Annotation


Дела в модном ателье Надежды Раух шли отлично, и она решилась на расширение – шить не только дамские наряды, но и мужские костюмы. Лучший мастер в Москве уже принят на работу, а для презентации нового направления устроен торжественный прием. Гости – известные, солидные, состоятельные люди – с удовольствием любовались изысканными интерьерами ателье, любовно созданными мамой Надежды Ираидой Самсоновной, страстной любительницей антиквариата. Ее недавнее приобретение – авторская копия картины, оригинал которой находится в Третьяковской галерее. Полотно это крайне необычное, и Надежде очень хочется раскрыть его тайну, но ей мешает другая, гораздо более мрачная загадка – один из гостей был отравлен прямо во время приема…





* * *



Анна Князева

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32





notes1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16





* * *





Анна Князева

Химеры картинной галереи





Все персонажи и события романа вымышлены, любые совпадения случайны.





© Князева А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019





Пролог

1863 год




Москва, Замоскворечье

Дочь замоскворецкого промышленника, миллионера Семена Порфирьевича Зотова готовилась к выходу в свет, который должен был состояться на балу во дворце княгини Закревской.

Сезон балов в Москве начинался задолго до Рождества и заканчивался в последний день Масленицы. Открывался он пышным дворянским балом в Благородном собрании. Далее череда балов гремела по всей Москве: по дворцам и частным особнякам на Тверской, Пречистенке и в Замоскворечье. Сюда слетались аристократы, небогатое провинциальное дворянство и блестящая гвардейская молодежь из Санкт-Петербурга.

В светском обществе московские балы прозвали «ярмарками невест», потому что они служили местом отыскания выгодной партии. Любого кавалера, пригласившего девицу на танец, родители барышни рассматривали как потенциального жениха: тут же выясняли, кто таков, размер состояния, знатность семьи и наличие скандального шлейфа.

Второе приглашение обязывало «танцора»[1] к представлению родителям. Третий, тем более четвертый танец с одной и той же дамой свидетельствовал о серьезных намерениях и предполагал два исхода: сватовство с последующей женитьбой или поединок с членом семейства девушки.

На первых в сезоне балах набиралось до трех тысяч человек. Но случалось и больше, все зависело от величины бальной залы дома хозяев. Зала княгини Закревской вмещала до пяти тысяч человек и была построена в виде павильона в саду, позади дворца, с которым соединялась короткой, но торжественной галереей. Возникшие при этом неудобства (буфет остался в старой части дворца) ничуть не волновали княгиню. Ей льстило, что она владела едва ли не самой значительной бальной залой в Москве.

Шестнадцатилетняя Агриппина Зотова, или Грушенька, как ее называли домашние, к тому времени окончила гимназический курс и до этого танцевала только на детских балах. Вместе с превосходным приданым она получила от родителей хорошее воспитание, манеры, скромную грацию и миловидное личико.

Все это предопределяло ее судьбу – безбедное житье за мужем, имеющим хорошую репутацию и верный капитал, равный по величине капиталу ее родителя.

Калерия Федоровна, жена Зотова – вялая, безынициативная особа, имела дурной вкус и одевалась не лучше иной купчихи или жены мещанина. Зная это, Семен Порфирьевич сам приказал найти для дочери лучшую портниху в Москве или, если таковая не сыщется, привезти столичную из Санкт-Петербурга. Однако таковая нашлась и в Москве: одеться в мастерской у мадам Менагуа было не менее престижно, чем выписать наряд из Парижа. Лучшая портниха из мастерской Менагуа вместе с четырьмя подмастерьями на время переехала с Кузнецкого Моста в замоскворецкий особняк Зотова, где за три недели пошила для Грушеньки три превосходных бальных туалета в светлых тонах.

Для своего первого бала Грушенька выбрала простое воздушное платье из белого муслина с газовым подбором на юбке, розетками, кружевом и нежной вышивкой по линии декольте. Букетик у корсажа дополнили цветы в волосах и черная бархотка на девичьей шейке.

Атласные туфельки, корсаж и перчатки доставили из Парижа. Мантилью для выезда выбрал сам Семен Порфирьевич в знаменитом на всю Москву Сущевском товарном депо мадам Белкиной. Вручив дочери меховую мантилью в день бала, он так же надел на ее ручку браслет с пятью большими сапфирами и чистейшей воды бриллиантом.

– Красавица… – прошептала Калерия Федоровна, глядя на Грушеньку.

– Собиралась бы ты сама, матушка. Нешто не поспеешь. Скоро уж ехать. – Семен Порфирьевич достал папироску и вышел из комнаты.

Спускаясь по широкой лестнице, он закурил.

Задрав голову, с нижнего этажа к нему обратился швейцар:

– Вас тут спрашивают, барин.

– Кто? – справился Зотов.

Дождавшись, когда Семен Порфирьевич спустится, швейцар, ответил:

– Художник Сомов…

– Я же приказал его не пускать! – воскликнул Зотов и грозно поглядел на швейцара.

– Без спросу вошел, ей богу! Я только открыл дверь, тут же – шасть!

– Где он?!

– В сенях. Дале я не впустил.

Семен Порфирьевич направился к двери с узорчатыми стеклами и, распахнув ее, увидел широкоплечего молодого человека с русой вьющейся бородой.

– Я просил вас никогда не являться в мой дом! – Он оглядел Сомова неодобрительным взглядом: – Для честного человека это достаточный повод.

– Кажется, я не делал вам зла, – сказал Сомов. – Что касается чести – вы заплатили мне деньги, но портрет еще не закончен.

– Аванс оставьте себе! Портрет мне больше не нужен!

– Считаю своим долгом его закончить.

– Не трудитесь, – холодно заметил Семен Порфирьевич. – Другой долг – отцовский – предписывает мне избавить дочь от вашего общества. Остается только догадываться, что приводит людей к столь безнравственным и непотребным поступкам!

– Я не делал вам зла, – уверенно повторил Сомов.

– Вы совершили куда худший поступок! Воспользовались отцовским доверием и влюбили в себя Грушеньку.

– Я пришел попросить руки вашей дочери.

– Вон из моего дома! – Зотов схватил художника за грудки и толкнул его к выходу.

С лестницы послышался плачущий голос Грушеньки:

– Папенька! Оставьте его! Оставьте!

Зотов обернулся:

– Немедленно возвращайся наверх!

– Это гадко!

– Немедленно!! – Семен Порфирьевич повысил голос и призвал на помощь швейцара: – Степан!

Оставив Сомова швейцару, рассерженный родитель схватил Грушеньку за руку и потащил вверх по лестнице.

Подчинившись отцу, она не отрывала от Сомова влажного, заплаканного взгляда, покуда швейцар не вытолкал его на улицу и не захлопнул за ним дверь.





Глава 1

Наше время




Москва, Замоскворечье

Ателье Надежды Раух

В пятницу рабочий день в ателье закончился раньше обычного, примерки состоялись, и портных отпустили домой. В течение последующего часа фойе и гостиная приобрели сугубо праздничный вид. Официанты сервировали фуршет. Флорист принес большую вазу с лиловыми гиацинтами, синеголовником и белым морозником.

Увидев его, Надежда Раух замахала руками:

– Поставьте ее на пол!

– Но вы хотели на жирдоньерку[2], – напомнил флорист.

– Я передумала. С жирдоньерки ее могут уронить во время приема.

– А если задвинуть в угол?

– Попробуйте…

Флорист перетащил жирдоньерку в угол и установил на нее вазу.

– Спасибо, так хорошо, – согласилась Надежда. – Уверены, что букет – сугубо мужской?

– Абсолютно.

В гостиную вошла мать Надежды. Ираида Самсоновна решала в ателье все жизненно важные вопросы. Оглядев помещение и мужские манекены в строгих костюмах, она удовлетворенно кивнула:

– Настоящий английский клуб.

– Я в ужасе. – Надежда опустилась на диван.

– Что случилось?

– Кажется, мы совершаем ошибку.

– Поздно сомневаться. – Ираида Самсоновна присела рядом дочерью. – Через полтора часа здесь соберутся гости.

– Я никогда не шила мужских костюмов.

– На тебя работает лучший мужской закройщик Москвы. И, что немаловажно, Тищенко пришел со своей клиентурой.

– Вопрос конфиденциальности – вот что меня беспокоит. – Надежда неуверенно взглянула на мать.

– У нас прекрасная мужская гостиная с примерочной комнатой.

– Она еще не готова.

– Дизайнер обещал закончить интерьер в ближайшее время. А до тех пор обойдемся дамской гостиной – здесь две примерочные комнаты. Одну займем под мужскую. Я умею составлять график примерок и позабочусь, чтобы клиенты не встречались друг с другом.

– Надеюсь, что прием пройдет хорошо.

– У нас только одна задача: привязать клиентов Тищенко к новому месту. Впрочем, куда они денутся. Где еще найдут такого закройщика?

– В Москве повсюду шьют биспоуки[3].

– Шьют, – согласилась Ираида Самсоновна. – Но Тищенко в Москве только один. Его клиенты – первые лица страны.

– Были… – уточнила Надежда.

Ираида Самсоновна закончила препирательства:

– И это – к счастью для нас!

– Жаль, что рядом нет Льва.

– Его никогда нет. По крайней мере, с тех пор, как он вернулся на эту работу. Я не понимаю таких отношений.

– Мама! – запротестовала Надежда.

Но Ираида Самсоновна только повысила голос:

– Не понимаю и никогда не пойму! Вы даже не живете вместе.

– Чтобы любить друг друга, необязательно жить в одной квартире.

– Только не говори, что тебе это нравится.

– Я не говорю.

– Послушай… – Ираида Самсоновна замялась, решая, стоит ли говорить, но все же продолжила: – Кажется, наши закройщики не ладят друг с другом.

– Что им делить? – удивилась Надежда. – Соколов – дамский закройщик, Тищенко кроит для мужчин.

– Валентин Михайлович ревнует нас к Тищенко.

– Как глупо…

– Ему кажется, что с приходом Тищенко он оказался на вторых ролях.

– Нужно поговорить с Валентином Михайловичем и объяснить ему, что это не так.

– Я поговорю, – Ираида Самсоновна взглянула на часы, после чего спросила официанта:

– Все готово? Скоро придут гости.

– Осталось откупорить бутылки с вином, – ответил он.

– С этим не торопитесь, – Ираида Самсоновна встала с дивана, сказав дочери: – Тебе пора надеть вечернее платье.

– Послушай, мама, – Надежда тоже поднялась и подошла к простенку между окнами, где висела большая картина. – Мне кажется, ее нужно снять.

– Зачем? – удивилась Ираида Самсоновна.

– Она слишком женская.

– Кому помешает картина с девушкой в бальном платье? Могу тебя заверить: большинство мужчин придут сюда с дамами, – Ираида Самсоновна замолчала, прислушавшись. – Кажется, уже кто-то явился…

Она вышла в фойе и вскоре вернулась с немолодым поджарым мужчиной, на груди которого висел фотоаппарат. В руках он держал треногу.

– Наденька, хочу тебя познакомить с моим старинным знакомым. Власов Григорий… – Ираида Самсоновна запнулась и, рассмеявшись, закончила: – Никогда не знала твоего отчества, Гришенька.

Он подсказал:

– Александрович.

– Большинство моих фотографий, которые висят на стенах ателье, сделал Григорий Александрович.

– Мы с вашей мамой работали в Доме моделей на Кузнецком Мосту, – сказал Власов. – В свое время она была выдающейся манекенщицей. Ее хотели все модные журналы, буквально рвали на части.

– Знаю, – Надежда протянула руку. – В некотором роде я – лицо пострадавшее.

Григорий Александрович приложился к ее ручке губами:

– Понимаю. Мои дети видели меня так же редко, как вы – свою мать.

– Специфика работы, – Ираида Самсоновна постаралась сгладить неловкость. – Ночь-полночь – а у нас примерки или фотосессия для журнала. Однако несмотря ни на что, времена были чудесными. Теперь Григорий Александрович работает фоторепортером в журнале «Светская жизнь».

– Спасибо за приглашение, – вставил он. – Мне крайне нужен репортаж о мужской моде.

– В таком случае наши интересы совпали, – сказала Надежда. – Прошу прощения, сейчас я должна уйти. Увидимся позже.



К гостям Надежда вышла в черном атласном платье с глубоким декольте на спине, прикрытом тонким гипюром. По гипюру пролегала застежка на тридцати пуговках с воздушными петлями. Чтобы их застегнуть, Надежда специально пригласила в свой кабинет администратора Викторию, и на это у них ушло пятнадцать минут. Из украшений она выбрала бриллиантовые серьги, подаренные когда-то бывшим любовником Марком Фридмановичем. Он, кстати, тоже был на приеме.

История возвращения Марка в жизнь и дела Надежды Раух была связана с ее неудачной попыткой усыновления ребенка. Фридманович, как адвокат, сделал все, что смог, и, несмотря на неудачу, сумел сохранить расположение бывшей любовницы. Не далее как вчера Марк позвонил и напросился на прием. Надежда пригласила его и теперь хотела знать, для чего.

По неширокой витой лестнице она спустилась в гостиную, которую к тому времени уже заполнили нарядные гости: дамы в коктейльных платьях и мужчины – по большей части в смокингах. Их голоса сливались в монотонный гул, похожий на жужжание пчел.

Пятидесятилетний здоровяк закройщик Анастас Зинонович Тищенко стоял в центре гостиной в кругу солидных мужчин. На нем был идеально сшитый смокинг, жилет на трех пуговицах и белая бабочка, что значительно превосходило заявленный дресс-код вечеринки. Заметив Надежду, Тищенко представил ее собеседникам:

– Надежда Алексеевна Раух, дизайнер и хозяйка ателье. Весьма счастлив трудиться под ее руководством.

Надежда протянула руку первому из мужчин, невысокому плотному человеку с внимательным взглядом.

– Антон Геннадьевич Шимаханский, – сказал он и едва пожал ее пальцы. – Спасибо, что приютили Анастаса Зеноновича. В моем возрасте смена портного равносильна инфаркту.

– Антон Геннадьевич известный коллекционер и знаток искусств, – отрекомендовал его Тищенко.

– Приятно познакомиться, – проговорила Надежда и перевела взгляд на сорокалетнего мужчину в очках. Тот наклонил голову:

– Вадим Воронович. Всего лишь помощник этого господина, – он указал глазами на Шимаханского.

– Не прибедняйся, Вадим, – заметил тот. – У тебя хватает денег, чтобы заказать костюм у Анастаса Зеноновича.

– Руслан Акчурин, – представился третий – черноволосый мужчина с большими залысинами. – Юридическое агентство «Акчурин и сын». К вашим услугам…

Надежда покачала головой.

– У меня есть адвокат, – заметив среди гостей Фридмановича, она поманила его рукой. – Марк, иди сюда, к нам!

Он словно ждал, когда его позовут, немедленно подошел и поочередно пожал руки мужчинам:

– Добрый вечер… Очень приятно… Марк Фридманович.

– Мы с вами знакомы, – сказал Акчурин. – Единожды скрещивали шпаги в суде. – Он оценивающе-холодно оглядел Надежду. – Ваш адвокат? Поздравляю! Дельный молодой человек.

Будучи ровесником Фридмановича, Акчурин назвал его молодым человеком. Вероятно, этим он хотел выказать свое превосходство.

– Позвольте… – Власов нацелился на них объективом и, отступив на пару шагов, несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата.

Анастас Зенонович обошел с Надеждой гостиную, представляя ее своим клиентам. Надежда улыбалась и благосклонно кивала каждому, но мало кого запомнила. Вернувшись к небольшому кружку мужчин, с которых все началось, она взяла под руку Фридмановича:

– Простите, мы отойдем.

У фуршетного стола он нетерпеливо спросил:

– Чего ты хотела?

– Всего лишь уйти, а тут и ты под руку подвернулся.

– Злая ирония судьбы… – Фридманович взял со стола бокал с шампанским и выпил. – Мне нужно переговорить с тем, что постарше.

– С Шимаханским, – подсказала она.

– Откуда ты его знаешь? – В голосе Фридмановича послышались ревнивые нотки.

– Брось, Марк. На меня это давно не действует, – усмехнулась Надежда, но все же ответила: – Мы познакомились с Шимаханским двадцать минут назад.

Оглядев гостей, Фридманович улыбнулся фотографу, тот сделал снимок, и он снова приложился к бокалу.

– Здесь собрались люди с возможностями.

– Большинства из них я даже не знаю. Это клиенты Тищенко, – Надежда подозвала Викторию и тихо спросила: – Не знаете, где Ираида Самсоновна?

– Она в закройной, – на лице Виктории возникло замешательство.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовалась Надежда.

– Кажется, они там ругаются.

– С кем?

– С Валентином Михайловичем.

– Я скоро вернусь, – Надежда поставила бокал, пересекла фойе и свернула в коридор, ведущий к производственным помещениям. Дойдя до закройной, она взялась за дверную ручку, но ее рука тут же отдернулась.

Из-за двери послышался голос матери:

– Мы говорим на разных языках, Валентин Михайлович! Мужчина вашего возраста обязан знать, как сохранять лицо в любой ситуации. Никто не в силах сделать это за вас!

В ответ раздался сдержанный голос Соколова:

– Вы несправедливы ко мне, Ираида Самсоновна. Если мы не можем найти общий язык, мне лучше уволиться.

– Скатертью дорога! – Дверь с треском распахнулась, Надежда едва успела отскочить.

Догнав мать в коридоре, она спросила:

– И это называется решить вопрос с Соколовым?

– Оставь меня в покое! – Ираида Самсоновна вскинула руки, словно освобождаясь от ее назиданий.

– Как же ты не понимаешь… Он может уволиться. Мне нет дела до ваших личных отношений, но…

– Незаменимых людей нет! – прервала ее Ираида Самсоновна.

– Есть! – Надежда остановилась и повторила: – Есть! Валентин Михайлович – превосходный закройщик дамского платья. Другого такого нет.

– Не преувеличивай. – Ираида Самсоновна обняла дочь, потом, отстранившись, заметила: – Ты сегодня очень хорошо выглядишь.

– Пообещай, что вернешься в закройную и все исправишь.

– Сейчас? – Ираида Самсоновна манерно закатила глаза. – Только не это…

– Тогда я сама поговорю с Соколовым, и пусть тебе будет стыдно. Вместо того чтобы помогать, ты постоянно все портишь.

– Я порчу?

Сообразив, что переборщила, Надежда прижалась к матери:

– Прости, сорвалось. Сегодня у меня трудный день.

– Ну, хорошо, – Ираида Самсоновна заговорила низким, обиженным голосом: – Я пойду. Только предупреждаю: с моей стороны извинений не будет.

Надежда проводила мать взглядом и вышла в фойе. Там заметила, что дверь в мужскую гостиную приоткрыта, хотела захлопнуть ее, но услышала, что внутри кто-то есть, и вошла в темное помещение. В незаконченной гостиной повсюду громоздилась нераспакованная мебель. Мужской голос доносился из глубины, оттуда, где была мужская примерочная.

– Не хочу этого делать, – сказал мужчина. – Ничем хорошим это не кончится.

Пока Надежда шарила рукой в поисках выключателя, разговор продолжался:

– Вы обезумели… Вспомните, о чем мы договаривались… Нет. Он не переживет этого дня.

Надежда нащупала выключатель и зажгла свет. В глубине примерочной стоял высокий седовласый мужчина, одетый в элегантный темно-синий костюм. Он резко обернулся и бросил в трубку:

– Перезвоню.

– Что вы здесь делаете? – спросила Надежда.

– Говорю по телефону. В гостиной слишком многолюдно. Значит, вы и есть та самая Надежда Раух?

– Да, это я. – Она улыбнулась. – По вашему костюму вижу, что вы клиент Анастаса Зеноновича.

Мужчина широко улыбнулся и представился:

– Сергей Аполлинарьевич Козырев.

– Для телефонного разговора могу предложить свой кабинет. Там никого нет.

– Благодарю, не стоит. Я уже закончил, – Сергей Аполлинарьевич оглядел комнату: – Это примерочная?

– Она еще не готова, – Надежда вышла за дверь: – А здесь будет мужская гостиная. Специально для Тищенко мы выкупили соседнее помещение.

– И это очень разумно. Анастас Зенонович – та самая пресловутая курица, которая несет золотые яйца. Признаюсь, прежде чем явиться сюда, я справился о вас.

– И что же узнали? – поинтересовалась она.

– Вас превосходно характеризуют, – сказал Козырев. – Вы – талантливый модельер.

– Неужели?

– Оставьте это кокетство…

Беседуя, они вышли в фойе и двинулись туда, где в окружении клиентов стоял Тищенко. Краем глаза Надежда заметила, что в гостиной появились ее мать и Валентин Михайлович Соколов, высокий аристократичный мужчина с пышными, посеребренными сединой волосами.

– Позволите? – К Надежде подошел Шимаханский и, взяв ее под руку, подвел к простенку между окнами: – Откуда у вас эта картина?

– Ее купила моя мать.

– Где, если не секрет?

– Этого я не знаю, но могу спросить.

– Если не трудно…

Надежда оглянулась и увидела, что Ираида Самсоновна с кем-то беседует.

– Чуть позже… – сказала она и спросила: – Считаете, картина представляет какую-то ценность?

– Нет, не думаю. Однако очень милая композиция – полуфигурный портрет юной девушки на фоне идиллического пейзажа. Ее бальное платье похоже на подвенечное. Не находите? Навскидку – девятнадцатый век.

– Судя по корсету и юбке-колоколу – это не ампир. Значит, не начало и не конец девятнадцатого века, когда на смену кринолинам пришли турнюры и юбки по бедрам. Думаю, что портрет написан в пятидесятые годы девятнадцатого века.

– Приятно иметь дело с профессионалом, – сказал Шимаханский и, обернувшись, поискал кого-то глазами: – Анастас Зенонович обещал мне примерку костюма.

– Сегодня? – удивилась Надежда.

– Ближайшие дни у меня заняты, и, раз уж я здесь, лучше примерить костюм сейчас.

Надежда подозвала Викторию, велела проводить Шимаханского в мужскую примерочную и принести туда все, что он скажет.

Тем временем гости начали расходиться. Ушли Фридманович и Соколов. К одиннадцати часам в гостиной и в фойе остались несколько человек. Когда после примерки в гостиную вернулся Шимаханский, Воронович подал патрону пальто, они попрощались и вышли.

Проводив Анастаса Зеноновича и последних гостей, Ираида Самсоновна приказала официантам убрать фуршетные столы.

Надежда сняла туфли и устало полулегла на диван.

– Кажется, все прошло хорошо.

– Тищенко – вполне светский человек, – заметила Ираида Самсоновна.

– Что с Соколовым?

– Мы поговорили. Разговор был тяжелым, тем не менее он успокоился… – Ираида Самсоновна хотела продолжить, но ее прервал долгий звонок.

Мать и дочь тревожно переглянулись. Виктория побежала к двери. Спустя минуту в гостиной появились Воронович и дежурный охранник. Они внесли Шимаханского. Безвольно повиснув в чужих руках, он в такт шагам болтал головой.

– Ему стало плохо в машине! – крикнул Воронович. – Звоните в «Скорую»! Немедленно!

Надежда вскочила с дивана, туда положили Шимаханского. Он был бледен и чуть заметно дышал.

Набрав номер и дождавшись ответа, Ираида Самсоновна уточнила:

– Он – гипертоник?

Вадим Воронович вырвал у нее трубку:

– Мужчина, шестьдесят один год. Шимаханский Антон Геннадьевич. Сердечный приступ, возможно – инфаркт. Адрес? – Он сунул трубку Надежде: – Ваш адрес! Говорите!

Диспетчер приняла вызов и сообщила, что «Скорая» прибудет в течение десяти минут. Ираида Самсоновна и Надежда стянули с Шимаханского пальто, расслабили галстук и расстегнули воротник сорочки.

– Если он сердечник, в карманах есть нитроглицерин, – предположила Надежда.

– Ищите! – крикнул Воронович.

Надежда прошлась по карманам пиджака, проверила нагрудный, затем взялась за пальто.

– Здесь есть таблетки…

– Не сметь их давать! – крикнула Ираида Самсоновна и распорядилась: – Откройте окно!

Воронович бросился к окну и распахнул его настежь. Шимаханский тихо лежал на диване, его лицо все больше бледнело, грудь вздымалась все реже. Надежда нащупала на запястье пульс:

– Сердцебиение замедляется!

– Не паникуй! – Ираида Самсоновна выглянула в окно и радостно обернулась: – «Скорая» приехала!

Через минуту в гостиную вбежали двое мужчин в форменных костюмах. Один из них раскрыл чемодан, другой бросился к Шимаханскому, буквально разодрал на нем сорочку и приложил к груди головку фонендоскопа. Потом раздвинул пальцами веки, взглянул на зрачок и крикнул:

– Остановка сердца! Дефибриллятор! – Врач выпрямился, стянул с себя куртку и швырнул ее в сторону. – Помогите перенести его на пол!

Вадим Воронович ухватил патрона под мышки, врач взялся за ноги. Шимаханского перенесли на ковер.

– Теперь уходите!

Все, кто был в гостиной, вышли в фойе. Ираида Самсоновна велела охраннику прогнать официантов. Выполнив приказ, охранник вернулся, чтобы полюбопытствовать, однако Надежда сорвалась на него, крикнув:

– Уйдите!

Охранник сел на свое место и уткнулся взглядом в столешницу.

Минут через десять из гостиной вышли врачи. К ним кинулись с вопросами:

– Ну что?

– Как он?

– Жив?

Врач медленно покачал головой и опустил глаза:

– Все бесполезно. Он умер.





Глава 2

Ордер на обыск




Утром следующего дня Надежда Раух пригласила в свой кабинет Ираиду Самсоновну и администратора Викторию.

– Прошу вас не распространяться о том, что вчера случилось, – с расстановкой проговорила она. – По большому счету, смерть Шимаханского нас не касается. Но он умер в стенах ателье, и я не хочу, чтобы об этом знали заказчики.

Когда Виктория вышла, Надежда сказала матери:

– Не кажется тебе, что это плохой знак?

– В Москве каждый день кто-нибудь умирает. Это жизнь, моя дорогая, – Ираида Самсоновна направилась к двери, и, когда открыла ее, со стены упал карандашный портрет Надежды. Надежда метнула в него испуганный взгляд, после чего многозначительно посмотрела на мать. Перед тем как выйти за дверь, та повторила:

– Это жизнь, моя дорогая.

Надежда встала из-за стола, подняла свой портрет и спрятала его в ящик стола. Вернувшись в кресло, она ненадолго задумалась.

Буквально через минуту ей позвонила Виктория:

– Вас ждут в примерочной.

– Кто?

– Ирэна Валтузова. Валентин Михайлович сделал примерку, но она хочет видеть вас.

– Скажите ей, что я иду.

Надежда спустилась по лестнице и направилась к примерочной. Заметив вазу с лиловыми гиацинтами, синеголовником и белым морозником, она приказала:

– Уберите цветы!

Виктория заметила:

– Они еще свежие.

– Букет выглядит похоронным… – прошептала Надежда. – Пожалуйста, уберите.

В примерочную комнату она вошла, улыбаясь:

– Здравствуйте, Ирэна! Надеюсь, Валентин Михайлович все посмотрел?

– Конечно, он был. И вроде бы все неплохо… – Ирэна повернулась спиной к зеркалу и, глядя на себя через плечо, отставила попку.

– Что-то не так? – Надежда знала, к чему велись подобные разговоры.

– Хочу выглядеть сексуальнее.

Надежда оглядела фигурку Ирэны в комбинезоне из тонкой бежевой кожи.

– По-моему, вы смотритесь достаточно сексуально.

– Хочу, чтобы комбинезон был второй кожей. Хочу носить его без нижнего белья. Понимаете?

– Понимаю. – Надежда прихватила пальцами кожу комбинезона, но оттянуть не смогла. – Мне кажется, комбинезон сидит очень плотно. Если убирать по бокам – здесь не зацепишься. Укоротить по линии талии – тогда вы не сможете сесть. Этот излишек дается на свободу движения.

– Валентин Михайлович сказал то же самое.

– Ну так что же?

– Мне хо-о-очется, – протянула Ирэна.

– Вы не сможете в нем сидеть, – напомнила Надежда.

– Я постою.

– Ну, что же… – Надежда внесла необходимые коррективы специальным маркером, сопроводив их словами: – Ваше желание для нас – закон.

– Поэтому я так люблю сюда приходить.

Они обменялись улыбками, и Надежда покинула примерочную. Дождавшись, когда Ирэна переоденется, она забрала комбинезон и по дороге в закройную заглянула в мужскую гостиную.

Там она встретила дизайнера, под руководством которого велись ремонтные работы.

– Здравствуйте, Филипп. Как наши дела?

Он бодро ответил:

– Все по плану. Все под контролем.

– По плану вы должны были закончить ремонт две недели назад, – Надежда поджала губы и в который раз спросила себя: где были ее глаза, когда она нанимала этого неловкого долговязого парня? Три месяца назад он показал ей вполне экономичный проект. С того дня многое изменилось: задуманный интерьер усложнился, и смета значительно выросла. Сдержав раздражение, Надежда поинтересовалась: – Вас что-то задерживает?

– Электропривод для штор.

Она покопалась в памяти:

– Что-то не припомню…

Филипп обезоруживающе улыбнулся:

– Я взял на себя смелость.

– Опять?! – возмутилась Надежда.

– Французский механизм, абсолютно бесшумный, управляется с дистанционного пульта.

– Ну знаете…

– Великолепная рулонная штора. В свернутом состоянии прячется за потолочный элемент. С опущенной шторой вы сможете видеть все, что происходит на улице. Снаружи – видимость ноль. Ведь вас интересует конфиденциальность?

– Не до такой степени, – проговорила Надежда. – Во что это мне обойдется?

– Дополнения к смете завтра представлю.

– Уж будьте любезны, – Надежда прошлась по гостиной, где работали несколько человек.

– На следующей неделе закончите? – уточнила она.

Филипп ответил безо всякой уверенности:

– Если привезут английские кресла.

– Боже мой, зачем же так далеко заказывали?

– Английские – не значит из Англии. Всего лишь разновидность кресла с ушами.

– Я бы согласилась на те, что безо всяких ушей. Лишь бы скорее.

– Не думайте, что я не оценил вашу шутку, – улыбнулся Филипп. – По срокам – будем стараться.

Надежда заметила:

– Стараться можно по-разному.

Филипп по-детски расстроился и попросил:

– Не мучьте меня, пожалуйста. Я сам хочу скорее закончить.

На этой просьбе аргументы у Надежды закончились. Она вышла в фойе и зашагала по коридору в закройную.

В помещении закройной стояли три огромных стола, за одним работал Соколов, за другим – помощница закройщика татарка Фаина. Третий стол принадлежал Тищенко.

Увидев Надежду, Анастас Зенонович спросил:

– Что будем делать с костюмом Шимаханского?

Надежда замерла в дверях и обвела присутствующих внимательным взглядом.

– Я не понимаю…

– Все знают, что Шимаханский вчера умер, – сказал Валентин Михайлович.

– Кто вам рассказал?

Валентин Михайлович молча опустил глаза, и Надежда сама обо всем догадалась:

– Моя мать?

В закройную между тем вошла Ираида Самсоновна. Услышав окончание разговора, она тихо сказала:

– Прости меня, Наденька. Утром я еще не знала, что нужно молчать.

– Поговорим об этом чуть позже, – Надежда отдала Соколову кожаный комбинезон Ирэны Валтузовой.

Он догадался:

– Плотнее?

– Сказала, что сидеть в нем не будет.

Соколов забрал комбинезон и повесил его на стойку. Тищенко повторил свой вопрос:

– Так что же мне делать с костюмом Шимаханского?

– Конечно, дошивать, – ответила Надежда.

Из закройной они вышли вместе с Ираидой Самсоновной.

– Не думала, что Тищенко такой нетактичный человек. Зачем о таком спрашивать? В конце концов, это неприлично.

– Мама…

– Отчитывать будешь? – с вызовом спросила Ираида Самсоновна.

– Нет. Но у меня есть вопрос. В гостиной под портретом девушки стоит консольный столик.

– В стиле Людовика Шестнадцатого из золоченого дерева?

– С мраморной столешницей, – с иронией уточнила Надежда. – Откуда он взялся? Еще вчера его не было.

– Я купила его сегодня.

– Когда успела?

– Григорий Александрович утром привез.

– Он тоже увлекается антиквариатом? Какой разносторонний человек, – проронила Надежда.

Не улавливая иронии, Ираида Самсоновна продолжила:

– Вчера Власов показал фотографию столика, цена показалась мне очень приемлемой.

– Твоя любовь к красоте просто зашкаливает. Позавчера ты купила чайные пары Кузнецовского фарфора. Неделю назад – салфетку из венецианского кружева. В шкафах не осталось свободного места. Предлагаю остановиться.

– Что касается шкафов – я уже присмотрела четырехметровый черный купеческий буфет с богатой резьбой. Его привезут из Нижнего Новгорода в следующем месяце. А консоль Людовика Шестнадцатого определим в мужскую гостиную. Поставим к большому зеркалу.

– Вопрос в том, когда это случится, – недовольно обронила Надежда.

– Ты говорила с дизайнером?

– Теперь он ждет английские кресла и французский электропривод.

– Зачем Филиппу электропривод?

– Для новомодных рулонных штор.

– Откуда они взялись? – Разозлившись, Ираида Самсоновна пообещала: – Сейчас я ему покажу!

Скорым шагом она отправилась в мужскую гостиную. Однако, выйдя в фойе, вернулась, чтобы сказать: – Лев приехал…

В гостиную вошел Лев Астраханский, бросил на пол дорожную сумку и с ходу обнял Надежду.

– Ну, что ж ты так долго? – спросила она, уткнувшись в его плечо.

– Пришлось задержаться.

– Идем ко мне в кабинет.

Надежда потащила его к лестнице, но ее окликнул охранник:

– Надежда Алексеевна, тут к вам пришли…

Из фойе показались пятеро мужчин, среди которых был Вадим Воронович. Заметив Надежду, он сказал:

– Это она!

Вперед вышел невысокий худой человек:

– Надежда Раух? Хозяйка ателье?

Навстречу ему выступил Астраханский:

– В чем дело?

Худой вытащил и показал удостоверение:

– Следователь Осташевский. – Он смерил Астраханского взглядом. – Вы кто такой?

Лев тоже достал удостоверение и, развернув, сунул ему в лицо:

– Следователь прокуратуры Лев Астраханский.

Немного замешкавшись, Осташевский сообщил:

– Я здесь по делу.

Лев ответил:

– Я тоже.

– Мне нужно поговорить с Надеждой Алексеевной.

– По какому вопросу?

– Расследую уголовное дело.

– Статья?

– Сто пятая.

– Убийство? – Лев оглянулся и с удивлением взглянул на Надежду. Не заметив в ее лице никакой тревоги, спросил у Осташевского:

– Ошибки быть не может?

Следователь покачал головой:

– Вчера здесь был убит Шимаханский Антон Геннадьевич, предприниматель, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения.

В гостиную вошла Ираида Самсоновна и заявила безапелляционным решительным голосом:

– Шимаханский вышел из ателье живым и здоровым. Назад, полумертвым, его притащил этот господин, – она указала на Вороновича.

– Позвольте нам самим во всем разобраться. – Осташевский вытащил из внутреннего кармана бумагу и продемонстрировал ее Ираиде Самсоновне: – Ордер на обыск. Прошу не препятствовать.

Надежда переглянулась с матерью, потом с Астраханским. Убедившись, что другого выхода нет, она проронила:

– Ну, что же… Обыскивайте.





Глава 3

Осталось выяснить – кто




Прошло два часа с тех пор, как Осташевский приступил к допросу Виктории. Ни Надежда, ни Астраханский не знали, о чем идет речь в кабинете на втором этаже. Они оставались на первом.

Ираида Самсоновна ушла с полицейскими осматривать мужскую гостиную. Рабочих пришлось отпустить, и завершение ремонта вновь отодвинулось, по крайней мере, еще на один день.

Надежда оставалась спокойной во многом из-за того, что рядом был Лев. Он же, напротив, нервничал, расхаживал по гостиной и звонил своему другу, следователю Протопопову, но тот не брал трубку.

Усевшись на диван рядом с Надеждой, Астраханский молча уставился на картину, висевшую в простенке между окнами. Он вдруг спросил:

– Тебе не кажется это странным?

– Что? – Задав этот вопрос, Надежда ожидала комментариев по поводу смерти Шимаханского.

– Она в бальном платье, а за ее спиной – заснеженный парк.

Помолчав, Надежда уточнила:

– Ты про портрет?

– Девушка в декольте, с голыми руками – в зимнем парке. Тебе не кажется это странным?

– Послушай, Лев, мне сейчас не до этого.

– Ларец в ее руках, – Астраханский поднялся с дивана и подошел к картине. – Он же тяжелый, это видно – из дерева, с металлической оковкой. Наверняка что-то лежит внутри. Странная картина. У подготовленного человека вызывает много вопросов.

На втором этаже послышались голоса, на лестнице появились Осташевский и администратор Виктория. Они спустились в гостиную, Виктория открыла створку антикварного шкафа и обернулась к следователю:

– Можете убедиться.

Он заглянул в шкаф и проронил:

– В самом деле – их пять.

К ним подошла Надежда.

– Объясните, в чем дело.

– Вчера вечером я принесла Шимаханскому в примерочную чашечку кофе. После примерки пошла туда, чтобы забрать чашку, но на подоконнике стояло одно блюдце. Меня, конечно, это задело. Ираида Самсоновна только что купила Кузнецовские чайные пары, и уже – некомплект.

– Не думаю, что чашку взял Шимаханский, – усомнилась Надежда.

– Тогда куда она делась? – спросила Виктория.

– Поговорите с Анастасом Зеноновичем, возможно, ее разбили.

– Он сказал, что в его присутствии чашки не бились.

– И что это значит? – Надежда перевела взгляд на Осташевского.

– Я полагал, что вы мне объясните, – срезонировал он.

Астраханский взял Надежду за локоть и придвинул к себе.

– Дальнейшее общение с вами Надежда Алексеевна продолжит в присутствии адвоката.

– Адвокат? – Осташевский демонстративно покрутился на месте: – Его здесь нет. Должен вас огорчить: Надежде Алексеевне придется сейчас пройти со мной в кабинет, поскольку я намереваюсь ее допросить.

– Я пойду с ней, – решительно заявил Астраханский, но Осташевский возразил:

– Вы не адвокат.

– Я – следователь.

– Я – тоже, и ваша помощь мне не нужна. – Осташевский стал подниматься по лестнице. – Идемте со мной, Надежда Алексеевна.

Надежда посмотрела на Льва. Он кивнул и тихо сказал:

– Только «да» или «нет». Ничего лишнего.



Войдя в кабинет, Надежда села в свое кресло, однако Осташевский попросил ее пересесть, поскольку на столе уже лежала его папка.

Надежда пересела на стул. Следователь устроился в кресле и положил перед собой бланк протокола:

– Фамилия, имя, отчество?

– Раух Надежда Алексеевна.

– Год рождения?

– Вечно одно и то же… – обронила она.

– Да вы, я вижу, человек опытный?

– Мне случалось давать показания.

– Знаю-знаю… Убийство охранника, похищение кандидата в депутаты – и все в одном помещении. Такое чувство, что здесь не ателье, а провальная яма[4].

– Вернемся к вашим вопросам, – перебила его Надежда.

– Адрес постоянной регистрации?

Она ответила, и он внес ответ в протокол, также записал ее должность и место работы.

– Образование?

– Высшее.

Вписав последнее слово, Осташевский положил ручку на стол:

– Поговорим откровенно.

– А я не собиралась вам врать.

– По какому случаю состоялся вчерашний прием?

– По случаю открытия нового направления – пошива мужских костюмов.

– Насколько мне известно, вы начали шить их месяц назад, а прием устроили только вчера. Почему?

– Могу объяснить, – Надежда недовольно поежилась. – Мы планировали приурочить прием к открытию новой гостиной. Но открытие откладывалось, и тянуть дольше не было смысла.

– По какому признаку выбирались приглашенные?

– Все они – клиенты Анастаса Зеноновича. Перешли к нам вместе с ним из ателье на Кутузовском.

– Своих знакомых на прием приглашали?

– Помимо клиентов Тищенко, на приеме присутствовал закройщик Соколов, моя мать, администратор Виктория, фотограф и мой знакомый – адвокат Фридманович.

– Зачем был нужен адвокат? – заинтересовался Осташевский.

– Я пригласила его как друга.

– Вы не упомянули охранника и официантов. Сколько их было?

– Трое. Всех отпустили, как только в гостиную принесли Шимаханского.

– Давайте по порядку. На какое время был назначен прием?

– На восемь часов.

– Двадцать ноль-ноль, – Осташевский вписал в протокол несколько строк. – Во сколько начали по факту?

– Примерно в это же время.

– Почему – примерно? Вы не присутствовали?

– Я задержалась.

– Причина?

– Пуговицы.

– Краткость – сестра таланта, – заметил Осташевский. – Но, боюсь, что не в этом случае.

Надежда с вызовом объяснила:

– На вечернем платье, которое специально шилось к этому дню, есть тридцать маленьких пуговиц. Их нужно застегивать.

– Сколько? – удивился следователь.

– Тридцать штук. И все – на спине.

– Понимаю – пока вы застегивались, вы опоздали. И что же? В начале приема не было никаких вступительных слов или напутствий?

– Гостей встречала моя мать. Она всех поприветствовала. Мероприятие проходило в свободном формате с единственной целью – привязать клиентов к новому месту.

– Вот и привязали… Но только не все уцелели.

– Неуместное замечание.

– Прошу меня извинить, – усмехнулся Осташевский. – К слову пришлось. Еще один вопрос: когда впервые у вас появился Тищенко?

– Я же говорила – месяц назад.

– Как он объяснил причину ухода из ателье на Кутузовском?

– Ателье на Кутузовском закрылось. И, прошу заметить, не по моей вине.

– Почему Тищенко пришел именно к вам?

– Спросите у него.

– Я задал вопрос…

– Тищенко живет в пяти минутах ходьбы от моего ателье. Это определило его выбор.

– Смотрите-ка… Выходит, вам повезло?

– Если бы повезло, я бы не говорила с вами сейчас.

– Тоже верно, – Осташевский записал в протокол пару слов. – Теперь определимся со временем. В двадцать ноль-ноль начался прием. Во сколько вы спустились в гостиную?

– Примерно через двадцать минут.

– К тому времени все уже собрались?

– Опоздавшие подходили и позже.

– Есть список приглашенных?

– Он у Ираиды Самсоновны.

– Сколько в списке человек?

– Двадцать шесть, но были те, кто пришел с женами.

– Жен в счет не берем.

– А это как вам будет угодно.

– Значит, в двадцать минут девятого вы спустились в гостиную. Что было дальше?

– Тищенко представил меня своим клиентам.

– Всех запомнили?

– Только некоторых.

– Как насчет Шимаханского?

– Его трудно не запомнить, он человек колоритный.

– Кто подал идею примерить костюм во время приема? – спросил Осташевский.

– Шимаханский. Он сказал, что другого времени у него нет.

– Примерка проходила в незаконченной гостиной?

– В мужской примерочной.

– О чем вы с ним вчера говорили?

– Вам нужен дословный пересказ? – съязвила Надежда.

– Я спрашиваю, вы отвечаете, – одернул ее следователь.

– Шимаханский поблагодарил меня за то, что я приютила Анастаса Зеноновича.

– И все?

– Сказал, что в его возрасте смена портного равносильна инфаркту, – Надежда опустила глаза и покачала головой. – Как в воду глядел… Через два часа эти слова превратились в реальность.

– С его сердцем он смог бы прожить до глубокой старости, – сказал Осташевский. – По крайней мере, так считает медицинский эксперт. Во сколько Шимаханский и Тищенко ушли на примерку?

– Около одиннадцати, когда гости начали расходиться.

– А если точнее?

– Спросите у Тищенко, он скажет. Послушайте… – недовольно проговорила Надежда. – Вы сказали, что Шимаханский имел здоровое сердце. Но он все же умер. Как это понять?

– Шимаханский был гипотоником. Вчера около одиннадцати часов вечера он принял препарат, понижающий артериальное давление, в результате чего случилась резкая гипотензия, остановка сердца и смерть.

– Зачем же он это сделал? – удивилась Надежда.

– Ему помогли. – Говоря, Осташевский не отрывал глаз от ее лица.

Сообразив, к чему клонит следователь, она побледнела:

– Не хотите ли вы сказать, что в стенах ателье кто-то насильно заставил Шимаханского принять препарат?

– Хочу, – следователь продолжал за ней наблюдать. – Шимаханский знал, что эти таблетки для него – верная смерть. При вскрытии в желудке Шимаханского обнаружена смесь из спиртного, пищи и кофе с высоким содержанием препарата для гипертоников. Тот же препарат в высокой концентрации присутствовал в его крови.

– Вот видите, значит, он сам… – начала Надежда.

Но Осташевский прервал ее:

– Не стоит спешить с выводами. Препарат попал в его организм вместе с напитками или с пищей.

– Подсыпали?

– Подсыпали или подмешали – не имеет значения, – заключил Осташевский. – Главное – факт. Кто-то преднамеренно убил Шимаханского. Осталось только выяснить, кто.





Глава 4

Умные часы




Они уже стояли в фойе, и Надежда Раух ждала, когда следователь выйдет за дверь. Но у Осташевского были стальные нервы – он не спеша сложил документы в папку и так же неторопливо ее застегнул. Когда пришло время одеваться, Надежда помогла ему вдеть руку в рукав куртки. Разгадав природу ее услужливости, Осташевский кривенько усмехнулся.

– Благодарю вас…

Из мужской гостиной вышли полицейские в сопровождении Вороновича. Последней из-за двери показалась Ираида Самсоновна.

– Мы закончили, – сообщила она дочери.

Осташевский и полицейские двинулись к выходу. Вадим Воронович задержался возле Надежды:

– Для всех нас смерть Антона Геннадьевича – большое потрясение. Невосполнимая потеря. Боюсь, что сегодня я вел себя некорректно. Прошу меня извинить.

Надежда ответила ничего не значащей фразой и с радостью закрыла за ним дверь. Ей так сильно хотелось этого, что она обошлась без охранника.

– Нам нужно поговорить, – сказала Ираида Самсоновна.

Они прошли в гостиную и, сев на диван, несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Наконец Надежда обронила:

– Что скажешь?

– Это катастрофа, – проговорила Ираида Самсоновна. – Работы в мужской гостиной остановлены. Рабочих снова пришлось отпустить.

– Если бы только это…

– Что еще?

– Вчера на приеме Шимаханскому подсыпали препарат, который его убил. Так сказал следователь.

– Что за вздор!

– Между прочим, Осташевский считает, что это сделал кто-то из нас.

– На приеме присутствовало около сорока человек.

Надежда отвела от матери глаза и остановила взгляд на картине. При виде хрупких девичьих плеч на фоне заиндевевших ветвей она зябко поежилась и спросила:

– Что делали полицейские в примерочной и мужской гостиной?

– Осматривали помещения. Один из них допрашивал Тищенко.

– Слышала, о чем говорили?

– Краем уха, – ответила Ираида Самсоновна. – В основном о его знакомстве с Шимаханским и о точном времени последней примерки.

– Еще что-нибудь?

– Мне кажется, криминалист что-то нашел.

– Что? – с тревогой спросила Надежда.

– Я не рассмотрела. Видела, как он что-то поднял с пола, сунул в пакет и спрятал в свой чемодан.

– Я чувствовала, ничем хорошим это не кончится… – Надежда закрыла глаза и замерла, как будто к чему-то прислушиваясь.

– Прошу тебя! – взмолилась Ираида Самсоновна. – Оставь эту привычку! Ты уже не маленькая, детство давно закончилось.

– Детство тут ни при чем, – Надежда открыла глаза и поискала взглядом Викторию:

– Куда делся Лев?

Виктория приподнялась из-за конторки:

– Пока вы говорили со следователем, он кому-то звонил и, когда дозвонился, сразу уехал.

– Вот и жди от него помощи… – обронила Ираида Самсоновна.

– Ты опять?.. – спросила Надежда.

Ираида Самсоновна встала с дивана:

– Я вообще могу ни во что не вмешиваться, – она взглянула на часы: – Через несколько минут у Тищенко будет примерка.

– Придет Сергей Аполлинарьевич Козырев, – сказала Виктория.

Надежда вспомнила его разговор в темной примерочной. Теперь этот разговор казался ей подозрительным.

Тем временем в гостиной показался Анастас Зенонович. Он был свеж, чисто выбрит, одет в белоснежную сорочку, черно-серый полосатый жилет и подпоясан маленьким фартуком с карманом для иголок и мела. Тищенко держал в руках плечики с клетчатым пиджаком.

В дверь позвонили, Ираида Самсоновна вышла в фойе. Из гостиной Надежда наблюдала за тем, как Сергей Аполлинарьевич отдал охраннику пальто и поправил перед зеркалом галстук. Войдя в гостиную, он подошел к Надежде, взял ее руку.

– Рад видеть, – Козырев оглянулся на Тищенко: – Приветствую вас, Анастас Зенонович. Если позволите, я ненадолго отвлекусь.

Закройщик ушел в примерочную комнату, Козырев присел рядом с Надеждой.

– Узнал о преждевременной кончине Антона Геннадьевича. – Он грустно вздохнул: – Еще вчера Шимаханский был полон жизненных сил.

Выбор темы для разговора свелся к одной. Надежда проронила:

– Мне очень жаль.

Козырев продолжил:

– По дороге сюда мне в голову пришла хорошая мысль. Хочу обсудить ее с вами, – заметив в глазах Надежды интерес, он спросил: – Как вы относитесь к высокой моде? Неужели вам никогда не хотелось сделать свою коллекцию?

Надежда опустила глаза.

– Я слишком хорошо знаю себя и свое место. Мое дело – шить красивые и качественные вещи. В отечественной моде без меня много дизайнеров, которым нечего сказать и они без особого успеха перекраивают чужие идеи.

– Вы молоды, талантливы, обладаете необходимыми знаниями. Кажется, закончили Лондонскую школу Святого Мартина?

– Училась там, но это было давно, – Надежда посмотрела ему в глаза: – Сергей Аполлинарьевич, к чему этот разговор?

– Есть определенная цель, – Козырев говорил уверенно, осознавая свою значительность. – Администрация города вкупе с пятью известными российскими фондами проводит конкурс молодых дизайнеров одежды. Победитель примет участие в показах Недели высокой моды. В проекте участвуют серьезные люди, на кону внушительный грант. Нарисуйте несколько моделей, сделайте коллекцию. И, чем черт не шутит, может, вам повезет?

– Лично вам это зачем?

– В числе немногих других я спонсирую этот проект и заинтересован в том, чтобы победил талантливый человек, а не чей-то бездарный ставленник, – Козырев снова взял ее руку, и она почувствовала тепло его ладоней. – Пообещайте мне, что подумаете.

Надежда засомневалась, предположив, что, возможно, участие в конкурсе – плата за молчание, и ей следует забыть о словах, звучавших в темной примерочной.

И все же она ответила:

– Хорошо, я подумаю.

Козырев встал.

– Я позвоню вам. Теперь, если не возражаете, пройду в примерочную к Анастасу Зеноновичу.

Он скрылся за дверью. К Надежде подошла Виктория и тихо проинформировала:

– Через тридцать минут придет Ермакова. Примерка новых сценических костюмов.

– Проведите ее во вторую примерочную и постарайтесь, чтобы Ермакова не встретилась с Козыревым. Если потребуется, подключите Ираиду Самсоновну.

Надежда направилась к лестнице, однако, взглянув в окно, развернулась и поспешила в фойе, куда уже входил Астраханский. Лев пришел не один, с ним явился сослуживец – следователь Протопопов, немолодой плотный мужчина с ежиком торчащих волос.

– Идемте в кабинет, там поговорим, – сказал Астраханский

Они прошли через гостиную к лестнице и поднялись на второй этаж. В кабинете мужчины сели к столу. Надежда открыла окно, чтобы закурить, но Лев попросил:

– Сядь, пожалуйста, Надя.

– Что-нибудь случилось? – предположила она.

– Иван Макарович кое-что разузнал о деле Шимаханского. Он знаком с Осташевским. Они работают в одном управлении.

Надежда села в кресло напротив мужчин, и Протопопов начал рассказывать:

– Должен предупредить, что в этом деле все очень не просто. На руке Шимаханского были так называемые умные часы, которые фиксируют и сохраняют в памяти данные об артериальном давлении и пульсе владельца. Согласно извлеченной из них информации, в промежуток между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами у Шимаханского стало понижаться давление и замедляться пульс, что, в свою очередь, и привело к его смерти. В крови и в содержимом желудка обнаружен препарат для гипертоников. Жена Шимаханского уверена, что он сам его бы не принял. Остается только одно – лекарство подсыпали в еду или в напиток.

– То же самое сказал мне следователь, – подтвердила Надежда.

– Меня смущает временной промежуток, – заметил Астраханский. – Его границы очень размыты. Уверен, что Осташевский тоже это заметил. Шимаханский мог получить свою дозу как во время приема, так и на примерке.

– И в чем, по-твоему, разница? – поинтересовалась Надежда.

– Разница – в количестве подозреваемых. На приеме это мог сделать любой из присутствующих. В примерочной – только персонал ателье: Тищенко, ты, Ираида Самсоновна или Виктория. Насколько я понял, кофе подавала она.

– Согласен, – сказал Протопопов. – Осташевский в первую очередь отработает эту версию. Вам, Надежда Алексеевна, советую быть осторожней при даче показаний. Переизбыток информации, неаккуратное слово или ненужный факт может изменить ситуацию не в вашу пользу.

– Но ведь это глупо – подозревать кого-то из нас! – возразила Надежда. – Моя мать и Виктория видели Шимаханского всего пару раз, когда он приходил на примерки. Я сама познакомилась с ним только вчера. Чтобы захотеть смерти человека, нужен серьезный повод. Откуда ему взяться?

– Не думаю, что вас это успокоит, – проговорил Протопопов. – Но я все же скажу: был бы хороший следователь, а поводы и улики найдутся.

Она покачала головой:

– Не думала, что все так обернется.

– Главное, сохранять спокойствие, – Лев Астраханский поднялся с кресла и обнял Надежду. – Ты должна знать, что мы рядом с тобой.

– И что мне теперь делать?

– Пока – ничего, – сказал Протопопов. – Для начала посмотрим, что сделает Осташевский.





Глава 5

У каждого свои проблемы




Аделина Ермакова опоздала на полчаса и этим спасла ситуацию. Примерка Козырева продлилась дольше обычного, с Ермаковой он разминулся буквально на минуту. Не успел от подъезда ателье отъехать поджарый «Ауди» Козырева, к нему припарковался фиолетовый кадиллак Ермаковой.

Аделина выбралась из машины, одернула на себе пальто из дорогого малинового плюша и тяжело затопала к ателье. Понаблюдав за ней из окна, Надежда с одобрением отметила: Ермакова следует ее рекомендациям и не надевает под малиновое пальто пестрые брюки.

Одновременно с Ермаковой из кадиллака вывалились ее подруги из группы поддержки. Ермакова никогда не приезжала на примерки одна и одевалась так броско, как могла себе позволить только известная поп-звезда.

Ираида Самсоновна встретила Ермакову в фойе и проводила ее вместе с подругами в примерочную.

Вскоре там появилась Надежда:

– Здравствуйте, Аделина. Вы уже готовы к примерке?

Полуодетая Ермакова трепала в руках парчовое платье, отыскивая в нем горловину:

– Да где же эта ваша дырища…

Одна из подруг хотела помочь, но тут же получила шлепок по руке:

– Не лезь!

– Позвольте мне, я разберусь, – мягко подступилась Надежда. Она забрала платье и, отыскав горловину, помогла Ермаковой вдеть в нее голову.

Оправив платье, Аделина недовольно оглядела себя в зеркале:

– Что за говно?

– Вам не нравится? – Надежда поправила плечевые швы и одернула рукава. – По-моему, прелестный наряд. Зимняя сказка. Сценический костюм для новогодних концертов.

– Но я – не Снегурочка. – Ермакова перевела обескураженный взгляд на Надежду. – Вы уж простите, не предупредила.

– Прошу вас, Аделина…

– И на этот раз вы не удивили меня, – Аделина Ермакова стянула с себя платье.

– Передо мной стояла другая задача – сшить качественную и красивую вещь, – сдержанно проронила Надежда.

– И где она? – Аделина рассмеялась своей шутке и, отбросив платье, распорядилась: – Сделайте короче на ладонь. На грудь пришейте побольше страз.

Надежда расправила платье, повесила на плечики и напомнила:

– У нас примеряется еще одна вещь.

– Боже мой… Как же мне все это обрыдло. Давайте сюда вашу наволочку.

Надежда помогла Ермаковой надеть гипюровую накидку, расшитую бисером, стеклярусом и пайетками. Крутнувшись перед зеркалом, Ермакова оглядела взлетевший подол:

– И где, по-вашему, объем?

– Здесь – полное солнце, – пояснила Надежда.

– Что за дрянь!

– Прошу вас, Аделина…

– Мне нужно, чтобы фалдами крутилось. – Ермакова сделала перед зеркалом два оборота. – Но подол раскручивается только в прямую линию. В чем здесь фишка? Я не врубаюсь.

– Вы одобрили эскиз. Я предупреждала, что гипюра хватит только на этот покрой. Для глубоких фалд потребуется больший метраж ткани.

– У вас свои головняки, у меня – свои, – Ермакова взглянула на подруг, и те угодливо закивали. – Как хотите, но сделайте с фалдами.

– Есть только один выход, – проговорила Надежда. – Раскроить накидку из другой ткани.

– А я хочу из такой же.

– Такой больше нет. Ее привезли из Парижа. Это был остаток от коллекционных образцов – четыре с половиной метра.

Ермакова повторила:

– У вас свои головняки, у меня – свои. Я же не предлагаю вам петь вместо меня на новогодних корпоративах?

Надежда сдержанно покачала головой:

– Нет, не предлагаете.

– Вот видите… Короче, договорились.

После того как Ермакова ушла, Надежда собрала в охапку сценические костюмы и обессиленно опустилась на стул. Каждая примерка Ермаковой походила одна на другую. Ей все не нравилось, но она заказывала одежду снова и снова. Такая работа повергала Надежду в уныние. Для Ермаковой всегда кроил Соколов, но после первых примерок он напрочь отказался с ней контактировать. Интеллигентнейший Валентин Михайлович побоялся, что когда-нибудь ударит Аделину. Для такого человека, как он, ударить женщину было бы катастрофой.

– Еще одна такая примерка, и я сама побью Ермакову, – мрачно пробормотала Надежда.

– Все нормально? – в примерочную заглянула Виктория.

– Давно бы послала ее подальше, если бы не статус звезды.

– Вам помочь?

– Сама отнесу, – Надежда поднялась со стула и вышла в гостиную.



Она вошла в швейный цех в плохом настроении. Стрекот машинок усилился. Те швеи, кто разговаривал, замолчали. Кто бездельничал – уткнулись в свою работу.

Надежда разложила на межстолье парчовое платье и сказала швее:

– Его нужно укоротить.

– На сколько? Здесь нет разметки.

– На восемь сантиметров, не больше. Потом отдайте платье вышивальщице, и пусть она пришьет на грудь еще столько же страз.

Выйдя из цеха, Надежда заглянула в закройную. Там было тихо. Тишина буквально звенела в воздухе. Помощница Соколова Фаина метнула на хозяйку испуганный взгляд. Соколов, не поднимая глаз, резал детали кроя. Тищенко выкладывал на манекене воротник пиджака.

Надежда интуитивно почувствовала, что недавно здесь произошла ссора. Она повесила накидку Ермаковой на стойку. Валентин Михайлович отложил ножницы и спросил:

– Как все прошло?

– Парчовое платье уже в цехе. А вот с гипюром нужно что-то решать.

Соколов распахнул накидку:

– Что здесь не так?

– Ермаковой не хватает объема. Хочет, чтобы при вращении подол закладывал фалды.

– Как в бальных танцах? Надеюсь, вы ей все объяснили…

– Объяснила, но ей подавай фалды. Что будем делать?

– Ничего, – закройщик пожал плечами. – Такой ткани больше нет.

– А если подумать?

– Была бы ткань – мы бы вставили клинья. На таком крупном гипюре швы будут незаметны даже на просвет. И если на швы сверху нашить такой же стеклярус и бусы…

– Т-а-а-ак, – протянула Надежда, чувствуя, что у него рождается хорошая мысль.

– Следуя вашей логике, можно взять обычный гипюр… – продолжил Соколов.

– … и расшить его таким же стеклярусом, бусами и пайетками, – подхватила Надежда. – Я знаю, где все это найти! Дайте для примера обрезок ткани.

Соколов порылся на стеллаже и протянул кусок ткани от накидки Ермаковой.

Надежда с благодарностью улыбнулась:

– Спасибо! На вас всегда можно положиться.

– Не за что, – закройщик развел руками. – Вы все придумали сами, я ни при чем.

Валентин Михайлович забрал со стола крой и сказал, что идет в цех. Вслед за ним вышла Фаина.

Надежда подошла к Тищенко, чтобы посмотреть, как мастерски он выверяет линию раскепа[5].

– Как прошла примерка у Козырева? – спросила она.

– Меня беспокоил вспушной шов – он был затянут, но сейчас шов идеален.

– Я рада…

Тищенко обернулся.

– Вас что-то тревожит?

– Как вам у нас работается?

– Меня все устраивает.

– Еще неделя – и у вас будет своя гостиная с примерочной комнатой.

– Мне это известно.

Чувствуя, что Тищенко не до конца откровенен, Надежда спросила напрямую:

– Кажется, вы не ладите с Соколовым?

– Если быть точным – он не ладит со мной.

– Почему?

– Об этом лучше спросить у Валентина Михайловича.

– Но есть же какая-то причина?

– Если есть – мне она неизвестна.

– И все же мне бы не хотелось… – проговорила Надежда, но Тищенко упредил ее заверения:

– Не стоит так волноваться. У меня крепкие нервы.



По дороге в гостиную Надежда думала о конфликте между закройщиками. Зная Валентина Михайловича, она понимала, что причина неприязни куда серьезнее ревности и зародилась намного раньше, еще во времена работы Соколова и Тищенко в ателье на Кутузовском. Однако спросить об этом ей было не у кого, а сами фигуранты конфликта вряд ли сознаются. Оставалось только ждать, чем все это закончится.

Войдя в гостиную, Надежда сказала матери:

– У меня появилась отличная идея.

– Так-так… – заинтересовалась Ираида Самсоновна.

– Что, если организовать для Тищенко отдельную закройную?

– Но где же взять свободное помещение?

– Выкупить еще одну квартиру в этом же доме.

– У нас нет на это средств. Еще неизвестно, во что обойдется ремонт мужской гостиной.

– Кстати, про гостиную…

– Что?

– В ней девяносто метров.

– Прекрасное просторное помещение.

– Не кажется тебе, что оно великовато?

– Хочешь оттяпать часть под закройную? – догадалась Ираида Самсоновна.

– Почему бы нет?

– Я – против. Гостиная утратит породу и превратится в обычную комнату.

– Шестидесяти метров будет достаточно.

– Вернемся к этому вопросу чуть позже, – сказала Ираида Самсоновна.

– Чего ждать? Пока рабочие закончат ремонт? Еще не поздно поставить перегородку.

– Поговорим об этом потом, – Ираида Самсоновна подошла к консольному столику и задвинула его под край золоченой рамы портрета. – Так будет лучше.

– Откуда появилась эта картина? – поинтересовалась Надежда.

– Разумеется, я купила ее. Такую вещь никто просто так не подарит.

– Это я понимаю. Но где?

– В одной интеллигентной семье. Мне кажется, я тебе говорила.

– Не помню.

– Все дело в том, что ты никогда не слушаешь мать.

– Что за семья?

– Замоскворецкие жители, исконные москвичи. Портрет переходил из поколения в поколение, десятилетиями оставаясь в одной семье. Меня предупредили, что это авторская копия. Оригинал хранится в музее.

– Известно имя художника?

Ираида Самсоновна указала пальцем в нижний угол картины:

– Василий Сомов. Он специализировался на портретах зажиточных москвичей.

– Известны годы его жизни?

– Умер молодым в середине девятнадцатого века. Кажется, от чахотки.

– Сколько лет ему было?

– Надо бы уточнить в Интернете.

– О самом портрете ничего не известно?

– Нет. Ничего.

– Кто эта девушка? И почему она в легком платье посреди заснеженного парка?

– Судя по всему – дочь состоятельных родителей. Заснеженный парк – всего лишь художественный образ или аллегория. Если хочешь, обратись к специалистам, возможно, они что-то расскажут.

– Было бы занятно.

– Как-нибудь я этим займусь, – пообещала Ираида Самсоновна и, услышав дверной звонок, заметила: – Очень странно… Примерки на сегодня закончились.

Она вышла в фойе и вскоре вернулась с Марком Фридмановичем.

Ираида Самсоновна испытывала к Фридмановичу двоякое чувство. В свое время она считала, что Марк – отличная партия для Надежды. Перспективный адвокат с солидной денежной клиентурой. Связь Марка и Надежды продлилась несколько лет и закончилась тем, что он женился на дочери своего клиента. Тем не менее Фридманович продолжал вести юридические дела ателье, а также личные дела Ираиды Самсоновны и Надежды.

Что касается взаимоотношений Фридмановича и Надежды, с его женитьбой они прекратились. Надежда тяжело переживала предательство Марка и долго убивала свою любовь. Лишь однажды она дала слабину, возобновив с ним отношения, о чем сразу стало известно Ираиде Самсоновне, и она категорически их осудила. Однако и на этот раз у них не было будущего, Надежда не могла смириться с тем, что Фридманович врал и ей, и своей жене. Жить во лжи было непереносимо, и она сама бросила Марка. Не обошлась без объяснений с его женой. Марина явилась в ателье, произошла некрасивая сцена, в ходе которой Надежда перехватила инициативу и обвинила Марину в том, что это она в свое время увела у нее Фридмановича. Но на чужом несчастье счастья не построишь, и теперь мадам Фридманович имеет то, что имеет.

После второго разрыва у Надежды и Марка установились ровные отношения, которые считались дружескими, но по существу таковыми не были. Фридманович по-прежнему ревновал Надежду к Астраханскому, считая ее своей.

Оставив Надежду и Марка наедине, Ираида Самсоновна медленно поднималась по лестнице. Фридманович знал эту ее уловку и не начинал разговора до тех пор, пока на втором этаже не хлопнула дверь. Но даже после этого он заговорил очень тихо, потому что был уверен: Ираида Самсоновна не вошла в свой кабинет, а стоит и слушает в коридоре.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – сказал Фридманович и добавил еще тише: – Наедине.

– Можем пойти в мужскую гостиную или в мой кабинет.

– Только не в мужскую гостиную. После того, что случилось, мне бы не хотелось туда идти.

– Шимаханский умер здесь, в этой комнате, – пояснила Надежда.

– Идем в твой кабинет, – сказал Фридманович, и в тот же момент они услышали, как на втором этаже открылась и закрылась дверь кабинета Ираиды Самсоновны.



Надежда приоткрыла створку окна и закурила. Затянувшись дымом, спросила:

– О чем ты хотел рассказать?

– Меня вызвали к следователю, – сказал Фридманович.

– Зачем?

– На допросе Тищенко рассказал, что вчера вечером я заходил к ним в примерочную.

– А ты заходил? – удивилась Надежда.

– Мне не удалось поговорить с Шимаханским в гостиной, я просил его назначить время для встречи.

– Тогда иди и расскажи все как есть.

– Все как есть я могу рассказать только тебе.

– Не пугай меня, Марк… Ты что-то знаешь?

Он медленно кивнул головой.

– Я слышал разговор Шимаханского с Тищенко.

– Когда?

– Когда шел к примерочной. Тебя интересует, о чем они говорили?

Надежда затушила сигарету и закрыла окно.

– Нет, не интересует.

– Даже если это касается лично тебя?

– Что за бред? – Она остановилась на полпути к своему столу.

– Суть разговора сводилась к тому, что ты ничего не знаешь, и у них еще есть время.

Надежда опустилась в свое кресло.

– О чем я должна была знать?

– Я слышал только часть разговора.

– Где в это время был Воронович?

– Он ждал в фойе.

– С чего ты взял, что они говорили обо мне?

– Шимаханский назвал твою фамилию.

– Возможно, речь шла о матери?

– Он сказал – Надежда Раух.

Надежда взяла карандаш и, размышляя, нарисовала в ежедневнике большой знак вопроса. Потом подняла глаза:

– У меня не было с Шимаханским ничего общего. Что они имели в виду?

– Вопрос не ко мне. Если хочешь, задай его Тищенко.

– Зачем ты мне об этом сказал?

– Чтобы ты сама распорядилась этой информацией. Завтра я иду на допрос к следователю. Мне нужно знать, что говорить.

Надежда закрыла глаза. Фридманович нетерпеливо потеребил ее за руку:

– Опять эта твоя привычка. Только не уходи в себя.

Она открыла глаза и проронила:

– Ты мой адвокат, вот и скажи…

– Об этом разговоре нужно молчать. У тебя не должно быть никаких привязок к убитому.

– Откуда ты знаешь, что Шимаханский убит? – удивилась Надежда.

– Секрет полишинеля. Иначе зачем бы нас всех допрашивали? По своему опыту скажу, что ты в числе подозреваемых номер один. Мне подключаться?

– Подключайся.

– Завтра утром после допроса я переговорю со следователем и затребую для ознакомления твои показания.

– И все-таки… – Надежда заговорила мягко, по-дружески. – Зачем ты напросился на вчерашний прием?

– Чтобы встретиться с Шимаханским.

– Значит, у тебя с ним были дела?

Фридманович вскинул руки, словно предъявляя: они чисты, и сам он кристально честен.

– Никаких дел. Один конфиденциальный вопрос.

– Вижу, что ничего мне больше не скажешь.

– Есть одна информация…

– Говори, – заинтерсовалась Надежда.

– У Шимаханского не было в тот день примерки. Во всяком случае, мне так показалось.

– Тищенко унес туда костюм, и Шимаханский сказал…

– Когда я зашел в примерочную, сразу понял – им не до примерки. Шимаханский оставался в смокинге. Они встретились, чтобы поговорить.

– Даже не знаю, как на это реагировать… – Надежда поежилась. – Поговорить с Тищенко?

– Так он и сказал тебе правду… – Фридманович опустился на колени и обнял сидящую Надежду.

Она сказала:

– Пусти…

– Подожди немного.

– Пусти, говорю, – Надежда попыталась освободиться и встать с кресла.

– Зачем ты меня отталкиваешь?

– Слишком хорошо тебя знаю. Живешь так, как будто лезешь вверх по лестнице. На каждом этаже – новые друзья и нужные женщины. Любовь и дружба для тебя всего лишь обмен услугами.

– Не будь обличительной. Это пошло, – Фридманович уткнулся лицом в ее колени.

Надежда высвободилась и поднялась на ноги. Дверь открылась, в кабинет вошел Астраханский:

– Едешь домой?

Фридманович встал с колен, отряхнул брюки и сделал вид, что не случилось ничего экстраординарного. Направившись к выходу, он проинформировал Надежду:

– По результатам разговора со следователем я тебе позвоню.



Домой Надежда поехала в машине Астраханского, оставив свой автомобиль на парковке вблизи ателье. Понимая, что недавняя сцена не могла не вызвать вопросов, она ждала их от Льва, но он молчал.

В конце концов, Надежда заговорила сама:

– Злишься?

Лев ответил:

– С чего ты взяла?

– Из-за Фридмановича.

– А я должен злиться?

– Нет. Конечно же – нет! – Надежда замотала головой так, что ее длинные каштановые волосы рассыпались по плечам.

Лев усмехнулся:

– Сейчас ты скажешь, что он искал на полу контактную линзу.

– Фридманович не носит линз, – обиделась Надежда. – Зачем подозревать меня в такой низкой лжи?

– Тогда зачем он встал на колени?

– Мне трудно объяснить.

По тому, как резко Астраханский выкрутил руль, Надежда поняла, что он всерьез разозлился.

– Фридманович хочет тебя вернуть?

– Он женат, – не к месту вставила Надежда, и это выглядело так, как будто она его защищает.

– Не буду спорить. Мне это не нравится.

– Мне тоже.

– Тогда я знаю, что следует сделать.

– Прошу тебя, Лев!

– Чего ты испугалась?

– Мне бы не хотелось портить с ним отношения.

– Коряво как-то получается. По-подленькому. Знаешь, что мерзавец, но сохраняешь с ним отношения.

– Фридманович – мой адвокат, и он мне нужен.

– Что ж, дело твое.

– Сегодня он кое-что мне рассказал. Это касается Шимаханского.

– Ну? – равнодушно спросил Лев. Казалось, он не проявляет ни малейшего интереса.

– Марк подслушал разговор Шимаханского с Тищенко. Они говорили обо мне.

– Та-а-ак…

– Речь шла о том, что пока я ничего не знаю, у них еще есть время.

– Больше никаких уточнений?

– Нет. Никаких.

– Что касается Тищенко, давно хотел к нему присмотреться. Впрочем, сейчас тоже не поздно.

– Что думаешь по поводу их разговора?

– Пока никаких идей.

– И все-таки ты обиделся, – расстроенно заключила Надежда.

Астраханский ничего не стал отрицать, просто сказал:

– Звонил Протопопов. В деле появилась улика. В мужской гостиной криминалист нашел пластину с амлодипином. В ней не хватает шести таблеток.

– Что дальше?

– Пока неизвестно.

Автомобиль остановился у подъезда Надежды. Она открыла дверцу и посмотрела на Льва:

– Сегодня ты у меня?

Но он ответил:

– Нет. Я к себе. Мне нужно поспать.





Глава 6

Алмазные россыпи




Было одиннадцать часов утра, когда Надежда приехала в ателье на такси. Охранник открыл дверь и впустил ее в фойе. Она не пошла, как обычно, к Виктории за расписанием примерок, а заглянула в мужскую гостиную, где рабочие настилали на пол ковровое покрытие. Надежда спросила, где их начальник, и они указали на примерочную.

Дизайнер и вправду был там – сидел на диванчике и перебирал накладные.

– Здравствуйте, Филипп, – сказала Надежда. – Вы обещали представить уточненную смету.

– Как раз этим занимаюсь.

– Когда вас ждать?

– В течение дня приду.

– А как насчет французских приводов к шторам? Надеюсь, они пришли?

– Утром позвонил поставщику, он сказал, что контейнер с приводами застрял на таможне.

– И что это значит? – Ничто в голосе Надежды не предвещало мирного продолжения разговора.

– Придется ждать, пока контейнер пройдет таможню.

– Во что это выльется по времени?

– Пока сказать не могу.

Надежда внутренне свирепела, но держала себя в руках.

– Что с креслами? – В ее взгляде читалось желание устроить скандал.

– Ждем, – ответил Филипп. – Час назад я все объяснил вашей матери. Она высказала мне все, что вы хотите сказать сейчас.

– У вас просто дар уходить от ответственности, – проговорила Надежда и, чтобы не сорваться, вышла из комнаты.



Виктория набросала график примерок, Надежда просмотрела его и спросила:

– Где моя мать?

– Она у себя в кабинете. К ней пришел позавчерашний фотограф.

– Власов?

Надежда поднялась на второй этаж, оставила в кабинете сумочку и постучалась к матери.

– Войдите! – крикнула Ираида Самсоновна и, когда Надежда вошла, объяснила: – А мы с Григорием Александровичем разглядываем фотографии с приема.

– Здравствуйте, Наденька, – выражая почтение, Власов привстал со стула и очертил рукой небольшую дугу: – Кое-что я заказал в печать. Конечно, в минимальном формате.

Надежда оглядела стол, на котором лежал ворох фотографий:

– Их довольно много.

– В электронном виде еще больше. Они в компьютере вашей матушки.

– Мы немного пошушукаемся, потом я принесу их тебе, – Ираида Самсоновна дала понять, что дочери лучше уйти.

Вернувшись к себе, Надежда заметила в телефоне пропущенный звонок Астраханского. Решила набрать его номер, но передумала. Лев не захотел вчера остаться у нее на ночь, стало быть, пришел ее черед обижаться.

Надежда села за стол, взяла карандаш и положила перед собой лист бумаги. Как всегда в минуты душевного непокоя, она стала рисовать. Сначала на листе появились очертания женского силуэта – изящная поза, изысканный поворот головы, завитки кудрявых волос. Постепенно фигура прирастала мягкими складками, летящими линиями, легкими драпировками.

Надежда рисовала и откладывала в сторону листок за листком. Увлекшись, не заметила, как в кабинет вошла Ираида Самсоновна.

– Смотрю, разрисовалась. С чего бы это? – Она положила пакет с фотографиями на край стола и взяла в руки стопку рисунков. Просмотрев, заключила: – Очень красиво. Однако с нашими клиентками ты не реализуешь десятой доли этих моделей.

– Власов ушел? – осведомилась Надежда.

– Ушел.

– Значит, есть время?

– У тебя опять что-то случилось? – забеспокоилась Ираида Самсоновна.

– Мне предложили участвовать в дизайнерском конкурсе. Нужно нарисовать и отшить небольшую коллекцию.

– Что стоит на кону?

– Грант на дальнейшее развитие, участие в неделе Высокой моды и, возможно, работа в Доме моделей.

– Была бы на моем месте Ермакова, она бы спросила: оно тебе нужно?

– Мне хочется попробовать свои силы.

– Попробовать – это одно. Но бросать свое, с таким трудом взрощенное дело…

– Об этом речь не идет. Я никогда не брошу свое ателье.

– Тогда причем здесь работа в Доме моделей?

– Ни при чем.

– Ты же понимаешь, на пошив коллекции нужны деньги, а их сейчас нет.

– Я ничего не решила.

– Кого ты обманываешь? – Ираида Самсоновна швырнула на стол рисунки. – Ты уже работаешь над коллекцией.

– Значит, ты против?

– Категорически.

Надежда встала из-за стола.

– И все-таки я попробую.

– Ну, что же, ты – взрослая девочка. Одно тебе скажу: на мою поддержку можешь не рассчитывать.

Ираида Самсоновна ушла. Надежда опустилась в кресло и закрыла глаза. Прислушавшись к себе, поняла, что после разговора с матерью ее словно обокрали. Была поддержка, и вот – ее нет. Но тем не менее она не собиралась идти на попятную. Решение было принято, и если бы Надежда отказалась от этой возможности, она бы никогда себя не простила.

Спустившись в гостиную, Надежда подошла к конторке Виктории:

– Когда будет следующая примерка у Ермаковой?

Виктория сверилась с графиком:

– Послезавтра.

– Я уезжаю. В ближайшие четыре часа буду отсутствовать. Если что-то понадобится, звоните на мой мобильник.

Она вышла из ателье и направилась к стоянке, где со вчерашнего дня оставалась ее машина. Пошел мелкий дождь, и пока Надежда добежала до стоянки и села в машину, пальто пропиталось сыростью. Ей было холодно, неуютно и одиноко.

Надежда поехала в Мневники, в одно чудесное место, где можно было найти любую фурнитуру и ткань. Небольшой склад располагался в обветшалом сталинском доме, который готовился под снос. Но год шел за годом, снос все откладывался, и склад продолжал жить. Хозяйка склада – немолодая толстая женщина – привозила из Италии стоковые[6] ткани и фурнитуру. За долгие годы у нее скопился сказочный ассортимент. Для дизайнера одежды он был сравним разве что с алмазными россыпями.

При необходимости Надежда находила здесь все, что было нужно. Ее никогда не постигло разочарование: она часами рылась в рулонах ткани, перебирала картонки с пуговицами и тесьмами, копалась в пакетах со стразами.

На этот раз Надежде удалось подобрать бисер, стеклярус и пайетки, идентичные тем, что были нашиты на гипюр Ермаковой. По счастью, они были черными, так что не пришлось мучиться с разнооттеночностью.

Но сам гипюр пришлось поискать. Через два часа поисков продавец нашла тощий рулон черного гипюра нужной плотности и с тем же рисунком. В рулоне было три метра. Надежда купила все и, конечно же, не избежала искушения покопаться в тканях из нового поступления. Это были чудные муслины и тафта пастельных тонов. В ее воображении рождались нежные образы женственных платьев.

Отложив несколько рулонов, Надежда выбрала для каждой ткани по несколько типов ниток, косые бейки и кружево, получила документы и пообещала в ближайшие дни оплатить счет.

И ткани, и кружева раздразнили ее воображение. По дороге в ателье она думала о коллекции. Идеи приходили одна за другой.

В ателье Надежда вернулась с горящими глазами и желанием немедля зарисовать все, что пришло в голову. Однако, войдя в гостиную, она встретила там Вороновича. Вадим стоял у консольного столика и смотрел на портрет девушки.

– У вас примерка? – поинтересовалась Надежда.

Он обернулся и сделал несколько шагов навстречу:

– Пришел раньше. Примерка еще не готова. – Он посмотрел на часы. – Вот, жду Анастаса Зеноновича.

Надежда огляделась:

– Где же Виктория?

– Ушла в закройную.

Надежда прошла к буфету:

– Могу предложить кофе или чашечку чая.

– Виктория предлагала. Я отказался.

– Даже не знаю, что еще могу сделать для вас, – Надежда развела руками. – Журналы мод вас вряд ли заинтересуют.

– Не стоит беспокоиться, – сказал Воронович. – В вашей гостиной так много занимательного. Есть на что посмотреть. Например, этот консольный столик.

– Его купила моя мать. Она большая любительница антикварной мебели.

– Должен заметить, у нее превосходный вкус.

В гостиную быстрым шагом вошла администратор Виктория:

– Анастас Зенонович сказал, что примерка состоится через десять минут.

Воронович вежливо поклонился Надежде:

– Не смею задерживать. Последующие десять минут я с удовольствием проведу в обществе Виктории и даже попрошу у нее чаю.

– Скажите Соколову, чтобы он зашел в мой кабинет, – сказала Надежда, обращаясь к Виктории.

Она поднялась наверх, и, как только закрыла за собой дверь кабинета, ей позвонил Козырев:

– Добрый день, Надежда Алексеевна. Подумали над моим предложением?

– Подумала.

– Что вы решили?

– Я буду участвовать в конкурсе.

– Вы здравомыслящий человек. Упустить такой шанс было бы глупо. Сегодня прикажу секретарше, чтобы она отправила вам информацию и перечень документов для участия в конкурсе.





Глава 7

Обвинение




В дверь постучали, Надежда крикнула:

– Да!

В кабинет вошел Валентин Михайлович и предупредительно сообщил:

– Виктория сказала, что вы меня вызывали…

Надежда встала из-за стола и протянула Соколову пакет:

– Здесь гипюр, стеклярус, бисер и пайетки, словом, все для того, чтобы закончить накидку Ермаковой.

Он заглянул в пакет и восхищенно заметил:

– Да вы просто волшебница! Как вам удалось так точно все подобрать?

– В таких случаях говорят – места нужно знать, – улыбнулась Надежда.

– Мы быстро подготовим примерку.

– Ермакова придет послезавтра. Вышивальщица успеет декорировать клинья?

– Попрошу ее задержаться, – пообещал Соколов.

Надежда заглянула в график примерок и поинтересовалась:

– Кажется, вы перенесли примерку Валтузовой?

Соколов удивился:

– С чего вы это взяли? Она придет завтра строго по расписанию.

– Странно… Я только что видела ее машину у входа.

– Возможно, ошиблись?

– У Валтузовой бежевый «Гелендваген». Слишком заметный автомобиль, чтобы ошибиться.

– Могу идти? – спросил Валентин Михайлович.

– Конечно. – Надежда отпустила Соколова и тут же позвонила Виктории:

– Ирэна Валтузова приходила?

– Ее примерка состоится завтра.

– Я не спрашиваю, когда будет примерка, я спрашиваю – приходила она сегодня или не приходила?

После недолгой паузы Виктория ответила:

– Нет, не приходила.

– Тогда почему ее машина стоит возле крыльца?

– Разве? – удивилась Виктория.

Теперь Надежда по-настоящему разозлилась:

– Дурачите меня?

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите, – в голосе Виктории дрожала обида. – Придет Валтузова, у нее и спросите!

– Ну, хорошо… – Надежда «сбавила обороты». – Примерка Вороновича состоялась?

– Он и Тищенко в примерочной.

– Спасибо.

Опустив трубку, Надежда задумалась. Что-то в этой ситуации, а главное, в поведении Виктории, ей не понравилось. Отложив переживания на потом, она решила порисовать. Идеи, пришедшие в голову за время поездки, рвались на бумагу.

Однако творческий порыв был прерван появлением Ираиды Самсоновны:

– Ты не поверишь! Мне только что позвонила Мешакина!

– Зачем? – Надежда замялась, но, сообразив, что это уже случилось и деваться ей некуда, проронила: – Неужели у нее хватит наглости явиться сюда?

– Хватит, – заверила дочь Ираида Самсоновна. – Она спросила, когда можно приехать.

– И что ты ответила?

– Я сказала – приезжайте сейчас.

– Как ты могла… – Надежда встала из-за стола и подошла к окну.

– Только не кури! – предупредила Ираида Самсоновна.

Надежда резко развернулась, на ее лице было негодование:

– Ты же знаешь, что это за люди!

– Леся – всего лишь жертва своего авторитарного мужа. К сожалению, деньги и должность прокурора наложили на него свой отпечаток.

– Когда она приедет?

– Минут через тридцать.

– Леся будет с дочерью?

– Они приедут вдвоем, – ответила Ираида Самсоновна и, выходя за дверь, сообщила: – Пойду предупрежу об этом Викторию.

Надежда выхватила из пачки сигарету и закурила. Она смотрела в окно и не могла успокоиться. Воспоминания вернули ее в тот день, когда в примерочной ателье у пятнадцатилетней дочери Мешакиной начались роды[7]. Все произошло неожиданно, во время примерки. О беременности девочки не подозревали даже родители, списывая выросший живот на чрезмерную полноту. В результате отец-прокурор жестоко расправился с новоиспеченной матерью и ребенком: Анфису отправили на учебу в Лондон, новорожденного мальчика оставили в доме малютки.

Надежда мучилась воспоминаниями о брошенном мальчике. После родов она держала его в руках, и он смотрел на нее так, как будто знал, какую участь приготовила ему злая судьба.

Промаявшись месяц, она решила усыновить ребенка Мешакиных. Отношения с Астраханским были на подъеме, и он горячо поддержал ее. Юридическую сторону вопроса взял на себя Фридманович. Все сладилось, но ребенок пробыл у Надежды всего несколько дней. Прокурор Мешакин опротестовал разрешение на усыновление мальчика, и в дом Надежды явилась группа захвата. Дело обошлось без стрельбы лишь потому, что Астраханский в этот момент был в отъезде.

Мальчика забрали, Надежда поплакала и смирилась. Ей было бы легче, если бы ребенка забрали Мешакины, но его отдали в другую, пусть и хорошую семью.

С тех самых пор между ней и Астраханским словно пробежала черная кошка. Лев не мог себе простить того, что не отстоял благополучие и счастье Надежды. В результате – они все больше и больше отдалялись друг от друга.

Что касается Фридмановича, он сделал все, чтобы решить вопрос юридически, однако на глобальные жертвы был не готов. Надежда ни в чем его не винила, потому что большего от него не ждала.

И вот теперь жена прокурора Мешакина осмелилась явиться в ателье с матерью малыша, которого Надежда целых семь дней считала своим сыном. Она разрывалась от негодования, но, в конце концов, профессионал одержал победу над женщиной. Когда Мешакины явились в гостиную, обе – огненно-рыжие, веснушчатые и приземистые, как табуретки, Надежда сделала вид, что между ней и ними ничего не стоит.

К счастью, у Мешакиной-старшей хватило здравого смысла не проявлять излишних восторгов.

– Как поживаете? – спросила Надежда, зная, что в интеллектуальных кругах такой вопрос называли «суконным». Но в случае с Мешакиной он был уместен.

Леся ответила на ее суконный вопрос сдержанно-однозначно:

– Хорошо, – и, в свою очередь, спросила о том же.

Надежда ограничилась только одним словом:

– Нормально.

Ей так хотелось рассказать этим тетехам, какую нестерпимую боль ей причинило все их семейство, но она держала себя в руках.

– Анфисе нужно сшить шесть костюмов. По одному на каждый день учебной недели, – сказала Леся. – Она поступила в колледж, и мы привезли из Англии ткань.

– Зачем же было везти в Россию? – поинтересовалась Надежда. – Сшили бы в Англии.

– В России это намного дешевле, даже если шить в дорогом ателье.

– За последнее время у нас выросли цены, – предупредила Надежда, еще надеясь избавиться от Мешакиных.

– Насколько? – поинтересовалась Леся. Несмотря на многомиллионное состояние мужа, она оставалась рачительной женщиной.

– На двадцать процентов.

– Боже мой! – Леся дрогнула, но не отступила. – Что же делать… Давайте заказывать.

Впервые за много лет знакомства Надежда не стала любезничать с Мешакиной за чашечкой чая. Она позвонила Валентину Михайловичу, чтобы он побыстрее пришел и снял мерки с Анфисы. Зайдя в примерочную, Анфиса попросила воды. Надежда принесла ей стакан, однако пить Анфиса не стала, а, прикрыв дверь, тихо спросила:

– Вы знаете, где он теперь?

– Кто? – Надежда сделала вид, что не понимает.

– Где мой ребенок?

– Не знаю.

– Вы видели его после всего?..

– Видела.

– Какой он?

– Прошу тебя, девочка, давай не будем об этом.

Анфиса ткнулась лицом в ладони и заплакала. Но в этот момент пришел Соколов, и Надежде удалось избежать тяжелой сцены.

– О чем вы там говорили? – спросила Леся, когда Надежда вышла в гостиную.

– Я спросила у Анфисы, как она учится.

– И все?

– Нам больше не о чем говорить. Простите, Леся, теперь мне нужно идти, – Надежда обратилась к Виктории: – Пожалуйста, приготовь Лесе чай с чабрецом, как она любит.



Лев Астраханский звонил несколько раз. Надежда знала, что нужно ответить, но не могла побороть обиду и не брала трубку.

Когда позвонил Фридманович, она ответила.

– Где ты сейчас? – спросил Марк.

Надежда ответила:

– В своем кабинете.

– Оставайся там! К тебе едет Осташевский. Я постараюсь приехать раньше него.

– Что за спешка? Зачем?

Фридманович выкрикнул:

– Будь в кабинете! На улицу ни ногой! Если Осташевский приедет раньше меня, молчи!

Марк отключился, и Надежда бросилась к матери. Увидев лицо дочери, она всполошилась:

– Что с тобой?

– Сюда едет следователь.

– Эка невидаль.

– Мне позвонил Марк, он тоже едет сюда.

– Вот видишь. Приедет Фридманович и все уладит.

Ираида Самсоновна усадила Надежду в кресло и заварила ей зеленого чаю, после чего спустилась в гостиную, чтобы контролировать дальнейшее развитие ситуации.

Осташевский и Фридманович приехали в ателье одновременно и вдвоем зашли в кабинет Надежды.

– Здравствуйте, Надежда Алексеевна, – сказал Осташевский. – Хотел пригласить вас в управление, но территориально оказался поблизости. – Он обратился к Фридмановичу: – Вы-то как узнали, что я приеду сюда?

– Есть информаторы, – скупо отреагировал Марк. – Вы приехали, чтобы предъявить моей клиентке обвинение?

– Кто вам сказал?

– Тот же источник.

– Врет, – Осташевский скривился в улыбке. – Обвинение вашей клиентке будет предъявлено позже.

– Тогда зачем вы явились?

– Послушайте! – В разговор вмешалась Надежда. – Вы оба ведете себя так, как будто меня здесь нет. Объясните, в чем дело.

Теперь Осташевский заговорил, обращаясь к Надежде:

– В помещении ателье найдена пластина с таблетками амлодипина. Этот препарат был выявлен в желудке и крови Шимаханского. В пластине не хватает шести таблеток.

– Ну и что?

– Не догадываетесь?

– Таблетки мог обронить или выбросить любой из присутствующих на приеме, – вмешался Фридманович. – В тот день в ателье было около сорока человек.

– Все дело в том, что в момент попадания препарата в организм Шимаханского гости уже разошлись.

– В ателье оставалось достаточно людей для того, чтобы… – начал говорить Фридманович, но Осташевский его прервал:

– Оставьте при себе ваши фантазии. В отличие от вас я оперирую фактами.

– В конце концов, Шимаханский сам мог выпить таблетки, – парировал Марк. – Впрочем, раскрою карты: я читал материалы дела. У вас нет доказательств.

– Удивительный вы человек. У вас повсюду есть свои люди, – преувеличенно простодушно восхитился следователь. – Но если вы ознакомились с материалами дела, вам известно, что на упаковке с таблетками нет отпечатков Шимаханского.

– Их нет, – согласился Фридманович.

– Но там есть другие отпечатки, – сказал Осташевский и выразительно взглянул на Надежду.

Та разозлилась:

– Вы специально интригуете? Кто этот человек? Говорите!

Выдержав недолгую, но весьма эффектную паузу, следователь Осташевский сказал:

– Этот человек – вы, Надежда Алексеевна. По счастью, ваши отпечатки есть в дактилоскопической базе, и мы смогли их идентифицировать.

– Надеюсь, вы шутите? – поинтересовалась она.

– Вовсе нет. До конца этого дня я докажу вашу причастность к убийству Шимаханского и завтра предъявлю обвинение.

– Больше ни слова! – Фридманович придержал Надежду рукой и объявил Осташевскому: – Присылайте повестку. Мы явимся в управление на официальный допрос или предъявление обвинения. До тех пор Надежда Алексеевна будет молчать.

– Хотите, чтобы я разозлился? – прищурился следователь. – Тогда я расскажу вам то, чего вы не знаете. У меня есть показания Вадима Вороновича. который уверен в том, что видел упаковку с таблетками в руках у Надежды Раух.

Надежда возмутилась:

– Это вранье!

Дверь вдруг распахнулась, и в кабинет ворвалась Ираида Самсоновна:

– Официально заявляю, и вы можете зафиксировать: упаковка с таблетками находилась в кармане пальто Шимаханского! Когда его принесли в гостиную, моя дочь искала в карманах нитроглицерин и нашла эти таблетки. Естественно, они побывали в ее руках. Однако я запретила их давать Шимаханскому до приезда «Скорой». – Она спросила Надежду: – Куда ты положила таблетки?

– В карман пальто, туда, где нашла, – сказала она.

– Вот! Оттуда их мог взять кто угодно.

– Вы мать? Ираида Самсоновна Раух? – спросил Осташевский. – У меня и к вам есть пара вопросов. Давно вы познакомились с Шимаханским?

– Около месяца.

– На чем основано ваше знакомство?

– На том, что он приходил на примерки.

– В своих отношениях вы ограничились только этим?

– Что за вздор!

– У вас не было никаких взаимных претензий?

– Ну знаете!

Однако Фридманович поставил жирную точку в их разбирательствах:

– Больше ни слова! Разговор закончен! Все разошлись!

Первой из кабинета удалилась Ираида Самсоновна. За ней, не простившись, ушел Осташевский.

Надежда бросилась к Фридмановичу:

– Что же это, Марк?!

Он обнял ее, но тут же отшатнулся.

В дверном проеме, как будто черт из коробки, возник Астраханский. Он ринулся вперед и мощно въехал кулаком в лицо Фридмановича. Тот рухнул на пол, пару раз дернулся и затих.





Глава 8

Ей больше не холодно




Тяжелое бремя миротворчества в конфликте Астраханского с Фридмановичем легло на крепкие плечи Ираиды Самсоновны. И, нужно заметить, она справилась с этим очень достойно.

Пока Марк Фридманович лежал со льдом на лице в ее кабинете, она увещевала Астраханского в кабинете Надежды. Лев слушал, молчал и глядел в сторону.

– Вместо того чтобы махать кулаками, вам бы лучше подумать, как оградить Надежду от необоснованных обвинений, – Ираида Самсоновна закончила свою речь и отправилась выхаживать Фридмановича.

На этот раз ее симпатии были на его стороне.

Лев Астраханский подошел к Надежде и обнял ее:

– Прости…

– Чего уж там, – она безнадежно махнула рукой: – Все одно к одному.

– Я знаю, что на упаковке таблеток нашли твои отпечатки.

– Откуда?

– Мне рассказал Протопопов.

– Что теперь со мной будет?

– Только не паникуй. Следствию неизвестно точное время, когда амлодипин попал в желудок Шимаханского. Здесь могут быть варианты. Умные часы зафиксировали только результат воздействия препарата. Но скорость препарата зависит от множества факторов. Например, от того, сколько пищи было в желудке и что именно ел Шимаханский. Немаловажен тот факт, как действие таблеток меняется от специфических особенностей организма и ранее принятых препаратов. В различном сочетании эти факторы могли усилить или, наоборот, отсрочить действие амлодипина. Не исключаю, что все случилось задолго до того, как началась примерка. Скажем, взял убийца два бокала с шампанским, отошел в сторонку, раскрошил в один таблетки амлодипина и принес Шимаханскому. Чокнулись, выпили, и пропал мужик за здорово живешь.

– Предположим, кто-то раскрошил таблетки в бокал… – проговорила Надежда. – Потом подложил начатый блистер с таблетками в карман пальто Шимаханского, когда оно висело в фойе. Я вытащила таблетки, когда искала нитроглицерин, потом положила обратно. Но как на следующий день они оказалась на полу в мужской гостиной?

– Черт его знает, – Лев покачал головой. – Нам нужно сосредоточиться и противостоять основной версии. А именно: Осташевский не будет искать убийцу среди гостей. Он будет во всем винить лично тебя и персонал ателье. До гостей и официантов дело не дойдет – слишком много движений. Ему проще обвинить тебя, тем более что в деле есть твои отпечатки и показания Вороновича.

– А что по этому поводу говорит Протопопов? – поинтересовалась Надежда.

– Он опасается, что дело зайдет слишком далеко, и говорит, что наша задача – остановить этот процесс, – Лев подошел к столу и указал на пакет: – Что это?

– Фотографии с приема. Их сделал приятель матери.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста, – Надежда включила настольную лампу и придвинула кресло.

Астраханский уселся в него, вытряхнул на стол фотографии и удивился:

– Чего такие маленькие?

– Пробники. В электронном виде их намного больше. Они хранятся в компьютере матери.

– Посмотрим… – Лев начал перебирать снимки, изредка спрашивая: – Кто это?.. Этого мужика знаешь?..

О большинстве гостей Надежда не вспомнила ничего.

– Они все – клиенты Анастаса Зеноновича. Если хочешь, можешь спросить у него.

– Пока воздержусь. Тебе известно, что Тищенко был судим?

– Разве это возможно? – удивилась Надежда. – Он шил костюмы для первых лиц государства.

– Факт налицо, я интересовался. Судимость закрыта, и сидел он недолго – всего полтора года. Ему тогда было двадцать.

– За что его осудили?

– Мошенничество.

В кабинет заглянул дизайнер Филипп:

– Можно?

– Вы со сметой? – догадалась Надежда. – Давайте перенесем встречу на завтра.

Дверь закрылась. Астраханский выбрал несколько снимков и выложил их в ряд.

– Это Шимаханский?

Надежда подсказала:

– Здесь рядом с ним – Воронович. А на этой фотографии – мы с Шимаханским возле картины.

Лев убрал эти две фотографии, оставив только четыре.

– На этих снимках Шимаханский стоит у картины один.

Надежда склонила голову набок:

– Он смотрит…

– Зачем?

– Что значит, зачем?

– Зачем ему смотреть на картину?

– А зачем люди ходят в музеи? – отвлеченно поинтересовалась Надежда.

– Посмотри, – Лев указал пальцем. – Здесь на переднем плане в кресле сидит женщина с бокалом. А на этой фотографии ее уже нет.

– И что?

– Фотографии сделаны в разное время, в течение всего вечера. Фотограф не фиксировал Шимаханского специально. Он попадал в кадр потому, что снова и снова возвращался к картине.

– Похоже, что так…

– Отсюда вопрос: зачем?

– В тот вечер Шимаханский спрашивал у меня, откуда взялась картина. Он, кстати, заметил, что она не представляет никакой ценности. Да и мать сказала, что это всего лишь копия. Такая картина не могла по-настоящему заинтересовать Шимаханского.

– Чем он занимается?

– Занимался… – аккуратно проронила Надежда. – Анастас Зенонович представил Шимаханского знатоком искусств и коллекционером.

– Короче, он – антиквар, – заключил Астраханский. – Опасное занятие. Протопопов как раз сейчас ведет дело об антикварных фальсификатах. Миллиардами ворочают люди, но платят за это жизнями. В деле два трупа.

Надежда напомнила:

– Мы говорили про картину.

– Она действительно странная.

– Мать считает, что заснеженный парк за спиной у девушки – всего лишь художественный образ и аллегория.

Лев улыбнулся:

– Вот спасибо. Успокоила. Рад, что ей больше не холодно. – Он переворошил фотографии, выбрал новые и снова стал их выстраивать в ряд, одну за другой. Не отрываясь от занятия, сказал: – Сходи к Ираиде Самсоновне и перебрось файлы со снимками на свой компьютер. На фотобумаге все слишком мелкое. Деталей не видно.



Войдя в кабинет матери, Надежда взглянула на диван. Он был пуст.

– А где Марк? – поинтересовалась она.

– Ушел, – ответила Ираида Самсоновна.

– Рассердился?

– Фридманович – светский человек, не то что твой дуболом Астраханский.

– Когда-то и Марк для тебя не был слишком хорош.

– Плохим он стал лишь потому, что на тебе не женился.

– И все-таки, что сказал Марк, когда уходил?

– Сказал, что на тебя зла не держит, а со Львом поговорит по-мужски.

– Поговорит по-мужски, – с усмешкой повторила Надежда и добавила: – Но – потом… – Кто-кто, а она знала, что Фридманович избегает любых конфронтаций.

Ираида Самсоновна встала с кресла, взяла сумочку и вышла из-за стола.

– Уже поздно, я ухожу домой. Ты что-то еще хотела?

– Фотографии с приема. Скинь в сетевую папку, я потом заберу.

Ираида Самсоновна склонилась к ноутбуку и спустя минуту сказала:

– Готово.

Проводив мать до лестницы, Надежда вернулась в свой кабинет и увидела, что Лев рассматривает в лупу два снимка.

Она подошла к компьютеру, открыла сетевую папку и перетащила на рабочий стол файл с фотографиями. Сказала Астраханскому:

– Можешь смотреть в деталях.

– Взгляни, – Лев протянул ей лупу. – Знаешь этого человека?

– Я и без лупы тебе скажу: это Козырев.

– Что за птица?

– Точно не знаю.

– На этом снимке он передает Шимаханскому бокал с шампанским.

– Или Шимаханский только что передал бокал Козыреву.

– Да, верно… – согласился Астраханский. – И то, и другое возможно. – Он показал другой снимок: – А здесь Шимаханский и Козырев уединились с явным желанием поговорить без свидетелей. – Лев взглянул на Надежду и, заметив в ее лице признаки недосказанности, спросил: – Что такое?

Она опустила глаза:

– Прости. Я не рассказала тебе…

– Ну, так расскажи.

– Во время приема, примерно в десять часов, я застала Козырева одного в темной примерочной.

– Что он там делал?

– Говорил по телефону.

– О чем?

– Козырев говорил странные, я бы сказала, провокационные вещи.

– Например?

– Я слышала фразы: «не хочу этого делать», «ничем хорошим это не кончится», «вы обезумели», «он не переживет этого дня».

– Ух ты! – Астраханский покрутил головой. – За одни эти слова можно сажать в тюрьму. – В ответ на удивленный взгляд Надежды он улыбнулся: – Шучу, конечно.

– Там, в темноте, мне было не по себе.

– Сначала нужно понять, в каком контексте говорились эти слова, и только после этого делать выводы. – Лев снова посмотрел на фотографию Шимаханского и Козырева. – По их лицам видно, что они говорят о чем-то неприятном. Посмотри, как хмурится Шимаханский. Надо бы разузнать, что это за тип…

– Я еще не все рассказала, – проговорила Надежда. – Вчера Козырев приходил на примерку костюма и предложил мне участвовать в конкурсе дизайнеров одежды.

– Козырев здесь при чем?

– Сергей Аполлинарьевич спонсирует конкурс.

– Зачем ему это?

– Не знаю, но очень хочу участвовать. Победитель конкурса покажет свою коллекцию на Неделе высокой моды в Москве.

– Хотелось бы знать, в чем коренной интерес Козырева… – сказал Лев.

– Вряд ли это получится.

– Ну, почему же…

– Я не понимаю тебя. – Надежда посмотрела на Астраханского, пытаясь угадать, что он имеет в виду.

Лев улыбнулся.

– Участвуй в конкурсе. Тогда мы наверняка узнаем, чего он хотел.

– Хорошая идея, – улыбнулась Надежда. – И главное – полностью совпадает с моими планами.

– Теперь скажи, почему не брала трубку? Я звонил сто сорок раз.

– Потому, что когда ты звонил, я любезничала с двумя кавалерами.

– Один из них – Осташевский, другой – Фридманович?

Надежда кивнула:

– И здесь ты в точку.

Астраханский сложил фотографии в пакет, выключил настольную лампу и в приказном тоне сказал:

– Теперь едем домой.

Надежда сняла туфли и села на диван. Астраханский присел на корточки, чтобы застегнуть ее сапоги.

– У меня к тебе просьба, – сказал он.

– Слушаю.

– Мне нужно место для встреч с информатором.

– Ты хочешь использовать для этого мое ателье?

– Что-то вроде того…

Надежда встала с дивана, и Лев помог ей надеть пальто. Она застегнула пуговицы и ответила:

– Ну как же отказать такому галантному кавалеру.





Глава 9

1863 год




Москва, Замоскворечье

– Калерия Федоровна, выйди из комнаты! – Семен Порфирьевич Зотов строго посмотрел на жену, и она вышла за дверь. Дочь Грушенька собралась выйти за ней, но Зотов приказал: – Ты, Агриппина, останься! – Он затворил дверь и медленно обернулся к дочери. – Я запрещаю тебе не то что говорить, но даже смотреть в сторону этого брандахлыста[8].

Грушенька молча опустила глаза, однако родитель, как видно, рассчитывал на ответ.

– Слышала? – громко спросил он.

– Да…

– Уяснила?

Она кивнула. Семен Порфирьевич взял дочь за плечи и резко встряхнул:

– Не слышу!

– Я все поняла, – сказала Грушенька. – Только ведь он ничего худого не сделал…

– Не смей защищать его!

– Я не защищаю. Мне совершенно все равно. – Сказала Грушенька и, опустив веки, отвела глаза в сторону, чтобы не видеть злого лица родителя.

– Было бы все равно, не побежала бы в сени. – Отец поменял тон: – Зачем изводишь себя, Грушенька? Зачем нас с матерью мучаешь?

– Я решительно не понимаю… Это не правда…

– Что за бессмысленный вздор ты говоришь! – Зотов повысил голос, но в нем уже не было той убедительности, а была только отцовская боль. – Как будто я не вижу, как ты по нем сохнешь.

– Что вам угодно, папенька? – не выдержав, взмолилась она. – Чтобы я разлюбила Сомова? Но это невозможно, и я решительно ничего не могу изменить.

– Отца позорить?! Себя с грязью мешать?! – во всю мощь своих легких взревел Семен Порфирьевич, и в комнату влетела Калерия Федоровна.

– Пожалей дитятко! – Она бросилась к мужу на грудь: – Не губи, Семушка!

Он грубо оттолкнул ее и, перед тем как выйти из комнаты, зло прокричал:

– Два сапога – пара! Обе – дуры!



Морозным вечером санная карета семейства Зотовых остановилась у подъезда, где плотными рядами уже стояли другие экипажи.

Грушенька отрешенно смотрела в стенку кареты. Калерия Федоровна сдвинула шторку, на что Зотов сердито обронил:

– Жди, покуда придет лакей.

Явившийся лакей растянул складные ступени и распахнул дверцу кареты. Семен Порфирьевич ступил на ковровую дорожку, постеленную до парадного входа, и подал руку жене. Она спустилась по лестнице и уступила дорогу дочери. Грушенька перешагнула через чугунный сундук с горячими углями и вышла из обитой мехом кареты на холод.

Зотовы поднялись по ступеням парадной лестницы, на которых стояли лакеи в напудренных париках и красных кафтанах.

У зеркала в гардеробе Калерия Федоровна и Грушенька скинули мантильи, поправили прически и платья, после чего присоединились к Семену Порфирьевичу. Вместе с ним они вошли в галерею, куда из залы уже долетали звуки оркестра, шорохи платьев и шарканье танцующих ног. У Грушеньки порозовели ушки, она передала матери карне[9] и раскрыла изящный веер.

Колонны, отделявшие гигантскую залу от ведущей к ней галереи, соединялись между собой гирляндами из бумажных цветов и шелковистыми лентами. Массивные хрустальные люстры, задрапированные газовой тканью, сияли тысячами огней и ниспадали вниз цветочными гирляндами. В противоположном конце залы возвышалась эстрада для музыкантов оркестра, там же располагались широкие наружные лестницы для выхода в сад.

Сияющая зала была заполнена публикой. Кресла, расставленные вдоль стен, были полностью заняты. Красота, знатность и богатство соперничали здесь друг с другом обнаженными плечами, кружевными накидками и драгоценными украшениями. Сонмы прелестных дам ожидали приглашения к танцу. Штатские кавалеры и военные в блестящих мундирах разделились на тех, кто наблюдал, и тех, кто, лавируя между гостями, устремлялся к избранницам.

На вальс Грушеньку ангажировал молодой безбородый юноша во фраке и пикейном жилете. Грушенька передала матери веер, и они завальсировали, решительно вписавшись в группу танцующих.

Уже до полуночи все танцы Грушеньки были расписаны, и Семен Порфирьевич удалился в буфет. Там встретил давнего знакомца, флигель-адьютанта Брылева, прибывшего накануне из Санкт-Петербурга, и они прошли к самовару. Разговорились, обсуждая общих знакомых и политику европейских стран. Семен Порфирьевич интересовался новостями столицы, Брылев охотно удовлетворял его любопытство.

Как раз в это время швейцар распахнул дверь парадного подъезда. По галерее и далее по бальной зале прошлась упругая волна сквозняка.

Прикоснувшись к светильнику входной колонны галереи, вспыхнула газовая ткань, от нее занялись бумажные цветы. Лакеи кинулись сбивать пламя руками, но оно только разрасталось, переходя на верхние гирлянды, до которых уже было не дотянуться рукой.

Огонь быстро распространялся по зале, и вскоре весь потолок был охвачен пламенем. Помещение заволокло едким дымом, все пришло в смятение. Давя друг друга, обезумевшие люди рвались к галерее. Музыка смолкла, и оркестранты бросились к наружным лестницам. Однако вскоре они обнаружили, что выходы в сад на зиму перекрыты.

Пламя бушевало, захватывая все, что еще не было охвачено огнем. Кто-то разбил окно, и ворвавшийся внутрь свежий воздух еще больше раздул гигантский пожар. Массивные балки с висящими на них люстрами с грохотом рушились. В черных столбах дыма трещали и разлетались в стороны колючие искры.





Глава 10

Головная боль




Утром, едва Надежда вошла в ателье, Виктория сообщила ей, что курьер доставил пакет. Надежда Раух разорвала упаковку, достала из пакета печатные бланки и удовлетворенно кивнула:

– Это документы для участия в конкурсе. – Потом она спросила Викторию: – Во сколько примеряем Валтузову?

– В два часа.

– Когда примерка закончится, непременно позовите меня.

Поднявшись в кабинет, Надежда позвонила бухгалтеру и попросила оплатить счет за ткань, которую отложила для пошива коллекции. Потом она достала акварельные краски, сходила за водой и начала рисовать.

Под ее кистью возникали нежные, женственные модели с кружевом, рюшами и розетками. Они были очень ностальгическими, но вместе с тем современными и в основных чертах перекликались с последними модными тенденциями.

В процессе рисования Надежде позвонил Астраханский и попросил переслать ему файл с фотографиями. Она перебросила файл на почтовый диск и отправила ему ссылку. Попутно спросила: нет ли новостей? Он ответил, что нет, и разговор был закончен.

В самом деле Надежда не хотела новостей, как не хотела, чтобы ее отвлекали. Она рисовала, влекомая вдохновением. И все же ее отвлекли: позвонила Виктория и позвала на примерку к Ирэне Валтузовой.

Надежда вымыла руки и спустилась в гостиную. В примерочную она вошла с доброй улыбкой (на самом деле была готова убить за то, что вынужденно оторвалась от любимого дела).

– Валентин Михалович был? – спросила она. – Как прошла примерка?

– Очень хорошо, комбинезон сидит на мне, словно вторая кожа.

– Очень рада.

– Но мне бы хотелось заказать еще и летнее платье.

– На отдых улетаете?

– На острова в Новый год.

– По-хорошему завидую, – улыбнулась Надежда и посетовала: – А мне вот не вырваться. В лучшем случае – на день или на два. Новый год для ателье – самая горячая пора. Пройдемте к экспозиции тканей?

Они вышли в гостиную. Подойдя к тканям, Ирэна ткнула пальцем:

– Вот эту.

– У нас большой выбор. Посмотрите еще?

– Тогда эту.

Надежде вдруг показалось, что Ирэне все равно из чего шить платье, и ее заказ носит формальный характер.

– Ну хорошо. Тогда давайте отрисуем модель?

– Не нужно рисовать, – поспешила отказаться Ирэна.

– То есть как?

– Сделайте простенько: юбку татьяночкой, бретели на спине крест-накрест. Сбоку – застежка на «молнии».

– Вы торопитесь? – спросила Надежда.

Ирэна ответила:

– Нет!

– Видите ли, дорогая… Мне все равно придется сделать рисунок, иначе закройщик не поймет, что нужно кроить.

– Ну, хорошо. – Ирэна опустилась на диван. – Рисуйте. Только побыстрее.

Уже через минуту Надежда набросала эскиз и показала Валтузовой:

– Взгляните…

– Очень хорошо! Все именно так!

– Вы даже не посмотрели, – удивилась Надежда.

– Посмотрела. Вот – татьяночка, вот – бретели. Как я хотела.

– Вас все устраивает?

– Все!

– В таком случае Виктория оформит заказ.

Валтузова направилась к конторке, однако Надежда окликнула ее:

– Скажите, Ирэна, ваша машина стояла вчера у ателье?

Она обернулась и ответила:

– Стояла.

– Я подумала, что вы перепутали день примерки.

– Мы с мужем припарковались возле ателье, потому что у ресторана, где мы обедали, все было занято.

– Вот оно что… Ресторан где-то рядом? – поинтересовалась Надежда.

– На параллельной улице, в двух кварталах отсюда.

– Хороший ресторан?

– Вполне.

– Вкусно кормят?

– В общем – прилично.

– Как называется?

На лице Ирэны появилась досада, она сдержанно проронила:

– А вот как называется, не запомнила.

– Жаль… – Надежда опустила глаза. – Я, знаете, иногда выхожу на обед. Хороший ресторан поблизости найти очень сложно.

Надежда Раух очень любила свою работу, знала, что из чего проистекает, и всегда предвидела результат. Она буквально считывала желания своих заказчиц, и далее отточенный профессионализм помогал ей реализовать все задумки и не обмануть их ожидания. Однако сегодня Надежда была в тупике. У нее зародилась навязчивая мнительность. Казалось, все, что не поддается объяснению, было связано с убийством Шимаханского. Она чувствовала, что Ирэна врала, и врала беззастенчиво. Было очевидно, что заказ платья для нее только предлог.

В продолжение дня Надежда заставила себя поработать, нарисовала пару эскизов, но ввиду отсутствия креатива они оказались в мусорной корзине. Вдохновение куда-то испарилось, и нужно было придумать, на что истратить остаток дня.

Занятие нашлось само по себе – пришла Ираида Самсоновна и рассказала, что подруга с телеканала попросила организовать интервью. В вечернем блоке новостей возник внезапный пробел, который требовалось заполнить.

Надежда спросила:

– Когда приедет съемочная группа?

– Они уже здесь. Снимают в гостиной и в швейном цехе.

– Мама! – обиженно воскликнула Надежда. – Если принимаешь такое решение, то хотя бы предупреждай!

– Ты работала, и я не хотела тебе мешать. – Ираида Самсоновна раскрыла платяной шкаф и выбрала темно-синее платье с белым кружевным воротником: – Переодевайся, подкрашивайся. У нас есть пятнадцать минут.

Надежда сменила платье. Ираида Самсоновна расправила ей воротник и застегнула «молнию» на спине. Они действовали слаженно и продуктивно. Модельное прошлое Ираиды Самсоновны одарило ее умением преображаться самой и преображать других в рекордно короткое время.

Через пятнадцать минут Надежда спустилась в гостиную. Ее длинные волосы были подвиты и прибраны в красивый пучок, на бледном утонченном лице ярко сияли глаза и пламенел чувственный рот.

Репортер оказался весьма интеллигентным человеком и спрашивал в основном о высоком. Она поговорили о механизмах вдохновения, о возможности самореализации и ее творческих планах. Надежда разговорилась и в конце интервью поведала:

– В ближайшее время я буду участвовать в конкурсе молодых дизайнеров. Надеюсь, что мы с вами еще встретимся на Неделе высокой моды.

После съемок Надежда долго не могла успокоиться. Однако ей очень помог бокал красного вина, который принесла Ираида Самсоновна.



Вечером Надежде позвонил Козырев.

– Получили документы? – спросил он.

Она ответила:

– Еще утром.

– Их нужно заполнить и передать с курьером в мой офис.

– Сколько у меня времени?

– Не больше двух дней.

– Хорошо, Сергей Аполлинарьевич, я это сделаю.

– Адрес офиса найдете на конверте, – сообщил Козырев и заметил: – У вас хорошее настроение?

– Сегодня в ателье снимали телевизионный сюжет, я рассказала в интервью о своем участии в конкурсе дизайнеров. – Договорив последнюю фразу, Надежда замолчала. Не дождавшись реакции, она поинтересовалась: – Сергей Аполлинарьевич, вы меня слышите?

Через несколько секунд в трубке прозвучало:

– Зря…

– Что? – не поняла Надежда.

– Зря рассказали. – Голос Козырева прозвучал строже обычного. – Дело, как говорится, вилами на воде писано, а вы уже раззвонили.

– Не смейте со мной так разговаривать, – возмутилась Надежда.

– Ну-ну… Не обижайтесь, – голос в трубке смягчился. – Хочу поделиться опытом: у меня есть незыблемое правило, не говорить «гоп», пока не перепрыгну. Вы не перепрыгнули, а «гоп» уже прокричали. Это неправильно.

– Не отчитывайте меня. Я не ребенок. – Бескомпромиссность Надежды, без сомнения, усугубил выпитый бокал вина. Она собралась бросить трубку, но Козырев нашел правильные слова, чтобы ее удержать:

– Простите, если обидел. Конечно, я не должен был так говорить.

На этой нейтральной ноте их разговор закончился, однако у Надежды остался неприятный осадок. Именно в эту неподходящую минуту к ней зашел дизайнер, чтобы вручить уточненную смету.

Надежда усадила его возле стола и пробежала смету глазами:

– Вы с ума сошли…

– Что? – Филипп услужливо заглянул в смету: – Где?

– Стоимость ремонта выросла вдвое!

Он зачастил:

– Добавились английские кресла, французские приводы, ролл-шторы, светильники – вместо пяти их нужно восемь. Опять же плитку в санузле пришлось поменять, прежняя не гармонировала с дверью…

– Но не вдвое же! – возмутилась Надежда и швырнула ему листок. – Делайте что хотите. Пока сумма не уменьшится, я не заплачу ни копейки. А еще скажу своему адвокату, и он загонит вас в такие долги, что мало не покажется! – Выдав гневную тираду, она указала Филиппу на дверь.

К концу рабочего дня у Надежды заболела голова, она выпила таблетку и прилегла на диван. Когда боль отступила, Надежда позвонила Астраханскому:

– Ты за мной не приедешь?

Он сухо осведомился:

– А нужно?

– Я выпила вина и не могу сесть за руль.

– Возьми такси. Я если и приеду, то поздно.

– Занят?

– Да.

– Где ты сейчас?

– Потом расскажу.



Надежда вызвала такси и, попрощавшись с Викторией, вышла на улицу. Там возле крыльца она снова увидела бежевый «Гелендваген» Валтузовой. Ощутив нахлынувшую волну подозрительности, она вернулась в ателье и спросила у Виктории:

– Валтузова где?

Виктория ответила:

– После примерки она сразу ушла.

– А почему ее машина все еще здесь?

– Этого я не знаю.





Глава 11

Сведение счетов




Утром Надежда вышла из машины на противоположной стороне улицы и направилась к ателье. «Гелендвагена» Валтузовой возле крыльца уже не было, но вчерашние вопросы остались. Надежда решила задать их охраннику, но, когда вошла в ателье, увидела, что работает не тот, что дежурил вчера.

В гостиной Надежду ожидал Фридманович. На его лице были дорогие солнцезащитные очки, из-под которых выбивался спелый синяк.

Он встал с дивана:

– Виктория не пустила меня в твой кабинет, пришлось ожидать здесь. Обидно.

– У нее нет ключа, – сказала Надежда, хотя сама дала это указание. Марк был любознательным малым, и она не хотела, чтобы он знал подробности ее личной жизни.

Они прошли в ее кабинет, и она попросила:

– Сними очки.

– Злорадствуешь? – Марк снял очки. – Ну, смотри.

Надежда покачала головой:

– Бедный…

– А поцеловать? – предложил Фридманович.

– Как-нибудь обойдешься.

– На этой неделе я буду дважды представлять своих подзащитных в суде.

– Хорош адвокат со следами побоев, – посочувствовала она.

– Твой Астраханский просто животное.

– Во всем виновата я.

– Зачем позвала?

Надежда достала из стола договор и протянула Фридмановичу:

– Посмотри, что можно сделать.

– Подрядная организация? – Марк пробежал глазами текст: – «ИП Целуйко Ф. А.».

– Филипп Целуйко – дизайнер, который ведет работы в новой мужской гостиной.

– Прежде я не видел этого договора.

– Ты был в отъезде, и я подписала его без тебя.

– Тебя что-то не устраивает?

– Превышен срок работ и выросла смета.

Фридманович открыл портфель и положил туда договор.

– Будет время – изучу. Сейчас должен уйти, меня ждут в суде.

– Что нового в деле Шимаханского?

– Сегодня я подал жалобу на действия следователя и направил ходатайство о проведении расширенной экспертизы содержимого желудка и крови Шимаханского с учетом прописанных ему препаратов. Это несколько притормозит ход следствия и отсрочит предъявление обвинения, если таковое созреет.

– Спасибо…

– Это мой долг.

Прервав их разговор, в кабинет заглянула Виктория:

– Надежда Алексеевна, приехала Ермакова.

– Несите вещи в примерочную, – приказала Надежда.

Фридманович посмотрел на часы:

– Ну, мне пора.

Ермакова стояла перед зеркалом в парчовом платье. Ее подружки крутились рядом, одергивая подол и поправляя ей волосы.

– Здравствуйте, Аделина! – сказала Надежда.

– Ну вот, смотрю на это позорище, – Ермакова отогнала от себя подруг и встала к зеркалу боком. – Живот откуда-то взялся… Нет, реально – оно же меня полнит! Я в нем как брюхатый тюлень!

– Полнит… Полнит… Ох, как полнит! – заговорили разом подружки.

Аделина сняла платье и недовольно вздохнула:

– Как говорится, за неимением лучшего.

Надежда подала гипюровую накидку. Ермакова надела ее, потрепала рукой подол и сделала два оборота.

– А говорили – нет больше ткани! У вас, если покопаться, все можно найти. – Она скинула накидку и распорядилась: – Заверните.

Надежда облегченно вздохнула:

– Виктория все упакует и рассчитает доплату.

– Не уходите! – остановила ее Аделина.

У Надежды вытянулось лицо в преддверии катастрофы.

– Слушаю.

– Там у вас тканюшка есть одна, хочу из нее пиджак.

– Тканюшка? – Надежда поняла, что конец ее мучений не близок. – А давайте пойдем и посмотрим.

У стенда с тканями Ермакова указала на шелковый пан-бархат «деворе» ярко-сапфирового цвета. Надежде пришлось объяснить, что из такого пиджак не пошить.

– Но я хочу, – уперлась Ермакова.

– Понимаете, Аделина, в пиджаке обязательно используют дублирующие материалы. На бархате «деворе» есть шифоновые «оконца», через которые будет просвечивать дублерин. И потом, такая ткань не держит пиджачную форму. Давайте сошьем из нее мягкий жакет?

– Мягкий – это как?

– Пластичный, красивый, струящийся, – Надежда встряхнула ткань, она вздрогнула, заколыхалась и заиграла переливами света.

– Струящийся? – Аделина оглянулась на подружек, те закивали. – Ну что же, хорошо, давайте струящийся.

Надежда в два счета набросала эскиз, и Ермакова его одобрила. Когда за ней закрылась дверь ателье, с лица Надежды сдуло улыбку. Она закатила глаза и прошептала:

– Когда же все это кончится…



Надежда сама отнесла в закройную ткань для жакета Ермаковой, но застала там только Тищенко. Валентин Михайлович и Фаина были в швейном цехе.

Анастас Зенонович спросил:

– Можем поговорить?

– Конечно, – ответила Надежда.

Тищенко оставил работу и подошел ближе:

– Думаю, вам все же следует вразумить Соколова.

– Опять поругались?

– Повторяю вам в сотый раз: у меня нет к нему никаких претензий. Но он словно караулит меня. То крой не туда положил, то базовые лекала на другой крючок перевесил. Все. Хватит. Надоело.

Надежда закивала головой.

– Понимаю вас. Я поговорю с Соколовым. – Она вышла из закройной и, заглянув в швейный цех, сказала Соколову:

– Валентин Михайлович, у вас на столе – новый заказ Ермаковой.

– Неужели… – безрадостно отреагировал он.

– Выберете время и, пожалуйста, загляните ненадолго ко мне, – попросила Надежда.

Соколов вскинул голову:

– Сейчас?

– Когда вам будет удобно.



Соколов выждал и постучался к Надежде минут через десять.

– Войдите, – проговорила она.

Валентин Михайлович вошел в кабинет и сразу спросил:

– Вам жаловался Тищенко?

– Нет, что вы!

– Не унижайте меня ложью, Надежда Алексеевна.

– Ну, хорошо… – призналась она. – Анастас Зенонович сказал, что у вас случаются ссоры. Это правда?

– Случаются, – кивнул Соколов.

– Поймите, я хочу только одного – чтобы личные отношения не мешали работе.

– У нас с Тищенко нет и не может быть личных отношений.

– Потерпите еще немного его соседство. Я что-нибудь придумаю.

– Во всем виноват я, – сказал Соколов и посмотрел на Надежду так, как умел смотреть только он – виновато, но с чувством достоинства. – Прошу меня извинить.

– Раз уж мы затронули эту тему, позвольте спросить: давно вы знаете Тищенко?

– В ателье на Кутузовском Анастас Зенонович пришел двадцать два года назад.

– У нас вы работаете около десяти лет… – Надежда подсчитала. – Значит, с Тищенко вы проработали около двенадцати? Что можете сказать про него?

Соколов вскинул подбородок и сдержанно произнес:

– Он – отличный мастер, но вместе с тем – дурной человек.

– Что это значит?

– Прошу, не заставляйте меня опускаться до объяснений.

– Простите меня, Валентин Михайлович. Вы правы. Можете идти.

После ухода Соколова неопределенность ситуации не оставляла ее в покое. Перебрав в уме все возможные варианты, Надежда отправилась к матери. Войдя в кабинет, она повела носом:

– Пахнет валокордином. Что-нибудь с сердцем?

– Не у меня, – ответила Ираида Самсоновна, – Валентин Михайлович ко мне заходил. Прошу, не трогай его сегодня.

– Я вовсе не хотела…

– Мужчины такие хрупкие. Признаться, я боюсь его потерять. У нас только-только все стало налаживаться.

– Соколов – прекрасный человек.

– Вот и не трогай его. Что касается Тищенко… Согласна, давай оборудовать мужскую закройную. Я сама скажу об этом Филиппу.

– Хотела тебя спросить… – Надежда подошла ближе к матери. – В личных разговорах Валентин Михайлович никогда не говорил, что стоит между ним и Тищенко?

– Соколов – настоящий мужчина. Снаружи – мягкий и вежливый, но в нем сидит несгибаемый стержень. Он никогда не говорит о подобных вещах. – Ираида Самсоновна взяла со стола платежные документы: – А теперь скажи мне: что это такое?

Надежда взглянула на платежку:

– Оплата ткани для коллекции.

– Как ты могла их израсходовать? Я берегла эти деньги на оплату ремонта.

– Послушай, мама… – проговорила Надежда, – когда ты оплатила четырехметровый резной буфет, я слова тебе не сказала. Ты же упрекаешь меня за втрое меньшую сумму.

– Буфет будет стоять в гостиной и радовать глаз. А твоя коллекция – выброшенные на ветер деньги. – Ираида Самсоновна швырнула платежку на стол.

– Ну, хорошо, если ты так этого хочешь, я откажусь. – Надежда с обидой развернулась и направилась к двери.

Ираида Самсоновна крикнула вслед:

– Я вовсе не настаиваю!



Надежда долго не могла успокоиться, вышагивала по кабинету, выбирая правильные слова, чтобы позвонить Козыреву. Но все случилось, как в поговорке: «Гора пришла к Магомеду». В сопровождении Виктории в ее кабинет явился сам Сергей Аполлинарьевич.

Не дав ему заговорить, Надежда сказала:

– Я не могу участвовать в конкурсе.

– Струсили? – прищурился Козырев.

– Дело не в этом.

– Деньги?

Она промолчала, и он повторил:

– Деньги. Я понимаю.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали…

Он прервал ее вопросом:

– Сколько вам нужно?

Она спокойно ответила:

– Нисколько. По сути, дело не в деньгах. С чего вы взяли, что я возьму у вас хоть копейку?

– Возьмете, – заверил ее Козырев. – Я лично заинтересован в вашей победе. Если пожелаете, можете возместить мне расходы из полученной премии. Она достаточно велика.

Надежда задумалась, потом тихо спросила:

– А если я проиграю?

– Исключено.

– Вы так уверены в моих силах?

– Уверен, – сказал Козырев. – Отныне все счета присылайте мне. Работу швей я также оплачу. Можете считать меня совладельцем вашей коллекции. Контракт пришлю с курьером после того, как его подпишет юрист.





Глава 12

Триллер




Ткани для коллекции Надежда велела перенести в свой кабинет. Рулоны составили в угол, предварительно выстелив пол чистой оберточной бумагой.

Весь день Надежда перебирала ткани, расстилала их на столе, укутывала манекен, прибрасывала на себя и смотрелась в зеркало. Потом шла к столу и делала зарисовки. Неожиданно ей в голову пришла идея набивного рисунка для ткани.

Надежда нарисовала акварелью нежный букет роз на фоне заиндевелых веток деревьев, отсканировала, загрузила в компьютер и составила повторяющийся раппорт[10]. Распечатав один фрагмент на цветном принтере, она отправилась к матери.

– Как тебе нравится? – Надежда показала Ираиде Самсоновне свой рисунок.

Та встала из-за стола и подошла ближе:

– Какая прелесть!

– У меня появилась идея.

– Ты опять про коллекцию? – вскинулась Ираида Самсоновна. – Говорю тебе: это бесполезный перевод наших денег.

– Хочу тебя успокоить. У меня появился спонсор. Сергей Аполлинарьевич Козырев берет на себя все расходы по созданию коллекции, включая оплату работы швей.

– Это другое дело. – Ираида Самсоновна взяла в руки рисунок. – Ну ты посмотри, что за прелесть… Ты рисовала?

– Я.

– К чему это применимо?

– Хочу нанести рисунок на ткань.

– Покрасить?

– Можно сказать и так.

– А ну-ка расскажи. Как интересно…

– Существует новая технология – сублимационная печать. Сначала полноцветный рисунок наносится на бумагу – это промежуточный носитель. Потом бумагу прокатывают вместе с тканью через нагретый барабан специального каландрового термопресса, и рисунок переходит на ткань.

– Боже мой, как это сложно… – удивилась Ираида Самсоновна.

– Все очень просто – я только отсылаю на производство белую ткань и рисунок. Там его наносят и возвращают мне ткань, но уже с рисунком. У этой технологии только один минус – ткань должна быть смесовой или полиэфирной. Натуральные ткани не окрашиваются.

– Прекрасная идея. Обязательно печатай с запасом – предложим нашим клиенткам эксклюзив. За все платит Козырев?

– Козырев.

Ираида Самсоновна кивнула:

– Делай с запасом.



Спустившись в гостиную, Надежда наткнулась там на Акчурина, черноволосого адвоката, с которым познакомилась на приеме.

– Здравствуйте, Руслан, – она протянула руку. – Вы на примерку?

Он ответил рукопожатием и вежливо улыбнулся:

– Жду Анастаса Зеноновича, чтобы снять мерки для пошива костюма. – Он огляделся: – Здесь очень мило. Должен заметить, среди ваших клиенток есть жена и дочь моего друга. Они рассказывали о вас много хорошего.

– Кто такие? – заинтересовалась Надежда.

– Леся и Анфиса Мешакины.

Она сдержанно подтвердила:

– Они – наши клиентки.

– Слышал, что Анфиса учится в Лондоне?

– Неужели сам Мешакин вам не рассказывал?

– Возможно, рассказывал, вот только я не помню. – Акчурин достал визитную карточку и протянул Надежде: – Адвокатское агентство «Акчурин и сын», к вашим услугам.

– Я уже говорила вам, что у меня есть адвокат, – сказала Надежда, но все же взяла карточку.

– Ах да! Тот самый молодой человек. Его фамилия, кажется, Фридманович.

– Марк – ваш ровесник, – Надежда взглянула на карточку: – «Акчурин и сын»… Ваш сын тоже адвокат?

– Сын – это я. У нас с женой, к сожалению, нет детей.

– Значит, адвокат – ваш отец? Я поняла. – Надежда улыбнулась: – Могу предложить чай или кофе.

– Спасибо. Я обо всем попрошу Викторию.

– А я как раз иду в закройную, сейчас потороплю Анастаса Зеноновича.

Она вышла из гостиной, с тем чтобы направиться в производственные помещения. Войдя в закройную, напомнила Тищенко:

– Анастас Зенонович, вас ждет клиент.

– Сейчас, сейчас, – он закончил выметывать подборт пиджака и, надев его на манекен, взял сантиметровую ленту. – Уже иду.

Надежда положила на стол перед Соколовым эскизы:

– Валентин Михайлович, с сегодняшнего дня мы начинаем работать над коллекцией.

Соколов пересмотрел их один за другим и сказал:

– Я бы попросил почетче прорисовать конструктивные членения деталей.

– Сделаю.

– Будем отшивать макеты?

– Они необходимы, чтобы проверить посадку.

– Лекала буду делать постепенно, вперемешку с заказами.

– Как вам будет удобно, однако нужно успеть к сроку.

– Я постараюсь.



Вернувшись из закройной, Надежда сказала Виктории:

– Как только Тищенко освободится, попросите его подняться ко мне.

Минут через двадцатьТищенко пришел в ее кабинет:

– Вызывали?

– Присаживайтесь, – Надежда указала ему на диван и сама села рядом. – У меня к вам разговор.

– Понимаю. Иначе бы не позвали. Я в чем-то провинился?

– Нет-нет… Что вы… Речь пойдет совсем о другом.

– Надеюсь, вы не станете примирять меня с Соколовым?

– Мы с Ираидой Самсоновной приняли совсем другое решение. У вас будет своя закройная.

– Прекрасно! Еще бы я попросил взять мне помощника для подрезки приклада.

– Возьмем.

– Ну, что же… – Тищенко встал с дивана. – Тогда я пойду. Мне нужно работать.

– Постойте.

Он нехотя сел:

– Что-то еще?

– Не буду лукавить и спрошу напрямую. В вечер смерти Шимаханского вы делали ему примерку?

– Конечно. Но откуда взялся такой вопрос?

– Я просматривала ваш график работ. Вторая примерка у Шимаханского была за день до той, последней. Вы бы не успели подготовить костюм к третьей примерке. Повторю вопрос: вы делали Шимаханскому примерку в день приема?

Тищенко опустил голову и проронил:

– Ответ – нет.

– Тогда зачем вы с ним разыграли весь этот спектакль?

– Я ничего не разыгрывал.

– Не понимаю…

– Антон Геннадьевич придумал этот предлог, чтобы поговорить со мной без свидетелей.

Надежда недоуменно пожала плечами:

– У вас была масса возможностей, в том числе поговорить по телефону. Что за глупая конспирация?

– В гостиной и фойе были люди. Я предложил Шимаханскому пройти в закройную, но он отказался, сказав, что там в любой момент может появиться Соколов. Уйти для разговора в мужскую гостиную мы не могли, не предупредив об этом вас.

– Да это просто триллер какой-то, – Надежда нахмурилась. – Вы немедленно должны мне все рассказать.

– Простите, Надежда Алексеевна…

– За что?

– Я некоторым образом обманывал и использовал вас.

– Как?

– Шимаханский предложил профинансировать ателье по пошиву мужских костюмов и предложил мне партнерство. Речь шла не только о биспоуках. Он также хотел шить made to measure[11]. В тот вечер Антон Геннадьевич сообщил, что заключает контракт со шведской фирмой. Мы обсуждали специальные пункты контракта, в которых разбираюсь только я. Утром Шимаханский планировал подписать контракт со шведами.

– Вы планировали уйти от меня?

– Я не мог отказаться от такого выгодного предложения.

Надежда помолчала, потом тихо сказала:

– Отчасти я понимаю вас. Но зачем же было мне врать? Мы с Ираидой Самсоновной купили для вас помещение, потратились на ремонт. На мой взгляд, это непорядочно.

– Простите.

– Насколько я понимаю, смерть Шимаханского все изменила?

– С его смертью я утратил эту возможность, – подтвердил Тищенко.

– Какие теперь у вас планы?

– Я хочу продолжить сотрудничать с вами, – немного помолчав, Анастас Зенонович обронил: – Если позволите…

– Вы же понимаете, что мне не остается ничего другого. Деньги потрачены.

– Спасибо. – Тищенко встал и виновато посмотрел на Надежду: – Я бы не хотел, чтобы о нашем разговоре знала Ираида Самсоновна. Она непременно поделится с Соколовым, и наши отношения окончательно испортятся.

– Обещаю. Это в моих интересах, – сказала Надежда и тоже встала с дивана. – Вы приняли заказ у Акчурина?

– Простите?

– Я говорю про вашего постоянного клиента.

– Тот, что был сегодня? Руслан? – Тищенко усмехнулся. – Но он никогда не был моим клиентом. Я познакомился с ним на приеме.

– Простите…

– Сегодня он пришел ко мне в первый раз. Пришлось снимать все без исключения мерки: оценивать наклон каждого плеча, угол положения свободно опущенных рук…

– Я поняла, – Надежда безотчетно двинулась к двери. – Ступайте в закройную, мне нужно сходить к матери.

Войдя в кабинет Ираиды Самсоновны, она громко спросила:

– Где список приглашенных?

Ираида Самсоновна оторвала взгляд от компьютера и удивленно уточнила:

– Приглашенных на прием?

– Где он?!

Выдвинув один ящик, потом другой, Ираида Самсоновна достала листок и протянула Надежде:

– Вот, возьми. Не понимаю, правда, зачем он тебе.

Надежда схватила список и прошлась по перечню фамилий сверху вниз. Потом еще раз. Окончательно удостоверившись в чем-то, она взглянула на мать:

– Его здесь нет.

– Кого?

– Руслана Акчурина.

– Того, что приходил сегодня?

– Он был на приеме, но в списке приглашенных его фамилии нет!

– Действительно? – Ираида Самсоновна просмотрела фамилии и расстроенно проговорила: – Я не понимаю, откуда он взялся.

– Явился по чужому приглашению? – предположила Надежда.

– Об этом я не подумала. – Ираида Самсоновна улыбнулась. – Конечно же! Все так и было.

– Сверяться по списку бесполезно, мы и половины из них не знаем.

– Я могу спросить у Акчурина, где он взял приглашение.

– Запрещаю тебе это делать! – воскликнула Надежда.

– Тише… Тише… Чего ты так всполошилась?

– Не смей говорить с ним об этом!

– Не буду, не буду… – сказала Ираида Самсоновна. – Успокойся… Если хочешь, могу тебе сообщить интересную новость.

– С недавнего времени я стала избегать любых новостей, – проговорила Надежда.

– Эта новость тебе понравится… Оригинал нашей картины висит в Третьяковке.

– Неужели? Ты говоришь про портрет?

– Про девушку в бальном платье. Картина называется «Дочь купца Зотова». Художник – Василий Сомов.

– Откуда взялись эти сведения?

– Они есть в Интернете.

Надежда направилась к выходу. Ираида Самсоновна спросила:

– Куда ты?

– На встречу с прекрасным, – ответила ей Надежда.





Глава 13

Встреча с прекрасным




Надежда прошла по Кадашевскому переулку до чугунной ограды сквера и свернула направо. Срезала угол и пересекла дворами соседний квартал. Через три минуты она вышла к ажурной ограде Третьяковки, за которой зеленели деревья и была видна стена со сплошным рядом сводчатых окон. Далее стояло одноэтажное желтое здание, за которым Надежда свернула во двор Галереи.

Она купила билет, в киоске взяла пару брошюрок и путеводитель. Поднялась по парадной лестнице и, сверяясь с планом, двинулась к залу русской живописи девятнадцатого века.

Полтора часа, отведенные на то, чтобы дойти до музея, найти картину и как следует ее рассмотреть, вылились в полных четыре. Надежда подолгу задерживалась перед картинами Константина Флавинского, Ореста Кипренского, Венецианова. И каждый раз она ловила себя на мысли, что смотрит на давно знакомые картины другими глазами. Очевидно, прожитые годы сделали душу созвучной многим вещам, которые прежде были ей недоступны.

Картину «Дочь купца Зотова» она обнаружила в дальнем углу зала русской живописи девятнадцатого века. Взглянув не нее, Надежда пораженно застыла: формат картины был много меньше той, что висела в гостиной ее ателье. Из полуфигурного портрета картина превратилась просто в портрет. Его нижняя граница обрывалась на уровне груди девушки. На нем не было ни шкатулки, ни обнаженных рук девушки, которые держали ее. Юбка-колокол с шифоновыми драпировками тоже исчезла. Картина показалась Надежде непропорционально отрезанной и вызывала противоречивые чувства. В остальном она была точно такой же.

Надежда поискала глазами дежурную, но в это время к картине подошла группа школьников. Дети обступили Надежду, но вместо того, чтобы смотреть на картину, перешучивались и толкали друг друга.

– Тихо, ребята, тихо! Вы не на переменке, вы в музее, – сказала учительница, дернула за рукав расшалившегося мальчика и, наклонившись к нему, прошептала: – Или ты успокоишься, или я сейчас же позвоню твоей матери…

Мальчишка встал столбиком, остальные тоже притихли, не переставая исподтишка друг друга шпынять.

– Мы смотрим на картину «Дочь купца Зотова». – Учительница повысила голос: – Смотрим на картину!

Из другого конца зала к ним тут же направилась служительница. Учительница показала свой бейджик:

– У нас есть разрешение.

Смотрительница строго указала:

– Потише, пожалуйста.

– Слышите, дети? – сказала учительница. – На эту картину у нас только минута. – Она достала телефон и стала с него читать: – Одним из самых значительных работ художника-портретиста Василия Сомова явился портрет дочери купца Зотова, который был куплен Павлом Михайловичем Третьяковым в одна тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. Не многие работы Сомова сохранились до нашего времени, но его по праву считают одним из выдающихся русских художников-портретистов. До того как попасть в музей, картина хранилась в мастерской художника. В день его смерти там случился пожар. Здание выгорело дотла, картину успели спасти, но она значительно пострадала – нижний край обгорел вместе с подписью художника Сомова. Ввиду того что картина хранилась у самого художника, его авторство не подверглось сомнению. – Учительница перемотала пальцем текст в телефоне и заключила: – Остальное вам будет неинтересно. Петров! Я все вижу!

– Катерина Егоровна, а что значит – картина значительно пострадала?

– Неужели не ясно? Сгорел нижний край, и его обрезали. Идем дальше!

Дети потянулись вслед за учительницей. Надежда заложила руки за спину и подошла ближе к картине. Ей показалось, что она написана аккуратнее копии. Поверхность картины была гладкой, и краски – значительно ярче. Только у нижнего края, у самой рамы был виден коричнево-рыжеватый налет. Она представила себе, как долго примерялся реставратор, прежде чем отрезать сгоревшую часть картины.

На табличке был указан год написания картины: тысяча восемьсот шестьдесят четвертый. Значит, после ее окончания Василий Сомов прожил только один год.



Когда Надежда вернулась в ателье, она подошла к портрету и внимательно осмотрела его. Заметила темные, похожие на порезы линии, и утвердилась во мнении, что этот портрет был написан не так тщательно, как тот, что висит в музее. Надежда присмотрелась к подписи и безо всяких усилий прочитала имя художника: «В. Сомов». Потом вгляделась в лицо девушки: изящная головка, на тонкой шейке – бархотка, по линии декольте – нежная вышивка, к корсажу приколот маленький букетик цветов. На руках – длинные перчатки, запястье охватывает браслет с пятью большими сапфирами и крупным бриллиантом.

Ларец в ее руках украшен золотистым металлом и цветными камушками. На крышке ларца – золотая ящерка. Разглядывая воздушное платье девушки, Надежда вдруг поняла, что основная идея ее коллекции родилась под впечатлением от него. Она неосознанно повторила и развила идею старинного платья, воплотив ее в художественный образ современных моделей.

Надежда поднялась в свой кабинет, взяла со стола лупу и вернулась к картине. Она влезла на консольный столик и приблизила лупу к лицу и голове девушки. Внимание Надежды привлекли проступающие сквозь краску волокна. По границе головы девушки они не совпадали с углом наклона остального холста.

В гостиной между тем появилась Ираида Самсоновна. Заметив Надежду, стоящую на консольном столике, она удивленно застыла.

– Зачем ты влезла на мой антиквариат? – Ираида Самсоновна поспешила к Надежде.

Та спустилась на пол. Глядя, как мать осматривает мраморную столешницу, Надежда сказала:

– Как видишь, ничего не случилось.

– Пожалуйста, больше на него не влезай, у столика слишком тонкие ножки. Если нужно, придвинь стул или лучше поставь стремянку. – Ираида Самсоновна взглянула на портрет. – И, кстати, зачем ты его разглядывала?

– Я была в Третьяковке.

– Ах, вот оно что… И ради этого ты пропустила две примерки? Слава богу, Валентин Михайлович провел их удачно, и клиенткам не потребовалась твоя консультация.

– Почему ты не спрашиваешь, что я видела в Третьяковке?

– Нетрудно догадаться, – Ираида Самсоновна присела и осмотрела ножки стола. – Ты видела в Третьяковской галерее картины.

– Я видела оригинал этого портрета и должна заметить – он отдает мертвечиной.

– Боже мой… Что за выражение.

– Музейный оригинал написан в более яркой и аккуратной манере, но он бездушный. А вот в нашей копии есть душа.

– Осталось разобраться – чья. Художника или этой девицы, – пошутила Ираида Самсоновна.

Надежда отнеслась к этим словам с должным вниманием:

– Как точно сказано.

– Я не имела в виду ничего мистического. Сказала первое, что пришло в голову.

– Еще одно отличие оригинала от копии – оригинал обгорел при пожаре, и нижняя часть портрета отсутствует. – Надежда подошла к картине и провела рукой горизонтальную линию: – Вот так.

– Какая жалость. Ларец и эта ручка в браслете – очаровательные.

– Я узнала, что художник недолго прожил после окончания этой картины. И, знаешь, мне бы хотелось поговорить с теми людьми, у кого ты ее купила.

– Они, конечно, интеллигентные люди, – засомневалась Ираида Самсоновна. – Но как это будет выглядеть?

– Я позвоню и, если не согласятся, откажусь от этой затеи. Кому, как не тебе, известно, что предмет антиквариата, тем более картина, снабженная исторической справкой, вырастает в цене.

– Ну, хорошо. Я поищу их телефон.

В гостиную вошла Виктория. В ее руках колыхалось тонкое шифоновое платье.

– Ну, что? – с тревогой в голосе поинтересовалась Ираида Самсоновна.

– Портные, да и сам Валентин Михайлович, говорят, что шов восстановить невозможно. Под ним порвалась ткань.

– Ах, какая досада!

В разговор вмешалась Надежда.

– Что случилось? – Она забрала у Виктории платье. – Мы сшили его полгода назад для заказчицы Татьяны Васильевны Тениной.

– Сегодня утром она прислала платье с шофером. Суть претензии – некачественный шов и гнилые нитки.

– Что за бред… – Надежда вывернула платье и проверила шов. – Мы всегда используем качественные и дорогие нитки. На первый взгляд кажется, что ткань подверглась сильному натяжению. Разорвались не столько нитки, сколько сам шифон. Что будем делать? – Она вопросительно взглянула на мать.

– Нужно пригласить Татьяну Васильевну и обсудить ситуацию с ней.

– Для обсуждения у нас должны быть варианты решения. На складе есть такая ткань? Мы можем сделать подкройные боковины.

– И что из этого получится? – спросила Ираида Самсоновна и сама же ответила: – Цветок, нарисованный на заднице. Татьяна Васильевна не станет носить переделку, она достаточно состоятельная женщина. Речь идет не о том, как спасти платье, а кто виноват в его порче.

– Ты права, – проговорила Надежда. – Позвони ей и попроси приехать в ателье. Думаю, нам следует возместить стоимость платья. Тенина – дорогая клиентка, и я не хочу ее потерять.



Вечером, в отсутствие Соколова, Надежда раскроила из бязи макеты двух платьев, которые он успел сконструировать для коллекции. Она сама их сметала, примерила на манекен и внесла нужные изменения. В конце работы оставила Соколову записку, чтобы утром он раскроил оба платья из белого муслина. Рядом положила кружево, бейки и нитки для вышивки.

Домой Надежда вернулась в одиннадцать часов с одним только желанием – поскорее лечь спать. Но в половине двенадцатого приехал Астраханский, и они, как было заведено, отправились на кухню. Надежда заварила свежего чая и покормила Льва тем, что нашла в холодильнике.

Он спросил:

– Как прошел день?

Надежда улыбнулась:

– Отчего бы тебе не спросить, как я провела эти два дня, которые мы не виделись.

– А мы с тобой не виделись целых два дня? – удивился Астраханский и проронил: – Как быстро летит время.

– У меня никаких изменений. Фридманович написал жалобу на действия Осташевского и направил ходатайство на дополнительный анализ содержимого желудка и крови Шимаханского. Он рассчитывет притормозить ход расследования, чтобы детально проработать линию защиты.

– Насчет анализа – это правильно. Может случиться так, что препарат Шимаханскому подсыпали во время приема. Круг подозреваемых расширится до сорока человек, и ты будешь в безопасности.

– Вот видишь, а ты вместо благодарности подвесил Марку фингал. Видел бы ты его… Вот так, с синяком, он сегодня отправился в суд.

– Что сделано – то сделано, – нехотя произнес Лев.

– Вчера выяснилась одна странная вещь, – вспомнила Надежда. – Есть такой человек – Руслан Акчурин, мы с ним познакомились на приеме.

– Клиент Анастаса Тищенко?

– В том-то и дело, что нет. Ума не приложу, как он попал на прием. Охранник пропускал гостей строго по приглашениям.

– Надо бы разобраться…

– Ты прав, нам еще со многим следует разобраться. Этот Акчурин не выходит у меня из головы. И знаешь что, – Надажда замолчала, сообразив, что зря заговорила об этом.

– Что? – Лев с подозрением прищурился, и ей пришлось продолжить:

– Он сказал, что Мешакин – его друг, и упомянул Лесю с Анфисой.

– Черт… – Астраханский резко посмурнел.

Надежда была не рада, что завела этот разговор. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, она сказала:

– Тищенко признался, что тем вечером не делал примерку Шимаханскому.

– Вот как?…

– Они уединились, чтобы обсудить вопрос организации ателье мужского костюма, которое собирался профинансировать Шимаханский для Тищенко.

– Тищенко планировал уходить от тебя? И ты об этом знала?

– Конечно же, нет. Для меня эта новость прозвучала как гром среди ясного неба.

– Подонок!

– Тищенко просил, чтобы я позволила ему остаться работать в ателье.

– Гнать поганой метлой!

– И что мне тогда делать с новой мужской гостиной? Туда вложено столько средств.

– Подумай хорошо. Тебе придется каждый день любоваться на его подлую рожу.

– Я потерплю. – Надежда улыбнулась и для смены темы спросила: – Чем ты занимался эти два дня?

– У меня было много работы. Кроме того, мы вместе с Протопоповым кое-что нашли на твоего Тищенко. Не понимаю, зачем ему работа закройщика. У него много других талантов. Помимо того, что отсидел за мошенничество, выяснилось, что в прошлом он – карточный шулер. Катался на поездах дальнего следования с преступной группой и выставлял пассажиров на деньги.

– За это он тоже отсидел?

– Нет. Посадить его не успели – вовремя соскочил.

– Будем надеяться, что он встал на путь исправления.

– Не спеши радоваться, – заключил Астраханский. – По моему опыту, такие люди редко меняются к лучшему.





Глава 14

Развенчание легенды




Обещанный контракт на финансирование коллекции Козырев прислал с той же курьерской почтой, что и документы для участия в конкурсе. Надежда прочитала его несколько раз и поняла, что без Фридмановича ей не обойтись. Она позвонила Марку, и он приехал, как только освободился.

Фридманович взял контракт, сел на диван и снял солнцезащитные очки. Синяк на его лице окончательно созрел и приобрел желтый оттенок. Он изучал контракт около часа, потом набросал на ноутбуке кое-какие замечания и велел Надежде распечатать протокол разногласий. В протоколе он уточнил два не слишком внятных положения и включил один дополнительный пункт, сопроводив это советом:

– Контракт подписывай только в случае, если Козырев внесет мои изменения. В противном случае ничего не подписывай и сразу ко мне.

– Спасибо за помощь. Сегодня отошлю протокол Козыреву, – поблагодарила его Надежда и напомнила: – Смотрел договор с дизайнером?

– По этому делу ничем помочь не смогу. В договоре нет приложения, устанавливающего предельную сумму сметы, и отсутствует пункт о штрафных санкциях на случай превышения срока. – Сказав это, Фридманович предостерег ее: – Только не вздумай озвучивать это дизайнеру. Судя по бестолковому договору, он сам не понимает, что написал. Требуй, сердись и снова требуй. Другого выхода нет.

– Есть результаты по делу Шимаханского? – спросила Надежда.

– Есть… – Марк надел солнцезащитные очки и засунул свой ноутбук в портфель. – Жалоба на Осташевского рассмотрена и отклонена. Так что ждем, когда он вновь пойдет в наступление.

– Мы только разозлили его, – грустно проронила Надежда.

– А что еще остается делать? По крайней мере, он будет знать, что с нами нужно быть осмотрительным.

Минут через десять после ухода Фридмановича Виктория пригласила Надежду в примерочную комнату, где ее ожидала заказчица, предъявившая претензию из-за порванного шва.

Надежда вышла из кабинета и в коридоре встретила мать.

– Мне пойти с тобой? – спросила Ираида Самсоновна.

– Нет. Я сама. – Надежда легко сбежала по лестнице и сразу вошла в примерочную.

– Здравствуйте, Татьяна Васильевна!

Заказчица стояла возле чиппендейловского комода и, казалось, разглядывала его. Увидев Надежду, решительно улыбнулась:

– Здравствуйте! – Она продолжила безо всякой паузы: – Не подумайте, Наденька, что я мелочная. Это дело принципа. Я столько лет шью здесь одежду, что вправе рассчитывать на лояльное отношение.

– Давайте посмотрим… – Надежда сняла с вешалки ее платье и разложила его на чайном столике. – У нас с вами порванный шов.

– Его прострочили гнилыми нитками. Это видно невооруженным взглядом.

– Но мы всегда используем качественные нитки известной фирмы.

– Значит, они были слишком тонкими.

– Для пошива мы использовали нитки, сопоставимые по толщине и прочности с самим шифоном. Если взять толстые нитки, получится грубый, стянутый шов.

– Ну, тогда я не знаю. – Татьяна Васильевна обиженно отодвинула от себя платье. – Разбирайтесь с ним сами.

– Я принесла ваши мерки, – Надежда взяла сантиметровую ленту и заглянула в карточку Татьяны Васильевны. – Все измерения платья им соответствуют. В изделие заложена достаточная свобода на облегание фигуры для такого типа ткани. – Она перевела взгляд на заказчицу: – Позвольте, я уточню ваши мерки.

Татьяна Васильевна приподняла руки, для того чтобы ей было удобно снимать мерки. Надежда измерила только охваты груди и бедер. Этого было вполне достаточно, чтобы сделать окончательный вывод.

– Ну вот. Теперь мне все ясно, – сказала она. – Платье шилось, когда у вас был пятидесятый размер. А сейчас у вас – пятьдесят второй. Шифон – очень нежная, непрочная ткань. Платье порвалось, когда вы натягивали его на себя. Простите за откровенность, но вы сами сказали, что это вопрос принципа.

– Да что такое вы говорите! – возмутилась Татьяна Васильевна. – Я тридцать лет ношу один и тот же размер – сорок шестой.

Вместо ответа Надежда измерила ее охват груди и показала отметку на сантиметровой ленте. Татьяна Васильевна выхватила ее и перемерила сама. Взглянув на отметку, она побагровела.

Надежда опустила глаза и тихо сказала:

– Для меня ничего не стоит вернуть вам деньги, но я сомневаюсь, что теперь вы этого захотите.

Татьяна Васильевна и в самом деле больше ни о чем не просила. Когда Тенина ушла, Надежда поняла, что она больше не вернется. Легенда о вечном сорок шестом размере, которую Татьяна Васильевна повторяла все эти годы, была окончательно развенчана, а к своему пятьдесят второму размеру она была не готова.

В гостиной Надежду с тревогой ожидали Виктория и Ираида Самсоновна.

– Ну что?

– Как все прошло?

– Пришлось назвать ее реальный размер. Со времени прошлого визита Татьяна Васильевна потолстела, и платье на ней просто лопнуло. Как видите, я отстояла доброе имя ателье, но потеряла клиентку.

– На наш век клиенток в Москве хватит, – рассудительно заметила Ираида Самсоновна.

Но тут Надежда заметила в застекленной витрине льняную салфетку с вышивкой серой нитью. Вышивка была кружевной, и на салфетке буквально не оставалось свободного места.

– Что это? – спросила она.

– Салфетка с вышивкой в стиле Мадейра. Не смогла пройти мимо нее и купила. – Переводя разговор на другую тему, Ираида Самсоновна протянула Надежде листок: – Вот телефон бывшей хозяйки картины. Звонить лучше сейчас, утром она работает.

– Валентина Ефимовна Строганова, – прочитала Надежда. – Фамилия аристократичная. Не из тех ли она Строгановых?

– Не из тех. Я у нее спрашивала.

Надежда направилась к лестнице.

– Позвоню из своего кабинета.



– Валентина Ефимовна? Здравствуйте!

Из трубки прозвучал низкий, женственный голос:

– Кто это?

– Я дочь Ираиды Самсоновны Раух. Она купила у вас картину – портрет девушки в бальном платье.

– Как же, как же… Я ее помню.

– У меня возникли кое-какие вопросы. Интересно узнать историю картины, моя мать сказала, что вам она известна.

– Слишком громко сказано. Я кое-что слышала от бабушки и от матери. Только и всего.

– Можем поговорить? – поинтересовалась Надежда.

– Только не сейчас, я еще на работе. Если хотите, приезжайте ко мне завтра. У меня будет выходной.

– Во сколько?

– Когда вам будет удобно. Только предварительно позвоните. Я живу на Пятницкой, дом семнадцать. Там на первом этаже магазин «Матрешка».

– Спасибо. Тогда до завтра.

После телефонного разговора Надежда пошла в закройную, чтобы узнать, скроил ли Соколов платья из коллекции. Валентин Михайлович с гордостью показал их на манекенах. Они обсудили их и кое-что исправили, после чего Надежда разрешила отдать платья в работу.

Валентин Михайлович сказал:

– Сегодня днем я сделал еще два лекала.

– Вечером я сама раскрою макет, – пообещала Надежда.

– Не стоит. Я задержусь, и завтра утром они будут на манекенах.

– Спасибо, Валентин Михайлович. – Надежда перевела взгляд на Тищенко. – А как ваши дела, Анастас Зенонович? У вас все нормально?

Он любезно ответил:

– Не стоит беспокоиться, Надежда Алексеевна. У меня все отлично.

Выйдя в фойе, Надежда заглянула в мужскую гостиную. Там было пыльно, казалось, что работы только что начались. Ковровое покрытие было свернуто, в удаленной части гостиной рабочие возводили гипсокартонную стену.

К ней поспешил Филипп:

– Приветствую вас, Надежда Алексеевна. Как видите, у нас возник новый объем работ.

– А вы-то и рады, – прищурилась Надежда. – Что со сметой?

– Теперь ее нужно дополнить.

– Даю вам три дня. По истечении выставляю за дверь и найму другого подрядчика. – На этих словах Надежда вышла из мужской гостиной и столкнулась в фойе с Львом Астраханским. Расставшись с ним утром, она не надеялась, что вечером снова его увидит.

– Ты за мной?

– Можно сказать и так.

– Я схожу за пальто и за сумочкой. Подождешь?

– С тобой пойду.

– В кабинет?

– Но ведь твоя сумка там?

Они поднялись наверх, и, едва за ними закрылась дверь кабинета, Лев Астраханский подошел к Надежде и обнял ее:

– Люблю тебя и очень соскучился.

Она прильнула к нему, закрыла глаза и подняла лицо. Лев поцеловал ее в губы.

– Наденька! – В комнату влетела Ираида Самсоновна и, заметив Астраханского, осеклась: – Простите.

– Что случилось? – поинтересовалась Надежда.

– Тебя вызывают в Следственное управление. – Она протянула повестку. – Вот. Ее почему-то принесли в ателье.

– Это без разницы. Повестку приносят туда, где выше вероятность ее вручить, – сказал Лев, выхватил у Ираиды Самсоновны повестку, пробежал глазами и заключил: – Завтра я сам тебя туда отвезу.





Глава 15

Допрос




Утром Надежда позвонила Фридмановичу, но тот сказал, что не сможет присутствовать на допросе из-за судебного заседания. Марк велел ей меньше говорить и не отвечать на неудобные вопросы.

– Если получится, перенеси встречу с Осташевским на другой день, скажем, на завтра, – предложил он.

– Как же я перенесу, если Осташевский вызывает меня сегодня?

– Во всяком случае, попробуй. В конце концов, заболей…

– Я над этим подумаю.

Тем не менее, поговорив со Львом, она решила ничего не менять. Нужно было понять, в каком направлении движется следствие.

В Следственное управление Надежда и Астраханский приехали за сорок минут до назначенного времени. Они шли по длинному коридору-кишке с множеством дверей. Каждый второй проходивший мимо сотрудник здоровался с Астраханским – сказалась его прошлая работа в этом управлении. Теперь он трудился в том же ведомстве, но на другой территории.

Излишек времени Надежда и Лев решили провести с Протопоповым. Иван Макарович встретил их очень радушно. Он знал о предстоящем допросе и о жалобе на действия Осташевского, однако у него не было однозначного мнения о том, стоило ли ее подавать.

– В любом случае жалобу отклонили, и нам нужно идти дальше, – заключил Лев Астраханский. – Сегодня станет ясно, какие рычаги задействует Осташевский.

По большому счету, Протопопов мало чем мог им помочь, однако он пообещал держать руку на пульсе.

Ровно в десять Надежда вошла в кабинет Осташевского. Он спросил:

– Где же ваш жалобщик?

– Фридманович? Его сегодня не будет.

– Ну что же, Надежда Алексеевна, как и обещал, на этот раз мы поговорим на моей территории.

– Вы не обещали…

– Что?

– Вы не обещали, – чуть громче повторила она.

– Какая, собственно, разница? – По лицу Осташевского было видно, что он обижен и рассчитывает на крупную сатисфакцию.

Грядущая перспектива не слишком забавляла Надежду, она решила стоять насмерть.

– Начнем, – сказал Осташевский и приготовился заполнять протокол. – Фамилия, имя, отчество, год рождения.

Надежда закатила глаза:

– Вам еще не надоело? Нельзя переписать данные из предыдущего протокола?

– Я задал вопрос, – с угрозой в голосе повторил Осташевский.

Далее последовал дословный повтор первого допроса. Добравшись до описательной части, следователь задал вопрос по существу:

– Есть ли у вас что-нибудь, что можете сообщить по факту убийства гражданина Шимаханского?

– Все, что знала, я уже рассказала, – ответила Надежда.

– Уточнения? Дополнения?

Она покачала головой:

– Нет, ничего.

Осташевский достал из ящика папку и бросил ее на стол:

– Я посмотрел финансовую отчетность вашего ателье…

– Откуда она у вас? – возмутилась Надежда.

– Не будьте такой наивной, у меня есть полномочия запрашивать документацию подобного рода.

– Не понимаю, как финансовая отчетность может быть связана с гибелью этого человека.

– В продолжение того, что я сообщил, у меня возникает вопрос: судя по балансу, доходы от деятельности вашего ателье не так велики. Но вместе с тем вы вдруг покупаете дополнительные площади – четырехкомнатную квартиру на первом этаже вашего дома. Мне хорошо известно, сколько она стоит, и меня удивляет, что вы с такой легкостью совершаете покупки подобного рода… Кто вас финансирует?

– Во-первых, дополнительные площади понадобились в связи с расширением бизнеса. Во-вторых, источник финансирования мною задекларирован. Год назад в помещении ателье был обнаружен клад, имевший историческую и номинальную ценность – золотая и серебряная посуда фабриканта Лихоцкого, поставщика Императорского двора[12].

– Об этом я слышал.

– Значит, вам известно про выплаченную мне компенсацию.

– Неужели выплатили? – удивился Осташевский. – Да ну… Так не бывает.

– Не сразу, – проговорила Надежда. – Мы долго судились. Но мой адвокат заставил государство выполнить свои обязательства.

– Он в своем роде уникум, – не слишком жизнерадостно отреагировал Осташевский.

– Марк Фридманович знает свое дело.

– Перейдем ко второму вопросу. Сейчас вы должны поминутно пересказать мне хронологию того вечера, начиная с вашего выхода в гостиную.

– Я уже говорила, что после того, как переоделась в вечернее платье, сразу спустилась в гостиную.

– Помню, – усмехнулся Осташевский. – Тридцать пуговок, и все на спине.

Надежде это замечание показалось фривольным, она покраснела и твердо заметила:

– К гостям я вышла в двадцать минут девятого.

– Что было дальше?

– Опять все сначала? Я подошла к Анастасу Зеноновичу, и он начал знакомить меня со своими клиентами.

– Повторите, кто, помимо клиентов Тищенко, присутствовал на приеме, – сказал Осташевский, – официантов и охранника опускаем.

– Я, моя мать, администратор Виктория, закройщик Соколов, мой адвокат Фридманович и… – на этом месте Надежда запнулась, решая, стоит ли упоминать Руслана Акчурина.

– И?.. – с нажимом переспросил Осташевский, и Надежде пришлось продолжить:

– Некто Руслан Акчурин.

– Вот видите, – следователь вписал в протокол несколько строк. – В прошлый раз вы скрыли от следствия факт его присутствия на приеме.

– В прошлый раз я не знала, что Акчурин не был клиентом Тищенко. Это выяснилось через несколько дней, когда он пришел заказывать костюм в ателье.

– Акчурин сам рассказал об этом?

– Нет. Об этом сказал Тищенко.

– Ну хорошо. Что вам известно про Акчурина?

– Он адвокат, работает в юридической конторе «Акчурин и сын».

– Сын Акчурина тоже адвокат? – спросил Осташевский.

– Он сам – сын. Насколько я поняла, Руслан Акчурин работает вместе с отцом.

– Это мы выясним…

В Надежде зарождался протест, и она хотела выразить его хотя бы элементарным брюзжанием:

– Как это все неприятно… Что там у вас дальше?

– Меня интересуют ваши дальнейшие действия. Вы перезнакомились со всеми присутствующими. Что потом?

– Потом я прошла в закройную.

– Зачем?

– Чтобы переговорить с матерью.

– Она была там?

– Да. Вместе с закройщиком Соколовым.

– Что эти двое делали в закройной во время приема?

– Решали производственные вопросы, – сказала Надежда.

– А у меня другая информация. Они ссорились – это раз. Их связывают личные отношения – это два.

– При чем тут это? – разозлилась Надежда.

– При том! – огрызнулся следователь. – В прошлый наш разговор вы скрыли многие факты!

– Боже мой, какая трагедия… Я не рассказала, что мать поссорилась со своим приятелем.

– Маленькая ложь влечет большие последствия.

– Не глобализируйте, пожалуйста! – возмутилась она.

– Хватит пререкаться! Идем дальше… Во сколько вы зашли в закройную?

– Я туда не ходила.

– Опять врете?

– Мать сама вышла в коридор, и мы вернулись в фойе.

– Во сколько это было?

– Около десяти.

– Потом вы прошли в помещения, где в настоящее время идет ремонт.

– Откуда вам это известно? – удивилась Надежда.

Не обращая на нее внимания, Осташевский продолжил:

– И через пятнадцать минут вы вышли оттуда с Козыревым. У вас была интимная встреча?

– Вы бредите? – Надежда больше не нашла, что сказать.

– Тогда чем объяснить намерения Козырева профинансировать ваше участие в конкурсе молодых модельеров?

Припомнив совет Фридмановича, Надежда ответила:

– Без комментариев.

– Отказываетесь отвечать?

– Вы клоните к тому, что я наемный убийца, и мне заплатили за смерть Шимаханского. И кто, по-вашему, заказчик убийства? Козырев?

– Вопросы здесь задаю я, – напомнил Осташевский. – В десять пятнадцать вы с Козыревым вышли в фойе. Что было дальше?

– Подождите… – поразмыслив, Надежда продолжила: – Я случайно подслушала телефонный разговор Козырева, и он показался мне подозрительным.

– Как это вышло?

– Он говорил в примерочной, я стояла в гостиной и все слышала. Там было темно.

– Изложите суть разговора.

– Могу вспомнить только отдельные фразы.

– Давайте, – Осташевский приготовился записывать.

– «Он не переживет этого дня», «не хочу этого делать», «ничем хорошим это не закончится», «вы обезумели».

Осташевский, усмехнувшись, спросил:

– Вы не боитесь, что после этого заявления Козырев прикроет финансирование вашей коллекции?

– Нет, не боюсь.

– Что было после того, как вы с Козыревым вышли в фойе?

– Прошло какое-то время, ко мне подошел Шимаханский и спросил про картину.

– Это опустим.

– Он сказал, что Тищенко должен сделать ему примерку… – Надежда вовремя прикусила язык, решив не называть Осташевскому настоящей причины встречи Шимаханского с Тищенко.

– Они ушли в примерочную… – начал следователь.

Она продолжила:

– Примерно без пятнадцати одиннадцать.

– Что происходило в это время в гостиной?

– Гости начали расходиться. К тому моменту, когда Шимаханский вернулся, кроме него и Вороновича, в фойе оставались два или три человека.

– Меня интересует, когда ушли Соколов и Фридманович.

– В одиннадцать, это я помню.

– Во сколько Шимаханский вышел в фойе?

– В пятнадцать минут двенадцатого.

– Значит, в тот момент, когда он вышел, Фридманович, Соколов и бо´льшая часть гостей уже ушли?

– Именно так.

– В ателье оставались вы, ваша мать, администратор Виктория и помощник Шимаханского Вадим Воронович? – Осташевский напомнил: – Мы не говорим про официантов.

– Еще Тищенко. Но он ушел сразу после Шимаханского и Вороновича.

– Я смотрел запись наблюдения с главного входа. Вам следует вызвать мастера и отрегулировать камеру. У нее ограничен обзор и сбито время фиксации. Возможно, вы это сделали преднамеренно?

– Я не собираюсь отвечать на провокационные вопросы, – сказала Надежда.

– Нет, в самом деле… Почему в ателье не установлены камеры внутреннего наблюдения? – продолжил следователь.

– Потому что тогда бы я потеряла большую часть клиентов. Люди, которые заказывают у нас одежду и раздеваются до нижнего белья, предпочитают конфиденциальность.

– Вернемся к нашей хронологии. Значит, Тищенко вышел из ателье не с Шимаханским?

– Нет, он вышел несколько позже.

– Во сколько Воронович втащил Шимаханского в ателье?

– Мне трудно сказать… В «Скорую» моя мать позвонила в двенадцать сорок.

– Это правда, я проверял.

Надежда недовольно заметила:

– Мне незачем врать.

– Из всего вышесказанного следует, что Шимаханского принесли примерно за две минуты до этого. Верно?

– Возможно. В тот момент мне трудно было себя контролировать.

– Тем не менее таблетки вы отыскали быстро… Скажите, Надежда Алексеевна, в вашем платье были карманы?

– Платье сшито из тонкого шелка, в таких карманов не делают… – Надежда вдруг замолчала и продолжила другим, насмешливым тоном: – Теперь я понимаю, зачем вы задавали все эти вопросы. Чтобы сбить меня с толку? Ну так вот: на моем платье не было карманов, я не травила Шимаханского и не подкладывала в его пальто таблетки! Ясно? – Она ткнула пальцем в протокол: – Так и запишите!





Глава 16

Экскурсия в прошлое




Астраханский решил завезти Надежду в ателье, но по дороге она созвонилась с бывшей владелицей картины Строгановой и попросила Льва добросить ее до Пятницкой.

Он поменял маршрут, в дороге Надежда пересказала ему разговор с Осташевским.

Выслушав, Астраханский сказал:

– Осташевский ищет, за что зацепиться. Ничего конкретного у него на тебя нет. Однако расслабляться не стоит. Нужно держать оборону и следить за каждым сказанным словом.

Лев высадил Надежду на Пятницкой у магазина «Матрешка», они поцеловались и договорились вечером созвониться.



Старинный дом с затейливой лестницей чем-то напоминал особняк Лихоцкого, в котором располагалось ателье. Надежда поднялась на третий этаж, нашла нужную квартиру и нажала на кнопку звонка.

Дверь открыла невысокая усталая женщина с добрым лицом. Она представилась Валентиной Ефимовной Строгановой и пригласила Надежду пройти в комнату. Усадив за старинный круглый стол с ножками-балясинами, предложила ей чаю. Надежда согласилась и, пока Строганова ходила на кухню, оглядела убранство комнаты: плюшевые шторы, антикварная мебель, на темно-зеленых стенах – картины и фотографии. Валентина Ефимовна вернулась с серебряным подносом, на котором был сервирован чай.

Надежда спросила:

– Увлекаетесь антиквариатом?

Женщина улыбнулась:

– Просто живу среди дорогих мне вещей. Все это, как и сама квартира, досталось мне от родителей.

– Картина, которую купила моя мать, тоже была вам дорога?

– Нет, – Валентина Ефимовна отчего-то смутилась. – Я давно порывалась ее продать.

– Почему?

– Возможно, вы сочтете, что все это глупости, но я с детства ее боялась.

– Неужели?

– Страхи были связаны с историей, которую часто рассказывали в нашей семье. Впервые я услышала ее от своей бабушки. Грушенька Зотова – девушка, изображенная на картине, – погибла в большом пожаре на своем первом балу. Глядя на картину, я представляла, что в портрете осталась ее душа. Иногда мне казалось, что Грушенька следит за мной взглядом, когда я передвигаюсь по комнате.

– Мистика, – проговорила Надежда.

– Вы можете мне не верить, и я не обижусь. По большей части это детские страхи. Болезненное воображение впечатлительного ребенка.

– Моя мать сказала, что этот портрет – всего лишь авторская копия.

– Я видела в Галерее оригинал. По мне, так он отдает мертвечиной, – сказала Валентина Ефимовна.

Надежда пораженно застыла, потом проронила:

– И я это почувствовала. Вам известно, для чего была написана копия?

– О, это романтическая история… Оригинал писался по заказу отца Грушеньки Зотовой. Василий Сомов – модный в то время художник, – влюбился в нее без памяти. Оригинал он оставил себе, а Зотову отдал копию. Думаю, что смерть девушки была для Сомова большой личной трагедией.

– Я слышала про пожар в его мастерской, – проговорила Надежда.

– Художника постигла горькая участь. Несбывшееся счастье и ранняя смерть. Как в греческой трагедии. Да вы, я смотрю, даже не притронулись к чаю, – захлопотала Валентина Ефимовна.

– Спасибо. Не расскажете что-нибудь про семью Грушеньки Зотовой?

– Я знаю совсем немного. Отец Грушеньки – Семен Порфирьевич Зотов – был очень состоятельным человеком. Он тяжело пережил смерть единственной дочери. По слухам, Зотов сошел с ума и со временем потерял все свое состояние. Между тем говорили, что он давал за Грушенькой колоссальное по тем временам приданое в деньгах и драгоценностях. Вы не обратили внимания на шкатулку? Бабушка рассказывала, что в ней хранились все драгоценности Грушеньки Зотовой. Один только браслет на ее ручке имел баснословную цену.

– Интересно, куда все это делось после ее смерти?

– В соответствии с городской легендой, Семен Порфирьевич похоронил драгоценности вместе с обугленными останками дочери.

– Думаю, они недолго там пролежали, – предположила Надежда.

– Дело в том, что до сих пор неизвестно, где находится ее могила, – объяснила Валентина Ефимовна. – В противном случае нашлось бы много охотников ее разорить.

– Грустная история…

– Не стоит принимать все на веру. С тех пор прошло столько времени, многое исказилось или просто стерлось из памяти.

– Спасибо за рассказ, – Надежда встала из-за стола. – Теперь мне нужно идти.

Они попрощались в прихожей. Спускаясь по лестнице, Надежда вызвала такси. В дороге ей позвонил Козырев:

– Здравствуйте, Надежда Алексеевна. Мы учли внесенные изменения, и я уже подписал контракт. Вы готовы его посмотреть?

– Хоть сейчас, – проговорила Надежда.

– Я – в машине, еду обедать.

– Я тоже.

– Может быть, встретимся на нейтральной территории? – предложил Козырев. – Документ у меня с собой.

– Прекрасно. Где встречаемся?

– Ресторан «Хлеб и Вино» на Пресне. Знаете?

Надежда спросила у таксиста:

– Знаете ли вы, где находится ресторан «Хлеб и Вино»?

– Знаю.

– Отвезите меня туда, – сказала она таксисту и потом Козыреву: – Через двадцать минут буду там.

Он ответил:

– До встречи!

Ресторан «Хлеб и Вино» располагался на бывшей заводской территории – в промышленном корпусе с большими, чисто вымытыми окнами и лофт-дизайном внутри.

Сергей Аполлинарьевич ожидал Надежду за столом. Увидев ее, он встал, чтобы поприветствовать. Официант предупредительно выдвинул стул, и она села.

– Приятное место, – заметила Надежда.

– Я часто приезжаю сюда обедать, – сказал Козырев.

Они сделали заказ, и Козырев достал из портфеля документы:

– Пока ждем, можете изучить.

Нисколько не тушуясь, Надежда внимательно прочитала все пункты контракта, проверила наличие внесенных изменений. Закончила, когда официант уже принес им еду.

– Жаль, что у меня с собой нет печати, – проговорила она. – Я могла бы подписать контракт здесь и сейчас.

– Если пожелаете, после обеда мы с вами поедем к вам в ателье.

– Прекрасно!

Они пообедали, приятно беседуя. Говорили об искусстве, Надежда поделилась своими впечатлениями от посещения Третьяковской галереи.

– Давненько я туда не заглядывал, – посетовал Козырев.

– И, знаете, – сказала Надежда, – один милый девичий портрет подсказал мне идею коллекции.

– Насколько мне известно, у дизайнеров так и бывает: большие замыслы рождаются из малого зернышка. Хотелось бы взглянуть на эскизы.

– Нет ничего проще. Приедем в ателье, я вам их покажу.

– Успеете к сроку? – поинтересовался Козырев.

– Успею. Как только подпишем контракт, я выставлю вам первые счета.

– С удовольствием их оплачу, – Сергей Аполлинарьевич благожелательно улыбнулся.

По окончании обеда поехали в ателье на машине Козырева. Надежда подписала контракт, и они скрепили его рукопожатием.

Задержав ее руку в своей, Козырев вдруг спросил:

– А если я приглашу вас поужинать?

– Сегодня? – удивилась Надежда.

– Откажетесь?

– Надежда Алексеевна! – В кабинет заглянул дизайнер. – Вы заняты? Я подготовил смету!

– Вижу, что вы сейчас заняты, – сказал Козырев и, перед тем как уйти, забрал свой экземпляр контракта. – Я вам перезвоню.

Сергей Аполлинарьевич ушел.

Надежда села за стол, Филипп устроился рядом. Она взяла смету, пробежала ее взглядом, сосредоточившись на итоговой сумме.

– Это куда ни шло…

– Хочу вас обрадовать, – заметил Филипп. – Мы наконец получили французские приводы. Жалюзи установлены, вы можете их осмотреть.

Надежде и в самом деле не терпелось взглянуть на чудо современного дизайна. Она вместе с Филиппом спустилась в мужскую гостиную, оглядела окна и жалюзи, но не заметила в них ничего, кроме того, что они опускались и поднимались с помощью дистанционного пульта. Впрочем, это ее уже не заботило – установили, и ладно. Гораздо больший интерес вызывала отгороженная от мужской гостиной закройная. Надежда вошла туда через незаконченный дверной проем и, оценив результат, сделала вывод, что все очень неплохо.

– Когда вы заканчиваете? – спросила она Филиппа.

– Вы же понимаете, что перегородку нужно оформить?

– Понимаю и повторяю вопрос: когда?

– Оформим перегородку, установим светильники, потом – дверной блок, настелем ковровое покрытие. И, когда придут английские кресла…

– Хватит! – Надежда протестующе подняла руку, защищаясь от его многословия. – Я больше не могу. Я ухожу!

Из мужской гостиной Надежда отправилась в швейный цех, чтобы проконтролировать пошив коллекционных платьев. Убедившись в том, что Валентин Михайлович выделил для этого своих лучших портних, она успокоилась. Теперь ей осталось только пообещать им оплату сверхурочных работ.

В закройной ее настроение кардинально улучшилось. На манекенах, стоящих возле стола Соколова, уже были надеты макеты платьев. Она обожала работу по подгонке и посадке лекал. Впрочем, лекала Соколова были такими точными, что изменениям и подрезке подверглись только длина и линия декольте.



– А где Виктория? – спросила Надежда, войдя в дамскую гостиную.

– Она отпросилась на сегодня, – ответила Ираида Самсоновна. – Я сбилась с ног – примерка за примеркой. В четыре часа к Тищенко придет Воронович, через несколько минут явится Акчурин и принесет какой-то пиджак – ему нужен точно такой же лацкан. Как снег на голову свалились Мешакины. Анфиса возвращается в Лондон раньше, чем планировалось, и они попросили перенести примерку на сегодня. Сумасшедший дом, иначе не скажешь!

– А я тебе говорила…

– Что? – Задавая этот вопрос, Ираида Самсоновна была готова взорваться.

– Я предупреждала, что мы совершаем большую ошибку.

– Но к тому времени Тищенко уже начал работать, и все закрутилось.

Надежда заглянула в расписание, которое лежало на столе за конторкой Виктории:

– Примерки Акчурина и Мешакиных совпадают по времени. Это не вписывается в нашу концепцию конфиденциальности, – сказала она.

– Во-первых, Акчурин придет ненадолго. Во-вторых, если они встретятся, ничего страшного не случится. Ты сама говорила, что Акчурин и муж Мешакиной – большие друзья. В-третьих, наплевать на эту твою концепцию, – ответила Ираида Самсоновна и, выглянув из-за плеча Надежды, гаркнула на охранника: – Ну, что там еще?!

Тот виновато ответил:

– К вам пришли…

– Кто?!

– Власов.

На лице Ираиды Самсоновны появилась улыбка:

– Пригласите его, пожалуйста… – она взглянула на дочь и ангельским голосом промолвила: – Мы с Гришенькой поднимемся в кабинет, у нас есть одно дело.

В гостиной Власов появился одновременно с Мешакиными, которые пришли на примерку. Ираида Самсоновна и Григорий Александрович поднялись на второй этаж. Надежда попросила Мешакиных подождать и ушла за Соколовым в закройную. Ему предстояла примерка шести костюмов, которые нужно было перенести в примерочную.

Когда Надежда вернулась, то увидела, что в гостиной уже появился Акчурин. Они мило говорили с Мешакиной о том, что давно не виделись и что муж Леси частенько вспоминает о нем.

– Почему вы к нам не заходите? – спросила Леся, кокетничая.

– Работа, знаете, работа… – по лицу Акчурина было видно, что визиты к Мешакиным не доставляли ему особого удовольствия. – Вы здесь одна?

– С дочерью. Сейчас увидите, как выросла Анфиса, какая стала красавица. На английском языке, как птичка, щебечет. – Поискав глазами дочь, Леся спросила у проходившей мимо Надежды: – Где Анфиса?

Надежда открыла дверь и вошла в примерочную комнату. Анфиса была там.

– Тебя хочет видеть твоя мама. Выйди в гостиную.

Анфиса неистово замотала головой, скинула платье и выхватила из рук Надежды костюм:

– Скажите, что я голая!

Надежда выглянула в гостиную:

– Анфиса уже переодевается…

Когда пришел Соколов, девушка уже была готова к примерке.

Вернувшись в гостиную, Надежда снова увидела Акчурина и Мешакину. Женское чутье подсказало: у них были интимные отношения, которые прекратил Акчурин. Мешакина была навязчивой и чрезмерно заинтересованной.

Надежда позвонила Анастасу Зеноновичу, сообщила, что его ожидает Акчурин, и удалилась в свой кабинет, предоставив бывшим любовникам возможность вдоволь наговориться.

До конца дня Надежда работала над эскизами. В семь вечера к ней заглянула Ираида Самсоновна и напомнила, что пора уходить домой. Они спустились в гостиную и направились к выходу. Взглянув на простенок между окнами, Надежда остановилась. У нее вырвалось:

– Мама!

Ираида Самсоновна проследила за взглядом дочери и встала как вкопанная.

Они обе смотрели на пустую золоченую раму, в которой не было портрета Грушеньки Зотовой.





Глава 17

1863 год




Москва, Замоскворечье

Выйдя из буфета, Семен Порфирьевич Зотов почувствовал неладное. Со стороны бальной залы через галерею теперь доносились совсем другие шумы: крики ужаса и гул набирающего силу пожара. Он бросился к галерее. Через мгновение оттуда хлынула неудержимая людская волна и увлекла его за собой.

Напуганные женщины кричали:

– Боже мой!

– Спасите!

– Пожар!

Высокий тучный господин врезался в Зотова и сбил его с ног. По лицу, груди и по всему телу Семена Порфирьевича затопали ноги, но он все же поднялся. Преодолевая безудержный напор людского потока, Зотов двинулся вдоль стены к бальной зале, где оставил дочь и жену.

Его опять сбили с ног, но он снова поднялся. У каждого из бегущих, некогда воспитанных и любезных людей, теперь была только одна личная цель: спасти от смерти себя и своих близких.

Вскоре Зотов увидел огонь, и его охватил ужас. Страх за дочь и жену заставил закричать:

– Груша! Каленька[13]! Где вы?!

Вокруг него раздавались такие же крики тех, кто ничего не знал о судьбе своих близких:

– Маша!

– Коленька!

– Федор Милентьевич, где вы?!

Между тем людской поток ни на минуту не прекращал своего движения, и если кто-то из бегущих людей, будь то мужчина или женщина, падал, его мгновенно затаптывали. Вскоре на этом месте рождался живой бурун из человеческих тел.

В минуту наибольшего отчаяния Семен Порфирьевич почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и потащил в противоположную сторону. Над его ухом прозвучал пронзительный крик:

– С ума вы сошли, что ли?! Там больше не осталось живых! Так не губите же и вы свою жизнь!

Это был здоровяк-офицер, который бесцеремонно тащил его за собой. Лавина движущихся тел подхватила Зотова и понесла к спасительному выходу. Офицер отцепился, и Зотов больше его не видел.



Темные улицы заснеженной Москвы были безлюдны. Редкий прохожий, торопясь, перебегал мостовую, устремляясь домой, к теплому очагу.

В этот ночной час улица вблизи дворца княгини Закревской наполнилась тревожными криками, звоном пожарных колоколов и топотом мчащихся лошадей.

Вывалившие из дворца лакеи отворяли чугунные ворота, ведущие в парк. Мимо них к горящему павильону неудержимой лавиной неслись конные обозы пожарных.

Впереди обоза скакал всадник, возвещая пронзительным звуком трубы прибытие огнеборцев. За скачком[14] через ворота пронеслись сани брандмейстера с сидящим на высоких козлах фурманом[15]. Следом прогромыхала повозка, в которой сидела команда бородатых топорников.

В заснеженный парк одни за другими прибывали сани с водяными бочками, трубами, баграми и лестницами. Пожарники рассыпались по неутоптанному снегу. На лезвиях топоров и их медных касках играли зловещие отблески пламени. Они был в форменных полукафтанах и перепоясаны портупеями.

К моменту прибытия бойцов огонь уже вырывался через разбитые окна на улицу. Из окон выпрыгивали обгоревшие люди и, падая с большой высоты, разбивались о замерзшую землю. Их оттаскивали, но все они по большей части были мертвы. Везло только тем, кто приземлялся на трупы – у них оставался шанс на спасение.

Трем мужчинам, которые по водосточной трубе влезли на крышу, было не спастись. Приставленные пожарниками лестницы тут же занимались огнем. Вооруженные примитивными орудиями спасения, они не могли прекратить огонь или хотя бы ослабить его силу.

Брандмейстер выпрыгнул из саней и прокричал простуженным голосом:

– Воды, сукины дети! Скорее воды!

Повозки с бочками не успели развернуться, а пожарники уже тащили заливные трубы и наставляли их на огонь.

Отовсюду неслись крики:

– Качай!

– Поберегись, оглашенные!

– Подайся назад!

Гигантский павильон полыхал языками пламени. Для всех, кто видел этот пожар, было ясно, что бальная зала княгини Закревской через считаные минуты сгорит дотла, и за тех, кто имел несчастье там оказаться, осталось только молиться.

Самоотверженные действия пожарников не принесли заметного результата. Вода, которую выливали на огонь, ничем не помогала, с шипением превращалась в пар и светлыми облачками взмывала вверх.

Теперь опасность угрожала самому дворцу княгини Закревской, и все усилия огнеборцев были обращены на его спасение.

Когда наступил финальный момент трагедии, в черное небо поднялись мириады сверкающих искр. Из павильона вырвалось гигантское облако черного дыма. Крыша рухнула, и все было кончено.





Глава 18

Легкомысленные женщины




Ираида Самсоновна отказалась звонить в полицию и заявлять о краже портрета. И сколько ни убеждала ее Надежда, стояла на своем:

– Это наше внутреннее дело. Посторонних в гостиной не было. Сами разберемся.

Однако охраннику от нее досталось изрядно. Он, как мог, защищался:

– Моя обязанность – сидеть за своим столом в фойе и не пропускать посторонних.

Считая, что он по-своему прав, Надежда убедила мать оставить его в покое.

Попытки восстановить время, последовательность и маршруты всех имевших доступ к портрету провалились. Охранник не смог систематизировать или хоть как-то обрисовать общую картину передвижений.

Перед тем как уйти домой, Ираида Самсоновна подошла к пустой раме, чтобы ее снять.

Надежда попросила:

– Подожди…

Сообразив, чего хочет дочь, Ираида Самсоновна с готовностью отступила в сторону. Надежда подошла к раме, закрыла глаза и погрузилась в себя. Простояв так с минуту, вздохнула.

– Ну что? – спросила Ираида Самсоновна.

Надежда виновато посмотрела на мать:

– Пока не понимаю…

– Сколько раз тебе говорила… – Ираида Самсоновна сняла раму с крючка и отнесла за стойку администратора. – Привычка закрывать глаза и слушать себя – сущая глупость. В детстве – куда ни шло. Но чтобы взрослая, тридцатидвухлетняя женщина занималась подобными глупостями…

– Мама, я видела, что картину вырезали сапожным ножом, – тихо проговорила Надежда и несколько раз «чиркнула» воздух рукой: – Так! Потом так! И так!

Ираида Самсоновна провела пальцем по внутренней кромке рамы:

– Действительно, картину вырезали. Края очень гладкие.

– Это был мужчина, я видела его руку…

Ираида Самсоновна вышла из-за стойки администратора и обняла дочь:

– Оставь эти глупости, Наденька. Тебе нужно отдохнуть, ты слишком бледная. Езжай домой.

– Мама… У нас украли картину…

– Не велика потеря. Купим другую, – Ираида Самсоновна обвела взглядом гостиную: – Пора нам задуматься над тем, чтобы установить скрытую систему видеонаблюдения. Без этого, как я вижу, не обойтись.

К девяти часам мать и дочь разъехались по домам. Поздно вечером созвонились и еще раз обсудили таинственную пропажу картины. Никто из них не догадывался, кто и, главное, зачем похитил картину.

После разговора с матерью Надежда долго не ложилась спать – ждала Астраханского. Но Лев не приехал, и ей не удалось поделиться с ним информацией о странном и необъяснимом похищении портрета девушки.



На следующий день Ираида Самсоновна и Надежда надолго обосновались в ее кабинете. Виктория вышла на работу, и теперь гостиная была под присмотром.

– Я всю ночь ворочалась с боку на бок, – проговорила Ираида Самсоновна. – Но так и не смогла вспомнить, в какой именно момент пропала картина. Ведь, если бы мы установили точное время, было бы проще найти вора.

– Я несколько раз проходила через гостиную, но ни разу не посмотрела на портрет, – сказала Надежда.

– Теоретически картину можно вырезать меньше чем за минуту. Не говоря о том, кто именно это сделал, давай смоделируем, как развивались события.

Надежда закрыла глаза.

– Он вырезал картину…

– Подожди, – Ираида Самсоновна прервала дочь. – Не будем полагаться на сомнительные видения. Женщин тоже не исключаем.

– Из женщин в гостиной была только Мешакина. Анфису в счет не берем.

– Зачем Мешакиной картина? – удивилась Ираида Самсоновна. – А если кто-нибудь из портних?

– Охранник увидел бы.

– На него не стоит надеяться. Ты с ним вчера говорила. Тупой словно дерево.

Надежда уверенно повторила:

– Он увидел бы.

– Ну, хорошо. Давай обсудим мужчин.

– Ты говорила, что на примерку приходил Вадим Воронович.

– Он пришел в четыре часа, сразу после того, как ушел Власов, – сказала Ираида Самсоновна. – Я встретила его в фойе и проводила в примерочную.

– Воронович оставался один в гостиной?

– Всего на несколько минут, пока я ходила в закройную за его костюмом.

– И, кстати, этот твой Власов…

– Что? – насторожилась Ираида Самсоновна.

– Он тоже мог…

– Нет, не мог!

– У тебя к нему предвзятое отношение. У вас с ним роман?

– Ты не смеешь задавать матери такие вопросы.

– И все-таки? – прищурилась Надежда. – Как же Соколов?

– Я сама разберусь со своими мужчинами.

– Вот видишь, он уже твой.

– Еще раз подчеркиваю, чтобы ты поняла, – отчеканила Ираида Самсоновна. – Я ни на секунду не оставляла Григория Александровича одного и сама его проводила до выхода.

– Ну, хорошо. В таком случае мы остановились на Вадиме Вороновиче.

– До него в гостиной был Акчурин.

– С ним оставалась Мешакина.

– Кто знает, – заметила Ираида Самсоновна. – Может быть, они сообщники.

– И здесь возникает вопрос. Для чего им понадобилась копия портрета купеческой дочери? Звучит смешно.

– Вся эта история заведомо похожа на бред. Но что делать? Все произошло в нашем ателье. Придется нам разбираться.

– Воронович – раз, Акчурин – два, – подвела итог Надежда.

– Козырев – три, – напомнила Ираида Самсоновна. – Он ждал тебя в гостиной, пока ты ходила в закройную к Соколову.

– Козырев – три, – подтвердила Надежда. – Я действительно просила его подождать меня, но, когда вернулась в гостиную, в его руках был только портфель.

– Ничето не стоит свернуть картину и сунуть ее в портфель. Или, скажем, открыть окно и передать картину сообщнику.

– Эдак мы с тобой договоримся до вселенского заговора.

– Не договоримся, – сказала Ираида Самсоновна. – Их уже трое. Плюсуем сюда закройщиков?

– Валентин Михайлович – кристально честный человек, и ты это знаешь.

– А как насчет Тищенко?

– Тоже – нет, – уверенно проговорила Надежда. Она знала, что у Тищенко на уме было другое.

– Дизайнер Филипп?

Надежда задумалась, потом проронила:

– Почему бы и нет…

– Таким образом, есть четыре человека, которые так или иначе могли иметь доступ к картине.

– И что нам это дает?

– Ничего, – расстроенно проговорила Ираида Самсоновна. – Ни одному из них ничего не пришьешь. Надо же было Виктории отпроситься именно вчера.

– Ее отсутствие – это причина. Кража картины – следствие. Картину и украли только потому, что в гостиной никого не было. Значит, вор долго примерялся и реализовал свой замысел в первый же удобный момент.

– Картина стоит гроши! – Ираида Самсоновна махнула рукой: – Спасибо, хоть рама осталась, она куда дороже картины. Теперь давай о работе. Что у тебя с коллекцией?

– С каких пор ты стала этим интересоваться?

– С тех самых, когда ее профинансировал Козырев.

– Сегодня привезут новые ткани. Натуральный шелк пастельных тонов и белую полиэфирную ткань. Я сделала еще пару эскизов и завтра отправлю ее на сублимацию.

– Красишь с запасом? Сможем предложить нашим заказчицам?

– Как договорились, – кивнула Надежда.

– И это будет эксклюзив!

– Простите… – в гостиную вошел Соколов. – Я забыл в примерочной свою сантиметровую ленту. – Не глядя ни на кого, он ненадолго зашел в примерочную комнату и потом удалился.

– Мне кажется, Валентин Михайлович на тебя обижен, – сказала Надежда.

– Он зашел вчера в мой кабинет и увидел Григория Александровича. С тех пор со мной не разговаривает.

– Ревнует?

– Возможно. Но мне, по правде говоря, все равно.

– С Соколовым нельзя так поступать. Он тебя любит.

– И что же теперь? Предлагаешь мне уйти в монастырь? – Ираида Самсоновна стала подниматься по лестнице на второй этаж.

– Ты – легкомысленная особа, мама! – сказала ей вслед Надежда и, услышав телефонный звонок, ответила:

– Слушаю!

– Это Козырев. Мы говорили о том, чтобы вместе поужинать. Принимаете мое предложение?

– Принимаю.

– В шесть тридцать я за вами приеду.

Закончив разговор, Надежда взглянула в зеркало и сказала сама себе:

– Ничем не лучше своей матери.





Глава 19

Главное – не паниковать




Таинственное исчезновение картины больно задело Надежду. Вспомнив, какой интерес к ней проявил Шимаханский, она вдруг поняла, что все, что происходит вокруг нее, взаимосвязано. В одном помещении, возле одной и той же картины с промежутком в несколько дней происходят непонятные и загадочные события. Это ли не повод задуматься?

Отодвинув все дела на потом, Надежда села за компьютер и стала пересматривать фотографии с приема, которые сделал Власов. Остановившись на тех, что выделил Астраханский, она вгляделась в лицо Козырева, пытаясь гипотетически выявить его причастность к смерти Шимаханского и краже картины.

Надежда собрала все снимки с Козыревым в отдельную папку. Включив режим слайдов, смотрела и пересматривала их, стараясь уловить систему в передвижениях или закономерность в чередовании его собеседников. По времени съемки Надежда сделала вывод: в гостиной он отсутствовал только тогда, когда говорил по телефону в примерочной. Все остальное время до самого ухода из ателье он находился на людях.

Звонок телефона прервал ее изыскания. Виктория заговорила с ней строгим, взволнованным голосом:

– Надежда Алексеевна, вам лучше спуститься.

– Что-нибудь случилось? – спросила она.

– Пожалуйста, приходите быстрей.

Надежда вышла из кабинета и столкнулась в коридоре с матерью. Она тоже спешила к лестнице, и у нее был такой же взволнованный вид.

В гостиной они увидели группу из четырех человек: трех мужчин и одной женщины. Один из них предъявил удостоверение:

– Старший специалист «Мосжилинспекции» Тюленев.

– Чем обязаны? – спросила Ираида Самсоновна.

– Я представляю комиссию, – он очертил рукой полукруг, указывая на остальных ее членов. – У нас предписание проинспектировать перепланировку объекта по вашему адресу. – Он открыл папку и показал документ.

– С чего это вдруг? – удивилась Надежда.

– В соответствии с поступившим заявлением и с целью предотвращения возможных нарушений.

– На все, что вы здесь видите, есть разрешительные документы.

– Речь идет о вновь приобретенных помещениях, где в настоящее время осуществляется незаконная перепланировка. – Старший специалист обернулся и махнул рукой в сторону фойе: – Это там. Прошу сопроводить комиссию. Произведем осмотр и заактируем все нарушения в вашем присутствии.

Он двинулся ко входу в мужскую гостиную, остальные члены комиссии пошли за ним. Ираида Самсоновна и Надежда, переглядываясь, отправились следом.

Войдя в мужскую гостиную, Тюленев достал из папки план Бюро технической экспертизы и продемонстрировал товарищам по комиссии:

– Изменение утвержденной планировки налицо. – Он обернулся к Надежде: – У вас есть проект перепланировки?

– Сейчас позову дизайнера.

Тюленев продолжил:

– Возможно, у вас имеется согласование «Мосжилинспекции» и разрешение на перепланировку, как того требует жилищное законодательство Росийской Федерации и города Москвы?

Заметив рабочего, Надежда спросила:

– Где твой начальник?

Тот молча указал на ящики с мебелью. Надежда заглянула за них и, увидев Филиппа, спросила:

– Прячетесь?

Он бодро вышел и представился:

– Архитектор Филипп Целуйко. В соответствии с заключенным договором осуществляю строительные работы на данном объекте.

– Вы уже начали оформлять разрешение на перепланировку помещений? – спросила Надежда.

– Как раз собирался, – с улыбкой ответил он.

Старший специалист распорядился, адресуя свои слова единственной женщине в составе комиссии:

– Составляйте акт, Аллочка…

– Подождите! – остановила его Надежда и обратилась к Филиппу: – Как же так? Мы же договорились, что вы своевременно сделаете проект перепланировки и зарегистрируете его в БТИ.

– Я собирался…

– И что же?

– Вы сами торопили меня с ремонтом. Что для вас важнее? Определитесь.

– Сейчас для меня важнее утвержденный проект.

– Знаете, сколько на это уйдет времени? – задиристо поинтересовался Филипп. – Месяца два, может, больше.

– Составляйте акт, Аллочка, – повторил Тюленев.

– Что нам грозит? – спросила Ираида Самсоновна.

– Штраф до миллиона рублей и предписание, согласно которому вы будете обязаны в определенный срок узаконить перепланировку или вернуть ее в исходное состояние.

– Слышали? – с нервом в голосе спросила Надежда.

– Да не вопрос! – воскликнул Филипп. – Узаконим!

– А штраф кто будет платить? – вмешалась Ираида Самсоновна.

Старший специалист Тюленев открыл папку, Надежда бросила взгляд на предписание и, когда он хотел ее захлопнуть, вскрикнула:

– Стойте! – Она ткнула пальцем в чернильный росчерк: – Чья это подпись?

Тюленев скосил глаза:

– Марины Исааковны Фридманович, начальника нашего отдела.

Ираида Самсоновна многозначительно переглянулась с дочерью и спросила:

– Это она направила вас сюда?

– Подпись есть – никаких вопросов, – сказал Тюленев. – Куда пройдем для оформления акта?

Ираида Самсоновна увела членов комиссии в свой кабинет, предоставив Надежде самой звонить Фридмановичу.

– Марк? – спросила Надежда, услышав в трубке его голос. – Твоя жена натравила на меня комиссию из «Мосжилинспекции».

Он сказал:

– Она там работает начальником отдела.

– Так вот, сегодня в ателье нагрянула проверка с предписанием, собственноручно подписанным твоей благоверной.

– Я понял… – сказал Марк. – Вы не утвердили перепланировку?

– Зачем она это делает?!

– Это другой вопрос. Лучше скажи, почему ты не позаботилась об элементарных вещах?

– Зачем она это сделала?! – Надежда повысила голос, и Фридманович крикнул в ответ:

– Она знает, что я люблю тебя, дуру!

– И поэтому так мелочно пакостит?

– Ты бы на ее месте и не такое сделала.

– Я бы послала тебя к черту! – проорала Надежда.

– Вот и поговорили, – упавшим голосом сказал Фридманович. – Давай заканчивать, до свиданья…

– Подожди!

– Ну, что еще тебе надо? – тихо спросил Марк.

– Я не заставляла тебя жениться на нелюбимой женщине.

– Зачем ворошить прошлое?

– Нам нужно поговорить.

– Сегодня?

– Да.

– Как только освобожусь, сразу приеду.

В кабинет заглянула Ираида Самсоновна:

– Дозвонилась?

Надежда устало спросила:

– Они ушли?

– Только что. Надо же так вляпаться…

– Я знала, я чувствовала, что все не к добру… Не нужно было затевать всю эту историю. Шили дамские платья, и шили бы дальше. Так нет же!

– Может, и так, – подозрительно легко согласилась Ираида Самсоновна. – Но если бы ты раз и навсегда разобралась в своих отношениях с Марком, такого бы не было.

– У нас с Марком нет никаких отношений.

– Похоже, так считаешь лишь ты.

– Не нужно затевать этот разговор, – проговорила Надежда. – Еще немного, и мы поссоримся.

После таких слов дочери Ираида Самсоновна вышла в коридор и в сердцах хлопнула дверью.



Фридманович приехал к концу рабочего дня. Синяк на его лице сошел, и Марк выглядел вполне респектабельно. Выслушав Надежду и просмотрев документы, он заключил:

– Без штрафа не обойтись, но можно поработать на его уменьшение. В остальном нам ничего не изменить. Нужно утверждать перепланировку. Удивляюсь я тебе, Надежда… В чем-то умная, а здесь проворонила.

Надежда выхватила у него документы:

– Умеешь ты поддержать!

– При чем тут поддержка? – искренне удивился Марк. – Я твой юрист.

– Ну и что скажешь, юрист?

– Относительно чего?

– Относительно убийства Шимаханского.

– Пришло заключение по экспертизе содержимого желудка и крови.

– Что в нем?

– Амлодипин попал в организм Шимаханского в одиннадцать часов плюс-минус десять минут. Из чего следует, что отравили его в примерочной.

– Это плохо, – проговорила Надежда. – Что будем делать?

– Обороняться. Тянуть время. Искать выход.

– Перспектива – врагу не пожелаешь.

– Главное – не паниковать. Мало-помалу выгребем.

На этой успокоительной фразе они расстались. Через пятнадцать минут после ухода Марка за Надеждой приехал Козырев.

Он позвонил, она надела пальто и сбежала по лестнице.

– Куда ты? – спросила Ираида Самсоновна.

– Меня сегодня не будет.

Ираида Самсоновна выглянула в окно и, увидев серый «Ауди» Козырева, осуждающе покачала головой.

Ужинать Надежда и Козырев приехали в тенденциозный и дорогой ресторан в деревне Жуковка. Цена блюд была запредельной, рассчитанной скорее на нуворишей. Люди, умевшие зарабатывать и с пользой тратить деньги, сюда не ходили.

Надежда сделала средний заказ, сбалансированный по килокалориям и по цене. В ожидании заказа они неспешно беседовали.

– Меня вызывали к следователю, – сказал Сергей Аполлинарьевич.

– Зачем? – спросила она.

– Не догадываетесь?

Надежда опустила глаза:

– Я не могла не рассказать об этом…

– А я не в претензии. Всего-то и делов – объясниться. Вы и вправду решили, что я планировал убийство Шимаханского? – Козырев тихо рассмеялся.

– Вы говорили странные вещи.

– Подобные слова я повторяю по сто раз на дню.

– Так о чем тогда шел разговор?

– О покупке объекта недвижимости.

– Фраза: «он не переживет этого дня» из вашего делового лексикона? – не без иронии спросила Надежда.

– Рядом с вами я чувствую себя цивилизованным человеком, – сказал Козырев. – Речь шла о человеке, который все потерял. Однако он остался в живых и скоро заработает свой очередной миллион долларов.

– Вы объяснили это следователю?

– Не только.

– Что еще?

– Представил аудиозапись всего разговора с подтверждением точного времени, когда он состоялся.

– Как вам это удалось?

– Телефон корпоративный. Все разговоры служба безопасности пишет на сервер.

– Вот как, – Надежда виновато улыбнулась. – Простите. Я доставила вам немало хлопот.

– Бог простит, – великодушно ответил Козырев и, откинувшись на спинку стула, сказал: – Знаете, Надежда Алексеевна, вы очень мне нравитесь. Я понял это сразу, как только увидел вас там, в примерочной комнате.

– К чему вы это сказали?

– Я – мужчина. Вы – женщина. Что еще нужно объяснять?

– Наверное, я должна сказать, что мне очень приятно… Но я так не скажу.

– Почему?

– Потому что вы расцените эти слова как некое обещание.

– Считаете, я дурак?

– Вовсе нет.

– В таком случае замечу: я хорошо разбираюсь в женщинах и понимаю, что такие, как вы, словами не бросаются. Не беспокойтесь. На ваш счет иллюзий не строю.

Надежда сдержанно улыбнулась:

– Вы меня успокоили.

Официант принес и расставил блюда. С этого момента их разговор перешел на другие, более нейтральные темы.

Спустя два часа Козырев доставил ее к ателье.





Глава 20

Грязная история




Астраханский позвонил Надежде утром, когда она еще спала:

– Прости, что вчера не приехал.

– Ничего, я привыкла, – сонно проговорила Надежда и вдруг подумала, что к такому привыкать она не готова.

– Есть информация относительно Козырева. Я все выяснил – он ни при чем.

– Ты опоздал…

Помолчав, Лев спросил:

– Почему?

– Вчера я сама это выяснила. Сергей Аполлинарьевич представил запись разговора Осташевскому.

– Похоже, ситуация с убийством Шимаханского становится еще непонятней.

– Что скажешь про Акчурина?

– Пока ничего.

– А вот сейчас я тебя удивлю, – пообещала Надежда.

– Ну?

– У нас украли картину.

– Как?..

– Вырезали сапожным ножом из рамы, пока в гостиной никого не было.

– Постой… постой… Ту, с замерзшей девицей?

– Ту самую.

– Почему именно сапожным ножом? С чего ты взяла?

– Мне трудно объяснить, но я в этом уверена.

– Кому она понадобилась? Это же копия.

– Меня эта мысль тоже заводит в тупик.

– В полицию, конечно, не заявляли? – спросил Астраханский.

– Конечно нет.

– Есть соображения, кто это мог сделать?

– Начнем с того, что картиной интересовался Шимаханский, – сказала Надежда.

– Шимаханский уже мертв.

– Не кажется тебе, что эти два случая связаны?

– Нет.

– Откуда такая категоричность?

– Нет ничего, что бы подтверждало обратное, – твердо сказал Лев.

– Круг подозреваемых тот же.

– Послушай, мне даже смешно. Когда ты успела его очертить?

– Не говори со мной как с дурочкой или ребенком! – разозлилась Надежда.

– А ты не говори глупостей.

– Когда пропала картина, в ателье приходили Козырев, Акчурин и Воронович. Все они оставались поодиночке в гостиной. Теперь Козырева можно исключить. Двоих подозреваемых более чем достаточно.

– И что ты собираешься делать?

– Пока не знаю.

– Тогда вот тебе мой совет: не вздумай натворить глупостей. Они могут дорого стоить.

– Не натворю, – коротко проговорила Надежда, давая понять, что разговор окончен.

Астраханский все понял и дал отбой.



Приехав в ателье, Надежда почувствовала, что у нее ни к чему не лежит душа. Формально уточнив с Соколовым макеты, она просмотрела сшитые платья. В таком настроении ей ничего не нравилось. Соколов расстроился, видя ее реакцию, и от этого Надежде сделалось еще хуже.

Она ушла в свой кабинет, села за компьютер и стала просматривать фотографии Власова. В режиме слайдов они сменялись через равные промежутки времени. Те снимки, где был Акчурин, Надежда «перетаскивала» в отдельную папку. Ни в одном из них не было ничего подозрительного, за что можно было бы зацепиться. Акчурин не протягивал Шимаханскому бокалов, не уединялся с ним в уголке, не делал злого лица.

Зайдя в тупик, Надежда решилась на крайность и позвонила Мешакиной. Начав разговор о сроках пошива костюмов, она между прочим спросила:

– Я видела, как вы говорили с нашим клиентом. Вы с ним знакомы?

– С Русланом? – уточнив, Мешакина тут же ответила: – Тысячу лет.

– Что он за человек?

– Зачем это вам?

– Акчурин пришел без рекомендаций. Вы знаете, что это не в наших правилах. Хотелось бы знать мнение постоянных клиентов.

– Если так, могу сказать, что он порядочный человек, адвокат. Я хорошо знаю его жену. Они – бездетная пара, и оба очень любят нашу Анфису. Мы вместе с ними дважды отдыхали в Ницце. Снимали соседние виллы.

– Теперь я спокойна, – проговорила Надежда. – Спасибо вам, Леся.

Надежда положила трубку, взялась за мышку и поискала адрес адвокатского агентства «Акчурин и сын». Через минуту, одетая в сапоги и пальто, она уже спускалась по лестнице.

– Куда ты? – спросила Ираида Самсоновна.

– Скоро вернусь, – ответила ей Надежда.

– А как же примерки?

– Валентин Михайлович справится.

– Тебе нужно заниматься коллекцией!

– Не нужно мне указывать, мама. Я уже взрослая! – Эти слова она говорила, выходя из гостиной.

Через полчаса Надежда уже сидела в своей машине, припаркованной возле агентства «Акчурин и сын», о чем гласила вывеска на фасаде.

Агентство занимало отдельное, скорее всего, собственное двухэтажное здание в центре Москвы. В здание входили ничем не примечательные люди. Все окна были закрыты жалюзи.

Просидев так около часа, Надежда порылась в сумочке, и к своему удивлению, нашла визитную карточку Руслана Акчурина. Когда она подняла глаза, то увидела его самого. Акчурин стоял возле дверцы ее машины в одном костюме и стучал пальцем в окно. Надежда опустила стекло.

Он спросил:

– Что вы тут делаете?

Она показала карточку:

– Вы сами меня приглашали.

– Я битый час наблюдаю за вами в окно, – усмехнулся Акчурин. – Мне кажется, вы за мной следите.

– Слежу, – неожиданно для себя призналась ему Надежда.

– Что вы задумали?

– Может, сядете в машину? – спросила она.

Он сел:

– В чем дело? Ну?

– Вас не было в тот день в числе приглашенных на прием.

– Я не понимаю…

– Но вы все же пришли. Верно?

– Это преступление? – поинтересовался Акчурин.

– Нет. Просто хочу знать, для чего вы пришли.

– А если я скажу, что захотел сшить костюм?

– Я не поверю. Если бы захотели, вы бы сшили его, заручившись чьей-то рекомендацией.

– Ну, хорошо! – Акчурин вальяжно откинулся на спинку сиденья. – Один приятель отдал мне свое приглашение. Он постоянный клиент Анастаса Зеноновича.

– Тогда почему бы вашему приятелю не дать вам рекомендацию? Это намного проще.

– Срезали, – согласился Акчурин. – Придется сознаваться. Я воспользовался отлучкой охранника и прошмыгнул в дверь. Клянусь, я даже не знал, что в ателье проходит прием.

– Чего вы хотели?

– Переговорить с вами или с вашей матушкой.

– О чем?

Акчурин сделал протестующий жест рукой:

– Позвольте вопрос…

– Задавайте.

– Правда ли то, что около года назад вам пришлось принимать роды в примерочной?

Надежда пораженно застыла:

– Зачем вам это?

– Если спрашиваю – значит, нужно, – назидательно промолвил Акчурин. – Просто подтвердите, что рожала Анфиса Мешакина.

– Почему бы вам не спросить об этом у своего друга прокурора Мешакина?

– Я бы предпочел избежать таких объяснений.

– Почему?

– Причина довольно щекотливая.

– Впрочем, я и сама догадалась: у вас была связь с Лесей Мешакиной?

– К сожалению.

– Тогда при чем здесь Анфиса?

Руслан Акчурин замолчал, и Надежде показалось, что их разговор окончен, но он попросил:

– Пообещайте мне: все, что я расскажу, останется между нами.

Она ответила:

– Обещаю.

– Ну, хорошо… Думаю, что я – отец этого ребенка.

– Какого ребенка? – не поняла Надежда.

– На отдыхе в Ницце мы с Мешакиными жили в двух соседних виллах на одной территории…

– И что?

– Так случилось, что мы с Анфисой…

– Не продолжайте! – вскрикнула Надежда и завела двигатель автомобиля. – Я уезжаю!

– Что за истерика? – удивился Акчурин.

– Это грязно… низко… Я не желаю это обсуждать! Немедленно покиньте машину!

– Никуда я не выйду. Вы сами втравили меня в этот разговор. Так что продолжим. Она родила мальчика? Немедленно отвечайте!

– Как вы могли?! Анфиса еще ребенок!

– А вот это не надо. Не изображайте из себя саму непорочность. Анфиса – вполне сформировавшаяся девушка, которая хотела любви.

– Вы – подлец! Еще слово, и я влеплю вам пощечину!

– Попробуйте, и я отвечу вам тем же. Она родила мальчика? Где он сейчас?

– Зачем вам это знать? Когда вы совращали невинную девочку, вы о ребенке не думали.

– Когда совращал – не думал, – согласился Акчурин. – А теперь мне нужен мой сын.

– Что? – переспросила Надежда. – Он вам нужен? Зачем?

– Жена не может иметь детей. Для нас рождение ребенка – редкая удача. Вместо того чтобы брать чужого или искать суррогатную мать, есть шанс воспитать кровного наследника. Разумеется, не прежде, чем сделаем тест ДНК.

– Боже мой… – прошептала Надежда. – Сама себе не верю, что все это слышу.

– Так вы мне поможете?

– Чем?

– Расскажите, что стало с мальчиком? Где он сейчас?

– Мешакины от него отказались, – с усилием проговорила Надежда.

Акчурин поморщился:

– Другого я от них не ожидал.

– И он еще осуждает… – Надежда покачала головой. – Вашего ребенка усыновили.

– Вам известны координаты его родителей?

– Даже если бы знала, то не сказала бы вам. Пока он не с вами, есть надежда, что из него воспитают приличного человека.

– Жалко, что мы не договорились. Но, если честно, от вас требовалось только подтверждение, что роды состоялись и мальчик остался жив. И все-таки – это мальчик! – победно улыбнулся Акчурин.

– Что вы собираетесь делать?

– Найду приемных родителей и сделаю им предложение. Потом заберу сына.

– А если они не согласятся?

– Вы не знаете людей так, как знаю их я, – сказал Акчурин, вышел из машины и хлопнул дверцей.

– О да… – грустно прошептала Надежда.





Глава 21

Неприятные воспоминания




Надежде хорошо было известно, что многие закройщики и портные не любят шить на толстых женщин. Она же считала, что худые женщины – все очень разные, а толстые мало чем отличаются друг от друга. Большинство из них предпочитают носить просторные платья, которые закройщики называют мешком с тремя дырками.

Однако эта ее клиентка была неординарной. Имея аномальный бюст и живот, она заказывала только приталенные платья. Ввиду непредсказуемости изгибов и впадин ее фигуры примерка, как правило, сводилась к муляжному[16] методу. Готовясь к встрече с этой заказчицей, Надежда запасалась булавками и терпением.

Вот и на этот раз, закончив работу, она спросила:

– Так вам нравится?

Толстуха покрутилась у зеркала и, вытянув перед собой руки, недовольно заметила:

– Спинку тянет.

– Это из-за того, что мы заузили ширину рукавов и чересчур приталили силуэт. Если выпустить, будет свободнее.

– Только не это!

– Значит, оставляем?

– Пусть лучше тянет.

– Виктория скажет, когда платье будет готово. Я же с вами прощаюсь.

Надежда вышла из примерочной и поднялась на второй этаж. Там заглянула к матери:

– Есть время?

Ираида Самсоновна сказала:

– Заходи.

– Нам не удалось поговорить утром.

– Сумасшедший день, – заметила Ираида Самсоновна. – Примерка за примеркой. Валентин Михайлович не справляется.

– Я помогаю. Только что провела примерку.

– Ты видела? Сегодня привезли оставшуюся ткань для коллекции. Я велела выгрузить ее на склад. Счет Козыреву бухгалтер уже выставила. Все предыдущие он оплатил. О чем ты хотела мне рассказать?

– Вчера я говорила с Акчуриным, – Надежда опустилась на стул рядом с матерью.

– С чего это вдруг? Кажется, он не приходил в ателье. Его примерка состоится только через неделю.

– Я сама поехала к нему в агентство.

– Зачем?

– Подумала и решила: если ничего не делать – ничего не изменится.

– Объясни. Для меня слишком мудрено…

– Надоело сидеть и бояться.

– У тебя есть Фридманович, он тебя в обиду не даст.

– У меня есть Астраханский, – упрямо проговорила Надежда. – И это прежде всего.

– И где он? – Ираида Самсоновна насмешливо улыбнулась. – Давненько он не показывался.

– У Льва сложная работа, которая требует полной самоотдачи.

– Работа следователя? Боже мой! Скажи еще, что все они горят на работе.

– Лев – горит.

– Тем хуже для тебя.

– Прошу тебя больше этого не касаться.

– Да мне все равно! Делай что хочешь, только потом не плачь.

– Не заплачу.

– Давай вернемся к Акчурину, иначе мы опять поругаемся.

– Открылась очень неприятная и, я бы сказала, грязная история, – сказала Надежда.

– Нас это как-то касается? – обеспокоенно поинтересовалась Ираида Самсоновна.

– Некоторым образом.

– Давай говори.

– Акчурин – отец ребенка Анфисы Мешакиной.

– Да нет… – Ираида Самсоновна удивленно уставилась на дочь. – Он – друг семьи.

Надежда уточнила:

– Милый друг.

– По Мопассану? – уточнила Ираида Самсоновна.

– Еще хуже.

– Боже мой!

– Акчурин соблазнил девочку, когда они отдыхали в Ницце.

– Как это гадко!

– Кроме того, он был любовником Леси.

– Я не желаю этого знать… Все это гадость и грязь…

– Акчурин узнал о родах Анфисы и решил, что является отцом этого мальчика.

– Он признался в этом Мешакину?

– Не того Акчурина знаешь. Он предпочитает действовать скрытно. Не представляю, что будет с Акчуриным, когда об этом узнает прокурор Мешакин.

– Даже подумать страшно.

– Акчурин планирует отобрать сына у приемных родителей.

– Этого нельзя допустить! – решительно заявила Ираида Самсоновна.

– По-видимому, у него есть методы воздействия, иначе бы он не был в этом уверен.

– Но зачем он явился к нам?

– Чтобы получить подтверждение того, что роды Анфисы – реальность. Я случайно проговорилась, что ребенок – мальчик, и он страшно обрадовался. Акчурину не дает покоя мысль, что в адвокатской конторе он все еще сын.

– Вот и пусть рожает своих! Он женат?

– Они с женой бездетны.

– Тогда он ни перед чем не остановится, – трагически прошептала Ираида Самсоновна.

– Я не знаю, что делать.

Ираида Самсоновна тронула руку дочери и с неподдельной грустью сказала:

– По вечерам я часто думаю про нас с тобой. Вспоминаю прошлое и виню себя за то, что мало уделяла тебе внимания. Прости меня, Наденька. У тебя было несчастливое, одинокое детство. Я лишила тебя отца и не стала хорошей матерью, когда он ушел. Мне казалось, что главное – одеть, обуть и выучить в институте. Теперь я так не думаю и понимаю, что упустила самое главное.

– Давай не будем об этом, мама…

– Нет, я должна тебе это сказать. Пожалуйста, дослушай. Я очень виновата перед тобой. Соседи видели тебя чаще, чем я. Ты росла одинокой девочкой в маленькой комнате большой коммунальной квартиры. Когда я вспоминаю, что могла оставить тебя одну на несколько дней, я проклинаю себя. – Ираида Самсоновна вдруг заплакала.

– Прошу тебя, мама. В конце концов, ты работала и уезжала не просто так. И потом, у меня была соседка Светлана.

Ираида Самсоновна улыбнулась сквозь слезы:

– Святая женщина. До сих пор молюсь о ней в церкви. Светлая память.

– Мне не хочется вспоминать об этом.

– Ну, хорошо, не будем. – Ираида Самсоновна вытерла платочком глаза: – У нас сегодня будут еще примерки?

– Их проведет Соколов. Он разве не говорил?

– Валентин Михайлович уже три дня со мной не разговаривает.

– Из-за Власова?

– По-видимому – да.

– И что ты собираешься делать?

– Пока не знаю. Поживем – увидим.

Надежда встала со стула:

– Пойду к себе. – Выйдя из кабинета матери, она встретила Викторию и спросила: – Вы ко мне?

– Если не заняты.

– Проходите, – Надежда открыла дверь и впустила ее в кабинет.

Виктория остановилась у входа и неуверенно сказала:

– Мне нужно вам кое-что рассказать…

– Присядем на диван, и расскажете, – Надежда уселась первой и дождалась, пока рядом с ней сядет Виктория: – Что стряслось?

– Я должна была рассказать раньше, но я не была уверена.

– В чем?

– Есть ли в этом какой-то смысл.

– Насколько я понимаю, теперь смысл появился? – ободряюще улыбнулась Надежда.

– Теперь – да, – проговорила Виктория. – Я узнала, что Шимаханского отравили в примерочной.

– Откуда вам это известно?

– Со мной говорил следователь. Он считает, что таблетки были подмешаны в кофе. – Виктория подняла на Надежду полные испуга глаза: – Но ведь его подавала я!

– Осташевский в чем-то вас обвинил?

– Пока нет.

– Так что же вы так перепугались? У вас уж точно не было причин убивать Шимаханского. Это очевидно. И пока следователь не докажет обратное, вы в безопасности.

– А как же пропавшая чашка? Он может решить, что я специально ее спрятала, чтобы никто ничего не понял.

– Если бы вы отравили Шимаханского, вы бы помыли чашку и поставили ее в буфет. Она пропала лишь потому, что кто-то не хотел оставлять следов. У этого человека не было времени мыть чашку, поэтому он или спрятал ее, или унес с собой, что менее вероятно. Такую крупную чашку легко заметить в кармане.

– Вы тоже думаете, что таблетки подсыпали во время примерки?

– Выходит, что так, – подтвердила Надежда.

– Но там не было никого, кроме Шимаханского и Тищенко.

– Мы с вами не можем этого знать наверняка.

– Но Тищенко сказал… – начала Виктория.

Надежда ее прервала:

– Не будем об этом рассуждать. Следствие разберется.

– Пока они разберутся, меня посадят в тюрьму.

– Не посадят, мы будем бороться. У нас есть Фридманович, – заверила ее Надежда и спросила: – Это все, о чем вы хотели сказать?

Виктория помотала головой:

– Нет, не все.

– Тогда поспешите, потому что мне нужно работать.

– В тот вечер, когда я готовила кофе для Шимаханского, к буфету подошел тот самый фотограф.

– Та-а-ак… – протянула Надежда.

– Он попросил томатного сока.

– А разве на фуршетном столе его не было?

– К тому времени сок закончился, но в моем холодильнике всегда есть запас.

Надежда удивилась:

– Почему Власов не обратился к официантам?

– Он подошел ко мне, и я отошла к холодильнику. Приготовленный для Шимаханского кофе остался в чашке на буфете. – Виктория посмотрела Надежде в глаза и многозначительно проронила: – Власов стоял рядом.

– Сколько времени вы отсутствовали?

– Ему хватило бы времени бросить туда таблетки и даже их растолочь.

– Откуда такие подробности?

– Если бы на его месте была я, то непременно растолкла бы.

– Слава богу, что вы не на его месте, – Надежда поднялась на ноги. – Я все поняла. Вы не говорили об этом следователю?

– Пока нет, но планирую рассказать.

– Делайте как решили.

В кабинет зашла Ираида Самсоновна:

– С фабрики привезли ткань с твоим дизайном! Боже мой, что за прелесть!

– Я могу идти? – спросила Виктория, и Надежда сказала:

– Идите.





Глава 22

Смерть от любви




Телефон звонил и звонил. Надежда вбежала в кабинет, но схватила аппарат в тот момент, когда он уже замолчал. Отыскав в пропущенных вызовах номер, Надежда увидела, что звонила ее постоянная клиентка-искусствовед, которую она просила об одолжении.

Надежда немедленно перезвонила ей сама:

– Простите, Машенька. Оставила телефон в кабинете, пока добежала, звонок сорвался.

– Я нашла координаты специалиста и предварительно переговорила с ним. Он готов с вами встретиться.

– Огромное спасибо!

– Записывайте: Кирилл Семенович Крымов, старший научный сотрудник, знаток русской портретной живописи девятнадцатого века. Работает в Третьяковке. Звоните ему, он вас ждет.

– Очень благодарна вам, Машенька, – проговорила Надежда и, едва закончила вызов, тут же перезвонила Крымову:

– Кирилл Семенович, это Надежда Раух, с вами обо мне разговаривали…

– Я ждал вашего звонка. Желаете получить консультацию по телефону или при личной встрече?

– Лучше бы встретиться.

– Насколько я понял, вас интересует творчество Василия Сомова?

– И творчество, и все остальное, – сказала Надежда.

– Не знаю, как насчет остального, о творчестве рассказать смогу. Приедете в Галерею?

– Я нахожусь в пяти минутах ходьбы. Что, если приду сейчас?

– Приходите. Буду вас ждать в зале русской живописи девятнадцатого века.

– У портрета «Дочери купца Зотова», – уточнила Надежда Раух.

– Как пожелаете.



В распахнутом пальто Надежда бежала от Кадашевского переулка через дворы к ажурной ограде Третьяковки. Там свернула налево, потом – направо, вошла в ворота, затем в здание музея. Купила билет и целенаправленно отправилась в зал русской живописи девятнадцатого века. У знакомого портрета она увидела худого невысокого старика.

– Кирилл Семенович?

Он обернулся:

– А вы – Надежда Алексеевна. Очень приятно.

– Я хотела встретиться с вами, чтобы расспросить…

– Да вы отдышитесь, – Крымов улыбнулся. – Мы никуда не спешим.

– Я так обрадовалась, когда мне позвонила Машенька… И какое счастье, что вы работаете именно здесь.

– Вы искусствовед? – поинтересовался Крымов.

– Нет, – она покачала головой.

– Художница?

– Я – модельер. Шью одежду.

– Какое отношение имеете к живописи?

Восстановив дыхание, Надежда стала рассказывать:

– Не так давно моя мать купила копию этого портрета…

Крымов заинтересовался:

– Дочери купца Зотова? Как это случилось?

– Картина хранилась в семье потомков Зотовых.

– Как интересно… Я знал, что авторская копия портрета была написана, однако о том, что она сохранилась, мне не было известно.

– Не так давно картину у нас похитили.

– Ах, как жаль!

– Мне тоже.

– Можете о ней рассказать?

– По размеру наш портрет был значительно больше этого…

– Я знал, что он был полуфигурным! – Крымов приблизился к портрету и указал на нижнюю часть: – Как видите, оригинал пострадал. А как насчет общего впечатления?

– Наш – более душевный…

– Вот как? А что же этот?

– Он тоже хорош и аккуратно написан…

Крымов воскликнул:

– Вот! Именно это и не похоже на сложившуюся манеру Сомова. Обычно он писал смелее. Его мазки были экспрессивнее, ярче! На вашей картине стоит подпись художника?

– «В. Сомов».

– Превосходно!

Из глубины зала к ним подошла служительница и умоляюще прошептала:

– Кирилл Семенович, пожалуйста, тише…

– Простите, – Крымов раскланялся. – Буду говорить как можно тише. Простите.

Надежда спросила:

– К чему вы это все рассказали?

– Я слишком хорошо знаком с творчеством Сомова и считаю, что после смерти художника Третьяков купил всего лишь авторскую копию. Многие со мной не согласны, но таково мое мнение.

– Значит, наш портрет – оригинал?

– Вовсе не обязательно. Мы не знаем, сколько копий с этой картины написал Сомов. Чтобы подтвердить, что картина оригинальна, ее нужно исследовать. Такого рода исследования можно провести только в Третьяковской галерее в отделе научной экспертизы. У нас есть оборудование, которое позволяет исследовать полотна самой сложной структуры.

– Как жаль, что ее украли. – Надежда с сожалением покачала головой.

– И, знаете… – Крымов оживился. – С написанием этого портрета связано много странных и, я бы сказал, мистических вещей. Вам известно, что девушка, с которой писали портрет, трагически погибла?

Надежда кивнула:

– Она сгорела на пожаре.

– Факт пожара широко известен. Он случился во время бала во дворце княгини Закревской. Все началось со вспыхнувшей газовой ткани, которая соприкоснулась со свечой. В результате пожара погибло много людей, в том числе Грушенька Зотова. Она была желанной невестой с колоссальным приданым, и поглядите, как хороша! – Крымов указал на портрет. – Немудрено, что Сомов в нее влюбился.

– Я слышала историю его несчастной любви.

– Как я уже говорил, вокруг этого портрета было много всяческих разговоров. Судите сами: пожар у Закревской случился перед Рождеством в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году. – Кирилл Семенович указал на табличку: – Картина была написана в шестьдесят четвертом. Спрашивается, как Сомов мог написать портрет после смерти портретируемой? И когда бы он успел в нее влюбиться, если к тому времени Грушенька уже умерла?

Надежда смотрела на Крымова, пытаясь осмыслить его слова.

– Значит, портрет писался по памяти?

Кирилл Семенович продолжил:

– В свое время меня очень заинтересовала эта нестыковка, и я перелопатил множество документов, прежде чем нашел свидетельство очевидца. В своем письме другу этот господин написал, что купец Зотов заказал Сомову прижизненный портрет дочери. Я подчеркиваю – прижизненный! – Выкрикнув последнюю фразу, Крымов опасливо оглянулся на служительницу зала и демонстративно прикрыл свой рот ладонью.

– Прижизненный портрет после ее смерти? – озадаченно поинтересовалась Надежда.

– Я сделал вывод, что Сомов начал писать портрет еще при жизни Грушеньки, но дописал его позже, то есть в шестьдесят четвертом году.

– Это все объясняет.

– Но и это еще не все! В другом источнике, тоже в письме, друг Сомова, некто Ледящев, описывает безутешное отцовское горе и психические немощи Зотова. Он пишет, что Зотов заказал модистке копию того самого платья, в котором погибла его дочь, и потребовал, чтобы Сомов написал ее в этом платье. Кроме того, по его требованию Грушенька должна была держать в руках ларчик с приданым.

– На нашем портрете она и вправду держит в руках ларец.

– Но, что самое странное, Зотов велел написать за спиной дочери не зеленые деревья, как планировалось вначале, а зимний замерзший парк. Так он хотел выразить свое горе. Лето – это жизнь. Зимой – все мертво.

– Как символично.

– Но к моменту окончания картины Зотов совсем потерял разум. По официальной версии, Василий Сомов отдал безумному старику копию портрета, а оригинал оставил себе. Что происходило дальше, вы знаете: Сомов умер, в его мастерской случился пожар, картина сильно обгорела. В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году ее купил Третьяков.

– Вы что-нибудь слышали про захоронение приданого Грушеньки? – спросила Надежда.

– Слышал и даже читал в документах того времени. По мне, так это полная чушь.

– Говорят, что до сих пор неизвестно, где она похоронена.

– Это правда. Но я бы списал это на сумасшествие Зотова. По свидетельствам очевидцев, он с первых дней после гибели дочери вел себя очень неадекватно. Еще один факт: получив портрет дочери, Зотов исцарапал его, накорябав на ларце какие-то буквы. Сомову пришлось записывать это безобразие.

– Отчего умер Сомов? – спросила Надежда.

– По заключению врачей – от чахотки. Но я думаю, что от несчастной любви.

– Мне не по себе от этой истории, – призналась Надежда.

– История красивой и сильной любви притягивает к себе и отпускает не скоро. Так же, как таинственные истории известных картин.

– Это правда.

– Вам очень не повезло, Надежда Алексеевна. Мне жаль, что картину украли. И, знаете, о чем я вас попрошу? Если вдруг картина найдется, обязательно мне позвоните.

Надежда пообещала Крымову позвонить. Они расстались, и она поспешила в ателье, надеясь захватить хотя бы окончание важной примерки.

Подойдя к ателье, она увидела, что у крыльца снова припаркован бежевый «Гелендваген» Валтузовой.





Глава 23

День потрясений




И все-таки Надежда опоздала на примерку. Заказчица, жена известного драматурга, явилась раньше назначенного времени, и Валентин Михайлович справился сам.

С клиенткой Надежда встретилась в фойе, когда она уже собралась покидать ателье. Они любезно расцеловались.

– Как жаль, что вы уходите, и у нас не получится поболтать за чашечкой чая, – посетовала Надежда.

– Отчего же не поболтать? – сказала клиентка. – Я никуда не спешу.

– Тогда, может быть, вернемся в гостиную?

Они отдали свои пальто охраннику и прошли в гостиную. Надежда велела Виктории накрыть чайный стол. Попутно спросила у нее:

– Валтузову примеряли?

– Ее примерка назначена на следующий понедельник, – сказала Виктория.

Устроившись в креслах, дамы заговорили о прошедшей примерке и о погоде, после чего перешли на обсуждение нового приобретения Ираиды Самсоновны – консольного столика.

– Кажется, Людовик Шестнадцатый? – спросила клиентка. – Обожаю мебель этого стиля.

Она встала с кресла и подошла к консольному столику. Провела рукой по мраморной столешнице, потом присела и осмотрела резные ножки. Вернувшись к чаю, немного помолчала, потом проронила:

– Мне кажется, Ираиду Самсоновну обманули…

– В чем? – поинтересовалась Надежда.

– Это не Людовик Шестнадцатый.

– Семнадцатый? – пошутила Надежда.

– И не семнадцатый. Это подделка. – Заказчица опустила глаза. – Мне очень жаль. Представляю, какую сумму с нее содрали.

– То есть вы считаете, что это современная подделка под стиль Людовика Шестнадцатого?

– Я в этом убеждена, потому что слишком хорошо его знаю. – Заказчица встала и снова подошла к консольному столику: – Идите сюда! Идите!

Надежда подошла, и она предложила:

– Проведите пальцем по древесине.

– Ну, вот… – Надежда провела пальцем по поверхности ножки.

– Чувствуете шероховатости?

– Нет.

– А они непременно должны быть. Шероховатости и различные метки доказывают, что кресло делали вручную. На подлинном Людовике Шестнадцатом должны быть следы рубанка.

– Ножку могли изготовить на станке.

– Машинное производство мебели началось в тысяча восемьсот шестидесятом году. Уверена, при продаже Ираиде Самсоновне датировали столик многим раньше. А теперь, пожалуйста, сравните ножки стола между собой.

– Ножки как ножки… – Надежда критически их оглядела. – Все одинаковые.

– В этом вся фишка. Они должны отличаться по размерам и форме. Детали ручной работы не могут быть идеально симметричными.

– Кажется, вы правы…

– И обратите внимание, что древесина – золоченая. В эпоху Людовика Шестнадцатого мебель чаще всего делали из красного дерева и покрывали прозрачным лаком. Уверена, если соскрести золочение, вы увидите светлую древесину.

– Какая досада, – проговорила Надежда, возвращаясь к своему чаю.

– Теперь такое случается часто, – вздохнула заказчица.

– Эту консоль матери продал ее старинный друг.

– К сожалению, из-за денег люди теряют совесть.

После чаепития Надежда проводила клиентку до выхода и, символически расцеловавшись на прощание, вернулась в гостиную.

– Где моя мать? – спросила она у Виктории.

– Кажется, у себя.

Надежда поднялась на второй этаж и зашла в кабинет матери:

– Давно ты виделась с Власовым?

Ираида Самсоновна отвлеклась от бумаг:

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Твой приятель тебя надул.

– Что за выражение!

– Сколько он взял с тебя за консольный столик?

– Весьма разумную сумму, – дипломатично ответила Ираида Самсоновна.

– Какой бы ни была эта сумма, продав столик, он тебя обманул.

– Пожалуйста, объясни мне, в чем дело! Нельзя безосновательно обвинять человека.

– Основания будут, если ты покажешь эту консоль эксперту. – Надежда взяла со стола ножницы и направилась к двери. – Идем со мной.

Они спустились в гостиную, Надежда присела у столика и царапнула лезвием ножниц по внутренней поверхности ножки.

– Что ты делаешь?! – вскрикнула Ираида Самсоновна.

– Подойди и посмотри.

Ираида Самсоновна подошла и, склонившись над царапиной, спросила:

– Что это?

– Под золочением видна светлая древесина. Это не красное дерево.

– Боже мой…

– А еще на ножках нет следов ручной обработки. Отдай столик на экспертизу, и пусть Власов вернет тебе деньги. Скажи честно, сколько ты заплатила?

– Огромные деньги, – призналась Ираида Самсоновна. – Даже не хочу это озвучивать.

– Ты говорила, что хорошо знаешь Власова. Как же так вышло?

– Мы давно не виделись. – Ираида Самсоновна говорила неохотно, как будто что-то скрывая. – Он долго жил за границей, потом вернулся, чтобы все снова начать в России. Григорий Александрович интересный и талантливый человек.

– Да ты не на шутку им увлеклась, – проговорила Надежда. – Чувство застит тебе глаза.

– О чем ты говоришь? Я абсолютно владею собой!

– Мама, твой Власов – мошенник. Неужели тебе не ясно? И было бы хорошо, если бы за ним числилось только это. – Надежда обернулась: – Виктория! – Когда та подошла, Надежда приказала ей: – Расскажите Ираиде Самсоновне то, что вы рассказали сегодня в моем кабинете.

Виктория сцепила руки, опустила глаза и заговорила ровным, монотонным голосом:

– Когда я готовила кофе для Шимаханского, Григорий Александрович стоял рядом со мной, а потом, когда я отошла к холодильнику, остался стоять возле чашки и кофе.

– Вы обвиняете Власова в убийстве? – В голосе Ираиды Самсоновны прозвучала патетика.

– Виктория говорит лишь то, что видела, – вмешалась Надежда. – Она не делает выводов. Выводы сделала ты сама, потому что они очевидны. Тебе не кажется, что как-то все нехорошо получается? Обрати внимание: все наши неприятности начались с появления Власова.

– Это клевета, и я в это никогда не поверю, – заявила Ираида Самсоновна.

– Отдай столик на экспертизу, – устало повторила Надежда.

В гостиную заглянул охранник:

– Ираида Самсоновна, к вам пришел Власов.

– Пусть он войдет, – сказала Ираида Самсоновна и демонстративно отправилась навстречу Григорию Александровичу.

Не дожидаясь, пока он войдет, Надежда скрылась в коридоре, ведущем на производство.



Коллекционные платья Надежда разглядывала вместе с Соколовым. Она сразу почувствовала, как внутри у нее что-то дрогнуло, и это был верный признак успеха. Коллекция получалась разнообразной и созвучной единой идее, связанной с историческим бальным платьем.

– Необыкновенно женственно, – сказал Соколов.

– Вы видели ткань с новым принтом?

– Ту, что сделали по вашим рисункам? Это восхитительно! У вас уже готовы эскизы моделей?

– Виктория их принесет вам. Начинайте делать лекала.

– Сегодня же приступлю.

– Времени остается все меньше и меньше. Коллекцию нужно сдать на конкурс за два дня до его начала. – Надежда обернулась к Тищенко, который вырезал костюм на своем закройном столе: – Анастас Зенонович, а вы можете потихоньку перебираться в свою закройную.

– Она уже готова? – спросил он.

– Почти.

– Тогда пусть заканчивают, я лучше подожду. Шерстяные ткани не терпят пыли. Потом не отчистишь.

– Что ж, вам виднее. Как ваши дела?

– Стабильно хороши.

– И это не может не радовать, – сказала Надежда, придерживаясь заданной им стилистики разговора.

Заглянув за стенд для оцифровки лекал, она поинтересовалась:

– Что это за мешок?

– Бумажный мусор, – ответил Соколов, – Обрезки лекал.

– А почему уборщица не отнесла их на мусорку?

– По-видимому, не заметила.

– Где она сейчас?

– Помыла пол и ушла.

– А где ключ от черного хода? – Надежда вытянула мешок из-за стенда.

– Позвольте, это сделаю я… – Соколов галантно предложил ей свою помощь.

– Будет лучше, если вы займетесь лекалами, – Надежда отказалась от помощи и снова спросила: – Где ключ от черного хода?

– Висит на гвозде в шкафу.

Надежда взяла ключ и поволокла мешок по коридору в сторону черного хода. Мешок был легким, наполовину заполненным лекальной бумагой. Подойдя к выходу, она отомкнула дверь черного хода и вытащила мешок с мусором на лестничную площадку. Потом спустилась по лестнице, вышла из подъезда и направилась к контейнеру с мусором. Размахнувшись, забросила мешок в контейнер. Внутри мешка что-то дзынькнуло. По звуку было ясно, что это что-то разбилось.

Надежда огляделась и, отыскав неподалеку дощатый ящик, подтащила его к контейнеру. Потом влезла на ящик и достала мешок из контейнера. Она раскрыла его здесь же и, сунув руку, нащупала стеклянные осколки. Подцепив один, вытащила его наружу.

Надежда сразу опознала в нем Кузнецовскую чашку, в которой Виктория подала кофе Шимаханскому. На внутренней поверхности еще сохранился кофейный налет и прилипший осадок.

Вытряхнув из мешка все содержимое, она подобрала с земли все недостающие части и, завернув их в бумажные обрезки, пошла к подъезду.

Войдя на первый этаж, Надежда собралась открыть дверь ателье, но вдруг услышала голоса. Разговаривая, кто-то спускался с верхнего этажа. Она уже открыла дверь ателье, но ее что-то остановило.

Надежда задрала голову и, глядя наверх, слушала голоса. Один голос показался ей очень знакомым. И когда ее нетерпение достигло наивысшего градуса, она увидела этих двоих. Одной из них была Ирэна Валтузова, вторым был Лев Астраханский.

Банальность ситуации оглушила Надежду и разорвала ее душу. Она не желала никаких объяснений, и это была ее принципиальная позиция. Добежав до фойе, Надежда схватила свое пальто и, как была, с осколками чашки в руках, бросилась к своей машине.

Рванув ее с места, едва не сбила Астраханского, он только успел стукнуть рукой по капоту ее машины.





Глава 24

Просто любовь




Вернувшись домой, Надежда закрылась на все замки, выключила телефон и рухнула в постель, накрыв ухо подушкой. Грядущая ночь представлялась ей адом. Она знала, что ни за что не уснет.

Довольные лица двоих любовников стояли у нее перед глазами. Она вспоминала детали, которые успела запомнить, и словно смаковала их, разрывая свое сердце в клочья. То, как Лев придерживал Валтузову за локоть, как мирно, почти по-родственному они говорили…

Надежда знала, что на третьем этаже этого дома постоянно сдавалась квартира. Неужели Лев снял ее для свиданий с Валтузовой?

Она копалась в памяти, вспоминая, с чьими рекомендациями появилась Ирэна. Но это ничего не дало, и Надежда продолжила себя накручивать.

В дверь позвонили… Один звонок… Другой… Третий… Потом – долгий, непрекращающийся. Она слышала, как Лев пытался отомкнуть дверь своими ключами, но та была на задвижке. В конце концов, он просто начал в нее стучать.

Этот стук и мысли о том, что любимый Астраханский изменяет, были для Надежды мучительны. И теперь он стоит на пороге, рвется к ней, а она его не пускает.

Стук прекратился внезапно, и это даже обидело Надежду – мог бы постучать и подольше. Плакать не хотелось, но было так худо, хоть в голос вой.

Надежда встала с постели и вышла в гостиную, оттуда – на кухню. Открыла створку шкафа, порылась в аптечке в поисках снотворного. Отыскав таблетки, налила в стакан воды.

Обернувшись, Надежда вскрикнула от испуга – перед ней стоял Лев Астраханский. Он схватил ее в охапку и крепко прижал к себе:

– Дура! Дура! Какая ты дура!

Таблетки выскользнули из ее рук, вода расплескалась.

– Как ты сюда попал? – спросила она.

– Влез через балкон. – Отстранившись, Лев забрал у нее стакан и поставил его на стол. – Что ты себе напридумывала?

– Ты и Валтузова… – проговорила Надежда. – Вы встречаетесь в квартире на третьем этаже?

– Валтузова – мой информатор. Она приезжает в ателье не только для примерок, а еще и для встреч со мной. Я просил тебя об этом, и ты разрешила.

Надежде очень хотелось ему верить, но она все же сказала:

– Ты просил меня об этом после того, как она у нас появилась.

– Не хотел вмешивать тебя в эти дела. Просто отпирал дверь черного хода, Ирэна выходила в подъезд после примерки, и мы поднимались на верхний этаж, подальше от лишних глаз. Потом она сказала, что ты в чем-то ее подозреваешь, и я решил частично, – он подчеркнул слово «частично», – поставить тебя в известность.

– Машина Валтузовой подолгу стояла у ателье… – Надежда закрыла глаза и замерла, как будто прислушиваясь к себе.

– За ней могли проследить, – сказал Астраханский. – Иногда Ирэна привозила документы, и мне приходилось их фотографировать. Некоторые вопросы требовали консультаций. На это нужно время.

– Но почему бы не встречаться в помещении ателье?

– Лишние свидетели.

– Мне в это не верится…

– Я говорю правду.

Надежда знала, что Лев патологически не выносит лжи, и ей так хотелось ему верить. Она вдруг спросила:

– Ты ужинал?

Он улыбнулся и решительно помотал головой:

– Нет.

– Садись за стол, буду тебя кормить.

За несколько минут на кухне воцарились мир и спокойствие. Надежда готовила ужин, мечась от холодильника к мойке, от печки – к разделочной доске на столе. Астраханский сидел за столом с кружкой чая.

Надежда рассказала ему о найденной чашке, добавив:

– Но я разбила ее, когда закидывала мешок в контейнер.

– Осколки нужно передать Осташевскому. На внутренней поверхности наверняка остались частички кофе и таблеток. Экспертиза установит, содержался ли в нем амлодипин.

– Показать осколки?

– Не стоит… Ты, конечно, к ним прикасалась руками?

– Как еще мне было достать их из мешка?

– Там осталась куча твоих отпечатков. Это плохо. Но, возможно, криминалисты обнаружат еще чьи-то.

Надежда поставила на огонь сковородку с котлетами и села напротив Астраханского.

– Послушай, откуда у тебя эта привычка? – неожиданно спросил он.

Она напряглась:

– Какая?

– Я не раз замечал, как ты, закрыв глаза, замираешь. Мне кажется это странным.

– Вряд ли тебе будет интересно…

– Для меня интересно все, что связано с тобой.

Надежда заговорила неохотно, но постепенно раскрылась, как будто заново переживая свое прошлое:

– В те времена мы с матерью жили в коммуналке, здесь же, в Замоскворечье. В квартире было четыре комнаты, и все были заняты. Нам принадлежала самая маленькая. Мать много работала: съемки, показы, командировки. Она дала мне врожденное чувство стиля и неплохой вкус, остальному я училась у нашей соседки.

– Квартира, где сейчас ателье, досталась вам позже?

– Ее матери оставила в наследство тетушка Люся, когда мне было двенадцать лет. Я же говорю о том времени, когда мне было не больше пяти.

– Значит, мать работала, а ты оставалась дома одна… – тихо сказал Лев.

– Я была самостоятельной девочкой. Просыпалась утром, брала свое платьице и шлепала к соседке Светлане. Та заплетала мне косы, кормила и угощала карамельками «клубника со сливками». Вазочка с ними всегда стояла в старинном буфете.

– В детстве я любил эти конфеты.

– Светлана была слепой, жила одиноко и все делала на ощупь. Я воспринимала ее слепоту как что-то вполне нормальное для обычного человека. В подражание Светлане тоже закрывала глаза и все делала на ощупь, даже играла. С закрытыми глазами я слышала, о чем говорят предметы и обстоятельства. Но как только их открывала – все пропадало.

– Возможность видеть все подавляла? – спросил Астраханский.

– Скорее всего – да. Добровольная слепота позволяла мне острее чувствовать и понимать эмоции человека. В детстве я пользовалась этим даром, предполагая, что он есть у всех. И только повзрослев, осознала его исключительность. Должна заметить, что с годами мой дар поиздержался, возможно, оттого, что я все реже закрываю глаза и все чаще включаю логику.

– И это жаль.

– Тем не менее остатки дара не раз выручали меня во время сложных примерок или в трудных жизненных ситуациях. Конечно же, я интересовалась природой этого свойства. Ученые называют его слепым зрением. Как выяснилось – вполне ординарная вещь. Все дело в том, что подсознательная система позволяет мозгу воспринимать импульсы, идущие от людей и предметов. Природа компенсирует слепым людям недоданное. Что касается меня – я проскочила «зайцем».

– Значит, если ты закроешь глаза, и я улыбнусь, ты поймешь, что я улыбаюсь? – спросил Астраханский, не сдержав любопытства.

Надежда ответила:

– По идее – должна почувствовать. Эмоция – это электрический сигнал мозга. И, если ты нахмуришься или улыбнешься, твои эмоции преодолеют расстояние и коснутся меня.

– Предлагаю эксперимент…

– Давай! – Надежда закрыла глаза.

Он улыбнулся, потом вдруг посерьезнел и приблизил лицо к Надежде. Хотел поцеловать ее, но она вдруг вскочила и бросилась к сковородке:

– Чуть не сгорели!

Надежда перевернула котлеты и возвратилась на место.

– Кажется, я угадала. Ты гримасничал?

– Нет.

– В этом деле многое зависит от внутреннего настроя, – Надежда говорила так, словно оправдывалась. – Когда я зависима или напугана, все заглушают эмоции. Например, я совершенно не чувствую мать.

– И меня?

– Тебя я просто люблю.





Глава 25

Неоднозначная ситуация




Надежда проводила Льва на работу, выпила кофе и стала одеваться, чтобы отправиться в ателье раньше обычного. До конкурса оставалось всего несколько дней, и они с Соколовым планировали докроить оставшиеся платья. Ей не терпелось увидеть, как нарисованный ею принт ляжет в изделие.

Сборы прервал звонок Осташевского:

– Надежда Алексеевна, нам нужно увидеться. Желательно, чтобы на встрече присутствовала ваша мать.

– Зачем она вам?

– Разговор касается ее.

– Прошу, не говорите загадками.

– Встретимся, и я все расскажу.

– Раз уж начали, говорите сейчас, – настаивала Надежда.

– Ираида Самсоновна имела деловые контакты с Шимаханским. Для вас это новость?

– Я не верю. Он был всего лишь нашим клиентом.

– У меня есть доказательства, – настаивал Осташевский. – Так что лучше бы нам увидеться.

Надежда посмотрела на время:

– Через сорок минут я буду в ателье.

– Хорошо. Я тоже туда приеду.

– И, кстати, я нашла чашку, из которой пил кофе Шимаханский.

– Ту, что вы потеряли?

– Ту самую.

– Где вы ее отыскали?

– В мешке с обрезками от лекал.

– Кто ее туда положил?

– Не знаю.

– Тогда как вы ее нашли?

– Когда выносила мусор и случайно ее разбила.

– Выносить мусор – ваша обязанность?

– Если нужно, я делаю и не такое. Например, мою окна. Вас это удивляет?

– Ну, предположим… – сказал следователь. – Еще один вопрос. Как я узнаю, что это именно та чашка, а не первая попавшаяся, которую вы мне подсунете?

– Она – Кузнецовская. Ей больше ста лет. Еще пять таких же стоят в буфете у Виктории. Даже если захотеть, седьмую такую не найти. Я вас убедила?

– Везите осколки чашки. Там разберемся.



Надежда приехала в ателье в полной уверенности, что, как только спросит мать о связи с Шимаханским, она прояснит ситуацию, и они вместе дадут отпор Осташевскому.

Однако едва она завела этот разговор, Ираида Самсоновна сказала:

– Должна сознаться, что я тебе наврала.

– В чем? – остолбенела Надежда.

– Я не покупала консольный столик у Григория Александровича Власова.

– Та-а-ак… Тогда у кого ты его купила?

– Только не ругайся, – предупредила Ираида Самсоновна.

– У кого? – с нарастающим возмущением переспросила Надежда.

– У Антона Геннадьевича…

– Шимаханского? – Надежда опустила глаза и заговорила, чеканя каждое слово: – Надеюсь, ты понимаешь, что это усугубит и без того сложную ситуацию?

– Понимаю.

– Сюда едет Осташевский. Ты будешь вынуждена рассказать о том, что Шимаханский тебе всучил поддельный столик в стиле Людовика Шестнадцатого. И Осташевский решит, что у тебя был явный мотив для неприязни и убийства.

– Не усугубляй, пожалуйста! – воскликнула Ираида Самсоновна. – Осташевский кретин, но не до такой же степени…

– Это сугубо ваше, предвзятое мнение, – заметил Осташевский, стоя в дверях и слушая их разговор.

– Вы неправильно поняли, – быстро сориентировалась Ираида Самсоновна и спросила у дочери: – Ты слышала дверной звонок? Я – почему-то нет.

– Вы были слишком заняты разговором, – сказал следователь. – Охранник проводил меня в гостиную, а вы даже не обернулись.

– Прошу, проходите.

– Я уже прошел.

– Садитесь.

Осташевский удивился:

– Хотите говорить здесь? Я думаю, что лучше пройти в кабинет.

Они втроем поднялись на второй этаж и расположились для разговора в кабинете Надежды.

– Вы собирались передать мне осколки чашки, – напомнил Осташевский.

Надежда отдала ему прозрачный полиэтиленовый пакет:

– Будете сравнивать с остальными пятью? Они стоят в буфете гостиной.

– Виктория показывала. Я их запомнил.

– Должна предупредить, что я прикасалась к этим осколкам руками, – пояснила Надежда.

– У нас есть ваши отпечатки. Мы их исключим… – подумав, Осташевский по-садистски продолжил: – Или не исключим. Откуда мне знать, когда именно ваши отпечатки появились на чашке, до или после убийства?

– Вы меня запугиваете?

– Я вас информирую.

– Оставьте эту информацию знаете где?

– Знаю. Хорошо, что не предложили ее засунуть… И на этом спасибо.

– Прекратите! – возмутилась Ираида Самсоновна. – В конце концов, это неприлично.

– Теперь мы займемся вами, – Осташевский задержал на ней пристальный взгляд и задал первый вопрос: – Расскажите мне о ваших отношениях с Шимаханским.

– У нас не было отношений. Он – наш клиент.

– Не вы ли купили у него консольный столик семнадцатого века и черный резной буфет?

– Мама… – Надежда удивленно посмотрела на мать.

– Я говорила тебе, что для моей коллекции не хватает свободного места, и я купила буфет. Его должны привезти из Нижнего Новгорода на этой неделе.

– Ты купила его у Шимаханского? Но как ты могла?

– А что в этом такого? Он показал фотографию и сертификат, я заплатила.

– Плакали ваши денежки, – проговорил Осташевский. – В Нижнем Новгороде накрыли столярную мастерскую, которая штамповала подделки. Ваш черный резной буфет арестован.

– Буфет – тоже подделка? – расстроенно спросила Ираида Самсоновна.

– Что значит – тоже? – спросил следователь и проницательно на нее посмотрел.

Ираида Самсоновна, в свою очередь, посмотрела на дочь, и та сказала:

– Расскажи про консольный столик.

– Подделка? – догадался Осташевский.

– Вероятнее всего – да.

– Шимаханский хорошо нажился на вашей любви к старине. Впрочем, не только на вашей. А ведь когда-то был уважаемым человеком – искусствоведом, экспертом, кандидатом каких-то наук. А на поверку выходит – обычный жулик.

– К чему вы ведете? – Надежда вернула разговор в начальное русло.

– Разве не ясно?

– Нет. Нам не ясно.

– У вас обеих был мотив для мести Шимаханскому.

– То есть вы считаете, что мы умертвили Шимаханского из-за стола и буфета?

– Если желаете знать, людей убивают за меньшее.

– Ты была права, – сказала Ираида Самсоновна. – Я переоценила этого человека. Он без царя в голове.

– Ценю вашу прямолинейность, – нахмурился Осташевский, – но впредь прошу воздержаться от оскорблений в мой адрес.

– Иначе привлечете? – с вызовом спросила Ираида Самсоновна, и следователь легко согласился:

– Привлеку. Я уверен, что все ваши телодвижения – часть хитроумной игры. Рано или поздно я ее разгадаю.

– В таком случае сделаем так, – Надежда поднялась на ноги, давая понять Осташевскому, что их разговор закончен. – Продолжим диалог после того, как вы определитесь. Пока говорить не о чем. Попрошу вас как можно быстрее отдать на экспертизу содержимое чашки.

– Вы забыли упомянуть про отпечатки… – многозначительно напомнил следователь и тоже встал.

– Не нужно меня запугивать. Я к этому начала привыкать.

– С вашим-то опытом попадать в неоднозначные ситуации… – сказал Осташевский.

– А это как вам будет угодно. Теперь я ухожу, мне нужно работать. Ираида Самсоновна вас проводит.



Платья из ткани с розами получились необычайно красивыми. Это было видно даже тогда, когда они были собраны «на живую нитку» и надеты на манекены. Надежда вымеряла каждый миллиметр прилегания силуэта. Легкие драпировки из шифоновой ткани она формировала вручную, накалывая на манекен булавками. Такая тонкая работа требовала от нее конструкторского чутья и вдохновенья художника.

Валентин Михайлович закончил крой последних изделий. Теперь его усилия были направлены на то, чтобы ускорить пошив коллекции.

В разгар работы Надежде позвонил Козырев:

– Надежда Алексеевна, здравствуйте. Должен сообщить, что коллекцию нужно сдать в администрацию конкурса уже завтра.

Она спросила:

– С чем это связано? Я думала, что у меня есть по меньшей мере еще один день.

– Технические неувязки. Но в чем конкретно дело – не знаю. Просто передаю вам информацию. Надеюсь, вы успеете?

– Постараюсь успеть.

Пообещав Козыреву сократить срок пошива коллекции, Надежда очень расстроилась. Она опасалась, что в спешке сделает много ошибок и упустит самое главное – точность в деталях.

Посоветовавшись с Соколовым, она остановила пошив заказных вещей и посадила всех портних на пошив коллекционных изделий.

Ираида Самсоновна восприняла отсрочку примерок в штыки:

– Я не стану звонить заказчицам!

– Мама! Мне нужны всего сутки, – сказала Надежда.

– Эти сутки сломают весь график примерок. Что, по-твоему, я должна говорить нашим заказчицам? Что ты не владеешь профессией, а я – необязательный человек?

Тем не менее она взялсь обзвонить заказчиц, и с этого момента все силы ателье Надежды Раух были брошены на пошив коллекции и участие в конкурсе. Сама Надежда вместе с бригадой портных и Соколовым осталась в ателье на всю ночь до начала следующего рабочего дня.





Глава 26

Двадцать минут неизвестности




Новый рабочий день начался тем, что к Надежде в кабинет явился Филипп и оптимистично провозгласил:

– Перегородку оформили. Мужская закройная готова. Английские кресла пришли. Смотреть будете?

– Сегодня мне не до кресел, – ответила Надежда. – Скажите лучше, что у нас с проектом перепланировки помещений?

– Занимаюсь! – с готовностью воскликнул Филипп, – через неделю получим.

– Прошу вас, не подведите.

– Не подведу!

Как только из кабинета вышел Филипп, туда влетел Астраханский:

– Ты не пришла ночевать. Что случилось?

– Я написала эсэмэску.

– А позвонить не судьба?

– Неужели ревнуешь? – улыбнулась Надежда.

– Как не ревновать, если из твоего кабинета по утрам выходят молодые мужчины.

– Надеюсь, ты шутишь? И если на то пошло – мог бы позвонить мне сам.

Астраханский прошел к ее столу и веско обронил:

– У меня есть для тебя новость.

– Хорошая?

– Пока не знаю. Время покажет.

– Ну, говори.

– Звонил Протопопов. Он был в лаборатории и видел проект заключения по экспертизе осколков твоей кружки.

– Что в заключении?

– В кофейных остатках содержится амлодипин.

Загрустив, Надежда опустила голову.

– Все ясно.

– Это еще не все. На кружке нашли около десятка пальчиков, пригодных для идентификации. Как только Протопопов мне позвонил, я поехал в лабораторию и через знакомого их выудил. Сразу пробил по базе. Помимо твоих отпечатков и отпечатков Шимаханского, есть еще три. Один, я полагаю, принадлежит вашей Виктории. Два остальных – другому человеку…

– Уже знаешь кому? – нервно поинтересовалась Надежда. – Прошу, не тяни!

– Два пальчика принадлежат твоему Тищенко.

– Вот оно как… – Надежда пораженно застыла. – Зачем же он брал эту чашку?

– Например, затем, чтобы выбросить. Скорее всего, он знал, что в кофе были таблетки.

– Значит, убийца – он?

– Не знаю. Но так или иначе он что-то скрывает.

– Тищенко не мог хотеть гибели Шимаханского. С его смертью он потерял возможность иметь свое ателье.

– Тем не менее случилось то, что случилось.

– Как думаешь, что сделает Осташевский?

– Повесит на тебя всех дохлых собак.

– И что делать нам?

– Нужно колоть Тищенко.

Надежда насторожилась:

– Как?

– Есть у меня один план.

Они придвинулись друг к другу, как заговорщики, и Астраханский продолжил:

– Тебе нужно взять такую же чашку, налить в нее кофе и высушить…

Она сразу же продумала технологию:

– Например, феном.

– Положи чашку в прозрачный пакет и сделай так, чтобы Тищенко пришел в твой кабинет и увидел ее. Когда ты будешь твердо уверена в том, что он заметил чашку, выйди из кабинета.

– Но как мы узнаем, виновен он или нет?

– Я буду за ним наблюдать. Как только он возьмет в руки чашку, я зайду в кабинет и вытрясу из него правду.

– Когда я должна это сделать?

– Затягивать нельзя. Давай завтра утром.

– А если он не заинтересуется чашкой?

– Заинтересуется.

– Почему ты в этом уверен?

– Если на той чашке остались его пальчики, значит, Тищенко рассчитывал, что ее не найдут.

– А если он прикасался к чашке во время примерки?

– Завтра все узнаем. – Астраханский повел головой и прислушался: – Мне показалось или ты тоже это услышала?

Надежда замерла. Из-за стены послышался крик Ираиды Самсоновны. Они бросились к двери и спустя мгновение ворвались в ее кабинет.

– Что происходит?!

Надежда и Астраханский увидели, как Валентин Михайлович Соколов энергично валтузит Власова. Освободив одну руку, он влепил Григорию Александровичу пощечину. Было очевидно, что она не первая и не последняя.

Держась на расстоянии, Ираида Самсоновна вскрикивала:

– Да что же это такое! Немедленно прекратите!

Власов извернулся и ткнул Соколова кулаком, тот пошатнулся, но от него не отцепился.

Лев Астраханский бросился к дерущимся и растащил их в разные стороны.

– Вы что? С цепи сорвались? – спросил Лев с недоуменной улыбкой.

Разгоряченный и от этого еще более аристократичный Соколов повернулся к Ираиде Самсоновне и с пафосом произнес:

– Я люблю вас, Ираида Самсоновна!

Власов посмотрел на него, потом на нее и вытер с губы кровь:

– Да пропадите вы оба пропадом!

Григорий Александрович вышел из кабинета, хлопнув дверью. За ним собрался выйти Соколов, но Астраханский вызвался сопроводить его до закройной.

Оставшись наедине с матерью, Надежда с осуждением спросила:

– Доигралась?

– Не ожидала от Валентина Михайловича такого накала страстей, – призналась Ираида Самсоновна. – Надо же, что придумал: устроить драку в моем кабинете!

– Я бы на его месте сначала настучала тебе, – проговорила Надежда.

– Это слово не из лексикона Соколова.

– Он порядочный человек. Жаль, что ты не ценишь его.

– Ценю… – Ираида Самсоновна спросила: – У тебя нет сигареты?

– С собой – нет.

– Очень жаль…

Вернувшись в свой кабинет, Надежда обнаружила там Астраханского. Она спросила:

– Что Соколов?

– Я проводил его до закройной. Побоялся, что они опять сцепятся где-нибудь в гостиной или на улице. – Лев усмехнулся: – Твоя мамаша – та еще штучка!

– У нее непростой характер, но в целом она неплохой человек.

– Неплохой… Непростой… – повторил за ней Астраханский. – Лукавые слова. Нет, чтобы попросту сказать: характер – плохой и человек – так себе.

– Не смей так говорить. Она – моя мать.

Астраханский подошел к Надежде и обнял ее:

– Прости.

– Знаешь, Лев, меня не оставляет одна мысль…

Он усадил ее на диван и сел рядом с ней:

– Поделись.

– Примерка Шимаханского началась без пятнадцати одиннадцать.

– Ты же говорила, что по сути примерки не было. Был разговор, – напомнил ей Астраханский.

– В данном случае это не имеет значения. Я говорю только о времени.

– Ну, хорошо. И что?

– В пятнадцать минут двенадцатого Шимаханский и Тищенко вернулись из примерочной.

– Ну, если ты говоришь…

– Шимаханский и Воронович вышли из ателье примерно в одиннадцать восемнадцать. Сразу, как только надели пальто.

– Я не понимаю, что тебя так смущает?

– Есть одна неувязка, – проговорила Надежда. – Воронович притащил Шимаханского в гостиную примерно без двадцати двенадцать.

– Ну и что?

– Прошло двадцать минут. Неужели не понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– За это время они могли уехать далеко. Ночью, в отсутствие пробок – на другой конец Москвы. И, если бы уехали, Воронович повез бы Шимаханского в приемный покой ближайшей больницы или где-нибудь остановился и вызвал «Скорую» на то самое место.

– Кажется, что это логично, – согласился Астраханский.

– Мне не дает покоя задержка во времени. Что происходило в течение этих двадцати минут?

Лев спросил:

– Тищенко когда ушел из ателье?

– Сразу после того, как ушли Воронович и Шимаханский.

– Он мог подойти к машине и продолжить разговор с Шимаханским.

– Теоретически – да.

– Что было на самом деле, мы вряд ли узнаем, – сказал Астраханский и, взглянув на часы, закончил: – Значит, завтра утром?

Надежда подтвердила:

– Ровно в одиннадцать.





Глава 27

1863 год




Москва, Замоскворечье

Страх и горе воцарились вокруг сгоревшего бального павильона. Красота, знатность и гордость обеих столиц России была поругана и обращена в прах. Огонь не пощадил никого.

У пепелища бродили обгоревшие, едва укрытые от холода люди. У каждого была только одна цель – найти останки своих близких людей. Мужья искали своих жен, матери – дочерей. Иные, отыскав среди живых дорогих сердцу людей, с криком радости бросались в их объятия.

Среди выживших было немало обгоревших и раненых. Таких лакеи со всеми предосторожностями переносили в уцелевший дворец княгини Закревской. Мало-помалу туда перебралась большая часть выживших в пожаре и не оставлявших надежды отыскать своих близких.

Повсюду раздавались стенания и звучал громкий плач. Прислуга разносила нюхательную соль и питье.

Семен Порфирьевич Зотов бродил среди обгоревшей, покрытой пеплом публики. Здесь было много людей в разодранном, истребленном огнем платье. Благодаря легким нарядам сильнее всего пострадали дамы. Жизнь некоторых находилась в опасности или, по крайней мере, им предстоял долгий путь к излечению.

Однажды ему показалось, что он увидел в толпе Грушеньку. Зотов бросился к ней, но это оказалась девушка, похожая на его дочь. Страдающую душу Семена Порфирьевича охватило непереносимое горе.

Встречая знакомых, Зотов спрашивал, не видали ль они его Грушеньку и жену Калерию Федоровну, но неизменно получал один и тот же ответ:

– Нет, не видали.

Однако вскоре нашелся свидетель, который рассказал, что заметил у входа в галерею Калерию Федоровну, при ней находилась Грушенька, но он потерял их из виду, когда рядом упала горящая балка.

Оглушенный таким известием, Семен Порфирьевич вернулся на пепелище, где пожарники и холод делали свое дело. Сильная струя, выброшенная пожарным насосом, сшибла его с ног, но он не обратил на это никакого внимания, продолжая искать останки жены и дочери на руинах сгоревшего здания.

Семен Порфирьевич Зотов до утра бродил среди обугленных балок и выпавших кирпичей после того, как пожарные окончательно залили огонь водой.

Наконец в глубине развалин несчастный отец увидел скорчившийся обугленный труп. По какой-то страшной случайности нетронутой осталась только попавшая в воду рука, на которой был браслет Грушеньки.

Зотов рухнул возле скорбных останков дочери на колени и заорал страшным, животным голосом.





Глава 28

Обман




Уже до обеда конкурсная коллекция была полностью готова. Надежда в последний раз все осмотрела, проследила за тем, чтобы вешалки с платьями погрузили в фургон. Напутствуя Ираиду Самсоновну, которая сопровождала коллекцию, она сказала:

– Смотри там поаккуратнее.

Ираида Самсоновна ответила:

– Мое дело сдать – и сразу обратно.

Надежда проводила фургон и вернулась в гостиную. Дождавшись, когда выйдет Виктория, она открыла створку шкафа, достала Кузнецовскую чашку и переставила оставшиеся четыре так, чтобы не было заметно ее отсутствия.

Спустя пятнадцать минут из своего кабинета она позвонила Виктории и попросила принести ей кофе.

Виктория принесла, и Надежда перелила его в Кузнецовскую чашку, потом открыла окно и выплеснула кофе на улицу. Обдула чашку феном и оставила досыхать на подоконнике.

Ираида Самсоновна вернулась в ателье недовольная. Ей очень не понравилась организация конкурса. По ее словам, коллекцию встретил какой-то непонятный человек. Ираида Самсоновна даже отказалась ее отдавать, но ей выписали квитанцию.

– Хорошо бы тебе самой съездить в администрацию конкурса и убедиться, что там все в порядке.

Надежду позабавила подозрительность матери, но она все же поехала туда, предполагая, что обернется задолго до конца рабочего дня и не пропустит ни одной примерки.

Конкурсный штаб располагался в крупном выставочном центре. Уже на подъезде к нему Надежда встретила рекламные щиты, оповещающие о начале конкурса.

Припарковавшись на платной стоянке, она отыскала ответственного администратора и представилась ей:

– Надежда Раух, участница конкурса. Хочу с вами познакомиться и убедиться в том, что моя коллекция размещена в хороших условиях.

Администратор посмотрела на нее удивленным взглядом и ответила:

– В наших списках такой участницы нет.

– Две недели назад я заполнила и подала все документы, – уверенно заявила Надежда.

– Повторяю вам, у нас такой участницы нет! – Женщина собралась уйти, однако Надежда схватила ее за руку:

– Подождите!

– Что вы делаете? Я вызову охрану!

– Дайте мне объясниться.

– У вас есть ровно одна минута.

– Два часа назад моя мать привезла сюда две стойки с конкурсными образцами.

– Сомневаюсь, что у вас их кто-то принял. Вас нет в списках участников. Неужели непонятно?

Надежда протянула квитанцию:

– Вот подтверждение.

Администратор покосилась на бумажку и сморщила нос:

– Филькина грамота!

– Я вызову полицию.

– Вызывайте. Я вашей коллекции не видела и знать вас не знаю.

– Пожалуйста, помогите мне разобраться, – умоляющим тоном проговорила Надежда. – Мы так усердно работали – торопились закончить коллекцию к сегодняшнему дню.

– По условиям конкурса коллекции мы принимаем до послезавтра, – уточнила администратор. – Послезавтра заканчиваются примерки на манекенщиц.

– Ничего не понимаю. Мне кажется, здесь происходят странные вещи.

– Когда, вы говорите, приезжала ваша мать? – спросила администратор.

– Два часа назад.

– Примерно в это же время в хранилище поступила коллекция другого дизайнера, – администратор заглянула в листок, который держала в руках. – Ее имя – Алена Козырева.

– Козырева? – Надежда изменилась в лице. – Подождите… Где эта коллекция?

– Ну, знаете… – Администратор пожала плечами.

– Это в ваших интересах, – с нажимом проговорила Надежда. – В противном случае завтра все информационные телеканалы расскажут, что на конкурсе модельеров орудуют мошенники. На одном из них я сообщила, что участвую в конкурсе.

– Чего вы хотите?

– Покажите мне коллекцию Козыревой.

– Идемте!

Они прошли мимо демонстрационного подиума, потом, зайдя за кулисы, проследовали по извилистым коридорам вспомогательного блока. Администратор открыла дверь с табличкой «Алена Козырева» и спросила:

– Можно?

В ответ раздался женский голос:

– Входите!

Они вошли в комнату, где стояли стойки с одеждой. За столом сидели две женщины и пришивали к платьям ярлыки.

Надежда кинулась к стойке.

– Но это моя коллекция! – Она взяла плечики с шелковым платьем и показала администратору вышитый ярлычок с надписью: «Ателье Надежда Раух». – Видите?!

Администратор выхватила платье из рук сидящей за столом портнихи и, глянув на изнанку горловины, вскричала:

– Они перешивают ярлыки! – Выйдя в коридор, администратор прокричала: – Позовите охрану!



В ходе разбирательств портнихи сообщили полицейскому, что работают у модельера Алены Козыревой, и это она приказала заменить ярлыки.

Надежда написала заявление о краже коллекции и в тот момент, когда поставила роспись и дату, в кабинет администратора вошел Сергей Аполлинарьевич Козырев. Он удивился:

– Надежда Алексеевна, вы здесь зачем?

– Гражданка Раух утверждает, что у нее украли конкурсную коллекцию платьев, – пояснил полицейский. – Она и администратор конкурса установили: в одной из комнат ярлыки «Ателье Надежды Раух» поменяли на ярлыки «Алена Козырева».

– Алена Козырева – это моя дочь. Она в списке участников конкурса. – Козырев неодобрительно взглянул на Надежду: – А эта особа, насколько мне известно, в конкурсе не участвует.

– Сергей Аполинарьевич! – вскричала Надежда. – Вы меня обманули!

Он достал из кожаной папки документ и протянул его полицейскому:

– Вот контракт, который мы заключили с Надеждой Алексеевной Раух. В нем говорится, что она отшивает конкурсные образцы. Эскизы моделей нарисовала моя дочь. Надежда Раух – всего-навсего исполнитель.

Полицейский взял контракт и, не читая его, спросил:

– И кто с этим будет разбираться?

– Мы! – В кабинет влетел Марк Фридманович и, глянув на Надежду, сказал: – Выехал, как только ты позвонила. Между прочим, пропустил встречу с клиентом. Что тут происходит?

Они оставались в кабинете администратора до позднего вечера. Чуть позже туда приехал юрист Козырева, и начались адвокатские дебаты, продолжение которых после одиннадцати часов вечера было перенесено на завтра.

Надежда чувствовала себя разбитой и одновременно уничтоженной, в ее голове не укладывался поступок Козырева. Фридманович проводил ее до машины и перед тем, как захлопнуть автомобильную дверцу, сказал:

– Езжай домой и как следует выспись. Завтрашнюю встречу я проведу без тебя. Ни в коем случае не отвечай на звонки Козырева и жди от меня известий.





Глава 29

Тертый калач




Заснув только под утро, Надежда, как ни странно, хорошо выспалась. Вместе с первыми лучами холодного осеннего солнца в ней укоренились твердая уверенность в себе и спокойствие. Так было всегда: в трудные моменты жизни Надежда Раух брала себя в руки и проявляла стойкость бойца.

Лев Астраханский не пришел ночевать, и это было к лучшему – иначе она бы не сдержалась и рассказала ему о том, что произошло с ее коллекцией. Запланированное на одиннадцать часов оперативное мероприятие требовало от них решительных и слаженных действий. Надежда отложила на потом все остальное.

К девяти утра она приехала в ателье. Войдя в кабинет, проверила чашку и сунула ее в заранее приготовленный прозрачный пакет. Положив пакет на свой письменный стол, несколько раз передвигала его, прикидывая, куда посадить Тищенко, чтобы тот его увидел.

В половине одиннадцатого появился Астраханский. Он спросил:

– Готова? – и, увидев на столе пакет с чашкой, кивнул: – Давай начинать.

– Я приглашаю Тищенко?

– Приглашай. – Лев вышел за дверь.

Надежда сняла трубку и позвонила в закройную:

– Валентин Михайлович, пожалуйста, скажите Тищенко, чтобы он пришел в мой кабинет.

Через несколько минут к ней постучали. Надежда ответила, не вставая из-за стола:

– Войдите!

В кабинет вошел Тищенко:

– Надежда Алексеевна, вызывали?

– Присаживайтесь, Анастас Зенонович, – она указала на заранее приготовленный стул. – Хотела обсудить с вами расстановку мебели в новой закройной.

– Да-да, я с удовольствием… – начал Тищенко и, заметив чашку, вдруг замолчал.

Надежда дотронулась до пакета и, решив сымпровизировать, рассказала:

– Представьте, я нашла эту чашку в мешке с бумажными обрезками. Кажется, из нее пил Шимаханский. Сегодня чашку заберет следователь и отдаст на экспертизу.

Не отрывая глаз от пакета, Тищенко тяжело сглотнул и спросил:

– О чем хотели поговорить?

– Я же сказала – о расстановке мебели в закройной.

– Ах да! Простите, я что-то задумался.

– Вы здоровы, Анастас Зенонович? – забеспокоилась Надежда.

Он холодно улыбнулся:

– Нет, ничего. Я в полном порядке.

Надежда взяла карандаш и нарисовала на бумажном листе прямоугольник:

– Раскройный стол поставим ближе к окну или к двери?

– К окну, – сказал Тищенко. – Или ближе к двери.

– Я не поняла. Куда вы хотите?

– Мне все равно.

– Предположим, закройный стол поставим у окна. Тогда стеллаж с лекалами и кроем – к этой стене. Так хорошо?

– Что, простите?

– Да что с вами? – удивилась Надежда.

– Прошу прощения, я отвлекся.

Надежда разблокировала телефон, посмотрела на время и незаметно для Тищенко включила диктофон.

– Мне нужно зайти к Ираиде Самсоновне. Ждите меня здесь. Я скоро вернусь. – Она вышла в коридор, неплотно прикрыв дверь и остановилась, прислонившись спиной к стене. Ожидавший там Астраханский приник глазом к щели.

В кабинете было тихо, Надежда стояла и ждала первых слов Астраханского, которые могли не прозвучать. Но они все-таки прозвучали. Он рванул на себя дверь и громко сказал:

– Что вы делаете?! Сядьте на место! – после этого Лев вошел в кабинет.

Надежда ворвалась туда вслед за ним и увидела, что Тищенко держал в руках чашку. Анастаса Зеноновича била крупная дрожь.

– Зачем протирали чашку?! Отвечайте?! – громовым голосом спросил Астраханский.

– Я случайно… Я не знал… – отрывисто бормотал Тищенко.

– Вы стирали свои отпечатки пальцев!

– Я?! Нет! – Тищенко импульсивно вскочил со стула, но Лев вернул его на место, надавив рукой на плечо: – Врете!

Анастас Зенонович опустил голову:

– То есть да…

– Что?

– Вы правы…

– Что?! – прокричал Астраханский. – Не слышу!

– Я вытирал свои отпечатки пальцев, – раздельно проговорил Тищенко.

– Зачем?

– Чтобы никто не узнал, что чашку выбросил я.

Надежда подошла к своему креслу и, опустившись в него, сказала:

– Вы отравили Шимаханского?….

– Нет! Это не я! – закричал Тищенко. – Я только выбросил чашку!

– И вы не рассчитывали, что ее кто-то найдет?…. – ухмыльнулся Лев Астраханский.

– Кто знал, что Соколов спрячет мешок за стенд? Этот идиот все время лезет не в свое дело. Я был уверен, что уборщица вынесла мешок на помойку.

– А тут – нате вам!

– Что теперь со мной будет? – спросил Тищенко.

– Вы опытный человек. Знаете, что все зависит от того, какое содействие окажете следствию.

– Я дам нужные показания, – Тищенко согласно закивал головой. – В мои годы оказаться в тюрьме – верная смерть.

– Задаю первый вопрос: зачем вы выбросили чашку?

– Мне приказал он.

– Кто? – в разговор вмешалась Надежда, и Лев Астраханский буквально пришпилил ее к креслу осуждающим взглядом.

Но Тищенко ответил и на этот вопрос:

– Мне приказал Вадим Воронович, помощник Шимаханского.

– Он объяснил, зачем?

– Нет, не объяснил.

– Вы знали, что в кофе содержался препарат, убивший Шимаханского?

– Тогда еще нет. Но потом, сопоставив все факты, я понял, что Антона Геннадьевича убил Воронович.

– Но как? – удивилась Надежда. – Виктория приготовила кофе и принесла его в примерочную. Воронович все это время провел в гостиной и в фойе.

– Вы так считаете? – прищурился Тищенко.

– Говорите! – приказал ему Лев.

– Воронович заходил в тот вечер в примерочную и провел там не менее пятнадцати минут. Он присутствовал при нашем разговоре с Шимаханским.

– Постойте… – заговорила Надежда. – Когда туда заглянул Фридманович, Вороновича не было.

– Фридманович явился до того, как в примерочную пришел Воронович и Виктория принесла туда кофе.

– О чем вы говорили с Шимаханским в примерочной? – спросил Астраханский.

– Я уже рассказывал Надежде Алексеевне…

– Теперь расскажите мне.

– Шимаханский предложил мне возглавить собственное ателье по пошиву мужского костюма. Мы обсуждали специфические пункты контракта со шведской компанией. Антон Геннадьевич готовился к сделке.

– Значит, Воронович был в курсе? – спросила Надежда.

– В курсе чего? – не понял Тищенко.

– Что вы организуете свое ателье и собираетесь от меня уходить.

– Конечно, он знал.

– И вы считаете, что Воронович подсыпал амлодипин в кофе Шимаханского?

– У него было время, пока я и Шимаханский обсуждали контракт.

– Остается неясной одна деталь, – проговорил Астраханский. – Как Воронович заставил вас сделать то, чего вы не хотели делать?

– Что именно?

– Как он заставил вас забрать и выбросить кружку и чем это объяснил?

Помолчав, Тищенко сказал:

– После примерки Воронович зажал меня в темной гостиной и приказал избавиться от кружки, из которой пил Шимаханский. Он шантажировал меня тем, что все расскажет Надежде Алексеевне.

– Вам не показался странным его приказ?

– Я об этом не думал. Я просто хотел проработать у Надежды Алексеевны, по крайней мере, несколько ближайших месяцев и не знал, что было в кружке.

– Вас не удивило то, что Воронович пошел наперекор Шимаханскому?

– Это их дела, – неприязненно поморщился Тищенко. – Я в них не лезу.

– И все же вы влезли, – сказал Астраханский. – Причем по самые уши. Теперь вы сообщник.

– Я всего лишь забрал и выбросил кружку! – воскликнул Тищенко.

– Вы тертый калач, знаете, что это «всего лишь» тянет на пять лет. Скрыв информацию о том, что Воронович был в примерочной, вы преступили закон и ввели следствие в заблуждение.

– Но ведь сейчас-то я сотрудничаю со следствием!

– Кто вам сказал? – удивился Лев.

– Вы.

Астраханский широко улыбнулся:

– Я не веду следствие по этому делу и не имею к нему никакого отношения.

Тищенко вскочил с места, тщательно вытер Кузнецовскую чашку своим фартуком и поставил ее на стол.

– Мы ни о чем не говорили. Я вас не видел, – сказал он деловито и направился к двери.

– Это не та чашка… – сказал вслед ему Астраханский. – Та чашка найдена и уже прошла экспертизу. На ней нашли два превосходных пальчика. Они принадлежат вам.

Тищенко замер на месте и развернулся к Астраханскому:

– Чего еще вам от меня нужно?

Тот ответил:

– Вы должны повторить следователю Осташевскому все, что рассказали сейчас.

– Не дождетесь. Я не дурак совать голову в петлю.

Надежда взяла со стола телефон и включила запись диктофона. Прозвучал голос Тищенко:

– «После примерки Воронович зажал меня в темной гостиной и приказал избавиться от кружки, из которой пил Шимаханский. Он шантажировал меня, угрожал, что все расскажет Надежде Алексеевне».

– Значит, так?…. – Анастас Зенонович опустил голову. – Ваша взяла. Когда придет следователь? Или меня вызовут?

– С этим подождите, – сказал Астраханский. – Я скажу, когда будет нужно давать показания. Пока обо всем – молчок. И никаких контактов с Вороновичем. Если узнаю…

– Никаких! – заверил его Тищенко и вышел из кабинета.

Переглянувшись с Надеждой, Лев подошел к компьютеру:

– Мне нужно посмотреть фотографии. Где они?

– На рабочем столе – в папке «Фото с приема». – Надежда сама нашла эту папку и сказала: – Садись рядом со мной.

Лев придвинул свой стул, и они отсортировали фотографии по времени съемки. Результат был ожидаемым: с без десяти одиннадцать до десяти минут двенадцатого ни на одной фотографии Вадима Вороновича там не было.

Слова Тищенко подтвердились: в это время Воронович был в примерочной.





Глава 30

Жертва




Надежде позвонила Виктория и сообщила, что на примерку приехала Аделина Ермакова.

– Господи! – вырвалось у Надежды. – Ну почему я все время о ней забываю?

– Наверное, потому, что вы не любите ее, – позволила себе заметить Виктория.

– Сейчас я приду.

Надежда взяла сантиметровую ленту, надела на руку подушку с булавками и достала из ящика мыльце.

Она спустилась по лестнице и вошла в примерочную. Там царило веселье. Примадонна Ермакова надела панбархатный жакет наизнанку, чем развлекла своих прихлебательниц.

– Здравствуйте, – Надежда оглядела Аделину и тихо сказала: – Пожалуйста, наденьте жакет правильно. К вещам следует относиться с уважением.

– Боже мой, сколько пафоса, – Ермакова сняла жакет и, вывернув, снова его надела. – Тряпка – она и есть тряпка.

Надежда подсунула под жакет плечевые накладки и поправила швы. Прекрасно выкроенный жакет лег на груди певицы красивыми складками. Широкие рукава длиной «семь восьмых» придали ему законченный вид.

Глядя на Ермакову в зеркало, Надежда сказала:

– Только не говорите, что он – говно.

Глаза Аделины округлились. Впервые за несколько лет это слово в примерочной сказала не она.

– По-моему, хорошо…

– Вот и прекрасно. Следующую примерку назначит Виктория. А я с вами прощаюсь.

Надежда вышла из примерочной в приподнятом настроении. Улыбнувшись Виктории, она распорядилась:

– Этот заказ последний. Мы больше не работаем с Ермаковой.

Поднимаясь по лестнице, Надежда услышала, что в кармане брюк звонит ее телефон, и взяла трубку:

– Слушаю.

– Надежда Алексеевна? Здравствуйте! Это Крымов.

– Здравствуйте, Кирилл Семенович! Приятно, что позвонили, но мне нечем вас порадовать: картина так и не нашлась.

– Она нашлась, – тихо сказал Крымов. – Только вы об этом еще не знаете.

– То есть как? – От удивления Надежда стала косноязычной.

– Два дня назад ее принесли в отдел научной экспертизы Третьяковской галереи. Мы можем с вами встретиться? Мне не вполне удобно сейчас говорить.

– Где?! – вгорячах выпалила Надежда. – Когда?!

– Кажется, вы говорили, что живете где-то поблизости?

– Мое ателье находится в двух шагах от Третьяковской галереи.

– Дайте адрес, и я приду к вам в обеденный перерыв.

– Пишите…



Кирилл Семенович Крымов пришел в ателье через полчаса. В кабинет Надежды его проводила Виктория.

Надежда бросилась навстречу:

– Я так вас ждала!

– Давайте присядем. В моем распоряжении всего сорок минут.

Они сели на диван.

– Рассказывайте! – Надежде не терпелось услышать подробности.

– Как я уже говорил, – начал Крымов, – два дня назад в отдел научной экспертизы на платной основе поступила картина. Клиент заказал всестороннее исследование. Я зашел в лабораторию совершенно случайно, по другому вопросу. Но, кода увидел картину, сразу понял, что она была украдена у вас.

– Это полуфигурный портрет? – уточнила Надежда.

Крымов подтвердил:

– Полуфигурный портрет. Грушенька Зотова держит в руках ларец с золотой змейкой на крышке. На ее правой ручке – браслет с большими драгоценными камнями.

– Это наша картина!

– Вы знаете, что в Третьяковке имеется разнообразное оборудование для исследования полотен самых сложных структур. Но даже при первичном осмотре и я, и специалисты сделали вывод, что эта картина является подлинником. Подпись абсолютно идентична подписи Василия Сомова.

– Просто удивительно…

– При более подробном осмотре мы обнаружили темные линии, похожие на порезы.

– Я видела их, – подтвердила Надежда.

– Так вот… – Крымов шумно вздохнул. – Дело в том, что картина состоит из нескольких составных авторских частей.

– Невероятно…

– Однако химическая лаборатория дала заключение, что все части холста однородны. Отсюда делаем вывод, что Сомов сам разрезал картину и собрал ее заново, словно мозаику.

Надежда удивилась:

– Зачем?

– Сейчас объясню, – отвлекся Крымов и тут же продолжил: – Сомов резал картину очень тонким и острым предметом. Из прежнего портрета он вырезал голову, руки и еще два фрагмента. Направление волокон холста указывает на то, что ранее голова и руки Грушеньки располагались под другими углами.

– О чем это говорит?

– Это говорит лишь об одном: прежний портрет был написан при жизни Грушеньки Зотовой и, скорей всего, не был закончен. Когда обезумевший от горя Зотов заказал Сомову полуфигурный портрет дочери в бальном платье с ларцом, художник вырезал из незаконченного портрета то, чем так дорожил: прижизненное изображение головы Грушеньки и ее руки. Эти фрагменты он врезал в новое полотно, что объясняет более позднюю датировку картины.

– Как же вы разглядели?

– Врезные фрагменты хорошо видны на рентгенограмме.

– Какая-то мистическая, нереальная история.

– Но далее случилось еще одно открытие, – с воодушевлением продолжал Крымов. – Когда рентгеновские снимки вывесили на экран негатоскопа, мы поняли, что высказанное ранее предположение, будто фрагменты полотна между собой сшиты, ошибочно. Никаких швов на рентгенограмме не обнаружили. На самом деле это была тонкая, ювелирная работа по соединению двух холстов – прежнего и нового портретов. Чтобы картина не рассыпалась, Сомов тщательным образом, без зазоров, соединил все фрагменты картины и потом склеил их мастикой со стороны подложки.

– В это трудно поверить, но, если вы говорите… – Надежда покачала головой и умолкла.

– И, представьте себе, тот самый символический прием, о котором мы с вами говорили, всего-навсего второй, более поздний слой.

– Заиндевелый зимний парк за спиной Грушеньки? – догадалась Надежда.

– Рентгенограмма показала, что ранее за ее спиной были деревья и кустарники с зелеными кронами.

– Все, как вы предполагали.

– И даже более того… – Сказав многозначительную фразу, Крымов вдруг замолчал.

– Там было что-то еще?

– Второй слой краски на стенке ларца.

– Вы говорили, что Сомову пришлось записать повреждения, которые нацарапал на ларце сошедший с ума Зотов.

– Рентгенограмма обнаружила эти царапины, – подтвердил Крымов.

– Мне даже не по себе…

– Мне – тоже, – откровенно признался он.

– Что там было? Какие-то знаки? Слова или буквы?

– Там было нацарапано всего одно слово.

– Какое?

– Одно слово: «жертва».

– Ух… – Надежда склонила голову и отвела от лица пряди волос. – Мне даже кровь в голову ударила. – Она посмотрела на Крымова: – Что подразумевал Зотов, выцарапывая это слово?

Крымов развел руками:

– Сошедшего с ума человека трудно понять.

– И нет никаких догадок?

– Никаких, – Крымов посмотрел на часы. – У меня осталось десять минут. Сейчас нужно согласовать наши дальнейшие действия. К сожалению, мне не удалось узнать имя заказчика, отдавшего картину на экспертизу. Персональная информация клиента хранится в тайне. Вы обращались в полицию по поводу кражи картины?

Надежда покачала головой:

– Нет, не обращались.

– И это зря! – рассердился Крымов. – Впрочем, я думаю, и сейчас это сделать не поздно. Изъять картину может только полиция. У вас есть какие-то документы, подтверждающие ее покупку?

– Конечно. Есть договор купли-продажи. Моя мать строго следит за этим.

– Прекрасно! – Крымов поднялся с дивана и направился к двери: – У вас есть только завтрашний день. Послезавтра заказчик заберет картину из отдела научной экспертизы. – Он попрощался: – Мое почтение!

После ухода Крымова Надежда сразу же позвонила Льву Астраханскому. Вкратце пересказав информацию, она спросила:

– Что мне теперь делать?

– Писать заявление в полицию! – быстро ответил Лев. – Мы с Протопоповым к тебе приедем. Приготовь заявление, а также документы, подтверждающие, что Ираида Самсоновна – владелица картины

В течение получаса заявление в полицию было написано Ираидой Самсоновной и подготовлен договор купли-продажи. Сама Ираида Самсоновна нервно ходила по кабинету:

– Не верится… Нет, в самом деле не верится. Неужели нам удастся вернуть картину?

– Сейчас приедут Астраханский и Протопопов. Они все тебе объяснят. – Надежда подошла к матери, обняла ее и усадила в кресло. – Пожалуйста, не волнуйся.

Вскоре они приехали. Протопопов забрал документы и сообщил:

– Я сам возьму это дело в производство. Сейчас мы со Львом поедем в управление, подпишем постановление о возбуждении уголовного дела и получим ордер на изъятие картины. Вы, – он поочередно поглядел на Надежду и на Ираиду Самсоновну, – ни с кем об этом не говорите. Не делитесь никакой информацией. Ясно?

Надежда и Ираида Самсоновна одновременно кивнули головами.

– Да.

– Конечно, будем молчать.

– Картину изымем завтра. Как только это случится, я вас извещу.

Покидая кабинет, Лев Астраханский чуть задержался. Обняв Надежду, он прошептал:

– Все будет хорошо…





Глава 31

Разоблачение




В начале дня Надежду ждала примерка, унесшая немало жизненных сил.

Клиентка – чрезвычайно полная дама – примеряла блестящее вечернее платье на тонких бретельках.

– Было бы неплохо дополнить туалет жакетом болеро, – тактично предложила Надежда.

Заказчица Ирина Петровна простодушно спросила:

– Зачем?

Надежда поняла, что ее нисколько не смущают бугристые полные руки, и зашла с другой стороны:

– Представьте, что вы на открытом воздухе и подул ветерок. Вы сразу накинете жакетик. Станет жарко – снимете его.

– Я не мерзлячка, – парировала заказчица. Она подтянула бретельки мощного бюстгальтера и с ностальгической грустью припомнила: – Когда я была молоденькой девушкой, я всегда мечтала о таком платье. Но у меня не было на него денег.

– Теперь деньги есть, – сказала Надежда, собираясь вернуться к вопросу о жакете болеро.

– Теперь деньги есть, – подтвердила Ирина Петровна. – Так зачем же отказываться от своей давней мечты?

– С тех пор многое изменилось…

Ирина Петровна оглядела себя в зеркале:

– Нет. Пожалуй, мне не нужен жакет.

Предчувствуя катастрофу, Надежда расписала еще не названные преимущества жакета болеро без упоминания главного аргумента – чрезмерно полных рук заказчицы. Потом, потеряв всякую надежду, предложила:

– А не посмотреть ли нам журналы?

После того как они пересмотрели журналы, Надежда начала рисовать эскизы, но Ирине Петровне они не понравились.

Наконец, выбившись из сил, Надежда сказала напрямую:

– И все-таки жакет нужно сшить. Такие полные руки должны быть прикрыты.

– Хотите сказать, что платье мне не идет? – Ирина Петровна сделала обиженное лицо. – Ну, хорошо… Если вы так настаиваете, шейте свое болеро.



Когда заказчица ушла, измученная Надежда вышла в гостиную с ее необъятным платьем.

– Впишите в карточку Ирины Петровны ткань на короткий жакет болеро и передайте Соколову эскиз, – сказала она Виктории.

– Я думала, что это никогда не закончится, – вполголоса заметила та.

– Надеюсь, что мне удалось предупредить катастрофу и это не последняя вещь, которую она сошьет в нашем ателье.

– Куда она денется…

– Когда следующая примерка у Вороновича?

– Сегодня в двенадцать часов.

– Тищенко здесь?

– Он собирает вещи…

– Зачем? – насторожилась Надежда.

– Ираида Самсоновна приказала перевезти его в новую закройную – там все готово.

– Вот оно что… А где же сама Ираида Самсоновна?

– Она во второй примерочной. С утра они вместе с Соколовым помогали переносить вещи Тищенко.

– Не хватает рабочих?

– Они переносили лекала и крой.

– Теперь понятно… А что Ираида Самсоновна делает во второй примерочной?

Виктория понизила голос:

– Они там вдвоем с Соколовым…

– Зачем?

– Соколов снимает мерки, чтобы сшить для вашей мамы вечерний костюм.

– Ну слава богу. Наконец помирились. – Надежда направилась к лестнице и на ходу распорядилась: – Как только придет Воронович, пожалуйста, сообщите об этом мне.

– Хорошо. Я сразу же вам позвоню, – пообещала Виктория.

Надежда ждала звонка Астраханского и не представляла, как вынести грядущие часы ожидания. От Фридмановича тоже не было никаких новостей. Она специально не звонила ему, опасаясь что-нибудь испортить или переменить ситуацию в худшую сторону.

Надежда просто сидела за столом, ничего не делала и ждала…

Ее терпение было вознаграждено: в десять позвонил Астраханский и сообщил:

– Портрет девушки у нас. – Потом добавил: – Знаешь, кто сдавал его на экспертизу?

Надежда спросила:

– Кто?

– Вадим Воронович. Через минуту мы едем к нему домой, и если потребуется, потом в офис.

– Не надо никуда ехать. В двенадцать Воронович придет в ателье на примерку.

– Ты серьезно?

– В подобной ситуации у меня нет резонов шутить.

– Тогда мы едем к тебе.

– Жду!



– Занята? – В кабинет вошла Ираида Самсоновна и рассеянно опустилась на стул рядом с дочерью. – Сегодня мы перевозили Анастаса Зеноновича в новую мужскую закройную.

– Виктория об этом сказала.

– Я переносила коробку с инструментами и вот что нашла, – Ираида Самсоновна выложила на стол какой-то предмет.

– Сапожный нож! – воскликнула Надежда. – Я видела его, мама… Честное слово, видела!

– Ты же понимаешь, что это значит? – проронила Ираида Самсоновна.

– Сюда едут Астраханский и Протопопов, мы все им расскажем.

Однако вместо них в кабинет вошел Осташевский.

– Здравствуйте! – Глядя на Надежду, он недовольно спросил: – Зачем меня вызывали?

– Не знаю, – удивилась Надежда. – Вам кто-то звонил?

– Астраханский.

– Он скоро приедет и, возможно, все вам объяснит.

– Могу здесь подождать? – Осташевский огляделся в поисках стула.

– Можете присесть на диван, – подсказала Надежда.

– А я, пожалуй, пойду, – Ираида Самсоновна встала и направилась к двери. Открыв ее, она столкнулась с Протопоповым, вслед за которым в кабинет вошел Астраханский.

Осташевский повторил свой вопрос:

– Зачем меня сюда пригласили?

Ему ответил Протопопов:

– Минуту терпения.

– У меня мало времени.

– У нас тоже.

– Черт знает что такое…

– Во сколько явится Воронович? – На этот раз Протопопов обратился к Надежде.

Она ответила:

– Воронович придет к двенадцати.

– Можно организовать, чтобы Тищенко не выходил к нему в гостиную? – спросил Астраханский.

– Я попрошу мать, она проследит. – Надежда пошла к двери.

– В ближайшие полчаса прошу нас не беспокоить, – предупредил ее Протопопов. – У нас рабочее совещание.

– Я побуду в кабинете у матери или в гостиной, – проговорила Надежда и вышла из кабинета.

Прикрыв за собой дверь, она отправилась к матери.

– Ну что? – спросила Ираида Самсоновна, едва увидела дочь.

– Картину уже изъяли.

– Слава богу!

– В лабораторию ее отдал Воронович.

– Каков мерзавец! Он ее вырезал! Знать заранее, я бы ходила за ним по пятам!

– Теперь тоже не поздно, – усмехнулась Надежда. – Он явится к двенадцати на примерку.

– Как я могла забыть…

– Во избежание неприятностей ты должна пойти в закройную и любыми средствами удержать там Тищенко. Он ни в коем случае не должен выйти в гостиную к Вороновичу. Поняла?

– Да! – ответила Ираида Самсоновна и ринулась к выходу.

Надежда пошла за ней:

– Предупрежу Викторию, чтобы она не вздумала его вызывать.

Мать и дочь спустились по лестнице. Ираида Самсоновна проследовала через гостиную в фойе, Надежда подошла к стойке Виктории:

– Когда придет Воронович, ни в коем случае не звоните в закройную.

– Не приглашать Тищенко на примерку?

– Нет.

– Что-нибудь случилось? – догадалась Виктория.

– Я все потом объясню. Пока ждем и сохраняем спокойствие. Сделайте мне, пожалуйста, кофе.

Виктория захлопотала возле буфета, зашипел кофейный автомат, и оттуда потянуло запахом кофе. Надежда села в сторонке и стала ждать.



Надежда уже допила кофе, когда в гостиную спустились мужчины.

– В какой комнате состоится примерка Вороновича? – спросил Протопопов.

– Здесь, – Виктория указала рукой.

Он кивнул, и Осташевский вошел в примерочную.

– Ни в коем случае не подавайте виду, что там кто-то есть. Как только придет Воронович, сразу же отправляйте его в примерочную. – Проинструктировав Викторию, Протопопов сказал Надежде: – А вы идите в свой кабинет и ждите нас там.

Надежда пошла к лестнице и услышала, что Астраханский предупредил Протопопова:

– Я буду в мужской гостиной. Как только он войдет, немедленно перекрою выход.

– Давай, – сказал Протопопов. – Я буду с Осташевским в примерочной…

Надежда вошла в свой кабинет и, неплотно прикрыв дверь, приникла ухом к щели.

Минута шла за минутой. Надежда напряженно вслушивалась в то, что происходило в гостиной. Там было тихо.

Ровно в двенадцать прозвенел входной звонок, спустя минуту в гостиной прозвучал голос Вороновича:

– Анастас Зенонович здесь?

– Проходите в примерочную комнату, он сейчас будет, – ответила Виктория.

Еще пара мгновений, и Надежда услышала шарканье ног и звуки борьбы. Хлопнула дверь, из гостиной донесся звук быстрых шагов. В фойе прозвучал выстрел, и все стихло.

Надежда выбежала из кабинета и, столкнувшись в коридоре с матерью, бросилась вниз по лестнице:

– Лев!

В гостиной она увидела Астраханского с залитым кровью плечом. Он вел Вороновича, заломив ему руку за спину. За ними шел охранник. Навстречу им бежали Протопопов и Осташевский.

Надежда бросилась к Льву:

– Ты ранен?!

Он тихо сказал:

– Отойди… – и, передав Вороновича Осташевскому, протянул Протопопову пистолет: – Стрелял в меня, гад.

– Тебе нужна помощь, – Протопопов поискал глазами Ираиду Самсоновну и, увидев ее, распорядился: – Займитесь им! И вызовите «Скорую помощь».

Надежда гладила Льва по груди и тихо плакала. Лев обнял ее здоровой рукой и, заглянув в глаза, успокоил:

– Я жив. Что еще нужно?

Осташевский толкнул Вороновича к лестнице:

– Поднимайся наверх!

Протопопов направился следом, сказав на ходу Надежде:

– Минут через пятнадцать вас позовем, будьте готовы.



Вызвав «Скорую», Ираида Самсоновна захлопотала вокруг Астраханского: уложила его на диван и принесла полстакана воды.

Надежда сидела рядом. Наблюдая за тем, как быстро бледнеет его лицо, непрестанно спрашивала:

– Когда же они приедут?..

Наконец в гостиной появилась бригада врачей. Осмотрев Астраханского, один из них приказал:

– Забираем! Большая кровопотеря…

Надежда стояла рядом, прижав руки к груди. Астраханского переложили на носилки, и она спросила врача:

– Скажите, он будет жить?

Тот ответил:

– Будет! До свадьбы все заживет.

Надежда склонилась над Астраханским и поцеловала его:

– Я скоро приеду.

Он слабо улыбнулся, и его унесли.



После долгого ожидания Надежду пригласили в ее собственный кабинет. Она увидела Вороновича, сидящего на стуле, с завернутыми за спину руками. На его запястьях были наручники. Напротив него сидел Протопопов. Осташевский обосновался за столом и что-то писал.

– Проходите и садитесь, – приказал Протопопов. – Нам понадобится ваша помощь.

Стараясь держаться подальше от Вороновича, Надежда присела на диван.

– Я отказываюсь давать показания! – сказал Воронович. – Требую адвоката!

Протопопов встал со своего места и, склонившись над ним, процедил:

– Сиди тихо, иначе я тебя успокою.

Неожиданно дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Анастас Зенонович Тищенко. Он с кулаками набросился на Вороновича:

– Это все он! Он убил Шимаханского! Он шантажировал меня и заставил похитить картину!

– Заткнись, падаль! – рявкнул Воронович.

Протопопов перехватил Тищенко и швырнул его на диван. Надежда испуганно отшатнулась, потом пересела в кресло.

– Я готов сотрудничать со следствием! Я все расскажу! – крикнул Тищенко.

– Расскажете… Расскажете… – сказал Осташевский. – Вот прямо сейчас и начнем. Что связывало вас с Шимаханским помимо примерок?

– Он предложил профинансировать мое ателье по пошиву костюмов.

– В обмен на что?

Тищенко с готовностью ответил:

– Антон Геннадьевич просил похитить картину, вынести ее из ателье и передать ему.

– Зачем?

– Он не сказал.

– Но вы украли картину не для него?

– Я украл картину для Вороновича и передал ее через окно в туалете. Он ждал на улице.

– Что за человек… – пробормотал Воронович, глядя на Тишенко. – Ты хоть понимаешь, что каждое слово прибавляет тебе срок?

– Прошу не мешать мне давать чистосердечные признания! Я сотрудничаю со следствием! – Тищенко обратился к Осташевскому: – Ведь это так? Я могу рассчитывать на снисхождение?

– Так… Так… – протянул следователь. – Продолжайте.

– Вадим Воронович втянул меня в заговор против Шимаханского и стал меня шантажировать.

– Как это случилось?

– Он сказал, что Шимаханский врет. Он хочет получить от меня картину, но не собирается финансировать ателье.

– Вы узнали об этом до того, как встретились с Шимаханским на приеме?

– За несколько дней до этого.

– Что было дальше?

– Воронович потребовал, чтобы я отвлек Шимаханского в примерочной. Потом я должен был забрать и выбросить кружку, из которой он пил.

– Ну, хорошо, вы забрали кружку, и что?

– Я выбросил ее, – Тищенко посмотрел на Надежду. – Но выбросил неудачно.

Она спросила:

– Почему вы не рассказали мне о шантаже Вороновича, когда признались в краже чашки?

– Тогда вы бы подумали, что мы с ним состояли в сговоре.

– Рассказывайте дальше, – сказал Протопопов.

– Потом я вырезал картину и отдал ее Вороновичу.

– Это я уже слышал.

– Что еще желаете знать?

– От вас – ничего. – Осташевский встал из-за стола, прошелся и остановился напротив Вороновича: – Ну что? Собираетесь сотрудничать со следствием или отдадите бонусы Тищенко?

– С него станется, – проговорил Воронович и, вздохнув, поднял глаза на следователя: – Спрашивайте. Я готов отвечать.

– Зачем вы убили Шимаханского?

– Когда Шимаханский впервые пришел сюда и увидел портрет, он сказал, что настал его звездный час. Еще со времен работы искусствоведом и экспертом по живописи он знал историю портрета, но не предполагал, что сохранился полуфигурный подлинник с ларцом.

– Ну хорошо… – сказал Протопопов. – Увидел он этот портрет, и что?

– Шимаханский начал искать подходы к Тищенко, чтобы склонить его к краже картины.

– Ему это удалось. Мы это знаем, – напомнил Осташевский. – Но вы не ответили на вопрос: зачем убили Шимаханского?

– Хотел отыскать сокровища из захороненного приданого купеческой дочери.

– И вы поверили в эти сказки?

– Шимаханский нисколько не сомневался в том, что они существуют. Он верил, что под слоем краски на ларце указано место захоронения. Оставалось только сделать рентгенографию картины, найти могилу, выкопать гроб и достать оттуда драгоценности.

– Значит, убив своего патрона, вы сразу занялись Тищенко?

– Я пообещал профинансировать его ателье вместо Шимаханского.

– Он шантажировал меня! – крикнул Тищенко.

Но Воронович опроверг его заявление:

– Никакого шантажа не было. Он сам согласился помогать. Жадный, сволочь, до денег…

– Врет! Врет! И врет! – выкрикнул Тищенко.

Цыкнув на него, Осташевский спросил у Вороновича:

– Вы проинформировали Тищенко, что хотите устранить Шимаханского?

– Он об этом не спрашивал.

Вмешавшись, Тищенко прокричал:

– Мне не было до этого дела!

– Да заткнетесь вы наконец?! – взорвался вдруг Протопопов. – В ушах из-за вас звенит!

– Значит, причиной убийства было то, что вы решили присвоить себе звездный час Шимаханского и найти драгоценности купеческой дочери? – спросил Осташевский.

– Выходит, что так, – подтвердил Воронович.

– Зачем же было убивать Шимаханского на приеме в ателье? Будучи его личным помощником, вы наверняка имели множество других, более удобных возможностей отправить шефа на тот свет.

– Чтобы потом в его смерти обвинили меня? – Воронович усмехнулся и протянул: – Не-е-ет. Я придумал идеальный способ убийства – смерть при стечении большого количества народа. Смерть при свидетелях, каждый из которых может оказаться убийцей.

– У вас изощренный ум психически нездорового человека, – сказал Протопопов. – Впрочем, кто еще, кроме вас, поверил бы в россказни о похороненном приданом.

– Можете изгаляться как вам будет угодно. Я остаюсь при своем мнении.

– Теперь объясните историю с блистером амлодипина.

– Я взял пять таблеток, заранее их измельчил и подсыпал в кофе. Потом протер блистер и сунул в карман Шимаханского. Когда Надежда Раух подержала его в руках, я решил этим воспользоваться и подкинул блистер в мужскую гостиную.

– А мы на это чуть не купились, – Осташевский виновато посмотрел на Надежду: – Прошу меня извинить.

Она спросила:

– Можно вопрос?

Следователь уточнил:

– Мне?

– Нет. Вороновичу.

– Спрашивайте.

– После того, как вы с Шимаханским вышли из ателье… Почему сразу не уехали?

Воронович отвел глаза. Отвечая, он глядел в сторону:

– Шимаханскому стало плохо, но он долго не терял сознание. Я ждал, пока он отрубится.

– Вы знали о его умных часах? – спросил Осташевский.

– На это и был расчет.

– Шимаханский просил вас о помощи?

Воронович промолчал, но за него ответил Тищенко:

– Ему нужны были свидетели смерти Шимаханского. Поэтому он потащил его в ателье!

– Ну что же. – Протопопов поднялся со стула и, разминая ноги, прошелся по кабинету. – Кажется, все ясно. – Он посмотрел на Осташевского: – Пакуем?

Тот ответил:

– Обоих. С минуты на минуту сюда приедет оперативная группа.





Глава 32

Интеллектуальная собственность




Проводив полицейских, Ираида Самсоновна вернулась в гостиную и тяжело опустилась в кресло:

– Боже мой, как я устала…

– Ты звонила в больницу? – спросила Надежда.

– У твоего Астраханского все хорошо. Виктория записала телефон и адрес больницы, куда его увезли.

Надежда вскочила на ноги:

– Я еду туда!

– Не спеши. Лев спит после наркоза. Ему доставали пулю.

– Господи! – Надежда схватилась за голову.

– Знаешь, кто сюда приходил, пока вы там разбирались? – спросила Ираида Самсоновна и, не дожидаясь вопроса, ответила: – Акчурин!

– Чего он хотел?

– У него должна была состояться примерка.

– Ты сказала ему, что теперь это случится не скоро? – поинтересовалась Надежда.

– Сказала.

– И что он?

– Велел тебе передать, что забирает ребенка.

– Мерзавец… – расстроенно проговорила Надежда. – Мальчишка только привык к родителям. Я слышала, что он попал в хорошую молодую семью.

– Наверное, ты будешь меня ругать… – сдержанно проронила Ираида Самсоновна.

– За что?

– После ухода Акчурина я позвонила в приемную прокурора Мешакина.

– Зачем?

– Чтобы сообщить ему имя отца ребенка.

– И ты сообщила?

– Конечно!

– Зачем?

– Чтобы прекратить это безобразие. Акчурин должен оставить в покое ребенка и его семью. Прокурор Мешакин пообещал стереть в порошок этого педофила.

– Ты представилась ему?

– Конечно! Такому человеку, как Мешакин, не составит труда определить, откуда звонили.

– В конце концов, Акчурину – поделом, – Надежда прислушалась и посмотрела в сторону фойе: – Кажется, кто-то пришел.

Ираида Самсоновна выглянула в окно и, увидев машину Фридмановича, сказала:

– Марк приехал. Я – в свой кабинет.

Она ушла, и скоро Фридманович появился в гостиной. Надежда спросила:

– Есть новости?

– И еще какие! – По лицу Марка было видно, что он ликует.

– Рассказывай!

– Твою коллекцию удалось отбить.

– Как? – Надежда задохнулась от радости.

– Помнишь тот пункт, который я потребовал внести в ваш контракт?

– Помню.

– На нем Козырев погорел. Мне удалось доказать, что, несмотря на то, что физически коллекция принадлежит Козыреву, раз он ее оплатил, она – твоя интеллектуальная собственность. Если Козырев захочет, после конкурса сможет забрать платья себе.

– Ты сказал, после конкурса? – удивилась Надежда.

– Учитывая все случившееся, в качестве исключения администрация внесла твое имя в список участников конкурса.

Надежда расстроганно прошептала:

– Марк… Ты просто гений. Как мне тебя отблагодарить?

– Я скажу тебе об этом чуть позже, вот только останемся с тобой наедине, – он многозначительно поглядел на Викторию.

Надежда стукнула его по руке:

– Прекрати!

– Шучу! Но, если говорить серьезно, могу рассказать, для чего Козыреву была нужна победа дочери на конкурсе дизайнеров одежды.

– Ну?..

– Чтобы провернуть аферу и выиграть тендер на реконструкцию старинного особняка в центре Москвы. Козырев планировал приобрести его в собственность якобы для обустройства в нем Дома моделей.

– Не хочу про него слышать, – сказала Надежда. – Могу задать тебе личный вопрос?

– Прошу. Не стесняйся.

– Зачем в вечер приема тебе понадобился Шимаханский?

– Я хотел переговорить с ним по одному важному делу, – ответил Фридманович.

– Можешь сказать, по какому?

– Чтобы попросить скидку на антикварный комодик, который продается в его магазине.

– Зачем тебе комодик? – удивилась Надежда.

– У Марины день рождения. Хотел сделать ей подарок. – Спохватившись, Марк объяснил: – Жене подарил комодик, но люблю я только тебя!



Эпилог

Надежда вышла из больницы. На завтра была назначена выписка Астраханского, и ей многое предстояло сделать. Перво-наперво съездить на рынок и купить хорошего мяса, чтобы приготовить для него обед.

Услышав телефонный звонок, она вынула из сумочки трубку. Звонила Строганова, бывшая владелица портрета Грушеньки Зотовой.

– Здравствуйте, Валентина Ефимовна, – сказала Надежда. – Как ваши дела?

– Спасибо, хорошо. Простите, что беспокою, но, думаю, вам будет интересно узнать…

– Слушаю, говорите.

– После нашего разговора я достала старый альбом с фотографиями и пересмотрела его. Кажется, я знаю, куда делись сокровища из приданого.

Надежда спросила:

– Вы что-то обнаружили?

– Фотографию детской лечебницы в Подмосковье. Что-то вроде открытки. На ней написано: «Построено на пожертвования купца Первой гильдии Семена Порфирьевича Зотова в память о безвременно усопшей дочери».

– Жертва… – тихо проронила Надежда. – Он пожертвовал приданое Грушеньки на строительство детской лечебницы.

– Ну что же, – сказала Строганова. – Надеюсь, что больше никто не станет искать захороненное приданое. До свидания!





Ася остановилась, воткнула лыжные палки в снег и попыталась оттянуть рукав куртки, чтобы посмотреть на часы. Напрасный труд – перчатка задубела на морозе и не хотела гнуться. Поискала глазами солнце. Вон оно – белое, едва заметное на таком же белом небосводе, уже почти касается веток деревьев. Еще немного – и короткий зимний день перетечет в ночь. И тогда станет еще тяжелее. Правда, есть фонарики, но вряд ли Стас согласится ими воспользоваться – свет может выдать их местонахождение тому, кто идет по пятам. Или не идет? Ася обернулась, поглядела по сторонам. Кроме Стаса, чья спина маячит довольно далеко впереди, – никого. И почему она согласилась на эту авантюру? Ведь сразу поняла, что это не для нее! Сорок километров! Если посчитать дорогу на работу и обратно и прибавить походы по магазинам, столько она проходит за неделю.

Не останавливаясь, Стас оглянулся, недовольно махнул рукой, и Ася, сунув руки в петли палок, пустилась вдогонку.

– Ну ты чего? – спросил Стас, когда Ася с ним поравнялась. – Привала еще никто не объявлял. Сейчас спустимся, – он указал палкой на довольно крутой склон, – дальше будет распадок. Там накатанное место – можно и в темноте топать. Пройдем его, и останется всего ничего, километров тридцать.

– Как тридцать? – Асин голос предательски дрогнул. – А сколько мы уже прошли?

– Какая разница? И не вздумай реветь! – возмутился Стас, но навигатор достал и, шевеля губами, стал подсчитывать: – Восемнадцать километров за три с половиной часа. Очень даже неплохо. Но расслабляться рано.

– Значит, осталось двадцать два километра? – пытаясь справиться с отчаянием, спросила Ася.

– Да нет же, нет! – Стас поморщился от такой беспросветной бестолковости спутницы. – Я же сказал, после того, как мы пройдем распадок, останется тридцать километров, вернее, двадцать девять с чем-то.

– Но ты же говорил…

– У нас на хвосте специально обученные люди. Они ждут, что мы пойдем по самой короткой дороге. А мы, вопреки их ожиданиям, сделали крюк, и теперь у нас гораздо больше шансов уйти от преследования. Неужели это непонятно? – Он уже почти кричал, и от этого крика, эхом разносящегося по притихшему сосняку, у Аси разболелась голова.

– Если бы ты заранее сказал…

– И что тогда? Что бы изменилось?

– Я не знаю… Голова болит… Сильно…

– Это от избытка свежего воздуха, – он уже взял себя в руки и даже попытался изобразить подобие сочувствия. – Ничего, еще часик – и устроим привал. Давай соберись! Я пойду не слишком быстро, а ты – за мной, делай как я. – И Стас двинулся вниз по склону.

Спускаться по глубокому снегу было непросто, и скоро у Аси заныли лодыжки. Зато, сконцентрировавшись на том, чтобы не упасть, она забыла о головной боли.

Ночь застала их в распадке, на узкой тропе, зажатой между двумя холмами, поросшими карабкающимися вверх соснами. Сначала в темноте растворились верхушки деревьев, а вскоре стало вообще ничего не видно, кроме эмблемы фирмы-производителя из светоотражающего материала на спине у Стаса – буквы «М» в тройном кольце.

«Как мишень», – сказал он, впервые примеряя костюм, но в целом снаряжением остался доволен. Костюмы и правда были замечательные. Легкие, практически невесомые, они защищали от холода и ветра. Производители гарантировали, что в них можно ночевать на снегу при температуре до тридцати градусов ниже нуля. И хотя Стас обещал, что спать под открытым небом они не будут, Ася уже успела убедиться, что безоглядно верить его словам не стоит.

Буква «М» впереди застыла. «Неужели привал?» – подумала Ася, чувствуя, что еще немного, и она усядется прямо на снег, причем так основательно, что сдвинуть ее с места сможет разве что бульдозер.

– Есть два варианта: устроиться на ночлег прямо здесь, – сказал Стас, – или добраться-таки до деревни. Тут совсем недалеко, не больше пары километров.

– Здесь, здесь! – энергично закивала Ася, и откуда только силы взялись.

– Здесь, здесь! – передразнил ее Стас. – Здесь придется грызть галеты из армейского пайка с чаем, не факт, что горячим. А в деревне может перепасть что-нибудь повкуснее. И спать у растопленной печки лучше, чем на снегу, пусть даже в фирменных костюмах. Синоптики, конечно, обещали, что температура ниже тридцати не опустится, но сама знаешь – они никакой ответственности за свои прогнозы не несут.

Асе абсолютно не хотелось есть. И к теплой печке не хотелось. Из всех желаний осталось только одно: упасть в сугроб, свернуться калачиком и уснуть. А еще лучше – предварительно отстегнуть голову, чтобы хоть ненадолго избавиться от вновь давшей о себе знать головной боли. Но Стас, похоже, твердо решил устроиться на ночлег в деревне и вникать в Асины желания не собирался.

– Пошли! – скомандовал он тоном, пресекающим любые попытки возражения.

«Пара километров – это примерно три тысячи шагов, – прикинула Ася, – то есть семьсот пятьдесят раз по четыре шага». Она машинально стала считать шаги: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Как в школе на физкультуре, единственному предмету, по которому у нее всегда была тройка. Перед самым выпуском физрук Борис Васильевич пожалел неспортивную отличницу и пообещал закрыть глаза и нарисовать четверку, если Ася пробежит кросс. Всего один километр. Не на время, главное – благополучно добраться до конца дистанции. Ася морально готовилась к испытанию несколько дней и теоретически готова была пробежать не один километр, а марафонскую дистанцию – 40 с лишним. «Подумаешь, – уговаривала она себя, – всего четыре круга!» Но к концу второго круга закололо в боку, к концу третьего потемнело в глазах. До финиша она добралась, опираясь на плечо Стаса, который вместе с Ритой пришел поддержать одноклассницу. Рита! Это для нее предназначался Асин костюм с фосфоресцирующей буквой «М» на спине…

Тропа сделала поворот, огибая раскидистый дуб, и впереди путеводными звездами замерцали огни деревни. Ася вдруг почувствовала прилив сил; очевидно, что-то подобное испытывает до предела измотанная дальней дорогой лошадь, почувствовав запах родного стойла. Ноги задвигались быстрее. Раз-два-три-четыре, раз-два… Боковым зрением она заметила справа огонек. Что это? Неужели их догнали? Неужели расчеты подвели Стаса и весь этот бесконечный мучительный путь оказался напрасным? Ася остановилась и неуклюже поправила перчаткой выбившиеся из-под шапочки волосы. Свет мелькнул снова, и она успокоилась: он был слабым, теплым и живым, не похожим на мертвенный свет галогенных фонарей, которыми наверняка оснащены их преследователи.

– Стас! – окликнула она спутника. – Там, кажется, был свет!

Стас остановился, воткнул палки в снег.

– Кажется или был? Ась, давай поднажми, немного осталось!

И в этот момент огонек мелькнул снова, и Ася явственно увидела совсем недалеко, метрах в тридцати, дом. Довольно высокий, он был полностью погружен в темноту, лишь в самом низу мелькал огонек, будто кто-то ходил по комнатам со свечой или керосиновой лампой. Свет завораживал, манил, обещая тепло и уют, но одновременно пугал. Кем мог быть хозяин дома, стоящего на отшибе, особняком от остального жилья? Во всяком случае, общительность и человеколюбие явно не относились к его характерным чертам. Интересно, что бы сказал Стас, услышав ее мысли? Они с Ритой всегда смеются над этой Асиной способностью придумать целую историю на пустом месте, называют фантазеркой. Стас не такой. Вот и сейчас он не стал тратить время на пустые разговоры, а решительно направился к дому.

Луч фонарика скользнул по затейливой резьбе, небольшому зарешеченному оконцу, напомнившему Асе проем в калитке монастыря из старого фильма, и остановился на кнопке вполне современного звонка. Рука Стаса потянулась к кнопке, и Асю вдруг охватило непреодолимое желание одернуть его – от двери веяло холодом враждебности, по сравнению с которым усилившийся к ночи мороз казался детской забавой. Но было поздно – Стас уже вовсю давил на кнопку, и Ася, сжавшись от страха, вслушивалась в нервные трели, взрывающие тишину странного дома.

Дверь распахнулась, будто изнутри ее с силой толкнули. На пороге стояла женщина в глухом черном платье. Высокая, абсолютно седые волосы туго стянуты в пучок. Хозяйке (для себя Ася решила, что женщина с такой величавой осанкой и гордой посадкой головы не может оказаться никем, кроме хозяйки особняка) было не меньше семидесяти, но язык не поворачивался назвать ее старухой. Казалось, это средневековая герцогиня открыла дверь своего замка, чтобы дать приют усталым путникам. Усиливали сходство массивные серебряные серьги с черными камнями, ажурный крест на груди и самая настоящая жирандоль с пятью свечами, которую женщина подняла, чтобы получше рассмотреть лица непрошеных гостей. При этом хрусталики, щедро украшающие светильник, тихо зазвенели и рассыпали по стенам блики, а в серьгах хозяйки вспыхнули и тут же погасли темно-малиновые звезды.

– Здравствуйте, – Стас, всю самоуверенность которого как ветром сдуло, изобразил что-то похожее на поклон и застыл в ожидании ответа.

Однако хозяйка продолжала хранить молчание, и Стас, уже слегка пришедший в себя, продолжил:

– Помогите, пожалуйста. Мы с женой, – он кивнул на Асю, – заблудились. Не разрешите ли вы переночевать в вашем доме?

«Зачем он соврал, что я его жена?» – промелькнуло в голове у Аси. Она не сводила глаз с бесстрастного лица хозяйки и уловила, что при слове «жена» ее тонкие губы слегка изогнулись в саркастической усмешке.

– Мы хотели попроситься на ночлег в деревне, – продолжил Стас, не дождавшись ответа, – но супруга очень устала и не может идти дальше. Вы же не допустите, чтобы мы замерзли на пороге вашего дома?

Стас в критический момент умел выглядеть очень убедительным, и сейчас был именно такой момент, но женщина продолжала безмолвствовать.

– Вы слышите меня? – Он слегка повысил голос.

Хозяйка поморщилась:

– Слышу. Но считаю, что вам, молодой человек, и в особенности вашей так называемой жене, лучше все-таки дойти до поселка. На лыжах тут не больше двадцати минут ходу, не успеете замерзнуть.

И она предприняла попытку закрыть дверь. Но не таким человеком был Стас, чтобы его удалось вот так запросто отшить. Он ухватился за дверную ручку и вкрадчивым голосом проговорил:

– Я понимаю ваше недовольство. Еще бы: являются среди ночи непонятно кто, нарушают покой, требуют к себе внимания. На самом деле нам достаточно уголка в прихожей. У нас есть спальники, мы приляжем тут, прямо под дверью, а с рассветом покинем ваше жилище.

– Это не мое жилище, я тут такой же гость, как и вы, – возразила женщина. – Сразу видно, что вы издалека и ничего не слышали об этом доме. В противном случае вы бы ни за что не захотели оставаться под его крышей даже на час, не то что на всю ночь.

– Да, мы чужие в этих местах, – Стас склонил голову, делая вид, что он сильно удручен этим обстоятельством. – Иначе не попали бы в подобную передрягу. Но я уверен, что вы не чужды христианского милосердия и не позволите нам замерзнуть на пороге.

Ася никогда не слышала, чтобы Стас выражался подобным образом, но, похоже, ему удалось расположить к себе хозяйку.

– Хорошо, – немного помедлив, согласилась она, – я пущу вас переночевать в холле. За последствия не отвечаю. Только лыжи оставьте, пожалуйста, снаружи.

И она на шаг отступила, впуская гостей в дом. Холл, в котором им был обещан ночлег, начинался сразу от входной двери и был неприветливым и холодным. Осмотревшись, Ася обнаружила большой камин. С двух сторон от него возвышались канделябры в человеческий рост. Легкой походкой, словно она не переступала ногами, а летела над полом, хозяйка (несмотря на ее заверения в обратном, Ася мысленно продолжала именовать ее так) скользнула к канделябрам и зажгла свечи.

Стало чуть-чуть уютнее, но ненамного – уж очень грустный запах стоял в холле. Запах одиночества, заброшенности. Так пахнет в домах, где долгое время никто не живет.

Хозяйка тем временем скользнула к двери, ведущей в глубь дома. Откуда-то в ее руке появилась довольно увесистая связка ключей. Звякнул металл, проскрежетал замок, отрезая вход в остальные комнаты.

– Ну все, – заявила женщина. – Я ухожу. У вас еще есть время передумать. Я бы не советовала тебе, – взгляд ее глаз был устремлен на Асю, – ночевать здесь.

– Но п-почему? – впервые за время, что они находились в доме, вымолвила Ася.

– Старожилы этих мест говорят, что дом проклят. Ни одна женщина, которая провела хотя бы одну ночь под его кровом, не прожила после этого больше трех лет.

– Но п-почему? – снова промямлила Ася, позабывшая все слова русского языка, кроме этих двух.

Вопрос остался без ответа – как была, в одном платье, с жирандолью в руке, женщина толкнула входную дверь и исчезла. Еще несколько мгновений с улицы доносился звон хрусталя, а потом все стихло.

– И долго будешь столбом стоять? – вывел Асю из состояния ступора раздраженный голос Стаса. – Давай стелиться. Похоже, кормить и согревать нас никто не собирается, будем довольствоваться тем, что есть.

Он стащил перчатки, сбросил рюкзак, пощупал стены, пощелкал пальцами по латунной дровнице с аккуратно сложенными поленьями, присел на корточки и заглянул под забрало рыцарю, гордо держащему в руках кочергу. Подошел к декоративному резному панно на стене напротив камина и восхищенно поцокал языком:

– Ась, глянь, красота какая!

Панно и вправду было очень красивым. На причудливо изогнутых ветвях, среди листьев, вырезанных так искусно, что была отчетливо видна каждая прожилка, прохаживались птицы. Клювы их были открыты, тонкие горлышки вытянуты и напряжены. Создавалось впечатление, что птицы живые, и только из-за какого-то досадного недоразумения холл не наполняют их звонкие голоса. Ася прикоснулась к дереву, и иллюзия жизни растаяла. Оно было холодным и мертвым. Откуда-то из переплетения ветвей тянуло сквозняком. Она отдернула руку, а тем временем Стас, обладающий более грубой душевной организацией, обследовал пальцами край панно.

– Эта штуковина тут неспроста, – заметил он, и тут же, подтверждая его слова, внутри стены что-то щелкнуло. Резное украшение оказалось ни чем иным, как дверью.

– Я же говорил!

– Стас, что ты делаешь?! – вскрикнула Ася, возмущенная таким бесцеремонным посягательством на чужое добро.

– Да это шкаф! – сказал Стас, открывая дверь. – Пустой. Ни одного скелета! А ты боялась.

Шкаф, задняя стенка которого представляла собой старое запыленное зеркало, действительно был пуст.

Стас нажал на дверь, и она с тихим щелчком стала на место. Оглядевшись по сторонам в поисках места для отдыха, он направился к небольшой оттоманке, которая вместе с очагом, канделябрами, рыцарем, дремавшей в углу вешалкой с ветвистыми рогами и маленьким столиком для сумок и корреспонденции составляла все убранство прихожей.

– М-да, диванчик подкачал, – сказал Стас, пощупав обивку, – даже не знаю, как лучше – на нем или на полу.

Ася подошла поближе, коснулась пальцами ткани. Это был бархат необычно глубокого ультрамаринового оттенка, отсыревший и кое-где взявшийся пятнами плесени.

– Пожалуй, лучше на полу, – согласилась она.

Для ночевки на снегу у них в арсенале имелись легкие, практически невесомые спальники. Через мгновение Стас уже расстелил оба спальника, пододвинул столик, смахнув рукавом пыль, положил на столешницу пачку галет, поставил термос с чаем и две пластиковые кружки. Затем стащил ботинки, уселся, вытянув ноги, и застонал от удовольствия.

– Здорово-то как, Аська! Всего-то лыжи снял, а ощущение… – Он замолчал, подбирая слова, но, очевидно, приходящие на ум выражения были слишком слабы, чтобы передать состояние охватившего его восторга, поэтому он предпочел оставить слова при себе.

– Садись! – Стас приглашающе похлопал по спальнику. – Сейчас мы с тобой врежем по чайку! Врежем?

Молчание спутницы волновало Стаса. Не хотелось ему связываться с ней, ведь знал, что из всех знакомых баб Аська – самая неподходящая кандидатура. Мало того что доходяга, так еще и мнительная до безобразия. Как что в башку взбредет или кто скажет что не то – считай, все пропало. Вот как сейчас эта бабка с ее бреднями. Теперь будет всю ночь себя накручивать, и какой после этого с нее ходок? И так отстают от графика. А все Ритка! Асю возьмем, Асю! Вот и взяли. На фига, спрашивается? А ведь когда-то он был в нее влюблен. С третьего класса их дразнили женихом и невестой. И мать подливала масла в огонь. Асечка то да Асечка се, цветочек экзотический. Ага, цветочек! Агава бледно-зеленая – Стас вспомнил любимый Асин цветок. Вот Марго – на самом деле цветок. Редкостный. Из тех, что питаются доверчивыми мошками, прельщенными их красотой. Со Стасом они – одного поля ягода, а Ася…

Она продолжала стоять, будто статуя в греческом зале. Что бы такое сделать, чтобы она немного расслабилась? Способа у Стаса было всего два. Первый – накатить по соточке. Но сейчас это невозможно – спиртного он с собой не взял и теперь пожалел об этом. Придется воспользоваться вторым, благо для этого, как говорится, все под рукой.

Стас встал, подошел к своей спутнице и, приобняв ее за талию, осторожно усадил на спальник.

– Чаю? – улыбнулся он одной из самых обворожительных своих улыбок, устраиваясь рядом.

Она сосредоточенно кивнула и спросила:

– Как думаешь, это правда, насчет проклятия?

– Дурочка ты моя сентиментальная! – Стас обнял Асю, притянул к себе.

– Думаешь, она нас пугала? Но зачем?

Договорить она не смогла, губы Стаса прижались к ее губам, его рука скользнула ей за пазуху.

На мгновение Ася застыла, не веря в происходящее, а потом попыталась оттолкнуть Стаса. Чувствуя сопротивление, он отбросил все свои учтивые манеры. Движения стали грубыми, руки, стягивающие комбинезон, казалось, сдирали кожу. Ася почувствовала, что задыхается. Извиваясь всем телом, она сумела высвободить одну руку. И вцепилась Стасу в волосы, пытаясь оттащить от себя.

– Дура, больно! – взвыл он.

Приток кислорода и радость от маленькой, но все-таки победы прибавили Асе сил, и, схватив первое, что попалось под руку, она изо всех сил ударила ухажера по голове. Раздался оглушительный хруст. «Боже, я проломила ему череп!» – с ужасом подумала Ася и зажмурилась.

– Чокнутая ты все-таки, Аська! – донесся до нее возмущенный голос Стаса. – Ты ведь когда-то этого хотела. Признайся! Хотела?

Трупы не ругаются, и Ася, открыв глаза, тупо уставилась на смятую пачку галет. Вспышка ярости потихоньку уходила, уступая место раскаянию. А если бы ей под руку попался термос? Ведь она могла убить Стаса!

Возмущенно сопя, Стас налил чаю, отобрал у Аси злосчастную пачку, вытащил две галетины, положил сверху на Асину кружку (как покойнику – отметила она) и шумно отхлебнул из своей. Разговаривать не хотелось. Кто ее знает, эту чокнутую, еще расскажет все Ритке. Но, бросив раздраженный взгляд на Асю, вцепившуюся в кружку, понял – не расскажет. А еще понял, что Марго заранее просчитала ситуацию, потому и подсунула ему сестричку. Знала, что она ничего такого не позволит. Вот змеиная семейка! Отхлебнув еще глоток чаю, Стас засунул в рот сразу две галетины и заглянул в пачку – все остальные от столкновения с его головой превратились в обломки. Выуживать их по одному было лень, поэтому Стас запрокинул голову и вытряхнул в рот содержимое пачки, запив все это хорошим глотком чая. Покончив с довольно скромным ужином, он влез в спальник и, демонстративно повернувшись к Асе спиной, оставил «родственницу» наедине с ее фантазиями.

Асе же спать абсолютно не хотелось. Буквально заставив себя съесть галеты, она сидела, обхватив кружку обеими руками. Кружка была невысокой, округлой, умиротворяюще теплой, Асе казалось, что если она выпьет чаю, это тепло исчезнет и сразу станет холодно. И страшно. Хотя скоро ей все равно стало страшно. Вопреки уверениям синоптиков, за окном разыгралась настоящая буря. Деревья стучали промерзшими сучьями по стенам, будто умоляя пустить их погреться, ветер выл и швырял в окна пригоршни снега. А еще наверху, прямо над головой, кто-то ходил, и шаги эти, медленные и тяжелые, заставляли сердце сжиматься от страха. Не выдержав, Ася потрясла Стаса за плечо.

– А? Что? – вскинулся он спросонья и, разглядев напуганную Асину физиономию, недовольно проворчал: – Ну что тебе еще?

– Шаги! Слышишь? Наверху кто-то ходит!

– Кто-то ходит! – передразнил ее Стас. – Да бабка тутошняя и ходит. Ты что, думала, она в деревню почесала в одном платьишке и без валенок? Да? Тут небось рядом черный ход, она по нему и прошла в дом, а тебе дурочке лапши на уши навешала, чтобы ты сидела смирно и не рыпалась, по дому не шарилась. Все. Я спать, а ты как знаешь. До рассвета всего ничего осталось. В шесть подъем, завтрак – и вперед, заре навстречу. Ты забыла, что у нас на кону? – И он снова повернулся к Асе спиной.

Однако Асино беспокойство все-таки передалось ему. Бормоча под нос что-то вроде «с кем поведешься», он вылез из спальника, забаррикадировал закрытую дверь с помощью оттоманки, вешалки и столика и с чувством выполненного долга улегся на место.

Ася тоже легла, закрыла глаза, но сон не шел. Тяжелая, размеренная поступь никак не вязалась в ее представлении с легкими, скользящими шажками хозяйки. Та, казалось, вообще не касалась ногами земли, а этот кто-то мерял комнату у них над головой тяжеленными шагами, будто не человек это был вовсе, а статуя Командора, явившаяся на званый ужин. Потом наверху скрипнуло то ли кресло, то ли диван, и шаги прекратились. Ася со страхом вслушивалась в звуки дома, но они, если и были, заглушались бесчинством пурги за окном, и страх потихоньку ослаб, уступая место сну.

– Может, хватит спать, принцесса в спальном мешке? – сквозь сон донесся до Аси голос Стаса.

Она открыла глаза, зябко потянулась. В комнате было темно – свечи догорели и погасли.

– Пора? – спросила Ася.

– Пора, пора, – проворчал Стас. – Ну ты и спишь! Наверное, можно из пушки палить – не разбудишь! Уже с полчаса хожу, баррикаду разобрал, дверь откопал – знаешь, сколько за ночь снегу намело! Завтрак накрыл, а ты все дрыхнешь.

Возле Асиного спальника и впрямь стояла чашка, накрытая, как и вечером, двумя галетинами.

Ей хотелось попросить Стаса не класть так печенье, но не было никакого желания нарываться на очередные колкости. Однако Стас почувствовал ее настроение, хотя истолковал его по-своему.

– Не куксись, у меня уже у самого эти галеты во где стоят, – он провел большим пальцем поперек горла. – Через два часа будем готовить обед. Примус запалим, кашки сварим. Будешь кашку?

– А где можно умыться? – не поддержала тему она.

– Извините, – Стас в шутовской манере раскланялся, – удобства у нас нонче во дворе. Умываемся снежком.

Ноги, руки, спина – все тело ныло от усталости и молило об отдыхе. Ася с трудом добралась до входной двери, открыла ее и ахнула. За порогом расстилалось искрящееся покрывало, окрашенное восходящим солнцем в розовый цвет. Воздух, сухой и морозный, был таким свежим, что его хотелось пить вместо наверняка уже остывшего чая с галетами.

Наскоро умывшись и позавтракав, они отправились в дорогу. Оказалось, что дом, в котором они ночевали, обнесен забором с широкими воротами, которые почему-то оказались открытыми. С левой стороны на заборе висела табличка с лаконичной надписью «Продается» и номером мобильного телефона.

– Интересно, сколько стоит такой дом? – спросил Стас.

Асе интересно не было, и она лишь пожала плечами. Но Стас, который после возвращения домой твердо решил заняться улучшением своих жилищных условий, вытащил мобильный и занес номер в телефонную книгу.

– Вдруг пригодится, – прокомментировал он свои действия.

Ася обернулась и посмотрела на дом. Окна первого этажа были забраны ролетами, отчего казалось, что дом крепко спит. «Как-то нехорошо уходить вот так, молча, не попрощавшись, не поблагодарив за ночлег», – подумала она, и в этот момент внимание ее привлекло какое-то движение в окне второго этажа. Неясная тень мелькнула и скрылась за тяжелыми портьерами. Хозяйка? И, стянув перчатку, Ася помахала рукой, прощаясь с домом и его обитателями…



* * *





notes


Примечания




1




На балу по сути синоним слова «жених».





2




Подставка – этажерка для цветов.





3




Bespoke – индивидуальный пошив мужского костюма по всем канонам и правилам классического портновского искусства.





4




Книга «Призраки Замоскворечья».





5




Линия соединения воротника и лацкана.





6




Остатки тканей после отшива сезонных коллекций.





7




Книга «Призраки Замоскворечья».





8




Пустой, никчемный человек.





9




Бальная книжечка, в которую дама записывала танцы и имена кавалеров.





10




Базовый элемент орнамента, часть повторяющегося узора.





11




Пошив мужских костюмов по индивидуальным меркам на фабрике.





12




Книга «Призраки Замоскворечья».





13




Уменьшительно-ласкательная форма имени Калерия.





14




Боец-пожарник, который скачет впереди пожарного обоза.





15




Возница.





16




Метод наколки на манекене, в данном случае – на фигуре.