Genre
sf_action


Author Info
Грэхем МакНилл


Отвергнутые Мертвецы


В то время как по всей Галактике бушует Ересь Хоруса, один-единственный астропат узнаёт тайну, которая склонит чашу весов войны. Но куда ведут его защитники – в безопасность или к погибели?
Версия 1.0 - перевод, оформление TheUsher
Отвергнутые Мертвецы
(истина внутри)
Грэм Макнилл
Ересь Хоруса – XVII
Это легендарное время.
Могучие герои сражаются за право господства над Галактикой. Огромные армии Императора Земли завоевали её в ходе Великого Крестового Похода – бессчётные инопланетные расы сокрушены его элитными воинами и сметены со страниц истории.
Уже маячит рассвет новой эры господства человечества.
Блистающие твердыни из мрамора и золота прославляют многочисленные победы Императора. На миллионах планет проводятся триумфальные торжества в ознаменование эпических деяний его самых могучих и смертоносных воинов. 
Первейшие и самые выдающиеся среди них – примархи, существа запредельной мощи, что вели армии космических десантников Императора от победы к победе. Неукротимые и величественные, они – вершина генетических экспериментов Императора. Космические десантники – самые могучие из воинов человечества, которых Галактика когда-либо знала, каждый из них стоит в сражении не менее сотни обычных людей. 
Объединённые в огромные армии из десятков тысяч, называемые Легионами, космические десантники и их лидеры-примархи завоёвывают Галактику именем Императора.
Главный среди примархов – Хорус, наречённый Блистательным, Ярчайшая Звезда, любимец Императора, что относится к нему, как к сыну. Он – Воитель, главнокомандующий военными силами Императора, покоритель несметных тысяч миров и завоеватель Галактики. Как воин он не знает себе равных, как дипломат – превосходит всех. 
Когда пламя войны охватит Империум, все защитники человеческой расы пройдут доскональную проверку.
Действующие лица[1]
Город Прозрения
Немо Чжи-Мэн,Хормейстер Адептус Астра Телепатика
Аник Сарашина,Наставница Схоластика Психана
Эвандр Григора,Глава Криптэстезиков[2]
Кай Зулэйн,Астропат при Доме Навигаторов Кастана
Афина Дийос,Астропат при Городе Прозрения
Абир Ибн Хальдун,Астропат при Городе Прозрения
Отвергнутые Мертвецы
Атхарва,Адептус Экземптус[3], Тысяча Сынов
Тагор,Сержант, Пятнадцатая Рота, Пожиратели Миров
Субха,Воин, Пятнадцатая Рота, Пожиратели Миров
Асубха,Воин, Пятнадцатая Рота, Пожиратели Миров
"Волк" Севериан,Воин, Двадцать Пятая Рота, Лунные Волки
Аргентус Кирон,Воин, Двадцать Восьмая Рота, Дети Императора
Охотники
Ясу Нагасена,Охотник на Экстрасенсов при Чёрных Кораблях
Картоно,Слуга Ясу Нагасены
Генерал-Майор Максим Головко,Начальник Чёрных Стражей
Сатурналия,Воин Легио Кустодес
Лорды Терры
Рогал Дорн,Примарх Имперских Кулаков
Город Просителей
Палладис Новандио,Жрец при Храме Горя
Роксанна Кастана, Моленница при Храме Горя
Бабу Дхакал,Вождь Клана Дхакал
Гхота Дхакал,Силовик
ПРОЛОГ
"Много есть чудес на свете,
Человек — их всех чудесней. 
Он зимою через море 
Правит путь под бурным ветром 
И плывет, переправляясь 
По ревущим вкруг волнам".[4]
– приписывается трагику Софоклу, пре-М1
"Грёзы есть зеркала, в которых отражается истинная суть того, кто их видит. Что будет, если грезящий увидит отражение своего лица в зеркале совокупной грёзы всего человечества?" 
– Аник Сарашина, Онейрокритика[5] Сарашиной, том XXXV
"Ваше ви́дение станет ясным, лишь когда вы заглянете в своё сердце. Тот, кто смотрит вовне, спит. Зрящий внутрь – пробуждается".
– Немо Чжи-Мэн, Хормейстер Адептус Астра Телепатика
От кого: Хирургеон Беллан Тортега (БТ), сертифицированный ассистент-нейрофизик
Кому: Патриарх Вердучина XXVII, Дом Кастана, Навис Нобилитэ
Период наблюдения: Циклы 15-18
Тема: Зулэйн, Кай (КЗ)
Итог освидетельствования: НЕДЕЕСПОСОБЕН / ПОТЕНЦИАЛЬНО РЕАБИЛИТИРУЕМ
Выдержка из 4423-4553 (см. подробности в полной медицинской карте).
ВЫДЕРЖКА ИЗ ПРОТОКОЛА: НАЧАЛО
БТ: Можешь рассказать мне, что случилось на "Арго"?
КЗ: Нет.
БТ: Нет?
КЗ: Нет.
БТ: Почему?
КЗ: Не хочу.
БТ: Не сочти за неуважение, но ты не в том положении, чтобы утаивать хоть что-нибудь из того, что знаешь. Происшествие с "Арго" означает серьёзный  финансовый убыток, причинённый Дому Кастана, не говоря уже о существенном падении его престижа в XIII Легионе.
КЗ: Обсуждай это с Немо. Меня всего лишь сдали им напрокат. Меня не заботят их потери.
БТ: А должны бы. Кроме того, ты должен понимать, что результат моего освидетельствования сыграет существенную роль, когда будет решаться, продолжишь ли ты работать на Дом Кастана. И, если уж на то пошло, – продолжишь ли работать вообще.
КЗ: Как я уже сказал, меня это не заботит.
БТ: Ты ХОЧЕШЬ, чтобы тебя отправили в Полую Гору?
КЗ: Конечно, нет. Никто в здравом уме такого не пожелает.
БТ: Тогда я бы на твоём месте сотрудничал.
КЗ: Ты не понимаешь. Дело не в сотрудничестве.
БТ: Так просвети меня, Кай. В ЧЁМ дело?
КЗ: Дело в том, чтобы слушать, как умирают десять тысяч мужчин и женщин. Дело в том, чтобы слушать их последние мысли, все до единой, пока твари рвут их тела на части. Дело в том, чтобы слушать объятых предсмертным ужасом людей всякий раз, когда закрываешь глаза. Дело в том, что я не собираюсь снова проходить через этот кошмар. [Освидетельствуемый не выдерживает. Три минуты рыданий.]
БТ: Ты успокоился?
КЗ: Пока что да.
БТ: Тогда не желаешь ли поговорить о том, что случилось?
КЗ: Терра, нет! Может, когда-нибудь потом, но даже если и так, то не с тобой.
БТ: Почему?
КЗ: Потому что ты находишься здесь не для того, чтобы мне помочь.
БТ: Кай, я здесь ИМЕННО для этого.
КЗ: Нет, это не так, и прекрати звать меня Каем, как будто мы друзья. Единственная цель твоего пребывания здесь – это продемонстрировать XIII Легиону, что Дом Кастана способен управляться со своим хозяйством. Я навлёк позор на твоего дражайшего Патриарха.
БТ: Нет, ты – часть семьи. Всё, чего хочет Патриарх Вердучина, – это помочь тебе.
КЗ: Тогда отстань от меня. "Арго" – не то воспоминание, к которому я желаю возвращаться. Пока что, а может статься, что и никогда. 
БТ: Пока не разберёшься с прошлым, будешь стоять спиной к своему будущему. Ты, конечно же, понимаешь, что нездоро́во зацикливаться на таких жутких воспоминаниях. Прогони их прочь, и ты сможешь вернуться к своим обязанностям. 
КЗ: Ты предполагаешь, что я ХОЧУ к ним вернуться.
БТ: Это не так?
КЗ: [минутная пауза] Я не знаю.
ВЫДЕРЖКА ИЗ ПРОТОКОЛА: КОНЕЦ
Дополнение:
Сир, как ясно показывает данная выдержка, Кай Зулэйн демонстрирует классические симптомы отрицания, паранойи и неспособности адекватно воспринимать обрушившееся на него испытание. Я заключаю, что он считает себя ответственным за события, которые привели к потере "Арго", хотя так ли это – решать другим людям, более компетентным в сфере многомерных перекрытий. Тем не менее, я не верю, что какой-либо индивидуум способен пережить столь травмирующий опыт, не получив определённых душевных ран, ни одна из которых не сказалась на эфирной ауре Кая Зулэйна. По этим причинам я рискну высказать мнение, что Кай Зулэйн может быть реабилитирован. В Кая Зулэйна вложены масса времени и усилий (как Дома Кастана, так и Адептус Астра Телепатика). В настоящий момент было бы преждевременным счесть, что "игра не стоит свеч", и отправить его в Полую Гору.
Подводя итог, моя рекомендация состоит в том, чтобы вернуть Кая Зулэйна под опёку Адептус Астра Телепатика для безотлагательной реабилитации. Это ещё раз подтвердит наше серьёзное отношение к своим обязанностям перед XIII Легионом, а на деле позволит Дому Кастана переложить ношу ответственности на других.
Я остаюсь во всём Вашим покорным слугой и если потребуется, могу предоставить дальнейшие пояснения по поводу психической патологии Кая Зулэйна в любое удобное для Вас время.
Беллан Тортега, 
ассистент-нейрофизик 343208543.
Антоний, поступи так, как говорит этот слащавый хирургеончик.
Вышвырни Зулэйна обратно в Город Прозрения.
Пусть это станет их проблемой, а не нашей.
Ð’.
Охотники приходят за ними в предрассветный час.
Нагасена проверяет свою винтовку, хоть и знает, что она абсолютно исправна. В такой день, как сегодня, он нуждается в умиротворяющем ощущении того, что всё идёт своим чередом. Слишком много подданных их недавно возникшего Империума суетится вокруг, не удосужившись удостовериться в собственной готовности. Девиз Нагасены – правдивость и порядок, ибо они дают ту основу, из которой проистекает всё остальное. Он постиг это благодаря наставлениям мудрого человека, рождённого в этих краях в давным-давно забытую эпоху.
Это учение сохранилось лишь в виде разрозненных текстов, составленных из поучающих афоризмов и притч, и записанных тайными письменами, известными лишь немногим избранным. Каждый из них передавался от наставника к ученику на протяжении тысяч поколений. Нагасена прожил свой век согласно этим наставлениям, и по его мнению, они прекрасно его направляли. Его жизнь была прожита честно, и он сожалеет лишь о немногих вещах.
Одной из них, думает он, будет сегодняшняя охота.
Он встаёт из позы со скрещенными ногами, в которой сидел, и вешает свою винтовку через плечо. Вокруг поднимаются на ноги солдаты, активизированные его неожиданным движением.
– Пора? – спрашивает Картоно, подавая ему меч с длинным клинком, имеющим лишь едва заметный намёк на кривизну. Это исключительное оружие, которое зачехлено в ножны из лакированного дерева, нефрита и перламутра. Мастер по металлу сработал этот клинок в согласии со строгими спецификациями Нагасены, однако он не острее, не легче и не каким-либо другим образом лучше тех миллионов мечей, чьё производство поставлено на поток в оружейнях Терры. Но он сделан с любовью и вниманием к мелочам, чего никогда не сможет воспроизвести ни одна машина.
Нагасена зовёт его "Сёдзики", что означает "Честность".
Он благодарит Картоно вежливым кивком, и в это время подходит Головко. Он похож на быка и приносит с собой запах ружейной смазки, пота и полировального порошка. В стародавние эпохи предки Нагасены считали бы его варваром, но по нынешним временам, он уважаемый человек. Доспехи у Головко объёмистые и громоздкие, они рассчитаны на то, чтобы устрашать. Примерно также выглядит и его лицо. 
Он обходится без приветствий, и при виде Картоно его губы кривятся от инстинктивного отвращения.
– Мы должны были ударить посреди ночи, – начинает он, пока Нагасена продевает свой меч через чёрный кушак, который повязан у него на поясе. – Мы бы застали их врасплох.
– В какое бы время мы ни пришли, это не сыграло бы никакой роли, – говорит Нагасена, приглаживая свои чёрные волосы и размещая их длинный хвост у себя на плече. – Такие люди, как те, на кого мы охотимся, никогда не расслабляются по-настоящему, так что выбрать удобный момент для схватки с ними не удастся в принципе. Как только возьмём первого, – а скорее всего ещё до этого, – остальные мгновенно насторожатся и станут невообразимо опасными.
– У нас три тысячи солдат, – указывает Головко, как будто в подобных случаях всё решается одним числом. – Чёрные Стражи, Оттоманские Янычары, Уланы. Даже благородные и могучие кустодии прислали отделение.
– И тем не менее, этого всё ещё может оказаться недостаточно, – отвечает Нагасена.
– Против тридцати? – спрашивает Головко, но Нагасена уже выкинул его из головы.
Он отворачивается от воинственного генерала и движется через собравшихся солдат, в молчании ожидающих его сигнала. Они нервничают, чувствуют себя не в своей тарелке. Больше всего их шокирует то, что они собираются поднять оружие против тех, кто сражается ради них на далёких от Терры мирах.
Нагасена смотрит вверх, на здание, в котором расквартировано Крестовое Воинство. Местные называют его Командорством. Это величественное строение с вставшими на дыбы золотыми львами, рифлёными колоннами и скульптурами воинов, которое увенчано искрящимся куполом из чёрного мрамора. Высоко над портиком, на фронтоне, написана фреска, украшенная эпическими образами, а главная дорога, ведущая ко входу в здание, вымощена чудовищными плитами, которые содержат названия миров, приведённых к согласию Легионами Астартес.
На этих плитах каждый день вырезают новые строки, и Нагасена гадает о том, что чувствуют эти воины, глядя на всё растущий список побед своих братьев, тогда как сами они остаются на Терре, всё дальше и дальше от кровавого острия границы Империума.
– Ваши приказы, Мастер? – спрашивает Картоно.
Его компаньон не вооружён, но он и без этого смертоносен. Его прежние повелители отточили его мастерство убийцы до такой степени, что он – оружие сам по себе. Многие люди не любят Картоно, будучи даже не в состоянии сформулировать причину, но Нагасена уже давно привык к его обществу. Он озирает солдат, уверенный, что они хорошо укрыты в хитросплетении роскошных авеню и колоннад процессиональных дорог, которые обвивают эту часть Дворца Императора, как драгоценности – шею любимой наложницы.
Три тысячи вооружённых людей ждут от него сигнала к штурму, и Нагасена знает, что когда он его отдаст, многие из них умрут. Может статься, что и все они. Мало какие из проведённых охот доставляли ему удовольствие, но эта в особенности ему не нравится. Ему хотелось бы снова очутиться на своей горной вилле, где его единственными заботами были бы смешивание красок и уход за садом, но его желания и нежелания сейчас не играют никакой роли.
Задание дано, и долг обязывает его подчиниться. И хотя ему не нравится этот приказ, он его понимает.
– Идём со мной, Картоно, – говорит Нагасена, выходя на грандиозную триумфальную аллею. Картоно спешит за ним, удивлённый неожиданным поступком своего мастера. Нагасена слышит голос Головко в бусине вокса у себя в ухе и вытягивает её наружу. Протесты становятся писклявыми и далёкими.
– Теперь они точно узнают о том, что мы идём, – высказывается Картоно, и Нагасена кивает.
– Само твоё присутствие предупредило как минимум одного из них, – говорит он. – Ты в самом деле думаешь, что такая масса вооружённых людей сможет приблизиться к подобному месту, и его обитатели не будут об этом знать?
– Полагаю, что нет, – соглашается Картоно, бросая взгляд через плечо. – Генерал-майор не придёт в восторг. Он устроит нам неприятности.
– Отложим эту проблему на другой день, – говорит Нагасена. – Пока что меня вполне устроит, если мы переживём это утро. Очень похоже на то, что мы здесь поляжем.
Картоно качает головой:
– У вас сегодня фаталистичный настрой.
– Возможно, – говорит Нагасена, пока они поднимаются по первым ступеням Командорства. – Мне не нравится вставать раньше солнца. Я считаю это невежливым.
Картоно прекрасно понимает его состояние. Нагасена устал от охот, но это задание дал ему человек, чьи приказы пришли с самого верха. Он не мог отказаться. Нагасена чувствует прохладу этого дня через свои шёлковые одежды, но не позволяет ей себя отвлечь. Зная, что его доспехи послужат слабой защитой от оружия его добычи, он не стал приказывать Картоно, чтобы тот облачил его в лакированную броню из керамита, прослоенного адамантиевой сеткой.
Наверху, в портике, появляется человек, и Нагасена чувствует, что его сердце начинает стучать немного быстрее. Он высок и широкоплеч, как и ожидается от воина, которого подвергли генетическим улучшениям, чтобы возвести его на высшую ступень физического развития. Но в нём присутствует обаяние, и это неожиданно. Его волосы длиннее, чем у них принято, и собраны на затылке в короткий хвостик, а лицо у него широкое, с характерными плоскими чертами, столь обычными для его собратьев. Нагасена с облегчением видит, что на нём нет брони. Возможно, это знак того, что он вышел не для схватки. На нём красные одежды с каймой цвета слоновой кости, а на его груди покоится нефритовый скарабей в оправе из янтаря.
Мужчина наблюдает, как Нагасена и Картоно взбираются на вершину лестницы, сохраняя на лице непроницаемое и невыразительное выражение. Хотя нет, это не совсем так. В нём присутствует печаль, видимая лишь в тончайшем изгибе опущенного уголка его губ и в напряжённости мышц вокруг его глаз.
Нагасена наконец-то достигает вершины лестницы и встаёт перед мужчиной, который возвышается над ним, как легендарный они[6]. Те, как утверждается, тоже жили в горах, но древние мифы рассказывают о безобразных существах с рогатыми черепами и широкими ртами, полными устрашающих клыков.
В этом же воине нет ничего уродливого – он безукоризненный представитель своей породы.
– Они-ни-канабо, – шепчет Картоно.
Нагасена кивает точности этой фразы, но ничего не отвечает.
Воин тоже кивает и спрашивает:
– Они с железной палицей?
– Это означает неуязвимость или непобедимость в битве, – говорит Нагасена, стараясь скрыть своё удивление тем, что воин знает этот старинный язык Древней Земли.
– Я в курсе, – отвечает воин. – Ещё одно значение – "сила на силе", когда данная тебе мощь дополняется умением обращаться с каким-нибудь орудием или внешней энергией. И впрямь, очень подходит.
– Ты – Атхарва? – спрашивает Нагасена, понимая теперь, каким образом тот может знать их тайный язык.
– Я – Адептус Экземптус Атхарва из XV Легиона, – подтверждает воин.
– Ты знаешь, зачем мы здесь?
– Конечно, – отвечает Атхарва, – я ждал вас раньше.
– Я бы удивился, если бы это было не так.
– Скольких солдат ты привёл?
– Чуть больше трёх тысяч.
Атхарва обдумывает количество.
– Мои братья будут оскорблены тем, что ты пришёл с такими малыми силами. Ты должен был привести больше – для надёжности.
– Прочие сочли, что этого будет достаточно.
– Посмотрим, – замечает Атхарва, как будто они обсуждают не более чем умозрительную задачку, а не ужасную, немыслимую растрату жизней граждан Империума.
– Ты станешь с нами сражаться, Атхарва? – спрашивает Нагасена. – Я надеюсь, что нет.
– Ты привёл своего любимца из Клана, уповая на то, что это меня переубедит, – говорит Атхарва в ответ, делая резкий жест в сторону Картоно. – Ты в самом деле считаешь, что он меня остановит, реши я тебя убить?
– Нет, но я надеялся, что его присутствие может заставить тебя призадуматься.
– Я не стану сражаться с тобой, Ясу Нагасена, – говорит Атхарва, и печаль в его глазах теперь видна с безумной отчётливостью. – Но Тагор и его братья не позволят себя взять, не проторив Алую Тропу.
Нагасена кивает:
– Да будет так.
Абир Ибн Хальдун выдохнул холодный воздух и увидел в завитках пара своего дыхания мириады узоров  – слишком многочисленные, чтобы изучить их в полном объёме, но всё-равно занимательные. Перевёрнутая дуга, предрекающая опасность; плотно упакованная генами двойная спираль, означающая воинов из Легионов Астартес; мрачная планета, чью цивилизацию сравняли с чёрным песком разрушительная война и прошедшие с тех пор бессчётные эоны.
В транс-зале было тихо, отдающий металлом воздух был неподвижным и свежим, и всё-таки в нём чувствовалось напряжение.
Будучи вполне объяснимым, оно ещё сильнее затрудняло и без того сложный сеанс связи.
Присутствие хора астропатов в тысячу душ, который окружал Ибн Хальдуна, ощущалось, как шум далёкого океана – ну или так ему представлялось. Ибн Хальдуну не доводилось слышать звуки терранского водоёма, превосходящего размером огромные чаши водохранилищ, которые были вырублены внутри беспросветных глубин Уральских и Альпийских круч. Но он был астропатом, и вся его жизнь была окутана метафорами.
Ментальное присутствие хора пока что было пассивным – огромный запас энергии, которую он использует, чтобы преобразовать пришедшее виде́ние из его сырого состояния беспорядочных образов в связное, лёгкое для понимания послание.
– Ты уже установил контакт? – спросил Хормейстер. Его голос звучал словно бы из невероятного далёка, хоть он и стоял совсем рядом с Ибн Хальдуном.
– Дай ему время, Немо, – сказала Наставница Сарашина успокаивающим голосом с материнскими нотками. – Когда соединение будет установлено, мы это поймём. Астропаты Железных Рук не отличаются деликатностью.
– Я знаю, Аник, – ответил Хормейстер. – Я обучал большинство из них.
– Тогда ты должен понимать, что в этом деле спешка ни к чему.
– Я-то достаточно хорошо себе это представляю, но лорду Дорну не терпится получить новости о флоте Ферруса Мануса. А он вооружён.
– Не было ещё такого случая, чтобы оружие помогло ускорить ход вещей, так чтобы это пошло во благо, – сказала Сарашина. 
Ибн Хальдун улыбнулся в глубине души её мягкому наставлению, хотя ссылка на повелителя Имперских Кулаков напомнила ему о том, насколько важным для Империума был этот сеанс связи.
Предательство Хоруса Луперкаля перевернуло естественный порядок вещей, и эмиссары из Дворца проявляли настойчивость, требуя предоставить им достоверную информацию. Экспедиционные флоты Легионов Астартес, миллиардные армии смертных солдат и боевые флотилии, способные на разрушения планетарного масштаба, были рассеяны по Галактике, и никто не мог сказать наверняка, где точно они находятся или на чью сторону встали. До Терры доходили сообщения о том, что планета за планетой объявляют о поддержке Воителя, но оставалось загадкой, были ли эти утверждения истиной или же измышлениями бунтовщиков.
Древний афоризм, гласящий, что первой жертвой любой войны становится правда, никогда не был так точен, как во времена гражданской войны.
– Не опасно ли устанавливать соединение на таких больших расстояниях? – спросил Максим Головко, и Ибн Хальдун ощутил в полыхающем багрянце его ауры свойственную этому человеку враждебность. – Может, стоит ввести в транс-зал Стражей?
Головко был истребителем псайкеров, тюремщиком и палачом в одном лице. Новые ограничения, установленные после великого собора на Никее, предписывали ему присутствовать в Шепчущей Башне, и Ибн Хальдун подавил вспышку негодования, вызванного лицемерностью всего этого. Раздражение лишь затуманит его восприятие, а сейчас, как никогда, требовалась ясность.
– Нет, Максим, – откликнулась Сарашина. – Я уверена, что с нас и одного тебя хватит.
Головко проворчал что-то в подтверждение, не заметив завуалированную колкость, и Ибн Хальдун закрылся от разрушительной психики этого человека.
Он ощущал нарастающую отстранённость от окружающих, будто он плавал в амниотическом геле, как принцепсы боевых машин Механикум. Он понимал всю срочность этого сеанса связи, но внимательно следил за тем, чтобы скрупулёзно проговаривать настраивающие мантры. Форсировать контакт с незнакомым астропатом было бы редкостным безрассудством, особенно если тот находился на расстоянии в пол-Галактики и нёсся через варп.
Направляясь на не укладывающуюся в голове битву между воинами, которые когда-то стояли плечом к плечу, как братья.
Даже самые талантливые предсказатели из Ватиков[7] не увидели, что грядёт такое.
Пульс Ибн Хальдуна подскочил вверх: он ощутил, что в запечатанный зал проник ещё один разум, сияющий таким ярким светом, что на него невозможно было смотреть прямо. Одновременно его почувствовали и остальные, и все лица развернулись к новоприбывшему. Это была личность, чей внутренний огонь пылал ослепительным блеском сверхновой, пойманной в первый миг её взрыва: конечности, насыщенные сверкающими ртутью узорами; кровь, похожая на свет; тело, свитое из непостижимых энергий и заключённое в слои плоти и мышц, кожи и брони. Ибн Хальдун не мог различить ни одной черты лица, так как каждая из составляющих его молекул выглядела миниатюрной галактикой, роящейся пылающими звёздами.
Только одна разновидность существ была скроена с такой совершенной красотой...
– Лорд Дорн? – произнёс Хормейстер. Удивление придало восходящую интонацию его голосу, превратившую слова в вопрос. – Как вы?..
– На Терре, Хормейстер, для меня нет закрытых врат, – сказал Дорн. Его слова походили на яркие выбросы из короны неистовой звезды. Они ещё долго не исчезали, после того как затихал звук, и Ибн Хальдун чувствовал, как наполняющая их энергия струится прочь сквозь охваченный благоговением хор.
– Это закрытый ритуал, – запротестовал Хормейстер. – Вам нельзя здесь находиться.
Дорн решительно направился к центру транс-зала, и Ибн Хальдун почувствовал, как от близости столь неистовой и непреклонной души по его коже забегали мурашки. Сознания большинства смертных бурлили приземлённой суматохой, но разум Рогала Дорна был неприступной твердыней, неподатливой и стойко хранящей свои тайны. Ещё никому не удавалось узнать от Дорна хоть что-то из того, что он не желал раскрыть.
– Мои братья приближаются к Исствану V, – ответил Дорн. – Мне необходимо здесь находиться.
– Связь ещё только предстоит установить, лорд Дорн, – заговорила Сарашина, отчётливо понимая всю бесплодность попытки выставить примарха из транс-зала. – Но если вы намерены остаться, вы можете лишь наблюдать и не более того. Как только соединение будет установлено, не говорите ни слова.
– Я не нуждаюсь в лекции, – сказал Дорн. – Я знаю, как работает астропатическая связь.
– Если бы это было так, вы не нарушили бы охранительную печать на этом помещении, – возразила Сарашина, и Ибн Хальдун почувствовал краткую вспышку раздражения, пришедшего из-за монолитных стен ментальной крепости Рогала Дорна. Его почти сразу же сменило спокойное свечение невольного уважения, хотя Ибн Хальдун воспринял всё это лишь потому, что Дорн позволил ему это сделать.
– Замечание принято, Наставница Сарашина, – сказал Дорн. – Я буду молчать. Даю своё слово.
Ибн Хальдун заставил себя отвлечь свои чувства от примарха. Это был настоящий подвиг с его стороны, ибо Дорн был таким притягательным, что приковывал к себе все мысли находящихся по соседству людей. Вместо этого астропат расширил свой разум вовне, в гулкое пространство огромного зала, в котором он лежал.
Это помещение в форме большого амфитеатра, расположенное в самом сердце Шепчущей Башни, создали древние когносцинты, которые возвели Город Прозрения много тысячелетий тому назад. Они не имели себе равных по части проектирования строений, оптимальных для псионической деятельности, добыв это знание дорогой ценой в незапамятную эпоху разрушительных пси-войн. Но их науки уже давно были забыты, а вместе с ними утерялось и искусство конструирования подобных резонантных структур.
Надменные архитекторы Императора возвели вокруг Шепчущей Башни собственные богато разукрашенные шпили, но какие бы чванливые заявления они ни делали, среди мрачных транс-залов Города Прозрения она дотягивалась в бездны межзвёздных пространств дальше всех.
Ибн Хальдуна окружала тысяча высококвалифицированных астропатов, которые сидели на уходящих ввысь ярусах, словно аудитория некоего гротескного представления в анатомическом театре. Каждый телепат полулежал на удерживающем троне, повторяющем контуры его тела, и представал перед сознанием Ибн Хальдуна в виде мерцающих световых пятен. По краю восприятия царапнуло едва различимое изменение в отголосках хора, и он сконцентрировался ещё сильнее. 
К башне влекло сообщение.
Шепчущие камни, встроенные в обшитые железом стены, засветились невидимым светом, облегчая продвижение приближающегося послания и направляя его к центру транс-зала.
– Он здесь, – сообщил Ибн Хальдун, когда ощущение присутствия астропата-отправителя затопило помещение девятым валом. Отосланное им было неоформленным и расплывчатым, это был далёкий крик, изо всех сил стремящийся быть услышанным, и Ибн Хальдун обхватил его своим разумом.
Их сознания потихоньку соприкоснулись, словно незнакомцы, нащупывающие руки друг друга в тёмной комнате, и Ибн Хальдун судорожно вздохнул, ощутив, как жёсткая структура поверхности чужого ума трётся о границы его собственного. Грубое и резкое, прямое и агрессивное, послание было типичным для астропата, приписанного к Легиону Железных Рук и прослужившего вместе с ними долгие периоды времени. Перед Ибн Хальдуном замелькали коды шифра, представленные в замысловатой последовательности цветов и чисел. Подобные синестетические[8] соощущения служили необходимым подтверждением личностей обоих астропатов перед тем, как мог начаться сеанс связи.
– Есть? – спросил Хормейстер.
Ибн Хальдун не ответил. Чтобы воспринять мысли другого разума с такого далёкого расстояния, требовалась абсолютная сосредоточенность. Он надёжно удерживал соединение, хотя флюктуации варпа, случайные потоки эфирных энергий и бормочущий шелест миллионов накладывающихся друг на друга отзвуков и стремились его нарушить.
Подобно тому, как любовники постепенно приобретают понимание ритмов и нюансов движения своих партнёров, так и двум разумам становилось всё легче поддерживать свой союз, хотя назвать что-либо подобного рода лёгким означало категорически преуменьшить его сложность. Ибн Хальдун чувствовал холодные пустынные просторы Имматериума, которые окружали его со всех сторон, волнуясь, как терзаемый штормом океан. И, как и пучины Древней Земли, они тоже служили домом для тварей всех форм и размеров. Ибн Хальдун ощущал, как они роятся вокруг яркого луча соединения, кружа вокруг возможной добычи, словно опасливые хищники.
– Я установил контакт, –  сказал он. – Но я не смогу долго его удерживать.
Призрачные очертания какого-то очень далёкого места начали смешиваться с картиной транс-зала, создаваемой чувственным восприятием Ибн Хальдуна – так неисправный пиктер транслирует два разных изображения на один и тот же экран. Ибн Хальдун узнал в туманном образе каюту астропата, которая полностью отвечала канонам аскетической эстетики X Легиона. Вокруг него возникли фигуры, как будто за сеансом пришли понаблюдать безликие призраки. Это были туманные контуры исполинов из полированного металла с суровыми аурами и угловатыми очертаниями, и от них веяло холодным ощущением машин.
Да, это определённо был корабль Железных Рук.
Ибн Хальдун проигнорировал их присутствие и позволил, чтобы содержание послания начало вливаться в его разум. Оно пришло в виде наплыва образов, бессмысленных и неразборчивых, но никто и не ждал ничего другого. Психическая песнь хора взлетала в созвучии с усилиями, прилагаемыми им для обработки послания, и он тянул энергию из обеспечиваемого им источника. Астропату могло хватить собственной воли и умственной стойкости, чтобы придать связную форму простым посланиям, переданным с планетарных расстояний, но для сообщения, отправленного из такого далёка, требовалось больше энергии, чем мог предоставить один человек.
Хальдун был особенным, он был астропатом, чьё мастерство метапсихического распознавания могло преобразовать сбивчивую сумятицу невразумительных символов, превратив её в сообщение, которое смог бы расшифровать даже новичок. Грубые, настойчивые мысли экспедиционного астропата вливались в умственное пространство Ибн Хальдуна, и заимствуемая им энергия сглаживала их неровные края и позволяла оформиться содержанию сообщения.
Ибн Хальдун извлекал суть послания, интерпретируя и экстраполируя образы вместе со звуками, сопрягал условные обозначения с общепринятыми аллегорическими отсылками. Это было искусство, великолепный ментальный балет, который строился частью на интуиции, частью – на природном таланте, а частью – на пройденном обучении. И также как ни один летописец из породы творческих людей никогда не сможет по-настоящему объяснить, как он достиг мастерства в своём деле, так и Ибн Хальдун не сумел бы сформулировать, как он извлекает смысл из бессмыслицы, значение из хаоса.
Из него посыпались слова, преобразованные из зашифрованных символов, в виде которых они были посланы:
– Мир чёрного песка. Исстван, – сказал он. – Пятая планета. Легион идёт на хорошей скорости. Возмездие лорда Дорна летит прямо в цель, но сыны Медузы ударят прежде, чем даже Вороны или повелители Ноктюрна. Лорд Манус предъявляет требование на первую кровь и на голову Феникса.
В зал влилась ещё одна порция послания, и Ибн Хальдун ощутил, как на ярусах над ним умерло несколько астропатов, чьи энергетические резервы были израсходованы. Этот сеанс был настолько важным, что потери среди хора были сочтены приемлемыми.
 – Горгон с Медузы будет первым воином Императора, который ступит на Исстван. Он станет остриём копья, которое пронзит сердце Хоруса Луперкаля. Он станет отмстителем.
Послание неожиданно закончилось, и Ибн Хальдун обмяк в удерживающем устройстве, позволяя дыханию вернуться к нормальному ритму. Его разум, опустошённый окончанием сеанса, начал сложную процедуру собственного переупорядочивания, но ему понадобится отдыхать много дней, чтобы полностью оправиться от этого испытания.
Как обычно в таких случаях, ему захотелось сесть и открыть глаза. Но ограничители удерживающего устройства и завеса зашитых век на пустых глазницах не позволили ему ни того, ни другого.
– Сделано, – прошептал он, и его слова раскатились по помещению, словно он выкрикнул их во весь голос. – Больше ничего нет.
Наставница Сарашина взяла его за руку и погладила по блестящему от пота лбу. Его сознание уже меркло после такого интенсивного умственного напряжения. Над ним навис лорд Дорн. Вокруг золотых изгибов его боевых доспехов играл сверкающий ореол света, и близость такой неприкрытой мощи была как разряд дефибриллятора, который удержал Ибн Хальдуна от соскальзывания в восстановительный транс.
– Будь проклята твоя нетерпеливость, Феррус, ты меня в гроб вгонишь, – прошипел Дорн. Его голос выдал всю тяжесть чудовищного бремени, которое он на себе нёс. – План требует, чтобы ты следовал моим приказам вплоть до последней буквы!
Примарх Имперских Кулаков развернулся к Хормейстеру:
– Больше ничего нет? Вы уверены, что это всё послание целиком?
– Если Абир Ибн Хальдун говорит, что больше ничего нет, значит больше ничего нет, – заявил Хормейстер. – Крипэтстезики процедят Последки в поисках любого остаточного смысла или скрытых подтекстов, но Ибн Хальдун – один из наших самых лучших.
Рогал Дорн тут же набросился на него:
– Один из ваших лучших? Почему для приёма такого критического сообщения вы не задействовали своего самого лучшего телепата?
Хормейстер и  Сарашина обменялись взглядами, и Ибн Хальдун ощутил их напряжённость, когда в их воображении возник образ астропата, который уже давно как покинул Шепчущую Башню, чтобы вознестись к горделивым высотам должности телепата, приписанного к знатному дому Навис Нобилитэ.
– Наш лучший пока ещё не среди нас, – ответил Хормейстер.
– Я приказал вам использовать всё и вся, чтобы поставлять мне надёжные сведения с рубежей, – сказал Дорн, кладя руку на навершие своего массивного меча, сделанное из оникса и золота. – Кто нибудь из вас вообще понимает, что стоит на кону? Я вынужден вести войну вслепую, мне приходится сражаться с врагом, которого я не могу оценить, и я преуспею в этом, только если буду знать, что происходит по дороге к Исствану, с абсолютной точностью.  Чтобы спасти Империум, мне нужно, чтобы вы задействовали только самых лучших своих операторов. Достоверность – вот единственное, что имеет значение, понимаете?
– Мы очень хорошо это понимаем, лорд Дорн, – сказал Хормейстер после секундной заминки.
– Пока мы здесь разговариваем, наш лучший сотрудник находится на обратной дороге к нам, – добавила Сарашина, – но он будет не в том состоянии, чтобы нам помочь. Пока что.
– Почему нет? – потребовал от неё Рогал Дорн.
Сарашина вздохнула:
– Потому что его разум придётся восстанавливать заново.
ЧАСТЬ 1
ГРЁЗЫ О КРАСНОМ ЗАЛЕ
I
Крыша Мира / Пигалица / Возвращение Домой
Путники поднимались окаменелыми лесами Уттаракханда и бесплодными радиоактивными пустырями Уттар-Прадеша. Затем – через долину Брахмапутры, приближаясь к "крыше мира"[9] с каждым проходившим днём. На равнины Тераи-Дуара, ныне занятые корабельщиками Механикум под наземные доки своих ремонтных верфей. Миновав эти железные соборы, озаряемые светом карбидных ламп, они поднялись ещё выше, в разреженную атмосферу Бхабхара, где земли были изрезаны параллельными каналами, которыми талые воды с высочайших пиков когда-то достигали низлежащих равнин.
В своё время здесь произрастали огромные массивы буйных джунглей, но это было ещё до того, как войны древности уничтожили почти всё живое на поверхности планеты. Океаны выкипели, континенты выгорели, и в этих конфликтах было утрачено столь многое из того, что делало эти места такими особенными... Но мир выстоял. В этом конкретном лесу когда-то преобладала шорея[10] – любимое дерево древнего бога давно исчезнувшего царства, которое господствовало  в своё время над окрестными землями.
Один из немногих дошедших до современности мифов этой империи гласил, что её величайшая царица произвела на свет смертное божество в деревне страны Шакьев[11], сжимая в руках ветки шореи. От этого бога пошла новая религия, но к настоящему времени от его учений ничего не осталось, и не сохранилось сказаний, которые могли бы поведать о том, было ли это божество гневливым или же милосердным.
Путники не знали ничего об истории этой религии, поскольку сейчас Бхабхар был унылым захолустьем, чьи ландшафты заполняли палаточные городки для рабочих, раскинувшиеся от горизонта и до горизонта. В мегаполисах из брезента и сборных пластиловых блоков ни на миг не стихала активность. Здесь сосредоточились миллионы искусных мастеровых, чернорабочих и гигантских мигу[12] – примитивные плоть и мышцы, приводящие в движение машину строительных работ, которые в настоящее время охватили самые дальние горные пределы.
И ещё выше, в высокогорный скальный пояс Шивалика, где путники провели всю ночь на Читванской Процессиональной Дороге с выстроившимися вдоль неё статуями, а потом сделали рывок через Моханский перевал к хребту Махабхарат Лекх, где из титанических пиков вырастали первые из великих врат, напоминая мрачный вход в логово спящего гиганта.
То были Врата Примус, и в более мирные времена инкрустированное лазуритом серебро их кессонов[13] сверкало под солнцем, как утренняя роса самого первого дня творения. Но сейчас их скрывали адамантиевые панели, а изысканные геммы, с которых путешествующие начинали открывать для себя Дворец Императора, были заперты где-то в надёжных сейфах. Из зубчатых парапетов вырастали гигантские краны и громоздкие грузоподъёмники, а из-под сварочных резаков с сияющими фосфорическим светом мундштуками сыпались каскады искр.
Перед вратами толпились тысячи просителей и челобитчиков, терпеливо дожидаясь своей очереди, чтобы пройти сквозь их грандиозное великолепие. Не все достигнут величавого сердца Дворца. Для многих восхождение окажется слишком тяжёлым, или путешествие – чересчур долгим, или чудеса – слишком восхитительными, чтобы их смог вынести рассудок. За просителями присматривала фаланга солдат в сверкающих нагрудниках из нефрита и слоновой кости, и воздух был пропитан пугающей, необычной атмосферой. Через толпу двигалась одинокая фигура, целиком заключённая в золотую броню, и багрец плюмажа из конского волоса на её шлеме выделялся, как пятно крови на снегу.
В прежние времена Врата Примус не запирались, и сам факт того, что они были закрыты, был чётким звоночком о том, что ось Галактики дала крен. У человечества появился новый враг – враг с хорошо знакомым лицом, и даже сейчас среди людей могли быть его агенты.
Граждане Терры уже не могли свободно разгуливать в пределах владений своего повелителя.
До сих пор эти нововведённые строгие меры безопасности, которыми был окружён континентальный Дворец Императора, практически не препятствовали продвижению путников вглубь горных пиков. Но сейчас они слишком приблизились к яркому пламени сердца Империума, чтобы проскочить незамеченными. Во Дворец мигрировали миллионы рабочих, и такое огромное количество лиц требовало надзора.
Их заметили, но прохождение Врат Примус не причинило особых неудобств, поскольку при них были документы, скреплённые печатью одного из великих домов Навигаторов, и когда открыли проход, её аметистовый цвет вселил должное почтение в кастелянов. Прохождение под сенью врат потребовало многих часов, и сразу же за ними началось великолепие дальних рубежей Дворца.
О нём рассказывали, как о короне света на вершине мира, как об огромном материковом пространстве, полнящемся непревзойдёнными архитектурными шедеврами, и как о величайшем творении человечества, но подобные описания не могли передать всю его монументальную необъятность, всю безграничность внушаемого им благоговения и всю степень невозможности поверить в сам факт его существования. Многие просители, потратившие нажитое ими за целую жизнь, чтобы увидеть Дворец, проходили его первыми вратами и не поднимались дальше, оробев до предобморочного состояния уже от зрелища его самых непримечательных проспектов, процессиональных дорог и башен. Это был монументальный замысел, воплощённый с размахом не людей, но богов.
За кольцами причалов и посадочными полями плато Брахмарутры вздымались высочайшие пики: Голая Гора[14], Чёрный Великан[15], Бирюзовая Богиня[16] и некогда самый великий из них  – Божественная Мать[17]. Ни один из них не избежал внимания Механикум или военных каменщиков Императора. Их вершины срезали, а в коренной породе пробили глубокие шурфы, нужные для закрепления фундамента огромного Дворца.
– Впечатляет, – высказался Беллан Тортега с заднего сиденья роскошного бронированного скиммера.
Кай Зулэйн вперился в хирургеона враждебным взглядом.
– Я тебя ненавижу, – сообщил он.
Салон скиммера был отделан панелями из инопланетной древесины, добытой в широколистных лесах Йолю, его металлические поверхности окаймляла украшенная гравировкой платина, а вделанные в них плоские пикт-планшеты показывали повторяющуюся последовательность безмятежных инопланетных пейзажей. Сиденья обтягивал роскошный вельвет аметистового цвета с вышитым золотом гербом дома Кастана. Нежное освещение смягчало резкие кромки внутренней отделки, а бар-холодильник с превосходным ассортиментом подразумевал, что даже длительное путешествие можно провести с комфортом. Единственным, что портило элегантную роскошь обстановки салона, было присутствие четырёх латников дома Кастана.
В салоне скиммера было тесно от их аугментированных тел, запакованных в кольцевые сегменты блестящих чёрных панцирей, сочленённых с доспехами из прессованной кожи. Дом Кастана занимал лидирующую позицию среди семейств Навис Нобилитэ и легко мог позволить себе оплатить разорительные цены Механикум, чтобы усовершенствовать штат своих охранников. Их лица скрывали визоры лоснящихся чёрных шлемов, и каждый из них, – как и сам скиммер, – был снабжён демпферными пси-кристаллическими устройствами для защиты от псионического вторжения.
Эти солдаты находились здесь якобы в качестве защитного эскорта, но боевые дробовики, которые они крепко сжимали в своих тяжёлых кожаных крагах, не оставляли у Кая сомнений, что он мало чем отличается от пленника. Он откинулся в широком кресле, расслабляя спину, и обнаружил, что не в состоянии наслаждаться комфортом, который когда-то принимал как должное. Он держал в ладонях стакан с красновато-коричневым амасеком, закручивая напиток в гранёном хрустальном сосуде, который стоил больше, чем годовой заработок большинства граждан. Кай лениво подумал, не вышвырнуть ли его в окно, но потом решил, что столь жалкий бунт не даст ничего, кроме злости на самого себя.
Кроме того, алкоголь притуплял тупую боль пси-хвори, которая изводила его с момента возвращения на Терру.
Беллан Тортега, который сидел через проход от Кая, таращился в окно с открытым от восторга ртом. Хирургеон посещал Дворец в первый раз, и это было заметно. С того самого времени, как они прошли под сенью Врат Примус, – а это было примерно двадцать часов назад, – он не переставал оглашать названия достопримечательностей и восхищаться неописуемым количеством людей в разных районах Дворца. Их маршрут вёл их через плато Брахмапутры, и Кай сохранял притворно-скучающее выражение, как будто приклеившееся к его лицу. Он знал, что увидеть колыбель человечества в такой близи было большой честью, но был слишком погружён в свои собственные напасти, чтобы уделять  окрестностям много внимания.
– Я думаю, что крытый амфитеатр, вон тот, который одет в леса, – это Инвестиарий, – сообщил Тортега. – Статуи примархов внутри него скрыты под траурными накидками.
– Почему? – спросил Кай.
– В смысле?
– Я имею ввиду, зачем закрывать статую? Она же ничего не видит.
– Это символическое действо, Кай, – сказал Тортега. – Оно олицетворяет желание Императора оградить своих сынов от предательства их братьев.
– Олицетворяет потерю времени, если ты меня об этом спросишь. Я-то думал, что у Императора есть о чём волноваться, кроме как о бессмысленном символизме.
Тортега вздохнул:
– Кай, ты знаешь, в чём заключается твоя самая большая проблема?
– Я прекрасно осведомлён о своих проблемах, милый хирургеон, – огрызнулся Кай. – Ты без устали напоминаешь мне о них каждый божий день.
– Ты не ценишь того, как тебе повезло, – продолжил Тортега, как будто Кай вообще не раскрывал рта.
Кай проглотил язвительный ответ и налил себе ещё одну порцию.
– Патриарх Вердучина имел полное право настоять на твоём изгнании из Телепатика. И что бы ты тогда делал? Пси-ищейки взяли бы тебя в тот же день.
Во время своего пребывания в мед-учреждениях Дома Кастана на скалистом островке Киприос, Кай обычно пытался умерить пыл этих нотаций, но время и отсутствие реакции заставили его осознать, что если уж Тортега начал, то его невозможно остановить.
– Ты думаешь, что смог бы позволить себе эту глазную аугметику, если бы не Дом Кастана? – продолжал меж тем Тортега. – Опозорь Дом, и они заберут её обратно, помяни моё слово. Тебе, молодой человек, есть много за что быть благодарным, и пора бы тебе это понять, пока ещё не стало слишком поздно.
– Уже слишком поздно, – сказал Кай. – Посмотри, где мы находимся, и куда я направляюсь.
– Кай, мы находимся в самом сердце рода человеческого. И когда после этой нелепой войны Империум объединится вновь, в это место потекут толпы людей, – сказал Тортега, подаваясь вперёд и кладя руку на колено Кая.
Ощущение было болезненным. Кая передёрнуло от неуместной и чрезмерной фамильярности хирургеона.
– Не трогай меня, – сказал он. – Ты разве ничего не знаешь о телепатах? Ты на самом деле хочешь, чтобы я узнал все твои мелкие грязные секреты?
Тортега стремительно отдёрнул руку, и Кай покачал головой:
– Идиот. У меня нет способностей к психометрии, но ты забеспокоился, да? Что ты скрываешь от старика Вердучины? Злоупотребление наркотиками? Недозволенные шашни с пациентами? Извращённые сексуальные отклонения?
Хирургеон побагровел, и Кай расхохотался:
– Тортега, ты просто жалкий смешной человечишка. Думаешь, Вердучина тебя ценит? Симпатизирует тебе? Да ты для него ничто, просто ещё один служащий, расходный материал. Это если он вообще знает, как тебя зовут.
Тортега выпрямился, как будто проглотив аршин, но не поддался на провокацию Кая. Вместо этого он вернулся к разглядыванию чудес, которые проплывали мимо их скиммера.
– Вон там, – лукаво сказал Тортега, – это Костница[18] Хамазан. Я видел пикты, но они не передают всего величия её масштабов.  Воистину, нужно увидеть её собственными глазами, чтобы оценить всю гармоничность её пропорций. А вон та сводчатая галерея с золочёными флеронами и ротондами, как мне кажется, ведёт в башню Астартес. Говорят, что здесь Император в последний раз разговаривал с примархами, прежде чем экспедиционные флотилии разлетелись по дальним уголкам Империума. Знаменитые арии из "Партитуры Богатырей" Кинской повествуют о каждом дне, который Император провёл со своими сынами.
– Могу побиться об заклад, он жалеет, что не уделил этому больше времени, – лениво произнёс Кай, приканчивая амасек и ставя стакан на полированную стойку из красного дерева рядом с собой. Ему хотелось выпить ещё одну дозу, опустошить бутылку целиком – всё, что угодно, лишь бы притупить боль.
– Что ты имеешь ввиду? – спросил Тортега.
– Возможно, если бы Император провёл с Хорусом Луперкалем дольше одного дня, мы не очутились бы в этом дерьме.
– Тише, – сказал Тортега, – ты не можешь говорить такие вещи. Не здесь, не в этом месте.
– Кто ж меня остановит?
Тортега покачал головой:
– Что за удовольствие ты находишь в том, что ведёшь себя так вызывающе?
Кай пожал плечами:
– Я просто указываю на то, что если бы Император уделял больше времени своим примархам, то они, может статься, и не обратились бы против него. Эту мысль вряд ли можно считать изменнической.
– Кто скажет, что в эти дни сочтут изменой? – вздохнул Тортега.
– А ты спроси Крестовое Воинство, – сказал Кай. – Уверен, у них найдётся что тебе порассказать.
На то, чтобы достичь конечного пункта маршрута, ушёл ещё один день. Тортега проводил время, перечисляя чудеса Дворца, которые ему, скорее всего, не доведётся увидеть ещё раз: Галерея Зимы, Мавзолей Упанизад, Холл Просителей, Хрустальная Обсерватория, обугленное Командорство, Долгий Зал и Кузня Плоти и Стали, в котором был окончательно скреплён исторический пакт между жречеством Марса и Террой. Её венчал двуглавый орёл из ауслита и порфира. В свете умирающего заката он казался залитым кровью.
Кай ощутил близость Города Прозрения задолго до того, как тот показался на горизонте. Он был пространством зловещей пустоты посреди этого муравейника ментальной активности. Пси-демпферы, которыми был оснащён скиммер, блокировали практически все случайные мысли миллиардов работников, чернорабочих, писцов, техников, ремесленников и солдат, которые находились внутри дворцовых стен, но Кай всё-таки воспринимал фоновый гул, производимый таким огромным населением.
На подступах же к штаб-квартире Адептус Астра Телепатика не ощущалось ничего, ни малейшего намёка на то, что в этой заброшенной части Дворца кто-то жил. Это не обманывало Кая, который провёл в её унылых башнях почти что десятилетие, учась использовать дарованные ему силы во благо Империума. Возвращаясь мыслями к тем дням, он почувствовал мимолётное касание ностальгии, но ожесточённо придушил её, поскольку это возвращение домой не было ему в радость.
Тогда как другие районы Дворца были гимном Объединению, строители Города Прозрения, казалось, приложили все свои старания, чтобы создать нечто, рассчитанное на вселение в душу тягостного чувства. За пределами владений астро-телепатов, архитектура Дворца вздымалась ввысь в прославлении достижений человечества, а скульптуры напоминали благодарному населению о всём том, что было отстроено заново после ужасных войн планетарных масштабов, которые поставили человечество на грань вымирания.
 В Городе Прозрения не обнаруживалось ничего подобного, и когда скиммер прошёл под Обсидиановой Аркой, встроенной в его внешние стены, Кай ощутил лишь щемящее чувство безысходности. Тортега вертел головой, глазея на лес железных башен, неосвещённые мансарды и безмолвные проезды. Улицы, находящиеся по ту сторону глянцево-чёрного свода, полнились волнующейся, деятельной человеческой массой, но здешние дороги населяли лишь одинокие призраки, закутанные в зелёные одежды.
– Полагаю, сейчас у тебя много чего всплывает в памяти, – предположил Тортега.
Кай кивнул и сказал:
– Как же я тебя ненавижу.
Находиться на улицах в такое позднее время было безрассудством, но у Роксанны не было другого выбора, кроме как отважиться выйти во мрак. Стояла ночь, но в Городе Просителей никогда не темнело по-настоящему. Бочки-факелы отбрасывали колеблющийся свет на стены окружающих зданий, горели фонари, свисающие с крюков самодельных осветительных столбов.
Дым, испускаемый химическими горелками, льнул к покосившимся строениям, сооружённым из типовых панелей, уворованных из мусорных куч Механикум или со строительных площадок под стенами Дворца. С некоторых самых больших жилищ тянулись вверх усики антенн, уходя в дымную хмарь, которая висела над стихийной городской застройкой. Гирлянда с тканевыми флажками, натянутая между углами домов, безуспешно пыталась скрасить убогость пейзажа. Ближайшая к Роксанне стена скрывалась за слоем прокламаций "Лектицио Дивинитатус", напечатанных слепым шрифтом прямо на старых пропагандистских листовках.
Все инстинкты Роксанны советовали ей не покидать Храм, но зрелище плачущих детишек Майи убедило её, что другого выхода нет. Инфекция, снедающая их  крошечные тельца, уже как следует развилась, и без лекарств они умрут к рассвету. Два других отпрыска Майи уже лежали у ног Отсутствующего Ангела, а их мать рыдала и причитала в его лишённое черт лицо.
Палладис рассказал Роксанне, как пройти к Дому Змеи, и она заботилась о том, чтобы в точности следовать его инструкциям. Она ещё никогда не забредала так далеко от Храма, и хоть она и боялась, но вместе с тем испытывала азарт. Для девушки, которая, по сути, росла в плену у собственной семьи, чувство риска было раскрепощающим и пьянящим. 
И точно также, как в городе никогда не темнело по-настоящему, в нём никогда не бывало полной тишины.
Металл громко стучал по металлу, плакали дети, кричали матери, безумные проповедники декламировали своё святое писание об Императоре, а пьяные выкрикивали в воздух сквернословия. В своё время Роксанна прочла множество исторических книг из семейной библиотеки, где говорилось о городах Древней Земли и о том, какими они были перенаселёнными трущобами, где миллионы людей жили друг у друга на головах в ужасающей нищете.
Так, – как рассказывали ей домашние учителя, прошедшие самую тщательную проверку на благонадёжность, – было в древние века, в эпоху до пришествия Императора. Недавно прозревшим глазам Роксанны не казалось, что что-то сильно изменилось. Казалось абсурдным, что подобная нищета может существовать под боком Дворца, этого живого символа новой эры прогресса и просвещения. Окружающий Дворец золотой ореол омывал сияющим заревом высочайшие строения зодчих-монументалистов, но на Город Просителей не падало даже отблеска того света и чуда, что несли в Галактику армии Императора.
Роксанна гадала, не отрядила ли её семья кого-нибудь на её поиски, и не рыскают ли прямо сейчас агенты её отца по улицам города, высматривая его своенравную дочь. Возможно, но скорее всего – нет. Пыль от скандала, разыгравшегося вокруг её последнего полёта, ещё не улеглась, и она могла представить, что среди членов их семейной иерархии найдутся и такие, кто будет более чем счастлив узнать, что она затерялась среди безликой толпы.
Она выбросила подобные мысли из головы и сосредоточилась на предстоящем маршруте.
Шататься по улицам Города в такое позднее время было достаточно опасным занятием, даже если не отвлекаться на размышления о мировой несправедливости или о жизни, которую она отвергла. Вот это стало теперь её жизнью, и оно было едва ли не диаметральной противоположностью всего того, что она знала прежде.
Роксанна, скрытая капюшоном и закутанная в одежды из грубой грязно-коричневой ткани, выглядела вполне безобидно для уличной среды, хотя ещё пару месяцев назад ей бы и в голову не пришло, что она будет носить что-то подобное. Те немногие люди, мимо которых она проходила, старательно избегали её взглядов, украдкой пробираясь по улицам по своим тайным делам. Она следила за тем, чтобы её капюшон был как следует натянут на голову, сохраняя её лицо в тени, и съёживалась во время ходьбы, что было обычным делом среди обитателей этого города.
Чем меньше внимания она привлекала, тем лучше.
Дом Змеи находился в глубине территории клана Дхакал, и вот чего она совершенно точно не хотела, так это наткнуться по дороге на кого-нибудь из людей Бабу. В лучшем случае, они по-быстрому её убьют и оберут труп, в худшем – натешатся с ней в своё удовольствие, прежде чем выбросить изуродованное тело в сточную канаву.
Роксанне видела тело девушки, нарвавшейся на Гхоту, самого страшного силовика Бабу, и поняла в тот миг, что у неё не укладывается в голове, как человеческое существо может творить такие ужасные вещи. Отец девушки принёс её труп в Храм и передал им всё, что у него было. Палладис пытался удержать мужчину, прекрасно зная, куда тот пойдёт, но скорбящего отца невозможно было переубедить. Следующей ночью его тело нашли на границе территорий клана Дхакал. Ему отрубили конечности и подвесили на железных мясных крюках.
Да, в Городе Просителей было опасно выходить из дома после заката, но малыши Майи нуждались в противомикробных препаратах, а Антиох был единственным хирургеоном, у которого имелись лекарства, не разбавленные таким количеством примесей, чтобы от них мог быть хоть какой-то толк. Старик заламывал грабительские цены, но это не имело значения для Палладиса, если речь заходила о детях.
В любом случае, во что можно было оценить жизнь, если Храм никогда не нуждался в деньгах?
Скорбящие были щедры на монеты, как будто страшась, что малейший признак скупости каким-то образом помешает их мёртвым обрести покой. Имперская Истина не признавала жизни за пределами телесного мира и гласила, что смерть была окончанием жизненного пути личности, но Роксанна не заблуждалась на этот счёт. Ей доводилось всматриваться в то мрачное царство, что лежало за ужасающе проницаемыми барьерами реальности, и повидать вещи, которые заставили её усомниться во всём том, что ей в своё время рассказывали.
Она выбросила из головы такие опасные мысли, чувствуя, как учащается дыхание, а пульс несётся вскачь. Запретные воспоминания рвались на поверхность. Перед глазами вставали кошмарные картины: лишённые кожи тела, пылающие огнём из самого своего нутра; влажные органы, свисающие из тел; черепа, вылизанные изнутри до блеска. Она отчаянно старалась их прогнать, сосредоточившись на чём-нибудь несущественном.
В памяти воскресали запах крови и вонь озона от отказывающих щитов, и Роксанна сконцентрировала всё своё внимание на граффити, которым была размалёвана ближайшая к ней стена. Картина изображала гигантских воинов из Легионов Астартес, которые попирали только что завоёванные миры. Краски были яркими до вульгарности, и несмотря на отсутствие эстетических достоинств, ей нельзя было отказать в динамизме. Художник явно не имел представления об истинных размерах космодесантников, поскольку закованные в броню фигуры были ненамного больше, чем сопровождающие их смертные солдаты.
Роксанне доводилось видеть Астартес во всей их устрашающей мощи, и она прекрасно знала, до каких противоестественных масштабов они раздавались. Они походили комплекцией на уродливых огров, но при этом были неожиданно гибкими и грациозными.
Над картиной поработали вандалы, и несколько фигур частично скрывались под выплеснутым на них известковым раствором, а также под лозунгами, которые обнадёживающе сообщили ей, что Император защищает. Фиолетовая масть Детей Императора и голубой окрас Пожирателей Миров исчезли почти полностью, тогда как белизна и желтоватая зелень Гвардейца Смерти ещё проглядывали из-под множества гневных мазков кисти. Лунный Волк завывал из-под обширного потёка краски, а у Железного Воина было незаслуженно стёсано лицо, и его фрагменты валялись на плотно утрамбованной земле.
Дыхание Роксанны стало спокойнее. Она протянула руку, чтобы коснуться картины и вернуть себе уравновешенное состояние с помощью ободряющего ощущения твёрдости стены. Она закрыла глаза и прислонила лоб к неровной кирпичной кладке, делая медленные вдохи и воображая просторы пустой бесплодной пустыни. Отдающий металлом смрад потрохов ослабел, и снова вернулись характерные людские ароматы в виде пронзительной вони жарящегося мяса и застоявшегося пота. В смеси всё сильнее ощущался ядовитый запах самокруток с баком[19].
– В пустыне жизни нет и следа, – заговорила она, повторяя словесную формулу, которой её научили домашние учителя в таком далёком прошлом. – В этих песках стою я одна. Ничто не может меня уязвить. Ничто не может меня осквернить. 
– Экая жалость, пигалица, что ты вдали от пустыни, – проворчал голос за её спиной.
Роксанна в страхе обернулась, и все мысли о равновесии и пустынях унесло из её головы, как листья по осени. К стене напротив картины расслаблено привалилась троица мужчин в густых мехах и рабочих комбинезонах из грубого брезента. Все они курили, и над их головами туманом висели голубые облачка. Они были смуглыми и с неровной кожей, и выглядели неповоротливыми бугаями, но Роксанна была не настолько глупа, чтобы сбросить их со счетов как обычных пьяниц или бандитов.
– Я не ищу неприятностей, – сказала девушка, поднимая свои руки ладонями вверх и протягивая их в сторону мужчин.
Они загоготали, и вперёд выступил узкоглазый человек с длинными висячими усами.
Он щелчком отбросил свою самокрутку в сторону: 
– Экая жалость, пигалица, ведь неприятности тебя уже нашли.
– Пожалуйста, – попросила Роксанна. – Если вы люди Бабу Дхакала, вам следует уйти. Всем будет только лучше, если вы просто оставите меня в покое. Поверьте мне.
– Если ты знаешь, что мы работаем на Бабу, то ты понимаешь, что мы не собираемся тебя отпускать, – сказал мужчина, жестами подзывая к себе своих компаньонов. Роксана увидела, что за кушаки их комбинезонов заткнуты крупнокалиберные пистолеты, а к бёдрам пристёгнуты примитивные, сделанные вручную заточки. Усатый главарь потянул с поясного ремня своё оружие – сверкающий длинный нож с изогнутым вперёд клинком. Он поднял его к своим губам и провёл по лезвию желтоватым языком. По его подбородку потекли капли крови, и он расплылся в улыбке, демонстрируя покрасневшие зубы.
– Ты из церкви смерти, так? – спросил он.
– Да, я из Храма Горя, – подтвердила Роксана, стараясь говорить как можно более безразличным тоном. – Вот почему вы должны оставить меня в покое.
– Уже слишком поздно, пигалица. Догадываюсь, что ты держишь курс к Антиоху, а раз тебе по карману его цены, то у тебя должна быть куча монет. Давай их сюда прямо сейчас, и мы будем к тебе снисходительны. Ну, разве что порежем тебя чуток.
– Я не могу этого сделать, – сказала Роксана.
– Конечно, можешь. Просто сунь руку под эту свою мантию, и давай их сюда. Тебе же самой будет легче, поверь мне. Анил и Мурат не такие добряки, как я, и им уже хочется тебя убить.
– Если вы заберёте мои деньги, вы убьёте двоих детей, – объяснила Роксанна.
Усатый пожал плечами:
– Они не будут первыми. И сомневаюсь, что последними. 
Вожак подал знак бандитам, которые стояли по обе стороны от него, и те бросились к Роксанне. Она развернулась и побежала к концу улицы, крича о помощи, хотя и знала, что на это не откликнется ни один человек. Её одежды схватила было чья-то рука, но Роксанна сумела вывернуться. Но тут ей в плечо ткнулся чей-то кулак, и она споткнулась, хватаясь за стену, чтобы выровняться.
От стены, сложенной из сырцового кирпича, отвалился кусок, и Роксанна вскрикнула, падая на колени. Она обнаружила, что смотрит прямо на обломок кладки со шлемом воина в красно-белой броне. Между её лопатками утвердилась нога и  сильно толкнула Роксанну вперёд. Она врезалась лицом в грунтовую дорогу, и её рот наполнила кровь от прикушенной щеки. Чьи-то грубые руки перевернули её на спину.
Капюшон Роксанны свалился за спину вместе с завязанной узлом банданой, и напавший на неё бандит расплылся в плотоядной щербатой ухмылке.
– Мило, мило! – бросил он. На его заточке блеснул отсвет ближайшего факела.
Вторая пара рук разорвала её одежду, и Роксанна забилась в их хватке.
– Уйдите от меня! – закричала она, но люди Бабу Дхакала не собирались к ней прислушиваться.
– Я ж тебя предупреждал, – поведал ей главарь бандитов едва ли не дружелюбным тоном.
– Нет, – возразила Роксана. – Это я предупреждала тебя!
Головорез, терзавший её пояс, неожиданно забился в конвульсиях, словно его прошило высоковольтным электрическим разрядом. Из-за его зубов повалила кровавая пена, а глаза вскипели в орбитах, превращаясь в липкий пар. Он завопил и скатился с Роксанны, царапая пальцами по своему дымящемуся черепу и дёргаясь так, будто на него набросилась толпа невидимок.
– Что ты сделала? – в ужасе прорычал второй бандит, резво отползая прочь.
Роксанна села и выплюнула сломанный зуб. Её злость и её боль были слишком сильны, чтобы допустить хоть единую мысль о милосердии. Она вперилась взглядом в перепуганного мужчину и снова проделала ту самую вещь, которую, как постоянно твердили ей её домашние учителя, она  не должна была совершать никогда в жизни.
Человек завопил, и из его носа и ушей брызнула яркая красная кровь. Жизнь покинула его в тот же миг, и он сполз по стене, как пьяный. Роксанна, шатаясь, вскарабкалась на ноги, и третий бандит попятился от неё в ужасе.
– Ты бокши[20]! – выкрикнул он. – Демоническая ведьма!
– Я тебе говорила, чтобы вы оставили меня в покое, – сказала Роксана. – Но ты не стал слушать.
– Я тебя убью! – выкрикнул бандит, потянувшись за своим пистолетом.
Оружие ещё не покинуло его комбинезон, а он уже отшатывался назад, и из каждого отверстия его черепа вытекало скворчащее мозговое вещество. Он молча опрокинулся на бок, и когда его голова ударилась о землю, она вмялась, как сдутый воздушный шарик. 
Задыхающаяся Роксанна опёрлась спиной о стену. Учинённое ей насилие повергло её в ужас. Она поспешно разыскала свою бандану и натянула на голову капюшон, чтобы никто не увидел её лица и не понял, кем она была по своей природе.
Кровь и смерть снова следовали за ней по пятам. Она была той, кого древние мореходы когда-то называли Ионой[21], и казалось, что куда бы она ни спрячься, её всегда будут окружать злой рок и погибель. Она не собиралась убивать этих людей, но в дело вступил примитивный инстинкт самосохранения, и не в её силах было предотвратить их смерть.
Она увидела эмблемы клана, вытатуированные на руке человека, которого она убила первым, и на неё нахлынуло леденящее осознание того, что она натворила.
Это были люди Бабу Дхакала!
Он потребует расквитаться за их смерть кровью, а Бабу был не из тех, кто привык сдерживаться, верша свою месть. Когда наступит время возмездия, он возьмёт плату в десятикратном размере.
– Трон, что же я наделала? – прошептала она.
Рокасана растворилась в ночи.
Скиммер пробирался через Город Прозрения, голубые и аметистовые цвета машины ярко выделялись среди неестественно длинных теней, которыми полнились эти тоскливые районы. Установленные здесь статуи можно было пересчитать по пальцам. Несмотря на величественный вид и впечатляющие пропорции, которые имели многие из здешних блёклых, украшенных колоннами зданий, это были угрюмые монументальные строения, которые подминали собой поверхность гор в некоем подобии архитектурных чёрных дыр, всасывающих в себя весь свет и всё тепло, какие только мог дать угасающий день.
Кай знал, что его чувства отдают театральностью – черта, которую он презирал в других, – но он не мог противостоять нашедшей на него блажи. Он давным-давно решил, что больше не имеет отношения к этому безрадостному месту, но вот он снова обнаруживает себя здесь, вышвырнутого обратно, как засыпавшегося соискателя.
Сравнение было удачным, осознал он. Разве он был кем-то иным?
Над городом нависала Полая Гора, отбрасывая на Кая свою тень. Хотя он и имитировал безразличный вид, от одной мысли о том, что его туда заберут, у него перехватывало дыхание от страха, волнами прокатывавшегося по его телу. Он прогнал мысли об этом ужасающем месте и сосредоточился на дороге перед собой. Тортега отвернулся от окна, доказывая этим, что бремя угрюмости, пропитавшей Город Прозрения, мог ощутить даже болван. Кай потянулся наружу крохотной толикой своих пси-чувств, чтобы определить, где именно они находятся. Ему потребовалось некоторое время, чтобы перестроить своё восприятие с визуального на псионическое, поскольку до этого у него не было особого повода задействовать своё второе зрение. За это следовало благодарить аугметические глаза, точно подогнанные глазные имплантаты ручной работы, которые были изготовлены и отшлифованы прикреплёнными к Дому Кастана адептами Механикум.
Он закрыл глаза, чувствуя вес соседних зданий и эфирную массу множества высоких псайкерских башен. Ему понадобилось какое-то время, чтобы сориентироваться, но уже через несколько секунд он сформировал картину окружающих построек в виде лент света и мерцающих цветных нитей. Скиммер следовал мимо Галереи Зеркал – огромного, похожего на собор здания, через которое проходили принятые в астропаты новички, держа путь к грандиозным пещерам под городом. Там, глубоко под Дворцом, они преклонят колени перед Императором и подвергнутся мучительной процедуре переформирования невероятно сложных нервных трактов, чтобы лучше противостоять опасностям варпа.
Кай помнил, как был препровождён через галерею группой Чёрных Стражей: свою нервозность, возбуждение и неуверенность в том, что его ждёт. В его предположении, зеркала предназначались для того, чтобы соискатели в последний раз взглянули на свои лица, прежде чем им выжжет глаза невообразимо могучая сила. За все те годы, что минули с того дня, как Кай прошёл этим маршрутом, он так и не смог решить, было ли это милосердием или жестокостью.
Он прогнал это воспоминание, не желая заново переживать такой уникальный момент в присутствии тех, кто мог ошибочно принять болезненное выражение на его лице за страх перед местом, в которое они направлялись. Вместо этого он бросил своё ментальное восприятие вперёд, вдоль гладкой плоскости улицы и к самому высокому минарету города. Шепчущая Башня, стоявшая особняком от всех окружающих её строений, сияла сетчатым сплетением серебристых лучей, хотя они и не были доступны взгляду большинства смертных.
И всё же, несмотря на всю свою яркость, блеск башни совершенно затмевался пылающим копьём света, которое било из Полой Горы. Интенсивность его сияния имела совсем другой порядок величины, и Каю пришлось потрудиться, чтобы исключить его из поля своего восприятия.
– Почему на улицах нет телепатов? – спросил Тортега. – Всё, что я вижу, это сервиторы, шерпы-посыльные и горстка слуг Механикум.
Кай открыл глаза, и городской ландшафт из света и цветов исчез из его разума, сменившись скучной геометрией обыденного камня и бесстрастных углов. Хотя он в своё время и вцепился в шанс восстановить своё зрение, в такие моменты, как этот, он почти что жалел, что это сделал.
– Ученики и адепты Телепатика обычно перемещаются по сети пересекающихся тоннелей, которые пробиты в скале под городом. Лишь считанные единицы выходят на поверхность, если могут этого избежать.
– Почему?
Кай пожал плечами:
– Ощущение солнечного света на коже – просто ещё одно напоминание о том, чего ты лишился.
– Конечно же. Могу себе представить, – кивнул Тортега с таким видом, словно он проник в запутанные глубины человеческой психики, а не понял очевидную вещь. 
– Вдобавок, городские стены и скалы под нами наводнены пси-экранирующими кристаллами, из-за чего становится тише, – продолжил Кай. – Путешествуя по поверхности, астропат окружён шумом. Ты непрестанно слышишь неконтролируемые мысли, беспорядочное лопотание и примитивные эмоции. Конечно, тебя обучили, как от них отгораживаться, но всегда остаётся фон. Передвигаться под землёй, где ты его не воспринимаешь, просто-напросто легче.
– А сейчас ты что-нибудь слышишь?
– Только твою нескончаемую трескотню, – сообщил Кай.
Тортега вздохнул:
– Твоя враждебность, Кай, – это просто защитный механизм. Отбрось её.
– О, уволь меня от этого, – сказал астропат, откидывая голову на мягкую ткань подголовника и закрывая глаза. Его второе зрение отыскало мерцающее зарево Шепчущей Башни и разумы, которые ожидали у её входа.
Один был доброжелательным, второй ощетинился неприязнью, которую не мог сдержать даже экранированный шлем.
Скиммер плавно остановился, и крылья дверей скользнули вверх, шипя высококлассной пневматикой. Трое латников вылезли из машины, четвёртый же отрывисто махнул стволом дробовика, подавая Каю и Тортеге знак выгружаться. Хирургеон поспешно вышел наружу, а Кай налил себе ещё одну порцию амасека, не торопясь и оттягивая как можно дольше свою неизбежную судьбу.
– Выходи, – сказал латник.
– Одна последняя порция, – ответил Кай. – Поверь, подобного добра у них там и в помине нет.
Кай осушил стакан одним глотком и закашлялся, когда спиртное обожгло огнём его горло. 
– Ты всё? – спросил пустой визор напротив.
– Да похоже на то, – сказал Кай и полез наружу из комфортного тепла скиммера, на ходу выуживая из бара-холодильника бутылку и засовывая её подмышку.
Ледяная атмосфера гор ошеломила его не хуже оплеухи, и он втянул морозный воздух, который обжёг его глотку ещё основательнее, чем амасек. Он совсем запамятовал, как холодно здесь было – до ломоты в костях. Кай много чего забыл про Город Просителей, но только не доброту женщины, которая шагнула из-под арки входа в башню.
– Здравствуй, Кай, – произнесла Аник Сарашина. – Как славно снова тебя увидеть.
– Наставница Сарашина, – сказал он, отвешивая короткий поклон. – Надеюсь, вы не поймёте меня превратно, но я не могу сказать то же самое.
– Нет, да я и не ожидаю, – улыбнулась та, грустно, но не без иронии. – Ты никогда не скрывал, насколько сильно тебе хотелось очутиться подальше от этого места.
– И всё-таки я здесь, – сказал Кай.
Мужчина, который стоял рядом с Сарашиной, шагнул вперёд. Его повадки громилы более чем соответствовали агрессии, которой пульсировала окутывающая его дымка. Заключённый в чёрные, похожие на жучиный панцирь доспехи, с грубыми, безжалостными чертами лица, скрытыми глянцевым шлемом, он излучал силу, как закованный в броню кулак.
Он принял от главы латников свиток пергамента и сломал восковую печать. Удовлетворённый его содержанием, он кивнул и произнёс:
– Перевод подтверждён. Кай Зулэйн теперь под опёкой Чёрных Стражей.
– Опёкой, капитан Головко? – спросил Кай, когда из башни появилась группа солдат в округлых нагрудниках из полированного обсидиана и конических шлемах наподобие ранней модели брони Астартес. У каждого было по длинной секире с чёрным клинком, чьё древко венчал искрящийся пси-кристаллический наконечник.
– Да, Зулэйн. И сейчас это будет "генерал-майор Головко", – сообщил мужчина.
– А ты пошёл в гору, – сказал Кай. – Что, все вышестоящие члены твоей организации погибли в каком-то ужасном инциденте?
– Кай, никто не начинает процесс исцеления с оскорблений, – включился в разговор Тортега.
– О, заткнись, чёртов имбецил! – воскликнул Кай. – Просто уйди, прошу тебя. Забирай скиммер своего дражайшего Патриарха и проваливай отсюда. Я уже не в силах на тебя смотреть.
– Я просто пытаюсь помочь, – обиженно надулся Тортега.
– Тогда уезжай, – сказал астропат. – Это и будет наилучшей помощью с твоей стороны.
Кай ощутил, как плечо его руки обнимают ласковые пальцы, и его затопила успокаивающая энергия. Она смягчила его колкие мысли и вселила в него умиротворение, которого он не чувствовал вот уже несколько месяцев.
– Всё в порядке, хирургеон Тортега, – сказала Аник Сарашина. – Кай дома, и он один из нас. Вы сделали всё, что могли, но настало время передать заботу о нём в наши руки.
Тортега отрывисто кивнул и стремительно отвернулся. Он помедлил, как будто собирался что-то сказать, затем передумал и забрался обратно в скиммер. За ним последовали латники Дома Кастана, и двери опустились вниз, захлопываясь со звучным лязгом.
Скиммер развернулся вокруг своей оси и рванулся прочь, как будто ему не терпелось отсюда убраться.
– Что за  гнусное дерьмецо, – произнёс Кай, когда машина скрылась из виду.
II
Криптэстезик / Храм Горя / Возвращение Домой
В глубинах Шепчущей Башни, в центре сводчатого зала, который отзывался эхом неисчислимых голосов уже давно отзвучавшего хора, стоял одинокий человек, закутанный в расшитую мантию цвета нефрита. Вокруг него кружил водоворот беспорядочных и неразборчивых звуков, похожих на искажённый вокс-сигнал или передачу, летящую через галактические просторы со стародавних эпох.
В верхней точке свода располагалась решётка из пси-кристаллов, которая пульсировала внутренним светом, струящимся с её полигональных граней водопадом мерцающего излучения. Эвандр Григора стоял в центре этой вихрящейся дымки, размахивая руками, как дирижёр невидимого оркестра. Вокруг него формировались туманные образы бесчисленных лиц, предметов и мест. Они возникали из света, словно призраки, затем растворялись в тумане, каждый вызван и развоплощён точным жестом.
Голоса усиливались и затихали, озвучивая обрывки из слов-паразитов и избыточные фразы, которые были бы бессмыслицей для любого, кто не был обучен искусству криптэстезии. Григора просеивал Последки с эффективностью хирурга, отбрасывая всё неважное и откладывая в памяти те моменты, которые вызвали его интерес.
Григора был не из тех, чьего общества искали другие люди. Хотя его внешность и была абсолютно непримечательной, но он насмотрелся на тайное, уродливое лицо человечества, и лицезрение подобных вещей придало ему угрюмый вид. Там, где другие могли рассуждать о любви, правдивости и новом золотом веке, Григора видел похоть, лживость и одни и те же избитые мелодрамы, которые разыгрывались в пси-отходах от каждого официального сообщения, что только проходило через Город Прозрения.
И сейчас больше, чем когда-либо.
С момента измены Воителя и отправки ликвидационного флота Рогала Дорна хорам астро-телепатов приходилось работать за пределами своих возможностей, чтобы соответствовать требованиям, которые накладывала необходимость вести войну на таком далёком расстоянии. Хорус Луперкаль вбросил искру предательства в нестабильную Галактику, и измены следовали волна за волной. Целые системы объявляли о том, что поддерживают войска Воителя.
Мечта Императора о галактическом Объединении, похоже, ускользала всё дальше с каждым днём.
Пространство эфира переполняли телепатические передачи, и в пустоту летели послания, вопиющие о помощи или прямо-таки трубящие о ненависти. Залы-уловители под железными башнями города наполнялись остаточными псионическими энергиями тысяч сообщений, и криптэстезики под началом Григора едва выдерживали заданный им жестокий темп. Перед лицом измены приходилось досконально изучать каждое послание, отправленное на Терру, и неважно, каким обыденным оно могло выглядеть. В Последках тщательно выискивали признаки шифра, которые могли навести на сообщения, предназначенные для внедрённых агентов Воителя.
Из Дворца ежедневно исходило сумасшедшее количество передач, и астропаты Города Прозрения истощались с большей скоростью, чем когда-либо до этого. Чтобы возместить этот расход, капитаны Чёрных Кораблей пытались ещё шире раскидывать свои сети для отлова появляющихся псайкеров, но война отрезала доступ ко многим из многообещающих систем.
Новые астропаты прибывали каждую неделю, но нужды Империума накладывали постоянно растущие требования.
Однако среди этого притока свежих сил, в списке астро-телепатов башни имелось одно пополнение, от которого, по мнению Григора, стоило ждать лишь неприятностей.
Он яростно возражал против того, чтобы позволить Каю Зулэйну вернуться в башню, доказывая, что его нужно отчислить и отправить в Полую Гору, но Хормейстер проигнорировал его протесты. Чувствуя в возвращении Зулэйна руку Сарашиной, Григора подстерёг её под Обсидиановой Аркой, когда она возвращалась с очередной встречи с эмиссарами Сигиллита. Она шла усталой походкой, но Григора было плевать на её изнурённость.
– Так твой ученик к нам возвращается? – спросил он, не потрудившись скрыть яд в своём голосе.
Она развернулась к нему, и он ощутил краткий, быстро подавленный всплеск её раздражения.
– Давай не сейчас, Эвандр, – сказала она. – Могу я, по крайней мере, войти в башню, прежде чем ты начнёшь разнос?
– Это не может ждать.
Она вздохнула:
– Кай Зулэйн. Да, он будет здесь в течение недели.
– Полагаю, ты понимаешь, что Кастана просто вышвырнули его сюда, чтобы сохранить лицо перед XIII Легионом. Если ты не сможешь поставить ему мозги на место, все шишки посыплются на нас, а не на них.
– Мне не нужно "ставить на место" его мозги, потому что они у него не съехали, – ответила Сарашина, стремительно шагая к башне. – Все переживают неудачи и травмы в определённый момент своей службы.
Григора отрицательно потряс головой:
– Не такие, как у Зулэйна. Он и девушка должны были получить по пуле в затылок в тот же миг, как их обнаружили космодесантники. Вердучина это понимает, и Хормейстер тоже, но не ты. Как же так?
– Кай сильнее любого другого телепата из числа обученных мной, – сказала Сарашина. – Он сам не знает, насколько он стойкий.
– Но то, что они видели и слышали...
– Было ещё ужаснее, чем ты или я можем себе вообразить, но они выжили, и я не стану их за это осуждать. Я верю, что существует причина, по которой они всё ещё на этом свете, и я её узнаю.
– Ватики не увидели ничего, что подтвердило бы эту убеждённость, – сказал Григора. – Я бы знал.
– Эвандр, даже ты не в силах пролить свет на все потенциальные варианты.
– Это правда, но я вижу больше, чем ты. Достаточно, чтобы знать, что Кай Зулэйн не должен здесь находиться.
– И что ты знаешь? – спросила Сарашина. – Что такого накопали твои грязные убогие мусорщики, что мне необходимо услышать?
– Ничего конкретного, – признал Григора, – но в отзвуках каждого виде́ния, которое мы вычленяем из Последков, присутствуют тёмные тенденции, указания на скрытые сущности, не имеющие ни тел, ни облика. Я не понимаю, что это такое, поскольку их нет ни в одном томе моей Онейрокритики.
– Ты справлялся в "Альчера Мунди"[22]?
– Конечно. Но я не могу соотнести эти образы ни с чем, даже из сборника Юня. Не считая демонов, богов и прочих подобных вещей из примитивных текстов провидцев, живших до Объединения.
– Ты же не настолько глуп, чтобы доверять грёзам тех, кто исповедовал веру в божественное начало и магию чародеев. Эвандр, ты меня удивляешь.
На этом разговор окончился, и Хормейстер позволил Каю Зулэйну вернуться в Город Прозрения, невзирая на продолжающиеся возражения криптэстезика. Григора обнаружил, что в кои-то веки согласен с Максимом Головко – ситуация, почти что неописуемая в своей нелепости.
Он отбросил в сторону мысли о Кае Зулэйне, когда в зал влились очередные псионические эманации, порождённые сообщениями, которые отправили по следам сеанса связи Абира Ибн Хальдуна с X Легионом. Известие о том, что Феррус Манус обогнал свой основной флот, несясь во весь опор ради осуществления личной мести, спровоцировало шквал посланий от Рогала Дорна. Он настаивал в них на осмотрительности и строгом следовании его плану сражения, но примут ли хоть одно из них во внимание – это был уже совершенно другой вопрос. Григора начал процесс псионического освидетельствования, производя широкие взмахи руками и искусно двигая кончиками пальцев. Он надеялся, что ему попадётся ещё один обрывочный намёк на Систему, которая уже больше столетия была предметом его страстного увлечения.
Григора находился в узловой точке Империума, где сходились и расходились линии связи. Отсюда отправлялись, отзывались и перегруппировывались экспедиционные флотилии. В стенах Дворца решались судьбы десятков тысяч миров, и всё это проходило через Город Прозрения. Задача криптэстезиков состояла в просеивании огромного количества псионических энергий, остававшихся в качестве отходов. Мало кто получал удовольствие от этой работы, но Эвандр Григора нашёл в ней своё призвание.
Уже почти два столетия телепаты всех миров Империума отправляли свои мысленные передачи на Терру, и каждая из них в конечном счёте приходила к Эвандру в этот зал. В них говорилось о войнах, о потерянных ветвях рода человеческого, о героях и тру́сах, о верности и предательстве и между всем этим, – о миллионах обыденных вещей.
Он просеивал отходы псионической деятельности миллионов астро-телепатов более сотни лет, и ему доводилось обнаруживать в остаточных энергиях переданных сообщений все разновидности безнравственности, жадности и смутьянства. Он повидал самое худшее, что только было в людях, все те чёрные, мелочные, нелепые, злобные подтексты, что скрывались в тысячах разнообразных мест во всём том, что они говорили, причём даже и не подозревая об этом.
И среди бесчисленных навеянных грёзами посланий, что приходили в Город Прозрения, Эвандр Григора начал видеть проявляющуюся  Систему. Он десятилетиями изучал любые Последки, которые только содержали дразнящие намёки на эту вырисовывающуюся согласованность, узнавая всё больше о её блистательной сложности с каждым обнаруженным им обрывком. Завуалированное упоминание о ней могло содержаться лишь в одной из каждой сотни передач, затем – в одной из тысячи, из десяти тысяч. Истинная суть послания всякий раз пряталась за таинственностью или безумием, скрывалась в таких тонких подтекстах, что мало кто смог бы опознать в них тайнопись, включая даже самих отправителей подобных сообщений.
Минули десятилетия, и стало ясно, что в Империуме имеется некая тайна, известная лишь разрозненной диаспоре безумцев, которые вообще не знали о существовании друг друга, но тем не менее отправляли в пустоту свои отчаянные послания в безрассудной надежде, что их предупреждение будет услышано.
Лишь здесь, в Шепчущей Башне, эти совершенно непохожие обрывки сходились вместе в одиноком напеве, старающемся пробиться через какофонию голосов.
Григора не расшифровал суть этой песни полностью, но он пришёл к одному неизбежному выводу.
Она становилась всё громче с каждым проходящим днём. 
Восход принёс с собой свет, но не передышку от холода. Горы в вышине были ошеломительно белыми от снега, но он практически отсутствовал на крышах Города Просителей. Тысячи людей, сгрудившихся в таких ограниченных пространствах, поднимали температуру окружающей среды, и этого хватало, чтобы не дать лечь снежному покрову, но было недостаточно, чтобы мороз перестал кусаться. Роксанна поплотнее запахнула свою одежду и поёжилась, толкая цельнометаллическую стальную дверь Храма. Та громко заскрипела, раздражая слух, и тяжело хлопнула за спиной. Роксанна ступила в гулкое пространство, посвящённое скорби.
Как и большинство зданий Города Просителей, Храм был сооружён из подвернувшихся под руку материалов, которые умыкнули с мест строительных, ремонтных и переделочных работ, бесконечными циклами которых был в настоящее время охвачен Дворец. Для возведения его стен использовали обрезки мрамора, которые сложил и скрепил раствором бродячий мигу, изгнанный из Цехов Каменщиков за пристрастие к наркотикам.
Эту каменную кладку покрывало многообразие вылепленных и высеченных на ней фигур: мятущиеся ангелы с воздетыми руками, рыдающие херувимы с серебряными трубами и огромные птицы со скорбно опущенными золотыми крыльями. Мозаичные изображения плакальщиков, набранные из гиптской гальки, глядели вниз с кирпичных карнизов, а с расписных фресок, скомпонованных из битого стекла, неотрывно смотрели посмертные маски мертворождённых детей. 
Храм заполняло пёстрое собрание скамей, организованных в отдельные огороженные места наподобие церковных[23]. Многие из них были заняты скорбящими семьями, собравшимися вокруг тела дорогого им человека. Некоторые покойники были стариками, но таких было меньшинство. Люди вскинули глаза на звук захлопнувшейся двери, но Роксана держала голову опущенной. Её здесь знали, но не настолько, чтобы людям захотелось с ней поговорить, и это была именно та ситуация, которая её устраивала. Такие, как она, привлекли бы к себе внимание, а это было последним, чего она желала.
На дальнем конце Храма обретался предмет его гордости – высокая статуя тёмного окраса, которая стала известна под названием "Отсутствующий Ангел". Военные каменщики забраковали исходный материал из-за какого-то изъяна в сирийском нефрите и выкинули её на свалку отходов. И, как и большинство вещей, отвергнутых Дворцом, она в конце концов очутилась в Городе Просителей.
Статуя была изваянием коленопреклонённого мужчины, чьё мускулистое тело имело классические пропорции. Она нуждалась в завершении. У неё отсутствовало лицо, которому скульптор-каменщик, по всей видимости, намеревался придать сходство с каким-нибудь имперским героем. Статуя простояла в Храме больше года, но Палладис – по каким-то ведомым лишь ему причинам – решил оставить её безликой, хотя Роксанне никогда не удавалось избавиться от ощущения, что скульптура смотрит на неё глазами, которые просто ждут, когда их изваяют в камне.
В сравнении с покоями, в которых Роксанна провела своё отрочество, убранство Храма было грубым и безыскусным. И всё же, скорбящие статуи обладали очарованием, далеко превосходя в этом всё, в окружении чего она выросла. И, что делало их ещё более потрясающими, они все были сработаны одним человеком.
Палладис Новандио стоял около Майи, которая рыдала на коленях у ног Отсутствующего Ангела. Она баюкала недвижимого младенца, держа его у своей груди, как будто в надежде, что он возьмёт её вновь. Слёзы Майи падали на глаза ребёнка и скатывались с его холодных щёк. Палладис поднял взгляд и приветственно кивнул Роксанне, усаживающейся в боковой части нефа. Она находилась в двух шагах от сердца не признающего религию Империума, и всё-таки она была в храме. Эта мысль заставила её улыбнуться – как мало что другое с тех самых пор, как она, впав в немилость, вернулась на Терру.
Она подпрыгнула, когда её руки коснулся сутулый мужчина. Она не слышала, как он приблизился. Он встал рядом с ней, его лицо было подёрнуто опустошённостью утраты.
– Кого ты потеряла? – спросил он.
– Никого, – ответила она. – По крайней мере, в последнее время. А вы?
– Моего младшего сына, – сказал мужчина. –  Там, у статуи, – это моя жена.
– Вы Эстабен?
Мужчина кивнул.
– Я так соболезную вашей потере, – сказала она.
Мужчина пожал плечами, как будто дело и гроша ломанного не стоило. 
– Может, так оно и лучше.
Прежде чем Роксанна успела спросить Эстабена, что он имел ввиду, тот вручил ей сложенную пачку бумажных листов и направился к концу нефа. Он доковылял до Майи и легонько взял её за плечо. Та отрицательно замотала головой, но её муж нагнулся и что-то прошептал ей на ухо. Она опустила вниз своего мёртвого сына, и накал страданий в её причитаниях взлетел на новый уровень.
Эстабен повёл её прочь от статуи, и когда они проходили мимо, Роксанна склонила голову, якобы оставляя их наедине со скорбью, но втайне опасаясь, что их беда и злополучность могут оказаться заразными. Она подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как на скамью перед ней усаживается Палладис, и блёкло ему улыбнулась.
– Ты достала лекарство? – спросил он без предисловий.
Она кивнула:
– Да, хотя пришлось довольно долго расталкивать Антиоха – он был в отключке из-за кваша[24].
– Любитель подегустировать собственные товары, – покачал головой Палладис. – Идиотизм.
– Вот, – сказала Роксана, передавая тряпичный мешочек размером с её кулак. – Этого должно хватить для обоих детей.
Палладис взял лекарство и кивнул. Долгие годы работы с камнем рашпилем и резцом сделали его руки жёсткими и мозолистыми, а под их ногтями навечно залегла чёрная кайма. Это был мужчина средних лет с седеющими волосами, чьё лицо было обветренным, как склон утёса, потому что он провёл на открытом воздухе всю свою жизнь, высекая статуи, колонны и замысловатую отделку сводчатых арок и фронтонов.
– Майя будет тебе благодарна, – сказал Палладис. – Когда она закончит скорбеть.
– Платил ты, я всего лишь за ним сходила.
– Подвергая себя немалому риску, – отметил Палладис. – Проблем не было?
Она опустила голову, понимая, что должна рассказать ему о случившемся, но боясь его разочарования сильнее, чем любого выговора.
– Роксанна? – спросил он, не дождавшись ответа.
– Я нарвалась на людей Бабу Дхакала, – наконец произнесла она.
– Так, – сказал Палладис. – И что произошло?
– Они напали на меня. Я их убила.
– Как? – выдохнул он.
– А как ты думаешь?
Палладис успокаивающе поднял руку: 
– Тебя кто-нибудь видел? 
– Я не знаю... наверное, – ответила Роксанна. – Я не собиралась их убивать, не сперва, но они бы натешились со мной и перерезали бы мне горло.
– Я знаю, но ты должна быть осторожнее, – сказал Палладис. – Бабу свойственны страшные припадки ярости. Он выяснит, что случилось с его людьми, и придёт сюда – в этом можно не сомневаться.
– Я так сожалею, – сказала она. – У меня и в мыслях не было принести тебе неприятности. А это, похоже, единственное, что мне вообще удаётся.
Палладис сплёл пальцы своих больших, мозолистых рук с её пальчиками и неспешно улыбнулся.
– Роксанна, проблемы решают по одной за раз, – сказал он. – Оставим будущие заботы завтрашнему дню. Что до сегодня, то мы живы, и у нас есть лекарство, дающее двум детишкам шанс увидеть ещё один рассвет. И если проведённое здесь время чему-нибудь тебя научит, то пусть это будет тот факт, что мы со всех сторон окружены смертью во всех её бессчётных разновидностях, и она только и ждёт, как бы застать тебя врасплох. Употреби все свои силы, чтобы не подпускать её к себе. Почитай смерть во всех её ипостасях. Ублаготвори её, и ты на какое-то время избавишься от её изуверских ухаживаний.
Несмотря на то, что он говорил с пылом фанатика, глаза у него были добрыми. Роксанна мало что знала о его прошлом – только то, что он когда-то был членом Цеха и имел сюзереном военного каменщика Вадока Сингха. То, что Палладис кого-то потерял, было очевидным, но он никогда не распространялся о причинах, которые побудили его возвести Храм из пепла и руин Города Просителей.
Роксанна опустила голову. Она слишком хорошо знала ту лёгкость, с которой смерть может протянуть руку и полностью изменить ход жизни человека, пусть даже она и обойдёт его своим вниманием.
– Что тебе дал Эстабен? – спросил Палладис.
Она посмотрела на пачку с таким видом, словно увидела её в первый раз. Бумага была тонкой и выглядела так, будто напечатанное на ней было отнюдь не первой типографской краской, которую она знала.
– Как обычно, – ответила Роксанна, просматривая использованные по второму кругу листы и выхватывая случайные фразы. Она зачитывала их вслух:
– Император Человечества есть Свет и есть Путь, и все деяния его служат благу сынов и дщерей человеческих, кои суть его народ. Император есть Бог, и Бог есть Император, так речено в "Лектицио Дивинитатус", и прежде всего, Император будет защищать...[25]
– Дай-ка на это посмотреть, – сказал Палладис с резкостью, которой она никогда раньше не слышала в его голосе.
Она протянула буклет, и он выхватил его из её руки.
– Снова эта чушь имени "Лектицио Дивинитатус". Только не это, – сказал он с презрительной усмешкой и порвал буклет напополам. – Компашка отчаявшихся людей, которые повелись на сверкающий огонёк, и которым ещё только предстоит выяснить, что не всё то золото, что блестит.
– Они довольно безобидны, – пожала плечами Роксанна. – Их писание даже подбадривает.
– Вздор! – рявкнул Палладис. – Это опасный самообман, и как я слышал, они даже разнесли эти бредни за пределы планеты. Это самая худшая разновидность лжи, поскольку она утешает людей надеждой на защиту, которой не существует.
– Извини, – сказала Роксанна. – Он просто взял и дал мне это. Я его об этом не просила.
Палладис незамедлительно ощутил угрызения совести:
– Да, конечно, я прошу прощения. Я знаю это, но не хочу, чтобы ты читала что-то подобное. Есть только одна истина, и это – окончательность смерти.  А то, другое, – самая худшая ложь из всех, поскольку позволь мне сказать тебе вот что: Император не защищает, и это абсолютно точно.
Кай как-то слышал высказывание мудрого человека, гласившее, что домой возврата нет[26], но не понимал его смысла вплоть до сегодняшнего дня. Уроженец состоятельной семьи, жившей на диких просторах Мерики, Кай много где побывал, путешествуя со своим отцом, который был агентом картеля, посредничавшего при заключении торговых договоров между конгломератами Терры и тем, что уцелело от коммерческих кругов только что приведённых к согласию миров.
Будучи совсем юным, Кай покорил вершины Срединно-Атлантических хребтов, исследовал величественные руины построенных Калаганном городов Урша, купался в отсветах магмы в жерлах пан-пацифийских вулканов и спускался в Марианский каньон, чтобы бросить благоговейный взгляд на гигантские скальные скульптуры, вырубленные ваятелями-геологистами забытой эпохи. Он проводил бо́льшую часть года в странствиях по планете, следуя за своим отцом с переговоров на переговоры.
Жизнь была чередой приключений, но как бы его ни воодушевляла каждая поездка, Кай всегда предвкушал, как увидит семейный особняк, угнездившийся высоко на скалах, которые когда-то были памятником давно умершим царям древности, высеченным в горной породе[27]. Там будет стоять его мать с улыбкой на губах, приветливой, но чуть-чуть грустной от понимания того, что пройдёт немного времени, и её муж и сын снова отправятся в путешествие.
Быть дома означало не просто быть в каком-то физическом месте, это было состояние души, и даже когда он достиг совершеннолетия, и за ним пришли люди с Чёрных Кораблей, ему всегда страстно хотелось вернуться в родное гнездо, чтобы увидеть эту печальную сердечную улыбку.
Потом его домом стал Город Прозрения, но вот в него Каю никогда не хотелось возвращаться. 
Внутренние помещения башни имели высокие потолки, в них было темно и холодно, но аугметические имплантаты Кая скомпенсировали недостаток освещения, и окружающие его интерьеры поплыли, приобретая чёткость и мягкое зелёное свечение.
Не то чтобы строители намеревались придать башне негостеприимный вид – скорее, это было следствием возложенных на неё функций и повадок её обитателей. Добавь сюда роскошные гобелены и ослепительные огни, которые освещали все прочие строения Дворца, и, как представлялось Каю, Шепчущая Башня не уступит им в производимом впечатлении. 
Её стены конусом сходились к центру, их каменная кладка была сглажена, и каменщики высекли на ней знаки, которые помогали понять только что ослеплённым, где те находятся. То тут, то там поблёскивали в тусклом свете встроенные в неё шепчущие камни, и Кай задумался о том, что за секреты они передают друг другу в такие беспокойные времена. Он шёл через сужающийся холл вслед за Сарашиной, которая направлялась к изогнутой серебристой стене с машинной полировкой, выглядевшей неуместно современной среди древнего камня. В ней находился пси-запечатанный проход, перед которым стояли на посту два Чёрных Стража. Они расступились, когда Головко помахал перед ними информационным жезлом. Кай увидел, как пылающая мешанина цифрового шифра отразилась в их визорах, которые автоматически запомнили двоичные данные до того, как она успела погаснуть.
Дверь скользнула в сторону, открывая проход, и изнутри дохнуло порывом холодного ветра. Кай поёжился, когда воздух, насыщенный псионическими энергиями, прошёлся по его лицу. Внутри серебристой комнаты находился гравилифт, выполненный в форме двойной спирали, которая шла по всей длине башни. Поле тяготения окружал световой ореол, и аугметика Кая различила в нём струящиеся очертания, которые проносились вверх и вниз по мерцающему каскаду.
Запечатанные двери, расположенные по периметру внешних стен этой серебристой комнаты, выводили к обшитым железом транс-залам, где хоры астропатов вычленяли суть сообщений, посланных со всех концов Галактики. Другие проходы вели под своды библиотек, которые полнились секретами, собранными в отдалённых уголках Терры.
– Мы направляемся на уровень новичков, – сообщила Сарашина, шагая в левый изгиб двойной спирали. Гравилифт заключил её в свои нежные объятия и с мягкой плавностью унёс в низ башни. Кай мялся на границе свечения, понимая, что как только он сделает этот шаг, пути назад не будет.
– Поторапливайся, Зулэйн, – произнёс Головко. – У меня есть занятия получше, чем тут с тобой нянчиться.
– Я в этом очень серьёзно сомневаюсь, – сказал Кай, ступая в свечение.
Он был рад шагнуть куда угодно, лишь бы умчаться прочь от Головко.
Свечение окружило Кая и понесло его вглубь башни. Он двигался вниз по спирали, разворачиваясь вокруг оси по ходу спуска в недра своего бывшего пристанища. Он миновал множество выступающих лесенок, где он мог бы сойти с гравилифта, но Сарашина сказала, что они направляются на уровень новичков, а это было аккурат в нижней точке Шепчущей Башни.
Наконец Кай с облегчением ощутил под ногами твёрдую почву и вышел из свечения. Его глаза немедленно подстроились под яркий свет, который заливал окружающее пространство. Не все из тех, кто передвигался по этим проходам, были слепцами, поэтому с кирпичной кладки потолка свисали лишённые плафонов люм-сферы, соединённые друг с другом петлями медных кабелей. Само помещение было вырублено в коренной горной породе и облицовано кафелем бутылочно-зелёного цвета. Оно создавало ощущение мед-пункта, и в нём имелся ряд запертых дверей, которые вели глубже в утробу башни. Некоторые открывали дорогу к библиотекам для новообращённых, где свежее пополнение башни изучало астропатическую стенографию, общеупотребительные символы и базовые мантры Нунцио. Другие вели к кельям новичков, третьи – к местам общего пользования для питания и соблюдения гигиены, некоторые же кончались наглухо запечатанными изоляторами.
Кай воспользовался теми мгновениями, что оставалось до прибытия Головко и его Стражей, чтобы рассмотреть свою бывшую наставницу.
Аник Сарашина постарела с тех пор, как Кай видел её в последний раз, и прямой свет от люмов не скрадывал ни одной детали. Её волосы окончательно лишились своего золотого блеска и теперь безраздельно серебрились сединой. Морщины, чьи лучики разбегались от пластиковых полусфер, вставленных в её глазницы, стали глубже и резче. Она уже была старой, когда Кай был здесь в прошлый раз, но сейчас она выглядела поистине древней.
– Моя внешность настолько изменилась? – спросила Сарашина, и Кай зарделся от того, что она поймала его на откровенной оценке её облика.
– Вы выглядите старше, – наконец сказал он.
– Я и стала старше, – ответила Сарашина. – Я слишком много лет странствовала по варпу, и он оставил на мне свой знак.
Она подняла руку и пробежала своими пальцами по морщинистой коже его лица. Её касание было ласковым и лёгким, как пёрышко. 
– И на тебе тоже.
Преждевременное старение было проклятием астропатов, и Каю не нужна была Сарашина, чтобы знать, что линии его высоких скул потеряли свои чёткие очертания, и что он лишился своей красивой шевелюры тёмных с проседью волос. Хотя ему и было под сорок, он выглядел так, словно разменял шестой десяток, если не хуже. Лицо, которое глядело на него из зеркала, – в те дни, когда он был в состоянии смотреть на своё отражение, – было угловатым и осунувшимся, с ввалившимися щеками и запавшими глазами. Разрушительные последствия беспрестанных странствий по варпу могли скрыть лишь очень дорогие омолаживающие процедуры, но ни один астропат, пусть даже из Дома Кастана, не стоил того, чтобы так потакать его самовлюблённости.
Кай подался назад, избегая её прикосновения.
– Я никогда не думал, что снова окажусь здесь, – сказал он, страстно желая сменить тему.
– Возвращаются лишь считанные единицы, – подтвердила Сарашина.
– Должен ли я гордиться честью быть одним из них?
– Это зависит от того, как ты трактуешь своё возвращение.
– Как наказание, – сказал Кай. – Разве это можно истолковать как-то по-другому?
– Я пока что предоставлю тебе поразмыслить над этим вопросом, – ответила Сарашина, видя выходящего из гравилифта Головко.
За ним без промедления последовали его Чёрные Стражи, и когда они все оказались в сборе, Сарашина отперла ближайшую к ней дверь слева. Кай насупился.
– Я не новичок, – сказал он. – Эта дорога ведёт в тренировочные залы, отведённые для тех, кто знакомится с Нунцио.
– Именно так, Кай, – подтвердила Сарашина. – Где же ещё могут начаться твои занятия?
– Начаться? Я прослужил в Телепатика больше десяти лет, я знаю настраивающие ритуалы. Не нужно обращаться со мной, как с ребёнком.
– Мы будем с тобой обращаться так, как нам этого захочется, чёрт тебя раздери, – рявкнул Головко, подталкивая его к открытой двери. – У тебя нет права голоса в этом вопросе, и если бы это зависело от меня, тебе бы никогда не позволили вернуться обратно. Ты опасен, я это чувствую.
– Тебе стоит последить за этими "чувствами", Головко, – ответил Кай, сбрасывая с себя его руку. – А то глядишь, и из-за подобных вещей к тебе начнут принюхиваться пси-ищейки. И я не думаю, что у тебя хватит пороху, чтобы здесь выдержать.
– Прекратите, вы оба, – сказала Сарашина. – Ваша дешёвая бравада смехотворна и ведёт лишь к сотрясениям в эфире.
Кай ничего не ответил, понимая, что она права, и вспоминая слабое раздражение, которое он в своё время испытывал, если кто-нибудь из посторонних позволял своим эмоциям взять верх, находясь при это в близком соседстве с шепчущим камнем. Он без дальнейших протестов последовал за Сарашиной, отправившейся по кирпичному коридору, облицованному охряным кафелем. Свет вестибюля за их спинами постепенно сходил на нет. Вся длина стен коридора периодически прерывалась упрочнёнными дверями, которые были помечены номером и именем. Внутри каждой маркированной кельи отдыхал новичок Схоластика Психана – возможно, спал, а может и нет: двери были пси-экранированы, так что нельзя было узнать это наверняка. Мрак вскоре стал кромешным, но несмотря на это, Кай всё ещё прекрасно мог видеть.
– Ты не пользуешься вторым зрением, – сказала Сарашина, слегка наклонив голову. Каю помстилось, что он уловил в её голосе недовольные нотки.
– Не пользуюсь. Моя аугметика позволяет мне прекрасно видеть в темноте.
– Я знаю это, но зачем она тебе нужна?
– Мне не нравилось быть слепым. По-настоящему слепым, я имею ввиду. Я скучал по чтению.
– Для тех, кто лишён глаз, тоже есть книги.
– Знаю, но предпочитаю, чтобы слова сами приходили ко мне, – сказал Кай. – Письменная речь – нечто большее, чем считывание слов со страницы кончиками своих пальцев. Языковая письменность обладает визуальной красотой, и в этом тактильный шрифт никогда не сможет с ней сравниться.
– Я бы с тобой поспорила, но это разговор для поздней ночи, и так, чтобы между нами лежала хорошая книга, и стоял кофейник с горячим кофеином. А могло случиться так, что ты пожелал обрести глаза вновь, цепляясь за некий аспект своей прошлой жизни – той, которую ты вёл до вступления в Телепатика?
– Я не знаю, – сказал Кай. – Может, и так. Я не понимаю, почему это может быть важным.
– Это может оказаться критическим для понимания того, почему ты больше не владеешь Нунцио и не можешь открывать свой разум грёзам своих собратьев.
– Я знаю Нунцио, – ответил Кай, защищаясь. – Я освоил эту дисциплину за год.
– Тогда почему ты здесь? Почему Дом Кастана отослал своего ведущего астропата обратно в Город Прозрения?
Кай не ответил, и она остановилась возле открытой двери кельи.
– Я здесь, чтобы помочь тебе, Кай, – сказала Сарашина. – Ты был моим лучшим учеником, так что если ты потерпел неудачу, то это и мой провал тоже.
– Нет, – ответил Кай. – Не в этом дело. Это просто... что случилось на "Арго"...
Сарашина подняла руку, чтобы его остановить.
– Не говори об этом здесь, пока другие лежат в своих кроватях, – сказала она, делая жест в сторону верениц келий, которые тянулись вдоль коридора. – Поспи. Помедитируй какое-то время, если это тебе поможет. Приди в себя, и я поговорю с тобой утром.
Кай кивнул. Хоть его мысли и скакали, как сумасшедшие, его тело требовало сна, и несмотря на то, что постель для новичков отнюдь не была удобной, он ждал не дождался в ней очутиться. Он шагнул в келью и переступая порог, уловил  во тьме призрачный шелест далёкого голоса. По каждую сторону от двери замерцало по шепчущему камню, и он спросил себя, в чьи грёзы или память он мимолетно вторгся.
В стенах Города Прозрения, воспоминания были слишком общедоступными, и в большинстве своём, они не относились к разряду тех, которые хотелось бы иметь. Никто не погружался в них слишком надолго, если ему было дорого здоровье собственного рассудка. 
Кай знал это лучше, чем кто-либо.
Дверь кельи захлопнулась, дерево громко стукнуло о камень. Щелчка замка, обычного в случае комнаты с новичком, не воспоследовало, но Кай ощущал присутствие двух Чёрных Стражей по ту сторону косяка. Сарашина могла разговаривать с ним, как с блудным сыном, но Головко был совершенно другой статьёй. Кай мог только предполагать, какие кошмары вызывало у настоящих новичков соседство вздорного генерал-майора.
Его дорожный чемодан ещё не добрался до кельи, и Кай подозревал, что Чёрные Стражи сейчас исследуют его личное имущество на предмет любого намёка на что-нибудь угрожающее. Им ничего не найти. Кай не захотел взять ни одной вещи с "Арго", и все его пожитки насчитывали лишь несколько сорочек, несессер с гигиеническими принадлежностями, прекрасно скроенный костюм от швейных домов Нихонского полуострова и, конечно же, многочисленные тома его Онейрокритики в кожаных переплётах.
Для Чёрных Стражей книги не значили ничего, но криптэстезики тщательно исследуют их, чтобы убедиться, что они не содержат скрытых символов, которые послужили бы тревожным звоночком.
Они ничего не найдут, но Кай понимал, что они обязаны проверить.
Обстановка внутри кельи была скудной, и в ней не было ничего, что могло бы сказать, кто в ней до этого жил. Это имело смысл, поскольку любой отголосок предыдущего обитателя повлиял бы на грёзы Кая. Вдоль одной из стен располагалась узкая койка с простеньким рундуком у её подножия. Напротив кровати помещались стул и маленький письменный стол. На блоке промокательной бумаги, рядом с роговой чернильницей и пером, лежала чёрная тетрадь.
Стена над столом была расчерчена пустыми полками, только и ждущими, чтобы их заполнило неуклонно растущее собрание томов астропатической Онейрокритики. Они были короткими, поскольку новичку требуется время, чтобы создать исчерпывающую коллекцию образов и символов и архив с записями грёз.
Кай поставил на стол бутылку амасека, которую он взял в скиммере Дома Кастана, и поднял со стола тетрадь. Он бесцельно пустил веером её плотные страницы, втягивая запах бумаги, хрустящей от своей новизны. Все страницы были чистыми, ждущими, чтобы их заполнили воспринятым в грёзах, и Кай осторожно положил книжицу обратно. Она была пустой, но потенциал того, что могло бы заполнить её страницы, наводил на мысли о заряженном пистолете.
Каю, с учётом уровня его квалификации, хотелось почувствовать себя оскорблённым тем, что его поместили в келью новичка. Но злости не было. Это имело смысл, и он осознал, что подразумеваемое этим отсутствие ответственности вызывает у него душевный подъём. Он улёгся на спину и закрыл глаза, позволяя дыханию замедлиться. Кости ломило от пси-хвори.
Хотя его разум и был взбудоражен, редко кто из астропатов испытывал трудности с засыпанием. Подходящие мантры и техники умственной настройки позволяли достичь любых состояний сознания.
Каю с лёгкостью удалось заснуть, но его сновидения не принесли ему отдохновения.
III
Наилучший Ход / Руб-эль-Хали / Арзашкун
– Твоя императрица под ударом, – с усмешкой сообщил Хормейстер Астропатов.
– Я в курсе, – ответила Сарашина, двигая по доске резную фигурку, сделанную из коралла с покрытой океаном планеты Лэйран. – Ты думаешь, я в первый раз играю в регицид?
Немо Чжи-Мэн улыбнулся и покачал головой: 
– Конечно нет, но я не хочу выиграть из-за того, что ты "зевнёшь".
– Это в предположении, что ты одержишь победу.
– Обычно так и бывает.
– Не сегодня, – сказала Сарашина. Чжи-Мэн забрал кастеляна своим конником и положил его на покрытый ковром пол. Доска и фигуры были подарком самого Фениксоподобного, и оформление статуэток было чем-то невероятным. Каждая была сработана чуть ли не с маниакальной тщательностью и обладала индивидуальной неповторимостью – как и можно было ожидать от руки примарха, который был олицетворением подобного внимания к деталям. Фигурки оставляли ощущение совершенства, и прикосновение к ним доставляло не меньше удовольствия, чем сама игра.
– Думаю, что ты ошибаешься, – сказал Чжи-Мэн, когда Сарашина бросила через доску своего дивинитарха.
– Так подумай ещё раз, – ответила она, откидываясь на груду роскошных подушек, усеивавших пол апартаментов Хормейстера. – Видишь?
Чжи-Мэн склонился над доской и рассмеялся, осознав, что значила позиция фигур на клетках.
– Неслыханно! – воскликнул он, схлопывая вместе свои изящные, как у скульптора, руки. На левом среднем пальце было кольцо из оникса, на котором были вырезаны переплетающиеся символы. Возможно, это были письмена какого-то языка, но скорее всего, они просто служили украшением. Чжи-Мэн как-то поведал Сарашиной, что кольцо было приобретено у человека, утверждавшего, что он пришёл из Четвёртого Доминиона, но она подозревала, что это было очередное шаловливое бахвальство Хормейстера. Если бы у него сохранились глаза, то во время рассказа этой байки в них прыгали бы чёртики. Но его миндалевидные глаза закрывали зашитые веки, и это говорило знающим людям, что он был ослеплён больше столетия тому назад, когда были в ходу такие методы.
Хормейстер покачал головой и снова изучил доску, как будто проверяя, что он и в самом деле был разбит. 
– Я побеждён клинком ассасина, таившемся в бархатном рукаве. И это когда я думал, что просчитал партию на достаточно ходов вперёд, чтобы с лёгкостью её выиграть.
– Хороший игрок в регицид думает на пять ходов вперёд, – сказала Сарашина, – но великий игрок в регицид...
– Думает всего на один ход вперёд, но этот ход – всегда наилучший[28], – закончил Чжи-Мэн, поглаживая длинные клинья своей белоснежной бороды. – Если ты намерена цитировать мне Жиллимана, то хотя бы дай мне сначала выиграть ради приличия.
– Может и дам в следующий раз, – ответила Сарашина. В апартаменты Хормейстера вошёл ослеплённый сервитор. Одетый в белое и не имеющий собственных мыслей, он был призрачным виде́нием, чьё присутствие воспринималось её разумом как пятно тусклого света. Сервитору удалили часть мозга при помощи мыслеусекателей, оставив лишь самые зачаточные когнитивные функции.
– Знаешь, зачем я настаиваю на том, чтобы мы играли в регицид? – спросил Чжи-Мэн.
– Чтобы повыпендриваться?
– Отчасти, – согласился Чжи-Мэн, – но есть и кое-что ещё. Регицид помогает нам развить терпеливость и дисциплинированность при выборе между вариантами ходов, когда нас одолевает соблазн принять импульсивное решение.
– Всегда наставляешь, так?
– Обучение всегда идёт легче, если человек не знает, что его учат.
– Ты сейчас наставляешь меня?
– Нас обоих, я полагаю, – ответил Чжи-Мэн. Сервитор принёс стальной чайник-термос с настоем трав, и до Сарашиной долетел запах тёплого, подслащённого мёдом напитка.
– Ах ты сладкоежка, – сказала она.
– Сознаю́сь, это моё слабое место, – ответил Чжи-Мэн, жестом отпуская сервитора и наливая тёплую жидкость в две чашечки. Одну он передал Сарашиной, и та осторожно отпила из неё, наслаждаясь сладостью вкуса.
– Это меня умиротворяет, – с улыбкой сообщил Чжи-Мэн. – А в подобные времена нужно хвататься за любой способ отвлечься. Разве ты с этим не согласна?
– Я думала, для этого есть кальяны с квашем.
– Отвлечься можно многими способами, – ответил Чжи-Мэн, снимая свой пояс и позволяя одеждам упасть на пол. Его тело было тощим и жилистым, но Сарашина знала о силе, которой обладали его хилые на вид конечности. Каждый сантиметр его бледной, натянутой, как пергамент, кожи был покрыт татуировками. Он набил их собственноручно при помощи иглы, которая, как говорили, была отломлена от позвоночника окаменелого чудовища, найденного в скальной подложке радиоактивных пустырей Мерики. На холсте его плоти было выткано великое множество изображений-оберегов: люди с ястребиными головами; змеи, пожирающие собственные хвосты; апотропические[29] кресты; глаза, защищающие от сглаза, и горгонейон[30].
Хормейстера слабо волновало, что эти символы шли вразрез с Имперской Истиной: он был старейшим из ныне живущих астропатов Города Прозрения и не имел себе равных по части знания охранных оберегов, защищающих  от опасностей Имматериума.
Он прилёг рядом с Сарашиной и очень нежно погладил её по руке. Она улыбнулась и перекатилась на живот, позволяя Чжи-Мэну сделать ей массаж спины и избавить её от напряжения ещё одного тяжёлого дня, заполненного передачами всё более отчаянных сообщений – сначала из транс-залов в Коллектор, а затем дальше, их будущим получателям. Чжи-Мэн обучался у древних мудрецов, которые обитали в этих горах до пришествия Императора с его грандиозным замыслом венчающего планету Дворца, и от его прикосновений по её состарившимся костям разливалось исцеляющее тепло.
– Я позволила бы тебе заниматься этим всю ночь, – промурлыкала она.
– И я бы пошёл тебе навстречу, – ответил он. – Но мы вытянули другой жребий, моя дорогая.
– Какая жалость.
– Расскажи мне о сегодняшних передачах, – попросил он.
– Зачем? Ты уже знаешь, что прошло через башню за этот день.
– Верно, но мне хотелось бы послушать, что ты об этом думаешь, – сказал он, разминая неподатливый комок напряжённых мышц на её пояснице.
– Мы получаем большой поток сообщений с других планет с запросами на армейские флотилии для защиты от сил мятежников.
– Отчего бы не запросить войска из Легионов? 
– Думаю, люди боятся, что если уж четыре Легиона смогли пойти на предательство, то и от остальных можно ожидать того же самого.
– Интересно, – произнёс Хормейстер. Его рука разминала комки мышц на её плечах и шее. – Продолжай. Расскажи мне о Легионах. Что за новости приходят на Терру о наших величайших воинах?
– Не более чем фрагментарные, – пришлось признать Сарашиной. – Некоторые Легионы запрашивают оперативные директивы на ежедневной основе, пара-тройка находится вне пределов нашей досягаемости, а остальные, похоже, действуют сами по себе.
– Скажи мне, почему космические десантники, вырабатывающие приказы сами для себя, создают опасный прецедент, – попросил Чжи-Мэн.
– Зачем задавать вопросы, на которые ты уже знаешь ответ?
– Разумеется, чтобы увидеть, знаешь ли его ты.
– Так и быть, пойду тебе навстречу, поскольку благодаря тебе я снова начинаю чувствовать себя по-человечески, – сказала Сарашина. – Если ослабить поводья, то Терре будет сложно снова взнуздать такую мощь, как та, что находится в распоряжении Легионов.
– Почему?
– Считать космодесантников простыми убийцами, выведенными при помощи генетики, означает категорически их недооценивать. Их военачальники обладают великими умениями и огромными амбициями. Если позволить им действовать самостоятельно, то им будет нелегко преклонить колено вновь, независимо от того, кто этого потребует.
– Очень хорошо, – кивнул Хормейстер.
– Но до этого не дойдёт, – сказала Сарашина. – Хоруса Луперкаля сокрушат на Исстване. Даже ему не выстоять против силы семи Легионов.
– Думаю, что ты права, Аник, – согласился Чжи-Мэн. – Семь Легионов – армия невообразимой мощи. Сколько ещё ждать, прежде чем флот лорда Дорна достигнет Исствана V?
– Уже скоро, – сказала Сарашина, зная, что превратности варп-перелётов делают точное предсказание невозможным.
– Тебя что-то беспокоит по поводу предстоящей битвы? Помимо очевидных вещей, я имею ввиду.
– Примарх VIII Легиона, – ответила Сарашина.
– Как я слышал от Гвардии Ворона, он воссоединился со своими воинами.
– Совершенно верно. Но лорд Дорн был непреклонен в том, чтобы мы послали приказ о сборе флотилии для исстванской экспедиции только орденам Повелителей Ночи, базировавшимся в системе Сол, но не Конраду Кёрзу.
– И это вызвало тревогу во Дворце? – задал вопрос Чжи-Мэн, обращаясь больше к себе, чем к Сарашиной. – Что примарх присоединился к своему Легиону?
– Это ещё мягко сказано, – сообщила Сарашина. – Похоже, что никто не знает, где был Кёрз с момента приведения к согласию системы Черот.
– Лорд Дорн в курсе, хотя он не будет про это распространяться, – ответил Чжи-Мэн. – Он приказал мне отправить сообщение лорду Вулкану и лорду Кораксу.
– Что за сообщение?
– Я не знаю, – ответил Чжи-Мэн. – Оно было составлено неизвестным мне способом – на некоей разновидности военного жаргона, известной лишь сынам Императора. Остаётся лишь надеяться, что оно дойдёт до них вовремя. Но довольно о вещах, на которые мы уже не сможем повлиять. Расскажи мне о Просперо. Как ты думаешь, почему у нас не было с ними связи вот уже несколько месяцев?
– Возможно, Магнус всё ещё переживает из-за того, как с ним обошлись на Никее, – предположила Сарашина.
– Такое определённо возможно, – согласился Чжи-Мэн. – Я видел его после того, как Император огласил своё решение, и мне никогда не забыть этого зрелища. Его гнев воистину ужасал, но ещё страшнее была боль от предательства, которую я ощутил в его сердце.
– Я могу направить ещё больше хоров на то, чтобы дотянуться до Просперо, – предложила Сарашина.
Чжи-Мэн покачал головой:
– Нет. Я уверен, что Магнус вскоре восстановит связь. Как бы сильно его ни задело это решение, он слишком любит своего отца, чтобы долго сохранять отчуждённость. Ну вот, с тобой покончено.
Сарашина перевернулась на живот, крутя плечами и шеей. Она заулыбалась, чувствуя, с какой лёгкостью сгибаются и вращаются её суставы и мышцы.
– Чему бы ни обучили тебя святые с гор, это действенная штука, – сказала она.
Чжи-Мэн переплёл свои пальцы и с улыбкой вывернул ладони наружу.
– А я обучил этому тебя, не забыла?
– Помню-помню. Давай, укладывайся, – садясь, сказала она. Он лёг лицом вниз на только что освобождённое ей место.
Сарашина уселась на него верхом и начала разминать его татуированную спину, двигаясь по её длине. Люди с ястребиными головами и скалящиеся змеи растягивались и собирались в складки под кончиками её пальцев.
– Расскажи мне о Кае Зулэйне, – сказал Хормейстер. – Шепчущие камни донесли до меня всю глубину его кошмаров.
– Немногие в башне этого избежали, – заметила Сарашина.
– Его разум искалечен, Аник, причём очень сильно. Ты уверена, что он стоит того, чтобы спасать его от Полой Горы? Великому Маяку всегда требуются новые души. И сейчас – больше, чем когда-либо.
Сарашина прервала массаж:
– Я считаю, что стоит. Он – мой лучший ученик.
– Возможно, когда-то так и было, – сказал Чжи-Мэн. – Сейчас он всего лишь астропат, который не может отправлять сообщения. Который решил не посылать и не принимать.
– Я знаю. Я отрядила на его реабилитацию своего лучшего изыскателя. Думаю, ты одобришь.
– Кого? 
– Афину Дийос, – сказала Сарашина. – Она обладает редким умением восстанавливать искалеченные разумы.
– Афину Дийос, – протянул Чжи-Мэн и удовлетворённо заурчал, когда Сарашина прошлась основаниями своих ладоней по его лопаткам. – Помоги ему Трон.
– Наставница Сарашина уверяет, что ты больше не владеешь Нунцио, – сказала Афина. Её насмешливый голос сочился ядом. – Самая фундаментальная из телепатических дисциплин, без которой ни один астропат не может выполнять свои функции. Какой же из тебя астропат?
– Полагаю, что никакой, – ответил Кай, стараясь на неё не пялиться.
– Что-то не так?
– Ну, э, просто ты не совсем то, чего я ожидал.
– И чего же ты ожидал?
– Не... этого, – ответил Кай, понимая, как нелепо это звучит.
Утверждение, что Афина Дийос была не тем, чего ожидал Кай, было грандиозным преуменьшением. После ночи тревожных сновидений, Кай был вызван в одну из безликих учебных келий, расположенных на уровне новичков. Всю её меблировку составляло одно-единственное кресло, и она была по максимуму лишена любых отличительных признаков.
Афина Дийос уже ожидала его, и Кай немедленно понял, что характер у неё не сахар.
Её тело полулежало в парящем кресле, подогнанном под контуры её искривлённого позвоночника и того немногого, что осталось от её конечностей. Ноги Афины были ампутированы по середину бёдер, а её левая рука представляла собой морщинистую массу рубцовой ткани. Правую заменял тонкий аугметический манипулятор, выбивающий нетерпеливую дробь по шлифованной стали кресла. На её голове не было волос, а кожа на ней походила на обветренную поверхность древних руин. Глазницы были впадинами, затянутыми выращенной в автоклавах кожей. Это были единственные части лица, которые избежали повреждений в том происшествии, что приговорило её к этому креслу.
– Щёлкни себе картинку этой твоей дивной глазной аугметикой, – рявкнула Афина. – Сможешь изучить её на досуге, когда мы закончим. А сейчас нам нужно работать, понял?
– Конечно. Да. В смысле, прошу прощения.
– Не извиняйся, – сказала она. – Я не нуждаюсь в твоей жалости.
Её кресло развернулось и поплыло к другой стороне комнаты. Кай воспользовался этой возможностью и задействовал медицинский фильтр своей аугметики, чтобы изучить её единственную уцелевшую руку. Дегенеративные изменения кожи и плотность рубцов сказали ему, что она получила эти повреждения считанные годы тому назад. Признаки того, что в тканях случилась кристаллизация, означали, что по крайней мере часть её травм была вызвана пребыванием в вакууме.
Афина была искалечена на космическом корабле.
Как минимум это у них было общим.
– Садись, – велела Афина, разворачиваясь лицом к единственному посадочному месту в комнате.
Кай уселся, и его тело погрузилось в мягкое кресло. Датчики давления сдвинули внутренние подушечки, чтобы подстроиться под структуру его скелета. Это было самое комфортабельное сиденье из всех, что Кай видел в своей жизни.
– Ты знаешь, кто я такая? – спросила Афина.
– Нет.
– Я – Афина Дийос, и я изыскатель. Это значит, что я собираюсь разыскать те осколки твоего дарования, которые всё ещё действуют, и снова собрать их вместе. Если я преуспею, ты вновь станешь полезным.
– А если у тебя не получится?
– Тогда тебя отошлют в Полую Гору.
– О.
– Это то, чего ты хочешь? – спросила Афина. Её аугметическая рука прекратила выбивать неустанную дробь на подлокотнике кресла.
– В данный момент, мне уже плевать, – сообщил Кай, закидывая ногу на ногу и потирая рукой свои небритые щёки. Свет в комнате был агрессивно-ярким, он изгнал все тени, придав ей ужасно больничный вид. Кресло Афины подлетело прямо к Каю, и он почувствовал запах обеззараживающих средств и обезболивающих притирок, которые были наложены на её искалеченную руку. Он заметил на её среднем пальце золотое кольцо и добавил увеличения, чтобы разглядеть крошечную гравировку в его центре. Это была уже оперившаяся птица, восстающая из треснувшего яйца посреди бушующего пламени.
Она заметила его взгляд, но не подала виду.
– Ты знаешь, что происходит в Полой Горе? – спросила она.
– Конечно, нет, – сказал Кай. – Об этом никто не говорит.
– И как ты думаешь, почему бы это?
– Откуда ж мне знать? Суровый закон молчания?
– Это потому, что из тех, кто входил в Полую Гору, обратно ещё не вышел никто, – сообщила Афина. Она подалась вперёд, и Кай подавил порыв ещё сильнее вжаться в спинку собственного кресла. – Я видела, что случается с невезучими бедолагами, которые туда отправляются. Мне их жаль. Они одарены способностями, просто их недостаточно, чтобы принести пользу каким-нибудь другим способом. Их жертва благородна, но "жертва" – это просто красивый способ сказать, что ты умрёшь.
– Так что с ними происходит?
– Для начала, твоя кожа трескается, как бумага в огне, и пылью осыпается с твоего тела. Затем улетучиваются твои мышцы, и хотя ты чувствуешь, что из тебя вытягивает жизнь, это невозможно остановить. Умирает твой разум, капля за каплей: воспоминания, радость, счастье, боль и страх. Всё идёт в дело. Маяк не оставляет отходов. Он высасывает из твоего тела всё, чем ты был, оставляя лишь иссохшую оболочку, пустую скорлупу из пепельно-серой обезвоженной кожи и размолотых в порошок костей. И это больно, мучительно больно. Тебе стоит это знать, прежде чем с такой лёгкостью отказываться от того последнего шанса на жизнь, что я тебе предлагаю.
Кай чувствовал её дыхание на своей коже: жаркое, пахнущее тошнотворно сладким ароматом лекарств.
– Я этого не хочу, – произнёс он.
– Мне так не показалось, – сказала Афина, отталкиваясь аугметическим манипулятором, чтобы отлететь прочь.
– Так как ты собираешься мне помочь?
– Сколько времени прошло с того момента, как ты впадал в воспринимающий транс? – спросила Афина.
Вопрос застал Кая врасплох:
– Я не уверен.
– Чтобы я могла уберечь тебя от Полой Горы, Кай Зулэйн, тебе необходимо дать мне что-нибудь, с чем я смогу работать. Если ты когда-нибудь соврёшь мне, если ты когда-нибудь скроешь от меня хоть что-то или создашь у меня впечатление, что ты вставляешь мне палки в колёса или подвергаешь опасности хотя бы одну-единственную живую душу в этом городе, то я без всяких колебаний спишу тебя в расход. Я ясно выразилась?
– Более чем, – ответил Кай, понимая в этот миг, что его жизнь была в руках этой обезображенной женщины. – С того момента, как я впадал в воспринимающий транс, прошло несколько месяцев.
– Почему? Это должно быть мучительным, – сказала Афина. – Пси-хворь?
– Немножко, – признался Кай. – Ломит суставы, и всё время слегка болит голова.
– Тогда зачем избегать транса?
– Потому что лучше быть больным, чем чувствовать то, что я испытал на "Арго".
– Стало быть, это никак не связано с потерей способностей. Уже легче. По крайней мере, у меня будет с чем работать.
Кресло Афины снова скользнуло к Каю, и она протянула ему свою руку. Кожа на ней была морщинистой и плотной, изборождённой извивающимися хребтами огрубелой обесцвеченной плоти. Она блестела и казалась влажной на вид, и Кай замялся на кратчайшую долю секунды, прежде чем взять её кисть в свои пальцы.
– Я собираюсь войти в транс Нунцио, – сказала Афина. – Ты будешь следовать моим указаниям, но для начала я хочу, чтобы ты сформировал пространство грёзы. Поступай так, как ты обычно действуешь, чтобы очистить ментальный холст перед приёмом сообщения, и не делай ничего другого. Я буду с тобой, но всё, чем мы занимаемся, – это создаём пространство грёзы. Мы не собираемся посылать или принимать сообщения. Осознай это, и потом мы начнём.
– Я понимаю, – сказал Кай. – Мне это не по вкусу, но я понимаю.
– Вовсе необязательно, чтобы тебе нравилось. Просто сделай это.
Кай кивнул и закрыл глаза, замедляя своё дыхание и проходя через подготовительные мантры, призванные расширить его сознание для создания пространства грёзы. Эта часть была лёгкой. Подобное мог проделать любой, даже не псайкер, хотя в последнем случае единственным результатом будет ощущение релаксации. Трудности возникнут на следующем этапе, и Кай постарался подавить мрачные предчувствия.
– Восходи в пространство грёзы, – сказала Афина. Её голос потерял резкие нотки и стал почти что приятным.
Кай позволил мантрам вознести его сознание над телом, и его разум повело от лёгкого ощущения головокружения. Он услышал намёки на звуки, как будто в далёком-далёком театре пел хор. Астропаты башни активно работали, но в такие беспокойные времена ничего другого и не приходилось ожидать. Башню наводняло множество шелестящих голосов, но шепчущие камни не позволяли им смешиваться. Кай выбросил из головы все мысли о мятеже на краю имперского пространства, представляя себе, как его тело обволакивает защитная оболочка из умиротворяющего света.
Теперь он был готов.
Он мог чувствовать присутствие Афины – её сознание плыло бок о бок с его собственным. В подобном ментальном состоянии не было таких вещей, как верх и низ, но человеческое восприятие не могло не упорядочивать неоформленное пространство. Каждый астропат впадал в воспринимающий транс по-своему. Некоторые окружали себя образами, имеющими отношение к телепату, чьи послания они пытались принять, другие сосредотачивались на ключевых символических элементах, которые были общими для большинства отправителей.
Кай не пользовался ни одним из этих методов, предпочитая создавать свой собственный ментальный холст, на котором фиксировались образы, посылаемые телепатом-отправителем. Слишком велика была вероятность того, что послание будет искажено ментальной архитектурой ума-приёмника, и подобные ошибочные интерпретации были проклятием всех астропатов. Кай ещё ни разу не истолковал принятое неправильно, но – как и все учащиеся Города Прозрения – он в своё время наслушался ужасных историй о телепатах, которые не так поняли отчаянные призывы о помощи или отправили экспедиционные флотилии для уничтожения планет, чьи обитатели были верными слугами Трона.
Он почувствовал зной, и на его коже выступил пот.
Жара была иллюзорной, но ощущалась, как настоящая, в этом месте грёз и чудес.
Кай открыл глаза. На много километров во все стороны простиралась пустыня.
Белый песок мерцал в знойном мареве. Из огромного и пустынного несуществующего ландшафта было изгнано всё, что могло нарушить спокойствие. Ничто не тревожило удручающую безжизненность панорамы. Казалось, будто на планете искоренили всё живое и полностью лишили её всех отличительных черт.
Так выглядело пространство грёзы Кая с момента его возвращения на Терру.
Он бодрствовал на борту спасательного катера, поддерживаемый в этом состоянии гипнопомпическими[31] медикаментами, но разум человека не может долго увиливать от необходимости спать. В мед-центре дома Кастана на Киприосе Каю отказали в подобных лишающих сна наркотиках, и его первая ночь на Терре едва не разрушила его хрупкую психику. Но сработали навыки, полученные им во время обучения, и он взял своё сновидение под контроль. Не считая прошлой ночи, он приходил в своих снах в это место и бродил по его дивным в своей пустоте пространствам до самого момента пробуждения.
Такой сон освежал тело, но не позволял разуму получить хоть какую-то психологическую разрядку.
– Это твой холст? – спросил голос за его спиной. Кай обернулся и увидел идущую к нему Афину Дийос. Вокруг её статной фигуры струились одежды до пят, а на плечи спадали длинные каштановые волосы с золотисто-рыжеватым оттенком.
– Ты выглядишь удивлённым, – сказала она.
– Полагаю, что так оно и есть, – ответил Кай, столь же ошеломлённый, как и в тот раз, когда он впервые её увидел.
– А не должен бы. В конце концов, это же царство грёз. Ты можешь выглядеть так, как тебе хочется.
– Но не в твоём случае, – сказал Кай, улавливая прекрасно воссозданные изъяны. – Это настоящая ты.
Афина прошествовала мимо Кая. Химический душок её кожи, вызванный прописанными ей лекарствами, сменили запахи корицы и миндаля. 
– Ты прекрасна, – сказал ей Кай.
Она оглянулась через плечо, на её лице играла улыбка.
– А ты деликатный. Большинство людей сказало бы, что я была прекрасной.
– Ты ещё поймёшь, что я не "большинство людей".
– Уверена в этом, – ответила Афина. – Так это твоё пространство грёзы?
– Да, это Руб-эль-Хали[32], – сказал Кай.
– Я не знаю, что это значит.
– Это означает "Пустая Земля", – пояснил Кай. – Так называлась пустыня Древней Земли, которая всё росла и росла, пока не слилась с ещё одним огромным песчаным пространством, в итоге заместившим средиземноморские водные просторы, создав "пыльный котёл" – засушливую область, где свирепствуют пыльные бури.
– Это порождение воображения грезящего, который не желает грезить, – сказала Афина. – Обитать на уровне восприятия, который препятствует любой разрядке подсознания, – нездоро́вая практика. Никакой символики, отсутствует всё, что напоминало бы грезящему о мире бодрствования, и нет ничего, что открыло бы хотя бы одну-единственную грань его личности.
– Итак, чем мы теперь займёмся? – спросил Кай.
– Мы будем исследовать, – ответила Афина. – Мне нужно прочувствовать твой разум, прежде чем я смогу увидеть трещины.
– В Руб-эль-Хали небогато материала для исследований.
– Посмотрим. Скажи мне, почему ты здесь находишься?
– В этом трансе?
– Нет, в Городе Прозрения. Я читала твоё досье. Ты был прикомандирован к принадлежащему Ультрадесанту фрегату "Арго", укомплектованному обычными людьми из числа приписанных к Легиону. Корабль шёл на верфи Юпитера для модернизации, чтобы потом совершить переход на Калт. Расскажи мне, почему ты находишься здесь, а не на пути в Ультрамар.
– Не думаю, что нам стоит это обсуждать, – сказал Кай. Очертания далёкого горизонта волновались, как будто прямо под поверхностью песка двигалось что-то огромное. Кай попытался проигнорировать этот эффект, но безликая пустыня его грёзы изменилась, вмещая в себя новый чужеродный элемент.
Афина увидела, как с гребня возвышающегося над ними бархана каскадом посыпался белый песок, и проследила за взглядом Кая.
– Что это? – спросила она.
– Ты читала моё досье, – ответил Кай, изо всех сил стараясь, чтобы в его голос не прокрался страх. – Ты должна знать, что это такое.
– Я хочу, чтобы ты мне это сказал.
– Нет, – ответил Кай.
Из-под песка что-то показалось. Оно походило на вырвавшегося из-под глади океана морского змея, чья чешуйчатая шкура блестела железом, кобальтовой синью и золотом. Оно двигалось с грацией охотника и терпеливостью убийцы. Затем оно снова скрылось под землёй.
– Здесь, под открытым небом, мы очень уязвимы, – констатировала Афина.
– Я это знаю, – огрызнулся Кай.
– Не приходит ли тебе в голову, что нам стоит найти какое-нибудь безопасное место?
– И что ты предлагаешь? – рявкнул Кай. – Мы в пустыне.
Его сердце колотилось о рёбра, ладони взмокли от пота. Во рту пересохло, а мочевой пузырь просто-таки жаждал опорожниться. Кай заслонил глаза от пылающего солнца и всмотрелся в горизонт, выискивая любой признак подземного хищника.
– Нет, – сказала Афина. – Мы в твоём разуме, вместе испытываем твой страх. Эта штука там вдали, чем бы она ни была, – это часть тебя, и ты единственный, кто может позволить ей причинить нам вред. Шевелись, Кай, разве ты забыл главные правила псионической защиты?
– Я не могу предотвратить её приход.
– Ещё как можешь, – возразила Афина, беря его за руку. – Создай то, что оберегало тебя раньше.
Кай заметил отблеск металла, вырывающегося из-под песка за плечами Афины, и из его головы вылетели даже самые базовые принципы. Страх поглотил его целиком, и он услышал крики. Казалось, что песок сочится воплями множества перепуганных голосов, как будто под ним похоронена живьём целая армия солдат.
– Ты можешь это сделать, Кай, – сказала Афина, бросая взгляд вниз на песок. – Сосредоточься на моём голосе.
Афина начала проговаривать базовые упражнения Нунцио. Умиротворяющие интонации её голоса навевали покой, как колыбельная песня.
– Грёзу эту творю для себя. Везде безмятежность вокруг меня. Повелитель этих владений – я. Говори это вместе со мной, Кай.
– Повелитель этих владений – я, – произнёс Кай, пытаясь заставить себя поверить в это. Тень твари, прячущейся под песком, растекалась по поверхности земли, сгущалась тьмой, даже не думая исчезать. Она кружила под ними, она поднималась к поверхности,  лениво скользя своим металлическим телом. Она знала, что её добыча беззащитна, и ей незачем спешить с убийством.
– Говори это так, как будто ты в этом убеждён! – прошипела Афина. – Я не сильнее тебя хочу видеть эту штуку.
– Повелитель этих владений – я! – проорал Кай.
– Теперь создай нам какое-нибудь убежище, – сказала Афина.
Кай попытался очистить голову от мыслей. Под ними сдвигался песок. Сейчас голоса кричали ближе к поверхности. Под ногами Кая и Афины двигалась махина, окружая их своей немыслимо огромной, растянутой на километры тушей.
Он прекрасно представлял себе, что это за тварь, но это знание лишь увеличивало решимость Кая избежать встречи с ней.
– Я знаю, где будет безопасно, – сообщил он.
– Покажи мне, – ответила Афина.
Кай представил себе сияющую крепость, возводимую медленно, камень за камнем, чистой силой его воображения. Из окружающего песка вырвались ложные башенки, увенчанные куполами башни, парки развлечений и обсаженные деревьями процессиональные дороги, вырастая всё выше и выше с каждым проходящим моментом. Кубики воображения и памяти складывались в золочёные арки, декорированные балконы и минареты из нефрита, перламутра и электрума.
Это была твердыня древних времён, уже не существующее чудо света.
Афина округлила глаза при виде величественной крепости, чьи стены, сверкающие белым инеем, были отполированы до такой гладкости, словно они были сделаны из расплавленного песка. Земля под их ногами вздыбилась, и высокая стена унесла их в воздух, подняв на сотни метров вверх от волнующегося песка.
– Что это за место? – спросила Афина, когда их головокружительный подъём окончился.
Вокруг них хлестал свирепый ветер, пытаясь сбросить их со стен, и Кай крепко обнял Афину.
– Это крепость города Арзашкун[33] страны Урарту, – ответил Кай. – Она когда-то стояла у верховьев огромной реки, которая, как говорят, брала свои истоки в садах, что породили человечество.
– Она сохранилась до сих пор? – спросила Афина. Из искрящегося песка пространства грёзы формировались новые башни, более высокие стены и ещё больше зарешёченных врат.
– Нет, она была уничтожена, – сказал Кай. – Великий царь сравнял её с землёй много тысячелетий тому назад.
– Но ты знаешь, как она выглядела?
Кай слышал рокот чего-то огромного, приближающегося к поверхности песка, но стойко концентрировал всё своё внимание на вопросе Афины. Если он позволит себе отвлечься на то, что было за стенами крепости, они грохнутся вниз. Вместо этого он воскресил в своей памяти стеклянные стены потрясающей библиотеки, которая угнездилась среди высоченных горных лесов.
– Вскоре после того, как я приступил к своим обязанностям в XIII Легионе, мне посчастливилось получить разрешение на посещение Хрустальной Библиотеки на Прандиуме, – сказал Кай, сосредотачиваясь на прошлом, чтобы избегнуть настоящего. – Афина, ты бы только её видела. Десятки миллионов книг, картин и фонических кристаллов с симфониями, которые размещены по всей длине стен каньона. Хранитель показал мне одну из рукописей примарха Жиллимана. Она просто лежала там, в скале, как будто в ней не было ничего особенного. Но это было что-то невероятное, и в то же время она совершенно не совпадала с тем, чего я ожидал. Никаких красочных миниатюр, никакой изысканной каллиграфии – лишь скрупулёзное внимание к мелочам, с которым никогда не смог бы состязаться ни один смертный писатель.
– И эта крепость была в книге? – спросила Афина.
– Да. На странице, где говорилось о времени, которое лорд Жиллиман провёл на Терре, прежде чем его флотилии выступили в Крестовый Поход по Галактике. Я видел эскиз этой крепости, и он был таким реалистичным, что я просто-таки ощутил твёрдость её камня и прочность её стен. По правде говоря, это было всего-навсего примечание, завуалированная отсылка к тем временам, когда отец примарха путешествовал в тех местах и изучил её архитектуру. Я бывал в тех землях. От Арзашкуна нынче не осталось ничего, даже воспоминаний, но талант лорда Жиллимана воссоздал крепость с такой точностью, как будто её чертежи вручил ему сам Рогал Дорн.
– Если бы только это было так, – сказала Афина, и Кай проследил за её взглядом за пределы стен.
На песке появился красный цветок, похожий на каплю крови в молоке. Кай задышал чаще, он изо всех сил старался сохранять спокойствие. Его скачущий пульс ещё больше ускорился, и он сглотнул, чувствуя, как яростно рвутся наружу воспоминания. В его мысли вторгся жалобный голосок ребёнка, и красное пятно выросло в геометрической пропорции.
Таинственный подземный охотник бросился к разрастающейся багровой массе, неистовый и упорный в своём стремлении. Он вырвался из-под песка за пределами стен мешаниной углов, лопастей и низкочастотного гула. Корабль-призрак, выплывший на поверхность глубочайшего океана, он выскочил, как сидевший в засаде охотник, и с оглушительным грохотом обрушился обратно на землю. На его бортах мешались железо и лазурь, золото и бронза. Это был истребитель планет, монстр, способный на невообразимые разрушения, и сияющая крепость Кая была слишком слаба, чтобы удержать его чудовищную мощь. 
Он появился на волне криков десяти тысяч голосов, которые вопили от ужаса и боли. Он знал имя Кая и хотел, чтобы астропат присоединился к мертвецам, чьи кости и кровь заполняли его стонущие коридоры и каюты.
Кричащего от ужаса Кая выбросило из пространства грёзы в тот самый момент, когда крепость пала под леденящим душу шквалом злобных лиц, чёрных клинков и неистовых зубов.
Его глаза распахнулись, и он сел вертикально в своём кресле. Шепчущие камни рдели разъярённо-красным цветом, рассеивая остаточную энергию их совместного сеанса по расположенным под башней залам-уловителям. Кай вжал своё лицо в основания ладоней, ощущая, как холодят кожу керамика и сталь его искусственных глаз. Отвращение, вина, ужас и скорбь разрывали его на части, и из саднящего от криков горла вырвалось придушенное рыдание.
Он не мог проливать слёзы, но боль, которую он испытывал, не становилась от этого слабее.
Пустыня исчезла, и на него обрушились строгие линии и углы кельи, затопляя его чувства обыденной, пресной реальностью.
– Это был "Арго"? – спросила Афина.
Кай кивнул. Он осознал, что всё ещё держит её за руку, и костяшки его пальцев белы от напряжения. В тех местах, где его ногти прорезали тонкий слой её заново наросшей кожи, выступили крошечные кровавые полумесяцы. Мгновенно нахлынуло чувство вины, и он отдёрнул руку прочь.
– Я дико извиняюсь, – сказал он. – Я не хотел...
Афина сжала свою пострадавшую руку в кулак.
– Я это ощутила, – сказала она, снова беря его за руку. – Всё, что ты испытал, пока они умирали. Я это прочувствовала, от начала и до конца.
Кай зарыдал без слёз, скорбя по пропащим душам с "Арго".
Но сильнее всего он оплакивал самого себя.
IV
Гхота / Древние Боги / Лики Смерти
От работы с покойниками томила жажда, и Палладис Новандио глотнул солоноватой воды из деревянной бочки, установленной у двери крематория. Загрузкой трупов в топку занимались суровые мужчины, привычные к этим холодным окоченевшим напоминаниям об их собственной смертности. Работая молча, они подтаскивали поддоны с покойниками к встроенной в скалу гигантской печи и, лишив их одежды и последнего достоинства, брали за лодыжки и кисти, раскачивали и забрасывали в огонь.
Город Просителей не испытывал недостатка в трупах – этого добра здесь было избытке, как мало чего другого.
Груды остающейся одежды сортировались и вычищались моленницами Храма, а потом раздавались нуждающимся. Бывали дни, когда казалось, что население города вообще не меняется, и можно было остановить кого-нибудь, решив, что он чудесным образом вернулся к жизни, но на самом деле этот человек просто носил куртку покойного. Палладис находил некоторое утешение в знании, что мёртвые всё ещё могут что-то дать тем людям, которых они покинули.
Во всяком случае, большинству из них.
Он обтёр с лица печную золу смесью воды и собственного пота. Из его рта никогда не уходил привкус пепла и жира, но он даже не задумывался о том, чтобы заняться чем-то другим. В отсутствие любых действенных городских властей, трупы были обычным зрелищем для улиц Города Просителей. Это были тела тех, кто поставил на себе крест или просто оказался в ненужное время не в том месте. Несть числа тем способам, которыми смерть может прибрать человека, и все их не перечесть.
Люди, миллионами прибывающие на Терру, пробирались ко Дворцу через горы, но лишь части из них удавалось просочиться в такую глубь. Остаток составляли тысячи тех, кто шумел при вратах, упрашивая безликих воинов, вышагивающих по зубчатым стенам, чтобы они позволили им пройти. Улицы Города Просителей наполняли те, кто искал смысл жизни или ответы на свои вопросы, или просто явился посмотреть на великолепие владений Императора.
Палладис помнил те времена, когда Город Просителей ещё сохранял облик организованного поселения. Тогда он был достаточно мал, чтобы в нём можно было поддерживать некую форму стабильности и порядка. Но по мере того, как всё больше и больше людей находило дорогу к стенам Дворца, упорядоченная структура посёлка начала рассыпаться. Новые строения, появлявшиеся как по мановению волшебной палочки и отодвигавшие городские границы ещё дальше к горам, неуклонно становились всё более многочисленными, всё более временными и вместе с тем всё более убогими.
Тогда появились банды, осознавшие свои перспективы в среде отчаявшихся просителей, – так стервятники кружат над раненым в пустыне. Непрерывно растущий город притягивал шайки с гор, ватаги с равнин и отряды с полей брани Объединительных Войн, которые чуяли готовую поживу в виде уязвимых людей. Начались убийства – кровавые, замышленные для того, чтобы посеять эпидемию страха.
И самой худшей из всех была банда Бабу Дхакала. Его люди были сильнее, быстрее и безжалостнее остальных, и не знали пределов в измывательствах над людьми и своём моральном падении. Палладису довелось увидеть, как одному из людей Дхакала выкололи глаза и бросили его истекать кровью на ступенях мед-центра. Его палачам отсекли конечности, а обрубки их тел насадили на высокие копья и оставили на съедение птицам-падальщикам. Убийства во имя мести, убийства для поддержания чести, убийства просто так. Во всём этом не было никакой логики, и к моменту, когда самое худшее закончилось, остался лишь Бабу Дхакал.
Никто не знал, откуда взялся этот страшный главарь банды, но слухов ходило множество. Некоторые утверждали, что он состоял в Легио Кустодес и не возвратился с Кровавых Игр. Другие говорили, что это был один из Громовых Воинов Императора, каким-то образом переживший окончание Объединительных Войн. Ещё кто-то уверял, что он был космодесантником, чьё тело отказалось взойти на последнюю ступень превращения в постчеловека, и который бежал раньше, чем его успели прикончить. Скорее же всего, Дхакал просто был безжалостным ублюдком, который оказался безжалостнее и ублюдистее всех остальных.
Но его зловещая репутация не отпугивала тех, кто отчаянно стремился попасть во Дворец, и день за днём, год за годом, Город Просителей разрастался всё сильней. Вооружённые отряды из Дворца периодически прочёсывали его улицы, подбирая всякое отребье и сброд, слишком нерасторопных или тупых для того, чтобы спрятаться, но это не давало ничего, кроме успокоения совести знатных лордов Терры. В общем и целом, Город Просителей жил по своим собственным законам.
Имперские глашатаи, эскортируемые сотнями вооружённых солдат, порой осмеливались добраться до Арки Провозглашений, чтобы зачитать имена тех, к кому удача в конце концов повернулась лицом и кому было дозволено войти во Дворец. Лишь считанные единицы из этих вызванных проходили сводчатым проходом, ведущим к Вратам Просителей. По большей части они или лежали мёртвыми в безымянных проулках, или, оставив всякую надежду когда-нибудь добиться права на вход, просто-напросто вернулись в тот уголок земного шара, который когда-то звали домом.
Палладис был одним из тех счастливчиков, кого призвали во Дворец вместе с семьёй, когда Город Просителей ещё был обителью спокойствия и порядка. Он прибыл из южных земель Румынии, где в поте лица занимался своим ремеслом каменных дел мастера и резчика по мрамору, работая во дворцах бурно развивающихся технократических домов-картелей, которые вырастали из блуждающих песков на границе "пыльного котла". Но мега-строения становились всё выше и выше, владычествующий издревле камень был вытеснен сталью и стеклом, и Палладис обнаружил, что вынужден искать работу где-нибудь в другом месте. 
Взяв жену и новорожденных сыновей, он пересёк земли, всё ещё покрытые шрамами глобальной войны, которая бушевала так долго, сколько помнили себя живущие. Только сейчас начинала брезжить возможность того расцвета, о котором говорили глашатаи Императора. В поисках этого благоденствия Палладис перевалил через хребты Сербии и держался Карпатской горной дуги, пока не вступил на родину русов и не прошёл вслед за торговыми караванами по древнему Шёлковому пути через равнины Нахичевани. Здесь они повернули на восток, миновав Ариану[34] и снова ставшие плодородными земли индоев[35], а потом местность пошла вверх и показались горы, отмечающие край света.
Это зрелище вселяло благоговение, и оно навсегда отпечатлелось в его памяти, но последовавшие за этим годы придали его очарованию горький привкус.
Палладис отвлёкся от воспоминаний об убийстве и протиснулся через пластиковые полосы завесы, которая удерживала основную массу пепла в пределах крематория. Воздух был наводнён золой. Остатки покойников начинали забивать топку, так что печь скоро придётся опорожнять. Палладис повесил свой прорезиненный фартук и стянул рукавицы из толстого брезента. Затем он освободился от смоченной ткани, обмотанной вокруг рта и носа, за которой последовали запачканные пеплом защитные очки.
Пригладив руками свои растрёпанные волосы, Палладис прошёл через дверной проём в главную часть Храма. Как обычно, она была запружена скорбящими, и приглушённые рыдания женщин и мужчин возносились к вделанным в карнизы бесстрастным ангелам. Палладис почувствовал, что его глаза влечёт к плавным изгибам Отсутствующего Ангела, и положил свою руку на его холодную мраморную поверхность.
Тёмный нефрит происходил из Сирии, его вручную довели до ума и отполировали до такой гладкости, которая достижима лишь при любовном отношении мастера. И несмотря на это, Вадок Сингх забраковал его и выбросил прочь. Палладис почувствовал, как при мысли о военном каменщике Императора его руки стискиваются в кулаки. Сингх был столь одержим своим ремеслом, что отметал всё, что не соответствовало его жёстким требованиям, будь то сырьё, инструменты, чертежи или люди.
Особенно люди.
Взгляд Палладиса привлекло лишённое черт лицо, и он снова спросил себя, чьим же портретом должна была стать его неоконченная поверхность. Теперь это было неважно. Оно никогда не будет завершено, так что это был пустой вопрос. Палладис услышал, что кто-то зовёт его по имени, и оторвал глаза от отсутствующего лица, чтобы посмотреть на другой конец помещения.
Роксанна сидела вместе с Майей и двумя её выжившими детишками. На обоих прекрасно подействовали противомикробные средства, которые девушка получила от Антиоха. Сбоку сидел муж женщины, Эстабен, и Палладис почувствовал прилив раздражения. Он запретил этому человеку распространять листовки "Лектицио Дивинитатус", понимая, что неблагоразумно привлекать дополнительное внимание к месту, которое люди настойчиво называют храмом.
Роксанна подняла руку, и он ответил ей тем же жестом. Он знал, что она навлечёт на них беду, – это было лишь вопросом времени. Кто-то вроде неё не мог скрываться вечно, даже в таком месте как Город Просителей. Здесь никто об этом не знал, но Роксанна была уникумом, и её семья в конце концов потребует, чтобы она к ним вернулась. Применив силу, если на то возникнет необходимость.
Он направился к ней, сочувственно улыбаясь скорбящим и понимающе кивая тем, кто их сопровождал. Когда он приблизился, Роксанна подняла на него глаза и положила ладонь на головку ребёнка, устроившегося у Майи на руках.
– Похоже, лекарство действует, – сказала она. – Думаю, оба будут в порядке.
– Рад это слышать, – откликнулся Палладис, ероша волосы мальчика, сидящего рядом с Майей.
– Его зовут Арик, – сообщила Майя, протягивая руку, чтобы погладить ребёнка по щеке.
– Хорошее имя, сильное, – сказал Палладис, обращаясь к мальчику. – Ты знаешь, что оно означает?
Тот отрицательно потряс головой, и Палладис поднял сжатую в кулак руку.
– В самую раннюю пору Объединения Арик был одним из тех, кто нёс молнии Императора, – сообщил он. – Говорят, что он был выше Полой Горы, и что он проложил Моханский перевал одними своими кулаками. Потерпи, и думаю, что со временем ты сможешь вырасти таким же здоровенным.
Мальчик улыбнулся и тоже поднял кулак. Майя протянула руку и положила ладонь на плечо сына.
– Да пребудет с тобой любовь Императора, – сказала она. – Ты благословлён детьми?
Палладис тяжело вздохнул, но кивнул:
– Два мальчика.
– Они здесь? – спросила Майя. – Мне бы так хотелось с ними встретиться и рассказать им, какой у них прекрасный отец.
– Были здесь, – ответил Палладис. – Они умерли.
– Ой, я так извиняюсь, – всполошилась Майя. – Я не знала.
– Что с ними случилось? – спросил мальчик.
– Арик, замолчи сейчас же! – воскликнула Майя.
– Да нет, всё в порядке, – возразил Палладис. – Он должен знать о таких вещах и понимать их.
Палладис взял мальчика за плечи и посмотрел ему прямо в глаза, желая, чтобы тот осознал всю серьёзность того, что он сейчас услышит.
– Я когда-то работал на влиятельного человека, который не желал, чтобы я что-нибудь делал для кого-либо другого, – начал он. – Мне не нравились подобные ограничения, и я втайне принял заказ от другого лица, хотя и знал, что если всё вскроется, то я дорого за это заплачу. Влиятельный человек узнал о моей второй работе и послал ко мне в дом людей, чтобы выразить своё неудовольствие. Я трудился в известняковой каменоломне к западу от Дворца, но моя супруга и два сына были дома. Те люди перерезали горло моей жене и прострелили сердца моим мальчикам. Я вернулся из каменоломни и обнаружил всех троих. Они так и лежали там, где упали.
Глаза мальчика округлились, и Палладис понял, что он напуган. Это было хорошо. Страх сохранит его в живых, спасёт его от многочисленных охотничьих уловок выслеживающей его смерти. 
– Бедняга... – сказала Майя, оттягивая сына подальше от Палладиса.
Он отвлёкся от её боязливого сочувствия и от горечи, которая поднималась в его душе, переведя взгляд на её мужа, сидящего сбоку с каменным лицом. Оно было подавленным и пустым, как будто из него выкачали все жизненные силы.
Палладис прекрасно знал это выражение. Иногда ему казалось, что этот человек никогда не снимает его со своего лица.
– Эстабен? – произнёс Палладис, но мужчина не поднял глаз.
Он повторил имя, и голова наконец-то вскинулась.
– Что?
– Твои сыновья выздоравливают, Эстабен, – сказал Палладис. – Ты должен чувствовать облегчение.
– Облегчение? – спросил Эстабен, пожимая плечами. – Вали и Чио сейчас с Императором. Если уж на то пошло, то это они счастливчики. Остальные из нас должны жить в этом мире, со всеми его страданиями и болью. Скажи мне, жрец, с чего мне чувствовать облегчение?
Палладис разозлился:
– Я соболезную твоей потере, но у тебя есть два сына, которым ты нужен. И я не жрец.
– Ты жрец, – возразил Эстабен. – Просто ты этого не понимаешь. Это храм, и ты его жрец.
Палладис покачал головой, но прежде чем он успел опровергнуть слова Эстабена, здание наполнил треск ломающейся древесины, за которым последовал тяжёлый хлопок двери, выпавшей из своей коробки. Раздались тревожные крики, и люди начали отодвигаться от входа.
Через разбитую дверь переступили семеро мужчин. Здоровых. Жестоких. Опасных.
Они были закутаны в меха, перетянуты кожаными ремнями и заключены в некое подобие доспехов из кованых стальных пластин. На двоих были увенчанные шипом шлемы; первый был вооружён чугунным перначом зловещего вида, а другой имел при себе массивное оружие с расходящимся стволом, вдоль которого шли отрезки медных трубок, соединяющиеся с искрящимся цилиндром, заполненным крошечными дугами электрических разрядов. Мышцы их мощных рук поигрывали извивающимися татуировками, и над правым глазом каждого из них был выжжен зазубренный символ молнии.
– Люди Бабу Дхакала, – раздался придушенный голос Роксанны, но Палладис заставил её замолчать, замахав на неё рукой. 
Он шагнул в центральный проход, выставив перед собой руки.
– Прошу вас, – начал он. – Это обитель покоя и ритуала.
– Уже нет, – сообщил широкоплечий человек, входя в здание вслед за своим авангардом. Он возвышался над семью опасными бандитами, заставляя их казаться малышнёй. На его груди перекрещивались перевязи с ножами, образующие букву "X", а с пояса свисала тройка позвякивающих вразнобой мясных крюков. Рядом с ними располагалась кобура с широким пистолетом, и было очевидно, что его калибр слишком велик, чтобы обычный человек мог выстрелить из него, не лишившись руки из-за отдачи. Его бицепсы обхватывали шипованные браслеты из кручёного железа, из-за которых его вены пульсировали, как извивающиеся под кожей змеи.
Всё тело мужчины было расписано художественными татуировками в виде бесчисленных изображений молний, молотов и крылатых хищников. Те немногие места, на которых кожа ещё сохранила природный цвет, имели нездоровую бледность трупа, а из уголка его рта тонкой полоской сочилась кровь.
Но Палладис узнал личность того, кто пришёл совершить возмездие, по глазам. Их зрачки были такими крошечными, что казались всего лишь чёрными крапинками в море красных точек от лопнувших капилляров. Глаза человека были в самом буквальном смысле налиты кровью.
– Гхота, – выдохнул Палладис.
Афина поднималась вдоль центрального ствола Шепчущей Башни, возносимая по двойной спирали из неподвластных гравитации частиц. Это вызывало  отвратительный зуд кожи и болезненную пульсацию в рубцовой ткани, которой кончались обрубки её ампутированных бёдер. Оставалось вечной загадкой, почему создатели Шепчущей Башни сочли пневматический лифт излишеством, и когда бы Афине ни приходилось перемещаться  вдоль вертикали этого строения, она ещё ни разу не упустила случая призвать проклятия на их голову.
Ей было крайне необходимо увидеть Наставницу Сарашину, так что она поднималась сквозь этажи башни к верхнему крылу "Онейрокритики Альчера Мунди", великой библиотеки грёз Города Прозрения. На её бёдрах лежала стопка бумаг и учётных журналов грёз, где содержалась чреватая последствиями запись её последнего путешествия в Имматериум, которая требовала повторного истолкования. Никто не понимал предсказательных техник Ватиков лучше Аник Сарашиной, и если кто и мог внести ясность в последнее виде́ние Афины, то это была её бывшая наставница.
Поток частиц наконец-то рассеялся, и Афина задействовала управление кресла своей рукой-манипулятором. Оно пошатнулось, когда одно репульсорное поле сменилось другим, и она поморщилась от сильного натяжения в рубцовой ткани своих изуродованных конечностей, которая и без того походила на кожу барабана.
Афина миновала сводчатый вход библиотеки, кивнув подразделению Чёрных Стражей, которое несло караул у дверей с мощной бронёй. Она почувствовала, как гудящие духи встроенных в арку машин оббегают её своими бесстрастными глазами, убеждаясь, что она не принесла в библиотеку никаких запрещённых вещей.
Эту секцию "Онейрокритики Альчера Мунди" заполняли огромные скрипучие стеллажи, которые возносились вверх на сотни метров, в то же время расходясь лучами от центрального узла. Здесь были руководства по истолкованию, дневники с записями грёз, учётные журналы виде́ний и множество книг по общепринятой астропатической системе образов. Тут же находился и полный архив сообщений, которые циркулировали между Террой и остальной Галактикой, который содержал все до единой передачи, принятые и отосланные Городом Прозрения.
По книгохранилищу зелёными призраками блуждали многочисленные сутулые астропаты, которые стремились внести ясность в свои виде́ния. Телепаты более высокого ранга занимались добавлением одобренных накануне символов в постоянно растущую коллекцию. Каждое новое вливание санкционировалось Артемейдонсом Юнем, смотрителем этого бесценного хранилища. Афина видела, как дородный старый телепат шаркает между стеллажами с гроздью подпрыгивающих люм-сфер в руке и свитой затюканных помощников за спиной.
Афина двигалась вокруг центрального узла, пока не почувствовала присутствие Сарашиной, обнаружившейся в секции, посвящённой природному символизму. Она полетела к своей бывшей наставнице, и та подняла голову при её приближении. Хотя астропаты и были лишены обычного зрения, их ясновидение позволяло им воспринимать окружающий мир ничуть не хуже зрячих людей.
– Афина, – сказала Сарашина, улыбаясь с неподдельной теплотой. – Ты как?
– Измучена и утомлена, – ответила Афина. – Разве астропат может чувствовать себя по-другому?
Сарашина понимающе кивнула. Афина уловила краткую вспышку сострадания, и подавила злость, вызванную жалостью Наставницы.
– Ты пришла поговорить со мной о Кае Зулэйне? – спросила та, игнорируя резкий тон Афины.
– Нет, хотя его разум искалечен, Трон тому свидетель.
– Непоправимо?
– Трудно сказать наверняка, – ответила Афина. – Зулэйн крайне нерасположен к работе, из-за чего страдает пси-хворью, но я думаю, что смогу привести его в себя.
– Если ты здесь не для того, чтобы обсуждать Кая, тогда что тебя беспокоит?
– Мне было указание насчёт X Легиона, – сказала Афина. – Прямо после того, как я виделась с Зулэйном.
Сарашина указала на конец стеллажа, который был дальше всего от центрального узла. Там находилось множество столов для чтения и информационных машин, которые были распределены вдоль изогнутой внутренней стены башни. Сарашина, уловившая смятение Афины, выбрала пустое место вдали от астропатов, изучающих книги и манускрипты с тактильным шрифтом.
Афина, подлетев вслед за Наставницей, выложила на стол свои учётные журналы грёз.
– Это указание, – сказала Сарашина. – Ты зарегистрировала его в Коллекторе?
– Ещё нет, я хотела сначала поговорить с вами.
– Ладно, но после этого зарегистрируй его немедленно. Ты знаешь цель операции X Легиона?
– Конечно, – сказала Афина. – И это пугает меня до чёртиков, поскольку я не думаю, что это указание в прямом смысле этого слова.
– То есть?
– Я не считаю, что это предвидение будущего. Думаю, это происходит прямо сейчас.
– Расскажи мне о том, что ты видела, – сказала Сарашина, – и не пропускай ничего.
– Я находилась в выжженной солнцем пустыне, когда увидела, что из песка вырастает обсидиановая статуя. Это был мускулистый человек в нагруднике из шлифованного железа, прикованный к скале. Его кулаки покрывало серебро, и на одном из них сидел сокол с янтарными глазами, оперением цвета океанской зелени и кривым клювом.
– Со статуей всё достаточно очевидно, – сказала Сарашина. – Прометей.
Афина кивнула. Этот титан из древнего мифа символизировал веру в человечество, которая стояла выше, чем даже приказ бога. Его образ был общепринятой визуальной метафорой, которую астропаты использовали для представления примархов. Серебро латных перчаток статуи окончательно подтверждало личность.
– Да, Феррус Манус, – сказала Афина. – Примарх Железных Рук.
– Итак, что произошло в этом виде́нии?
– На солнце упала тень, я посмотрела вверх и увидела, как его сияющий лик затмевает мраком, пока он не стал похож на планету, покрытую чёрным зернистым песком. Это новый символ, но я навидалась его в последнее время.
– Исстван V, – сказала Сарашина.
Афина кивнула. 
– Как только солнце почернело, статуя Прометея рванулась из цепей, которые удерживали её рядом со скалой. Сокол поднялся в воздух, металлические звенья разлетелись, и в кулаке исполина возникло огненное копьё. Статуя бросилась вперёд и метнула дротик в сердце чёрного солнца. Его наконечник ударил в самый центр, породив каскад ослепительных искр.
– Это хорошее знамение для флота лорда Дорна, – заметила Сарашина.
– Я ещё не закончила, – сказала Афина.
Она сделала глубокий вдох и продолжила:
– Статуя уничтожила солнце броском своего копья, но я видела, что она оставила позади себя существенную часть составляющего её вещества. Глыбы обсидиана так и остались висеть прилипшими к скале, и я поняла, что исполин атаковал преждевременно, не вложив в удар всей своей силы. Затем статуя провалилась в песок, а сокол прилетел обратно. Он поглотил глыбы обсидиана и затем поднялся в воздух с криком триумфа.
– Это всё? – спросила Сарашина.
– Это всё, – подтвердила Афина, постукивая по учётным записям своих грёз. – Я сверилась со своей Онейрокритикой, и меня смущает получившееся истолкование.
Сарашина протянула руки и согласно кивнула, когда её пальцы заплясали над рельефными словами и символами.
– Феррус Манус всегда был импульсивным, – сказала она. – Он несётся к Исствану V, чтобы нанести смертельный удар по мятежникам, обогнав своих братьев и значительную часть своих войск.
– Да, но что меня беспокоит, так это хищник с янтарными глазами, – сказала Афина.
– Сокол имеет первостепенную важность, – согласилась Сарашина. – Его очевидный смысл вселяет тревогу. Части, брошенные Феррусом Манусом, будут уничтожены. Каким другим образом ты интерпретируешь сокола?
– В большинстве культур это символ войны и победы.
– Что само по себе ещё не повод для беспокойства. Так почему же ты встревожена?
– Вот, – сказала Афина, раскрывая рукой-манипулятором самый первый том своей Онейрокритики и разворачивая его кругом. Пальцы Сарашиной непринуждённо заскользили по страницам, и по мере их продвижения по оттиснутым на них словам её безмятежное выражение сменялось хмурым видом.
– Это древнее поверье, – сказала Сарашина.
– Я знаю. Многие божества, почитаемые этими исчезнувшими культурами, изображались хищными птицами, которые символизировали их боевую доблесть, и это только подтверждает более очевидный символизм. Но я помню текст отпечатка-фроттажа, снятого с мраморной скульптуры, которую консерваторы обнаружили всего год назад в обломках улья – того самого, что обрушился в Нордафрике.
– Кайрос, – вздрогнула Сарашина. – Я почувствовала, как он рухнул. Под песком погребло шесть миллионов душ. Это было ужасно.
Когда улей Кайрос провалился под поверхность пустыни, Афина находилась на борту Лемурии, одной из самых больших орбитальных платформ, которые кружили вокруг Терры. Но она ощутила отголосок его гибели в эфире, как девятый вал страха и боли. Аура Сарашиной пульсировала трепетом скорбного сопереживания.
– При обрушении улья к западу от него открылся ряд усыпальных комплексов, и на резьбе в погребальных камерах присутствовали хищные птицы. Обитатели Гипта, как утверждается, считали их идеальным олицетворением победы, хотя они и смотрели на неё с точки зрения борьбы между изначальными силами-противоположностями. Особенно это касалось торжества праведного над порочным, в противопоставление физическому доминированию.
– И как это вписывается в твое указание? – спросила Сарашина.
– Я к этому подхожу, – сказала Афина, подталкивая к ней лист бумаги. – Это текст свитка, который я скопировала несколько лет назад с деградирующей информационной катушки, найденной в руинах Неоалександрии. Это просто список, пантеон древних богов, но в нём выделяется одно конкретное имя. В сочетании с янтарными глазами и расцветкой оперения птицы...
– Хорус, – произнесла Сарашина, когда её пальцы замерли в середине списка.
– Может ли хищник с янтарными глазами символизировать Воителя и его мятежников?
– Передавай это в Коллектор, – велела Сарашина. – Сию же минуту!
– Прошу вас, – сказал Палладис. – Не причиняйте вреда этим людям. Они уже и без того хлебнули лиха. 
Гхота шагнул в Храм. Его тяжёлые, подбитые гвоздями ботинки давили стекло и камешки со звуками, похожими на ружейные выстрелы. Он обвёл взглядом перепуганную толпу, в конце концов остановил его на Роксанне, и ухмыльнулся. Палладис увидел, что вместо зубов у него были стальные клыки, треугольные, как у акулы.
Гхота ткнул пальцем в Роксанну.
– Плевать на остальных, – заявил он. – Нужна только она.
Его голос был невероятно низким, как будто его выволакивали вопреки его воле из какого-то щебёночного карьера в утробе Гхоты. Безжизненный, он скрежетал, как жёрнова, и, что удивительно, не отзывался эхом в каменных стенах Храма.
– Послушай, я знаю, что пролилась кровь, но твои люди напали на Роксанну, – сказал Палладис. – Она имела полное право защищаться.
Гхота склонил голову набок с таким видом, как будто перед ним никогда ещё не выкладывали этот довод. Он его позабавил, и Гхота расхохотался – по крайней мере, Палладису показалось, что исходящий из его рта грохот горной лавины означает смех.
– Она в тот момент нарушала границу, – пророкотал Гхота. – Ей нужно было заплатить пошлину, но она решила, что к ней это не относится. Мои люди следили за соблюдением законов Бабу. Она их нарушила, теперь она должна заплатить. Всё просто. Или она идёт со мной, или я всех здесь убью.
Палладис боролся с нарастающей внутри него напряжённостью. Если хоть один человек запаникует, то этого хватит, чтобы Храм стал братской могилой. Майя закрывала собой двух своих мальчиков, а Эстабен тем временем сидел с закрытыми глазами и что-то неслышно бормотал, сцепив перед собой руки. Роксанна сидела с опущенной головой, и Палладис, увидев её страх, почувствовал себя так, точно его хлестнули наотмашь.
Так легко забыть, насколько она иная...
Он сделал шаг к Гхоте, но тот поднял руку и покачал головой.
– Стой, где стоишь, – сказал Гхота. – Однако, как я посмотрю, ты медлишь, пытаясь сообразить, сможешь ли ты как-нибудь меня уболтать. Тебе этого не удастся. Ещё ты раздумываешь, сможет ли твоя девчонка-бокши как-нибудь провернуть то, что она сделала с убитыми ей людьми. Возможно, ей удастся прикончить пару человек, но на мне это не сработает. А если она попробует, то я устрою так, что её смерть растянется на недели. Я знаю всю степень хрупкости человеческого тела, знаю точь-в-точь, и я обещаю тебе, что она будет страдать. Мучительно. Ты меня знаешь, и ты в курсе, что я не бросаю слова на ветер.
– Да, Гхота, – ответил Палладис. – Я знаю тебя, и можешь не сомневаться: я верю каждому сказанному тобой слову.
– Тогда отдай её, и мы уйдём.
Палладис вздохнул:
– Я не могу так поступить.
– Ты знаешь, кто она такая?
– Да.
– Глупо, – сказал Гхота, выхватывая свой крупнокалиберный пистолет с такой быстротой, что Палладис не был уверен в том, что он видит, пока помещение не наполнилось оглушительным грохотом. Все вскрикнули, и продолжали кричать, когда увидели, что выстрел сделал с Эстабеном.
Он оставил от него мокрое место. В самом буквальном смысле.
Выстрел превратил в месиво верхнюю половину тела, швырнув её через помещение и размазав по груди Отсутствующего Ангела. На молитвенно сложенных руках статуи повисли сочащиеся кровью ленты искромсанного мяса, а её лишённое черт лицо разукрасили липкие мозги и обломки черепа.
Майя закричала, и Роксана бросилась на пол. Рыдающие участники похорон жались друг к другу внутри отгороженных мест, уверившись в том, что они вот-вот присоединятся к тем, кто был им дорог. Дети вопили от страха, и их матери не пытались заставить их замолчать. Роксанна подняла глаза на Палладиса и потянулась к кромке своего капюшона, но тот отрицательно покачал головой.
Гхота согнул руку в запястье, и Палладис обнаружил, что смотрит в чудовищный ствол оружия, которое может разнести его в пыль. Дуло пистолета курилось завитками дыма, и до Палладиса доносилась химическая вонь высококачественного пороха. Штампованное изображение орла на стволе поблёскивало в тусклом свете Храма.
– Ты следующий, – сообщил Гхота. – Ты умрёшь, и мы в любом случае заберём девчонку.
Палладис внезапно ощутил, что температура его тела упала, словно по соседству только что открылся морозильник, дохнув в помещение порывом арктического воздуха. Волосы на его руках встали дыбом, по спине ни с того, ни с сего забегали мурашки. На лбу выступили бусины пота, и хотя все его чувства говорили ему, что в помещении тепло, его тело дрожало, как в те ночи, которые он когда-то провёл под открытым небом на равнинах Нахичевани.
Звуки, издаваемые испуганными людьми, отступили на задний план, и Палладис услышал пыхтящее, хрипяще-одышливое дыхание чего-то влажного и прогнившего. Мир лишился красок, и даже цветистые татуировки Гхоты казались тусклыми и прозаичными. Помещение затопил холодный воздух. Казалось, что внезапно поднявшийся ледяной сквозняк обвивается вокруг каждого живого существа и ласкает его прикосновениями, омерзительными в своём сходстве с отеческими.
Палладис увидел, как один из головорезов Гхоты оцепенел, схватившись за грудь, как будто внутрь его грудной клетки забрался гигантский кулак и сдавил ему сердце. Его кожа сравнялась цветом со снегом недельной давности, и он, задыхаясь, рухнул внутрь одного из отгороженных мест с лицом, искривлённым в раззявленную маску боли и ужаса.
Другой мужчина упал, как подрубленный, обойдясь без драматизма своего товарища. Гримаса ужаса как будто приросла к его лицу, но на его теле так и не появилось никаких знаков. Гхота сердито взрыкнул и нацелил пистолет на Роксанну, но прежде чем он успел нажать на спуск, ещё один из его людей завизжал, не помня себя от ужаса. Его крик был таким неистовым и первобытным, что застал врасплох даже такое бесчеловечное чудовище как Гхота.
Мир снова наполнился красками. Пистолет Гхоты бухнул с оглушительным грохотом, и Палладис бросился в сторону. Он не видел, куда тот стрелял, но услышал гудящий треск, когда он во что-то попал. В дальнем конце помещения закричали ещё сильнее, звуки были неистовыми, настойчивыми и полными ужаса. Палладис, извиваясь, пополз по полу между огороженными местами, понимая, что происходит что-то ужасное, но совершенно не представляя, что именно.
Перед ним туманился выдыхаемый воздух, он видел, что на спинке деревянной скамьи сбоку от него формируются морозные узоры. Он вздрогнул, когда Гхота выстрелил снова, взревев от злости, накал которой вгонял в ужас. Звуки его ярости промчались прямо сквозь Палладиса, пробрав его до мозга костей и оставив разбитым и парализованным страхом.
Ни один смертный воин не смог бы выплеснуть из себя подобный боевой пыл.
Палладис, пришпиленный к полу ужасом, обхватил руками голову, пытаясь отгородиться от криков перепуганных людей. Он не поднимал лица, вжатого в холодные каменные плиты пола, паническими вдохами втягивая в лёгкие ледяной воздух. Казалось, что крики продолжаются без малейшей передышки. Дикие вопли ужаса и боли, перекрываемые злобными рыками, в которых слышался грозный вызов, сливались в странный боевой речитатив, звучащий яростью древнего бога войны.
Палладис не шевелился, пока не ощутил на шее каплю холодной воды. Он посмотрел вверх и обнаружил, что иней на спинке скамьи тает. Стужа исчезла так же стремительно, как и появилась. Он почувствовал прикосновение к своему плечу и заорал, беспорядочно молотя руками по напавшему на него человеку.
– Палладис, это я, – сказала Роксанна. – Всё кончилось, он ушёл.
Палладис изо всех сил старался усвоить эту информацию, но нашёл её слишком невероятной, чтобы она могла уложиться в его голове.
– Ушёл? – наконец произнёс он. – Как? В смысле, почему?
– Я не знаю, – сказала Роксанна, выглядывая над верхом скамьи.
– Это ты сделала? – спросил Палладис. К нему начала возвращаться часть его самообладания. Он сел и отважился бросить быстрый взгляд над верхом скамьи.
– Нет, – сказала Роксанна. – Клянусь, я этого не делала. Посмотри. Я не смогла бы совершить ничего подобного.
Роксанна не лгала. Гхота исчез, оставив в воздухе липкую вонь страха и чад едкого оружейного дыма.
У входа в Храм раскинулось семь тел – семь крепких, опасных мужчин. Ни один не шевелился; их конечности были вывернуты под неестественными углами, как будто их отловил какой-то простодушный великан и выкручивал их до тех пор, пока не сломал им всё на свете. Палладис навидался изуродованных трупов и знал, что в их телах раздроблены все кости до единой.
– Во имя Терры, что здесь только что произошло? – спросил Палладис, перемещаясь в центр Храма. – Что убило этих людей?
– Будь я проклята, если знаю, – сказала Роксана, – но что бы за штука это ни сделала, не собираюсь утверждать, что не испытываю к ней благодарности.
– Могу себе представить, – согласился Палладис. Над верхушками скамей начали появляться головы людей. Они обнаружили Палладиса стоящим среди останков семерых человек, и их страх перешёл в изумление. Паладис увидел написанное на их лицах благоговение и замотал головой, выставляя руки, чтобы откреститься от любого участия в их гибели.
– Это был не я, – начал он. – Я не знаю, что случи...
Он оглянулся назад вдоль центрального прохода Храма в направлении Отсутствующего Ангела, и слова замерли у него на губах. Со статуи, подобно гротескным фестивальным украшениям, свисали внутренности, которые разбросало из живота Эстабена, и Майя завывала, как баньши, от душераздирающей боли последней из череды её утрат.
Какую-то мимолётную секунду казалось, что вокруг очертаний статуи играет тусклый ореол света. Палладис ощутил задержавшееся присутствие смерти, и не удивился, увидев, что внутри лица статуи, в мраморе, пронизанном тёмными прожилками, плавает злобный череп с алыми глазами. Он исчез так внезапно, что Палладис не был уверен, что он вообще что-то видел.
– Так ты наконец-то за мной пришла, – едва слышно прошептал он.
Мгновение спустя рядом с ним возникла Роксана.
– Что ты сказал?
– Ничего, – ответил Палладис, отворачиваясь от статуи.
– Я хотела бы тебя поблагодарить, – сказала девушка.
– За что?
– За то, что не позволял им меня забрать.
– Ты одна из нас, – ответил он.–  Я точно также не давал бы им забрать любого другого.
Он увидел её разочарованные глаза и незамедлительно пожалел о своих необдуманных словах, но было уже слишком поздно забирать их назад.
– Так что здесь было? – спросила Роксанна.
– Здесь была смерть, – сказал Палладис, подавляя порыв оглянуться через плечо на Отсутствующего Ангела. Он возвысил свой голос, чтобы его мог услышать остаток его паствы:
– К нам пришли дурные люди, и они заплатили должную цену за свою нечестивость. Смерть выискивает любую возможность заключить вас в свои мрачные объятия, и идти путём зла означает попасть к ней на заметку. Теперь посмотрите и узрите цену этой стези.
Когда люди в Храме осознали его слова, они разразились радостными выкриками, крепко обнимая друг друга. Они вышли из-под сени смерти, и свет за её пределами казался ярким как никогда. Мир играл непереносимо сочными красками, и утешение, которое дал им дорогой их сердцу человек, стоящий рядом с ними, ещё никогда не было столь желанным. Они смотрели на него, как на источник своего только что обретённого счастья, а ему хотелось сказать им, что он вовсе не был причиной смерти бойцов Гхоты, и что он не слабее их потрясён тем, что ещё жив.
Но единственный взгляд на восторженные лица этих людей уверил Палладиса в том, что какие бы слова он ни подобрал, ему не переубедить этих непоколебимо верящих в него людей.
Роксанна сделала жест в сторону мёртвых тел:
– Так что мы с ними сделаем?
– То же самое, что и с остальными, – ответил он. – Мы их сожжём.
– Гхота так легко это не проглотит, – заметила Роксанна. – Нам нужно рвать отсюда когти. Он сравняет это место с землёй.
– Нет, – ответил Палладис, подбирая чудну́ю винтовку, которой был вооружён один из людей Гхоты. – Это храм смерти, и когда ублюдок вернётся, ему предстоит выяснить, что именно это значит.
V
Старые Раны / Немыслимое / Встревоженный Художник
Кай и Афина спускались вниз на гравилифте, направляясь в расположенную близ основания башни столовую. С момента завершения их последнего сеанса Нунцио не было произнесено ни слова. Оба были изнурены усилиями по поддержанию пространства совместной грёзы. С оценкой успехов Кая можно было подождать до того момента, когда между ними окажется барьер стола и напитки, чтобы рассеяться.
Столовая башни освещалась плохо, её обстановка была аскетичной, а стены были обшиты железом. Она напомнила Каю служебные помещения на борту космического корабля. Он задался вопросом, не было ли это сходство умышленным, учитывая, где именно большинству астропатов суждено провести существенную часть своей жизни. По гулкому залу были рассеяны одинокие, погруженные в размышления люди, блуждающие пальцами по открытым книгам или добавляющие толкования новых символов в свои Онейрокритики. Кай и Афина нашли себе стол и некоторое время сидели молча.
– Итак, я иду на поправку? – спросил Кай.
– Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, – ответила Афина. – Тебе удалось отправить послание астропату в Башне Голосов, и это выжало тебя почти досуха.
– И всё-таки это прогресс, да?
– Не набивайся на похвалу – тебе это ничего не даст, – сказала Афина. – Ты её от меня не получишь, пока твои способности восстановятся, причём полностью.
– Ты суровая женщина.
– Я реалистка, – ответила Афина. – Я знаю, что смогу спасти тебя от Полой Горы, но мне нужно, чтобы ты тоже это понимал. От тебя требуется, чтобы ты мог отсылать сообщения за пределы планеты, на космические корабли на другом конце сектора, причём ты должен передавать их без ошибок. Для последнего у тебя будет хор, но ты не хуже меня знаешь, что лучшие из нас работают в одиночку. Ты к этому готов? Я так не думаю. 
Кай смущённо заёрзал на своём стуле, сознавая целиком и полностью, что Афина была права.
– Я чувствую, что мне небезопасно устремляться разумом слишком далеко в варп, – сказал он.
– Я знаю, но пока ты не начнёшь этим заниматься, ты бесполезен для Телепатика.
– Я... Я хочу, но... ты не понимаешь...
Афина подалась вперёд в своём кресле, и у Кая заныли зубы от электромагнитных полей его репульсорных платформ.
– Я не понимаю чего? Что мы идём на риск и отваживаемся смотреть в лицо тем ужасам, которые не смогли бы осмыслить даже самые героические солдаты Армии или Астартес? Что нас в любой момент могут извратить те самые силы, которые делают нас полезными? Что мы служим империи, которая без нас рухнет и при этом боится нас почти так же сильно, как врагов на наших рубежах? О, это, Кай Зулэйн, я очень хорошо себе представляю.
– Я не имел ввиду...
– Мне плевать, что ты имел ввиду, – рявкнула Афина. – Посмотри на меня: я уродская развалина, которой любой медик, заслуживающий так называться, должен был позволить умереть в тот самый момент, как он меня увидел. Но я полезна, и поэтому мне сохранили жизнь.
Афина похлопала покрытой шрамами ладонью по металлу своего кресла: 
– Вот это – не жизнь, но каждый из нас должен нести своё бремя. Я – своё, а ты – своё. Я со своим справляюсь, и пора бы тебе заняться твоим.
– Я пытаюсь, – сказал Кай.
– Нет. Ты прикрываешься тем, что с тобой случилось. Я читала отчёт о произошедшем на "Арго". Я знаю, что это было ужасно, но какую пользу ты принесёшь, позволив выкачать из себя жизнь в Полой Горе? Ты способен на большее, Кай, и пришло время это доказать.
Кай откинулся на спинку стула и провёл ладонью по черепу, а затем улыбнулся, раскидывая свои руки на столе.
– Знаешь, это прозвучало чуть ли не как комплимент.
– Не имела ввиду ничего подобного, – сказала Афина, но тоже улыбнулась ему в ответ. Туго натянутая кожа её подбородка не давала двигаться правому уголку губ, и выражение лица скорее напоминало гримасу. Закутанный в одежды сервитор принёс им две кружки сдобренного витаминами кофеина. Кай отхлебнул и вытаращил глаза от заполнившей рот горечи.
– Трон, я и забыл, какой отвратный здесь кофеин. Не такой крепкий, как бодяжат на армейских кораблях, но чертовски близко к этому.
Афина согласно кивнула и отпихнула от себя поставленную перед ней кружку.
– Я больше его не пью, – сообщила она.
– Почему? Ну, если отвлечься от того факта, что на вкус он как трюмная водичка, и им можно замазывать пробоины в корпусе корабля.
– Я пристрастилась к качественному кофеину на борту "Фениксоподобного". Интенданты и коки там были самые наилучшие, а когда попробуешь что-то первосортное, трудно снизить планку.
– "Фениксоподобного"? Звучит как название боевого корабля Детей Императора.
– Он им и был.
– Был?
– Он был уничтожен в сражении с Диаспорексом, – ответила Афина. – Получил удар энергетическим лучом  в центральную часть и разломился надвое.
– Трон! И ты в это время была на борту?
Афина кивнула:
– Двигательную секцию почти сразу же затянуло вглубь звезды Кароллис. Носовая часть продержалась немногим дольше. Вторичный взрыв уничтожил хор, а потёкшие обмотки затопили нижние отсеки плазмой за какие-то секунды. Моя охрана вытащила меня из хорового зала, но ещё до этого... Немногие из нас спаслись...
– Мне так жаль, – произнёс Кай не без сочувствия. – Но я рад, что ты смогла это выдержать.
– Не смогла, – ответила Афина. – По крайней мере, не поначалу. Каждый мой день был наполнен болью, которой хватило бы на целую жизнь, пока Наставница Сарашина и Мастер Чжи-Мэн не обучили меня тантрическим практикам, которые сделали её терпимой.
– Тантрическим?
– Ты же знаешь, как работает Чжи-Мэн, – флегматично заметила Афина.
Кай обдумал это и спросил:
– Может, они и меня смогут обучить?
– Сомневаюсь. Ты не такой калека, как я.
– Нет? – едко спросил Кай. – По мне, так именно такой.
– Твоё тело по-прежнему цело, – указала ему Афина.
– Твой разум по-прежнему цел, – возразил Кай.
Афина издала булькающий смешок:
– Тогда мы вдвоём составляем дееспособного астропата.
Кай кивнул, и молчание, установившееся между ними, не было неловким, словно от того, что они поделились своими увечьями, между ними протянулась ниточка, которой недоставало до этого момента.
– Выходит, что мы оба – выжившие, – сказал Кай.
– И это – выжить? – ответила Афина. – Да поможет нам тогда Трон.
Коллектор, центральный узел сети внутригалактической связи, располагался в сердце паутины башен Города Прозрения. Его залы с высокими потолками, вырубленные в горном известняке армией слепых сервиторов, заполняли одетые в чёрное инфоциты. Они были подключены к латунным клавиатурам и были рассажены плечом к плечу друг к другу в сотни рядов. Как только телепатическое сообщение принималось и истолковывалось, – а также просеивалось криптэстезиками, – оно обрабатывалось в Коллекторе и передавалось адресату при помощи более традиционных средств. С теряющихся в тенях потолков спускались пластиковые лозы завивающихся пневматических трубопроводов, которые сипели и грохотали, подгоняя информационные цилиндры-контейнеры к цокающим и щёлкающим клавишами инфоцитам и потом унося их обратно.
Контролёры в серых одеждах и безликих серебристых масках неторопливо перемещались по шеренгам безымянных писцов на парящих гравитационных платформах, будоража листы выкинутой мемобумаги, которые были разбросаны по полу. Воздух был пропитан вонью типографской краски, запахом хирургических дезинфекторов и нудным однообразием, дополненных смрадом горелой проводки.
Те из  Администратума, кому доводилось осматривать Коллектор, находили это зрелище бесконечно скучным и чудовищно угнетающим. Работа администратора была не самой лучшей, поскольку среди занимающихся ей миллионов правом голоса обладали лишь немногие безликие мужчины и женщины, но по крайней мере, даровитый индивидуум имел слабый шанс выдвинуться из ставящей штемпели, регистрирующей и сортирующей массы. С этой же цикличной монотонной каторги нельзя было сбежать даже так, и мало кто из администраторов возвращался в Коллектор во второй раз, предпочитая закрывать глаза на его жестокую необходимость.
Веска Ордин неторопливо плыл через Коллектор на своей репульсорной платформе. По внутренней поверхности его серебристой маски проплывали строки данных, а его взгляд метался от инфоцита к инфоциту. Когда он скользил глазами по очередному рабочему месту, над соответствующим оператором появлялось ноосферное гало с множеством символов, которые указывали на природу пересылаемого сообщения. Некоторые из них были межпланетными передачами, другие содержали судовые журналы или были контрольными выходами на связь согласно регулярному графику, но большинство касалось мятежа Хоруса Луперкаля.
Все тридцать лет своей службы в Коллекторе Веска гордился тем, что не имеет собственного мнения по поводу передаваемых им сообщений. Он был всего лишь незначительным нервным волокном, одним среди тех тысяч, с помощью которых Император правил возникающим Империумом. Рассыльному не пристала эмоциональная вовлечённость. Он был слишком ничтожным на фоне глобального размаха событий, не более чем бесконечно крошечной шестерёнкой немыслимо огромной машины. Ему всегда доставало убеждённости, что в том, что касается Галактики, у Императора и его избранных помощников есть некий план, который и выполняется, как по нотам.
После измены Воителя эта уверенность поколебалась до самого основания.
Веска увидел  пламенеющий красный символ, которым обозначались более неотложные сообщения, и дёрнул своими тактильно-чувствительными перчатками, чтобы вывести копию текста на свой визор. Ещё одно послание с Марса, где после мятежа, практически уничтожившего инфраструктуру Красной Планеты, войска лоялистов сражались за плацдарм в квадранте Фарсида.
Марсианская кампания складывалась нехорошо. Магистры кланов ассасинов взвалили на себя задачу по внедрению многочисленных агентов, пытаясь таким образом обезглавить командование мятежников, но ликвидаторы обнаруживали, что проникновение через барьер дотошных био-фильтров и детекторов благонамеренности, который защищал внутренние круги мятежных Магосов Механикум, было практически нереальной задачей.
Это послание содержало ещё одно уведомление о смерти, адресованное одному из кланов. Каллидус на этот раз.
Веска вздохнул и дёрнул рукой, закрывая сообщение. То, что Империум должен полагаться на таких тайных агентов, казалось отвратительным. Разве угроза, представляемая Воителем, настолько велика, что требуется прибегать к услугам подобных лазутчиков и бесчестным тактическим приёмам? Флотилии семи Легионов, отправленные, чтобы приструнить Хоруса Луперкаля, скорее всего, уже ведут войну на Исстване V, хотя победной реляции ещё только предстоит просочиться через разнообразные астропатические ретрансляторы на пути между Террой и логовом Воителя.
Ежедневные заявления по воксу вещали о сокрушительном могучем ударе, который расшвыряет мятежников в разные стороны, и о неминуемости искоренения посеянной Воителем измены.
Так к чему тогда использовать ассасинов?
К чему весь этот внезапный шквал посланий из Шепчущей Башни, отсылаемых на флотилии, составлявшие вторую волну за спиной Железных Рук, Саламандр и Гвардии Ворона? Подобные вопросы обычно не тревожили Веску, но создавалось впечатление, что распространяемые по Империуму заверения чуть-чуть перебирают с крикливостью и бравадой, чтобы звучать искренне.
Всё больше и больше сообщений, чья суть скрывалась за шифром с высоким уровнем защиты, летело с Терры к экспедиционным флотам, запрашивая их точное местонахождение и оперативные директивы. Веска, ветеран Коллектора, в какой-то момент начал осознавать, что повелители Империума в спешном порядке пытаются выяснить местоположение всех своих войск и определить, кому они верны. Неужели предательство Воителя распространилось шире, чем можно было подозревать?
Веска плыл через комнату к терминалу, когда над рабочим местом одного из инфоцитов возникла мерцающая иконка подтверждения запроса. Несмотря на то, что каждый оператор был подсоединён к терминалу на аппаратном уровне, сотрудники Коллектора не были сервиторами с выжженными лобными долями. Они были способны на самостоятельное мышление, хотя подобные вещи не одобрялись.
Над головой инфоцита возник ноосферный тег.
– Оператор 38932, какова природа твоего запроса?
– Я... э, ну, это просто...
– Ну давай, выкладывай, оператор 38932, – потребовал от него Веска. – Если это важно, то ты должен действовать под лозунгом чёткости и расторопности.
– Да, сэр, это просто... в это настолько трудно поверить.
– Чёткость и расторопность, оператор 38932, – напомнил ему Веска.
Инфоцит поднял на него глаза, и Веска увидел, что тот изо всех сил пытается подобрать слова, которые передали бы суть его запроса. Но язык его подводил, и чем бы ни было то, о чём он хотел осведомиться, оно было не в состоянии покинуть его рот.
Веска вздохнул, пометив себе в уме, что оператора 38932 нужно отправить на месячную переподготовку. Его репульсорный диск плавно пошёл вниз, но прежде чем он успел отчитать оператора 38932 за недостаток дисциплины в общении, над другим терминалом в том же ряду возник ещё один запрос на подтверждение. Вдобавок, в соседнем ряду тоже мигнули два, за ними – ещё три, потом дюжина.
Прошло несколько секунд, и мерцала уже как минимум сотня иконок.
– Какого рожна? – спросил Веска, поднимаясь вверх, чтобы обозреть тысячи подчинённых ему инфоцитов. Белые огоньки множились, расползаясь по помещению с устрашающей быстротой, как наглядная демонстрация распространения вирусной инфекции. Инфоциты смотрели на своих контролёров, но Веска не имел ни малейшего представления о том, что же такое происходит. Он опустился к рабочему месту оператора 38932 и вырвал из его дрожащих пальцев лист мемобумаги.
Веска изучил напечатанные на нём слова. Буквы, крупчатые, оттиснутые чёрной пачкающейся краской, складывались в какой-то бред. Слова и символы неведомым образом перемешались в неправильном порядке, приведя к истолкованию, которое, конечно же, было ошибочным.
– Нет, нет, нет, – сказал Веска, мотая головой и испытывая облегчение от того, что нашёл разгадку. – Это неправильно истолкованное виде́ние, вот и всё. Хоры его не так поняли. Да, это единственное возможное объяснение.
Его собственные руки тряслись, и как бы он ни пытался убедить себя, что это было всего лишь ошибочно истолкованное сообщение, он сознавал, что это не так. Некорректно понятое виде́ние могло спровоцировать два или три запроса на подтверждение, но не тысячи. Веска Ордин ощутил, что у него засосало под ложечкой, как будто из его лёгких откачали весь воздух, осознавая, что его инфоциты не просят подтвердить достоверности сообщения.
Они надеются узнать от него, что это неправда.
Мемобумага выскользнула из его пальцев, но нейроны его мозга навечно запечатлели оттиснутый на ней кошмар, становившийся всё страшнее с каждой новой строчкой.
Имперский контр-удар на Исстване V захлебнулся в крови.
Вулкан и Коракс пропали без вести. Феррус Манус мёртв.
Повелители Ночи, Железные Воины, Альфа Легион и Несущие Слово заодно с Хорусом Луперкалем.
На травянистом плато, что находится высоко на западном склоне горы, известной под названием Чо Ойю, стоит изысканная вилла с гармоничными пропорциями. Солнечный свет отражается от её белых стен и поблёскивает на красной глиняной черепице крыши. Из единственного дымохода вьётся тонкая струйка дыма, а на коньке крыши восседают выведенные на заказ голуби. Из северо-восточного угла виллы вырастает стройная четырёхугольная башня, похожая на одинокую сторожевую вышку на огромной стене или на маяк, установленный, чтобы вести мореходов в безопасную гавань.
Внутри этой башни стоит Ясу Нагасена. Перед ним деревянный подрамник с натянутым на нём прямоугольником белого шёлка, который удерживают на месте серебряные булавки. Чо Ойю – старинное название этой горы, слова наречия, уже давно как вошедшего в другой язык, который, в свою очередь, со временем вышел из употребления и был забыт. Мигу утверждают, что  оно означает "Бирюзовая Богиня", и хотя Нагасене и нравится поэтичность этого имени, он предпочитает звучание слов мёртвого языка.
Башня выходит на Дворец Императора, а также с неё открывается эффектный вид на на Полую Гору на востоке. Нагасена не смотрит неё. Она омерзительна, хоть и необходима, и он никогда не рисует её, даже когда пишет восточные пейзажи.
Нагасена окунает кисть в баночку с лазурью и кладёт лёгкие мазки в пределах контуров, которые он нанёс ещё раньше, чтобы не дать краске расплыться на ткани. Работая в стиле "мо-шуй" свободной манеры письма[36], он покрывает шёлк глубинами небес и кивает сам себе, глядя на то, как ложится краска.
Он устал. Он рисует с рассвета, но ему хочется закончить картину сегодня. Он чувствует, что если не сделает этого, то может не дописать её никогда. Он простоял на ногах так долго, что у него ломит кости. Нагасена знает, что пережил слишком много зим, чтобы позволять себе подобное безрассудство, но он до сих пор совершает ежедневный подъём по семидесяти двум ступеням, ведущим к самой верхней комнате башни.
– Ну, ты заходишь или как? – не оборачиваясь, спрашивает Нагасена. – Ты отвлекаешь меня уже тем, что стоишь там.
– Мои извинения, Мастер, – произносит Картоно, смещаясь от двери и вставая за правым плечом своего господина. – Подумать только, некоторые слуги думают, что вы теряете слух.
Нагасена весело фыркает:
– Это чтобы им было о чём поболтать. И ты поразишься, какие откровения можно узнать, когда люди думают, что ты их не слышишь.
Они какое-то время стоят в молчании. Картоно интуитивно понимает, что Нагасена сам решит, когда заговорить. Он не опускает глаза на картину, зная, что Нагасена не переваривает людей, которые заглядывают в незавершённые работы. Одна из его излюбленных присказок: "На незаконченную живопись и смотреть нечего".
Вместо этого Картоно глядит над плечом Нагасены, в широкие проёмы в стенах. Его мастер специально спроектировал помещение наверху башни, чтобы заниматься в нём живописью, так что мир раскидывается перед ним во всю ширь.
Каждая стена оборудована ставнями, которые не позволяют ветру залетать внутрь, и даже если Нагасена не пишет, но нуждается в месте, где царит безмятежность, он частенько преодолевает многочисленные ступеньки, чтобы насладиться видами окрестностей. В настоящий момент распахнуты северные и самые восточные ставни, и за ними во всём своём великолепии раскинулся Дворец Императора.
Позолоченные крыши, зубчатые пинакли и могучие башни теснятся в пространстве, и огромный город-дворец дышит движением, словно живое существо. Просители, обслуга, солдаты и писцы наполняют его обширные районы жизнью и шумом. Над Городом Просителей поднимается дым костров, на которых готовится пища, но воздух чище, чем помнится Нагасене. Он принюхивается к ароматам, которые приносит из Дворца ветер, как путники, пришедшие из дальних стран.
– Что ты видишь? – спрашивает Нагасена, указывая на окно.
– Я вижу Дворец, – отвечает Картоно. – И это прекрасное зрелище. Непоколебимый и процветающий, полный жизни. 
– А помимо города?   
– Другие горы, много чего перестроено. Небеса чисты, как струи родника, а облака вокруг пиков Дхаулагири[37] подобны дыханию гигантов.
– Опиши гору, – командует Нагасена.
– Зачем?
– Просто сделай это. Пожалуйста.
Картоно пожимает плечами и переводит взгляд на гору, чьи высокие бугристые склоны сверкают в солнечном свете, как серебро.
– Она сияет, как полированный щит, вырастающий из земли, и как мне представляется, я могу разглядеть за ней высокие пики Гангкхар Пуенсум[38].
– Ты видишь Гангкхар Пуенсум?
– Да, мне так кажется. А что?
– Это плохое предзнаменование, мой друг. Легенда мигу гласит, что когда прародитель их расы Пань-Гу[39] умер, его голова превратилась в Гангкхар Пуенсум, который стал императором всех гор. Древние цари мигу, бывало, всходили на его склоны, чтобы помолиться богам и добиться расположения Неба. Ещё никто не смог достичь вершины, и мигу утверждают, что именно поэтому они остаются в неволе, по сути являясь рабами.
– Цари мигу? У мигу нет ни царей, ни прародителей, – говорит Картоно. – Это раса существ-чернорабочих, сконструированных методами генетики. У них нет прошлого, чтобы иметь в нём царей.
– Может, и так, – отвечает Нагасена. – Ты это знаешь, и я это знаю, но кто скажет за мигу? Сочинили ли они себе фиктивную историю и сказочное прошлое, чтобы объяснить своё место в мире? Облегчает ли их каторжную жизнь вера в то, что они ведут её по воле богов?
– Увидеть гору – плохое предзнаменование? – спрашивает Картоно.
– Так утверждают мигу.
– И с каких это пор вы оглядываетесь на предзнаменования? – задаёт вопрос Картоно. – Подобные вещи – для простаков и мигу.
– Возможно, – говорит Нагасена. – Но в поисках направляющих указаний, я написал пейзаж.
– Написали пейзаж? Это какая-то новая форма прогностики, внедрённая летописцами? – смеётся Картоно. – Должен признаться, я о таком не слышал.
– Не дерзи, Картоно, – рявкает Нагасена. – Я этого не потерплю.
– Мои извинения, Мастер, – мгновенно раскаивается Картоно. – Однако я нахожу, что идея получения предзнаменований посредством рисования... необычна, в эти-то времена.
– Это потому, что ты не пишешь картины, Картоно, – не соглашается Нагасена. – Древние художники считали, что в каждом живописце действует искра божественного. Они верили, что иногда можно разгадать частицу того, что замыслили для человечества на небесах, – просто нужно уметь смотреть. Легенда рассказывает, что Цзинь Нун[40], искусный художник из Чжоу[41], написал величайшую картину в мире. Он посмотрел на то, что создал, узрел волю Неба и сошёл с ума, ибо знать подобные вещи – не для смертных. Он сжёг картину, отрёкся от своей прежней жизни и стал отшельником в горах, где обитал наедине со своими тайнами. Те, кто жаждал быстрого и лёгкого пути к мудрости, пытались разыскать его и умолить передать им свои знания, но Цзинь Нун всегда прогонял таких глупцов. Кончилось тем, что его захватила банда беспринципных негодяев. Они истязали его, пытаясь добыть божественные секреты. Но Цзинь Нун ничего им не рассказал, и в итоге они сбросили его со скалы.
– История не из счастливых, – говорит Картоно. – Надеюсь, вы не планируете пойти по стопам Цзиня Нуна?
– Я одарён, Картоно, но не настолько, – отвечает Нагасена. – В любом случае, предание на этом не кончается.
– Нет? Так что же случилось дальше?
– Когда душа Цзиня Нуна покинула его тело, вмешались боги. Они позволили художнику выбрать, как он проведёт свою следующую жизнь на земле.
– Он реинкарнировал?
– Так гласят легенды, – отвечает Нагасена.
– И кем он выбрал вернуться?
– Некоторые говорят, что он возродился в виде гранатового дерева в садах Лю Шон, другие же утверждают, что он вернулся в виде облака. В любом случае, он добился благосклонности Неба, а это то, чем стоит гордиться.
– Полагаю, что так, – говорит Картоно. – Так вы... видите что-нибудь на вашей картине?
– Это ты мне скажи, – отвечает Нагасена, отступая от подрамника.
Картоно поворачивается к картине, и Нагасена следит за тем, как глаза его слуги блуждают по краскам и линиям. Нагасена знает, что обладает талантом художника, и что вид за ставнями отображён на шёлке с незаурядным мастерством.
Но ему нужна не похвала, а подтверждение того, что беспокоило его весь день.
– Говори, – командует Нагасена, когда Картоно не произносит ни слова. – И будь честен.
Картоно кивает:
– Крыши дворцовых зданий скучились, как заговорщики, а над всем возвышаются горы. Они отбрасывают на землю холодную тень. Я думал, что пики сияют серебром, но вы написали их в белизне траурных одежд. На мрачном небе висят низкие облака, надувшиеся, как недовольные дети. Мне не нравится эта картина.
– Почему? – спрашивает Нагасена.
– Я чувствую, что от неё исходит угроза, как будто в переплетении нитей шёлка притаилось что-то злобное.
Картоно поднимает глаза от картины и хмурится, когда не видит ничего из изображённого на ней за окнами башни. Над горами золотом сияет солнце, а ленивые облачка бредут по восхитительно-прозрачному голубому небу, как странствующие менестрели.
– Вы написали это сегодня? – спрашивает Картоно.
– Да, – подтверждает Нагасена.
– Мастер, я не вижу того, что видите вы.
– Да я этого и не ожидал. Мы все смотрим на мир по-своему, и то, как мы его ощущаем, окрашено тем, что живёт в нашем сердце. Ты глядишь на мир и видишь позитив жизни, далёкой от охот и убийств, но я...
– Что? Что вы видите?
– Ах... Я старик, Картоно, и мои глаза начинают слабеть, – говорит Нагасена, внезапно теряя разговорчивость. – Что я могу знать?
– Расскажите мне, что вы видите, – умоляет Картоно.
Нагасена вздыхает и вглядывается в картину:
– Я вижу, что у нас впереди – эпоха тьмы. Мир знает об этом, и он страшится грядущего кровопролития. Я боюсь, что мы стоим на пороге логова спящего дракона, и войдя в него, мы разбудим самую ужасающую угрозу, что только можно себе вообразить.
Картоно трясёт головой:
– Вы говорите о Хорусе Луперкале. Какое касательство мы имеем к взбунтовавшемуся Воителю? К этому моменту от его армии должен остаться лишь прах. Пока мы тут с вами разговариваем, Феррус Манус и остальные ударные силы лорда Дорна уже празднуют победу.
– Я боюсь, Картоно, что ты заблуждаешься, – говорит Нагасена. – Я считаю, что Воитель – более страшная угроза, чем кто-либо отдаёт себе отчёт. И, по моему мнению, лорд Дорн серьёзно недооценивает, насколько далеко распространилось влияние Хоруса.
Нагасена кладёт свою кисть и направляется прочь из башни. Он спускается по её семидесяти двум ступеням и входит в свой розарий. Ему хотелось бы провести в нём больше времени, но он знает, что это желание невыполнимо. Картоно следует за ним, и они призраками скользят через  изысканно-соразмерные и со вкусом обставленные помещения виллы.
– Что вы затеваете? – спрашивает Картоно, когда Нагасена входит в свои личные апартаменты. Три стены помещения покрашены в белый цвет и украшены длинными шёлковыми гобеленами и древними картами давно исчезнувших стран. Четвёртая скрыта стеллажами, заполненными скрученными свитками и массивными справочниками. В центре комнаты размещается низкий узкий столик из тёмного орехового дерева, на полированной поверхности которого аккуратно разложены принадлежности для письма.
– Я готовлюсь, – загадочно отвечает Нагасена, водя руками по одной из голых стен помещения в последовательности замысловатых узоров.
– Готовитесь к чему?
Стена перед Нагасеной откатывается назад, открывая длинное помещение, заполненное стойками с оружием и доспехами. Реструктуризующие генераторы, метатели обездвиживающих сетей, снайперские винтовки, силовые клинки, вмонтированные в перстни лазеры, плазменные пистолеты, кастетные перчатки, дробовики, огнестрельные пики, фотонные тенёта и стазисные гранаты. Принадлежности для погони и задержания.
– К охоте, – отвечает Нагасена.
– На кого? – спрашивает Картоно. В его голосе начинают проскальзывать раздражённые нотки.
Нагасена растягивает губы в улыбке, но в ней нет тепла, поскольку он понимает, что ответ лишь ещё сильнее обескуражит его друга.
– Пока не знаю, – говорит Нагасена.
VI
Нагнетатели Обстановки И Сеятели Паники / Радушный Приём / Красное Око
Подобно всем дурным известиям, новости о резне на Исстване V разлетелись с ликующей быстротой, как будто те, кто их разносил, находили в их пересказе некое непристойное удовольствие. Реакция населения Дворца была мгновенной и противоречивой. В рабочих поселениях Плато Брахмапутры вспыхнули потасовки между возмущёнными самой идеей того, что Воитель мог быть изменником, и хулившими его за вероломное нарушение присяги. В округах Тер-Гуара десять тысяч причитающих женщин преклонили колени перед громадной твердыней Врат Вечности, умоляя Императора опровергнуть эти известия.
На улицах болтались любители нагнетать обстановку и сеятели паники, которые визжали о том, что брат пошёл на брата, завывая и скрежеща зубами с энтузиазмом буйнопомешанных. Смятение неслось по Дворцу ужасающим вирусом "Истребитель Жизни", оставляя за собой испепелённые надежды и разрушенные мечты. Мужчины плакали, не стесняясь своих жён и детей, их вера в непогрешимость Императора пошатнулась до самых основ. То, что Хорус Луперкаль оказался способен предать своего отца, само по себе было ужасным до невообразимости – а уж выяснить, что его мятеж поддержало так много сынов Императора, находилось для многих за пределами того, что они могли выдержать.
Люди Терры начинали осознавать, что очутились в совершенно иной действительности – да такой, что многие обитатели земного шара обнаружили, что они не в состоянии её вынести. Крушение мечты – мечты столь заветной, что жить без неё было невмоготу, – такова была суровая реальность дня, последовавшего за известиями о резне на Исстване V.
Сотни безутешных граждан Терры бросались со скал Дворца или втихомолку подносили лезвия к шеям и запястьям в стенах своих неприветливых домов. Семь тысяч мужчин и женщин, работавших на складах биологического оружия на мериканских равнинах Джонасбурга, заразили себя разрушительным штаммом недавно выведенного вируса цзянши[42], предпочтя смерть в огне автоматических обеззараживающих процедур жизни в мире, где могут предать Императора.
Когда весть о мятеже достигла каторжного острова Димена[43], заключённые объявили себя верными слугами Воителя и вырезали своих надзирателей. В центральные районы Меганезии[44] стягивались полки, отобранные из Мадьярских Оссуритов, но на то, чтобы отбить остров обратно, уйдёт много кровавых недель.
Твёрдая уверенность в несокрушимости Империума трещала по швам по всему земному шару, но худшее было ещё впереди. Когда солнце достигло своего своего зенита над Полой Горой, и тени спрятались, разнеслась весть о том, что в песках Исствана V пал один из сынов Императора. Феррус Манус, возлюбленный генетический прародитель Железных Рук, был мёртв – сражён, как утверждалось, рукой своего самого любимого брата.
В это было невозможно поверить, это было какой-то нелепицей. Сама идея того, что полубог может быть убит, была абсурдом, бредовым измышлением безумного глупца. Однако проходили часы, из Города Прозрения по крупицам просачивалась информация, и становилось всё сложнее отрицать, что Ферус Манус и в самом деле был мёртв. Люди рвали на себе волосы и умерщвляли свою плоть, оказывая кровавые почести павшему сыну Императора. Ходили слухи, что погиб и Вулкан, хотя никто пока не мог сказать с уверенностью, было ли это правдой или измышлениями воспалённых умов. Объективные факты, попав в сознание населения планеты, распространялись на гребне девятого вала диких слухов и безумных приукрашений, которые всё  росли и росли с каждым новым пересказом.
Некоторые слухи утверждали, что флот Воителя прорвал внешний периметр Солнечной Системы, в других его боевые корабли были уже на грани выхода на терранскую орбиту. На всех континентах поднимали головы лже-пророки, насаждая лживые и вводящие в заблуждение идеологии, пока их не утихомиривали имперские арбитры или воины Легио Кустодес в золотых доспехах. Количество гуляющих по планете небылиц всё росло и росло, и в умах лидеров Терры начало формироваться подозрение, что часть из них была вызвана не паникой и не извращающей природой слухов и расстояний, а ложными сведениями, умышленно распространяемыми агентами Воителя.
Криптэстезики, связавшись с Легио Кустодес, сообщали о множестве посланий, в которых прятались скрытые подтексты и тайные шифровки, и которые приходили на Терру по подозрительным маршрутам. Действуя на основе этих сведений, кустодии произвели многочисленные аресты, которые только раздули костёр смятения. Концепция вражеских засланников превращала братьев во врагов, соседей – в потенциальных шпионов, а за любое слово инакомыслия на человека ставили клеймо предателя.
Очутившись в атмосфере всеобщего страха, население Терры хваталось за любую возможность отвлечься. Кто-то находил утешение в компании дорогих ему людей, для других это было забвение, которое сулили алкоголь и наркотики. Иные укрылись за надеждой, что Империум достаточно силён, чтобы вынести эту страшную бурю, доверившись мудрости Императора и мощи оставшихся у него армий.
У некоторых же вера в Императора была совершенно другого свойства, и нелегальные церкви "Лектицио Дивинитатус", раньше бывшие маленькими кучками единомышленников, теперь разрослись до многочисленных сообществ, которые собирались в потайных подвалах, гулких складах и прочих заброшенных местах сходного толка.
В минуты треволнений, ум человека ищет утешения везде, где только может –  и никогда сильнее, чем во времена войны. Ибо всем и каждому на Терре было ясно, что предательство Воителя уже вышло за пределы обычного локального мятежа.
Оно стало ничем иным, как гражданской войной галактического масштаба.
В Храме ещё никогда не было так оживлённо – парадоксальный факт, если учесть, что его, скорее всего, в ближайшее время сравняют с землёй. Гхота так и не вернулся, но Роксанна понимала, что это лишь вопрос времени. Она спрашивала себя, можно ли было поступить как-то иначе, могла ли она сделать что-нибудь, что позволило бы избежать этого неотвратимого рока. Но нет, она защищала себя, и если бы не её уникальные дарования, она умерла бы медленной, унизительной и мучительной смертью.
В своё время Роксанна пришла в Храм, считая, что заслуживает подобную судьбу, но время и расстояние позволили ей разобраться в том, что произошло на борту "Арго". Вопреки тому, что твердили ей отец и братья, в случившемся не было её вины. Судно ввели в эксплуатацию на заре Великого Крестового Похода, а требования военного времени не позволяли ему следовать графику плановых ремонтов. С учётом нестабильности, бывшей неотъемлемой чертой технологии создания полей Геллера, катастрофа была лишь вопросом времени.
Она с усилием сглотнула желчь, подступившую к горлу при воспоминании о том, как она сидела взаперти под защитой своего хрустального купола, и ей оставалось лишь гадать, что сталось с экипажем, хотя она прекрасно понимала, какая судьба должна была их постичь.
Роксанна потёрла глаза основаниям ладоней и сделала глубокий вдох.
– Спокоен путь, что видит глаз, – заговорила она, – И шторм расступается передо мной. В гармонии дивной вздымает сейчас Океан мне навстречу волну за волной.
– Разговаривать с собой – признак сумасшествия, – сообщил голос откуда-то с уровня её плеч. – Мой папа всегда так говорил.
Роксанна посмотрела вниз и увидела потерянное личико старшего из выживших сыновей Майи.
– Арик, – произнесла она. – Твой отец был умным человеком. Думаю, он мог быть в чём-то прав.
– Ты сумасшедшая? – спросил мальчик.
Роксанна обдумала этот вопрос со всей серьёзностью. У неё не было уверенности в том, что она знает на него ответ.
– Полагаю, мы все временами бываем слегка не в себе, – ответила Роксанна, присаживаясь рядом с Ариком на деревянную скамью. – Но это не то, о чём стоит волноваться.
– Когда умерли мои братья, я думал, что сойду с ума, – сообщил Арик, глазея на Отсутствующего Ангела в конце здания. – Я всё время видел лица на той статуе, но мама всякий раз говорила мне, что я это выдумываю, и что я веду себя по-дурацки.
Роксанна осмелилась мазнуть глазами по безликой скульптуре, не желая уделять ей больше одного взгляда. Палладис рассказал девушке о том, что, как ему думалось, он увидел в ней после убийства людей Гхоты, и теперь она гадала о природе той таинственной силы, которая могла походя обратить на них свой взор. Роксанна знала из своего многолетнего опыта, что на свете имеется бесчисленное множество существ, которых могут привлечь сильные эмоции, но она никогда не слышала, чтобы они водились на этой планете.
– Не думаю, что тебе стоит так на него смотреть, – сказала она, тихонько отворачивая личико ребёнка кончиками своих пальцев. Парнишка поначалу сопротивлялся, но в конце концов подчинился.
– Говорят, мы все скоро будем покойниками, – сообщил Арик.
– Кто говорит?
Мальчик пожал плечами.
– Кто это говорит? – надавила на него Роксанна. – Кто тебе это рассказывал?
– Я раскрываю уши, и я слышу всякое, – ответил Арик. – Тут толчётся слишком много людей – не хочешь, а услышишь, о чём они говорят.
– И о чём же они говорят?
– Что Хорус идёт, чтобы всех нас убить. Что его флотилии уже на пути к Терре, и он собирается вырезать нас всех. Точно также, как он, говорят, обошёлся с Железными Руками. Он сжигает дотла все планеты там, в космосе, и народ боится, что он собирается сделать с нами то же самое.
Мальчик тихонько заплакал, и Роксанна обняла его рукой. Она притянула его к себе и осмотрелась в поисках Майи, но матери Арика нигде не было видно. Женщина днями и ночами стенала у ног Отсутствующего Ангела, пока Палладис в конце концов не увёл её прочь, когда народ повалил в Храм всевозрастающими толпами.
Весть о том, что здесь случилось, разнеслась по Городу Просителей даже быстрее, чем новости об именах людей, которых вызывали во внутренние пределы Дворца, и в Храм стеклись любопытствующие, отчаявшиеся и нуждающиеся. Поначалу Палладис разворачивал их с порога, но вскоре его усилия стали тщетными, и в Храм набилось больше трёх сотен людей. Многие из них действительно хотели излить свою скорбь, остальные же просто желали почувствовать себя частью чего-то большего.
Роксанна дала мальчику выплакаться, пытаясь за это время придумать, чего бы обнадёживающего ему сказать.
– Воитель отсюда далеко, – произнесла она. – Ему понадобится много времени, чтобы добраться до Терры с Исствана V. Но флотилии Императора остановят его задолго до того, как он здесь окажется.
Арик поднял газа, его лицо было красным и опухшим от шмыганья носом и слёз.
– Обещаешь?
– Обещаю, – ответила Роксана. – Поверь, я разбираюсь в таких вещах. Я раньше работала на космическом корабле, так что я знаю, сколько занимает добраться с одного края Галактики на другой.
Арик заулыбался. Она постаралась скрыть он него истинную суть проблемы. Да, Исстван находится невероятно далеко от Терры, но на попутных волнах и при ровном ходе войска Воителя смогут достичь сердца Империума за какие-то месяцы.
Роксанна уже не в первый раз спросила себя, что она делает здесь, в окружении незнакомых ей людей. Несмотря на все свои недостатки, её семейство всегда тесно сплачивалось вокруг своих членов, включая и тех, кого – заслуженно или по ошибке – считали опозорившим доброе имя Кастана. Даже Роксанну после потери "Арго" переправили в лоно семьи, хотя и возложив на неё сокрушительный груз вины.
Она понимала, что в свете неизбежного возмездия Бабу Дхакала, нависшего над ними, как надвигающийся шторм, ей будет гораздо безопаснее покинуть это место. Она носила серебряный перстень, который мог послать импульс локатору в имении Кастана, и через какие-то минуты к ней вылетел бы ялик. В течение часа она уже вернулась бы в роскошные залы их семейного особняка, что раскинулся в Галиции, к его богатым библиотекам, коридорам с развешанными по стенам портретами и шикарной обстановке. Она бессознательно крутила кольцо вокруг своего правого указательного пальца, её большой палец завис над кнопкой активации, а в уме формировались первые кодовые фразы.
Роксана убрала палец с перстня. Она знала, что как бы ей ни хотелось удрать, она никогда не покинет этих людей. И неважно, что головорезы Бабу Дхакала не оставили ей выбора, но это из-за неё они придут сюда и уничтожат это место и всех в нём. Она не могла бросить этих людей на произвол судьбы – точно также, как не в её власти было обмануть собственное сердце, заставив его остановить свой стук.
Арик утёр рукавом нос и глаза. В его глазёнках всё ещё блестели слёзы, но внутренне он уже успокоился.
– Чем ты занималась на космическом корабле? – спросил он.
Роксанна замялась. Она ещё не была готова открыть окружающим, кто она такая. Как и слепые астро-телепаты Города Прозрения, люди её породы были жизненно необходимы для существования Империума, но их боялись не меньше, чем в них нуждались. И, как и в случае с большинством неправильно понимаемых вещей, страх перед их способностями превратил их в изгоев.
– Я помогала сделать так, что он гарантированно добирался туда, куда ему было положено, – ответила Роксана.
– И поэтому ты носишь бандану под своим капюшоном, – сказал Арик.
– Можно и так сказать, – ответила Роксанна, резко настораживаясь.
– Ты одна из этих навигаторов, да?
Роксанна вскинула голову и осмотрелась, пытаясь понять, не услышал ли кто вопрос мальчика. Если это было и так, никто не подал виду. Она склонила голову к Арику и начала говорить шёпотом.
– Да, – сказала она. – Но ты не должен никому рассказывать. Люди по сути не понимают, кто мы такие, и как мы делаем то, что мы делаем. Из-за этого они начинают бояться, а в таком состоянии люди могут сотворить жуткие вещи с тем, что их страшит.
Арик улыбнулся сквозь слёзы:
– Тебе не нужно об этом беспокоиться.
– В смысле?
– Все знают, кто ты такая, – сообщил он. – С того момента, как ты сюда пришла. Мой папа давно мне о тебе рассказал. Даже ещё до того, как ты ходила добывать для меня лекарство.
Роксанна была ошарашена:
– Люди знают, кто я такая?
– Ага, я уже несколько недель назад слышал, как народ об этом болтает.
Она откинулась на скамье, чувствуя, как с её плеч сваливается груз секретности. Роксанну всю жизнь учили, что обычные люди боятся её и попытаются затравить её при первой же возможности. Слова одного-единственного маленького мальчика и поведение окружающих её людей одним махом опровергли это утверждение, и жизнь внезапно засияла красками, как будто в вены девушки хлынул эликсир чистейшего света.
Она смотрела на простые, скромные, обыкновенные лица окружающих, теперь начиная видеть в них тех чудесных, сильных и решительных личностей, которыми они были. Они приняли её в свою среду просто потому, что она здесь очутилась, а не из-за каких-то там семейных связей, торговых соглашений или служебных контрактов.
– А правда, что у тебя под банданой есть ещё один глаз?
Роксанна кивнула:
– Да.
– Можно мне посмотреть?
– Увы, Арик, нельзя.
– Почему?
– Это может оказаться опасным, – пояснила Роксанна.
– Я слышал, что ты можешь убивать им людей.
Роксанна взъерошила волосы мальчика: 
– Арик, ты не должен верить всему тому, что слышишь о навигаторах. Да, если люди поглядят на него, они могут пострадать, и поэтому я держу его прикрытым. Я не хочу никому навредить.
– А, – протянул Арик, но забыл о своём разочаровании, когда ему в голову пришёл следующий вопрос: – Но ведь ты можешь видеть будущее, правильно? Я имею ввиду, своим скрытым глазом?
– К сожалению, нет, – ответила Роксанна. – Мы просто водим космические корабли, вот и всё.
Арик кивнул с таким видом, словно он в полной мере понимал все сложности и все тонкости, проистекающие из принадлежности к касте, членов которой избегали, но вместе с тем и нуждались в них для функционирования Империума. К прослойке, которая была как могущественной, так и богатой, и всё же никоим образом не могла занять своё законное место среди людей, которым служила.
Роксанну внезапно осенило, и она спросила:
– Палладис понимает, что все знают?
– Не-а, он думает, что он один такой, – ответил Арик. – Я думаю, что от потери двоих сыновей у него слегка поехала крыша. Он никому не доверяет.
– Может, ты и прав, – прошептала Роксанна. – Арик, ты знаешь, что ты умный мальчик?
– Моя мама всегда мне так говорит, – самодовольно улыбнулся тот.
Она притянула Арика к себе и поцеловала в лоб.
– Ты даже не представляешь, какой драгоценный подарок ты мне только что сделал, – сказала она.
Он выглядел озадаченным, но кивнул ей с детской серьёзностью.
– Вот, позволь мне дать тебе кое-что в ответ, – сказала Роксанна, стягивая что-то с пальца и кладя это в центр его ладошки. Она сжала его пальцы поверх этой вещицы, прежде чем кто-нибудь успел увидеть, что она ему дала.
– Что это? – спросил Арик.
Роксанна улыбнулась.
– Волшебное кольцо, – ответила она.
За крепостными стенами Арзашкуна вздымались и опадали бесчисленными барханами белые пески Руб-эль-Хали. Кай прогуливался по пустынным бастионам и безлюдным башням, наслаждаясь праздностью своей походки. Пески за стенами хранили безмолвие, пылясь под тёплым сирокко[45], который доносил соблазнительные запахи жареного мяса, сдобренного пряностями подогретого вина и экзотических благовоний.
Кай водил пальцами по серебристо-золотым зубцам парапетов, напитываясь покоем от царящих в окрестностях тишины и безлюдья. Ничто не двигалось в песках, никакие призрачные охотники или похороненные воспоминания не грозили вырваться на поверхность, поскольку Кай всего лишь видел сон. Он обладал достаточно развитыми метакогнитивными способностями, чтобы осознать, что спит, и сформировать картину своего окружения с таким качеством, которое было за пределами возможностей большинства сновидцев.
Для Кая, Арзашкун был гораздо бо́льшим, чем просто прибежищем от опасных сущностей Имматериума. Это было место, в котором он мог обрести покой, в полной мере отвлечься от своих бед и найти уединение. Сюда не имел доступа никто, кроме тех, кого Кай специально приглашал разделить с ним пространство грёзы, и сейчас он блаженствовал в тишине, которая наполняла каждую комнату и царила под куполами пышно украшенного строения.
Кай спустился по ступеням во внутренний дворик. Его походка была лёгкой, а мрачноё настроение, бывшее его постоянным спутником со времён бедствия на "Арго", понемногу улучшалось. Страх всё ещё не исчез, он таился на задворках его восприятия, но Кай больше не желал признавать его власть. Вспоминать означало чувствовать, а чувствовать означало переживать. Десять тысяч смертей, что кричали у него в голове, на какое-то время расстроили рассудок Кая, и астропат не был уверен до конца, что разум вернулся к нему в целости и сохранности. И всё-таки те несколько раз, когда ему удавалось сбежать в Арзашкун, были тем временем, когда он мог без свидетелей зализывать свои раны и испытывать все прелести созданного человеческим воображением, не боясь чудовищных воспоминаний и ужаса сопереживания.
Кай толчком распахнул двери в главный зал и втянул запахи ароматических ламп и свежей зелени. В центре помещения искрился круглый бассейн, чья чаша была облицована плиткой с ромбовидным узором золотого и алого цветов. Серебряный фонтан в виде героического воина с трезубцем поблёскивал в солнечном свете, лениво струящемся вниз через витражи купола.
Листья пальм слегка колыхались на ветерке, дующем из открытой двери; сильно пахло цитрусами и кальянным дымом. Воздух благоухал ароматами далёких стран давно ушедших времён, и для Кая связь с прошлым была мощной опорой в этом царстве воображения и грёз. Если бы он пожелал, то смог бы воплотить в явь любую прихоть своего сознания, но здесь уже было всё, в чём он нуждался: покой, одиночество и исчезновение тысяч голосов, шумно требовавших его внимания.
Кай петлял между поддерживающими крышу колоннами из мрамора и нефрита, направляясь к широкой изогнутой лестнице, которая вела наверх в крытую обходную галерею. С изящных арок свисали боевые знамёна, багряные, изумрудные и золотые, – награды, добытые в битвах, которые уже никто не помнил. Казалось удивительным, что такие ужасные и роковые для жизней тысяч людей события смогли забыться с такой лёгкостью. От солдат, что сражались в тех битвах, остался лишь песок Пустой Земли, но когда-то их жизни имели значение. И неважно, что ход истории снизвёл каждую из них до ничтожных песчаных крупиц. В своё время они были важны, в своё время они что-то изменили в мире.
То, что эти изменения теперь существовали лишь в грёзе, не умаляло значения их жизней. Кай помнил о них, пусть даже и памятью, заимствованной из рукописи примарха. В своё время о Кае тоже забудут, но эта мысль не вызвала у него страх, а наоборот, заставила улыбнуться. Во времена, подобные нынешним, забвение должно почитаться за счастье. Быть восхваляемым всеми, быть тем, на кого рассчитывает такое множество людей – вот это было бременем, которое никто и никогда не должен на себя взваливать.
Кай поражался, как люди вроде Малкадора, лорда Дорна или Хормейстера его выдерживают.
Он задержался у подножия широкой лестницы, закрыл глаза и погрузился в журчащие звуки фонтана. По картине, видимой его вторым зрением, пробежала рябь, в лицо пахнуло ветерком, и Кай вдохнул ароматы страны, уже давно отошедшей в область преданий. Запах был одним из самых сильнодейственных ощущений в пространствах грёз, и головокружительное благоухание алиназика[46], хабиша и махлепи[47] перенесло разум Кая на базар под открытым небом, где на переполненных улочках толкались толпы потных тел: говорливые продавцы, торгующиеся покупатели и карманники с сомкнутыми шрамами ртов.
Кай ощущал запах дыма костров для приготовления пищи, вздымающихся клубов гашиша и насыщенных паров папаскары[48], разливаемой из глиняных кувшинов по оловянным кружкам, прибитым к распивочным местам. Воспринимаемое было настолько реальным, что Каю пришлось схватиться за резную балюстраду, чтобы не осесть на корточки от накатившей на него пронзительной тоски.
В уголках глаз защипали слёзы, и Кай спросил себя, откуда он может знать эти звуки и запахи. Они не были фантазией, вызванной из глубин его воображения, нет, это были воспоминания о чувственных впечатлениях, которые принадлежали чужому разуму. Эти ощущения были добыты из глубин памяти столь древней, что Кай был ошеломлён тем, что на свете есть ум, который в состоянии вместить в себя столько истории.
Он задохнулся и открыл глаза. Мир дрогнул, когда Кай на мгновение упустил контроль над его материальностью. Его дыхание было частым, хотя он и понимал, что не дышит по-настоящему в этом пространстве грёзы. Тело Кая лежало на койке, погружённое в сон, однако определённые законы реальной Вселенной продолжали действовать и в царстве грёз – хотя для того, кто существовал в мире, лежащем за пределами разумения большинства смертных, термин "реальная Вселенная" был почти что бессмыслицей.
Его глаз уловил промельк движения, и Кай поднял взгляд на галерею как раз вовремя, чтобы заметить человека, исчезающего из поля зрения. Какое-то мгновение он стоял в полном ошеломлении, не в силах поверить в то, что он только что видел. Кто-то другой в пространстве его сновидения? Каю доводилось слышать сказочные истории о могучих псайкерах, которые могли вторгаться в грёзы сновидцев и изменять структуру их разума, но утверждалось, что последний из этих когносцинтов умер тысячи лет назад.
"Погоди!" – заорал Кай, срываясь с места и перескакивая через две ступеньки за раз. Он совершенно выбился из дыхания, пока добрался до лестничной площадки, и развернувшись на девяносто градусов, вскарабкался по последнему пролёту. Каменный мозаичный пол украшали узоры с квадратно-спиральным мотивом в виде лабиринта с единственным входом и выходом. Кай бросился по галерее к тому месту, где он в последний раз видел таинственную фигуру.
В арках проёмов вздувались шёлковые занавесы, пропуская стук далёкого барабана, который раскатывался пульсом другой эпохи. Кай не видел ни одного музыканта, и знал, что для его грёз эти звуки были такими же невозможными, как и зрелище незваного гостя. Он пробежал вдоль галереи, оставляя перестук за спиной, и прошёл через закрытый пологом дверной проём, очутившись в комнате, полной света и зелёной поросли. Через пол прорастали деревья, словно после тысяч лет людского небрежения эту крепость снова захватила природа. С пилястров свисали золотые гобелены ползучих лоз, а оконные проёмы обвивали гирлянды трепещущих листочков.
В дальнем конце комнаты была дверь, и к ней шагал высокий человек в длинных, белых с золотом одеждах. Он был слишком далеко, чтобы разобрать его черты, но его глаза были озерцами великой печали и досконального понимания цены, которую люди платят за свои мечты.
"Стой! – выкрикнул Кай. – Ты кто? Как ты можешь здесь быть?"
Человек не ответил и исчез из видимости. Кай промчался через комнату, сметая со своего пути опадающую листву и рыскающие лозы, чтобы прорваться к двери, через которую ушла закутанная в одежды фигура. Ароматы специй, юной поросли и древней памяти ощущались здесь сильнее всего, и Кай испустил триумфальный крик, наконец-то достигнув проёма. Из-за двери донёсся запах солёной воды и нагретого камня, и теперь, уже добравшись до двери, он осознал, что испытывает странное нежелание в неё входить.
Кай собрал всё своё небогатое мужество и переступил порог.
Он очутился на балконе высоко на боку центральной башни крепости, о существовании которого даже не подозревал. Обжигающе пылал жгучий красный глаз солнца. Перед Каем раскинулось озеро, настолько громадное, что больше заслуживало зваться океаном. Оно было невероятно голубым, и на него было почти что больно смотреть. Над его водами летали стаи птиц, а недалеко от берега качались маленькие рыбацкие лодки.
Балкон был пуст, что было невозможным, поскольку бежать незваному гостю было некуда. Не считая двери за спиной Кая, единственным путём наружу был обрыв глубиной в сотни метров. Менять же законы, управляющие логикой грёзы, было под силу лишь её создателю, да и то это было опасным делом, так что Кай совершенно не представлял себе, как загадочному незнакомцу удалось ускользнуть.
Кай подошёл к краю балкона и опёрся руками о нагретый солнцем камень. Он втянул одуряюще-чистый воздух, свободный от химической отдушки, которой был пропитан каждый вдох из терранской атмосферы.
– Где находится это место? – заговорил Кай, откуда-то зная, что человек, которого он преследовал, его услышит.
На его плече сомкнулась мощная хватка, и Кая как будто ударило током. У него возникло ощущение, что будь на то воля хозяина этой руки, и он раздробит ему кости вдребезги простым поворотом кисти.
– Это Древняя Земля, – раздался голос рядом с его ухом. Мягкий, напевный, но со стальной сердцевиной.
– Как? – спросил Кай, зачарованный голосом мужчины.
– Человеческий разум невероятно сложен даже для таких, как я, – ответил человек, – но невелика задача поделиться с тобой моими воспоминаниями.
– Вы и в самом деле здесь? – спросил Кай. – Мне это не грезится?
– Ты спрашиваешь, в самом ли деле я здесь? В грёзе, которую ты сотворил? – сказал мужчина с ироничным смешком. – Это к философам, ладно? Да и в любом случае, что есть действительность? Разве для тебя вот это всё менее реально, чем твоя жизнь в Шепчущей Башне? Разве пламя, горящее в твоей грёзе, согревает хуже костра из поленьев и хвороста?
– Я не понимаю, – сказал Кай. – Зачем вы здесь? Со мной, прямо сейчас.
– Я хотел повидаться с тобой, чтобы больше о тебе узнать
– Зачем? Кто вы такой?
– Вечная одержимость именами, – сказал мужчина. – Я сменил много имён за долгие годы, и одно было ничем не хуже другого, пока я не избавлялся от него ради следующего.
– Так как мне вас звать?
– Не зови меня никак, – ответил мужчина, и сила его хватки на плече Кая взлетела по экспоненте. Астропат сморщился, когда компоненты сложной костной структуры его плеча заскребли друг о друга. – Просто слушай.
Кай кивнул, и боль в плече слегка ослабела. Птицы над озером пикировали над рыбацкими лодками, их крики, отражающиеся от воды, доносились словно с огромного расстояния. Кай сощурился. Яркая голубизна озера резала глаз, и его аугметика была не в силах ему помочь в этом сне.
– На просторах Галактики, Кай, обитают могучие и жуткие силы. Те миллиарды миллиардов нитей, что они вплетают в будущее, не под силу охватить разумом даже величайшим из провидцев эльдар. Но я увидел, что одна особенная нить обвивает мою собственную. Можешь угадать, чья?
– Моя? – осмелился высказаться Кай.
Мужчина расхохотался, и его смех был таким заразительным, что Кай улыбнулся, невзирая на растущую боль в плече. Но вместе с тем в нём чувствовалась какая-то неестественность, словно этот человек не смеялся так давно, что забыл, как это должно звучать.
– Ты, Кай Зулэйн? Нет, судьба не уготовила тебе остаться в памяти сказителей саг грядущих эпох, – ответил мужчина. У Кая сложилось чёткое ощущение, что он вглядывается в слепящее красное око солнца. – Я говорю о другом – о том, кто способен уничтожить всё, чего я добился, и прервать нить моей жизни, но чьё лицо от меня скрыто.
– Так почему же вы тогда здесь и разговариваете со мной? – спросил Кай. – Если вы тот, кто я думаю, то у вас должен быть миллион дел поважнее меня.
– Совершенно верно, – согласился мужчина. – Но я здесь и разговариваю с тобой, потому что ты будешь свидетелем моего конца. Я чувствую, как тебя волочит на незримой нити, которая ведёт к моей смерти. И если ты сможешь увидеть мою гибель, тогда мне удастся узнать, как она произойдёт.
– И вы сможете её предотвратить? – спросил Кай. Красное солнце начало клониться к горизонту.
– Там будет видно.
Регицидная доска простаивала без дела. Сейчас было неподходящее время для игр, и они все это понимали. 
Немо Чжи-Мэн  мерил шагами свои апартаменты. Его лицо кривила раздражённая гримаса, лишь добавившая складок к его и без того грубым и морщинистым чертам. Он не спал с тех самых пор, как Коллектор разнёс весть о катастрофе на Исстване V, и на нём начинало сказываться переутомление.
– Присядь, Немо, я начинаю от тебя уставать, – сказала Сарашина.
– И натяни на себя какую-нибудь треклятую одежду, – добавил Эвандр Григора.
– Я не могу, – сообщил Чжи-Мэн. – Мне лучше всего думается на ходу. И нагота тоже этому способствует – так энергии текут через меня неизмеримо лучше.
– Ты же сам понимаешь, что это чушь, – сказала Сарашина.
Чжи-Мэн вскинул голову и взмахнул рукой, отметая её возражения:
– Ты не хуже других знаешь, что если для тебя что-то срабатывает, так это лишь потому, что ты сам себя в этом убедил.
Сарашина полулежала, откинувшись на спинку кресла, повторяющего контуры тела, пытаясь облегчить ужасные спазмы в плечах и шее при помощи его массажного рельефа. Безнадёжная задача. После нескольких дней непрерывной череды сеансов телепатической связи с астропатами по всему Империуму они все едва держались на ногах. Хоры работали далеко за пределами безопасной нагрузки, и сотни астропатов уже истощились, как быстро прогорающие осветительные снаряды, которые запускают над полуночным полем боя.
Более дюжины телептов пострадали от пагубных вселений, которые потребовали вмешательства Чёрных Стражей Головко. К счастью, подобные инциденты удалось купировать, и к настоящему моменту кельи невезучих бедняг были простерилизованы огнём и запечатаны пси-запорами.
– И Ватики не увидели никаких предзнаменований? – задал вопрос Чжи-Мэн. – Мы в этом уверены?
– В Коллекторе не было зарегистрировано ничего, кроме грёзы-виде́ния Афины Дийос, – сказал Григора, пролистывая многочисленные страницы информационных выжимок на экране своего планшета. – Даже ни одного остаточного фрагмента или неправильно истолкованного образа.
– Ты в этом уверен, Эвандр? – требовательно спросил Чжи-Мэн. – Дворец жаждет воодрузить на пики чьи-нибудь головы, и мы следующие в очереди к плахе.
– Я уверен, Хормейстер, – произнёс Григора. В его тоне слышалось раздражение, которое вызвала сама идея того, что его сотрудники могли что-то пропустить. – Если бы было что находить, криптэстезики бы это заметили.
Чжи-Мэн кивнул и возобновил своё расхаживание нагишом.
– Проклятье, но почему Афина не отослала свое виде́ние прямиком в Коллектор? Зачем она потратила время впустую, отправившись к тебе, Аник?
– На этот раз, Немо, я спущу тебе оскорбительность этого вопроса. Но никогда больше не говори со мной в таком тоне.
– Извини. Ты знаешь, что я имел ввиду.
Сарашина разгладила свои одежды:
– Это ничего не изменило бы, и ты это знаешь. К тому моменту, как Афина истолковала своё виде́ние, было слишком поздно что-то предпринимать. Предатели уже ударили. Мы никоим образом не смогли бы предупредить Ферруса Мануса или остальных.
– Я знаю, но это меня бесит, – сказал Чжи-Мэн, останавливаясь, чтобы сделать затяжку из спиральной трубки тихо курящегося кальяна. Воздух наполнился благоуханием, навевающим мысли о пустынных горах.
– Лорд Дорн готов разломать Обсидиановую Арку и вытащить меня наружу за шкирку. Он желает знать, почему мы не провидели, что это произойдёт. И что мне ему сказать?
– Скажи, что течения Имматериума постоянно меняются. И что смешно думать, что ты можешь использовать их для предвидения будущего на уровне, выходящем за рамки догадок. Это как пустить стрелу из лука в ветреный день и пытаться предсказать, в какую песчинку она попадёт.
– Я ему это сказал, – ответил Чжи-Мэн. – Его это не впечатлило. Он думает, что мы прошляпили случившееся, и я склонен с ним согласиться.
– Ты сказал ему, что мы не пророки? – спросил Григора. – И что если бы мы могли предсказывать будущее, нас бы заперли в Склепе вместе с Крестовым Воинством и остальными предателями, которых загребли кустодии?
– Конечно, но лорд Дорн – человек резкий, и он требует ответов, – сказал Чжи-Мэн. – Мы все знаем, что прозреть варианты потенциального будущего, воспринять отзвуки грядущих событий – возможно. И я потрясён тем, что ни один из астропатов в этом городе не увидел даже и отблеска того, что случится. Это неправильно. Этого не учуял ни один из твоих Ватиков, Аник, ни один!
– Кроме Афины Дийос, – сказал Григора.
– Кроме Афины Дийос, – повторил за ним Чжи-Мэн. – Как такое возможно?
– Я не знаю, – сказала Сарашина.
– Выясни, – приказал Чжи-Мэн.
– Возможно, это Система, – произнёс Григора.
– Ты и твоя Система, – возопил Чжи-Мэн, вскидывая руки в воздух и хлопая ими себя по голове. – Системы нет. Ты измышляешь вещи, Эвандр. Я видел то же, что и ты, и я не заметил никакой Системы.
– Со всем возможным почтением, Хормейстер, но вы, в отличие от меня, не живёте в осколках грёз, и вы не видите то, что вижу я. Я изучал Систему столетиями, и вот уже много лет, как она выстраивается во что-то жуткое. Все голоса говорят об огромном красном оке, которое обрушивается на Терру, – о силе устрашающей разрушительной мощи, которая навсегда изменит ход истории.
Чжи-Мэн прекратил свои расхаживания.
– Так твоя драгоценная Система говорит тебе вот это? Мне не нужна Онейрокритика Юня, чтобы объяснить, что это значит. Красный глаз символизирует Хоруса Луперкаля, это тебе скажет даже новичок. Если это всё, что ты узнал за долгие годы поиска систем, которых нет, Эвандр, ты потратил время даром.
– Око не олицетворяет Хоруса, – сказал Григора.
– А кого тогда? – спросила Сарашина.
– Я считаю, что это Магнус Красный, – ответил криптэстезик. – Думаю, Алый Король направляется к Терре.
– Не будь смешным, Эвандр, – прошипел Чжи-Мэн. – Магнус всё ещё на Просперо, пестует свою гордость, уязвлённую на Никее.
– Мы в этом уверены? – спросил Григора.
VII
Когносцинты / Пещера / Врата Прорваны
В Шепчущей Башне царили полумрак и тишина, но логово криптэстезиков выглядело мрачным и зловещим даже на этом фоне. Кай и Афина торопливо шли по проплавленным мелтами тоннелям, то и дело останавливаясь, чтобы провести пальцами по стене, сверяясь с вырубленными на ней указателями. Астропатам требовалось немного времени, чтобы научиться ориентироваться в привычных коридорах своих башен, но никто не посещал подземные этажи, где работали криптэстезики, если на то не было очень серьёзных оснований.
– Это плохая идея, – сказал Кай, ощущая псионическую пульсацию шепчущих камней, которые сливали остаточные энергии сотен астропатических виде́ний в залы-уловители.
– Я знаю, но она принадлежала тебе, – напомнила ему Афина. Шум, издаваемый несущим её креслом, отдавался в угловатых коридорах неестественно громким звуком. – Я ясно помню, как говорила тебе, что это плохая идея, и не один раз. Не ищи криптэстезиков – они сами тебя найдут.
Они находились на глубине в сотни метров от поверхности земли, температура была низкой, и перед Каем туманился выдыхаемый им воздух. Впереди тянулись километры тускло освещённых коридоров, лишённые маркировки двери сливались со стенами, и только редкие зарубки указателей давали представление о том, насколько глубоко они забрались.
– Ты в любой момент можешь вернуться, – сказал Кай.
– И пропустить, как Эвандр Григора сожрет тебя с потрохами? Не дождёшься.
– Я думал, Сарашина велела тебе, чтобы ты мне помогала.
– Это так, – подтвердила Афина. – И прямо сейчас я помогаю тебе, служа гарантией того, что когда ты унесёшь ноги с этого этажа, твои мозги всё ещё будут у тебя в черепушке.
– Теперь ты драматизируешь.
– Скажешь мне это, когда Григора подключит тебя к своим машинам. Тогда и увидим, насколько я драматизирую.
Кай знал, что Афина права. Разыскивать криптэстезиков и в самом деле было безрассудством, поскольку по астропатическим башням гуляли полчища самых чёрных слухов об их возможностях. Некоторые утверждали, что они умеют выуживать секреты, таящиеся в самых мрачных закоулках психики, другие – что они могут так промыть мозги любому человеку, что тот сделает всё, что им заблагорассудится. Ещё кто-то рассказывал, что они обладают способностью добывать сведения из разумов покойников.
Подобная трепотня была именно что трепотнёй, но Кай действительно не имел чёткого представления о том, чем занимаются эти чрезвычайно скрытные астро-телепаты. Он подозревал, что они связаны со службой безопасности Города Прозрения, оценивая приходящие в башни сообщения на предмет любого признака наведённой варпом порчи. Если Чёрные Стражи охраняли город на физическом плане, криптэстезики, по мнению Кая, присматривали за его псионической защитой.
Он протянул руку и провёл пальцами по стене, ощущая специфические зарубки, которые сказали ему, что он находится на правильном этаже и в паре метров от пункта своего назначения.
– Это здесь, – сообщил он, когда они остановились перед ничем не примечательной дверью из шлифованной стали.
– Ты не обязан этого делать, – сказала Афина. – Это был просто сон, говорю тебе. Ты знаешь, что в сновидениях может произойти всё, что угодно. Особенно в снах телепата. Они не обязаны что-то значить.
Кай покачал головой:
– Да брось, ты же из Ватиков и знаешь, что это не так.
– Ты прав, я действительно знаю, что это не так. Как и то, что эта дверь из разряда тех, которые опасно открывать и потом непросто захлопнуть. Пригласить криптэстезика для проверки внутренней структуры твоего разума означает изменить его навсегда, обнажить для исследования самые мрачные, самые тайные его части. Как только криптэстезик влезет к тебе в голову, от него не укроется ничего.
– Мне нечего прятать, – заявил Кай.
– У нас у всех есть, что прятать, – ответила Афина. – У всех есть то, что хочется сохранить в тайне от остального мира. Поверь мне в этом. Я видела астропатов, которых исследовали криптэстезики, и все они кончили тем, что их отослали в Полую Гору.
– Ну, она мне и без того уже светит, так что хуже от этого стать не может.
Афина протянула свою скрюченную руку и взяла его за локоть.
– Разумеется, может, – возразила она. – Наставница Сарашина велела мне заняться твоей реабилитацией, но у меня ничего не выйдет, если криптэстезики превратят твой разум в крошево осколков. Кай, подумай, хорошенько подумай над тем, что ты делаешь.
– Уже, – ответил Кай, стуча костяшками по шлифованной стали двери.
Звук разнёсся по коридору издевательским эхом. Кай, затаив дыхание, ждал, когда откроется дверь. Наконец она скользнула, убираясь в стену, и он обнаружил себя лицом к лицу с Эвандром Григора. 
Глядя на его землистое, измождённое лицо, Кай понял, почему его общества искало так мало людей. Хотя черты криптэстезика и были абсолютно заурядными вплоть до степени безликих и незапоминающихся, его взгляд был взвешивающим и пронизывающим, заставив Кая чувствовать себя образцом на препараторном столе.
– Из шепчущих камней ваша непрерывная трескотня уже через край бьёт, а я нуждаюсь в отдыхе, – сказал Григора. – Зачем вы меня потревожили?
Кай был пойман врасплох, и на какое-то мгновение потерял дар речи. Комната, которую он увидел за спиной Григора, плохо сочеталась с ординарным лицом её хозяина, но криптэстезик быстро сместился, заслоняя астропату обзор.
– Я занятый человек, Кай Зулэйн, как и все мы в эти времена, – сказал Григора. – Назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должен отчитать тебя и выставить за дверь.
– Я хочу узнать о когносцинтах, – ответил Кай, и пренебрежение в глазах криптэстезика сменилось настороженным интересом.
– О когносцинтах? Зачем? Их давно нет.
Кай помедлил и бросил взгляд на Афину, понимая, что пересекает очень опасный рубеж. Он стянул с плеча ткань своих одежд, открывая жёлто-фиолетовый синяк в форме могучей человеческой руки.
– Думаю, я с одним встретился, – сказал он.
На первый взгляд, апартаменты криптэстезика напоминали келью новичка: холодный камень и железо стен, неудобная кровать, шепчущие камни, вставленные в медные гнёзда. На этом сходство кончалось. Помещение было гораздо больше по размеру, и его загромождали многочисленные стеллажи. В то время как полки новичка пустовали в ожидании личной астропатической библиотеки, которая накопится на них с течением временем и по мере приобретения опыта, Григора мог похвастаться впечатляющим собранием.
Фолианты в кожаных переплётах, информационные стержни и пергаментные свитки теснились на этажерках, с которых чуть ли не сыпались обрывки бумажных листов, звёздные карты и рукописные каталоги. По полу было разбросано множество томов Онейрокритики, а каждый квадратный сантиметр стен покрывали извилистые узоры нарисованных мелом кривых, углов и каракулей, которые показались Каю ужасающе знакомыми и в то же время бесконечно незнакомыми.
Кай слышал про Эвандра Григора ещё в те времена, когда он не уехал из Города Прозрения, но у него никогда не возникало нужды с ним встречаться.
В настоящий момент Каю хотелось, чтобы так оно и оставалось.
– Если желаешь сесть, подвинь какие-нибудь книги, – сказал Григора, сортируя кипу бумаг, хаотично наваленных на ободранной крышке широкого стола из тёмного дерева. – Это не вам, сударыня Дийос, вам беспокоиться незачем.
Кай удивился бессердечности Григора, но затем решил, что тот просто был реалистом. Он подвинул груду лежавших на кровати пергаментов, расчищая себе место. Увидев, что их покрывают такие же письмена, как на стене, он вытянул шею, чтобы её рассмотреть. На первый взгляд, узоры выглядели как карты для космической навигации или как какая-то разновидность атласов звёздного неба или, возможно, – как наисложнейшее генеалогическое древо, но в подобной интерпретации все символы и пересекающиеся линии выглядели бессмыслицей.
– Не труди себя попытками в это вникнуть, Зулэйн, – сказал Григора, беря со стола книгу и смахивая с её обложки слой пыли. – Я пытаюсь почти два столетия, и разгадал только часть.
– Что это? – скользнув к нему, спросила Афина. Её рука-манипулятор выбивала на посеребрённом подлокотнике кресла нервозную дробь.
– Прошу вас прекратить это, сударыня Дийос, это крайне раздражает, – сказал Григора и без паузы продолжил: – Я зову это Системой, а касаемо того, что это такое...
Григора вытащил из-за стола кресло, уселся перед Каем, положив книгу на колени, и уставился на символы и линии на стене с видом человека, впервые в жизни увидевшего пейзажи Козарского. 
– Я считаю, что это разрозненная картина грядущего апокалипсиса. Виде́ние будущего, посетившее человечество в незапамятные эпохи и разлетевшееся на миллиарды не связанных между собой осколков, которые вертятся в людских сознаниях вот уже сотни тысяч лет. Я пытаюсь сложить их вместе.
В его голосе звучала убеждённость фанатика, и Каю стало интересно, какая доля того, что он слышал о криптэстезиках, возникла по вине этого человека.
– И когда же случится этот апокалипсис? – спросил Кай. – Время ещё есть, я надеюсь.
– Он происходит сейчас, – ответил Григора.
Кай едва не рассмеялся, но передумал, увидев серьёзное выражение на лице Григора.
– Вы шутите, да? – спросил Кай.
– Я никогда не шучу, – ответил Григора, и Кай ему поверил.
– Это касается Хоруса? – спросила Афина.
– Возможно. Или одного из его братьев. Но существует масса возможных прочтений, так что я не могу сказать наверняка. Всё ещё остаётся слишком много переменных, да и достоверность существенной части того, что мне удалось собрать... мягко говоря, сомнительна. А теперь повторите-ка мне, почему вы прервали цикл моего отдыха.
– Когносцинты, – сказала Афина. – Что вы можете нам о них рассказать?
Григора откинулся назад в своём кресле и со вздохом покачал головой.
– Последний из когносцинтов был уничтожен тысячелетия тому назад, – сказал он. – Зачем вам знания об ископаемом предмете?
Кай помедлил, прежде чем ответить. Хотя в Григора и не было ничего откровенно зловещего, его бесстрастная отчуждённость сочилась угрозой бюрократического толка. Он принадлежал к той породе людей, которые способны подписать сотню смертных приговоров, параллельно прося принести им кружку свежего кофеина. Его отрешённо-холодные, властные манеры подсказывали Каю, что не стоит терять бдительность и болтать всякие глупости.
– Я вам сказал, что встретил одного из них, – ответил Кай.
Григора рассмеялся сухим кашляющим смешком:
– Нереально.
– Разве вот это выглядит чем-то нереальным? – спросил Кай, стягивая с плеча одежду и ещё раз показывая кровоподтёк в форме человеческой руки. Криптэстезик отложил свою книгу и обследовал гематому. Она резко выделялась цветом на бледной коже.
Григора положил свою руку поверх отметины, и она свободно вписалась в синяк. Он потянулся за рукой Кая и приложил её к его плечу. Она тоже оказалась меньше, чем кровоподтёк.
– Здоровый мужик с крупной рукой, – отметил Григора. – Ты уверен, что не поцапался с одним из Чёрных Стражей Головко, и тебя не затолкали обратно в келью? Говори правду, я выясню, если ты мне соврёшь.
– Клянусь, что когда я ложился спать, отметины не было, – ответил Кай. – Я заметил её на следующее утро, когда одевался. Не могу объяснить, как она там очутилась.
– Кроме как существованием псайкера из той породы, что исчезла тысячи лет тому назад, если не больше, – сказал Григора. – Неслабый такой логический скачок.
– Хорошо, а как вы это объясните? – спросила Афина.
– А я не обязан ничего объяснять, – сообщил Григора, складывая свои тонкие пальцы в замок у себя на коленях. – Это вы ко мне пришли. Я мог бы войти в твой разум, Зулэйн, и поискать любой оставшийся след чужого пси-присутствия, но эта процедура не отличается деликатностью, и она не безболезненна. Ты уверен, что готов к такому неприятному вторжению в свою голову?
– Мне нужно узнать наверняка, просто ли я спал, или это случилось на самом деле.
– Конечно же, ты спал, – сказал Григора, как будто это всё объясняло. – Ты видел сон, Зулэйн, не более того. И как будто нам мало того, что ты вернулся калекой, так ты теперь сообщаешь мне, что потерял способность отличить грёзу от игры воображения.
– Это было что-то большее, чем обычный сон, – продолжал настаивать Кай.
– Любой новичок скажет то же самое.
– Кай не новичок, – вступила в разговор Афина.
– Да ну? – рявкнул Григора. Он развернулся к Афине и напустился на неё: – Тем не менее, он живёт вместе с ними, и, как мне дали понять, он больше не может работать с Нунцио. Как неспособен ни на отправку, ни на приём астро-телепатических сообщений. Он годится только для Полой Горы. Я неправ в каком-то из этих утверждений?
– По сути дела, да, – ответила Афина. – Каю предстоит проделать долгий путь, прежде чем он полностью оправится от произошедшего на "Арго", но его способности возвращаются с каждым днём. Я верну его в транс-залы, причём скоро, – можете быть в этом уверенным.
Когда Афина заговорила в защиту Кая, на него накатила волна признательности. Они были знакомы совсем недолго, и хотя нельзя было сказать, что их первая встреча прошла без сучка и задоринки, им как минимум удалось нащупать общую почву благодаря полученным обоими травмам. Григора ощутил защитный настрой Афины и откинулся назад с лёгкой улыбкой на тонких губах. Криптэстезик едва слышно вздохнул, смахнул пушинку с одежды и открыл книгу у себя на коленях.
– Когносцинт – это могущественный псайкер, что и говорить, причём с очень своеобразными ухватками, – сообщил им Григора. – Такому было бы тяжело задействовать свои способности на Терре, так чтобы об этом не узнал хотя бы один из операторов Города Прозрения.
– То есть вы мне не верите? – спросил Кай.
– Скажем, я сохраняю здоровую долю скептицизма, – ответил Григора. – Но я пока позволю тебе заблуждаться и расскажу вам о когносцинтах.
На расстоянии в половину Галактики от Терры, в сверкающей пещере глубоко под поверхностью райской планеты, которую они звали домом, сошлись двое мужчин. Стены этой подземной полости пели недоступными уху созвучиями. То была музыка мира, пропитанного фоновым мурлыканьем латентных псионических энергий, что пузырились в планетарном подсознании.
Первый мужчина был гигантом, чья огромная фигура была облачёна в белые одежды. Он держал в руках тяжёлую книгу в кожаном переплёте, с которого свисали маленькие кадильницы и ленты пергамента. Его звали Азеком Ариманом, и он был полубогом среди смертных, человеком такой устрашающей мощи и интеллекта, что лишь немногие из величайших умов Терры могли состязаться с ним в смекалке и эрудиции. Его лицо было наклонено вниз, и он пристально смотрел на второго мужчину, который восседал, скрестив ноги, на каменном полу точно по центру пещеры.
Хотя Ариман и был исполином, но сидящий превосходил размерами даже его. Он тоже был одет в белое, этот необычный индивидуум, чья кожа напоминала шлифованную бронзу, а копна малиново-красных волос[49] походила на гриву разъярённого льва.
Учитывая планету и эпоху, тот, кто вбирал в себя свет и энергию пещеры, мог быть только одним человеком.
Магнусом Красным. Алым Королём, примархом Тысячи Сынов и повелителем Просперо.
Те, кто знали примарха, никогда не описывали его лицо одинаково, приписывали тот же самый цвет его глазам или высказывали одно и то же мнение о его характере. Магнус был переменчив, как ветер или океанские волны, и ни один из его обликов не повторял другого. Его кожа и отражала, и поглощала свечение кристаллов, которые сверкали в руках сотен трэллов, стоящих по периметру пещеры.
С её потолка свисало необычное устройство, которое соединялось с Магнусом мерцающим потоком тусклого света. По форме оно напоминало гигантский телескоп, его поверхности были покрыты резными символами, неизвестными за пределами этой планеты, а из платинового обода, охватывающего гигантский зелёный кристалл в его центре, выдавались серебряные лопасти. 
Магнус медитировал уже две ночи, и ещё большее их число он просидел в неподвижности под бронзовым устройством, пока его помощник зачитывал отрывки из книги, непрестанно декламируя формулы, заклинания и численные алгоритмы.
Если бы здесь присутствовал кто-то из эрудитов Терры, он прослезился бы от восхитительной сложности и поэтической простоты этих уравнений. Магнус вывел их за десятилетия изысканий и познания, они были единственными в своём роде, и про них было известно лишь воинам Тысячи Сынов. Страницы книги, которую держал Ариман, вмещали огромный запас уникальных знаний, и её неизмеримая ценность даже не укладывалась в голове.
Главный Библиарий Тысячи Сынов ни разу не запнулся по ходу чтения, он выговаривал каждый сложный звук с таким совершенством, что им остался бы доволен и самый требовательный из капитанов Детей Императора. Ариман смотрел на Магнуса с сыновним обожанием, но хотя он и верил в гениальность и мудрость своего примарха, он не мог скрыть, что ему было не по себе от того, чего они пытаются достичь. 
Магнус не двигался уже четыре дня, его тонкое тело[50] пересекало затерянные и неизведанные просторы Имматериума, направляясь на судьбоносную встречу.
Магнус всем сердцем стремился донести предупреждение Империуму своего отца, но своими действиями он насаждал семена его погибели.
Григора развернул к ним книгу на своих коленях, и Кай увидел цветную гравюру на две страницы, которая изображала сцену битвы. Однако происходящее на картине не было заурядной вооружённой стычкой – здесь схватились воюющие друг с другом солдаты Древней Земли. Они вели бой под бушующим, злобным небом, которое раскалывали молнии, а через тучи на нём протискивались гротескные лица. Зловещее солнце заливало картину адским светом, и лица сражающихся искажала не ненависть, но ужас и страх.
– "Саргон Аккадский[51] у Врат Урука[52]", – произнёс Кай, читая подпись под иллюстрацией. – Не могу сказать, что слышал об этой битве.
– Неудивительно, – откликнулся Григора, – хотя, как я предполагаю, вы слышали о пси-войнах?
Кай кивнул, а вслед за ним и Афина.
– Ну конечно же вы слышали, иначе вы были бы совсем уж невежественными псайкерами. Честно говоря, об этих глобальных войнах известно мало чего достоверного. Сохранились лишь фрагменты, собранные по летописям, которые уцелели в ходе последующих зачисток. Мы полагаем, что, как и все войны, они начались из-за амбиций и жадности, но вскоре стало ясно, что воинственных царей, рвавших друг другу глотки, направляет воля скрывающихся в тени особ, которые одержимы жаждой власти.
– Когносцинтов? – спросил Кай.
Григора кивнул:
– Псайкеры – редкая мутация. Наверное, лишь один ребёнок на миллион рождается с некими скрытыми способностями. Где-то десятая часть этих детей будет обладать силой, которая стоит того, чтобы ей овладевать. Генокод когносцинтов встречается ещё в сто раз реже. И сейчас я хочу, чтобы вы поняли смысл этой фразы, поскольку это вовсе не преувеличение для красного словца. Когносцинты рождаются значительно реже, чем обычные псайкеры любой разновидности, и то, что на Древней Земле единовременно появилось такое их множество, было настолько уникальным событием, что требует выделения в собственную эпоху с соответствующим названием. Тем не менее, в исторических документах не упоминается ничего подобного, ибо про некоторые эры лучше всего забыть.
Каю доводилось слышать отцензуренную версию летописи ранних лет пси-войн, но его знания были, мягко говоря, отрывочными. При обучении в Городе Прозрения этот период истории преподавали поверхностно: никому, и в первую очередь – самим псайкерам, не хотелось вспоминать времена, когда люди с псионическими способностями едва не уничтожили планету.
– Со временем выплыло на свет, что огромные государства были просто пешками в руках могущественных особ, которые стравливали между собой народы ради собственного варварского увеселения. Такое было бы не под силу ни одному обычному телепату, на это были способны лишь те, кто обладал уникальным дарованием когносцинтов.
– Зачем бы кому-то этим заниматься?
Григора пожал плечами, но ответил:
– Зулэйн, ты же знаешь о соблазнах, которые несут с собой псионические способности. Несмотря на опасности, каждый астропат приобретает вкус к использованию дарованных ему сил. С того самого мига, как твой разум соприкасается с Имматериумом, он ничего больше так не жаждет, как снова причаститься к этому источнику безграничных возможностей. Ты помнишь тот первый раз, когда ты задействовал свои способности?
– Да, – сказал Кай. – Это опьяняло.
– Сударыня Дийос?
– Мой ум мог охватить небеса, и я чувствовала себя так, словно была частью самой ткани Вселенной, – ответила Афина.
– Именно. Но сколько бы раз ты ни выходил на связь после того первого случая, это уже совсем не то, – продолжил Григора. – Каждый сеанс сопряжён с риском, но ты по доброй воле устремляешься своим разумом в царство страшной опасности, просто чтобы почувствовать снова ту самую сладость его энергии.
– Но никогда не можешь, – сказал Кай.
– Да, – подтвердил Григора. – А если ты оставляешь свои попытки...
– У тебя начинается пси-хворь, – закончила Афина. – Твой разум жаждет того, что когда-то имел. Так было со мной, когда меня привезли назад с "Фениксоподобного", и я не могла пользоваться своими способностями несколько недель. Я бы никогда не хотела пройти через это ещё раз.
– Когносцинты не утрачивали то первое чувство, – сообщил Григора. – Всякий раз, когда они соприкасались с варпом, для них всё было как впервые. Они распробовали вкус могущества, и при этом, как утверждалось, они были практически неуязвимы для опасностей варпа. Их не могло коснуться ни одно из созданий Имматериума, и не зная пределов своим силам и амбициям, когносцинты стали одержимы идеей господства над простыми людьми. Они считали, что лишь они одни могут управлять судьбами человеческой расы. И им было по силам этого добиться.
– До меня доходили слухи об их возможностях, но всё это казалось чересчур преувеличенным, – примерно как то, что думает по поводу сил, которыми мы якобы владеем, простой народ.
– Что бы ты ни слышал, это скорее всего правда, – ответил Григора. – Когносциту мало что было не по плечу. В конце концов, если ты можешь контролировать умы людей, ты в состоянии сделать всё, что угодно.
– Они могли залезть тебе в голову и... что-то изменить? – спросил Кай.
– Они могли залезть тебе в голову и сделать всё, что угодно, – повторил Григора. – К примеру, мне не удастся вынудить тебя задушить сударыню Дийос – с тем же успехом я могу пытаться заставить тебя перерезать острым клинком твоё собственное горло. Как я подозреваю, у меня также не получится убедить тебя, что в неблагозвучности "Антисимфонии" дадаистов[53] имеется своя красота, – и неважно, насколько сильно я буду стараться. У большинства людей врождённое чувство самосохранения и понимание, что правильно, а что нет, коренятся слишком глубоко, чтобы их можно было преодолеть, однако когносцинт мог превратить тебя в свою марионетку с той же лёгкостью, с какой он дышал. Он мог принудить тебя к совершению невообразимо чудовищных вещей, и ты бы только смеялся по ходу дела. Он мог стереть твои воспоминания, внедрить на их место новые и заставить тебя увидеть то, что ему заблагорассудится, почувствовать то, что ему захочется. Он мог добраться до всех составляющих твоего разума, которые делают тебя тем, что ты есть. 
Кай почувствовал, что  при мысли о таком агрессивном использовании пси-способностей у него по коже забегали мурашки.
– Неудивительно, что нашу породу боятся, – сказал он.
– Нашу породу боялись всегда, даже до пси-войн, – ответил Григора. – Так устроены люди. Они страшатся того, чего не понимают, и пытаются это поработить. Последствия пси-войн послужили этому прекрасным извинением. И вот мы уже прикованы к унылому железному городу посреди величайшей крепости, которую когда-либо увидит этот мир.
– Как кончились эти войны? – спросила Афина.
– Легенды рассказывают о появлении великого воина с золотыми глазами – единственного человека, чья воля была достаточно сильной, чтобы сопротивляться воздействию когносцинтов. Он объединил армии немногих оставшихся царств и подготовил их костяк в виде небывалых бойцов, которые были сильнее, быстрее и выносливее, чем солдаты любого великого войска древности. Они штурмовали цитадели когносцинтов одну за другой, сидя на спинах серебристых летательных аппаратов огромных размеров. Даже самые могущественные когносцинты не могли возобладать над златоглазым мужчиной, и всякий раз, когда он сражал одного из этих дьявольских псайкеров, порабощённые тем армии освобождались и охотно присоединялись к силам великого воина. Это заняло ещё тридцать лет, но в итоге его армии повергли последнего когносцинта, и люди планеты снова обрели свободу.
– А что стало с воином? – спросил Кай.
– Никто не знает наверняка. Некоторые легенды утверждают, что он погиб в битве с последним когносцинтом, другие – что он пытался сам захватить власть и был убит своими же солдатами.
Григора помолчал. Морщинка у края его губ сказала Каю, что он улыбается. Ужимка была неприятной, как смертный оскал трупа.
– Некоторые даже утверждают, что этот воин всё ещё живёт среди нас в ожидании дня, когда когносцинты вернут себе власть.
– Но вы в это не верите? – спросила Афина.
– Нет, конечно же нет. Представить, что подобное существо может дожить до нынешнего дня... Это чепуха для детских баек или глупых поэтов-сказителей. Нет, даже если этот воин и существовал на самом деле, как доносят до нас легенды, он давно уже стал прахом и костьми.
– Досадно, – сказал Кай. – Сейчас Империуму пригодился бы кто-нибудь вроде него.
– И впрямь, – согласился Григора. – А теперь, когда ты осознал истинные пределы возможностей когносцинтов, поведай-ка мне ключевые моменты твоей так называемой встречи с одним из них.
И тогда Кай провёл Григора через все стадии своего сновидения: Пустая Земля, безлюдная крепость и удивительные звуки и запахи далёкой страны, возникшие прямо из воздуха. Он говорил о режущей глаз голубизне озера и о слепящем красном оке солнца, чьи лучи били в пески пустыни, словно пылающие молоты. Кай завершил свою повесть рассказом о призрачной фигуре, которая перемещалась по пустым залам Арзашкуна с непринуждённостью хорошо знакомого с ними человека.
Кай описал сидящему напротив него Григора свою встречу с этим мужчиной, его незримое соседство и мощную хватку, в которой он держал его плечо. Он передал всё, что тот сказал, и закончил своё повествование ещё одной демонстрацией отметины на плече.
Криптэстезик облизнул губы, и Каю пришлось постараться, чтобы сдержать гримасу отвращения: движение вызвало ассоциации с ящерицей, предвкушающей свежую пищу. Несмотря на это, в позе Григора читалась напряжённость, которой не было, когда они появились в его апартаментах. Хоть в это и трудно было поверить, но Каю показалось, что криптэстезик обеспокоен.
– Расскажи мне ещё раз о солнце, – потребовал Григора. – Говори, чётко и ясно. Как оно выглядело, какие чувства у тебя возникли? Какие образы ты использовал, чтобы его себе описать? Метафоры и впечатления. Расскажи мне о них и ничего не добавляй и не приукрашивай. Только то, каким ты его увидел.
Кай мысленно вернулся к моменту, предшествовавшему появлению за его спиной закутанного в одежды человека.
– Я помню колышущийся жар пустыни, привкус соли в воздухе и зыбкий горизонт. Солнце было красным, насыщенно-красным, и казалось, что оно смотрит вниз на мир, как гигантский глаз.
– Красное око, – прошептал Григора. – Трон, он уже почти здесь.
– Кто? – спросила Афина. – Кто почти здесь?
– Алый Король, – ответил Григора, глядя мимо Кая на невероятно сложный узор, набросанный на стене за его спиной. – Сарашина, о нет! Это происходит сейчас. Это происходит прямо сейчас!
Глубоко под поверхностью родной планеты расы, которая ныне задавала тон в Галактике, метя на роль её повелителя, бурлил активностью вибрирующий зал. Сотни метров в высоту и километры в ширину, он был наполнен гулом аппаратуры и едкой вонью озона. Когда-то он служил Имперской Темницей, но это функция давным-давно уступила место другой задаче.
Всю площадь зала усеивали огромные машины, невероятные по своей мощи и сложности. Здесь были как огромные запасы серийных моделей, так и изделия, произведённые в единичном экземпляре, разобраться в которых не смог бы и одарённейший из адептов Механикум.
Пещера создавала ощущение лаборатории, принадлежащей самому блестящему учёному из всех, что когда-либо видел мир. Её вид навевал мысли о великих свершениях, о потенциале, который ещё только предстоит использовать, и о мечтаниях, которые стоят на грани воплощения в реальность. Один конец зала занимали огромные золотые врата, подобные входу в величественнейшую из крепостей. Их механизированные двери покрывали резные символы огромных размеров: обнявшиеся близнецы, устрашающий кентавр-стрелец, вставший на дыбы лев, весы правосудия и множество других образов.
Через мириады проходов передвигались тысячи техно-адептов, сервиторов и логов-исчислителей, словно кровяные тельца, перемещающиеся по живому организму, неся службу его сердцу, в качестве которого выступал огромный золотой трон, возвышающийся в десяти метрах над полом. Громоздкий и похожий на машину, он соединялся с наглухо запечатанным огромным порталом на противоположном конце помещения джунглями извивающихся кабелей.
О том, что лежит за этими дверями, знало лишь одно существо. То была личность высочайшего интеллекта, чья сила воображения и изобретательность не имели себе равных. Он сидел на исполинском троне, одетый в золотую броню, и направлял всю свою интеллектуальную мощь на координацию очередной стадии своего беспримерного проекта.
Это был тот, кого звали Императором и никак по-другому, хотя многие в этом зале и знали его настолько долго, что это время исчислялось многими сроками человеческой жизни. Никакой другой титул, никакое другое имя не смогли бы воздать должное такой сверхъестественной личности. Окружённый своими самыми элитными гвардейцами и ассистентами из круга своих самых доверенных лиц, Император сидел и выжидал.
Когда началась катастрофа, всё произошло стремительно. 
Золотые врата засветились изнутри, словно металл прожигало какое-то невообразимое пекло, бывшее по ту сторону дверей. Огромные орудийные установки, смонтированные по периметру пещеры, развернулись, раскручивая блоки стволов, чтобы открыть огонь. Начали вспыхивать прибор за прибором – это перегружались и взрывались высокочувствительные, уникальные электронные схемы. Адепты бросились прочь от места, где происходил прорыв: они не имели понятия, что находилось снаружи, но им хватило благоразумия, чтобы удариться в бегство.
Из расплавленных врат посыпались потрескивающие энергетические разряды, сдирая плоть с оказавшихся слишком близко людей до самых костей. Замысловатые символы, вырезанные на камне пещеры, исчезли в визге взрывов.  Все источники освещения зафонтанировали искрами и погасли. Плоды немыслимых, невообразимых трудов, на которые ушли столетия, были загублены в мгновение ока.
Как только прозвучал первый сигнал тревоги, гвардейцы Легио Кустодес пришли в боевую готовность, но несмотря на всё своё обучение, они не были подготовлены к тому, что произошло дальше.
Через врата начал продавливаться силуэт: массивный, красный, объятый пламенем своей движущей силы. Он вышел в пещеру, окутанный сверхъестественным огнём, который стёк с него, являя существо, образованное из многогранников света и звёздного вещества. Его сияние ослепляло, и на его многочисленные глаза невозможно было смотреть, не ощущая всей ничтожности своего собственного бренного бытия.
Ещё никто и никогда не видел такой повергающей в ужас диковины. То была душа, истинное сердце существа столь могучего, что оно могло биться лишь в оболочке искусственно сконструированной сверх-плоти.
И лишь Император узнал этого исступлённого ангела, и увидеть его здесь было для него, что нож в сердце.
– Магнус, – произнёс он.
– Отец, – ответил Магнус.
Их разумы соприкоснулись, и в этот застывший миг Галактика изменилась навсегда.
VIII
Лишь Убери Законы Подчиненья[54] / Завеса Прорвана / Грёзы о Красном Зале
Для Аник Сарашиной день не задался с самого начала. Она проснулась на рассвете. Обрывки сновидения, которое ей не удалось вспомнить, ещё держались в голове, наполняя её внутренности тошнотворными спазмами боли. Её мутило примерно также, как на борту космического корабля прямо перед совершением перехода, только более настойчиво. Беспокойство вызывал и тот факт, что ей не удалось воскресить в памяти свой сон. Начальница Ватиков должна помнить все свои виде́ния с абсолютной точностью, ибо кто знает, какие намёки на грядущие события в них содержатся?
Остаток утра прошёл в дымке отупения. Её второе зрение лишилось своей остроты, как будто до этого она пила запоем или принимала раскрепощающие разум наркотики напару с Немо. Но она вот уже несколько дней не употребляла ничего крепче кофеина, и поэтому то, что она ощущала себя такой развалиной, казалось ей вдвойне несправедливым. Впервые с тех пор, как Аник Сарашина заняла своё место в рядах Телепатика, она чувствовала, что ей по-настоящему не хватает её глаз.
Мучимая давящим чувством клаустрофобии, она провела утро, усваивая последние срочные сообщения, проходящие через Город Прозрения. Резня в Зоне Высадки – название у многих уже входило в привычку – застала вооружённые силы Империума врасплох, и они всё ещё не могли перехватить инициативу. Экспедиционные флотилии Легионов и армейские группировки пытались реорганизовать свои боевые порядки и разобраться, где друзья, а где враги.
О войсках, которые были преданы на Исстване V, не было известно почти ничего.
От Гвардии Ворона не поступило ни единой весточки, что придавало вес слухам, безответственно распущенным прозревателями Эр, которые утверждали, что примарх Коракс и его Легион были полностью уничтожены. Предполагалось, что с Исствана V удалось спастись нескольким разрозненным подразделениям Саламандр, но об этом было известно из сообщений, которые пришли, в лучшем случае, из третьих рук. Судьба примарха Вулкана оставалась неизвестной, но многие опасались, что он тоже погиб.
От Железных Рук не осталось почти ничего – после смерти примарха их разбитые подразделения разметало по всем ветрам. Несмотря на всю полноту предательства, Сарашиной всё ещё было тяжело смириться с мыслью, что примарх может умереть. Известие об измене Хоруса Луперкаля было шокирующим уже само по себе, но последовавшие за ним события громоздили одну немыслимую вещь на другую, так что сейчас уже можно было поверить во всё, что угодно.
Эмиссары, которых посылал в Шепчущую Башню Рогал Дорн, требовали ответов, но Хормейстер мог дать им мало чего конкретного. Флотилии предателей перекрыли пути побега с пятой планеты, и система Исстван, по сути, молчала также глухо, как необитаемая луна. В неё ничего не входило, и из неё ничего не выходило: никакой информации и уж определённо – никаких воинов-лоялистов.
Хуже того, разгром на Исстване V побудил множество малодушных планет и систем по всему Империуму открыто объявить о поддержке Воителя. Боль от предательства и шок непонимания парализовали реакцию Империума на эту вопиющую измену, в то время как решительные действия были нужны как никогда.
А потом – лучик надежды. Сообщение с самых границ системы Исстван.
Искажённое и обрывочное, но имеющее при себе все коды синестетических соощущений XVIII Легиона.
Саламандр.
Сарашина немедленно поспешила в самый большой транс-зал Шепчущей Башни.
Абир Ибн Хальдун уже был на месте в окружении Хора Примус. Зал освещался лишь мягким свечением притушенных люмов, его кессонированные стены, одетые в железо, равнодушно внимали псионическому белому шуму, который наполнял помещение.
Две тысячи астропатов Хора Примус полулежали в своих удерживающих устройствах, и каждый из них изо всех сил пытался вычленить суть послания, прилетевшего с окраин системы Исстван. В центре зала, Абир Ибн Хальдун сражался со запутанными аллегориями и загадочными символами, которые пересылали ему хористы.
Сарашина ненадолго присоединилась к его разуму, но ей не удалось найти смысл в увиденных там образах. Горный дракон[55], пьющий из золотистого озера; орхидея, появляющаяся из трещины в обсидиановой равнине, которая тянется на тысячи километров во всех направлениях; пылающий меч, неподвижно висящий над миром, который полностью лишён жизни и географических особенностей. Близнецы, объединённые единой душой, но рвущиеся в разных направлениях.
Что означало хоть что-то из этого?
Хор Примус состоял из сильнейших псайкеров второго ранга из числа приписанных к Шепчущей Башне, и как правило, для него не составляло труда интерпретировать сообщение, отосланное с другого края Галактики. Но то, что они передавали Ибн Хальдуну сейчас, не имело смысла.
В её голове раздался голос, интеллигентный и необыкновенно певучий.
~ Должен признаться, Наставница Сарашина, я в полном замешательстве. ~
~ Как и я, Абир, ~ ответила она.
~ Выглядит так, словно астропат совсем сошёл с ума. ~
~ Такое вполне возможно. Кто знает, через что они прошли, чтобы отправить нам это сообщение. ~
Ей в голову пришла ещё одна мысль:
~ А могло случиться так, что поступившее сообщение было перехвачено по дороге к нам? ~
~ Это возможно, но в большинстве случаев такое вмешательство бросается в глаза. В данном сообщении подобного  искажения нет. Что бы ни извращало это послание, думаю, что оно находится здесь, на Терре. Но у меня нет никаких предположений, чем оно может быть. ~
~ Продолжай свои попытки. Лорд Дорн ожидает от нас прогресса. ~
Сарашина разорвала контакт с Ибн Хальдуном. Ему нужна будет абсолютная сосредоточенность, чтобы добраться до сути сообщения. Соощущения подтверждали, что оно исходило от астропата Саламандр, но за исключением его личности, всё остальное содержание послания было бессмыслицей.
Она вздохнула, чувствуя, как в лобных пазухах начинает зарождаться пульсирующая головная боль. Мигрени не были каким-то необычным делом для астропатов, особенно во время трудоёмких сеансов связи, но она уже чувствовала, что этот приступ будет жестоким. Её с самого утра не отпускало слабое болезненное ощущение, словно на заднем плане её сознания назойливо зудело отчаявшееся насекомого, запертое в стеклянной банке.
Она не была единственной, кто это чувствовал. Вся башня была как на иголках, и не только переработавшие астропаты. Даже Чёрные Стражи вели себя дёргано, как будто подспудное воздействие изнурённых псайкеров каким-то образом проникало через пси-экранировку их шлемов и приумножало их агрессию. В воздухе висело ощущение затянувшегося мгновения перед битвой, когда за миг до того, как одиночный выстрел даёт сигнал к смертоубийству, напряжение взлетает до непереносимого уровня.
Несмотря на долгожданные новости о вышедшем на связь Легионе лоялистов, Сарашина не могла избавиться от ощущения, что они были предвестниками чего-то настолько страшного, что её разум будет не в состоянии это постичь. Она понимала, что драматизирует. В конце концов, Ватики предвидели бы любое событие подобного масштаба. Прорицание будущего не было абсолютно точной дисциплиной, но разве что-то настолько плохое, как то, чего она боялась, смогло бы избежать внимания её наблюдателей?
Больше всего её пугало то, что она не знала ответ на этот вопрос.
Сарашина ощутила на своей верхней губе какую-то влагу. Она коснулась кожи, и кончики её пальцев стали липкими. Из её носа ручьём текла кровь, и Сарашина испустила негромкий стон, почувствовав на губах её вкус.
– О, нет, – прошептала она, когда неуклонно усиливающаяся мигрень вспыхнула яркой горячей спицей боли, пронзившей лобные доли её мозга.
Второе зрение Сарашиной засбоило, как идущий помехами пиктер, который поднесли чересчур близко к мощному магниту, и она пошатнулась, когда её чувство равновесия дало сбой. Мир безумным образом накренился, и она рухнула на мозаичный пол. В транс-зал хлынула необъятная волна псионической энергии.
Катастрофа, вызванная появлением Алого Короля и нарушением мощной охранной системы подземных золотых врат, раскатилась по горам, как взрывная волна от детонации атомной бомбы. Цунами псионической энергии, с рёвом рванувшееся вверх из недр Дворца, зацепило сознания всех и каждого человека на поверхности земного шара.
Ударная волна поколебала само основание гор, и от её мощи сотряслись позолоченные башни Дворца, а с постаментов посыпались бесценные, уникальные скульптуры. Безумие, страх и паника, и без того висевшие над Дворцом, бурно воспряли к жизни, как новая волна чумной эпидемии. 
Оравы безумцев, вооружённых дубинами и обломками кирпичей, осаждали дворцы или схлёстывались с другими такими же сборищами, и ни один человек не мог толком объяснить причин. По мощёным мрамором проспектам и процессиональным дорогам струилась кровь, по освещённым галереям кралось сумасшествие, по всей территории "крыши мира" правило бал помешательство.
Но всё кончилось так же быстро, как и началось. Сбившиеся в толпы люди осознали безумие своих поступков и виновато скрылись с глаз долой, чтобы зализывать свои раны, лелеять новоприобретённые обиды или прятаться от мести. Псионическая ударная волна спустилась с высоких вершин Дворца и за несколько минут распространилась по всему земному шару, как яростно рвущаяся вперёд чума.
Тех, кто находился на тёмной стороне планеты, измучили кошмары, подобных которым не видели с самых жутких ночей Древней Ночи. Генетическая память о тех ужасающих временах безумия хлынула в сознание спящих по всему миру, неся им грёзы об утопающих в крови мегаполисах, уничтожении целых планет и порабощении народов.
Население целых городов Терры просыпалось с криками, и миллионы умерли от собственной руки, поскольку их умы помутились перед лицом такого психического насилия. Другие пробудились с фундаментально изменившимися сознаниями, став совершенно новыми личностями. Отцы, жёны и дети больше не помнили друг друга из-за уничтоженных или переформированных нейронных связей, так что от целых семей не осталось и следа. 
В местностях, где барьер между царством реальности и варпом был и без того тонким, рыскали воплощённые в жизнь сны и кошмары. С гор спускались чёрные волки с пылающими огнями вместо глаз. Они опустошали целые поселения, и их не могло поразить никакое оружие. Целые города лишились своего населения, которое целиком поглотили катастрофические протечки энергии варпа, не оставившие после себя ничего, кроме жутких в своей пустоте зданий.
От гордыни Магнуса пострадали люди по всему земному шару, но нигде не почувствовали ударную волну его возвращения так сильно, как в Городе Прозрения. 
Когда зал затопило колоссальным количеством неоформленной и необузданной псионической энергии, Сарашина отключила разум от своего сверхъестественного восприятия и торопливо соорудила пси-защиту. Помещение напоминало перегруженный плазменный реактор за мгновение до того, как выйдет из строя его система охлаждения. Сарашина чувствовала, как бушует над горами псионическое цунами, порождённое кошмарным извержением энергии варпа из самого сердца Дворца.
Несмотря на то, что в распоряжении Сарашиной остались лишь самые примитивные из её сверхъестественных способностей, она ощущала, как неистовая волна энергии Имматериума, попавшая в ловушку транс-зала, находит себе пути отвода через астропатов Хора Примус. Пять сотен хористов умерли в одно мгновение: всплеск высококонцентрированной энергии оставил от их мозгов обугленные головешки.
Хор Примус визжал в унисон, каждый из его хористов бился в агонии медленной, жестокой смерти. Астропаты стенали, как раненые животные, в полном осознании того, что их мозги выжигаются из их черепов. Кора, отвечающая за высшие нервные функции, выгорала до тех пор, пока автономная нервная система не обезумела окончательно, и тела не забились в конвульсиях, ломая собственные конечности и позвоночники и дробя черепа. Люди в самом буквальном смысле расшибались в лепёшку.
Ментальная защита Сарашиной была одной из сильнейших в Городе Прозрения, но даже ей приходилось напрягаться, чтобы сдержать натиск этой непонятной атаки. Её многослойные щиты напоминали дамбу, о которую бились гонимые ураганом волны. Сарашина стонала от терзающих её живот спазмов боли.
Когда варп-двигатели космического корабля прорывают барьер между реальностями, каждый псайкер в радиусе десяти световых лет ощущает некоторый дискомфорт.
Сейчас Сарашина чувствовала себя так, словно её приковали цепями в дьявольских недрах варп-двигателя.
Боль была сильной, характерной для варп-перехода, но для неё не было никаких оснований.
Складывалось ощущение, что сама Терра готовится занырнуть в нематериальный хаос варпа. Мысль была нелепой, но она засела в голове, как заноза в нежной коже. В тот миг, когда она оформилась окончательно, Сарашина почувствовала острую тошноту в желудке. Она вскрикнула и схватилась за живот, из её рта волной едкой рвоты выплеснулась горячая желчь и полупереваренные остатки вчерашней пищи, перехваченной второпях поздним вечером.
Вокруг неё бушевал водоворот псионической энергии, чья неистовая, стихийная ярость уничтожала умы и тела Хора Примус. Огоньки их жизней тухли один за другим с такой же лёгкостью, как человек может задувать свечи в зале скорби.
Но смерть хора не была лёгкой, и она не была тихой.
Сарашина пыталась отключиться от воплей окружающих её астропатов, но их предсмертный крик был таким слитным, что эта задача превращалась в невыполнимый подвиг. Умирающие воспоминания, недожитые жизни и ужас осознания, что всё, чем ты был, уничтожается, медленно и мучительно. Жуть от ощущения, что твой мозг разбирают по винтику, и страшное понимание того, что не в твоих силах это остановить. Любая защита, что ты мог этому противопоставить, – безрезультатна; любая мантра из тех, что тебя обучили, чтобы оградиться от таких атак, – бесполезна.
Сарашина прочувствовала происходящее во всей его полноте: каждую эмоцию, каждый всплеск ужаса, чувство потери и отчаяние до самой последней капли. Они текли сквозь неё потоком, пропитывая страданием каждую клетку её тела. И при всём при том умирающие хористы исполняли свой последний долг. Бушующая пси-энергия убийственной концентрации на кратчайший миг вознесла их способности до невообразимых высот, превратив их – на одно последнее блистательное мгновение – в величайших астропатов в истории Галактики.
Уже мёртвые и ещё умирающие, они потянулись к глубинам кладезя беспредельного знания, что содержал в себе варп, как это делают безумцы и пророки. К образам событий, которые уже случились и ещё только произойдут. К той сокровищнице, которую радикально настроенные адепты Марса пытались поставить себе на службу техническими методами, и которую Хор Примус взломал при помощи той самой энергии, которая несла ему смерть.
Это пьянило и ошеломляло, завораживало и убивало.
Сообщение Саламандр было полностью уничтожено. Песнь хора испепелила Абира Ибн Хальдуна громовым ударом пси-разряда. Хор Примус на последнем вздохе вычленил огромное количество непостижимой энергии и спрессовал её в псионическую сингулярность, которая вспыхнула от предсмертного крика Ибн Хальдуна и запылала в центре зала с силой тысячи солнц.
Невозможные цвета, свет, невиданный с самого зарождения Вселенной, и знание обо всём на свете висели посреди помещения застывшей вспышкой излучения нейтронной звезды. Её сияющую красоту увидели бы даже лишённые псионических способностей, исхитрись они каким-то образом пережить исходную взрывную волну энергии Имматериума.
Последние ещё живые хористы завизжали, и из их черепов забили световые гейзеры. Они несли с собой завывающих чудовищ и кошмарных уродов, которые прокладывали себе дорогу в вещественную Вселенную через живые тела-вместилища. Большинство этих бесформенных отродий зачахло во враждебных условиях материального мира, но были и те, кто пожрал мерцающие останки своих умирающих собратьев и стал сильнее. Они сбивались в грязные ошмётки порочного света, в то время как Сарашина поднималась с пола, вытирая с подбородка потёки желчи и рвоты.
По всему Городу Прозрения звучали клаксоны и звон набата. Где-то по соседству раздавались выстрелы. Этот транс-зал явно не был единственным местом Шепчущей Башни, пострадавшим из-за разрывов в ткани реальности.
Порождения варпа спускались с верхних уровней транс-зала, окружая сияющую неправдоподобным светом сферу, которая висела в том месте, где когда-то располагался Абир Ибн Хальдун. Они напоминали усталых путешественников, собирающихся вокруг костра, чтобы приготовить пищу. Ни одно из них не представляло угрозы для Сарашиной. Они были слишком нематериальными и слабыми, чтобы ей навредить, но их присутствие привлечёт Чёрных Стражей. Она уже слышала, как солдаты сбивают запоры запечатанного транс-зала, но проигнорировала эти звуки. Её внимание было прочно приковано к зыбкому, искрящемуся свечению в центре комнаты.
Оно кружилось, словно шар из прозрачных сияющих самоцветов, белых и голубых, зелёных и красных и всех остальных возможных оттенков. Переменчивое и нематериальное, оно казалось плотным, как чёрная дыра, и в то же время  недолговечным, как туман. Сарашина слушала обольстительную песнь его грандиозной мощи и чувствовала, как её тянет к нему, как птиц-падальщиков – к порченому мясу. Эти образы встревожили её, поскольку они были созданы не её воображением, а пришли из недр этой спрессованной энергии.
Сарашина была счастливицей, никогда не испытавшей на себе вызванной пси-хворью боли, но перед лицом такой мощи её ум загорелся желанием новичка, лишившегося своих способностей. Она жаждала её всей своей сущностью, и с каждым новым шагом понимала всё отчётливее, что не сможет устоять перед её невероятным потенциалом.
Свечение плавало в воздухе перед Сарашиной, порождения варпа расступались перед ней, как кулисы на постановке в "Театрика Империалис". Она ощущала животный голод тварей, их слепое желание выкачать из неё саму её сущность. Одно усилие мысли, и они отпрянули от неё, как побитые собаки. За спиной Сарашиной раздался грохот взрыва, но она не замечала ничего, кроме удивительного света перед собой.
Они обещали столь многое, эти врата в царство безграничных возможностей.
Истину, знания, могущество.
Провидческий аспект дарований Сарашиной видел возможность узнать ход грядущих событий с абсолютной ясностью. Владея этими сведениями, она будет способна предупреждать армии Императора и содействовать подавлению мятежа Хоруса Луперкаля. Она может в два счёта узнать будущее всего на свете.
Одно-единственное прикосновение – вот и всё, что для этого требуется.
И всё-таки она медлила, зная на каком-то главном, сознательном уровне, что ничто из варпа не заслуживает доверия. Пси-хворь, терзающая живот, усиливалась. Омерзительные ошмётки варп-жизни обвивались вокруг неё лентами призрачного света. Неважно, какие предупреждения выкрикивало её сознание, но она должна была прикоснуться к этой мощи, просто чтобы на одно мимолётное мгновение ощутить жар, пылающий в самом сердце мироздания.
Сарашина протянула руку и притронулась трясущимися пальцами к первозданной энергии варпа.
И зашлась в крике, увидев Красный Зал во всём его безграничном ужасе.
IX
Стражи / Куда Ты Не Полезешь / Сатурналия
Эвандр Григора тащил за собой Кая, как ребёнка, сквозь царящий в Шепчущей Башне хаос. Образы, звуки и запахи "Арго" возвращались с болезненной отчётливостью, и Кай ковылял через эту кровавую дымку ужаса, почти парализованный душившим его страхом. Они уже давно как оставили Афину позади, спеша вперёд по низким коридорам и узким тоннелям, которые, судя по всему, проектировали с расчётом на дистрофичных лилипутов. Криптэстезик знал башню как свои пять пальцев и избегал общеизвестных маршрутов и исходящих криком транс-залов. По всему городу астропатов резонировала и бушевала псионическая ударная волна.
Кай совершенно не представлял себе, что же такое произошло, но его инстинкт самосохранения изо всех сил умолял его заняться поисками убежища. В воздухе не затихали вопли, и шепчущие камни разносили их по внутренним помещениям башни, словно жуткие тайны. Били в набат, и за злыми выкриками Чёрных Стражей незамедлительно следовало рявканье выстрелов.
– Трон, – завопил Григора. – Шевели ногами, Зулэйн!
– Я не могу, – прорыдал Кай. – Мне не пройти через это снова.
Григора остановился и ударил Кая по лицу тыльной стороной руки. Удар был сильным и стремительным, и пощёчина прозвучала, как треск ломающегося дерева. Кай отшатнулся и упал на пол, как побитый раб, под его носом мешались кровь и сопли. 
– Поднимайся, будь ты трижды проклят, – велел Григора.
– Зачем? – просипел Кай. – Мы все здесь умрём. Демоны идут внутрь, и они убьют всех до единого. Мне не выжить во второй раз.
Григора вздёрнул его на ноги. Его лицо, прежде равнодушное и ничем не примечательное, сейчас перекосилось от бешенства.
– Я сказал, встать! Это Система! Поднимайся, или клянусь честью, что я лично передам тебя Максиму Головку и посмеюсь, когда он пустит пулю тебе в голову!
Кай утёр рукавом окровавленный нос, лишь частично понимая, о чём ведёт речь Григора.
– Зачем я вам нужен? – спросил он.
– Я не знаю, – признался Григора. – Хотелось бы, чтобы было наоборот, но это то, что я искал всю свою жизнь. Ты уже имеешь поверхностное знакомство с частью Системы, и ты поможешь мне в ней разобраться. Осознал?
– Нет. Ни капли не понял.
Григора пожал плечами:
– Мне плевать, – сказал он. – Ты в любом случае идёшь со мной.
Он схватил Кая за шиворот, придавая ему импульс вдоль обрамлённого в железо коридора, который, судя по его виду, проходил между одним из транс-залов и секцией "Онейрокритики Альчера Мунди". Шепчущие камни сочились мыслями о насилии и убийствах, пытках и дегенерации. Кай изо всех сил старался не допустить их в голову. Именно такие мысли превратили команду "Арго" в безнравственных извергов, каннибалов и осквернителей трупов.
Кай выжил лишь благодаря тому, что заперся в собственной каюте, которую могли открыть только капитан и его адъютант. Они умерли первыми, когда схлопнулись защитные экраны, и несмотря на то, что дьявольские отродья скреблись в жилище астропата, ни одно из них не смогло до него добраться.
Хотя чудовищам и обезумевшему экипажу и не удалось вытащить Кая из убежища, он не мог отгородить свой разум от тех кошмарных порождений, что пожрали их человеческую суть. Он слышал каждый крик, сопровождавший их жестокие оргии, и познал вкус омерзительных вожделений тварей, вызванных к жизни кровавыми убийствами.
На борту "Арго" у него было, где укрыться. Здесь же он был ужасно уязвимым.
Как он вообще сможет это пережить?
Он слепо следовал за Григора, который тащил его за собой, не имея ни малейшего представления ни о том, куда они направляются, ни о том, что произошло с башней. На них напали? Силы Хоруса Луперкаля уже достигли Терры и начали своё вторжение с того, что вывели из строя Телепатика?
– Во имя Императора, что происходит? – выкрикнул он.
Григора не ответил. Кай увидел, как он нагнулся, чтобы провести пальцами по зарубкам указателей на ближайшей к нему стене.
– Вы хотя бы знаете, где мы?
– Конечно, знаю, – рявкнул Григора. – Мы в сливных каналах под Зотастриконом.
– Где-где?
– В сливных каналах, – повторил Григора, водя рукой по противоположной стене. – Шепчущие камни собирают избыточные энергии сеансов и отводят их вниз, к залам-уловителям под основанием башни. Как же иначе, по-твоему, мы рассеиваем псионическую энергию?
– Я не знал, что нам это нужно, – сказал Кай.
– Тогда ты ещё больший идиот, чем кажешься.
Несмотря на неприязнь к Григора, Кай не собирался отцепляться от своего единственного якоря надежды в его лице среди этого водоворота выпущенных на волю ужасов. До сих пор они не видели ничего, помимо бегущих Стражей, но зыбкие образы разбухших тел, усыпанных мухами трупов и лиц с ободранной кожей, проходившие чередой через задний мозг астропата, свидетельствовали о том, что в Шепчущая Башня превратилось в место, не уступающее "Арго" в своей кошмарности.
По каналу раскатилось эхо выстрелов, за которым последовал взрыв и глухой кашель гранатомётов. До Кая долетели крики, усиленные акустикой узкого тоннеля, но он не мог сказать с уверенностью, действительно ли он их слышал, или же они были переданы в его разум шепчущими камнями.
– Что тут происходит? – спросил Кай.
– Магнус здесь, – сказал Григора.
– Примарх Магнус?
– Конечно, примарх Магнус, кто ж ещё сможет выпустить на волю такую псионическую мощь?
– Как он может быть на Терре? Он же через пол-Галактики отсюда.
– Я не знаю как, но Магнус Красный здесь, и у тебя даже не хватит воображения представить, какие силы были высвобождены его появлением.
– Так это нападение?
Григора помедлил, обдумывая вопрос.
– Не намеренное.  Я не верю, что Магнус нас предал, – по крайней мере, умышленно, – но он действовал с такой самонадеянностью, что этому поступку не будет прощения. У Императора не будет другого выбора, кроме как преподать ему урок.
– Что это значит?
– Ты знаешь, что это значит.
– Нет, не знаю, – сказал Кай. – Скажите мне.
– Это значит, что Волков снова спустят с поводка.
Кай поёжился. Он не был уверен, что понял, о чём толкует Григора, но на каком-то глубинном уровне знал, что продолжать расспросы неблагоразумно.
– Когда мы были в ваших апартаментах, вы назвали имя Наставницы Сарашиной, – сказал он. – Она в опасности?
– Самого наихудшего рода, – подтвердил Григора, наконец-то обнаруживая указатель, который он разыскивал на стенах. – В настоящий момент варп даёт ей именно то, чего она хочет. Проклятье, я должен был это понять. Дева и Великое Око. Правда и будущее, всё соединилось вместе. Седая лисица, глашатаи окончательной истины. Теперь всё это обретает смысл.
Речь Григора перешла в несвязное бормотание. Беспорядочные фразы, навеянные его безумными изысканиями, слетали с его губ, напоминая поток сознания сумасшедшего. Ни одна не имела никакого смысла, но его не было и у всего происходящего. А кому, как не безумцу, лучше всего осмысливать безумие?
– Я не понимаю, о чём вы говорите, но если Наставница Сарашина в опасности, то мы должны ей помочь.
Григора кивнул:
– Если ещё не слишком поздно.
Кай и Григора вышли из сливных каналов в одной из основных узловых комнат у основания башни. Вспыхивали жёлтым светом люмы предупредительной сигнализации, у входа в одну из библиотек лежало несколько трупов, сложенных штабелем наподобие дров. Кая замутило от вони крови и острого химического запаха, сопутствующего лазерным выстрелам. Несколько отделений Чёрных Стражей, выстроившись в шеренгу, поливали внутренности библиотеки потоками жёсткого излучения.
Ещё одна группа трудилась над дверью в транс-зал Хора Примус, вставляя взрыватели в мелта-заряды. Позади команды подрывников нетерпеливо расхаживал Максим Головко, похожий на запертого в клетку хищника. Он был единственным из Чёрных Стражей, кто не надел шлем, что было откровенно оскорбительным выпадом в адрес псайкеров Шепчущей Башни. 
Я вас не боюсь и не нуждаюсь в защите от вас, как бы говорил он этим поступком.
Несколько Чёрных Стражей, действуя с исключительной чёткостью и скоростью, развернулись лицом к появившимся из канала и навели на них винтовки.
– Стойте! – выкрикнул Григора. – Протокол "криптэстезия"!
Чёрные Стражи опустили оружие, и Головко зашагал к астропатам через их ряды. В библиотеку продолжали лететь выстрелы. Генерал-майор был бледным от бешенства, но Кай ощущал, что он в то же время испытывает огромное удовольствие от выполнения возложенных на него обязанностей ликвидатора.
– Я мог бы и сообразить, что вас принесёт в самое пекло, – сказал Головко.
– Сарашина внутри? – спросил Григора, протискиваясь мимо начальника Чёрных Стражей.
– С Хором Примус, – ответил Головко. – Вы знаете, что случилось?
– У меня есть подозрения, но нам некогда их обсуждать. Мы должны вскрыть эту дверь. Прямо сейчас.
Раздался взрыв, и из библиотеки вырвалось удушливое облако пыли, щепок и бумажной трухи. От стен отразился завывающий крик чего-то чудовищного. Шепчущие камни разлетелись вдребезги, издав хлопки, похожие на звук бьющегося стекла, и Кай ощутил, что его захлёстывает кровожадная ярость. Он ощерил зубы и стиснул кулаки, но всё прошло, как только Григора коснулся его плеча. Кай ощутил, как из него утекает злоба, и проморгался от кровавой пелены, застилавшей глаза.
Григора, не отнимая руки от плеча астропата, прижал вторую к шепчущему камню, пережившему всплеск псионической энергии.
– Соображай! – рявкнул он. – Держи свою защиту.
Кай кивнул, сгорая от стыда за то, что с перепугу позволил так ослабеть своим ментальным контрфорсам.
– Нуль-гранаты туда, – велел Головко. Его тон был грубым, но он говорил в рубленой и деловитой манере. – Не дайте этому повториться.
Каю никогда не нравился Головко, но он  не мог отрицать, что генерал-майор только что выдержал псионическую атаку и даже не вздрогнул. Единственным, что выдавало усилия по её сдерживанию, была вена на виске, которая пульсировала, как напорная гидролиния. Головко заметил его взгляд и с ухмылкой покачал головой:
– Этого бойца так просто не передюжить.
Кай не ответил и сосредоточился на том, чтобы поддерживать собственную защиту от струящейся из библиотеки энергии. За дымом и нашинкованными трупами у входа можно было разглядеть извивающееся месиво из света и плоти. Это было чудовище, слепленное из мешанины всё ещё живых людей-вместилищ и растерзанной плоти, которое обрело форму и подвижность благодаря энергиям Имматериума. Кай отвёл глаза, когда эта сущность почувствовала его внимательный взгляд, и к двери рванулись жгутики света.
– Не смотри на это, – прошипел Григора. – Ты же должен знать, что к чему, как никто другой.
Формирующееся тело библиотечной твари прошил ещё один залп, за которым последовал глухой "бабах" пси-резонантных гранат. В ту же секунду воздух словно бы загустел и стал шероховатым, а бешеный псионический фон, исходящий от варп-отродья, уменьшился до переносимого уровня.
– Ельца, иди внутрь и вышвырни эту штуку из моей башни, – приказал Головко, после чего снова развернулся к транс-залу Хора Примус. – Что там с этим пробивным зарядом?
– Готово, сэр, – ответил техник-подрывник, отступая от двери с установленными на ней зарядами и передавая Головко пульт дистанционного управления взрывателями.
Кай и Григора вжались в стены. Головко встал перед дверью, снимая со спины массивный гранатомёт.
– Не забывай, что там внутри Аник Сарашина, – напомнил Григора.
– Мы не знаем, что там внутри, – ответил Головко. – Но если это враг, то он умрёт.
– Если ты её убьёшь, то ответишь перед Хормейстером.
Головко пожал плечами и вдавил в пульт кнопку активации.
Кай ожидал оглушительного взрыва и заблаговременно закрыл свои уши, но мелта-заряды просто засияли яростным бело-голубым светом, а единственным звуком было шипение металла, за какие-то секунды превратившегося в перегретый расплав. Заряды прожигали запор, и по резному фасаду двери стекали сгустки жидкого металла.
Головко выпустил из руки пульт и подхватил ей ствол гранатомёта.
Он распахнул дверь пинком ноги, и из распечатанного помещения хлынула масса невнятных голосов. Из транс-зала вырвались крики ещё не рождённых детей и вопли хладных трупов, пролежавших в земле тысячелетия. Хор мёртвых и умирающих сливался в один жуткий вопль страха и сожаления. Головко не дрогнул перед лицом этого урагана смерти, оставшись равнодушным и глухим к страданиям и недожитым жизням.
Кай ощутил натиск высвобожденной псионической энергии и содрогнулся, когда он смял его ментальную защиту. Он прочувствовал ужас каждой смерти, случившейся в транс-зале, воспринял последние секунды жизни каждого из астропатов. Это было невозможно, но по его щекам покатились слёзы. Из транс-зала лился тусклый свет, зыбкий и неустойчивый, как свечение маяка, горящего глубоко под поверхностью прозрачного океана. Из-за него Головко отбрасывал тень за своей спиной, и Кай мог бы поклясться, что на долю секунды его лицо превратилось в кровавую маску, как будто из его черепной коробки вырвался наружу какой-то кошмарный паразит.
– Так вы заходите? – спросил Головко, и виде́ние этой ужасающей раны исчезло. – Мне может потребоваться ваша помощь.
Григора отлип от стены, и Кай увидел, что он колеблется.
– Я с тобой, – сказал Кай. – Если Сарашина в беде, я хочу помочь.
Григора кивнул, и они двинулись за Головко. Вместе с ними пошла дюжина Чёрных Стражей, и они погрузились в зыбкий, неустойчивый свет. В транс-зале было холодно, как в промёрзшей тундре, и пол под их ногами хрустел свежим ледком. Деревянные панели нижних ярусов покрылись паутиной морозных узоров, а из вентиляционных отверстий ранцев Чёрных Стражей вырывались клубы пара.
Кай держался рядом с Григора, понимая на каком-то очень глубинном уровне, что криптэстезик помогает ему укрепить ментальную защиту. Силы, действующие внутри башни, были столь могучими, что Кай не думал, что смог бы им противостоять, если бы не содействие Григора.
Было трудно понять, что же именно происходит в транс-зале. Свечение, исходящее из его центра, было таким интенсивным, что затмевало всё остальное. У Кая сложилось очень сильное впечатление, что он видит тёмный силуэт и чёрный треугольник рук, касающихся звезды, которая пылала ослепительно-сапфировым светом.
– Наставница Аник, – выкрикнул он. Слова вылетели изо рта в сопровождении многоцветного дыма. Они радостно захихикали, обретя форму и жизнь, прежде чем раствориться в жизнетворном воздухе. Григора метнул в него взгляд, говорящий "молчи как рыба", и Кай захлопнул рот, прежде чем успел сотворить ещё какую-нибудь глупость.
Чёрные Стражи рассредоточились, подняв винтовки и приготовив гранаты. Самым первым вышагивал Головко, выставив перед собой громоздкий гранатомёт. Он ничего не говорил, но его поведение наводило на мысль, что он уже встречался с чем-то подобным, хотя Кай и не мог вообразить, где. Он слышал про порождённых варпом тварей, которые использовали тела астропатов как сосуды, чтобы проложить себе дорогу в вещественную Вселенную. Но чтобы весь транс-зал?
На самом верху помещения кружились клочки света, похожие на стайку птиц. Кай заставил себя отвести взгляд. Когда его зрение начало адаптироваться к яркому свету, он заслонил рукой глаза и посмотрел вверх, на ярусы, окружавшие центр зала.
Астропаты Хора Примус лежали окостенелыми трупами, их глаза светились потусторонним огнём, который изливался из ненужных им глазниц, как фосфоресцирующий туман. Их рты были растянуты в оскалы скелетов, а меж обуглившихся губ пылало всё то же мертвенное свечение, как будто они кричали светом.
Чёрные Стражи окружили светящуюся сферу. Кай увидел, что её поверхность кишит извилистыми узорами, яркими, как солнце, полосами и закручивающимися спиралью желобками пустоты. Она сияла, как миниатюрное светило, но была полной противоположностью звезды Терры. Это было тлетворное солнце, которое высасывало жизнь из окружающих его тел.
Аник Сарашина стояла перед этой звездой, протянув руки, которые купались в огне её противоестественных энергий. Предплечья и плечи Наставницы обвивали спирали коронных разрядов первозданной энергии варпа, а плоть стала полупрозрачной. Вены, кости и мышцы были видны, как на ладони, а глаза полыхали тем же светом, что лился из глазниц Хора Примус.
Горе Кая было таким глубоким, что он жалел, что не может закричать. Даже дураку было ясно, что Наставница Сарашина умирает, и с этим ничего нельзя сделать. Каю хотелось прийти к ней на выручку, как она в своё время спасла его, не дав загубить свою жизнь, но ему оставалось лишь смотреть, как свет варпа выжигает её изнутри.
Её тело обволакивала эктоплазматическая[56] дымка, образованная энергетическими призраками. Это были создания, чьи оттиски в веществе Вселенной были такими слабыми, что их едва было видно. Не более чем искры сознания, едва способные поддерживать своё присутствие в этом мире, они тем не менее обвились вокруг Сарашиной, защищая её, как добычу, от которой они не желали отказаться.
– Григора, – заговорил Головко, – насколько опасны эти штуки?
– Пустяки, – ответил криптэстезик. – Воплощения низменных желаний. Они не смогут нам навредить. 
– Неужели? Неслабое вторжение для чего-то настолько бессильного. По мне, так они не кажутся пустяками.
– Это предприимчивые твари-паразиты. Они пересекли барьер, когда рухнули заслоны.
– А что насчёт того шара из света? Мне нужно беспокоиться по его поводу?
– Когда имеешь дело с варпом, нужно беспокоиться по любому поводу.
– Так как его уничтожить?
– Тебе – никак, – сказал Григора. – Это сделаю я.
Криптэстезик шагнул к светящейся сфере с протянутыми руками, и Кай ощутил аккумуляцию могучего потенциала псионической энергии. Григора сам по себе был могущественным псайкером, владеющим силами, которые Кай никогда не смог бы понять или ими управлять, а после появления на Терре Алого Короля мощи у него прибавилось стократ.
– Моего ума не коснётся ничто, Его палаты стоят взаперти, – заговорил криптэстезик. – В них не войти без ведома моего, И власть надо мной вам не обрести.
Сотканные из света твари отпрянули от него, распознав сущность более могучую, чем они могли бы надеяться превозмочь. Пылающее солнце забурлило в безмолвной ярости, его блеск ослабел, но всё ещё был ужасающе силён.
– Эти сферы вам не подмять, – продолжил Григора, наполняя каждый звук властными и повелительными интонациями, – Этот мир вам незнаком. Довольно вам его осквернять. Вы, чужаки, убирайтесь вон!
Твари беззвучно зашипели, но отступили ещё дальше. В их распоряжении был неиссякаемый источник энергии, так что их не удалось запугать до конца. Энергетическая сфера завертелась ещё поспешнее, как будто она ещё не выполнила свою задачу, и транс-зал наполнил пронзительный визг. Кай заткнул руками уши, и даже Головко поморщился от душераздирающей громкости крика.
Облечённый в чёрную броню начальник Стражей приник к прицелу над несоразмерно большим стволом своего гранатомёта.
– Нет! – завопил Кай. – Умоляю!
Сарашина развернулась на звук его голоса, и Кая захлёстнуло её болью. Она знала, что умирает, но ей нужно было продержаться лишь ещё одно это мгновение. Кай осел на колени, осознав груз вины и горя, которые она в себе несла. Он видел, как она страдает из-за того, что ей пришлось встать на этот путь, но помимо этого он ощущал и её решимость не провалить дело, как будто от того, что она должна была сейчас совершить, зависела судьба Галактики.
– Не двигайся, – предупредил Головко, делая шаг вперёд.
Сарашина его даже не заметила. Она приблизилась к Каю ещё на один шаг.
Кай представил, что за тёмная мощь могла кипеть внутри Наставницы, и его бросило в пот, несмотря на царящий вокруг холод. Григора крикнул ему, веля отойти назад, но горящий взгляд Сарашиной пригвоздил его к месту. Она смотрела прямо ему в глаза, и Кай был уже не властен над своим телом.
Григора затянул нараспев наговор изгнания. Подобным вещам обучали лишь самых высокопоставленных членов Телепатика, ибо пользоваться ими означало разбираться в силах, которыми владеют создания варпа, а подобное знание не даётся лёгкой ценой.
Григора направлял свою волю на то, чтобы помешать Сарашиной, и Кай чувствовал, что она всё слабее цепляется за жизнь. Головко схватил Кая за плечо, чтобы отшвырнуть прочь, но его неожиданно отбросило назад мощным энергетическим разрядом. С места, которого коснулся Головко, поднимался дым, но вспышка не причинила Каю никакого вреда. Он смутно припомнил, что именно туда клал свою руку закутанный в одежды незнакомец-когносцинт из его сна.
– Прочь от него! – заорал Григора, вкладывая в наговор изгнания все свои силы.
– В мои намерения не входит причинить ему вред, Эвандр, – сказала Сарашина. Слова звучали так, словно произносившую их женщину уносило всё дальше и дальше с каждой проходящей секундой.
– И что же входит в твои намерения?
– Передать ему предупреждение.
– Насчёт чего?
– Это предупреждение, которое он должен будет передать другому.
Григора настороженно приблизился к Сарашиной, словно он не был уверен, как поступить: то ли продолжать произносить наговор изгнания, то ли бросить это дело в надежде узнать у Сарашиной что-нибудь сто́ящее.
– Это Система? Скажи мне, Аник, это Система?
– Да, Эвандр, это она, – ответила Сарашина, – но она гораздо, гораздо значительнее, чем тебе когда-либо представлялось. Или представится. Даже Император не знает её во всём объёме.
– Ты можешь мне рассказать. Пожалуйста, – взмолился Григора. – Что она такое? Что ты видела?
– Ничего такого, что ты когда-нибудь захотел бы узнать, – сказала Сарашина, снова переводя глаза на Кая. – Ничего такого, что хоть кому-то стоит знать, и за это я от всего сердца прошу прощения.
– Прощения? – переспросил Кай. – Прощения за что?
Сарашина метнулась вперёд со стремительностью ртути и обхватила голову Кая обеими руками. Свет, которым пылали её глаза, вспыхнул ещё ярче, и Кай зашёлся в крике, когда его разум переполнился хлынувшими в него образами – чёткими, полными огня, насилия и крови. Кай вопил, его мозг пытался обработать этот необъятный поток информации, в его сознании мелькали миллиарды миллиардов сцен, событий, воспоминаний и чувственных впечатлений. Перед ним проходили сенсорные ощущения сущности, чья жизнь длилась многие тысячи лет. Такую огромную кладовую знаний не смог бы вместить в себя ни один смертный мозг. Лишь разум, существующий вне материального мира, разум, не сдерживаемый физическими ограничениями плоти и крови, мог заключать в себе такое богатство переживаний. 
Посреди хаоса, царящего в его переполненной голове, раздался голос Сарашиной. Он пробился сквозь нарастающий шквал чужих мыслей, как алмазный клинок:
"Это предупреждение предназначено одному человеку, и только ему одному. Ты поймёшь кому, когда его увидишь. Прочие будут стремиться добраться до переданного мной, но ты никогда не должен рассказывать им даже слова из того, что узнал. Они вывернут тебя наизнанку, чтобы дознаться, о чём я тебе говорила, но ничего не найдут. Я спрячу предупреждение в то единственное место, куда ты не полезешь".
Аугметические глаза Кая закатились, из его глаз заструились кровавые слёзы. Мир схлопнулся в белую точку света.
Он услышал грохот выстрела из крупнокалиберного оружия, и ему в лицо плеснуло тёплой влагой.
Мир лишился света, и хлещущий в Кая поток жизненных впечатлений резко иссяк, как будто из логического устройства Механикум вырвали кабель для передачи данных. Из шквала картин, сменявшихся тысячами за каждое мгновение, вырос один-единственный образ, видимый с кристальной чёткостью.
Лицо, древнее и мудрое, безжалостное и целеустремлённое.
Человек, который был стократ больше, чем просто человеком: воином, поэтом, дипломатом, ассасином, советником, убийцей, мистиком, миротворцем, отцом и зачинателем войн.
Всеми ними, и ещё тысячами других.
Но вниманием Кая сразу же завладели его глаза.
У них был невероятно притягательный цвет жидкого мёда.
Как у монет из чистейшего золота.
Кай открыл глаза и обнаружил, что смотрит на голый железный свод транс-зала. Водянистое свечение тлетворного солнца исчезло, и пространство заливал резкий свет дуговых ламп, освещая помещение с безжалостной отчётливостью.
Он хотел сесть, но он не мог оторвать конечности от боков. Страшно трещала голова. Его мозг методично пронзала простреливающая боль, и он застонал, когда всю переднюю часть головы заломило так, словно его терзала сама прародительница всех мигреней.
Перед глазами вспыхивали разноцветные пятна, вызывая тошноту и головокружение. Внутренности бунтовали, и он изо всех сил пытался сдержаться, чтобы его не вырвало фонтаном желчи. Это была не пси-хворь, а перенагрузка. Как слишком редкое применение астропатических способностей вызывало болезненные ощущения, так и чересчур активное их использование могло привести к похожему упадку сил.
– Что за?.. – было всем, что ему удалось выдавить. Потом над ним возникло лицо, расположенное вверх тормашками.
– Ты очнулся, – сказал Григора.
– Полагаю, что да, – отозвался Кай. – Что произошло?
– Что ты помнишь? – спросил Григора, обойдя его по кругу, так что теперь он располагался правильно.
– Немногое, – ответил Кай. – Я чувствую себя ужасно. Почему я не могу шевельнуться?
Григора мотнул головой вниз и опустил глаза на туловище Кая. Тот проследил за его взглядом и увидел, что его запястья и лодыжки удерживают сверкающие серебряные оковы. На металле имелся замысловатый орнамент, вытравленный кислотой, и Кай добавил увеличения, чтобы его разглядеть.
– Охранительные символы? – спросил он. – Почему я в цепях, покрытых охранительными символами?
Григора вздохнул:
– Ты в самом деле не помнишь, что случилось, когда Сарашина до тебя дотронулась?
Кай замотал головой, и Григора бросил взгляд вверх, посмотрев на что-то за пределами поля зрения Кая.
– Первым делом Головко выстрелил Сарашиной в голову, – сообщил криптэстезик. – Не то чтобы она мне когда-нибудь сильно нравилась, но она этого не заслужила. Её пристрелили, как какого-то заурядного преступника.
– Она мертва?
– Ты разве не слышал, о чём я толковал? Ей выстрелил в голову Чёрный Страж. Такого, Зулэйн, не пережить никому.
– Вы всё ещё не ответили на мой вопрос, – сказал Кай. Тошнотворная головная боль истощила его и без того небогатое терпение. – Почему я в цепях?
– Для безопасности. Твоей и моей.
– Я не понимаю.
– Конечно, нет, – сказал Григора. – Подозреваю, что и не поймёшь никогда.
– И что это должно означать? – требовательно спросил Кай.
– Это означает, что я был прав, считая, что от тебя будут одни неприятности.
Из-за спины Кая появились крупные руки и рывком поставили его на ноги. Его конечности казались ватными, как будто он лишился всех сил. Его мотало, ноги подгибались под весом собственного тела, и он не упал лишь благодаря чужой руке, которая без труда удерживала его в вертикальном положении. Тело ныло, а по поверхности кожи как будто бегал слабый электрический заряд.
Тень, которую отбросил перед собой Кай, выглядела удлинённым ломтём мрака. Она появилась в компании двух других, но последние были безоговорочно шире и безусловно длиннее. Это были тени гигантов. Кай обернулся, чтобы посмотреть, что за громилы стоят у него за спиной. Когда он разглядел тех двоих, что подняли его с пола, как пушинку, у него перехватило дыхание.
Золото их доспехов не имело ни единого изъяна, их тяжёлые пластины и кольчужное полотно, сплетённое из плоских колец, дополнялось  килтом из кожаных лент и полос шлифованной стали. Плащи насыщенно-багряного цвета удерживались на их плечах резными застёжками в форме молний. На обоих были конические шлемы, только один был украшен кроваво-красным султаном из конского волоса, а у второго поверх нащёчных пластин крепились серебряные крылья.
Они были вооружены длинными алебардами с древками цвета слоновой кости, каждое из которых завершалось клинком размером с руку Кая и несло на себе стрелковое оружие чудовищных размеров, навешенное под лезвием. Пластины их брони не были гладкими, они несли на себе замысловато выгравированные слова, которые обвивали поножи и шли по краям нагрудников, под наплечниками и вокруг горжетов.
– Легио Кустодес... – выдохнул Кай.
Ему доводилось слышать, что кустодии заслуживают имена по ходу своих удлинённых жизней, и если это было правдой, то воины за его спиной явно были уже хорошо пожившими экземплярами своей породы. Они стояли неподвижно, как золотые статуи, которые, по слухам, охраняли гигантские подземные пирамиды в скрывающихся под поверхностью пустынях Зюдафрики, однако Кай догадывался, что они могут прийти в движение быстрее, чем он мог подумать.
– Кай Зулэйн, – произнёс один из золотых гигантов – тот, у которого на шлеме были серебряные крылья.
– Да, – ответил Кай, проявляя удивительное спокойствие перед лицом такого смертоносного воина.
– Меня зовут Сатурналия Принцепс Карфагина Инвиктус Кронус Ишайю Холам, и по закону Империума ты обязан перейти под мой надзор. Если ты попытаешься бежать или задействовать свои астропатические способности хоть в каком-то их аспекте, ты будешь уничтожен на месте, без права апелляции в любые вышестоящие инстанции. В сказанном мной есть что-нибудь неясное?
– Прошу прощения, что?
Гигант нагнулся вперёд, и Каю показалось, что красные глазные линзы его шлема сузились. Голова Сатурналии склонилась вбок, и Кай попытался представить, что за мысли бродят сейчас у кустодия в голове. Сатурналия посмотрел на Григора.
– Из него сделали имбецила? – спросил кустодий.
– Нет, – ответил Григора. – Думаю, он просто сбит с толку. 
Кустодий был озадачен:
– Я вполне ясно всё изложил.
– Тем не менее, – сказал Григора. – Не позволите ли мне?..
Сатурналия кивнул и снова выпрямился.
– Я не понимаю, что происходит, – сказал Кай. – Куда они меня забирают? Я ничего такого не сделал.
– К тебе прикасалась Сарашина – сильный телепат, которая, если и не стала одержимой высокоинтеллектуальными сущностями варпа, то как минимум выступала для них проводником, используя свои таланты Ватика. Что бы через неё ни передалось, сейчас это в тебе, и мы собираемся выяснить, что именно.
– Мы? Кто это мы?
На этот вопрос ответил Сатурналия.
– Нейролокуторы Легио Кустодес, – сообщил кустодий. – Тебя заберут в темницы Дворца Императора, и что бы там ни было у тебя в голове, люди, искусные в добывании информации любой ценой, это из тебя вынут.
– Погодите! – выкрикнул Кай, разворачиваясь к Григора. – Вы не можете позволить им меня забрать! Я ничего такого не сделал.
Криптэстезик остался глух к его мольбам, ограничившись наблюдением за тем, как кустодии застёгивают на висках Кая медный обруч.
– Нет! Что это? – выкрикнул Кай.
Он получил ответ на свой вопрос секунду спустя, когда услышал лёгкое гудение. Функции его нервной системы нарушились, и он безвольно обмяк в хватке кустодиев.
– Нет, – зарыдал Кай, – пожалуйста, умоляю вас. Я ничего не знаю. Она ничего мне не передавала, клянусь. Вы зря тратите ваше время, прошу вас! Вы совершаете ошибку!
– Легио Кустодес не совершает ошибок, – ответил Сатурналия.
– Григора! – завопил Кай, – Помогите мне, прошу вас! Умоляю!
Криптэстезик не ответил, и кричащего астропата поволокли из транс-зала навстречу стальной каталке и дознавателям со скальпелями, свёрлами для трепанации черепа и инвазивными нейро-психическими зондами.
ЧАСТЬ 2
СОКРЫТЫЙ ГОРОД
Можете вообразить себе, что значит быть слепым?
Истинную слепоту – не просто отнятое зрение или преходящий мрак ночи, но полную утрату восприятия. Именно это, как им думается, они со мной сотворили, нарушив мою связь с Великим Океаном. Но подобные представления говорят о приземлённости мышления, которая выдаёт их непонимание истинной природы варпа.
Он везде вокруг меня, во что бы там ни верили мои тюремщики, но я с удовольствием позволяю им считать, что они уязвили меня своими демпферными ошейниками и стенами, напичканными псионически-стойкими кристаллами. Я почувствовал катастрофическое появление моего генетического отца в недрах Дворца, и я всё ещё ощущаю порождённый им хаос, чьё эхо раскатывается по всему земному шару. Я коснулся разума Алого Короля, и увидел достаточно, чтобы понять, что толкнуло его на такой отчаянный поступок.
Хоть я и Атенеец, но кое-что понимаю и в вещих прозрениях Корвидов, и в том, чем кичатся Павониды. Как подвластны мне и потрошительские искусства Рапторов и Пирридов, хотя меня раздражает орудовать силами такого вульгарного свойства. Адептус Экземптус Тысячи Сынов – знаток многих вещей, и он более страшный противник, чем осознаёт кто бы то ни было в этом месте.
Но самое правильное – держать врагов в неведении относительно своей истинной силы.
Война – это путь обмана[57], и победителем становится тот, кому лучше удаётся скрыть свои удары.
Я могу слышать мысли моих запертых за решёткой братьев, удерживаемый в узде гнев Асубхи и припадки горячечной ярости его близнеца. Угрюмая меланхолия Гифьюа даже забавна в малых дозах, как и дерзкие обличительные речи, которые сочиняет Аргентус Кирон. Ни один из тех, кто хоть что-то решает, их не услышит, но желание Кирона отточить свои оскорбления не знает границ.
Все они в ярости от того, как несправедливо с нами обошлись, и ни один не понимает, что по-иному не могло быть. Тагор всё никак не успокоится по поводу оскорбительно маленькой численности войска, которое прислали для нашего ареста, но он распыляется в своём гневе на всё подряд: на наших пленителей, поскольку они первым делом отправились за нами; на солдат, которые убили его товарищей-воинов; на свой Легион – за то, что они его бросили.
Но больше всего на меня, потому что я их не предупредил.
Как мне подступиться к объяснению своих мотивов Тагору, если я сам их не понимаю?
Я самоустранился, и вовсе не из-за уговоров охотника за псайкерами. Его слова несли не больше смысла, чем хаотичный ментальный шум, которые порождают клочки варп-энергий. Скорее, меня удержало виде́ние, я был смущён своей грёзой о ледяном, озарённом голубым светом могильнике.
В ней я иду его замёрзшими катакомбами и вижу, что земля усеяна осколками стеклянистых костей. Миллионы их сыплются из разрушенных склепов бесконечным потоком, устилая собой каменные плиты. Я вижу отдельные кусочки, все до последнего, каждый блестит отражённым светом и хранит в себе воспоминание, запечатлённое на его остекленевшей поверхности.
В обломках костей отражается огромное красное око.
Я знаю, что это за глаз, я прекрасно его знаю, и он рассказывает мне об ужасном злодеянии, хотя я пока ещё не понимаю, что он хочет этим сказать.
 Он унылое место, этот могильник, по которому я брожу в гнетущем свете факелов. Они застыли в безвременье, их пламя безжизненно и неподвижно. Везде вокруг меня мертвецы, я ощущаю на себе их взгляды. Если привлечь негативный лексикон древних, то можно сказать, что бремя их обвинений подобно проклятью.
Хотя в этом городе и царствует смерть, он пугающе прекрасен. Величественные проспекты мёртвых украшены вздымающимися статуями скелетов с косами и изваяниями злобных ангелов, чьи лица застыли в самых неистовых выражениях. 
Что-то мелькает на краю моего поля зрения, оно проносится мимо, его окрас выделяется ярким пятном среди этого тлетворного пейзажа. Оно мчится стрелой между огромными монументальными скульптурами, это животное-падальщик, которого ни в коем случае не может здесь быть. Я узнаю его заострённую морду и рыжеватый мех, чёрные кончики его ушей и лап.
Канис Люпус, Волк Обыкновенный, вид, вымерший тысячелетия назад, – а вот поди ж ты.
Я не биологис, но каким-то образом знаю, что здесь этой твари не грозит смерть. Волк следует по моим следам сквозь костяную пургу, он всё ближе с каждым мгновением, хотя я размахиваю руками и выкрикиваю ему кровожадные угрозы. Осознав, что волка не свернуть с его пути, я перестаю обращать на него внимание и сосредотачиваюсь на том, куда несут меня мои ноги.
К чудовищной статуе, которой не было ещё мгновение назад, но которая вырастает из земли, как гигантская ракета, появляющаяся из пусковой шахты. Это крылатое изваяние безликого ангела, сделанное из необычного сумеречно-тёмного камня. С его широких плеч сыплется костяная пыль, а мимо несутся лавины такого размера, что они могли бы погрести под собой какой-нибудь терранский улей. Как и любой посвящённый с планеты Магнуса, я разбираюсь в символизме могучих стихийных сил и очень хорошо понимаю, какие времена смуты они предрекают.
Я ощущаю, что внутри этой статуи что-то есть. Что-то злобное наблюдает сквозь её гладкое, лишённое черт лицо.
Как я осознаю его присутствие, так и оно осознаёт моё.
Небеса над этой статуей поблёскивают тусклым металлом и золотыми шпилями. Над городом-мавзолеем неподвижно висит космический корабль. Его краска, изначально имевшая голубой цвет, сожжена дотла, и лишь перламутровые пеньки, оставшиеся от эмблемы его хозяев, служат указанием на то, что когда-то это судно принадлежало XIII Легиону. Имя корабля впечатано в его корпус буквами высотой в сотни метров, их витой шрифт выбит на адамантиевой обшивке на верфях Калта.
"Арго".
Я знаю, что это за судно. Это корабль-призрак, который распотрошён изнутри кошмарными созданиями, внушающими ужас самой высшей пробы. Их шкуры покрыты красной чешуёй, у них лоснящиеся чёрные языки, а в глазах отражаются все те постыдные мысли, что когда-либо приходили тебе на ум. Все, кто есть на этом судне, мертвы, и их смерти лежат тяжким грузом на совести того, кто всё ближе и ближе.
Он думает, что это его вина. Я знаю это с уверенностью, чья непоколебимость не уступает её нелепости. Что же он мог совершить, чтобы обречь это потрясающее судно на такую жестокую смерть?
Но в месте, подобном этому, абсурдно рассуждать об уверенности, здесь правда и ложь могут в один миг перемахнуть через огромные бездны пространства. Я  работаю с неосязаемым, аллегорическим и нереальным, и всё же я выражаю уверенность. Это парадоксально, и я вполне отдаю себе в этом отчёт.
И лишь в этот момент я осознаю, что не один, что рядом со мной есть другие.
Я узнаю их, и понимаю, что все они мертвы. Они – призраки, которыми им ещё предстоит стать. Они оплакивают свой уход и пытаются поведать мне, каким образом приняли смерть, но их слова звучат бессмыслицей, и я не могу их понять. Каждый из них отвергнут и мёртв, и это его собственный выбор. Каждый был убит, и причины известны лишь ему одному, будь то честь, гордость, тщеславие или жажда знаний.
Благородные причины, все до единой.
Я слушаю их полные безысходности речи, которые они твердят, как мантры, и страстно перепеваю их сияющему маяку, чей свет достигает самых дальних пределов Галактики.
Тот, о ком говорило Око, – здесь.
X
Преторианцы / Пси-раскопки / Кровь Защищает Свою Собственность
Кустодии держали свою тюрьму под пиком, известным под названием Ракапоши[58]. В ней, в изоляции от мира наверху, содержались личности, считающиеся врагами Императора. Тюрьма была зарыта глубоко в каменную толщу горы, а её известняковые стены, обшитые листами адамантия, были непроницаемы практически для всех разновидностей оружия и глухи к крикам о невиновности, которые доносились из её камер.
На древнем, давно уже вышедшем из употребления языке её именовали "Кхангба Марву", слишком буквальным словосочетанием[59], которое давало некоторую подсказку о возрасте этого заведения. Но лишь самые старейшие из кустодиев утруждали себя использованием этого первоначального названия, для тех же, кто был обречён сидеть в её камерах без всякой надежды снова увидеть дневной свет, она имела гораздо более прозаичное прозвище.
Для них она была просто Склепом.
Кхангба Марву всегда была частью горы, ну или, по крайней мере, так казалось тем, кто вообще знал о её существовании. И всю свою жизнь она служила темницей, тем тайным местом, куда бросали самых бесчеловечных, опасных и заслуживающих жесточайшего порицания злодеев, каких только видела эта планета. Ни один из живущих не мог сказать, кто начал вырубать её камеры и коридоры в скальной породе горы. Корни её происхождения терялись где-то в глубоком прошлом, которое осталось далеко за чертой людской памяти и хронологическими границами сохранившихся документов.
Предания о гнусных преступниках, заточённых в её беспросветных глубинах, уводили вглубь веков на тысячи лет, и в настоящее время их имена никому ничего не говорили, а злодеяния давно позабылись. Но среди тех, кто осквернял её стерильные коридоры и умер с помрачённым рассудком в её безразличных стенах, насчитывалось и множество негодяев, которые ещё не стёрлись из людской памяти.
В своё время сюда доставили подручных тирана Пан-Пацифийской Империи, также как и этнарха Кавказских Пустырей, так называемого "Первого Императора" и существо, известное лишь под прозвищем "Жнец", – чудовище, которое, как утверждают легенды, было ангелом, посланным для очищения этой планеты от человеческой расы. Сюда же привозили для казни Уильяма Кровавого, деспотического принца-кровопийцу с Альбиона, после его поражения в Битве Голубой Зари. Погрязшие в пороке приверженцы Уильяма завоевали четверть земного шара, но в конце концов были остановлены армией могучих воинов, собранной нордафриканским полководцем по имени Кибука, который, как утверждалось, призвал молнию из туч и одарил своих солдат сверхъестественной силой. Со временем и сам Кибука был закован в цепи и брошен в Кхангба Марву, однако до нынешних дней не дошло ни одного предания, которое поведало бы о том, кто сверг его власть.
Ходили упорные слухи, что Император собственноручно спроектировал персональную камеру для Нартана Дюме, но она осталась невостребованной, поскольку тиран погиб во время битвы, завершившей войну по свержению его бесчеловечного режима. Злые языки утверждали, что Дюме был казнён на обломках своей империи по настоянию Константина Вальдора: психопата, в котором в равных долях смешались безумие и гениальность, сочли слишком опасным, чтобы оставить его в живых.
В эту специализированную тюрьму был распределён и кардинал Танг, но как и в случае с Дюме, ему не довелось увидеть своей камеры. Ещё до того, как успели организовать его перевод из Нуса-Камбанган[60], заключённые из числа тех, кто подвергся невообразимо страшным пыткам во времена его кровавых погромов, вскрыли изолятор, в котором содержался кардинал, и разорвали его на куски голыми руками.
За всю долгую историю Кхангба Марву, из неё удалось бежать только одному человеку, Заморе[61], который родился карликом. Как утверждалось, он в своё время дослужился до звания майора в организации, бывшей прообразом Легио Кустодес, и это обстоятельство лишь придавало ещё больше нелепости байкам о его побеге.
С того момента, как начался Великий Крестовый Поход, Кхангба Марву не испытывала недостатка в заключённых. Здесь оказывались одураченные глупцы и сеятели паники, которые бесновались и разорялись по поводу безрассудности Императора, а также жадные приспособленцы, которые пытались извлечь собственную выгоду из нового золотого века. Ни один из этих заключённых не мог похвастаться принадлежностью к той бесславной породе, к которой относились Танг, Дюме или Уильям, но ситуация должна была кардинально измениться после подавления нынешнего мятежа.
Самый неприступный казематный блок Кхангба Марву уже сейчас готовили для содержания самого опасного лица в Галактике.
Но есть ли надежда, что хоть одно из терранских заведений подобного рода удержит в плену Хоруса Луперкаля?
В блоке Примус / Альфа-Один-Ноль никогда не становилось темно. Смена дня и ночи на поверхности планеты никак не соотносилась с внутренним распорядком Склепа или потребностями заключённых в нём людей. Мрак способствовал побегу, и, соответственно, был изгнан. 
Уттам Луна Хеш Удар остановился перед последним блокпостом, который предварял камеры, чтобы биометрические анализаторы, встроенные в стены, пол и потолок, подтвердили его личность. Воздушные пробоотборники продегустировали его дыхание,  весоизмерительные датчики зарегистрировали массу его тела, а детекторы радиации замерили скорость распада изотопов в крови и костной ткани. Более сотни подобных измерений и ДНК-маркёров сравнивались с журналами постоянно обновляемых параметров, гарантируя, что ни один нарушитель не просочится сквозь охранную сеть Кхангба Марву незамеченным.
Уттам был облачён в золотую броню кустодия, нащёчные пластины его закрытого шлема были втянуты внутрь его многослойной структуры. Его лицо было неподвижным и невыразительным, став таким в результате воздействия бактериологического патогена зеленокожих, из-за которого мышцы верхней правой четверти его лица перестали реагировать на стимулы. Его организм с усовершенствованным обменом веществ без труда очистился от токсина, но из-за травмы скорость его рефлекторной реакции упала в разы и не дотягивала до того минимума, который требовался для службы на передовых позициях.
Уттам был гордым человеком и тяжело воспринял своё отчисление из боевого состава Легио Кустодес. Но он принял эту ситуацию и взялся за свою новую роль тюремщика в Склепе со свойственными ему решимостью и внимательностью к деталям, благодаря которым его попытка полной инфильтрации в рамках Кровавых Игр считалась наиболее удачной из всех, пока Амон Тавромахиан Лэнг не совершил свой самый недавний заход[62].
Уттам изучил маршрут, которым молодой кустодий проник во Дворец, и не нашёл изъяна ни в одном из принятых им решений вплоть до самого последнего момента, когда тот вздумал полезть на рожон и броситься в атаку, как обычный ассасин. Что до Уттама, то он бы запутывал добычу в свою сеть, как паук – трепыхающееся насекомое.
Куда как лучше позволить своей жертве самой проделать всю работу и исподтишка отсечь её от охранников.
Уттам уставился в пустой чёрный экран над бронированной дверью, предоставляя сканерам сетчатки исследовать его глаза. Эта часть всегда занимала нетипично много времени, поскольку один глаз был повреждён, и аппаратуре приходилось потрудиться, чтобы установить личность. С учётом нахождения в таких глубинах Склепа, подобные меры безопасности, в сущности, были излишними, но правила есть правила, и Уттам никогда не пренебрегал ими по доброй воле.
При этой мысли Уттам обернулся, чтобы взглянуть на процессию следующих за ним солдат-ветеранов. Они были отобраны из тех базирующихся на Терре полков, что имели самый высокий уровень профессиональной подготовки. Их боевой арсенал представлял из себя коллекцию необычного оружия в диапазоне от метателей обездвиживающих сетей, плазменных тенёт, изо-накопителей и масс-крашеров до более привычных мелт и хеллганов. 
Даже самый высокий из бойцов не дотягивал Уттаму до плеча, и преторианец едва сдерживал своё презрение, глядя, как они гуськом проходят мимо сканеров. Ему не нравилось, что они не были кустодиями, поскольку в Блоке Примус / Альфа-Один-Ноль содержались настолько опасные заключённые, что эти солдаты не имели против них ни единого шанса, чем бы они ни были вооружены. Существенная часть боевого состава Легио была отправлена на боевое задание на Просперо вместе с Космическими Волками. О его целях не сообщалось, но отослать такое множество преторианцев Императора от их повелителя в подобное время могли лишь по одной причине.
Два солдата в малиновых доспехах и золотистых зеркальных визорах направляли движение металлического ящика, напоминающего формой гроб чрезмерно больших размеров, который парил на репульсорных полях. Это был типовой раздатчик питания, модифицированный штатом приписанных к Склепу Механикум, чтобы обеспечивать заключённых блока специфической пищей. То, что им сохранили жизнь, не укладывалось у Уттама в голове. Они были самыми опасными людьми на Терре, и то, что они продолжали существовать, не могло привести ни к чему хорошему.
Сканеры подтвердили личность последнего солдата, и бронированная дверь скользнула вверх, шипя пневматикой. Пахнуло холодным воздухом, свидетельствующим о том, что впереди лежит огромное открытое пространство. За этой дверью обшитые железом стены тюремного комплекса уступали место грубо обтёсанной скальной породе горного основания. Изнутри повеяло холодной землёй и камнем, который когда-то покоился под толщей глубочайшего океана. Резкий свет ослепительно-ярких люм-сфер не оставлял ни одной тени.
Пара управляемых сервиторами турельных установок, которые располагались в тридцати метрах от входа,  развернулась и дёрнулась к ним, щёлкая и жужжа в процессе захвата целей. Уттам шагнул в простреливаемую зону, и крупнокалиберные автопушки взвыли своими блоками стволов, раскрученными до бешеной скорости.
"Уттам Луна Хеш Удар", – произнёс он, чётко проговаривая каждый звук и точно соблюдая интонации голоса.
Аугметические глаза сервиторов поменяли цвет с красного на зелёный, и Уттам начал пропускать через дверь солдат. К нему приблизился воин, шедший замыкающим.
Сумант Гири Пхальгуни Тиртха был кустодием из числа ветеранов, чьё имя, как говорили, содержало как минимум семьдесят шесть наградных титулов. Вдобавок к этим заслуженным им наградам, на его полированной броне были выгравированы слова признания заслуг. Уттам не знал, как Тиртха очутился в Кхангба Марву. Он не имел на себе никаких явных признаков телесных повреждений и находился на пике физической формы. Ходили слухи, что он однажды оспорил приказ Константина Вальдора.
Повелитель Легио Кустодес был суровым, бескомпромиссным мужчиной, но хотя Уттам никогда не имел чести с ним встречаться, он сомневался, что Вальдор был настолько мелочным, чтобы отослать от себя человека за столь незначительный проступок. В Легио ценились думающие воины, непоколебимые в своём упорстве люди, которые будут задавать вопрос за вопросом, пока им не станет ясен ответ.
– Какие-то проблемы, Уттам? – спросил Тиртха. – Почему ты встал?
– Просто так, – ответил Уттам, стыдясь, что отвлёкся на размышления.
– Тогда давай двигаться, – сказал Тиртха. – Не люблю здесь бывать, воздух провонял ими.
Уттам кивнул. Воздух действительно пах по-другому. Заключённые, вследствие своей уникальной физиологии, отличались от смертных и даже от кустодиев по многим параметрам, как очевидным, так и не очень. Какие бы преступления ни совершил обычный человек, в нём, как и прежде, легко узнавался хомо сапиенс, он безусловно продолжал оставаться частью человеческой расы. Эти же заключённые пахли чуть-чуть по-другому... едва ли не чужеродно, и это бесило почти так же сильно, как и их измена.
Почти.
– Биометрические данные подтверждены, – произнёс Уттам. Защитная дверь за спиной Тиртхи закрылась. Когда запоры метровой толщины скользнули на предназначенные им места, он продолжил: – Блок Примус / Альфа-Один-Ноль запечатан и под защитой.
– Подтверждаю, – сказал Тиртха, размашисто шагая к началу колонны. Уттам теперь занимал позицию замыкающего и перемещался короткими шажками, а Тиртха вёл их по широкому коридору. Несмотря на то, что солдаты были отобраны из тех ещё базирующихся на Терре полков, чьи бойцы были самыми храбрыми и профессиональными, они неприкрыто нервничали, проходя между турелями. Хотя по команде Уттама начали соблюдаться строгие меры предосторожности, орудия могли открыть огонь в мгновение ока, а зелёные глазные линзы сервиторов не обещали пощады никому из застигнутых в простреливаемой зоне.
Уттам проследовал за Тиртхой и солдатами к широкому сводчатому проходу, внутреннюю поверхность которого усеивал ряд излучателей лазерной сетки. Оттуда доносился басовитый напев колоссальных генераторов и химический душок мощных энергетических полей. Уттам прошёл под аркой и вступил в гигантскую пещеру с лоснящимися стенами и головокружительно высоким потолком. Она имела километровый размах в самой узкой своей части, и у неё не было пола – лишь адская бездна, которая простиралась во всю её ширь. Уттам понимал, что называя пропасть этими двумя словами, он допускает преувеличение самого дурного свойства, но вообще говоря, они удачно описывали ситуацию[63].
Он расположился на широкой приступке, пристроенной к краю пещеры, в двух шагах от узкого решётчатого мостика из стали, который вздымался вверх, как башня чудовищного подъёмного крана. Уттам наблюдал за тем, как Тиртха, вставший за пульт управления, подводит мост к каменному острову, который парил в центре помещения, подвешенный на смутно различимой подушке энергетического поля.
По окружности стен пещеры были прикручены гигантские машины, напоминающие огромные двигатели, и Уттам чувствовал, что в насыщенной электричеством атмосфере волосы на его загривке стоят торчком. Если потребуется, эти генераторы можно будет тотчас же отключить, и тогда остров рухнет в недра планеты. Имея таких опасных пленников, стоило подстраховаться.
Мостик состыковался с островом, и множество автоматических орудийных установок, встроенных в стенки пещеры, развернуло свои длинные стволы, нацеливая их на парящий кусок скалы. На нём располагались изолированные камеры в количестве тридцати штук, но лишь двенадцать из них содержали в себе заключённых.
Когда мост встал на место, Уттам решительно направился к нему, за ним последовали солдаты и Тиртха. Под бронированными ботинками Уттама звенела сталь, он смотрел строго вперёд. Он снял со спины свою алебарду, достав её из чехла, чьё устройство позволяло немедленное высвобождение оружия, и покатал мышцами плеч в подготовительной разминке.
– Ожидаешь неприятностей? – спросил Тритха через встроенный в шлем вокс.
– Нет, – ответил Уттам, – но мне всегда спокойнее, когда я встречаюсь с этими ублюдками с оружием в руках.
– Я знаю, что ты имеешь ввиду, – сказал Тиртха. – Я едва ли не надеюсь, что кто-то из них попытается что-нибудь отмочить.
– Даже не шути так, – предостерёг его Уттам, как раз достигая конца моста.
Первая камера представляла собой прямоугольный блок, сделанный из тройного слоя пермакрита с добавкой керамита, чей вид не давал никаких подсказок о природе находящегося внутри заключённого. Она не имела никаких отличительных черт, не считая трафаретного буквенно-цифрового обозначения на её боковой стенке, да прозрачной двери из бронированного стекла, которое обычно встречается в иллюминаторах космических кораблей. Это была будка, в которую никто не входил и из которой никто не выходил, если на то не было разрешения Легио Кустодес.
Уттам приблизился к двери, чувствуя знакомый комок напряжения в животе, вызванный выбросом эндорфинов и боевых стимуляторов, который предшествовал схватке. Ощущение было приятным, хотя он и не рассчитывал, что ему придётся здесь сражаться.
В камере находился всего один человек, который сидел по-турецки в её центре. Тюремный комбинезон ярко-жёлтого цвета едва не лопался на его мускулистом теле. Длинные волосы, чёрные как смоль, рассыпались по обе стороны от широкого лица, чьи черты были растянуты вширь вследствие генетических манипуляций. Им надлежало бы быть безобразными, но они каким-то образом скомбинировались в симпатичное целое.
Хотя этот узник и был неописуемо смертоносным, он обезоруживал своим мягким обаянием. Уттам, однако, был не настолько глуп, чтобы недооценивать Атхарву просто потому, что тот происходит из Легиона учёных. Если остальные при виде своих тюремщиков впадали в ярость или желчно сплёвывали в их сторону, этот, казалось, смирился со своим заключением и не таил злобы.
Ахтарва открыл глаза. Один походил на сверкающий сапфир, второй – на тусклый янтарь.
– Уттам Луна Хеш Удар, – произнёс воин. – Ты прерываешь моё восхождение по Исчислениям. 
– Тебе пора поесть, – сказал Уттам, пока раздатчик питания вставляли в предназначенное для него место в прозрачном стекле двери. В камеру вывалился паёк в целлюлозной упаковке. Атхарва смотрел на его падение со смесью отвращения и смирения.
– Что ни день, то банкет, – высказался воин из Легиона Тысячи Сынов.
– Тебе повезло, что мы тебя вообще кормим, – сказал Уттам. – Я бы оставил тебя умирать от голода.
– Тогда бы ты стал главным злодеем в этом спектакле, – ответил Атхарва. – А такое никогда не должно случаться с преторианцами Императора, не так ли?
– Не упоминай его имени, предатель. Ты недостоин его произносить.
– Скажи мне, Уттам, кого я предал, когда меня сюда привезли? – спросил Атхарва, расплетая ноги и поднимаясь на них одним плавным движением. – Когда Ясу Нагасена ввёл в Командорство три тысячи своих бойцов, кого именно я предал? Ни единой души, но тем не менее, вот он я – сижу в камере, взаперти, как и воины из тех Легионов, которые справедливо именуют нарушителями присяги.
– Когда в группе есть разносчик чумы, ты удалишь из неё только тех, кто болен, или отправишь в карантин всех? – спросил Уттам.
– Позволь привести тебе встречный пример, – ответил Атхарва. – Если у человека развилась опухоль, ты избирательно уничтожишь её в ходе лечения, или просто-напросто убьёшь человека?
– Опухоль погибнет в любом случае.
– Тогда, преторианец Уттам Луна Хеш Удар, остаётся только радоваться, что ты не медик, – сказал Атхарва.
Они снова пришли к нему во тьме: каждое лицо, каждый крик и каждый панический предсмертный вздох. Кай устроился на жёстком каменном выступе, который выполнял функции ложа, и, свернувшись в клубок, раскачивался взад и вперёд в попытках выкинуть из головы мучительные воспоминания, которые ему приходилось переживать заново по их вине. 
Летательный аппарат унёс его из Шепчущей Башни высоко в горы сквозь залитые светом звёзд гряды облаков и головокружительные пики в лунной расцветке. То был его взлёт. Затем настал черёд падению в беспросветные недра горы, которая отчего-то казалась более мрачной и угрожающей, чем ей полагалось бы быть, словно она несла на себе бремя страданий всех тех, кого забрали в её глубины.
Его влекли по коридорам и через гулкие переходы, в громыхающие лифты и пневмокары, которые несли его всё ниже и ниже в неизведанные недра зловещей горы, пока в конце концов он не был помещён в пустую камеру, вырубленную прямо в скале и оборудованную лишь самыми примитивными удобствами для удовлетворения человеческих надобностей. Ржавая труба в углу помещения сочилась отвратительной водой, а круглая дыра на противоположном конце комнаты служила, по всей очевидности, для оправления естественных нужд.
Стены камеры покрывала износостойкая глянцевая краска блёклого голубовато-серого цвета. Предыдущие обитатели этого места обозначили своё присутствие, расцарапав её сломанными ногтями или чем-то другим, что могло оставить на ней след. Каю так и не удалось понять, что означают многие из этих примитивных, каких-то первобытных картинок, по большей части представлявших из себя хаотичные скопления молний и людей, которые держали оружие с длинными древками. Эти изображения были всего лишь отчаянными мольбами не забывать о нацарапавших их людях, о которых уже никто не помнил, и которые, по-видимому, уже давно как были мертвы.
Кай хотел добавить собственную отметину, но у него не было ничего, что могло бы оставить след на крашеных стенах.
Тюремщики оставили его обливаться холодным потом на неопределённое время, чтобы картины тех воображаемых ужасов, которые на него якобы обрушатся, сделали за них всю работу. Кай не был храбрецом, и он кричал, что расскажет всё, что им будет угодно, если только будет знать, что именно.
Хотя мысли Кая и метались в дюжине разных направлений, он заставил себя заснуть, понимая, что если он отдохнёт, то ему будет легче выдержать то, что ему предстояло, чем бы оно ни было. К нему пришли сны, но не о Руб-эль-Хали и не о величественной крепости Арзашкуна, а о холодной пустоте, населённой голосами умерших. Он видел светловолосую девушку в голубой бандане, которую знал по "Арго". Ему было известно её имя, они в некоторой степени были друзьями, но его воспоминания были смутными, их погребла под собой непрерывная болтовня мертвецов
Во сне, они роились вокруг него, моля разъяснить им, почему их жизни забрали, а его пощадили, почему за ними пришли чудовища бездны с медными мечами и хитиновыми когтями, которые срывали мясо с костей и оставляли зияющие раны, которым никогда не зажить.
Каю было нечего им сказать, но они всё равно требовали ответов.
Почему из всего корабля ни в чём не повинных людей выжили только два человека, и он был одним из этих двоих?
Что давало ему право жить, в то время как они были приговорены к вечной муке?
Кай плакал во сне, снова и снова переживая кошмар их смертей.
И лишь один голос не предъявлял обвинений. Успокаивающий, интеллигентный, он говорил без слов, однако избавил Кая от болезненных воспоминаний, заменив их картинами райского мира с высокими горами, зелёными равнинами и прекрасными городами сверкающих пирамид, сделанных из прозрачного стекла.
Когда он проснулся, то обнаружил в камере двух человек. Это были мужчина и женщина, бесстрастно-привлекательные на вид и одетые в хрустящие белые мундиры, которые выглядели как гибриды лабораторных халатов и защитных комплектов для работы в условиях повышенной опасности. Красота мужчины была того рода, чьи корни росли из стильной косметической пластики, тогда как женщина сконцентрировалась исключительно на своих глазах, светло-изумрудных очах, пленительнее которых Кай ещё не встречал за всю свою жизнь.
– Ты проснулся, – произнёс мужчина. А то неясно, подумал Кай.
– Пришла пора выяснить, что ты знаешь, – добавила женщина.
Кай потёр лицо, чувствуя вислую кожу щёк и однодневную щетину.
– Я вам уже говорил, что ничего не знаю, – ответил он. – Иначе я бы вам рассказал, клянусь. Я не помню практически ничего из случившегося в транс-зале.
– Мы, конечно же, не ожидаем, что у тебя будут хоть какие-то осознанные воспоминания об информации, внедрённой в твой мозг Аник Сарашиной, – сказала женщина. На её лице застыло неискреннее выражение. – Но она в тебе, в этом можно не сомневаться.
– Наше задание – изъять эту информацию, – сообщил мужчина. 
– Прекрасно, – ответил Кай. – Подключите меня к пси-просвечивателю, и покончим с этим.
– Боюсь, это будет совсем не так просто, – сказал мужчина.
– Или так безболезненно, – добавила женщина.
– Кто вы такие? – спросил Кай. – Вы не из Города Прозрения, так на кого вы работаете?
– Меня зовут адепт Хирико, – сообщила женщина, – а это – адепт Шарфф. Мы нейролокуторы, или, если тебе будет угодно, – пси-зонды. И это не безобидные медицинские зонды,  а те, которыми бурят [64].
– Как сверлом, – добавил Шарфф. – Моя роль состоит в том, чтобы помочь адепту Хирико пробуриться в твой душевный мир и выкорчевать ту информацию, которую укрыли в твоём разуме.
– Вы это серьёзно?
– Совершенно серьёзно, – ответил Шарфф таким тоном, словно он был озадачен тем, что Кай имел ввиду своим вопросом. – Мы находимся здесь по воле Легио Кустодес. Мы получили приказы с самого верха, и они дают нам карт-бланш на достижение наших целей любыми необходимыми средствами.
– Я боюсь, что ты, вероятнее всего, не переживёшь эту процедуру, – сказала Хирико. – А если даже случится обратное, то практически гарантировано, что ты навечно останешься в вегетативном состоянии.
– Это безумие! – выкрикнул Кай, отшатываясь от этих выродков.
– Подумай над этим трезво и ты поймёшь, что у нас действительно нет другого выхода, – сказал Шарфф.
– Мы так и знали, что ты не захочешь нам помогать, – добавила Хирико. – Как прискорбно.
Кай не мог говорить. Назубная капа, оберегающая его от откусывания собственного языка, наполняла рот привкусом резины и антисептика. В его гортань уходила трубка для подачи воздуха, а голову покрывал кожаный шлем наподобие тех, что носят пилоты, который усеивали иглы и электроды. Многочисленные капельницы подавали растворы в его вены и кровеносные сосуды внутри черепной коробки. Его глаза удерживались в открытом положении фиксаторами век, а к нижней части каждого глазного яблока были подключены узкие выходные разъёмы бронзовых проводов, которые тянулись к окулярно-оптической записывающей аппаратуре.
Допросная комната имела ужасно прозаический вид. Это была простая, обшитая металлом клетушка без окон, зеркал или каких-либо отличительных черт. Кай полулежал на каталке со стальным каркасом в окружении портативных блоков контрольной аппаратуры, каждый из которых вёл свою повесть о его внутренних биоритмах.
Позади него располагалось гудящее устройство, прикрученное к металлическому полу, которое изгибалось над его головой, как сверкающий скорпионий хвост. На нём покачивались гирлянды инструментов, похоже, предназначенных для устрашения не в меньшей мере, чем для работы. Хирико и Шарфф занимались тем, что следили за поступлением медикаментов в кровь Кая, а одетый в золотые доспехи Сатурналия стоял на дальнем конце комнаты, непринуждённо держа в одной из рук своё оружие гвардейца.
– Вы готовы приступить? – спросил кустодий.
– Почти, – ответила Хирико. – Это щекотливая процедура, и спешка нежелательна.
– Сведения, которые вы ищете, кустодий, припрятаны со знанием дела, – добавил Шарфф. – Нам придётся погрузиться в недра его психики, а такое путешествие требует безукоризненной подготовки.
– Если мы не проявим должной осторожности и внимания, мы рискуем повредить его рассудок.
Кустодий шагнул к пси-зондам, крепко стискивая оружие в своих пальцах.
– Наставница Телепатика упомянула Императора, – произнёс он, – а всё, что касается Императора, входит в сферу моей ответственности. Не выбрасывайте время на ветер, рассказывая мне о подготовке и попусту жонглируя словами. Разыщите то, что она вложила в его голову, и немедленно. Если за это придётся заплатить повреждением его рассудка, меня это ни капли не волнует.
Каю хотелось излить на них своё бешенство, но он не мог выговорить ни слова. Ему хотелось крикнуть им, что он – человеческое существо, астропат, представляющий ценность для Империума. Но он понимал, что даже если ему удастся заставить их себя услышать, то им будет всё равно. Для Сатурналии долг перед Императором перевешивал всё остальное, а Хирико и Шарфф просто делали свою работу.
Астропат попытался задёргаться, но он был полностью обездвижен удерживающими устройствами и медикаментами.
Хирико уселась подле него на табурет на колёсиках и сверилась с информационным планшетом, который свисал с боковой стороны каталки.
– Превосходно, – заявила она. – Кай, ты демонстрируешь замечательный прогресс. Ещё секунда, и мы будем готовы.
Адепт Шарфф уселся напротив Хирико и вкрутил разъём в заднюю часть своей шеи, где, как Каю удалось разглядеть краем глаза, поблёскивала имплантированная когнитивная аугметика. Шарфф подобрал второй конец кабеля и подключил его к безликому чёрному ящику, который был прилажен к боковой стороне каталки. Он размотал выходящий из него тонкий кабель и, одарив Кая улыбкой, с щелчком пристёгнул его к соединительному разъёму на кожаном шлеме астропата. Его глаза на мгновение расфокусировались, и Кай почувствовал всплеск давящего ощущения в лобных долях своего мозга.
– Ты в умбре[65]? – спросила Хирико.
– Да, – ответил Шарфф отсутствующим голосом. – Готов к твоему внедрению.
– Замечательно, – произнесла Хирико и аналогичным образом подключилась к безликому чёрному ящику. Она тоже присоединила конец своего кабеля к устройству, покрывающему голову Кая, и он вновь почувствовал давящее ощущение, вызванное вторжением в его разум.
– Ну а теперь, – сказала Хирико, – приступим.
Она нажала оранжевую кнопку на боку ящика, и разум Кая залило светом.
Его яркость росла, пока не стала непереносимой, как у поверхности звезды, рассматриваемой с такого близкого расстояния, что это выжгло бы ему глаза. Кай закричал, и свет начал тускнеть, пока не стал терпимым. Астропат обнаружил, что стоит посреди пустыни, и вокруг него на сотни километров во всех направлениях нет ничего и никого. Горячий ветер ерошил верхушки окрестных барханов, а бьющие вниз лучи палящего солнца вносили долгожданное разнообразие в стерильную обстановку, которой он был окружён под горой.
Это было его укрытие, Пустая Земля.
Что бы они с ним ни сделали, эта уловка не сработала.
Кай понимал, что всё это иллюзорно, что это искусственно сотворённое пространство грёзы, и осознав это, он сообразил, что не должен был тут появляться. Именно на это они и рассчитывали. Они хотели, чтобы он оказался здесь, в месте, где его самые потаённые мысли были, как на ладони, и откуда можно было добраться до его самых сокровенных секретов.
Хотя Кай и заявлял раньше о своём желании рассказать Хирико и Шарффу всё, что им захотелось бы узнать, его вдруг охватила убеждённость, что ему не стоит идти по этому пути наименьшего сопротивления. От того, сохранит ли он в тайне переданное ему, зависела его жизнь. Об том, что он знал, можно было рассказать только человеку с золотыми глазами, а это станет возможным лишь при условии, что Кай убережёт этот секрет от Хирико и Шарффа.
Вместе с их именами пришло и ощущение их присутствия в его разуме. Он не мог их видеть, но знал, что они здесь, притаились и выжидают, когда он выведет их к тому, до чего им хотелось докопаться.
На песке рядом с ним возник человек. Это была женщина в свободных одеждах до пят с длинными, серебристо-серыми волосами. Её взгляд был тёплым и добрым. Он знал её, хотя и не в таком обличье, не с глазами из плоти и крови. Они были изумрудно-зелёными, искрящимися и полными жизни. То, что такие прекрасные очи добровольно отдали всего лишь ради того, чтобы обезопаситься от обитающих в варпе тварей, выглядело противоестественным.
– Аник, – сказал он. – Вы же умерли.
– Не будь таким глупышкой, Кай, – ответила Сарашина. – Никто не умирает по-настоящему, пока о нём кто-нибудь помнит. Как сказал великий поэт,  "– Коль не захочешь, ввеки не умрёт – То, что в твоём воображении живёт".
– Так говорила мне Сарашина, но ты не она.
– Нет. А кого бы ты тогда хотел во мне видеть? – спросила женщина, и её черты мгновенно преобразились в лицо его матери. Глаза остались изумрудно-зелёными, но там, где раньше была сердечность, теперь осталась лишь тоскливая печаль.
Астропат отвернулся от них, вспоминая грустные взгляды, бросаемые матерью всякий раз, когда они с отцом уезжали навстречу очередным приключениям по всему земному шару. Кай изо всех сил старался сохранять невозмутимость, но это сложно сделать, когда стоишь перед женщиной, которая вырастила тебя и помогла вылепить из тебя того мужчину, которым ты стал.
Только вот это была не она.
Его мать умерла, точно также как и Сарашина.
– Ты адепт Хирико, так?
– Естественно, – сказала его мать.
– Тогда выгляди так, как должна, – рявкнул Кай. – Не прячься за масками.
– Я и не пряталась, – ответила Хирико, принимая более знакомый Каю облик. – Я просто пытаюсь помочь тебе расслабиться. Процедура пойдёт гораздо глаже, если ты не будешь нам сопротивляться. Я понимаю, что ты не имеешь представления о рассказанном тебе Сарашиной, но мне нужно до этого добраться.
– Я не знаю, где оно.
– Думаю, это не так.
– Нет, так.
Хирико вздохнула и взяла его под руку, увлекая к пологому склону бархана.
– Знаешь, сколько пси-допросов я провела? Нет, конечно же не знаешь, но их было много. И именно те, кто нам сопротивляется, всегда кончают тем, что становятся "растениями". Ты этого хочешь?
– Что за глупый вопрос?
Она пожала плечами и продолжила так, словно он ничего не говорил:
– Человеческий разум – головокружительно сложная машина, это хранилище миллиардов воспоминаний, воспринимаемых ощущений, ответных реакций и автономных функций. В него тяжело вломиться, не нанеся непоправимый ущерб.
– Так не вламывайтесь, – предложил Кай.
– Хотела бы я иметь такую возможность. Честное слово, – улыбнулась Хирико. – Ты мне нравишься, но если потребуется, я порву  в клочья саму суть твоего разума одними голыми руками. В конечном счёте все выдают свои секреты. Всегда. Вопрос лишь в масштабе увечий, с которыми они готовы жить по окончании процедуры.
Они достигли верхушки бархана, и Кай обнаружил, что смотрит вниз на искрящуюся крепость Арзашкуна. Самые высокие башни колыхались в жарком воздухе, и Кай прикрыл рукой глаза, защищаясь от отсверков солнца на его золотых минаретах.
– Впечатляет, – произнесла Хирико. – Но ей не удержать меня снаружи. Даже и на минуту не заблуждайся по этому поводу.
Кай остановился и развернулся кругом, высматривая в песках любой признак того, что они здесь не одни. Ему показалось, что на периферии его зрения мелькнула тень, двигающаяся под песком очень далёкого бархана.
– А где Шарфф? – спросил он. – Он к тебе не присоединится?
– Он здесь, но этим зондажем руковожу я.
Тут Кая озарило, и его лицо пошло морщинками, медленно расплываясь в улыбке.
– Его задача – выдернуть тебя отсюда, если станет слишком опасно, да?
Раздражение, вспыхнувшее в её изумрудных глазах, подтвердило его догадку.
– Ты не знаешь, сможешь ли это сделать, так? – спросил он.
Хирико сильнее стиснула его руку.
– Смогу, поверь мне. Единственный вопрос – в жёсткости процедуры, и тут всё будет так, как ты пожелаешь. Моргнуть не успеешь, как я разрушу эту крепость, разберу её по выдуманным камушкам и воображаемым кирпичикам. Я буду растирать её в пыль и порошок до тех пор, пока ты не перестанешь отличать её остатки от песка пустыни.
Она простёрла свою руку, и самая высокая башня крепости начала разрушаться. То, что казалось твёрдым ещё секунды назад, теперь таяло, становясь дымом и паром. Она щёлкнула пальцами, и ещё одна башня развалилась на части. То, на что Кай потратил годы, чтобы довести его до совершенства, сейчас уничтожалось Хирико в мгновение ока. Проделывая всё это, она искала его взгляд, но глаза астропата были прикованы к чему-то очень далёкому, к тому, что было вылеплено из чёрных воспоминаний и ужаса. Оно прорывалось к ним сквозь песок, как хищник, учуявший запах крови.
Кай почувствовал резкий всплеск давящего ощущения в глубине глаз. Хирико обернулась. Она успела как раз вовремя, чтобы увидеть тёмный силуэт, несущийся к песчаной поверхности. Он появился на свет на волне крови, подобной подземной реке, неистово рвущейся из-под песка пустыни. Она ревела, эта река. Она ревела, она вопила, она наполняла весь мир предсмертными криками и мукой последних мгновений тысяч людей. Она растеклась по пустыне разливом багряного масла, создавая озерца зловонной трупной жидкости во впадинах между барханами и облизывая их склоны, как бурный прилив.
– Твоя работа? – требовательно спросила Хирико.
– Нет, – ответил Кай.
– Прекрати это, – приказала Хирико. – Немедленно.
– Я не могу.
– Естественно, можешь, это же твой разум. Он подвластен твоей воле.
Кай пожал плечами. Разрастающееся озеро маслянистой крови поднималось всё выше, его поверхность шла рябью от движений тысяч рук и лиц, рвущихся снизу вверх. Прежде, Кай всегда боялся этого скрытого чудовища, тех страстей и чувства вины, которые оно в себе несло, но увидев его сейчас, он испытал блаженное облегчение. Вязкая волна катилась в гору вопреки всем законам гидродинамики, и студенистые тела наконец вырвались на поверхность её смердящей субстанции. Рослые и тощие,  пышущие вулканическим жаром, с длинными и тонкими конечностями в красной чешуе, они облекались в плоть и кровь, издавая высокие пронзительные вопли. Их вспученные черепа становились глянцевитым, на них формировались рога и распахивались рты, щерящиеся зазубренными клыками.
Да, эти твари были порождениями его памяти, но это не делало их менее опасными в этом царстве грёз.
– Ты что творишь? – требовательно спросила Хирико.
– Я уже сказал тебе, что это не я, – ответил Кай. – Это "Арго".
К ним катилась бурлящая волна чудовищ с чёрными как ночь шкурами. Хирико подняла глаза к небу.
– Вытаскивай меня отсюда, – велела она. – Немедленно.
Адепт исчезла. Волна мрака, которая вздувалась и бурлила, как живой полог вечной тьмы, перехлестнула через вершину бархана, поглощая Кая и затягивая его в пучину, из которой не было спасения.
– Что произошло? – властно спросил Сатурналия.
Хирико лежала на полу допросной комнаты с закатившимися глазами, из её носа хлестала кровь. Шарфф приподнял её голову и сделал ей инъекцию прозрачной жидкости через катетер, вставленный в её предплечье.
– Я задал тебе вопрос, – сказал Сатурналия.
– Тихо! – ответил Шарфф. – Я только что извлёк её из враждебного пространства грёзы без соблюдения каких-либо предписанных адаптационных процедур. Её мозг впал в шоковое состояние, и если я не приведу её в себя, мы вообще можем её лишиться.
Сатурналия взвился, оттого что с ним говорили, как с кем-то низшим, но сдержал свой гнев. С тем, что должно воспоследовать за общение с воином Легио Кустодес в неподобающем тоне, можно было и подождать.
– Что я могу сделать? – спросил он.
– Ничего, – ответил Шарфф. – Теперь всё зависит от неё.
Шарфф снова начал что-то говорить Хирико негромким голосом с успокаивающими интонациями, гладя её по щеке и держа за руку. Наконец её ресницы затрепетали, и она открыла глаза. Вопреки тем сомнениям, которые питал Сатурналия, её взгляд снова стал осмысленным.
– Это будет тяжелее, чем я думала, – сказала она.
XI
Разрушение Личности / Распахнутая Дверь / Элиана
Кай потерял счёт времени. В пространствах его грёз дни сменялись неделями, а недели – месяцами, но эти временные промежутки не имели никакого отношения к миру бодрствования. Ему вспоминались облицованные кафелем комнаты, каменные переходы и льдисто-голубые стены его камеры, но он был неспособен рассудить, какие из этих переживаний были реальными. Он распрощался с пси-хворью, изгнанной каждодневными упражнениями по вхождению в состояние восприятия Нунцио.
Его кормили и мыли, поскольку, будучи оторванным от привычного жизненного распорядка, он перестал контролировать отправление естественных нужд. Кай столько времени провёл в умозрительных пространствах, лежащих за пределами сфер, в которых обретаются смертные, благословлённые отсутствием псионических способностей, что он всё сильнее отрывался от реальности, путая её с миром воображения.
Ему представлялось, что он видел свою мать, которая стояла у двери его камеры с задумчиво-печальным выражением на лице. Он тонул в её зелёных глазах, но как только он открыл рот, чтобы с ней заговорить, выросший за её спиной чёрный силуэт полоснул клинком по её горлу. Из изуродованной шеи хлынуло море крови, и во тьме закричали тысячи голосов.
Однажды, когда Кай бродил по пустынной пепельно-серой равнине, ему привиделся сияющий человек, одетый в красно-белые доспехи. Он взывал к Каю на языке, которого астропат не знал, но который становился то отчётливее, то неразборчивее синхронно с усилением и затиханием призрачного ветерка. Чувствуя, что воин олицетворяет некую возможность спастись, Кай хотел броситься к нему бегом, но каждый раз, когда астропат поворачивался к нему лицом, тот отступал, как будто пока ещё не был готов к встрече.
Нейролокуторы снова и снова внедрялись в разум Кая. Иногда это был Шарфф, иногда – Хирико, но маслянисто-чёрная тварь и завывающие призраки "Арго" неизменно изгоняли их наружу. В те редкие моменты, когда рассудок Кая прояснялся, он изливал на покойную Аник Сарашину свою ненависть и своё восхищение. Спрятать послание в его воспоминаниях о том обречённом судне было блестящим ходом с её стороны. Она знала, что несмотря на все свои успехи, Кай ещё не был готов посмотреть в лицо ужасами, обрушившимся на корабль-призрак. 
Он чувствовал растущее недовольство его тюремщиков и наслаждался им.
Они быстро отказались от прямых атак на его психику и сменили тактику, переключившись на более искусные и менее агрессивные подходы. Шарфф пытался действовать методом убеждения, Хирико – увлечь Кая соблазнами. Перед глазами астропата проходила череда грёз: наслаждения, могущество, тысячи удовлетворённых желаний, и всё это в бесчисленном количестве вариаций. Некоторые иллюзии маскировались под реальность, другие выдавались за игру воображения, но ни одна не помогла добраться до тайн, похороненных внутри чёрного ужаса "Арго".
– Мы не в состоянии извлечь эту информацию, – сообщила Хирико после особенно изнурительного сеанса. Лицо Кая лоснилось от пота. Его тело превратилось в мощи. Сейчас оно выглядело тощим собранием костей, истощённых мышц и ввалившейся плоти, обёрнутых в пергаментную кожу.
Над Каем навис исполин, его аугметические глаза зажужжали, меняя фокусировку. Широкие скулы и острый подбородок Сатурналии смотрели на астропата с презрением, которое сквозило в каждой чёрточке лица кустодия.
– Почему нет?
– Она спрятана в глубине воспоминания, которого он не станет касаться, – сообщил Шарфф.
– "Арго"?
– Именно, – подтвердила Хирико. – Сарашина, или то, что через неё действовало, знало, что делает. И это крайне прискорбно.
– Итак, если вы не способны её извлечь, то кто сможет? – требовательно спросил Сатурналия. Кай просто-таки чувствовал желание кустодия убить его, не мудрствуя лукаво, и тем закрыть вопрос.
– Ключ, отпирающий дверь к нужной вам информации, есть лишь у одного лица, – сказала Хирико.
– У кого?
Хирико положила руку на плечо астропата:
– У самого Кая.
Кай зашёлся смехом, но капа во рту превратила его в булькающее рыдание.
Топорность их методов – вот что злило его сильнее всего прочего. Они врубались в хрупкие эфирные структуры мыслительных процессов наобум и без надежды на успех, как хирургеоны, пытающиеся оперировать мозг при помощи пилы дровосека и зубила каменщика. Атхарва ощущал каждую ожесточённую атаку пси-зондов, их неуклюжие попытки выкорчевать разыскиваемую ими информацию и детские в своей наивности уговоры, которыми они надеялись выманить эти сведения в сознательную часть ума их пленника. Отголоски их варварских методов, похожие на пронзительный визг когтистой перчатки, скребущей по схольной доске, терзали Атхарву на всех уровнях его восприятия.
Его, как любого истинного мастера, раздражала работа дилетантов, и хотя он отнюдь не был уверен, что смог бы извлечь то, что, по всей очевидности, было запрятано глубоко в уме пленника, у него было бы больше шансов, чем у парочки мясников, которых привлекли к этой работе.
Он сидел по-турецки в центре своей одиночки и блуждал разумом по лабиринту проходов Кхангба Марву, с непринуждённой лёгкостью проверяя поставленные ему пределы. Атхарва забавлялся над своими тюремщиками, позволяя им считать, что он ограничен своей камерой, что он медленно сходит с ума от одиночества, как и его братья. С того дня, как за ними пришёл Ясу Нагасена, прошли месяцы, и за это время пленённые бойцы Крестового Воинства не видели ни единой души, не считая двух кустодиев и их компании в лице прискорбно не соответствующих своей задаче смертных солдат.
Атхарва уже прощупал разумы всех и каждого, кто только был в этой подземной тюрьме. Одних он едва коснулся, с другими был менее осторожен. Ум походил на искусный замок – требовалось надавить на штифты души с точно рассчитанным усилием, и тогда она выдавала свои секреты. Весь фокус состоял в том, чтобы обнаружить правильные точки приложения этого нажима, чтобы выяснить, от каких именно воспоминаний, желаний или посулов разум раскроется, как расцветающий бутон.
Для адепта Атенейского культа чтение сознательных мыслей было невеликим трудом. Гораздо бо́льший вызов состоял в обретении умения спускаться вниз по уровням сознания смертного, в том, чтобы нырнуть под суматоху поверхностных мыслей, миновать примитивные желания и побуждения, пройти тайные пороки и мелкие грешки, спрятанные в выгребных ямах мозга каждого индивидуума, и достичь самой сути личности. Именно здесь, в этой тёмной берлоге, где таилась беззащитная тварь человеческой сущности, а каждая мысль была видна, как на ладони,  можно было доискаться до истины.
Мало кто был способен добраться сюда незамеченным, но Атхарва отточил это умение за долгие годы работы одним из правдодознатчиков. С тех самых пор, как Алый Король спас их Легион от уничтожения, правдодознатчики были первыми людьми в его рядах, занимаясь выискиванием любых признаков скрытых изъянов в разумах спящих воинов, избавленных от ужасов Перерождения Плоти.
Атхарва знал своих тюремщиков из числа смертных лучше, чем они сами. Ему были открыты их страхи, их желания, их тайные грешки и их амбиции. Он знал о них всё, и его забавляло, как просто были устроены их рассудки. Как может живое существо, претендующее на обладание самосознанием, функционировать с такими зачаточными когнитивными способностями?
А вот кустодии...
Их разумы были прекрасными творениями, искусно сработанными на стыке пси-инженерии и генетических усовершенствований. Они походили на сложнейшие из машин, что только способно представить воображение, и напоминали стальные капканы, готовые защёлкнуться на неосторожном нарушителе. Подобно когитатору, который ограждён от взлома умелым инфоцитом, их разумы были всецело способны защититься от вторжения, и Атхарва лишь скользнул вдоль внешних рубежей их блистательных сознаний, даже не попытавшись достичь чего-то большего.
Но хотя Атхарва и был безмерно очарован кустодиями, его мысли всё время притягивал разум, который атаковали пси-зонды. На первый взгляд, эта личность ничем не выделялась среди сотен других заключённых этой тюрьмы, если не считать малую толику псионических способностей, да стеклянистые рубцы, оставшиеся от процедуры Прикрепления Души.
Атхарва осознавал себялюбие этого человека, его правомерную заносчивость, вскормленную годами, проведёнными с Легионом Жиллимана. Её можно было понять, но не она была его истинной сутью. Этот человек был лучше, чем сам о себе думал, но ему удастся содрать с себя эту шелуху лишь очень мучительной ценой. Этот процесс уже начался, но скорее всего, так и останется незавершённым до его смерти.
Этого человека звали Каем Зулэйном, и это о нём толковало Око, но его имя ничего не говорило Атхарве. Даже когда перед ним обнажилась вся память этого человека, ничто не указывало на то, какой интерес он мог для кого-либо представлять. И всё-таки внутри него было что-то скрыто – то, чего не мог увидеть даже Атхарва. Оно было закутано в чёрное покрывало кошмара из неукротимой ярости эфира и чувства вины, которое нельзя было снять без надлежащих инструментов.
Сила здесь бесполезна, этот ужас не перебороть никакой угрозой физической расправы, как не уломать его извне ни уговорами, ни обещаниями удовольствий. Эту пытку можно прекратить лишь изнутри. Но что за сокровища могут таиться внутри настолько тщательно охраняемой тюрьмы?
Атхарва терпеть не мог загадок, и этот секрет требовалось раскрыть. Его мозг учёного должен был разгадать эту тайну. Хоть Алый Король и сделал опрометчивый шаг, появившись на Терре, благодаря его визиту Атхарва понял, что надлежит делать. Кай Зулэйн был жизненно важен для будущего, хоть никто и не понимал, каким образом, но если кто и насладится выпавшей ему возможностью взломать разум этого человека, то это будет мистик из Легиона Тысячи Сынов.
Мимо стеклянной двери его камеры шла группа охранников, и Атхарва открыл глаза. Все они исхитрились не посмотреть в его сторону – все, кроме одного, и Атхарва засадил шип своего сознания в разум этого человека.
Его звали Натрадж, и Атхарва улыбнулся соответствию этого имени[66]. Натрадж был бойцом элитного десантного полка Уральских Властителей Бури, служившего Империуму с ранних лет Объединительных Войн бок о бок с геносептами[67] южных призывов. Его жена растила их пятерых сыновей в общине при гидро-ферме на склонах горы Аркад, а все его братья уже были мертвы. Натрадж был честным, достойным человеком, но ему больше не хотелось служить в войсках Империума.
Его преданность своим товарищам-бойцам и клятвы, которые он принёс перед Крылатым Ковчегом своего полка, обязывали его играть свою роль солдата и тюремщика, но Натрадж уже приближался к сороковому году своей жизни, и его единственным желанием было вернуться домой к своей семье и присматривать за тем, как его мальчики становятся мужчинами.
Простое стремление. Понятное.
Распахнутая дверь для Атенейца.
Кай валялся на полу своей камеры весь в поту, его сердце колотилось так, будто он одним махом взбежал на самый верх Шепчущей Башни. Всё тело ныло, глаза ощущались так, словно швы, которыми они крепились к коже, потихоньку расползались. В запёкшемся рту стоял желчный привкус рвоты, а одежда провоняла мочой и испражнениями. Ломило весь скелет до последней косточки, а трясшая мышцы мелкая дрожь лишала астропата любой возможности отдохнуть.
Камеру залил яркий свет, невидимая решётка вокса грянула резким треском статики. Каю хотелось подняться и встретить допросчиков с мужеством и достоинством, но у него не осталось ни капли сил, чтобы бросить им вызов.
Его скрюченная рука процарапала по полу, и на лице астропата появились морщинки едва заметной улыбки: ему наконец удалось оставить в камере собственную метку. Его пересохший язык проскрёб по растрескавшимся губам. Кай заморгал, избавляясь от гноя, который скапливался в уголках его глаз.
Астропат не имел никакого понятия, сколько времени он пролежал здесь, в лужах собственных выделений, да и по правде говоря, это его уже не волновало. Он смотрел на узоры, которое его дыхание создавало на луже рвоте. Они походили на зыбь на поверхности огромного озера, которое изнемогало под слепящим красным солнцем.
Затем что-то изменилось. По воздуху пронёсся трепет. Открылась дверь.
Кай попытался шевельнуться, но его конечности уже перестали ему подчиняться. Перед его глазами появилась пара ботинок. У них были каблучки, и они были изготовлены из дорогостоящих материалов, бывших по карману лишь терранским толстосумам и высокопоставленным шишкам. Он услышал женский голос, приглушённый и неразборчивый, затем под ним оказались чьи-то руки, которые подхватили его и вздёрнули в вертикальное положение. Кай задёргался от их касания, его тело представляло из себя одну сплошную боль, и оно шарахалось прочь от людских прикосновений. Его протащили через камеру и разместили на краю его ложа. Два человека в громоздкой чёрной броне, которая состояла из переслоенных полос чего-то похожего на кожу в соединении с пластинами керамита, отступили от него на шаг, и между ними появилась женщина – самая изысканная из всех, что Кай только видел в своей жизни.
Кай сощурился, глядя сквозь яркий свет ламп. Его посетительница была ему незнакома. Её благородное происхождение не вызывало сомнений, как и то, что её внешность была сформирована тонко продуманным косметическим операциям. У неё были ярко-зелёные глаза, которые хирургически улучшенная композиция её черт идеально обрамляла высокими скулами. Её светлые волосы были пострижены в очаровательное асимметричное каре, украшенное аметистовыми бусинами.
Её гибкую фигуру обтягивало чёрное трико, а вокруг тела обвивалась фиолетовая спираль мерцающей ткани, напоминая собой застывший вихрь. Женщина была одета для выезда в какой-нибудь из роскошных бальных залов Мерики, а не для визита в тюрьму под забытой всеми горой, и Кай недоумевал, чего она вообще могла от него хотеть.
– Ты знаешь, кто я такая? – спросила она.
Кай облизал губы, смочив их той скудной влагой, что ещё оставалась у него во рту.
– Нет, – ответил он. Его голос прозвучал едва слышным шёпотом. Пыльным шуршанием трупа в пустыне.
– А с чего бы тебе? Я вращаюсь в кругах, лежащих далеко за пределами твоего ограниченного кругозора, – сказала женщина. Она осторожно пробралась через лужи на полу и присела около него. Её наряд менял положение по ходу её движения, скользя вокруг её фигуры змеёй, с тем, чтобы ни в коем случае не коснуться земли.
Она увидела, что он это заметил, и улыбнулась: 
– Наноткань, запрограммированная так, чтобы всё время оставаться в заданном положении и на фиксированном расстоянии от моего тела.
– Дорого стоит.
– Чудовищно, – подтвердила она.
– Чего вы хотите?
Женщина щёлкнула пальцами:
– Дайте человеку попить. Я его едва слышу.
Один из охранников женщины присел рядом с Каем и предложил ему пластиковую трубку, отсоединённую им от наплечника своих доспехов. На её конце висела капелька влаги, и Кай с благодарностью втянул прохладную жидкость, произведённую рециркуляторным комплектом бойца. То, что эта вода была выделена из пота и телесных отходов, не волновало Кая ни на грош. Он чувствовал, как она растекается по его туловищу и вдоль его конечностей, вливая в него жизнь, как укол стимулятора.
У него тотчас же прояснилось в голове, а донимавшая его тошнота отступила.
– Уже лучше, – сказала женщина. – Теперь мне не нужно быть в такой близи от тебя, чтобы расслышать, что ты говоришь.
– Это была не вода, – заметил Кай, указывая на бойца, который пристёгивал прозрачную пластиковую трубку обратно к своему наплечнику.
– Нет, но ведь ты чувствуешь себя лучше, так?
– Гораздо лучше, – подтвердил Кай.
Женщина склонила голову набок, её взгляд гулял по лицу астропата. У неё были совершенно изумительные очи, причём свои собственные, и их, вероятнее всего, генетически смоделировали ещё в утробе матери. Аугметические глаза Кая заметили едва различимые контуры электу[68] прямо под третьим кожным слоем, и он машинально навёл на них резкость. Это была наклонная заглавная буква "К", выполненная знакомым курсивом, и Кай коснулся внутренней стороны своего запястья, где была нанесена точно такая же электу, не сдержав при этом стона.
– Вы из дома Кастана, – сказал он.
– Я есть дом Кастана, – ответила женщина. – Я – Элиана Септмия Вердучина Кастана.
– Дочь Патриарха, – произнёс Кай.
– Именно так, – подтвердила Элиана, поднимая свою чёлку и открывая украшенную драгоценностями повязку по центру её лба, которая скрывала третий глаз. – И ты, Кай Зулэйн, – ходячий позор моего Дома.
– У меня никогда не было умысла им стать, домина, – сказал Кай, поспешно отводя глаза и используя официальную форму обращения. Посмотреть в око навигатора было равносильно смерти, а с точки зрения семьи Кастана из Навис Нобилитэ, он более чем заслужил подобную судьбу.
– Я пришла сюда не для того, чтобы тебя убить, – сообщила Элиана. – Хотя, Трон свидетель, это решило бы целую кучу проблем. Я нахожусь здесь, чтобы дать тебе второй шанс. Я пришла предложить тебе возможность искупить гибель "Арго" и потерю лица в глазах Конклава навигаторов, которая едва не подкосила моего отца.
– Зачем бы вам делать что-то подобное?
– Потому что я не люблю транжирство, – ответила Элиана. – Несмотря на все причинённые тобой беды, ты всё ещё остаёшься искусным астропатом, и мне хотелось бы компенсировать те значительные расходы, которые понёс мой отец, устраивая так, что тебя прикомандируют к нашему Дому.
– Вы сможете обеспечить моё освобождение из этого места? – спросил Кай.
Элиана улыбнулась и покачала головой, как будто забавляясь наивными вопросами ребёнка.
– Я – Навис Нобилитэ, – заявила она. – Я говорю, и мир обращается в слух.
– Даже Легио Кустодес?
– Даже преторианцы, – подтвердила Элиана. – Если я дам гарантию, что никогда не позволю тебе вернуться на Терру. Невелика цена, чтобы подвести черту под этой... неприятностью. Полагаю, ты согласен?
Кай кивнул. Подумаешь, никогда больше не увидеть планету, где он родился. Это даже нельзя назвать ценой.
– И вы можете забрать меня отсюда? – спросил он.
– Могу, но сначала ты должен кое-что для меня сделать.
– Что? Всё, что вам будет угодно, домина, – сказал Кай, потянувшись, чтобы взять руки Элианы в свои.
Её кожа была гладкой, но жёсткой, что свидетельствовало о наличии подкожных тактильно-чувствительных имплантатов. Элиана впилась взглядом в его глаза, и Кай снова поразился сияющей  зелени её идеально круглых радужных оболочек.
– Мне нужно, чтобы ты посмотрел на меня и понял, что Дом Кастана не считает тебя ответственным за случившееся на борту "Арго". Это был старый корабль, который сильно просрочил дату планового ремонта. Лопасти генераторов поля Геллера получили повреждения при пересечении астероидного поля вокруг Конора, и то, что они откажут, было лишь вопросом времени. Ты не имеешь к этому никакого отношения.
– Прямо перед тем, как они отказали, я осуществлял передачу, – прошептал Кай – настолько тихо, что сам не был уверен, произнёс ли он это вслух.
– Что?
– Я находился в трансе Нунцио, – сказал Кай. – Я отправлял сообщение на Терру как раз в тот момент, когда отказали щиты. Это я открыл дорогу внутрь тем... чудовищам... тем сущностям, которые живут в варпе. Щиты, может, и треснули, и они были готовы схлопнуться, но тем молотком, который разбил их окончательно, был я. Вся команда была вырезана, и это моя вина!
Элиана крепко стиснула его руки и посмотрела ему прямо в глаза.
– Это была не твоя вина, – сказала она. – Да, создания варпа опасны, но ты не виноват в том, что случилось. Я видела отчёт корабельщиков о состоянии той развалины, которая появилась из варпа, и это чудо, что "Арго" вообще удалось вернуться в материальное пространство. И всеми, кого он доставил домой, были ты и Роксанна.
– Роксанна... – сказал Кай. – Да, так её звали... я помню. Мы знали друг друга. Что с ней сталось?
– Она в порядке, – сообщила Элиана, однако Кай уловил заминку перед ответом. – Она быстро поправилась и вернулась к своим обязанностям. Как надлежит и тебе, но ты должен рассказать кустодиям то, что сообщила тебе Сарашина. Не вижу причин для обратного – даю тебе слово хозяйки Дома Кастана, что не пострадаешь, что бы ты мне ни сказал.
Кай запрокинул голову и уставился в заливающий камеру яркий свет. Он не мог увидеть источника освещения, и тем не менее, на стенах сияли его отблески. Грубый статический шум усилился, и теперь Кай понял, чем он был на самом деле – ветром пустыни, дующим через долины и впадины моря барханов, перекраивая ландшафт каждым своим порывом.
– Очень хорошо, – сказал он. – Ты меня едва не одурачила.
Хватка Элианы усилилась, и на кратчайшую долю секунды её идеально вылепленные черты пошли рябью. Но как только он осознал, что это фальшивка, остаток фикции начал осыпаться с нарастающей скоростью, и стены камеры обвалились, как истрёпанный задник в дешёвом театре.
Вместо них от горизонта и до горизонта раскинулась неимоверная пустота просторов Руб-эль-Хали. Вооружённые бойцы истаяли, словно сдутые ветром скульптуры из песка, и Кай обнаружил, что сидит на уступе скалы, возвышающейся над крепостью Арзашкуна.
– Где я ошиблась? – спросила адепт Хирико, сбрасывая личину Элианы.
– Для начала, глаза, – ответил Кай. – Тебе никогда не удаётся изменить глаза, и хотя я каждый раз об этом не помню, ты никогда не можешь их спрятать.
– Это всё?
– Ну, нет, – сказал Кай. – Ты совершила ещё одну ошибку.
– О, и какую же?
– Элиана Кастана – законченная стерва, – сказал Кай. Она никогда не проявила бы такого сочувствия к тому, кто так дорого обошёлся её Дому.
Хирико пожала плечами:
– Я слышала об этом, но сделала ставку на то, что никогда с ней не встречался.
– Так и есть. Но разговоры-то ходят.
Хирико склонилась ближе, всё ещё продолжая держать его за руки. От её кожи веяло дешёвым травяным мылом. Запах был до такой степени обыденным, что Каю захотелось разрыдаться. Если бы только он мог... 
– Неважно, верил ты или нет в то, что происходило в том пространстве грёзы, – сказала Хирико. – Слова, которые я произнесла её губами, не теряют ни капли своей правоты. Ты не виноват в том, что произошло с "Арго". Только признав этот факт, ты сможешь расстаться с тем, что тебя здесь удерживает.
– Может, я этого не хочу. Может, я чувствую, что заслужил наказание, – просто за то, что выжил. Ты об этом не думала?
– Зачем продолжать вгонять себя в гроб? – спросила Хирико. – Этот зондаж убивает тебя, день за днём. Ты должен это понимать.
Кай кивнул:
– Я понимаю.
– Тогда зачем так поступать?
– Аник Сарашина попросила меня рассказать то, что я знаю, одному человеку, и только ему одному.
– Кому?
– Я не знаю, – ответил Кай, зачёрпывая горсть песка и позволяя ему просыпаться меж растопыренных пальцев. Ветер подхватил падающие крупинки, увлекая их прочь над барханами, чтобы они затерялись среди бескрайней пустыни. Кай представил себя одной из этих песчинок, уносимой вдаль тёплым сирокко навстречу тому, чтобы сгинуть без всякой надёжды быть отысканной вновь.
– В этом нет никакого смысла, – высказалась Хирико.
– А это и не обязательно, – ответил Кай. – Но что обещано, то обещано.
– Тебе так хочется здесь погибнуть?
Кай обдумал вопрос, спрашивая себя, действительно ли ему хочется умереть. Он был бы рад освободиться от кошмаров и постоянного чувства вины за то, что остался в живых, но был слишком малодушным, чтобы пойти на смерть с такой лёгкостью. Или же дело было в его стойкости, благодаря которой он продолжал бороться за жизнь и за возможность доказать, что он выжил не зря?
– Нет, – в конце концов сказал он, когда понял ответ. – Я не хочу здесь погибнуть.
– Единственный способ остаться в живых – это передать мне сообщение Сарашиной, – заверила его Хирико.
– Ты ошибаешься, – ответил Кай, не зная, почему он так в этом уверен. – Я намерен доставить его по адресу.
Хирико покачала головой:
– Прежде тебя убьёт Сатурналия.
Последки неистовствовали, но чего ещё стоило ожидать после такого мощного псионического выброса, как тот, что сопровождал прибытие Алого Короля? Магнус собственной персоной появился на Терре, покрыв расстояние в половину Галактики, и у Эвандра Григора не хватало воображения, чтобы представить, каких энергозатрат стоил ему подобный трюк.
Как он это сделал?
Да, Магнус был примархом, но даже богоподобное создание, столь искушённое в сферах псионики, безусловно, имело свои пределы. Григора не был осведомлён ни об одной псионической дисциплине, которая позволила бы переместить физическое тело индивидуума на такое огромное расстояние. Так как же Магнус это проделал? Согласно легендам, открытие порталов в пространстве и времени входило в число умений когносцинтов, но даже в самых нелепых байках говорилось лишь о путешествиях с одной стороны планеты на другой. Для перемещений между мирами требовался самый выдающийся разум из всех, что только видела Галактика...
В своё время Григора говорил Зулэйну, что когносцинтов уже не осталось, но не мог ли Император создать ещё одного в лице Магнуса? Может, это он был тем, с кем Зулэйн повстречался в своём сновидении?
Но перенестись с Просперо на Терру!
Такое деяние говорило о могущественном чародействе, и если Магнус распечатал эту запретную дверь, Империуму это не сулило ничего хорошего. Как Григора уже сказал Каю, такое вопиющее пренебрежение декретом Императора могло быть наказано только одним способом.
Последки ревели и неистовствовали, как жесточайший ураган, в них бушевали концентраты кошмаров и собранные воедино виде́ния тысяч травмированных астро-телепатов. Сотни их были убиты псионической ударной волной, эхо которой ещё отдавалось в планетарном эфире, у сотен же других способности уже никогда не восстановятся в полном объёме. В любое другое время произошедшее сочли бы бедствием, но в разгар полномасштабной гражданской войны это было ничем иным, как настоящей катастрофой. Город Прозрения, по сути, ослеп. Григора оценил насмешку судьбы, но лорд Дорн был далёк от того, чтобы счесть случившееся забавным.
Переживать заново кошмары целого города было задачей не из простых. Криптэстезикам приходилось ещё раз проходить через все  те мучения, которые выпали на долю их коллег. Шепчущие камни истекали багрянцем нематериальной крови, насыщенной гнетущими образами и самыми чёрными страхами тех, чью психику они спасли от чрезмерной нагрузки. Водопад света из встроенной в свод решётки из пси-кристаллов сливал эту жуть на Григора, и как бы он ни укреплял себя ритуалами отстранения и защитными мантрами, всякий раз, когда в мареве остаточных энергий обретал форму новый кошмар, он не мог сдержать слёз.
Он видел близких, жестоко разлучённых друг с другом, шипастые ужасы и ползучих тварей. Сны людей о том, что их бросают, кошмары, полные страданий, и страх отверженности. Полученные в детстве травмы, переживаемая заново боль и воображаемые ужасы, которые были несопоставимы ни с чем. Всё это и многое другое сочилось из шепчущих камней, как гной из раны. Город Прозрения снова станет дееспособным, лишь когда из него будет изгнан последний след полученных его обитателями травм. И лишь криптэстезики обладали умениями, которые позволяли это сделать. 
Задачей Григора была очистка города от энергии из транс-зала Хора Примус. Её возложил на него сам Немо Чжи-Мэн. Его распоряжение было простым:
– Заставь кошмары уйти.
Легко сказать, да трудно сделать.
Внутри Аник Сарашиной содержалось такое огромное количество уничтожившей Хор Примус энергии, что её частички проникли в коллективную психику обитателей Шепчущей Башни. Бесконечно малые фрагменты её задачи застряли в разумах всех, кто слышал ту пронзительную песнь искушения. Эти частички были поглощены шепчущими камнями.
А оттуда они просочились в мрачное царство криптэстезиков.
Для тех, чей разум не был настроен на тайную Систему, лежащую в основании Галактики, подобные отрывки были бы бессмыслицей, спутанной мешаниной хаотичных образов, абсурдных метафор и разношёрстных аллегорий. 
Но Григора знал, что к чему, и видел отсылки к Системе в каждой наводящей ужас картине, выуживаемой им из Последков, как будто сумасшедшие и пророки, рассеянные по всей Галактике, излили весь свой бред и все свои грёзы в едином могучем выкрике. Система была тут, прямо у него перед носом, и ключ, необходимый для раскрытия тайны, которую он изучал всю свою взрослую жизнь, был спрятан в разуме Кая Зулэйна.
Сарашина сказала, что она передаёт предупреждение, но кому? И что это за предупреждение такое, что его предпочтительнее запрятать в разуме искалеченного телепата, а не выкрикнуть во всё горло с самой высокой крыши?
Суть дела скрывалась прямо тут, в кошмарах астропатов башни, и Григора был намерен до неё доискаться. Нейролокуторам Легио Кустодес никак не удавалось извлечь наследие Сарашиной из головы Зулэйна, но Григора был уверен: что бы ни появлялось тогда в Шепчущей Башне, его секреты находятся здесь, в Последках.
И то, что Григора до них докопается, было лишь вопросом времени. 
XII
Враг Внутри / Заносчивое Братство / Сдержанное Обещание
Хотя броня и защищала от царящего под горами холода, Уттам Луна Хеш Удар чувствовал, как коварный озноб исподволь пробирает его до самых костей. Он следил за манёврами смертных солдат, которые вели раздатчик питания по мосту к парящему острову в сердце Кхангба Марву. Из погружённых во мрак потолочных расселин сыпала морось дождя, и на клинке его алебарды собирались капельки влаги. Они сразу же испарялись её силовым полем, шипя так, словно в воздухе плавали змеи. Из-за этого энергозапас будет истощаться быстрее, но с другой стороны, если он окажется в окружении врагов, те мгновения, которые займёт включение поля, могут стоить ему жизни.
Сумант Гири Пхальгуни Тиртха стоял рядом с Уттамом, его алебарда тоже шипела во влажном воздухе. Он смотрел вверх, и по золотым пластинам его шлема слёзами катились капельки воды.
– Дождь под горами, – заговорил он. – Никогда не видел ничего подобного.
– Это из-за холода на поверхности, – ответил Уттам. – Не всё ли равно?
– Гора плачет, – сказал Тиртха.
– Что?
Тиртха пожал плечами, как будто он стеснялся продолжать.
– Давай, выкладывай, – сказал Уттам. – Что тебя беспокоит?
– Я читал хроники Кхангба Марву, – ответил Тиртха. – В них говорится, что гора плакала в день побега Заморы.
– Сегодня не удерёт никто, – сказал Уттам. – Не из-под нашего надзора.
– Как скажешь, – согласился Тиртха. Хотя его лицо скрывалось под визором шлема, его телодвижения говорили Уттаму, что его напарника не оставляет тревога.
– Пошли, – позвал он. – Не позволим, чтобы случайные совпадения в виде подземных осадков помешали воинам Легио Кустодес исполнять свои обязанности.
– Безусловно, – откликнулся Тиртха. Солдаты уже заводили раздатчик питания на тюремный остров.
Его репульсорное поле провзаимодействовало с паразитной волной, испущенной мощными генераторами, которые удерживали остров на весу, и громоздкий контейнер сбился с курса. Рядовой, одетый в серый табард[69] Уральских Властителей Бури, чертыхнулся: он попал в поле, и болезненные ощущения заставили его выпустить свой конец раздатчика.
– Смотрите за тем, что делаете, чтоб вас, – рявкнул он, выплёскивая своё раздражение наружу.
– Держи свой конец как положено, и он не выскользнет, – отозвался боец напротив. Это был сержант-ветеран Гитанского Эскорта, элитного подразделения лётчиков, которое базировалось в гнёздах кратеров Байконура.
– Да я несу половину твоего веса, – огрызнулся первый. Его звали Натрадж, и до настоящего момента Уттам считал его одним из самых уравновешенных членов своего расчёта.
– Замолчите, – вмешался Уттам. – Вам запрещено разговаривать при исполнении.
– Приношу извинения, кустодий, – сказал Натрадж. – Этого больше не повторится.
– Мы единодушны, – добавил сержант Эскорта, однако Уттам подозревал, что как только они окажутся за пределами горы, те неприязненные чувства, которые они друг на друга затаили, снова выйдут наружу.
– Когда мы здесь закончим, вы вернётесь на поверхность и получите увольнительные документы. Мне бесполезны люди, которые не в состоянии следовать приказам, – сказал Уттам.
– Кустодий? – начал Натрадж.
– Милорд, пожалуйста...
– Попридержите языки, вы оба, – велел Уттам. – Я не потерплю разногласий. Вы так и не поняли, чем вы тут занимаетесь, и всей опасности вверенных вам заключённых. Командующие вами офицеры будут извещены об этом дисциплинарном проступке.
Оба солдата злобно уставились на кустодия. Боевые рефлексы Уттама автоматически распознали ярость и надвигающуюся угрозу рукоприкладства, и его стим-железы набухли, наполняясь активационными химическими соединениями. Он стиснул оружие, но злость бойцов вдруг исчезла без следа так же резко, как и появилась. Она иссякла так внезапно, словно кто-то перебросил переключатель.
– За мной, – велел Уттам и, развернувшись, повёл солдат между камерами. Остатки боевых стимуляторов всё ещё гуляли по его венам, и кустодий бдительно высматривал неприятеля в промежутках между казематными блоками. Единственные имеющиеся на острове враги сидели взаперти, но его встревожила короткая перепалка между смертными. И хотя Уттам не верил в приметы, её сочетание с моросящим дождём вывело его из равновесия, заставив прийти в боевую готовность и толкая на импульсивные действия.
Не лучшее состояние в ситуации, где ключевыми моментами были осторожность и дотошное внимание к мелочам.
– Который первый? – спросил Тиртха.
– Тагор, – ответил Уттам, указывая на казематный блок справа от себя.
Уттам терпеть не мог Тагора. Перед тем, как его удалось утихомирить, он убил триста пятьдесят девять человек, что делало его едва ли не таким же опасным, как кустодий.  Уттам занял позицию перед дверью, а солдаты начали разворачивать кругом раздатчик питания.
Находящийся внутри воин мерил шагами камеру по длине и ширине, как хищник в клетке. Он пребывал в напряжении, отчего его мышцы бугрились, а челюсти были стиснуты, как у бешеного волка. Заключённый имел чудовищное телосложение, это был исполин, одетый лишь в изодранную набедренную повязку. Когда-то она была типовым тюремным комбинезоном, но узник порвал его в клочья. Его тело покрывала сетка шрамов, наслоенных поверх генетически наращенной мускулатуры и укреплённых костей, а кожа была сплошным полотном сплетающихся друг с другом татуировок, где топоры и мечи мешались с черепами и зазубренными зубами, которые заглатывали целые планеты.
Его затылок представлял собой чудовищную картину металлических пластин, вделанных в вырезанные в кости пазы, которыми был изборождён его череп. И какой бы самоконтроль ни проявлял этот воин, это не могло скрыть до конца сквозящее в его облике безумие.
– Отойди от двери, предатель, – приказал Уттам.
Воин оскалил зубы, дёрнувшись при слове "предатель", однако подчинился. Он встал спиной к дальней стене, но его мышцы бугрились в предвкушении схватки. Тагор был Пожирателем Миров, и Уттам всегда видел его в позиции для нападения и ни в какой другой. То же самое можно было сказать и о прочих из его Легиона, и Уттам недоумевал, как им удаётся выдерживать это постоянное пребывание в такой высокой готовности к действию. Некоторые люди считали Пожирателей Миров необузданными убийцами, психопатами, которые с молчаливого одобрения вели себя, как полоумные мясники, но Уттам не заблуждался на этот счёт. В конце концов, какая же нужна дисциплина, чтобы поддерживать агрессию на подобном уровне и лишь на волосок от того, чтобы выплеснуться наружу, держа её при этом в такой тесной узде?
Пожиратели Миров были более опасными, чем кто бы то ни было готов был признать.
Тагор пожирал кустодия глазами, скалил зубы в свирепой ухмылке, но молчал.
– У тебя есть что сказать? – рявкнул Уттам.
Тагор кивнул:
– В один прекрасный день я тебя убью. Вырву твой позвоночник через грудь.
– Пустые угрозы? – спросил Уттам. – Я ждал от тебя большего.
– Если думаешь, что я грожу впустую, то ты ещё глупее, чем выглядишь, – ответил Тагор.
– Тем не менее, из нас двоих в заключении сидишь ты.
– Здесь-то? – спросил Тагор. Раздатчик питания уронил в камеру пару упаковок с пайками. – Этим меня надолго не удержать.
Уттам улыбнулся, невольно забавляясь бравадой Тагора.
– Ты правда в это веришь, или тебя заставляет так думать та мерзость, что вколочена в твой череп?
– Я – Пожиратель Миров, – гордо взрыкнул Тагор. – Я не интересуюсь абстракциями, моё дело – реальность, поделенная на чёрное и белое. И я знаю, что я тебя убью.
Уттам покачал головой, признавая всю бесплодность дальнейшей дискуссии, и двинулся вглубь тюремного комплекса. Прочие заключённые одаривали его холодными злыми взглядами или ядовитой враждебностью, но Уттама, как всегда, больше всего беспокоил Атхарва.
Колдун стоял в центре камеры, вытянув руки вдоль боков и слегка вздёрнув подбородок, как будто он чего-то ждал. Его глаза были закрыты, а губы шевелились, словно он беззвучно кого-то о чём-то молил. Здесь дождь шёл сильнее, падая каплями с острых пермакритовых кромок казематного блока. Глаза Уттама сузились: тот самый озноб, который он ощутил, войдя в пещеру, стал ещё сильнее. Он почувствовал опасность, и его боевые инстинкты, уже обострённые коротким вбросом стимуляторов, сразу же вступили в дело.
Он крутнул в руке оружие. В тот же миг глаза Атхарвы открылись, и Уттам судорожно вздохнул: они больше не были янтарным и голубым, а мерцали белизной зимнего солнца.
– Назад, – приказал он, отступая от двери камеры. – Немедленная эвакуация.
– Для этого уже слишком поздно, – сказал Атхарва.
– Тирха! – выкрикнул Уттам. – Угроза!
Сгусток воздуха, разогретого до сверх-высоких температур, щёлкнул ударом бича, и Уттам стремительно развернулся. Натрадж из полка Уральских Властителей Бури крепко прижимал к плечу своё плазменное ружьё, и из отверстий, расположенных вдоль его ствола, истекали отводимые наружу газы.
Кустодий Сумант Гири Пхальгуни Тиртха упал на колени с дымящейся дырой в животе.
– Гора плачет, – произнёс он и рухнул лицом вниз.
В допросной комнате было по обыкновению холодно, но Кай ощущал, что в воздухе витает напряжённость, которая не имеет никакого отношения к неизменно неудачным попыткам Шарффа и Хирико добраться до информации, заложенной в него Сарашиной. Хотя Кай настолько ослаб физически, что удерживающие устройства стали ненужными, его всё-таки пристёгнули к креслу в центре комнаты. Адепт Хирико сидела напротив него, и астропат заметил тёмные круги у неё под глазами, которых не было в их прошлую встречу в мире бодрствования. Допросы выматывали её почти так же сильно, как и его самого.
– Пожалуйста, разве нам нужно снова это проделывать? – заговорил Кай. – Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь.
– Я тебе верю, Кай, на самом деле верю, – ответила Хирико, – но если кустодии не смогут получить скрытое в твоей голове, то они удовлетворятся твоей смертью. Легио Кустодес – неумолимая организация. И если ты не отдашь мне желаемое добровольно, то у меня нет другого выбора, кроме как его из тебя вырвать.
– Что это означает?
Хирико вперилась в него взглядом, в котором мешались печаль и раздражение:
– Это означает именно то, что ты думаешь, Кай. Ты этого не переживёшь.
– Прошу тебя, – сказал Кай, – я не хочу умирать. Я не хочу умереть вот так.
– Это уже не имеет значения, – ответила Хирико. – Прочие решили, что ты должен. Но если тебе станет от этого легче, то знай, что ты скоро лишишься сознания и совершенно ничего не почувствуешь.
Прежде чем Кай успел ответить, открылась дверь, и в допросную комнату вошёл адепт Шарфф, выглядевший так, словно ему не давали выспаться несколько недель. Он слабо улыбнулся Каю. Хирико бросила на адепта обеспокоенный взгляд.
– Ты опоздал, – произнесла она. – Ты же никогда не опаздываешь.
– Я плохо спал. Мне снился человек в красно-белых доспехах, – сказал Шарфф, и что-то в этом описании зацепило какую-то струнку в памяти Кая. – Он взывал ко мне.
– Что он говорил? – спросила Хирико.
– Не знаю, я не смог расслышать ни слова.
– Возможно, остаточные эффекты умбры? – спросила Хирико. – Мне стоит начинать волноваться?
Шарфф покачал головой:
– Нет. Я считаю, что это даёт о себе знать пси-травма, причинённая появлением примарха Магнуса. В конце концов, красный и белый цвета доспехов наводят на мысль о связи с Тысячей Сынов.
Хирико кивнула:
– Такое вполне может быть. 
Шарфф уселся рядом с Каем и начал копаться во множестве шунтов для ввода медикаментов и катетерных игл, которыми была пронизана бледная кожа астропата. Кай не мог повернуть голову, чтобы увидеть, чем он там занимается, но его периферическое зрение было почти таким же чётким, как и бинокулярное. У Шарффа были чуть-чуть расфокусированы глаза, как у человека, которого внезапно растолкали посреди крепкого сна. Его руки находились вне поля зрения, однако Кай услышал тихое шипение, когда один из дозаторов медикаментов ввёл ему в кровь очередную инородную субстанцию.
Астропат, ожидавший, что потеряет сознание, несколько удивился покалыванию, возникшему на периферии его конечностей. Его глаза метнулись к Хирико, но её прекрасные зелёные очи изучали строчки текста, который бежал вниз по экрану информационного планшета. Кай снова посмотрел на Шарффа – теперь, когда вводимый ему адептом медикамент приступил к полной нейтрализации миорелаксантов и анестетиков, которые удерживали астропата в покорном состоянии, он обрёл возможность двигать головой.
Кай закусил губу, вновь обретя контроль над телом. Он снова ощущал конечности как свои собственные, но не только. Ему восстанавливали силы, вводили средство, которое возвращало в его тело жизненную энергию. Ему хотелось спросить у Шарффа, что тот делает, но чутьё на опасность предупреждало его, чтобы он держал рот на замке. Действия адепта не могли избегать  внимания Хирико долгое время, да и аппараты, которые отслеживали показатели состояния организма Кая, регистрировали повысившуюся активность мозга и учащённый пульс.
Хирико скользнула взглядом по считываемым биологическим данным, и гладкую кожу над её переносицей прорезали две морщинки. Её глаза метались от показания к показанию, и она тотчас же поняла, что стоявший на грани коматозного состояния Кай вернулся к жизни.
– Шарфф? Ты видел эти данные? – спросила она, откладывая информационный планшет и поднимаясь на ноги. Её сотоварищ не ответил, и она наконец-то развернулась к нему. На её лице мешались удивление и раздражение.
– Шарфф? Ты что делаешь? Для этой процедуры нам нужно, чтобы Кай был без сознания.
– Нет, – произнёс Шарфф.
– Нет? – откликнулась Хирико. – Ты повредился головой? Остановись, чем бы ты там ни занимался.
– Я не могу этого сделать, адепт Хирико, – произнёс Шарфф, хотя его голос звучал так, словно ему страшно хотелось противоположного. Его руки плясали над открытой клавишной панелью чёрного ящика, который в последнее время стал для Кая источником такого множества кошмаров. Хирико обогнула стул и взяла Шарффа за руку повыше локтя. Кай увидел, что она осознала то, что сам астропат понял лишь несколько мгновений назад.
– Адепт Шарфф, – рявкнула Хирико. – Немедленно отойди от заключённого. Я считаю, что твой разум попал под удар.
Шарфф покачал головой. Вены на его висках пульсировали, как сердце на грани отказа. 
– Если подопытный собирается покинуть комплекс, он должен быть в сознании и в ходячем состоянии.
– Шарфф, он никуда не собирается, – настойчиво сказала Хирико.
Раздалось шипение воздуха, и Кай почувствовал, что металлические удерживающие устройства его кресла разжались. В тот же миг по всей Кхангба Марву взревели тревожные клаксоны.
– О, ещё как собирается, – ответил Шарфф не принадлежащим ему голосом.
Тиртха ещё не успел удариться об пол, а Натрадж уже был мёртв. Алебарда Уттама плюнула болтом из оружия под клинком, тело солдата разлетелось на кровавый пар и осколки костей, а ударная волна снесла с ног двух ближайших бойцов. К тому моменту, как пещера наполнилась звуками тревожных клаксонов и набатных колоколов, Уттам уже был в движении. Разум Натраджа был вскрыт, лояльность его сослуживцев также была под вопросом. И поэтому им всем придётся умереть.
Уттам откачнулся в сторону от выстрела из хеллгана и вогнал алебарду в нагрудник солдата в малиновых доспехах. Удар развалил его тело от бедра и до ключицы, и золотой визор его шлема покрылся брызгами крови. Сбоку рявкнула винтовка, но наплечник Уттама отразил выстрел. Он крутнулся, низко припадая к земле и описывая своим оружием дугу над полом, которая подсекла колени четверым из напавших на него солдат. Мимо его шлема промелькнул раскалённый плазменный заряд. Он ненадолго ослепил кустодия, и тот ушёл в низкую защитную стойку, раскручивая вокруг себя алебарду в размытый вихрь адамантия и серебра.
Выстрелы рикошетили от клинка, но ни один не прошёл через его защиту. Мгновение спустя к нему вернулось зрение, и Уттам тесно прижал своё оружие к телу. Нырнув вперёд, он перекатился на ноги и ещё одним выстрелом снёс с ног бойца в зеркально-чёрной броне. То месиво, что осталось от солдата, врезалось в стенку ближайшего казематного блока.
Стандартные процедуры идентификации угроз распознавали источники опасности.
Уральский Властитель Бури с хеллганом. Минимальная угроза.
Два Витрувианских Комиссара, у первого ионный сокрушитель, у второго гранатомёт. Средний уровень опасности.
Три Красных Драгуна: метатель сетей, плазменный карабин и масс-крашер. Непосредственная угроза.
Они стреляли и перемещались, и атаковать у них получалась лучше, чем выполнять работу тюремщиков, но несмотря на высочайший уровень подготовки и передовое вооружение, смертные бойцы не могли тягаться с воином Легио Кустодес даже вшестером. Уттам прокрутил алебарду и убил Драгуна с масс-крашером, сняв ему голову аккуратным ударом, который прижёг рану прямо в процессе обезглавливания. Снова сработал плазменный карабин. Уттам отразил выстрел, резко  махнув оружием по горизонтали и перенаправив высокотемпературный заряд в грудь Комиссара с гранатомётом. Тот рухнул со сдавленным вскриком, который перешёл в пронзительный вой, когда воздух в его лёгких вспыхнул огнём.
В боковую сторону шлема кустодия ударил выстрел из хеллгана, и Уттам крутнулся к стрелку, но цель загораживали два оставшихся Драгуна. Они выстрелили одновременно, но Уттам уже находился рядом с ними. Его клинок отсёк руку первому солдату, а древко на обратном ходу раздробило все до единого рёбра в грудной клетке.
Уттама окутало тёплым туманом из капелек клейкой слизеобразной жидкости, и он ощутил, как вокруг его доспехов схватывается стремительно твердеющая гелевая сеть. Ловушка застывала молниеносно, и любой, кто не был наделён сверхъестественно быстрыми рефлексами генетически усовершенствованного, был бы полностью ей обездвижен, но Уттам вырвался из неё прежде, чем основная масса геля успела проделать свою работу. Рука с оружием была приклеена липкими нитями, но левая всё ещё была свободной и по-прежнему смертоносной.
Его кулак поршнем пошёл вперёд, вминая пол-лица хозяину метателя сетей, а вслед за этим его локоть сломал шею обладателю плазменного карабина, который как раз наводил на цель своё перезарядившееся оружие. Оставался лишь одетый в серое Властитель Бури, и Уттам потрусил в том направлении, куда убежал этот боец, стряхивая со своей руки последние волокна разлагающейся гелевой сети.
– Ты должен умереть, и прямо сейчас, – произнёс Уттам, заворачивая за угол казематного блока.
И встал точно вкопанный от потрясения и ужаса, когда обнаружил, что Уральский Властитель Бури стоит перед открытой камерой,  прижимая к пластине замка окровавленный перстень-идентификатор Суманта Гири Пхальгуни Тиртхи. В дверном проёме возвышалась сама ярость, воплощённая в покрытое шрамами тело. Под татуированной кожей играли бугрящиеся и извивающиеся мышцы.
– Я намерен тебя убить, – сообщил Тагор из Легиона Пожирателей Миров. – Вырвать твой позвоночник через грудь.
Сидящий по-турецки Атхарва с довольной улыбкой следил за пляской своих марионеток. Тагор и Уттам готовились сойтись лицом к лицу, и он сделал мысленное усилие, заставив Уральского Властителя Бури припустить бегом к его камере. Каждая секунда была на счету. Он не мог допустить, чтобы Пожиратель Миров убил кустодия, или их побег закончится, даже не успев начаться.
Ещё один порабощённый им человек уже приводил в себя Кая Зулэйна, хотя, как выяснялось, удерживать контроль над Шарффом было непростой задачей. Этого человека обучали сопротивляться вторжению в разум, и хотя по сравнению с тем, через что приходилось проходить адептам Тысячи Сынов, его подготовка была самой базовой, но она дополнялась врождёнными способностями, и благодаря этому его воля так и норовила ускользнуть из-под власти Атхарвы. Его попытки вырваться из-под контроля были безыскусными до смеха,  но ему помогала его соратница, а та была хитрой лисицей.
По лицу Ахарвы слезами стекали капельки пота. Хотя заполучить контроль над смертными и было несложно, удерживать его через пси-защищённый пермакрит и без возможности видеть своих рабов требовало огромных усилий.
У двери его камеры возник силуэт. Это был человек в сером табарде с эмблемами в виде молний и грубого изображения пикирующего хищника. По бледному лицу солдата катились слёзы, а его рука дрожала от усилий, которые он прилагал, сопротивляясь контролирующему его Атхарве.
– Теджас, не пытайся с этим бороться, – сказал Атхарва. – Тебе не хватит сил.
Теджас Дозня проходил в Уральских Властителях Бури шесть лет, и его три раза оставляли без повышения. Слишком безрассудный, утверждали его командиры, и это кое о чём говорило, учитывая, что их полк прославился выпрыгиванием из абсолютно исправных летательных аппаратов, когда единственным, что мешало тяготению поставить неизбежную точку в существовании хрупких тел бойцов, были хлипкие гравишюты. Теджаса прикомандировали к Легио Кустодес с тем, чтобы поддерживаемая преторианцами Императора дисциплина умерила его безрассудство, но его обида на то, что его держат на вторых ролях, лишь крепла. Кончилось тем, что она практически вопияла о том, чтобы её использовали как рычаг для взлома его разума и установления над ним контроля.
Вскрикнув от бессилия, Теджас прижал перстень-идентификатор кустодия к пластине замка, и дверь скользнула в стену камеры. Кольцо, срезанное с руки мертвеца, работало как мастер-ключ, и это свидетельствовало о заносчивости Легио Кустодес: они даже не задумывались о возможности того, что один из их драгоценных перстней попадёт во вражеские руки.
Атхарва встал на ноги плавным движением, как разворачивающая свои кольца змея, которая поднимает голову, готовясь поразить свою добычу. Он шагнул из камеры и задохнулся от незабываемого удовольствия, ощущая нарастающую вокруг него энергию Великого Океана. Пси-демпферный ошейник на его шее треснул и разлетелся на части, как будто его скрутили в жгут невидимые руки. Его остатки забарабанили по полу, и Атхарва расхохотался, чувствуя, как течения и волны Великого Океана спешат наполнить его тело.
– Теджас, кольцо, будь так любезен, – произнёс Атхарва, протягивая руку.
Охваченный ужасом Теджас уронил перстень на ладонь воина Тысячи Сынов, и тот поднял его к губам, словно для поцелуя. Мелькнул язык, очищая кольцо от крови, и чувства Атхарвы затопило насыщенным, изобилующим генетическим материалом букетом самой сущности кустодия. Мастерство генетика превратило её в настоящую амброзию.
– О, Теджас, это воистину чудо, – воскликнул Атхарва. – Что за тайны можно раскрыть, если её изучить? Что за диковины и чудеса сработал бы мастер, подобный Хатхору Маату, обладай он подобной палитрой гения?
Теджас не ответил, и Атхарва вернул ему девственно чистое кольцо. Он положил свою неестественно большую руку на плечо порабощённого им солдата, вкладывая в его сознание образы пяти воинов. Пяти. Это все, от кого будет прок – из двенадцати. Какое расточительство!
– Теджас, я хочу, чтобы ты освободил этих людей и только их одних, – сказал Атхарва.
Солдат закивал, его распирало от потребности выполнить это распоряжение и от ужаса, который вызвали у него его собственные действия. Хотя он и прикладывал всю свою силу воли, чтобы вырваться из-под контроля, шансов у него было не больше, чем у листочка перед лицом урагана. Он побежал к другим камерам, и Атхарва, проводив его взглядом, воспарил разумом на средние уровни Исчислений, наиболее подходящие для усиления его способностей к био-манипуляциям. Распознавательные органы за задней стенкой его гортани изо всех сил пытались проанализировать содержимое крови кустодия, хотя не стоило и надеяться, что им удастся разобраться в столь совершенном творении. Тем не менее, тех проблесков понимания, которые им удавалось ухватить, могло оказаться достаточно.
Хотя по части умений, относящихся к епархии Павонидов, Атхарва не мог сравниться с Хатхором Маатом, он владел искусствами этого заносчивого Братства на достаточном уровне, чтобы выполнить все те вещи, которые потребуются для побега из этого узилища.
При условии, что Тагор не убьёт Уттама Луну Хеша Удара слишком рано.
Кулаки и локти, колени и стопы. Сражение выглядело размазанным пятном, в которое сливались оглушительные удары кулаками, костоломные пинки ногами, и титанические столкновения тел. Два воина, чьи организмы мастерски доработали, чтобы довести бойцовские качества до пика возможного, налетели друг на друга, поддерживаемые яростью, нейро-кортексными имплантатами и искуснейшими генетическими манипуляциями, которые стояли по обе стороны от разделяющей их черты верности.
Тагор дрался, оскалив зубы, с выпученными от бешенства глазами. Он бился, отбросив осторожность, даже не думая себя сдерживать, и чихать он хотел на ранения или смерть. Уттам Луна Хеш Удар сражался чётко, изящно, используя сложные в исполнении разящие удары прямиком из боевых кузниц Легио Кустодес.
Два воина-противоположности. Два бойца, натренированные нести смерть абсолютно разными способами.
У Уттама была броня, у Тагора – лишь голая кожа, и он истекал кровью.
Между ними валялась сломанная алебарда гвардейца. Её древко треснуло в кулаке Тагора, как спичка. Клинок шипел и плевался под моросью, сыплющей с крыши пещеры. Тагор крутнулся вокруг Уттама и пнул кустодия пяткой под колено. Уттам закряхтел от боли, оседая вниз, но успел блокировать последовавший за этим удар коленом в лицо, поймав его своими латными перчатками. Кустодий извернул захват, так что Тагор волчком полетел с ног, и, вскочив, обрушил свою стопу вниз, чтобы раздробить череп Пожирателя Миров.
Тагор откатился и, приподнявшись, ткнул кулаком сбоку в бедро Уттама. Броня треснула, и кустодий упал на колено, парализованный пришедшимся по нерву ударом. Кросс с правой сорвал с него шлем, а апперкот опрокинул на спину. Тагор закрутил ноги "мельницей" и, вскочив, бросился на упавшего кустодия, прыжком взмывая в воздух. Уттам встретил его гвоздящим ударом кулака сверху вниз, и Тагор врезался в пол, как рухнувшая Грозовая Птица. Пожиратель Миров откатился вбок, уходя от предсказуемого костоломного удара локтем в голову, и вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы встретить бросившегося на него кустодия.
Они сцепились, как уличные забияки во время свалки, молотя друг друга по почкам, сплетая и расплетая ноги в поисках захвата, который повалил бы противника на землю. Железные пластины, прикрученные к голове Пожирателя Миров, плевались крупными красными искрами, вкачивая в его кровь стимуляторы и подхлёстывающие злость медикаменты и посылая электрические импульсы к "центрам ярости" его мозга. Гнев Тагора, копившийся с момента его заточения в тюрьму, приближался к критической массе, и эта схватка пришлась как нельзя кстати, чтобы выпустить его наружу.
Сначала преимущество было за Уттамом. Каждый удар Тагора приходился в броню, которая была выкована вручную искусными мастерами оружеен под хребтами Анатолийского плоскогорья. Уттам же молотил по незащищённой плоти, и костяной щит грудной клетки Тагора треснул чисто от силы ударов. В живот Пожирателя Миров влетел апперкот, и он ухнул, как сваебойная машина. Он дрогнул лишь на кратчайшее мгновение, и всё-таки это была брешь в его защите.
Уттам скрутился, впечатывая свой локоть ему в челюсть. Изо рта Пожирателя Миров полетели кровь и зубы. Уттам приблизился, чтобы его добить, но для такого крепкого орешка как Тагор боль была всего лишь ещё одной разновидностью допинга. Пожиратель Миров выплюнул зуб, и поймал кулак кустодия в свою ничем не защищённую ладонь. Потом перехватил в полёте второй и саданул лбом в лицо Уттама, сломав нос и раздробив обе скулы. Кустодию понадобилось мгновение, чтобы проморгаться от ослепившей его крови, но этот миг был всем, в чём нуждался Тагор.
Его окровавленный кулак врезался в грудь Уттама, ведомый яростью и чувствами преданного.
Разлетелся вдребезги керамит, прогнулся адамантий, проломилась кость.
Энергия, импульс и сила Тагора вогнали его кулак глубоко в грудь кустодия, и Пожиратель Миров испустил первобытный победный рёв. Его рука зарывалась внутрь, раздвигая плоть и кровь, пока его пальцы не сомкнулись на твёрдой, как железо, кости.
Глаза кустодия были широко распахнуты от боли, его тело всё ещё боролось за жизнь, которую вырывал из него Тагор. Пожиратель Миров плюнул кровью в лицо Уттама, ухмыляясь безумным оскалом скелета.
– Ещё считаешь, что я угрожаю впустую, кустодий? – прорычал он.
Уттам попытался что-то ответить, но у него вышел лишь лишь омерзительный всасывающий звук, испущенный пробитой грудной клетки. Тагор чувствовал, как гнётся кость, как она ломается в его неумолимом захвате. Она была прочной и неподатливой, но не до такой степени, как сержант Легиона Пожирателей Миров.
За его спиной возникла высокая фигура, от которой несло холодным металлом и льдом.
– Будь ты проклят, Тагор, он нужен мне живым, – раздался голос, который мог принадлежать лишь Атхарве из Тысячи Сынов. – Он всё ещё может выжить. Не убивай его.
– Только Ангрон и его капитаны могут говорить мне, что я должен делать, – прошипел Тагор. – Но не один из ублюдков Магнуса.
Тагор развернул свой сжатый кулак под аккомпанемент отвратительного треска, который, казалось, не кончится никогда. Наконец он выдернул свою руку из груди Уттама. Она была алой по локоть, а по обе стороны кулака выпирали куски сломанной кости. Из них капала глянцевитая слизеобразная кровь, смешанная со спинномозговой жидкостью, и в те последние секунды, что оставалось жить Уттаму, он понял, что смотрит на часть своего собственного позвоночника.
– Вырву твой позвоночник через грудь! – проревел Тагор, швыряя обломок кости на пол. – А если я говорю, что убью кого-то, то я его убиваю.
Кустодий повалился набок, его тело всё ещё пыталось противостоять неизбежной смерти. Но даже столь великолепный организм с вложенной в него невероятной выносливостью не мог пережить такое чудовищное ранение. Уттам Луна Хеш Удар закончил свою жизнь в поблёскивающей луже собственной крови, лёжа у ног воина, для которого каждый побеждённый им противник был как знак отличия на грудь.
– Клянусь Оком, Тагор, – рявкнул Атхарва, опускаясь на одно колено рядом со сражённым кустодием. – Ты хоть понимаешь, что ты натворил?
– Убил могучего врага, достойного того, чтобы о нём помнить, – поведал ему Пожиратель Миров.
Атхарва замахал рукой, отметая слова Тагора.
– Неважно, – сказал он, поднимая глаза на потолок и стены пещеры, из которых показалось около сотни башенных турелей, готовых вычистить с этого парящего острова всё живое. Оба воина понимали, что им не выстоять против такой огневой мощи.
– Железные Кандалы не раньше Алой Тропы! – проревел Тагор, поднимая руки, чтобы встретить смерть лицом к лицу.
Атхарва хохотнул при виде такого безрассудно-самоубийственного кодекса чести. Он знал, что у них есть только один способ пережить следующие несколько секунд.
– Извини за это надругательство, Уттам Луна Хеш Удар, но я в худшей ситуации, чем ты, – произнёс Атхарва, отрывая мёртвому кустодию голову.
XIII
Крестовое Воинство / Свобода / Если Хочешь Жить
На свете было мало такого, что оказались бы не под силу Адептус Экземптус Тысячи Сынов, имеющему в своём распоряжении мощь Великого Океана, но даже Фозису Т'Кару пришлось бы попотеть, чтобы создать телекинетический щит, способный выстоять против такого множества орудий. Атхарва мог бы защитить подобным образом самого себя, но остальные члены Крестового Воинства непременно погибнут, а они – до поры, до времени – были нужны ему живыми.
Атхарва вышел за ограничивающие пределы своей камеры, и его тело снова наводнила энергия. Ему хотелось наслаждаться этим моментом, упиваться возвращением полной гаммы его способностей и ясностью мышления, снова бывших к его услугам, но его недруги и Око подкинули ему работы.
Из огрызка шеи кустодия Уттама лилась кровь, она стекала по кисти Атхарвы и струилась вниз по его руке. Из раны торчал расщеплённый кончик сломанного позвоночника. Ещё несколько секунд, и серое вещество внутри станет бесполезным.
Но у него не было даже этих мгновений.
Орудия на стенах пещеры открыли огонь, и лавина лазерных лучей и обычных боеприпасов заглушила громкую какофонию сигналов тревоги. На парящий остров, накрытый ураганом выстрелов, сыпались тысячи снарядов. Атхарва нырнул в камеру, ещё недавно служившую пристанищем Тагору. Сам сержант Пожирателей Миров распластался вдоль её внешних стен, будучи то ли слишком тупым, то ли чересчур гордым, чтобы укрыться внутри.
– Можешь это остановить? – проорал Тагор. Его голос почти затерялся в нарастающем шквале выстрелов. Воздух наполнился едким дымом пороховых газов и клубящимися облаками размолотого в пыль пермакрита. Снаряды чавкали о казематные блоки, отгрызая от них куски, подобно некротическим штаммам вирусов, атакующим здоровые клетки.
– Посмотрим, – выкрикнул Атхарва в ответ, втискивая своё сознание в голову кустодия и направляя живительную энергию варпа в мириады умирающих кровеносных сосудов в попытке сдержать смерть мозга.
Голова испустила вздох, распахнув рот в беззвучном крике. Атхарва ощутил потрескивание нервной деятельности в судорожно активирующихся синапсах и состыковал свой разум с умирающим мозгом. Он вынуждал его вернуться к жизни при помощи энергии Имматериума, реанимируя с её помощью стоящие на грани гибели клетки. Где-то на краю его восприятия покалывал ужас Уттама, и Атхарва на миг задумался, какого рода осознание всё ещё мог сохранять мёртвый кустодий.
Чем больше клеток мозга Уттама возвращались к жизни, тем сильнее рос его обезумелый ужас, но пока что воин Тысячи Сынов с ним справлялся. Атхарва, чьи умственные процессы были настроены на ритмы Павонидов шестого Исчисления, изменил структуру своего тела на основе знаний, только что добытых из крови кустодия, так чтобы его биометрические параметры более точно соответствовали его бывшему тюремщику. Хотя облик Атхарвы и не изменился, на клеточном уровне плоть внутри него надела на себя личину Уттама Луны Хеша Удара. Это был грубый обман, придуманный в спешке, и ему не удастся долго водить за нос ни один из генетических анализаторов. Но есть шанс, что выигранного времени хватит.
Атхарве предстояло ознакомиться со многим из того, что знал Уттам: со схемой Кхангба Марву, с правилами и процедурами обеспечения безопасности, со списком охранного контингента и, что самое важное, с её входами и выходами. Однако в текущей ситуации первым пунктом в списке сведений, которые необходимо вырвать из головы мертвеца, стояли коды отключения орудий пещеры.
Атхарва сделал глубокий вдох, накрывая себя колпаком телекинетического щита самой примитивной разновидности, и шагнул из камеры. На него обрушился ураган снарядов, которого хватило бы, чтобы в мгновение ока выкосить целую роту солдат Имперской Армии, но защита пока что держалась надёжно. Атхарве казалось, что все до единого орудия на стенах пещеры целят прямо в него, и он понимал, что у него не будет много времени на претворение в жизнь своей идеи. 
"Всем орудиям прекратить огонь и отключить питание", – выкрикнул он. Его голос был такой совершенной имитацией Уттама Луны Хеша Удара, что ни один вокс-анализатор на свете не усомнился бы в личности его обладателя. – "Авторизация Омега Омикрон Девять Три Примус".
Оглушительный шквал огня мгновенно прекратился. Все орудия втянулись в бронированные гнёзда и отключились. Ветерки, порождённые резко повысившейся температурой и пролётом десятков тысяч расстрелянных боеприпасов, носили дым и пыль. По контрасту с тем, что творилось раньше, завывание сигналов тревоги казалось почти что беззвучным.
Атхарва перестал поддерживать свой телекинетический щит и с облегчением перевёл дух, когда в удушливых облаках пыли показались человеческие силуэты. Их было пятеро, и хотя невообразимо сложная наука и позволила всем им существенно превзойти размерами  обычных людей, их манера двигаться явно восходила к шаблону хомо сапиенс. Первыми, кто появился из пыли, были близнецы, Субха и Асубха, головорез с замашками мясника и ассасин. Оба были Пожирателями Миров и крепкими орешкам, ни один не имел на себе той кошмарной аугметики, которая была у Тагора, но напряжённо-агрессивная поза их тел была такой же, как у их брата-сержанта.
За ними следовал Гифьюа, воин из Легиона Мортариона, такой огромный и основательный, что остальные члены Крестового Воинства наградили его прозвищем "Голиаф" по имени гиганта из древнего мифа. Рядом с ним трусил Аргентус Кирон, высокий широкоплечий мечник. Этих двоих связывала совершенно нетипичная дружба, ибо кто бы мог подумать, что воины из Легионов Детей Императора и Гвардии Смерти смогут нащупать такую обширную общую почву?
Последним появился Севериан, которому его собратья дали прозвище "Волк" за ту таинственность и одиночество, которые пронизывали его жизненный путь. Атхарва едва его знал, но этот воин занимал особенное положение среди бойцов Крестового Воинства, поскольку относился к Легиону Хоруса Луперкаля.
Крестовое Воинство?.. Сейчас это название звучало издёвкой...
Троица Пожирателей Миров приветствовала друг друга сжатыми в кулаки руками и первобытной похвальбой своей силой, хотя Атхарва заметил в этом ритуальном бахвальстве едва уловимые признаки соблюдения субординации. Наклон головы и степень открытости горла чётко определяли, кто был альфа-самцом, а кто – его подчинёнными. Атхарве захотелось улыбнуться, но он знал, что Тагор не одобрит, если его воинов начнут анализировать с подобной точки зрения.
Тагор подхватил алебарду кустодия, который погиб первым, и удовлетворённо заворчал, убеждаясь в остроте её лезвия. Он отломил её древко прямо под режущей кромкой, так что оставшееся стало выглядеть скорее как секач с длинным клинком. Субха поднял оружие, которое Тагор повредил во время схватки с Уттамом.
– Как это мы освободились? – спросил Кирон, подбирая валяющийся плазменный карабин. В его руках оружие выглядело до абсурда крошечным, но он отломил спусковую скобу, и оно стало пригодным к использованию. – Твоя работа, Атхарва?
Ни Гифьюа, ни Асубха не снизошли до оружия смертных, а вот Севериан вытянул клинок из заплечных ножен мёртвого солдата в малиновой броне. В руках покойного этот меч выглядел бы чудовищным двуручником, способным располовинивать людей, но для Лунного Волка он был не более чем гладиусом.
– Это и в самом деле моя работа, – ответил Атхарва, уже труся к ведущему с острова мосту. – Но объяснения могут подождать  до тех пор, пока мы не вырвемся из горы.
Тагор бежал рядом с ним, бросая настороженные взгляды на молчащие орудия.
– Как ты это провернул? – требовательно спросил он. Его речь всё ещё была невнятной из-за остаточного воздействия боевых медикаментов и стресса, вызванного схваткой с кустодием.
Атхарва отрицательно потряс головой:
– Слишком долго объяснять.
Пожиратель Миров стиснул плечо его руки в своей мощной хватке:
– Атхарва, я не дурак. Скажи мне.
Атхарва на мгновение задумался, как он в принципе может объяснить хитрости био-псионической инженерии воину из Легиона Пожирателей Миров. Это будет столь же тщетным занятием, как разливаться соловьём перед амёбой, рассуждая о недостатках Пандора Чжэна[70] как учёного на фоне достижений Азека Аримана.
Он продемонстрировал ему оторванную голову:
– До того, как мозг кустодия прекратил свою деятельность, мне удалось извлечь из него коды отключения.
Тагор уставился на голову убитого им человека с мрачной зачарованностью во взгляде.
– Ты говорил его голосом, – сказал Пожиратель Миров.
Что ж, не такой уж он и примитив...
– Я талантливый имитатор, – ответил Атхарва, снова задействовав кроху своих умений для изменения плотности и длины голосовых связок, так чтобы совпасть по этим параметрам с кустодием Уттамом.
Мост отзывался звоном на тяжёлую поступь космических десантников, направляющихся к скальному выступу на краю бездонной пропасти. Воины сошли с моста и остановились – каждый из них отдавал себе отчёт в значимости этого момента. Они освободились из своих камер, но им всё ещё предстояло сражаться, чтобы они могли назвать себя свободными по-настоящему.
Атхарва ощутил на себе взгляд Кирона.
– Эта голова всё ещё жива? – спросил воин из Легиона Детей Императора с гримасой отвращения на лице. В те времена, когда их почитали как представителей Легионов-завоевателей, он носил шевелюру, которой был искусственно придан белый, как у альбиноса, цвет. Но оказавшись в заключении, он остался без своих красителей, и теперь в волосах на его висках просвечивали тёмные корни.
– В некотором роде, – ответил Атхарва. – Я могу воспользоваться ей, чтобы провести нас мимо орудий, но нам следует поторопиться, чтобы синаптические связи не деградировали до той точки, за которой я больше не смогу поддерживать их функциональность.
– Ты обесчестил павшего врага, – заявил Субха, напирая на Атхарву.
Воин Тысячи Сынов бросил раздражённый взгляд в направлении Тагора, и хотя в том, что касалось осквернения вражеского трупа, сержант Пожирателей Миров явно разделял чувства Субхи, он понимающе кивнул. Тагор ударил кулаком по груди в старинном салюте Объединения, который казался более подходящим к их статусу пленников, нежели Аквила.
– Мы – Пожиратели Миров, Субха, – сказал Тагор. – Ты присутствовал при великом разрывании цепей. Мы поклялись, что не будем ничьими рабами, помнишь?
– Я помню, – свирепо прорычал Субха, стиснув кулаки.
– Мы все помним, – добавил его близнец. – Железные Кандалы не раньше Алой Тропы.
– Достойные слова, – произнёс Тагор, указывая жестом по ту сторону каменной арки прохода, перед которым они стояли. – Слова, согласно которым следует жить. Слова, наполненные смыслом.
– Слова Ангрона, – сказал Субха так, словно это закрывало вопрос, но Атхарва успел заметить те беспокойные взгляды, которыми обменялись Асубха и Тагор.
– За этой аркой лежит свобода, но эту свободу надлежит завоевать кровью, – продолжил Тагор, поигрывая клинком алебарды. – Мы покажем нашим врагам, что случается, когда на Пожирателя Миров надевают цепи.
– Мы теряем время, – заговорил Севериан. – Нам нужно идти. Немедленно.
– Первая здравая мысль из всего высказанного, – пробурчал Гифьюа. – Как будто мы не все поляжем, пытаясь унести ноги из этого места. Но по крайней мере, мы умрём стоя, сойдясь в схватке с нашими врагами.
– Умрём? – переспросил Кирон. – Какая же сила сможет свалить Голиафа? Дружище, ты слишком здоровый и упрямый, чтобы умереть.
– Любого из нас может прибрать смерть, Кирон, – ответил Гифьюа. – Даже меня.
Издалека докатились звуки тревожных клаксонов, и Кай выпрыгнул из кресла. Не надо было быть псайкером, чтобы понять, что происходит что-то ужасное, что-то такое, чего отродясь не случалось в тюрьме кустодиев. Необъяснимое поведение Шарффа и сигналы тревоги могли означать только одно: кто-то совершал побег из горы, и хотя Кай не знал, кто и как, он чувствовал, что каким-то образом включён в его план.
Он вырвал из своего тела катетеры и капельницы, вскрикивая, когда иголки раздирали кожу. Вниз по руке бежала кровь, прозрачные пластиковые трубки роняли на кафельный пол допросной комнаты капли разноцветных жидкостей. От них едко несло химией, и Кай передернулся от одной мысли, что его подвергали их воздействию.
Он отступил от адепта Хирико, так чтобы между ними оказалось кресло. На периферии конечностей до сих пор покалывало, а голова работала чётко, и это могло быть вызвано только введёнными Шарффом стимуляторам. Организм астропата страшно ослаб от измывательств, которыми Хирико щедро осыпа́ла его прежде, так что Кай совершенно не представлял, сколько времени ему отведено,  прежде чем его начнёт покидать это новообретённое состояние физической бодрости и ясности мышления.
– Возвращайся в кресло, – приказала Хирико, вызвав этим смех Кая.
– Ты серьёзно? Ты хочешь, чтобы я сел обратно в кресло и подвергся процедуре, которая меня убьёт?
– На кону стоит больше, чем одна твоя жизнь, – сказала Хирико, впиваясь в его глаза своими зелёными очами. – Другие жизни тоже, и поважнее твоей.
– Ни за что, – ответил Кай.
– Жизнь Императора, – сказала Хирико.
Это заставило Кая заколебаться, поскольку он всё ещё был верным слугой Империума.
– Ты не можешь просить меня о такой жертве, – произнёс Кай умоляющим голосом.
– Отчего же нет? – спросила Хирико, огибая кресло. – Ты уже отдал свои глаза. Кай, послушай, все чем-то жертвуют ради Императора: солдаты Имперской Армии, воины Легионов Астартес, все астро-телепаты, которые умерли в Шепчущей Башне. Почему ты должен от них отличаться? Все эти жертвы что-то значили, и в твоих силах сделать так, что твоя тоже будет иметь значение, причём бесконечно более великое, чем ты можешь себе представить. Ты станешь героем.
Кай потряс головой, борясь с волной накатившего головокружения.
– Я не герой, – сказал он. – Я не могу совершить самоубийственный поступок. У меня не хватит мужества.
– Конечно же, можешь, – ответила Хирико. – Ты думаешь, героям не страшно? Ещё как. Вот потому-то они и герои. Они бросили вызов своему страху, и они превозмогли его. И они поступили так, как надо, даже если это стоило им жизни.
Покалывание в конечностях Кая начало слабеть, сменяясь ледяным онемением. Он бросил взгляд на Шарффа, но тот просто стоял на месте, таращась куда-то мёртвым взглядом манекена. С этой стороны помощи не будет.
Хирико достала из прикреплённого к креслу серебристого лотка длинный шприц с заострённым кончиком и воткнула иглу в бутыль с прозрачной жидкостью. Она втянула в цилиндр шприца порцию медикамента и пощёлкала по нему, чтобы убрать все остаточные пузырьки воздуха.
– Ладно, Кай, – сказала она. На остром кончике иглы набухла капелька жидкости. – Если ты не хочешь сам становиться героем, я его из тебя сделаю.
В коридор, ведущий прочь от острова. Яркие люм-планки разогнали тени. Атхарва возглавлял движение по вырубленному в скале проходу. Субха и Асубха прикрывали фланги своего сержанта, Кирон и Гифьюа бежали бок о бок, а Севериан замыкал это спонтанно возникшее построение. Две управляемые сервиторами турели, показавшиеся впереди, развернулись им навстречу. Завизжали сервоприводы, раскручивая блоки стволов, а автоматические системы подачи боеприпасов с лязгом дослали снаряды в казённики.
Красноглазые линзы наводчиков сверлили Атхарву взглядом, как глаза демона.
– Атхарва, – произнёс Тагор.
– Я вижу, – ответил тот, выставляя перед собой оторванную голову и позволяя когитаторам устройств наведения просканировать её черты и снять электроэнцефалограмму. Он подпитывал умирающие клетки мозга, поддерживая в них жизнь, как медик, сражающийся за спасение пациента в полном осознании того, что его ранения несовместимы с жизнью.
– Уттам Луна Хеш Удар, – произнёс Атхарва, в очередной раз прибегая к своим умениям Павонида для имитации голоса мёртвого кустодия.
Блоки стволов продолжали вращаться.
– Не работает, – сказал Кирон, вжимаясь  в стену коридора.
– Работает, – процедил Атхарва сквозь стиснутые зубы. Кустодии снабжали своё автоматизированное оружие передовыми биометрическими считывателями, но, как он надеялся, не из тех разновидностей, которые смогли бы отличить живого тёплого человека от тела, чья жизнедеятельность поддерживалась посредством псионических энергий. Атхарва почувствовал, что машины снова просканировали голову, после чего вспомнил,  – хотя это воспоминание и не было его собственным, – что работу сканеров затрудняли последствия воздействия токсина зеленокожих, который лишил кустодия возможности служить на переднем крае.
– Уттам Луна Хеш Удар, – уверенно повторил он, и на этот раз орудия согласились с тем, что перед ними стоит один из их хозяев. Вращение стволов начало замедляться, а глаза сервиторов поменяли цвет с красного на зелёный.
– Взять их, – велел Атхарва.
Троица Пожирателей Миров прыгнула вперёд, как охотничьи псы, спущенные с цепи.
Асубха кинулся к левому орудию и вспрыгнул на ступеньки лестницы для техобслуживания, которая была прикручена у него сбоку. Он выбросил руку с напряжёнными пальцами и снёс сервитору голову с плеч, да так аккуратно, будто её срезали силовым клинком.
Его близнец и Тагор запрыгнули на правую турель и обрушили на сервитора град стремительных и энергичных ударов клинков, оставлявших глубокие рубленые раны на его теле. Какие-то секунды, и кибернетическое создание утеряло даже отдалённое сходство с человеком, превратившись в хлюпающую окрошку из нашинкованного мяса, которое попадало вниз с турели, издав последовательность мокрых шлепков. И всё таки, несмотря на всё то зверство, с которым был уничтожен сервитор, в атаке не было и следа исступления. Каждый удар наносился прицельно и взвешенно, без затраты лишних усилий.
– Пошли, – сказал Тагор, спрыгивая на пол.
Атхарва, невольно впечатлённый основательностью и скоростью атаки Пожирателей Миров, миновал турели. Кирон, Гифьюа и Севериан следовали за ним по пятам, и он ощущал их восхищение стремительностью своих собратьев.
Их дальнейшему продвижению воспрепятствовала дверь с мощной бронёй, установленная в конце коридора. Её непробиваемое  покрытие было выкрашено в чёрный и золотой цвета и несло на себе маркировку в виде цифровых обозначений, которые сказали Атхарве, в каком именно месте тюремного комплекса они находятся. Гифьюа припал к дверь и закрыл глаза. Он, конечно же, не собирается выламывать её самостоятельно?
– Как минимум два метра толщиной, – сообщил Гифьюа. Мышцы его плеч и его бицепсы играли, как мягкие баки, в которые заливается топливо. – Будь у меня время и рычаг, и я бы её вскрыл.
– Которых у тебя нет, – заметил Кирон, нацеливая на дверь плазменный карабин.
– Эта штука даже краски не поцарапает, – сказал Гифьюа, мазнув по оружию презрительным взглядом.
– Её не выбить даже объединённой силой всех нас семерых, – вмешался Асубха. – Атхарва, в этой твоей голове осталась хоть капля жизни? Она сможет открыть дверь?
– Лучше бы так и было, или это будет чертовски короткое покушение на побег, – сказал Субха.
Атхарва проигнорировал их и поднял голову Уттама к чёрному экрану сканера, который был установлен над дверью. Его рука была липкой от крови, и он чувствовал, как бремя смерти утягивает сопротивляющиеся синапсы мозга кустодия в небытиё.
– Я должен попросить тебя о последнем одолжении, кустодий Уттам, – произнёс Атхарва, поднося оторванную голову к сканеру. Загнанно дыша, он вливал энергии Великого Океана в умирающий орган внутри оторванной головы. Их созидательный потенциал не имел границ, но что умерло, то умерло, и из чёрной бездны смерти не было возврата. Атхарве оставалось лишь надеяться, что Уттам Луна Хеш Удар ещё не слишком глубоко упал в её объятия. Он вкладывал в совершенствование своей фальшивки все свои умения до последней крохи, его гены натягивали на себя маску чужого генокода, плотность мышц изменялась, подстраиваясь под тело кустодия.
Сканер пощёлкивал, машинный мозг за чёрным экраном изучал стоящее перед ним живое существо.
Атхарва услышал Кирона:
– Не работает. Зачем ты вытащил нас, если не спланировал, как вывести нас за первую же растреклятую дверь? Я думал, что вам, Тысяче Сынов, положено быть умными?
– Молчи, – прошипел Севериан.
– Я, Волк, буду высказывать своё мнение тогда, когда мне заблагорассудится, – метнул в него ядовитый взгляд Кирон.
– Хватит, – сердито прошептал Асубха. – Дайте затее шанс сработать, прежде чем расписываться в поражении.
Ещё до того, как Кирон успел оспорить эти слова, им ответили шипение и лязг открывающихся запоров, и дверь медленно распахнулась на смазанных петлях. Атхарва сполз вниз по стене коридора. Великий Океан представлял собой могучий инструмент, позволяющий добиться невероятных результатов, но в то же время он был и взыскательным господином. Как только дверь открылась на расстояние, достаточное, чтобы через неё пройти, Севериан скользнул в эту щель.
Тагор нагнулся, чтобы заглянуть Атхарве в глаза.
– Сможешь идти дальше? – спросил он.
Атхарва кивнул и сделал глубокий вдох, заставляя себя подняться на ноги.
– Смогу.
– Хорошо, – сказал Тагор. – Не хочу сдохнуть здесь, когда до открытого неба рукой подать.
– Ты бы остался здесь и умер вместе со мной? – спросил Атхарва. Да, Тагор был убийцей, но по крайней мере, он знал, что такое преданность, – как верный боевой пёс, который будет сражаться и погибнет бок о бок со своим хозяином.
Тагор окинул его странным взглядом, как будто счёл этот вопрос неподобающим.
– Ты мне не нравишься, Атхарва, и нам ещё предстоит выяснить отношения, но ты – брат-легионер Астартес. Один за всех, и все за одного – и в сражении, и в смерти.
Атхарва сомневался, что остаток их группы настроен столь же решительно, но оставил эту мысль при себе.
– Кроме того, – добавил Тагор, указывая на оторванную голову, которую нёс Атхарва, – ты единственный, кто знает дорогу наружу.
– Кстати, об этом, – сказал Атхарва. – До того как мы направимся к поверхности, нам нужно кое-куда заскочить.
– Заскочить? О чём ты говоришь?
Атхарва выронил голову кустодия Уттама и вытер со лба заиндевевший пот.
– Прежде чем мы покинем эту тюрьму, мы должны освободить ещё одного заключённого.
– На подходе новые солдаты, – сказал Тагор. – У нас нет времени на то, чтобы тащиться куда-то ни за что, ни про что. 
– Есть и за что, и про что, – огрызнулся Атхарва. – Мы освобождаем этого заключённого, а иначе мы с тем же успехом можем сдаваться прямо сейчас.
– Кто этот заключённый? Какое он имеет к нам отношение? – потребовал от него Тагор.
– Он тот, чью важность ты даже не в состоянии себе представить, – ответил Атхарва. – Он тот, от кого могут зависеть судьбы всех нас.
Кай не мог отвести глаз от капельки на конце иглы. Бутыль, из которой была набрана жидкость, стояла этикеткой от него, но астропат не сомневался, что в ней был сильнодействующий седативный препарат. В шприце содержалось достаточно, чтобы вывести Кая из строя за какие-то секунды, а может даже и его убить.
– Адепт Шарфф или кто ты там есть, – сказал астропат. – Ты вот так вот просто позволишь ей это сделать?
Шарфф вздрогнул при упоминании своего имени, но не двинулся с места и никоим другим образом не откликнулся на слова астропата.
Какая бы блажь  ни находила на агента, заставив его помогать Каю, сейчас она явно сошла на нет, но в то же время он не выказывал и никакой склонности посодействовать своей бывшей коллеге.
– Это адепт Хирико, требуется немедленная помощь, – сказала Хирико в бусину вокса в своём воротнике. – Допросная камера четыре семь, примус ноль.
Она заулыбалась: 
– Несколько секунд, и здесь будет не меньше отделения солдат, а может даже и кустодий, так что ты с тем же успехом можешь сдаваться прямо сейчас.
– Была не была, – сказал Кай, бросаясь к двери. Он нажал на открывающее устройство, но та даже не шелохнулась. Воображая, что дверь окажется незапертой, он хватался за соломинку, но у него всё равно не было другого выхода.
Он едва успел обернуться, когда Хирико ринулась на него, выставив перед собой шприц. Кай поднял руки, чтобы оттолкнуть её, и – скорее по счастливой случайности, чем по расчёту – ему удалось схватить её предплечья, когда игла была в считанных сантиметрах от пульсирующей вены на его шее. Низенькая и худенькая Хирико была сильнее, чем казалась на вид, и шприц мало-помалу приближался к его коже. Что бы ни ввёл ему Шарфф, чтобы нейтрализовать препараты, которые держали его в смирном состоянии, его действие явно слабело.
Кай поймал себя на том, что неотрывно смотрит в сияющие зелёные глаза Хирико, и успел подумать, что если он здесь умрёт, то, по крайней мере, сделает это, глядя на что-то прекрасное.
Он чувствовал, что игла вжимается в поверхность кожи, но она ещё не успела оцарапать его до крови, когда адепт Шарфф обхватил руками плечи Хирико. Он сбил её с ног и швырнул в кресло, в чьём плену Кай пережил такое множество кошмарных сеансов пси-допроса.
– Шарфф! – закричала Хирико. – Что бы в тебе ни сидело, борись с этим!
Её противник пропустил эти слова мимо ушей и ткнул её кулаком прямо в лицо, пока Кай сползал вниз по стене рядом с дверью. У Хирико помутилось в глазах от удара, и она обмякла в кресле. Шарфф прыгнул на неё и обхватил пальцами её шею, душа её насмерть. Его лицо побагровело от усилий, которые он прилагал, чтобы воспротивиться силе, принуждающей его к убийству.
Кай знал, что должен включиться в эту схватку, но его конечности словно бы наливались ледяной водой и свинцом.
Руки Шарффа стискивали горло Хирико, выдавливая из неё жизнь, и адепт забыла о сдержанности, которую до этого проявляла в отношении собрата-нейролокутора, смирившись с тем, что овладевшая Шарффом сила слишком могуча, чтобы он мог ей противостоять.
Кай увидел, как игла, сверкнув в резком свете потолочных ламп, описала короткую дугу и вонзилась в глаз адепта Шарффа. Мужчина взвыл, его спина выгнулась от боли. Шарфф шарахнулся прочь от Хирико, как будто расстояние между ним и источником его мучений каким-то образом могло их уменьшить. По щеке адепта сочилась вязкая жидкость. Медикаменты домчались до его мозга, и он плюхнулся на спину.
Неконтролируемые нервные импульсы вызвали спазмы мышц, и его тело забилось в конвульсиях.  Из его рта летела слюна, из лёгких поднималось отвратительное влажное клокотание, сопровождаемое пеной, в которой виднелись вкрапления желчи. Шарфф молотил каблуками по полу и скрёб по нему скрюченными пальцами, срывая ногти и оставляя на кафеле кровавые следы.
Хирико плюхнулась на пол. Шарфф, ещё не умерший до конца, конвульсивно подёргивался, и Кая замутило от этой картины. Ему довелось увидеть гибель астропатов Хора Примус, ощутить на себе кровь Сарашиной и выслушать, как расстаётся с жизнью весь экипаж "Арго", но зрелище человека, умирающего прямо у него под носом такой мучительной смертью, было воистину ужасающим.
В допросной комнате было тихо, лишь слабо позвякивала контрольная аппаратура, звучало тяжёлое дыхание Хирико, да слышалось, как капает отравленная слюна из распахнутого рта Шарффа.
Кай испустил вздох ужаса, осознавая, что у него есть всего несколько драгоценных мгновений, чтобы по максимуму воспользоваться возможностью, которая открылась перед ним благодаря Шарффу. Прежде чем он успел сделать что-то большее, чем просто осмыслить этот факт, раздался оглушительный удар в дверь. За ним тут же последовал второй, и Хирико улыбнулась, соскальзывая вниз на бок.
– Они идут за тобой, – сипло проскрежетала она.
Дверь сотряс ещё один удар, и на этот раз она прогнулась внутрь. Замки, которые удерживали её закрытой, разлетелись под напором атакующей их силы. Ещё один удар выбил дверь из её коробки, и она приземлилась на кафель, издав оглушительный лязг. Через проход пронырнула гигантская фигура в облегающем жёлтом комбинезоне, и Кай отпрянул от очередного кошмарного виде́ния.
У него были длинные чёрные волосы, которые обрамляли лицо с мясистыми плоскими чертами, которые тем не менее сочетались в симпатичное целое. Воин протянул ему руку, и Кай почувствовал острую вонь, которая исходила от его кожи.
– Кай Зулэйн, я – Атхарва из Легиона Тысячи Сынов, – произнёс исполин. – Иди со мной.
XIV
Сражайся и Спасайся 
Прошло какое-то время, прежде чем слова гиганта дошли до сознания Кая, но даже тогда у него никак не получалось ухватить их смысл. То, что перед ним был Астартес, не вызывало никаких сомнений, – его габариты и излучаемая им молчаливая угроза говорили сами за себя, – но это было ещё не всё. Кай смотрел на мир искусственными глазами, и ему казалось, что каждый изгиб, линия и угол лица исполина каким-то образом были более осязаемыми, чем у любой другой виденной астропатом живой души.
– Вы Астартес, – произнёс Кай. Его слова звучали невнятно и мало чем отличались от шёпота.
– Я уже это сказал, – констатировал гигант, беря Кая за плечо и вздёргивая на ноги, как если бы астропат вообще ничего не весил. Атхарва был чудовищно огромным, таким же высоким, как Сатурналия, но шире и более мощной комплекции.
– Почему? – спросил Кай. 
– У меня совсем нет времени на вопросы, а для столь неоднозначно сформулированных – и терпения тоже, – ответил Атхарва. – Наш побег не прошёл незамеченным, и сюда направятся воины, которых нам не победить. Так что нам сейчас  стоит поторапливаться.
Кай заковылял через искорёженный дверной проём допросной комнаты. Он оглянулся через плечо на распростёртое тело адепта Хирико, гадая, жива она или мертва. Несмотря на всё, чему он подвергся по её милости, астропат надеялся на первое.
В вестибюле, что был за порогом комнаты, в которой Кай провёл неизвестное количество времени, толпились шестеро мужчин, шестеро воинов громадных размеров и очень характерного вида. Сразу же становилось ясно, кто это такие, даже если бы они не щеголяли татуировками и эмблемами Легионов на своих накачанных бицепсах, горных кручах плечей и предплечьях, чей обхват был больше, чем у бедра Кая. Астропат тут же понял, кто вытащил его из камеры.
– Вы – Крестовое Воинство, – сказал он.
– То, что от него осталось, – ответил воин, чьи бесцветно-белые волосы казались грязными из-за тёмных корней. – Видел бы ты нас в наши лучшие времена.
– Теперь это название для нас пустой звук, – сказал другой, на чьей голой груди перекатывались мышцы и татуировки с безыскусными изображениями оружия и зубов. – Для Империума мы всё равно что умерли.
– Нас отвергнули, – выплюнул стоящий рядом с ним воин, и Кай увидел в этих двоих такое сходство, что его нельзя было объяснить общностью их генетических усовершенствований.
– Отвергнутые Мертвецы, – произнёс Атхарва, кривя губы в лукавой ухмылке. – Если бы ты знал, что это означало в былые времена, ты бы оценил эту злую шутку.
– Отвергнутые Мертвецы, – повторил Астартес с суровым лицом, который выглядел великаном даже в компании гигантов. – Позорный ярлык для воинов, но подходит лучше, чем наше предыдущее название.
– Что здесь творится? Я не понимаю, что происходит, – сказал Кай.
– Чего понимать-то? – ответил здоровяк зверского вида, у которого пол-головы было заковано в чугун с подключёнными к нему витыми медными проводами. – Мы сражаемся за свою свободу. Ты идёшь с нами.
– Зачем?
– Снова эти неоднозначно сформулированные вопросы, – покачал головой Атхарва. – Тагор, Асубха и Субха – Пожиратели Миров, Кирон происходит из Легиона Детей Императора, Севериан – Лунный Волк, а это громадное чудовище с бритым черепом – Гифьюа, истинный сын Мортариона. Как и ты, мы находились в заточении. И, как уже сказал Тагор, мы сражаемся за свою свободу. В этой ситуации всем будет гораздо легче, если ты отложишь свои вопросы на потом. Понятно?
Кай кивнул, и Атхарва жестом указал на коридор за спиной воина, которого он назвал Кироном. Севериан, крадучись, отправился по этому проходу, двигаясь гораздо быстрее и тише, чем можно было ожидать от человека его комплекции.
Атхарва повернулся к одному из Пожирателей Миров:
– Субха, оберегай его.
– Я тебе не собачка, колдун, – огрызнулся воин.
– И тем не менее, ты этим займёшься, – сказал Атхарва непреклонным и требовательным тоном. Кай почувствовал кратковременный всплеск псионической энергии, но смолчал. Субха кивнул и взял астропата за руку. Пальцы воина с лёгкостью обхватили верхнюю часть её плеча, и Кай поморщился от силы этой хватки.
Атхарва одарил астропата улыбкой, которая была отчасти заговорщической, а отчасти знаменовала собой их общий секрет, и отправился вслед за Северианом. Остаток группы выстроился позади них, двигаясь с привычностью, которая говорила о десятилетиях тренировок за спиной.
Каю доводилось видеть Астартес много раз на борту кораблей XIII Легиона. Но если Короли Сечи с Макрагга были достойными воплощениями всего того, что входило в понятие благородства, эти воины из тюрьмы больше напоминали корсаров или наёмников.
Или изменников, подумал Кай, вспоминая первопричину их заключения под стражу.
Он находился в компании предателей. Кем же он сам тогда был?
Темп был изуверским, и Кай не столько шёл за космодесантниками, сколько они его за собой волокли. Мимо мелькали размытые очертания скальных тоннелей, чистых до стерильности коридоров и голых каменных стен переходов, и Кай в конце концов потерял всякую ориентацию. 
– Неприятель, – донеслось откуда-то спереди. Голос мало чем отличался от шёпота, но прозвучал так, словно говоривший находился прямо перед астропатом. Кай увидел Севериана, который стоял на пересечении коридоров, делая рубящее движение рукой вдоль прохода, расположенного под прямым углом к их маршруту.
– Тагор, – произнёс Атхарва.
– Считай, что уже сделано. Асубха, низко и быстро.
– Сначала я, – вмешался Кирон, кувырком огибая угол. Его винтовка казалась до абсурда крошечной в сжимающем её кулаке. Он выпустил два ослепительно ярких выстрела в стремительной последовательности друг за другом и нырнул назад в укрытие.
– Идите, – сказал он.
Тагор оскалил зубы и бросился за угол бок о бок с Асубхой. Кай услышал тяжёлый топот ног и первобытный рёв, в котором звучала нечеловеческая свирепость. Хватка на руке Кая сомкнулась ещё туже, и астропат сдавлено засипел от боли:
– Моя рука, вы делаете мне больно.
Субха посмотрел на Кая сверху вниз с таким видом, как будто он был оскорблён уже тем, что ему приходится с ним разговаривать.
– Мои братья несут смерть, а я – нянька при смертном, – прошипел он, но чуть ослабил хватку на руке Кая. От стен отразились крики боли и ужаса, и астропат подпрыгнул от испуга.
– Путь свободен, – сказал Атхарва, огибая угол и жестом призывая остальных следовать за ним. Кая тоже потащили за космодесантниками. Картина бойни, которая встретила его в конце коридора, была столь запредельно ужасающей, что его выворачивало до тех пор, пока не начало саднить в глотке.
Посреди ещё одного перекрёстка в живописном беспорядке валялось множество – невозможно было точно назвать число – трупов. Переломанные конечности, проломленные черепа и разорванные тела усеивали пол, навевая мысли об отходах  мясокомбината. По стенам исступлённо петляли алые дуги кровавых потёков. Работа космодесанта состояла в убийстве людей, и умом Кей понимал этот факт, но увидеть на деле, что случалось, когда они давали волю своей мощи, было шокирующим и отрезвляющим мигом.
Сам Кай не совершил ничего плохого, но эти воины относились к Легионам, которые предали Императора, и астропата сочтут ничем не лучше изменника просто за то, что он с ними разговаривал. Тем не менее, они спасли его от смерти и сейчас занимались убийством солдат-тюремщиков, хотя у него не было ни единой догадки по поводу побудивших их на это причин. И как ни мутило Кая от этой картины бойни, он был достаточно здравомыслящим, чтобы понимать, что любой шанс на выживание был лучше смерти, которую он, несомненно, нашёл бы, если бы остался в этом месте.
Мясники, за несколько секунд превратившие в ошмётки более дюжины человек, обошли своим вниманием лишь два тела. Оба принадлежали солдатам, вооружённым крупнокалиберным энергетическим оружием, и у обоих не было голов. Их шеи кончались прижжёнными пеньками.
– Хорошо стреляешь, – сказал Атхарва, когда в коридоре появился Кирон.
– Снайпер первого класса, – ответил Кирон, похлопывая его по плечу. – Что касается стрельбы, то на турнирах меня обходил один лишь Веспасиан.
– На турнирах? – выплюнул Тагор. – Зачем тратить время на игры, когда предстоит выигрывать войны?
– Чтобы отшлифовывать своё мастерство, Тагор, – ответил Кирон таким тоном, как будто он был оскорблён. – Отточенные навыки всегда побеждают грубую силу.
Тагор стиснул в кулаках обломок алебарды:
– В другое время я бы показал тебе ошибочность этого убеждения.
– Решили посоревноваться, кто кого переплюнет? Сейчас? Вы с ума сошли? – требовательно спросил Гифьюа.
Тагор расхохотался и хлопнул Кирона по плечу с такой силой, что воин из Легиона Детей Императора недовольно нахмурился.
– В другое время, – повторил Тагор.
Кай, которого ужасная напряжённость, сгустившаяся в воздухе по ходу этой скоротечной стычки, заставила затаить дыхание, перевёл дух. Воинские умения являлись сутью каждого космодесантника, и усомниться в них означало нанести самое страшное оскорбление. В братстве равных подобная бравада рассматривалась бы как дружеское соперничество, но в среде воинов, которых соединяли лишь навязанные извне узы, она могла привести к смертельным последствиям.
– Куда сейчас? – спросил Тагор. – Сеть будет стягиваться.
– Сюда, – ответил Севериан, направляясь в уводящий вверх проход.
– Ты знаешь, что было в голове у кустодия, – сказал Тагор. – Волк прав?
– Да, – подтвердил Атхарва. – Наблюдательность Севериана служит ему отличную службу.
Они снова отправились в путь, и каждый раз, когда космодесантники сталкивались с сопротивлением, они расправлялись с ним так эффективно, что это выглядело бы изуверством, если бы не достигалась такой хирургической точностью действий. Казалось, лишь троица Пожирателей Миров находит в насилии какое-то удовольствие, но даже оно скорее относилось к демонстрации доблести, чем к примитивному наслаждением резнёй.
Они прорывались вперёд и всегда вверх, иногда сражаясь с врагами, иногда избегая их. Севериан и Атхарва знали тюрьму ничуть не хуже солдат, которым приказали воспрепятствовать их побегу, хотя Кай даже не мог себе представить, где они могли разжиться подобными сведениями.
– А где Легио Кустодес? – спросил астропат в промежутке между отчаянным бегом и кровавой баней с выпусканием потрохов. Ни у одного космодесантника не нашлось ответа, хотя Кай видел, что им всем приходил на ум этот вопрос.
– Они не здесь, – сказал Гифьюа, – и это всё, что имеет значение.
– Они направляются на Просперо, – сообщил Атхарва. – Если уже не там.
– На Просперо? – спросил Кирон. – Зачем?
– Чтобы убить моего примарха, – ответил Атхарва, и Кай услышал в его голосе покорность судьбе.
Даже Тагору нечего было на это ответить, и Кай ощутил их шок, вызванный столь недвусмысленным заявлением. Хотя и было очевидно, что эти воины не горят особой любовью друг к другу, но такая ужасная вещь, высказанная вслух, напомнила им о том, что они потеряли, когда очутились здесь.
– Такое вообще возможно? – спросил Кай.
Атхарва посмотрел на него так, словно астропат сморозил какую-то редкостную глупость, но потом смягчился.
– К сожалению, ещё как возможно. Мы все сработаны из первозданного звёздного вещества и вод Великого Океана, но даже солнца гаснут, а океаны обращаются в прах.
– Откуда ты это знаешь? – спросил Асубха.
– Я это знаю, потому что это знает примарх Магнус, – ответил Атхарва.
На этом вопрос был закрыт, и они продолжили своё ожесточённое и кровавое восхождение к поверхности планеты. Если их ждали засады, Севериан наносил удар из теней. Если нападение заставало их врасплох, Тагор и Асубха с бешеной силой контратаковали в ответ. Если вооружённые бойцы заливали проходы потоками выстрелов, Кирон укладывал их точными попаданиями, от которых содержимое черепных коробок вскипало, разрывая их, как переполненные баллоны с кровью и мозговым веществом.
Если на их пути возводили барьеры преград, их сметал Гифьюа, который прорывался к ним через град вражеских выстрелов, отмахиваясь от них, словно они были не страшнее комариных укусов. Грудь Гвардейца Смерти покрывал толстый слой запёкшейся крови, а на его боку виднелась обугленная воронка размером с кулак Кая. Бронированные двери не представляли для них преграды, поскольку у Атхарвы был золотой перстень, похожий на тот, что носил Сатурналия, который отпирал любые закрытые перед их носом врата.
Когда последние из них распахнулись, Кая омыло самым прекрасным светом, что он только видел в своей жизни,  тем светом, который, как ему думалось, он уже давно позабыл – сиянием солнца Терры. Аугметика Кая распознала фильтрующий эффект отгораживающего поля, и он понял, что они очутились в погрузочном доке на горном склоне. Вдоль одной из стен пещеры выстроилась шеренга челноков и посадочных катеров с золотой отделкой, а ещё несколько не столь богато украшенных летательных аппаратов шипели и выпускали наружу сжатые газы, в то время как сервиторы и погрузчики опорожняли их грузовые трюмы и складские отсеки.
– Пошевеливайтесь, – произнёс Севериан, оглядываясь в том направлении, откуда они пришли. – Они знают, где мы находимся, и скоро поднимут по тревоге лётные подразделения.
Все бросились вглубь ангара, включая Кая, которого наполовину нёс, а наполовину волок Субха. Авиатехники, техножрецы и чернорабочие поворачивали к ним свои удивлённые лица. Ни один из них не осмелился окликнуть нарушителей, затесавшихся в ряды техперсонала, поскольку ни у кого не вызывало сомнений, что эти окровавленные дьяволы были жестокими человекоубийцами.
Во главе процессии хромал Гифьюа, выглядевший как груда залитых кровью мышц и рубцовой ткани. В его рычании смешивались боль и ярость, а его след был отмечен пунктиром липких капель. Рядом с ним бежал Кирон, готовый помочь своему другу, если того подведут ноги, но пока что держащий свои руки при себе, чтобы не оскорбить гордого Гифьюа. За ними следовал Севериан в сопровождении Тагора. Асубха побежал к ближайшему летательному аппарату. Это был обтекаемый катер, который, судя по жаркому мареву вокруг лопастей его двигателей, не очень давно приземлился.
– Сможешь рулить этой штукой, брат? – выкрикнул Субха.
– Этой-то? Даже во сне, – ответил его близнец.
Им попробовал было помешать техножрец в малиновых одеждах с набором вращающихся глазных линз, закреплённых на лепестковом диске, но Субха уложил его небрежным взмахом своего клинка. Рассечённые половинки марсианина уже падали вниз, а верхняя часть его тела ещё продолжала свою эмоциональную тираду в адрес Пожирателя Миров, в то время как из аугметических трансмиттеров, которые были смонтированы у него на плечах, захрипел панический всплеск бинарных помех.
Сверху завизжали сигналы тревоги, и через широкий прямоугольник открытого пространства, который виднелся за отгораживающим полем, загрохотали бронированные противовзрывные двери. Весь ангар наполнился резкими тенями и адским оранжевым заревом, которые отбрасывали проблесковые маячки тревожной сигнализации. Те из техперсонала, кто были в состоянии убежать, засверкали пятками.
– Залезайте внутрь! – проорал Кирон. – Быстрее, уже включаются зенитки!
Субха отбросил все притязания на вежливость и подхватил Кая, словно тот был упирающимся ребёнком. Пожиратель Миров бросился к открытому люку, через который уже забирались на борт остальные Отвергнутые Мертвецы.
– Атхарва! – выкрикнул Субха. – Лови!
Кай заорал, проносясь по воздуху, но Атхарва без труда поймал его и развернул кругом, усаживая на прикрученное к корпусу сиденье для членов экипажа. Кай чувствовал себя так, словно ему помяли все кости до единой, и когда Атхарва впихнул его в кресло, он едва удержался от грубого оскорбления, которое готово было вылететь у него изо рта.
– Не сходи с места, – сказал воин Тысячи Сынов. – Этот полёт будет не из гладких.
Субха забросил своё тело на борт. В тот же миг раздался внезапный визг – это Асубха, изменив шаг винта двигателей, резко поддал мощности. Катер прыгнул в воздух и развернулся кругом. Люк для посадки экипажа скользнул в закрытое положение, зашипела герметизирующая пневматика.
– Поехали! – выкрикнул Кирон. – Давай, Пожиратель Миров, вытаскивай нас отсюда!
Катер скакнул вперёд, как жеребёнок из загона, и если бы Атхарва не удерживал Кая рукой, его швырнуло бы через всю длину салона. Летательный аппарат заболтало, и астропат услышал грохот ударов, забарабанивших по его корпусу.
– Они что, по нам стреляют? – завопил он, перекрывая визг двигателей и град мощных ударов.
Атхарва кивнул, упираясь свободной рукой в потолок экипажного салона. Гифьюа привалился к переборке, Кирон держался за вертикальный поручень рядом с ним. Субха лежал ничком на металлическом полу, Тагор цеплялся за переборку у входа в кабину, Севериан же просто стоял в центре салона, как будто происходящее было обычным взлётом.
Кай заорал, когда катер резко качнулся, и Асубха надавил на рычаг управления двигателем. Задняя кромка левого крыла чиркнула о край закрывающейся противовзрывной двери, и машина завертелась волчком. Катер бумерангом вылетел на открытый воздух, и Кай, вжатый в сиденье центробежной силой, совершенно потерял пространственную ориентацию.
Верх и низ менялись местами. Кай потерял любое представление о том, падают они или поднимаются вверх. Стены и пол бешено крутились. В иллюминаторах из калёного стекла тошнотворно переворачивались небо и горы, и Кай закрыл глаза. Они в любой момент могли вдребезги разбиться о скалы, и тогда ошмётки их трупов разбросает по склонам на сотни квадратных километров.
Вспыхивали лампы световой сигнализации, по фюзеляжу раскатывалось эхо тревожных сигналов, которые звучали в кабине. Кай слышал, как Асубха изрыгает сквернословия в адрес системы управления и авионического когитатора.
– Простите, простите... – твердил Кай сквозь стиснутые зубы, всё повторяя и повторяя эти слова, пока они кувыркались по воздуху, как умирающая птица. Наконец он почувствовал, что Атхарва больше не удерживает его рукой.
– Перед кем ты извиняешься? – спросил Астартес.
Помутившиеся чувства Кая сообщили ему, что они снова летят горизонтально, и астропат открыл глаза. Он увидел высокие золотые шпили и морщинистые склоны горы, которые проносились за иллюминаторами, и преисполнился надежды и изумления.
– Перед мертвецами, – брякнул он.
– Зачем мертвецам чьи-то извинения, – сказал Атхарва. – Это живые нуждаются в прощении.
Хотя он произнёс эти слова лёгким тоном, Кай ощутил скрывающуюся за ними злобу. У Атхарвы были повадки учёного, который угодил в тело воина, но то, что его грудь переполнена запасами дремлющей агрессии, не вызывало никаких сомнений.
– Хороший пилотаж, Асубха, – проорал Тагор.
– Ещё ничего не кончено, – ответил Асубха. – На нашу позицию сходятся истребители. Судя по скорости, "Огненные Копья".
– Расстояние? – крикнул Атхарва.
– Сто восемьдесят километров и быстро приближаются.
– Лети на бреющем полёте и сохраняй свой курс, – приказал Атхарва.
– Это нас не спрячет, – предупредил его Асубха.
– Я знаю, но у меня припасены фокусы за пределами твоего разумения, – ответил Атхарва, закрывая глаза.
Командир звена Птелос Реквер плавно сбросил форсаж, выравнивая "Зарю Востока" после крутой дуги взлёта с Базы Шрингар[71]. Двигатель "Огненного Копья" ревел, как гигантский зверь, ускоряя ничуть не хуже, чем пинок под задницу, отвешенный одним из тех чернорабочих-мигу, что вкалывали в палаточных городках под стенами Дворца.
Прямо за его правым крылом летел Тобиас Мошар на "Прометеевом Ковчеге", а позицию слева занимал "Тающий Сумрак" под командой Осирина Фолка. Эта троица летательных аппаратов имела на своём совокупном счету больше двух сотен сбитых вражеских машин. Большинство их боевых вылетов было произведено более двух веков тому назад, но они содержались в памяти пилотов, которые заново пережили каждый из них десятки раз благодаря улучшенной способности к когнитивному вспоминанию. 
Реквер был прирождённым пилотом, который чувствовал себя не в своей тарелке, если не имел возможности поднять боевой самолёт в небо, и считал жизнь, прожитую на земле, выброшенной на ветер. Большинство вылетов, которые он совершал в эти дни, не выходило за пределы рутинных перехватов капёров, возивших в горы контрабанду на борту винтовых машин, построенных ещё до начала Объединительных Войн.
Сегодняшний вылет обещал быть другим.
Сверху спустили сигнал боевой тревоги, и Реквер первым оказался на стоянке, со всей возможной скоростью прошёл через предполётный осмотр, после чего отослал авиатехников взмахом руки и врубил подъёмный двигатель, отрываясь от земли. Командно-диспетчерский пункт указал им курс на цель. Реквер проверил показания на расположенном перед ним планшете, увидел, насколько медленно движется объект, и почувствовал, как тает охвативший было его азарт.
– Факел, вы его обнаружили? – раздался голос диспетчера с базы.
– Засёк, – ответил Реквер. – Направление два-семь-девять, расстояние сто шестьдесят семь километров, высота полёта тысяча метров.
– Это он, Факел, – подтвердила база. – Вам приказывается приблизиться и уничтожить цель. Требуется визуальное подтверждение ликвидации.
– Вас понял, база, – сказал Реквер. – Каков характер цели?
– Насколько мне известно, это эскортный катер "Карго 9".
– Эскортный катер?
– Так у меня здесь написано, – ответила база. – Судя по "шапке" приказа на ликвидацию, он пришёл от высшего командования.
– Полагаю, с эскортным катером мы уж как-нибудь совладаем, – сказал Реквер.
– Вас понял, – ответила база. – Удачной охоты.
Реквер отключился от командного пункта и открыл канал вокса для связи со своими товарищами-лётчиками.
– Вы это слышали? – спросил он.
– Кому-то ну очень приспичило сбить этот катер, – высказался Мошар.
– Как думаешь, кто у него на борту? – спросил Фолк.
Реквер восстановил маршрут катера и присвистнул от удивления.
– Он, похоже, летит из Кхангба Марву, так что, как я думаю, на борту должны быть какие-то сбежавшие заключённые, – ответил Реквер. – Должно быть, это редкостные негодяи, так что давайте разберёмся с этим по всем правилам. Мы приближаемся к исходной точке, так что по моему знаку поднимайтесь на высоту две тысячи.
Мошар и Фолк щёлкнули своими воксами, подтверждая, что слышали его приказ, и Реквер переключил внимание на счётчик дальномера, ведущий обратный отсчёт. Когда число обнулилось, он потянул рычаг и заставил "Огненное Копьё" круто взять вверх. При нынешней скорости сближения они выйдут на расстояние ракетного удара меньше чем за две минуты, но Реквер не собирался стрелять, пока не установит визуальный контакт с удирающим катером.
Справа мелькали горы. Обледеневшие скалы сливались в одно размытое пятно, проносясь мимо слишком быстро, чтобы можно было различить хоть какие-то детали. Несмотря на то, что сбежавшие из Кхангба Марву заключённые были чем-то новеньким, пока всё шло к тому, что эта миссия будет такой же заурядной, как и все предыдущие. В конце концов, "Карго 9" не мог тягаться даже с одним "Огненным Копьём", так что посылать три истребителя было откровенным перебором. Дворцовые строения внизу сливались в размытое пятно, стремительно проносясь под ним ковром из золота, серебра и белого мрамора. Реквер облетел Дворец по длине, ширине и периметру не менее сотни раз, и неизменно находил какое-нибудь новое чудо, которым можно было повосхищаться. Но в настоящий момент пилот был слеп к этому великолепию, он находился в боевой ситуации, и всё его внимание было поглощено целью.
Курсор дальномера скользил всё ближе к центру дисплея, и Реквер посмотрел вниз, замечая серебристую вспышку на фоне чёрного камня гор. Катер вилял влево и вправо, придерживаясь горного склона, в ложной надежде, что подобные манёвры уберегут его от охотящегося за ним "Огненного Копья". Пилот был умелым, он петлял на высокой скорости, то влетая в естественные горные складки, то вылетая из них обратно, чтобы не дать системам наведения преследователя захватить цель. Но ему понадобится что-нибудь покруче этого, если он хочет ускользнуть от Птелоса Реквера.
Лётчик в последний раз проверил приборы. Курс был верным, показания – устойчивыми. Он вытянул шею, крутя головой влево и вправо, чтобы убедиться, что в воздухе не было никого лишнего. Ещё только не хватало случайно сбить какого-нибудь гражданского, болтающегося слишком близко от зоны боевых действий.
Убедившись, что машина под ним была тем самым "Карго 9", который ему приказали уничтожить, Птелос Реквер привёл системы вооружения в боеготовность, и его шлем почти сразу же наполнило резкое гудение системы наведения ракет.
Он плавно двинул рычаг вперёд, переводя "Зарю Востока" в пологое атакующее пике.
"Цель захвачена", – произнёс Реквер, откидывая защитный колпачок гашетки на своём штурвале.
Кай почувствовал, как копится псионическая энергия, наполняя атмосферу жгучим холодом и тошнотворным металлическим привкусом, и поднял глаза на Атхарву. В сравнении с этим, Нунцио был детским лепетом, и даже Ватики и Эр не задействовали свои дарования с таким размахом. Атхарва был боевым псайкером, воином-мистиком, который использовал данные ему способности, чтобы разрушать и чинить расправу. Кай ощущал что-то подобное лишь один раз в жизни: в транс-зале Хора Примус.
Астропат без раздумий приоткрылся этой энергии и почувствовал, что его влечёт вслед за Атхарвой. Мимо астропата мелькнул горный склон, словно он был птицей, несущейся по воздуху на невероятной скорости. Он увидел  раскинувшийся под ними величественный Дворец, десятки тысяч его башен и куполов, многочисленные грандиозные колоннады и дворцовые домены, в которых проживали миллиарды верных слуг Администратума.
Кай был кометой, метеором, сплавленным из мысли и воли. Сияя, он нёсся по небесам, пока не увидел три пятнышка с крыльями, как у летучих мышей, которые приближались, описывая дугу над горами. Их силуэты становились всё больше, и Кай в конце концов отчётливо разглядел истребители, те самые "Огненные Копья", о которых говорил Асубха. Это были грациозные боевые машины, способные петлять и крутиться в воздухе подобно танцорам.
Объединённые сознания Атхарвы и астропата проникли в разум ведущего лётчика, и ум Кая тут же затопили мысли о траекториях, векторах сближения и поправки на упреждение. Они не имели для него никакого смысла, но доминантная сущность Атхарвы впитала их за секунду.
Кай смотрел глазами пилота, видя призрачно-зелёную проекцию дисплея и ощущая давящие объятия противоперегрузочного костюма. Он чувствовал тяжесть его шлема и возбуждение от предстоящего уничтожения противника. Заливистая трель, прозвучавшая в ухе, сказала ему, что подвешенные под крыльями ракетные установки захватили цель, и его большой палец завис над гашеткой.
Прежде чем лётчик успел выстрелить, у него начался душевный разлад.
Птелос Реквер внезапно уверился, что летательный аппарат, в который он приготовился выстрелить, вовсе не неприятельский, а имперский. Его большой палец соскользнул с гашетки, и пилот снова включил предохранительные механизмы пусковых установок.
Он вышел из атакующего пике и пролетел над целью, помаргивая от замешательства. Он тяжело дышал, его костюм шипел, компенсируя его частящий пульс и повышенное кровяное давление.
– Реквер? Что произошло? – спросил Мошар. – Оружие дало сбой?
Он попытался ответить, но никак не мог вспомнить, что же случилось. В памяти осталось лишь необоримое побуждение не стрелять. В голове стоял серый туман, из-за которого путались мысли. В сознании вспыхивали зыбкие образы каких-то непонятных вещей, болезненно и назойливо.
– Птелос? – подключился Фолк. – Не молчи, скажи мне, что случилось?
Реквер затряс головой, стараясь избавиться от какофонии в мыслях.  Он даже стукнул по боковой стороне своего шлема, пытаясь таким образом прояснить свой разум, но образы продолжали возникать.
– Я в порядке, – ответил он, однако чад замешательства всё сильнее туманил его сознание. – У меня был сбой в системе управления огнём. Разворачиваюсь на новый заход. Сохраняйте позицию.
Он крутнул своё "Огненное Копьё" вокруг оси и совершил широкий разворот, который снова вывел его в хвост "Карго 9". За катером следовали "Прометеев Ковчег" и "Тающий Сумрак", их двигатели пылали раскалённо-голубым, как яркие пульсары на едва смеркающемся небе. Их сияние было таким интенсивным, что Рекверу с трудом удавалось сфокусировать взгляд. И тут у него отвисла челюсть, а от лица отхлынула кровь.
Реквер ещё раз проверил приборы и судорожно выдохнул: на дисплее возникли две иконки, помеченные цветом угрозы. Вражеские машины, прямо у него по курсу! Он находился прямо над летательными аппаратами противника, и они его не видели! Его ведомые исчезли, по всей вероятности будучи сбитыми, а сам он имел явное преимущество над подстрелившими их вражескими машинами. 
Действуя со спокойной и методичной чёткостью, Реквер пометил все три летящие впереди цели, – две новые и "Карго 9", – и снова привёл пусковые установки в боеготовность.
– Реквер! Что ты делаешь? – заорал искажённый голос. Он звучал знакомо, но при всём при том был для него совершенно посторонним. Вражеский трюк, не стоит и сомневаться.
– Слушаю славные звуки, – ответил он, когда в его шлеме прозвучала трель, оповещающая о захвате цели.
– Птелос, твоё оружие опять сбоит! – выкрикнул Мошар, отворачивая в сторону и забирая вверх.
– Реквер, отбой! – прокричал другой голос, который был ему незнаком.
Расцвело облако дыма, три ракеты спрыгнули с направляющих и разделились в поисках своих целей. Первая вспорола воздух, забирая вверх по идеальной траектории, и влетела точно в двигатель "Прометеева Ковчега". Боеголовка разорвалась глубоко в недрах "Огненного Копья" и разнесла истребитель в клочья, превратив его в вертящийся огненный шар из оранжевого пламени и серебристых обломков. Крутящиеся останки пылающего фюзеляжа понеслись вниз к горе, оставляя за собой густой чёрный дым и ослепительно яркие вспышки взрывающихся боеприпасов.
Второй вражеский пилот врубил форсаж, но ракеты были пущены с такого близкого расстояния, что у него не было ни единого шанса ускользнуть. Головка самонаведения отслеживала и учитывала каждый разворот и крен его машины, и в конце концов ему больше некуда было бежать. Пилот отключил форсаж и выбросил аэродинамический тормоз, пытаясь заставить ракету проскочить мимо, но та была уже слишком близко, и её неконтактный взрыватель[72] сработал менее чем в десяти метрах от зевов воздухозаборников.
В двигатели летательного аппарата засосало пламя и тысячи бритвенно-острых крутящихся осколков, и они разлетелись в клочья. Ухнул взрыв, и машину разорвало напополам. В нормальных условиях, от зрелища такого кардинального уничтожения вражеской машины по телу Реквера прокатилась бы волна адреналинового опьянения, но сейчас он смотрел, как несутся вниз горящие останки его жертвы, и не чувствовал ровным счётом ничего.
Реквер отпустил штурвал и поискал на дисплее третью мишень. Она уже сбита его ракетой? Раньше она находилась недалеко от того места, где рухнула его вторая по счёту добыча, но теперь её нигде не было видно. Реквер знал, что должен произвести визуальный контроль третьей цели, но единственное, на что он был способен, – это фокусировать свой взгляд на окружающем ландшафте. То, что машина противника может заходить на него в атаку, даже не приходило ему в голову, и на его лице расплывалась отсутствующая улыбка. Серый туман, стоящий в голове, навевал покой и не пропускал ни одной мысли о сбитом им катере.
Эта удовлетворённая улыбка так и не сошла с лица Птелоса Реквера, когда его "Огненное Копье" влетело в склон горы.
Салон для экипажа наполнился огнём и дымом, и у Кая перехватило горло от удушья. Его сознание с резким толчком вернулось в тело. Плоть вдруг показалась очень тяжёлой. Он посмотрел вверх, в глаза Атхарвы, и судорожно выдохнул морозный воздух. В глазах Астартес кружились хлопья зимней белизны. Они таяли, как сон, а вместо них восстанавливались естественные цвета.
Из длинной прорехи в фюзеляже валили клубы дыма. Кай увидел зазубренный обломок крыла, висящий на массе толстых кабелей и болтающихся стрингеров. Тяжёлый катер содрогался и мотался, как умирающая птица, на бешеной скорости падая с небес навстречу безжалостной земле. У Кая перехватило дыхание, царящий в горах холод ударил по нему, словно кулаком. Ревущие ветра продували салон насквозь, разжигая пламя и прилагая все силы, чтобы вымести изнутри его пассажиров.
Кирон и Гифьюа цеплялись за сломанные поручни, Севериан вжимался в боковую стенку. Тагор и Субха удерживались за внутренние части салона. Атхарва стоял перед астропатом. Воин Тысячи Сынов ухватился за расположенные над ним багажные полки и прижимался к Каю, чтобы того не унесло ветром.
– Я не смогу удержать его в воздухе! – проорал из кабины Асубха. – Мы упадём!
– Как вы это сделали? – выкрикнул Кай, перекрывая оглушительные завывания ветра.
Атхарва проигнорировал его вопрос. 
– Не делай так больше, – сказал он вместо ответа. – Из-за тебя оба наших сознания могли безнадёжно застрять в черепе того пилота, когда он врезался в гору.
– Вы заставили пилота сбивать свои же машины.
Атхарва отрицательно покачал головой:
– Нет, я всего лишь показал ему то, что больше соответствовало его пониманию характеристик вражеских целей, и предоставил решать ему самому. Я ничего не менял в присущих ему мыслительных процессах – я хоть и силён, но не до такой степени.
Кай подумал о том, что Эвандр Григора рассказывал ему о когносцинтах, однако потом осознал, что Атхарва всего лишь направлял мышление пилота, но не изменял его.
Тонкая, но существенная разница.
Хотя прямо сейчас, когда земля с ужасающей неотвратимостью неслась им навстречу, это казалось малосущественным. Башни, которые с высоты выглядели крошечными и далёкими, теперь очутились чудовищно близко, и Кай мог разглядеть мозаику ветхих строений, которая проносилась под ними на бешеной скорости, пока Асубха изо всех сил пытался сдержать их падение. Расстояние было таким маленьким, что можно было различить отдельные здания и улицы.
Катер совершил последнее отчаянное усилие, пытаясь вырваться из когтей гравитации, но машина без одного крыла и с дырой в боку не могла выиграть эту схватку. Она врезалась в землю, разлетаясь на металлические осколки от оглушительного удара, который, казалось, не кончится никогда.
XV
Сбор Охотников / Просители Поневоле / Вождь Клана
В этом городе хорошо знают Ясу Нагасену, и его не окликают, когда он проходит под Обсидиановой Аркой, держа путь к башне в его центре. Много времени минуло с того дня, как он прогуливался по его пустыми бульварам и с восхищением разглядывал потрясающие здания, сам факт существования которых был неизвестен ни одному человеку за его стенами. Должно быть зная, что обитатели Города Прозрения нечасто осмеливаются высунуть нос за ограду собственной тюрьмы, дворцовые каменщики не пожалели средств и использовали все до единого ухищрения своего ремесла, чтобы красота и гармоничность города не уступали его обособленности.
– Интересно, кто дал название этому месту, – задумчиво произносит Нагасена, поднимая глаза на позолоченные капители и богато отделанный фронтон Изумрудной Костницы. Внутри неё хоронят кости терранских астро-телепатов, а также тех, кто не пережил заключительных ритуалов, которые превратили бы их в полноценных астропатов. Это обитель грусти, заключённая в оболочку  жизнеутверждающей архитектуры.
– Костнице? – спрашивает Картоно.
– Нет, Городу Прозрения.
– Кто-то с извращённым чувством юмора.
– Может быть, – отвечает Нагасена. – Или, возможно, кто-то по-настоящему разбирающийся в том, чем занимаются здесь эти несчастные слепые души.
Картоно пожимает плечами. Его это не трогает, ему неприятно здесь находиться. Нагасена его не осуждает. Это место – настоящий ад для его слуги. Бо́льшая часть людей не переносит Картоно, будучи даже не в состоянии внятно сформулировать причину. Но те, с кем он сталкивается здесь, ненавидят его и точно знают, за что.
В присутствии Картоно они становятся истинными слепцами.
Улицы безлюдны. О том, что они здесь, знают все обитатели Города Прозрения, чувствующие незаполненную прореху в непрерывном гомоне, который наполняет воздух неслышимой многоголосицей. Они – безмолвие в городе голосов, и они не проскакивают незамеченными.
Нагасена усматривает их первым, но их наименование озвучивает Картоно.
– Чёрные Стражи, – произносит он, наблюдая за отрядом одетых в доспехи солдат, которые маршируют к ним с винтовками на плечах. – Люди Головко.
– Ведомые им самолично, – добавляет Нагасена, замечая во главе отряда массивную фигуру Максима Головко. – Нам оказана честь.
– Честь того сорта, без которой я спокойно могу обойтись.
– От Максима тоже бывает польза, – отвечает Нагасена. – На некоторых охотах требуется действовать исподтишка, на других же – выгнать добычу на открытое место, используя... менее утончённые средства. 
Картоно кивает, и встаёт за спиной Нагасены. Головко останавливает перед ними своих людей, которые напоследок синхронно грохают ботинками о землю. Грозные бойцы, прекрасно обученные, дисциплинированные, безжалостные. И всё таки они выглядят грубыми орудиями на фоне хирургической точности Нагасены.
– Максим, – произносит Нагасена, отвешивая поклон, – достаточно глубокий, чтобы обозначить уважение, но не настолько, чтобы показать, что он уступает ему старшинство. Глупость, конечно, но это веселит Картоно, а что до Максима, то ему всё равно не понять его смысл.
– Нагасена, – отвечает Головко. – Зачем ты здесь?
– Ради охоты.
– Ты получил вызов?
Нагасена отрицательно качает головой:
– Нет, но я нужен, не так ли?
– Мы в состоянии поймать этих предателей без твоей помощи, – заявляет Головко. – Я прямо сейчас занят сбором команды, и всё будет закончено уже к концу этого дня.
Солнце закрывает длинная гряда туч, и Нагасена бросает взгляд вверх.
– Покажи мне эту команду, – говорит он.
Внимания заслуживают трое, и Нагасена оценивает каждого из них.
Сатурналия – кустодий из Легио, и его ярость сопоставима только с его стыдом. Это из его тюрьмы бежал тот астропат, Кай Зулэйн, вместе с бойцами из Крестового Воинства, и такую серьёзную оплошность можно загладить лишь их немедленной поимкой. Сатурналия зол, но сохраняет выдержку. Нагасена знает, что может рассчитывать на то, что кустодий будет следовать его указаниям. И он единственный, у кого будут шансы против преследуемых воинов, если те решат развернуться и принять бой.
Адепт Хирико чувствует себя неуютно, и Нагасена понимает причину. Её глаза испещряют красные точки от лопнувших капилляров, а на шее видны кровоподтёки, оставленные её бывшим коллегой, который пытался её задушить. Хотя она и прикидывается безразличной, но Нагасена видит, что его смерть затронула Хирико сильнее, чем ей хочется признавать. Сама она не охотник и обладает лишь одним полезным для них умением. Хирико – пси-экстрактор, и она считает, что сможет извлечь из Кая Зулэйна те секреты, которые делают его таким ценным.
Афина Дийос – увечный астропат, и при обычных обстоятельствах Нагасена не разрешил бы ей присутствовать на охоте такого рода. Её тело искалечено, и её кресло со встроенной системой жизнеобеспечения лишь будет их замедлять. Но она побывала в разуме Кая Зулэйна и благодаря этому обрела восприимчивость уникального рода. Если он будет поблизости, она сможет их к нему привести. Она не горит желанием участвовать в этой охоте, но понимает, что её мнение по этому поводу не играет никакой роли.
Они собрались в покоях Хормейстера. Немо Чжи-Мэн возбуждённо меряет шагами свои роскошные апартаменты. Его белые одежды плещутся вокруг тела, как крылья встревоженной птицы.
– Ясу, вы должны его вернуть, – говорит он, прекращая свою ходьбу ровно настолько, чтобы обратиться к Нагасене. Его белые волосы распущены, борода всклокочена. На нём тяжело сказались последние несколько дней, и в каждом вымученном жесте и отрывистой фразе сквозит напряжение от усилий, которые он прилагает, чтобы не дать развалиться сети внутригалактической связи.
– Я это сделаю, Немо, – обещает Нагасена, и его поклон выражает глубокое уважение. – А теперь расскажите мне, почему этот человек так важен. Почему семь космодесантников рискуют успехом своего побега, забрав его с собой? Им не было нужды делать что-то подобное.
Чжи-Мэн мнётся, прежде чем ответить, и Нагасена старается не вникать чересчур глубоко в смысл этой паузы. 
– До того, как погиб "Арго", Кай Зулэйн был одним из наших лучших операторов, – начинает Хормейстер. – У него были коды синестетических соощущений для обмена сообщениями на самых высших уровнях. Если он передаст эти сведения предателям, работающим на Хоруса Луперкаля, то вся наша сеть связи будет "засвечена".
– В досье Зулэйна указано, что он неполноценен как астропат, – говорит Нагасена, чувствуя, что объяснение Хормейстера – ложь. Его пальцы сжимаются на рукояти Сёдзики. Её клинок для него – мерило честности, и хотя Нагасене не всегда нужно знать, почему он охотится, он не любит заниматься этим, исходя из ошибочных соображений.
– Был неполноценным, – говорит Чжи-Мэн. – Но госпожа Дийос трудилась над восстановлением его способностей.
Нагасена разворачивается к Афине Дийос и опускается перед ней на колено, отбрасывая свои одежды за спину. Она не может видеть его при помощи своих глаз, но он знает, что она ощущает его присутствие. 
– И насколько вы преуспели? Зулэйн сможет отослать что-нибудь за пределы планеты?
Афина Дийос отвечает не сразу, но у Нагасены складывается впечатление, что она говорит правду.
– Нет. Пока нет. Он идёт на поправку, но, как я думаю, он всё ещё слишком напуган, чтобы устремиться разумом в варп.
– Это может не иметь значения, если он в компании Атхарвы, – говорит Сатурналия. – Возможно, у того получится вырвать коды из разума Зулэйна, прибегнув к чародейству.
– Он на это способен? – спрашивает Нагасена, разворачиваясь обратно к Немо Чжи-Мэну.
– О способностях, которыми обладают воины Магнуса, мало что известно, – признаётся Чжи-Мэн. – Но я бы не рассчитывал, что это лежит за пределами возможного.
– Тогда мы должны побыстрее задержать Кая Зулэйна, – говорит Нагасена.
– А вы не можете просто поменять коды? – спрашивает Картоно. 
– Ты хоть представляешь, что это в себя включает? – рявкает Чжи-Мэн. – Разработка новых шифров для сети связи галактических масштабов требует десятилетий подготовительной работы. А пытаться заняться этим в разгар гражданской войны было бы форменным безумием. Нет, мы должны найти Кая Зулэйна до того, как предатели-космодесантники вытянут из него эти сведения.
– Если они уже этого не сделали, – говорит Сатурналия.
– И из всех мест, куда они могли бы грохнуться, – вступает в разговор Головко, – это должен был оказаться проклятый Город Просителей. Никаких карт, ни одного плана и тысяча мест, где можно затаиться.
– Астропат и семеро космодесантников обнаружат, что им будет тяжело оставаться незамеченными. Даже в таком лабиринте как Город Просителей, – замечает Нагасена.
– Нужно двигаться на место аварии, – заявляет Головко. – И брать оттуда след.
– Согласен, но чтобы охота увенчалась успехом, нам следует для начала понять мотивы нашей добычи, – говорит Нагасена. – Мы разыскиваем астропата и семерых космодесантников. И я хочу знать, почему их только семеро. Почему перед тем как бежать, они не освободили всех?
– Это имеет какое-то значение? – спрашивает Сатурналия. – Семеро предателей, свободно разгуливающих по Терре, – это на семь человек больше, чем нужно.
– Всё имеет значение, – заявляет Нагасена. – Были освобождены только воины Легионов, вставших на сторону Хоруса Луперкаля. Я считаю, что их возглавляет Атхарва, а он знает достаточно, чтобы представлять себе, кто из заключённых Астартес за ним пойдёт, а кто нет. Далее возникает вопрос: зачем воину из Тысячи Сынов понадобилось организовывать этот побег? Ведь его Легион всё ещё числится среди верных Трону, не так ли?
Сатурналия делает шаг вперёд, сжимая обеими руками своё оружие гвардейца:
– Нет, не так.
У Хирико и Дийос от потрясения перехватывает дыхание, и даже Картоно испускает вздох изумления.
– Не могли бы вы объяснить поконкретнее? – спрашивает Нагасена.
– Император огласил приговор Тысяче Сынов и их примарху, – сообщает Сатурналия. – Уже сейчас мои собратья-кустодии приближаются к Просперо вместе с Руссом и его воинами. Примарха Магнуса надлежит доставить на Терру в цепях.
– За что? – спрашивает Нагасена.
– За нарушение Никейских эдиктов и занятия магическими практиками, запрещённые лично Императором, – говорит Сатурналия. – Сам Вальдор обнажил свой клинок.
– В таком случае, Магнусу повезёт покинуть Просперо живым, – откликается Нагасена и видит, что Сатурналия гадает, не оскорбляет ли охотник предводителя кустодиев.
– Мы зря тратим время, – заявляет Головко. – Полчаса, и я наводню Город Просителей Чёрными Стражами. Мы разберём эту помойку на части, кирпич за треклятым кирпичом, но мы их разыщем.
Нагасена качает головой. Головко уже успел утомить его своей прямолинейностью.
– Отбери тридцать своих лучших людей, Максим, – говорит он. – Большее количество нам только помешает.
– Тридцать? Ты же видел, как они нас отделали, когда мы задерживали их в первый раз.
– Сейчас всё будет по-другому.
– С чего бы это?
– На этот раз им будет не всё равно, умрут они или останутся в живых, – отвечает Нагасена.
Часом раньше Кай очнулся в мучениях в пылающем стальном гробу. Он чувствовал себя совершенно разбитым, на грудь сильно давила какая-то тяжесть, так что ему приходилось бороться за каждый вдох. Он закашлялся от едкого дыма, который принёс лёгкий ветерок. За треском огня было слышно, как скрипит перекрученный металл и искрят оборванные кабели.
Он повернул голову, чтобы осмотреться вокруг. Даже это маленькое движение отозвалось болью.
Катер сплющился при ударе, и его корпус превратился в овальную трубу, прошитую сломанными металлическими балками. Отовсюду свисали ребристые трубки, которые плевались шипящими газами или сочились гидравлической жидкостью. Рядом с Каем распластался Атхарва, и астропат обнаружил, что это его рука лежит у него поперёк груди, придавливая его к земле.
Кабина была наполнена светом, пробивающимся сквозь дым. Массивный фюзеляж был разодран нараспашку по всей длине, и Кай был поражён, что ему удалось пережить такое жестокое столкновение. Из обломков на противоположной стороне салона выкарабкалась фигура с грязно-белыми волосами и потрясла головой.
– Так вот что вы, Пожиратели Миров, называете посадкой, – сказал Аргентус Кирон.
Из груды сломанных панелей и витков шкворчащей проводки в передней части машины выполз закопчённый человек.
– Посадка считается удачной, если после неё можешь уйти на своих двоих, – широко улыбаясь, сообщил Асубха. Для Кая всё выглядело так, словно их пилот наслаждался аварией.
– А если можешь только уползти, это засчитывается? – спросил Субха, с усилием поднимаясь на колени и сплевывая пригоршню зубов.
– Ты остался в живых, – сказал Тагор, утирая кровь с ряда глубоких порезов на груди и размазывая её по плечам и лицу, как боевой раскрас дикаря. Кай попытался спихнуть с груди руку Атхарвы, но он всё ещё был слишком слабым, и рука воина была для него чересчур тяжелой. Над ним возникло невозмутимое лицо Севериана, который разглядывал его с видом охотника, изучающего попавшего в силки зверька.
– Я в ловушке, – сообщил Кай, и Севериан снял руку Атхарвы с его груди. Лунный Волк ушёл прежде, чем Кай успел его поблагодарить. Движение привело в чувство Атхарву, и он перекатился на бок, застонав от боли. Его лицо и руки покрывала сворачивающаяся кровь. Он вытянул из своего бока металлический обломок размером с кинжал.
Внезапно раздался встревоженный крик, который заставил Кая подпрыгнуть, и он приложился головой о погнутую стенку катера. Астропат увидел, что Кирон присел у края дыры в боку фюзеляжа, по-видимому, проделанной попаданием ракеты или возникшей по ходу самой аварии. Кай выкарабкался из смятых недр салона на свет и обнаружил Гифьюа, который сидел с прямой спиной в луже крови. Из его живота и груди торчали обломки металлических штырей.
– Похоже, Голиаф был прав, – сказал Субха. – Его может прибрать смерть.
– Не говори такого! – рявкнул Кирон, уставившись на него злым взглядом.
Севериан присел рядом с Гвардейцем Смерти и пощупал кровавое месиво его внутренностей.
– Рана смертельна, – заключил он. – Мы должны его бросить.
– Он прав, – подтвердил Гифьюа, кривясь от боли.
– Я тебя не оставлю, – сказал Кирон.
– Я имел ввиду то, что рана смертельна, – пояснил Гвардеец Смерти. – Я умираю, но ты ни за что на свете не бросишь меня здесь на поживу охотникам.
– Мы никого не бросим на поживу охотникам, – подтвердил Тагор.
Кай совершенно не ожидал, что услышит такое прочувствованное заявление из уст Пожирателя Миров. Основываясь на всех тех толках, которые до него доходили, Кай полагал воинов Ангрона бесчеловечными убийцами, не знающими ни пощады, ни сострадания. Было сложно поверить, что в сердце воина, который выглядел таким свирепым и жестоким, нашлось место сочувствию, но стальные нотки в голосе Тагора не допускали возражений.
Севериан тоже это осознал и слегка пожал плечами, смиряясь с этим.
– Тогда нужно избавить его от этих металлических штырей, – сказал он.
– Очистите его, – приказал Тагор, подзывая Асубху и его близнеца взмахом руки. Они склонились над Гифьюа, чтобы вытянуть штыри, и Кай отвернулся.
– Вы уж побыстрей, Пожиратели Миров, – сказал Гвардеец Смерти.
– За нас не волнуйся, – ответил ему Субха. – Сосредоточься на самом себе.
Кай зажал руками уши, но до него всё равно доносилось жуткое царапанье металла о кость и отвратительные всасывающие звуки пробитой плоти. Пожиратели Миров выбивались из сил, вытягивая из Гифьюа металлические штыри, но, к чести Гвардейца Смерти, за всё это время с его губ не слетело ни звука. Он лишь кряхтел от боли.
Кай ощутил, что кто-то берёт его за плечо руки, и позволил увести себя из обломков. Тело Гифьюа пыталось сопротивляться неизбежному, и он издавал мощные судорожные вздохи. Астропат непроизвольно вскрикнул от ужаса, увидев те чудовищно окровавленные останки, в которые превратилось тело Гвардейца Смерти.
 – Уж не знаю, что там у тебя, что вокруг тебя так суетятся, – сказал Гифьюа, вскарабкиваясь на ноги с помощью Кирона. – Это ж у меня дырка прямо насквозь.
– Простите, – сказал Кай, выходя наружу из руин катера.
Астропат сощурил свои аугметические глаза и улыбнулся от незамысловатого удовольствия чувствовать солнечное тепло на своей коже. Катер рухнул на широкую площадку двора посреди группы заброшенных строений, которые могли когда-то быть складами. Под ногами были плотно утрамбованный грунт и голый камень, а здания, скучившиеся неподалёку, напоминали любопытных зевак на месте аварии.
Они были сооружены из  листов рифлёного металла и грубо обтёсанных камней, и среди них не было и двух одинаковых. До Кая доносились омерзительные запахи человеческих экскрементов, пота и протухшего мяса, которые пробивались даже сквозь сильную вонь горелого железа и пылающего топлива. Насколько далеко от тюрьмы они отлетели? Ведь не могло же что-то подобное быть частью Дворца Императора!
– Где это мы? – спросил он, когда к нему присоединился Атхарва.
– Я бы предположил, что это Город Просителей.
– Ужас какой, – сказал Кай. – Здесь и в самом деле живут люди?
Атхарва кивнул:
– Великое множество.
– Хорошее место, чтобы скрываться, – сказал Севериан, направляясь к краю двора, в который они рухнули.
– Скрываться? – спросил Тагор. – У меня нет такого в планах.
– Нет? И что же тогда есть в твоих планах?
– Добираемся до ближайшего портового комплекса и снова захватываем что-нибудь летающее – такое, чтобы смогло выйти на орбиту, и ему не отстрелили бы при этом задницу.
– И что потом? – спросил Севериан.
Тагор пожал плечами.
– У нас есть астропат, – сказал он. – Заставляем его позвать наших братьев.
– В твоём исполнении всё звучит так просто, – ехидно осклабился Севериан. – А я-то было заволновался, что нам будет сложно удрать с Терры.
– Я – Пожиратель Миров, – сказал Тагор предостерегающим тоном. – Не ошибайся, принимая простое за глупое.
Севериан кивнул и, развернувшись, ушёл прочь. Субха и Асубха помогли Гифьюа выйти из катера. Кирон появился из обломков с торсом, открытым всем ветрам, и в памяти Кая всплыли мраморные статуи с совершенными телами, которые стояли по обе стороны лестницы Циркус Атлетика на скалистом островке Эгина. Прочие космодесантники были массивными до такой степени, что казались нескладными и гротескными, Кирон же своими пропорциями больше походил на смертного человека, хотя и такого, чьему телу придали идеализированную форму. Та ткань, которую он оторвал от своего комбинезона, закупоривала дыру в животе Гифьюа, и Кай увидел, что жёлтая материя уже испятнана красным.
Руки Гвардейца Смерти обхватывали плечи близнецов. Он обвёл глазами окрестности и стоически пожал плечами.
– Итак, это Город Просителей, – пробурчал он. – Полагаю, у нас немного шансов найти поблизости брата-апотекария?
Они подожгли разбитый катер тремя выстрелами из плазменного карабина Кирона и углубились в извилистые улицы города. Впереди шёл Севериан, уводивший их так далеко от места аварии, как только представлялось возможным с учётом того, что раненый Гифьюа ограничивал их скорость. Они держались теней, и по мере продвижения вглубь города Кай всё сильнее терял понятие о том, в какую эпоху он живёт.
Мрачные и неприветливые улочки полнились тенями. Здания, между которыми они шли, были древними и обветшалыми, с осыпавшимися и грязными каменными фасадами, местами бессистемно подлатанными по случаю возникшей необходимости. Крыши и наружные поверхности строений оплетали ажурные узоры кабелей незаконно прокинутой энергосети, выглядевшие не прочнее шёлкового тюля.
Небо сводилось к узким мазкам темнеющей голубизны в зазорах между проводами.
Начали исчезать все признаки выскотехнологичной цивилизации, в воздухе всё сильнее разило специями, благовониями и потом, которые не мог перебить затхлый, отдающий металлом запах Империума. Звуки тоже изменились: раскатывался галдёж детей, декламирующих стишки-чепушки; запугивал мужской голос, звучащий так, словно его обладатель читал проповедь; раздавались жужжание и стрекотание камня по камню; шумели точильщики ножей и сотни других продавцов.
Они свернули на ещё более ветхие улицы, настолько узкие, что у космодесантников возникли проблемы с тем, чтобы двигаться по двое в ряд. В проулки выступали истрёпанные навесы и покосившиеся балконы, из-за которых Каю было сложно разглядеть хоть что-то на расстоянии больше двух-трёх метров в любом направлении. Карта, которую он держал в уме, вертелась, переворачивалась кругом и выворачивалась наизнанку. Окружающее выглядело таким разношёрстным, однако, как это ни парадоксально, оно всё сливалось и сливалось в одно размытое пятно, пока Кай не потерял всякое представление о том, в каком направлении они следуют.
Те немногие люди, которым они попались на глаза, изумлённо таращились на великанов и вжимались в стены ветхих строений, или же разворачивались и спасались бегством. Дети в ярких одеждах и с татуированными лицами глазели на них, разинув рот, а женщины в оранжевых шалях спешили прогнать их прочь. Обитающие здесь люди имели самые разнообразные оттенки кожи, от экзотических и до привычных, а фасоны их одежды были собраны со всех уголков земного шара. Каю встречались тюрбаны, мешковатые шёлковые шаровары, одеяния, скрывающие от остального света всё, кроме глаз, одежда чернорабочих и наряды, в которых не было бы стыдно показаться и в царском дворце. Он спрашивал себя, о чём думают эти люди, видя в своей среде воинов, этих исполинов богатырской мощи, которые шли сейчас через их трущобы.
Боялись ли они их так же сильно, как он сам?
Кай ковылял за Северианом словно в тумане, теряя последние представления о том, что его окружало. Его тюремщики сокрушали его психику и усмиряли его при помощи медикаментов, и всё это ослабило организм Кая, приведя его на порог гибели. Он ощущал своё тело как одну чудовищную рану и механически переставлял ноги, будучи слишком изнурённым, чтобы тревожиться о том, куда они направляются или что они собираются делать, когда туда доберутся.
Тагор рассчитывает послать астропатическое сообщение своим братьям за пределами планеты, но если он думает, что Кай сможет его передать, то его ждёт разочарование. Во время последней проверки, которую устраивала ему Афина, Каю едва удалось дотянуться до астропата-получателя в соседней башне. Каков же его шанс достать до далёкой планеты? Пожиратель Миров не выглядел воином того сорта, который легко снесёт крушение своих надежд, и при одной мысли о  том гневе, который охватит его, когда он откроет для себя пределы возможностей астропата, Каем овладевал парализующий ужас.
Как же вышло, что его жизнь приняла такой странный оборот?
Кай был удостоен чести служить XIII Легиону, он был счастлив участвовать в таком грандиозном предприятии, как покорение Галактики, и ему вполне хватало знания того, что он лучший астропат из тех, кто работает на Адептус Астра Телепатика. А теперь он стал загнанным беглецом, лишившимся своих способностей и странствующим в компании воинов, которых Империум полагал низменными предателями.
Он вернулся мыслями к самому началу – к тому моменту, когда его жизнь полетела ко всем чертям.
– "Арго" – произнёс он.
– Судно Ультрадесанта, укомплектованное обычными людьми, – откликнулся Атхарва. – Спущено со стапелей верфей Калта сто пятьдесят шесть лет тому назад.
– Что? – спросил Кай, не подозревавший, что говорил вслух.
– "Арго", – ответил Атхарва. – Ты прослужил на нём одиннадцать лет.
– Откуда вы это знаете?
– Я много чего о тебе знаю, Кай Зулэйн, – сказал Атхарва, постукивая себя по виску.
– Вы читаете из моего разума?
– Нет, – ответил Атхарва. – Мне рассказал о тебе мой примарх.
Кай поискал на лице Атхарвы любые признаки издёвки, но по нему было сложно что-то прочесть хоть с какой-то долей достоверности. Хотя на базовом уровне и Кай, и Атхарва проявляли свои чувства одинаково, между чертами лиц космодесантников и смертных существовали тонкие различия, так что при переходе от одной ветви человечества к другой мимические знаки не всегда сохраняли своё значение.
– Правда? Вам рассказал обо мне Алый Король?
– Да, – подтвердил Атхарва. – Иначе откуда бы мне было знать, что я должен пойти и забрать тебя? И откуда бы мне знать, что ты находился на борту "Арго", когда это судно пострадало от критического отключения поля Геллера, что позволило полчищу варп-сущностей устроить вакханалию в его коридорах и вырезать всю его команду, исключая единственных выживших в лице тебя и Роксанны Ларисы Джоянни Кастана.
При упоминании бойни на борту "Арго" Кая начало тошнить, и он протянул руку, чтобы опереться о стену соседнего здания. Желудок подпрыгнул к горлу, и хотя астропат даже не мог вспомнить, когда в последний раз ел нормальную пищу, он чувствовал себя так, будто сейчас извергнет всё его содержимое.
– Умоляю, – задыхаясь, сказал он. – Пожалуйста, не говорите об "Арго". 
Атхарва поддержал его, помогая остаться на ногах.
– Кай, поверь мне, я представляю себе опасности Великого Океана лучше большинства людей, и если я говорю, что в гибели этого судна нет твоей вины – прими это за истину.
– Вы не можете этого знать, – ответил Кай.
– О нет, могу, – возразил Атхарва. – Моё тонкое тело носилось по далёким-далёким волнам Имматериума и окуналось в самые тайные грёзы варпа. Я знаю его безграничные возможности, и мне доводилось сражаться с тварями, что обитают в самых тёмных его закоулках. Они опасны настолько, что ты даже не сможешь этого уразуметь, но думать, что ты в одиночку мог обречь на гибель целое судно, – это просто смехотворно. Ты слишком многое ставишь себе в заслугу.
– Предполагается, что мне от этого станет легче?
Атхарва нахмурился:
– Это была констатация факта. Станет ли тебе от неё легче или нет – к делу не относится.
Кай осел на корточки и потёр рукой лоб. Его кожа была скользкой от пота, крутящее чувство в животе никак не желало стихать. Его стошнило толстой нитью едкой слюны, и он сплюнул её на землю.
– Прошу вас, – сказал он, – мне нужно остановиться. Я не смогу продолжать в том же темпе.
– Нет, не сможешь, – ответил ему Атхарва. – Побудь-ка здесь минутку.
Кай сделал глубокий вдох и постарался унять тошноту в желудке. Через несколько минут ему стало лучше, и он поднял глаза от земли. Севериан и Тагор спорили, но он не мог расслышать их слов. Асубха поддерживал мертвенно-бледного Гифьюа с заострившимися, как у трупа, чертами. Его бёдра были закапаны кровью, и даже Каю было видно, что он протянул дольше, чем ему было отведено. Кирон присматривал за краями крыш при помощи своего карабина, а Субха осматривал рану Гвардейца Смерти.
В представлении Кая, Пожиратели Миров должны были разбираться в боевых ранениях лучше воинов всех остальных Легионов – ведь тот, кто понимает механику расчленения тел, должен больше всего смыслить и в собирании их обратно.
– Он умрёт, да? – спросил Кай.
– Да, – кивнул Атхарва.
Склад был заполнен запахом жарящегося мяса и дымом, который собирался в слой под крышей и обвивал железные балки туманной пеленой. Со стен, обшитых листами металла и покрытых слоем золы, свисали длинные полотнища. Над углублением с раскалёнными углями, расположенном в центре помещения, плясали маленькие язычки прогоревшего костра, и крутились шампуры с сомнительным мясом, потрескивая кожей и брызгая жиром.
Склад наполняли лихие люди, которые сидели на грубых деревянных скамьях или чистили своё оружие, переговариваясь тихими голосами. Все до единого были широкоплечими громилами, разросшимися до гигантских размеров благодаря неестественному развитию мускулатуры и жёсткому режиму схваток и силовых испытаний, которые не смотрелись бы чужеродно и в тренировочных залах Легионов Астартес. На их фоне прислуживающие им невольники казались карликами, хотя ни одно из жалких созданий, порабощённых кланом Дхакал, нельзя было назвать таким уж миниатюрным.
Большинство этих лихих людей имело при себе крупнокалиберные пистолеты, а с их поясов свисали длинные клинки фабричного производства. Самые дюжие щеголяли оружием ушедшей эпохи – клевцами, фальшардами и кистенями с подвесами из цепей. Для нынешнего золотого века научных достижений и прогресса они были таким же пережитком старины, как и те воины, что некогда странствовали по диким местам Древней Земли, но здесь, в сердце Города Просителей, они правили железной рукой силы. 
Вдоль стены склада выстроились стойки с оружием, а неглубокую яму на одном конце помещения оглашал звон железных листов, из которых ковали каплевидные щиты. По виду она напоминала арену, и её тёмную землю пятнали кляксы насыщенного грязно-бурого цвета, оставленные сотнями перепуганных мужчин и женщин, которых бросали в неё на смерть для забавы лихих людей и их повелителя.
Но эта бойцовая яма была не единственным указанием на невообразимую кровожадность обитателей склада. С крыши спускалась дюжина длинных цепей, прикреплённых к лебёдочным механизмам из чёрного железа. На каждую было прилажено почерневшее тело, пронзённое насквозь крюком того же сорта, как те, на которые торговцы мясом обычно подвешивают туши забитых ими животных. Разлагающиеся трупы испускали зловоние, но, судя по всему, ни один из присутствующих не обращал внимание на запах, да и вообще вряд ли замечал мертвецов. В своё время их выбросят на съедение диким городским собакам, но для опустевшего крюка всегда найдётся свежее мясо.
Повелитель этого склада сидел на его противоположном конце, на огромном троне из кованного железа. Ни один из прочих обитателей этого места не осмеливался бросить на него свой взгляд.
Посмотреть на вождя клана без его дозволения означало смерть, и это знали все.
Посреди одной из стен с грохотом открылась планочная дверь, и в сумрак склада проник тусклый свет. Лихие люди едва посмотрели в ту сторону, зная, что ни у кого не хватит тупости заявиться в это место с агрессивными намерениями на уме. Даже арбитры, бывшие блюстителями законов Императора, не казали сюда носу.
Внутрь вошла громадная фигура Гхоты, и несколько голов качнулось в знак приветствия. Он тащил за собой хнычущего мужчину в грубой одежде рабочего. Мясистый кулак Гхоты обхватывал его шею, и хотя это был крепко сбитый чернорабочий, старший силовик вождя клана нёс его с такой же лёгкостью, как взрослый мужчина мог бы удерживать в воздухе капризного ребёнка.
На Гхоте был тяжёлый плащ из медвежьей шкуры и стёганый комбинезон на молнии, расстёгнутой до его мускулистого живота. Перекрещенные перевязи с клинками поблёскивали в красных отсветах углей. Их свет ложился румянцем на его кожу, придавая более естественный тон его мертвенно-бледному лицу.
Он направился к железному трону, по дороге отхаркнув на пол сгусток вязкой мокроты. Татуировки, наколотые на его коже, бугрились и корчились. Мужчины избегали его взгляда, поскольку настроения Гхоты менялись непредсказуемым образом, он быстро выходил из себя, и ему были свойственны приступы психозной ярости. По его кроваво-красным глазам ничего нельзя было прочесть, и даже просто разговаривая с Гхотой, человек ходил по лезвию ножа. 
Гхота остановился перед троном и ударил себя в грудь шипастым кулаком.
– Что это ты мне принёс, Гхота? – произнесла фигура на троне. Голос клокотал от мокроты, порождённой раковыми опухолями. Говорящего не достигало ни крохи тусклого света, отбрасываемого очагом, словно тот понимал, что некоторые вещи лучше оставить в тенях.
Гхота швырнул чернорабочего на пол перед железным троном.
– Этот болтает о приближающихся воинах, мой субедар[73], – сообщил он.
– Воинах? Да что ты? Неужто Дворец расхрабрился...
– То не обычные воины, – добавил Гхота, пиная чернорабочего в живот своим тяжёлым ботинком. Человек завопил от боли и перекатился набок, выкашливая кровь и зажмуривая глаза. Пинок Гхоты что-то разорвал у него внутри, и даже если лихие люди не убьют его, не откладывая в долгий ящик, или не швырнут в яму для сиюминутной потехи, он умрёт ещё до рассвета.
– Говори, падаль, – приказал повелитель этого склада. Он подался вперёд, и крошечная толика света отразилась от его бритого черепа и сверкнула на шести золотых штифтах, вделанных в его грозно нахмуренный лоб. – Расскажи мне об этих воинах.
Человек всхлипнул и с усилием приподнялся на локте. Он едва мог дышать и говорил, хватая воздух судорожными, хрипящими глотками.
– Видел их у пустырей к востоку, – сообщил он. – Свалились с неба и размазались на раздолбанном подъёмнике. По виду вроде "Карго 9".
– Они разбились и, несмотря на это, ушли целыми и невредимыми?
Чернорабочий замотал головой:
– Один был в крови, и им пришлось его нести. Здоровый мужик, я таких больших в жизни не видел.
– Больше, чем мой Гхота? – спросила затенённая фигура на троне.
– Ага, здоровее, как и все они. Похожи на космодесант у Врат Просителей.
– Занятно. И сколько там было этих великанов?
Человек выкашлял сгусток яркой артериальной крови и затряс головой:
– Шесть, семь, я не уверен, но при них ещё был костлявый чувак. По виду не скажешь, что какая-то шишка, но один из амбалов специально следил, чтобы о нём заботиться.
– Где сейчас находятся эти люди?
– Не знаю, да они сейчас могут быть где угодно!
– Гхота...
Гхота нагнулся и вздёрнул чернорабочего вверх, остановившись лишь когда его ноги стали болтаться прямо над полом. Рука силовика была полностью вытянута, но по нему не было видно, что это деяние, требующее недюжинной силы, стоит ему каких бы то ни было усилий. Свободной рукой Гхота вытянул из кобуры громадный пистолет. На укороченном стволе оружия виднелось штампованное изображение орла.
– Я тебе верю. В конце концов, с чего бы тебе говорить неправду, если ты знаешь, что умрешь в любом случае?
– Последний раз, когда я их видел, они шли к Вороньему Двору. Клянусь!
– Вороний Двор? Интересно, что они забыли в том направлении?
– Я не знаю, ну пожалуйста! – захныкал чернорабочий. – Может, они несут раненого к Антиоху.
– К этому старому придурку? – рассмеялся булькающий голос. – Чего бы тому знать о необычайной анатомии превозносимых до небес легионеров Астартес?
– Те, кому хватило безрассудства грохнуться в этом месте, могут и рискнуть, – сказал Гхота.
– Эти действительно могут, – согласилась фигура на троне. – А я обязан спросить, что привело подобных воинов в мой город.
Он поднялся и шагнул вниз с трона, и увидев его, чернорабочий заскулил от страха. Перед ним стоял страшно обезображенный гигант настолько могучего телосложения, что он был мощнее даже Гхоты. Изогнутые пластины из кованого железа и керамита, пристёгнутые к его телу в подражании боевым доспехам Астартес, едва не лопались, распираемые горами облегающих его тело мышц.
Бабу Дхакал приблизился к хныкающему чернорабочему и нагнулся к нему, так что между их лицами остались какие-то сантиметры. Одно было безлико-непримечательным, потрёпанным от труженической жизни, второе – мертвенно-бледным ликом трупа с сухой, безжизненной кожей, которую пронзали бесчисленные побулькивающие трубки и крест-накрест покрывали металлические скобки, удерживающие на месте поражённую раком плоть. От усеянного штифтами лба расходился к загривку тонкий клин "ирокеза", а от этой центральной линии разбегались к плечам изломанные дуги татуировок в виде зазубренных молний.
Как и у Гхоты, его глаза были кошмарным месивом алых точек от лопнувших капилляров. Кроваво-красные, они были полностью лишены человеческого сострадания и понимания. Это были глаза убийцы, глаза воина, который с боем прошёл от края и до края мира, вырезая всех, кто вставал у него на пути. Им довелось повидать армии, отступающие в страхе, города, открывающие ему свои врата, и великих героев, вынужденных склоняться перед его мощью.
К его спине был пристёгнут меч, не уступающий по длине росту смертного человека. Он вытянул его, медленно и очень заботливо, как хирургеон, готовящийся к вскрытию пациента.
Или как палач, подготавливающий орудие пытки.
Бабу Дхакал кивнул, и Гхота разжал свою хватку.
Меч мелькнул размытым пятном стали и багрянца, на пол склада щедро плеснуло красным. Попавшая на угли жидкость шипела и пузырилась, наполняя воздух вонью горелой крови. Чернорабочий умер ещё до того, как успел почувствовать удар клинка. Тонкая линия разреза прошла от макушки и до промежности, развалив его надвое, как мясную тушу. Рассечённые половинки человека обрушились на пол, и Бабу Дхакал обтёр свой меч о медвежий плащ Гхоты.
– Подвесьте-ка их, – велел он, делая жест в сторону распластанных на полу половинок мертвечины и одновременно убирая свой меч в ножны за плечом. Бабу Дхакал вернулся к своему трону и взял оружие чудовищных размеров, которое висело на приваренном к его боку крюке.
В его блеске отражались все изливаемые на него любовь и забота, на эту штурмовую винтовку ручной сборки, сработанную на одном из первых заводов по производству подобного вооружения. На её стволе был выгравирован орёл, и хотя она была гораздо больше, чем пистолет Гхоты, не вызывало сомнений, что она относится к той же категории огнестрельного оружия.
Это был болтер, но ни один воин Астартес не пользовался такой брутальной, архаичной моделью со времён объединения Терры и Марса.
– Гхота, – произнёс Бабу Дхакал с неприкрытой алчностью в голосе. – Найди этих воинов и доставь их ко мне.
– Это будет исполнено, – сказал Гхота, впечатывая кулак в свою грудь.
– И Гхота...
– Да, мой субедар?
– Они нужны мне живыми. Геносемя из трупов мне ни к чему.
XVI
Другая Дудка / Техновидение / Ослеплённый
Севериан вывел их к разрушенной коробке здания, которая когда-то была кое-как построенным многоквартирным домом. Он рухнул после того, как к и без того ненадёжной и плохо сложенной конструкции добавили очередной этаж. Атхарва ощущал гнев погибших здесь людей, всё ещё витающий в этим месте. Его псионические отголоски ещё не успели развеяться и поглотиться обратно в Великий Океан.
Это место пропитывало уныние, и даже те, кто не был восприимчив к эфирным материям, держались от него подальше. Это был заброшенный уголок, где они могли укрыться и перевести дух, который Севериан исхитрился найти им посреди города с миллионным населением. Лунный Волк утверждал, что по дороге сюда их никто не видел, хотя Атхарве было сложно представить, что им удалось пройти абсолютно никем не замеченными.
Из потрескавшихся перекрытий над их головами стекали ручейки воды. Это месиво смятых в гармошку листов металла и изломанных деревянных балок вгоняло в ужас своей ненадёжностью, но Гифьюа заверил, что им не грозит немедленное обрушение. Гвардеец Смерти сидел, прислонившись спиной к одной из стен, и Кирон что-то говорил ему тихим голосом. Близнецы Пожиратели Миров обследовали клинки, которые они забрали у мёртвых кустодиев. Судя по тому, что отделения с источниками питания были вскрыты, они пытались вернуть в рабочее состояние генераторы силовых полей.
Севериан, присев на колено около  самой большой прорехи в искривлённой стене, внимательно изучал подходы к их укрытию, выискивая любые признаки охотников, которые наверняка стягивали вокруг них свою сеть. Кай растянулся на боку в самой сухой части здания, его грудь вздымалась и опадала в спокойном ритме сна. Смертный был изнурён, его разум и тело были на грани полного отказа, но Атхарва знал, что он продолжит идти вперёд. Сила, которая коснулась его разума, не позволит ему сломаться, и Атхарва должен был узнать, чем она была. Как и все из его Легиона, он презирал невежественность, смотря на неё как на неспособность к волевым усилиям и отсутствие напористости. Какие бы сведения ни находилось в разуме Кая, их сочли настолько существенными, что кустодии привлекли пси-допросчиков, и поэтому стать тем, кто извлечёт эту информацию, было для Атхарвы делом личной чести.
Он закрыл глаза и выскользнул своим тонким телом из плоти, ощущая ту лёгкость бытия, что приходит вместе с ослаблением связей с материальным узилищем. Он не мог разделяться со своей физической оболочкой надолго, поскольку охотники непременно прихватят с собой пси-ищеек, для которых тонкое тело будет сияющим маяком.
На Атхарву нахлынул ментальный гвалт Города Просителей, тот невнятный фоновый шум, который составлен из мыслей миллионов людей. Они были заурядными и несущественными, и он отфильтровал из своего восприятия их надежды когда-нибудь быть допущенными в стены Дворца, их боязнь банд, их отчаяние и их апатию. То тут, то там ощущались верные признаки латентных псайкеров – тех одарённых индивидуумов, в чьих возможностях было развить дарованные им способности в нечто поразительное.
Его печалило, что этим терранским самородкам никогда не выпадет такой шанс. Если бы они родились на Просперо, их способности пестовали бы и развивали. Благодаря великому делу, начатому Алым Королём, зашоренное человечество получало шанс полностью раскрыть потенциал своего великолепного мозга, но это было до предательства на Никее. Атхарва знал, что в тот хрупкий момент, когда мечты обретали крылья, их растоптали навсегда, и их уже не склеить обратно.
Но даже когда мысли обитателей города затихли, Атхарва продолжал ощущать соседство ещё одной сущности, таящейся в его глубинах, могучей и чужеродной. Его тонкое тело чувствовало её близость, и он поборол порыв полететь к ней сквозь эфир. Где-то невдалеке находилось нечто, нашедшее себе лазейку в завесе, которая отделяет этот мир от Великого Океана, и эта тропинка осталась незамеченной обитателями материальной сферы.
И как Атхарва осознал соседство этой разумной сущности, так и она почуяла его и юркнула обратно в ту неведомую раковину, что в настоящее время предоставляла ей приют. Он всё ещё ощущал её присутствие, поскольку существо с такой мощной энергетикой не могло скрыть его полностью. Это была заноза, сидящая в ткани Вселенной, и эта ранка никогда не сможет зажить до конца.
Атхарва пока что выкинул её из головы и обратил свои мысли на Кая Зулэйна. Его светящееся тело вплыло во внешние пределы разума астропата, перелопачивая его тревоги и страхи последних недель и хаос мыслей, которые одолевали его в бодрствующем состоянии. Варварские рубцы, оставленные нейролокуторами, вызвали у Атхарвы злость, и Кай зашевелился во сне, когда этот гнев просочился в его разум.
Воин Тысячи Сынов увидел мимолётные образы огромной пустыни и возносящуюся к небесам твердыню, в которой узнал давно исчезнувшую крепость города Арзашкун из страны Урарту. Её описывала сухая, но информативная работа примарха Жиллимана, чья копия имелась в библиотеке Корвидов на Тизке. Зачем бы Каю Зулэйну грезить об этом месте? Да, он служил с XIII Легионом, и то, что он мог видеть оригинал этого труда где-нибудь на Ультрамаре, не выходило за пределы возможного, но зачем ему понадобилось создавать это место в воображении?
Втискиваясь глубже в эту грёзу, Атхарва почувствовал запахи базара, благоухание кальянного дыма и пряные ароматы канувшей в Лету цивилизации. Ему не с чем было соотнести эти ощущения, но он чувствовал, что они важны для той тайны, которую Кай хранил в своём разуме.
Что хотело Око от этого смертного? Что могло быть настолько важным, и почему это поместили в такой хрупкий сосуд, а не в кого-то, кто достоин его защищать?
Атхарва улыбнулся, распознав в своих мыслях ревнивую нотку.
Он ещё энергичнее надавил на барьер, за которым начинались грёзы Кая, задействуя умения за пределами представлений невежд, пытавшихся вскрыть разум астропата. Он увидел пустыню и ту великую опустошённость, которую она олицетворяла. Он осознал значение огромной крепости и смысл тени, которая рыскала вокруг неё с терпеливостью хищника. Это было убежище Кая, но практика покажет, что оно категорически не дотягивает до того уровня, который не позволил бы правдодознатчику с квалификацией Атхарвы со временем пробить его защиту.
Одно усилие мысли, и Атхарва очутился у могучих врат Арзашкуна. Он посмотрел вверх на сверкающую белизну многочисленных башен и позолоченные крыши. В силуэте крепости не хватало целых кусков, и он мог представить, как нейролокуторы разбирают её строения, тщась запугать своего пленника.
"Вы только загнали его глубже внутрь", – произнёс Атхарва.
Он простёр свою руку к огромным защитным вратам и совершил волевое усилие, заставляя их распахнуться. Ничего не произошло, и тогда он повторил свой жест. И вновь врата упорствовали перед ним, оставаясь закрытыми. Из окружающего песка вырвались чёрные, сочащиеся угрозой ленты, и Атхарву охватило тревожное предчувствие. Его окутали вопли умирающих, его тонкое тело затеребили цепкие когтистые руки из блестящего чёрного вещества. Они отрывали лоскуты света от его нематериальной формы, что проявится в виде тёмных отметин на его физической оболочке.
Атхарва воспарил над тошнотворным болотом ужаса и страха, сердясь на самого себя за то, что позволил таким примитивным эмоциям застать его врасплох. Его тело плавало высоко над Арзашкуном, но чёрная жижа поднималась вверх, как пресмыкающиеся, карабкающиеся к нему по невидимому зданию. У Атхарвы возникло сильнейшее ощущение, что тайна внутри Кая защищена собственным чувством вины астропата, и он улыбнулся, восхищаясь тем человеком, который разместил её в таком месте.
"Очень умно́, – сказал он. – Эту защиту можно вскрыть лишь изнутри".
Атхарва открыл глаза, охнув, когда его тонкое тело вернулось в своё телесное пристанище в вещественном мире. Их убежище было освещено по-другому. Солнце приближалось к западному горизонту, и на горы надвигалась ночь.
– Где ты был? – спросил Тагор, и Атхарва вздрогнул, осознавая, что Пожиратель Миров находится прямо рядом с ним.
– Нигде, – ответил Атхарва.
Тагор хохотнул:
– Для того, кому положено быть умным, ты совсем не умеешь врать.
Атхарве пришлось ему уступить.
– Тагор, я учёный. Я имею дело с фактами, а факты всегда истинны. Ложь – для неразвитых умов, которые неспособны смотреть правде в лицо.
– Ты воин, Атхарва, – ответил Тагор. – И это прежде всего и превыше всего; это то, для чего ты был создан. Не забывай истинность этого факта.
– Что касается войн, Тагор, то я честно отвоевал свою норму, – ответил Атхарва. – Но это всегда такое бесчеловечное занятие, которое не учит ничему, кроме того, как разрушать. Что же до знания, то в войнах его можно лишь потерять, а мне претит такая утрата.
Тагор обдумал это и ткнул большим пальцем в направлении Кая.
– Итак, мы его вырвали из тюрьмы, и он всё ещё жив. Ты намерен мне рассказать, что в нём такого важного, и зачем мы рисковали ради него своими жизнями?
– Я пока не уверен, – ответил Атхарва. – Я как раз пытался войти в его разум, чтобы выяснить, что от него нужно Легио Кустодес, но это глубоко запрятано.
– Что-то, связанное с Императором, – сказал Тагор. – Это единственная причина, по которой могут подключиться кустодии.
– Ты можешь оказаться прав, – согласился с ним Атхарва.
– Теперь ты расскажешь мне, зачем ты разговаривал с охотником на ступенях Командорства.
Атхарва этого ожидал. Внутри сержанта Пожирателей Миров вибрировала натянутая струна гнева, насчёт этого нельзя было ошибиться. И Тагор, несмотря на всю свою прямолинейность, быстро заметит любую ложь.
– Трудно объяснить, – начал Атхарва, выставляя поднятую руку, чтобы упредить вспышку ярости Тагора, – но я говорю это не для того, чтобы уклониться от ответа. Многие воины моего Легиона посвятили себя наукам прорицания, кропотливо исследуя течения Великого Океана – варпа, как некоторые его называют, – в поисках нитей, которые связывают прошлое, нынешнее и будущее. В его глубинах можно прочесть всё, что когда-либо было и когда-нибудь  будет, но отделить то, что будет, от того, что может быть, требует десятилетий обучения, и даже тогда это умение не гарантирует точный результат.
Атхарва улыбнулся, спрашивая себя, как бы это воспринял Главный Библиарий Ариман.
– Ты один из этих провидцев? – спросил Кирон, отходя от обмякшего тела бессознательного Гифьюа. – Ты можешь видеть будущее?
– Я – Адептус Экземптус, высокопоставленный член своего братства, и я обучен всем искусствам, которыми владеет мой Легион. Но я не настолько квалифицирован, чтобы прозревать будущее хоть с какой-то степенью определённости.
– Но в тот день ты что-то увидел, так? – спросил Асубха. Клинок в его руке потрескивал силовым полем. – Что-то такое, что заставило тебя остаться в стороне, когда ты мог предупредить нас о приближении охотников.
– Да, – ответил Атхарва. – Я увидел Галактику, вставшую с ног на голову и пляшущую под другую дудку. Я увидел нас защитниками тайны, которая может изменить исход этого мятежа Хоруса Луперкаля.
– Хватит загадок, – рявкнул Субха. – Говори ясно, что ты увидел.
– Я могу вести речь лишь о вероятных вариантах, поскольку ничего другого у меня нет, – сказал Атхарва. – По причинам, о которых никто из нас не может догадываться, Хорус выступил против своего отца, а вместе с ним и три его брата. Лорд Ангрон, лорд Фулгрим и лорд Мортарион присоединились к Хорусу в его мятеже, но я не верю, что они будут единственными.
– Почему нет? – спросил Тагор.
– Потому что Хорус не дурак, и он не будет рисковать, поставив всё на одну авантюру в песках мёртвого мира. Нет, Исстван V – это лишь начальная фаза плана Луперкаля, и некоторым игрокам ещё только предстоит открыть свои лица.
– Так какое отношение это имеет к нему? – спросил Кирон, дёргая большим пальцем в сторону Кая.
– Я считаю, что Кай Зулэйн знает, чем увенчаются глобальные замыслы Хоруса, – сказал Атхарва.
Он помолчал, позволяя им впитать смысл сказанного и давая каждому шанс додуматься до неизбежного вопроса за потребное ему время. В конечном счёте его озвучил Асубха:
– Так что произойдёт? Хорус победит Императора?
– Я не знаю, – ответил Атхарва, – но при любом исходе Кай Зулэйн сейчас самый важный человек в Галактике. Он ценнее, чем жизнь любого из нас, и вот поэтому я и настоял, чтобы мы вырвали его из плена.
– Но ты утверждаешь, что информация заперта у него внутри, – сказал Тагор. – Как ты достанешь её наружу?
Атхарва вздохнул.
– Я не уверен, что я смогу, – признался он. – Эти сведения запрятали в глубочайших расселинах его чувства вины, а подобная эмоция достаточно сильна, чтобы выдержать любой допрос.
– Тогда какой от него толк? – требовательно спросил Субха. – Мы должны убить его и покончить с этим делом. Он лишь замедлит нас, и ничего больше. Из-за него нас всех убьют.
– Субха говорит дело, – заметил Кирон. – Если будущее предопределено, то какая разница, будет астропат жить или умрёт? Итог будет тем же.
– Я не верю в предопределённость, – ответил Атхарва. – Накапливая знания о будущем, мы обретаем возможность его менять. И чтобы я просто стоял и смотрел на то, как будущее становится прошлым, сознавая, что у меня был шанс его сформировать, – такого не будет.
– Это попахивает манией величия, – сказал Севериан, отвлекаясь от своего бдения у входа.
Атхарва покачал головой:
– Так ли это? Разве желание изменить ход войны, которая унесёт сотни тысяч, если не миллионы жизней, – это мания величия? Представьте себе силу армии, которая марширует на войну, абсолютно точно зная, что она не может проиграть. А теперь вообразите ту же армию, выяснившую, что ей не победить ни при каких обстоятельствах. Знание – сила, это понимают Механикум, также как и мой Легион. И тот, кто завладеет правдой, таящейся в голове этого астропата, выйдет из этой войны победителем.
– Так что нам с ним делать? – спросил Кирон.
– Доставим на Исстван V, – ответил Субха. – Разве это не очевидно? Наше место – с нашими Легионами, и если Красный Ангел связал свою судьбу с Хорусом, у него явно была на то хорошая причина.
Тагор согласно кивнул, и Атхарва увидел, что Кирон тоже считает эту идею стоящей. Асубха оставался бесстрастным, и Севериан не поднимал глаз. Атхарва сделал глубокий вдох, понимая, что собирается сказать опасную вещь.
– Но по той же логике, если Император назвал их предателями, может, у него тоже была на то хорошая причина? Возможно, ваши Легионы не заслуживают того, чтобы вы хранили им верность.
Тагор взлетел на ноги с клинком в руках:
– Кустодии называли меня предателем, а теперь и ты туда же? Да я должен убить тебя на месте!
– Фениксоподобный – предатель? – спросил Кирон, нацеливая на голову Атхарвы свой плазменный карабин. – Не откажи в любезности, колдун, поосторожнее выбирать слова.
Атхарва знал, что не может отступить, но точно также не может и выкладывать факты вот так в лоб, столкнувшись со столь эмоциональным откликом.
– Как хоть один из вас может сказать наверняка, что случилось с нашими Легионами, с любым из них? Когда мы в последний раз воссоединялись с нашими боевыми братьями? Пятьдесят лет тому назад? Столетие? Кто скажет наверняка, что сталось за это время с его Легионом? Я не видел Алого Короля семьдесят с гаком лет, а ты, Тагор, последний раз преклонял колени перед Ангроном больше века тому назад.
– Нас заточили в глубочайшей темнице Терры просто из-за символики на нашей броне, а не за то, чем мы являемся в душе. Так кто возьмётся сказать, кому нам теперь хранить верность? В первую очередь, мы – верноподданные Империума, разве не так?
– Любой господин, который заковывает меня в цепи, недостоин моей преданности, – отрезал Тагор.
– Может и нет, а как насчёт наших братьев-легионеров? Что может разбить узы боевого братства, которые выкованы в горниле войны? Мы теперь храним верность лишь им одним? Или этой едва оперившейся команде братьев, в которой мы все сейчас очутились? Учтите, нам выпал уникальный шанс – шанс самим выбрать того повелителя, которому мы поклянёмся в верности.
– Убогая речь, – заявил Тагор, постукивая себя по виску. – Но я знаю, кому я верен. И это мой примарх, за чьими словами и делами я следовал в пламя битвы, и который пожаловал мне дар ярости, скреплённый сталью.
– От тебя, Тагор, я ничего другого и не ожидал. Ты сражался бок о бок с Ангроном с последних дней Гончих Войны, со времён Деш'еа. Но что насчёт вас двоих? – спросил Атхарва, кивая в сторону Субхи и Асубхи. – Ни один из вас пока не получил такую аугметику, как Тагор. Что скажете?
– Я согласен с Тагором, – заявил Субха. Такого ответа Атхарва и ожидал.
– А ты?
Близнец Субхи встретил немигающий пристальный взгляд Атхарвы точно таким же своим собственным. На его лице было задумчивое, рассудительное выражение, и воину Тысячи Сынов понравилось, что Пожиратель Миров потратил время, чтобы надлежащим образом обдумать вопрос.
– Я считаю, что у нас недостаточно фактов, чтобы принять такое важное решение, как это, – сказал Асубха.
– Ответ труса, – рявкнул Тагор, и Атхарва заметил отблески гнева на лице Асубхи. Тагор был его сержантом и заслуживал его уважения, но они находились далеко от своего Легиона с его дисциплинарными рамками, и было крайне неразумно употреблять такие унизительные слова в среде воинов, которые печально прославились своим неистовством.
– Ты, Тагор, путаешь трусость с осторожностью, – сказал Асубха. – Может статься, что у Хоруса Луперкаля и нашего примарха действительно был повод восстать, но Атхарва прав, когда утверждает, что ни один из нас больше не знает воинов своего Легиона. Возможно, они поддались мелочной зависти, или их так ослепили амбиции, что они забыли о присяге на верность. Кто скажет?
– Мне достаточно одной преданности, – заявил Субха, отодвигаясь от брата. – Я найду способ воссоединиться со своим Легионом и сражаться на стороне моего примарха.
– Говоришь как истинный Пожиратель Миров, – сказал Тагор, хлопая Субху по плечу. – Мы все должны воссоединиться с нашими Легионами. Если ты, Атхарва, хочешь остаться на Терре, это твоё дело, но я найду способ вернуться к моему примарху. Со мной моя сила и мои боевые братья, чтобы прикрыть меня с боков. Я найду способ покинуть Терру. Может статься, я прогуляюсь по Алой Тропе, не добравшись до Исствана V, но это тот путь, которым я намерен следовать.
– И что потом? – спросил Атхарва. – Что если тебе удастся добраться до Ангрона, только чтобы обнаружить, что он бесчестный предатель, не заслуживающий твоей преданности?
– Тогда я возьмусь за свой меч и умру, пытаясь его убить.
– Вы всё это слушаете? – спрашивает Сатурналия. – Я просто диву даюсь на это безумие.
– Я слушаю, – отвечает Нагасена. – И всё это так грустно, что у меня едва не разрывается сердце.
Сатурналия поднимает на него глаза, но не может прочитать ничего по его лицу. Нагасена знает, что кустодий пытается решить, шутит ли он или выказывает нелояльность.
– Будь осторожен в выборе слов, охотник, – говорит исполинский кустодий, – а то как бы тебе не обнаружить, что тебя тащат назад в Кхангба Марву вместе с этими предателями.
– Друг мой Сатурналия, вы меня неправильно поняли, – отвечает Нагасена. – Я буду охотиться за этими людьми до самого края Терры, без пощады и без передышки. Но когда слышишь, в каком смятении и растерянности они пребывают, то понимаешь, что если бы не превратности генетики, они могли бы сражаться на нашей стороне. Они запутались и не знают, что делать.
– Я не знаю, что за канал вы там прослушивали, – говорит Головко, поднимая взгляд от информационного планшета, который держит Картоно. – Лично я услышал, что они намерены сделать попытку вырваться с планеты, чтобы воссоединиться со своими Легионами. Мы должны их остановить.
– Согласен, – кивает Нагасена, усиленно вглядываясь в зернистое изображение, которое мигает на планшете. Сигнал слаб и искажён всем тем металлом и незаконно установленными антеннами, которыми, как проволочным бурьяном, заросли крыши соседних зданий. Но он достаточно чёток, чтобы позволить охотникам бросить первый взгляд на свою добычу.
За спиной Нагасены, в пурпурном зареве заката дымятся сгоревшие останки "Карго 9". Их окружают Чёрные Стражи, держащие своё оружие наготове у плеча. Надвигается ночь, а во тьме Город Просителей становится опасным местом, но у охотников нет другого выбора, кроме как продолжать дальше. Бо́льшая часть часть челнока начисто ободрана мародёрами, его крылья срезаны ацетиленовыми резаками, а металлические шпангоуты внутренней структуры корпуса сняты для переделки в несущие колонны или балки.
Некоторые из мародёров вступили с ними в бой, сочтя их конкурентами, претендующими на эти ценные части, но к настоящему моменту они уже мертвы. Их пристрелили Чёрные Стражи, примчавшиеся с посадочной площадки в двухстах метрах отсюда. Сатурналия и Головко обыскали обломки, потратив зря драгоценное время, но Нагасена знал, что они ничего не найдут.
Об этом позаботился Севериан. Нагасена знает, что из всех отступников он будет тем, чья поимка потребует самых грандиозных усилий. У него натура волка, он одиночка, который без колебаний бросит своих товарищей, как только почувствует, что охотники дышат ему в затылок. Адепт Хирико стоит около смятого фюзеляжа, водя ладонью над тёплым металлом и пытаясь выявить любые скрытые пси-отголоски их добычи. Безнадёжная задача. Это воздушное судно перевезло за свой век чересчур много людей, и слишком многие касались его уже после аварии, чтобы мог остаться хоть какой-то настоящий след. Но необходимо испробовать все средства и потянуть за каждую ниточку.
Сатурналия рвётся возобновить охоту, но Нагасена знает, что в ближайшем будущем их добыча никуда не собирается, тогда как просто понаблюдав за ними какое-то время, можно много чего понять. Охотники следят за каждым их движением, за что стоит поблагодарить принужденный к сотрудничеству Дом Кастана и техническую квалификацию Картоно. Пока не подозревающие об этом беглецы-космодесантники обсуждают своё будущее, они постепенно раскрывают свои сильные и слабые стороны, тем самым всё надёжнее предопределяя исход охоты. Нагасена обучен охотиться именно по такой методике, он работает по ней много лет, и как бы ни давили на него Сатурналия или Головко, им этого не изменить.
Сатурналия разворачивается к Картоно, в его манерах сквозят грубость и раздражение.
– Ты можешь определить их местоположение по этому сигналу?
Картоно переводит взгляд на Нагасену и медленно кивает, прежде чем ответить:
– Не с абсолютной точностью, но, возможно, в пределах нескольких сотен метров.
Тогда Сатурналия обращается к Афине Дийос:
– А если ты будешь на таком расстоянии, ты сможешь установить положение более точно?
Афине Дийос не хочется здесь находиться, но она понимает, что у неё небогатый выбор. Из того, что узнал про неё Нагасена, ему известно, что она суровая наставница, но также и верный друг для тех, кто заработал её доверие. Нетрудно понять, почему она должна испытывать такое стремление защитить Кая Зулэйна.
– Думаю, что да, – отвечает она.
– Тогда нам нужно двигаться, – говорит кустодий.
Нагасена шагает к Сатурналии, преграждая ему путь.
– Не забывайте, кустодий, что это моя охота, и я устанавливаю её темп, – говорит он. – Вы рискуете, недооценивая этих людей. По какому бы сценарию ни развернулись события, они неимоверно опасны. Загоните их в угол, и они будут сражаться, как Громовые Воины старины.
– Их только семеро, и я сомневаюсь, что Гвардеец Смерти увидит этот рассвет, – презрительно усмехается Головко. – Только Трон знает, чего ты думаешь добиться выжиданием.
– Я добьюсь понимания истины, – отвечает Нагасена, кладя правую руку на камень в навершии своего меча. – А это самое важное.
– Истины? – спрашивает Сатурналия. – И какую же истину ты думаешь узнать от предателей?
Нагасена медлит, прежде чем дать ответ, но он не станет обманывать Сатурналию, поскольку ложь умалит его достоинство.
– Я надеюсь узнать, должен ли я вообще ловить этих людей, – говорит он.
Кай очнулся от ужасного сна, в котором его голову медленно обволакивало грязью, твердевшей вокруг него с каждым вздохом. Вдохи становились всё короче и давались всё тяжелее, как будто его замуровывали в удушливой пещере размерами точно по его телу. Когда к Каю вернулось осознание окружающего, на него обрушилась такая усталость, словно он вообще не отдыхал.
Его глаза болели, и он помассировал кожу вокруг них. Череп как будто вибрировал изнутри. На лбу и щеках были страшные кровоподтёки, оставленные допросными зажимами, которыми ему расширяли глазницы, чтобы можно было вставить разъёмы окулярно-записывающей аппаратуры. Он почесал свои глаза: его одолевало ощущение, что под кожей, там, куда он не может добраться, что-то зудит.
Кай почувствовал на себе взгляды Отвергнутых Мертвецов и глубоко вдохнул, заметив, что небо по ту сторону входа в их укрытие стало желтовато-фиолетовым, как интенсивно "цветущий" синяк.
– Что происходит? – спросил он, чувствуя напряжённость в стоящих перед ним воинах. – У нас неприятности?
Севериан тихо рассмеялся, а Пожиратели Миров широко осклабились.
– Нас заклеймили предателями, и за нами ведут охоту наши враги, – сказал Тагор. – Будет справедливым сказать, что какое-то время у нас будут неприятности.
– Это не то, что я имел ввиду, – возразил Кай.
– Мы решаем, что с тобой делать, – сказал Атхарва. От его слов веяло безразличием, и Кай затрепетал от страха.
– О, – произнёс он, расчёсывая кожу под глазами. – Вы пришли к какому-то решению?
– Пока нет, – признался Атхарва. – Некоторые из нас хотят бежать с Терры и доставить тебя к Хорусу Луперкалю, другие же просто желают тебя убить.
– Убить меня? Почему? – чуть не задохнулся астропат.
– Кай, ты олицетворяешь собой самую настоящую угрозу, – заговорил Кирон, кладя руку на плечо астропата, и тот ощутил всю убийственную мощь этой хватки. Ладонь космического десантника была настолько громадной, что она покрыла собой всё плечо, от ключицы и до лопатки. Малейшее усиление нажима, и Кирон переломает ему все кости, даже и не замышляя ничего подобного.
– Угрозу? Какую угрозу?
– Я подозреваю, что та информация, которую ты в себе несёшь, это знание будущего, – сказал Атхарва. – А в любой войне нет оружия опаснее правды.
– Но я ничего не знаю, – запротестовал Кай. – Я им это говорил!
– Ты знаешь, – возразил Кирон, сдавливая плечо Кая с такой силой, что тот скривился от боли. – Ты просто этого не осознаёшь. Армия, которая сражается под знаменем правды, не может дрогнуть. Вообрази образцовую войну, которую ведут воины, которые знают, что не могут проиграть. Это те перспективы, которые ты в себе несёшь, и чтобы овладеть этим знанием, чтобы сделать тебя своим стягом, великие и достойные люди пойдут на всё.
– Мы с боем пробьём себе дорогу с этого мира, и ты нам поможешь, – сказал Тагор.
– Покинуть Терру? – спросил Кай, скаля зубы и массируя виски основаниями ладоней. – Трон, мои глаза как будто горят огнём.
– Что это с ним? – спросил Субха.
Асубха присел рядом с Каем и взял его голову в свои ладони. Он развернул её и отогнул кожу в том месте, где был стык с аугметикой. По щеке Кая скатилась кровавая слеза.
– Кровь Ангрона, – выругался Асубха. – Молчите все, они смотрят и слушают.
Кай попытался вырваться из хватки Пожирателя Миров, но она была совершенно непоколебимой. Теперь, вдобавок к плечу, он точно также не мог пошевелить и головой. Асубха уставился Каю прямо в глаза, и если бы астропат мог двигаться, он отшатнулся бы от увиденной в них злобы.
– Ловко, – сказал Асубха, кладя кончики пальцев на щёки Кая. – Но на этом всё и закончится.
– О чём вы говорите? – задыхаясь, спросил Кай.
– Что ты делаешь? – спросил Атхарва.
– Заметаю наши следы, – ответил Асубха, зарываясь большими пальцами рук в плоть на черепе Кая и выковыривая ему глаза вместе с путаницей залитых кровью кабелей.
XVII
В Преддверии Смерти / Опустевший Силок / Антиох
Лицо Кая покрывала маска из крови, масла и охлаждающих жидкостей. Поддерживаемый Субхой, он вместе с остальными углублялся в город, двигаясь так быстро, как только позволял раненый Гифьюа. Изувеченного космодесантника подпирали Кирон и Тагор, которые не собирались его бросать, сколько бы тот ни требовал, чтобы его оставили умирать. Кай уже сдался и прекратил кричать. Боль была жуткой и даже не собиралась слабеть. Он не думал, что это хороший признак.
По его щекам хлопали провода. Хотя мир, в который ему внезапно пришлось погрузиться, и был тем местом, где  проходила повседневная жизнь большинства астропатов, Кай обнаружил, что ему тяжело адаптироваться к нему после получения такой сильной травмы. Тем не менее, несмотря на всю жестокость и кажущуюся бессмысленность этого акта, глаза Кая были удалены настолько ювелирно, что с этим не справился бы лучше ни один из специалистов-аугметиков.
Мимо Кая мелькали размытые линии мутного света, его второе зрение старалось перестроиться, чтобы стать основным видом восприятия. Он путешествовал в мире звуков и запахов, вкуса и осязания. Он чувствовал грубый булыжник под своими ногами и ощущал кожей ночную прохладу. По крытым проулкам плыли запахи раскалённого жира и дыма драгоценных дров, но главным ингредиентом, который перекрывал всё остальное, была всепроникающая тёплая вонь человеческого населения, живущего в страшной тесноте.
– Зачем он это сделал? – просипел Кай в промежутке между придушенными рыданиями и страдальческими вздохами, когда Севериан остановил их в месте пересечения трёх улиц.
– Что? – спросил Субха. – Кто?
– Твой близнец, зачем он вырвал мне глаза?
Субха виделся ему сердитым красно-золотым пятном, беспорядочным смешением суровости и замешательства. В его ауре пульсировало едва ли не калечащее чувство одиночества. Субхе недоставало братских уз его Легиона, это было его слабым местом, и это разрушало его изнутри.
– Ты был шпионом, – ответил воин.
– Что? Нет! Не был! Я не понимаю.
– Твои глаза, – пояснил Субха. – Люди, которые на нас охотятся, использовали их, чтобы за нами следить. Они слышали и видели всё, что происходило в тех руинах.
Кай помедлил, сосредотачиваясь, и придушил боль, заставив её утихнуть до переносимого уровня.
– Как им это удалось? – спросил он.
Субха пожал плечами:
– Я не знаю. Это Асубха у нас умный, не я. Его собирались послать на Марс, чтобы он обучился на технодесантника, но потом нас назначили на Терру.
– Тебя обеспечили аугметикой в Телепатика? – спросил Атхарва, завладевая головой Кая и вглядываясь в провалы его глазниц. Каю захотелось закрыть глаза, но он не мог ни отгородиться веками, ни отвернуться от сияющих золотом очертаний Атхарвы. В то время как остальной мир виделся астропату слегка не в фокусе, воин Тысячи Сынов выглядел кристально-чётким силуэтом, лучащимся трепещущим светом и любопытством. Атхарва был настолько реален, что желудок Кая скрутили спазмы тошноты.
– Нет, – ответил Кай. – Имплантаты мне организовал Дом Кастана.
– Дом Навигаторов?
– Да, – кивнул Кай и тотчас же пожалел, что это сделал, поскольку его страшно замутило от этого движения. Окружающий мир из цветов и света закружился вокруг него мерцающим радужным водоворотом, и он вцепился в руку Субхи. У астропата подкосились ноги, и его стошнило глянцевитыми сгустками желчи.
Субха опустил его на землю и оставил корчиться в рвотных спазмах, пока из него нечему стало выходить. Кай чувствовал себя слабым, как младенец. Те внутренние силы, на которых он держался, утекали из него с каждым спазмом. Атхарва присел рядом с ним.
– Наши охотники хитроумны, – сказал он. – Должно быть, они получили спецификации на твою аугметику от дома Кастана и сняли сигнал с твоих оптических цепей. Одно Око знает, как много они услышали и увидели, но мы должны исходить из допущения, что они висят у нас на хвосте.
Кай почувствовал, что его сажают на землю и прислоняют к грубой стене из плохо слепленных сырцовых кирпичей. Поверхность была неровной, но уже то, что он мог посидеть какое-то время, было самым что ни на есть заоблачным ощущением. Он откинул голову на кирпичи, чувствуя за ними пульс жизни. Это было жилище, дом, где люди жили, любили и мечтали. Кай так скучал по своему родному гнезду, стоявшему на вершине утёса, на гладком камне бывшего чела древнего царя. Ему не хватало грустной улыбки его матери и того согревающего сердце чувства, которое было самой сутью понятия "дом".
– Я хочу домой, – произнёс он, когда на него снизошёл долгожданный покой. – Я скучаю по своему дому... это был славный дом. Тебе бы понравилось, Афина. В нём были полы из жемчужно-дымчатого мрамора и сводчатые потолки, расписанные копиями работ Исандулы Вероны.
– О чём это он? – спросил грубый голос. Кай был уверен, что должен его знать. – Кто такая эта Афина, с которой он говорит?
Его лба коснулась рука, жёсткая и мозолистая от жизни, проведённой в тяжёлых трудах. Большая рука, слишком большая для любого нормального человека.
– Его тело отказывает, – сказал другой голос. – К тому моменту, как мы до него добрались, он уже был практически мёртв, а авария и хирургия Асубхи почти довершили работу. Ему нужна медицинская помощь.
– Да что хоть один из нас знает об организмах смертных? – спросил серебристый голос со сварливыми нотками в гласных звуках. – Среди нас нет апотекария.
– Он найдётся в этом городе, может даже несколько.
– И ты знаешь, где его искать?
– Я – нет, но кто-нибудь из местных будет знать.
– И он сможет исцелить и Гифьюа?
– Не будь глупцом, – проскрежетал голос с грубыми нотками, принадлежащий красному ангелу-кандальнику. – Гифьюа уже на Алой Тропе, и никто в этом городе не в силах помешать ему пройти её до конца.
Кай слышал голоса, но ему казалось, что они принадлежат мерцающим призракам, которые собрались вокруг него, как ангелы из легенд. Он вспомнил мифологические сюжеты, вырезанные на колоннах в подводном зале, который консерваторы обнаружили в основании фьордов Скандии. Они рассказывали о девах-воительницах, которые уносили души мёртвых в героическое посмертие, состоявшее из битв и пиров.
Сама идея того, что за ним пришли девы-воительницы, заставила Кая рассмеяться. Что он такое совершил, чтобы заслужить подобное собрание в свою честь? На его щеках копилась тёплая влага. Он потянулся рукой к одному из силуэтов, к золотому гиганту, очерченному трепещущим ореолом света.
– Я вас видел... – произнёс он. – В Арзашкуне. Вы были в моём пространстве грёзы...
– Я?
– Да, в смысле, я думаю, что это были вы, – сказал Кай. Те надругательства, которые обрушились на его и без того ослабленное тело, взимали свою плату, и его голос сходил на шёпот. – Помнится, я ещё подумал, что у вас должен быть миллион дел поважнее разговоров со мной.
– Ты говорил со мной? – спросила золотая фигура, подаваясь ближе.
Кай кивнул:
– Вы сказали, что хотите узнать ваше будущее, и что я ключ к его пониманию...
– Так и есть, – ответил голос с нескрываемым интересом. – И ты можешь мне о нём рассказать, как только будешь готов.
– Расскажу, – пообещал Кай, чувствуя, что его тело становится легче с каждой секундой. Он спросил себя, уж не того ли ждали эти существа. Возможно, им будет легче его унести, если он сбросит свою смертную плоть. Но оставалась одна вещь, которую он хотел узнать, прежде чем они его заберут.
– Почему Отвергнутые Мертвецы? – спросил он. – Почему он сказал, что это подходящее название?..
Кай ощутил удовольствие золотого гиганта и был счастлив, что ему удалось угодить этому существу.
– В те времена, когда в этом мире владычествовали боги, люди верили, что если они будут достаточно усердно молиться и проживут свои жизни согласно заповедям, которые завещали им безумные пророки, то после смерти они отправятся в чудесный загробный мир. Их похоронят в земле, которая считалась священной, и когда пробьёт назначенный час, они воскреснут, чтобы занять подобающее им место в том сверхъестественном измерении. Но тем, кого эти пророки считали отбросами, было отказано в подобной милости, и тела неугодных, преданных забвению и изгоев закапывали в ничейных землях этого мира. Никаких опознавательных знаков. Никаких надгробий. Негашёная известь и неглубокая яма. Позабытые и позаброшенные, это и были Отвергнутые Мертвецы. Как и мы.
– Понимаю... – сказал Кай, радуясь, что узнал ответ на этот последний вопрос.
Рядом с золотым ангелом появился ещё один силуэт. Его аура, лишь отчасти различимая и ускользающая от восприятия, напоминала тень. Меркнущее сознание Кая сочло её прекрасной, больше сродни чему-то животному, нежели человеку.
– Он может идти дальше? – спросил этот  волчий силуэт.
– Нет, – ответил Кай. – Думаю, что я всё.
По его щекам скатилась новая порция влаги, которую осторожно стёр чей-то палец.
– Я плачу? – спросил Кай.
– Нет, – ответил воин-одиночка. – Ты умираешь.
Охотники рассыпаются веером, прочёсывая развалины многоквартирного дома в поисках любого намёка на то, куда могли деться беглецы. Головко расхаживает, как разъярённый медведь, сыпля проклятиями в адрес Пожирателя Миров, понявшего, что за ними наблюдают. Его Чёрные Стражи в это время переворачивают обломки мебели и изодранные свёртки насквозь промокшей ткани.
Сатурналия приседает около влажного пятна на потрескавшемся пермакрите и касается его пальцами. Его золотая броня лоснится от влаги, а красный султан конского волоса на его шлеме безвольно свисает на плечо.
– Они здесь были, пропади оно всё пропадом, – рычит Головко. – Мы с ними едва разминулись. Кто-то должен был их видеть, и нам нужно идти туда, наружу, и проламывать головы, пока кто-нибудь не заговорит.
Сатурналия и Нагасена молча обмениваются взглядами, которые содержат всё, что требуется сказать по поводу вспышки Головко. Умиротворяюще журчит вода, стекая сквозь потрескавшиеся плиты. Нагасена двигается по помещению, точно он выслеживает хищную тварь. Его ноги слегка присогнуты, голова склонена вбок, словно он прислушивается в ожидании предательского треска ломающейся веточки или шуршания листьев.
Нагасена разворачивается лицом к искорёженному входу в здание и соскальзывает вниз по стене, усаживаясь к ней спиной. Он клонится набок и кладёт голову на пол, ощущая последние остатки тепла, оставленного человеческим телом.
– Мы на распроклятой охоте, а ты устраиваешься полежать, – рявкает Головко. – Они только что были здесь, и нам нужно двигать наружу, чтобы их найти. 
Нагасена не обращает на него внимания, и Чёрный Страж направляется к охотнику.
– Ты меня слушаешь? – спрашивает Головко.
Между ними встаёт Картоно, и лицо Головко морщится от отвращения.
– Уйди от меня, урод, – говорит он.
– Назовёшь его так ещё раз, и я позволю ему проучить тебя за твою неотёсанность, – вмешивается Нагасена.
– Хотелось бы посмотреть на его потуги.
– Улиса Картоно обучали мастера клана Кулексус, – говорит Сатурналия, как будто обращаясь к ребёнку. – Ты, Максим Головко, винтовку не успеешь вскинуть, как уже будешь покойником.
Головко сплёвывает сгусток слюны, но отворачивает прочь, не желая связываться с Сатурналией.
Кустодий приседает около Нагасены и отслеживает направление его взгляда.
– Здесь лежал Кай Зулэйн? – спрашивает он.
– Да, – подтверждает Нагасена.
Сатурналия кивает:
– Я нашёл кровь возле входа. Кровь смертного, ещё не засохшую.
– Это кровь Зулэйна, – говорит Нагасена, засовывая руку под беспорядочное нагромождение пермакритовых блоков, которые свалились с крыши невесть сколько времени тому назад. Его пальцы наталкиваются на каменную крошку и пыль, но потом он чувствует холодное касание металла и гладкого стекла и вытягивает наружу всё ещё влажные остатки пары аугметических глаз.
Нагасена демонстрирует их, и Сатурналия расплывается в улыбке. С тонких проводов капают био-масла и оптические жидкости.
– Как ты узнал?
– Это то место, где Асубха вырвал Зулэйну глаза, и он левша, – отвечает Нагасена. – Казалось логичным, что он отбросит их в этом направлении.
– Итак, у нас есть его глаза. Это поможет нам их найти? – спрашивает Сатурналия.
Нагасена встаёт и хлопает по своим одеждам, стряхивая серую пыль.
– Может быть. Этот след не взять ни вам, ни мне, но возможно, это удастся другим.
– Телепатам?
– Совершенно верно, – отвечает Нагасена. Сатурналия подаёт знак Афине Дийос и адепту Хирико, чтобы они вошли в развалины дома. Обе женщины напуганы, и им не хочется здесь находиться: ни на охоте, ни в Городе Просителей. Они очутились в совершенно чуждой для себя среде, и Нагасена не уверен, что ему не придётся принуждать их к сотрудничеству.
Лицо Афины Дийос поднято к проседающему потолку, который, в её представлении, только и ждёт, чтобы обвалиться, а адепт Хирико уставилась в пространство перед собой, двигаясь, как автомат. Смерть коллеги-нейролокутора висит на её шее свинцовым грузом, но эта охота не оставляет времени на сочувствие. Нагасена вручает Хирико вырванную аугметику, и её лицо кривится в гримасе отвращения.
– Это глаза Кая? – спрашивает Афина Дийос.
– Они самые, – отвечает Нагасена, и Хирико кладёт их в протянутую руку-манипулятор Афины с таким видом, словно это ядовитые змеи. Астропат, сосредоточенно изучая вырванную аугметику, подносит её ближе к лицу.
– И что, по вашему ожиданию, мы должны с ними делать?
– Я питал надежду, что вы сможете воспользоваться ими для определения местонахождения Кая Зулэйна, – говорит Нагасена. – Как я понял из вашего досье, вы не специализировались в ремесле метрона, но у вас есть определённые способности по этой части.
– Возможно, что и были когда-то, – отвечает Афина. – Но с тех пор, как погиб "Фениксоподобный", мне больше не удаётся считывать информацию через вещи, как я делала раньше. Вы бы лучше отправились в Город и взяли одного из метронов оттуда.
Нагасена не может сказать с уверенностью, лжёт она или нет. Морщинистая рубцовая ткань на её лице странным образом искажает черты, скрадывая характерные признаки, которые выдают обманщика. Он решает, что она врёт:
– Или вы попытаетесь произвести считывание посредством этой аугметики, или последствия будут ужасными.
– Если вы читали моё досье, то должны знать из моей психологической характеристики, что я плохо реагирую на угрозы.
– Я не имел ввиду вас, – уточняет Нагасена. – Я вёл речь об Империуме.
– Вы драматизируете, – говорит она, но Нагасена видит, что её нежелание даёт трещину.
Он приседает на колено рядом с её серебристым креслом и кладёт свою ладонь поверх её руки. Её покров не ощущается как кожа, он имеет неприятную безволосую текстуру искусственно выращенной плоти.
– Вы думаете, что мы охотимся на Кая Зулэйна? – спрашивает он. – Это не так. Мы выслеживаем семерых невообразимо опасных людей. Людей, которые убили сотни верных солдат Империума. Кай  у них в плену, и они намерены доставить его к Хорусу Луперкалю. Вы понимаете? Что бы ни знал Кай, это будет знать и Воитель. Что именно Наставница Сарашина вложила в его разум, доподлинно неизвестно никому из нас, но вы действительно хотите рисковать тем, что оно попадёт в руки нашего величайшего врага?
– Это действительно правда?
Нагасена поднимается на ноги и одним плавным движением извлекает свой меч. Полированная серебристая дуга клинка сверкает в полумраке разрушенного дома. Его чёрная с золотом рукоять обвита мягкой кожей и оплетена медной проволокой. Афина и Хирико мертвеют при виде оружия, но Нагасена достал его, не помышляя о насилии.
– Это Сёдзики, – сообщает он. – Её сработал для меня Мастер Нагамицу много лет тому назад, и на мёртвом языке давно исчезнувшей страны её имя означает "честность". До того, как этот меч попал в мои руки, я был глупцом и хвастуном, человеком низких моральных устоев и злобного нрава. Но затем Мастер Нагамицу подарил мне этот клинок, и его искренность стала частью меня. С тех пор я ни разу не солгал и не обесчестил его имени. И, госпожа Дийос, я не сделаю этого сейчас.
Он видит, что его словам верят. Афина медленно кивает и перекладывает глаза из своего аугметического манипулятора во вторую руку.
– Хирико, – говорит она. – Мне будет нужна ваша помощь.
– Конечно, – отвечает нейролокутор. – Что мне нужно делать?
– Поместите свои руки на мои виски и сосредоточьте ваш разум на всём, что вы узнали от Кая, на каждой грёзе, которую вы разделили, на каждом слове, которым вы обменялись. На всех них.
Хирико кивает и делает так, как велит Афина, встав позади неё и поместив руки по обеим сторонам головы астропата. Пальцы Афины смыкаются на вырванных глазах Кая. Она проворно катает стеклянистые сферы в своей ладони, словно фокусник. Её кожу грязнят пятна засохшей крови, и Нагасена спрашивает себя, поможет ли ей это провидеть местоположение Кая Зулэйна.
– Сколько это займёт? – спрашивает Сатурналия.
– Столько, сколько займёт, – отвечает Афина. – Или, может, вы сами желаете попытаться? 
Сатурналия ничего не отвечает, и голова Афины клонится к её груди, когда она входит в транс Нунцио. Её дыхание становится глубже, и Нагасена отходит прочь, чувствуя внезапный холодок, когда её разум простирается в незримые сферы, о которых охотник не имеет даже малейшего представления.
Пока люди Головко выносят ногами соседние двери и бомбардируют вопросами всех найденных за ними жильцов, Нагасена блуждает глазами по этому убогому убежищу, не чувствуя ничего, кроме сожаления о судьбе этих людей, которая уготовила им клеймо предателей.
Подходит Сатурналия, и Нагасена убирает в ножны свой меч. Хотя они и преследуют сходные цели, здравомыслящий человек никогда не станет держать клинок обнажённым, если рядом есть кустодий.
– Как Пожиратель Миров смог узнать, что за ними наблюдают?
Нагасена качает головой:
– Я не знаю, да это, в конце концов, и не относится к делу. Эти люди – космодесантники, и я начинаю осознавать, что мы их недооценили.
– Как так?
– Целью их создания было сделать из них воинов самой высшей ступени, и поэтому легко подумать, что они не более чем генетически выведенные мясники, чья единственная цель – убивать и разрушать. Но они гораздо больше, чем это. Усовершенствования, внесённые в их мозг, лежат за пределам понимания смертных, и он работает так, что мне никогда не удастся воспроизвести ход их мысли.
– Ты хочешь сказать, что тебе их не поймать? – спрашивает Сатурналия.
Нагасена позволяет себе сдержанную улыбку: 
– Нет, ничего подобного. Несмотря на все генетические усовершенствования и физическое превосходство, в душе они всё ещё люди.
– Что ты имеешь ввиду?
– Что больше всего тормозит их бегство? – спрашивает Нагасена.
– Они несут раненого, – отвечает Сатурналия. – Гвардейцу Смерти не протянуть долго. Они должны были оставить его на месте аварии. Таская его за собой, они рискуют всем, и это нелогично.
– А вы бы бросили раненого кустодия? – спрашивает Нагасена.
– Нет, – признаёт Сатурналия.
– Они всё ещё связаны своими братскими обетами, – печально говорит Нагасена. – Они поступают благородно. И это не то поведение, которого я бы ожидал от предателей.
– Что ты хочешь этим сказать?
– И вы ошибались, – говорит Нагасена, игнорируя вопрос Сатурналии и указывая на след из капель крови на полу. – Они несут двоих раненых.
Атхарва врезал кулаком по окрашенной металлической двери и начал ждать ответной реакции. Строение, бывшее ветхой пристройкой с односкатной крышей, располагалось на одном из концов замусоренной площади, частично закрытой сверху изодранными брезентовыми тентами. К ней сходилось несколько узких улочек, а на многих окрестных зданиях восседали железные вороны, которые бесстрастно таращились на открытое пространство внизу, словно безмолвные наблюдатели. Атхарва знал, что на них смотрит как минимум сотня пар глаз, хотя  их обладатели и оставались вне поля зрения.
– Просто вынеси эту проклятую дверь, – рявкнул Тагор, и Атхарва увидел, как пульсируют вены по бокам его головы. Нейро-имплантаты, вживлённые в его череп, шипели на холодном воздухе, и Атхарва спросил себя, что за нарушения они сейчас производят в тонко сбалансированных мозговых механизмах Тагора. 
– Нам нужна помощь этого хирургеона, – сказал Атхарва. – Как ты думаешь, насколько сильно он будет к нам расположен, если мы выломаем ему дверь?
– Ты так говоришь, словно меня это волнует, – ответил Тагор, устанавливая ногу в центре створки и вышибая её с первого же пинка. Дверь рухнула внутрь комнаты, тускло освещённой едва горящим светильником, работающим на сырой нефти и сале. Из помещения мощно пахнуло лекарствами, сушёными травами и тухлым мясом.
Асубха и Кирон затащили внутрь Гифьюа, разместив его на широкой койке, которая протестующе заскрипела под его весом. Кая нёс Субха, перекинув через плечо. Астропат выглядел обмякшим и уже умершим. Его аура была тусклой и безжизненной, но его ещё можно было спасти, и тогда она снова засияет в полную мощь.
– Клади его сюда, – сказал Атхарва, указывая на деревянный лабораторный стол, придвинутый к одной из стен.
Субха осторожно опустил на него Кая, и воин Тысячи Сынов занялся более тщательным осмотром окружающей обстановки. Присутствие Астартес делало комнату маленькой, однако Атхарва, основываясь на том, что он успел увидеть в Городе Просителей, подозревал, что по местным меркам она считалась обширной.
На стенах были развешаны пучки сушёных растений, гниющие голяшки с засоленным мясом, закручивающиеся снизу листы, иллюстрирующие структуру химических соединений, и анатомические плакаты. Несколько столов прогибалось под весом тяжёлых книг и лотков с ржавеющими хирургическими инструментами. Шкафы с надтреснутыми стеклянными дверцами вмещали сотни неподписанных склянок с жидкостями, порошками и толчёными таблетками. В углу, рядом с нефтехимическим генератором, располагался комплект приборов для контроля за показателями жизнедеятельности, хотя Атхарва сомневался, что хотя бы один из них сохранил свою работоспособность.
– Ты уверен, что это то самое место? – требовательно спросил Тагор. – По мне, так это ещё один паршивый домишко. Ты в самом деле думаешь, что здесь живёт хирургеон?
– Знаки указывали только на это место, – ответил Атхарва, поднимая с ближайшего стола пыльную копию "Прогностики". Он заметил и другие работы Гиппократа, которые были разбросаны среди трудов Галена Пергамского, Абасканта и Менодота совершенно бессистемным, на взгляд Атхарвы, образом. Это были древние тексты, причём невообразимо бесценные, хотя и прискорбно устаревшие.
– Что за знаки? – спросил Кирон, стирая со своего плеча пятно квашевой смолки. – Как люди могут так жить?
– Люди живут так, как считают нужным, – ответил Атхарва. – И знаки были в наличии для любого, кто знает, как их увидеть. Это Дом Змеи.
– Что-что? – переспросил Субха.
– Место, где лечат, – пояснил Атхарва, указывая на рисунок на выбитой Тагором двери. Створка сломалась надвое, но всё ещё можно было понять, что на ней изображён бородатый мужчина в длинной тоге и с посохом, по всей длине которого кольцами обвилась змея.
– И кем ему полагается быть? – спросил Кирон.
– Это Асклепий, – донёсся из теней старческий голос. – Древнее божество грекианцев. Ну или, по крайней мере, он был им, пока твой уродский дружок-ублюдок не проломил его насквозь своей проклятой ногой.
С незамеченной прежде кровати в задней части комнаты скатился мужчина опустившегося вида, и теперь Атхарва начал различать в висящем в воздухе коктейле лекарственных запахов вонь немытого тела и пота. Тагор в тот же миг бросился на человека,  вздёрнул его вверх за шею и пригвоздил к стене. Он отвёл кулак для удара, в его глазах разгоралась убийственная ярость.
– Тагор, не убивай его! – выкрикнул Атхарва.
Кулак Тагора впечатался в стену, разнося её вдребезги. В воздух поднялось облако кирпичной пыли, посыпались на пол обломки.
– Ты кто такой? – требовательно спросил он.
– Вы в моём доме, – огрызнулся человек. – Я хирургеон. А ты кого думал встретить?
– Тагор, отпусти его, – сказал Атхарва. – Он нам нужен.
Тагор неохотно опустил человека и подтолкнул его к Атхарве.
– Приношу свои извинения, медик, – сказал тот. – Мы не намеревались причинить тебе вред.
– Ты уверен, что он об этом знает? – спросил человек, злобно глядя на Пожирателя Миров и потирая свою шею. – Яйца Императора, да кто вы вообще такие?
Медик, одетый лишь в тонкую ночную сорочку, представлял собой невзрачное зрелище. Судя по исходящему от него запаху и выражению глаз, он был любителем выпивки и наркотиков, но знаки вывели их к этому месту, и, с хорошей долей вероятности, другие практикующие лекари жили не настолько близко, чтобы можно было прибегнуть к их услугам.
– Меня зовут Атхарва, и нам нужна твоя помощь. Как твоё имя, друг?
– Я Антиох, и я тебе не друг, – откликнулся хирургеон. – Поздно уже со мной корешиться. Итак, зачем вы сюда заявились – выломать мою дверь и облить грязью мои способы ведения домашнего хозяйства? Я слишком пьян и в таком раздрае, что в данный момент не смогу ничего для вас сделать.
– Это вопрос жизни и смерти, – сказал Атхарва.
– Все так говорят, – огрызнулся Антиох. 
– Он имеет ввиду – твоих, – сообщил Тагор, нависая над плечом Антиоха.
– Угрожать мне? – спросил Антиох. – Отличный ход. Верный способ добиться от меня помощи.
Атхарва взял миниатюрного хирургеона за плечо и подвёл его к койке и столу, на которые положили Гифьюа и Кая.
– И что с ними не так? – спросил Антиох, едва удостоив их взгляда.
– Я думал, что хирургеон – это ты, – рявкнул Кирон. – Ты сам не можешь сказать?
Антиох вздохнул:
– Послушай, скажи Бабу Дхакалу, что если ему хочется и дальше впрыскивать своим людям гормоны роста и поганить их генетический код, то пусть не рассчитывает, что я буду помогать ему снова ставить их на ноги. Он уже слишком далеко зашёл.
– Бабу Дхакал? Я не знаю, кто это такой, – сказал Атхарва.
Антиох фыркнул и пронзительно посмотрел на него снизу вверх, как будто в первый раз толком его увидев. Он ощупывал их своими слезящимися глазами из-под кустистых бровей, сосредоточенно изучая Атхарву и прочих окружающих его воинов.
– Вы не от Бабу?
– Нет, – подтвердил Атхарва. – Не от Бабу.
Антиох подошёл ближе, вытягивая шею вверх. Сейчас до него начало доходить реальное положение дел, пробиваясь сквозь чад того наркотического тумана, который окутывал его мозг. Он протёр глаза запятнанным рукавом и яростно заморгал, как будто прочищая их от песка.
– Вы легионеры Астартес... – выдохнул он, переводя взгляд от одного воина к другому.
– Да, – ответил Атхарва, направляя его к Каю. – И ему нужна твоя помощь.
– Сначала помоги Гифьюа, – сказал Кирон.
– Нет, – заявил Атхарва. – Гифьюа может подождать, а Кай нет.
– Гифьюа – Астартес, – возразил Кирон. – Ты поставишь смертного выше него?
– Я поставлю этого смертного выше вас всех, – ответил Атхарва, после чего развернулся к Антиоху: – Теперь лечи его.
Антиох кивнул, и Атхарва почти что пожалел этого человека, который, очнувшись от наркотического забытья, обнаружил сердитых исполинов, требующих от него спасти двух людей, чьи жизни висели на тончайших волосках. И даже человек, настолько оторвавшийся от реальности, как Антиох, мог сообразить, что на тех же ниточках подвешено и его собственное существование.
Хирургеону, к его чести, прекрасно удалось овладеть собой. Он сделал глубокий вдох, собираясь с силами, и принёс лоток с хирургическими инструментами, на которых, наверное, гнездилось больше бактерий, чем в генетической мини-лаборатории Биологис на столе напротив. Он склонился над Каем и начал исследовать его окровавленные глазницы.
– Рубцы от аугметики. Входные гнёзда разъёмов вырваны, гематомы вокруг глазных впадин, – сообщил Антиох, промакивая липкую кровь на щеках Кая рукавом своей сорочки. Он извлёк из забитого склянками шкафа запечатанную упаковку и сорвал с неё стерильную оболочку, чтобы добраться до её содержимого. Не поднимая глаз от своей работы, Антиох выложил на грудь астропата несколько упаковок меньшего размера и начал наносить на внутренние поверхности глазниц Кая противосептический гель, проявляя при этом тщательность и аккуратность, которых Атхарва никак от него не ожидал. Затем он набил их чем-то, что пахло, как смесь физиологического раствора и пропитанной вазелином марли.
– Как это случилось? – спросил Антиох. – Это не хирургическая операция, но сделано аккуратно.
– Я вырвал ему глаза, – сказал Асубха.
Антиох бросил на него взгляд, как будто пытаясь решить, не шутит ли он.
Хирургеон потряс головой и вздохнул:
– Я не буду спрашивать, зачем. У меня такое чувство, что ответ мне не понравится.
– Люди, которые на нас охотятся, использовали их, чтобы за нами шпионить, – сказал Субха.
Антиох прервал работу и закусил губу.
– Итак, кто охотится на семерых воинов Астартес? – он выставил перед собой руку, останавливая Субху, прежде чем тот успел ответить. – Это риторический вопрос и, кстати говоря, ответ мне определённо не понравится. А теперь, если хотите, чтобы этот человек жил, ведите себя тихо, все вы.
Антиох открыл комплект для накладывания швов и начал зашивать глазницы Кая проворными взмахами иглы, быстро и методично обрабатывая каждый глаз. На его лбу набухли горошины пота, и Атхарва мог видеть, какие усилия требуется прилагать хирургеону, чтобы поддерживать хладнокровие и твёрдость руки. Покончив со швами, Антиох обмотал голову Кая повязкой, на которой, как это ни удивительно, не обнаружилось ни одного пятна.
– Как человек твоей квалификации дошёл до жизни в подобном месте? – спросил Атхарва, когда Антиох закончил с повязкой и выпрямился, издав облегчённый стон.
– Не твоё поганое дело, – последовал лаконичный ответ. – Так ты намерен рассказать мне, что ещё с ним не так, или мне нужно догадываться самому?
– Его одурманивали и раз за разом подвергали пси-допросам опытные нейролокуторы.
– Ну конечно же, – вздохнул Антиох, вытирая руки о свою грудь. – И, как я полагаю, помогая вам с этими людьми, я делаюсь соучастником всего того, в чём вы замешаны, да?
– Возможно, – сказал Атхарва. – Будущее покажет. Спаси их жизни, и мы исчезнем. Никто даже и не узнает, что мы здесь были.
Антиох издал горький смешок: 
– Про то, что вы здесь, уже полгорода в курсе, а вторая его половина узнает к утру. Ты думаешь, что семь таких воинов, как вы, могут пройти через такой город, как этот, и не привлечь внимания? Каким бы сверх-людьми вы ни были, вы не настолько ловки.
– Он прав, – сказал Тагор. – Нам не стоит здесь задерживаться.
– Мы не уйдём, пока он не окажет помощь Гифьюа, – сказал Кирон.
– Я об этом и речи не вёл, – сердито рявкнул Тагор. – Не перевирай мои слова. 
Антиох, не обращая внимания на перебранку, шарил по своим шкафам, стряпая составное лекарственное зелье из ряда неподписанных склянок. Он наполнил итоговой смесью надтреснутый шприц и вдавил иглу в вялую плоть руки Кая. Перед тем как нажать кнопку впрыска, жилистый хирургеон поднял глаза на Атхарву.
– Ты знаешь, что ты  сукин сын? – спросил Антиох.
Тот негромко рассмеялся.
– Мне доводилось сражаться бок о бок с Вилка Фенрика, – ответил он. – Если ты пытаешься меня оскорбить, тебе придётся постараться получше.
– Буду иметь это ввиду, – сказал Антиох и нажал на кнопку.
Кай всосал в себя полные лёгкие воздуха, его спина выгнулась дугой, издав отчётливо слышимый треск. Его мышцы судорожно сократились, изо рта вылетел фонтан ядовитой жидкости. Кай бился на столе, как удавленник в петле, колотя пятками по дереву, а его тело опорожнялось через все отверстия.
– На вашем месте я бы повернул его на бок, – сказал Антиох, отходя от сотрясающегося в конвульсиях астропата. – В задней части комнаты есть кой-какая чистая одежда, которую он может взять, когда закончит опрастываться. Она ему понадобится.
Тагор схватил Антиоха:
– Астропат будет жить, так?
Лицо Антиоха сморщилось от боли, причиняемой хваткой Пожирателя Миров.
– Очищающие препараты должны прочистить его системы, да, но он так изнурён и истощён, что это просто чудо, что он ещё жив.
– Приемлемо, – сказал Тагор, подталкивая Антиоха к Гвардейцу Смерти. – А теперь сделай то же самое для нашего брата.
Гифьюа едва дышал, его организм приостановил большинство своих второстепенных функций, чтобы перенаправить свои силы на восстановление тела. Атхарве доводилось видеть космодесантников, которые выживали и после ран пострашнее этих, но он подозревал, что без оборудования апотекариона под рукой Гифьюа уже не "починить".
Антиох склонился над Гвардейцем Смерти и с помощью тех же самых инструментов, которыми он обследовал раны Кая, произвёл всестороннюю инспекцию окровавленных рваных воронок и борозд на его мертвенно-бледной плоти. Выражение его лица подтвердило наихудшие опасения Атхарвы.
– Этот человек уже должен быть мёртв, – наконец произнёс Антиох. – Начнём с того, что вот эта рана выглядит так, словно у него разорвано сердце, и я думаю, что у него отказали оба лёгких. А орган, повреждённый вследствие вон той раны, я даже не могу опознать. В него попали из энергетического оружия, и в нем сидит столько пуль, что ими можно снарядить целое отделение армейской пехтуры.
– Ты заявляешь, что не можешь его спасти? – требовательно спросил Кирон.
– Я заявляю, что у меня нет ни единой догадки об анатомии того, что находится под ошмётками его кожи, – ответил Антиох. – Я не в силах ему помочь. Я бы сказал, что никто не в силах, но, как мне думается, вы все это и так знаете.
– Будь ты проклят, – выкрикнул Кирон, припечатывая хирургеона спиной к стене его дома. – Ты должен что-нибудь сделать! Ты хоть понимаешь, кто это? Это же Гифьюа из XIV Легиона! Он был первым Носителем Лампиона, одним из изначальной Семёрки! Этот человек спас мне жизнь, когда мы теснили Колечников с экваториального хребта Япета[74]. Он нёс Штандарт Императора и утвердил его в чёрном сердце Области Кассини[75] при падении Сатурна. Ты это понимаешь?
Атхарва и Асубха успели разжать пальцы Кирона на горле хирургеона, прежде чем его гнев и скорбь возобладали над разумом. 
– Кирон, отпусти, – сказал Атхарва. – Его убийство не поможет Гифьюа.
– Он должен его спасти!
– Гифьюа теперь ничто не спасёт, – сказал Асубха. – Он уже прошёл Алую Тропу.
Кирон отступил от Антиоха. Его руки были стиснуты в кулаки, а в серых глазах кипело бешенство самой чистой пробы. Он упёрся в съёжившегося хирургеона ненавидящим взглядом, испытывая потребность что-нибудь сокрушить, из-за которой его ярость грозила вылиться в убийство. Но тут Севериан, бдивший у дверного проёма, выкрикнул предупреждение.
– Приберегите свой гнев, братья, – сказал он. – Сюда идёт мишень получше.
– Наши охотники? – потребовал от него Тагор. – Кто это, Имперские Кулаки или Легио Кустодес?
Лунный Волк отрицательно покачал головой.
– Я не знаю, кто они такие, – ответил Севериан, оглядываясь на площадь по ту сторону двери, – но они вооружены, и они определённо не имперцы. 
XVIII
Мрачный Империум / Битва в Вороньем Дворе
Здесь было всё: каждый из восстановленных отголосков сути, все до единого горькие озарения и сбивчивые речи полчищ безумцев. Они бурлили в шепчущих камнях, охватывая водоворотом всю башню, как запертое в ловушку электричество, которое, если не перенаправить его побыстрее в землю, сожжёт того глупца, который пробудил его к существованию.
Эвандр Григора балансировал на грани истощения. Он был измождён, из его тела ушли вся его крепость и энергия, он не ел и не спал вот уже несколько дней. Его одержимость желанием разгадать, что же на самом деле появлялось в этой башне, привела его на тот рубеж, что разделяет рвение и помешательство. Воздух наполняло невероятное количество текстов в тактильном шрифте, которые удерживались на весу затопившей комнату энергией Имматериума, напоминая стоп-кадр взрыва в библиотеке. 
Здесь были его книги, его свитки и его записи – всё, что он собрал по Системе. Буквы мерцали, словно бы вытисненные сверкающим золотом. Свет, которым сочились стены, уходил в застывший буран страниц, и каждое слово, начиная выцветать в воздух, сначала поднималось с листа, а затем улетучивалось в эфир.
Когда очередная фраза исчезала, Григора впитывал её значение и включал его в своё понимание Последков. Он знал, что вокруг него уходит в небытиё величайший труд его жизни, но считал это незначительной ценой за разгадку смысла, который вился вокруг него, но никак не давался ему в руки.
Решётка над его головой пульсировала сиянием, но то был свет, который не освещал и который не грел кожу. Он был вратами в ужасные виде́ния города телепатов, которые были сохранены, осушены и анатомированы, как доселе неизвестная форма жизни, попавшая в руки препаратора. Работая прилежно и методично, криптэстезики Григора вычистили худшую составляющую кошмаров, но их суть... о, их самая сердцевина... её он сохранил здесь. Она была упрятана в таких запутанных аллегориях, косвенных метафорах и невразумительной символике, что лишь человек, столь же искушённый в Системе, как и Григора, смог бы понять, чем она является на самом деле.
Вот это и было тем, что знал Кай Зулэйн, тем секретом, что он нёс в себе и который лишь он мог постичь. Вот это и было тем, что Сарашина сочла настолько важным, что не смогла доверить никому другому. Ничто, обладающее подобной мощью, не смогло бы пронестись через Шепчущую Башню, не оставив ушиба. И если знать, как и где искать, то можно было воссоздать то, что нанесло этот удар.
Как судебный хирургеон идентифицирует орудие убийства по нанесённым жертве повреждениям, так и Эвандр Григора складывал один к одному миллиарды фрагментов той информации, которую спрятали в уме величайшего неудачника башни.
Кусочки соединялись в целое, но так медленно...
Он уже увидел дразнящие намёки... образы слов, фразы, которые не говорили ему ничего, но от которых веяло обещанием жестокого мрака далёкого будущего...
Эпоха войн в беспросветном тысячелетии...
Великий Пожиратель...
Отступничество...
Кровь Мучеников...
Чудовище Поднимает Голову...
Кровавые Приливы...
Конец Времён...
И как фон всему этому, он слышал заунывный топот марширующих ног. Армии шли на войну сквозь нескончаемую череду убийств и разрушений, которая могла прекратиться лишь с исчезновением мироздания. Эти войска никогда не сдадутся, ни за что не простят, и единственным, что заставит их сложить оружие, будет погибель, которая унесёт их в смертный час самой войны.
Кай предвидел конец Империума? Прозрел окончательную победу Хоруса Луперкаля? Григора так не считал, поскольку на тех словах и образах лежали бремя веков и пыль истории, которые могли накопиться лишь за тысячелетия. И хотя он увидел их совсем мельком, они оставили его в состоянии небывалого ужаса, похожего на тот, что испытывает человек, который пойман в порождённом собственным разумом кошмаре и знает, что он никогда не сможет проснуться.
"До правды докопаешься – назад уже не зароешь". Он очень любил цитировать этот афоризм в своих поучениях, но сейчас... О, как бы ему хотелось, чтобы было иначе...
Каждый фрагмент нёс в себе ужас войны и разрухи, застоя и гибели. Записи Григора, тая вокруг него, порождали неудержимый и неотвратимый поток, снабжающий его разум новыми крохами информации. Он вливался в него всё быстрее, каждый разгаданный кусочек головоломки добавлял фрагмент к другой, более масштабной картине, пока то, что обрушится на Терру вследствие безрассудного вторжения Магнуса, не начало проявляться во всей своей полноте.
Оно вырастало из световых узоров, будто чёрный колосс, в котором слились воедино судьба и кошмар. Григора пытался охватить разумом проходящее перед его глазами, но оно было слишком масштабным, монументальным и устрашающим, чтобы вместиться в хрупкий череп одного смертного человека.
Григора закричал от зрелища мрачной планеты, которую переполняли чёрно-серые букашки, занятые нескончаемым каторжным трудом в сумрачных ульях и подземных гнездилищах бедности и страданий. Это был мир, где ничего не менялось, не развивалось, и в нём не создавалось ничего стоящего. И при всём при том, здесь это не считалось кошмарным, наоборот, его рассматривали как победу, как существование, которое надлежит прославлять и объявлять великолепным.
Григора не мог представить, как эти букашки выдерживают такую страшную действительность, не подозревая о счастье, которое могли бы обрести, не понимая всей непереносимости ужаса их повседневной жизни. Но букашки не просто существовали в таком застое – они активно сражались за его сохранение. Этот мир истекал бесчисленными армиями, призванными отбросить захватчиков и чужаков, но вместо того, чтобы выковать себе новую судьбу на захваченных ими планетах, они по доброй воле воссоздавали на них беспросветный ад своей родины.
Григора знал, что это был за мир, и точно также понимал, что эти букашки были никакими не букашками.
Система заполняла комнату. Всё, что прошло через шепчущие камни и сознания мёртвых и умирающих, хлестало внутрь потоком, нарастающим в геометрической прогрессии. Григора не сумел выдержать его полного объёма и рухнул на колени, когда огонь истины, поглотивший его книги, испепелил последнюю из них и хлынул в его разум.
"Заберите это! – закричал он. – Умоляю, заберите это обратно! Я не хочу этого, я никогда не хотел это увидеть..."
Сознание Григора затопило виде́ние Красного Зала и его павших ангелов, раскрывая перед ним всю свою ужасающую правду, и он рухнул на четвереньки. Он увидел всё, что видела Сарашина: сошедшиеся клинки, предложение и жертву, благородство и злодейство. Он воспринял всё это в мгновение ока, которое длилось целую бесконечность.
А над всем этим возвышался исполин, сидящий на чудовищном троне из золота, этом кошмарном устройстве, воздвигнутом безумцами и садистами. Его ссохшаяся плоть уже давно была мертва, это был живой труп, составленный из метастазного скелета и нескончаемых страданий. Из исполина струился невидимый свет, а мука в его глазах была самой праведной болью в мире, потому что она переносилась добровольно и без единого слова жалобы.
"О нет... – прошептал Григора, когда начала рваться последняя истёршаяся нить, на которой ещё держался его рассудок. – Не Вы, умоляю, только не Вы..."
Исполин обратил на него свой взор, и Эвандр Григора закричал, наконец-то поняв, каким образом этот кошмар смог воплотиться в жизнь.
Атхарва бросился к дверному проёму пристройки Антиоха, выискивая во тьме новых гостей. Найти их было несложно, да они и не прилагали никаких усилий, чтобы замаскировать своё приближение. Каждый третий нёс зажжённый факел, и языки пламени бросали яркие отблески на железных ворон, которые таращились на разворачивающуюся внизу драму с безразличием изваяний.
Атхарва насчитал тридцать человек,  тридцать высоких мужчин, защищённых пластинами из кованого железа, чьи плавные изгибы выглядели знакомо, и в то же время в них было какое-то тонкое отличие. Атхарве понадобилось лишь мгновение, чтобы опознать силуэты перед собой, поскольку доспехи едва ли не точь-в-точь воспроизводили снятую с производства модель военной брони, в которой не выходили на бой вот уже сотни лет, и чьё существование ныне сводилось к книгам историков-ревизионистов и пыльным флигелям Галереи Объединения. Атхарва узнал и их оружие – он видел подобное ему в том же самом музее, и то, что оно было старинным, никак не отражалось на его смертоносности.
В Атхарве зашевелился гнев, ибо используя подобную военную атрибутику, этот сброд втаптывал в грязь честь легионеров, являясь неприкрытой пародией на их внешний вид.
То, что они не Астартес, было ясно с первой же секунды, но кем же тогда они были?
– Во имя всего совершенного, кто они такие? – спросил Кирон у его плеча.
– Я не знаю, – ответил Атхарва, – но я намерен это выяснить.
Он закрыл глаза и выплыл сознанием за пределы этого убогого пристанища. Он ощутил бьющее по восприятию соседство разумов этих мужчин и распознал печать био-манипуляций, которую несли на себе их накачанные тела и искорёженный генетический код. Они были уродами,  преступлением против человеческой природы,  их сотворил генетик, лишённый чувства красоты и понимания естественных механизмов работы тела. Даже Павониды, которые изменяли базовые физические параметры организма, были связаны фундаментальным строительными кирпичиками природы.
Этих же людей перековеркали и втиснули в такой шаблон, что не стоило и надеяться на то, что их организмы смогут поддерживать навязанные им функции. Они умирали, все, от первого и до последнего человека, и даже не осознавали этого. Их примитивные разумы были сплетением агрессии, страха и зарождающегося психоза. На любой цивилизованной планете их изолировали бы на всю оставшуюся жизнь или передали бы Механикум для переделки в сервиторов самой низшей категории.
Однако в гуще этих людей обнаружилась личность совершенно другого рода. Это был человек, чья плоть тоже была усовершенствована, выводя его за рамки человеческих норм, но в чьём теле не обнаруживалось и тени той топорной манеры, в которой были "улучшены" остальные. Оно было сработано гением, также как первая печатная книга смотрелась гениальным творением на фоне рукописных манускриптов. Но печатная машина древности была вытеснена более эффективными техническими решениями, и абсолютно то же самое можно было сказать и о биологии этого человека...
Атхарва на краткий миг соприкоснулся с его разумом и отпрянул от зубчатых, бритвенно-острых кромок, которые обнаружились в его структурах. Он был стеклянистыми и испещрённым рубцами, как вулканическая скала, сформированная жаром и давлением в глубинах земли. Этот разум был заточен лишь под одну цель и ни под какую другую: под завоевание мира.
Стеклянистые ментальные шрамы этого человека выглядели знакомо, и Атхарва тут же вспомнил, где он видел такую безыскусную пси-когнитивную инженерию.
В разуме Кая Зулэйна.
Он отступил, почувствовав свирепую враждебность бессознательной ментальной защиты этого человека. Она щетинилась агрессивностью и злыми шипами,  как охраняющий порог сторожевой пёс. Этого человека не превозмочь науками Атенейцев. Атхарва открыл глаза, глядя на массивную фигуру в примитивной броне с новым чувством изумления и благоговения.
– Ликвидировать тебя – всё равно что пробежаться, как сумасшедший, с огнемётом наперевес по библиотеке, полной бесценных фолиантов.
– Что ты сказал? – прорычал Тагор.
– Перед нами не обычные люди, – сказал Атхарва. – Не недооценивайте их.
Тагор покачал головой.
– Они умрут точно также, как обычные люди, – выплюнул он. – Тридцать бойцов? Да я сам их убью, и тронемся в путь.
Атхарва придержал Тагора, положив руку ему на плечо. Он постарался не отпрянуть, когда Пожиратель Миров одарил его свирепым оскалом гримасы дикой агрессии. Имплантаты на его затылке загудели в знак активации, и в этот миг Атхарва осознал опасность, неразрывно связанную с регулярным использованием аугметики подобного рода. Тагор находился в таком же плену у её чарующей песни насилия, как Ангрон в своё время  – у рабовладельческой цивилизации, где, как утверждалось, его и обучили искусству чинить резню. Атхарва спросил себя, осознаёт ли Ангрон всю парадоксальность того факта, что он обрёк на рабство своих собственных бойцов.
– Антиох! – выкрикнул человек со стеклянистыми ментальными структурами. – Те люди, которые с тобой внутри, – пошли их наружу. Они нужны Бабу Дхакалу.
– Провалиться мне в поганые, сволочные тартарары, – просипел Антиох. – Это Гхота. Помоги мне Трон, мы покойники.
Атхарва развернулся к съёжившемуся от страха хирургеону:
– Кто он такой, и кто такой этот Бабу Дхакал?
– Ты это всерьёз? – спросил Антиох, заползая на четвереньках под самый массивный стол в своей хибаре. – Бабу Дхакал – это ходячее лихо, как будто мне недостаточно тех проблем, которые вы уже успели подкинуть мне под дверь!
– А Гхота?
– Цепной пёс Бабу, – ответил Антиох, стараясь разместить как можно больше тяжёлой мебели между собой и открытым дверным проёмом. – Желаешь себе добра – не связывайся с Гхотой. А для тех, кто поступает наоборот, всё кончается крюками, с которых они свисают в виде расчленёнки.
Атхарва выволок хирургеона из укрытия:
– Да кто такой этот Дхакал? Местный губернатор? Окрестная власть?
Антиох издал сдавленный смешок:
– Знамо дело, ты можешь сказать, что он окрестная власть. Это бандитский главарь, один из последних оставшихся после кровавой войны под знаком орла. Он контролирует все территории от Вороньего Двора до Арки Просителей и юг вплоть до Ущелья Дхакал. И если ты желаешь себе добра, делай так, как велит Гхота.
– Антиох, я начинаю уставать от ожидания! – выкрикнул Гхота. Его клокочущий голос скрежетал бесчеловечностью.
Тагор и Субха стояли по обе стороны от дверного проёма. Севериан всматривался наружу через щель в плохо сложенной кирпичной кладке. Атхарва сместился к Каю, который раскинулся в позе страдальца, покрытый зловонным месивом рвоты и испражнений. К счастью, он был без сознания, хотя по его телу бегала мелкая дрожь, сопутствующая проводимой его организмом самоочистке.
Атхарва услышал металлический лязг взводимого оружия и обхватил Кая руками, закрывая его своим телом. Тридцать крупнокалиберных винтовок открыли огонь.
В приёмную Антиоха ворвался сокрушительный шквал выстрелов, которые пропарывали сырцовый кирпич и листовой металл насквозь, как лазерный резак – плоть. Дерево раскалывалось в щепки, кладку разносило в порошок, воздух наполнился срикошетившими снарядами, осколками стекла и дымом. Шум стоял оглушительный, как во время грозы. Целью происходящего было не просто причинить вред – в неменьшей мере оно предназначалось для устрашения.
Это могло бы сработать – в стародавние времена и против других людей.
Когда обстрел закончился, Атхарва поднял взгляд, и его улучшенное зрение без труда различило силуэты его товарищей. Никто  из них не был задет, не считая пришедшихся вскользь обломков стекла или осколков пуль.
Севериан ухмыльнулся:
– И каков твой план, сын Магнуса?
Атхарва терпеть не мог прибегать к насилию, но он понимал, что сейчас не время для тонких ходов или искусных речей. Есть только один курс действий, который поможет им пережить эту схватку.
– Убейте их всех, – сказал он.
Тагор оскалился в широкой улыбке:
– Первая здравая мысль, высказанная тобой за целый день.
Пожиратели Миров вылетели из дыма и поднятой выстрелами пыли, атакуя на бешеной скорости, которая казалась невозможной для людей такого богатырского телосложения. Атхарва следил за их забегом с той нездоровой зачарованностью, с какой человек мог бы наблюдать за тем, как одна порода инопланетных тварей уничтожает другую.
Первым ударил Тагор, пробив кулаком нагрудник бойца с раздвоенной бородкой и двумя симметричными пучками волос на голове. Он ещё не успел упасть, а Тагор уже выхватил оружие из его мёртвых рук и использовал его против соседнего человека. Хотя доспехи людей Гхоты и выглядели, как Громовая Броня, это сходство не распространялось на их защитные качества. Глухо стукнула отдача, и Атхарва ослеп на кратчайшую долю секунды от чудовищной вспышки из дула. Вслед за этим он увидел троих человек, практически располовиненных выстрелом в упор.
Субха и Асубха бежали в атаку по обеим сторонам от своего сержанта. Силовые клинки, отломленные от алебард мёртвых кустодиев, мерцали голубым светом. Субха атаковал сокрушительным напором чистой силы, разбрасывая людей в стороны, как детонация гранаты, тогда как Асубха орудовал своим клинком с точностью опытного патологоанатома, хотя его оружие больше походило на секач зеленокожих. Первые два человека повалились, лишившись голов, третий и четвёртый упали, роняя на площадь  влажные мотки своих внутренностей. Пятый лишился обеих рук и рухнул с клокочущим криком боли.
Атхарва вышел из изрешечённых выстрелами руин приёмной Антиоха, неся Кая подмышкой. Он поддерживал вокруг его тела телекинетический щит, одновременно наблюдая за тем, как его братья по Крестовому Воинству рвут в клочья людей Гхоты. Аргентус Кирон, заняв позицию под прикрытием разрушенного фасада, занимался тем, что без устали выпускал сгустки плазмы,  каждым выстрелом испепеляя чью-нибудь голову, и нырял в укрытие, спасаясь от беспорядочного ответного огня в своём направлении.
И всё же, несмотря на весь начальный урон, причинённый Отвергнутыми Мертвецами, их противники не были обычными смертными, которых можно было запугать такой ужасающей резнёй. Их перекроили при помощи неизвестных средств, заставив забыть о страхе и сострадании, и они отбивались с инстинктивной свирепостью. Тагор получил выстрел в бок и взревел от боли. Из его раны хлестнул поток яркой крови.
Пожиратель Миров выкрикнул: "Во имя Ангрона!" и ткнул стрелка кулаком в лицо, пробив ему череп насквозь. Он стремительно развернулся и обрушил град выстрелов на своих брызнувших в стороны противников. Двоих снесло с ног попаданиями. Асубху обступила группа бойцов, чьё вооружение составляли пистолеты и длинные ножи-скиннеры. Они пыряли и резали его с яростью маньяков. Атхарва увидел, как один из клинков вошёл глубоко в бицепс близнеца, но Пожиратель Миров успел извернуться вбок, прежде чем ему перерезало плечевые сухожилия.
Он крутнулся, приседая к земле, и располовинил ранившего его человека. Он метался стрелой, как атакующая змея, вонзая и всаживая во врагов свой мясницкий клинок. Тагор, возникнув рядом с ним, пристрелил двоих в спину, прежде чем они успели развернуться к нему лицом. Сержант Пожирателей Миров хохотал, наслаждаясь свирепствующим вокруг него кровопролитным танцем, и не заметил удара, который бросил его на колени.
Над Тагором навис Гхота. Тяжёлый молот из ковкого железа выписывал круги вокруг его тела, словно он был легче пушинки. Тагор попытался встать, но ему в бок влетел ещё один сокрушительный удар, и он закувыркался в воздухе. Субха бросился было на Гхоту, но получил локтём в челюсть и отлетел прочь.
"Кирон, – выкрикнул Атхарва, потихоньку смещаясь в сторону одной из узких улочек, которые уводили прочь с места схватки. – Убей вон того!"
Из руин плюнуло ярким копьём плазмы, но то ли Гхота услышал крик Атхарвы, то ли его предупредило о надвигающейся опасности какое-то сверхъестественное чувство, только он откачнулся в сторону от смертоносного выстрела. Воин из Легиона Фулгрима выпрыгнул из развалин и бросился к Гхоте, взбешенный тем, что этот выскочка испортил ему безупречный счёт отстреленных голов.
Асубха сделал выпад своим потрескивающим клинком, но Гхота отвернул его в сторону и ударил атакующего в челюсть сокрушительным левым хуком. Асубха покачнулся, на его лице был написан скорее шок, чем боль. В его лицо поршнем врезался кулак, затем ещё раз, и воин зашатался. Гхота размахнулся своим молотом, отправляя его по смертоносной дуге.
Атхарва уже перестал поддерживать телекинетический щит, успев вознестись разумом на низшие уровни Исчислений, где он мог прибегнуть к базовым умениям Пирридов. Он сделал резкое мысленное усилие, швыряя в Гхоту потрескивающий разряд жгучего пламени. Он ударил в исполинского воина, прежде чем тот успел нанести Асубхе смертельный удар, и плащ на его плечах вспыхнул огнём.
Гхота взревел от боли и сорвал пылающую накидку со своих доспехов. Одновременно с этим на фланге нападающих возник изменчивый силуэт. Севериан призраком выскользнул из теней, словно волк на охоте. Он убивал, падая как снег на голову, оставляя за собой мёртвые тела и двигаясь дальше, прежде чем его жертвы вообще успевали осознать опасность.
Кирон отбросил свой разряженный плазменный карабин и подхватил клинок, который выронил Субха. Его лезвие уже не потрескивало силовым полем, но Кирону было всё равно. Он бросился на врага с развевающимися за спиной грязно-белыми волосами, как мечник, вынужденный идти в бой с несбалансированным клинком.
– Ты, может, и выглядишь как мы, но ты всего лишь жалкая копия, – рявкнул Кирон.
Гхота расхохотался:
– Ты так считаешь?
Поединок между мечником и воином, вооружённым молотом с бо́льшим радиусом досягаемости, был неравной схваткой, но те, кто сошлись в этом бою, не были обычными бойцами. Пока Севериан безнаказанно сеял смерть, а Пожиратели Миров перегруппировались в гуще яростной перестрелки едва ли не в упор, Кирон метался и петлял, проскальзывая между свирепыми размашистыми ударами молота. Его мастерство было необыкновенными, работа ног – безупречной, он не давал противнику ни единой подсказки о том, когда собирается начать очередную атаку, и Атхарва видел, что он подводит дело к обезглавливающему удару.
Это была битва противоположностей: филигранный расчёт и идеальная выдержка против необузданной силы и жажды убийства. Только победитель мог выйти из неё живым. Кирон поднырнул под навершие молота, летевшее по смертоносной дуге, и вогнал свой клинок в узкую щель между нагрудником и наплечником Гхоты. Оружие глубоко вонзилось в плоть, но воин лишь заворчал, когда оно ушло внутрь. Гхота толкнул противника плечом и, ухватив его за шею, ударил лбом в его изысканно-красивое лицо.
У Кирона сломались нос и скулы, и его привлекательные черты превратились в разбитую маску из раздробленных костей и фонтанирующей крови. Атхарва, ошеломлённый увечьями Кирона, приостановил своё бегство. Площадь всё ещё наполняли выстрелы и крики, но казалось, что сражение потеряло свой темп, а бойцы обеих сторон наблюдают за гибелью столь безупречного воина. 
Молот Гхоты описал петлю вокруг своего хозяина и обрушился вниз на плечо Кирона, разрывая мышцы и ткани и влетая внутрь его грудной клетки сквозь мешанину сломанных рёбер. Атхарва услышал треск костей и ощутил всплеск симпатической боли, когда эфир вспыхнул мучениями Кирона. 
Воин обильно сплюнул кровью, вызывающе глядя на своего убийцу.
Молот Гхоты описал круг, готовясь вдребезги разнести череп Кирона.
Оружие уже летело вниз по дуге, когда его чудовищную рукоять перехватил массивный кулак. Эта бледная, замогильного вида рука, испещрённая полосами крови, удержала её со всей той силой, что взращивалась в воинах смертоносного Легиона Мортариона.
Гифьюа врезал Гхоте по челюсти правым кроссом. Удар влетел в цель, словно кувалда, и боец Бабу Дхакала зашатался. 
– Тот, кого ты убил, был моим другом, – рявкнул Гифьюа.
Атхарва знал, что Гвардейца Смерти уже не должно было быть в живых. Ему полагалось быть трупом, обескровленным телом, остывающим на кушетке у Антиоха. Он даже не должен был пережить аварию, и всё же он стоял здесь, не сдаваясь до самого конца. Гхота потряс головой и сплюнул кровью. Он произвёл оценку своего противника и кривозубо ухмыльнулся.
– Да ты уже всё равно что покойник, – сказал Гхота.
– Может и так, – согласился с ним Гифьюа. – Но приблизься к моему другу ещё раз, и твоя кровь прольётся в эту пыль вместе с моей.
– Я убью тебя прежде, чем ты успеешь поднять кулак, – заверил его Гхота.
– Так приступай, удалец, – рявкнул Гвардеец Смерти. – Ты мне уже наскучил.
Гифьюа говорил как истинный храбрец, но Атхарва понимал, что ему не выстоять против Гхоты. Гвардеец Смерти держался на ногах благодаря силе воли и понятиям чести, но их одних не хватит против такого грозного врага.
Звуки перестрелки стихали, и Атхарва увидел, что пока Кирон и Гхота сражались, Севериан и Пожиратели Миров закончили битву. Площадь устилали тела. Некоторые из них были выпотрошены, другие обезглавлены, третьи же просто разорваны на куски. Теперь перевес перешёл на противоположную сторону, и Атхарва увидел понимание этого в кроваво-красных глазах Гхоты.
Боец Бабу Дхакала вскинул свой молот и, сплюнув на землю, пошагал прочь с места побоища. Никто не поднял на него оружия, хотя у Тагора была винтовка одной из его жертв, которую он прижимал к своей окровавленной груди. Субха и его близнец наблюдали за уходящим Гхотой со смесью настороженного уважения и злости, тогда как Севериан, подхватив валяющуюся винтовку, занялся высматриванием новых источников угрозы.
Когда Гхота скрылся из виду, Гифьюа осел на колени рядом с Кироном. Жизнь уходила из него, и его голова всё сильнее клонилась к груди. Атхарва бросился к нему и успел положить Кая на землю как раз вовремя, чтобы подхватить Гвардейца Смерти, когда тот окончательно исчерпал запас своей несгибаемой стойкости. Он держал умирающего воина и утирал кровь с его призрачно-бледного лица.
Лежащий рядом с ним Кирон выкашлял порцию кровавой пены и попытался заговорить, преодолевая боль в своём изувеченном теле. Пожиратели Миров собрались вокруг, будто окровавленные ангелы смерти, пришедшие стать свидетелями последних минут своих сражённых братьев. Даже Антиох высунул нос из руин своего дома, чтобы посмотреть на то, что большинство смертных не увидит ни разу за всю свою невероятно короткую жизнь: на смерть космического десантника.
– Не думал же... ты, что... единственным... урвёшь себе... славную смерть, а? – просипел Кирон, побулькивая и хрипя от усилий.
– Не могу сказать, что я... вообще... старался умереть, – ответил Гифьюа. – Чёртов глупец, зачем ты только попёр на такого здорового ублюдка.
Кирон согласно кивнул.
– Он сделал так... что я... промахнулся. А я... никогда... не промахиваюсь.
– Я никому про это не расскажу, – пообещал ему Гифьюа, и из него утекли последние крохи жизни.
Кирон кивнул и успел положить руку на плечо друга, прежде чем закашляться с хрипом и перестать дышать. Атхарва проследил за тем, как угасло свечение его ауры, и склонил голову.
– Они ушли, – произнёс он.
– Они умерли достойно, – высказался Тагор. Одной рукой он зажимал свой бок в том месте, куда пришёлся выстрел.
Асубха опустился на колено возле мёртвых воинов и закрыл глаза.
– Их Алая Тропа завершилась, – сказал Субха.
Тагор перевёл взгляд на Атхарву и нацелил винтовку на Кая:
– Ты всё ещё считаешь, что астропат этого стоит?
– Более чем когда-либо, – кивнув, ответил Атхарва. Из теней возник Севериан с оружием на плече.
– Принято, – сказал Тагор, отводя вверх винтовку с таким видом, словно он увидел её в первый раз.
Севериан перевернул в руках своё оружие:
– Ты знаешь, что это такое и для кого их делали?
– Да, – ответил Атхарва. – Знаю.
– Я слышал, что они умерли, – сказал Тагор. – Я думал, что все они погибли в последней битве Объединения.
– Так нам рассказывают хроники, но, как видно, у Терры есть свои секреты, – ответил Атхарва, пристально глядя на тонкую струйку дыма, который уплывал от шипящего клочка земли в том месте, куда плюнул Гхота.
– Хроники могут подождать, – сказал Севериан. – А наши охотники этого делать не станут. Произошедшее привлечёт их к нам, как огонь мотыльков.
– Что насчёт Гифьюа и Кирона? – спросил Субха. – Мы не можем просто бросить их здесь в таком виде.
Атхарва развернулся к Антиоху:
– У тебя есть какие-нибудь предложения, хирургеон?
– Я не могу держать их здесь, – ответил тот, отрицательно мотая головой. – У меня уже и так достаточно проблем.
– Да, но как хирургеон в подобном месте, ты должен знать, куда можно отнести трупы.
Антиох поднял взгляд, и какой бы язвительный ответ ни формировался на его губах, он не стал его озвучивать, когда увидел смертельно серьёзные глаза Атхарвы.
– Лучшее, что вы можете сделать, – это отнести их в Храм Горя, – сказал он. – Там есть кремационная печь, если вы не хотите, чтобы трупы к восходу обглодали начисто.
– Храм Горя? – спросил Атхарва. – Что это такое?
Антиох пожал плечами:
– Место, куда народ, который не хочет бросать своих мёртвых гнить, сносит их трупы. Не поверите, но говорят, что там заправляет жрец. Я слышал, что он какой-то безумец, который свихнулся и считает, что смерть можно умилостивить молитвами.
– И как мы найдём это место?
– Оно в считанных километрах к востоку отсюда, встроено в основание утёса, который вы можете увидеть вон там, над крышами. На его стенах высечены десятки статуй, так что вы его не пропустите. Оставьте своих друзей у ног Отсутствующего Ангела, и с ними поступят, как подобает.
Как только Антиох произнёс эти слова, псионические дарования Атхарвы резко пробудились, и в его памяти со всей чёткостью осознанного сна[76] всплыли картины его повторяющегося виде́ния.
Населённый призраками мавзолей, подкрадывающийся волк и возносящаяся вверх статуя безликого ангела...
XIX
Вражеский Император / Грядёт Закат / Казнь
Кай чувствовал тепло на своём лице, прохладный ветерок овевал его кожу ароматами искрящихся океанов, длинных трав и экзотических пряностей для горячения чувств. Он хотел распахнуть глаза, но никак не мог избавиться от беспокойства, которое заставляло его держать их закрытыми из боязни лишиться этого драгоценного мгновения покоя.
Он знал, что грезит, но осознание этого факта не вызвало у него какой-то особой тревоги. Ту жизнь, что осталась в мире бодрствования, до краёв наполняли страдание и страх, тогда как здесь, в этом промежуточном состоянии забытья, он был избавлен от подобных переживаний. Кай потянулся наружу своим восприятием, вслушиваясь в тихие вздохи воды на пляже, в шелест ветра высоко в кронах деревьев и в ту звенящую пустоту пространства, которую можно ощутить лишь в самых громадных пустынях.
– Кай, ты собираешься делать свой ход? – спросил голос прямо у него под носом. Астропат тотчас же узнал говорящего: золотой человек, за которым он гнался по мраморной галерее Арзашкуна. Он нерешительно раскрыл глаза, почему-то испытывая удивление от того, что способен это сделать.
Он находился на побережье озера за стенами Арзашкуна, сидя на деревянном табурете перед полированной регицидной доской. Партия уже началась. Перед Каем были расставлены серебряные фигуры, ониксовые же размещались перед высоким человеком в длинных кромешно-чёрных одеждах. Лицо противника астропата скрывалось под капюшоном, и там, глубоко во мраке, сверкала пара золотых глаз. Каждый шов и каждую складку одежд цвета сажи украшали слова, вышитые тонкой чёрной нитью, но Каю никак не удавалось их прочесть. Он оставил эти попытки, когда мужчина заговорил снова:
– Ты далеко ушёл со времён нашей прошлой беседы.
– Зачем я здесь? – спросил Кай.
– Чтобы сыграть партию.
– Игра уже началась, – заметил Кай.
– Я знаю. Мало кто из нас удостаивается привилегии присутствовать при зарождении событий, которые формируют наши жизни. Так что надлежит смотреть на ту доску, которая перед тобой поставлена, и делать на ней то, что в твоих силах. К примеру, что скажешь о моей позиции?
– Я не большой знаток регицида, – признался Кай. Его противник откинул назад капюшон, открывая лицо, на котором заплясала паутина солнечного света, пробивающегося сквозь колышущуюся листву этого оазиса. Лицо было хорошим, в нём было что-то отеческое, однако суть человека, скрывающаяся за этим фасадом, не поддавалась определению – или, возможно, была неопределённой.
– Но ты знаешь, как играть?
Кай кивнул.
– Хормейстер заставлял нас этим заниматься, – сказал он. – Вроде как для того, чтобы заставить нас понять, как важно уделять должное время обдумыванию своих решений.
– Он мудрый человек, Немо Чжи-Мэн.
– Вы его знаете?
– Конечно. Но посмотри на доску, – настойчиво сказал его противник. – Скажи мне, что ты видишь.
Кай изучил доску и обнаружил, что ряд фигур был скрыт под колпачками, так что невозможно было понять, на чьей они стороне. Из того, что он смог понять в запутанной позиции, складывалось впечатление, что у партии мог быть лишь один исход. 
– Думаю, вы проигрываете, – сказал Кай.
– Так может показаться, – согласился мужчина, стягивая колпачок с одной из фигур, – но видимость бывает обманчивой.
Появившаяся на свет фигура была воином, одним из девяти, что оставались у оникса. Она была выполнена в виде бойца древности в сверкающих боевых доспехах.
– Одна из ваших, – сказал Кай.
– Тогда делай свой ход.
Кай увидел, что только что открытая фигура выдвинута вперёд в рамках агрессивного дебюта, но она осталась без поддержки своих собратьев. Кай пошёл своим дивинитархом, который стоял на соседней клетке, и взял воина, поставив его сбоку от доски.
– Вы хотели отдать вашу фигуру? – спросил Кай.
– Хорошая жертва – ход не обязательно логичный, но оставляющий противника изумлённым и сбитым с толку, – ответил мужчина.
– Меня уверяли, что всегда лучше жертвовать фигурами своего противника.
– В большинстве случаев я с этим соглашусь, но реальная жертва[77] ведёт к радикальному изменению хода партии, чего нельзя добиться без дальновидности и готовности пойти на большой риск.
Сказав так, мужчина бросил свою цитадель через доску и поверг дивинитарха Кая. Фигура в его руке, сверкнувшая на свету, казалось, сменила цвет с чёрного на серебряный и потом обратно на чёрный.
– Комбинацию с жертвой воина чаще всего разыгрывают, чтобы нейтрализовать преимущество, даваемое правом первого хода, – невесело улыбнулся мужчина. – Она может оказаться весьма полезной против самых сильнейших из игроков. Одно из преимуществ столь рискового гамбита состоит в том, что среднестатистический противник плохо представляет, как от него защититься.
– А если вы играете не со среднестатистическим противником? – спросил Кай. – А с кем-то таким же искусным, как вы сами?
Противник астропата покачал головой и сложил руки на груди:
– Кай, если играть, дав волю своей мнительности, то победы не добиться. Перед тобой лишь будут вставать всё новые и новые фантомные страхи. Как же часто случается так, что боязнь того, что твой противник и в мыслях не держал, не даёт развернуться во всю мощь. Именно в этом и состоит истинная суть регицида.
Кай опустил взгляд на доску, наслаждаясь этими мгновениями покоя посреди того заполненного страданиями кошмара, в который превратилась его жизнь. Да, в настоящее время его окружала недолговечная иллюзия, но от этого она не становилась менее реальной, и Кай вовсе не рвался распахивать объятия безумству своего существования в бодрствующем мире.
– Мне так необходимо возвращаться обратно? – спросил он, двигая вперёд своего храмовника.
– В Город Просителей?
– Да.
– Тебе решать, Кай, – сказал мужчина, переставляя своего императора. – Я не могу приказывать тебе в выборе пути, хотя и знаю желательный мне вариант.
– Я думаю, что предупреждение, которое есть во мне, предназначено вам, – сказал Кай.
– Это так, – подтвердил мужчина. – Но ты пока не можешь мне его передать.
– Я хотел бы, – сказал Кай. – А если вы тот, кто я думаю, вы не можете, ну я не знаю, просто вытащить его у меня из головы?
– Ты не находишь, что если бы я мог, то я бы так и сделал?
– Полагаю, что так.
– Мне очень много чего довелось повидать, Кай, но некоторые тайны скрыты даже от меня, – сказал мужчина, указывая на горстку фигур, скрытых под колпачками. Кай был уверен, что их не было ещё мгновение тому назад. – Я не раз и не два просматривал этот момент и тысячекратно прослушивал заново наши слова, но у Вселенной есть секреты, которые она отказывается раскрывать раньше назначенного часа.
– Даже вам?
– Даже мне, – сказал мужчина с ироническим кивком.
Кай сделал глубокий вдох и потёр свои глаза. Кожа вокруг них была воспалённой и саднила.
– Хормейстер имел обыкновение говорить, что регицид – это поиск истины, – сказал Кай, пока они по очереди двигали по доске свои фигуры.
– Он прав, – ответил мужчина, смещая своего императора ещё на клетку вперёд. – Самая богатая фантазия, самая мастерская техника и самое глубокое проникновение в психологию противника не превратят партию в шедевр, если она не ведёт к истине.
Несмотря на заявленное Каем отсутствие мастерства игры в регицид, нельзя было сказать, что партия складывается в пользу кого-то из игроков, хотя у астропата оставалось больше фигур. Из-за залпов дебюта и таинства миттельшпиля явно замаячил конец игры. Оба игрока потеряли огромное количество фигур, однако властелины доски ещё только вступали в свои права.
– Вот мы и дошли до сути, – произнёс Кай, выводя свою императрицу на сильную позицию в рамках подготовки ловушки для императора своего противника. На ранних стадиях партии император Кая мерил доску с хвастливой уверенностью, его соперник же упорно держался под защитой. Но сейчас ониксовый повелитель подтянулся ближе к линии фронта.
Их фигуры сгрудились, сражаясь за позицию, и у Кая начало расти чувство, что его завлекли в эту атаку. Но он не видел, как его противник может выиграть, не пожертвовав при этом самым ценным. В конце концов он уверенно сделал ход, не сомневаясь, что обложил ониксового императора своими сильнейшими фигурами.
Он понял свою ошибку, лишь когда закутанный в одежды мужчина дерзко бросил вперёд своего императора.
– Регицид, – сообщил его противник, и Кай с нарастающим восхищением и потрясением осознал, как искусно его подвели к тому, чтобы оголить свою шею перед клинком палача.
– Не могу в это поверить, – сказал он. – Вы выиграли своим императором. Я думал, такого почти никогда не случается.
Его противник пожал плечами:
– Во время начальной и основной стадий партии император зачастую является обузой, поскольку его следует защищать любой ценой. Но в ходе эндшпиля он должен стать важным и агрессивным участником игры.
– Эта партия была кровавой, – заметил Кай. – Вы пожертвовали огромным количеством ваших сильнейших фигур, чтобы повергнуть моего императора.
– Такое частенько случается между двумя игроками одинакового уровня, – сказал мужчина.
– Сыграем снова? – спросил астропат и потянулся за фигурами, потерянными во время игры.
Мужчина удержал его за запястье. Хватка была крепкой, непоколебимой, в ней чувствовалась сила, которая могла сокрушить кости Кая в мгновение ока.
– Нет. Это игра, в которую можно сыграть только один раз.
– Тогда почему доска готова к новой партии? – спросил Кай, видя, что все фигуры вернулись на начальные позиции, хотя он к ним не прикасался.
– Потому что я должен встретиться с ещё одним противником – с тем, кто знаком со всеми гамбитами, всеми хитростями и всеми окончаниями. Я это знаю, потому что я сам его обучал.
– Вы можете его победить? – спросил Кай с нарастающим чувством тревоги. На края оазиса надвигалась тень.
– Я не знаю, – признался мужчина. – Я пока не могу увидеть исход нашей встречи.
Закутанный в одежды мужчина посмотрел вниз на доску, и Кай обнаружил, что фигуры опять успели передвинуться. Позиция была запутанной и не поддавалось оценке. Кай поднял глаза и, в первый раз толком разглядев своего противника, увидел, что на его широких плечах лежит ноша целой цивилизации.
– Какую службу я могу сослужить? – спросил Кай.
– Ты можешь вернуться назад, Кай. Ты можешь вернуться обратно в мир бодрствования и донести до меня предупреждение, переданное тебе Сарашиной.
– Мне страшно возвращаться назад, – сказал Кай. – Мне кажется, что если я это сделаю, то могу погибнуть.
– Боюсь, что так и будет, – подтвердил мужчина.
Кай ощутил  ледяной комок в глубине живота, и на него вновь накатил тот тошнотворный страх, что пожирал его после гибели "Арго". Небеса потемнели, и астропат услышал, как откуда-то совсем издалека доносится бормотание голосов, спорящих на повышенных тонах.
– Вы просите меня пожертвовать собой ради вас?
– Скальп вражеского императора стоит любой жертвы, – ответил мужчина.
Вокруг множества столов с лабораторным оборудованием собирался холодный туман, а гудение генераторов можно было услышать даже за изолированными стенами низкого помещения. Шумела аппаратура, которая не смотрелись бы чужеродно и в залах марсианских генетиков; центрифуги крутили позвякивающие сосуды с исходным материалом, инкубаторы лелеяли развивающиеся зиготы, в баках с питательной средой стимулировался синтез сложных ферментов и белков.
Сам факт существования на Терре такой прекрасно оснащённой лаборатории не вызывал удивления, однако то, что она обнаружилась в сердце Города Просителей, было самым настоящим чудом. Это было сродни тому, как найти абсолютно исправный космический корабль, погребённый в руинах доисторической Земли.
Бабу Дхакал присматривал за серебристым инкубационным контейнером в форме цилиндра, внутри которого кипел жизнью бульон из химических элементов. Доспехи вождя клана потускнели от конденсата, а отмирающую плоть его лица обрамлял иней. Он больше не чувствовал холода, как уже не ощущал ни боли, ни жары, ни удовольствия. Радости, которые делали жизнь таким чудесным даром, умирали одна за другой.
Точно также как и он сам.
Бывший повелитель Дхакала выковал из него бойца, который должен был быть быстрее, крепче и сильнее, чем любой свирепый воин-варвар из геносептов, притязавших на владычество над колыбелью Человечества. Он сделал из него солдата, которому надлежало вытащить их планету из той анархии, в которую она скатилась. То были золотые деньки, когда перед неудержимыми армиями Громовых Воинов шествовали орёл и стяг с молниями.
Битвы длились неделями без передышки, счёт трупов шёл на миллионы, полководцы вели поединки с таким титаническим размахом, что раскалывались горы и трескались континенты. От тех побед сейчас отмахивались как от преувеличений, отвратительных в своей жестокости, и современные историки не желали верить в саму возможность подобных вооружённых конфликтов. Почему с них не спустили их никчёмные шкуры за такую тупоумную слепоту, было за пределами разумения Дхакала, хотя в самой глубине сердца он понимал, что эта унылая новая эра не сможет принять такие легенды, не обдав презрением "штурм унд дранг" тех горячих, кровавых деньков.
Дхакал вспомнил, как повалил Азуритовую Башню одними голыми руками, и спросил себя, как бы восприняли все те истории, что он мог бы порассказать, те суматошные недалёкие летописцы, которые документировали эту блистательную имперскую дребедень.
Стоящий перед ним аппарат звякнул, и Бабу Дхакал отвлёкся от дум о днях своей славы, переключаясь на текущую задачу. Серебристая стальная трубка выпустила охлаждающие газы, а в ребристой трубе забулькали утекающие питательные растворы. Раздалось шипение, и верхняя половина цилиндра открылась, являя подложку из тонкой просвечивающей сетки, на который лежал лоснящийся орган из только что выращенных тканей. Несмотря на то, что система искусственных капилляров снабжала его перенасыщенной кислородом кровью, он был испещрён прожилками чёрных участков отмершей плоти, как больное лёгкое.
"Только не ещё один, – прошептал Бабу Дхакал, стискивая руки в кулаки. – Я пытаюсь поправить то, что не может быть поправлено".
Он осторожно закрыл инкубационный цилиндр, глубоко дыша, чтобы успокоить бешенство, которое нарастало в его груди. Ему полагалось бы привыкнуть к таким неудачам, но он был не из тех людей, которым даётся легко терпеливость подобного рода. А будь иначе, разве пробился бы он через пять боевых легионов Жерновов? Низвергнул бы он Отбойный Венец Железного Царя, если бы принадлежал к тем, кто смиряется с неудачами?
Он стиснул край стола своими толстыми пальцами, вымещая свою неистовую досаду на корёжащемся металле. Бабу Дхакалу хотелось смести оборудование со столов, дать выход вздымающейся внутри ярости, выплеснув её на лабораторию, которая уже так долго сопротивляется его воле. Ему удалось обуздать себя, но лишь с огромнейшим усилием. Его самоконтроль сдавал, – как и всё остальное в его теле, – и он был лишь на волосок от того, чтобы стать ничем не лучше той персоны, за которую его почитали невежественные людишки. Да, с того горького дня Объединения ему доводилось убивать. Да, он подмял под свою власть стольких, что ими можно было заселить целый город. Но разве он не совершил это, держа в уме более великую цель?
За его спиной раздался дребезг створки декомпрессионного шлюза, сопровождаемый миганием красного света. Лишь ещё одному человеку дозволялось переступать порог этого царства забытых диковин и чудес, и Бабу Дхакал развернулся к Гхоте, входящему с подавленным выражением на лице. Даже его глаза, такие красные от крови, были потуплены в знак неудачи.
– Ты вернулся с поражением, – произнёс Бабу Дхакал. На языке горчило от непривычного слова.
– Да, мой субедар, – ответил Гхота, падая на колени и поднимая голову, чтобы открыть доступ к жгутам вен на своей шее. – В твоей власти окончить мою жизнь. В твоей власти пролить мою кровь.
Бабу Дхакал сошёл с помоста, на котором он работал, и вытащил длинный кинжал с зазубренным клинком из ножен на своём бедре. Он приставил его лезвие к пульсирующей артерии на шее Гхоты и праздно подумал, не довести ли ему дело до конца, – просто ради того, чтобы ощутить влажную теплоту человеческой крови.
– В прежние времена я бы не раздумывая снял тебе голову с плеч.
– И я бы это только приветствовал.
Бабу Дхакал убрал в ножны свой кинжал:
– На дворе новая эра, Гхота, и нас осталось слишком мало, чтобы продолжать жить по старинке, – сказал он. – Пока что мне нужно, чтобы твоё сердце оставалось у тебя в груди.
Гхота поднялся на ноги и собрал пальцы в кулак на своей груди, салютуя жестом, который ныне впал в немилость, но всё ещё сохранял значение для воинов, рождённых в позабытые времена.
– Субедар, – произнёс он. – Приказывай.
– Те люди, которых ты с собой брал?
– Все мертвы.
– Неважно, – сказал Бабу Дхакал. – Провалившиеся эксперименты, не более того. Расскажи-ка мне об этих "космических десантниках". На что они похожи?
Гхота презрительно усмехнулся и расправил плечи, хотя у него и не было права этого делать.
– Они нам не ровня, но эти воины достойны носить орла.
– И такими они и должны быть, – ответил Бабу Дхакал. – Они достигли величия, встав на наши плечи. Не будь нас, и их бы не существовало.
– Они всего лишь бледные тени того, чем были мы, – сказал Гхота.
– Нет, они – следующая ступень эволюции сверх-воина, и это мы – бледные тени того, чем являются они. Да, мы сильнее и выносливее, но наше генетическое наследие никогда не предполагалось сохранять. Древняя Ночь, может, и кончилась, но для нас грядёт новый закат. Ты знаешь, что когда нас создавали, то не закладывались на то, что мы будем жить после Объединения?
– Нет, мой субедар.
– В наших генах всегда были изъяны, но я не могу решить, было ли это сделано с умыслом, или так вышло по незнанию. Я надеюсь на последнее, но подозреваю первое. Повелитель этой планеты безразличен к своим творениям, и я сомневаюсь, что его примархи осознаю́т, что как только они выполнят свою задачу, их оттеснят в сторону, отдав предпочтение смертным, во имя которых они сражаются. И я боюсь, что как и ангелы древности, они примут в штыки соображения, лежащие в основе подобного отстранения.
Гхота промолчал, поскольку не понял отсылки к древнему тексту.
– Со сколькими воинами ты столкнулся? – спросил Бабу Дхакал.
– Их было семеро, мой субедар, но двое теперь мертвы, – ответил Гхота. – Осталось лишь пятеро.
– Ты лично убил тех двоих?
– Одного из них, другой и без того умирал.
– Тогда мы должны разыскать их, Гхота, – сказал Бабу Дхакал, поднимая с ближайшего стола металлическое устройство и прикрепляя его к раструбу своей латной перчатки. Раздалось шипение воздуха, охлаждённого до криогенных температур, и из держателей выскочил жужжащий набор игл, лезвий и хирургических инструментов. Бабу Дхакал растянул губы в улыбке.
– Мы умираем с каждым проходящим днём, но имея их генетический материал, я всё ещё могу найти способ обратить вспять медленный распад наших тел. Ты понимаешь, насколько это важно?
– Да, мой субедар, – ответил Гхота.
Бабу Дхакал кивнул и спросил:
– Где сейчас эта пятёрка воинов?
– На востоке, – ответил Гхота. – Мои люди за ними наблюдают. Они пошлют весть.
– Хорошо, – сказал Бабу Дхакал. – Мы сделаем это сами, мой джемадар[78]. Ты и я. Мы вырвем окровавленные прогеноиды из их живой плоти и получим то, в чём нам было отказано Императором.
– Жизнь, – произнёс Гхота, смакуя звучание этого слова.
Лунное сияние озером заливает площадь, выбеливая все цвета, но никакой свет с ночного неба не в состоянии приглушить яркий багрянец крови, расплёсканной по её беспорядочной мешанине булыжника, каменных плит и голой земли. Нагасена ощупывает взглядом края крыш, выискивая любые признаки угрозы, хотя он не рассчитывает встретить здесь никакого реального сопротивления. По крайней мере, не со стороны их добычи. Железные вороны сидят рядком на карнизах и коньках зданий, брезгуя кучами, которые громоздятся по краям площади.
Мусор от дневного рынка, думает он.
Отходы за день, включая добавку в виде множества мёртвых тел – как минимум двадцати пяти, если не больше. И все поголовно были убиты без жалости, застрелены или выпотрошены при помощи огнестрельного оружия, клинков и голых рук.
– Работа космодесанта, – говорит он, и Сатурналия кивает в знак согласия.
Хирико и Афина, раскрыв рты от ужаса, глазеют на причинённые этим людям увечья. Они ошарашены тем, до какой катастрофической степени можно растерзать человеческие тела. Они не привычны к физическому насилию, и это свидетельство исключительных потрошительских талантов Астартес шокировало их до самой глубины души.
– Тяжко на это смотреть, да? – спрашивает Нагасена не без сочувствия.
Адепт Хирико поднимает глаза, её лицо бледно, а губы пересохли. Она кивает:
– Я знаю, что такое космодесант. Но увидеть, как основательно они могут разобрать человеческое тело на части, это...
– Ужасно, – заканчивает Афина Дийос. – Но это то, для чего они были созданы.
– Для этого, и для ещё так многого, – замечает Нагасена.
Хирико смотрит на него в замешательстве, но ничего не отвечает.
Их вывела к этой площади Афина Дийос, следуя вдоль слабеющей неосязаемой струйки страданий Кая Зулэйна, и хотя ей тягостно помогать охотящимся за астропатом людям, но в первую очередь она предана Империуму. Она верит обету честности, данному Нагасеной, хотя ему самому всё тяжелее оправдывать перед собой эту охоту.
Он уже понял, что Хормейстер солгал ему, объясняя причины, по которым нужно найти Кая Зулэйна, но от этого ему не становится легче. Особенно в свете того, что Атхарва сказал своим товарищам, а Нагасена услышал по оптическому каналу. Сатурналия и Головко отмахиваются от слов изменников, но Нагасена знает, что если на человека навесили ярлык предателя, это ещё не делает его лжецом.
Если Кай Зулэйн действительно знает правду, если ли у Нагасены хоть какое-то право её замалчивать?
Он перестроил свою жизнь, сделав честность тем краеугольным камнем, на котором держалось всё остальное. Он когда-то поклялся на пепелище своей прошлой жизни, что никогда не будет бегать от правды и не позволит другим её скрывать. Нагасена спрашивает себя, во что это выльется, когда наступит развязка этой охоты...
– Тела ещё тёплые, – отмечает Сатурналия. – Мы уже близко.
– Как вы думаете, кто это были такие? – спрашивает Афина. Она кривится от отвращения, когда мимо осторожно пробирается Картоно, заботясь о том, чтобы её не коснуться. Слуга Нагасены вытаскивает из влажной груды изорванной плоти отсечённую руку и стирает кровь с её бицепса, который всё ещё подёргивается от остаточной нервной деятельности. На нём вытатуированы скрещенные молнии и искусное изображение головы быка. Нагасене известно, что люди, некогда проживавшие в этих краях, считали коров священными животными, но это все его знания о значении этого символа.
– Это эмблема клана Бабу Дхакала, – говорит Картоно.
– Это должно что-то для нас значить? – резко бросает Хирико. Картоно не совершил ничего, что могло бы вызвать её враждебность, просто такова сама его природа. Он уже давно привык к беспричинной ненависти телепатов, и её раздражение скатывается с него, как с гуся вода. 
– Он преступник, – говорит Картоно. – Повелитель клана бандитов, который заправляет большей частью Города Просителей. Шлюхи, еда, наркотики, оружие и всё остальное, что только вам заблагорассудится, – ничто из этого не продаётся без отмашки Бабу.
– Так каким образом эти люди схлестнулись с нашей добычей? – недоумевает Нагасена.
– Какая разница? – заявляет Максим Головко. – Они предали Империум, и точка. А если им пришла охота убить людей какого-то криминального авторитета, так это только к лучшему.
– Максим, посмотри на этих людей, – настаивает Нагасена. – Это не обычные мужчины.
– Это мёртвые мужчины, – говорит Головко, как будто это решает вопрос.
Сатурналия берёт Головко за плечо руки и держит крепкой хваткой. Повелитель Чёрных Стражей – очень уважаемая должность, но даже он обязан склониться перед властью Легио Кустодес. Головко кажется карликом на фоне гвардейца, а золотая броня кустодия лишь придаёт ещё больший вес его авторитету.
– У Ясу Нагасены есть что сказать. Выслушай это, – предлагает Сатурналия Головко.
Тот кивает и сбрасывает с себя руку кустодия.
– Итак, что же в них такого особенного? – вопрошает он.
– Посмотри на их размер, – говорит Сатурналия.
– Здоровые, ну и что?
– Я знаю, что об этом тяжело судить, но по моим прикидкам, большинство этих людей были не ниже тех, кого мы ловим, – говорит Нагасена, мысленно составляя из частей тел человеческую фигуру. – И такая татуировка в виде перекрещенных молний когда-то была символом Громовых Воинов, которые сражались на стороне Императора на заре Объединительных Войн.
– Что вы хотите сказать? – спрашивает Афина Дийос. – Что это те самые воины?
Нагасена отрицательно качает головой:
– Нет, они уже давно мертвы, но я считаю, что кто-то воспроизвёл как минимум часть процедуры, использовавшейся для трансформации смертного человека в подобного воина.
– Невозможно, – говорит Сатурналия. – Подобной технологией владеет лишь Император.
– По всей очевидности, это не так, – отвечает Нагасена. – И теперь мы сталкиваемся со следующим вопросом: как же так получилось, что эти люди вступили в конфликт с нашей добычей? Я не верю, что это было простым стечением обстоятельств. Я думаю, что они их разыскивали. А это означает, что тот, кто модифицировал этих людей, прекрасно осознаёт, за какого рода добычей мы охотимся.
Он смотрит вниз на тела и добавляет:
– Но не  её возможности.
– Другими словами, мы не одиноки в наших поисках, – говорит Сатурналия, доводя до логического завершения мысль Нагасены.
Головко трясёт головой.
– Тогда мы зря теряем время, – говорит он и уводит Чёрных Стражей вглубь площади. Движения бойцов свидетельствуют об их профессионализме, и Нагасена провожает их взглядом. Его глаза натыкаются на тлеющие руины пристройки, искромсанные выстрелами из крупнокалиберного оружия, и он сразу же понимает, куда ему следует идти.
– Это повреждения от болтеров, – говорит Сатурналия, подбираясь и опуская свою алебарду горизонтально в готовности стрелять.
Нагасена кивает. Он направляется к разрушенному строению, беря свою винтовку наизготовку и снимая её с предохранителя. Он видит, что землю усеивает множество предметов, указывающих на случившееся здесь сражение. Сломанные клинки, рваные тряпки, а также латунные гильзы – достаточно большого размера, чтобы их могло выбросить из болтера. И если это так, то эти снаряды относятся к гораздо более старым разновидностям, чем используемые в настоящее время.
Потёки крови и отпечатки ног свидетельствуют о свирепой схватке, но мародёры, обобравшие это место подчистую, уничтожили все следы и не оставили ни единого намёка на то, куда ушла добыча. Нагасена направляется к границе развалин, улавливая аромат, в котором узнаётся запах горящего кваша. Он мельком вспоминает, как сам забывался в квашевом дурмане, развалившись в роскошных "драконьих берлогах" Нихона с пистолетом в одной руке и страстным желанием обратить оружие на самого себя.
Он гонит прочь тот эпизод и вскидывает винтовку, завидев хлипкого мужчину, который восседает на высоком табурете – единственном предмете мебели, который уцелел после яростного обстрела, разнёсшего дом в клочья. Человек сидит  посреди хаоса из битого стекла и деревянных щепок и курит трубку с тонким мундштуком. Из её широкой чаши плывёт ароматный дым, маня и благоухая запретными удовольствиями.
– Ты хирургеон, – произносит Нагасена.
– Я Антиох, – отвечает человек. У него отсутствующий вид, и он говорит невнятным голосом. – Я тут покуриваю. Не желаешь ли присоединиться?
– Нет, – отказывается Нагасена.
– Да брось, – смеётся Антиох. – Я же вижу, как ты смотришь на трубку. Ты любитель смолки, уж это я всегда могу сказать.
– Может, и был когда-то, – признаёт Нагасена.
– Это на всю жизнь, – хихикает Антиох. Сатурналия и Головко пробираются к ним через обломки.
– Они здесь были, да? – говорит Нагасена.
– Кто?
Головко ударяет Антиоха наотмашь, так что тот слетает со стула и обрушивается на обломки опрокинутого шкафа. В его кожу впивается стекло, но ему, похоже, всё равно. Он сплёвывает кровь и не протестует, когда Головко вздёргивает его на ноги, ухватив за грязную ночную сорочку.
– Предатели-космодесантники, – рычит Головко. – Они здесь были, мы знаем, что они здесь были.
– Тогда зачем он спрашивает? – удивляется Антиох.
Головко отвешивает ему новую оплеуху, и Нагасена говорит:
– Довольно. Этот человек курит смолку мигу. Ему будет всё равно, если ты его изобьёшь. Он этого даже не почувствует.
Головко не выглядит убеждённым, но пока что оставляет хирургеона в покое. Сатурналия поднимает перевёрнутый стол, липкий и лоснящийся от крови. Он наклоняется, чтобы понюхать его поверхность, и кивает.
– Кровь космодесантника, – сообщает он.
– Они пришли к тебе за помощью, – говорит Нагасена. – Что ты для них сделал?
Антиох пожимает плечами и наклоняется за упавшей трубкой. Он нежно дует на её чашу, и та озаряется тёплым, манящим оранжевым светом. Он затягивается и выпускает серию идеальных дымовых колечек.
– Да, – произносит он, – они здесь были, но что я знаю об их анатомии? Я ничем не смог помочь тому здоровяку. Он умирал ещё до того, как я успел к нему притронуться.
– Один из них мёртв? – спрашивает Сатурналия. – Кто?
Антиох кивает, как во сне:
– Припоминаю, что они называли его Гифьюа.
– Гвардеец Смерти, – кивает Головко. – Хорошо.
– Что насчёт Кая Зулэйна? – спрашивает Сатурналия. – При них ещё был астропат.
– Так вот кем он был? – отзывается Антиох. – Точно, у парня не было глаз. Мне и в голову не пришло, что он астропат. Я думал, они все живут наверху, в Городе Прозрения?
– Не этот, – говорит Нагасена. – Он был сильно изувечен. Он ещё жив?
Антиох улыбается и пожимает плечами, словно этот вопрос его больше не заботит:
– Я его, конечно, заштопал. Почистил ему в глазах, набил рану стерильной марлей. Хотя ему от этого ни тепло, ни холодно.
– Что ты имеешь ввиду?
– Я имею ввиду то, что он умирает, – огрызается Антиох. – Слишком сильная травма, слишком сильная боль. Я навидался такого в Армии. Некоторые ребята просто сдавались, больше не в силах выносить мучения.
– Но он всё ещё жив? – давит на хирургеона Нагасена.
– В последний раз, когда я его видел, – да.
– Что здесь произошло? – спрашивает Сатурналия. – Зачем сюда приходили те люди, которые лежат снаружи?
– Люди Бабу? Я не знаю, но они хотели, чтобы те вышли и сдались.
Нагасена кивает: его подозрения о том, что люди Бабу Дхакала знали о находившихся здесь Астартес, только что получили подтверждение. В таком месте, как это, тяжело удержать что-либо в тайне, но зачем человеку, модифицировавшему этих людей, активно искать сражения с космодесантниками? Не мог же он не понимать всей степени смертоносности этих воинов? Зачем ему отваживаться на конфронтацию с Астартес, если только у них не было чего-то, в чём этот человек нуждался настолько, что готов был рискнуть жизнями такого множества людей.
– Но они не сдались, – продолжает меж тем Антиох, содрогаясь от воспоминаний, даже несмотря на блаженный наркотический дурман. – В жизни ничего подобного не видел и надеюсь, что больше не увижу. Они порвали людей Бабу в клочья, как каких-нибудь лохов, прямо у меня на глазах. Шестеро против тридцати, и они убили их, словно это было раз плюнуть. Один только Гхота ушёл живым.
– Гхота? Он один из людей Бабу Дхакала?
– Он самый, – подтверждает Антиох. – Здоровый сукин сын, почти такой же дюжий, как те, на чьём хвосте вы сидите. И, если позволите сказать, то я не думаю, что вам нужно их разыскивать. Даже если в живых осталось всего пятеро, в моём понимании, у вас недостаточно солдат, чтобы их угомонить.
– Пятеро? – спрашивает Нагасена.
– Гхота убил белобрысого, – отвечает Антиох, и Нагасена с Сатурналией обмениваются обеспокоенными взглядами. В воздухе повисает невысказанный вопрос, который они разделяют, как общую постыдную тайну. Что за смертный может убить космического десантника?
– И где они теперь? – допытывается у хирургеона Головко. – Куда эти предатели отправились после того, как ты посодействовал их побегу?
– А, до этого я вам помогал, но не думаю, что хочу вам ещё что-нибудь рассказывать, – говорит Антиох. – Похоже, это будет неправильным.
– Мы – слуги Империума, – заявляет Сатурналия, нависая над хрупким хирургеоном, который смотрит на него снизу вверх, как ребёнок, упорствующий перед своим отцом.
– Может и так, но во всяком случае, они вели себя честно, – говорит Антиох.
Нагасена шагает между Антиохом и Головко, прежде чем тот успевает ударить хирургеона. Он жестом подзывает адепта Хирико:
– Сможете разыскать в его разуме нужную вещь?
Хирико осторожно шагает к Антиоху через обломки. Тот смотрит на неё настороженно, но не произносит ни слова, и она помещает свои ладони на его виски.
– Что она делает? – спрашивает Антиох.
– Тебе не о чем волноваться, – заверяет его Нагасена.
Это не убеждает хирургеона, и он смотрит на Хирико с подозрением, нервно поблёскивая глазами.
– Кто она такая? – спрашивает он.
– Я нейролокутор, – говорит Хирико в качестве объяснения. – А теперь сиди смирно, или пострадаешь.
Она закрывает глаза, и Антиох напрягается в ожидании боли.
На что может быть похож разум человека, который одурманен квашем? Возможно ли в принципе извлечь из него что-то полезное? Или его ум подобен крепости, где врата распахнуты, а все двери оставлены незапертыми?
Хирико не двигается почти минуту, потом с силой выдыхает, и её руки соскальзывают с головы Антиоха. Она смотрит остекленевшими глазами, и Нагасена гадает, не перекинулось ли на её сознание воздействие кваша.
– Ох, – произносит она, тряся головой.
– Вы что-нибудь добыли? – спрашивает Нагасена.
Она кивает, всё ещё избавляясь от последствий своих изысканий в разуме Антиоха. Хирургеон выглядит напуганным, и Нагасена осознаёт, что Хирико избавила его от наркотического опьянения. Теперь Антиох вынужден столкнуться с реальностью, не имея возможности спрятаться за утешительной завесой дури, и мир становится пугающим местом.
– Они направляются в так называемый Храм Горя, – говорит Хирико.
– Ты знаешь, где это? – спрашивает её Головко.
Хирико смотрит Антиоху в глаза:
– Да. Это к востоку отсюда. Теперь я знаю дорогу.
– Тогда нам больше не нужен этот предатель, – рычит Головко.
Прежде чем Нагасена успевает его остановить, Чёрный Страж достаёт свой пистолет и всаживает Антиоху пулю в голову.
XX
Краски и Оттенки / Конец Всего Хорошего / Группа Зачистки
Когда Кай очнулся, то, к его удивлению, у него ничего не болело, и он испытывал едва ли не всепоглощающее чувство облегчения. Он поднял голову, ощущая острые металлические кромки, впившиеся в его живот. Мир сиял формами из света и тени, отражающими псионические эманации и безжизненные участки. Перед астропатом вырисовывалась чёткая картина зданий, улиц и окружающего пространства. Образ мира был столь же ярким и отчётливым, как и воспринимаемый теми, кто смотрел глазами, данными им от рождения.
– Стойте, – сипло прошелестел Кай. – Пожалуйста, остановитесь. Опустите меня вниз.
Нёсшая его махина остановилась, и грубые руки осторожно сняли его на землю. Перед ним стоял исполин, одетый в броню из шлифованного металла. Примитивные доспехи из листовой стали, пристёгнутые ремнями к громадному телу, и резкие очертания пистолетов, заткнутых у него за поясом, лишь увеличивали чудовищные размеры воина. Его облегала едва различимая золотая дымка, похожая на клочки облака, зацепившиеся за хвостовое оперение летательного аппарата.
Её вид всколыхнул воспоминания о пространстве грёзы, но их суть ускользала от астропата, хотя он был убеждён, что там произошло что-то жизненно важное. В памяти всплывали смутные образы регицидной доски и скрытого капюшоном противника, но он пока не мог ухватить смысл. 
– Атхарва? – произнёс Кай, когда в его мысли вторглась суровая реальность.
– Да, – откликнулся гигант. – Ты дал мне повод побеспокоиться. Я не знал, останешься ли ты в живых.
– А я живой? Не уверен, – простонал Кай, стоя на подгибающихся ногах и удивляясь тому, что всё ещё держится на них после такого напряжённого путешествия. – Я чувствую себя так, словно один из вас дал мне по морде.
– Это не так уж далеко от истины, – признал Атхарва, переводя взгляд на одетую в тяжёлые доспехи фигуру Асубхи. Когда Кай видел Отвергнутых Мертвецов в прошлый раз, они выглядели по-другому. Сейчас на них были кованые железные нагрудники,  скруглённые наплечники и допотопные шлемы, придающие им сходство с воинами-варварами предшествовавших Объединению времён, которые составляли кровожадные племена, что владычествовали на Древней Земле до пришествия Императора. У Субхи даже был деревянный щит.
Кай всегда знал, что его соратники по побегу были воинами, но их зрелище в боевом облачении резко напомнило ему о том, что они защищают его, лишь поскольку это совпадает с их целям. Изменись это, и он станет им ненужен.
– Где вы взяли доспехи и оружие? – спросил он, разглядев на них странный комплект пистолетов и клинков, которых хватило бы, чтобы оснастить втрое больше людей.
– Нам заступили дорогу некие исключительно глупые граждане, – сказал Асубха. – Но теперь их уже нет в живых.
Каждого воина окружал едва заметный ореол света, видимый на фоне чёрных оттенков железа, серой стали и коричневой кирпичной кладки. Кай различал их всех по краскам и оттенкам: Тагор, Субха и Асубха вырисовывались в разъярённо-красных, фиолетовых и смертоносно-серебристых тонах, Атхарва сочетал в себе золото, слоновую кость и кумач, а Севериан был закутан в сумрак грозовой тучи и туман. Кай заметил Аргентуса Кирона и Гифьюа, привалившихся к каменной массе оползня. Последние следы их аур утекали в воздух, как тепло из остывающего трупа.
– Мы потеряли Гифьюа и Кирона, – сказал Субха, и в его голосе звучала неподдельная боль. – При той компании был здоровый ублюдок, который понимал толк в схватке.
– И мы задали ему такую трёпку, что он уполз, как побитая собака, – добавил Тагор.
– Но он вернётся, – сказал Асубха. – Такие, как он, не сдаются.
– Тогда в следующий раз убьём его как следует, – прорычал Тагор, оскалив зубы. Кай увидел, что аура вокруг его головы заполыхала холодным мерцанием железа, как туго натягиваемая сворка. Мышцы Тагора взбугрились и заиграли в предвкушении схватки, но Пожиратель Миров громко выдохнул и отправился прочь, прежде чем успел потерять над собой контроль.
– Где мы? – спросил Кай, простирая вовне свои чувства.
– Всё ещё в Городе Просителей, – ответил Атхарва. – Но мы почти достигли его восточной границы.
Кай медленно кивнул. Фоновое бормотание мыслей и гул жизни ещё раньше сказали ему, что они всё ещё находятся в Городе Просителей. Хотя боль от ран на голове и была сильной, с ней можно было справиться, и, как это было ни забавно, но пользуясь вторым зрением вместо дорогостоящей аугметики, он чувствовал себя так, словно сбросил оковы. Он так давно не прибегал к своим псионическим способностям, чтобы ориентироваться в окружающем мире и понимать его.
Над Каем возвышались горы, настолько огромные, что им, казалось, не было конца. Хотя сами пики и не были живыми, но за все те тягостные эпохи, что минули с тех пор, как их вытолкнуло из-под древнего морского дна, они в изобилии вобрали в себя эмоции и переживания тех, кто вскарабкивался по их скалистым склонам. Над горами висела дымка постоянства, рассекаемая потоком жгучей псионической энергии, которая била столбом из Полой Горы, достигая самых дальних пределов Галактики. Сейчас, когда над Каем уже не висела угроза быть отправленным в её кошмарные глубины, он обнаружил, что, как это ни странно, её соседство его поддерживает, словно смутно слышимый голос старого и надёжного друга.
Там, ближе к центру города, воздух пропитывала умопомрачительная смесь пота, бурлящих жиров, протухшего мяса, специй и благовоний, но здесь, на окраине, атмосфера была чистой, а ветра, дующие вниз с высоких хребтов, не столько морозили, как освежали.
Тагор перекинул мёртвого Гифьюа через плечо, а Асубха поднял тело Кирона, проявив несколько больше уважения к своему павшему брату. Севериан развернулся и направился к расщелине в скале, которая вела к огромному, почти отвесному утёсу с увенчанной бастионом вершиной.
– Поспешим, – сказал Атхарва. – Осталось совсем чуть-чуть.
– До чего? – спросил Кай.
– До Храма Горя, – ответил Атхарва.
Храм Горя оказался вовсе не таким жутким, как можно было предположить по его зловещему названию. Его гигантское здание, возвышающееся высоко над соседними строениями, было сложено из чего-то похожего на тысячи несочетающихся друг с другом кусков пёстрого мрамора. Оно располагалось в самом конце глубокого сужающегося ущелья. Его фасад был украшен множеством величавых скульптурных изваяний, которые изображали плачущих ангелов, матерей с мертворождёнными детьми на руках и скелетоподобных предвестников смерти.
В нишах скрывались скелеты с косами, плакальщики, сработанные из полированного гранита, грудились вокруг катафалков с гробами павших героев, а ауслитовые носильщики доставляли мёртвых к месту окончательного упокоения. Любой из соперничающих Цехов Каменщиков, которые в своё время возвели великолепие Дворца, отверг бы хаотичную красоту Храма с первого же взгляда, но его окружала атмосфера возвышенности и радушия, о которых даже величайшие из строений Дворца могли только мечтать.
Дорогу, ведущую к Храму, усеивали вереницы подношений. Здесь были детские игрушки, пикты с улыбающимися мужчинами и женщинами, венки из шёлковых цветов и листочки бумаги, которые украшали поэтичные оды усопшим и прочувствованные прощальные речи. Сотни людей преклоняли колени в ходатайственных молитвах. Они собирались в рыдающие группки вокруг бочек-факелов, расставленных по всей длине широкой дороги, которая шла к тяжёлым железным дверям, ведущим внутрь здания. Масляные лампы, свисающие с наружных частей Храма, отбрасывали колеблющиеся тени, и казалось, что статуи трепещут жизнью.
– Что это за место? – спросил Субха.
– Место поминовения и прощания, – ответил Кай.
Его второе зрение вобрало в себя всё богатство самых разнообразных аур, круживших водоворотом снаружи, внутри и сквозь здание, и на него нахлынул девятый вал эмоций. Его захлестнула небывалая печаль, а бремя горя, которым была наполнена эта улица, грозило придавить его к земле.
– Такое сильное чувство утраты, – произнёс он. – Печаль и боль, сверх всякой меры. Не думаю, что смогу это выдержать.
– Крепись, Кай, – отозвался Атхарва. – Скорбь и вина – могучие эмоции. Ты сам это прекрасно знаешь. Ты не поддавался своим так долго, что чужие не должны представлять для тебя проблем.
– Нет, тут что-то другое, – прошептал астропат. – Там, внутри, что-то есть, и оно гораздо сильнее любой вины, какую я только знал в своей жизни...
Атхарва склонился ближе, так чтобы его следующие слова мог расслышать лишь Кай.
– Не говори об этом ни слова, – предупредил он. – От этого будут зависеть наши жизни.
Не дав никаких пояснений, Атхарва пошёл в ущелье вслед за Северианом, и Кай почувствовал, что скорбящие обращают на них свои неприязненные взгляды. Но их страх не уступал их гневу, и хотя, судя по их виду, им всем хотелось чем-нибудь запустить в незваных гостей или выкрикнуть ругательство в их адрес, ни один человек не осмелился двинуться с места или открыть рот. Скорбящие злились так, словно они их знали, но такого, конечно же, не могло быть.
– Кем бы ни были те люди, которых вы убили, мне кажется, что они пользовались здесь известностью, – заметил Кай.
– Думаю, ты можешь оказаться прав, – согласился Атхарва. Планочные двери Храма Горя открылись, скрипя ржавеющими подшипниками. Из здания появился высокий человек с растрёпанными седыми волосами. Судя по его лицу, он провёл всю свою жизнь на открытом воздухе. Его ауру переполняло такое чувство вины, что Кай замер на месте, шокированный тем, что ему довелось увидеть человека, которому выпала ещё более тяжёлая участь, чем ему самому.
Кай остро осознал, что вокруг них сжимают кольцо сотни людей. Если раньше они боялись, то сейчас присутствие этого мужчины поднимало их дух, и их гнев нарастал с каждой секундой. Отвергнутые Мертвецы были могучими воинами, но удастся ли им убить столько людей, прежде чем их сомнут? И, что более насущно, смогут ли они удержать толпу от его убийства?
– Убирайтесь отсюда, – заявил мужчина. – Разве прошлый раз вас ничему не научил?
– Мы пришли сюда из-за мёртвых, – ответил Асубха. – Нам сказали, что это то место, куда можно принести павших воинов.
– Вы здесь нежеланные гости, – сказал мужчина. – Если ищете тех, кого вы здесь бросили, то можете сказать Бабу, что они отправились в огонь, – точно также, как и все остальные.
– Уйди с дороги или умрешь, – велел Тагор, и Кай почувствовал, как вокруг сержанта Пожирателей Миров загуляли пульсирующие волны агрессии. Его гнев напоминал дикого пса, которого сдерживал лишь тонюсенький поводок, и устройство в его черепе перетирало этот ремешок с каждым сердитым ударом своего механического сердца.
Атхарва шагнул вперёд и положил руку на плечо Тагора. Золотое свечение воина Тысячи Сынов просочилось в смертоносный багрянец, окружающий Пожирателя Миров, и напряжённо-агрессивная поза Тагора стала чуть более расслабленной.
– Мы пришли сюда не для того, чтобы убивать, – заговорил Атхарва, изменяя свой голос, так чтобы его могли слышать все собравшиеся в ущелье. Его интонации и тембр действовали успокаивающе, уменьшая злобу, которой исходили собравшиеся вокруг них. – И мы не люди Дхакала. Мы забрали эти доспехи и это оружие у бандитов Гхоты, когда они напали на нас без всякого повода.
– Гхота мёртв?
– Нет, – ответил Атхарва. – Он удрал, как трус, каковым он и является.
Астропат ощущал, что Атхарва искусно манипулирует псионическими энергиями, и был поражён его могуществом. Кай, как и большинство людей, был в курсе тех слухов, что ходили о Легионе Магнуса, но когда он увидел, как Атхарва вот так походя управляет подобными силами, он был потрясён.
Мужчина с седыми волосами присмотрелся к Отвергнутым Мертвецам, и его глаза округлились, когда он осознал, кем они были на самом деле.
– Ангелы Смерти, – произнёс он. – Вы наконец пришли.
Едва освещённые коридоры криптэстезиков и в лучшие-то времена не отличались приятностью, так что чувства Хормейстера вибрировали, как камертон, по которому стукнули от всей души. Он не любил сюда спускаться, но Эвандр Григора проигнорировал все его вызовы, а работа не могла ждать, и ради неё криптэстезику придётся отвлечься от изучения своей драгоценной Системы.
С момента псионического вторжения Магнуса Хормейстера всегда сопровождала троица Чёрных Стражей, хотя он так и не смог решить, назначил ли их Головко, чтобы его защищать, или же чтобы они убили его в случае ещё одной атаки. Возможно, и для того, и для другого, подумал он.
Мимо Хормейстера тянулись чёрные стены из голого камня. Казалось, что они сжимаются вокруг него с каждым новым шагом вглубь логова криптэстезиков. Его голова раскалывалась после особенно трудного сеанса связи. Он принял искажённое сообщение, в котором утверждалось,  что оно исходит от астропата, приписанного к XIX Легиону, но оно не сопровождалось кодами синестетических соощущений, которые могли бы подтвердить его истинность. В нём говорилось о смерти примарха Коракса, и Немо отчаянно хотелось верить, что это фальшивка, содержащая намеренную дезинформацию, созданную с целью деморализации верных Императору войск. И хотя послание звучало правдиво, Хормейстер решил не передавать его в Коллектор, опасаясь вреда, который оно могло причинить.
И это были ещё не все плохие новости. С Восточного Предела дошли слухи о подлой западне возле Калта, в которую попал XIII Легион. А сорок астропатов сошли с ума, пытаясь связаться с неистовым Легионом Кровавых Ангелов. Что за чудовищный рок обрушился на сынов Ваала, и почему ни одно слово не могло проникнуть в Скопление Сигнус, не породив виде́ний безумия и резни у всех тех, кто пытался установить соединение?
Астропаты Города Прозрения не справлялись с задачами, которые ставил перед ними Дворец. Они работали на пределе сил, и если Хормейстер намерен сохранить в целости сеть внутригалактической связи, криптэстезики Эвандра Григора должны занять назначенные им места в хорах. Просеиванию пси-отходов и  поискам истины, скрытой в фоновом шуме Вселенной, придётся подождать.
Они наконец-то подошли к нужной двери, и Хормейстер постучал по ней своими худыми костяшками, заботясь о том, чтобы не повредить своё кольцо из Четвёртого Доминиона. Он подождал и нахмурился, не получив ответа. Он ощущал ментальное присутствие Григора за дверью и слышал звуки разрываемой бумаги.
– Эвандр! – выкрикнул он, хотя терпеть не мог повышать голос. – Открой дверь, мне нужно с тобой поговорить.
В апартаментах криптэстезика на мгновение стало тихо, затем звуки возобновились, став ещё энергичнее, чем до этого.
– Эвандр, я нуждаюсь в твоих криптэстезиках, – продолжил Немо. – Мне нужно, чтобы они помогли разгрести накопившиеся задолженности. У нас просто-напросто недостаточно телепатов, а поскольку Чёрные Корабли не приходят, мы истощаемся. Эвандр!
Григора явно не собирался отвечать, и Хормейстер кивнул сержанту Чёрных Стражей. 
– Отпирайте, – велел он. Его раздражало, что повелитель Города Прозрения не может открыть ни одной двери в своём городе, не получив разрешения Чёрных Стражей. Для них же запоров не существовало, и сержант взмахнул перед пластиной замка информационным жезлом. Дверь скользнула в сторону, и Немо перешагнул порог апартаментов Григора. На его лице появилось шокированное выражение, когда он увидел, какой беспорядок царит внутри.
Сама природа работы криптэстезиков делала их угрюмыми и погружёнными в себя, но вместе с тем склонными к эксцентричным выходкам. Григора был своенравным ублюдком, но в том, что касалось просеивания Последков, он был выше всяких похвал, и из-за этого Хормейстер терпел его одержимость Системой. В своё время он ознакомился с работой, которую проделал Григора, но там, где для криптэстезика были порядок и смысл, Немо увидел лишь хаос и случайные совпадения. Плоды этих трудов заполоняли все апартаменты криптэстезика. Каждый квадратный сантиметр стен покрывали неразборчивые письмена, а полки прогибались под тяжестью книг, поисковых когитаторов, статистических компиляторов, карт, графопостроителей и устройств, которые Григора изобрёл, чтобы истолковать пульс Вселенной.
Сейчас всё это исчезло.
Эвандр сидел в центре комнаты в кресле с высокой спинкой, держа на коленях книгу. Он давил на её переплёт одной рукой, как будто пытаясь не дать распахнуться её страницам. Вторая свисала вниз, держа перо, которое роняло на пол капли чернил. Хормейстер нерешительно шагнул вглубь помещения. Он ощущал сокрушительное псионическое давление, вызванное присутствием силы, не имевшей ничего общего ни с Григора, ни с собственными дарованиями Хормейстера.
– Эвандр, – произнёс Немо свистящим шёпотом. – Твои глаза...
Это было невозможно, но щёки криптэстезика испещряли дорожки слёз, а световые узоры, которыми полнилось его тело, отсвечивали из его глазниц переливчатым блеском органических тканей.
Эвандр Григора больше не был слепцом.
Криптэстезик ничего не ответил. Его глаза были плотно зажмурены, а лицо искажали усилия, которые он прилагал, чтобы совладать с каким-то ужасным страхом. Всё его тело окаменело от напряжения, так что на дряблой коже шеи проступили резкие кромки сухожилий. Рука на обложке книги тряслась. Это был том Онейрокритики в чёрном кожаном переплёте.
– Эвандр, что здесь происходит? – спросил Хормейстер.
– Я видел всё, – заговорил Григора, роняя перо и удерживая переплёт обеими руками. – Ему было нужно, чтобы я видел, и оно вернуло мне глаза! Трон, оно вернуло мне глаза, чтобы я смог это увидеть!
– Увидеть что, Эвандр? – спросил Хормейстер. – Ты несёшь бессмыслицу.
– Надежды нет, Немо, – сказал Григора, тряся головой, словно он пытался избавиться от какого-то страшного воспоминания. – Ты не можешь это остановить, ни один из нас не может. Ни ты, ни я – никто!
– О чём ты говоришь? – спросил Немо.
Хормейстер сделал ещё один шаг вперёд и нагнулся к Григора. Под плотно зажмуренными веками криптэстезика плясал едва видимый призрачный свет, похожий на отражение звёзд на поверхности реки.
– Всё было впустую, Немо, – продолжил Григора, его грудь сотрясали рыдания. – Всё, что мы делали, всё это было впустую. Всё закоснеет. Это  не настоящая жизнь, это медленная смерть, затянувшаяся на тысячелетия. Всё, к чему мы стремились, всё, что нам обещали... всё это ложь.
Костяшки его пальцев были белыми от усилий, которые он прилагал, чтобы удержать закрытым переплёт Онейрокритики. Тем не менее, он на время отнял одну из рук, чтобы сунуть её в свои одежды и достать мелкокалиберный пистолет с коротким стволом.
 Хормейстер выпрямился и отступил от Григора. Чёрные Стражи вскинули свои винтовки и прицелились.
– Брось пистолет! – рявкнул сержант. – Брось пистолет, или мы тебя пристрелим.
Григора испустил смешок, и у Хормейстера защемило сердце от той боли и той рвущей душу горечи утраты, которые в нём прозвучали. Что могло быть настолько чудовищным, чтобы заставить человека издать такой горестный звук?
– Эвандр, – сказал Хормейстер. – Что бы здесь ни случилось, мы сумеем с этим разобраться. Мы сможем справиться со всем. Помнишь те времена на Чёрных Кораблях? Того паренька с Сорок-Три/Девять? Он убил почти всех на том корабле, но мы его обуздали. Мы скрутили его, и мы сможет предотвратить и это, чем бы оно там ни было.
– Предотвратить? – спросил Григора. – Ты не понял? Это уже случилось.
– Что случилось?
– Всему хорошему пришёл конец, – сказал Григора, засовывая пистолет в рот.
– Нет! – выкрикнул Немо, но ничто не могло помешать криптэстезику спустить курок.
Его голова дёрнулась, челюсть отвисла, и изо рта поднялась тонкая струйка дыма. Из носа выбежал ручеёк крови, скатившись на обложку Онейрокритики. В момент смерти Григора открыл глаза, и Хормейстер увидел, что они имеют цвет янтаря, оправленного в червонное золото.
Книга соскользнула с колен мертвеца и упала на пол. Ощущение злобной сущности, занимавшей пространство между мирами, начало таять, и Хормейстер перевёл дух. Он смотрел на труп человека, который когда-то был его другом, и пытался представить, что же могло довести до самоубийства такого рационального человека.
Его ясновидческий  взгляд привлекла упавшая книга. Капелька крови на её обложке сияла остатком жизненной силы покойного. Этот трепещущий огонёк жизни угас окончательно, и сердце Хормейстера сжалось от небывалой тоски.
– Что же ты увидел, Эвандр? – произнёс он, понимая, что есть только один способ узнать это наверняка, и спрашивая себя, достанет ли ему мужества посмотреть.
Немо Чжи-Мэн подобрал последний том Онейрокритики Эвандра Григора и приступил к чтению.
Кай вошёл в Храм Горя вслед за Отвергнутыми Мертвецами, чувствуя бремя скорби и вины, которые пропитывали воздух, словно невидимый дым. Как и внешний фасад, внутренние помещения здания тоже были украшены скульптурами на похоронные темы, которые изображали траурные обычаи во всех их разнообразных формах: причитания плакальщиков, бдения у смертного одра, шумные поминки и торжественные прощания. Светильники, подвешенные на настенных железных держателях, заливали Храм тёплым светом, а круговой обод бывшей шестерни какой-то громадной боевой машины Механикум служил подвесом для сотен жировых свечей.
На деревянных скамьях сидели мрачные группки скорбящих. Это были счастливцы, дождавшиеся своей очереди занести покойников внутрь. Люди подняли свои глаза на вошедших космодесантников. Некоторые из них воззрились на Астартес с изумлением, другие же были слишком охвачены скорбью, чтобы уделить им больше одного беглого взгляда. Группа мужчин и женщин проливала слёзы возле тела, лежащего у ног чёрной полированной статуи коленопреклонённого ангела, у которого не было лица. Изгибы и скругления его крыльев облегала едва видимая чёрная дымка, и хотя на его голове не вы́резали черт, Кай почувствовал, что по ту сторону этой незаконченной поверхности что-то есть – словно бы смутные очертания чьего-то лика, плохо различимые в тенях. 
– Что это? – спросил он, зная, что Атхарва не спускает с него глаз, и что он поймёт смысл вопроса.
– Я подозреваю, что там не одна сущность, а множество, – ответил Атхарва. – Великий Океан – отражение этого мира, а как было известно ещё древним алхимикам, "что вверху, то и внизу"[79]. Нельзя изливать в одном месте так много скорби без того, чтобы привлечь внимание живущих по ту сторону завесы.
– Чем бы оно ни было, оно производит ощущение опасного, – сказал Кай. – И... голодного.
– Точно подмечено, – кивнул Атхарва. – И ты прав, считая его опасным.
Кай ощутил укол страха:
– Трон, мы должны предупредить этих людей, чтобы они ушли!
Атхарва рассмеялся и отрицательно покачал головой:
– В этом нет нужды, Кай. Оно не настолько сильно, чтобы вырваться из каменной тюрьмы, в которой оно в настоящий момент находится.
– Вам нравятся мои статуи? – спросил хранитель Храма Горя, закрывая двери и направляясь к космодесантникам и астропату.
– Они великолепны, – ответил Кай. – Где вы их добыли?
– Я нигде их не добыл, я сам их изваял, – сказал мужчина, протягивая руку. – Меня зовут Палладис Новандио, и вы здесь желанные гости. Все вы.
Кай потряс протянутую руку, пытаясь скрыть свой дискомфорт,  когда ощутил резкий укол горя и чувства вины, которые исходили от этого человека. 
– Настоящий мавзолей, – сказал Тагор. – Зачем ты собрал в одном месте так много относящегося к смерти?
– Это отвращающие образы, – ответил Палладис.
– Что это значит? – спросил Субха.
– Собрав так много образов смерти и горя в одном месте, ты лишаешь их скорбности, – внезапно осенило Кая.
– Именно так, – подтвердил Палладис. – А почитая смерть, мы тем самым держим её на расстоянии.
– Мы принесли воинов, которые прошли Алой Тропой, – сказал Тагор. – Их смертные останки не должны подвергнуться осквернению со стороны мародёров или стервятников. Нам сказали, что здесь есть кремационная печь.
– Это действительно так, – подтвердил Палладис, указывая на квадратную арку в задней части строения. Кай ощутил безвозвратность, которая витала за этой дверью. Её заслон не мог до конца удержать запах сожжённой плоти, и он проникал в воздух Храма.
– Нам нужно ей воспользоваться, – сказал Атхарва.
– Она к вашим услугам, – почтительно поклонился Палладис.
Кай проследил за тем, как Отвергнутые Мертвецы поднимают своих павших братьев, держа их между собой, как носильщики исполинских размеров. Пожиратели Миров несли Гифьюа, а Атхарва и Севериан подняли к своим плечам Аргентуса Кирона.
– Павший воин должен получить посмертные почести от своих товарищей по крови, – произнёс Тагор, – но эти герои далеко от своих братьев-легионеров, и они никогда больше не увидят свои родные миры.
– Это их родной мир, – сказал Атхарва.
– И их товарищи теперь мы, – добавил Субха.
– Мы будет теми, кто воздаст им почести, – сказал Асубха. – Нас побратала битва, и мы не обязаны хранить верность никакому братству, кроме нашего собственного.
Кай был удивлён, что слышит от этих воинов подобные речи. За то недолгое время, что он с ними провёл, ему не показалось, что они были близки друг другу, но эти слова говорили о внутренней связи, которая коренилась глубже, чем он мог представить. Узы, подобные этим, могут быть выкованы лишь в кровавом котле битв и смертей.
– Идёмте, – сказал Палладис Новандио. – Я вам покажу.
Тагор положил руку на грудь Палладиса и отрицательно покачал головой.
– Нет, не покажешь – возразил он, скаля зубы и едва сдерживая враждебность, от которой его слова звучали ещё резче, чем обычно. – Уход космического десантника – закрытое мероприятие.
– Приношу свои извинения, – сказал Палладис, осознавая угрозу. – Я и в мыслях не держал проявить неуважение.
Космические десантники двинулись по центральному проходу Храма, и все рыдания стихли, а свидетели этого мрачной процессии склонили головы, беззвучно выражая своё безмолвное почтение. Атхарва полыхнул едва уловимым промельком молнии, и дверь, которая вела к печи, открылась на своих ржавых, заедающих от пепла петлях.
Затаивший дыхание Кай проследил, как Астартес скрылись из виду, и наконец-то выдохнул. 
Ему понадобилась некоторое время, чтобы осознать значение этого момента, но когда до него дошло, что он остался один и без присмотра, астропат не ощутил ничего, кроме странной пустоты внутри. Он уже перестал понимать, кем он был для Отвергнутых Мертвецов, – соратником по побегу или же пленником, – но подозревал, что это зависит от того, что он носит в своей голове.
Кай развернулся к двери, через которую он и космодесантники вошли в Храм. Сквозь её плохо подогнанную раму просачивались полоски факельного света, и это мягкое свечение обещало всё, в чём ему было отказано: свободу от обязательств, право самому выбирать между жизнью и смертью, и, наконец, возможность не быть ничьим рабом.
Понимание последнего далось ему тяжелее всего, поскольку Кай всегда считал себя хозяином собственной судьбы. Но здесь, в одиночестве, загнанный в посвящённый умершим храм, он понял, насколько же наивным он был. Значимость отдельной личности была величайшей ложью, которую Империум скормил своим гражданам. Жизнь любого, от солдата в армии и до писца при Дворце или рабочего, вкалывающего на фабрике, была поставлена на службу Императору. Осознавали они это или нет, но человеческую расу подчинили одной-единственной цели – завоеванию Галактики.
Кай в первый раз в жизни понял, чем был Империум по своей сути – машиной, которая могла функционировать с таким огромным размахом лишь благодаря тому, что ресурс её топлива, которым служили человеческие жизни, не иссякал никогда. Астропат был её частью, крошечной шестерёнкой, которая выскользнула из механизма своей передачи и сейчас бесцельно кувыркалась сквозь её деликатную машинерию. Кай знал о подобных устройствах достаточно, чтобы понимать, что никто не позволит такой шальной детали оставаться в теле машины. Либо она будет возвращена на предназначенное ей место, либо исторгнута наружу и выброшена с глаз долой.
– Смерть окружает тебя со всех сторон, друг мой, – сказал Палладис. – Ты правильно сделал, что сюда пришёл.
Кай согласно кивнул:
– Куда бы я ни пошёл, меня со всех сторон окружает смерть.
– Истинно так, – подтвердил Палладис. – Ты намерен оставаться с Ангелами Смерти?
– Почему у меня такое чувство, что ты употребляешь эти два слова не как эпитет?
– Легионеры Астартес – физическое воплощение смерти, – ответил Палладис. – Ты видел их за работой, так что ты должен это знать.
Кай вспомнил их кровопролитный побег из тюрьмы кустодиев и подавил дрожь, которая пробрала его от одной мысли о той беспощадной резне.
– Точно в яблочко, как мне думается, – согласился он. – Ангелы Смерти. Это звучит.
– Ты не ответил на мой вопрос, – заметил Палладис.
Кай на секунду задумался, разрываясь между желанием лепить своё будущее своими собственными руками и настойчивым внутренним голосом, который советовал ему оставаться с Отвергнутыми Мертвецами.
– Я не уверен, – ответил он, дивясь самому себе. – Я чувствую, что я хочу их покинуть, но не уверен, что должен. Что глупо, поскольку я думаю, что они собираются доставить меня к... в то место, куда, как мне представляется, мне не предназначено идти.
– И куда же, по твоему мнению, тебе предназначено идти?
– Я не знаю, – тускло улыбнулся Кай. – Видишь ли, в этом-то и проблема.
– Тогда как ты можешь знать, что ты уже не там? – спросил Палладис. Затем он легонько пожал руку астропата повыше локтя и ушёл к мужчинам и женщинам, которые проливали слёзы над телом старика у ног безликой статуи.
Прежде чем Кай успел обдумать эти последние слова, дверь Храма открылась, и в здание вошла девушка со знакомой аурой. Хотя его псионические чувства сказали ему примерно то же самое, он и без них знал, что под её капюшоном скрываются длинные светлые волосы, а её лоб обвязан голубой банданой. Он улыбнулся, наконец понимая, что все без исключения случайности, совпадения и кусочки вселенской головоломки были ничем иным, как звеньями причинно-следственной цепочки, что тянулась из прошлого от самых истоков мироздания.
– Возможно, я именно там, где мне предназначено быть, – тихо произнёс он. Девушка увидела астропата и изумлённо распахнула глаза.
– Кай? – спросила она. – Трон, что ты здесь делаешь?
– Привет, Роксанна, – сказал Кай.
Нагасена раздражёно следит за приближающимися танками. Его не покидает чувство, что события понеслись так быстро, что уже неподконтрольны никому из собравшихся здесь. Шесть бронированных машин, приземистых, воняющих машинным маслом и горячим металлом. Охотникам пришлось их дожидаться – такой приказ прислали из Города Прозрения. Им не дали никаких объяснений, и вот уже без малого девяносто минут, как они позволяют своей добыче наращивать отрыв.
– Мы не должны были ждать, – говорит ему Картоно, но Нагасена не откликается. Ответ очевиден сам по себе. Да, они не должны были ждать, но всё внутри него бунтует против этой охоты. Он обзывает себя глупцом за то, что доверился знамениям, и говорит себе, что должен был продолжать без Головко и Сатурналии.
Он знает, куда ушла добыча, и он уже был бы там, если бы не его сотоварищи по охоте. И всё же он не отправился туда отдельно от них. Он ждал. Его самыми главными оружиями были скорость и неутомимость в преследовании, и он пожертвовал и тем, и другим.
Почему?
Потому что эта охота не служит делу правды, она направлена на то, чтобы её похоронить.
Сатурналия стоит на перекрёстке к востоку от него. Кустодий рвётся возобновить охоту, но не желает ослушаться приказа, который в числе прочих завизировали и его собственные повелители. Головко сидит вместе со своими бойцами, демонстрируя терпение, о наличии которого Нагасена и не подозревал. Генерал-майор относится к тем людям, для которых приказы абсолютны к выполнению, и если ему скомандуют, он не остановится перед тем, чтобы убить сотню невинных душ. Такие, как он, опасны, поскольку они способны воплотить в жизнь любой ужас, действуя в непоколебимой уверенности, что это послужит высшей цели.
Слышится скрежет камней и визг металла, и головная машина останавливается. Она имеет чёрно-красный окрас с эмблемами в виде крепостных ворот, поверх которых перекрещиваются чёрная секира и лазган. Головко и Сатурналия как раз присоединяются к Нагасене, когда открывается боковой люк, и из него появляется младший лейтенант в чёрном нагруднике и шлеме. Судя по его виду, ему хочется быть где угодно, но только не здесь.
Лейтенант марширует к Головко и вручает ему запечатанный приказный планшет одноразового использования.
Из латной перчатки Головко выскальзывает шифровальный жезл, и планшет мигает, пробуждаясь к жизни. На его плоской поверхности появляется мягкое свечение текста, и лицо генерал-майора раскалывает ухмылка свирепого предвкушения.
Нагасена уже видел его в такой ипостаси, и это ему не нравится.
– Что говорится в послании? – спрашивает он, опасаясь, что уже знает ответ.
Головко передаёт планшет Сатурналии. Кустодий изучает его содержимое и кивает, тем самым подтверждая подозрения Нагасены. Он отворачивается, когда Сатурналия протягивает ему планшет.
– Мы больше не охотники, – произносит Нагасена. – Не так ли?
– Так, – отвечает Сатурналия. – Мы – группа зачистки.
XXI
Катарсис / Я Могу Тебя Пришибить / Громовой Повелитель
Роксанна бросилась в руки Кая с пылкостью возлюбленной, надолго разлучённой с предметом своего обожания. Она обхватила его так крепко, что он испугался, не сломает ли она ему чего-нибудь внутри. Он обнял её в ответ, наслаждаясь телесным контактом с другим человеком и видом знакомого лица. Он и Роксанна проработали вместе на "Арго" много лет, хотя и не стали близки во всех смыслах этого слова из-за строгих норм поведения, которым обязывали следовать на борту всех кораблей Ультрадесанта.
– Ты мне рёбра сломаешь, – сказал Кай, хотя ему и не хотелось, чтобы она его отпускала.
– Ничего, срастутся, – ответила Роксанна, стискивая его даже ещё крепче. – Никогда не думала, что снова тебя увижу.
– Как и я, – сказал он. Девушка наконец отпустила его и отступила на шаг назад, продолжая держать его за плечи.
– Выглядишь просто ужасно, – заметила Роксанна. – Что случилось с твоими глазами? После того, как нас разлучили на Лемурийской платформе, мне наотрез отказывались рассказывать, где ты.
– Меня забрали латники Дома Кастана. Они отвезли меня в мед-центр на Киприосе и оставили под опёкой придурка, – презрительно усмехнулся Кай. – Но когда до Патриарха дошло, что им могут вчинить в вину потерю "Арго", меня вышибли обратно в Город Прозрения.
– Ублюдки, – сказала Роксанна. – Меня забрали в наше имение в Галиции и попытались спрятать, как будто меня вообще не существовало на свете.
– Зачем?
– Я их позорила, – ответила Роксанна, равнодушно пожимая плечами. – Что ж это за навигатор, если он не может привести корабль домой, даже находясь в одной системе с Астрономиконом?
– Но это абсурд, – сказал он. – Как можно вести корабль, если он находится посреди варп-шторма?
– Я им это говорила, – ответила она, сопроводив слова чересчур экспрессивным жестом, – но потеря корабля всегда плохо смотрится. И первым, на кого людям хочется возложить вину, оказывается навигатор.
– Или астропат, – прошептал Кай.
Он почувствовал на себе её изучающий взгляд, и ответил ей тем же. Когда астропат видел Роксанну в пошлый раз, она была полной развалиной, как физически, так и психологически, и её, точно также как и его самого, преследовали нескончаемые вопли их мёртвого экипажа. Но сейчас в её ауре не обнаруживалось никаких признаков той травмы.
Роксанна повела его прочь от центрального прохода, разыскивая среди огороженных мест, куда бы им усесться. Она держала его за плечо руки, словно он был слепым или немощным.
– Ты знаешь, я могу видеть, – сказал он. – Возможно, что и получше тебя.
– Как типично, – ответила Роксанна. – Лишь лишившись глаз, обретаешь ясный взгляд на вещи.
Кай заулыбался, а Роксанна завладела его руками, худыми, как у скелета. Он почувствовал теплоту её дружбы, но не  шарахнулся прочь, а окунулся в неё, словно в очистительный бальзам. С того самого дня, как Кая сняли с остова "Арго", к нему неизменно относились, как к прокажённому или ущербному, и то, что на него смотрели как на равного, было едва ли не самой чудесной вещью, которую когда-либо делал для него другой человек.
– Итак, что ты здесь делаешь? – спросил он, надеясь увести разговор в сторону от "Арго". – Не похоже, чтобы это место тебе подходило.
– Полагаю, что ты прав, но, как оказалось, оно мне именно что подходит.
– Что ты имеешь ввиду?
– Я из Дома Кастана, – пояснила Роксанна. – Я никогда в жизни ни в чём не нуждалась, а это значит, что я не ценила ничего из того, что мне было дано. Если я что-то ломала или теряла, то тут же получала замену. Сосуществуя с людьми из XIII Легиона, я уяснила, какой же эгоисткой я была. Когда я вернулась в наше поместье, то не смогла смотреть, как снова становлюсь той, прежней, личностью. Так что я ушла.
– И пришла сюда? – спросил Кай. – По мне, так ты слегка переборщила.
– Знаю, но как я уже сказала, я из Дома Кастана, а мы ничего не делаем в полразмаха. Поначалу я собиралась уйти в бега, просто желая дать урок своей семье, показать им, что они не могут относиться ко мне, как к ребёнку. Тогда, осознав, как они во мне нуждаются, они пришли бы за мной, и я заслужила бы их уважение.
– Но они не пришли, да?
– Не пришли, – ответила Роксанна, вовсе не выглядя опечаленной мыслью о том, что она брошена своей семьёй. – Я нашла, где остановиться, но меня по-прежнему мучили кошмары про "Арго", и это пожирало меня изнутри. Я знала, что в произошедшем не было моей вины, но не могла прекратить об этом думать. Однажды я услышала, что в Городе Просителей есть место, где любой может проводить своих умерших в последний путь и обрести успокоение. Так что я отправилась сюда и добровольно вызвалась оказывать любую посильную помощь.
– Это помогло? Я имею ввиду, с кошмарами?
Роксанна кивнула:
– Помогло. Я думала, что задержусь здесь на пару-тройку дней, просто чтобы мозги встали на место, но чем больше я помогала людям, тем сильнее понимала, что не могу уйти. Когда тебя изо дня в день окружает смерть, это расставляет всё по своим местам. Я выслушала сотни историй, от которых у тебя разорвалось бы сердце, но благодаря им я поняла, что всё, через что я в своё время прошла, было ничуть не страшнее тех вещей, которые этим людям приходится сносить каждый день.
– А что насчёт Палладиса Новандио? Какова его история?
Аура Роксанны сказала Каю, что девушке не хочется обсуждать этот вопрос, и он немедленно пожалел о том, что его задал.
– Он пережил огромную утрату, – сказала она. – Он потерял любимых людей, и он винит себя в их смерти.
Кай развернулся, чтобы понаблюдать за Палладисом Новандио, пока тот негромко разговаривал с пришедшими в его храм людьми, теперь в полной мере понимая ту горесть, которой был окутан этот человек, и узнавая во всепожирающем чувстве вины и желании быть наказанным зеркальное отражение своих собственных эмоций.
– Тогда мы очень похожи, – прошептал Кай.
– Ты винишь себя в том, что случилось на "Арго", да? – спросила Роксанна.
Кай попробовал было дать какой-нибудь несерьёзный ответ, чтобы отфутболить её вопрос, но слова не шли на ум. Для него не составляло труда разобраться в эмоциях, считав их по ауре или прибегнув к своим псионическим дарованиям, но при всём при том он не мог обратить свою проницательную способность на самого себя, страшась того, что он может узнать.
– Это была моя вина, – тихо произнёс он. – Я находился в трансе Нунцио, когда схлопнулись щиты. Я пустил внутрь этих чудовищ. Я был брешью в защите. Это единственное объяснение.
– Это смехотворно, – сказала Роксанна. – Как ты можешь такое думать?
– Потому что это правда.
– Нет, – твёрдо ответила Роксанна. – Это не правда. Ты не представляешь, что творилось за бортом. Я видела то, что по нам ударило, и скажу, что это сокрушило бы любой корабль. Шквал варп-смерчей, налетевший откуда ни возьмись, наткнулся на вихрь высокоэнергичных потоков, идущих внутрь от штормов на границах системы. Такого не предвидел ни один человек – ни из Гильдии Наблюдателей Нобилитэ, ни из Стражи Врат, никто. Это был один случай на миллион, на миллиард, дурацкое стечение обстоятельств. С учётом того, что творится здесь на Терре и снаружи в Галактике, мне странно, что на свет не нарождается ещё больше подобной дряни. Там, в варпе, творится настоящий бедлам, и тебе повезло, что это скрыто от твоих глаз.
– Ты могла это видеть, а вот я это слышал, – сказал Кай. – Я слушал, как они гибли.
– Кто?
– Все они. Мужчины и женщины, все кто только были на корабле, и я слушал, как они умирают. Весь их ужас, все несбывшиеся мечты, все предсмертные мысли. Я слышал их всех, они кричали мне в уши. И слушаю их до сих пор всякий раз, когда теряю бдительность.
Роксанна яростно стиснула его руки, и он почувствовал бешеную энергетику её пристального взгляда, хотя и не мог ответить ей тем же, поскольку у него не было глаз. Её личность пылала мощью, как солнечная корона, и Кай только сейчас осознал, насколько она сильной она была. Роксанна происходила из семейства Кастана, а в этом клане мало кому недоставало уверенности в себе.
– Они пытались обвинить нас обоих  в потере "Арго". Так разве это не говорит тебе, насколько мало они знают о том, чья это была ошибка? Кого-то нужно было притянуть к ответу. Произошло нечто ужасное, а люди по природе устроены так, что им хочется, чтобы за это расплачивался кто-нибудь другой. Они день и ночь твердили мне, что это была моя вина, что я сделала что-то неправильно, что мне нужно пройти переподготовку. Но я отвечала: "нет", я говорила им, что я знаю – в случившемся не было моей ошибки. Я знаю, что ни я, ни кто-либо ещё не смог бы сделать ничего, что спасло бы тот корабль. Он был потерян независимо от моих действий. Он был потерян независимо от твоих действий или действий любого другого человека.
Кай слушал её слова, чувствуя, как каждое из них проникает сквозь броню его уверенности, словно стилеты, метящие в его сердце. В своё время он говорил себе то же самое, снова и снова, но нет обвинителя страшнее, чем собственный разум. Кастана сказали ему, что он послужил причиной гибели "Арго", и он поверил им, потому что в глубине души он сам желал быть наказанным за то, что остался в живых.
Они нуждались в козле отпущения, и когда одна из их семьи не пожелала поднять лапки кверху, он оказался лучшим из всех прочих вариантов – добровольной жертвой. Кай почувствовал, как разжимаются чёрные оковы вины, как их неумолимые тиски дают едва заметную слабину. Они не исчезли до конца, их хватку нельзя было разорвать так легко столь незамысловатым средством, как слова друга, но сам факт того, что её оказалось возможным ослабить, был настоящим откровением.
Он улыбнулся и протянул руку, чтобы коснуться лица Роксанны. Она настороженно отнеслась к этому жесту, как и все навигаторы, которым не нравилось, когда пальцы чужих людей находились близко к их третьему глазу. Её щека была гладкой, а мимолётное прикосновение её волос к его коже было воистину роскошным ощущением. Это был первый раз за последние месяцы, когда Кай общался с человеком, не желающим что-нибудь от него получить, и астропат затягивал это мгновение, счастливый тем, что делает каждый вдох как свободный человек.
– Ты знаешь, что ты умнее, чем выглядишь? – спросил Кай.
– Как я уже сказала, это место расставляет всё по своим местам, но откуда бы тебе это знать? Ведь с этими бинтами на глазах ты даже не можешь меня видеть. Ты так и не рассказал, что с ними произошло.
И Кай поведал ей обо всём, что обрушилось на него с момента прибытия в Город Прозрения: о его переподготовке, об ужасе псионической ударной волны, которая убила Сарашину и внедрила в его разум что-то настолько ценное, что люди готовы были убивать, лишь бы только это добыть. Он описал их побег из тюрьмы кустодиев, аварию и то, как они уносили ноги через Город Просителей, хотя в том, что касалось последней части, его память сохранила лишь расплывчатые картины сомнительных воспоминаний и смутно припоминаемых виде́ний, в которых схлёстывались страх и галлюцинации. Он рассказал Роксанне, что Отвергнутые Мертвецы планируют доставить его к Хорусу Луперкалю, и при упоминании имени Воителя по её ауре прокатилась дрожь страха.
Когда Кай закончил, он ждал, что Роксанна спросит его, что же Сарашина вложила в его разум, но этот вопрос так и не прозвучал, и он почувствовал себя чуточку в неё влюблённым. Девушка оглянулась на дверь, в которую космодесантники унесли своих павших братьев.
– Ты не можешь допустить, чтобы они доставили тебя к Воителю, – сказала она.
– Ты считаешь, что после всего, что со мной сотворили, я что-то должен Империуму? – спросил Кай. – Я не собираюсь просто взять и снова сдаться Легио Кустодес.
– Я не утверждаю, что ты должен, – ответила Роксанна, снова беря его руки в свои. – Но даже после всего, что случилось, ты ведь не изменил Империуму, так? Ты не предатель, но именно им ты и станешь, если позволишь доставить себя к Хорусу. Ты знаешь, что я права.
– Это так, – вздохнул Кай. – Но как я могу им помешать? Я не настолько силён, чтобы им сопротивляться.
– Ты можешь сбежать.
Кай покачал головой:
– Там, снаружи, я и десяти минут не протяну.
Если ему и требовалось подтверждение, то им послужило молчание Роксанны.
– Так что ты намерен делать? – наконец спросила она.
– У меня нет ни малейшей идеи, – признался Кай. – Но я больше не хочу, чтобы меня использовали, – это единственное, что я знаю совершенно точно. Я устал от того, что меня таскают то туда, то сюда. Я хочу взять свою судьбу в собственные руки. Но я не знаю, как это сделать.
Тяжёлая дверь, расположенная в задней части Храма, распахнулась.
– Тогда хорошо бы тебе поскорее это понять, – сказала Роксанна. – Они вернулись.
Мёртвые стали пеплом. Аргентуса Кирона и Орху Гифьюа не стало, их тела поглотил огонь. Их гибель не вызвала у Тагора никаких эмоций. Умом он понимал, что должен скорбеть об их уходе, но был не в состоянии помыслить ни о чём, кроме предвкушения следующего убийства. С того самого момента, как они схватились с людьми Бабу Дхакала, его тело походило на туго натянутую струну, вибрирующую незримо для всех остальных, но готовую лопнуть в любой момент.
Было здо́рово снова обагрить руки кровью, а "гвозди мясника", вогнанные в его череп, вознаградили его за убийства эндорфиновым всплеском. Тагор крепко стискивал пальцы, бессознательно сжимая их в кулаки, и обшаривал помещение глазами, выискивая источники угрозы, возможные направления атаки и узкие, пригодные для обороны места. Те смертные, что находились внутри Храма, были сентиментальными и ни на что не годными слюнтяями. Они проливали слёзы того, что в его предположении было скорбью, но это чувство уже не вызывало у него никаких ассоциаций.
Пока Севериан и Атхарва разговаривали с седоволосым человеком, который был хозяином этого места, – Тагор не мог заставить себя использовать слово "храм", – сержант отрядил Субху и Асубху обеспечить безопасность периметра. Он дышал резкими короткими толчками, и он знал, что его зрачки расширены до такой степени, что радужки кажутся сплошной чернотой. Каждая мышца его тела пела от напряжения, и от Тагора требовалось всё его железное самообладание, чтобы не наброситься на первого же поглядевшего на него человека.
Да никто и не осмеливался смотреть на такого откровенно опасного мужчину. Никто не желал встречаться с ним глазами, и он уселся на скрипучую скамью, чтобы успокоить свои бушующие эмоции. Ему хотелось сражаться. Ему хотелось убивать. Ему не на кого было выплеснуть свою ярость, но его тело жаждало разрядки и той награды, которую обещало пульсирующее устройство, прикрученное к его черепу.
В своё время Тагор распространялся о боевой славе, но эти речи отдавали фальшью даже в его собственных ушах. Он произносил их механически, и хотя ему хотелось чувствовать себя обманутым тем, что они так мало для него значили, он не мог ощутить даже этого. То были хорошие слова, он верил в них когда-то, но чем больше рос счёт убитых им людей, тем дальше отходило на задний план всё, кроме ярости битвы. Он знал точное число забранных им жизней и мог вызвать из памяти каждый закончивший их удар, но не испытывал никаких эмоций по поводу хоть одной из них. Никакой гордости за искусно направленный выпад, никакого ликования от победы над достойным противником и никакого удовлетворения от того, что он сражается за то, во что верит.
Император сделал из него воина, но Ангрон перековал его в оружие.
Тагор вспомнил ритуал разрывания цепей на борту "Завоевателя", этой могучей крепости, которую выпустили рыскать по небесам, как гончего пса доблестного рыцаря. Ангрон, Красный Ангел, лично установил обмотанную цепями наковальню и опустил свой мозолистый кулак на массивный железный узел. Он разбил символические цепи своего рабства с первого же удара и швырнул разъединённые звенья тысячам собравшихся Пожирателей Миров.
Тагор дрался и ругался со своими братьями посреди бешеного вихря свалки, которую они устроили, чтобы добыть себе одно из этих колец. Как сержант штурмовиков Пятнадцатой Роты, он не испытывал недостатка в свирепости, и вырвал звено у бойца по имени Скраал[80] – одного из самых последних новобранцев, которым должны были имплантировать "гвозди мясника". Тот воин был неопытным, ему ещё только предстояло овладеть своими имплантатами, и Тагор избивал его без жалости, пока он не выпустил свою добычу.
Тагор вделал это звено в топорище "Добивателя", своего боевого топора, но теперь это оружие было для него потеряно. Он даже не мог сосчитать, сколько раз оно спасало ему жизнь, и мысль о том, что оно очутилось в руках врага, вызвала у него вспышку гнева. Он услышал треск ломающегося дерева и распахнул глаза в предвкушении схватки, но увидел кровь, выступившую из крошечных ранок на ладонях, и понял, что расщепил выступающий край скамьи.
Тагор закрыл глаза, проговаривая слова "Песни Окончания Битвы":
В победном салюте вздымаю кулак,
Которым бойцов я сражал,
Окрещен я кровью, что дал мне враг,
В горниле смерти себя показал.

Но час пробил приглушить свой пыл,
Время потери считать.
Вороны уже слетелись на пир, 
Им нынче не голодать.

Многие пали на этот раз,
Крови война напилась.
И ей всё равно, из врагов или нас
Пища её лилась.
Он произнёс последнее слово и судорожно выдохнул, чувствуя, как освобождается от напряжения, которое прошивало его тело, словно электрический ток. Тагор разжал кулаки, позволяя деревянным щепкам ссыпаться на пол. Он осознал, что неподалёку от него кто-то есть, и, наклонив голову, увидел сидящего рядом с ним мальчика. Тагор даже не представлял, сколько лет может быть пареньку. Пожиратель Миров не сохранил никаких воспоминаний о своей юности, да и физиология смертных менялась так стремительно, что их хилая плоть не могла служить мерилом прошедших лет.
– Что это ты только что говорил? – спросил мальчик, поднимая глаза от брошюры, которую он читал.
Тагор огляделся по сторонам – просто чтобы удостовериться, что паренёк и в самом деле обращается к нему.
– Это были слова для охлаждения боевого пыла в сердце воина по окончании кровопролития, – настороженно ответил он.
– Ты космодесантник, да?
Тагор кивнул, недоумевая, чего этот мальчик от него хочет.
– Я Арик, – сказал паренёк, протягивая ему руку.
Тагор посмотрел на неё с подозрением, его глаза метались по худенькому тельцу ребёнка. Он бессознательно намечал точки, где можно будет сломать ему кости, так чтобы убить его самым эффективным способом. Шея паренька была тощей, как прутик, и её можно будет свернуть без всяких усилий. На его плечах виднелись проступающие сквозь кожу кости, а через тонкую рубашку торчали выпирающие рёбра.
Уничтожить его не составит никакого труда.
– Тагор, сержант штурмовиков из Пятнадцатой Роты, – наконец произнёс он. – Я из Пожирателей Миров.
Арик кивнул:
– Хорошо, что ты здесь. Если люди Бабу Дхакала вернутся, ты ведь их убьёшь, да?
Тагор кивнул, довольный тем, что разговор свернул на близкую ему тему:
– Любой, кто придёт сюда в моих поисках, умрёт от моей руки.
– А ты хорошо умеешь убивать?
– Очень хорошо, – ответил Тагор. – Лучше меня никого нет.
– Здорово, – заявил Арик. – Я его ненавижу.
– Бабу Дхакала?
Арик угрюмо кивнул.
– Почему?
– Он убил моего отца, – ответил мальчик, указывая на коленопреклонённую  статую в конце здания. – Гхота пристрелил его прямо вон там.
Тагор посмотрел в том направлении, куда указывал парнишка, обратив внимание на серебряное кольцо на его большом пальце, которое, судя по качеству и стоимости, явно было ему не по средствам. Статуя была сделана из тёмного камня  с тонкими прожилками серого и более чёрного цветов, и хотя у неё не было лица, Тагор ощутил уверенность, что может различить, где полагается быть её чертам, – как будто скульптор уже начал свою работу, но оставил её неоконченной.
– Гхота убил и одного из моих... друзей, – сказал Пожиратель Миров, запнувшись на непривычном слове. – Я задолжал ему смерть, а я всегда расплачиваюсь по долгам крови.
Арик кивнул. Вопрос был улажен, и он вернулся к чтению своей брошюры.
Тагор очутился на неизведанной территории. Его разговорные навыки сводились к боевым речитативами и отданию приказов. Он не был мастаком по части отношений со смертными, считая, что их заботы и логику невозможно постичь. Полагалось ли ему продолжать этот разговор, или их отношения закончены?
– Что ты читаешь? – слегка поразмыслив, спросил он.
– То, что обычно читал мой отец, – ответил Арик, не поднимая глаз. – Мне здесь много чего непонятно, но ему это очень нравилось. Он читал и перечитывал это снова и снова.
– Можно посмотреть? – попросил Тагор.
Парнишка кивнул и передал ему лист бумаги. Она была тонкой, и её складывали так много раз, что печатная краска на сгибах уже начала размазываться и выцветать. Обычное чтиво Тагора составляли тактические карты и диспозиции, а язык брошюры представлял собой смесь незнакомых ему диалектов и слов, но несмотря на всё это, нервные тракты его мозга адаптировались с такой скоростью, что это ввергло бы в ошеломление любого терранского лингвиста.
– Люди, сплотившиеся в исполнение замысла Императора, благословенны в его глазах и будут жить вечно в его памяти, – прочёл Тагор, хмурясь от странности подобной точки зрения. – Я ступаю дорогой праведности, и хоть она вымощена битым стеклом, я пройду по ней босым; и пусть её преграждают огненные реки, я через них переправлюсь; и хоть она разбредается вширь, мои шаги направляет свет Императора. Лишь один Император сущ, и он наш щит и защитник.
Тагор поднял глаза от своего чтения, чувствуя, как пульсация имплантата проникает в глубины его черепа, как эти слова, преисполненные веры и идолопоклонства, всё сильнее разжигают его злость. Арик протянул руку и указал на абзац ещё ниже по тексту брошюры.
– Император силён человечеством, а род людской силён Императором, – зачитал Тагор, всё больше разъяряясь по ходу дела, – и отвернись один от другого, нам всем ходить в Пропащих и Проклятых. А если слуги Его забыли свой долг, не люди они более, а хуже, чем звери. Не место им ни в лоне рода человеческого, ни в сердце Императора. Пусть издохнут и будут отвергнуты.
Пульс Тагора нёсся вскачь, его лёгкие втягивали воздух короткими, агрессивными вдохами. Он скомкал брошюру в кулаке и разжал пальцы, позволив ей упасть на пол.
– Уйди от меня прочь, мальчик, – велел он, щеря зубы.
Арик поднял на него взгляд. Он увидел, как переменился Тагор, и его глаза широко распахнулись от страха.
– Что я такого сделал? – спросил он дрожащим голоском.
– Я сказал, уйди от меня!
– Почему?
– Потому что мне думается, что я могу тебя пришибить, – прорычал Тагор.
Нагасена наблюдает за зданием со скального выступа на входе в ущелье, зная, что его добыча близка. Шесть бронированных машин и около сотни бойцов ожидают приказов охотника, стоя на улицах за его спиной. И хотя скомандовать можно только одно, Нагасена медлит. Вместе с солдатами ждут Афина Дийос и адепт Хирико, хотя им, скорее всего, уже не сыграть в этой охоте никакой роли.
Даже Нагасена признаёт, что завершающие стадии охоты до известной степени горячат кровь, но сейчас он не ощущает ничего подобного. С тех пор, как он покинул свой дом на горе, в его жизнь вошло слишком много сомнений, чтобы мысль о встрече с Каем Зулэйном и отступниками могла вызвать у него хоть что-то, кроме мрачных предчувствий.
Через прицел винтовки ему видно, что из здания нельзя бежать ни через какие лазейки. Его покрытый статуями фасад представляет собой единственный очевидный путь внутрь или наружу. Перед зданием собрались сотни людей, и они принесли с собой тела своих усопших. Нагасене понятна людская привязанность к ушедшим, их потребность чтить память умерших и заботиться о том, чтобы их не предали забвению, но ему совершенно чужда идея молиться им или ожидать, что они перейдут в иную сферу бытия.
Высокотехнологичная оптика прицела Нагасены, приобретённого у марсианских Механикум по грабительской цене, позволяет проникнуть за мраморный фасад, показывая то, что находится внутри здания, в виде цветной теплограммы. Тонкий кабель в медной оплётке передаёт её на экран планшета Картоно.
Внутри храма находится, наверное, человек шестьдесят. Невозможно сказать, кто из этих людей Кай Зулэйн, зато Астартес обнаруживаются немедленно благодаря своим тепловым характеристикам, да и габаритам тоже. Космодесантников пятеро, как и говорил Антиох, и они собрались вокруг человека, существенно уступающего им размерами. Их тепловые образы расплываются. Что-то, расположенное позади их чрезмерно больших тел, рассеивает принимаемые оптикой сигналы, и всё изображение покрывают зёрна помех, от которых у Нагасены зудят глаза.
– Можно забыть об этих дорогостоящих био-фильтрах, – бурчит Картоно, хлопая ладонью по боковой стороне планшета. Качество изображения не становится лучше, но они уже имеют достаточно информации, чтобы организовать штурм этого строения, так чтобы он с высокой степенью вероятности увенчался успехом.
– Нужно идти на приступ, – заявляет Головко. – У нас сейчас больше сотни человек. Им некуда бежать. Мы можем покончить с этим в течение часа.
– Он прав, – говорит Сатурналия, которому явно претит выступать единым фронтом с Чёрным Стражем. – Мы обложили нашу добычу.
– И это делает её опасной вдвойне, – отвечает ему Нагасена. – Нет ничего страшнее воина, которого загнали в угол и которому уже нечего терять.
– Прямо как Сотворительница Каллаиков[81], – говорит Картоно.
– Именно так, – отрезает Нагасена, не желая ворошить воспоминания о том эпизоде прямо сейчас. Он до сих пор носит незаживающие шрамы, полученные на той охоте. 
Сатурналия берёт планшет из рук Картоно и сует его под нос Нагасене, как будто тот его ещё не видел. Он стучит пальцем по размытым изображениям пяти человек, которых они пришли убить.
– Нет никаких оснований не идти внутрь, – говорит кустодий. – У нас есть приказы, и они прозрачны. Все находящиеся здесь должны умереть.
Нагасена прочёл эти приказы вдоль и поперёк, выискивая способ интерпретировать их таким образом, чтобы они не вылились в гибель стольких невинных людей и не изранили его душу на всю оставшуюся жизнь. Но Сатурналия прав: их приказы не допускают двоякого истолкования.
– Эти люди – граждане Империума, – говорит охотник, пытаясь свернуть кустодия с его курса, хотя и понимает, что эти уговоры будут пустой тратой слов. – Ведь это им мы служим нашими делами, и предать их вот так – это неправильно.
– Неправильно? Эти люди приняли изменников с распростёртыми объятиями, и они виновны как соучастники, – возражает Сатурналия. – Я – воин Легио Кустодес, чей долг – обеспечивать безопасность Императора, и при его исполнении не может быть компромиссов. Кто знает, что за зёрна измены уже могли посеять те люди среди жителей Города Просителей? Если мы сохраним жизнь хоть одному из тех, с кем они соприкоснулись, то зараза их предательства будет расползаться, как буйные сорняки, черпая подпитку в невежестве и разрастаясь всё сильнее и укореняясь всё глубже.
– Вы не можете этого знать, – протестует Нагасена.
– Мне не нужно этого знать, мне достаточно так считать.
– Так вот какова ваша Имперская Истина? – почти что выплёвывает слова Нагасена.
– Это просто истина, – отвечает Сатурналия. – Ничего больше, ничего меньше.
Нагасена встречается взглядом с Картоно, но глаза его слуги не выдают никаких эмоций. Об этом позаботился клан Кулексус. Он стискивает тугую оплётку рукояти Сёдзики и понимает, что должен уйти отсюда, но это равносильно подписанию собственного смертного приговора. К добру это или к худу, но он обречён участвовать в этой охоте до самого её конца.
Он кивает и чувствует отвращение, когда Сатурналия и Головко обмениваются победными заговорщическими ухмылками.
– Что ж, – произносит он. – Давайте с этим разделаемся.
Прежде чем успевают отдать какой бы то ни было приказ на штурм, Картоно издаёт потрясённый вздох изумления. Он сверяется с изображениями на своём планшете и в замешательстве поднимает глаза.
– Возможно, у нас проблемы, – говорит он, указывая вниз в ущелье. – Новые гости.
Атхарва проследил за тем, как Тагор поднимается со скамьи и напряжённой походкой идёт через неф, направляясь к их собранию. Аура воина пылала гневом, вихрилась красными оттенками свежих синяков и горячей, пульсирующей крови. Атхарве хватило одного лишь соприкосновения с этим костром, чтобы в нём самом вспыхнула агрессия, и он поднялся на нижние уровни Исчислений, чтобы повысить свой самоконтроль.
– Возможно, мы нашли способ покинуть Терру, – сказал Асубха, когда Тагор присоединился к ним. 
Сержант Пожирателей Миров кивнул. Он всё ещё стискивал зубы, а в его лице не было ни кровинки.
– Каким образом? – спросил он.
– Расскажи ему, – сказал Атхарва, подавая знак Палладису Новандио.
– На вершине этого утёса находится жилище Вадока Сингха, одного из военных каменщиков Императора, – сообщил Палладис с такой горечью и нежеланием, что Атхарва чуть не вздрогнул. – Он надзирает за всеми аспектами строительных работ,  имеющих отношение ко Дворцу, и ему нравится усесться на жёрдочку повыше.
– И? – требовательно вопросил Тагор, щетинясь нетерпением.
– Военный каменщик любит наблюдать за некоторыми из своих более масштабных строек с орбиты, – разъяснил Палладис. Ему не хотелось, чтобы космодесантники уходили, и Атхарва выжал из него эту последнюю крупицу информации лишь благодаря своей проницательности.
– Теперь понимаешь? – спросил Севериан.
– У него имеется аппарат, способный подняться на орбиту? – требовательно спросил Тагор. Его раздражение начало трансформироваться в интерес.
– Да, – ответил Палладис.
– Мы можем покинуть планету, – сказал Субха, впечатывая кулак в собственную ладонь.
– И даже лучше, – заметил Асубха. – Если нам удастся добраться до одной из орбитальных платформ, мы сможем попасть на борт корабля, способного совершать варп-переходы.
– Так мы договорились? – спросил Атхарва, бросая косой взгляд на Палладиса Новандио. – Мы держим курс на Исстван?
– Исстван, – подтвердил Тагор.
– Легион, – хором согласились Асубха и его брат.
– Исстван, Исстван, – присоединился Севериан. – Я разыщу нам дорогу к вилле военного каменщика.
Атхарва кивнул, и Лунный Волк ускользнул во тьму, которая окутывала заднюю часть Храма.
– Куда вы направитесь, покинув планету? – спросил Палладис Новандио, который не мог скрыть своего разочарования. – Вы не думали о том, чтобы остаться здесь? Где ещё пребывать Ангелам Смерти, как не в храме, который посвящён её имени?
Тагор бросился на него и вздёрнул в воздух.
– Я должен немедля убить тебя за то, чему ты позволил здесь укорениться, – прорычал Пожиратель Миров. – Назови сарай храмом, и люди отыщут внутри богов.
– Тагор, о чём ты говоришь? – спросил Атхарва.
Тагор держал Палладиса Новандио на расстоянии вытянутой руки, словно тот был носителем какой-то смертельной инфекции.
– Этот человек – пропагандист ложных богов. Это не место поминовения, это – капище, где Императора выставляют каким-то божественным существом. Всё это, это всё ложь от начала и до конца, а он её главный пророк. Я убью его, и тронемся в путь.
– Нет! – выкрикнул Палладис. – Уверяю вас, мы вовсе не этим здесь занимаемся!
– Лжец, – взревел Пожиратель Миров, отводя назад кулак.
Прежде чем Тагор успел дать волю своей убийственной мощи, двери в Храм широко распахнулись, и зарево сотен ламп и колеблющихся факелов, горевших снаружи,  очертило две чудовищные фигуры. Вместе с ними внутрь хлынул страх, принесённый порывом смешанного с пеплом ветра, и Атхарва внезапно почуял за стенами Храма хищные разумы охотников.
Он узнал Гхоту, знакомого ему по битве под стенами приёмной Антиоха. Второй же воин имел такие немыслимые размеры, что у Атхарвы перехватило дыхание.
Он был ещё громаднее, чем даже чудовищный по своим габаритам Гхота, превосходя Тагора ростом, а покойного Гифьюа – размахом плеч. На нём был комплект шлифованных доспехов цвета бронзы и полночного мрака. Они были выполнены в форме брони, в которую одевались в войске давным-давно погибших воинов, и он носил их так, словно они были его второй кожей. На его боку висела устаревшая модель болтера, а поперёк спины крепились ножны, в которых содержался меч с огромным клинком.
– Я Громовой Повелитель, – произнёс Бабу Дхакал. – И у вас есть то, в чём я нуждаюсь.
XXII
Живая История / Храм Крови / Достойный Враг
Перед ним стоял воин, которого не могло существовать. Такие, как он, уже давно уснули навеки, сражённые все до единого в последней битве  Объединительных Войн. Они полегли в полном составе, чтобы одержать последнюю и величайшую победу для Императора, и этот факт демонстрировал всю меру их героического самопожертвования. И тем не менее, вот он, стоит перед ними, огромный и величественный, ужасный и отвратительный, с серой, отмершей кожей лица, кроваво-красными глазами и аурой, пылающей так ярко, что на неё невозможно было смотреть. Сам его облик был настолько внушительным, что требовал от окружающих всего их внимания и всех их запасов страха. 
– Ты Бабу Дхакал? – спросил Атхарва, хотя вопрос и был излишним.
– Естественно, – ответил Громовой Повелитель.
Все до единого мужчины, женщины и дети отхлынули в заднюю часть Храма и сгрудились под сенью безликой статуи, словно Бабу Дхакал и Гхота проецировали перед собой какую-то разновидность силового поля. Атхарва заметил Кая и светловолосую женщину в завязанной на виске бандане. Он незамедлительно понял, кем она была, и ему захотелось улыбнуться, потому что фортуна послала ему астропата и навигатора. Воистину, мироздание мало-помалу раскрывало перед ним вселенскую тайну своей собственной сущности.
Стоящий рядом с ним Тагор исходил злостью. Атхарва чувствовал его стремительно нарастающий гнев, который грозил выплеснуться в любую секунду. Субха и Асубха следовали примеру своего сержанта, хотя их боевой пыл категорически не дотягивал до взрывоопасного уровня Тагора. Атхарва не ощущал присутствия Севериана и надеялся, что Волк успел ускользнуть из Храма.
– Ты убил воина из Легионов Астартес, – гортанно пролаял Тагор, обращаясь к Гхоте. – За это я заберу твоё сердце.
Гхота широко ухмыльнулся, скаля зубы:
– Я уже побил тебя один раз, молокосос. Могу повторить это снова.
Бабу Дхакал поднял руку, упреждая новый приступ гнева Тагора. 
– Я пришёл сюда не для того, чтобы с вами сражаться, Астартес, – сказал он. – Я пришёл кое-что вам предложить. Не соблаговолите ли выслушать?
Неожиданные слова воина застали Атхарву врасплох. Он не учуял в Бабу Дхакале никакого желания договариваться, но с другой стороны, он практически не мог обратить на него своё псионическое восприятие без опасений его перегрузить.
– Чего ты хочешь? – спросил он, не выдавая голосом охватившего его беспокойства.
– За стенами этого здания находятся люди, которые желают вас убить, – сообщил Бабу Дхакал.
– Я это знаю, – ответил Атхарва, и Бабу Дхакал зашёлся смехом, который его разрушенная гортань превращала во влажное, животное клокотание.
– Ты знаешь, потому что в настоящий момент я позволяю тебе это знать, – сказал воин.
– Их я тоже убью, как только сломаю твой хребет о своё колено, – пообещал Тагор.
– Там как минимум сотня человек, кустодий, убийца из Клана и носитель настолько убийственной штуки, что встречи с ней не вынести ни одному из присутствующих здесь воинов.
– Оружия? – спросил Субха.
– Нет. Правды.
– Кто ты такой? – потребовал от воина Атхарва. – Я знаю, что твоё имя заведомо бессмысленно. Бабу – это всего-навсего "отец" на древнем языке Бхарата[82]. А Дхакал? Это просто район в этой части гор. Так кто ты такой?
– За эти годы я сменил много имён, – ответил Бабу Дхакал, – но ты же не это имеешь ввиду, да? Нет,  ты ведь хочешь узнать моё истинное имя – то, под которым я ходил в битвы при завоевании этой планеты?
– Да, – подтвердил Атхарва.
– Что ж, поскольку я пришёл сюда ради сделки, я предоставлю его тебе в знак моих честных намерений. Я уже не помню своего смертного имени, но когда моя плоть переродилась в эту новую форму, меня нарекли Ариком Таранисом[83].
Это имя само по себе имело вес, его историческая значимость заставляла примолкнуть. Пожиратели Миров растеряли весь свой гнев, Атхарва же стоял в полном ошеломлении. Среди них не было ни одного, кто не знал бы этого имени, или тех битв, которые выиграл носивший его человек, тех врагов, которых он сразил, и тех великих наград, которые он заслужил.
– Ты Носитель Молний? – спросил Тагор.
– Титул, пожалованный мне после Битвы у Горы Арарат в Царстве Урарту, – сказал Бабу Дхакал. – Я был удостоен чести поднять Стяг Молний при провозглашении Объединения.
Атхарва едва мог поверить своим глазам. Этот воин был самой историей, воплощённой в живое тело: Повергатель Гадюарэ[84], Последний Джигит, Истребитель Скандии, Престольный Убийца...
Вся эта череда титулов беспорядочно пронеслась в памяти Атхарвы вместе с сотнями прочих военных лавров, которыми был увенчан этот воин, завершившись сказанием об окончании легендарной жизни этого великого воина на вершине некогда залитой потопом горы.
– В хрониках говорится, что ты погиб, – сказал Атхарва. – Ты умер от ран, как только был поднят стяг. Ты пал в той битве вместе со всеми своими воинами.
– Ты вроде бы неглупый человек, – ответил Бабу Дхакал. – Ты должен быть достаточно разумным, чтобы не воспринимать то, о чём говорится в хрониках, буквальным образом. Такие байки, как те, что рассказывают про нас, исходят из уст последнего оставшегося в живых человека, а для Императора было бы неприемлемым разделить свою победу с другими. В чём слава, когда ты завоёвываешь мир, имея за спиной неодолимую армию? Нет, чтобы посеять зерно легенды, ты должен выиграть ту войну в одиночку, а для этого не должно остаться никого, кто мог бы опровергнуть твою версию событий.
– Есть ли другие вроде тебя? – спросил Субха.
Бабу Дхакал пожал плечами:
– Возможно, кто-то и избежал отстрела, а может и нет. Если верно первое, то к настоящему моменту они, вероятно, уже мертвы, пав жертвами износа собственных организмов. Наши тела проектировали для завоевания планеты, а не для покорения Галактики, как ваши.
Атхарва слушал слова Бабу Дхакала и поражался тому, что в них не чувствовалось обиды. Если то, о чём говорил воин, было правдой, то Император отделался от него и его собратьев, отдав предпочтение генетическому шаблону Астартес. И при всём при том Бабу Дхакал не производил впечатление человека, питающего хоть какую-то враждебность к своему создателю за это чудовищное предательство.
– Так как же вышло, что ты до сих пор жив? – спросил Атхарва, уже начиная подозревать, чего Бабу Дхакал мог от них хотеть.
– Я неглупый человек, – ответил тот. – За годы войны я вызнал у своего создателя всё, что только смог, и я много чего постиг из его древней науки. Этого не хватило, чтобы остановить деградацию моего тела, но оказалось достаточным, чтобы продолжать цепляться за жизнь, пока мне не улыбнётся фортуна.
– Говори прямо, – велел Тагор. – Чего ты хочешь?
Бабу Дхакал поднял свою правую руку, и Атхарва увидел, что к бронированным пластинам его наруча прикреплено коробкообразное приспособление. Оно не обладало элегантностью устройств, которыми пользовались апотекарии Легионов, но в нём безошибочно угадывался редуктор, который, наряду с нартецием, был важнейшей частью их боевой экипировки.
Нартеций исцелял раненых, редуктор же предназначался для мёртвых.
Его первым и единственным предназначением было извлечение геносемени павшего космодесантника.
– Я хочу, чтобы вы помогли мне сохранить жизнь, – ответил Бабу Дхакал.
Кай прочитал шок в ауре Атхарвы, но до того, как космодесантник успел ответить, крыша Храма провалилась внутрь от серии взрывов. Деревянные балки и известняковые плиты закувыркались к полу в ливне пылающих обломков.
– Берегись! – выкрикнул астропат, когда прямо перед ним рухнул горящий кусок стропила, раздавив под собой пожилого человека. Кай и Роксанна в панике отпрянули от сыплющихся сверху обломков. В Храм спускались по леерам солдаты в чёрной броне, пришедшие по пятам за оглушительными раскатами светозвуковых гранат. 
Из-за дверей Храма доносилось хриплое рычание тяжёлых машин и стрёкот автоматных очередей. Резкие отзвуки разрывов крупнокалиберных снарядов, ударяющих в стены ущелья, перемежались воплями перепуганных людей.
– Ложись! – заорал Кай, когда один из бойцов начал стрелять веером из своего оружия. Пули разносили скамьи в щепки и вгрызались в мраморные стены. Астропат потянул Роксанну, заставляя её пригнуться к полу, и потащил её прочь от солдата, но кричащие люди блокировали проходы между перевёрнутыми скамьями, отрезав все пути к спасению. Прямо перед Каем осел на колени мужчина, в его груди была дыра, а голова была сожжена лазерным выстрелом.
– Что происходит? – выкрикнула Роксанна, промаргиваясь от последствий гранатных вспышек и закрывая голову от крошек измельчённого мрамора, которые дождём сыпались сверху.
– Те люди – Чёрные Стражи, – ответил Кай. – Это за мной.
Он рискнул расширить своё ментальное восприятие за пределы их ближайшего окружения, вздрагивая от каждого перестука выстрелов и ошеломляющего раската гранатных разрывов. По помещению растекались облака дыма, затрудняющие видимость, но они не представляли преграды для второго зрения астропата. Он видел, как солдаты вбегают в Храм и рассыпаются веером, укладывая всех попадающихся им на пути безжалостно-эффективными очередями выстрелов.
К нему направлялась группа бойцов, двигающихся в идеальном согласии, но не успел один из них выкрикнуть предупреждение, как в их рядах очутился гигантский воин, вооружённый обломком алебарды. Тагор уложил троих за столько же ударов и выпотрошил ещё двоих, прежде чем остальные солдаты вообще успели среагировать на его появление. Следующие два бойца упали замертво с проломленными черепами, а ещё один рухнул со сломанной шеей.
Субха сражался бок о бок со своим сержантом. Он убивал с безыскусной яростью, пытаясь подражать тому неистовству, с которой сеял смерть Тагор.  Кай оторвал от него свой взгляд, заметив Асубху, который двигался сквозь облака густого дыма, словно призрак. В отличие от своего брата, Асубха убивал планомерно, и было очевидно, что он целенаправленно выбирает своих жертв. Первым пал Чёрный Страж с винтовкой класса "Бурав"[85], за ним последовал боец с плазменным оружием. В убийствах, которые совершал Асубха, прослеживался чёткий порядок, его методичность совершенно не сочеталась с действиями его брата, у которого всё выглядело так, будто он чинил расправу совершенно беспорядочным образом.
Сквозь сбивающие с толку вспышки псионического света двигались другие фигуры. Воздух пропитывал красный туман насилия, сгущаясь в нём с той же неуклонностью, что и дым от гранат, и в атмосфере пульсирующей злости, которая позволяла бойцам делать свой ратный труд, становилось всё труднее различать отдельных людей.
Посреди багрового тумана пламенело несколько силуэтов. Они принадлежали людям, чью энергетику и жизненные силы не могло ни притушить, ни затронуть развязанное здесь насилие. В одном из них Кай узнал Атхарву, в двух других – Бабу Дхакала и его подручного. Из Атхарвы изливались слепящие разряды псионической энергии, и в этом огне, который он добывал из Имматерума, гибли дюжины солдат. Бабу Дхакал скользил сквозь хаос сражения, словно он просто желал переместиться из одного места в следующее, и Кай за всю свою жизнь ещё не видел человека, который двигался бы с такой стремительностью. Тех, кто на него нападал, он убивал без всякого труда, тем же, кто его игнорировал, он отвечал той же любезностью и позволял им жить.
Шквал выстрелов не ослабевал, и моленников Храма истребляли без всякого разбора. Кай и Роксанна поползли к задней части здания, карабкаясь через растерзанные тела и перевёрнутые скамьи в отчаянном стремлении спастись. Астропат оглянулся через плечо на исполина в тяжёлых полированных доспехах, который размашистым шагом входил в Храм. Тогда как все прочие были окутаны в багрец или золото, аура этого воина сияла чистым и смертоносным серебром. Кай вздрогнул всем телом, узнав грозную и неумолимую целеустремлённость Сатурналии.
С ним вошёл ещё один мужчина, он был хрупче кустодия, но не уступал ему ни в яркости, ни в опасности. Желудок Кая внезапно скрутили спазмы боли, и на него нахлынуло ощущение присутствия чего-то омерзительного, чего-то такого, что заставило его вспомнить все постыдные поступки, которые только лежали у него на совести. Кай прекратил ползти, обхватил голову руками и затрясся всем телом от слепого ужаса. В его поле восприятия не было ничего, что могло бы объяснить это чувство, но он инстинктивно сжимался в комок, а из мира утекали краски и жизнь.
– Кай! – выкрикнула Роксанна откуда-то совсем издалека. – Ты где?
При упоминании его имени человек рядом с Сатурналией стремительно обернулся кругом и выхватил из ножен меч. Его клинок обрамляло сияние, и этот свет был самым чистым из всех, что астропат видел в своей жизни.
– Кай Зулэйн! – выкрикнул Сатурналия. – Выйди вперёд!
В ответ из красного тумана выдвинулись две тени, две исходящие злым светом и яростью кляксы-близнеца, которые сияли так же интенсивно, как и Сатурналия. Но если пламя кустодия было обузданным, то эти пылали, словно пожары, которые гуляли по равнинам Мерики в те годы, когда лето выдавалось длинным и жарким. Субха и Асубха дружно набросились на Сатурналию, их ярость и самоконтроль давали сочетание, идеально подходящее для схватки с таким тренированным воином.
Мечник двинулся вглубь Храма стремительной и уверенной походкой, и Кай сглотнул, борясь с тошнотой. Мужчина не обращал внимания на схватку между Пожирателями Миров и Сатурналией, он пришёл сюда за Каем, и казалось, что он отчаянно пытается добраться до него раньше всех остальных. Астропата стошнило, и он перекатился на бок. Ему нужно спасаться отсюда, но куда? Храм наводняли выстрелы Чёрных Стражей, сражающихся с Отвергнутыми Мертвецами. Кай потерял любой след своих былых защитников, и сейчас он уже жалел о своём желании отделаться от них.
Астропат сделал глубокий вдох и заставил себя подняться на корточки. Он последовал за янтарным сиянием, которое отмечало присутствие Роксанны. На его плече сжалась рука. Он попытался стряхнуть её, но хватка была неумолимой. Кая вздёрнуло на ноги, и он очутился лицом к лицу с воином, вооружённым сияющим белизной клинком.
Его слух утверждал, что рядом с мечником находится ещё один человек, но он был абсолютным невидимкой для второго зрения астропата. Отвращение до мурашек по коже, которое чувствовал Кай, говорило ему, что там что-то было, но его восприятие свидетельствовало не просто об отсутствии жизни, а о присутствии чего-то такого, что действовало отталкивающе на всё живое. Чем бы оно ни было, это ощущалось как пустой прогал в красках окружающего мира, и когда картина, видимая вторым зрением Кая, задёргалась и начала неумолимо погружаться во тьму, он наконец понял, кто служил источником ужаса, который пробирал его до мозга костей.
– Пария... – выдохнул он.
Мечник отвесил ему короткий поклон, настолько абсурдный на фоне свирепствующей вокруг резни, что Кай едва не рассмеялся.
– Я Ясу Нагасена, и ты идёшь со мной, – сказал мечник. Слова прозвучали отрывисто и чётко.
Прямо рядом с Каем, в пелене света и дыма, шевельнулась огромная тень. Хотя астропат практически лишился второго зрения, он мгновенно опознал отдающий железом вкус её ауры.
– Нет, – прорычал Тагор раскатом горной лавины. – Не идёт.
Роксанна не видела ни зги. Глаза слёзились, першило в горле. Полосы едкого дыма скрывали всё на расстоянии дальше метра, но она продолжала ползти, потому что это было лучше, чем оставаться на месте. Она потеряла Кая, но не осмеливалась обернуться назад. Гвалт грохочущих очередей и "фьють-щёлк" лазерных выстрелов вселял страх, но ещё ужаснее была податливость трупов, через которые она переползала в своём отчаянном стремлении спастись. 
По её щекам текли слёзы, частью вызванные дымом от гранат, но в основном из-за того, что она оплакивала мёртвых, которыми наполнился Храм. Эти люди не были ей чужими, а сейчас их вырезали, как скот. Звуки, доносящиеся из-за стен Храма, свидетельствовали о ещё более интенсивном обстреле, и она понимала, что убивают даже тех, кто толпился в ущелье снаружи.
К ней протянулась рука, и Роксанна вскрикнула, когда она коснулась её плеча. Девушка схватила её, но потом отпустила, увидев, что её хозяин мёртв. Его грудь и живот покрывали кровавые кляксы, и рука с тянущимися к ней пальцами упала, когда она поползла дальше. Движение вызвали обломки, падающие на мертвеца с крыши.
Это было безумием, всё это полномасштабное истребление невинных в поисках одного человека.
Она не могла понять ментальность тех, кто убивал своих ради какого-то расплывчатого стремления к всеобщему благу. Разве они не осознают, что истребляя своих собственных граждан, они убивают часть себя?
В дыме обнаружился зазор, и Роксанна мельком увидела тот неистовый хаос, в который погрузился Храм. Солдаты, которых Кай назвал Чёрными Стражами, всё ещё сражались с космодесантниками, и платили высокую цену, чтобы вырвать у них превосходство. Несколько десятков уже лежали трупами. Астартес отличались редкой основательностью при учинении резни. 
Стоящий в центре Храма воин, к телу которого были пристёгнуты пластины красной брони, убивал атакующих его солдат струящимися разрядами голубого пламени и сплетениями дуговых молний. Лазерные выстрелы огибали его, как преломляемый свет, а обычные боеприпасы со шлепком останавливались в метре от его тела, словно наткнувшись на противодействие невидимой силы.
Чёрные Стражи, которые с ним сражались, сгорали, как факелы, или взрывались столбами вскипающей крови. В его глазах стояло безумие, в них виделась мстительная потребность выплеснуть копившуюся десятилетиями досаду на тех, кто вынуждал его прятать свою истинную суть. Роксанна никогда не встречалась ни с одним воином из Тысячи Сынов, и при взгляде на то удовольствие, с которым он вершил свою месть, ей расхотелось видеться хоть с кем-то из них до конца своих дней.
– Роксанна! – раздался в грохоте чей-то выкрик. – Сюда! Быстрей!
Шквал лазерных выстрелов выжег дыры в камне по соседству, и девушка нырнула вниз. Сощурившись, чтобы лучше видеть сквозь дым, она обнаружила Майю и двоих её детишек, которые жались друг к другу в импровизированном укрытии из рухнувших каменных глыб и деревянных балок крыши. Майя махала ей рукой, и Роксанна устремилась к ней, спотыкаясь и оскальзываясь на развороченных каменных плитах.
– Сюда, деточка, – сказала Майя, затаскивая её в относительную безопасность их случайного убежища у ног Отсутствующего Ангела. 
– Майя, – произнесла Роксанна, крепко обнимая женщину.
Арик и младший сын Майи, мальчик с взъерошенными волосами, чьего имени Роксанна так и не узнала, лежали, закрыв головы руками, и всхлипывали, напуганные развязанным вокруг них кровопролитием.
– Что происходит? – спросила Майя, с видимым усилием сдерживая слёзы.
– Они собираются нас всех убить, – не подумав, брякнула Роксанна. – Здесь никого не оставят в живых.
– Не говорите такого, мисс Роксанна, – умоляюще произнесла Майя. – Мои мальчики – это единственное, что у меня осталось. Это, должно быть, какая-то ошибка! Они не причинят вреда моим мальчикам!
Роксанна не смогла рассудить, была ли эта фраза вопросом, так что она просто отрицательно помотала головой.
– Нет, не причинят, – сказала девушка, и Майя посмотрела на неё с таким облегчением, что той оставалось лишь надеяться, что Чёрные Стражи не выставят её лгуньей. Хотя Роксанна и была здесь в большей безопасности, чем на открытом месте, она чувствовала прилипший к ней взгляд голодных глаз, как будто на неё готовится прыгнуть опасный зверь.
Она испуганно обернулась, но ничего не увидела.
Приступ острого страха не проходил, и она подняла глаза, всматриваясь в гладкое лицо Отсутствующего Ангела. Казалось, что лишённая черт голова разглядывает её любопытствующим взглядом, и Роксанна покачала головой, осознавая всю странность подобной идеи. Она потянулась к изваянию пальцами, и голова громадной статуи словно бы подалась ей навстречу. Звуки схватки стихли, став едва различимыми, и губы Роксанны разомкнул лёгкий вздох, когда она увидела, что в бездонных глубинах полированного нефрита сгущается намёк на бледный лик.
Роксанна поднялась на колени, притянутая гипнотизирующей прелестью этого лица, которого не могло существовать.
– Вы с ума сошли? – сердито прошептала Майя, хватая Роксанну за одежду и стаскивая её обратно на пол. Звуки битвы снова нахлынули оглушительным шквалом, и когда девушка вновь подняла глаза на Отсутствующего Ангела, бледное лицо уже исчезло.
– Хотите, чтобы вам отстрелили с плеч эту милую головку? – строго спросила женщина.
Роксанна замотала головой и тесно прижалась к Майе. Та была крупной женщиной с материнскими повадками, и Роксанна чувствовала себя защищённее, уже просто находясь рядом с ней. Она заметила, что Арик непрерывно вертит в своих пальцах поблёскивающее серебряное кольцо.
– Они собираются нас убить, – произнёс мальчик, и хотя это был всего лишь шёпот, на душе у Роксанны заскребли кошки от услышанной в нём наивной мольбы: – Пожалуйста, помоги нам, пожалуйста, помоги нам!
В вихрящемся тумане шевельнулся чей-то силуэт, и девушка схватила кусок сломанной скамьи с острым концом. Не ахти какое оружие, но придётся обойтись им.
Из дыма возник Палладис Новандио, и она расслабилась. Его лицо было забрызгано кровью, а в его глазах стояли слёзы. Он шатался, как пьяный, и Роксанна почувствовала, что при мысли о том, что здесь устроили, её страх сменяется злостью.
– Палладис! – выкрикнула она, и он со страшным облегчением развернулся к ней. – Сюда!
– Роксанна... – разрыдался он, доковыляв до неё и тут же обрушившись на пол. Он упал в её объятия, и она почувствовала, как колотится его пульс. Он плакал на её плече, крепко обхватив её руками. Вокруг них продолжалась резня.
– У меня не вышло, – простонал он. – Этого было совершенно недостаточно... Я не смог удержать её на расстоянии, и теперь все остальные должны страдать.
Роксанна затащила его за их хлипкую баррикаду. Он поднял голову, глядя на Отсутствующего Ангела. 
– Зачем? – требовательно спросил он у безликой статуи. – Я делал всё, что мог, чтобы держать тебя ублаготворённой! Зачем тебе нужно забирать этих людей? Зачем? Забери вместо них меня, забери меня и позволь им жить! Я снова встречусь с тобой, любовь моя! Мои милые мальчики, отец скоро вас увидит!
Палладис поднялся на ноги, крича статуе обвиняющим и требовательным тоном:
– Забери меня, сволочь!
Роксанна хотела попросить его не шуметь, но поняла, что никакие её слова не остановят тот душераздирающий поток, что хлестал из глубин его сердца.
– Забери меня! – всхлипнул Палладис, оседая на колени. – Пожалуйста!
"Ступай", – произносит воин, в котором Нагасена узнаёт Тагора, и Кай Зулэйн бросается наутёк. Картоно немедленно устремляется вдогонку, и Нагасена позволяет ему уйти. Ему нужно сосредоточиться по максимуму для предстоящей схватки. Тагор – свирепый и беспощадный противник, но Нагасена знает, что должен с ним сразиться. Так требует его честь, и если ему удастся спасти этим то последнее, что ещё от неё остаётся после этой охоты, этого будет достаточно.
Тагор держит обломок оружия с длинным широким клинком. Нагасена узнаёт в нём алебарду кустодия, и надеется, что она больше не способна создавать поле вокруг своего лезвия. Он опускается в низкую боевую стойку и поднимает над головой свой меч, так что его кончик указывает на сердце Пожирателя Миров.
– Думаешь, сможешь со мной состязаться, человечек? – спрашивает Тагор. Его глаза горят огнём убийцы.
Нагасена не отвечает, его глаза мечутся по огромному телу Пожирателя Миров. Он ищет какую-нибудь уязвимую точку, любую полученную ранее травму, которая могла бы дать ему преимущество. Он замечает пулевое ранение в боку и следы жёлто-чёрного синяка, которые выступают из-под пластин доспехов, снятых с мертвеца после схватки у Антиоха.
– Я сломаю эту твою зубочистку, потом оторву тебе голову, – обещает ему Тагор, и Нагасена знает, что он более чем способен подкрепить подобные угрозы делом.
Тагор атакует без предупреждения, пытаясь полоснуть охотника своим мясницким клинком. Удар свиреп, но и не лишён сноровки. Нагасена откачивается в сторону и стремительно выбрасывает Сёдзики, нанося жалящий укол в предплечье Тагора. Ответный удар едва удаётся отразить, и Нагасена шатается от его невероятной силы. Ему доводилось сражаться с Астартес в тренировочных клетках, хотя ни разу на настоящем оружии и никогда – хоть с каким-то успехом. Что же до нынешней битвы, то ему повезёт, если он протянет хотя бы несколько секунд.
Тагор истолковывает его колебания как страх, и ухмыляется во весь рот.
Они колют, режут и парируют, танцуя друг вокруг друга, испытывая мастерство противника каждым своим ударом. Несмотря на всё своё остервенение, Тагор показывает себя превосходным воином и грамотным мечником, и там, где ему не хватает мастерства, он с запасом компенсирует это решимостью и неугасимой свирепостью. Все его атаки, от первой и до последней, проводятся с совершенно неизменными энергией и страстью. Нагасена уклоняется от самых мощных ударов, прочие же отражает и, когда может, атакует сам. Он превосходит Тагора в искусстве владения клинком, но их обучали настолько разным боевым стилям, что для обоих воинов оказывается сложным понять истинную цену своему противнику. 
– А ты хорош, человечек, – сообщает Тагор. – Я думал, что к этому моменту ты уже умрёшь.
– Ты обнаружишь, что я полон сюрпризов, – отвечает Нагасена.
– И всё-таки я тебя убью, – заверяет его Тагор, в то время как Нагасена вертится вокруг и проводит умопомрачительные серии низких колющих и высоких режущих ударов. Некоторые Тагор парирует, от других уклоняется, каким-то позволяет в него попасть. Его броню усеивают разрубы и вмятины, но цель Нагасены не в том, чтобы уложить его одним смертельным ударом. Вместо этого он исподтишка подводит свои атаки к пулевой воронке в боку Тагора.
Когда Пожиратель Миров откачивается вправо, Нагасена видит брешь в защите и прокручивается над самой землёй, подныривая под обезглавливающий удар алебарды. Он изо всех сил бьёт мечом вперёд, вгоняя клинок в покрытую коростой рану в боку Тагора. Металл натыкается на жёсткую плоть и кость, но Нагасена использует набранный им импульс и инерцию движущегося к нему Тагора, чтобы погрузить остриё глубоко в тело противника. 
Тагор хрипит, когда кончик меча Нагасены вырывается из его спины. Его глаза широко распахиваются от боли. Металлические пластины, загнанные в его череп, потрескивают разрядами энергии, сглаживая его мучения обезболивающими препаратами. Нагасена крутит свой меч вокруг оси, стараясь освободить его из тела космодесантника, но его заклинило так глубоко, что охотнику не хватает сил. Он затягивает свою попытку слишком надолго, и Тагор наотмашь ударяет его кулаком в плечо.
Нагасена выпускает Сёдзики из ослабевших пальцев и обрушивается на пол.
Он хватается за своё плечо, зная, что у него сломана как минимум одна кость. Охотник успевает перекатиться на бок, и нога Тагора обрушивается на то место, где он только что лежал. Он двигается со всей доступной ему скоростью, увёртываясь от жаждущего его смерти Пожирателя Миров. В своей спешке он не замечает выступающей жердины сломанной балки крыши и спотыкается, зацепившись за неё краем стопы.
Нагасене удаётся избежать падения, но он на мгновение отвлекается, и это всё, в чём нуждается Тагор. Алебарда вылетает вперёд, подцепляя Нагасену за раненое плечо в имитации удара, нанесённого им Пожирателю Миров. Её наконечник аккуратно рассекает ключицу напополам и перерезает сухожилия, соединяющие мышцы с костям. Удар нанесён прицельно, что никак не вяжется с убийственной яростью в глазах Тагора, и охотник в очередной раз осознаёт, что недооценил Пожирателя Миров.
Нагасену вздёргивает над землёй, он висит перед своим противником, как червяк на крючке. Тагор одаривает его лучезарной ухмылкой и тянет свободную руку к его шее.
– Я сказал, что убью тебя, – произносит Пожиратель Миров. – А если я говорю, что убью кого-то, то я его убиваю.
Нагасена не отвечает. Ему слишком больно, да  нет таких слов, которые спасли бы ему жизнь.
Толстые пальцы Тагора смыкаются на горле Нагасены, с лёгкостью обхватывая его шею. Им понадобится стиснуться всего только раз, и кости его позвоночника раскрошатся в порошок, трахею сомнёт, и непрочная ниточка его жизни будет оборвана.
Однако рука так и не сжимается.
Мимо Нагасены мелькает ослепительное копьё голубовато-белого света, обжигая своим жаром кожу под его одеждами. Охотник на миг лишается зрения, но слышит влажную капель крови, льющейся из изувеченного тела, и ощущает насыщенную, отталкивающую вонь горелой человеческой плоти. Когда он снова начинает видеть, то обнаруживает, что Тагора распотрошило близким выстрелом из какой-то разновидности плазменного оружия.
Пожиратель Миров падает на колени. В его теле зияет воронка, прожжённая насквозь. Его лицо искажено от мучительной боли, непереносимой даже для того, кто обладает генами и подготовкой Астартес. Он разжимает пальцы на горле Нагасены и обрушивается на бок, затем перекатывается на спину, пока его тело сражается, чтобы спасти ему жизнь.
Нагасена знает, что ему не выиграть эту схватку.
Тагор вытягивает Сёдзики из своего тела, гримасничая от боли. Он протягивает Нагасене липкий от крови клинок, и в этом жесте сквозит уважение.
– Ты был... достойным... врагом, – задыхаясь, произносит умирающий Пожиратель Миров. – Хорошо... сражался. Для... смертного.
Нагасена принимает этот комплимент с глубоким поклоном и берёт предложенный ему меч.
– А ты был достойной добычей, – возвращает он любезность, хотя и знает, что это послужит слабым утешением.
– Я прошёл... Алой Тропой, – медленно кивает Тагор. Он закрывает глаза и говорит: – Для меня... война... закончена.
Хотя это и идёт вразрез со всеми принципами мечника, Нагасена убирает оружие в ножны прямо с кровью врага на клинке. Он оборачивается и видит Максима Головко с гудящей плазменной винтовкой. Её зарядные кольца всё ещё слабо светятся, а её дуло истекает в воздух прозрачным дымком.
– Он собирался тебя убить, – с удовольствием заявляет Головко. – Благодарности можешь отложить на потом.
Как только ослабло ощущение спазмов в животе, а второе зрение снова начало показывать внутренние помещения Храма в тусклых оттенках приглушённой цветовой гаммы, Кай, спотыкаясь, бросился прочь от мечника. Столкновение с парией заставило его взмокнуть от пота. Астропата внезапно захлестнуло запоздалым шоком и страхом, и он упал на колено.
Он слышал о париях, о них болтали и перешёптывались в Городе Прозрения, но до сегодняшнего дня он никогда не верил в их существование всерьёз. Абсолютная пустота того человека внушала ужас. Это был зияющий, бездонный вакуум, полное отсутствие начинки обычного человеческого бытия в виде памяти, жизни и витальных энергий.
Одна только мысль о его не-присутствии леденила душу, и Кай почувствовал, что к нему возвращается тошнота, вызванная отсутствием у этого человека души.
– О нет... – прошептал он, оборачиваясь и разыскивая источник своего недомогания. Он не мог ничего увидеть, но теперь, зная, что нужно искать, он пытался обнаружить пустоту парии.
Вон там, зазор в клубящемся кровавом тумане насилия!
Кай развернулся и побежал, но пария был быстрее. Хотя Кай и мог воспринимать пустоту, отмечающую его присутствие, он был не в силах от него ускользнуть. Рука парии сгребла астропата за шиворот и удержала его с такой силой, что он встал, как вкопанный. Хватка у этого человека была, как у машины, – такая же могучая и непоколебимая.
– Ты уже и так далеко удрал, – произнёс чей-то голос, скрежеща, как те ржавые зубья страха, которыми продирало по позвоночнику Кая.
Астропат едва сдерживал тошноту, всё его тело тряслось от ужаса, порождённого бесконечной неправильностью этого человека, которого вообще не должно было существовать на свете.
– Кто ты такой? – задыхаясь, спросил Кай.
– Меня зовут Картоно, – ответил его пленитель. – А тебе подошла пора умирать.
XXIII
Алая Тропа / Любимец Из Клана / Высвобожденный Ангел
С того дня, как Асубха и Субха в последний раз воевали вместе, прошло больше сотни лет. Столетие с гаком минуло с тех пор, как они сражались вот так, как сейчас, – как боевые братья, по колено в крови и против такого грозного врага. Жизнь впереди или погибель, но кустодий был воином, который заслуживал того, чтобы почтить его славной смертью, и Асубхе хотелось, чтобы его братья по Легиону были свидетелями этого боя.
Для таких искусных воинов, как они, вооружённое противоборство с одним-единственным врагом было даже стыдно так называть, но преторианец не был заурядным противником. Он сражался с отточенным изяществом, каждый его удар был взвешенным и рассчитанным, его движения целиком и полностью предвосхищали действия Пожирателей Миров. Их троица кружила в грациозном танце, сплетённом из выпадов, уклонений, контратак и парирующих блоков.
Субха сражался, как Ангрон на арене: яростно и с неослабевающим напором. Он служил идеальным дополнением аккуратного стиля Асубхи. Пока враг отчаянно защищался от шквала страшных ударов Субхи, его близнец мог хладнокровно проводить прицельные атаки, выискивая возможность нанести смертельный удар, который мгновенно покончил бы с сопротивлением противника.
Но эта схватка шла не так, как они ожидали. 
Кустодий сдерживал Субху без видимых усилий, работая своим оружием гвардейца с совершенно невозможной скоростью. Асубха разрядил в него свой пистолет, но воин в золотой броне откачнулся в сторону, как только был сделан выстрел. Его алебарда описала полукруг и разрубила ствол пополам, а затем ушла в обратном направлении, и её шипованное древко впечаталось в живот Субхи. Пока близнец приходил в себя от колоссальной силы удара, Асубха не упустил возможности полоснуть кустодия длинным кинжалом, позаимствованным у одного из людей Бабу Дхакала.
Клинок процарапал по наплечнику преторианца и отскочил от нащёчной пластины его шлема. Противник Асубхи врезал ему локтём по лицу, и Астартес зашатался от вложенной в удар силы. Пожиратель Миров отступил назад, чтобы прийти в себя, в то время как Субха обходил гвардейца с намерением напасть на него с фланга.
– Мне всегда хотелось сразиться с кустодием, – проворчал Субха.
– Мы не могли решить, кто выйдет победителем, – добавил Асубха. – Один из наших или один из ваших?
– Вас двое, – указал ему кустодий.
– Верно, но это не отменяет вопрос. Наши споры всегда заходили в тупик, поскольку настоящий ответ можно получить, лишь схватившись не на живот, а на смерть.
– Ты его знаешь. Я вижу это по твоим глазам. Ты знаешь, что вам меня не победить.
Асубха рассмеялся и отвёл свой клинок. 
– Назови мне своё имя, – попросил он, – чтобы мы могли вспоминать могучего воина, которого сразили на Терре.
Кустодий перевернул свою алебарду, располагая её так, словно он стоял на страже.
– Я Сатурналия Принцепс Карфагина Инвиктус Кронус...
– Достаточно! – рявкнул Субха, бросаясь на преторианца. Близнец Асубхи всё ещё пользовался клинком, отломленным от алебарды убитого в Склепе гвардейца, – бледное подобие того, чем орудовал Сатурналия, но всё ещё грозное оружие в руках Пожирателя Миров. Кустодий атаковал, припадая к земле и целя наконечником алебарды в живот Субхи. Тот крутнулся вбок, уходя от удара, и обрушил свой клинок на наплечник Сатурналии. Золотая пластина закувыркалась прочь, но остриё соскользнуло с низлежащего слоя плотного кольчужного полотна, не успев пустить кровь.
Асубха закрепил успех, неистово пнув Сатурналию в незащищённый бок. Удар смял шлифованный металл набедренной пластины, и Сатурналия осел вниз. Асубха попытался пырнуть его своим ножом, но кустодий отклонился с траектории удара, и кончик клинка лишь пробороздил визор его шлема.
Сатурналия выбросил ногу в подсечке, опрокидывая Асубху. Пожиратель Миров упал и тут же откатился, едва избежав алебарды кустодия, которая обрушилась на него сверху, словно нож гильотины. Мгновением позже он уже был на ногах и увидел, как Субха наносит боковой удар кулаком по украшенному красным султаном шлему Сатурналии. Кустодий рухнул на землю, но прежде чем Субха успел развить своё преимущество, гвардеец сорвал свой помятый шлем и с размаху врезал им по челюсти близнеца. Кость хрустнула, ломаясь от беспощадного удара.
Субха опрокинулся на спину, и Асубха бросился на Сатурналию, отшвырнувшего свой загубленный шлем. Два воина повалились на землю, их мощные конечности беспорядочно переплетались, они пихали, царапали и молотили друг друга локтями и кулаками. Асубха ударил лбом по лицу Сатурналии и оскалился в ухмылке, чувствуя как дробится нос противника. Он нашарил свой нож и с силой ткнул им кустодия в подбородок. Тот блокировал удар своим предплечьем, и клинок пропорол наруч и кость. Они перекатились, и в лицо Асубхи врезался бронированный кулак.
Удар был таким мощным, что Пожирателя Миров сбросило с кустодия. Он сплюнул кровью и поднялся на корточки, готовый снова броситься на Сатурналию. Вся его изощрённость исчезла, он очутился во власти ярости и стал абсолютной копией своего брата. Субха уже был на ногах, его нижняя челюсть практически свисала вниз с черепа, но то же самое можно было сказать и о Сатурналии. Кустодий уже успел подобрать свою алебарду, и сейчас её кончик был нацелен в сердце Субхи.
Оружие зафонтанировало шквалом снарядом, и Субху качнуло назад, когда в него врезались разрывные болты. Все они сдетонировали внутри его тела, вылетая из спины веерами яркой крови и костяных обломков. Субха рухнул лицом вперёд. Он ещё не успел долететь до земли, когда из его глаз начала уходить жизнь.
– Теперь ты знаешь, – произнёс Сатурналия, ухмыляясь кровавым зевом рта.
Асубха почувствовал, что его глаза застилает красной пеленой ярости, и хотя он всегда стремился заполучить "гвозди мясника", он знал, что сейчас не нуждается в них, чтобы достичь состояния кристального бешенства самой чистой пробы. Сатурналия увидел, как он изменился, и отступил на шаг назад. Асубха выкрикнул имя своего брата и снова бросился в бой.
Кустодий махнул алебардой, но Асубха пронырнул под смертоносной дугой её траектории и подхватил упавший клинок Субхи. Он полоснул им дважды в быстрой последовательности, одновременно перекатываясь на ноги одним плавным движением. Клинок рассёк гибкое кольчужное полотно, защищавшее подколенные впадины кустодия, и из двух симметричных порезов брызнуло красным. Сатурналия рухнул в лужу крови, уже неспособный стоять, но всё ещё в силах сражаться.
Асубха обогнул кустодия, чтобы оказаться лицом к лицу с ним. Ярость заставляла всё его существо стремиться только к одной цели.
– Ты умрёшь здесь, сегодня, – прошипел Сатурналия сквозь муки боли. Он держал свою алебарду выставленной перед собой, и Асубха шагнул вперёд, так чтобы её наконечник упёрся ему в грудь.
– Я знаю, – согласился он. – Но то же будет и с тобой.
Асубха ударил вниз своим окровавленным клинком, пронзая им голову Сатурналии, а кустодий из последних сил ткнул вперёд своей алебардой. Оружие гвардейца рассекло сердце Асубхи и пропороло лёгкие, нанося телу непоправимый ущерб. Оба воина тяжело рухнули вниз, один на другого, как будто обнимаясь в честь завершения своего смертельного поединка.
Асубха соскользнул вбок и упал рядом с телом своего близнеца.
Истекая кровью на полу Храма, он втиснул сломанный клинок, окончивший жизнь Сатурналии, в мёртвую руку своего брата и сказал:
– Мы идём по Алой Тропе плечом к плечу, брат.
Атхарва увидел, как гибкий мужчина в свободном комбинезоне поднимает Кая с земли, и выбросил руку в его направлении, проговаривая огневой речитатив Пирридов. Горизонтальный столб пламени прожёг себе дорогу через Храм, и все  деревянные обломки и трупы, бывшие у него на пути, занялись огнём. Его языки взметнулись вверх, жадно пожирая это горючее лакомство, но они опали и угасли, так и не достигнув человека, который удерживал Кая в своей хватке.
Атхарва бросился к нему бегом, тяжело топая ногами, но тут мужчина развернулся, и воин Тысячи Сынов узнал любимца Ясу Нагасены. Он тут же забыл о тех манипуляциях с плотью из репертуара Павонидов, которые подготавливал в своём уме, и потянулся к поясу за клинком, подавляя тошноту, накатившую при одной мысли о нахождении в такой близости от человека, который был настоящим бичом для его способностей.
Струящиеся потоки выстрелов выписывали зигзаги по всему Храму, но Атхарва отбрасывал их недолговечными телекинетическими щитами, продолжая бежать через сотворённое им самим пламя. Он знал, что Тагор погиб, сражаясь с Ясу Нагасеной, но не имел ни малейшего понятия о судьбах Субхи и Асубхи. С учётом того, что Севериан где-то таился или спасся бегством, Атхарва не мог рассчитывать ни на чью помощь в схватке с этим воином Клана.
– Они-ни-канабо, – произнёс мужчина с противной ухмылкой, от которой Атхарву аж замутило. – Приблизься ещё на шаг, и Кай Зулэйн умрёт.
Губы Атхарвы скривились в гримасе отвращения:
– Ты убьёшь его в любом случае, пария.
– Каково это, колдун? – спросил воин Клана. – Каково это – быть слепым?
– Раскрепощает, – соврал Атхарва, делая ещё один шаг вперёд. – Но я могу убить тебя, и не прибегая к своим способностям.
– Такое возможно, – признал пария, сильнее стискивая свою хватку на шее Кая. – Однако я сомневаюсь, что ты успеешь убить меня до того, как он умрёт.
Хотя генетически усовершенствованные глаза и могли разглядеть парию ясно и чётко, Атхарва обнаружил, что его очертания так и норовят расплыться. Зрение воина Тысячи Сынов был гораздо совершеннее, чем у смертных, но умбра парии делала почти невозможным воссоздание его устойчивого зрительного образа. Атхарва сделал усилие, всходя разумом на нижние уровни Исчислений, чтобы повысить свою собранность и ещё больше обострить концентрацию внимания. Размытые очертания парии плавно сфокусировались, сойдясь в чёрный силуэт на фоне жёлтого дымного марева и оранжевых языков пламени.
Атхарва попытался призвать в свою плоть хоть капельку Великого Океана, но близость столь противоестественного создания делала невыполнимой даже эту простую задачу. Пария был дырой в ткани мира, куда сливалась вся энергия до последней капли.
Кай корчился в хватке воина, его лицо было искажено от мучений, которые вызывало прикосновение парии. Астропат испустил настолько отчаянный крик, что даже Атхарва ощутил жалость. Уже просто находясь рядом с парией, Воин Тысячи Сынов испытывал такое отвращение, что даже мысль о его прикосновении была совершенно непереносимой. Убийца из Клана извлёк длинный нож с зазубренным лезвием и раздвоенным на конце клинком.
– Чего бы ты от него ни хотел, оно утрачено, – сказал пария.
Прежде чем он успел пырнуть Кая, выросшая за его спиной тень с размаху опустила ему на голову длинный зазубренный обломок деревянной доски. Воин Клана, в самый последний момент почувствовавший нападение, извернулся, уходя с траектории удара. Он не смог избежать его полностью, и обломок, вместо того, чтобы ударить его сбоку по голове, обрушился на его плечо.
Атхарва увидел, как женщина-навигатор заносит свою доску для следующего удара, но воин Клана не собирался давать ей второй шанс. Она неуклюже махнула своим оружием, но пария поднырнул под него и толкнул её в грудь открытой ладонью. Женщина отлетела назад и врезалась в безликую статую под аккомпанемент тошнотворного шлепка плоти о камень.
Атхарва вцепился в открывшуюся перед ним возможность и ринулся вперёд, выставив перед собой клинок. Воин Клана выронил Кая и изогнулся назад всем телом, откачиваясь в сторону от выпада Атхарвы. Пария рубанул вниз ребром ладони, но генетически укреплённые плоть и кости Атхарвы были рассчитаны на нагрузки гораздо выше тех, что был в состоянии приложить любой смертный, пусть даже и прошедший обучение в Клане.
Атхарва наотмашь ударил парию в грудь, но тот использовал полученный импульс, чтобы совершить пружинистый кульбит. Он непринуждённо приземлился посреди языков пламени, одна его нога была согнута под корпусом, вторая вытянута в сторону.
– Так много псайкеров, – произнёс он со смешком. – Легко чуть ли не до неприличия.
Атхарва даже не успел задаться вопросом, что пария имел этим ввиду, как из воротника воина зазмеились металлические пластины. Они развернулись в изогнутые сегменты, словно это был не хромированный металл, а стремительно растущая живая ткань, и заключили голову парии во вздутый шлем золотисто-серебряных цветов. Из его боковой части выдвинулось трубчатое устройство, а один глаз парии скрыли линзы, отливающие совершенно немыслимыми оттенками, которые встали в предназначенные для них пазы.
Атхарва почувствовал, что это странное приспособление несёт в себе страшную угрозу, и встал между воином Клана и Каем. Он перекидывал клинок из руки в руку, готовясь схватиться врукопашную. За его спиной застонал Кай, которого начала отпускать тошнота, вызванная прикосновением парии.
– Я должен тебя поблагодарить, – сказал Атхарва. – Я слишком давно не сражался вот так, на клинках. Убить, не прибегая к своим сверхъестественным способностям, – это внесёт живительную струю в мою жизнь. 
Пария взвился в воздух, и странное устройство, прикреплённое к его шлему, выплюнуло из своих неестественных линз поток чёрного света. Действуя на уровне инстинктов, Атхарва попытался вскинуть телекинетический щит, но в нём иссякла вся энергия Великого Океана. Разряды ударили его в грудь, и пластины из листовой стали, пристёгнутые к его телу, не дали ему никакой защиты от этого чудовищного оружия.
Внутри Атхарвы забушевал пожар, охватывая своим ледяным пламенем всё его тело. Он оцепенел от боли,  по его венам как будто заструится жидкий азот. По телу раскатывались пульсирующие волны губительной энергии, словно внутри него взорвалась сверхновой какая-то тлетворная звезда. И точно также, как сбросившее оболочку светило должно схлопнуться в гравитационный ад чёрной дыры, так и Атхарва чувствовал, что его жизнь сжимается в роковую сингулярность, из которой уже не будет спасения.
Это была не просто смерть – при подобной кончине его жизненная сила не сможет высвободиться в Великий Океан, где она существовала бы вечно в качестве неоформленной потенциальной энергии. Ужас, вызванный перспективой такой жестокой судьбы, придал Атхарве сил для сопротивления, и он взревел, вскакивая на ноги. Пария приземлился рядом с ним, снова и снова вонзая в него свой клинок. Из порезов сочилась кровь, и каждый удар отзывался ужасом, который пробирал Атхарву до самой глубины души.
Все его инстинкты вопили о том, чтобы он спасался от этой кошмарной твари, от этой мерзости, у которой не было права существовать в мире, где воцарились живые существа. Атхарва испытывал слепой ужас, ему хотелось убежать и спрятаться, он был готов на всё, лишь бы убраться подальше от этого страшного, гнусного создания. Пока он боролся с этим злокозненным влиянием парии, очередной удар ножа вспорол его плоть, а вслед за этим его окутал обжигающий шквал чёрного пламени, которое воин Клана исторг из своего шлема.
Атхарва, терзаемый страшной болью, видел разворачивающуюся вокруг битву словно сквозь медленно разбивающееся окно. Одетые в чёрное бойцы шли через пылающий Храм, как бесстрастные автоматы. Они истребляли сжавшихся в комочки людей, которые укрывались от бойни. Пули, выпущенные их их оружия, двигались рывками, как при замедленной съёмке. Атхарва увидел Тагора, который так и лежал там, где он пал, с дымящимися ошмётками на месте живота и зияющей дырой в груди.
На противоположной стороне от погибшего воина обнаружились Субха и Асубха. Мёртвые близнецы лежали бок о бок рядом с рассечённым телом кустодия. Как и у Тагора, их грудные клетки тоже были вскрыты, и каждого окружало огромное озёро невероятно яркой крови. Храм был потерян, и все их надежды доставить Кая Зулэйна Воителю пошли прахом.
Атхарва понял, что ему остаётся только одно, и хотя это было чудовищно радикальное решение, лишь так он сможет противостоять парии и помешать тем, кто сейчас стал его врагами, заполучить знания Кая Зулэйна. Этот выход был почти таким же тяжким, как смерть, но он не сможет сражаться дальше, не принеся этой наивысшей жертвы. Атхарва был космическим десантником, воином, и хотя он собирался отказаться от той части себя, которая делала его целостным, другого выбора у него не было.
Он потянулся глубоко внутрь себя, к той тайной части своей души, которая могла смотреть в Великий Океан и черпать энергию из его неиссякаемого резервуара. Он был таким хрупким, этот бесценный результат миллиардов случайных мутаций, которые наслоились друг на друга за невообразимо долгий временной интервал. Какое-то застывшее мгновение, казалось, растянувшееся на целую вечность, Атхарва колебался, спрашивая себя, не лучше ли умереть, чем остаться слепым до конца своих дней.
"Лишь пожертвовав чем-нибудь значимым, добьёшься чего-то значащего", – произнёс он, сокрушая эту тайную часть своего существа и навеки обрывая свою связь с варпом.
Он закричал от тоски, как никогда не кричал ни один воин Астартес, и как не закричит снова до самых последних мгновений этой войны, когда перед людьми откроются истинные глубины страданий, которые способно обрушить на них мироздание.
Атхарва остался один, все его тщательно разработанные планы пошли прахом. Ему больше нечего было терять, и он потянулся к безликому ангелу, нависающему над ним выжидающим стервятником, последней толикой оставшейся у него энергии. Он ощутил нарастающее предвкушение нерождённых тварей, скрытых за его безликой маской, и рванул прочь завесу, которая удерживала их внутри.
"Убейте их всех, – приказал он. – Не оставляйте в живых никого!"
Кай воспринимал схватку Атхарвы и воина Клана сквозь дымку размытых и перекрывающихся друг с другом аур. Его тело терзали спазмы боли, вызванные отвратительным соседством парии. Желудок так и норовил вывернуться наизнанку, и астропату приходилось прикладывать все усилия, чтобы не потерять сознание. Он сжался в комочек под защитой безликой статуи, совершенно беспомощный перед лицом развернувшейся в Храме резни. В руках у него была Роксанна, которую он прижимал к своей груди, а незнакомая ему женщина точно также обнимала двух маленьких мальчиков.
Астропат услышал выкрики Атхарвы, адресованные нависшей над ним статуе, и ужас пробрал его до самых костей, когда тёмный гладкий камень покрылся слоем потрескивающего инея. Кай поёжился от колючего мороза и посмотрел вверх, внезапно ощутив присутствие чего-то такого, что было гораздо хуже и бесконечно ужаснее, чем любой пария.
Очертания Отсутствующего Ангела дрожали, как будто на самом деле их было двое, и они боролись за то, чтобы занять одно и то же пространство. Они раздваивались и сливались, напоминая пару перекрывающихся слайдов. Кай увидел, что из одного из этих силуэтов выпирают многочисленные глаза, клыкастые пасти и когти. И, как будто Вселенная больше не могла совладать с двумя соперничающими реальностями, дёргающиеся очертания с треском разъёдинились. Воздух Храма расколол пронзительный родовой крик, и это появление на свет было одновременно и болезненнее, и радостнее, чем то, через которое приходится пройти любому смертному новорождённому.
Из Отсутствующего Ангела воспарил ирреальный силуэт, и несмотря на то, что второе зрение Кая ещё не восстановилось до конца, он мог разглядеть его до самой последней детали. Он напоминал исполина в изорванных призрачных одеяниях, а то, что скрывалось под накинутым на его голову капюшоном, можно было сравнить лишь с бездонным вакуумом вселенной, в которой уже умерли все галактики, и с той безжизненной пустошью, которая может существовать лишь под горизонтом событий чёрной дыры. Великан распахнул свои скелетоподобные руки, и его объёмистые одежды вздулись под завывающими потоками эфирной энергии. За его спиной свилась пара льдисто-белых крыльев, прорезая воздух лентами замёрзшей атмосферной влаги.
Столбик термометра мгновенно упал ниже нулевой отметки, и каменные стены Храма покрылись потрескивающими морозными узорами, а всё бывшее в нём стекло разлетелось вдребезги. Перед Каем туманился пар его дыхания, его трясло от ужаса перед этой величественной и чудовищной сущностью, которую Атхарва выволок из безликой статуи.
Внушаемый ей ужас подействовал на астропата сильнее, чем любой страх, который ему доводилось испытывать прежде, включая даже самые чёрные моменты на борту "Арго". Вся та скорбь, все те страдания, вся та невыносимая боль и горести, которые выплёскивали из себя в этом месте, сформировали тело этой твари, и сущность из нематериальной энергии, сплавившись с ним, стала этим чудовищными ангелом отмщения.
В его безликое сердце выплакивали смерть, а сейчас ему приказали высвободить этот груз самым что ни на есть прямым путём. Отсутствующий Ангел слетел вниз в Храм с распростёртыми руками, из-под его капюшона вырывался протяжный крик. Этот звук пронзил Кая до самой глубины души, словно ледяной кинжал, и он зажал руками уши.
Чёрные Стражи начали стрелять в ангела, но такому созданию не могли повредить подобные пустяки. Его призрачное тело пропускало пули, и его контуры лишь подёргивались от лазерных выстрелов, которые проходили его насквозь без малейшего вреда. Ангел подлетал к бойцам, и они падали на колени, лишаясь рассудка даже от беглого взгляда на его скрытое капюшоном лицо.
Взор ангела нёс смерть, и куда бы он ни повернул голову, там солдаты падали наземь с замёрзшими в груди сердцами. Его крик был нескончаемой панихидой по мёртвым, мрачным пронзительным гимном, воспевающим тщету жизни и неизбежность смерти. Его вопль леденил душу, как холодные объятия могилы, и остававшиеся в живых Чёрные Стражи обратили на себя своё собственное оружие.
В укрытие под статуей прибрёл шатающийся Атхарва, и хотя это он высвободил этого жуткого ангела, Кай понял по его ауре, что воин Тысячи Сынов убит горем, как будто он лишился того, что значило для него больше всего на свете. И даже несмотря на то, что второе зрение астропата было затуманено близостью парии, Кай мог увидеть, что именно с ним произошло.
Атхарва больше не был псайкером.
– Что же вы сделали? – задохнулся Кай, выпустив изо рта клубы пара.
– То, что был должен, – ответил Атхарва. Кай почувствовал, как зашевелилась Роксанна. Он отвёл свой полный ужаса взгляд от воина Тысячи Сынов и посмотрел на девушку, которую держал в своих руках. Она подняла голову, но Кай успел отвернуть её лицо, прежде чем она успела разглядеть сорвавшегося с поводка демонического аватара во всей его кошмарной красе.
– Не смотри на него, – сказал он, и ей хватило благоразумия его послушать.
– Что это? – спросила она, не открывая плотно зажмуренных глаз.
– Смерть, – ответил Кай, зная, что это лишь половина правды.
Он почувствовал рядом с собой какое-то движение, обернулся и увидел Палладиса Новандио, который выходил в хаос побоища. Святилище, которое он возвёл на пепелище собственного горя, стало братской могилой, гробницей для живых, ужасным кривым отражением того, чего он пытался достичь.
– Палладис! Что ты делаешь? – заорал Кай.
– Что должен, – прорыдал тот, целеустремлённо вышагивая к ангелу, который опустошал ряды живых.
– Я же сказал, чтобы ты забрала меня! – выкрикнул Палладис. – Возьми меня и убирайся прочь!
Ангел парил прямо под разрушенными остатками крыши Храма, его бесплотное тело омывал адский свет пылающего под ним пожарища. Тьма под его капюшоном замерцала, как будто тварь признала в приближающемся человеке того, кто приложил руку к её сотворению.
Ангел начал снижаться с широко распахнутыми руками, оставляя за собой искрящийся след из замёрзшей атмосферной влаги. Он заголосил ещё пронзительнее, и объятому ужасом Каю оставалось лишь наблюдать, как серебрящиеся льдистые крылья начинают обёртываться вокруг Палладиса Новандио, заключая его в жуткие объятия. 
– Палладис, прошу тебя! – выкрикнула Роксанна, увидев, что тот делает. – Вернись!
Хозяин Храма повернулся на звук её голоса, но даже не шевельнулся, чтобы спастись из когтей ангела.
– Всё нормально, Роксанна, – успел сказать он, пока вокруг него смыкались крылья. – Я теперь буду с ними...
Как и предшествовавшие ему солдаты, Палладис Новандио рухнул на пол Храма, умерев в мгновение ока. Теперь ничто не мешало его душе воссоединиться со своей утраченной семьёй.
– Нет! – закричала Роксанна, и ангел поднял голову, прикипев своим безглазым взглядом к кучке смертных, съёжившихся под прикрытием статуи, которая так долго служила ему тюрьмой. Его скорбные крики отразились от стен, звуча совокупным хором всех тех душ, что были обречены на забвение во все эпохи и все времена. Кай услышал в них свою смерть.
Роксанна взяла астропата за руки и развернула его лицом к себе.
– Кай, с этим нужно покончить, – сказала она. – Причём покончить сейчас!
Он замотал головой:
– Я не могу это остановить. Я не знаю, как.
– Можешь, – возразила она. – Это единственное, в чём я уверена по поводу всего этого. Это можешь остановить лишь ты.
– Как? – спросил Кай, чувствуя неумолимое приближение демонического ангела.
– Иди со мной, – сказала Роксанна, закрывая глаза.
От рук девушки растекалось тепло, переливаясь из её тела в его плоть. Её дыхание стало глубже, и Кай ощутил касание псионической энергии той необычной разновидности, которая была свойственна Роксанне. Навигаторы и астропаты относились к разным породам, и ни один человек, не входящий в Навис Нобилитэ,  не знал истинных пределов подвластных им сил. Дыхание Кая стало глубже, и у него возникло ощущение, что Роксанна затягивает в себя саму его сущность.
Он хотел было возмутиться, не желая уступать власть над своей личностью, но успокаивающий голос Роксанны продолжал тянуть сознание Кая внутрь её собственного. Ощущение смахивало на начальные стадии транса Нунцио, и хотя их физическим телам угрожала смертельная опасность, Кай позволил, чтобы его окутало странной энергией девушки. Если это был его смертный час, то разве есть что-то лучшее, чем встретить его в душевных объятиях друга?
– Куда мы направляемся? – спросил он.
– На "Арго", – ответила Роксанна.
Кай открыл глаза и обнаружил себя в знакомом пространстве грёзы, где от края и до края мира простирались струящиеся складки золотых песков безбрежной пустыни Руб-эль-Хали. Он стоял подле лазурного озера, чьи воды колыхала странная зыбь. Солнце висело на далёком горизонте полукружием расплавленной бронзы.
На среднем плане сверкала крепость Арзашкуна, похожая на  блестящую безделушку. Закат превратил её башни в золото, а её стены дрожали в знойном мареве пустыни. Кай знал, что нужно бы попытаться добраться до безопасных пределов крепости, но чувствовал неожиданное нежелание двигаться в том направлении. Вместо этого он перевёл взгляд на побережье озера.
На низком столике была установлена доска для игры в регицид. Фигуры, по всей видимости, расставили произвольным образом, поскольку казалось, что некоторые из них поместили на клетки, до которых они никак не смогли бы добраться по ходу партии. Каю вспомнилось, что он с кем-то здесь играл. Это был скрытый капюшоном человек с золотыми глазами, но память отказывалась раскрывать хоть какие-то дальнейшие подробности.
Роксанна стояла рядом с Каем, держа его за руку. Светило медленно тонуло в горизонте.
– Солнце садится, – заговорил Кай. – Раньше оно никогда так не делало.
– Это пространство грёзы теперь не только твоё. Оно и моё тоже.
– Я знаю. Не имею ничего против.
– Здесь красиво, – сказала Роксанна. – Могу понять, почему ты сюда ходишь.
– Здесь безопасно, – ответил Кай. – По крайней мере, было когда-то.
– До "Арго"?
Кай кивнул, уже ощущая присутствие чёрного ужаса, подкрадывающегося к ним под песком. У него было чувство, что он не приходил сюда целую вечность, хотя и знал, что с момента его прошлого появления здесь не могло пройти больше дня. В состоянии транса Нунцио понятие времени теряло смысл, и можно было прожить за одну грёзу целую жизнь.
– Он здесь, да? "Арго".
– Да, – ответил Кай. Тень под песком подбиралась всё ближе. Он чувствовал, как цепкие когти вины и щупальца угрызений совести прокладывают себе дорогу к поверхности пустыни, но не испытывал никакого желания бежать в безопасность крепости.
Роксанна сказала, что это должен прекратить он, а ещё ничто и никогда не прекратилось из-за того, что от него бросились наутёк.
На этот раз он встретит то, что появится из глубин его подсознания, лицом к лицу, чем бы оно ни было.
И, как будто притянутый желанием Кая, ужас с "Арго" вырвался из-под песка склизким чёрным кошмаром исходящей криками смерти. Астропат боролся с его затягивающей хваткой, и страх, который прежде сдерживало присутствие Роксанны, поднимался в нём удушливой волной.
– Я не могу, – выдохнул он.
– Можешь, – возразила Роксанна, беря его за руку, и Кай пожалел, что не обладает хотя бы частью её хладнокровия. – Я здесь, прямо рядом с тобой. И это пространство грёзы – оно и моё тоже, помнишь?
– Я помню, – ответил Кай. Чёрная волна потащила их вниз, как маслянистые зыбучие пески.
– Тогда позволь показать тебе, что видела я, – сказала Роксанна.
XXIV
"Арго" / Мёртвые Способны Простить / Окончание Игры
Кая поглотил чёрный песок, и на него обрушилась новая волна страха. Он сделал панический вдох, но вопреки его ожиданиям, его лёгкие наполнились не маслянистой жидкостью, а до боли холодным воздухом. Вместо того, чтобы очутиться в кромешной тьме, астропат погрузился в иллюзорный калейдоскоп всевозможных цветов и вихрящихся воронок. Зрелище бурлящего водоворота призрачных образов, неистовых течений и лакун, где не существовало даже самого пространства, которые стремительно возникали и исчезали везде вокруг Кая, заставило его желудок подпрыгнуть к горлу. 
Тем не менее, несмотря на всю кошмарность окружающего, в нём была какая-то невольная красота, какая-то надмирность, которая восхищала не меньше, чем устрашала. Эта величественная панорама простиралась во все стороны, насколько хватало взгляда, и Каю понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что он смотрит на её больше чем двумя глазам.
Как только он это понял, то незамедлительно ощутил под собой колоссальную, незыблемую массу космического корабля. Его громадная туша тянулась за спиной Кая, как гигантский ломоть лазурного города, который срезали с металлической шкуры планеты и вывели на межзвёздный курс. Он знал, что это за корабль, хотя и никогда не смотрел на его с такой господствующей позиции.
Этим необъятным чудом техники был "Арго", снова целый и невредимый.
Всё судно содрогнулось, как новорожденный, и Кай спросил себя, какие же потребовались силы, чтобы с такой лёгкостью поколебать эту немыслимую массу. Из нарождающейся звезды, стремительно вспухающей чёрной энергией, вырвался вихрящийся завиток разноцветного света, который обрушился вниз на корабль. Он ударил по щитам судна, на краю восприятия замерцала вспышка актинического света, и щупальце рассеялось, издав нечто похожее на рёв страшного разочарования.
Ещё одна клякса алых грозовых облаков завихрилась прямо у изогнутого, похожего на лемех плуга, носа судна. Кай чувствовал, что двигатели корабля работают на пределе, пытаясь уклониться от набирающего обороты неистовства. Тучи, словно ощутив, что "Арго" пытается ускользнуть, взбухли и выбросили из себя алчные копья голодного света. Они тоже ударили по щитам, и Каю показалось, что эта неистовая вспышка была ещё пронзительнее, ещё натужнее.
Судно накренилось, и новые штормовые шквалы, забушевавшие вокруг него, завалили его на борт с той же лёгкостью, как ветер играет листиком. На заострённой верхней части корабля полыхнул взрыв, и Кай увидел, что раскалённый огненный шар поглотил цепочку башен, усеянных тонкими пилонами.
Часть щитов схлопнулась, в защите "Арго" раной зазияла брешь, и Кай почувствовал, как капитан отворачивает судно от самых неистовых муссонов в попытке уберечь уязвимый бок.
Какой бы красотой, по ощущениям Кая, ни обладали эти края, он забыл про неё в ту же секунду. Это место было страшно, невообразимо опасным, сюда не отправился бы по доброй воле ни один здравомыслящий человек. Эта сфера  бытия была проклятием для живых существ, и не в предначертании рода людского было забираться в такую даль от своей безмятежной колыбели Терры.
Перегруженные пилоны больше не могли удерживать напор штормовых шквалов, и по всей длине "Арго" расцвели новые взрывы, в которых погибло ещё больше щетинистых башен. Передняя секция правого борта вспучилась взрывом, и из неё забил замерзающий воздух, похожий на струйку белой крови.
Каю хотелось закрыть глаза, но его забросило в центр этой развёртывающейся драмы не участником, а простым наблюдателем. Он скорчился, когда корабль задрожал, как раненый зверь; с господствующей позиции Кая неистовые взрывы, корёжащие его корпус, казались зловеще беззвучными. Шквал разрушений, нёсущийся по судну, напоминал своей мощью сокрушительную поступь боевой машины Механикум.
Тьма всё накапливалась. К "Арго" устремилась алая туча, похожая на развёрстый рот; вихрящиеся руки чёрного водоворота всё свирепее рвали щиты. Для неискушённого глаза Кая всё выглядело так, словно их ярость направлялась некоей гнусной и злобной разумной сущностью – ибо чем же иным можно было объяснить то хищное веселье, которым исходили омерзительные кляксы, окружившие корабль?
Ему хотелось отвернуться от ужасного зрелища, отгородиться от кошмаров, переполняющих небесный свод, от смутных образов голодных глаз и громадных туш размерами с континент, ворочающихся в его глубинах. Но Кай очутился здесь не для того, чтобы показывать происходящему спину. Он слишком долго закрывал глаза на истинную картину гибели "Арго", и сейчас он не собирался увиливать от этого знания ни за что на свете.
Роксанна права. С этим нужно покончить сейчас.
Он видел, как разрушались лопасти генераторов щитов, одна за другой. Варп хлынул внутрь, как отравленное море, прорвавшееся через рушащуюся дамбу. Судно затопили энергии Имматериума, и Кай заметил, что в границах мест, которые охватывают ещё работающие щиты, плавно вырисовываются едва заметные силуэты. Это были чешуйчатые красные твари, похожие на костлявых людей с длинными витыми рогами и когтистыми руками, которые сверкали, словно мечи. Чудовища, вышедшие из самых страшных кошмаров экипажа, вились, как дым, наслаждаясь своими новообретёнными формами.
Обшивка не была для них преградой, и они прошли через метры адамантия, появляясь в экипажных отсеках и на трапах судна. По кораблю слонялись бесформенные отродья, само прикосновение которых разбирало на атомы твёрдые вещественные структуры орудийных портов, мостиков и грузовых трюмов. Судно стонало, разрушения нарастали в геометрической прогрессии, и содержимое всё большего числа отсеков выбрасывалось наружу. Похожие на соборы трюмы схлопывались внутрь себя, беззвучно крича разрываемым металлом, и Кай плакал, глядя на то, как мужчин и женщин тысячами вытягивает в пустоту вовне.
В его черепной коробке раскатывались крики, но заглушить их было не в его силах. Не было ни крепости Арзашкуна, ни Руб-эль-Хали, где он смог бы отгородиться от всего света. Очутившись здесь, Кай вынужден был посмотреть в лицо демонам своего подсознания, и он с тяжёлым сердцем наблюдал за гибелью "Арго", зная, что корабль обречён, но поневоле обязанный почтить его последние мгновения.
И тут, в тот момент, когда уже начало казаться, что судно непременно развалится и перейдёт во власть пустоты, тьму пробила тонкая нить золотого света. Не более чем лучик на фоне бушующего цветового пожара, но это был тот спасательный линь, в поисках которого отчаянно метался "Арго". Корабль развернул свой рушащийся нос к свету и рванулся из последних сил, словно тонущий человек, хватающийся за протянутую руку.
Пространства, где сиял золотой свет, не мог коснуться ни один шквал, а там, где его струение набирало силу, им приходилось отступать. Перед "Арго" открылся узкий проход, где царил штиль, и Кай воспрял духом, когда корабль на последнем издыхании двигателей скользнул в этот чудесный канал.
"Арго" провалился в хлипкий просвет в шторме, искорёженный и изорванный, грубое корявое подобие прежнего себя. Разъярённые шквалы противоестественного света и наделённые сознанием смерчи бились об этот коридор спокойствия со всех сторон, но золотое свечение было несокрушимо и стойко выдерживало все хищнические нападки варпа. Кай судорожно втянул воздух, когда его сознание заполнил образ величайшей из гор Терры – полого изнутри пика, отмеченного печатью печали и службы, в котором зарождались лучи самого прославленного и самого могучего маяка в Галактике.
Каю никогда не рассказывали о том, каким образом "Арго", после того, как на него напали чудовища, смог вернуться в материальное пространство. Он полагал, что капитану повезло, и тот нашёл варп-портал, ведущий в систему Сол, но теперь астропат осознал всю наивность подобного допущения. Капитан погиб вместе со всем экипажем, и единственными живыми душами на умирающем судне были Кай и Роксанна. Может, это она нашла шальную ниточку Астрономикона и вытянула их в безопасное место? Он понимал всю грубость подобной аналогии, но каким иным способом он мог это объяснить?
Хоть это и было воспоминание чужого разума, Кай испытал необычайное облегчение, когда "Арго" окружил пустой коридор спокойного пространства. Судно стремительно падало сквозь паутину липких нитей, которые пытались вцепиться в свою добычу, но энергия Астрономикона работала здесь в полную силу, и "Арго" вытянуло обратно в вещественную Вселенную.
Тело Кая перемещалось с одного плана бытия на другой, его желудок подпрыгнул к горлу, и он сглотнул наполнившую рот желчь. Переход из варпа в материальное пространство никогда не давался легко, но то, что при этом приходилось глядеть в самый очаг зловещих шквалов, делало его ещё тягостнее. Кай прилагал все усилия, чтобы остаться в сознании, и испустил серию судорожных вздохов, когда тошнотворные цвета варпа наконец-то потускнели, а редкие бриллиантики далёких звёзд, рассыпанные во мраке вещественного космоса, обрели чёткость. 
"Арго" очутился во власти фундаментальных законов Вселенной, и корабль перекрутило, когда ревнивая гравитация тут же вонзила в него свои когти. Некоторые части судна вмялись, другие оторвало напрочь в процессе бурного перехода. Как досадно было бы выжить в таком неистовом варп-шторме лишь для того, чтобы быть уничтоженными теми самыми законами, чьё действие приостанавливается за завесой Имматериума.
Но Кай знал, что они не были уничтожены. Они выжили.
Он помнил, как спасательные команды вскрыли каюту астропата и извлекли его наружу. Помнил, как кричал, царапался и кусал их, впав в исступление и помешательство от своей жуткой изоляции. Ему пришлось выслушать, как умирал экипаж, все их предсмертные мысли и заключительные мгновения агонии, и это поставило его на грань безумия. Пережив такое суровое испытание, большинство людей не смогли бы остаться в своём уме, и Кай вдруг осознал, что человек с менее стойким рассудком умер бы вместе с командой.
Он так долго презирал себя, считая слабаком и ничтожеством, мучаясь из-за того, что выжил, и виня себя в каждой смерти, которую ему пришлось выслушать. Сейчас он понял, что выжил лишь благодаря собственной стойкости и способности отгородиться от той части себя, которая не имела шансов справиться с подобной травмой. В гибели "Арго" не было его вины. Ему говорило об этом достаточное количество людей, и из добрых соображений, и из злых, но только осознав это самостоятельно, он по-настоящему согласился с тем, что это было правдой.
И вместе с этим пониманием пришло откровение.
Я был там в тот день, когда Хорус сразил Императора.
Очаровательный привкус измены. Конец пока не досказан. Слова из другого времени и чужого разума. Их скажет воин молодой луны, и фраза прозвучит, как шутка, но вскоре они станут горше полыни, мучительным воспоминанием, которое ему захочется выскоблить из памяти. Это и правда, и нет. Кровь пролилась по недоразумению.
Кай видит Красный Зал. 
Алый свет растекается по Каю, как масло: густой, неторопливый, удушливый. Он обволакивает его, пока не начинает казаться, что от мира не осталось ничего, кроме крови.
Он бесплотен, или его тело уничтожено – невозможно понять, что из двух.
Красный Зал похож на внутренности больного сердца, он пульсирует малиновым светом и странным образом исковеркан, словно перестали работать фундаментальные физические законы. Прямые и кривые сходятся и расходятся, образуя полы, стены и потолки под немыслимыми углами друг к другу.
Повсюду капает кровь. Или это лишь его воображение?
Светящиеся красным гололиты на одной из стен показывают неторопливо вращающийся серебристо-голубой шар. В нижних слоях атмосферы волнуется огненное марево. На этой планете пылает война, и он не удивляется, видя, как из-под грозовых облаков, собравшихся над поверхностью в загрубелые кулаки, возникают  знакомые очертания континентальной массы Нордафрики.
Эта Терра, и её атакуют.
У Кая нет ощущения тела, нет ни единой зацепки, чтобы понять, как он мог очутиться в этом месте. Может, он частичка души, лучинка сознания? Пассивный наблюдатель или закройщик грядущих событий? Что бы он ни делал со своим восприятием, у него нет ощущения веса или материальности.
Вспышка. Сдвижка во времени.
Он смотрит так, как делал это когда-то – глазами, данными ему от рождения, – и хотелось бы ему, чтобы было иначе.
Это место резни, это бойня, где по стенам развешены иссечённые трупы, а на крюках гремят черепа, похожие на костяные тотемы примитивных дикарей. Волнуются чёрные полотнища знамён – без ветра, который бы мог их шевелить, – словно тошнотворные символы, вотканные в их материю, трепещут своей собственной жизнью.
Здесь сражались. Или будут сражаться. Это была или будет битва, каких ещё не бывало, и всю глубину её последствий мирозданию лишь предстоит осознать. Этот миг, этот момент эпохальной смены концепции в масштабах Галактики предназначен только для его глаз, но вскоре его эхо раскатится сквозь эоны звоном самого гигантского колокола на свете.
Перед Каем пишется история, а истории требуются свидетели.
Вокруг него разбросаны трупы: исполинские воины в боевых доспехах, изрубленных мечами и топорами, пробитых попаданиями реактивных снарядов и вскрытых когтями свирепых чудовищ. Останки невообразимо изуродованы: от мяса и костей осталась кашица, тела перекручены и обглоданы, как обрезки на выброс в лавке мясника. Кай привычен к смерти и прекрасно представляет, какой кошмарный ущерб способны причинять люди своим собратьям, но это – нечто исключительное.
Эта бойня несёт все признаки ненависти, а нет ненависти злее той, что когда-то была любовью. Эти воины знали друг друга, и в этом Красном Зале не воевали, в нём вершили убийство – братоубийство самого худшего, самого непростительного свойства.
Взгляд Кая блуждает по телам, притягиваемый фокусной точкой сражения: ступенчатым возвышением, на котором его поджидает зрелище, чья кошмарность несопоставима ни с чем. Ему хочется смотреть куда-нибудь в сторону, уберечь себя от страшного чувства неотвратимости, которое придёт, когда он увидит, что произошло на ступенях. Инстинкт самосохранения молит его отвернуться, зная, что эта картина сведёт его с ума.
Кай понимает, что избегать этого зрелища – трусость, и всё же ему страшно в него вникать. Он боится, что этим откроет дверь, которую уже не закрыть. Как только знание перейдёт из потенциального в актуальное, уже ничего не забыть, не отменить, и ему не вернуться назад к своей прежней жизни.
Вспышка. Новая сдвижка во времени...
Вокруг него движутся призраки и тени – огромные, космические сущности, не имеющие ни облика, ни тел. Они невидимы, но он знает, что они здесь. Он ощущает их ужас, вызванный тем, что здесь произошло, их неверие в это, их бешенство галактических масштабов, порождённое исходом, который не мог предвидеть никто из них. Вокруг него скачет время, капельки крови взлетают в воздух, обращая свой путь вспять, чтобы вернуться назад в рассечённые артерии. Протестующие крики, вопли боли и бухающий хохот раскатываются и возвращаются, раскатываются и возвращаются, забиваясь в глотки тех, кто их произвёл. Кошмарное зрелище на ступенях исчезает в мгновение ока, и он видит обрывки того, что ему предшествовало.
Сплетение чёрного и красного, золотой глаз с кошачьим зрачком. Белоснежные крылья, рокот воздуха и лязг мечей. Нимб и шипастый венец, сошедшиеся грудь в грудь. Лучезарное и чудесное, воспарившее над резкими обводами брони и чудовищными амбициями. Оба ощетинились когтями и яростью. Физическая схватка зашла в тупик, две воли сражаются в сферах, лежащих за пределами постижения чувств смертных.
Безукоризненность боевых навыков беспримерна. Лишь одна схватка в истории Галактики затмит собой ярость этой стычки, и она разыграется в этом же месте через какие-то минуты. То, что должна состояться даже одна такая битва, уже поразительно, две же – просто неслыханно.
Кай не может видеть очертания тел, только свет и тьму, мимолётные образы сражающихся титанов. Эти воины – аватары, божественные и полнящиеся светом творения из самого сердца Вселенной. Они – неистово пылающие звёзды, воплощённые в идеально сработанные смертные тела и напущенные на Галактику, и ужасающая краткость их жизней лишь добавляет им яркости.
Голоса обретают чёткость, и Кай невообразимо счастлив, что не в состоянии их понять, ибо кто же дерзнёт вслушиваться в слова богов? Те немыслимые сущности снова собрались вместе, и хотя язык ему незнаком, смысл просачивается в его сознание.
Боги могут быть непостижимыми, но они будут услышаны.
Обещания сделаны. Предложения власти и служения. Искусительные посулы товарами раскинуты на прилавке. Презрение Ангела, изливающееся на них. Жгучие слёзы ярости и неприятия, их кровавые дорожки на золотистых чертах. Необходимая смерть, наимельчайшая трещина в наипрочнейших доспехах. Жизнь, отданная добровольно, жертвой на алтарь будущего.
Смерть ради смерти. Одна, чтобы повлечь за собой другую...
Тьма и багрец сходятся в последний раз. Кая засасывает вспышка красного света, и время снова прыгает взад и вперёд. Это прошлое или будущее? Он видит это место таким, как оно, должно быть, выглядело раньше: стерильным утилитарным помещением стратегиума боевого корабля. Дуновения рециркулированного воздуха волнуют только что заслуженные наградные знамёна, экипаж в форменной одежде с гордостью несёт службу, а в обзорном отсеке брызгами звёзд сияет безграничный потенциал Галактики.
Биение сердца, и место изменяется. Теперь это храм живого божества.
Божества в мрачной броне, чья божественность была взращена его собственными руками. Когда-то он был аватаром более великого бога, но сейчас отпал от концепции любого служения, пусть даже и тем, кто вознёс его над пределами, что ограничивали его сверх-человеческое бытиё. Он – божество, кующее собственную судьбу грубой силой и непреклонной волей, придавая будущему форму, которая угодна ему, и ему одному. Он не зовёт повелителем ни одного человека, но это изменит развязка.
Вспышка. Вперёд и назад. Вспышка, вспышка.
Варп смеётся над любой концепцией линейного времени.
Кай видит его тело: в прошлом – сияющий нимбом предтеча, одетый в красное верх совершенства, ныне же – изуродованная жертва, сама направившая в своё сердце клинок палача. Мёртв. Это немыслимо, и разуму Кая претит это ужасающее зрелище, этот мерзкий и злобный парад ужасов, сотворённых лишь для того, чтобы сломить его дух.
Но варп способен на куда как большее, и это всего лишь цветочки перед кошмаром похлеще.
Кай смотрит, как он неуклонно разворачивается во всех подробностях, видит каждый изгиб золотой брони, каждый нюанс игры света вокруг лица, чьи черты непрерывно меняются, но всегда отражают душевную боль. Ненависть, любовь, вина, ужас, решимость, сломленная и восстановленная в то же мгновение, и бездонный колодец скорби по будущему, которое он прозревает, понимая, что он его создал.
Темпоральный поток срывается с колеи, складываясь сломанным позвоночником. И хотя Кай видит происходящее в хаотичных проблесках временны́х завихрений, он знает, что оно может быть только будущим.
И оно уже не за горами.
Золотой свет вздрагивает, и Кай чувствует на себе невероятно внимательный взгляд. Он смотрит на свет, а свет смотрит на него. Свет озирает его и узнаёт о нём всё за неизмеримо короткое время. Свет впитывает увиденное Каем, сейчас ему уже известно, что тот разглядел на приподнятом помосте, и астропат ощущает всю меру его готовности принять эту судьбу.
В голове Кая складываются слова, они звучат мягко, и для них не нужно что-то столь примитивное как голос, но в них заключена сила неистовейшего из ураганов. Кай понимает их смысл, и отныне он знает, почему смертные никогда не должны слышать глас живого божества.
Он видит, что происходит дальше, с устрашающей чёткостью. Золото и мрак, повелитель и слуга, бог и полубог.
Отец и сын.
Это может кончиться только одним, и знания того, что уже случилось, хотя ещё только произойдёт, достаточно, чтобы свести с ума любого смертного, и неважно, насколько крепок его рассудок. Но Кая уже закалили вина и ужас, и он превосходит других своей стойкостью.
Ему остаётся выполнить ещё одну задачу. 
Зрелище исчезло во вспышке золотого света, и Кая вышвырнуло из Красного Зала в место, где царили тепло, звуки журчащего фонтана и запахи благовоний и ароматических масел. Он открыл глаза и обнаружил, что полулежит на мягкой кушетке, обитой шкурой какого-то экзотического зверя. Астропат чувствовал во всём теле такую лёгкость, словно он парил на невидимой подушке, а все травмы, полученные им с момента возвращения на Терру, исчезли, как не бывало.
"О, Аник, – прошептал он. – Чего же нам с тобой пришлось насмотреться..."
Он мог вспомнить каждую подробность увиденного в Красном Зале, но хотя оно и пророчило такие ужасы, каких он никогда не смог бы себе вообразить, астропат чувствовал странную отстранённость, словно для  него они не будут иметь никакого значения.
Кай сел и, оглядевшись, увидел, что находится в одном из гостевых покоев Арзашкуна, предназначенных для самых важных лиц. Помещение было обставлено с такой претензией, что это выглядело едва ли не неприличным. Физическое тело Кая было восстановлено, но вдобавок с его плеч свалился огромный груз. Он даже не осознавал всей чудовищности этой ноши, пока она не исчезла. Астропат сделал глубокий вдох и закрыл глаза, вслушиваясь в звуки тысяч голосов, которые затихали в его голове, удаляясь в отведённые им места в его памяти.
Они уплывали прочь, сливаясь воедино в невыразимом ощущении освобождения. Мёртвые не могут вернуться, но они способны простить. Кай знал, что всегда будет помнить этих людей, а они никогда не забудут его. Мысль о том, что они навечно останутся с ним, заставила его улыбнуться, поскольку теперь они были частью его прошлого, а не тяжким камнем на его душе.
Тёплый ветерок приглашающе теребил шелковый полог, занавешивающий открытую дверь балкона, и Кай поднялся на ноги. Он неторопливо пересёк мраморный пол, чувствуя себя так, словно Арзашкун перестал быть местом укрытия, превратившись в царство чудес. Он воссоздал по памяти каждую его башню и каждую его комнату, но никогда не наслаждался его великолепием по-настоящему. И лишь сейчас он оценил всё чудотворное мастерство его древних строителей, их чувство пропорции и ту радость, с которой они возводили эту красоту к небесам.
Он вышел на балкон, но вместо бескрайних песков Руб-эль-Хали увидел зелёный пейзаж из буйных лесов, широких лугов и прозрачных рек. Это была Пустая Земля тех времён, когда её ещё не поглотили пески, – изобильный край, за который цари и императоры сражались с самой зари цивилизации. Это было место, где зародилась его раса, и оно лучилось безграничным потенциалом человечества.
Кай не удивился, увидев, что его ожидает регицидная доска с расставленными на ней фигурами. Его соперник по игре на побережье снова сидел со стороны оникса, и их разговор вдруг всплыл в памяти Кая со всей чёткостью. Но если раньше его противник имел малопонятную внешность, то сейчас его голова была непокрыта, и Кай почтительно склонил голову при виде лица, которое привычнее было видеть изваянным в мраморе.
– Ты выглядишь изменившимся, Кай, – сказал человек. Его золотые глаза поблёскивали, как две монеты.
– А я и изменился, – ответил Кай, усаживаясь за серебряные фигуры. – Я чувствую себя свободным.
Мужчина улыбнулся:
– Хорошо. Это всё, что я когда-либо для тебя желал.
– Вы вывели "Арго" из варпа, – сказал Кай, двигая вперёд серебряную фигуру.
– Это вопрос? 
Кай помотал головой:
– Нет. Не хочу знать. Правда только портит дело.
– Правда неуловима, её вечно приходится завоёвывать заново, – заметил мужчина, пересекая доску храмовником.
– Вы видели? – спросил Кай, уже зная ответ.
– Я видел то, что Сарашина спрятала в тебя, да.
Кай промолчал, и они продолжали играть в тишине, разменивая фигуры по всей поверхности доски. Памятуя о предыдущей схватке за регицидной доской, Кай делал ходы осторожно, не жертвуя понапрасну своими фигурами и отказываясь идти на излишний риск.
– Тебе не хочется играть? – спросил его противник.
– Даже не знаю, что вам сказать, – ответил Кай, откидываясь назад в своём кресле. – С учётом того, что вы знаете о будущем, вам всё ещё хочется разыгрывать партию?
– Конечно. В такие времена, как нынешние, это лучший способ не потерять собранность, – сказал мужчина, двигая вперёд своего императора в рамках агрессивного хода, задуманного, чтобы склонить Кая к опрометчивому решению. – Хочешь узнать настоящий характер человека – сыграй с ним партию. В любом случае, будущее есть будущее, и мои чувства по его поводу никоим образом его не изменят.
– Правда? Даже вам не по силам его изменить? – спросил Кай, охотно заглатывая наживку.
Мужчина пожал плечами, словно они обсуждали какой-то пустяк. 
– Некоторым вещам, Кай, необходимо случаться. Даже самые кошмарные ужасы, какие ты только в силах вообразить, иногда должны воплощаться в жизнь.
– Зачем?
Его соперник передвинул своего дивинитаха на запирающую позицию:
– Затем, что иногда единственная победа, которая возможна, – это не дать выиграть твоему противнику.
Кай изучил доску и увидел, что не может сделать ход. 
– Пат, – подытожил он.
Мужчина развёл руками в пустом жесте извинения.
– Я знаю, что некоторые люди считают меня всемогущим. Но в том, чтобы быть всесильным и всеведущим, есть одна загвоздка.
– И?
– Ты не можешь быть ими обоими одновременно, – иронически улыбнулся мужчина.
– Так что же теперь будет?
– Я доиграю партию.
– Эту? – спросил озадаченный Кай.
– Нет, – сказал мужчина. – Наша игра закончена, и я тебе за неё благодарен.
– Я вас ещё увижу?
Его противник рассмеялся:
– Кто знает, Кай? Если я что и вынес из нашей игры, так это то, что всякое возможно.
– Но вам же предстоит умереть. 
– Я знаю, – сказал Император.
Кай открыл глаза и увидел лишь тьму. Он похолодел и почувствовал, что начинает задыхаться от захлестнувшей его клаустрофобии. Он выдернул свои руки из пальцев Роксанны и начал сдирать повязку, обёрнутую вокруг его головы. Он рвал её с исступлением, пригоршнями выдёргивая грубую ткань и липкие марлевые тампоны. До него доносились пронзительные стенания приближающегося Отсутствующего Ангела.
Слетели последние бинты, и Кай обнаружил, что смотрит в переливчатые глаза Роксанны. У них был чудеснейший оттенок, янтарный с золотыми крапинками, и астропат спросил себя, как же он не замечал этого раньше. Мгновение спустя он понял ответ.
Какой бы дорогостоящей и прецизионной ни была его аугметика, не стоило и надеяться, что она сможет воссоздать чудо человеческого глаза. Он увидел потрясённое выражение на лице Роксанны и прикоснулся к своему лицу. Там, откуда Асубха вырвал его глаза из стекла и стали, и где раньше была отёкшая, покрытая кровоподтёками плоть, пальцы нащупали нежную кожу и мягкую податливость органических тканей.
– Кай, – выдохнула Роксанна. – Твои глаза...
Он поднял взгляд, осматривая интерьеры Храма глазами, которые унаследовал от матери и отца. И хотя они и были, мягко говоря, несовершенными органами, он наслаждался этим даром, не волнуясь о том, насколько недолговечным он может быть. И неважно, что первым, что предстало перед его глазами после долгих лет слепоты, было разрушенное здание, ставшее полем боя. То, что он вообще видел, было чудом само по себе. 
Повсюду беспорядочно валялись тела: мужчины и женщины, солдаты и штатские. Посреди этого побоища обнаружились Максим Головко и Ясу Нагасена. Их лица искажал ужас, вызванный омерзительным зрелищем Отсутствующего Ангела, упивающегося энергиями мертвецов. Кай оторвал взгляд от этого губительного существа и начал наблюдать за последней схваткой своего бывшего защитника и своего пленителя.
Атхарва и пария сошлись в поединке под сенью безликой статуи, первый – сверх-человек, генетически усовершенствованный для того, чтобы стать самым высококлассным воином Империума, второй – истребитель тех, к чьей породе принадлежал первый. Пария двигался, как акробат, каждое его движение было взвешенным и выверенным. Он выглядел тонким и хрупким на фоне габаритов Астартес, но сражался с уверенностью, рождённой его уникальным даром сбивать псайкеров с толку и вставлять им палки в колёса.
Он ещё не понял того, что Кай успел узнать о воине Тысячи Сынов.
Атхарва пошатнулся, как будто в мучениях, и пария прыгнул к нему, чтобы добить. Из рукава его комбинезона выскочил длинный силовой клинок.
Атхарва тут же выпрямился и поймал его в воздухе.
Хоть пария и был шлеме, Кай всё равно почувствовал, как он потрясён.
– Когда-то я мог видеть, но теперь я слепец, – произнёс Атхарва. В его голосе звучали злость и ужасающая тоска. Кай очень хорошо осознавал, какую огромную жертву принёс Атхарва, чтобы сразиться с убийцей из Клана, и сомневался, что кто-то другой сможет по-настоящему оценить, от чего ему пришлось отказаться. Пария бился в хватке воина Тысячи Сынов, но её мощь была столь чудовищной, что из неё не было спасения. Он ударил вниз силовым клинком, пронзая им грудь Атхарвы, и воин захрипел от боли, когда тот рассёк его сердце.
Атхарва отшвырнул воина Клана, и тот врезался в стену Храма под аккомпанемент скрежещущего хруста ломающихся костей. Когда пария обрушился на пол, его тело выглядело перекрученной массой конечностей, согнутых под немыслимыми для живого существа углами.
Атхарва вырвал клинок из своего туловища и уставился во тьму под капюшоном Отсутствующего Ангела
– Только ты и я, – сказал он, и призрачная фигура пошла на снижение.
Кай знал, что Атхарве нечего противопоставить этому жуткому призраку, и тем не менее воин Тысячи Сынов решительно встал между Отсутствующим Ангелом и смертными за своей спиной. Тварь раскинула руки, но прежде чем она успела заключить Атхарву в свои чудовищные объятия, из неё вырвался пронзительный визг боли. Её тело в изорванных одеждах начало растворяться в воздухе, истекая лоскутами, напоминающими выбросы энергии с поверхности звезды. Она запрокинула назад свою голову и испустила вой, полный непереносимой муки.
Тварь развоплощалась прямо на глазах Кая, её очертания дрожали и расплывались по ходу того, как её вытесняло обратно в те сферы, из которых она явилась. Астропат не мог понять причину исчезновения ангела, пока не бросил взгляд на входные двери и не увидел группу гибких фигурок в броне из золота и серебра, которые врывались в Храм.
На них были шлемы, скрывающие нижнюю половину лиц, а с макушек их обритых черепов свисали хохолки белоснежных волос. На их плечи были накинуты белые шкуры пятнистого окраса, там же располагались ножны с с мечами, у которых были длинные клинки и широкие крестовины.
Они в молчании продвигались вглубь Храма, выставив перед собой оружие с хрустальными клинками на длинных древках. Судя по их пластичным движениям, все они были женщинами. Они образовывали идеальный полукруг с Отсутствующим Ангелом в его центре, словно охотники, теснящие опасного зверя обратно в его берлогу.
Тварь вопила без передышки, но, лишённая энергии, она была не более чем клочком грязно-жёлтого света. Но вот у неё отняли последние поддерживающие её запасы, и исчез даже он, а её пронзительным стенаниям пришёл конец.
– Сёстры Безмолвия, – сказала Роксанна.
Кай знал, кем были эти женщины, но всё его внимание приковал исполин в золотых доспехах, который вошёл в Храм следом за ними. 
– Лорд Дорн, – произнёс Атхарва.
XXV
Единственная Победа / Моя Последняя Охота / Наследие
То был последний дар, что получил Кай, – увидеть примарха своими собственными глазами. Астропату потребовалось всё его самообладание, чтобы не упасть на колени перед сюзереном и повелителем Имперских Кулаков. Лорд Дорн целеустремлённо прошагал по нефу Храма, в котором после исхода Отсутствующего Ангела воцарилась тишина. Примарх, одетый в свои боевые доспехи из шлифованного червонного золота, главенствовал в окружающем пространстве, притягивая к себе все взгляды, как живое воплощение гравитационного поля.
– Труби отбой, Атхарва из Легиона Тысячи Сынов, – произнёс Дорн. Его голос был суровым и непреклонным, как скала. – Всё кончено.
– Да ничего ещё не кончено, Рогал Дорн, – ответил Атхарва. – Кому, как не тебе, это знать.
Сёстры в золотой броне, которые сопровождали Дорна, дёрнулись, когда Атхарва назвал примарха по имени, но, конечно же, не произнесли ни слова. В Храм вошла ещё одна группа людей. Это были латники, облачённые в чёрные кольцевые сегменты брони, и с аметистовым гербом на левой стороне груди. Во главе отряда вышагивала прекрасная женщина, чьё лицо Кай в последний раз видел, будучи пленником в тюрьме под горами. Там она была иллюзией, но что касалось этой Элианы Септмии Вердучины Кастана, то у Кая не было ни капли сомнений в её подлинности.
Завидев представительницу своей семьи, Роксанна испустила едва слышный вздох. Её голова стремительно развернулась к маленькому мальчику, жавшемуся к дородной женщине, которая съёжилась под прикрытием статуи вместе с ними. Роксанна присела рядом с ним и разжала его крепко сжатый кулачок, в котором обнаружился серебряный перстень. Вделанный в него аметист помигивал мягким фиолетовым светом.
В глазах мальчика стояли слёзы.
– Ты говорила, что это волшебное кольцо, – сказал он.
– Так оно и есть, – удручённо вздохнула Роксанна и взяла Кая за руку. Так они и стояли вдвоём, ожидая встречи с Рогалом Дорном и его союзниками. Кай заметил среди них адепта Хирико и Афину Дийос. И хотя он знал, что Афина просто обязана была помогать его преследователям, он был рад, что получил эту последнюю возможность снова повидаться с ней.
– Выдай нам астропата, – велел Рогал Дорн, и Каю пришлось сдерживать себя, чтобы не сделать непроизвольный шаг вперёд.
Атхарва покачал головой:
– Он тебе неподвластен.
Дорн хохотнул, хотя Кай расслышал в этом звуке нотки неуверенности.
– Ещё как, – сказал примарх, доставая огромный золотой пистолет с гравировками и инкрустацией из чёрного дерева. – Император избрал меня своим защитником. Мне подвластно всё на Терре.
Атхарва оглянулся через плечо, и кивнул Каю, выражая своё уважение.
– Не всё, – ответил он. Оружие Рогала Дорна выстрелило с оглушительным грохотом.
Кай смотрел, как Атхарва валится вниз, и чувствовал, как в нём поднимается гнев. Затылок воина превратился в дымящееся месиво из обуглившегося мяса и обломков черепа. Воин Тысячи Сынов обрушился на пол Храма, умерев ещё до того, как коснулся пола.
Кай стиснул руку Роксанны, пытаясь не показать, до какой степени он был напуган. Он перевёл взгляд с лорда Дорна на адепта Хирико и Афину Дийос. Он понимал, что не сможет помешать им добраться до его знаний. Ему не хватит стойкости, чтобы выдержать их допрос. Он бы дорого дал, чтобы вычеркнуть узнанное из памяти.
Ибо оно сокрушит их, содержащаяся в нём истина слишком чудовищна, чтобы они могли её выдержать. В этот миг Кай осознал, что не может позволить себя взять. Некоторые вещи слишком черны, слишком непереносимы, слишком чудовищны, чтобы их можно было предать огласке. Кай вспомнил слова своего противника по игре в регицид, и на его лице заиграла слабая улыбка.
"Иногда единственная победа, которая возможна, – это не дать выиграть твоему противнику".
Кай не был уверен, на чью именно победу он работает, но знал, что если из него вытянут правду, то Империуму не выстоять против армий Хоруса Луперкаля. Атхарва не преуспел в своих усилиях доставить Кая к Воителю, и сейчас судьба миллионов легла на плечи астропата.
Это был его коронный момент, его последняя возможность взять своё будущее в собственные руки и сослужить службу Императору, отдав то единственное, что у него было. 
– Роксанна, – произнёс Кай ровным голосом. – Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала.
Схватка окончена, но Нагасена пока не разобрался, кто вышел из неё победителем. Космодесантники-отступники лежат мертвее мёртвого, и здание захвачено, но лично он потерял слишком многое, чтобы счесть результат этой охоты чем-то отличным от провала. Он опускается на колени около изломанного тела Картоно, скорбя по своему павшему компаньону. Его слуга изувечен, каждая кость в его теле раздроблена, и Нагасена не понимает, как же так может быть, что он погиб.
Они так долго проработали вместе, и охотник даже не задумывался о том, что его друг может пасть от руки врага, тем более такого, который наделён идущими от варпа способностями. Каким образом Атхарве удалось выдержать прикосновение Улиса Картоно, не говоря уже о том, чтобы победить его подобным образом, – это вопрос, который навсегда останется без ответа, а Нагасена из тех людей, которые ненавидят, когда дела не доведены до точки.
Он утирает набежавшую слезу и начинает наблюдать за происходящим. Латники дома Кастана прочёсывают здание, убеждаясь, что в живых не осталось ни одного врага. Их скорость и дотошность достойны восхищения. Их действиями руководит потрясающая женщина в одеждах аметистовой расцветки, и при виде изысканного головного убора, который закрывает её лоб, Нагасена понимает, что она просто обязана быть Элианой Кастана.
Кай Зулэйн стоит рядом с теми последними, кто уцелел в этой резне: дородной женщиной с двумя жмущимися к ней мальчиками и симпатичной девушкой в голубой бандане, обвязанной вокруг её лба. Её черты имеют очевидное сходство с Элианой Кастана, и Нагасена осознаёт, что он уже видел её лицо. Это Роксанна Лариса Джоянни Кастана, ещё одна спасшаяся с "Арго", и Нагасена чувствует за этим стечением обстоятельств работу законов вселенского миропорядка. 
Женщины-воительницы из числа Сестёр Безмолвия уже удалились. Лорд Дорн присел на колено около тел Пожирателей Миров, его красивое, аристократичное лицо выглядит встревоженным. Поблизости от него вьётся Максим Головко, купаясь в величии примарха, как поклонник рядом со своим кумиром.
К Каю Зулэйну ещё никто не подходил, и до Нагасены доходит, что его опасаются все, даже лорд Дорн. Каждый может видеть, что у астропата восстановлены глаза, и мысль о том, как такое возможно, вселяет в них страх. И более того, их пугает то, что он собой олицетворяет. Они боятся узнать известную ему истину. И в то же время жаждут её, но, как подозревает охотник, им придётся пожалеть об этом проклятом знании. Ибо даже Нагасена, в основу жизни которого положена правдивость, понимает, что в некоторых ситуациях нельзя посмотреть правде в глаза, не заплатив за это дорогую цену. Знания Кая Зулэйна как раз из такого разряда, но от них уже не отвертеться.
Нагасена идёт к человеку, за которым он охотился по всему Городу Просителей. Он поднимает взгляд на лишённое черт лицо коленопреклонённой статуи, и его рука дёргается к рукояти Сёдзики. Та тварь, которую Атхарва высвободил из этого каменного изваяния, исчезла, но в скульптуре остаётся что-то зловещее. И что бы ещё ни случилось сегодня в этом месте, статую непременно уничтожат.
Кай Зулэйн энергично переговаривается с Роксанной Кастана, и хотя Нагасена не слышит его слов, он без труда может понять, какого они рода. Роксанна Кастана отрицательно трясёт головой, по её лицу струятся обильные слёзы, но Зулэйн проявляет настойчивость. Нагасена ускоряет шаг, у него всё сильнее сосёт под ложечкой от страшного опасения.
– Кай! – выкрикивает он, и все присутствующие в здании устремляют на него свои глаза.
Как охотник и ожидал, астропат не реагирует. Роксанна Кастана сдвигает вверх свою бандану, открывая лоб, и у Нагасены вырывается вскрик.
Кай смотрит в глубины третьего ока Роксанны округляющимися глазами и затем валится на пол, издав звук, который Нагасена может истолковать лишь как вздох облегчения. Охотник хватает Роксанну Кастана и оттаскивает её к себе, надеясь разорвать их зрительный контакт на достаточное время, чтобы те силы, которыми она обладает, не смогли закончить свою работу. Но даже проделывая всё это, он уже знает, что опоздал.
Роксанна оборачивается к нему, и Нагасена бросает мимолётнейший из взглядов на то,  что находится под её банданой, на его молочную белизну и кромешную черноту, бездонную воронку и непроглядный туман, которые не видят ничего и вместе с тем видят всё. Нагасена чувствует чужеродное касание чего-то далёкого-далёкого и в то же время находящегося везде вокруг него, этого царства беспредельных возможностей и безграничного ужаса, на чьё постижение не должен отваживаться ни один смертный из страха полностью лишиться рассудка. Владения Человечества и варп разделены тончайшей вуалью завесы, и когда Нагасена осознаёт, как в действительности хрупок этот барьер между мирами, у него стынет кровь.
Он вглядывается в кошмарное царство Имматериума, и его душа начинает падать в него, затягиваемая в его непостижимые глубины. Он пытается закричать, но не может издать ни единого звука, и в эту долю секунды он видит в глазу Роксанны то, что увидел в нём Кай Зулэйн. Но прежде чем охотник успевает разделить судьбу астропата, на это противоестественное око падает мигательная складка кожи, и оно скрывается из виду. Жуткий зрительный контакт между Нагасеной и Роксанной Кастана разорван, и когда она отворачивает лицо и натягивает обратно свою бандану, у охотника подгибаются ноги, и он валится на колени.
Его грудь ходит ходуном. Он смотрит вниз на Кая Зулэйна.
Тот без всяких сомнений мёртв, и всё же на его лице написано такое умиротворение, что Нагасена почти ему завидует. Кай безмятежен, и избороздившие его лоб морщины, из-за которых он выглядел старше своих лет, сейчас разгладились до такой степени, что охотнику кажется, будто астропат намного моложе, чем утверждает его биография.
Глаза Кая Зулэйна распахнуты, и Нагасена видит, что они имеют очень насыщенный фиалковый оттенок. Во времена древних цивилизаций считалось, что подобный цвет отмечает тех, кого ждёт великая судьба.
– Твой путь окончен, Кай Зулэйн, – произносит Нагасена, мягким касанием закрывая покойному глаза. Рядом с ним приседает Роксанна Кастана, и охотник прячет своё лицо.
– Мой глаз закрыт, – говорит она, и Нагасена поднимает взгляд.
– Почему? – спрашивает он, и ему не нужно уточнять вопрос.
– Он был моим другом, – сквозь слёзы отвечает Роксанна, но прежде чем она успевает сказать ещё что-нибудь, латники дома Кастана вздёргивают её на ноги.
– Обождите, – говорит охотник, и в его голосе звучит такая властность, что они подчиняются.
– Что же такое ужасное он узнал? – спрашивает Нагасена.
– Я не знаю, – отвечает Роксанна.
– Верю, но тебе будут задавать трудные вопросы, и отнюдь не в дружелюбной атмосфере.
Роксанна пожимает плечами:
– Я не смогу им ничего рассказать. Какими бы знаниями он ни владел, они утеряны навсегда.
– Что он тебе сказал? – спрашивает её Нагасена просительным тоном.
– Он сказал, что иногда единственная победа, которая возможна, – это не дать выиграть твоему противнику.
Нагасена знает это изречение, оно принадлежит древнему гроссмейстеру игры в регицид, и у него обрывается сердце, потому что истина, которую знал Кай Зулэйн, потеряна навсегда.
На этом разговор кончается, поскольку к ним подходит Элиана Кастана, и Роксанне хватает мужества встретить её осуждение с надменным и непокорным выражением на лице.
– Ты – наш ходячий стыд, – заявляет Элиана Кастана. – Патриарх Вердучина весьма разочарован. Ты навлекла на наш дом небывалый позор.
Роксанна ничего не отвечает, и латники Дома Кастана уводят её прочь. Нагасена наблюдает за тем, как её забирают из Храма, со смесью сожаления и грусти. Он знает, что её будущее туманно, но она – одна из Навис Нобилитэ и что бы с ней ни сталось, Империум всегда найдёт ей применение.
Подходит Рогал Дорн с Максимом Головко в кильватере, и Нагасена низко кланяется примарху, осмотрительно убрав руку с рукояти Сёдзики. Лицо лорда Дорна непроницаемо, оно напоминает утёс с грубо вырубленными чертами. Он бесстрастно озирает картину учинённой здесь резни.
– Всё это было впустую, Ясу Нагасена? – спрашивает лорд Дорн, пристально глядя вниз на тело Кая Зулэйна. – Что здесь произошло этой ночью?
Нагасена может ответить ему лишь одно:
– Этой ночью здесь умерла правда.
– Возможно, оно и к лучшему, – отвечает Дорн.
Нагасена качает головой:
– Не могу в это поверить. Разве мы не служим Имперской Истине? Без правды, что мы тогда создаём? Империум должен нести её в своём сердце, или он не стоит того, чтобы его строить.
– Будь осторожен в своих речах, Нагасена, – предупреждает его Дорн с очевидной угрозой.
– Когда-то давно я принёс обет не говорить неправду, и я не буду лгать ни в коем случае, – отвечает Нагасена. – Даже вам, милорд.
Дорн кладёт свою огромную руку в латной перчатке на его плечо, и на какой-то кратчайший миг Нагасену охватывают сомнения: уж не принесут ли и его в жертву на этот алтарь имени подчистки огрехов? Но лорд Дорн и в мыслях не держит его убивать.
– Ты честный человек, Ясу Нагасена. Мне нужны такие люди.
Нагасена склоняет голову и говорит:
– Жду ваших распоряжений.
– Тогда есть ещё одна задача, которую я попрошу тебя выполнить.
– Назовите её, милорд, – говорит Нагасена, понимая, что лорд Дорн оказывает ему честь, преподнося свой приказ как просьбу.
– Генерал Головко сообщает мне, что мы всё ещё недосчитываемся одного из отступников, – отвечает Дорн.
Нагасена тут же понимает, чьё имя ему назовут.
– Лунный Волк, – говорит Головко. – Здесь нет его тела.
– Именно, – подтверждает Дорн. – Я не потерплю, чтобы по Терре свободно разгуливал один из людей Хоруса Луперкаля.
– Я его найду, – говорит Нагасена. – Но это будет моя последняя охота.
Примарх кивает и смотрит вниз на Кая Зулэйна.
– Что же ты узнал? – вслух интересуется Дорн, и Нагасена слышит в его голосе то, чего он никак не мог ожидать от такого исключительного воина, – растерянность.
– Первый принцип обороны, Ясу, состоит в том, что необходимо понимать, от чего ты защищаешься. Боюсь, этот человек мог бы помочь мне разобраться...
– Разобраться в чём? – спрашивает Нагасена, когда молчание примарха затягивается.
– Я не знаю, – отвечает Дорн. – Но этот день что-то отнял у каждого из нас.
Примарх отправляется прочь, а Ясу Нагасена чувствует, как по его спине бегают мурашки, которые не имеют никакого отношения к задувающим с гор ледяным ветрам, чьи вздохи доносятся сквозь  разбитые окна и изрешечённую крышу Храма.
"Чего вы боитесь? – размышляет Нагасена. – Чего вы на самом деле боитесь?"
Серебристый цилиндр гудел, приближаясь к концу инкубационного периода. Из батареи баков с белками разбегалось множество проводов и труб. Каждый из них опутывала система терморегулируемых трубок, побулькиваюших по мере подачи внутрь питательной среды. В лаборатории было холодно, освещение было притушено, как будто проводимую здесь работу по каким-то причинам держали в тайне и не были уверены в её результатах.
Отдельный комплект экранированных и изолированных кабелей связывал серебристый цилиндр и три прозрачных стеклянных сосуда, в каждом из которых содержался маленький, невзрачный на вид комок нежной органической ткани сливового цвета.  Эти необычные органы пронзало множество тонких биопсийных игл и генетических анализаторов. Они пульсировали, как детские сердца, по ходу расшифровки информации, закодированной в каждой их зиготе, и невероятно сложной структуры их аминокислотных цепочек.
Ход процедуры тщательно регулировался контрольной аппаратурой. Это была фантастическая в своей деликатности операция, которая могла пойти не так по миллиону причин. Она включала в себя почти бесконечное количество этапов, и каждый требовалось проделать абсолютно правильно, прежде чем на горизонте могло замаячить что-то похожее на успех.
Напоминающие самоцветы лампочки, расположенные на верхней поверхности цилиндра, наконец ожили, загоревшись зелёным в быстрой последовательности друг за другом. Раздался тихий звон, решётка на боку контейнера испустила охлаждающие газы, произошёл слив питательных растворов.
Раздалось шипение воздуха, и цилиндр плавно открылся. От лоснящегося органа, который находился внутри, поплыл туман испарений сложного химического состава. Его поверхность, имеющую глянцевито-красный и фиолетовый окрас, пронизывала сеть из мириадов сосудов, по которым текла перенасыщенная кислородом кровь. Только что выращенный и просто-таки вибрирующий от скрытых в нём возможностей, он был настолько близок к совершенству, как это только можно было себе вообразить.
Не считая этого помещения, на Терре имелась всего одна лаборатория, которая смогла бы установить природу этого органа, – та, которая находилась глубоко под кожей этой планеты и защищалась, как никакое другое место этой планеты. Ни одному генетику из числа смертных не удалось бы разобраться в хитросплетениях этого чуда биологии, и лишь один человек за пределами этой комнаты смог бы воспроизвести процесс его создания.
– Сработало? – спросил Гхота.
– Да, сын мой, – торжествующе выдохнул Бабу Дхакал. – Сработало.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Выдержка из "основополагающего конспекта"
 (The Horus Heresy: Collected Visions)
Император вошёл на командную палубу "Духа Мщения" и увидел Хоруса. Воитель возвышался над трупом изувеченного ангела. Обзорный иллюминатор за его спиной заполняла истязаемая планета. Она казалась безделушкой, которую Хорус мог сграбастать одной когтистой рукой. Повсюду лежали трупы жестоко убитых кустодиев.
Хорус повернул к Императору своё лицо, рдеющее изнутри кровавым светом, и заговорил:
– Бедный Сангвиний. Я предложил ему встать у кормила власти при новом порядке. Он мог бы воссесть по правую руку бога. К несчастью, он решил держаться проигрывающей стороны. Он не оставил мне никакого выбора, кроме его убийства. Я задушил его насмерть голыми руками.
Император стоял, пригвождённый к месту этой жестокой картиной: один сын мёртв, второй – его чудовищно преобразившийся убийца. Он попытался вытолкнуть из себя слова своим отнявшимся языком. В конечном счёте, ему удалось лишь прошептать:
– Почему?
Раздался бешеный хохот. 
– Почему? Ты спрашиваешь меня: "Почему"? Разве ты ничему не научился за все эти тысячелетия? Глупый слабак, твоя боязливость не позволила тебе взнуздать силы Хаоса. Вместо того, чтобы приручить своих врагов, ты просто вступил с ними в противоборство. Ты смиренно отказался от безграничной власти. Я совершил то, чего не сделал бы ты. Я подчинил Губительные Силы своей воле, и я поведу человечество в новую эру господства над Галактикой. Я совершил это, я, Хорус Повелитель Хаоса, Владыка Рода Людского, Истинный Император Человечества.
Император посмотрел на своего бывшего любимца и покачал головой. Он прекрасно понимал, в какую ловушку угодил Хорус. 
– Ни одному из когда-либо живших людей не под силу главенствовать над Хаосом, – спокойно сказал он. – Я не пошёл этим путём, и поэтому ты считаешь меня слабаком. Ты сам себя обвёл вокруг пальца. Ты – слуга Хаоса, а не его повелитель.
Хорус преобразился от ярости. Он простёр руку, и с неё сорвался разряд псионической энергии. Император вскрикнул от мучительной боли, которая начала терзать его тело.
– Почувствуй истинную природу моей силы, тогда и расскажешь мне, как я заблуждаюсь, – проревел Воитель. Его голос был гласом разъярённого божества.
На лбу Императора выступили капли пота, он собрался с силами, справляясь с болью. Он чувствовал, что энергия, которой пользуется Хорус, пропитана скверной Хаоса. Он узнал отметины четырёх  великих Губительных Сил.
– Тебя обвели вокруг пальца, – сказал он.
Хорус сделал ещё один жест, и по венам Императора заструился чистый яд, обжигая их пронзительной болью.
– Я позволил тебе прийти сюда, отец, чтобы ты мог быть свидетелем моего триумфа. Преклони передо мной колени, и я пощажу тебя. Признай нового Повелителя Человечества.
Император с лихорадочной поспешностью мобилизовал свои силы и свою энергию и бросился на своего порочного сына. Между сражающимися засверкали молнии. Воздух наполнился вонью озона. Император прыгнул вперёд с поднятым мечом. Лязгнуло скрестившееся оружие, и они вступили в битву на всех уровнях: физическом, духовном и псионическом.
Энергетические разряды мелькали взад и вперёд, полубоги боролись друг с другом, и чаша весов, на которых лежала судьба Галактики, при каждом ударе склонялась то туда, то сюда. Рунный меч и молниевые когти сталкивались с оглушительным звоном. Высвобождаемых энергий хватило бы, чтобы снести до основания всё на поверхностях целых планет. Зал превратился в кромешный ад, и "Дух Мщения" сотрясался от носа и до кормы.
Хорус ударил Императора наотмашь, и тот пробил своим телом каменную переборку. Воитель пригнулся вниз, и ответный удар его противника пришёлся в несущую колонну, выворотив её из потолка.
Император чувствовал, что в варпе присутствуют силы Хаоса. Они завывали от ликования и исступления, вкачивая ещё больше энергии в свою пешку. Они долго дожидались этой возможности ударить по своему самому страстному врагу. Повелитель Человечества в одиночку противостоял их массированной мощи и понимал, что проигрывает. Каким-то образом, он не мог заставить себя ударить по Хорусу в полную силу. Да, Воитель был предателем, но где-то глубоко внутри него всё ещё жил его избранный сын, самый лучший из примархов, его возлюбленный наследник.
Хорус не выказывал подобной сдержанности. Молниевые когти вспороли доспехи Императора, словно ткань, рассекая плоть и перерубая кости. Император парировал псионическим ударом, призванным нарушить работу нервной системы Воителя. Хорус расхохотался, отразив его без всякого труда. Его когти пробороздили по горлу Императора, дробя трахею и перерезая ярёмную вену. Из задыхающегося Императора потоком хлынула кровь. Он зашатался, поспешно зажимая шею. Ещё один удар перерезал сухожилия на его запястье, и безжизненные пальцы выронили меч.
По залу раскатился безумный хохот. Хорус едва ли не игриво ткнул Императора кулаком, сломав ему несколько рёбер. Лицо Императора опалил энергетический шквал, расплавляя плоть, пока она не потекла, не лопнул глаз, не вспыхнули волосы. Император подавил стон и спросил себя, как он может проигрывать. Его сознание угрожало погрузиться во тьму. 
Хорус ухватил его за запястье, дробя кости. Из горла толчками выплёскивалась кровь. Хорус поднял своего врага над головой и опустил вниз, ломая его позвоночник о своё колено. Император на мгновение потерял сознание, придя в себя от вспышки мучительной боли, когда Хорус вырвал его руку из плечевого сустава. Воитель испустил триумфальный звериный рёв.
Внезапно избиение прекратилось. Император увидел своим уцелевшим глазом, что в зал вошёл одинокий кустодий. Верный гвардеец без колебаний бросился на Воителя, стреляя из своей алебарды. Хорус смерил его взглядом и расхохотался. Какое-то время он стоял с торжествующим видом, позволяя телохранителю увидеть, что он сотворил с его Императором.
Император мгновенно осознал, что произойдёт дальше. Он увидел злорадное ликование на лице Хоруса, и понял, что его верный слуга подошёл к смертной черте. В Хорусе не осталось ни следа от его возлюбленного сына. Те человеческие качества, которыми он когда-то обладал, были вытравлены практически полностью, и сейчас остался лишь демон, ведомый безумной разрушительной яростью.
Воитель обратил на кустодия свой пылающий взгляд, и броня телохранителя разлетелась на части. Его плоть осыпалась хлопьями, являя скелет, но затем исчез даже он, превращённый в прах. Все было кончено за какие-то мгновения.
Эта смерть ранила Императора до глубины души. Телохранитель прослужил ему два столетия, если не больше. То, что с ним сделали, было неподобающей наградой за подобную преданность и верность долгу. То, что Хорус убил его с таким бессердечием и так походя, бесцеремонно и безжалостно, встряхнуло Императора. Оно наконец показало ему, что того Хоруса, которого он знал и любил, уже нет, он безвозвратно уничтожен безумием Хаоса и могуществом, которые он избрал. До этого Император надеялся, что ему как-нибудь удастся спасти Воителя из рабства у Губительных Сил, вычистить из него заразу амбиций, вернуть блудного сына в родное гнездо и навсегда покончить с этим конфликтом. Сейчас он понял, что это можно прекратить лишь одним способом. Хватка богов Хаоса была слишком сильна, их когти чересчур глубоко погрузились в душу Хоруса. Чтобы разжать их тиски, Императору придётся убить своего избранного сына. Он должен нанести один смертельный удар. Он знал, что у него не будет другой возможности.
Император воспользовался краткой передышкой, которую его телохранитель добыл ему своей смертью, чтобы овладеть собой. Достигнув абсолютной сосредоточенности, он сфокусировал всю свою псионическую мощь в разряд чистой энергии, – более когерентный, чем лазерный луч, более разрушительный, чем взрыв звезды. Он метнул его в Воителя, это энергетическое копьё, нацеленное в сердце безумца. Хорус почувствовал, как нарастает энергия, и обернулся к Императору. Он осознал мощь атаки и её смертоносность, и удивление, написанное на его лице, сменилось ужасом.
Псионическая молния Императора ударила в Воителя. Хорус закричал под ливнем обрушившейся на него смерти. Он извивался и корчился от колоссальных мучений. Он прилагал яростные усилия, пытаясь противостоять смертельному удару Императора, но его потуги становились всё слабее под потоком убийственных энергий. Император, движимый всей силой своего гнева, боли и ненависти, направлял свою волю на то, чтобы убить Хоруса. Он почувствовал, что силы Хаоса отступают, разрывая связь со своей пешкой. Когда они это сделали, к Воителю вернулся рассудок. Император увидел, что на его лице забрезжило осознание совершённых им злодеяний. На нём заблестели слёзы.
Хорус рыдал от муки и раскаяния под шквалом псионической атаки Императора. Он мучительно выдавливал из себя свои последние слова: "Я был... глупцом. Я так заблуждался... всё погублено... Я предал тебя... мой отец. Я не прошу меня простить... окончи мои мучения... убей меня немедля! Я слишком слаб, чтобы устоять перед ними... они взывают ко мне... умоляю, покончи с этим".
Хорус был свободен, но Император знал, что умирает, и что силы Хаоса могут снова овладеть Воителем, – и во второй раз ему их не остановить. Риск был слишком велик. Хорус должен умереть. И всё же, вглядываясь в лицо своего старого друга, он колебался какой-то краткий миг, не в силах совершить это деяние. Затем он подумал о резне, которая всё ещё продолжалась за бортом и которая могла растянуться на всю вечность, и укрепился в своём намерении. Он изгнал из сердца всё милосердие и сострадание, выбросил из памяти всё, что только знал о дружбе, товариществе и любви. Его взгляд встретился с глазами Хоруса, и он увидел в них понимание. Тогда, с полным и холодным осознанием того, что он делает, Император уничтожил Воителя.
Примечания
1
Произношение многих имён (напр., Кай Зулэйн, Гифьюа, Нартан Дюме) и названий (Деш'еа, кваш, Вилка Фенрика и пр.) позаимствовано из одноимённой аудио-книги ("The Outcast Dead"). Исключение составляют имена с восточными (китайскими, санскритскими и т. д.), греческими и римскими корнями, а также более или менее устоявшаяся терминология вселенной "Warhammer 40000".
2
Криптэстезия (англ. cryptaesthesia; cryptic – скрытый, тайный; aesthesia – восприимчивость) – эффект косвенного "проявления" в сознании не осознанных ранее ощущений. Когда мозг интерпретирует информацию, поставляемую органами чувств, та её часть, которая классифицируется как несущественная, зачастую остаётся в области "бессознательного". Однако иногда случается так, что эта информация становится необходимой (например, для выживания индивидуума) и тогда она может быть перенаправлена в сознательную часть ума при помощи чувственных (тактильных, зрительных, слуховых и т. д.) галлюцинаций (здесь и далее используются материалы из английской и русской Википедий).
3
Адептус Экземптус (Adeptus Exemptus) – такой же ранг имел Азек Ариман (см. Грэм Макнилл, "Тысяча Сынов"). 
4
Софокл, "Антигона" в переводе С. Шервинского и Н. Познякова.
5
Онейрокритика – сочинение Артемидора Далдианского в пяти томах, посвящённое толкованию сновидений (предположительно II век н.э.).
6
Они – демоны в японской мифологии.
7
Ватик (англ. vatic) – пророческий.
8
Синестези́я – явление восприятия, когда при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и ощущения, соответствующие другому органу чувств, напр. цветной слух. Человек, обладающий цветным слухом, слушая музыку, видит или воображает цветовые зрительные образы, которые могут вторгаться в реальное видение мира.
9
Здесь: Гималаи
10
Шорея, также сал, саловое дерево. В индуистских традициях сал считается излюбленным деревом Вишну. В буддистских традициях утверждается, что Будда Шакьямуни был рождён под саловым деревом (иногда также – под деревом ашока).
11
Согласно одной из легенд, мать Будды Шакьямуни, царица Маха Майя, жена Шуддходаны, была принцессой из царства колиев. Когда ей пришло время рожать, она направилась в дом своих родителей, следуя древней традиции шакьев. Однако она родила по дороге, в роще около селения Лумбини страны Шакьев.
12
Мигу, миге, миго (англ. мigou)  –  тибетский эквивалент "снежного человека", легендарное обезьяноподобное существо, якобы обитающее в высокогорных районах этого региона; также – вымышленная раса пришельцев в творчестве Г. Лавкрафта.
13
Кессоны  – квадратные или многоугольные декоративные углубления в потолочном своде или на внутренней поверхности арки.
14
Гора Нанга Парбат, в переводе с санскрита – "Голая Гора".
15
Гора Макалу, в переводе с китайского – "Чёрный Великан".
16
Гора Чо Ойю, в переводе с тибетского – "Бирюзовая Богиня".
17
Гора Джомолунгма, в переводе с тибетского означает "Божественная Мать Жизни", названа так в честь бонской богини Шераб Чжаммы. Непальское название вершины ("Сагарматха") переводится как "Мать богов".
18
Костница, оссуарий – здание для хранения скелетированных останков.
19
Бак (англ. bac) – скорее всего, сокращение от "табак".
20
Бокши (непальск.) – ведьма.
21
Иона (англ. Jonah) – в среде западных мореходов так традиционно называли "ходячее бедствие" в лице моряка или пассажира, чьё присутствие на борту навлекало на корабль несчастье и опасность. Корни, по всей видимости, растут из предания об Ионе.
22
Альчера Мунди (Alchera Mundi)
Альчера (букв. "эра грёз") – мифическая эпоха первотворения в австралийской мифологии, период перед сотворением Земли, когда еще не существовало материального мира. 
Мунди (лат. Mundi) – мир, мироздание
23
В оригинале: "pew", в европейских церквях: отгороженный отсек, в котором может усесться группа людей (например, семья).
24
Кваш (англ. qash) – сильнодействующий и ядовитый наркотик, популярный среди чернорабочих-мигу на заре Империума. Упоминается в рассказе Дэна Абнетта "Кровавые Игры" (сборник "Легенды Ереси").
25
Интересно, что это почти дословное воспроизведение молитвы священника Урии из рассказа Грэма Макнилла "Последний Храм" из сборника "Легенды Ереси".
26
Расхожая английская фраза, употребляемая примерно в том же смысле, что и "нельзя войти в одну реку дважды".
27
Судя по всему, гора Рашмор со скульптурными портретами четырёх президентов США
28
Автор активно использует афоризмы и высказывания на шахматные темы, преимущественно принадлежащие великим шахматистам XX века. В случае высказываний за авторством советских гроссмейстеров, при переводе отдавалось предпочтение оригинальному (русскому) варианту. 
29
Апотропическая магия, апотропайон (греч. "отводящее порчу") – ритуал, предназначенный для оберегания от зла. Может создаваться с использованием церемоний и заклинаний, например – постукиванием трижды по дереву, либо же просто путём ношения и или подвешивания в интерьере предмета, приносящего удачу (оберега, талисмана).
30
Горгонейон (др.-греч. "принадлежащее горгоне") – маска-талисман от сглаза с изображением головы горгоны Медузы, которым в период античности украшали здания и различные предметы (в том числе монеты) с целью отвращения зла.
31
Гипнопомпический (греч. hypnopompic; hypnos – сон, pompos – сопутствующий, шествующий) – здесь используется в значении "рассеивающий сон".
32
Руб-эль-Хали (арабск. "Пустая Местность") – обширная песчаная пустыня на Ближнем Востоке, занимающая южную треть Аравийского полуострова.
33
Арзашкун – древняя столица Урарту.
34
Ариана – историческая область, соответствующая восточной части Иранского плато.
35
Индои – название индийцев в Древней Греции.
36
Свободная манера письма (сеи) – один из традиционных стилей китайской живописи. Существует два стиля письма, широко распространенных в Китае и взаимно дополняющих друг друга: гунби и сеи. Для картин в стиле "гунби" ("тщательная кисть") характерно наличие тщательно выписанных контурных линий, обрисовывающих предметы и детали, тогда как в картинах, написанных в стиле "сеи" ("передача идеи"), как правило, отсутствуют четкие контурные линии и художник больше заботится о передаче эмоционального, душевного настроения, чем о деталях. Стиль "сеи" называют также стилем "грубой кисти". 
37
Дхаулаги́ри (Dhaulagiri, санскр. "Белая гора") – многовершинный горный массив в Гималаях.
38
Гангкхар Пуенсум (Gangkhar Puensum) – гора в Бутане, являющаяся его наивысшей точкой. Имея высоту над уровнем моря 7570 м и относительную высоту около 2990 м, является наивысшей непокорённой вершиной в мире.
39
Пань-Гу – в древнекитайской мифологии мифический первопредок, первый человек на земле.
40
Цзинь Нун (Jin Nong)(1687-1763) - талантливый китайский художник 17-18 вв., входивший в "восьмерку янчжоуских оригиналов".
41
Чжоу(Zhou) – судя по всему, производное от Янчжоу (Yangzhou), города, в котором жил Цзинь Нун.
42
Цзянши (jiang shi, jiangshi, chiang-shih) – разновидность оживших мертвецов (вампиров/зомби) из китайских легенд и фольклора.
43
Земля Ван-Димена (англ. Van Diemen's Land) – первоначальное название острова Тасмания, использовавшееся европейскими исследователями и поселенцами. В 1803 году на острове появилась британская колония, представлявшая собой каторжное поселение.
44
Меганезия (англ. Meganesia) – здесь: Австралия.
45
Сирокко (итал. sirocco) – итальянское название теплого южного ветра.
46
Кебаб Али Назик (Алиназик) – разновидность турецкого кебаба. 
47
Махлеб, махлепи – толчёные сердцевины косточек дикой вишни, традиционно используемые на Среднем Востоке как ароматизаторы для выпечки. 
48
Папаскара, папаскарази – винный сорт турецкого винограда, а также сделанное из него вино. 
49
В оригинале: "crimson hair". Волосы действительно красные, а не рыжие.
50
Тонкие тела – согласно представлениям некоторых религиозных, мистических и оккультных учений, одна из психо-духовных составляющих всех живых существ. В соответствии с этими представлениями, у человека имеется не только физическое, но и ряд "энергетических" нематериальных тел. 
51
Саргон Аккадский (также Саргон Древний) – царь Аккада и Шумера, правил приблизительно в 2316–2261 годах до н. э. Основатель династии Аккаде.
52
Уру́к (шумер. Унуг, библейск. Эрех, греч. Орхоя, соврем. Варка) – древний город-государство шумеров в Южном Двуречье (Южный Ирак). В 28–27 вв. до н. э. под гегемонией Урука были объединены города-государства Южного Двуречья. В 24 в. до н. э. Урук был столицей Шумера, после завоевания Саргоном Древним вошёл в состав его державы. 
53
Дадаи́зм (франц. dadaisme, от dada – "конёк", деревянная лошадка; в переносном смысле – бессвязный детский лепет) – модернистское течение в литературе, изобразительном искусстве, театре и кино, существовавшее между 1916 и 1922 годами. Главной идеей дадаизма было последовательное разрушение какой бы то ни было эстетики. "Антисимфония" была представлена в Берлине в 1919 году музыкантом и художником Ефимом Голышевым, при её исполнении использовались такие необычные инструменты, как кухонная посуда.
54
В оригинале: "Take but degree away". Судя по всему, цитата из "Троил и Крессида" Шекспира (Акт I, сцена 3):
Тake but degree away, untune that string, And hark, what discord follows / Лишь убери законы подчиненья, мироустройства музыкальный строй нарушь, И чу! Какой последует разброд!
55
Помимо очевидного смысла, может означать ящерицу ракинию (Rankinia diemensis), более известную в кругах англоговорящих любителей экзотической герпетофауны, как "Mountain Dragon" (Горный Дракон).
56
Эктоплазма (греч. ektos – вне, снаружи, plasma – вылепленное, оформленное) – в оккультизме и парапсихологии, субстанция загадочного происхождения, которая якобы выделяетcя организмом медиума и служит затем основой для дальнейшего процесса материализации.
57
В оригинале: "All war is Deception" – судя по всему, цитата из трактата "Искусство войны", приписываемого древнекитайскому полководцу и военному теоретику Сунь Цзы(6 — 5 вв. до н. э.).
58
Ракапоши (Rakaposhi) – гора в горной цепи массива Каракорум в Пакистане. В переводе с местного языка, означает "Покрытая Снегом". Также известна под названием Думани ("Мать Туманов"). 
59
Кхангба Марву (Khangba Marwu) – шерпск. тюрьма.
60
Нуса-Камбанган (Kambangan, Nusa Kambangan, Nusakambangan, Nusa Kembangan) – остров в Индийском Океане рядом с островом Ява, также называемый "Индонезийским Алькатрасом". Знаменит своей тюрьмой максимально строгого режима для содержания убийц, террористов, наркоторговцев и крупных взяточников.
61
Замора (Zamora) – историческая личность, лилипут, специализировавшийся на сложных акробатических трюках с втискиванием в невероятно узкие пространства, проникновением в замкнутые контейнеры, освобождением от разнообразных пут и т.д. Упоминаемое в тексте звание "major" (переведено как "майор"), по всей видимости, связано с тем, что в газетных статьях того времени (конец 19 века) он упоминается как Major Zamora, иногда – the Major. Судя по наличию артикля, Major было не именем, а чем-то вроде прозвища. 
62
См. рассказ Дэна Абнетта "Кровавые Игры" (сборник "Легенды Ереси").
63
В оригинале: "Bottomless pit". В библии – место, где заключены падшие ангелы.
64
В оригинале: "psi-augers if you will. That’s auger with an e". Здесь обыгрывается одинаковое звучание слов "augur" (авгур, предсказатель) и "auger" (бур, сверло).
65
Умбра (лат. umbra – тень) – в мифологическом смысле, "тень" умершего. В некоторых оккультных учениях – эфирное тело, одно из тонких тел человека.
66
Natraj (санскр.) – здесь: царь лицедеев.
67
Септ (англ. sept) –  часть шотландского или ирландского клана, образуемая людьми, связанными семейными узами, общей фамилией и (или) территорией проживания. Клан может состоять из нескольких септов.
68
Электу (electoo) – по определению Лексиканума, внедрённые под кожу проводящие дорожки, позволяющие техножрецам запасать ограниченное количество электрического заряда. Здесь скорее используется в значении "продвинутой" татуировки. 
69
Табард (англ. tabard) –  мужская верхняя одежда в виде короткой накидки с короткими рукавами или вовсе без рукавов, открытая с боков. Имела широкое распространение в Средние Века.
70
Пандор Чжэн (Pandorus Zheng) – вымышленный философ при дворе автарха Индонезийского Блока, упоминаемый в книге Грэма Макнилла "Фулгрим".
71
Шрина́гар, Срина́гар (Srinagar) – город в Индии, столица штата Джамму и Кашмир
72
Радио-взрыватель, также дистанционный или неконтактный взрыватель (англ. proximity fuze) – взрыватель, обеспечивающий подрыв боеприпаса на заданном расстоянии от цели, без контакта с последней. 
73
Субедар (subedar) – звание в индийской армии во времена британского колониализма.
74
Экватор Япета опоясан уникальным горным хребтом. Из-за него этот спутник Сатурна напоминает грецкий орех или целлулоидный мячик, склеенный из двух одинаковых половинок.
75
Область Кассини (лат. Cassini Regio) – название тёмной области на поверхности Япета, занимающей приблизительно половину площади спутника (Япет всё время повёрнут к Сатурну одной стороной).
76
Осознанные сновидения – изменённое состояние сознания, при котором человек осознаёт, что видит сон, и может, в той или иной мере, управлять его содержанием.
77
В шахматной терминологии, жертва – отдача (или неэквивалентный размер) одной или нескольких фигур для получения преимущества. Исходя из преследуемой цели, подразделяются на реальные и мнимые.
78
Джемадар (Jemadar) – звание в индийской армии во времена британского колониализма.
79
"Что вверху, то и внизу" (англ. "as above, so below") – оккультная аксиома, пришедшая из герметических текстов; принцип соответствия или аналогии, согласно которому утверждается аналогия между миром высшим и низшим, между макрокосмом и микрокосмом. Так, происходящее на каком-то одном плане реальности (физическом, эмоциональном, ментальном) затрагивает не только его, но и все остальные её уровни. Концепция впервые изложена в тексте Изумрудной Скрижали Гермеса Трисмегиста ("То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи").
80
Персонаж романа Бена Каунтера "Битва за Бездну".
81
Каллаики, галлаики, галлеки (греч. Kallaikoi, лат. Gallaeci / Callaeci) – кельтские племена, некогда занимавшие северо-западную часть Пиренейского полуострова. Некоторые авторы высказывают идею, что эти названия означают адаптированное "почитатели Каллех", одной из богинь кельтского пантеона.
82
Бхарат (Bharat) – второе название современной Индии, используемое внутри страны. Происходит от санскритского имени легендарного древнеиндийского царя Бха́раты, завоевавшего всю территорию полуострова Индостан, прародителя героев знаменитого эпоса "Махабха́рата".
83
Арик – немецкое имя, означающее "благородный лидер". 
Таранис – бог грома в кельтской мифологии.
84
Битва при Гадюарэ упоминается в рассказе Грэма Макнилла "Последний Храм" (сборник "Легенды Ереси").
85
В оригинале: an auger (англ. бур, сверло). В игре "Resistance: Fall of Man"под таким названием выступала энергетическая винтовка, которая могла стрелять сквозь стены.