет превратился в красивого парня. Пит знал его с рождения, и Юп был его любимцем. Он научил Юпа водить машину, обеспечил правами и страховкой, и парня часто посылали в город выполнять поручения хозяина, а также Лизы и Ниневы. Ему даже позволялось ездить на пикапе в Тупело за расходными материалами и фуражом.

Пит остановился у вокзала в Мемфисе, сказал Юпу, чтобы тот присматривал за всем, что происходит на ферме, и глядел ему вслед, когда парень отправился домой. Через два часа Пит сел в поезд, следовавший в Форт-Райли в Канзасе. Состав был полон военнослужащими, направлявшимися на базы со всей страны.

Пит ушел из армии лейтенантом и вернулся в том же звании. Его назначили в прежний двадцать шестой кавалерийский полк и после месячной подготовки 10 ноября спешно погрузили на корабль. Пит стоял на палубе, когда они проплывали под мостом «Золотые Ворота», и размышлял, сколько времени пройдет, прежде чем он вернется. На борту он писал жене и детям два-три письма в день и отправлял в порту. Судно, чтобы пополнить запасы, встало на якорь в Перл-Харбор, а неделей позднее прибыло на Филиппины.

По времени нельзя было придумать хуже. И вся его служба стала хуже не придумаешь.





Глава 24




Филиппины – широко раскинувшийся в Южно-Китайском море архипелаг из семи тысяч островов. И на каждом свой, нисколько не похожий на другие ландшафт. Есть горы с вершинами в десять тысяч футов высотой, густые леса, непроходимые джунгли, прибрежные поймы, отмели и мили скалистой береговой линии. Большинство крупных островов прорезают непригодные для судоходства реки. В 1940 году регион представлял собой богатейшую кладовую полезных ископаемых и пищевых ресурсов и поэтому вызывал огромный интерес у Японии с ее военными планами. Военные стратеги США не сомневались, что Филиппины будут первой целью агрессора, и понимали, что защитить регион почти невозможно. Он располагался в географической близости к врагу, чья имперская армия жестоко вторгалась в каждого соседа.

Оборону Филиппин поручили генерал-лейтенанту Дугласу Макартуру. В июле 1941 года президент Рузвельт отозвал его из отставки и сделал командующим американскими войсками на Дальнем Востоке. Макартур, разместив свой штаб в Маниле, взялся за грандиозную задачу подготовки обороны Филиппин. Он долго жил в стране и хорошо знал ее, а также понимал, насколько серьезна ситуация. Неоднократно пытался предупредить Вашингтон о японской угрозе. Его слышали, однако к сведению не принимали. Перевести армию на военные рельсы казалось невыполнимым, и для этого не было времени.

Приняв командование, Макартур сразу принялся требовать дополнительные силы: пехоту, самолеты, корабли и боеприпасы. Вашингтон обещал все, но почти ничего не присылал. К декабрю 1941 года на фоне резкого ухудшения американо-японских отношений армия США на Филиппинах насчитывала двадцать две с половиной тысячи военнослужащих, половина из которых были хорошо обученные филиппинские скауты – ударное подразделение, состоящее из филиппино-американцев и небольшого количества аборигенов. Прислали еще восемь с половиной тысяч американцев. В дополнение Макартур мобилизовал регулярную филиппинскую армию – необученную, плохо вооруженную, одетую в лохмотья. Она состояла, по крайней мере на бумаге, из двенадцати пехотных дивизионов. Таким образом, считая всех, кто носил хоть какое-то подобие военной формы, под командой Макартура оказалось сто тысяч человек, большинство из которых были не обучены и не нюхали пороха.

Состояние регулярной филиппинской армии было плачевным. Она была вооружена допотопными винтовками, пистолетами и пулеметами времен Первой мировой войны. Артиллерия устарела и была неэффективна. Патроны и снаряды давали осечки. Большинство офицеров и солдат необучены, и для их обучения не было возможностей. Приличная форма далеко не на всех. Металлические каски – редкость, поэтому филиппинцы надевали на головы импровизированные шлемы из скорлупы кокосовых орехов.

Воздушные сила Макартура состояли из нескольких сотен самолетов – где-то сохранившегося старого лома, от которого отказались другие. Он постоянно требовал новых аэропланов, кораблей, подводных лодок и людей, но их либо не было, либо их задействовали в иных местах.



Пит прибыл в Манилу в День благодарения и на грузовике с боеприпасами отправился в расположенный в шестидесяти милях от столицы Форт-Стотсенберг. Там его включили в состав третьего отряда двадцать шестого кавалерийского полка. Он представился командирам, после чего ему показали койку в казарме и повели в конюшню выбирать лошадь.

В тот момент двадцать шестой полк насчитывал 787 рядовых, в большинстве своем филиппинских скаутов, и 55 американских офицеров. Он представлял собой последнее боеспособное конное подразделение в американской армии. Был укомплектован подготовленными военнослужащими и славился своей дисциплиной. Первые дни на Филиппинах Пит провел в седле – знакомился со своим новым «компаньоном», темно-каштановым породистым конем по кличке Клайд. В полку была в почете конная игра в мяч, служившая своеобразным видом тренировки. Сначала у Пита не все ладилось, но вскоре он, словно врастая в седло, играл наравне со всеми. Напряжение с каждым днем нарастало, и в полку, как во всей армии, понимали опасность.

Рано утром 8 декабря радисты на Филиппинах услышали первые сообщения о нападении на Перл-Харбор. Игры пришлось отставить – началась война. Американские подразделения и службы привели в боевую готовность. Согласно плану обороны Филиппин, командующий военно-воздушными силами архипелага генерал Льюис Бреретон поднял по тревоге летчиков. В пять часов утра Бреретон прибыл в штаб Макартура в Маниле, чтобы получить разрешение отправить «Б-17» бомбить аэродром японцев в двухстах милях на Формозе. Начальник штаба его к командующему не пропустил, заявив, что тот слишком занят. План был разработан и утвержден до начала боевых действий. В нем предусматривалась подобная бомбардировка, но тем не менее требовалось одобрение Макартура. Командующий был недоступен. В 7:15 Бреретон в панике опять появился в штабе и потребовал аудиенции с Макартуром. Ему снова отказали – велели «ждать приказа». К тому времени уже были замечены японские воздушные разведчики, и самолеты противника стали подбираться к штабу Бреретона. В десять часов утра он, негодуя, еще раз потребовал пропустить его к Макартуру и получил отказ, но одновременно и указание готовить атаку. Через час Бреретон по своей инициативе поднял в воздух бомбардировщики, чтобы японцы их не уничтожили на земле, и самолеты без боезапаса совершали круги над островами.

Когда Макартур наконец приказал атаковать, бомбардировщики Бреретона давно находились в воздухе и у них заканчивалось горючее. Они немедленно приземлились вместе с эскадрильей истребителей. В 11:30 все американские воздушные суда находились на земле, заправлялись и грузили боезапас. Наземные команды работали, не покладая рук, когда в идеальном строю появилась первая волна японских бомбовозов. В 11:35 они пересекли Южно-Китайское море, и им открылся аэродром Кларк. Японские пилоты не поверили своим глазам: под ними на взлетных полосах стояли «Б-17» и истребители сопровождения. В 11:45 началась безжалостная бомбардировка аэродрома Кларк, и военно-воздушные силы США в этом районе были почти полностью уничтожены. Одновременно японцы атаковали и другие аэродромы. По каким-то причинам, которые, возможно, никто никогда не объяснит, американцев взяли голыми руками. Наземные войска лишились поддержки с воздуха и снабжения. И битва за Филиппины, едва начавшись, через час была проиграна.

Японцы не сомневались, что за месяц сумеют овладеть островами. 22 декабря сорок три тысячи солдат их элитных подразделений высадились в разных точках побережья и преодолели сопротивление противника. В течение первых дней наступления обстановка складывалась так, что подтверждала уверенность японцев. Однако упорно и героически сражавшиеся без надежды на подкрепление американцы и филиппинцы продержались четыре месяца.



Вскоре после японского прорыва 22 декабря третий конный отряд получил приказ выдвинуться на север, на полуостров Лузон, где проводил разведку в интересах пехоты и артиллерии и участвовал в нескольких арьергардных стычках. Командиром взвода, в котором сражался Пит, был любитель лошадей лейтенант Эдвин Рамси, добровольно вступивший в двадцать шестой полк, потому что слышал, что «в нем организован прекрасный клуб поло». Лейтенант Бэннинг стал его заместителем.

Они проводили дни в седле, быстро передвигаясь по полуострову, оценивая силы противника и следя за его перемещением. Сразу же оказалось ясно, что японцы превосходят их в численности, вооружении и подготовке. На штурм островов они отправили передовые дивизионы воевавших десятилетие ветеранов. И, контролируя небо, могли бомбить где угодно противника. Самым пугающим звуком для американцев стал визжащий мотор японских «Зеро». Самолеты выскакивали из-за верхушек деревьев и из своих двух двадцатимиллиметровых пушек и двух семимиллиметровых пулеметов поливали свинцом все, что двигалось на земле. Бегство от «Зеро» превратилось в ежедневный, даже ежечасный ритуал – укрытие требовалось не только для людей, но и для лошадей.

Кормили и мыли лошадей в сумерках. В полку были фуражиры, кузнецы и даже ветеринары. После ужина, если все успокаивалось, люди, хотя и валились от усталости с ног, находили силы прочитать письма. До установления морской блокады почтовая служба работала сносно, даже, с учетом обстоятельств, хорошо. Но к декабрю все стало заметно хуже.

За неделю до Рождества Пит получил коробку размером как из-под обуви с письмами и открытками от родных, прихожан их церкви и просто заботливых горожан. Десятки писем и открыток, и он прочитал все. От Лизы и детей зачитал до того, что почти запомнил наизусть. Отвечая родным, Пит описывал острова – страну, такую непохожую на пологие холмы их северного Миссисипи. Рассказывал о тяготах армейской службы. Но ни разу не назвал их положение опасным. Не употребил ни единого слова, которое могло бы встревожить близких. Если японцы соберутся наступать, то американская армия вместе с филиппинскими союзниками их прогонит.

24 декабря Макартур огласил предвоенный план отвода войск на полуостров Батаан, на линию последней обороны. Он прекрасно понимал, что победить невозможно, и не рассчитывал на успех. Цель была иной: как можно дольше сковывать армию японцев, чтобы предотвратить наступление на других участках фронта на Тихом океане.

«Сковывать» – стало повседневным словом. «Мероприятия по сковыванию» – военным термином.

Чтобы защитить отступающие на реку Батан войска, Макартур создал в Центральном Лусоне пять заградительных позиций в местах маневрирования противника. Двадцать шестой полк стал ключевым подразделением этой операции.

15 января 1942 года лейтенант Эдвин Рамси и его взвод завершили разведку и намеревались дать отдых себе и лошадям. Но третий отряд получил сведения, что в их направлении движутся основные силы японцев. Планировалась контратака, и Рамси вызвался поддержать ее.

Он получил приказ занять деревню Моронг – ключевой пункт на реке Батан в западной части полуострова. Японцы в деревню вступили, однако оборону пока не организовали. Рамси собрал двадцать семь своих бойцов и повел их по главной дороге на Моронг. Достигнув реки у восточной оконечности деревни, взвод начал осторожно продвигаться к центру, и стало ясно, что деревня пуста. Единственным каменным зданием была католическая церковь, которую окружали травяные хижины на сваях. Рамси разделил людей на три группы по девять бойцов в каждой и командиром одной из них назначил лейтенанта Бэннинга. Когда Пит продвигался к церкви, отряд попал под огонь авангарда японцев. Бойцы Рамси ответили огнем и в этот момент заметили, что через реку переправляются вброд крупные силы противника. Если японцы перейдут через реку, то конникам несдобровать.

Рамси, не колеблясь, принял решение бросить кавалерию против пехоты – более пятидесяти лет невиданный в американской армии маневр. Он построил всадников в строй, взмахнул пистолетом и крикнул:

– Вперед!

Они галопом врезались в японский авангард и отбросили его назад. Испуганный противник отступил на противоположный берег и попытался перегруппироваться. Отряд Рамси, в котором ранило троих, держал позицию до подхода подкрепления. Этот бой стал известен как последняя кавалерийская атака в истории армии США.

Двадцать шестой полк тревожил и нападал на противника, отодвигая неизбежную осаду Батаана. Макартур перевел на полуостров правительство Филиппин и бо`льшую часть армии, но свой командный пункт разместил в бункере на острове-крепости Коррехидор, преграждающем вход в Манильский залив. Солдаты быстро возводили оборонительные сооружения по всему Батаану. На баржах из Манилы доставляли личный состав и припасы. Надо было спешить закопаться в землю. Провиант хотели заготовить на полгода на сорок пять тысяч человек. В итоге на полуостров отступило восемьдесят тысяч военных и двадцать пять тысяч гражданских филиппинцев. На этом операция завершилась.

Как только американские силы сосредоточились на полуострове, японцы поспешили удушить их воздушной и морской блокадой. Но, ослепленные самонадеянностью, совершили тактическую ошибку. Оттянули лучшие подразделения для действий на других участках фронта на Тихом океане, заменив их менее боеспособными. Ошибку они исправили, но растянули время осады, умножив страдания осажденных.

В первые недели битвы за Батан японцы несли тяжелые потери – американцы и филиппинцы яростно сражались, отстаивая последнюю линию обороны. Потери союзников были намного меньше, но заменить павших было некем. Японцы, наоборот, снабжались без перебоев и подвергали жертву массированным артиллерийским обстрелам и налетам с воздуха.

Условия существования на Батаане становились все хуже. Неделями американцы и филиппинцы дрались, голодая. Солдат в среднем потреблял две тысячи калорий в день – примерно половину того, что требуется для интенсивного боя. Голод изнурял, а припасы истощались. Причиной бедственного положения стала еще одна необъяснимая ошибка Макартура. Отчаянно спеша сгруппировать все силы на Батаане, он потерял провиант. Только на одном складе остались миллионы бушелей риса – количество достаточное, чтобы несколько лет кормить целую армию. Многие офицеры убеждали его накопить на полуострове запасы пищи, но он отказывался их слушать. А когда его проинформировали, что солдаты недоедают и горько жалуются на свое положение, перевел все подразделения на половинный рацион. В письме своим военнослужащим Макартур обещал подкрепление. Писал, что им уже направлены тысячи солдат и сотни самолетов. День их прибытия неизвестен. Но помощь близка.

Это было ложью. Тихоокеанский флот серьезно пострадал во время нападения на Перл-Харбор, и у него не осталось сил для прорыва японской блокады. Филиппины оказались в изоляции. Об этом знали в Вашингтоне. Об этом знал и Макартур.

Голодные солдаты ели все, что двигалось. Охотились на азиатских буйволов – филиппинскую разновидность водяных. Их твердое, кожистое мясо требовалось замачивать, варить в соленой воде, а затем отбивать колотушкой. Только тогда его можно было прожевать. Буйволиное мясо обычно ели с кашей из гнилого, зараженного жучком риса. Когда истребили всех буйволов, стали забивать лошадей-мулов. Но бойцы двадцать шестого полка отказывались употреблять в пищу своих любимых животных.

Голодающие солдаты гонялись за дикими свиньями и ящерицами, убивали ворон и экзотических птиц, ели змей и даже кобр, которых было там в изобилии. Что бы ни удалось убить, все валили в котел с общим блюдом. К февралю на Батаане не осталось ни одного банана или манго, и люди ели траву и листья. Полуостров Батаан омывается Южно-Китайским морем, печально известным отсутствием рыбы. Впрочем, рыбалка исключалась: японские пилоты получали огромное удовольствие, если удавалось выследить и потопить даже самую маленькую рыбацкую лодку. Выйти в море было равносильно самоубийству.

Недоедание сделало свое дело. К началу марта люди не могли устраивать рейды, сидеть в засадах и ходить в атаки. Солдаты худели – каждый потерял от тридцати до пятидесяти фунтов.

11 марта Макартур с семьей и высокопоставленными чинами, следуя указаниям Вашингтона, покинул Коррехидор и укрылся в Австралии, где устроил командный пункт. Хотя он, как требует закон, не руководил ни одним успешным сражением и покинул свои войска, его наградили «Почетной медалью» Конгресса за доблестную оборону Филиппин.

Истощенные солдаты, которых Макартур бросил на Батаане, не имели сил сражаться. У них опухли суставы, кровоточили десны, немели руки и ноги, снизилось кровяное давление, упала температура, многие от анемии не могли ходить. Развивалась дизентерия, отчего люди валились с ног. Батан и в мирные времена считался малярийным районом, а война обеспечила москитам множество новых жертв для укусов. Людей колотила лихорадка, прошибал пот, бил озноб. Ежедневно тысячи заболевали малярией. Ею страдало большинство офицеров. Кто-то из генералов сообщал, что из его личного состава способна сражаться только половина. Остальные настолько больны, голодны и устали, что не могут держать оборону или ходить в наступление.

Солдаты стали сомневаться, что обещанное подкрепление придет и их спасут. По утрам внимательно оглядывали морской горизонт – не появится ли конвой – но, конечно, ничего не видели. В конце февраля президент Рузвельт обратился к нации. В одной из своих знаменитых «Бесед у камелька» он сказал американскому народу, что японская блокада Филиппин и полное окружение островов не позволяет направить туда существенное подкрепление. И поскольку США участвуют в войне на двух больших театрах военных действий, приходится сосредоточиться на других регионах, а не на Филиппинах.

Его слова по коротковолновому радио слышали в своих норах и убежищах и люди на Филиппинах, и теперь они знали правду. Помощь не придет.



Дома Бэннинги не получали писем от Пита почти два месяца. Они знали, что он на Батаане, но не догадывались, насколько плачевное на полуострове положение. Они тоже слышали слова президента и впервые начали сознавать степень опасности. После радиопередачи Стелла ушла к себе в комнату и плакала, пока не заснула. Лиза и Джоэл просидели допоздна, говорили о войне и тщетно пытались найти основания для оптимизма.

Каждое воскресенье на службе Декстер Белл называл имена отправленных на войну женщин и мужчин, и с каждой неделей этот список становился все длиннее. Он молился за их жизнь и благополучное возвращение. Многие проходили подготовку, и им еще предстояло увидеть сражения. Пит Бэннинг был в самом жутком месте, и за него произносилось больше всего молитвенных слов.

Лиза с другими членами семьи старались сохранить бодрость духа. Страна участвовала в войне, и многим приходилось жить в постоянном страхе. В Северной Африке убили восемнадцатилетнего парня из Клэнтона. Пройдет немного времени, и тысячи американских семей получат трагические сообщения.





Глава 25




Без лошадей двадцать шестой кавалерийский полк уже не был отдельной боевой единицей. Людей распределили по другим подразделениям и поставили задачи, к которым они не привыкли. Пита перевели в пехоту и дали лопатку копать окоп – один из тысяч вдоль тринадцатимильной второй линии обороны поперек южного Батаана. В действительности она была последней линией обороны. В случае прорыва японцев союзников отбросят на оконечность полуострова и загонят в Южно-Китайское море.

В марте в боях наступило затишье. Японцы затягивали вокруг Батаана петлю, перегруппировывались и ждали свежих подкреплений. Американцы и филиппинцы понимали, что их ждет, и еще глубже закапывались в землю.

Пит с товарищами, не щадя сил, насыпали валы вокруг бункеров и перед траншеями. Трудились больные, голодные. Пит потерял не менее сорока фунтов, и каждую неделю проворачивал новую дырку в ремне, чтобы не спадали брюки. Он пока не заболел малярией, однако это было лишь вопросом времени. Испытал два несильных приступа дизентерии, но быстро оправился после того, как врач дал ему лекарство. По ночам, положив рядом винтовку, спал на одеяле у своего окопа.

Окоп справа от Пита выкопал здоровяк итальянец Сэл Морено – сержант с Лонг-Айленда. Городской парень из большой семьи, он не скупился на рассказы. Сэл научился ездить на лошади на ферме, где работал его дядя. Пару раз, повздорив с законом, решил вступить в армию и оказался в двадцать шестом кавалерийском полку. Его чуть не убила малярия, но Пит достал на черном рынке хинин и вытащил Сэла с того света.

Слева был окоп Юнга Кейна. «Белая кость» из Виргинии, он, как отец и дед, окончил с отличием виргинский военный институт. В три года Юнг верхом катался на пони, и в двадцать шестом кавалерийском полку считался лучшим наездником.

Но теперь у них не было лошадей, и приходилось мириться с фактом, что их низвели до положения пехоты. Они часами говорили друг с другом, и любимой темой была еда. Пит со вкусом описывал, что` готовила ему Нинева: свиные отбивные из животных, выращенных на его ферме, копченые ребра, жареную окру, жареных цыплят, жареные зеленые помидоры, картофель, жареную грудинку, жареные кабачки, все жареное, жареное, жареное… Сэлу нравились блюда с большим количеством жира. Юнг рассказывал, насколько вкусны копченая виргинская колбаса и бекон и сколько радости доставляет тушеная баранина по-брансуикски и блюда из кур, голубей и перепелов. Но по-сравнению с Сэлом Пит и Юнг были просто любителями. Мать и бабушка итальянца готовили такое, о чем его боевые товарищи даже не слышали: запеченную лазанью, фаршированные маникотти, спагетти по-болонски, бальзамические свиные скалоппины, чесночно-томатную брушетту, жареный сыр моцарелла и все тому подобное. Список был бесконечным, и поначалу они решили, что Сэл преувеличивает. Однако от красочных деталей у них текли слюнки. И они договорились встретиться после войны в Нью-Йорке и не заниматься ничем иным – только объедаться итальянскими деликатесами.

Возникали моменты, когда они пытались смеяться и мечтать, но настроение было плохим. Люди на Батаане проклинали Макартура, Рузвельта и всех в Вашингтоне за то, что их предали. Несчастные, переполненные горечью, они не могли сдержаться и поминутно жаловались. Были такие, которые требовали, чтобы они заткнулись – жалобами себя не спасти и не исправить их плачевного положения. Одни в окопах плакали, другие, дойдя до нервного срыва, куда-то уходили. Пит сохранял здравомыслие, думая о Лизе, детях, роскошном ужине, который ему когда-нибудь приготовит Нинева, и овощах из огорода Эймоса. Очень хотелось писать домой, но не было ни ручек, ни бумаги, ни почтовой службы. Каждый день Пит молился за родных, просил Господа, чтобы Он их не оставил, когда его не станет. Смерть была неминуема – либо от голода и болезней, либо от бомб и пуль.

В то время, как японская пехота снизила активность, их артиллерия и самолеты продолжали «утюжить» позиции американцев. Даже в затишье спокойных дней не было. Опасность никуда не исчезала. В любое время могли появиться пикирующие бомбардировщики, а когда они улетали, в дело вступали пушки.

В конце марта «заговорили» 150 сосредоточенных напротив американских позиций крупнокалиберных орудий. Жестокий обстрел продолжался целые сутки, результат оказался опустошительным. Людей разрывало в окопах, считавшиеся непробиваемыми бункеры сносило, как соломенные хижины. Потери были ужасными, в полевых госпиталях не хватало коек для раненых и умирающих. 3 апреля, после непрекращающейся недельной артподготовки, японская пехота и танки просочились сквозь бреши. Американцы и филиппинцы дрогнули, офицеры пытались остановить солдат и организовать оборону, но ее сминали через несколько часов. Попытки контратаковать не удались из-за численного превосходства противника.

К тому времени генералы оценивали боеспособность своих солдат так: лишь один из десяти может пройти сто ярдов, поднять винтовку и выстрелить во врага. Недавно грозная восьмидесятитысячная армия сократилась до двадцати пяти сотен. Но голодные, деморализованные, лишенные поддержки с воздуха американцы и филиппинцы стреляли в наступающих из всего, что было под рукой, и нанесли существенный урон. Однако силы были неравны, и неизбежное скоро превратилось в реальность.

Враг продолжал нажимать, и американский командующий генерал Нед Кинг собрал подчиненных и стал обсуждать немыслимое: капитуляцию. Из Вашингтона приходили недвусмысленные приказы – сражаться до последнего солдата. Звучит героически, если решение принято в уютном кабинете в столице, но генерал Кинг находился в центре страшных событий, и от его воли зависело, либо сдаться, либо всех погубить. Способные вести бой еще сражались, но их сопротивление с каждым днем слабело. Японцы были в нескольких милях от большого полевого госпиталя, где лежали шесть тысяч раненых и умирающих.

В полночь 9 апреля генерал Кинг собрал командующий состав и сказал:

– На рассвете я высылаю парламентеров обсудить условия капитуляции. Считаю, что дальнейшее сопротивление лишь приведет к бессмысленным человеческим жертвам. Уже сейчас один из наших крупнейших, заполненных до предела возможностей госпиталей находится на направлении вражеского наступления и в пределах досягаемости легкой артиллерии японцев. У нас нет больше средств к организованному сопротивлению.

Хотя решение диктовала неизбежность, с ним трудно было согласиться. Многие, возвращаясь к своим обязанностям, плакали. Генерал Кинг отдал приказ немедленно уничтожить все, что имело военное значение, но сохранил автобусы, машины и грузовики, чтобы перевозить раненых во вражеские концентрационные лагеря.

Капитуляция Кинга с вверенной ему армией примерно в семьдесят тысяч человек стала крупнейшим поражением в истории США.



Пит узнал эту новость в полдень 9 апреля и не поверил своим ушам. Он, Сэл Юнг и многие другие из двадцать шестого полка сначала решили скрыться в лесу и продолжить сопротивление, но такая тактика была почти самоубийственной. У людей не было сил двигаться. Им приказали уничтожить оружие и боеприпасы, поесть, что удастся, и идти на север искать японцев. Потрясенные, морально раздавленные тем, что сдается гордая американская армия, они познали всю глубину позора.

Пока они медленно тащились, полные страха и отчаяния, к ним присоединялись такие же потрясенные, изможденные американцы и филиппинцы. Сначала десятки, потом сотни солдат заполняли дороги в неопределенное, но явно трагическое будущее. Им пришлось расступиться, чтобы пропустить грузовик с ранеными американцами. На его капоте сидел солдат с белым флагом. Капитуляция. Казалось, все это сон.

Людей терзал страх. Все были наслышаны о жестокости японских оккупантов. Читали об их военных преступлениях в Китае – насилии над бесчисленным количеством женщин, казнях пленных, разграблении целых городов. В то же время радовались, что они американцы и в качестве военнопленных защищены законом, запрещающим жестокое обращение. Но указ ли для японцев Женевская конвенция?

Пит, Сэл и Юнг, бредя на север навстречу с пленившими их врагами, держались вместе. И взойдя на вершину холма, увидели тошнотворную картину: на поляне в ожидании выстроились японские танки. За ними колонна вражеских солдат. Вдали самолеты все еще сбрасывали бомбы, пушки по-прежнему стреляли.

– Избавляйтесь от хлама япошек по-быстрому, – прозвучало сзади предупреждение и прокатилось по колонне.

Многие услышали и повиновались. На землю полетели и втаптывались в грязь японские монеты и сувениры. У Пита были только три маленькие баночки с сардинами, наручные часы, обручальное кольцо, одеяло, столовый набор и темные очки. И еще деньги – двадцать один американский доллар, – зашитые в брезентовый чехол фляги.

Они приближались к японским солдатам, те размахивали винтовками и что-то выкрикивали на своем языке. К каждой винтовке был примкнут длинный штык. Пленных направляли на поле, строили в ряды и велели молчать. Один из японцев знал немного английский и рявкал команды. Пленных вызывали по одному и приказывали опустошать карманы. Обыскивали, хотя было ясно, что победители брезгуют прикасаться к побежденным. Удар кулаком, тычок, самое подходящее обращение, по карманам не шарили. Все, что находили, крали или «конфисковывали»: авторучки, карандаши, фонарики, темные очки, фотоаппараты, столовые наборы, одеяла, монеты, бритвы и лезвия.

Джек Уилсон из Айовы стоял прямо перед Питом, когда на него начал кричать японский солдат. У Джека в кармане оказалось маленькое зеркальце для бритья, и, к несчастью, его изготовили в Японии.

– Япона! – кричал солдат.

Джек сразу не ответил, и японец ударил его стволом винтовки в лицо. Джек упал, солдат продолжал бить его, пока американец не потерял сознание. Другие охранники тоже принялись лупить пленных, а офицеры только смеялись и подбадривали их. Пит был поражен таким внезапным проявлением насилия.

Вскоре они поняли: японцы считают, если у врага находятся деньги, монеты или безделушки, значит, эти предметы взяли у их убитых товарищей. Следовательно, нужно отомстить. Нескольких пленных забили до того, что они больше не могли двигаться. Зверство достигло пика, когда карманы опустошал капитан, но не из двадцать шестого полка. Солдат зло закричал на него и приказал сделать шаг вперед. У капитана оказалось несколько иен, и это взбесило японца. Подошел сержант с кожей темнее, чем у других. Заорал на капитана, ударил в живот, пнул в промежность. Тот упал. Тогда японец, которого потом прозвали Черный Яп, выхватил меч, поднял обеими руками над головой и рубанул американца сзади по шее. Голова соскочила с плеч и откатилась на несколько футов прочь. Струями хлынула кровь. Тело капитана несколько секунд подергалось и затихло.

Черный Яп улыбнулся, довольный своей работой. Убрал меч в ножны и рыкнул на других пленных. Солдат забрал иены и неторопливо обшарил карманы капитана. Других охранников больше ничего не сдерживало, и они принялись избивать американцев.

Глядя на валявшуюся в пыли голову, Пит озверел, хотел броситься на японцев, но осознал, что это стало бы самоубийством. Глубоко дышал и ждал удара. Ему повезло, во всяком случае, пока – его не избили. В другом месте шеренги еще один солдат, разозлившись, накинулся на пленного. Черный Яп подошел, увидел иены и принялся колотить американца. Когда он выхватил меч, Пит отвернулся.

Два быстрых обезглавливания. Американцы не представляли, что подобное возможно. Пита мутило. Потрясенный, он не мог поверить, что все это правда. Но потрясение пройдет, когда убийства превратятся в рутину.

Пленных держали в строю более часа, и тропическое солнце жарило их непокрытые головы. Питу никогда не нравился его шлем, и он оставил его в лагере. А теперь пожалел. У большинства американцев не было головных уборов, и нечем было защититься от палящих лучей. Они обливались по`том, покрывались волдырями. У многих остались фляги, но пить запрещалось. Когда победители уставали издеваться над побежденными, они удалялись в тень отдохнуть. Танки уехали, пленных вывели на дорогу и отправили на север.

Так начался Батаанский марш смерти.



Они шли колонной по три, по жаре и пыли. Сэл был слева от Пита, Юнг справа. Когда дорога закончилась, их повернули на восток по пересекавшему южную оконечность полуострова шоссе. Навстречу двигались бесконечные колонны японцев – пехота, грузовики, танки, пушки на конной тяге. Готовилось наступление на Коррехидор.

Когда охрана не слышала, пленные непрестанно говорили. Из двадцать шестого кавалерийского полка их было человек двадцать. Остальные рассеялись в хаосе капитуляции. Пит приказал разбиться на тройки и по возможности помогать друг другу. Если японцы замечали, что пленные разговаривают, их били. Ради забавы выхватывали людей из строя, обыскивали, колотили. Через три мили всех обобрали до нитки. Пит получил первую оплеуху, когда японец отбирал у него сардины.

В канавах у дороги стояли выжженные изнутри грузовики и танки – накануне американцы и филиппинцы вывели боевую технику из строя. Попалась захваченная груда пищевых пайков, которые будто и ждали, чтобы их съели. Но не было и речи, чтобы накормить пленных. До того уже недоедавшие люди теперь голодали, а жара доводила до обмороков. Вскоре люди поняли: помогать другим неразумно. Охранники держали штыки наготове и с радостью кололи каждого, кто остановился, чтобы оказать товарищу помощь. Того, кто упал и не мог подняться, откидывали на обочину и в канаву, чтобы разобраться с ним позднее.

Японский штык был тридцати дюймов длиной с пятнадцатидюймовым лезвием. Примкнутый к пятидесятидюймовой винтовке «Арисака», он превращал ее в копье. Рядовые гордились своими штыками и с готовностью пускали их в ход. Если пленный спотыкался и падал или просто начинал отставать, то сразу получал взбадривающий тычок в зад. Если это не помогало, лезвие вонзалось на полную длину и несчастного оставляли истекать кровью.

Пит шел, понурившись и прищурив глаза, чтобы не замечать пыли и жары. Однако поглядывал на охранников, которые то пропадали, то возникали словно из ниоткуда. Немногие из них проявляли сострадание, большинство упивались своими дикими выходками. Ничто их не могло остановить. Кажется, они спокойны, лица суровы, и вдруг приступ бешенства: бьют пленных кулаками, пинают сапогами, колотят прикладами, колют штыками. Наказывают за то, что несчастные глядят не в ту сторону, разговаривают, идут слишком медленно, не отвечают на вопрос по-японском, за то, что пытаются помочь товарищу.

Издевались над всеми, но особенно жестоко над филиппинцами, которых считали низшей расой. В течение нескольких первых часов марша Пит видел, как убили десять филиппинских скаутов, а их тела бросили гнить в канавах. Во время остановки мимо прошла колонна филиппинцев. Пит не поверил собственным глазам: со связанными за спинами руками, они пытались держать шаг. Охранники сбивали их с ног и со злорадством наблюдали, как несчастные корчатся в пыли, пытаясь подняться.

Связывать руки заключенным было бессмысленно. Среди этого ужаса Пит был благодарен тому, что не родился филиппинцем.

Под безжалостным солнцем у людей началось обезвоживание. Сколько бы у них ни было других проблем, главной мыслью стала вода. Жажда превратилась в главного демона. Тела реагировали, стараясь сохранить влагу. Прекратилось потоотделение и мочеиспускание. Слюна стала липкой, язык приставал к зубам и нёбу. От пыли и зноя сильно болела голова, мутилось зрение. Вода, между тем, была повсюду: в артезианских и просто колодцах вдоль дорог, в колонках у домов и сараев, в журчащих ручьях, через которые они переходили. Охранники, наблюдая за их страданиями, демонстративно долго пили из фляг и плескали освежающей водой на лица. Мочили платки и повязывали их на шеи.

Приблизившись к обгорелым руинам госпиталя номер один, они увидели людей в замасленных халатах и зеленых пижамах, которые не знали, что им делать и куда идти. Одни лишились ног и стояли на костылях, у других кровоточили раны. Госпиталь разбомбили несколько дней назад, и раненые до сих пор не могли прийти в себя. Увидев их, японский командир приказал построиться и присоединиться к колонне. И в этом случае помогать не дозволялось. Многие раненые, пройдя лишь несколько шагов, падали. Их спихивали с дороги и оставляли умирать.

Колонна наткнулась на пробку из японских танков и грузовиков. Ее свернули в поле, и людям велели сесть под палящим солнцем. Такой прием назывался «солнечной терапией» и многих довел до срыва. Насквозь прожаренный, один из американцев попытался незаметно глотнуть теплой воды из фляги, и это разозлило охрану. На пленных раскричались, стали их бить, отбирали фляги и выливали воду на пересохшую землю. Японец, опустошивший флягу Пита, швырнул ее обратно с такой силой, что оставил ссадину над его правым глазом.

Через час колонна возобновила движение. Прошли мимо исколотых штыками, истекающих кровью и умоляющих о помощи солдат. Мимо мертвых американцев. С ужасом смотрели, как из канавы вытащили двух раненых филиппинцев и положили на дороге, чтобы по ним проехали танки. Чем дольше они шли, тем больше попадалось по обочинам и в кюветах трупов. Пит удивлялся способности мозга свыкаться с жестокостями бойни и вскоре достиг такого состояния, что больше ничему не поражался. Жара, голод, лишения притупили эмоции. Но гнев кипел и требовал отмщения. Пит молился, чтобы настал такой день, когда он убьет так много японцев, сколько посильно человеку.

Он продолжал общаться с товарищами, ободрял сделать новый шаг, подняться на следующий холм, вытерпеть очередную пытку. Не надо сомневаться, настанет момент, когда их накормят и разрешат напиться. На закате их свели с дороги на поляну и там разрешили сесть и лечь. Не было никаких признаков воды, однако сам отдых на время освежал. Их ступни покрылись волдырями, ноги сводила судорога. Многие, рухнув, сразу заснули. Пит только задремал, как вспыхнул скандал: прибыла новая команда охранников, и они принялись избивать пленных. Приказали встать и построиться в колонну. Движение продолжилось в темноте – люди, хромая, шли, но не могли угодить японцем, требовавшим, чтобы они ускорили шаг.

В первый день марша Пит и те, кто находился с ним рядом, насчитали в колонне три сотни человек, но это число постоянно менялось. Одни падали и умирали, кого-то убивали, кто-то к ним прибивался, их колонна постоянно смешивалась с другими.

В какой-то момент – затемно, но точное время они не знали, поскольку часы отобрали японцы – их привели на поляну и велели сесть. Японцы тоже проголодались и решили поужинать. Поев, они двинулись между рядов пленных с ведрами воды и давали каждому по маленькому черпачку. Вода была теплой, с известью, но все равно восхитительной. Каждый получил по липкому кому риса. Отбивная с жареным картофелем была бы, конечно, вкуснее.

Доедая «угощение», люди услышали на дороге пистолетные выстрелы и вскоре поняли, что произошло. За колонной шел «взвод стервятников», приканчивавших всех, кто не мог двигаться вперед.

Пища немного оживила чувства Пита, и он снова возмутился кощунственным убийствам военнопленных. Его испытание маршем смерти продолжалось шесть суток, и каждую ночь он и другие с ужасом слушали, как работает «взвод стервятников».

После нескольких часов сна на рисовом поле пленных разбудили, построили в колонну и погнали дальше. Отдых на многих повлиял так, что они больше не могли идти, но их подгоняли штыками.

Шоссе было заполнено пленными американцами и филиппинцами. На рассвете им снова встретилось много японских войск – пехоты и артиллерии. Путь вперед был закрыт, и их отвели на поле рядом с небольшой фермой. За сараем журчал на камнях ручеек с чистой, судя по всему, водой. Этот звук сводил с ума. Мука жаждой была чем-то большим, что многие могли выдержать. Решительно поднялся какой-то полковник и спросил, можно ли его людям попить. Охранник ударил его прикладом, и смельчак потерял сознание.

Не менее часа, пока вставало солнце, пленные сидели на корточках и слушали плеск ручья. Войска, поднимая клубы пыли, шли мимо. Охранники собрались у дороги позавтракать рисовыми лепешками и манго. Пока они ели, три филиппинских скаута подползли к ручью и погрузили лица в холодную воду. Один из охранников, оглянувшись, заметил их и, всполошившись, поднял остальных японцев. Не говоря ни слова, они подошли на двадцать футов к ручью, образовали импровизированную стрелковую шеренгу и расстреляли смельчаков.

Когда движение пехоты и техники на дороге стихло, пленных поспешно построили в колонну, и марш продолжился.

– Скоро будет еда, – сказал Питу охранник, и тот его чуть не поблагодарил.

Как бы ни сводило от голода желудок, жажда была мучительнее. Ближе к полудню рот и горло настолько пересохли, что Пит лишился способности говорить. Никто не мог, и колонна продолжала движение в мрачной тишине. Неподалеку от болота их остановили и приказали сесть. Охрана разрешила подходить к стоячей жиже и наполнять фляги коричневой, наполовину разбавленной морской, соленой, тошнотворной водой. Угроза заразиться дизентерией или чем-нибудь похуже людей не остановила, и они ее пили.

В середине дня пленных посадили на солнцепеке у какого-то строения, и на них повеяло запахом, который ни с чем не перепутать – кухни. Большинство из них за тридцать часов ели лишь раз, когда им дали по рисовому кому. Под самодельными навесами повара варили рис в баках на кострах. Пленные видели, как они добавляли в варево сосиски и куриное мясо и размешивали длинными деревянными ложками. За навесом был выгородок из колючей проволоки, в котором находились грязные, голодные филиппинские гражданские – вспомогательный персонал армии. Подошли еще охранники, и стало ясно, что здесь пункт их питания. Один взял несколько сосисок и швырнул за колючую проволоку. Филиппинцы, визжа, толкаясь и дерясь, кинулись за едой. Довольные японцы согнулись пополам от хохота. Развлечение лучше не придумаешь – другие тоже стали бросать за колючую проволоку куриные ноги и сосиски. Заключенные яростно дрались за падающую на землю еду.

Американцам не кидали ничего. Вместо ленча пришлось довольствоваться глотком гнилой воды и часом под солнцем. Марш продолжался весь долгий день, люди падали, и их бросали на дороге.

12 апреля, на второй день марша, пленные приблизились к городу Орани в тридцати милях от исходной точки похода. И для здоровых солдат серьезное испытание. Выжившие же считали чудом, что до сих пор держатся. Их увели с дороги в наспех построенный навес за колючей проволокой – загон для пятисот человек. Но когда подошла колонна Пита, там уже находилось не менее тысячи. Ни еды, ни воды, ни туалетов. Многие заключенные страдали от дизентерии, и испражнения с кровью и мочой липли к обуви. Повсюду личинки, лежать негде. Люди пытались спать, прижавшись спина к спине, но мышцы сводило, и они просыпались. Кричали помутившиеся рассудком. Обезвоженные, изможденные, голодающие люди теряли ощущение, где они и что делают. Многие бредили, застывая словно зомби.

И умирали. Впадали в кому и не просыпались. К восходу в лагере было много трупов. Когда японские офицеры увидели это, они не распорядились покормить и напоить еще живых, а вручили «самым здоровым» лопаты и приказали копать по краям забора мелкие могилы. Пит Сэл и Юнг еще могли хоть как-то двигаться и попали в число могильщиков.

Тихо помешанных сгоняли в деревянный сарай и велели не шуметь. Несколько находящихся в коме человек заживо похоронили – кто их разберет, то ли они умерли, то ли нет. Живых от мертвых отделяло несколько часов. Могильщики работали без отдыха – потери росли, и трупы сносили к колючей проволоке.

На рассвете открылись ворота, и охранники втащили на территорию лагеря мешки с вареным рисом. Пленным велели сесть аккуратными рядами и вытянуть руки, подставив ладони чашечкой. Каждый получил по черпаку клейкого риса – их первую «еду» за несколько дней. Потом их мелкими группами подвели к артезианскому колодцу и позволили наполнить фляги. Пища и вода успокоили на несколько часов, но солнце вернулось. И когда сгустилась жара, крики раздались с новой силой. Половину пленных вывели из-под навеса на дорогу. Марш продолжался.





Глава 26




После падения Батаана японцы предполагали воспользоваться полуостровом в качестве стратегической зоны для наступления на последний американский оплот – соседний остров Коррехидор. Для этого следовало быстро очистить пространство от взятых в плен американцев и филиппинцев. Согласно разработанному плану, их погнали шестидесятимильным маршем по старому шоссе к железнодорожной станции в Сан-Фернандо, откуда будут доставлять на поездах к местам заключения, в том числе в Форд-О’Доннел – превращенную лагерь для военнопленных филиппинскую крепость.

Но уже через несколько часов после американской капитуляции японцы поняли, что серьезно просчитались. На полуострове остались семьдесят шесть тысяч пленных военнослужащих и двадцать шесть тысяч гражданских. Куда бы ни обернулись японцы, взгляд повсюду натыкался на голодных, страдающих от жажды пленных солдат. Почему враг сдался, если у него было столько людей? Куда подевалась их воля к борьбе? Победители не могли скрыть ненависти и презрения к побежденным.

Марш продолжался, колонны на дорогах росли, и охране приходилось подгонять едва тащившихся людей. Времени не было ни на еду, ни на отдых, ни на то, чтобы подобрать, похоронить умерших или побеспокоиться об отставших. Генералы велели спешить. Офицеры лупили солдат, а те, в свою очередь, вымещали злость на пленных. По мере того как колонна увеличивалась и замедляла движение, жестокость росла, однако от этого возникал еще больший беспорядок. В канавах и на полях валялись трупы и разлагались под сияющим солнцем. Над ними кружили черные тучи мух, они манили голодных свиней и собак. На заборах сидели и терпеливо ждали очереди стаи ворон, а некоторые уже сообразили сопровождать колонны и мучили своим видом пленных.



Пит не знал, где его товарищи по двадцать шестому полку. Он, Сэл и Юнг пока держались вместе, но понятия не имели, куда девались остальные. В колонну то и дело вливались новые группы истощенных людей, а на следующий день на стоянке куда-то исчезали. Пленные падали, умирали, их сотнями убивали. Пит больше не думал ни о ком, только о себе.

На четвертый день движения они вошли в Лубао. Некогда шумный городок в тридцать тысяч жителей вымер – во всяком случае, на улицах не было ни души. Но из верхних окон вниз смотрели горожане. Когда колонна остановилась, окна открылись и пленным полетели фрукты и хлеб. Японцы разозлись и приказали еду не трогать. И когда из-за дерева выскочил мальчик и бросил пленным батон хлеба, охранник выстрелом убил его наповал. Тех, кто умудрился поднять хлеб и пару раз откусить от него, вытаскивали из строя и били. Кого-то ударили в живот штыком и повесили в назидание на фонаре.

Пленные продолжали идти. Приходилось собирать всю волю, чтобы сделать следующий шаг, одолеть еще одну милю. От истощения и обезвоживания умирало так много людей, что японцы чуть снизили темп и позволяли наполнять водой фляги, как правило, из придорожных рвов и прудов для водопоя скота.

На пятый день колонна снова наткнулась на японские войска – тяжелые грузовики с пехотой. Полотно дороги сужалось, и охранники распорядились построиться в одну шеренгу. Вид идущих так близко от них грязных, небритых американцев воодушевил солдат в кузовах. Некоторые из них впервые увидели ненавистного врага. Японцы насмехались над пленными, швыряли в них камни, ругали, плевались. Водитель машины, заметив, что американец вышел из шеренги, ударил его тяжелым бампером. Если бы несчастный упал под колесо, то непременно погиб бы. Если бы грузовик спихнул его в кювет, с ним покончил бы «взвод стервятников». Но он ткнулся в спины товарищей, и японцы, уезжая, громко смеялись.

Пит задыхался от поднятой колесами пыли, когда японец перевесился через борт и взмахнул винтовкой. Ложе угодило ему по затылку, и он, потеряв сознание, свалился в грязную яму рядом с шиной выжженного изнутри грузовика. Сэл и Юнг ушли вперед и не видели, что произошло.

Впереди на дороге возникла пробка, и пленных опять увели на рисовое поле для нового сеанса «солнечной терапии». Сэл и Юнг, не обнаружив товарища, стали шепотом расспрашивать всех вокруг. Нашлись те, кто видел, как упал Пит. Первым порывом был идти его искать. Однако японцы били за любое неподчинение. Пытаться помочь Питу было бы самоубийством. Они молча погоревали о товарище и еще больше возненавидели японцев. К тому времени они видели столько трупов, что их чувства притупились, эмоции потухли или вовсе исчезли.

Они шли до темноты, потом им оказали милость – разрешили поспать на рисовом поле. Поблизости не было даже подобий навесов. Охранники раздали липкие рисовые комья и воду. Сэл и Юнг, пытаясь расслабиться, ждали знакомых звуков пистолетных выстрелов. И вскоре дождавшись, гадали, какая из пуль досталась Питу Бэннингу.



Сознание к Питу вернулось, но перед глазами все плыло и мутилось. Однако ему хватило здравого смысла притвориться мертвым. Колонна была бесконечной, Пит слышал, как тащились мимо несчастные. Проехали грузовики с хохочущими и распевающими солдатами. Когда стемнело, он прополз по грязи и спрятался под сожженным фургоном. Японские войска наконец ушли, но пленные продолжали двигаться. Перерыв наступил ближе к полуночи. Дорога, по крайней мере на время, опустела и затихла. Пит услышал приближающиеся пистолетные выстрелы и вскоре увидел оранжевые вспышки – «взвод стервятников» добивал ослабевших и стрелял в уже мертвых. Он свернулся в ком и затаил дыхание. «Стервятники» прошли мимо.

Пит решил добраться до леса и бежать. Только куда? Он понятия не имел. Не сомневался в одном: далеко ему не уйти. Но он и так уже мертвец – так какая разница? Пит ждал, часы шли, и он крепко уснул.

Сон нарушил штык. Солдат достаточно крепко вдавил его в грудь, чтобы Пит проснулся. Солнце поднялось и блестело на лезвии десять дюймов длиной. Японец велел ему встать и толкнул в сторону дороги, где Пит влился в очередную колонну несчастных. Снова идти вперед. Первые шаги дались нелегко – мышцы свело, и ноги не повиновались, но Пит собрался и пошел. Никого из тех, кто находился рядом, он не знал, но все пленные теперь казались на одно лицо.

Через шесть дней они добрались до первого места назначения – Сан-Фернандо. Их разместили под очередным наспех возведенным навесом с колючей проволокой, но есть не дали. Голод больше не ощущался, люди осознали, что они на марше к смерти. Под навесом они были не первыми, здесь до них уже побывали, и земля пропиталась испражнениями и кровью. Разлагающиеся трупы привлекали личинок и мух.

Сан-Фернандо стал последней точкой Батаанского марша смерти. Сюда силой переместили 70 тысяч пленных – 60 тысяч филиппинцев и 10 тысяч американцев. Для Пита испытание длилось шесть дней, для многих – больше недели. На протяжении шестидесятимильного пути скончались от истощения, болезней или были убиты около 650 американцев и 11 тысяч филиппинцев. Погибло также множество гражданских. Лишь немногих из них похоронили.

Однако худшее было впереди.



В первую ночь в Сан-Фернандо Питу удалось найти место без испражнений и грязи и уснуть, привалившись спиной к колючей проволоке. На территорию набили столько людей, что сидеть было негде. Счастливчиков вроде Пита постоянно просили подвинуться и уступить немного пространства. Не сохранилось даже подобия дисциплины. Немногие офицеры пытались навести порядок, но это оказалось невозможно. Кулачные потасовки исключались, не хватало сил – несчастные ограничивались тем, что ругались и грозили. Тронувшиеся рассудком бродили, наступая на товарищей, и просили еду и воду. Большинство страдали дизентерией, и, поскольку ни туалетов, ни выгребных ям не было, каждый ходил под себя, где стоял.

На рассвете ворота открылись, и под навес хлынули охранники. Выкрикивая приказания и раздавая тумаки, они сумели организовать пленных в ряды согбенных скелетов. Вкатили три больших котла с рисом и стали раздавать в подставляемые ладони. Поели те, кто находился ближе к воротам. Когда рис закончился, охранники ушли и закрыли за собой створки. Еду получили меньше половины пленных, и дорогого стоило, если кто-нибудь делился крохами с товарищами.

Из-за забора японцы обещали еще еду и воду, но пленные знали цену их словам. Пит был слишком далеко от ворот, и ему ничего не досталось. Он уже не помнил, когда последний раз ел. Пит сидел в ступоре, пока солнце разгоралось до яростного блеска. Время от времени оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать среди мрачных лиц Сэла, Юнга или кого-нибудь из знакомых. Он проклинал себя за то, что заснул под фургоном и не воспользовался шансом бежать. Рана на голове кровоточила, но не сильно. Пит боялся занести инфекцию, но понимал, что это лишь новый пункт в списке того, каким способом он умрет. Да и что он мог поделать? Разыскать среди пленных врача? Скорее всего тот окажется тоже больным.

В середине дня ворота опять открылись. Охрана стала выводить заключенных по одному и составлять группы из ста человек. Когда их получилось пять, пленных повели через город. Пит попал в последнюю группу.

Горожане уже привыкли к тому, что мимо них гонят мрачных, изможденных, небритых американцев. Они ненавидели японцев не меньше пленных и старались помочь: кидали из окон хлеб, фрукты, печенье, и охрана почему-то не вмешивалась. Пит подобрал банан и проглотил его. Потом нашел в пыли большое сломанное печенье. Когда стало ясно, что охрана не возражает, еда посыпалась обильнее. Люди хватали куски и ели, не нарушая шага. Питу досталось манго, и он съел его вместе с кожей. И, как прежде, удивился, насколько быстро его организм восстанавливает силы.

Пленных остановили на станции, где их ждали пять потрепанных товарных вагонов. Такие называли «Сорок или восемь». Грузовые вагоны двадцать футов длиной были рассчитаны на сорок человек или восемь лошадей, мулов или коров. Японцы набили в них по сотне пленных и, задвинув двери, оставили в полной темноте. Стоя плечом к плечу, несчастные начали задыхаться, стали стучать в деревянные двери, кричать, чтобы их выпустили. Температура быстро поднималась, и люди падали в обморок. Вентиляция отсутствовала, если не считать щелей между досок, куда стоявшие у стен пытались просунуть носы.

Охранники устроились на крышах, колотили в них винтовками и кричали:

– Заткнитесь, недоноски!

Вскоре вагон дернулся, качнулся и поехал. Пол под ногами бросало из стороны в сторону, и пленных стало рвать. Еда, которую час назад они так жадно пихали в рот, оказалась под ногами в виде вонючей массы.

Питу на ноги упал человек и закрыл глаза. Он хотел его столкнуть, но понял, что тот не дышит. Умирали и другие, но не всем хватило места повалиться на пол.

Когда поезд набрал скорость, охранники, чтобы пустить воздух внутрь, открыли двери вагонов. Люди пытались пробиться к ним поближе. Один выпрыгнул наружу и, приземлившись на груду камней, больше не двигался.

За трехчасовой путь поезд миновал несколько маленьких городков. Стоявшие вдоль пути жители кидали в открытые двери вагонов еду и банки с водой. Локомотивом управляли филиппинцы и снижали скорость, чтобы несчастным досталось как можно больше. Все, что прилетало в вагон, делили.

Наконец поезд достиг конечного пункта назначения, и пленные высыпали на платформу. Живым приказали вытащить из вагонов мертвых и сложить, как дрова, около рельсов. Состав поджидали десятки филиппинцев, но охранники отогнали их. Пленных отвели на соседнее поля для нового часа «солнечной терапии». К этому времени земля настолько раскалилась, что до нее было больно дотронуться.

Люди уже поняли, что их направляют в тюремный лагерь в Форте-О’Доннел, где условия должны быть лучше. Но предстоял еще семимильный путь, и было ясно, что не все его одолеют. Пит опасался массового убийства ослабевших, однако охранники изменили тактику и позволяли сохранившим силы помогать немощным. Только таких было мало, и пленные стали падать на первой же миле. Местные жители достаточно насмотрелись на подобные картины и прятали вдоль дороги воду и еду. Японцы отпихивали все в сторону и давили ногами, но чудо совершилось. Пит нашел банку с чистой водой и, пока не заметили охранники, осушил ее до дна. Он не сомневался, что обязан жизнью какому-то неизвестному филиппинцу. Когда перед ним упал человек, он подхватил его, просунул руку под мышку, велел держаться и вел все оставшиеся шесть миль.

Первый взгляд на О’Доннел пленные бросили с вершины холма. Перед ними раскинулись обнесенные блестящей колючей проволокой зловещие постройки. Грозные сторожевые башни гордо украшали японские флаги.

Пит хорошо запомнил этот момент. Если бы он знал, какие ужасы поджидают его в тюрьме, бросился бы опрометью с дороги и бежал бы, как сумасшедший, пока его не настигла бы пуля.





Глава 27




До войны О’Доннел использовался как временная база для насчитывающей примерно двадцать тысяч военнослужащих дивизии филиппинской армии. С минимальной перестройкой японцы превратили его в свой крупнейший концентрационный лагерь. Он занимал площадь в шестьсот акров рисовых полей и лесов и был разбит на несколько больших квадратов. Те, в свою очередь, подразделялись на линии бараков и зданий – одних разваливающихся, других недостроенных. После падения Батаана сюда поместили около шестидесяти тысяч пленных, включая десять тысяч американцев. Не хватало воды, туалетов, медицинских пунктов и коек для больных, печей и провизии.

Пита с его колонной ввели через восточный портал, и они присоединились к остальным, кого сюда сгоняли со всей страны. Их встречали улыбающиеся охранники в белых свежих рубашках с дубинками в руках, единственным назначением которых было колотить безоружных побежденных. Желая поразить вновь прибывших крутизной, японцы принялись дубасить кого попало, и при этом выкрикивали приказания на ломаном английском, который никто не понимал. Однако заключенные уже достаточно насмотрелись на насилие, и жестокость охраны не произвела на них впечатления. У них не осталось запала отвечать и воли к сопротивлению. Их привели на плац и велели встать ровными шеренгами по стойке «смирно». И они опять жарились на солнце, пока подходили другие. Японцы снова устроили шмон, словно пленные могли в дороге приобести что-нибудь ценное.

Через час перед зданием, служившим администрацией, возникла суета. Оттуда вышел поприветствовать пленных важный человек в странной форме – мешковатых шортах и кавалерийских сапогах до колен. Смешной коротышка напускал на себя чрезвычайно важный вид. Он заревел, закаркал, а несчастный переводчик-филиппинец пытался за ним не отстать. Начальник начал с того, что они не уважаемые военнопленные, а попавшие в силки малодушные мерзавцы. Сдача в плен – непростительный грех. И поскольку они презренные трусы, с ними не станут обращаться как с настоящими солдатами. Он убил бы их всех, но живет по законам воина и должен проявлять милосердие. А если кто-нибудь нарушит хоть одно правило тюремного распорядка, он охотно его казнит. Затем начальник разразился громкой тирадой о расовом превосходства японского народа, который выиграл войну и победил своего главного врага – Америку. Переводчик иногда отставал и явно городил отсебятину, но начальник ждал, чтобы тот перевел на английский его мудрые слова.

Изможденные пленные его почти не слушали. Что же до угроз… Какие еще ужасы могут сотворить с пленными японцы? Разве что быстро обезглавить.

Оратор ревел и клокотал, пока не устал, а затем внезапно повернулся и ушел, и вслед за ним повалили его приспешники. Пленных распустили и распределили по территории, где был отдельный лагерь для американцев и отдельный для филиппинцев.

Генерала Неда Кинга назначили командиром над пленными. Он встретил их у вторых ворот, пожал руки и сказал:

– Запомните, ребята, вы никому не сдавались. Я вас сдал. Вы не капитулировали. Я объявил капитуляцию. Я один за все в ответе и буду нести свой крест. Прошу об одном: подчиняйтесь приказам, не провоцируйте и не злите врага больше, чем он уже зол на вас.

Вновь прибывших представили своим офицерам для общей ориентации и обсуждения правил поведения. Служащие двадцать шестого полка оказались разбросаны, и возникло разногласие, кто был последним командиром. Пита включили в группу тридцать первого пехотного полка и привели в новый дом. Ветхое строение было четырнадцать футов в ширину и двадцать в длину, с бамбуковой крышей, которая выглядела так, словно ее сорвало во время урагана. Солнце и дождь свободно проникали внутрь. Коек и матрасов не дали, вместо них стояло подобие полок на высоких расщепленных бамбуковых кольях с настилом из пальмовых ветвей. Одеял у большинства не было. Пит спросил, что делать, если начнется дождь, и получил ответ, что в этом случае люди прячутся под стеллажами на кольях.

В Форт-О’Доннел имелся лишь один действующий артезианский насос, который по трубе диаметром полдюйма качал воду в обе части лагеря – и американскую, и филиппинскую. Насос действовал от бензинового мотора, который временами захлебывался и глох. И поскольку повсюду была нехватка бензина, он нередко заканчивался в баке.

Пит отчаянно хотел пить, но увидел, что к крану стоит длинная очередь. Он шел к ее концу вдоль шеренги в сотню человек и натыкался на один и тот же потухший, загнанный взгляд. В очереди никто не разговаривал, она еле двигалась. Миновало семь часов, прежде чем Питу удалось наполнить флягу водой.

Когда наступила темнота, пленных построили и приказали сесть. Ужин состоял из горсти риса, ни мяса, ни хлеба, ни фруктов не предложили. После еды пленных загнали в бараки, где не было никакого освещения. Занятий никаких – только спать. Однако на бамбуковом настиле заснуть не удалось. Пит обнаружил в углу охапку травы и свернулся на ней клубком.

Во рту пересохло и слиплось, отчаянно хотелось напиться. Голод мучил сильно, а нехватка воды просто сводила с ума. Ее едва хватало, чтобы как-то утолить жажду и для нужд кухни и медицинского пункта, но ни на что больше. От отсутствия мыла и воды кожа Пита покрылась грязью и заскорузла. Несколько недель он не мылся и не брился со дня капитуляции Батаана. Одежда превратилась в лохмотья, стирать негде, белье Пит давно выбросил. Не помнил, когда в последний раз чистил зубы, и от такого воздержания и грязи болели десны. От него несло, как из канализации, и он это знал, потому что другие воняли так же.

Во время первой ночи Пита в форте пленных разбудил сильный раскат грома. Налетела гроза, и когда пролился дождь, тысячи людей вышли из хижин и подняли глаза к небу. Открыли рты и раскинули руки, чтобы потоки ливня свободно омывали их тела. Восхитительный, драгоценный момент, но не было возможности собрать и сохранить низвергнувшееся на них чудо. Дождь длился долго и превратил дорожки в грязные канавы. Однако люди отстояли всю грозу, наслаждаясь водой и отмывая себя.

На рассвете Пит пошлепал по грязи в медпункт. Ему сказали, что лучше приходить туда пораньше. Он увидел убогое место – переполненный голыми умирающими барак, многие, ожидая помощи, лежали на полу в собственных нечистотах. Врач взглянул на ссадину на затылке Пита и сказал, что ему повезло – заражения нет. Он остриг Питу голову, а заодно и бакенбарды военной электрической машинкой. От этого полегчало и сделалось прохладнее. Обезболивающих в медпункте не было, и Пит сжал зубы, когда ему по живому стягивали шестью стежками рану. Врач радовался, если попадался пациент, которому он мог помочь. И объяснил, что у него очень мало возможностей. Он дал Питу антибиотик и пожелал удачи. Пит поблагодарил и в предвкушении еды отправился в барак.

На завтрак, как на обед и на ужин, предлагали рис, часто с жучками, долгоносиком и плесенью, но это не имело значения – голодающие готовы были съесть что угодно. Пропаренный и проваренный рис был до крайности жидким. В нем иногда встречался намек на мясо – то ли говяжье, то ли буйвола – но в таком мизерном количестве, что нельзя было распробовать. Случалось, повара добавляли безвкусные вареные овощи, но никогда – фрукты. Голодая между едой, люди жевали листья и траву, и вскоре на земле не осталось ни былинки. Тогда пленные стали собираться в тени и говорить о еде.

Заключенные умирали от голода. В среднем они получали 1500 калорий в день – половину того, что требовалось. Учитывая, что большинство четыре месяца голодали на Батаане, их заточение в форте было дорогой в могилу. И так оно и задумывалось.

Ведь в воде, как и в еде, на Филиппинах недостатка не было.

Лишения обостряли болезни. Каждый чем-то страдал: будь то малярия, лихорадка денге, цинга, авитаминоз, дифтерит, воспаление легких, дизентерия или все вместе. Половина людей прибыла в лагерь уже с дизентерией. Офицеры создавали команды копать туалеты, но они скоро наполнялись и переполнялись. Людей настолько мучил понос, что они не успевали никуда добежать и испражнялись там, где лежали. Были такие, которые от него умирали. Без лекарств и строгой диеты дизентерия быстро превращается в эпидемию. Тюрьма воняла, как огромная открытая сточная труба.

С Рождества Пит испытал два легких приступа дизентерии, но добывал у врачей лекарство. На второй день в О’Доннеле у него внезапно перехватило дыхание, и его покинули силы. Это были тревожные симптомы, и Пит, как все заключенные, провел несколько часов, анализируя свое состояние и пытаясь представить, что за болезни ему грозят. Когда схватило желудок, он заподозрил дизентерию. А когда начался кровавый понос, Пит больше не сомневался. Знал: первые несколько дней – самый тяжелый период.

Его новым приятелем стал Клэй Уомплер, ковбой из Колорадо, служивший пулеметчиком в тридцать первом полку. Он поделился своим местом в бараке, приветствуя Пита в его новом убогом доме. С его помощью Пит дотащился до медпункта, где попросил лекарство, но не получил, потому что очень много заключенных требовало такое же. Клэй работал в медпункте и пошутил, что воспользуется услугами Пита, когда его тоже настигнет приступ проклятой болезни. На третий день его отпустило, и он понял, что приступ был не таким страшным, как у других. Дизентерия убила многих. Кое-кто, поболев неделю, выздоравливал.

В ту ночь Пит проснулся, обливаясь по`том, и одновременно страдая от озноба. Он видел много малярийных больных и знал признаки болезни.



Остатки двадцать шестого кавалерийского полка разместили в северо-восточном отсеке – самом дальнем от Пита. После отступления полк прибыл на Батаан без потерь, и в нем был сорок один американский офицер и примерно четыре сотни филиппинских скаутов. Но на полуострове, в коварных джунглях, сразу обнаружилась неэффективность кавалерии, и когда голод превратился в главного врага, лошади пошли нарасхват. К 9 апреля, дню капитуляции, двадцать шестой полк недосчитался четырнадцати американских офицеров и около двухсот филиппинских скаутов. В О’Доннеле тридцать шесть американских офицеров, включая Сэла Морено и Юнга Кейна, оказались в одном месте. Про шестерых из пропавших, включая Пита Бэннинга, было известно, что они погибли. Другие в плен не попали и находились на свободе, как лейтенант Эдвин Рамси, инициатор последней кавалерийской атаки в Моронге. Рамси направлялся в горы, где впоследствии организует партизанское сопротивление.

Командовал двадцать шестым кавалерийским полком майор Роберт Трампет, выпускник Уэст-Пойнта из Мэриленда. Он оказался в О’Доннеле за два дня до Пита и был занят организацией людей своего полка в жизнеспособную единицу. Как все остальные, они страдали от обезвоживания, голода, истощения, ран и болезней, в основном, лихорадки денге и малярии. Они выдержали марш смерти и хотели выжить в тюрьме. Трампет подготовил список шестерых, погибших в боях или на марше, и умудрился передать его генералу Неду Кингу. Тот просил это сделать, чтобы известить родных павших.

Из шестерых четверых убили в бою, и было известно, что двух захоронили. Пит и еще один лейтенант погибли на марше, и их тела найти невозможно. Генерал Кинг просил японское начальство передать список погибших и пленных американской администрации, работавшей в Маниле под домашним арестом. Сначала он получил отказ, но затем начальнику лагеря приказали сверху, и тот согласился. Японцы гордились тем, какой большой урон сумели нанести американцам, и хотели, чтобы об этом узнали в мире.



Медицинский пункт представлял собой несколько убогих бамбуковых хижин на сваях. В нем было пять палат – длинных помещений без кроватей, одеял и белья. Пациенты лежали плечом к плечу на полу, некоторые уже в агонии, другие в коме или умерли. Хоть как-то пристойно там можно было разместить человек двести, но к концу весны на полу лежало восемьсот. Они тщетно ждали медицинской помощи, и большинству из них предстояло умереть.

Вскоре после того, как в О’Доннел хлынули пленные защитника Батаана, медицинский пункт превратился скорее в морг, чем в место, где лечат. Врачи, сами страдавшие от болезней, лекарств почти не имели. Даже основные – хинин от малярии, успокаивающие от дизентерии и витамин С от цинги – имелись в очень малом количестве. Бинты, средства дезинфекции, аспирин врачи пытались раздобыть в других больницах, японцы не давали ничего.

Им приказывали экономить лекарства и давать только тем, у кого были шансы на выживание. Кормить же лекарствами безнадежных значило их попусту переводить. По мере того как лекарств становилось все меньше, врачи придумали простую лотерею для определения счастливчиков.

Клэй приволок Пита в медпункт и накинулся на врача. Сказал, что его друг болеет не только дизентерией, но и малярией и быстро угасает. Врач ответил, что ему очень жаль, но у него ничего нет. До Клэя дошел слух – а в среде, где людям делать нечего, слухи распространяются с невероятной быстротой, – что существует черный рынок самых распространенных лекарств. Клэй спросил об этом врача, но тот заявил, что ему ничего не известно. А когда они уходили, прошептал:

– За четвертой палатой.

За четвертой палатой в тени дерева сидел плотный американец с колодой карт. На самодельном столе он разыгрывал партию для одного игрока. Факт, что он не был изможден, свидетельствовал о том, что этот человек играл на себя. После капитуляции Клэй видел совсем немного толстых американцев. Они, как правило, были старше и работали в каких-нибудь структурах армейского управления. И во время марша быстро погибли.

Этот парень никуда не ходил и обедов не пропускал. Мощно сложенный, с мускулистыми руками и бычьей шеей, он своей ухмылкой сразу не понравился Клэю. Он положил карты, поднял голову и спросил:

– Чего надо?

Клэй отпустил Пита, который мог стоять без помощи, и оценил ситуацию. Надо сказать, она его возмутила.

– Моему другу нужен хинин и средство от дизентерии, – буркнул он. – Мне шепнули, что они у тебя есть.

На столе рядом с картами стояли пузырьки с таблетками. Картежник покосился на них.

– Чуток осталось. Бакс за штуку.

– Мешок ты с дерьмом! – неожиданно заревел Клэй и, стукнув по столу, разбросал карты.

Торговец вскочил и, завопив: «Какого черта?», попытался ударить Клэя, но тот был настороже и, поднырнув картежнику под руку, снизу вверх треснул его в мошонку. Они сцепились, Клэй повалил противника на пол и, жестоко ударив в лицо, упал на колени и излил в драке все, что в нем накопилось: усталость, голод, обезвоживание. Все позабылось, как только после стольких дней желания ответить на побои он сумел вступить в бой, оказать сопротивление и отомстить. После дюжины тычков в лицо он медленно поднялся.

– Подонок! Зарабатываешь монету на умирающих? Ты хуже проклятых японцев.

Клэй не прикончил торговца. Тот извернулся и поднялся на четвереньки – его промежность болела явно сильнее окровавленного лица, а – затем неуверенно встал и оглянулся. Вокруг них стали собираться зрители: ничего нет приятнее вида хорошей драки, тем более, когда лишь у немногих заключенных остались силы начать и завершить бой.

У торговца шла из носа и изо рта кровь, но он хотел сохранить лицо. И, пошатнувшись из-за боли в промежности, шагнул к Клэю.

– Мерзавец! – Разбитые губы едва выговорили слово. И тут же снова приняли удар кулака.

Взмах был настолько быстрым, что почти невидимым. Великолепной комбинацией правой-левой Клэй еще сильнее открыл дорогу крови. Торговец ничего не смыслил в боксе и никогда не связывался с ковбоем. И теперь его немилосердно избивали. Клэй, выпуская пар, представлял, что перед ним японец. Сильный прямой в подбородок снова уложил картежника на землю. Падая, тот повалил доску, которой пользовался в качестве стола. Клэй, еще не остыв, схватил ее и принялся лупить беспомощного противника. Звуки ударов деревом по голове казались тошнотворными, но ковбой не мог остановиться. Он видел столько смертей, что жизнь обесценилась. И кто его осудит, если он убьет подонка, который хуже япошек?

Появился охранник и тихо кольнул Клэя штыком в зад. Тот оглянулся на японца, прекратил удары, перевел дыхание и внезапно почувствовал, что очень устал.

– Не останавливайся, бей, – улыбнулся ему японец.

Клэй взглянул на разбитое лицо картежника и обернулся на стоявшего под деревом Пита. Тот качал головой – не надо! Клэй посмотрел на собравшихся зевак и покосился на охранника.

– Нет. Я все.

Японец поднял штык, ткнул Клэя в грудь и кивнул на валявшегося в пыли торговца.

– Убей.

– Сам убивай, – ответил ковбой, не обращая внимания на боль.

Он отпрянул, ожидая, что японец накинется на него и начнется нечто невообразимое. Но тот опустил винтовку, и Клэй направился под дерево, к Питу. Толпа рассеялась, торговец пришел в себя и зашевелился.

Пит обрел нового друга. Через час они спрятались за бараками от солнца. Запах в их помещении был настолько отвратительным, что они старались туда как можно реже заходить. Коротая время, они болтали друг с другом и с остальными, когда их обнаружил тот самый охранник, который недавно наблюдал за дракой. Он шел прямо к Клэю. Тот встал и, ожидая самого плохого, поклонился. Но японец, вместо того чтобы убить его, достал из кармана маленький пузырек.

– Для твоего друга. – Затем, выполнив четкое «кругом», ушел.

В пузырьке оказался хинин – спасение для Пита и еще нескольких пленных из его барака.





Глава 28




Как повелось, в шесть часов утра Нинева, оставив завтрак на плите, ушла к себе в коттедж. Увидев ее в окно, Лиза обрадовалась, что семья осталась одна. За девять лет жизни в хозяйском доме она научилась сосуществовать с негритянкой и даже вместе работать, когда они консервировали фрукты с огорода и беседовали о детях. С отъездом Пита они жили бок о бок, и каждая старалась казаться сильнее другой. Перед детьми они держались уверенно, не сомневаясь, что союзники скоро победят и Пит вернется, однако сами проливали много слез, но только наедине.

Во вторник 19 мая семья сидела за столом. Разговор шел о летних делах. На следующий день начинались каникулы, и Джоэл со Стеллой предвкушали трехмесячный отдых. Джоэлу исполнилось шестнадцать лет, он взрослел, но в классе был моложе других. Пятнадцатилетняя Стелла перешла во второй класс четырехлетней средней школы. Им хотелось путешествовать – поехать в Новый Орлеан или во Флориду, однако строить планы они не могли. Об отце четыре месяца не было известий, и эта неопределенность довлела над всей их жизнью.

За кухонным окном залаял Мак, и по стене скользнул свет фар. У дома остановилась машина. Поскольку в семье никого не ждали, все трое тревожно переглянулись. Лиза быстро вскочила.

– Пойду посмотрю, кто там.

У входа стояли двое мужчин в военной форме. Через мгновение они уже сидели в кабинете перед семьей на диване. Лиза села между детьми и держала их за руки. По щекам Стеллы уже катились слезы.

– Боюсь, у меня для вас плохие известия, – торжественно начал капитан Малоне. – Прошу за это простить. Лейтенант Бэннинг пропал и считается погибшим. Нам неизвестно доподлинно, что он умер, поскольку бойцам из его подразделения обнаружить тело не удалось. Но, учитывая обстоятельства, его сослуживцы не сомневаются в его смерти. Еще раз прошу меня простить.

Стелла уронила голову на колени матери. Лиза обняла детей и крепко прижала к себе. Они рыдали, всхлипывали, плакали, стараясь друг друга поддержать. Офицеры потупились и смотрели в пол. Они не вызывались на это задание – им приказали, и они ежедневно наносили подобные печальные визиты почти по всему северному Миссисипи.

– Что означает «считается погибшим»? – сжав зубы, спросила Лиза.

– Что тело не обнаружено, – ответил капитан Малоне.

– Значит, все-таки есть шанс, что он жив? – Джоэл вытер слезы со щек.

– Однако должен подчеркнуть, что в сложившихся обстоятельствах сослуживцы считают его погибшим.

– Можете рассказать, как это случилось? – попросила Лиза.

– Мы располагаем кое-какими деталями, но их немного, и я не могу поручиться за их достоверность. Лейтенант Бэннинг попал в плен после того, как союзные силы на Филиппинах сдались японцам. Это произошло месяц назад, 9 апреля. Пленных погнали в концентрационный лагерь, и во время марша он был ранен, и как многие другие, отстал. После чего был убит японскими солдатами.

В эту минуту не имело значение, как погиб Пит. Потрясение от случившегося стерло детали. Страшная правда была такова: Пит ушел из жизни, и они его больше никогда не увидят. Муж, отец, глава семейства, друг, наставник, брат, сосед и почетный гражданин города. Многие разделят их горе. Будут долго скорбеть. Когда офицерам больше нечего было сказать, они поднялись, снова выразили соболезнования и уехали.

Лизе больше всего хотелось уйти в спальню, запереться, укрыться одеялом и плакать, пока не сморит сон. Но это было бы слабостью, которую она не могла себе позволить. У нее прекрасные дети, которые в эту минуту нуждаются в ней больше, чем когда бы то ни было. Как бы ее ни тянуло рухнуть в слезах, она выпрямилась и произнесла:

– Джоэл, садись в фургон и поезжай к Флорри. Привези ее сюда. По дороге остановись и расскажи все Ниневе. Пусть Юп объедет верхом плантацию и сообщит работникам.

Новость распространилась быстро, и вскоре передний двор заполнился легковушками и грузовиками. В эту первую ночь Лиза предпочла бы тихо горевать только с детьми и Флорри, но на сельском Юге так не бывает. С первой волной приехали Декстер и Джеки Белл и провели несколько минут наедине с Бэннингами. Декстер прочитал молитвы и строки из Библии. Лиза объяснила, что пока не готова к наплыву искренне сочувствующих, и он вышел во двор и попросил людей прийти позднее. В десять часов они все еще прибывали.

В Клэнтоне слухи распространяются с молниеносной быстротой. В восемь утра Декстер открыл церковь, чтобы люди могли задержаться и помолиться. В первые часы трагедии обсуждались слова, что Пит официально числится не убитым, а пропавшим без вести, следовательно, может быть жив. В этом была надежда, и она воодушевляла друзей и соседей возносить долгие, усердные молитвы.

Затем Декстер с Джеки вернулись в дом Бэннингов, которые по-прежнему не были готовы встречать массы народа. Декстер мягко уговаривал людей уйти, и они слушались. Горожане приезжали не с пустыми руками – везли кексы, пироги, кастрюли с едой. В пище никто не нуждался, но люди следовали давней традиции. Говорили слова соболезнования и, поняв, что Лиза обниматься и лить с ними слезы не хочет, садились в машины и уезжали.

Лиза решила, что поминальной службы не будет. Не исключено, что муж жив, и они с детьми сосредоточатся на этой версии и не станут принимать дурные вести. Или хотя бы попытаются. Дни летели, Лиза стала встречаться с близкими друзьями, и Джоэл со Стеллой тоже. Первый шок постепенно прошел, однако осталась грызущая, не проходящая боль.

Вернулась привычная рутина. Семья вместе завтракала и ужинала, часто с ними сидела Нинева, у которой появилось много новых морщин. По будням около десяти часов приходил с благочестивым визитом Декстер – читал стих из Библии, произносил слова утешения, молился. Иногда появлялась и Джеки, но, как правило, он был один.

Через две недели после объявления печальной новости Флорри повезла Джоэла и Стеллу на уикэнд в Мемфис. На этом настояла Лиза – хотела, чтобы дети отдохнули от царившего в доме мрачного настроения и немного развлеклись. В Мемфисе у Флорри была не похожая на других подруга, умеющая заставить всех улыбаться. Они остановились в «Пибоди», и номер Джоэла оказался неподалеку от того, где его зачали, хотя он об этом никогда не узнает.

В отсутствии детей Декстер Белл ежедневно навещал Лизу. Они сидели в кабинете и тихо беседовали. Из кухни Нинева слышала каждое слово.



Лекарства с «черного рынка» Питу помогли – третий приступ дизентерии все-таки случился, но был не таким сильным, как предыдущие. Малярия тоже продолжала мучить. Пит мог как-то действовать, но временами нападала лихорадка, он ложился на землю, и его колотило с головы до пят. Возникали видения – ему казалось, будто он вернулся домой.

Сидя с Клэем в тени барака, Пит наблюдал, как на кладбище за дорогой несут вереницей трупы. В конце апреля ежедневно умирало двадцать пять американцев. В мае число возросло до пятидесяти, в июне – до сотни.

Смерть была повсюду. Живые постоянно думали о ней, потому что все время постоянно видели трупы. Порой они были просто свалены в кучу. И мысль о смерти каждому приходила в голову. С каждым днем сильнее мучил голод, и истощенные люди приближались к тому рубежу, от которого нет возврата к жизни. Свирепствовали болезни, и не имелось средств, чтобы бороться с ними. С постоянной неизбежностью одного из дюжины ежедневно уносила смерть.

Пит видел, как сдавались и умирали люди, и его самого иногда тянуло бросить борьбу. Каждый находился на грани – выжить могли лишь те, у кого была железная воля к жизни. Капитуляция – процесс безболезненный, а выживание требовало усилий: проснувшись утром, всячески себя преодолевать, чтобы просуществовать еще день в аду. Одни настраивали себя на выживание, несмотря ни на какие козни врага, другие в изнеможении от страданий закрывали глаза.

Пит выжил, потому что думал о жене и детях, своей ферме и семье с длинной историей в округе Форд. Припоминал рассказы, которые слышал мальчишкой, о прежних войнах, баталиях и битвах, переходящие от поколения к поколению яркие истории. Вспоминал, как проводили в «Пибоди» ночи с Лизой, чего в двадцатых годах себе не позволила бы ни одна уважающая себя пара. Вспоминал ее тело и постоянную жажду физической близости. Вспоминал, как охотился и рыбачил с Джоэлом на своей земле. Как они приносили домой оленей, тетеревов, кроликов, лещей и краппи, разделывали за сараем и отдавали в кухню Ниневе. Вспоминал Стеллу: как малышка, свернувшись на диване, сияла удивительными глазами, слушая вечернюю сказку. Ее теплую кожу. Пит хотел вернуться домой, когда дети окончат колледж и обзаведутся семьями.

Пит принял решение: он не умрет ни от голода, ни от болезней. Он крутой деревенский парень, выпускник Уэст-Пойнта, кавалерийский офицер, у него дома прекрасная семья. Он удачлив: физически крепче многих, упорнее их. Выносливее товарищей – во всяком случае, в этом себя убеждал. Хотел бы помогать слабым, но обессилел. Умирали все, и ему приходилось думать о себе.

По мере того как условия в О’Доннеле становились все страшнее, люди все чаще поговаривали о побеге. Естественное желание заключенных, но в их случае почти невыполнимое. В них сохранилось слишком мало сил, чтобы далеко убежать, и повсюду находились японцы. Даже если бы удалось выбраться наружу, в джунглях все равно не выжить. Чтобы подавить желание к побегу, японцы установили несколько правил – простых для понимания, но исключительно жестоких. Если заключенный бежал и был пойман, его колотили кнутом до тех пор, пока он не истекал кровью. Чтобы продемонстрировать, как работает правило, охрана решила устроить шоу и выстроила около у администрации несколько тысяч пленных.

Пять американцев пытались бежать, но их поймали. Раздели догола, связали над головами руки и прикрутили к перекинутой через рельс веревке так, что пальцы на ступнях едва касались земли. Выглядело все так, будто их хотят повесить. Все пятеро до того отощали, что ребра выпирали из груди. Вперед выступил офицер с кнутом и через переводчика объяснил, что` сейчас произойдет. Хотя и без объяснений все уже стало ясно. Офицер виртуозно владел кнутом, и его первый удар по спине заставил американца закричать. Кнут продолжал хлестать, и вскоре спина и ягодицы несчастного превратились в кровавое месиво. Когда американец потерял сознание, офицер перешел к следующему из пятерых. Экзекуция под палящим солнцем продолжалась полтора часа. Когда все пять истерзанных, обливаясь кровью, затихли, выступил вперед начальник лагеря и огласил новое правило: если кому-нибудь из узников удастся убежать, пыткой кнутом подвергнут и оставят умирать на солнце десять его товарищей.

Это шоу расстроило много планов побега, которые тщетно придумывали заключенные.



Клэй нашел работавшего на грузовике филиппинского скаута, открывшего в американском секторе лагеря черный рынок еды. Он назначал честные цены и предлагал консервы с лососем, сардинами, тунцом, фрукты, арахисовое масло, печенье. Пит и Клэй приняли решение: они потратят спрятанные в чехле фляги деньги Пита, купят, что смогут, еду поделят между собой, но ни с кем больше, и попытаются выжить. План требовал усилий от обоих – непросто спрятаться так, чтобы никто не заметил, как они поедают продукты с черного рынка. Народ в лагере стал завистливым, и все следили друг за другом. Им было стыдно есть самим и не делиться с другими, но они точно знали, что не сумеют накормить шестьдесят тысяч голодных лагерных душ. В первую покупку попала банка лососины, четыре апельсина и кокосовое печенье. За полтора доллара они наелись, как короли.

План был таков: растянуть деньги на как можно более долгий срок, а потом придумать что-нибудь еще. Еда буквально возродила Пита, и он стал бродить по лагерю в поисках своих старых сослуживцев из двадцать шестого кавалерийского полка.



Японцы редко заходили на территорию, и их мало интересовало, что там происходит. Они знали, что в лагере нечеловеческие условия жизни, и, когда это было возможно, просто игнорировали тюрьму. Пока пленные за решеткой, им безразлично, чем они живут.

А вот груды мертвецов игнорировать было нельзя.

Начальник лагеря велел их сжигать, но генерал Кинг просил разрешить более достойное погребение. Если японцы верили в кремацию, то американцы нет.

С учетом того, что ежедневно умирало до сотни пленных, генерал Кинг разработал похоронный ритуал. Команды могильщиков работали, меняя друг друга. Другие подносили тела. Большинство поступало из больничного морга, но разлагающиеся трупы находили на всей территории.

Пит и Клэй усвоили, что дольше живут те, кто чем-то занимается, а не сидит в ступоре, уставившись в одну точку. Они вызвались работать в команде могильщиков. После завтрака уходили из барака и шли на американское кладбище, расположенное за забором главной территории примерно в восьмистах ярдах от медпункта. Им дали инструменты – старые лопаты, больше напоминавшие гнутые железяки и на вид неспособные сгрести хотя бы фунт земли. Американский офицер обозначил границы следующей общей могилы: шесть футов в ширину, двадцать в длину и четыре в глубину. Копатели приступили к работе. Их было много, и задача была неотложной, поскольку трупы разлагались.

Их приносили завернутыми в одеяла на бамбуковых шестах или на носилках из створок старых дверей. Похоронные команды пользовались всем, что помогало перетаскивать стофунтовые скелеты, многие из которых на жаре начали разлагаться. Вонь была такой, что при дыхании щипало горло.

При каждой могиле работал регистратор, заносивший в блокнот имя и фамилию мертвеца и точное место его упокоения. Но было много таких, у кого отсутствовали жетоны, и они ложились в землю безымянными. В яму помещалось двадцать и более трупов, когда она заполнялась, могильщики приступали к печальному делу и засыпали товарищей.

Кладбище прозвали свалкой костей, и название прижилось. Пит мог посчитать количество ребер на каждом трупе, который хоронил. И каждый раз, засыпая очередного американского солдата, проклинал японцев.

День за днем Пит с Клэем вызывались работать в похоронной команде. Пит понимал, что это способ сохранить человечность. Кто-то должен позаботиться, чтобы солдата достойно похоронили, насколько это возможно в данных обстоятельствах. И если умрет он сам, то с сознанием, что найдется добрая душа, чтобы вырыть могилу для него.

Потери росли, и работы прибавлялось. С убогим инструментом и скудным питанием выполнять ее становилось труднее. Территория свалки костей расширялась, трупы прибывали нескончаемым потоком.

Яма наполнилась, и офицер приказал засыпать ее. Пит посмотрел на людей и похолодел: это лицо он узнал даже с бородой и закрытыми глазами. Он спросил офицера-регистратора, как имя умершего.

– Сальвадоре Морено из двадцать шестого кавалерийского полка, – ответил тот.

Пит зажмурился и стоял, не в силах пошевелиться.

– Ты в порядке? – спросил Клэй.

Пит, спотыкаясь, отошел к забору, опустился на землю и горько заплакал.





Глава 29




Все указывало на то, что работа в похоронной командой была не лучшей идеей. За ними издалека наблюдали японцы. Им требовались американцы «покрепче», чтобы отправить на родину и там использовать в угольных шахтах в качестве рабов. Пита и Клэя отобрали в группу примерно из тысячи человек. Первая мысль о возможных переменах возникла в конце июня, когда после завтрака в их барак пришел охранник и велел пятерым следовать за ним. Во дворе людей построили и приказали стоять по стойке «смирно». Подъехала колонна грузовиков. Каждому, кого сажали в кузов, давали рисовый ком, банан и банку с водой.

Стало ясно, что их везут не на обычные работы, и через час пути все вокруг взволнованно заговорили. К добру ли, что их увозят из форта? Японцы постоянно перемещали пленных. Будет ли им лучше там, куда они едут?

Вскоре они оказались на людных улицах Манилы. Пит с Клэем продолжали гадать. Но когда въехали в порт, они смутились. То, что их увезли из О’Доннела – это хорошо, но каково им будет в Японии? Настроение упало.

Пока они ждали в бухте, прибыла новая группа пленных из другого лагеря, и пошел слух, будто «Красный крест» договорился об обмене и их повезут в Австралию на свободу. Но к этому времени Пит, Клэй и их товарищи из О’Доннела уже ни во что не верили. Пит смотрел на грузовой корабль – на старой ржавой посудине не было ни названия, не регистрационного номера, ни страны принадлежности.

Пленные выстроились в длинную очередь и стали медленно подниматься по трапу. На борту их направляли к носу, где был открыт люк с лестницей в трюм. Охранники, нервничая, выкрикивали команды. На ступенях вниз Питу в нос ударила поднимавшаяся из недр судна мерзкая вонь. А затем он увидел потные лица тех, кто уже находился на борту. Как позднее выяснится, это были пленные из тюрьмы к северу от Манилы. Им охрана сказала, что их везут в Японию работать в угольных шахтах.

В битком набитом трюме люди стали задыхаться. Стояли бок о бок, плечом к плечу так, что не осталось места ни сесть, ни лечь, ни даже пошевелиться. Послушались крики, ругательства, а охрана загоняла в трюм новых пленных. Тех, кто сопротивлялся, били прикладами. Температура в трюме поднялась до ста градусов, пленные, стоя, теряли сознание – упасть не было места. Появились первые умершие.[9]



Император Хирохито отказался ратифицировать Женевскую конвенцию, и с начала войны в Азии императорская армия обращалась с пленными, как с рабами. В Японии отчаянно не хватало рабочей силы, в связи с чем был разработан план переброски американских военнопленных в места, где им предстояло трудиться в угольных шахтах. С этой целью пользовались любым водным транспортом, невзирая на возраст и пригодность к плаванию по морю. Суда везли из Японии на Филиппины солдат, а обратным рейсом их набивали умирающими американцами.

За войну в Японию переправили 125 тысяч союзных пленных. 21 тысяча из них умерли на борту или утонули вместе с ветхими посудинами. 6 августа 1945 года шестьсот американских военнопленных добывали уголь на шахте в Оминэ, что всего в пятидесяти милях от Хиросимы. Когда взорвалась первая атомная бомба и земля содрогнулась, они поняли, что это нечто большее, чем обычная бомбардировка. Они истово молились, чтобы это стало началом конца.

Наряду с другими многочисленными военными просчетами японцы не уточнили, сколько им понадобится водного транспорта для доставки войск и припасов. К тому же им не удалось в начале войны уничтожить американский подводный флот в Перл-Харборе и других местах. К лету 1942 года американские субмарины, как одинокие волки, бороздили юг Тихого океана и нападали на японский транспорт. Чтобы компенсировать потери, японцы перегружали суда – солдатами на передовую, военнопленными на работы в Японию. Без опознавательных надписей они шли медленно, тяжело.

Их прозвали адскими кораблями. В период с января 1942 года по июль 1945 года в Японию доставили 156 транспортов с военнопленными, и это путешествие по морю было самым страшным испытанием из всех, что им выпало пережить ранее. Заключенные находились под палубой без еды, питья, света и туалетов; они задыхались, сходили с ума и умирали.

Прибавьте к этому торпеды. Поскольку японцы не обозначали суда-перевозчики войск, все их корабли становились мишенями союзных подлодок. Считается, что примерно пять тысяч пленных американцев пустили на дно вместе с японским транспортом американские торпеды. Транспорт Пита покинул Манильскую бухту через шесть часов после того, как там пришвартовался. А люди в трюме уже кричали и задыхались. Охранники милостиво открыли люки, и по помещению пролетел ветерок. Полковник сумел убедить японцев – сказал: люди в трюме мрут, какой вам смысл привозить трупы? Пленных стали выпускать на палубу, где они могли хотя бы дышать и смотреть на луну. Свежего воздуха стало сколько угодно, но о еде и питье не вспоминали. Бдительные охранники стояли готовые стрелять в любого несчастного, кто отважился бы прыгнуть в море. И хотя о самоубийстве думали все, сил на прыжок у людей не хватало.

Пит и Клэй провели ночь на палубе с сотнями других под сияющим небом, которым дома наверняка бы залюбовались. Теперь же оно напоминало, насколько далеки они от свободы.

Охрану явно проинструктировали убивать только в случае необходимости. Рабский труд ценился, и непозволительно было губить рабочую силу в трюме. На рассвете трупы подняли наверх и без лишних церемоний похоронили в море. Пит смотрел, как тела шлепаются о воду и некоторое время плывут, прежде чем окончательно исчезнуть, и думал о родителях и женах мертвых солдат, которые сейчас в Миннесоте, Флориде или Орегоне возносят молитвы и ждут писем. Сколько пройдет дней, прежде чем человек в форме постучит в дверь и их мир рухнет?

Взошло солнце, а на палубе тени не было. Ни тени, ни еды, ни воды. С каждым часом слышалось все больше жалоб. Охранники держали пальцы на спусковых крючках и отвечали руганью на своем языке. Напряжение росло, нервы стали сдавать. Один из пленных бросился к поручням и совершил прыжок в океан в восьмидесяти футах под ногами. Раздался всплеск, за ним последовал ружейный огонь. Японцы, виртуозно владеющие мечом и штыком, были никудышными стрелками, и не известно, попали ли в беглеца. Но залпы охладили желание последовать его примеру.

Время шло, люди жарились на солнце. Чтобы скрыться от немилосердных лучей, они ненадолго спускались в трюм, но вонь сразу выгоняла их обратно. Большинство пленных по-прежнему страдали от дизентерии, и охранники позволяли им освобождать кишечник, свисая на веревках с кормы. Все, что угодно, только бы не пачкали палубу.

На второй день солнце милостиво закрыли облака. Пленных загнали в трюм, пообещав, что скоро принесут еду. Люди стояли в длинных шеренгах, не спеша спускаться в ад, и японцы как будто им сочувствовали. Наступил вечер, но пищу так и не дали. Неожиданно среди охраны возникла паника. Несколько японцев бежали с кормы и причем бешено вопили.

Первая торпеда угодила в заднюю часть корпуса рядом с машинным отделением. Вторая – точно по центру. Взрывы потрясли судно, корпус ответил эхом и дрожью. После такого испытания старая посудина не могла продержаться долго. Даже Пит, кавалерийский офицер и сугубо сухопутный человек понимал, что они скоро утонут. Они с Клэем опустились на корточки на палубу и смотрели, как обезумевшие японцы задраивают люки, запечатывая в трюме почти две тысячи американцев. На палубе осталось около сотни пленных. Охране больше не было до них дела. Судно проваливалось в пучину, и теперь каждый был за себя.

Один смельчак из заключенных попытался отдраить люк, но тут же получил пулю в затылок. Хватит героизма.

Третья торпеда сбила людей с ног, и начался хаос. Охранники лихорадочно отцепляли резиновые плоты и швыряли в море спасательные жилеты. Американцы прыгали в черную бездну, не думая, что ждет их впереди. Пит заметил охранника, который, завозившись с плотом, отставил в сторону винтовку. Машинально схватив оружие, Пит выстрелил врагу в лицу, швырнул винтовку в воду и, перепрыгнув через поручни, последовал за ней.

Приводнение получилось жестким, но вода оказалась теплой. Клэй приводнился рядом, и они барахтались, оглядываясь, за что бы уцепиться. Море было угольно-черным, вокруг по-английски и по-японски звали на помощь. Судно стало взрываться, из трюма доносились крики запечатанных внутри людей. Пит поплыл прочь быстро, как только позволяли силы, и на мгновение потерял Клэя.

– Я здесь, – ответил на его оклик товарищ. – Добыл плот.

Они забрались на шестиместный плот, и Клэй, переведя дыхание, воскликнул:

– Ты его прикончил!

– Да, – гордо ответил Пит. – Из его собственной винтовки.

Они нашли в карманах маленькие весла и гребли от тонущего корабля. Однако еды и воды в карманах не было. Вскоре крики о помощи затихли вдали.

Десять, пятнадцать, двадцать минут работали веслами. Только убедившись, что погони нет, они позволили себе отдохнуть. В тысяче ярдов судно резко накренилось на корму и пошло на глубину. Задраив люки, японцы убили еще две тысячи голодных, больных американцев.

Из черной воды послышался голос, человек звал не по-английски. Пит с Клэем скользнули на дно и ждали. Вскоре раздался шлепок по плоту, за ним появилась голова. Они втащили японца на плот. Он был низкорослым, как все его соотечественники, – максимум пять футов, пять дюймов и тощим. Без штыка, меча и винтовки казался меньше, чем был на самом деле. У него не было ни еды, ни воды – бесполезный япошка, который еще несколько минут назад мучил пленных. Пит ударил с такой силой, что клацнула челюсть. Они били по очереди, пока японец не перестал дышать, а затем сбросили его в воду, где ему предстояло упокоиться с братьями, которых он убил сам.

Им стало хорошо. Несмотря на голод и обезвоживание, на то, что они качались на плоту, который плыл неизвестно куда, они испытали огромное удовлетворение. Они отомстили, воздали кровью за кровь и, убив врага, изменили соотношение сил в пользу союзников. Впервые за долгое время они были на свободе. Нет ни жестокой охраны, ни нацеленных на них штыков. Они не копают могилы, и рядом не высятся горы мертвецов.

Они плывут под ясным звездным небом, не ведая, в какую сторону держать. Поэтому положили весла и отдыхают на спокойной воде. Южно-Китайское море – людный район, завтра их кто-нибудь подберет.



Первое встреченное судно оказалось японским фрегатом. Как только Пит разглядел флаг, они с Клэем соскользнули в воду и спрятались под плотом. Японцы не сбавили хода – видимо, пустой плот их не заинтересовал – они шли спасать соотечественников с торпедированного транспорта. Пит же с Клэем поклялись, что лучше добровольно утонут, чем снова попадут в плен.

Вторым попался сорокафутовый рыболов – принадлежавший филиппинцу Амато парусник, которым управлял он сам и два его сына, три самых замечательных человека на земле. Когда рыбаки услышали, что на плоту американцы, то втащили их на борт, укрыли одеялами, дали сначала воды, а затем горячий черный кофе – деликатес, который Пит с Клэем не пробовали несколько месяцев. Пока Теофило частично выпускал воздух из плота и прятал его, Томас управлялся с суденышком, а Амато забросал американцев вопросами. Откуда они? Где сидели в тюрьме? Как долго? У Амато в Америке был кузен, и ему нравилась эта страна. Брат, филиппинский скаут, скрывался в горах. Амато ненавидел японцев даже больше, чем Пит и Клэй.

Куда они плыли? Поскольку не знали, где находились, всякие разговоры о точке назначения были абсолютной бессмыслицей. Амато им сообщил, что они были примерно милях в двадцати от берега. На прошлой неделе американцы торпедировали еще один транспорт со своими соотечественниками. Почему они так поступают? Пит объяснил, что транспорт с войсками никак не обозначен.

Теофило подал им миски с горячим рисом и пандесалом (булочками). Пит и Клэй ели его до войны и не находили чем-то особенным. Зато теперь он показался им манной небесной. Амато предупреждал, чтобы они не торопились. После голодных месяцев легко переесть и создать себе новые проблемы. Теофило в это время жарил на походном гриле кусочки макрели. Пит и Клэй понимали, что есть надо медленно. Последние полгода голод стал образом их жизни. И теперь они едва сдерживались, чтобы не глотать все подряд целиком. Пит улыбался, отправляя в рот первые кусочки рыбы.[10]

Амато работал по контракту с японской армией и должен был ежедневно сдавать свой улов. Они вытаскивали из воды тунца, лосося и луцианов, а Пит и Клэй в это время отсыпались в каюте. А когда проснулись, еще поели риса и рыбы и пили воду галлонами. Ближе к вечеру Томас вымыл палубу и убрал снасти, а Аманто достал кувшин с фруктовым алкогольным напитком домашнего приготовления и разлил в пустые чашки из-под кофе. Напиток был безвкусным, обжигающим – совсем не таким, какие они заказывали в баре отеля «Пибоди», но оказался крепким и быстро подействовал.

После того, как разлили по второй, американцы «поплыли». Им стало хорошо: они свободны и впервые с Рождества сыты.

Амато жил в Сан-Нарсисо – небольшой рыболовецкой деревне на западном побережье полуострова Лусон. До Манилы по суше было четыре, пять или шесть часов ходу, смотря что выбрать: дорогу, горную тропу или паром. По морю – три часа, плюс огибающее Батаан шоссе – место, где Пит и Клэй хотели бы оказаться меньше всего. Амато сказал, что в Маниле полно японцев, и надо держаться от них подальше. Он бы не повел туда свое суденышко.

Когда показалась Сан-Нарсисо, Томас сбросил обороты двигателя и перевел на холостой ход. Настала пора обсудить положение. В бухте их будут ждать японцы, чтобы принять улов. Но они повара, а не солдаты, и не обыскивают лодку. На сей раз Пит и Клэй могут спать на борту, однако завтра им придется уйти. Если их увидят или поймают, Амато с сыновьями потеряют судно, а может и головы.

Первым вариантом было бежать, и Амато мог найти человека, с которым можно договориться. Под «бежать» понималось долгое плавание по морю в утлой лодчонке, и Амато такое не посоветовал бы. С начала войны так пытались спастись несколько американцев. Никому не известно, удалось им это или нет. К тому же за попытку придется платить, а у заключенных денег не бывает. Пит подтвердил, что у них тоже нет.

Второй вариант – сражаться. Амато договорится, чтобы их отвели в горы, где действует отряд партизан. В джунглях Лусона много американцев и филиппинских скаутов. Они нападают на противника со всех направлений, затрудняя передвижение войск и доставку припасов. Императорская армия борется с партизанами всеми средствами и объявила награды за поимку каждого. Ситуация опасна сверх всякой меры.

– Мы не побежим! – заявил Пит. – Мы прибыли сюда воевать.

– И у нас есть кое-какие счеты с японцами, – добавил Клэй.

Амато улыбнулся и кивнул. Он был гордым филиппинцем и ненавидел захватчиков. Если бы он мог отравить рыбу и убить врага, то с радостью так поступил бы. Молился, чтобы американцы победили японцев и освободили его родину, и мечтал, когда этот день наступит.





Глава 30




Амато с сыновьями пришел на рассвете, когда бухта оживала. Из трех самым высоким был Теофило, но тоже едва дорос до пяти футов восьми дюймов. Его одежда не подошла бы ни Питу, ни Клэю. Проблема была в длине, а не в талии. Американцы настолько исхудали, что могли бы дважды обернуться своими прежними поясами.

Накануне вечером после ужина Амато навестил приятеля, который считался самым высоким мужчиной в деревне. Он попросил продать двое рабочих брюк, две куртки цвета хаки и две пары носков. Приятель сначала отказывался – это был практически его весь рабочий гардероб – и сказал, что будет обсуждать продажу, если Амато объяснит, кому это нужно. Когда «высокий мужчина» понял, кому требуется одежда, то отказался взять деньги. И просил пожелать американцам удачи.

Жена Амато выстирала и выгладила одежду. Когда он поставил рюкзак на койку в каюте, на его глаза навернулись слезы. Пит и Клэй тоже растрогались.

А вот ботинки Амато достать не сумел. Ступни американцев длинные и узкие, а у филиппинцев широкие и короткие. В поселке только один обувной магазин, и его хозяин не заказывает товар для иностранцев. Амато долго извинялся за то, что ничего не мог сделать.

Пит наконец прервал его и сказал, что есть важный вопрос, который он желал бы обсудить. Они очень хотели бы написать письма женам. С Рождества не связывались с семьями и понимают, что родные сходят с ума от беспокойства. Просьба вроде бы простая, однако Амато она не понравилась. Он объяснил, что почтовая служба ненадежна и полностью контролируется японцами. На Филиппинах затерялись тысячи таких же, как они, американских солдат, и каждый стремится отправить весточку домой. С островов уходит очень мало корреспонденции. Враг повсюду сует нос. Почтовый чиновник в Сан-Нарсисо владеет бакалейной лавкой, и они подозревают, что он сотрудничает с японцами. Если они принесут ему два написанных американцами письма, будут большие неприятности.

Почта – это слишком опасно. Однако Пит продолжал настаивать. А если отправить письмо из другого поселка? Амато в итоге сдался и послал Томаса в деревню. Тот вернулся с двумя листами тонкой луковой бумаги и двумя конвертами. Амато нашел огрызок карандаша. И Пит, сидя за складным столом в каюте, написал:



Дорогая Лиза! 10 апреля мы сдались, и последние три месяца я провел в концентрационном лагере. Затем бежал и теперь сражаюсь вместе с партизанами на Лусоне. Я многое пережил и полон воли пережить остальное и вернуться домой, как только мы победим. Люблю тебя, Джоэла и Стеллу и думаю о вас каждую минуту каждого дня. Передай мой привет детям и Флорри. Со мной Клэй Уомплер. Его жену зовут Хелен. Свяжись с ней по адресу: 1427 Гленвуд-роуд, Ламар, Колорадо и передай это сообщение. С любовью, Пит.



Он написал на конверте адрес, но обратного не указал, заклеил и отдал карандаш Клэю.

Они вышли из гавани. Старый дизель стучал так, словно этот день мог стать его последним. Лодка плыла, не оставляя следа. Прямо по курсу точно на запад в тысяче миль находился Вьетнам. Справа, чуть ближе, в семистах милях – Китай.

Теофило заварил кофе, и пока они наслаждались напитком, приготовил завтрак из риса, филиппинского хлеба и макрели. Пит и Клэй ели осторожно. Жена Амато передала имбирное печенье, и американцы впервые за несколько месяцев попробовали сладкое. И хотя о сигаретах речи не шло, Амато захватил целую пачку «Лаки страйк», которую как-то достал в Маниле. Пит почувствовал, что нет ничего прекраснее этого табачного дыма.

Через два часа они наткнулись на косяк тунца. Амато и Томас втаскивали рыб в лодку, а Теофило бил деревянной колотушкой, пока они не успокаивались, затем потрошил и чистил. В дымке от табачного аромата Пит и Клэй не могли не восхищаться слаженностью их работы.

В середине дня Томас повернул обратно к Лусону. Горные вершины полуострова ни разу не исчезали из виду. Когда они приблизились к земле, Амато изложил свой план. Лодка остановилась в двухстах ярдах от пустынного скалистого берега. Теофило надул плот, который спас американцам жизни, и помог сойти на него. Амато подал рюкзак с едой и водой и пожелал удачи. Пит и Клэй помахали руками, еще раз поблагодарили филиппинцев и отчалили. Теофило развернул лодку и направился в море.

Когда Пит и Клэй скрылись из виду, Амато достал два конверта, порвал на мелкие куски и бросил в океан. Его судно дважды обыскивали японские моряки, и он не мог подвергать себя такому риску.

Пит и Клэй служили в кавалерии и пехоте, и мало что смыслили в управлении судами любого размера. Выяснилось, что с плотом справиться не так-то просто. На подходе к берегу их ударило о камни, и Пит едва не утопил рюкзак. А Клэя швырнуло в бурун, и он чуть не утонул.

На земле их ждали. Их сумбурное прибытие наблюдал из леса Асеведо, он свистнул и махнул рукой, чтобы они шли к нему.

Это был молодой паренек в соломенной шляпе. Но его суровое выражение лица и худое тело не оставляло сомнений, что перед ними закаленный партизан. А главное – что Асеведо был до зубов вооружен: через плечо винтовка, на каждом боку по пистолету. Он объяснил на хорошем английском, что им предстоит путь по опасной горной тропе, и если все пойдет хорошо, то к темноте они доберутся до первого лагеря. Япошки повсюду, главное, идти тихо, быстро и не произносить ни звука.

Скоро лес превратился в густые джунгли, где лишь Асеведо мог разглядеть тропу. И все эти тропы вели наверх. Через час маленький отряд остановился, чтобы отдохнуть. Пит и Клэй совершенно выдохлись. Воздух становился разряженным, и это добавляло трудностей. Пит спросил, можно ли закурить, провожатый-филиппинец нахмурился и покачал головой. Он знал, что пришлось испытать американцам, и понимал, насколько они слабы. Пообещал, что умерит темп ходьбы. И солгал. Они двинулись вперед еще быстрее. Внезапно Асеведо поднял руку, замер и присел. Переваливая через хребет, они увидели вдали заполненную движущимися японскими войсками дорогу. Американцы пытались отдышаться, смотрели на колонну и молчали. Чуть передохнули и снова отправились в путь. Вошли в распадок и спустились в узкую долину, где журчал ручей. Асеведа оглядел местность, нет ли врага. Никого не заметил и дал знак быстро пересечь долину. На другой стороне они снова углубились в джунгли и начали подниматься. У Пита пылали огнем мышцы ног, он совершенно выдохся и запросил привала. Они сели в чаще, съели по рисовому пирогу и кокосовому печенью.

Асеведо тихо сказал, что его брат был филиппинским скаутом и погиб на Батаане. Теперь его долг уничтожить как можно больше японцев, прежде чем убьют его. Пока на счету одиннадцать врагов, а может, и больше. Японцы мучают и обезглавливают каждого пойманного партизана, поэтому правило такое: сдаваться нельзя. Лучше самому вышибить себе мозги, чем позволить японцам глумиться над тобой. Клэй спросил, когда они получат оружие, и филиппинец ответил, что его в лагере много. Еды и воды тоже. Партизаны не шикуют, но и не голодают.

Пища взбодрила американцев. И когда солнце скрылось за соседней горой, они встали на вьющуюся по склону тропу. Каждый шаг по неверным камням грозил опасностью. Одно неверное движение, и путник угодил бы в бездонную пропасть. Примерно пятьдесят ярдов пришлось идти на виду. Они миновали, пригибаясь и стараясь не оступиться, половину, как с противоположной стороны ущелья раздался выстрел. Снайперы были начеку. Пуля ударила филиппинцу в голову, и он повалился навзничь. Другая пробила правый рукав Пита и чудом не угодила в грудь. Они с Клэем прыгнули вниз, а пули продолжали ложиться вокруг. Ломая молодые побеги, они летели сквозь чащу. Клэй, ухватившись за лиану, сумел остановить падение, а Пит катился кувырком и, ударившись о дерево, едва не потерял сознание.

Клэй едва видел его рубашку, но сумел скатиться к нему на заднице. И вот они снова вместе и умудрились обойтись без переломов костей. Руки и лица исцарапаны, в крови, но раны неглубокие. От удара у Пита гудело в голове, однако через секунду он готов был двигаться дальше. Послышались голоса, говорили не по-английски. Их искал враг. Скрытно, как только могли, американцы продолжали спуск, но нечаянно сталкивали плохо державшиеся камни, и те с шумом катились вниз. На дне, у ручья, они скользнули в чащу и замерли. Кто-то шлепал по воде. Трое японских солдат двигались с винтовками на изготовку. Они прошли в десяти футах от Пита и Клэя, которые лежали, едва дыша. Миновал час, второй, в овраг опустилась тьма.

Американцы шепотом обсуждали безумную идею: как бы забраться наверх и поискать рюкзак, а может, и Асеведо. Они не сомневались, что он погиб, но им требовалось его оружие. Понимали: японцы просто так не отвяжутся и не вернутся в свой лагерь. Трофей в виде двух американских голов для них весьма соблазнителен. В итоге они остались лежать и провели бессонную ночь, облепленные насекомыми, среди ящериц, жуков, все в царапинах, не ведая, где находятся и куда им идти, молясь об одном: чтобы поблизости не оказались питон или кобра. В какой-то момент Пит спросил, кому из них пришла в голову светлая мысль записаться в партизаны. Клэй, хмыкнув, ответил, кому угодно, только не ему.

С рассветом они покинули свое убежище. Голод вернулся с удвоенной силой. Они напились из ручья и решили следовать его течению, куда бы оно ни вывело. Целый день шли в тени, скрываясь под ветвями деревьев. Дважды слышали голоса и поняли, что двигаться нужно по ночам, а днем отдыхать. Только куда двигаться?

Ручей впадал в неширокую реку. Из чащи они видели, как мимо проплыл японский патрульный катер. Шесть солдат с винтовками, двое с биноклями, все внимательно осматривали берега – кого-то искали. Ближе к вечеру они набрели на тропу и решили идти по ней в темноте. Куда бы она ни привела, их теперешнее местоположение слишком опасно.

Но выяснилось, что идти по тропе в темноте невозможно. Скоро они ее потеряли. Пошли кругами – нашли и, потеряв во второй раз, сдались. Легли под скалой и попытались заснуть.

Когда проснулись, на джунгли опустился густой туман. Он давал защиту, и вскоре они отыскали другую едва различимую тропу. После двух часов подъема солнце рассеяло дымку, и тропа стала шире. Голодные, выбившиеся из сил американцы выбрались к утесу над каменистым ущельем. В сотнях футов внизу журчал среди валунов ручей. Отдыхая в тени, они глядели на воду и рассуждали, не прыгнуть ли вниз. Смерть лучше пытки, которую им приходится терпеть. В это мгновение она казалась им желанной. Шансов выжить все равно нет. Прыгнув, они хотя бы умрут по своей воле.

Неподалеку послышались выстрелы, и американцы оставили мысли о самоубийстве. Выстрелы означали, что где-то рядом сошлись противоборствующие стороны. Пальба продолжалась не более минуты, но вдохновила их продолжать путь. Они напились из ручья, час отдохнули и двинулись дальше.

Когда солнце поднялось в зенит, они вышли на поляну. В середине теплился маленький костер. Рядом сидел японский солдат, он дремал. Американцы разглядывали его из леса и заметили кровь на обеих ногах. Кто-то ранил его, а свои бросили. Солдат пошевелил правой рукой – значит, жив. Под покровом деревьев Пит подобрался ближе, залез на валун над раненым, взял десятифунтовый камень и обрушил на врага. Камень угодил точно в голову. Из джунглей выскочил Клэй и бросился на японца. Пит ударил во второй раз, а его товарищ схватил винтовку и воткнул в солдата штык. Они оттащили труп в лес и открыли рюкзак убитого. В нем оказались консервы с сардинами, лососем и макрелью и сушеное мясо. Не стерев кровь японца с рук и рубашек, они быстро поели и поспешили убраться с поляны.

Впервые за несколько месяцев у них появилось оружие. Клэй нес консервы и японскую винтовку «арисака» со штыком, Пит застегнул на поясе кобуру с полуавтоматическим пистолетом «намбу». В патронташ он набил тридцать патронов, поместил два магазина, за ремень засунул нож длиной шесть дюймов. Они бежали час, затем остановились и съели банку сардин. Если теперь их поймают, то будут мучить, а затем обезглавят. Только поймать не получится. Они дали друг другу клятву, скрепив ее пожатием окровавленных рук: если их окружат, то они застрелятся из пистолета. Первым Пит, вторым Клэй.

Поднимаясь на склон, они снова услышали выстрелы. Бой шел дольше и был упорнее, чем в прошлый раз. Американцы не могли решить, идти ли им на звуки или повернуть обратно. Они выжидали, схоронившись у тропы. Перестрелка стала стихать и вскоре прекратилась. Прошел час, солнце клонилось к западу.

На повороте тропы они лицом к лицу столкнулись с бежавшим в их сторону молодым филиппинцем. Легкий, худощавый, безоружный, он вспотел от бега. Не понимая, кто возникшие перед ним незнакомцы, он замер.

– Мы американцы, – поспешил объяснить Пит.

Парень приблизился и указал на винтовку со штыком.

– Японская.

Клэй улыбнулся и показал ему руки в крови.

– Японская кровь.

Парень тоже улыбнулся.

– Вы американские солдаты? – спросил он.

Оба утвердительно кивнули.

– Ищем партизан, – сказал Пит. – Проводишь?

Улыбка филиппинца стала шире.

– Вот дерьмо, откуда вы привинтили?

Пит и Клэй разразились хохотом. Клэй, согнувшись пополам, выронил свою новую винтовку. Пит, не веря собственным ушам, представил, как этот парень сидит у костра с американцами, и те, забавы ради, учат его колоритным выражениям. У партизан явно есть ребята из Техаса и Алабамы. Когда их хохот стих, филиппинец махнул рукой:

– За мной! За час дойдем.

– Пошли, – кивнул Пит. – Только не так быстро.

Парень оказался посыльным – связным между партизанскими отрядами, у которых почти не было раций. Посыльные часто передавали письменные сообщения и приказы. Они досконально знали все пути и тропы, и их редко ловили. Но если ловили, пытали, стараясь получить информацию, а затем убивали.



Они снова карабкались вверх, чувствуя, как воздух становится разреженнее, но Пит с Клэем старались не отставать. Перед первым бивуачным пунктом парень свистнул и, дождавшись ответа – этот звук американцы не слышали, – двинулся дальше. Они вошли на партизанскую территорию и оказались в безопасности, насколько может быть в безопасности американец на Филиппинах.

Неожиданно возникли двое вооруженных до зубов филиппинцев и дали знак проходить. На передовом посту на них почти не обратили внимания. Тропа вывела к первому лагерю, где партизаны готовили пищу на маленьком костре. Их было около двух десятков, ютившихся под навесами и готовившихся к ночлегу. Увидев двух американцев, они поднялись и отдали честь.

Еще полчаса подъема, и они оказались в спрятанном в джунглях строении. Их приветствовал американец в выцветшей солдатской рабочей форме и новых армейских ботинках. Капитан Даррелл Барни одиннадцатой пехотной бригаты стал добровольцем западнолусорских сил сопротивления. После представления Барни крикнул в сторону ряда бамбуковых хижин, и оттуда вышло еще несколько американцев. Последовали улыбки, похлопывания по спинам, поздравления – и вскоре Пит и Клэй сидели за бамбуковым столом и ели рис, картофель и свиные отбивные – припасенный для особых случаев деликатес.

Их забросали вопросами. Самый разговорчивый Ален Дюбос из Слайделла, штат Луизиана, с гордостью признался, что действительно учит филиппинцев тонкостям американского сленга. Всего, не считая Пита и Клэя, их оказалось шестеро, и никто из них не был на Батаане. После капитуляции они из других частей островов пробрались в горы. И были намного крепче, хотя их тоже не миновала малярия.

Американцы слышали о марше смерти и просили рассказать о нем. Пит и Клэй говорили часами, радуясь безопасности в окружении своих. Хотя навидались такого, что не могли поверить, что находятся среди соотечественников, которые продолжают вести борьбу.

Наслаждаясь общением, Пит мучился вспышками памяти – вспоминал тех, кто остался в О’Доннеле и кто наверняка не доживет до свободы. Там по-прежнему голодают в то время, как он пирует. Подумал о свалке костей, где сам похоронил сотни трупов. Об адском корабле. Вспомнил крики запечатанных в трюме людей, уходивших вместе с судном в пучину. Он то упивался компанией и балагурил со всеми, радуясь английскому языку с его выговорами из разных областей страны, то не мог проглотить кусок, когда накатывала новая волна страшных воспоминаний.

Эти вспышки кошмаров и страхов останутся с ним навсегда.

Вечером их отвели в душ и дали по куску мыла. Ощущение от тепловатой воды было восхитительным. Сначала Пит и Клэй хотели побриться, но все другие американцы отпустили бороды, и они решили последовать их примеру. Им выдали белье, носки и рабочую солдатскую форму, хотя в джунглях не имелось определенного образца обмундирования. Их осмотрел врач, тоже американец, и назвал очевидные проблемы. Доктор заверил, что у него нет недостатка в лекарствах, и через пару недель новенькие будут готовы идти в бой. Им показали бамбуковую хижину, их новый барак, и предоставили настоящие кровати с одеялами. Утром их отведут к командующему и дадут столько оружия, сколько они сумеют поднять.

Пит и Клэй лежали в темноте и думали о доме, который теперь казался им ближе.





Глава 31




Силы сопротивления Западного Лусора находились под твердым командованием генерала Бернарда Грейнждера, британского героя Первой мировой войны. Грейнджеру было около шестидесяти лет, худощавый, крепкого сложения, он был военным до мозга костей. Последние двадцать лет он жил на Филиппинах и некогда владел обширной кофейной плантацией, которую у него отобрали японцы. Они убили двоих его сыновей, и он с женой и остатками семьи бежал в горы, откуда руководил военными действиями. Подчиненные его обожали и называли «лордом Грейнджером».

Когда Пит и Клэй пришли и их представили, генерал сидел за столом в кабинете под пологом из маскировочной сетки. Он отослал подчиненных, но телохранитель остался при нем. Генерал сразу понравился Питу и Клэю – усадил их на бамбуковые стулья и предложил выпить чаю. Когда он говорил, то вынимал изо рта мундштук трубки из кукурузного початка, когда слушал, держал в зубах и пожевывал, словно переваривал слова.

– Слышал, вы выжили в ужасах Батаана, – начал он нараспев. – Возможно, там было еще страшнее, чем мы привыкли считать.

Американцы кивнули, но заметили, что на Батаане было страшно, а в О’Доннеле хуже.

– Нам известно, что япошки переправляют людей для работы у себя на шахтах. – Грейнджер разлил чай в фарфоровые чашки.

Пит описал адский корабль и их спасение после торпедирования.

– Ничего, когда-нибудь одолеем прохвостов, – продолжил англичанин. – Если они нас не одолеют первыми. Надеюсь, вы понимаете, что, хотя ваши шансы на выживание повысились, в конечном счете мы все здесь покойники.

– Все лучше, чем кормить в море рыб, – заметил Клэй.

– Правильный подход. Наша задача состоит в том, чтобы подрезать япошкам поджилки и всеми силами доказывать, что эти острова сто`ят того, чтобы их спасать. Мы боимся, что союзники могут решить их побить, позабыв о нас. Высокое командование считает, что Японию можно рагромить, обойдя острова, и это вполне вероятно. Но Макартур обещал вернуться, и его слова заставляют продолжать наше дело. Нашим филиппинским друзьям нужна идея, за которую надо биться. Для начала, например, за свою собственность. С сахаром и молоком?

Пит и Клэй отказались. Они бы предпочли крепкий кофе, но были уже благодарны за обильный завтрак. Грейнджер продолжал разговор, а потом внезапно оборвал и посмотрел на Пита:

– Так что у вас за душой?

Пит коротко рассказал о себе. Уэст-Пойнт, семь лет действительной службы в двадцать шестом кавалерийском полку, затем нечто вроде вынужденной отставки по семейным обстоятельствам. Пришлось спасать семейную ферму. В Миссисипи остались жена и двое детей. Чин – первый лейтенант.

Грейнджер, анализируя каждое слово, смотрел, не мигая.

– То есть вы можете сидеть на коне.

– С седлом и без седла, – ответил Пит.

– Слышал о двадцать шестом. Меткие стрелки. Так?

– Да, сэр.

– Нам нужны снайперы. Постоянно не хватает снайперов.

– Дайте мне винтовку.

– Вы были в Форте-Стотсенберге?

– Да. Но недолго, до декабря.

– Проклятые японцы пользуются базой для своих истребителей «Зеро» и пикирующих бомбардировщиков. Более тяжелую технику они после Коррехидора увели. Мне хочется уничтожить на земле несколько их самолетов, но у нас пока нет плана. А вы? – Генерал повернулся к Клею.

– Призван в 1940 году, тридцать первый пехотный полк, артиллерист в чине сержанта. Ковбой из Колорадо и тоже могу скакать и стрелять.

– Отлично. Мне нужны люди, которые рвутся в бой. К сожалению, у нас есть американцы, единственная цель которых спрятаться здесь. Он спят и видят, как бы улизнуть домой. Кто-то болен, кто-то свихнулся. Кто-то ушел в самоволку и бродит по джунглям. Честно говоря, мертвый груз, однако выгнать мы их тоже не можем. Вот вам первый урок: никогда не расспрашивайте других, у всех своя история. Трусы не скажут правду.

Генерал разложил карту и отхлебнул чаю.

– Коротко о наших операциях. Мы находимся в горах. Местность труднопроходимая, что вы наверняка успели заметить. Высота местами до девяти тысяч футов. У нас около тысячи бойцов, разбросанных на территории свыше ста квадратных миль. Если бы мы зарылись в землю, то могли бы долго продержаться. Но закапываться не наш удел. Мы партизаны и деремся не по правилам: никогда не атакуем в лоб. Наносим удар и исчезаем. Япошки охотятся на наши лагеря ниже по склонам. Там очень опасно, вы это скоро поймете. Наше число растет по мере того, как все больше филиппинцев бегут в горы, и после сумбурного начала мы получили возможность наносить удары.

– А вы не тревожитесь, что японцы могут заявиться сюда? – спросил Пит.

– Мы тревожимся обо всем. Готовы отступить при малейшей опасности. Не имеем возможности драться один на один. У нас почти нет артиллерии, если не считать нескольких легких пушек, которые мы с божьей помощью отняли у противника. Винтовок, пистолетов и пулеметов много, но нет ни грузовиков, ни тягачей. Мы пешая армия, и главная проблема – связь. В нашем распоряжении лишь несколько раций и ни одной портативной. И ими мы не можем пользоваться, поскольку японцы постоянно слушают эфир. Чтобы координировать усилия, приходится полагаться на посыльных. С Макартуром связи нет, однако он знает, что мы здесь и сражаемся. Отвечая на ваш вопрос, скажу так: мы здесь относительно защищены, хотя постоянно в опасности. Япошки, если нас обнаружат, разбомбят с воздуха. Пойдемте, покажу вам наши богатства.

Грейнджер поднялся, взял трость и вышел наружу. Что-то сказал на тагальском охране, и они устремились вперед. Другие последовали сзади, когда они покинули лагерь и вышли на узкую тропу.

– Двадцать шестой кавалерийский полк – известное подразделение. Знаете Эдвина Рамси?

– Он был моим командиром, – с гордостью произнес Пит.

– Вот как? Опытный воин. Отказался сдаваться и подался в горы. Он примерно в сотне миль отсюда. Сколачивает людей как бешеный. Под его началом – пять сотен в Центральном Лусоне и множество контактов в Маниле.

Они повернули за угол, и два часовых раздвинули перед ними стену из вьющихся стеблей и корней.

– Свет! – крикнул генерал, и охранники, освещая путь, включили фонари.

Перед ними открылась пещера – каверна в скале со сталактитами и каплями воды на потолке. По стенам, освещая арсенал, горели свечи. Грейнджер ни на минуту не умолкал:

– Оставленное американцами вооружение отобрано у японцев. Мне приятно думать, что у нас для каждого негодяя найдется пуля.

В пещере были стеллажи с оружием, ящики с винтовками, груды консервов с едой и водой. Мешки с рисом, бочки с бензином. Штабеля с непомеченной тарой.

– В соседнем помещении хранятся две тонны динамита и тринитротолуола. Полагаю, у вас нет опыта обращения со взрывчатыми веществами?

– Нет, – подтвердил Пит, а Клэй покачал головой.

– Плохо. Мы остро нуждаемся в подрывниках. Последний подорвал себя сам. Филиппинец, отличный парень. Ничего, найдутся. Насмотрелись?

Не дождавшись ответа, Грейнджер повернулся. Экскурсия подошла к концу.

Пита и Клэя потрясли масштабы запасов и одновременно успокоили. Они последовали за генералом из пещеры и начали спуск. Лишь на мгновение задержались окинуть взглядом вид на вечные волны раскинувшихся вокруг гор.

– Япошки так высоко не забираются, – объяснил Грейнджер. – Боятся. И понимают: нам, чтобы вступить в сражение, придется спуститься. Вопросы есть?

– Когда нам в бой? – спросил Клей.

Генерал рассмеялся:

– Вот это по мне. Больные, истощенные, а готовы драться. Через неделю или около того. Дайте врачам время откормить вас и тогда увидите вдоволь крови.



На следующий день Пит и Клэй ничего не делали, только нежились: лежали, дремали, ели и пили, сколько в них влезало. Врачи пичкали их лекарствами и витаминами. Когда безделье наскучило, им выдали винтовки и пистолеты и отвели на стрельбище потренироваться. К ним приставили ветерана филиппинцев Камачо, который учил их, как выживать в джунглях: разводить маленький костер, чтобы приготовить пищу только ночью, потому что днем виден дым; как соорудить из ветвей и лиан хижину, как спать под дождем, как отбирать в рюкзак только самое необходимое, как сохранять оружие и боеприпасы сухими, как уберечься от голодной кобры и голодного питона, как проделывать сотни вещей, которые однажды могут спасти им жизни.

На третий день Пита вызвали к лорду Грейнджеру выпить чаю и поиграть в карты. За игровой доской они разговаривали, правда, бо`льшую часть слов произносил генерал.

– Случалось играть в криббидж?

– Да. В Форт-Райли.

– Чертовски приятная забава. Каждый день играю в три часа за чаем. Освежает душу. – Генерал стасовал карты. – Позапрошлой ночью японцы напали на наш хорошо укрепленный аванпост ниже на склоне. Атаковали неожиданно большими силами. Бой был упорный, но мы проиграли. Они искали Боба Липмана, майора из Бруклина, и нашли вместе еще с двумя американцами. Филиппинцы отряда либо погибли во время перестрелки, либо были на месте обезглавлены. Любимый прием япошек – оттяпать голову и в назидание другим оставить рядом с телом. Липмана же с другими американцами забрали в тюрьму в Маниле на допрос, где их ждут самые крутые следователи. Мне рассказывали, что некоторые из них говорят на королевском английском лучше британцев. Липману не позавидуешь. Его будут несколько дней бить кнутом, жечь. У японцев разнообразные методы. Если он заговорит, мы это сразу здесь почувствуем. Если нет, а я считаю, что он выдержит, ему устроят небольшую церемонию с привлечением одного из тех длинных мечей, которые вы видели. Такова война. Как вы успели понять, существует множество способов отправить человека на тот свет.

– Мне казалось, что каждый пост защищает кольцо часовых, – заметил Пит. – Как случилось, что японцы застали людей врасплох?

– Этого мы никогда не узнаем. Их любимый прием – подкупить местных жителей, нуждающихся в деньгах или рисе филиппинцев, готовых продать информацию. По мере того, как они затягивают петлю, еды становится все меньше. В некоторых деревнях люди начинают голодать, и противник знает способы, как подкупить жителей. В горах у нас много блокпостов. Иногда наши люди там присутствуют, иногда нет. Если находятся долго, об этом узнают местные, и им ничего не стоит продать сведения. Вы готовы сражаться?

– Черт возьми, да!

– Врач сказал, что вы в относительно приличной форме. Мы все чем-нибудь болеем и недоедаем, но вы Клэем особенно худые.

– Мы прекрасно себя чувствуем, и нам скучно. Дайте нам задание.

– Тогда вы двое пойдете с Дюбосом в составе взвода примерно из десяти человек. Камачо будет постоянно при вас. Он из лучших. Выступаете ночью, путь займет три-четыре часа. Там оглядитесь. Это наполовину разведка, наполовину атака. Если Липман под пытками заговорил, это станет ясно потому, как японцы себя поведут и куда двинутся. Через пару дней вы соединитесь с еще одним отрядом с парнями с соседней горы. В их составе будет подрывник, он натянет проводочки и все такое. Цель – японский конвой. Нетрудная работа. Подстрелите несколько япошек. Прекрасное развлечение.

– Не могу дождаться.

– Если все пойдет гладко, подрывник готов уделить вам некоторое время и научить обращаться с тринитротолуолом. Слушайте и впитывайте.

Грейенджер умудрился вновь набить трубку, не прерывая речи.

– Бедняга Липман! Каждый из нас поклялся, что не сдастся живым. Лучше пустить себе пулю в лоб, чем позволить японцам измываться над собой. Но это не всегда просто. Бывает, что у раненых не хватает сил застрелиться. Или враг застает врасплох спящих. Или люди так цепляются за жизнь, что надеются все выдержать, бросают оружие, поднимают лапки кверху, и их уводят. Как правило, через несколько часов они об этом сожалеют. Вы смотрели смерти в лицо?

– Много раз. Голод, жажда и постоянные убийства сводили нас с ума. Хотелось заснуть и больше не просыпаться. Но мы выжили. Выживем и теперь. Я планирую вернуться домой.

– Браво! Только не позволяйте японцам взять себя живым. Вы меня поняли?

– Будьте спокойны.





Глава 32




Они покинули лагерь вскоре после полуночи. Десять партизан следовали за двумя посыльными, которые с закрытыми глазами находили дорогу в горах. Шесть филиппинцев и четыре американца, все хорошо вооружены, с рюкзаками с консервами и водой, одеялами, брезентом и всем необходимым, что могли унести. К счастью, путь шел только на спуск. Первый урок, который усвоили Пит и Клэй, – нужно сосредоточиться на ботинках впереди идущего человека. Оглядываться по сторонам бесполезно, все равно ничего не различить в темноте. Один неверный шаг – можно споткнуться и упасть, а приземлишься, как уж повезет.

Первый час шли молча. У первого поселения их приветствовал часовой и на неизвестном американцам диалекте сообщил Камачо, что все спокойно. Враг не появлялся несколько дней. Отряд обогнул хижины и продолжал движение. Во втором поселении не было никого. Через три часа местность выровнялась, и они остановились на аванпосту. Четыре укрытия в чаще пустовали. Отряд полчаса отдохнул. Перекусили сардинами, запили водой.

– Вы в порядке? – спросил новичков Дюбос.

Пит и Клэй ответили, что прогулка им по душе, хотя уже начали выдыхаться. Другие, казалось, только вспотели. Еще час пути, и они снова остановились на отдых. Дюбос знал, через что пришлось пройти его новым товарищам, и пытался их опекать. Отряд спустился в овраг, перебрался через ручей и приблизился к еще одному большому поселению. Несколько минут они осматривали округу из леса, затем Камачо выдвинулся вперед и отыскал часового. Здесь тоже не замечали признаков врага. Пока Камачо ходил, Дюбос опустился рядом с Питом и произнес.

– Тут вполне безопасно. В каждой деревне есть хозяин. Этот – надежный парень. А вот дальше начинается ничейная земля.

– Где дорога? – спросил Пит.

– Недалеко.

С наступлением дня они спрятались в канаве около шоссе, которым, судя по всему, часто пользовались. С противоположной стороны дороги послышалось движение, затем все стихло. И наконец раздался голос:

– Дюбос?

– Я здесь, – ответил американец.

Из-за деревьев показались головы, и вперед выступил американец по имени Карлайл. Он командовал дюжиной людей, включая трех янки с такими же нечесаными бородами и так же потрепанными непогодой. При них были деревянные ящики с тринитротолуолом. Час устанавливали взрывчатку и тянули провода к детонаторам. Взрывником оказался филиппинский ветеран, явно устроивший множество ловушек врагу. Когда бомбы были готовы, люди отошли в лес на указанные Дюбосом позиции. Пит в роли снайпера укрылся за скалой и получил приказ стрелять во все, что движется. Клэй с легким пулеметом расположился в пятидесяти ярдах от него.

Пока всходило солнце, устроившийся рядом с Питом Камачо объяснял их задачу. Японцы привозили в глубь острова тонны припасов по разным путям. Их цель – тревожить врага и нарушать цепь поставок. Шпионы в порту сообщили, что здесь пройдет колонна из четырех или пяти грузовиков. Они понятия не имели, что будет за груз. Но взорвать машины – милое дело. Вот увидишь.

Палец Пита застыл на спусковом крючке. Несколько месяцев он не был в бою, и ожидание щекотало нервы. Послышался рокот моторов, и Камачо велел приготовиться.

Четыре машины. На первом и последнем грузовике солдаты – охрана груза в двух средних. Партизаны ждали, и в какой-то момент Пит испугался, что взрывчатка не сработала. Но тут раздался взрыв, и земля содрогнулась с такой силой, что Пита швырнуло на скалу. Первый грузовик подпрыгнул, как игрушечный, разбросав по воздуху солдат. Третий и четвертый взрывы поразили с боков. Две дюжины партизан открыли из леса яростный огонь. Те из японцев, которых не убили заложенные на дороге заряды, попытались расползтись и, хромая, разбежаться, однако получили пулю, прежде чем сумели ответить. Водитель второго грузовика хотел вылезти из выбитого ветрового окна, но его застрелил Пит. Клэй находился в гнезде ближе к концу колонны и мог вести прямой огонь по транспорту с солдатами. Из японского легкого пулемета модели 99 он косил одного противника за другим. Японцы пригибались, пытались отыскать свое оружие. Несколько человек укрылись за грузовиками, но были убиты залегшими по другую сторону дороги партизанами. Скрыться было некуда. Огонь слабел, но продолжался еще минут пять. Один из японцев спрятался между грузовиками и успел выпустить по лесу несколько пуль, прежде чем его самого изрешетили.

Наконец наступила тишина. Партизаны ждали и смотрели, не пошевелится ли кто-нибудь из врагов, не потянется ли за оружием. Но все было спокойно, лишь оседала на дорогу поднятая пыль. Дюбос и Карлайл подкрались к шоссе и махнули руками, чтобы те тоже подошли. Каждый японец – и тот, что уже умер, и тот, что умирал – получил по новой пуле в голову. Пленные партизанам стали бы только обузой. Не было места, где их содержать, и лишней еды, чтобы кормить. На данной стадии войны обе стороны не брали пленных. До тех пор, пока в руки японцев не попали американские офицеры. Их конец отсрочили.

Дюбос и Карлайл выкрикивали команды. Двух филиппинцев послали по дороге назад проверить, не подходят ли еще грузовики. Двух других – вперед. С трупов – их оказалось тридцать семь – сняли оружие и рюкзаки. К счастью, второй грузовик был неповрежден. На нем оказались ящики с винтовками, гранатами, пулеметами и, по иронии судьбы, сотни фунтов тринитротолуола. В каждом нападении из засады есть свое чудо: то, что ни одна шальная пуля не угодила во взрывчатку, было подарком партизанам. Первый грузовик лежал на боку и превратился в обломки. Он вез продовольствие. Дюбос принял решение воспользоваться неповрежденным грузовиком для отхода, погрузив на него как можно больше трофеев. Перешагивая через трупы и отпихивая их с пути, партизаны сумели скатить с дороги разбитую машину. За руль второго грузовика сел филиппинец, и он пополз с места боя. Пит и еще пятеро устроились в кузове, и их задницы оказались в нескольких дюймах от тонн взрывчатки. Прежде чем скрыться за поворотом, они обернулись и с удовлетворением окинули взглядами дело своих рук. Три уничтоженных грузовика, гора трупов, а у самих ни одного раненого. Дюбос хотел свернуть с дороги, прежде чем их обнаружат, и «Зеро», расстреляв груженный тринитротолуолом транспорт, превратит все в пыль. Пилоты заметят результаты побоища, сразу поймут, что случилось, и решат отомстить.

Шофер свернул в просвет среди деревьев и прибавил газу. Грузовик оставался на виду, пока его не спрятали под ветвями. После остановки Дюбос приказал завалить его лианами и листвой. Когда машину замаскировали настолько, что невозможно было заметить с двадцати футов на земле, люди укрылись в тени и принялись потрошить японские рюкзаки. Радовались рыбным консервам и батонам твердого рисового хлеба. У одного из японцев были явно проблемы с алкоголем, иначе зачем ему держать в вещмешке четыре фляги с саке. Благодаря ему отдых партизан превратился в импровизированный коктейльный час.

Пока группа праздновала победу, Дюбос и Карлайл что-то обсуждали у грузовика. Их беседу прервал сразу узнаваемый визгливый звук мотора невидимого «Зеро». Два самолета нырнули к шоссе, затем резко взмыли вверх. Изучая местность, сделали второй круг и улетели.

Партизаны поговаривали, не вернуться ли на дорогу, туда, где шел бой. Его результаты доказали, что место для засады выбрано правильно. Японцы пошлют туда спасательную партию. Легкость, с какой они расстреляли врага, подмывала повторить опыт, увеличив счет трупов противника. Однако Дюбос не согласился. Их дело нанести удар и бежать, а не планировать наступление. К тому же добыча куда важнее нескольких новых трупов японцев.

Грузовик по тропе подняться не мог. Его следовало разгрузить. Но у людей Дюбоса не хватило бы сил затащить трофеи на гору. И он послал в соседнюю деревню дюжину филиппинцев за быками и вьючными волами, пообещав щедрую награду едой за «аренду» животных.

Коктейльный час был резко прерван, и оставшиеся люди получили приказ приступить к тяжелой разгрузке машины. После полудня появились первые быки и немногочисленные местные жители, решившие трудом расплатиться за обещанную еду. Животные с грузом только стали скрываться в чаще, как с тропы прибежали посыльные и предупредили, что неподалеку замечен большой отряд японцев. Дюбос, не колеблясь, приказал подрывнику заминировать грузовик вместе с оставшейся в кузове взрывчаткой. Они с Карлайлом решили, что обломки машины заблокируют дорогу, это даст им фору во времени. Партизаны сняли с грузовика маскировку, чтобы его заметили японцы, и, отступив за деревья, ждали.

Передовая группа появилась на мотоциклах и, увидев грузовик, пришла в волнение. За ними ехали три машины с солдатами. Японцы выпрыгнули из кузовов на землю и пригибались к земле, опасаясь новой засады. Враг никак себя не проявлял, и они, вздохнув свободнее, осторожно приблизились к грузовику. Окружили, что-то оживленно лопотали. Когда к машине шагнул офицер, лежавший за сотню футов подрывник потянул шнур. Взрыв превзошел все ожидания, и тела еще долго мелькали в воздухе.

Полюбовавшись картиной и посмеявшись увиденному, Дюбос со своими людьми вернулся на тропу. Теперь каждый тащил столько трофеев, сколько мог унести, и группа пошла на подъем. Пит и Клэй устали до полного изнеможения, но продолжали карабкаться. Им приходилось испытывать и не такое, и они знали, что способны переносить трудности.

С наступлением темноты отряд добрался до первого аванпоста. Посыльные доложили лорду Грейнджеру о состоявшемся бое, и он выслал людей на помощь Дюбосу. И тот, обрадовавшись, объявил привал. Подоспели другие посыльные и сообщили, что за ними никто не гонится.

Бойцы досыта наелись и позволили себе еще по глотку саке. Пит с Клэем нашли себе место на земляном полу хижины и, переживая события дня, еще долго шептались. А затем заснули.

Два дня они карабкались по склону, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть и поесть. Дважды пришлось сворачивать с пути – посыльные предупредили, что разгневанный и бросивший на их поимку большие силы враг близко. В небе, словно злые осы, барражировали «Зеро», бросались на каждое движение, но ничего не замечали. Партизаны прятались в оврагах и пещерах.

Когда они наконец добрались до дома, лорд Грейнджер встретил их с улыбкой и каждого обнял.

– Отличная работа, ребята! Просто прекрасная. Если не считать натертых ног и ноющих мышц, никто не ранен.

Они отдыхали четыре дня, пока им опять не наскучило безделье.



Сезон дождей наступает в погодной круговерти, когда над северными Филиппинами начинают бушевать тайфуны. На горы проливаются потоки дождя, ветер срывает крыши с бамбуковых хижин. В разгар стихий люди прячутся в пещерах и не выходят наружу по два дня. Тропы превращаются в топь, многие становятся непроходимыми.

Однако война продолжалась, и у японцев не было выбора, как перебрасывать подкрепление и боеприпасы. Их колонны нередко застревали в глубокой грязи и подолгу не могли продвинуться дальше. Они становились легкой добычей партизан, которые перемещались пешком – хотя не очень быстро, но не стояли на месте. Грейнджер не давал своим отрядам расслабляться – жестоко жалил врага и немедленно скрывался в джунглях. Но за его наскоки платили гражданские.

Питу дали в подчинение взвод – двадцать человек, в том числе Клэя и Камачо, и присвоили звание майора сил сопротивления Западного Лусона. Это звание не признавалось регулярной армией, но регулярная армия с Макартуром бежала в Австралию. Лорд Грейнджер распоряжался своим войском, как хотел, и по своему усмотрению присваивал бойцам звания.

После успешного рейда на колонну майор Бэннинг отходил к лагерю и, минуя деревню, почувствовал запах дыма. Отряд свернул к деревне и увидел страшную картину: японцы, устроив набег, сожгли все хижины. В страхе бегали плачущие дети, на центральной площади лежало с дюжину мертвых мужчин со связанными за спинами руками. Истерзанные тела в крови, отрубленные головы выложены поодаль в ровный ряд.

Из леса выскочил рыдающий подросток и бросился к отряду. Камачо заговорил с ним на местном диалекте. Парень грозил партизанам кулаками.

– Он обвиняет нас, что это мы привели японцев, – перевел Камачо и продолжал говорить с неутешным подростком. – Говорит, японцы явились сюда несколько часов назад и заявили, что жители деревни помогают американцам. Спрашивали, где американцы прячутся, и, поскольку мы не знали и не могли ответить, устроили вот это. Убили его мать и отца, увели сестру и еще несколько молодых женщин. Их сначала изнасилуют, а затем тоже убьют.

Пит и его люди молчали – слушали и смотрели на побоище.

– Его брат побежал к японцам сказать, что вы здесь, – продолжил Камачо. – Вы во всем виноваты. Это вина американцев.

– Переведи ему, – попросил Пит, – что мы воюем с японцами и точно так же их ненавидим. Мы на стороне филиппинцев.

Камачо начал переводить, но парень ничего не хотел слушать, лишь грозил кулаками Питу. Затем вырвался и, подбежав к мертвецам, показал пальцем.

– Это его отец, – объяснил Камачо. – Их заставили смотреть, как жителям рубят головы, пригрозив, что прикончат всех, если не узнают, где американцы.

Парень бросился в лес и исчез. Дети прижимались к телам матерей. Хижины продолжали гореть. Партизаны хотели как-то помочь несчастным, но положение было слишком опасным.

– Надо выбираться отсюда, – сказал Пит, и отряд, топая по грязи, поспешил прочь.

Они шли до темноты. Начался сильный дождь, партизаны разбили лагерь и натянули навесы. Но ливень не утихал, и заснуть не удавалось.

Пита мучили кошмары увиденной жуткой бойни.

Вернувшись на базу, он доложил лорду Грейнджеру о выполнении задания и рассказал о нападении японцев на деревню. Командующий никак не проявил своих чувств, но понимал, что майор Бэннинг в замешательстве, и приказал несколько дней отдохнуть.

У костра Пит и Клэй поведали другим американцам, что` им пришлось пережить. Но выяснилось, что каждому пришлось пережить нечто подобное, и их больше не впечатляли такие рассказы. Враг проявлял безграничную жестокость, и партизаны клялись бить его еще упорнее.





Глава 33




Хлопок рос и в отсутствии Пита, и в середине сентября началась уборка. Погода благоприятствовала, цены на мемфисской бирже держались на хорошем уровне, полевые рабочие трудились от зари до зари, Бафорд привлек еще сторонних и умудрялся удерживать их на ферме. Страда вернула живущих под темными тучами войны людей к их нормальному образу жизни. Все знали, кого скоро призовут и кто уже сражается. Пит Бэннинг стал первой жертвой из округа Форд, но после него погибали и другие.



За четыре месяца вдовства Лизе кое-как удалось наладить видимость повседневной жизни. Отправив детей в школу, она пила кофе с Ниневой, которая постепенно стала ее доверенным лицом и наперстницей, проводила время с Эймосом и Юпом в огороде, каждое утро обсуждала с Бафордом перспективы на урожай и старалась не появляться в городе. Лиза быстро уставала от бесконечных вопросов, как у нее дела, как она держится, как переносят безотцовщину дети. Если все-таки надо было ехать, приходилось терпеть объятия и слезы людей, которых она едва знала. Ради детей Лиза водила семью на воскресные службы в церковь, но всем троим претил этот еженедельный ритуал. Чтобы не слушать вечные соболезнования, они вместо церкви иногда навещали Флорри и завтракали в патио. Никто не осуждал их за эти «церковные прогулы».

Утром по будням Лизу часто приезжал навестить Декстер Белл. Они пили кофе, вели благочестивые беседы и молились. Устраивались в кабинете Пита, закрывали дверь и тихо беседовали. Нинева, как всегда, находилась где-то поблизости.

Пит уехал почти год назад, и Лиза знала: муж больше не вернется. Если бы Пит был жив, то нашел бы способ прислать ей весточку. Но шли дни и недели, писем не было, и она смирилась. Никому в этом не призналась – делала вид, будто сохраняет надежду. Так поступала ради Джоэла и Стеллы, ради Ниневы и Эймоса, а сама часами плакала, закрывшись в темной спальне.

Джоэлу исполнилось шестнадцать лет, и он, старшеклассник, начал поговаривать о том, чтобы вступить в армию, если, конечно, разрешит мать. Лиза отвечала, что никогда не разрешит. И эти разговоры ее сильно расстраивали. Она потеряла мужа и не собиралась терять сына. Стелла ругалась с братом, и он постепенно перестал рассуждать о войне. Теперь свое будущее Джоэл видел в колледже.



В начале октября дожди прекратились, и небо расчистилось. Влажная земля породила новые тучи москитов, и партизан жестоко скрутила малярия. Болел почти каждый, многие по третьему или четвертому разу, и жизнь с малярией превратилась в норму. Люди носили пузырьки с хинином и давали его тяжелобольным товарищам. Пит прибавил в весе, но считал, что до боевой нормы по-прежнему недобирает фунтов пятьдесят. А затем его свалила лихорадка. Укутанный одеялами, в полубреду, Пит вдруг осознал, что сегодня 4 октября – ровно год с тех пор, как он уехал из дома. Без сомнения, этот год стал самым запоминающимся в его жизни.

Пит спал, когда к нему пришел посыльный с приказом явится к лорду Грейнджеру. Он с Клэем побрел на командный пункт. Разведка доложила, что из порта в глубь страны направляется большая колонна с горючим. Через час взвод Пита спускался в темноте с горы. Его объединили со взводом Дюбоса, и сорок партизан, ослабленные малярией, но воодушевленные предстоящей миссией, шли выполнять задание. Дожди и комары не способны остановить войну.

Инженерные подразделения императорской армии проложили новую дорогу. Слухи о ней долетели до командующего, а первым нашел ее Дюбос. И они с Питом и со своими людьми облазили ее в поисках места для засады. Ничего подходящего не нашли и уже повернули обратно, когда над головами на уровне верхушек деревьев появились четыре «Зеро». Майор Бэннинг и Дюбос приказали своим людям отойти на склон, спрятаться в лесу и ждать. Вскоре явилась японская разведка – два взвода пеших солдат. Их вооружили мачете, и они двигались по лесу вдоль дороги, высматривая партизан. Новая тактика свидетельствовала о значении приближающейся колонны. Вскоре послышался гул моторов множества грузовиков. В открытых кузовах первых трех сидели солдаты с оружием на изготовку. За ними следовали шесть цистерн с бензином и дизельным топливом. В арьергарде ехали еще три грузовика с охраной.

План был таков: забросать колонну ручными гранатами, превратив ее в огненный смерч. Но для этого партизаны находились недостаточно близко. Цель манила, однако риск был слишком велик. Майор Бэннинг предусмотрительно решил отойти и просигналил об этом находившемуся в сотне ярдов Дюбосу. Тот согласился, и партизаны углубились в джунгли.

Возвращение на базу получилось безрадостным.



Ясное небо грозило не только тучами москитов, но также волнами «Зеро» и разведывательных самолетов. Грейнджер опасался, что японцы узнали, где находится база партизан, но продолжал утверждать, будто наземное нападение маловероятно. Противник не настроен на затяжные бои в труднопроходимой местности в горах. Но командующего действительно тревожила угроза с воздуха. Несколько точных бомбовых ударов могли нанести неизмеримый урон. Он ежедневно встречался со своими подчиненными и убеждал их, что необходимо перенести базу. Те не соглашались. Лагерь хорошо замаскирован. Оружие и припасы надежно укрыты в пещерах. Перенос базы потребует множество действий, которые можно заметить с воздуха. Здесь они дома и способны отразить любое нападение.

Поступила информация, что японцы обещают за голову лорда Грейнджера пятьдесят тысяч долларов, и он воспринял это как честь. По пять тысяч долларов обещали за любого участвующего в сопротивлении американского офицера.

Однажды днем за игрой в криббидж и чашкой чая Грейнджер протянул Питу небольшую металлическую зеленую коробку размером с кирпич, но намного легче. С одной стороны на ней находился циферблат и выключатель.

– Я называю ее бомбой Льюиса. Новая игрушка от взрывотехника из Манилы. Внутри фунт пластида и четверть фунта термита, немного дизельного топлива и детонатор. Одна плоскость с магнитом. Прилепляешь на бок самолета рядом с бензобаком, поворачиваешь циферблат, щелкаешь выключателем, бежишь как сумасшедший и через несколько минут любуешься фейерверком.

Питу понравилась игрушка.

– Замечательно.

– Придумал британский коммандос в Северной Африке. Там наши ребята этими штуковинами вывели из строя почти весь воздушный флот итальянцев и немцев. Отличная вещь, если хотите знать мое мнение.

– И что?

– А то, что у япошек в Форте-Стотсенберге сотня паршивых «Зеро», которые нас замучили. Я подумываю о рейде. Вы ведь хорошо знаете это место?

– Очень хорошо. Там был дом двадцать шестого кавалерийского полка. Я провел там некоторое время до начала боев.

– Как вы считаете, майор, получится? Япошки ничего подобного не ждут. Но чрезвычайно опасно.

– Это приказ?

– Пока нет. Предмет для размышления. Вы, Дюбос и сорок человек. И еще сорок с базы над Форте-Стотсенбергом. Бомбы Льюиса можно доставить из Манилы на ближайший к Форту пост. Отсюда три дня интенсивного пути. Думаю, вы готовы к походу. Полнейшая осторожность. Япошки повсюду. Оцените ситуацию. Если это невозможно, возвращайтесь невредимыми.

– Идея мне нравится. – Пит все еще любовался творением Льюиса.

– У нас есть карты и схемы. Разведка отлично поработала. Вы во главе операции, вам и карты в руки. И, возможно, вы не вернетесь.

– Когда выступать?

– Вы достаточно окрепли? Как с лихорадкой и прочим?

– Лихорадка у всех. Я поправляюсь.

– Уверены? Это не приказ. Вы можете отказаться. Как вам известно, я не отдаю приказы на самоубийственные операции.

– Обещаю, мы вернемся. И кроме того, мне скучно.

– Отлично, майор Бэннинг, отлично.

Они вышли затемно. Через полчаса за ними со своим отрядом последовал Дюбос. Марш продолжался десять часов до рассвета, когда они встали над деревней на отдых. День провели на месте и заметили несколько японских патрулей. С наступлением темноты двинулись дальше. Горы превратились в холмы, растительность поредела. На рассвете третьего дня они выбрались к стоявшему посредине раскинувшейся равнины Форт-Стотсенбергу.

Со своей позиции Пит оценил грандиозность крепости, где когда-то служил. Там располагался не только двадцать шестой кавалерийский полк, но также четыре артиллерийских полка (два американских и два филиппинских) и двенадцатый квартирмейстерский полк. Ряды казарм вмещали восемь тысяч солдат. В двух длинных вереницах зданий раньше селились хорошие парни, а теперь их занимал враг. За казармами раскинулся плац, где Пит раньше играл в поло. Но предаваться ностальгии было не время: на взлетных дорожках стояло так много «Зеро», что он не мог сосчитать. И еще двухместные истребители, которые союзники называли «Никами». Вокруг Форта не было ни стены, ни ограды из колючей проволоки. Только японцы выполняли свои задачи: на плацу тренировались пехотинцы, на дорожках взлетали и приземлялись самолеты.

Посыльные привели их на аванпост, где они соединились со взводом капитана Миллера, военного из Миннесоты. В его взводе было десять человек – все филиппинцы, хорошо знакомые с данной местностью. Миллер ждал еще один взвод, который должен был прибыть накануне. Люди изучали карты и ждали. В полночь, когда порт затих, Пит, Дюбос и Миллер подобрались ближе и до утра прочесывали местность. На рассвете вернулись к своим, измотанные, но с планом операции.

Доставка бомб Льюиса в срок не состоялась Два дня прождали известий из Манилы. Ждали также обещанного Грейнджером подкрепление, однако оно не появилось. Пит опасался, что партизан схватили на подходе и теперь их миссия известна японцам. В его распоряжении было пятьдесят пять человек. На третий день стали заканчиваться продукты. Людям пришлось подтянуть пояса, и это вызвало раздражение. Майор Бэннинг их приструнил и навел дисциплину.

В итоге бомбы Льюиса все-таки поступили. Их привезли на спинах трех мулов худющие подростки, чей вид не вызвал у японцев подозрений. Пит в очередной раз оценил созданную Грейнджером сеть агентов.

Форт находился рядом с Анджелесом, широко раскинувшимся городком со ста тысячами жителей и множеством баров и борделей, где могли развлечься японские офицеры. Операция началась в час ночи с похищения автомобиля. Из ночного клуба вышли два подвыпивших японских капитана и направились к своему седану, чтобы вернуться в Форт-Стотсенберг. Три переодетых местными крестьянами партизана перерезали им глотки, сняли с них форму и надели на себя. Затем трижды выстрелили, что послужило сигналом остальным, и через десять минут повели машину мимо часовых у главных ворот Стотсенберга. Оказавшись внутри, они оставили автомобиль у резиденции командующего, а сами, прикрепив к днищу три бомбы Льюиса, растворились в темноте. Грохот потряс мирную ночь. Партизаны, укрывшись за спортзалом, открыли огонь в воздух, и среди охраны возникла паника.

Самолеты тщательно охранялись, но после взрыва и бешеной пальбы часовые бросились в сторону переполоха. Тогда к аэропланам высыпали партизаны: с севера люди майора Бэннинга, с востока – Дюбоса, с запада – Миллера. Они быстро прикончили оставшихся часовых и стали прикреплять бомбы Льюиса к брюху ненавистных «Зеро». В темноте эти замечательные штуковины были незаметны.

Во время отхода Дон Бомор словил в голову пулю. Он бежал рядом с Питом, и тот, уложив часового, подхватил товарища. Камачо помог дотащить раненого сотню ярдов до укрытия, но тот по дороге умер. Когда стало очевидно, что американец не дышит и не выдаст тайны, Бэннинг решил оставить его тело в Форте. Правило джунглей не позволяло возиться с трупами. Успех партизан всецело зависел от молниеносности действий. Он снял с убитого винтовку и отдал Камачо. Затем достал из кобуры «Кольт» сорок пятого калибра. Этот пистолет он сохранит до конца войны и привезет с собой в Миссисипи.

Через несколько мгновений партизаны отступили в темноту, а на свет прожекторов под звуки сирены прибежали сотни обезумевших японских солдат. Большинство сгрудились у сгоревшей машины и ждали приказаний. Сбитые с толку офицеры отдавали противоречивые приказы, указывали то туда, то сюда. Наконец часовые сумели убедить командиров, что атака была направлена на самолеты – их чем-то напичкали. Сразу послали людей осматривать корпуса, но фейерверк уже начался.

Через пять минут после установки бомб Льюиса Пит велел отряду остановиться. Партизаны повернулись и смотрели. Взрывы были негромкими, однако эффектными и результативными. Бомбочки поджигали бензобаки, и «Зеро» превращались в огненные шары. Самолеты горели ровными рядами на своих местах. При свете пламени было видно, как шарахались от пожара японцы.

Пит лишь мгновение любовался делом рук своих, а затем приказал партизанам бежать со всех ног. Японцы немедленно организуют погоню. Таращиться на фейерверк нет времени – в безопасности они будут лишь в джунглях.

Потери оказались на удивление небольшими, но тяжелыми: кроме Дона Бомора был убит один филиппинец, двое тяжело ранены, не могли скрыться и попали в плен; и еще трое получили незначительные ранения и отошли с остальными. Плененных немедленно препроводили в тюрьму, где тут же начались пытки.

К аванпосту прибежал пятьдесят один выживший. Опьяненные успехом, еще с адреналином в крови, они бурно ликовали. Но когда Пит узнал, что двое раненых попали в плен, он понял, что это повлечет за собой проблемы. Их станут жестоко пытать, и нет никакой гарантии, что человек под жутким давлением выдержит и не выдаст тайну. Встречались такие, кто терпел невыносимую боль и не раскалывался. Другие держались, сколько могли, а затем развязывали языки. Порой сообщали фальшивые сведения, а иногда точные.

И в том и в другом случае их конец был один – смерть.

Пит приказал партизанам не брать лишнего, попрощался с Миллером и повел своих людей в темноту.



Один из плененных филиппинцев был ранен в грудь и истекал кровью. Японцы оценили его состояние и, решив, что он умирает, раздели и подсоединили к его гениталиям провода. После первого удара током он закричал и запросил пощады. Распятый на столе в соседней комнате другой филиппинец слышал мольбы товарища.

Первый филиппинец ничего не выдал. Когда он потерял сознание, его вынесли на улицу и отрубили мечом голову. Затем офицер внес ее обратно в помещение и положил на грудь второму партизану. Он объяснил очевидное: будешь молчать, очень скоро унесешь свои тайны в могилу. Яйца и член несчастного туго обмотали проволокой, и через полчаса он заговорил. Голову с него убрали и поместили в угол. Проволоку размотали, позволили сесть и дали воды. Врач осмотрел раздробленную малую берцовую кость и ничего не стал делать. Раненый назвал имя генерала Бернарда Грейнджера и выдал местонахождение его базы в горах. Перечислил имена американских офицеров, которых знал, и сказал, что операцией по уничтожению самолетов руководил майор Пит Бэннинг. Он понятия не имеет, кто изготовил маленькие бомбы, но они поступили от некого человека в Маниле. Насколько ему известно, больше подобных операций не планируется.

Вернулся врач, промыл и забинтовал рану и дал партизану таблетки болеутоляющего. Они почти не помогли. Допрос продолжался всю ночь. Если пленный не знал ответа на вопрос, то начинал сочинять. Чем больше он говорил, тем лучше относились к нему японцы. Утром дали горячий кофе с булочкой и пообещали за сотрудничество особое отношение. После того как он поел, его вытащили на угол плаца, где на виселице вверх ногами болталось обезглавленное тело его товарища. Неподалеку продолжали дымиться остовы семидесяти четырех сожженных «Зеро».

Партизана подвесили за руки и стали хлестать бичом, а толпа стоявших рядом солдат глядела на избиение и смеялась. Когда предатель потерял сознание, его оставили жариться на солнце и принялись расчищать взлетные полосы.





Глава 34




Когда весть о рейде на Форт-Стотсенберг долетела до Австралии, генерал Макартур обрадовался. Он немедленно сообщил о нем президенту Рузвельту и, что характерно, присвоил себе заслугу в проведении операции, о которой узнал через неделю после того, как она завершилась. Макартур писал: «Мои коммандос привели в исполнение детально разработанный мною план, осуществили налет дерзко, отважно и с минимальными потерями». Подчиненные ему силы партизан нападают на японцев по всему Лусону, а он координирует их действия в тылу противника.

Налет привел в замешательство и разозлил японцев, и когда измотанные отряды Пита и Дюбоса доплелись до родной базы, небо гудело от новых «Зеро». Японцы, бесконечно получая подкрепления, удвоили усилия отыскать Грейнджера. Не нашли, но постоянные атаки на все, что двигалось в горах, заставили партизан усилить маскировку, закапываться в землю и дальше углубляться в джунгли. Любые перемещения стали намного опаснее.

Японцы организовали патрулирование нижних поселений и проявляли еще большую жестокость к местным жителям. Пищи стало меньше, усилилась неприязнь простых филиппинцев к американцам. Между ними уже не было прежнего общения. Грейнджер посылал отряды охотиться на японские патрули. Колонны противника на дорогах охранялись тщательнее, и нападать на них стало опасно. Партизаны стерегли у троп и, когда патрули появлялись, уничтожали солдат. Пехотинцы противника не могли тягаться с партизанами, умевшими хорошо маскироваться и метко стрелять. Время шло, и по мере того, как потери японцев росли, таял их интерес к поимке Грейнджера. И в итоге они отошли в долины, где дороги находились под их контролем.

Отряды Грейнджера были на горах в безопасности, но война повсеместно продолжалась, и к весне 1943 года Япония укрепилась в Южнотихоокеанском регионе и угрожала Австралии.



Мост через реку Запоте находился на дне крутого, зловещего ущелья. Скалы по его сторонам вздымались настолько отвесно, что перебраться через них было нельзя. Река была неширокой, однако глубокой и быстрой, и японские инженерные войска не могли навести через нее понтоны. Пришлось строить мост из деревьев нара, которые росли здесь в большом количестве и имели твердую древесину. Сооружение было опасным, и во время строительства погибли десятки филиппинских рабов.

Когда Грейнджер получил приказ уничтожить этот мост, он послал на разведку майора Бэннинга и Дюбоса с отделением партизан. Два дня они пробирались по труднопроходимой местности и наконец заметили безопасный утес, с которого можно вести наблюдение. Мост находился в глубине ущелья в миле от них. Пит и Дюбос часами смотрели в бинокли, а движение по мосту не прекращалось. Проезжали одиночные грузовики, транспорт с солдатами, легковые машины с высокопоставленными офицерами. Значение моста было очевидно хотя бы потому, как усиленно его охраняли. На каждом берегу по блиндажу с десятками солдат и на крыше пулеметы. У кромки воды еще больше солдат – устроились у контрофорсов, убивая время. Течение для лодок было слишком стремительным и бурным.

К вечеру колонны на мосту поредели, а после восьми часов стало намного тише. Японцы усвоили, что противник активнее нападает в темное время суток, и не выпускали на дороги транспорт с припасами. Проехал через реку на запад одинокий грузовик, скорее все пустой и отправленный на базу под погрузку.

Бэннинг и Дюбос решили, что взрывчаткой мост не уничтожить. Атака партизанами с оружием была бы самоубийственным поступком. Кроме нескольких гранатометов, у них не было ничего похожего на артиллерию.

Они вернулись в лагерь и доложили обо всем Грейнджеру. Того не удивили их сведения. Все это он уже слышал от своих посыльных. После дня отдыха Пит и Дюбос встретились с командующим под его навесом, чтобы обсудить возможности, которых было на удивление мало. План появился, однако обещал не много шансов на успех.

Большинство колонн везли боеприпасы, еду, топливо и другие грузы из нескольких портов на западном побережье Лусона. Все это доставлялось по сети дорог и мостов, которые японцы всеми силами старались сохранить. Первую остановку большинство грузовиков совершали у обширного военного склада около города Камлинг. Бесконечные ряды ангаров – противник накопил достаточно припасов, чтобы выиграть войну. Все инвентаризировано и оприходовано – ждет своего часа, чтобы отправиться по назначению через Лусон. Камлинг был верхом мечты любого партизана, и японцы понимали это. Даже Грейнджер согласился, что склад неприступен.

Автомобильное движение в Камлинг и вокруг него отличалось хаотичностью. Дорог не хватало, и японцы поспешно строили новые. За армией повсюду следовал всяческий сброд, и на обочинах шоссе моментально возникали места для грузовиков, бары, кафе, ночлежки, бордели и притоны для курильщиков опиума.

Майору Бэннингу требовался пустой грузовик с закрытым тентом кузовом. Такие стояли почти бампер к бамперу у полных баров и кафе на магистралях в Камлинг. Камачо и Ренальдо переоделись в форму офицеров императорской армии. Их камуфляж довершали очки в металлической оправе, которые носили практически все японцы и так ненавидели американцы. Они искали пустой грузовик, то есть тот, который следовал на запад под погрузку.

После нескольких кружек пива водители, оба рядовые, вышли из бара и направились к своему грузовику. Но наткнулись на Камачо и Ренальдо, которые принялись раздавать им тумаки. Драки у баров считались обычным явлением, что вы хотите, они же армейские ребята – и те, кто находился рядом, вряд ли заметили инцидент. Потасовка закончилась внезапно: Камачо перерезал обоим глотки, а тела забросил в кузов, где прятался Пит. Грузовик тронулся в путь, и Пит без всякой жалости наблюдал, как японцы истекали кровью. На окраинах города машина приняла партизан, сотню фунтов тринитротолуола и двадцать галлонов бензина. А японских водителей выкинули в овраг. Через час грузовик остановился на крутом спуске в ущелье, и партизаны спрыгнули на землю. Проводник провел их по опасной тропе прямо на берег реки.

Машина приблизилась к мосту, и Камачо и Ренальдо, сжимая оружие, затаили дыхание. Через час наблюдения они убедились, что японская охрана не проверяет свои автомобили. С какой стати? Каждые день и ночь их проезжают сотни. В кузове, держа палец на гашетке пулемета, скрючился Пит. Часовые едва посмотрели на машину и махнули руками, – проезжайте мол.

Исполнить задуманное вызвался Камачо, потому что был бесстрашным и не боялся воды. Ренальдо тоже объявил, что прекрасно плавает. Пит, как командир, никогда бы не послал других на столь опасное дело.

Грузовик остановился на середине моста. Камачо и Ренальдо отбросили оружие, натянули самодельные спасательные жилеты и прокрались к заднему борту. Поднаторевший во взрывотехнике Пит установил детонатор и отдал короткий приказ:

– Прыгайте!

Они растворились в холодной тьме, и их подхватило течение. В миле, пристроившись на скале, ждал Дюбос. Его люди, связавшись веревками, образовали в воде живой спасательный трос и готовились вытащить товарищей из реки.

Взрыв был сильным – мощное сотрясение в мирной лунной ночи. Огненный шар поглотил грузовик и мост на пятьдесят футов с каждой стороны. Перепуганные охранники бросились на мост с обеих сторон, но сообразили, что сделать ничего нельзя. Мост непременно обрушится, и они, спасаясь, побежали обратно.

Исхлестанный течением Пит пытался сориентироваться. Самодельный спасательный жилет свою задачу выполнял – Пит держался на плаву. Послышались крики и выстрелы, но в бурной воде ему ничего не грозило. Плыть не получалось, оставалось стараться не кувыркаться. Несколько раз поток погружал Пита под воду, но ему удавалось выскакивать на поверхность. В один из таких скачков он обернулся и увидел горевший грузовик. На повороте Пита течением ударило о камень. Он не успел его заметить, только почувствовал боль в сломанной ноге. На мгновение она охватила все его существо, но ему удалось оттолкнуться от скалы. Вскоре раздались голоса. Поток повернул, и они стали ближе. Пита схватили и вытянули на берег. Камачо уже находился там, а вот Ренальдо – нет. Шли минуты, партизаны смотрели на далекое пламя. Раздался второй взрыв, который проделал в настиле моста зияющую дыру, и горящий остов грузовика упал в реку.

Дюбос и Клэй сцепили руки, устроив для Пита носилки, и вышли на тропу. Боль была мучительной, пронзала ногу от пальцев до бедра. От нее мутилось сознание, и Пит едва не впадал в забытье. После короткого подъема отряд остановился, и Дюбос сделал Питу укол морфия. Партизаны из двух бамбуковых шестов и одеял соорудили носилки. Пока они возились, остальные смотрели на реку – не выплывет ли Ренальдо, но он так и не появился.

Два дня майор Бэннинг корчился от мучений, но не пожаловался ни словом. Морфий до конца не снимал боль. Весть о его травме долетела до Грейнджера, и когда отряд начал штурм последнего участка склона, к ним спустился врач с новыми наркотиками и настоящими походными носилками. Дальше героя понесли в лагерь подоспевшие партизаны. Встреча получилась бурной. Грейнджер всех обнимал и обещал медали.

Врач поместил ногу Пита в лубок и объявил, что его военная служба прервана на несколько месяцев. Бедренная кость сломана по крайней мере в двух местах. Большая берцовая тоже. Коленная чашечка раздроблена. Чтобы привести все в порядок, нужна операция, но в условиях лагеря она невозможна. Питу запретили две недели спускаться с кровати. Оставалось одно развлечение – разговаривать с Клэем.

Бэннинг заскучал и начал слезать с кровати, как только Клэй раздобыл ему костыли. Врач настаивал, чтобы он не двигался, но Пит, воспользовавшись своим положением старшего по званию, послал его к черту. Каждый день тащился под навес к Грейнджеру и стал уже ему надоедать. Начал давать генералу советы по всем проблемам партизанской войны. И чтобы его утихомирить, тот доставал доску для игры в криббидж. Пит обыгрывал Грейнджера почти каждый день и требовал платы в американских долларах, но генерал мог предложить лишь долговые расписки.

Шли недели, Пит помогал ему планировать рейды. Наблюдал, как уходившие на задания партизаны чистят оружие и собирают вещмешки. Клэя произвели в лейтенанты и дали в подчинение людей.

Сырым туманным утром в начале июня к Грейнджеру прибежал посыльный и сообщил, что во время сна Дюбос попал в окружение. Филиппинца убили, а Дюбоса и двух других американцев взяли в плен до того, как они успели застрелиться. Их жестоко избили и увели.

Пит ушел в свою хижину, сел на кровать и заплакал.



К лету 1944 года американцы приблизились к Филиппинам на триста миль и могли посылать «Б-29» бомбить японцев. Поднимающиеся с авианосцев американские самолеты уничтожали японские аэродромы.

Партизаны смотрели на небо с мрачным удовлетворением. Вторжение американцев на Филиппины неотвратимо надвигалось, Макартур требовал все больше разведданных из джунглей. Японцы наращивали силы и создавали по западному побережью Лусона укрепления. Ситуация, по крайней мере для партизан, стала опасной, как никогда. Теперь им требовалось не только продолжать рейды и устраивать засады, но наблюдать за передвижением войск противника и докладывать об их численности.



Грейнджер наконец раздобыл хоть как-то действующий радиопередатчик и время от времени связывался с американскими штабами. Его закидывали приказами следить за дислокацией японцев и ежедневно докладывать. Поставляемая силами сопротивления западного Лусона разведывательная информация стала решающей для осуществления американского вторжения. Грейнджеру пришлось разделить своих людей на еще более мелкие группы и посылать за необходимыми сведениями.

Отряд Пита сократился до него самого, Клэя, Камачо, троих филиппинцев и троих посыльных. Кости срослись, нога как-то могла служить, однако каждый шаг доставлял боль. В лагере он хромал, опираясь на палку, но когда приходилось отправляться на задание, вел людей по тропам, стиснув зубы, только с легкой тростью и с помощью морфия. Они брали меньше вещей и шли быстрее, много дней проводили в дозоре, часто голодали и обходились без самого необходимого.

Лусон укрепляли пехотные дивизии противника, и японцы были повсюду. Засад уже не устраивали – стрельба привлекла бы врага, а справиться с большими силами японцев маленькие отряды не могли.

20 октября 1944 года Шестая американская армия высадилась на остров Лейте к востоку от Лусона. При поддержке флота и авиации она преодолела сопротивление японцев и продолжала развивать наступление на запад. 9 января 1945 года шестая армия высадилась на побережье Лусона и, наголову разбив японские части, стала быстро продвигаться в глубь территории. Грейнджер опять изменил тактику и увеличил численность своих отрядов. Им снова позволили устраивать засады на отходящие подразделения японцев и нападать на колонны.

16 января, совершив набег на небольшой снабженческий лагерь противника, отряд Пита внезапно очутился в окружении японского батальона. По ним открыли огонь с трех сторон, а путей для отхода не было. Японцы, хотя и были измотаны, однако имели большое преимущество в численности и вооружении. Пит приказал укрыться за скалами и, отстреливаясь, спасать свои жизни. Их стали забрасывать минами. Рядом с Камачо упала ручная граната, убив его на месте. За спиной Пита разорвался снаряд, и осколок задел правую здоровую ногу. Вскрикнув, он упал и выронил винтовку. Его подхватил Клэй, положил на плечо и скрылся с ним в чаще. Остальные их прикрывали, а затем отошли сами. В этом месте была лишь одна тропа, и куда она вела, никто не знал, но они упорно карабкались вверх. Японцы, отступая, сами выбились из сил и преследовать не стали. Перестрелка прекратилась.

Из раны на ноге Пита текла кровь и вскоре измазала всего Клэя. Но тот не останавливался. Они спустились к ручью, осторожно перешли его и, углубившись в чащу, остановились. Клэй разорвал рубашку и крепко перевязал товарищу ногу. Они выкурили по сигарете и подсчитали потери. Погибли четверо, включая Камачо. Пит оплачет их позже. Он похлопал по своему «кольту» сорок пятого калибра и напомнил Клэю, что их не должны взять живыми. Тот пообещал, что вообще не возьмут. Весь день партизаны по очереди несли Пита, который настаивал, что пойдет сам, если ему будут помогать. С наступлением темноты отряд устроился на ночлег у деревни, которую раньше никогда не видели. Местный парень указывал то одно, то другое направление. Пит знал, что они далеко от лагеря Грейнджера, однако парень уверял, что американцы рядом. Настоящие солдаты, не партизаны.

На рассвете они двинулись дальше и вскоре выбрались на дорогу. Спрятались за деревьями и наблюдали, пока не услышали рокот моторов грузовиков. А затем увидели их – прекрасные грузовики, с американскими солдатами в кузовах. Разглядев звезднополосатый флаг на антенне первого в колонне джипа, Пит чуть не расплакался. Он без посторонней помощи вышел в своей рваной окровавленной робе на середину шоссе и встал перед джипом. Машина остановилась, из нее выпрыгнул полковник и бросился к нему. Пит отдал честь и представился:

– Лейтенант Пит Бэннинг двадцать шестого кавалерийского полка, выпуск Уэст-Пойнта 1925 года.

Полковник окинул его взглядом и оценил разношерстную команду. В чем попало, некоторые ранены, вооружены чем придется, в основном, японским.

Полковник не стал отдавать честь. Подошел и заключил Пита в медвежьи объятия.



Остатки его отряда препроводили в порт Дасол, где продолжала высадку шестая аримия. Десятки каботажных судов перевозили солдат на берег. Операцию прикрывали дежурившие у побережья канонерские лодки. В порту царил хаос, но это была приятная, милая душе неразбериха.

Партизан направили к первой палатке, где их накормили, пустили под горячий душ и дали возможность побриться. Их осмотрели врачи, привыкшие выхаживать здоровых, но раненых молодых ребят, а не больных патризан из джунглей. У Пита обнаружили малярию, амебную дизентерию и истощение. Он весил 137 фунтов, и, судя по висевшей коже, раньше был намного плотнее. А теперь фунтов на двадцать легче, чем когда покинул О’Доннел. Его и троих других раненых осмотрели врачи из соседнего госпиталя. И установили, что Питу требуется операция, чтобы извлечь из ноги осколок. Оперировать были готовы без очереди, хотя у хирургов накопилось работы невпроворот, так как с передовой постоянно поступали раненые.

Клэй посетил в госпитале своего командира и с облегчением узнал, что операция прошла успешно. Врачи справились с раной, но у них не было средств восстановить кость. Лечением следовало заняться в настоящей больнице. Они вспомнили погибших товарищей и даже посмеялись над своими приключениями в джунглях.

На следующий день Клэй сообщил, что ему предложили выбор: воевать с шестой армией или отправиться на базу в США. Пит советовал ехать домой, и Клэй согласился. Они достаточно навоевались.

Через три дня Пит попрощался с людьми, большинство из которых он больше никогда не увидит. Обнялся с Клэем и обещал поддерживать связь. И с десятью другими тяжелоранеными был переправлен на плавучий госпиталь. Корабль грузился еще два дня, затем отправился домой.

За Питом, как за героем, ухаживало множество медсестер. От их вида и запаха духов его безумно потянуло к Лизе. И когда через четыре недели плавучий госпиталь пристал в бухте Сан-Франциско и оттуда Пита перевезли в госпиталь на военную базу в Пресидио, его главной целью стало как можно быстрее добраться до телефона.





Глава 35




Новость, что Пит Бэннинг жив, потрясла сильнее, чем когда сообщили, что он погиб. Первой об этом узнала Нинева, так как была в кухне, когда зазвонил телефон. Обычно старавшаяся не отвечать, потому что считала это средство связи игрушкой белых, Нинева все-таки подняла трубку:

– Дом Бэннингов.

С ней заговорил призрак. Призрак мистера Бэннинга. Нинева отказалась верить. Тогда он повысил голос на октаву-другую и потребовал позвать жену. И побыстрее.

Лиза стояла у амбара, держала под уздцы свою лошадь, а Эймос ремонтировал стремя. Обоих встревожил вопль на заднем крыльце, и они бросились узнать, не случилось ли чего-нибудь плохого с Ниневой. Та подпрыгивала и кричала:

– Это мистер Бэннинг! Это мистер Бэннинг! Он жив!

Лиза хоть и не сомневалась, что у Ниневы помутился рассудок, но к телефону побежала. А когда услышала голос мужа, чуть не потеряла сознание, но все-таки умудрилась шлепнуться не на пол, а на кухонный стул. Пит не без труда убедил ее, что он жив и лечится в госпитале в Сан-Франциско. Его несколько раз ранили, но руки-ноги целы, он поправится. Пит просил жену как можно скорее садиться в поезд и ехать к нему. Поначалу Лиза потеряла дар речи и изо всех сил старалась не расплакаться. А когда немного успокоилась, вспомнила, что их разговор могут слушать. В их сельскую линию всегда кто-нибудь вклинивался. Они договорились, что она сообщит Флорри, поедет в город и позвонит по защищенной линии. К Флорри Лиза послала Эймоса, а сама побежала переодеваться.

Агнесс Мерфи жила в миле отсюда и была известна тем, что подслушивала все телефонные разговоры. Соседи подозревали, что ей просто больше нечего делать, как сидеть у аппарата и ждать, когда он зазвонит. Не пропустила она и этот звонок и сразу же принялась обзванивать своих городских знакомых.

Прибежала Флорри, и женщины сели в «понтиак». Лиза не любила водить машину и управлялась с ней еще хуже Флорри, но сейчас это не имело значения. Они понеслись по петляющей дороге так, что из-под колес полетел гравий. Обе плакали и что-то бомотали.

– Пит сказал, – говорила Лиза, – что ранен, но все обойдется, что был в плену, но бежал, три года воевал в партизанах.

– Господи, помилуй! – восклицала Флорри. – Что значит, в партизанах?

– Понятия не имею.

– Господи, помилуй!

Они остановились и бросились в дом близкой подруги Лизы – Ширли Армстронг. Та находилась в кухне, когда женщины ошарашили ее новостью. Наплакавшись, насмеявшись и наобнимавшись, Лиза попросила разрешения позвонить по защищенной линии и набрала номер госпиталя в Сан-Франциско. Ожидая ответа, она вытирала слезы и старалась успокоиться. Флорри даже не пыталась – села на диван Ширли, и они разревелись.

Лиза разговаривала с мужем десять минут, а затем передала трубку Флорри. А сама направилась в школу, вызвала Стеллу из класса в коридор и сообщила невероятное известие. Когда она выходила из школы, к ней сбежались учителя, и снова начались объятия и поздравления.

Флорри тоже не теряла времени даром: позвонила президенту Вандербилтского университета и потребовала, чтобы немедленно отыскали Джоэла. Затем пообщалась с Декстером Беллом. И наконец нашла Никса Гридли, который как шериф был главным передаточным звеном всех важных городских известий.

Через час после разговора с Питом звонили все городские телефоны.

Лиза и Флорри вернулись домой и размышляли, что делать дальше. Был февраль, и поля пустовали. Позади дома собрались негры, чтобы узнать, правда ли то, что они услышали. Лиза вышла на заднее крыльцо и подтвердила: да, правда. Декстер и Джеки Белл приехали первыми – разделить радость. А за ними к дому Бэннингов последовали многие их друзья.

Через два дня Флорри отвезла Лизу на вокзал, где им устроили пышные проводы. Лиза обнимала и благодарила людей, а затем села в вагон и отправилась в трехдневное путешествие в Сан-Франциско.



Первая операция длилась восемь часов. Врачи ломали и правильно соединяли кости в левой ноге Пита. Закончив, они упаковали ногу от бедра до лодыжки в толстый пластиковый чехол с заколками и стержнями. Ногу подняли под болезненным углом и зафиксировали к перекладине противовесом с цепью. Правую, которая болела не меньше левой, замотали в марлю. Сестры пичкали пациента болеутоляющими, и в течение двух дней после операции он редко просыпался.

Это было благодатью – целый месяц на госпитальном судне Пита мучили кошмары, и он почти не спал. День и ночь его преследовали ужасы последних трех лет. Психиатр пытался заставить его выговориться, но от этого больному становилось только хуже. Таблетки путали сознание: он то находился в эйфории и громко хохотал, то впадал в депрессию. Дремал днем, а ночью начинал плакать.

Узнав, что скоро приедет жена Пита, медсестры снизили дозу обезболивающих – пусть будет ближе к действительности, когда она появится.

Следуя за медицинской сестрой, Лиза оказалась в палате, где длинные ряды кроватей разделял легкий занавес. Идя по проходу, она невольно косилась на пациентов, молодых парней, еще недавних школьников. Сестра остановилась. Лиза глубоко вдохнула и отодвинула занавес. Стараясь не коснуться цепей противовеса и не потревожить ногу, она упала мужу на грудь, на что больше уже не рассчитывала, а он мечтал об этом все последние три года.

Как всегда, Лиза была эффектна – одета по моде, не забыла про духи. Они целовались, шептались и плакали и, казалось, будто время для них остановилось. На виду у соседей Пит гладил ее по заднице, и Лиза не возражала. Прижимал ее к груди, и было понятно, что все теперь в мире наладилось.

Они долго-долго тихо ворковали. Обсудили Стеллу, Джоэла, Флорри, все городские слухи. В основном говорила Лиза, потому что Пит не хотел рассказывать, через что ему пришлось пройти. Явились врачи и объяснилиЛизе, каково состояние больного и что ему еще предстоит. Они предполагали, что потребуется еще несколько операций и долгий период восстановления, но со временем Пит будет, как новый.

Лизе принесли удобный стул с подушкой и одеялом, и она устроила себе «лагерь». Набрала книг и журналов и говорила, говорила, говорила. Ушла из госпиталя только вечером и вернулась в гостиницу.

Вскоре Лиза узнала имена соседей мужа и бессовестно с ними флиртовала. Раненые взбадривались в ее присутствии, радуясь, что им уделяет внимание такая живая, красивая женщина. Она фактически рекрутировала палату. Писала письма девушкам, звонила матерям и всегда сообщала только оптимистические новости, какие бы ни были ранения. Читала, часто сдерживая слезы о том, что отвечали из дома. Если могла найти, приносила шоколадки и карамельки.

Пит был из тех, кому повезло. Его не парализовало, не изуродовало, руки-ноги были на месте. Некоторые парни пострадали сильнее других, и Лиза оказывала им больше внимания.

Пит гордился женой и радовался ее способности повышать настроение в больничной палате. Лиза пробыла с ним две недели и уехала только потому, что домой к Флорри и Ниневе вернулась Стелла. После ее отъезда палата впала в прежнее уныние. Каждый день Пита спрашивали, когда опять появится его жена. Она появилась в середине марта и привезла с собой детей. Стелла и Джоэл были на весенних каникулах, и им нетерпелось повидать отца. Они образовали «лагерь» у его кровати и перевернули в палате все вверх тормашками. Когда дети уехали, Пит, приняв седативные препараты, отсыпался два дня.

4 мая санитарная машина отвезла Пита на вокзал, где его погрузили в военный госпитальный вагон, чтобы переправить через всю страну. Поезд много раз останавливался, и другие выходили, чтобы продолжать лечиться в тех госпиталях, которые находились ближе к их дому. 10 мая вагон прибыл в Джексон, штат Миссисипи, где Пита ждали Лиза, Стелла и Флорри. Они ехали следом за санитарным автомобилем к фостерскому генеральному госпиталю, где Питу предстояло провести следующие три месяца.





Часть 3

Предательство




Глава 36




Через две недели после казни завещание Пита Бэннинга было официально утверждено канцелярским судом округа Форд. Джон Уилбэнкс оформил его вскоре после суда, вынесшего Питу приговор. Завещание было предельно ясным: Бэннинг оставлял свое состояние в доверительную собственность Лизе с Уилбэнксом в качестве попечителя. Свою главную ценность – землю – он заранее поделил в равных долях между Джоэлом и Стеллой. Сюда же входил их уютный дом. Пит настоял на замечании, что Лиза имеет право жить в нем до смерти при условии, что не выйдет больше замуж и ее когда-нибудь отпустят из неврологической больницы. Адвокат предупредил его, что проконтролировать выполнение этого замечания окажется непросто, если дети не пожелают жить вместе с матерью. В завещании были другие слабые места, на какие указал Уилбэнкс, однако клиент упрямо проигнорировал его слова.

На момент смерти Пит владел оборудованием фермы, автомобилями и банковскими счетами, из которых было изъято имя Лизы после того, как ее поместили в Уитфилд. До этого супруги владели ими совместно. Но Пит не хотел, чтобы жена имела доступ к его деньгам. На его личном счету было 1 800 долларов, на счету фермы – 5 300, на сберегательном – 7 100. За неделю до казни Пит перевел 2 200 долларов Флорри на покрытие расходов на образование Джоэла и Стеллы. Еще он ей дал маленький металлический сейф, где содержалось 6 000 долларов наличными и в золотых монетах – сумма, которую никак невозможно было отследить. Он не имел ни займов, ни долгов, что часто сопровождает управление фермой.

Пит дал указание Джону Уилбэнксу как можно быстрее оформить завещание на имущество и заполнить налоговую декларацию. Своей душеприказчице Флорри в письменной форме велел выплатить фирме адвоката все, что ей причиталось, и дал другие необходимые распоряжения.

В 1947 году в округе Форд плодородная земля ценилась примерно по 100 долларов за акр. Пит оставил наследникам недвижимость, включая дом, на сумму примерно 100 тысяч долларов. Жене – около четверти того в доверительной собственности и, как не уставал подчеркивать адвокат, на шатких юридических основаниях, если бы Лизе вздумалось оспаривать волю супруга в суде.

Пит был уверен, что этого не произойдет.

В соответствии с правилами, Уилбэнкс трижды публиковал в газете округа объявления, извещающие потенциальных кредиторов, что они в течение девяноста дней могут предъявлять свои претензии на недвижимость. Никто не откликнулся.

Но в Роме, штат Джорджия, газету округа Форд получил Эррол Маклиш и тоже ждал, не появятся ли кредиторы.



Вскоре после похорон отца Стелла и Джоэл покинули красный коттедж. Это было хорошее место, куда можно приехать из колледжа: еда на плите, зимой огонь в камине, музыка из проигрывателя, чудачества Флорри и животные. Но ее присутствие было настолько очевидно, что казалось, вокруг смыкаются стены.

Они обосновались в своих прежних спальнях и попытались взяться за невыполнимое – вдохнуть в дом жизнь. Открыли окна и двери, чтобы впустить внутрь воздух. Стояло лето, и округу душили жара и влажность. Беспрестанно звонил телефон: друзья и незнакомцы говорили добрые слова, кто-то задавал нелепые вопросы, кто-то приставал с назойливыми просьбами. В итоге они перестали отвечать. Приходили потоки писем, они распечатывали и читали каждое. Большинство было от ветеранов, хваливших отца. Какое-то время Джоэл и Стелла пытались кратко отвечать, но затем устали и, поняв, что это бессмысленно, перестали. Их отец умер. С какой стати переписываться с незнакомцами? Корреспонденция скапливалась в заброшенном кабинете. Добрые горожане приносили еду и сладкое – обычный ритуал после чьей-нибудь смерти. Но вскоре Джоэл и Стелла сообразили, что большинство являются из любопытства, и перестали подходить к двери.

Заглядывали журналисты в поисках пикантного материала, но удалялись ни с чем. Один из какого-то журнала стоял до тех пор, пока Джоэл не пригрозил ему ружьем.

Нинева не могла ничем помочь, она была буквально раздавлена смертью хозяина и постоянно плакала. По утрам еще вяло пыталась занять себя в кухне и уборкой дома, но к обеду совершенно выдыхалась. И Стелла с облегчением отсылала ее домой.

По вечерам, когда спадала жара, Стелла и Джоэл шли к старому платану и «беседовали» с отцом. Гладили могильный камень, плакали, молились и возвращались рука об руку домой, тихо вопрошая: почему все это случилось с их семьей? Со временем они смирились с мыслью, что никогда не узнают, почему отец убил Декстера Белла. Как не узнают, почему у их матери вдруг возникло такое сильное душевное расстройство.

Они убеждали себя, что не хотят этого знать. Только бы избавиться от кошмара и продолжать жить где-нибудь подальше отсюда.



Джоэл в третий раз позвонил директору Уитфилда и попросил разрешения повидаться с матерью. Тот пообещал проконсультироваться с врачами и перезвонил на следующий день, сообщив, что это невозможно. Третий отказ по той же причине – Лиза не в состоянии принимать посетителей. И никаких подробностей. Бэннинги заподозрили, что Лиза каким-то образом узнала о смерти мужа и еще глубже провалилась в темную бездну.

Перед смертью Пит ничего не предпринял, чтобы назначить жене нового опекуна. Джоэл повидался с Уилбэнксом и настаивал, чтобы тот попросил судью назначить либо его, либо Стеллу, но адвокат хотел, чтобы до этого прошло некоторое время.

Джоэл разозлился и пригрозил, что наймет другого адвоката. Под давлением обстоятельств он становился красноречив и мог аргументировать. Это настолько поразило Уилбэнкса, что он сказал брату, – мол, что у парня есть перспективы в суде. После двух дней споров Уилбэнкс нехотя согласился и отправился с Джоэлом через улицу к судье Эбботу Рамболду. Тот уже много лет выполнял все, о чем его просил Джон Уилбэнкс, и через час Джоэл был назначен новым опекуном матери. Получив копию постановления суда, он немедленно позвонил в Уитфилд.

7 августа, через четыре недели после смерти отца, Джоэл и Стелла поехали на юг, чтобы впервые за год повидаться с матерью. Флорри не горела желанием сопровождать их, и Джоэл в качестве нового мужчины в доме предложил ей подождать до следующей поездки. Флорри это устраивало.

У ворот их ждал тот же охранник с блокнотом, что в прошлый раз, но теперь бумажная процедура была не столь утомительной. Вооруженный постановлением суда, Джоэл сразу проехал к зданию под номером 41, где немедленно проследовал к доктору Хилсебеку. Накануне они говорили по телефону, и все было улажено. Врач, казалось, был рад перемене. Ознакомившись с выданным Рамболдом постановлением, он спросил, чем может помочь.

– Мы хотим знать, что не так с нашей матерью? – первой ответила Стелла. – Каков ее диагноз? Она здесь более года. Вы можете объяснить, чем она больна?

– Разумеется. – Врач напряженно улыбнулся. – Миссис Бэннинг страдает от интенсивного умственного расстройства. Термин «нервный срыв» не является медицинским диагнозом, но часто употребляется для описания состояний, похожих на то, что у вашей матери. Ее угнетает депрессия, страх, острый стресс. Депрессия лишает всякой надежды и вызывает мысли о самоубийстве и членовредительстве. Беспокойство проявляется в высоком кровяном давлении, спазмах мышц, головокружениях, дрожании. У нее одну неделю бессонница, а другую – сонливость, когда она часами не может проснуться. Галлюцинирует, видит то, чего нет, и кричит по ночам, если ее одолевают кошмары. Ее настроение постоянно меняется, но всегда мрачное. Если у нее случается счастливый день, когда ей хорошо, за ним обязательно следуют два-три дня полного мрака. Порой она впадает в ступор. Иногда становится параноиком: ей кажется, будто к ней кто-то подкрадывается. Отсюда панические атаки такой силы, что от страха становится трудно дышать. Как правило, они продолжаются час или два. Она мало ест, не хочет, чтобы о ней заботились. За собой не следит. Сложный пациент. В групповой терапии полностью уходит в себя. Перед убийством Декстера Белла мы наблюдали некоторое улучшение, но это событие имело катастрофическое воздействие. В последние месяцы наступил небольшой прогресс, но после казни вашего отца все ухудшилось.

– Это все? – спросила Стелла, вытирая глаза.

– Боюсь, что да.

– Она шизофреник? – поинтересовался Джоэл.

– Я бы так не сказал. Бо`льшую часть времени она сознает реальность и не предается ложным фантазиям, если не считать отдельных приступов паранойи. Она не слышит голоса. Трудно предугадать, как она себя поведет в социальном окружении, поскольку ее не выпускали отсюда. Я бы не поставил вашей матери диагноз шизофрения. Глубочайшая депрессия – да.

– Одиннадцать месяцев назад наша мама была здорова, – произнесла Стелла. – Или по крайней мере выглядела здоровой. А теперь у нее нечто вроде нервного срыва. Что произошло, доктор? Что послужило причиной?

Хилсебек покачал головой:

– Не знаю. Но согласен с вами: произошло нечто травматическое. Как я понимаю, Лиза сумела пережить сообщение, что ее муж пропал без вести и считался погибшим. Его возвращение было, уверен, счастливым моментом, а не поводом для развития глубочайшей депрессии. Что-то произошло. Но упомянул, она плохо идет на контакт и отказывается обсуждать прошлое. Это удручает. И боюсь, мы не сумеем ей помочь, если она не заговорит.

– Как же ее лечат? – спросил Джоэл.

– Консультации, терапия, диета, солнечные ванны. Мы пытаемся выводить Лизу на прогулки, но она отказывается. Ограждаем от плохих новостей. По-моему, можно говорить о небольшом улучшении. Очень важно, чтобы она повидалась с вами.

– А лекарства? – с удивлением поинтересовалась Стелла.

– Ходят слухи о каких-то препаратах против психоза. Уверяю вас, до них еще очень далеко. Когда она не сонная и не нервничает, мы даем ей барбитураты. Иногда лекарство от повышенного кровяного давления.

Возникла долгая пауза. Джоэл и Стелла пытались осмыслить то, что так давно отчаянно хотели услышать. Слова врача не обнадеживали, но, вероятно, это было только началом. Может, началом конца.

– Вы сумеете привести ее в нормальное состояние? – наконец прервал молчание Джоэл. – Есть шанс, что мать вернется домой?

– Не уверен, что дом – самое лучшее для нее место. Как я понимаю, сейчас там царит уныние.

– Что верно, то верно, – подтвердила Стелла.

– Дома ваша мама может не вынести еще каких-нибудь плохих новостей.

– Как и мы.

Доктор Хилсабек внезапно поднялся и произнес:

– Пойдемте к Лизе. Следуйте за мной.

Они миновали длинный коридор и остановились у окна. Внизу раскинулась небольшая рощица и вокруг пруда тянулись широкие дорожки для прогулок. У симпатичной беседки в кресле на колесах сидела дама, рядом находилась медицинская сестра. Они, казалось, беседовали.

– Вот Лиза, – сказал врач. – Она знает, что вы приезжаете, и ей нетерпится вас увидеть. Можете выйти через эту дверь. – Он кивнул на проход и повернул обратно.

Увидев их, Лиза улыбнулась. Сначала протянула руки к Стелле и прижалаее к себе. Затем к Джоэлу. Медсестра вежливо кивнула и скрылась за углом.

Стелла и Джоэл обошли кресло. Сын взял мать за одну руку, дочь за другую. Они обнялись. Дети приготовились к тому, как плохо может выглядеть мать, и сейчас старались не подавать виду, насколько поражены. Бледная, совершенно исхудавшая, без косметики и украшений, Лиза ничем не напоминала ту красивую, энергичную женщину, которую они знали и любили. Волосы песочного цвета поседели и были забраны на затылке в узел. На Лизе был тонкий белый больничный халат, из-под которого виднелись голые ноги.

– Дети мои, дети мои, – повторяла она, держа их за руки и пытаясь улыбнуться. Ее глаза были полны страха. Они потеряли цвет и страстность, стали пустыми, и поначалу Лиза старалась не встречаться взглядом с детьми. Опускала на несколько дюймов и смотрела им в грудь.

Минуты бежали, Лиза продолжала бормотать: «Дети, дети…», а они, нежно поглаживая ее, пытались придумать, что сказать. Джоэл решил, что всякий разговор будет лучше такого молчания.

– Доктор Хилсебек сказал, ты поправляешься.

– Хорошо бы, – кивнула Лиза. – Бывают дни, когда я в порядке. Очень хочу домой.

– Мы тебя заберем, мама. Но не сегодня. Надо еще полечиться. Больше ешь, больше бывай на солнце, выполняй все, что говорят врачи и медсестры, и скоро будешь с нами.

– И с Питом?

– Нет. Пит умер. Я думал, врачи тебе сказали.

– Сказали, но я не поверила.

– Поверь. Потому что папа на самом деле ушел из жизни.

Стелла тихо поднялась, поцеловала мать в макушку, обошла беседку, села на ступени и закрыла лицо руками.

Хоть бы чем-нибудь помогла, сестричка, подумал Джоэл и начал пространный рассказ ни о чем. И уж точно никак не связанный с тем, что они находятся в саду психиатрической больницы и их мать душевно больна. Поведал о том, что Стелле надо возвращаться в Холлинз, о ее планах найти работу в Нью-Йорке. О том, что решил поступать на юридическое отделение. Его принимают в Вандербилт и в университет Миссисипи, но он подумывает пропустить год и попутешествовать. Лиза слушала и, словно успокоенная звуком его голоса, подняла голову. Улыбнулась и тихонько кивала.

По поводу юриспруденции он пока не совсем уверен, поэтому намерен взять перерыв. Они со Стеллой проводили время в Вашингтоне и очень веселились. Он встретил приятеля, который владеет рестораном, и тот предложил ему работу.

Стелла, наплакавшись, вернулась и включилась в этот односторонний разговор. Рассказала, как работала няней в Джорджтауне, своих предстоящих курсах и планах на будущее. Лиза время от времени улыбалась, словно звук голосов детей был приятным наркотиком.

Облака рассеялись, и полуденное солнце немилосердно жгло. Они откатили кресло с матерью в тень. Медсестра наблюдала за ними, но держалась на расстоянии.

– Еще, еще, – просила Лиза, и дети, не переставая, говорили.

Санитар принес сандвичи и стаканы с холодным чаем. Джоэл со Стеллой устроили ленч на переносном столике и уговаривали Лизу поесть. Она несколько раз откусила от сандвича, но без особого аппетита. Ей хотелось слушать детей, которые, передавая друг другу эстафету беседы, тщательно обходили все, что могло быть связано с Клэнтоном.

После ленча прошло еще много времени, но затем появился доктор Хилсебек и объявил, что больной нужно отдохнуть. Он был рад, что дети Лизы пришли, и спросил, не смогли бы они повторить свой визит. Они, разумеется, согласились.

Поцеловали на прощание мать, пообещали, что скоро вернутся, и поехали в Джексон, где сняли номера в величественном отеле «Гейдельберг». Зарегистрировавшись и устроившись, хотели прогуляться по столице штата, но было слишком жарко и влажно. В кофейном баре Джоэл и Стелла спросили, где можно купить спиртное. Их направили в «тихий бар» по другую сторону здания. Они заказали напитки и старались не говорить о матери. Слишком устали от разговоров.





Глава 37




У Эррола Маклиша не было лицензии для работы в Миссисипи, поэтому для осуществления своих планов ему пришлось сотрудничать с местным советом. Нанимать юристов из Клэнтона он не собирался. Все, кто что-либо стоил, были так или иначе связаны с Уилбэнксами. Маклишу требовался юрист с агрессивной репутацией в северном Миссисипи, но без связей в округе Форд. Маклиш не спешил, изучал, опрашивал и наконец остановился на юристе из Тупело Берче Дэнлопе. Они познакомились за месяц до казни Пита. Берч заинтересовался им, поскольку имелись большие шансы широкого освещения в прессе и, по его мнению, дело можно было легко выиграть.

12 агуста Берч от имени клиентки Джеки Белл подал иск по поводу смерти ее мужа, наступившей в результате противоправных действий. Объектом иска стала недвижимость Пита Бэннинга. Иск основывался на известных всем фактах и выражался в сумме полмиллиона долларов. Неожиданный ход: иск был подан не в суд штата в Клэнтоне, а в федеральный – в Оксфорде. Это было правомерно, поскольку Джеки теперь считалась жительницей Джорджии. Присяжные федерального суда приглашались из тридцати округов, то есть без явных симпатий к осужденному убийце.

Поскольку исполнительницей завещания Пита была Флорри, она и фигурировала в иске Джеки Белл. Флорри занималась с птицами в саду, когда с крайне озабоченным видом появился Рой Лестер.

– Плохие новости, Флорри, – объявил он, приподнимая шляпу и подавая конверт. – Похоже, крупные юридические неприятности.

– В чем дело? – спросила она, прекрасно понимая, что и Рой, и Никс, и, наверное, все остальные в тюрьме уже ознакомились с тем, что находилось в конверте.

– Иск Джеки Белл через федеральный суд.

– Час от часу не легче.

– Распишись вот здесь, – попросил Рой, протягивая лист и авторучку.

– С какой стати?

– Здесь говорится, что ты получила уведомление об иске и оно находится у тебя.

Флорри расписалась, поблагодарила и отнесла документы в дом. Через час она влетела в контору Джона Уилбэнкса, швырнула ему иск и в слезах упала на диван. Адвокат закурил сигару и спокойно прочитал три страницы текста.

– Ничего удивительного, – объявил он. – Мы же обсуждали подобную возможность.

– Полмиллиона долларов!

– Преувеличение – неотъемлемая часть нашей профессии. Юристы запрашивают намного больше, чем рассчитывают получить.

– Но вы же справитесь с ситуацией? Мне не о чем беспокоиться?

– Справлюсь в том смысле, что стану защищаться против иска, но беспокоиться есть о чем. Во-первых, факты, и они установлены. Во-вторых, Берч Дэнлоп – опытный юрист и знает, что делает. Обратиться в федеральный суд – блестящий ход, и, откровенно говоря, я этого не ожидал.

– То есть вы знали, что такое возможно?

– Флорри, мы обсуждали это месяц назад. Муж Джеки Белл застрелен, и у его убийцы имеются активы.

– Признаться, Джон, я не помню, что мы с вами это обсуждали. Мои нервы за прошлый год стали ни к черту. Бедный мозг ничего не воспринимает. Что нам делать?

– Вам – ничего. Я оспорю тяжбу, и будем ждать, что за этим последует.

– Последует.

– Нисколько не удивлюсь.

Ждать пришлось два дня. Берч Дэнлоп подал иск в канцлерский суд округа Форд и назвал в качестве ответчиков Джоэла и Стеллу Бэннинг. Эррол Маклиш предвидел, что им скоро возвращаться на учебу, и поспешил, пока они не уехали из города. К Бэннингам снова приехал Рой Лестер и вручил бумаги Джоэлу, Стелле и Флорри.

Иметь против себя опытного юриста само по себе неприятно, а получить два иска подряд с минимальными возможностями на защиту – страшно. Трое ответчиков встретились с Джоном и Расселом Уилбэнксами. Известные адвокаты пытались успокоить друзей, но в воздухе буквально витал дух сомнений.

Неужели Бэннинги потеряют землю? Флорри, разумеется, ничего не грозит. Но на детей Пита ополчился юрист, который знает свое дело. Из действий Бэннинга ясно, что он планировал убийство и, замышляя преступление, хотел спасти ради детей самое ценное, пытаясь оградить его от претензий потерпевших.

Братья Уилбэнксы обсудили, что могло последовать в предстоящие месяцы, и пришли к выводу, что Дэнлоп будет давить на суд, настаивая на обвинении в смерти в результате противоправный действий. И, наверное, выиграет. Они не понимали, каким образом он может проиграть. Далее он переносит дело в суд округа Форд и нападает на активы Пита.

Джон Уилбэнкс обещал массированную защиту на всех фронтах, но по его тону не чувствовалось, что он уверен в успехе.

Из адвокатской конторы Флорри и дети Пита вышли в подавленном состоянии и назло всему решили поехать в Мемфис, провести приятный вечер в «Пибоди» – вкусно поесть и отрешиться от всех забот. Уж лучше потратить деньги на себя, чем отдать неизвестно кому.

Машину вел Джоэл, восседая впереди один, как шофер, а женщины устроились на заднем сиденье. Несколько миль ехали в полном молчании, и лишь когда пересекли границу с округом Ван-Бурен, Стелла произнесла:

– Я правда не хочу возвращаться в Холлинз. Не могу представить, что буду сидеть на лекциях и слушать про такие актуальные темы, как Шекспир, в то время, как моего отца недавно казнили, а моя мать – в сумасшедшем доме. Серьезно. Неужели я смогу учиться и что-то запоминать?

– Хочешь уйти из колледжа? – спросила Флорри.

– Не уйти, а взять отпуск.

– А ты, Джоэл?

– У меня такие же мысли. Первый год на юридическом отделении закладывает основы знаний. Я к этому не готов. Я склонялся к Вандербилту, но теперь, когда деньги превратились в проблему, думаю об университете Миссисипи. Но правда такова: не могу себя представить в аудитории грызущим гранит наук.

– Неужели? – воскликнула Флорри. – Ни учебы, ни работы. Как вы представляете свое ближайшее будущее? Сидеть дома и сводить с ума Ниневу? Или помогать неграм в поле? Бафорду постоянно требуются дополнительные руки. Надоест надрываться в поле, можно перебраться в огород, чтобы что-то иметь зимой к столу. Эймос с удовольствием вам покажет, как в шесть утра доить коров. Нинева с радостью запряжет вас в кухне. Или ищите работу в городе, где каждый будет спрашивать, как вы справляетесь с горем, и делать вид, будто сам горюет по вашему отцу?

Джоэл и Стелла промолчали.

– Вот вам план получше, – продолжила Флорри. – Через три недели вы убираетесь отсюда завершать образование, пока у нас есть хоть какие-то деньги. Ваш отец поручил мне следить за вашей учебой, и это я подписываю чеки. Если вы теперь не получите дипломы, значит, не получите никогда. Поэтому у вас нет выбора: вы едете учиться. Ты, Стелла, в Холлинз, а ты, Джоэл, на юридическом отделении. Мне не важно, где, только бы вон отсюда.

Несколько миль они ехали молча. Наконец Стелла сказала:

– Если подумать, Холлинз не такое плохое место, чтобы спрятаться от здешнего мира.

– Если поступать на юридическое отделение, я бы предпочел университет Миссисипи, – подхватил Джоэл. – Оттуда я мог бы ездить по выходным к маме и наведываться в контору Уилбэнксов, если потребуется помощь в наших делах.

– Я уверена, у него все под контролем, – заявила Флорри. – А Вандербилт мы как-нибудь осилим, если это будет твоим выбором.

– Нет. Четыре года там вполне достаточно. Нужно разнообразие. И, кроме того, в университете Миссисипи больше девушек.

– Когда это стало для тебя важным?

– Всегда было.

– С девушками надо бы посерьезнее. Тебе двадцать один год, и ты окончил колледж.

– Ты, тетя Флорри, даешь мне непрошеный совет по поводу моих любовных связей?

– Да нет.

– Вот и отлично. Я сам во всем разберусь.



Перед тем как разъехаться осенью на учебу, Джоэл и Стелла еще три раза навещали Лизу в больнице. Доктор Хилсебек их горячо поощрял, твердил, что их визиты оказывают бесценную помощь, но сами они не видели улучшения в состоянии матери. Физически мать нисколько не изменилась. В один из приездов Лиза отказалась выйти из своей маленькой темной комнаты и все время молчала. В другие – позволяла возить себя по территории в кресле-каталке, и им приходилось то и дело прятаться от августовской жары в тени деревьев. Она мало говорила и не могла связать много слов в складное предложение. Больше слушала долгие рассказы детей. Те чередовались друг с другом. Джоэл для разнообразия читал статьи из журнала «Тайм», Стелла – из субботнего выпуска газеты «Ивнинг пост».

Визиты к матери их эмоционально выматывали, и на обратном пути они молчали. После четвертого приезда в Уитфилд Джоэл и Стелла уже не сомневались: Лиза не поправится никогда.



Рано утром 3 сентября Джоэл погрузил багаж сестры в семейный «понтиак» 1939 года выпуска, и они отправились в красный коттедж на прощальный завтрак с тетей Флорри. Мариэтта угостила их омлетом с печеньем и упаковала еду на дорогу. Простившись в слезах на крыльце с тетей, тронулись в путь, но остановились около кладбища, чтобы помолиться на могиле отца. Когда они прибыли на вокзал, выяснилось, что Стелла чуть не пропустила свой отходящий в девять сорок поезд на Мемфис.

Когда поезд скрылся из виду, Джоэл сел за руль, обогнул площадь и по боковым улочкам мимо методистской церкви вернулся домой. Попрощался с Эймосом и Невой, упаковал вещи и через час был уже в Оксфорде, где находилось юридическое отделение. От приятеля он узнал о дешевой квартире над гаражом вдовы, которую снимали только студенты. Вдова показала ему три крохотные комнатки и познакомила с правилами: никакого алкоголя, сборищ и азартных игр и, разумеется, никаких женщин. Арендная плата за четыре месяца – 100 долларов. Джоэл согласился на четыре месяца с сентября по декабрь, хотя не собирался соблюдать эти правила. Отдал деньги и, когда хозяйка ушла, открыл коробки и поместил одежду в шкаф.

Стемнело. Джоэл пошел по Норт-Ламар в сторону здания суда. Закурил и, пуская дым, шагал мимо величественных особняков. Люди после ужина выходили на балконы и судачили, ожидая, когда вечернюю духоту сменит прохлада ночи. Хотя студенты вернулись в город, площадь казалась мертвой. А какой же ей тут быть? Ведь здесь не имелось ни баров, ни клубов, ни пивнушек, ни даже ресторана. Маленький городок Оксфорд находился далеко от ярких огней Нэшвилла.

Джоэл Бэннинг почувствовал себя оторванным от всего мира.





Глава 38




Тяжба возникла из-за аварии: седан с молодой семьей столкнулся с груженной несколькими тоннами древесины железнодорожной платформой. Инцидент произошел на переезде главной железнодорожной линии между Тупело и Мемфисом, который по никому не понятным причинам устроили под длинным холмом, из-за чего сидевшие за рулем водители в темное время суток замечали приближающиеся поезда лишь на близком расстоянии. Чтобы предотвратить повторяющиеся несчастья, с обеих сторон рельсов установили красные мигающие фонари, но не предусмотрели опускающиеся и закрывающие движение шлагбаумы. Платформа, в которую врезалась машина, была одиннадцатой из шестидесяти в составе с двумя локомотивами и старым красным служебным вагоном.

Защитники от железной дороги настаивали на том, что любой водитель, если он следит за дорожной ситуацией, обязан заметить такой большой предмет, как железнодорожная платформа восьмидесяти футов длиной и с грузом древесины – пятнадцати высотой. Они демонстрировали фотографии платформы и не сомневались в убедительности своего доказательства.

Но они не могли состязаться с адвокатом погибшей семьи – родителями и двумя маленькими детьми – достопочтенным Берчем Дэнлопом. За два дня до суда он обвинил проектировщиков печально известного переезда и в доказательство его опасности привел статистические данные. Выразил недоверие двум шоферам, претендовавшим на роль свидетелей. И представил присяжным собственные увеличенные фотографии, наглядно демонстрирующие отсутствие всякого управления на дороге.

С заднего ряда, пригнувшись, за процессом от начала до конца следил Джоэл Бэннинг. Берч Дэнлоп вел себя мастерски и сразу привлек внимание присяжных. В зале суда он был как у себя дома – раскован, убедителен и вызывал доверие. Тщательно подготовлен, твердо стоял на своем и постоянно находился на два шага впереди свидетелей и адвокатов защиты.

И вот теперь он намеревался отнять у Бэннингов их землю.

Джоэл наблюдал за заседаниями оксфордского суда и заметил в расписании процесс, посвященный аварии на переезде. Решил из любопытства в ущерб занятиям за ним понаблюдать. И пожалел, что проявил любопытство.

Услышав вердикт, он хотел позвонить Стелле. Но зачем портить ей день? Может, поговорить с Флорри? Однако ее телефонную линию прослушивают. «Что ты дергаешься? – говорил он себе. – Хочешь с кем-нибудь поделиться? Но на юридическом отделении ты общаешься лишь с немногими. Однокурсников сторонишься, ведешь себя отчужденно, порой грубовато, боишься, как бы какой-нибудь трепач не принялся расспрашивать об отце». Джоэлу почти слышалось, как люди шепчутся за его спиной.

Через три месяца после казни отца раны не затягивались и не давали покоя. Джоэл не сомневался, что он единственный студент в истории университета Миссисипи, которому приходится страдать из-за подобного семейного позора.

9 октября он сбежал с занятий и, сев под деревом у озера, потягивал из фляжки виски. Год назад его отец убил Декстера Белла.

Джоэл учился прилежно, но занятия ему наскучили. По субботам, когда разговоры сводились лишь к футболу, он ехал в Уитфилд, посидеть с матерью, или домой, проверить, как там Флорри, и узнать, что с урожаем. Дом превратился в ужасное, пустое место. Пообщаться не с кем – только с Ниневой. Но и она в глубокой депрессии и без дела толчется в кухне. Джоэл заглядывал в контору к Джону Уилбэнксу, чтобы обсудить юридические неурядицы семьи, показать резюме или меморандум, над которыми трудился на занятиях. Адвокат хвалил его и твердил, что через несколько лет фирме потребуются молодые таланты. Джоэл из вежливости отвечал, что не знает, где хотел бы жить и заниматься юриспруденцией.

А сам думал: Клэнтон – последнее место, где он желал бы поселиться.



По мере приближения каникул Флорри стала намекать, что неплохо бы снова прокатиться в Новый Орлеан. Но планы разрушились, не успев оформиться. Джоэл и Стелла заподозрили, что причина в деньгах. Финансовое положение семьи стало неопределенным, в нем образовались прорехи. Урожай 1947 года оказался неплохим, но не обильным, и без Пита сбор осуществлялся не так быстро и эффективно.

Стелла приехала домой 21 декабря, и они, поставив на проигрывателе рождественскую пластинку, нарядили елку. Как всегда, выпили, но немного больше, чем обычно. Стелла и Джоэл – виски, Флорри – джин. Мариэтта не пила ничего и спряталась в подвале. Она не сомневалась, что белые грешат и отправятся в ад.

Несмотря на мрачные обстоятельства, все пытались пробудить в себе праздничное настроение: дарили друг другу сувениры, вкусно ели, слушали музыку. О двух судебных исках, грозивших разрушить будущее, не сказали ни слова.

На Рождество снова засели в «линкольн» Флорри и отправились в Уитфилд. Годом раньше они проделали этот путь лишь для того, чтобы им отказали повидаться с Лизой. Теперь все изменилось: Пит ушел из жизни и опекуном матери стал Джоэл. Они устроились в большой общей комнате, вручили Лизе подарки и посланные Ниневой и Мариэттой шоколадки. Лиза улыбалась, благодарила и, казалось, радовалась проявленному к ней вниманию. В каждом углу комнаты было по семье – родные приехали навестить близких людей. Бледные, с ввалившимися щеками, одни древние, одной ногой в могиле, другие, как Лиза, намного моложе. Но все как будто без будущего. Каково оно – будущее Лизы? Сумеет ли она вернуться домой? Или Джоэлу и Стелле предстоит десятилетиями приезжать к ней в больницу для душевнобольных? Хотя доктор Хилсебек утверждал, что доволен прогрессом, они за четыре месяца не заметили никаких улучшений. Лиза не поправилась ни на фунт, и медсестры по-прежнему возили ее в кресле-каталке, так что она не могла, гуляя, сжигать калории. Иногда она надолго замолкала. Порой в ее глазах вспыхивали искры, но сразу гасли.

По дороге домой Бэннинги обсуждали, нужно ли им вообще ездить в Уитфилд.



После Рождества начались холодные дожди. Веселье стихло, и даже в красном коттедже с его эксцентричностью ощущалась унылость. Стелле внезапно потребовалось вернуться в Холлинз, чтобы завершить какие-то непонятные проекты. Флорри много времени проводила в своей комнате – читала или слушала музыку.

Спасаясь от скуки, Джоэл сбежал в Оксфорд на день раньше. Когда объявили результаты первого семестра, он остался доволен своими успехами.

В конце января Джоэл снова как представитель семьи оказался в федеральном суде. Судья назначил предварительные слушания, поэтому присутствовали все адвокаты. В качестве исполнительницы завещания Пита Бэннинга в отношении его собственности пригласили Флорри, но она сказалась простуженной. Джоэл уже в Оксфорде, вот и пусть занимается всем, чем положено.

Джоэл нервничал, сидя за столом между Джоном и Расселом Уилбэнксами, и не сводил глаз с Берча Дэнлопа и его помощника, сидевших за столом напротив. Пугало уже то, что он оказался с Дэнлопом на одном поле.

Судья познакомился со списком свидетелей и потребовал резюме выступлений каждого. Адвокаты вежливо обсудили представляемые вещественные доказательства, список присяжных и необходимые досудебные детали. Судья, изучив календарь, назначил заседание на 24 февраля – чуть меньше, чем через месяц. Затем спросил, нет ли возможности уладить спор без суда. Юристы взглянули друг на друга, и стало очевидно, что ничего подобного они не достигли. Встал Берч Дэнлоп.

– Ваша честь, – начал он, – я всегда стремлюсь и готов к такому исходу, но, разумеется, на определенных условиях. Как вам известно, мы подали новый иск в суд округа Форд с требованием признать незаконным передачу Питом Бэннингом права на его часть земли детям. Это случилось за три недели до убийства. Мы имеем оценку этой земли. – Дэнлоп помахал перед судьей папкой. – Она стоит по сто долларов за акр, то есть шестьдеся пять тысяч за весь участок. Мы считаем, что земля по-прежнему принадлежит Питу Бэннингу и может являться предметом иска со стороны нашей клиентки Джеки Белл. Дом оценили в тридцать тысяч долларов. Имеются и другие активы.

Встал Джон Уилбэнкс, улыбнулся и покачал головой с таким видом, словно посчитал оппонента полным идиотом.

– Ваша честь, данные цифры сильно завышены, и я не готов спорить по их поводу. Всякий разговор о том, чтобы уладить дело без суда, преждевременен. Мы рассчитываем взять верх в округе Форд и защитить недвижимость. Как знать, что решат присяжные. Пусть процедура идет своим путем, а эти споры оставим на потом.

– Как бы ни было слишком поздно, – заметил судья.

Оттого, как небрежно говорил Берч Дэнлоп о земле, которую купил, расчистил и вспахал его прапрапрадед, у Джоэла буквально закипела кровь. Как смеет этот успешный стряпчий по темным делишкам бросаться словами, словно он на аукционе или за карточным столом? Хочет отжать у Бэннингов все, что они имеют? И сколько из этой добычи прилипнет к его загребущим рукам?

Юристы еще поспорили, но согласия не достигли, и судья перешел к очередному делу. Выйдя из зала суда, Джоэл и Джон Уилбэнкс зашагали по площади, а Рассел направился в закусочную.

– Нам надо по крайней мере обсудить возможность мировой сделки, – произнес адвокат.

– Я вас слушаю, – отозвался Доэл.

– Дэнлоп завысил цифры, но не до небес. Мы можем предложить двадцать тысяч долларов наличными и поглядеть, что из этого получится. Это большая сумма, Джоэл.

– Чертовски большая. Откуда нам ее взять?

– Пятнадцать тысяч в имении. Вы со Стеллой можете заложить землю. Если помнишь, наша семья владеет банком, и я уверен, что сумею организовать небольшой заем.

– То есть вы хотите предложить двадцать тысяч долларов?

– Обсудите это с Флорри. Мне не нужно напоминать тебе, что факты в этом деле не на нашей стороне. Твой отец совершил то, что совершил, и его поступку нет оправдания. Присяжные проникнутся сочувствием к семье Джеки Белл. И это их сочувствие – наш враг.





Глава 39




Эррол Маклиш посмеялся над предположением, что Джеки может так дешево продаться. Их не устроит и двадцать пять тысяч долларов. Он хотел получить все: землю, дом, скот, людей, которые работают на этой земле. И у него был план, как этого достичь.

В конце февраля они с Джеки отправились в Оксфорд и поселились в отеле на площади. В одном номере, хотя официально пока не были женаты.

Суд начался утром 24 февраля. Истица Джеки сидела с Дэнлопом и его помощниками и в своем черном платье выглядела весьма привлекательной. Флорри, наглотавшись успокоительных таблеток, расположилась между Джоном и Расселом Уилбэнксами. Прямо за ней устроился Джоэл.

Когда представилась возможность, Джоэл заговорил с Джеки, пожал ей руку и старался вести себя вежливо. Она не ответила. Вдова в горе явилась, чтобы осуществить месть. Флорри она была омерзительна, и сестра Пита делала вид, будто вообще ее не замечает.

Судья Стрэттон занялся возможными присяжными – кандидатов было около пятидесяти. Джоэл обернулся, чтобы посмотреть на них и на зрителей. В первом ряду сидели несколько репортеров. Вдруг двери открылись, и, к ужасу Джоэла, в зал вошли с преподавателем третьекурсники с их юридического отделения. Они занимались федеральным судопроизводством и, поскольку процесс получил печальную известность, явились послушать. Он заметил и других студентов с их факультета. Все смотрели с нескрываемым интересом. Джоэл пожалел, что не выбрал другого университета в каком-нибудь другом штате.

Утро прошло в отборе присяжных, и к полудню шестеро заняли свои места. Седьмого утвердили на случай замены. Поскольку дело было гражданским, для вынесения вердикта хватило бы четырех голосов. Соотношение троих против троих повлекло бы повторное слушание дела.

После ленча Берч Дэнлоп вышел перед скамьей присяжных, расправил изящный галстук, сверкнул улыбкой и пригласил сидевших перед ним людей в чертог правосудия. Джоэл наблюдал за каждым его жестом, впитывал каждое слово, и, по его предвзятому мнению, адвокат был слишком слащав, когда благодарил присяжных за их службу и потраченное время. Но скоро он перешел к делу. Привел факты и заявил, что ответственность противоположной стороны неоспорима. Произошло хладнокровное убийство, виновный казнен и поэтому не предстанет перед присяжными. Истинный ответчик мертв, однако согласно закону можно предъявлять претензии к его душеприказчице. Дэнлоп постоянно возвращался к тому, каким выдающимся человеком был Декстер Белл. Ценность его жизни невозможно оценить. Это станет очевидным в будущем, но и сейчас он не сомневается, что Декстер Белл был исключительным человеком, прекрасным отцом и превосходным пастором. Его жизнь заслуживает много денег, хотя сам он в качестве священника получал небольшую зарплату.

От красноречия Дэнлопа у Джоэла возникло ощущение, что состояние семьи уплывает из его рук. Несколько раз во время вступительной речи Дэнлоп называл Пита Бэннинга то «зажиточным фермером», то «богатым землевладельцем». Джоэл каждый раз вздрагивал и смотрел в сторону присяжных. Когда они со Стеллой росли, им такого не говорили, и красноречие оратора его смутило. Присяжных, по большей части людей из среднего класса, проняло. Фермер-богатей убивает бедного священника. Тема определена в начале процесса и до самого конца засела в головах присяжных.

Во вступительной речи Джон Уилбэнкс задал присяжным вопрос: справедливо ли заставлять родных осужденного на казнь убийцы платить за его грехи? Никто из семьи Пита Бэннинга не совершил ничего дурного. Невиновные дети потеряли отца. Зачем их еще наказывать? Неужели семья Пита Бэннинга недостаточно наказана? Иск – это натуральный грабеж, попытка отобрать средства у честных, трудолюбивых и вовсе небогатых людей, которые поколениями возделывали землю. Джоэлу показалось, будто Уилбэнкс прекрасно справился с задачей изобразить истицу меркантильным, жадным до денег человеком. Садясь, адвокат искренне кипел от возмущения.

Первым свидетелем стала Джеки Белл. Как тринадцать месяцев назад в Клэнтоне, она появилась в облегающем платье и вскоре после начала речи расплакалась. Когда она дошла до того места, как обнаружила убитого мужа, присяжные – все шестеро мужчин – внимательно ее слушали и смотрели с сочувствием. Джон Уилбэнкс начал перекрестный допрос.

Следующим свидетелем был Никс Гридли. Он описал сцену преступления, какой ее нашел. Продемонстрировал увеличенные отпечатки снимков истекающего кровью Декстера Белла и показал присяжным принадлежавший осужденному «Кольт» сорок пятого калибра. Заявил, что хорошо знал Пита Бэннинга и именно этот человек был казнен на электрическом стуле. Никс находился в помещении, где совершалась казнь, и слышал, как коронер объявил Пита мертвым.

Затем Берч Дэнлоп приступил к изложению фактов и продемонстрировал заверенные копии судебных распоряжений, признающих Пита Бэннинга виновным в убийстве Декстера Белла, а также распоряжение Верховного суда, утверждающего приговор.

После первого долгого дня заседаний было ясно установлено, что Пит Бэннинг убил Декстера Белла и поплатился за свое преступление жизнью.

Ну, наконец-то, подумал Джоэл. Что для него было все той же страшной знакомой историей, у присяжных вызывало неподдельный интерес.

После установления причинной обусловленности, суд перешел к выяснению размеров понесенных убытков. В девять утра в четверг на место свидетелей вернулась Джеки Белл и показала налоговые декларации Бэннингов с 1940 по 1945 год. На момент смерти Декстер Белл получал от методистской церкви жалованье в размере двух тысяч четырехсот долларов в год, и его не коснулось повышение 1942 года. Он не имел иных доходов, и жена также. Семья жила в предоставленной церковью квартире, за которую не взималась плата, как не бралась и за коммунальные услуги. Им приходилось жить скромно, но этот образ жизни они выбрали сами и были им довольны.

Когда Джеки закончила, Дэнлоп вызвал эксперта по экономике профессора университета Миссисипи доктора Поттера. Он имел разные научные степени, написал несколько книг, и сразу стало ясно, что в деньгах и финансах Поттер смыслит больше любого в зале. Джон Уилбэнкс задал ему несколько вопросов, но очень аккуратно, чтобы не запутаться самому.

По требованию Берча Дэнлопа доктор Поттер рассказал финансовую историю Декстера Белла в качестве пастора, сравнив ее с историями священников других направлений. Оперируя множеством цифр, он показал, что на момент смерти в тридцать девять лет Декстер Белл, учитывая все поступления, ежегодно зарабатывал три тысячи триста долларов. Принимая во внимание рост инфляции на умеренные два процента и предположение, что Декстер доработал бы до семидесяти лет (таков в 1948 году прогноз продолжительности жизни священников), утраченная сумма доходит до 106 тысяч долларов.

По мере того как Поттер называл все новые цифры, Дэнлоп демонстрировал присяжным цветные графики и диаграммы и сумел их убедить, что обсуждаемые суммы не миф, а реальность – деньги, которых лишилась семья Декстера из-за его безвременной кончины.

Во время перекрестного допроса Джон Уилбэнкс поймал профессора на несуразности. Справедливо ли предполагать, что Декстер доработал бы до семидесяти лет и не лишился места? Корректно ли назван уровень инфляции? И учтено ли бесконечное повышение цен? Кто может поручиться, что жена Декстера осталась бы с ним и не ушла к мужчине с бо`льшими заработками? Но, по мнению Джоэла, Уилбэнкс озвучивал слишком скромные цифры. Да, священники зарабатывают мало – это известно всем. Зачем стараться, чтобы их небогатые зарплаты казались еще скромнее?

Следующим в качестве свидетеля пригласили оценщика недвижимости из Тупело. Объяснив, какая у свидетеля специальность, Дэнлоп спросил, оценивал ли он собственность Бэннингов. Свидетель ответил, что оценивал, и предложил суду документы. Это возмутило Джона Уилбэнкса, и он потребовал прервать показания. Стычка была предсказуема, поскольку данный вопрос не был улажен до суда.

Уилбэнкс настаивал, что земля не принадлежала Питу Бэннингу и ее нельзя включать в его собственность. Пит подарил землю детям, как до этого в их семье из поколения в поколение дарили землю младшим. Он продемонстрировал заверенную копию договора дарения земли Джоэлу и Стелле.

Дэнлоп ответил, что это дарение было мошенничеством, и получил замечание от судьи Стрэттона. Нельзя бросаться такими словами, как «мошенничество», когда ничего еще не доказано. Уилбэнкс напомнил судье и Дэнлопу, что по поводу передачи земли идет еще один процесс в суде округа Форд. Стрэттон согласился и постановил, что Дэнлоп не должен пытаться доказать, будто Пит Бэннинг в момент смерти владел землей.

Это стало принципиальной победой защиты – Дэнлоп явно просчитался. Но он был актером на сцене и вскоре вновь собрался. После того как оценщик ушел, он вызвал Флорри в качестве свидетеля противной стороны. Уилбэнкс это предвидел и постарался подготовить ее к испытанию. Заверил, что долго ее мучить не станут, но она все равно нервничала.

После нескольких предварительных вопросов Дэнлоп спросил, является она исполнительницей завещания по поместью брата. Флорри ответила утвердительно. Когда она была назначена его душеприказчицей? Флорри не смотрела на присяжных – не сводила взгляда с дружеского лица племянника. Она объяснила, что ее брат Пит составил новое завещание после того, как был приговорен к смертной казни. Дэнлоп показал заверенную копию завещания и попросил идентифицировать с оригиналом. Флорри подтвердила, что это то самое завещание брата.

– Спасибо, – поблагодарил Дэнлоп. – А теперь скажите, подавали ли вы, согласно закону и по совету присутствующего здесь мистера Уилбэнкса, список активов и задолженностей поместья Пита Бэннинга?

– Да. – Уилбэнкс настоятельно советовал, чтобы она отвечала кратко.

Дэнлоп извлек еще несколько документов и протянул Флорри.

– Вот этот список вы подали в ноябре прошлого года?

– Да.

– Раз он подан, то является предметом общественного достояния?

– Вероятно. Вы юрист. Вам виднее.

– Справедливо. А теперь, мисс Бэннинг, будьте добры, найдите третий параграф на второй странице и прочитайте его присяжным.

– Разве они не могут прочитать сами?

– Пожалуйста, мисс Бэннинг.

Флорри долго копалась, разыскивая и надевая очки для чтения, листая страницы и выискивая нужный параграф. И все это делала в явном замешательстве.

– Так… Первое: личный счет Пита в Первом государственном банке, актив – 1800 долларов. Второе: счет фермы в том же банке – 5300 долларов. Третье: сберегательный счет в том же банке – 7100 долларов. Достаточно?

– Пожалуйста, продолжайте, мисс Бэннинг, – терпеливо попросил Дэнлоп.

– Грузовик-пикап «форд» выпуска 1946 года. Пит его купил, когда пришел с войны. Примерная стоимость 750 долларов. Заберете и это?

– Будьте любезны, продолжайте.

– Его машина – «понтиак» 1939 года, примерная стоимость 600 долларов.

Джоэл поежился, подумав, что может лишиться автомобиля, который водил с прошлого лета.

Флорри подтвердила, что на ферме имелись два трактора «Джон Дир», несколько трейлеров, плуги и другое сельскохозяйственное оборудование общей стоимостью 3 тысячи долларов.

– Плюс-минус пара цыплят, – съязвила она. – И это все. Если не пожелаете его сапог и исподнего.

Флорри добавила, что на момент смерти Пит не имел долгов и зарегистрированных задолженностей по поместью.

– А какова стоимость особняка Бэннинга? – громко спросил Дэнлоп.

Тут же вскочил Уилбэнкс и воскликнул:

– Протестую, ваша честь! Дом неотделим от земли, а земля подарена детям. Мы об этом только что договорились.

– Действительно, – буркнул судья Стрэттон. Дэнлоп его явно начал раздражать.

– Снимаю вопрос, – пробормотал тот.

Но снял он вопрос или нет, слово «особняк» словно повисло в воздухе. Когда Флорри покидала свидетельское место, Джоэл посмотрел на присяжных, и его не обрадовало выражение их лиц. Живущий в особняке богатей убил скромного служителя Бога, и его покарало правосудие.



Обычно на процессах, если речь идет о насильственной смерти, защита выставляет целую вереницу свидетелей, которые утверждают, что смерть наступила не по вине обвиняемого или что погибший хотя бы частично умер по собственной неосторожности. На процессе «Белл против Бэннинга» Уилбэнкс ничего похожего предложить не мог. Причина смерти Декстера ни у кого не вызывала сомнений. Пытаться с этим спорить значило бы потерять остатки доверия.

Адвокат предпочел обкусывать края наиболее неприятного, тем самым снижая возможность неблагоприятного вердикта. Он пригласил своего свидетеля, также эксперта по экономическим вопросам. И не откуда-нибудь, а из Калифорнии. Уилбэнкс верил в старый принцип: чем большее расстояние проехал эксперт, тем больше ему веры.

Доктор Саттерфилд преподавал в Стэнфорде. Писал книги, занимался экспертной деятельностью. Суть его свидетельства сводилась к тому, что будущие поступления Бэннинга не так велики, как им представили. С помощью цветной схемы он попытался объяснить присяжным, что если, например, десять лет получать по тысяче долларов, то общая сумма составит десять тысяч. Просто как день. Но если десять тысяч получить единовременно, эффект будет больше. Деньги можно вложить в дело и иметь больший доход. Соответственно, будет справедливым сократить и выплату, то есть указанную в вердикте сумму.

Доктор Саттерфилд добавил, что подобный метод принят судами по всей стране. Подтекст был тот, что, если Миссисипи отстает, это плохо характеризует присутствующих в зале присяжных. Он оценил предел потерь семейства Беллов с учетом реальной инфляции в 41 тысячу долларов.

Джон Уилбэнкс считал, что вердикт ниже 50 тысяч долларов не смертелен. В конце концов, большинство фермерских хозяйств в долгах. Землю можно заложить. И упорно трудясь, при условии хорошей погоды и высоких цен на хлопок, о чем ежедневно молятся в каждом хозяйстве, через некоторое время выкупить. Уилбэнкс рассчитывал на традиционный консерватизм присяжных из селян. Тем, у кого нет свободного цента, трудно присудить другим большие штрафы.

Во время перекрестного допроса Берч Дэнлоп принялся оспаривать приведенные цифры, и через несколько минут у всех в головах возник полнейший туман: что такое текущая стоимость и дисконтированная стоимость, что такое масштаб инфляции и структурированные выплаты? Глядя на смущенных присяжных, Джоэл понял, что Дэнлоп намеренно мутит воду.

После того как завершились свидетельские показания и выступления юристов, поднялся Дэнлоп и обратился к присяжным. Он говорил без шпаргалок и, похоже, без всякой подготовки. Назвал страшной смерть несчастного священника. И никак не случайной. Бывают смерти по неосторожности, сказал он, но эту таковой назвать нельзя. Человек погиб в результате тщательно спланированного, хладнокровного убийства. Фатального нападения на безоружного того, кто обучен убивать.

Джоэл не сводил взгляда с присяжных и видел, что они поддаются влиянию Дэнлопа.

– Каков ущерб от страшного содеянного? Забудем о мертвых – преподобном Белле и Пите Бэннинге – поговорим и живых.

За судьбу родных Пита Дэнлоп не тревожился. Дети получили хорошее образование. У Флорри свой, ничем не отягощенный участок земли. Ведут респектабельную жизнь. А Джеки Белл и трое ее детей?

Здесь Дэнлоп позволил себе уйти в сторону и со слезами на глазах рассказал не лишенную изящества историю о том, как умирал его отец. Ему тогда было всего шесть лет, но он помнит, какую травму нанесла смерть отца ему, матери и братьям. Дэнлоп продолжал повествование и, лишь когда дошел до погребения и принялся описывать, как гроб отца опускали в могильную яму, поднялся Джон Уилбэнкс.

– Ваша честь, – обратился он к судье, – это не имеет никакого отношения к нашему делу.

Стрэттон пожал плечами:

– Во время заключительного слова я даю сторонам бо`льшую свободу.

Дэнлоп, поблагодарив судью и вдруг резко переменив тон, стал грубо высмеивать Бэннингов за попытку притвориться бедняками. Они владеют сотнями акров богатейшей земли, а его клиенты, Беллы, не имеют ничего. Не позвольте Бэннингам и их адвокатам одурачить себя. Он напал и на профессора Саттерфилда.

– Как по-вашему, – спросил он присяжных, – кто лучше разбирается в жизни сельского штата Миссисипи: напыщенный всезнайка в галстуке-бабочке из Калифорнии или доктор Поттер из нашего университета?

Закончив этим великолепным аккордом, Дэнлоп сел, а Джоэл почувствовал, как у него к горлу подступает тошнота.

Джон Уилбэнкс не стал оспаривать факт финансовой ответственности, но всеми силами пытался снизить цифры. Однако, судя по всему, не тронул присяжных.

В опровержении Берч Дэнлоп, оставив всякую учтивость, потребовал сурового наказания. Подобные выступления, как правило, присущи самым агрессивным процессам. Наказание за бесчувственное пренебрежение Бэннингом человеческой жизнью и полное отсутствие ответственности.



Судья Стрэттон председательствовал на многих процессах и интуитивно понимал, что в данном случае у присяжных на решение не уйдет много времени. Он отпустил их в шесть часов и объявил перерыв. Через час ему сообщили, что присяжные готовы.

Они единогласно приняли вердикт: Пит Бэннинг со своей собственностью в ответе за смерть Декстера Белла, в силу чего назначается денежное возмещение ущерба в размере 50 тысяч долларов. Второй раз, меньше чем за год, Берч Дэнлоп поставил рекорд северной части Миссисипи, добившись максимальной величины денежного возмещения ущерба клиента.





Глава 40




На юридическом отделении заканчивался первый учебный год, а Джоэл становился все более замкнутым, даже нелюдимым. В юридических кругах хорошо знали о вердикте против собственности отца, не говоря уж о его постыдной казни. Семья Бэннингов переживала не лучшие времена, и Джоэл не сомневался, что за его спиной постоянно шепчутся. Он завидовал Стелле, которая училась в тысяче миль от дома.

На длинные выходные он поехал в Уитфилд повидаться с матерью. Но прежде всего потому, что с ним хотел поговорить доктор Хилсебек. В яркий весенний день они гуляли по дорожкам с цветущими азалиями и кизилом. Хилсебек закурил трубку, сцепил за спиной руки и шел так медленно, словно нес на плечах тяжелую ношу.

– Вашей матери нисколько не лучше, – мрачно произнес он. – Она здесь два года, и я совершенно не удовлетворен ее состоянием.

– Спасибо, что признали, – сказал Джоэл. – Я наблюдаю за ней восемь месяцев и не вижу, чтобы она хоть как-то поправлялась.

– Лиза идет на сотрудничество до определенного момента, Джоэл, а потом закрывается. С ней случилось нечто травматическое, с чем она не может или не хочет бороться. Из того, что нам известно, ваша мама была сильной женщиной с выдающимся характером, без какого-либо намека на умственную нестабильность или депрессии. У нее было несколько выкидышей, но такое часто происходит. После каждого наступала темная полоса, возможно даже, депрессия, но она каждый раз возвращалась к жизни. Весть, что ваш отец пропал и предположительно погиб, ее сильно травмировала, мы это много раз обсуждали. Это было в мае 1942 года. Прошло почти три года. Семья выжила. Но в тот период с вашей матерью произошло нечто такое, от чего я не могу ее избавить.

– Вы предлагаете, чтобы попробовал я?

– Нет. Случившееся было настолько ужасным, что, как я полагаю, Лиза не станет это ни с кем обсуждать. Однако пока она хранит в себе тайну, улучшения добиться трудно.

– Вы считаете, что это связано с Декстером Беллом?

– Да. Если нет, то почему ваш отец совершил то, что совершил?

– В этом весь вопрос. Я всегда подозревал, что Декстер Белл как-то замешен, но для меня остается тайной, каким образом отец выведал их секрет. Он мертв, Белл мертв, мать молчит. Похоже, это тупик, доктор.

– Вы не пробовали поинтересоваться у тех, кто работает на семью?

– По большому счету, нет. Нинева все замечает, но мне не скажет ни слова. Она практически воспитала нас со Стеллой. Мы ее хорошо знаем – она не заговорит.

– Даже если поймет, что этим поможет нам?

– В каком смысле поможет?

– Вероятно, она что-то знает: что-то видела, слышала. Если поделится с вами, а вы со мной, я смогу устроить вашей матери потрясение. Это может помочь. Лиза нуждается в нем. Мы попали в тупик, Джоэл, и не можем из него выбраться. Это надо менять.

– Что ж, значит, нужно попробовать. Мы ничего не теряем.

Они прошли мимо сидевшего в кресле-каталке пожилого человека в тени кроны вяза. Он подозрительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Оба поклонились и улыбнулись.

– Привет, Гарри, – произнес доктор, но тот не ответил, потому что ничего не говорил уже десять лет.

Джоэл с ним тоже часто здоровался. Он успел узнать имена сорока одного постоянного обитателя этого здания. И горячо молился, чтобы его мать не задержалась здесь так надолго.

– Хочу обсудить с вами кое-что еще, – продолжил Хилсебек. – Появилось новое лекарство под названием «торазин», но оно медленно прокладывает себе путь на рынок. Это антипсихотическое средство, которым борются с шизофренией и некоторыми другими расстройствами. Думаю, Лизе оно может помочь.

– Вы спрашиваете моего одобрения?

– Нет, информирую. На следующей неделе мы начинаем курс.

– Побочные явления выявлены?

– На сегодняшний день самое распространенное одно: прибавление в весе. Но это нам подходит.

– Тогда я «за».

Они добрались до берега небольшого озера, нашли скамейку в прохладной тени и некоторое время сидели, глядя на плещущихся в воде уток.

– Лиза часто просит вернуть ее домой? – спросил Джоэл.

Врач на мгновение задумался и пыхнул табачным дымом.

– Не каждый день, но эта мысль, безусловно, сидит у нее в голове. Лиза слишком молода, чтобы мы считали, что она у нас навсегда, и лечим ее так, чтобы однажды она поправилась и вернулась домой. Почему вы спрашиваете?

– Потому что не исключено, что дом под угрозой. Я вам говорил об исках со стороны семьи Декстера Белла. Мы подадим апелляцию – одну, другую – будем бороться до конца. Последует очередной иск – станем сражаться. Есть разные пути для маневра: право удержания собственности, расхождения в оценке, судебный запрет и даже банкротство. Но когда осядет пыль, мы можем остаться без земли и без поместья.

– И когда же осядет пыль?

– Трудно сказать. Не в этом году. И, вероятно, не в следующем. Однако в течение двух лет все иски и апелляции себя исчерпают.

Хилсебек постучал трубкой по краю скамьи и выбил пепел. Набил чашечку из кисета новым табаком, зажег спичку и глубоко затянулся.

– Это стало бы для Лизы катастрофой. Она мечтает вернуться домой, жить с вами и Стеллой. Работать в огороде с Эймосом, ездить на лошадях, сажать цветы на могиле вашего отца, готовить и консервировать с Ниневой. – Новая затяжка. – Куда ей деваться?

– Мы это не обсуждали. Просто я заглядываю далеко вперед. У нас опытные адвокаты, но у семьи Декстера Белла не хуже. Однако у них факты и на их стороне закон.

– Катастрофа. Настоящая катастрофа. Не представляю, как мне лечить Лизу, если она узнает, что у нее нет больше дома.

– Пока забудьте об этом. А мы станем сражаться в суде.



Утром в пятницу, когда Джоэлу следовало находиться в Оксфорде, он проснулся дома в своей кровати. Доплелся до кухни, включил кофеварку и, пока она закипала, принял душ. Оделся, налил себе чашку кофе и дождался, когда в семь часов появилась Нинева. Они поздоровались.

– Давай выпьем кофе, – предложил Джоэл. – Нам надо поговорить.

– Не хочешь позавтракать? – спросила негритянка, надевая передник.

– Перехвачу что-нибудь в городе. Сейчас не хочу.

– Ты всегда был малоежкой. Даже в детстве. Пару раз куснет от яйца, и все. Что у тебя на уме.

– Налей себе кофе.

Нинева долго сыпала сахар, наливала сливки и наконец села за стол.

– Нам нужно потолковать о Лизе, – начал Джоэл. Доктор в Уитфилде недоволен тем, как она поправляется. В ее мире слишком много секретов и маленьких тайн, которые не дают ей покоя. Если мы не выясним, что случилось с Лизой, много шансов за то, что она никогда не вернется домой.

Нинева уже качала головой, словно хотела сказать, что ей ничего не известно.

– Отец умер, Нинева. И Лиза может последовать за ним. Врач хочет ей помочь, но это возможно лишь в том случае, если станет известна правда. Сколько времени она провела с Декстером Беллом, когда мы считали, что папа умер?

Нинева сжала чашку пальцами обеих рук и сделала маленький глоток. Поставила на блюдце, немного помолчала и ответила:

– Он здесь часто бывал, это никакой не секрет. Я всегда находилась поблизости. Эймос тоже и даже Юп. Порой с ним приходила миссис Белл. Они встречались в кабинете мистера Бэннинга, читали Библию, молились. Священник никогда подолгу не задерживался.

– Они оставались одни?

– Иногда. Но я уже упомянула, что постоянно находилась рядом. В этом доме между ними ничего не было.

– Ты уверена, Нинева?

– Всего я знать не могу, свечку не держала. Ты считаешь, твоя мать закрутила роман со священником?

– Он умер, Нинева. Назови мне какую-нибудь другую вескую причину, почему Пит убил его. Они виделись, когда тебя не было рядом?

– Если меня не было рядом, то откуда мне знать?

Ее логика, как всегда, была безукоризненной.

– То есть не было ничего подозрительного? Вообще ничего?

Нинева поморщилась и потерла виски, будто изгоняя из памяти нечто болезненное.

– Однажды было.

– Давай, выкладывай. – Джоэл почувствовал, что они на грани откровения.

– Лиза сказала, что ей надо ехать в Мемфис к матери, которая лежит в больнице, в очень плохом состоянии. Сказала, что у нее рак. Лиза решила, что мать перед смертью должен навестить священник. Как она говорила, ее мать отошла от церкви и теперь хотела поговорить со священником, чтобы уладить свои отношения с Богом. И поскольку Лиза так много думала о Декстере Белле, то попросила его совершить в Мемфисе это божеское дело. Твоя мама, как ты помнишь, терпеть не могла водить машину. И однажды заявила, что на следующий день они со священником поедут в Мемфис после того, как вы со Стеллой уйдете в школу. Только вдвоем. И уехали. Я ничего такого не подумала. Преподобный Белл пришел сюда, я сварила ему кофе, и мы сидели здесь втроем. Он помолился Богу о благополучном путешествии туда и обратно и попросил о выздоровлении матери Лизы. Все было очень трогательно. Лиза просила не говорить вам со Стеллой об их поездке, чтобы вы не волновались о бабушке, и я не сказала. Они отсутствовали целый день и вернулись вечером. Лиза пожаловалась, что ее укачало в машине, тошнит и сразу легла в постель. После этого еще несколько дней неважно себя чувствовала и решила, что чем-то заразилась в мемфисской больнице.

– Ничего подобного не помню.

– Ты был сильно загружен в школе.

– Когда это случилось?

– Когда? Я не веду записей, Джоэл.

– Хорошо, скажем так: через сколько времени после того, как мы получили известия о папе? Через месяц, через полгода, год?

– Через много. Когда мы узнали о мистере Бэннинге?

– В мае 1942 года.

– Погода была прохладной, собирали хлопок. Значит, по крайней мере через год после того, как услышали новость.

– Следовательно, осень 1943 года?

– Наверное. Я всегда путаюсь в датах и времени.

– Это странно, потому что ее мама не умерла. Бабушка жива и здравствует в Канзас-Сити.

– Это правда. Я спрашивала Лизу, что с ее матерью, и она не хотела говорить. Потом сказала, что, наверное, помог их визит с преподобным Беллом: Господь простер свою длань и исцелил больную.

– Таким образом, Лиза провела с Декстером Беллом целый день и вернулась домой больная. Ты что-нибудь заподозрила?

– Я об этом не думала.

– Очень сомневаюсь. Мимо тебя здесь ничего не проходит.

– Я интересуюсь только тем, что касается меня.

– И всем остальным тоже. Где находилась в тот день Джеки Белл?

– Я ею не интересовалась.

– И ее не упоминали?

– Я не спрашивала, мне не говорили.

– Когда ты вспоминаешь тот день, тебе не кажется, будто что-то не сходится?

– Например?

– Например, в Мемфисе и на пути туда достаточно священников. Зачем понадобилось тащить священника из Клэнтона? В Мемфисе она принадлежала епископальной церкви – той, куда мы несколько раз ходили со Стеллой, пока они не уехали. Почему мама не сказала ни мне, ни Стелле, что бабушка больна и лежит в Мемфисе в больнице? Мы ее иногда навещали. Никто не говорил, что у нее рак. И уж совершенно точно, что она не умерла. Все это дурно пахнет, а ты утверждаешь, что ничего не заподозрила?

– Самую малость.

– Какую?

– Я не понимала, зачем из поездки в Мемфис делать великую тайну. Подумала, если мать Лизы умирает, надо повезти к ней детей. А она объяснила, что не хочет, чтобы вы знали о ее болезни. Странно. Такое впечатление, что они со священником решили уехать на целый день, а эту историю сочинили специально для меня. Да, я что-то заподозрила. Но кому мне рассказывать? Эймосу? Ему я сказала, но он сразу забыл. Мужчина есть мужчина.

– Питу ты говорила?

– Он не спрашивал.

– Так говорила или нет?

– Нет. Я никому ничего не говорила, кроме Эймоса.

Джоэл оставил Ниневу за столом, сел за руль и принялся накручивать километры по местным дорогам округа Форд. В голове был сумбур, и он хотел расставить факты на место. Он чувствовал себя частным детективом, который наткнулся на ключ, способный привести к разгадке тайны, казавшейся до этого неразрешимой.

И вместе с тем не сомневался: Нинева рассказала не все, что знает.





Глава 41




Вместе с подготовкой к экзаменам Джоэл сочинял записки по делу в апелляционный суд и шлифовал апелляцию на вердикт присяжных. Поскольку их стратегией с Джоном Уилбэнксом стали проволочки и затягивание, они подали апелляцию в пятый окружной апелляционный суд в последний возможный день – 1 июня 1948 года.

Через два дня, 3 июня, председатель суда Эббот Рамболд отказал Джеки Белл в ее прошении признать недействительной предположительно мошенническую передачу земли Питом Бэннингом своим детям.

Берч Дэнлоп несколько месяцев требовал суда, тем более что список дел к слушанию у Рамболда это позволял. Но судья делал все, что просил Уилбэнкс, и плюс к этому испытывал симпатию к семейству Бэннинга. Если Уилбэнкс хотел потянуть время, дело было в нужных руках.

Новость о стотысячном вердикте в федеральном суде три месяца назад в городе приняли плохо. Легенды о Пите Бэннинге в округе Форд продолжали множиться. Люди осуждали Джеки Белл, которая пыталась оттяпать землю у семейства, владевшего ею сотни лет.

Поскольку Джоэл и Стелла считались ответчиками, им требовалось присутствовать в суде. Они сидели за столом защиты по обеим сторонам от Уилбэнкса и старались не замечать Джеки Белл за столом напротив. Они пытались не замечать никого: ни толпу за спиной, ни взглядов судейских – боялись пересудов. Однако истинный страх душил их из-за того, что они находились футах в двадцати от того места, где одиннадцать месяцев назад казнили на электрическом стуле отца. В зале суда и во всем этом здании они хотели бы оказаться меньше всего.

Рамболд, покосившись на Берча Дэнлопа, провозгласил:

– Со стороны истицы позволяется только краткое вступительное слово.

Дэнлоп встал и взял блокнот:

– Спасибо, ваша честь. Поскольку все факты оговорены, у меня немного свидетелей. 16 сентября 1946 года, примерно за три недели до ужасной смерти преподобного Декстера Белла, покойного мужа моей клиентки, мистер Пит Бэннинг отказался от права на свой земельный участок размером 640 акров в пользу детей, присутствующих здесь ответчиков Джоэла и Стеллы Бэннинг. Они получали эту землю в равных долях. Копия документа приобщена к вещественным доказательствам.

– Читал, – проворчал Рамболд.

– Хорошо, сэр. Так вот, мы выяснили, что с 1818 года это первый случай в семье Бэннингов подобной передачи земли следующему поколению. Земля передавалась посредством завещаний, а не дарственных. Действие Пита Бэннинга имело целью сохранить землю, поскольку он заранее планировал убийство Декстера Белла. Ясно и просто.

Дэнлоп не успел сесть, как Джон Уилбэнкс вскочил и произнес:

– Ваша честь, я не уверен, что мистер Дэнлоп настолько прозорлив, что способен проникнуть в мысли Пита Бэннинга. Но он прав в одном: эта земля с 1818 года принадлежала семье Пита – с тех пор, как его прапрапрадед принялся объединять ее, организуя ферму. С того времени семья ею владела и при любой возможности старалась расширить. Удивительно, что теперь ее пытается отобрать не коренная жительница Миссисипи. Спасибо за внимание.

– Вызовите своего первого свидетеля, – обратился Рамболд к Дэнлопу. – На вас лежит бремя первоначального представления доказательств.

– Почтенный коллега Клод Скиннер, лицензированный адвокат.

Скиннер возник из рядов со зрителями, прошел за барьер, поклялся говорить только правду и занял свидетельское место.

– Назовите ваше имя и род занятий, – попросил Дэнлоп.

– Клод Скиннер, адвокат. Моя контора находится в Тупело. Я занимаюсь главным образом связанными с недвижимостью вопросами.

– Когда вы познакомились с Питом Бэннингом?

– В сентябре 1946 года он пришел в мою контору и попросил оформить акт дарения на землю. Он владел в округе Форд ничем не обремененным участком земли с домом на ней и хотел передать его двоим детям.

– Вы были с ним знакомы до этого дня?

– Нет, сэр. Мистер Бэннинг принес с собой план и полное описание участка и дома. Я спросил, кто осуществляет его юридическую поддержку. Он ответил – фирма Уилбэнксов. И добавил, что по данному вопросу предпочитает к ним не обращаться.

– Он назвал причину, почему не хочет этого делать?

– Нет, а я и не интересовался. Мистер Бэннинг показался мне человеком немногословным.

– Вы подготовили дарственную, как он того желал?

– Да. Бэннинг приехал через неделю и подписал документ. Мой секретарь заверил его и с регистрационной пошлиной отправил в архив в нашем же коридоре. За работу я запросил пятнадцать долларов, и Бэннинг расплатился наличными.

– Вы его не спросили, почему он передает недвижимость детям?

– Не прямо. Я заметил, что в их семье собственность не переходила от родителей к детям путем дарения, а только по завещанию. И упомянул об этом. Бэннинг сказал – цитирую, – что защищает свое имущество.

– От кого защищает?

– Он не уточнил, а я не спрашивал.

– Вопросов больше не имею.

Поднялся возмущенный Уилбэнкс и сердито посмотрел на свидетеля:

– Когда вам стало известно, что моя фирма много лет представляла интересы мистера Бэннинга, почему не пришло в голову, что телефонный звонок мог быть вполне уместным?

– Потому что было совершено очевидно, что мистер Бэннинг не хотел пользоваться услугами ни вашей, и никакой другой адвокатской конторы в этом округе и поэтому приехал в Тупело нанять меня.

– О профессиональном этикете не вспомнили?

– Не посчитал нужным.

– Вопросов больше нет.

– Можете идти, – разрешил судья. – Вызовите следующего свидетеля.

– Мы бы хотели вызвать мистера Джоэла Бэннинга в качестве свидетеля противной стороны, – заявил Дэнлоп.

– Есть возражения? – спросил Рамболд у Джона Уилбэнкса. Этот ход был предсказуем, и к нему тщательно готовились.

– Никаких, – ответил адвокат.

Джоэл поклялся говорить только правду и занял свидетельский стул. Мимолетно улыбнулся сестре, кивнул сидевшей в первом ряду Флорри и собрался с духом отвечать на вопросы одного из лучших в штате юристов.

– Мистер Бэннинг, – начал Дэнлоп, – где вы находились, когда узнали, что ваш отец арестован за убийство Декстера Белла?

– Разве это имеет отношение к делу? – подчиняясь интуиции, поинтересовался молодой человек.

– Пожалуйста, отвечайте. – Дэнлопа несколько озадачил поставленный вопрос.

– А почему не отвечаете мне вы? – дерзко парировал Джоэл.

Ему на помощь пришел Джон Уилбэнкс:

– Ваша честь, в словах свидетеля есть смысл. Заданный мистером Дэнлопом вопрос совершенно неуместен в контексте данного дела. Заявляю протест.

– Принимается, – громогласно согласился судья. – Не вижу никакой связи.

– Не важно, – кивнул Дэнлоп. Джоэлу очень хотелось улыбнуться ему, словно говоря: счет один-ноль в мою пользу, но он сохранил хмурое выражение лица.

– Перед тем как ваш отец в сентябре 1946 года подарил вам землю, он когда-нибудь обсуждал это с вами? – продолжил Дэнлоп.

– Нет.

– А с вашей сестрой?

– Вам лучше спросить ее.

– Вы хотите сказать, что не в курсе?

– Думаю, что не обсуждал, но не уверен.

– Где вы были в тот день?

– В колледже.

– А сестра?

– В колледже.

– В последующие дни ваш отец обсуждал с вами свое дарение?

– Нет, до кануна своей смерти.

– Когда она наступила?

Джоэл, поколебавшись, кашлянул и с нажимом произнес:

– Моего отца казнили в здании суда 10 июля прошлого года.

После этого Дэнлоп потянулся за папкой и стал извлекать документы. Он протягивал Джоэлу подписанные его предками старые завещания и просил признать подлинность каждого. Их уже приобщили к вещественным доказательствам, но Дэнлопу, чтобы приукрасить позицию, требовалось живое свидетельство. Его намерения не вызывали сомнений – он уже заявил, что Бэннинги на протяжении столетия передавали землю потомкам исключительно путем завещаний. Пит вступил во владение своими 640 акрами земли в 1932 году после того, как умерла его мать. Она унаследовала землю тремя годами ранее, когда скончался ее муж. Перед Джоэлом неспешно и основательно разворачивался последовательный ряд передачи правового титула и срез истории его рода. Он помнил его наизусть, как и тексты старых завещаний. Первыми в роду умирали мужчины, причем в молодом возрасте. И никто из принявших землю жен больше не вышел замуж.

– Таким образом, ваш отец был первым в роду, кто в обход жены передал землю детям, – произнес Дэнлоп. – Так?

– Да.

– Это вас не удивило?

– Ни для кого не секрет, сэр, что у моей матери проблемы. Но я не хотел бы в них вдаваться.

– Я вас об этом не просил.

Шли часы, и Дэнлоп упорно навязывал свою точку зрения: действия Пита вызывают подозрения на многих уровнях. Джоэл, Стелла, Флорри и даже Джон Уилбэнкс про себя признавали, что Пит Бэннинг подписал дарственную, желая защитить землю, поскольку замыслил убить Декстера Белла, а теперь это становилось очевидным каждому.

К полудню список свидетелей иссяк. Адвокаты сделали краткие замечания, и судья Рамболд сказал, что выдаст постановление «в будущем».

– Ваша честь, когда можно ждать постановления? – спросил Дэнлоп.

– Я не ограничен временны`м пределом! – раздраженно бросил судья. – Изучу документы и мои заметки и издам должным образом.

Дэнлоп не удержался и, пока не разошлась публика, заметил:

– Надеюсь, на это не потребуется много времени. Суд продолжался менее четырех часов, факты и мотивы ясны. К чему какие-то проволочки?

Судья побагровел и ткнул в адвоката кривым указательным пальцем.

– Здесь главный я, мистер Дэнлоп, и не прошу совета, как вести дела. Вы сказали достаточно.

Дэнлоп, как все местные юристы, знал, что Рамболд способен засесть на деле надолго. Правила не ставят временны`х рамок председателям судов справедливости, а Верховный суд, где всегда есть несколько таких судей, не склонен их устанавливать.

– Заседание закрыто! – объявил Рамболд, сверкая глазами на Дэнлопа, и стукнул молотком.



Джеки Белл и Эррол Маклиш покинули зал суда, не сказав никому ни слова, и направились прямо к машине. Проехали несколько миль до дома и пообедали с близкой подругой Джеки. Мира была ее источником информации о том, кто что сказал в церкви и какие слухи ходят по городу. И она не любила нового священника, которого поставили на место Декстера. Он мало кому нравился, и на него даже писали жалобы. Прихожане до сих пор скучали по Декстеру, хотя с момента его смерти прошло уже два года.

Мира не любила и Эррола Маклиша. У него были хитрые глаза и вялое рукопожатие. И он исподволь управлял Джеки. Он был адвокатом и человеком небедным, однако Миру не оставляли подозрения, что его истинный интерес – Джеки и то, что она сумеет вытрясти из Бэннингов.

Уж больно много он взял власти над Джеки, которая, по мнению Миры, так и не сумела оправиться после трагедии. Своей тревогой Мира поделилась, разумеется, по секрету с другими женщинами в церкви. И уже ходили слухи, будто Джеки метит завладеть землей Бэннигнов и их красивым домом, а заправляет всем Эррол Маклиш.

Из отеля «Бедфорд» просочился слух, что мистер и миссис Маклиш поселились в одном номере, хотя Джеки уверяла, что не собирается выходить замуж.

Пара не в браке в одном гостиничной комнате в Клэнтоне! И женщина – вдова священника!





Глава 42




Поезд из Мемфиса в Канзас-Сити тащился восемь с половиной часов и замучил частыми остановками. Но Джоэл и Стелла не жаловались. Наступило лето, они вырвались из дома и с фермы и ехали в первом классе, где носильщики, если их манили кивком, приносили охлажденное вино. Стелла читала сборник рассказов Юдоры Уэлти, а Джоэл пытался одолеть роман «Авесалом, Авесалом!». Он дважды видел Уильяма Фолкнера в Оксфорде, где его появление вряд ли заметили. Было известно, что Фолкнер любил ужинать поздно вечером в ресторане «Мэншн», рядом с площадью, и однажды Джоэл сидел совсем близко от него. Он мечтал до окончания юридического отделения научиться знакомиться с людьми и грезил тем, как выпьет виски на веранде великого человека и расскажет ему трагическую историю отца. Может, Фолкнер ее уже слышал и использует в каком-нибудь своем будущем романе.

У вокзала Канзас-Сити они взяли такси и приехали к скромному домику в центре города. Сюда после войны перебрались из Мемфиса дед и бабушка Суини. Джоэл и Стелла их никогда не навещали. Мало виделись с ними вообще и, когда подросли, поняли почему: отец по большому счету на них плевал, и это было обоюдным.

Суини не имели денег, однако постоянно стремились втереться в круги людей из высшего класса. Поэтому Лиза, когда училась в школе, так много времени проводила в «Пибоди». Родители давили на нее, а она, вместо того чтобы подцепить богатого парня из Мемфиса, забеременела от фермера из Миссисипи.

Как случалось часто с жителями Мемфиса, Суини смотрели сверху вниз на выходцев из Миссисипи. С Питом вели себя вежливо, но втайне надеялись, что, несмотря на его приятный внешний вид и аттестат Уэст-Пойнта, он не станет выбором их дочери. Они еще не успели ничего серьезно возразить, как Пит увел Лизу и женился на ней, чем глубоко их травмировал. Была ли дочь беременна, когда сбежала от них – этого родители не знали. Но вскоре на свет появился Джоэл, и четыре года они уверяли друзей, будто он родился через полных девять месяцев «после свадьбы».

Когда пришло известие, что Пит, вероятно, погиб, родители Лизы были слабым для нее утешением. Так, по крайней мере, считала она сама. Редко приезжали к ней на ферму. Но даже когда заглядывали к дочери, сразу стремились обратно. Они удивлялись, почему дочь решила жить в таком Богом забытом месте. Городские жители, Суини не могли оценить землю, урожай хлопка, стада, свежие яйца и овощи. Ужасались, что в этом месте для тяжелых работ на полях и по дому используют «цветных».

После войны мистера Суини перевели в Канзас-Сити, что он представлял как большое повышение, но на самом деле было отчаянной попыткой спасти работу. Новый дом оказался даже меньше того, что был в Мемфисе, но дочери из семьи ушли, а родителям много места не требовалось. У Лизы случился срыв, и ее отправили в Уитфилд. Суини никому не сказали, что младшую дочь поместили в дом для душевнобольных в глубинке Миссисипи. Они навестили ее лишь однажды и поразились тому, в каком она оказалась окружении.

Потом арестовали Пита, судили и казнили, и Суини порадовались, что они находятся дальше от Клэнтона.

Единственной формой общения с внуками были редкие письма. Годы пролетели, внуки выросли, и Суини решили, что им пора увидеться. Пригласили к себе и очень удивились, что Джоэл и Стелла решились приехать так издалека. За долгим обедом с исключительно безликой едой – бабушка никогда не любила готовить – они говорили о колледже, юридическом отделении и планах на будущее. Обсуждали Лизу. Стелла и Джоэл сообщили, что провели с ней два дня и заметили улучшение. Врачи были настроены на оптимистический лад и предположили, что это действует новое лекарство. Лиза прибавила в весе несколько фунтов. Суини хотели бы отправиться на юг встретиться с дочерью, но у папы было чрезвычайно много работы.

О юридических проблемах семейства Бэннингов не сказали ни слова – Суини было проще обсуждать себя и своих замечательных богатых друзей из Канзас-Сити. Жизнь здесь казалась им куда лучше, чем в Мемфисе. Они не могли поверить, что дети навсегда обосновались в Миссисипи.

Стелла заняла свободную спальню, а Джоэл устроился на диване. После тревожной ночи он проснулся от звуков в кухне и запаха кофе. Дед ел тост и торопливо листал утреннюю газету, а бабушка месила тесто. Поговорив пару минут, дед схватил портфель и устремился прочь – скорее попасть в контору, спасать на работе положение.

– Постоянно на службе, – прокомментировала бабушка. – Садись, давай побеседуем.

Вскоре к ним присоединилась Стелла, и они с удовольствием позавтракали оладьями с колбасой. Во время еды Стелла рассказала, какое задание получила на лето: их просили собрать как можно больше информации о здоровье и физическом состоянии ближайших родственников. Данные обсудят на занятиях и постараются предсказать продолжительность жизни каждого студента. Со стороны Бэннингов все выглядело весьма плачевно. Отец Пита умер от сердечного приступа в сорок девять лет, а мать от пневмонии – в пятьдесят. Тете Флорри исполнилось пятьдесят, и она была в добром здравии, но ни один Бэннинг – ни мужчина, ни женщина – за последнее столетие не дожил до семидесяти лет.

Джоэл пообещал, что поможет с проектом, и стал делать записи. Они вспомнили родителей деда и бабушки – никого из них не осталось в живых.

Миссис Суини было шестьдесят лет, и она утверждала, что прекрасно себя чувствует. Не болела и не принимала лекарств. У нее не находили ни рака, ни инфаркта, ни других серьезных недугов. Дважды ложилась в больницу рожать дочерей, и все. Она ненавидела больницы и старалась туда не попадать. Джоэл и Стелла заявили, что обрадовались тому, что унаследовали со стороны Суини более перспективные гены.



Если Нинева сказала правду, что было в ее характере, то возникал вопрос: зачем Лиза и Декстер Белл солгали, будто ездили к матери Лизы, у которой будто бы нашли рак и она умирала в мемфисской больнице? Почему скрыли это от детей и всех остальных?

И из этого следовал другой вопрос: как они на самом деле провели тот день?



Двух дней в Канзас-Сити оказалось вполне довольно. Бабушка отвезла внуков на станцию, и они обнялись. Прозвучали обещания вскоре снова увидеться и держать связь. В вагоне-ресторане Джоэл и Стелла, вздохнув с облегчением, попросили вина. Они остановились в отеле в Сент-Луисе. Джоэл хотел посмотреть в спортивном парке бейсбольный матч и настоял, чтобы сестра пошла с ним. Стелла не интересовалась бейсболом, однако отказать не сумела. Команда вышла на второе место, Стэн Мусиал находился в отличной форме, ведущим в лиге по ударам и хоумранам, что много значило для Джоэла. Оба с удовольствием посмотрели игру.

Из Сент-Луиса поехали на восток, сделали пересадки в Луисвилле и Питсбурге и вечером 17 июня оказались на вокзале Юнион-стейшн в Вашингтоне. В следующий понедельник у Стеллы начиналась стажировка в книжном издательстве, и ей требовалось подыскать недорогую комнату.

Неоплачиваемая практика Джоэла в конторе Уилбэнксов возобновлялась с его возвращением в Клэнтон, но он туда не стремился – был сыт по горло юриспруденцией и учебой на юридическом отделении и размышлял, не пропустить ли ему год или два. Поискать приключений на западе, где мог спрятаться от навалившихся проблем. Почему бы не половить форель в мелких горных речушках вместо просиживания брюк на скучных занятиях, угнетающих поездок к матери в Уитфилд и вечеров в красном коттедже с Флорри под аккомпанемент арий из опер?

Не было денег, и Джоэл купил обратный билет до Мемфиса. Первого класса. Он сидел в баре на вокзале и пил пиво, когда мимо прошла девушка. Короткие черные волосы, темные глаза, безукоризненные черты лица. Лет двадцати, настоящая красавица, все мужчины в баре провожали ее взглядами. Высокая, тонкая, с отличной фигурой. Она скрылась из виду, и Джоэл вернулся к своим заботам: надо же – денег не хватает, а покупает билет первого класса.

Допив пиво, он направился к выходу на платформу и снова увидел девушку. Повернул так, чтобы они встретились, и заметил пару мужчин, которые тоже оценивали ее взглядами. Вошел в вагон вслед за ней, сел рядом и, делая вид, будто ее не замечает, уткнулся в журнал. Они почти касались плечами. Джоэл скосил на нее глаза, в этот момент состав дернулся и тронулся в путь. В девушке текла какая-то экзотическая кровь, и результат получился потрясающим – Джоэл никогда не видел такого красивого лица. Она читала книгу в бумажном переплете и вела себя так, словно находилась одна в пустом вагоне. Наверное, защитный механизм, подумал Джоэл. Стоит выйти из дома, и мужчины следуют за ней толпой.

В вагоне стало жарко. Он встал и снял пиджак. Она подняла на него взгляд. Джоэл улыбнулся, девушка нет. Он сел и спросил:

– Куда вы едете?

От ее улыбки у него похолодело внутри.

– В Джексон.

На юге было несколько Джексонов, но все они по меньшей мере в тысяче миль. Если повезет, ему еще несколько часов сидеть с ней плечом к плечу.

– В Миссисипи?

– Да.

– Хорошо знаю этот город. Там ваш дом?

– Нет. Я из Билокси, но пару дней проведу в Джексоне.

Мягкий, приятный голос, выговор, как у жителей северной части побережья Мексиканского залива. Для остальной территории Миссисипи этот район был иным миром. Католический, под сильным влиянием французов, испанцев, креолов, индийцев и африканцев, он стал плавильным котлом, где растворялись итальянцы, югославы, ливийцы, китайцы и, как повсюду, ирландцы.

– Мне нравится Джексон. – Это было лишь отчасти правдой, но наступила очередь что-нибудь сказать ему.

– Нормальный город. – Девушка опустила книгу, что было явным сигналом, что она не прочь поболтать. – Где вы там тусуетесь?

Что было ответить? В Уитфилде, потому что там в дурдоме лежит его мать? Он назовет свое имя, а фамилию утаит. Таков был его защитный механизм.

– За «Гейдельбергом» есть тихий бар, он мне очень нравится. Меня зовут Джоэл.

– Я Мэри-Энн Малуф.

– Откуда приехали Малуфы?

– Мой отец ливанец, мать – ирландка.

– Доминантные гены победили. Вы очень красивы. – Джоэл сам не поверил, что мог сказать такое. Полный идиот!

Девушка улыбнулась, и его сердце екнуло.

– А вы куда едете? – спросила она.

– Выхожу в Мемфисе, но готов путешествовать в этом поезде до самого Марса, если вы будете рядом. А если серьезно, то возвращаюсь на юридический факультет университета Миссисипи. – Одна из причин не уходить с юридического отделения заключалась в том, что девушкам нравилось общаться с молодыми будущими адвокатами. Джоэл еще на первом курсе быстро это понял и при каждом удобном случае пользовался этой уловкой.

– Давно учитесь в университете Миссисипи? – поинтересовалась Мэри-Энн.

– Перешел на второй курс.

– А я вас там не замечала.

– Там – это где?

– На территории кампуса. Осенью пойду на второй курс.

В этой части университета училось четыре тысячи студентов, из них лишь пятнадцать процентов девушек. Как Джоэл мог ее пропустить?

– Мир тесен, – улыбнулся он. – Студенты-юристы сбиваются в одно место. – Он радовался удаче: компания красивой девушки ему обеспечена на десять часов. Но это не все: через пару месяцев они будут жить в одном кампусе.

– Что привело вас в Вашингтон?

– Помог сестре устроиться. Она приехала поработать на лето. А вас?

– Навещала своего жениха. Он трудится в сенатском комитете.

Какой удар – идиллии конец! Джоэл надеялся, что не нахмурился и не сморщился так, будто готов расплакаться. А сохранил прежнее выражение лица, в чем, правда, сомневался.

– Здорово, – сумел выговорить он. – Когда знаменательный день?

– Мы еще не думали. После того, как я окончу университет. Спешить некуда.

Совместное будущее исключалось, и они стали обсуждать планы на лето, учебу в университете и чем хотят заняться после получения диплома. Какой бы красивой ни была его соседка, Джоэл потерял к ней интерес и вскоре уснул.





Глава 43




Прошло три месяца, от Рамболда по делу не было вестей, и Берч Дэнлоп решил кое-что предпринять. Его действия никак не могли повлиять на ситуацию, но имели целью хотя бы побеспокоить председателя суда. В начале сентября он отправил прошение в Верховный суд штата, чтобы тот обязал Рамболда в течение тридцати дней издать постановление по делу. Ни в одном своде правил подобная петиция не только не разрешалась, но даже не упоминалась, и Дэнлоп прекрасно это знал. Однако он в ней отметил, что Рамболд проявляет пристрастие, и настаивал на том, чтобы судья взял самоотвод. Адвокат привел факты, отметил, что заседание длилось всего несколько часов, дело ясное и простое. И подытожил документ словами: «Список дел в двадцать втором округе невелик. Даже беглый просмотр подтверждает факт, что загрузка у председателя суда небольшая. Непостижимо, почему такой мудрый, уважаемый и опытный юрист, как Эббот Рамболд, не издал постановление в течение нескольких дней. Проволочка в три месяца – это неуважение к судящимся сторонам. Затянувшееся правосудие равносильно его отсутствию».

Джон Уилбэнкс порадовался дерзости оппонента и решил, что его план прекрасно работает. Верховный суд обойдется без комментариев, но будет предупрежден, что в данном деле что-то есть, вероятно, какие-нибудь местные нюансы. Уилбэнкс написал ответ на одной странице, в котором указал, что процессуальные нормы не допускают подобных петиций и не разрешают адвокатам устанавливать собственные правила.

Верховный суд не удостоил петицию ответом.

Через месяц, ничего не дождавшись от Рамболда, Дэнлоп повторил попытку. В ответе Уилбэнкса содержалось замечание, что легкомысленные петиции оппонента ведут к неоправданным расходам сторон на оплату адвокатов. Дэнлоп огрызнулся. Уилбэнкс опять дал отпор. Их возня не привлекла внимания Верховного суда. Рамболд продолжал пребывать в дреме.



Последнее занятие Джоэла в среду заканчивалось в час, и он взял в привычку ездить домой на ленч. Каждый раз Мариэтта готовила что-нибудь вкусное, и они с тетей Флорри ели на задней веранде под крики птиц. Кроме птичника, Флорри владела хлопковыми полями, где, как только похолодает, начнется уборка урожая. Они вели одни и те же разговоры: о Стелле, о Лизе, об университете, но никогда не касались судебных исков. Перспектива потери земли ими не обсуждалась.

После продолжительного ленча Джоэл остановился около дома Ниневы и Эймоса выяснить, как у них дела, и убедился, что ничто не изменилось – все по-прежнему. Он, как правило, встречался с Бафордом, чтобы поговорить об урожае. Часто в городе, когда Джоэл парковался на площади и шел на несколько часов в контору Уилбэнксов, Джон и Рассел поручали ему в свободное от занятий в университете время изучать дела и составлять их краткое изложение. Ближе к вечеру они выпивали виски на веранде. Потом он складывал папки и возвращался в Оксфорд.

После пары попыток Джоэл понял, что не может ночевать в своем доме. Слишком в нем было тихо, одиноко и тоскливо. Слишком много семейных фотографий в лучшие времена, служивших напоминанием того, что происходит сейчас. В кабинете на стене рядом со столом большой снимок отца в день выпуска из Уэст-Пойнта. Джоэлу он всегда нравился. А теперь так надрывал душу, что он не мог на него смотреть.

Они говорили со Стеллой, не сложить ли в коробки и не убрать ли в кладовую все снимки, книги и медали, но не собрались с духом. К тому же Лиза могла вернуться домой, и эти вещи будут для нее дорогими воспоминаниями.

Их милый дом оставался мрачным и безлюдным. Только Нинева заходила вытереть пыль и что-нибудь сделать по минимуму.

Каждый раз, попав на ферму, Джоэл стремился побыстрее уехать. Жизнь в родном доме не могла быть прежней. Отец умер, будущее матери неопределенно. Стелла стремится к яркой жизни на севере, подальше от округа Форд. Братья Уилбэнксы намекали, что после окончания университета Джоэл может рассчитывать на работу в их конторе, но это было невозможно. В Клэнтоне он навсегда останется сыном человека, которого казнили на электрическом стуле в зале суда.

Неужели они серьезно считают, что Джоэл сумеет заниматься юриспруденцией в зале, где убили его отца? Работать в городе, где половина жителей называют его отца убийцей, а другая половина уверена, что его мать крутила со священником роман?

Клэнтон был самым последним местом, где он согласился бы жить.

Зато Билокси казался многообещающим городком. Джоэл не бегал за Мэри-Энн Малуф, но знал, где она живет в общежитии и расписание ее занятий. Вооруженный этой информацией, он устроил пару «нечаянных» встреч в кампусе. Мэри-Энн как будто обрадовалась. А однажды, наблюдая за ней издалека, Джоэл разволновался, видя, сколько парней пытается ухаживать за ней. Когда 1 октября в город на матч приехала футбольная команда Кентукки, он пригласил Мэри-Энн на свидание. Она отказала, напомнив, что у нее есть жених. Он тоже приезжал в университет, и у него были тут друзья. Нельзя, чтобы ее заметили с кем-то другим.

Мэри-Энн не сказала, что ни с кем не хочет встречаться. Сказала только, что нельзя, чтобы ее с кем-нибудь увидели. Джоэл понял важную разницу. И ответил, что, по крайней мере, по его мнению, несправедливо, что такая привлекательная девушка ограничивает свою социальную жизнь в то время, как ее суженый вовсю развлекается в столице. Спросил, почему она не носит подаренного в честь помолвки кольца. Оказалось, у нее такого нет.

Джоэл настаивал на встрече, и Мэри-Энн в конце концов согласилась на ужин. Не на свидание – просто вместе поесть. Они встретились уже затемно у лицея, поехали на городскую площадь, оставили машину у универмага «Нейлсон» и прошли квартал вдоль Южного Ламара к «Мэншону» – единственному открытому в этот час ресторану. Как только они переступили порог, Джоэл сразу увидел Уильяма Фолкнера. Писатель сидел один за своим обычным столиком, ужинал и читал журнал.

Он только что опубликовал свой четырнадцатый роман «Осквернитель праха». Критик из мемфисского журнала написал неоднозначную рецензию, но важнее была информация из другой статьи: автор продал права «Метро-Голдуин-Майер» на производство фильма. Джоэл купил книгу в маленьком магазине в Джексоне, когда навещал мать. В Оксфорде в то время книжных лавок не было. Горожан не интересовало, что писал и публиковал самый знаменитый сын города.

В бумажном пакете Джоэла лежали две книги: новая нечитанная в твердой обложке «Осквернитель праха» и затрепанный отцовский экземпляр романа «Когда я умирала».

Ресторан в этот час был пуст, и Джоэл с Мэри-Энн сели так близко к Фолкнеру, как только позволяли правила приличия. Джоэл надеялся, что писатель заметит необычную девушку и захочет пофлиртовать, что за ним водилось, но Фолкнер был слишком увлечен чтением и ничего не замечал вокруг.

Они заказали холодный чай и блюдо с овощами и, тихо беседуя, ждали удобного момента. Джоэл не на шутку разволновался: перед ним сидела очаровательная девушка, а неподалеку – кумир, с кем он мечтал заговорить.

Фолкнер наполовину покончил с жареным цыпленком, сделал глоток персикового коблера и достал трубку. Оглянулся и наконец заметил Мэри-Энн. Джоэл удивился его неспешной реакции и явному интересу. Поигрывая трубкой, писатель осмотрел девушку с ног до головы. Джоэл вскочил, подошел и, извинившись за беспокойство, попросил Фолкнера подписать книгу «Когда я умирала», которую тоже очень любил, и свою собственную – «Осквернитель праха».

– Разумеется, – вежливо ответил Фолкнер и достал из кармана пиджака ручку.

– Меня зовут Джоэл Бэннинг, я студент юридического факультета.

– Рад познакомиться. А твою подругу? – Фолкнер улыбнулся девушке.

– Мэри-Энн Малуф, она тоже студентка.

– С каждым годом выглядят все моложе и моложе. – Фолкнер открыл первую книгу, написал свою фамилию маленькими печатными буквами и закрыл. Проделал то же самое со второй.

– Спасибо, мистер Фолкнер, – поблагодарил Джоэл. Больше он ничего не сумел придумать.

Стало ясно, что разговор исчерпан, и Джоэл вернулся на свое место. Ему не удалось обменяться рукопожатием с известным человеком, и он не сомневался, что Фолкнер сразу же забыл его имя.

Тем не менее он будет всю жизнь рассказывать об этой встрече.



В ноябре Берч Дэнлоп подал третью петицию, а в декабре – четвертую. Проволокитившись с делом полгода, председатель суда Рамболд решил, что пора озаботиться решением. На двух страницах он написал, что дарение земли Питом Бэннингом детям проведено должным образом и не может считаться мошенничеством. Он отказывает Джеки Белл в ее правопритязании на участок.

Ожидая подобного оборота, Берч Дэнлоп сразу подготовил петицию и отправил в Джексон, где Верховный суд был уже прекрасно знаком с фактами дела.

На рождественских каникулах Джоэл жил у Флорри, а в конторе Уилбэнксов трудился над ответом на петиции Дэнлопа. Юридическая подоплека вопроса изматывала и тревожила. С одной стороны, родители вправе дарить имущество детям. Но с другой, закон не одобрял тех, кто, передавая недвижимость, прятал ее от справедливых требований жертв. Не вызывало сомнений, что Пит решил избавиться от земли, прежде чем убить Декстера Белла.

Работая над текстом, Джоэл порой ощущал, что в кабинете вместе с ним присутствуют поколения Бэннингов. Те, кто расчистил землю, пахал на быках и мулах, терял всходы, когда их смывало водой и губили паразиты, докупал акры, если позволяли средства, занимал деньги в скудные годы и выплачивал долги в тучные. Предки рождались на земле и уходили в нее. И теперь, после сотни лет, земля принадлежала ему, и ее судьба зависела от его юридических способностей.

Предки лежали на кладбище под старым платаном, и их могилы обозначали ровные ряды надгробных камней. Следили ли их призраки за Джоэлом и молились ли за его победу?

Эти вопросы давили тяжелым грузом. Семья и без того унижена, потеря земли будет означать ее полный крах.

Угнетало также сознание, что много лет они со Стеллой рассчитывали только на доход от этой земли. Пусть они получат специальности и добьются успеха, но они выросли с верой, что семейная ферма всегда обеспечит им некий уровень поддержки. Взращенные на земле, они знали, что годы бывают урожайные и неурожайные, а рынок может лихорадить, и ничего не гарантировано. Однако земля принадлежала только им, ее ничто не обременяло, и это позволяло пережить неурожайные годы. Трудно представить, что семья может ее потерять.

Еще Джоэла тревожила мать. Она часто повторяла, что хочет вернуться домой и жить на ферме. Утверждала, что скучает по Ниневе, в чем Джоэл сильно сомневался. Мать скучала по ритуалам – своей работе в огороде, лошадям и друзьям. Если все это исчезнет, последствия будут катастрофическими. Каждый раз, когда Джоэл приезжал в лечебницу, доктор Хилсебек интересовался, как идут юридические дела, в которых совсем не разбирался.

В общем, Джоэл углублялся в тему и писал. Джон Уилбэнкс изучал его черновики, правил, часто комментировал. Он отправил документ 18 января, и с этого момента не оставалось ничего иного, как набраться терпения и ждать. Верховный суд мог рассмотреть дело через три месяца или через год.

В тот день Джоэл сложил бумаги, очистил стол и убрал маленький кабинет, в котором провел столько часов. Он уже попрощался с Флорри и планировал вечером выехать в Оксфорд к началу своего четвертого семестра на юридическом отделении. А пока присоединился на веранде к Джону Уилбэнксу, чтобы выпить виски. Погода выдалась не по сезону теплой, больше похожей на весеннюю.

Джон закурил сигару, предложил Джоэлу, но тот отказался. Они сделали еще по глотку виски «Джек Дэниелс».

– Жаль, что ты уезжаешь, – вздохнул адвокат.

– Мне тоже жаль, – покривил душой Джоэл.

– Приезжай летом на стажировку.

– Спасибо, я очень ценю ваше отношение. – Он не собирался возвращаться в Клэнтон ни летом, ни через год, ни через два, но считал, что Уилбэнксу пока рано говорить об этом. – Не исключено, что лето придется провести в университете, чтобы в следующем декабре завершить курс.

– К чему такая спешка? Наслаждайся учебой, сынок.

– Устал. Хочу начать карьеру.

– В таком случае, надеюсь, ты оценишь наше предложение о сотрудничестве.

К чему ходить вокруг да около? Отец никогда не играл словами, и его ценили за прямоту. Джоэл сделал большой глоток виски и решился:

– Мистер Уилбэнкс, я не уверен, что сумею заниматься юриспруденцией в этом городе. Когда я смотрю на здание суда – а его здесь видно со всех сторон, – то вспоминаю последние мгновения жизни отца. Вспоминаю, как он смело шел по улицам, среди толпы людей, ветеранов, приехавших отдать ему долг чести и поддержать, и как он поднимался по лестнице навстречу смерти. Его долгий путь в могилу. В зале суда я вижу только одно: как отца пристегивают к электрическому стулу.

– Я тебя понимаю, Джоэл, – проговорил адвокат.

– Уверен, этот образ никогда не сотрется из моей памяти. Как я буду представлять клиентов в этом зале?

– Понимаю.





Глава 44




28 марта, на тринадцатый месяц после суда в Оксфорде, пятый окружной апелляционный суд в Новом Орлеане утвердил вердикт, предписывающий стотысячную компенсацию за наступившую в результате противоправных действий смерть. Обсуждение было кратким, а голосование – единодушным. Вызывал недоумение размер суммы, однако никто не сочувствовал интересам богача, подло убившего своего пастора. Негодяй заранее задумал преступление, и семья жертвы сильно пострадала. Присяжные ознакомились с делом, выслушали свидетелей, изучили документы, все обсудили и утвердили вердикт по всем статьям.

Их решение потрясло Бэннингов. Братья Уилбэнксы и Джоэл считали, что вердикт поддержат, но сумму, разумеется, снизят. Штрафная компенсация за нанесение ущерба размером в 50 тысяч долларов – неслыханная величина. Учитывая стоимость земли и другой недвижимости Пита, сумму всего в пятьдесят тысяч можно было бы одолеть. Но плюс еще пятьдесят – это уже неподъемно.

Теперь судьба земли была исключительно в руках Верховного суда штата Миссисипи. Если он поддержит заключение Рамболда, что дарение было законным, Джоэл и Стелла сохранят землю. Берчу Дэнлопу со своим теперешним закадычным клиентом, чтобы выцарапать какие-то деньги, придется нападать на другие активы Пита: банковские счета, сельскохозяйственное оборудование, скот, автомобили. Если же отвергнет, земля будет считаться собственностью Пита и превратится в объект постановления вердикта. Потеряно будет все: и дом, и даже мебель.

С помощью Джоэла Джон Уилбэнкс подготовил апелляцию на постановление пятого окружного суда в Верховный суд США. Пустая трата сил. Но на время займет Дэнлопа и позволит выиграть несколько месяцев. Тот будет требовать 100 тысяч долларов. Уилбэнкс обратится в окружной суд, «разбудит» Рамболда, и тот издаст судебный запрет. После короткого заседания снова вынесет решение в пользу Бэннингов. Дэнлоп обратится с петицией в Верховный суд штата Миссисипи, а Уилбэнкс будет сопротивляться.

За этими атаками и контратаками Джоэл наблюдал с безопасной позиции – из своей квартирки над гаражом в Оксфорде. За десять долларов в месяц он снял и сам гараж и на отцовском пикапе «форд» начал перевозить туда из дома мебель. Ниневе это не понравилось, однако она промолчала.

В середине мая Джоэл и Флорри погрузились в «линкольн» 1939 года и пустились в долгий путь в Виргинию. По дороге остановились в отеле «Роанок», где выступили в роли хозяев на организованной для Стеллы и ее друзей из Холлинза вечеринке. В прекрасный весенний день они с другими гордыми родителями смотрели, как Стелле вручают диплом в области английской литературы. А на следующий день, когда дамы пили чай в тени, Джоэл носил из общежития в машину коробки и пакеты. Когда все было уложено и он изрядно выдохся, Стелла попрощалась с любимым колледжем и подругами. Джоэл никогда не видел столько слез, даже на похоронах.

С женщинами на заднем сиденье и таким количеством багажа, что закрывал зеркала заднего вида, они тронулись из Холлинза на север. Через три часа заблудились в Ричмонде, но вскоре выехали на окраину и поели на площадке для барбекю. Горожанин показал им дорогу, и после непродолжительного отдыха они снова оказались на шоссе и двинулись в сторону Вашингтона.

Стратегический план Стеллы был таков: жить в Нью-Йорке, работать в журнале, писать. Но от задуманного до реальности требуется много времени. В редакциях имелось мало вакансий, зато в школах не хватало молодых учителей. Школа Святой Агнессы в Александрии была дневным учебным заведением и одновременно интернатом для девочек. Она предлагала место учителя английского языка для девятиклассниц и одновременно куратора в общежитии. Пока Стелла и Флорри пили чай с директрисой, Джоэл сгружал коробки и пакеты в душную комнатенку, которая была даже меньше предыдущей.

Школа позволила ему поставить машину в безопасном месте. За 10 долларов дворник согласился следить за давлением в шинах и раз в день проворачивать рукояткой мотор. Они вызвали такси, переехали через Потомак и на вашингтонском вокзале Юнион-стейшн сели в идущий в Нью-Йорк поезд.



Они решили потратить какую-то часть из оставшихся денег прежде, чем их захапают Берч Дэнлоп и его жадные клиенты. Стелла завершила учебу и получила работу. Джоэлу остался на юридическом факультете последний год, и он тоже собирался куда-нибудь устроиться. Земля Флорри стервятникам не по зубам, и у нее сохранились какие-то накопления. Лето 1949 года, наверное, последнее, когда они вместе. Так почему бы не провести его достойно?

В порту Южного Манхэттена они сели на плывущий в Лондон лайнер и две недели отдыхали и читали, забыв про все свои домашние печали. На палубе Джоэл и Стелла впервые заметили, насколько сдала Флорри. Она всегда была тучной, но оставалась подвижной и энергичной. А теперь едва волочила ноги и после короткой прогулки начинала задыхаться. Флорри было всего пятьдесят лет, но она как-то резко постарела и осунулась.

В Лондоне они остановились в отеле «Сент-Реджис», побродили по городу и поехали в Эдинбург. Путешествовали по горной Шотландии, а когда устали от замков, поместий и винных заводов, вернулись в Лондон, пару дней отдохнули и отправились в Париж.

Стелла и Джоэл пили кофе в вестибюле отеля «Лютеция», когда пришла новость. Флорри плохо себя чувствовала и решила утром отдохнуть и никуда не выходить. Носильщик подал им телеграмму. Джон Уилбэнкс сообщал, что Верховный суд штата Миссисипи голосованием семь против двух отменил решение Рамболда. Передачу земли признали юридически несостоятельной. Согласно этому решению, земля осталась во владении отца и, таким образом, была подвержена претензиям и удержанию собственности.

– Решение отменено, – повторил, не веря своим глазам, Джоэл.

– Что это значит? – спросила Стелла.

– Это значит, что делу конец. Верховный суд считает, что Рамболд не прав, и принимает решение закрыть дело без слушаний.

– А апелляция?

– Да, мы подадим еще одну апелляцию в Верховный суд США, чтобы выиграть время, а тем временем обсудим с Уилбэнксом банкротство.

Они пили кофе и смотрели на людей в роскошном вестибюле.

– Ответь мне честно, – произнесла Стелла. – Это означает, что настанет день, когда Джеки Белл с детьми вселится в наш дом?

– Не исключено, но я до сих пор в это не верю. В какой-то момент Джон Уилбэнкс сядет с ее адвокатом, нажмет на него и все уладит.

– Каким образом?

– Мы предложим наличные.

– По-моему, мы уже пытались это сделать.

– Пытались, но от суммы 25 тысяч долларов они отказались. Теперь урегулирование стоит дороже.

– Сколько?

– Не знаю. Это будет зависеть оттого, сколько денег останется на счетах и сколько мы сумеем выручить за землю.

– Ты в самом деле хочешь заложить ее? Помнишь же, как отец ненавидел банки!

– У нас нет выбора.



В постановлении Верховного суда штата значилось, что поведение Пита Бэннинга можно считать мошенническим, исходя из следующего: во‐первых, он получал выгоду от земли, поскольку жил на ней, возделывал и имел прибыль. Во-вторых, он ничего не получил оттого, что передал ее детям. В-третьих, передача собственности родственникам всегда подозрительна. В-четвертых, в момент подписания дарственной Бэннинг полагал, что настанет момент, когда в результате его действий его начнут преследовать кредиторы.

Джон Уилбэнкс, перечитав документ десятки раз, нашел логику суда основательной. Оставалась последняя попытка – обратиться с апелляцией в Верховный суд США, с минимальными шансами выиграть дело. Он проконсультировался с приятелем в Мемфисе, который считался специалистом по банкротствам, и разговор получился неутешительным. Подвергнуть собственность Пита Бэннинга банкротству означало отсрочку окончательного краха, но не успех.

Уилбэнкс вернулся в суд, и Рамболд, разумеется, выполнил все, что он просил. Дэнлоп ответил кучей апелляций. Даже такой повязанный судья, как Рамболд, не мог предотвратить неизбежного.

После слушаний невозмутимый и еще более уверенный в себе Дэнлоп пообщался с Уилбэнксом и сделал ему предложение. Хватит увеличивать адвокатские расходы – пора взглянуть правде в глаза. Апелляции ни к чему не приведут, и банкротство тоже. Почему бы просто не отдать Джеки Белл землю – все 640 акров – плюс дом с мебелью? Если Бэннинги на это согласятся, то она откажется от претензий на банковские счета.

Уилбэнкс поморщился и, уходя, бросил:

– Бэннинги, прежде чем подписать такой документ, сожгут и дом, и урожай!

– Отлично, – кивнул Дэнлоп. – Только напомните своим клиентам, что поджог – это карающееся длительным тюремным сроком уголовное преступление.



Когда в конце июля Джоэл и Флорри пересекли границу штата Миссисипи, то, как обычно, стали присматриваться к тому, каков урожай, и поняли, что он отнюдь не обнадеживающий. Весной сильные дожди задержали сев, и в те два месяца, которые они провели в Англии и Европе, погода была не на стороне землепашцев. В хорошие годы хлопок к 4 июля зацветал, а на День труда вырастал до груди. Теперь же урожай был самым плохим за несколько лет. И чем дальше они продвигались на север Миссисипи, тем казался все хуже. Ни цветочка, стебли едва до колена. В низинах целые акры вымыло водой.[11]

Нинева заварила кофе и спросила, как они съездили. Они поинтересовались, какой была погода, и получили целый ворох жалоб. Чуть не каждый день дождь, и даже если его не было, небо затягивали облака. Хлопок нуждается в длинной череде сухих дней и жарком солнце. Погода убивала урожай. Эймос изо всех сил трудился в огороде, но результат был намного хуже обычного.

За что такое наказание? Неужели на ферме Бэннингов и без того не хватает проблем?

Джоэл отвез Флорри в красный коттедж, они пили на веранде, смотрели на жалкие поля и жалели, что не остались в Шотландии.



Джон Уилбэнкс хотел поговорить с Джоэлом, и как бы тот ни противился встрече с его адвокатской конторой, судом и всем, что связано с центром Клэнтона, у него не оставалось выбора. Они встретились в большой комнате для заседаний на первом этаже – верный знак, что беседа предстояла важной. К ним присоединился и Рассел, что только подтверждало этот вывод.

Братья закурили: Джон – короткую черную сигару, а Рассел – сигарету. Джоэл курить отказался, заявил, что пришел к ним подышать воздухом.

Джон обрисовал положение. Они написали две ничего не значащие апелляции в Верховный суд, которые, надо полагать, в течение двух месяцев, как только у чиновников дойдут до них руки, будут отвергнуты. Суду нет смысла проявлять к делу интерес. Берч Дэнлоп закинул удочку в виде требования ста тысяч долларов и будет терпеливо ждать, пока Бэннинги не исчерпают все возможности юридического маневрирования и не выбросят белый флаг.

– А что насчет банкротства? – спросил Джоэл.

– Ничего не даст, поскольку собственность не обанкрочена. Мы можем попытаться потянуть время. Однако Дэнлоп даже не станет обращаться к судье по делам банкротств. И еще, в случае банкротства придется назначать доверенное лицо, и назначать его будем не мы, а суд.

Рассел выпустил клуб дыма и добавил:

– Существует большая вероятность, что доверенное лицо потребует передать право душеприказчицы от Флорри назначенному по постановлению суда кредитору, то есть Джеки Белл.

– Не удивлюсь, – кивнул Джоэл.

– И вот еще что, – продолжил Рассел. – Надо же заплатить и нам. Наш счет вырос до семи тысяч долларов. Не уверен, что такие деньги найдутся. Мы, надеясь на чудо, рассылали петиции направо и налево, и это съедало много нашего времени. Банкротство в качестве тактики проволочек потребует еще больше.

– Понимаю.

– Мы в тупике, Джоэл, – сказал Джон. – Остается одно: постараться прийти с нашими оппонентами к соглашению. Последняя мысль такова: спасти землю можно, только заложив оба участка – и Пита, и Флорри. Все двенадцать тысяч акров. Выручить, сколько получится, и предложить Дэнлопу.

– Сколько же это будет? – спросил Джоэл.

– Дом оценивают в тридцать тысяч. Землю примерно по сотне баксов за акр, но столько на рынке не получить. Как известно, под севом лишь тысяча акров. Ни один банк, учитывая риски, не предложит полной стоимости. Пит получал прибыль или обходился без потерь, потому что его земля ничем не была обременена, потому что он считал каждый цент, трудился до десятого пота и заставлял трудиться других. Когда же земля в закладе, пара таких плохих урожаев, как нынешний, и банки заговорят о лишении права выкупа закладной. Здесь постоянно это случается, даже в хорошие годы.

– Мы говорили с нашим братом из банка, – подключился к разговору Рассел. – Он считает сделку не перспективной. Если бы дело на ферме подхлестывал Пит, все было бы намного привлекательнее. Но Пит умер, а ты не фермер. Лиза сумасшедшая. Банки будут сторониться этой сделки.

– Сколько готов предложить ваш брат? – спросил Джоэл.

– Самое большее – семьдесят пять тысяч, – ответил Джон.

– И за эту сумму я бы не поручился, – добавил Рассел. – Есть еще одна очевидная проблема. Наша адвокатская контора представляет вашу семью, и она же представляет банк. Если случится дефолт, возникнет конфликт интересов, и мы окажемся в трудном положении.

– С другим городским банком мы эту тему не обсуждали, – продолжил Джон. – Думаю, они не откликнутся. Как тебе известно, существует конкуренция семей. Однако мы можем связаться с более крупным банком в Тупело.

Джоэл встал и прошелся по комнате.

– Я не могу просить Флорри заложить землю. Это уже слишком. Земля – все, что у нее осталось. Куда ей деваться, если ее не будет? Не могу. Не буду.

Джон стряхнул с сигары пепел.

– Тогда такой план. Скажи, что о нем думаешь, и мы сядем и все обсудим с Дэнлопом. Скорее всего ему не заплатили ни цента, и он может быть заинтересован уладить проблему деньгами. Начну с пятидесяти тысяч долларов и посмотрю его реакцию. Пятьдесят осилишь?

– Думаю, что да, – ответил Джоэл. – Но мне становится не по себе от мысли, что придется столько отдать.

– Неудивительно. Но зато вы со Стеллой сохраните землю.

– А если они запросят слишком много?

– Посмотрим. Давай проведем первый раунд переговоров. Буду притворяться беднейшим из бедных.





Глава 45




В изнуряющей августовской жаре находиться в маленькой комнатке Лизы стало совершенно невыносимо. Не было никакого окна, откуда мог подуть ветерок и разогнать удушающую влажность, – только маленький коробчатый вентилятор, который Джоэл привез матери прошлым летом. Через несколько минут и Джоэл, и Лиза вспотели и решили пойти поискать убежище в тени. Лиза ходила нормально – ее состояние, по крайней мере физическое, в последнее время стало лучше. Она прибавила несколько фунтов, хотя по-прежнему мало ела. Иногда ее аппетит возбуждал «торазин». Явно успокаивал, и Лиза не металась до бесконечности и не тянула себя за волосы. Всех, кто к ней теперь приходил, она встречала радостной улыбкой.

Доктор Хилсебек продолжал утверждать, что доволен ее прогрессом, но Джоэл потерял надежду, что мать настолько поправится, что сможет покинуть лечебницу. За три года она превратилась в ее дом. Да, ей стало лучше, но предстоял еще долгий путь.

Они вышли из здания и направились к пруду, где сели за уличный стол в тени дуба. Солнце нещадно палило, воздух настолько разогрелся, что стал будто неподвижным. В отличие от прошлых приездов этого Джоэл ждал, поскольку хотел о многом поговорить. Он живо рассказал матери о путешествии в Нью-Йорк, Лондон, Шотландию и Париж. Лиза слушала с милой улыбкой, которая надрывала ему душу, потому что это было все, на что она могла надеяться. Мать домой не вернется. Дом был запретной темой, которой Джоэл не мог касаться.



Он вселился в номер в дешевом туристическом мотеле у побережья в Билокси и отправился искать Мэри-Энн Малуф, теперь больше не невесты парня из Вашингтона. В прошлом году они часто встречались, главным образом потому, что Джоэл никуда не уезжал. Убегали из университета поужинать, пару раз ездили в Мемфис, где их не могли увидеть вместе. Джоэл уговаривал Мэри-Энн забыть о хлыще из Вашингтона и обратить внимание на настоящего мужчину.

Летом Мэри-Энн несколько часов в неделю работала в магазине одежды на Мэйн-стрит и приятно удивилась, увидев в дверях Джоэла. Он довольно долго крутился в зале, и даже ее хозяин обратил на него внимание. После работы она выпила с ним содовой, и они обсудили визит Джоэла к ее родителям. Это он настаивал на том, чтобы познакомиться с ними. Мэри-Энн сомневалась. Родителям нравился ее жених, и они могли не понять дочь, если та приведет в дом нового ухажера.

Джоэл скитался по побережью – домой ехать не хотелось, работу найти не получалось. Он постучал в двери двух-трех юридических контор. С ним побеседовали, однако ничего не предложили. Чем дольше Джоэл там оставался, тем ему больше нравился Билокси: смешанный люд, в кафе любые сорта свежей рыбы, в барах свободно подают алкоголь, качающиеся в бухте лодки, спокойная атмосфера, какая бывает на океанском побережье. И чем дольше он охотился на Мэри-Энн, тем сильнее хотел поймать ее в свои сети.



Берч Дэнлоп провел август в Монтане, подальше от жары. В контору вернулся после Дня труда, полный энергии желания заработать. Ближайшей целью было дело Бэннинга. В суде, безраздельной вотчине председателя Аббота Рамболта, он подал иск на лишение права выкупа закладной на землю Бэннинга. Выбора не оставалось – полагалось это сделать в округе Форд. Закон был предельно ясен. Настолько ясен, что Берч недоумевал, как судье удается так манипулировать в пользу оппонентов.

Неделей позже он приглашал в комнату для переговоров своего приятеля Джона Уилбэнкса, приехавшего в Тупело начать дискуссию по урегулированию тяжбы. Или, как заявил Дэнлоп своему доверителю Эрролу Маклишу, – просить пощады.

Он заранее решил, что никакой пощады не будет.

Берч заварил кофе и предложил Уилбэнксу сесть за красивый стол. Сам сел напротив, а справа от гостя расположился Маклиш, на которого Уилбэнкс стал сразу посматривать с презрением.

Дэнлоп закурил сигару и после нескольких ничего не значащих фраз произнес:

– Джон, у вас есть деньги. Так почему бы вам не открыть, что у вас на уме.

– Разумеется. Мои клиенты хотят сохранить родовую землю, и они устали от того, что им постоянно приходится платить мне.

– Вы проделали много работы, в которой не было никакой необходимости. Мы беспокоились по поводу вашего гонорара. Деньги-то берутся из собственности вашего клиента.

– Послушайте, Берч, волнуйтесь о своем гонораре, а мой оставьте мне. Так будет по-честному.

Дэнлоп расхохотался, словно ему рассказали смешной анекдот.

– По-честному. Продолжайте.

– В собственности клиента наличных немного. То, что мы вам предлагаем, берется под залог земли и дома.

– Назовите сумму.

– Она зависит от того, какой доход может ежегодно давать ферма, чтобы обслуживать залог. В этом году урожай провальный. Получается рискованный бизнес. Моя семья десятилетиями выращивала хлопок, и я всегда задавал себе вопрос: стоило ли.

– Ваша семья процветает, Джон.

– В некоторых делах, да. Бэннинги рассчитывают получить пятьдесят тысяч долларов и выдержать залог. Это самое большее.

Дэнлоп широко улыбнулся, словно первый раунд переговоров ему понравился.

– Джон, они владеют двенадцатью тысячами акров ничем не обремененной плодородной фермерской земли, у них лучший в округе дом, плюс постройки, сельхозинвентарь, скот и сколько там негров?

– Людьми они не владеют.

– В практических целях – да. Пятьдесят – это просто смешно. Я считал, Джон, что мы собрались для серьезного обсуждения.

– Разве серьезно, если вы включаете в размер участка часть, принадлежащую Флорри Бэннинг? Это ровно половина. Она не вовлечена в тяжбу. И все, о чем мы с вами говорим, ее не касается.

– Не торопитесь, Джон. Пит Бэннинг обрабатывал часть сестры, так же, как свою, и отдавал ей половину дохода от урожая. Оба участка достались из одного источника – их родителей, дедов и так далее.

– Абсурд, Берч. Флорри не имеет никакого отношения к убийству Декстера Белла, и вам это прекрасно известно. Полагать, что ее земля на кону – смешно. Если вы считаете иначе, попробуйте лишить ее права пользования.

– Не сумеем, пока старина Рамболд у вас в кармане.

– Он прекрасный юрист, – улыбнулся Джон. – Один из лучших.

– Возможно. Только члены Верховного суда в Джексоне не разделяют вашего мнения.

– Я выложил цифры на стол. Настала ваша очередь.

– По крайней мере, сто тысяч, – холодно объявил Маклиш. – Говоря без обиняков, Джеки заслуживает большего, поскольку нам еще надо заплатить мистеру Дэнлопу.

– Сто двадцать, – уточнил Берч. – Я выиграл дело честно и справедливо. Чертовски много потрудился на клиентку и не хочу, чтобы Джеки платила из того, что причитается ей.

– Вы проделали превосходную работу, Берч, никто не спорит. Но ваша цифра намного выше той, которую мы можем осилить. Ни один банк не даст за землю и дом больше семидесяти пяти тысяч. Участок Флорри не обсуждается.

– Вы предлагаете семьдесят пять тысяч долларов? – уточнил Дэнлоп.

– Пока нет. А вы бы взяли, если бы они были на столе?

– Нет, – покачал головой Маклиш.

Оба адвоката знали толк в переговорах, и было очевидно, кто берет верх. Джон понимал: если плывешь против течения, бывает полезно замутить воду.

– Поймите, Берч, дети хотят сохранить дом. Их единственный, другого у них нет. Вам известно, в каком печальном положении находится их мать. Не исключено, что настанет день, и она захочет вернуться домой. Мы можем обсудить вопрос о том, чтобы отделить дом и другие постройки от земли? Судя по плану, под домом, садами и амбарами всего четыре акра, все остальное достанется вашей клиентке.

– Нам ферма минус четыре акра? – уточнил Дэнлоп.

– Нечто вроде этого. Я только ищу альтернативные варианты.

– Сколько они готовы заплатить за четыре акра?

– Дом оценен в тридцать тысяч, что, конечно, по высшему уровню. Двум милым детям надо где-то ютиться.

– Как они собираются обслуживать залог за дом?

– Хороший вопрос. Мы его обсудим. Может, поможет Флорри.

Главным препятствием к этому предложению было то, о котором не упомянули: Джеки Белл хотела завладеть домом. На самом деле она желала получить дом гораздо больше, чем землю. Ее приятель вообразил себя джентльменом-фермером и уже подсчитывал доход. А Джеки стремилась обзавестись уютным жилищем.

Маклиш снова покачал головой:

– Не пойдет. Те четыре акра стоят почти столько же, сколько вся остальная земля. Мы не согласны. – Он говорил с видом человека, достойного выигранной награды – поместья одного из лучших людей, каких только знал Уилбэнкс. Он презирал Маклиша за его надменность и высокомерие.

– Похоже, нам больше нечего обсуждать, – заявил он.



В конце сентября Верховный суд США отверг просьбы о слушаниях: сначала забил последний гвоздь в гроб апелляций Бэннингов на федеральный суд, а на следующий день похоронил апелляцию на отмену судом Миссисипи постановления Рамболда.

Дэнлопу открылась возможность потребовать лишить оппонента права выкупа закладной. Вернее, могла бы открыться, если бы на пути не встал судья Рамболд. Почти глухой, он ничего не хотел слышать.

А вскоре умер. 9 октября 1949 года Эббот Рамболд скончался в возрасте восьмидесяти одного года. Он ушел мирно, во сне или, как сказали бы цветные: «проснулся мертвым». За тридцать семь лет службы Рамболд добился должности председателя суда штата. Джоэл приехал из университета на похороны на кладбище в первой баптистской церкви, где также присутствовали Джон и Рассел Уилбэнксы.

Служба превратилась в дань человеку, прожившему долгую, счастливую и продуктивную жизнь. Слез было мало, зато много юмора и понимания, что один из Господних святых возвратился домой.

Следующие похороны, на которых предстояло присутствовать Джоэлу, стали совершенно иными.





Глава 46




Чтобы скрасить монотонность будней и облегчить путь пациентов к выздоровлению, врачи и администрация Уитфилда организовывали посещения кинотеатра «Парамаунт» на Ист-Кэпитол-стрит в Джексоне. Каждое утро автобус без таблички останавливался около тротуара в квартале от здания, и из салона выходили около двадцати больных. Их сопровождали служители и нянечки, и, оказавшись на улице, они старались выглядеть, как все остальные. На них была обычная одежда, и они легко смешивались с толпой. Неопытный глаз никогда бы не заметил, что они лечатся от серьезных душевных недугов.

Лиза любила кино и при каждой возможности присоединялась к группе. Причесывалась, пудрилась, красила губы, надевала одно из платьев, которые присылала ей Стелла. «Парамаунт» показывал «Ребро Адама» – комедию со Спенсером Трэйси и Кэтрин Хэпберн, и к часу дня в фойе было много народа. Старшая сестра купила билеты и проводила пациентов к двум рядам кресел. Слева от Лизы сидела пожилая дама по имени Беверли, давным-давно поступившая в лечебницу, справа – грустная молодая женщина, обычно засыпавшая во время сеанса.

Через пятнадцать минут после начала сеанса Лиза шепнула Беверли, что ей нужно в туалет. Выйдя из прохода, сказала то же сестре и покинула зал. А затем и кинотеатр.

Прошла два квартала по Ист-Кэпитал к Милл-стрит и оказалась на центральном вокзале Иллинойса, где взяла билет в вагон второго класса на поезд в час пятьдесят до Мемфиса. Ее рука дрожала, и Лизе пришлось сесть. Вокзал был практически пуст, и она нашла кресло далеко от всех остальных. Долго тяжело дышала, а когда пришла в себя, достала из маленького кармана сложенный лист бумаги. Под заголовком «Что делать дальше» она неделями сочиняла инструкцию себе – боялась, что, растерявшись, не будет знать, как поступить, и ей потребуются указания. Лиза перечитала текст и положила бумажку в карман. Затем вышла из здания вокзала, миновала квартал по Милл-стрит и оказалась в универмаге, где купила дешевую сумку, еще более дешевую соломенную шляпу и журнал. Положила в сумку оставшиеся деньги, пузырек с таблетками, губную помаду и поспешила обратно на вокзал. Пока ждала поезд, опять перечитала свою инструкцию и улыбнулась тому, что все получается удачно. При этом постоянно поглядывала на дверь, не появится ли кто-нибудь из больницы. Никто не появился.

Сопровождавшая пациентов в кинотеатр сестра увлеклась комедией и забыла о том, что Лиза ушла в туалет. А когда наконец вспомнила, побежала искать и, не обнаружив ее, с помощью двух санитаров принялась осматривать кинотеатр. Сеанс собрал много зрителей, но в фойе никто не помнил, чтобы во время демонстрации фильма из здания выходила худенькая женщина в желтом платье. Бросились из кинотеатра на улицы, и один из санитаров заглянул на вокзал. К тому времени Лиза уже час ехала на север и, сжимая в руке инструкцию, сидела одна у окна и смотрела на мелькающие сельские пейзажи. Она находилась три с половиной года взаперти, и теперь ей приходилось бороться со звуками и картинами реального мира.

Позвонили в полицию, известили доктора Хилсебека. Все встревожились, но панике не поддались. Лиза ни для кого не представляла угрозы и была достаточно стабильна, чтобы хотя бы несколько часов позаботиться о себе. Врач не хотел тревожить родных, демонстрировать некомпетентность своего персонала и медлил со звонком Джоэлу, Флорри и шерифу Никсу Гридли.

Лиза купила билет за наличные, не оставив в кассе следов. Но кассирша запомнила женщину и сообщила, что пассажирка направлялась на север в Мемфис.

Кинофильм закончился, и автобусу следовало возвращаться в Уитфилд.

Когда в четыре пятнадцать поезд прибыл на шестую станцию Бейтсвилл, Лиза решила сойти. Она понимала, что ее ищут и станут осматривать поезда и автобусы. У вокзала стояли два такси – оба старые, довоенные седана, которые выглядели еще менее надежными, чем их прислонившиеся к бамперу водители. Лиза спросила первого, сможет ли он доставить ее в Клэнтон, который находился от этого города в полутора часах езды. Она предложила 10 долларов, но шофер беспокоился за ненадежные шины. Второй сказал, что повезет за пятнадцать. Его шины выглядели еще хуже, но выбора у Лизы не было.

Когда она устроилась на заднем сиденье, водитель спросил:

– Никакого багажа?

– Нет. Путешествую налегке, – ответила Лиза.

Шофер сел за руль и, взглянув в зеркало заднего вида, заметил:

– Какое симпатичное у вас платье.

Лиза подняла сумку:

– Куда бы я ни ехала, у меня всегда здесь «кольт», и я умею с ним обращаться. Только попробуй что-нибудь учудить – горько пожалеешь.

– Простите, мэм. – За городом, шофер решился снова заговорить: – Можно включить радио?

– Ради бога.

Он включил приемник и, покрутив ручку настройки, нашел сельскую радиостанцию неподалеку от Мемфиса.



Уже стемнело, когда Хилсебек наконец связался с Джоэлом. Объяснил, что случилось, и признался, что поиски ни к чему не привели. Пропажа матери поразила Джоэла – он решил, что она задумала бегство заранее. Испугавшись, он не знал, как поступить. Ехать в Джексон, помогать поискам? Или в Мемфис, куда, как полагали, она уехала? Или оставаться на месте и ждать? Он позвонил Стелле и заверил, что все будет хорошо. Надо было позвонить Флорри, но Джоэл решил подождать. Ее аппарат был по-прежнему на общей вместе с дюжиной других телефонов линии, и каждый абонент мог подслушать новость: Лиза Бэннинг сбежала из Уитфилда.

Джоэл бродил по квартире, ожидая сообщения, что мать нашла и все уладилось. Позвонил в отделение шерифа в Клэнтоне, но там никто не ответил. Видимо, Тик Поли так крепко спал, что невозможно добудиться. Даже если все заключенные убегут из тюрьмы, он все равно не услышал бы.

Удалось дозвониться по домашнему телефону Никсу Гридли. Тот посочувствовал и сказал, что съездит проинформировать Флорри.



Когда такси оказалось на длинной подъездной дорожке к поместью Бэннингов, Лиза велела водителю остановиться. Поблагодарила, заплатила 15 долларов и вылезла из машины. Автомобиль уехал, а она медленно побрела в кромешной тьме, едва различая перед собой путь. Ни в доме, ни в постройках не горели огни. Лишь в окнах маленького флигеля, где жили Эймос и Нинева, теплился тусклый свет. В темноте появились очертания дома. Лиза пересекла переднюю лужайку, поднялась на крыльцо и потрясла ручку двери. Дверь была заперта – весьма необычно для сельской местности, где никто не закрывал двери на замки.

Лизе очень хотелось посмотреть, что за три с половиной года ее отсутствия произошло с клумбами и кустами, но не было никакого света – даже луну закрывали облака. Она чуть ступила в сторону и увидела грузовик Пита на том самом месте, где он его оставил. Насколько Лиза знала, Джоэл ездил на «понтиаке». На заднем дворе пришлось идти по сухой траве. Ветер дул с запада, и Лиза поежилась, потирая руки. Задняя дверь в кухню оказалась незапертой. Она вошла в дом и замерла от знакомого терпкого аромата кофе, сигаретного дыма, копченого сала, фруктовых пирогов, студня из говядины и оленины, который по несколько дней держала на плите Нинева, печеных помидор и десятка других овощей, запаха стоявших в углу кожаных сапог Пита и самой Ниневы.

В темноте она слышала голоса детей – вот они хихикают за завтраком, вот их отгоняет от плиты Нинева. Видела Пита – как он сидит за столом, пьет кофе, курит сигарету и читает ежедневную газету Тупело. Облако открыло луну, и ее луч проник в окно. Лиза прищурилась, чтобы рассмотреть кухню, а в ней – свою прежнюю жизнь. Как можно глубже вдохнула ее сладкие запахи.

Она вытерла слезы и решила света не зажигать. Никому не известно, что она здесь – свет только привлечет внимание. Но одновременно хотела тщательно осмотреть дом. Как справляется Нинева? Помыта ли посуда, поставлена ли на место? Не покрыт ли пылью кофейный столик? Как поступили с вещами Пита: одеждой в гардеробной, книгами и бумагами в кабинете? Лиза помнила, что обсуждала это с Джоэлом, но детали вылетели из головы.

Она скользнула в гостиную и опустилась на кожаный диван, который пах точно так, как она помнила. Воспоминание было не из приятных. Она сидит на диване с детьми – Джоэл справа, Стелла слева – и все трое со страхом смотрят на армейского капитана, который принес им известие, что Пит, вероятно, погиб. Это было 19 мая 1942 года. Другая жизнь.

За окном сверкнули фары, и Лиза замерла. Посмотрела сквозь занавески: по подъездной дороге катился патрульный автомобиль, затем повернул в сторону коттеджа Флорри. Машина исчезла, и Лиза поняла: ищут ее. Она подождала. Через двадцать минут автомобиль появился снова и направился в сторону шоссе.

Лиза твердила себе, что она в своем доме и не совершила никакого преступления. Если ее найдут, то самое худшее – отправят обратно в Уилфилд. Но ее не найдут.

Она начала раскачиваться, плечи подергивались – дурная привычка, от которой Лиза не сумела избавиться. Так всегда было, когда она тревожилась или пугалась: раскачивалась, тянула себя за волосы и мычала. Подобным образом вели себя многие в лечебнице, если сидели одни в кафетерии или возле пруда. Но Лиза понимала: она – не как другие. Скоро она придет в себя и склеит свою прежнюю жизнь.

Спустя, наверное, час – Лиза потеряла всякое представление о времени – она заметила, что больше не раскачивается, и слезы высохли на глазах. Ей предстоит освободиться от такого огромного груза!

Она вернулась в кухню, где стоял единственный в доме телефон, и позвонила Флорри. И чтобы запутать любителей подслушивать, сказала только одно:

– Флорри, я здесь.

– Кто? Что? – Флорри смутилась, и не без основания.

– В доме, – добавила Лиза, повесила трубку, вышла на заднее крыльцо и стала ждать. Прошло всего несколько минут, и на горизонте замелькали огоньки фар. Флорри остановилась рядом с домом.

– Я тут, – произнесла Лиза.

Флорри споткнулась в темноте и выругалась:

– Какого черта не включила свет! – Остановилась на ступеньках и спросила: – Что ты здесь делаешь?

– Иди сюда, обними меня.

«Не иначе сошла с ума, если ей потребовались мои объятия», – подумала Флорри, но вслух, конечно, не сказала. Одолела последние ступеньки, и они обнялись.

– Лиза, что ты тут делаешь? – повторила она.

– Просто хотела вернуться домой. Врач говорил, что я поправилась.

– Ложь, и ты это прекрасно знаешь. Врачи волнуются. Дети сходят с ума. Тебя ищет полиция. Зачем ты это учудила?

– Устала от Уитфилда. Пойдем в дом.

Они вошли в кухню.

– Включи свет, – попросила Флорри. – Ни черта не вижу.

– Пусть будет лучше темно, – отозвалась Лиза. – Не хочу, чтобы Нинева догадалась, что я здесь.

Флорри нашла выключатель и зажгла в кухне свет. Как Стелла и Джоэл, она тоже навещала Лизу в Уитфилде, и ее всегда тревожило, как она выглядела. Ее внешность стала чуть лучше, но Лиза оставалась такой же худой.

– Прекрасно выглядишь. Рада тебя видеть.

– Как хорошо дома!

– Надо позвонить Джоэлу, сообщить, что с тобой все в порядке.

– Я ему только что звонила. Он будет здесь через час.

Флорри с облегчением вздохнула:

– Хорошо. Ты что-нибудь ела? По виду, сильно проголодалась.

– Я ем мало. Давай сядем в гостиной и поговорим.

«Все, что угодно, дорогая, – подумала Флорри. – Буду во всем тебе потакать. А когда приедет Джоэл, решим, что делать дальше».

– Может, позвонить врачам? Сообщить, что с тобой ничего не случилось?

– Я попросила Джоэла позвонить им. Он обо всем позаботится. Не волнуйся, Флорри.

Они прошли в гостиную, и Лиза зажгла небольшую лампу. Тусклый свет придал комнате жутковатый вид, ощущение неопределенности. Флорри хотелось больше света, но она промолчала. Женщины сели на край дивана, на другой Лиза положила подушки и привалилась к ним. В полутьме они смотрели друг на друга.

– Хочешь кофе? – спросила беглянка.

– Пожалуй, нет.

– Я тоже не хочу. Я его больше почти не пью. Кофе плохо сочетается с лекарствами, которые принимаю, и от этого болит голова. Меня пичкали таблетками, но я в них не верю. Порой проглатывала, иногда держала за щекой, а потом выплевывала. Почему ты так редко меня навещала, Флорри?

– Не знаю. Путь неблизкий, и там не то место, которое поднимает настроение.

– А кто сказал, что посещение сумасшедшего дома может поднять настроение? Речь не о тебе, Флорри, а обо мне. Я ненормальная, больная женщина, и тебе следовало меня навещать, чтобы поддерживать.

Женщины никогда не были близки, и Флорри помнила, почему. Однако теперь соглашалась принять упреки, только бы это помогло. Она надеялась, что завтра за Лизой придут и заберут ее обратно.

– Ты приехала ссориться, Лиза?

– А разве мы этим постоянно не занимались?

– Нет. Только сначала, а потом поняли, что лучший способ сосуществования – дать как можно больше воли другой. Я это так помню. Находились в настороженно дружеских отношениях. Поступали так ради семьи.

– Пусть будет по-твоему. А теперь я хочу услышать рассказ о том, о чем раньше мне не говорили.

– О чем?

– Твою версию того, что случилось в тот день, когда Пит убил Декстера Белла. Понимаю, тебе не хочется об этом вспоминать. Но об этом знают все, кроме меня. В больнице мне долго вообще не говорили о том, что произошло. Считали, что это еще больше подорвет мое здоровье. И были правы. Когда я узнала, то на неделю впала в кому и чуть не умерла. Но все равно хочу узнать твою версию событий.

– Зачем, Лиза? Это отнюдь не приятная история.

– Зачем? Затем, что это чертовски важная часть моей жизни. Вот зачем. Ты не согласна, Флорри? Мой муж убил приходского священника, и его за это казнили. А я не знаю подробностей. Я имею право их знать. Рассказывай.

Флорри пожала плечами и начала говорить.



Все следовало по порядку: жизнь в тюрьме, слушания в суде, реакция в городе, статьи в газетах, приговор, казнь, похороны, ветераны на могиле.

Иногда Лиза начинала плакать и вытирала лицо руками. Порой слушала, закрыв глаза, словно впитывая ужас повествования. То всхлипывала, то начинала раскачиваться. Задала несколько вопросов, сделала всего пару замечаний.

– Знаешь, он приходил навестить меня перед тем, как убил его?

– Да, помню.

– Сказал, что по-прежнему любит меня, но никогда не простит. Как это понимать, Флорри? Любви много, но для прощения недостаточно. Перед ликом смерти он не смог меня простить.

– За что простить? – Флорри озвучила самый главный вопрос.

Лиза закрыла глаза и уронила голову на подушку. Ее губы шевелились, словно она произносила понятные ей одной слова. Затем замерла.

– За что простить? – повторила Флорри.

– Нам надо о многом поговорить, и я хочу это сделать сейчас. Мне осталось немного жить. Со мной что-то не так. Дело не только в душевном расстройстве. Что-то грызет тело. Наверное, рак или другое. И болезнь развивается. Врачи не сумели ничего найти, но я знаю: она во мне. Мне давали лекарства от нервов, а от болезни ничего.

– Не знаю, что и сказать, Лиза.

– Ничего не говори – слушай.

Шли часы, но Джоэл не появлялся. Лиза словно о нем забыла, зато Флорри помнила, что он уже должен находиться здесь. Наконец Лиза встала:

– Флорри, мне нужно переодеться. Я подумала о льняной пижаме и банном халате, которые так нравились Питу.

Она направилась к двери в столовую. Флорри вышла в кухню, налила себе стакан воды и посмотрела на настенные часы: без двадцати двенадцать. Взялась за телефон, чтобы позвонить племяннику, – и тут увидела, что провод оборван. Очень ровно, будто перерезан ножницами. Телефон не работал, и им, вероятно, этим вечером не пользовались, чтобы связаться с Джоэлом.

Флорри вернулась в гостиную и стала ждать. Лиза не закрыла дверь в спальню, и было слышно, что она все громче и громче плачет. Лиза лежала на кровати, которую прежде делила с Питом. На ней была белая льняная пижама, а сверху она укрылась кремовым халатом.

Флорри наклонилась над ней:

– Все в порядке, дорогая? Я с тобой. Тебе плохо?

Лиза показала на стул:

– Сядь. – Стараясь держать себя в руках, она вытерла лицо платком.

Флорри послушалась и ждала. Лиза не звонила сыну. Джоэл не звонил ни врачам, ни Стелле. Все с нетерпением ждали новостей неизвестно откуда, а Лиза лежала на кровати в своем доме.

Флорри хотела спросить, зачем она перерезала телефонный провод, но это ничего бы не дало. Лиза была на грани того, чтобы разговориться и открыть секреты, которые могли навсегда остаться тайной. Лучше ее не смущать. Она не желала, чтобы Джоэл находился в этот момент рядом.

– Пит с тобой общался перед тем, как умереть? – наконец спросила Лиза.

Говорить-то говорил, но Флорри не клюнула на наживку. Она хотела услышать историю из первоисточника.

– Конечно, нет. Ты же знаешь, каким он был скрытным. Так в чем проблема?

– О, Флорри! Ты не представляешь, как много секретов и грехов. Я не могу винить Пита за то, что он меня не простил. – Лиза снова заплакала, а затем зарыдала. Этот приступ был похож на причитания – громкие, болезненно-мучительные, что озадачило Флорри. Она никогда не слышала таких тягостных стенаний. Лиза дергалась, словно ее душил рвотный спазм. Тело пронзали конвульсии. Это длилось так долго, что Флорри не выдержала, легла рядом и прижалась к ней.

– Все в порядке, Лиза. Все в порядке, дорогая.

Флорри обнимала, шептала ласковые слова, нежно поглаживала и снова шептала, и Лиза стала оттаивать. Задышала ровнее, словно бы ушла в свое исхудавшее маленькое тело, и тихо плакала.

– Есть кое-что такое, что тебе необходимо знать, – прошептала она.

– Я слушаю, Лиза. Я с тобой.



Она проснулась в темной комнате, дверь нараспашку. В доме сумрак, только в гостиной свет от крохотной лампы. Лиза тихо откинула одеяло, встала и вышла из спальни. Флорри лежала на диване под пледом, бесчувственная к внешнему миру. Лиза бесшумно выбралась в кухню и спустилась по ступеням крыльца. Дул холодный ветер, и ее ноги вскоре намокли. Лиза скользила по траве к амбарам, и ее банный халат стелился за ней.

Из-за облаков выглянула луна и, озарив строения голубоватым отблеском, снова скрылась. Лиза знала, куда идти, и ей не требовался свет. Миновав последний амбар, она увидела в загоне силуэты своих лошадей. Она никогда не проходила мимо, не поговорив с ними, но теперь ей нечего было им сказать.

Мокрые, грязные ноги замерзли, но Лиза не обращала внимания. Боль теперь не имела значения. Она поежилась и решительно направилась дальше. На некрутом склоне по пути к старому платану оказалась среди мертвых – тех упокоившихся Бэннингах, о которых так много слышала. Луна не выходила, и Лиза не могла прочитать имена на могильных камнях, но знала, где лежит он. Она провела пальцами по известняку и ощутила его имя.

Лиза нашла своего мужа.

Переполненная горем, виной и стыдом, она устала плакать. Замерзла и молила о конце.

Говорят, что, достигнув подобной точки, люди обретают мир. Это ложь. Мира в ней не было. Не было и покоя. Лиза сознавала, что ее поступок сочтут не чем иным, как актом отчаяния сумасшедшей.

Она привалилась спиной как можно плотнее к могильному камню. Тело Пита находилось всего в нескольких футах под ней. Сказала, что любит его, что скоро они увидятся, и помолилась о том, что, когда они окажутся вместе, он бы наконец ее простил.

А затем достала из кармана банного халата маленький пузырек с таблетками.





Глава 47




Эймос нашел Лизу на рассвете. Приблизился, чтобы убедиться, что видит именно то, что подумал, и бросился с криком к дому – быстрее, чем бегал последние десятилетия. Когда Флорри сообщили, что Лиза умерла, она упала в обморок на заднем крыльце. После того как Флорри пришла в сознание, Нинева помогла ей добраться до дивана и попыталась ее утешить.

Приехали провести дознание Никс Гридли и Рой Лестер. Эймос рассказал им, что` обнаружил на кладбище, и они отправились на могилу. Пустой пузырек из-под лекарств был веским доказательством. Кладбище не стало местом преступления. Шел моросящий дождь, и Никс решил, что телу Лизы не следует мокнуть. Вдвоем с Лестером они положили его на заднее сиденье и вернулись к дому. Никс пошел внутрь, чтобы пообщаться с родными покойной, а Лестер повез тело в похоронное бюро.

Флорри проснулась около пяти часов и увидела, что Лизы нигде нет. Испугалась и побежала в домик Ниневы, где Эймос только что начал завтракать. С женой он принялся внимательно осматривать округу, а Флорри поехала в красный коттедж – позвонить. Она связалась с Джоэлом и доктором Хилсебеком и кратко объяснила ситуацию.

Джоэл спешил из Оксфорда, когда встретился с отъезжавшей от его дома машиной шерифа. Уже внутри он выслушал все до конца. На Флорри было страшно смотреть, она во всем винила себя и, рыдая, с трудом хватала воздух ртом. Поговорив со Стеллой по телефону, Джоэл настоял, чтобы тетя поехала с ним в больницу. Ее приняли с жалобами на боль в груди и дали ей успокоительное. Оставив Флорри на попечение врачей, Джоэл помчался к шерифу, чтобы воспользоваться его недоступной для подслушивания телефонной линией. Поговорив с ошеломленным доктором Хилсебеком, он заставил себя позвонить в Канзас-Сити и сообщить бабушке и дедушке Суини, что их дочь умерла. Снова пообщался с сестрой, и они обсудили, что им делать в следующие несколько дней.

От шерифа Джоэл поехал в похоронное бюро. В темной комнате на задворках здания он в последний раз взглянул в красивое лицо матери. Затем выбрал гроб.

Джоэл сумел добраться до машины и тут буквально сломался. Сидел, смотрел ничего не видящими глазами, как по стеклу скользили «дворники», и, охваченный горем, долго плакал.



Служба проходила в методистской церкви, той, что некогда построил дед Пита и где детьми крестили Джоэла и Стеллу. Священник был новый, только что присланный в город методистским управлением. Он знал историю, но сам ее не пережил и намеревался собрать воедино свою расколотую паству.

Сначала Джоэл и Стелла планировали семейные похороны, вроде тех, что завещал для себя Пит, однако друзья убедили их, что Лиза достойна более пышных проводов. Они согласились и пошли знакомиться со священником. Народу собралось много – вдвое больше, чем стульев. Люди сидели в машинах на парковке и ждали момента, чтобы взглянуть на гроб. Друзья и знакомые, не сумевшие попрощаться с Питом, к Лизе пришли заранее.

Мистер и миссис Суини стояли между Джоэлом и Стеллой и смотрели на закрытый гроб. Безутешная миссис Суини, не переставая, вытирала лицо. Мистер Суини не плакал, даже казался сердитым, словно винил отсталый штат в том, что он погубил его дочь. Раздавленные горем Джоэл и Стелла старались держаться. Процедура получилась слишком мрачной. Остались в прошлом добрые, теплые панегирики покойным прежних времен. Пита в церкви не поминали. Кошмар Бэннингов продолжался, и те, кто за ним наблюдал, были не в силах вмешаться.

Исполнили несколько гимнов, выслушали проповедь, почитали Писание, и, как обещал священник, через час все завершилось. Когда мисс Эмма Риддл завела свой последний скорбный номер, паства встала, и гроб понесли через центральный проход. Следом шли рука об руку Джоэл и Стелла, за ними, поддерживая друг друга и стараясь не раскиснуть, родители покойной и другие Суини. Но ни одного Бэннинга. Флорри лежала дома в постели. Остатки маленькой семьи стремительно исчезали. В церкви все было чинно, никаких ярких цветов.

Идя за гробом под звуки органа и женский плач, Джоэл чувствовал на себе множество взглядов. У выхода посмотрел направо и увидел самое красивое в мире лицо. Мэри-Энн Малуф с одной из своих сокурсниц проделала путь из Оксфорда, чтобы выразить ему соболезнование. Это был единственный светлый момент за целый день. И, выходя на улицу, Джоэл дал себе слово, что когда-нибудь женится на этой девушке.

Через час у старого платана собралась для участия в погребении небольшая группа людей – только родные и несколько друзей, а также Эймос, Нинева и десяток живущих на земле Бэннигов негров. Хотела прийти Флорри, но Джоэл настоял, чтобы она осталась в красном коттедже. Теперь он за многое отвечал и принимал решения, которые ему отнюдь не хотелось принимать. После молитвы, чтения Библии и той же памятной версии «О Благодати» в исполнении Мариэтты, четверо мужчин опустили тело Лизы в землю, где ее гроб оказался менее чем в футе от того, в котором покоились останки ее мужа. И теперь они бок о бок могли оставаться в вечности.

Она была так же повинна в его смерти, как и он в ее. Пит и Лиза оставили на земле двоих прекрасных детей, не заслуживавших кары за грехи своих родителей.



Следующая после похорон неделя выпала на День благодарения. Джоэлу следовало возвращаться на юридический факультет и начинать зубрить материал к выпускным экзаменам, хотя у него, как у третьекурсника, было более свободное, чем у других, расписание. В понедельник они со Стеллой поехали в Оксфорд, он все объяснил декану и попросил несколько свободных дней по семейным обстоятельствам. Декан знал, что случилось, сочувствовал студенту и обещал все устроить. Джоэл был среди десяти процентов лучших в потоке и в мае должен был получить диплом.

В Оксфорде Джоэл пригласил Мэри-Энн в «Мэншн», чтобы познакомить с сестрой. По пути он признался Стелле в своих чувствах к девушке, и та пришла в восторг оттого, что он наконец влюбился. С тех пор как заболела их мать и умер отец, они говорили друг с другом все откровеннее. Опирались друг на друга, и хотя их, как всех Бэннингов, воспитывали строго, те дни миновали. Они понимали, что в их семье накопилось слишком много секретов.

Девушки сразу подружились – так много говорили и смеялись, что Джоэл удивился. Сам он во время ужина больше молчал, не имел возможности вставить ни слова. Когда брат и сестра возвращались обратно, Стелла посоветовала Джоэлу как можно скорее надеть на палец Мэри-Энн кольцо, пока этого не сделал кто-нибудь другой. Он заявил, что не тревожится об этом. Ужин немного развеял их мрачное настроение. Но когда они пересекли границу округа Форд, все их мысли были снова о матери, и разговоры стихли. Свернув на подъездную дорожку к ферме, Джоэл снизил скорость на гравии, остановился и выключил мотор. Они сидели и смотрели на дом. Первой заговорила Стелла:

– Не думала, что когда-нибудь такое скажу: я больше не люблю это место. Светлые воспоминания исчезли, разбились о то, что случилось. Ноги моей больше не будет в этом доме.

– Нам надо его сжечь! – подхватил брат.

– Не глупи. Ты что, серьезно?

– Вроде того. Мне ненавистна мысль, что здесь будет жить Джеки Белл с детьми и этот мерзавец Маклиш. Станет джентльменом-фермером! Это же надо? Уму не постижимо!

– Но ты же не собирался тут жить, Джоэл?

– Не собирался.

– И я не собиралась. Так какая разница. Будем, когда надо, приезжать, навещать Флорри. А когда она уйдет из жизни, я тут больше не появлюсь.

– А кладбище?

– Что кладбище? Какой смысл глядеть на старые камни и проливать слезы? Родители умерли, хотя могли бы жить. Их больше нет, Джоэл. Я стараюсь забыть, как они ушли из жизни, и помнить, как они жили. Будем, насколько возможно, помнить о хороших временах.

– По-моему, это невозможно.

– Возможно.

– Пустые слова, Стелла. Мы теряем это место.

– Теряем. Так смирись с этим. Я возвращаюсь в большой город.



Директриса школы Святой Агнессы тоже проявила сочувствие и отпустила Стеллу на неделю. Ее ждали обратно в воскресенье после Дня благодарения.

Брат и сестра остановились в красном коттедже, а не в своем доме. Мариэтта пожарила индюка и приготовила многое другое, и им пришлось постараться, чтобы все съесть. Флорри пыталась воспользоваться их присутствием и как-то развеяться.

Рано утром в пятницу Джоэл погрузил вещи сестры в «понтиак», и они на прощание обнялись с тетей. По дороге остановились у старого платана и уронили слезу. Дома попрощались с Ниневой и тронулись в путь.

Стелла хотела отправиться в Вашингтон на поезде, но брат не позволил – зачем ей сидеть одной часами в вагоне? Лучше они проведут еще какое-то время вместе в машине. Когда автомобиль выезжал на шоссе, Стелла оглянулась на дом и поля вокруг. Она надеялась, что больше сюда никогда не вернется.

Так оно и будет.



Умерших судей заменяет губернатор, ставя на их место до следующих выборов исполняющих обязанности. Губернатора Филдинга Райта – того, что присутствовал на казни Пита, – после смерти председателя Рамболда завалили обычными в подобных случаях просьбами о патронаже. Одним из главных сторонников Райта в Северном Миссисипи был не кто иной, как Берч Дэнлоп. Он лоббировал в Тупело некоего Джека Шенолта. У Берча был план сорвать с Бэннингов солидный куш, и Шенолт в качестве судьи мог ему в этом помочь.

В начале декабря, когда в университете Джоэл корпел над учебниками, губернатор Райт назначил Шенолта исполняющим обязанности председателя суда вместо Рамболда. Джон Уилбэнкс и большинство других юристов не одобрили выбор, главным образом потому, что Шенолт не житель их района. Тот ответил, что переедет.

Уилбэнксы предложили другого кандидата, но они были с губернатором далеко не в таких отношениях, как Берч.

Из уважения к семье Дэнлоп выждал месяц после похорон Лизы и перешел к действиям. Он убедил Шенолта организовать в Клэнтоне встречу с Джоном Уилбэнксом и приехавшим на каникулы Джоэлом, доверенным замещающим отца лицом. Они встретились в судейской за залом, которую так ненавидел Джоэл.

На повестке дня стояло требование лишить права выкупа земли Пита Бэннигга, что было последней битвой в затянувшейся войне, и сразу стало ясно: новый председатель суда медлить не намерен.

По репутации Шенолт был скорее кабинетным юристом, а не судейским. О нем неплохо отзывались. Он явно подготовился к встрече, и Уилбэнкс заподозрил, что его натаскал Берч Дэнлоп. По мнению его чести – по такому случаю Шенолт даже обрядился в черную мантию, – сценарий был предельно ясен. Слушания продлятся не более часа, стороны представят документы и судебные постановления, возможно, вызовут свидетеля или двух, но обсуждать практически нечего. Он, Шенолт, вынесет постановление о продаже земли по постановлению суда, что повлечет за собой аукцион на ступенях дворца правосудия. Землю получит тот, кто предложит наивысшую цену, а выручка от продажи поступит непосредственно Джеки Белл, которой присуждены 100 тысяч долларов. Никто не ожидает подобных сумм, и разницу занесут в реестр в качестве права удержания собственности.

Однако, по словам Дэнлопа, истица Джеки Белл согласна пойти на сделку и отказаться от требований в обмен на акры, дом и постройки.

Шенолт предостерег ответчика от тактики проволочек, которая применялась ранее, указав на ее бессмысленность.

Джоэл это тоже понимал, как и Джон Уилбэнкс. Они находились в тупике. Дальнейшие проволочки лишь отсрочат неотвратимое и повлекут за собой увеличение адвокатского гонорара.

Поскольку было найдено соглашение в общем, Шенолт дал месяц адвокатам сторон на уточнение деталей и назначил следующую встречу на 26 января 1950 года.



За два дня до Рождества в предпраздничном настроении и с надеждой на светлое будущее Джеки Белл и Эррол Маклиш без помпы вступили в брак. На церемонии в маленькой часовне за методистской церковью присутствовали гордые, разодетые дети и несколько друзей.

Родителей Джеки не пригласили. Они не одобряли этот брак, потому что не верили Эрролу Маклишу. Отец настаивал, чтобы перед свадьбой дочь посоветовалась с адвокатом, но она не стала. По словам отца, Маклиш слишком впутал дочь и ее деньги в судебные дела, и это грозило ей финансовым крахом. И еще Джеки не ходила в церковь, что тревожило ее родителей. Она пыталась объяснить, в чем кризис ее веры, однако они не захотели слушать. Человек либо с церковью, либо нет, и тому, кто по другую сторону, грозит проклятие.

Джеки воодушевляла перспектива возвращения в Клэнтон. Она хотела жить подальше от родителей и мечтала завладеть домом Бэннингов. Она была в нем много раз, но ей не могло прийти в голову, что когда-нибудь он будет принадлежать ей. После жизни в тесных съемных квартирах и закутках в приходах Джеки в руки плыл лучший дом в округе Форд.





Глава 48




Морозным утром через два дня после Рождества Джоэл шел полями после визита к старому платану. С неба сыпалась белая крупа, и все свидетельствовало о том, что к вечеру выпадет настоящий снег. Он поспешил в дом и хотел предложить поездку куда-нибудь на юг, но тетя опередила его и сообщила, что намерена провести пару месяцев в Новом Орлеане, погостить у мисс Твилы. Хотела отсюда скрыться – здесь Флорри все угнетало: смерть Лизы, и ее роль в трагедии, холодная погода, унылые поля и пейзажи и, конечно, то, что им предстоит отдать землю брата, через которую она ездила, когда добиралась домой. Всюду темные тучи, остается одно – бежать.

Через час они выехали в самую непогоду. Лишь дальше на юг за округом Полк дождь со снегом немного унялся. Они о многом переговорили. Джоэл планировал сделать предложение Мэри-Энн в конце весны. Он уже купил в Мемфисе обручальное кольцо и с восторгом представлял, как будет дарить его любимой. Джоэл предполагал жить в Билокси и устроиться там на работу в маленькую юридическую контору. Пока ничего определенного, но он смотрел в будущее с оптимизмом. Они тревожились о Стелле, которую не отпускала депрессия. Она провела каникулы в Вашингтоне с друзьями, не в силах заставить себя приехать домой. Но разве не в депрессии вся семья? Теперь главная забота, что делать с землей Флорри предстоящей весной. Ни у кого не хватало мужества о чем-то договориться с Маклишем. Флорри уезжала на несколько месяцев только бы с ним не встречаться. В конце концов, они решили, что Джоэл обсудит сдачу земли в аренду Дугу Уилбэнксу, племяннику Джона. Тот возделывал тысячи акров в нескольких округах и не спасует перед Маклишем. Они не представляли, что станется с живущими на земле неграми, но эти бедные люди всегда умудрялись как-то держаться. Маклишу они тоже понадобятся в качестве работников. Никто голодать не будет.

Нельзя же беспокоиться обо всем на свете! С момента убийства их жизни кардинально изменились. Прошлого не вернуть. Флорри призналась, что в последние два года подумывала о переезде на время в Новый Орлеан, где жила ее закадычная подруга по годам в Мемфисе мисс Твила. Она была старше, и у нее вообще никого не осталось. Но зато Твила владела домом со множеством комнат во Французском квартале.

Они долго говорили о настоящем и будущем, но только не о прошлом. Однако вскоре Джоэл произнес:

– Мы со Стеллой считаем, что ты знаешь гораздо больше, чем когда-либо нам рассказывала.

– О чем?

– О Пите и Декстере, о маме. О том, что произошло. Ведь так, тетя Флорри?

– Какое это теперь имеет значение? Все мертвы.

– Перед казнью ты приходила в камеру к отцу. О чем вы говорили?

– Нам обязательно об этом вспоминать? Это был самый жуткий вечер в моей жизни.

– Типично семейный ответ, тетя Флорри. Выслушать вопрос и увильнуть, ничего не сказав. Где вы с отцом научились этому искусству?

– Не надо меня обижать, Джоэл!

– Я не обижаю. Ты только ответь мне на вопрос.

– Что ты хочешь знать?

– Почему отец убил Декстера?

– Он не открыл мне причины, хотя, поверь, я на него сильно нажимала. Пит был упрямым человеком.

– Давай серьезно. Я понимаю так: мать завела с Декстером интрижку, а отец, вернувшись с войны, каким-то образом узнал об этом. Он потребовал объяснений от матери, и она, преисполненная стыда и вины, открылась. Тогда отец удалил ее из дома. Уилбэнксы убедили судью Рамболда, что Лизе требуется отдых где-нибудь вдали, и отец отвез ее в Уитфилд. Он так и не принял факта, что жена была ему неверна, особенно после кошмара, который ему пришлось пережить на войне. Только подумай, тетя Флорри: отец чуть не умер от голода, его мучила малярия и дизентерия, его пытали и унижали, потом он сражался в джунглях, а мать дома спала со священником. Это его совершенно взбесило, и он убил Декстера Белла. Что-то перемкнуло в мозгу. Твой ответ, тетя Флорри?

– Полагаешь, твой отец съехал с катушек?

– Да. А ты нет?

– Нет. Я думаю, Пит точно знал, что делает. С головой у него было все в порядке. Остальное, что ты сказал, куда ни шло, но Пит мыслил совершенно ясно.

– И ничего тебе не сказал?

Флорри тяжело вздохнула и посмотрела в окно:

– Ни слова.

Джоэл не сомневался, что она лжет.



В Новом Орлеане не было снега. Температура за пятьдесят, воздух ясный и свежий. Мисс Твила встретила их крепкими объятиями и приветствиями, налила выпить, а ее горничная принесла из машины вещи. Флорри привезла так много наспех упакованного багажа, что хватило бы на целый год. Джоэл заикнулся, что снимет номер в отеле «Монтелеоне» на Ройал-стрит, но Твила и слушать не хотела. В ее изящном доме было достаточно спален, и ей требовалось общество. Они сидели во дворе у старого фонтана, где вода стекала с цементного тигра, и говорили о разных пустяках. Когда Флорри извинилась и на минуту вышла, Твила прошептала Джоэлу:[12]

– Ужасно выглядит.

– Ей пришлось несладко, – ответил он. – Она винит себя в смерти моей матери.

– Очень тебе сочувствую, Джоэл. Флорри помещали в больницу?

– На несколько дней. С болями за грудиной. Я о ней очень беспокоюсь.

– Побледнела, похудела.

– Думаю, ей нужно поесть гумбо, джамбалайю и устрицы, оставляю ее на ваше попечение. Подкормите.[13][14]

– Устроим. И у нас здесь лучшие врачи. С первого взгляда сразу заметно: в ней не самые многообещающие гены.

– Спасибо. Вы правы: у нас склонность умирать молодыми.

– А как очаровательная Стелла?

– С ней все в порядке. Не хочет возвращаться так скоро и осталась в Вашингтоне. Ей тоже досталось.

– Еще бы. Вам бы, ребята, чуточку удачи!

Вернулась Флорри, ее свободное платье стелилось за ней. В большом городе с Твилой ей сразу стало лучше. Они сидели за старым деревянным столом, который, как предполагалось, привезли с какой-то фермы во Франции, пили вино и ели устрицы, принесенные на блюде служанкой.

Говорили и смеялись допоздна, и снова округ Форд остался далеко, где-то в ином мире.



На следующее утро, проспав допоздна, Джоэл вышел из спальни с больной головой и пересохшим ртом. Нашел воду, утолил жажду и отчаянно захотел кофе. Горничная показала ему, как выйти на улицу, и он шагнул в солнечный день во Французском квартале. Обрел устойчивость, выровнял шаг и направился в сторону Джексон-сквер к своему любимому маленькому кафе, где варили крепкий кофе наполовину с цикорием. Выпил чашку, заказал вторую и пошел через Декейтор и Французский рынок по лестнице на набережную. Это место ему нравилось больше всего в городе. Джоэл мог стоять тут часами, любуясь проходящими по реке судами.

Дома, в отцовской библиотеке, был фотоальбом Нового Орлеана. На снимке восьмидесятых годов XIX века изображались стоявшие борт к борту в порту пароходы с грузом хлопка с ферм Арканзаса, Миссисипи и Луизианы. В детстве, когда Джоэл постоянно о чем-нибудь мечтал, он убедил себя, что на одном из них есть хлопок и с фермы Бэннингов, и его из Нового Орлеана повезут куда-нибудь за границу. Такому хорошему хлопку подвластен весь мир. И благодаря ему получили работу и люди в порту, и на судах.

В то время в доках царил шум и толкотня – с верховьев приходили караваны пароходов, и сотни стивидоров спешили их разгрузить. Теперь картина изменилась. На реке было по-прежнему много судов, и шли в основном низкие баржи с зерном и углем. Вдали виднелись отдыхающие от сражений военные корабли.

Джоэл залюбовался рекой и гадал, куда направляется каждое судно. Одни плыли дальше, на юг, к Мексиканскому заливу, другие шли обратно. У Джоэла не было желания возвращаться домой. Дом означал последний скучный семестр на юридическом факультете, встречи с адвокатами и судьями и попытки ликвидировать утраченную отцовскую собственность. Он означал прощание с землей, Эймосом и Ниневой и со всеми, кого он знал всю жизнь.

Три дня Джоэл бродил по Новому Орлеану, когда же ему это надоело, обнял Флорри и покинул город. Тетя прекрасно устроилась у подруги и приходила в себя.

Джоэл поехал в Билокси и ввалился в контору к отцу Мэри-Энн. Извинился за вторжение и объяснил: он не хотел, чтобы Мэри-Энн знала, что он в городе, а иначе не получалось. И с ходу попросил у мистера Малуфа руки его дочери. Ошарашенному отцу не оставалось ничего иного, как ответить согласием.

Вечером Джоэл поужинал с будущей невестой, а затем переночевал в гостиной на диване.





Глава 49




1959 год, как и ожидалось, начался невесело. 26 января в переговорной Уилбэнксов собрались договаривающиеся стороны. Джон и Джоэл сидели напротив Берча Дэнлопа и Эррола Маклиша. Во главе стола обосновался председатель суда Шенолт, на сей раз без мантии.

Джоэл как исполнитель завещания подписал документ, которым передавал Джеки Белл (теперь официально именуемой Джеки Белл Маклиш) 640 акров земли и дом. Чтобы избежать недоразумений с Флорри, землю обмерили и составили план, обозначающий границы владений. Отдельным списком приложили остальные постройки: конюшни, курятники, навесы для тракторов, коровники, свинарники, домики Ниневы с Эймосом и старшего работника Бафорда, а также четырнадцать хижин, где обитали полевые рабочие. В закладной указывалась личная собственность – грузовик Пита «форд» 1946 года и каждая единица сельхозинвентаря: от тракторов, трейлеров, плугов и сеялок до граблей и лопат, лошади и скот. Все это переходило к Маклишу. Он только позволил Джоэлу купить за 300 долларов «понтиак» 1939 года.

Еще в одном документе перечислялась мебель в доме – или то, что от нее осталось. Джоэлу удалось вывезти книги, памятные подарки, ружья, одежду, драгоценности, сувениры, постельное белье.

Что же до денег, то Маклиш особенно не настаивал, справедливо полагая, что бо`льшая часть либо потрачена, либо надежно спрятана. В соответствии с описью, сделанной Уилбэнксами осенью 1947 года, он согласился принять, разумеется, от имени жены сумму в 2500 долларов.

Джоэлу был так давно ненавистен Маклиш, что сильнее он его ненавидеть не мог. С каким напыщенным, высокопарным видом этот мерзавец копался в деньгах и собственности людей, наживавших состояние по`том и трудом! Вел себя так, словно верил, что на самом деле имеет право с женой на землю Бэннингов.

Встреча обернулась кошмаром, и порой Джоэла начинало мутить. Не сказав ни слова, он ушел, как только стало возможным, хлопнул дверью и выскочил из здания. Со слезами на глазах поехал на ферму и оставил на площадке машину.

Ниневу и Эймоса он нашел на заднем крыльце – на переднем они никогда не позволяли себе сидеть. По их встревоженному виду было ясно: они понимают, что могут все потерять. Взглянув Джоэлу в лицо, они расплакались. Но, преодолевая душившие чувства, они все-таки сумели распрощаться. Когда Джоэл уезжал, оставив их на крыльце, Нинева рыдала, а Эймос ее утешал. Затем он повернул к амбару, где его ждал Бафорд. Джоэл передал ему пожелание нового владельца: Маклиш хотел с ним встретиться сегодня днем. Вероятно, Бафорд сохранит работу. Джоэл его так расхваливал, что было бы ошибкой менять на другого. Тот поблагодарил, кивнул и вытер слезу.

Дул пронизывающий ветер. Джоэл прошагал полмили по замерзшей земле и простился у старого платана с родителями. По счастливому стечению обстоятельств кладбище находилось на территории Флорри и было навсегда или, по крайней мере, в ближайшее время доступно. Что теперь значит «навсегда». Он рожден, чтобы до конца жизни владеть этой землей.

Джоэл долго смотрел на могильные камни и в тысячный раз спрашивал себя, почему жизни родителей оказались такими запутанными и трагичными? Они безвременно ушли, оставив за собой шлейф тайн, которые будут преследовать тех, кого они любили. Он обвел взглядом другие надгробия и подумал, сколько еще секретов унесли в могилы Бэннинги.

Джоэл в последний раз шел по грунтовым дорогам, следам животных и тропинкам своей земли, и, когда вернулся к машине, его пальцы онемели. Он продрог до костей, и его до самого сердца пронзала боль. И, отъезжая, Джоэл не обернулся на дом, жалея, что не поджег его.



В тот же день Эррол Маклиш появился в своем новом владении и представился Ниневе. Ни он, ни она не старались показаться вежливыми – он ей нисколько не верил, потому что Нинева работала на Бэннингов, а она его считала грабителем.

– Хочешь сохранить работу? – спросил Маклиш.

– Пожалуй, нет, сэр, – ответила негритянка. – Я слишком стара, чтобы работать служанкой. У вас есть дети?

– Трое.

– Ну вот. Стирать, гладить и готовить на троих плюс на жену мне не по силам. Я слишком стара. Мы с Эймосом хотим уйти на покой.

– Куда?

– Мы можем остаться здесь? Это только маленький домик, но больше у нас ничего нет. Мы жили в нем более пятидесяти лет. Он больше никому не подойдет.

– Я велел Эймосу доить коров и выращивать овощи.

– Это правильно. Но он тоже стареет.

– Сколько ему лет?

– Думаю, около шестидесяти.

– А тебе?

– Примерно столько же.

– У тебя есть дети?

– Да. Но все они уехали на север. В этом маленьком домике живем только мы с Эймосом.

– Где мистер Бафорд?

– Бафорд? Ждет вас под тракторным навесом.

Маклиш, повязав крепче шарф, спустился с крыльца и, закурив сигару, пошел мимо амбаров и сараев и, пересчитывая поголовье скота, радовался удаче. Джеки с детьми приедут на следующей неделе, и начнется прекрасная пора – они будут утверждаться в качестве уважаемых жителей округа Форд.



Тетя была надежно устроена в теплом Новом Орлеане, отцовской недвижимости больше не существовало, в родовом доме поселились чужие. У Джоэла не было причин возвращаться в округ Форд. Наоборот, ему хотелось держаться от него как можно дальше. Бо`льшая часть наличности отошла Уилбэнксам за их верную адвокатскую службу. Еженедельные телефонные разговоры с Джоном прекратились, но в последнем он успел сообщить, что Маклиш уволил Ниневу и Эймоса и выгнал их из дома. Им дали сорок восемь часов на то, чтобы съехать, и теперь они ютятся у родственников в Клэнтоне. Бафорд по секрету передал своему коллеге на участке Флорри, которого назначил Уилбэнкс, что Маклиш планирует брать деньги с полевых рабочих за проживание в их хижинах и одновременно уменьшить плату.

Джоэл был вне себя. Он не представлял, что Ниневу и Эймоса могут выгнать из дома и им, в их возрасте, придется проситься на постой. Он поклялся, что поедет в Клэнтон, разыщет их и даст немного денег. Полевых рабочих тоже обидели ни за что. Они привыкли, что отец и дед Джоэла обращались с ними справедливо, а теперь фермой завладел мерзавец. Подлость не стимул верности. От этих мыслей Джоэлу становилось дурно, и это была еще одна причина, почему следовало забыть о поместье.

Если бы не Мэри-Энн, он бы не выходил из депрессии – двадцатичетырехлетний выпускник юридического факультета без будущего. На его предложение Мэри-Энн ответила согласием, и они планировали тихую свадьбу в Новом Орлеане после получения дипломов в мае. Когда пришла весна с ее блеском и обещанием перспектив, Джоэл воспрял духом, стараясь получить удовольствие от последних дней в университете. Они с Мэри-Энн не расставались и в весенние каникулы сели в поезд и поехали в Вашингтон, чтобы провести неделю со Стеллой.

По дороге много говорили, как устроить себе хорошую жизнь вдали от Миссисипи. Джоэл был за то, чтобы, как сестра, бежать подальше от родного штата в большой город, где возможности кажутся безграничными и тускнеют воспоминания. Мэри-Энн была не настолько категорична, однако как внучка иммигрантов не отвергала идею отъезда. Они молоды, влюблены, скоро поженятся, так почему бы не начать исследовать мир?



19 апреля Флорри проснулась от боли в груди. Она ощущала слабость, едва могла дышать, но, прежде чем рухнуть на стул, сумела разбудить Твилу. «Скорая помощь» увезла ее в больницу, где ей стало немного лучше. Врачи диагностировали легкий инфаркт и тревожились за ее общее состояние. Твила позвонила Джоэлу в университет, и на следующий день, в пятницу, убежав с последнего занятия, он, нигде не останавливаясь, примчался в Новый Орлеан. Мэри-Энн волновалась из-за предстоящих экзаменов и поехать с ним не решилась.

Флорри обрадовалась приезду племянника – они не виделись три с половиной месяца – и делала вид, будто ей надоело всеобщее внимание. Заявила, что хорошо себя чувствует, устала от врачей и хочет домой – начать сочинять очередной рассказ. Джоэла испугал ее вид. Флорри очень постарела – волосы поседели, кожа стала дряблой. Обычно дородная, она заметно похудела. Тяжело дышала – казалось, ей не хватает воздуха.

Выйдя в коридор, Джоэл шепотом пожаловался Твиле:

– Она ужасно выглядит.

– Ее подрывает болезнь, – ответила та. – И лучше ей не будет.

Джоэлу никогда не приходила в голову мысль, что Флорри умирает. Потеряв столько близких, он не верил, что может потерять и ее.

– Флорри не могут вылечить?

– Пытаются. Дают множество лекарств, но болезнь необратима, и ее невозможно остановить.

– Но Флорри всего пятьдесят два года!

– Это для Бэннингов много.

И на том спасибо.

– Я поражен, как она постарела.

– И ослабла. Стала совсем хилой. Есть очень мало, хотя всегда любила поесть. Сердце сдает с каждым днем. Завтра ее выпишут, и было бы неплохо, если бы ты остался на выходные.

– Конечно, останусь. Никаких проблем. Я так и планировал.

– И еще: тебе следует откровенно поговорить с сестрой.

– Поверьте, мисс Твила, мы со Стеллой единственные в семье, кто откровенно говорит друг с другом.

В субботу утром машина «скорой помощи» привезла Флорри домой, и она заметно взбодрилась. Ленч накрыли во дворе. Был теплый весенний день, температура приближалась к восьмидесяти градусам. Флорри радовалась, что снова ожила. Несмотря на запрет врачей, она пила вино и съела целую тарелку красной фасоли с рисом. И чем больше ела, тем вернее приходила в себя. Мысли прояснились, речь стала свободнее, голос окреп. Волшебное преображение – и Джоэл перестал бояться, что ему в скором времени предстоят очередные похороны.[15]

Вздремнув после обеда, он вышел на улицу и побродил по Французскому кварталу, что его всегда радовало, хотя без Мэри-Энн чувствовал себя одиноко. Джексон-сквер заполнили туристы, на каждом углу играли уличные музыканты. Джоэл выпил кофе в своем любимом кафе в переулке, попозировал за доллар для смешной карикатуры, купил Мэри-Энн дешевый браслет, послушал джаз-банд у рынка, поднялся на набережную и, найдя место на чугунной скамье, стал наблюдать за проходящими судами.

В еженедельной переписке Джоэл и Флорри обсуждали ее присутствие в мае на выпускных мероприятиях в университете. Три года назад, перед казнью Пита, он пропустил церемонию вручения дипломов в Вандербилте. Хотел пропустить и сейчас, но Флорри думала иначе. Им втроем было хорошо, когда вручали диплом Стелле, и тетя надеялась, что будет так же и теперь.

Спор возобновился во время воскресного завтрака во дворе. Флорри говорила, что непременно приедет в Оксфорд, на что Джоэл отвечал, что это пустая трата времени, поскольку его там не будет. Перепалка была добродушной, но Твила время от времени закатывала глаза: она понимала, что Флорри больше никуда не поедет, разве что в больницу.

Ночью Флорри плохо спала и быстро устала. Твила наняла специальную служанку, которая отводила ее в спальню.

– Ей недолго оставаться с нами, – прошептала хозяйка. – Понимаешь?

– Нет.

– Крепись.

– Когда? Через месяц? Через год?

– Не угадаешь. Когда у тебя заканчиваются занятия?

– Двенадцатого мая. Церемония вручения дипломов на следующей неделе.

– А у Стеллы?

– Примерно в то же время.

– Хорошо бы, чтобы вы двое побыли с ней подольше. Жить можете у меня.

– Спасибо.

– Оставайтесь на все лето – до и после свадьбы. Флорри ни о чем другом не говорит – только о тебе и о Стелле. Очень важно, чтобы вы были рядом.

– Это очень великодушно, Твила. Благодарю. Ей не суждено вернуться домой?

Твила пожала плечами и отвернулась.

– Сомневаюсь. Врачи не разрешат. Если честно, домой Флорри не хочется. Во всяком случае, в ближайшее время.

– Это мне понятно.





Глава 50




Экспрес «Полумесяц» отправлялся из Нью-Йорка в Новый Орлеан дважды в день. Путешествие в тысячу четыреста миль занимало тридцать часов. 4 мая в два часа дня Стелла села в вагон этого поезда на вокзале в Вашингтоне и удобно устроилась в кресле. Чтобы скоротать время, она сняла с руки часы, пыталась вздремнуть, читала журналы и роман и ничего не ела, кроме того, что взяла с собой. И старалась себе внушить, что поступила правильно, что поехала. Когда Стелла объявила, что ей нужно отлучиться по семейным обстоятельствам, директриса школы была не в восторге. Стелла и так пропустила много дней. Через неделю занятия заканчиваются. Неужели нельзя подождать?

По мнению мисс Твилы, нельзя. Времени не осталось – Флорри на последнем пределе. Стелла считала, что побыть рядом с тетей для нее важнее работы. Директриса сдалась и заявила, что новый договор они обсудят позднее. Ученики полюбили Стеллу, и школа не хотела ее терять.

Мисс Твила сообщала, что Флорри попала в больницу во второй, а затем и в третий раз. Врачи делали все, что могли, однако при этом хмурились. Теперь она вернулась домой, прикована к постели, угасает и хочет видеть племянников. Джоэл уже там, пропустил экзамены, но это его не тревожит.

Поезд опоздал и прибыл в Новый Орлеан в пятницу вечером. Джоэл встретил сестру на вокзале, они взяли такси и поехали в дом Твилы на улице Шартр. Она ждала их на пороге и проводила во двор, где им приготовили вино, сыр, оливки и хлеб. Брат и сестра сделали по глотку, отщипнули от хлеба. Твила сказала, что Флорри отдыхает, но скоро проснется. Отослав служанку, она тихо произнесла:

– Флорри хочет поговорить с вами, пока не поздно. Обсудить что-то очень важное. Я ее убедила, что сегодня самое время. До завтра может не дожить.

Джоэл тяжело вздохнул и испуганно посмотрел на сестру.

– Она вам рассказала? – спросила Стелла.

– Все.

– Это касается наших родителей?

Мисс Твила пригубила вина.

– Перед казнью вашего отца Флорри провела с ним час в тюрьме, и он впервые объяснил, почему убил Декстера Белла. Заставил ее поклясться на Библии, что она никому не скажет, особенно вам. Полгода назад умерла ваша мать. Вечером, перед тем как наглотаться таблеток, Лиза лежала в спальне наедине с Флорри. И рассказала нечто такое, о чем ваш отец не знал. Она тоже взяла с вашей тети слово никому не говорить. И Флорри молчала, пока несколько недель назад не попала в больницу. Мы думали, что она не выживет. И доктора считали, что наступает конец. Вот тогда Флорри решила, что нужно открыться. Нельзя уносить правду в могилу.

– В нашей семье говорить правду – нечто исключительное, – заметил Джоэл.

– Вам придется ее выслушать, и это будет непросто. Я убедила Флорри, что ей необходимо все рассказать. Вы расстроитесь, ужаснетесь, но только правда позволит вам все понять и жить дальше. Без нее вы навсегда останетесь под гнетом сомнений и подозрений. Зато с ней сумеете отрешиться от прошлого, склеить осколки и идти в будущее. Крепитесь.

– Я слишком устала, чтобы крепиться, – вздохнула Стелла.

– Отчего я так волнуюсь? – Джоэл взял бокал и сделал большой глоток вина.

– Сегодня мы обошлись без таблеток, поэтому говорить Флорри будет здраво, но быстро устанет.

– Ей больно?

– Не очень. Сердце сдает, и это так печально.

Из комнаты Флорри на противоположном конце двора появилась служанка и сообщила Твиле:

– Она проснулась. Вы можете войти.

Флорри сидела в кровати, привалившись к подушкам, и, улыбнувшись Джоэлу и Стелле, обнялась с ними. На ней было одно из ее ярких платьев, надетое, наверное, специально, чтобы скрыть, насколько она похудела. Ноги скрывало одеяло. Несколько минут Флорри говорила о предстоящей свадьбе Джоэла и что` она планирует на нее надеть. Она как будто забыла о предстоящей через пару недель церемонии вручения диплома.

Нахлынула усталость, и Флорри закрыла глаза. Стелла села на край кровати и гладила ее ноги. Джоэл опустился на стул.

– Есть кое-что такое, о чем вам необходимо знать, – тихо произнесла Флорри.



– Вы помните, каким Пит пришел с войны: весь изранен, ноги переломаны. Три месяца пролежал в госпитале в Джексоне и немного окреп. Вернувшись на ферму, ходил с палкой, делал всякие упражнения, с каждым днем преодолевая недуг. Это было в начале осени 1945 года. Война закончилась, и страны пытались вернуться к нормальной жизни. Пит побывал в аду, но никогда об этом не рассказывал. Ваших родителей связывали, как бы мы сказали, весьма активные брачные отношения. Как однажды призналась Нинева Мариэтте, стоило только отвернуться, и они убегали в спальню.

– Им пришлось пожениться, Флорри, – заметил Джоэл. – Я видел их свидетельство о браке и мое свидетельство о рождении. Мы же не совсем дураки.

– Никто так не считает. Я тоже подозревала, но наверняка никогда не знала.

– Отец воспользовался случаем и, перед тем как я родился, улизнул в Германию. Родители находились далеко от дома. Слухи хоть и ходили, однако утверждать никто ничего не брался.

– Вскоре все улеглось. – Флорри закрыла глаза и, словно в изнеможении, тяжело вздохнула. Джоэл и Стелла нервно переглянулись.

– Так на чем мы остановились? – улыбнулась тетя.

– На Германии. У наших родителей были страстные отношения.

– Да. Они наслаждались друг другом. Приехав домой и оправившись, Пит пытался вернуться к прежнему, но Лиза потеряла к нему интерес. Сначала он подумал: это потому что его тело изранено на войне и не такое, как раньше. В итоге они крупно поругались, и Лиза рассказала сказку – первую из нескольких. Сочинила историю, как незадолго до того, как в 1941 году муж ушел на войну, у нее случился выкидыш. Их у Лизы, как вам известно, было три.

– Четыре, – поправила Стелла.

– Ладно, четыре. И к тому времени, когда Пит уходил на войну, они решили, что у них больше не может быть детей. И вот, она как будто забеременела, однако не призналась, потому что боялась потерять очередного ребенка и не хотела тревожить мужа. Пит находился в Форт-Райли, ожидая отправки на фронт. Но выкидыш все-таки случился. По крайней мере, так утверждала Лиза. В результате у нее возникли кое-какие женские проблемы. Выкидыши не прошли даром. Лиза ходила по врачам, принимала лекарства. Не могла контролировать собственное тело и в результате потеряла интерес к сексу. Мне неудобно произносить это слово в вашем присутствии.

– Продолжай, тетя Флорри, – попросил Джоэл. – О сексе нам все известно.

– Обоим? – Больная покосилась на Стеллу.

– Да.

– Господи!

– Мы уже взрослые, тетя Флорри.

– Хорошо. Секс так секс. У Лизы пропало желание, и это огорчало Пита. Только представьте: он, бедный, провел три года в джунглях, мечтал о еде и воде, а также об оставшейся дома красавице жене. Закрались подозрения. По версии Лизы, она забеременела в октябре 1941 года перед тем, как муж уехал. Но в августе Пит, поднимая бревно, повредил поясницу. Болело так, что было не до секса.

– Помню, – кивнула Стелла. – Отправляясь в Форт-Райли, он едва мог ходить.

– Так надорвал себе спину, что врачи хотели комиссовать его по здоровью. Пит часто вспоминал в тюрьме то время, нисколько не сомневался, что в сентябре с Лизой не спал. По ее версии, она забеременела в начале октября, пару месяцев молчала – хотела сообщить письмом, если продержится три. Не сообщила. Выкидыш произошел в начале декабря. Пит понял, что жена лгала. Она могла забеременеть не позднее конца августа. В таком случае срок беременности к моменту выкидыша составлял бы более трех месяцев. Пит изучил календарь, сопоставляя даты. Затем нажал на Ниневу – спросил, был ли у жены выкидыш. Она ничего не знала, что, как вы понимаете, совершенно невозможно. Если бы Лиза три месяца вынашивала плод, негритянке это было бы известно. Нинева приняла сотни родов, включая меня и Пита. Убедившись, что жена солгала насчет выкидыша, Пит решил, что она обманывает и насчет осложнений со здоровьем, и потери интереса к сексу. Его подозрения усилились. Лиза тщательно стирала свое нижнее белье, Нинева это подтвердила. Пит улучил момент и убедился, что на ткани были пятна выделений. И еще жена принимала много таблеток. Пит понял, что жена нездорова, однако болезнь не связана с выкидышами. Он хотел поговорить с врачами, но Лиза категорически отказалась от них. Улики множились. Стало ясно, что Лиза больна. И причина болезни не в выкидыше. Ведь до последнего времени у нее их было три.

– Четыре, – снова поправила Стелла.

– Четыре, – согласилась Флорри. – Нинева рассказывала о Декстере Белле: как много времени он проводил с Лизой после того, как поступила информация, что Пит пропал без вести и, предположительно, погиб. Мы помним, насколько это было ужасно и как часто священник приходил в дом. Оказалось, что Пит никогда не верил Декстору, считая, что священник заглядывается на каждую юбку. Среди паствы церкви ходил слух – лично до меня он не дошел, – будто Декстер Белл связался с женщиной лет двадцати. Слух, не более, однако Пит был подозрительным человеком.

Флорри выдохнула и попросила воды. Выпив, вытерла губы и некоторое время тяжело дышала. Затем закрыла глаза и продолжила:

– Дошло до того, что Пит отправился в Мемфис и нанял частного детектива. Заплатил ему кучу денег и дал фотографии Лизы и Декстера. В то время было три врача, если их можно назвать врачами. Не удивлюсь, если они практикуют до сих пор. Это они… да… они делали аборты.

Джоэл вздрогнул, Стелла сжала губы. Флорри продолжала рассказ, не открывая глаз:

– Детектив нашел врача, который узнал людей на фотоснимках, но запросил большие деньги. У Пита не оставалось выбора, и он выложил две тысячи долларов наличными. Врач подтвердил, что 29 сентября 1943 года сделал Лизе операцию.

– Господи… – пробормотал Джоэл.

– Это объясняет рассказ Ниневы о том, как мама и Декстер провели в Мемфисе день.

– Да.

– Простите, этой истории я не знаю! – удивилась Флорри.

– Историй очень много, – отозвалась Стелла. – Мы к ней еще вернемся. Продолжай.

– Разумеется, Пит был потрясен. Ему не только представили доказательство измены жены, он еще узнал, что она сделала аборт чуть ли не в кладовке какой-то низкопробной больницы в Мемфисе. Пит был в ярости и безумно переживал, что его предала женщина, которую он обожал. – Флорри помолчала и вытерла слезу: – Ужасно. Меньше всего хотела об этом рассказывать.

– Продолжай, тетя Флорри. Ты все правильно делаешь, – успокоила ее Стелла. – Мы как-нибудь справимся с правдой.

– Отец ее обвинил? – спросил Джоэл.

– Да. Выбрал нужный момент и огорошил доказательствами. В результате был полный срыв. Нервный… Лиза во всем призналась: в связи со священником, в аборте, в результате которого получила инфекцию, от какой не в состоянии избавиться. Снова и снова просила ее простить. До самого конца молила о прощении, но не получила его. Пит много раз был на грани смерти, но выживал благодаря ей и вам. Он не мог вынести мысли, что в это время Лиза развлекалась с Декстером Беллом. Пит встретился с Джоном Уилбэнксом, они сходили к судье, и Лизу отправили в Уитфилд. Она не противилась. Понимала: ей требуется помощь и им с Питом необходимо расстаться. Распростившись с женой, Пит пробовал заниматься делами, однако наступил момент, когда это стало невозможно.

– И он убил Декстера, – произнесла Стелла.

– Было за что, – заметил Джоэл.

Все трое, стараясь сосредоточиться, надолго замолчали. Джоэл встал, вышел во двор, налил бокал вина и вернулся с бутылкой.

– Кто-нибудь хочет?

Стелла покачала головой. Флорри, казалось, заснула. Джоэл сел, сделал глоток-другой и сказал:

– Как я понимаю, у истории есть продолжение.

– Еще какое, – ответила Флорри, не открывая глаз. Кашлянула, поперхнулась и приподнялась на подушках.

– Мы все знаем Юпа, внука Ниневы. Он работал на территории поместья и в огороде.

– Мы вместе росли, тетя Флорри, – сказал Джоэл. – Вместе играли.

– Да. Подростком он уехал в Чикаго, а потом вернулся. Пит научил его водить машину, посылал на пикапе по всяким делам. Юп ему очень нравился. – Флорри запнулась и с трудом втянула в себя воздух. – И вашей матери тоже.

– Нет! – воскликнул Джоэл.

– Невозможно! – подхватила Стелла.

– Но это так. Когда Пит предъявил Лизе доказательства того, что она сделала аборт, он спросил, кто отец. Декстер Белл? И в этот страшный момент Лиза приняла решение. Сделала выбор между правдой и ложью. Выбрала ложь. Не могла себя пересилить и признаться, что понесла от Юпа. Невероятно, невообразимо!

– Как это случилось? – спросил Джоэл.

– Он ее изнасиловал? – подхватила Стелла.

– Нет. Вечером, перед тем, как покончить с собой, Лиза уже знала, как поступит. А я нет. Я находилась с ней и не поняла, что она прощается с жизнью. Лиза говорила, говорила и выложила все до конца. По временам казалось, что она в здравом уме, по временам – нет, но она ни на минуту не замолкала. Вспомнила, что Нинева чем-то заболела и неделю не выходила из дома. Юп заглянул к Лизе, когда она была одна, и тогда все случилось. Это было спустя год после того, как пропал ее муж, и на нее что-то нашло. Заранее ничего не замышлялось. Ни соблазнения, ни насилия, все по обоюдному согласию. Случилось, и все, а потом еще раз.

Джоэл не мог прийти в себя, пораженная Стелла молча смотрела в пол.

– Лиза не любила водить машину, и Юп стал ее шофером. Чтобы сбежать от Ниневы, они ездили в город. По дороге у них было некое потайное место. Это превратилось в игру, и Лиза откровенно развлекалась. В этом, мои дети, нет ничего необыкновенного: смешение рас случалось всегда. Она считала себя вдовой, одинокой женщиной и позволила себе маленькое безобидное приключение или, по крайней мере, она думала, что безобидное.

– Невероятно, – пробормотал Джоэл.

– Не такое уж безобидное, – усмехнулась Стелла.

– Что произошло, то произошло, мы ничего не в силах изменить. Я рассказываю только то, что поведала мне ваша мать. Да, в последний свой вечер она была явно не в себе, но какую выгоду Лиза могла бы получить, сочинив подобную историю? Просто хотела, чтобы о ее поступке кто-нибудь узнал, прежде чем она сойдет в могилу. И поэтому исповедалась мне.

– Ты находилась рядом и ничего не заподозрила? – спросил Джоэл.

– Ни на минуту. Не заподозрила ни Декстера Белла и никого другого. После Пита каждый из нас пытался наладить жизнь. Мне не приходило в голову, что Лиза крутит с кем-то любовь.

– Мы когда-нибудь доберемся до конца этой жуткой истории? – воскликнула Стелла.

– Вы же всегда хотели открыть для себя правду, – пожала плечами Флорри.

– Теперь я в этом отнюдь не уверен, – сказал Джоэл.

– Пожалуйста, продолжай! – попросила Стелла.

– Попробую, хотя это непросто. Забавы закончились, когда Лиза поняла, что забеременела. Месяц она не хотела признавать очевидного. Но чем дальше, тем было опаснее, что у Ниневы или кого-нибудь другого возникнут подозрения. Она была в панике. Сначала пришла мысль поступить, как все белые женщины в такой ситуации – объявить, что ее изнасиловали. Этим Лиза переваливала вину на другого и обретала контроль над беременностью. Металась до тех пор, пока на грани безумия не решилась открыться Декстеру Беллу – человеку, которому верила. Пастор всегда был добрым, сочувствовал людям и утешал их. Он уговорил Лизу не объявлять об изнасиловании и тем самым спас Юпу жизнь. Парня повесили бы. Примерно в то же время до Ниневы и Эймоса дошел слух, будто их внук и жена хозяина закрутили роман. Они удалили Юпа из города.

Джоэл и Стелла молчали. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Твила:

– Все в порядке?

– Да, – кивнула Флорри, и дверь затворилась.

Джоэл встал с бокалом и подошел к небольшому окну.

– Нинева знала, что мать беременна?

– Лиза считала, что нет. Думала, что, кроме Декстера, не знал никто, даже Юп. Его удалили из города примерно в то же время, когда она поняла, что забеременела.

– Откуда Нинева узнала об их связи?

Флорри снова закрыла глаза и глубоко вздохнула, словно хотела подзарядиться энергией. Не открывая, кашлянула и продолжала:

– Цветной мальчишка рыбачил в устье и кое-что видел. Когда вернулся домой, рассказал матери. Слух со временем долетел до Ниневы и Эймоса. Они пришли в ужас, оценив грозившую внуку опасность, и отправили его автобусом в Чикаго. Наверное, он до сих пор там.

В комнате воцарилось долгое, тягостное молчание. Бежали минуты, Флорри ничего не говорила. Джоэл сел и провел пальцами по своим густым волосам.

– Получается, что Пит убил не того. Так?

Флорри на вопрос не ответила и вместо этого сказала:

– Я часто размышляла о Лизе в тот ужасный момент, когда она решилась на аборт. Потом Лиза оказалась перед выбором: Пит решил, что отец ребенка Декстер, и ей было проще ответить «да», чем остановиться и подумать. Запуталась в обстоятельствах, испугалась, поступила, как ей казалось, легче – и вот результат.

– Даже если бы у нее было время остановиться и подумать, она все равно не сказала бы правды, – возразила Стелла. – Ни одна белая женщина в ее положении не сделала бы этого.

– Не изображай свою мать шлюхой! – возмутилась Флорри. – Если бы Лиза верила, что был хотя бы малейший шанс, что Пит жив, она бы никогда так себя не повела. Она была хорошей женщиной и бесконечно любила вашего отца. Я находилась с ней перед тем, как она умерла, и понимала, как Лиза страдала из-за своих грехов. Просила о прощении. Мечтала о прежней жизни в семье. Она сломалась, ее было жаль. Вы должны помнить Лизу доброй, любящей матерью.

Джоэл встал и, не говоря ни слова, покинул комнату. Молча прошел мимо мисс Твилы в кресле-качалке. Добрел по Шартр до Джексон-сквер, сел и стал смотреть на разворачивающийся перед глазами уличный театр: музыкантов, торговцев всякой мелочовкой, жуликов, художников, сутенеров, карманников и туристов. Каждый черный казался задумавшим недоброе Юпом, каждая белая женщина – алчущей любви матерью. Все путалось, ничто не имело смысла. Стало тяжело дышать, в глазах потемнело.

Вскоре Джоэл оказался на набережной, хотя не помнил, как туда добрался. Мимо плыли баржи. Он смотрел на них и не видел. Черт бы побрал эту правду! Без нее он был счастливее. Три с половиной года мучил себя вопросом, почему отец убил Декстера Белла. Бесчисленное количество раз соглашался, что правды не выяснить. Теперь знал и жалел об ушедших в прошлое блаженных днях неведения.

Джоэл долго сидел без движения, лишь время от времени качая головой. Но вот дыхание стало выравниваться, он начал успокаиваться. Джоэл убедил себя, что знать правду будут только он, Стелла и мисс Твила. Флорри скоро уйдет из жизни и, как все добропорядочные Бэннинги, унесет свои тайны в могилу. Настанет время, и они со Стеллой последуют за ней, и поверженная, опозоренная семья больше не будет подвергаться унижению.

Да и какое все это имеет значение? Ни он, ни Стелла, ни Флорри не вернутся к жителям округа Форд. Пусть тайна будет похоронена под старым платаном. Он, Джоэл, не поедет обратно.

Его плеча коснулась рука. Стелла села с ним рядом. Джоэл обнял сестру и притянул к себе. Без особого чувства – для эмоций не осталось сил, настолько они были потрясены.

– Как Флорри?

– Долго не протянет, – ответила Стелла.

– Она единственная, кто у нас остался.

– Нет. Мы есть друг у друга. Так что, пожалуйста, Джоэл, не умирай молодым.

– Постараюсь.

– И вот тебе вопрос, юрист: как бы поступил отец, если бы мама сказала правду?

– Я только об этом и думаю. Он бы с ней развелся, выдворил из округа и поклялся бы отомстить Юпу. Но парня в Чикаго не сумел бы достать. На Севере другие законы.

– Но мать была бы жива?

– Наверное. Кто знает?

– А вот отец точно не умер бы.

– И Декстер Белл тоже. И мы сохранили бы нашу землю.

Стелла покачала головой и пробормотала:

– Вот что натворила ложь.

– А был ли у нее выбор?

– Не знаю. Мне очень жаль мать, отца, Декстера Белла, всех нас. Как мы докатились до такого?

Джоэл прижал ее крепче к себе и, когда Стелла заплакала, поцеловал в макушку.

– Такая уж семья.





От автора




Много лет назад я прослужил два срока в качестве государственного представителя штата Миссисипи. Не могу сказать, что государственная служба сильно увлекала меня, и чтобы получить доказательство моего присутствия в здании законодательного собрания в Джексоне, пришлось бы долго искать там мои отпечатки пальцев. Я не оставил по себе никакой славы и, как только смог, ушел. Работа отнимала слишком много времени, которое я считал бесполезно потерянным. И чтобы чем-то заполнить часы, мы собирались у кофейников и фонтанчиков с водой и слушали долгие, яркие и часто веселые рассказы коллег – ветеранов-политиков со всего штата, привычных вить долгую нить повествований. Не думаю, чтобы правда при этом имела большое значение.

Однажды я услышал рассказ о двух известных людях, живших в маленьком городке в штате Миссисипи в 1930-х годах. Один по неясным причинам убил другого и так не назвал мотивы своего преступления. Он был приговорен к повешению. Губернатор обещал, что отменит казнь, если он откроет причины. Приговоренный отказался, и на следующий день был повешен на лужайке перед зданием суда. Губернатор, до этого не видевший, как казнят людей, наблюдал за процедурой из первого ряда.

Вот так я позаимствовал сюжет. Верю, что все так и было, но не помню рассказчика, места и времени действия. Хотя не исключено, что это все-таки выдумки, и после моих богатых прикрас я без колебаний предложил текст для публикации в качестве романа.

Если кто-нибудь из читателей узнает сюжет, пожалуйста, сообщите мне. С радостью сравню литературу с жизненной правдой.

Как всегда в поисках фактов, я полагался на щедрость друзей. Большая благодарность Биллу Генри, Тиму и Линде Пэппер, Ричарду Говарту, Луизе Баррет, Дэну Джордану, Роберту Кайату, Чарльзу Оверби и Роберту Уимсу. Особая признательность Джону Питсу за название.

О Батаанском марше смерти написаны десятки, если не сотни книг. Те, что я прочитал, меня потрясли. Трудно представить страдания и героизм солдат. Ни тогда, ни спустя семьдесят пять лет.

Я почерпнул сведения из следующих изданий: «Тени в джунглях» Лори Александера; «Батаанский марш смерти» подполковника Уильяма Дайесса; «Забытый героизм Рассела Волькманна» Майка Гардиа; «Рейдеры Лафэма» Роберта Лафэма и Бернарда Норлинга; «Выжившие» Мэнни Лаутона; «Бегство из Давао» Дона Д. Лукакса; «Война лейтенанта Рамси» Эдвина Прайса Рамси и Стивена Ривеле; «Мой бросок в ад» Лестера Тэни; «Исход из Коррихидора» Эдгара Уиткомба.

«Слезы во мраке» Майкла Нормана и Элизабет Норман – исчерпывающая и захватывающая история Батаанского марша смерти, увиденная американцем и японцем. «Обреченные кавалеристы Батана» Раймонда Вулфа – интересный рассказ о двадцать шестом кавалерийском полку и его последней атаке. Я настоятельно рекомендую обе эти книги.



* * *





notes


Примечания




1




Американская компания по производству тракторов и комбайнов. – Здесь и далее примеч. пер.





2




Миссисипский университет.





3




Сансер (Sancerre) – французское вино из сорта «Совиньон блан».





4




Примерно 0° по Цельсию.





5




Примерно 4° по Цельсию.





6




Примерно 79° по Цельсию.





7




Председатель суда.





8




Криббедж – карточная игра для двух игроков, популярная в Англии и США.





9




Около 37,8° по Цельсию.





10




Национальная выпечка филиппинцев.





11




В США и Канаде празднуется в первый понедельник сентября.





12




10° по Цельсию.





13




Густой суп со специями, похожий по консистенции на рагу.





14




Креольское блюдо на основе риса.





15




Около 27° по Цельсию.