Юлия Маркова, Александр Михайловский

Ярость славян




Часть 17

5 августа 561 Р.Х. День третий. Утро. остров Хортица (Волчий), в нижнем течении Днепра сразу за порогами. Ставка светлейшего князя антов Идара (Идариса или Идарасия)
Услышав недобрые вести, пришедшие из ставки аварского кагана Бояна, светлейший* князь Идар согнулся как от удара ногой в живот. Его сыновья, его надежда и будущее, Мезамир и Келагаст, посланные к аварам послами с миссией мира, были вероломно ими убиты, невзирая на неприкосновенный ранг послов. Авары, недавно появившиеся в этих местах и год назад примучившие племя болгаров-кутригуров хана Забергана, и до того нападали на левобережные селения племени уличей, входящего в антский племенной союз. Но теперь, после этого злодейского убийства аварами послов, следовало ждать настоящего нашествия на все земли антов – такого, какого славянская земля не знала с тех времен, когда по этим землям проходили сперва готы, а потом и неисчислимые орды гуннов.

Примечание авторов: * Светлейший князь – военный вождь, избранный для того, чтобы управлять дружинами и племенным ополчением союза племен. Вождь племени будет именоваться светлым князем, а рода – просто князем.

Славяне жили в степи привольно, не огораживая свои селения стенами, надеясь только на доблесть всадников, у южных родов и племен именуемых богатырями, а у северных – полянами или витязями. Но что пользы с доблести немногих, когда на каждого из них наваливается по нескольку десятков врагов, а у полянина даже и оружия хорошего-то нет. Обычное вооружение славянского воя – легкий деревянный щит, копье, несколько дротиков для метания и лук со стрелами, зачастую отравленными; меч же – очень большая редкость, чаще присутствует легкий топорик. Оружие из хорошей стали тоже редкость, обычно в ходу мягкое сыродутное железо или даже кость. Доспехи есть только у единиц, послуживших в наемных войсках константинопольских базилевсов и сумевших вернуться оттуда живыми, как сам князь Идар, в молодости участвовавший в Готской (Италийской) войне под командованием самого Велизария.
Сам-то князь, прошедший огонь, воду, медные трубы, видавший Крым, Рим и попову грушу, прекрасно понимал, насколько ничтожны его силы в этом столкновении. Если собрать всех полян-богатырей вместе, то наберется не более двух тысяч всадников, да тысяч двадцать или тридцать пешего ополчения, которое еще надо собрать, потому что идет горячее время жатвы, когда один день может кормить целый год; и если чуть промедлить или поспешить, люди, которых он, быть может убережет, от плена и рабства, зимою все до единого перемрут от лютого голода.
К тому же собирает ополчение не он, светлый князь, а родовые веча. И если те роды, что стоят на пути вражеского нашествия, без сомнения, дадут ему воинов, то все остальные могут решить, что их хата с краю, и что лучше всего будет отсидеться, не высовываясь, а не класть головы в кровавой сече, спасая менее удачливых соседей. А у врага, после того как ему удалось примучить племя болгар-кутригуров, никак не меньше сорока тысяч всадников из которых почти половина тяжелая латная кавалерия*.

Примечание авторов: * разумеется, латной эта кавалерия является только в представлении степняков, ибо там еще не родились кони, способные нести в огонь сражений настоящих латников, с головы до ног закованных в миланскую или толедскую сталь. И если они появятся, то их пищей должна быть не трава – корм мирных волов, а отборный ячмень, который через тысячу лет после описываемых событий будет считаться таким же стратегическим сырьем, как в наше время нефть и продукты ее переработки. Сколько страна соберет ячменя, столько тяжелой рыцарской кавалерии она сможет содержать.

Все, что сможет делать князь Идар, так это маневрировать своими небольшими силами, наносить удары и тут же отскакивать, надеясь на то, что вражеское войско слишком велико и неповоротливо, а интерес его в славянских землях не очень велик, ибо что брать с голодранцев. Так что в ближайшее время авары непременно должны уйти дальше на запад, к Византии и Паннонии, богатым, как намазанный на хлеб смалец с медом.
Но пока это произойдет, народ антов окажется обескровленным, потеряв многих и многих, и больше никогда не сможет подняться на достойную высоту. А ведь какая жалость. С болгарами, которые были соседями антов до авар, отношения были не в пример лучше. На степной границе царил мир, и каждый год на жирные черноземы с лесных полян выходили все новые и новые славянские поселенцы, привлекаемые собираемыми здесь невиданными урожаями. Еще сотня лет спокойной жизни – и на этих землях собралось бы так много землепашцев, что через то многочисленное и храброе войско, которое они смогут содержать, не прорвался бы ни один враг, даже такой, какого представляли несметные полчища самого Атиллы.
Тревожило князя и то, что константинопольские купцы, в конце каждого лета приплывавшие на остров Хорта (Волчий) для менового торга, вдруг засобирались в обратный путь, даже не начав настоящей торговли и не дождавшись, когда с верховых поднепровских селений на лодках в рогожных кулях повезут полбу, ячмень, рожь, овес и просо. Неожиданно засобирался к себе в Константинополь и чернорясый жрец заморского бога Дионисий, так и не обративший никого в свою рабскую веру. Почуяли что-то нехорошее, крапивные души, торопятся уйти от неминуемого удара, знают, что не будут злобные авары разбирать, кто тут славянин, а кто ромей – всех подметут под одну гребенку, запродав в рабство в далекую Персию или в тот же Константинополь. Докажи потом, что ты был свободным купцом, а не родился с клеймом на бедре и с колодкой на шее, как двуногий скот.
Правда, помощник того самого отца Дионисия, по имени Макарий, куда-то пропавший после позавчерашней попойки с воями княжьей дружины, внезапно объявился в самом непотребном виде, причем трезвый как стеклышко. При этом он плел всякую околесицу про то, как прямо возле шатра его похитили лихие поляницы, после чего злая ведьма пытала у него, какой сейчас год от рождества Христова, месяц и день, какой император сидит на троне в Константинополе, да кто в этой славянской земле набольший князь. Глупые вопросы, ответы на которые ведомы даже малому дитю. А потом две чертовки-суккуба, то бишь по-славянски «мавки», вытягивали из этого Макария мужские силы на ложе и тоже задавали вопросы, но только Макарий запамятовал какие.
– Каюсь, отче, – ползал тот на коленях перед отцом Дионисием, – грешен, не устоял перед искушением, целых три раза не устоял.
Ну, с Макарием князю было все понятно – очень хорошо у человека подвешен язык, который может рассказывать разные занимательные истории из жизни набольших константинопольских людей хоть на славянском, хоть на булгарском, хоть на готском языках. Потому и зовут его вои пропустить кубок-другой крепкого меда и послушать, как он рассказывает занимательные враки о премудрой базилиссе Феодоре, великом полководце Велизарии, его верном слуге Прокопии Кесарийском, и не менее великом императоре Юстиниане. Несколько раз князь сам приходил послушать эти байки, сидел, посмеиваясь в усы. Он сам был свидетелем большинства из тех событий и четко знал, где рассказчик говорит правду, где привирает, а где и перевирает…
Так вот, Макарий – известный болтун и лгун, и верить его словам никак нельзя, но ведь это не объясняет, куда он мог деться, отсутствуя почти сутки. Остров не так уж велик, отец Дионисий с утра поднял крик о том, что люди князя похитили и убили его человека, после чего княжьи вои перетряхнули весь остров, заглянули под каждый камень и в каждую мышиную норку только для того, чтобы этот проклятый всеми богами, да и самим Родом, Макарий под вечер объявился сам и рассказал эту дурацкую историю. Теперь его загонят в какой-нибудь медвежий угол, но князя это мало волновало. Своя рубашка и заботы о своем народе были ближе к его телу.
Вот уже несколько дней через брод у Волчьего острова непрерывным потоком шли беженцы-уличи с поселений левого берега, успевшие оставить свои поселки перед приходом авар. По их словам, каган Боян со своими несметными воями был уже совсем близко. А это значит, что пора бы и самому Идару подумать о том, чтобы оставить столь известное и опасное место, или ему придется вместе со своей дружиной из трехсот самых отборных воев-полян, пасть прямо здесь, защищая от врага самое удобное для переправы место и давая возможность спастись как можно большему количеству пахарей-родовичей.
Неизвестно, какое решение принял бы светлейший князь Идар, но тут неожиданно за пределами княжьего шелкового шатра раздались тревожные крики воев. Услышав их, нахмурившийся (хотя куда бы еще больше), князь отдернул полог и вышел наружу. А там, в безоблачных летних небесах, куда указывали персты перепуганных мужчин, нечто блестящее подобно звезде пересекало небосвод, оставляя за собой белый курчавящийся след. Впрочем, якобы премудрые и просвещенные их богом ромеи паниковали не меньше, а как бы даже и больше княжеских дружинников. Несомненно, это явление было знамением; но вот доброе оно или нет, князь не знал. Неожиданно ему стало все равно*.
– Вои, – зычным голосом рявкнул Идар, обнажая меч, – воистину это доброе знамение, которое сулит нам победу, а врагу погибель, ибо сам Перун спешит к нам на помощь со своей дружиной. Будем боронить Перетопчий брод и рассылать вицы** по антским родам, уличей, тиверцев и россичей, а также слать гонцов за помощью к древлянам, полянам, белым хорватам, северянам, волынянам и дреговичам.

Примечание авторов:
* в нашей истории князь Идар фигурировал до начала 580-х годов, что было бы невозможно, если бы он со своей небольшой дружиной один на один вышел против аварско-булгарского войска.
** рассылка виц, то есть особым образом сплетенных венков означает сбор племенного ополчения. Позже, в средневековой Польше, означала сбор Посполитого рушения, то есть всеобщей мобилизации.

Семьдесят восьмой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу.
капитан Серегин Сергей Сергеевич
Три дня, потраченные нами на разведку, не пропали даром. Теперь мы знаем многое об этом мире, входящем в Основной Поток, а следовательно, являющемся более или менее точным слепком нашего прошлого. Как говорит отец Александр, которого я уже воспринимаю как эксперта по этому вопросу, отклонения от нашей истории возможны, но такие, которые не будут влиять на конечный исторический результат. Получив такое разъяснение и имея на руках год, месяц и даже число по местному христианскому летоисчислению, а также тактическую обстановку на месте будущего макровоздействия, мы были уже готовы засучить рукава и взяться за работу, но мешало одно «но». Ну ни хрена я не тактик, и тем более не стратег. И опыта не хватает, и специальных знаний, какие дают в академии, а еще, возможно, специфического таланта. Единственное, что мне пока приходит в голову, это закружить авар и булгар-кутугуров (авар в первую очередь) в жалящей карусели мелких диверсионных ударов, набегов на стада и обозы с семьями, на тыловые гарнизоны и караваны с захваченными рабами, которые они отправляют на рабский рынок в Херсонес. Хоть Византийская империя и является христианским государством, но людьми она торгует направо и налево. До тех времен, когда запретят продавать в рабство хотя бы христиан, еще как минимум полтысячелетия.
Все это хорошо, но я прекрасно помню, что ни одна война, какой бы она ни была, не выигрывается диверсионными действиями, которые могут лишь облегчить путь к победе, так что прокладывать этот путь необходимо иными методами. А вот тут я откровенно слабоват. Действовать-то придется даже не в масштабе дивизии, как я вообразил себе сначала, а почти что в масштабе фронта. Будь у меня под рукой в числе офицеров танкового полка военный гений (а таких я, как бог войны, всегда нутром чую), типа молодого Рокоссовского или даже Буденного (который без образования, на одной интуиции обыгрывал кадровых генералов), я мигом бы продвинул его до нужного уровня и поручил бы ему планирования операций. Но такого человека поблизости не наблюдалось. Нет, есть у меня несколько способных молодых ребят, но до требуемого уровня никто из них не дотягивает.
Правда, когда сутки назад, когда я лично вышел в тот мир, чтобы сделать рекогносцировку в окрестностях Хортицы, то почувствовал, что где-то далеко, но все же в пределах моей досягаемости, находится нужный мне персонаж, вроде бы даже готовый к предложению, от которого нельзя отказаться. Но поди найди тот ножичек – в радиусе примерно тысячи километров. Лишь одно я мог сказать твердо – это то, что искомый полководец отнюдь не был варварским самородком. Даже в слабом, ослабленном расстоянием облике чувствовалась определенная дисциплина ума, свойственная человеку грамотному и даже образованному, а это, и к гадалке не ходи, указывало на ближайший (и единственный) в окрестностях центр классического образования, то есть Константинополь. И еще я знал о моем будущем военном гении, что он стар, находится в опале и никому не нужен, что тоже играет мне на руку. Как говорится – кто был никем, тот станет всем. Но все же для того, чтобы вплотную приступить к этому делу, мне требовалось знать имя этого человека.
Действовать надо было быстро, каган авар Баян ждать у моря погоды не собирался, и его отряды, ранее разорявшие только левобережье Днепра, зашевелились, начав собираться в кучу, что могло означать только начало большого вторжения. Тогда я собрал нашу магическую пятерку, и мы поэскадронно разбросали две легких кавалерийских дивизии (шесть тысяч всадниц) по левому берегу Днепра с приказом наносить жалящие удары по аварским тылам и обозам и тут же, не зарываясь, отступать, заманивая преследователей в ружейно-пулеметные засады. Восемь полков, шестьдесят четыре эскадрона, и во главе каждого командир – хоть и молодой, но прошедший полный курс военного училища. Настоящий осиный рой.
Сибирские егеря, на которых учились мои юные лейтенанты, как раз и предназначены действовать вот так, без тыла и флангов, в подвижной маневренной войне. К тому же при каждом эскадроне по-прежнему находилось по одной инструкторше-амазонке, для которых правила степной войны всосаны с молоком матери и намертво вбиты наставницами Академии при храме Огня. Это было первое боевое крещение моей маленькой армии, ведь до того в настоящем бою довелось побывать только амазонкам, штурмовавшим храм херра Тойфеля, да еще боевым лилиткам, сражавшимся в междоусобных войнах своих хозяев и в битве при дороге. Но все это было не то; да и как полноценная боевая машина, мои эскадроны в бою еще не испытывались. Поэтому и провожал я их на это боевое крещение со смешанным чувством надежды на лучшее и тревоги, все ли сделано правильно. Ну, разумеется, не обошлось без речи, которую я толкнул перед уходящими в бой. Иначе бы меня просто не поняли. Впрочем, она была коротка, как трехпатронная очередь из калаша.
– Воители и воительницы, – сказал я внимательно слушающим меня рядам всадниц и всадников в полной легкой экипировке на высоких сильных конях, – вы идете сражаться с самим злом, воплощенным в человеческом облике; поэтому пусть ваш глаз будет остер, голова холодна, рука тверда, а сердце открыто ко всем страдающим и униженным. Я на вас надеюсь и жду назад только живыми и с победой…
Едва я закончил говорить, как Колдун начал один за другим открывать порталы в заранее определенные места и бряцающие оружием и амуницией эскадроны скрывались в них, чтобы через некоторое время вступить в бой, приняв участие в операции «Мельница». Если им попадутся не авары, а болгары-кутугуры, то пусть будущие братушки пеняют на себя и своего хана. Нечего было почти без боя присоединяться к победителю, в надежде вместе с ним немножко пограбить славянские и византийские земли. Впрочем, если какому-то из этих наших эскадронов станет туго, то мы всегда готовы открыть портал и вытащить его оттуда. Или, наоборот, перебросить к нему подкрепление из полка тяжелой панцирной кавалерии или даже танкового батальона, который, полностью заправленный и снаряженный, находился сразу за воротами города, в готовности № 1.
Последним (но значительно южнее тех мест, где должна была развернуться «мельница») на дело с миссией особой важности ушел капитан Коломийцев с одной ротой своего еще формирующегося разведывательного батальона и двумя легкими разведывательными кавалерийскими эскадронами из выкупленных штрафных амазонок. Пехота из амазонок выходит отвратительная, а вот в седле, с луком и саблей они настоящие королевы, то есть богини. Единственное, на что они соглашаются, так это ехать на броне во время похода, не утомляя верного коня, а как только начнется заварушка, так сразу прыгнуть в седло – и понеслась… Впрочем, бронетехнику на этот раз Коломийцев на выход брал в очень ограниченном количестве, просто для представительности, потому что, судя по данным разведки, она была там избыточна, особенно если учесть, что портал мог доставить и забрать бойцов в любую точку местности.
А я, отправив в бой свой авангард, сел думать над тем, как бы мне определить моего будущего военного гения. И тут мне пришло в голову, что у нас тут есть такой начитанный и знающий человек, как библиотекарь Ольга Васильевна – ведь если кто и знает по имени этого персонажа, который наверняка хорошенько наследил в истории, так это она. Поэтому я не таясь изложил ей всю имеющуюся у меня информацию по поводу того, какой сейчас год и кто сидит на престоле в Константинополе. Большего я, к сожалению, не знал и сам. В ответ Ольга Васильевна только молча пожала полными плечами, поле чего, порывшись на книжных полках, выложила передо мной два уже раскрытых толстенных энциклопедических тома…
– Вот он, ваш герой, – загадочно произнесла библиотекарь, слегка отчеркнув ногтем слово «Велизарий», на странице «Советской исторической энциклопедии», – только учтите, что ему сейчас должно быть пятьдесят семь лет, и что это ворчливый обрюзгший старик, которого мучает множество хворей, а также преследует сонм завистников и любителей пинать дряхлого льва.
– Ну, Ольга Васильевна, – сказал я, прочитав статейки, – попытку реставрации рабовладельческой империи мы ему простим, жестокое подавление восстания «Ника» и сподвижничество с Юстинианом тоже. Что же касается здоровья, то лишь бы притащить его сюда живым, а дальше дело за Колдуном, Духом Фонтана, Лилией и всей нашей медицинской братией. Поверьте, пройдет не более недели, и старичок помолодеет настолько, что снова начнет бегать за девками, а через меся он будет щелкать орешки новенькими, будто только что от дантиста, зубами.
– Да я и не спорю, – снова пожала плечами Ольга Васильевна, – у вас тут все чуть что сразу начинают бегать, даже мой дражайшей супруг, которого раньше иначе чем черепахом и не величали. Вопрос только в том, согласится ли Велизарий с вашими целями и задачами или предпочтет спокойно помереть у себя на вилле через три с половиной года? Кстати, будьте готовы к тому, что старик уже под стражей и охраняют как важного государственного преступника. Такие сейчас времена, что бывший друг и верный соратник императора вполне может закончить свою жизнь на плахе, если не хуже.
– Ну, Ольга Васильевна, война бой покажет, – сказал я, уже собираясь уходить, – если наш клиент под стражей, то так даже лучше – выкрадем, а заодно и покажем кое-кому, где раки зимуют.
– А вот в этом я ничуть не сомневаюсь, – улыбнулась библиотекарша, – такое за вами не заржавеет. Но погодите пока уходить. Я хотела спросить вас о том, как там поживают наши предки, ведь я тоже родом из тех краев…
– Ну не знаю, – сказал я, – навряд ли они нам приходятся предками, так как их славянство весьма сомнительно. Правда, говорят они на славянском языке, который звучит как смесь сербского с олбанским, но в остальном это дикая смесь из потомков ираноязычных алан и может, даже скифов, представителей спустившихся по Днепру вместе со славянами балтских племен, оставшихся с готских времен германцев, а также осевших на землю тюркоязычных булгар. При этом надо учесть, что потомки булгар в основном осели по южной окраине этой земли, а германский элемент сосредоточен между Днестром и Южным Бугом, хотя и здесь его немало. И все это в одном племенном союзе, который выглядит как путаный ком разноцветных ниток.
– Послушайте меня, Сергей Сергеевич, – мягко сказала Ольга Васильевна, – вот эта разноплеменность сумевших наладить совместную жизнь людей и дает надежду на то, что из этого семени вырастет крепкое и здоровое государство, граждане которого будут без пренебрежения относиться к своим соседям вне зависимости от их языка и образа жизни; и в то же время если дать им соответствующую культурную базу, не будут заискивать перед «просвещенным» Западом и смотреть в рот пришлым проповедникам…
– А вот это, – сказал я, – очень хорошая идея. Ведь Отец наш небесный ждет от нас не только сиюминутного эффекта по разгрому аварской орды, но и долговременных изменений в местном политическом ландшафте, которые позволят на триста лет раньше, чем в нашей истории, приступить к успешному строительству православного восточнославянского царства. Подумайте над этим и в письменном виде изложите свои соображения.
– Кстати, – сказала женщина, – рядом с Велизарием должен находиться его секретарь, летописец и историк Прокопий Кесарийский. Это умнейший человек этого времени, не упустите его, а то об этом потом придется пожалеть.
– Я учту ваше последнее замечание, – кивнул я, – умные люди нам очень нужны. А сейчас позвольте попрощаться, ибо дела.

5 августа 561 Р.Х. День третий. Полдень. Левобережные степи, 30 километров на северо-восток от впадения в Днепр речки Самары, район современного села Вольное.
Командир 3-го эскадрона 5-го кавалерийского полка Виктор Кузнецов.
Быстрый стук подкованных конских копыт по твердой как камень земле верховой степи. Мои бойцыцы – что «волчицы», что лилитки – как влитые держатся в седлах, оглядывая цепким взором степь до самого горизонта. Как и в других эскадронах, в моем есть несколько «волчиц», способных смотреть на окружающую нас степь с высоты птичьего полета зоркими глазами хищного сокола или ястреба. Они быстро устают, и поэтому вынуждены часто меняться, но это естественно; и та «волчица», которая сейчас на смене, скачет рядом со мной стремя в стремя.
Несмотря на то, что эта девушка по имени Урсула похожа на оживший скелет, она очень красивая, а особенно хороши ее голубые глаза. Жаль только, что все «волчицы» бреют свои головы наголо и вне зависимости от погоды носят на макушке маленькие круглые вязаные шапочки-подшлемники. Это делает их на вид более суровыми и неприступными, чем они могли бы казаться с обычными женскими прическами. И ведут они себя тоже соответствующе этому образу. В плане личной жизни они неприступны, и кажется, что мужчины их вообще не интересуют, по крайней мере пока.
Лилитки – те, напротив, очень любвеобильны, особенно бывшие дикие, но меня не привлекают их экзотические пропорции – змеевидные у диких, и богатырские у бойцовых. В последние несколько недель, заполучив танковый полк, капитан Серегин для формирования службы тыла начал привлекать еще одну разновидность лилиток – бывших мясных. Пропорции у них более человеческие, и я вот уже неделю встречаюсь с одной такой девушкой, которая служит подавальщицей в столовой. Единственное, что меня напрягает, когда я обнимаю ее нежное тело – так это мысль, что она была предназначена стать едой, а не для того, для чего предназначены обычные девушки. А ведь она умная, умнее многих, кого я знаю из нормальных людей. Когда мы встречаемся, мы очень много разговариваем, а недавно моя зазноба даже записалась на курсы ликвидации неграмотности, и я за нее очень рад. Но я надеюсь, что эта Ийдиль меня ждет, и все у нас будет хорошо.
Однако я отвлекся, потому что мозг, не занятый серьезной работой, размышляя, обычно бродит своими собственными извилистыми тропинками. Но сейчас не время думать о женщинах, даже таких пикантно-прекрасных, как Ийдиль. Привстаю в стременах и оглядываюсь. Дорог тут нет – одни направления, да и не нужны дороги в таких местах, где можно скакать, скакать и скакать в любую сторону, и перед тобой все время будет раскрытое во все стороны чуть всхолмленное пространство. Но сейчас дорога – точнее, две едва заметные колеи, выбитые колесами телег в высохшей траве – нужна нам для того, чтобы, не сбившись с пути, попасть туда, где мы должны будем встретить своего первого врага и в бою взять его жизнь. Это наше боевое крещение, первая не учебная, а боевая задача эскадрона, и у нас просто нет другого выхода, кроме как выполнить ее на отлично. Те люди, которых окружающие народы зовут аварами (а сами себя они называют обрами), за все творимые ими безобразия достойны только полного и жестокого истребления.
Здесь, в знойной и сухой степи, люди стараются жить там, где есть вода – по берегам рек, речек и озер. Именно там, у воды, теснятся их неукрепленные селения с беспорядочно разбросанными полуземлянками, окруженные зеленеющими огородами и сейчас уже сжатыми полями. Но первых своих людей на этой земле мы встретили, не доезжая до нужного нам селения около пяти километров. Просто настал тот момент, когда «волчица» Катрин, которая к тому времени сменила на дежурстве Урсулу, неожиданно подняла вверх руку, а потом указала вперед.
– Там, впереди, враг, – коротко сказала она, – шесть женщин запряжены в телегу и везут в ней к нам навстречу троих мужчин. Это совсем недалеко от нас, метров пятьсот или чуть больше, так что прикажи приготовиться к бою.

Примечание авторов: * «Повесть временных лет» оставила нам яркую картину того, как обры (авары) «примучиша дулебы»: завоеватели запрягали в телегу вместо лошадей или волов нескольких дулебских женщин и разъезжали на них. Это безнаказанное издевательство над женами дулебов служит лучшим примером униженности их мужей.
От франкского хрониста VII в. Фредегара узнаем еще, что авары «каждый год приходили зимовать к славянам, брали жен славян и дочерей их к себе на ложе; сверх других притеснений славяне платили гуннам (в данном случае, аварам. – С. Ц.) дань».

– Эскадрон, – рявкнул я, – к бою готовсь, рысью вперед марш-марш!
Перешедшие на крупную рысь кони одним махом вынесли нас на степной увал, за которым открылась спускающаяся вниз ниточка дороги – и на ней те, кого предстояло атаковать. Метрах в двухстах впереди навстречу нам тащилась телега, запряженная шестеркой полуголых светловолосых женщин. В этой телеге на охапке соломы по-барски восседали три пьяных до безобразия чернявых мужика в ярких, но изрядно испачканных одеждах. Двое орали какую-то песню, а третий почем зря хлестал кнутом женщин, которые везли телегу. Прямо с увала, только завидев эту картину, наш эскадрон сразу взял в галоп, и земля загудела под копытами коней как барабан.
Сказать честно, против этих трех пьяных придурков хватало бы и одной дюжины наших воительниц, от которых никто бы не ушел живым, и весь эскадрон был совсем не нужен. Но Серегин категорически запретил нам, лейтенантам, делить эскадроны, считая, что нападать на такого врага, как эти авары, необходимо с подавляющим перевесом, для того чтобы сразу рубить встречного врага в капусту и идти дальше делать свое дело. Так будет продолжаться до тех пор, пока их главный начальник каган не опомнится и не пошлет гоняться за нами по-настоящему большие отряды. Настоящей же целью нашего эскадрона были мелкие отряды захватчиков, вставшие на постой в небольших селениях на берегах местной речки. Каждый раз, уничтожая врага, мы должны были отправлять добычу и освобожденных местных к себе, в запортальный мир Содома. Не стоило рисковать тем, что их поймают еще какие-нибудь обры и снова сделают предметом для издевательств.
Капитан Серегин объяснил нам, что, с одной стороны, это делается с целью лишить врага возможности пользоваться даровой рабочей силой, а с другой стороны, чтобы укрепить свое влияние в этом мире, ведь люди, освобожденные нами из аварского рабства, будут служить только нам, и больше никому. Наверное, Серегин прав, потому что он настоящий бог справедливой войны, а я – обычный лейтенант; но и я, и он согласны с тем, что запрягать женщин в телегу и хлестать их кнутом – это очень нехорошо. Очевидно, также считали и воительницы моего эскадрона, поэтому они все как одна потянули из ножен палаши, которые полыхнули на солнце призрачным светлым огнем, а скачущая, как обычно, чуть в стороне от строя амазонка Ирина закинула за спину винтовку и взялась за свой любимый лук. Патронов к винтовке тут не достать, а стрелы к луку можно снова найти, а можно и купить, потому что их в этом мире уже делают. Правда, Ирина ворчит, что местные стрелы – это полное дерьмо и годятся только для охоты на лягушек. Но ведь это лучше, чем вообще никакие патроны, которые кончатся и ничего не будет?
Короче говоря, как только тот обрин, который хлестал женщин кнутом, потянулся за своим луком, его рука оказалась приколотой стрелой Ирины к его же пузу. Двое остальных его приятелей, разом протрезвев, тут же вылезли из телеги и попробовали убежать от нас на своих двоих. Дурацкое занятие. Четыре ноги коня на коротких дистанциях бегают значительно быстрее двух ног у человека, а у обров к тому же ножки такие короткие и кривые, что бегать они совсем не умеют.
Я видел, как две бойцовые лилитки, которым посчастливилось вырваться впереди своих подруг, догнали двух этих смешных человечков, так нелепо перебиравших своими кривенькими ножками, и наклонившись в седле, привычно, как на упражнениях по рубке лозы, впервые в жизни ударом от плеча до талии разделили каждая «своего» обрина на две неравные половины. Я знал, что это не последние враги, зарубленные моими воительницами, но был уверен, что всегда их жертвами будут мерзавцы вроде этих, на которых и клейма ставить негде.
Тем временем амазонка Ирина допрашивала насквозь простреленного ею обрина, который вполне понимал вопросы, заданные ему на койне. В ходе допроса она время от времени щелкала пальцами по пробившей его кишки стреле, отчего тот каждый раз издавал дикий вой. И пусть Ирина вела себя жестоко, но жалости по отношению к обрину у меня не было, ведь одна из этих молодых и красивых женщин, чьи спины он хлестал своим кнутом, могла быть моей далекой прародительницей… От этих мыслей вековая ярость и обида подступали к моему горлу.
Другие воительницы нашего эскадрона в это время гарцевали вокруг места этого короткого боя, а некоторые из них, спешившись, освобождали несчастных женщин от упряжи и подсаживали их на наших заводных лошадей, следовавших позади эскадрона под охраной коноводов. Но вот, видно, допрос был закончен, потому что Ирина удовлетворенно кивнула и вместо очередного вопроса перерезала пленному обрину горло. Все равно обычным образом он был не жилец, а тратить на эту падаль магию высших порядков было бы кощунством.
– Там, – махнула она рукой, – селение, в котором на постое стоят два десятка этих свиней. Они уже получили приказ сниматься с места и двигаться в ставку кагана, и поэтому нам надо спешить. Тогда мы сможем настигнуть их и убить.
– Эскадрон, за мной, рысью, марш-марш, – скомандовал я, и мои воительницы, только что попробовавшие первой крови, послушно сорвались за мной по едва заметной на земле степной дороге. Впереди нас ждали несколько местных селений, расположенных кучкой у излучины речки и в настоящий момент занятых обрами. Ну, они еще об этом пожалеют.
В первое такое селение мы на полном скаку ворвались примерно полчаса спустя, в полной мере оправдав поговорку капитана Серегина о том, что внезапность – это второе счастье. Обры были застигнуты буквально со спущенными штанами, а их кони по большей части находились на выпасе и ничем не могли помочь своим хозяевам.
На полном скаку наши воительницы обрушили на врагов град стрел из арбалетов, а тех обров, которые сумели их избежать, дальше ждала горячая беспощадная рубка длинными палашами. Око за око, зуб за зуб.
Но, к сожалению, обитателям этого селения наша помощь уже не понадобилась. Очевидно, собираясь сниматься с места, обры вырезали стариков и детей, а остальных успели угнать на продажу. Зерновые ямы в селении пустовали, а зерно нынешнего урожая было собрано в рогожные кули, уложено на телеги и приготовлено к перевозке. Обры даже успели запрячь в эти телеги местных лошадей, к которым они отнеслись значительно лучше, чем к людям.
Местные женщины, увидев трупы своих близких, подняли вой, но нам было некогда слушать их причитания, потому что в других селениях могло твориться то же самое. Вызвав через магическое связное зеркало открытие портала, мы постарались как можно скорее отправить на ту сторону всех шестерых рыдающих баб, а также телеги с зерном и всех трофейных обрских коней. Там их примет Анна Сергеевна и ее люди, которые подлечат их, утешат и обогреют, а нам надо спешить к следующему поселку.
Спешили мы, надо сказать, почти зря. Как выяснила воздушная разведка (то есть кружащие над степью грифы), обры, квартировавшие в соседних поселках, значительно раньше получили приказ собираться и уже полностью поделали свои дела, истребив и ограбив всех местных, после чего оседлали коней и, собрав обоз, двинулись в путь. Было их в том отряде до полутора сотен, а может, и больше – конных, в значительной части латных и полностью вооруженных. Следом за ними в пыли тянулись телеги, и к некоторым из них были за шею привязаны местные молодые женщины – очевидно, оставленные этими уродами для скотских забав. Так что нам предстоял настоящий экзамен кровью. Тут нужна была настоящая тактика – чтобы и врага перебить, и своих людей не потерять, тем более что наши кони успели немного притомиться, а у обров они были свежими, только что заседланными.
И еще капитан Серегин ставил перед нами задачу в идеале вообще не использовать огнестрельное оружие и беречь патроны. Будь противников вдвое или втрое больше, чем нас, так то другое дело; а так, при равенстве сил, победить эту банду требовалось без единого выстрела из огнестрельного оружия. Зато в нашу пользу было то, что мы заранее обнаружили противника, в то время когда он еще даже и не подозревал о нашем присутствии, и у нас еще было некоторое время, что подготовить обрам немного неприятных сюрпризов. Кроме того, с нашим зелено-коричневыми доспехами и обмундированием цвета хаки нас было сложно разглядеть на фоне местной степи, а обры поверх доспехов были одеты в яркие цветастые синие, красные, желтые халаты, представлявшие собой отличные мишени.
Пока у нас еще оставалось немного времени, я приказал вбить в землю несколько кольев, между которыми низко над землей были натянуты прочные волосяные веревки. Такое противокавалерийское заграждение называется «спотыкач» и обычно предназначено для прикрытия стрелковых засад. Все шестьдесят наших арбалетчиц, чьи уложенные на землю и прикрытые маскировочными попонами кони служили им живыми баррикадами, заняли позицию сразу за этой веревочной путанкой, а разделенные на два отряда копейщицы отошли на фланги и замаскировались там таким же способом, чтобы атаковать обстрелянных арбалетчицами обров с флангов.
К тому моменту, когда противник подошел на расстояние прямой видимости, все было уже готово, и оставалось только ждать. Обры, беспечно двигающиеся по покоренной земле, где их боялись, кажется, даже мыши в норах, вляпались в засаду с каким-то особенным шиком. Первый прицельный залп арбалетов был страшен. Дюжина тяжелых бронебойных болтов, которым было плевать на местные доспехи, вырвала из обрских рядов самых нарядно одетых и хорошо вооруженных всадников. Тревожный крик – и, обтекая упавших, основная масса конных обров рванулась вперед, прямо на засаду, последовательно попадая под залпы второй, третьей и четвертой дюжины арбалетчиц. И снова каждый болт находил свою цель. Из «волчиц», которые обычно и шли в арбалетчицы, получились неплохие стрелки. В то же время первая дюжина, бойцыцы которой, привстав на одно колено, быстро двигали рычагом, уже почти повторно взвела свое оружие. Казалось, что обры успеют первыми, но тут они достигли веревочного заграждения и на полном скаку начали лететь на землю, образуя кучу-малу, в которую смешались и кони, и люди. Ни им некогда было смотреть под копыта своих коней, когда, казалось, вот-вот прямо в лицо им полетят новые арбалетные болты. К обрам я не испытывал жалости, поскольку они гады хуже фашистов, но вот бедные кони совсем ни в чем не виноваты.
Будь в нашем эскадроне хоть один мало-мальски квалифицированный маг, он мог бы просто наложить соответствующее заклинание, и не пришлось бы рисковать, что наш замысел раньше времени будет раскрыт противником; но мага у нас не было и пришлось обойтись обычными веревками. Правда, магия в этом бою все же поучаствовала – когда обры, не попавшие в засаду, попробовали подавить наших арбалетчиц градом стрел, то выяснилось, что заклинание «защитного ветра», наложенное на доспехи наших воительниц, с легкостью отклоняло обрские стрелы в сторону, так, что те бессильно тыкались куда попало, только не в моих подчиненных; и в то же время летящие в ответ арбалетные болты один за другим выбивали обрских всадников из седел.
Пока обры с арбалетчицами развлекали друг друга этой игрой, копейщицы подняли своих коней на ноги и в сомкнутом строю пиками ударили по растерянному врагу сразу с двух сторон. Им-то стрелы обрских лучников тоже были не страшны. Бросив пики в насквозь пробитых телах, копейщицы взялись за свои палаши и принялись в мах рубить врага. А у бойцовых лилиток рука тяжелая, палаши отличной тевтонской стали отточены как бритва, так что ошеломленные обры, ранее считавшие себя сильнее всех, погибали в схватке один за другим. Ну да ладно – собакам собачья смерть.
Успех был полный. Крича от страха что-то нечленораздельное, еще остающиеся в седлах обры бросились наутек, бросив обоз и своих выбитых из седел, раненых и умирающих товарищей. Мы их не преследовали. В первую очередь нам требуется добить тех, кто пока безвольно ползает по земле, а потом мы соберем добычу и вместе с ней уйдем через портал, только для того, чтобы объявиться где-нибудь в другом месте. Все еще только начинается.

Тот же день, Вечер. Степи Северной Таврии, торный сухопутный торговый путь лесостепей в Крым (Муравский шлях), примерно на месте современного Мелитополя.
Бесконечна степная дорога, ужасен садящийся на виднокрай (горизонт) багровый шар заходящего солнца. Скрипят несмазанные оси аварских телег, ревут, предчувствуя ночной отдых, влекущие их волы, и тихо плачут сидящие в этих телегах белоголовые славянские дети, которых в крымском Херсонесе продадут жирным ромейским купцам-работорговцам. Мальчиков оскопят и сделают евнухами, а девочек пустят по кривой стезе древнейшей профессии – где вначале им уготована роль малолетних наложниц богатых и знатных людей, а в конце – припортовый лупанар.
Тысячи взрослых, чья цена гораздо ниже, идут пешком, и сопровождающие их конные авары, в основном подростки, которых еще не допустили до серьезных дел, не стесняются угощать их ударами плети. Не для того, чтобы подавить какое-то неподчинение ведь эти люди уже сломлены и затаили свой гнев глубоко внутри – а просто так, для забавы. Но портить кожу молодых женщин и снижать тем самым их цену охранникам каравана строго запрещалось, поэтому удары им наносятся вполсилы, больше для того, чтобы показать свою власть над живым товаром и право сделать с ним все что угодно. Вся ярость молодых обров достается немногочисленным мужчинам, которых удалось взять живыми в кровавых жестоких схватках. Прежде чем двинуться в очередной поход, авары стремятся избавиться от обременяющего их полона, поэтому и гонят всех этих несчастных туда, где смогут обменять их на компактное злато-серебро, а также на отличное оружие византийской и франкской выделки.
Так попал в полон и княжий полянин Добрыня, который сражался один против многих, и множество ворогов положивший своим мечом. Этот дюжий молодец был пленен только после того, как на плечи ему накинули несколько арканов, которые и свалили великана с ног. По покону (обычаю) князь Идар должен был выкупить своих попавших в полон воев. Но получилось так, что послы антов, посланные в ставку кагана Бояна, были коварно убиты по его приказу, и теперь Добрыне, а также другим людям, предстояло провести остаток своей жизни гребцом на ромейских судах. Там он позавидует уже мертвым и пожалеет, что не пал с оружием в руках. Так сказал походный аварский хан, старшего сына которого Добрыня зарубил в том бою.
Неласковы были славянские боги к своим детям в последние дни. Многие пали в бою, были убиты мечами и стрелами или просто замучены торжествующим врагом; и теперь их тела, лишенные правильного огненного погребения, валяются по степи на поживу диким зверям. Тут пока только пленники только с левобережных поселений. Обры ходили по их землям как хотели и где хотели, и полонили и убивали всех, кто не успел убежать, спасая свой живот. Немногочисленные княжьи порубежные заставы – вроде той, на которой был захвачен Добрыня – не могли сдержать натиска орды степняков и сами пали их первой жертвой. Немногих воинов аварам удалось взять живыми, как Добрыню, еще меньшее их число после боя смогло ускользнуть, чтобы доложить о случившемся князу Идару.
Нападение на земли антов было внезапным, неспровоцированным и вероломным. Ведь прежние соседи антов по этой степи, болгары-кутуруры, составляли с антами неразрывную земледельческо-кочевую целостность – это когда одни пашут землю в ручных долинах, а другие пасут скот в водораздельных степях. И те, и другие – булгарская конница и пехота антов – в челнах-однодревках вместе ходили в походы на Византию, пощипать константинопольские пределы. Часть антов вела полукочевой образ жизни, а часть булгар пробовала оседать на земле, заводя огороды и заготавливая скоту корма на зиму. Да не все и не всегда было так безоблачно, бывали и недоразумения. То молодые удальцы украдут зрелую девицу, то скот с выпаса угонят, а то и сойдутся где-нибудь в сухой балочке выяснить, кто из них самый-самый. Причем удальцы были с обеих сторон – и воровать девиц, и угонять скот они могли друг у друга взаимно. Для того и нужны были порубежники вроде Добрыни, чтобы вместе с людьми хана Забергана предотвратить момент, когда молодецкая удаль юных может перейти в кровавую вражду между народами.
Но теперь, с аварами, коленкор был совсем другой – вместо беспокойных соседей в степи завелись алчные хищники, но родовые веча в своем большинстве так и не дали князю Идару своего согласия на значительное увеличение числа воев. Очевидно, большинство родовых старейшин решили, что эта беда коснется только южной и восточной окраин земель антов, и совершенно не затронет земли их родов. Придет время, и они пожалеют об этом своем решении, но тогда уже будет поздно.
Почти никто в караване не уловил тот момент, когда вечер для авар перестал быть томным. Быть может, только что-то успели почуять внезапно поднявшие голову псы, которые до того, высунув от жары языки, плелись рядом с конными охранниками. Но никто не обратил внимания на встревоженных собак. Даже старый караван-баши Кучук бий, не перестал завывать себе под нос заунывную, как сама степь, песню без начала и конца, смешивающуюся с пением птиц в небесной вышине и стрекотом кузнечиков в сухой траве. А чего ему бояться на землях, хозяев которых, болгар-кутугуров, великий каган Баян уже примучил и которые (последние трусы) пальцем не посмеют пошевелить против победоносных обров.
Но даже если бы кто-то и поднял тревогу, то ничего бы это уже не изменило. Караван, включавший в себя самого караван-баши, три сотни охраны из юнцов и пять с лишним тысячи полоняников и полонянок в возрасте от пяти до двадцати пяти лет, был уже безнадежно обречен. Впрочем, мнения полона по этому вопросу никто не спрашивал, а обрам, когда все закончится, будет уже все равно, ибо в живых их никто оставлять не собирается.
Как раз именно здесь, на этом ответственном участке (ибо отбитие полона составной частью входило в ХПС (Хитрый План капитана Серегина)) командовать засадой был назначен командир свежесформированного разведбата капитан Коломийцев со своей сводной батальонной группой специального назначения. Степь была пустынна, ибо всех болгар-кутугуров каган Баян вместе с кочевьями оттянул значительно севернее, для нападения на славянские земли. Торговые пути из степей в Крым тоже были хорошо известны, как и колодцы, специально вырытые на тех местах, где караван мог остановиться на ночлег. Дальнейшее было делом техники. К тому моменту стало известно, что каган авар отправил в Крым с левого берега три таких каравана с полоном, и во много раз больше их должно было стать после того, как авары переправятся на правый берег. Впрочем, тогда византийские работорговцы смогут заниматься своим делом прямо на том же острове Хортица.
Точнее, «смогли бы», ибо ничего подобного Серегин обрам дозволять не собирался, как он не собирался позволить, чтобы хоть один мужчина, женщина или ребенок были бы проданы в ромейское или какое еще рабство. И при этом совершенно неважно, каким было их происхождение – славянским, готским, балтийским, аланским или булгарским – сильная рука бога справедливой оборонительной войны уже простерлась над этими людьми для того, чтобы не только спасти их от смерти и разорения, но и, спаяв нерушимым единством, превратить в новый народ. При этом Серегин понимал, что его планы могут встретить резкое неприятие и сопротивление со стороны местного родоплеменного общества и его верхушки из старейшин, желающих все делать по «старине» и ради этой «старины» готовых отправить в пекло весь свой народ, а также и со стороны константинопольского истеблишмента, которому возникновение недалеко от границ Империи сильного славянского государства будет как серпом по фаберже.
При этом надо понимать, что византийцы отнесутся к этому государству резко отрицательно, вне зависимости от того, христианским (никейского исповедания) оно будет или языческим, потому что и в том, и в другом случае оно будет по-настоящему независимым как от Рима, так и от Константинополя. Ведь главное, что и по сей день разделяет католиков и православных, это не запутанный вопрос филиокве (которое не признают подчиняющиеся Риму греко-католики), а вопрос о главенстве римских пап над всеми остальными патриархами, чего не признают православные церкви. Но его Серегин собирался решать не здесь, в южнорусских степях, а в Константинополе, следуя при этом древнему русскому правилу: «если в сердце дверь закрыта – надо в печень постучаться».
Тем временем караван вполз в лощину между двумя невысокими грядами холмов и остановился, потому что тут находился колодец с водой, сюда не задувал извечный степной ветер, тут было привычное место остановки каравана. Началась обычная суета. Предстояло распрячь и напоить лошадей, задать им по торбе овса, после чего отправить пастись на подсохших степных травах; надо было позаботиться и о полоне, который тоже следовало напоить и обязательно накормить безвкусной кашей из зерна, потому что кто же купит ослабевшего раба и измученную некрасивую рабыню. А если и купит, то за очень небольшие деньги. Не стоит портить отборный людской товар мелкой человеческой жадностью. А то спросит потом пресветлый каган старого караван-баши Кучук бия:
– Почему так мало денег привез, старая собака*? Украл, да?!
И, не слушая никаких оправданий, кивнет своим телохранителям, чтобы они распяли старика на стволе степного дуба или посадили на кол.

Примечание авторов: * Кучук – на тюркских языках означает собаку. Раньше это имя символизировало верность, неподкупность и неприхотливость.

Но вся эта суета в лучах заходящего солнца выглядела несколько смешно и обреченно, потому что если подняться на высоту птичьего полета, можно было увидеть, как в окрестных сухих балках, за еще одной грядой холмов, ждут своего часа две тихо урчащие моторами боевые разведывательные машины БРМ-К с десантом и примерно две сотни амазонок на конях в полном вооружении. Это были так называемые «дикие» амазонки последнего набора, еще крайне плохо владевшие огнестрельным оружием, и поэтому вооруженные более привычными им луками и холодным оружием. Впрочем, этого оружия для данной задачи должно было хватить за глаза, потому что противник был вооружен аналогично, но имел значительно худшую выучку. Кроме амазонок, в распоряжении у капитана Коломийцева находился полностью вооруженный и экипированный личный состав его старой разведроты.
С боевым (афганским) опытом, правда, среди них был только замполит, старший лейтенант Сергей Антонов. Сам капитан Коломийцев, хоть и числился отличником боевой и политической подготовки, молодым да ранним, перспективным кадром, кровь живому врагу сегодня должен был пускать впервые, и оттого немного нервничал. Замполит, напротив, был спокоен как удав. Наверное, именно в силу своего боевого опыта, а еще благодаря тому, что все свои слова он подтверждал личным примером, старший лейтенант Антонов действительно имел право объяснять личному составу роты, ради чего им жить и за что умирать. Обров замполит разведроты воспринял как нечто настолько мерзкое и ужасное, вроде помеси людей и гиен, чему и существовать-то на белом свете не стоило, поэтому со всей серьезностью отнесся к поставленной Серегиным задаче остановить вторжение и обезвредить аварскую орду. А как будет проведено это обезвреживание, старшего лейтенанта Антонова волновало мало. Начальство умное, оно чего-нибудь изобретет, чтобы и руки остались чистыми, и угроза из этого мира тоже исчезла.
И вот, незадолго до полуночи, когда зашла луна, на степь и притихшую стоянку работорговцев опустилась египетская тьма безлунной августовской ночи с бездонной россыпью звезд. Готовясь к операции, старший лейтенант Антонов взял к себе в подручные двух «диких» амазонок Мелиссу и Фотину, которые и так смотрели ему в рот. Расстриженная жрица Храма Зверей Фаина нашептала на всех троих заклятье от собак, после чего старший лейтенант с этой «разведгруппой» уполз проверить, насколько хорошо аварский молодняк несет на часах службу. При себе старший лейтенант имел только нож и автомат АКС-74 с НСПУ, а амазонки и бывшая жрица – по ножу и короткому мечу.
То ли аварский молодняк действительно нес службу из рук вон плохо, то ли смотрели часовые в основном за тем, чтобы не развязался и не удрал полон, но примерно минут сорок спустя старший лейтенант и его подручные благополучно вернулись в расположение основной части разведывательного батальона, притащив с собой спеленутого как младенец пленного. Пленный оказался тюркоязычным, и после нескольких вопросов, заданных старшим сержантом Джурабаевым для доходчивости поочередно на казахском и узбекском языках, тут же начал каяться и колоться, каяться и колоться.
– Дух, – сплюнув, сказал старший лейтенант Антонов, – он и в Африке дух.
В принципе, ничего нового пленный рассказать не мог, только уточнил некоторые нюансы расстановки постов. Дежурили на часах авары десятками, при этом внимание и в самом деле уделялась пленным, а не окружающей степи, в которой по ночам бродят злые ведьмы-алмасты и мужчины-упыри, которые пьют кровь и сосут костный мозг у бедных заплутавших в ночи авар, но их, мол, можно отпугнуть амулетами и огнем ярко пылающего в ночи костра.
Рассказывая это, молодой обрин испуганно косил то на Коломийцева, то на Антонова, то на Джурабаева, а потом переводил взгляд на толпящихся чуть поодаль и тихо переговаривающихся амазонок, которые виделись ему темными силуэтами на фоне звездного неба. Наверное, он принял их за ночных упырей и ведьм-алмасты, которые прямо сейчас начнут пить его кровь и сосать костный мозг. Разумеется, никто ничего подобного делать не собирался, но с жизнью обрину расстаться все равно пришлось, пусть и не так экзотически. Просто одна из амазонок перерезала обрину горло, отпустив черную душу прямо в ад.
Дальнейшее было делом техники. Спешенные амазонки и разведчики окружили лагерь, ориентируясь на свет костров и подсказки оснащенных ночными биноклями командиров, из своих убежищ в балках выбрались и обе БРМ-К, на самом малом ходу занявшие позиции на вершинах двух ближайших к лагерю холмов, чтобы при необходимости своими фарами сразу осветить всю его территорию. Все было готово к спектаклю. Капитан Коломийцев поднял вверх сигнальный пистолет и выпустил в звездное небо осветительную ракету.
Шипящая звезда взметнулась ввысь, там с чуть слышным хлопком раскрылся парашют-отражатель, и, отбрасывая вниз конус бело-фиолетового света, ракета начала медленно опускаться на обреченный лагерь. Мгновение-другое спустя вспыхнули фары и прожектора подсветки боевых разведывательных машин, дополнительно заслепившие глаза так немилосердно разбуженным среди ночи обрам. Оставшиеся вне постоянно сужающегося круга света амазонки взялись за луки и на выбор принялись отстреливать мечущихся обров.
Несколько раз трассирующими пулями дудукнули в ночи автоматы, примененные там, где командиры обров попытались собрать их в кучу, чтобы дать отпор внезапному ночному нападению демонических, как им казалось, существ. Делу помогало еще то, что закованные в колодки пленники связанные лежали прямо на земле, и пули со свистом летели над ними. Оставались еще повозки с маленькими детьми, но инструктаж прямо запрещал стрелять хотя бы приблизительно в ту сторону, да и применялись автоматы крайне ограниченно, на охрану каравана в основном хватало и амазонок с их луками, стрелами и отточенными палашами.
Конец операции вылился в короткую рукопашную схватку, где разведчики, прикрывая сражающихся на клинках амазонок, стреляли уже почти в упор, глаза в глаза. Один за другим падающие ранеными и убитыми обры таяли как кусок льда, выставленный на солнцепек в знойной африканской пустыне. Сто обров, тридцать обров, десять обров, три обрина, ни одного обрина. Тишина. Только истошно ржет раненая шальной пулей лошадь, возится на земле ошарашенный сменой власти полон, да тяжело дышат только что вышедшие из кровавой схватки амазонки. Им, сцепившимся с врагом глаза в глаза, тоже пришлось заплатить свою цену. И хоть убитых среди них, Слава Отцу, не было, но семеро получили тяжелые ранения, а еще двадцать пять амазонок были ранены достаточно серьезно, чтобы покинуть строй на срок от недели до месяца, и это-то при магическом лечении.
Почти сразу же, как только прогремел последний выстрел и был добит последний обр, на окраине лагеря бело-голубым кругом вспыхнул портал, за которым жемчужным светом сиял рассвет иного мира, и оттуда толпой повалили совершенно непонятные люди, которые развязывали ошеломленных полоняников, поднимали их на ноги и направляли в сияющий мягким светом какой-то волшебный град. Другие люди (тот самый «стройбат») таскали трупы убиенных обров, собирали разбросанное оружие и заметали следы схватки. Пройдет еще два часа, настанет рассвет и в этом мире, но к тому времени ничего не должно напоминать о том, что здесь у колодца произошел жестокий бой.

Тогда же и там же. Добрыня, бывший вой князя Идара, а ныне аварский полоняник.
Случилось со мной чудо чудное и диво дивное, а ни сном ни духом. Той ночью, едва зайдет луна, я задумал бежать, и уже расшатал веревки на руках. Ждать больше было уже совсем неможно. Я знал, что еще день или два, и мы придем на окруженное водой место, которое ромеи называют Таврикой, а булгары и обры Кырымом, и бежать оттуда будет уже нельзя, можно будет только умереть, чтобы не стать ромейским рабом. Терпеть не могу это льстивое племя. Наш светлейший князь Идар слишком уж много их слушал, вот дослушался. Сам слышал, как обры рекли, что напасть на наши земли их подговорил сам ромейский базилевс Юстиниан. Говорят, слишком много власти взял князь Идар, отпуская антских воев вместе с булгарским ханом Заберганом порезвиться в ромейской державе. Теперь все должно быть просто. Презлым ответил на предобрейшее – смерти повинен.
Но попробуй дотянись до этого Юстиниана, когда мне сперва надобно спасти свою жизнь, чтоб донести поносные обрские речи до ушей князя Идара. Жаль, конечно жену мою молодую Забаву, но жизнь и честь у воя одна, а жен у него может быть много, тем более что Забава совсем обезумела после того, как обры взяли нашего сыночка за ножки да размозжили ему голову о коновязь. И тогда ее, рыдающую и простоволосую, взял в свой шатер проклятый старик Кучук-бий, будь он проклят, и начал утешать ее по всячески, по-бусурмански. Дал я себе тогда зарок – за безумие Забавы, да за жизнь сыночка Дубочка исполнить кровавую тризну, положив в бою сотню обров или даже больше, как дадут боги – длиннорукий покровитель воинов Перун, покровитель огня и железа Сварожич и пращур антов, склавенов и дулебов Даждьбог.
Но едва стемнело и в ночи засветила находящаяся на полуущербе луна, которую некоторые называют солнцем мертвецов, а некоторые марениным глазом, я сразу понял, что в степи вокруг нас чужие. Чужие и нам, антам, и обрам. Эти чужие ходили в степи на мягких лапах, смотрели прищуренным глазом на горящие костры и рассевшихся вокруг них обров. и я знал, что в их глазах обры были уже мертвее мертвых, хотя пока еще продолжали есть, пить и насиловать наших женщин. Желания тех, кто в степи окружил отдыхающий караван, были просты, яростны и понятны. Месть, смерть, победа. Неужто наши славные пращуры восстали из могил, чтобы отмстить за нас, своих потомков, ставших слабыми и неумелыми?
Когда луна напоследок залившая степь своим кровавым светом, скрылась за виднокраем, «эти» пришли в сам лагерь обров. Бесшумно, как пардусы, прошли мимо угасающих костров, свернули шеи двум зевавшим молодым обринам, а третьего, не дав даже пикнуть, живым утащили с собой. Хорошо скрали, мне было любо, в поляне я бы их взял. Был у нас на заставе один Мал, ходил по земле так, что на ней даже травинка не шелохнется.
Чужаки ушли, и тут я понял, что мне тоже пора что-то делать, потому что веревки на запястьях расшатались уже настолько, что, сдирая кожу с ладоней, я смог освободить сперва одну руку, потом другую. Совсем рядом лежали два задушенных чужаками обрина вместе с их оружием и, освободившись от пут, я ужом пополз в их сторону. Если в моих руках будут два меча и Перун в ожесточившимся сердце, то так просто обрам меня не взять. Главное – прорваться к коням, а там поминай как звали.
Но моим задумкам не суждено было сбыться. Едва я успел обшарить трупы обоих убитых и забрать себе их оружие, как вдруг птица Сирин издала громкий крик и темная полночь превратилась в яркий полдень. Прямо над нашими головами медленно опускалось нечто светящее неживым мертвенно-синим светом, и этот свет очерчивал на земле четкий круг, в который попали и беспокойно мечущиеся спросонья обрины, и повязанный лежащий на земле полон. Потом на двух ближних холмах зарычали невиданные звери, и свет от их сияющих в ночи глаз буквально пригвоздил меня к земле, не давая пошевелиться.
А потом из темноты, со стороны зверей с сияющими глазами, в этот круг света сплошным потоком полетели стрелы, как будто в степи началась летняя гроза и каждая капля дождя превратилась в стрелу. И все эти стрелы втыкались в обров; и только что живые, они один за другим тут же становились мертвыми. Неведомые лучники били так часто и так метко, что вскоре вся земля покрылась телами мертвых и умирающих. Кроме обычных стрел, в воздухе со свистом летали зеленоватые огненные стрелы Сварога, и все обры, в которых они попадали, тоже становились мертвыми.
И вот, когда живых и способных сражаться обров осталось меньше половины, девки-поляницы, решившие дать обрам бой, вошли в круг света с обнаженными мечами и маленькими щитами в руках – и закипела ужасная сеча. Я тоже не мог лежать и притворяться убитым, пока дерутся поляницы, поэтому вскочил и с мечами в обеих руках напал на отступающих обринов сзади, нанося им один смертельный удар за другим. Увидев, что я не обрин и не ромей, ко мне тут же пробились две поляницы, и мы втроем устроили сплошной круг смерти. Любой обрин, который подходил к нам на расстояние вытянутой руки с мечом, тут же падал мертвым. И труп уже лежал на трупе; но вечно так продолжаться не могло, и я уже начал смеяться, предчувствуя, как раскроются врата Вирия* и вышедший Перун сам поднесет мне чашу хмельного меда, как лучшему вою своей дружины.
Все кончилось внезапно. Только что обры толпой лезли на нас со всех сторон – и вдруг не осталось никого из них, кто мог бы стоять на ногах и держать в руках меч или лук. Я опустил уставшие руки с двумя окровавленными мечами, и ко мне стали подходить тихо переговаривающиеся поляницы чужаков. Я тоже с интересом смотрел на этих воинствующих дев. Сражались они очень хорошо, если не сказать большего; стрелы метали и бились мечом – просто загляденье, но мне с самого начала что-то показалось в них странным. Тогда, в сплошной мешанине схватки, уклоняясь от вражеских ударов и нанося в ответ свои, мне было как-то не до странностей тех, кто прикрыл мне спину, но теперь все было по-иному. Бой кончился, и настало время посоображать головой.
Самой главной странностью в этих поляницах было то, что их доспехи и одежда были одинаковыми – до последней заклепочки и знака на шлеме. Конечно, я знаю, что ромеи в своих легионах тоже стараются делать так, чтобы все вои выглядели одинаково – так то ромеи и вои-мужи – а тут девы, пусть даже и воинствующие. Ведь цель в жизни каждой девы – это выделиться в своей красе от других своих подружек, хоть чем-то, хоть в малом; а эти как будто и не из женской породы – брови не подведены, щеки не нарумянены, губы не подкрашены, а сами смотрят сурово, будто осуждают меня за то, что не я спасал их, а наоборот. Да не меня надо за то судить, а жадных старейшин и ленивых родовичей дальних племен, которые не давали нам воев, на давали железа, чтобы сделать оружие, и злата-серебра, чтобы его купить.
Второй странностью этих поляниц был их разговор. Рекли они что-то вроде по-славянски, но так невнятно, что ничего и не разберешь. Странно, лехита с другого конца славянской земли я понять могу, а этих поляниц нет. Понятно только одно – люб я оказался этим девам, очень люб, и в то же время они жалели меня за мои раны, точнее, глубокие царапины, из которых сейчас потоком струилась кровь, которыми наградили меня злые обрины. Ничего особо опасного в этих ранах не было, но вы же знаете дев, даже воинствующих, с каким вниманием они относятся к каждой царапине, которая может испортить их красоту, но мы, мужи, считаем, что шрамы нас только украшают.
– Лилия, Лилия, Лилия, – подобно птицам в вышине защебетали девы-воительницы, и тут появилась она, совсем юная и очень красная дева в белом, чуть светящаяся во тьме каким-то особенным белым светом. Несомненно, эта дева Лилия была богиней, младшей сестрой Лады* или ее младшей дщерью.

Примечание авторов: * Лада – богиня любви и брака славянского пантеона и жена бога огня и кузнечного ремесла Сварога. Правда, некоторые «исследователи» вообще отрицают существование такой богини у славян, забывая о том, что при развитом политеизме, который несомненно существовал у славян, на каждую область человеческой деятельности должно приходиться соответствующее божество, которое будет за нее отвечать.

– Достойный муж Добрыня, – услышал я звенящий тоненький голос прямо в середке своей головы, – достойный и славный. Поранили тебя немного, но мы это поправим.
– Да что ж ты, дева Лилия, говоришь со мной так, будто это я малое дите, а не ты? – возмутился я.
– Т-с-с, Добрыня, – ответила мне дева Лилия, – нравишься ты очень красным девам, и боятся те девы, что истечешь ты своей горячей кровью, прежде чем испробуют они твоего тела богатырского на жарком любовном ложе, где сплетаются в объятьях тела и рождается новая жизнь. Те двое дев, Ангелина и Федра, что в бою тебе спину боронили, говорят, что по праву кровного побратимства будут с тобой на этом ложе первыми, и поэтому мы с тобой сделаем вот так, вот так, и вот так.
С этими словами дева Лилия, чуть привстав на цыпочки, начала касаться своими тонкими пальцами моих ран; и там, где она их коснулась, кровь переставала течь, а сами раны превращались в побелевшие старые шрамы. И было это чудо чудное и диво дивное.
– Шрамы я тебе оставила, – произнесла Лилия, – потому что ты сам того хотел. Воительницам я, например, убираю все без остатка, потому что их шрамы совсем не красят, а наш князь Серегин хочет, чтобы его вои и воительницы всегда имели самое лучшее из того, что возможно получить. Ну вот и все, уважаемый Добрыня, ступай, тебя ждут прекрасные девы и князь Серегин, а уж он совсем не чета вашему беззубому Идару.
– Не нужны мне твои девы, Лилия, и твой князь, – рек я, отступая от девицы на один шаг, – у меня есть жена Забава и князь Идар, которому я поклялся на мече…
– Ишь, какой гордый, – окинула меня взором дева Лилия, – твоя жена Забава сейчас убивается по одной безголовой собаке, а твой князь, в голове которого мозгов меньше, чем в ляжке у кузнечика, готовится со своей малой дружиной из трехсот мечей встать на Перетопчем броде против всего воинства кагана Бояна. Даже Серегин, у которого войско во много раз больше, чем у твоего Идара, не готов вот так поставить все на слепую военную удачу.
Услышав от Лилии про свою Забаву, я сперва не поверил и начал оглядываться – и точно, увидел ее, в ярком платье из какой-то блестящей заморской ткани, плачущей над телом караван-баши Кучук-бия… Сердце мое пронзила холодная игла, сделавшую эту предательницу Забаву совсем чужой для меня.
– Ты одевал ее в тонкое беленое полотно и дарил колечки из серебра, – сказала мне Лилия, – он одел ее в шелка и бархат и осыпал с ног до головы золотом, каменьями и жемчугами, и от этого ее сердце отвратилось от тебя. Есть такие женщины, которые не знают любви и верности, а знают только слово «дай». Твоя Забава – она не совсем такая, но перед большим богатством ее сердце не устояло. Она думала, что старик везет ее к счастью и богатству, а на самом деле в рабство, которое началось бы на ложе какого-нибудь патриция, а закончилось в дешевом портовом лупанаре… Любовь, которую предлагают тебе девы войны – она иная. Им важно не то, что ты им подаришь, а то, что ты готов прикрыть спину им, а они тебе. Такая любовь-дружба куда надежнее, и не портится от времени, тем более что ты здоровый и сильный мужчина, и от тебя пойдут такие же здоровые и сильные дети.
– Да, Лилия, ты права, – последний раз глянул я на Забаву, – если она такая, какой оказалась, то я не желаю ее знать. Но и дев ваших на ложе принимать тоже не буду. Так им об этом и скажи. Сейчас мне значительно важнее встретиться с вашим князем Серегиным и узнать, будет ли он помогать моему господину светлейшему князю Идару. Это для меня сейчас важнее всего, ибо я давал ему клятву на мече и не могу ее презреть.
Дева Лилия немного подумала, потом изрекла:
– Тогда иди, Ангелина и Федра тебя проводят, а у меня еще есть дела. Прощай, Добрыня, надеюсь, мы больше не увидимся.
– Но почему не увидимся, дева Лилия? – удивился я.
– А потому, – Лилия по-детски показала мне язык, отчего стала похожа на мою младшую сестренку Добронегу, – что попасть ко мне в руки ты можешь только как тяжко раненый на поле брани. Желаю тебе, Добрыня, только наносить врагу в бою удары и не получать ни одного в ответ. Прощай!
Произнеся эти слова, дева Лилия вдруг взяла и неожиданно исчезла, буквально растаяв в воздухе, а я оглянулся и еще раз подивился происходящему. Множество людей в самых разных одеждах с занятым видом сновали туда-сюда. Одни, одетые как поляницы, куда-то уводили развязанных полонян, несли на руках малых плачущих детей, при этом другие, в одежде попроще, за руки, за ноги, таскали трупы убитых обров, и охапками, как простой хлам, без всякого уважения, носили их мечи, луки и копья.
Обернувшись, я так и застыл с открытым от удивления ртом. Прямо за моей спиной появились ворота, ведущие в украсно-украшенный чудесный город, над которым вовсю занимался рассвет, хотя здесь до рассвета еще была одна стража, никак не меньше. Именно туда, в этот город, уводили полонян и уносили трупы обров и их оружие.
– Идем, Добрыня, – сказала одна из поляниц, которую звали Федрой, – время ждать не будет, и архонт Серегин тоже, он у нас очень занятой человек, хотя и бог войны.
– Справедливой оборонительной войны, – назидательным тоном добавила та, которую звали Ангелиной, – так что эта заварушка с обрами-аварами ему как раз по специальности.
Если раньше их речь казалась мне бессмысленным набором звуков, вроде журчания ручья или скрипа телеги, и только изредка в ней проскакивало что-то знакомое, то сейчас я хорошо понял каждое слово, и тем удивительнее для меня было это событие.
– Э… – только и смог изречь я.
– Закрой рот, милый Добрыня, и иди за нами, – быстро сказала поляница Федра, – чудеса еще только начинаются. Мы тоже сначала пугались, а потом привыкли. Архонт Серегин говорит, что человек ко всему привыкает – и к железным повозкам, которым не нужны лошади, и к чародейству, и к тому, чтобы шагать через миры, не замочив ног, как через весенние лужи.
– Да-да, иди с нами, Добрыня, – добавила, улыбаясь, поляница Ангелина, – а мы пока тебе все объясним. Эта малолетняя богиня Лилия такая шутница – научила человека языку, а он даже и не понял, бедняжка.
Ну и шуточку у них тут, в тридесятом ведьмачьем царстве. Раз – и шагнул из одного мира в другой. Любопытно, чего этому богу-архонту Серегину из чудесного верхнего мира надо от нас, антов, погибающих под натиском злых обров, и какую цену он запросит за то, чтобы обрушить на их головы все свое войско и все свои ужасные чудеса?

Семьдесят девятый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу.
капитан Серегин Сергей Сергеевич
Итак, первый день нашей боевой операции привел к тому, что если весь выхлоп и не ушел в песок, но по большей части мы опоздали. На правобережье Днепра большая часть авар-обров уже снялась с селений, в которых она квартировала, и отправилась к месту сбора всего войска. Наша «мельница» только слегка прихватила кагана Баяна за зад. Тысячи три этих мерзавцев в скоротечных схватках мы положили, причем наши собственные потери были незначительны. Безвозвратно погибли тридцать восемь воительниц, в основном боевых лилиток, вышли из строя на сроки от трех месяцев до года сто двадцать шесть, и на срок менее трех месяцев – триста восемьдесят пять бойцыц. Причем самые большие потери мои воительницы понесли там, где сошлись с аварами врукопашную лицо в лицо, глаза в глаза…
Конечно, с точки зрения обычного военачальника, соотношение потерь в мою пользу просто зашкаливает – почти восемьдесят к одному, но ведь я чувствовал смерть каждой из них как свою собственную. Ведь я же их бог, а не просто погулять вышел, и в какой-то степени они до сих пор живы и сидят у меня в сознании, как частички нашего единого Я. Было бы у этих лилиток больше личной индивидуальности, так их можно было бы выделить из этой общей массы и, как говорит Колдун, силой нашей магической пятерки переселить в еще чьи-нибудь тела – например, тела пятерых молодых пленных обринок, сознания которых все едино надо выкидывать на свалку, потому что таких мерзких гадин, как они, белый свет еще не видывал. Пятерых – это только потому, что удалось прихватить только одно кочевье, и только пятерых баб удалось взять живыми. Остальные дрались как дикие кошки, чем и заслужили свою смерть.
В любом случае вопрос подвисает в воздухе. Во-первых – тел пять, а не тридцать девять. Во вторых – неизвестно, как изгонять из тела прежнего владельца или владелицу, и неизвестно, к чему приведет конфликт двух душ в одном теле, причем с диаметрально противоположными жизненными установками. В-третьих – как я уже говорил, неизвестно, как выделить конкретное сознание из общей массы теперь уже почти в двадцать тысяч воительниц, потому что бывшие мясные из вспомогательных подразделений тоже откликнулись на Призыв. Можно было бы найти и «в-четвертых», и «в-пятых», и «в-шестых», и так далее. Правда, остается вопрос, что делать с теми самыми пленными обринками, ибо перерезать им глотку только за то, что они такие, какие есть, кажется мне преступным и мерзким.
Или махнуть рукой на все и потом закинуть этих баб вместе с остальными пленными обрами в какой-нибудь безлюдный мир, понадеявшись на то, что результат выйдет лучше, чем у Отца с миром Содома. С другой стороны – если он пожалел целый народ, то кто я такой, чтобы быть суровее его. Пусть живут эти обры; но только там, где они никому не причинят вреда, кроме самих себя. А что касается погибших боевых лилиток, то для них растворение внутри единого сознания боевого единства, наверное, может считаться полным аналогом райских кущ. Пусть их души наконец насладятся честно заработанным покоем и блаженством, а на их места в строю мы найдем других.
Кстати, продолжать мельницу завтра уже нет смысла, ибо отрядов меньше чем в тысячу всадников, уже нет, и они продолжают укрупняться, собираясь в три группировки. Первая – северная, в ней около двадцати тысяч всадников, которыми командует сам каган, и она очевидно, переправившись примерно там, где в наше время расположен Кременчуг, пойдет на запад по самым густонаселенным антами местам, собирая деньги, полон на продажу, и походя примучивая славянских воинов для будущих боевых действий чужими руками. Аварам интересно не Поднепровье, а Паннония, поэтому эту землю они будут вычищать до белых костей. Кто не успеет убежать на север и спрятаться в лесах, тот сам виноват в своих бедах.
Вторая группировка отвлекающая, численностью до десяти тысяч всадников, и командует ей старший сын кагана. Ее задача – переправившись через Днепр в районе Хортицы, установить на ней свой торговый пункт взамен того, что принадлежит князю Идару, а также разграбить и уничтожить селения антов на южной окраине их племенной территории. Именно на эту часть аварского войска пришлись основные потери от нашей «мельницы».
Третья группировка из тридцати тысяч всадников-болгар, возглавляемых их ханом Заберганом, сосредоточена в нижнем течении Днепра, там, где славянских селений нет совсем, и ее задача – быстро выдвинуться в район нижнего течения Дуная, чтобы приготовить все необходимое для зимовки авар. Грабить кого-то им не по чину, а вот трудиться для новых господ в самый раз.
Так вот, еще одна неприятная новость вчерашнего дня… Этот светлейший князь Идар, чтоб его черти насмерть залюбили, вообразил себя спартанским царем Леонидом и собрался с тремястами (или чуть больше) дружинниками, останавливать почти восьмитысячное войско, встав перед ним «нерушимой стеной». Знакомые мотивы, и глупость тоже знакома; и хоть я послал туда освобожденного мною из плена дружинника Добрыню, но на благополучный исход надежды нет, ибо князь Идар – это такой упрямый баран, который каяться начинает только на вертеле. Как говорится, заставь чудака богу молиться, он и лоб расшибет. Жалко не самого Идара (ну и хрен с ним, если такой дурак) жалко отборную дружину, которая может погибнуть вместе с ним. А это люди по большей части с невосполнимым здесь опытом службы в римских легионах, то есть в настоящей, пусть и немного разложившейся, регулярной армии.
Единственная приятная новость заключается в том, что в течение этой ночи магическими средствами нам удалось локализовать то место, из которого мне отзывается сознание больного и желчного старика – возможно, одного из последних великих римских полководцев. Он действительно сидит под домашним арестом, и император на него очень зол из-за разных наушников. Но это не имеет никакого значения, потому что в следующую ночь мы обязательно посетим товарища Велизария, и вырвем его из цепких лап придворной камарильи.

6 августа 561 Р.Х. Утро. Византийская империя, префектура претория Востока, диоцез Фракия, провинция Европа, 35 километров к западу от центра Константинополя, Триклиний загородной приморской виллы Флавия Велизария и его жены Антонины.
Отставной полководец империи Велизарий вышел к завтраку в мрачном расположении духа. Он чувствовал себя дряхлым стариком, у которого впереди лишь холод могилы, тьма и забвение. Собственно, он и был стариком, пятьдесят шесть лет – почтенный возраст. Но годы не давили бы на него так сильно, если бы он коротал закат своей жизни, окруженный заслуженным почетом. Но что есть человеческая слава? Сама по себе она может дать только моральное удовлетворение. Все остальное зависит от сильных мира сего. Когда-то Велизарий был блистательным полководцем, равного которому трудно было сыскать за пределами Византии – его ценили, уважали, с ним советовались, перед его персоной благоговели. А теперь, в силу неисповедимого промысла судьбы, он потерял доверие императора, и теперь доживал остаток жизни в опале, лишенный возможности применять свои таланты и энергию на пользу государству.
Так что у Велизария не было причин веселиться. Его уже давно ничего не радовало, он все чаще впадал в задумчивую рассеянность, свойственную старикам, утратившим жажду жизни и уже чувствующим приближение смерти. Только сны и воспоминания ненадолго оживляли отставного полководца, и тогда он склонен был поговорить со своими немногочисленными домочадцами, вспоминая былые подвиги…
Последний раз его военный талант потребовался императору Юстиниану два года назад, когда конная орда булгарского хана Забергана вторглась во Фракию и, грабя и убивая, дошла почти до этих мест. Тогда император в последний раз обратился к великому полководцу – и тот разгромил наглых варваров, изгнав их из пределов Империи обратно в свои степи. Правда, злые языки в Константинополе говорили, что варвары ушли не потому, что были разгромлены возглавляемой Велизарием армией, а исключительно оттого, что в их степи пришли нанятые императором Юстинианом новые федераты империи, по прозванию авары. Дальше клеветники дошли до того, что обвинили Велизария в том, что он вместе с булгарами составил заговор против империи, чтобы во время следующего вторжения сдать им Константинополь со всеми его несметными богатствами.
И это было неизбежно – раз на небе есть солнце, которое светит на землю, то найдутся и тучи, которые попытаются его затмить. Во главе группы лиц, желающих низвержения Велизария или даже его казни, стоял комит (начальник) императорских телохранителей-ескувиторов патрикий Руфин – человек завистливый, мелочный и низкий, который с крайним раздражением относился к тому авторитету, который Велизарий имел в византийской армии. В результате интриг и наушничества император Юстиниан, ставший на старости лет весьма подозрительным, конфисковал у Велизария все его многочисленные имения, забрал всех солдат личной армии ипаспистов-букеллариев, а самого поместил под домашний арест в его же загородном доме, из которого была удалена большая часть слуг.
Из близких к Велизарию людей в загородном поместье оставались только престарелая супруга Антонина, шестидесяти пяти лет от роду, и ее ровесник старый верный секретарь Прокопий Кесарийский, которые также находились под домашним арестом вместе с отставным полководцем. Такой жизнью Велизарий и его близкие жили уже больше полугода, и было неизвестно, сколько это еще продлится.
Охраняли Велизария сто императорских гвардейцев-схолариев, подчиненных сообщнику все того же патрикия Руфина, магистру оффиций Евтропию, отчего старый полководец каждый день ждал к себе визита палача. Но патрикий Руфин не торопился – то ли он не имел такой власти, чтобы приказать схватить и пытать своего старого врага, то ли хотел до конца насладиться его страхом ожидания пыток и смерти.
Но сейчас Велизария, похоже, беспокоили совсем другие думы.
– Мне снился ужасный и одновременно сладостный сон, – шамкая беззубым ртом, сказал он, укладываясь на обеденное ложе рядом с низким столиком, – будто я снова молод, красив и командую армиями. Но вместо обычных римских войск и варварских федератов под моим подчинением почему-то оказались солдаты-женщины в странных одинаковых зелено-коричневых доспехах. А началось все с того, что я слышал трубный Глас архистратига архангела Михаила, зовущий меня на битву, и я пришел и встал во главе этих армий. И тот, кто позвал меня, тоже стоял на том поле вместе со мной. И та битва не была обычной битвой, в которой свистят стрелы и с лязгом скрещиваются мечи. Там непрерывно гремел гром, били в землю черные молнии, вздымающие столбы разорванной земли, и ползли по земле плюющиеся огнем железные черепахи, а в небе с воем сцепились в схватке стаи ужасных драконов, несущих смерть всему живому. Мы победили, и была велика радость всех христианских народов…
Антонина вздохнула и с сочувствием посмотрела на своего супруга. В последнее время за ним стали отмечаться некоторые странности, и она подозревала, что, страдая от действий интриганов и завистников, Велизарий начал потихоньку сходить с ума. А тот, не обращая внимания на присутствующих, взял ложку и принялся с задумчивым и отстраненным видом есть бобы с подливкой, тщательно пережевывая еду беззубыми деснами. Наконец Велизарий отложил в сторону ложку и глубоко вздохнул.
– Наверное, это значит только то, – проворчал он, – что скоро я умру. Ведь только в раю праведники снова становятся молодыми и красивыми; а я, хоть и не праведник, но сделал все же немало для того, чтобы прославить истинную веру и победить неверующих язычников-персов и злокозненных еретиков ариан. Надеюсь, что Святой Петр проявит ко мне снисхождение и вместо того, чтобы низвергнуть меня в ад, пустит в райские врата. А там и до Армагеддона совсем недалеко, ведь именно на эту битву сил Добра и Зла звал меня архистратиг Михаил. Ведь я все же лучший полководец христианского мира, не чета каким-нибудь там Бессу или Иоанну. Ну не язычников же Цезаря, Красса или Помпея ему в самом деле звать к себе на командование?
– Не выдумывай, дорогой, – сказала Велизарию Антонина, некогда одна из красивейших женщин Империи, ныне превратившаяся в высохшую седую старуху, – ты проживешь еще долго и счастливо. А твой сон – это знак того, что Юстиниан вернет тебе свое благоволение, и тогда все твои недруги познают унижение и позор, а ты – величайшую славу лучшего полководца всего христианского мира…
– Ерунда! – ответил Велизарий своей супруге, – для того, что Юстиниан снова вспомнил о нашей былой дружбе и о том, как много я сделал для него и его империи, сначала Небо должно упасть на Землю, разверзая врата в Ад, из которого на Константинополь выступят легионы самого Сатаны. И быть может, тогда, если я буду еще жив, меня вызовут в Палатинский дворец и поручат командование тем, что осталось для того, чтобы попытаться спасти то, что еще возможно… Нет, тот, кто меня зовет – он совершенно иной, я это чувствую. Власть для него ничто, а вот люди – все. Если бы я с самого начала служил подобному господину, то не находился бы сейчас в таком бедственном положении. Там своих не бросают.
Женщина укоризненно посмотрела на мерно жующего Прокопия, мол, почему он не вмешивается, но тот только пожал плечами. Ведь Велизарий – он потому и Велизарий, что ему позволены многие невинные чудачества, не позволенные другим людям. Ну, нравится человеку думать, что его зовет архистратиг Михаил – и пусть себе думает, глядишь, и помирать ему будет не так страшно.
А Велизарий вдруг дернулся, глубоко вздохнул и жалобно, почти как ребенок, произнес:
– Ну вот опять! Он снова здесь, и зовет меня, и я обязательно должен быть с Ним, спаси Господь мою душу!
Прокопий с Антониной снова переглянулись. Обычно в таких случаях зовут опытного врача, но кого могут позвать люди, находящиеся под таким строгим домашним арестом, что даже немногочисленным оставшимся слугам запрещено ходить на рынок, и на кухню привозят всякую дрянь от магистра оффиций Евтропия. И это Юстиниан еще добр. Ведь их, всех троих, вообще могли бросить в подвалы под Палатинским дворцом и забыть о их существовании. А путь из этих подвалов только один – с камнем на шее на дно бухты Золотой Рог.

6 августа 561 Р.Х. День четвертый. Утро. Правый берег Днепра чуть ниже по течению острова Хортица и напротив Перетопчего брода.
Добрыня, вместе с двумя амазонками посланный к князю Идару, не добился ровным счетом ничего. С утра много времени у него ушло на то, чтобы вместе с амазонками зайти на склад и за счет Серегина экипироваться так, как и положено старшему дружиннику светлейшего князя. Не мог же Добрыня поехать к князю как какой-то оборванец, в протертых и грязных портах и изодранной окровавленной полотняной рубахе, годной теперь только для мытья полов.
При этом подобрать экипировку из готовых рейтарских комплектов на Добрыню было непросто, ибо даже боевые лилитки, достаточно массивные по своему сложению, по форме скорее напоминали прямоугольный шкаф с небольшим намеком на талию и торчащими вперед двумя огромными полушариями грудей. У Добрыни, напротив, фигура напоминала плоский клин, нижней своей частью имеющий достаточно узкие бедра, а в верхней части раздающийся пластами мышц, идущих к могучим плечам. И правильно – из боевых лилиток готовили пехоту, которой следовало повсюду бегать на своих двоих, а Добрыня был из числа всадников, обычно слезающих с коня только затем, чтобы возлечь с женщиной или справить большую нужду.
Для того чтобы подогнать кирасу по размеру, пришлось даже прибегнуть к помощи магии. По счастью, поблизости оказался мастер Гефестий, который теперь буквально дневал и ночевал в парке танкового полка, выглядя при этом так же счастливо, как ребенок, попавший на фабрику игрушек. Это вам не несчастные четыре турбогрузовика; тут новой техники было завались, и везде требовалось хоть что-то исправить или улучшить.
Добрыня отнесся к Гефестию уважительно, приложил руку к груди, поклонился и сказал:
– Здрав буде, повелитель огня и железа бог Сварог.
В ответ тот зыркнул на него внимательным взглядом и ответил:
– Да не Сварог я, паря, а только его коллега, обознался ты. Хотя за пожелание здоровья будет тебе моя благодарность. Пусть твой доспех будет непробиваемым, а оружие никогда не тупится и не ломается. А теперь давай показывай, что там тебе надо исправить и подогнать…
В руках Гефестия прочный металл становится мягким и пластичным, будто глина под пальцами у гончара; не устояла и кираса, предназначенная для Добрыни, но действовать древнегреческому богу кузнечного ремесла приходилось осторожно, главным образом потому, что он не хотел нарушать наложенные на этот доспех защитные заклинания. Но долго ли, коротко ли, а доспех Добрыни был исправлен, подогнан и надет на своего нового владельца.
Что касается оружия, то никаких подгонок ему не потребовалось. Молодец только полюбовался на льдистый блеск высокосортной стали и ногтем большого пальца попробовал острое как бритва лезвие палаша, способного рассечь хоть шелковый платок на лету, хоть всадника в полном доспехе на скаку.
– Добрый меч, – сказал он, удовлетворенно кивая, – дюже добрый. Персидский, поди, али индийский. Даже у нашего князя такого нет.
– Тевтонский, – сказала тогда Федра, – но ты этого места не знаешь, от вас это очень далекая страна, дальше Персии и дальше Индии во много-много раз.
– Почему же не знаю, – обиделся Добрыня, – тевтоны – это такие германцы, чье племя живет на закат отсюда, в Великом лесу по Рейну-реке!
– Это не те тевтоны, – отмахнулась амазонка.
– Правильно, не те, – подтвердила слова своей подруги Ангелина, – а их дальние родичи, Не привык еще, что ли, к нашим чудесам, когда близкое оказывается далеким, а далекое близким?
– Не привык, – покачал головой богатырь, – на что тут ни гляну, кругом диво дивное и чудо чудное. Фонтан этот колдовской, повозки, которые сами без лошадей и волов ездят, бог, который тут обычным кузнецом подрабатывает, и князь, который могущественнее иных богов будет…
– Привыкай, воин-брат, – сказала Федра, – то ли еще будет.
Вторая заминка у Добрыни вышла с лошадьми. Нет, пара массивных тяжелых дестрие темно-гнедой масти, кобыла с жеребцом – как раз под стать могучему Добрыне – княжьему полянину понравилась. На кобыле было положено ездить в походе, а на жеребца пересаживаться в атаке, так как он злее кобылы, и сам будет копытами и зубами помогать своему владельцу одолеть врага. Но вот упряжь со стальными стременами, глубоким седлом, и прочей сбруей привели Добрыню в ступор. Дело в том, что у славян (и не только у них) стремена пока еще не были в ходу. Даже персидские и византийские катафрактарии (тяжеловооруженные всадники) не знали стремян, и поэтому были очень неустойчивы в седле. Бывали случаи, что вражеские пехотинцы, окружившие человека-печку, скидывали его с седла и забивали простыми дубинами. Безудержную ярость копейной атаки опирающихся на стремена всадников показали европейцам те же авары, которые переняли этот прием у своих куда более многочисленных врагов тюркотов. Но Добрыня был прирожденным всадником, и освоить новую конскую упряжь под руководством двух опытнейших и прекраснейших инструкторш ему удалось довольно быстро, всего-то за час с небольшим.
Но пока происходили эти события, время шло в обоих мирах, и когда Добрыня через портал попал на правый берег Днепра неподалеку от Перетопчего брода, солнце стояло уже высоко и события на переправе разворачивались вовсю. В принципе, когда с одной стороны триста бойцов, а с другой десять тысяч, и эти триста не занимают неприступную позицию в узком непроходимом ущелье (в котором ни вправо, ни влево, только взад и вперед), то тогда обходной маневр и разгром горстки обороняющихся является только делом времени.
С высокого берега было видно, как тысяча или две конных аварских лучников, въехав в воду за середину брода, на предельной дальности осыпают легкими камышовыми стрелами дружину князя Идара, построившуюся в пеший боевой порядок у выхода из брода. Пока этот отряд аварских лучников отвлекал на себя внимание и градом стрел вносил в ряды антских воев некоторую сумятицу, основные силы авар в пяти километрах ниже по течению переправлялись через Днепр вплавь, старинным кочевым способом – с использованием надутых воздухом бурдюков. Закончится переправа – и в течение получаса конница авар ударит князю Идару в тыл, прекратив его бессмысленное сопротивление.
Глядя вниз с крутого обрыва двадцатиметровой высоты (высота восьмиэтажного дома) Добрыня и сопровождавшие его Федра с Ангелиной прекрасно видели построившуюся внизу оборонительную фалангу антских воев-дружинников, перестреливающихся с находящимися чуть подальше, на середине брода, легковооруженными конными аварскими лучниками, чьи кони были погружены в воду по самое брюхо. Наблюдали они и то, как вдали, почти на горизонте, заканчивали переправу через Днепр основные силы этой аварской группировки, почти сплошь состоящей из тяжеловооруженных латников. Одновременно с Федрой и Ангелиной эту информацию получил и капитан Серегин. Во-первых – обе амазонки-поляницы были Верными и находились с Серегиным в непрерывной связи, а во-вторых – портал находился тут же, рядом, и до Серегина можно было докричаться просто голосом.

Тогда же и там же. капитан Серегин Сергей Сергеевич
– Твою же, Идарасову мать, олух царя небесного! – мысленно матерился я, в бинокль оглядывая окружающую местность. Рядом виновато сопел Добрыня и каменными изваяниями застыли приданные ему амазонки.
– Значит так, девочки, – сказал я им вслух, указывая в сторону столпившихся на броде конных аварских лучников, – первым делом заткните глотку этим уродам. Покажите им, как надо стрелять из лука.
– Будет исполнено, обожаемый командир, – ответили обе девицы, подъезжая почти к самому краю обрыва и натягивая тетивы на свои луки.
С одной стороны, было бы проще всего вывести на этот обрыв пару БМП-2 и покрошить аварских лучников из их тридцатимиллиметровых пушек – но это самое простое, а значит, и самое неверное решение. Не нужно пока пугать местных – неважно, антов или обров; и вопрос расхода боеприпасов, которых может не оказаться в тот момент, когда действительно возникнет нужда, тут на самом деле вторичен. То же касается и беглого огня из супермосиных или применения пары пулеметов. Лучники, точнее лучницы, тут будут куда надежнее, если учесть, что это амазонки со всеми их прирожденными талантами, и что их луки и стрелы тоже не без магии, увеличивающей дальность и точность стрельбы, а также пробивную мощь стрел. Хотя последнее против легких лучников, не снабженных никакой броней, совершенно излишне.
Вот саркастически улыбающаяся Федра натянула тетиву своего лука… Раздался громкий хлопок тетивы по специальной кожаной рукавичке, надетой на левую руку – и описавшая крутую дугу стрела под тупым углом вонзилась в шею высокому аварскому всаднику. Тот вздрогнул, будто не веря в свою смерть, пошатнулся в седле и свалился с коня в текущие воды Днепра, канув там навеки. Второй выстрел сделала Ангелина – и второй обрин отправился в ад; ему павшая с небес стрела пробила легкий кожаный шлем и вошла в мозг.
Обры встревожено загомонили. Раньше стрелы славянских лучников, использующих цельнодеревянные луки-однодревки, до них просто не долетали, и тут такой афронт – два выстрела, два трупа. А вот закинуть свои стрелы к нам на обрыв у них никак не получалось. А если бы и получилось, то на этот случай на нас было заклинание защитного ветра. Тем временем Федра и Ангелина продолжали стрельбу, а им на помощь к порталу уже бежали наши амазонки, не занятые в данный момент на других заданиях, и среди них эта богиня-хулиганка Артемида. Вот ведь девка – хлебом ее не корми, дай по чужим живым людям из лука пострелять. Хотя эти люди сами напросились – так что если Артемида и ее подруги их всех поубивают, я не буду ругать их за чрезмерное применение силы.
Заметили наше появление и анты у переправы, принявшись задирать головы в поисках того, кто так лихо косит супостатов. А стрелы амазонок уже сыпались сплошным дождем, ведь здесь, на обрыве, вместе с недавно завербованными дикими их собралось больше полусотни; и, развернув коней, уцелевшие авары поспешили выйти из-под обстрела. Правда, князь Идар этого уже не видел. Одна из последних стрел, выпущенных отступающими аварскими лучниками, вошла ему прямо в горло, отчего он умер на месте, на руках своих дружинников, так что спешившийся Добрыня, по крутой тропе спустившийся под обрыв, застал уже остывающий труп своего господина. Князь был мертв, как и его наследники, но его дружину и народ антов еще можно было спасти.
После того как мои девочки показали аварам мастер-класс по стрельбе из лука, никто из этих вонючих паскудников не горел желанием повторно лезть форсировать Днепр в этом месте; и в то же время южнее, где закончили переправу основные силы обров, творилась нехорошая активность, выдающая готовность противника к выступлению. Там воины уже натянули на себя снятые на время переправы кольчуги и пластинчатые панцири, а также подтянули подпруги своим лошадям. Это значило, что или я сейчас должен буду нанести встречный удар своими рейтарами при соотношении сил один к двум в пользу противника, или выкатить на поле боя танки; или, самое лучшее, оттянуть свое воинство и идарасову дружину за портал, и пусть авары ловят конский топот.
Эти действия вовсе не означали, что я собирался только отступать. Удар надо наносить там, где противник слаб и не сможет оказать нам серьезного сопротивления. Например, переоткрыть портал по ту сторону реки рядом с полевым лагерем авар, где за легкими укреплениями из составленных в круг возов-кибиток скрывается самое ценное имущество врага – скот, женщины и дети. А если в этом лагере имеет место и семья наследника-тудуна, то там же должны быть и немалые богатства, частью увезенные аварами с покинутой родины, частью награбленные по дороге, частью полученные от Византии в уплату за примучивание болгар и славян.
Но пока нам требовалось отойти за портал в порядке и без потерь, а вот с этим, кажется, нарисовалась проблема. Там, внизу, под обрывом, происходил спор на повышенных тонах, участниками которого являлись Добрыня и какой-то перец с германоязычным именем Сигмунт. Причина столкновения заключалась в том, что этот Сигмунт, принявший власть после смерти князя Идара, оказался даже еще более твердолобым ишаком, чем прежний руководитель дружины. Потом раздался громкий «шмяк» – и этот Сигмунт на полуслове заткнулся, как будто только что и не разевал свою варежку. Героем дня, как ни странно, оказался не Добрыня, который просто не успел разогреться, а еще один старый дружинник с чисто славянским именем Ратибор*, отоваривший Сигмунта палицей по кумполу. Возрастом и положением он только чуть-чуть уступал контуженому скандалисту, но зато здорово превосходил его разумом и боевым опытом. И кроме того, сдается мне, Ратибор, как и многие другие, уже услышал Призыв и теперь стремился принести мне клятву верности.

Примечание автора: * Ратибор на общеславянском языке означает «защитник леса».

Быстро переговорив с Добрыней, этот Ратибор приказал дружинникам поскорее выбираться наверх, на обрыв, где в неприметной степной балке отстаивались их кони. Ай-ай-ай, а мы-то и не заметили. Нехорошо получается. Что мне понравилось, антская дружина уносила с собой не только раненых, но и тех нескольких убитых, которые случились у нее во время той перестрелки с аварскими лучниками. Поскольку наш портал, в который требовалось немедленно уходить, располагался совсем рядом, то Ратибор только заливисто засвистел, вызывая охранявших коней белоголовых мальчишек-коноводов. Уж не знаю, что там им наговорил Добрыня, но пошли антские вои в портал без всяких колебаний, и только зыркавшие во все стороны глаза выдавали степень их любопытства.
Короче, конная масса обров была еще примерно на расстоянии километра, когда последняя амазонка-лучница перешла через портал обратно в мир Содома. После этого выглянувшая на мгновение в 561-й год Анастасия наслала на атакующих обров локальную грозу с молниями, ураганным ветром и проливным ледяным дождем, сильно замедлившим темп их атаки.

Семьдесят девятый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу.
капитан Серегин Сергей Сергеевич
Оказавшись в заброшенном городе в мире Содома, Ратибор отвел Добрыню в сторону и принялся с ним о чем-то упорно толковать. Набежавшие на новоприбывших Лилия, Галина Петровна и их медицинские подручные отобрали у антских воев всех, хоть в малейшей степени раненых, да и амазонки вчерне наметили себе будущих жертв ночного секс-террора; а эти двое все еще продолжали свои серьезный разговор на почти непонятном для нас языке. Потом беседа закончилась, Ратибор хлопнул Добрыню по плечу, отчего его кираса загудела как колокол – и эти двое направились в мою сторону. Поскольку у остальных дружинников никто ничего не спрашивал, то я понял, что все полномочия по переговорам были заранее вручены этому самому Ратибору.
– Здрав буде, княже, – с почтительным поклоном сказал временный вожак дружины, затем, выпрямившись и оглядывая меня с ног до головы, добавил, – рек Добрыня, что потребны тебе вои справные да верные…
Не понял… Нет, то есть я этого Ратибора вполне понял, несмотря на всю архаику – но это-то и странно. Или это у меня энергооболочка итерактивным переводчиком работать стала, а архаичность перевода – это от экономии ресурсов и энергии, мол, для этой деревенщины из верхних миров и так сойдет…
И точно – раздавшееся прямо внутри головы хихиканье подтвердило мои догадки. Она, родимая, больше некому. Интересно, мои ответы тоже будут понятны Ратибору или Добрыне все же придется побыть за толмача?
– Будут, будут, – прошелестело у меня в голове, – еще как будут. Только ты говори немного попроще, а то некоторых словей даже мы не знаем, не то что эти, которые в лесу родились, пню молились…
– Да, – после некоторых колебаний ответил я Ратибору, – хорошие и преданные воины мне нужны. Да только мы не всех к себе берем, и служить у нас требуется не год, не два, и даже не десять, а всю оставшуюся жизнь – неважно, короткой она будет или длинной. А еще вы должны любить свою землю и быть готовыми положить за нее свои головы.
– То добре, княже, – солидно кивая, сказал Ратибор, – а то хлопцы гутарят, что новый князь нам нужен, настоящий. Чтоб оборонил земли наши от навалившейся на нас неведомой напасти, укротил жадность наших старшин, украсно украсил земли антов и сделал так, чтобы все мы почали жить-поживать и добра наживать.
Ага, а ключ от квартиры, где деньги лежат, им не надо? А если что не так? Или, скорее всего, как минует гроза, так сразу раздадутся крики – «князя гэть!». Примерно так же, как новгородская боярская старшина прогоняла князя Александра Ярославича Невского, как только враг был отбит и боярской мошне больше ничего не угрожало. Не, в такие игры я не играю и другим не советую.
– Да ты, Ратибор, – притворно удивился я, – никак меня на княжение зовешь, а не на службу нанимаешься?
– Зову, княже, – кивнул Ратибор, спокойно и уверенно глядя мне в глаза, – земли у нас богатые, народ обильный, вои хоробрые, а…
– …а враги смертоносные, – добавил я, – ты, уважаемый Ратибор, не ходи вокруг, как лис вокруг западни. Нужен тебе князь-защитник – будет тебе такой. Но обо всех этих условиях, чтобы жить как по старине, ты и думать забудь. Громить обров и строить в этих краях сильное славянское государство я все одно собирался, с вами или без, ибо такова моя задача. Все остальное же от лукавого Чернобога.
– Т-с-с-с! – сказал Ратибор, суеверно подув через плечо, – не поминай проклятого всуе, княже. Скажи лучше, велико ли твое войско?
– Две тьмы (двадцать тысяч), – ответил я, имея в виду и боевой, и вспомогательный состав.
Ратибор снял шлем и почесал затылок.
– У проклятого аварского кагана Бояна шесть тем (шестьдесят тысяч), – задумчиво сказал он, – две тьмы обрские, три тьмы булгарские, и еще одна из разных приставших по пути народов. Как мыслишь, княже – сдюжишь?
– Сдюжу, – ответил я, – ведь обры пришли сюда грабить, а грабить, сжав руки в кулаки, не очень-то сподручно. Придется им, шаря по этой земле, растопырить пальцы, а мы своим кулаком эти пальцы пообломаем. Ведь уже сейчас каган Баян уже разбил свое войско на части, одна из которых оказалась слабее моей армии. Дальше будет больше, ты уж поверь. В поисках ваших селений от жадности обры начнут делить свои войска на тысячи, на сотни и чуть ли не на десятки. Вот тут-то к ним и придет большой полярный лис и всех перекусает…
– Не понял, княже, – удивился Ратибор.
– А тебе и не надо, – ответил я, – это у нас, у русских, такое заклинание на полное уничтожение врага.
– Я помню, Добрыня говорил, что все вы там Великие колдуны, – ответил Ратибор с некоторой долей благоговения и вздохнул, – эх, была не была! Пусть будет по-твоему, княже. Мы, старшая дружина народа антов, зовем тебя к себе князем без всяких на то условий и просим, чтобы ты защитил и оборонил наши земли и наш народ от ужасных обров, и клянемся быть тебе в этом верными соратниками…
– Учти, Ратибор, – сказал я, – государство я буду строить в основном по ромейскому образцу, исключая, конечно, некоторые самоочевидные их благоглупости. Зачем изобретать то, что уже кто-то изобрел до нас… Если вы согласны на эти условия, то мы с вами можем немедленно принести Большую Клятву, после чего я буду служить вам, а вы мне.
– Да, – с некоторой торжественностью сказал Ратибор, – такую клятву мы, вои, тебе принесем. Скажи только, что нам надо делать?
– Все просто, – сказал я, – сперва вы кладете оружие на землю, потом мы клянемся на нем, после чего вы забираете обратно свои мечи и топоры, которые как бы становятся частью моего меча бога оборонительной войны. Когда вы будете драться этим оружием за правое дело, то силы ваши удвоятся, а если за неправое, то полностью иссякнут. Только сразу предупреждаю – обратной дороги не будет.
– А не надо нам обратной дороги, – нахмурился Ратибор, – кто ее ищет, того хорты по оврагам доедают.
И мы поклялись, после чего, за исключением погибших и разосланных еще Идаром с разными поручениями по градам и весям, в мои ряды влилось двести пятнадцать человек. Как самостоятельная боевая сила, эти люди значили очень немного, но я планировал использовать их как командиров для пешего племенного ополчения, качество которого я не смогу и не успею довести до приемлемого уровня. Но ведь должен же кто-то беречь границы нашей новой державы и с лодок-моноксилов высаживать десанты на вражеской территории.
Ну а пока следующим номером нашей программы идет разгром аварского кочевья, расположенного пока на левом берегу Днепра, рядом с переправой. Ведь как только мы исчезли, лучники, которых ранее отогнали мои амазонки, не только вернулись к переправе, но и перешли на правый берег, присоединившись к основной группировке в поисках черной кошки, отсутствующей в темной комнате, то есть нас. Идеальная ситуация, когда боевые части на одном берегу и заняты всякой фигней, а жирный и вкусный обоз и его небольшая охрана находятся на другом берегу. Пока не поздно, это дело надо трясти, и еще как.

6 августа 561 Р.Х. День четвертый. Около полудня. Левый берег Днепра чуть ниже по течению острова Хортица и напротив Перетопчего брода, Полевой лагерь кочевья тудуна (наследника), будущего кагана Баяна II.
К сожалению, анты, которые держали оборону на броде и доставили благородным обрам множество хлопот, делись неизвестно куда, и тщательное прочесывание местности не дало результата. Отряд, не такой уж и маленький, будто провалился сквозь землю, и опытнейшие следопыты, недоумевая, только пожимали плечами. Все следы сходились в одно место, откуда люди – фьюить – будто улетали на небеса. Скрепя сердце, тудун дал команду переводить кочевье через Днепр, ибо к заходу солнца переправа должна быть уже завершена. Но с самого начала вышла незадача.
Едва первые кибитки на огромных цельнодеревянных скрипучих колесах начали покидать свои места в оборонительном круге и через прибрежные заросли камыша направились к броду, как сразу же, откуда ни возьмись, прямо из воздуха, в степи появились скачущие во весь опор страшно кричащие злые шулмуски и их главари – еще более злобные мангусы*. По крайней мере, так думали охранники кочевья, метавшие в них стрелы, но так и не сумевшие добиться ни одного попадания. И было этих шулмусок во много раз больше, чем охранников кочевья, а летящие от них стрелы нет-нет да и доставали какого-нибудь обрина своим железным острием, заставляя того падать замертво. Мистический ужас и чувство обреченности испытывали обры, глядя на все это. Смерть явственно улыбалась им сквозь пылевую завесу…
А потом из-за спин конных арбалетчиков в сомкнутом строю нанесли свой таранный копейный удар три тысячи рейтар. В результате около восьми сотен юных или совсем старых обров, оставленных охранять все самое ценное, что было у их родов, пали под широкими грудями и толстыми ногами боевых дестрие, тяжелой лавиной прокатившихся через их строй.

Примечание автора: * шулма (шулмуска по-русски) в тюркском фольклоре – безобразные ведьмы, нападающие на людей, а мангус – это злое могущественное сверхъестественное существо мужского рода, которому не причиняет вреда ни меч, ни огонь, и одолеть его можно только колдовством.

На правом берегу пришедший в отчаянье тудун приказал было по броду форсировать Днепр в обратную сторону и спасти то, что можно спасти; но две тысячи арбалетчиков, которые Серегин вывел на берег, градом запущенных по настильной траектории болтов показали обрам, что здесь им не тут. Почти до самого заката спешившиеся арбалетчики держали под прицелом ставший для обров проклятым брод, прицельной стрельбой отражая одну самоубийственную атаку обров за другой. Дело усугублялось еще тем, что большая часть раненых обров, упав с коня, банально тонула в реке, ибо раненому для гибели хватит и метра глубины на броде. Правда, за время сражения Серегину пришлось два раз подбрасывать арбалетчикам свежие запасы болтов, но это того стоило. Лучше топить в реке болты и врагов, чем своих собственных воителей и воительниц. Отошли со своих позиций арбалетчики только тогда, когда группа реализации победы поделала все свои дела и вывезла через портал всю мало-мальски ценную добычу.
Итогом дня стала такая кровавая трепка, какую обры не получали даже от тюркотов, своих учителей-победителей. Воинство тудуна вдобавок к потерям от утреннего боя лишилось еще четырех тысяч храбрых всадников и, кроме того, были потеряны все родные и близкие воинов-обров, которые вместе со своим скотом бесследно исчезли с того места, где раньше располагалось кочевье, причем исчезли вместе с нападавшими. На месте трагедии осталась только истоптанная копытами коней земля и беспорядочно разбросанные тела мертвых аварских мужчин. У бывалых головорезов волосы шевелились на голове от ужаса. Уже не в первый раз нападающие на них то ли люди, то ли демоны появлялись неизвестно откуда и исчезали вместе с добычей неизвестно куда. Когда творятся такие дела, то и людоеды начинают плакать как дети.
Обследовавшие место боя у кочевья следопыты сразу доложили тудуну, что обнаружили множество отпечатков крупных подкованных копыт, вдвое превосходящих копыта обычных степных лошадей, но, к сожалению, не нашли ни одного выжившего в бою авара, который мог хотя бы приоткрыть завесу тайны над тем, что произошло в кочевье. Бедолага тудун от отчаяния чуть было не бросился на меч, ведь вместе с семьями воинов и прочих знатных обров бесследно исчезла и его собственная семья, состоявшая из пятнадцати любимых жен и наложниц, и некоторого количества их детей, а также сокровищница с золотым запасом почти в сто тысяч римских солидов. Это была его доля от добычи, а также от выплачиваемых Византией субсидий, составляющих восемьдесят тысяч солидов в год. И теперь все эти потери требовалось объяснить его благородному отцу, и еще неизвестно, не прикажет ли он распять своего неудачливого сына, который не сумел защитить от врага даже собственную семью.

Восьмидесятый день в мире Содома. Час пополуночи. Заброшенный город в Высоком Лесу.
капитан Серегин Сергей Сергеевич
Операция «Хватай и беги» прошла вполне успешно. Безвозвратных потерь у нас не было, а раненые и расход боеприпасов, в смысле арбалетных болтов, совсем не в счет. Мэри в мире Подвалов сделает заказ на болты, раз уж пошла такая пьянка; а Лилия с Галиной Петровной в два счета поставят всех раненых на ноги, как уже ставят антских дружинников, раненых еще утром во время боя у переправы. Когда их привезли, то трое из этих достойных мужей находились между жизнью и смертью, и даже не стонали, потому что стонать настоящему мужчине и вою крайне неприлично. И вот теперь (а ведь прошло всего несколько часов) они уже хватают за ляжки санитарок и требуют жареного мяса и столетнего меда.
Пришлось посылать к этим стоялым жеребцам товарища Ратибора, чтобы он объяснил им правила приличного поведения в нашем обществе, потому что если эти достойные воители не прекратят ломать из себя нарочитых варваров, грубых и неотесанных, то придут боевые лилитки и дадут мастер-класс в бое на кулаках и выносе бесчувственных тел на пинках. И сразу, как по волшебству, все стали смирными и благоразумными.
Нет, в записных интеллигентов эти ребята не превратились, но хотя бы вспомнили все положенные в их обществе правила вежливости и начали относиться к персоналу из бывших мясных лилиток и «волчиц» как к честным хозяйским дочерям, а не как к служанкам-рабыням, которых и на сеновал стаскать не грех. Правда, «волчиц» эти достойные мужи побаивались с самого начала, называя их «кощеевыми дочерьми». Неужели и в самом деле был такой внушающий ужас персонаж, что даже мимолетное сходство с ним заставляет этих не боящихся ни Белобога, ни Чернобога воев, знатных рубак и завзятых женолюбов робеть и скромно отходить в сторону? Кстати, в изменении поведения раненых дружинников сыграло свою роль и подселение к ним боевых лилиток и «волчиц», получивших ранения в еще одной жаркой схватке и на правом, и на левом берегу Днепра.
Как всегда бывает во время крупного сражения, раненые в лазарет шли потоком, тем более что в самый разгар попыток авар налезть обратно через брод на левый берег примерно тысяча их латников в поисках того, чего там никогда не было, слишком далеко углубилась в степи и оторвалась от основных сил. Соблазн быстро прикончить эту группировку у меня был настолько велик, что мы (то есть Пятерка) на какое-то время прикрыв портал на левый берег, где шла схватка за кочевье, открыли его на правом берегу, бросив в бой стоявшие наготове уланские дивизии капитана Зиганшина и старшего лейтенанта Карпова, каждая по три тысячи сабель.
Удары по аварскому соединению наносились с двух сторон, по сходящимся направлениям, в результате чего попытавшиеся ускользнуть от шестикратно превосходящего противника авары были прижаты к глубокому сухому оврагу, который невозможно форсировать в конном строю, и беспощадно, до последнего человека, истреблены сначала арбалетными болтами, а потом и в горячей сабельной рубке. Те немногочисленные авары, которые, бросив коней, попытались перебраться через овраг на своих двоих, также приняли смерть от хладнокровно стреляющих им в спину арбалетчиц. И воительницы этих двух дивизий, и их командиры, весь вчерашний день участвовавшие в «Мельнице», сполна понасмотрелись на то, что творили в славянских селениях эти тюркоязычные юберменши шестого века, и теперь платили им за все сходной монетой. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть, пленных не брать – и другие тому подобные лозунги тотальной войны.
В результате этой операции аварский тудун лишился еще тысячи воинов, и его силы, первоначально равные «тьме», то есть десяти тысячам воинов, сократились до трех тысяч, из которых две тысячи всадников были латниками, а тысяча легкими лучниками. В результате этого мною овладела ужасно соблазнительная идея покончить с этой бандой одним ударом, после чего, обезопасив славянские поселения в ближайших окрестностях, можно будет переключать внимание и на самого кагана. Чтобы съесть слона, нужно разрезать его на маленькие кусочки, и нападать потом на эти кусочки, имея над ними подавляющее численное превосходство.
Когда-то в юности, или даже в детстве, я читал роман Валентина Иванова «Русь Изначальная» и представлял себя Ратибором, скачущим на врага во главе славянского войска. И вот теперь, попав в почти точный слепок тех времен, я немного с горечью узнаю, что художественного вымысла в той книге было больше, чем исторической правды. Узнаю и то, что напали на славян авары, а не хазары, которых как таковых еще нет и в помине (их время начнется столетие спустя), и то, что граница славян уходит далеко в степь, почти до самого синего моря, и то, что славяне не совсем славяне, а скорее славяно-алано-готская помесь…
Но есть и много того, в чем писатель был несомненно прав, и эта правота перевешивает весь художественный вымысел. Он был прав, когда писал о нежелании старейшин дальних родов помогать тем, кто уже подвергся вторжению и разорению. Он был прав, когда писал о роли Византийской империи, рабовладельческого хищника, разбросавшего повсюду свои липкие щупальца. Он был прав, когда писал о героизме немногих воев, вставших на защиту родной земли. Несмотря на ту бездну времен и миров, которая нас разделяет, мы не чужие этим людям – и теперь те, кто решили их обидеть, будут жить очень недолго и очень интересно.
Кроме всего прочего, в результате боев этого дня наши воительницы и их молодые командиры сумели обзавестись дополнительным боевым опытом. Теперь они намного уверенней вели себя в условиях реального боя – не суетились и не медлили, четче исполняя приказы командира. И стоило это нам всего несколько десятков раненых, большинство из которых при магическом лечении вернутся в строй за три-семь дней. Если оценивать готовность соединений к сражениям по пятибалльной системе, то из четверки с минусом моя кавалерия перешла в разряд четверка с плюсом, разведбат, благодаря талантам капитана Коломийцева и его замполита, старшего лейтенанта Антонова, получил пятерку, правда с минусом. Остальные подразделения бывшего танкового полка так и остались не бывшими в бою троечниками.
Совершенно отдельно от остальных частей стояла наша первая амазонская рота специального назначения, готовая выполнить любой приказ и отправиться в любое место Вселенной, хоть на Тау Кита. Пока они у нас работали инструкторами по мобильной степной войне, но потом эту роту совершенно определенно ждет особая слава. Тратить их таланты на каких-то авар я не хотел – много чести этим аварам, если ими будут заниматься сами победительницы херра Тойфеля. Нет, этих девчонок я задействую только в том случае, если, к примеру, мне надо будет взять штурмом императорский дворец и тет-а-тет побеседовать с императором Юстинианом или его приемником, а пока пусть остаются в резерве..
Но это были еще далеко не все результаты сегодняшнего дня. Возможно, что его главным итогом был захват и угон аварского кочевья. Поскольку авары – это кочующий народ, то на каждого воина в первой линии приходится от трех до пяти чад и домочадцев, а также домашние слуги и семейства мастеров, обслуживающих немудреный походный быт. Не сами же воины обров куют себе новое и исправляют поврежденное в бою оружие, делают шлемы, кольчуги и ламеллярные панцири, режут из кости и льют из золота украшения своим женам? Конечно, нет. Обры – они только воины (точнее, разбойники) и физический труд является для них унизительным и неприемлемым. Таким образом, от двух третей до трех четвертей населения этого кочующего города составляли как раз не обры, а представители различных покоренных и ограбленных народов, находящиеся иногда на положении полу, а иногда и просто рабов.
Единственная работа, кроме убийства, на которую может согласиться обрин, это пастьба скота, причем скота, принадлежащего именно его роду, и никакого иного. Кстати, скота как раз при кочевье было маловато – то ли у бежавших от тюркотов обров изначально не было огромных стад, то ли они потеряли их уже здесь, в Причерноморье, в результате каких-нибудь непривычных для них климатических аномалий.
Мы захватили примерно две с половиной тысячи повозок-юрт, в каждой из которых находилось по десять-двенадцать «пассажиров». Но реальное население кочующего города было все же несколько больше среднеарифметических тридцати тысяч, поскольку часть слуг и рабов ехала рядом с повозками на лошадях или даже шла пешком, ибо в походе запряженные волами огромные повозки передвигались не быстрее пешехода. Таким образом, десять-двенадцать тысяч из этих людей были престарелыми обрами, обринками всех возрастов и маленькими обрятами, а еще от двадцати до тридцати тысяч – их иноплеменными рабами обоих полов: тюрками, хазарами*, хорезмийцами, албанами**, аланами, готами, булгарами и славянами. И вот вся эта разнородная масса увидела, что их господа потерпели поражение и втоптаны в прах; и победители торжествуют, потрясая оружием, под яростный топот копыт, и что это не набег, а стремительный и беспощадный захват. Тогда последние стали первыми и наоборот; и многие мужчины-обры узнали, насколько тяжелы кулаки у их слуг, а женщины-обринки – как это больно, когда их таскают за косы и бьют ладонями по щекам.
Потом к месту захвата кочевья прибыли Ратибор с Добрыней, которые стали у меня кем-то вроде комиссаров, и при помощи дружины антов упорядочили процесс отжима обрского кочевья. Немногочисленных случайно затесавшихся в кочевье мужчин-обров и мальчиков-подростков убивали прямо на месте, проверяя каждую кибитку перед переправкой ее в мир Содома. Делать то же самое в отношении женщин и детей я им запретил, и более того, приказал охранять некомбатантов от ярости толпы. Пригодится воды напиться, да и претит мне на ровном устраивать геноцид. Есть же другие, куда более гуманные методы сделать так, чтобы проклятые обры сгинули на роса на солнце. Сразу за порталами взрослых женщин-обринок, девочек-подростков и детей отделяли от их бывших рабов… Оставалось только понять, что мне с ними теперь делать.
Самым простым решением было бы загнать всех обринок тевтонам (для тех женщины с нормальной ориентацией и неискаженным магогенетическими манипуляциями внешним обликом наверняка должны являться достаточно большой ценностью), а взамен попросить у них еще бывших мясных лилиток, пусть даже и в соотношении три к одному. Уж очень понравились мне эти стройные, тихие, немногословные, легко обучаемые, исполнительные и старательные девицы. И не беда, что некоторые обринки потеряли товарный вид по причине возраста. Для их предпродажной обработки у меня есть Дух Фонтана, Лилия и госпожа Зул. И пусть от этого решения немного отдает работорговлей, но это значительно лучше, чем просто хладнокровно зарезать этих женщин, как предлагал Ратибор, или сослать их в необитаемый мир, как я предполагал первоначально. В конце концов, после того как над ними поработает магия молодости и красоты, их, скорее всего, будет ждать судьба любимых наложниц или даже любимых жен. И хватит о них. Что касается их детей, то их воспитают в славянских семьях, и вырастут они славянами. Опять же, так будет лучше для всех – и для них самих и для нас, вынужденно отобравших у них родителей.
Остальное рабское и полурабское население захваченного кочевья делилось на две неравные половины. Меньшую (примерно треть) составляли молодые женщины – наложницы воинов и служанки знатных обринок. То есть, как говорил товарищ Сталин про товарища Троцкого, «красивые ненужности». Хотя как знать, как знать. Может быть, и у этих девиц тоже есть какие-то таланты, помимо постельных. Самым простым решением было бы вернуть этих красавиц их семьям, разумеется, если таково будет их желание.
Большая часть рабов, напротив, была высококвалифицированными мастерами, изготавливающими обрам все, что необходимо для жизни и для войны, и это явилось ценным приобретением. В эту эпоху господства натурального хозяйства каждый обеспечивал себя как мог, и если я действительно здесь и сейчас буду основывать новое славянское государство, то мастера, привнесшие сюда восточные и центральноазиатские технологии, мне очень пригодятся. Правда, заброшенный город в мире Содома – не очень хорошее место для того, чтобы разворачивать промцентр, но ничего, мастера подождут, пока я не заложу столицу нового государства – и почему бы ей не быть на месте нашего Александровска-Запорожья? Место вполне удобное и для обороны, и для торговли, и для связности державы, если иметь в виду главную коммуникацию – реку Днепр с притоками.
Самый приятный сюрприз в захваченном кочевье ждал нас в виде довольно значительных денежных средств. Восемьдесят тысяч солидов в звонкой византийской золотой монете и сорок тысяч по весу металла в золотых и серебряных изделиях. Срочно вызванная к месту разбора полетов Мэри сияла не хуже этих монет. Эта сумма почти утроила содержимое нашей казны, и хоть сбыт волшебной воды несколько сократился, на эти деньги я мог формировать и оснащать в Тевтонии новые части, например такие, что никогда не покинут пределов этого мира. Хотя, насколько я понимаю, в ставке кагана этого бабла должно быть еще больше, ведь сами обры не практикуют денежное обращение, и дань с покоренных народов и награбленные сокровища просто складывают в кубышку. Ничего, нам эти деньги нужнее, так что каган Баян может считать себя покойником. Его песенка уже спета.

6 августа 561 Р.Х. день четвертый, за час до полуночи. Левый берег Днепра чуть ниже по течению острова Хортица и напротив Перетопчего брода, Временный полевой лагерь кочевья тудуна (наследника), в нашем мире будущего кагана Баяна II.
Страшен был этот день для авар-обров. Начавшись со сладкого предвкушения маленькой и почти бескровной победы, он закончился горечью страшного поражения, нанесенного неизвестными силами несомненно колдовской природы. Крупные отряды прекрасно обученной и экипированной конницы в самый решающий момент появлялись ниоткуда и исчезали в никуда, сделав свое дело. Страшно бессилие полководца, все удары которого вязнут в пустоте как в мягкой ватной подушке, и противник которого не просто неудержимо победоносен и несокрушим, а даже непонятен и непостижим. На всю оставшуюся жизнь тудун запомнит смертоносный посвист болтов с цельноковаными металлическими наконечниками, на расстоянии в тысячу шагов с легкостью пробивающих кольчуги и ламиллярные доспехи обров в то время, когда их стрелы просто не долетали до врага. Но там, на том берегу, погибали их семьи, и обреченные* на смерть степные удальцы шли через брод в одну безнадежную атаку за другой, и падали в быстротекущие воды чужой славянской реки, которая сама добивала их и сама хоронила в своих глубинах, так что их товарищи уже не могли организовать им погребение по своему обычаю, даже знатнейших из знатных – приближенных к трону кагана тарханов и родовых вождей этельберов.

Примечание авторов: * вот еще одно слово образованное от корня «обр», а еще есть оброк и обрыдлый…

Но неведомый и непознаваемый мангус, помогавший славянам, жестоко над ними надсмеялся, потому что, когда подчиненные ему шулмуски оставили свою позицию, то на том месте, где располагалось кочевье, тудун и его люди нашли только тела убитых мужчин и юношей, защищавших кочевье, а также тех воинов, которые были ранены раньше или были слишком стары, чтобы садиться на коня и брать в руки копье. И никаких следов женщин и детей обров, их коней, рабов и рабынь, а также походных кибиток с деревянными колесами в человеческий рост и стад скота, который служил обрам источником пропитания и мерилом богатства. Все забрал проклятый мангус у обров, ничего не оставил.
Всех павших при защите кочевья стоило бы похоронить в соответствии с обычаями – то есть выкопать на месте боя братскую могилу, уложить в нее не только тела погибших, но и их коней, доспехи, оружие и прочее, вроде юных рабынь-наложниц, ведь это необходимо воину в загробном мире для того, чтобы вести полноценную жизнь лихого степного багатура. Но проблема была в том, что оружие, доспехи, коней и рабынь-наложниц победивший мангус забрал с собой, вынуждая обров на невыносимый позор похорон своих товарищей без всего того, что было положено класть им в могилу. Да что там говорить – даже копать обрам было нечем, ведь все лопаты, заступы и прочий шанцевый инструмент, необходимый для установки долговременного лагеря и постройки полевых укреплений, тоже благополучно «ушли» вместе с кибитками. Поэтому могилу пришлось рыть уже на закате, а потом и при лунном свете, разрыхляя землю широкими листовидными остриями копий, вычерпывать ее своими собственными шлемами и выносить из ямы на конских попонах. Впервые за всю свою историю благородные обры работали сами, своими руками, а не подгоняли безответных рабов, и это им совсем не нравилось.
Правда, один молодой и горячий этельбер, предводитель тысячи храбрых хуни, предложил было быстро проехать по окрестностям на правом берегу реки, найти сколько получится селений этих глупых славян и набрать сколько получится пленных, которые пригодятся и для выкапывания могилы, и в жертву, чтобы ублажить души безвременно усопших степных воинов. Тудун тогда посмотрел на юного удальца как на хронического идиота. Ведь стоит какой-то части обров отделиться от основного войска, как тут же это почует злой мангус, после чего на маленький отряд последует внезапное нападение огромного числа его злобных воительниц-шулмусок, которые быстро убьют всех, кто был настолько безрассуден, чтобы бродить по окрестностям в меньшинстве.
Итак, к тому моменту, когда луна коснулась горизонта, яма в восемь человеческих ростов в длину, столько же в ширину, и полтора роста в глубину была уже готова. Похороны решили произвести на следующий день, после рассвета, затем усталые и измученные тяжелым днем люди легли спать, используя коня как грелку, попону как одеяло и подстилку, а седло как подушку. Они еще не знали, что вырыли могилу и для себя тоже, потому что их судьба была уже предрешена, и они сами превратились в то меньшинство, которое может быть уничтожено одним ударом… и до того момента осталось совсем немного времени. Проснутся они уже в аду.

7 августа 561 Р.Х. Три часа ночи. Византийская империя, префектура претория Востока, диоцез Фракия, провинция Европа, 35 километров к западу от центра Константинополя, Спальня загородной приморской виллы Флавия Велизария и его жены Антонины.
Ночь была жаркой и душной – ни ветерка; наверное, поэтому спал Велизарий плохо. Он метался и вскрикивал, говорил какие-то слова на незнакомом языке, как будто спорил во сне с кем-то невидимым, и Антонина уже было начала всерьез опасаться за здравость его рассудка. Потом старик открыл глаза, сел на ложе и, прикрывая простыней худую, впалую грудь, вдруг отчетливо произнес:
– Они идут, они уже совсем рядом, они уже здесь…
Антонина тоскливо подумала, что ее так долго продержавшийся муж наконец-то окончательно лишился рассудка, и что, может быть, в этом и заключался тонкий замысел Юстиниана. Не арестовать, ослепить и казнить популярного среди солдат и офицеров полководца, многократного победителя персов, вандалов, готов, булгар и разных мятежников, что непременно вызовет недовольство в легионах – а всего лишь свести его с ума… Сумасшедший Велизарий, разговаривающий на неизвестном языке со своим невидимым господином, будет выглядеть нелепо и смешно, и не сможет участвовать в заговорах против императора.
Но не успела Антонина выстроить столь логически безупречную конструкцию, как в атриуме их дома, рядом со спальней, послышались шаги нескольких человек. Странные шаги. Так не ходят наушники и шпионы патрикия Руфина, чьи шаги всегда тихи и вкрадчивы. Так не ходят охраняющие Велизария северные варвары из константинопольской схолы, подчиненные магистру оффиций Евтропию, которые обычно топают как стадо буйволов. Так может идти кто-то уверенный в своей силе и своем праве, потому что именно так, уверенно и твердо, в молодые годы ходил сам Велизарий, сокрушивший сонмы и сонмы врагов, и во время мятежа Ника своей сильной рукой реставрировавший на троне уже готового бежать императора Юстиниана.
Ни на секунду великий полководец не пожалел ни о тех днях, ни о той бойне, которую солдаты его личной армии устроили на константинопольском ипподроме, где верхушка мятежников и самые преданные их сторонники собрались отпраздновать успех своего заговора. Он убил их всех до последнего. Лучники герулов нафаршировали мечущуюся константинопольскую чернь* стрелами, а мерно шагающие следом когорты готов и славян добивали раненых ударами копий и мечей, чтобы ни один мятежник не остался в живых.
(И нечего жалеть об этих людях – в 532-м году на константинопольском ипподроме были точно такие же бабуины, как и в 2014-м на киевском майдане незалежности, и если бы не Велизарий, решительной рукой наведший железный порядок, то судьба Империи вообще и императора Юстиниана в частности была бы очень печальной…)

Примечание авторов: * чернь – это не синоним слова бедный, скорее это слово обозначало тот слой городских бездельников, которых процветающее общество с жиру содержит просто за компанию. В наше время таких людей именуют творческой интеллигенцией, и именно они являются основными посетителями проспекта Сахарова и Болотной площади.

Но где тогда были хваленые схоларии и ескувиторы, эти разряженные как петухи, клоуны в позолоченных доспехах? Презрев присягу, отсиживались в своих казармах, желая дождаться того момента, когда окончательно определится победитель – и дерьмо пришлось разгребать ипаспистам* Велизария и ему самому лично.

Примечание авторов: * ипасписты, они же букелларии – солдаты наемных дружин, по большей части варвары с боевым опытом, служащие лично византийским полководцам и политикам. Некий компромисс между классическими наемниками и дружинами варварских вождей. Ипасписты служили за плату, но считались товарищами, а не слугами своего нанимателя. На пике полководческой карьеры Велизария ему служили более семи тысяч ипаспистов, которым можно было поручить любую задачу, в том числе и отправить на тот свет тридцать пять тысяч константинопольских «конкретных пацанов».

Размышления Велизария о прошлом прервал не очень сильный, но решительный стук в дверь. Так стучится сама Судьба, и все понимают, что войдет она вне зависимости от ответа, который ей сможет дать хозяин. Услышав этот стук, Велизарий встрепенулся, набрал побольше воздуха в выпяченную грудь и по возможности как можно более твердо произнес:
– Если ты тот, кого я жду вот уже три дня, то, пожалуйста, входи, если же нет, то будь добр, пройди мимо и дай пожилому человеку спокойно прожить свои последние дни…
В ответ на эти слова дверь решительно отворилась, и на пороге спальни Велизария и его супруги появилось несколько человек, поражавших своей необычностью.
Двое из них являлись мужчинами, один из которых был гладко выбрит и коротко подстрижен подобно римлянам старого закала, а другой носил короткую аккуратную темную бородку, и волосы чуть длиннее, чем первый. При этом оба были облачены в варварскую одежду в виде пятнистой куртки с такими же штанами, но слишком хорошо для варваров пошитую, и оба имели жесткий и решительный вид больших начальников, подчиняющихся только Богу и больше никому. У гладко выбритого на боку висел длинный меч, а у бородатого мужчины на груди покоился большой фигурный серебряный крест, выдававший в нем священника. А еще у этого священника имелось чуть заметное в полумраке бело-голубое свечение вокруг головы…
Увидев это свечение, Велизарий от удивления даже приоткрыл свой беззубый рот, а его супруга позабыла, как скандалить. Не каждый день к ним на огонек заглядывали настоящие святые… И хоть отец Александр был пока что не святым, а всего лишь аватаром, то есть полномочным представителем Отца, но неизбалованные такими явлениями смертные не видели особой разницы между этими двумя явлениями.
Чуть позади мужчин стояли три молодые женщины и мальчик лет двенадцати. Одна женщина была одета и подстрижена подобно гладко выбритому мужчине, и подобно ему же носила на боку широкий меч. По темным глазам и волосам, а также носу с чуть заметной горбинкой эту сумрачную красавицу можно было принять за чистокровную римлянку из старого рода, и только гордое и независимое выражение лица, под стать мужчинам, которых она сопровождала, говорило о том, что это дикая штучка, весьма неумеренная в выражении своих эмоций. Да и рукоять ее меча, оплетенная кожаным шнуром, предупреждала, что в случае какой-либо обиды эта девица привыкла не плакать и жаловаться, а браться за меч, рубя обидчика на несколько кусков.
Две другие молодые женщины – одна с темными волосами, другая со светлыми – были по-варварски высоки и одеты в длинные юбки и накидки, как и приличествует их полу. Было видно, что они в этой компании занимают достаточно важное положение, но здесь и сейчас присутствуют только для комплекта, то есть потому, что так положено. Особой загадкой был мальчик, одетый подобно взрослым мужчинам, к тому же с легким учебным мечом и кинжалом на поясе, что выдавало его достаточно высокое происхождение. При этом он явно играл какую-то самостоятельную роль, а не только сопровождал своих предположительно родителей. К тому же за спиной у этих шестерых, в полумраке освещенного масляными светильниками атриума, неясно маячили мрачные массивные фигуры воинов в полной боевой экипировке, что говорило Велизарию о том, что схоларии магистра оффиций, скорее всего, уже жалуются на свою тяжелую жизнь Святому Петру. Ведь рядом с этими рожденными для войны мрачными головорезами парадные шаркуны из императорских схол выглядели как слепые котята рядом с африканскими львами.
– Вы ошибаетесь, уважаемый, – вдруг сказала одна из женщин, темноволосая, – ваша так называемая охрана жива и здорова. Просто мы не одобряем ненужных убийств, поэтому, чтобы мы с вами могли спокойно переговорить, люди неуважаемого нами магистра Евтропия просто спят сном праведных младенцев.
Секунд пять Велизарий с женой молчали, потрясенные тем, что их мысли были без труда прочитаны. Однако Антонина первая пришла в себя, и, стараясь справиться с волнением, ворчливо произнесла:
– Ни за что не поверю, что варваров из императорской гвардии можно просто так усыпить, обычно до самого рассвета они топали по двору своими сапожищами и не давали нам с мужем спать.
– Взрослых мужчин так же легко усыпить, как и маленьких детей, – назидательно сказала та странная женщина, – вот послушайте. Баю, баюшки, баю, не ложися на краю…
От ее магнетического голоса глаза у Велизария и Антонины сразу начали слипаться и они бы непременно уснули, если бы священник не остановил ту женщину.
– Анна Сергеевна, – произнес он с легкой улыбкой, – как же мы сможем поговорить с этими достойными людьми, если вы их усыпите? Не все же, подобно вам, обладают особыми талантами входить в чужие сны. Нам и так пришлось приложить достаточно усилий для того, чтобы ваше сонное заклинание не воздействовало ни на уважаемого Велизария, ни на его супругу, ни на достопочтенного Прокопия Кесарийского.
– Простите, отец Александр, – смущенно потупилась та, – я нечаянно…
– Анна Сергеевна, то есть боец Птица, – обращаясь к хозяевам дома, с легкой иронией сказал гладко выбритый мужчина, в котором за версту был виден профессиональный военный, – у нас очень мощный маг разума, и мало кто способен противостоять ее талантам. Но давайте знакомиться. Кто вы такие, мы знаем, так что позвольте представиться. Меня зовут капитан Серегин Сергей Сергеевич, сейчас занимаю должность бога справедливой оборонительной войны. Имею под командой корпус в двадцать тысяч бойцов, большая часть из которых – отборные головорезы, не боящиеся ни бога, ни черта, и преданные только лично мне. Работа эта непростая, и поскольку я не имею особых полководческих талантов, то мне нужен хороший тактик, лучший из всех тех, которых можно найти в это время. Думаю, что вы мне подходите. Условия контракта: плата в тысячу солидов в месяц, доля в добыче, полное медицинское обеспечение с омоложением и полное материальное содержание за счет корпорации. Первоначальный контракт только на работу в этом мире, но возможно и продление, когда мы двинемся в другие миры…
– Смеяться изволите над старым человеком, господин Серегин? – недоверчиво спросил Велизарий, переглянувшись с Антониной, – разве же кто-то в силе омолодить старика, чтобы он снова начал бегать как юноша? Или вы и в самом деле бог, как только что изволили отрекомендоваться?
– Бог-то я бог, только медицина мне немного не по профилю, – произнес Серегин и обратился куда-то в пространство, – Лилия?
– Здесь я, Сергей Сергеевич, – откликнулась маленькая богиня, прямо из воздуха появляясь между Серегиным с отцом Александром и Велизарием с его супругой, – кого тут надо вылечить и от чего?
Антонина так и застыла с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. У Велизария выдержки было побольше, да и Призыв Серегина он воспринял с полной готовностью, просто его рациональный ум до последнего сопротивлялся невероятным новостям. И вот теперь в его спальне прямо из воздуха появляется девочка…
– Вылечить надо сидящего здесь Велизария и его супругу, – сказал Серегин, – а болезнь их называется старость.
– Хм, – задумчиво произнесла Лилия по-русски, искоса глянув в сторону сидевших перед ней Велизария с супругой, – вылечить их от старости несложно, только хлопотно. Но зачем тебе это надо, Серегин, неужели для твоих дел нельзя найти кого помоложе?
– Старика зовут Велизарий, он гениальный военный тактик, и адекватной замены ему просто нет, – на том же языке ответил Серегин, – в то же время его жена при отсутствии особых талантов довольно неплохой политик, а это качество при наличии рядом константинопольского гадюшника будет нам совсем не лишним. Кроме всего прочего, без своей дражайшей половины этот человек никуда не пойдет, и это его качество мне тоже очень импонирует.
– Думаешь привязать их Большой Клятвой? – поинтересовалась Лилия, теперь с гораздо большим любопытством оглядывая сидящих перед ней людей.
– Клятвой привязывать надо только женщину, – ответил Серегин, – сам Велизарий и так уже слышит Призыв, поэтому он в в любом случае мой.
– Ну хорошо, уговорил! – вздохнула Лилия, оборачиваясь к Велизарию с Антониной уже в белом халате, со стетоскопом в ушах и большим зеркалом отоларинголога на лбу.
А вот эта игрушка появилась у нее совсем недавно, уже после знакомства с Галиной Петровной. Интересно, оно имеет какой-нибудь практический смысл или это только имитационный аксессуар, вроде шаманских бубенчиков, призванных отвлечь на себя внимание клиента?
– Ника, милочка, – сказала тем временем Лилия, – добавь, пожалуйста, мне света, а то тут что-то темновато.
Кобра щелкнула пальцами, и тусклые огоньки развешанных по стенам масляных светильников вдруг вспыхнули яростным бело-голубым светом, отчего в комнате стало так же светло, как в солярии с кварцевой лампой. Серегин, отец Александр, Ника, Анастасия, Колдун и Анна Сергеевна одинаковыми жестами достали из нагрудных карманов и надели магические фототропные очки, а Велизарий с Антониной болезненно зажмурились.
– Еще сильнее! – скомандовала Лилия, опуская на правый глаз зеркало, и добавила на койне, – больные, замрите, вдохните и не дышите. Раз, два, три. Готово! Выдохнули! Ника, дай нормальный свет – сеанс окончен.
– Ну что, Лилия, – спросил Серегин, – какие выводы?
– Все нормально, – на койне ответила Лилия, убирая зеркало, – жить будут, причем оба. Дух Фонтана за несколько сеансов поставит их на ноги и вернет молодость. А в качестве маленькой демонстрации…
Одновременно с этими словами Лилия очутилась рядом с Антониной и на мгновение коснулась указательным пальцем ее правой сухой сморщенной старушечьей руки, лежащей поверх колена. Дальнейшее повергло в шок не только Велизария и его супругу. Раздался тонкий звон – и руку Антонины от кисти до локтя охватило жемчужное сиянье. Потом старая дряблая кожа с этой руки стала опадать сухими шуршащими лохмотьями, а из-под нее показалась молодая, свежая, розовая плоть, явно принадлежащая юной девушке. Антонина взвизгнула и уставилась на свою старую-новую руку, ошарашено рассматривая ее со всех сторон. Но на этот раз первым пришел в себя все же Велезарий.
– Кто вы такие, – спросил он глухим голосом у Серегина, – и откуда вы взялись со всеми вашими чудесами? Теперь я верю, что вы можете даровать нам с Антониной вторую молодость, но не будет ли это даром врага рода человеческого, который есть еще и отец лжи, и лев рыкающий?
Неожиданно в разговор вступил тот, от кого этого меньше всего ждали.
– Веруешь ли ты, сын мой, в Святую Троицу: в Отца и Сына и Святого Духа? – неожиданно раздался громыхающий голос отца Александра, взявшегося правой рукой за свой крест. Еле заметный до того ореол вокруг его головы засиял как зенитный прожектор, а стены дома завибрировали от раскатов его голоса. Последний раз на такой силовой уровень взаимодействия с Небесным Отцом отец Александр выходил тогда, когда в самом начале приключений в других мирах прибил адскую тварь, увлекшую Серегина, Анну Сергеевну и их спутников в Подвалы Мироздания. Даже в храме херра Тойфеля Небесный Отец не демонстрировал своего присутствия таким явным способом. Наверное, если бы не магический сон, наложенный Анной Сергеевной на охранников-схолариев, то все бы они проснулись и сбежались бы посмотреть на обладателя такого роскошного командного голоса. А потом они с визгом бы дернули оттуда во все стороны, потому что пусть Отец даже и не мстителен и легко отпускает грехи, но под горячую руку ему лучше не попадаться.
– Писец, – шепнула Лилия Серегину, – дядя проснулся и принялся бушевать. Бедняга Велизарий. Спасайся кто может!
– Т-с-с-с!!! – ответил Серегин, – все будет хорошо.
Так и получилось. Велизарий быстро пришел в себя и покорно склонил облысевшую голову перед отцом Александром, а по сути, перед самим Небесным Отцом.
– Верую, Отче, – вдохновенно сказал он, – прошу простить мои сомнения и ответить на вопрос, не будут ли во зло предлагаемые мне дары, и не погублю ли я свою бессмертную душу, согласившись на сделанное мне предложение?
– Нет, нет и еще раз нет, – ответил священник голосом Небесного Отца, – потому что вместе с Серегиным ты часть Великого Замысла и часть Великой Битвы, которую вы, смертные, называете то Рагнареком, то Армагеддоном, то другими не менее громкими именами, вроде Третьей Мировой Войны или Мировой Революции. Великая схватка Добра со Злом прокатывается по множеству миров, почти одновременно впавших в ужас войн на уничтожение. Ты, сын мой, должен быть там же, где и Серегин, стоять рядом с ним, быть его правой рукой, вместе побеждать его врагов и не отступать от него ни на шаг. Ибо если между вами образуется хоть малейшая трещина, то враг рода человеческого, которого ты только что тут помянул, обязательно сунет в нее свой змеиный язык. Помни, Серегин действует с моего ведома и по поручению, и что бы он ни делал – все идет на пользу всему роду человеческому во всех мирах.
Велизарий поцеловал протянутый ему крест и выпрямился – вроде бы даже уже помолодевший лишь от сознания того, что самая высшая сила во всех мирах признала его нужным, полезным и необходимым, и призвала к себе на службу. А ведь никакого магического лечения еще не было – вот что с человеком может сделать одно лишь осознание его нужности.
– Так все же, господин Серегин, – спросил он, – кто вы такие и откуда вы взялись? Спрашиваю не из чистого любопытства, а для того, чтобы понять, в какие бездны мне придется погрузиться, если уж милая и с виду безвредная женщина подобно Сирене способна погрузить в сон сколько угодно здоровых и сильных мужей.
– Вот тут вы ошибаетесь, – ответил Серегин, – особые таланты, которыми обладаю я и мои друзья, не имеют никакого отношения к нашему родному миру, потому что в нем они оставались нераскрытыми и невостребованными, а понадобились только в противоположном ему мире, который Отец Небесный называет Подземельем Мироздания. Упав по воле Провидения туда, на самое дно, мы теперь ступенька за ступенькой поднимаемся обратно вверх, и ваш мир – это только очередная остановка, третья с момента начала подъема. Везде, во всех мирах, мы должны бороться с различными неустройствами, поддерживая добрых людей и повергая в битвах злых. И каждый раз, пока мы не выполним поставленную перед нами задачу, нас просто не пропускают дальше в следующий мир. Так что я в вашем мире проездом, и, как видите, Отец Наш Небесный считает, что в нем есть такие неустройства, которые требуют моего безусловного вмешательства. А это значит, что при любом развитии событий этот мир не останется прежним, а пойдет своей дорогой, отличной от дорог другим миров.
Но впрочем, скоро рассветет, и мне не хотелось бы и дальше вести здесь бесконечные разговоры. Если вы уже все для себя решили, то пора отправляться туда, где мы разбили свой лагерь, и там начать вникать в дела и приступать к процессу лечения.
– Постойте, – остановил Серегина Велизарий, – есть еще один вопрос, и он тоже важен для меня как жизнь и смерть. Не собираетесь ли вы, подобно другим варварам, напасть на Империю с целью ее ограбления и унижения? Всего два года назад я отражал такой набег булгар, а славяне переправляются через Дунай в провинции Империи по нескольку раз в год. Поймите, Империя – это мой дом, моя родина, мои мать и отец, и я не смогу воевать против нее…
– Клянусь, – сказал Серегин, – что воевать вам по большей части придется против степных варваров разных мастей, и что я сам ни при каких условиях не собираюсь нападать на Византию, грабить ее, угонять в рабство ее жителей и разорять ее храмы. Но с той же определенностью должен сказать, что ваша империя ревнива как некрасивая старуха, и почуяв, что рядом появилось молодое, сильное и свободное государство, она всеми силами попытается его уничтожить. Я поклялся, что не буду нападать сам, но не обещал, что не буду защищаться. На этом у меня, пожалуй, все; не знаю, устроил ли вас мой ответ…
– Ваш ответ меня устроил, – сказал Велизарий, вставая, – я и сам не слишком большой любитель подставлять правую щеку после того, как меня ударили по левой. Антонина, собирайся, мы покидаем это место, и как можно скорее.
– Не забудьте прихватить с собой Прокопия Кесарийского, – сказал Серегин, – у меня на него отдельный заказ, ибо кто, как не он, знает все хитросплетения здешней политики.
– Ну да, – усмехнулся Велизарий, позвонив в колокольчик, – куда же мы без старого плута?

7 августа 561 Р.Х. день четвертый, Рассвет. Левый берег Днепра чуть ниже по течению острова Хортица и напротив Перетопчего брода, Временный полевой лагерь кочевья тудуна (наследника), в нашем мире будущего кагана Баяна II.
Перед самым рассветом густой туман окутал низменный левый берег Днепра, на котором ночевали обры. Когда рассвело, выяснилось, что часовые не видят не только степи вокруг, но и пальцев вытянутой перед собой руки. Встающее на востоке солнце казалось обрам бледно-розовым кругом, не греющим и едва светящим сквозь белую клубящуюся муть. С высоты птичьего полета, на которой обычно парят степные стервятники, все это выглядело так, будто долину Днепра затопило прорвавшееся молочное озеро с торчащими из него вершинами бугров на низменном левом берегу и скалами крутого и обрывистого правого берега. Пройдет еще полчаса – и жгучие лучи поднимающегося солнца разгонят эту туманную мглу и видимость снова станет миллион на миллион, но обрам этого времени дано уже не было.
Еще в сумерках, как раз в тот момент, когда «пятерка» Серегина закончила свои дела с Велизарием и вернулась в Заброшенный город мира Содома, неподалеку от полевого лагеря обров бесшумно раскрылся портал, из которого колонной по четыре на рысях начали выезжать побрякивающие амуницией воительницы сначала рейтарских, а потом и уланских полков. Стремителен марш сытых здоровых коней, тусклы крашеные в маскировочный цвет доспехи, мрачны под касками лица воительниц, трепещет над знаменной группой священное алое знамя, и тихо фигеет пожелавший посмотреть на эту картину Велизарий. По сравнению с этим воинством Серегина лучшие войска империи, конные лучники-гиппотоксаты, выглядят завзятыми анархистами, а императорские гвардейцы ескувиторы обабившимися придворными щеголями. Но самое главное – оно не снаружи, оно изнутри. Многочисленные заклинания, наложенные на воительниц, не видны человеку, не имеющему магического взгляда, но от них наэлектризованный воздух начинает пахнуть озоном. Помимо заклинания охранного ветра, на воительниц наложены заклинания, увеличивающие прочность доспехов, здоровье воительниц, силу удара их мечей и копий, а также пробивную силу и точность их арбалетных болтов. Весь этот комплекс был наложен на них раньше, но сегодня к нему добавилось еще одно весьма немаловажное заклинание, именуемое «истинный взгляд» – теперь воительницы способны видеть во тьме и тумане, посреди пыльной бури и сквозь завесу вражеских иллюзий. «Истинный взгляд» позволяет видеть вещи такими, какие они есть, мгновенно находить слабое место во вражеской защите и наносить туда сокрушительный удар.
Этим утром Серегин решил не скупиться, и в поход выступила вся его лилитко-волчья кавалерия, уже обкатанная в степных маневренных боях предыдущих дней. При четерехкратном численном перевесе противника, отягощенном его мощнейшей магической накачкой, обры вместе со своим тудуном были обречены даже без применения огнестрельного оружия или, не приведи Господь, бронетехники.
В начале была туча арбалетных болтов, которая под звон тысяч спущенных тетив по крутой навесной траектории взмыла вверх к чистому небу и яркому солнцу, и оттуда внезапно пала на слепых и беспомощных обров, вызвав ржание сотен раненых лошадей и многоголосый вопль боли, ужаса и отчаянья. Именно болтом из этого первого, самого убийственного залпа, был смертельно ранен старший сын кагана Баяна, тудун народа обров. Павший с неба болт пришпилил его спящего к земле через живот, и он теперь мог только обессилено скрести ногтями жесткую сухую землю, не в силах одолеть эту смерть и подняться на ноги. А избиение его народа продолжалось…
Пока арбалетчицы усиленно работали рычагами, повторно взводя свое оружие, рейтарши и копейщицы улан на рысях выходили на исходные позиции для атаки. Второй залп, звон стальных тетив и свист рушащихся с небес арбалетных болтов… И вот конные эскадроны – рейтары в центре, уланы на флангах – набрав разбег, с тяжким топотом обрушиваются на мечущийся в панике лагерь тудуна. Смерть обрам нес каждый удар тяжелым копьем или легкой пикой, и каждый взмах палаша. Сделав второй залп, арбалетчицы сунули разряженные арбалеты в седельные кобуры и, взявшись за пики, развернулись в широкую цепь и не спеша поехали за своими подругами добивать то, что еще могло шевелиться и взывать о помощи.
Когда лучи солнца разогнали утренний туман, то все уже было кончено – все обры убиты, и один только тудун продолжал мучительно умирать на своем окровавленном ложе, и никто не желал прекратить его мучения. Тогда портал раскрылся еще раз – и под конвоем своих бывших рабов на поле боя появились растрепанные и всклоченные обринки, которым предстояло собрать и похоронить тела своих отцов, мужей и братьев. Серегин просто не хотел возиться с закапыванием такого количества двуногой падали, но жены, сестры и матери убитых посчитали, что тем самым он оказал им великую честь. Тем временем, пока женщины обров собирали и сортировали своих погибших, пригнанные Серегиным автомобильные экскаваторы и траншеекопатели из состава инженерно-саперного батальона разрыли начатую вчера обрами могилу до таких размеров, что в нее мог бы поместиться весь их проклятый народ, после чего женщины начали стаскивать на ее дно раздетые догола трупы и укладывать там слоями.
И вот настал момент, когда смерть пришла и к издыхающему от раны тудуну, причем в облике его любимой старшей жены Гюльбадан-бану*, на этот раз одетой в простое полотняное платье без пояса. Это была первая его женщина – совсем молодым юношей еще на древней родине в степях Закаспия, во главе отряда воинов будущий тудун напал на одно хорезмийское селение, где и воспользовался своим правом победителя всласть.

Примечание авторов: * Гюльбадан-бану (перс) – госпожа, чье тело подобно розе.

Гюльбадан-бану была четырнадцатилетней дочерью местного старейшины, и он взял ее в разорванной от горла до подола рубашке, распятую сильными руками воинов прямо рядом с трупами ее родителей и братьев – погибших, но не покорившихся. Потом будущий тудун приходил к своей военной добыче еще несколько раз, и именно она стала его любимой женой, родившей двух дочерей и сына. Старшей дочери, настоящей красавице, уже самой скоро должно было стукнуть четырнадцать лет, да и ее мать выглядела еще вполне привлекательно для своих без малого тридцати лет. Но сейчас любимая жена тудуна была мрачна и угрюма. Первым делом она разогнула опоясывающий левый локоть серебряный браслет, который будущий муж подарил ей на свадьбу и швырнула его тудуну на грудь – и это означало, что они больше не муж и жена.
– Помнишь, как умирали мой отец и братья, и как ты прямо в их крови терзал мое юное тело? – голосом, звенящим от еле сдерживаемой ярости, спросила она своего бывшего мужа. – Теперь они отмщены – пусть даже и не мной – и я могу считать себя свободной от всех обязательств. Теперь я знаю, что умрешь не только ты, но и весь твой проклятый народ, и это не может меня не радовать.
– А-а-а, хорезмийская сука… – только и смог прошипеть тудун, – правильно говорят славяне, что сколько волка ни корми, он все равно смотрит в степь… Проклинаю тебя, проклинаю твоих детей, проклинаю…
– Плевать мне на твои проклятия, мертвый человек, – ответила тудуну его бывшая жена, – я слышу Призыв, а ты нет; и это значит, что я – настоящий воин, а не ты. Когда я пришла к тому, кто призвал меня, то он предложил мне вместе с дочерьми присоединиться к его воинству. Он значительно сильнее тебя и твоих богов; поэтому ты сгниешь в земле, а мы будет жить и радоваться…
– Проклятый мангус! – только и успел, выгибаясь, прошипеть бывший тудун, потому что Гюльбадан-бану, нагнувшись, сильной рукой вырвала арбалетный болт из его живота и вогнала острие в левый глаз. После чего бросила окровавленное орудие на землю, взяла свое бывшее сокровище за ноги и потащила хоронить к общей яме.
Тем временем на другом берегу Днепра, на месте боя у переправы, выехавшая из другого портала техника (тягачи и подъемные краны) складывала огромную поленницу из стволов спиленных в Высоком лесу деревьев толщиной в один обхват. По тем понятием это подлесок, но по местным – огромные лесные великаны. На этом костре князь Серегин решил предать огненному погребению князя Идара и павших в том бою воев, а также закапсулированные в стасисе тела погибших боевых лилиток и одной «волчицы». Потом пепел от этого костра соберут, расфасуют по керамическим урнам и захоронят их в будущей столице государства на алее боевой славы, а записанные рунами имена занесут на специальную гранитную плиту. Не одним же японцам иметь свой храм Ясукуни.



Часть 18

10 августа 561 Р.Х. день седьмой, Утром. Правый берег Днепра в 50 километрах выше по течению современного Кременчуга, Временный полевой лагерь кагана Баяна.
Известие о гибели наследника и всего его войска каган получил вчера днем, на исходе второго дня с того момента как это случилось; ныне он только что переправился через Днепр чуть выше современного Кременчуга. Очевидно, вымолачивая залегшее на ночевку войско тудуна, воительницы Серегина, несмотря на наложенное на них заклинание Истинного Взгляда, все же упустили парочку вражеских воинов, сумевших утечь в камыши, а потом поймать одну из множества бегающих по степи лошадей. Вообще-то гонцов было два. Первого послал еще сам тудун, вечером того дня, когда войско Серегина устроило ему бойню на броде; а второй, собственно, послал себя сам.
Получив дурные вести, каган, по обычаю, принятому у некоторых народов, приказал казнить обоих гонцов. При этом он ни на минуту не поверил ни в какое колдовство или там помощь богов, злых духов, но зато вспомнил предсмертную похвальбу посла антов Мезамира, грозившегося, что в случае его смерти встанут на бой несметные рати… Правда, немного подумав, кагану удалось себя успокоить – ведь левобережных антов он имел как хотел вот уже почти год, и примерно представлял себе их вооружение, экипировку и тактику. Тот, кто после убийства антских послов повел против обров необъявленную войну, действовал совсем по-иному и иным оружием. И тот, и другой гонец рассказали о тактике неожиданно объявившегося врага и привезли с собой образцы тяжелых и коротких арбалетных болтов с цельнотянутыми (тевтонская полупромышленная технология) бронебойными наконечниками оживальной формы, которыми враг издалека убивал его воинов.
У кагана при осмотре этих болтов вызывала почтение их тяжесть и особенно впечатлил вес стальных наконечников, в каждом из которых было достаточно металла, чтоб сделать из него двадцать или тридцать наконечников для обычных стрел. Какую же силу должен иметь лук и руки лучника, чтобы на расстоянии в тысячу шагов запущенная им стрела насквозь пробивала ламеллярный доспех или кольчугу? Восхищало и качество металла этих наконечников, с легкостью царапавших самые лучшие стальные доспехи. У местных антов в обиходе было мягкое сыродутное железо, бронза или даже кость. Кстати, костяные наконечники считались самыми опасными, ибо при попадании в тело обычно обламывались, оставляя в ране отравленное иглообразное острие.
Кроме того, анты были по преимуществу пеши, и только вожди и старшая дружина могли позволить себе коней, а войско, напавшее на обров, было поголовно конным, причем хорошо вымуштрованным – нападающим и тут же в абсолютном порядке отходящем, чтобы атаковать с другой стороны. То они издали мечут свои смертоносные стрелы, доводя до безумия безнаказанным убийством, то сходятся вплотную, на удар меча – и тоже побеждают, потому что при столкновении сталь на сталь их оружие значительно лучше. Второй гонец перед смертью показал кагану свой наполовину испорченный меч, в который на одну треть врубился чужой палаш, оставив на лезвии чудовищную зарубку в треть его ширины. И в то же время оба гонца в один голос повторяли, что стрелы не брали странных врагов, даже не попадая в них, а мечи отскакивали и тупились об их доспехи.
Нет, тут антами даже и не пахло. Тут замешался кто-то другой – достаточно богатый, чтобы покупать своим воинам оружие и снаряжение, в буквальном смысле достойное только настоящих князей или ханов, и достаточно квалифицированный как полководец, чтобы прекрасно вышколить свое войско. В любом случае, оба воина утверждали, что вражеская кавалерия обычно нападала на них небольшими группами, а что касается боя на рассвете, то из-за свойства тумана глушить звуки обрам казалось, что напали на них совсем немногочисленные, но прекрасно знающие это место люди. Кроме того, каган считал, что столь хорошо подготовленная армия не может быть большой. Примерно как у византийцев – пять-шесть отрядов по тысяче человек.
Обры в настоящий момент располагали в разы большим войском, а если считать булгар хана Забергана, то преимущество должно было стать подавляющим. Булгары же, если что, должны были сыграть роль мальчиков для битья и понести в сражении основные потери, в то время как авары получали возможность собрать добычу и получить с этой битвы основной политический гешефт. А мангусы они там или нет, каган Баян еще разберется, и да тем больше будет его слава. К тому же некоторых из них можно будет оставить в живых, чтобы потом натравливать на своих врагов.
Приняв это решение вчерашним вечером, каган немедленно, не дожидаясь утра, распорядился отправить несколько десятков самых преданных воинов гонцами к хану Забергану, чья булгарская орда в настоящий момент находилась между устьями Днепра и Южного Буга. Нескольких – это из тех соображений, что если не доскачет один, то доскачет другой, да и у мелких конных отрядов шанс выжить в незнакомой и враждебной степи все же выше, чем у одиночных всадников. Эти гонцы везли булгарскому хану только один приказ – немедленно поворачивать на север и двигаться на соединение с главными силами авар примерно в районе днепровских порогов.
Потом каган вызвал к себе югура (верховного шамана) и вопросил у него, как ему добиться помощи сверхъестественных сил, а то, может, им и в самом деле противостоит чужое божество, злой и коварный мангус, чья армия состоит из яростных остроухих шулмусок, приходящих ниоткуда и уходящих никуда? Правда вот стрелы у них вполне обычные, из стали и дерева – ну так то лишь стрелы. Кто сказал, что у злых демонов не может быть обыкновенных вещей? Хотя и стрелы эти тоже не совсем обыкновенные. Каган, взявший в руки детский лук чуть ли не раньше, чем научился ходить, вертел в руках эту стрелу и думал, что такой лук должен быть одновременно и очень маленьким (так как стрела короткая), и очень тугим, так как она имеет большой вес и бьет с сокрушающей силой. Может, тут и в самом деле какое колдовство?
Югур, остроглазый и щуплый, но совсем еще не дряхлый старик с заостренной козлиной бородкой, одетый в просторные одежды и весь увешанный амулетами (преимущественно когтями и зубами хищников) несколько раз раскинул гадательные кости, каждый раз делая какие-то пометки на мраморной дощечке свинцовым карандашом; потом, прищурившись и шевеля губами, долго смотрел на пляшущие в очаге языки пламени, подкармливая огонь из своих рук сложенным здесь же хворостом. После этого он встал и, приняв величественную позу, глубоким внушительным голосом объявил, что светлейший бог Неба Ульген и его супруга богиня Земли Умай отвернулись от народа обров и больше не будут помогать им в делах. Помочь кагану может повелитель царства мертвых, владыка смерти, рогатый старик Эрлик – он же Демон Длинные Руки – но за это он требует отдать ему в жертву весь народ антов.
Выслушав югура, каган отпустил его восвояси и глубоко задумался. Бог Смерти Эрлик очень могущественен, но гнев сразу и Земли и Неба – это тоже очень серьезно. Видимо, давно уже гневались на обров верховные божества, раз так легко и сразу отказали им в своей поддержке, по сути лишая всяческого будущего. Опять вспомнились проклятия злосчастного Мезамира:
– Сгинете, проклятые, – сказал он в лицо кагану, умирая на лезвии меча, – и жаба за вами не кумкнет. Придет мститель…
Но обратного пути уже не было. Еще прошлым летом начав примучивать левобережных антов, каган, как и все остальные обры, очень далеко зашел по пути Эрлика, и теперь ему было невозможно отказаться от его даров, делающих обров такими победоносными. Тогда каган распорядился справить по погибшим обрам кровавую тризну, а для того во славу Демона Длинные Руки убить всех славянских пленников, захваченных в этих местах, включая самых маленьких детей, и в дальнейшем в этой земле без пощады убивать всех, кто встретится – будь то мужчина, женщина или ребенок.
И вот сегодня утром аварское войско снимается с лагеря и движется навстречу своей судьбе на соединение с булгарами. Поскольку обоз и кочевья с семьями не могут двигаться с такой же скоростью, как и войско в походе, то все войско ползет со скоростью ленивого пешехода. Недаром же говорят, что тех, кого Бог хочет наказать, он лишает разума.

Восемьдесят третий день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы, кабинет командующего.
капитан Серегин Сергей Сергеевич
Три дня назад мы разгромили вторую по силе группировку авар, подчинявшихся тудуну – наследнику кагана. Тогда я взял оперативную паузу для того, чтобы, во-первых, дать отдых людям и лошадям после интенсивных боев; во-вторых – разобраться с человеческими и материальными трофеями; в-третьих – посмотреть, как на наши действия отреагирует каган Баян. Кроме того, Велизарию предстояло завершить первый интенсивный курс лечения, после которого он перестанет выглядеть развалиной, а превратится хоть и в пожилого, но еще довольно крепкого мужчину. Таким образом, все это время мы интенсивно отдыхали, знакомились с бывшими славянскими полоняниками (еще три каравана, которые капитан Коломийцев перехватил у того же колодца), собирали тех, к кому дошли посланные князем Идаром вицы, вели разведку и ждали, пока окончательно оклемается наш военный гений и его супружница.
Впрочем, у обров по большому счету смерть тудуна ничего не решила, потому что у кагана Баяна множество законных жен, еще больше наложниц, и еще больше сыновей, которые будут только рады занять вакантный пост. Правда, мы под корень уничтожили несколько обрских родов, но тем самым в какой-то мере только облегчили кагану жизнь, потому что при своей жизни эти люди представляли оппозиционные течения в народе обров. С нашей точки зрения, они были не лучше и не хуже других обров, просто у них было свое, отличное от официального, мнение, кто должен править народом обров, а кто нет. А поскольку внутриполитические дрязги обров нас не касаются, то чума на оба их дома.
Когда разведка, окружившая главное становище обров липкой сетью своих амазонских дозоров, донесла, что обры снимаются с лагеря и всем своим кагалом вместе с примученными еще в Степи племенами движутся на юг, я понял, что решающий для антов час настал и нашему отдыху приходит конец. Не оправдались наши надежды на то, что каган не спохватится еще хотя бы неделю или дней десять. Радио-то у обров нет, и голубиной почты тоже, да и гонцов друг к другу начальники посылают лишь от случая к случаю. Но не срослось. Видимо, от недостатка опыта в таких операциях мои девочки упустили какого-то недобитка (а может быть, даже и не одного), а уж поймать себе одну или пару лошадей из разбежавшегося табуна для кочевника-обра проще, чем два пальца об асфальт.
Хотя, даже если бы каган и не повернул свое войско на юг, а не спеша двинулся бы на запад вдоль той полосы на границе леса и степи, где поселения антов наиболее многочисленны, то вряд ли бы я остался сидеть на месте и ждать, что из этого выйдет. Хотя там, на севере, у местных славян была возможность отступить в леса, спрятаться, переждать нашествие в племенах своих родичей склавенов, будущих полян, так как многие левобережные анты, не дожидаясь разорения, еще в прошлом году ушли на территорию будущих северян.
А у тех антов, что жили по Днепру на его левом берегу, не имелось никакой возможности спрятаться и скрыться от жестокого врага; отряды их профессиональных воинов были очень малочисленны и плохо вооружены, и надеяться им оставалось только на помощь высших сил – то есть на мою. Тем более это представляло большую важность потому, что земли по правому берегу Днепра были довольно густо заселены, а движущиеся на юг авары убивали всех подряд, не заморачиваясь поимкой полона. Одно счастье, что двигались они очень медленно, не быстрее тридцати километров в сутки, и у меня еще оставалось шесть-семь дней до момента, когда обры выйдут к тому месту, где мы три дня назад похерили орду наследника их кагана.
Первое, что я сделал, это собрал пятерку – и мы открыли окно, в которое проскользнул штурмоносец. Перед Елизаветой Дмитриевной была поставлена задача дать четкую и ясную расстановку сил. Кто, где, сколько и в каком направлении движется. В первую очередь меня интересовали вражеская разведка и гонцы, а также мелкие отряды антских воев и ополченцев, которым предстояло сорвать с места вицы князя Идара. Пока что у меня была только карта неподвижных объектов, то есть неукрепленных селений с примерным указанием количества населения, а для ведения маневренной войны этого крайне мало.
Вторым ко мне был вызван Ратибор, который, пройдя курс магических ванн, скинул с плеч лет двадцать, и теперь бегал повсюду как молодой вьюнош. Ратибору была поставлена задача собрать ко мне всех тех дружинников, которые были родом из находящихся под угрозой левобережных селений и имели авторитет как у старейшин, так и у простых родовичей. Каждому дружиннику для поддержки придавалось по полнокровному уланскому эскадрону, а по местным понятиям, сто двадцать полностью экипированных и вооруженных всадниц – это сила сильная и круть невероятная. Делал я это потому, что народ из тех селений надо было убирать, и как можно скорее, ибо медленно двигающиеся на юг обры оставляли за собой только выжженную землю. Тем дружинникам, чьим родичам помочь было уже невозможно, я приказал быть готовыми развернуть на своей родной земле беспощадную партизанскую войну против обров. Мои лилитки должны научиться не только сшибаться с врагом грудь в грудь, но и наносить ему ущерб тихо и незаметно, действуя в составе разведывательно-диверсионных групп. Чему-то их научат командиры-егеря, а чему-то и местные славянские вои, которые как раз и были мастерами такой специальной войны.
Когда Ратибор спросил меня, почему Великий князь не встретит врага грудь на грудь с применением всех моих чудес, я объяснил этому большому ребенку, что применять «все чудеса» и ставить на кон войско мне пока еще рановато, потому что это первый, а не последний мир на моем пути, а посему врага надо измотать мелкими наскоками, уничтожая части его войска по отдельности, как мы это сделали с ордой тудуна. Но это требует времени, и чтобы при этом под ногами не мотались какие-нибудь гражданские, которые нечаянно могут стать кормом для какого-либо злобного божества. Почесав потылицу, Ратибор вполне по-уставному ответил «Есть!» и тут же ускакал выполнять мое поручение – в смысле ускакал на своих двоих. Все же служил мужик в ромейских легионах, служил.
В самую последнюю очередь я позвал в свой кабинет своего главного военспеца Велизария. Лучший тактик поздней античности и раннего средневековья, выглядящий уже не как дряхлый старец, а как мужчина в возрасте «под пятьдесят», пришел ко мне в необмятом еще камуфляже. Его глаза вдохновенно блестели, он был бодр и полон энергии. Немного, правда, странно было видеть его со сбритой бородой. Ну, здесь явно чувствуется влияние майора Половцева. Мне-то все равно, что у Велизария на лице, главное, что в голове – а майор у нас поборник поддержания внешнего вида. Вместе с Велизарием хотела было прийти Антонина, но я сразу сказал, что пока не желаю ее видеть. Интриги, по которым она большой спец, у нас начнутся позже, а пока дела должны быть прямыми, как клинок кавалерийского палаша.
– Радуйтесь, господин мой Велизарий, – по-гречески поприветствовал я своего гостя, – проходите и садитесь, как ваше самочувствие, есть ли жалобы, вопросы, претензии?
– Эх, господин мой Сергий, – присаживаясь в кресло, ответил Велизарий, – такого самочувствия, как сегодня, у меня не было уже лет двадцать. Но думаю, что этот вопрос мне скорее пристало бы обсуждать с госпожой Максимой или милейшей малюткой Лилией. Ведь вы позвали меня сюда не для светской беседы и не только ради того, чтобы похвастаться передо мной своим прекрасно организованным штабом. Раз уж я здесь, то значит, я зачем-то вам понадобился. Рассказывайте, господин мой Сергий, я вас внимательно слушаю.
– Вы совершенно правы, господин мой Велизарий, – ответил я, – хоть я планировал дать вам отдохнуть не менее недели, но обстоятельства складываются так, что лед тронулся значительно раньше, чем я рассчитывал.
– Какой восхитительный словесный оборот, – воскликнул Велизарий, – «лед тронулся». Прокопию бы обязательно понравилось. Признайтесь, господин мой Сергий, вы же ведь по воспитанию варвар? Только они могут изрекать такие перлы, разумеется, если в этот момент не пьяны в стельку.
– Господин мой Велизарий, – ответил я, – бывшие варвары за полторы тысячи лет стали столпами цивилизации, а те, что сейчас несут этот штандарт, успели исчезнуть с карты мира или впасть в дикость. Человечество так устроено, что по мере его развития центр цивилизации неизменно сдвигается на север. Все началось еще в медном веке с Шумера, где так жарко, что люди круглый год могут обходиться без одежды. Шумеры считали варварами предков вавилонян и иранцев, а о существовании египтян и вовсе не подозревали. Потом наступил бронзовый век и цивилизация шагнула дальше на север, после чего ее центрами стали Египет, Вавилон, Урарту и Крит. Ассирию, хеттов и прочих брать не будем, потому что это бывшие варвары, преобразовавшиеся под воздействием ключевых цивилизаций. Варварами тогда считали предков эллинов и римлян. Потом наступил век железный – точнее, стальной – и возможность превращать мягкое железо в какую-никакую сталь дало цивилизации новый толчок, и сперва Эллада, а потом и Рим забрали эстафетную палочку у Персии и Египта. Следующий толчок двинет цивилизацию еще дальше на север, и ее столпами станут галло-франки, англосаксы, тевты, даны и баварцы, а также восточные славяне, к которым принадлежу и я сам.
– Все это, конечно, интересно, господин мой Сергий, – немного ехидно ответил Велизарий, который был уже в курсе нашего происхождения из опережающего по времени мира, – но хотелось бы знать, не сдвинется ли однажды цивилизация еще севернее – например, туда, где живут гипербореи?
– А мы, господин мой Велизарий, и есть гипербореи – куда уж там севернее. Третий Рим, одна из двух мировых Сверхдержав, тридцать три раза способная уничтожить все другие государства на земле, – ухмыльнулся я в ответ, вытаскивая на стол позаимствованный у Ольги Васильевны Политический атлас мира, развернув его на первой странице и ткнув пальцем в окрашенную ярко-розовым цвет страну под названием СССР.
Велизарий, то и дело тряся головой, моргая и щурясь, долго вглядывался в карту, потеряв на какое-то время дар речи – он был поражен в самое сердце. По сравнению с великаном, раскинувшимся на одной шестой части суши, его Византия выглядела просто захудалой провинцией, притулившейся где-то сбоку. Разумеется, я немного смухлевал, поскольку к моему времени страна была уже значительно меньше и называлась совсем по-другому. Кстати, я мог бы показать Велизарию и карту Российской Империи из мира контейнеровоза – ту, где государство с миллиардным населением разлеглось на двух континентах. Однако совесть не позволила. Но не будь я Бич Божий, если не постараюсь исправить положение и в своем родном мире.
На мгновение меня вдруг обуял приступ холодной ненависти к мелким людишкам, которые раздергали, растащили, распилили на мелкие удельные княжества некогда великую страну, а потом своими погаными языками продолжали втаптывать ее, к тому моменту уже покойную, еще глубже в грязь.
Подумав так, я испугался сам себя. Ведь нельзя же ненавидеть миллионы людей только за то, их воспитали так, что они с легкостью променяли первородство за обещание чечевичной похлебки. Другое дело – национальные лидеры, стремившиеся выкроить себе из единой страны по удельному княжеству. С обрами – это другое, на войне как на войне; и вообще тут так положено – всех мужчин, кто выше тележной чеки – к ногтю, а женщин и детей – в рабство. Как обры поступали с левобережными антами, так и я поступлю с ними. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть. А за убийство послов должна быть отдельная кара; надо бы мне, раз уж Темуджин Есугеевич еще не родился, начать огнем и мечом внедрять в широкие массы понятие дипломатической неприкосновенности.
Хотя мятеж против страны – это тоже война, и дело об узурпации власти не имеет сроков давности. Вот вырезал Велизарий тридцать тысяч константинопольских бунтовщиков – и спит себе спокойно, а чем я хуже его? Могу вырезать даже еще больше, только при этом не надо терять рамки человечности, чтобы незаметно не превратиться в настоящее чудовище. А то такие вспышки ярости до добра не доведут. Надо будет потом сходить обследовать свой мозг у Птицы и посоветоваться с ней, как мне с этим жить дальше, и не слишком ли я крут с этими обрами. А пока надо заниматься текущими делами – вон, Велизарий уже отошел от шока и ждет от меня новой порции откровений, или же, наконец, грамотно поставленной боевой задачи.
– Итак, господин мой Велизарий, давайте пока отложим на потом исторические изыскания и наконец займемся делом. Обстановка на театре боевых действий в настоящий момент такова… – сказал я, расстелив на столе карту нижнего Поднепровья, на которой было отмечено каждое селение антов и нанесен предполагаемый маршрут движения обров. После чего начал излагать события предыдущих дней, описав разгром орды тудуна, расположение сил противника, его наиболее вероятные действия и наш возможный ответ на эти безобразия с учетом постоянно поступающих новых разведданных.
Когда я закончил, Велизарий, откинувшись назад, еще раз окинул взглядом карту, так сказать, в общем виде, и кивнул.
– Недурно, недурно, – сказал он, – теперь я точно вижу, что вы, господин мой Сергий, отнюдь не один из ухвативших удачу варваров. Цивилизация – это то, что должно быть у человека в крови, и у вас она есть. Вы вполне грамотно по частям измотали и обескровили противника, перед тем как добить его одним решающим ударом, спланировав битву так, чтобы все преимущества были на вашей стороне. И с другой ордой вы справитесь не хуже, ведь для того, чтобы грабить, она должна будет разделиться на разошедшиеся по стране мелкие отряды, поскольку в этой стране нет крупных городов, которые можно грабить большими армиями. Я даже не понимаю, зачем вам понадобилась моя помощь? Пока что вы и сами неплохо справляетесь.
– Господин мой Велизарий, – ответил я, – то, что я делаю сейчас – это азы нашей военной науки. К тому же наш способ вести сражения сильно отличается от принятого здесь. В данном случае у меня лучше получаются обязанности вождя, определяющего, кто есть враг, а кто друг, а также обязанности организатора. Пока против меня варвары-дилетанты, возмещающие недостаток образования жестокостью, я неплохо справляюсь; но вдруг нам придется иметь дело с чем-то большим, ведь одним этим миром наша деятельность явно не ограничена? А у вас имеется несомненный военный талант, как в области стратегии, так и в области тактики. И вообще, мудрость нашего народа гласит, что одна голова хорошо, а две лучше, и именно поэтому я решил вытащить вас из той затхлой виллы и дать вам вторую молодость, а также возможность еще раз применить ваши таланты.
Велизарий задумчиво кивнул, а потом, внимательно посмотрев мне в глаза, вдруг спросил:
– Господин мой Сергий, скажите, а какова роль здешних варварских народов в ваших планах и планах вашего господина? Неужели вами движет только достойная каждого настоящего христианина человеческая жалость к гонимым и обиженным? Ведь варвары – вне зависимости от того, пашут они землю или пасут скот, кочуя по степи – всегда дики, необузданны и войнолюбивы. У нашей империи уже есть опыт крещения готов и вандалов. Могу сказать, что крещеные варвары в жестокости по отношению к цивилизованным христианам ничуть не уступали своим родичам-язычникам.
– Господин мой Велизарий, – крайне серьезным тоном ответил я, – все эти люди мои родичи, пусть и в …надцатом колене, так что защитить их от гибели и рабства для меня дело чести. Также делом чести я считаю принести местным славянам свет цивилизации, а православное христианство им будет проповедовать отец Александр. Вы знаете, что когда он говорит, то даже закоренелые дьяволопоклонники раскаиваются и плачут как дети. Но и это еще далеко не все. Есть в моих планах и рациональное зерно. Если организовать в междуречье сперва Днепра и Днестра, а потом и Дона с Дунаем сильное в военном отношении и единоверное Византии государство, то можно будет предотвратить множество вторжений на ее цивилизованные земли. Причерноморскими степями шли в Паннонию гунны, за гуннами сейчас идут авары, за аварами пойдут булгары, за булгарами – венгры, за венграми – печенеги, за печенегами – половцы. За половцами пришли монголы, поднявшие в поход к последнему морю все население Великой Степи и разрушивших множество городов от севера до крайнего юга…
– Господин мой Сергий, – поинтересовался Велизарий, – а что было после монголов?
– А после монголов, – ответил я, – наступила совсем другая эпоха, в которой не было уже ни Византии, ни Великой Степи, ни варварских королевств – короче, ничего, к чему был бы привычен ваш взор. Все изменилось настолько, что нынешние враги империи, вроде германцев, славян и персов, по сравнению с турками-османами показались бы вам белыми пушистыми зайчиками, невинно скачущими по поляне.
– Э-э-э, господин мой Сергий, – осторожно спросил мой новоявленный соратник, – а кто такие турки-османы?
– Турки, господин мой Велизарий, – ответил я, – это кочевой народ, потомки кочевников-тюркотов; они в самой фанатичной форме приняли ислам – такое религиозное течение, которое возникнет в Аравии через пятьдесят лет от этого момента и впоследствии станет причиной жесточайших межрелигиозных войн, затянувшихся аж до нашего времени. Именно турки-османы, ставшие яростными поборниками этой веры, в фанатичной слепоте уничтожили христианскую Византию, создав на ее руинах свое разбойничье государство. Но это должно случиться еще не скоро, впереди у вас еще целых девятьсот лет.
Велизарий вскочил с кресла и начал расхаживать по комнате.
– Господин мой Сергий, – наконец взмолился он, – вы очень могущественный человек, если вообще человек… Скажите, можно ли сделать так, чтобы Константинополь не пал перед богомерзкими варварами – ни девятьсот, ни тысячу, ни две тысячи лет спустя?
– В принципе, – сказал я, – возможно все. Для этого только надо оказаться в нужное время в нужном месте, и иметь силы для исполнения задуманного. Начнем с последнего. Фактически с самого начала своего существования Империя была поставлена в положение войны на два фронта, которое еще никому не добавляло сил. С одной стороны за Дунаем у нее все время были варвары. Сначала германские племена, потом гунны, славяне, авары и так далее. С другой стороны равновеликие по мощи централизованные державы персов, арабов, турок. Силы империи ромеев таяли в бесплодных боях, и не было у нее ни одного спокойного дня….
Теперь уже я внимательно смотрел на своего собеседника.
– А вот теперь представьте, что к северу за Дунаем пусть независимая, но единоверная и миролюбивая славянская держава – миролюбивая потому, что кроме единоверной Византии, у нее и так хватает врагов, покушающихся на ее земли – германцев с запада и совершающих грабительские походы с востока степняков. Если нам удастся поставить Русь и Византию спиной к спине отражать удары всего мира – то, считай, мы решили половину твоей задачи. Если граница по Дунаю станет границей мира, то высвободившиеся легионы могут быть переброшены для действий на азиатском фронте против персов, арабов или турок. При этом Аравию было бы неплохо заранее прибрать к рукам и полностью христианизировать – тогда в положенный срок вместо образования новой религии произойдет укрепление – как православия, так и самой Империи*.

Примечание авторов: * А ведь кто его знает, а ведь Серегин может быть и не прав. Если византийские власти будут вести себя в Аравии по-свински и принуждать там, где надо увещевать (а это не исключено), то главным политическим лозунгом пассионарного толчка может стать «борьба за независимость», а главной религиозной идеей – размежевание с православием. Хотя последнее не обязательно, ибо автору памятен тот факт, когда православный грузинский патриарх призывал своих прихожан-грузин убивать таких же православных осетин.

– Не знаю, господин мой Сергий, не знаю, – пробормотал великий полководец, – не очень-то верится, что, послушав проповеди вашего отца Александра, славяне сразу станут кроткими как овечки и прекратят нападения на территорию Империи.
– А мне славяне и не нужны кроткими как овечки, – заверил я, – ибо овечек стригут, а потом режут на мясо и шкуры. Смогут такие стать щитом против варваров, или сами потребуют защиты? Нет, славяне должны быть правильными: быть гордыми без гордыни, сильными без жестокости, добрыми без слюнтяйства, верными без фанатизма, умными без обмана, хитрыми без подлости. И тогда Отец дарует им свою любовь… впрочем, он любит их и так, иначе бы мы здесь никогда не оказались.
Велизарий только пожал плечами.
– Наши миссионеры, например, – сказал он, – как ни старались, так и не могли добиться сколь-нибудь серьезных успехов. Уж слишком горды и неуступчивы твои предки, господин мой Сергий.
– А может, ваши миссионеры, – ответил я, – о требах думали больше, чем об Отце и Сыне и Святом Духе – и требовали урожая, даже еще не приступив к севу и пахоте? Быть может, они о величии вашего базилевса толковали больше, чем о том, что Бог есть Любовь? Хотя, что могут миссионеры, когда славянам становится достоверно известно, что очередное нашествие степных бандитов на их земли организовали дипломаты вашего Юстиниана – дали обрам денег и подсказали новым федератам, на кого им идти. Империя сама пилит сук, на котором сидит, и закончится это для нее очень плохо. Один раз дав денег бандиту, ты будешь платить ему до тех пор, пока не издохнешь либо ты, либо он. И ведь, взимая с империи дань, они будут ходить на ее территорию в походы, угонять людей в рабство, грабить и разрушать церкви; и для того, чтобы сдержать их в хоть каких-то рамках, потребуется множество хорошо подготовленных солдат. А потом будет так, что тот, кто выберет позор, пытаясь избежать войны, получит и позор, и войну. Так уж устроен этот мир. В то время как со стороны крещеных славян Константинополю при неблагоприятном развитии событий* грозит только смена династии и уния, соединяющая два православных государства в единое и нерушимое целое, простирающееся от студеных северных морей до жарких пустынь знойного юга.

Примечание авторов:
* Серегин имеет в виду период иконоборчества, начавшийся в Византии в 717 году и продолжавшийся почти сто лет. На одной стороне были народ и большая часть духовенства, а на другой императоры исаврийской** династии и армия, которую по большей части набирали среди их земляков.
** Исавры – древний народ Малой Азии, языковая принадлежность которого неизвестна. Исавры населяли горную местность на юге Малой Азии – Исаврию.

– Хорошо, господин мой Сергий, – расстроено сказал Велизарий, – можно сказать, что ты меня убедил, и твое будущее славянское государство действительно имеет право на будущее. Но за это дело надо браться серьезно. В первую очередь надо будет лишить власти местную племенную старшину, чтобы они ели из твоих рук или вообще прекратили бы свое существование. Без этого никакого нормального государства тебе не построить, ибо все утопнет в обсуждениях и разговорах.
– Это я и сам понимаю, – ответил я, – поэтому первым делом приручил старшую дружину бывшего князя. Они принесли мне присягу и провозгласили Великим князем, то есть князем-автократором, не подчиняющимся военной демократии, отдающему приказы, а не обращающемуся с просьбами к народному собранию. На других условиях я просто не брался защищать племенной союз антов. Кроме того, предыдущий светлый князь Идар разослал вицы – то есть объявил всеобщую мобилизацию боеспособных, и эвакуацию всех остальных. Насколько я знаю, старшины множества дальних родов не подчинились этому приказу, а некоторые погнали княжьих гонцов палками. Теперь у меня есть полное моральное право низложить этих старшин и назначить вместо них своих людей из дружины, услышавших Призыв.
– Господин мой Сергий, – хмыкнул мой собедник, – неужто вы хотите ввести для своего народа такую же систему, какую франки ввели в покоренной ими Галлии, и будете раздавать феоды с рабами своим самым преданным сторонникам?
– Ни в коем случае, – резко ответил я, – свободный в качестве воина всегда предпочтителен рабу, а для того, чтобы отразить последующий натиск степных народов на цивилизованные пределы, мне будет необходима по-настоящему массовая, и при этом хорошо обученная и вооруженная армия. Та армия, которая есть у меня сейчас, в основном предназначена для решения задач за пределами этого мира. Сейчас мои девочки просто проходят обкатку боем и нарабатывают боевой опыт, но об этом мы поговорим позже, а сейчас давайте вернемся к практическим вопросам, которые важны для нас здесь и сейчас.
– Очень хорошо, господин мой Сергий… Давайте действительно вернемся на землю, не воспаряя мыслью в небесные просторы, хотя ваши слова дали мне немалую пищу для размышлений. Кстати, вы ничего не сказали о поведении булгар. Ведь, кажется, они сейчас являются союзниками авар в войне против антов? Три года назад я имел с ними дело и могу сказать, что нахальства у них больше, чем отваги, а жадности больше, чем мужества.
– Ну, – ответил я, – булгары скорее рабы, чем союзники, и каган Баян ни в обол не ставит ни их, ни их вождя хана Забергана, хотя для него было бы нежелательным, чтобы они снова откололись и пошли гулять сами по себе. И для меня это тоже нежелательно, потому что бродящие сами по себе булгары снова сойдутся с какими-нибудь славянами и займутся разбоем, в том числе и на Византийских землях. Кстати, они почти добровольно пошли на этот неравноправный союз с аварами, по крайней мере мне неизвестно ни о каких серьезных сражениях по этому вопросу, да и хан Заберган тоже остался при своей должности, чего бы не случилось, пойди все иначе.
– Ну вот вам, господин мой Сергий, и первый совет – пока обры как черепахи ползут на юг, а вы выдергиваете у них из-под носа местных славян и досаждаете мелкими уколами их основной орде, попробуйте всерьез заняться их булгарскими федератами. Славянского населения, родственного вам, в тех местах просто не существует, живут там только родичи тех же булгар, так что вы уже не будете вынуждены соблюдать этот ваш этикет войны и убирать невооруженных людей с поля будущего сражения. В бою эти варвары не очень стойки, и, быть может, вам с легкостью удастся убедить их перейти на вашу сторону.
– Тот, кто с легкостью меняет стороны конфликта, никогда не останется никому верным, – с сомнением ответил я, – хотя в том, что булгар надо нейтрализовать, я с вами не спорю. Просто я бы отложил это действие до того момента, когда аварская орда будет окончательно разгромлена.
Велизарий пожал плечами и назидательно произнес:
– И упустили бы прекрасную возможность использовать одних варваров против других, раз уж вы не видите в этой роли своих славян. К тому же после разгрома основной орды хан Заберган может сделать вид, что он не заключал с аварами никакого союза, и у вас против него никаких доказательств, потому что варвары, а особенно кочевники, не очень-то утруждают себя написанием хоть каких-то бумаг. Конечно, вы можете попробовать напасть на булгарскую орду без всякого объяснения причин, но для соседних варварских народов это будет совсем не то, как если бы вы атаковали союзника вашего врага кагана Баяна. Если вы уж решили строить тут свое государство, то этот момент будет для вас чрезвычайно важен.
– Ну что же, – сказал я, посмотрев на часы, – спасибо за совет. Я обязательно им воспользуюсь. А теперь прошу меня извинить, господин мой Велизарий, ибо дела.
– Странные вы там люди, у себя в будущем, господин мой Сергий, – усмехнулся Велизарий, вставая, – постоянно смотрите на прибор, показывающий время и сверяете с ним все свои дела. Как будто из-за этого время может пойти быстрее.
– И ведь оно идет быстрее, господин мой Велизарий, – ответил я, пожимая руку своему собеседнику, – именно поэтому за нами никто не успевает, опаздывает не только нанести удар, но и даже защититься или убежать. И этот факт не требует доказательств, потому что из двух армий с большей вероятностью победит та, что перед битвой первой построится в атакующие боевые порядки и нанесет удар по еще строящемуся и оттого дезорганизованному противнику, сомнет его и погонит прочь. Скорость мышления командующего и быстрота исполнения его приказов – это такая же характеристика армии, как ударная мощь войск и их стойкость в обороне. Да вы и сами не один раз побеждали только потому, что были не только умнее, но и быстрее вражеского командующего.
На этой оптимистической ноте разговор с Велизарием был завершен, но не успел я выйти из своего кабинета, как наткнулся на идущего навстречу отца Александра.
Как раз его-то я и искал, чтобы поговорить на предмет проповеди нашей версии христианства, лишенного подтекста политического подчинения Константинополю, среди местных антов. Но, как оказалось, сейчас священника заботило совсем не это.
– Сергей Сергеевич, – сходу спросил он, – скажите, вы случайно ничего не почувствовали?
– Нет, отче, – ответил я, – а что я должен был почувствовать?
– Отец только что сообщил мне, – поднял очи к небу отец Александр, – что там, в мире Славян, какой-то достаточно сильный колдун, шаман или маг обров, совсем недавно вопрошал высшие силы о поддержке своего народа. И хоть Отец отверг все его притязания, за то что обры в последнее время совершают нечистое, творя жестокость ради самой жестокости, но его вечный оппонент, действующий под псевдонимом «рогатый старик Эрлик», принял заказ и пообещал обрам свою помощь, потребовав за это в жертву весь народ антов целиком.
– А требовалка у него не лопнет, у этого рогатого старика? – возмутился я. – Ведь наверняка знает, с кем связывается, и что там, на открытой местности, Отец Небесный с нашей помощью получит шанс прихлопнуть его как муху газеткой. И знает, что произошло там с его сыночком херром Тойфелем, и что может случиться с ним самим, если мое терпение лопнет и я решу повернуть свое воинство в миры, лежащие еще ниже Подвалов, для того чтобы разобраться с тем, кто там нам мешает жить… Поэтому не думаю, что тот, кто обещал обрам помощь, самолично явится искать приключения на свои рога, ведь обещать – это еще не значит жениться. Скорее всего, пришлет какую-нибудь тварь – для формальной отмазки, что помощь оказана. В конце концов, насколько я знаю, Нечистый никогда не заботится о благополучии своих сторонников, ведь они для него только расходный материал. Точно так же, как херр Тойфель не заботился о тевтонах как о людях, а видел в них только удобный рабочий скот и бойцовых псов.
– Не знаю, не знаю, – ответил отец Александр, – возможно, вы и правы, но если в игру вступят такие силы, то под их удар попадут наши уланские эскадроны, поодиночке выполняющие индивидуальные задания, а мы, сидя здесь, не то что не сможем им помочь, но даже вовремя не узнаем о случившейся беде. В принципе, любое чудовище, которое может наслать на нас отец лжи, не представляет особой опасности для вашей магической пятерки; я смогу отпугнуть его силой Отца, а вы запросто убьете такую тварь мечом Ареса, не говоря уже о Кобре, которая зажарит его тактическим плазменным шаром примерно так же, как она разделалась с беднягой Посейдонием.
– И какой из этого следует сделать вывод? – сказал я, немного подумав. – А вывод из этого такой, что пришло время нам организовать в мире Славян нечто вроде походной ставки, надежно прикрытой от нападения с земли и с воздуха – и более удобного места, чем переправа неподалеку от Хортицы, я придумать не могу. Тылы пусть пока остаются в этом мире, как и все резервные части, а главных действующих лиц пора выдвигать вперед. Время пришло, тем более что благодаря исследованиям Колдуна мы теперь можем открывать порталы не только между разными мирами, но и между двумя точками одного и того же мира.

11 августа 561 Р.Х. день восьмой, Утро. Правый берег Днепровского лимана неподалеку от современного Николаева, кочевья булгар-кутугуров, полевая ставка хана Забергана.
Вызвавшись быть союзником аварского кагана Баяна, хан Заберган грезил о новых победах, добыче и славе, а получил роль чернорабочего и погонщика скота. Кочевья булгар-кутугуров, медленно смещающиеся вдоль берега Черного моря в сторону устья Дуная, помимо своего, гнали скот, принадлежавший их аварским господам. Прибыв на равнину, с одной стороны ограниченную побережьем Черного моря, а с двух других нижними течениями Днестра и Дуная, булгары собирались начать готовить зимовья для всей объединенной орды; косить, сушить и складывать в копны траву, чтобы скоту на зимовке было чем питаться; рубить лес и строить полуземлянки для семей рядовых обров и походный дворец для самого кагана, а также окружать все это кольцами деревоземляных укреплений, позже ставших известными как хринги. А чтобы булгары вели себя прилично и не вздумали своевольничать, то он каждого рода были взяты в заложники несколько знатных юношей, которые в данный момент находились в ставке кагана Баяна, где их ждало превращение в настоящих обров.
Кроме того, хану Забергану было больше всего обидно, что булгар-кутугуров не допустили до грабежа селений их старых соседей – поднепровских антов. Не дело раба – пусть он даже и привилегированный раб – с саблей и на коне грабить другого раба, когда это должен делать их господин и повелитель. Не хотелось булгарам быть рабами, а пришлось, потому что еще меньше им хотелось погибать под градом стрел и прямыми однолезвийными палашами неистовых авар-обров, чьи неисчислимые орды пришли в причерноморскую степь три года назад. Обрам, напротив, терять было уже нечего, потому что на их плечах висели неистовые тюркоты хана Истеми, победившие этот народ в жестокой войне и гнавшие его прочь из степи. В то время как с другими соседями – теми же хорезмийцами или хазарами – тюркоты уживались вполне мирно; с хазарами у них даже возникло нечто вроде симбиоза.
Когда обры пришли в причерноморскую степь и примучили булгар, то уже на следующий год первыми под их натиском пали левобережные поднепровские анты. А когда их князь Идар, потрепанный, но не побежденный, решил пойти на переговоры, каган Баян приказал попросту убить послов и начать против антов неограниченную войну. Узнав об этом, хан Заберган схватился за голову. Послы в Степи были неприкосновенны, потому что твой противник в этой войне из-за пастбищ с источниками воды или контроля над караванными путями в следующей войне может оказаться твоим союзником. Но обрам и их кагану степные законы были не писаны, и они вытворяли такое, что и в голове не укладывалось у честного степняка.
Ну зачем было под корень истреблять левобережных антов, в то время когда рачительный хозяин просто обстригал бы их как овец, у которых слишком отросла шерсть, а то брал бы их союзниками в набег на византийские земли за Дунаем. Три года назад сам Заберган сходил под Константинополь, и только вмешательство престарелого Велизария помешало ему тогда как следует пограбить столицу империи, изнемогающую во враждебном окружении. Как раз вернувшись из того похода, Заберган столкнулся с обрами и понял, что спокойной жизни в этом месте больше не будет, и теперь придется либо подчиниться новым повелителям, либо сражаться насмерть за свою свободу и саму жизнь.
Сражаться булгары-кутугуры не хотели. Одно дело – ходить в грабительские походы, зная, что войска империи немногочисленны, плохо обучены и их солдаты и командиры в отсутствие угрозы собственным жизням склонны скорее имитировать боевую активность, чем на самом деле кидаться в схватку за какие-то там идеалы любви к отечеству. И совсем другое – столкнуться в бою с пришедшим из глубин Азии яростным и неукротимым воинствующим народом, который по приказу своих вождей будет биться до последней капли крови.
Размышления хана о минувшем, нынешнем и о грядущем были прерваны самым беспардонным образом. Вбежавший в походную юрту босоногий белоголовый мальчишка-гот, помощник табунщика, пал хану в ноги.
– Угнали, великий хан, угнали, угнали, – заголосил он тонким голосом, колотясь своим лбом о войлочную кошму, которой был застелен земляной пол.
Этого мальчишку хан знал. Он был помощником старого табунщика Мурата, еще прозываемого Хромоногим за то, что одна нога у него не гнулась после давнего ранения. Мурату хан поручил табун племенных кобыл боевой кабардинской породы – наивысшую ценность, какую только может иметь кочевник, для которого хороший конь – это и мать, и отец, и верный боевой товарищ. Все его красавицы-жены, все добытое в походах злато-серебро не стоило и одного волоска с гривы такой племенной кобылы или жеребца. И вот мальчишка кричит, что лошадей угнали… В любом случае пастбище, на котором паслись аргамаки, находилось в самой середине медленно перемещающихся на запад булгарских кочевий, и похитители просто не могли успеть уйти так далеко, чтобы храбрые булгарские джигиты не сумели их перехватить.
– Эй ты там, – лениво сказал хан, – прекрати орать и внятно скажи – кто угнал, в каком направлении и где сейчас старый табунщик Мурат?
– Нет Мурат, нет, – заплакал мальчишка, – пришел мангус-шулмус, много-много мангус-шулмус, угнали конь, угнали кобыла, угнали Мурат-табунщик, Акбаш на коня и скакать сказать хан.
– Какой еще мангус-шулмус? – рассвирепел хан Заберган, – говори немедленно, пустая твоя голова, кто и куда угнал ханский табун?
– Мангус-шулмус угнал, великий хан, – заныл помощник табунщика, – честно-честно. Все конный, в доспехах, большой, страшный, с луками, с саблями и пиками, много-много вылезли из дыры и угнали туда табун и табунщик. Большой дыра, много конь рядом пройти может, очень много. Нет теперь никого. Старый Мурат нет, молодой Бури нет, Урман нет, Норкул нет, один Акбаш* есть.

Примечание авторов: * Ак бош (тюркск) – белая голова. Прозвище блондина в стае закоренелых жгучих брюнетов.

Ничего так толком и не понявший хан топнул ногой и кликнул нукеров – влепить белоголовому дураку-рабу плетей, чтобы перестал болтать ерунду про разных мангусов-шулмусов, а внятно бы сказал, кто угнал ханских лошадей. И вообще, стоило бы послать кого-нибудь проверить, не врет ли этот Акбаш; и может, драгоценный табун из тысячи кобыл-аргамаков и сотни жеребцов с маленькими, только три месяца назад родившимися жеребятами, никто и не угонял – но тут началось такое, что не поздоровилось и самому хану.
На самом деле Серегину, который не собирался переквалифицироваться в конокрады, сам этот табун был нужен как седло корове, а нужен ему был хан Заберган – но поди найди того хана в мешанине почти одинаковых юрт. Однако после некоторого наблюдения стало ясно, что этот племенной табун имеет немалую ценность и принадлежит какому-то важному и знатному лицу – возможно, самому важному и знатному среди булгар-кутугуров. Возились с этими лошадьми как с малыми детьми, а может, даже и больше. Серегин, посоветовавшись с первопризывными амазонками, решил, что если отжать этот табун, желательно бескровно, и при этом «упустить» какого-либо пастушка, то побежит тот напрямую к тому самому хану, которого затем тоже можно будет того – пригласить для интересной беседы. Так сказать, чтобы не бегать потом по степи за каждым булгарином по отдельности. Весьма нудное и неинтересное, между прочим, занятие.
Сначала для акции по отжиму табуна Серегин хотел использовать линейный уланский эскадрон, но потом переменил свое решение и взял оторв из эскадрона конной амазонской разведки, подчиненного капитана Коломийцеву. Конечно, рафинированного изящества амазонок, пришедших к Серегину еще с первого призыва, этим девкам категорически не хватало, но роль конокрадок они исполнили первоклассно, Голливуд нервно курит в сторонке. Когда из разверзшейся портальной дыры с дикими криками и гиканьем галопом выскочило около сотни обряженных в камуфляжную уланскую экипировку девиц на легких низкорослых косматых конях и с лицами, размалеванными боевым гримом, то большая часть табунщиков от неожиданности просто справила большую нужду прямо под себя, не утруждаясь даже тем, чтобы просто спустить штаны.
Вытянувшиеся в колонну, гикающие и визжащие амазонки тугой петлей охватили табун, собираясь гнать его в ту же дыру, из которой они так лихо выскочили, и никто даже и не подумал оказать им сопротивление или попытаться убежать. И только юный Акбаш, гот-сирота, полураб-полувоспитанник старого Мурата, вскочил на спину резвому племенному жеребцу по кличке Илдирим (Молния) – рыжему как огонь, с белой звездочкой до самого носа – и прямо так, без седла и уздечки, обхватив руками мощную шею, рванул прочь от этого места. Перепуганного мальчишку амазонки не тронули и даже немного посторонились, чтобы дать ему благополучно удрать, зато всех остальных табунщиков вместе с табуном загнали в дыру и ушли туда сами, захлопнув за собой проход. И еще долго потом нынешние помощники старого табунщика Мурата – Бури, Урман и Норкул – не могли отделаться от липкой и пахучей приставки к имени – «пислик» (засранец).
А Акбаш, которого, да еще на таком приметном жеребце, через смотровое окно было отследить не сложнее чем рыжего муравья в толпе черных, скакал и скакал через степь, мимо пасущихся стад, медленно перемещающихся огромных телег с походными юртами, пока не прискакал в расположенную на вершине живописного холма Ставку хана Забергана. С одной стороны, на север и восток от ханской Ставки, к самому горизонту уходил чуть пожелтевший и привядший в конце лета, но все еще полный жизни степной простор, а с другой стороны, на юг и запад, до бесконечности простиралась играющая бликами бесконечная синева Днепровского лимана. Обдувающий вершину холма морской бриз приносил в ханскую ставку благословенную прохладу и свежий запах моря. Именно туда, к группе юрт на вершине этого холма – обыкновенных снаружи, но прекрасно отделанных изнутри – и подскакал на рыжем жеребце Акбаш. Едва только он, поклонившись разморенному жарой охраннику, проскользнул внутрь юрты, на той стороне наблюдательного окна все пришло в движение.
Расположенная на холме ханская ставка, лишь на некотором расстоянии окруженная другими кочевьями, была настолько лакомой целью, что брать решили всю семью хана вместе с движимым имуществом, а не только самого Забергана с ближайшим окружением. Поэтому потребовалось время для того, чтобы мобилизовать дополнительные силы в придачу к боевой группе капитана Коломийцева (с которой он уже взял четыре каравана работорговцев, после чего они закончились). В качестве дополнительных сил (без вариантов, все остальные в разгоне) у Серегина была только рейтарская дивизия. А что – и внушительно, и представительно. Вряд ли не успевшие даже вооружиться и сосредоточиться булгары полезут буром на прекрасно вооруженных панцирных всадниц, тем более что три тысячи рейтарш Серегина сжаты в жесткий кулак, а двадцать или тридцать тысяч всадников булгар (в зависимости от степени мобилизации) разбросаны по своим кочевьям на площади около полутора тысяч квадратных километров. Но это еще надо посмотреть, понадобится этот резерв в действии или нет. Судя по тому, как предки «братушек» повели себя при отжиме табуна, Коломийцев может справиться со всеми делами только своей командой.
Итак, не успели нукеры Зебергана вытащить мальчишку из юрты, чтобы всыпать ему плетей, в том числе и за то, что тот взял очень дорогого и ценного жеребца, на котором вообще запрещено ездить, как на той же пыльной тропе, по которой некоторое время назад проскакал рыжий конь с белоголовым юным всадником, раскрылась дыра в пространстве – и оттуда, яростно ревя моторами и плюясь удушливыми соляровыми выхлопами, одна за другой выскочили четыре облепленных десантом БМП-2, причем на броне вперемешку сидели разведчики из позднего СССР, в бронежилетах и вооруженные автоматами, а также амазонки в камуфляжных панцирях «от Серегина», с саблями и луками наготове. А на первой машине, бок о бок со старшим лейтенантом Антоновым – болтающая ногами дикая и неистовая оторва Артемида, которая вот уже целую вечность так не веселилась. А следом за БМП с десантом колонной по четыре показался конный разведывательный эскадрон амазонок – тот самый, что угонял табун. Тоже тетки весьма неласковые и внушающие к себе страх и почтение. Выдрессированные кони идут рысью в ногу, и это производит не меньшее впечатление, чем рев моторов и лязг гусениц БМП.
А у нукеров хана Забергана и луки не натянуты, и панцири не надеты – да и зачем, жарко ведь; а с вершины холма любую угрозу будет видно километров за тридцать в любую сторону. А тут – такое внезапное и ужасное нападение, от которого дрожит под ногами земля и все существо булгарина хочет сжаться в комок и забиться в какую-нибудь подземную норку. Вот один из нукеров потянулся за мечом и тут же пал со стрелой в горле. С Артемидой не шутят; и вообще, и у бойцов, и у воительниц имеется крайне жесткий приказ убивать на месте любого булгарина, который схватится за оружие. Исключение в виде нелетальных ранений и добрых мануальных плюх могло быть сделано только для самого хана, но, по счастью, этого не понадобилось.
Нукеры, охранявшие хана Забергана, сперва впали в шок от такого внезапного нападения, а потом, догадавшись, что к ним явились те самые шулмус-мангус, о которых кричал мальчик Акбаш, побросав оружие, повалились навзничь, уткнув свои лица в землю и оттопырив вверх зады. Все – лишь бы не видеть спрыгивающих с брони страшных колдовских существ, появляющихся ниоткуда и передвигающихся на рычащих и воняющих железных драконах. Только те двое, которые тащили из ханской юрты за руки юного Акбаша, немного замешкались и были повергнуты наземь – один мужским ударом кулака в скулу от замполита разведбата Антонова (нокаут), а другой пинком маленького дамского берца в промежность от Артемиды (уй, больно-то как).
И вообще эти двое, Антонов и Артемида, случайно столкнувшиеся нос к носу в Заброшенном городе всего несколько дней назад, вдруг воспылали друг к другу такой неистовой страстью, что в пяти метрах от них запросто воспламенялась солома, а в десяти метрах взрывались бочки с бензином. Артемида, к примеру, увидела в Антонове еще одного богоравного героя без страха и упрека – более жизнерадостного, более наивного и менее жесткого, чем ожесточившийся в условиях бесконечной борьбы с терроризмом Серегин. В то же время Артемида видела в старшем лейтенанте Антонове такую же божественную искру, которую тоже можно было попробовать раздуть в настоящее пламя.
Старший лейтенант Антонов, даже не подозревая, кто она такая на самом деле, видел в Артемиде красивую отвязную девчонку, за резкостью и порывистостью прячущую свою тонкую ранимую душу. Ему хотелось обнять ее за плечи и своей грубой мужской силой оградить от жестоких реалий этого мира. А Артемида, прожившая всю жизнь одиночкой и лишь иногда объединявшаяся с братцем по разным вопросам, буквально млела от этих поползновений старшего лейтенанта, ибо каждой женщине, даже такой крутой и независимой, как она, хочется мужской опеки, любви и ласки. Артемида даже специально перевелась в батальон к Коломийцеву, чтобы быть поближе к своему любимому, и теперь уже расставание с вечным девством было для нее не за горами.
Юный Акбаш, стоя столбиком, в полном обалдении наблюдал, как резвятся в ханской ставке неведомые пришельцы и пришелицы с устрашающе размалеванными лицами, как они вытаскивают из юрты хана Забергана с разбитым в кровь носом и заломленными за спину руками, как выкидывают из других шатров его любимых и не очень жен и наложниц, как выволакивают на свежий воздух сундуки со златом-серебром, и как вьючат их на железных зверей, а слуги и служанки, к которым в темпе урагана тут же присоединяются жены и прочие приживалки, начинают разбирать юрты, потому что главный начальник сказал, что если они не успеют собрать и упаковать свое походное жилье, то спать будут на голой земле под открытым небом. А нукеры охраны – такие страшные и грозные, когда имеют дело с ним, с беззащитным пацаном – теперь дрожат, уткнувшись носом в землю и оттопырив вверх свои толстые зады.
Уже второй раз жизнь мальчика ломалась в корне. Все, что было до того, исчезало в подернутом дымкой забвения прошлом, а впереди был только серый туман неизвестности. В первый раз, когда отряд булгар разгромил селение, где жили его родители, и угнали взрослых в рабство, сам Акбаш, тогда еще шестилетний готский мальчик по имени Ув (лезвие) выжил только чудом. Худенького слабосильного мальчика никто не хотел брать в рабы, и умереть бы ему тогда с голоду, если бы не сжалившийся над ребенком старый табунщик Мурат. Хромому старику уже давно нужен был помощник для мелких поручений типа «подай-принеси», потому что отданные в обучение к старику булгарские мальчишки считали для себя эти обязанности слишком зазорными. Именно тогда бывший Ув обзавелся прозвищем Белоголовый, и быть бы ему среди табунщиков полным парией, но старый бездетный Мурат относился к нему скорее как к воспитаннику, чем как к рабу. В силу этого твердый и толстый посох старого Мурата не раз охаживал по спине и ниже юных озорников, решивших оттянуться на безответном белоголовом мальчике. Но вот и этот эпизод жизни остался у мальчика в прошлом, потому что мужчина в странной одежде и с раскрашенным лицом сильной рукой взял его за плечо и потянул за собой в неизвестность.

11 августа 561 Р.Х. день восьмой, 17:05. Полевой лагерь на правом берегу Днепра.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Ну вот мы и снова в походе. На этот раз это не степь мира Подвалов Мироздания, а степь шестого века от Рождества Христова, и река, протекающая неподалеку от нашего лагеря, называется Днепр. На самом деле география этого мира с точностью до третьего знака после запятой совпадает с нашей географией, и где-то на этой земле, чуть выше по течению, напротив острова Хортица, должен быть расположен город Александровск, он же Запорожье. Именно здесь, на высоком правом берегу Днепра, Серегин планирует основать столицу нового княжества, а пока тут его временная полевая Ставка. И вообще, устраивается он тут так, будто и в самом деле останется тут княжить, хотя я знаю, что на самом деле это не так. Серегин, как и все мы, стремится домой, но и этот народ антов, чья жизнь и смерть целиком и полностью зависят сейчас от него и от всех нас, тоже по-настоящему запали к нему в сердце и, переходя к новым мирам, не может он просто так бросить их на произвол судьбы.
Когда я прямо у него спросила, что он собирается делать, то Серегин ответил, что ни один здешний персонаж – ни Ратибор, ни Добрыня, ни кто-нибудь еще – так и не дотягивает до масштабов Рюрика, Ярослава Мудрого, Владимира Святого и Владимира Мономаха. Это исполнители и только, самостоятельную работу им нельзя поручать ни в коем случае – обязательно все запорют. Так что пока будем делать то, что должно – громить авар, приручать булгар, решать проблемы со старым маразматиком Юстинианом (вот уж кому вторая молодость не светит ни при каких обстоятельствах) и надеяться, что появится все-таки нужный человек, пригодный на роль основателя княжеской династии.
Ну а пока мужчины воюют и занимаются политикой, нам, женщинам, остается только вести хозяйство и обихаживать всех тех сироток, которых они притаскивают в наш лагерь из своих походов. По счастью, меня миновала доля общения с женами и наложницами хана Забергана. По большей части это грязные, немытые, вонючие чернявые бабы и девицы в очень дорогих, но засаленных и затасканных платьях. Кроме всего прочего, они очень гордятся своим положением ханских жен и в любой момент готовы унизить тех, кто слабее и ниже положением, чем они.
Дрессировку булгарок Серегин поручил, кому бы вы думали, правильно – Гере. Вот уж у кого властности хватит на всю эту шоблу, вместе взятую, и еще останется неприкосновенный запас. Первым делом он приказал забрать у них всех слуг и служанок, чтобы все делали сами, и Гера выполнила это с садистским удовольствием. Ведь она сама давно уже приучилась не пользоваться прислугой, лишь изредка подшаманивая себе при помощи магии. Второй приказ Серегина, касавшийся жен хана Забергана, гласил, что этих вонючек надо отвести на речку, раздеть там догола, заставить вымыться и выстирать одежду. И пока они этого не сделают, жрать им не давать, а там будет видно. Своеобразный у Серегина юмор, хотя надо признать, что все его действия приводят к требуемому результату. Даже метров за триста-четыреста слышно, как визжат и орут при помывке и стирке изнеженные ханские жены, потому что Гере помогают все девицы-амазонки ее десятка – а это страшная сила, ведь все амазонки гимнофилки и ужасные чистюли.
А мне от этой роскоши достался еще один гаврик – чрезвычайно стеснительный худой беловолосый мальчишка, лет двенадцати на вид. Булгары звали его Акбаш, то есть белоголовый, и мне с трудом удалось заставить его вспомнить свое настоящее имя. Когда у него еще была своя семья и дом, родители-готы дали ему имя Ув, то есть «лезвие». Тихий такой, скромный парень, очень любящий лошадей и даже, кажется, понимающий их язык. Когда Дима, как это и положено в нашей компании, наделил его знанием русского языка, Ув ничуть не удивился, коротко поблагодарил, но при этом не стал даже чуть-чуть более разговорчивым.
Мне кажется, что, несмотря на новую и еще необмятую армейскую одежду, которую ему принес с каптерки Митя, мальчик до сих пор не верит, что он больше не раб, и что у нас просто не бывает ни господ, ни рабов. Такое ощущение, что он все время ждет с нашей стороны хозяйского окрика.
Но хозяйского окрика все нет и нет, но зато, как ни странно, на готского мальчика обратила внимание Яна, ранее не интересовавшаяся сверстниками противоположного пола. Возможно, дело было в том, что они были чем-то похожи. Возможно, своей сиротской судьбой, а возможно, тем, что оба были худыми, беловолосыми и очень неразговорчивыми. Ну почти что как брат и сестра, если не считать, что их разделяла пропасть почти в полторы тысячи лет. Только мальчик пока стесняется проявлять к Яне взаимный интерес, хотя мне видно, что она ему очень нравится. По сравнению с Асей, Митей и Тел, которые в своем камуфляже, с легким мечом на поясе и автоматом Федорова через плечо стали похожи на настоящих маленьких солдат, Яна выглядит не так грозно, и поэтому вызывает к себе больше доверия. К тому же Тел дополнительно пугает его своим непривычным внешним видом, красной кожей, рожками и хвостом, хотя она первая проявила к нему интерес, по деммским обычаям попробовав познакомиться с новым самцом.
Да, мальчик Ув немногословен, но есть та тема, о которой он может говорить часами – и эта тема лошадей. У всех нас – и у меня, и у Димки, Аси и Тел, и даже у Яны с Димой – есть походные лошадки, на которых мы ездим так же привычно, как дома на велосипедах. Но лошадь не велосипед, а почти что член семьи. Ее нужно правильно кормить и поить, ее надо чистить, она нуждается в ласке и общении, а Ув знает про лошадей все, и даже более того.
Кстати, у Димы как раз тот вороной боевой дестрие, которого он приручил еще в тот день, когда мы впервые встретились с тевтонами. Серегин пытался отдать его кому-нибудь из бойцов, но этот конь просто не желает себе другого седока, быть может, потому, что при своей массивной мускулистой конструкции просто не ощущает веса Димки, а может, потому, что они стали друзьями. Ездит на нем Димка очень редко, но обязательно приходит проведать своего четвероного друга, задать ему корма, налить свежей воды, вычесать скребницей бока и рассказать последние новости на ухо, и у меня такое впечатление, что конь его понимает. Хотя, кто его знает, нашего Колдуна, он ведь мог передать знание русского языка и своему коню, жалея только, что его голосовой аппарат не способен произносить звуки человеческой речи. Вот я же умею разговаривать с лошадьми – по крайней мере, мы с моей Звездочкой телепатически хорошо понимаем друг друга.
Так вот, этот Димкин жеребец, массивный как танк и сильный как трактор, просто очаровал Ува. В задумчивости наблюдая за мальчиком, гладящим гриву вороного коня, я своим затуманившимся на мгновение взглядом увидела на месте худенького паренька статного мускулистого юношу или молодого мужчину, лет на десять-пятнадцать старше, в полной рейтарской экипировке и большим двуручным мечом в чехле за спиной. Роскошные белокурые волосы юноши, волнами ниспадающие на плечи, были схвачены золотым обручем*.

Примечание автора: * для древних германцев, в том числе и готов, стрижка волос считалась знаком траура в случае поражения, или рабского состояния.

Рядом с юношей стояла прижавшаяся к нему стройная девушка в ярком цветастом платье, чьи пшенично-золотые волосы, схваченные обручем из серебра, по своей роскоши соперничали с белокурыми волосами юноши. На ее ярко-розовых губах играла нежная улыбка, а голубые, как васильки, глаза светились счастьем. И только приложив определенные усилия, можно было узнать в этих двоих повзрослевших и возмужавших Ува и Яну.
– Т-с-с-с-с, – шепотом сказала мне по своему обычаю невесть откуда появившаяся Лилия, – сегодня я работаю по своей основной специальности и говорю тебе, богиня Анна, что эти двое воистину предназначены друг для друга, и это так. Юноша полюбит девушку, девушка полюбит юношу, и любовь их будет так сильна, что боги будут улыбаться, гладя на них с небес. Да будет так – и никто, ни смертный, ни бессмертный, не в состоянии этого изменить.
– А почему на Уве золотой венец? – так же шепотом спросила я.
– Так он же воспитанник и выученик вашего Серегина и его нового друга Велизария, а также еще один твой приемный сын – пояснила Лилия, – великий архонт Артании*, Куявии**, Славии*** и земель пруссов, ятвягов, леттов, ливов, готов и гепидов. Ты думаешь, почему Артемида привела этого мальчика к тебе, а не отправила туда, где вы собираете всех прочих местных, освобожденных из полона? Искра, горящая в нем, может и должна быть раздута в яростное пламя.
– А Яна? – снова спросила я.
– А Яна, – хитро прищурилась Лилия, – это первая и последняя любовь архонта Уве, невеста и будущая жена, королева, царица, императрица и мать его детей. Я тут попросила кое-кого, и за этой парой присмотрят даже после того, как они оба выйдут из-под моей юрисдикции…
– Кто присмотрит? – спросила я, но Лилия, как всегда в таких случаях, уже исчезла.
К тому же наваждение закончилось, и теперь передо мной снова стоял худенький белобрысый мальчик по имени Ув, гладящий гриву боевого коня, и восторженно смотрящая на него Яна. А ведь я и в самом деле смогу полюбить этого ребенка, как уже полюбила ту же Яну, Асю, Димку и Митю. И пусть только попробует кто-нибудь причинить им зло – тогда узнает, какова Анна Сергеевна в гневе. Кстати, об этой истории обязательно надо рассказать Серегину. Если мне просто не напекло голову, то этот Ув как раз тот человек, которого Серегин сейчас ищет. Конечно, чтобы он стал таким, каким его нам показали, нужно лет десять, но это тоже неплохо, ведь для того, чтобы он был успешен, он должен научиться многому тому, что необходимо знать правителю и полководцу, и в первую очередь приобрести иммунитет от лести и обмана.

Там же и тогда же. Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Прямо напротив меня сидит булгарский хан Заберган. Бывший хан. Неласкова к нему оказалась судьба и мои дикие воительницы. Был он хозяином своего народа, повелителем его судьбы, а теперь стал даже меньше, чем просто никем. На жирной роже семипудового ленивца следы оказанного сопротивления, то есть ссадины и кровоподтеки, а также отчетливый рельефный отпечаток маленького женского берца. Наверное, вякнул бывший хан нечто неподобающее, типа: «Вах, молчи, женщина» – и получил берцем по фейсу, для вразумления и осознания. А может, и не только по фейсу, но и по другим интимным частям организма, только их, в отличии от фейса, снаружи не видно.
Хотя в принципе, наверное, это было сделано зря. В том смысле, что от этого удара никакого вразумления и осознания у бывшего хана так и не наступило, а наступило только тупое непонимание по типу: «А нас-то за шо? Мы-то же не авары?» С таким человеком явно каши не сваришь. В свое время он с легкостью предал антов – своих недавних союзников по походу к Константинополю, сейчас так же легко предает своего нынешнего союзника – аварского кагана Баяна, а если представится такая возможность, то предаст и нас. И чтобы это понять, совсем не нужно быть таким великим чтецом мыслей, как наша Птица, достаточно только обычного знания человеческой природы и совсем чуть-чуть особых способностей для того, чтобы определить наличие фальши, насквозь пропитывающей этого человека. По крайне мере, «муки совести», которые Колдун наложил на этого человека, не оказали на него ни малейшего воздействия, а это уже не лечится. Тут по морде берцем бить бесполезно – тут требуется только летальный исход или заклинание принуждения, а оно для нас табу.
И хоть Заберган продолжает хорохориться, он для меня все равно что живой мертвец – еще дышит, говорит, спит с женщинами, ест и испражняется, но могила для него уже вырыта. Хотя с могилой мы озадачиваться, пожалуй, не будем – раки на дне Днепра тоже хотят есть, и хоть обры их совсем недавно неплохо подкормили, такой жирный и вкусный экземпляр их явно обрадует. Единственное, что мне удалось выяснить полезного в этом разговоре, так это то, что каган Баян взял от каждого рода булгар-кутугуров в заложники по одному или два юноши знатного происхождения, и в случае если кутугуры не будут повиноваться его распоряжениям, этих заложников немедленно убьют. Ну да, а если они не будут убиты, то это замечательный способ через несколько лет сформировать среди покоренных племен проаварскую элиту.
Только мы аварам этих нескольких лет не дадим, вопрос решится в ближайшие дни. Но заложников из-под носа Баяна вытаскивать надо в любом случае, потому что тогда булгары будут плясать не под аварскую, а под нашу дудку. Ну а потом уже почти привычный для меня процесс деления народа на чистых и нечистых по принципу принятия или непринятия Призыва. Теперь самое главное – определиться с тем, где их держат и под какой охраной. Наверняка это место где-то в середине вражеского лагеря, но не очень близко к резиденции кагана. Нам лишь бы только понять, где именно, а дальше начнется привычная для спецназа работа – тихо пришли, тихо взяли что надо, и тихо ушли, и никто не знает, что куда делось, потому что и ветра не было. Тем более что с порталом и разными магическими штучками нам даже не потребуется проникать за периметр. То, что хуже всего – так это то, что булгары и обры одеваются примерно одинаково, и издали будет невозможно определить, кого мы видим – булгарских заложников или просто молодых обров. Хотя пристальное наблюдение за лагерем кагана надо установить немедленно. Пусть волчицы любого из эскадронов, кружащих в настоящий момент поблизости от вражеской ставки, возьмут под контроль одного-двух стервятников и попробуют разобраться, кто там есть кто.
Кстати, если отвлечься от бывшего хана Забергана, то еще стоит сказать о тех антских воях, которые откликнулись на вицы, разосланные еще князем Идаром. Пока их пришло не больше тысячи – это не так много, чтобы это количество хоть что-то значило в масштабе уже имеющихся у меня сил, но и не так мало, если воспринимать этих рослых, плечистых, мускулистых парней как ядро будущей территориальной армии. Те же булгары или авары по сравнению с ними выглядят настоящими заморышами. В основном приходящие сейчас вои пеши, потому что большинство антских всадников находились либо на порубежных заставах, как Добрыня, либо входили в состав старшей дружины, как Ратибор. Но это же значит, что такие мелкие группы, от трех-пяти до десятка бойцов будут приходить на это место еще долго, или их надо будет собирать прямо в степи.
Именно в расчете на этих новобранцев я и приказал Мэри закупить несколько тысяч комплектов тевтонской пехотной экипировки. Пока что их принимали, объясняли ситуацию и отправляли в сортировочный лагерь. Те, кто услышат и примут Призыв подобно тому, как это сделала старшая дружина, получат новую экипировку и пройдут обучение у тевтонов-инструкторов. Такой пехоты, что получится в итоге, этот мир не знал еще никогда. Остальные, глухие к Призыву, в то время пока мы бьем авар, будут копать в лагере ямы для сортиров, а потом без всякого шума отправятся по домам, ибо в частях постоянной готовности, или даже среди резервистов первой очереди для них места нет.

12 августа 561 Р.Х. день девятый, 17:25. Полевой лагерь на правом берегу Днепра, Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Не все селения антов мы сумели эвакуировать перед тем как к ним подошли обры, пожирающие все на своем пути словно саранча. Старейшины некоторых родов просто не поверили нашим посланцам-дружинникам, и их пришлось долго уговаривать, в результате чего к другим селениям наши эскадроны просто опоздали, напрасно потратив время в другом месте. Поскольку защищать значительно сложнее, чем просто устраивать резню, то на стороне обров было определенное преимущество. Даже десяток или два вооруженных аварских всадников способны устроить побоище в мирном неукрепленном селении, где мужчины в лучшем случае вооружены топорами и охотничьими рогатинами.
Такие мелкие группы вражеских всадников, обычно выдвигаемые каганом впереди аварского войска на половину дневного перехода, изрядно попортили нам кровь вчера во время спасательной операции и заставили обратить на себя серьезное внимание. На борьбу с ними мы отрядили две трети своих уланских эскадронов, которые тут же рассыпались по изобилующей холмами и оврагами степной равнине и развернули на аварских разведчиков настоящую охоту. При боестолкновении на пересеченной местности с действующей из засады доброй сотней уланш мелкая группа аварских кавалеристов в свою очередь становилась фактически беззащитной жертвой этих безжалостных охотниц за головами. Поскольку заклинание Охранного ветра еще ни разу не давало сбоя, луки обров оказывались бесполезны, а вот арбалетные болты со стороны наших воительниц летели в цель вполне исправно и поражали насмерть даже богатых и знатных, несмотря на защищавшие их кольчуги и доспехи.
Есть все-таки в лилитках – что в диких, что во всех остальных – нечто такое, что роднит их с ушастыми существами из мира Большой Луны. В разгар схватки они всецело отдаются неистовой ярости, которая не отпускает их до самого конца боя. Первый раз мы это наблюдали во время Битвы у Дороги, когда освобожденные нашим заклинанием лилитки добровольно кинулись на Волкодавов и устроили им настоящую резню. Также и сейчас – после кровавых головокружительных схваток от аварских всадников остается только кровавое рагу.
Хорошую сталь пускают тевтоны на свои палаши и затачиваются те до бритвенной остроты, но каким сильным и яростным должен быть удар, чтобы напополам разрубить тело знатного обра, частью разорвав, а частью смяв гармошкой тонкие стальные пластины ламеллярного доспеха. Иногда удар идет поперек корпуса – вдоль пластин и тогда нижняя половина обрина остается на коне, а верхняя, еще цепляясь за жизнь, падает на степную траву. Часто перед тем как нанести последний, смертельный удар, боевые лилитки, чье владение палашом быстро прогрессирует, сперва обрубают врагу обе руки, по локоть или по плечо, как получится. Потом их приятели найдут место побоища, и увиденная картина послужит им уроком. Собакам – собачья смерть.
И было за что так с ними поступать. В тех селениях, откуда мы не успели или не смогли эвакуировать местное население, эти самые обры, как взбесившиеся ласки, уничтожили весь народ поголовно. Их любимый способ убийства – распятие, но не брезгуют они и посажением своих жертв на кол, сожжением заживо и волочением за лошадьми, а отсечение головы в таких условиях и вовсе можно считать за милость.
Я почти физически ощущал ярость, овладевающую воительницами, которые сперва сильно гуманизировались под нашим влиянием, а теперь испытывали шок, что неужели такое возможно не только по отношению к ним, остроухим, но к самым обычным людям с круглыми ушами. Но сильнее всего картины аварских зверств подействовали на наших юных лейтенантов, происходивших из достаточно гуманного, почти пасторального мира, а теперь неожиданно повзрослевших и закалившихся, а также отчасти поседевших.
– Запомните, мальчики, – сказал я им после того сражения у брода, – теперь вы Старшие Братья, и поэтому ведите себя соответственно. Не раскисайте, но и не ожесточайте свое сердце, несите врагу справедливое возмездие, а не жестокую месть их родным и близким. Если от нас требуется, чтобы народ обров сгинул бесследно, то давайте не будет отягощать этот процесс лишними жестокостями. В конце концов, это требование означает не стопроцентное физическое истребление, а всего лишь то, чтобы никто и никогда не смог практиковать такой образ жизни. Для нас это табу, так что несите свое звание русских воинов и офицеров честно и грозно, воздавая врагу за злодеяния, но не впадая в неистовую жестокость.
Так что я мог быть более-менее уверен в том, что женщинам и детям обров не грозит ничего особенного после того как мы убьем всех их мужчин; а в этой войне любой обр, взявший в руки оружие, обязательно умрет. Пришедший с мечом от меча и погибнет, пошедший по шерсть останется стриженным, возомнивший себя сверхчеловеком и господином будет низвергнут в прах и растоптан, а обратившийся ко злу сам будет пожран этим злом без остатка, потому что сила поднимется на силу. И хоть никто не назовет меня добрым божеством, вроде Птицы или Лилии, но я несу обрам лишь чистую, ничем не замутненную ярость возмездия. Какой мерой мерили, такой и отмерится им.
А в том, что это случится, у меня не было никакого сомнения. Несмотря на все потери антов, большую часть мирного населения нам удалось убрать с пути аварской орды, сохранив тем самым ядро народа. Ну и конечно, играли свою роль и потери, нанесенные обрам. Из двадцати тысяч в этих боях мы выбили уже тысячи полторы, причем сегодня вдвое больше, чем вчера. И если каган еще не полный мудак, то очень скоро он окончательно забудет о том, чтобы высылать впереди своего войска завесу из мелких отрядов. Происходящее особенно страшно для врага, ибо пока ни одному обру из тех, кому не повезло попасть в засаду, не удалось спастись и рассказать о том, как все было на самом деле, а нарубленные кусками молчаливые трупы очень негативно воздействовали на боевой дух аварской орды. Это было необходимо для того, чтобы каждый обрин понял, что он уже обречен на лютую смерть и безымянную могилу.
Но не все было так однозначно, как говорили в наше время. В процессе поиска того места, где при остановке на ночевку содержат заложников, обнаружилось, что кроме молодых булгар, которые внешностью и одеждой почти не отличаются от своих обрских сверстников, в ставке кагана имеют место и парубки вполне славянского облика. Светловолосые, в белых рубахах и портах они были очень хорошо заметны с воздуха. Собственно, по ним-то мы место содержания заложников и обнаружили, ибо, как я уже говорил, булгарские заложники от обров не отличались. У них, кажется, даже оружие не отобрали. Итак, что это мы видим, если как раз сейчас авары творят над бедными антами жестокий геноцид? Или это заложники от тех родов антов, которых каган примучил еще раньше и пока не желал переигрывать? В любом случае, это знак того, что кто-то из «братьев-славян» (или не совсем славян) решил, что договориться с врагом будет гораздо выгоднее и удобнее, чем сражаться с ним до последней капли крови. А вот это, товарищи, не айс, совсем не айс. Коллаборационистов следует истреблять так же беспощадно, как и самих захватчиков-оккупантов.

Тогда же и там же. Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».
Ух ты, снова мы в новом мире. Тут даже живут древние славяне – но не такие, как в древней Киевской Руси, а еще древнее, лет так на пятьсот – четыреста. Они тут такие древние, что даже по-человечески еще разговаривать не умеют. Отец Александр говорит, что это даже не церковнославянский, и что он сам почти ничего не понимает. Да и местные детки-девки (наосвобождал их Серегин на наши головы) по сравнению с дикими оторвами-амазонками – просто скучные клуши, которые умеют только плести веночки из полевых цветов, плакать о прошлой, тихой и мирной, жизни и петь длинные протяжные и ни хрена непонятные песни. Да по сравнению с ними даже бывшие мясные лилитки – верх крутизны и драйва. По крайней мере, они тихие-тихие, а внутри стальной стержень, такой, что не согнешь.
Парни у местных тоже так себе. Лучше, чем в том первом мире, который Сергей Сергеевич называет миром подвалов, но все же еще не по моему вкусу. Митька куда лучше. Он и крутой в последнее время стал, из пистолета стреляет лучше всех нас, и в фехтовании тоже не отстает.
А в нашей детской компании прибыло. Новое приобретение зовут Ув – он худой, белобрысый и неразговорчивый; и хотя Димка его в первый же день научил нашему русскому языку, слов из него и клещами не вытянешь.
Есть только одна тема, от которой он воодушевляется – это лошади. Говорить он о них может бесконечно. И я его слушаю. Очень внимательно слушаю. Потому что лошадь в этом мире не только средство передвижения, но также друг и боевой товарищ. Советы специалиста, как любит приговаривать Серегин, никогда лишними не бывают, а тем более этого Ува тоже взяли с нами в посыльные. Правда, пистолета и автомата ему не дали, а дали большой нож и арбалет, который он взводит рычагом.
А вообще этот Ув сирота – его родителей, когда он был маленький, убили булгары, а его самого взяли в рабство. Теперь наши его освободили и хотят сделать из него настоящего человека, и потому присоединили к нашей компании. Уж не знаю, получится ли…
Кстати, Сергей Сергеевич скоро обещал допустить нас до настоящего большого дела – обеспечивать связь между нашими эскадронами и отрядами местных древних славян, которые – ну тупые – совсем не умеют шить сапоги, а носят что-то вроде лаптей, сплетенных из полосок кожи. Если у кого тут есть сапоги, так это, считай, почти что миллионер. Долларовый. Правда, Ольга Васильевна мне сказала, что, например, римляне империю построили, а сапог шить не умели, из-за чего всю жизнь ходили в сандалиях, а все оттого, что у них там в Италии никогда не было настоящей зимы. Только напрасно Сергей Сергеевич берет на дело этих славян. Помощи от них никакой, а вот напороть они могут нипадеццки. Митька был у них на учениях и говорит, что пока они еще телята телятами, не то что наши лилитки, амазонки и волчицы, которыми мы все гордимся, потому что мы – это они, а они – это мы.
И Анна Сергеевна тоже ругалась с Сергей Сергеичем правда, не из-за местных, а из-за нас. Она говорит, что рано нас еще посылать на реальное поле боя, малы мы еще и вообще без нас там обойдутся, потому что как она будет смотреть в глаза Митькиным родителям, если с ним что-нибудь случится? У меня родителей нет, и я могла бы пойти в поход свободно, но Анна Сергеевна не пускает и меня тоже, наверное, для того, чтобы Митьке было не так обидно.
Сергей Сергеевич в ответ ей заявлял – сама слышала – что если он не отправит нас в поле по делу, то мы просто удерем сами по себе, и никто не будет знать, где нас искать. А так он за нами приглядит и постарается не дать в обиду. Да нафига – мы сами с Митькой кого хочешь обидим, догоним и еще добавим. Правда, с нами будет этот худой слабак Ув, так быть может, его и придется защищать…

12 августа 561 Р.Х. день девятый, 23:55. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, Походная Ставка Кагана Баяна.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Тиха украинская ночь, дрыхнет под звездным небом ставка кагана, только не спят часовые, покрасневшими глазами всматривающиеся во мрак, откуда в любой момент может прилететь град стрел (Заклинание истинного взгляда, как оказалось, прекрасно заменяет прибор ночного видения) или придут бесшумно ступающие беспощадные убийцы-мангусы, которых не чуют ни кони, ни собаки. Страх, липкий страх обуял спящий лагерь, вползая в не знавшие ранее этого чувства сердца воинов кагана… и даже те, кто сейчас спят, спят беспокойно, в любой момент ожидая встречи с рогатым стариком Эрликом, которому они запродали свои души за воинскую удачу. И хоть у их нынешних врагов, безвестных и ужасных, воинской удачи не в пример больше, и жизни обров они берут как хотят и когда хотят, но рогатый старик Эрлик всегда возьмет свое. Такие мелочи, как неспособность выполнить свою часть договора, его не касаются. Против этой правды жизни бессилен даже сам каган, чей сон сейчас тоже очень беспокоен…
Уже множество обров лежат в местной степи порубленными и пробитыми странными короткими стрелами. И никто не знает ни того, кто будет следующим, ни даже того, кто это делает и как такое случилось, ведь неведомый враг не оставляет живых свидетелей. Страх – это хорошо, потому что страх разъедает преданность обров своему кагану, из воинов превращая их в обычных грабителей. Страх уничтожает преданность, ибо если бы рядовые обры умели в своей массе читать хотя бы рунические буквы, то давно бы уже прочли на черном ночном небосклоне огненные письмена: «Вы все умрете!!!». Они действительно все умрут, ибо я слов на ветер не бросаю, а Отец подтвердил мое решение. Такие звери в человеческом облике, которые распинают женщин и детей, жить на этом свете не должны.
Но это случится немного позже, а пока у нас иная задача. Пока липкий страх окутывает спящую ставку кагана, мы шарим по ней просмотровым окном, в любой момент готовым превратиться в полноценный портал. Нам нужны несколько неприметных походных шатров, стоящих чуть на отшибе, возле которых, в отличие от остальных, стоят вооруженные часовые. Сами воины обров предпочитают спать на попоне под открытым небом, завернувшись в походное одеяло. В шатрах спят лишь женщины, дети и заложники, данные другими племенами в знак своей верности. Последние – потому что так легче ночью контролировать их поведение и местоположение.
Гадить заложники тоже должны, не выходя из шатра, как и проделывать прочие естественные надобности. Хотя обры о своих «гостях» даже заботятся и предоставляют им рабынь из последнего полона, которых они еще не успели убить каким-либо жестоким образом. Это немного осложняет нашу задачу тихого изъятия заложников, но думаю, что мы справимся. Надеюсь, что эти девушки понимают, насколько нежелательно им и дальше оставаться среди «гостеприимных» обров. Впрочем, их добровольное содействие нам и не обязательно. Хорошее сонное заклинание от Птицы (ведь никто не удивится, если люди ночью крепко заснут) – и рабочие лилитки вынесут всех за руки за ноги, не разбирая возраста, пола, национальности и социального положения. А там разберемся, кто есть кто.
Для захвата шатров с заложниками я подготовил свою старую группу и наш первопризывный амазонский спецназ в качестве подразделения силовой поддержки, надеясь при этом, что открывать огонь из самозарядных винтовок и особенно пулеметов нам все же не понадобится. По минимуму мне не хотелось бы прибегать к таким средствам раньше времени, а по максимуму я желал полностью избежать применения огнестрельного оружия в этом мире. Не только из-за экономии невосполнимых патронов, но еще и из-за того, что такие средства борьбы были еще преждевременны. Зачем стрелять из пушек и пулеметов, если с задачей прекрасно справляется магия и хорошо отточенная сталь?
Итак, когда до полуночи осталось всего несколько минут, просмотровое окно остановилось за спиной опирающегося на свое копье и зевающего во всю пасть обра-часового, и на мгновение приоткрылось. Как мне показалось, сонного заклинания в этом случае было мало, поэтому Колдун оделил этого типа хорошим таким двадцатичетырехчасовым заклинанием стасиса, превратив его в живую статую, туго обтянутую тончайшей, но несокрушимой пленкой остановленного времени. Причем прихватило обра с раскрытым в зевке ртом и выглядел он в таком состоянии весьма презабавно. С четверыми его приятелями, которые спали тут же, церемонились мы гораздо меньше. Просмотровое окно склоняется к спящим обрам, приоткрывается, из него высовываются мои руки с шомполом от «калаша» – и крепкий сон отдыхающей смены часовых переходит в вечный. Грязная, конечно, работа, но что поделаешь – на войне как на войне.
А дальше – цигель цигель, ай лю лю, как говорил незабвенный сталинский главдиверсант Илья Лисов*. Если где-то и когда-то существуют все возможные миры, то и с товарищем Лисовым мы, возможно, когда-нибудь и встретимся.

Примечание авторов: * Илья Лисов – главный герой культовой саги Владислава Конюшевского в жанре альтернативной истории «Попытка возврата».

Дальше просмотровое окно переместилось во внутреннее пространство шатра, наполненное храпом, сопением, запахом несвежих человеческих тел, размотанных на просушку онуч и выпущенных на свободу кишечных газов. Короче, хоть топор вешай. Дальше дело было за рабочими лилитками, которые, морщась от царящего в шатре победного духа, принялись вытаскивать за руки за ноги храпящие тушки и укладывать рядами на специально подготовленном месте. Мальчиков отдельно, девочек отдельно. Хорошее сонное заклинание составила Птица – ни в одном из четырех шатров никто не проснулся. Возникла мысль умыкнуть еще и кагана, но я оставил ее на потом. Не один каган будет, так другой; а нам надо истребить весь народ обров как таковой, а не менять шило на мыло. Так что на сегодняшний день задачу можно считать выполненной.
Неласковым будет пробуждение вчерашних заложников, особенно тех, кого дали покорившиеся обрам антские рода. Адреса, пароли, явки и кто что орал на вече. Ни хатоскрайников, ни будущей пятой колонны нам тут не надо. Да, и молодым булгарам тоже мало не покажется, хотя нужны мне они молодыми, здоровыми и на свободе. Пропесочат их не по-детски и отправят к своим, тем более что булгарская орда, лишенная пропавшего неизвестно куда хана, уже начала шипеть, кипеть и пузыриться, как перебродивший квас.
Жизненные перемены будут к лучшему лишь для тех девиц, которых обры определили заложникам в постельные подстилки. Хотя, как сказал мне Добрыня, обратно в рода их не примут и замуж горемычных тоже не возьмут; и одна им дорога – идти на реку Днепр, чтобы утопиться и обернуться русалками. А вот черта лысого им всем. Пусть те кобели, что их огуливали, в Днепре топятся – говорят, как раз из таких уродов и получаются самые отборные упыри. А девиц мы, чай, прокормим, даже беременных, не объедят. И к делу тоже пристроим, а то у меня и рабочие, и бывшие мясные лилитки в строй рвутся, а на полевых кухнях кашеварить и в банно-прачечном отряде белье стирать некому. Но об этом чуть позже, а пока – т-с-с-с! – соблюдайте тишину, идет операция.

13 августа 561 Р.Х. день десятый, 07:05. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,
Славянская дева Милонега, дочь воя Гремислава.
Проснулась я на рассвете, когда первый луч солнышка только готовился блеснуть через виднокрай. Сперва я даже не поняла, где нахожусь, ведь засыпала я в душном шатре, полном моими подругами по несчастью и их мучителями, а теперь вдыхала бодрящий свежий воздух с легким ароматом дыма от горящих неподалеку костров, а надо мной расстилался бездонный купол синего утреннего неба. Первая моя мысль была о том, что лучше бы мне было сразу умереть, броситься в речку или удавиться, зацепив поясок платья за сук дерева, а не переносить ужасные мучения, насланные на меня злой богиней Недолей.
Попав в полон к обрам, я и так уже была все равно что мертвая, служа подстилкой этим грубым насильникам. Сперва моим телом пользовался знатный вислоусый воин средних лет, потом я ему надоела и меня отдали молодому обрину попроще, потом был беззубый старик, а потом, как изношенную и затрепанную вещь, меня бросили в шатер с заложниками для ублажения их телесных надобностей. Там мною овладел прыщавый Дрочун, сын гнусного предателя князя-старшины Жирослава. Ни одна дева или вдова не обращала своего внимания на этого тощего маленького уродца, и им было все равно, сколько его папа накопил желтых кружочков с портретами ромейских базилевсов.
И это был еще не самый худший вариант; очень многие мои подруги по несчастью, надоевшие своим господам, были ими замучены насмерть самыми различными способами. На них катались, как на лошадях, загоняя насмерть, их распинали на деревьях, их сажали на кол, их привязывали за руки за ноги возле муравейников. Такой же конец, наверное, ждал и меня, да только каким-то чудом я перенеслась куда-то далеко-далеко от мучителей. А может, я никуда и не переносилась, может, я просто умерла, как мечтала много раз, и очнулась уже в вирии, среди душ пращуров и светлых добрых богов, и песня парящего в вышине жаворонка приветствует мою душу, прибывшую в обитель Сварога и Лады?
Но нет, грубое рядно, укрывающее меня до подбородка, никак не могло принадлежать верхнему миру, как мои лежащие поверх рядна руки, покрытые царапинами, ссадинами и шрамами. Я знаю, что у тех, кто умер и перенесся в вирий, раны должны немедленно зажить сами собой, а все предметы там должны быть изящной и красивой выделки, как те тонкие ткани и узорчатые кубки, которые привозили к нам ромейские купцы. Повернув голову и посмотрев направо и налево, я увидела, что лежу крайней в ряду все еще спящих моих подруг по несчастью, а неподалеку стоят и молча смотрят в нашу сторону странно одетые мужичина и женщина, и восходящее солнце обливает своим светом их фигуры, будто одевая в светящиеся золотисто-розовые одежды.
Эти двое были совсем не похожи на обров ни обликом, ни одеждой. На поясе мужичины висел длинный меч, непременная принадлежность воя-полянина, а гладко выбритое жесткое и властное лицо говорило о том, что он тут воевода или даже князь, сам ведущий в бой свою дружину. Женщина была одета не так, как одеваются у нас, славян, и не так, как одеваются женщины ромеев, булгар или проклятых обров. Все в ее одежде отличалось простотой и неброскостью, и в то же время прекрасно сочеталось между собой. Так, наверное, выглядела бы Жива, богиня жизни и радости, решив спуститься к смертным для того, чтобы узнать об их нуждах. Ее спутник совсем не походил на Даждьбога, супруга Живы, а больше всего напоминал что-то среднее между Сварогом, повелителем огня и покровителем кузнецов, и Перуном, покровителем воев и княжьих дружин.
Поняв, что пытаюсь натянуть личины богов на пусть и очень странных, но обыкновенных смертных, я едва не засмеялась, что было бы крайне неразумно в моем положении. Потом этот так и не родившийся смех застрял у меня в горле, потому что эти двое вдруг посмотрели прямо на меня, глаза в глаза, и я почувствовала исходящую от них силу, мощь и мудрость. Это действительно были божества, но только не наши, славянские – привычные и легкие, как воздух и солнечные лучи, не вмешивающиеся в дела простых смертных – а чужие, облеченные силой и властью. Эти сила и власть были им необходимы для того, чтобы менять и гнуть этот мир под себя, вознося до небес одни народы и вбивая в земной прах другие.
Но несмотря на эту чуждость, эти божества каким-то образом тоже были для нас родней и собирались протянуть руку помощи моему избиваемому и погибающему народу. То, какую цену придется заплатить за эту помощь, меня в тот момент не волновало. Главное – уничтожить обров, а там вернется украсно украшенная добрая жизнь с плясками и хороводами в честь Ярилы и Макоши… Пусть я даже этого и не увижу, потому что немедленно, сразу, как только смогу это сделать, кинусь головой в глубокий омут, чтобы смыть позор со своей поруганной чести…
– Выбрось из головы эти глупости, девочка, – услышала я внутри себя голос этой женщины, – тебе еще жить, любить, рожать детей и радоваться жизни, а ты собралась в омут головой.
– Да, это так, – подтвердил мужчина, – а если твой род уничтожен или откажется тебя принять, то мы готовы стать твоей семьей и твоим родом. Ведь не для того мы спасали твою жизнь, чтобы ты с такой легкостью кидала ее в омут.
Услышав эти голоса в своей голове, я вся сжалась в испуге, ведь не каждый день боги говорят со смертными, но женщина сказала мне: «Встань и иди» – и я не смогла не выполнить ее приказание, а вслед за мной с земли начали подниматься и остальные мои подруги по несчастью…

Тогда же и там же. Капитан Серегин и Анна Сергеевна, она же Птица.
– Вот, Птица, смотри, – на беззвучной мыслеречи сказал капитан Серегин, – тут лежит будущее того народа, который появится в этом мире вместо нас, русских, каким бы оно, это будущее, ни было.
Три десятка славянских девиц, на которых Серегин при этом указывал, спали сном младенцев и даже пока не ведали о тех переменах, которые произошли в их судьбе. Во-первых – сонное заклинание Анны Сергеевны действовало безотказно, а во-вторых – этим девочкам впервые за долгое время дали поспать ровно столько, сколько им хочется, не поднимая на заре ударом сапога по ребрам. Правда, большинство из этих девиц и так начали уже беспокойно ворочаться и открывать смеженные веки. Дело в том, что даже до нашествия обров позже первого луча солнца у славян вставали только самые отъявленные лентяйки. Славянские девицы и молодухи, помогая матери или свекрови, с утра должны были сделать множество дел – подоить корову, покормить кур и собрать из-под них яйца, затем растопить очаг и собрать обед уходящим в поле мужчинам. Поэтому, так или иначе, в ближайшее время девицы уже проснутся, после чего Анна Сергеевна при помощи Лилии займется их психологической и физической реабилитацией.
– Да, – так же беззвучно ответила Анна Сергеевна, загадочно улыбаясь, – это действительно будущее. Но только почему вы думаете, что тут не будет русского народа? Такой народ обязательно появится, и начало ему дадут в том числе и эти девочки.
– Ну как же сможет появиться русский народ, если у него не будет варяга-руса по имени Рюрик? – не издав ни звука вслух, вопросил Сергеевны Серегин. – С учетом того, что мы тут наворотили к девятому веку, история изрядно отклонится в сторону, и даже непонятно в какую.
– Не беда, Сергей Сергеевич, – таким же образом ответила Анна Сергеевна, – что тут не будет Рюрика и его присных. Ведь в этом мире вместо того залетного варяга к восточным славянам на триста лет раньше явились вы, Сергей Сергеевич, с дружиной и принесли те же самые, но только более зрелые идеи построения государства. А так как мы с вами русские, то государство это тоже будет называться русским, или что-то вроде того.
– А нужны ли мы будем этим людям после того, как разгромим и уничтожим обров? – снова спросил Серегин, мысленно пожав плечами.
– Разумеется, будем нужны, – подтвердила Анна Сергеевна, – Ольга Васильевна, например, считает, что по нашей славянской традиции всегда нужен кто-то со стороны, не погрязший в местных коммунальных склоках, к кому можно обратиться с просьбой рассудить спор и от кого будет не зазорно принять совет или даже прямой приказ. Она говорит, что главная политическая проблема славян заключается в том, что каждый род или племя считает себя не хуже других своих соседей и очень внимательно следит, чтобы с их стороны ему не было бы никакого унижения и поношения. В то же время пришелец со стороны вроде франкского торговца Само, болгарского хана Аспаруха или варяжского авантюриста Рюрика видится славянам идеальным вождем, равноудаленным от местных интриг. Мы с вами, Сергей Сергеевич, тоже подходим под эти условия, так что у нас есть все шансы добиться того, чего от нас хочет Отец Небесный – то есть основать государство и суметь укрепить его настолько, чтобы стряхнуть его с карты этого мира не смогли никакие Тэмучжины и Тамерланы.
– Все это хорошо, – мысленно кивнул Серегин, – но дело в том, что нам надо идти дальше, в верхние миры, и нам просто некогда будет возиться с этим миром несколько десятков лет… Тут можно жизнь положить, и то без всякой гарантии успеха. Мы уйдем и все рассыплется, как распалась держава Само после его смерти. Как видите, Птица, не только вы читали умные книжки и разговаривали с милейшей Ольгой Васильевной.
– А ведь придется повозиться, Сергей Сергеевич, – ответила Анна Сергеевна, – ведь мы ответственны за тех, кого мы приручили. Очевидно, придется назначать кого-то временно управляющим, и, пока не подрастут местные кадры, применять к этому миру удаленное управление, время от времени наезжая с инспекциями. Знаете, было у меня видение, что таким кадром, способным принять у вас управление этой версией Древней Руси, может быть юный табунщик Ув, которого мне недавно сплавили Артемида и ее нынешний бойфренд старший лейтенант Антонов. С чего бы это, когда с местными сиротами я стараюсь работать куда более опосредованно, чтобы не привязывать к себе их души и не причинять боль при расставании… А второй половиной Ува, его душой и возлюбленной королевой, должна быть наша Яна, которую вы упорно называете Зайчонком. Кстати, Лилия тоже подтвердила, что я не ошибаюсь и нахожусь на верном пути. Думаю, что вам стоит попробовать взять этого мальчика к себе в оруженосцы и посмотреть, насколько у вас получится воспитать из него свое продолжение, предназначенное для этого мира. Я, со своей стороны, берусь быть ему приемной матерью и старшей сестрой, а вы побудьте этому сироте приемным отцом. Думаю, он будет вами гордиться.
– Хорошо, – ответил Сереги с безмолвным вздохом, – если за этого мальчика поручились вы, Лилия и Артемида, то, наверное, в этом что-то есть. Я возьму этого мальчика на воспитание и сделаю из него настоящего русского воина, чего бы это ни стоило. А теперь, Птица, посмотрите – кажется, ваши временные подопечные уже просыпаются.
Разговор этих двоих, понимающих друг друга с полумысли, был быстр и безмолвен, а принятые решения точны и взвешены. Для этого мира наступала точка перелома, определяющая его политический ландшафт на тысячелетия вперед.
Примерно в это же время проходило и разбирательство с бывшими заложниками обров. К ним Серегин не был столь гуманен, как Анна Сергеевна к их бывшим постельным игрушкам. Выложили их после захвата совсем в другом месте, заранее отделив булгар от изменников-антов, и занималась их пробуждением сержант Кобра и целая кодла злобных амазонок, а у них, как известно, не забалуешь. А нечего было насиловать несчастных девочек, стараясь превзойти в этом гостеприимных хозяев.
Еще час назад бывшие заложники пережили магический аналог ведра холодной воды на голову, и теперь Кобра и ее команда занимались их низведением и курощением.
Молодых знатных булгар доводили до того состояния, когда они, трепеща от сознания собственной ничтожности, смогут выслушать то, что соберется сказать им великий и могущественный вождь, князь, хан (нужное подчеркнуть) Серегин, по совместительству бог оборонительной войны и священный мститель. Если не верите, можете спросить у аварского тудуна, коли сумеете отыскать его в загробном мире. Или у своего хана Забергана, который вчера тоже того – покинул эту юдоль скорби.
Сыновей и племянников антов-изменников готовили только к допросу третьей степени, для того чтобы выяснить, кто, когда и при каких обстоятельствах составил заговор против ныне покойного князя Идара, который, конечно, умер, но его дело по объединению всех антов и всех славян вообще живет живее всех живых. А те, кто против такого объединения, те враги народа, гады ползучие и чернобоговы сыны. Короче, колитесь бисовы дети: адреса, пароли, явки, кто где был, что пил и о чем при этом говорил.

13 августа 561 Р.Х. день десятый, 10:35. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, Походная Ставка Кагана Баяна.
Переполох, поднявшийся поутру в ставке кагана, впору было сравнить с суетой в муравейнике, в который заползла большая жирная зеленая гусеница. И поводы к тому были очень весомые. Во-первых – исчезли все находившиеся в шатрах, предназначенных для заложников, гарантирующих хорошее поведение булгарской знати и части старейшин антских родов, еще до гибели тудуна признавших над собой власть обров. Во-вторых – караул, выставленный у шатров с заложниками, оказался мертвым без всяких видимых причин, а тот обрин, который в момент их похищения стоял на часах, буквально окаменел вместе со своим копьем. Несмотря на то, что грудь его не двигалась, и сердце не билось, тело часового длительное время оставалось теплым и мягким, чего не бывает с трупами. Несомненно, это была какая-то могущественная магия, еще одно проявление ужасного злого мангуса, взявшегося преследовать несчастный народ обров.
Часового долго пытались разбудить, но только отбили о его бока кулаки и ноги, а также начисто изломали несколько палок. Последовавшие затем попытки воткнуть в окаменевшее тело кончик ножа приводили только к тому, что слабый металл или гнулся или ломался. В конце концов, югур, который взял следствие в свои руки, рассвирепел и приказал водрузить этот человекообразный статуй на большой жарко горящий костер, но он не горел и в огне. Несмотря на то, что югур почти порвал свой бубен и сломал колотушку, а дрова прогорели дотла, придурок с открытым ртом так и остался стоять величавым статуем посреди рдеющих углей, нигде даже не закоптившись.
Наблюдавший за этой картиной каган Баян хмурился все больше и больше. А когда каган хмурится, то положено прятаться – и чем дальше, тем быстрее, ибо если кто не спрятался, то каган не виноват. В принципе, кагану и так было понятно, что примененная в данном случае магия настолько же превосходит возможности деревенских заклинателей вроде того же югура, насколько огромный медведь превосходит маленького серого мышонка. В этом деле югур проявил такую преступно низкую компетентность и квалификацию, что его стоило бы тут же сжечь на таком же костре, на каком пытались сжечь заколдованного часового, и жив югур был только потому, что у кагана под рукой не было никого с более подходящей для этого дела квалификацией.
– Значит так, – сказал он запыхавшемуся югуру, – если ты сам ничего не можешь, то немедленно обратись за помощью к рогатому старику Эрлику. Если будут нужны жертвы, то возьми для этого всех имеющихся рабов и пленных, но добейся необходимого. Рогатый старик Эрлик должен прислать нам помощь, иначе я лично, своей рукой, вырву тебе глотку.
– Великий каган, – проблеял перепуганный югур, – а если рогатый старик Эрлик пришлет свою помощь, но она окажется бессильной против злого мангуса?
– Тогда, – ответил каган, – своей рукой горло тебе вырвет сам мангус, или ты думаешь, он собирается оставить в живых хотя бы одного обра? Полное и всеобщее уничтожение – вот его цель, и надеяться на иное просто глупо.
– Хорошо, великий каган, – склонился югур в поклоне, – я сделаю все возможное и невозможное для того, чтобы старик Эрлик прислал нам свою помощь.
– Тогда, – усмехнулся каган Баян, – не забудь сменить бубен и колотушку, потому что эти уже износились.

Где-то вне времени и пространства, Цитадель Тьмы, башня Ужаса.
Рогатый старик Эрлик, он же Чернобог, он же Ариман, он же Сатана, он же агент «666».
Нечистый дух, которого обры называли рогатым стариком Эрликом, разумеется, услышал призыв югура, а также хрипы и стоны погибающих под его ножом жертв, почувствовал на губах сладкий запах проливаемой крови, ощутил предсмертный ужас и муки жертв. Не так уж часто целые народы за какую-либо выгоду целиком предавали себя его власти, и не слишком долго после этого длилось их существование, ибо остальные людишки тут же ополчались против такого народа и любой ценой сживали его со свету.
Конечно, жертвы, принесенные обрами, были ему приятны, как и обещание бросить под жертвенный нож все побежденные народы, но выходить собственной персоной против тех, кто встал на пути у обров и грозил им уничтожением, рогатый старик не собирался. Слишком хорошо он понимал, с кем ему придется иметь дело. Один Адепт Небесного Отца чего стоит. И это ни какой-нибудь забытый и покинутый адепт, совсем нет. Небесный Отец посещает его сознание настолько часто, насколько это возможно для высшего божества, чтобы не повредить личность смертного существа. Да и этот адепт Силы Серегин с его воинским Единством и мечом Бога Войны тоже далеко не сахар.
А может, это вообще ловушка на него лично – мол, расслабится рогатый старичок, вылезет приструнить обнаглевших смертных, а его молнией с небес хлоп – и пепел в урну, дело в архив. Был тут один родственничек, тоже думал, что в своем собственном Храме, охраняемом гвардейцами, преданными ему как собаки, его филактерий окажется неуязвим. Но длинные руки Отца дотянулись и туда, в результате чего Храм рухнул, гвардейцы оказались перебиты, филактерий расплавлен в первозданном огне, а сам Малыш Тойфель выброшен во тьму внешнюю, откуда нет возврата. Нет уж, дураков нет, все кончились. Соваться туда самому нет никакого резона, и мало ли кто кому и чего обещал. Обещать – это еще не значит жениться, потому что свои рога Нечистому дороже чужих жизней.
Но послать кого-нибудь все одно надо. Потому что а вдруг поможет, и тогда обры дадут ему много-много вкусных жертв. Хорошо бы они весь тот мир до единого человечка принесли бы ему в жертву, а потом и сами издохли – но это желание лежит уже за гранью возможного…
Рогатый старик хмыкнул.
Послать лучше всего какое-нибудь порождение Великого Хаоса, которые в изобилии пасутся в окрестностях Цитадели Тьмы, например, одного из плюющихся огнем многоголовых Великих Драконов. И Адепт Отца тут побоку. Он с тварями хаоса не воюет, а только исключительно с Силами Зла. Придется Серегину самому разгребать это дерьмо своим мечом Бога Войны. К тому же эти твари вечно голодны и совсем не откажутся от нежного и мягкого человеческого мяса, обжаренного с кровью. А о том, что у этого мяса есть крутые защитники, дракону говорить совсем не обязательно. И кстати, будет необходимо наложить на этого дракона заклятье в первую очередь напасть именно на главного врага, а только потом разнообразить свой стол изысками других кухонь. А то тупое и жадное животное накинется в первую очередь на самих обров, обожрется ими и издохнет от переедания.
Выбрать какого-нибудь молодого и наивного, всего с тремя головами, которому не исполнилось еще и тысячи лет, и натравить его на этого Серегина, пообещав много-много вкусных невинных дев. Почему-то драконы особо обожают девственниц, как будто этот факт хоть как-то влияет на вкус жареного человеческого мяса. Пробовал он и такое, и не такое – никакой разницы. Вот жилистый и пропитанный потом рыцарь – это совсем иное дело, потому что воняет от него обычно как от старой сапожной подметки, и на вкус он тоже точно такой же…Ну просто цимус грандиозус.

13 августа 561 Р.Х. день десятый, 15:45. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, Походная Ставка Кагана Баяна.
Вакханалия убийств продолжалась уже третий час. Со всего обоза, со всех походных лагерей, от всех участвующих в походе родов были собраны все рабы, слуги, пленные, служанки, их дети и весь прочий народ, который нельзя было отнести к племени обров, а также больные, калеки и прочий человеческий шлак. Измазанный в человеческой крови югур бил в свой бубен, взывая к Эрлику, а его помощники, младшие шаманы, перерезали глотки, громоздя одно мертвое тело на другое, превращая живое и мыслящее в мертвое и инертное. Если для вызова Эрлика не хватит рабов и слуг, то югур начнет резать воинов, разумеется, начиная с так называемых союзников – угорских племен: зебендер, кочагир и тарниах.
Рабов хватило. Над пирамидой, складываемой из мертвых тел, вдруг заклубилось облако, из глубины которого пробивалось багровое сияние. Потом в сердцевине этого облака под приветственные крики аварского войска прорезалось что-то темное, массивное, хищное и смертоносно опасное. Еще несколько мгновений – и ужасное крылатое трехголовое создание – казалось, целиком состоящее из клыков, когтей, черного мрака и алого огня – полностью оказалось на свободе. Изрыгнув длиннейшую струю огня из средней головы, тварь тяжело замахала крыльями и направилась на юг. Будь ее воля, она бы с удовольствием пожрала бы и тех, кто ее вызвал. Но приказ Нечистого был прям и не допускал двойного толкования. Требовалось атаковать и уничтожить врагов этих людей, и только потом переходить на вольные хлеба.
Проводив удаляющегося дракона взглядом, югур выдохнул и выпрямился. Воинов союзных племен теперь можно было и не трогать. Оставалось дорезать совсем немного рабов – и все. К тому же теперь ему не грозил ни гнев великого кагана, ни месть ужасного мангуса, ведь не может же потерпеть поражение эта огромная и могучая тварь, от трех своих носов до кончика хвоста покрытая прочнейшими панцирными пластинами и дышащая на врага огнем. Каган тоже был доволен. Теперь лишь оставалось убедиться в смерти врага – вот и все. А до ставки Серегина у острова Хортица дракону было лететь часа три, не больше. Время пошло.

13 августа 561 Р.Х. день десятый, 18:35. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,
Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Приближающегося к ставке трехголового Змея Горыныча примерно за полтора часа до прибытия первыми заметили бойцыцы и командиры рассыпанных по степи эскадронов. Если для лилиток, волчиц и амазонок медленно проплывающее в высоте на широко раскинутых крыльях черно-красное чудовище не говорило ни о чем особенном, то их командиры, воспитанные на такой же, как у нас, русской народной, блатной хороводной культуре, тут же просекли фишку и начали слать мне сообщения о приближающемся воздушном противнике типа «Змей Горыныч Трехголовый, огнедышащий».
Поскольку мои лейтенанты люди серьезные и к шутками в боевой обстановке совсем не склонные, я сразу понял, что все всерьез. Что бы ни летело к нам в гости, встречать его требовалось «по-взрослому» – с цветами и оркестром, то есть с выведенным на позиции зенитным дивизионом и приведенной в полную боеготовность магической пятеркой и Артемидой. У которой по драконам есть какой-никакой боевой опыт. Как говорится: «к нам едет ревизор, хе-хе, на свою голову».
Огнедышащим это Змей Горыныч был назван потому, что змеюка попробовала атаковать один из моих уланских эскадронов, но тот грамотно рассыпался на местности и, не представляя единой цели, начал пулять в снизившуюся тварь арбалетными болтами с наложенными за них заклинаниями самонаведения, бронебойности и огненного лезвия. Малоприятный, надо сказать, для врага комплект. Даже тяжеловооруженная латная конница чувствует себя под дождем таких болтов как голый на морозе. И хоть по-настоящему Змею Горынычу эти болты повредить не могли – слишком уж это здоровая скотина – но такой обстрел понравился ему мало. Во-первых – если вас колют иголкой, это все же больно, а во-вторых – если такой болт попадет в глаз, то огненное лезвие обязательно выжжет глазное яблоко, а это как минимум два месяца регенерации даже при драконьих возможностях.
А целили мои снайперши дракону как раз в глаза, и именно туда вело болты заклинание самонаведения. Короче, Горынычу это не понравилось, особенно после того, как окривела на правый глаз средняя голова, и он махнул на моих уланш перепончатым крылом, а в дальнейшем даже не пытался связываться с суровыми тетками в форме и доспехах. Результат боя – у дракона минус один глаз из шести, а у меня четверо лилиток-уланш с ожогами средней тяжести у Лилии на реабилитации. Вполне приемлемо для начала, по-моему.
Кстати, именно после этого боя уланш против Змея Горыныча я попросил Колдуна исследовать вопрос с возможностью создания заклинания полета для кавалерийских соединений, в смысле, чтобы мои воительницы смогли скакать прямо по воздуху, игнорируя леса, моря и горы, и атакуя подобных тварей прямо в родной воздушной стихии. Колдун сказал, что такое заклинание, накладываемое на коня, в принципе, возможно, а вот над его практическим воплощением надо будет еще подумать.
Сказать честно, если бы нападение дракона было внезапным, то у него был бы шанс уйти хотя бы на второй раунд, но при Кобре и Артемиде, уже разозленных и готовых к бою, шансов у ящера не было никаких – неважно, сколько у него там голов, три или двенадцать. Плазменное заклинание Кобры, на лету прицепленное к стреле Артемиды, можно было счесть аналогом зенитной управляемой ракеты с ядерной боеголовкой. Помните, как Кобра Посейдония приложила? Бумс – и нет старичка! Так там был бог, и не из самых слабых; а тут какой-то дракон, пусть даже трехголовый и огнедышащий.
Едва только Артемида, прищурившись, спустила тетиву своего лука, одновременно Кобра махнула рукой, и вместо стрелы к дракону навстречу помчалось нечто вроде огненной кометы, оставляющей за собой медленно тающий хвост белого дыма. Ну точно также, как стартует с направляющих пусковой зенитная ракета Бук-М3. Змей Горыныч начал маневр уклонения, но дымный хвост упорно изогнулся дугой, не выпуская зверюгу из створа системы самонаведения.
По-моему, от такого афронта Горыныч даже не успел испугаться всеми тремя своими головами. Сперва полыхнула ярчайшая слепящая вспышка, отбросившая от предметов и людей чернильно-темные тени. При этом все присутствующие, чье зрение не было защищено специальными очками или защитными заклинаниями, словили зайчиков и на некоторое время ослепли. Зато остальные, и я в том числе, прекрасно видели, как из того места, где только что было трехголовое чудо-юдо, вспухла неровная дымная клякса, а из нее во все стороны полетели какие-то пылающие лохмотья, оставляющие за собой тающие в воздухе серые дымные полосы. Потом, секунд через пятнадцать, бумкнуло так, что у меня заложило уши. И все. Никто никуда не идет, в смысле не летит.
А зачем мы сюда, спрашивается, тащили «Тунгуски» и «Стрелы», если у нас тут пара Кобра с Артемидой заменяет ЗРК С-300 в ядерном исполнении. Хотя страховка еще никому не вредила, потому что этих гадов могло быть и двое, и трое; а значит, огневая мощь лишней быть не может, ибо кашу маслом не испортишь.
Зато спектакль для собравшихся в лагере местных получился просто замечательный. Все все видели, впечатлились и прониклись. Змея Горыныча трехголового разнести в клочья с первого выстрела – такого местный фольклор еще, кажется, не знал. Самые невероятные слухи и достоверная информация вперемешку разлетелись во все концы великой славянской земли. В результате те, которые уже сделали свой выбор в мою пользу, окончательно укрепились в своем решении; те, что колебались – решили, что делали это напрасно, а те, которые были против меня – поняли, что и с ними будет то же самое, если в кратчайшие сроки не придут ко мне с повинной головой и веревкой на шее.
Но все это будет позже, а пока требовалось съездить в эпицентр взрыва, чтобы глянуть и оценить все своими глазами, а также нанести обрам ответный визит, если не Змеем Горынычем, так штурмоносцем. Но этот визит будет уже завтра, с утра пораньше, а пока съездим посмотрим, что это там такое дымится. Так и до степного пожара, сейчас нам совсем ненужного, недалеко. Пришлось просить Анастасию немного включить такой редкий тут в августе дождик. И это событие тоже нашло своих благодарных зрителей, ибо управление погодой – это вещь практическая, понятная и нужная в хозяйстве.

Где-то вне времени и пространства, Цитадель Тьмы, башня Ужаса.
Рогатый старик Эрлик, он же Чернобог, он же Ариман, он же Сатана, он же агент «666».
Вот и все. Чуял же, что дело там нечисто. Рвануло так, что от бедного дракоши, хехе, не осталось ни ножек, ни рожек. Ни хрена собачьего, надо сказать, не осталось, а у него, между прочим, кожа как из кевларовой ткани, а чешуя крепче титана. Разлетелось все в мелкие дребезги, остались только искры и вонючий дым. А ведь на его месте мог бы быть и я, если бы не послушался голоса разума и полез бы сам разбираться с этими наглыми смертными. Наглые-то они наглые, но вот смертные ли, вот в чем вопрос? Это какую же энергию надо было концентрировать в одной точке и не дать ей преждевременно разрядиться, чтобы вот так, в клочья, разнести трехголового Великого Дракона? Впрочем, с двенадцатиголовым было бы то же самое, быть может, только хоть какие-то горящие куски долетели бы до земли. Нет уж, нафиг-нафиг.
В таких делах лучше тихо постоять в сторонке, наблюдая со стороны, как лупят других, и перенимая опыт. Опыт – он всегда опыт, его не пропьешь. А адепты зла пусть идут лесом. Если перебьют этих, то не беда – наберем новых, благо дураков во всех мирах навалом и любителей бежать за подвешенной морковкой тоже. Отец лжи я или нет? Кстати, этим смертным удалось не только в легкую прибить дракона, но еще и справиться с разными побочными последствиями вроде степного пожара. А для этого тоже нужен талант. Нет, за этими смертными действительно лучше наблюдать издалека и мотать при этом на ус, пусть даже они мне и враги. А вдруг что пригодится…

13 августа 561 Р.Х. день десятый, 23:55. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, Походная Ставка Кагана Баяна.
Ночь у обров началась весело. Едва только серпик месяца вслед за солнцем зашел за горизонт, как на, так не сдвинувшуюся в этот день с места, ставку кагана, в которую тот в течение дня стянул все свои силы, создав единый укрепленный лагерь, из темноты десятками полетели чуть светящиеся огоньками арбалетные болты. С одной стороны, это был не более чем беспокоящий огонь, а с другой стороны, сочетание заклинаний Истинного Взгляда на арбалетчицах и Самонаведения на арбалетных болтах приводило к тому, что как минимум каждый четвертый болт втыкается в живое тело, а то и каждый третий. А это немало.
В ночных условиях, при обстреле по площадям, никого успеха, кроме беспокойства противника, в принципе быть не должно, как у обров, которые попробовали ответить на обстрел из своих луков, но только вызвали взрыв презрительного смеха из темноты. Выезжать же из лагеря, чтобы найти стрелков и отомстить за обстрел каган строго запретил. И дураку было понятно, что злобный мангус, приславший своих шулмусок пострелять по лагерю обров, того только и добивался. Обращаться к высшим силам смысла тоже не было, тем более что одной из самых первых жертв этого обстрела пал сам югур, пораженный арбалетным болтом прямо в горло и умерший от этой раны почти мгновенно. Его помощники-шаманы тут же разбежались и попрятались, и в противостоянии враждебной магии обры оказались предоставлены самим себе.
Каган Баян при этом обстреле не просто уцелел, но даже и не был ранен, но страшнее любой раны для него было осознание своего бессилия. Возникло ощущение, что эта огороженная телегами ставка – его последнее земное пристанище, откуда он вместе со своим народом шагнет прямиком в загробный мир, и этот методичный ночной обстрел как раз является преддверием такого конца. Рогатый старик Эрлик и его чудовище оказались бессильными против злобного мангуса и теперь он решил напомнить о себе градом ночных стрел. Все оказалось напрасно: и мужество воинов, и гекатомбы жертв, и мудрость кагана. Сила сломала силу, и дух свирепых насильников и убийц упал в прах в страхе перед ужасным и сверхъестественным. Они были готовы биться против людей, но не против загадочных существ, в один миг преодолевающих огромные расстояния, видящих в темноте как днем, и против которых оказалось бессильно главное оружие обров – их луки и стрелы.
Кстати, вчерашний заколдованный часовой, теперь поставленный как украшение возле шатра кагана, оттаял тогда, когда прошли ровно сутки с того момента, когда на него было наложено заклинание. Но его допрос ничуть не приблизил кагана к истине, хотя при нем употреблялись самые изощренные пытки. Растяпа просто ничего не мог сообщить, потому что ничего не знал. В конце концов, его изуродованный труп был выброшен из шатра кагана, после чего повелитель обров принялся готовиться к следующему дню.
Надеяться было не на кого, оставалось только героически умереть, постаравшись забрать с собой как можно больше врагов. Хотя и в этом у кагана были сильные сомнения. До сих пор злобный мангус не изъявлял большого желания сходиться с врагом грудь в грудь, предпочитая наносить жалящие удары и тут же отскакивать, выбирая следующее место, где врагу может быть нанесен максимальный ущерб при своих минимальных потерях. Так что, скорее всего, обрам придется умереть неотомщенными, в гнусном бессилии и невозможности нанести ответный удар.
При этом каган совершенно не помнил о тех бесчисленных антах – женщинах, детях, стариках, убитых обрами по его приказу и без. Но зато об этом помнил тот, кого он называл злобным мангусом, готовя ужасную кровавую тризну по невинным жертвам, в которой будут уничтожены все убийцы до единого.

14 августа 561 Р.Х. день одиннадцатый, 3:05. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,
Сержант СПН ГРУ Кобра, в миру Ника Зайко, Темная Звезда, маг огня высшей категории.
Ночь, звезды, тишина, стрекочут цикады, и хочется верить, что нет никакой войны, я на Украине у бабушки, в селе Петрополь, и там тоже нет никакой революции гидности, никаких правосеков, Гройсманов и Порошенок с Турчиновыми, никаких Ахметовых, Коломойских и прочих Фирташей. Хочется верить, что на Украине царит мирное время какого-нибудь Кучмы, как в моем детстве, все тихо и благостно, все соседи улыбаются друг другу, жизнь тиха и обильна. Кстати, бабушкин Петрополь должен располагаться примерно километрах в тридцати отсюда, на берегу тихой речки, которая и ныне течет в тех местах.
Я узнавала, местные славяне и сейчас там живут. Их поселения стоят почти на тех же местах, на которых располагались села моего времени, на берегах мелких речек или ручьев, только народу в местных полуземлянках под соломенной кровлей проживает раз в десять меньше, чем в крытых шифером и железом хатах нашего мира. А так все то же самое; закроешь глаза, расслабишься и как будто нет полутора тысяч лет… Псы брешут, девчата поют – благодать. Только вот народ все больше не чернобровый с волосами цвета воронова крыла, а пепельно-русый или даже соломенно-блондинистый. Мне тут сказали, что это из-за того, что среди местных большая примесь балтского и германского населения. И только там, где к местным примешались осевшие на землю тюрки-булгары, можно встретить жгучих брюнетов и девчат со смоляными косами.
Хорошо тут у местных, тихо. Если придешь в селение, встречают уважительно, но без подобострастия. Не умеют тут еще льстить и пресмыкаться. Я для них поляница, защитница от злого ворога, а стало быть, любимая дочь для стариков и сестра для тех, что помоложе. На большее никто и не замахивается. Для местных парней я существо недосягаемое и неприкосновенное, и у них и в мыслях нет посмотреть на меня как на красивую женщину – как говорил Зул, возможную партнершу по горизонтальным танцам. Возможно, их отпугивает мой суровый вид и короткая стрижка под мальчика, а возможно горящая на моих руках яростная магия Хаоса. Не каждой женщине дано прибить трехголового Горыныча. И только мальчишки – те, которые еще совсем дети – смотрят на меня радостно и мечтательно, еще не понимая, что смотреть на поляницу со стороны и жить с ней в одном доме – это совершенно разные вещи.
Но все равно при одной мысли, что этих добрых, милых людей, мою дальнюю родню, может хоть кто-нибудь обидеть, в моем горле тут же рождается звериное рычание и шерсть на загривке поднимается дыбом. Не забуду, не прощу. Разорву на части и испепелю в прах, как сделала это с драконом. Пусть любой, кто задумает причинить им зло, пеняет потом только на себя – остаток жизни у него будет очень коротким и очень бурным.
Размечталась я что-то, размякла. Так у меня обычно бывает после крупных выбросов энергии, когда ее расход на полном серьезе можно измерять килотоннами. Сначала жгучая вспышка с импульсом бесконечного наслаждения в конце; а потом наступает нега, благодать и благорастворение. Хочется нежиться хоть на золотом песочке пляжа, хоть на пуховой перине брачного ложа, хоть на постели из шкур диких барсов, и размышлять о чем-то возвышенном и прекрасном. Примерно то же, только значительно слабее, я испытывала после удачного снайперского выстрела, когда видела, как, роняя оружие, падает убитый враг, и как страх и смятение охватывает его приятелей, понявших, что рядом я – их внезапная смерть.
И это чувство захватывало меня целиком, оно было настолько острым, что было способно заменить все человеческие радости, вытеснить их из сознания, особенно если женщина вроде меня только читала в книгах о том наслаждении, которое она должна чувствовать во время соития с мужчиной, и никогда не испытывала его в жизни… А ведь я тоже красивая молодая женщина, я тоже хочу мужской любви, нежности и ласки, хочу чувствовать тот миг наивысшего наслаждения, когда сливаются тела и сердца, любить мужчину и быть им любимой…
Но, к сожалению, это невозможно. Единственный мужчина, который запал в мое сердце, постоянно находится рядом, и в то же время недоступен мне так же, как если бы он был на Марсе, а я на Венере. И это отнюдь не капитан Серегин, как могли подумать некоторые. Батя для меня он и есть Батя. И хоть разница в возрасте между нами не столь велика, но все равно он для всех нас нечто монументальное, величественное и непогрешимое. Я и помыслить не могу, чтобы лечь с ним в постель, ибо такой шаг был бы дня меня чем-то вроде настоящего инцеста. Остальные ребята нашей группы для меня как братья, кто старше, кто младше, а предков из восемьдесят девятого года я вообще не воспринимаю как возможных половых партнеров. Какие-то они для меня дремучие и замшелые.
Пытался за мной ухлестывать и один офицер из параллельной России, капитан Воронков, но из этого ничего не вышло. Уж слишком из разного теста мы сделаны, и капитан переключился на более доступные женские экземпляры, которые вскорости замелькали поблизости. Теперь у него две молоденьких бывших мясных сразу, очень довольные таким фактом, и спят они сразу втроем под одним одеялом. Но это уже их личное дело, поскольку я не имею привычки совать свой нос в чужую постель.
А мне о таком, в смысле о собственном мужчине, остается только мечтать, так как тот, кому отдано мое сердце и душа, никогда не ответит мне взаимностью… Это наш священник-инквизитор отец Александр, Адепт и Голос Небесного Отца, ведущий нас по запутанным закоулкам Мироздания. Он запал мне в сердце еще тогда, когда на базе спецназа мы только готовились к нашему заданию, которое в итоге вылилось в поход через миры. Умный, обаятельный, красивый особенной зрелой мужской красотой, он был настолько непохож на других знакомых мне мужчин, что сразу привлек мое внимание. Но я знала, что сержант-контрактник и православный священник, маг хаоса и адепт порядка друг другу не пара, и потому держала свои чувства в тайне. Чем дольше продолжался наш поход, тем сильнее становилось мое тайное чувство к отцу Александру. В тот момент, когда мы вдвоем с ним уничтожали филактерий херра Тойфеля, сжигая злобную тварь в Первозданном Огне – таком же, в каком рождался мир в первые мгновенья Большого Взрыва – я чувствовала его сильные теплые руки, лежащие рядом с моими, ощущала протекающие через них потоки энергии, и от этого мне было так хорошо, что об этом сложно даже сказать словами.
Теперь каждый раз, когда мы случайно встречаемся в штабе у Серегина или просто вечером у фонтана, у меня начинают гореть щеки, а сердце проваливается куда-то в живот. Я люблю этого человека, но не только не знаю, как ему об этом сказать, но даже не уверена в том, что это вообще нужно делать. Кто я такая и кто он – тем более, что наши энергии прямо противоположны, и если мы отдадимся этому делу без остатка, то результат будет непредсказуем вплоть до того, что весь это мир может быть аннигилирован вместе с нами. По крайней мере, мне так кажется, а более авторитетных специалистов в вопросе взаимодействия пары энергий «хаос-порядок» я пока не знаю. И все, что мне остается – это лежать на медвежьей шкуре, брошенной поверх копны соломы, смотреть на большие звезды в кристально чистом небе, не знающем ни кислотных дождей, ни прочих химических выбросов, и мечтать о том, как было бы хорошо, если бы мы с отцом Александром были обычными людьми, которые могли бы позволить себе любовь, семью, дом, детей и внуков…
Вот немного помечтаю, потом засну, а утром проснусь как ни в чем не бывало, готовая сублимировать свою несчастную любовь в огненные выбросы гнева, поражающие врагов России, в каком бы мире она ни располагалась. Я чувствую, что уже в течение нескольких ближайших дней народ обров полностью прекратит свое существование, и случится это отнюдь не без моего участия.

14 августа 561 Р.Х. день одиннадцатый, 8:05. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,
Княжна Елизавета Волконская, штурм-капитан ВКС Российской Империи.
Вот уже несколько дней как моего мужа провозгласили Великим князем Артании и теперь, собственно, я не княжна, а самая настоящая княгиня. Серегин не придает особого значения всем этим титулам, тем не менее вполне серьезно воспринимает свою ответственность перед этими людьми, которые в какой-то мере являются нашими прямыми предками, а в какой-то мере – их двоюродными братьями, не оставившими потомства. Те десять дней, что продолжается операция по спасению народа антов от порабощения аварами, виделись мы с Серегиным только урывками, а последние дни он даже ночевал в 561-м году.
Правда, взамен себя он оставил довольно интересных гостей, самым важным из которых, несомненно, был состарившийся византийский полководец Велизарий, а самым любопытным – его секретарь Прокопий Кесарийский. Седенький такой старикашка, и непонятно только, как в нем жизнь держится. Было забавно наблюдать, как он в перерывах между омолаживающими ваннами и медицинскими процедурами живчиком мечется по заброшенному городу, суя свой нос везде где можно, и даже там, где нельзя. Пока у Димы Колдуна не доходили руки до того, чтобы вложить в Прокопия русский язык, провожатыми и переводчицами ему служили свободные от службы девочки-амазонки, которых очень забавлял буквально вездесущий седой старичок. Прокопия поразили совсем не мой штурмоносец и не танки и бронетранспортеры мира предтечи основного потока. Больше всего его поразило количество книг в полковой библиотеке, а также то, что большую часть ее читателей составляли даже не офицеры, а рядовые солдаты и унтер-офицеры, то есть сержанты. В нашей армии государь-император тоже поощряет, когда в свободное от службы время служивые много читают, повышают свой образовательный и культурный уровень, а потом, по выходе в отставку, поступают для обучения в государственные университеты или служат в местном самоуправлении и полиции. Но об этом позже, потому что после того как Дима Колдун наконец-то вложил в Прокопия русский язык, его вниманием целиком овладела любезная библиотекарь Ольга Васильевна, после чего все вздохнули с облегчением.
Что касается Антонины, супруги Велизария, то она была так, серединка на половинку. Если встать на точку зрения аристократки, то это простолюдинка самого низкого пошиба, вырвавшаяся на самый верх социальной лестницы Империи. Короче – выскочка или, по-французски – парвеню. Если посмотреть на Антонину с точки зрения какого-нибудь демократа, то она яркий пример человека, который сделал себя сам. Правда. сделал не упорным трудом и не успехом в искусствах и точных науках, а личными связями, правильным замужеством и неустанными интригами. Лучше положить с собой в постель живую гадюку, чем иметь такую подругу, как Антонина. Впрочем, Серегин так и собирался использовать эту Антонину – как эксперта в области ядовитых и запутанных византийских интриг.
Сам же Велизарий, которому инъекцию русского языка сделали сразу и в обязательном порядке, по большей части общался с майором Половцевым, подполковником Седовым и прочими товарищами офицерами, и лишь изредка с самим Серегиным. Судя по всему, с аварами Серегин справлялся и без помощи своего главного военного консультанта, который пока еще не пришел в надлежащую физическую форму.
Я тоже уже думала, что в этом мире обойдутся без моей помощи, за исключением редких вылетов на разведку, но случившееся вчера происшествие с трехглавым драконом поставило всех на уши, и Серегин наконец соизволил выдать своей жене настоящий боевой приказ. Сегодня, с утра пораньше, я должна была совершить на штурмоносце вылет к Ставке кагана и учинить ему такой же погром, какой дракон должен был совершить с нашим лагерем. Прикинув остаток боекомплекта, я решила, что вполне могу сделать по два десятка выстрелов дуплетом из главного калибра и по две сотни из каждого ствола оборонительных турелей. Этого будет вполне достаточно для того, чтобы учинить во вражеском лагере великий переполох, окончательно деморализовав и демобилизовав противника.
Итак, ровно в восемь утра, имея на борту прапорщика Пихоцкого, моего мужа, Диму, Анну Сергеевну, Колдуна, Анастасию, Нику-Кобру, Велизария, а также десантно-штурмовую роту амазонок при полном вооружении и экипировке, я оторвала штурмоносец от земли и направила его в сторону ставки кагана обров. Операция «Ответный удар» началась.

14 августа 561 Р.Х. день одиннадцатый, 8:25. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, Походная Ставка Кагана Баяна.
Методичный навесной обстрел из арбалетов длился всю ночь, то стихая, то учащаясь. В результате этого воинство кагана медленно, но неумолимо сокращалось, при этом число раненых в разы превышало количество убитых, и стоны этих раненых и умирающих вместе с плачем и криками рвущих на себе волосы женщин вносили свою долю во все увеличивающуюся сумятицу. Кроме всего прочего, обры провели бессонную ночь и были деморализованы необъяснимой меткостью вражеских стрелков, которые попадали в цель, даже не видя того, в кого стреляют, а также мощью болтов, с легкостью пробивающих любые доспехи и кольчуги.
Когда встало солнце, то и кагану, и самому последнему воину стало понятно, что для обров настал последний час, потому что на холмах, окружающих их объединенный лагерь, маячило никак не менее десяти тысяч прекрасно вооруженных всадниц-шулмусок, над ставкой которых реяло алое как кровь знамя мести. После потерь обров от ночного обстрела силы сторон были на глаз уже почти равными. К тому же полки шулмусок были свежи, полностью осознавали свою силу и правоту, а также горели жаждой мести за всех убитых и замученных обрами антов.
Попытка отогнать их подальше не привела ни к чему, кроме дополнительных потерь. Кони у шулмусок оказались намного выносливее и быстрее аварских, поэтому те просто отпрянули от удара, продолжая осыпать обров арбалетными болтами. При этом ответный обстрел из аварских луков не причинил шулмускам никакого ущерба. Каган просто не верил своим глазам – все стрелы его воинов летели мимо врагов, в то время как атакующая аварская лава постоянно несла потери. То один, то другой обрин или вылетал из седла, или рушился наземь прямо вместе с конем. Попытка схлестнуться в ближнем бою на копьях и палашах тоже не удавалась, пока навстречу дальше всех вырвавшимся вперед двух тысячам удальцов из племени тарниах не выплеснулись примерно вдвое превосходящие их лихие шулмуски в тяжелом панцирном вооружении.
Приложив руку к глазам козырьком, каган с болью наблюдал, как его воинов жестоко рубят на глазах всего войска. Рейтарская лавина на своих тяжелых дестрие прокатилась там, где только что были удальцы племени тарниах, как через пустое место, и уже через минуту, по сигналу трубы развернув коней, снова скрылась за холмами, оставив за собой ужасающее поле, покрытое мертвыми телами. Эта битва могла поглотить все, что было у кагана и еще потребовать добавки, ибо враг превосходил обров во всем – и это позволяло ему самому выбирать место и момент решающей схватки.
Вернувшимся в лагерь совершенно упавшим духом аварам осталось только умертвить своих женщин и детей, чтобы не отдать их злобному мангусу на поругание и рабство, а затем самим постараться как можно достойней закончить свою жизнь. Но запоздало и это решение. В воздухе над Ставкой кагана появился штурмоносец.
– П-и-и-и-у, – басовито сказали электромагнитные пушки главного калибра, и два белых пушистых каната инверсионных следов соединили их и шатры в центре лагеря, в которых квартировал каган и его родня и близкие.
– Кхр-р-р-бах, – вертикально вверх поднялись в воздух на месте попадания кусты из вздыбленной ударом земли, лохмотьев шатров и фрагментов человеческих тел.
– Дух, шлеп, дух, дух, шлеп, шлеп, дух, – заколотили по земле комья падающего грунта и лохмотьев чего-то кровавого, что только что было каганом Баяном и его близкими.
– П-и-и-и-у, – басовито повторил свой номер главный калибр штурмоносца, снова поразив центр лагеря, вбивая в землю все невбитое и разрывая все неразорванное.
Третий, четвертый, пятый и шестой удары с воздуха были направлены не на возможное командование и так уже дезорганизованной аварской орды, а на телеги кочевников, в два ряда опоясывающие холм, на котором был устроен лагерь. Эти четыре залпа разметали телеги обров, открыв путь для того, чтобы ворваться в лагерь, деморализовав противника до крайности, и к тому же так перекопали землю, что атаковать через это сплошное нагромождение воронок в конном строю было бы полным безумием. Вот когда Серегин пожалел о том, что еще не готово конно-летательное заклинание. Но воительницы уланских эскадронов и их командиры не растерялись. Недаром же их тренировали для боя одинаково и в конном, и в пешем строю. Подскакав к пролому, бойцовые лилитки спешивались и, обнажив палаши, шли на штурм в пешем порядке, как и предусматривало их обучение в мире Содома, а «волчицы» и дикие лилитки продолжали маневрировать на своих конях, забрасывая арбалетными болтами тех обров, которые еще пытались помешать вторжению в свой лагерь. И вот сперва отчаянное, а потом и беспорядочное сопротивление перешло в резню, когда разъяренные победители перестают смотреть, кого рубят, а побежденные кидаются под их мечи, лишь бы избежать позора и рабства, что для них страшнее смерти. И наконец на поле боя опускается тяжелая тишина, прерывающаяся лишь хриплым дыханием победителей, смотрящих на страшное дело рук своих.

14 августа 561 Р.Х. день одиннадцатый, 9:10. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, бывшая походная Ставка Кагана Баяна.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Когда стало ясно, что битва за Ставку кагана переходит в ужасающую рукопашную битву, которой я всегда старался избегать, то наша пятерка, именно ради этого и взятая мной на штурмоносец, наложила на наших воительниц такое же поддерживающее заклинание, какое мы уже употребили в битве у дороги. Правда, наши бойцовые лилитки на этот раз оказались хорошо тренированы, прекрасно защищены и вооружены, кормлены мясом и, кроме того, прекрасно представляли, за что сражались; и поэтому относительный процент потерь был гораздо меньше, чем в тот раз. Но все равно, если бы не это заклинание, мы потеряли бы многих и многих, а также утратили бы и значительную часть боевого духа наших бойцыц. Но все было сделано правильно, и все частички нашего боевого Единства еще раз убедились, что мы своих не бросаем.
Но в любом случае, количество тяжело и смертельно раненых по любым меркам зашкаливало. Открыв прямой портал из разгромленной ставки кагана, мы начали переправлять своих раненых в заброшенный город, прямо в руки нашей Лилии, а также Галины Петровны и ее подчиненных-медиков. И только тут товарищи предки из двадцатого века поняли, что такое настоящая полномасштабная война, пусть даже и холодным оружием. Они увидели раненых, которых не могла бы спасти никакая современная медицина, людей у которых ударом меча или копья был вспорот живот, отрублена, или тяжело повреждена рука или нога, получивших колющий удар в грудь (очень редко, потому что броня тевтонского производства в основном справлялась с защитой) или удар палашом в лицо.
В это же время раненые и искалеченные обры-мужчины получали самую простую и надежную медицинскую помощь, которая только была возможна в этил условиях – удар мизерикордией* в сонную артерию, при том, что к раненым женщинам и детям относились гораздо гуманней, если они не оказывали сопротивления. Их просто перевязывали и оставляли ждать, пока медицинский конвейер не переварит наших собственных раненых. Но таких было очень немного, большинство женщин обров во время схватки сами кидались под палаши лилиток и гибли с полным осознанием своей правоты. Поэтому можно было сказать, что народ обров, а также те, кто имели несчастье быть их союзниками, уничтожен целиком и полностью, и не восстанет больше из праха для того чтобы пугать своим страшным именем потомков. Как я и обещал, пришедшие с мечом от него же и погибли, око было взято за око, зуб за зуб, а те, что пошли на поводу у Нечистого, немедленно очутились в аду в его же власти. Теперь можно разворачиваться лицом к дезорганизованным булгарам и задавать им вопрос, что они предпочтут – подчиниться или умереть.

Примечание авторов: * мизерикордия (меч милосердия) трехгранный или ромбовидный кинжал с узким клинком предназначенный для добивания поверженного противника через сочления доспехов.



Часть 19

15 августа 561 Р.Х. день двенадцатый, Вечер. Правый берег Днепра, примерно в окрестностях современного Кременчуга, бывшая походная Ставка Кагана Баяна.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Победа в битве это – не только триумф, вызывающий замирание духа у потомков, и несметная добыча в почти полмиллиона римских солидов, но еще и скорбная обязанность похоронить павших – и своих, и чужих. Если оставить все как есть, то на августовской жаре тела начнут разлагаться, и вскоре мы тут можем иметь источник полномасштабной эпидемии. Всех погибших нужно было хоронить, и немедленно. Обров и убитых членов их семей – путем закапывания экскаватором в землю, а тех рабов и слуг, которых они приносили в жертву для вызывания рогатого старика Эрлика – путем кремации на открытом огне, как это положено по славянским обычаям.
Дело в том, что не имелось никакой возможности отличить славян от всех прочих в этой массе изуродованных и обнаженных тел, к тому же уже начавших пованивать, поэтому я решил, что всех их мы погребем как это положено у этого народа очистив души от тел жарким пламенем большого костра. Причем костром абсолютно добровольно вызвалась поработать сержант Кобра. В противном случае количество древесных стволов, необходимых для кремации тридцати тысяч тел, зашкаливало бы за все разумные рамки.
Поисковые похоронные команды вместе с дружинниками и сбегавшимися в наш лагерь разного рода уцелевшими поехали по тем селениям, в которых уже успели порезвиться обры. Их задачей было привезти сюда же для огненного погребения всех безвинно замученных и геройски павших при обороне своих домов. Сколько при этом выйдет дополнительных тел, требующих кремации, сказать трудно – может, пять тысяч, а может, и все двадцать, потому что обры были жестоки и безжалостны, а переписей населения никто в этих краях никто не проводил. Пока же тела свозились в бывшую каганскую ставку и с утра их начали складывать на эпическую поленницу из цельных древесных стволов, которые всю ночь таскали из мира Содома наши саперы-строители, укладывая один ствол на другой при помощи автокранов.
А совсем недалеко, в низине под холмом, экскаваторы и военные бульдозеры раскапывали огромную безымянную могилу для сгинувших таки бесследно обров, расширяя и утрамбовывая дно уже существовавшей на том месте сухой балки. В будущем, скорее всего, это место будет названо Баяновой могилой, Мертвой Балкой, или как-нибудь еще, отмечая народную память о тех, которые пошли за шерстью, да так и остались навсегда в этой земле. Кстати, самого Баяна, как мы ни искали, обнаружить не удалось. Или его разорвало на куски залпом главного калибра со штурмоносца, или этот мерзавец воспользовался обстоятельствами и утек с глаз долой, из сердца вон. Кстати, нам снова понадобилась магия, ибо при совершении массовых захоронений во избежание негативных последствий тела положено пересыпать хлорной или негашеной известью, которой у нас ни в коем случае не было. А делать это было надо. Из этого положения нас вывел Колдун, при помощи особого заклинания и Кобры превративший в негашеную известь груду обычного мелкодробленого известняка.
Все же я воспринимал уже эту землю как свою, а ее жителей как часть своего Единства. С точностью плюс-минус пять процентов можно было ожидать, что до восьмидесяти процентов антов добровольно и без всякого давления с моей стороны присоединятся к Единству. Анты, как и все славяне с готами и прочими германцами – один из тех народов, которые в данный момент находятся на пике своей пассионарности. Булгары, находящиеся в инерционной фазе и привыкшие больше к грабежу, чем к героическим битвам, могли дать мне чуть более тридцати процентов от общей численности своего народа, а обры, сознательно обратившиеся к злу, несмотря на всю свою храбрость, совсем не имели нужного мне потенциала, за что и поплатились.
С булгарами тоже придется разбираться, то ли отделив чистых от нечистых, и отогнав последних подальше в степь, то ли каким-то иным способом, гарантирующим тот же результат. Но мне субпассионарная прослойка в основании нового народа совсем не нужна. А то однажды один из этих козлов станет большим начальником, как хан Заберган, и все понесется по новой. Субпассионарность как таковая отнюдь не отменяет способности интриговать и подличать, скорее наоборот – слишком активные субпассионарии – старающиеся для себя, а не для общего блага, как раз и являются причиной разрушения многих империй прошлого.
Рычащая и воняющая соляровым угаром техника вызывала у антов из уцелевших селений, припаханных для помощи на похоронных работах, настоящий шок и благоговейный трепет. Подъемные краны на стальных тросах, с невиданной легкостью вздымающие благоухающие острым эвкалиптовым запахом бревна и укладывающие их в поленницу почти в человеческий рост – и тут же, рядом, в балке, рычащая землеройная техника готовила обрам и обринкам, павшим в своем последнем сражении, последнее место упокоения.
Тела обров просто плотно складывали на дно ямы, пересыпая их самодельной негашеной известью. И уже на закате вчерашнего для эта яма была засыпана и утрамбована бульдозерами. А сегодня утром прикомандированные анты ровными рядами натыкали на могильнике ветви терна, Анастасия вызвала небольшой локальный дождь, Колдун произнес заклинание ускорения роста, и вот – захоронение обров скрылось под буйными зарослями дикого колючего терна. Эта буйная колючая путанка, с одной стороны, является символом бесславной кончины народа обров, а с другой стороны, должна была предотвратить размывание могильника весенними талыми водами. Пройдет одно или два поколения, и никто даже и не вспомнит, где покоится этот народ, не оставивший после себя потомков, но зато оставивший о себе очень недобрую память.
С павшими антами все было по-другому. Их тела рядами выкладывались на покрывающий поленницу деревянный помост. А тела людей, замученных обрами в окрестных селениях, все подвозились, пока не образовалась пирамида из мертвых человеческих тел на деревянном фундаменте. Амбре было, знаете ли, еще то, не помогал даже запах эвкалиптовых стволов, потому что некоторые из антов, погибших от рук обров, пролежали на жаре до пяти дней. Но я никуда не уходил и усилием воли заставлял себя быть там и наблюдать все – от начала и до конца. Князь я или не князь. Особо тяжело было видеть, как на костер возносят мертвых детей. В эти моменты хотелось оживить уже один раз убиенных обров и поубивать их по новой, на этот раз с применением всех достижений цивилизации.
И хоть с политической точки зрения все было сделано правильно, я укорял себя тем, что в первый же день не бросил против обров всю свою мощь, не приказал Кобре использовать против них свое тактическое ядерное оружие, и не применил на поле боя стрелковое вооружение с контейнеровоза: винтовки, пулеметы и автоматы, не бросил в атаку страшно воющие танки, и не накрыл лагерь врага лавиной гаубичных снарядов. А также тем, что не пошел лично впереди войска, направо и налево разбрасывая смерть с помощью меча Ареса. Я и только я оказался виновен в том, что эти дети погибли вместе со своими родителями, и нет мне в этом никаких законных оправданий.
– Не кручинься, сын мой, – услышал я в голове знакомый рокочущий голос Отца, – принимать такие решения – это вполне нормально как для политика, так и полководца. Ты сделал это из лучших побуждений, стремясь к тому, чтобы победившие анты ценили и свою победу и свое новое государство. Теперь ты должен сделать так, чтобы эта победа не пропала втуне, чтобы ее не растащили на куски мелкие людишки, радеющие только о своей выгоде, чтобы на месте посаженного тобой маленького саженца поднялся бы огромный несокрушимый дуб славянского православного государства. Моя возлюбленная дочь Анна была права. Государство восточных славян и на этот раз люди тоже назовут Русью, и дашь это имя, которое пройдет через века, ты, Серегин, а не варяг Рюрик.
– Хорошо, Отче, – ответил я, – я готов карать и миловать, крестить этих людей в Днепре, рвать зубами, отправлять на плаху и сажать на кол, вести войска на врага и строить города, лишь бы жертвы этой ужасной скоротечной войны были не напрасны. Только, прошу вас, примите у себя эти невинные души, павшие по недомыслию одних и злобной алчности других, и разместите их по высшему разряду, как положено праведникам. И неважно, что они не были крещены, для меня это ничего не меняет.
– Хорошо, сын мой, я выполню твою просьбу, и дверь в райские чертоги откроется перед этими людьми, – серьезно сказал Отец. – А еще я благословляю тебя на труд по созданию тут нового славянского государства. Но помни, что главной задачи с тебя никто не снимал. Ты должен идти вверх по мирам, в каждом из них помогая своим отбивать вторжения чужеплеменных языков и устанавливая повсюду ту справедливость, которая сделает жизнь людей безопаснее и счастливее. Просто этот мир бесхозный, без государства славян и без вождя, который может его создать, поэтому я и отдаю его тебе под еще одну базу. Прими и владей, архонт Серегин. Он под твоей защитой.
– Спасибо, Отче, – снова ответил я, – это хорошие добрые люди, и было бы несправедливо отдать их под власть жестоких садистов авар. Я сделал все что мог, чтобы обезопасить их настоящее, теперь надо позаботиться и об их будущем.
– Да, – усмехнулся Отец, – что касается авар, точнее их рогатого хозяина. Оказывается, у этой войны была еще одна, мало кому известная жертва. Мой Вечный Оппонент так впечатлился тем, как твоя команда разделалась с насланным им драконом, что теперь, тьфу-тьфу-тьфу, будет обходить вас по кругу дальними дорогами. Он очень боится встретиться с тобой на узкой дорожке и не устоять в схватке. Наверное, он правильно делает. Ты очень и очень непрост.
На этой оптимистической ноте завершился наш разговор с Отцом, который пришел не здороваясь, а ушел не прощаясь. Пока мы с ним обменивались мнениями, пирамида из тел была окончательно сложена, наши добровольные помощники и одновременно скорбящие родственники отошли в сторону, и настал тот момент, когда надо поджигать погребальный костер. Смеркалось. Как я уже говорил, большую часть энергии для этого костра предстояло получить от Кобры, и ей же была оказана честь возжечь погребальное пламя.
Ужа в сумерках, священнодействуя, Кобра сложила ладони горстью, и в ее руках засиял маленький, но очень яркий плазменный шар. Присутствующие на мероприятии анты во все глаза смотрели на этот разгорающийся свет. Вот шар стал размером с яблоко, вот с очень крупный помидор, вот он уже размером с арбуз, а свет от него настолько ярок, что на пару сотен шагов заливает все вокруг призрачным бело-голубым светом.
Разведя руки в стороны, Кобра толкнула огненный шар в сторону погребального костра, и тот поплыл по воздуху, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, одновременно обретая цвет и жар добела раскаленного металла и увеличиваясь в размерах. Едва только этот шар достиг своей цели, как пламя встало яростной стеной навстречу звездам, как раз в этот момент прорезавшимся на темнеющем небосклоне. Во все стороны от костра повеяло не горящей человеческой плотью, а благоуханием мирры и ладана. Древесина деревьев из верхнего леса – легкогорючая, ароматная и пропитанная эфирными маслами, но такого эффекта не могла дать даже она. Отец Небесный выполнил свое обещание.
– Мой Бог, – сказал я стоявшему рядом Ратибору, – говорит, что все ваши родичи попали в вирий, и теперь вам незачем беспокоиться об их душах. Теперь нам надо позаботиться о живых, чтобы больше никогда не повторилось ничего подобного нападению авар. И начнем мы это с ваших старых знакомых булгар.
– Да, княже, – кивнул Ратибор, – мы чуем райское благоухание, такое же, с каким погребли наших побратимов, павших в битве у брода. А насчет булгар, княже, позволь дать тебе пару советов, ибо я этих паскудников знаю еще с пеленок, потому что младшая жена моего отца тоже была булгаринкой…
Все имеет свой конец, прогорел дотла и этот погребальный костер, оставив после себя только остывающий пепел, который никто не будет собирать в урны, ибо то хоронили не павших в бою воинов. Потом этот пепел прибьют осенние дожди, покроют снега, а по весне на холм, на котором некогда размещалась ставка кагана Баяна, придут анты и высадят саженцы фруктовых деревьев. По яблоне и груше за каждого взрослого женщину или мужчину, по вишне или сливе за каждую девушку или каждого юношу, и по кусту малины или крыжовника за каждого ребенка. И этот сад, широко раскинувшийся вокруг, светлый и благоухающий, будет памятником павшим во время нападения авар. Хорошо бы поставить на самой вершине статую Скорбящей Матери или что-то вроде того, но местные славяне еще не понимают такого монументального искусства, увековечивающего память о прошедших событиях.

18 августа 561 Р.Х. день пятнадцатый, Утро. Степь между устьями Днепра и Южного Буга, кочевья булгар-кутугуров.
После того как седмицу назад исчез хан Заберган вместе со всем своим семейством, которого забрали злые шулмуски и мангусы, булгары-кутугуры находились в великом смятении. Можно было бы, конечно, выбрать себе нового хана, но кто его знает, может и его тут же постигнет такая же участь, как и несчастного Забергана, а потому все ранее желавшие немного поханствовать, разом сняли с выборов свои кандидатуры и остались булгары без хана. Хотя кому он нужен? Что, без хана овцы и кони не едят траву, а свирепые сторожевые псы не охраняют от степных волков принадлежащие булгарам отары и табуны? А если снова придут шулмуски и мангусы, то им, со всех их колдовством, сопротивляться просто бесполезно.
А если и найдется такой дурак, то прогремит гром без грозы и дурак падет мертвым, как будто никогда и не жил. Те же, кто ведет себя смирно и не дергается, вполне могут пережить их визит для того, чтобы потом рассказать о нем друзьям и родственникам, как рассказывали о том, как это было, уцелевшие охранники-нукеры хана Забергана. Фингал под глазом у одного и опухшая мошонка у другого свидетельствовали о том, что, даже не желая убивать, мангусы-шулмуски остаются очень скорыми на расправу. Правда, нашлись горячие головы, в основном молодые, которые начали кричать, что нужно откочевать куда-нибудь подальше с этого проклятого места – например, назад в придонские степи, или вперед, к низовьям Прута, Днестра и Дуная, как это планировалось сделать раньше, или хотя бы послать разведку. Для того, чтобы, наконец, выяснить – что же происходит вокруг?
– Молчать, – сказали молодым горлопанам седобородые аксакалы, – если шулмуски и мангусы украли хана Забергана, то это не значит, что в степи вообще нет никакой власти. Есть Великий каган Баян, который жестоко накажет всех ослушников своей воли. Надо только дождаться его ценных указаний и выполнить их буква в букву.
После такого решения аксакалов булгары распустили по степи свои кочевья и принялись ждать ценных указаний, при этом сохраняя полную готовность к походу. Но день шел за днем, а ценных указаний все не было и не было, как, впрочем, и не ценных. А потом, три дня назад, случилась катастрофа. В кочевье рода Рыжего Пса, которое было самым северным, пришли, охающие и страдающие, те молодые булгары из знатных семейств, которых по одной голове от каждого рода отрядили в заложники Великому Кагану Баяну. Их роскошные одежды были чисто выстираны, как у какой-то нищеты, а на ягодицах красовались следы от множества ударов плетью. Этих юношей старейшины Рыжих Псов (один из самых захудалых родов, хотя в прошлом они были достаточно богаты) приняли как родных и, посадив на коней, отправили дальше по родным юртам. Правда, не все бывшие заложники вернулись к своим кочевьям, и не все из них были пороты, хотя одежду заставили постирать абсолютно всех.
Эти-то молодые люди, надежа и опора, будущее народа булгар, как раз и поведали о том, что случилось в степи в последнее время, о чем булгары не ведали ни сном, ни духом. Во-первых, выяснилось, что озорничающие шулмус-мангус – это не только у них, у булгар, а вообще везде. Великий Мангус Серегин наложил на степь свою могучую руку с железными когтями, и если кто не хочет слушать его приказов, того заклюет огромный железный дракон и разрежут на куски огромные армии шулмусок, которых не намного меньше, чем булгар. А сами эти шулмуски – огромные, здоровые и очень мускулистые, способные своими мечами разрубать человека в полном доспехе от макушки и до самой задницы. Они уже разрубили хана Забергана, кагана Баяна, а также многих авар, которые решили не подчиниться и пойти на них войной. Из-за этого народ авар уже гниет в яме, а Великий Мангус Серегин повернул свою несметную, состоящую из шулмусок, армию на булгар.
Покориться, как можно скорее покориться пришельцам из неведомых далей, пока они не пустили против булгар свою ужасную силу, пока рычащие железные звери не вырыли для них яму и не бросили их в нее гнить. Если уж блистательные и непобедимые авары погибли в сражениях с шулмусками все до единого, сгинув за один день и одну ночь, то бедные булгары, чьей храбрости хватало только на то, чтобы грабить безоружных ромейских крестьян, не имеют против них никаких шансов. Бывшие заложники рассказывали, что они сами видели заколдованный город в тридевятом царстве, тридесятом государстве, похожий на города далекой восточной империи, и в то же время от них очень сильно отличающийся, а также огромную армию закованных в панцири непобедимых всадников катафрактариев*.

Примечание авторов: * Так как в армии Серегина кирасы и пики входили как в экипировку рейтарш (тяжелые) так и в экипировку уланш (легкие) то неопытному взгляду булгарских юношей представлялось, что все воительницы Серегина относятся к тяжелой панцирной кавалерии. А уж массивные дестрие, тяжелые как живые танки, и вовсе вызвали у молодых кочевников шок и трепет. Именно поэтому эти Кацы предложили сдаться, ведь от перемены флага булгары всегда только выигрывали. Или им так казалось…

Таким образом общий настрой у булгар был упадническим, однако нацеленным на сотрудничество с новым союзником-патроном. Короче, лишь бы нас не обижали, а там уж мы отслужим, или пленных постережем, или дань с побежденных соберем. Они еще не знали, что Серегин предназначил им совсем иную задачу, но делая выбор между схваткой за свою свободу с возможным уничтожением и выполнением той самой неприятной, но отнюдь не смертельной задачи, булгары выбирали неприятное и унизительное, но зато почти безопасное.
Кстати, когда этих молодых людей спросили, где их отсутствующие товарищи и почему не все из них оказались выпороты ханом мангусов, то они ответили, что те четверо оказались полными дураками и остались добровольно служить Великому Мангусу Серегину, лепеча что-то про воинский долг, подвиги и верную беспорочную службу. А пороли из них тех, на кого потом пожаловались за грубое поведение и избиения девки-наложницы, данные им еще аварами. А шулмуски сразу же отобрали у них этих девок, вынуждая благородных молодых господ терпеть нужду в женском обществе, или противоестественным образом удовлетворять свою страсть друг с другом. Да и еще, вдобавок, наказали за самые естественные вещи, которые должен делать мужчина, чтобы женщина его уважала.
Молодые обормоты не знали, что еще легко отделались, потому что амазонки, коллективно и в лице Артемиды, настаивали для молодых насильников в качестве наказания на травматической кастрации или, говоря по-простому, требовали «оторвать яйца». Но почему-то эти требования распространялись не на всех. Некоторые, которые точно так же спали со своими славянскими девками, неожиданно избегли всяческого наказания, что было ужасно несправедливо.
И вот, по прошествии трех дней с того момента, на северной окраине территории, занимаемой булгарскими кочевьями, вдруг появилось множество всадников в очень странной экипировке. Булгары поняли, что настал тот час, когда они или безмерно обогатятся, или сгинут бесследно.

Тогда же и там же. Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Булгары как народ вызывали у меня смешанные чувства. Отчасти я их воспринимал как ослабленную, состарившуюся и травоядную копию авар, а отчасти как предков наших казанских татар, и это делало для меня этот народ не чужими людьми. Боец моей группы Бек, в миру младший сержант контрактной службы Равиль Шамсутдинов – тоже татарин по национальности и мусульманин по вероисповеданию. И это меня ничуть не напрягает, как и то, что боец Кобра хохлушка, а Ара – он и есть ара, то есть пятидесятипроцентный армянин. Все эти люди в последнее время немного отошли в тень, потому что, в отличие от Кобры, Змея и Дока, они не владеют никакими особыми или командирскими талантами, а использовать своих старых товарищей для черной работы мне кажется немного зазорным. Поэтому я держу свою группу зарезервированной для особых поручений. Мало ли какая может возникнуть необходимость.
Но вернемся к нашим татарам. Все же мы, русские прожили с ними в неразрывном симбиозе более шестисот лет, включая период Золотой орды, когда оттуда к нам на Русь наезжали баскаки. Потом, при Иоанне Васильевиче Грозном, мы тоже на них наехали в ответ и стали после того татары ходить под московскими царями и самим своим существованием доказывать, что взаимодействие христианства и ислама – это не всегда вялотекущая как геморрой религиозная война, как бы некоторым «товарищам» ни хотелось обратного. Поэтому к булгарам не может быть такого холодно-беспощадного отношения, как к аварам – «всех убили, закопали и уселись пировать».
И ведь действительно анты – точнее, не подвергшиеся разорению их поднепровские роды– в ознаменование победы, избавления от опасности и в память о погибших закатили на весь мир такой пир, что даже небу стало жарко. Все мои воины и воительницы, все двадцать пять с лишним тысяч штыков и сабель хотя бы раз посидели за столами, выпили столетних медов, спели протяжные смутно понятные славянские песни, а также поводили с местными девчатами и парубками задорные хороводы, при этом и людей посмотрев и себя показав.
Ратибор хотел еще разнообразить культурную программу праздника зрелищем распинаемых во славу Перуна аварских женщин и детей, но я прикрикнул на него, повелев выбросить из головы такие мысли. Пришлось объяснить, что неважно, во славу какого бога приносится человеческая жертва – профит с нее получит только Чернобог и его присные. Обрских детей лучше было раздать по семьям старшей дружины, девок и молодых женщин отдать в наложницы и младшие жены, а старух, весьма немногочисленных, сначала передать моей команде для омоложения, а потом провести по пункту номер два.
Пришлось добавить, что ведь я или кто-то из моих людей всегда можем проверить, на каком положения в семье дружинника живет приемный обрский мальчик или девочка. То ли как приемный сын или дочка, то ли как робичич или раба, которому или которой достаются самые грязные и тяжелые работы в доме, а также все пинки, затрещины и щипки от родных детей. В последнем случае гнев мой будет ужасен, а поэтому те из дружины, которые не уверены в своих бабах, их великодушии, человеколюбии и готовности сердцем принять чужого ребенка как своего, пусть лучше не берут на воспитание чужих детей, ибо иначе будет только хуже. На том и договорились.
Конечно, в процессе подготовки этого праздника пришлось немного помочь с логистикой, открывая для местных порталы к селениям то одного, то другого славянского рода для доставки к месту посиделок как съестных припасов, так и самих гостей. Все расходы на подготовку пира старшина антов брала на себя, а то продовольствие, которое мы захватили в аварском лагере, в том числе блеющие, мычащие, хрюкающие и мемекающие стада, было определено на питание моего немаленького войска.
Когда собирали все необходимое для пира, в глаза явственно бросалось, как мучают приступы жадности этих прижимистых расчетливых мужиков, которые уже взяли в обычай путать личное хозяйство с доверенным их попечению имуществом всего рода и этим дополнительно обогащаться. Коррупция и казнокрадство – они, знаете ли, не при Ельцине начались, и не при Путине закончатся. Но с Ратибором, Добрыней или любым другим старшим дружинником, перешедшим под мой флаг, спорить весьма проблематично даже для родовых старейшин, ибо чревато. Рука у дружинников тяжелая, а характер решительный. Там, на Перетопчем броде, получив приказ своего князя, они были готовы умереть, но не отступить. И что им какая-то родовая старшина – плюнуть и растереть. Стоит мне отдать соответствующий приказ – и пережитки родоплеменного строя дружно сядут на кол или повиснут на сучьях деревьев подобно новогодним игрушкам. Но я такой приказ пока не отдаю, ибо сперва стоит разобраться, кто в этих краях есть кто, и не рубить сгоряча все больные головы разом.
По местным понятиям (ибо анты живут пока без писаных законов) в случае победы над вторгшимся врагом рода обязаны проставляться в пользу князя и дружины. Кроме того, их старшины обязаны регулярно выделять часть нажитых богатств для того, чтобы устраивать праздники, на которых все члены рода, вне зависимости от социального статуса, будут нажираться до разрыва пояса и упиваться до положения риз. Но дружина у меня, по местным понятиям, просто запредельного размера – не триста-пятьсот воев, а двадцать пять тысяч, целое войско, вот и расходы старшин возросли многократно. Но небольшое такое кровопускание кошельку родовой старшины будет мне только на пользу, ибо позволит выявить всех активных недовольных, или даже ядро возможного заговора.
Не успели еще остыть угли погребального костра, а среди Жирославов, Жировитов, Жиряев и Жиромиров* уже пошли шепотки и разговоры о том, что враг повержен, надобность в решительном и суровом князе с многочисленной дружиной отпала. И что пора бы приискать себе другого, попроще и поскромнее в запросах, например, из булгар, а этого попросить пойти вон – туда, откуда он пришел.

Примечание авторов: * корень «Жир» в славянских именах-прозвищах обозначал не толщину пуза данного субъекта, а подчеркивал его достаток или благосостояние. Короче, основой зарождающегося заговора против Серегина явился местный олигархат, а от этой болезни есть только одно лечение – равноудаление, желательно куда-нибудь за пределы державы, а потом шарфиком, шарфиком…

И хоть звали меня на княжение совсем не эти богатеи и кровопийцы, а старшая дружина, все богатство которой заключается в хорошем князе, в крепком и остром мече и воинской взаимовыручке, но все же симптом был нехороший. Не успели мы окончить военные хлопоты и приступить к мирному строительству, как у нас завелись богатенькие фрондеры. По странному совпадению, по большей части это была старшина дальних северных родов, которая сама добровольно легла под обров, выплатила кагану Баяну дань и дала заложников, лишь бы их не трогали. Вот с этих козлов и стоит начать приведение народа антов к общему государственному знаменателю. Но сперва мы все же займемся булгарами, а свои Жиряи пока подождут.
А булгары были смущены и напуганы, потому что бывшие заложники, заранее отпущенные нами к родным кочевьям, уже успели застращать их до полусмерти. И могучие мы, и ужасные, и жестокие кровавые тираны, не подчиниться которым будет себе дороже. И вот когда мандраж находился на самой высшей точке, то появляемся мы в белом с блестками. Кстати, в процессе разбора полетов после разгрома аварского войска выяснилось, что скота у авар так мало было как раз потому, что большую часть их несметных стад перегоняли на запад как раз булгары, превратившиеся на время в обычных пастухов. Жен и детей авары своим данникам доверить побоялись, а вот скот нет; видно, знали, что в случае непослушания всегда могут снять с них достойную компенсацию.
Кроме того, на данный момент в кочующей, а точнее хаотично перемещающейся по выпасам орде не было центральной власти. Хана Забергана мы умыкнули, а достойной замены ему избрано не было, так как претенденты, не желая брать на себя грехи предыдущей власти, сняли свои кандидатуры и ждали, что же будет завтра. В принципе, такое положение было мне на руку, ибо позволяло не вести переговоры, а диктовать булгарским аксакалам свою волю победителя.
Во-первых – раз уж я разгромил и уничтожил кагана Баяна, то считаю, что вправе принять на себя права и обязанности по тому соглашению, которое авары заключили с булгарами-кутигурами. А если кому-то это не нравится, то они могут пойти и сразиться с моими воительницами, которые здесь же, все в полном составе, ждут наготове. Желающих сразиться не нашлось, даже несмотря на то, что булгарские воины числом более чем вдвое превышали моих воительниц. Еще бы – у меня были плотно сжатые кулаки в железных перчатках, а у булгар рыхлая тестообразная масса, по большей части не желающая сражаться и гибнуть за ханские амбиции отдельных персонажей.
Во-вторых – исходя из всего вышесказанного, я возлагаю на себя обязанности верховного хана орды булгар-кутугуров и запускаю ликвидационный процесс, предусматривающий ее слияние с племенным союзом антов и образование на их базе единого государства Артании. Те, кому это не по нраву, оставляют на месте свое движимое и недвижимое имущество и идут на все четыре стороны, желательно в загробное царство, передавать привет рогатому старику.
В-третьих – все булгары должны немедленно сдать мне все свое оружие, кроме охотничьего, необходимого для того, чтобы в дикой степи отбивать нападение волков на отары и табуны. Те же булгары, которые добровольно вызовутся до последнего вздоха служить в моей дружине, получат оружие из моих рук. Несдача оружия приравнивается к бунту и карается смертью прямо на месте преступления. У булгарского народа есть сутки на размышления – и завтра, ровно в тоже время, тех булгар, которые не выполнят мои требования, ждет неизбежная лютая смерть, а те, которые выполнят, будут в моей державе жить-поживать и добра наживать. И в этом даю свое слово, которое крепче записи в любом договоре с ромеями. Я, в отличие от некоторых, своего слова нарушать не собираюсь, и истреблять обезоруженных не планирую. А иначе кто будет пасти стада, доить коров, стричь овец и поставлять в мое войско табуны прекрасных быстрых коней?
И был по всей булгарской орде великий плач и скрежет зубовный, но никто, кроме отдельных молодчиков, при попытке сопротивления повязанных своими же, и не вздумал сопротивляться. Кстати, сутки ждать не пришлось – сдача оружия началось уже после полудня, и тогда же в мою дружину записались первые услышавшие Призыв добровольцы, добрая половина которых была как раз из тех удальцов, которых мне на расправу выдали булгарские аксакалы. Именно из этих багатуров, с прослойкой антских полян, я планировал создать мобильную степную пограничную службу, которая будет контролировать границы создаваемого мной государства на западе и особенно на востоке, откуда нет-нет да приходят всякие незваные гости.

20 августа 561 Р.Х. день семнадцатый. Утро. Полевой лагерь на правом берегу Днепра.
Дима (Колдун).
В последнее время я начал замечать, что в этом мире мне стало немножко сложно колдовать, то есть создавать свои заклинания. Я как будто задыхался, хватая воздух широко открытым ртом, на лбу выступала испарина, руки и ноги начинали дрожать, будто я только что поднимал тяжелый груз. Проанализировав свои ощущения, я понял – это все от недостатка магии. Видимо, мы вычерпали небольшие запасы этого мира, просочившиеся сюда самотеком, а того потока, который поступал от моего же заклинания преобразовывающего в магию энергию из природных источников, для сложных манипуляций уже не хватало – и я испытывал что-то похожее на то, что испытывает человек при недостатке кислорода.
Если дело так пойдет и дальше, то вскоре мы уже не сможем открывать порталы, так как магия начнет иссякать и у Ники, которая сейчас работает у нас магическим аккумулятором. Нам требовался собственный магический источник воды, огня или ветра, но как его создавать и запускать, я не знал. Другие методы не подходили по разным причинам. Например, некоторые деревья способны генерировать слабые магические потоки, но, во-первых, для этого их должен быть целый лес, который будет расти не менее пары десятков лет, а во-вторы, для управления такими потоками нужны специально обученные жрецы-друиды, или жрицы-дриады. Проблема грозила стать очень серьезной, и в первую очередь я должен был сообщить о ней Сергею Сергеевичу и Анне Сергеевне, потому что они рассчитывают на мою помощь, а я скоро не смогу создать и самого обычного заклинания для отпугивания комаров.
Сергей Сергеевич меня внимательно выслушал и сказал, что хоть он и не ведет такой активной магической жизни, как я, но все равно уже некоторое время он тоже испытывает легкое недомогание, вызванное, скорее всего, теми же причинами. И Анна Сергеевна тоже сказала, что с ней стало твориться что-то непонятное, только она не понимала, что именно. Мое мнение о том, что для этого мира нужен свой магический источник и Анна Сергеевна и Сергей Сергеевич восприняли со всей серьезностью. Тогда мы позвали еще Нику, Анастасию, Артемиду, Геру, а Лилию звать не пришлось, потому что она, как всегда, пришла сама и первым делом показала мне язык. И ведь совсем не скажешь, что ей больше тысячи лет.
– Итак, – сказал Сергей Сергеевич, – товарищ Колдун поставил перед нами исключительно архиважный вопрос. Тот небольшой запас магической энергии, который самотеком просочился в этот мир, находится на исходе, из-за чего все наши планы, предусматривающие использование магии, оказались под угрозой. Нам срочно необходим собственный источник магии, способный предать дальнейший импульс всем нашим действиям. Ваше мнение, товарищи эксперты?
Первой, как самая вредная, в разговор влезла Лилия.
– Для того чтобы задействовать источник магии местного происхождения, – самодовольно заявила она, – необходим какой-нибудь бездомный дух стихии, который согласится переселиться в этот мир и служить преобразователем природной энергии в магическую. Духи Огня поселяются в действующих вулканах или горящих выходах нефти и газа. Духи Воды селятся на водопадах, гейзерах, или там где вода со страшной силой стремится между узких берегов. Духи Ветра живут в узких насквозь продуваемых ущельях или катаются на тропических тайфунах, как на скейтбордах.
– Да уж, – сказал Сергей Сергеевич, – где уж нам взять поблизости действующий вулкан, водопад или ручной тайфун, чтобы не наносил никому никакого ущерба… Товарищи богини, нет ли какого способа попроще?
– Но духи стихий – это еще не все источники магии, – заявила Артемида, – друиды и дриады тоже могут собирать магическую энергию с огромных лесных массивов, но большая ее часть тратится как раз на поддержание благополучия тех же деревьев. Кроме того, они капризны и эгоистичны, и в тех мирах, где такой способ добычи магии имеет место, ради благополучия своих лесов ведут войну на истребление с обычными людьми, которым нужна древесина, грибы-ягоды и место для распашки полей. Кроме всего прочего, дриады не признают границ, а поэтому не надейтесь, что сможете поселить их в какой-нибудь роще, и они будут этим довольны и останутся в тех же границах, какие эта роща имела раньше. Убивая тех, кого вы стремитесь защитить, они будут бросать их тела под корни своих деревьев как удобрение…
Поняв, что начала говорить что-то не то, Артемида замялась и пожала плечами.
– Впрочем, – сказала она, – я и сама понимаю, что такой способ тебе не подходит. Правда, есть еще магическая энергия, вырабатываемая молящимися в храмах, но это, так сказать, персональная магия, поступающая на пропитание тому богу, которому посвящен храм и присосаться к этому потоку будет весьма проблематично. Боги обычно очень ревнивы в этом вопросе, а дядя, которому тут принадлежит большинство храмов, особенно щепетилен, чтобы у него никто не украл ни эрга.
– Да, – сказал Серегин, – нам чужого не надо, хотя и своим обзавестись пока не получается. Скажите, а разве нельзя открыть постоянный прямой портал в один из нижних миров и качать оттуда магическую энергию?
– Портал открыть можно, – ответила Ника, – да только овчинка выделки не стоит. Энергии через портал поступит меньше, чем необходимо для поддержания его работы. Не фонтан…
После этих слов Ники мы все удрученно замолчали и опустили головы, однако Анастасия, просветлев, вдруг сказала:
– Ты, Ника, правильно сказала про фонтан! Я имею в виду Дух Фонтана из заброшенного города мира Содома. Мы с ним очень дружны, и он вполне может дать мне часть себя, своеобразный отводок, для того, чтобы мы посели его в этом мире…
– Но, Настасья, – спросил я, – где мы возьмем для такого духа настоящий водопад? Ведь ему нужна быстротекущая вода.
– Не волнуйся, Дима, – серьезно ответила Анастасия, – водопад тут необязателен. Достаточно днепровских порогов, в которых содержится куча энергии, которую дух Фонтана, а в этом случае Дух Порогов сможет превращать в магию. Нам этого вполне хватит, и еще останется.
Как только Анастасия договорила, все вскочили и начали подпрыгивать и орать, бурно выражая свою радость. А Ника бросилась даже обнимать и целовать Анастасию с криком: «Ты молодец, Настька!». Невозмутимыми остались только Сергей Сергеевич и Анна Сергеевна.
– Тихо! – наконец сказал Сергей Сергеевич. – Вам, Анастасия Николаевна, благодарность в приказе и мое отеческое рукопожатие перед строем, а также приказ немедленно готовить операцию по переселению отводка духа фонтана в этот мир. И постарайтесь сделать это как можно скорее, ибо магия нам нужна, и время не ждет.

Два часа спустя. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Угроза остаться без магии была достаточно серьезной, но одна голова хорошо, а восемь лучше, потому что эту непростую и довольно важную задачу мы решили очень нетривиальным способом. Нет, вру – эту задачу решила Анастасия, а мы ей лишь только аплодировали. Между прочим, Дух фонтана согласился почти сразу, Насте даже не пришлось его уговаривать. В основном время у нас ушло не на уговоры, а на то, чтобы в мире Содома мы смогли оправиться и подзарядиться в магическом смысле от того же источника.
И вот настал решающий момент. Портал был открыт прямо с площади Фонтана в заброшенном городе на берег Днепра, где ревел страшным голосом самый мощный из днепровских порогов по имени Ненасытец, а мы с Анастасией и Никой приготовили что-то вроде магической силовой купели, в которой должны были отнести Дитя Духа Фонтана к его месту жительства. Когда Дух Фонтана, как обычно, обнаженный, выступил из переливающихся разными цветами струй к нам навстречу, то я сперва остолбенела. Вместо чего-то бесформенно-бурлящего он держал на руках так же сотканную из водяных струй маленькую голенькую девочку примерно трехлетнего возраста, смотрящую на нас совершенно невинными детскими глазами.
Я вздрогнула потому, что рядом с ревущей мощью воды за порталом этот ребенок выглядел так мило и так уязвимо. Разумом я понимала, что бушующая на порогах вода, запредельной мощью пробивающая себе путь среди гранитных скал, для этой девочки является родной стихией, ее воздухом, ее хлебом насущным, ее смыслом жизни, но все равно мне было за нее страшно.
– Смотри, Анастасия, – беззвучно обратился Дух Фонтана к своей любовнице-человеку, – это наша дочь, твоя и моя, и я отдаю ее тому миру, потому что то место ей очень нравится…
После этих его слов мы все втроем поднесли силовую купель к самому парапету, и дочь Духа Фонтана соскользнула с рук своего отца прямо в наш сосуд, попутно обдав всех нас троих мелкими водяными брызгами. Я не скажу, что нам было тяжело нести этого ребенка в магической купели те пятнадцать или двадцать шагов, что отделяя место рождения от места назначения; значительно сложнее, чисто психологически, было перевернуть купель и выпустить этого ребенка в белую бушующую пену. Увидев, что мы колеблемся, дочь Духа Фонтана сама рыбкой выпрыгнула из купели и нырнула в бушующую воду. Мгновение спустя мы имели честь наблюдать, как она счастливо резвится в белопенных струях, наслаждаясь стихией и с каждым моментом становясь все взрослее и взрослее, а на гребнях волн начинают плясать знакомые разноцветные искры. Потом дочь Духа Фонтана, которая к тому моменту имела вид юной пятнадцатилетней девушки, остановилась в бурлящей воде прямо напротив нас, высунувшись наружу по пояс, и помахала нам рукой.
– Спасибо вам, друзья, – услышала я в своей голове ее звонкий голос, – это очень хороший дом для такой как я, и я никогда не забуду вам этой услуги. Если вам что будет надо от стихии воды, то вы приходите на берег этой реки и позовите богиню этой реки Дану. Я обязательно приду. А теперь извините, мне нужно обследовать свои новые владения.
Сказав это, Дана снова нырнула в бурный поток и исчезла из виду, но мы знали, что с ней все хорошо, ибо магия снова начала вливаться в наши тела. Свершилось – днепровские пороги обрели своего Духа, река Днепр – свою богиню, мы нового друга, а этот мир – настоящий магический источник.

25 августа 561 Р.Х. день двадцать второй. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,
Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
– Здесь будет заложен стольный град великого княжества Артания, – торжественно сказал я и воткнул в землю деревянный шест, изображающий собой центр будущего города, после чего отец Александр приступил к освящению места будущей постройки.
Место было выбрано не случайно – в нашем будущем мире на этом холме, почти на девяносто метров возвышающемся над зеркалом реки Днепр, находится правобережный Хортицкий район города Запорожье. В окрестностях будущего стольного града располагалось сразу пять неукрепленных селений антов, которые были отлично видны с вершины холма, как и поросший на две трети лесом остров Хортица и русло Днепра на много километров в обе стороны. Где-то там, у северного горизонта, виднелись и белые буруны порога Вольный, в которых резвилась новорожденная речная богиня Дана. Представляю, что подумают ромейские торговые гости, когда увидят выглядывающую из воды полупрозрачную обнаженную девушку. Кстати, ей не обязательно обитать на самих порогах, просто там находится ее источник энергии, а сама Дана может спокойно перемещаться вверх и вниз по течению всего Днепра.
Но сейчас мне была интересна не столько она, сколько местные анты, чьи старейшины, наряженные в свои лучшие одежды, тоже присутствовали на церемонии. Этнографа бы сюда, он бы рассказал обо всем более подробно, но сдается мне, что к славянской базе племенного союза антов эти люди имеют весьма отдаленное отношение. Готы, сарматы, аланы, булгары, сплавившиеся по Днепру на жирные степные черноземы балты, и пять процентов, этого, как его, ну красного, ну мяса, то есть славян. По вышивкам на рубашках местных старейшин и фасону их шапок, наверное, можно было изучать географию будущей великой славянской империи. Уже сейчас, несмотря на все различия в своем внешнем облике, эти люди говорят на одном языке, заключают смешанные браки и через два-три поколения должны слиться в один неразделимый народ.
Переправившееся на правый берег войско тудуна задело местных антов только слегка, ибо предупрежденные об опасности люди успели попрятаться в степных балках и на поросшем камышом побережье. Искать их у авар времени тогда не было, а вскоре уже и они сами попали в весьма неприятную ситуацию, и им стало уже не до ловли рабов. Поэтому, с одной стороны, старейшины не выглядят особо бедствующими, а с другой стороны, в отличие от оппозиционеров из глухих медвежьих углов, являются моими самыми яростными и преданными сторонниками. Они видели, какой ужас грозил им и их людям, и видели, как по этой угрозе паровым катком в конном строю прокатились мои рейтарши и уланши.
Пока их мало. На правом берегу в окрестностях Хортицы живет не более пятисот семей, считая и тех, что голыми и босыми сумели сбежать от разорения и гибели на левом берегу. Закладываемая мною крепость – это не только пункт внешней торговли и резиденция моего наместника с местной дружиной, но еще и точка сборки нового государства. Теперь люди не будут бояться селиться в этих краях, пахать землю, строить основательные дома, а не вшивые землянки, рожать детей и завещать им этот мир от края и до края. А для этого нужна обширная переселенческая программа, нужны мастера, плотники и каменщики, специалисты по изготовлению кирпичей, нужны каменоломни и рабочие в них, ибо строиться тут надо на века.
А пока – эх, невеликий я специалист в строительстве – приходится обходиться наемными тевтонскими шабашниками, согласившимися зашибить деньгу на моей стройке. А ведь так дело не пойдет. На смену зарубежным специалистам, размечающим сейчас будущую цитадель моего замка и намечающую места для лесопильных водяных мельниц, кирпичных мастерских и печей по обжигу извести, необходимо воспитывать собственные кадры. Давать тевтонам отроков в ученики – и вперед, ибо обучение местных специалистов тоже входит в контракт тевтонских шабашников. Мэри постаралась, настояв на этом пункте. При каждом удобном случае она аккуратно но очень веско в финансовом смысле вымещала на представителях этой спесивой и заносчивой нации свое прошлое пребывание в роли предназначенной в жертву херру Тойфелю рабыни.
Тем временем отец Александр закончил возносить молитвы Отцу на славянском языке и антские землекопы, поплевав на ладони, взялись за заступы и тачки. Их работа – по разметке тевтонских мастеров вынуть грунт под фундамент будущего донжона, дойдя до скального основания. Чему-чему, а копать землю антов учить не надо.
Что самое интересное, собравшиеся тут старейшины антов и старшие дружинники слушали отца Александра очень внимательно. Во-первых – речь его была им понятна и просил он свое верховное божество о понятных вещах, а не рек странные словеса на латыни или греческом. Во-вторых – не упоминался в этой молитве чужой и даже враждебный им ромейский базилевс, а говорилось только о них и о их нуждах, о будущей богатой и безопасной жизни, которая наступит, когда крепость будет достроена, и жители этого края окажутся под защитой ее гарнизона. В-третьих – Отец не произносил ни слова, но я чувствовал, что он слышит слова своего аватара и благословляет наши труды, и от ощущения его незримого присутствия у меня даже шевелились волосы на затылке, и, видно не у одного меня.
Мой новый оруженосец, мальчик Ув, стоявший рядом и державший в руках мой шлем, нарушая торжественность момента, вдруг завертел головой, но я положил руку ему на плечо и он успокоился. Хороший, умный и честный мальчик, и я думаю, что не зря Птица рекомендовала мне обратить на него внимание. Сейчас же ко мне идет Ратибор в сопровождении нашего старого приятеля Добрыни, старика Сигмунта, на которого удар палицей по шлему не оказал совершенно никакого влияния, а также трех местных старшин: Горазда, Рудимира и Бурислава. Когда говорят взрослые мужчины, мальчики должны молчать и внимать.
Слушать Ув должен действительно очень внимательно, потому что, когда разговор закончится и мы с ним останемся наедине, я обязательно попрошу его рассказать все во всех подробностях – кто где стоял, о чем говорил и какие выводы об этом человеке можно сделать, исходя из его слов и жестов. Если мальчику действительно предстоит унаследовать основанное мною государство, то одного умения рубиться двуручным мечом ему будет явно мало. Из денщиков Петра великого вышло много по-настоящему талантливых людей, достигших самых высоких постов, а почему у меня должно получаться иначе, трем более что сам мальчик счастлив. Теперь у него есть такой приемный отец, которым может гордиться любой сирота, и такая приемная мать (я имею в виду Птицу), какую он только может себе желать.
Тем временем уважаемые люди народа антов подошли ко мне и поклонились.
– Здрав будь, великий князь Серегин, – глубоко поклонился мне Ратибор и сопровождавшие его анты синхронно повторили это движение, также прогудев что-то вроде: «Здрав будь, княже».
– И вы будьте здравы, честные мужи, – ответил я им легким поклоном, показав тем самым, что я их уважаю и они у меня в фаворе. – Скажите, какое дело привело вас ко мне?
Сигмунт, тот самый тюкнутый Ратибором по голове старик, степенно огладил длинные седые висячие усы, которые явно были предметом его тайной гордости. Как оказалось, при полном отсутствии военных талантов, он оказался большим докой по хозяйственной части, и именно его я сделал прорабом при строительстве цитадели столицы нового славянского государства.
– Есть такое дело, княже, – неторопливо сказал он мне на славянском языке, но с сильным германским акцентом, – ту, эти, которых ты привел, мастера, брешут разную ерунду…
– И что же они брешут? – стараясь сдерживаться, спросил я Сигмунта.
Есть у меня подозрение, что по происхождению Сигмунд гепид, а отнюдь не гот. Для понятности скажу, что в тех анекдотах, которые в нашем мире рассказывают про эстонцев, тут упоминаются именно гепиды. Ну, вы меня поняли, Сигмунт был такой же. Не спеша снял шапку и также не спеша почесал коротко стриженный затылок.
– Так вот, княже, – сказал Сигмунт, – они брешут, что ты всех в свою веру в Небесного Отца силком обращать будешь? Мол, невместно тебе, когда кто-то верит не как ты. Скажи нам, положа руку на сердце, так ли это?
– Нет, Сигмунт, – ответил я, положив на сердце руку, – это не так. Никого силком в свою веру я обращать не собираюсь, и даже уговаривать никого не буду. Верить так, как верю я сам, это привилегия, а не обязанность. И неважно, веришь ли ты в Отца, важно, чтобы Он поверил в тебя. А поверит он в тебя тогда, когда сможет гордиться таким Сыном, в которого вдохнул часть своей души. Впрочем, на эту тему тебе лучше поговорить с отцом Александром.
Услышав слова, что никого неволить не будут, антские старшины явно повеселели. Ратибору было все равно, он и так вошел со мной в глубокий резонанс, а потому начал смотреть на все с моей колокольни. Сказал князь, что надо верить так, так и так, а старину забыть – значит, старина будет забыта и приказ выполнен. Идеальный подчиненный, при этом лишенный всяческой инициативы. Добрыня тоже отнесся к моим словам спокойно, так как уже несколько раз хаживал на вечерние проповеди отца Александра, которые тот скромно называл беседами, и, думаю, что в самое ближайшее время он дозреет и до крещения. Зато Сигмунт, видимо, настроившийся на длительный религиозный диспут, переходящий в рукопашный бой, покраснел, побледнел, дернул рукой ус и, повернувшись, пошел вон. Вслед за ним откланялись и остальные визитеры.
Как только они отошли за пределы слышимости, Ув почти неслышно, одними губами, сказал мне:
– Этот человек, княже, задумал что-то нехорошее. В глазах его была злость, но ум оставался холодным и в нем был какой-то хитрый план. У этого человека очень мало друзей, но у этих друзей очень много яда. То, что ты делаешь, княже, хорошо для всего народа антов, но очень плохо для некоторых набольших людей, которые от этого потеряют свою власть и даже, быть может, и саму жизнь, как по твоему приказу потерял ее хан Заберган.
Предупреждение было таким недвусмысленным, что думать тут было нечего, требовалось трясти, и трясти изо всех сил. Сначала попытка вызвать в новом государстве религиозную рознь, а потом, когда анты, поняв, что никто никого принуждать не будет, потеряли к этому интерес, перейти к какому-то запасному плану. Религиозная жизнь у местных славян находится явно в загоне. Никаких освобожденных идеологических работников вроде жрецов, волхвов и прочих друидов у них нет, так что крещению не мешают интересы никакой жреческой корпорации, и сами анты веротерпимы до полного безобразия. С чего же тогда опасения по поводу возможного крещения, тем более что в своих проповедях отец Александр в основном упирает на то, что Отец и центральная фигура здешнего пантеона Род – это одно и то же божество, функция которого была сотворить такой прекрасный мир, в котором мы все живем. И самое главное – возразить на это нечего, а гипертрофированный варяжский воинский культ Перуна с его человеческими жертвоприношениями к восточным славянам еще не попал, и уже не попадет.
Очевидно, что к активной деятельности перешли противники создания сильного централизованного славянского государства, сторонники родоплеменной старины и агенты Великобрита… нет, простите, оговорился – Византии. Конечно, никакие указивки из Константинополя в эти Палестины поступить бы не успели, но почему бы не предположить наличие постоянных агентов влияния с одной-единственной задачей – препятствовать объединению восточнославянских племен и строительству на их базе государства. Ну, вот такой я параноик. Но лучше быть живым параноиком, чем мертвым прекраснодушным идиотом. Недаром же ни у одного Идара ничего не получалось, и Рюрик свою эскападу начинал с Новгорода, далекого от загребущих рук Константинопольских политиков, и лишь потом его соратник и регент при юном сыне-наследнике Игоре Олег Вещий имплантировал готовую русскую государственность в Киев, вызвав в Константинополе немалый переполох.
Итак, предположим, есть «группа товарищей», которые каким-то образом, скорее всего через торговлю колониальными товарами, связаны своими интересами с константинопольскими властями, или легко уязвимы для их шантажа. В нашем мире с такими людьми, именуемыми «пятой колонной», поступали по разному. В одни времена их называли «врагами народа» и выпиливали без всякой пощады, по малейшему подозрению, не особо обращая внимание на пол или возраст жертвы. В другие – объявляли сумасшедшими и запирали в специальных заведениях для промывания мозгов. В третьи – на них совсем не обращали внимания, и тогда жизнь страны порастала плесенью из правозащитников и грантоедов, и честные люди начинали стыдиться своей честности.
Здесь времена до предела простые, и планы вряд ли предусматривают хоть что-то кроме банального убийства. Причем нацелиться убийцы могут не на меня, ибо я для них слишком хорошо защищен, а на Птицу или курируемых ею детишек. В таком случае, как они, возможно, считают, я уж точно выйду из себя, перестану следить за тем, что делается за моей спиной, и капитально подставлюсь под смертельный удар. А может, просто расчет будет делаться на то, что потеряв близких мне людей, я развернусь на сто восемьдесят градусов и удалюсь туда, откуда пришел. А вот хрен этому Сигмунту и его приятелям, не дождутся!
Надо было переходить сперва к следствию, а затем и к активным действиям по ликвидации заговора, но меня сдерживает отсутствие в моем распоряжении хоть сколь-нибудь подготовленного особиста, способного размотать подозреваемый мною клубок скорпионов и ехидн. Увы, но в штате танкового полка такой единицы просто не оказалось. Вдобавок у меня не было даже намека на то, откуда можно взять специалиста или специалистов подобной квалификации, способных решить проблему со шпионами и заговорщиками. Не идти же опять на поклон к старому доброму дядюшке Густаву де Мезьеру, попросив поделиться специалистами из тамошнего гестапо? Или все же, с учетом того, что уже поставлено нами на кон, махнуть рукой на гордость и поклониться старику в ножки? А то, несмотря на все наше могущество, иммунитета от яда ни у кого из нас нет.

28 августа 561 Р.Х. день двадцать пятый. Утро. Река Борисфен (Днепр), чуть ниже по течению от острова Хортица, византийский дромон «Золотая лань».
Гребцы с усилием налегали на весла, ветер со стороны Эвксинского Понта раздувал косые цветастые латинские паруса, отчего быстроходный парусно-гребной корабль византийского императорского военно-морского флота быстро продвигался вверх по течению. Патрикий Кирилл, доверенное лицо магистра оффиций Евтропия, стоял на носовой площадке дромона, на которой в бою выстраиваются ряды лучников и, нахмурившись, вглядывался в проплывающие мимо берега. Поручение, данное магистру Евтропию, отнюдь не было таким простым и безопасным. В трюмах «Золотой Лани» расфасованные в плотные провощенные мешки, лежали восемьдесят тысяч солидов – ежегодная субсидия варварским федератам империи аварам, которые только что должны были разгромить чрезвычайно усилившихся и возгордившихся прежних федератов империи поднепровских антов.
Следом за кораблем императорского флота шли четыре пузатых торговых дромона-биремы. Их владельцы, входившие в ту же клику, что и магистр Евтропий, патрикий Кирилл, патрикий Руфин и еще многие, многие и многие, стригущие купоны и дублоны от близости к императорскому трону, должны были скупить по дешевке у варваров их военную добычу – в основном молодых и сильных рабов, в постоянном притоке которых нуждалась экономика рабовладельческой империи. Именно ради этого притока работали византийские дипломаты, разжигая междоусобные свары между соседями империи, именно ради него булгары и авары должны были убивать и полонить славян, славяне – готов, гепидов и лангобардов, аланы и касоги – булгар, а все пленные от этих междоусобных столкновений – одинаково продаваться по демпинговым ценам ромейским купцам.
В ответ соседи Византии, хоть и поддавались на дипломатические провокации, но любили империю ромеев не больше чем склочную злоязыкую базарную тетку, подозревая ее в постоянной лжи и коварстве. И только звонкие подачки в золотой монете еще позволяли имперской дипломатии достигать своих целей. И вот патрикий Кирилл как раз и являлся одним из таких дипломатов, которые лестью и подкупом должны были претворять в жизнь внешнеполитическую доктрину империи в поэтической форме выраженную византийским поэтом Георгием Писидой:
…скиф убивает славянина, а тот убивает его.
Они залиты кровью от взаимных убийств,
и их великое возмущение выливается в битву.
Один булгарский хан как раз в это время обвинял двуличную политику византийцев по отношению к варварским народам в следующих выражениях: «Лаская все народы и обольщая их искусством речей и коварством души, вы пренебрегаете ими, когда они ввергнутся в беду головой, а пользу от того получаете сами». Так должно было быть и на этот раз, еще один поворот Днепра-Борисфена – и впереди покажется торговый остров, на котором ромейские купцы раньше встречались с антами, а теперь встретятся уже с их победителями аварами.
Перед походом к Днепру-Борисфену «Золотая лань» заходила в Херсонес Таврический, где патрикий Кирилл узнал, что за последнее время от авар не пришел ни один из тех нескольких караванов с пленными, которые они должны были послать туда по предыдущему соглашению, когда только начали воевать с народом антов. Именно поэтому к военному кораблю патрикия Кирилла и присоединились купеческие дромоны, чьи владельцы не желали лишаться выгоды, но все-таки не рисковали самостоятельно соваться в самое логово жестоких варваров, а хотели, чтобы их защитил авторитет имперского воинского начальника. Любое нарушение привычного порядка вещей и достигнутых договоренностей может таить в себе опасность, и потому патрикия Кирилла мучили неясные дурные предчувствия.
Дромон обогнул два маленьких и очень приметных островка, находившихся как раз в месте поворота Днепра-Борисфена, и впереди открылась южная оконечность того острова, где предполагалась встреча с делегацией авар. По мере приближения патрикию Кириллу все сильнее и сильнее хотелось протереть глаза. Вся южная оконечность острова представляла собой изрезанный протоками и поросший ивняком песчаный пляж, и он весь сейчас был покрыт множеством обнаженных женских тел, часть из которых просто лежала на песке, наслаждаясь блаженным ничегонеделанием. Их кони смирно щипали травку чуть в стороне от берега. Другие же вместе со своими лошадьми плескались в речных струях, мыли и вычесывали их шкуры. С ума сойти, сколько золота и серебра можно было бы выручить на рабских рынках империи за этот щебечущий экзотический цветник. Ну где вы еще найдете атлетически сложенных смугло-коричневых девиц с раскосыми глазами и острыми ушами.
Патрикий Кирилл не знал, что беззащитность этих женщин была только кажущейся. У каждой на снятом с боевого коня седле лежала аккуратно свернутая защитная экипировка, форма, а также все положенное личное оружие, типа палаша кинжала, арбалета и пики, воткнутой рядом в песок тупым концом. Самозарядки Мосина и единые пулеметы, положенные по штату № 2 тоже были тут, составленные во взводные козлы… Приближающие дромоны были вовремя замечены, и несколько убийственных скорострельных машинок по приказу эскадронных командиров были аккуратно размещены на флангах в прибрежных зарослях тальника таким образом, чтобы купающиеся воительницы не перекрывали ему сектор обстрела.
Прояви ромеи хоть малейшее недружелюбие – и за их жизнь никто не даст и старой поношенной портянки. Впрочем, драться с боевыми лилитками врукопашную и соревноваться в стрельбе из лука с амазонками – это такое же самоубийственное занятие, как и рядами и колоннами идти на мерно стрекочущие пулеметы, собирающие свою кровавую жатву на полях мировых войн высших миров.
Но не один патрикий засмотрелся на купающийся в Днепре полк серегинских уланш – такое шикарное зрелище привлекло внимание и остальной команды дромона – сначала офицеров, собравшихся на возвышенной носовой платформе, а потом и других, за исключением гребцов нижнего ряда, запертых в подпалубном пространстве. Сначала, заглядевшись на голых баб, сбился с барабанного ритма одноглазый боцман Агапий, а вслед за тем, как замолчал барабан, уже гребцы верхнего ряда бросили грести и, привстав со скамей, завертели головами в поисках того, что привлекло такое внимание их офицеров. Короче, получились бардак и позорище, заставившие покраснеть не одного седого ветерана. Дромон зарыскал на курсе, как подгулявший матрос на выходе из таверны, потом, после резких окриков очнувшихся офицеров, выровнялся. Правда, то впечатление, которое центральный имперский флот собирался произвести на варваров, было необратимо испорчено этим инцидентом. То ли дело на торговых кораблях, где на веслах сидят не свободные ромейские моряки, а прикованные к своим скамьям рабы. Там с ритма не сбился никто, ибо у злого надсмотрщика в руках больно хлещущая плеть с несколькими хвостами.
Так ромеи думали ровно до того момента, пока не произошло следующее приключение. В нескольких локтях от плещущих весел дромона вынырнули головы нескольких нереид, находившихся в своей водной форме, плескавших по глади реки своими дельфиньими хвостами. А среди нереид, как их предводительница, резвилась богиня реки по имени Дана, чье обнаженное тело юной девушки было соткано из полупрозрачных водяных струй. Стоит ей разозлиться – и тихая, сияющая солнечными бликами гладь реки превратится в яростно бушующую вспененную поверхность в объятиях разъяренных волн, сбрасывающих за борт человеческие тела, хрустнут хрупкие корпуса дромонов, и тогда против ромеев не понадобятся никакие пулеметы. В отношении того, что происходит на Днепре, Дана значительно могущественнее своей сводной матери Анастасии. Ведь она – это теперь и есть Днепр, и не стоит никому ссориться с богиней, находясь в полной ее власти.
Увидев такое явление, ромеи сперва остолбенели, а потом начали лихорадочно креститься и возносить молитвы Всевышнему о спасении от нечистой силы. Попытка развернуть «Золотую Лань» и направить ее вниз по течению привела к тому, что в скулу дромона с недвусмысленной бесцеремонностью ударила невесть откуда взявшаяся волна, возвращавшая ромейский дромон обратно на путь истинный. Возносящие молитвы голоса ромеев при этом стали громче и пронзительней; это суеверные в силу своей профессии люди уверовали, что теперь они находятся в полной власти враждебных сил, и не будет им никакого спасения.
А эта волна уже несла дромон по речной глади все дальше и дальше вверх по течению. Несмотря на то, что большинство весел бесполезно повисли в своих уключинах, а гребцы в панике метались по палубе, с каждым ударом сердца «Золотая Лань» все увеличивала и увеличивала свою скорость, и вскоре уже дромон напоминал выходящий в лихую атаку торпедный катер. Следом точно так же разгонялись и торговые купеческие дромоны, и никакие усилия подстрекаемых ударами плети гребцов не могли замедлить их стремительный бег по глади речных вод. Вот пронеслась по правому борту и скрылась позади южная оконечность острова с ее странными купальщицами, а византийские дромоны продолжали свой неудержимый бег против течения.
В патрикии Кирилле, продолжавшем неподвижно стоять на носовой площадке дромона, липкий страх перед колдовством и неизвестностью мешался с недоумением при виде всего происходящего. Ведь даже одетые и экипированные всадники, силуэты которых появились на высоком обрывистом берегу по левому борту дромона, отнюдь не походили на тех степных варваров-авар, которых патрикий Кирилл помнил по своему прошлогоднему посещению ставки кагана Баяна, расположенной тогда на правом берегу в устье Дона-Танаиса.
Какие, к воронам, могут быть варвары, одетые в одинаковую до последней заклепки амуницию, и дисциплинировано выполняющие команды своих начальников? А тут еще и эти чудеса с речными то ли чудовищами в образе женщин, то ли просто бесами, которые тянут ромейские дромоны с их перепуганными командами неведомо куда. Но всю истину этого утверждения ромеям еще предстояло познать, ибо впереди на берегу по левому борту уже показались тонкие ниточки причальных мостков и возле них – некоторое количество встречающего дромоны народу явно неварварского вида. При этом наверху, на плоской вершине возвышающегося над мостками холма, патрикий Кирилл мог наблюдать только что начатое, но явно масштабное строительство. Повсюду были видны горы разрытой землекопами земли, и какие-то люди все время бегали с тачками туда-сюда. На впадающей в Днепр неподалеку от стройки речке возводились странные бревенчатые конструкции, назначения которых патрикий Кирилл опознать пока не мог. То ли пыточные сооружения, то ли попытка с неизвестной целью запрудить движение этой речки, чтобы помешать ей слиться с Днепром-Борисфеном. Если это второе, то непонятно с какой целью производятся все эти манипуляции.
Хотя, если брать по большому счету, патрикий Кирилл думал, что глупые деяния презренных варваров должны быть безразличны по-настоящему цивилизованному ромею. Ну и что, что это не авары, которых эти пришельцы, в свою очередь, победили и изгнали из этих краев. Ну и что, что они не похожи на варваров. Ведь даже если варвар не похож на варвара, то он все равно остается варваром и с ним нужно поступать соответствующим образом: льстить, подкупать, обманывать, в любом случае делать все, чтобы одни глупые варвары убивали других глупых варваров, тем самым действуя во благо ромейской державе. Патрикий Кирилл происходил из старого римского патрицианского рода и впитал такие воззрения с молоком матери, что мешало ему трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию.
А ситуация для державы ромеев вообще и лично патрикия Кирилла в частности была, надо сказать, не очень хорошей, и попытка действовать привычным для ромеев образом могла привести к неприятным и даже фатальным последствиям. Патрикий Кирилл лично для себя мог заполучить кол в седалище, ибо его отчетливое желание взять воительниц в плен и продать в рабство будет обязательно «прочитано» Птицей и доложено Серегину. И это была одна из самых маленьких его провинностей, потому что гекатомба славянских трупов, кремированная после разгрома аваров, тоже отчасти была на совести этого человека, и этой части по совокупности хватило бы на три расстрела, одно пожизненное заключение и двадцать лет без права переписки.
Византия же в целом, как государство, могла и должна была заполучить на своих границах непримиримого врага политики ромейских базилевсов и очаг кристаллизации для всех славяно-германских варваров Восточной Европы и Балкан. Если бы ромейские базилевсы и их ближайшее окружение были согласны на равноправное сотрудничество с этим государством, то такое развитие событий привело бы к установлению спокойствия на границе империи по Дунаю и на причерноморском побережье и высвободило бы часть сил, необходимую для действий в районе Месопотамии и Аравии. В противном случае это должно было превратить границу по Дунаю и побережье Черного моря в такое место, откуда к ромеям придут неизменные спутники бога войны – страх и ужас. Но патрикий Кирилл, по причине отсутствия знакомства с предысторией вопроса, всего этого не знал, а потому и не ведал о глубине пропасти, разверзающейся под его ногами.
Далее все было просто. Волна, уже потерявшая большую часть своего разбега, игриво ткнула военный дромон бортом к одному из причалов. Как раз к тому, возле которого собралась небольшая толпа народа, ядром которой явно были местные начальники. При этом на самом причале ромеев ожидали с веревками в руках несколько типичных славянских воинов, одетых в белые рубахи и белые же порты из домотканого полотна. Кораблям купцов повезло меньше – их просто небрежно выплеснуло на берег, что могло означать только одно – по мнению богини Даны, их путь окончен и они навсегда останутся на этом берегу. Но о них позже, а сейчас все самое главное происходило на дромоне патрикия Кирилла. Сразу же после того, как матросы «Золотой Лани» дрожащими руками приняли и закрепили брошенные им с причала швартовые концы, на борт ромейского корабля в сопровождении десятка солдат в полном вооружении решительно взошел человек, в котором за милю можно было узнать пограничного чиновника.
– Пограничная служба Великого княжества Артания, – на неплохом, но несколько архаическом греческом языке сухо сказал этот человек, тем самым подтвердив догадку патрикия Кирилла, – старшина Антон Змиев. Попрошу приготовить корабль к таможенному досмотру и предъявить документы, удостоверяющие личность, верительные грамоты, документы на груз и декларации на ценное имущество и наличные денежные средства.
Несмотря на отсутствие всякой пышности в одеждах и явную молодость, это человек был преисполнен осознания собственной важности и мощи стоявшего за ним государства, хотя, конечно же, никакого Великого княжества Артании патрикий и знать не знал, и ведать не ведал. Но при этом он послушно полез висящую на боку кожаную сумку, где находился ситовник* за подписью магистра оффиций Евтропия, удостоверяющий, что податель сего патрикий Кирилл выполняет особо важное поручение базилевса Юстиниана у варваров, именуемых аварами, и все должностные лица ромейский империи должны при исполнении этого поручения оказывать означенному патрикию Кириллу всяческую помощь и поддержку.
Печать с двуглавым орлом, дата от основания Рима и подпись означенного магистра Евтропия.

Примечание авторов: * ситовник – разновидность низкосортного пергамента, вырабатываемого из шкур взрослых коз.

Никаких других документов, за исключением клочка пергамента с распиской на получение восьмидесяти тысяч солидов, у патрикия Кирилла с собой не было, и это заставляло его в определенной мере чувствовать свою ущербность, как и любого бюрократа, у которого не оказалось требуемой начальником бумажки.
Чиновник взял из рук патрикия Кирилла ситовник, бросил на него беглый взгляд и со словами: «Прочти, Агния» – передал в руки своему совсем юному помощнику, который, к удивлению патрикия, оказался вовсе не молоденьким парнем, а девушкой. Впрочем, и остальные солдаты, взошедшие на борт «Золотой Лани», тоже оказались девушками, очень красивыми и настроенными настолько недружелюбно, что от одного их взгляда у патрикия между лопатками пробегали особо откормленные мурашки.
Эта Агния, как заправский секретарь, взяла ситовник из рук своего начальника и быстро и четко прочла текст, потом тут же на ходу перевела его на какой-то другой язык, не похожий ни на язык персов-алан, ни на язык авар-булгар, ни на языки готов-гепидов, ни на язык антов-дулебов. Было такое впечатление, что Агния говорила на всех этих языках сразу*. Единственно, что патрикий Кирилл смог уловить на слух, так это трехкратное упоминание имени базилевса Юстиниана.

Примечание авторов: * русский язык является потомком смешения балтских, финно-угорских, славянских, германских, иранских, тюркских языков, причем последние примешались в нашу речь задолго до татаро-монгол.

Выслушав как оригинальный текст, так и перевод, чиновник посмотрел на патрикия таким взглядом, что у того сверху к горлу подступил ком, а снизу возникло желание немедленно облегчиться под ближайшим кустом. Было это тем более необъяснимо, что патрикий Кирилл никогда не считал себя трусом, так как по обстоятельствам своего рождения и в соответствии с полученным воспитанием еще ни разу не попадал в по-настоящему опасные ситуации, а в дворцовых интригах предпочитал держаться сильнейшего. И тут вот – здрасьте – один только равнодушно-оценивающий, еще даже не угрожающий взгляд, а патрикий Кирилл чуть было не обделался по полной программе. А ведь он – представитель ромейского базилевса Юстиниана, самого могущественного человека цивилизованного мира. И пусть персы считают иначе – но кто же будет спрашивать этих варваров? А тут какое-то никому не известное Великое княжество Артания, а у патрикия такое чувство, что он столкнулся с краешком чего-то непостижимо сложного или невероятно могущественного, вроде империи, по сравнению с которой сама ромейская держава выглядит захудалым варварским королевством, вроде уничтоженных не так давно королевств африканских вандалов и италийских готов.
– Вступившая в сговор с врагом рода человеческого и совершавшая ужасные преступления против мирного населения аварская орда, – четко произнес старшина Змиев, – некоторое время назад была разгромлена и полностью уничтожена вооруженными силами Великого княжества Артания. Ты, патрикий, сам признался в том, что доставлял аварскому кагану деньги и уговаривал его напасть на селения антов для их дальнейшего порабощения – чтобы те, кого ромейский базилевс считал своими врагами, оказались бы уничтожены вместе со всем своим потомством.
«Да не говорил я ничего такого, – в отчаянье, покрываясь холодным потом, подумал патрикий Кирилл*, – не говорил, не говорил, не говорил. Хотя все это, к сожалению, скорее всего, святая истинная правда – и про то, что авары полностью разгромлены и уничтожены, и про то, что они вступали в сговор с нечистым, а я им содействовал. Но я же не знал, не знал, не знал, а эти колдуны артаны все вывернули так, как будто это я сам уговорил их подписать договор с дьяволом. Проклятые колдуны, которым ведомо все тайное, не дающие покоя честным людям..».
Но становилось очевидно, что он влип, и влип уже окончательно.

Примечание авторов: * Нет, Змей в одночасье не приобрел телепатических способностей. Эти мысли патрикия Кирилла, весьма ярко и отвратительно окрашенные, так как это человек ненавидел и славян, и авар, и булгар, и персов – короче, всех, кроме «цивилизованных» ромеев – прочла Птица и сообщила Змею свои выводы при помощи рации.

– Поэтому, – продолжил свою речь старшина Змиев, – и ты, и твои люди объявляетесь подозреваемыми по делу о сговоре с Нечистым и преступлениях против человечности и подлежите немедленному превентивному аресту. Если вы и ваши люди добровольно сложите оружие и покинете ваш корабль, то и с вами будут обращаться без излишнего насилия и в меру вашей виновности. Я, например, ничуть сомневаюсь, что простые матросы и солдаты хоть сколько-нибудь были замешаны в богомерзкие шашни с самим Сатаной. Если же кто-нибудь из вас не подчинится этому решению, пусть пеняет только на себя.
Услышав эти слова, моряки с «Золотой Лани» и солдаты-лучники один за другим в знак капитуляции начали бросать на палубу свои кинжалы, абордажные топоры и махайры, а также аккуратно опускать луки с ненатянутой тетивой и колчаны со стрелами.
Возможно, что к такой покладистости их побудило зрелище захвата выброшенных на берег купеческих дромонов, куда в пешем строю ворвались по полсотни или больше бойцовых лилиток в полной рейтарской экипировке, и устроили «секир-башка» всем, кто вовремя не бросил оружие и не упал мордой на палубу. Хозяева этих кораблей, имевших на веслах гребцов-рабов, по артанским законам, совершили одно из самых тяжких преступлений, карающееся смертной казнью. Отягчающим обстоятельством в этом случае являлось то, что более половины этих рабов являлись славянами.
С командой «Золотой Лани» обращались значительно вежливей исключительно потому, что капитан Серегин предполагал, что посланца императора, дромон и его команду, после соответствующей психологической и идеологической обработки, все же придется отправить обратно, а поэтому было нежелательно причинять им какой-нибудь вред.

В то же день, четверть часа спустя. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Змей так запугал и запутал этого патрикия Кирилла, посланца Юстиниана (а точнее, одного из его прихвостней магистра оффиций Евтропия), что через несколько минут разговора тот едва не плакал. А ведь мы его даже еще не били, продемонстрировав всего лишь бессмысленность любых попыток сопротивления, неодолимость наступивших обстоятельств, а также неотвратимость наказания за совершенные тяжкие грехи, и не в загробном мире – прямо здесь и сейчас. Хотя, если говорить о пресловутом Евтропии, то кто чей прихвостень, еще надо посмотреть. Видели мы уже ситуации, когда молодой хвост вертел престарелой собакой – да так, что пыль летела во все стороны. Сам патрикий явно был из той же оперы, и готовился занять место своего «благодетеля», как только оно станет свободным в результате интриг. И вот после того, как с ним закончил работать Змей, настала моя очередь низводить и курощать ромейского посланца.
Но прежде чем им заняться, я спустился туда, где мои воительницы заканчивали разбираться с купеческими дромонами, двигавшимися вслед за военным кораблем. Состав преступления в данном случае был налицо. Когда мы с отцом Александром, Птицей, Елизаветой Дмитриевной и библиотекарем Ольгой Васильевной составляли свод законов Великого княжества Артания (было дело между окончательным разгромом авар и сегодняшним моментом) то в самом начале вписали подрасстрельную статью «порабощение (п.1.), содержание в рабстве (п.2.) и рабскую эксплуатацию человека человеком (п.3.)». У антов уже была аналогичная норма их традиционного права, касающаяся, правда, только членов их племенного союза, но я сказал, что наше племя – это все человечество; а для того, чтобы наказать негодяя, есть различные формы срочных и бессрочных принудительных работ.
Если на военном дромоне все гребцы были свободными военными моряками, в случае абордажа или десанта способными взяться за луки, мечи и топоры, то на «купцах» гребцы являлись прикованными к своим скамьям рабами. При этом свободная часть команды ограничивалась капитаном-владельцем, боцманом, десятком матросов палубной команды, необходимых для того, чтобы работать с латинскими парусами, а также несколькими надсмотрщиками, которых обычно подбирали за зверовидность и безжалостность по отношению к гребцам. Так вот, исходя из вышеизложенного, капитанам, их помощникам, а также надсмотрщикам светили бессрочные каторжные работы, а всем прочим членам команды «купцов» – что называется, от «трех до пяти», с возможностью сокращения срока за различные заслуги. Весьма кстати, ввиду затеянного мною строительства замка. Пусть пока эти первые в моем государстве зеки роют котлован, а там будет видно.
Основным грузом этих торговых дромонов были деревянные колодки для заковывания живого товара и некоторое количество денежных средств, чтобы этот живой товар закупить. По сравнению с той суммой, которую вез кагану патрикий Кирилл, эти серебряные миллиарисии действительно составляли сущие копейки, за которыми и наклоняться-то было неохота. Хотя магия магией, а серебро в некоторых случаях тоже не повредит – то ли нечисть какую прихлопнуть, то ли воду от злобных бацилл очистить. Гребцы-рабы – это совсем другое дело. Сорок пар весел на каждом дромоне подразумевали наличие ста шестидесяти сильных и здоровых гребцов, ибо иные на веслах не выживали.
Всех вместе их было чуть больше шестисот мускулистых, как призовые штангисты, мужиков, больше половины которых было славянами, около трети германцами и примерно десять процентов проходило по статье «разное», включая экзотических в эти времена негров. Этих гребцов хозяева дромонов неплохо кормили, и на долгих стоянках, когда команду расковывают и отправляют в эргастулы (казармы для рабов), даже иногда приводили им женщин. А как же иначе, ведь гребцы – это «мотор» дромона, и тот хозяин, который плохо заботится о своем моторе, не смазывает его и не заменяет износившиеся запчасти, проживет только до первого хорошего шторма. А на шторма Черное море весьма богато. Но в любом случае рабство есть рабство, и свободных членов команды, а особенно хозяев и надсмотрщиков, гребцы ненавидели со всей лютостью обездоленных людей, и поэтому, когда мои воительницы раздавали пинки и крушили ударами кулаков ребра, то в воздухе стояли сплошной свист и улюлюканье, одобряющие столь блестящий мастер-класс по рукопашному бою.
Потом болезных частью увели, частью унесли, после чего гребцы, прикованные к скамьям на выброшенных на сушу кораблях, забытые и никому не нужные, остались предоставленными самим себе. Честно говоря, я не представлял, что с ними делать. Ну, освободить – это само собой, но как быть с ними дальше? Кормить «за просто так» я их не буду. Во-первых – не позволит Мэри, а во-вторых – я и сам сторонник того, что кто не работает, тот не ест. И черт его знает, будут ли они, знавшие только принудительный труд, работать за плату как свободные люди, без окрика надсмотрщика и свиста его плети. Или они примутся разбойничать, просто отнимая у местных антов, что им необходимо, и тогда я буду вынужден их просто уничтожить, просто потому, что за антов, которых я уже взял под защиту, я отвечаю в значительно большей степени, чем за этих гребцов. С другой стороны, куда податься всем этим людям? Если у кого-то из них на далекой родине еще сохранились семьи, то там их, наверное, уже никто не ждет. И кроме всего прочего, до этой их родины еще нужно добраться, что весьма сложно, даже если это земли ближних славян; а если это в Карфагене, Испании, Италии или упаси боже в Африке южнее Сахары, так и вообще невозможно.
Пока я смотрел на этих гребцов, они в свою очередь смотрели на меня. Наконец один из гребцов с ближайшего корабля, косматый как медведь и мускулистый как Шварценеггер, с плечами, покрытыми застарелыми шрамами от плетей (по всей видимости, неформальный лидер команды), привстал на скамье, насколько позволяла цепь и крикнул в мою сторону на плохой латыни.
– Эй, начальник, ты, что ли, будешь наш новый хозяин?
– Начальник, – ответил я, – это ты правильно сказал, а вот хозяина у вас больше нет. Совсем. Здесь, в Артании, рабство запрещено, и ваш бывший хозяин теперь до конца жизни будет копать землю на стройке, если выживет после сегодняшнего внушения.
– Э-э-э… нет, начальник, – задумчиво произнес мой собеседник, почесав лохматый затылок, – так дело не пойдет. Если не будет хозяина, то кто нам даст вина, пожрать, постель и женщину?
– Никто не даст, – пожал я плечами, – если ты не старик, не ребенок и не инвалид, то сам должен заработать себе на жизнь.
– Заработать на жизнь? – у лохматого был такой вид, как будто я предложил ему достать с неба луну. – А как это можно сделать? Пока что у нас получалось зарабатывать зуботычины да плети, а на жизнь заработать не получалось.
Остальные загудели, одобряя слова товарища.
– Все просто, – ответил я, – если пойдешь работать на стройку, то, с учетом своей силы, будешь получать за работу одну силикву* в день, и на нее жить. Но только там действительно надо работать до седьмого пота, а не просто присутствовать, – тут я обвел глазами этих людей, которые слушали меня очень внимательно. Теперь я обращался к ним всем. – Если же вы решите, что работать вам скучно и хочется повоевать, то с вашим телосложением добро пожаловать в штурмовую пехоту. Во время обучения плата тоже одна силиква, но жить вы будете на всем готовом за счет службы; после завершения обучения плата один миллиаресий**, и все необходимое так же, как и во время учебы, будете получать за счет службы. Но командира слушать как родного отца, он вам не надсмотрщик, и кнутом не машет. Не будете выполнять его приказы, то тут же вылетите со службы – кувырком, не оглядываясь. При этом, если вздумаете заняться грабежом местного населения, то зуботычинами не отделаетесь и будете тут же настигнуты нашими солдатами и убиты. Местные, на каком бы языке они ни говорили и к какому бы племени ни принадлежали, целиком и полностью находятся под нашей защитой.

Примечание авторов:
* силиква – византийская серебряная монета весом в 2,2 грамма серебра, равная 1/24 золотого солида.
** миллиаресий – византийская серебряная монета весом в 4,5 грамма серебра, равная 1/12 золотого солида или 2 силиквам, или одному древнеримскому денарию.

– Понятно, начальник, – снова почесал в затылке лохматый и задал еще один вопрос, – Скажи, приятель, а сам-то ты кто, что обещаешь такие деньги? Поди, там все совсем не так?
– Ты сам правильно назвал меня начальником, – ответил я, – капитан Серегин, по совместительству великий князь и бог справедливой оборонительной войны.
– Бог?! – усомнился лохматый, – врешь, поди?! И какой из тебя князь? Князь – он одет в шелк с ног до головы, перстни на нем золотые, венец серебряный и цепь златая поперек пуза, как для неаполитанских собак. А ты одет как варвар, важности в лице никакой, рукоять меча оплетена обычной кожей и совсем не изукрашена, а рука у тебя мозолиста, а не нежна и холена. Нечто бывают такие князья? Нет, не бывают. Обманщик – вот ты кто, а никакой не князь и не бог.
– Обманщик, говоришь? – переспросил я, извлекая из ножен меч Ареса и направляя его в сторону лохматого. Затем я представил, что железо, охватывающее щиколотки гребцов, становится мягким, как мокрая глина, ножные кольца разрываются, а удерживающие их цепи подобно змеям скромно уползают под лавки, чтобы замереть там навсегда. Полностью создав в мозгу эту картину, я мысленно сказал: «Аминь» – и повернул меч, как ключ в замочной скважине, что должно было выпустить заклинание на свободу.
Но тихой работы не получилось. Что-то звякнуло, кракнуло, а потом пошел такой шум, будто эти кандалы принялась грызть целая сотня железных хомяков, при этом чавкающих и шумно отплевывающихся. И цепи, вместо того чтобы тихо отползти в сторону, принялись в панике черными змеями расползаться во все стороны как по команде: «спасайся кто может». Вид у лохматого и его приятелей был до предела обалдевший, особенно после того, как некоторым пришлось уворачиваться от улепетывающих в панике кандалов. Где-то я пять перестарался, не рассчитал усилий.
– Верую! – заорал недавний пессимист, рухнув передо мной на колени, и стукнув лохматой головой о планширь бывшего купеческого дромона. – Верую, князь-батюшка, надежа ты наша и опора, во все верую. И в то, что ты князь, и в то, что бог, или, по крайней мере, могучий колдун, и в то…
– Хватит уже, – устало сказал я своему новоявленному новоявленному почитателю и махнул мечом на две почти противоположных стороны, – записываться на стройку – это туда, а в войско – вон туда. Там вас примут, оденут, приведут в порядок, помоют, накормят, обогреют и объяснят, что надобно делать и там, и там. А мне с вами разговаривать дальше некогда, на это у меня есть помощники.
К моему удивлению, из толпы, повылезшей из развалившихся на суше дромонов, в сторону стройки направилось чуть больше трех десятков, а остальные дружной компанией потопали вербоваться в армию. То ли они все по большей части из военнопленных, то ли решили, что раз я так неласково встретил патрикия Кирилла, то теперь непременно буду воевать с Византией. А может, и то, и другое вместе взятое. Кстати, война с готами в Италии закончилась всего лишь девять лет назад, так что некоторые участники тех событий могут быть вполне еще живы. Но вернемся к нашим баранам, точнее к патрикию Кириллу – вот он стоит в сторонке, отделенный от команды дромона и трясется как осиновый лист, пока люди Мэри из финансовой службы пересчитывают солиды в кожаных мешках. Полезное занятие – доверяй, но проверяй. Это неграмотного аварского кагана можно обмануть, а нашу Мэри никогда. Но мы подождем, посмотрим пока по сторонам и, как только Мэри закончит с этим деятелем, возьмем его в оборот. Кстати, для этого мне понадобятся Велизарий и Антонина, они успели так радикально омолодиться, что теперь никто из константинопольских знакомых, наверное, не сумеет их узнать.

28 августа 561 Р.Х. день двадцать пятый. Около полудня. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Нет на свете зрелища отрадней, чем наблюдать человеческую радость. Для меня, по крайней мере. Когда я вижу все эти сменяющие друг друга оттенки чувств – от неверия к бурному ликованию – я начинаю испытывать то же самое. И вот, глядя, как супруга Велизария Антонина каждый день вглядывается в зеркало, я с удовольствием отдаюсь во власть ее эмоций. Сначала она робко разглядывает свои изменившиеся черты, поворачиваясь то одним боком, то другим; при этом время от времени прикрывает глаза и трясет головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. Потом, вздохнув, вглядывается еще более внимательно – и вот тут ее лицо начинает оживать. Оно вдруг загорается очаровательным румянцем – это сердце женщины начинает быстрее гнать кровь от радостного волнения. Глаза наполняются блеском, словно в их глубине зажглось по маленькому фонарику; ресницы подрагивают, ноздри трепещут, грудь вздымается… Уголки губ ползут вверх – и это преддверие восторга. Антонина то придвигает зеркало поближе, то отводит подальше; ее плечи разворачиваются, подбородок поднимается вверх – горделивая осанка признанной красавицы – и она разражается тихим смехом, который щекочущим хрустальным звоном отдается в моем позвоночнике, передавая все ее безмерное незамутненное ликование. И я тоже смеюсь от счастья вместе с ней, я радуюсь и сопереживаю – и мои магические способности не имеют к этому никакого отношения…
К настоящему моменту Антонина с Велизарием прошли почти полный курс регенерации. Могу сказать, что они оба, помолодев, составляют на загляденье гармоничную пару. Русоволосая белокожая Антонина, высокая и статная, отлично смотрится рядом со своим крепким плечистым супругом, голову которого теперь окружает пусть не длинный, но достаточно пышный ежик каштановых волос. К появлению растительности на своей до того лысой как колено голове великий полководец отнесся с благоговением, и теперь то и дело запускает в них ладонь, млея от счастья.
Самое удивительное в Антонине – это ее глаза-хамелеоны, которые в зависимости от освещения и настроения своей хозяйки с легкостью меняют свой цвет от серого до зеленовато-карего. Но в основном в них живет сейчас изумрудная лучистость, выдающая пока еще не притупленную эйфорию от чудесного преображения.
Несколько дней назад, когда мы все еще находились в заброшенном городе мира Содома, Антонина, уже насмотревшись в зеркало, собиралась уходить, в комнату вошла Феодора – та самая, что одной из первых присоединилась к нашему отряду еще там, в нижнем мире ссыльных античных богов. Теперь Феодора носила короткую стрижку из нашего мира (сама ее стригла), стильный белый английский костюм с контейнеровоза и являлась женой младшего сержанта Равиля Шамсутдинова, больше известного по позывному «Бек», который души не чаял в своей половине. Не то чтобы она была моей закадычной подругой, но иногда она приходила ко мне и мы болтали с ней по душам о том о сем. Правда, в последнее время из-за суеты видеться нам приходилось нечасто.
Словом, получилось так, что эти две женщины буквально столкнулись в дверях нос к носу. Феодора открыла было рот, чтобы извиниться и посторониться, но тут Антонина громко вскрикнула и, побледнев, уставилась нее. Феодора изрядно растерялась от такой реакции на свою персону и теперь тоже стояла, хлопая глазами и пребывая в полном недоумении.
Тем временем Антонина протянула к ней руку и срывающимся шепотом, еле двигая непослушными губами, произнесла на латыни:
– Феодора?! Ты?
Та переступила с ноги на ногу и, кинув на меня, тоже ничего не понимающую, быстрый взгляд, ответила на том же языке:
– Ну да, меня зовут Феодора. Скажи, а мы разве с тобой знакомы, что ты с таким удивлением смотришь на меня?
Тут Антонина бросилась к ней на шею и зарыдала.
– О, Феодора! – причитала она, то тряся, то обнимая совершенно обалдевшую женщину, – Ты жива! Ты жива! Как же так, Феодора? О, моя милая подруга, они и тебя тоже воскресили! Какое счастье, что я встретила тебя в этом волшебном месте, где случаются чудеса!
Бедная Феодора замерла как статуя и взглядом взывала ко мне о помощи. Она явно опасалась сама отцеплять от себя эту сумасшедшую, которая несет вслух откровенный бред о какой-то воскрешенной Феодоре. И, хоть я тоже до сих пор не поняла причину странного поведения Антонины, все же поспешила на помощь своей приятельнице.
– Э-э… Антонина… – сказала я, легонько похлопав по плечу жену Велизария, – я не думаю, что вы могли быть когда-нибудь знакомы. Вероятно, тут какое-то недоразумение… Отпусти ее, давай разберемся…
Истерические восклицания моментально стихли. Две женщины сделали по шагу назад и с интересом посмотрели друг на друга.
– Я прошу прощения, – наконец произнесла Антонина, лицо которой приобрело нормальный цвет, – наверное, я действительно обозналась. Но надо же, какое удивительное сходство с одной моей подругой – разумеется, в те годы, когда она была так же молода и прекрасна, как я сейчас! Ты похожа на нее, тогдашнюю, прямо как отражение в зеркале. И тебя тоже зовут Феодорой, как и ее…
Теперь Антонина просто с любопытством взирала на стоявшую перед ней Феодору, которой не терпелось узнать, с кем же ее все-таки перепутали. А я уже, кажется, знала. У Антонины была только одна закадычная подруга с таким именем – ныне покойная базилисса, супруга Юстиниана.
– Надо же, какое удивительное совпадение… – пробормотала Антонина, качая головой, и после небольшой паузы спросила:
– Откуда ты родом, Феодора?
Та помялась, затем, получив от меня ободряющий кивок, произнесла:
– Я не знаю своего происхождения, госпожа э-э… Антонина. Просто я однажды очнулась в маленькой горной долине иного мира, насквозь промокшая после сильного дождя, не зная о себе ничего, кроме имени. Ручей, протекавший по долине, вывел меня к берегу большой реки. Там я встретила людей, которые, так же, как и я, говорили по-латыни, и один из них стал моим мужем, а я его женой под именем Бонифация. Мы жили вместе очень недолго и очень несчастливо. Муж частенько меня поколачивал, а я забеременела от него и родила дочку по имени Инес, которая скоро умерла. Потом однажды на селение напали тевтоны, которые искали Серегина и его спутников, но почему-то убили в нашем поселке всех, кроме подростков и молодых женщин. Потом Серегин сам нашел тевтонов и всех их поубивал, как это он обычно делает, когда видит врагов, а нас, выживших, взял с собой. Здесь, в отряде, я второй раз вышла замуж, но на этот раз я всем довольна и мой муж меня любит. Вот и вся моя история, госпожа моя Антонина, и пусть госпожа Анна подтвердит, что я говорю правду.
– Да, – не колеблясь, сказала я, – Феодора говорит правду, и я готова быть тому порукой.
– Так значит, – задумчиво и тихо произнесла Антонина, пристально разглядывая стоящую напротив женщину, – Феодора умерла и воскресла в ином мире, омолодившись и потеряв память… Неисповедимы пути Господни. Возможно, что по-иному было просто нельзя.
Тут я подумала, что вряд ли когда-нибудь Отец будет обсуждать вопрос неисповедимости своих путей применительно к судьбе Феодоры хоть с Антониной, хоть со мной, хоть с самой Феодорой – а значит, тайна ее происхождения так и останется тайной.
Вот такая странная история произошла с нашей Феодорой. Правда, несмотря на все попытки Антонины установить с ней более близкое знакомство та отвечала отказом, предпочитая общаться исключительно со своими старыми знакомыми. Но и Антонина скоро умерила свою назойливость. Она теперь все больше и больше наслаждалась возвращением физической привлекательности, а ее супруг Велизарий спешил использовать возвратившиеся к нему мужские возможности. Теперь каждое утро он вместе с солдатами и офицерами бегает на зарядку и выполняет силовые упражнения, а по ночам из комнаты супругов до моего чуткого мозга долетают такие флюиды страсти, что мне становится неловко.
И еще к этой неловкости примешивается горьковатый оттенок тоски… Счастливые супруги! Они прожили вместе всю жизнь, вместе состарились, и вот теперь получили вторую молодость, причем вечную. Наверное, они воспринимают это как подарок свыше. А я? Суждено ли мне встретить своего единственного? Так хочется любви – хочется романтики и поцелуев, объятий, душевных разговоров, страстных признаний… Кем он будет – мой избранник? А что, если мне вообще не суждено его встретить, и я так и не испытаю большой и настоящей любви? От этих мыслей становится ужасно неуютно. Эх, если б я могла заглянуть в свое будущее… Но увы, у меня это не получается. Вообще, все, что касается лично меня, покрыто пеленой неизвестности. Что ж, придется мне и дальше полагаться на волю Провидения.
Однако не могу не отметить тот факт, что у меня появился поклонник. Это командир нашего разведывательного батальона капитан Коломийцев – рыжее мускулистое чудо, солнышко в штанах, и, как говорит Серегин, один из лучших офицеров, прибывших к нам из восемьдесят девятого года. Его батальон – единственный из того полка, участвовавший в деле против авар, на одну треть состоит из его старых солдат, а на две трети из разного рода амазонских оторв, которых команда Змея собирала по всем их амазонским тюрьмам и штрафбатам. Именно там, среди диких амазонок, подвизались наши бесплатные приложения Гера и Артемида. Надо сказать, что уродок и старушек в батальоне у Коломийцева нет, все амазонки молоды, прекрасны, дерзки, и все влюблены в своего командира, а он, получается, влюблен в меня.
Этот капитан Коломийцев так неловко пытается со мной заигрывать, что мне его становится просто жалко. Наверное, наслушался рассказов Серегина про строгую и разборчивую «богиню Анну»… Я стала постоянно его чувствовать – его незатейливые мысли толпятся на границе моего восприятия, так и норовя залезть мне в голову – нормальные, здоровые мысли о том, что я ему очень нравлюсь, что он находит меня красивой, сексуальной, умной, доброй и рад бы прогуляться со мной при луне… Но мне почему-то неинтересно.
Это что же такое – все его мысли читаются сами… Мне даже приходится усилием разума блокировать восприятие, но это почти не помогает. О чем же это говорит? Вероятно, о том, что этот человек слишком прост для меня. Но он очень милый, и мне не хочется его огорчать. Вот, недавно принес мне букет полевых цветов… Сам стоит и смотрит на меня как влюбленный школьник – глаза сияют чистейшей голубизной, веснушки аж светятся… Хороший, славный мальчик, ну почему бы мне не полюбить его? Но нет, богине Анне надо мужчину под стать, а интрижки ее не интересуют. Поэтому солнышку в штанах остается печально вздыхать, да лелеять свою несбыточную мечту…
Угораздило же человека так несчастно влюбиться, что теперь ни туда, ни сюда. И вылечить его некому. Лилия занимается только подростковыми «любовями», а из этого возраста капитан Коломийцев уже формально вышел, да и я не могу лечить его сама от себя. Хотя почему бы нет? Надо только проанализировать, какие черты моей внешности и личности привлекли этого человека настолько, что он потерял голову и после этого можно предложить ему адекватную замену. Вот чем, например, плоха подвизавшаяся при разведывательном отделе бывшая жена аварского тудуна хорезмийка Гюльбадан-бану? Сумрачная высокая красавица, гордо несущая свою голову, увенчанную черными косами. Она всего лишь немногим старше меня, но у нее уже одна почти взрослая дочь, и еще одна дочь помладше, и сын, как говорится, школьного возраста. Кроме масти волос, между нами много общего в фигуре и пластике движений – так почему бы капитану Коломийцеву не полюбить эту дикую экзотическую штучку, оставив меня в покое… Не подойдет Гюльбадан-бану, найдем ему славянскую красавицу. С кем бы мальчик ни тешился, лишь бы не страдал от несчастной любви, а то больно же смотреть, как человек мучается…

Тогда же и там же. Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».
Нет, ну надо же – наша Янка нашла себе мальчика! Вот тихушница – я до последнего не догадывалась, что она глаз на этого Ува положила. Вообще так нечестно – я-то с ней делюсь секретами… Даже когда в Серегина влюбилась, она первая узнала – а это произошло, когда мы еще только-только в Нижний мир попали. Ну да я на нее не обижаюсь. Я за нее, наоборот, рада. Хотя этот Ув так себе… Я бы на такого не запала – сам худой, а волосы белые и длинные, как у девчонки, он их в хвостик сзади собирает. И что интересно – этот Ув заявляет, что он гот. Да и вовсе он не похож! Я видела готов – еще там, в нашем мире – они во все черное одеваются и волосы в черный цвет красят, а лицо белой пудрой мажут… И они всегда мрачные и хотят умереть, и еще они любят ходить ночью на кладбище… ну, мне так девчонки рассказывали. Словом, чокнутые они, готы эти. Правда, Янка утверждает, что это нация такая, и к тем готам отношения не имеет, но что-то я не слышала про такую нацию… и вообще, что эта Янка понимает… Но то, что они друг другу подходят – это факт. Они и похожи, будто брат с сестрой.
Анна Сергеевна говорит, что чувствует в Уве большие способности, но я-то ничего не чувствую – ни большого, ни маленького. Но вот что заметила – Димкин большой черный конь, который раньше никого к себе не подпускал, признал нашего новенького. Димка ездит на своем коне очень мало, считай что совсем не ездит, и раньше конь все время скучал. Теперь же он как привязанный ходит за этим Увом. Так они втроем и слоняются – впереди Ув, который выбирает пастбище на завтра для наших коней, за ним Янка, а за ними большой черный конь. Смешные.
Вообще здорово, когда человек находит себе пару. Одиноким быть плохо и скучно. Мне кажется, когда у человека есть пара, он становится лучше – все его хорошие качества выходят наружу. Это, наверное, от счастья так происходит. Между прочим, Антон Витальевич тоже нашел себе девушку. Да не какую-нибудь, а настоящую русалку! Не халам-балам. А это потому произошло, что он очень сильно изменился. Там, в нашем детском лагере, над ним только все смеялись и издевались – и правильно, он был таким нелепым придурком… Мы с девчонками его на конфеты раскручивали – он думал, если будет нас угощать, мы его любить будем. Фиг там! Он, конечно, добрый, да вот почему-то все время хотелось над ним ржать… и издеваться так аккуратно… Не знаю почему. И понимаю, что не заслуживал он такого, а вот удержаться было невозможно.
А сейчас это будто совершенно другой человек. Просто удивительно! Подстригся, сбрил усы дурацкие – но не в этом же дело… А в чем – понять не могу. Вот только на конфеты его по-наглому раскручивать я бы уже не стала.
Со своей русалочкой он не расстается – всюду они ходят за ручку и постоянно смотрят друг на друга, улыбаясь как два влюбленных идиота, каковыми они, собственно, и являются. Зато Антон наконец расстался со своей кепкой – он ее этой Илле своей и подарил, а ей удивительно идет под ее пепельные пышные волосы. Они, эти русалки, теперь выглядят вполне прилично, потому что одеваются – это Анна Сергеевна их приучила. Правильно, нечего сиськами трясти при всем честном народе. Они быстро это дело продыбали – как можно украсить себя с помощью одежды, подчеркнув свои достоинства. Они вообще все повторюшки и подражают нам, обычным людям. Глупые такие, но прикольные… Илле с того контейнеровоза достался клевый комплект – джинсовые шортики и кофточка. На ногах у всех русалок (как, впрочем, и у нас) – кроссовки, потому что это самая удобная обувь. Они, правда, шнурки не завязывают, потому что их долго потом развязывать, если подвернется водоем и захочется поплавать; они их просто затягивают и заправляют внутрь. Это мой Митька научил их, умник этакий…
И, кстати, такая умора наблюдать, как Илла учит Антона плавать… Я случайно увидела, они этим втихаря занимались, найдя уединенную бухточку на побережье. Ну и не удержалась, понаблюдала немного. Илла его держит под живот и что-то щебечет своим птичьим голосом. А он руками размахивает, плыть пытается – я не могу, ну и ржач… Тут она его все дальше на глубину заводит – ей-то пофиг, у нее хвост. Он боится, цепляется за нее, сам бледный от страха, а пытается улыбаться, влом ему перед ней трусом показаться. Наконец она его отпускает… И он тут же начинает тонуть. Я бы давно психанула, а эта Илла вылавливает его, смеется и нежно целует, а затем, взяв его в охапку, плывет к берегу. Между прочим, Антон тонет всегда молча, только глаза таращит – вот респект ему за это; если бы русалка услышала его визг, наверняка сразу бы за мужика перестала считать.

28 августа 561 Р.Х. день двадцать пятый. После полудня. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Место для разговора с патрикием Кириллом было приготовлено на обрывистом берегу Днепра чуть в стороне и от основного лагеря и от стройки цитадели будущей столицы. Вид оттуда открывался замечательный. В одну сторону было видно все почитай до белопенных бурунов днепровских порогов, а в другую открывался обозрению искусственный холм, который местные позже окрестят «Тудуновой могилой». Несмотря на полуденное время и некоторый зной, воздух над Днепром был чист и прозрачен, а поблескивающие на гребешках волн разноцветные искры говорили о том, что вода ниже порогов, благодаря деятельности богини Даны, обрела определенные магические свойства.
Кстати, магический фон в районе будущей столицы уже почти пришел в норму, а вода в Днепре приобрела такие же магические свойства, как и вода из фонтана в Заброшенном городе. Только они с учетом водотока крупной реки очень сильно разбавлены, но если в течение лета вы каждый день будете купаться в этой воде, то старости вам не видать ни в каком виде, и все ваши раны будут заживать в три раза быстрее. Вот мы и выводим своих воительниц на купание вместе с их боевыми конями, которым эта вода тоже очень полезна, ибо, как утверждает мой адъютант Уве, кони это тоже люди, но только на четырех ногах и с копытами. Жеребцы после таких купаний вдвое сильнее интересуются кобылами, а кобылы начинают рожать куда более здоровых, крепких и умных жеребят, которые только что не будут говорить. Только не говорите об этом Колдуну, а то он обязательно что-нибудь придумает, а ездить на говорящем коне, по моему мнению, несколько перебор.
Бывшие мясные лилитки из обслуживающей штаб хозяйственной роты сноровисто натянули шелковый тент, поставили под ним большой стол с самоваром тевтонской выделки и местной выпечкой, расставили вокруг удобные мягкие стулья для всех, кто будет присутствовать при этом странном разговоре, который должен будет изображать то ли допрос, то ли дипломатический прием. Патрикию Кириллу, как допрашиваемому, я сперва предполагал выделить простую некрашеную деревянную табуретку, но потом махнул рукой на все эти условности. Если мы не договоримся, то ему и табуретка покажется за высочайшее счастье, а если договоримся, то зачем же заранее обижать человека. Это было бы правильно, если бы все, как это водится у варварских вождей, сидели на деревянных скамьях, а в противном случае табуретка – это действительно перебор.
По здравому дополнительному размышлению я понял, что присутствовать при разговоре с посланцем Юстиниана должны были – я, моя супруга Елизавета Дмитриевна, отец Александр, Птица, а также Велизарий с Антониной. Птица хотела было вежливо отказаться, но я сказал, что кроме нее некому контролировать текущее психическое состояние пациента, а также ловить разумом те подсказки, что ненароком могут промелькнуть в его мозгу. Птица согласилась с моей правотой и пришла на встречу, правда, всем своим видом демонстрируя, что все это она делает лишь потому, что благодарна мне за все, что я сделал для нее и детей. Ну и пусть демонстрирует, главное, что дело она свое знает, и ни один момент в разговоре не окажется упущенным.
И вот когда все наши расселись на стульях, вместе со мной во главе стола, то привели патрикия Кирилла, напуганного и окончательно дезориентированного. Так уж получилось, что по дороге сюда тому на глаза сперва попалось несколько «Уралов», на которых по очереди обучались автовождению специально отобранные бывшие мясные лилитки, а потом – три воющих и свистящих турбинами Т-80, на которых учебную программу выполняли штатные механики-водители танкового полка, совсем незадолго до всех коллизий поступившие в него из учебных подразделений. Заниматься такими вещами в районе заброшенного города мира Содома мне казалось кощунством, а здесь, на степных просторах днепровского правобережья, было самым милым делом. Местные уже научились воспринимать эти железные чудовища как своих защитников, и теперь совсем их не пугаются, сколько бы шума и лязга те ни производили.
А стоит танкистам остановиться у какого-нибудь селища, чтобы попросить ледяной водички из колодца, как тут же стальную многотонную черепаху со всех сторон облепляет все немногочисленное население полуземлянок – как говорится и стар, и млад. Как правило, при этом одной водичкой из колодца дело не обходится – женщины подносят чумазым, в тавоте, защитникам парного молочка, а место воды во флагах занимает стоялый медок, и бороться с этим явлением бесполезно. Бороться можно только с неумеренным потреблением этого медка, а также с возникающими после оного склоками и дрязгами. Перевод в строительный батальон – достаточная угроза, чтобы держать парней в узде; кроме того, принявшие призыв бойцы сами по себе более дисциплинированны, чем обычные солдаты хоть советской, хоть российской армий, и хоть потребляют спиртосодержащий продукт, но в меру – вечером, опосля ужина. Тем более что после пары глотков такого медка даже бойцовые лилитки, не говоря уже о бывших мясных, кажутся писаными красавицами. Пора и тут устраивать вечерние танцульки под оркестр, а то без них нам будет трудно выстраивать единое культурное пространство, объединяющее и местных, и пришлых, и тем самым делать в этот народ инъекцию наших культуры и мышления.
Но местные-то к ездящим по степи танкам уже немного привычные, даже пастухи всего лишь лениво отгоняют стада с пути железных машин, а вот то, как патрикий Кирилл не опростался при встрече с железными чудовищами, знает только он сам. Зато, если все закончится удачно и ромейский посланец благополучно вернется в Константинополь, ему будет что рассказать что своему непосредственному начальнику, что самому императору Юстиниану. Чтобы неповадно ромеям было ходить на нас войной или делать иные пакости непрямого действия, вроде натравливания авар. Рано ли поздно все выйдет наружу, и рано или поздно за все придется заплатить сторицей.
И вот конвой из внушительно выглядящих боевых лилиток привел патрикия Кирилла к нам под навес и указал ему на чуть отодвинутый в сторону стул – мол, поставили специально для тебя, приятель. Немного повертев головой и скользнув равнодушным взглядом по присутствующим, включая Велизария с Антониной, патрикий Кирилл поприветствовал нас кивком головы и спросил на вполне понятной книжной латыни:
– Итак, что хотят от ромейского патрикия ужасные варвары, с помощью могучего колдовства сокрушившие дружественный империи ромеев великий народ авар? Неужели вам было недостаточно того, что вы захватили в плен, ограбили, оскорбили и унизили посланца великой империи, разоружив его самого и его людей, а также отобрав у него донатиум в восемьдесят тысяч солидов, предназначенный означенным федератам? Я уже молчу о том, что с вашего попустительства и по вашему приказу были арестованы и убиты честные ромейские купцы, намеревавшиеся торговать с варварами, а их имущество было безжалостно разграблено.
– Во-первых, – ответил я, – мы хотим, чтобы вы сели, патрикий Кирилл, ибо не получится разговора, когда один стоит, а все иные сидят.
– Кто это «мы»? – вскинул тот голову, – пока вы не назвали себя, я могу только догадываться, кто из вас кто, и можно ли мне вообще с вами говорить.
– Мы, – ответил я, по очереди указывая на присутствующих, – это я, великий князь народа антов капитан Серегин, та также моя супруга Великая княгиня Елизавета, дочь Дмитрия. Вот сидит наш духовный советник православный священник отец Александр, наш военный советник досточтимый господин Велизарий и его супруга госпожа Антонина, а также маг разума госпожа Анна дочь Сергея, которая необходима за этим столом, чтобы убедиться в том, что все произнесенные слова соответствуют мыслям и намерениям их владельцев.
Патрикий Кирилл покраснел, затем побледнел, уставившись сперва на Птицу, потом на отца Александра, а уж только потом на меня.
– Как вы могли, – взвизгнул он, – посадить за один стол православного священника – если он действительно священник – и богомерзкую колдунью?! Вы можете меня убить, но я ни минуты не останусь в вашем обществе.
– Господин мой благородный Кирилл, – попытался прервать истерику патрикия отец Александр, – господь любит леди Анну и благословляет все ее дела и поступки. Она тоже часть его Великого Замысла, и к тому же он считает ее своей любимой дочерью.
– Ты все лжешь! – снова выкрикнул патрикий, на этот раз уже обращаясь к отцу Александру. – Никакой ты не священник! Думаешь, что нацепил на пузо крест – и стал священником? Но нет, не на того напал, я-то вижу, когда передо мной настоящий священник, а когда поддельный. Сейчас сила на вашей стороне, но однажды огромная империя ромеев встанет дружно, как один человек, и вот тогда вы пожалеете о том, что обидели ее посланца.
Чем дольше он вопил и верещал, тем сильнее и ярче наливалось бело-голубое сияние вокруг головы отца Александра. Не стоило ромею так орать на аватара, привлекая к себе внимание самого Отца.
Но вот и сам скандалист заметил, что происходит нечто необычное, увидел нимб вокруг головы отца Александра, наливающийся ярчайшим светом, сияющим и видимым даже в свете дня, и осекся на полуслове, застыв с протянутой в нелепом жесте рукой.
– Ну вот, благородный Кирилл, – ехидно сказал я, как только крики прекратились, – если вы хотели получить гнев божий на свою голову, то вы этого добились. Тот, на кого вы так орали, является аватаром Отца, главного действующего лица Троицы, и именно через него господь дает нам советы и спускает распоряжения и директивы. А еще ему интересно смотреть, как мы будем справляться с теми или иными заданиями. А госпожа Анна – это любимая дочь Отца, которая тоже, как Он, есть Любовь. Ей Отец делегировал право прощения всех малых, сирых и убогих, буде они согрешат от недомыслия, или потому что вообще не ведали что творили. Так что вы, благородный Кирилл, ведите себя повежливей, потому что Отец очень не любит, когда кто-нибудь обижает или оскорбляет тех, кому он оказал доверие.
– Да, это так, благородный Кирилл, – подтвердила Антонина, – именно через отца Александра, который и в самом деле является настоящим православным священником, Отец частенько заглядывает на огонек в эту компанию.
А моя Елизавета Дмитриевна ничего не сказала, лишь загадочно улыбнулась и молча пихнула меня локтем под ребро, напоминая тот случай, когда Отец «позвонил» мне во время нашего раннего утреннего секса. Как же, помню.
– Да?! – с дурацким видом переспросил патрикий Кирилл, разом растерявший весь свой апломб. – А я и не знал!
– Незнание законов, сын мой, – прокомментировал его детский лепет громыхающий голос Отца, – отнюдь не освобождает от ответственности за их нарушение. Но на первый раз ты прощен. В дальнейшем же поостерегись на основании нескольких бегло сказанных слов оскорблять людей, о которых ничего не знаешь.
Патрикий повернулся на голос, сложил ладони перед грудью и склонил голову.
– Прими мои извинения, о Боже, – покаянно произнес он, – я на всю жизнь усвою этот урок, и больше никогда не буду так поступать.
– В этом заявлении недостаточно искренности, – телепатически сказала мне Птица, – зато в избытке присутствует лицемерие и досада.
– Значит, – так же безмолвно ответил я, – если этот Кирилл лукавит даже перед лицом Отца, то верить этому закоренелому царедворцу нельзя даже на грош.
– Думаю, что ты прав, сын мой, – бас включившегося в разговор Отца громыхал даже в телепатическом общении, – впрочем, поскольку это дела чисто людские, оставляю все дальнейшие действия на ваше людское усмотрение. Скажу лишь одно. Смерть этого человека в ближайшее время будет нежелательна.
– А я и не собирался, Отче, чай мы не на поле боя, – мысленно ответил я Отцу и обратился с вопросом к Птице, – можем ли мы положиться на Антонину?
– Вполне, – мысленно ответила Птица, – и дело даже не в том, что она благодарна тебе за лечение. Это дитя константинопольского дна таких тонких душевных категорий вообще не понимает. Просто она видит в тебе вожака самой крутой стаи из всех, что только есть в этом мире и поэтому будет держаться за тебя зубами и ногтями, чтобы вместе с тобой оказаться в стане победителей. Антонина знает этих византийских царедворцев как облупленных и единственный ее недостаток – это невозможность телепатического общения. Придется нам обходиться жестами, взглядами и намеками.
– Ничего, – сказал я, – обойдемся. А еще, если действовать внаглую, то в нашем распоряжении есть русский язык, которого этот патрикий не понимает, а Антонина с Велизарием вполне. И вообще, если бы этот Кирилл догадывался, с кем сидит за одним столом, то убежал бы в степь куда глаза глядят, не оставаясь тут ни минуты более.
– Да, – подтвердила Птица, – безопаснее обниматься с ядовитой змеей, чем иметь дело с недружественно настроенной Антониной. Так что, Сергей Сергеевич, давайте начнем. Только хотелось бы все это провернуть поскорей, потому что просматривать мысли этого Кирилла это все равно, что совать голые руки в дырку туалета типа «сортир». Такие же мерзкие и противные ощущения.
– Давай приступим, – подумал я Птице и сказал вслух на той же плохой латыни, какой оперировал наш недобровольный гость, – благородный Кирилл, раз Отец вас простил, так присаживайтесь же на стул и давайте поговорим как взрослые серьезные люди.
– Хорошо, – облегченно сказал патрикий Кирилл, последовав моему совету, – только для начала хотелось бы понять, о чем мы с вами можем говорить. Я человек подчиненный, не самовластный тиран, и даже не магистр оффиций, и действую только в рамках данных мне инструкций. А в этих инструкциях сказано, что я послан к аварскому кагану Баяну с весьма определенными поручениями, а поскольку авары вами разгромлены и полностью уничтожены, и кагана Баяна больше нет, то и говорить о моих поручениях к нему тоже не имеет смысла. Я всего лишь хотел бы получить от вас расписку о том, что вы изъяли у меня восемьдесят тысяч солидов донатия*, предназначенного аварским вождям.

Примечание авторов: * донатий (взнос) так называемый подарок или подношение, зачастую замаскированная дань, которую византийские императоры платили племенам варваров, чтобы гарантировать их миролюбивое поведение.

– Расписку написать не вопрос, – ответил я, переглянувшись с Антониной, – только в ней нужно будет отразить тот факт, что при пересчете в мешках с деньгами оказалось не восемьдесят тысяч солидов, а несколько меньшая сумма в семьдесят четыре с половиной тысячи солидов… У меня очень дотошный начальник финансовой службы, которая удавится за гнутый медный обол, а не то что за астрономическую сумму в пять с половиной тысяч солидов.
– Ну так, магистр оффиций Евтропий, – сладким голосом проворковала Антонина, – наверное, сам отсыпал в мешки это золото и запечатывал их своей личной печатью, так что благородному Кириллу нечего бояться огласки. Ведь он же не брал из этих мешков ни единой монетки, а тот, кто будет утверждать обратное, всего лишь возведет клевету на честного человека.
Одного беглого взгляда на патрикия было достаточно для того, чтобы сказать, что на этом «честном человеке» уже клейма ставить негде, и Птица телепатически подтвердила мою догадку, что патрикий то ли имел на руках дубликаты печатей, то ли нашел способ, как аккуратно снимать их и ставить на место. Но в принципе, детали не важны, сейчас в Константинополе жулик на жулике сидит и жуликом погоняет. Юстиниан давненько уже «не тот», и казнокрады в его окружении должны чувствовать себя вполне комфортно. Правда, остается риск нарваться на всплеск старческой раздражительности и кончить жизнь безвестным узником в подвалах Влахернского дворца, но этот патрикий Кирилл слишком мелкая сошка, чтобы его заметил сам император, да и к тому же по большей части находится в разъездах, выполняя поручения большей или меньшей степени паскудности.
Кстати, этот тип совершенно не обратил внимания на тот момент, когда я представил ему Велизария с Антониной. После сеанса омоложения великий полководец выглядит лет так на двадцать пять, а его супруга на восемнадцать; и только уже прорезавшиеся, но еще не до конца выросшие зубы говорят о пока не завершенной метаморфозе.
Вряд ли патрикий Кирилл слышал о том, что Велизарий с женой бесследно исчезли со своей виллы, потому что в это время он должен был быть уже в море. В крайнем случае, он доложит о появлении в новообразованном славянском государстве двух молодых самозванцев, которые морочат голову глупым варварам, выдавая себя за известного полководца и его супругу. В это тамошним функционерам, включая самого императора Юстиниана, поверить легче, чем в радикальное омоложение двух глубоких стариков.
И вообще, с этим патрикием каши не сваришь, поэтому этот разговор пора закруглять, а при отправлении вручить ромейскому посланцу письмо с формальным предупреждением о нежелательности вмешательства Византийской империи в наши внутренние дела. Точнее, о тех тяжких последствиях, которые наступят для нее в таком случае, хотя нам этого и очень не хочется. Вряд ли Юстиниан послушается наших предупреждений, но при этом я с чистой совестью смогу сказать Велизарию, что не я начал эту войну.

28 августа 561 Р.Х. день двадцать пятый. Поздний вечер. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Сегодня праздник у ребят, сегодня в клубе танцы. Сегодня впервые после победы над аварами и всенародного траура по поводу жертв вражеского нашествия, на площадке над Днепром, неподалеку от стройки замка возобновляются ежедневные танцульки под оркестр, перенесенные сюда из мира Содома. Мероприятие сделано открытым и посещать его могут все, а не только воители и воительницы, пришедшие в этот мир вместе с нами. Дана набрала уже столько сил, что смогла подобно своему отцу, Духу Фонтана в мире Содома, протянуть на эту площадку магопровод, вырастить на ней ковер особо стойкой травы, а по периметру быстрорастущие деревья, приспособленные к местному климату и расцветить их мигающими магическими огоньками.
Как только начало темнеть, на деревьях зажглись огоньки, а полковой оркестр начал наигрывать попурри из различных танцевальных мелодий, на эту танцплощадку потянулся народ. Первыми пришли лилитки из боевых и вспомогательных подразделений, которым это развлечение было уже прекрасно знакомо, их юные командиры, а также солдаты и офицеры танкового полка, не находящиеся в нарядах и на боевом дежурстве. А то вдруг нагрянет еще один дракон, а мы тут беззаботно веселимся. Нет, как сказал Серегин, минимум одна поднятая на холм зенитная установка из шести постоянно обшаривала своим радаром небо и была способна обнаружить любую воздушную цель на расстоянии до восемнадцати километров.
Потом на звуки музыки и веселые голоса потянулись местные. Сперва, услышавшие Призыв воители и немногочисленные воительницы из территориальных войск местной обороны, а затем уже и девчата из окрестных селений, наряженные в платья из беленого льняного полотна и трогательные веночки из полевых цветов. Пришла себя показать и людей посмотреть и поступившая на службу к Серегину старшая дружина покойного князя Идара. Все же для них это первый опыт общения с нашей культурой, а не с военным делом или политикой. Специально для тех, «кому за тридцать» были поставлены столы крепким пивом, медами и заморскими (византийскими) винами. Всем остальным участникам веселья алкоголь был полностью запрещен, и они были вынуждены утолять жажду несколькими разновидностями местного кваса, а также «коктейлями Даны», магически тонизирующей подслащенной медом водой с добавкой различных мятых фруктов и ягод.
Впрочем, когда я пришла, то и без спиртного веселье было в самом разгаре. Кстати, не успела я вместе с моими гавриками прийти на танцплощадку, как к нам подбежали несколько девушек в белых платьях и увенчали меня, Асю и Яну веночками из полевых цветов. Конечно, нам было приятно, особенно после того, как мы заметили такой же веночек в темных кудрях Ники, который она несла словно королевскую корону. Сперва мы утолили жажду предложенными нам безалкогольными напитками, а потом Митька, Ася и Яна принялись учить Ува, как танцевать вальс. Митька и Ася показывали на себе, как это делается правильно, а Яна пыталась руководить своим пока еще неуклюжим кавалером.
Потом я заметила, как неподалеку от меня неуверенно отирается капитан Коломийцев, явно желая, но не решаясь подойти. Я уже было собиралась нарушить собственные правила и самой пригласить моего незадачливого кавалера на очередной белый танец, которые шли тут один за другим, как вдруг его из-под самого моего носа увела смазливая молоденькая красотка, в которой я с удивлением опознала сильно изменившуюся Геру. Ну что же – не судьба, значит, не судьба. Махнув рукой, я отошла к столам с прохладительным и выпила полный стакан коктейля Даны, мерцающего таинственными магическими огоньками.
Сказать честно, после этих коктейлей Даны Кока-Кола на вкус – это не более чем газированная жидкость для мытья стекол. Об этом мне сказала не абы кто, а сама Мэри, которая в обычном штатском платье, но со шпагой на боку посетила это мероприятие. Кавалеров на нее не находилось, как и на Нику – уж больно сильные ауры уверенности в себе, силы и властности излучали вокруг себя наши волшебницы Огня и Богатства. А сами они не пользовались правом белого танца, предпочитая оставаться зрительницами этого замечательного мероприятия. Напротив, Анастасия, танцевала довольно часто и со всеми понемногу, приглашая на белый танец в основном молодых командиров кавалерийских эскадронов и младших офицеров танкового полка. Явно эти танцульки были для нее не способом найти себе партнера на одну ночь или на всю жизнь, а всего лишь возможностью отвлечься от каких-то своих потаенных мыслей.
Чуть позже, когда уже окончательно стемнело, с реки повеяло влажной прохладой, а над магическими огоньками танцплощадки во всю мощь зажглись большие яркие звезды. Именно в этот момент на танцплощадку собственными персонами и явились Великий князь капитан Серегин, его супруга княгиня Волконская, а также такая приближенная к ним особа как Зул бин Шаб, да продлит Всевышний ее дни. Сам наш Батя, как и его супруга, разумеется, не танцевали, но их присутствие придало мероприятию определенный оттенок официальности, и в их сторону немедленно потянулись старшие дружинники вместе со своими законными женами, а также временными дамами, чтобы выразить князю свое почтение, а также решить какие-то свои насущные вопросы.
Как сказал один умный человек про времена, которые должны были наступить чуть позже – на совещание никого затянуть было нельзя, а вот на пьянку все начальники сбегались с превеликой охотой. Танцульки, конечно же, не пьянка, но тоже развлекательное мероприятие, да и старшая дружина в эти времена еще не заросла по самые уши спесью, как это было во времена Владимира Ясно Солнышко, или его сына Ярослава Мудрого. Вот кто тут спесив, так это некоторые родовые старейшины, руководящие представители родоплеменного общественного строя. Но Серегин у нас такой, что любую спесь сумеет обломать так, что и пеньков от нее не останется.
Кстати, вот они с Елизаветой Дмитриевной, Ратибором, Добыней и еще двумя достойными воями Дубыней и Горыней, присели на скамьи возле длинного стола с напитками, и, кажется, зовут меня, Нику и Анастасию на предмет посоветоваться. Без малейшего опасения оставляю своих гавриков среди веселящихся воев и воительниц и направляюсь к нашему Бате для серьезного разговора. Неподалеку трется забытый патрикий Кирилл, но его широко растопыренным ушам придется сегодня испытать разочарование, потому что каждый из пятерки уже умеет ставить такое несложное заклинание как «Полог тишины». И вдобавок, если патрикий умеет читать по губам, то разговаривать мы будем не на языке местных антов, который он наверняка неплохо знает, а на чистом русском, который поступившие к нам на службу антские дружинники усвоили в обязательном порядке.
– Значит так, Птица, – сказал Серегин как только я подошла, – Дубыня говорит, что после булгар пора начинать примучивать те рода антов, которые не дали воев князю Идару, а вместо того предпочли договориться с аварским каганом о подчинении и дани. В первую очередь необходимо добиться покорности от левобережного рода старшины Жирослава, который весьма зол на нас за то, что мы казнили смертью его отданного в заложники ублюдочного сыночка Дрочуна за садистские забавы с предоставленными аварами наложницами.
– Давайте сделаем так, Сергей Сергеевич, – ответила я, – пусть антские родовичи из предавших родов будут идти особо, их старейшины особо, а такие ублюдки и животные в человеческом облике, как Дрочун и Жирослав, приживший его с родной теткой, совсем особо. Не нравится мне, что вы хотите сделать с антскими родами тоже самое, что с булгарами, или даже с несчастными аварами, теперь полностью исчезнувшими с лица этого мира.
– А что, – спросил Серегин, – мне с аварами целоваться надо было, что ли? И исчезли они из этого мира не потому, что я такой плохой, а потому что душой и телом предались злу и совершали ужасные злодеяния, в том числе и массовые убийства.
– Да знаю я об этом, – сказала я, – но не хочу, чтобы от вашего праведного гнева пострадал кто-нибудь невиновный. Не все же они там такие гады, как этот Жирослав?
– Извини меня, добрая и мудрая йога* Анна, – почтительно поклонившись, произнес Дубыня, – но невиновных в тех родах нет, ибо решение, на чью сторону встать в этой борьбе, принималось родовичами на вече, поскольку старшины не князья и не самовластны в своих решениях.
Примечание авторов: * йога – это по-старославянски волшебница или колдунья. До наших времен дошло в виде образа злой колдуньи бабы-яги, изгнанной людьми в глубокие леса с наступлением христианства.
– Ну не все же кричали на вече то одно, что было нужно старшинам вроде Жирослава? – спросила я.
– Нет, не все, – признался Дубыня, который получил свое имя-прозвище не за отсутствие умственных способностей и упрямство, как можно было подумать, а всего лишь за широкую кряжистую фигуру и крепость мышц, в напряженном состоянии по твердости не уступавших самому настоящему дубу.
– Ну, тогда, – добавила я, – по подвигу каждому должна быть и награда. Тем, кто предавал – одна судьба. Тем, кто решил, что тихо отсидится в сторонке – другая, полегче, но все же не такая сладкая, как сахар или мед. А тем, кто говорил на вече правильные слова, но не смог переубедить своих родовичей или даже присоединился к нашим силам на свой страх и риск – совсем другая, ибо им нечего стыдиться перед нами. Все должно быть сделано справедливо, и чтобы каждый видел, что у нас нет коллективной ответственности и каждый получает то, что заслужил.
Дубыня только пожал своими могучими плечами, на каждом из которых я могла бы усесться как в кресле, а Серегин хмыкнул и произнес:
– Хорошо, Птица, мы будем разбираться с каждым человеком по отдельности, но для этого мне понадобится, чтобы ты немного поработала детектором лжи и чтецом мысли. Но при этом учти, что на основании именно твоих слов мы будем приговаривать людей к смерти или длительным срокам каторжных работ.
– Вы меня не запугаете, Сергей Сергеевич, – ответила я, – и мою совесть тоже. Я же протестую не против наказаний вообще, ибо видела, к чему ведет безвластие, а против наказаний невиновным. Если это будет исключено, то я с радостью отделю для вас мух от котлет.
На этом наш разговор закончился. Затем к столу подошли Ника с Анастасией, и началось обсуждение сроков набегов на антские рода-изменники и расчета потребных для этого сил и средств. Но такие подробности мне никогда не были интересны, поэтому я тихонечко отошла в сторонку и направилась на поиски своих гавриков. Нашла я их, всех четверых, включая Ува, в обществе юных амазонских оторвочек, выплясывающих под быструю рок-н-ролльную мелодию какой-то их амазонский дикий танец. При этом было видно, что юные амазоночки пытаются отбить у Аси с Яной их кавалеров, но у них это не получается. Мои мальчишки, (и Ува я стала воспринимать тоже как своего), оказались верны своим подругам, не желая поддаваться на дешевые провокации.
Кстати, совсем рядом с моими гавриками и юными амазоночками, вместе с такими же сиротками, танцевала еще одна худенькая раскосенькая смуглая девочка примерно двенадцати лет от роду, одетая в традиционный аварский женский костюм: цветастую свободную рубаху до середины бедра и узкие штанишки-дудочки чуть ниже колен. Если антские сиротки предпочитали или водить хороводы, или тихо стоять в сторонке, молча глядя на танцующих, ибо рок-н-ролл был слишком быстр для их темперамента, то эта аварская девочка, сверкая светлыми подошвами ног, самозабвенно отплясывала что-то свое, похожее сразу и на восточные, и на кавказские танцы. Но вот ее заметили юные амазоночки и, оттеснив антских подростков, встали в круг, хлопками ладоней подбадривая ускорившую темп экзотическую танцоршу, такую же дикую и неукротимую как они. Я на мгновение скользнула своей мыслью по поверхности сознания этой девочки и поняла, что она, выжив там, где выжить было невозможно, и потеряв при этом всех родных, о которых у ней остались не очень хорошие воспоминания, теперь хотела все забыть, жить и радоваться жизни.

30 августа 561 Р.Х. день двадцать седьмой. Полдень. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Прокопий Кесарийский, секретарь и специалист по связям с общественностью Флавия Велизария.
Записки путешественника по невероятным местам и очевидца чудесных приключений
Случилось так, что волею Божьею мы попали в чрезвычайно странную компанию. Даже получив вторую молодость и возможность в течении еще очень длительного времени заниматься литературным трудом, я все равно не могу до конца поверить во все происходящее. Раньше весь мир делился для меня на варваров и ромеев. Варвары могли быть образованными и иметь длинную историю, но все равно оставаться варварами, потому что они не понимали и не принимали всего того, что делает нас, ромеев отличными от них. И дело тут отнюдь не в том, что варвары совсем иного народа или племени, чем мы. Империя, как огромный котел, принимает в себя людей различных народов и племен или переделывает их в ромеев, рабов базилевса, чиновной иерархии и далекого и непостижимого бога, подозрительного и нетерпимого к чужому мнению, как ревнивый муж. Даже наши мятежи укладываются в строгую систему. Если ромейский полководец поднимет мятеж против императора, то только для того, чтобы занять его место. Если восстанет раб, то только для того, чтобы самому стать господином, а бывших господ обратить в рабов. Если появится какая-нибудь новая еретическая секта, то только для того, чтобы, набрав влияние, самой сделаться господствующим исповеданием, а всех остальных загнать в подполье или уничтожить. Если же варвары, пришедшие с севера, востока или юга, не хотят переделываться в ромеев, то Империя выплевывает их вон как негодный материал.
Те же, кого я встретил здесь, никоим образом не являются ромеями, так как отрицают всю эту суету. В то же время их никак нельзя назвать и варварами, поскольку они имеют четкий системный взгляд на мир и с самого начала понимают, с кем имеют дело, чего хотят достичь и как этого следует добиваться. Основание новой империи на пустом месте среди диких варваров сродни строительству города на пустынном берегу среди дюн и скал, когда каждого рабочего, каждый гвоздь, кирпич или доску необходимо привозить из более цивилизованных мест. Ранее с такой задачей по строительству города мог справиться только Великий Александр Македонский, но даже ему не удалось построить из варваров державу, которая пережила бы его самого. А эти люди не просто надеются, но и твердо рассчитывают на то, что построенная ими империя переживет не только их, но века и тысячелетия бурной истории. Они говорят, что пришли из далекого будущего, в котором такая империя была построена гораздо позже и в гораздо более худших условиях. Но, несмотря на это, она сумела раскинуться на таких огромных пределах, которые кажутся невероятными даже потомкам римлян, чья держава некогда включала в себя просторы от Геркулесовых столбов до Херсонеса, и от студеных германских земель до жарких аравийских и африканских пустынь.
Но это была уже совсем другая империя, с другим, неромейским взглядом на жизнь и окружающие народы, и именно такой собирается строить свою империю великий князь Артании капитан Серегин, только что своей безжалостной рукой стерший с лица этого мира весьма мешавшее ему войнолюбивое племя авар. Узнав об этом, в Константинополе придут в ярость. Там считают, что уничтоженные Серегиным авары являлись состоящими на жаловании ромейскими федератами, действующими против славян с ведома и по поручению императора Юстиниана.
Хотя на самом деле картина выглядит значительно более сложной, чем это кажется из Влахернского дворца. Как удалось выяснить артанской разведке, авары одновременно с теми переговорами, которые вели в Константинополе, заслали такую же представительную делегацию в Ктесифон к старому лису, персидскому царю царей Хосрову I. О чем о ни там договорились, доподлинно не известно, но если верить тому, что записано в исторических книгах, которые были привезены сюда из будущих веков, вся последующая политика аварского каганата была антивизантийской и проводилась в тесном союзе с персидской державой, а следовательно, устранив авар, великий архонт Серегин оказал Византии огромную услугу, а не нанес вред. Но разве это возможно объяснить таким умникам, как магистр оффиций Евтропий и иже с ними, а также престарелому императору Юстиниану, который весьма зол на славян, за их постоянные набеги на северные пределы империи. Заменять меньшее зло большим – вполне в стиле нынешних властей, изгоняющих из соседнего леса семейство лис для того, чтобы поселить там стаю голодных волков-людоедов.
Кстати, именно сегодня мы проводили патрикия Кирилла и его дромон «Золотая Лань» в обратный путь в Константинополь. Уезжал патрикий в весьма дурном расположении духа, потому что почти половина гребцов и две трети лучников из команды его дромона предпочли остаться здесь и поступить на службу к Серегину. Так я воочию смог наблюдать, как Серегин производит прием в свое Единство новых членов, услышавших так называемый Призыв. С одной стороны, вроде бы ничего особенного. Солдаты и матросы просто положили свое оружие на землю и, произнеся слова клятвы, подняли его обратно. Но с другой стороны, при этом у меня на затылке шевелились волосы, как будто я видел что-то запретное и очень сокровенное.
Чуть позже мне удалось разговорить одного из тех матросов-лучников по имени Григорий. Немного помявшись, он рассказал мне, как в момент принесения клятвы почувствовал, что на его плечо легла невидимая рука божества, и что с того момента он стал постоянно чувствовать незримый локоть стоящего рядом товарища, готового в любой момент прикрыть его от удара своим щитом. Также этот Григорий сказал, что все время чувствует в себе незримое присутствие и самого великого архонта Серегина, который помнит, знает и заботится о каждом солдате, и каждый солдат ему дороже, чем родной сын, потому что является частью его самого. И это чувство товарищества придает Григорию сил, потому что в наших византийских легионах он никогда не ощущал ничего подобного, как не видел там и таких командиров, как великий архонт Серегин, который скорее всего все же является носителем чего-то божественного, потому что для обычного человека такие способности просто невозможны.
Кстати, должен я рассказать и о тех, кого лучник Григорий называет своими товарищами. По большей части это женщины с очень смуглой кожей, чуть раскосыми глазами и острыми, как у лис, нечеловеческими ушами. Говорят, что этих странных женщин при помощи ужасного колдовства вывели искусственно для своих надобностей очень могучие маги-содомиты в том мире, где я, Велизарий и Антонина, проходили лечение от старости. Не обошлось там и без нечестивых эллинских богов, которых господь убрал из наших миров и спрятал подальше, чтобы они не путались под ногами. При этом, говоря о нечестивых эллинских богах, я не имею в виду ни добрейшую малышку Лилию, которая заботливо лечила меня от старости и прочих болезней, ни отважную Артемиду, которая поступив в войско Серегина, ни даже упрямицу Геру.
Даже среди добрых, порядочных семейств тоже встречаются уроды, но о них обычно не принято говорить вслух. Ведь в общем и целом, как оказалось, эллинские боги не были прокляты, иначе почему Господь выслал их в очень отдаленные места, а не низверг в самые глубины ада? И даже обитатели Содома и Гоморры не были уничтожены всеблагим богом-отцом, а вместо того перемещены в такой мир, где они бы не смогли никого развратить своим поведением. Правда, позднее Господь пожалел о своей доброте, ведь, оставшись в одиночестве, эти люди не только не оставили свой порок, но еще больше развили его и усугубили, создав настолько ужасное общество, что у честного христианина, какого бы исповедания он ни был, и в голове не укладывается, как такое вообще возможно.
Именно там, в мире содомитов, не признающих обоеполой любви, и были выведены специальные женщины-лилитки, которые подчинялись своим создателям только потому, что постоянно находились под специальным заклинанием Принуждения. В зависимости от кормления и воспитания в раннем детстве они могли стать для своих хозяев племенным, рабочим или мясным скотом, а также неким подобием бойцовых собак, готовых по приказу хозяина кинуться на кого угодно. Потом в тот мир наводить порядок по поручению Всевышнего пришли Серегин и другие его присные, не признающие ни содомитов, ни рабства в каком бы то ни было виде. Так как они сами были очень сильными магами, они разрушили заклинания подчинения, а потом натравили на содомитов железные тевтонские легионы и подобно Понтию Пилату умыли от того мира руки, потому что господь сказал, что не их дело наводить порядок на той помойке, населенной наследниками Содома и их жертвами.
Из того мира они забрали лишь тех несчастных остроухих женщин, которых они освободили от рабства. Несмотря на их грозное имя и немного нечеловеческий вид, в этих существах нет ничего дьявольского, и души у них такие же, как и у нас с вами, потому что иначе отец Александр не смог бы крестить их в христову веру, а Серегин – принять их души в свое Единство, которому покровительствует Сам Создатель всего сущего. И если даже течет в жилах этих остроухих женщин доля нечеловеческой крови, то это не значит ничего, кроме того, что и те существа тоже способны обрести свое спасение.
Именно из них в основном и составлено теперь непобедимое войско великого архонта Серегина. Только не стоит надо мной смеяться, потому что бойцовая их разновидность, которой у Серегина в войске с самого начала было больше всего, по внешнему виду выглядит росло и плечисто, очень физически сильна, а ее представительницы очень ловки, хорошо ездят на лошади и с легкостью владеют длинным стальным мечом, щитом и копьем. Эти женщины-воительницы настолько сильны, что с легкостью выигрывают соревнование в перетягивании каната у вдвое большего количества наших ромейских матросов, которых тоже никто не назовет слабаками.
Сойтись с ними в прямом бою будет смертельно даже для лучших солдат нашего мира, доселе непобедимых катафрактариев, потому что вооружение и защита у тяжеловооруженной конницы Серегина ничуть не хуже, а короткие болты из тугих арбалетов со стальной плетеной тетивой способны с легкостью пробить любые доспехи. Кроме того, эти воительницы прекрасно сражаются не только в конном, но и в пешем строю, а их кони отлично вышколены и не нуждаются в присмотре, в бою самостоятельно прибегая к своим хозяйкам в тот момент, когда они им больше всего нужны. Видели мы вместе с Велизарием, как на их тренировках эскадроны воительниц-уланш лихо спешиваются, превращаясь в ощетинившуюся копьями пехоту, а потом, когда учебная атака отбита и рейтары наносят по расстроенному противнику разящий удар, уланские эскадроны садятся обратно в седла, чтобы на свежих, неутомленных конях гнать и рубить бегущего врага.
Кроме всего прочего, эти женщины неутомимы на ложе, хотя не всякий мужчина решится с ними возлечь, но те, которые все-таки рискнули, говорят, что большего наслаждения не испытывали в своей жизни. Несмотря на свои непривычные пропорции, эти женщины, обнажившись, становятся прекрасными в своей целесообразности могучей силы и убийственного обаяния. Тот же Григорий рассказал мне, что после того как их приняли в Единство, последовало посвящение в Воители, во время которого каждому из них пришлось возлечь с такой воительницей, чтобы показать, что они не только надежные боевые товарищи, но еще и пылкие любовники, чуждые всему противоестественному. Так вот, эти женщины – безжалостные убийцы на поле боя – соединяясь со своим мужчиной, становятся образцом нежности и кротости. Говорят, что тайная мечта любой из них – это родить мальчика-сына от достойного отца, ведь раньше проклятие злых колдунов заставляло их рождать одних только девочек, но великий архонт Серегин и его спутники освободили несчастных и от этого заклинания.
Как только в результате лечения у меня восстановились естественные потребности в области женщин, я сперва не знал, что мне делать. Хорошо было Велизарию, у которого под рукой была Антонина, и они могли обрушить друг на друга весь жаркий пыл своей второй молодости. Но что оставалось делать мне, ведь там не было специальных заведений, в которых мужчина может удовлетворить свои естественные потребности, попросту именуемых лупанарами.
Но как оказалось, там все можно было сделать совсем по-другому, просто сходив на танцы и познакомившись с одной из этих женщин, нравы которых весьма свободны, и которые редко кому отказывают. А уж если они кому-то отказывают, то значит, что человек этот противен им донельзя. Если при знакомстве ты нравишься этой женщине, а она нравится тебе, то вы, немного потанцевав и поговорив для приличия, берете друг друга под руки и уходите туда, где сможете разделить между собой самый настоящий пир страсти. Даже самый дорогой и роскошный столичный лупанар после такого покажется вам дешевым низкопробным заведением, в котором торгуют исключительно подпорченным товаром.
Правда, при этом я сам так и не решился ответить ни на один призыв боевой остроухой, ограничившись стройной молоденькой девушкой более привычного вида и весьма завлекательных форм, которую звали Диллиль. Могу сказать, подтверждая мнение многих других, что лучшего такого случая в моей жизни еще не было. Кроме того, моя партнерша оказалась неплохой рассказчицей, и когда мы закончили с плотскими делами, она еще долго повествовала мне о своем прошлом, тех нравах, что царят в армии Серегина, и о своих планах на будущее. Оказывается – о ужас – злые волшебники-содомиты выращивали таких, как она, исключительно для того, чтобы съесть, и срок ее жизни уже подходил к концу. Но тут опять вмешался Серегин, натравив на содомитов не менее злых тевтонов, и после короткой и почти бескровной войны те победили, но не знали, что им делать с подобными Диллиль девушками, потому что они уже были христианами и людей не ели. В результате их просто обменяли то ли на секрет какого-то заклинания, то ли еще на что-то, я не понял на что, а Серегин почти сразу же взял их в свое войско. Кроме всего прочего, Диллиль сейчас ходит на занятия в школу и учит грамоту, а когда все выучит, хочет учиться дальше, и в этом она не одинока. Очень много ее подруг хотят того же, то и Диллиль.
Можно сказать, что это просто удивительная история девушек, которые были рождены для того, чтобы стать куском мяса, а в результате всех случившихся с ними метаморфоз стремятся к тому, чтобы стать образованными людьми, и как бы это удивительно ни звучало, великий архонт Серегин поддерживает их в этих устремлениях. Мне, например, не понять, зачем ему в войске грамотные, а тем более образованные солдаты.
Но все это абсолютная ерунда по сравнению с еще более диковинными существами, обитающими прямо среди непосредственного окружения архонта Серегина и второго по важности лица, госпожи Анны. Это действительно очень странные существа. У них красная кожа, острые черты лица, на голове имеются рожки, а сзади длинный хвост. И при всем при этом они не боятся святой воды, против них бесполезно читать «Отче Наш», и иногда они вполне мило беседуют с местным священником отцом Александром. Говорят, что Бог-Отец лично даровал им свое прощение, но я даже не представляю, какие услуги для этого они должны были ему оказать.

31 августа 561 Р.Х. день двадцать восьмой. Ранее утро. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Сегодня я проснулась ни свет ни заря в холодном поту и с отчаянно бьющимся сердцем оттого, что мне приснился страшный сон. Мне снилось, что мы с гавриками оказались в том ущелье в полном одиночестве, один на один с готовившимся нас пожрать порождением ада, и никакой капитан Серегин, никакой отец Александр на помощь к нам так и не пришли. Первым делом я убедилась, что и Яна и Ася сопят, уткнувшись носиками мне в бока и лишь потом, натянув одеяло до самого подбородка, посмотрела в высокое уже светлое небо и принялась размышлять.
Как верно сказала Елизавета Дмитриевна: «У людей нашего магического сословия „просто снов“ не бывает.» Особенно если эти сны такие яркие и страшные, что способны не на шутку напугать даже такую храбрую женщину, как я. Это мое подсознание или вышние силы, или и то, и другое вместе пытаются предупредить меня о такой опасности, против которой мне не сможет помочь даже вся королевская конница и вся королевская рать. А такой опасностью для себя самой могу быть только я сама, потому что любую угрозу, которая придет ко мне со стороны, я смогу нейтрализовать либо собственными силами, либо при помощи моих товарищей. Нет, никаких других вариантов тут нет и быть не может. Повредить мне способно только то, что уже сидит у меня внутри и мой долг – справиться с этим самостоятельно.
Потом я подумала, что поскольку тут нет и не будет другого мага разума, то придется мне заняться самолечением. Сказать честно, я еще никогда не пробовала входить внутрь самой себя, и даже не представляю, как это можно сделать, но все же попробовать надо. Итак, для начала расслабимся, вдохнем поглубже, и постараемся погрузить себя в легкую полудрему, в то же время, какой-то частью своего сознания продолжая бодрствовать и воспринимать происходящее. Теперь, пока я окончательно не погрузилась в сон, необходимо найти точку входа внутрь самой себя и, оставаясь в трансе, скользнуть в сердцевину своего сознания подобно змее, которая сама кусает себя за хвост. Раз, два три… Ура, получилось, я внутри себя. Я так обрадовалась, что чуть было не вышла из состояния транса, но очень быстро взяла себя в руки. Возвращаться обратно было еще преждевременно, надо было идти вперед и оглядеться.
Внутри все оказалась точно также, как в жизни, то есть мой внутренний мир представлял собой мастерскую, привычно заваленную лоскутами ткани и кожи, клочьями ваты и синтепона, какими-то проволочными конструкциями, кусками отполированного дерева, мелкими цветными пуговицами – то есть всем тем, что составляет обязательный арсенал завзятой рукодельницы. Мое Эго, смешливая пятнадцатилетняя девушка, поджав под себя ногу, сидела за рабочим столом и, сдувая в сторону надоедливый локон, при свете настольной лампы ловко шила мягкую куклу. Заслышав звук моих шагов и неизбежный шорох лоскутов под ногами, Эго обернулось на шум, и ее лицо озарилось радостью.
– Здравствуй дорогая Аннушка, – воскликнуло Эго, всплеснув руками, – я так рада, что ты наконец пришла. Насилу до тебя докричалась. Нам давно уже надо было поговорить, а тебе все время был недосуг зайти ко мне в гости.
– Так это ты наслала на меня этот страшный сон? – спросила я. – Мне что, действительно, грозит какая-то опасность?
– Аннушка, ну как я могла насылать на тебя дурные сны? – вопросом на вопрос ответило Эго. – Просто я тебя звала-звала, звала-звала, а этот сон, он сформировался сам, от рассогласованности твоего внутреннего Я, то есть меня, и тех могучих магических сил, которыми ты сейчас оперируешь. Каждый раз, когда ты обращаешься к этим силам, на моем лице или руках появляется новая морщинка, а в волосах прядка неурочной седины. Еще совсем недавно я чувствовала себя такой молодой и бойкой, а теперь меня начинают беспокоить различные хвори. Если так пойдет и дальше, то я сперва всерьез заболею, а потом умру, и вот тогда в этой комнате поселится тот, кто приходил к тебе во сне. Вот это будет по-настоящему страшно.
– И что же, – испугалась я, – мне теперь совсем не колдовать и не помогать Серегину и другим людям?
– Да, нет, душа моя, колдуй, – махнуло рукой Эго, – но только при этом ты должна перестать вести себя как строгая старушка, сдерживая порывы своего сердца. Ведь плохо не то, что ты практикуешь магию, а плохо то, что после этого ты не восполняешь с любимым человеком затраченную тобой душевную энергию. Мне было бы так приятно чувствовать, что ты любишь и любима, и всей душой отдаешься своему счастью. Бери пример с Серегина – пока он со своей Елизаветой Дмитриевной счастлив в браке, жить они оба будут вечно. В этом случае магия не помеха, а лишь подспорье, ибо именно она помогает превратить вечную любовь в вечную молодость, в том числе и вечную молодость души. Сегодня же вечером иди на танцульки и поднеси в руках свое сердце капитану Коломийцеву. Чем он для тебя плох, или ты хочешь принца на белом коне?
– Хочу, – вздохнула я.
– Ну, так и сделай из него принца, – упрямо сказало Эго, – по крайней мере, попробуй. Ведь любой влюбленный мужчина – это мягкая глина в руках у женщины. Ведь он неглуп, способен чувствовать твои порывы и обладает определенными творческими способностями, которые тебе требуется только найти. Ну, что, договорились, Аннушка?



Часть 20

7 сентября 561 Р.Х. день тридцать третий. Полдень. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич
Сегодня через портал в мир Содома к нам прибыл обещанный мне герром де Мезьером специалист по контрразведывательной и антитеррористической деятельности – криминальдиректор и штурмбанфюрер (майор) войск СС Курт Шмидт. В сопроводительных документах было сказано, что герр Шмидт, полицейский чиновник с большим опытом полевой и кабинетной работы, желает эмигрировать из мира Подвалов и согласен заключить с нами длительный контракт на работу в должности начальника тайной полиции. Печать, подпись – короче, все как положено в документах подобного рода.
Глянул я на герра Шмидта, как говорится, лично. Невзрачный такой человек с колючим взглядом светлых глаз и поджатыми губами. Сразу было понятно, что он будет работать у меня добросовестно и с полной отдачей, но ровно до той поры, пока наши отношения с де Мезьером и с Тевтонией вообще находятся в хорошем состоянии. В противном случае результат работы этого человека становится непредсказуемым, и если эти отношения начнут портиться, то от него надо избавляться заранее. Так сказать, во избежание негативных нюансов, ибо к голосу Призыва герр Шмидт глух, как трухлявый пень к звукам лиры.
А пока он будет нам весьма кстати, ведь родного по крови сотрудника ВЧК, ГУГБ НКВД или КГБ, мне взять неоткуда. Подписал я с герром Шмидтом контракт, ввел в курс дела, попросив только кандидатуры сотрудников согласовывать с вышестоящим начальством (то есть со мной), порекомендовал обратиться к Гретхен де Мезьер и отпустил в свободный поиск, вынюхивать запах измены и шпионажа. Вот чего мне не нужно тут прямо под боком – так это византийской шпионской организации, отягощенной пятой колонной из местных заговорщиков.
Вот появятся у герра Шмидта первые результаты, тогда и начнем череду судебных процессов над изменниками, благо судить таких набольших людей должен сам князь, если отважится, а не какие-то там тиуны. Я отважусь, потому что за мной ядро складывающегося государства в виде перешедшей на мою сторону старшей дружины, а также той части поднепровских антов, которые подверглись великому страху, разгрому и разорению, и теперь видят в моей власти надежную защиту своим полям и весям.
Тем более что в скором времени, когда плоды земли будут окончательно собраны и убраны в хранилища, мы отправимся в полюдье по землям дальних антов, добывать средства на прокорм местной части войска, ибо на землях ближних, где прошли авары, собирать уже нечего, и их я освободил от налогов на три года. Основной мой корпус я прокормлю сам, а местных должны кормить и снабжать анты.
Из исторических материалов мне прекрасно известно, что те князья, которые правили в Киевской Руси, по прямому назначению использовали меньшую часть дани, а большую продавали в Константинополе по демпинговым ценам, обращая ее в предметы роскоши для личного потребления. Еще раз скажу, что я так поступать не собираюсь, и дань буду расходовать совершенно по-иному, исключительно чтобы кормить войско, поддерживать переселенцев с севера, желающих распахивать жирные степные черноземы, а также на вспомоществования вдовам, сиротам и всем тем, кто был разорен этой злосчастной войной.
Кстати, насчет судейства. Сегодня я первый раз исполнял судейские обязанности и понял как Ярослава Мудрого, который повелел составить первый русский свод законов, так и тех товарищей, которые уповали на принцип разделения властей. Мол, исполнительная власть особе, законодательная особе, а судебная особе… Тяжкий труд, хотя и дело о краже курицы мне судить все же не пришлось. Для отправления судебных процедур я по чисто русской традиции решил сообразить на троих, то есть создал «тройку» в составе самого себя как председателя, знатока местных обычаев Ратибора, и всемилостивейшей Птицы, то есть богини Анны. Как вы сами понимаете, я работал судьей, выносящим приговор, Ратибор – прокурором, который выискивает в подсудимом все дурное, что только может быть, а Птица – адвокатом, говорящим слова в пользу всех неправедно обиженных. Уж ей ли, читающей в умах, не знать, кто обижен праведно, а кто нет.
Моя Елизавета Дмитриевна на эту роль не годится. Уж больно она сурова, и в ней сильны аристократические кастовые предрассудки. Не сможет она быть адвокатом всех обиженных и оскорбленных, нет в ней того всеобъемлющего материнского чувства, как в Птице, готовой выступить адвокатом любого несчастного, обиженного хоть жизнью, хоть людьми. Именно поэтому я ее и ценю, ибо жесткости и жестокости в созданных Отцом мирах предостаточно; она возникает сама и надо прилагать огромные усилия, чтобы порожденная этим явлением волна инферно не начала захлестывать один мир за другим. И справедливое судопроизводство, а также точное и своевременное исполнение судебных решений есть одно из тех средств, которые позволяют остановить наступление инферно или даже обернуть его вспять.
Ну так вот, поскольку пока здесь именно я гарант справедливости суда, немного поговорим и о местной судебной процедуре. Дела по большей части случайные. Те публичные процессы об измене, материалы на которые мне должен подготовить герр Шмидт, пройдут значительно позже. Уголовной полиции и даже местной стражи пока тоже не существует, поэтому всякое жулье попадает на мой суд только случайно, ежели схватили за руку добрые соседи и не убили тут же дрекольем до смерти (что тоже бывает), а привели сюда, чтобы я рассудил дело по справедливости. По большей части дела идут гражданские, как, например, потрава свиньей одного соседа огорода другого, или даже семейные.
Одно такое семейное дело заслуживает особого внимания, потому расскажу о нем подробнее. Значит, некая местная девица вышла замуж не за того, кого хотели отец и мать, а за одного из парней с соседнего селения, по имени Пересвет, принявшего Призыв и записавшегося в войска территориальной обороны. Мил он ей был – и все тут.
Красавец, удалец, рубака, на хорошем счету у начальства и тевтонских инструкторов. В то же время парень гол как сокол и все, что на нем есть, выдано со склада нашими интендантами. Такой зять тестю с тещей не нужен, тем более что молодые венчались не под ракитовым кустом по местному обычаю, а у отца Александра, ради чего молодая отвергла древних богов и приняла православное христианство в базовом для нас варианте. А жених уверовал в Отца еще раньше, вскоре после того, как услышал Призыв и принял из моих рук свое первое оружие. Вот тестя по имени Бздун теперь и корежит. Стоит он передо мной, мелкий такой и плюгавый, топает ногами, брызгает слюной и требует, чтобы я приказал своему жрецу расторгнуть брак, а Веселине, ставшей в крещении Юлией, вернуться обратно в веру отцов. Бо по Покону без благословения отца с матерью замуж дочке выходить никак не можно. А то, голодранец, раскатал губу, умыкнул дочку – умницу, красавицу, первую пряху в селении и лучшую певунью!
Ишь, ты – раскомандовался, хмырь! А съеденное яблоко ему из дупы обратно целым не вытащить? Тем более, что дочь этого утырка стоит и чуть не плачет, уткнувшись в мужнино плечо. При этом Птица мне шепчет, что интерес у семейств, доваривающихся о браке, был сугубо меркантильный, и никакими чувствами или даже минимальными симпатиями там даже не пахло. Банально папа выставлял дочку, первую красавицу в округе, на бартер, и договорной жених по имени Некрас* выглядел не лучше, чем помесь обезьяны со свиньей, но при этом благоразумно держался в сторонке, не желая становиться фигурантом этого дела. А ведь придется, ведь даже не исполненное намерение «купить» себе жену по уже оглашенным мною законам и повелениям является тяжким преступлением.

Примечание автора: * По древнеславянски Некрас – это отрицательное имя, обозначающее некрасивого человека или попросту урода.

В Артании не будут продавать, покупать и обменивать людей, а также каким-то образом держать их в неволе помимо решения суда. Пусть даже мне придется всех причастных к этому бизнесу торжественно пересажать на колья; Влад Пронзатель, по прозвищу Дракула, мне при этом в помощь. Вот с этого Некраса и начнем. Надо только шепнуть Добрыне, который командует исполнением моих решений, чтобы загодя начали ладить для этого Некраса толстый закругленный кол. Так надо для того, чтобы орудие казни не прорезало внутренние ткани, вызывая обильные кровотечения, от которых казнимый умирает очень быстро, а медленно раздвигало их, и тогда процесс может растянуться на несколько суток. Хотя, наверное, я все-таки не такой жестокий. Вот когда Некрас осознает, что натворил, полюбовавшись на свою смерть, и палач уже спустит с него порты, чтобы водрузить седалищем на кол, тогда я его и помилую, заменив смертную казнь на десять лет каторжных работ с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества.
По идее точно так же нужно наказать и отца-продавца, ведь преступление они собирались совершить вдвоем, но это непременно ударит и по Веселине-Юлии и по Пересвету. Но кое-какая мысль у меня все же есть, ведь этот урод назвал Пересвета голодранцем, а значит, он назвал голодранцем и меня – ведь я и мои вои, согласно клятве, являемся одним и тем же; а значит, пять палок за оскорбление суда у этого типа уже есть. По минимуму. И, разумеется, я не собираюсь расторгать этот брак и возвращать молодую женщину в языческое состояние, а также удовлетворять любые требования этого плакальщика.
Напротив, я намерен ободрать этого кадра до костей, если не палками, то материально, и тем самым показать всем, что жизнь по Старине и Покону закончилась и началась новая эпоха. Ведь недаром же коллега по положению, Темуджин Есугеевич, который Чингиз-Хан, когда превращал своих монгол из аморфной массы в самую могучую ударную силу Евразии, первым делом дал им абсолютно новый свод законов – знаменитую Ясу, никак не соответствующую их традиционному праву. Значит, и мне тоже надо поступить так же. Даешь Русскую Правду на новый лад, и по этому поводу мне обязательно надо будет посоветоваться с Ольгой Васильевной.
– Шелудивый пес, по имени Бздун, презлейшим заплативший за предобрейшее, – рявкнул я в стиле Ивана Васильевича, привставая с трона, – не эти ли вои, коих ты сейчас обозвал голодранцами, боронили тебя, твою дочь и твой дом от злых авар? Они бились со злым ворогом не щадя ни своей крови, ни своей жизни, и разбили его таки, и вогнали в землю, а ты одному из них дочь пожалел, пошедшую к нему в жены по доброму согласию, и не дал ей своего благословения?! Сейчас ты оскорбил не только молодшего воя Пересвета, назвав его голодранцем, ты оскорбил все войско и меня самого, поскольку я – это они, а они – это я…
Выдержав почти театральную паузу, я продолжил:
– Все твои претензии отвергаются, и по моему княжьему приговору ты должен будешь дать дочери достойное приданое, объем которого позже определит моя супруга княгиня Елизавета. А кроме того, за оскорбление воев и воинства я приговариваю тебя к пяти ударам палкой по тому месту, на котором ты сидишь. Приговор привести в исполнение немедленно.
Тут я широко усмехнулся, ибо на Елизавету Дмитриевну в вопросе приданого вполне можно было положиться – обдерет богатенького буратину, задумавшего торговать дочкой, как липку, а молодая жена не будет знать ни в чем недостатка. А те милые дамские мелочи, которые тут еще не изобрели, но которые можно купить в Тевтонии, подарим молодой мы с супругой, как компенсацию от князя и княгини за сегодняшнюю нервотрепку.
Тем временем Добрыня кивнул – и молодцы в красных рубахах, подскочившие к растерянному Бздуну, спустили с того порты, задрали рубаху, перегнули через специальное бревно и от всей души привели приговор в исполнение, так что осужденному оставалось только ойкать. И тут я заметил, как изменившийся в лице Некрас, видимо, понявший, что сегодня ему ничего хорошего не светит, бочком-бочком выбирается из толпы, для того чтобы исчезнуть в неизвестном направлении. Но тут ему не там, поэтому ближайший из воев оцепления, следящий за порядком, цепко и аккуратно берет этого Некраса за локоток и ведет пред наши светлые очи. А кол-то уже готов, сияет свежей обструганной древесиной, закругленный как фаллический символ, вставленный в специальную крестовину на манер новогодней елки. Незадачливый жених, как увидел этот агрегат – так ему сразу поплохело.
– Ты, Некрас, – сказал я, – хотел за коня, трех коров и кучу всякого узорочья купить себе в жены деву Веселину, взять ее замуж против воли, обратив в свою рабу, несмотря на то, что у нее уже был любый жених. А потому ты обвиняешься в попытке торговли людьми и порабощении, за что повинен лютой медленной смерти на колу. Смотрите, люди! Этот человек умрет ужасной смертью только для того, чтобы вы поняли, что наступили новые времена, когда нельзя порабощать, держать в неволе, продавать и покупать ни мужа, ни жену, ни ребенка. Теперь никого нельзя брать в рабы за долг, и силой выдавать дев замуж; а перед судом будут равны все – и анты, и словены, и дулебы, и ромеи, и булгары, и даже бывшие авары, которых Отец помиловал в своей неизмеримой милости. Я все сказал, привести приговор в исполнение!
И злосчастного Некраса, срывая с него по дороге дорогие узорчатые атласные штаны и рубаху, поволокли к зло скалящемуся колу, на головку которого уже заботливой рукой была нанесена смазка из нутряного бараньего жира. Один раз сядешь – уже больше не слезешь. Вот воющему в ужасе обнаженному волосатому телу связали ноги и руки, после чего четыре воя подняли его в воздух, чтобы водрузить положенным местом на ожидающий свою жертву кол.
– Сергей Петрович, – склонилась ко мне не на шутку взволнованная, но с виду невозмутимая Птица, – быть может, уже хватит? Не будете же вы казнить человека только за то, что он действовал в своих интересах, в соответствии с привычными ему обычаями, и игнорируя такое дорогое вам чувство справедливости?!
– Действительно, Анна Сергеевна, – ответил я, как бы выходя из задумчивости, – отставить сажать на кол. По просьбе нашего мага разума заменяю этому неразумному Некрасу смертную казнь на десять лет каторжных работ на стройках княжества, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Половина имущества пойдет в княжескую казну, а вторая половина молодой семье, пострадавшей от похоти этого нехорошего человека.
М-да, снять Некраса с кола получилось в самый последний момент, еще немного – и миловать было бы уже поздно. Но зато все увидели и прониклись. Какое, казалось бы, банальное судебное дело, но какой простор для законотворческой фантазии оно мне дало. Весьма полезное оказалось дело.
Дальше было еще несколько мелких «хозяйственных» споров, когда я решал в ту или иную сторону или искал компромиссы между спорщиками, когда одновременно и все правы и все неправы. Но перед самым концом судебного дня, когда очередь из искателей справедливости уже подошла к концу, мне неожиданно напомнили о том, ради чего сюда из мира Подвалов прибыл герр Шмидт (и прибыл весьма своевременно).
Дело в том, что когда все уже собирались расходиться, на площадь, где происходил суд, десяток моих воительниц-лилиток и четверо территориалов притащили банду связанных и избитых скоморохов. Оказалось, что скоморохи пришли на рынок, стихийно возникший рядом со строящимся замком, и принялись во все горло распевать песенки, поносящие великого князя, то есть меня. Когда четверка территориалов, патрулирующая рынок ради поддержания порядка, попыталась их унять, скоморохи, значительно превосходившие моих территориальных воев числом, оказали им вооруженное сопротивление; и быть бы парням безжалостно убитыми и обезображенными* по скоморошьему обычаю, но по счастью, по тому же рынку с целью себя показать и людей посмотреть прогуливался и десяток моих боевых лилиток, с которыми шутки вообще плохи, потому что такого юмора они не понимают. Именно лилитки показали скоморохам, что против лома нет приема – избили их руками и ногами, связали так, что не дернешься – и таким образом, в состоянии общего знаменателя, привели ко мне на скорый и правый суд.

Примечание авторов: * скоморохи – это не только творческие артистические коллективы, но еще и хорошо организованные криминальные структуры, не брезговавшие ни воровством, ни грабежами, ни шпионажем, ни черным пиаром, ни вымогательством, ни похищениями и заказными убийствами. Все это они проделывали под крышей своей артистической деятельности, поэтому до определенного момента борьба с этими первыми на Руси ОПГ была тщетной.

Только вот судить и казнить их было еще рано, ибо поскольку для возникновения таких песенок естественным путем по причине народного недовольства не было пока никакой почвы, по причине отсутствия этого самого недовольства. А это значило, что этот черный пиар против меня кто-то заказал и оплатил, ибо без платы скоморохи и палец о палец не ударят. Самое главное в данном случае – выявить имя заказчика или получить к нему устойчивую ниточку, а потом скоморошью банду можно или перевербовывать, или, если кому не понравится такой вариант, по очереди сажать на кол, все еще терпеливо ожидающий своего первого клиента.
Герр Шмидт, как по мановению волшебной палочки объявившийся возле меня, полностью согласился с моими доводами и сказал, что он, конечно же, займется этой кодлой со всем тщанием, но для этого ему желательно нужен уютный глубокий подвал, чтобы их вопли не потревожили честных людей, жаровня с раскаленными углями и некоторые специфические инструменты. Хотя, если жаровня и инструменты пока недоступны, он может обойтись и без них; но подвал обязателен, потому что допрашиваемые обычно очень громко кричат и издают разные неприятные звуки.
Вместо подвала Герру Шульцу была выделена большая армейская палатка, на которую Птица, содрогаясь от отвращения к тому, что здесь будет происходить, наложила заклинание Полога тишины. Нашлись и необходимые для допросов инструменты с жаровней, а также четверо небрезгливых рабочих лилиток, в своем содомском прошлом, было дело, работавших на человеческой бойне. Короче, как говорил сам Остап Ибрагимович Бендер: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели»…

10 сентября 561 Р.Х. день тридцать шестой. Ранее утро. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
Ну, вот и все. В моей компании добавился еще один «гаврик», и это ни кто иной, как капитан Коломийцев. Как я раньше не замечала, что в его душе скрывается большой мальчишка, выдумщик и фантазер. Надо было видеть, как он с нашими и местными мальчишками запускал в небо самодельного воздушного змея, сделанного из сосновых реек, полотна и каких-то веревочек. На это зрелище сбежалось половина жителей всех местных селений, и, пока змей парил в высоте, анты и их детвора стояли, задрав головы верх и млея от восхищения и восторга. Возможно, что в этот момент в чьи-то сердца и запала мысль о полете в небесах подобно птицам…
Нет, никакой инфантильности в Викторе не было и в помине. Я знала, что если передо мной встанет какая-нибудь серьезная «мужская проблема», то большой смешливый мальчишка тут же перевоплотится в жесткого и даже жестокого бойца и к моим услугам будут его кулаки, пистолет, а также все, что он имеет и может занять у друзей. А друзей у него теперь много – за его спиной стоит целое Единство, как, впрочем, оно стоит за спиной у любого своего члена. Но я люблю Виктора не за это. Я его просто люблю, и все! Сразу после того как я прекратила сжимать свое сердце в ладонях и отпустила его на волю, оно, трепеща крыльями, взлетело к небесам, а потом, спланировав оттуда, опустилось на плечо к Виктору.
Уже на второй день после танцулек мы удалились в степь за линию постов, и там, где нас никто не мог потревожить, дали выход своей страсти. Теперь мне хорошо; и не только мне – было дело, я забегала в то место внутри себя, где обитает мое внутреннее «Я». Эго встретило меня хорошо, чаем со смородиновым вареньем и плюшками.
– Знаешь, Аннушка, – сказало оно мне, облизывая сладкие от варенья пальцы, – вот теперь, когда твое сердце сидит на плече у любимого и распевает песни, я счастливая как никто другой. Мои морщины расправляются, седина исчезает, спина выпрямляется и я снова бойкая и задорная.
В подтверждение своих слов Эго вскочило со стула, и, четко отбивая ритм, изобразила нечто среднее между чечеткой и канканом. А я-то думала, с чего меня последнее время несет как пятнадцатилетнюю девчонку, а это, оказывается, мое Эго пустилось во все тяжкие, потому что опьянело от ударившего мне в голову прилива гормонов. Ну ладно – счастливое Эго лучше, чем несчастное…
И сны мне теперь снятся не в пример приятнее. То я под руку веду одетую в белое платье счастливую Яну туда, где ее ждет брачный венец с ее любимым Увом и великокняжеская корона. Играет музыка, в небе райскими голосами поют птицы, а воины, через ряды которых мы идем, отбивают ритм ударами рукоятей мечей по щитам, а Уве Первый стоит на вершине широкой мраморной лестницы, по которой мы с Яной поднимаемся все выше и выше, и ждет нас с раскрытыми объятьями. Яну – потому что она его любимая женщина, а меня – поскольку я заменила ему мать и отогрела маленькую душу бывшего раба своим теплом и заботой. Я знаю – что чтобы не случилось, в Артании, у Ува и Яны, я всегда найду кров, стол и душевное гостеприимство народа. Здесь меня знают и помнят.
В другом сне я видела Митьку и Асю, уже взрослых, одетых в какие-то футуристические одежды, на залитой солнцем площади какого-то европейского города, на которой на массивном бетонном постаменте застыл, будто устремленный вперед в яростном порыве атаки, тяжелый советский танк. Кажется, это был тот искусственный мир, из которого шугнули тевтонов и где Сталин силой своих танковых армад воплотил лозунг Путина о Европе, простирающейся от Владивостока до Лиссабона. Вроде бы мои гаврики вдвоем записались в тамошний отряд космонавтов, и теперь готовились принять участие в первой межзвездной экспедиции.
Третий сон был обо мне самой, ступающей по паркетам Зимнего дворца с моим Виктором под руку. Я была в бальном платье с алой лентой через плечо, как у школьных выпускников, а он в офицерской форме при всех регалиях. Стук моих каблучков по мраморным полам сливался со скрипом его сапог и позвякиванием орденов. Два огромных двухметровых арапа (им бы только в баскетбол играть) распахивают перед нами массивные двери в бальный зал, заполненный нарядно одетым народом, а мажордом возглашает: «Кавалерственная дама Анна Струмилина и георгиевский кавалер, гвардии подполковник Виктор Коломийцев»… Не знаю, что за мир это был. То ли мир контейнеровоза, то ли мир княжны Волконской; и там, и там Россия – это могучая империя, раскинувшаяся меж всех четырех великих океанов.
Единственное меня беспокоило – у меня пока не было ни одного счастливого сна о нашем мире. Плохих снов тоже не было, но это еще ничего не значило, поскольку длящееся у меня состояние медового месяца, возможно, не допускало ко мне негативную информацию. Ведь для меня, очень сильного мага разума, сны это не просто сны, а возможность заглянуть за горизонт реальности и увидеть наиболее вероятные события будущего. Но значит ли это, что я никогда не попаду в свой родной мир и никогда не испытаю в нем счастливых моментов? Чтобы прояснить этот момент, я напрямую обратилась к своему Эго, ведь оно знает даже ответы на те вопросы, в которых я сама себе боюсь признаться. Вот видите – и даже я не совершенна, зачастую, как последняя трусиха, подобно страусу закрываю глаза и прячу голову в песок.
На этот вопрос мое Эго пожало плечами и ответило:
– Милая Аннушка, наш с тобой мир – это мир-инферно, которым правят злобные богатые дураки. Какое там может быть счастье? Наш мир надо лечить долго и упорно, с одной стороны – огнем и мечом, как это умеют делать Серегин и твой Виктор, с другой стороны – добротой и нежностью, как это умеешь делать ты; и только потом, когда-нибудь, ты сможешь там смеяться от всей души, забыв о горестях и печалях. А пока там надо засучить рукава и работать, работать и еще раз работать. Работать ради детского смеха, ради радости новобрачных, идущих под венец, ради того, чтобы люди летали к звездам и давали грандиозные балы, и чтобы никто не называл это пиром во время чумы.
Вот такие советы мне дало мое Эго, и теперь мне только остается неукоснительно им следовать. Мое Эго дурного не посоветует.

12 сентября 561 Р.Х. день тридцать восьмой, Полдень. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Дима (Колдун).
Сегодня у нас произошло чрезвычайное магическое происшествие. Портал, открытый в мир Содома, после отключения питания и роспуска «пятерки» не стал закрываться, а так и остался зиять межмировым проходом, только немного уменьшившись в сечении. Конечно же, это был ужасный непорядок – если мы закрываем портал, то он должен закрываться. Однако, с другой стороны, порталы между столицей Артании мира Славян и заброшенным городом в мире Содома мы открываем по нескольку раз на дню, бегая между мирами как к приятелю, живущему на другой стороне улицы. Новое положение вещей, когда портал постоянно открыт и не требует к себе нашего внимания, резко упростит этот процесс, и к тому же через него в этот мир вливаются все новые и новые порции магии дополнительно к тем, которые для него вырабатывает днепровская богиня Дана.
Но приятные последствия приятными последствиями, а надо же понять, почему так произошло и откуда берется энергия для поддержания открытого портала. Для выяснения этого вопроса в дополнение к самым нашим мощным магам мы пригласили Гретхен и Агнию. Как маги они обе почти ничего не стоят, у них даже нет персональных камней, но зато у них замечательно развита чувствительность к магии, и они, пусть и по-разному, хорошо ощущают потоки магической энергии, а Гретхен еще способна видеть энергетические структуры заклинаний, что не всегда получается даже у меня. По крайней мере в данном случае я оставался в полном недоумении, так же как и Анастасия, Анна Сергеевна и сам Сергей Сергеевич. О Нике-Кобре речь вообще не шла, с магической чувствительностью у нее совсем плохо, потому что этому не способствует притупляющая чувства магия Огня, которой она оперирует. И вообще, любая магия притупляет чувствительность, но только магия Воздуха делает это в наименьшей степени, а магия Огня в наибольшей. Именно поэтому обладающие определенными способностями, но не оперирующие магией, Агния и Гретхен имеют наивысшую чувствительность, которая развилась у них взамен способности оперировать силами.
И их вывод оказался для нас всех неожиданным. Оказалось, что заклинание портала продолжает существовать благодаря магической энергии, протекающей по нему между Духом Фонтана в заброшенном городе и днепровской богиней Даной в мире Славян. Открывая порталы из того или иного мира, в последнее время мы обращались к этим источникам магической энергии; и вот, когда дорожка была протоптана, эти двое соединились напрямую, минуя наше посредничество. Из этого можно было сделать несколько выводов, и самый главный из них гласил, что различные миры возможно соединять между собой постоянными каналами, создавая что-то вроде межмирового метрополитена с пересадочными станциями.
Мэри, которую тоже позвали разбираться с этим вопросом (хотя ее способности лежали совсем в другой области), сказала, что непременно необходимо соединить между собой заброшенный город мира Содома и Тевтонбург мира Подвалов. Сделать это, по мнению Мэри, требовалось потому, что в последнее время объем наших закупок в этом единственно доступном для нас промышленном центре увеличился многократно, и кроме того, постоянно растет поток тевтонов-эмигрантов, желающих переселиться к своим родичам в мир Содома или даже напрямую к нам, в Артанию. Видимо, Мэри уже посчитала, насколько удастся снизить цены на переселение при использовании постоянного портала, и как при этом вырастет пассажиропоток и наши общие доходы.
Я подумал, что это было бы полезно сделать, но совершенно по иной причине. Еще никто и никогда не работал с двумя и больше близкорасположенными порталами, ведущими при этом в разные миры. Раньше мы открывали не больше одного портала за раз, и были просто не в состоянии выявить все аспекты, связанные с взаимовлиянием порталов друг на друга. А вдруг они начнут терять устойчивость или начнут смещаться в пространстве, или самопроизвольно начнет меняться их проницаемость. Прежде чем задумываться о своего рода пересадочных станциях, которые будут связывать между собой различные миры, надо прояснить все связанные с этим негативные нюансы.
Кроме всего прочего, в окрестностях Тевтонбурга просто нет подходящих источников энергии, к которым было бы возможно подселить соответствующего духа. И пусть магии в мире Подвалов хоть завались, но этого недостаточно, поскольку для создания постоянного портала нужен концентрированный источник магии и управляющий им дух. Гретхен сказала, что ее папенька, конечно, двумя руками поддержит такую затею, которая должна безмерно обогатить Тевтонию и открыть ей доступ в верхние миры хоть для эмиграции, хоть для торговли. Но дело в том, что в окрестностях Тевтонбурга нет никаких источников концентрированной энергии, подходящих для обитания духа. Водопады и бурнотекущие горные реки находятся в горах далеко к югу, единственный вулкан еще дальше, храм Вечного Огня также далеко, и вряд ли Кибела отдаст его под нужды тевтонов; а в окрестностях Тевтонбурга, как назло, нет ни одного подходящего места для создания собственного магического источника.
И тут на нашем толковище неожиданно (а эти олимпийцы всегда так делают) появился древнегреческий бог Гефестий собственной персоной.
– Если такого места нигде нет, – изрек он мудрую мысль, извлекая из-за пазухи своего хитона свиток, – то его можно создать. Смотрите на карту Тевтонии. Вот тут выше столицы протекает река – по-вашему Новый Одер, а по-нашему Яксарт, которая прорезает не очень высокую гряду холмов, являющихся естественной плотиной. Достаточно только возвести дамбу длиной около тридцати стадий (пять километров) и высотой три с половиной оргии (чуть больше шести метров), и тогда Яксарт окажется запруженным с образованием тех самых искусственных порогов, необходимых для того, чтобы на них мог поселиться сильный дух воды. Кроме того, воду образовавшегося искусственного озера можно будет самотеком использовать для орошения полей, а в самом озере разведется множество рыбы, что сможет улучшить продовольственное положение вашей столицы.
– Молодец, Гефестий, – кивнул головой Сергей Сергеевич, – ты только что додумался до строительства гидромагостанции. И нам здесь надо будет поступить так же, чтобы, с одной стороны, убрать под воду пороги, мешающие движению кораблей, а с другой стороны, увеличить возможности Даны для выработки магической энергии.
– Вы только учтите, – сказала Гретхен, – что вся земля вдоль берегов Нового Одера, или, как вы говорите, Яксарта, разделена между крупными поместьями, и их владельцы будут стоять насмерть, защищая свою собственность.
– После того как Серегин прихлопнул херра Тойфеля, – усмехнулся Гефестий, – очень многие поместья остались без своих законных владельцев и были законно отчуждены в пользу государства как выморочное имущество. Ваш благородный отец всегда сможет произвести обмен одних поместий на другие или прибегнуть к иним мерам внушения. Самое главное, что из-за возможности искусственного орошения цена нижележащих земель, как я уже говорил раньше, даже вырастет.
– Ну хорошо, – согласилась Гретхен, – если мой отец сочтет нужным, то он так и сделает. Но только строительство такой дамбы потребует не одного десятка тысяч сервов и несколько лет работы…
– Совсем нет, – возразил Гефестий, – при использовании магии Земли все это делается быстро и почти без затрат ручного труда. Единственное, что придется делать вручную – это те места, через которые вода Яксарта будет протекать сквозь плотину, отдавая свою энергию духу воды. Там вместо мягкой глины, как на основной дамбе, надо использовать самый крепкий гранит…
– Пф, – фыркнула Ника-Кобра, – на что тебе гранит, Гефестий? Дай Мне хорошего мага Земли, который смог бы придать форму будущему сооружению и хорошенько сжать его, а я произведу его нагрев до температуры метаморфирования, после чего мягкая глина превратится в мелкокристаллический гнейс, чья прочность ничуть не хуже, чем у гранита.
– Хорошо, Кобра, – кивнул Гефестий, – хорошего мага Земли, хоть их и немного, я ради такого случая найду. Но все зависит не от него, а от того, захотят ли сами тевтоны строить эту плотину и увеличивать свое собственное благосостояние.
– Тогда, – сказала Гретхен, – я отправлюсь к моему благородному отцу и изложу ему этот проект. Только я заранее хотела бы знать, что от этого проекта выиграет так яростно продвигающий его Гефестий?
– А ничего, – пожал плечами Гефестий, – просто я никогда еще не строил таких плотин и очень хочу попробовать себя в новом ремесле, тем более что сотрудничество с присутствующей здесь Коброй сулит просто незаменимый опыт…
На том и порешили. Гретхен отправили в Тевтонбург, сообщить ее отцу радостную новость. Сергей Сергеевич сказал, что ему теперь надо тут ставить вооруженных часовых, чтобы через портал из мира в мир не шарахался кто попало, а то потом греха не оберешься. И вообще, вокруг Портала на первых порах стоило бы построить хотя бы какую-нибудь избушку, чтобы он не находился прямо под открытым небом. А то тут скоро зима, и может случиться много неприятного, если на одной стороне портала будет плюс сорок, а на другой стороне хотя бы минус двадцать. Да, так мы или заброшенный город мира Содома заморозим, или в столице Артании устроим настоящий парник. Сергей Сергеевич сказал, что деревянную избушку по типу гаражного бокса с воротами мы на эту зиму обязательно поставим, причем по обе стороны, поскольку нам через этот портал в основном потребуется таскать грузы, а не водить людей. Все остальное будем строить только будущей местной весной, когда проверим возможность совмещения нескольких порталов в одном месте.
По нашему счету мы путешествуем по мирам всего лишь пять месяцев, но успели только за самый краешек ухватить Основной Поток. При этом порталы в следующие верхние миры только-только начали приоткрываться, и, как говорит сержант Бек, сколько на это потребуется времени, знает только один аллах. Этакими темпами, пока мы доберемся домой, я успею, быть может, не только повзрослеть, но и состариться. Хотя это вряд ли. Маги, подобные мне, не старятся. Я даже могу навсегда сохранить свой нынешний внешний возраст, как это сделала Лилия, да только не хочу этого делать. Взрослым быть тоже интересно, а у взрослого мага гораздо больше возможностей, чем у двенадцатилетнего мальчика, хотя мне грех жаловаться на свой статус. Сергей Сергеевич, например, вообще относится ко мне как к взрослому мужчине, со всей серьезностью, а Анна Сергеевна хоть иногда и гладит меня по голове как ребенка, но все же признает мое превосходство в магических науках; и так же ведут себя и остальные взрослые. Лишь только Митька и Ася иногда обижаются на то, что я, как они говорят, зазнался, и не принимаю участия в их детских играх. А мне при этом просто некогда. Контрольная по математике – эта фигня по сравнению с отработкой нового заклинания, например такого, как заклинание полета, которое мне приходится переделывать уже в пятый раз. Но каждый раз у меня выходит все лучше и лучше, и я уверен, что рано или поздно наши кони все же полетят.

13 сентября 561 Р.Х. день тридцать девятый, Ранее утро. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
В это ранее хрустящее свежестью осеннее утро один рейтарский и два уланских эскадрона разбудили раньше обычного, еще за час до рассвета и тут же, минуя все утренние мероприятия, приказали одеваться, снаряжаться, седлать коней и выходить на завтрак к полевым кухням, где уже допревала нежнейшая гороховая каша с мясом. И вот, когда утренняя заря залила уже полнеба, звякающие амуницией эскадроны с позевывающими смуглыми воительницами в седлах, были построены. Долго им ждать не пришлось. Почти сразу на площадку перед стоявшими в две шеренги всадницами выехали Серегин, его верный адъютант Добрыня, не менее верный ординарец Ув, которого Добрыня воспринимал как младшего братишку, Анна Струмилина, герр Шмидт, который оказался неплохим наездником, и несколько старших дружинников во главе с Горыней и Дубыней.
Намечалась скоротечная операция под кодовым названием «Визит каменного гостя» по примучиванию того самого дальнего рода старшины Жирослава, на которого герр Шмидт уже нарыл изрядную порцию компромата. Как выяснило следствие, черный пиар в лице скоморохов был как раз его рук делом, а посредником между ними выступил уже хорошо известный Серегину полугот-полугепид и ставленник родовой старшины Сигмунт. Когда доказательства тому стали неопровержимыми, герр Шмидт оставил в покое кающихся и визжащих скоморохов и произвел тайный арест Сигмунта, как раз отъехавшего из ставки для встречи со связным своих единомышленников. Помимо Сигмунта и связного в сети моей новорожденной госбезопасности попался еще один непонятный человек. Славянин не славянин, ромей не ромей, а что-то среднее, отрекомендовавшееся осевшим среди славян ромейским торговцем Геннадиосом, но больше этот человек походил на резидента глубокого внедрения.
Кстати, если скоморохам, как и всякой мелкой шпане, для полной кондиции хватило одного лишь рассказа о том, что и как с ними будут делать четыре милые женщины, всего за четверть часа распластывающие на порционные куски целиковую бычью тушу, то Сигмунт, Геннадиос и связной, наотрез отказавшийся называть свое имя, поддаваться на такую простую провокацию не стали. Пришлось герру Шмидту от первой, чисто психологической степени допроса, переходить к легкой мануальной терапии без явного членовредительства. Первым от постукивания в печень сломался Сигмунт, давно уже не испытывавший никакой боли, за ним последовал Геннадиос, опорочивший высокое звание агента византийских спецслужб и открывший все адреса, пароли, явки, а безымянный связной все равно, несмотря на обработку второй степени, так и остался безымянным.
В принципе герр Шмидт мог перейти к полномасштабному допросу, когда уже никто не обращает внимания на здоровье и внешний вид допрашиваемого, но он уже знал, что тут имеются высококвалифицированные маги, способные при помощи своего искусства решить почти любую проблему, которая иначе кажется неразрешимой. К Серегину герр Шмидт обращаться не стал, к Анне Струмилиной тоже, а вместо того пошел к нашему пусть малолетнему, но зато самому квалифицированному магу с вопросом: «Что можно сделать для того, чтобы вот этот нехороший человек, предавший свой народ, начал бы говорить правду, правду и одну только правду?».
Ничего такого особенно болезненного Дима Колдун на таинственного незнакомца накладывать не стал, ограничившись «Муками совести». В принципе, в отличие от Сигмунта и Геннадиоса, совесть у агента Жирослава имелась во вполне товарных количествах. Просто его сперва убедили, что «так надо», а потом, «что уже поздно дергаться» – и угрызений у этой совести за время работы на Жирослава ниндзей отечественного разлива накопилось слишком много. Впервые за всю свою карьеру гестаповца криминальдиректор и штурмбанфюрер Курт Шмидт видел, как подследственный съедает сам себя, попутно выплевывая абсолютно секретные сведения, которые едва успевают записывать три писца. Закончив говорить, незнакомец, так и оставшийся неизвестным, всхлипнул, дернулся несколько раз и испустил дух. Не выдержало сердце, как сказала Лилия.
В итоге, когда все концы заговора сошлись на Жирославе, и была спланирована эта операция по примучиванию его рода, обитавшего на левом берегу Днепра, в районе современного города Переяслав-Хмельницкий. Территория эта относилась уже даже не к степной и к не лесостепной зоне, а почти вся поросла лесами. Соответственно, лесные анты, к которым относился и род Жирослава, не распахивали степные клинья на склонах холмов, а делали в лесах росчисти, занимаясь подсечно-огневым земледелием.
Расчищенные делянки не давали таких урожаев, как степные поля, и к тому же быстро истощались, и антам приходилось постоянно расчищать новые. С другой стороны, лес – это и источник продовольствия, и укрытие от слишком бесцеремонных гостей. На него, родимого, родовичи Жирослава и понадеялись, демонстративно отказавшись поддержать князя Идара в борьбе с аварским вторжением. Мол, зачем подставлять головы под чужие мечи, когда лес и спрячет, и накормит, и оборонит от особо упрямых пришельцев, с которыми к тому же проще договориться о дани, чем воевать насмерть. А потом эта позиция превратилась в ловушку, потому что предательство есть предательство, а новый князь Серегин оказался стократ более князем, чем покойный Идар, и каждое его решение все больше ущемляло таких как Жирослав, приближая конец их безраздельной власти над родовичами.
Уже несколько семей извергов не сгинули безвестно (как это обычно бывает с теми, кого отвергает родной род), а ушли на юг к князю Серегину, который принимал всех, отказывая только убийцам, да и то не всем. Вслед за извергами после победы над аварами на жирные степные черноземы потянулись и другие, пока ни в чем не провинившиеся, но не желающие ради скудных урожаев каждый год делать новые и новые лесные росчисти. Там, у княжьей ставки их примут, определят вспомоществование, до весны поселят в казарму для переселенцев, нарежут надел на княжьем клине, и будут они уже не людьми из рода Жирослава, а людьми князя Серегина. И ведь на новые земли начали уходить не какие-то там бездельники и неумехи, а кровь от крови и плоть от плоти рода. Если они уйдут все, то Жирослав останется только с робкими неумехами, неучами и бездельниками. Именно по этим соображениям, а также желая отомстить за сына, Жирослав бросился в самую сердцевину заговора, на самом деле составленного ромейским торговым агентом Геннадиосом, сидящим здесь уже больше десяти лет именно с целью недопущения слияния антов в единое государство.
Но вернемся от старшины Жирослава к капитану Серегину, уже готовому открыть портал и, выпустив свое воинство на родовое селение Жирослава, приступить к скоротечной операции «Визит каменного гостя». Вот перед выстроившимися в колонну по три эскадронами раскрылся зияющий зев портала – и они ринулись в него рысью, стремя в стремя.

13 сентября 561 Р.Х. день тридцать девятый, Ранее утро. Левый берег Днепра в районе нанешнего Переяславль-Хмельницкого, родовое селение старшины Жирослава на реке Альте.
На той стороне портала все получилось по схеме: «Ага, не ждали», с врывающейся в центральное селение рода старшины Жирослава колонной до зубов вооруженных всадниц. Косматый мужик, стоявший на стреме возле единственного в селении рубленного в лапу двухповерхового* терема (хотя все остальные строения были исключительно полуземлянками), схватился было за шестопер, но увидел грозящий ему кулак воительницы в чешуйчатой панцирной перчатке и решил бросить оружие на землю, сделав вид, что он тут совсем ни при чем. О том, кто такие воительницы Серегина, и какой у них резкий характер, были наслышаны даже в этом медвежьем углу.

Примечание авторов: * двухповерховый – двухэтажный.

Спешившиеся с лязгом и грохотом рейтарши взбежали на ведущее на второй этаж высокое крыльцо, готовые ломать, крушить, держать и не пущать, но штурмовать терем не потребовалось, ибо старшина Жирослав, не подозревая о визите в гости толстого пушистого полярного зверька, сам сунулся на крыльцо унять тех, кто разбудил его в такую рань ужасным шумом. Однако, не успев сказать ни слова, он пал на его доски косматой мордой вниз. Таким образом, центральное селение проштрафившегося рода было захвачено буквально за считанные минуты, после чего возглавляемые старшими дружинниками уланши повзводно рванули по всем расходящимся от него тропам, чтобы согнать на грядущее судилище остальных родовичей Жирослава и не дать никому утечь в неизвестном направлении.
Тем временем на утоптанной площадке перед домом старшины готовилась мизансцена в виде нескольких дубовых колод для рубки мяса и все того же переносного кола на крестовине, предназначенного для главного фигуранта, а на крыльцо вынесли кресло для Серегина и Анны Струмилиной, для остальных же участников поставили скамьи. Одно на двоих, потому что креслом это сооружение, собранное из резных дубовых плах, можно было назвать только условно – скорее, тронное место, которое из дома с трудом выперли четыре бойцовых лилитки, не жалующиеся на отсутствие грубой физической силы.
Часа через два все члены рода Жирослава были в сборе – некоторые, чье участие в измене и заговоре было доказанным, опутанные веревками, понуро стояли перед крыльцом, а остальные топтались чуть поодаль в виде плотной толпы родовичей от седобородых стариков до несмышленых ребятишек. Суда как такового не было, так как все было решено заранее. Первым делом Дубыня зачел (на самом деле заучил наизусть) вины старшины Жирослава и некоторых войтов (старшин отдельных поселений) после чего перешел к оглашению приговора. Жирослав был приговорен к посажению на кол, а способствовавшие ему войты, кричавшие на вече не давать помощи князю Идару, к отсечению головы. Все имущество казненных должно было перейти в княжескую казну, а род в целом подвергся наложению большого штрафа в натуральной форме, в основном свежими и стоялыми медами и моченой ягодой. Все остальные родовичи, тоже запятнавшие себя изменой, вместо выборного старшины получали в качестве главы рода старшего дружинника по имени Гремислав, известного своей суровостью, а уже войтов он должен был назначить по своему усмотрению. Кроме того, особо было указано, что, так как приговоренные бросили в беде своих соплеменников, то их не похоронят огненным погребением, а зароют в землю на радость будущим археологам. Едва только Дубыня закончил оглашать приговор, как бойцовые лилитки споро приступили к приведению его в исполнение, насадив Жирослава на кол и быстренько поотрубав все нужные (то есть ненужные) головы. Анна Струмилина во время всего этого мероприятия сидела молча, закрыв глаза и сжав зубы – только потому, что во время зачитывания вин и приговора ни один из обвиняемых внутри себя не счел себя невинно оклеветанным; каждый из них лишь досадовал, что сорвался такой великолепный замысел.

15 сентября 561 Р.Х. день сорок первый, Полдень. Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Рядовая воительница 5-го кавалерийского полка Мэя Кун,
Мы, остроухие воительницы, происходим из очень жаркого мира. Там озверелое солнце жарит прямо из зенита, и в полдень на раскаленные камни дороги способна ступить только мозолистая ступня боевой остроухой. Тень там благословенна и желанна, но даже листья деревьев, для того чтобы уменьшить нагрев, стремятся стать ребром к потоку безжалостного света, а потому тамошний лес выглядит как накрытый сверху гигантской сетью. Из-за этого солнечного жара, льющегося на нас с небес, мы все там очень смуглые, правда, не настолько, как наши дикие сестрицы из горных лесов.
Но вот мы попали в этот мир, где солнце не бьет раскаленным боевым молотом по голове, а ласкающее гладит по темени мягкой ладонью. Хоть мы тут совсем недавно, но уже стало заметно, что наша кожа начала светлеть буквально на глазах, все больше и больше делая нас похожими на обитателей этого мира, а также на нашего командира Серегина и приближенных к нему людей. Сначала это нас немного напугало, хотя нас мало чем можно напугать, просто немного неприятно, когда с твоим организмом что-то происходит, а ты не понимаешь, отчего это. Я, например, очень беспокоилась, не повредит ли это моей малютке, которая только-только начала расти у меня в животе.
– Нет, – сказала мне Лилия, – когда я подошла к ней с этим вопросом, – это твоей малютке совсем не повредит, да и тебе тоже. Просто это такое свойство твоего организма, чтобы твоя кожа принимала тот цвет, который лучшим образом соответствует окружающим условиям. Если ты, например, попадешь в край вечных снегов, то твоя кожа станет белой-белой, моя дорогая Мэя Кун.
«Ну, ладно, – подумала я, – если это абсолютно безвредно, то и я тогда не буду беспокоиться по этому вопросу.»
Потом мы стали замечать, что чем светлее становилась наша кожа, тем легче нам было привлекать к себе положительное внимание местных Производителей. Раньше мы думали, что нас немного обходят вниманием на танцах из-за наших комплекций, ибо совсем немногие Производители могли бы соперничать с нами в росте, ширине плеч и физической силе. Но как только наша кожа начала светлеть, количество кавалеров, желающих с нами потанцевать, а потом продолжить знакомство в более интимной обстановке, начало постепенно увеличиваться, и никакие наши богатырские габариты этому не мешали. Как правильно говорила мне амазонка Ирина: «когда мужчина и женщина лежат, то они всегда одного роста».
Но я сама воздерживаюсь от таких забав, ведь внутри меня зреет моя маленькая дочка и не то чтобы я боялась ей повредить, но просто я не хотела обесценивать тот дар, который преподнес мне лекарь Гакимаускариост. Он первый назвал меня прекрасной, когда я считала себя исключительно ужасным чудовищем. Кроме того, он действительно обнимал меня не по обязанности, а со всем положенным данному случаю любовным пылом, испытывая трепет и восхищение моим телом. Я ему понравилась, и он подарил мне дочку, но, к сожалению, дальнейшие отношения между нами были невозможны. Причем, скорее, по моему собственному выбору, чем под давлением каких-то внешних обстоятельств. Слишком уж мы разные как по происхождению, так и по темпераменту, и кроме того, я уже давно решила, что если и решусь связать свою жизнь на постоянной основе с каким-то мужчиной, то он обязательно будет родом не из моего собственного мира, в котором хороших мужчин раз-два и обчелся.
Пока же я жду и не тороплю события. Служба идет, и пока, кроме ран, полученных в Битве у Дороги, на мне нет ни царапинки. Сейчас мы патрулируем степь на два дня пути вокруг стройки нового города, и это больше отдых, чем серьезное задание, ибо главные враги уже разгромлены, и нам остается только следить за тем, чтобы никто не нарушал установленный порядок. В основном мы отлавливаем молодых булгар, любителей похищать чужой скот и молоденьких девиц, после чего передаем их антским властям, то есть представителям Серегина. Я не знаю, что те делают с молодыми разбойниками, но вряд ли гладят по голове.
Кстати, солнце тут с каждым днем светит все слабее и слабее, а ночи становятся все холоднее и холоднее. Иногда согреться можно только у костра или если, накрывшись попоной, лечь между двумя лошадьми, согреваясь от их горячих тел. Кажется, тут это называется осень. Печальная, но очень красивая пора, когда небо особенно чисто и прозрачно, а в прохладном воздухе носятся многочисленные паутинки. За осенью должна наступить так называемая зима, когда становится холодно, также, как у нас на вершинах самых высоких гор, и вода от этого холода превращается в камень.
Звучит это достаточно страшно, но мы ни капли не боимся, ибо раз здесь живут люди, значит, они знают и способы борьбы даже с таким ужасным холодом, а если не знают они, то обязательно знает наш обожаемый командир Серегин, который нас ни за что не бросит. Кстати, бороться с холодом он уже начал. Еще вчера нам выдали меховые безрукавки, которые положено поддевать под панцирь, и с ними по ночам нам стало гораздо теплее. Наш лейтенант Витя, который раньше жил в еще более холодном месте, говорит, что чуть попозже, по мере необходимости, нам начнут выдавать зимнюю форму одежды, в которой мы сможем ходить даже по окаменевшей воде.

17 сентября 561 Р.Х. Вечер. Византийская империя, Константинополь, Влахернский дворец, Священные покои (личные апартаменты престарелого императора Юстиниана)
Для императора Юстиниана выражение «старость не радость» с каждым днем приобретало все более буквальный смысл. Артрит, радикулит, подагра, мигрени, желудочные колики… да мало ли может быть у старика различных болезней, мешающих жить и радоваться жизни. Еще Юстиниану мешали жить персы, перманентная война с которыми не утихала вот уже несколько сотен лет, захватившие Паннонию славяне, а также тревожные вести из поднепровских степей, где объявились новые страшные варвары, именуемые русы, легко сокрушившие авар, с которыми у Империи был договор о союзе против славян.
Весть об этом в Константинополь принес некий патрикий Кирилл, направленный магистром оффиций Евтропием к аварскому кагану Баяну для согласования дальнейших действий против надоедливых славян, тревожащих северную границу империи. И хоть поднепровские анты в минимальной степени были виновны в нападениях на ромейские пределы, их уничтожение было признано полезным, потому что они представляли собой экзистенциальную угрозу по причине начавшихся у них процессов образования собственного государства.
Империя только что (в историческом масштабе) уничтожила находящиеся на ее границах государства вандалов и готов, и не собиралась допускать образования еще одного конкурента своей монолитной власти. В молодости Юстиниан ставил перед собой задачу возрождения под своим скипетром Великой Римской Империи, простиравшейся от Херсонеса до Геркулесовых столбов и Британии, а также от Рейнского вала, до жарких южных пустынь, за которыми плещется огромный южный океан.
Сейчас, когда жизнь императора подошла к своему закату, становилось ясно, что эта задача полностью провалена, а сладкие мечты о безраздельном могуществе так и остались мечтами. Большие безобразия, людское горе и убийства в товарных количествах Юстиниан организовать смог, а восстановить Римскую империю в прежних масштабах не сумел. Кроме того, были полностью промотана огромная казна, собранная его дядей Юстином, и разорено и до того не блиставшее достатком податное сословие, зато страна украсилась множеством прекраснейших построек, среди которых особо выделялся константинопольский храм Святой Софии, являющийся настоящим шедевром архитектуры.
Но никаких авар на Днепре патрикий Кирилл не нашел, а внезапно нашел вместо них варваров настолько ужасных, что говорить о них мог только благоговейным шепотом, при этом постоянно оглядываясь по сторонам. Укатали сивку крутые горки. И вообще возвращение в Константинополь «Золотой Лани» вызвало настоящий фурор. Потеряв две трети лучников и половину гребцов, что едва-едва позволило добраться до порта, дромон отнюдь не выглядел побывавшим в жестоком бою, а рассказы уцелевшей команды были такими же невероятными, как и легенда об Ясоне, отправившемся уворовывать у законных владельцев Золотое руно.
По Городу* немедленно поползли самые разные слухи, но как бы ни различались между собой версии повествования, великий архонт Серегин выходил в них могущественнейшим повелителем колдунов, а его воинство свирепым, но в то же время дисциплинированным, прекрасно обученным, вооруженным и экипированным. А бойцовые лилитки, на две головы превышающие в росте среднестатистических византийских мужчин, и вовсе выглядели в этих рассказах настоящими исчадиями ада, что, собственно, формально было очень недалеко от истины, ибо по-иному назвать их родной мир было нельзя, а с другой стороны являлось самой подлейшей клеветой, поскольку не было в них ни капли зла, ни в каком его виде.

Примечание авторов: * Город – неофициальное прозвище, синоним Константинополя. Когда турки ликвидировали Византийскую империю и захватили ее столицу, то они просто перевели это прозвище на свой язык и вот уже почти шестьсот лет город на берегах пролива Босфор называется Истамбулом.

Эти слухи немедленно достигли ушей разного рода шпионов, наушников и прочих секретных сотрудников, которые по принципу «как бы чего не вышло» просто наводняли столицу Империи, склонную как к стихийным бессмысленным бунтам простонародья, так и к вполне осмысленным мятежам элиты с целью смены императора. Тут были и агенты городского эпарха, шпионы префекта преторий Востока, люди магистра оффиций и соглядатаи препозита священной опочивальни (главного советника императора), докладывающего обо всем напрямую императору Юстиниану, также стремящемуся держать руку на пульсе. И все они сту…, ой простите, докладывали своему начальству обо всем увиденном и услышанном, и тем кормились. Таким образом, разговоры, пошедшие по Константинополю после возвращения «Золотой лани», подействовали на эту систему как пачка дрожжей, упавшая в нужник.
Силу этому брожению добавила пошедшая по Городу следующая волна слухов о том, что то тут, то там, уже в самом Константинополе, видели гигантских семифутовых женщин и некоторых вроде даже в доспехах и при оружии. Нет, ничего такого капитан Серегин пока не предпринимал, и своих бойцовых лилиток в Константинополь втихую не вводил, но массовый психоз есть массовый психоз. Из окон с криками «русские идут» пока еще никто не сигал, но все еще было впереди. С каждым кругом рассказы «очевидцев» становились все страшнее и страшнее, уж слишком много интересного порассказали матросы со злосчастной «Золотой Лани» о суровых воительницах, появляющихся ниоткуда и исчезающих никуда, а народное творчество замечательно умеет раздувать мух до размеров слонов. Силу этим слухам придавало то, что жителям Константинополя мнилось, что любые варвары обязательно хотят напасть на их город и ограбить его.
В то же время, когда магистр оффиций не знал, что ему делать со злосчастным патрикием Кириллом, его докладом о положении дел в приднепровских степях и посланием великого архонта Артании, по всем адресам константинопольских начальников полетели доклады полевых агентов с изложением ходящих по городу слухов и перечнем тех, кто их пересказывал, а также тех, кто их слушал. Потом к императору потоком пошли аналитические записки их начальников с самым диким содержанием, а затем и доносы этих начальников друг на друга с обвинениями в «попустительстве и непринятии мер». В результате всей этой бурной деятельности уже на следующий день в контору к магистру оффиция заявились ескувиторы патрикия Руфина, и, предъявив приказ доставить обоих во Влахернский дворец, взяли под белы руки как патрикия Кирилла, так и самого магистра Евтропия. И при этом то, что Руфин и Евтропий состоят в одной придворной клике, не имело абсолютно никакого значения. В дворцовых интригах друзей нет, есть временные союзники, есть враги, и есть жертвы.
Нет, до дворцовых подвалов, из которых по специальным подземным ходам трупы подследственных выкидывают прямо в залив Золотой Рог, дело пока не дошло. Да и тяжко старику Юстиниану спускаться глубоко вниз для того, чтобы провести допрос с пристрастием такой пузатой мелочи, как патрикий Кирилл. Если будет надо, ему и тут, наверху, плетями и раскаленным железом прекрасно развяжут его болтливый язык. Но такие меры не потребовались, упавший ниц перед императором патрикий Кирилл начал говорить, местами сбиваясь и захлебываясь от нетерпения донести до священной особы императора все-все, что ему удалось выведать во время той злосчастной поездки. Юстиниан слушал его и хмурился все больше и больше.
Угроза Империи от владеющих сильной магией странных пришельцев, неожиданно принявшихся объединять всех славян в свое государство, была несомненной и подлежала немедленному устранению. При этом письмо их великого князя Серегина, написанное, кстати, на великолепной литературной латыни, Юстиниан счел беспредельной наглостью. К нему, Юстиниану, этот архонт Серегин обращался не просто как к равному, что было уже за пределами границы добра и зла, но вдобавок, что было особенно невыносимо, в завуалированной форме подчеркивал свое превосходство над императором всех ромеев. Просто Юстиниан не знал, что секретарем Серегину при составлении этого письма с удовольствием поработал знаменитый Прокопий Кесарийский, вложивший в него весь возможный в данном случае сарказм и затаенное презрение к императору, превращавшему все, к чему он прикасался, в выжженную пустыню.
Но при этом Юстиниан решительно не понимал того, каким образом он мог бы взяться за это дело. Идея собрать стотысячное войско и отправить его в эту Артанию по суше, как это предлагал патрикий Кирилл, была, конечно, соблазнительной, но при этом абсолютно неисполнимой.
Для начала надо было признать, что свободного войска в таких количествах у Империи просто не было, даже если отправить на войну всех схолариев, бездельников эскубиторов, и прочий сброд. Остальные солдаты были необходимы на границах для того, чтобы вести на юге вялотекущую войну с Персией, а на севере беречь границу от постоянных набегов славян. Надо сказать, что на операции по ликвидации готского и вандальского королевств Империя не могла выделить одновременно более чем двадцать-тридцать тысяч солдат, в основном навербованных варваров-наемников лишь с небольшим вкраплением регулярных армейских частей.
У Византии просто не было средств содержать такие огромные армии, какими они были во времена Красса, Цезаря и Помпея, а также не было веры полководцам, что, заполучив в свои руки огромные силы, они не поднимут мятеж, чтобы отобрать престол Империи в свою пользу. Эпоха завоеваний для Рима закончилась еще четыреста пятьдесят лет назад во времена императора Траяна, после чего началась эпоха больших и малых потерь, неумолимо ведущих Империю к закономерному краху. Попытка восстановить Империю в прежних границах, предпринятая Юстинианом, не удалась, и теперь процесс ее разрушения должен был пойти еще быстрее.
К тому же, если бы удалось собрать такую армию и найти для нее полководца, не возжелавшего бы для себя или своих потомков императорский трон в Константинополе, то длительный переход по лежащим за Дунаем землям враждебных Империи славян привел бы к тому, что эта армия потеряла бы значительную часть своего состава, увязнув в мелких стычках и засадах. В таком случае архонту Серегину оставалось только дождаться того момента, когда эта армия достаточно ослабнет, после чего он сможет добить ее одним решительным ударом.
Собственно, подходящий для этого дела полководец у Юстиниана имелся. Евнух армянского происхождения Нарзес, экзарх Италии, бывший надзиратель над архивами, комит священных щедрот (казначей), препозит священного дворца (главный советник императора), исполнитель множества важнейших конфиденциальных дипломатических поручений и главнокомандующий византийскими силами на завершающем этапе войны с остроготами Тотилы. Единственным недостатком, этого обладающего множеством достоинств полководца и политика, было то, что совсем недавно ему исполнилось целых восемьдесят три года. Он, Юстиниан, почти на двадцать лет моложе Нарзеса, и то чувствует себя совершенно разбитым стариком.
Но в любом случае, когда Империя в опасности, такому многоопытному полководцу и политику ромеев, как Нарзес, совсем не время прохлаждаться на тихой и спокойной должности экзарха Италии. Необходимо немедленно вызвать его в Константинополь и приказать готовить экспедицию по уничтожению великого княжества Артании, точно также, как раньше были уничтожены королевства вандалов и остроготов. Пусть он, Нарзес, и думает над тем вопросом, откуда взять войска, сколько их потребуется, и каким путем их возможно доставить к местам решающих сражений.
Быстроходный дромон за две недели доставит императорского гонца в Худрунтум (нынешний Отранто), откуда тот, меняя лошадей на почтовых станциях, должен будет за три дня достигнуть Рима. В любом случае раньше чем через полтора месяца появления Нарзеса в Константинополе ожидать не стоит. Но через полтора месяца, к концу октября, на Понте Евксинском (Черном море) начнутся осенне-зимние шторма, и тогда начало войны против архонта-колдуна можно будет смело откладывать до будущей весны. А пока, пожалуй, следует послать Нарзеса с посольством к архонту-колдуну, пусть лично посмотрит на будущего противника и попробует определить, насколько тот опасен, и сколько солдат понадобится для победы над его войском и полного уничтожения возможности образования объединенного государства славян.
Юстиниану просто не хотелось думать о том, что архонт-колдун может одержать верх над Нарзесом, как он поверг и кагана Баяна, а также о том, что в таком случае будет с ним лично и с Империей вообще. Народ авар, если судить по словам патрикия Кирилла, архонт-колдун вырезал до последнего человека, не оставив никого на развод. А еще у него патологическое неприятие рабства и очень жестокие меры по отношению к нарушителям его правил. И Империи в этом случае тоже есть чего бояться. Да, варвары нападают на Империю, но и Империя, в свою очередь, рассматривает окружающих ее варваров только как неисчерпаемый источник рабов, необходимых для функционирования византийской экономики. И хоть византийская армия давно уже не ходила сама на сопредельную территорию за рабами, но сами варвары, воюя друг с другом, справляются с этим не хуже, ибо во время таких войн пленных по обе «стороны фронта» для перепродажи внутри Империи все равно скупают именно ромейские купцы.

Примечание авторов: С применением труда рабов в Империи дела обстояли следующим образом. В сельском хозяйстве рабы применялись в сравнительно небольших количествах, ибо даже пленных славян византийские императоры предпочитали сажать на землю, как прикрепленных к ней колонов, а домашняя прислуга из рабов была только у высшего слоя византийского общества. Зато в промышленности, а особенно на государственных мануфактурах, работающих не на рынок, а по прямым заказам различных византийских «министерств и ведомств», в том числе для нужд Дворца, а также Армии и Флота рабский труд применялся очень широко, и даже высококвалифицированные специалисты на таких предприятиях тоже были рабами. Им, единственным из всех рабов, разрешалось обзаводиться семьями, что было невозможно для менее квалифицированных работников или рабов, принадлежавших не государству, а частным лицам.

«Именно в силу этого, – думал Юстиниан, – архонт-колдун должен будет занять по отношению к Империи крайне враждебную позицию и напасть на нее при первом удобном случае. Нападения разрозненных славянских племен плохи сами по себе, но нападения объединенной славянской империи, которую, по словам патрикия Кирилла, хочет построить архонт-колдун, станут настоящим кошмаром для Византии…»
– Постой, – прервал он словесные излияния патрикия Кирилла, – ты говорил, что при этом архонте-колдуне постоянно состоит некий православный священник?
– Да, о мудрейший, – стукнулся лбом об пол патрикий Кирилл, – этот священник по имени отец Александр постоянно проводит с варварами беседы о спасении их души, а те – славяне, готы или булгары, которые поступают в войско архонта Серегина – по большей части принимают святое крещение, хотя это и не считается обязательным.
– И каким же образом вера в Христа сочетается у этих людей с занятием самым жестоким и ужасным колдовством? – желчно спросил Юстиниан. – Не ты ли упоминал нам о том, что эти люди водят дружбу с богомерзким созданием, именуемым ими Даной, богиней реки Борисфен, а также ее дочерьми, у которых вместо порядочных ног снизу растет рыбий хвост?
– Да, о проницательнейший, – покаянно произнес патрикий Кирилл, – и это наименьший пример колдовства, какой только можно привести, ибо я сам видел, как, выходя на берег, речные девы обзаводятся самыми обычными ногами вместо рыбьего хвоста, который им нужен в воде. А еще тамошние колдуны и колдуньи умеют читать чужие мысли, поражают драконов молниями и возвращают старикам давно прошедшую молодость.
– Они возвращают старикам молодость, – не понял Юстиниан, пораженный подобным заявлением, – я правильно тебя понял?
– Да, о могущественнейший, – подтвердил патрикий Кирилл, не смея поднять головы, – мне указали на двух молодых мужчин и одну женщину, и сказали, что совсем недавно это были умирающие от старости римский полководец Велизарий, его секретарь Прокопий Кесарийский и супруга Антонина, которых колдовство архонта Серегина сделало снова молодыми и прекрасными. Но я думаю, что все это ложь, и архонту Серегину дурят голову ловкие мошенники, ибо, насколько мне известно, и Велизарий, и Антонина, и Прокопий Кесарийский находятся под домашним арестом на своей загородной вилле…
Юстиниан в ответ на эти слова только нервно сглотнул. Ведь он-то прекрасно знал, что эти трое бесследно исчезли со своей виллы чуть больше месяца назад, и с тех пор их больше никто не видел. Императора ромеев на мгновение охватило жгучее желание, чтобы и ему тоже вернули давно ушедшую молодость, на неопределенный срок отодвинув встречу со святым Петром. Но усилием воли Юстиниан справился с этим наваждением. Во-первых, пусть сначала Нарзес увидит этого якобы Велизария, поговорит с ним и определит, настоящий тот или поддельный. В случае, если Велизарий настоящий, Нарзесу следует выяснить, в какую цену обошлась ему его вторая молодость, и не грозит ли сия процедура спасению души по причине совершения каких-нибудь богомерзких мистерий. И только потом, если все окажется в порядке, можно думать, каким образом он, Юстиниан, сможет получить эту свою вторую молодость и для себя. Вот еще одна работа для Нарзеса.
Но патрикий Кирилл воспринял эту затянувшуюся паузу как угрозу в свой адрес и совершенно пал духом.
– Нет, о величайший, – произнес он, – ни архонт Серегин, ни его приближенные не считают это колдовство чем-то запретным и богомерзким. Они говорят, что на все это у них есть дозволение и благословение Небесного Отца, под которым они понимают Бога-отца нашей живоначальной Троицы вместе с исходящим от него Святым духом.
– Еще одна ересь, – устало вздохнул Юстиниан, – но ты, патрикий, об этом не думай. Ты через Фанагорию и Танаис езжай на реку Итиль и договорись с тамошними варварами-тюркотами, чтобы они на следующий год по весне одновременно с нами напали бы на артан и их архонта-колдуна Серегина. А теперь ступай. А ты, Евтропий, пока останься, есть еще один разговор.
Когда патрикий Кирилл вышел из императорских покоев, сопровождаемый ескувиторами, Юстиниан глубоко вздохнул и многозначительно посмотрел на своего верного клеврета.
– Этот человек, – сказал он, – ни в коем случае не должен будет вернуться в Город. Но учти, что сперва он должен выполнить свое поручение, и лишь потом пасть жертвой нападения враждебных варваров, чтобы мы могли официально предъявить претензии архонту-колдуну и произвести внезапное нападение на его страну. Обо всем остальном должен поработиться наш преданнейший Нарзес, поэтому ты немедленно пошли за ним самый быстроходный дромон. Пусть этот человек еще старше меня, но у Империи нет более преданного слуги и более талантливого полководца. Что касается слухов о архонте-колдуне и его Артании, то поручаю тебе подавлять их со всей возможной решительностью. Такое же поручение будет дано и префекту Города. Лишняя болтовня нам не нужна и ты тоже, Евтропий, раб божий, держи язык за зубами. Пока ты полезен, но вот именно что только пока.

18 сентября 561 Р.Х. день сорок четвертый, Ранее утро. Византийская империя, Константинополь, Галата.
Покинув императорский дворец накануне вечером, патрикий Кирилл никак не мог отделаться от ощущения неясной, но вполне реальной опасности. Вроде император не проявил откровенного недовольства, ведь его прямой вины в провале миссии не было; но все же присущее любому царедворцу чувство самосохранения, подобно крысиному чутью на опасность, вопило о том, что он находится на грани чего-то смертельно ужасного. Не будь у патрикия Кирилла такого чутья, не выжил бы он в полной интриг клоаке византийской государственной службы, существующей по закону курятника: «толкни ближнего, обгадь нижнего».
И лишь только выбираясь из влекомого четырьмя дюжими рабами паланкина у своего дома, патрикий Кирилл понял, почему его преследует такое недоброе предчувствие. Юстиниан во время разговора смотрел на него так, как повар смотрит на еще живого кролика, которому в самом ближайшем будущем суждено стать жарким. При этом повар не испытывает по отношению к кролику ни злобы, ни ненависти; он просто бьет зверька по голове деревянным молотком, перерезает глотку, а затем, выпотрошив и сняв шкуру, кидает еще парящее мясо в раскаленное масло. Византийская политика – это еще та ядовитая стряпня, способная проглотить не одного мелкого функционера, вроде него, патрикия Кирилла.
А патрикий Кирилл отнюдь не желал быть проглоченным, и магистр Евтропий в этом деле не был ему подмогой, потому что сам трепетал как осиновый лист на ветру. Всю ночь бедолага не мог заснуть и ворочался в постели, обдумывая свое положение. И к первым проблескам рассвета, загоревшимся на восточной стороне неба, у него оформилось окончательное решение. Бежать, бежать, бежать из Константинополя как можно скорее и как можно дальше; и черт с ней, с карьерой, тем более что теперь она уже безнадежно испорчена, а благодаря некоторым накоплениям, благоразумно сделанным во время службы, бедствовать ему не придется.
Но мало принять решение бежать, надо еще понять куда. Бежать на восток в надежде затеряться в крупнейших мегаполисах того времени Антиохии или Александрии было бессмысленно. Там идет непрерывная война с персами, а в скором времени* из жарких аравийских пустынь явится еще один враг, даже более страшный, чем персы.
Примечание авторов: * Арабское завоевание восточных провинций Империи должно было начаться только через восемьдесят лет, но Серегин и его помощники говорили о нем, как о скором событии (в историческом масштабе), а уточнять дату этого завоевания патрикий Кирилл не счел нужным.
Бежать в разоренные войной экзархаты Испании, Италии и Африки патрикий тоже не собирался, понимая, что, во-первых, ловить там нечего, а во-вторых, каждый приезжий из Константинополя будет там как на ладони. Тем более он не желал бежать в Галлию к диким франкам или в Испанию к везиготам. Конечно, там можно хорошо устроиться, но их короли неграмотны, воняют потом и псиной, потому что спят вместе со своими собаками, а также по большей части являются проклятыми язычниками и глупыми варварами.
Греция, Далмация и другие ближние территории, включая такие форпосты Византии, как Херсонес, Фанагория и Танаис, им даже не рассматривались. Первые – потому что нападения варваров на эти земли случаются все чаще, и народ бежит оттуда, а не туда. А вторые – потому что неузнанным патрикий Кирилл сможет остаться там только до прихода первого посыльного дромона, который доставит местным властям ситовник с описанием его внешности. Вряд ли магистр оффиций позволит ему так просто исчезнуть с горизонта, не попрощавшись.
Тут мысль патрикия скакнула еще дальше – в смысле, дальше Херсонеса. Он подумал, что, возможно, бежать ему стоит именно туда, откуда он только что прибыл – в Великое княжество Артания, к архонту-колдуну Серегину. Во-первых, он сможет сообщить архонту о готовящемся нападении империи на его государство. Во-вторых, поможет тому организовать свой собственный двор по самым лучшим ромейским образцам, а потом сделает при этом дворе карьеру ловкого царедворца, потому что воины в окружении Серегина имеются в большом количестве, а вот царедворцев нет ни одного.
При этих рассуждениях патрикий Кирилл упустил два момента. Он не подумал о том, что, если у Серегина царедворцев нет, то значит, они ему и не нужны. Вторым упущенным моментом была госпожа Зул бин Шаб, разом заменяющая всех царедворцев вместе взятых, и в силу того не терпящая никаких конкурентов. Но в основном вопросе он был прав – своевременное предупреждение будет зачтено патрикию как услуга, после чего побираться на помойке его не оставят, и рыть землю на стройке ему тоже не придется. Должность кого-то вроде начальника отдела протокола в Артанском МИДе ему будет в самый раз. Понтов на этой должности много, но нет ни капли реальной власти.
Приняв решение бежать в Артанию, сей достойный муж перешел к стадии конкретного планирования.
Первый пункт плана был уже выполнен. Честно сжиженные за время службы восемь тысяч солидов (астрономическая, надо заметить, сумма) были распределены по нескольким распискам-аккредитивам известного армянского банкирского дома, имевшего настолько солидную репутацию, что в любой части империи их можно было запросто обменять на звонкую монету. Эти расписки оставалось только надежно спрятать – лучше всего зашить под подкладку неприметного теплого дорожного жилета, чем патрикий немедленно и занялся, не привлекая к этому делу имеющихся в доме служанок-рабынь. А то потом с ними греха не оберешься.
Второй пункт тоже не представлял особых сложностей. У пронырливого царедворца всегда имелся наготове неброский, но прочный и хорошо сшитый наряд простолюдина, а неприметная калитка в дальней части сада была хорошенько смазана и открывалась без малейшего скрипа. Просто некоторое время назад, пока он еще не начал ездить в длительные зарубежные командировки, патрикий слыл записным константинопольским ловеласом и частенько посещал по ночам гостеприимных константинопольских вдовушек или даже молоденьких жен старых и страшных мужей. Ну а в таком случае лучше всего не привлекать внимания ни к своей внешности, ни к своим приходам и уходам из дома под покровом ночи или на рассвете.
Третьим пунктом этого, без сомнения, гениального плана было облачиться в костюм простолюдина и вооружиться крепким дорожным посохом, в навершие которого, как в ножны, встроен узкий и острый, как игла, четырехгранный кинжал-стилет. После этого изобретательный чиновник намеревался, воспользовавшись потайной калиткой в саду, покинуть свой дом и, пока город спит, направиться в Галату, константинопольское портовое предместье на том берегу бухты Золотой Рог. А уже там можно будет искать какой-нибудь попутный купеческий дромон, направляющийся по своим делам в Херсонес. И ни одного слова домашней обслуге из рабов, ведь когда обнаружится его исчезновение, этих людей обязательно возьмут под стражу люди городского эпарха и будут пытать так, что ни один не сможет сохранить тайну.
Так все и вышло. Ннаряженный простолюдином патрикий вышел в сад, благоухающий запахами поздних зимних яблок и пока еще жесткой, но уже дозревающей хурмы. По-настоящему она созреет только с наступлением первых холодов, которые сделают ее мягкой и уберут вяжущий привкус, но этого беглец уже не увидит, и не попробует спелой хурмы из своего сада, так как в то время он будет уже далеко от Константинополя. Поэтому в качестве раннего завтрака он сорвал с ветки крупное румяное яблоко, при каждом укусе брызжущее на подбородок духовитым соком. После этого он по чуть приметной тропинке прошел до потайной калитки и, надвинув на голову капюшон плаща, отодвинул хорошо смазанный бараньим салом железный засов, который при этом даже не взвизгнул. Узкий и кривой переулок, в который выходила тыльная часть двора его дома, в столь ранний час был абсолютно пустынен. Притворив за собой калитку, патрикий бодрым шагом двинулся в направлении церкви Святого Феодосия, рядом с которой располагались морские ворота Петрион. Там без особых хлопот можно было найти лодочника, который в столь ранний час за умеренную плату перевез бы его через залив Золотой Рог в Галату. По дороге патрикий несколько раз оглядывался, но так и не обнаружил следящих за ним шпионов.
Лодочник недоверчиво посмотрел на одинокого путешественника, видимо, все же заподозрив в нем ряженого клоуна, по каким-то своим причинам желающего остаться неузнанным, но за пару оболов согласился доставить раннего пассажира на другой берег бухты Золотой рог в Галату. Там патрикий Кирилл с ним расплатился и направился к известному ему по прошлым временам трактиру «Золотая Барабулька», в котором обычно столовался командный состав купеческих кораблей, находящихся на стоянке. Именно там он рассчитывал встретить подходящего капитана, который согласится за умеренную плату доставить его в Херсонес.
Потом ход его мыслей поменял свое направление. Плыть в Херсонес в одиночестве было рискованно. Аккредитивы у него на предъявителя, так что ограбивший и убивший его капитан вполне может получить просто сказочную для себя сумму. Кроме того, с теми, кто путешествует в одиночестве, и без такой суммы могут произойти всякие неприятные вещи. Тут убивают за горсть серебряных миллиарисиев, а не только за плотный кожаный мешок, битком набитый золотыми монетами, который с трудом прет на загорбке крепкий мускулистый раб.

Примечание авторов: Восемь тысяч солидов, на которые у патрикия Кирилла имеются аккредитивы, в золотых монетах весят примерно тридцать шесть с половиной килограмм или при нынешних биржевых ценах на золото около полутора миллионов в резаной зеленой бумаге.

Но где найти таких попутчиков, которые захотят проследовать за ним в далекую колдовскую Артанию, сумеют оборонить его в пути от всяких неприятностей, и к тому же удержатся от соблазна самим убить и ограбить своего нанимателя? Обыкновенные наемники тут не подойдут, потому что как только скроются вдали стены и башни Херсонеса, они тут же позабудут все клятвы, и тогда горе тому, кто повернется к ним спиной. Тут нужно существо преданное, как собака, или такие люди, которые чтут свои клятвы больше самой жизни… а такие люди бывают только среди диких, еще не романизированных варваров. И патрикий Кирилл, если хочет выжить бок о бок с такими людьми, тоже должен стать таким же, как и они, ибо обман и предательство у этих народов означают одно из самых тягчайших преступлений.
Но где в клоаке Галаты, да и, честно сказать, в самом Константинополе взять таких правильных варваров, да еще в течение одного дня оформить им разрешение на выезд, чтобы отплыть с ними, по возможности сегодня же в полдень? Чем дольше он торчит в этой Галате, тем больше риск, что его обнаружат и разоблачат, а это для него верная смерть.
В тот момент, когда патрикия обуревали грустные мысли, он как раз проходил мимо небольшой площадки, где на огороженном помосте капитаны торговых кораблей выставляли на продажу рабов, по каким-то причинам ставших им ненужными. Вторичный рынок, цены намного ниже рыночных. Но тут и к гадалке не ходи – если гребец продается, то значит, что он или стар и болен, или же, напротив, силен и строптив, так что с ним невозможно справиться никакой плетью. Именно вторая категория и интересовала патрикия, причем ему было желательно, чтобы эти строптивые рабы были по происхождению славянами, или же на крайний случай готами. Других, собственно, в гребцы и не берут; не худосочным же арабам или персам целыми сутками ворочать тяжеленными веслами.
Когда патрикий Кирилл подошел к помосту поближе, то увидел, что Фортуна улыбнулась ему во все свои тридцать шесть зубов. На помосте стояли четверо плечистых мужчин, состоявших, казалось, из одних мышц и жил, и молодая иверийка – чернявая, маленькая и худенькая, в накинутом на голову запахнутом покрывале, которое она то и дело распахивала по требованию потенциальных покупателей, обнажая смуглое гладкое тело с торчащими вперед грудками и чуть наметившимся животиком. Покупатели качали головой и шли дальше. Кому нужна беременная рабыня? Гребцы были тоже не так просты; их плечи и спина, которые они вынужденно демонстрировали своим покупателям, скидывая ветхие плащи, были исчерчены старыми и новыми следами от плетей. Явно это были строптивцы из строптивцев и заводилы мятежей, поэтому купить их мог только кто-то очень неопытный, а такового пока что не находилось. Поэтому продавец, уже несколько раз снижавший цену, находился в полном отчаянии. Товар, судя по всему, стоял на помосте уже третьи сутки.
Прикинув заявленные цены, сметливый царедворец решил, что если возьмет оптом всех пятерых, включая женщину, то сможет скостить цену до пятидесяти солидов на круг. Приняв предварительное решение, он постарался повнимательнее присмотреться к выставленному товару. Хоть гребцы не произнесли ни слова, двое из них явно были из славян. Еще один оказался рослым беловолосым готом, на полголовы выше самого высокого славянина. И самый последний из этой четверки был черноволосым, коренастым, кривоногим, но очень широкоплечим степняком. Патрикию было неизвестно, из одной команды были эти гребцы, или их просто вместе вывели на помост, но он решил, что с ними можно попробовать. По крайней мере, профессиональные наемники-телохранители обойдутся дороже, и, как упоминалось выше, при этом не было никаких гарантий, что они не станут для него еще опаснее разбойников.
– Эй, уважаемый, – окликнул он продавца живого товара, – почем отдадите всех пятерых вместе с беременной бабой?
– А ты кто такой, что интересуешься моими рабами? – сварливо спросил продавец, отреагировав на простонародную одежду патрикия Кирилла.
В ответ патрикий показал ему поддельный, но отличного качества ситовник, который удостоверял, что предъявитель сего купец Андроник Милонас, член гильдии скототорговцев, направляется в Таврику для закупки скота у тамошних варваров. Печать, подпись. Все лучше настоящего, потому что этот ситовник патрикий делал для себя сам. И вообще, такие деяния у него были не в первый раз, и он со своими самодельными документами еще ни разу не попался.
– И деньги у меня тоже есть, – добавил патрикий, звякнув увесистым кожаным мешочком после того, как подобревший продавец живого товара прочел его ситовник.
Продавец глянул на мешочек, облизнулся и уверенно сказал:
– Сто солидов!
– Э нет, – сказал патрикий, – сто солидов за четырех строптивцев и одну бабу, годную только на то, чтобы готовить этим четверым похлебку и штопать их рваное тряпье? Тридцать солидов!
– Помилуйте, уважаемый Андроник, – вскричал продавец живого товара, – тридцати солидов едва хватит, чтобы оплатить какого-нибудь свежепойманного сильного и здорового раба, только готовящегося стать гребцом. Семьдесят солидов!
– Тогда, уважаемый, – ответил лже-Андроник, – скажу вам, что четверых таких упрямцев, от которых отступились любые надсмотрщики, я могу приобрести только по десять солидов за голову, но тогда баба пойдет к ним бесплатным приложением. Итого – сорок солидов!
– Мой господин, – взвыл продавец, но без особой уверенности, – вы режете меня без ножа. Шестьдесят солидов!
– Ладно, – покровительственно кивнул патрикий, продолжавший сбивать цену, – за бабу тоже добавлю десять солидов. Итого пятьдесят солидов, и не оболом больше!
В итоге такой отчаянной торговли продавец и покупатель сошлись на пятидесяти пяти солидах, из которых еще предстояло заплатить нотарию за оформление сделки, а также вычесть налог в пользу государства. После уплаты этой суммы и заполнения ситовника рабы Лютый, Орлик, Вольфганг, Темир и рабыня Циала перешли в собственность лже-купца Андроника Милонаса. После этого по требованию покупателя в находившейся тут же кузнице с рабов сняли все угнетающие их оковы, включая ошейники с именами владельца, однако новых не надели.
Несомненно, цена, уплаченная патрикием Кириллом, была откровенно демпинговой и прошла только потому, что продавцу требовалось как можно скорее сбыть с рук лежалый товар. Взрослый раб, не имеющий никакой квалификации, стоил в два-три раза дороже, в зависимости от внешних кондиций. Все бы хорошо, но только вот Лютый, который явно оправдывал свое имя-прозвище, угрюмо посмотрел на своего покупателя и сказал на такой отвратительной латыни, что патрикий ее едва понял:
– Ты, господин, совершенно напрасно потратил свои деньги. Что бы ты с нами ни делал, не будем мы на тебя работать, и все. Можешь возвращать нас обратно, можешь пороть и убивать, но работать мы не будем.
– Погоди, Лютый, – бросил их новый хозяин на общепонятном славянском языке, уводя свою собственность в узкий проулок, в котором они все были бы укрыты от нескромных посторонних взглядов.
Ошеломленный тем, что ромей заговорил на его родном языке, славянин только поджал плечами и молча проследовал в переулок за человеком, которому он по законам Империи принадлежал со всеми потрохами. А патрикий Кирилл тем временем лихорадочно вспоминал повадки, манеры и прочий стиль поведения архонта-колдуна Серегина, который с первого момента умел входить в доверие к таким вот малым и обездоленным людям. Собственно, никакого сочувствия к этим рабам у патрикия не имелось, но он постарался его как можно лучше имитировать, ведь от их преданности, силы и ловкости в первую очередь зависела его жизнь. Походка его стала свободной, движения плавными и раскованными, а взгляд при разговоре был сосредоточен на глазах собеседника, создавая впечатление искренности и сочувствия. Хотя любой, кто хоть немного разбирается в физиогномике, прекрасно увидел бы, что это всего лишь игра, хотя и игра талантливого актера. Если бы патрикий не стал бы дипломатом и царедворцем, то карьера хорошего мима в цирке была бы ему гарантирована. Но купленные им только что рабы в основы мимического искусства посвящены не были, и с первых минут приняли игру за чистую монету.
– Ну что, хлопцы, – по-свойски сказал он внимательно смотревшим на него рабам, – на волю хотите? И не здесь, в Империи, а среди своих, или почти своих…
– Да ты, поди, все врешь, дядя, – недоверчиво скривился Лютый, а остальные рабы при этом дружно закивали в знак согласия, – заплатил за нас целую кучу золотых, а теперь баешь про волю. Так мы тебе и поверили. Наверняка затеял какое-то темное дело, а нас потом притравишь за ненадобностью, или там пристрелишь из самострела.
– Да нет, – проникновенно произнес патрикий, – вот тут ты, Лютый, не прав. Травить вас или стрелять мне нет никакого резона, потому что с вашей помощью я пойду в такую землю, в которой каждый ступивший на нее раб тут же становится свободным, и я просто не смогу не исполнить своего обещания. Мне туда очень нужно, и только вы, стремящиеся к свободе, будете способны помочь мне достичь этого места. Любой наемник, едва только мы отъедем из цивилизованных земель, предпочтет ограбить меня и тут же убить, в то время как вы, варвары, еще не чужды слову чести, которое вы будете держать невзирая ни на что.
– Да, ромей, – согласился Лютый, – слово чести для нас превыше всего, и если ты не врешь, то мы действительно, поклявшись, будем тебе надежей и опорой в твоем нелегком пути. Но если же ты солгал, то и все наши клятвы тоже не будут стоить ничего.
Патрикий широко перекрестился и торжественно произнес:
– Клянусь Иисусом Христом, который принял за всех за нас смерть на кресте, а также Богом-Отцом, Святым Духом, Божьей Матерью, райским блаженством своих покойных родителей, а также своей собственной жизнью и благополучием, в том, что я говорю, и буду говорить правду, правду и одну только правду.
Едва он закончил говорить, как в безоблачных небесах разнеслось приглушенное ворчание грома. Четыре раба и одна рабыня удивленно завертели головами в поисках источника этого странного грома, а сам патрикий, только что напыщенно и уверенно произносивший священные имена, вдруг приобрел вид нашкодившего школяра, которого схватил за руку строгий учитель. Хотя в принципе ничего страшного не произошло, ведь он пока еще не солгал этим людям ни в самой малой степени, а значит, и его клятва была действительной. Просто Бог-Отец, уже знакомый с таким существом, как патрикий Кирилл, решил скрепить ее своей личной печатью, как бы показывая, что в случае ее нарушения на клятвопреступника обрушится гнев не только земной, но и небесный, что сделает наказание немедленным и неотвратимым.
– Что это было, ромей? С чего это ты вдруг так переменился в лице при звуках этого грома? – спросил, наконец, Лютый, когда ему надоело наблюдать сменяющие друг друга разнообразные гримасы на лице патрикия Кирилла.
– Это был голос Бога-Отца, – пристукивая от возбуждения зубами, сказал патрикий, – вы, славяне, называете его Родом. Он только что подтвердил мою клятву своей печатью и тем показал, что едва только я вольно или невольно солгу вам, то он тут же покарает меня, разразив прямо на месте своей молнией.
– Какой хороший Бог! – восхитился Лютый, который как бы по умолчанию вел диалог за всех остальных. – Но вот если бы он взялся таким образом следить за каждым из ромеев, то был бы еще лучше. Потому что тогда он за один день истребил бы до последнего человека ваш ромейский народ, непрерывно лгущий и стравливающий между собою разные племена.
– Да нет, – ответил патрикий Кирилл, стараясь быть предельно честным, – мне такая честь оказана только потому, что раньше Бог-Отец уже встречал меня, и тогда я сперва накричал на тех, кто пользовался его доверием и благодатью, а потом покривил перед ним душой, извиняясь за свое поведение.
– Да, ладно, ромей, – добродушно махнул рукой Лютый, – если ты нам не лжешь, то мы будем защищать тебя своими кулаками, а буде ты дашь нам в руки добрую хорошо отточенную сталь, то и ею тоже. Но скажи, где же лежит и как называется та чудесная страна, где боги разговаривают с людьми, а рабы становятся свободными, только ступив на ее землю. Неужто ты поведешь нас в сказочное княжество Артания, где все люди счастливы, молочные реки текут в кисельных берегах, а правит им великий добрый волшебник Серегин, спустившийся с небес на нашу грешную землю?
«Ох уж эти славянские сказочники… – подумал при себя патрикий Кирилл, – любое реально событие они с удовольствием изгадят своими гиперболами и преувеличениями, да так, что потом будет невозможно отделить правду от лжи.»
– Все это правда, – сказал он вслух, – за исключение того, что Артания – это совсем не сказочная страна с молочными реками в кисельных берегах, а вполне реальное великое княжество, образовавшееся совсем недавно там, где Борисфен, прорвавшись через ужасные пороги, растекается на два больших рукава, огибающих большой остров, иначе еще именуемый Торговым…
– Постой, ромей, – почесал косматый, как у медведя, затылок Лютый, – я как раз родом из тех мест и скажу тебе, что нет там никакой Артании и великого князя Серегина, а есть племенной союз антов и светлый князь Идар, да продлятся его дни.
– Уже не продлятся, – вздохнул патрикий, – не далее как полтора месяца назад архонт Идар геройски пал смертью храбрых в бою с аварской ордой на Перетопчем броде, вечная ему слава и такая же память. Потом на выручку твоим соплеменникам пришел Серегин со своими несметными полками, закованными в крепкую броню, и ваша старшая дружина ради избавления от полного уничтожения народа антов аварами признала Серегина самовластным Великим архонтом, с правом созывать войско, объявлять войну, собирать налоги, а также судить, карать и миловать любого жителя новообразованного государства. И сделал он так, что для него стали все равны: анты, готы, булгары и все другие народы, даже ромеи. Всех, кто готов верой и правдой служить княжеству, обогреет, примет и накормит его младшая дружина.
После этого великий архонт Серегин, хитроумный как герой древности Одиссей, сделал так, что авары разделили свои силы на несколько частей и разгромил эти части, каждый раз направляя против них свое целое войско, подкрепленное могучей магией и божественными силами. И вот теперь авар просто не существует в природе. Они были уничтожены, разбиты и втоптаны в землю непобедимыми катафрактариями архонта Серегина. После битвы их обнаженные тела оказались зарыты в огромной яме, вырытой ужасными колдовскими чудовищами, а поверх этой могилы архонт-колдун распорядился насадить заросли дикого терна, чтобы никто и никогда не смог поклониться этим могилам…
Некоторое время Лютый молчал, глядя на патрикия.
– Верю, – наконец сказал он, – если ты и не видел это своими глазами, но точно слушал рассказы и песни тех, кто своими руками сотворил это чудо. Ты слышал, Орлик и ты Темир, а также друг мой Вольфганг? Авары уничтожены, анты спасены, Чернобог и его присные в печали, Белобог радуется и вместе с ним радуются все добрые люди. Клянусь, ромей, что по дороге в Артанию буду оберегать тебя, твою жизнь и твое имущество, а твою честь и совесть пусть оберегает тот Бог, которому ты приносил клятву. Согласны ли вы с моими словами, братья?
– Мен рози. Тасдиклаш, – первым отозвался Темир. – Карашо. Моя идти с Лютый.

Перевод слов Темира: Я согласен, и подтверждаю это.

– Он полностью согласен, – перевел Лютый, – говорит, что это хорошо.
– Хоть я и не из антов, а из дальних куявов, но я тоже согласен, – сказал Орлик. – Тот, кто сокрушил и полностью уничтожил авар, достоин всяческого почтения и уважения. Доберусь до этой Артании и подумаю, возвращаться ли мне домой вместе с женой или поступить на службу Великому архонту Серегину. А ты, друг мой Вольфганг, пойдешь ли ты вместе с нами?
– Йа-йа, – отозвался задумавшийся Вольфганг, – я идти вместе с вы, камраден, и воевать тоже вместе с вы.
– Ну вот и все, – сказал Лютый, – все согласны. Только Циалу мы спрашивать не будем. Такова теперь ее бабья доля – как ниточка за иголочкой следовать за Орликом.
Патрикий Кирилл хотел уже было объяснить самовлюбленному мужлану Лютому, что непобедимые легионы Серегина по большей части состоят именно из баб, и что большинство этих баб в крутизне и плечистости превосходят и Лютого, и Орлика, и даже Вольфганга. Хотел, но не стал этого делать. Во-первых – спор в таком случае мог затянуться до глубокой ночи и закончиться в тюрьме у городского эпарха. Во-вторых, умолчание – это не ложь, и патрикию Кириллу хотелось полюбоваться на рожу Лютого, когда он увидит непобедимые легионы Серегина в конном строю и на купании в Днепре в полной наготе. Или когда они прибудут, для купания в реке будет уже слишком холодно?
Но в любом случае, если принципиальное согласие уже получено, надо отмыть свои новые приобретения в бане, обстричь их лохматые бороды и волосы, и обрядить всех пятерых в относительно дешевые, грубые и прочные моряцкие одежды. После чего нужно заглянуть в «Золотую Барабульку» и найти для всех шестерых место на корабле, который пойдет в Херсонес. И все это должно быть сделано немедленно; если отплытие будет перенесено на завтра, то это только увеличит риск разоблачения.

18 сентября 561 Р.Х., день сорок четвертый, За час до полудня. Византийская империя, Константинополь, Галата, трактир «Золотая Барабулька».
В полупустом трактире, куда патрикий Кирилл зашел со своими спутниками поесть жареной рыбы сегодняшнего улова и встретиться с нужными людьми, царили тишина, полумрак, прохлада и вкусные запахи. Сев за чистый, выскобленный ножом, некрашеный стол, патрикий подозвал к себе мальчишку-полового и, вручив тому серебряный миллиаресий, заявил:
– Кувшин молодого эвбейского и жареной рыбы на всех.
Мальчишка цопнул монету и, махнув тряпкой по идеально чистой поверхности стола, поинтересовался:
– Быть может, господа желают девочек? У нас есть комнаты на втором этаже, а в них красотки на любой вкус: ромейки, готки, славянки, арабки, персиянки, египтянки, африканки…
Патрикий Кирилл в ответ только поморщился и отрицательно покачал головой. Тратить деньги на византийских шлюх, чья молодость и красота заключается только в количестве наложенной на них косметики? Нет, увольте. Стоит только немного подождать, и в его распоряжении будут такие крали… и что самое главное – они будут заниматься с ним любовью из одного только энтузиазма, даже не заговаривая о деньгах.
Мальчишка-половой неправильно понял брезгливое выражение лица гостя и, угодливо согнувшись, спросил:
– Или, быть может, господ интересуют мальчики? Есть довольно неплохой выбор…
– Нет, – резко ответил патрикий Кирилл, – ни мальчиков, ни девочек нам не надо. Лучше поскорее принеси наш заказ и постарайся узнать, есть ли здесь надежные капитаны, в ближайшее время – желательно немедленно – направляющиеся в Херсонес. Справишься – получишь такую же монету для себя лично.
– Будет исполнено, господин, – мальчишка еще раз поклонился, а потом принялся делать условные знаки массивной дебелой женщине, стоявшей за стойкой. Почти сразу же из кухонных помещений, отделенных от общего зала плотным матерчатым занавесом, показались две черноволосые девицы – одной на вид лет семнадцать-восемнадцать, второй чуть меньше – явно приходившиеся дочерьми женщине за стойкой. Младшая тащила на плече массивный глиняный кувшин, а у старшей в руках был поднос с шестью большими грубыми глиняными кружками. С грохотом водрузив все это на стол, сестры широко улыбнулись красивым и представительным мужчинам, сидевшим за столом. Если младшая была узкобедрой и почти безгрудой, то у старшей домотканая стола* с вышивкой по вороту внушительно оттопыривалась двумя массивными полушариями, а туго завязанный пояс подчеркивал узкую талию.

Примечание авторов: * стола – византийская женская верхняя одежда, представлявшая из себя длинную тунику до пола, обычно украшенную вышивкой. Выходя на улицу, византийки поверх столы обычно накидывали на плечи паллий, то есть закрывающий плечи и руки шаль или платок, а на голову надевали головной убор, часто с вуалью.

– Это мои сестры Гликерия и Кира, – шепнул мальчишка патрикию Кириллу, – если господин передумает насчет девочек, и поднимется в комнаты, то они будут рады обслужить его.
Патрикий еще раз посмотрел на Киру оценивающим взглядом и остро пожалел, что один раз уже отказался от местных потных услуг, решив, что ему подсовывают престарелый «третий сорт». А тут вот оно что – хозяин таверны извлекает дополнительную прибыль, пуская в оборот собственных дочерей. Хотя…
– Вот что, юноша, – сказал он мальчишке-половому, – если не найдется такой капитан, который согласится отплыть в Херсонес сегодня же, то тогда мы на одну ночь снимем в вашем трактире комнаты и, возможно, воспользуемся твоим предложением насчет девочек. Но только при условии, что мои спутники тоже не будут лишены женской ласки. Разумеется, за исключением вон того господина, который сейчас держит за руку сидящую рядом с ним женщину. Это его жена, и она сама позаботится о своем супруге. Все остальные девочки для моих спутников должны соответствовать старшей из твоих сестер и быть молодыми, красивыми, достаточно зрелыми для того, чтобы заниматься этим ремеслом.
Окинув взглядом четверых сидящих за столом мужчин, в которых теперь весьма трудно было заподозрить рабов, мальчишка кивнул и сказал:
– Вряд ли господин найдет сегодня подходящий корабль. Обычно они отплывают рано утром, и сейчас в гавани нет ни одного капитана, готового немедленно отправиться в путь. Что касается девочек, то кроме моих сестер у нас имеется молодая, еще совсем дикая славянка, занимающаяся размолом пшеницы на муку, готка из Таврики, в обычное время чистящая на кухне рыбу, чуть постарше славянки, а также гордая и темпераментная, как самка барса, персиянка, прибирающая таверну после того, как уйдут все посетители…
– Очень хорошо, – ответил патрикий половому, – если мы все же решим остановиться на ночь в трактире твоего отца, то тогда поговорим об этом еще раз. А пока принесите нам наш заказ и оставьте в покое.
Еще раз улыбнувшись многообещающими улыбками, сестры убежали обратно, пообещав вскоре вернуться с рыбой, которую прямо сейчас жарят в масле по заказу благородных господ. Отчалил и мальчишка встречать следующих посетителей, а патрикий Кирилл на правах хозяина по византийским обычаям и правах вождя своей ближней дружины по обычаям варваров принялся разливать по кружкам молодое вино. Очень опасная, кстати, вещь – пьется легко, как виноградный сок, и в силу этого количество выпитого бывает очень велико, поэтому опьянение от такого вина сильное, а похмелье очень тяжелое. Так обычно и спаивают варваров, даже не замечающих того момента, когда они валятся под стол и начинают блевать.
– Ну, други, – сказал он вполголоса, поднимая свою кружку, – давайте выпьем за успех нашего начинания, чтобы дорога наша была легкой и безопасной, и чтобы каждый нашел в ее конце то, что больше всего для себя искал.
Лютый, как неформальный вожак стаи, первым отпил из кружки небольшой глоток и поставил ее на стол; все трое мужчин, а также Циала, повторили это движение своего вожака, как бы показывая, что ему они верят гораздо больше, чем своему хозяину-нанимателю.
– Очень хорошее вино, ромей, – ехидно сказал Лютый, вытирая мелкие капли с бороды и усов, – но его не стоит пить слишком много, по крайней мере, до еды. Ведь будучи смертельно пьяными, мы не сможем защитить ваше великолепие от грозящих вам опасностей.
– Великолепно… – пробормотал патрикий Кирилл, – варвар учит ромея умеренности в винопитии. Если бы я набирал отряд собственных ипаспистов, то я сделал бы этого человека его капитаном.
Но тут с подносами, полными жареной в оливковом масле рыбы, и хлебцами прибыли Гликерия и Кира, и закрыли этот вопрос в самом прямом смысле. Чего там только не было, настоящее рыбное ассорти: целиком зажаренные скумбрия, сельдь, кефаль, ставриды, попадались и порционные куски мяса тунца, камбалы или крупного придонного ската, буквально плавающие в масле и собственном жиру. Все, включая патрикия Кирилла, засучили рукава и принялись за трапезу, чавкая и бросая кости в специальную глубокую миску, стоявшую посреди стола. При таком обилии жирной и плотной закуси вопрос с вином полностью снимался. То один, то другой участник трапезы, включая Циалу, делали глубокий глоток из своей кружки, запивая жирную и соленую пищу.
И вот, когда процесс поедания и употребления был в самом разгаре, в таверну вошла большая и шумная компания людей в одежде моряков. Для того чтобы разместить их всех, понадобилось сдвинуть вместе три обычных стола, вмещавших по шесть человек. Сначала патрикий Кирилл, занятый поеданием плотного, как говядина, тунцового филе, совершенно не обратил внимания на этих людей, очевидно, пришедших сюда, в «Золотую Барабульку», отметить окончание дальнего и опасного похода. Потом какое-то предчувствие подсказало ему повнимательней присмотреться к едящей и выпивающей прямо напротив компании. И тут же, как только его взгляд стал внимательным и сфокусированным, он увидел то, чего не замечал раньше, и от этого сердце его взволнованно забилось, а на лбу выступили капли пота.
Как минимум трое из числа сидящих к нему лицом были из команды дромона «Золотая Лань», вернувшихся вместе с ним в Константинополь, еще двое – и это он четко помнил – дали клятву архонту-колдуну и остались в его строящейся столице. А еще один моряк с круглым миловидным лицом и суровыми глазами живо напомнил патрикию Кириллу одну из ближайших соратниц Серегина по имени Ника. Вот этот «моряк» сказал несколько слов сидящему прямо перед собой человеку; тот обернулся и оказался еще одним соратником архонта-колдуна, по имени Бек. Мысли сразу понеслись в голове у патрикия Кирилла, как будто наскипидаренные для ускорения и одновременно смазанные маслом для легкости скольжения.
Сначала люди архонта-колдуна, находящиеся прямо в Городе (ну или в его укрепленном портовом предместье), показались ему чем-то невероятным и невозможным. Потом он понял, что архонт-колдун оттого и колдун, что никто во всем свете не ведает его настоящих возможностей. И значит, если ему надо, чтобы его люди находились в Галате, самом Константинополе, Святой Софии или даже самом Влахернском дворце, то они будут там находиться. Галата, скорее всего, была выбрана в качестве базы, потому что первые помощники-византийцы архонта-колдуна оказались военными моряками. Патрикий прекрасно представлял, каков уровень недовольства в Городе политикой Юстиниана, разорившего Империю своими постройками, дворцовой роскошью и бесполезными войнами, и из-за этого взвинтившего налоговый гнет до невиданных ранее высот. От иноверных персов эти люди помощь и поддержку принимать не будут, а единоверный верховный архонт артан, пусть даже и занимающийся колдовством, будет вполне приемлемой фигурой, особенно если его Небесный Господин устроит какую-нибудь божественную манифестацию в его пользу. Вопрос только в том, с какой целью все это делается и что им известно о последних решениях Юстиниана, а что нет?
Тем временем Ника, придерживая рукой висящий на поясе меч-махайру, встала из-за стола и, перешагнув скамью, направилась прямо к патрикию. Остановившись в двух шагах от сидевшего к ней спиной Лютого, она сложила руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, произнесла саркастическим тоном на языке антов:
– Здравствуй, Кирилл. Удивлена, застав тебя здесь, где собираются просоленные морем морские волки. Неужели морские путешествия так тебя увлекли, что ты решил сменить жизненную стезю?

Тогда же и там же.
Сержант СПН ГРУ Кобра, в миру Ника Зайко, Темная Звезда, маг огня высшей категории.
Пока патрикий Кирилл лупал на меня глазами, открыв рот после моего приветствия, я лихорадочно соображала – какого хрена он тут вообще делает? Он что, не понимает, что даже в своем машкерадном наряде смотрится среди настоящих моряков так же ярко, как павлин в курятнике. Надевая костюм простолюдина, перстни с пальцев положено снимать, да и на руках у него только две мозоли, на указательном и среднем пальцах – там, где они сжимают гусиное перо.
И спутники у патрикия Кирилла тоже очень нетипичные для такого рода людей. Здоровые, кряжистые, с руками, привычными и к веслу и к рукояти меча, они выглядели отрядом частных телохранителей, оберегающими патрикия Кирилла от всяческих бед. И даже молоденькая, чуть испуганная грузинка, мило переводящая взгляд с меня на одного из русоволосых здоровяков и обратно, совершенно не портила этого впечатления. Подтвердил мою догадку и сам патрикий, торопливо бросивший своим привстающим со скамей защитникам:
– Сидите, парни, это друг!
Вовремя он это, а то у меня на кончиках пальцев уже начал собираться симпатичный такой огненный шар. «Парни», конечно, поворчали, как псы, у которых отобрали добычу, но послушно опустились на свои места. И правильно, потому что я не добыча, а смерть, которая неожиданно забирает слишком самоуверенных. И лишь самый здоровый из них – очевидно, начальник – сидящий ко мне спиной, слегка развернувшись и зыркнув исподлобья, угрюмо пробормотал, где он видал таких друзей, от которых у него между лопатками такой холодок, будто туда приставили острие меча.
– Это друг, Лютый, – сказал патрикий начальнику своих телохранителей, – как раз из тех друзей, к которым вы и должны были помочь мне добраться. Но ты не беспокойся, наш уговор остается в силе, и ты получишь все обещанное.
– Хорошо, ромей, я тебя понял, – произнес этот Лютый, и, развернувшись еще сильнее, посмотрел на меня пристальным взглядом своих васильковых глаз.
Таких удивительных глаз я еще не видала. Меня будто захлестнуло ярко-синей морской волной, заставив сердце бешено колотиться. Я моментально забыла о своей несчастной любви к отцу Александру; синяя волна несла меня в какие-то блаженные дали, и не было сил противиться ей. Однако огромным усилием воли я все же взяла себя в руки и постаралась взглянуть на этого Лютого критическим взглядом. Красавец, конечно, спору нет. Белокурый великан с могучим торсом… Прямой нос, чувственные губы… Его руки просто великолепны – большие, мускулистые; как, должно быть, приятно покоиться в объятиях этих рук… Весь он – словно красивое, молодое, породистое животное… этакий дикий жеребец. Вот черт, неужели я испытываю к нему животную страсть? Никогда бы о себе такого не подумала. Просто срам, да и только. Ведь он – примитивный и обычный, нет в нем той внутренней силы, стержня и наполненности энергией, как в капитане Серегине или в отце Александре… И все же меня несет и несет синяя волна, и я ничего не могу с этим поделать. Я, сильнейший маг огня, подпала под чары синеглазого красавчика… Главное – виду не подать, иначе конфуза не оберешься…
Тем временем он сам, явно опознав во мне женщину, так и застыл, удивленные глядя на меня и приоткрыв рот. Уж конечно, таких, как я, ему встречать еще не доводилось, и вряд ли доведется впредь…
Наконец патрикий Кирилл пришел в себя и неожиданно заявил (причем на латыни, которую тут понимали даже кошки):
– И вам тоже радоваться, госпожа Ника! Я тут собрался поехать к вам в Артанию с очень важными сведениями, а тут как раз вы и сами мне навстречу…
М-да, верно говорили предки, что болтун – находка для шпиона. Не брякнул бы этот чудак про Артанию, и все было бы нормально, а так и к гадалке не ходи, что среди немногочисленной публики, присутствующей в таверне помимо наших двух компаний, найдется как минимум парочка соглядатаев от какой-нибудь из византийских спецслужб. Ведь нигде не выбалтывается столько разных секретов, как в тавернах по пьяному делу. А ведь патрикий как раз подвыпивший; кувшин с вином на их столе уже пуст на две трети, а в речах Кирилла и его спутников заметна эдакая пьяная заторможенность.
– Тихо! – зашипела я, превращаясь из доброй Ники в разъяренную Кобру, после чего патрикий замер, как замороженный, с приоткрытым ртом.
– Эй, парень, – я постучала полусогнутыми пальцами по плечу сидевшего передо мной синеглазого, – вставай и иди на мое место. Эти добрые ромейские военные моряки тебя не обидят, мой напарник за этим проследит. А мне тут нужно будет с глазу на глаз потолковать с этим самоуверенным болтливым типом.
– Иди, Лютый, иди, – обреченно вполголоса проговорил Кирилл, – госпожа Ника – одна из ближайших соратниц архонта Серегина и знает, что говорит. А еще она могучая волшебница, и способна превратить всех тут в квакающих лягушек.
– В лягушек не могу, они мокрые и холодные. Могу в пепел, сухой и горячий, – глядя прямо в глаза Кириллу, заверила я и украдкой показала ему зажатый между ладонями маленький плазменный шар, сияющий как карманное солнце.
Мгновение – и энергия, затраченная на создание этого шара, снова всосалась в мои ладони и я, как фокусник в цирке, развела руки в стороны, показывая, что в них больше ничего нет. При этом обернувшийся Лютый не преминул оценить те специфические мозоли, которые возникли на моей ладони от долгих упражнений с мечом. После чего, почтительно склонив голову, он выполнил все, что от него требовалось, пересел за наш стол и сделал вид, что увлечен трапезой и разговором с соседями. Пока я тут занимаюсь лощеным императорским царедворцем, который вдруг решил пуститься в бега, Бек, со своей стороны, должен расспросить этого Лютого о том, каким образом он оказался связан с этим лощеным хлыщом.
При этом трое остальных мужчин за столом патрикия Кирилла продолжали хранить невозмутимый вид и ожидать дальнейшего развития событий. Одна только женщина – худенькая, черноволосая и горбоносая – выглядела замершей испуганной птичкой, сознающей свою ничтожность перед лицом могучих стихий и ревнивых божеств.
– Не бойся, сестренка, – вполголоса сказала я ей, садясь на место Лютого, – я добрая и не обижаю маленьких и слабых. Была бы ты огромным и ужасным огнедышащим драконом, вот тогда бы тебе было чего бояться.
– Так дракон – это твоя работа? – полувопросительно-полуутвердительно произнес Кирилл, – а то мне сказали, что в него стреляла античная богиня Диана-Артемида.
– Мы работали его вместе, – ответила я, – Артемида выпустила в него свою самонаводящуюся стрелу, а я прицепила к этой стреле свое тактическое плазменное заклинание, что увеличило дальность действия и точность попадания. У дракона просто не было шансов ни увернуться от удара, ни пережить попадание, потому что заклинание было очень мощным и очень концентрированным.
– А почему это заклинание называется тактическим? – не смог удержаться от вопроса патрикий Кирилл. – Быть может, оно каким-то образом связано с военной тактикой?
– Разумеется, связано, заряды такой мощи предназначены для уничтожения огнем целых армий и особо мощных крепостей, – подтвердила я, и, увидев испуг в глазах своего собеседника, добавила, – только я не стреляла, и не собираюсь стрелять этим заклинанием по живым людям и тем более по городам, где помимо солдат есть те, кто не должен погибать в войнах – я имею в виду женщин и детей. До сей поры количество энергии, необходимое для выстрела тактическим зарядом, зависело от уровня боевой ярости и выделялось из меня только при виде какого-нибудь чудовища, вроде того придурочного дракона.
– Ну вот и хорошо, – облегченно вздохнул патрикий Кирилл, – дело в том, что новость, с которой я стремился попасть к вам в Артанию, была о том, что, заслушав мой доклад и прочитав письмо вашего архонта Серегина, император Юстиниан решил уничтожить вашу Артанию, точно так же, как раньше он уже уничтожил королевства вандалов, остроготов и пытался разрушить испанское королевство везиготов. Он считает, что если на небе есть только один Бог, то на земле должна существовать только одна Империя, а в ней только один самовластный Базилевс, то есть он сам. Все прочие народы подлежат просвещению по ромейскому образцу и включению в состав многоплеменной Империи, которая должна охватывать всю обитаемую Ойкумену, а если они не хотят этого делать, то их следует принудить к этому путем войны. Я надеюсь, что ваш архонт в ответ на это не обрушит свой гнев на всех ромеев подряд…

Примечание авторов: Византийская империя представляла собой единственное древнее государство в Европе и Передней Азии, аппарат власти которого уцелел в эпоху великого переселения народов. Византия была непосредственной преемницей Поздней Римской империи, но ее классовая структура претерпевала коренные изменения – из рабовладельческой державы Византия постепенно превращалась в феодальную. Однако такие позднеримские институты, как разветвленный аппарат центральной власти, налоговая система, правовая доктрина незыблемости императорского единодержавия, сохранились в ней без принципиальных изменений, и это во многом обусловило своеобразие путей ее исторического развития. Политические деятели и философы Византии не уставали повторять, что Константинополь – Новый Рим, что их страна – Романия, что они сами – ромеи, а их держава – единственная (Римская) хранимая богом империя.
Дочь, сестра и тетка правящих константинопольских базилевсов Анна Комнин писала:
– По самой своей природе, Империя – владычица других народов. Если они еще не христиане, то империя непременно «просветит» их и будет управлять ими, если они уже христиане, то являются членами ойкумены (цивилизованного мира), во главе которой стоит империя. Ойкумена – иерархическое сообщество христианских стран, и место каждого народа в ней может определить лишь ее глава – император. Един бог – един базилевс – единая империя.
Где многовластие, – утверждала Анна, – там и неразбериха, которая есть погибель для самих подданных. Поэтому ее рабы враждебны к ней, и при первом удобном случае одни за другим – с моря и с суши – нападают на нее.

– Ничего удивительного, – пожала я плечами, – мы в любом случае ожидали чего-то подобного, и не думали, что наши предупреждения хоть на мгновение притупят хищные инстинкты вашего базилевса и его империи, ведь мы происходим из мира, опережающего ваш почти на полторы тысячи лет. Но за предупреждение вам все равно спасибо. Теперь вы лично должны повторить все это перед великим князем Серегиным, Велизарием и прочим нашим руководством.
Патрикий оглянулся по сторонам и полушепотом сказал:
– Я, собственно, так и хотел, но вы нашли меня раньше, чем я успел отправиться в плавание на дромоне к Херсонесу. Наверное, у вас есть свои колдовские способы путешествовать по миру? Я много раз слышал о том, как ваша кавалерия неожиданно появлялась ниоткуда и исчезала в никуда…
– Да, – уклончиво ответила я, – такие способы у нас есть, но без особой нужды мы ими предпочитаем не пользоваться. Завтра утром на рассвете в плавание к устью Днепра, который вы называете Борисфеном, выходит зафрахтованный нами дромон «Дикий вепрь». Это будет его последний поход в этом году, потому что вскоре после его возвращения начнется сезон штормов, во время которого ни один вменяемый капитан не выйдет в море, несмотря ни на какую наживу или даже страх смерти. На нем мы и вернемся в Артанию, уже поделав тут свои дела. Если желаешь, то можешь к нам присоединиться на его борту, вместе со своими спутниками.
– Благодарю вас, госпожа Ника, – кивнул патрикий Кирилл, – думаю, что так мы и сделаем.
В этот момент ко мне сзади подошел Бек и по-русски шепнул на ухо:
– Спутники этого патрикия Кирилла на самом деле рабы, которых он купил не далее как сегодня утром, договорившись с ними, что они будут обеспечивать его безопасность, а он за это доставит их в волшебную страну, где они сразу станут свободными. При этом Лютый утверждает, что как только патрикий произнес перед ними клятву сделать это, как прогремел гром с ясного неба, чего этот Кирилл очень испугался, сказав, что сам Бог-Отец заверил его клятву, и теперь даже самая малая ложь приведет его к ужасному, просто кошмарному концу. Как ты думаешь, он врал?
– Не думаю, – на том же языке ответила я, – он и в самом деле направлялся к нам в Артанию и прекрасно понимал, что путешествовать в одиночку в местных условиях – это форма узаконенного самоубийства и, кроме того, освобожденные рабы у нас зачтутся ему в плюс. К тому же у Небесного Отца весьма своеобразный юмор, и услышав, как уже известный пройдоха поминает в своей клятве его имя, решил его примерно наказать. Чтобы тот все время говорил правду и жил на одну зарплату.
– Что сказал этот человек? – спросил патрикий, когда Бек, выведавший у Лютого всю подноготную, отошел к своему месту.
– Он сказал, – ответила я по-латыни, – что в данном случае ты повел себя как правильный человек, и теперь тебя требуется достойно вознаградить. Конечно, в итоге все решит Серегин, но хотелось бы знать, чего бы ты сам хотел в качестве награды?
Патрикий некоторое время посидел молча, собираясь с мыслями, потом ляпнул:
– Для своих спутников я хочу свободы, а для себя подданства Артании и какой-нибудь должности при дворе. Вы же ведь все военные до мозга костей, и все хоть немного, но варвары (только не обижайтесь, госпожа Ника), но бывают случаи, когда и послов надо принять, и церемониал должный соблюсти, а то как вспомню, как вы проводили со мной переговоры, так и самому становится смешно…
– Во-первых, – по порядку начала отвечать я, – твои спутники станут юридически свободными, как только попадут туда, где не действуют византийские законы. Что же касается фактического их состояния, то, если они присоединятся к нашей команде, мы будем защищать их так же, как и любого из нас. Во-вторых, что касается твоего личного желания, то у нас желаемая тобой должность называется «директор департамента по протоколу министерства иностранных дел». В Артании эта ячейка еще никак не занята, так что ты вполне можешь на нее претендовать. Но почему твои мечты ограничиваются только таким сугубо подчиненным положением? Хочешь, например, стать следующим византийским базилевсом после смерти Юстиниана? А то его племянник Юстин психически ненормален, гавкает по-собачьи, мяукает по-кошачьи и полностью находится под каблуком у своей супруги, а это еще та штучка.
Патрикий посмотрел на меня округлившимися глазами. Он, видимо, решил, что я издеваюсь над ним. Однако я твердо смотрела ему в глаза, показывая, что совсем не шучу.
– Вы хотите сделать меня базилевсом? – ошеломленно переспросил он. – А разве ваш великий архонт Серегин не собирается завоевать Константинополь и полностью подчинить его своей власти?
Я поморщилась и, приложив палец к губам, произнесла:
– Тише, Кирилл, тише. Не стоит так явно демонстрировать, кто мы такие и откуда пришли, а то вы своими криками, наверное, уже переполошили всех шпионов и наушников в округе, и сейчас они бегут к своим кураторам с докладами.
– Госпожа Ника, – уже шепотом спросил у меня моментально протрезвевший патрикий Кирилл, – и вы так спокойно об этом говорите? Ведь они же приведут отряды стражи и окружат этот трактир. Как бы ни было велико ваше воинское искусство и мужество моих спутников, нам будет не пробиться через толпу до зубов вооруженных городских стражников, схолариев и ескувиторов, ведь каждый из начальников, получивших сообщение, постарается прислать сюда по отряду своих людей.
Я пожала плечами и равнодушно произнесла:
– Пусть присылают. Если станете когда-нибудь императором, Кирилл, то запомните, что чем больше разных независимых начальников участвуют в деле, тем больше хаоса и неразберихи. Да они подерутся еще на лодочной переправе через бухту Золотой Рог, потому что лодок на всех банально не хватит. Потом они долго будут накапливать своих людей в Галате, и там тоже может случиться еще одна драка за право нашего ареста, ведь каждый из отрядов будет в своем праве, со своим приказом схватить нас и доставить к своему начальнику. А мы тем временем тихо уйдем через запасной выход, покинув вашу Империю лишь немного раньше, чем планировали до того, как встретились с вами, так замечательно умеющим привлекать к себе шпионов. Но не бойтесь, мы не бросим ни вас, ни тех людей, которых вы выкупили из рабства, чтобы отпустить в Артании на свободу. Этим поступком вы буквально обеспечили свое будущее.
– У меня просто не было другого выбора, – угрюмо сказал Кирилл, – садиться на корабль в одиночку значило отдать себя в полную власть капитана и команды дромона и, в конце концов, после не самых приятных приключений оказаться с камнем на шее на дне Евксинского Понта. Брать в сопровождающие наемников я тоже не мог, потому что эти люди прирезали бы меня сразу после выезда из Херсонеса, и тогда я подумал, что лучшей моей защитой могут стать люди, связанные клятвой верности и благодарностью за подаренную свободу. Вот и все благодеяние, госпожа Ника, а то вы тут сделали из меня чуть ли не ангела.
– Не прибедняйтесь, Кирилл, – сказала я, – ведь вы же купили не только мужчин, которые нужны были вам в качестве телохранителей, но и бесполезную в этом смысле женщину, которая связана с одним из этих мужчин сердечными узами. Вы сразу же, еще до того, заключили с ними свой договор, велели снять с них цепи, а потом отмыли всех в бане, одели в добротную прочную одежду и привели кормить не в дешевую харчевню для нищих, а во вполне солидную таверну.
Патрикий Кирилл пожал плечами и ответил:
– Я просто подумал о том, как бы в похожей ситуации поступил ваш великий архонт Серегин, и постарался делать все точно также. Не знаю, получилось у меня или нет, но нельзя сказать, что я не старался.
– У вас получилось достаточно хорошо, – кивнула я, вставая, – и именно поэтому я и буду рекомендовать вас в новые базилевсы. Только тогда у вас будет не пятеро спутников для предстоящего путешествия в далекую страну, а двенадцать миллионов подданных, о нуждах и процветании которых надо заботиться. Вы можете верить, можете нет, но в наши планы отнюдь не входит уничтожение вашей Империи или ее поглощение славянским государством, которое мы только начинаем строить. Не стоит пытаться соединять несоединимое, поэтому Империя Ромеев должна продолжить свое существование, направив свои основные усилия в Азию и Средиземноморье, в то время как объединившиеся славяне будут противостоять давлению франков и диких кочевников, которые регулярно приходят сюда из диких степей. На этом, пожалуй, мы пока закончим наш разговор. Теперь договаривайтесь с трактирщиком за комнаты и поднимайтесь туда. Постарайтесь выспаться, пока есть возможность, потому что я предполагаю, что эта ночь будет очень бурной. И ради Бога, будьте как можно естественней, не дайте никому заподозрить, что вы что-то знаете и собираетесь улизнуть из мышеловки, оставив охотников с носом. Все равно конспиратор из вас никакой, поэтому снимите местных девочек и как можно более шумно отметьте с ними свой отъезд. Только не увлекайтес вином, в нужный момент вы будете нам нужны в здравом уме и ясной памяти. И помните – мы все время рядом.

19 сентября 561 Р.Х., день сорок пятый, час ночи. Византийская империя, Константинополь, Галата, трактир «Золотая Барабулька».
Сразу после завершения разговора с Никой-Коброй патрикий Кирилл подозвал к себе мальчишку-полового, договорившись с ним об аренде на одну ночь пяти соседних комнат. Компания, с которой в трактир пришла Ника, через некоторое время почти вся разошлась, при этом ни один из соглядатаев, поднятых на уши болтовней патрикия Кирилла, как ни старался, не сумел ни запомнить лиц уходящих, ни последить за ними на узких кривых улочках Галаты. Люди в одежде, которую обычно носят военные моряки*, не имея никаких отличительных знаков (вроде ярких капитанских и адмиральских плащей) терялись среди других таких же рядовых военных моряков – гребцов, лучников и палубных матросов. И мнилось шпионам, что заговором охвачен уже весь базирующийся на Галату ромейский военный флот**.

Примечание авторов: * Если изображения пехотинцев и кавалеристов в аутентичных византийских изображениях показывают их одетыми единообразно, то картины морских сражений рисуют прямо противоположную картину – что византийские моряки одеты в обычну мужскую одежду ярких цветов, при этом варвары от ромеев отличаются только тем, что одни горят в огне, а другие его направляют. В другом изображении варвары цветасты, а византийские моряки одеты в туники и плащи серо-синего цвета. Так как художники вряд ли были очевидцами морских сражений, то автор своим произволом принимает вторую версию, ибо военное дело со времен Римской империи требовало единообразия в одежде, а серо-синие тона в морском деле практичны и немарки.
** В то время, в конце шестого века, Византия контролировала большую часть побережья Средиземного и Черного морей, и ее основным противником являлась сухопутная Персидская империя Сасанидов, а варвары находились еще не в том положении, чтобы серьезно угрожать Константинополю. Поэтому единственный византийский военный флот был небольшим и не играл значительной роли в военном деле Империи. Вот когда арабы захватят побережье от Леванта до Геркулесовых Столбов и в огромном количестве выйдут в Средиземное море на своих кораблях, тогда и настанет пора могучих флотов, греческого огня и гениальных византийских флотоводцев.

Также никто из оказавшихся в трактире доносчиков (а таких там был не один и не два) не запомнил ни Нику-Кобру, ни ее беседу с патрикием Кириллом. Им казалось, что подвыпивший знатный человек, зачем-то наряженный в костюм простолюдина, и его спутники в беседе с подсевшими к ним военными моряками вдруг неожиданно начали произносить возмутительные речи, после чего моряки разошлись и потерялись на узких улочках. При этом главный возмутитель спокойствия, собравшийся свергнуть базилевса, вместе со своими спутниками остановился в комнатах того же трактира на втором этаже. В таком ключе и были составлены донесения городскому эпарху, префекту преторий Востока, магистру оффиций и препозиту священной опочивальни. Но эти донесения сеачала должны дойти до адресатов, которые тут же побегут с докладом к императору, так что пройдет еще немало времени, пока ржавая государственная машина византийской империи придет в движение, переберется через бухту Золотой Рог, и начнет хватать подряд правых и виноватых.
Таково было свойство отводящего глаза заклинания, которое было наложено Димой-Колдуном на Нику-Кобру и ее спутников, заброшенных в Константинополь Серегиным на предмет разведки обстановки. Это же заклинание позволяло Нике-Кобре спокойно неузнанной разгуливать по Галате и Константинополю в мужской одежде и с мечом на боку, и все встречные воспринимали такое явление как должное, отводя глаза в сторону и тут же обо всем забывая.
Результаты этой разведки только усилили мнение Серегина о том, что Византийская империя, с одной стороны, находится на пути исключительной нации, и путь этот обязательно должен привести ее к столкновению с Артанией в частности, и будущей Русью вообще. С другой стороны, империя Ромеев полна самым разнообразным недовольством и возмущением, и только репрессивные действия ее государственного аппарата удерживают народ от явных бунтов и мятежей.
Опора империи – свободное крестьянство – нищает, разоряемое сборщиками налогов и сельскими ростовщиками, и при этом огромные деньги тратятся на ненужные агрессивные войны, храмы и религиозные постройки. Государственные мануфактуры, на которых трудятся бесправные рабы, выживают с рынка изделия цеховых ремесленников, из-за чего те вынуждены продавать свои изделия крайне дешево. Система ремесленных корпораций (цехов) нацелена не на благосостояние своих членов, а на упрощение сбора с них налогов. Казна, полная золота при предшественнике Юстиниана Юстине, сейчас глотает налоги, как пустынный песок воду, и ей все мало. Налоги постоянно только повышаются, но денег от этого в казне становится только меньше.
Армия Византии по большей части наемная из варваров, и стоит очень дорого; и при этом греков, даже если они и выкажут такое желание, в солдаты бегут очень неохотно. Пехота комплектуется по большей части из германских народностей, а конница из арабов и тюркоязычных степняков. Прошли те времена, когда римский легионер получал один денарий в день и шел в бой, преисполненный любви к Отечеству, и один только Рим в случае необходимости мог выставить несколько легионов резервистов.
Теперь максимальная оценка наступательного потенциала византийской империи – примерно двадцать тысяч свеженабранных в ряды римского войска варваров, в первую очередь готов, гепидов, лангобардов, или, в случае с кавалерией, болгар утигуров или арабов, если, разумеется, на то найдутся соответствующие денежные средства. Набрав эту армию, империя тут же постарается бросить ее в бой, потому что просто так содержать и кормить ее будет очень накладно. Вывод прост – содержание такой армии стоит Империи просто огромных денег, и в то же время, если вспомнить о набегах хана Забергана и будущих славяно-аварских походах, она совершенно не обеспечивает неприкосновенности границ и безопасности населения, которое гибнет, угоняется в полон или, потеряв все, бежит во внутренние провинции, превращаясь в бесправных париков (крепостных), или же пополняя ряды городской черни. Ряды налогоплательщиков редеют, а империя в ответ на это вводит круговую поруку, заставляя всю общину платить за своих разорившихся и бросивших пашню или ремесло коллег.
Кроме того, обозначилась еще одна беда. Отрицательное сальдо торгового баланса с окружающими Империю варварами привело к тому, что в обороте стало просто не хватать физического золота и серебра, которые непрерывно уходят за границы Империи, превращаясь там в драгоценные посуду, украшени или просто попадая в клады.
Прокопий Кесарийский, умнейший человек своего времени, едва выучившись читать по-русски, обложился книгами по политэкономии из библиотеки танкового полка и с помощью Мэри в качестве финансового советника и Серегина в роли политического консультанта принялся писать трактат «О правильном управлении Империей». Уже понятно, что для того, чтобы не только сохранить Империю в таких размерах, но и даже ее расширить, потребуются множественные технические и политические новшества. И сам он говорит, что иногда, в самых затруднительных случаях, его рукой водит будто бы сам Небесный Отец.
Кстати, для того, чтобы воплотить написанное Прокопием в жизнь, понадобится коренная реформа византийской государственной машины, которая в настоящий момент нацелена не на технический и политический прогресс, а на удержание застывших позднеримских экономических и политических форм. Перед тем, кого судьба и Серегин сделают новым ромейским императором, будет стоять чрезвычайно амбициозная и почти невозможная задача махнуть одним прыжком из рабовладельческой античности с зачатком феодальных отношений в некий капитализм с человеческим лицом, в котором алчность денежных мешков будет умеряться строгостью Государства и милосердием Церкви.
Но это будет еще впереди, а пока патрикий Кирилл, еще не ведая о той ноше, которую на него собирается взвалить великий архонт Серегин, заплатил за все вперед, после чего удалился в свой номер и, последовав совету госпожи Ники, безмятежно завалился спать, компенсируя себе прошлую бессонную ночь и дневную нервотрепку. Проснулся он только тогда, когда в дверь постучались Гликерия и Кира, которые принесли ему ужин. Разгрузив на стол два массивных подноса с блюдами, тарелками, мисками, кружками и кувшином вина, они предупредили, чтобы патрикий Кирилл был наготове и никуда не уходил, потому что, как только они закончат со своими обязанностями в трактире и разведут по номерам его спутников остальных служанок, по сигналу гашения огней они, как и договаривались, поднимутся вдвоем к нему в номер и посмотрят, сумеет ли такой симпатичный наездник объездить двух молодых диких кобылок.
За час до полуночи так все и произошло. Орлик и Циала уже давно миловались в своей комнате, готка по имени Авило (Соломка) оказалась в комнате, которую занимал германец Вольфганг, славянка Румяна пошла в комнату Лютого, персиянку Назию (Оптимистку) отправили к булгарину Темиру, а дочки трактирщика, как и обещали, вдвоем оказались в номере патрикия Кирилла. Сначала патрикий собирался сосредоточиться только на старшей сестре, достаточно пышной, но и у младшей тоже все оказалось вполне себе на месте, просто не таких выдающихся размеров, и ему пришлось разделить свое внимание сразу между двумя красавицами.
Вскоре соглядатаи, сидевшие у стены под окнами комнаты патрикия, услышав страстные стоны, окончательно уверились, что тот, за кем они поставлены следить, полностью увлечен, и теперь до самого утра не покинет гостеприимный трактир.
Тем временем у лодочной переправы, закрытой по причине ночного времени, на грани рукоприкладства и поножовщины лаялись ескувиторы патрикия Руфина, схоларии магистра оффиций Евтропия и стражники городского эпарха. Как самые фешенебельные, навороченные и позолоченные, победили ескувиторы, которые, несмотря на возражения, что переправа в ночное время может быть опасна, тут же начали орать на заспанных лодочников, чтобы те поскорее перевозили их на другой берег в Галату. Перевозить пришлось в три рейса, так как позолоченных болванов было чуть меньше трехсот голов, а лодок всего двенадцать, и каждая лодка, помимо трех лодочников, двух гребцов и рулевого, брала только восемь человек.
Но долго ли коротко ли, воинство патрикия Руфина к часу ночи полностью переправилось на другую сторону бухты, построилось в колонну, и с факелами, во главе со своим напыщенным, как павлин, предводителем, шумно топая, отправилось к «Золотой Барабульке». Шум и лязг на узких улочках Галаты стоял такой, будто целая стая собак тащит за собой ворох ржавых консервных банок. Из темноты за ними следили и облизывались ночные работники ножа и топора. Было бы этих эскувиторов двое-трое – вершители ночной справедливости уж точно сумели бы обработать их по высшему разряду; но триста сразу – это был перебор. Благодаря своей многочисленности толпа ескувиторов без происшествий дотопала до «Золотой Барабульки», и магистр Руфин принялся лупить кулаками в крепкие дубовые двери, громкими воплями требуя немедленно отворить их перед императорской гвардией ради поимки важного государственного преступника.
Толстяк трактирщик, к тому времени уже мирно сопевший на ложе, немедленно вскочил и запричитал, потому что визит представителей власти в ночное время не означал для него ничего, кроме внезапного разорения и смерти. Рядом с трактирщиком точно так же причитал спавшая с ним – нет, не жена – домашняя раба-наложница, потому что жены у него отродясь не было, а все его дети были прижиты с рабыней, купленной им одновременно с трактиром. Вроде и родные люди, своя кровь, а вроде и просто имущество. Потому-то толстяк, не задумываясь, торговал их телами, посылая за подкреплением в лупанар только в самых массовых случаях.
Удары в дверь становились все чаще и сильнее, перебудив уже весь окрестный квартал; колотили уже не только руками, но и ногами, но толстые тесаные дубовые доски стояли несокрушимо. Этот шум заставил всех постояльцев оставить свои потные дела и начать быстро одеваться, выходить на опоясывающую второй этаж галерею и вооружаться кто чем. Особенно страшно было служанкам в кое-как наброшенных на голое тело туниках. Напротив, возглавляемые Лютым варвары из компании патрикия Кирилла выглядели почти счастливо, потому что спутники Ники-Кобры вынесли им из своих комнат целый ворох позвякивающего отточенного оружия и защитного снаряжения. В основном это были короткие и широкие абордажные сабли и кинжалы, пригодные для резни в тесных помещениях, а также стальные шлемы и кирасы-нагрудники на войлочном подбиве. Некоторое время наряду с громовым стуком с нижнего этажа и всхлипываниями девок слышалось только короткое полязгивание оружия и доспехов, а также скрип туго затягиваемых ремней. Последней, натягивая на руки длинные, до локтей, краги, на галерею вышла блистательная Ника.
– Не сцыте, девки, – сказала она рыдающим служанкам-рабыням, – и сами прорвемся, и вас с собой заберем. Вот только нарубим немного фильдеперсового мяса, проучим так называемую императорскую гвардию – и домой.
– Куда заберем?! Мое! Не позволю! – метнулся к Нике злосчастный владелец «Золотой Барабульки» и всего ее персонала, но один из ее спутников, бывший гребец с «Золотой Лани» по имени Герасим коротко и почти без замаха ударил толстяка кулаком в кожаной перчатке в ухо, после чего тот закатил глаза и мешком осел на пол.
– Жив, паскуда, – сказал Герасим, нагнувшись и потрогав жилку на шее толстяка, – облить как следует холодной водой – так сразу оклемается.
– Отставить воду, потащите на себе сами. На раз, два, три – за руки, за ноги, – скомандовала Ника, открывая в самом конце галереи темный зев портала, ведущего в сырую и холодную поднепровскую ночь.
Там, на той стороне, уже пребывал в полной готовности рейтарский эскадрон бойцовых лилиток. Звякали сбруей откормленные могучие дестрие, сидели в седлах в полной экипировке бойцовые лилитки-рейтарши, и в смотровых окошках их забрал горели ярко-зеленые огни заклинания Истинного Взгляда, а чуть поодаль ночной ветер играл трепещущей алой полосой эскадронного вымпела. Именно туда, в эту ночную сырость, помощники магини огня начали выталкивать ошеломленных служанок, в также мальчишку-полового и их дебелую мамашу. Последним туда швырнули тучного трактирщика, после чего портал закрылся, для того чтобы некоторое время спустя открыться немного в другом месте. Кстати, спутники патрикия Кирилла – Лютый, Орлик, Вольфганг и Темир – наотрез отказались уходить вместе с некомбатантами. В их руках было оружие, а перед ними был враг, вцепиться в глотку которому они мечтали уже давно. И неважно, что справа и слева от них с натянутыми луками наготове стояли ромеи, ранее служившие лучниками на «Золотой Лани». В любом случае драка обещала быть знатной.
– Ну, что, красавчик, – повернулась Ника к уже полностью одетому патрикию Кириллу, – еще совсем немного – и мы будем дома. Ты только под ногами не путайся, твое будущее императорское величество, и все будет нормально.
Стук в дубовую дверь мог продолжаться до бесконечности или до того момента, когда кто-нибудь из ескувиторов не догадался бы приспособить в качестве тарана первое попавшееся бревно, но Ника решила по-иному и врезала по двери хорошим огненным шаром – в момент толстые дубовые доски с грохотом вылетели наружу ворохом горящих щепок. От вспышки все, кто находился внутри трактира, на мгновение ослепли; разумеется, за исключением тех, на кого было наложено заклинание Истинного Взгляда, подобно фототропным очкам в миллионные доли секунды отрегулировавшего световой поток.
На той стороне двери эффект был куда брутальней – несколько ескувиторов, стоявших вплотную, но чуть в стороне от линии удара, изжарились заживо, а от патрикия Руфина, который оказался прямо на пути у огненной смерти, остались только дымящиеся сапоги и обугленная голова в оплавившемся шлеме. Кроме того, множество ескувиторов получили ожоги различной степени тяжести, и еще столько же ослепли. Но ход в трактир оказался открыт, и с десяток самых безрассудных рванулись вовнутрь.
Стоявшие на галерее лучники раз за разом начали спускать тетивы своих луков, с легкостью поражая ескувиторов в глаза, как каких-то белок. Во-первых – стрельба велась не с качающейся боевой платформы дромона, а с прочной устойчивой галереи, а во-вторых – до цели всего-то было десятка два шагов. На посыпанный соломой пол рухнули первые трупы, ведь труженики византийского флота и без приказа новых командиров всеми фибрами своей души ненавидели надменных, спесивых, вечно надушенных и раззолоченных императорских гвардейцев, а те платили им презрением, какое аристократия питает к простонародью. Пока лучники рвали тетивы, одну за другой посылая во врага свистящую смерть, было убито или смертельно ранено более двух десятков гвардейцев.
Отойдя назад и перегруппировавшись, ескувиторы, пригнув головы и прикрывшись щитами, снова ринулись в зияющий дверной проем, и на этот раз им, казалось, сопутствовал успех, потому что стрелы бессильно вязли в щитах или отскакивали от шишаков, но на узкой лестнице, которая вела на галерею второго этажа, их ждали новые неприятности. Очень трудно вести бой на узкой лестнице, для которой большой пехотный щит оказывается слишком широким, а человек в доспехах чувствует себя примерно так же, как медведь, по ошибке забравшийся в логово барсука.
Все это усугублялось тем, что путь наверх ескувиторам преграждала смеющаяся от боевого восторга Ника-Кобра, в правой руке которой была зажата смертоносная «Дочь Хаоса». Патрикий Кирилл с полуужасом-полувосторгом наблюдал, как потоком льется кровь и падают под ноги сражающимся отрубленные руки и головы. Вскоре ступеньки лестницы до половины оказались залиты кровью гвардейцев, а их трупы образовали на лестнице непроходимую баррикаду. Ескувиторы снова отступили и, пока они не придумали чего-нибудь радикального (вроде поджога трактира с четырех концов), Ника махнула рукой с зажатой в ней «Дочерью Хаоса», открывая портал не в сам трактир, а на ведущую к нему улицу.
Тут же послышался громовой топот копыт взявших с места в галоп тяжелых дестрие, боевые кличи лилиток, и немелодичный лязг стали, ударяющейся о сталь. Страшен таранный удар тяжелой кавалерии по пехоте, стоявшей без строя, толпой. Окованные сталью до середины древка пики, пронзающие сразу двоих-троих, рушащиеся сверху палаши, с легкость разрубающие как шлемы гвардейцев, так и их головы внутри; и над всем этим – торжествующее ржание гигантских лошадей, чьи копыта – это отдельное смертоносное оружие.
Пара десятков гвардейцев метнулась обратно в трактир, пытаясь укрыться от бушующей на улице смерти, но Ника-Кобра, с легкостью перемахнув через перила, спрыгнула вниз, атаковав одна многих, а мгновение спустя ее примеру последовали Лютый, Орлик и Вольфганг, а коротконогий Темир, которому не с руки были такие кульбиты, просто скатился вниз по перилам, попутно перемазав в крови свои новые штаны. Увидев такое яростное и стремительное нападение, уцелевшие ескувиторы побросали оружие, пали на колени и запросили пощады, но Ника-Кобра собственноручно убила каждого из них, ведь у этого боя не должно было остаться живых свидетелей. Сама по себе как боевая сила императорская гвардия – это тьфу, а вот ее уничтожение до единого человека неизвестными нападавшими должно было произвести на Империю морально-психологический эффект огромной разрушающей силы.

23 октября 561 Р.Х., день семьдесят девятый, Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич
До настоящей зимы тут еще далеко, на дворе царит самая настоящая поздняя осень. Все вокруг поливают холодные дожди, а пронизывающий порывистый ветер срывает с ветвей деревьев последние желтые листья. Наше бравое воинство ушло на зимние квартиры в бывший мир Содома, за исключением тех трех уланских и одного рейтарского полков, для которых местные швеи и скорняки уже пошили теплую форму одежды и попоны для коней. В это время года тут никто не воюет из-за всеобщей распутицы и начавшегося на морях сезона штормов. Но нашей кавалерии это не касается, потому что Колдун закончил разработку своего летающего заклинания для кавалерии, и теперь наши уланши и рейтарши способны скакать в нескольких сантиметрах над землей, водой или непролазной грязью, опасаясь пока подниматься выше. Да этого и не требуется, потому что в схватки с мессершмиттами и драконами им пока не вступать, а такой низкий полет не требует от всадниц никаких дополнительных умений и персональных качеств.
Кстати, как стало известно нашей разведывательной сети в Византии, вызванный Юстинианом из Италии ромейско-армянский полководец Нарзес из-за этого не стал рисковать плаванием в опасных условиях и избрал длинный сухопутный путь через Италию, Далмацию, Иллирику, Македонию и Фракию. Пока он в отсутствие по-настоящему быстрых средств передвижения ползет по разбитым и раскисшим дорогам необъятных балканских просторов, у нас есть время заняться своими внутренними делами, совершенствованием разведывательной сети и подготовкой к вылазке на следующий уровень. На данный момент почти открылись три канала из тех шести, что ведут отсюда наверх. Два из них факультативны, то есть мы туда можем ходить, а можем нет, потому что миры на отметках 985 Р.Х. и 1105 Р.Х. самодостаточны и не имеют ни явных, ни потенциальных крупных негативных переломов, которые требовалось бы исправлять вооруженной силой. Владимир Креститель и Владимир Мономах со своими проблемами должны справиться – и справятся и без нашей помощи.
Другое дело мир на отметке 1237 Р.Х., где сейчас идет ноябрь месяц. Если в Энциклопедии у Ольги Васильевны все записано правильно, то уже меньше чем через месяц злобный хан Батый перейдет границы Рязанский земли, и начнется то самое кровавое монголо-татарское вторжение на Русь, убравшее ее с мировой политической карты на несколько сотен лет. Там, в декабре 1237 года – наша следующая битва с превосходящим противником, и зимняя форма одежды будет в ней такой же необходимостью, как пики, палаши, арбалеты, а также доспехи и прочая экипировка. И, насколько я понимаю, наша задача там будет выполнена, как только мы разгромим многократно превосходящее нас трехсоттысячное (по историческим источникам) войско Батыя и создадим необходимые условия для формирования общерусского государства под скипетром Александра Невского. И вот именно тогда должны открыться те три канала, которые пока остаются закрытыми.