Annotation


Каждый день в любой стране, в любом городе исчезают люди. Исчезают во тьме.

Никто, в том числе и полиция, не знает почему, не понимает, как это происходит. И скоро почти все забудут об этих без вести пропавших. Все, но не Мила Васкес. После описанных в «Подсказчике» событий прошло семь лет, но тьма не отпускает Милу, она оставляет следы на ее коже, быть может, потому корни зла протянулись к ее душе. Помнить про исчезнувших – ее работа. Эти люди смотрят на нее со стен Зала Затерянных Шагов.

Но однажды исчезнувшие появляются вновь. Чтобы убивать. Они выглядят точно так, как прежде. Но Зло безвозвратно изменило их. Расследование совершенных ими преступлений заходит в тупик. И только Мила Васкес способна остановить эту армию теней. Она должна придать тьме форму, сформулировать убедительную рациональную теорию… Теорию зла.

Впервые на русском!





* * *



Донато Карризи



Мила

Бериш

Алиса

Кайрус

Номер триста семнадцать отеля «Амбрус»

Примечание автора

Благодарности





notes1

2

3





* * *





Донато Карризи

Теория зла





Donato Carrisi

L’IPOTESI DEL MALE

Copyright © Longanesi & C., 2013 – Milano

All rights reserved



© А. Ю. Миролюбова, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®





* * *




Зал номер 13 муниципального морга – Дантов круг, где пребывают «спящие».

Он располагается на четвертом, и последнем, подземном уровне, в ледяном аду холодильных установок. Этот этаж предназначен для неопознанных трупов. В редких случаях кто-либо запрашивает позволения посетить его.

Но в ту ночь туда пришел посетитель.

Сторож ждал его у лифта, запрокинув голову. Смотрел, как цифры одна за другой, сверху вниз, загораются на табло, и гадал, кем может оказаться неожиданный гость. Еще больше его интересовало, что именно подтолкнуло посетителя к пределу, столь далекому от мира живых.

Зажглась последняя цифра, последовал долгий миг ожидания, затем двери кабинки раскрылись. Сторож оглядел посетителя, мужчину за сорок, в темно-синем костюме. На лице гостя отразилось удивление: он, как и все, кто впервые попадал сюда, вниз, ожидал увидеть белый кафель, освещенный жестким, стерильным неоновым светом, но стены оказались зелеными, а точечные лампы распространяли оранжевое сияние.

– Такая цветовая гамма успокаивает, помогает предотвратить паническую атаку, – ответил сторож на невысказанный вопрос, подавая гостю голубой халат.

Посетитель промолчал, надел халат, и оба пустились в путь.

– На этом уровне в основном трупы бродяг или нелегалов. Ни документов, ни родни: отбросят копыта и оказываются здесь, внизу. Их размещают в залах от первого до девятого, – объяснял сторож. – Десятый и одиннадцатый – для людей, которые, как и мы с вами, платят налоги и смотрят матчи по телевизору, но в одно прекрасное утро помирают в метро от инфаркта. Какой-нибудь пассажир притворится, будто оказывает помощь, а на деле свистнет бумажник, и привет, фокус удался: дяденька или тетенька исчезают навсегда. Иногда, правда, всему виной бюрократы: девчонка в конторе перепутает бумажки, и вот родным, приглашенным на опознание, предъявляют чужой труп. Человек как будто бы и не умер, его продолжают искать. – Своей импровизированной экскурсией сторож пытался поразить гостя, но тот никак не реагировал. – Дальше – самоубийцы и жертвы ДТП: зал двенадцать. Ведь, может статься, труп в таком состоянии, что сомневаешься даже, человек ли то был, – добавил сторож, испытывая, насколько крепкие у гостя нервы, но тот и бровью не повел. – Так или иначе, закон предписывает с ними всеми обходиться одинаково: держать в холодильной камере не менее восемнадцати месяцев. По истечении срока, если никто не опознал или не востребовал останки, и в случае если тело уже не представляет интереса для следствия, отдается распоряжение о его уничтожении путем кремации. – Сторож на память цитировал инструкцию. И, понизив голос, произнес заговорщицким тоном, ведь с минуты на минуту объяснится причина ночного визита: – Дальше – эти, из тринадцатого зала. Анонимные жертвы нераскрытых убийств.

В случае убийства закон гласит, что тело входит в число улик до тех пор, пока не будет установлена личность потерпевшего, – разъяснял сторож. – Нельзя осудить убийцу, если не доказать, что человек, которого он убил, на самом деле существовал. Если нет имени, тело – единственное тому доказательство. Поэтому оно хранится бессрочно. Один из вывертов судебного крючкотворства: адвокатам такие очень по душе.

Пока не будет выявлено преступное действие, послужившее причиной смерти, останки не могут быть уничтожены или преданы естественному разложению, говорилось в инструкции.

– Мы называем их «спящими».

Неизвестные мужчины, женщины, дети, виновного в убийстве которых так и не нашли. Годами ждут они, когда кто-нибудь придет и снимет с них проклятие быть похожими на живых. И, как в страшных сказках, чтобы это свершилось, надо произнести волшебное слово.

Назвать имя.

Помещение, приютившее их, – зал номер 13 был последним, в самой глубине коридора.

Они остановились перед металлической дверью, и сторож стал возиться со связкой ключей, пока не отыскал нужный. Открыл дверь, отступил в сторону, пропуская гостя. Едва тот шагнул в темноту, как на потолке засветился ряд желтых лампочек: сработали датчики движения. В центре зала стоял стол для вскрытий, вокруг высились холодильные камеры с десятками отсеков.

Стальные соты.

– Вы должны расписаться здесь, таковы правила. – Сторож показал на регистрационную книгу. – Который вас интересует? – осведомился он, явно взбудораженный ночным визитом.

Гость наконец заговорил:

– Тот, что находится здесь дольше всех.

AHF-93-K999.

Сторож знал шифр наизусть, тайна давно его томила. Сразу нашел выдвижной отсек с этикеткой, приделанной к ручке. По левую сторону, третий снизу.

– Среди всех, хранящихся здесь, внизу, история этого тела даже не самая оригинальная, – не мог не уточнить сторож. – Однажды субботним днем мальчишки играли в футбол в парке, и мяч залетел в кусты: так его и обнаружили. Выстрел в голову. Ни документов, ни даже ключей от дома. Лицо до сих пор вполне поддается опознанию, но никто не обрывал телефон чрезвычайной службы, никуда не поступало заявление об исчезновении. За отсутствием преступника, которого, возможно, никогда и не найдут, единственным доказательством того, что совершено преступление, является тело. Поэтому суд постановил, что оно должно храниться до тех пор, пока преступление не раскроют и правосудие не восторжествует. – Он помолчал. – С тех пор прошли годы, а труп все еще здесь.

Сторож давно недоумевал – зачем хранить доказательство преступления, о котором уже никто не помнит. Он был уверен, что мир совсем забыл о безымянном обитателе зала номер 13. Но, услышав следующее требование посетителя, заподозрил, что тайна, скрытая за несколькими сантиметрами стали, касается отнюдь не только личности покойного.

– Откройте, хочу на него взглянуть.

AHF-93-K999. Так его звали долгие годы. Но этой ночью все, возможно, изменится. Страж мертвых повернул задвижку и потянул на себя отсек.

Похоже, «спящий» вот-вот пробудится.





Мила





ПРОТОКОЛ 397-Н / 5


Расшифровка записи телефонного разговора

21 сентября

Время: 6:40

Звонок произведен на номер экстренной службы



Оператор: Экстренная служба. Откуда вы звоните?

Х:…

Оператор: Сэр, я вас не слышу. Откуда вы звоните?

Х: Я Джес.

Оператор: Вы должны назвать полное имя, сэр.

Х: Джес Белман.

Оператор: Сколько тебе лет, Джес?

Х: Десять.

Оператор: Откуда ты звонишь?

Х: Из дома.

Оператор: Ты можешь назвать мне адрес?

Х:…

Оператор: Джес, пожалуйста, назови мне адрес.

Х: Я живу на

Оператор: Ладно. Что случилось? Ты ведь знаешь, что это номер полиции, правда? Почему ты позвонил?

Х: Знаю. Они умерли.

Оператор: Ты сказал «умерли», Джес?

Х:…

Оператор: Джес, ты на линии? Кто умер?

Х: Да. Все. Умерли все.

Оператор: Ты ведь не шутишь, правда, Джес?

Х: Нет, мэм.

Оператор: Тогда, может, расскажешь, что случилось? Не торопясь, понемногу.

Х: Он пришел вчера вечером. Мы ужинали.

Оператор: Кто пришел?

Х:…

Оператор: Кто, Джес?

Х: Он стрелял.

Оператор: Ладно, Джес. Я хочу тебе помочь, но и ты должен помочь мне сейчас. О’кей?

Х: О’кей.

Оператор: Ты говоришь, что во время ужина какой-то мужчина вошел в дом и начал стрелять?

Х: Да.

Оператор: Потом ушел и в тебя не выстрелил. Ты в порядке, верно?

Х: Нет.

Оператор: Ты хочешь сказать, что ты ранен, Джес?

Х: Нет. Он не ушел.

Оператор: Мужчина, который стрелял, все еще там?

Х:…

Оператор: Джес, пожалуйста, ответь мне.

Х: Он говорит, что вы должны приехать. Должны приехать немедленно.



Связь прервалась. Конец записи.





1


За несколько минут до шести утра движение на улице оживилось.

Работники муниципальной службы по уборке города собирали в грузовики мусор из контейнеров, которые выстроились перед коттеджами, словно солдаты на посту. Потом проехала машина, которая чистит асфальт крутящимися щетками. Сразу после подоспели фургончики с озеленителями. Английские газоны и дорожки были очищены от опавших листьев и сорняков, живые изгороди подстрижены. Закончив работу, люди ушли, оставив за собой упорядоченный мир и ненарушимый покой.

Счастливое место готово предстать перед глазами своих счастливых обитателей, подумала Мила.

Ночь прошла спокойно, как и все ночи в таких кварталах. Часам к семи дома начали пробуждаться, не спеша, с ленцой. За окнами отцы, матери и дети поднимали веселую возню, предвкушая новый день, полный радостных забот.

Еще один день счастливой жизни.

Глядя на все это из своего «хендая», припаркованного в начале квартала, Мила вовсе не завидовала, поскольку знала: стоит слегка поскрести позолоту, и обнаружится нечто совсем другое. Иногда – истинная картина, сотканная из света и тени, как тому и следует быть. Но иногда – черная дыра. Тогда зловонное дыхание голодной бездны обволакивает тебя, и тебе кажется, будто оттуда, из глубины, кто-то шепчет твое имя.

Миле Васкес был хорошо знаком этот зов темноты. Она танцевала с тенями с самого дня своего рождения.

Она похрустела пальцами, особенно напирая на указательный на левой руке. Боль помогала сосредоточиться. Еще немного, и двери коттеджей начали открываться. Семьи покидали свои жилища, чтобы ответить на вызов окружающего мира, – для таких, как они, ответ на вызов дается слишком просто, подумала Мила.

Она увидела, как Коннеры выходят из дому. Отец, адвокат Коннер, сорока лет, подтянутый, в безупречном сером костюме; легкая седина только подчеркивает загар на лице. Мать – блондинка, фигура и лицо девушки, чуть-чуть постаревшей. Время всегда будет милостиво к ней, в этом Мила была уверена. Следом – девочки. Старшая ходит в школу. Младшая – каскад кудряшек – еще в детский сад. Обе – живые портреты своих родителей. Любые сомнения в правильности теории эволюции Мила рассеяла бы, указав на семью Коннер. Красивые, совершенные во всем, они могли обитать только в таком счастливом месте.

Поцеловав жену и дочек, адвокат сел в синюю «Ауди-А6» и отправился вершить свою блестящую карьеру. Женщина на зеленом «ниссане» повезла девочек в школу и в садик. Тут Мила и вылезла из своей видавшей виды машины, чтобы вторгнуться в особняк – и в жизнь – Коннеров. Несмотря на жару, она выбрала для маскировки спортивный костюм для пробежек. Лето кончилось только вчера, но, если бы она надела майку и шорты, шрамы привлекли бы гораздо больше внимания. Согласно расчетам, сделанным на основании наблюдений в предыдущие дни слежки, минут через сорок миссис Коннер должна была вернуться домой.

Сорок минут, чтобы проверить, не завелось ли привидение в этом счастливом жилище.



Коннеры попали в поле зрения Милы несколько недель назад. Все началось случайно.

Полицейские, работающие над делами о пропавших без вести людях, не могут сидеть за письменным столом и ждать, когда поступит заявление, ведь порой у исчезнувшего нет семьи, которая может такое заявление подать. Он иностранец или обрубил все связи, или попросту у него никого в целом мире нет.

Таких Мила называла «потенциальными жертвами».

Люди, живущие в окружении пустоты и даже не представляющие, что в один прекрасный день эта пустота их поглотит. Поэтому нужно вначале искать казус, а уж потом пропавшего человека. Мила разъезжала по городу, посещала места отчаяния, где тень впивается в каждый твой шаг и никогда не оставляет в покое. Но случалось, люди исчезали даже в любящих семьях, в атмосфере здоровой и безопасной.

Чаще всего дети.

Могло случиться – и, к сожалению, случалось, – что родители, погруженные в свой налаженный быт, не замечали каких-то мелких, но существенных перемен. Бывало так, что кто-то вне дома сближался с их детьми без ведома родных. Дети испытывают чувство вины, когда взрослые им оказывают знаки внимания, тут вступает в силу неразрешимое противоречие между двумя правилами, которые внушают им папа и мама: трудно, в самом деле, выбрать, как поступить, если, с одной стороны, ты не должен грубить старшим, а с другой – не разговаривать с посторонними. Как бы ты себя ни повел, о чем-то все равно придется умолчать. Мила, однако, обнаружила: существует отличный источник сведений о том, что происходит в жизни ребенка.

Поэтому каждый месяц она посещала какую-нибудь школу или детский сад.

Просила позволения пройтись по классам, когда малышей там не было. Рассматривала развешенные по стенам рисунки. Эти фантастические миры часто служили лишь маской для реальной жизни. Но главное – они вбирали весь комплекс тайных, часто бессознательных эмоций, какие ребенок впитывает словно губка и так же легко изливает. Миле нравилось ходить по школам. Особенно нравились запахи: восковые мелки и канцелярский клей, новые книги и жевательная резинка. Все это навевало какой-то таинственный покой, создавало впечатление, что здесь никогда не случается ничего дурного.

Потому что для взрослого самыми надежными кажутся места, где находятся дети.

В ходе одного из таких исследований среди десятков детских работ на стене Мила обнаружила рисунок младшей дочери Коннеров. Этот детский сад она выбрала случайно в начале учебного года и бродила по комнатам в час отдыха, когда дети резвились во дворе. Замкнулась в их крохотном мирке, наслаждаясь веселым гомоном.

На рисунке маленькой Коннер ее поразило изображенное там счастливое семейство. Сама малышка, мама, папа и сестренка на лужайке перед домом. Погожий день, солнышко смеется. Все четверо держатся за руки. Но чуть поодаль от основной группы обозначился некий диссонанс. Пятая персона. Эта фигура сразу вызвала у Милы странное беспокойство. Она как будто парила над землей, и у нее не было лица.

Привидение, мелькнула у нее мысль.

Она уже собиралась двигаться дальше, но все-таки поискала на стене другие рисунки девочки и обнаружила, что там неизменно присутствует темный силуэт.

Такая повторяющаяся деталь вряд ли могла быть случайной. Чутье подсказывало, что следует копнуть поглубже.

Мила переговорила с воспитательницей, та оказалась очень любезной и подтвердила, что история с привидениями длится уже довольно давно. Она по опыту знает, объясняла воспитательница, что волноваться не из-за чего: такое обычно бывает сразу после смерти родственника или знакомого, таким образом малыши приобщаются к трауру. Для очистки совести воспитательница расспросила миссис Коннер. Хотя в семье в последнее время никто не умирал, младшей дочери недавно приснился страшный сон. Это могло стать причиной.

Но Мила, изучая детскую психологию, усвоила, что дети придают реальным людям черты фантастических персонажей, причем герои эти не всегда отрицательные. Так, чужой дядя может превратиться в вампира, а может – в симпатичного клоуна или даже в Спайдермена. И все же всегда присутствует деталь, разоблачающая двойника, переводящая его снова в реальный, человеческий план. На памяти было дело Саманты Эрнандес, которая изображала седобородого старика, который каждый день подходил к ней в парке, как Санта-Клауса. Только вот на рисунке, как и в действительности, у него была татуировка на предплечье. Но никто не обратил на это внимания. И подонку, который похитил и убил девочку, было достаточно пообещать ей подарок.

В случае малышки Коннер разоблачающей деталью было неизменное присутствие призрака.

Мила всерьез полагала, что девочка чем-то напугана. Нужно было выяснить, в самом ли деле чье-то присутствие реально, а главное, безобидно.

Как всегда, Мила решила не ставить родителей в известность. Не стоит из-за смутного подозрения поднимать переполох и вселять беспочвенные подозрения. Она начала наблюдать за маленькой Коннер, чтобы выявить людей, с которыми девочка общалась вне дома или в те недолгие промежутки времени, когда родные не присматривали за ней, то есть когда она находилась в детском саду или на занятиях танцами.

Никто из посторонних не проявлял к девочке особого интереса.

Подозрения оказались безосновательными. Такое случалось не раз, но Миле не жаль было долгих дней напрасного труда, чувство облегчения служило ей наградой.

Но ради очистки совести она все-таки решила посетить также и школу, где училась старшая дочь Коннеров. В ее рисунках не нашлось никаких двусмысленных деталей. Но аномалия таилась в домашнем задании: учительница велела детям выбрать и записать какую-нибудь сказку.

Девочка выбрала страшную историю с привидением.

Возможно, старшая сестра повлияла на младшую, напугала ее своими фантазиями. Или это окончательно доказывало, что речь идет не о воображаемом персонаже. Может быть, то, что Мила не обнаружила постороннего, внушающего подозрение, означало угрозу гораздо более близкую, чем можно было предположить.

Не посторонний, а кто-то из домашних.

Поэтому Мила решила устроить слежку за домом Коннеров. И взяла на себя другую роль.

Вместо розыска детей занялась охотой за привидениями.



Незадолго до восьми утра Мила надела наушники плеера – невключенного – и, притворяясь, будто совершает утреннюю пробежку, быстро преодолела квартал, отделявший ее от особняка Коннеров. Подбежав к самому дому, свернула направо, к задней двери. Подергала ее, проверила окна. Все заперто. Если бы она вошла в открытую дверь или залезла в незапертое окно и кто-нибудь застиг бы ее на месте, можно было бы оправдаться тем, что ей показалось, будто в доме грабители. Это не уберегло бы ее от обвинения в нарушении неприкосновенности жилища, но было больше шансов легко отделаться. А вот взломать замок означало подвергнуть себя бесполезному, а главное, глупому риску.

Мила еще раз продумала доводы, приведшие ее сюда. Чутье объяснить нельзя, все полицейские хорошо это знают. Но Милу в таких случаях всегда охватывал неудержимый порыв, побуждающий переступить черту. К тому же она ведь не могла постучаться в дверь Коннеров и сказать: «Привет, что-то мне подсказывает, что ваши дочери в опасности, им угрожает привидение, которое может оказаться человеком из плоти и крови». И, как часто случалось, тревожное ощущение возобладало над здравым смыслом: Мила вернулась к задней двери и вскрыла ее.

Створка тут же стукнулась о встроенный в стену кондиционер. На кухонном столе все еще стояли тарелки, оставшиеся от завтрака, к холодильнику были прикреплены фотографии, сделанные на каникулах, и домашние работы, на которых красовались отличные оценки.

Мила достала из кармана спортивной куртки черный пластиковый футляр. Там лежала камера видеонаблюдения величиной с пуговицу. Благодаря системе беспроводной связи и Интернету можно было на расстоянии следить за тем, что происходит в доме. Оставалось найти самое подходящее место, где поставить ее. Мила взглянула на часы и пошла осматривать другие комнаты. Времени немного, значит следует сосредоточиться на тех, где семья проводит большую часть времени.

В гостиной, кроме диванов и телевизора, был книжный шкаф, занимавший целую стену. Но на полках вместо книг красовались дипломы и почетные грамоты, которые адвокат Коннер получил за успехи в своей профессии или в результате общественной деятельности. Образцовый, всеми уважаемый гражданин. Но на самом видном месте стоял кубок, который получила старшая дочь за победу в беге на коньках. Неплохая идея – разделить пространство, предназначенное для знаков почета, с другим членом семьи, подумала Мила.

Фотография на камине являла миру Коннеров, улыбающихся, пребывающих в полной гармонии, одетых в уютные красные свитеры, у всех одинаковые. Вероятнее всего, это семейный ритуал, который соблюдается каждое Рождество. Мила никогда не смогла бы позировать для такого семейного портрета, ее жизнь была слишком другой. Она сама была слишком другой. Глядеть на эту идиллию вдруг стало невыносимо, и Мила поспешно отвела взгляд.

Она решила по-быстрому осмотреть верхний этаж.

В спальнях неприбранные постели ожидали возвращения миссис Коннер, которая оставила карьеру, чтобы посвятить себя заботам о доме и дочерях. В комнаты девочек Мила едва заглянула. В спальне родителей шкаф был открыт. Мила задержалась перед ним, рассматривая наряды миссис Коннер. Любопытно, как живет эта счастливая мать. В самой Миле имелось что-то вроде антитела, отторгавшего всякие чувства, так что судить о том, что испытывает любящая женщина, она не могла. Вообразить – это пожалуйста.

Муж, две дочери, уютное, безопасное гнездышко.

На мгновение забыв о цели досмотра, Мила подметила, что некоторые из платьев, висящих на плечиках, слишком большого размера. Даже самые красивые женщины могут располнеть, посочувствовала она. С ней такого не случится, она худющая. Во всяком случае, судя по широким платьям, под которыми скрывались лишние килограммы, женушке Коннер было ох как нелегко восстановить идеальную фигуру. Мила вдруг осознала, чем она занята. Совсем распустилась. Вместо того чтобы выявить опасность, сама становится опасной для этой семьи.

Посторонняя, которая вторглась в их жизненное пространство.

К тому же потеряла ощущение времени, и миссис Коннер, наверное, уже едет домой. И Мила решила без долгих раздумий, что идеальным местом для камеры будет гостиная.

Самым подходящим ей показался шкаф с семейными трофеями. Двусторонним скотчем прикрепила приборчик так, чтобы никто не заметил его среди всякой всячины. Пока она этим занималась, в поле ее зрения, справа, на высоте камина, попало красное пятно, яркое, бликующее.

Прервав свое занятие, Мила обернулась и снова уставилась на фотографию семейства в рождественских свитерах, которой прежде из-за нелепой зависти пренебрегла. Но стоило пристальнее взглянуть, как идиллическая картинка дала трещины. В частности, в глазах миссис Коннер стояла великая тишь, словно то были окна заброшенного дома. Адвокат Коннер казался сияющим, но явно прилагал к тому усилия и обнимал жену и дочек скорее не для того, чтобы защитить, а для того, чтобы показать свою власть. Что-то еще было на изображении, но Миле никак не удавалось это уловить. В поддельном счастье, окружавшем Коннеров, было что-то не так. И тут она увидела.

Девочки оказались правы. Призрак жил среди них.

В глубине фотографии, на месте книжного шкафа, полного трофеев, открывалась дверь.





2


Где обычно прячется привидение?

В темном месте, куда редко заходят. На чердаке. Или, как в данном случае, в кладовке. Мне выпала неблагодарная задача вызвать его, подумала Мила.

Она опустила взгляд и только теперь заметила царапины на паркете – знак того, что мебель часто сдвигали. Она взялась за край книжного шкафа, чуть подтолкнула и разглядела дверь. Просунула пальцы в зазор, потянула. Реликвии на полках задребезжали, шкаф накренился под опасным углом, но в конце концов Миле удалось пролезть.

Она распахнула створку двери, и дневной свет тотчас же проник в застенок. Но у Милы сложилось впечатление, будто скопившаяся внутри тьма бросилась на нее. Дверь была обита звуконепроницаемым материалом, чтобы не пропускать шум извне или чтобы держать звуки в заточении.

Прямо под ней лестница, заключенная между двумя голыми бетонными стенами, вела в подвал.

Мила нащупала фонарик в кармане спортивной куртки и начала спускаться.

Она была настороже, мускулы напряжены до предела. Чуть ниже лестница сворачивала направо, где, вероятнее всего, и располагалась кладовка. Спустившись, Мила очутилась в просторном помещении, погруженном в темноту. Задвигала фонариком, пытаясь что-то разглядеть. Луч высветил предметы, каких здесь, внизу, не должно было быть. Пеленальный столик, кроватка и детский манеж. Из последнего доносились размеренные звуки.

Живое дыхание.

Мила подошла медленно, тихими шагами, чтобы не разбудить заснувшую девочку. Она была завернута в простыню – как и полагается привидению – и лежала к Миле спиной. Одна ножка выпросталась. Худая: все признаки недостаточного питания. Отсутствие света также не способствовало развитию. Кожа бледная. Ребенку на вид год с небольшим.

Мила должна была к ней прикоснуться, убедиться, что она настоящая.

Существовала связь между тем, что предстало перед ее глазами, и перееданием госпожи Коннер с ее принужденной улыбкой. Эта женщина не растолстела. Она забеременела.

Сверточек зашевелился, луч фонарика разбудил крошку. Девочка повернулась к Миле, сжимая в руках тряпичную куклу. Мила ожидала, что малышка расплачется. Но та всего лишь стала ее разглядывать. Потом улыбнулась ей.

У привидения были огромные глаза.

Девочка потянулась к Миле, хотела, чтобы ее взяли на ручки. Мила исполнила ее желание. Малышка крепко, изо всех сил, обняла ее за шею. Чувствовала, наверное, что Мила пришла ее спасти. Мила заметила, что, несмотря на истощение, девочка чистенькая. Такая забота говорила о противоречии между ненавистью и любовью – добром и злом.

– Она любит, когда ее берут на ручки.

Девочка узнала голос и, довольная, захлопала в ладошки. Мила обернулась. У подножия лестницы стояла госпожа Коннер.

– Он не такой, как другие. Он хочет все держать под контролем, а я не должна обманывать его ожиданий. И он, когда обнаружил, что я беременна, потерял голову. – Женщина говорила о муже, не называя его по имени. – Он даже не спросил, кто отец. Наша жизнь должна быть безупречной, а я разрушила его проект. Вот что взбесило его, а отнюдь не измена.

Мила смотрела на нее, не двигаясь с места, не произнося ни слова. Не знала, что и думать. Похоже, женщина не разозлилась и не удивилась, застав постороннюю в доме. Как будто давно уже этого ждала. Наверное, и сама хотела освободиться.

– Я умоляла его позволить мне сделать аборт, но он не захотел. Заставил меня скрывать от всех беременность, и девять месяцев я верила, что он в самом деле хочет сохранить девочку. Но однажды он повел меня вниз и показал, как переоборудовал помещение, и тогда я поняла. Ему было недостаточно выказать презрение. Он хотел меня наказать.

Мила ощутила, как ярость подступает к горлу.

– Он принудил меня родить в кладовке и бросить ребенка здесь. Я до сих пор твержу ему, что мы могли бы оставить девочку рядом с отделением полиции или больницей. Никто бы никогда не узнал – но он мне даже не отвечает.

Девочка улыбалась на руках у Милы, и ничто, казалось, не волновало ее.

– Время от времени, по ночам, когда его нет дома, я отношу ее наверх и показываю сестренок, пока те спят. Скорее всего, они замечали нас, но думали, что это им снится.

В кошмарном сне, добавила про себя Мила, вспомнив о привидении на рисунках и в сказке. Она решила, что выслушала достаточно. Повернулась к манежику, чтобы забрать тряпичную куклу и поскорее подняться наверх.

– Ее зовут На, – проговорила женщина. – То есть она ее так зовет. – Помолчав, добавила: – Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?..

А дочь свою ты как-нибудь назвала? Мила была в ярости, но спрашивать не стала. Мир за стенами дома ничего не знал об этой малышке. Мила могла себе представить, чем бы все кончилось, не приди она сюда.

Никто не ищет девочку, которой не существует.

Женщина, прочтя в ее взгляде отвращение, возмутилась:

– Знаю, о чем вы думаете, но мы не убийцы. Мы не лишили бы ее жизни.

– Верно, – согласилась Мила. – Вы просто подождали бы, пока она умрет.





3


Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?

Она ехала на машине и всю дорогу без конца повторяла этот вопрос. Ответ всегда был один и тот же.

Я ничем не лучше.

Всякий раз, осознавая это, она все бередила и бередила одну и ту же рану.

Без двадцати двенадцать она переступила порог Лимба.

Так в Управлении федеральной полиции называли отдел по розыску без вести пропавших. Он был расположен на цокольном этаже западного крыла, в самой отдаленной его части. Прозвание подразумевало также, что в этом месте уже никого ничто не волнует.

Ее встретил непрекращающийся рокот старого кондиционера вкупе с застарелым запахом табака – наследием тех далеких времен, когда можно было курить в кабинетах; из подвала к тому же тянуло сыростью.

Лимб состоял из нескольких комнат плюс внизу старый архив бумажных документов и склад вещественных доказательств. Кабинетов было три, в каждом по четыре стола, кроме того, что предназначался для начальника отдела. Но самое обширное помещение располагалось сразу за входом.

Зал Затерянных Шагов.

Здесь пресекались пути многих. Любой, входя сюда, замечал три вещи. Первая – пустота: мебели не было, и эхо свободно гуляло по залу, отдаваясь от стены к стене. Второе – ощущение замкнутого пространства: несмотря на высокий потолок, угнетало отсутствие окон, зал освещался одним только серым неоновым светом. Третьим, что каждый замечал неизменно, были сотни глаз.

Стены сплошным ковром покрывали фотографии без вести пропавших.

Мужчины, женщины. Молодые, старые. И дети: они сразу бросались в глаза. Мила долго раздумывала почему. Потом поняла. Дети выделялись из общей массы, поскольку их присутствие здесь вызывало тягостное чувство несправедливости. Ребенок не может исчезнуть добровольно, стало быть, само собой разумеется, что рука взрослого схватила его и уволокла в иное, невидимое измерение. Но в этом зале не наблюдалось особого отношения к ним, детские лица были выставлены среди прочих, в строго хронологическом порядке.

Все обитатели стен молчания были равны между собой. Никаких различий: ни расовых, ни религиозных, ни по признаку пола, ни по возрасту. Фотографии, запечатлевшие любого из них, были попросту самым близким по времени доказательством присутствия пропавшего человека в этой жизни. Это мог быть снимок на дне рождения, перед тортом со свечами, или фотограмма, извлеченная из записи на камеру слежения. Человек мог беззаботно улыбаться или даже не знать, что попал в кадр. Главное – никто из них не подозревал, что позирует для последней фотографии.

С того момента мир двигался дальше уже без них. Но их не оставили за бортом, в Лимбе никто ни о ком не забывал.

– Это не люди, – твердил Стеф, начальник Милы. – Это – поле нашей деятельности. Если ты думаешь иначе, долго здесь не продержишься. Я держусь уже двадцать лет.

Но у нее не получалось относиться к этим людям как к «полю деятельности». В других отделах Управления было в ходу иное название: «потерпевшие». Обобщенный термин, означающий только то, что человек пострадал от какого-либо преступления. И все же коллеги Милы, не работающие в Лимбе, даже не догадывались, как им повезло, что в запасе у них имеется хотя бы это слово.

В случае с пропавшими без вести невозможно сразу определить, является ли тот, кто пропал, потерпевшим, или же он сам решил исчезнуть.

Работающий в Лимбе на самом деле не знает, что он расследует: похищение, или убийство, или добровольный уход. Ему не светит награда в виде торжества справедливости. Его не согревает мысль, что рано или поздно удастся поймать злодея. Работающий в Лимбе должен довольствоваться тем, что, возможно, узнает правду. И впрямь, неведение может обернуться наваждением не только для тех, кто там, снаружи, любил пропавшего и хочет знать во что бы то ни стало, что с ним случилось.

Мила хорошо усвоила урок. В первые четыре года, проведенные ею здесь, рядом работал коллега, Эрик Винченти, спокойный, вежливый, который однажды признался, что девушки всегда бросают его по одной и той же причине. Пригласив какую-нибудь поужинать или выпить, он оглядывал всех, кто сидел за столиками или проходил к стойке бара. «Девушка говорила, а я все время отвлекался. Пытался слушать, но у меня не получалось. Одна так и сказала: перестань глазеть на других, когда я с тобой».

Мила помнила, как Эрик Винченти слегка улыбался, рассказывая об этом. Помнила его голос, хрипловатый, негромкий, его манеру кивать. Будто он уже смирился с происходящим и передает случившееся с ним как забавный анекдот. Но в конце изрек совершенно серьезно:

– Я ищу их везде. Ищу всегда.

От этих слов она вдруг похолодела, и холод больше не отпускал ее.

Эрик Винченти пропал однажды в воскресенье, в марте. В его однокомнатной квартире постель была застелена, ключи лежали на тумбочке в прихожей, одежда висела в шкафу. На единственной фотографии, которую они нашли, Эрик был изображен улыбающимся, в компании старых друзей, в тот момент, когда с гордостью показывал только что выловленную зубатку. Его лицо обрело место среди других, на восточной стене.

– Не выдержал, – изрек Стеф свой приговор.

Его захватила тьма, подумала Мила.

Идя к своему столу, она взглянула на стол Эрика Винченти, на котором за два года, прошедшие со дня его исчезновения, никто ничего не тронул. Последний след его существования.

Итак, на службе Лимба их осталось только двое.

В других отделах Управления полицейских было так много, что им приходилось работать в тесноте, да к тому же начальники постоянно требовали результатов. Зато у них с капитаном Стефом места осталось немерено, они никому не должны были давать отчет в своей деятельности, которая не гарантировала сиюминутных успехов. Тем не менее ни один полицейский с толикой амбиций не хотел бы работать здесь – надежды на быстрый карьерный рост быстро тают, когда нераскрытые дела взирают на тебя со стены.

Зато Мила нарочно выбрала такую должность, когда семь лет назад ей предложили повышение за раскрытие самого громкого дела последних лет. Высшее начальство недоумевало, большинство не видело никакого смысла в том, чтобы похоронить себя в этакой дыре. Но Мила не передумала.

Сняв спортивный костюм, который утром ей служил прикрытием, она переоделась в обычную одежду – простую футболку с длинными рукавами, темные джинсы и кроссовки – и собралась сесть за компьютер, чтобы составить рапорт о том, что обнаружилось в доме Коннеров. Девочку-привидение, которой никто не озаботился дать имя, препоручили социальным службам. Две женщины-психолога в патрульной машине отправились за сестренками в школу и в детский сад. Госпожу Коннер арестовали, и, насколько было известно Миле, мужу грозила та же участь, как только его найдут на рабочем месте.

Пока она ждала, когда старый компьютер запустится, вернулся голос, который преследовал ее все утро.

Я ничем не лучше.

Тут она взглянула на дверь в кабинет Стефа. Начальник затворил ее, хотя обычно всегда держал открытой. Пока Мила гадала, в чем дело, капитан заглянул в ее кабинет.

– А, ты здесь, – проговорил он. – Зайди, пожалуйста.

Тон был ровный, но от Милы не укрылось некоторое напряжение. Стеф исчез прежде, чем она могла о чем-то спросить, но оставил дверь приоткрытой. Мила встала и послушно направилась, куда ей велели. Подойдя ближе, расслышала обрывки разговора. Два разных голоса.

Никто не спускался в Лимб.

Но, по всей вероятности, у Стефа был собеседник.





4


Кто-то мог забрести сюда только по особой причине.

Коллеги с верхних этажей сторонились Лимба, будто на нем лежало проклятие или он приносил несчастье. Высшие чины не занимались им. Предпочитали забыть, словно об укорах нечистой совести. Или боялись, что и их всосут в себя стены Зала Затерянных Шагов и они тоже застрянут в этом существовании, на полдороге между жизнью и смертью.

Когда Мила переступила порог, Стеф уже сидел за столом. Напротив него расположился мужчина, на чьих могучих плечах едва не лопался пиджак от коричневого костюма. Несмотря на набранные лишние килограммы, залысины и галстук, который не добавлял ему элегантности, а скорее удушал, Мила сразу узнала добродушную улыбку Клауса Бориса.

Он встал и пошел ей навстречу:

– Как ты, Васкес? – Борис хотел было обнять ее, но вдруг вспомнил, что Мила не любит, когда к ней прикасаются, и застыл в неловкой позе.

– Я – хорошо, а ты совсем отощал, – пошутила она, чтобы сгладить неловкость.

Борис звонко расхохотался:

– Чего ты хочешь, я – человек действия. – Он похлопал себя по выпирающему животу.

Он уже не тот, что прежде, старина Борис, подумала Мила. Женился, обзавелся парой детишек, дослужился до инспектора, то есть теперь он по званию выше ее. Нет, конечно, это явно не визит вежливости.

– Судья тебя поздравляет с сегодняшней находкой.

И Судья вдобавок, подумала Мила. Раз начальник Управления интересуется полицейским из Лимба, за этим что-то кроется. Разговор обычно бывал короткий: если выяснялось, что исчезновение связано с убийством, дело автоматически передавалось в убойный отдел, ему же приписывались и все заслуги в случае раскрытия преступления.

Сотрудникам Лимба медалей не причиталось.

Дело Коннеров пошло по той же дорожке. Зато наверху посмотрели сквозь пальцы на несколько неортодоксальные методы, к каким прибегла Мила. В отделе предотвращения преступлений были счастливы взять на себя руководство расследованием. В конце концов, это ведь было не что иное, как похищение человека.

– Судья тебя послала, чтобы ты мне это передал? Могла бы позвонить.

Борис снова рассмеялся, на этот раз принужденно:

– Почему бы нам не устроиться поудобнее…

Мила бросила взгляд на Стефа, желая понять, что происходит, но капитан отвел глаза. Говорить надлежало не ему. Борис снова уселся, указав Миле на стул перед собой. Но Мила садиться не стала, а вернулась к двери и закрыла ее.

– Давай, Борис, выкладывай, что стряслось, – сказала она, не поворачиваясь. Обернувшись, увидела, что на лбу у Бориса обозначилась морщина. И свет в кабинете тотчас же едва заметно поблек. Все, приехали, церемонии позади, сказала себе Мила.

– То, что я вам сейчас сообщу, строго конфиденциально. Мы стараемся не допустить прессу.

– С чем связаны такие предосторожности? – проворчал Стеф.

– Судья задала режим строжайшей тайны, все, посвященные в подробности дела, будут взяты на учет, чтобы в случае утечки информации определить возможный источник.

Это не просто рекомендация, а скрытая угроза.

– Вы хотите сказать, что с этого момента мы двое тоже в списке, – подытожил капитан. – Так можно ли наконец узнать, в чем дело?

Помедлив секунду, Борис заговорил:

– Этим утром, в шесть часов сорок минут, в полицейский участок, расположенный за городом, поступил звонок.

– Где именно за городом? – спросила Мила.

Борис поднял руки:

– Погоди, не все сразу.

Мила подошла, уселась напротив него.

Борис обхватил руками колени: было видно, что ему тяжело рассказывать.

– Мальчик десяти лет, Джес Белман, сообщил, что кто-то ворвался к ним в дом во время ужина и начал стрелять. И что все умерли.

Миле показалось, что лампы в кабинете потускнели еще больше, будто понизилось напряжение в сети.

– По названному адресу расположен домик в горах, в пятнадцати километрах от ближайшего жилья. Он принадлежит некоему Томасу Белману, основателю и президенту одноименной фармацевтической компании.

– Знаю такую, – вмешался Стеф. – Она выпускает мои таблетки от давления.

– Джес – младший. У Белманов было еще двое детей, сын и дочка, Крис и Лиза.

Осторожно, глагол в прошедшем времени: где-то в глубине сознания засветился тревожный красный огонек. Засим последует самая скорбная часть рассказа.

– Шестнадцати и девятнадцати лет, – уточнил Борис. – Жену Белмана звали Синтия, ей было сорок семь. Когда агенты из местного участка приехали по вызову… – Борис умолк, его глаза потемнели от гнева. – Ладно, хватит ходить вокруг да около… Мальчик сказал правду: все они собрались в горном домике тем вечером. Произошла настоящая бойня. Все мертвы. Кроме Джеса.

– Почему? – Мила сама удивилась, что задает такой бессердечный вопрос.

– Мы считаем, что убийца имел зуб на главу семьи.

– Что заставляет вас так думать? – нахмурился Стеф.

– Он был убит последним.

Очевидный выбор садиста. Томас Белман должен был сознавать, что его близкие умирают, и страдать еще больше.

– Младший сынишка сбежал или ему удалось спрятаться? – Мила старалась казаться спокойной, но краткий отчет о происшествии потряс ее.

Губы Бориса искривила горькая усмешка, он как будто не верил в то, что говорит.

– Убийца пощадил мальчика, чтобы тот позвонил в полицию и рассказал, что произошло.

– Ты хочешь сказать, что ублюдок присутствовал при телефонном разговоре? – поразился Стеф.

– Он хотел быть уверен.

Крайняя степень насилия и самореклама, подумала Мила. Поведение, типичное для особого разряда убийц, mass murderer[1].

Эти более непредсказуемы и летальны, чем серийные, хотя и публика, и СМИ часто путают их. «Серийники» совершают убийства через более или менее длительные интервалы, «массовик» весь сосредоточен на одной-единственной, хладнокровно задуманной, тщательно подготовленной бойне. В данную категорию входит парень, уволенный с работы, который возвращается в офис и убивает своих коллег, или ученик, который является в лицей с боевой винтовкой и расстреливает преподавателей и одноклассников, словно в видеоигре.

Их мотив – обида, злость. На правительство, на общество, на существующую власть или на весь человеческий род.

Существенное различие между серийными и массовыми убийцами в том, что первых, если повезет, можно остановить – надеть наручники, с наслаждением заглянуть в глаза, прямо в лицо отчеканить: «Все, тебе конец»; в то время как вторые останавливаются сами, достигнув идеального итога в тайном подсчете мертвецов. Себе они предназначают последний выстрел, отпускающий на волю, почти безболезненный, из того же оружия, какое использовалось для бойни. Или осознанно подставляют грудь под пули полицейских, бросая последний вызов. Но у блюстителей закона всегда остается тягостное ощущение, что они не поспели вовремя, ведь убийца уже достиг своей цели.

Захватить с собой в ад как можно больше жизней.

Если не остается виновного, которого можно задержать и осудить, жертвы вместе с ним пропадают в забвении, оставляя лишь бессильный гнев неосуществленного возмездия. Таким образом, сотворивший резню отнимает у полиции последнее утешение: сделать что-то доброе для погибших.

Но здесь не тот случай, спохватилась Мила. Если бы эпилогом рассказу послужило самоубийство злодея, Борис не преминул бы об этом сообщить.

– Он на свободе, понимаете? Вооруженный. И может быть, он не довершил начатое.

– Известно, кто этот психопат? – спросил Стеф.

Но Борис ушел от ответа:

– Известно, что он явился из леса и ушел туда же. Известно, что он стрелял из полуавтоматической винтовки «Бушмастер .223» и из револьвера.

Вроде бы все, но у Милы сложилось впечатление, что в рассказе Бориса чего-то не хватает. Что-то он утаил, что-то такое, из-за чего взял на себя труд спуститься в Лимб.

– Судья хочет, чтобы ты поехала и посмотрела.

– Нет.

Отказ вырвался так непроизвольно, что Мила сама удивилась. Как при вспышке, перед ее глазами возникли четыре тела, кровь, разбрызганная по стенам и липкой лужей скопившаяся на полу. И она ощутила запах. Миазмы, шибающие в нос, как будто узнающие тебя и предвещающие со смехом, что и твоя смерть однажды будет так же смердеть.

– Нет, – повторила она с новой решимостью. – Не поеду, не обессудьте.

– Погодите, я не понял, – вмешался Стеф. – Почему должна ехать она? Она не криминолог и не профайлер.

Проигнорировав капитана, Борис вновь обратился к Миле:

– У убийцы есть план, вскоре он снова вступит в игру, погибнут невинные люди. Знаю, что мы слишком многого от тебя требуем.

Вот уже семь лет, как ноги ее не было на сцене преступления. Ты – его. Ты ему принадлежишь. Сама знаешь: то, что ты увидишь…

– Нет, – произнесла Мила в третий раз, чтобы заглушить голос тьмы.

– Я все объясню тебе на месте. Это займет не больше часа, обещаю. Мы подумали, что…

Стеф презрительно расхохотался:

– С первой минуты, как ты вошел ко мне в кабинет, это «мы» не сходит у тебя с языка. Мы решили, мы подумали… Боже правый, все прекрасно знают, что Судья и подумала, и решила, а ты здесь только для того, чтобы передать ее слова. Так что за всем этим стоит?

Гас Стефанопулос – для удобства и краткости все и всегда его называли Стефом – был опытный полицейский, настолько уже близкий к пенсии, что мог наплевать на последствия своих выпадов. Миле он нравился: все время, сколько она его знала, Стеф играл в открытую, не наступал никому на больную мозоль, всегда старался говорить прямо, поступать по справедливости и блюсти честь мундира. Но вдруг, в самый неожиданный момент, давала о себе знать натура старого грека. Мила и раньше видела изумление, теперь написанное на лице Бориса: он, казалось, не верит своим ушам. Стеф, откровенно забавляясь, повернулся к ней:

– Как, по-твоему, мне следует поступить? Дать инспектору пинка под зад и отправить его на верхние этажи?

Мила ему не ответила. Она медленно перевела взгляд на Бориса:

– Сцена преступления у вас отличная, лучше не бывает. Кроме того, у вас есть свидетель, очевидец, сын Белмана, и вы, полагаю, уже составили фоторобот. Может быть, для полной картины вам недостает мотива, но отыскать его не составит труда, в подобных случаях он обычно связан с какой-то давней обидой. Насколько мне известно, там никто не пропал, так каким боком нас, в Лимбе, это касается? Как это касается меня? – Мила помолчала. – Значит, ты здесь потому, что возникла проблема с установлением личности убийцы…

Она прервалась, чтобы все прониклись сказанным. Борис, все время молчавший, даже не шевельнулся.

Стеф подстегнул его:

– Это правда? Вы не можете установить его личность? – Порой случалось, что другие отделы просили, чтобы сотрудники Лимба на основании внешности установили личность: взамен пропавшего человека оставалось имя. – Вот зачем вам понадобилась Мила. Если вы не сумеете выяснить, кто убийца, прежде чем он устроит очередную бойню, можно будет свалить вину на Лимб. Грязная работа – по нашей части, так?

– Ошибаешься, капитан, – нарушил молчание Борис. – Нам известно, кто он.

И Стефа, и Милу ошеломило это утверждение.

– Его зовут Роджер Валин.

При звуках этого имени в голове у Милы беспорядочно замелькали различные сведения. Счетовод. Тридцать лет. Больная мать. Вынужден был ухаживать за ней до самой ее смерти. Ни семьи, ни друзей. Есть хобби – коллекционирует часы. Кроткий. Незаметный. Всем чужой.

Мысленно Мила выбежала из кабинета, пробежала по коридорам Лимба до Зала Затерянных Шагов. Встала перед левой стеной, подняла глаза. Увидела.

Роджер Валин. Впалые щеки, отсутствующий взгляд. Ранняя седина. Единственная фотография, которую удалось отыскать, была на бедже, служившем пропуском в офис: светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску, зеленый галстук.

Необъяснимым образом исчез.

Как-то утром. В октябре. Семнадцать лет назад.





5


Дорога вторила контуру гор.

Машина поднималась все выше и выше, оставляя позади панораму города, сплющенную под тяжелым покровом смога. Потом пейзаж внезапно изменился. Воздух стал чище, в тени высоченных елей легче переносилась затянувшаяся летняя жара.

За окнами автомобиля солнце играло в прятки среди крон, отбрасывая скользящие тени на раскрытую папку, что лежала у Милы на коленях. Вся история Роджера Валина излагалась там. Миле до сих пор не верилось, что грустный бухгалтер с фотографии, висевшей в Лимбе, мог учинить такую жестокую расправу. Как и у других массовых убийц, в его прошлом не отмечалось тяги к насилию. Ярость вспыхнула сразу, вся, сколько ее накопилось, без каких-либо знаков и предвестий. Но именно потому, что у Валина никогда не было проблем с законом, он не числился в базе данных.

Как же удалось выяснить личность преступника?

Когда Мила спросила об этом Бориса, тот всего лишь посоветовал немного потерпеть, мол, скоро она все узнает.

Сейчас инспектор вел «седан» без номерных знаков, и Мила задавалась вопросом, к чему такие меры предосторожности. То, что она воображала себе, пытаясь объяснить действия полиции, только усиливало ее тревогу.

Если причина в самом деле настолько ужасна, лучше ее и не знать.

Семь лет Мила потратила, чтобы пережить случившееся с ней во время расследования дела Подсказчика. Кошмары продолжались, но приходили не по ночам. Во сне все исчезало, а вот при свете солнца ее порой охватывал внезапный страх. Как кошка шестым чувством чует опасность, так и она ощущала чье-то присутствие рядом с собой. Поняв, что ей не отделаться от воспоминаний, Мила пошла на компромисс с собой. План предусматривал ряд соглашений, личную «линию обороны». Мила все хорошо продумала, выработала для себя четкие правила. Первое – самое важное.

Никогда не называть монстра по имени.

Но один из бастионов этим утром вот-вот будет сметен. Она поклялась себе, что больше никогда не взглянет на сцену преступления. Мила боялась того, что могла испытать, оказавшись лицом к лицу с картиной насилия и крови. То же, что и все, уговаривала она себя. Но темный голос в глубине твердил совсем другое.

Ты – его. Ты ему принадлежишь. Сама знаешь, то, что ты увидишь…

– Почти приехали. – Это Борис обратился к ней, заставив умолкнуть мантру.

Приняв его слова к сведению, Мила кивнула, стараясь скрыть беспокойство. Потом скосила взгляд в окошко, и страх поднялся вверх по шкале еще на одну отметку: двое полицейских у камеры видеонаблюдения контролировали скорость проходящих автомобилей. Чистая мизансцена: истинная цель – не пропустить никого к месту массового расстрела. Когда их машина прошла под камерой, агенты проводили ее взглядом. Через несколько метров Борис свернул.

Автомобиль подпрыгивал на выбоинах узкой грунтовой дороги. Казалось, они едут по туннелю из ветвей, которые вот-вот сомкнутся. Лес придвигался ближе, чтобы одарить беглой лаской; под такой обольстительной оболочкой обычно таится дурное намерение. Но вот за аркой из ветвей открылась залитая солнцем поляна. Вынырнув из тени, они неожиданно очутились перед самым особняком.

То было трехэтажное строение, разбитое на несколько уровней. Классические приметы горного шале: покатая крыша, деревянная облицовка – дополнялись высокой застекленной верандой – последним словом современной архитектуры.

Дом богачей, сразу подумала Мила.

Выйдя из машины, она огляделась. Перед домом стояли четыре «седана» и фургон криминалистической лаборатории, все без номеров. Заметно, что задействованы немалые силы.

Двое агентов ввели Бориса в курс дела. Мила не слышала, о чем они говорили, она поднималась по каменной лестнице, ведущей к входной двери, отстав на несколько шагов.

По пути Борис рассказал, что владелец дома Томас Белман, врач, превратившийся в бизнесмена, основал процветающую фармацевтическую компанию. Пятьдесят лет, давно женат, трое детей. Страстно увлекался самолетами и мотоциклами прошлых лет. Человеку, которому в жизни всегда везло, выпала скверная смерть: он погиб последним, увидев истребление всей своей семьи.

– Ну же, идем, – подтолкнул ее Борис.

Только теперь Мила отдала себе отчет в том, что застыла на пороге, не в силах сдвинуться с места. В просторной комнате с большим камином в центре сновали по меньшей мере двадцать коллег, и все они как по команде обернулись. Узнали ее. Можно себе представить, о чем они думают. Мила смутилась, неловкая вышла ситуация, но ноги упорно отказывались идти дальше. Она опустила взгляд, рассматривая как будто со стороны ступни, словно принадлежащие кому-то другому. Если я это сделаю, нельзя будет передумать. Если шагну вперед, уже не будет возврата. И вновь зазвучала мантра, вселяющая страх.

Ты – его. Ты ему принадлежишь. Сама знаешь, то, что ты увидишь… понравится тебе, – повторила Мила, мысленно дополняя фразу.

Она наконец шагнула вперед. С левой ноги.



Среди массовых убийц есть разновидность, с представителем которой ни один полицейский не желал бы столкнуться. «Спрей-киллер» совершает целый ряд расправ за очень короткое время. Вероятно, случай Роджера Валина именно таков. Значит, чем больше прошло минут и часов, тем меньше шансов благополучно завершить расследование. Поэтому в особняке явственно ощущались ярость и бессилие. Мила смотрела, как работают коллеги. Это единственное, что можно сделать для мертвых, заруби это себе на носу.

Ненависть, какую Роджер Валин принес в этот дом, оставила по себе темное свечение, невидимую радиацию, влияющую на тех, кто пришел на место бойни.

Полицейские впитывали в себя его злобу и заболевали ею.

То же чувство, по всей вероятности, направляло массового убийцу, питало его паранойю, вложило ему в руки боевое оружие, чтобы автоматная очередь, размеренная и четкая, заглушила в его голове голоса, которые его преследовали, подталкивая поквитаться за несправедливость, за пережитые унижения.

То, что следовало увидеть, было сосредоточено на верхнем этаже, но, прежде чем допустить туда, Милу заставили надеть бахилы, латексные перчатки и спрятать волосы под шапочку. Мила заметила, что один из коллег передал Борису мобильник.

– Да, приехала, она здесь, – услышала Мила.

Она была готова побиться об заклад на любую сумму, что друг-инспектор говорил с Судьей. На самом деле новый руководитель отдела не имел ничего общего с судебным ведомством и процессами. Прозвище, намекавшее на суровый, неприступный вид, прилипло много лет назад. Вместо того чтобы вызвать обиду, эта насмешливая кличка была воспринята как почетное звание. По мере восхождения Судьи по иерархической лестнице издевка улетучилась, сменившись боязливым почтением. И тот, кто пустил в ход это прозвище, наверное, жил в постоянном страхе, что рано или поздно придется платить по счетам. Но Судья не таила зла на врагов, предпочитая держать их на коротком поводке.

Мила и Судья пересеклись всего единожды, когда четыре года назад инфаркт положил конец пребыванию Теренса Моски на посту начальника Управления. Последовал стремительный визит нового руководителя в Лимб, знакомство с сотрудниками, приветствие, воодушевляющая речь. Далее – ничего. Вплоть до этого утра.

Борис сбросил звонок, привел себя в надлежащий вид и подошел к Миле:

– Готова?

Они втиснулись в кабинку лифта, который ходил между тремя этажами дома, – скорее роскошь, нежели необходимость. Инспектор надел наушники и, ожидая, пока сверху по рации дадут разрешение подняться, снова обратился к Миле:

– Спасибо, что приехала.

Но ей надоели эти ужимки.

– Рассказывай, что произошло вчера вечером.

– Все сидели за столом, около девяти, во всяком случае, как запомнил Джес, наш маленький свидетель. Столовая на втором этаже, одна из дверей ведет на веранду. Валин пришел из леса, поэтому никто не видел, как он поднялся по внешней лестнице. Мальчик говорит, что они заметили, как человек стоит не шевелясь за дверью на веранду, но вначале никто не понял, что он там делает.

Вначале – никакой паники, подумала Мила. Они просто прервали разговор и повернулись к незнакомцу. В опасных ситуациях самая обычная реакция – не страх, а недоумение: люди не верят, что с ними происходит нечто чрезвычайное.

– Тогда Белман встал из-за стола и открыл дверь, выяснить, в чем дело.

– Сам открыл? Разве он не заметил ружья?

– Заметил, конечно, но думал, что держит ситуацию под контролем.

Властный человек, одно слово, раздумывала Мила. Такие уверены, что всегда одержат верх. Томас Белман не мог смириться с тем, что кто-то пытается заставить его играть по своим правилам, тем более в его собственном доме. Особенно если этот кто-то держит в руках полуавтоматическую винтовку «Бушмастер .223». Как истинный делец, он тут же вступил в переговоры, будто мог предложить что-то такое, от чего нельзя отказаться.

Но Роджер Валин на переговоры не пошел.

Тут Мила заметила, как Борис прижимает наушник пальцем. Кажется, их пропускают. И правда, он повернулся к панели и нажал кнопку третьего этажа.

– По телефону мальчик сказал только, что Валин начал стрелять, – продолжал инспектор, пока они поднимались. – В действительности события развивались немного не так. Вначале хозяин и гость немного поспорили, потом убийца запер Джеса в кладовке, а всех прочих загнал наверх.

Между этажами кабина замедлила ход. Эти несколько секунд Мила использовала, чтобы перевести дух.

Начинается, подумала она.





6


Двери лифта растворились.

Бориса и Милу сразу ослепили галогенные лампы, расставленные на штативах по всему коридору: на месте преступления работают при закрытых ставнях или задернутых шторах, ибо при дневном свете эксперты могут чего-то не заметить. Миле было памятно ощущение: будто входишь в ледяную пещеру. Здесь оно еще усиливалось оттого, что кондиционер работал на полную мощность. Тепло сентябрьского утра не должно было проникнуть в помещение, на то существовала особая причина.

Тела все еще здесь, осознала Мила. Близко.

В коридоре и в комнатах хлопотали криминологи, изучая сцену преступления: в своих белых комбинезонах они походили на молчаливых расторопных инопланетян. Мила переступила границу между миром живых и миром мертвых. Двери затворились за ее спиной, и лифт поехал вниз, создавая ощущение, что все пути к отступлению отрезаны.

Борис пошел впереди, показывая дорогу.

– Убийца не расстрелял всех сразу. Он разделил их и уничтожил одного за другим.

Мила насчитала на этаже четыре двери.

– Привет, – поздоровался судмедэксперт Леонард Вросс, которого за восточные черты лица все называли Чаном.

– Здорово, доктор, – отозвался Борис.

– Готовы посетить волшебный мир Роджера Валина? – Эксперт, хотя и шутил не к месту, был надежным, проверенным специалистом. Он протянул коллегам баночку с камфарной мазью, потереть под носом, чтобы перебить смрад. – У нас тут на третьем этаже четыре первичные сцены. Плюс внизу еще одна вторичная. Как видите, полный комплект.

Различие между первичными и вторичными сценами заключалось в способе, каким было совершено преступление. Во вторичных не так четко проявлялась динамика действий, но они могли оказаться важными для определения мотива преступления.

Поскольку Борис не упоминал о вторичных сценах, Мила задумалась, что же такое ждет их на нижнем этаже.

Тем временем судмедэксперт провел их в комнату Криса, шестнадцатилетнего сына Белманов.

Постеры тяжелого рока. Несколько пар кроссовок. Спортивная сумка, брошенная в углу. Компьютер, телевизор с плазменным экраном, игровая приставка. На спинке стула футболка с принтом, чествующим Сатану. Но дьявол на футболке не настоящий. Настоящий явился в эту комнату под видом безобидного бухгалтера.

Баллистик замерял расстояние между вращающимся креслом и трупом, распростертым на простынях, пропитанных кровью.

– На теле жертвы обширное огнестрельное ранение в брюшную полость.

Мила разглядела насквозь промокшую, заскорузлую одежду: парень истек кровью.

– Убийца не стал стрелять в голову или в сердце, – заметила она. – Выстрелил в живот, чтобы продлить агонию.

– Валин хотел насладиться сценой. – Борис указал на стул перед кроватью.

– Но спектакль он поставил не для себя, – поправила его Мила. – Для отца, который из своей комнаты слышал, как сын плачет и кричит.

Она вообразила весь ход бесконечно длящегося страдания. Жертвы заперты, каждая в собственной комнате, превращенной в тюрьму, в месте, с которым связаны самые дорогие воспоминания; они слышат, что происходит с родными людьми, и содрогаются, зная, что скоро наступит и их черед.

– Роджер Валин – поганый садист, – заключил Чан. – Скорее всего, он не спешил, разговаривал с ними, переходил из комнаты в комнату. Наверное, даже позволял им надеяться, что возможно спасение. Если они найдут правильные слова и будут себя хорошо вести, их участь переменится.

– Что-то вроде суда, – вставила Мила.

– Скорее, пытки, – поправил ее Чан.

Выстрел – и Валин идет дальше. Так же поступили и они. Следующая – комната девушки. Лиза, девятнадцать лет. Розовые занавески и обои с лиловыми маргаритками. Хотя Лиза и выросла, она не захотела слишком многое менять в своей комнате. Куклы и плюшевые зверюшки уживались с косметичками и тюбиками губной помады. Школьные похвальные грамоты и фотография из Диснейленда между псом Плуто и Русалочкой соседствовали на стенах с постерами разных рок-групп.

Тело девушки на светлом паласе приняло какую-то странную позу. Перед роковым выстрелом ей удалось разбить окно, она пыталась бежать, но мужества, какое в нее вселило отчаяние, все-таки не хватило, чтобы отважиться на прыжок с четырехметровой высоты. Она отказалась от своего намерения, она тщетно молила о милосердии: тело так и осталось коленопреклоненным.

– Рана в области правого легкого. – Чан показал выходное отверстие на спине.

– Валин не имел при себе холодного оружия, так ведь? – У Милы были особые причины задать этот вопрос.

– Никаких физических контактов, – подтвердил Чан, улавливая ее сомнения. – Он не соприкасался с жертвами, все время сохранял дистанцию.

Речь шла о важной детали. Тот факт, что убийца не хотел пачкать руки в крови, исключал психопатическую составляющую. Миле на ум пришло слово, в совершенстве описывающее то, что произошло в этих стенах.

Казнь.

Они прошли в третью комнату, ванную. Госпожа Белман лежала, привалившись к двери.

Судмедэксперт указал на окно:

– Оно выходит на насыпь. В отличие от других комнат этого этажа, здесь высота до земли – пара метров, не больше. Женщина могла бы выпрыгнуть. Может, сломала бы ногу, а может, и нет, и тогда добралась бы до шоссе, остановила машину и попросила помощи.

Мила, однако, знала, почему госпожа Белман не сделала этого. И то, что труп лежал у двери, было тому доказательством. Она и не отходила отсюда, представляла себе Мила: плакала и умоляла убийцу или звала детей, говорила с ними, чтобы они знали, что мама здесь. Она ни за что бы их не покинула, даже ради того, чтобы попытаться их же спасти. Материнский инстинкт оказался сильней инстинкта самосохранения.

Убийца обошелся с ней безжалостно: несколько раз выстрелил в ноги. И опять из винтовки. Зачем тогда он принес с собой револьвер? Мила не могла этого объяснить.

– Уверен, конец экскурсии не разочарует вас, господа, – заявил Чан. – Ибо самое лучшее Валин приберег напоследок.





7


Супружеская спальня располагалась в конце коридора.

Сейчас ею завладел лучший эксперт-криминалист Управления. Стерильный комбинезон полностью скрывал его, из-под капюшона виднелся только овал лица. Но старика Креппа сразу можно было узнать по пирсингам в носу и над бровью. На Милу всегда производил впечатление этот человек с изысканными манерами, с видом знатока, но весь покрытый татуировками и гвоздиками. Правда, экстравагантность Креппа не уступала его талантам и компетентности.

В комнате все было вверх дном. Очевидно, Томас Белман, пытаясь освободиться, в ярости колотил по двери чем попало.

Труп лежал на кровати, опираясь спиной о мягкое изголовье. Вытаращенные глаза, раскинутые руки: он как будто ждал выстрела, несущего избавление. Входное отверстие располагалось в области сердца.

В комнате, кроме команды экспертов, присутствовал человек в обычной одежде: как Мила и Борис, он надел только бахилы, перчатки и шапочку. Темный костюм, маленькие глазки, орлиный нос. Сунув руки в карманы, он наблюдал за работой криминалистов. Потом обернулся, и Мила его узнала.

Гуревич был в том же звании, что и Борис, но все знали: только он облечен полным доверием Судьи. Гуревича считали серым кардиналом Управления благодаря влиянию, какое инспектор оказывал на его главу. Карьерист, но не коррумпированный. Суровый и безжалостный. Настолько неумолимый, что заслужил репутацию последней сволочи. Немногие его достоинства, доведенные до крайности, обратились в недостатки.

Доктору Чану, похоже, претило само присутствие инспектора, и он распрощался:

– Приятно позабавиться, извините, но мне еще нужно вывозить трупы.

Борис просто проигнорировал Гуревича, получив в ответ то же равнодушие, и обратился к Креппу:

– Ну что, твоя версия подтвердилась?

Эксперт на секунду задумался.

– Я бы сказал, да. Вот, глядите. – Он заметил Милу и, не тратя время на любезности, поднял в знак приветствия бровь.

Мила увидела, что на постели лежит револьвер: странно, почему убийца решил оставить оружие? Или это часть какой-то заранее продуманной мизансцены? Валин хотел, чтобы полиция во всех деталях восстановила то, что произошло в этой комнате.

Крепп положил револьвер в прозрачный пакет, а потом снова поместил туда, где его нашли. Место было помечено табличкой с литерой «А». Другие две таблички отмечали патрон на тумбочке, чудом уцелевшей среди неистовых попыток взломать дверь, и правую руку покойного: пальцы были сложены в знак «виктории».

Крепп покрутился по комнате, дабы удостовериться, что все на месте, и приступил к реконструкции.

– Ладно, – начал он, подтягивая перчатки. – Когда мы пришли, сцена в общих чертах выглядела так. Оружие, «Смит-вессон-686», лежало на кровати. В барабане шесть патронов, двух не хватает. Пуля из одного находится в сердце новопреставленного Томаса Белмана. Второй, нетронутый, лежит на прикроватной тумбочке.

Все повернулись туда, где находился патрон «357 Магнум».

– Так вот, объяснение, на мой взгляд, чрезвычайно простое, – продолжал эксперт. – Валин предоставил хозяину дома шанс. Сыграл в русскую рулетку, только наоборот: вынул из барабана один патрон – тот самый, что на тумбочке, – и велел Белману выбрать число.

Мила вновь посмотрела на правую руку убитого. То, что ей показалось знаком «виктории», на самом деле показывало выбранное жертвой число.

Два.

– У Белмана был один шанс из шести остаться в живых. Ему не повезло, – заключил Крепп.

– Валин желал также испытать волю Белмана: захочет ли он оставаться в живых после гибели всех, кого он любил, – вмешалась Мила, к полному изумлению присутствующих. – Заставить надеяться, что однажды он отомстит извергу, уничтожившему его семью. Но также и осознать шаткость своего положения, между жизнью и смертью. Но это совсем не выявляет мотива…

Тут инспектор Гуревич вышел из угла, где до тех пор стоял, и негромко похлопал в ладоши.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал он, подходя ближе. – Рад, что вы смогли приехать, агент Васкес, – добавил Гуревич слащавым тоном.

Кажется, мне ничего другого не оставалось, подумала Мила.

– Это мой долг.

Возможно, Гуревич уловил фальшивую ноту в ее голосе. Он придвинулся совсем близко, так что Мила лучше смогла разглядеть его лицо, на котором выделялся нос, тонкий, словно клинок. Лысеющие виски запали, и костистый лоб стал похож на панцирь.

– Скажите-ка, агент Васкес, в свете того, что вы только что сказали, могли бы вы составить профиль убийцы?

Мила, которая сделала для себя копию досье, чтобы ознакомиться с ним по дороге, решила попытаться:

– Всю жизнь Роджер Валин заботился о больной матери. У него больше не было никого на свете. Женщина страдала редкой дегенеративной патологией и требовала постоянного ухода. Валина приняли бухгалтером в аудиторскую фирму, поэтому днем, пока он был на работе, за матерью смотрела квалифицированная сиделка, и оплата ее услуг почти полностью поглощала его жалованье. Когда опрашивали коллег Валина, никто не смог в точности описать его привычки. Некоторые даже не знали его имени, только фамилию. Валин ни с кем не разговаривал, ни с кем в офисе не поддерживал отношений, его даже нет на фотографиях, сделанных во время рождественских корпоративов.

– Это, сдается мне, портрет совершенного психопата, который всю жизнь копит обиду, а в один прекрасный день приходит в офис с автоматом Калашникова, – заключил Гуревич.

– Думаю, все гораздо сложнее, – возразила Мила.

– Что вас наводит на такие мысли?

– Мы смотрим на жизнь Валина с нашей точки зрения. Но то, что нам кажется жалким прозябанием человека, оказавшегося заложником болезни матери, на самом деле нечто совсем иное.

– И что именно?

– Не сомневаюсь, что вначале такое положение вещей тяготило его, но со временем Роджер Валин преобразил трудности в своего рода миссию. Заботиться о матери, ухаживать за ней стало смыслом его жизни. Иными словами, это и было настоящей его работой. Все остальное – офис, отношения с людьми – его обременяло. Со смертью матери его мир рухнул, он себя почувствовал никому не нужным.

– Почему вы в этом уверены?

– Потому что совсем недавно наткнулась на одну деталь, которая многое объясняет. Когда мать скончалась, Валин сидел рядом с телом четыре дня. Соседи почувствовали запах и вызвали пожарных. Через три месяца после похорон бухгалтер пропал без следа. Очевидно, что перед нами человек с сильно ограниченной эмотивной сферой, не способный преодолевать боль. В таких случаях субъект задумывается не о том, чтобы убить кого-то, а о том, чтобы покончить с собой.

– И вы полагаете, что в конце концов он это сделает, агент Васкес? – задал Гуревич провокационный вопрос.

– Не знаю, – растерянно произнесла Мила. Крепп посмотрел на нее, взглядом выражая поддержку. Но тут Мила поняла. – Вам это было известно, да?

– Должен признаться, мы обошлись с вами немного некорректно, – согласился Гуревич.

Такой поворот дела выбил Милу из колеи. Инспектор вручил ей прозрачную папочку со страницами из научного журнала. Рядом со статьей красовалась фотография Томаса Белмана.

– Избавлю вас от чтения: в общем, там написано, что фирма Белмана издавна владеет патентом на производство единственного лекарства, способного поддерживать жизнь больных с одной редкой патологией. – Гуревич скандировал слово за словом, явно наслаждаясь моментом. – Чудесное средство, способное улучшить качество жизни пациентов, порой надолго отсрочивая конец. Жаль только, что оно стоит кучу денег. Догадываетесь, о каком редком заболевании идет речь?

– Зарплаты Роджера Валина больше не хватало на лечение матери, – вступил Борис. – Он потратил все, что имел, а потом, когда средства иссякли, был вынужден смотреть, как мать умирает.

Вот откуда такая обида, подумала Мила и сразу поняла скрытый смысл русской рулетки наоборот, странного ритуала, который Валин совершил над Белманом:

– В барабане не хватает одного патрона: он предоставил жертве шанс спастись, чего не было дано его матери.

– Именно так, – подтвердил Борис. – И теперь нам нужен полный отчет об исчезновении Валина, включая его психологический профиль.

– Почему вы просите меня? Разве криминолог не сделал бы лучше? – Мила по-прежнему ничего не понимала.

Гуревич снова вмешался в разговор:

– Кто заявил об исчезновении Валина семнадцать лет назад?

Вопрос никак не был связан с колебаниями Милы, но она все равно ответила:

– Фирма, на которую он работал, после недельного отсутствия без уважительной причины. Его нигде не могли найти.

– Когда его видели в последний раз?

– Никто не помнит.

Потом инспектор повернулся к Борису:

– Ты ведь не сказал ей, правда?

– Нет, пока не говорил, – признался тот вполголоса.

Мила переводила взгляд с одного на другого:

– Чего мне не говорили?





8


Местом, где произошло то, что послужило прологом к бойне, была кухня.

Сюда явился Валин, выйдя из сада и замаячив перед застекленной дверью. Но это место было признано «вторичной сценой преступления» совсем по другой причине.

Здесь был разыгран также и эпилог этой неимоверно долгой ночи.

Вот почему Гуревич, Борис и Мила спустились этажом ниже. Мила следовала за старшими по званию, не задавая вопросов: была уверена, что вскоре все разрешится. Они прошли по лестнице, облицованной деревом, и очутились в просторном помещении, скорее похожем на гостиную, чем на кухню. Его окружала выходившая в сад застекленная веранда, которую, однако, криминалисты не завесили темными полотнищами.

Трупов здесь нет, поняла Мила. Но не испытала облегчения, предчувствуя, что встретит кое-что еще хуже.

Гуревич повернулся к ней:

– Какую фотографию вы использовали для поисков Валина после того, как он пропал?

– С беджа, который служил пропуском на работу, он как раз ее обновил.

– И как он выглядел на той фотографии?

Мила восстановила в памяти снимок, висевший на стене в Зале Затерянных Шагов в Лимбе.

– Седеющий, лицо исхудалое. На нем светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску и зеленый галстук.

– Светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску и зеленый галстук, – размеренно повторил Гуревич.

Мила недоумевала: к чему эти странные вопросы, ведь инспектору наверняка известны все подробности.

Но Гуревич не стал ничего объяснять. Он прошел на середину кухни, где находилась зона готовки, прекрасно оборудованная, накрытая вытяжкой в виде массивного купола из камня, обрамленного медью. Чуть дальше располагался обеденный стол из цельного дерева, на котором еще стояли оставшиеся от ужина грязные тарелки; среди них, однако, можно было заметить следы другой трапезы.

Завтрака.

Гуревич понял, что эта странность не прошла мимо внимания Милы, и встал перед ней:

– Вам рассказали, как нам удалось установить личность Роджера Валина?

– Еще нет.

– Около шести утра, на заре, Валин выпустил маленького Джеса из кладовки, привел его сюда и подал ему овсяные хлопья, апельсиновый сок и шоколадный кекс.

Обыденность ворвалась в повествование ужасов. Такие вот неожиданные отклонения и будоражили Милу по-настоящему. Покой посреди безумия обычно не сулит ничего доброго.

– Валин присел рядом с ребенком и подождал, пока тот поест, – продолжал Гуревич. – Как вы и сказали, семнадцать лет назад Валин четыре дня провел рядом с трупом матери. Может быть, этим утром он оставил мальчика Джеса в живых, чтобы и тот пережил нечто подобное. Факт тот, что время завтрака Валин использовал, чтобы в точности поведать, кто он такой. И дабы удостовериться, что мальчик все правильно запомнил, даже заставил его записать услышанное.

– Но с какой целью? – не понимала Мила.

Гуревич дал знак потерпеть, скоро все станет ясно.

– Джес – храбрый мальчик, правда, Борис?

– Очень храбрый, – согласился инспектор.

– Несмотря на происшедшее, он до недавнего времени сохранял спокойствие. Потом сломался и отчаянно зарыдал. Но до того успел ответить на все вопросы.

– Когда ему показали фотографию Валина – ту, где на счетоводе светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску и зеленый галстук, – Джес его сразу узнал, – включился Борис, помрачнев. – Но когда мы попросили описать его во всех подробностях, например, как он был одет, мальчик снова показал на фотографию… «Так» – вот и все, что он сказал.

Мила опешила.

– Это невозможно, – вырвалось у нее: перед глазами снова всплыла фотография из Зала Затерянных Шагов.

– Именно, – кивнул Гуревич. – Мужик пропадает в возрасте тридцати лет. Потом выползает на свет божий в сорок семь, в той же одежде, что и семнадцать лет назад.

У Милы слова не шли с языка.

Гуревич продолжал.

– Где он был все это время? Его похитили инопланетяне? – сыпал инспектор ироническими вопросами. – Он вылез из леса. Его что, летающая тарелка доставила к дверям дома Белманов?

– И вот еще что. – Борис указал на телефонный аппарат, висевший на стене. – С этого телефона Джес по приказу Валина вызвал полицию. Но, согласно данным телефонной компании, ночью, где-то около трех, убийца прервал расправу, чтобы совершить еще один звонок.

– Номер принадлежит круглосуточной прачечной самообслуживания, расположенной в центре, – подхватил Гуревич. – Туда ходят в основном старики и приезжие, поэтому там установлен телефон-автомат.

– Ночью – ни персонала, ни охранника, только система видеонаблюдения, чтобы отпугнуть вандалов и злоумышленников. – Борис со значением посмотрел на нее.

– Тогда вы знаете, кто ответил на звонок, – убежденно проговорила Мила.

– В том-то все и дело, – вздохнул Борис. – На звонок не ответил никто. Какое-то время Валин слушал длинные гудки, потом повесил трубку и больше не пытался перезвонить.

– В этом нет смысла, не так ли, агент Васкес? – отметил Гуревич.

Мила поняла, почему оба инспектора так обеспокоены, но так и не уяснила себе, чем она может помочь.

– Что нужно сделать мне?

– Нам пригодится любая деталь из прошлой жизни Валина, которая может подсказать, куда он мог теперь направиться: у него, несомненно, что-то есть на уме, – заявил Гуревич. – Кому он пытался позвонить ночью? Почему сделал только одну попытку? У него имеется сообщник? Каков будет его следующий шаг? Куда отправился он с винтовкой «Бушмастер .223»?

– И ответы на эти вопросы нельзя получить, не разрешив главную загадку, – заключил Борис. – Где был Роджер Валин последние семнадцать лет?





9


Тяга к насилию у «спрей-киллера» носит циклический характер.

Каждый цикл длится примерно двенадцать часов и делится на три стадии: покой, инкубация и взрыв. Первая наступает после первичного нападения. Но следом за кратким ощущением удовлетворения, довольства идет новая фаза высиживания: ненависть смешивается с яростью. Эти два чувства ведут себя как химические реагенты. По отдельности они не обязательно причиняют вред, но в сочетании образуют крайне нестойкую смесь. И третья стадия уже неизбежна. Смерть – вот единственное возможное завершение процесса.

Но Мила надеялась успеть вовремя.

В качестве эпилога своего действа массовый убийца кончает с собой, а раз Валин этого еще не сделал, значит у него есть план и он собирается осуществить задуманное.

Где же будет нанесен удар и на кого он в этот раз обрушится?



День клонился к вечеру, и небо окрасилось в цвета угасающего лета. «Хендай» медленно продвигался по улице, и Мила, склонившись над рулем, вытягивала голову, пытаясь разглядеть номера домов.

Дома были все одинаковые, трехэтажные, с покатой крышей и садиком перед фасадом. Только выкрасили их в разные цвета: белый, бежевый, зеленый и коричневый, – теперь одинаково поблекшие. В былые времена, уже далекие, здесь жили молодые семьи, на лужайках играли дети и из каждого окна лился теплый, приветный свет.

Теперь здесь остались одни старики.

На смену белым деревянным заборчикам, разделявшим участки, пришли металлические сетки. Среди высокой травы можно было разглядеть кучи мусора и всякий металлолом. Подъехав к дому номер сорок два, Мила сбавила ход и вскоре остановилась. На другой стороне улицы находился дом, в котором с самого рождения жил Роджер Валин.

Прошло семнадцать лет, дом уже принадлежал другой семье, и все-таки именно здесь убийца вырос. Здесь делал первые шаги, играл на лужайке, учился ездить на велосипеде. Из этой двери выходил каждый день в школу, а потом на работу. Театр обыденности. И здесь Роджеру пришлось ухаживать за больной матерью, вместе с ней ожидая медленно наступающего, неизбежного конца.

Занимаясь поиском пропавших людей, Мила хорошо усвоила следующее. Как бы далеко мы ни убежали, дом всюду с нами. Сколь часто мы бы ни меняли жилища, только с одним мы связаны навсегда. Как будто это мы ему принадлежим, а не наоборот. Словно мы сделаны из того же материала: земля – это кровь, дерево – связки, бетон – кости.

Для Милы единственная надежда выйти на след Роджера Валина заключалась в том, что, несмотря на ярость и стремление убивать, после стольких лет, проведенных неизвестно где, на него могут нахлынуть воспоминания и он окажется в их власти.

Она припарковала «хендай» у обочины. Вышла, огляделась. Ветер шелестел листвой, и его порывы приносили отдаленное завывание противоугонного устройства, которое звучало то громче, то тише, а то и вовсе пропадало в прочих уличных шумах. В саду бывшего дома Валинов стоял остов бордового многоместного «седана», без колес, на четырех столбиках из кирпичей. В окнах мелькали тени новых жильцов. Вряд ли Роджер стал бы подходить ближе. Дабы удостовериться, что он здесь был, следовало обратиться к кому-то еще. Мила осмотрелась и наметила себе дом напротив.

Пожилая дама снимала белье, вывешенное сушиться на веревке, натянутой между двумя столбами. Собрав его в охапку, она направилась к крыльцу. Мила быстро пошла наперерез, чтобы не дать ей войти в дом:

– Простите…

Женщина обернулась, с подозрением оглядела ее. Еще на ходу Мила, чтобы ее успокоить, достала полицейское удостоверение:

– Добрый день, простите за вторжение, но мне необходимо с вами поговорить.

– Хорошо, милая, никаких проблем, – отвечала дама с легкой улыбкой. На ней были гольфы из махровой ткани, один сполз до самой щиколотки; халат весь в пятнах и протерт на локтях.

– Вы давно здесь живете?

Женщину, казалось, позабавил вопрос, но во взгляде, которым она окинула окрестности, мелькнула грусть.

– Сорок три года.

– Вы-то мне и нужны, – сердечно сказала Мила. Зачем пугать женщину, спрашивая напрямую, не видела ли она в последнее время своего бывшего соседа Роджера Валина, пропавшего семнадцать лет назад. К тому же она опасалась, что старуха, в силу возраста, может что-нибудь напутать.

– Может, войдем в дом?

– Хорошо, – тотчас же согласилась Мила, которая очень рассчитывала на приглашение.

Старуха повела ее на крыльцо, и непочтительный ветер взъерошил легкое облачко ее редких волос.



Мелкими шажками, шаркая по коврикам и ветхому паркету вязаными тапочками, госпожа Уолкотт двигалась по тропке, протоптанной между мебелью, загромождавшей дом, среди обилия предметов разного рода: стеклянных безделушек, надколотых фарфоровых сервизов и фотографий в рамках, где запечатлелись мгновения далекой жизни. Она несла поднос с двумя чашками и чайником. Мила поднялась с дивана, помогла поставить его на столик.

– Спасибо, милая.

– Не стоило утруждать себя.

– Никакого труда. – Женщина разлила чай. – У меня так редко бывают гости.

Глядя на нее, Мила задумалась, не грозит ли и ей со временем такое же одиночество. Похоже, компанию госпоже Уолкотт составлял только рыжий кот, клубком свернувшийся в кресле: время от времени он приоткрывал глаза, чтобы оценить обстановку, потом засыпал снова.

– Сатчмо не идет к чужим, но, вообще-то, он ласковый.

Мила подождала, пока пожилая женщина усядется напротив, потом взяла чашку и начала разговор:

– Вам покажутся странными мои вопросы, ведь столько лет прошло. Вы, случайно, не помните семью Валин – они жили там, напротив? – Мила указала дом на другой стороне улицы и тут же заметила, что госпожа Уолкотт помрачнела.

– Несчастные люди, – прошептала она, значит точно вспомнила. – Когда мы с моим мужем Артуром купили этот дом, они тоже сюда переехали. Все мы были молодые, и квартал новый, недавно построенный. Идеальное место, чтобы жить счастливо и растить детей. Это сказал агент по недвижимости, и так оно и было. Особенно в первые годы. Многие перебрались сюда из центра. В основном служащие, коммерсанты. Ни рабочих, ни иммигрантов.

Госпожа Уолкотт принадлежала к поколению, для которого такие неполиткорректные высказывания были в порядке вещей. Милу это немного покоробило, но она продолжала тем же задушевным тоном:

– Расскажите мне о Валинах. Что это были за люди?

– Приличные. Жена домохозяйка, муж – торговый представитель, работа хорошая. Она была красавица, – казалось, у них счастливая семья. Мы скоро сдружились. Каждое воскресенье устраивали барбекю, отмечали все праздники. Мы с Артуром только что поженились, а у них уже был сын.

– Роджер – вы его помните?

– Как же его забыть, сорванца такого. В пять лет уже гонял на велосипеде взад-вперед по улице. Артур ужасно любил мальчонку, даже построил ему домик на дереве. Вскоре стало ясно, что у нас с мужем не будет детей, но ни один не делал из этого трагедии, чтобы не расстроить другого. Знаете, Артур был прекрасный человек. Из него получился бы превосходный отец, будь на то воля Господа.

Мила закивала. Как многие старики, госпожа Уолкотт любила поболтать, время от времени нужно было ее возвращать к первоначальной теме.

– Что же случилось с родителями Роджера?

– Госпожа Валин серьезно заболела. – Женщина покачала головой. – Врачи сразу объявили, что она не поправится. Еще говорили, что Господь приберет ее к себе не так скоро. До того ей уготовано много боли и страдания. Может быть, поэтому муж решил оставить семью.

– Отец Роджера бросил семью? – Мила удивилась: в деле об этом не было информации.

– Да, милочка, и больше не показывался, даже не интересовался, как они тут справляются одни, – укоризненно проговорила госпожа Уолкотт. – И Роджер, который раньше был живым, бойким мальчиком, мало-помалу сник. Мы с Артуром видели, как он все больше сторонится людей, хотя раньше у него друзей было хоть отбавляй. Часами сидел один или рядом с матерью. Ответственный маленький мужчина.

В голосе госпожи Уолкотт звучала неподдельная горечь, ей, наверное, было бы больно, узнай она, какой ужас сотворил Роджер Валин этой ночью.

– Мой муж сильно переживал из-за мальчика и злился на его отца, даже ругал последними словами. А ведь такими друзьями были. Но перед Роджером – никогда. С ним у Артура сложились особые отношения, только мужу и удавалось выманить мальчика из дому.

– И чем же?

– Часами, – проговорила госпожа Уолкотт, ставя на поднос пустую чашку, между тем как Мила только сейчас обнаружила, что едва прикоснулась к чаю. – Артур коллекционировал часы. Покупал их и на блошиных рынках, и на аукционах. Целыми днями сидел за столиком, разбирал их, чинил. Когда он уже вышел на пенсию, приходилось напоминать ему, что пора поесть или пойти спать. Просто невероятно: жить в окружении часов и не замечать хода времени.

– И он привил эту страсть Роджеру. – Мила уже знала о хобби убийцы.

– Научил его всему, что знал сам. Мальчик до безумия увлекся этим миром неукоснительной точности, где вечно слышится «тик-так». Артур говорил, что он прямо создан для этого дела.

Стать бесконечно малым – завидное состояние для того, кто несчастлив, подумала Мила. Ты вроде бы исчезаешь из поля зрения других, но выполняешь для мира какую-то важную задачу, например считаешь секунды. Но Роджер Валин в конце концов решил просто исчезнуть, и баста.

– Там, наверху, у нас мансарда, – сообщила госпожа Уолкотт. – Вначале мы приберегали ее для детей, но дети у нас так и не появились. Мы все время собирались ее сдать, но потом Артур устроил там мастерскую. Они с Роджером затворялись наверху и, бывало, не показывались до вечера. После муж заболел, и мальчик тотчас же перестал к нам ходить – как отрезало. Артур оправдывал его, говорил, мол, все подростки немного бессердечные и Роджер это не со зла. И потом, он и так каждый день видит, как угасает мать, от него ли требовать, чтобы он посещал еще одного умирающего, пусть даже единственного друга, который у него остался. – Женщина вынула из кармана халата замусоленный платок и вытерла слезу, появившуюся у краешка глаза. Потом скомкала платок и зажала в кулаке, на случай если опять понадобится. – Но я уверена, что Артур очень переживал. Думаю, в глубине души он все надеялся, что Роджер снова переступит этот порог.

– Значит, ваши отношения на этом прервались, – заключила Мила.

– Нет, – возразила госпожа Уолкотт, даже как-то удивившись. – Минуло полгода после смерти мужа, Роджер даже на похороны не пришел. И вдруг однажды утром, совершенно неожиданно, появляется у меня в дверях. Спрашивает, можно ли подняться в мансарду, завести часы. С того дня у него вошло в привычку туда являться без спроса.

Мила невольно посмотрела наверх:

– Туда, в мансарду?

– Конечно, – подтвердила старуха. – Приходил со школы, сразу бежал к матери, обихаживал ее и, если ей больше ничего не требовалось, поднимался ко мне в мансарду и часами там сидел. Продолжал это делать, даже когда устроился на работу счетоводом, но с какого-то момента я больше ничего не слышала о нем.

Мила поняла, что речь идет о моменте исчезновения.

– Из вашего рассказа следует, что, если не считать матери, вы видели его чаще всех в нерабочее время. Но к властям обратились не вы. Простите, но вас не удивило, что Роджер больше не приходит?

– Он входил и выходил сам по себе. В мансарду можно подняться только по внешней лестнице, так что мы порою даже и не пересекались, – отвечала женщина. – Он был тихий, молчаливый, но, странное дело, я всегда знала, когда он наверху. Трудно это объяснить… Чувствовала, и все. Ощущала его присутствие в доме.

Мила подметила какое-то смятение во взгляде и на лице пожилой дамы. Боится, что ей не верят, думают, что выжила из ума. Нет, что-то еще. Неприкрытый страх. Мила наклонилась к ней, взяла ее за руку:

– Госпожа Уолкотт, признайтесь честно: в последние семнадцать лет у вас возникало чувство, что Роджер здесь, с вами?

Глаза женщины наполнились слезами, но она, выпрямившись и крепко сжав губы, пыталась их сдержать. Потом кивнула энергично, решительно.

– Если вы не возражаете, я хотела бы осмотреть мансарду.





10


Противоугонная сигнализация, которую Мила слышала, когда заезжала в квартал, все еще орала вдалеке.

Поднимаясь по ступенькам внешней лестницы, ведущей в мансарду, Мила инстинктивно потянулась к рукоятке пистолета. Не то чтобы она верила, будто перед ней предстанет Роджер Валин собственной персоной, но реакция старой госпожи Уолкотт на ее последний вопрос заронила некоторые опасения. Конечно, это могли быть бредовые измышления одинокой пожилой женщины, но опыт подсказывал Миле, что страхи никогда не бывают беспочвенными.

Очень может быть, что в дом и правда заходил гость, молчаливый, а главное, нежеланный.

Второй раз за день Миле довелось обыскивать чужое жилище. Рано утром – дом Коннеров, где в кладовке обнаружилась девочка-привидение. Теория вероятности подсказывала, что на этот раз вряд ли так повезет, хотя кто его знает.

Дверь мансарды была заперта, но госпожа Уолкотт дала ей ключ. Пока Мила возилась с замком, сирена противоугонного устройства все вопила и вопила: то ли назойливое предупреждение, то ли наглая насмешка.

Мила взялась за ручку двери и повернула ее, все же на что-то надеясь. Помимо ожиданий, дверь не заскрипела, а отворилась с легким вздохом. Квартирка, открывшаяся ей, простиралась между скатами крыши. Ларь, ветхая кровать, матрас с которой был снят и стоял, свернутый, в углу; кухонька с двумя газовыми конфорками и крохотный туалет, встроенный в стенной шкаф. В отдалении луч света из слухового окна падал на рабочий столик, стоящий у стены, а над ним на стене виднелась небольшая витрина, вся покрытая пылью. Мила сняла руку с пистолета и медленно вошла, чуть ли не кожей ощущая, что вторгается в чье-то личное пространство.

Скорее, убежище, поправила она себя.

Никаких признаков того, что Роджер Валин заходил сюда. Все здесь казалось неподвижным, нетронутым на протяжении лет. Мила присела за рабочий столик. К одному из углов был привинчен зажим, над столиком – круглая лампа на гибком штативе, под ней – увеличительное стекло. Мила окинула взглядом миниатюрные инструменты, разложенные в безупречном порядке. Узнала отвертки и пинцетики, маленький ножик, чтобы вскрывать корпус часов, и лупу часовщика. Коробочки, полные винтиков и шестеренок. Подушечка для монтажа, деревянный молоток, масленка. И другие высокоточные инструменты, которых она не знала.

Если бы не проклятая сирена, которая никак не утихала, Милу охватил бы покой, исходящий от этих предметов. Она подняла глаза на витрину прямо перед собой. Там, на двух полочках, была выставлена коллекция часов господина Уолкотта.

Все остановлены магией единственной силы, способной побороть власть времени: смертью.

Так, навскидку, их было около полусотни, наручных и карманных. Мила стала рассматривать их через стекло. Заметила несколько фирмы «Лонжин», одни – «Тиссо», еще одни – «Ревью Томмен», на синем ремешке и в посеребренном корпусе, и очень красивые «Жерар Перрего», из стали. Мила в этом не разбиралась, но складывалось впечатление, что муж оставил госпоже Уолкотт маленькое сокровище, о котором женщина, кажется, и не подозревает. А ведь достаточно продать какие-то экземпляры, чтобы обеспечить себе более вольготную жизнь. Но нет, одумалась Мила. Чего желать женщине, которая осталась одна на целом свете? Ей хватает кота, который к ней лениво ластится, и воспоминаний, которые мириадами приходят к ней, приняв косную форму безделушек и старых фотографий.

В обрамлении слухового окна виднелся особнячок на другой стороне улицы. Мила попыталась прочесть мысли Роджера Валина. Твой дом был у тебя перед глазами, и складывалось впечатление, будто ты никогда не оставляешь мать одну. Но в то же самое время пребывание здесь позволяло тебе от нее бежать. Почему ты исчез через несколько дней после ее смерти? Где ты был? И почему сейчас вернулся? Какой смысл в этой твоей запоздалой мести? И что ты намерен теперь предпринять?

В мысли Милы вторгалась сирена противоугонного устройства, которая ревела все громче и назойливей. Почему Роджер Валин, прежде чем устроить бойню в доме Белманов, надел тот же костюм, в котором пропал? Почему той ночью звонил в прачечную самообслуживания? Почему никто ему не ответил? Роджер, подай мне какой-нибудь знак, доказательство, что ты здесь был! Что в глубине души ты тосковал по миру, из которого бежал, и захотел совершить прыжок в прошлое, в твое былое убежище.

Внезапно противоугонное устройство смолкло. Вой сирены, однако, все еще отдавался у Милы в ушах. Лишь через какое-то время тишина воцарилась повсюду: и в ней самой, и вокруг нее.

Тогда она и услышала тиканье.

Размеренное, как закодированное послание, настойчивое, как тайный зов; Миле слышалось даже, будто часы твердят ее имя. Она открыла витрину, чтобы определить, откуда доносится этот смутный сигнал.

Тикали старые часы «Ланко», недорогие, на ремешке из поддельной крокодиловой кожи, в тронутом ржавчиной корпусе, с трещинами на стекле и циферблатом цвета слоновой кости, пожелтевшим от времени.

Бывает, что часы начинают идти сами по себе, используя завод, накопленный годами. Но, взяв эти в руки, Мила поняла, что они пробудились от долгой спячки не по воле случая.

Кто-то недавно завел их: часы показывали точное время.





11


– Он здесь побывал, сомнений нет.

Мила сидела в машине перед домом госпожи Уолкотт. Только сейчас, в одиннадцатом часу вечера, ей удалось связаться с Борисом, который весь день был на разных совещаниях, где спорили, стоит ли сообщить прессе о массовом убийстве, а заодно раскрыть личность преступника и опубликовать его фотографию. Борис считал, что тем самым вступит в силу тактика выжженной земли, а еще выяснится, сможет ли кто-нибудь, узнав Роджера Валина по фотографии, раскрыть, хотя бы частично, тайну семнадцати лет, проведенных в небытии. Но Гуревич оставался непреклонен. Он полагал, что, если новость распространится, это только польстит массовому убийце и подтолкнет его на то, чтобы повторить единожды осуществленное. И в конце концов серый кардинал Управления настоял на своем.

– Отличная работа, – похвалил ее Борис. – Но на данный момент у нас другие приоритеты.

Совершив расправу, Роджер Валин замел за собой все следы. У них не было ни единой зацепки. А преступник вполне мог ночью начать все заново. В чей дом он вторгнется на этот раз? На ком выместит обиду?

– Проблема в том, что мотив, побудивший убийцу истребить семью Белман, вполне реален, но в то же самое время на редкость расплывчат. Уничтожить семью главы фармацевтической фирмы, которая производит чудодейственное, но слишком дорогое лекарство, – это не очень похоже на часть определенного плана, тебе не кажется? На кого теперь ополчится Валин? На главу ассоциации мужей, которые бросают больных жен, обремененных детьми?

Мила понимала, насколько Борис обескуражен.

– Извини, – спохватился он. – День выдался тяжелый. А ты молодец, добилась хороших результатов. Возможно, мы установим слежку за домом Уолкотт – вдруг наш человек там покажется.

Мила обернулась, посмотрела через дорогу на дом старушки:

– Не думаю, что он вернется: Валин оставил нам часы как своего рода сигнал.

– Мы можем быть уверены, что старая дама не завела их сама? След слишком сомнительный, не знаю, получится ли по нему добраться до Валина.

Борис был по-своему прав, но Мила догадывалась, что существуют еще какие-то осложнения. Тем не менее ныне, в момент конкретной опасности, рассуждать не время, ведь убийца может вот-вот нанести новый удар.

– Ладно, этим мы займемся завтра, – заключила Мила и, попрощавшись с другом, поехала домой.



В это вечернее время она смогла припарковать «хендай» только в трех кварталах от своего многоквартирного дома. Солнце село, и почти летняя жара, стоявшая целый день, резко сменилась сырой прохладой. Мила, в одной футболке и джинсах, ускорила шаг.

Район, застроенный лет сто тому назад, был недавно заново открыт преуспевающей молодежью и именитыми архитекторами, которые не замедлят превратить его в эпицентр новомодных веяний. Такое случалось все чаще. Столица представляла собой море магмы в состоянии непрекращающейся метаморфозы. Только грехи горожан не менялись. Кварталы перестраивались, улицы переименовывались, так что их обитатели могли считать, будто идут в ногу со временем, не отдавая себе отчета в том, что они ведут точно такую жизнь, как и их предшественники, повторяют те же жесты, те же ошибки.

Жертвы, предназначенные своим палачам.

Возможно, Валин, устроив резню, сделал попытку выйти из порочного круга. Белман – важный человек, он, как языческий бог, обладал властью исцелять и даровать жизнь, однако пользовался ею по собственной прихоти. Но Мила по-прежнему не понимала, почему Роджер заставил жену и детей главы семейства расплатиться за его вину.

Об этом она раздумывала, идя к дому. Еще раньше, на пути, сделала остановку у забегаловки, купить пару гамбургеров. Один съела в машине, другой, в пакете, захватила с собой. Дойдя до переулка, Мила оставила его на крышке мусорного контейнера – не выбросила, а положила. Потом поднялась по ступенькам, ведущим к подъезду пятиэтажного дома. Открывая входную дверь, она заметила, как грязные руки протянулись из темноты, чтобы схватить драгоценный пакетик с едой. Скоро бродяге придется покинуть этот квартал. Он не впишется в новый ландшафт, во всей красе изображенный на огромном рекламном щите, полностью закрывавшем дом напротив, который как раз перестраивают: там также представлены во весь гигантский рост будущие счастливые обитатели зоны.

Мила помедлила, вгляделась в радостную пару великанов, которые улыбались ей со щита, – она это делала всякий раз. Но почему-то ни разу им не позавидовала.



Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь, она пару секунд постояла, прежде чем зажечь свет. Выбилась из сил. Наслаждалась тишиной, царящей в мыслях. Но это длилось недолго.

Ты – его. Ты принадлежишь ему. Сама знаешь: то, что ты увидишь, тебе понравится.

И это была правда. Она испытала знакомое чувство, ступив на сцену преступления, входя в прямой контакт со знаками зла. Люди смотрят новости и полагают, будто знают все, но они и понятия не имеют о том, что значит в действительности оказаться перед трупом убитого человека. С полицейскими всегда происходит странная вещь. Вначале испытываешь отвращение. Потом привыкаешь. В конце концов это превращается в своего рода зависимость. Сперва смерть ассоциируется со страхом – быть убитым, убить, увидеть убитого. Но потом идея проникает, словно вредоносный ген в цепочку ДНК. Беспрерывно делясь, врастает в тебя, становится тобой. И тогда смерть – единственное, что заставляет чувствовать себя живым. Миле такое наследие осталось от дела Подсказчика. Но не оно одно.

Наконец она протянула руку к выключателю. В ответ засветился абажур на другом конце комнаты. Стопки книг громоздились в гостиной, так же как и в спальне, ванной и даже на крохотной кухне. Романы, эссе, труды по философии, истории. Новые и подержанные. Мила их покупала и в книжных магазинах, и на развалах.

Она начала их накапливать после того, как исчез в небытии ее коллега по Лимбу Эрик Винченти. Боялась, что кончит, как он, что ее пожрет неотвязная мысль о пропавших.

Я ищу их везде. Ищу всегда.

Или поглотит та тьма, исследовать которую она пыталась. В каком-то смысле книги – спасительный балласт, помогающий не сорваться с якоря в этой жизни, и все потому, что они имеют конец. Не важно, счастливый или нет: все равно это преимущество, которого часто лишены истории, проходящие перед нею каждый день. И потом, книги служили противоядием тишине, питали ее ум словами, необходимыми для того, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся после жертв. Но главное – то был ее способ бегства. Ее манера исчезать. Она погружалась в чтение, и все остальное – даже она сама – переставало существовать. В книгах она могла быть кем угодно. Что означало не быть никем.

Каждый раз, когда Мила входила в квартиру, только книги и встречали ее.

Она подошла к стойке, отделявшей гостиную от крохотной кухни. Отстегнула кобуру, выложила ее вместе с удостоверением и кварцевыми часами. Сняла футболку и в оконном стекле увидела свое тощее тело, покрытое шрамами. Хорошо, что у нее нет пышных форм, иначе возникло бы искушение вонзиться в них бритвой. Раны, которые она годами наносила себе, говорили о том, что ей не удается испытывать боль при виде пострадавших от зла. Резать себя – единственный известный ей способ не дать себе забыть, что и она принадлежит к человеческому роду.

Скоро она отметит годовщину последней раны. Не давая себе никаких обещаний, она пробовала этого не делать. Отказ от такой привычки входил в курс самосовершенствования, которому Мила пыталась следовать. Триста шестьдесят дней без порезов, подумать только. Но отражение в зеркале все еще манило, нагое тело искушало ее. Поэтому Мила отвела взгляд. Но перед тем как укрыться в ванной, включила ноутбук, стоявший на столе.

В скором времени ее ждет свидание.





12


Это уже превратилось в ритуал.

В халате на голое тело, с полотенцем на голове, Мила взяла со стола ноутбук и отнесла к себе в постель. Положила на колени, активировала программу. Выключив свет, подождала, пока установится связь через Интернет. Из какого-то места родственная система ответила, и на экране открылось темное окно. Мила сразу узнала звук. Негромкий, размеренный. Он происходил из темноты, но не был враждебным.

Дыхание.

Она сидела и слушала, убаюканная спокойным ритмом. Потом ударила по клавишам, и на черном экране появилось изображение.

Комната, озаренная мягким зеленым светом.

Микрокамера наблюдения – вроде той, какую она чуть было не поставила в доме Коннеров, – сканировала темноту в инфракрасном диапазоне. Можно было различить шкаф у правой стены, на полу мягкий, ворсистый ковер, усеянный игрушками, постер с героями мультфильмов, кукольный домик, узкую кроватку слева.

Укрытая одеялами, в ней спала девочка.

Мила не заметила ничего странного, все тихо-мирно. Она еще какое-то время вглядывалась в экран, завороженная безмятежной сценой. Естественно, вспомнила о другом ребенке – запертой в кладовке девочке-привидении, которую она спасла несколько часов назад. Сосредоточившись, Мила воссоздала момент, когда выносила ее из дома, чувствовала на руках вес ее тельца. Но не испытывала ни сострадания, ни нежности. Только и осталось что тактильная память, данная в ощущениях, дополнительная кара к основному проклятию: не быть способной на какое бы то ни было сочувствие. Но столкновение с госпожой Коннер оставило горький осадок.

Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?

В комнатке что-то происходило. Из коридора в открытую дверь просочился отдаленный свет, вскоре перекрытый тенью человека, ступавшего на цыпочках. Потом на пороге возникла фигура. Женщина, однако лица не разглядеть. Она подошла к кроватке, поправила одеяло. Потом прислонилась к дверному косяку и долго смотрела, как девочка спит.

«А ты знаешь, как зовут ее любимую куклу?» – хотела бы Мила спросить у женщины с экрана.

Она вдруг почувствовала себя лишней. Не прерывая связи, щелкнула по клавиатуре, и рядом с окном, куда напрямую передавалось изображение, открылся файл с материалами по делу Роджера Валина. Она собиралась еще раз просмотреть их перед сном. Один важный пункт оставался непроясненным.

Телефонный звонок в прачечную самообслуживания.

Мила не могла уяснить себе причину, по которой убийце понадобилось бы позвонить. Предположим, что у него есть сообщник, – почему тогда никто не ответил на звонок?

Что-то тут не складывалось. Этому обязательно должно быть объяснение. Такой поступок не имеет смысла, так же как и то, что Валин решил явиться в той же одежде, что и на фотографии, сделанной семнадцать лет назад.

Светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску, зеленый галстук.

После бойни массовый убийца позавтракал с сыном Белмана и заодно открыл мальчику, кто он такой. Даже заставил Джеса записать имя на листочке, чтобы мальчик не переврал чего-нибудь, давая показания агентам. Но главное, хотел, чтобы Джес хорошенько запомнил его лицо и одежду.

Гуревич иронизировал по поводу костюма: дескать, массового убийцу семнадцать лет держали в плену инопланетяне. Но, посетив дом Уолкоттов и обнаружив часы, Мила скорее сравнила бы Валина с путешественником во времени, способным через черную дыру попадать из одной эпохи в другую. Обе гипотезы невероятны, но разница между ними указывает на различные подходы к расследованию. Гуревич, сотрудник убойного отдела, привык концентрироваться на настоящем, на «здесь и сейчас», согласно критерию причины и следствия. В Лимбе, наоборот, работали с прошлым.

Это различие ей объяснил Эрик Винченти. Мила помнила разговоры, какие вела с коллегой по отделу пропавших без вести прежде, чем он сам разделил судьбу тех, кого искал.

«Убийство свершается в момент смерти, – рассуждал Винченти. – Но в „деле о пропавшем“ недостаточно, чтобы человек исчез, нужно, чтобы прошло время. Не те полагающиеся по закону тридцать шесть часов, по истечении которых начинается расследование, а гораздо больше. Исчезновение сгущается, обретает форму, когда то, что человек оставил после себя, начинает портиться, разрушаться: ему отключают электричество за неуплату, цветы на балконе вянут, поскольку никто не поливает их, одежда в шкафу выходит из моды. Причины такого распада, такого небрежения собой следует искать в прошлом». Эрик Винченти слегка преувеличивал, но Мила знала, что в целом он прав.

Человек начинает исчезать гораздо раньше, чем в самом деле пропадает без вести.

В случаях похищения бывает, что человек, который тебя увез, когда-то впервые тебя увидал, а потом следил за тобой, заражая твою жизнь своим невидимым присутствием. В случаях добровольного самоустранения все начинается в тот день, когда ты впервые чувствуешь необъяснимую тоску. Она растет в тебе как некое неутоленное желание, невысказанное стремление, ты сам не знаешь к чему. Это как рана, которая свербит, которую хочется почесать, и ты знаешь, что, если поддаться импульсу, будет только хуже, но удержаться не можешь. Единственное, что остается, – это пойти на зов. Шагнуть во тьму. Должно быть, это и случилось с Роджером Валином, а также с бедным Эриком Винченти.

Причина исчезновения кроется в прошлом, повторила Мила.

Она снова сосредоточилась на личности убийцы. Ни письма, ни записки, чтобы объяснить, зачем он это сделал. Массовый убийца действует из ненависти, обиды или мести. Массовый убийца выражает себя через свои преступные деяния и не заботится, поймут его или нет, припомнила Мила.

А что, если одежда, звонок в прачечную и заведенные часы в доме госпожи Уолкотт, показывающие точное время, составляют части одного и того же послания?

Разгадка простая: «время».

Валин хочет, чтобы обратили внимание на время его исчезновения.

Мила открыла поисковик. Надев такую одежду, Валин хотел сказать, что мы должны вернуться в прошлое, на семнадцать лет. Поэтому, совершая из дома Белманов ночной телефонный звонок, он не ошибся номером.

Он имел в виду совершенно конкретный адрес.

Мила нашла в Сети сайт телефонной компании. Там был и раздел, содержащий архивные данные, список абонентов по годам. В соответствующую графу Мила вставила номер прачечной самообслуживания, чтобы выйти на имя и адрес абонента, которому принадлежал этот номер во время исчезновения Валина, и запустила поиск.

На экране, отмеряя секунды, появилась иконка в форме песочных часов. Мила неотрывно глядела на нее и, сама того не замечая, кусала губы от нетерпения. Вскоре пришел ответ. Она не ошиблась. Семнадцать лет назад этот номер существовал.

Он принадлежал Храму Любви, расположенному у магистрали, ведущей к озеру.

Мила тут же принялась искать новый номер телефона, но обнаружила, что Храм Любви прекратил свою деятельность много лет назад. Она задумалась. Что теперь делать? Можно сразу сообщить Борису или подождать до завтра. Похоже, и этот след слишком слабый, все могло совпасть по чистой случайности.

Она еще раз заглянула в окно на экране, которое показывало темную комнату, где спокойно спала девочка. Мила не следит за ней, а защищает. И она снова вспомнила то, что произошло в доме Коннеров. Я вторгаюсь в чужие дома, чтобы поставить скрытую камеру, сказала себе Мила. У меня нет совести, но благодаря мне сегодня утром девочка-привидение была освобождена из темницы.

Мила знала, что не вынесет ожидания.

Она закрыла ноутбук, вылезла из постели и стала одеваться.





13


Яркая белая луна словно подмигивала ей с чистого, безоблачного неба.

Дорога, ведущая к озеру, была пустынна. Не только из-за ночной поры. Днем ситуация не менялась. Одно время эти места были раем для отдыхающих. Отели, рестораны, благоустроенный пляж. Но лет двенадцать назад случился необъяснимый мор среди озерной рыбы и животных, обитающих близ берегов. Во властных структурах не смогли объяснить причину; многие утверждали, что виной всему загрязнение воды. Начался массовый психоз, и люди перестали туда ездить. Вскоре проблема исчезла: фауна снова размножилась и экосистема пришла в равновесие. Но было уже поздно, отдыхающие не вернулись. Предприятия, поколениями обслуживавшие их, закрылись и, заброшенные, начали разрушаться, что привело к неуклонному запустению зоны.

Вероятно, Храм Любви постигла та же участь.

То было одно из мест, куда люди обращались, чтобы вступить в брак. Здесь устраивались светские церемонии для тех, кто не принадлежал ни к одной религиозной конфессии и притом не желал довольствоваться простой регистрацией брака в мэрии.

Поднимаясь по склону холма, Мила увидела перед ветровым стеклом «хендая» арку, выложенную из камня, которая одновременно служила и въездом, и вывеской. Посредине красовались вложенные друг в друга сердца из неоновых трубок, давно погасших. Над ними высился жестяной амурчик: лицо его, изъеденное ржавчиной, приобрело какое-то зловещее выражение. Он стал похож на карающего ангела, стоящего на страже обманчивых райских кущ.

Комплекс размещался вокруг парковочной площадки: ряд низких строений и что-то вроде постмодернистской церкви в центре. Лунный свет выхватывал ее из тьмы забвения, но безжалостно подчеркивал заброшенность.

Мила остановилась перед коттеджем, где некогда располагалась регистрация. Выключила мотор, вышла. Ее встретила дикая, недружелюбная тишина места, привыкшего обходиться без человеческого присутствия.

Храм Любви был выстроен на холме, откуда открывался вид на озеро. Не самый, правда, живописный – но можно было различить заброшенные отели, рассыпанные по всему побережью.

Мила поднялась на крыльцо коттеджа, где некогда производилась регистрация, и убедилась, что дверь в офис накрепко заколочена. Попасть туда не было никакой возможности. Рядом с дверью виднелось окно, тоже заколоченное досками разного размера. Оставались щели, через которые можно было заглянуть внутрь. Мила вынула фонарик из кармана кожаной куртки, приникла лицом к неровным доскам и посветила в темный зал.

Из темноты вынырнуло улыбающееся лицо.

Мила отпрянула. Придя в себя, поняла, что перед ней – тот же амурчик, что и над въездом. На мгновение ей показалось, будто он переместился сюда специально, чтобы напугать ее, но это был всего лишь картонный силуэт. Мила снова подошла к окну и через собственное отражение в стекле различила стойку, покрытую пылью, и стеллаж с буклетами, которые частично посыпались на пол. На стене висел плакат: под логотипом Храма Любви был приведен перечень услуг, оказываемых клиентам. Из текста следовало, что влюбленные пары могли осуществить свою мечту и сочетаться браком в какой угодно атмосфере, на выбор. Помещение в самом деле могли обставить по-разному, и предложения звучали экзотически, заманчиво. Можно было выбрать Венецию или Париж, но также и обрамление, вдохновленное фильмами, такими, например, как «Унесенные ветром» или даже «Звездные войны». В самом низу плаката были перечислены цены за каждую церемонию; маленькая бутылочка французского шампанского прилагалась за счет заведения.

Ветер задул в спину, заставив Милу вздрогнуть и обернуться. Внезапный порыв ветра долетел до входа в храм, и дверь заскрипела.

Похоже, ее оставили открытой.



Лунного света было вполне достаточно, чтобы не сбиться с пути, и Мила выключила фонарь. Вышла на площадку. Асфальт, источенный долгими зимами, скрипел под подошвами. Ветер, полный теней, гнался за ней, в дикой пляске путался под ногами. По пути Мила достала пистолет, стиснула рукоятку. Низкие строения вокруг напоминали руины, оставшиеся после ядерной катастрофы. Двери и окна – словно разверстые входы в сумрачные пещеры, скрывающие тьму тайных миров или всего лишь пустоту, из которой сочится страх. Мила шла вперед, оставляя их за спиной. Черные очи тьмы глядели ей вслед.

Надо было кого-нибудь вызвать, лучше всего Бориса. Я себя веду как героини фильмов ужаса, которые прямо напрашиваются на то, чтобы их убили, подумала Мила. Но она знала, почему так поступает. Это – очередная партия в бесконечном турнире. Идти вперед ей велит монстр, который живет внутри ее и только притворяется спящим. Он же направлял ее руку всякий раз, когда она вонзала лезвие в собственную плоть. Она питала монстра своей болью и страхом в надежде утолить его голод. А иначе – кто знает, что она способна сотворить. Или позволить сотворить с собой.

Дойдя до входа, Мила на мгновение остановилась. Потом по ступенькам начала подниматься к крыльцу. Шагнув внутрь, ощутила, как тьма ей дышит в лицо. И узнала запах. Ведь что хорошо в смерти, так это то, что она не прячется, а сразу заявляет о себе живым. Потом услышала звук. Тихий, как многоголосый шепот, исступленный, как стрекот станка.

Она посветила фонариком, и колышущаяся кишащая масса зверьков рассеялась в мгновение ока. Но не вся: некоторые особи, не обращая на нее внимания, продолжали свое дело.

В центре сцены, вызывающей в памяти Средневековье, лежал заскорузлый матрас, а на нем – человек, связанный по рукам и ногам.

Мила выстрелила в воздух, эхо раскатилось по площадке до самого озера, и крысы наконец отбежали от тела. Только одна медлила и, повернувшись, долгую-долгую секунду смотрела на нее красными глазками, полными ненависти к нахалке, которая вторглась на чужую территорию и не дает спокойно поесть. Потом и она растворилась в потемках.

Мила долго вглядывалась в мертвеца. Мужчина, неопределенного возраста. В майке и синих боксерских трусах.

Ему на голову был надет пластиковый мешок, закрепленный на горле изолентой.

Мила отступила назад, стала шарить по карманам в поисках сотового, и луч фонаря сместился, но на матрасе осталось светлое пятно. Это лунный свет пробрался в капеллу следом за ней, и под его лучом на руке мертвеца что-то блеснуло. Мила подошла ближе, пригляделась.

На безымянном пальце левой руки, обглоданном крысами, сверкнуло обручальное кольцо.





14


Всю зону закрыли.

На шоссе поставили временные ограждения и, чтобы окончательно отвадить тех, кто желал бы пробиться к озеру, светящийся знак, предупреждающий об оползне. Только полицейские агенты съезжались в эти заброшенные края.

Ожидая, пока коллеги доберутся до Храма Любви, Мила уселась на ступеньки перед церковью, которая церковью не была. Неся караул возле трупа, она наблюдала, как заря взламывает грань горизонта и изливается в долину. Зеркало воды окрасилось огненно-алым цветом, чуть приглушенным тенью листвы, еще густой и зеленой в эту раннюю осеннюю пору.

Бледный дневной свет безжалостно высветил сцену, которую Мила оставила у себя за спиной. Странное ощущение покоя овладело ею. Будто бы она, устав бояться, перестала вообще что-либо замечать. Не двигаясь с места, слушала вой полицейских сирен, потом смотрела, как из ложбинки выныривают проблесковые маячки: войско освободителей на марше.

В тот момент, когда над сценой преступления загорелись галогенные лампы, ужас съежился и пропал, уступив место холодному анализу.

Эксперты-криминалисты уже огородили периметр и принялись собирать вещдоки, фотографировать все подряд и воссоздавать картину преступления. В обычном балете, который исполняется вокруг трупа, настал черед выйти на сцену судмедэксперту и команде санитаров, которые затем вынесут мертвое тело.

– Вроде бы все ясно, но ничего не ясно. – Чан, склонившись над потерпевшим, выдал такое загадочное заключение.

Снаружи сновали агенты, но внутри капеллы, кроме криминалистов, присутствовали только Мила и Гуревич, которого не совсем удовлетворила брошенная доктором фраза.

– Можно поточнее?

Чан еще раз приподнял с матраса, пропитанного всякой органикой, обмякшее тело мужчины, в одном белье и с пластиковым пакетом на голове.

– Честно говоря, нет. – Чан отвечал уклончиво потому, что побаивался инспектора.

Эта нерешимость выводила Гуревича из себя.

– Нам нужно как можно скорее узнать, когда наступила смерть.

Проблема была связана с крысами, которые сильно повредили труп. Особенно пострадали кисти и ступни, почти полностью обглоданные. Под мышками и в паху зияли глубокие раны. При таком состоянии тела определить время наступления смерти при визуальном осмотре было затруднительно, поэтому приписать преступление Роджеру Валину пока не представлялось возможным.

Но, размышляла Мила, даже если бы массовый убийца и мог его совершить, это означало бы радикальную, неслыханную смену способа действия, того, что зовется в криминалистике modus operandi. Было невозможно объяснить переход от полуавтоматической винтовки «Бушмастер .223», стрельба из которой не предполагала никакого физического контакта с жертвами, к тому, что имели они сейчас перед глазами. Вот почему в воздухе витало такое напряжение.

В капеллу вошел Борис и встал в уголке, прислушиваясь к разговору.

– Предположить с большей долей вероятности, сколько времени тело пролежало здесь, можно только после вскрытия, – упорствовал судмедэксперт.

Раздражение Гуревича нарастало.

– Я не требую от вас отчета, а лишь прошу высказать мнение.

Чан задумался: он уже наверняка держал в уме ответ, но боялся сболтнуть лишнее, ведь в случае грубой ошибки на него же и повесят всех собак.

– Я бы сказал, что смерть наступила около суток назад.

Из такого ответа следовало два вывода. Первый, менее значимый, заключался в том, что, если бы даже кто-то и разгадал чуть раньше загадку телефонного номера прачечной самообслуживания, человека, которому надели на голову пластиковый пакет, уже нельзя было спасти. Но более важным следствием было то, что убийство никак не мог совершить Роджер Валин.

Разумеется, Гуревич не был от этого в восторге.

– Второй убийца. Другой почерк. – Он скорбно покачал головой, видя, как усложняется расследование. – Ладно, давайте поглядим, кто убитый.

Теперь наконец они могли открыть лицо потерпевшего. Может быть, подумала Мила, это приблизит их к разгадке новой тайны.

– Приступаю к снятию пакета с головы покойного, – объявил Чан.

Он надел свежие латексные перчатки и налобный фонарь. Вооружившись скальпелем, подошел к телу. Двумя пальцами приподнял край жуткого савана, прилипшего к лицу, в то время как другой рукой сделал точный разрез по пластику, начиная с уровня теменной кости.

Все присутствующие сосредоточились на операции и с нетерпением ждали ее результата, только Мила не могла отвести взгляд от обручального кольца, блестевшего на безымянном пальце левой руки покойного. Думала о женщине, которая еще не знает, что осталась вдовой.

Чан продолжил разрез до горла и аккуратно отлепил и развел в стороны два получившихся лоскута.

Наконец обнажил лицо.

– Вот дерьмо! – скривился Гуревич.

Все сразу поняли, что инспектор узнал убитого.



– Это Рэнди Филипс, – подтвердил Клаус Борис. Тут же вспомнил, что в кармане пиджака лежит утренняя газета, и протянул ее коллеге. – Третья страница.

Там красовалась фотография мужчины, элегантно одетого, с надменной улыбкой. Хотя сомнений и так не возникло, Гуревич сравнил фотографию с лицом покойного, потом прочел заголовки:

– «Филипс проваливает дело»… «Судья выносит обвиняемому приговор из-за неявки адвоката на заседание».

Пока Чан осматривал голову, Борис просветил присутствующих:

– Рэндалл, Рэнди Филипс, тридцать шесть лет, специализировался на делах о домашнем насилии. Обычно выступал на стороне плохих мужей. Стратегия его защиты заключалась в том, чтобы накопать побольше гадостей о женах и невестах. Если компромата не находилось, он что-нибудь сочинял. Как никто, умел облить несчастных женщин грязью, выставить их в самом дурном свете. Невероятно, но, даже если бедняжка являлась в зал суда, покрытая синяками, или с фонарем под глазом, или даже в инвалидном кресле, Филипс своими россказнями был способен убедить присяжных в том, что она сама напросилась.

Мила заметила, как мужчины из команды Чана обменялись насмешливым взглядом. Привычный дух мужской солидарности, допускающей любые мерзкие домыслы по отношению к женщинам, привел ей на память выступления Рэнди Филипса по телевидению. Девизом адвоката было: «Женщину осудить ничего не стоит… Даже если судят другие женщины». В большинстве случаев он добивался оправдания своих клиентов, а в остальных ему удавалось существенно скостить срок. Он заслужил прозвище Гроза Жен и другое, неласковое, Рэнди Поганец.

– Наверное, уже можно восстановить картину преступления, – объявил Чан после первичного осмотра. – Сначала его вырубили электрошоковым пистолетом, тазером или стрекалом для крупного рогатого скота. – Он указал на горло, где была видна метка от электрического разряда, пусть несильного и кратковременного. – Потом связали ремнями по рукам и ногам. И наконец, надели на голову пакет. Смерть произошла в результате задержки дыхания.

За этим отчетом последовало глубокомысленное молчание.

– Рэнди Филипс был женат?

Все повернулись к Миле, ошеломленные неожиданным вопросом. Гуревич покосился на нее с подозрением.

– Я, конечно, могу ошибаться, но что-то не припомню, чтобы у него была супруга, – проговорил Борис.

Без лишних слов Мила приподняла левую руку покойника и предъявила обручальное кольцо, которое заметила благодаря лунному лучу в тот самый момент, когда обнаружила тело.

Все онемели.



Что-то вроде возмездия.

– Рэнди принужден обручиться со смертью в Храме Любви, подумать только! – иронически заметил Чан, покидая сцену преступления, стараясь, правда, чтобы Гуревич не услышал. Этого ему показалось мало, и он добавил в том же ключе: – Приперт к стенке, втиснут в брак, который уже не расторгнешь.

Так и женщины увязают в мечтах о любви, которые оборачиваются кошмаром, подумала Мила. Не имея ренты, не работая, они не могут требовать развода и принуждены терпеть дурное обращение, ибо не так их страшат тумаки, как перспектива потерять все. А если какая-нибудь бедняжка единожды и находит в себе мужество заявить о насилии, то видит, как ее мучитель благодаря Рэнди выходит на свободу.

– Надо установить, действовал ли убийца один или имел сообщников, – заметил Гуревич, а тем временем Крепп и его команда вновь завладели местом преступления, чтобы завершить работу, которую прервали, чтобы предоставить судмедэксперту свободу действий.

– Убийца был один, – заявил эксперт своим обычным безапелляционным тоном, устраняя тем самым всякие сомнения.

– Ты уверен? – спросил Борис.

– Когда мы только что пришли и начали работать над сценой преступления, я велел моим людям снять отпечатки следов с пола – пыль, копившаяся годами, нам в этом очень помогла. Исключая следы агента Васкес, все прочие принадлежат потерпевшему и еще одному человеку, который носит обувь тридцать восьмого размера.

– Продолжайте. – Гуревич с интересом слушал реконструкцию событий.

– На площадке мы не обнаружили отчетливых отпечатков шин. Еще предстоит разобраться, как Филипс и его убийца добрались сюда. Я бы сказал, не лишне будет направить водолазов обследовать дно озера.

Убийца не хотел, чтобы тот, кто нашел тело, был бы к этому подготовлен, – вот единственная причина, заставившая его избавиться от машины Рэнди Филипса. Ему был важен театральный эффект.

– Наверное, стоит поближе взглянуть на это кольцо. – Крепп указал на палец Филипса.

– Если там остался отпечаток, не пропусти его, – напутствовал Гуревич.

Эксперт-криминалист проворчал что-то, встал на колени перед матрасом и приподнял обглоданную руку покойника грациозным, чуть ли не романтическим жестом. Снял кольцо и понес его в фургон с аппаратурой, припаркованный у входа.



На площадке агент принес два стаканчика кофе, для Гуревича и Бориса. На Милу не обратил никакого внимания. Та держалась на должном расстоянии от старших по званию, но прислушивалась к разговору.

– Об исчезновении Рэнди никто не заявлял.

– Ничего удивительного, коль скоро он жил один. Случалось, наверное, что он подолгу не являлся в контору и не сообщал секретарше, где находится. Скользкий тип, вечно что-то затевал, скрытничал. – Борис взмахнул руками и опустил их в безутешном жесте. – Но если мы исключаем Роджера Валина еще и потому, что, как я понимаю, у него нет мотива, кто же тогда убил адвоката?

У Милы складывалось впечатление, что все происходящее составляет часть какого-то более сложного замысла. Она бы и хотела принять участие в обсуждении, но не стала навязываться. Гуревич сам обратился к ней:

– Что вы об этом думаете, Васкес? Кто-то похитил адвоката, привез его сюда и убил. Как вы это объясните?

Инспектор все время смотрел на нее как на пустое место и вдруг предоставил слово. Она отвечала, начисто забыв про дистанцию:

– Не думаю, что убийца похитил Филипса, это слишком сложно и рискованно. Полагаю, он обманом завлек свою жертву. Потом вырубил, связал и прикончил.

– Но почему Рэнди, человек неглупый, согласился приехать в такое пустынное место? – Своим вопросом Гуревич не пытался опровергнуть слова Милы. Инспектор не отвергал ее версию, скорее пытался лучше понять.

– Мне приходят на ум разные предположения о том, почему адвокат мог поехать сюда: убийца располагал – или делал вид, что располагает, – чем-то таким, что Филипсу было нужно позарез, возможно компрометирующей информацией о жене или подруге одного из своих клиентов. Или они уже были знакомы, и у жертвы не было причин чего-либо опасаться.

Гуревич скривился:

– Смелее, агент Васкес, выкладывайте все.

Гуревич догадался, что Мила пришла к какому-то заключению, но не решается говорить.

– По-моему, это была женщина.

Борис удивленно поднял брови:

– Почему ты так решила?

– Филипс нас считал низшими существами, ergo[2], был уверен, что не выпустит ситуацию из-под контроля: слишком понадеялся на себя. И потом, только у женщины могли быть причины для возмездия.

– Думаешь, она мстила, так же как Валин? – спросил Борис.

– Я пока ничего не думаю, для этого слишком рано. Но то, что Филипс так легко попал впросак, да еще размеры кольца, такого броского – явно модель, предназначенная для женской руки, – все это подкрепляет данную версию.

– Здесь что-то есть.

Голос Креппа донесся из фургона криминалистов, стоявшего неподалеку. Все трое насторожились и как по команде бросились туда.

Эксперт сидел у стойки с различными приборами. Он рассматривал через увеличительную линзу кольцо, снятое с пальца жертвы.

– Отпечатков нет, – сообщил он. – Но на внутренней стороне кольца имеется надпись, и она мне кажется небезынтересной. – Он протянул руку и включил монитор, подсоединенный к прибору. На экране показалось гигантское изображение кольца. – Это число, возможно дата свадьбы… двадцать второе сентября.

– Сегодня! – воскликнул Борис.

– Да, но гравировку явно сделали несколько лет назад, – уточнил Крепп. – Ее покрывает патина.

– С годовщиной вас, – съязвил Гуревич.

– Кроме даты, есть кое-что еще. – Эксперт повернул кольцо под линзой, обнаруживая еще одну надпись, добавленную позже.

В самом деле, она разительно отличалась от предыдущей гравировки: та была аккуратная, эта – топорная. Очевидно, что делал ее не ювелир. В бороздках, скорее, в царапинах металл блестел ярче.

– Ее сделали недавно, – заключил Крепп.

Этот последний факт делал смысл надписи угрожающим.

21 ч.

Гуревич обменялся с Борисом встревоженным взглядом:

– Двадцать второе сентября, двадцать один час. Похоже, кроме двоих убийц, которых еще предстоит поймать, у нас есть ультиматум.





15


Никто и представить себе не мог, что должно случиться в двадцать один час.

Тем временем, однако, выяснилось, что Рэнди Филипс приехал в Храм Любви на своем «мерседесе». Машину нашли на дне озера, как и предвидел Крепп. Следовательно, у убийцы был собственный автомобиль, на котором он и уехал, совершив преступление.

Исключив возможность похищения, оставалось понять, почему адвокат оказался настолько наивен, чтобы в одиночку отправиться в заброшенное место, где легко попасть в ловушку. Догадка Милы насчет того, что в деле замешана женщина, привилась и нашла много сторонников.

Группа полицейских все еще просеивала архив в адвокатской конторе Рэндалла Филипса, ища совпадение с датой, обозначенной на обручальном кольце.

Оставалось много, даже слишком много темных мест, и 22 сентября было единственной зацепкой, какую они имели.

Во-первых, невозможно объяснить, что общего между бойней на вилле и убийством в Храме Любви. То, что эти два преступления как-то связаны, было обнаружено только благодаря догадке Милы относительно старого телефонного номера. Непохоже, чтобы жертвы были хотя бы знакомы, стало быть что-то объединяло преступников.

Роджер Валин, давно бежавший от всего и от всех, мог за эти годы познакомиться с кем-то – с женщиной? – и они задумали общий план мести.

К такому выводу пришла Мила, пока болталась по коридорам Управления с толпой других статистов. На вопросы о том, что уже случилось, предстояло ответить коллегам со второго этажа, равно как и на вопросы, касающиеся того, что еще может случиться.

Самая неотложная из проблем – ультиматум.

По мере того как проходили часы, предпринимались различные шаги, чтобы предотвратить преступление или запугать преступника. Многих полицейских вызвали на дежурство, все патрули были усилены. Убийца или убийцы должны были уяснить себе, что город охраняется, с этой целью во многих местах были расставлены посты и увеличено количество патрульных машин. Информаторов, которые обычно сотрудничали с федеральной полицией, предупредили, чтобы они были начеку и хорошенько смотрели и слушали. Массовое присутствие в городе сил правопорядка могло склонить к сотрудничеству и некоторые криминальные структуры, просто чтобы поскорее закончились проверки на дорогах, сильно вредившие нелегальному трафику.

Чтобы СМИ ничего не заподозрили, было объявлено, что проводится широкомасштабная акция по борьбе с организованной преступностью. Газеты, телевидение, Интернет без конца повторяли очередную бездарную пропагандистскую утку, какую выдало Управление, впустую тратя средства налогоплательщиков.

Тем временем в Главном штабе следовали одно за другим совещания в более или менее узком кругу, и на них определялась стратегия действий полиции. Совещания на самом высшем уровне возглавлялись Судьей. Прочие шли по нисходящей, согласно установленной иерархии. Несмотря на вклад, какой Мила внесла в расследование, ее оттеснили на самый край. Складывалось четкое впечатление, что ее роль намеренно преуменьшается, будто кто-то хочет отстранить ее от дела.

К пяти вечера она покинула верхние этажи Управления и вернулась в Лимб. Вечер приближался, и страх перед тем, что должно случиться, возрастал, но Мила слишком долго обходилась без сна и теперь чувствовала, что ей необходимо отдохнуть, иначе потеряется ясность мысли.

Она укрылась в бывшей кладовке, куда поставила раскладушку для тех случаев, когда приходилось задерживаться в Управлении сверхурочно. Сняла кроссовки, укрылась кожаной курткой как одеялом. Тесная каморка, уютная, как тайное убежище, куда никому нет доступа, была погружена во тьму, только желтоватый свет просачивался из-под двери. Этой полоски хватало, чтобы чувствовать себя в безопасности, будто кто-то снаружи бодрствует и стережет ее, пока она здесь, в темноте. Мила улеглась на бок, обхватив руками колени; сон вначале не шел, но потом уровень адреналина упал, и усталость одолела.

– Нашли.

Мила приоткрыла глаза, не разобрав, прозвучало ли это слово в реальности или выплыло из сна. Произнесли его спокойным тоном, чтобы не напугать спящую. Мила пригляделась: дверь едва приоткрыта, чтобы свет не бил в глаза. В ногах раскладушки сидел капитан Стеф, держа в руках дымящуюся чашку. Протянул ее Миле, но та, не глядя на кофе, тут же стала искать глазами часы.

– Успокойся, всего семь, срок ультиматума еще не истек.

Мила села на постели, приняла наконец чашку, подула на кофе.

– Кого нашли?

– Поиски в адвокатской конторе Филипса принесли ожидаемые плоды: теперь у нас есть имя… Надя Ниверман.

Хотя она первая высказала такое предположение, Мила изумилась, услышав от капитана, что речь идет о женщине.

– Надя Ниверман, – повторила она, так и не поднеся чашку ко рту и даже напрочь забыв о ней.

– Последнее дело об исчезновении, которое вел Эрик Винченти, – напомнил Стеф. – Нам недавно звонили, – похоже, важным шишкам опять что-то нужно от тебя.



Следующие десять минут Мила говорила по телефону с Борисом. Первым делом отправила ему с компьютера Эрика Винченти файл, содержащий материалы расследования по делу об исчезновении женщины, проводившегося пару лет назад.

Надя Ниверман, домохозяйка, тридцать пять лет, рост – метр семьдесят, блондинка. Вышла замуж 22 сентября. Через три года получила развод по причине того, что муж систематически ее избивал.

– Излишне говорить, что супруг был клиентом Рэнди Филипса, – сообщил Борис по телефону. – Вот и прекрасный мотив для мести.

Что-то не складывалось.

– Мила, что же это такое творится? Что, черт возьми, за история с пропавшими без вести, которые возвращаются?

– Понятия не имею, – только и сказала она. И правда, невозможно понять. Тут была какая-то тайна, и это ее пугало.

Роджер Валин и Надя Ниверман исчезли в слишком разное время.

– Если бы СМИ об этом пронюхали, они бы их окрестили «убийственной парой». Тут все с ума посходили. Судья собирает чрезвычайное совещание.

– Знаю, Стеф только что поднялся к вам.

– Не могу понять, почему Надя убила не мужа, а адвоката, – признался Борис. – Но, может быть, ультиматум относится к нему, – спохватился он.

– Его предупредили?

– Джона Нивермана отправили в надежное место. Он сейчас под охраной, но видела бы ты его: чуть не обделался со страху.

Как и в случае Валина, фотографию Нади не стали распространять в СМИ. В отличие от счетовода, женщина пропала относительно недавно, было больше шансов выяснить, где она находилась все это время.

– Борис, что я должна сделать? Подняться к вам?

– Нет необходимости. Сейчас мы надавим на этого засранца и постараемся выжать из него все подробности о жизни супруги, какие он утаил в то время, когда она исчезла. Потом, прошерстив ее дело, постараемся понять, могла ли она два года назад, чтобы замести следы, рассчитывать на чью-то помощь – знакомого, подруги. Я хочу, чтобы ты тоже этим занялась. Выясни, пожалуйста, не остались ли у Эрика Винченти какие-то записи, не попавшие в официальный файл.

Повесив трубку, Мила сразу принялась за работу.

Быстро прокрутила документы дела на мониторе компьютера. Коллега по Лимбу расположил их в строго хронологическом порядке. Такой метод применялся только в расследовании дел об исчезновении. В убойном отделе, например, события всегда восстанавливались с конца, то есть со смерти потерпевшего.

Эрик Винченти вкладывал много труда в составление отчетов: они выходили у него похожими на рассказы.

– Чтобы подпитывать память, нужно передавать эмоциональное воздействие, какое оказывают некоторые истории, – всегда говорил он. – Тот, кто будет потом читать материалы дела, должен сочувствовать пропавшему человеку.

Винченти полагал, что только в таком случае сотрудник, который придет ему на смену, станет упорно доискиваться правды. Так же, как делал он сам, подумала Мила.

Я ищу их везде. Ищу всегда.

Мила просмотрела ряд фотографий, приложенных к документам. Они свидетельствовали о том, какой след оставляли годы на лице Нади Ниверман, но глаза поблекли прежде всего остального. Только одно могло оказать такое воздействие.

Кому, как не Миле, знать разъедающие свойства боли.





16


Когда-то Надя Ниверман была красивой девушкой. Все парни в лицее ухаживали за ней и были бы не прочь жениться. Чемпионка по легкой атлетике, отличница, актриса на первых ролях в школьном любительском театре. На философском факультете университета ей даже на первых курсах прочили блестящую научную карьеру. В двадцать четыре года Надя была уже зрелой, самостоятельной женщиной. Получив диплом, прошла мастер-класс по журналистике, и ее приняли на неполную ставку в редакцию одного телеканала. Она пробила бы себе дорогу. Но однажды встретила на своем пути не того мужчину.

Джон Ниверман по сравнению с ней был никем. Лицей не закончил, в армии не дослужил, первый брак закончился разрывом. Он унаследовал от отца небольшое, но процветающее транспортное предприятие, но и его умудрился угробить.

Деструктивный тип, оценила Мила.

Надя познакомилась с Джоном на вечеринке. Высокий красивый парень с манерами обаятельного плута нравился всем. И Надя тоже купилась. Ухаживание длилось недолго, через пару месяцев они поженились.

Мила могла представить себе, как дальше развивались события. Надя с самого начала знала, что Джон не дурак выпить, но была уверена, что он знает меру, и надеялась, что со временем семейная жизнь его изменит к лучшему.

В этом заключалась самая большая ее ошибка.

Согласно показаниям сотрудницы социальной службы, проблемы начались через несколько месяцев после свадьбы. Ругались они по тем же причинам, что и до брака, но теперь в ходе ссор выявлялось что-то такое, чему Надя не находила определения. Она сама не знала, в чем дело, не могла это выразить в словах. Скорее впечатление, какое производили некоторые черточки в поведении Джона. Например, он стал надвигаться на нее, с каждым разом все ближе. Сантиметр, еще сантиметр. Но в последний момент отступал.

Потом однажды ее ударил.

Но, сказал он впоследствии, нечаянно, сгоряча. И она поверила. Но подметила новый блеск в его глазах, прежде невиданный.

Огонек злобы.

Эрик Винченти собрал массу информации личного, даже интимного характера, ознакомившись с заявлениями, какие Надя подавала в полицию на протяжении лет. И все неукоснительно забирала через несколько дней. Может, ей было неудобно перед друзьями и родными или стыдно доводить дело до суда и давать показания. А может, потому, что, когда Джон приходил трезвым и просил прощения, его слова звучали так убедительно, что Надя ему предоставляла второй шанс. Шансов было предоставлено немало. Их можно было бы подсчитать, заодно с синяками. Вначале ими все и ограничивалось, а их легко удавалось скрыть под свитером с высоким воротом или наложить побольше тонального крема. Не о чем беспокоиться, считала Надя, пока он бьет не до крови. Мила знала, как это работает в подобных случаях: достаточно женщине чуть выше поднять планку того, что она согласна терпеть, и процесс пойдет дальше, растянется на целую жизнь. Настанет черед ссадин – это еще ничего, хорошо, что не переломы. А когда он переломает ей пару костей, она убедит себя, что могло быть и хуже.

Но куда больнее, чем тумаки, было другое. Чувство беспомощности и страха, никогда не покидавшее Надю Ниверман. Знать, что насилие всегда рядом, притаилось, будто в засаде, и готово вспыхнуть из-за пустяка. Джон не замедлит наказать ее, стоит только сказать или сделать что-то не так. К примеру, если она спросит невпопад, когда он вернется к ужину. Или муж попросту сочтет, что жена обратилась к нему неподобающим образом или даже заговорила не тем тоном. Поводом может стать любая безделица.

Мила отдавала себе отчет, что любой человек, не испытавший такое на себе, прочитав историю этой жизни, изумится, почему Надя сразу не сбежала. И возможно, придет к выводу, что все шло не так уж плохо, раз она соглашалась терпеть. Но Миле известен был механизм насилия в семье, где роли четко очерчены и неизменны. Именно страх привязывал жертву к притеснителю, приводя к парадоксальному результату.

Единственным, кто мог защитить ее от Джона, был сам Джон, уверилась Надя в глубине своей израненной психики.

Только в одном Надя не покорилась мужу. Он хотел сына, она же тайком принимала таблетки.

Хотя она и была убеждена, что секс, к которому время от времени по пьяни, походя, принуждал ее Джон, не таит в себе никакой опасности, решение было осознанным и неизменным. Она не станет обрекать новое человеческое существо на те муки, которые сама согласна терпеть.

Но однажды мартовским утром она вернулась из супермаркета со странным ощущением внутри. Ее гинеколог говорила, что, несмотря на таблетки, существует самая незначительная, в доли процента, вероятность забеременеть. Инстинкт сразу подсказал Наде, что она ждет ребенка.

Тест подтвердил то, что она уже и так знала.

Выбрав подходящий момент, она сообщила Джону и, к великому своему изумлению, увидела, что после этой новости он вдруг унялся. Она боялась, что злоба, скопившись, вдруг обрушится на нее вся сразу. Однако, хотя пьяные ссоры и продолжались, Джон, даже в самом пылу скандала, больше не трогал ее. Раздувшийся живот стал броней. Она в это никак не могла поверить. Мало-помалу снова училась быть счастливой.

Однажды утром Надя собралась к гинекологу, сделать экографию, и Джон предложил проводить ее, потому что пошел снег. У него был отсутствующий, немного грустный вид, как у всех алкоголиков сразу после пробуждения. Ни следа злости или гнева. Надя надела пальто, взяла сумку, вышла на лестничную площадку и стала натягивать перчатки. Все свершилось в единый миг. Неожиданный, неистовый толчок в спину, твердая почва исчезает из-под ног, и весь мир летит кувырком. Первый удар о деревянную ступеньку, руки инстинктивно прижаты к животу, защищают плод. Второй кувырок, с еще большим ускорением. Стена впечатывается в лицо, край перил бьет по скуле, руки, подчиняясь центробежной силе, разжимаются. Второй удар, третий, один сильнее другого согласно закону всемирного тяготения. Живот смягчает падение. Все, лететь дальше некуда. Нет ни боли, ни малейшего звука и, что самое страшное, никакой реакции. Все внутри тихо, слишком тихо. Надя помнит, какое лицо было у Джона, когда он стоял наверху. Бесстрастное. Потом он развернулся и ушел, оставив ее лежать.

Что испытала при этом Надя, Мила не могла понять, поскольку не умела сочувствовать. Единственная доступная ей эмоция – гнев. Ей, конечно, жаль женщину, но, как ни прискорбно, у нее самой больше общего с Джоном.

После падения с лестницы в полиции не могли закрыть глаза на очередной акт агрессии, вне зависимости от того, поступит заявление от потерпевшей или же нет. То, что произошло, было слишком похоже на попытку убийства. Агенты доходчиво объяснили Наде, что, если она расскажет какую-нибудь небылицу, чтобы выгородить Джона, к примеру заявит, будто сама споткнулась, он наверняка предпримет еще одну попытку. И тогда уже погибнет не ребенок, а она сама.

Так Надя набралась храбрости. Подав заявление, сделала все, как надо: поселилась в общежитии семейного типа для женщин, подвергавшихся дурному обращению, где муж не мог до нее добраться. Джона задержали и, поскольку он оказал сопротивление полиции, не отпустили под подписку о невыезде. Самой большой победой Нади было не то, что она год за годом терпела рядом с собой этого монстра, а то, что она быстро получила развод.

Но потом явился Рэнди Филипс.

Адвокату оказалось достаточно предъявить в зале суда пару туфель на шпильках. Никаких свидетелей, никаких других доказательств, чтобы продемонстрировать, какая из нее будущая мать. Даже беременная, она не в силах отказаться от кокетства, не понимая, насколько опасно выходить в такой неустойчивой обуви в зимний день, да еще со снегом. Такая женщина не способна позаботиться о безопасности младенца, которого носит в чреве.

В тот день Джон был освобожден в зале суда. А Надя исчезла.

Она не взяла с собой ни единого платья, ничего из своей прошлой жизни, возможно, чтобы все поверили, будто это бывший муж разделался с женушкой. Джону и правда пришлось нелегко. Но, по мнению Рэнди Филипса, доказательств было недостаточно, чтобы его засадить. Так Надя проиграла очередную партию.

Дочитав материалы дела, Мила принялась размышлять. Трезво, без гнева. После всего, что она перенесла, Надя не заслужила, чтобы за ней охотились как за обыкновенной преступницей. Валин, наверное, заслужил. Хотя отчаяние, охватившее его после смерти матери, было непритворным и вполне понятным, он мог бы его преодолеть и жить дальше. У Роджера, черт его побери, было для этого семнадцать лет.

Убийственную пару на самом деле составляли очень разные люди. В какой-то момент своей жизни, жизни беглянки – а какую еще жизнь могла вести жена, удравшая от склонного к насилию мужа, – Надя встретила Роджера, они рассказали друг другу о себе и обнаружили, что их объединяет хранимая каждым тайна и, может быть, общая ненависть к миру. Слив воедино накопившуюся обиду, они создали убийственный союз.

«Не могу понять, почему Надя убила не мужа, а адвоката», – сказал недавно Борис, когда они говорили по телефону. «Но может быть, ультиматум относится к нему», – спохватился он потом.

Мила не была в этом уверена. Если бы Надя хотела убить мужа, она поступила бы наоборот. Какой смысл убивать Рэнди, да еще так нарочито работая на публику, если потом бывший муж непременно попадет под защиту полиции? Если бы она поступила наоборот, никто бы и не заподозрил, что она хочет устранить также и Филипса.

Ультиматум объявлен не Джону Ниверману, окончательно уверилась Мила. Борис говорил, что мужик чуть не обделался со страху. Возмездие адвокату – обручальное кольцо на палец и мучительная смерть в капелле, предназначенной для молодоженов. Месть бывшему мужу – страх. Надя не хотела, чтобы он так легко отделался: мучитель не заслужил быстрого конца. Он должен испытать то, что испытывала она, постоянно ощущать нависшую над ним угрозу, знать, что с минуты на минуту настанет его черед, жить в невыносимом ожидании неминуемого конца.

Зазвонил телефон, стоявший на столе Эрика Винченти. Вздрогнув от неожиданности, Мила помедлила, прежде чем снять трубку.

– Что ты там делаешь до сих пор? – Голос Стефа. – Уже двенадцатый час, срок ультиматума давно истек.

Мила взглянула на часы, висевшие на стене: она и не заметила, как прошло время.

– И что? – спросила она с трепетом.

– Ничего, пусто. Двое парней устроили поножовщину в баре, и один тип выбрал именно сегодняшний вечер, чтобы попытаться устранить делового партнера.

– Ты видел Судью?

– Нас распустили четверть часа назад, и я подумал: надо позвонить тебе, знал ведь, что ты до сих пор там сидишь. Ступай домой, Васкес. Понятно?

– Так точно, капитан.





17


Тонкий холодный туман растекался по улицам, точно волны призрачной реки.

Около полуночи Мила пошла за машиной на внешнюю парковку, принадлежавшую Управлению. Но, подойдя к «хендаю», заметила, что две шины спустили. Она удивилась и насторожилась: такая неожиданность могла означать, что ей грозит опасность. Не иначе как кто-то, проколов шины, собирается напасть на нее по дороге. Но Мила быстро избавилась от паранойи: побочный эффект расследования, что тут скажешь. И впрямь, достаточно было бросить взгляд вокруг, чтобы убедиться: со всеми машинами на стоянке обошлись точно так же. Определенно, дело рук мстительных хулиганов, которым как-то насолили полицейские из Управления. Такое уже бывало, в последний раз не далее как в начале месяца.

Так Мила решила ехать на метро и направилась к ближайшей станции.

На улице не было ни души, подошвы кроссовок скрипели на влажном асфальте, и звук этот отдавался от стен домов. Когда Мила очутилась у входа в метро, ее обдало ветерком: приближался поезд. Она побежала вниз по ступенькам, надеясь успеть. Приложила купон к турникету, но механизм не сработал. Попробовала еще раз, с тем же результатом. Услышала, как состав отходит, и махнула рукой.

Чуть позже она стояла у автомата, дожидаясь, пока тот выдаст новый купон.

– Найдется что-нибудь для меня?

Голос застал Милу врасплох, и она резко обернулась. За ее спиной стоял мальчишка в фуфайке с капюшоном и протягивал руку за мелочью. Она охотно врезала бы ему по физиономии, но вместо этого сунула в руку сдачу и проследила, как парнишка, довольный, уходит восвояси.

Наконец ей удалось преодолеть преграду турникетов. Она спустилась на эскалаторе, который включался автоматически, стоило кому-то встать на верхнюю ступеньку. Подошла к путям в тот самый момент, когда с противоположной стороны подъехал поезд и выгрузил на перрон небольшую кучку пассажиров. Через несколько секунд полупустой состав снова двинулся в путь.

Мила подняла взгляд на дисплей: ждать оставалось четыре минуты.

Она осталась на станции одна. Но ненадолго. Раздался резкий металлический звук, Мила обернулась и увидела, что эскалатор включился. С минуты на минуту покажется второй пассажир. Но Мила так его и не увидала. Ступеньки стальным водопадом скользили и скользили вниз, и на них никого не было. Что-то слишком он долго, сказала она себе. И в этот миг в памяти всплыл урок, усвоенный во время расследования дела Подсказчика.

Враг никогда не появляется внезапно, он прибегает к отвлекающему маневру.

Мила потянулась за пистолетом и, чуя опасность, повернулась к противоположной платформе. И тогда увидела ее.

На перроне за полосой рельсов, точно напротив Милы, Надя Ниверман, с лицом, поблекшим от долгих странствий, стояла и смотрела на нее пустыми глазами. Усталая, руки бессильно повисли. Широкая куртка с капюшоном, военного образца, явно была ей велика.

Минуту, казавшуюся бесконечной, они стояли неподвижно. Потом Надя подняла правую руку. Приложила палец к губам, призывая к молчанию.

Какие-то бумажки поднялись над рельсами, словно марионетки на невидимых нитях, и исполнили для них двоих короткий танец. Мила вначале не поняла, что ветерок, разметавший мусор, на самом деле предвещал мощную струю холодного воздуха, но, когда пришла в себя, осознала, что с противоположной стороны приближается состав.

Он был уже совсем близко: вот-вот встанет преградой между двумя перронами.

– Надя, – окликнула Мила. Но, увидев, что женщина шагнула вперед, испугалась. Скорее сердцем, нежели умом, уловила ее намерение. Не рассуждая, собиралась уже прыгнуть на рельсы, вброд перейти эту невидимую реку ветра, несущего пыль. В туннеле показались огни приближающегося поезда. Он мчался быстро, слишком быстро. Никак не успеть. – Погоди, – крикнула Мила женщине, которая все стояла как вкопанная и смотрела на нее.

Поезд был уже метрах в пятидесяти. Ветер хлестал Милу по щекам.

– Пожалуйста, нет, – взмолилась она, но дробный перестук колес, словно табун, несущийся галопом, перекрывал ее голос.

Надя улыбнулась. Сделала еще шаг.

Когда машинист начал торможение, женщина бросилась на рельсы с такой грацией, какую Мила никогда не забудет: Надя словно собиралась взлететь. Тут же раздался глухой стук, сразу заглушенный визгом тормозов.

Какое-то мгновение Мила стояла и смотрела на занавес из жести, отгородивший от нее разыгравшуюся сцену. Потом двинулась с места, сбежала вниз по лестнице. Вскоре перешла на другую сторону, на перрон, где совсем недавно стояла Надя.

Небольшая толпа пассажиров, сошедших с поезда, скопилась на рельсах, у самого туннеля. Мила пробилась вперед.

– Полиция, – объявила она, показывая удостоверение.

Машинист был вне себя от злости.

– Вот хрень, уже второй раз за год со мной случается такое. Почему бы им не сигать под колеса где-нибудь еще? Вот хрень, – твердил он без всякой жалости.

Мила осмотрела пути. Она не ожидала увидеть кровь и ошметки человеческого тела. Все происходит совсем не так, подумала она: всегда кажется, будто поезд буквально поглотил человека.

Между колесами застряла только женская туфелька.

Неизвестно почему, она вспомнила свою мать, как та споткнулась, когда провожала ее в школу. Мать, всегда такая собранная, так пекущаяся о приличиях, покатилась по земле, а виной всему – сломанный каблук. И вот она валяется растрепанная, босая на одну ногу, и блестящий чулок телесного цвета порван на коленке. Скромную красоту, всегда привлекавшую взгляды мужчин, осквернил нахальным смешком какой-то тип, который даже не остановился, чтобы помочь. Мила разозлилась на грубияна и от души пожалела мать – и это было чуть ли не в последний раз, когда она испытывала что-то в душе, до того как нахлынула пустота.

Воспоминание заставило ее повернуться к группе пассажиров, столпившихся за ее спиной.

– Разойдитесь, – приказала она.

Тогда и заметила, что чуть поодаль стоит парнишка в фуфайке с капюшоном, тот самый, с которым она столкнулась при входе. Его, наверное, привлек гомон толпы, и он спустился посмотреть, хотя и не стал отходить далеко от лестницы. Но Мила обратила внимание на предмет, который парень держал в руках, с недоумением на него глядя.

– Эй, ты, – позвала Мила.

Парень вздрогнул и обернулся.

– Дай-ка сюда, – велела Мила, надвигаясь на него.

Юнец в страхе отступил на шаг. Сразу же протянул то, что сжимал в кулаке.

– Я это нашел здесь. – Он указал на перрон. – Я не собирался ничего красть, честное слово.

И показал Миле бархатный футляр для кольца.

Мила вырвала коробочку у него из рук.

– Убирайся, – только и сказала она.

Парень не замедлил исполнить приказ. А Мила стала рассматривать футляр, сразу же подумав о том, как он может быть связан со смертью Рэнди Филипса. Если обручальное кольцо – на пальце убитого, что же хранится в ларчике?

Мила заколебалась. Потом все же открыла футляр, страшась того, что там обнаружит. Она сразу поняла, что это такое, и долго изучала, не постигая смысла находки.

То был зуб, весь в потеках крови. Человеческий зуб.





18


– Уж я, поверьте, навидался изувеченных трупов.

Молодого сержанта озадачило, куда подевался малый коренной зуб жертвы: неужто убийца решил прихватить с собой сувенир?

– Бывает, что уносят ухо или палец. Однажды под кроватью одного толкача мы нашли голову наркомана, которого тот убил несколько часов назад. И додумался же притащить ее домой.

Такие истории не были внове для Милы и Бориса. Не появись они, эпизод с зубом тоже попал бы в число курьезов, какими забавляют коллег в обеденный перерыв. У Милы в особенности не было настроения слушать страшилки в тот самый момент, когда за несколько километров отсюда санитары поднимают тело Нади Ниверман с рельсов, по которым проехал проклятый поезд.

К счастью, сержантик умолк, и их троица проследовала через кухню в деревенском стиле, спальню в серых тонах, викторианскую гостиную и еще через одну кухню, на этот раз современную. Пока они проходили по выставочным помещениям большого магазина подержанной мебели, Мила припоминала все, что случилось с ней этим вечером, начиная с проткнутых шин «хендая»: определенно к такой уловке прибегла Надя, чтобы заманить ее в метро. Прежде чем покончить с собой, женщина подала ей знак молчать. И подарила новую подсказку. Милу до сих пор удивляло, как легко они вышли на очередное преступление. Достаточно было ввести в поисковую систему Управления слово «зуб», и выскочила ссылка на странное убийство, произошедшее на рассвете, как раз тогда, когда лучшие умы федеральной полиции толпились в Храме Любви.

– Следов убийцы мы не нашли, – заявил сержант. – Ни единого отпечатка, хотя крови – море. Говорю вам, работал профессионал.

Жертву звали Хараш: мужчина сорока пяти лет, арабского происхождения.

– Его прозвали Могильщик, его бизнес состоял в том, чтобы опустошать дома умерших, – наскоро давал сержант характеристику убитому. – Стоило кому-то окочуриться, как он являлся к родственникам и предлагал скупить все вещи. Оптом. Многие ведь живут одни, знаете? Наследники, дети либо племянники, понятия не имеют, куда девать мебель и всякую технику. Хараш решал проблему, а им даже не верилось, что можно выручить деньги за такой хлам. Могильщику было достаточно прочесть некролог: он нюхом чуял, где можно поживиться. Но все знают, что начинал он с того, что давал деньги в рост под грабительские проценты. В отличие от других ростовщиков, когда должники не могли платить, Хараш не бросался тотчас же ломать им кости. Нет, он забирал у них имущество, а потом перепродавал, оставляя выручку себе в счет долга.

Мила разглядывала вещи, которые ее окружали. Они происходили из другого времени, других жизней. Каждая могла о многом поведать. Кто сидел на этом диване? Спал в этой кровати, смотрел этот телевизор? Остатки чьего-то существования, пустая оболочка, годная для переработки.

– Так Хараш и открыл вот эту лавочку, – продолжал сержант, пока они проходили через очередной безликий салон. – Пришло время, когда ему уже стало не нужно заниматься ростовщичеством. Бизнес у него законный, все прозрачно, никаких темных делишек. Ему еще повезло, ведь он таки заслужил пару лет отсидки. Мог бы вести себя примерно, а он исподтишка нет-нет да и возвращался к старому ремеслу. Как говорится, горбатого могила исправит. Хараш, конечно, был скупердяй, но я думаю, что прежде всего ему до чертиков нравилось держать в своих руках жизни бедолаг, которым позарез нужны деньги.

Сержант остановился перед дверью, подключенной к сигнализации. Распахнул ее, и все трое оказались на складе, битком набитом мебелью качеством ниже, чем выставленная в залах. Полицейский повел их в конец помещения, где располагалась небольшая контора.

– Это произошло здесь.

Он указал место на полу, где обнаружили труп. Теперь там остались лишь контуры тела, отмеченные желтым скотчем.

– Убийца вырывал ему зубы, один за другим, щипцами. Хотел убедить его назвать комбинацию… – Сержант показал на сейф, вделанный в стену. – Старая модель, с двойным кодом.

На стене кто-то записал последовательность цифр и букв. Почерк корявый. Надпись сделана черным маркером.

6-7-д-5-6-ф-8-9-т

Мила и Борис бросили взгляд на сейф: дверца закрыта.

– Не вышло, – заключил сержант, догадавшись, о чем они подумали. – Могильщик, этот скряга, был упрямый ублюдок, терпел до последнего. Вор выпытывал у него комбинацию цифра за цифрой, буква за буквой, но Хараш помер, так и не назвав последней части. Судмедэксперт говорит, что сердце у толстяка не выдержало: болевой шок. Вы знаете, что вырвать зуб без анестезии – все равно что получить пулю? – Сержант покачал головой, то ли недоверчиво, то ли с насмешкой. – Грабитель выдрал ему восемь штук. Семь мы нашли, последний у вас. Кто знает, зачем было его уносить…

– Затем, что не вы должны были обнаружить истинную причину, по которой убийца пришел сюда, – с уверенностью отвечала Мила.

– Что? – Сержант ничего не понимал.

– Вы должны были подумать, будто речь идет о неудавшемся ограблении. – Мила вынула из кармана куртки пару латексных перчаток. Надела их, подошла к сейфу.

– Что она собирается делать? – спросил сержант у Бориса, но тот вместо ответа жестом велел ему молчать и внимательно следить за тем, что сейчас произойдет перед его глазами.

Мила принялась крутить рукоятки, одну на цифровой шкале, другую на буквенной. Переводя взгляд с сейфа на стену, набирала комбинацию, записанную черным маркером.

– Неверно, что убийце Хараша не удалось выпытать у него всю комбинацию. Только конец ее записан в другом месте.

И она набрала последние три знака: 2-1-ч.

Дернув за ручку, убедилась, что гравировка внутри кольца, снятого с пальца Рэнди Филипса, вовсе не обозначала срок ультиматума.

– Ну и дела! – восхитился сержант.

Сейф был битком набит пачками денег, лежал там и пистолет. По всей видимости, никто ничего не тронул.

– Сейчас же вызываю Креппа, – захлопотал Борис. – Пусть классный специалист перевернет здесь все вверх дном, но найдет отпечатки.

– Наши местные криминалисты хорошо поработали, – обиделся сержант: кому приятно, когда тебе не доверяет начальство.

По сути, Мила и Борис были для него не коллегами, а чужаками, которых Управление прислало, чтобы поставить под сомнение компетенцию местных полицейских.

– Ничего личного, сержант, – отрезал инспектор. – Можете поблагодарить своих людей от нашего имени, но мы и без того много времени потеряли. Теперь нам здесь нужен лучший в своем деле. – И он стал звонить по сотовому.

Мила все еще разглядывала содержимое сейфа. Она была разочарована, поскольку рассчитывала найти здесь решающую подсказку. Неужели на этом все и закончится? Она почти желала, чтобы серия убийств продолжилась. Невозможно, не верится, чтобы все завершилось тут.

Тем временем за ее спиной сержант и инспектор продолжали препираться.

– Поступайте как знаете, но вы совершаете ошибку. – Сержант разозлился не на шутку. – Если бы вы мне уделили еще минуту внимания, я бы вам сказал, что убийца…

– Вот именно: убийца, – перебил Борис, тоже не пытаясь скрыть раздражения. – Вы все время твердите об одном преступнике, но разве их не могло быть двое или даже трое? Вам не кажется, что преждевременно бросаться такими заявлениями?

– Нет, мне ничего не кажется. Преступник был один, – стоял на своем сержант, даже как будто бросая вызов.

– Почему вы так уверены в этом?

– У нас есть видео.





19


Видеозапись могла сильно продвинуть расследование.

Сержант организовал просмотр у себя в кабинете, упиваясь популярностью, которую нежданно-негаданно принесло ему последнее заявление.

Шел уже третий час ночи, и на Миле сказывался недостаток сна и глюкозы. Прежде чем смотреть отснятые материалы, она купила шоколадку в автомате около лифта.

– Признаюсь честно: уж не знаю, чего и ждать от этой истории, – сказал ей Борис вполголоса, когда они рассаживались перед экраном.

Мила промолчала.

Сержант откашлялся:

– Мы почти уверены, что убийца вошел на мебельный склад через главный вход. Может, явился перед закрытием, а может, смешался с другими клиентами, а потом спрятался, дожидаясь благоприятного момента, чтобы начать действовать, – этого мы не знаем. Но сбежал он через служебный выход. Судьбе было угодно, что в нескольких метрах оттуда, над аптекой, расположена камера видеонаблюдения.

Местная полиция быстро изъяла запись, которую они собирались смотреть.

Видеопроектор был подключен к компьютеру, за которым сидел полицейский, разбирающийся в информатике.

– Все происходит довольно быстро, – объявил он. – Смотрите внимательно.

Появилась пустынная улица в широкоугольном формате. У тротуара припарковано несколько автомобилей. Сверху на записи обозначено время – пять сорок пять утра. Качество не ахти какое, крупное зерно, то и дело остановки. Мила и Борис молча ждали. Вдруг какая-то тень мелькнула прямо под камерой. И в тот же миг исчезла.

– Вот наш фигурант удаляется с места преступления, – объявил сержант.

– Это все? – осведомился Борис.

– Сейчас будет кое-что получше, – успокоил его сержант и подал знак полицейскому, который сидел за компьютером.

Изображение на экране изменилось: другой участок улицы, заснятой вдоль. Дата и время те же.

– Вычислив подозреваемого, мы проследили за ним по записям с камер видеонаблюдения, расположенных по всему району, и восстановили таким образом его передвижения: вот, например, запись с телекамеры в супермаркете.

В этот момент убийца прошел под объективом. Можно было отчетливо разглядеть, что на нем плащ и бейсболка.

– Жаль только, что козырек скрывает лицо, – заметил сержант.

Изображения следовали одно за другим. Камера у банкомата, у спортивного зала; камера, установленная над перекрестком для контроля за дорожным движением. Но лицо подозреваемого так и не попало ни в один объектив.

– Он знает, где камеры, – вдруг сказала Мила. Все посмотрели на нее. – Движется так, чтобы лицо не попало в кадр. Хитрая бестия.

– Не думаю, – тут же вскочил сержант. – В этом районе штук сорок камер, и не все на виду. Вычислить каждую никак невозможно.

– Но у него получилось. – Мила твердо стояла на своем.

Они продолжали смотреть на экран, в надежде, что убийца все-таки совершит оплошность. Монтаж продлился еще пять минут. Потом подозреваемый вдруг завернул за угол и скрылся из виду.

– Что случилось? – вскрикнул Борис, которому все это надоело.

– Мы его потеряли, – не замедлил сообщить сержант.

– Что значит – потеряли?

– Вам никто и не обещал показать лицо, я хотел, чтобы вы убедились: преступник действовал один.

– Тогда зачем вы десять минут пичкали нас этой мурой?

Инспектор был вне себя. Сержант не нашелся что ответить. В явном замешательстве он сделал технику знак:

– Сейчас посмотрим в замедленном темпе.

– Надеюсь, ради вашего блага, что на этот раз всплывет что-нибудь.

– Погодите, – остановила их Мила. – У вас есть записи, сделанные в день перед убийством?

Сержант не уловил связи:

– Да, мы изъяли записи за целые сутки. А зачем они вам?

– Он знал, где расположены видеокамеры. Он провел рекогносцировку.

– Не факт, что он этим занимался накануне убийства, – возразил полицейский.

В голове у Милы вызревала некая мысль. Он хочет, чтобы его опознали, но только не эти дилетанты. Это как одежда Роджера Валина или обручальное кольцо Нади Ниверман. Он подвергает нас испытанию. Убийца хотел быть уверен, что перед экраном окажутся нужные люди: в данном случае те, которые уже занимаются этим расследованием. Зачем это ему?

– Все равно давайте попробуем, – попросила Мила. – Вдруг нам повезет. – Хотя она была уверена, что везение тут ни при чем.

Борис повернулся к ней:

– Если ты права, достаточно просмотреть записи с одной камеры. Какую выбираем?

– Ту, которая над перекрестком: обзор широкий и изображение четкое.

Сержант отдал распоряжение технику, и просмотр продолжился.

На экране показалась та же улица, которую они видели недавно, но при дневном свете. Бесконечный поток машин и пешеходов.

– Прокрутите в убыстренном темпе, – попросила Мила.

Люди убыстрили шаг, машины помчались стремительней. Казалось, будто полицейские смотрят комедию времен немого кино. Но никому было не до смеха, напряжение буквально висело в воздухе. Только бы я не ошиблась, молилась про себя Мила. У них оставался единственный шанс, и Мила отдавала себе отчет в том, что интуиция могла ее подвести.

– Вот он! – триумфально провозгласил сержант, ткнув пальцем в угол экрана.

Техник перевел изображение в нормальный режим скорости. Они увидели в глубине кадра, как человек в бейсболке идет по тротуару. Он шел, нагнув голову, сунув руки в карманы плаща. Остановился у перекрестка, присоединившись к другим пешеходам, которые ждали зеленого сигнала светофора, чтобы перейти улицу.

Ты обязательно должен посмотреть наверх, твердила Мила про себя. Иначе как ты определишь, где камера? Ну, давай же, давай, подбадривала она человека на записи.

Пешеходы двинулись с места, значит зажегся зеленый свет. Но человек, за которым они следили, остался стоять.

– Что это он, а? – недоумевал сержант.

Действительно, подозреваемый вел себя странно. Мила начинала понимать. Он выбрал камеру на перекрестке по той же причине, что и мы: обзор широкий, изображение четкое, повторила она про себя. Он определенно хочет что-то нам показать.

Подозреваемый поставил ногу на кромку канализационного люка и склонился, чтобы завязать шнурок на ботинке. Сделав это, поднял голову точно в направлении камеры. Потом – совершенно невозмутимо – снял с головы бейсболку и помахал ею.

Приветствие предназначалось именно им.

– Это не Роджер Валин, – заметил Борис.

– Экий ублюдок! – разозлился сержант.

Ни тот ни другой его не узнали.

Только один человек в этой комнате вспомнил, кто это. Мила. Не только потому, что лицо подозреваемого красовалось на стене в Зале Затерянных Шагов. Истинная причина заключалась в том, что этот человек много лет ежедневно представал во плоти перед ее глазами, сидя напротив нее за рабочим столом, в Лимбе.

Я ищу их везде. Ищу всегда.

Так говорил до того, как исчезнуть, Эрик Винченти.





Бериш





ПРОТОКОЛ 511-GJ/8


Текст СМС-сообщения, отправленного убийцей Виктора Мустака – утонувшего в 19 сентября 2012 г. – с сотового телефона жертвы:



«Длинная ночь наступает. Армия теней уже в городе. Они готовят его пришествие, ибо он скоро прибудет сюда. Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи: больше тысячи имен у Кайруса».





20


Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем.

Было в нем что-то такое, что заставляло людей раскрываться, рассказывать все, вплоть до самых личных, интимных подробностей. И это началось не вчера, ведь он – задним умом – понял, что всегда обладал таким талантом. Вот, например, учительница, непонятно почему, ему одному поведала о своей связи с замдиректора школы. То есть не открытым текстом, но смысл был тот самый: «Саймон, господин Джордан вчера прочел твое сочинение у меня дома. Он сказал, что ты неплохо пишешь».

В другой раз Венди, первая красавица школы, ему одному призналась, что поцеловала свою соседку по парте. И поделилась впечатлением: «Это было вау-лшебно». Венди придумала новое слово, чтобы открыть ему свою самую жгучую тайну. Но почему ему, самому невезучему мальчишке в школе?

В сущности, за несколько лет до Венди и учительницы его родной отец проделал более или менее то же самое. «Если в какой-то из ближайших дней ты не услышишь, как я заезжаю в переулок и как мотор моей машины рокочет на подъеме, не беспокойся обо мне, но позаботься о матери». По правде говоря, не слишком подходящая фраза для ушей восьмилетнего мальчика. И сказал ее отец не для того, чтобы сын почувствовал ответственность, а для того, чтобы самому облегчить совесть.

Воспоминания вдруг нахлынули все вместе, а с ними и всякие мысли. Не то чтобы они были грустными или неприятными. Просто по прошествии времени Бериш не знал, куда от них деваться.

– …а Джулиус так напился, что вошел не в то стойло, и вместо коровы там стоял бык весом в тонну и пялился на него. – Закончив байку, Фонтейн от души расхохотался, и Бериш вслед за ним, хотя половину анекдота прослушал.

Последние полчаса были заняты сельскими похождениями Фонтейна. Добрый знак: фермер начинает расслабляться.

– Сколько у тебя выходит овса? – спросил Бериш.

– Пару силосов[3] за сезон. Я бы сказал, немало.

– Черт, я и не думал, что так много! – восхитился Бериш. – А на этот год какие прогнозы? Я слышал, были проблемы с осадками.

Фонтейн пожал плечами:

– Если случится неурожай, затяну потуже ремень, больше земли оставлю под паром, на следующий год посажу кукурузу, и все окупится.

– Я думал, у тебя непрерывный цикл и тебе не обязательно давать земле отдых.

Чтобы поддерживать беседу, Бериш прибегал к тому, что мог вспомнить из уроков по сельскому хозяйству в средней школе. Но запас его знаний иссякал. Он не мог позволить себе потерять контакт с Фонтейном, ведь за последний час они сильно продвинулись. И все-таки было необходимо сменить тему, причем не слишком резко.

– Пари держу: половину того, что ты зарабатываешь, съедают налоги.

– Еще бы, эти ублюдки вечно запускают руки в чужой карман.

Налоги – прекрасная тема, чтобы поддержать разговор. Всегда срабатывает. Притом создает некую близость, превращает собеседников в сообщников. Поэтому Бериш поднял планку:

– Только в двух случаях я покрываюсь холодным потом: если звонят из налогового управления или бывшая жена передает привет.

Оба рассмеялись. Но Бериш никогда не был женат. Выдумка была ему нужна, чтобы ввести в разговор запретное слово.

Жена.

Шел уже пятый час утра, а этой темы они еще не коснулись. Хотя в ней и заключалась истинная причина того, что оба сидели здесь, а Саймон Бериш к тому же отмахал добрых семьдесят километров, чтобы доехать до места. Если бы кто-нибудь взглянул на них теперь, то и не заметил бы разницы между ними и какими-нибудь парнями, которые свели случайное знакомство у стойки бара и коротают время за кружечкой пивка. Только вот место, где они сидели, менее всего походило на бар.

Тесная комната для допросов в сельском полицейском участке насквозь пропиталась застарелым табачным духом.

Такие места, наверное, последние в государственных учреждениях, где до сих пор разрешается курить. Бериш позволил Фонтейну взять с собой табак и бумагу, чтобы сворачивать цигарки. Его коллеги давали сигареты в награду. По закону они не могли не отпустить допрашиваемого в туалет и должны были предоставить еду и питье по первому требованию. Они, конечно, отпускали в туалет не сразу и приносили бутылочки со степлившейся водой, больше похожей на мочу, но в таких случаях всегда рисковали нарваться на обвинение в превышении полномочий и использовании незаконных методов давления. Табак, однако, не значился в перечне гражданских прав, и, если допрашиваемый, к своему несчастью, был курильщиком, воздержание могло стать весьма действенным методом выколачивания показаний. Бериш в это не верил. Не верил он и в угрозы, и в тактику «хороший полицейский / плохой полицейский». Может, потому, что сам всегда обходился без этих приемчиков, или потому, что был убежден: показания, данные под давлением, не могут считаться полностью достоверными. Некоторые полицейские ими довольствовались. Но Бериш полагал, что чистосердечное признание делается один раз, в одном-единственном месте и в одно время и что в некоторых грехах нельзя исповедоваться частями.

Это относится и к непреднамеренному убийству.

Все, что делается потом, – показания, направляемые прокурору, повторяемые затем для присяжных на всех стадиях процесса, – сплошная туфта, вызванная необходимостью примириться с собой, как-то сжиться с совершенным преступлением. Ведь настоящая трудность заключается не в том, чтобы предстать перед судом других, а в том, чтобы каждый проклятый день и каждую пропащую ночь жить с мыслью, что ты вовсе не похож на того отличного парня, каким всегда себя считал.

Поэтому, чтобы очистить совесть, существовал единственный, магический миг.

Для Фонтейна этот миг приближался, Бериш чувствовал это. И окончательно в этом уверился, увидев реакцию фермера на слово «жена».

– От женщин одна только головная боль, – бросил спецагент весьма банальную фразу. Но отворил тем самым дверь для призрака Бернадетты Фонтейн, который вошел в комнату для допросов и молча уселся между двумя мужчинами.

То был четвертый раз, когда мужа вызывали на допрос, чтобы он объяснил, почему от женщины уже почти месяц нет вестей. Речь еще не шла об исчезновении, тем более об убийстве, поскольку не хватало данных, чтобы подкрепить ту или иную версию.

Согласно закону, Бернадетта была «недоступна для связи».

Такое положение сложилось из-за того, что Бернадетта имела привычку покидать супружеский кров всякий раз, когда кто-то обещал увезти ее прочь от придурка-мужа, воняющего навозом. Обычно то были дальнобойщики или коммивояжеры; подметив, насколько женщина падка на лесть, ее подкупали сладкими речами: она, мол, слишком красива, слишком умна, чтобы прозябать в паршивой деревушке. Она всегда попадалась, запрыгивала в грузовик или в легковую машину, но ни разу не уехала дальше первого придорожного мотеля. Там очередной любовник останавливался на несколько дней, а позабавившись, отвешивал даме пару оплеух и отправлял обратно к тому простофиле, который ухитрился жениться на ней. Фонтейн принимал ее, не задавая вопросов, даже чуть ли ни слова не говоря. И наверное, Бернадетта его еще больше презирала за такое великодушие, думал Бериш. Может быть, иногда женщине даже хотелось, чтобы муж ее как следует отлупил. Между тем все, что ей досталось в жизни, – этот слабак, неудачник, который, в чем она была уверена, никогда ее не любил.

Ведь тот, кто любит по-настоящему, способен и ненавидеть.

Муж был ее тюремщиком. Держал ее на коротком поводке самой своей пассивностью, своей уступчивостью, проистекавшими из убеждения, что она все равно не найдет никого лучше. Своим видом он напоминал ей каждый день – каждый злополучный, проклятый миг, – что хотя она красивее и умнее других, но все же не получила от жизни ничего, кроме такого мужа.

Но обычно Бернадетта убегала максимум на неделю, тогда как нынешнее ее отсутствие длилось дольше обычного.

Никто бы ничего не заподозрил, если бы после побега с представителем фирмы, продающей удобрения, два свидетеля не утверждали, будто видели, как она вернулась домой, на ферму. Но больше не ходила ни в деревню за покупками, ни в церковь на воскресную службу. Так разнесся слух, что Фонтейн, устав от роли придурковатого мужа, наконец избавился от нее.

Местные полицейские поверили сплетням, потому что подруга Бернадетты, которая пошла выяснить, почему та не отвечает на звонки и нигде не показывается, поведала, что в доме остались все вещи пропавшей. И когда на ферму отправилась патрульная машина, муж подтвердил, что Бернадетта ушла посреди ночи, в одной пижаме и халате. Босая, без денег.

Очевидно, что в такую историю никто не поверил. Но, имея в виду предыдущие выходки Бернадетты, у полицейских не было доказательств, чтобы обвинить Фонтейна.

Если он и правда убил жену, самый простой способ избавиться от тела – похоронить его на каком-то из полей фермы.

Агенты прочесали часть земель Фонтейна с собаками, натасканными на поиски трупов, но владения его были настолько обширны, что понадобились бы сотни людей, месяцы поисков.

Так, Фонтейна трижды вызывали в полицейский участок. Давили на него часами, по очереди. Напрасный труд. Фермер настаивал на своей версии. И каждый раз приходилось отпускать его. Для четвертого допроса был вызван специалист из города. По мнению многих, дока в своем деле.

Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем.

Спецагент знал, что коллеги опростоволосились. Ведь труднее всего добиться от человека признания не в убийстве, а в том, куда он спрятал тело.

Именно поэтому в четырех процентах расследований по факту убийства тело так и не находят. И даже если бы Фонтейна заставили признаться в том, что он расправился с молодой женой, из него не вытянули бы ни слова по поводу того, куда он девал труп. В этом Бериш был абсолютно уверен.

Такое поведение – в порядке вещей. При таком раскладе убийца не сталкивается лицом к лицу с тем, что он совершил. Признание представляет собой компромисс: я скажу вам – да, это был я, а вы позволите мне навсегда вычеркнуть жертву из моего существования, оставив ее там, где она сейчас находится.

Конечно, такое соглашение немыслимо с точки зрения закона. Но Бериш отлично знал, что полицейскому, который проводит допрос, достаточно создать у виновного соответствующую иллюзию.

– Я был женат только один раз, ровно на один раз больше, чем нужно, – проговорил с иронией спецагент, выстраивая свою мизансцену. – Три года в преисподней, хорошо еще, что детей нет. Хотя сейчас приходится платить за содержание ее и собачки чихуа-хуа. Ты не представляешь, во что мне обходится проклятая шавка, которая к тому же меня терпеть не может.

– У меня пара дворняг, отличные сторожа.

Он сменил тему, и это нехорошо, подумал Бериш. Нужно вернуть его обратно, пока нить беседы не прервалась.

– Несколько лет назад я завел ховаварта.

– Что за порода такая?

– Ее название означает «сторож при дворе». Крупный, красивый пес с длинной светлой шерстью. – Спецагент не врал, его собаку звали Хич. – Эта шавка моей жены ни на что не годна, жалкое насекомое, вроде комара. Мой отец всегда говорил: если берешь женщину в жены, ты в ответе за нее и за все, что она любит. – Это неправда: его отец, ублюдок, от ответственности уклонился, возложив ее груз на плечи восьмилетнего сына. Но в данный момент Беришу нужен был почтеннейший родитель, способный преподать урок на всю жизнь.

– Мой отец научил меня тяжелому труду, – вымолвил Фонтейн, помрачнев. – Я добился всего только благодаря ему. От него унаследовал ремесло хлебороба, научился переносить лишения, которыми оно сопровождается. У меня нелегкая жизнь, поверьте. Вовсе нет. – Он склонил голову и медленно качал ею, погружаясь в странную печаль.

Замыкаясь.

Бериш поймал на себе взгляд призрака Бернадетты – женщина глядела с укором: как он мог позволить ее мужу отстраниться? Нужно быстро наверстать упущенное, иначе все пойдет прахом. Оставалась единственная попытка, но если он не попадет в цель, тогда уж точно всему конец. Если Бериш правильно понял, отец Фонтейна был таким же куском дерьма, как и его собственный, поэтому он сказал:

– В том, какие мы есть, не наша вина. Мы зависим от тех, кто привел нас в этот говенный мир.

Бериш ввел еще один важный смысловой акцент: «вина». Если Фонтейн – человек мнительный или считает, что его родитель – лучший на свете, он обидится, сведя на нет шестичасовую «болтовню». Если же он досадует на то, что всегда вел себя как слабак, тогда Бериш предоставил ему возможность возложить на кого-то другого вину за свои ошибки.

– Отец у меня был строгий, – признался фермер. – Мне приходилось вставать в пять утра и делать всю работу, какая мне поручалась, и только потом идти в школу. И все должно быть сделано так, как он хотел. Если я допускал малейший промах – беда.

– И у меня в ушах звенело от оплеух, – подыграл ему Бериш.

– Да нет, он ремнем орудовал. – Фермер это сказал без обиды, с каким-то даже одобрением. – И правильно делал. Я не всегда с головой дружил, вечно фантазировал.

– Я в детстве только и мечтал что о межпланетных путешествиях, меня от фантастических комиксов было не оторвать.

– А я сам даже не знаю, о чем думал. Пытался сосредоточиться, но то и дело отвлекался, и все у меня валилось из рук. Учителя в школе тоже говорили, что я тугодум. Но отец слышать ничего не хотел: ведь когда на земле работаешь, зевать нельзя. Так, стоило мне в чем-то сплоховать, он меня наказывал. И я учился делать как надо.

– Могу поспорить: с тех пор ты больше не совершал ошибок.

Мужчина немного помолчал.

– Есть участок земли на краю болота, и на нем в этом году ничего не вырастет, – проговорил он потом вполголоса.

На какой-то момент Бериш даже усомнился, в самом ли деле фермер произнес эту фразу. Не стал отвечать, и молчание повисло между ними, словно занавес. Если фермеру это неприятно, сам Фонтейн должен раздвинуть занавес и показать, что за ним ужасный финал истории.

И в самом деле, фермер добавил:

– Возможно, это моя вина: сыпанул слишком много гербицида.

Он сам соединил в одной фразе себя самого и слово «вина».

– Не отвезешь меня на этот участок рядом с болотом? Знаешь, так хочется на него посмотреть… – совершенно спокойно предложил Бериш.

Фонтейн кивнул и поднял голову. На лице его мелькнула тень улыбки. Теперь он расставил все по местам. Утомительно было держать такое внутри, но теперь он освободился, теперь можно жить без забот, не притворяясь.

Спецагент обернулся. Призрак Бернадетты исчез.

Чуть позже патрульные машины стрелой полетели в поля. Всю дорогу убийца сидел спокойно. Он заслужил покой, подумал Бериш. Фонтейн исполнил свой долг, позаботился о жене, и теперь у Бернадетты будут похороны и более достойная могила.

Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем.

Но, по сути, правильней будет сказать, что всем хотелось признаться Саймону Беришу в чем-то плохом.





21


Эрик Винченти хранил в ящике рабочего стола экземпляр «Моби Дика».

Мила с трудом могла себе представить, чтобы человек, нашедший смысл собственной жизни в книге Мелвилла, оказался убийцей, который вырывает жертве зубы с единственной целью: замучить до смерти.

Коллега по Лимбу полагал, будто в романе заключено все, что следует знать об их профессии, ведь Ахав ищет белого кита точно так же, как они ищут тех, кто сгинул в океане небытия. «Но не всегда понятно, кто в этой истории злодей, истинный монстр, – говорил он, – Моби Дик или капитан? Почему Ахав упорно ищет того, кто не желает быть найденным?»

В этом простом вопросе соединились все сомнения Эрика Винченти: он уже не знал, имеет ли их работа какой-то смысл.

Убийца Хараша Могильщика был человеком невероятно глубоким и подкупающе любезным – например, никогда не забывал приносить Миле кофе по утрам, если они дежурили в Лимбе в одну смену. Когда работал, настраивал портативный радиоприемник на волну, передающую оперную музыку, регулировал звук так, что ему самому было еле слышно, и вполголоса подпевал ариям. Убийца – тот самый Эрик Винченти, который, направляясь к родителям пропавших без вести, запасался чистым носовым платком, на случай если кто-то зальется слезами. Тот самый Эрик Винченти, который всех угощал мятными леденцами. Эрик Винченти, который никогда не выходил из себя. Эрик Винченти, менее всех полицейских, каких встречала Мила, похожий на полицейского.

– Эрик пил, – тихо поведал ей Стеф. В его кабинете царила мирная, словно в церкви, тишина. – У него была зависимость.

– Я этого никогда не замечала.

– Он ведь не муж Нади Ниверман, который допивался до чертиков и срывал злобу на жене. Таких, как Эрик, я бы назвал профессионалами бутылки. Они пьют только крепкое и умеют растянуть пьянку на целый день: это никому не бросается в глаза, потому что они никогда не пьянеют по-настоящему. Он тебе казался безупречным, но ведь каждый отдает дань своей темной стороне. Все мы носим маску, скрывая наши худшие черты. Эрик маскировал свой порок мятными леденцами.

Тем временем агенты из отдела по борьбе с преступностью выгребли все из стола Эрика Винченти – кроме экземпляра «Моби Дика», пропавшего несколько лет назад вместе с ним, – в надежде найти след, который мог бы вывести на следующий этап этого запутанного дела.

Но на сей раз не обнаружилось знака, оповещающего о следующем преступлении.

Ничего такого не имелось ни в сейфе Хараша Могильщика, ни на его трупе. Такая новость могла показаться утешительной: на этом, стало быть, все закончилось, но полицейские подозрительны по своей природе. И это правильно, думала Мила. К примеру, она доверяла Эрику, а теперь расплачивалась за это.

– Надя покончила с собой на моих глазах в метро, чтобы оставить для меня подсказку в виде зуба… потому что только я могла опознать Эрика на видеозаписи, – с горечью проговорила Мила: слова буквально не шли у нее с языка. – Но почему Хараш? Какое отношение ростовщик имеет к Винченти и его пьянству?

Мотив личной мести, который работал в случае Роджера Валина и Нади Ниверман, здесь провисал. Кроме того, женщина выбрала добровольную смерть, а Эрик Винченти и массовый убийца объявились после долгого отсутствия и снова растворились в небытии. Все окончательно смешалось и запуталось.

– Проклятием Эрика стало это место, – продолжал Стеф. – Его лицо уже попало на стены Зала Затерянных Шагов, только он этого не заметил, да и я тоже, – добавил он с сожалением. – Я должен был догадаться, что он дошел до ручки и не в силах больше выносить бремя ответственности за все эти неразгаданные жизни. Каждый полицейский вынужден как-то мириться со своим ремеслом, с грязью, которая ему сопутствует. Но мы в Лимбе не охотимся за ворами и убийцами, наш враг – пустота, составленная из ветра и тени. Чем дольше в нее вглядываешься, тем более подлинной кажется она тебе. Она поглощает людей и не возвращает обратно – по крайней мере, такими, какие они были прежде. Нашим коллегам из других отделов и в голову не приходит, будто то, что они расследуют, может их заразить. А пустота однажды начинает говорить с тобой и некоторых даже может завлечь. Подает тебе знак, обещая, что будут и другие. Ты тем временем понемногу уступаешь ей, по частям даришь себя. Но с пустотой нельзя сосуществовать, с ней не вступают в переговоры. В конце концов, ты сам откроешь ей дверь как другу, который просто желает помочь. Она войдет и вынесет из дома все, до последней вещицы.

– Точно как ростовщик, – заметила Мила.

Стеф осекся: об этом он и не подумал.

– Ну да, как Хараш. – Взгляд капитана затерялся в пространстве и в каких-то неведомых размышлениях. – Думаю, Винченти выбрал его, чтобы убить, потому что Могильщик был паразитом, наживался на тех же несчастьях, которые заставляют людей исчезать.

Лицо капитана расслабилось.

– Откровенно говоря, я бы не осудил Эрика за то, что он сделал с тем ублюдком.

Смелое утверждение, компромисс в отношении тьмы. Полагалось бы совсем не так: «мы по одну сторону, он по другую». Но тень всегда пытается распространиться, подумала Мила. И стражи правосудия, в свою очередь, не могут устоять перед искушением исподтишка заглянуть в запретную зону: что там? В конечном итоге всем нужен белый кит, чтобы делать вид, будто гонишься за ним.

Капитан встал со стула, пристально взглянул на Милу.

– Сейчас начнется совещание на самом верху. Но чего бы ни наговорили об Эрике, мы не изменим своего мнения о нем. – Потом добавил серьезным тоном: – Грехи Лимба останутся в Лимбе.

Мила кивнула. Будто отпустила грехи.





22


В Управлении был срочно организован общий сбор.

Присутствовали все шишки, их заместители и аналитики из отдела по борьбе с преступностью. Всего человек пятьдесят. По поводу этого дела все еще соблюдался режим строгой секретности.

Мила вошла в зал вместе с капитаном Стефанопулосом. Обычно простым агентам не дозволялось принимать участие в совещаниях на высшем уровне, поэтому она себя чувствовала не в своей тарелке. Стеф подмигнул ей: сейчас они должны выступать заодно – поскольку в деле замешан Эрик Винченти, все сотрудники Лимба находятся под подозрением просто потому, что работали вместе с ним. Мила чувствовала себя неловко еще и оттого, что была единственной женщиной в собрании.

В этом сборище альфа-самцов бросалось в глаза отсутствие Судьи.

Но хотя высшее начальство не почтило брифинг своим присутствием, дух его витал над собранием. И Мила была уверена, что камера видеонаблюдения, помещенная наверху, вовсе не так неподвижна, как кажется на первый взгляд.

– Господа, если вы займете места, мы сможем начать, – объявил Борис, пытаясь перекрыть гомон у столика с двумя большими термосами кофе, где скопилось порядком народу.

В несколько секунд все расселись по местам.

Пока гасили свет перед показом видеозаписи, Мила испытала странное ощущение. Что-то вроде щекотки в ямке над ключицей, у самой шеи; это, как правило, предвещало всегда одно и то же: что-то вот-вот изменится, и изменится необратимо.

Уже семь лет Мила не испытывала ничего подобного.

Щекотка не обязательно предупреждала об опасности. Возможно, тьма, затаившаяся внутри, оживала и требовала к себе внимания.

Пропыленный луч пересек зал и опустился на экран за спиной Бориса. Показались выложенные в ряд фотографии Роджера Валина, Нади Ниверман и Эрика Винченти.

– Шесть жертв меньше чем за двое суток, – начал инспектор с места в карьер. – А у нас по поводу преступников пока одни вопросы. Почему эти люди в свое время решили исчезнуть? Где были все эти годы? Почему именно сейчас вернулись, чтобы убивать? Что за всем этим кроется, какой замысел, какой план? – Он позволил себе эффектную паузу. – Как видите, темных пятен много, связь между преступниками не всегда прослеживается. Но одно можно сказать наверняка: что бы за всем этим ни крылось, мы это остановим.

На жаргоне полицейских такие фразы передают уверенность в себе и решимость. Но в подобной демонстрации мускулов Миле всегда удавалось уловить скорее ощущение бессилия и смятения.

Когда противник одолевает, мы, вместо того чтобы дать ему отпор, больше озабочены тем, чтобы замаскировать свою слабость. Так думала агент полиции.

Но ведь и она совершила ошибку. Зациклилась на версии, что Валин и Ниверман, бежав от мира, встретились, соединили пережитые драмы и накопившиеся обиды и привели в действие план, чреватый смертью. Но прибавление третьего фигуранта опрокинуло версию убийственной пары. Появление Эрика Винченти показывало, что они имеют дело с феноменом более многообразным и непредсказуемым. Поэтому ей было страшно, и она надеялась, что на совещании прозвучит нечто утешительное, будут приняты какие-то действенные меры.

– После длительных переговоров с Судьей мы выработали стратегию. Но чтобы положить конец происходящему, мы прежде всего должны уяснить себе его смысл. – Борис сделал знак Гуревичу, тот поднялся с места, вышел на сцену.

– Нам противостоит военизированная организация экстремистского толка, – тут же заявил он собранию.



На мгновение Мила усомнилась, правильно ли она поняла. Но тут же осознала, что Гуревич говорит совершенно серьезно. Терроризм? Чистое безумие.

– В целом характер преступлений очевиден, – продолжал инспектор, подкрепляя свой тезис. – Третье убийство серии нам открыло глаза: поскольку мотив мести исключается, а связь между преступником и жертвой пока не прослеживается, остается только одно объяснение. – Гуревич обвел присутствующих взглядом, словно ожидая от них ответа. Потом произнес с пафосом: – Подрывная деятельность.

Инспектор поднял руки, и тревожный ропот, раздавшийся было в зале, будто разбился об эту преграду.

– Прошу вас, господа, – успокоил он присутствующих. – Удар наносят ячейки, состоящие из одного человека, и действует он, на первый взгляд, из мести, но в действительности их единственная цель – посеять панику, спровоцировать дестабилизацию установленного порядка. Нам хорошо известно, что страх сильнее тысячи бомб, – заявил он с апломбом. – Им нужна широкая огласка, но мы этому воспрепятствовали, установив режим абсолютной секретности.

Эта версия – сплошное безумие, подумала Мила. Но в принципе у полицейских отлично получается искажать реальность: когда их припирают к стенке, они, вместо того чтобы признать встающие перед ними трудности, перетасовывают факты – пусть все видят, что они всегда на шаг опережают противника. К тому же они считают, что мотив преступления – головная боль для судей и адвокатов. Полицейских занимают два вопроса: кто и как, почему – вопрос праздный или заранее решенный.

В этот миг за спиной Гуревича пошла запись с камеры над перекрестком, на которой видно, как Эрик Винченти идет по тротуару, останавливается на перекрестке вместе с другими пешеходами, но потом наклоняется к люку завязать шнурок на ботинке, наконец, снимает бейсболку и внаглую приветствует тех, кто на него смотрит.

Миле стало смешно при одной мысли о том, что коллегу по Лимбу можно представить в роли фанатика, ведущего борьбу с обществом и его символами. Но и она не могла не заметить, что Эрик на этих записях кажется совсем другим.

– Бесполезно игнорировать тот факт, что будет трудно предвидеть, какой окажется следующая цель, – продолжал Гуревич, заложив руки за чуть сутулую спину. – К этому нужно добавить, что три преступника, вступившие в игру, до настоящего момента никогда прежде не задерживались полицией, а значит, не числятся в базе данных. Личность Роджера Валина установили потому, что он открыл свое имя единственному, кто выжил в бойне, и благодаря описанию одежды, которая на нем была; на Ниверман вышли по обручальному кольцу на пальце жертвы. Эрика Винченти опознала коллега.

Хорошо еще, подумала Мила с благодарностью, что инспектор не назвал ее имя.

– Все это подкрепляет предположение, что речь не идет о профессиональных преступниках, так что и в будущем мы не должны рассчитывать на то, что в архиве вдруг всплывет совпадение с отпечатками пальцев, кровью или ДНК. Да нам это и не нужно, – уверенно провозгласил он. – С этого момента вступают в силу антитеррористические меры. Приоритетная задача – поимка преступников: мы должны схватить Роджера Валина и Эрика Винченти, узнать, кто их сообщники, кто поддерживает их и предоставляет укрытие. – Инспектор поднял руку и стал считать по пальцам. – Первое: Валин использовал полуавтоматическую винтовку «Бушмастер .223», чтобы расстрелять семью: где он ее достал? Простому счетоводу неоткуда взять такую игрушку. Второе: прочешем Интернет в поисках бредовых воззваний, проанализируем сайты, куда фанатики выходят, чтобы плести заговоры и обмениваться инвективами в адрес правительства либо практическими советами, как воплотить в жизнь свои безумные планы. Третье: я хочу, чтобы вы как следует прижали политических лидеров, торговцев оружием – всех, кого хотя бы смутно можно заподозрить в намерении нанести удар по существующему строю. Наш девиз: «Твердая рука и никаких поблажек». Мы поймаем этих ублюдков, будьте уверены!

Зал взорвался аплодисментами. Но не убежденность в правоте оратора вызвала их, а неуверенность: хлопая в ладоши, люди пытались отогнать ее, но это все равно что пытаться положить ковер над пропастью. Мила прекрасно отдавала себе отчет: все присутствующие боятся оказаться в западне, накачать себе на шею расследование, в котором концов не найдешь. Гуревич показал им простой выход, и, хотя данных было недостаточно, чтобы окончательно принять его версию, сейчас коллеги чувствовали, что выбора у них нет. Но инспектор совершал грубейшую ошибку: если навесить на убийц ярлык «террористов», то это придавало уверенности только потому, что при таком раскладе уже никто не станет задавать лишних вопросов, а значит, и не попытается выяснить, вдруг происходит что-то другое.

– Если земля будет гореть под их ногами, если мы поставим заслон любой их инициативе, у них не хватит духу нанести новый удар, – заключил Гуревич, вполне довольный собой.

Сама того не осознавая, Мила замотала головой, да так энергично, что инспектор это заметил:

– Вы не согласны, агент?



Все повернулись к ней, и только тогда Мила поняла, что инспектор ее имеет в виду. Единственная женщина в зале, она вспыхнула, ощущая равномерный жар по всему телу, как будто попала в гигантскую микроволновку.

– Да, сэр, но… – отвечала она, запинаясь.

– Хорошо, Васкес. Может быть, вы можете что-то предложить?

– Я не думаю, что это террористы. – Она сама удивилась своим словам, но отступать было поздно. – Роджер Валин всегда проявлял себя человеком слабым. Может, вместо того, чтобы задаваться вопросом, как он изменился за годы, прошедшие со времени его исчезновения, следовало спросить, что вызвало в нем такие изменения, довело до того, что он взял в руки боевое оружие и устроил бойню. Честно говоря, не верится, чтобы его месть можно было как-то связать с подрывной идеологией. Тут должно быть более личное, даже интимное объяснение.

– Мне как раз кажется, что это типичный случай человека, затаившего зло и мстящего обществу, которое его отвергло, оставило на произвол судьбы.

– Что до Нади Ниверман, – невозмутимо продолжала Мила, – то она даже не была способна восстать против мужа, который регулярно избивал ее чуть ли не до смерти. Говоря откровенно, мне трудно увидеть ее в роли исполнительницы теракта.

В зале поднялся возмущенный ропот, Борис и Стеф, явно обеспокоенные, не сводили с Милы глаз.

От Милы не укрылась враждебность окружающих, но все-таки она решила идти до конца:

– Уже не говоря об Эрике Винченти, нашем коллеге, который всего себя посвятил поиску пропавших без вести и сам уже давно жил в окружении призраков.

– Кого вы хотите разжалобить этими историями? Может, хотите подчеркнуть, что и они были жертвами? – Гуревич глянул на нее осуждающе. – Думайте, что говорите, агент Васкес, вы серьезно рискуете: вас могут превратно понять.

– Я имела в виду, что, как вы сами сказали, никого из них не задерживала полиция, это были люди, которых мир оставил гораздо раньше, чем они оставили мир.

– Вот именно. То есть они как нельзя лучше подходили для организации, ставящей перед собой подрывные цели: люди, которым практически нечего терять, вступившие в конфликт с обществом, желающие хоть как-то поквитаться за причиненные им обиды. Очевидно, что кто-то завербовал их и помог исчезнуть. Обеспечил прикрытие, вымуштровал. И наконец, дал задание.

– Вы правы, цель существует, – согласилась Мила, окончательно сбив его с толку. – Но мы не должны совершать ошибку, довольствуясь первым решением, пришедшим в голову, только потому, что так нам подсказывает опыт. – В зале послышался жалобный хор голосов. Тогда Мила подняла взгляд на камеру видеонаблюдения, которая с самого начала, неподвижная и немая, следила за ходом дискуссии. – Я говорю вам: за всем этим определенно кроется какой-то замысел. Говорю вам: невозможно предугадать, кто будет следующей жертвой и следующим преступником. – Ей пришлось повысить голос, чтобы перекрыть возмущенные комментарии, раздававшиеся вокруг. – Говорю вам, что желаю всей душой, чтобы речь шла о терроризме. Ибо если это не терроризм, остановить это будет трудно.





23


Шины на «хендае» меняли целый час.

Когда собрание закончилось, Миле не терпелось вернуться домой. Но на парковке ее снова ждал неприятный сюрприз: она и думать забыла о проколотых шинах.

Пришлось вызывать эвакуатор, чтобы отвезти машину в ремонт. Теперь агент полиции следила за тем, как меняют проколотые шины, но на самом деле мысли ее были далеко, а спокойствие – чисто внешним.

Милу не выставили с брифинга, но после ее выступления дискуссия продолжилась так, будто она вовсе и не открывала рта. Она уселась на место и, окруженная всеобщим презрением, молча ждала, пока встреча закончится. Поэтому злилась она на себя. Сама же и выставила себя на посмешище. И негодовала на Эрика Винченти, ведь ее подвел, обманул человек, которого она уважала.

Был ты Ахавом или Моби Диком? Ни тем ни другим или обоими сразу, вот почему я ничего не заметила.

Отсутствовал очевидный мотив убийства, которое совершил коллега, – если вообще можно назвать убийством, когда вырываешь у человека зубы и он от этого умирает. Милу смущала такая нарочитая жестокость. К тому же не было ничего, что навело бы полицию на очередное преступление. Еще и поэтому нервы у следователей были на пределе.

Никто не знал, где и когда будет снова нанесен удар. Но все пребывали в уверенности: это так скоро не кончится.

До сих пор цепочка преступлений раскручивалась благодаря точным указаниям. Знакам-загадкам, как в охоте за сокровищем: одежда Валина, зуб Хараша, видеозапись с Эриком Винченти… Да, но почему коллега по Лимбу позаботился о том, чтобы не оставить отпечатков пальцев и биологических следов на сцене преступления, и при этом устроил этакий парад перед камерами слежения?

Может, решение настолько простое, что нам его не разглядеть, сказала себе Мила.

Но вместо того чтобы сосредоточиться на следующем звене цепи, в Управлении предались безумным измышлениям. Террористы? Неужели они действительно думают, что достаточно дать страху какое-то имя?

Вскоре ей вернули «хендай» с новыми шинами. Мила вынула из бардачка солнечные очки и поехала домой. День выдался великолепный, редкие облачка скользили по небу удивительной синевы, сея там и сям мимолетные пятна тени.

Но Мила вела машину, глядя только вперед. Мысленно она прокручивала кадры видеозаписи с Эриком Винченти. Эпизод заканчивался и начинался снова, будто кто-то у нее в голове нажимал на повтор.

В ней всегда жило убеждение, что в один прекрасный день коллега появится снова. Что тьма его выплюнет, как кусок, который ей не по зубам, и вернет в Лимб живое свидетельство того, что всегда можно отыграть назад.

Мила воображала, как Эрик снова переступит порог кабинета, протянет ей кофе и, как будто и дня не прошло, усядется за собственный стол, включит приемник, настроенный на волну, передающую только оперы, и снова примется за работу.

Но вместо того Миле довелось его встретить в самом неожиданном месте.

Ей уже не изгнать из памяти фигуру, попавшую в объектив камеры слежения, установленной над перекрестком. Человек в плаще наклоняется к люку завязать шнурок на ботинке, а потом нагло, даже, можно сказать, с яростью, от которой она содрогнулась, снимает бейсболку и машет ею прямо в объектив.

Для чего эта пантомима? Неужели только для того, чтобы его узнали?

Похоже на протест, на акт возмездия, что подкрепляет версию о подрывных элементах. Но Мила видела другое на этих фотограммах: коллега – Миле трудно было называть его бывшим – прошел крещение тьмой. И мизансцена под глазом камеры означала прежде всего одно.

Эрик Винченти уже танцует среди теней.



В квартире Милы послеполуденное солнце, уже клонившееся к крышам домов, заливало гостиную золотистыми лучами, высвечивая пыль вокруг нагромождения книг, словно пытаясь выгнать ее. На другой стороне улицы пара великанов улыбалась всем, кто проходил под рекламным щитом, даже бродяге, который катил тележку из супермаркета, набитую пластиковыми пакетами и ветхими одеялами. Позже Мила снова оставит ему еду на крышке мусорного бака в начале переулка. Гамбургера сегодня нет – ну, может, куриный суп.

Успокоившись, агент Васкес отошла от окна. Уселась перед ноутбуком, включила его. Через несколько минут софт, соединенный с микрокамерой наблюдения, заработал. На мониторе снова показалась комната девочки, за которой Мила следила издалека.

Малышка сидела за круглым столиком и рисовала. Вокруг нее – собрание разнообразных кукол.

Которая из них любимая?

Длинные пепельные волосы, завязанные в хвост, закрывали половину лица. В руке цветной карандаш, – похоже, девочка полностью поглощена своим занятием – примерная барышня шести лет от роду, подумала Мила и усилила звук, но пока из колонок доносились только фоновые шумы.

В кадре показалась та же женщина, что и пару вечеров назад, когда Мила в последний раз выходила на связь: в руках у нее был поднос. Женщина, хотя ей и перевалило за пятьдесят, была еще очень красива.

– Полдник, – объявила она.

Девочка обернулась, но тут же снова принялась за рисование:

– Минутку.

Женщина поставила поднос на столик. Стакан молока, печенье и цветные таблетки.

– Ну, давай, потом закончишь. Пора принимать витамины.

– Не могу, – упрямилась девочка, будто должна была завершить самое важное в мире дело.

Женщина подошла и отняла у нее карандаш. Строптивица упрямо поджала губы, сочтя, что комментарии излишни. Ничего страшного, сказала себе Мила. Все хорошо. Малышка взяла куклу с рыжими волосами и прижала к себе, словно отстраняясь, а личико приобрело вызывающее, капризное выражение.

Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?

– Оставь эту штуковину, – строго проговорила женщина на мониторе. Она не знает, сказала себе Мила. Не знает, черт побери.

– Это не «штуковина»! – возмутилась девочка.

Женщина со вздохом вручила ей витамины и стакан молока. Потом повернулась прибрать на столике.

– Только погляди, какой беспорядок, – разбранила она девчонку.

Пользуясь тем, что женщина отвлеклась, та сделала вид, будто завязывает шнурок на кроссовке, а сама спрятала таблетки под платьицем куклы с рыжими волосами.

Хитрость малышки вызвала легкую улыбку у Милы. Но улыбка померкла на ее губах почти сразу, и взгляд уже скользил мимо монитора, все еще находившегося перед глазами. Как будто эту запись заменила другая, сделанная другой камерой.

Эрик Винченти, который остановился на перекрестке вместе с другими пешеходами и ждал, пока загорится зеленый свет. Эрик Винченти, который, вместо того чтобы переходить улицу, наклонился к люку, чтобы завязать шнурок на ботинке. Эрик Винченти, который снял бейсболку и поприветствовал их.

Нет, неверно, сказала себе Мила. Не просто поприветствовал. Он хотел, чтобы его узнали, но… также хотел привлечь внимание.

Эрик знает полицейских, знает, как довести их до белого каления. Он предвидел заранее, что коллеги погрязнут в умозаключениях запредельной сложности, только чтобы не признать, что затрудняются дать ответ. Версия о террористах тому доказательство.

Между тем решение настолько простое, что нам его не разглядеть, повторила Мила про себя. Потом восстановила в памяти каждый миг записи, словно прокручивая ее в замедленном режиме.

Ассоциация с уловкой девочки, которая не хотела принимать витамины, натолкнула ее на мысль.

Возможно, Винченти, наклонившись, спрятал что-то на том тротуаре.





24


На перекрестке плотной толпой двигались пешеходы: каждый спешил вернуться домой.

Стоя на противоположной стороне улицы, Мила наблюдала, как шагают в разных направлениях туфли на шпильках, кроссовки, мокасины, босоножки. Люди идут себе беззаботно и не знают, что под их подошвами может таиться важнейший след, от которого зависит чья-то жизнь или смерть.

Не желая ничего оставлять на волю случая, агент полиции перешла через улицу: следовало повторить все те действия, которые совершал на видеозаписи Эрик Винченти.

Первым делом двинулась по тротуару, потупив взгляд. Шла она медленно, не то что другие, торопливо, беспечно, рассеянно ее обгонявшие, может даже про себя негодуя, что вот, приходится обходить зеваку. Но Мила продолжала сканировать взглядом каждый сантиметр мостовой, пока не подошла к канализационному люку, к которому нагнулся Винченти прежде, чем послать приветствие прямо в камеру видеонаблюдения.

Она повторила жест коллеги по Лимбу. Согнувшись, неподвижная, словно скала посреди реки пешеходов, которым приходилось огибать ее, Мила как следует рассмотрела чугунную крышку, на которой был выбит герб города и название литейного завода, где ее произвели. Детали, на которых обычно никто не задерживается. Все и каждый топчут этот люк, но едва ли он попадает в поле зрения проходящих.

Мила прощупала каждую трещину, пока ее пальцы не коснулись сложенного листка. Попыталась вытащить, но его засунули слишком глубоко. Мила упорно повторяла попытки, даже сломала ноготь, так что пошла кровь. Наконец удалось.

Посасывая окровавленный палец, она выпрямилась. Не отрывая взгляда от листка, любопытная, как девчонка, которая раньше других нашла очередную подсказку в охоте за сокровищем, Мила свернула туда, где народу было поменьше. Здесь, в переулке, руками, дрожащими от нетерпения, она развернула листок.

Газетная вырезка.

Точнее, небольшая заметка об убийстве, которое произошло 19 сентября, за день до бойни, устроенной Роджером Валином.

Происшествие сочли достойным того, чтобы поместить в криминальную хронику, из-за абсурдного и жестокого способа расправы. Но то обстоятельство, что жертвой оказался толкач, мелкий торговец наркотиками, задвинуло заметку в самый низ газетной полосы.

Мила стала читать.

Согласно заявлению брата, Виктор Мустак остерегался воды. И все-таки утонул. Точнее, захлебнулся в трех сантиметрах мутной жижи. Убийца связал его по рукам и ногам и сунул лицом в металлическую плошку, которая обычно использовалась как поилка для собак.

На одной из веревок, которыми связали Мустака, следователи нашли отпечатки пальцев убийцы. Но поскольку совпадений по базе данных не обнаружилось, личность преступника не установили.

Репортер, однако, поведал еще об одной странности, какой было отмечено это убийство.

Преступник, перед тем как скрыться, с сотового телефона Мустака отправил СМС-сообщение его брату – но, скорее всего, этот номер был наугад выбран из списка контактов. Разглашать текст послания полиция отказывается.

Дочитав до конца, Мила заметила приписку, сделанную от руки карандашом.

ПЖУ

Мила вынула из кармана сотовый, вышла на связь.

– Стефанопулос, – сразу ответил капитан из Лимба.

– Возможно, серия убийств началась до Роджера Валина.

– Откуда ты знаешь?

– Эрик Винченти оставил подсказку.

Стеф несколько секунд молчал, и Мила поняла, что он не один.

– Мы можем позже об этом поговорить? – спросил наконец капитан.

– Мне нужно, чтобы ты зашел в архив Управления с твоего компьютера.

– Дай мне десять минут, и я тебе перезвоню из своего кабинета.

Прошло целых пятнадцать, прежде чем сотовый Милы задребезжал.

– Что значит вся эта история? Ты должна доложить Борису и Гуревичу.

– Чтобы подкрепить их версию о террористическом заговоре? Такого не существует. Я им позвоню, когда что-нибудь прояснится.

– Ради бога, Мила, – только и сказал капитан, зная, что ее не переспорить.

– Спокойно. – И она быстро поведала Стефу о газетной заметке, спрятанной в зазоре люка. Под конец попросила просмотреть в архиве дело Мустака. – Я хочу знать, что было в той эсэмэске.

Какое-то время капитан просматривал полицейские протоколы. Дойдя до СМС-сообщения, рассмеялся.

– Что там такого забавного?

– Блеск, Мила. Поверь мне.

– Ты прочтешь мне текст или нет?

Он прочел:

– «Длинная ночь наступает. Армия теней уже в городе. Они готовят его пришествие, ибо он скоро прибудет сюда. Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи: больше тысячи имен у Кайруса».

Армия теней, подумала Мила. Прекрасное определение, лучше не придумаешь.

– И что все это значит?

– Курам на смех: потому полиция и не обмолвилась об этом ни словом перед прессой. Послушай меня, оставь всю эту чепуху.

Но Мила отступаться не собиралась:

– Хочу в этом покопаться. Потом, может быть, и оставлю.

Стеф вздохнул, зная, что эту стену не пробьешь:

– Есть человек, который может все тебе рассказать. Но перед тем как встретиться с ним, ты должна кое-что о нем узнать.

– И что именно?

– Когда-то он был, что называется, активным полицейским, человеком действия, брал силой, размахивал удостоверением. Но со временем все изменилось, он преобразился, взял на себя совершенно другую роль: принялся изучать антропологию.

– Антропологию? – изумилась Мила.

– И стал лучшим в Управлении специалистом по ведению допросов.

– Тогда почему я никогда ничего о нем не слышала?

– Это – другая его черта: сама все узнаешь. Я только хотел сказать, что с ним шутки плохи. Ты должна убедить его сотрудничать, а это нелегко.

– Как его зовут?

– Его имя Саймон Бериш.

– Где мне его найти?

– Каждое утро он завтракает в забегаловке в китайском квартале рядом с полицейским участком.

– Прекрасно. И хорошо, если бы ты выяснил еще кое-что по делу утопленного: нет ли отпечатков пальцев убийцы в базе данных ПЖУ. Под газетной вырезкой была приписка карандашом.

– Пошлю запрос Креппу без каких-либо объяснений, – заявил капитан, словно читая ее мысли.

– Спасибо.

– Васкес…

– Да?

– Будь осторожней с Беришем.

– Почему?

– Ему объявили бойкот, сделали изгоем.





25


Эту китайскую забегаловку облюбовали полицейские.

Полицейские, как и пожарные, выбрав излюбленное место, никогда не меняли его. На какой алхимии основывался выбор, оставалось загадкой – он, как правило, не зависел ни от качества пищи или обслуживания, ни даже от того, находится ли заведение поблизости от работы. Так же нелегко было дойти до истоков такой привычки. Кто из агентов первым зашел в определенный ресторан? И почему остальные последовали его примеру? Но фактически такие места становились эксклюзивными, и другие клиенты – «штатские» – составляли меньшинство, которое терпели, но отнюдь не приветствовали. У владельцев не было причин жаловаться, напротив – это для них было вроде манны небесной: касса гарантированно наполнялась и вдобавок можно было рассчитывать на защиту от воров, злоумышленников и нечестных поставщиков.

Едва Мила переступила порог, как в нос ей ударил резкий запах жареного. Это вместе с громкими разговорами переполнявших зал людей в синих мундирах несколько действовало на нервы. Официантка-китаянка вышла ей навстречу и тут же, как новой клиентке, сообщила, что блюда китайской кухни подаются в обеденные часы, а завтрак – классический интернациональный. Миле хотелось спросить, с чего это в ресторане кантонской кухни до девяти утра подаются яйца с беконом, но вместо того она поблагодарила за информацию и огляделась вокруг. Одного взгляда хватило, чтобы понять, почему Стеф сказал, что человека, которого она искала, превратили в изгоя.

Среди десятков полицейских, которые завтракали, болтая и обмениваясь шутками, только Саймон Бериш ел в одиночестве.

Мила лавировала между столиками, пока не добралась до последнего, в глубине зала, затиснутого между двумя отдельными кабинетами. Мужчина в пиджаке, при галстуке, погруженный в чтение газеты, время от времени подносил к губам чашечку кофе. На тарелке у его левого локтя виднелись остатки яичницы с беконом, рядом стоял полупустой стакан воды со льдом и лимоном. У ног мужчины мирно дремал среднего размера пес светлой масти.

– Простите, – обратилась к нему Мила, чтобы привлечь внимание. – Спецагент Бериш?

Мужчина, чуть ли не удивленный тем, что с ним заговаривают, опустил газету:

– Да.

– Меня зовут Мила Васкес, мы с тобой коллеги. – Мила протянула ему руку, но Бериш и не думал ее пожимать, наоборот, глядел так, будто на него нацелили пистолет. В то же самое время Мила заметила, что все взгляды обратились к ним: она, по всей видимости, нарушила табу. – Я бы хотела поговорить об одном твоем старом деле, – сказала она, опуская руку и не обращая внимания на то, что творилось вокруг.

Бериш окинул ее подозрительным взглядом, даже не приглашая сесть, – она так и стояла перед столиком по стойке «смирно».

– О каком деле?

– О Маге, Заклинателе душ, Господине доброй ночи. Собственно, о Кайрусе.

Спецагент весь напрягся.

Миле стало совсем неловко.

– Я отниму у тебя всего несколько минут.

– Не думаю, что это хорошая мысль. – Бериш огляделся, дабы удостовериться, что никто их не слышит.

– Объясни мне, по крайней мере, почему, и я оставлю тебя в покое, – продолжала настаивать Мила: она поняла, что коллега сделает все, что угодно, лишь бы сбыть ее с рук. – Кто такой Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи?

– Сказочный персонаж, – тихо проговорил Бериш. – Может составить компанию Черному человеку и лох-несскому чудовищу. Двадцать лет назад его породило нечто вроде массового помешательства, истерии, которая не миновала никого. СМИ вытаскивали его на свет божий всякий раз, когда кто-то пропадал: достаточно было сдобрить новость одним из этих имен, и рейтинг поднимался до небес. Это как синий костюм, который висит в шкафу на всякий случай: можно надеть его на похороны, но и для свадьбы сойдет.

– Но ты-то верил в него.

– Это было давно, ты тогда была девчонкой, – отмахнулся спецагент. – А теперь извини: я хотел бы закончить завтрак. – И он снова погрузился в чтение новостей.

Мила уже собиралась уходить. Но тут агенты за соседним столиком расплатились по счету и встали. Один из них, проходя мимо, задел тарелку, которую Бериш отставил на край стола. Ошметки яичницы попали на галстук спецагента. Это было проделано нарочно. Даже пес, лежавший под столом, поднял морду, почуяв неладное.

Мила приготовилась к худшему, но Бериш приласкал собаку, которая вновь задремала. Потом совершенно спокойно вынул из кармана пиджака хорошо отглаженный платок, намочил его в стакане с водой и вытер галстук, делая вид, будто ничего не случилось. Мила была потрясена. Низший по званию неприкрыто оказал неуважение вышестоящему, к тому же при свидетелях, и удалился как ни в чем не бывало, без каких бы то ни было последствий. Мало того, на губах у него даже появилась хвастливая улыбочка, адресованная коллегам. Мила уже готова была вмешаться, но ощутила, как кто-то схватил ее за руку.

– Не обращай внимания, – сказал Бериш, не глядя на нее и протягивая ей платок.

По его мягкому тону она многое поняла. Вот почему он не пригласил ее за свой столик. Он не был груб, просто отвык от общества. Странно, но Миле удавалось понять, что он сейчас думает. Не сочувствие, которое, к сожалению, отсутствует, а просто опыт. У полицейских существует неписаный кодекс чести, согласно которому отвергнуть человека, объявить ему бойкот можно по немногим, но непререкаемым соображениям. Среди них самые серьезные – предательство и донос. Наказание включало в себя частичное поражение в гражданских правах, но главное – виновный не мог чувствовать себя в безопасности. Ведь те, кто по закону призван тебя защищать, пальцем ради тебя не пошевелят. И все же Бериш, казалось, неплохо держал удар.

Мила взяла у него платок и стерла с кожаной куртки остатки яичницы, которые и на нее попали.

– Хочешь поесть? – вдруг спросил Бериш. – Я угощаю.

Мила села за столик напротив него.

– Яичницу и кофе, пожалуйста.

Спецагент сделал заказ и попросил для себя еще эспрессо. Пока они ждали, когда их обслужат, Бериш аккуратно сложил газету и откинулся на стенку отдельного кабинета.

– Почему женщина с таким красивым испанским именем называет себя Милой?

– Откуда ты знаешь мое настоящее имя?

– Мария Элена, верно? Отсюда и сокращение.

– Это имя ко мне не подходит, или я к нему не подхожу.

Бериш принял это к сведению и продолжал изучать ее своими темными глазами. Но Милу это не раздражало. Эти глаза лучились прекрасным светом, и Миле нравилось, что на нее так смотрят. Казалось, Бериш совершенно свыкся со своим положением. Его отрешенный вид, отличная физическая форма, мускулы, которые угадывались под рубашкой, – все это представляло собой броню, уже ставшую привычной. Он не всегда был таким, как сейчас. Стеф говорил, что Бериш пустился изучать антропологию. Но в данный момент Милу не интересовало, что именно привело к таким радикальным переменам.

– Теперь ты расскажешь мне о Кайрусе?

Спецагент посмотрел на часы:

– Еще пятнадцать минут, и здесь будет пусто. Так что пока наслаждайся завтраком, а потом я отвечу на твои вопросы. После чего мы распрощаемся, и я больше никогда не увижу тебя. Договорились?

– Хорошо, я согласна.

Заказ принесли. Мила съела яичницу, а Бериш выпил эспрессо. Очень скоро, как он и предсказывал, забегаловка опустела. Официантки принялись убирать со столиков. Гомон, царивший здесь несколько минут назад, сменился звоном посуды.

Пес, лежавший у ног Бериша, по-прежнему невозмутимо дремал. А спецагент наконец заговорил:

– Не хочу знать, почему ты пришла сюда, меня это не интересует. Эта история для меня завершилась много лет назад, поэтому я расскажу тебе то, что знаю, хотя все это ты могла бы прочесть в материалах соответствующего дела.

– Мой шеф капитан Стефанопулос посоветовал мне поговорить с тобой.

– Старина Стеф, – протянул Бериш. – Он был моим первым командиром, когда я только что окончил академию.

– Я этого не знала, я думала, что Стеф всегда работал в Лимбе.

– Вовсе нет: он возглавлял программу защиты свидетелей.

– Никогда не слышала о такой.

– В самом деле, она больше не существует. То были времена сильной организованной преступности, и город должен был тщательно готовить процессы, чтобы засадить криминальных авторитетов. Когда ситуация изменилась, подразделение было распущено, и нам дали другие назначения. – Он помолчал. – Но зато ты…

– Что – я?

Бериш пристально посмотрел на нее:

– Ведь это ты, правда?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты имела отношение к делу Подсказчика, теперь я припоминаю.

– У тебя хорошая память. Но если не возражаешь, давай оставим в покое моих призраков и немного поговорим о твоих. – Мила посмотрела ему в лицо. – Кайрус, расскажи мне о нем.

Бериш глубоко вздохнул. И словно бы открылась дверца, давным-давно запертая. Как Мила и предчувствовала, за ней все еще шевелились призраки былого. Один за другим всплывали они, отражаясь в глазах спецагента, когда он начал свой рассказ.





26


Обычно концу света предшествует спокойный день.

Люди идут на работу, садятся в метро, платят налоги. Никто ни о чем не подозревает. Да и с чего бы? Каждый продолжает делать то, что делал всегда, опираясь на простейшую предпосылку: если сегодня все так же, как вчера, почему завтра что-то должно измениться? Примерно таким был смысл речей Бериша, и Миле он был вполне внятен.

Иногда конец света наступает для всех. Иногда – для кого-то одного.

Бывает, что человек просыпается утром, не зная, что этот день – последний в его жизни. Но иногда конец безмолвен, даже невидим. Он назревает исподтишка, чтобы потом проявиться в неуместной детали или в простой формальности.

Дело Господина доброй ночи, к примеру, началось со штрафа за неправильную парковку.

На ветровом стекле автомобиля красовался знак, разрешающий жителю данного района парковаться на этой улице. Но передние колеса вылезли за пределы дозволенного. Усердные сотрудники муниципальной службы по безопасности дорожного движения заметили нарушение. Штраф выписали, квитанцию засунули за дворник самым нормальным утром самого нормального вторника. На следующий день такая же квитанция составила компанию первой. И так всю неделю, пока к окошку не прикрепили постановление, предписывавшее владельцу немедленно отогнать отсюда транспортное средство. Наконец через двадцать дней сам муниципалитет позаботился об этом, прислав эвакуатор. Машину – «форд» цвета металлик – поместили в гараж для автомобилей, конфискованных в судебном порядке. Если бы владелец захотел ее выкупить, ему пришлось бы расстаться с порядочной суммой. Как предписано законом, через четыре месяца после вынужденного изъятия последовало наложение ареста, после чего владельцу предоставлялось еще шестьдесят дней, чтобы оплатить издержки, до того как имущество будет продано с молотка. Этот срок тоже миновал без результата. Был объявлен аукцион, но на «форд» не нашлось покупателей, и машину разобрали на запчасти. Чтобы вернуть потраченные средства, муниципалитет отправил судебного пристава по месту жительства злополучного владельца автомобиля, дабы описать его имущество.

Только тогда стало понятно, что этот человек – некто Андре Гарсия, не имевший семьи, уволенный из армии по причине гомосексуализма и живший на государственное пособие, – пропал несколько месяцев назад.

Рекламные листовки и проспекты скопились в почтовом ящике. Электричество, воду, отопление отключили за неуплату. Холодильник превратился в склеп для гниющих продуктов.

В те времена журналисты охотились за историями, с помощью которых можно было показать, как политики выжимают деньги из граждан самыми нечестными средствами, пользуясь поддержкой закона и пособничеством бюрократии.

Так Андре Гарсия попал в газеты.

В статье рассказывалось, как был запущен механизм судебного преследования, причем никому, вплоть до визита судебного пристава, не пришло в голову постучать в дверь данного гражданина и осведомиться, какого черта он никак не решится сдвинуть проклятую машину на какие-то полметра. Газетчики поиздевались вволю, достаточно вспомнить заголовки: «Весь мир забыл о нем, только не муниципальные службы!» или «Мэр заявляет: Гарсия, верни наши денежки!».

На самом деле судьбой злополучного Андре никто особо не занимался. Он мог уехать из города или броситься в реку, но, если не было достаточно данных, заставляющих предположить, что человек явился жертвой преступления, он имел полное право и так и этак распорядиться своей судьбой. Одно можно поставить ему в заслугу: он пробудил общественное мнение. И поскольку публика любит повозмущаться, СМИ ринулись на поиски похожих случаев, когда муниципалитет, либо банки, либо налоговые службы продолжали недолжным образом присваивать деньги граждан, которые давно уже умерли и похоронены или находятся в глубокой коме из-за банальной закупорки сосудов.

Так нежданно-негаданно, чуть ли не в насмешку, всплыли еще шестеро. Четыре женщины, двое мужчин, в возрасте от восемнадцати до пятидесяти девяти лет, пропали на протяжении года.

«Неспящие».

Обычные люди, вроде официантки, которая каждое утро подает тебе завтрак в кафе, или парня с автосервиса, который раз в неделю моет твою машину, или парикмахера, который подстригает тебе волосы раз в месяц, рассуждал Бериш. Одинокие. Одиноких много, можно было бы возразить. Но их одиночество вело себя по-особому. Разрасталось, цеплялось усиками, как вьющееся растение. Мало-помалу оплетало с ног до головы, совершенно скрывая. Такие люди вращались среди других таких же людей, неся на себе зоофита, который не выпивал кровь, зато пожирал душу. Они не были невидимками, ты мог пообщаться с ними, перекинуться парой слов, улыбнуться, дожидаясь кофе, или счета, или сдачи. Ты их встречал постоянно, но тотчас же о них забывал. Они как будто переставали существовать, вплоть до следующего раза, а потом исчезали снова. Они были ничтожными, а это много хуже, чем быть невидимыми. Им не суждено было оставить след в чьей-либо жизни.

Пока они влачили привычное существование, им не удавалось ни в ком пробудить к себе интерес. Но стоило им исчезнуть, о них внезапно вспомнили и даже окружили запоздалым вниманием.

Как мне забыть о мальчишке, который развозил заказы по домам, или о студентке, которая коллекционировала единорогов. О вышедшем на пенсию профессоре или о вдове, трое детей которой никогда не навещали ее. Или о хромой женщине, которая держала магазин столового и постельного белья, или о продавщице из универмага, которая в субботние вечера садилась за один и тот же столик в баре, надеясь, что кто-нибудь обратит на нее внимание.

Пресса несколько произвольно связала между собой семь исчезновений, предположив, что за ними кроется одна и та же причина, может быть, даже чья-то рука. Полиция, как часто бывает в подобных случаях, пошла на поводу у журналистов и принялась расследовать, не замешаны ли в исчезновении людей какие-то третьи лица. Выдвигались гипотезы, разгорались дискуссии. Хотя открыто об этом не говорилось, кое-кто намекал на серийного убийцу.

Это было похоже на реалити-шоу, хотя в то время ничего подобного и в помине не было, вспоминал Бериш. Семеро пропавших выступали как его участники. Все считали себя вправе говорить о них, копаться в их жизнях, судить. И федеральная полиция оказалась под прицелом: на свет могли явиться нелицеприятные факты. Не хватало только главной звезды: убийцы. Предполагаемого, конечно, ведь трупов не было. Ему, безымянному, стали присваивать различные прозвания. Маг, потому что заставлял людей исчезать. Заклинатель душ, потому что тел не могли найти. Мрачноватое имечко, но продажи шли хорошо. Но больше всего к нему подходило Господин доброй ночи, поскольку единственное, что обнаружилось при расследовании, – и единственное, что было общего у пропавших, – это то, что все семеро страдали бессонницей и, чтобы заснуть, принимали снотворное.

Вообще-то, если бы не общественное давление, федеральная полиция вряд ли стала бы заниматься делом, в основе которого лежала настолько хрупкая связь.

Поднялась такая шумиха, что мы, полицейские, не могли спустить дело на тормозах. Хотя никто не верил, что тут вообще имеется какое-то дело. Все закончилось так, как многие предвидели: «неспящие» перестали пропадать, публике надоела эта история, СМИ, дабы удовлетворить публику, нашли новые интересные факты. Все началось как фарс, со штрафа за неправильную парковку, выписанного незадачливому отставнику Андре Гарсия, и как фарс закончилось: виновного не нашли, и все дело погрузилось в забвение.

– Вплоть до сегодняшнего дня, – поправила Мила.

– Потому-то ты и пришла сюда, полагаю, – скривился Саймон Бериш. – Но я ничего не хочу об этом знать.



Шел уже одиннадцатый час, и китайская забегаловка оживилась с приходом новых клиентов. Обычных, штатских, которые, пользуясь тем, что люди в мундирах ушли, собрались и для себя урвать еды и немного внимания.

– Ты объяснил мне прозвища предполагаемого монстра, но не сказал, почему Кайрус, – заметила Мила.

– По правде говоря, впервые слышу это имя.

Мила заметила, что спецагент старательно отводит глаза. Может, Бериш и лучший в Управлении специалист по допросам, но врет он не слишком-то умело. Однако полной уверенности у Милы не было. Бериш пошел на сотрудничество, и не стоило обижать его недоверием.

– Ладно, это я постираю, – сказала она, имея в виду платок, который Бериш одолжил ей, чтобы почистить куртку. – И спасибо за завтрак.

– Не за что.

Сотовый Милы пискнул: пришло СМС-сообщение. Мила прочла, сунула сотовый в карман вместе с платком и поспешила выйти из-за стола.

– Что тебе Стеф наговорил обо мне? – остановил ее Бериш.

– Что тебя бойкотируют и чтобы я была с тобой поосторожней.

Бериш кивнул:

– Очень мудро с его стороны.

Мила наклонилась, приласкала собаку Бериша.

– Одно мне непонятно… Почему он посоветовал и поговорить с тобой, и вести себя поосторожней?

– Знаешь, что бывает с тем, кто привечает полицейского, которого бойкотируют коллеги, а? Это как зараза.

– Стоит ли мне бояться: ведь ты-то сам, кажется, чувствуешь себя вольготно в таком положении.

Сарказм Милы Бериш встретил улыбкой:

– Видишь это заведение? – Он обвел рукой ресторан. – Много лет назад двое патрульных вошли в эту дверь, решив позавтракать, и, точно как ты сегодня, спросили яичницу и кофе. У владельца, который, между прочим, только что приехал из Китая, было две возможности: указать, что такие блюда в меню не предусмотрены, потеряв тем самым двух клиентов, либо отправиться на кухню и начать взбивать яйца. Он выбрал вторую, и с того самого момента три часа в день подает еду, которая, не имея ничего общего с традицией кантонской кухни, определяет его благосостояние. И все потому, что он усвоил крайне важный урок.

– Клиент всегда прав, да?

– Нет. Что гораздо легче чуть-чуть приспособить к новым веяниям тысячелетнюю культуру, чем внушить что-то полицейскому, который желает есть яичницу с беконом в гребаной китайской забегаловке.

– Если тебя это забавляет, то и мне плевать на то, что обо мне думают коллеги.

– Ошибаешься, если думаешь, что это – игра, в которой зарабатывает очки тот, кто круче.

– Поэтому ты недавно стерпел, когда низший по званию выказал тебе неуважение?

– Ты, должно быть, сочла меня трусом, но та выходка относилась вовсе не ко мне, – развеселился Бериш. – Когда я сижу один за столиком, никто не осмеливается задевать меня. Делают вид, будто меня тут нету, или смотрят как на волос, попавший в тарелку: противно, конечно, но вытащишь, и можно есть… Тем, что случилось утром, я обязан твоему присутствию. Это тебя они хотели предупредить, и довольно красноречиво: «Держись от него подальше, или и с тобой будет то же самое». Я бы на твоем месте внял предупреждению.

Милу и ужаснуло, и взбесило такое отношение Бериша.

– Зачем тогда ты приходишь сюда каждое утро? Стеф был уверен, что я найду тебя здесь. Ты мазохист или что?

Бериш улыбнулся:

– Я начал ходить сюда, когда поступил в полицию, и мне в голову никогда не приходило поменять ресторан. Хотя, по правде говоря, еда здесь не ахти, а запах жареного пропитывает одежду и потом никак не выветривается. Но если я перестану здесь показываться, это сыграет на руку тем, кто хочет, чтобы я вообще подал в отставку.

Мила не знала, за какие грехи расплачивается Бериш, но понимала, что тут ничем не поможешь; относительно же дела Кайруса усвоила одну вещь. Схватившись руками за столик, она надвинулась на спецагента, буквально нависла над ним:

– Стеф отправил меня к тебе потому, что, в отличие от всех остальных, ты не успокоился, верно? Когда все прочие отступились, ты продолжал доискиваться истины по поводу этих семерых пропавших. Тогда ты и совершил ошибку, из-за которой тебе объявили бойкот. Я считаю, однако, что ты до сих пор не оставил намерения узнать, что тогда произошло. Может, ты и хотел бы отстраниться, но что-то мешает тебе, я уж не знаю, что именно. Покой, в который ты погрузился, ни дать ни взять как буддийский монах, не что иное, как бешенство, преобразившееся в молчание. Правда в том, что если ты отступишь, то никогда себе этого не простишь.

Бериш выдержал ее взгляд:

– Тебе-то откуда знать?

– Со мной было бы то же самое.

Такой ответ, казалось, зацепил спецагента. Он привык к суровым, порой несправедливым суждениям о себе и еще не встречал в полиции человека, который бы не шарахнулся в сторону от висевшего над ним проклятия.

– Лучше тебе забыть об этой истории ради твоего же блага. Кайруса не существует, и все прочее – не более чем коллективная галлюцинация.

– Знаешь, что такое ПЖУ? – внезапно спросила она, думая о приписке карандашом под газетной вырезкой, которую оставил у канализационного люка Эрик Винченти.

– Куда ты клонишь?

– Потенциальные жертвы убийства. В Лимбе имеется соответствующий архив. Мы храним отпечатки пальцев, кровь или ДНК без вести пропавших, которые могли быть убиты. Забираем личные вещи – пульт дистанционного управления, зубную щетку, волос, застрявший в расческе, игрушку. Эти предметы хранятся прежде всего на случай, если возникнет необходимость опознать останки.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Четыре дня назад был убит мелкий торговец наркотой. Точнее, его утопили в трех сантиметрах грязной воды, в поилке для собак. Убийца оставил следы на веревке, которой связал жертву, но его личность не установили.

– Отпечатков не было в базе данных.

– Были, но не среди преступников, а среди жертв… в ПЖУ. – Мила достала из кармана мобильник и показала его Беришу. – Пять минут назад мне пришла эта эсэмэска. Эксперты установили, что отпечатки пальцев принадлежат некоему Андре Гарсия, бывшему солдату, гомосексуалисту, о котором двадцать лет не было вестей.

Бериш побледнел.

– Теперь, если хочешь, можешь снова заявить, будто тебе плевать, будто ты знать не желаешь, что за этим кроется. – Мила наслаждалась каждой секундой молчания. – Но похоже, одна из предполагаемых жертв Господина доброй ночи вернулась.





27


Мила все поняла.

По этому поводу не оставалось сомнений. Выходя из китайского ресторана, она оставила Бериша наедине с эхом последней фразы.

Возвещавшей возвращение Андре Гарсия из мира теней.

И речь не шла о непредвиденной случайности. Он вернулся, чтобы убивать. Это многое ставит под угрозу. Многое из того, что Бериш, пусть и скрепя сердце, принял решение защищать.

Спецагент сидел у себя в кабинете, положив ноги на стол. Опасно раскачивался на стуле, устремив взгляд в пустоту, безумный эквилибрист, стремящийся сохранить равновесие в мыслях.

Хич наблюдал за ним из угла, в который всегда ложился, – одно из преимуществ отверженного: ты можешь брать с собой на работу пса и тебе никто слова не скажет.

За стенами кабинета бурлила жизнь. Но ее неистовство затухало у порога: коллеги Бериша держались на должном расстоянии от его личного пространства. Он видел только смутные тени, мелькавшие за матовым стеклом двери.

Кабинет был местом его изгнания.

Но Бериш содержал его в порядке, как будто в любую минуту ждал посетителя. Папки с документами стояли на полках, выстроенные безупречно ровными рядами. На столе, со старанием размещенные, – стереоскопическая лампа, пенал, календарь и телефон. А перед столом, на равном от него расстоянии, – два стула.

Такая рутина спасала его в эти годы вынужденной изоляции.

Он выстроил вокруг себя барьер из обкатанных привычек, которые помогали терпеть презрение окружающих и одиночество. Рухнув в бездну, смешавшись с прахом, он был вынужден заново придумывать себе жизнь, а заодно и новый способ оставаться полицейским. Когда ты утратил уважение коллег, остается одно разумное решение: подать в отставку. Но как раз это его и не устраивало: осуждение без права апелляции. Расставшись с удостоверением, он падал бы все ниже и ниже. Так, по крайней мере, скольжение в пропасть приостановилось.

Несмотря на цену, которую приходилось платить каждый день, непочтительные жесты и косые взгляды вызывали на бой, заставляли бороться.

Битва началась, когда он купил первую книгу по антропологии. Он всегда был человеком действия, но теперь решил использовать ту сторону своей натуры, которой слишком долго пренебрегал, и книги заменили ему пистолет.

Ум стал его оружием.

Всем сердцем и всей душой он погрузился в изучение предмета и приложил немало стараний. Вначале то было простое любопытство, но вскоре Бериш увидел, какой здесь таится потенциал. Уроки, которые можно применять в ежедневной полицейской работе.

Антропология открыла перед ним новые горизонты, позволила многое понять и в других людях, и в самом себе.

В отделе определенно подумали, что он помешался, видя, как все свои дежурства Бериш проводит, окопавшись в кабинете и поглощая книгу за книгой. Но по сути, ему больше нечего было делать. Начальство не поручало ему никаких расследований, а коллеги не желали с ним работать.

Все надеялись, что он сломается и подаст в отставку.

Поэтому он должен был чем-то заполнять пустоту своих дней. И эти тома оказались великолепным наполнителем. Вначале Беришу казалось, что они написаны на каком-то непонятном языке, и у него не раз возникало искушение швырнуть фолиант в стену. Но мало-помалу смысл фраз становился все различимее: так остатки погибшей цивилизации всплывают со дна океана.

Когда Бериш таскал в кабинет коробки с книгами, коллеги провожали его косыми взглядами, не понимая, что у него на уме. На самом деле Бериш и сам не знал, для чего все это может пригодиться. Но был убежден, что рано или поздно из этого выйдет толк.

И толк вышел, когда через много лет ему довелось вести допрос подозреваемого. Вместо того чтобы вырывать признание, силой добиваться его, Бериш встал с допрашиваемым на одну доску и превратил противостояние в дружескую беседу. Секрет успеха заключался в очень простом наблюдении.

Люди не очень любят говорить, но определенно любят, когда их слушают.

Некоторым эта фраза кажется оксюмороном. Мало кто понимает разницу. Бериш понял и с тех пор двигался дальше, без остановки. Молва о его особом таланте не пересилила дурную славу отверженного, но передавалась из уст в уста как некий масонский секрет, последнее средство в безнадежных случаях. Бериша звали, когда без него никак нельзя было обойтись.

Так он выкроил себе место среди коллег, тем не менее оставаясь невидимым.

Но Мила Васкес поставила под угрозу хрупкое равновесие, какого он с таким трудом добился за эти годы. Хотя она ничего и не сказала по этому поводу, у Бериша сложилось впечатление, что, кроме дела Андре Гарсия, имеются и другие.

Пропавшие без вести, которые возвращаются, чтобы убивать.

В последнее время он ощущал, что в Управлении сложилась какая-то напряженная атмосфера. Случилось что-то серьезное, в этом Бериш был уверен, хотя, разумеется, ему никто ничего не рассказывал. Даже если бы Мила Васкес ограничилась тем, что сообщила об отпечатках пальцев Гарсия, обнаруженных на месте убийства толкача, у спецагента уже был бы повод забеспокоиться.

Но она еще и назвала имя Кайруса. И это внушало страх.

В китайском ресторане он попытался скрыть изумление и сказал Миле Васкес, что впервые слышит это прозвище. Но он солгал.

Агент Васкес поняла, повторил он про себя. Поняла, что он наплел ей с три короба.

Имя Кайрус звучало в деле о семерых пропавших без вести двадцать лет назад, но федеральная полиция решила его не разглашать.

Нередко случалось, что в ходе самых деликатных расследований старались держать в тайне какую-нибудь существенную подробность, чтобы легче было разоблачить возможных мифоманов или проверить достоверность свидетельств. Но решение держать под секретом имя Кайруса было принято по гораздо более серьезным соображениям. Значит, только тот, кто по-настоящему замешан в деле, может знать это слово.

Но агенту Васкес посоветовал поговорить с ним сам Стефанопулос: уж если старый капитан настолько вышел из равновесия, стало быть дело принимает опасный оборот.

Саймон Бериш почувствовал, что перестает быть невидимым, – ощущение не из приятных.

Может быть, он поторопился отделаться от Милы Васкес.





28


Уже тридцать шесть часов не поступало сообщений о новом убийстве.

Пока все в Управлении ждали очередного выступления пресловутой террористической организации, Мила все больше убеждалась, что взяла верный след, и в данный момент не имела ни малейшего намерения делиться с начальством своими открытиями.

Рисковала, конечно, но такова уж ее натура.

Беседа с Беришем в китайском ресторане открыла ей глаза. Мила была уверена, что спецагент не сказал всей правды. Капитан Стеф посоветовал быть осторожней с этим человеком, но не счел нужным сообщить, что Бериш служил под его началом, когда только что окончил академию, а сам он возглавлял программу защиты свидетелей.

Так или иначе, Мила составила свое мнение. Что бы там ни случилось в его карьере такого, что от него все отвернулись, спецагент не сдался. Не пристрастился к бутылке, ища в алкоголе утешения, пытаясь таким образом забыть обиду и злость, как это делали многие полицейские, утратившие вкус к работе. Он прибег к другой стратегии.

Переменился.

Покинув китайский ресторан, Мила вернулась в Управление. После собрания, где она выставила себя на посмешище, Борис и Гуревич больше не обращались к ней, занятые, должно быть, охотой на массового убийцу и на полицейского, ставшего преступником.

Никто не подозревал, что цепь преступлений вовсе не обрывалась на убийстве, совершенном Эриком Винченти, вовсе нет: она протягивалась к недавнему прошлому, к смерти толкача, последовавшей 19 сентября, за день до того, как Роджер Валин устроил бойню. Сама последовательность преступлений подсказывала: ответы на вопросы агент Васкес может найти, только уходя все дальше и дальше в прошедшие годы. Нужно добраться до того, что случилось двадцать лет назад, и сопоставить с тем, что происходит сейчас.

Существует очевидная связь между настоящим и прошлым.

Машина времени, которая поможет вернуться вспять, – архив, размещенный в подвале Лимба.



Мила спустилась по лестнице, ведущей в глухое подземелье. Когда ступеньки закончились, протянула руку в темноте и повернула выключатель. Неоновые лампы под низким потолком зажигались по очереди – словно поднимали веки, пробуждаясь ото сна, – и высвечивали лабиринт коридоров, над которыми нависали высокие, во всю стену, шкафы.

Свежий запах сырой земли и замшелых камней коснулся ее. То было место, отрезанное от мира, дневной свет не проникал сюда, и сигнал сотовой связи замирал у порога, словно боялся войти.

Мила уверенно свернула налево.

На шкафы, мимо которых она шла, были наклеены шифры в порядке возрастания, и на застекленных полках можно было видеть самые разные предметы в пластиковых упаковках с этикетками. Одежда, аккуратно сложенная, собранная в один пакет; зубные щетки разных видов, непарная обувь – какой толк в том, чтобы хранить всю пару. Очки, шляпы, расчески. Окурки сигарет. Еще, кроме отходов повседневности и личных вещей, пульты дистанционного управления, испачканные наволочки и простыни, так, грязными, и положенные в пакеты; телефонные аппараты.

Все, на чем могли сохраниться биологические следы пропавших без вести, прилагалось к делу.

Агенты Лимба обязательно раздобывали предмет, которым человек ежедневно пользовался, чтобы выделить ДНК или просто снять отпечатки пальцев. Когда имелись обоснованные подозрения, что человек не удалился по доброй воле, его дело помещали в раздел ПЖУ – потенциальные жертвы убийства.

То была стандартная процедура, когда пропадали дети, но к ней прибегали и в случаях, когда можно было предположить, что причина исчезновения взрослого – насильственная смерть.

Всякий дееспособный гражданин волен исчезнуть без следа, буде он того пожелает. «Мы в Лимбе никого не заставляем возвращаться назад, – все время твердил Стеф. – Мы только хотим удостовериться, что с пропавшими не случилось ничего плохого».

Каждый раз, приходя в архив, Мила вспоминала слова капитана.

Короткий путь, хоженый-перехоженый, привел ее к некоему подобию комнаты – на самом деле квадратной выгородке между шкафами, – где и находился центр лабиринта.

Посредине – облицованный пластиком стол, стул и старый компьютер.

Прежде чем приняться за работу, Мила повесила куртку на спинку стула, вынула из карманов все громоздкие предметы и разложила их на столе. Вместе с ключами от дома, ключами от «хендая» и мобильником попался и платок, который Бериш одолжил ей в китайском ресторане. Мила машинально его понюхала.

Платок пах одеколоном.

Это уж чересчур, сказала она себе, не желая признаваться, что запах ей понравился. Положила платок рядом со всем прочим и решила забыть о нем, потом сразу отправилась на поиски папки, содержавшей документы по делу о семерых пропавших без вести двадцать лет назад. Архив начали оцифровывать лишь год спустя, так что данные сохранились только в бумажном виде.

Нашла нужную папку, вернулась с ней к облицованному пластиком столу.

Едва начав листать дело, Мила поняла, что в нем хранятся только протоколы, касающиеся отдельных исчезновений – все они попали в разряд ПЖУ, – и ничего более. Ни намека на Мага, Заклинателя душ или Господина доброй ночи, не говоря уже о Кайрусе. Только скупое упоминание о том, что, возможно, за всеми исчезновениями стоит кто-то один.

У Милы возникло впечатление, что дело «подчистили», то есть подлинные результаты расследования хранятся в другом месте, а в архиве Лимба оставлено «зеркало» – так назывались дубликаты документов, засекреченных из соображений престижа или безопасности.

Но у нее был Андре Гарсия.

Человека, не заплатившего штраф, можно сравнить с пациентом «зеро» во время пандемии. С него все начинается.

Среди семерых пропавших без вести двадцать лет назад бывший военный первым замел за собой следы. Из четверых убийц, заявивших о себе в последние дни, он вернулся первым.

И первым нанес удар, подумала Мила.

Поэтому можно многое узнать, покопавшись в деле Андре Гарсия. Так эпидемиолог ищет первоначальный очаг заражения, чтобы понять, как распространялась болезнь.

Она придумала, где можно поискать связь между Гарсия, Валином, Ниверман и Винченти.



Когда кто-то принимает решение исчезнуть, он, как правило, не собирает чемоданы, еще и потому, что вещи, ему принадлежащие, будут вечно напоминать о той жизни, от которой он пытается бежать. Если же, напротив, пропавший без вести взял с собой что-то, может так статься, что этот предмет, вернее, душевная связь, в нем воплощенная, окажется спасительным канатом, тралом, который можно выбрать, чтобы прибиться к берегу и вернуться домой. Но чаще всего встречаются случаи, когда бегство не замышлялось заранее. Их расследовать сложнее всего.

Иногда поступаешь именно так, и все тут, рассуждала Мила. Бежишь от чего-то – от наваждения, от боли – или от кого-то, и единственное решение, которое брезжит перед тобой, – исчезнуть окончательно, обнулиться. Чтобы напасть на след таких людей, в Лимбе прибегали к паре уловок да полагались на везение.

Всегда оставалась надежда, что пропавший передумает, или легкомысленно снимет деньги в банкомате, или расплатится картой. А может, попробует приобрести лекарства, которые регулярно принимает. К примеру, диабетику всегда необходим инсулин. Поэтому агенты Лимба опрашивают лечащих врачей, чтобы установить возможные патологии, а при первичном осмотре в доме пропавшего составляют опись содержимого домашней аптечки.

Именно эта последняя практика и навела Милу на мысль.

Прежде всего она, чтобы не подниматься наверх, в свой кабинет, включила стоявший перед ней старый компьютер. Через него вошла в цифровой архив Лимба.

Набрала на клавиатуре имена Роджера Валина, Нади Ниверман и Эрика Винченти. Соответствующие дела одно за другим всплыли на мониторе из океана байтов. Просматривая их, Мила делала записи в блокноте, который положила рядом с мышью. Закончив, сопоставила данные. Семеро пропавших без вести двадцать лет назад принимали средства от бессонницы – отсюда и Господин доброй ночи.

И глядите: у Роджера Валина дома был гальцион, прописанный больной матери. Надя Ниверман только что купила упаковку миниаса. У Эрика Винченти хранился рецепт рогипнола, хотя само лекарство в квартире не было найдено.

Вот и связь с Гарсия и другими пропавшими без вести двадцать лет назад – «неспящими».

Мила не знала, радоваться этому открытию или ужасаться. Старое дело о серийных исчезновениях, за которыми угадывалась чья-то рука – серийного убийцы? – но доказательств тому так и не было найдено. Исчезновения, которые начались без причины и без причины же прекратились.

Но в свете того, что Мила только что обнаружила, последнее утверждение не соответствует истине.

Представим, что исчезновения «неспящих» приостанавливаются на какое-то время, размышляла Мила. Три года проходят в молчании, интерес к делу падает, и наступает черед Роджера Валина, который исчез без следа как раз семнадцать лет назад. Никто не связывает исчезновение бухгалтера с предыдущими, и все начинается сначала.

– Но если эти люди возвращаются, значит они живы и их нельзя считать жертвами, – проговорила Мила в тишине.

Однако и гипотеза о том, что кто-то стоит за исчезновениями – Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи, – на данный момент ни на чем не основана.

Но Бериш странно отреагировал на имя Кайруса, вспомнила Мила, выключая компьютер и собираясь подняться наверх. Что-то тут не складывалось, какой-то детали не хватало для полной картины. Спецагент владеет ключевой информацией о том, что произошло двадцать лет назад, но не пожелал ею поделиться.

Кайрус вовсе не был коллективной галлюцинацией, все больше убеждалась Мила.

Взяв со стола блокнот и надушенный платок Бериша, она прошла по коридорам и вернулась к лестнице. Когда она стала подниматься к кабинетам Лимба, было начало десятого.

Размышляя о том, кроется ли за всем делом чей-то тонкий ум и к каким последствиям это может привести, Мила поднималась по лестнице и не сразу заметила, как на последних ступеньках в кармане кожаной куртки завибрировал мобильник.

Она вынула аппарат, посмотрела на дисплей: с десяток эсэмэсок свидетельствовали о том, что кто-то много раз пытался связаться с ней.

Высветился номер отдела оперативной связи. Существовала только одна причина, по которой оттуда могли позвонить агенту, работающему в Лимбе, поэтому у Милы по спине побежали мурашки.



Очутившись в Зале Затерянных Шагов, она набрала номер. Ей ответили сразу.

– Агент Васкес? – осведомился мужской голос.

– Да, это я, – с дрожью в голосе ответила Мила.

– Всю вторую половину дня мы пытаемся до вас дозвониться. У нас тревожный сигнал.

Мила знала, что это значит.

Дела по исчезновению подростков, когда они по своей воле уходили или бежали из дома, решались быстро и с положительным результатом. Новые поколения слишком привязаны к технологиям, и, если у ребят имелся с собой мобильник, оставалось немного подождать.

Обычно они отключали телефон, чтобы родители не смогли дозвониться и как следует поволновались. Но, как правило, не выдерживали больше суток, чтобы не проверить, прислала ли эсэмэску сердечная подруга или же друг. Едва телефон активировался, пусть даже с него не звонили и не принимали звонки, как сим-карта подключалась к одной из сот, расположенных на территории, и с этого момента полицейские точно знали, где находится пропавший.

Когда им не так везло и пропавшие долгое время пребывали в молчании, сотрудники Лимба просили телефонные компании не прерывать связь, ведь могло случиться, что через годы мобильник или сим-карта оживет. В отделе оперативной связи отслеживали такие номера, на случай если возникнет сигнал.

– Номер снова включился, – сказал оператор. – Мы проверили, это не фантомный сигнал. Включение подтвердилось.

Если здесь нет ошибки, значит действительно что-то происходит.

– Кому принадлежит номер? – сразу же спросила Мила.

– Номер записан на некую Диану Мюллер.

Четырнадцать лет. Брюнетка, темные глаза. Пропала февральским утром по дороге в школу. Согласно сведениям из телефонной компании, ее мобильник отключился в 8:18.

Через девять лет молчания телефон ожил.

– Удалось локализовать сигнал?

– Конечно, – ответил оператор.

– Хорошо, давайте адрес.





29


Телефон этот был старой «нокией».

Диана Мюллер нашла его на скамейке в парке, – наверное, кто-то забыл. Но выйти на владельца было невозможно. Мобильник хотя и работал, но ничего особого из себя не представлял: батарейки разряжались за несколько часов, дисплей весь исцарапан, – видимо, аппарат часто роняли. И уж конечно, он не мог соперничать со смартфонами последнего поколения, которых в то время, когда девочка исчезла, еще и в помине не было.

Но для Дианы, которая никогда не имела сотового телефона, и этот очень много значил.

Он представлял собой своего рода пропуск в мир взрослых. Хотя телефончик и был потрепанный, да и модель устарела, Диана берегла его и лелеяла, как если бы он был совсем новый. Девочка даже разукрасила его, добавив брелок в виде голубого ангела и чехольчик, усеянный золотыми звездочками. А внутри, в отсеке для батареек, выцарапала слова Собственность Дианы Мюллер и маленькое сердечко с инициалами одноклассника, который нравился ей больше всех. Что-то вроде магического обряда – чтобы он когда-нибудь, в один прекрасный день, взял да и позвонил.

Сотовый телефон, которым девочка так гордилась, скорее всего, не вызвал бы у четырнадцатилетнего подростка наших дней ни малейшего интереса. Ни в Интернет не выйти, ни почту не отправить, ни игр, ни приложений. Его нельзя было использовать как навигатор, тем более как фотоаппарат.

С него можно было только позвонить или же, единственная альтернатива, отправить сообщение.

– Сколько всего ты потеряла, Диана, – произнесла Мила вполголоса, направляясь по адресу, где засекли сигнал включившегося мобильника. Неподалеку от места, где девочка пропала: это заставляло задуматься.

Девять лет назад юная жизнь растаяла в небытии, будто ее вобрал в себя ветер. Но Мила полагала, что у истока тайны стоит то, чем стал для Дианы сотовый, который сейчас посылал сигналы из темноты.

Наваждение.

В возрасте, когда девочки чаще всего приносят домой беспризорных щенят, Диана однажды вернулась из школы со старым радиоприемником, рассказав, что и его тоже нашла на улице. Твердила, что очень жалко было оставлять его там и что владелец, наверное, сам не знал, что делает, выбрасывая такую вещь.

Но, в отличие от сотового, приемник был сломан, и починить его не получалось. Однако Диана не видела никакой разницы.

Мать и на этот раз возражать не стала, не подозревая, что с данного момента девочка начнет тащить домой самый разный хлам: одеяло, детскую коляску, стеклянные банки, старые журналы, – для каждой своей находки придумывая убедительный предлог.

Вначале мать Дианы, хоть и понимая, что в странном поведении дочери что-то не так, не могла найти разумных обоснований, чтобы заставить ее прекратить. А мания Дианы представляла собой болезненную привязанность к вещам, известную под именем диспозофобия или патологическое накопительство.

В отличие от той женщины Мила, знала, что речь идет об обсессивно-компульсивном расстройстве. Человек, страдающий им, копит всякий хлам, с которым потом не в состоянии расстаться.

В случае Дианы все шло своим чередом, пока вещи, которые девочка накапливала у себя в комнате, не загромоздили ее сверх меры. Мало того что стало не хватать места, настолько, что было трудно зайти в комнату, возник и вопрос гигиены, ибо закралось подозрение, что «сокровища», якобы найденные случайно, подбирались Дианой на помойке.

Мать осознала всю остроту проблемы, когда дом заполонили тараканы. Они кишели повсюду – в шкафах, на кухонных полках, под ковровым покрытием. Они расползались из комнаты Дианы, и, когда женщина пошла посмотреть, что там происходит, она с ужасом обнаружила мешки с их собственным мусором. С недавних пор, по какой-то непонятной причине, дочь упрямо приносила их обратно домой и прятала среди всего остального.

Мила воображала, какое ужасное, ошеломляющее ощущение можно испытать, когда перед твоими глазами снова предстает то, что, по обычаю общества потребления, ты уже исключил из своего существования, а следовательно, из памяти. Выбрасывая объедки или ненужные вещи, мы уверены, что все это больше нас не касается, что теперь этим должен заняться кто-то другой. Одна мысль о том, что выброшенное нами нежданно-негаданно вернется, ужасает нас, словно явление вживе человека, которого мы считали умершим и давно похороненным.

Есть в этом что-то необъяснимое и одновременно пугающее – как непроницаемая мотивация безумца или патологический импульс некрофила.

Мать Дианы, впав в панику, решила отделаться от хлама, накопленного дочерью, и выбросила все подряд. Когда девочка пришла из школы, она оказалась наедине с пустотой, и через несколько дней пустота поглотила ее.

Мать Дианы звали Крис, и у нее, кроме дочери, никого не было. Мила увидела, будто наяву, ее потерянный взгляд. В то время, когда девочка пропала, агент Васкес еще не перевелась в Лимб. Они познакомились позже: Крис регулярно заходила в отдел осведомиться, нет ли каких-либо известий о дочери. И каждое ее посещение было мучительно для сотрудников тоже.

Они видели, как женщина ступает на порог Зала Затерянных Шагов, ищет лицо Дианы на стене, желая удостовериться, что фотография на месте, а значит, о ее дочери не забыли. Найдя фотографию, входила чуть ли не на цыпочках и ждала, пока на нее обратят внимание.

Обычно ею занимался Эрик Винченти. Усаживал, предлагал чай. Какое-то время беседовал, пока не убеждался, что она готова вернуться домой. После исчезновения коллеги задача утешать Крис была возложена на Милу.

Ей, неспособной к сочувствию, было трудно вообразить, что происходит в сердце женщины, какое страдание, какую боль она испытывает. Свою боль Мила прекрасно различала: порезы бритвой, ожоги, синяки. Если не считать ярости и страха, только таким набором эмоций она и располагала. Поэтому ей не удавалось вступить в контакт с Крис так, как это получалось у Винченти. Но тем не менее Мила многое в ней поняла.

К примеру, то, что Крис не была плохой матерью. Воспитывала дочку, проявляла строгость, когда это было необходимо, при отсутствии мужа или друга, который взял бы на себя роль отца. Терпела абсурдную манию Дианы, зная, что сама далека от совершенства и это ставит ее в невыгодное положение. Однажды призналась Миле, что была уверена: ее девочка несчастна и втайне ненавидит ее. И это если учесть, что Диана – такая мягкая, нежная – по самой своей природе не была расположена кого-либо ненавидеть.

Вина Крис заключалась в том, что ей нравились мужчины.

Она всегда им позволяла этим пользоваться – с каким-то мазохистским осознанием того, что совершает ошибку за ошибкой.

Но истинной жертвой ее увлечений была Диана.

Сколько раз бывало, что жена очередного любовника набрасывалась на Крис в супермаркете, вопя, чтобы та оставила в покое чужих мужей? Сколько раз она меняла работу, когда начальник, которому осточертела их связь, гнал ее взашей? Матери с дочерью постоянно приходилось перебираться с места на место, бросая все, убегая от дурной молвы и человеческой злобы.

Поэтому, когда Диана начала собирать свою «коллекцию», она, возможно, хотела отправить матери послание и одновременно обозначить свою, и только свою территорию. Не имея старых семейных вещей, за которые можно было бы уцепиться, она присваивала прошлое, которое другие люди выбрасывали как мусор.

Но Крис осознала это слишком поздно и поступила с дочерью как с несчастной душевнобольной. Она абсолютно убеждена, сказала однажды женщина Миле, что Диана не пропала без вести и ее не похитили. Она наверняка покончила с собой из-за мамочки-шлюхи, не зря из дома исчезла целая упаковка рогипнола.

Мила резко затормозила, и мотор «хендая» заглох. Она стояла посреди пустынной улицы, слушала тарахтенье из-под капота и отголоски фразы, пришедшей из неведомых глубин памяти.

Снотворное, исчезнувшее вместе с Дианой, не могло быть простым совпадением.

Нет, неправда. Это невозможно. Я в это не верю, твердила она. На этот раз необходимо предупредить Бориса. Она не вправе так рисковать.

Но ты уже зашла слишком далеко, заговорил внутренний голос. Тебя окончательно отстранят от расследования.

Сигнал, посланный с мобильника, включившегося через девять лет, служил приглашением, адресованным только ей. Не важно что или кто, но ее там ждали. Мила запустила мотор «хендая».

Она не могла не явиться на свидание.





30


Деловая зона располагалась вдоль реки.

В высоких серебристых зданиях в основном размещались офисы, и в этот вечерний час они казались пустыми, прозрачными соборами. Вместо сотрудников можно было различить внутри персонал, занятый уборкой: люди толкали электрополотеры и пылесосы, опорожняли корзины для мусора.

Мила проехала три квартала, прежде чем обнаружила нужную улицу.

Свернула налево, доехала до забора из листового железа, который возвышался между двумя зданиями, перегораживая путь. Написанное крупными буквами объявление предупреждало о том, что ведутся работы.

Мила припарковалась и вышла из машины, оглядываясь вокруг. Нужный ей дом находился за оградой. Она снова позвонила операторам, получить подтверждение, что сигнал с сотового Дианы все еще поступает и никуда не переместился.

– Он все еще там, – заверил оператор.

Мила прервала связь и стала искать проход. Нашла неподалеку от здания, расположенного справа. Наклонилась и пролезла под железный лист, загнутый внутрь.

Выпрямившись, обтерла руки, стряхнула пыль с джинсов. Строительная площадка перед ней была пуста. Мила ожидала, что ей встретится по крайней мере охранник, но никто не сторожил это место. Строящийся дом был доведен до десятого этажа, но, учитывая толщину фундамента, ему предстояло вознестись гораздо выше. Рядом зиял котлован для фундамента здания-близнеца, чье строительство еще не было начато. В глубине – другие постройки, в разной степени готовности, призванные, вероятно, обслуживать два основных здания.

Ровно посредине виднелся домик из красного кирпича, относившийся к прошлому столетию, – все, что осталось от старого квартала, сметенного скреперами с лица земли, чтобы расчистить место для небоскребов. Мила приметила номер на фасаде и зашагала по площадке, обходя машины и оборудование. Невидимая рука страха, вместо того чтобы сдерживать, толкала ее вперед.

Она двигалась к дому. Но и дом двигался ей навстречу.



Дом из красного кирпича был трехэтажным. Окна забиты изнутри фанерными щитами, всюду надписи спреем, предупреждающие об опасности обрушения. Между новых построек низенький домик был похож на пораженный кариесом зуб. И казался совершенно заброшенным.

Агент полиции подошла к тяжелой деревянной двери, к которой был прикреплен листок. Распоряжение об экспроприации, изданное муниципалитетом около месяца назад. Согласно распоряжению мэра, домик предполагалось снести, а на его месте построить новые здания, следуя вновь утвержденному плану градостроительства. Поэтому владельцам предписывалось освободить помещение в трехнедельный срок.

Мила задумалась. Если верить распоряжению, работы по сносу начнутся завтра.

Она подергала ручку двери, пробуя, нельзя ли здесь войти. Косяк не шелохнулся. Попыталась взломать замок, но тщетно.

Тогда отступила на несколько шагов и с разбега ударила в дверь плечом. Раз-другой. Крепкая древесина не поддавалась.

Мила огляделась вокруг в поисках предмета, который мог бы служить рычагом. В нескольких метрах увидела лопату. Подобрала ее, просунула режущую кромку между створок. Загнала поглубже, так что полетели щепки. Потом всем своим весом навалилась на рукоятку. Дерево заскрипело, дверь начала подаваться. Мила старалась, не щадя сил. Капли пота выступили у нее на лбу.

Потом что-то хрустнуло, и дверь распахнулась.

Мила отбросила лопату и пошла вперед. При входе в темный вестибюль ее приветствовало эхо. Окутал резкий смрад. Пахло чем-то сладковатым, будто где-то гнил гигантский плод. Природу запаха Мила определить не могла.

Прежде всего она вытащила фонарик из кармана кожаной куртки. Включила его, направила луч перед собой. Высветилось единственное помещение, пустое, и лестница, ведущая наверх.

Мила повернулась к двери, которую только что взломала. В самом деле изнутри была приколочена доска. Она так и не раскололась, это проржавевшие петли слетели под воздействием рычага.

Мила снова прислушалась к эху, надеясь обнаружить чье-то присутствие.

Звук, запах и густота тьмы наводили на мысль о потайном колодце, куда сбрасывают ненужный хлам или вещи, которые мы не можем забыть, а потому предпочитаем убрать с глаз подальше.

Вонь становилась невыносимой. Мила поискала в кармане платок, который Саймон Бериш дал ей в китайской забегаловке, чтобы вытереть с куртки ошметки яичницы. Нашла, завязала нос и рот.

Платок все еще пах одеколоном.

Потом бестрепетно вгляделась в темноту, представшую перед ней. Мила не боялась темноты, ибо с детских лет чувствовала свою к ней сопричастность. Но отважной себя не считала. Просто страх не заставлял ее бежать, она в нем нуждалась. Мила сознавала, что зависимость от этого чувства гасит всякую осторожность. Следовало бы развернуться, пойти к машине, вызвать коллег из Управления. Вместо того она вынула пистолет и стала медленно подниматься по ступенькам, посмотреть, что ждет ее наверху.





31


На лестничную площадку выходила дверь.

Тошнотворные миазмы просачивались оттуда, они проникали даже через платок, закрывавший нос и рот. Мила протянула руку, попробовать, насколько крепко заперта дверь, но та отворилась от легкого касания.

Мила посветила фонариком.

Кипы старых газет громоздились до потолка, почти трехметровой высоты. Они тесно примыкали одна к другой, образуя плотную, непроходимую стену; едва оставалось место, чтобы могла открыться дверь.

Мила проникла в этот закуток, недоумевая, как преодолеть преграду, но, посветив по сторонам, обнаружила проход.

И, не колеблясь, пошла.

Узкий коридор, в который едва мог протиснуться один человек, казался ущельем между двух стен, состоящих из разного хлама. Мила двинулась по этой тропе. Как укротитель, щелкая хлыстом, заставляет яростного зверя держаться на расстоянии, так и она размахивала фонариком, отгоняя тьму, угрожающую, готовую к нападению.

Чего только не было вокруг!

Пластиковые контейнеры, пустые бутылки, жестянки. Ржавые железяки. Одежда всяких фасонов и цветов. Швейная машинка двадцатых годов. Старинные книги в кожаных переплетах и современные в потрепанных цветных обложках. Головы кукол. Смятые пачки из-под сигарет. Шляпы. Чемоданы. Коробки. Старый стереомагнитофон. Запчасти для мотора. Чучело птицы.

Это походило на склад сумасшедшего старьевщика. Или на желудок огромного кита, за время долгих странствий по морям заглотившего много всякой всячины.

В беспорядке, однако, просматривался некий скрытый смысл.

Понять его Миле не удавалось, но он был налицо. Бросался в глаза, хотя с трудом поддавался объяснению. Во всем этом как будто наличествовал какой-то метод. Словно бы всякой вещи было назначено то самое место, где она должна лежать. Словно бы кто-то попытался, из каких-то неясных соображений, навести порядок на гигантской свалке, сортируя отбросы согласно тайной системе, в которой всякая вещь играет свою роль и имеет значение.

Определить то, что предстало перед ее глазами, было просто: диспозофобия. Обсессивно-компульсивное расстройство Дианы Мюллер.

Но на этот раз масштаб был куда грандиозней. Огромный склад, набитый битком, под завязку. Единственное обширное помещение, в котором выстроен лабиринт.

Двигаясь по узкому проходу, Мила то и дело наступала на какой-то хлам. Предметы, скатившиеся с груды, наводили на мысль о том, насколько шатко все, что ее окружает. Осознав это, Мила старалась ступать осторожнее.

Пройдя порядочное расстояние, увидела, что каньон раздваивается. Посветила фонариком в том и в другом направлении, прикидывая, куда свернуть. В конце концов выбрала правую сторону, решив, что этот путь ведет к центру лабиринта.

Казалось, здесь, как в архиве Лимба, остатки тысяч человеческих жизней спрессованы, собраны в кучу. Единственное доказательство того, что люди, которых больше нет, существовали в этом мире.

Армада теней, припомнила Мила. Куда я попала? Где мобильник Дианы Мюллер? Где сама девушка?

Внезапный шорох заставил ее остановиться. Крысы. Наверняка они здесь повсюду, и тараканы тоже. Посветив вниз, Мила утвердилась в своих подозрениях. Пол был усеян мелкими катышками экскрементов.

Мила чувствовала, что на нее уставилось множество глаз – может быть, тысячи. Наблюдают за ней из укрытий, следя за тем, что она станет делать, представляет ли угрозу или возможность попировать.

Чтобы отделаться от таких мыслей, Мила ускорила шаг и зацепила коленом выступающий край стены. Едва успела поднять голову и заметить, что груда хлама сдвинулась и лавина готова обрушиться на нее с высоты. Прикрылась как могла руками, и каскад предметов, твердых и мягких, с шелестом посыпался сверху. Фонарик выбило у нее из рук, и он, погребенный под кучей мусора, погас. Пистолет тоже упал, раздался выстрел, и грохот его, усиленный эхом в тесном пространстве, совершенно оглушил Милу. Она сжалась в комок и несколько долгих секунд дожидалась, пока лавина сойдет.

Наконец все завершилось. И Мила медленно, робко приоткрыла глаза.

В ушах сильно шумело – монотонно, назойливо, пронзительно. Было больно и страшно одновременно. Спина и плечи ныли, хотя кожаная куртка отчасти смягчила удар. Сердце бешено колотилось в груди. Нужно было глубоко вздохнуть: Мила, несмотря на смрад, сорвала платок с лица, и яростные толчки, буравившие грудь, унялись понемногу. Опыт прошлых лет, когда она то и дело наносила себе увечья, подсказывал, что кости целы.

Мила поднялась, разгребла накрывший ее хлам. Темнота воспользовалась случаем, чтобы напасть, – на лице ощущалось ее злобное дыхание. Поэтому прежде всего Мила принялась рыться в завалах, пытаясь отыскать фонарь.

Хуже, чем погибнуть под лавиной отбросов, могло быть только одно: заблудиться здесь в темноте и не найти выхода.

Наконец фонарик отыскался. Дрожащими руками Мила нажала кнопку, и, когда свет зажегся не сразу, в этот единственный миг чуть не остановилось сердце.

Она посветила вокруг себя, чтобы оценить масштаб разрушений, а также и найти пистолет. В проходе образовался целый холм. Мила погрузила туда руки, надеясь нащупать оружие. Нагнулась так низко, как могла, и наконец увидела.

Пистолет лежал в метре от нее, но гора мусора, наваленная сверху, подпирала стену. Стоит вынуть оттуда хоть один предмет, как обрушится еще одна лавина.

Проклятье.

Мила поднесла руку ко рту, другой оперлась о саднящее бедро. Попробовала что-то придумать. Это оказалось нелегко, если учесть непрекращающийся свист в ушах. Надо идти вперед, за пистолетом она вернется позже. Ничего другого не остается. Мила огляделась в поисках хотя бы какого-то оружия. Подобрала железный прут, взвесила в руке. Сойдет.

Лавина, обрушив стену, пробила брешь. Мила проникла туда, ибо то был единственный оставшийся путь, и оказалась в параллельном коридоре.



Она двигалась осторожно. Иногда различала что-то похожее на жужжание насекомых, но старалась не обращать внимания. И отчетливо слышала, как со всех сторон сбегаются крысы.

Они как будто вели ее туда, куда надо.

Мила подсчитала, что от одного поворота до другого прошла не более пятидесяти метров. Луч фонаря высветил препятствие впереди, в нескольких шагах. Еще одна стена обвалилась, и коридор засыпало. Мила решила было уже вернуться назад, когда заметила что-то, торчащее из кучи, в самом низу. Длинный беловатый предмет. Ошибиться не хотелось бы, и Мила подошла ближе.

Большая берцовая кость.

То не была галлюцинация. Продолжая светить фонариком, Мила разглядела в нагромождении хлама и другие части скелета. Локтевая кость, пальцы руки.

Сомнений не оставалось. Диана Мюллер.

Кто знает, как давно она умерла. Скорее всего, по меньшей мере год назад. И я могла бы погибнуть так же, подумала Мила. Если бы недавняя лавина не остановилась вовремя, ей бы грозила та же судьба. Отогнав от себя эти мысли, она обошла препятствие, стараясь не наступать на то, что осталось от тела.

Дальше коридор расширялся.

Там Мила обнаружила нечто вроде спальни: матрас на полу, заваленный грязными одеялами и простынями, – здесь, что ли, и ночевала Диана? На столе теснились консервные банки с протухшей едой, валялись пластиковые вилки, диски, даже игрушки, которые по какой-то неведомой причине были признаны более ценными, чем все остальное, и заслужили особое, привилегированное место.

В этом кавардаке Мила углядела брелок в виде голубого ангела. И он был все еще прикреплен к сотовому телефону Дианы.

Мила отложила прут и взяла фонарик в зубы. Ощупала мобильник, внимательно рассмотрела чехол в золотых звездочках.

Дисплей был включен, но ни входящих, ни исходящих звонков не отмечалось.

Открыв углубление с обратной стороны, в поисках последнего подтверждения того, что мобильник действительно принадлежит пропавшей девушке, – надписи Собственность Дианы Мюллер и инициалов одноклассника, который нравился ей, – Мила обнаружила, что батарейку недавно поменяли. Естественно, ведь еще Диана жаловалась, что батарейки быстро садятся, а тут аппарат работал беспрерывно всю вторую половину дня.

Внезапно, как вспышка молнии, явилось понимание, сразившее Милу наповал. Уж точно не женщина, чей скелет лежит за несколько шагов отсюда, заменила батарейки. И не она включила мобильник через девять лет.

Тьма набросилась со спины, и Мила напряглась. Схватила прут, снова взяла фонарик в руки. Медленно повернулась, изучая обстановку, и заметила, что прямо позади, зажатый с двух сторон грудами мусора, в лабиринте открывается еще один проход.

Мила устремилась к щели. Протиснуться в нее можно было только на четвереньках. Рука, сжимавшая прут, скользила по усеянному загаженными газетами полу. В другой руке, высоко поднятой, Мила держала фонарь, освещая путь перед собой. Наконец туннель вывел ее на открытое место.



То была вторая комната.

Но, в отличие от первой, здесь царил особый порядок. Чрезвычайный. Настоящая кровать в центре, с простынями и одеялами, рядом тумбочка. Свечи разного вида прилеплены к низкому столику. То, с каким тщанием было обставлено это помещение, напомнило Миле комнату для гостей, которой ее мать так гордилась.

Складывалось впечатление, что в этом месте, кроме Дианы Мюллер, нашел себе убежище кто-то еще. Кто-то важный, к кому следует относиться с крайним почтением. Вообще говоря, место идеальное, чтобы исчезнуть из мира.

Мила была полностью поглощена своим открытием. Но когда в отдаленной точке лабиринта послышался шум нового обвала, она, не колеблясь, выключила фонарь.

Кто-то шел сюда.





32


Непрекращающийся свист в ушах помешал ей заметить это раньше.

Только благодаря шуму обрушившейся лавины она это поняла. Теперь увидела, что у того, другого, тоже есть фонарь, и пятна света отражаются на потолке.

Он выбрался из-под лавины и теперь приближается.

Мила вышла из помещения, которое уже окрестила «комнатой для гостей», поскольку вовсе не хотела, чтобы ее настигли в тупике. Можно было бы снова выбраться в коридор, откуда открывался путь к отступлению. Но поскольку, чтобы ее не обнаружили, Миле пришлось погасить фонарь, двигалась она медленно, на ощупь, стараясь снова не обрушить стену.

Нужно срочно что-то придумать. Пистолета у нее уже нет, а подобранный прут может быть полезен только в рукопашной схватке. Но что, если у того, другого, при себе огнестрельное оружие?

Если это – гость, он направляется прямо в свою берлогу, размышляла Мила. Как раз сюда. На данный момент единственное решение – пойти навстречу и напасть на него. Но это безумие.

Мила пыталась сохранять спокойствие: навыки, приобретенные в академии, которые применяла она в оперативной работе, послужат ей и сейчас. Прежде всего следует изучить местность, в которой предстоит действовать. В кромешной тьме агент полиции постаралась припомнить очертания того, что ее окружало.

Вспомнила лежбище Дианы: матрас на полу, а сверху – одеяла. Вернулась туда, взяла одно из них и ощупью двинулась дальше, переступив через останки умершей женщины.

Может, найдется способ скрыться от гостя.

Но чтобы трюк удался, нужно найти подходящее место. Коридор расширялся там, где из стены выступала несущая конструкция. Мила решила, что это подойдет. Она распростерлась на полу, завернувшись в вонючее одеяло.

План был такой: спрятаться и подождать, пока гость пройдет мимо.

После чего она успеет беспрепятственно добежать до выхода. Альтернативы не было, а это могло сработать. Но медлить нельзя – незнакомец, кто бы он ни был, все приближался.

По идее, он мог пройти, не заметив ее. Если не повезет и визитер на нее наткнется, Мила выскочит из-под одеяла и набросится на него с железным прутом. Но об этом она даже не хотела думать. Все будет хорошо, утешала она себя.

Расположившись поудобнее, стала прислушиваться. Шум в ушах, оставшийся после выстрела, так и не прошел. Возможно, в голове гудело и от страха. Накрывшись одеялом, Мила оставила щелку, чтобы наблюдать за происходящим. Но необходимо было лежать неподвижно, а это сильно сужало поле обзора.

Вначале она увидела луч света, шаривший по туннелю. Хотя Мила и не слышала шагов, которые приближались, поскрипывая, по ковру из отбросов, она знала, что гость движется очень медленно и осторожно.

Ему известно, что здесь чужой, звучал голосок в голове у Милы. Ему все известно.

Человек приближался, Мила уже почти слышала его дыхание. Потом тень остановилась чуть ли не рядом с тем местом, где она спряталась. Прямо перед глазами замаячили мужские туфли. Мила лежала, затаив дыхание, стараясь не производить ни малейшего шума.

Почему он остановился, почему не идет дальше?



Время застыло на месте, под ложечкой засосало. Страх, который Мила так часто призывала к себе, коснулся ледяной рукой, холодом растекся по венам. На мгновение она подумала, что от свиста в ушах и в голове она непременно, немедленно сойдет с ума. Тень повернулась к ней, и в тот самый момент, когда луч света уперся в ее укрытие, агент Васкес собралась с силами и выскочила из-под одеяла, размахивая прутом. Свет ослепил ее, но она все равно попыталась нанести удар. Прут скользнул вниз, не встретив преграды: промахнулась. Попробовала снова и на сей раз зацепила стоявшего. Этого оказалось достаточно: человек потерял равновесие, рухнул на пол. Фонарь выпал у него из рук, и тьма вновь заполонила пространство.

– Мила! – крикнул упавший. – Погоди!

Тяжело дыша, продолжая вслепую размахивать прутом, агент полиции спросила, неожиданно для себя срываясь на крик:

– Кто ты такой?

Тень молчала.

– Кто ты такой?! – повторила она с еще большим нажимом.

– Это я, Бериш.

Шум в ушах мешал опознать его по голосу.

– Как ты нашел меня? – чуть ли не взвизгнула она, изнывая от страха.

– Позвонил в Управление, мне сказали, что ты поехала сюда.

– И зачем ты пришел?

– Положение серьезное. Я передумал, решил помогать тебе.

Мила на мгновение умолкла, прикидывая, правда ли это. Потом поверила – да, вроде все сходится.

– Черт тебя побери, Бериш, – проворчала она, опуская прут. – Поищи, пожалуйста, свой проклятый фонарь. Невмоготу уже торчать тут в темноте.

– Сначала помоги мне подняться.

Мила уже склонилась над ним, шаря в темноте. Но в этот миг кто-то, подкравшись сзади, схватил ее за руку. Инстинктивно развернувшись, она уловила знакомый запах. Испуганная, стояла не шевелясь. Мгновения текли, как при замедленной съемке. Человек, стоявший сзади, прижал ее к себе. И поднялась пальба. Выстрелы грохотали в узком проходе, и за время коротких вспышек Мила убедилась, что ее остановил настоящий Саймон Бериш, а запах, утихомиривший ее, был запахом его одеколона.

Зато человек, лежавший на полу, пытался ее обмануть. Миле не удалось, пока Бериш стрелял, разглядеть лицо самозванца: он слишком быстро развернулся и пустился наутек. Она видела, как этот человек, спасаясь от выстрелов, скрылся за первым поворотом, – стены вокруг него рушились, смыкались за его спиной, словно помогая бегству.

Кончив стрелять, настоящий Бериш повернулся к ней.

– Пошли отсюда, быстро! – закричал он.

Потащил ее в темноте, но через несколько метров включил фонарь, который принес с собой. Мила чуть поотстала, но крепко держалась за его руку. Только бы не споткнуться, не упасть. Бериш бежал впереди, – казалось, он хорошо изучил путь, ведущий к выходу.

Паника овладела Милой, она замедлила шаг – так в дурном, мучительном сне хочешь убежать, но не можешь сдвинуться с места. Она с силой выбрасывала вперед колени, но ей казалось, будто она бежит в какой-то вязкой, маслянистой жидкости, словно тьма вдруг обрела плотность.

Вскоре агент полиции узнала закуток, куда попала, когда только вошла. А вот и дверь. Так близко, что кажется недосягаемой, ведь сама мысль, что можно через нее выйти наружу, настолько прекрасна, что отдает фантазией. Снаружи повеяло свежестью, – казалось, сама дверь дышит.

Они пересекли границу и вышли на лестницу. У Милы было ощущение, будто ступеньки выгибаются у них под ногами, словно зубы чудовища, распахнувшего пасть. И тут она услышала, как настойчиво лает собака, будто зовет их, понуждает поскорее выйти из этого дома. Значит, свобода близко.

За несколько метров до входной двери Миле показалось, будто домик из красного кирпича смыкается над ними. Закрыв глаза, она стала считать шаги.



Бериш остановился рядом со своим псом, наклонился, приласкал его:

– Тихо, Хич, все хорошо.

Они немного отдышались. Собака успокоилась. Спецагент оглядел Милу: та все никак не могла прийти в себя и с гримасой боли прижимала руки к ушам. Бериш понял, что настала пора объясниться.

– Я нашел тебя, позвонив в Управление и услышав, что ты поехала сюда, – прокричал он, догадавшись, что у нее неладно со слухом.

– Значит, тот, кто притворился тобой, знал, что я искала тебя, что просила тебя о помощи. Стало быть, он следит за мной. – Вся история вдруг стала Миле до крайности отвратительна. – Кто этот человек? – спросила она, показывая на домик.

Но спецагент ушел от ответа:

– Черт побери, гнездо. Никогда такого не видел.

– Ты о чем?

Бериш все еще стоял, согнув колени:

– Об убежище «накопителя».

Гнездо – для чего? Милу передернуло. Диана Мюллер затворилась в этом доме, отвергнув внешний мир и приготовив убежище для кого-то.

– Там, внутри, есть комната: девушка принимала гостя.

Бериш обнял Милу за плечи:

– Ты должна предупредить всех, вызвать сюда команду. Он заперт там, понимаешь? Ему не выбраться.

Взгляд спецагента выражал озабоченность. Без лишних слов Мила собиралась уже взять мобильник и позвонить в Управление Борису, как Хич снова залаял, на этот раз еще громче. Пес смотрел на что-то позади них. Мила и Бериш одновременно обернулись к домику из красного кирпича.

Сквозь заколоченные окна просачивался серый дым. Через несколько секунд стекла полопались от жара.

Агенты полиции, закрывая руками лицо, отскочили на безопасное расстояние, не забыв прихватить собаку, а внутри дома огонь бушевал уже, словно в преисподней.

Отойдя подальше, они стали глядеть на пожар.

– Нет, нет… – вырвалось у спецагента. В тоне голоса слышалась бессильная тоска.

– Смотри мне в глаза, – потребовала Мила, притягивая его к себе. – Кто был тот человек? Ты его знаешь.

Бериш потупил взгляд:

– Я не видел его лица. Но думаю, это был он.

– Кто – он?

– Кайрус.





Алиса





ПРОТОКОЛ 443-Y/27


Показания врача, который дежурил на «скорой помощи» вечером 26 сентября года:



«Мы приехали в квартиру потерпевшего чуть раньше полуночи. По рации нам уже сообщили о его состоянии и о том, что речь идет о представителе полицейских сил. По приезде мы обнаружили у пациента обширные ожоги третьей и четвертой степени, а также ярко выраженные симптомы удушья. Несмотря на тяжелую клиническую картину, пациент пребывал в сознании. Пока наша бригада проводила обычные процедуры с целью избежать возможных осложнений и одновременно пыталась стабилизировать дыхание, пациент вел себя беспокойно и настойчиво пытался что-то нам сообщить. Ему удалось на несколько секунд сорвать с себя респиратор, и он произносил бессвязные фразы, из которых мы уловили только слова: „Прошу вас, пожалуйста, я не хочу умирать“. Но пострадавший скончался в машине „скорой помощи“».





33


Все стояли и дожидались Судьи.

Строительную площадку заполонили полицейские, но никто не осмеливался что-то сказать или сделать до приезда главы Управления. Вся сцена была как будто заморожена.

Тем временем пожар потушили, но домик из красного кирпича с грохотом обвалился. В результате сгорания накопленного в доме мусора поднялось ядовитое облако: сейчас, на рассвете, пронизанное первыми лучами солнца, оно сверкало невиданным блеском.

Чарующая, но смертоносная красота, восхитилась Мила.

Даже зло может явить себя прекрасным. Но все-таки пожарным пришлось эвакуировать весь квартал.

– Только такой рекламы нам не хватало, – буркнул Борис.

Он упорно не желал с ней разговаривать. Был разгневан, но также, боялась Мила, и разочарован. Она не поставила его в известность о том, что обнаружила, буквально исключила из своего расследования. То есть, что хуже всего, перестала ему доверять. Что-то непоправимо нарушилось в их отношениях.

Гуревич тоже ее игнорировал. Этой ночью Мила позвонила ему, а не Борису, чтобы никто не заподозрил, будто она действовала заодно со старым другом. Когда прибыло подкрепление, инспектор выслушал ее рапорт с каменным лицом. Агент полиции изложила весь ход самостоятельного расследования – от газетной вырезки, найденной у канализационного люка, к эсэмэске, где говорилось о Кайрусе, вплоть до истории Дианы Мюллер.

Только одну деталь она опустила. Присутствие Саймона Бериша.

Она сама прогнала его прочь. Не хотела, чтобы начальство встретило его здесь. Репутация спецагента и без того была подмочена, не хватало ему еще отдуваться за чужие грехи. Мила заверила, что позже введет его в курс дела.

Вот уже десять минут, как пожарные разрешили снять противогазы. Дымящийся мусор залили пеной, и ядовитые испарения были подавлены.

Шум в ушах прекратился, но голос человека, явившегося из тени, так и звучал в голове.

Как ловко он подстроил ловушку, завлек ее в это гнездо. Он за мной следит, сказала себе Мила. Знает, что я всегда иду на зов страха.

Бериш подтвердил, что это Кайрус, признавая тем самым существование Господина доброй ночи. Но почему в их первую встречу спецагент не сказал всей правды?

Черный «БМВ» с затемненными стеклами миновал полицейское заграждение, не дававшее репортерам и ротозеям проникнуть в оперативную зону. Машина припарковалась прямо перед строящимся небоскребом. Мила узнала автомобиль Судьи. Гуревич и Борис опрометью бросились навстречу.

Вместо того чтобы выйти, пассажир продолжал сидеть в салоне, только опустил окошко, чтобы переговорить с подбежавшей парой. Агент Васкес стояла с другой стороны и не могла слышать беседы. Прошло несколько минут. Потом наконец оба инспектора сдвинулись в сторону, и дверца открылась.

Каблук высотой в двенадцать сантиметров ступил на цементное покрытие. Следом показалась грива очень светлых волос. Деловой костюм, как всегда черный, и макияж, доведенный до совершенства даже в ранний утренний час.

Джоанна Шаттон, Судья, была, как всегда, безупречна.



О ней в Управлении ходили самые разные слухи. Ни один из них не перерос статуса сплетни – знали только, что она не замужем и что ее личная жизнь абсолютно непроницаема, – но, главное, молва никогда не приписывала ей никаких любовных похождений. Это говорило о многом, но прежде всего о ее способности нагонять на сотрудников страх. Она имела идеальный послужной список, вполне подходящий для руководящей должности.

Хотя она и выделялась в академии, будучи лучшей на курсе, Джоанне Шаттон не предоставили престижного места. Девушка перспективная, но ее продвижение могло бы ущемить коллег-мужчин, а кроме того, она была занудой-всезнайкой. И ей поручали только мелкие дела. И все-таки она всегда находила способ выделиться благодаря готовности учиться новому и самоотверженным стараниям. Ее даже прозвали Судьей, и эту пренебрежительную кличку она сумела превратить в почетное звание.

Журналисты очень скоро стали обожать ее.

Она идеально подходила для первых страниц прессы и для телевидения, со своей модельной внешностью и крутым характером полицейского старой закалки. Начало сбываться то, чего боялось ее начальство. Высшим чинам, вообще-то, не улыбалось, чтобы лицо федеральной полиции представляла сексапильная блондинка.

Всего через два года, отменно проявив себя на разных должностях, Джоанна Шаттон стала самым молодым инспектором за всю историю Управления. После того уже никому не удавалось сдержать ее продвижение на самый верх.

Женщина сняла темные очки и уверенным шагом направилась в самый центр разворачивающейся сцены, обводя оценивающим взглядом руины домика из красного кирпича.

– Кто может ввести меня в курс дела?

Вокруг начальницы тотчас же собрались полный рвения Гуревич, Борис и командир пожарных. Начал докладывать последний:

– Мы потушили огонь час назад. Здание, однако, рухнуло почти сразу. По словам вашего агента, огонь вспыхнул внезапно. Но я бы не стал утверждать, будто имел место поджог: внутри скопилось столько горючего материала, что было достаточно искры.

Судья задумалась над последней фразой:

– Искра эта, похоже, годами дожидалась своего часа и выбрала именно эту ночь, чтобы поджечь весь хлам.

Саркастическая реплика Шаттон упала в наступившую тишину, будто камень в пруд. Никогда не знаешь, как реагировать на ее слова, подметила Мила. То ли она шутит, то ли использует иронию как хлыст, чтобы всех их построить во фрунт.

– Агент Васкес, – позвала начальница, даже не глядя в ее сторону.

Мила присоединилась к остальным. Аромат «Шанель», духов Судьи, распространялся вокруг, точно аура власти, в данный момент охватившая собой и Милу.

– Да, мэм.

– Говорят, вы видели мужчину там, внутри, и он попытался напасть на вас.

Все было не совсем так, но Мила придерживалась версии, которую согласовала с Беришем.

– Завязалась короткая схватка, в ходе которой я выронила фонарь. Мы остались в темноте, но мне удалось несколько раз выстрелить и обратить его в бегство.

– Но вы его не задели.

– Думаю, нет. – На этот раз Мила говорила чистую правду. – Я только видела, как он убегал. Потом и я удалилась из здания, поскольку завалы грозились обрушиться на меня.

– И потеряли пистолет. Так ведь?

Мила опустила взгляд. Когда полицейский теряет оружие, это не служит к его чести. Поскольку она не могла рассказать, что стрелял Бериш, ей не пришлось хотя бы признаваться, что пистолет выпал у нее из руки вследствие глупой оплошности.

– Так точно, Судья.

Шаттон тотчас же утратила к ней интерес и огляделась вокруг:

– Где Чан?

Чуть позже из дымящихся развалин появился судмедэксперт в асбестовой робе. Сняв каску, присоединился к группе.

– Вы меня звали?

– Вы обнаружили в руинах тела?

– В доме скопилось огромное количество химических веществ, углеводородов и пластика: все это при сгорании производит высочайшие температуры. Вдобавок сам дом, построенный из кирпича, послужил печью. При таких условиях любые человеческие останки буквально обратились бы в прах, – уверенно заявил судмедэксперт.

– И все-таки там кто-то был, – выкрикнула Мила, чуть ли не срывая голос, даже не отдавая себе отчета, что ее никто и не обвиняет во лжи. – И я видела скелет Дианы Мюллер, девочки, пропавшей в возрасте четырнадцати лет и в течение девяти лет не подававшей о себе вестей.

– Как могло случиться, что никто ничего не замечал? – спросила Судья.

– Дом находился в частном владении, – уточнил Гуревич, игнорируя Милу. – Но, как уверяют в строительной фирме, которая сегодня должна была снести строение, там никто не жил. Удивительно, однако, что за все это время не поступало никаких сигналов в социальные службы. Оглядитесь вокруг: мы ведь не в каком-нибудь пустынном пригороде. Здесь деловая зона, тысячи людей ежедневно приходят сюда на работу.

Да, но после заката район пустеет, так и рвалось у Милы с языка, но она всего лишь дернула подбородком в знак несогласия.

Только Борис на нее не ополчился, просто старательно отводил взгляд. Его молчание ранило Милу больше, чем завуалированные обвинения другого инспектора. А Джоанна Шаттон казалась совершенно невозмутимой.

– Если все происходило так, как говорит агент Васкес, тогда мужчина, напавший на нее, устроил пожар и сам погиб в пламени, – проговорил Гуревич менторским тоном. – Но почему? В этом нет смысла.

Судья снова обратилась к командиру пожарных:

– Полагаю, вы связались с фирмой, осуществляющей строительство.

– Конечно, мы проконсультировались с ними, ведь им досконально известен объект, на который нас вызвали.

– Тогда скажите, можно ли было проникнуть в дом иначе, чем через главный вход?

Пожарный задумался:

– Ну, под самым домом проходят канализационные трубы. Я бы не исключал возможности, что кто-то мог изнутри здания пробраться туда.

Судья обернулась к своим сотрудникам-мужчинам:

– Вот вариант, который вы не предусмотрели. А именно: обитатели дома могли пользоваться другим путем, чтобы входить и выходить незаметно. Нападавший тоже мог уйти этим путем, устроив пожар.

Мила оценила неожиданную поддержку Шаттон. Хотя и не питала иллюзий, что все обойдется.

Судья наконец взглянула на нее:

– Скептицизм ваших коллег, дорогая моя, вызван тем, что вы действовали, не подчиняясь приказам, манкируя уважением к старшим по званию. Кроме того, вы поставили под угрозу расследование. Будет нелегко вновь связать оборвавшиеся нити, поскольку улики, если таковые и имелись в наличии, уничтожил пожар.

Мила хотела было сказать, что ей очень жаль, но эти слова в ее устах прозвучали бы фальшиво. И она, склонив голову, молча терпела.

– Если, по вашему мнению, вы лучше всех нас, заявите об этом. Мне известна ваша работа, ваши заслуги. Но именно от такого опытного полицейского я не ожидала подобного поведения. – Тут Шаттон повернулась к группе мужчин. – Оставьте нас.





34


Троица отошла, быстро обменявшись взглядом.

Даже будучи в большинстве, перед такой женщиной, как Судья, мужчины всегда терялись.

Когда они остались одни, Шаттон заговорила не сразу, будто ей требовалось время, чтобы обдумать свои слова:

– Я хочу помочь вам, агент Васкес.

Мила, настроившись на очередной выговор, застыла в недоумении:

– Что вы сказали, простите?

– Я вам верю.

Она не просто оказывает поддержку. Она предлагает заключить союз.

Шаттон принялась прохаживаться, и Мила последовала за ней.

– По дороге инспектор Гуревич ввел меня в курс происшедшего. Он сообщил, что вы намереваетесь включить в рапорт некоторые отсылки к фактам, имевшим место двадцать лет назад.

– Так точно.

– Упомянуть Мага, Заклинателя душ, Господина доброй ночи… Верно?

– И еще Кайруса, – добавила Мила.

– Ага. – Судья остановилась. – Значит, еще и это имя.

Мила поняла, что Шаттон оно уже известно. Как и вся правда, в которую посвящены немногие.

– Я помню дело «неспящих», – подтвердила глава Управления. – Те события знаменовали собой и закат программы защиты свидетелей. Через несколько лет один из спецагентов повел себя недостойно в ходе другого скользкого дела.

Мила догадалась, что она имеет в виду Саймона Бериша. Не дожидаясь вопроса, Шаттон сама рассказала, что произошло:

– За крупную сумму он позволил убежать раскаявшемуся преступнику, которого должен был защищать, но при этом не спускать с него глаз.

Мила не могла поверить, что Бериш по этой причине стал изгоем, ей никак не удавалось представить его в роли продажного полицейского. Но она видела, что Шаттон изнывает от желания поведать всю историю, и решила подыграть:

– Полагаю, этот агент оставил службу.

Судья застыла на месте и обернулась к ней:

– К сожалению, нам не хватило доказательств, чтобы припереть его к стенке.

– Почему вы мне все это говорите?

– Не хочу, чтобы вы к нему обращались, вот почему. – Она была до крайности откровенна. – Что бы ни случилось, приходите только ко мне. Договорились?

– Договорились. Так вы не возражаете, если я упомяну Кайруса в своем рапорте? – дерзко осведомилась Мила, чуть ли не провоцируя начальницу.

– Вовсе нет, – отмахнулась Судья. – Но скажу вам честно – как женщина женщине, – я бы не стала торопиться. Дело двадцатилетней давности: без доказательств, без следов вы рискуете в нем увязнуть. И потом, эти прозвища ничего не значат. Страшилка для публики, которую сочиняют СМИ, чтобы повысить рейтинг телепередачи или продать пару лишних экземпляров газеты или журнала. Не выставляйте себя на посмешище, гоняясь за героем комикса.

Но Мила не могла выкинуть из головы человека, которого встретила ночью в доме. Он был настоящий, из плоти и крови, как все. Может быть, окружающая обстановка – гнездо, темнота, пронизанная страхом, – способствовала тому, что этот образ приобрел для нее сверхъестественные очертания. Можно согласиться с тем, что он не монстр.

Но он – был, существовал в реальности.

– А если я укажу в рапорте, что на меня попросту напал неизвестный?

Шаттон улыбнулась:

– Определенно, это намного лучше. – Она пристально посмотрела на Милу. – Я наблюдала за вашими действиями с самого начала расследования и полагаю, что вы предпринимали правильные шаги. Знаю, с каким недоумением восприняли вы гипотезу о том, что за серией убийств стоит террористическая организация.

– Все правильно: я и до сих пор в это не верю.

– Можно мне внести свой вклад в вашу версию, агент Васкес?

Мила не догадывалась, что у нее на уме.

– Гуревич просил отстранить вас, чтобы вы не путались под ногами, но я считаю, что вы тоже можете принести пользу. – Шаттон подала знак шоферу, тот сразу же вышел и передал ей коричневый конверт.

Судья протянула его Миле. Та взяла его в руки, рассмотрела. Конверт был очень тонкий.

– Что это?

– Я хочу, чтобы вы пошли по новому следу. Уверена, вас заинтересует то, что внутри.





35


Кабинет всегда был для него убежищем, но теперь казался тюремной камерой.

Бериш ходил взад и вперед, обдумывая, как совершить побег.

– Я в него не попал, – заявил он, обращаясь к Хичу, который, растянувшись в своем углу, мотал головой, следя за судорожными передвижениями хозяина.

То, что случилось прошлой ночью, не давало ему покоя. В темноте рука дрогнула, и он не попал в цель. Вообще говоря, он давно не стрелял из пистолета. Человек действия превратился в человека умственного труда, напомнил он себе, над самим собой насмехаясь.

Но хуже всего, что он так и не разглядел лица человека, который обрек его на мучения, длящиеся двадцать лет. И теперь, не зная покоя, должен снова задавать себе все те же вопросы.

Кайрус вернулся, вновь и вновь повторял он.

Этой ночью, прежде чем он ушел со строительной площадки, Мила рассказала обо всем, что случилось в последние дни: о бойне, устроенной Роджером Валином, и об убийствах, которые совершили Надя Ниверман и Эрик Винченти. Люди, которые, как и Андре Гарсия, исчезли, а потом появились, но только чтобы убивать.

Бериш внимательно выслушал отчет о преступлениях, в расследовании которых не обошлось без ярлыков: сначала их рассматривали как месть, потом – как террористические акты; и давний страх распространялся внутри, продвигаясь по знакомой дороге, хотя и подзабытой за долгие годы. От сомнений и опасений в горле стоял тяжелый ком.

Что происходит? К чему эта цепь убийств?

Всякий раз, когда он впадал в беспокойство, Сильвия заботилась о том, чтобы утихомирить его. Воспоминание проникало сквозь бесформенные наслоения тревог, как мираж, светящийся в тумане. Сильвия утешала его, улыбаясь, ласково поглаживая по руке.

Не проходило дня, чтобы Бериш о ней не думал.

Хотя он и был уверен, что ему удалось изгнать память о ней в место, запретное даже для него самого, Сильвия всегда как-то исхитрялась вернуться. Как кошка, которая неизменно находит дорогу домой. Бериш вдруг ощущал ее присутствие в окружающих его вещах или в пейзаже. Или она говорила с ним словами услышанной песни.

Какой бы короткой ни была их история, Бериш до сих пор любил эту женщину.

Уже не с такой дикой силой, которая со всей яростью обрушилась на него самого, когда все закончилось, когда он чуть ли не считал Сильвию причиной того, что случилось, винил ее во всем. Страсть превратилась в далекую ностальгию. Она слегка прикасалась к сердцу, Бериш улавливал ее пальцами, рассматривал как нечто чарующее, а потом снова отпускал.

При первой встрече его поразила ее коса цвета воронова крыла. Он быстро усвоил, что, когда Сильвия расплетает косу, это значит, что она хочет заняться любовью. В тот, первый, день она не блистала красотой. Но Бериш сразу понял, что не может без нее жить.

Кто-то трижды стукнул в дверь, и спецагент попятился.

Бериш застыл посредине кабинета. Даже Хич насторожился.

Никто никогда не стучался в эту дверь.



– Возможно, человек, которого мы видели в доме, ушел от пожара через канализацию.

Мила была вне себя. Бериш втащил ее в комнату, надеясь, что коллеги ничего не заметили.

– Зачем ты пришла сюда?

Агент из Лимба потрясала коричневым конвертом:

– Шаттон говорила со мной о тебе. По собственной инициативе, советуя… нет, настаивая, чтобы я не общалась с тобой. Но уж если глава Управления идет на такой шаг, что-то за этим кроется.

Бериш опешил. Он даже вообразить себе не мог, что Шаттон могла наговорить Миле. Вернее, прекрасно мог вообразить, но не хотел, чтобы Мила прислушалась к предвзятому мнению. Но поскольку она пришла сюда, этот вариант можно исключить.

– Знаю, ты предпочел бы вариться в собственном соку, упиваясь своим положением ренегата, – заговорила Мила, уязвленная его молчанием. – Я давно это поняла: слишком удобная позиция на данный момент. Я хочу знать все.

Спецагент пытался заставить ее говорить тише.

– Я тебе уже все сказал.

Мила указала на дверь:

– Там, снаружи, в реальном мире, мне пришлось из-за тебя соврать. Я наговорила кучу небылиц главе Управления, только чтобы не создавать тебе проблем. Думаю, ты теперь у меня в долгу.

– Разве недостаточно того, что я ночью спас тебе жизнь?

– Мы оба увязли в этом по уши.

Мила положила на стол конверт, который принесла с собой.

Бериш глядел на него, как на гранату, готовую взорваться.

– Что там такое?

– Доказательство того, что мы ни в чем не ошиблись.

Спецагент обошел стол, уселся, оперся подбородком о сложенные руки:

– Ладно. Что ты хочешь знать?

– Все.



У дела о семерых «неспящих», исчезнувших двадцать лет назад, имелся эпилог.

Федеральная полиция пыталась выяснить, что могло связывать отставника-гомосексуалиста, курьера, студентку, ученого на пенсии, вдову, владелицу магазина столового и постельного белья, продавщицу универмага.

Если бы между ними нашлось что-то общее, можно было бы понять, кто и почему проявил к ним интерес и заставил исчезнуть. Но ничего не обнаружилось, кроме такой слишком мелкой детали, как бессонница.

Дело казалось высосанным из пальца, созданным специально для прессы на основании чистых совпадений. В конце-то концов, сколько человек исчезает каждый день в городе? И сколькие принимают снотворное? Но общественное мнение прикипело к зловещей идее, что за все это в ответе один человек. Следователи не готовы были склониться к этой версии.

Вот тогда-то и объявились свидетели.

– Всегда найдутся люди, которые что-то видели или подумали, будто видели. Мы в Управлении научились распознавать обманщиков и мифоманов, привлеченных светом рампы, знали, как с ними обращаться. Прежде всего оценивали, не слишком ли долго они выжидали, чтобы сделать заявление. Потом, их рассказы обычно более или менее походили один на другой – просто классика жанра. Говорили о том, как некий подозрительный тип крутился вокруг дома кого-то из пропавших, и долго излагали свои ощущения. Тогда мы подвергали их испытанию фотороботом. Не знаю почему, но, когда речь заходит о преступнике, люди всегда описывают примерно одно и то же лицо: маленькие глаза, широкий лоб. Антропология учит, что это наследие прошлого: враг прищуривает глаза, когда целится, а лоб – первое, что замечаешь, если противник пытается спрятаться на открытой местности. Так или иначе, если эти два элемента совпадают, возникают законные сомнения в подлинности фоторобота. – Бериш прочистил горло. – Но один из свидетелей составил описание, которое казалось правдоподобным. – Спецагент открыл ящик стола и протянул Миле листок с фотороботом.

У Кайруса – человека, заставлявшего людей исчезнуть, – было лицо андрогина.

Это было первое, что отметила агент Васкес, внимательно вглядываясь в рисунок и пытаясь понять, такое ли лицо мельком увидела она ночью при свете вспышек от выстрелов, которые произвел Бериш. Несмотря на плоское, лишенное перспективы изображение, характерное для фотороботов, тонкость черт поражала. Черные глаза, как две спирали, ввинчивали в себя свет. Темные волосы обрамляли впалый лоб. Высокие скулы, полные губы. Ямочка на подбородке создавала впечатление силы и одновременно изящества.

Как и следовало предположить, Кайрус вовсе не походил на монстра.

– Показания свидетеля были достоверными, точными, обстоятельными, убедительными во всех деталях. Согласно этим показаниям, Кайрус был ростом метр семьдесят, атлетического сложения, около сорока лет. Этот человек запал свидетелю в память потому, что во время встречи повел себя по-особому.

Господин доброй ночи улыбнулся.

Без причины, как будто просто хотел, чтобы его запомнили. Свидетель описывает свои ощущения – неловкость, смешанная с беспокойством.

Свидетеля включили в программу защиты. Но это не помогло. Несмотря на все наши усилия, свидетель исчез.

На лице Бериша появилось выражение, типичное для человека, который сознает угрозу, но не понимает, откуда она происходит.

– Будто ты идешь в кино на фильм ужасов, а монстр соскакивает с экрана: страх, за который ты заплатил, оборачивается чем-то иным, чему не подобрать названия. Паника – но даже сильнее. Мысль о том, что тебе не спастись. Внезапное, непоправимое осознание того, что ты уже не на безопасном расстоянии, что такого расстояния вообще не существует. И что смерть тебя знает по имени. – Бериш провел рукой по седеющим волосам. – Мы его призвали, и он явился: Господин доброй ночи жил среди нас. Он не только обрел лицо, он даже сам выбрал себе имя.

Кайрус.

Через три дня после исчезновения единственного человека, который видел его воочию, в Управление пришел пакет. Внутри – прядь волос, принадлежащая свидетелю. И записка. Одно слово. Имя. Кайрус.

Он не только обнаружил себя, он вызвал нас всех на бой, бросил перчатку по всем правилам.

Он как будто говорил нам: нет, вы не ошибались. Это все время был я. У вас мой фоторобот, а теперь и имя. Найдите меня.

Тяжкое ощущение бессилия охватило всех в Управлении, и никто не был избавлен от страха. Ведь если провокация достигла такого уровня, значит запугать можно всех, не только самых незначительных представителей человеческого рода.

– На этом все и закончилось, мы больше не слышали о Кайрусе, и никто больше не пропадал, – продолжал Бериш. – Самая удачная шутка Господина доброй ночи: оставить нас один на один с сомнением. Его нельзя было назвать убийцей, ведь трупов не было. Его нельзя было определить как похитителя, ведь не существовало доказательств, что люди исчезали по принуждению. Вокруг него и его мотивов можно было только строить гипотезы.

У преступлений Кайруса нет названия. Даже если бы его поймали, ему нечего было бы предъявить. Но люди, пропавшие без вести, все равно определяются как жертвы.

– Как звали того свидетеля?

– Сильвия.





36


Свидетель – женщина.

Мила подметила, что Бериш произнес это имя с запинкой, как бы через силу.

– Эта Сильвия вам уже описала лицо Кайруса, зачем же он заставил ее исчезнуть?

– Чтобы показать, на что он способен. И на что способен решиться.

– И он преуспел, – с горечью заключила Мила. – Ведь очевидно, что, когда фоторобот никуда вас не привел, вы решили сдать дело в архив, чтобы не признавать поражения. Вы всерьез, по-настоящему застопорили расследование: в папке, которую я нашла в архиве Лимба, все документы подчищены. В свое оправдание вы начали утверждать, будто Господин доброй ночи – выдумка, легенда, блеф. – Мила была вне себя от ярости. – А он был реален, еще как реален. Доказательство – то, что мы встретили его сегодня ночью.

Спецагент все еще не мог оправиться от того, что случилось в доме из красного кирпича.

– Ты работал под началом Стефа в программе защиты свидетелей, и это тебе было дано задание защищать эту Сильвию, верно? – На лице Милы отразилось разочарование. – В деле были замешаны ты и капитан Стефанопулос, кто еще?

Бериш выложил все начистоту, он уже ничего не скрывал:

– Джоанна Шаттон и Гуревич.

Мила осеклась. Судья? Вот почему начальница предложила ей помощь.

– С согласия капитана Стефа вы заключили между собой пакт, чтобы не испортить себе карьеру. Больше никто не искал пропавших. Всем было наплевать.

– Это ты мне говоришь о карьере? – Бериш изобразил иронический смешок. – И Стефанопулос попросил о переводе в Лимб, потому что не хотел отступаться.

– Но ты позволил тем, другим, похоронить дело во имя личных интересов. Ты стал их сообщником.

Бериш знал, что заслуживает упрека, но все-таки возразил:

– Если бы можно было вернуться назад, я поступил бы так же, потому что Шаттон и Гуревич – отличные полицейские. Я оказал услугу не им, а Управлению.

Интересно, подумала Мила, почему спецагент защищает коллег, которые наверняка его презирают. Вспомнила историю, рассказанную Судьей: Бериша подозревали в том, что он – продажный полицейский. На миг она даже засомневалась: вдруг это правда.

Агент Васкес, однако, начинала также понимать, в чем причина молчания, которым окутаны убийства, совершенные в последние дни, начиная с бойни, которую учинил Роджер Валин.

– А Клаус Борис был в курсе?

– Ты и твой друг – всего лишь пешки в этой игре.

Услышав слова Бериша, Мила испытала некоторое облегчение. Нет уверенности, что они соответствуют правде, но спасибо и на том.

– Тогда почему Судья вручила мне этот конверт? – Она показала на стол.

– Сам не знаю почему, – был вынужден признаться Бериш. – По-настоящему она должна была бы отстранить тебя от дела. Но от Джоанны никогда не знаешь, чего ожидать, она классно манипулирует людьми.

– Если ты прочтешь, что там написано, сам поймешь, что она практически дала мне зацепку, которая поможет пролить новый свет на решение, принятое вами двадцать лет назад, и докопаться до истины.

Губы Бериша искривились в горькой улыбке.

– И ты доверяешь ей? Она это сделала потому, что поняла: вся история так или иначе выйдет наружу. Поверь мне, она просто готовится к худшему.

Возможно, спецагент прав. Поэтому Мила постановила: ладно, пускай, придется связаться с полицейским, который в прошлом, вероятно, был подкуплен раскаявшимся преступником.

– Почему бы тебе не заглянуть внутрь? Тогда, может, решишься мне помочь…

Бериш тяжело вздохнул. Посмотрел на Милу, потом на коричневый конверт. Наконец протянул руку, вытащил единственный листок, содержавшийся там, и стал читать.

Мила наблюдала, как его глаза скользят по строчкам. Дочитав, Бериш положил бумагу на стол:

– Если то, что написано здесь, правда, это меняет все.





37


В этот последний вторник сентября погода стояла как летом.

Жара обнимала их ласковыми руками, которые невозможно с себя сбросить. Хич высунул голову из окошка «хендая», ловя искусственный ветерок, поднимавшийся от движения машины.

Мила глядела на дорогу, а Бериш на пассажирском сиденье рядом с ней уже в который раз перечитывал листок, содержавшийся в коричневом конверте.

На манжете у спецагента виднелось пятно от кофе, которое он упорно пытался спрятать, то и дело дергая рукав пиджака. Он это делал практически машинально. Краем глаза Мила уловила этот жест, такой подкупающий. Бериш следил за своим внешним видом, не столько ради приличия, сколько из чувства собственного достоинства. Ей припомнилось, с каким тщанием отец, когда был еще жив, начищал каждое утро свои ботинки. Он говорил, что очень важно хорошо выглядеть, из уважения к окружающим. Хотя Бериш явно был моложе ее отца, но манеры имел старомодные. Это внушало доверие.

– Как давно ты не спал? – спросила она рассеянно.

– Я себя чувствую хорошо.

Последние двадцать четыре часа события следовали одно за другим с бешеной скоростью. А послеполуденная жара успокаивала, снимала нервное напряжение. Пригород, по которому они ехали, был тихим. В коттеджах на одну семью, не похожих один на другой, жили в основном рабочие. Люди трудились, растили детей и не желали ничего, кроме мира и покоя. Общество здесь, должно быть, сплоченное, и, конечно, все друг друга знают.

Они проехали мимо баптистской церкви, стоявшей в глубине квартала: белое строение посреди обширной лужайки, шпиль колокольни. Из храма доносились ликующие гимны, хотя у стены был припаркован микроавтобус похоронного агентства.

Мила свернула здесь и остановилась перед третьим по улице домом, над которым возвышался раскидистый вяз.

Когда они вышли из машины, порыв жгучего ветра налетел и помчался прочь. В садике перед скромным одноэтажным жилищем резвились трое детишек – два мальчика и девчушка. Заметив посторонних, они бросили игру. Лица всех троих были усеяны мелкими красными пятнышками.

– Ваша мама дома? – спросил Бериш, выпуская Хича из машины.

Троица не отвечала, тут же уставившись на ховаварта.

В этот момент в дверях дома показалась женщина с двухлетним ребенком на руках: тот подозрительно оглядел чужих. Но потом тоже улыбнулся псу.

– Добрый день, – проговорила женщина.

– День добрый, – ответил Бериш с такой же сердечностью. – Госпожа Робертсон?

– Да, это я.

Тут агенты зашагали по дорожке, стараясь не наступить на разбросанные повсюду игрушки и не опрокинуть трехколесный велосипед, потом по ступенькам взошли на террасу.

– Мы из Управления федеральной полиции. – Подойдя к двери, спецагент вынул из коричневого конверта единственный содержавшийся там листок и, держа его двумя пальцами, показал женщине. – Узнаете это заявление?

– Да, – отвечала госпожа Робертсон, немного растерянная. – Но я больше не имела никаких вестей.

Бериш обменялся с Милой быстрым взглядом, потом снова повернулся к хозяйке дома:

– Мы можем войти?



Чуть позже Хич резвился в садике со старшими детьми госпожи Робертсон, а агенты сидели в гостиной.

Ковер у них под ногами был усеян деталями конструкторов и пазлов. На обеденном столе стояла полная корзина неглаженого белья. Грязная тарелка примостилась на подлокотнике кресла.

– Извините за беспорядок, – сказала хозяйка дома, усаживая в манежик ребенка, которого держала на руках. – Невозможно за всем уследить, когда пятеро детишек подрастают.

Она уже объяснила, что старшие не пошли в школу, потому что заразились краснухой. Предпоследний сегодня тоже остался с ней, потому что и в яслях опасаются инфекции. А самый маленький, трехмесячный, спит в колыбельке на крыльце.

– Ничего страшного, – сказала Мила. – Это мы свалились как снег на голову, без предупреждения.

Камилле Робертсон было слегка за тридцать, она была маленькая, но крепкая – сильные руки плотно обтягивала желтая блузка, на груди тонкая цепочка с серебряным крестиком. Коротко стриженные каштановые волосы, светлая кожа, ясные глаза, голубизну которых подчеркивал яркий румянец на щеках. В общем, она производила впечатление мамочки, погруженной в заботы, но счастливой.

– Мой муж – пастор Робертсон, он служит в баптистском храме здесь, на углу, – сочла нужным пояснить женщина и присела в кресло, предварительно убрав грязную тарелку. – Отправляет панихиду по нашему собрату, которого мы лишились вчера; я, вообще-то, должна была бы сейчас быть вместе с мужем.

– Примите наши соболезнования по поводу кончины вашего друга, – вмешался Бериш.

– К чему соболезновать: он сейчас в руках Господа.

Дом был обставлен просто, украшали его только семейные фотографии в рамках и картины, изображавшие Иисуса, Деву Марию и Тайную вечерю. Миле подумалось, что они здесь вывешены не ради показного благочестия, а как дань глубокой религиозности, которой проникнута вся жизнь этой семьи.

– Могу я чем-нибудь вас угостить? – спросила женщина.

– Не беспокойтесь, госпожа Робертсон, – отвечал Бериш.

– Камилла, – поправила она.

– Хорошо, как вам угодно… Камилла.

– Принести кофе? Это займет минуту.

– Нет, серьезно, мы очень спешим, – пытался остановить ее спецагент.

Но женщина уже вскочила и побежала на кухню.

Им пришлось подождать несколько минут, под пристальным взглядом сидевшего в манежике двухлетнего малыша. Камилла вернулась с подносом, на котором дымились две чашки: она тут же поставила их перед гостями.

– Вы не могли бы рассказать нам, в связи с чем было написано это заявление? – спросила Мила, чтобы не затягивать визит.

Госпожа Робертсон снова уселась на краешек кресла, сложив руки на коленях.

– Что я могу вам сказать… Давно это было, практически в другой жизни.

– Не обязательно все описывать досконально, расскажите, что вспомните, – ободрил ее Бериш.

– Ну, так вот… Мне было почти шестнадцать лет. Я жила с бабушкой в многоквартирном доме возле железнодорожной ветки. Мать меня бросила еще в младенчестве, такая была оторва, да и не сумела бы ребенка выходить. Отца я вообще не знала. Но я на них зла не держу, я их простила. – Она состроила рожицу ребенку в манежике, и тот ответил беззубой улыбкой. – Моя бабушка Нора не хотела меня брать, все время твердила, что я ей в тягость. Она получала пенсию по инвалидности: в молодости получила перелом костей таза, когда работала на фабрике. Не уставала повторять, что, дескать, если бы не я, она бы на эти деньги жила припеваючи, а теперь по моей вине у нас жизнь собачья. Много раз пыталась сбагрить меня в приют, но я всегда убегала и возвращалась к ней. Зачем – кто его знает… Однажды, в восемь лет, меня определили в семью. Хорошие были люди, воспитывали еще шестерых – некоторые приемные, как я. Жили в полном согласии, всегда были счастливы. Но я не могла взять в толк, откуда такая бескорыстная привязанность. Та женщина не была мне родная, но заботилась обо мне: обстирывала, готовила еду, и все прочее. Я все думала: нужно как-то выказать благодарность, они, наверное, этого ждут. И вот однажды вечером я разделась и залезла в постель к ее мужу, как в фильмах, которые показывали поздно ночью у бабки по телевизору. Тот мужчина не разозлился, он был добр ко мне и сказал, что девочкам не пристало так себя вести и что лучше бы мне одеться. Но я заметила, что он как-то разволновался. Откуда мне было знать, что я до таких вещей не доросла? Никто мне этого не объяснил. На следующий день пришли из социальной службы и забрали меня. Больше я тех людей не видела.

Милу удивило, как непринужденно описывает Камилла Робертсон этот эпизод. Как будто она свела счеты с прошлым, совершенно примирилась с ним и ей незачем что-либо скрывать. В ее тоне не было затаенной обиды, только легкая грусть.

Беришу хотелось, чтобы женщина поскорей дошла до сути, но он понял, что нужно дать ей выговориться.

– В первый раз он позвонил, когда мне исполнилось шестнадцать лет, прямо в день рождения. Телефон трезвонил и трезвонил, было два часа дня, а бабушка обычно спала до шести. Потом звонки прекратились, но вскоре раздались опять. Тогда я и ответила. Со мной заговорил мужчина, он поздравил меня. Это было необычно, ведь никто и не вспоминал, когда у меня день рождения. До сих пор мне разве что в приюте доставался торт со свечками, и я дула на них вместе с другими пятью ребятишками, которые родились в этот день. Здорово, конечно, но ведь это не лично для тебя. А вот когда этот человек по телефону сказал, что позвонил именно мне, – это… было лестно.

Мила оглядела фотографии Робертсонов, развешенные по стенам. Десятки именинных тортов, сияющие личики, вымазанные кремом или взбитыми сливками.

– Тот человек сказал вам, кто он такой? – спросил Бериш.

– Да я и не спрашивала. Какая разница. Все прочие называли меня «внучка Норы», а если я самой Норе была нужна, то она обходилась дурными словами. Поэтому важно было одно: то, что он меня назвал по имени. Спросил, все ли у меня хорошо, как я вообще живу: как дела в школе, кто мои друзья, какой у меня любимый певец или группа. Но он и без того многое обо мне знал: что мне нравится лиловый цвет; что, если у меня в кармане заведется немного денег, я сразу же бегу в кино; что я без ума от фильмов о животных и хотела бы завести собаку по кличке Бен.

– И вас не удивило, что ему известны такие подробности? – поразилась Мила.

Камилла с улыбкой покачала головой:

– Уверяю вас: тогда меня больше удивило то, что кто-то вообще мной интересуется.

– И что случилось потом?

– Он стал звонить регулярно. Обычно по субботам, во второй половине дня. Мы разговаривали минут по двадцать, больше всего обо мне. Он был такой милый, мне и знать не хотелось, кто он и каков на вид. Даже порой было приятно думать, что он избрал меня для каких-то особых отношений. Он никогда не просил никому не рассказывать о наших беседах, поэтому я и не думала, что у него какие-то дурные намерения. Он никогда не добивался встречи, не требовал, чтобы я что-то сделала для него. Он был моим тайным другом.

– Как долго вы вели эти беседы по телефону? – спросил Бериш.

Женщина призадумалась.

– Около года, кажется… Потом звонки прекратились. Но предпоследний я помню до сих пор. – Камилла помолчала, потом заговорила серьезным тоном: – Он задал мне вопрос, который никогда не задавал и который звучал примерно так: «Ты хотела бы начать новую жизнь?» Потом объяснил, что он имеет в виду. Если бы я захотела, то могла бы поменять имя и город, начать все сначала, без бабушки, и, может быть, даже завести собаку по кличке Бен.

Мила с Беришем обменялись многозначительными взглядами.

– Он не объяснил, как все произойдет, сказал только, что, если я захочу, он сможет это устроить.

Мила потянулась к столику, поставить чашечку с кофе, очень медленно, чтобы не нарушить создавшуюся атмосферу.

– Мне это показалось глупым, я подумала, что он шутит. Но он говорил на полном серьезе. Я его заверила, что у меня все хорошо, что мне не нужна другая жизнь. На самом деле я просто хотела его успокоить, мне было жаль, что он так из-за меня переживает. Он сказал, чтобы я хорошенько подумала и дала ответ в следующую субботу. Когда он перезвонил через неделю, я повторила все то же самое. Он вроде бы и не расстроился. Мы поговорили о том о сем. Я и не знала, что эта наша беседа – последняя. Помню, когда через семь дней телефон не зазвонил, я почувствовала, что все меня покинули, – такого со мной еще не было. – Младенец в колыбели заплакал, и Камилла Робертсон отрешилась от грустных мыслей. – Извините, – сказала она, вскакивая с места.

Мила повернулась к Беришу и проговорила вполголоса:

– У меня такое впечатление, что она далеко не закончила.

Спецагент ткнул пальцем в коричневый конверт с заявлением:

– Мы еще должны поговорить об этом…





38


Чуть позже Камилла Робертсон вернулась, захватив ребенка с собой.

Садиться она не стала, стоя укачивала ребенка на руках, пока тот не заснул.

– Он не выносит жары, откровенно говоря, и я тоже. Господь, да будет Он благословен, даровал нам в этом году долгое лето.

– Скажите, Камилла, – вмешалась Мила, – вы ведь говорили с этим человеком по телефону еще раз…

– Это случилось много лет спустя. Мне было двадцать пять, и я пошла, что называется, по кривой дорожке. Когда я достигла совершеннолетия, бабка выставила меня из дома. Сказала, что больше не обязана меня содержать. Через какое-то время она преставилась, и я каждый день молюсь за нее, чтобы она попала в рай.

– Когда вы оказались без крыши над головой, дела приняли скверный оборот, – вставил Бериш.

Камилла взглянула на него без смущения:

– Да, это так. Вначале мне было страшно, но все-таки я очень рассчитывала, что теперь-то буду счастлива. Один Бог знает, как я заблуждалась… В первую же ночь, которую я провела на улице, у меня украли то немногое, что я имела. На другой день меня увезли на «скорой» с трещиной в ребре. Через неделю я поняла, как здесь выжить, и стала торговать собой. А через месяц открыла тайну, как быть счастливой в этом аду, выкурив первую дозу крэка.

Чем дольше Бериш смотрел на уравновешенную, любезную женщину, сидевшую перед ним, тем меньше ему верилось, что она говорит о себе.

– Меня много раз задерживали, то сажали в тюрьму либо отправляли в лечебницу, то выпускали, но я продолжала вести прежнюю жизнь. Днями не ела, чтобы накопить на дозу. Крэком со мной расплачивались клиенты – те немногие, что еще не брезговали иметь со мной дело, ведь я была кожа да кости, волосы выпадали, зубы шатались. – Пока она говорила, малыш тянулся к ее груди, хватался ручонками за блузку.

Картины чистой, ничем не запятнанной жизни, разворачивающиеся перед глазами полицейских, никак не вязались с теми, что возникали в памяти женщины, пока она рассказывала.

– Помню, был зимний вечер, дождь лил как из ведра. На улице ни души, но я все ходила и ходила, ведь нужно было набрать денег на дозу. И потом, мне и деваться было некуда. Чаще всего я пребывала в каком-то параллельном измерении, от всего отрешенная. Это случалось, когда я принимала наркотик, но и когда была чистая – тоже, потому что единственный инстинкт выживания, какой у меня остался, толкал меня не на то, чтобы поесть или поспать, а на то, чтобы закинуться. Когда буря разбушевалась не на шутку, я укрылась в телефонной будке. Не помню, как долго я там сидела, дожидаясь, пока дождь кончится. Я промокла насквозь, страшно замерзла. Растирала себя руками, чтобы согреться, но это не помогало. И тут телефон в будке зазвонил. Помню, я долго на него смотрела, не понимая, что происходит. Слушала и слушала, как он звонит, не осмеливаясь снять трубку. Что-то говорило мне, что звонок не случайный. Что звонят именно мне.

Мила терпеливо ждала, пока женщина заново переживала всю эту сцену, снова сидела в той будке, снова поднимала трубку, как много лет назад.

– Первое слово, какое он сказал, было мое имя – Камилла. Я сразу узнала голос. Помню, он спросил, как я поживаю, но ведь он и без того уже знал как, и я расплакалась. Вы представить себе не можете, как прекрасно, когда плачешь впервые за долгие, долгие годы, хотя причин для того было предостаточно. Стоит пустить слезу, и ты погибнешь в том безжалостном мире: единственная слабость, какой я не могла себе позволить. – Что-то надломилось в голосе женщины. – Потом он во второй раз задал мне тот вопрос: «Ты хотела бы начать новую жизнь?» И я ответила – да.



Малыш уснул на руках у матери, другой ребенок спокойно играл в манежике. Снаружи трое старших весело перекликались, гоняясь за Хичем. В особнячке Камиллу Робертсон окружали самые дорогие люди и вещи. Она упорно, старательно выстраивала этот маленький мир, так, будто никогда и не желала ничего другого.

– Он объяснил, каким образом вам будет предоставлена эта новая жизнь? – спросил Бериш.

– Он дал точные указания. Я должна была купить снотворное и на следующий вечер явиться в гостиницу. Там для меня будет заказан номер.

Упоминание о снотворном подогрело интерес Милы и Бериша, – возможно, они близки к разгадке тайны «неспящих». Но агенты не стали даже переглядываться, чтобы не нарушать течение рассказа.

– Я должна была лечь на кровать и принять таблетку снотворного, – продолжала Камилла. – Потом я бы проснулась совсем в другом месте и могла бы начать все сначала.

Мила приняла это к сведению. Ей до сих пор не верилось, что рассказанное Камиллой случилось на самом деле. Но все сходилось.

– И что, вы пошли?

– Да, – подтвердила женщина. – Комната была заказана на мое имя. Я поднялась по лестнице, открыла дверь. Обстановка убогая, но ничего такого, чтобы меня смутило или заставило думать об опасности. Я взяла флакончик со снотворными таблетками и растянулась на кровати, прямо поверх покрывала, не раздеваясь. Помню, держала пузырек на животе, стиснув его руками, и глядела в потолок. Я семь лет принимала наркотики, а тут вдруг снотворное побоялась проглотить. Все спрашивала себя, что со мной будет и готова ли я к этой новой жизни.

– Что было потом? – спросил Бериш.

Камилла Робертсон бросила на него усталый взгляд:

– В минуту просветления, чего я от себя уже и не ожидала, я вдруг подумала, что если не попытаюсь найти выход сама, вместо того чтобы бросаться опрометью в пустоту, то уж наверняка погибну. Понимаете, агент Бериш? Я впервые отдала себе отчет в том, что, несмотря на саморазрушение, какому себя подвергала, я вовсе не хочу умирать. – Она глубоко вздохнула, так что приподнялся крестик, лежавший на груди. – Я встала с кровати и ушла.

Бериш вынул из кармана пиджака фоторобот Кайруса. Развернул листок, протянул его женщине:

– Вы когда-нибудь видели этого человека?

Камилла Робертсон не сразу, только после недолгого колебания взяла листок у спецагента. Вгляделась, держа его на вытянутых руках, будто чего-то опасаясь. Пристально рассмотрела каждую черту, каждый оттенок.

Бериш и Мила ждали, затаив дыхание.

– Нет, никогда.

Агенты постарались скрыть разочарование.

– Госпожа Робертсон, еще пара вопросов, если вас не затруднит, – вступила Мила. – Звонков больше не было?

– Нет, ни одного.

Агент Васкес верила ей.

– Да не было и нужды в них, – добавила Камилла. – После того случая я вступила в общину, обратилась в веру. Познакомилась с пастором Робертсоном, и мы поженились. Как видите, я сама нашла выход, – заключила она торжествующим тоном.

Улыбнувшись, Бериш простил ей грех гордыни:

– Почему через несколько лет вы решили написать заявление на этого типа?

– Со временем я изменила мнение о нем. Я уже не уверена, что у того человека были добрые намерения.

– Что вас заставило так думать? – Ее точка зрения крайне интересовала Бериша.

– Точно не могу сказать. Когда я познакомилась с мужем и увидела, как он посвящает себя ближним, я стала задаваться вопросом, почему человек, преследующий благую цель, должен непременно таиться в тени. И потом…

Бериш и Мила затаили дыхание.

– Потом… было в этом что-то… зловещее.

Бериш задумался над ее словами. Пусть она не считает, что сказала глупость, наоборот, в этом ее замечании прозревается глубокий смысл.

– И последний вопрос, – приступила Мила. – Вы не помните название отеля, в который тогда пошли, и номер комнаты?

– Да, сейчас… – Камилла Робертсон подняла глаза к потолку, роясь в памяти. – Номер триста семнадцать в отеле «Амбрус».





39


Отель «Амбрус» не задерживался в памяти.

Просто узкий параллелепипед в ряду точно таких же зданий.

И фасад ничем не отличался от прочих. По четыре окна на каждом этаже, от первого до седьмого. Вид из них открывался на железнодорожный мост, по которому примерно каждые три минуты проходили поезда. На крыше – неоновая вывеска, в этот послеполуденный час не горящая.

На улице скопилась целая колонна машин – гудки клаксонов смешивались с музыкой в стиле хаус, которая звучала по дорожному радио. Имеющие работу в центре были вынуждены пересекать эту часть города, чтобы добраться до объездной дороги, ведущей к пригородам, облюбованным представителями среднего класса. Но многие, в особенности мужчины, после службы задерживались здесь на несколько часов. В самом деле, целая россыпь баров с красными фонарями, обещавших стриптиз, лэп-данс и секс-шоп, поджидала клиентов.

Роль отеля «Амбрус» в местной экономике была очевидна.

Мила и Бериш прошли через вращающуюся дверь и очутились в пыльном холле. Железнодорожный мост не впускал в помещение дневной свет, и желтые бра мало помогали, лишь создавая шафрановый полумрак. Атмосфера была пропитана табачным дымом.

Уличный шум доносился приглушенно. Музыка, звучавшая где-то вдали, проникала в холл, и Бериш узнал голос певицы, даже, кажется, старую пластинку Эдит Пиаф – аура романтизма, присущая прóклятой поэзии, обволакивала тех, кто добровольно приговорил себя к пребыванию в этом подневольном аду.

На диване, обтянутом гладкой кожей, сидел старый негр в клетчатом пиджаке, рубашке, застегнутой до самого воротничка, но без галстука. Он глядел в одну точку, прямо перед собой, и бормотал слова издали звучавшей песни, опираясь на белую трость.

Мила и Бериш прошли мимо слепого по бордовой стрелке, которая пересекала палас и вела к стойке регистрации. За стойкой никого не было. Пришлось подождать.

– Гляди, – заметил спецагент, показывая на доску, где висели ключи, каждый с латунной грушей, на которой был выгравирован номер. – Триста семнадцатый свободен.

Красная бархатная штора, скрывавшая вход в заднюю комнату, раздвинулась. Показался очень худой мужчина в джинсах и черной футболке, за ним следом вплыла мелодия с проигрывателя. Это он слушает Эдит Пиаф, отметил про себя Бериш.

– Салют, – произнес портье, кладя в рот последний кусок сэндвича.

– И вам салют, – ответил спецагент на устарелое приветствие.

Мужчине было лет пятьдесят. Он вытирал руки полотенцем. Сухожилия вздуты, кожа покрыта выцветшими татуировками. Седеющий ежик волос, золотое колечко в левом ухе, узенькие очечки для чтения, съехавшие на кончик носа, – вылитый портрет постаревшей рок-звезды.

– Вам нужна комната? – вопросил он, тут же усаживаясь на свое место за стойкой и опуская взгляд в книгу регистрации.

Очевидно, что обычным клиентам этого отеля не нравилось, когда их рассматривает портье. И он старался как можно меньше глядеть на постояльцев.

Мила и Бериш мгновенно переглянулись. Он явно принял их за случайную парочку в поисках уединения.

– Да, – произнесла Мила, принимая роль. – Благодарю вас.

– Вы уже придумали, под какими именами зарегистрироваться, или я сам сочиню?

– Давайте вы, – отвечал Бериш.

– Полотенца будете брать? – Портье ручкой указал на стопку махровых полотенец, лежавших на тележке для белья.

– Нет, обойдемся, – отказалась Мила, но потом добавила: – Можно нам снять триста семнадцатый номер?

Портье поднял взгляд от регистрационной книги:

– Почему именно этот?

– Наше счастливое число, – ответил Бериш, наваливаясь на стойку. – Есть проблемы? – Он изучал реакцию портье.

– Вы сатанисты, спириты или просто любопытные?

Бериш не понял.

– Вас кто-то направил сюда? Иначе не объяснить.

– Объяснить – что? – спросила Мила.

– Черт, не прикидывайтесь дураками. Предупреждаю: если вы хотите именно этот номер, придется заплатить на пятнадцать процентов больше. Не морочьте мне голову.

– Заплатим, без проблем, – успокоил его Бериш. – Но скажите все-таки, что такого особенного в номере триста семнадцать?

Портье в сердцах махнул рукой:

– Да глупость одна… Говорят, лет тридцать назад там произошло убийство. Время от времени кто-то об этом узнает и спрашивает номер, чтобы там потрахаться. – Тут он пристально взглянул на пару. – Вы, случайно, не любители жесткого секса? На прошлой неделе мне пришлось вышвырнуть одного такого, в кожаных трусах: попросил, видите ли, свою шлюху повесить его в шкафу.

– Не волнуйтесь, с нами у вас не будет проблем, – заверил его Бериш, ставя на этом точку.

– Ведь эти ненормальные валят гурьбой. Попадись мне тот, кто запустил байку про триста семнадцатый, я бы ему показал, – ворчал портье, снимая с доски нужный ключ с прикрепленной к нему латунной грушей. – Часа вам хватит?

– Вполне, – отвечал Бериш.

Они расплатились и забрали ключ.



Поднялись на лифте. В деревянной кабине едва хватало места двоим. Механизм на шкивах и тросах медленно довез их до третьего этажа. Содрогаясь и дребезжа, лифт остановился.

Створки открывались вручную, и, чтобы выйти на этаж, Беришу пришлось раздвинуть решетку. Закрыв кабину, они пошли по коридору, высматривая нужный номер.

Наконец нашли: последний по коридору, рядом с грузовым лифтом. Черная дверь – деревянная, покрытая лаком, такая же как все прочие, и на ней выделяются блестящие металлические цифры.

317.

– Что ты об этом думаешь? – спросила Мила, прежде чем спецагент успел вставить ключ в замочную скважину.

– Что номер подходит как нельзя лучше: рядом грузовой лифт и можно без проблем выносить из здания спящих.

– Ты, значит, считаешь, что Господин доброй ночи всегда завлекал своих жертв именно сюда?

– Почему бы и нет? Не знаю, правда ли, что там произошло убийство, но слухи явно на руку Кайрусу.

– Разумеется, – согласилась агент Васкес. – Часто снимая один и тот же номер, даже под вымышленными именами, он рано или поздно вызвал бы подозрения. Но благодаря своей зловещей славе триста семнадцатый и без того самый востребованный в отеле. Безошибочный выбор, сказала бы я.

Бериш повернул ключ в замке.

Они вошли.

Номер 317 ничем не отличался от прочих гостиничных номеров. На стенах темно-красные обои. На полу ковровое покрытие того же цвета, но с крупными синими цветами – благодаря узору въевшиеся пятна не так бросались в глаза. Пыльная люстра нависала над двуспальной кроватью, коричневой, из лакированного дерева. Бордовое атласное покрывало местами было прожжено сигаретами. Две тумбочки с верхом из серого мрамора. На одной – черный телефонный аппарат. Над кроватью, на стене, можно было различить тень распятия, долго провисевшего здесь, а затем убранного. Оба окна выходили на запад, прямо на улицу. Метрах в тридцати возвышался железнодорожный мост, туда-сюда сновали вагоны.

Без каких-либо комментариев Бериш принялся обыскивать комнату.

– Ты серьезно думаешь, что мы найдем какие-то улики, которые помогут понять мотивы Кайруса? – спросила Мила.

– Видишь ли, – сказал Бериш, открывая шкаф и выдвигая ящики, – он связывался с жертвами по телефону и мало-помалу пленял их обещанием новой жизни. Немного нужно было, чтобы они поддались, ведь обращался он по преимуществу к людям, не знавшим ничего, кроме боли и равнодушия. Достаточно отнестись к ним по-дружески, проявить внимание, какого их никто не удостаивал. Потом, в определенный момент, он приглашал их прийти сюда с упаковкой снотворного. Во сне мы все наиболее беззащитны. Этих ранимых людей он уговаривал во всем положиться на него, предаться его воле. Представляешь, какая требуется сила убеждения? Вот он, Кайрус.

Кроме шеренги пустых вешалок, нескольких пропыленных одеял и старой Библии в переплете из кожзаменителя с логотипом отеля, Бериш ничего не нашел. Но не отступился и продолжил поиски в ванной.

Стены там были отделаны белым глазурованным кафелем, пол выложен плиткой, черной и белой, в шахматном порядке. Раковина, унитаз, вместо душа – ванна.

Стоя на пороге, Мила наблюдала, как спецагент извлекает из шкафчика с зеркальной дверцей наполовину использованный флакон геля для душа и пустую коробку из-под презервативов.

– Ты не ответил на мой вопрос… Зачем Господину доброй ночи все эти люди?

– Он сколачивает войско… Армада теней, помнишь?

– Да, но зачем они возвращаются, чтобы убивать, с какой целью?

Бериш только собрался отвечать, как пронзительный звонок – дребезжащий, назойливый – разорвал тишину. Агенты высунулись из ванной и заглянули в комнату.

Черный телефон на тумбочке требовал внимания к себе.



Бериш шагнул на ковровое покрытие, но Мила никак не решалась переступить порог ванной комнаты.

Спецагент обернулся, указывая на аппарат:

– Нужно ответить.

Мила посмотрела на него так, будто он предложил вдвоем выпрыгнуть из окна.

Между тем телефон все звонил, призывая их.

Мила, сделав над собой усилие, направилась к аппарату. Подошла к тумбочке, коснулась трубки, и тут в памяти всплыли слова, которые Господин доброй ночи обращал к своим жертвам.

Ты хотела бы начать новую жизнь?

Она была уверена, что услышит именно эти слова. Подняла трубку, трезвон прекратился. Поднесла ее к уху, вслушиваясь в пустоту, сотканную из молчания. Будто разверзся темный бездонный колодец.

Бериш вопросительно взглянул, хотел уже что-то сказать, положить конец давящему безмолвию. Но слова замерли на его губах, растворенные в музыке.

Отрывок из классики, старая, далекая мелодия.

Мила протянула трубку коллеге, чтобы и он мог послушать.

Загадочное послание подтверждало, что они взяли верный след. Может быть, даже представляло собой зацепку, которая выведет их на следующее убийство. И несомненно, являлось доказательством того, что Кайрус был заранее осведомлен о каждом их шаге. И наблюдал за ними на расстоянии.

На другом конце провода положили трубку.

В тот самый миг Милу охватила никогда ранее не испытанная дрожь. Она посмотрела на спецагента и повторила вопрос, который то так, то этак уже дважды задавала с тех пор, как они переступили порог номера 317, но не получила ответа.

– Бериш, что такое армада теней?

– Одно могу сказать: это не террористы.

– Тогда кто они?

– Последователи культа.





40


– Ты когда-нибудь слышала о Теории зла?

Голос Саймона Бериша гулко звучал в просторном зале библиотеки. Мила глядела на него, сидя за одним из длинных столов читального зала, стены которого, вплоть до потолка, были заняты старинными шкафами, битком набитыми книгами. На столе красного дерева россыпью лежали тома, которые спецагент выудил с полок. Хич тем временем бродил по залу, радуясь тому, что тут так вольготно.

Они были одни.

– Честно говоря, нет, – призналась Мила, отвечая на вопрос спецагента.

– Прежде всего должен уточнить, что в этой истории не замешаны ни демоны, ни Сатана, ни Бог, ни святые.

– Тогда в чем суть дела?

– Суть дела в том, что это – культ, и он не имеет ничего общего с религией, иначе мы имели бы ритуальные убийства с очевидной символикой и повторением одной и той же литургии смерти. Разумеется, между нашими убийствами много общего, но нас больше интересуют различия.

Мила увидела, что глаза спецагента загорелись, как будто ему явилось некое откровение.

– Ну, сходные черты нам известны, – сказала она. – Убивают люди, пропавшие без вести и вернувшиеся через много лет. В первых двух случаях мотив – обида, месть.

– Так может показаться, – поправил ее Бериш, – но это неверно. – Он рассуждал вслух, на ходу. – Роджер Валин уничтожает семью владельца фармацевтической фирмы, потому что лекарство, которое могло бы продлить жизнь его матери, стоило слишком дорого? Да ладно тебе: это ни в какие ворота не лезет. – Спецагент упер руки в боки. – Надя Ниверман убивает адвоката мужа. Но, внимание: самого супруга не трогает.

– Она хотела, чтобы тот жил в вечном страхе.

– И поэтому покончила с собой?

Мила умолкла. В самом деле, она об этом не подумала. Мучения Джона Нивермана закончились слишком быстро.

– Как видишь, мотив обиды, повлекшей за собой месть, слишком слаб в обоих случаях. Теперь перейдем к двум другим убийствам… Эрик Винченти расправляется с Могильщиком, ростовщиком, с которым никогда не имел дела.

– Но связи нет и в преступлении, совершенном Андре Гарсия, – заметила Мила. – Что ему сделал толкач? Нет сведений, что до исчезновения бывший военный употреблял наркотики.

Полная картина всех несообразностей впервые возникла перед глазами агента Васкес. Она так старалась опровергнуть версию о терроризме, что не позаботилась критически оценить свою собственную.

– Значит, ты хочешь сказать, что эти люди были убиты потому, что того заслуживали?

– Нет, не так. – Бериш оперся о стол, наклонился к ней. – Ответ – в самой сути Теории зла.

Спецагент схватил одну из книг и повернул ее к Миле. То был старый труд по зоологии, Бериш открыл его на главе, посвященной поведенческой этике животных:

– Один из постулатов антропологии основан на этих предпосылках.

Он указал на иллюстрацию, где изображалось, как львица нападает на детенышей зебры. Рисунок был черно-белый, но крайне выразительный.

– Какие чувства вызывает у тебя это изображение?

– Сама не знаю, – пожала плечами Мила. – Ужас и еще протест против того, что творится несправедливость.

– Хорошо, – сухо заметил Бериш. Потом перевернул страницу.

На втором рисунке та же самая львица кормила своих детенышей мясом зебры.

– И что ты чувствуешь сейчас?

Мила немного подумала:

– Во всяком случае, это оправдание.

– В этом-то и суть. Львица, которая убивает детенышей зебры, чтобы накормить своих, творит добро или зло? Зебра, конечно, будет страдать, потеряв своих малышей, но единственная альтернатива – то, что львята погибнут голодной смертью. Категории добра и зла смешиваются, потому что среди львов не бывает вегетарианцев, так ведь? В мире животных, где выбора нет, однозначное суждение вынести невозможно. Но для человеческого рода?

– Мы прошли долгий путь эволюции. Нам должно быть проще выбирать между добром и злом.

– Ответ на самом деле заключает в себе другой вопрос. Если бы на земле существовал только один человек, был бы он добрым или злым?

– Ни тем ни другим… или и тем и другим.

– Вот именно, – подхватил Бериш. – Эти две силы не исключают одна другую, это – необходимые противоположности: без зла не существует добра и наоборот. Порой добро и зло – условные понятия, но главное: они не бывают абсолютными. И Теория зла формулируется так: «Добро для одних всегда означает зло для других, но и обратное верно».

– Это как утверждать, что, творя зло, можно также сотворить добро, а чтобы сотворить добро, иногда необходимо сотворить зло.

Бериш кивнул, довольный успехами новой ученицы. Милу восхитил ход его рассуждений. Она сама никогда об этом не задумывалась. Теория зла оказалась умопомрачительным синтезом того, что она, агент полиции, наблюдала каждый день. И объясняла многое в ней самой.

Я пришла из тьмы и в тьму время от времени должна возвращаться.

Что до спецагента, одиночество и длящееся годами положение изгоя наложили на него глубокий отпечаток. Было видно, что он умирает от желания поделиться знаниями, которые скопил за этот долгий период. И Мила понимала, как ей повезло.

– Теперь скажи: как жертву, вроде Роджера Валина, или Нади Ниверман, или Винченти, или Гарсия, превратить в убийцу? – спросил Бериш.

– Убедив их в том, что от содеянного ими жизнь других людей станет лучше.

– Правильно, – подтвердил он. – А дальше?

– Валин и Ниверман убили не ради мести. Решая, где нанести удар, они просто выбрали им известную, знакомую цель. Их подтолкнул опыт, не обида.

– Мотив оказался столь мощным, что Надя Ниверман самолично явилась в метро, чтобы доставить тебе подсказку в виде зуба, и потом покончила с собой, чтобы ее не схватили, но главное, чтобы доказать: ее вера в культ настолько сильна, что она выбирает смерть. – Помолчав, Бериш добавил: – Основатель культа создает новое общество, не важно, малое или большое, и задает ему кодекс поведения, а значит, новый идеал справедливости.

– Кайрус мотивировал своих адептов.

– Он спас их от жалкого существования, просветил, придал цель их никчемным жизням. Приобщил к великому проекту… Толкач, который наживается на чужом несчастье, продавая наркотик; фармацевт, который мог бы спасать жизни, а думает только о прибыли; адвокат, который должен стоять на страже закона, а сам обманными путями обходит его; ростовщик, который, пользуясь несостоятельностью должников, забирает у них все, – убийцы не просто наказывали их за злодеяния. Уничтожая их, они уничтожали проблему.

– Миссия, – догадалась Мила.

– Нацисты, милленаристские секты, экстремисты-растаманы, даже христиане во время Крестовых походов прибегали к Теории зла, чтобы оправдать свои идеи и свои действия, – продолжал Бериш. – Они это называли «неизбежным злом».

– В свете всего этого Кайрус – вождь.

– Более того, – проговорил Бериш напряженно. – Он – проповедник.



Отголоски последней фразы отзвучали в просторном зале, и на мгновение в библиотеке воцарилась тишина.

В эпоху Интернета и всевластия Сети это место казалось анахронизмом, остатками забытого знания. По всей видимости, бесполезным, как зонтик в разгар урагана. Но сюда придут люди, если информационный катаклизм положит конец цифровой эре, подумал Бериш. Потом посмотрел на свою собаку, их разделяли миллионы лет эволюции: хранилище книг – доказательство превосходства человека.

Но животный инстинкт есть и в людях. И это самая уязвимая часть каждого человека. К ней взывают проповедники, сказал себе спецагент. Потом задумался о «неспящих».

Кайрус помог им исчезнуть и превратил жертвы в палачей.

Такая же судьба могла ожидать и его Сильвию. Но Бериш в данный момент предпочел выкинуть такие мысли из головы.

– Есть разные категории так называемых манипуляторов сознанием. – Он старался постепенно подойти к сути дела. – Сеятели ненависти исподтишка вырабатывают некий идеал зла в надежде, что у него найдутся последователи: они фабрикуют ложную информацию и распространяют ее, подстрекая к насилию. Потом, мстители, им удается поставить перед безликой толпой единую цель: уничтожить врага.

Чтобы показать Миле еще одну книгу, на этот раз по антропологии, Бериш склонился к ней. И смог уловить ее запах. Резкое сочетание пота и дезодоранта, ничего неприятного, даже наоборот. Так пахли ее волосы, ее шея. Это краденое удовольствие заставило спецагента задуматься, как давно он не подходил к женщине так близко. Слишком давно.

– Это не вся типология, верно? – спросила Мила, которую заинтересовала тема.

– Нет, не вся, – подтвердил Бериш, выпрямляясь. – На самом деле есть третья категория. Она-то и занимает нас… Проповедники.

Спецагенту снова пришел на ум вопрос, который Кайрус задал по телефону Камилле Робертсон: «Ты хотела бы начать новую жизнь?» – перед тем как направить ее в номер 317 отеля «Амбрус».

Таким обещанием Господин доброй ночи вербовал себе учеников.

– Главное качество проповедника – мимикрия, и в этой области Кайрус убедительно продемонстрировал свой талант, коль скоро мы не смогли найти его за двадцать лет. Он входит в жизнь людей под видом друга. Интересуется ими, создает связь. И так завоевывает их. Второй дар – дисциплина. Он полон рвения, пунктуален и тверд в своей вере. – Бериш встал перед Милой, потрясая кулаком, дабы придать пафоса своим словам. – Его воля настолько непреклонна, его видения настолько полны пыла и страсти, что последователи полностью, совершенно ему подчинены. Такое явление называется «культом» потому, что, как и в настоящей религии, адепты обожают лидера и слепо подчиняются ему, только он не божество, гипотетическое и отдаленное. Их бог – человек из плоти и крови.

Мила встала из-за стола, движение инстинктивное, ведь она не знала, куда идти.

Были в этом движении страх, неуверенность в себе, отметил Бериш. Внезапно порыв спецагента тоже иссяк. Может, в пылу объяснений он сказал что-то не то. Может, не отдавая себе отчета, задел ее чувства.

– Нет, нет, не могу… опять, – мотая головой, тихо забормотала Мила.

Бериш понял, что Мила вспомнила Подсказчика и все, что пришлось ей пережить при расследовании того дела. И теперь история роковым образом повторялась. Объявился другой невидимый враг, очередной манипулятор сознанием, угрожая вторгнуться в ее жизнь. До лекции Бериша о Теории зла, культе и проповедниках агент Васкес не рассматривала Кайруса под таким углом.

Но вряд ли здесь только это. Очевидно, есть что-то еще.

Он подошел ближе:

– Что случилось?

– Не хочу этим заниматься, вот и все.

– Почему? – настаивал он, все больше убеждаясь, что причина не в том, что испытала коллега несколько лет назад, столкнувшись с Подсказчиком. Проблема касалась чего-то существенного в ее настоящей жизни. – Ты больше всех подходишь для охоты на Господина доброй ночи. Почему же ты хочешь выйти из игры?

Мила воззрилась на него глазами, полными ужаса:

– Потому что у меня есть дочь.





41


Нелегко было возвращаться домой этим вечером.

Ей казалось, будто она движется в обратном направлении, словно жизнь замыкается в круг, увлекая ее в места, где ей больше не хочется быть. Места внутри ее самой, главным образом.

«Не могу» – этой последней фразой она распрощалась с Беришем. И на полном серьезе. Завтра утром она позвонит Судье и откажется от задания. Спецагент разочарован, хотя в действительности должен был бы испытать облегчение, ведь вначале он сам всячески сопротивлялся. Мила была убеждена, что у Бериша свои счеты с Кайрусом.

Но она не хотела иметь с этим ничего общего.

Поход в номер 317 отеля «Амбрус», классическая музыка по телефону, Теория зла… Нет, с нее хватит.

Поэтому, подходя к дому, она ускорила шаг. Пара великанов с рекламного щита приветствовала ее своей неизменной, раз навсегда зафиксированной улыбкой. На мгновение она отвлеклась от тяжелых мыслей и вдруг спохватилась, что изменила давней привычке.

Не позаботилась об ужине для бродяги, который обитал в переулке у дома.

Вот он, растянулся на ложе из картонок. В коконе одеял спит спокойным сном младенца. Мила подошла. Сунула руку в карман, вытащила немного мелочи, хотела положить у его ног. Но на ум неизбежно пришло то, что Бериш говорил о Теории зла. Этот акт великодушия очистит совесть того, кто его совершает, но не факт, что пойдет на благо тому, для кого предназначен. Ведь бродяга, упорствуя в саморазрушении, может потратить деньги на очередную бутылку вместо того, чтобы купить себе горячей еды.

Но Мила все-таки положила монеты.

По сути, этот человек был похож на нее. Тоже неустанно боролся с мерзостями мира. Как аскет или средневековый рыцарь. Вонь была его броней, заставляла врагов держаться подальше.

И Мила препоручила бродягу его снам – или кошмарам. Войдя в парадную, вдруг заспешила. Скорее схватила ключи. Она устала, не спала бог знает сколько времени, разве что урывками, в сумятице последних дней. Она отдавала себе отчет, что все ее чувства искажены.

Но прежде чем позволить себе отдых, она должна увидеть дочь.



Мила назвала ее Алисой, как героиню книги, которой зачитывалась в детстве. Двусмысленной, опасной сказки, истории параллельного, скрытого мира, вроде того, какой она посещала каждый день. Страны, о существовании которой нормальные люди даже не подозревают.

Свет в доме был погашен, монитор компьютера создавал светящийся ореол вокруг Милы, которая в одном халате растянулась на постели.

Алисе исполнилось шесть лет. И если бы ее матери нужно было как-то ее охарактеризовать, она бы сказала: «внимательная». Смотрит на тебя глубоким, пристальным взглядом, словно понимает то, что в ее возрасте должно бы представлять загадку.

Но, в отличие от Милы, Алиса была очень чуткой к чужим эмоциям. Всегда знала, что именно нужно сделать, чтобы утешить кого-то или выказать приязнь. Эти движения выходили за рамки условностей, часто приводили в недоумение.

Однажды в парке какой-то мальчик разбил коленку и расплакался. Алиса подошла к нему и, не говоря ни слова, стала собирать пальцами его слезы. Сначала с земли, потом с одежды, потом со щек. Собирала по одной и складывала в платочек. Сначала мальчик не обратил внимания, потом воззрился на нее в изумлении. Стоял и терпел, забыв о ссадине, перестав плакать. Когда он совсем успокоился, Алиса тоже прекратила свое занятие, улыбнулась ему и ушла, унося с собой сокровище слез. Мила была уверена, что у мальчика осталось ощущение потери. То, что ты отбрасываешь, я собираю – в следующий раз он хорошенько подумает, прежде чем предаваться отчаянию из-за такой малости.

Мила смотрела через монитор компьютера, как ее дочь спит в другой постели, в другом доме. Она повернулась спиной к объективу скрытой камеры, но по подушке разметались длинные волосы, и Мила знала, что они пепельные.

Как у ее отца, сказала она себе без всякой нужды.

Вместе со всем, что связано с Подсказчиком, имя этого человека было изгнано из ее жизни. Ни одного, ни другого, ни того, что они сотворили с ней, Мила забыть не могла, однако раз навсегда запретила себе произносить их имена.

Был момент, во время беременности, когда она даже подумала, что ей удалось все преодолеть. Воображала, что сможет зажить спокойно и безмятежно – она и дочка. В тот период она даже стала испытывать что-то по отношению к другим, чувствовала себя как слепая, которой вернули зрение. Но это продлилось недолго. Достаточно, чтобы понять, что ей никуда не укрыться от зла, не убежать так далеко, чтобы не настигла тьма.

После родов способность к сочувствию исчезла.

Тогда она поняла, что ошиблась: то, что она девять месяцев ощущала себя снова принадлежащей к человеческому роду, было заслугой девочки, не ее. Поэтому решила, что для Алисы не будет полезно расти рядом с такой матерью, как она, – не то чтобы вообще не способной испытывать эмоций, но не способной проникать в ее чувства. Она страшно боялась, что не поймет, когда девочка грустит, или тоскует, или нуждается в ее помощи.

Первые месяцы были ужасны. Ночью девочка просыпалась в колыбельке и плакала. Мила оставалась в постели, не спала, но совершенно не в состоянии была сочувствовать, сострадать такому отчаянному зову. Полное отчуждение чувств мешало понять, в чем нуждается столь хрупкое создание. Она у меня задохнется во сне только потому, что я не возьму в толк, что ей плохо, говорила себе Мила.

Через несколько месяцев она попросила бабушку Алисы взять на себя заботы о внучке.

Инес овдовела, у нее была только одна дочь, Мила. Хоть уже и немолодая, она все-таки приняла внучку. Время от времени Мила навещала их. Как правило, оставалась на ночь, а утром уходила.

Ее общение с Алисой было сведено к минимуму. Мила пробовала поцеловать ее или приласкать, как любая нормальная мама. Но это выходило у нее так натянуто, что даже девочка чувствовала себя неловко, да и не требовала от матери особой нежности.

Мила спрятала свою дочь.

Спрятала скорее не от остального мира, а от самой себя. Поставить микрокамеру в ее комнате и проверять время от времени, все ли у нее в порядке, – всего лишь способ искупить вину, загладить свое отсутствие в ее жизни. Но иногда происходило что-то такое, из-за чего все возвращалось к исходной точке, усилия оказывались тщетными, и Мила чувствовала свою ущербность.

Разве ты хорошая мать, если не знаешь, как зовут любимую куклу твоей дочери?

Одна из эффектных фразочек, срывающих покров с докучной правды. Услышав это изречение из уст бесчеловечной матери, Мила никак не могла от него отделаться.

Поэтому вгляделась в монитор. Нашла ее на полу, возле тумбочки. Куклу с рыжими волосами, с которой Алиса никогда не расставалась, – наверное, она выпала у девочки из рук, когда та засыпала.

Мила не помнила, как ее зовут, а может, никогда и не знала. Нужно это выяснить, пока не слишком поздно. Она сознавала, что от этого не станет лучшей матерью, у нее и без того хватает изъянов. Но ей не терпелось исправить хотя бы этот.

Пока она раздумывала на данную тему и обещала себе измениться, глаза у нее начали слипаться. В ушах зазвучала музыка, которую она слышала по телефону в отеле «Амбрус». Сладость мелодии на этот раз взяла верх над зловещим смыслом послания. Она отдалась на волю оставшихся в памяти нот, убаюкивающих, усыпляющих. Усталость навалилась на нее, как теплое одеяло. Последние обрывки мыслей смешивались с видениями первого сна.

Но, уже засыпая, Мила увидела на мониторе, как чья-то рука скрылась под кроватью ее дочери.





42


– Ну же, ответь.

Мила вела машину, прижав мобильник к уху. Телефон, номер которого она вызвала, все звонил и звонил, но никто не брал трубку – изматывающее повторение одного и того же звука, закодированный сигнал отчаяния. Слушая его, Мила все жала и жала на акселератор.

Как только накативший страх вернул ей сознание, Мила бросилась звонить матери. Одновременно одевалась, стараясь мыслить здраво. Не забыла прихватить запасной пистолет, который хранила в шкафу, ведь табельное оружие пропало во время пожара в гнезде Кайруса. Ничего другого она сделать не могла.

Образ точеной руки, скользнувшей в тень под кроватью Алисы, живо запечатлелся в памяти. Рука мелькнула и пропала, но Мила была уверена, что видела ее наяву.

Предупредить коллег-полицейских она не могла. Прежде всего не знала, что им сказать, да они бы и не поверили. И она потеряла бы драгоценное время.

«Хендай» стрелой летел по улицам где только можно, срезая углы, в час, когда полуночники выходят на поиски приключений или чтобы переступить черту. Мила мчалась на красный свет, проезжала перекрестки, не прикасаясь к тормозам: авось повезет и никто не попадется на пути.

Так лихо она не ездила никогда. Обычно, именно рискуя, она себя чувствовала живой. Но сегодня все было иначе. Она вникла наконец в смысл того, что часто слышала от других родителей, а сама не испытывала никогда. Ее мать это определяла как «третий глаз, которым ты смотришь на мир: он открывается посредине лба, между двумя другими, когда ты родишь ребенка».

Вот что такое родное дитя. Шестое чувство, совершенно не похожее на остальные пять, позволяющее воспринимать окружающий мир с невообразимой остротой. Все, что относится к плоти от плоти твоей, начинает касаться тебя прямо и непосредственно.

«Если ты сосредоточишься, то сможешь почувствовать, когда Алисе хорошо, а когда ей больно», – еще говорила мать. Но Мила ни разу не испытала ничего подобного. Хотя и не хотела признаваться матери, что не способна распознавать чувства окружающих людей, – та бы расстроилась. Мила гнала как сумасшедшая к дому, где жила ее дочь, и не знала, можно ли сравнить снедавшую ее тревогу с чувством, которое разделяешь с кем-то.

Но одно она знала наверняка: если с ее девочкой приключится что-то плохое, то боль – знакомое чувство, очищавшее ее от скверны мира, – будет на этот раз нестерпимой.



Жилой квартал на холме казался в городе инородным телом. Каждый дом, в свою очередь, представлял собой отдельную вселенную.

Здесь Мила росла. С отцом и матерью: только они трое. Планеты, удаленные друг от друга, вращающиеся по своим орбитам, которые лишь иногда – изредка – пересекались.

Машина подпрыгивала на «лежачих полицейских», поскольку Мила, подъезжая к ним, не сбрасывала скорость, и подвеска отчаянно дребезжала. Проехав длинную улицу, обрамленную садами, погруженными в тишину, она почти достигла цели. Резко нажала на тормоза, и «хендай», перескочив через поребрик и промчавшись по тротуару, завяз колесами в лужайке перед домом.

Мила бросила мобильник на пассажирское сиденье, вместо него схватила пистолет и выбралась из салона. Ей было трудно дышать.

Окна на всех трех этажах дома были темные.

Мила бросилась под арку, во двор, где белый фонарь всю ночь горел над зеленой входной дверью. Вокруг стрекотали сверчки, больше не раздавалось ни звука. Мила вцепилась в колокольчик, потом забарабанила в дверь – она даже не имела ключа от дома, в котором выросла. В ответ лишь залаяли соседские псы.

В несколько секунд Мила забыла все, чему ее учили в полиции. Не обошла дом по периметру, чтобы проверить, нет ли следов вторжения. Не подумала, как оградить себя от возможного нападения противника, если таковой скрывается в доме. Наконец, нарушила самое главное правило, которое гласит: что бы ни случилось, нельзя терять контроль над собой.

Не получая ответа на свой настойчивый стук и трезвон, Мила уже собиралась выстрелить в замок. Но, на мгновение обретя рассудок, вспомнила, что мать всегда хранит запасной ключ под одним из горшков в палисаднике. Вернулась на лужайку, стала искать. Нашла с третьей попытки, под бегониями.

Когда Миле наконец удалось войти, на нее всей тяжестью обрушилась тишина.

– Где вы? – громко спросила она. Потом сорвалась на крик: – Отвечайте!

На верхней площадке лестницы зажегся свет. Мила устремилась туда, перескакивая через две ступеньки. Ее мать склонилась над перилами, запахивая халат:

– Что стряслось? Мила, это ты? – Голос у нее был хриплый со сна.

Но Мила, выбежав на площадку, оттолкнула ее и бросилась в комнату Алисы.

– Да что такое… – пробормотала женщина, чуть не падая с ног.

Сердце гулко билось в груди у Милы, словно звучали гигантские шаги – шаги великана, чудовища из сказки.

Она добежала до конца коридора, а тем временем всюду в доме зажигался свет. Ворвавшись в спальню Алисы, протянула руку к выключателю.

Ночник в виде пчелки озарил комнату.

Девочка спала. Мила подхватила ее одной рукой, словно вырывая из пасти чудовища, в которое превратилась постель. Другой рукой она целилась из пистолета. Алиса, перепуганная, вопила что есть мочи. А Мила, никак на эти крики не реагируя, пинком сбросила матрас.

Легкие изо всех сил закачивали в себя воздух, и несколько секунд Мила слышала только этот хриплый звук. Уши заложило, – казалось, она падает с какой-то космической высоты. Вдох-выдох – ритм дыхания восстанавливался, хотя и с трудом. Вернулись звуки. Первым – плач Алисы, которая извивалась в ее руках.

На полу – гора одеял, плюшевый медвежонок, подушки. Больше ничего.





43


Инес на кухне готовила травяной чай.

Мила наблюдала, как мать кипятит воду, и ей казалось, будто ожила сцена из детства – те же бигуди в волосах, тот же розовый халат: тогда мама тоже ставила чайник на огонь, и начинался обряд успокоения после того, как приснится дурной сон.

– Не знаю, что на меня нашло, – сказала она. – Прости.

Мила не хотела признаваться, что спрятала камеру видеонаблюдения в комнате дочери. Не хотела, чтобы Инес думала, будто ей не доверяют. Поэтому наскоро придумала отговорку:

– Вечером я никогда не звоню, это правда, но тут вдруг захотелось узнать, как Алиса, ты не подошла к телефону, и я запаниковала.

– Ты уже говорила это. – Инес с улыбкой повернулась к дочери. – Можешь не повторять. Я тоже виновата – слишком крепко сплю, совсем не слышу звонков.

Бабушке пришлось заново укладывать Алису, успокаивать ее, терпеливо дожидаться, пока она опять уснет. Мила стояла в коридоре, привалившись к стене, понурив голову, и слушала, как Инес в который раз делает то, что должна была бы сделать она.

Утешить дочь, сказать ей, что опасности нет, что она ошиблась и никто не прячется под кроватью. К тому же дом под сигнализацией. Я не спала двое суток, твердила Мила в свое оправдание. Из-за недосыпа исказилось восприятие реальности. Вдобавок новость о том, что явился очередной манипулятор сознанием. Все это пробудило прежние страхи, – казалось, будто возвращаются времена Подсказчика.

Инес налила чая в две чашки, принесла их на стол, присела рядом с Милой. Их обволакивал, будто заключая в защитный кокон, теплый свет низко висящей лампы.

– Ну как ты? – спросила мать.

– Хорошо, – ответила Мила, не вдаваясь в подробности. Знала, что для Инес довольно и этого одного слова, она не станет дальше допытываться.

Мать не одобряла ее выбора, не хотела, чтобы дочка служила в полиции. Предпочла бы что-то другое. Может, чтобы Мила стала врачом или архитектором. И конечно, чтобы вышла замуж.

– Я давно хотела поговорить с тобой, Мила. – Тон был озабоченный. – Это насчет Алисы. На днях в школе она из окна третьего этажа вылезла на карниз. Ее уговаривали спуститься, а она не хотела. Говорила, что ей не страшно. Даже весело.

– Опять та же история? – Мила пыталась протестовать, ведь они уже не раз это обсуждали.

– У Алисы нет чувства опасности. Помнишь, в тот раз, на море? Она заплыла так далеко, что чуть не утонула. Или вот еще: я отвлеклась на минутку, и пожалуйста – она уже шагает посреди улицы, машины объезжают ее, клаксоны гудят…

– Алиса – абсолютно нормальная девочка, это и врачи говорят.

– Я бы не стала так уж им доверяться. Что может знать детский психолог? Он ведь не видит ее час за часом, целыми днями.

Мила уставилась в чашку:

– Я тоже нечасто ее вижу. Ты это хочешь сказать?

Инес вздохнула:

– Я ничего такого не имела в виду… Просто я изучила эту девочку лучше, чем кто-либо другой, ведь она живет у меня. Я не утверждаю, будто с ней что-то не так, просто волнуюсь, поскольку не могу все время за ней присматривать. – Инес взяла дочь за руку. – Знаю, как ты к ней привязана, знаю, чего тебе стоит жить вдали от нее.

Рука матери давила, казалась невыносимым грузом. Очень хотелось высвободиться, настолько претили ей телесные прикосновения. Но Мила терпела, хотя ладонь саднило, и чувство отвращения захлестывало ее, будто какая-то рептилия ползала между пальцев.

– Что ты предлагаешь?

Инес отняла руку и с сочувствием поглядела на дочь:

– Алиса все время спрашивает об отце. Может быть, отвести ее к…

– Не произноси его имя, – торопливо перебила Мила. – Я не называю его так. Я его вообще никак не называю.

– Хорошо, но Алисе не помешает, по крайней мере, знать, как он выглядит.

Мила на мгновение задумалась:

– Ладно. Завтра отвезу ее к нему.

– Мне кажется, это правильно, она уже достаточно взрослая.

Мила поднялась со стула:

– Заеду во второй половине дня.

– Ночевать не останешься?

– Не могу, завтра рано вставать на работу.

Инес не настаивала, зная, что это бесполезно.

– Береги себя.

Она действительно переживала за дочь. И этим единственным пожеланием, беречь себя, в которое только мамы умеют вложить столько разнообразных значений, хотела дать понять Миле, что та должна измениться ради своего же блага. Мила могла бы ответить, что у нее все в порядке, но эти слова прозвучали бы фальшиво. Она всего лишь взяла пистолет, который лежал на столе, но уже на пороге кухни обернулась к матери. Вопрос, который ее мучил, она стеснялась задать.

– Любимая кукла Алисы – та, с рыжими волосами?

– Верно: я подарила ей эту куклу на Рождество, – подтвердила Инес.

– Не знаешь, случайно, как Алиса ее назвала? – спросила Мила, будто невзначай.

– Кажется, она зовет ее Мисс.

– Мисс, – повторила Мила, смакуя наконец-то обретенное имя. – Ну, я пошла. Спасибо.





44


Мила рассчитывала застать его в китайской забегаловке.

И в этой надежде переступила порог. В зале, переполненном полицейскими, столик Саймона Бериша оставался пустым. Но на этом обычном месте все еще стояли тарелки с недоеденным завтраком.

Мила хотела уже спросить у официантки, давно ли клиент ушел, но заметила лежащего под стулом Хича. И сразу увидела, как его хозяин выходит из туалета, пытаясь бумажной салфеткой оттереть с рубашки пятна от пролитого кофе. Нетрудно представить себе, что произошло. Мила услышала, как в глубине зала хихикает та же компания полицейских. В нее входил и тот, кто несколько дней назад опрокинул на Бериша яичницу с беконом.

Спецагент вернулся на место и спокойно продолжил завтракать. Мила пробралась между стульями и присоединилась к нему.

– Сегодня плачу я, – заявила она.

Бериш, изумленный, уставился на нее:

– Поскольку я уже давно не общаюсь с ближними, от меня ускользает истинный смысл жестов и слов. Я не понимаю подтекста, не различаю оттенков и даже метафоры разбираю с трудом… Поэтому спрашиваю: твое предложение оплатить завтрак – способ сообщить, что ты снова готова со мной сотрудничать, верно?

Сарказм Бериша едва не вызвал у Милы улыбку, но она сдержалась. Как может этот человек оставаться таким сердечным, испытав очередное унижение от коллег?

– Понял-понял: больше не буду. – Увидев, как Мила нахмурилась, Бериш поднял руки в знак того, что сдается.

– Вот и хорошо: так мы сможем договориться. – Мила села за столик. Заказала еды для себя и пакет навынос.

Бериш спросил себя, для кого это, однако предпочел не любопытствовать. Но пристально глядел на Милу и, когда официантка удалилась, задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

– Почему такой способный агент, как ты, сумевший к тому же распутать дело Подсказчика, оказался вдруг в Лимбе, да еще и по своей воле?

Мила немного помедлила, хотя ответ был наготове.

– Там я не должна охотиться за преступниками. Я разыскиваю жертв.

– Это софизм. Хотя остроумный. Тогда объясни мне, почему твой отдел называется Лимбом: меня всегда интересовало, откуда взялось такое название.

– Может, это из-за фотографий на стенах Зала Затерянных Шагов. Люди, изображенные на них, находятся в подвешенном состоянии… Живые, которым неведомо, что они живы. И мертвые, которые не могут умереть.

Это объяснение, показавшееся ему разумным, Бериш принял к сведению. Относящиеся к первой категории блуждали по миру, как призраки, – никого не помня, всеми забытые – и ждали только, что кто-то придет и скажет им, что они все еще живы. Вторые, наоборот, ошибочно числились среди живых, поскольку те, кто их помнил, все еще продолжали ждать.

Ключевое слово здесь «все еще» – неопределенный отрезок времени, разрешающийся моментом истины или забвением.

– Ты до сих пор считаешь, что не следует докладывать Судье или хотя бы Гуревичу и Борису о твоем участии в расследовании?

Вопрос Милы вернул спецагента к реальности.

– Пусть они гоняются за террористами, а мы займемся культом.

– Есть идеи, как двигаться дальше?

Бериш понизил голос и склонился над столом:

– Помнишь музыку, которую мы слышали по телефону в отеле «Амбрус»?

– Конечно. И что?

Спецагент раздувался от гордости:

– Я выяснил, откуда этот отрывок.

Мила не поверила:

– Каким образом?

– Признаюсь, я не знаток классической музыки… Но с утра сходил в консерваторию и поговорил с доцентом. – Ему было немного неловко рассказывать дальше. – Я дал ему намек на мотив, и он узнал мелодию.

– Хочешь сказать, напел ему мотив? – фыркнула Мила.

– У меня не было выбора. Но в обмен на перформанс доцент подарил мне это… – Бериш вынул из кармана диск.

«Жар-птица» Игоря Стравинского.

– Это балет, композитор написал к нему музыку в тысяча девятьсот десятом году… Используя данную подсказку, мы придем к следующему убийству.

– Честно говоря, не понимаю, как ты собираешься использовать такую информацию…

– В балете эта музыка соответствует сцене, когда царевич Иван пленяет Жар-птицу.

Мила попробовала поразмыслить:

– Здесь три элемента: пленение, Жар-птица и имя Иван. Первый может означать нечто вроде вызова.

– Это верно только отчасти, – разъяснил спецагент. – Кайрус не состязается с нами: проповедник хочет приобщить нас к своей доктрине. Поэтому он не бросает вызов, а подвергает испытанию. Каждый раз, задавая нам задание, он хочет, чтобы мы его выполнили. Звонок в номер триста семнадцать – тоже экзамен для нас. Он унижает нас, чтобы мы научились смирению, но по сути сочувствует нам. Поэтому ответы на его непростые загадки всегда лежат на поверхности.

– Разве так уж прост образ огненной птицы? – возразила агент Васкес.

– Не знаю, что кроется за ним, но мы это обнаружим. А пока я бы сосредоточился на имени Иван.

– Думаешь, так зовут следующую жертву?

– Или убийцу… Подумай сама: какой смысл указывать нам имя, если у нас нет возможности быстро обнаружить, кому оно принадлежит?

– Но как?

Бериш стукнул кулаком по столу:

– Прочесать архив пропавших без вести, выявить всех Иванов.

– Если учесть, что нас интересует интервал в двадцать лет, ты представляешь, сколько их будет?

– Нет, специалист у нас ты.

– У нас нет на это времени. Слишком много его утекло с момента последнего убийства, и новый последователь проповедника наверняка уже готовится нанести удар.

Бериш казался разочарованным: он рассчитывал на то, что его план сработает.

– Придумаем что-нибудь еще, – утешила его Мила. – Может, стоит задаться вопросом, чего на самом деле хочет от нас Господин доброй ночи.

Бериш поднял на нее глаза:

– Когда мы пройдем путь инициации, нас ждет откровение.

Мила на мгновение уставилась в пустоту невидящим взглядом:

– Не думаю, что смогу пройти весь путь до конца.

– Опять же, полагаю, из-за дочери.

Мила почувствовала, что и так сказала слишком много. Лучше не выходить из роли матери: пусть думает, что она боится исключительно за Алису. Если во тьме что-то есть, я должна непременно подойти поближе и взглянуть. Так и нужно было сказать Беришу, предупредить его. Но она, напротив, решила подыграть ему и спросила в свою очередь:

– Бериш, а у тебя есть семья?

– Женат никогда не был, детей нет. – Мыслями он унесся к Сильвии и к тому, что могло бы произойти, останься они вместе. Но спецагент не мог позволить воспоминанию, причинявшему наиболее сильную боль, вторгнуться в настоящее. – Я отдаю себе отчет в том, что у тебя больше поставлено на кон. Но ведь и шансы можно просчитать.

– Что ты имеешь в виду?

– Нам противостоят люди.

– Ты говоришь о наших врагах.

– Они уязвимы, как и все мы. Только нам не удается их увидеть. Но их поведение можно объяснить, причем рационально. Пусть объяснение покажется абсурдным, но, как меня научила антропология, оно все равно будет основываться на человеческой природе.

Оба замолчали, обдумывая сказанное. Посреди крикливой, шумной толпы на них вдруг повеяло холодом одиночества. Мила попросила счет, официантка принесла ей чек и заказанную ранее еду навынос.

– У тебя тоже есть собака? – спросил Бериш, чтобы растопить лед, забыв о своем решении не лезть не в свое дело.

– На самом деле это для бродяги, который живет рядом с моим домом. – Мила умолкла.

Но спецагент заинтересовался:

– Ты с ним дружишь?

– Даже не знаю, как его зовут. И потом, подумай сам: какая разница – так его зовут или этак? Имя – лишняя роскошь для того, кто предпочел, чтобы о нем забыли, тебе не кажется?

Бериш в принципе разделял это мнение, но что-то вдруг озарило его:

– Ты, похоже, подала мне мысль, как выйти на след человека, имя которого скрыто в музыке Стравинского.

– И как?

– Чтобы найти имя, нам нужен человек, у которого имени никогда не было.





45


Бериш позвонил из телефона-автомата.

Мила ждала в машине вместе с Хичем, задаваясь вопросом, к чему такая осторожность. Закончив разговор, спецагент повесил трубку, но далеко отходить не стал. Мила ничего не понимала. Коллега прогуливался по тротуару, будто дожидался кого-то.

Двадцать минут прошло, но никто не появился.

Мила уже хотела выйти из «хендая» и потребовать объяснений, когда Бериш снова направился к телефону-автомату, который, очевидно, зазвонил. Переговорив с таинственным абонентом, вернулся.

– Нам нужно заехать в пару мест, – объявил он лаконично.

Мила завела мотор, ни о чем не спрашивая, хотя это уже начинало ей надоедать. Сперва они подъехали к многоквартирному дому, где жил Бериш. Коллега не пригласил ее подняться и вскоре возвратился, по-прежнему не говоря ни слова. Но когда Бериш садился в машину, Мила заметила конверт во внутреннем кармане его пиджака.

Он указал, куда ехать, и через полчаса они очутились в промышленном районе на западной окраине города – ряд одинаковых корпусов, туда-сюда снующие фуры. Им был нужен мясоперерабатывающий комбинат.

Когда они подъехали к служебной парковке, Бериш дал знак остановиться и выключить мотор.

Рядом с безликими белыми строениями была воздвигнута погрузочная рампа. По ней заводили скот, предназначенный для убоя. Труба извергала густой серый дым, издававший резкий, порой тошнотворный запах.

– И кто же твой друг? – спросила агент Васкес, сгорая от любопытства и немного обиженная тем, что коллега до сих пор ничего ей не рассказал.

– Он не любит, когда ему задают вопросы, – предупредил Бериш, этим и ограничился.

Мила сдерживалась с трудом. Хоть бы поскорей поднялся смехотворный занавес секретности, каким Бериш для чего-то прикрывает задуманное дело.

Спецагент продолжал хранить молчание. Но вот из дверцы позади фабрики вышел сгорбленный человечек лет пятидесяти, в белом халате и в каске, и неспешным шагом, заложив руки в карманы, направился к «хендаю».

Бериш разблокировал дверцы, и вновь прибывший забрался внутрь.

– Доброго здравия, агент, сколько лет, сколько зим, – проговорил коротышка.

Хич залаял на него.

– Все еще таскаешь с собой эту псину?

Они явно терпеть не могли друг друга.

Потом человечек разглядел Милу:

– А это кто такая?

– Агент Васкес, – представилась та, оскорбленная в лучших чувствах. – А ты кто такой?

Человечек ее проигнорировал и снова обратился к Беришу:

– Ты ей сказал, что я не люблю, когда мне задают вопросы?

– Сказал, – подтвердил спецагент, бросив на Милу осуждающий взгляд. – Но не объяснил, зачем мы сюда приехали, думал тебе это предоставить.

Коротышка оценил любезность Бериша и на этот раз обратился прямо к Миле:

– Работы, которую я выполняю, не существует. Ты должна забыть то, что услышишь вскоре.

– Я пока не знаю, чем ты занимаешься, – возразила Мила.

На губах человечка мелькнула улыбка.

– Помогаю людям исчезнуть.



В следующие пятнадцать минут Мила уяснила себе смысл этих слов.

– Например, ты – состоятельный бизнесмен и у тебя нехилые проблемы с законом. Такой, как я, поможет тебе выйти из обращения.

– Ты правда этим занимаешься? – ужаснулась Мила. – Помогаешь преступникам уйти от ответа?

– Только тем, кто мухлюет с налогами или финансами. У меня своя этика – а ты как думаешь?

Тут вмешался Бериш:

– Наш друг, здесь присутствующий, настоящий escape artist, подлинный профессионал, к нему обращаются те, кому необходимо пуститься в бега; с помощью компьютера ему удается стереть все следы существования человека, он вторгается в такие места, к которым служитель закона и близко не подойдет без специального разрешения: государственные архивы, базы данных банков, страховых компаний и так далее.

– Я заметаю следы и одновременно задаю ложное направление поисков, чтобы запутать возможных преследователей. Покупаю тебе авиабилет в Венесуэлу, потом регистрирую оплату кредитной картой в дьюти-фри Гонконгского аэропорта, наконец, беру напрокат «пайпер», курс на Антигуа, где приземлится только один пилот… Так это и работает: пока те, кто охотится на тебя, играют со мной в гусёк, ты тихо и спокойно загораешь на пляже в Белизе.

Мила уставилась на Бериша:

– И это правда можно сделать?

Спецагент кивнул. Они поняли друг друга без слов: пропавшие без вести адепты Господина доброй ночи тоже могли исчезнуть аналогичным путем. Пусть они и не располагали такими средствами, как управляющий крупным банком: достаточно, чтобы их поддержал классный специалист по информатике.

А ведь очень возможно, что Кайрус таковым и является.

– Все можно объяснить рационально, помнишь? – Чтобы не оставалось недомолвок, Бериш вернулся к разговору, который состоялся у них несколько часов назад.

Мила кивнула в свою очередь.

– Но наш артист по бегам может задаться и противоположной целью, а именно проникнуть в самые недоступные базы данных, чтобы обнаружить какой-нибудь след человека, которого мы разыскиваем. – Бериш добавил для большей ясности: – Такие вещи вы в Лимбе делать не умеете.

Нескольких минут разговора хватило, чтобы Мила отдала себе отчет в том, насколько несовершенны средства, какими она обычно пользовалась для поиска пропавших без вести, единственные, имеющиеся в ее распоряжении. Лица с фотографий в Зале Затерянных Шагов теперь будут бесконечно взывать к ее совести.

Бериш развернулся на сиденье, заглянул в лицо человеку без имени:

– Ну как, ты поможешь нам?

В зеркало заднего вида Мила углядела, как коллега, задавая этот вопрос, сунул в карман собеседника конверт, который чуть раньше прихватил из своей квартиры.



Оставив Хича караулить машину, они последовали за экспертом по коридорам мясоперерабатывающего комбината.

– Когда закончим, можешь угостить свою зверюгу хорошим бифштексом, – предложил коротышка Беришу.

– Неужели ты здесь работаешь? – вырвалось у Милы.

Но коротышка и бровью не повел:

– Никто не говорил, что я здесь работаю.

– Прости, не поняла?

– У меня нет ни компьютера, ни мобильников, ни кредитных карт. Ведь я не существую, помнишь? Все эти штуки оставляют след. Бериш со мной связывается через голосовую почту, которую я прослушиваю каждый час. Потом перезваниваю по номеру, который мне оставляют, все время новый.

– Тогда что мы здесь делаем? – спросила Мила, которую эта история все более захватывала.

– Один из служащих сегодня болен, и его компьютер свободен. Мы воспользуемся им.

Бесполезно спрашивать, откуда он это узнал, подумала агент Васкес. Ему ничего не стоит добыть какую угодно информацию.

Они все время проходили мимо рабочих, но никто не обращал внимания. Комбинат слишком большой, люди не замечают, кто куда ходит и кто что делает.

Дойдя до кабинета, эксперт огляделся. Убедившись, что никого рядом нет, открыл дверь отмычкой, и они вошли.

В маленькой комнате стоял письменный стол и пара каталожных шкафов. Кроме постеров с пасущимися коровами, что выглядело несколько цинично в данном контексте, на стенах красовались семейные фотографии хозяина кабинета.

– Не волнуйтесь, никто не придет, – заверил их человечек. Потом стал возиться с компьютером. – Что вам нужно узнать?

– Мы ищем человека, пропавшего двадцать лет назад, которого зовут либо Иван, либо как-то похоже, – сообщил Бериш.

– Слабовато для начальных данных, – заметил эксперт. – Больше ничего нет?

Спецагент рассказал о балете «Жар-птица» на музыку Стравинского и о сцене, в которой царевич завладевает добычей.

– Тот, кто навел нас на этот след, хочет, чтобы мы обнаружили связь, значит это в человеческих силах.

– Вызов, – довольно хихикнул человечек. – Прекрасно, вызовы я люблю.

Не вызов, а испытание, подумала Мила и чуть было не повторила слово в слово то, что Бериш говорил относительно цели проповедника. Но вместо того стала наблюдать, как работает специалист. В благоговейной тишине он колдовал с клавиатурой, заходя через Интернет в цифровые архивы банков, больниц, газет и даже полиции. Пальцы так и летали по клавишам, будто заранее знали путь к любой точке информационной вселенной. Пароли, ключи, сложные коды взламывались с потрясающей легкостью. На мониторе возникала информация всякого рода. Газетные статьи, истории болезни, уголовные дела, банковские счета.

Прошло около часа, и Бериш не вымолвил ни слова. Лишь беспокойно расхаживал по комнате, время от времени выглядывая из окна. Мила подошла к нему.

– Как вы познакомились? – кивнула она на эксперта.

– Он работал на программу защиты, помогал скрывать свидетелей от тех, кому было бы выгодно заставить их замолчать.

Мила не стала расспрашивать дальше, полагая, что Бериш не вправе разглашать информацию. А может, она сама не хотела знать всей правды. Ее до сих пор смущало то, что она недавно увидела: Бериш просовывает в карман эксперта какой-то подозрительный конверт. В памяти всплыли слова Джоанны Шаттон, относящиеся к Беришу, хотя и неявно: «Один из спецагентов повел себя недостойно в ходе другого скользкого дела… За крупную сумму он позволил убежать раскаявшемуся преступнику, которого должен был защищать, но при этом не спускать с него глаз».

Консультация эксперта вряд ли стоила дешево. Но главное, откуда у спецагента дома столько наличности?

Потом перестук клавиш внезапно прекратился. Человек без имени был готов дать ответ:

– Его зовут Майкл Иванович. Он пропал без вести в возрасте шести лет.

Алисе столько же, сразу подумала Мила. Невероятно, как близко касаются ее исчезновения детей с тех пор, как у нее самой есть дочь.

– Тогда пришли к выводу, что его похитил маньяк, – продолжал эксперт. – Если речь в самом деле идет о том же самом человеке, сейчас ему примерно двадцать шесть лет.

Мила взглянула на Бериша:

– Он исчез примерно в то же время, что и другие «неспящие».

– Если тогда мы не включили его в число первых жертв Кайруса, значит в его деле не отмечалась такая деталь, как снотворное.

Семь человек, исчезнувшие в небытии, плюс Сильвия, свидетельница. Но имелся и девятый пропавший.

– Где он был все это время? – спросила Мила.

– Не могу сказать, – отвечал эксперт. – Но знаю определенно: его следы появились в Сети неделю назад. Будто бы он «виртуально» вернулся.

– Хотя о снотворном ничего не говорится, мне это не кажется совпадением, а тебе? – вскинулся Бериш. – По-моему, это он.

Мила была того же мнения.

– Но как нам его найти?

– Следы, о которых я говорил, на это не указывают. Иванович позвонил в телефонную компанию, чтобы возобновить сотовую связь, и назвал имя и фамилию. Сделал то же самое, открывая счет онлайн. Но адреса не совпадают, а это значит, что он просто хотел оставить послание в эфире, надеясь, что кто-то его получит. Майкл хочет, чтобы вы знали, кто он такой, но в то же самое время не хочет, чтобы его нашли.

Потому что ему нужно выполнить задание, подумала Мила. Он должен кого-нибудь убить.

– И что же нам делать? – спросил Бериш.

– У меня есть для тебя ответ, – улыбнулся компьютерный маг. – Из старой, еще детской медицинской карты следует, что у Майкла Ивановича врожденная довольно редкая аномалия, известная под названием полный Situs inversus.

– И что это значит? – спросила Мила.

– То, что все его органы расположены в обратном порядке: сердце справа, печень слева и так далее, – разъяснил Бериш.

Агент полиции никогда не слышала ни о чем подобном.

– И как нам использовать эту информацию?

– Субъекты с Situs inversus – в девяносто пяти процентах случаев – страдают сердечными патологиями. И находятся под наблюдением врачей, – заключил компьютерный гений.

Беришу это показалось превосходной идеей.

– Мы должны искать не имя, а аномалию. И если даже эти годы он жил по подложным документам, мы проследим за его передвижениями, установив, где и у кого он лечился.

– Не так все просто, – умерил информатик его энтузиазм. – В Сети нет ни одной медкарты, где описывался бы Situs inversus у молодого человека двадцати шести лет.

– Как это возможно? – удивился Бериш.

– Наверное, все это время Майкл Иванович обращался не в больницы, а к врачам общей практики или к специалистам. Чтобы выяснить, к кому именно, понадобится время.

Бериш вздохнул:

– Все дело в том, что у нас нет времени.

Коротышка поднял руки:

– Сожалею, но в данный момент больше ничем не могу помочь.

– Ладно, – вмешалась Мила, обращаясь к спецагенту. – Не стоит отчаиваться. Уверена, если мы дадим ему время поработать, он нароет нам что-нибудь о нашем Майкле.

Бериш хотел бы на это надеяться.

– Хорошо, попробуем. А пока чем займемся?

Мила посмотрела на часы:

– У меня назначена встреча.





46


Когда Алиса впервые спросила о своем отце, ей было где-то четыре года.

Вопрос, однако, уже давно назревал у нее в уме. Как это часто бывает с детьми, она его ставила не прямо, а окольным путем – в поступках, в оговорках. С какого-то момента Алиса, рисуя свою семью, стала включать в нее персонаж, о котором ей никто никогда не говорил. Кто знает, когда она осознала, что у нее есть и второй родитель. Наверняка сопоставляла себя со сверстниками или вслушивалась в то, что Инес рассказывала о своем муже, ее дедушке. Если у Милы был отец, значит и у нее должен быть? Так или иначе, первый вопрос, который она задала в этой связи, звучал своего рода компромиссом:

– Сколько лет моему папе?

Способ ходить вокруг да около, не теряя из виду основную цель.

Немного спустя Алиса вернулась к теме, на этот раз спросив, какой у папы рост. Будто от точности этих сведений зависит ее судьба. Потом вопросы последовали один за другим. Какого цвета у него глаза, какой размер обуви он носит, какое блюдо предпочитает.

Словно бы деталь за деталью Алиса пыталась выстроить образ отца.

Кропотливый, изматывающий труд, особенно для ребенка: Мила отдавала себе в этом отчет. Инес начала намекать, что, может быть, лучше, чтобы отец и дочь встретились. Мила все откладывала, дожидаясь подходящего момента. Хотя сама не знала, как определить его, этот момент. Когда ночью Инес вернулась к теме, Мила согласилась без колебаний, будто и не было никаких споров. После всего, что случилось, – вторжение в дом, паника, расстройство – Мила чувствовала свою перед Алисой вину. Вряд ли она сама – хорошая мать, но это не мешает девочке быть замечательной дочерью.

А замечательная дочь должна навестить своего папу.

Кроме того, события последней недели неизбежно привели ее назад, к тем дням, когда все они ловили Подсказчика. Уже не казалось, что удовлетворить просьбу девочки абсолютно невозможно. Может, ей предназначено свести счеты с прошлым. А может, Алиса пытается ей поведать, что нельзя закрывать глаза на причиненное зло.



Дорога под ласковой сенью древесных крон взбиралась на холмы.

Алиса смотрела в окошко, и на какой-то миг Миле показалось, будто в зеркало заднего вида она наблюдает саму себя. Она тоже любила похищать секунды у скорости. Образы мелькали перед глазами, только обрывки застревали в памяти. Дом, дерево, женщина вешает белье сушиться.

Мать и дочь немногое сказали друг другу за время короткого пути. Мила вытащила из багажника «хендая» креслице для Алисы и поставила его на заднем сиденье, а Инес посадила туда внучку, пристегнула ремнями безопасности и вручила любимую куклу.

В тот день Инес нарядила ее в розовое хлопчатобумажное платье на бретельках, с голыми плечами. Обула в белые тенниски, волосы скрепила белой же заколкой.

Проехав несколько километров, Мила спросила, не жарко ли ей, не хочет ли она послушать радио, но Алиса помотала головой и еще крепче прижала к себе Мисс, куклу с рыжими волосами.

– Ты знаешь, куда мы едем, правда?

Девочка продолжала смотреть в окно:

– Бабушка мне сказала.

– Ты довольна, что мы едем туда?

– Не знаю.

Лаконичные ответы Алисы в корне пресекли дальнейшие поползновения Милы продолжить разговор. Другая мать стала бы докапываться, с чего дочка отвечает так уклончиво, односложно. Другая мать, возможно, предложила бы вернуться. Другая мать, наверное, знала бы, что делать. Но Мила и так чувствовала себя «другой матерью» для Алисы, а настоящей все-таки была бабушка.

Серое каменное здание показалось вдали.

Сколько раз она приезжала сюда за последние семь лет? Сегодняшний визит – третий. В первый раз она приехала через девять месяцев после всего, что случилось, но не смогла заставить себя переступить порог и сбежала. Во второй раз дошла до палаты, увидела его, но ничего ему не сказала. По сути, они так мало времени провели вместе, что Мила даже не знала, чем бы с ним поделиться.

Их единственную совместную ночь она отметила тысячей с лишним порезов. Боль, которую она испытала, была нестерпима, но так прекрасна, так исполнена полноты, что ее нельзя было даже и сравнить с любовью, в каком бы обличье та ни выступала. Как он раздевал ее, открывая тайну ее израненного тела, как покрывал поцелуями все ее шрамы, как поверял ей все свое отчаяние, зная, что она этим доверием не злоупотребит.



Чернокожий санитар встретил их на парковке. Мила по телефону предупредила о визите.

– Добрый день, – поздоровался он с улыбкой. – Мы очень рады, что вы приехали. Знаете, ему сегодня гораздо лучше. Пойдемте, он вас ждет.

Это говорилось ради девочки, чтобы не напугать ее. Все должно было выглядеть естественно.

Они вошли через главный вход. Два охранника из частного агентства, дежурившие за стойкой, спросили, помнит ли она процедуру допуска в этот корпус. Мила сдала пистолет, удостоверение и мобильник. Агенты проверили даже куклу с рыжими волосами. Алиса следила за их действиями с любопытством, не протестуя. Потом мать с дочерью прошли через металлоискатель.

– Все еще поступают угрозы расправиться с ним. – Санитар имел в виду их самого важного пациента.

Они прошли по длинному коридору, мимо череды закрытых дверей. Пахло дезинфекцией. Время от времени Алиса отставала, ей приходилось догонять, чуть ли не бегом. В какой-то миг девочка хотела было взять маму за руку, но, осознав свою оплошность, тотчас отстранилась.

Они вызвали лифт, поднялись на третий этаж. Снова коридоры, более оживленные. Из палат доносились размеренные звуки – качали воздух аппараты искусственного дыхания, позвякивали мониторы сердечной деятельности. Люди, работающие здесь, одетые в белое, двигались как по команде, повторяя одни и те же рутинные операции: наполнялись шприцы, менялись капельницы, опоражнивались мешки, выбрасывались катетеры.

Каждому назначался свой пациент, пока время того не истекало. Так, во всяком случае, говорил Миле врач. «Мы здесь потому, что эти люди при рождении получили излишек жизни». И она подумала, что тут своего рода производственный брак. Как будто жизнь и смерть одновременно получили толчок и теперь шли рука об руку, не расставаясь, медленно и томительно продлевая существование, пока наконец первая не уступит второй.

Но ни один из пациентов этой клиники не мог надеяться на то, что вернется из единожды предпринятого странствия.

Мертвые, которые не знают, что они умерли, и живые, которые не могут умереть. Так Мила определила для Бериша пропавших без вести, чьи фотографии вывешены в Лимбе. И здесь, на этом пределе, происходило то же самое.

Санитар довел их до палаты:

– Хотите остаться наедине с ним?

– Да, спасибо, – ответила Мила.



Мила сделала шаг вперед, но Алиса так и осталась на пороге, ноги вместе, кукла крепко прижата к груди.

Она пристально вглядывалась в мужчину, простертого навзничь на кровати, с руками поверх белоснежной простыни, аккуратно подвернутой на уровне груди. Ладони безвольно покоились на одеяле. Введенная в горло трубка, через которую он дышал, была прикрыта марлей, чтобы не смущать маленькую посетительницу, подумала Мила.

Алиса не сводила глаз с отца. Может, пыталась сопоставить то, что видела перед собой, с тем образом, который выстроила в своем сознании.

Мила могла бы с самого начала убедить ее в том, что отец умер, так было бы легче – и для девочки тоже. Но по сути, это была бы лживая правда. Ведь неизбежно появились бы вопросы более важные – и ответить на них было бы сложнее, чем назвать цвет глаз или размер обуви. И оттягивай не оттягивай, пришлось бы объяснить, что это ни к чему не пригодное тело и есть место вечного заточения для грешной души ее отца.

Но, к счастью для них обеих, все произошло в свое время.

Алиса не двинулась с места, только склонила голову, словно уловила какой-то оттенок, что-то такое, чего взрослым не разглядеть. Потом повернулась к Миле и произнесла:

– Теперь мы можем идти.





47


Исчезновение Майкла Ивановича пришлось на период, когда фотографии пропавших детей помещали на пакеты с молоком.

Идея следственных органов, простая, но потенциально весьма эффективная. В результате все семьи в стране каждое утро встречались за столом с этим изображением. С помощью такого ловкого приема граждане волей-неволей запоминали лицо ребенка и, случайно встретив его, могли сообщить куда следует. Если имелся похититель, он, глядя на множащиеся снимки, чувствовал, что его обложили со всех сторон.

Но существовал и побочный эффект.

Пропавшего малыша, так сказать, на идеальном уровне усыновляла вся страна. Он становился сыном или внуком, за судьбу которого переживаешь, которого поминаешь в ежевечерней молитве и со дня на день ждешь, что его наконец найдут: так дожидаются розыгрыша лотереи, в уверенности, что выигрыш обязательно кому-нибудь да достанется.

И тут возникала проблема: сыщики – а вместе с ними и производители молока – задавались вопросом, сколько времени фотография должна красоваться на пакетах. Ведь чем больше времени проходило, тем меньше оставалось надежды на счастливый исход. А вряд ли кому-то приятно завтракать, имея перед глазами фотографию ребенка, который, скорее всего, мертв. И в одно прекрасное утро фотография исчезала. Но никто не протестовал. Все предпочитали забыть.

Майкл Иванович – его сразу стали называть не иначе как «маленький Майкл» – появлялся на пакетах с молоком в течение полутора лет. Мальчику исполнилось шесть за неделю до того, как он исчез в небытии. Его родители как раз разводились и были поглощены судебным разбирательством. СМИ намекали, что из-за постоянных скандалов супруги не уделяли должного внимания своему единственному отпрыску. Кто-то воспользовался этим, чтобы исподтишка вторгнуться в их жизнь, и захватил Майкла.

Это произошло среди бела дня поздней весной, в садике как раз напротив того места, где работала мать. Майкл качался на качелях, а она по телефону-автомату дискутировала на повышенных тонах с мужем, который вскорости должен был стать «бывшим». Женщина клялась во время следствия, что почти не сводила глаз с сына. И вообще была спокойна, поскольку все время слышала, как скрипят качели.

Только вот деревянное сиденье раскачивалось вхолостую, без веса маленького Майкла.

За похищение малолетнего был задержан тридцатипятилетний водопроводчик. На него заявила сожительница, обнаружив в доме зеленую футболку с белыми полосками, в которую был одет ребенок в день похищения. Водопроводчик, однако, оправдывался, уверяя, что нашел ее в мусорном баке и решил оставить себе: о мальчике всюду говорили и хотелось сохранить на память «что-то принадлежавшее знаменитости». В конце концов его версию признали достоверной и вменили ему в вину только лишь противодействие следствию.

Кроме этого эпизода, за двадцать лет не появилось никаких сведений о судьбе Майкла Ивановича. Ни следов, ни показаний, ни даже ложных сообщений. Никто не говорил этого вслух, но все полагали, что ребенок погиб.

Как обычно делается в подобных случаях, всем судмедэкспертам страны было разослано уведомление для служебного пользования. В нем содержалось патологоанатомическое описание ребенка с целью опознания в случае, если будет обнаружен труп малолетнего.

В уведомлении указывалась одна подробность, так и не попавшая в печать: врожденная особенность Майкла Ивановича, известная под названием Situs inversus.



Закончив читать, Бериш закрыл папку. Он скачал материалы из архива Лимба, воспользовавшись паролем, который ему предоставила Мила, а потом сделал для себя распечатку.

Девятая, самая ранняя по времени жертва Господина доброй ночи.

В деле, однако, не нашлось никаких указаний о том, на кого сегодня мог бы ополчиться Майкл Иванович. Он был слишком мал в момент исчезновения, значит надо исключить вероятность того, что он наметил себе цель, исходя из опыта прошлой жизни, – как это сделали Роджер Валин и Надя Ниверман. Связь между убийцей и жертвой будет наверняка случайной – как для Эрика Винченти и Андре Гарсия.

Но то, что Кайрус на этот раз избрал для смертоносного задания самого молодого из своих приверженцев, означало одно: он хочет, чтобы следователи приложили все усилия, чтобы найти предполагаемого убийцу. Почему?

– Ему нужно, чтобы мы почувствовали свое бессилие, – рассуждал Бериш вслух. – На этот раз он замыслил крупное дело, целью будет какая-то важная шишка.

Спецагент почти целый день провел взаперти у себя в кабинете, дожидаясь звонка от друга, эксперта по информатике. Изучив дело Майкла Ивановича, Бериш положил его в ящик, посмотрел на часы, потом на Хича, который лежал спокойно в своем углу, нимало не протестуя. Пошел седьмой час, оба проголодались. И нужно выгулять собаку.

Бериш включил автоответчик, взял Хича и пошел купить чего-нибудь поесть.



В двух шагах от входа в Управление имелся ларек, где торговали немудрящей едой и напитками. Хич был сам не свой до хот-догов – его хозяин не сомневался, что это из-за названия.

Они встали в очередь вместе с другими полицейскими, которые, как всегда, бросали на Бериша презрительные взгляды. Впервые за долгое время Бериша это задело, будто броня, защищавшая его до сих пор, истончилась.

Хич, почувствовав напряжение, поднял голову и на всякий случай залаял. Бериш потрепал его по морде. Когда очередь подошла, купил пару хот-догов, сэндвич с тунцом и банку пива «Ред Булл», после чего они быстро удалились. На обратном пути Бериш думал о том, что произошло. Ничего не изменилось, но казалось, будто изменилось все. Вернувшись к оперативной работе после долгих лет бездействия, он почувствовал себя живым. Проведя десятки допросов, добившись признания от убийц и грабителей, он давно понял, что ничем не хуже и не лучше их. Но, всегда думал он, они и раскрываются потому, что чувствуют в нем сотоварища. Я не похож на полицейского, поэтому они рассказывают мне все.

Но теперь этот его талант представал тем, чем на самом деле являлся: приговором. И внутренний голос твердил, заявлял решительно, что хватит уже отбывать наказание.

Ты расплатился, Саймон. Пора снова стать полицейским.

Погруженный в эти мысли, он шел по коридору к своему кабинету. В одной руке нес пакет с едой, в другой – банку пива, ему даже в голову не пришло, что хотя бы одна рука понадобится, чтобы открыть дверь.

Пока Хич не обратил его внимание на то, что дверь уже открыта.



– Привет, Саймон.

Он чуть не уронил банку с пивом. Пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы не свалиться с сердечным приступом.

– Боже милосердный, Стеф.

Капитан Лимба сидел напротив стола, заложив ногу за ногу.

– Извини, не хотел тебя напугать. – Потом хлопнул в ладоши, подзывая собаку. – Иди сюда, красавчик.

Хич тут же подбежал к Стефанопулосу, тот стиснул мохнатую морду пса, затормошил его.

Бериш перевел дыхание, закрыл за собой дверь и положил хот-доги в собачью плошку.

– Когда человек привык, что его не замечают, некоторые сюрпризы могут довести до инфаркта.

Стеф рассмеялся.

– Это мне понятно. Но я постучал, клянусь. – Потом он заговорил серьезно: – Я бы не пришел и не ждал бы тебя здесь, если бы не должен был обсудить с тобой кое-что важное.

От Бериша не укрылось выражение, которое появилось на лице его прежнего командира.

– Хочешь сэндвич? – предложил он, усаживаясь по другую сторону стола.

– Нет. Но ты ешь, если голоден. Разговор не займет много времени.

Бериш открыл банку пива, сделал глоток.

– Так в чем же дело?

– Я не стану ходить вокруг да около и ожидаю от тебя столь же прямого ответа.

– Ладно, давай.

– Вы с Милой Васкес ведете расследование без ведома руководства?

– Почему ты не спросишь у нее? Разве она не твоя подчиненная?

Такое полупризнание не устроило Стефа.

– Я сам присоветовал ей пойти к тебе.

– Знаю.

– Но не ожидал, что вы стакнетесь. Ты отдаешь себе отчет, что это подпортит ей репутацию в Управлении?

– Полагаю, она способна сама позаботиться о себе.

– Ты ни черта не понимаешь. – На Стефа накатил один из обычных для него приступов ярости. – Милу влечет к тьме, как детишек к варенью. В детстве с ней случилось нечто ужасное – такое, что мы с тобой, слава богу, и вообразить не в силах. У нее оставалось два выхода: предаться страху на всю оставшуюся жизнь или использовать его как дополнительный стимул. Мила ввязывается в самые рискованные ситуации, потому что испытывает в этом потребность. Вроде вернувшихся с войны солдат, которые снова рвутся на фронт. Страх смерти порождает зависимость, как наркотик.

– Я понял, какая она, – перебил Бериш. – Но я понял также, что ни один из нас не сможет ни убедить ее в чем-то, ни остановить.

Стефанопулос с досадой покачал головой и посмотрел в глаза спецагенту:

– Ты уверен, что возьмешь Кайруса, правда?

– На этот раз – да, – подтвердил Бериш.

– И уже рассказал Миле, почему ты так горишь желанием свести счеты с Господином доброй ночи? – Стеф выдержал паузу. – Говорил ей о себе и о Сильвии?

Спецагент заерзал на стуле.

– Нет, я ничего ей не сказал, – признался он нехотя, самым холодным тоном.

– Но собираешься? Или считаешь, что эту деталь можно опустить?

– Почему я должен рассказывать?

Стеф стукнул кулаком по столу, напугав Хича:

– Потому что с тех самых пор ты и покатился по наклонной плоскости. Стал настоящим куском дерьма, сговнял и карьеру, доигравшись до того, что тебе все Управление объявило бойкот. И все из-за того, что случилось с Сильвией.

– Я должен был защитить ее, а на самом деле…

– А на самом деле Кайрус забрал ее у тебя.

Ты хотела бы начать новую жизнь?

В кабинете прозвучали слова, с которыми Кайрус обращался по телефону к своим жертвам. Но слышал их только Бериш.

Сильвия тоже побывала в номере 317 отеля «Амбрус»? Поднялась на лифте до третьего этажа? Видела темно-красные обои? Шла по ковровому покрытию с огромными синими цветами? А потом приняла снотворное и ее захватил Господин доброй ночи?

Они долго молчали, и Стеф заговорил первым:

– В чем твоя вина, Бериш? В том, что тебя переиграл монстр, или в том, что ты влюбился в единственную свидетельницу, видевшую его лицо? Подумай хорошенько.

– Я должен был защитить ее, – проговорил Бериш тем же тоном, словно заезженная пластинка.

– Сколько времени ты провел с ней? Месяц? Тебе кажется, это нормально – из-за такой малости остаток жизни выбросить на свалку?

Бериш ничего не сказал.

Стеф, должно быть, убедился, что все бесполезно. Встал, подошел к Хичу, присел на корточки, чтобы приласкать пса.

– Я, как руководитель программы защиты свидетелей, несу за произошедшее такую же ответственность, как и ты.

– Да, и ты тоже похоронил себя в Лимбе.

У капитана вырвался горький смешок, он встал и схватился за ручку двери, собираясь уйти.

– Поскольку некоторые из пропавших без вести возвращаются, ты думаешь, что и она появится снова, так ведь? Пожалуйста, дай мне услышать от тебя самого, что я ошибаюсь: скажи, что не веришь, будто Сильвия все еще жива.

Бериш выдержал взгляд старого капитана, хотя и не знал, что ему ответить. Воцарилась тяжелая тишина, Стеф не двигался с места. Напряжение разрядил телефонный звонок.

Спецагент схватил трубку:

– Да?

– Скоро ты очень, очень меня полюбишь. – Голос принадлежал безымянному эксперту по информатике, а на заднем плане слышался лязг каких-то механизмов. Кто знает, с какого надежного телефона он звонил.

– Ты нашел что-то для меня? – Бериш старался говорить уклончиво: Стеф все еще стоял в дверях, не сводя с него глаз.

– Майкл Иванович под фальшивым именем обратился к частному врачу около месяца назад.

– Ты уверен?

– Вот послушай: доктор считает, что это – дар Провидения, и собирается написать ценную статью в медицинский журнал о случае Situs inversus, поэтому заявляет, что сердце Ивановича внушает ему беспокойство. Но тот все понимает и сматывается. Однако доктор не отступается, а выслеживает его до дому. Майкл, наверное, обнаруживает слежку, и на следующий день неосмотрительный врач сгорает в своей машине. Полиция и страховая компания полагают, что неисправность электропривода вызвала быстрое возгорание: у водителя не оставалось ни малейшего шанса, он даже не успел выбраться из салона. Следователи, однако, не удосужились дойти до сути: во-первых, потому, что всякое может случиться, а во-вторых, доктор явно был не из тех, у кого имеются враги. И дело закрыли, признав несчастным случаем. Я же взял на себя труд прочесть записи в ноутбуке врача и, установив мотив, раскрутил всю историю.

– Погоди минутку. – Бериш прикрыл трубку рукой и снова обратился к Стефанопулосу: – Обещаю, что расскажу Миле о Сильвии и постараюсь уберечь ее, насколько смогу.

Капитан Лимба вроде бы поверил ему.

– Спасибо, – сказал он и вышел из комнаты.

Когда Стеф удалился, Бериш вернулся к телефонному разговору:

– У тебя есть адрес?

– Вот именно, друг мой.

Эксперт продиктовал, а спецагент записал, надеясь, что Майкл Иванович все еще там живет. Он уже хотел было повесить трубку, чтобы сразу перезвонить Миле, но голос на другом конце провода продолжал звучать:

– И вот еще что… Иванович мог выбрать любой способ из тысячи, чтобы убить доктора. Но есть одна деталь, которая должна была бы насторожить полицию и страховую компанию.

– И какая?

– Осмотр места происшествия показал, что замки на дверях сожженной машины были неисправны, но, возможно, их попросту испортили. К тому же, согласно судмедэксперту, тело находилось в таком состоянии, что скорее можно было бы предположить медленное горение, а не «быстрое возгорание». Поэтому я не исключаю, что убийца все предусмотрел и стоял неподалеку, наслаждаясь зрелищем.

Бериш подумал об огненной птице из балета на музыку Стравинского.

– Ты хочешь сказать, что Майкл Иванович – пироман?

– Думаю, нашему другу нравится смотреть, как горят люди.





48


Они встретились за два квартала до того места, где проживал Майкл Иванович.

Каждый приехал своим путем. Бериш дал Хичу команду запрыгнуть на заднее сиденье «хендая» и занял место сам, не спрашивая у Милы, куда она ездила днем, – по выражению ее лица можно было догадаться, что поездка выдалась не из приятных.

– Мы уверены, что он живет именно там? – спросила агент Васкес.

– Так сообщил информатор.

– И что мы предпримем?

Бериш взглянул на часы – восемь вечера:

– Мы рискуем застать его дома.

– Ты хотел бы произвести обыск?

– Я сам не знаю, чего бы я хотел; может, лучше было бы предупредить твоего друга Бориса.

Мила досадливо поморщилась:

– Ты правда хочешь, чтобы я ему доложила, как была получена эта информация? Ведь он меня обязательно спросит.

Об этом Бериш не подумал. Поступить так означало спалить информатора. Иначе никак не связать Милу с Майклом Ивановичем.

– Ты права. Но если мы узнаем, на кого он нацелился, сразу забьем тревогу.

– Я бы сказала, что об этом мы подумаем позже.

Бериш кивнул.



Квартиры располагались по кругу, на трех этажах; жилой комплекс выстраивался вокруг полной нечистот четырехугольной дыры, которая когда-то была бассейном.

Бериш и Мила прошли в ворота и сразу направились к заднему ходу. Чтобы никто их не заметил, нужно было подняться по пожарной лестнице. Майкл Иванович жил в квартире 4б.

У самых ступенек спецагент отдал собаке команду:

– Охраняй! Кто подойдет – голос! Понял, Хич?

Ховаварты – о чем говорит и название породы – непревзойденные сторожа. Поэтому пес сел и весь напрягся, будто понял наказ.

А полицейские вынули пистолеты из кобуры.

– Это не мое обычное оружие, – предупредила Мила. – К тому пистолету, который пропал при пожаре в гнезде Кайруса, я больше привыкла. Поэтому ничего не гарантирую.

Бериш понял, что она деликатно напоминает, как он сам в домике из красного кирпича, в этом абсурдном лабиринте, промахнулся, хотя имел возможность застрелить Кайруса. Такт Милы он оценил, но слово «пожар» привело на ум последнюю фразу компьютерного гения, относящуюся к Майклу Ивановичу.

Думаю, нашему другу нравится смотреть, как горят люди.

Он рассказал Миле все, но не признался, что эта деталь особенно его беспокоит. В книгах по антропологии он вычитал, что пиромания – самое острое проявление садистских наклонностей.

Таким, как Иванович, посвящался целый раздел. Иметь дело с «огненными созданиями» опасно, эта порода имеет целью не только смерть, но и разрушения.

Агенты добрались до двери. Внутрь было никак не заглянуть. Они обменялись взглядом. Бериш приложил ухо к филенке, но услышал только звук работающих телевизоров из соседних квартир – многие из-за жары пооткрывали окна.

Времени на раздумья не оставалось, их в любую минуту могли заметить.

Спецагент кивнул в знак согласия, и Мила, встав на колени, чтобы лучше видеть, принялась взламывать замок.

Через несколько секунд дверь отворилась.

Бериш толкнул створку и навел пистолет на помещение, погруженное в сумрак. Мила за его спиной включила фонарь и осветила маленькую прихожую, посреди которой стоял стол, покрытый старыми газетами и уставленный пустыми бутылками. Другие комнаты располагались дальше по коридору, в квартире, на первый взгляд, никого не было.

Они вошли.

Бериш двинулся вперед, а Мила закрыла за собой дверь. Квартира вряд ли очень большая, максимум три комнаты. У порога гостиной они остановились, прислушались.

– Вроде бы никого, – прошептал спецагент. – Но будем держать пистолеты наготове, – скомандовал он без особой надобности.

– Ты это тоже чувствуешь? – спросила Мила.

Бериш догадался, что речь идет о сильном синтетическом запахе, вроде средства для мытья полов. Но в помещении было не слишком-то чисто. Бериш наклонил голову, не понимая, откуда этот запах идет.

В комнате самым заметным был коричневый диван с раскуроченной набивкой. В углу притулился телевизор старой модели с катодной трубкой, пустой сервант стоял у стены. Два разномастных стула и низенький столик дополняли жалкую меблировку. Надо всем нависала люстра с четырьмя рожками, на которых покоились колокольчики из шлифованного стекла.

Вряд ли в этом доме жили, скорее остановились на какое-то время. Бериш сразу понял, что не тут провел Майкл Иванович последние двадцать лет.

Поселился здесь недавно, отмечал Бериш про себя. Это место послужит укрытием, пока он не исполнит миссию. Потом он отсюда уйдет.

– Нашему другу не нравилось, как стоял диван. – Мила посветила фонариком вниз.

Бериш заметил, что, в самом деле, одна из деревянных ножек дивана сломана.

– Может, он что-то спрятал под диваном.

Они схватились за ручки, отодвинули мебель. Посветили, но ничего не обнаружили.

Спецагент казался разочарованным.

– Он, похоже, всю мебель передвигал, – заметила Мила, показывая на паркет, поцарапанный ножками серванта.

Если Иванович не собирался надолго задерживаться здесь, зачем он менял обстановку? Бериш никак не мог взять это в толк.

Справа от них грязная штора отделяла гостиную от крохотной ванной. Мила отдернула ее, и перед ней предстали растрескавшийся унитаз, старая керамическая раковина, вся пожелтевшая, и душ.

– Кранов нигде нет, – отметил Бериш. Их отвинтили, подумал он. Зафиксировал очередную странность и попытался осмыслить ее, надеясь, что наука антропология придет на помощь.

– Пойдем поглядим, что там, – предложила Мила, прерывая размышления коллеги.

В последней комнате Майкл Иванович, вероятнее всего, спал. Дверь была приоткрыта, и агент Васкес направила луч фонаря прямо в щель:

– Смотри.

Бериш взглянул поверх ее руки и увидел.

В комнате, прикрепленный на стену кнопками, висел план города. Один из кварталов был обведен красным кружком.

– Ты думаешь, что… – Мила не закончила фразу, очевидно, что именно в этом месте убийца собирается нанести удар. Нужно только найти подтверждение. И агент Васкес двинулась в комнату.

Бериш видел, как решительно она шагнула внутрь, и мгновенно осознал, насколько предсказуемо такое движение. Жест Милы он заранее воспроизвел в уме, потому что предвидел его.

С какой целью Майкл Иванович оставил на виду такое важное указание? Может, слишком уверен в себе и своем укрытии, но он, Бериш, не стал бы на это полагаться. Ответ дала антропология.

Менее чем за полсекунды спецагент связал между собой ряд, по видимости, незначительных деталей.

Моющее средство – горючая жидкость, самая доступная, продающаяся во всех магазинах. Отвинченные краны в ванной – водой можно погасить пламя. Передвинутая мебель – вторгшийся в квартиру будет вынужден стоять именно там, где задумал хозяин. План с красным кружком – приглашение войти в другую комнату. Приоткрытая дверь – приманка.

– Стой.

Мила повернулась, глянула на него в недоумении.

Спецагент поднял взгляд к потолку, к люстре.

Взял фонарик из рук Милы и посветил, обнаружив провода, протянутые от рожков: колокольчики из шлифованного стекла были наполнены маслянистой жидкостью.

– Что это? – отпрянула Мила.

– Зажигательная бомба.

Бериш, светя фонариком, проследил, куда идут провода: к двери в спальню. Направил луч на створку двери и увидел, что с одной из петель соединено примитивное устройство, состоящее из примотанных друг к другу скотчем двух электродов и батареи низкого напряжения. Если бы Мила открыла дверь, цепь бы неизбежно замкнулась. Бериш знал, что их ожидал не взрыв. Нет, на них бы обрушился водопад жидкого пламени, моментально сжигая одежду, а потом пожирая плоть.

Больше чем смерть – невыносимая мука. Излюбленное развлечение огненных созданий.

– Ушлый парень наш Майкл. – Спецагента восхитила простота, но в то же время изобретательность ловушки.

А Мила все никак не могла прийти в себя.

– Нужно быть внимательнее.

Бериш всего лишь оборвал проводок, чтобы обезвредить устройство. Они вошли в спальню.

Подойдя к плану, прочитали название улицы, отмеченной красным.

– Это недалеко. Кварталов девять отсюда. – Но Мила узрела на лице спецагента отражение собственного скептицизма. – Но кто сказал, что Майкл Иванович действительно оставил нам указание, а не пометил первое попавшееся место, чтобы заманить нас в огненную ловушку?

– Ну, это мы узнаем, только лично явившись туда.





49


Они поняли, что место – то самое, когда увидели на улице толпу.

Мила и Бериш подъехали к семиэтажному дому. Гудела противопожарная сигнализация, и жильцы выбегали из здания. Но дыма не было.

Они заметили, что снаружи припаркована патрульная машина. Дверца со стороны водителя распахнута, мигалка включена.

– Агенты, патрулирующие квартал, опередили нас, – сказала Мила, вылезая из машины. Сразу заметила консьержа, уговаривавшего людей расходиться.

Они с Беришем подошли с открытыми удостоверениями – Хич бежал следом.

– Где пожар? – спросила Мила, пытаясь перекричать сирену.

– Точно не знаю, но индикаторы дыма показывают, что это в квартире на пятом этаже.

– Кто там живет?

– Важная шишка из Управления полиции. Холостяк, зовут Гуревич.

Услышав имя инспектора, Мила и Бериш побледнели.

– Что происходит? – спросил последний.

– Когда раздался сигнал тревоги, я сразу начал эвакуировать жильцов. Но там, наверху, должен быть ваш коллега.

– Это единственный вход?

– Нет, есть и задний.

– Поэтому вы не видели, как кто-то посторонний покидает дом…

– Вроде не видел, но в таком переполохе ни в чем нельзя быть уверенным.

Бериш посмотрел на Милу:

– Ты должна позвонить Клаусу Борису, пусть высылает спецназ.

Она кивнула:

– А нам что делать?

– Подниматься, разумеется.



Гудок противопожарной сигнализации разносился по лестничной клетке и становился уже совсем нестерпимым.

Бериш знаком отдал Хичу команду «сидеть». Пес подчинился и остался сторожить на лестнице.

Добравшись до площадки, Мила увидела, что дверь в квартиру Гуревича приоткрыта. Обменявшись быстрым взглядом, они с Беришем встали по обе стороны от входа. Они провели обратный отсчет, трижды кивнули в унисон, потом спецагент переступил порог с пистолетом наготове, а Мила прикрывала его.

Квартира тонула в полумраке, от входа никого не было видно. Полицейские прошли еще несколько метров. Ни пламени, ни дыма. Но по коридору сильно несло горелым. Не обычной гарью, какая бывает при пожаре, отметила Мила. Что-то таилось внутри этой вони, какая-то горькая, пронзительная нота. Агент Васкес не сразу опознала запах. Такой точно издавала ее кожа, когда в былые времена Мила жгла себя раскаленным железом, чтобы испытать боль, в которой нуждалась.

Она заметила, что Бериш зажимает рукой рот, пытаясь сдержать рвотные позывы, значит и он понял. Потом дал ей знак следовать дальше. Они пошли.

Мебель была антикварная, на стенах картины старых мастеров. Всюду ощущалась тяжеловесная, солидная увлеченность прошлым. Темные обои и ковры добавляли строгости интерьеру.

Коридор, куда выходили двери комнат, напоминал живописную галерею. Было некогда задаваться вопросом, откуда у инспектора полицейского управления средства на этакую роскошь. Нужно было спешить.

Они подошли к комнате. По полу протянулась полоса света из открытой двери. Полицейские осмотрелись: не укрывается ли где-то убийца, не заманивает ли их в очередную ловушку. Потом вновь прибегли к ритуалу обратного отсчета.

И снова Бериш первым переступил порог. Миле передалось его смятение.

На полу, почти рядом, лежали два тела.

Агент из патрульной машины растянулся на ковре, пропитанном кровью, которая хлестала из перерезанного горла. Ничком, головой в их сторону, неподвижный.

Гуревича нельзя было узнать. Плоть его дымилась, испуская зловонные испарения. На обожженном лице ярко белели глаза, обращенные к потолку. Мила была уверена, что он мертв, но зрачки обратились к ней, словно узнавая.

– Займись патрульным! – проорала она Беришу, стараясь перекрыть сирену. – А я позабочусь о нем.

Мила встала на колени перед инспектором, не зная, что сделать, как облегчить его страдания. Одежда прилипла к коже, образуя слой, напоминающий кипящую лаву. Рядом валялась бархатная штора, сорванная с колец. Вероятно, полицейский сбивал ею пламя, пока Иванович не оглушил его. Там же стояла канистра, из которой поджигатель разбрызгивал горючее.

Мила обернулась к Беришу, который, не выпуская из виду дверь, склонился над патрульным в надежде уловить биение сердца. Чуть погодя он поднялся, качая головой.

– Гуревич еще жив, – сообщила Мила.

– Патрульные машины скоро прибудут, а вместе с ними наверняка и «скорая».

– Мы не знаем, вдруг Иванович прячется в квартире или где-то в доме, – и он, скорее всего, вооружен, раз перерезал горло этому бедняге. Нужно проверить все комнаты. – Мила видела, что и Бериш старается выработать какой-то план.

– Один из нас должен спуститься и объяснить нашим ситуацию, – сказал наконец спецагент.

Тут Гуревич схватил Милу за руку.

– Он в шоке, лучше тебе пойти, – заявила она.

– Я переговорю по рации с оперативным штабом и попрошу связать меня с бригадой «скорой помощи», чтобы заранее сообщить, в каком состоянии пострадавший. А ты не лезь на рожон, понятно?

Мила отметила, что Бериш неожиданно заговорил с ней каким-то покровительственным тоном. На мгновение ей показалось, что она слышит Стефа.

– Ладно-ладно, – успокоила она коллегу.



Бериш спускался по лестнице, то и дело оглядываясь. Консьерж сказал, что в доме есть второй выход, значит Майкл Иванович мог через него сбежать.

Хич сидел на том же самом месте, где Бериш его оставил. Сидел спокойно.

Когда они вышли из подъезда, в конце улицы засверкали мигалки патрульных машин.

Полицейские сирены наложились на противопожарную, создавая какофонию, которая странным образом привела Бериша в чувство.

Первая машина федеральной полиции остановилась рядом с толпой, которая скопилась вокруг покинувших здание жильцов и теперь наблюдала за тем, как разворачиваются события. Из машины вышли трое спецназовцев, среди них сержант. Бериш пошел им навстречу, не думая о последствиях:

– Все произошло на пятом этаже. Один из наших людей погиб, инспектор Гуревич в тяжелом состоянии, агент Мила Васкес осталась с ним. Имя преступника – Майкл Иванович, он наверняка вооружен. Возможно, он скрылся, но не исключено, что до сих пор находится в доме. – Бериш заметил, что сержант узнал его и, наверное, спрашивает себя, что здесь делает этот ренегат, отвергнутый всеми. – Велите своим людям проследить за любопытствующими. – Он мотнул головой в сторону кучки народу. – Убийца – пироман, он упивается зрелищем и может до сих пор стоять где-то поблизости.

– Есть, сэр. «Скорая» уже едет. – Затем сержант присоединился к людям из спецназа и передал им приказ. Отряд приготовился к вторжению в дом.

Чтобы не путаться под ногами, Бериш отошел к патрульной машине, которую погибший полицейский оставил без присмотра. Сел на водительское место, взял микрофон рации:

– Центральная, я спецагент Бериш. Срочно свяжите меня с медицинским персоналом машины «скорой помощи», которая направляется к дому инспектора Гуревича.

Из репродуктора раздался женский голос:

– Хорошо, агент, сейчас создадим радиомост.

Ожидая, когда его свяжут с медиками, Бериш в нетерпении стучал по микрофону указательным пальцем и оглядывался вокруг. Толпа жильцов и зевак все росла.

Где сейчас Майкл Иванович? Может, прячется среди этих лиц и наблюдает за ним? Может, еще раз хочет вдохнуть запах, который так и застрял в ноздрях у Бериша, – запах дыма и сожженной человеческой плоти? Спецагент подумал, что сам он вряд ли когда-нибудь забудет его.

– Бригада «скорой помощи», два-шесть-шесть, – объявил по рации мужской голос. – Что можете сообщить? Прием.

– У пострадавшего ожоги. Затрудненное дыхание, состояние тяжелое, но он до сих пор в сознании. Прием.

– Чем вызваны ожоги? Прием.

– Мы думаем, смесью химических веществ. Это поджог, дело рук пиромана. Прием. – Говоря по рации, Бериш случайно взглянул в зеркало заднего вида.

И увидел, как Хич вертится позади машины и громко лает.

Из-за сирен, а потом рации спецагент услышал это только сейчас.

– Горение, причинившее ожоги, прекратилось? Прием, – допытывался врач.

Но Бериш забыл о нем, сосредоточившись на том, что происходит позади патрульной машины.

– Сэр, вам понятен вопрос? Прием.

– Я перезвоню. – Спецагент прервал связь.

Положил микрофон на сиденье, выбрался из салона и обошел машину сзади. Хич заметался еще пуще, и Бериш понял, что пес указывает на багажник.

Он здесь, не иначе. Майкл Иванович спрятался, чтобы его не схватили. Он не мог выбрать более подходящего места.

Спецагент поискал глазами коллег, но никто не смотрел в его сторону. Он понял, что придется действовать в одиночку. Вытащил пистолет, изо всех сил стараясь крепче сжимать рукоятку. Другую руку протянул к багажнику. Скупым движением надавил на кнопку замка и одновременно прицелился.

Когда пасть из листового железа распахнулась перед ним, оттуда вырвались уже знакомые миазмы. Тело, испускавшее их, было обожжено меньше, чем тело Гуревича.

Человек, совершенно голый, был еще в сознании.

Это не был Майкл Иванович. Хотя на нем сейчас и не было мундира, Бериш припомнил, что встречал его по утрам в китайской забегаловке.

В единый миг динамика произошедшего ясно представилась ему, будто в голове прокрутили фильм. В финале он склонился, слушая, может быть слишком торопливо, бьется ли сердце у смертельно раненного полицейского. Но мало того, что оглушительно ревела сирена, – он приложил ухо не к той стороне груди. К левой.

Сердце у Situs inversus справа. И Бериш тут же поднял взгляд к дому, к пятому этажу.





50


Он поднялся с ковра в тот самый момент, когда Гуревич лишился чувств.

У воскресшего полицейского на губах застыла странная улыбка. Он сжимал в руке нож и глядел на нее так, как глядят на добычу, понимая, что она уже попала в капкан.

Перед глазами Милы разворачивалась какая-то нереальная сцена. Ошеломленная, она все-таки догадалась, кто таков этот живой мертвец.

В единый миг ей все стало ясно.

Майкл Иванович остановил патрульную машину и, нейтрализовав водителя, надел его мундир. Явился к двери Гуревича, переодетый полицейским, что сразу отметало все вопросы относительно причины столь позднего визита. Поджег его, но не сумел вовремя сбежать из дома. Услышав, что они с Беришем уже близко, порезал себе горло ножом, так чтобы вытекло достаточно крови, и притворился мертвым.

Лжеполицейский ладонью стер с шеи кровь – рана и правда поверхностная. Нож он отбросил, зато вытащил из кармана форменной куртки какую-то странную конструкцию. В пластиковую бутылочку, наполненную оранжевой жидкостью, погружены два проводка, торчащие из пробки и подсоединенные к коробке, заклеенной черным скотчем.

Мила сразу догадалась, что это зажигательное устройство.

Она могла бы застрелить Ивановича прежде, чем тот успел бы сделать хоть один шаг. Но вряд ли это дельная мысль, учитывая хитроумное сооружение у него в руках. Кто знает, нет ли там кнопки, которую пироман успеет нажать, даже падая.

Иванович по-прежнему улыбался.

– Огонь очищает душу, ты знала об этом?

– Стоять! – пригрозила она.

Майкл Иванович завел руку за спину изящным жестом – так дискобол готовится совершить победный бросок. Мила подняла пистолет, прицелилась. Уже собиралась стрелять, как вдруг за спиной пиромана возникло густое белое облако, быстро поглотившее его и тут же поплывшее по направлению к Миле.

В химическом тумане, хлынувшем из огнетушителя, она различила темные силуэты агентов спецназа. Они возбужденно перекликались, но двигались, как при замедленной съемке. Инопланетяне, призраки, явившиеся с другой планеты или из другого измерения, чтобы спасти ее.

В какую-то долю секунды они набросились на Майкла Ивановича, повалили его на пол, прижали своим весом. Пока агенты, обездвижив поджигателя, вырывали у него из рук опасную игрушку, Мила видела, как в его глазах ширится изумление.





Кайрус





ПРОТОКОЛ 16-01-UJ/9


Отрывок из аудиозаписи допроса, произведенного 28 сентября года в Управлении федеральной полиции . Время 17:42



Дознаватель: Где она?

Подозреваемый (хранит молчание).

Дознаватель: Что произошло этой ночью?

Подозреваемый (хранит молчание).

Дознаватель: Как ты связан с исчезновением агента Милы Васкес?





51


Обсессивный синдром наступает в процессе вырождения рутины.

Как будто мыслительный механизм, обеспечивающий постоянство привычек, заело, и он повторяет одно и то же действие все время, до бесконечности. И считает его непререкаемо важным, а главное – почти что жизненно необходимым.

В этом «почти что», однако, таится возможность прервать цепочку повторов, освободить личность, вывести ее из-под психологического гнета собственной навязчивой идеи.

В тот день, когда Саймон Бериш сформулировал это определение, выудив материал из антропологических штудий, он заодно понял, что для него избавления нет и он будет продолжать думать о Сильвии до конца своих дней.

Любовь заражает все памятью о себе, думал он. Любовь – это радиация.

Так, стоило прикоснуться к чему-то принадлежавшему к той краткой поре, когда они были вместе, – следовательно, к тому, что и она использовала, вертела в руках, сжимала в пальцах, – невидимые флюиды тоски, содержавшиеся в предмете, проникали в ладонь, поднимались к плечу, к спине, а затем опускались к сердцу.

За час до того, как Сильвия вошла в его жизнь, Бериш чистил картошку на ужин. Собирался готовить курицу. Повар из него был не ахти, но он старался.

В тот июньский день свет в городе изменился – майские тона, серые и ярко-желтые, перетекали в розовые и голубые. Двадцать градусов тепла, робкое предчувствие лета, температура такая мягкая, что о ней забываешь. Через открытое окно кухни доносился возбужденный гомон мальчишек, которые что-то не поделили на игровой площадке. Пронзительные крики ласточек, отзвучав в высоте, улетали в неведомую даль. По радио передавали только старые песни – The man I love Билли Холидей, I wish I knew how it would feel to be free Нины Симон, It don’t mean a thing Дюка Эллингтона и Moanin’ Чарльза Мингуса.

Саймон Бериш, в джинсах, в голубой рубашке с закатанными рукавами, подвязав смешной соломенно-желтый фартук с оборочками спереди, летал от стола к конфоркам, пританцовывая. Вдобавок еще и насвистывал.

Он чувствовал странную эйфорию, сам не зная почему.

Ему нравилась работа, нравилось, как он живет. Он был полностью, совершенно доволен. Отслужив два года в армии, понял, что естественным продолжением карьеры для него может быть только полиция. Он отличился в академии и через короткое время сумел пробить себе дорогу, заслужив звание спецагента гораздо раньше, чем то было принято в их округе. Назначение в программу защиты свидетелей, возглавляемую капитаном Стефанопулосом, явилось вишенкой на торте в тот незабываемый год.

Поэтому сейчас и здесь, на кухне старой квартиры в недорогом квартале, он неспроста был весел и заслуживал и аромат жареной курицы, и Мингуса, Эллингтона, Симон и Билли Холидей. Эти минуты ему предстояло помнить всю оставшуюся жизнь. Потому что через час все изменилось. И то, чем до Сильвии он был полностью и совершенно доволен, стало всего лишь утешительным призом.



Он снял квартиру неделю назад, подписав контракт вымышленным именем. Необходимую сумму взял из фонда программы защиты свидетелей. Деньги предназначались для текущих расходов, а также для приобретения фальшивых документов и санитарной книжки.

Комнаты были большей частью меблированы, но Саймон все-таки организовал поутру маленький переезд, перевез кое-что из своего настоящего дома, чтобы соседи обратили внимание на новых жильцов квартиры 37 г.

Хитрость тут вот какая: чтобы тебя не замечали, нужно бросаться в глаза.

Если просто занять помещение, люди наверняка начнут совать нос в дела таинственных обитателей, прибывших неизвестно откуда. Сплетни – главная опасность в его работе, они переходят из уст в уста со скоростью света. А ему и его подопечным лучше никогда и ничем не выделяться.

Никто не следит за тобой, никому ты не интересен, если ты такой, как все.

Поэтому, разгрузив фургон, он открыл окна, чтобы проветрить комнаты, и принялся расставлять вещи по местам.

Чтобы до конца сыграть роль заботливого мужа, который готовит уютное семейное гнездышко, не хватало только жены. Здесь имелась одна неувязка.

Бериш ее никогда не видел.

Но прочел материалы дела, которое передал ему Стеф. Это было не первое его задание, однако до сих пор ему ни разу не доводилось разыгрывать из себя супруга. «Типа брака по переписке, понимаешь?» – сказал капитан. И вручил ему обручальное кольцо, правда всего лишь позолоченное.

Квартира располагалась на первом этаже. Это могло показаться небезопасным, но Бериш специально выбрал такую, чтобы легче было бежать. «Когда защищаешь свидетеля, не поднимай пальбу, а убегай вместе с ним», – все время наставлял Стеф.

Услышав звонок, Саймон прекратил мыть посуду, вытер руки о фартук, снял его и пошел к входной двери встречать дорогую женушку.



На пороге, у домофона, стояла шикарная блондинка Джоанна Шаттон и ослепительно, как всегда, улыбалась ему. Бериш задумывался, почему ей, такой привлекательной, никак не удается найти себе мужчину. Коллеги по работе робели перед ее красотой и, может быть, поэтому окрестили ее Судьей. Но Саймон к ней относился с симпатией и считал очень способной.

Джоанна поздоровалась с ним, как со старым знакомым.

– Хорошо выглядишь, – заметила она, хлопая Бериша по животу. – Похоже, супружеская жизнь помогает сохранять форму.

Они расхохотались, словно знали друг друга всю жизнь.

Потом Джоанна объявила:

– Я привезла подругу, прямо сейчас ее встретила на вокзале. Говорит, что соскучилась по тебе. Позаботься о ней.

И она отошла в сторону, чтобы Бериш мог рассмотреть другую женщину, которая словно вросла в тротуар. Волосы цвета воронова крыла, заплетенные в косу, синий пиджак слишком велик для худощавой фигуры. В одной руке она держала чемодан, чуть изгибаясь под его весом, а другую сжимала в кулак, чтобы не соскользнуло обручальное кольцо, слишком широкое, – нужного размера не нашлось.

Сильвия оглядывалась вокруг с растерянным и грустным видом.

Саймон попытался поправить дело, выйдя ей навстречу с широкой улыбкой. Женщина позволила себя обнять, Бериш облобызал ее в щеку и тихо шепнул на ухо:

– Ты должна прижаться ко мне, иначе ничего не получится.

Сильвия, не говоря ни слова, поставила чемодан и обняла его. Но не просто исполнила, что ей велели, а стояла, прижавшись к нему, дольше, чем требовалось. Саймон понял, что женщина не хочет его отпускать, в страхе цепляется за него изо всех сил.

Объятия хватило, чтобы спецагент осознал: эту женщину он станет защищать, далеко преступив пределы служебного долга.



Убедившись, что им больше ничего не требуется, Джоанна распрощалась. Уже стоя в дверях, отвела Саймона в сторонку.

– Она нестабильна, – сказала Шаттон, имея в виду Сильвию. – У нее нервы могут не выдержать. И все прикрытие полетит.

– Не полетит.

– Хотя могло быть и хуже, – заметила она с чисто женским ехидством. – Она хоть хорошенькая. Помнишь, как Стеф назначил мне в «мужья» того программиста, с перхотью и донышками бутылок вместо очков? Тебе еще повезло.

Саймон на миг впал в замешательство.

– Что, краснеешь? – Джоанна не ведала жалости.

– Да, как же, дожидайся. – Но после он перешел на серьезный тон. – Думаешь, Господин доброй ночи придет за ней сюда?

– Мы даже не знаем, существует ли он на самом деле. Хотя не стоило бы мне признаваться… но я боюсь его.

Она говорила искренне. Джоанна Шаттон производила впечатление полицейского, которого никто и никогда напугать не может. Или, по крайней мере, такого, который ни за что не признается, что испугался. Но происходящее изменило и ее тоже. Именно фоторобот Господина доброй ночи до такой степени усилил напряжение.

Детские черты, глаза, неподвижные и такие глубокие, что кажутся живыми.

Они были прекрасно подготовлены, никого лучше их Управление не могло бы предложить для такого расследования. И монстр с лицом ребенка явился для них самым подходящим возмездием.

– Я через час отбываю, – сказала Джоанна на прощание. – Но если тебе что-то понадобится, ночью дежурит новенький, по имени Гуревич; кажется, дельный.



Они с Сильвией провели первый вечер в квартире, едва прикасаясь друг к другу.

Бериш включил телевизор погромче, пусть у соседей сложится впечатление, что в квартире действительно живут, – но его никто не смотрел. Сильвия разложила в спальне немногие вещи, какие привезла с собой. Дверь не заперла, только прикрыла, боялась оставаться одна. Время от времени Саймон проходил мимо: он, дескать, на месте и не спускает с нее глаз.

В какой-то миг он вдруг увидел из коридора, как она развешивает одежду в шкафу. Он просто скользнул взглядом, больше ничего, а она заметила и переполошилась. Он тут же отскочил, нещадно себя ругая.

Чуть позже они съели на ужин курицу с картошкой. Не бог весть что, но она ни слова не сказала. За едой они почти не разговаривали, только просили передать хлеб или минералку.

Около десяти она удалилась в спальню. Саймон устроился на диване, прихватив подушку и одеяло. Лежал и глядел в потолок, подложив руку под голову, сна ни в одном глазу. Думал о ней. Мало что было ему известно, кроме материалов дела. Она была одна в целом свете, росла в приюте, потом в приемных семьях. Подрабатывала то здесь, то там, не рассчитывая на большее. Никто ее не любил. Никто не замечал. Кроме подозреваемого, с которым она столкнулась там, где видели в последний раз одну из жертв Господина доброй ночи.

– Не я его увидела, скорее наоборот. Он мне улыбнулся, и с тех пор я не могу его забыть.

Лежа на диване, Саймон размышлял: до сих пор дело семерых пропавших без вести – «неспящих», как их окрестили СМИ, – существовало всего лишь на бумаге да в выпусках новостей. Федеральная полиция начала официальное расследование только затем, чтобы ублаготворить общественное мнение и не потерять лицо.

Наличие непосредственного свидетеля тем не менее держалось в тайне. Так же как и то, что был составлен фоторобот.

Стефанопулос сумел убедить начальство, и расследование было поручено агентам, задействованным в программе защиты свидетелей. Это было неслыханно, они расследованиями никогда не занимались, но глава Управления согласился не моргнув глазом, главным образом, чтобы не влипнуть в историю и избежать неприятностей.

Вначале никто не хотел верить Сильвии. Только Стеф был убежден: это не обман, не попытка привлечь к себе внимание СМИ. Встретив ее, Саймон тоже решил, что она говорит правду.

Погрузившись в свои фантазии, он не сразу заметил, что она стоит на пороге гостиной. Обернувшись, увидел ее в ночной рубашке. Поначалу не понял, чего она хочет, собирался что-то ей сказать, но она его опередила и пошла навстречу. Молча, спокойно легла рядом. Саймон отодвинулся, чтобы ее не стеснять, изумляясь тому, что происходит.

Сильвия свернулась клубком, повернувшись спиной, но тесно к нему прижавшись. Саймон опустил голову на подушку и расслабился.

– Спасибо, – робко проговорила она.



Двадцать лет спустя, вспоминая эту первую ночь на диване, Бериш знал, что никогда не забудет тепло ее хрупкого тела, которое она вложила в его объятия, надеясь на заботу и защиту.

Но должно быть, кто-то сумел оказать на нее более сильное влияние.

Ты хотела бы начать новую жизнь?

Слова, которые Кайрус произносил по телефону, обращаясь к своим жертвам, многое открыли Беришу: он понял, что сценарий исчезновений вовсе не такой, как они думали. Совсем недавно они и вообразить себе не могли ничего подобного. Его ужасала сама мысль о том, что существует группа людей, прошедших через номер 317 отеля «Амбрус» и сейчас готовых ради проповедника совершить все, что угодно. Даже в свете того, что произошло сегодня, он не мог выбросить эти мысли из головы.

Гибель Гуревича потрясла Управление. Но главным образом пролила свет на частную жизнь инспектора.

Роскошно обставленная квартира, в которой он жил, никак не согласовывалась с жалованьем полицейского. Было очевидно, что деньги он получил откуда-то еще.

Подозрение, зародившееся у Бериша, зародилось, он был уверен, и у всех, кто побывал в квартире после убийства – включая Джоанну Шаттон. Речь шла о щедрой мзде, переданной много лет назад спецагенту раскаявшимся преступником, которому таким образом удалось выйти из-под контроля программы защиты свидетелей.

В том, что этот свидетель скрылся, как раз и обвинили Бериша, который до сих пор сносил насмешки и презрение коллег, хотя никаких доказательств так и не нашлось.

Но тот факт, что истинным виновником мог быть Гуревич, не приводил автоматически к его реабилитации. Наоборот, мог лишить его малейшей надежды на оправдание.

Пока где-то неподалеку прессовали Майкла Ивановича, спецагент сидел взаперти у себя в кабинете и ждал своей участи.

Начальство должно решить, как наказать его за то, что он проводил расследование, никого не поставив в известность.

Может, Судья воспользуется предлогом, чтобы окончательно расправиться с изгоем и оставить в неприкосновенности светлую память погибшего инспектора. Но самые мучительные раздумья Бериша были посвящены армаде теней.

И он вынужден был задаться вопросом, не входит ли туда и его Сильвия.





52


Комната была погружена в успокаивающий полумрак.

Окон не было, стены выкрашены черной краской. Из мебели – три ряда одинаковых стульев, развернутых в одном направлении, как в кинозале. Но перед глазами у них не экран, а прозрачная сторона поддельного зеркала.

По другую сторону Клаус Борис допрашивал Майкла Ивановича.

За допросом наблюдала одна только Мила.

Все прочие предпочитали следить за ним через ряд телекамер, подававших сцену с разных ракурсов, с комфортом рассевшись перед мониторами в собственных кабинетах. Никто больше не посещал зал за зеркальной стеной.

Поэтому он представлял собой идеальное убежище.

Сложив руки на груди, агент Васкес вглядывалась в стекло. Комнату для допросов освещали неоновые лампы, посредине стоял массивный стол и два стула, один против другого. На одном сидел Иванович, в наручниках, а инспектор ходил вокруг него – так кот изучает добычу, прежде чем прыгнуть на нее. Борис надел наушники, через которые, возможно, получал инструкции от Судьи.

Майкл – «огненное создание», рыжеволосый, зеленоглазый – уже не был в мундире полицейского. Ему выдали махровую футболку и спортивные брюки, на ноги тапочки вместо ботинок. В таком виде он казался присмиревшим. Но опасность таилась в нем, как угли под золой.

Мила стала рассматривать татуировки, покрывавшие его руки. Непонятные, будоражащие рисунки.

Ни свастик, ни перевернутых крестов, ни символов ненависти и смерти – просто череда знаков, наделенных своеобразной гармонией. Они шли от запястий к бицепсам, исчезая под рукавом футболки. Те же шрамы виднелись на скованных кандалами лодыжках.

Это не татуировки. Могу поспорить, ты сам их нанес себе, потому что тебе нравится чувствовать огонь на коже, подумала Мила.

Пироман на допросе держался твердо.

– Ты представляешь себе, хотя бы смутно, какие тебя ждут неприятности? – спросил инспектор; он, хотя и провел три часа в душном помещении, не только не снял пиджак, но и не ослабил узел галстука. – Мы можем предъявить тебе обвинение в причинении тяжких телесных повреждений патрульному полицейскому, в убийстве одного из руководителей Управления, а может, и в убийстве врача, который хотел написать о тебе статью в научный журнал.

После долгого противостояния они выложили карты на стол. Но Иванович сидел с наглым видом, улыбался и избегал смотреть на инспектора.

– Рад, что тебя это забавляет, но это значит, что в лучшем случае ты сгниешь в тюрьме.

– Как скажете, начальник.

– Ты надо мной издеваешься, Майкл?

– Нет, начальник. Я ничего не сделал. Это не я.

– Не ты? А кто же?

– Голос у меня в голове, который говорит, что я должен делать, – спокойно, монотонно пробубнил заключенный, словно проговаривая нарочито бездарно кем-то записанные и заученные фразы.

Клаус Борис надвинулся на него:

– Опять ты про голоса?

– Я говорю правду, начальник. Почему вы мне не верите? – Он чуть ли не дерзил, так был уверен в себе.

– Не вешай мне лапшу на уши, Майкл. Я и не таких раскалывал.

– Неужели, начальник?

– Да-да, в самом деле. И никакие выдумки тебе не помогут.

– Как вам будет угодно, начальник.

Борис молча уставился на него. Потом решил, что пока хватит. Покинул комнату для допросов и через короткое время вошел в зал за зеркалом, где сидела Мила.



Инспектор выключил громкоговоритель, через который передавались голоса из комнаты для допросов.

– Я должен потребовать от тебя объяснений, – сурово приступил он, наливая себе воды из кулера.

– Давай. – Мила знала, что момент настал, но все равно старалась избегать осуждающего взгляда, которым сверлил ее Борис.

– Когда я пришел в кабинет Стефа в Лимбе и предложил тебе принять участие в расследовании, я и представить себе не мог, что через неделю наша дружба окажется под угрозой. И ради чего, скажи?

– Я должна была держать тебя в курсе, знаю.

– Ты уверена, что проблема только в этом?

– Скажи тогда в чем…

Борис сделал глоток воды, шумно вздохнул:

– Я думал, ты мне доверяешь.

– Ты меня знаешь, я своим друзьям верна. Я бы обратилась к тебе в крайнем случае, но не могла ставить тебя в известность обо всем, что делаю: ты бы стал чинить мне препятствия или счел своим долгом рассказать все Судье. Давай начистоту, Борис: ты стал частью системы. А я – нет и никогда не стану.

– Скажи, пожалуйста, чем я провинился в твоих глазах? Тем, что у меня есть семья, о которой я должен думать? Что я держусь за жалованье и карьеру? Ну да, да, ты меня поймала с поличным: я из тех, кто соблюдает правила и субординацию, вот Мила Васкес, та плюет на то и другое… – Он скомкал стаканчик и в бешенстве отшвырнул его. – Говоришь, что уважаешь меня, что верна своим друзьям, а сама связалась с таким, как Саймон Бериш.

Клаус Борис не отличался от других полицейских: его суждения определял корпоративный дух. Мила вспомнила, что и сама впала в заблуждение относительно спецагента. Ее обманул таинственный конверт, который Бериш тайком прихватил из своего дома и потом вручил эксперту по информатике. Она убеждала себя, что это ее не касается, но подозрение все-таки укоренилось. Только побывав в квартире Гуревича, она поняла всю подоплеку. И теперь ей было обидно: почему Борис третирует коллегу, даже не задумываясь о том, что он, может быть, и невиновен.

– Майкл Иванович убил Гуревича, чтобы все узнали, что он – продажный полицейский, а ты все еще мне говоришь о Саймоне Берише?

Теория зла: сделать добро ближнему, уничтожив лжеправедника, подумала Мила.

Инспектор растерялся.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь, – попытался он возразить.

– Докажи, что ты еще способен думать своей головой, что не поддержишь Джоанну Шаттон, которая попытается прикрыть офицера, бывшего ее правой рукой, только чтобы на нее не пало подозрение. – Агент Васкес видела, что ее друг колеблется. – Судья пожертвует Беришем, с ее подачи все так и будут думать, что это он предал Управление. Этот человек снова заплатит за чужую вину.

– Пришла охота поговорить о том, что справедливо, а что нет? Тогда послушай… – Инспектор снял пиджак и уселся на один из стульев в первом ряду. – Жертвы Майкла Ивановича справедливости не дождутся.

– Что ты хочешь этим сказать?

Борис откинулся на спинку стула.

– Судья хотела, чтобы к пироману были применены антитеррористические меры. Будь ее воля, его отправили бы в какую-нибудь тайную тюрьму и там силой вырвали все, что он знает.

Мила подумала, что Шаттон цепляется за версию о терроризме, чтобы отвлечь внимание от скандала вокруг Гуревича.

– И прокурор согласился?

Борис покачал головой, поражаясь наивности Милы:

– Тебя не удивило, что на допросе Майкла не присутствовал его адвокат?

Агент Васкес внезапно поняла, в чем дело:

– Законник беседует с прокурором.

– И знаешь, что говорит ему в этот самый момент? Что его подзащитный недееспособен.

Мила пришла в ужас:

– Майкл четко спланировал убийство Гуревича, хитростью завлек нас в ловушку: как же можно считать его умалишенным?

Борис ткнул пальцем в поддельное зеркало, за которым Майкл в комнате для допросов сидел совершенно невозмутимо, ожидая своей судьбы, которую, наверное, уже досконально просчитал.

– Слыхала, что говорит этот психопат? Им командуют голоса, он косит под сумасшедшего. Защитник расскажет, что Майкла выкрали из семьи в раннем детстве и психика его травмирована. Кроме того, он страдает от сердечной патологии, связанной с Situs inversus и несовместимой с тюремным режимом. К тому же это – пироман с очевидным маниакальным синдромом. Довольно с тебя?

– И что, по-твоему, сделает прокурор?

– Скажет, что, пока не будет установлено, что заключенный в здравом уме, мы не только не сможем применить к нему антитеррористические меры, но даже не вправе и задерживать его как обычного подозреваемого. Иванович будет немедленно переведен в специальную психиатрическую клинику для обследования. Если врачи подтвердят диагноз, он будет отбывать наказание в тюремной больнице, из которой еще и умудрится сбежать.

Мила совсем пала духом.

– Убит полицейский, прокурор никогда не пойдет против окружного управления.

– Мы тут бессильны, уж прости.

– Если мы потеряем Ивановича, то никогда не выйдем на Кайруса. – Мила разыграла карту Господина доброй ночи, будучи уверена, что Клаус Борис уже в курсе дела, включая тот факт, что двадцать лет назад дело «неспящих» было спущено на тормозах при пособничестве Судьи.

Инспектор молчал, не зная, на что решиться.

Мила не отставала:

– Новость распространится рано или поздно. У Шаттон только один шанс спасти свою модельную задницу. Этот шанс – в руках Майкла Ивановича. Если бы нам удалось заставить его признаться, что кто-то ему отдает приказы…

– Никто не обязан свидетельствовать о существовании псевдомонстра, которого даже полиция некогда сбросила со счетов.

Кайрус не убийца, он никого не убивал. И не похититель, ведь пропавшие без вести возвращаются, напомнила себе Мила. Господин доброй ночи для закона не существует.

Тут Майкл повернулся в их сторону. Он не мог видеть их через стекло, но его взгляд все равно встретился со взглядом Милы.

– Его скоро заберут для обследования, – огорчился Борис. – Чтобы расколоть его, нужна сложная стратегия, заранее подготовленная мизансцена, расписанные роли. Или нужно оказать на него психологическое давление… Когда я еще был специалистом по допросам, до того как пошел на повышение, я умел это делать, поэтому знаю, о чем говорю. Но у нас нет времени.

Агент Васкес повернулась к другу:

– Сколько еще осталось?

– Может, пара часов. А что?

– Ты ведь знаешь, что больше нам не представится такого преимущества перед Кайрусом.

– Мы не сможем его использовать: смирись.

Мила помолчала, зная, что предложение, которое она собирается сделать, рискованное.

– Надо дать ему попробовать.

Борис не понял:

– О ком ты говоришь?

– О том, кто в настоящее время лучший в Управлении специалист по допросам.

Инспектор вскочил со стула:

– Даже думать забудь.

– Мы у него в долгу.

– О чем ты?

– О том, что нужно предоставить ему возможность обелить свое имя. Да ведь Бериш лучше всего подходит, и ты сам это знаешь.

Инспектор продолжал противиться, но Мила поведала ему то, что услышала от спецагента относительно Теории зла и того, как действуют проповедники.

Внушают идею.

Агент Васкес подошла к старому другу:

– Мне тоже противно, что этот ублюдок может выкрутиться, когда один из наших ранен, а другой погиб понапрасну. – Она положила руку Борису на плечо.

Тот просто остолбенел, ведь Мила терпеть не могла к кому-либо прикасаться.

– Хорошо. Но сразу предупреждаю: убедить Судью будет непросто.





53


– Его нет в природе!

Вопли Судьи доносились из-за закрытой двери кабинета, в котором проходило совещание с Клаусом Борисом.

– Я не позволю выставлять Управление на посмешище!

– Но в конце концов, что мы теряем?

– Не важно.

Мила стояла в коридоре, потупив взгляд, чтобы не смущать человека, который одним своим присутствием вызвал такую бурю. Зато Саймон Бериш невозмутимо прислонился к стене, скрестив руки. Его, казалось, ничто не трогает. Такой выдержке можно позавидовать.

– Надо дать ему попробовать, – убеждал Борис. – Все мы знаем, что за эти годы он стал классным дознавателем.

– Я не стану терять драгоценное время, позволив дилетанту проводить на Майкле Ивановиче эксперименты по антропологии. Какие еще есть идеи?

Может быть, друг-инспектор намекнет на возможную продажность Гуревича, чтобы убедить Шаттон. Миле очень бы этого хотелось. Однако, учитывая инсинуации, доносившиеся из-за двери, спокойствие Бериша казалось подозрительным. Мила подошла к нему:

– Как ты можешь все это терпеть?

Спецагент пожал плечами:

– Со временем это входит в привычку.

Агент Васкес набралась храбрости:

– Давно хотела тебя спросить: ты взял те деньги или Гуревич?

– Откуда мне знать, что сделал или не сделал кто-то другой? – обдал ее холодом Бериш.

– Невероятно, ты еще его и защищаешь.

– Я не стану обелять себя, перекладывая вину на мертвого.

Мила не знала, назвать ли поведение спецагента мужественным или просто глупым.

– Я рискую ради тебя своей задницей.

– Тебя никто не просил.

– Можешь, по крайней мере, изложить факты?

Бериш заговорил с явной неохотой:

– Мне поручили присматривать за преступником, который решился предать своих сообщников. Мы обеспечили ему защиту, снабдили вымышленным именем, но не должны были спускать с него глаз. Этим занимались я и Гуревич.

– Тогда почему, когда он сбежал, только тебя заподозрили?

– Потому что я был с подопечным в ту ночь, когда у его сына случился приступ аппендицита. Он хотел навестить сына в больнице и умолял проводить его туда. Не могу сказать, чтобы за дни, когда мы вынуждены были жить под одной крышей, мы особенно подружились, мы даже не очень-то сблизились, хотя я ценил его готовность сотрудничать. Уж если человек избрал какой-то путь – добрый или дурной, – ему нелегко свернуть с него, рискуя жизнью.

– И как ты поступил?

– Нарушил регламент и отвез его в больницу. И когда он потом сбежал, мне припомнили тот эпизод как доказательство, что мы были в сговоре. Обвинение сняли, потому что денег так и не нашли, но слава осталась… ее не изживешь так просто.

– Не понимаю, – продолжала Мила. – Не имея доказательств, коллеги были не вправе тебя осудить.

– Зачем полицейским докапываться до правды, когда коллегу можно приговорить и без суда.

Миле был уже нестерпим этот его сарказм.

– Не могу понять, как ты можешь защищать память Гуревича. Ты ни в чем не виноват, но не хочешь, чтобы люди узнали, как на самом деле обстояли дела.

– Мертвые не могут ответить на обвинения.

– Ты не потому молчишь. Просто ты – как сам говоришь – «привык» так жить. Тебе даже нравится. У тебя совсем нет самолюбия? Унижения, которые ты терпишь, ты сам и используешь, чтобы изводить себя. Так ты сам себя обманываешь и считаешь себя лучше других только потому, что безропотно принимаешь насмешки и тычки.

Спецагент молчал.

– Все мы творим безобразия, Бериш. Но из-за этого не позволяем людям издеваться над собой по твоему примеру.

– Верно. Вот почему все стараются показать себя с лучшей стороны, выстроить положительный образ, даже в ущерб истине. И признают свою вину только перед таким, как я. – Он подошел ближе. – Знаешь, почему я стал лучшим в Управлении специалистом по допросам? Преступники незнакомы со мной, не знают, кто я такой, но, едва взглянув на меня, понимают, что я ничем от них не отличаюсь и мне тоже есть что скрывать. – Бериш наставил на нее указательный палец. – Виноват я или нет, но в этом моя сила.

– И ты гордишься ею? – Мила переняла у Бериша его насмешливый тон.

– Никто не расположен признаваться в грехах, не получая ничего взамен, Мила. Даже ты.

Она на минуту задумалась.

– Помнишь бродягу, который живет рядом с моим домом?

– Тот, которому ты носишь еду?

– В моих действиях нет ничего от альтруизма, от человеколюбия. Он отирается там уже около года, и я просто пытаюсь завоевать его доверие, выкурить из норы, чтобы посмотреть ему в лицо, даже, может быть, с ним поговорить. Не то чтобы я принимала его судьбу близко к сердцу, дело в том, что я должна уточнить: а вдруг это кто-то из обитателей Лимба. Я знать не хочу, счастлив он или нет. Несчастья людей интересуют нас только тогда, когда отражают наши.

– И какой из этого вывод?

– Вывод такой, что и я, когда нужно, играю роль, но не расположена из-за этого давать слабину.

– И в этом твоя вина? – возмутился Бериш. – Почему ты не расскажешь мне о дочери?

Когда Бериш упомянул Алису, Мила едва сдержалась, чтобы не наброситься на него с кулаками.

Но тот не дал ей ответить.

– Я, по крайней мере, не убегаю. Сам расплачиваюсь за свои ошибки. А что делаешь ты? Кому сбагрила свою дочь, чтобы не принимать на себя ответственность? Ведь ясно, что она не существует для тебя, разве только ты сама распорядишься по-другому.

– Что ты об этом знаешь?

Их голоса уже почти перекрывали бурную дискуссию за стеной.

– Тогда скажи: какой ее любимый цвет? Что ей нравится делать? Есть у нее игрушка, которую она укладывает с собой в постель, когда тебя рядом нет?

Последний вопрос задел Милу неожиданно сильно.

Какая я была бы мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?

– Это – кукла с рыжими волосами, ее зовут Мисс! – проорала она прямо в лицо Беришу.

– Ах так? И как ты это выяснила? Она сама тебе сказала или ты исподтишка следишь за ней?

Мила оцепенела. Бериш догадался, что фраза, брошенная в сердцах, попала в самую точку.

– Я должна ее защитить, – оправдывалась Мила.

– Защитить от кого?

– От меня.

Бериш почувствовал себя дураком. Он осознал, что набросился на Милу, чувствуя свою неправоту, а может быть, отягощенный бременем долгих лет, исполненных бесконечных обид. Ведь и он не был с ней до конца откровенным. Так до сих пор и не рассказал о Сильвии. Но сейчас ему хотелось просто попросить прощения.

В этот момент и за стеной установилась тишина, и тут же открылась дверь. Первым вышел Борис, не раскрывая рта. Сразу за ним – Судья.

Джоанна Шаттон скользнула взглядом по Беришу, будто не узнавая его, и обратилась к Миле:

– Ладно, агент Васкес, ваш человек получает разрешение.

Новость взволновала обоих, поставив точку в недавнем споре.

Шпильки зацокали по коридору: Судья удалялась, оставляя за собой обычный шлейф слишком сладких духов.

Мила и Бериш снова были командой.

– Ты слышала, а? – Клаус Борис не на шутку на нее взъелся. – Она сказала «ваш человек», чтобы дать тебе ясно понять: ты отвечаешь за все. Если дело не пойдет на лад, вы потонете вместе, и я тут ничем не смогу помочь.

Саймон Бериш хотел, чтобы Мила обернулась, а он успокоил бы ее взглядом. Но она не глядела в его сторону.

– Знаю, – только и сказала она.

Борис встал перед Беришем:

– Нам остается около часа. Что нужно тебе для допроса Майкла Ивановича?

Спецагент ни секунды не колебался:

– Возьмите его из комнаты для допросов и отведите в кабинет.





54


Видеокамера стояла между папок, грудами наваленных в шкафу.

Бериш считал, что ее не стоит прятать. Лучше выставить на виду, на штативе. Но Судья не слушала никаких доводов, просто чтобы показать, кто здесь возглавляет расследование.

В соседней комнате Джоанна Шаттон встала впереди всех, чтобы насладиться спектаклем, передаваемым на монитор в режиме реального времени. Борис и Мила – на шаг позади. Агент Васкес все еще не могла отойти от ссоры, приключившейся у нее с Беришем в коридоре, но все-таки желала ему успеха и надеялась, что все у него получится.

Положи конец этому кошмару, мысленно вдохновляла она коллегу.

В данный момент на экране был виден только дознаватель, он, по соображениям безопасности, убирал со стола все, чем Майкл Иванович мог бы причинить вред ему или себе. Бериш разложил кое-какие бумаги, чтобы стол не казался слишком пустым, оставил блокнот и пару карандашей, а также телефон, хотя и на порядочном расстоянии от места, куда посадят заключенного.

Он выбрал самый обычный кабинет, чтобы у допрашиваемого не сложилось впечатления, будто его запугивают.

Вскоре двое агентов ввели Майкла Ивановича, поддерживая его за локти.

Он волочил ноги: кандалы стесняли движения. Агенты усадили заключенного и вышли из комнаты, оставив его наедине с Беришем.

– Тебе удобно? – спросил спецагент.

Вместо ответа Майкл откинулся на спинку стула и даже, хотя и с трудом, из-за наручников, исхитрился поставить на стол правый локоть.

А спецагент за стол садиться не стал, взял стул и расположился лицом к парню. Скрытая камера снимала обоих в профиль.

– Ну как дела? Тебе давали поесть-попить?

– О да. Вы все очень любезны.

– Вот и хорошо. Я – спецагент Бериш. – Он протянул руку заключенному.

Иванович в изумлении уставился на нее, а после, не без труда вытянув татуированные скованные кисти, ответил на рукопожатие.

– Я ведь могу называть тебя Майкл, правда?

– Конечно, это мое имя.

– Бьюсь об заклад, что тебя сегодня уже замучили дознанием, но не стану тебя обманывать: это – допрос.

Заключенный невозмутимо кивнул:

– Я понял. Нас снимают на видеокамеру?

– Она там, среди папок, – показал Бериш.

Парень помахал рукой в объектив, и Шаттон вспылила:

– Ну вот, выставил нас идиотами.

– Твой адвокат свое дело знает. – Бериш взглянул на часы. – Через пятьдесят минут тебя увезут отсюда. О чем бы ты хотел за это время поговорить?

Ивановича это забавляло, он стал подыгрывать Беришу:

– Не знаю, на ваш выбор.

Бериш принял задумчивый вид:

– В том, чтобы исчезнуть на двадцать лет, есть свои положительные стороны. Можно, к примеру, менять имена, быть кем угодно или никем. В последнем случае и налогов платить не надо. – Бериш подмигнул. – Знаешь ли ты, что в детстве одним из моих заветных желаний было исчезнуть без следа? Ну, скажем так, оно стояло на втором месте, самым заветным было уметь превращаться в невидимку – ты шпионишь за окружающими, а они тебя не видят.

Губы Ивановича изогнулись в улыбке. Похоже, он слегка заинтересовался.

– Я бы с удовольствием исчез, – продолжал Бериш. – Пропал бы неожиданно, вдруг, не оставив следа, не подавая вести. Бродил бы наугад по лесам – я тогда обожал походы. Потом, через пару недель, я бы вернулся. И конечно, все бы обрадовались, вздохнули с облегчением после стольких тревог. Мать бы пустила слезу, даже отец бы расчувствовался. Бабушка испекла бы мой любимый торт, и мы бы устроили праздник, пригласили родню и соседей. Приехали бы даже кузены, которые живут на Севере и которых я со дня своего рождения видел всего пару раз. Праздник в мою честь.

Иванович негромко похлопал в ладоши. Бериш в знак благодарности слегка поклонился.

Зато Шаттон такую манеру не одобряла:

– Чем он занят, делится своими воспоминаниями? Надо бы наоборот.

Мила понимала, что спецагент пытается навести мосты. Но, кинув взгляд на часы, взмолилась про себя: хоть бы коллега знал, что делает, ведь прошло уже целых пять минут.

– Красиво рассказываете, – похвалил Иванович. – Но в конце концов вы это сделали или нет?

– Ты имеешь в виду, сбежал ли я из дома?

Заключенный кивнул.

– Да, сбежал. – Теперь Бериш говорил серьезно. – И знаешь, что из этого вышло? Побег мой продлился явно меньше недели. Всего несколько часов. Когда я решил, что с меня хватит, и вернулся домой, мне не устроили встречу. Никто вообще ничего не заметил.

Спецагент дал заключенному время подумать над сказанным.

– Но с тобой все получилось по-другому, правда, Майкл? В шесть лет ты был слишком мал, чтобы убегать из дома.

Иванович ничего не сказал.

Вглядываясь в монитор, Мила заметила: что-то меняется в лице Майкла. Эту перемену явно спровоцировал спецагент. Он встал, принялся расхаживать по комнате.

– Ребенка похищают с качелей. Никто ничего не заметил, никто ничего не видел. Даже его мать, которая была там, ведь садик напротив места, где она работает. Она всегда приводит сюда сына, поиграть с другими детьми. Но в тот день маленький Майкл остается один, его мать отвлеклась: она говорит по телефону. За двадцать лет никто так и не узнал, что случилось с малышом. И в конце концов за такой долгий срок люди о нем забыли. Только два человека знают правду. Первый – сам маленький Майкл. Второй – тот, кто забрал его в тот день. – Бериш остановился, заглянул ему в глаза. – Я не спрашиваю, кто это был: ты наверняка не скажешь. Но может, ты хотел бы все объяснить матери? Разве, Майкл, тебе не хочется снова повидать женщину, которая тебя родила? Мать подарила тебе жизнь: ты не думаешь, что она имеет право знать?

Майкл Иванович молчал.

– Я знаю, что ее сюда вызвали. Она сейчас здесь, у нас: если хочешь, я могу привести ее, время еще есть. – Бериш соврал, но парень вроде бы поверил или прикинулся, будто верит.

– С чего это ей захотелось увидеться со мной?

Бериш, похоже, пробил брешь: впервые в словах Майкла прозвучало что-то, касающееся его лично. Спецагент ухватился за эту слабую опору:

– Она страдала все эти годы, разве не настал момент освободить ее от чувства вины?

– Она мне не мать.

Мила отметила, что в тоне Ивановича появилось легкое раздражение: очко в пользу Бериша.

– Ясно, – поддакнул Бериш. – Ну тогда ладно, оставим это.

Почему Бериш так резко обрубил концы? Ведь ему удалось наладить контакт. Мила не понимала.

– Ничего, если я закурю? – Не дожидаясь ответа, спецагент вытащил из кармана пиджака пачку «Мальборо» и зажигалку.

Мила видела, как чуть раньше Бериш попросил ее взаймы у какого-то полицейского. Прикуривать он не стал. Просто выложил на стол то и другое.

Пироман перевел взгляд на зажигалку.

– Об этом мы не договаривались, – вскипела Джоанна Шаттон. – Он не вправе так рисковать, я прерываю допрос.

– Погоди, дай ему еще минуту, – взмолился Борис. – Он знает, что делает, я ни разу еще не видел, чтобы он прокололся.

На мониторе Бериш, заложив руки в карманы, расхаживал вокруг Майкла. Заключенный изо всех сил старался сохранять безразличный вид, но глаза его то и дело обращались к зажигалке, лежавшей на столе, – как лоза в руках лозоходца следует за током подземных вод, так Майкл устремлялся на зов огня.

– Любишь футбол, Майкл? Я обожаю смотреть матчи, – брякнул вдруг Бериш ни с того ни с сего.

– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Просто раздумывал, чем ты мог заниматься все эти двадцать лет. У тебя, наверное, есть хобби. Обычно люди, чтобы занять время, чем-то интересуются, увлекаются.

– Я не такой, как все.

– А, это я знаю. Ты… особенный.

Последние слова Бериш произнес с нажимом, с преувеличенным пафосом.

– Вы будете курить эту сигарету, агент?

– Немного погодя, – небрежно отмахнулся Бериш, делая вид, что это его совсем не заботит, а на самом деле пристально следя за тем, какой эффект вызывают его действия.

И все же Мила начала беспокоиться. Ивановичу не терпелось увидеть огонь, а Бериш использовал зажигалку как орудие давления, желая что-то от него выведать. Что бы ни задумал спецагент, это, похоже, не срабатывало.

И, словно чтобы подкрепить опасения Милы, Иванович взял со стола карандаш и принялся что-то рассеянно черкать в блокноте.

– Дома у инспектора Гуревича ты сказал агенту Васкес фразу, которая пробудила мое любопытство, – продолжал Бериш, перескакивая с темы на тему без какой-либо видимой логики.

– Я уже не помню.

– Не волнуйся, я освежу твою память… Ты спросил, знает ли она, что огонь очищает душу. – Бериш поморщился. – Не такая уж красивая фраза. Может, тебе она и показалась эффектной, а я так нахожу ее скорее банальной.

– Я бы так не сказал, – обиделся Майкл.

Бериш потянулся к пачке, вытащил сигарету. Сунул ее в рот, схватил зажигалку. Вертел ее так и сяк, не нажимая на поршень. Иванович следил за его движениями, как ребенок, зачарованный трюками жонглера.

– Это что, сеанс гипноза? – презрительно фыркнула Судья.

Миле хотелось надеяться, что Бериш еще контролирует ситуацию.

Спецагент наконец чиркнул зажигалкой и, высоко подняв руку, держал огонек между собой и Майклом:

– Что такого в огне, Майкл?

На лице заключенного появилась злобная ухмылка.

– Все, что каждый хочет увидеть.

– Кто тебе это сказал – Кайрус?



Глаза пиромана сверкали. Но огонь, который загорелся в зрачках, не был отражением пламени, выброшенного зажигалкой. Скорее казалось, будто огонь поднимается изнутри, из самых глубин духа. Все это время Майкл продолжал машинально черкать в блокноте.

Бериш извлек из кармана пиджака вчетверо сложенный листок. Одной левой, небрежным движением кисти встряхнул его, как заправский фокусник, и развернул перед заключенным. То был фоторобот Господина доброй ночи. Бериш поднес листок к зажигалке.

– Что он еще задумал? – возмутилась Шаттон. – Еще две минуты, и я прекращаю этот балаган.

Тем временем на мониторе лицо пиромана сияло от восторга, как у ребенка, которому не терпится начать новую игру.

– Что еще говорил тебе твой учитель? – не отставал Бериш.

Майкл, казалось, совсем отрешился, рука его дрожала, выводя каракули, карандаш местами прорывал бумагу.

– Что иногда нужно спуститься в глубины ада, чтобы узнать правду о самих себе.

Бериш подстегнул его:

– И что там, в глубинах ада, Майкл?

– Вы суеверны, агент?

– Я – нет. Почему ты спрашиваешь?

– Иногда, если знаешь имя демона, достаточно позвать его, и он ответит. – Карандаш, который бегал по листку блокнота, был стрелкой прибора, измеряющего напряжение.

Зачем Бериш потакает этому безумию? Мила не могла взять в толк. Спецагент сводил на нет все их усилия, предоставляя Майклу Ивановичу возможность лишний раз подкрепить версию о душевной болезни. А времени в их распоряжении уже почти не осталось.

– Ступайте и прекратите этот цирк, – припечатала Судья. – Я уже насмотрелась.

Но Бериш не дал им времени вмешаться. Он загасил огонек и вынул изо рта сигарету. Восторг на лице пиромана померк, словно кто-то потушил пламя.

Бериш сунул зажигалку в карман и скомкал фоторобот:

– Ладно, Майкл. Думаю, этого достаточно.



Мила не знала, что и сказать. Джоанна Шаттон явно нацелилась на то, чтобы потребовать у нее отчета за то, что случилось.

Клаус Борис повернулся к подруге:

– Мне очень жаль.

Потом они вместе вошли в кабинет, где происходил допрос.

Майкла Ивановича только-только успели отвести в камеру, как Судья налетела на Бериша, всячески понося его, – голос начальницы гремел по коридору.

– Ты покончил со всем, не только с этим делом. Я лично позабочусь о том, чтобы ты больше не смог ставить палки в колеса. – Потом пошла еще дальше: – Ты неудачник, Бериш. Сама не знаю, почему мы не вытурили тебя много лет назад, когда представился случай.

Мила видела, что спецагент, никак не реагируя на эти речи, под градом упреков оставался невозмутимым, как всегда. Ей в голову закралось ужасное подозрение: а вдруг этот шутовской допрос Бериш провел в отместку за то, как обошлись с ним. За то, что Гуревич, не устоявший перед подкупом, взвалил на него вину. За то, что Шаттон продолжала выгораживать продажного полицейского даже после его смерти, просто чтобы сохранить лицо. И наконец, мстя всему Управлению и тому, что оно призвано защищать.

И, что хуже всего, Мила помогла Беришу отыграться, полагая, как последняя дура, что он просто хочет реабилитироваться.

Спецагент поправил галстук и как ни в чем не бывало двинулся к выходу, но Шаттон, которая, конечно же, не привыкла к тому, что ее игнорируют, преградила ему дорогу:

– Я с тобой еще не закончила.

Бериш одарил ее теплым взглядом:

– Тебе что-нибудь известно об идеомоторной реакции?

Услышав этот вопрос, глава Управления рассвирепела еще пуще:

– Опять антропология?

– Нет, психоанализ, – покачал головой Бериш. – Так определяются непроизвольные движения, отражающие некий сложившийся в уме образ.

Шаттон хотела было что-то сказать, но инстинкт, позволивший ей сделать карьеру, остановил ее.

Бериш продолжал:

– Жест или фраза допрашивающего вызывает определенную реакцию у допрашиваемого. Поэтому я показал ему огонь.

– И что дальше? – спросила Шаттон, уже более сдержанно.

– Представь, что ты сидишь за столом, болтаешь и, вместо того чтобы есть, выкладываешь узоры на тарелке. Или говоришь по телефону, а перед тобой бумага и ручка, и ты, не отдавая себе отчета, что-то рисуешь. Иногда то, что получается, ничего не значит, а иногда имеет глубокий смысл. Поэтому я бы на вашем месте поискал…

Бериш указал на что-то за их спиной. Мила обернулась первой, следом Борис и Судья. В комнате наступила тишина. Все смотрели в одном и том же направлении, на письменный стол.

На блокнот, в котором парень что-то рисовал во время допроса.

На листке был изображен прямоугольный пятиэтажный дом с рядом эркеров наверху. Высокий портик и множество окон.

За одним из них виднелась человеческая фигура.





55


Он хотел извиниться.

Но после коротких переговоров в кабинете, где происходил допрос, – пока он еще наслаждался маленькой победой над Джоанной Шаттон – Бериш потерял ее из виду. Может быть, она вернулась в Лимб, может быть, поехала домой. А скорее всего, где-то скрылась, потому что не хочет с ним говорить.

Как ему только пришло в голову приплести дочь Милы, когда они сцепились в коридоре? Крайне жестоко с его стороны. Он не имел никакого права.

Но Саймон Бериш был также убежден, что коснулся оголенного нерва. Иначе почему агент Васкес так раскрылась перед ним? Почему рассказала о бродяге, которому приносит еду; почему призналась, что следит за дочерью на расстоянии? Почему Мила исповедалась ему в грехах?

Все хотят поговорить с Саймоном Беришем, припомнилось ему.

В том числе и Мила, и Майкл Иванович.

Входя в квартиру, которую он делил с Хичем, спецагент все еще слышал голос пиромана.

Что такого в огне, Майкл?

Все, что каждый пожелает увидеть.

Бериш бросил ключи на стол и, не зажигая лампы, погрузился в кожаное кресло, стоявшее у окна. Холодный, призрачный свет фонаря проникал с улицы. Бериш распустил галстук и, наступая носком на пятку, сбросил башмаки. Хич улегся у его ног.

Нужно позвонить Миле. Не только извиниться: ему было что рассказать. В Управлении он не был до конца откровенен: рисунок в блокноте – не единственный результат допроса.

Татуированные знаки на руках Ивановича навели его на мысль. Символы особой речи – огненного языка, нанесенные на кожу иероглифы, ждущие расшифровки. И Бериш говорил с ним на том же жаргоне, для непосвященных невнятном.

Что еще говорил тебе твой учитель?

Что иногда надо спуститься в глубины ада, чтобы узнать правду о себе.

Бериш был уверен, что это говорил не Майкл Иванович, пытающийся прикинуться сумасшедшим.

И что там, в глубинах ада, Майкл?

Вы суеверны, агент?

Этот странный вопрос и просветил его. Несвоевременный, выпадающий из контекста. Пироман пытался передать ему послание. Но его устами вещал Кайрус.

Я – нет. Почему ты спрашиваешь?

Иногда, если знаешь имя демона, достаточно позвать его, и он ответит.

Спецагент был убежден, что в этих бредовых фразах содержится ключ к разгадке, с их помощью можно определить, что за дом практически машинально нарисовал Иванович. А главное – определить, что за смутная фигура маячит в окне.

В полумраке своей квартиры Бериш различил шорох струящейся сверху воды. Шелест дождя, но только у него в голове. Хорошо бы он смыл, напрочь вымыл мысли, крепко укоренившиеся там.

И вместе с шорохом струящейся воды пришло воспоминание.



Свет в старом доме, расположенном в недорогом квартале, уже не горел. Буря разразилась около шести, и сразу стемнело. У Сильвии поднялась температура, и Саймону пришлось выйти, чтобы купить антибиотик. Обычно такие заботы брал на себя Гуревич – Джоанна была права, новичок действительно оказался дельным. Он ходил за покупками, платил по счетам и иногда ужинал с ними. Бериш выдавал его за младшего брата, который время от времени приходит в гости.

Но тут сложилась чрезвычайная ситуация.

Саймон чувствовал, что в этом его вина. Следовало тщательнее проверить аптечку, предусмотреть любую неожиданность. Там имелись бинты, пластырь, аспирин и противовоспалительные. Но не антибиотики. Было рискованно оставлять Сильвию одну, он так никогда не делал. Однако из-за бури Гуревич застрял в пробке и мог приехать не раньше чем через два часа.

Весь день Сильвия металась в бреду. Вначале Саймон использовал подручные средства – влажный компресс на лоб, парацетамол. Но это не помогало. Ей становилось все хуже.

И вот, под зонтиком, в одной рубашке, он побежал в конец квартала, где располагалась аптека. Ждал своей очереди, не отводя глаз от окна: оттуда частично был виден вход в дом, хотя если бы кто-то залез в окно, этого Бериш бы не разглядел. Поэтому он волновался.

Расплатившись, схватил бумажный пакет и, даже не раскрыв зонтик, рванулся домой. Прибежал мокрый насквозь. Перепрыгнул через несколько ступенек с отчаянно бьющимся сердцем, боясь, что самые худшие его кошмары сбудутся, едва он переступит порог. Открыв дверь, сразу кинулся в спальню.

Но Сильвии там не было.

Он инстинктивно потянулся к пистолету, паника мешала рассуждать здраво. Хотел громко позвать ее, но сдержался. Дождь хлестал в стекла, обрушивался на дом буквально лавиной. Бериш заглянул в гостиную и увидел ее.

Сильвия стояла у окна, ночная рубашка от пота прилипла к телу. Она не слышала, как Саймон вошел, и не обернулась. В обеих руках, как неподъемную тяжесть, она держала трубку.

И говорила с кем-то по телефону.

Вначале Саймон не понял всего значения сцены. Подошел и увидел, что она не говорит. Слушает.

– Кто там? – спросил он, встревоженный.

Она вздрогнула. Обернулась к нему – на лбу испарина, взгляд воспаленный, вся дрожит в ознобе.

– Телефон зазвонил, я встала, чтобы ответить. Но трубку уже повесили.

Он осторожно взял трубку у нее из рук и услышал короткие гудки. Потом проводил ее в постель, подумав, что телефонный звонок ей почудился в горячечном бреду.



Ты хочешь начать новую жизнь?

Это услышала Сильвия по телефону в тот вечер? Кайрусу ли принадлежал голос, проникший в самое сердце девушки, которую жизнь не баловала? Господин ли доброй ночи убедил ее довериться теням и пойти в номер 317 отеля «Амбрус»?

Сидя в кресле у себя дома, Саймон Бериш много лет спустя предавался привычной, утешающей муке наваждения, которое, как старый друг, вежливо похлопывало его по плечу: смотри, мол, не забывай меня.

Взамен предлагалась надежда. Скорбная, безумная надежда.

Несколько лет назад каким-то вечером на какой-то неделе какого-то месяца зазвонил телефон. В трубке слышались завывания бури и шум дождя. Первым побуждением было выглянуть в окно: убедившись, что в небе ярко светит луна, Бериш понял, что дождь шумит далеко – очень далеко.

Посреди потопа он вроде бы уловил чье-то дыхание.

Потом связь оборвалась, оставив его наедине с жестоким сомнением. Мурашки по всему телу означали, что – да, то была она. Хотела напомнить ему о том вечере, когда ее терзала лихорадка, а дождь лил в три ручья.

С той поры Бериш уже не мог покоряться судьбе. То, что она, возможно, жива и здорова и у нее все хорошо, должно было бы его утешить. В конце концов, хоть одна из его молитв услышана. Но появился в его жизни новый вопрос.

Почему она не осталась со мной?

В полумраке своей квартиры, при свете фонаря, проникавшем с улицы, Бериш вдруг почувствовал усталость. Но он был близок к тому, чтобы распознать смысл рисунка.

Что еще говорил тебе твой учитель?

Что иногда надо спуститься в глубины ада, чтобы узнать правду о себе.

И что там, в глубинах ада, Майкл?

Вы суеверны, агент?

Я – нет. Почему ты спрашиваешь?

Иногда, если знаешь имя демона, достаточно позвать его, и он ответит.

Он ответит, повторил Бериш. Но шестилетний Майкл Иванович, когда он исчез, был слишком мал, чтобы знать имя демона. Слишком невинен, чтобы кто-то стал спрашивать, хочет ли он изменить свою жизнь: ему бы и в голову не пришло что-то подобное. И не мог он в таком возрасте один пойти в номер 317 отеля «Амбрус»…

Тут у спецагента мелькнула догадка. Но чтобы проверить, соответствует ли она истине, следовало дождаться утра.

«Она мне не мать», – заявил Иванович на допросе, когда он упомянул ту женщину. И Бериш заметил в утверждении сына осознанную, годами копившуюся обиду, ненависть, которую можно пощупать руками.

Только настоящая мать могла бы понять, в чем тут дело.

Спецагент решил, что утром позвонит Миле и поделится с ней. И они вместе поедут туда, где узнают все. А по дороге он найдет способ извиниться.

Полицейский, подвергнутый остракизму, был уверен, что уж она-то, по крайней мере, его простит.





56


Ей вдруг захотелось увидеть Алису.

За последние часы в ней зародился и окреп абсурдный страх потерять ее. Непонятно, откуда он взялся, но уходить не уходил. Такое с ней случилось впервые.

Поэтому она на максимальной скорости гнала «хендай» к дому матери, и вело ее совсем другое чувство, не то, что в ту ночь, когда она ринулась туда из-за дурацкой галлюцинации. Ей хотелось успеть до того, как Алиса ляжет спать. Назад она не вернется, не уйдет, не увидев дочери. Даже нескольких минут будет довольно.

Мила всегда чувствовала, что не подходит для роли матери. Но после стычки с Беришем и допроса Ивановича стала думать, что ошибки еще можно исправить.

Она мне не мать.

Так сказал Майкл. Но женщина, от которой он сейчас отрекался, не виновата, что у нее похитили шестилетнего сына. Или, может быть, родители всегда отвечают за то, что происходит с их детьми, просто потому, что произвели их на свет в мире, исполненном тьмы, безжалостном и безумном, в котором только зло и несет в себе какой-то смысл.

Мила вела машину, но не видела перед собой ни дороги, ни автомобилей, ни домов. По ветровому стеклу, как по экрану, мелькали воспоминания. Перед глазами возникали образы, пришедшие издалека.

Если бы семь лет назад не вершилось зло, Алиса бы не родилась. Если бы не похищенные и убитые девочки, чьи родители потеряли самое дорогое, что у них было, Мила не познакомилась бы с человеком, который стал отцом ее дочери. Их свел Подсказчик.

Создал из них семью.

Он сотворил это, он все предвидел. Они следовали разработанному им плану. И родилась Алиса. Мила держалась в отдалении, чтобы защитить ее, но еще и потому, что гнала от себя невольно закравшуюся мысль: а вдруг Подсказчик приобщил к тени также и ее дочь.

Теория зла подтверждалась и на ее примере. То есть на ее примере она главным образом и подтверждалась.

Львица, которая убивает детенышей зебры, чтобы накормить львят, служит добру или злу? Точно так же можно спросить: положительное или отрицательное значение имело убийство невинных девочек, благодаря которому Алиса появилась на свет?

Ведь если бы Мила приняла на себя роль матери – была бы рядом с дочкой, заботилась бы о ней, и они жили бы вместе, как нормальная семья, – ей пришлось бы признать, что ее счастье куплено ценой свершившегося зла.

Но так уж Миле повезло, что она не могла быть счастливой. Неспособная чувствовать то, что чувствуют другие, она даже не знала, чего лишена. Но Алиса имела полное право быть довольной жизнью. Она тут ни при чем. Хотя до того дня, до последней недели Мила этого не понимала. И теперь спешила к дочери, чтобы попытаться все исправить.

Сегодня вечером ей недостаточно увидеть ее через камеру наблюдения, на мониторе компьютера.



Она заметила, что свет в доме еще горит. Пробежала по дорожке, вытащила ключ из-под горшка с бегониями.

В доме пахло печеньем.

Мать выглянула из кухни. На ней был фартук, к пальцам прилипло тесто.

– Мы тебя не ждали, – подозрительно покосилась она.

– Я ненадолго.

– Да нет, останься. Я пеку песочное печенье с шоколадом, завтра Алиса едет с классом на пикник, и нужно рано вставать.

– Так она уже легла.

Мила огорчилась, и Инес это заметила:

– Что случилось?

– Это насчет Алисы… Боюсь, что у нее какая-то форма аутизма.

Теперь, когда дочь наконец забеспокоилась, Инес сочла своим долгом утешить ее:

– С девочкой все хорошо.

Мила глубоко вздохнула:

– Надеюсь, ты права: чувство опасности разовьется с годами. В любом случае нам остается только ждать. А пока присматривать за ней хорошенько. Не хватало еще, чтобы она кувырнулась с крыши или подожгла дом.

– До этого не дойдет, – заявила Инес с непререкаемой убежденностью, дабы развеять страхи, терзавшие обеих. – Почему бы тебе не подняться? Поцелуешь девочку, пока она спит.

Мила пошла к двери, но обернулась:

– Когда папа умер и мы остались одни, как тебе удалось не сломаться?

Инес вытерла руки о передник и прислонилась к дверному косяку.

– Я была молодая, неопытная. Твой отец гораздо лучше меня понимал, что тебе нужно. Я говорила в шутку, что это он – настоящая мама. – Она улыбнулась, но сразу погрустнела. – После его смерти я никак не могла примириться с потерей. Лежала в постели, не в состоянии была заботиться о нас, о тебе. Горе служило мне безупречным алиби: твоего отца больше нет, а из меня мать никудышная. Может, ты уже не помнишь, но бывали дни, когда я и по лестнице-то спускалась с трудом.

Мила помнила, но ничего не сказала.

– Я знала: это неправильно, что ты здесь, рядом со мной, должна страдать под гнетом воспоминаний в этом пустом доме. А главное – ухаживать за матерью, которая решила при жизни похоронить себя.

– Почему ты не отдала меня?

– Потому что однажды утром ты пришла ко мне в комнату и все изменила. Встала перед кроватью и сказала: «Мне плевать, что у тебя горе, я голодная и хочу, чтобы ты приготовила этот проклятущий завтрак».

Они расхохотались. Инес никогда не бранилась, она придерживалась приличий и боялась произвести плохое впечатление. То, что она повторила такие слова, показалось Миле невероятно странным.

Отсмеявшись, Инес подошла к дочери и погладила ее тыльной стороной ладони: пальцы были испачканы в тесте.

– Знаю, ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Но сегодня можно сделать исключение.

Мила промолчала.

– Я тебе это рассказала потому, что такое обязательно случится и с тобой. Однажды Алиса удивит тебя какой-то фразой или жестом. И тогда ты захочешь забрать ее к себе и больше никогда не оставлять. А до тех пор я подержу ее у себя. Имей в виду: это на время.

Мать с дочерью переглянулись. Мила хотела поблагодарить за рассказ и за слова утешения, но это было бы лишним. Инес и так все понимала.

– Есть один человек, – начала она, даже не отдавая себе отчета. – Мы знакомы недавно, но… – Она не закончила фразу.

– Но ты думаешь о нем, – подхватила Инес.

– Его зовут Саймон, он полицейский. Не знаю, но думаю, что, может быть… В первый раз за долгие годы мне удалось с кем-то сблизиться. Может быть, потому, что мы работаем вместе, это все упрощает. Вроде бы я доверяю ему. – Она осеклась, потом добавила: – С тех самых пор я никому не доверяла.

Инес улыбнулась ей:

– Что ж, это хорошо для тебя. И наверное, для Алисы тоже.

Мила кивнула, полная признательности:

– Пойду наверх.



Комнатка Алисы в глубине коридора была погружена в янтарный полумрак: слабый свет просачивался сквозь ставни. Мила думала, что девочка спит, но, не доходя до двери, остановилась, услышав голос.

Потом отчетливо увидела ее отражение в зеркальном шкафу. Алиса сидела на кровати и разговаривала с рыжеволосой куклой.

– Я тоже тебя люблю, – говорила она. – Вот увидишь, мы всегда будем вместе.

Мила уже хотела войти, даже поцеловать дочку – хотя она этого не делала почти никогда. Но передумала.

Когда дети играют сами с собой, они как сомнамбулы, их нельзя будить. Возвращение к реальности может причинить вред. Очарование наивности рассеется навсегда.

И вот Мила стояла и слушала, с какой лаской, с какой заботой обращается Алиса со своей Мисс. С ней девочка никогда не ведет себя так.

– Я тебя не оставлю одну, я не как моя мама, я всегда буду с тобой.

Милу как будто ударили под дых. Ни одна из ран, какие она себе наносила, не могла бы вызвать такой боли. Никакое лезвие не причинит такого страдания. Только слова дочери несут в себе столь разрушительную силу.

– Доброй ночи, Мисс.

Мила смотрела, как Алиса ложится под одеяло вместе с куклой, прижимая ее к себе. Ее как будто парализовало: ни вздохнуть, ни пошевелиться. По сути, девочка сказала правду, так, как есть, ни более ни менее. Мать бросила ее. Но услышать это из ее уст – совсем другое дело. Мила заплакала бы, если бы знала как. Но глаза оставались сухими и горели огнем.

Когда ей удалось наконец сдвинуться с места, она быстро прошла к выходу, даже не попрощавшись с Инес, которая видела, как дочь проскользнула мимо, взволнованная, и слышала, как хлопнула дверь.



Она припарковала «хендай» в запрещенном месте – плевать. Спешила домой с единственной целью. Есть такой бумажный пакет, спрятанный под кроватью. В нем она найдет все необходимое.

Средство для дезинфекции, вату, пластырь, а главное – полный набор бритвенных лезвий.

Великаны на рекламном щите с дома напротив следили за ней с высоты. Бродяга в переулке поднял на нее взгляд, ожидая какой-нибудь еды, но Мила вихрем пронеслась мимо.

Добежав до подъезда, открыла дверь непослушными пальцами: руки так дрожали от исступления, что она едва не выронила ключи. Нужно обуздать себя: еще немного, и станет крайне важным, чтобы рука, держащая лезвие, была тверда. Взбежала наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и затворилась в тайная тайных своей квартиры. Книги, заполонившие комнаты, онемели – под переплетами больше не было ни историй, ни героев, одни только белые страницы. Мила зажгла свет над кроватью, даже не снимая куртки. Единственное желание томило ее: резать свое тело. Испытать то, что в последний год пыталась заменить страхом. Увидеть, как сталь вонзается в плоть внутренней стороны бедра. Ощутить, как кожа расходится, будто открывается занавес; как кровь вытекает, словно горячий бальзам.

Вылечить боль болью.

Она нагнулась, чтобы вытащить из-под кровати пакет, – еще несколько секунд, и все будет готово, чтобы забыть Алису. Пакет на месте, там, где она так давно его спрятала от самой себя, когда обрекла себя на странную диету, приняв решение поститься, воздерживаясь от пролития собственной крови.

Она протянула руку. Еще, еще – и вот коснулась пакета кончиками пальцев. Протащила по полу, схватила, прижала к себе. Открыла, не медля ни минуты.

Но вместо того, что нужно для нанесения ран, в пакете ее ждало нечто совсем другое.

Мила смотрела на странный предмет у себя в руке, даже не спрашивая, как очутилась здесь латунная груша, к которой подвешен ключ.

Номер 317 отеля «Амбрус».





57


Эдит Пиаф пела Les amants d’un jour.

В холле, погруженном в шафрановый полумрак, не было ни души. Ни клиентов, ни старого слепого негра в клетчатом пиджаке, что сидел на обитом кожей диване, ни даже тощего портье с седеющим ежиком волос, золотым кольцом в левом ухе и поблекшими татуировками – ни дать ни взять постаревшая рок-звезда.

Только музыка заполняла дом. Опустошающая, будто забытые воспоминания, словно колыбельная, примиряющая с судьбой.

Мила прошла к лифту. Нажала кнопку вызова, подождала, пока опустится кабина.

Вскоре очутилась на третьем этаже. Двинулась по коридору, всматриваясь в номера комнат. Черные деревянные двери, покрытые лаком, мелькали перед ней, пока она не остановилась перед той, которая ее интересовала.

Три цифры из полированного металла. 317.

Мила вынула из кармана кожаной куртки ключ на латунной груше. Повернула его в замке. Дверь отворилась, навстречу хлынула тьма.

Переступив порог, Мила тут же протянула руку к выключателю. Люстра над кроватью тускло засветилась – вольфрамовые нити накаливания в старых лампочках потрескивали, мигали.

Темно-красные обои, ковровое покрытие того же цвета, по которому словно бы плавают гигантские синие цветы. Бордовое атласное покрывало, прожженное сигаретами. Две тумбочки. На той, что справа, на сером мраморе, рядом с черным телефонным аппаратом и прямо под тенью, оставленной за долгие годы висевшим на стене распятием, которое затем убрали, лежало кое-что для нее.

Дар Господина доброй ночи.

Из тьмы прихожу я и время от времени во тьму должна возвращаться.

Стакан воды и две голубые таблетки.





58


Сотовый телефон слал сигнал в пустоту.

Может, не хочет с ним говорить, все еще сердится. Это можно понять, подумал Бериш. Так мне и надо. Заехать, что ли, в Лимб, выяснить отношения: вряд ли в такой поздний утренний час Милу можно застать дома.

Это спецагент проснулся поздно, и то только потому, что Хич теребил его, требуя прогулки: надо же псу сделать свои дела.

Хуже всего то, что заснул Бериш в старом кресле у окна, не раздеваясь. Теперь не разгибалась спина, затекли мышцы шеи.

Он не помнил, когда в последний раз засыпал таким тяжелым, непробудным сном, будто весь организм замирает, впадает в зимнюю спячку. Даже неудобная поза не мешала, он ничего не чувствовал всю ночь напролет. И ему ничего не снилось. Просто единый, долгий, непрерывный траект между моментом, когда он сомкнул глаза, и пробуждением.

Но, несмотря на ломоту во всем теле, он ликовал.

По-быстрому приняв душ, Бериш надел синий костюм, выпил кофе. Одиннадцать часов утра, свежего, прохладного. Осень наконец-то одержала верх над умирающим летом. Бериш положил в плошку Хича еды, налил водички. На этот раз он не мог взять с собой собаку.

Ему хотелось, чтобы Мила поехала тоже, но коллеге, наверное, все еще требуется выпустить пар: она вчера изрядно разозлилась. Бериш не знал, как это уладить, как себя вести: ведь они познакомились так недавно.

Едва он явится в Лимб с результатом, который рассчитывал получить максимум за час, как Мила забудет и думать о ссоре и ее причинах. По правде говоря, Бериш и сам не помнил, с чего все началось и были ли для конфликта серьезные основания. Такое иногда случается.

Такси остановилось перед рядом белых корпусов, у самого въезда на территорию. На флагштоке, водруженном посреди ровно подстриженного газона, развевался флаг. Кольца, которыми он крепился, позвякивали, и только этот звук услышал Бериш, выходя из машины. Он расплатился с водителем и вскоре переступил порог пансионата.



Место было красивое, ничуть не похожее на лечебное заведение. За главным корпусом простирался целый поселок из белых коттеджей с кобальтово-синей отделкой.

В регистратуре ему указали, где живет мать Майкла Ивановича, и теперь Бериш бродил по улочкам внутри комплекса, разыскивая нужную дверь.

Найдя, постучал, приготовил удостоверение и стал ждать, пока ему откроют. Прошло несколько секунд, и дверь распахнулась.

Женщина, впустившая его, сидела в инвалидном кресле. Взгляд ее упал на удостоверение.

– Я уже все сказала вашим коллегам. Уходите, – резко проговорила она, не давая Беришу открыть рта.

– Погодите, госпожа Иванович. Это очень важно. – Он сказал первое, что пришло в голову: слишком поздно спохватился, что не придумал никакого предлога для визита.

– Мой сын – убийца, я не видела его двадцать лет: что тут может быть такого важного?

Дверь вот-вот закроется перед его носом, а он не знает, как остановить непреклонный механизм, уже пришедший в движение. Жаль, что Милы нет рядом, у нее больше опыта в обращении с людьми. За долгие годы, когда он избегал мира, а мир избегал его, Бериш утратил способность вступать в контакт с ближними, за исключением, пожалуй что, допросов.

– Вчера я говорил с вашим сыном. Думаю, Майкл хотел передать послание…

Он лгал старухе. Иванович выразился даже слишком ясно.

Она мне не мать.

Дверь застыла в нескольких сантиметрах от его лица. Женщина медленно открыла ее снова и пристально вгляделась в пришедшего: ей страстно, мучительно хотелось знать, с чем явился к ней этот человек.

Она ищет прощения, которого я не могу ей гарантировать, сказал себе Бериш, входя в дом.



Госпожа Иванович отъехала на своей коляске в дальний угол гостиной, а спецагент тем временем закрыл за собой дверь.

– Они пришли вчера вечером, рассказали, что Майкл вернулся. Расписали, что он натворил, нимало меня не щадя, хотя я и мать.

Женщине было лет пятьдесят, не больше, но она выглядела много старше. Волосы седые, стрижка короткая, почти под ноль. Место, где она жила, ей соответствовало. Все функционально, как в больничной палате; ничего лишнего, как в тюремной камере.

– Можно я сяду? – Бериш указал на диван, покрытый клеенкой.

Госпожа Иванович кивнула.

Спецагент не был уверен, что найдет нужные слова, чтобы утешить ее или хотя бы выказать сочувствие. Но он и не полагался особо на то, что это поможет. Слишком много ярости было в голосе женщины.

– Я прочел дело об исчезновении вашего сына, – начал Бериш. – Должно быть, вы до сих пор содрогаетесь, представляя себе, как незримые руки стаскивают Майкла с качелей, чтобы похитить.

– Не знаю, с чего вы это взяли, – возразила женщина. – Знаете, что терзает чаще всего?.. Если бы я обернулась на секунду раньше, ничего бы не случилось. Будка, из которой я звонила, всего в десяти метрах. Достаточно было доли секунды – одним словом меньше в том проклятом разговоре. Нас учат ценить секунды, минуты, часы и дни… но никому не приходит в голову объяснить, что может значить мгновение.

Госпожа Иванович явно расчувствовалась, Бериш надеялся, что это поможет ей раскрыться.

– Вы тогда разводились с мужем.

– Да, он ушел к другой.

– Ваш муж любил Майкла?

– Нет, не любил, – отрезала она. – Так что за послание передает мне мой сын?

Бериш взял со столика журнал, вытащил ручку из внутреннего кармана пиджака и на обложке, с краю, воспроизвел рисунок, который Майкл Иванович набросал в блокноте во время допроса.

– Эй, зачем вы пачкаете мой журнал?

– Извините, но иначе никак.

К прямоугольному пятиэтажному дому он добавил ряд эркеров наверху, высокий портик и множество окон. И поместил за одним из них человеческую фигуру. То, что получилось, показал женщине.

Мать Майкла Ивановича взглянула на рисунок. Потом отдала его Беришу:

– Что здесь изображено?

– Я надеялся, что вы мне это скажете.

– Я не знаю, что это такое.

Кривит душой, сразу заметил Бериш.

– Рисуя это, Майкл произнес несколько фраз, на первый взгляд лишенных смысла.

– Мне говорили, что он, скорее всего, сошел с ума. Раз он убивает людей, сжигает их заживо, значит, наверное, так и есть.

– А я как раз думаю, что он просто хочет заставить нас в это поверить. Когда я спросил у него, что такого в огне, он ответил: все, что каждый пожелает увидеть. Эта фраза меня заставила задуматься – и знаете, почему?

– Не знаю, но уверена: вы мне сейчас это скажете, – недоверчиво покосилась она, ясно давая понять, что стена, которую она выстраивала вокруг себя годами, несокрушима.

Бериш все равно попробовал:

– Мы так привыкли не выходить за пределы видимости, что и не вглядываемся в огонь и в то, что может за ним скрываться… – Он сделал паузу, не отводя от женщины глаз. – Огонь скрывает многое, госпожа Иванович.

– И что?

– А то, что иногда надо спуститься в глубины ада, чтобы узнать правду о себе, – педантично повторил Бериш слова Майкла.

Глаза женщины расширились, на мгновение Беришу показалось, что на ее лице то же выражение, что и у ее сына.

– Вы знаете, что там, в глубинах ада, госпожа Иванович?

– Я там живу день за днем.

Бериш кивнул, словно констатируя факт:

– Чем вы занимались, перед тем как…

Женщина посмотрела на свои неподвижные ноги.

– Я работала судмедэкспертом. Ирония судьбы, правда? – Она поморщилась. – Десять лет я работала с трупами. Люди все время умирают, неизвестно отчего. Уж и насмотрелась я… В этой жизни больше демонов, чем в аду. Но вы – полицейский, вы знаете, о чем я.

– Иногда, если знаешь имя демона, достаточно позвать его, и он ответит, – сказал Бериш, опираясь на произнесенную женщиной фразу, чтобы снова процитировать Майкла Ивановича.

Госпожа Иванович искоса взглянула на него.

– В какие игры вы играете, агент: бросаете вызов Богу или дьяволу?

– Дьявола переиграть не получится.

Оба замолчали, раздумывая, и женщина устремила на него усталый взгляд.

– Вы суеверны, госпожа Иванович?

– Что за вопрос?

Бериш хранил спокойствие.

– Не знаю, мне его задал ваш сын, и я не сумел ответить. Это последняя часть послания.

– Вы смеетесь надо мной… Все, что вы наговорили мне, этот рисунок… это не имеет отношения ко мне. Чего вы на самом деле хотите?

Бериш встал. Теперь он нависал над женщиной, которая подалась назад в своем инвалидном кресле.

– Видите ли… до того как прийти сюда сегодня утром, я не был уверен, что это имеет отношение к вам, но, когда вы открыли мне дверь, мои подозрения укрепились.

– Убирайтесь, – холодно проговорила женщина.

– Еще одну минуту. – Он прикинул, с чего бы начать. – Кайрус входил в жизнь своих жертв через телефонные разговоры.

– Кто такой Кайрус?

– Что, предпочитаете, чтобы я называл его Господином доброй ночи? Так или иначе, он звонил людям, доведенным до совершенного отчаяния, и предлагал им нечто лучшее… Я задавался вопросом, однако, как у него получилось с Майклом… В шесть лет ребенок слишком мал, чтобы понимать, что для него лучше. Поэтому он должен был похитить мальчика. Но зачем так рисковать, если другие пропавшие без вести – «неспящие» – сами, добровольно предаются ему? У него, наверное, были веские причины…

– Вы бредите, – попыталась остановить его женщина.

Но Бериш не сводил с нее глаз:

– У Майкла Ивановича врожденная особенность, известная под названием Situs inversus, вызывающая, в частности, серьезную сердечную патологию.

– Да, и что?

– Вы с мужем собирались развестись, отец Майкла готов был создать новую семью, в которой, скорее всего, не было места для больного сына. Но и вы не могли заботиться о нем, так? Думаю, в то время уже проявились первые симптомы серьезной болезни, которая в конце концов усадила вас в инвалидное кресло.

Женщина молчала, ошеломленная.

– Майкл требовал постоянного ухода. Без родителей, которые могли бы это обеспечить, он попал бы в приют – ибо кто захотел бы усыновить его с таким диагнозом? Кроме того, он нуждался в дорогостоящем лечении. Вы изучали медицину, вы могли слишком хорошо предвидеть, что будет дальше. При отсутствии необходимых денежных средств сколько лет протянул бы ваш мальчик?

Женщина тихо заплакала.

– Но вот однажды раздается телефонный звонок, звучит незнакомый голос. Мужчина на другом конце провода рассуждает здраво и завоевывает ваше доверие. Заставляет по-другому взглянуть на вещи, дарит надежду. Вы его не знаете, но вам кажется, что это – единственный друг, появившийся у вас за многие годы, и тут он задает вопрос: «Ты хочешь новой жизни… для твоего сына?»

Последняя фраза Бериша повисла в воздухе.

– И что вы решили, госпожа Иванович? То, что тогда считали правильным: дать Майклу хотя бы шанс… Вы отвели его в номер триста семнадцать отеля «Амбрус», дали ему снотворное и подождали, пока он заснет. Потом ушли, оставив его на той кровати и зная, что больше никогда его не увидите. А для всех выдумали историю с качелями.

Слезы обильно струились по лицу матери Майкла.

– Я глубоко вам сочувствую, госпожа Иванович, – сказал Бериш со всей симпатией, на какую был способен. – Наверное, это было ужасно для матери.

Женщина поджала губы:

– Когда рискуешь потерять что-то одно, ты никак не можешь с этим смириться. Но когда можешь потерять все, вдруг понимаешь, что терять тебе нечего… И я рассчитывала, что скоро умру. Но вот, я до сих пор здесь.

Бериш хотел уйти, чувствуя, что его присутствие неуместно. Что он, бездетный, может понимать в подобной драме? А еще он солгал, чтобы оправдать свой приход.

Она мне не мать.

Презрительные слова Майкла продолжали звучать у него в голове. Знал бы он, что эта женщина сделала для него, чего лишилась… Но может быть, сын это знал и поэтому судил так строго. Так или иначе, Бериш не мог слишком отвлекаться на жалость, поскольку не хотел покидать эту комнату, не получив всех ответов. И он продолжал:

– Как я уже говорил, Кайрус рисковал, желая заполучить ребенка, – ведь известно, что люди привязываются к пропавшим детям, считают родными тех, чьи фотографии красуются на пакетах с молоком, и не так-то легко отступаются… И если все-таки Кайрус решил этим пренебречь, да вдобавок оставить свидетельницу, которая всегда могла передумать и все рассказать в полиции… значит у него была на то веская причина.

Женщина замотала головой.

– Что он попросил у вас взамен, госпожа Иванович?

Мать Майкла опустила глаза на обложку журнала, где был нарисован большой четырехугольный дом:

– Не думала, что он вспомнит через столько времени… Понимаете, агент? Мой сын меня не забыл. Это здание находится как раз напротив садика, куда я его всегда водила гулять.

Невероятно, подумал Бериш, как в конце концов все сходится, замыкаясь в правильный круг. Садик с качелями, откуда пропал Майкл, тревога матери, рисунок, сделанный пироманом во время допроса. Спецагент поднял журнал с наброском здания и снова показал его женщине:

– Что здесь находится?

– Работая судмедэкспертом, я десять лет своей жизни провела в стенах этого морга, – призналась женщина.

Бериш подошел, положил ей руку на плечо:

– Вы не виноваты, что Майкл стал чудовищем. Но мы можем еще остановить того, кто сделал его таким… Что хотел получить от вас Кайрус двадцать лет назад?

– Тело.





59


Он боялся, что не выдержит напряжения.

Оставалось немногое, только проверить, уточнить. И нужно рассказать Миле, она наверняка на работе. Посмотрев на факты ее глазами, Бериш убедился бы, что все верно, все так и есть.

Спецагент не мог усидеть спокойно на заднем сиденье такси, на котором ехал в Управление: адреналин бушевал в крови. Он решил не звонить Миле по сотовому – истина, которой он теперь обладал, должна быть изложена подробно, во всех деталях.

Потребовалось двадцать лет. И теперь, когда до цели рукой подать, Беришу не терпелось.

Тем временем он строил разные предположения. В одних было больше смысла, в других – меньше. Но Бериш был уверен, что в конце концов все детали головоломки встанут на свои места.

Творец великого обмана – Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи, или Кайрус, – человек тонкого ума, без предрассудков.

Но его можно одолеть.

Спецагент остановил такси у площади с монументальным фонтаном, куда выходило здание федеральной полиции.

В зеркальных стеклах отражалось солнце погожего дня и ясное небо, прочерченное редкими белыми облачками. Пятница определенно была самым спокойным днем недели. Бериш не раз задумывался почему. Может, полицейские и преступники позволяли себе передышку перед сверхурочной работой в выходные. Но все-таки агенты сновали туда-сюда, входили и выходили.

Присоединившись к людскому потоку, Бериш направился к главному входу.

Но по пути заметил поворачивающиеся лица – как целый балет подсолнухов в погоне за солнечным лучом, все глаза обращались на него.

Коллеги, которые обычно его игнорировали, теперь глядели пристально, с каким-то странным выражением. Не было ничего непривычного в этих косых взглядах, только что холод в них сменился крайней степенью изумления.

Когда таких взглядов стало подозрительно много, Бериш инстинктивно замедлил шаг, пытаясь понять, что происходит.

Кто-то что-то выкрикнул за его спиной, но он сначала не понял, к кому это относится. Стал оглядываться, оробев, как и все остальные.

– Стоять, Бериш, – снова раздался голос, на этот раз обращаясь именно к нему.

Спецагент обернулся и увидел, как Клаус Борис наступает на него, вытянув руки. Неужели правда целится в него из пистолета?

– Ни с места!

Бериш только успел поднять руки, как другие полицейские набросились на него и надели наручники.





60


В комнате для допросов сама тишина оборачивается пыткой.

Но такое изуверство не бросается в глаза. Не запрещается никаким законом.

В том же помещении, где несколько часов назад держали Майкла Ивановича, сейчас заперли Саймона Бериша. В отличие от тех, кто до него прошел через эту комнату, Бериш знал, почему белые стены обиты звуконепроницаемым материалом. Принцип «безмолвной камеры», куда не допускается ни один звук. Отсутствие звуков организм компенсирует, создавая искусственные шумы: свист и звон в ушах. Проходит время, и ты уже не в силах различить, где реальные звуки, а где воображаемые.

Если долго держать человека в таких условиях, можно свести его с ума.

Но Бериш знал, что до этого не дойдет. Поэтому воспользовался тишиной, чтобы подумать.

Он не уставал задаваться вопросом, в чем же его обвиняют, но ничего не приходило на ум. И Бериш просто сидел и ждал, пока кто-нибудь займет место по другую сторону стола и наконец объяснит, в чем дело. Тем временем старался вести себя непринужденно, хотя и не нарочито развязно – чтобы предстать перед камерами видеонаблюдения, нацеленными на него с разных ракурсов, таким, как всегда. Хотя, скорее всего, за псевдозеркалом сейчас никого нет.

Он слишком хорошо владел техникой допроса и знал, что коллеги, прежде чем появиться, помаринуют его несколько часов. Нужно держаться. Нельзя попросить воды или позволения сходить в туалет, ибо всякая просьба расценивается как слабость. Чтобы доказать свою непричастность к каким бы то ни было преступлениям, в которых его собираются обвинить, он должен спутать их планы.

Подозреваемый, который слишком волнуется или ведет себя слишком тихо, почти наверняка виновен. То же самое – если он без конца спрашивает, зачем его сюда привели. Слишком хладнокровный непременно расколется. Хранящий неколебимое спокойствие – кандидат на пожизненное заключение. Невиновные обычно ведут себя то так, то этак, то волнуются, то затихают. Но им все равно никто не верит. Лучше всего выказать полное безразличие.

Безразличие сбивает их с толку.

Только через три часа дверь отворилась. Вошли Клаус Борис и Судья, с папками наготове, настроенные весьма решительно.

– Агент Бериш, – объявила глава Управления, – у нас с инспектором Борисом имеется к тебе ряд вопросов.

– Раз вы их обдумывали так долго, дело, конечно, серьезное, – съязвил Бериш. Но на самом деле страх уже завладевал им.

– Ты приобрел достаточно опыта в ведении допросов, чтобы держать нас тут всю ночь, – сказал Борис. – Поэтому шутки в сторону: я очень надеюсь, что ты не станешь усложнять нам жизнь и пойдешь на сотрудничество.

– Иначе, Саймон, нам придется прервать нашу встречу и передать материалы дела прокурору. Уверяю тебя: их достаточно, чтобы выдвинуть обвинение.

Бериш со смехом протянул им руки:

– Тогда, простите, зачем мы здесь?

– Нам известно все, но я хочу дать тебе шанс заслужить снисхождение. – Шаттон наставила на него палец. – Где она?

Спецагент молчал попросту потому, что не знал, о чем речь.

– Что произошло этой ночью?

Бериш на мгновение подумал, что и в самом деле что-то натворил, забыв даже, что проспал всю ночь как бревно. Поэтому не говорил ни слова, в надежде, что его просветят.

Паре дознавателей это не понравилось, и Джоанна Шаттон подошла к нему справа, склонилась к самому уху. Бериш с некоторым отвращением почувствовал ее горячее дыхание и слишком сладкий запах духов.

– Какое отношение ты имеешь к исчезновению агента Васкес?

От этого вопроса Бериш похолодел. Не от самого факта, явившегося наконец моментом истины. Главным образом, оттого, что он не знал ответа.

– Мила пропала?

При виде столь непритворной тревоги Судья и Борис обменялись взглядами.

Заговорил Борис:

– Вчера вечером она ушла от матери расстроенная. Позднее мать позвонила ей домой, но никто не взял трубку. По сотовому она тоже не отвечает.

– Знаю, я сам звонил ей все утро, – вставил Бериш.

– Наверное, чтобы создать себе алиби, – тут же предположила Судья.

– Алиби для чего? – Бериш вспылил. – Вы ее хоть ищете?

Ему не ответили.

Борис уселся за стол, по другую сторону:

– Скажи-ка, Бериш, как ты подключился к делу Кайруса?

Спецагент призвал на помощь всю свою выдержку:

– Мила Васкес сама пришла ко мне. Я сотрудничал с ней начиная с той ночи, когда случился пожар в красном кирпичном доме. – Он содрогнулся при одном воспоминании о гнезде Кайруса.

Шаттон оперлась об угол стола:

– Ты там был? Почему же не объявился? Почему позволил, чтобы Васкес одна отвечала за происшедшее?

– Потому что Мила не хотела меня впутывать.

– И ты рассчитываешь, что мы тебе поверим? – Судья медленно покачала головой. – Ведь это ты напал на нее той ночью в доме из красного кирпича, так?

– Что?! – Бериш опешил.

– Ты завладел ее пистолетом и инсценировал нападение.

– В доме кто-то был, но скрылся. Ведь вы сами признали тот факт, что из дома можно выбраться через канализацию. – Бериш терял над собой контроль и знал, что это добром не кончится.

– Зачем же пачкаться в сточных трубах, когда можно сойти с парадного крыльца? – насмешливо хмыкнул Клаус Борис.

– Что вы имеете в виду?

– Ты уверен, что, если мы произведем обыск у тебя дома, там не найдется пистолет Милы?

– Почему вы прицепились к этому пистолету, не понимаю.

Шаттон вздохнула:

– Потому что, видишь ли… Сегодня утром закончили исследовать место пожара. Тело человека не выдержало бы таких температур, тем более пластик и бумага. К металлам, однако, это не относится. А среди найденных металлических предметов нет пистолета Милы. Так где же он?

– Ребята, вам придется придумать историю покрепче, если вы и впрямь хотите пришить мне дело, – произнес Бериш насмешливо. – Иначе в один прекрасный вечер пятницы вы вляпаетесь по самое не могу.

Судья с Борисом снова переглянулись. У Бериша складывалось скверное впечатление, – похоже, на руках у них действительно что-то есть. Просто до поры до времени они ведут игру, дожидаясь подходящего момента, чтобы выложить козырь.

– В деле «неспящих» именно ты заплатил самую высокую цену, – начала Шаттон. – Я, Гуревич, даже Стефанопулос отделались легко и продолжали строить карьеру. Зато ты поддался чувству, совершал ошибку за ошибкой, пока все в Управлении не отвернулись от тебя.

– Мы оба знаем, как обстояло дело и за чью вину я расплачивался, – вызывающе бросил Бериш. – Ты просто пытаешься найти способ заставить меня замолчать.

Но Судья не сдавала позиций:

– Мне ни к чему твое молчание по поводу Гуревича. И мне не нужно прибегать к уловкам, чтобы прижать тебя к ногтю. Наоборот, то, что не тебя подкупили, и есть мотив…

Теперь Бериш по-настоящему испугался, но всячески старался этого не показывать:

– Мотив чего?

– Тяжело лишиться уважения коллег, – изрекла Судья с притворным сочувствием. – Терпеть от них оскорбления, слышать, как о тебе говорят гадости. И не за твоей спиной, а прямо в лицо. Это больно, особенно когда ты знаешь, что невиновен.

Куда Джоанна клонит? Бериш никак не мог понять, но нюхом чуял какой-то подвох.

– Кончается тем, что ты копишь обиду, даже думаешь, что заставишь их всех заплатить рано или поздно… – заключила Шаттон.

– Вы намекаете, что это я стою за всем происходящим? Что я организовал возвращение пропавших без вести и убийства?

– Ты смог их убедить, ибо, точно так же как они, всю жизнь терпел унижения. Основной твоей целью был Гуревич, а вместе с ним – весь корпус полиции. – Шаттон впала в неистовство. – Террористической организации нужна идеология, нужен план. И что может быть лучше, чем взять на прицел какую-то государственную структуру? Учреждение можно уничтожить вооруженным путем, но больше вреда принесет подрыв доверия. А ты имел зуб на Управление полиции.

Бериш не верил своим ушам:

– И как это связано с исчезновением Милы?

– Она обо всем догадалась, – вступил Борис. – С самого начала она была пешкой в твоих руках, ты завлек ее в тот домик из красного кирпича.

– Неправда.

Судья сделала вид, будто взвешивает его ответ:

– Ты манипулировал агентом Васкес, заставил ее поверить, что ты с ней сотрудничаешь. Все только затем, чтобы она не доложила по начальству.

– Подумай: какая выгодная позиция, чтобы наблюдать за ходом следствия, – поддержал Борис. – Оставаясь невидимым, вне зоны активных действий.

– Но когда Васкес все поняла, ты ее ликвидировал.

– Что?

– Я слышал, как вы вчера бурно ссорились в коридоре, – с полной убежденностью заявил инспектор.

– Ссора ничего не доказывает, – возразил Бериш столь же убежденно.

– Верно, не доказывает. – Судья хранила спокойствие. – Но есть свидетель, который видел, как ты уводил ее из дому прошлой ночью.

Первое, что подумал спецагент, – это неправда, они блефуют.

– И кто этот свидетель? – с вызовом спросил он.

– Капитан Стефанопулос.





61


У них на руках ничего нет.

Бериш опять сидел один в комнате для допросов и повторял про себя, что Шаттон и Борис наскоро состряпали обвинение в надежде, что он расколется. И чтобы именно Стеф? Зачем капитану так подставлять его?

На мгновение он испугался, что ему не говорят всей правды о Миле и что с ней случилось нечто ужасное. Но быстро успокоился, ведь им было бы выгодно сразу предъявить обвинение в… Слово «убийство» он не хотел произносить даже мысленно. Он пытался обдумать, что же на самом деле произошло, но отступался, не в силах вообразить худшее.

Однако теперь возникли другие насущные потребности. Попить, сходить в уборную. Стратегия безразличия не сработала, поскольку его до сих пор держали тут.

К этому часу прокурор наверняка уже сформулировал обвинение, думал Бериш. И скоро его отведут в камеру.

Кстати, а который час? В комнате для допросов часов не было, чтобы запутать подозреваемого, заставить его потерять ощущение времени. Его собственные забрали в момент задержания вместе с пистолетом и удостоверением. Но, произведя в уме несложный расчет, Бериш решил, что сейчас чуть больше восьми.

А ведь как прекрасно начинался день. Визит к матери Майкла Ивановича, возможно, предоставил ему ключ ко всему делу, но парадоксальным образом в данный момент он не мог этот ключ применить. Он даже подумал было предложить Судье и Борису обмен информацией, но что бы он попросил у них? Они ни за что бы его не выпустили.

И даже вряд ли поверили бы.

Единственная надежда – заронить в голову Шаттон мысль, что она может выгадать на этом. Бериш хорошо ее изучил: она примет любые условия, только чтобы на ней не висела вина Гуревича. Но для этого нужно сделать так, чтобы Джоанна выступила в выигрышной роли, одержала верх: пусть все думают, что именно ей удалось через двадцать лет раскрыть тайну Кайруса и «неспящих». Бериш был уверен, что журналисты уже что-то пронюхали и вскоре дело окажется в центре внимания публики.

Вряд ли у них получится долго держать информацию под спудом.

Вдруг Бериш заметил, как дверь в комнату для допросов открывается, и тут же выпрямился на стуле. Похоже, его противники возвращаются. Так, пытаясь справиться с жаждой и потребностью помочиться, он приготовился ко второму раунду, молясь только, чтобы ему удалось продержаться как можно дольше.

Но в дверь вошел, пятясь, какой-то тип в синем спортивном костюме с эмблемой федеральной полиции и в бейсболке с козырьком, надвинутым на глаза. Бериш мгновенно насторожился: если человеку потребовалась такая маскировка, вряд ли он пришел с дружескими намерениями.

Спецагент вскочил, больше ему ничего не оставалось. Вошедший обернулся. То был Стефанопулос.



Капитан тотчас закрыл за собой дверь. Бериш воззрился на него в недоумении.

– У нас мало времени, – быстро проговорил Стеф, снимая бейсболку.

– Что тебе здесь нужно? Разве не ты меня подставил?

– Я, – с легкостью признался тот. – Извини, но так было надо.

Бериш не мог в это поверить, ярость закипала в нем.

– Надо?

– Послушай. – Стеф взял его за плечи. – Они решили пришить тебе дело еще до того, как Мила исчезла. Ты подходил как нельзя лучше: полицейский, затаивший обиду, встает во главе террористической организации. Им не пришлось бы вытаскивать на свет божий историю двадцатилетней давности, разве что ту ее часть, которая касается тебя и Сильвии, чтобы все увидели, насколько на тебя нельзя положиться.

– Но твои показания – улика, которой им недоставало.

– Да, но когда я от них откажусь, обвинение зашатается, и придется поведать об этом СМИ.

Бериш задумался. Неплохой план. Конечно, если Стеф готов отказаться от показаний. И тут он вспомнил о множестве телекамер, нацеленных на них:

– На нас сейчас смотрят, а ты только что признался…

– Не волнуйся, – поспешил успокоить его Стеф. – Все сейчас на совещании, которое ведет Судья, и в любом случае я отключил систему видеонаблюдения. Перейдем ко второй причине, по которой я пришел…

Бериш не знал, чего еще ожидать.

В глазах Стефа отразилась тревога.

– Когда они узнают, как все было на самом деле, ее перестанут искать.

– Что? О чем ты говоришь?

– Как ты сам знаешь, в случае исчезновения протокол составляют только по истечении тридцати шести часов с того момента, как субъекта видели в последний раз. Для полицейского этот интервал сокращается до двадцати четырех часов, но и этот срок для нее слишком долгий.

– Не понимаю, о чем ты.

– После того как мать Милы сегодня утром заявила об исчезновении, наши поехали к ней домой, проверить. «Хендай» до сих пор припаркован у здания. На двери нет следов взлома, но это ничего не значит. Она оставила телефон, ключи и даже запасной пистолет, который всегда носила с собой, потеряв табельное оружие во время пожара.

Бериш начинал понимать:

– Если предположить, что имело место преступление, незачем ждать сутки. И ты обвинил меня в похищении, чтобы ускорить розыск.

– Чтобы дать ей шанс, – поправил капитан, оправдываясь. – Ты все равно уже погорел, тебя вот-вот должны были схватить по обвинению в терроризме.

Спецагент посмотрел в глаза своему бывшему начальнику:

– Ты думаешь, что она это сделала, правда? Считаешь, что она исчезла добровольно…

Стеф выглядел удрученным:

– Не знаю, может, кто-то похитил ее, а потом вернул вещи в квартиру, чтобы мы подумали, будто она сама решила исчезнуть. Но я тебе уже как-то говорил: Мила склонна переступать черту. Словно что-то в ней ее толкает к саморазрушению; как бабочка летит на огонь, так и она стремится к опасности.

Бериш попробовал рассуждать:

– По словам Шаттон и Бориса, вчера вечером она вышла расстроенная из дома, где живет ее дочь.

Возможно, причина исчезновения как-то связана с дочерью. Что-то давно назревавшее прорвалось наружу. Бериш вспомнил, что говорила мать Майкла Ивановича: «Когда рискуешь потерять что-то одно, ты никак не можешь с этим смириться. Но когда можешь потерять все, вдруг понимаешь, что терять тебе нечего».

Спецагент понял, что именно в зазор между «всем» и «чем-то одним» и может внедриться Кайрус.

– Думаю, Мила хотела взглянуть собственными глазами, что там, во тьме, – с уверенностью заявил Стеф. – Но во тьме есть только тьма.

Бериш понял, что пора принимать решение. Времени терять нельзя. И он решился:

– Я знаю, кто такой Кайрус.

Капитан был не в силах произнести ни слова. Побледнел так, будто с ним вот-вот случится сердечный приступ.

– Пока я не могу сказать больше, – продолжал Бериш. – Но ты должен помочь мне выбраться отсюда.



Капитан вышел и через несколько минут вернулся с удостоверением Бериша и парой наручников. Спецагент не попросил, чтобы ему вернули пистолет, – когда объявляют охоту на человека, есть разница, вооружен беглец или же нет, и он не хотел предоставлять коллегам лишний повод стрелять в него на поражение.

– Зачем тебе удостоверение? – спросил Стеф, отдавая ему вещи.

– Чтобы попасть в одно место. – Больше ничего не прибавив, он застегнул на себе наручники.

Стеф взял его за руку, и они вместе вышли в коридор.

Караульные смотрели на них с изумлением, недоуменно. Капитан прошел мимо, не обращая внимания, как сделал бы любой офицер, отвечающий за свои действия. Даже приказал одному из караульных помочь сопроводить заключенного в туалет.

Поскольку Бериш за много часов ни разу никуда не просился, это казалось в порядке вещей.

Идя по коридору, они оглядывались по сторонам, надеясь не наткнуться на Клауса Бориса или на кого-нибудь из приспешников Шаттон. Дойдя до туалета, предназначенного для арестованных или задержанных, Стеф миновал его.

– Куда вы, сэр? – спросил сопровождавший их караульный.

Стеф обернулся, искоса взглянул на него:

– Пока не будут доказаны обвинения, я не допущу, чтобы один из наших ссал в уборной для задержанных.

И они направились в туалет для полицейских, где не было решеток на окнах. Когда пришли, Стеф оставил на страже агента, которого прихватил с собой, а сам вошел вместе с Беришем.

– Выжду пять минут, потом забью тревогу. – Он указал на окно. – Ты успеешь добраться до Лимба. Там есть запасной выход, позади здания. – Он вручил Беришу ключи от офиса, от своего дома и от «фольксвагена». – Машина припаркована рядом с китайской забегаловкой.

– Ты должен пойти ко мне и забрать Хича, – сказал Бериш. – Он целый день один, бедняга. Его нужно напоить, выгулять.

– Не волнуйся, – успокоил его капитан. – Сразу и пойду.

– Спасибо.

– Я тебя впутал в эту историю, поэтому не за что благодарить. – Сняв с Бериша наручники, Стеф надел ему на голову бейсболку с козырьком. – Найди Кайруса, а потом отыщи Милу.





62


Сидя в темноте, Бериш прислушивался к отдаленному завыванию сирен.

За ним гнались – на него устроили облаву. Оставаться в доме Стефанопулоса было небезопасно. Скоро коллеги доберутся и сюда. Правда, не сразу. Пока они слишком заняты охотой в других местах. Но эту квартиру преследователи не обойдут стороной, если учесть, что капитан практически упустил заключенного, позволил ему уйти прямо у себя из-под носа.

Их, конечно, заинтересует, с какой стати ключевой свидетель отправился навестить обвиняемого в комнате для допросов. Возможно, они почуют неладное и возьмут Стефа в оборот. Но тот не заговорит, как бы ему ни угрожали.

В данный момент Бериш имел некоторую фору.

Он сидел, выпрямив спину, глядя прямо перед собой, вольготно сложив на коленях руки, теребящие удостоверение.

Не просто документ, а ключ, дающий доступ к царству мертвых.

Бериш посмотрел на часы. Полночь миновала. Он поднялся с места: теперь можно идти.



Припарковав «фольксваген» Стефа, он огляделся.

Прямоугольный пятиэтажный дом с рядом эркеров наверху. Высокий портик и множество окон. Но, в отличие от рисунка Майкла Ивановича, ни за одним из них не видно человеческой фигуры.

Но человек, которого он ищет, – там, внутри.

Муниципальный морг – грубый монолит из бетона, окруженный пустотой. Все самое важное и значимое находится под землей.

Иногда надо спуститься в глубины ада, чтобы узнать правду о себе.

Молодой ученик Кайруса был прав. В самом деле, Бериша интересовал последний подземный уровень.

Он вошел через главный вход и приблизился к посту охраны. Дежурный был поглощен какой-то телеигрой: смех и аплодисменты зрителей гулким эхом отдавались в подъезде.

Бериш постучал по стеклу. Охранник, не ожидавший визита в столь поздний час, встрепенулся:

– Что вам нужно?

Спецагент показал удостоверение:

– Я пришел провести опознание.

– Нельзя подождать до утра?

Бериш, не произнося ни слова, смерил его уничтожающим взглядом. Через пару секунд охранник сдался.

И позвонил, чтобы предупредить коллегу, что к нему спускается гость.



Зал номер 13 – Дантов круг, где пребывают «спящие».

Пока стальная кабина медленно скользила вниз, Саймон Бериш задавался вопросом, был ли нарочно избран такой номер.

«Вы суеверны, агент?» – спрашивал Майкл Иванович.

Обычно в отелях и в небоскребах не бывает тринадцатых номеров и тринадцатых этажей. Но здесь номер комнаты не исключили.

Нет, я не суеверен, сказал себе Бериш. И мертвецы тоже, им уже нечего терять, что может с ними приключиться хуже, чем смерть.

Лифт остановился с шипением сжатого воздуха, воцарилась тишина, показавшаяся Беришу бесконечной, и наконец двери раскрылись, явив взору круглое лицо сторожа.

За его спиной простирался длинный коридор.

Бериш ожидал увидеть белый кафель, освещенный жестким стерильным неоновым светом, чтобы у посетителей даже здесь, в нескольких метрах под землей, создавалась иллюзия открытого пространства и они не страдали бы от клаустрофобии. Но стены были зеленые, а точечные светильники оранжевого цвета располагались вдоль плинтусов на равном расстоянии друг от друга.

– Такая цветовая гамма успокаивает, помогает предотвратить паническую атаку, – с готовностью объяснил сторож, одетый в голубое, протягивая ему халат, тоже голубого цвета.

Бериш надел халат. Они двинулись в путь.



– На этом уровне в основном трупы бродяг или нелегалов. Ни документов, ни родни: окочурятся и оказываются здесь, внизу. Они помещаются в залах от первого до девятого, – объяснял сторож. – Десятый и одиннадцатый – для людей, которые, как и мы с вами, платят налоги и смотрят матчи по телевизору, но в одно прекрасное утро помирают в метро от инфаркта. Какой-нибудь пассажир притворяется, будто оказывает помощь, а на самом деле свистнет бумажник, и привет, фокус удался: дяденька или тетенька исчезают навсегда. Иногда, правда, всему виной бюрократы: девчонка в конторе перепутает бумажки, и вот родным, приглашенным на опознание, предъявляют чужой труп. Ты как будто бы и не умер, тебя продолжают искать.

Сторож пытается произвести на него впечатление, подумал Бериш. Но ничего не сказал.

– Дальше – самоубийцы и жертвы ДТП: зал двенадцать. Ведь, может статься, труп в таком состоянии, что сомневаешься даже, человек ли то был, – добавил сторож, испытывая, насколько крепкие у гостя нервы, но тот и бровью не повел. – Так или иначе, закон предписывает с ними всеми обходиться одинаково: держать в холодильной камере не менее восемнадцати месяцев. По истечении срока, если никто не опознал или не востребовал останки, и в случае если тело уже не представляет интереса для следствия, отдается распоряжение о его уничтожении путем кремации. – Сторож на память процитировал инструкцию.

Так и есть, рассудил Бериш. Но для некоторых дело обстоит по-другому.

– Дальше – эти, из тринадцатого номера, – продолжал сторож, будто читая его мысли.

Он говорил об анонимных жертвах нераскрытых убийств.

– В случае убийства закон гласит, что тело входит в число улик до тех пор, пока не будет установлена личность потерпевшего, – разъяснял сторож. – Нельзя осудить убийцу, если не доказано, что человек, которого он убил, на самом деле существовал. Если нет имени, тело – единственное тому доказательство. Поэтому оно хранится бессрочно. Один из вывертов судебного крючкотворства: адвокатам такие очень по душе.

Пока не будет выявлено преступное действие, послужившее причиной смерти, останки не могут быть уничтожены или преданы естественному разложению, говорилось в инструкции. Но ведь не будь этого юридического парадокса, он сегодня ночью не оказался бы здесь, подумал Бериш.

– Мы называем их «спящими».

Неизвестные мужчины, женщины, дети, виновного в убийстве которых так и не нашли. Годами ждут они, когда кто-нибудь придет и снимет с них проклятие быть похожими на живых. И, как в страшных сказках, чтобы это свершилось, надо произнести волшебное слово.

Назвать имя.

Помещение, приютившее их, – зал номер 13 был последним, в самой глубине коридора.



Они остановились перед металлической дверью, и сторож стал возиться со связкой ключей, пока не отыскал нужный. Из открывшейся двери в ноздри им ударил затхлый запашок. Ад пахнет не серой, а средствами для дезинфекции и формалином, заметил Бериш.

Едва он шагнул в темноту, как на потолке засветился ряд желтых лампочек: сработали датчики движения. В центре зала стоял стол для вскрытий, вокруг высились холодильные камеры с десятками отсеков.

Стальные соты.

– Вы должны расписаться здесь, таковы правила. – Сторож показал на регистрационную книгу.

Спецагент оценил черный юмор: оставить свои данные, засветиться именно здесь, в этой комнате.

Имя – первое, что ты узнаешь о себе, явившись в этот мир, рассуждал Саймон Бериш. Полугодовалый младенец узнает его по звуку и понимает, что обращаются к нему. По мере того как ты вырастаешь, имя все больше говорит о том, кто ты такой, – это первое, о чем тебя спрашивают при знакомстве. Ты можешь придумать себе новое или солгать, но всегда отличишь настоящее и никогда не сможешь его забыть. После смерти от тебя останется только имя. То, что ты сделал, рано или поздно превзойдут другие. Но имя остается в памяти людей. Без имени тебя никто не будет помнить.

Человек без имени – не человек, заключил Саймон Бериш и рассеянно поставил подпись в книге регистрации.

– Который вас интересует? – осведомился сторож, явно взбудораженный ночным визитом.

Спецагент наконец разомкнул уста:

– Тот, что находится здесь дольше всех.

AHF-93-K999.

Отсек с такой этикеткой находился по левую сторону, третий снизу. Сторож указал на него гостю.

– Среди всех, хранящихся здесь, внизу, история этого тела даже не самая оригинальная, – не мог не уточнить он. – Однажды субботним днем мальчишки играли в футбол в парке, и мяч залетел в кусты: так его и обнаружили. Выстрел в голову. Ни документов, ни даже ключей от дома. Лицо до сих пор вполне поддается опознанию, но никто не обрывает телефон чрезвычайной службы, никуда не поступало заявление об исчезновении. За отсутствием преступника, которого, возможно, никогда и не найдут, единственным доказательством того, что совершено преступление, является тело. Поэтому суд постановил, что оно должно храниться до тех пор, пока преступление не раскроют и правосудие не восторжествует. – Он помолчал. – С тех пор прошли годы, а труп все еще здесь.

Двадцать лет, подумал Бериш.

Сторож, наверное, рассказал ему эту историю потому, что после долгих часов, проведенных здесь, внизу, не мог упустить случая поговорить с кем-то живым. Но спецагент ее уже знал, мать Майкла Ивановича все ему изложила не далее как утром.

Но сторож даже не мог представить себе, что тайна, скрытая за несколькими сантиметрами стали, касается отнюдь не только личности покойного. Причина, подвигнувшая спецагента на ночную прогулку в морг, была связана с загадкой куда более серьезной, из-за которой погибло слишком много людей.

Тело – разгадка тайны.

– Откройте, – велел Бериш. – Хочу на него взглянуть.

Сторож исполнил требуемое. Повернул задвижку и потянул на себя отсек.

Спящему настало время пробудиться.



Носилки выступили из холодильной камеры. Под пластиковой простыней – то, чем мать Майкла Ивановича расплатилась с Господином доброй ночи.

Труп.

Сторож открыл лицо, еще молодое, несмотря на прошедшие двадцать лет. Вот в чем единственное преимущество смерти, подумал Бериш: умерев, ты уже не состаришься.

И если вспомнить фоторобот, составленный по описанию Сильвии, Кайрус в самом деле нисколько не постарел.

Спецагент мог остановиться на мысли, что это лицо столько времени было для него наваждением. Или что, применив нехитрый трюк, противник заставил их гоняться за мертвецом, в то время как проповедник без всяких помех действовал где-то поблизости.

Но он подумал о другом: какая ирония – обнаружить Господина доброй ночи именно среди «спящих».

Он не мог отделаться от ощущения, что зашел в тупик. То, что, как ему казалось, он знал по этому делу, и то, что раскопал в последние дни, могло тоже оказаться обманом.

Он не мог отличить правду от лжи, и уже не оставалось времени, чтобы найти способ отделить одно от другого.

А это означало, что у него не было шанса найти Сильвию, а главное – выяснить, что случилось с Милой.

– Ну и кто он? Как его зовут? – спросил сторож, сгорая от нетерпения.

Бериш пристально взглянул на него:

– Мне жаль, но я не знаю.

Спецагент повернулся и направился к выходу. Ноги подгибались от неожиданно накатившей усталости.

Сторож снова прикрыл лицо покойника, которому суждено было и далее именоваться AHF-93-K999.

Иногда, если знаешь имя демона, достаточно позвать его, и он ответит.

Но Бериш только что узнал: секрет демона именно в том, что он не имеет имени. Ничего не попишешь: придется уйти ни с чем.

За его спиной сторож толкнул носилки в отсек, и дверца закрылась с металлическим скрежетом – кто знает, на какой еще долгий срок.

– Вот и другой сказал то же самое.

Бериш застыл на месте:

– Кто – другой?

Сторож пожал плечами, продолжая запирать отсек:

– Полицейский, который приходил несколько дней назад. Он тоже не опознал тело.

Спецагент на несколько секунд утратил дар речи. Потом выдавил короткую фразу:

– Кто это был?

Страж мертвых указал на регистрационную книгу, в которой Бериш недавно расписывался:

– Он, как и вы, записал свое имя, на предыдущей странице.





63


Человек, на розыск которого были брошены все силы, вернулся в здание федеральной полиции.

В два часа ночи в Управлении кипела лихорадочная деятельность, словно в полдень, но никто из полицейских и вообразить не мог, что Саймон Бериш окажется таким дураком, чтобы явиться именно сюда.

А он припарковал «фольксваген» на боковой улочке и направился к запасному входу, через который скрылся несколько часов назад. Отсюда можно было попасть прямиком в Лимб.

Переступил порог Зала Затерянных Шагов, и тысячи глаз безмолвно уставились на него. Бериш проскользнул мимо пропавших без вести, чуждый им, ощущая свою вину просто за то, что он жив – или, по крайней мере, знает, что не умер.

Шаги гулко звучали в пустом помещении, возвещая о его приходе, но Беришу было все равно.

Он был уверен, что даже в столь поздний час некто ожидает его.



Бериш услышал, как лает Хич, – наверное, узнал хозяина. Пес был привязан за дверью кабинета. Бериш приласкал его, успокоил, снял с поводка, но отдал команду сидеть и дожидаться его.

Дверь была приотворена, свет горел, и просматривалась какая-то тень.

– Входи, что ли, – раздался мужской голос.

Бериш нажал ладонью на филенку и медленно переступил порог. Капитан сидел за столом, все еще в синем спортивном костюме с эмблемой федеральной полиции. Надев очки, сползающие на кончик носа, Стеф писал.

– Присаживайся, я почти закончил.

Через несколько секунд начальник Лимба отложил ручку и обратился к Беришу:

– Извини, это было важно. – Он невозмутимо снял очки. – Чем могу служить?

– Мы до сих пор охотились за призраком.

– Значит, ты нашел тело. – Стеф казался довольным, но улыбка плохо смотрелась на бледном лице.

– Когда Мила впервые пришла ко мне в китайскую забегаловку, я сказал ей, что Кайруса не существует, что это – иллюзия. Я был прав. – Бериш помолчал. – Это ты помогал людям исчезать. Но двадцать лет назад СМИ и общественное мнение чуть не разрушили всю твою схему, связав между собой первых семерых пропавших – тех, кого мы так наивно окрестили «неспящими».

– Мне тогда не хватало опыта, – признал Стеф с некоторым огорчением. – Зато потом я поднаторел.

– В то время, чтобы тебя не обнаружили, тебе нужно было увести следствие в сторону. Единственный способ – свалить на кого-то вину. Потом ты бы выждал какое-то время, и исчезновения бы возобновились. Но уже без помех.

– Вижу, ты хорошо подготовился.

– Двадцать лет назад ты связался с матерью Майкла Ивановича, которая работала судмедэкспертом в морге. Ты обещал, что спасешь жизнь ее сына, обеспечишь ему новую семью и необходимое лечение… Ты заманил ее так же, как Сильвию, посулив перемены.

Стеф кивнул в знак согласия и опустил подбородок на скрещенные руки.

– Но ты назначил цену: безымянный труп. Чтобы выполнить твое условие, ей только и нужно было, что дождаться благоприятного случая, который не замедлил представиться: мальчишки, играя в футбол, нечаянно наткнулись в парке на труп без документов. Никто не раскрыл бы твою махинацию – такие тела нередко поступают в морг, а у полиции на руках гораздо более важные дела, ей некогда заниматься убийством безымянного бедолаги, который получил пулю в голову. Никого не интересовала дата смерти в заключении судмедэксперта, и госпожа Иванович подправила ее, передвинув кончину на месяц. – Бериш сделал паузу. – Этот несчастный не мог умереть «официально», так? Он должен был подождать тридцать дней, дать тебе время осуществить свой план… Так ты создал Кайруса. Мать Майкла сфотографировала еще не подвергшееся изменениям лицо покойника, а ты показал фото Сильвии и научил ее, как давать свидетельские показания в полиции.

– Красивая история насчет того, что Кайрус улыбнулся, чтобы его запомнили, а? – похвастался капитан. – Поразительная находка, правда?

– Когда Сильвия объявляется, мы обеспечиваем ей защиту. Но ненадолго… Ведь чтобы план сработал, ты должен был и свидетельницу заставить исчезнуть.

– Разумеется.

– Доказательством того, что ее захватил Кайрус, стала прядь волос, присланная через несколько дней в Управление.

– С исправленной датой смерти покойник из морга оказывался еще живым в день похищения свидетельницы. Никто бы не разгадал обмана, – улыбнулся Стеф. – Если бы кто-то и стал настаивать на розыске Господина доброй ночи, я бы устроил так, чтобы он наткнулся на неопознанный труп. Дело закрыто.

– Случайная смерть преступника: неожиданное везение, подарок судьбы. Словно в насмешку: сфабрикованное откровение положило бы конец расследованию, окончательно и бесповоротно. – Бериш вдруг почувствовал себя соучастником. – Но это не пригодилось: расследование и так свернули. Благодаря мне, Джоанне и Гуревичу. Тебе, нашему начальнику, оставалось всего лишь одобрить этот шаг. А если бы кто-нибудь – к примеру, я – не примирился бы, безымянный труп по-прежнему ожидал бы его в тринадцатом зале.

Стефанопулос трижды похлопал в ладоши, медленно и торжественно, отдавая должное каждому произнесенному слову.

– Остается один вопрос, – проговорил он. – Уверен, ты сейчас мне его задашь.

Бериш так и поступил:

– Зачем?



Губы у Стефа дрожали, но он, казалось, был все равно рад отвечать:

– Я помогал исчезнуть бедным, несчастным людям – вот зачем. Жизнь лишила их всех радостей, даже достоинства. Возьмем Андре Гарсия, самого первого, – он подвергался преследованиям, ему пришлось покинуть армию из-за своего гомосексуализма. Или Диану Мюллер, вынужденную расплачиваться за грехи женщины, которая произвела ее на свет. Роджер Валин, который должен был ухаживать за матерью, пока та еще держалась. А Надя Ниверман? Иначе ей никогда не удалось бы убежать от мужа, этого ублюдка, который ее избивал. Не говоря уже об Эрике Винченти, который день за днем, у меня перед глазами, в этом самом офисе мучился из-за дел об исчезновении, которые не мог раскрыть. Все они заслуживали второго шанса.

– Ты использовал ресурсы и опыт программы защиты свидетелей, чтобы осуществить свой абсурдный план. У тебя был доступ к деньгам и к поддельным документам, к тем же орудиям, к каким прибегали мы, чтобы обеспечить новую жизнь сотрудничающим с правосудием.

– Преступникам, – поправил Стеф. – Те люди не заслуживали нашей заботы.

Капитан изо всех сил старался сохранять спокойствие, но лоб его покрылся испариной.

– Как тебе удавалось убеждать их по телефону? – спросил Бериш.

– Я был им нужен. Они ждали меня всю жизнь, сами того не зная. Доказательство – они мне доверяли, хотя я и не показывался им на глаза. Давал указания: если вы действительно хотите коренных перемен, то должны явиться в номер триста семнадцать отеля «Амбрус», лечь на кровать и принять снотворное – билет без возврата, только туда, в неведомое.

– Или в ад.

– Потом я приходил и спасал их от этих жалких жизней, а порой и от самих себя, увозя на грузовом лифте.

– В последнее время с помощью Эрика Винченти.

Стеф усмехнулся:

– Я нарочно выбрал его: старею.

– И что было, когда они просыпались? – Спецагент не мог скрыть горечи.

Капитан, разочарованный, помотал головой:

– Как – что? Я дарил им новую судьбу. Они могли все начать сначала. Многим ли предоставляется такой шанс?

Спецагент понял, что его бывший начальник явно не в себе:

– Когда ты утратил связь с реальностью, Стеф? Когда перестал отличать настоящее от поддельного?

Губы у капитана опять задрожали.

– И почему ты так обошелся со мной? – спросил Бериш чуть ли не умоляющим тоном и возненавидел себя за это.

– Ты имеешь в виду Сильвию… – Стеф наклонился к нему, заглянул в глаза. – Но ты не лучше других полицейских. По-настоящему тебя интересовала не сама девушка, а твое чувство к ней. Тебе никогда не приходила в голову мысль, что ты, может быть, вовсе ей не подходишь?

– Это не так, – возразил Бериш.

– За годы службы я усвоил один урок: никого по-настоящему не интересуют жертвы – ни полицейских, ни СМИ, ни общественное мнение. И в конце помнят только имена преступников, напрочь забывая о жертвах. Лимб – наглядное свидетельство того, что я прав. – Стеф разгорячился, повысил голос. – Вы все заинтересованы в том, чтобы поймать монстра, узнать имя монстра, осудить и приговорить монстра… Вот почему специально для вас я создал Кайруса. – Капитан утробно захохотал. – В годы моего детства так звали соседского кота. Прикинь, каков выбор?

Бериш прикинул и оценил степень предательства.

– И превратил его в твое наваждение, – продолжал капитан. – Все эти годы ты жил только благодаря ему.

– Он жил благодаря мне! – Бериш грохнул кулаком по столу. – Он забрал мою жизнь, чтобы жить самому. – Бериш умолк, пытаясь успокоиться. – Нет, это ты украл у меня жизнь, ведь это ты – Кайрус.

Стефа выпад Бериша даже вроде бы позабавил.

– Ты сам не знаешь, что говоришь.

– Теория зла, – вырвалось у Бериша.

Капитан не понял:

– Что?

– Когда совершают зло во имя добра. А добро может обернуться злом.

– Я их спасал! Я никому не причинил зла.

Бериш пристально взглянул на него:

– Еще как причинил. Ты все время присматривал за пропавшими, возможно, гордился своей работой. Чувствовал себя благодетелем. Но когда начал замечать, что они недовольны новой жизнью, которую ты им дал, то убедил их вернуться и отомстить всему и всем. Это ты – проповедник.

– Нет, неправда, – защищался капитан: обвинения спецагента задели его за живое. – Господин доброй ночи существует на самом деле. – Глаза Стефа расширились, словно от страха. – Мы все виноваты. Мы охотились за ним столько лет и наконец призвали его. Он явился.

– Ты говоришь бессмыслицу. Ты – сумасшедший.

Стеф протянул руку через стол и схватил Бериша за плечо:

– За этим я ходил в морг несколько дней назад. Хотел убедиться, что Кайрус все еще в холодильной камере, что он не пробудился и не ушел на своих ногах. После стольких лет я – его создатель – должен был посмотреть ему в лицо.

Бериш вырвался:

– Прекрати, Стеф: это ты свел меня с Милой.

Но капитан уже не слушал его:

– Я не могу его остановить. Я ничего не могу поделать. – Он отодвинулся вместе со стулом, опустил руки.

– Можешь: скажи, где она.

Взгляд Стефа вновь переместился на Бериша.

Спецагент увидел, как из-под стола появляется пистолет. Ствол уперся в шею капитана, под подбородком. Звук выстрела раздался вместе с последними словами:

– Найди ее.



Стефанопулос рухнул головой на стол. Листки, его покрывавшие, разлетелись по комнате. Только тогда Бериш осознал, что произошло, и вскочил с места.

Пес за дверью заливался лаем, а спецагент обошел вокруг стола и поднял тело. Прислонил к спинке стула, деликатным жестом закрыл глаза.

Заметив, что руки у него испачканы кровью, отпрянул. В случившемся есть и его вина. Лоб в испарине, дрожащие губы, бледность Стефа – предвещавшие безумный поступок знаки, которые он не сумел истолковать.

Пока он пытался собраться с мыслями, на глаза ему попалось оружие, из которого капитан застрелился и которое теперь лежало рядом с ним.

Бериш прочел то, что было выгравировано на торце рукоятки. Номер, а главное, инициалы полицейского, которому оружие принадлежало.

М. Э. В.

Мария Элена Васкес, повторил он про себя. Это оружие Мила потеряла в домике из красного кирпича перед пожаром. Беришу не верилось: неужели Стефанопулос был той ночью в гнезде Кайруса? И убежал, когда поднялась стрельба. Если бы Бериш попал в цель, эта история давно бы завершилась.

Но спецагенту открылась еще одна истина. Он увяз окончательно.

Судья и Клаус Борис считают, будто он забрал проклятый пистолет, и теперь его обвинят еще и в этой смерти. Скажут, что он ликвидировал свидетеля, который собирался дать против него показания. Даже если спрятать пистолет, это ничему не поможет: баллистическая экспертиза покажет, что выстрел был сделан из пистолета Милы… Да, Мила – мысль о ней привела в смятение.

Хоть ненадолго, но Бериш забыл о том, что она пропала.

Гибель Стефа отнимала всякую надежду ее найти.



Саймон Бериш долго стоял неподвижно, созерцая сцену. Все в этой комнате говорило о том, что убийца – он. Спецагент получил ответ, но какой ценой? Он теперь не знал, что станется с ним и с Милой.

Как бы это ни казалось невозможным, он должен сохранять ясный рассудок. Иначе лучше уж сразу пойти и сдаться. Если существует хоть малейший шанс выкарабкаться, его нужно обнаружить сейчас. Слова потом нет в словаре, потом – ничего не значащий набор звуков.

Для начала следует восстановить в памяти все, что случилось в кабинете с тех пор, как он вошел сюда. Только так он обнаружит в сцене преступления сомнительные места, которые можно будет использовать для защиты.

Он мысленно вернулся к тому моменту, когда открыл дверь. Стеф пригласил его зайти, а сам сидел за столом… и писал.

Что, если это записка, в которой излагались причины самоубийства?

Бериш бросился перебирать листки, разлетевшиеся по полу. Он не мог определить, на котором сделана последняя запись, – проклятье, не обратил внимания. Лихорадочно просматривал один за другим и отбрасывал в сторону. Но вот взгляд его упал на корявые, торопливо начертанные буквы: почерк человека, впавшего в отчаяние, решившего положить всему конец. Верный ли это след, Бериш не знал, но другой возможности не оставалось.

«Найди ее…» – вымолвил Стеф, умирая.

На листке в самом деле был записан адрес.





64


Селение располагалось где-то в двухстах километрах от города.

Бериш отправился туда на «фольксвагене» Стефанопулоса. Садиться на поезд или автобус было бы рискованно в его положении. Он старался избегать автострад, выбирая проселочные дороги, и все равно пришлось объехать два блокпоста.

Использовать машину убитого – особенно если в убийстве обвинят тебя – не самая лучшая мысль. Но у Бериша не оставалось выбора. Он ехал всю ночь, рассчитывая, лучше сказать, горячо уповая на то, что труп в Лимбе не найдут еще в течение нескольких часов.

Перед отъездом он оставил Хича в гостинице для собак, объяснив, что ситуация чрезвычайная. Не хотелось брать пса с собой: он не знал, с чем столкнется, и боялся, что с его единственным другом что-нибудь случится.

Страх, возможно, не имел под собой оснований, но в последнее время Бериш был подвержен странной паранойе. Люди, к которым он привязывался, исчезали из его жизни. Сначала Сильвия, потом Мила. Об агенте Васкес он думал непрестанно во время всего пути. Не мог отрешиться от мысли, что и он в ответе за то, что с ней случилось.

Да… но что с ней случилось?

То, что вопрос оставался без ответа, заставляло его идти на новый риск. Например, мчаться по незнакомому адресу в городок, где он никогда прежде не бывал.



Он въехал туда около шести. Ранним субботним утром улицы были пустынны, разве только ревнители здорового образа жизни вышли на пробежку да собачники вывели на прогулку своих питомцев. Машины офисных служащих были аккуратно припаркованы на подъездных дорожках.

Бериш сверился с планом, который купил на станции техобслуживания, и нашел нужный адрес – в спокойном квартале, на противоположном конце городишка. Совсем недавно, судя по всему, здесь были только поля.

Обозначенный в адресе номер он обнаружил на белом трехэтажном доме с покатой крышей и хорошо возделанным садом вокруг.

Он остановился у тротуара и, не выходя из машины, попытался рассмотреть, что происходит за окнами. Одновременно силился извлечь какие-то выводы из того, что предстало перед его глазами.

Прежде всего, дом не выглядел как логово или тюрьма. В таких обитают люди с приличным достатком. Люди, которые экономят, чтобы дать детям высшее образование, сказал он себе. То есть люди семейные.

Но может быть, это одна лишь видимость.

Бериш не мог решить, правда ли, что там, внутри, скрываются последователи проповедника, захватившие в плен Милу. Вдруг в скором времени он увидит, как оттуда выходит Эрик Винченти, коллега из Лимба, и убедится, что не ошибся. А пока лучше оставаться в машине и ждать. Бесполезно, поддавшись порыву, вторгаться в дом, к тому же он безоружен. Что он сможет сделать?

Он подвергался серьезной опасности и был совершенно один.

Армада теней окружала его, была везде и нигде. За одним человеком пряталась невидимая толпа. Уж таков его враг: одна злобная душа и множество лиц. Но не было во всем этом ничего демонического, рассуждал Бериш. Всему есть разумное объяснение. Поэтому спецагент знал, что все-таки может одержать верх.

Он слишком много часов провел без сна, и теперь подступала усталость. Спина болела от напряжения. На мгновение Бериш склонился к рулю, навалился грудью на скрещенные руки и испытал неожиданное облегчение. Паника отступала, веки смыкались в расслабляющем тепле салона. Сам того не замечая, Бериш проваливался в сон.

Забыв обо всем, он закрыл глаза. Но уже через секунду выброс адреналина вернул его в реальность. И в этот самый момент он увидел, как женщина в халате возвращается домой, забрав газету с подъездной дорожки.



В последний раз он видел Сильвию вечером в конце июня. Только после ее исчезновения Бериш осознал, что у него даже не осталось фотографии, поэтому все двадцать лет ее образ хранился только у него в памяти.

Каких усилий стоило ему не утратить ни единой черточки ее лица. Сколько раз воспоминание грозило ускользнуть, отойти в прошлое. Как горевал он в тот день, когда понял, что больше не помнит звук ее голоса.

В тот июньский вечер – ему суждено навсегда попасть в разряд «последних» – они ужинали на террасе, не думая об опасности. Как настоящие супруги.

Кто бы ни посмотрел на них, подумал бы: вот молодожены из квартиры 37 г. Никто не подозревал, что на самом деле это полицейский и свидетельница, которая находится под защитой. Может, потому, что они были взаправду друг в друга влюблены.

Как только проявилось чувство – после первого поцелуя, – ему бы следовало, нимало не колеблясь, отказаться от задания. Знал ведь он, что эмоциональное вовлечение представляет опасность и для нее, и для него самого. И все же остался. Решил за них обоих, а это было нечестно.

Но он осознал это слишком поздно. Глаза ему открыло то, что произошло после рокового последнего вечера.

Перед тем как уснуть, они занялись любовью. Сильвия приняла его в щедром порыве, приникнув головой к его нагому плечу, вдыхая запах его кожи.

К рассвету Саймон захотел вновь ощутить ее аромат. Поэтому протянул руку поверх простыни, надеясь коснуться ее. Но она уже встала. Тогда он ощупал простыни и подушки, мечтая проникнуться хотя бы ее теплом.

Но встретил один только холод.

Уже в тот момент ощущение, которое так и не оставило его все эти годы, внушило тревогу. Он вскочил как ужаленный, обернув простыню вокруг талии, чтобы прикрыться. Искал ее по всему дому, но в глубине души уже знал правду.

Когда паника стиснула желудок, Бериш метнулся в туалет, где его вырвало, – реакция, не самая подходящая для опытного полицейского. Потом, оторвавшись от раковины, заметил на полочке перед зеркалом один предмет.

Тюбик со снотворными таблетками разъяснил ему все.

Двадцать лет спустя, в похожее утро, Бериш почувствовал такую же тошноту.

«Найди ее…» Но Стефанопулос имел в виду не Милу, теперь он это знал.

Саймону было страшно, хотя он и думал, что готов ко всему. Но каждый раз, когда он позволял себе воображать их новую встречу, фантазии хватало только на то, чтобы воссоздать тот миг, когда он видел Сильвию в последний раз. То, что случилось потом, – тайна, которую ему одному предназначено судьбой разгадать.

Поэтому он вылез из машины и, утратив всякую бдительность, направился к входной двери.





65


Сильвия открыла ему, точно такая, как он помнил.

Та же коса цвета воронова крыла, только чуть-чуть поседевшая.

Она запахнулась в халат и несколько секунд не могла понять, что за человек стоит на пороге, потом вдруг вскрикнула:

– Боже мой…

Бериш сжал ее в объятиях, не представляя, как действовать дальше. За годы разлуки он отвык от физических контактов. Был взбешен, разочарован, полон горечи. Но все тяжелые чувства мало-помалу рассеялись, оставив благодатную истому, будто беззвучно сдвинулось мироздание, и все встало на свои места.

Сильвия высвободилась, вгляделась в него с недоверчивой улыбкой. Но выражение счастья на ее лице вдруг сменилось беспокойством.

– Ты ранен?

Бериш проследил за ее взглядом и увидел, что руки у него в запекшейся крови, как и одежда. Он и забыл, что испачкался, пытаясь помочь Стефу.

– Нет, это не моя кровь, – поспешил он ее успокоить. – Я тебе все объясню.

Сильвия огляделась, с нежностью взяла его за руку и ввела в дом.



Помогла снять пиджак, усадила на диван. Намочив губку, принялась смывать с шеи кровь.

Бериш не противился, хотя такое проявление близости и удивило его.

– Я должен уйти отсюда. Меня ищут, я не могу остаться.

– Ты лучше сиди и не двигайся, – ответила она мягко, но решительно.

Бериш послушался и на какое-то мгновение почувствовал, что он дома. Но это был не его дом. Фотографии в рамочках на комоде и на стенах – достаточное тому свидетельство. Они изображали другую Сильвию. Веселую. Чувство покоя пропало, спецагент остро ощутил свою неполноценность: ведь, живя с ним, Сильвия никогда так не смеялась.

Рядом с ней на фотографиях был мальчик, который потом стал юношей, – перед Беришем проходила вся история его превращений. Лицо странным образом знакомое. И Саймон подумал о сыне, который мог бы у них родиться.

Но больше всего мучений ему доставляло лицо, которого на фотографиях не было. Лицо человека, который эти снимки делал.

Сильвия заметила, как он шарит глазами по комнате:

– Красивый у меня сыночек, правда?

– Воображаю, как ты им гордишься.

– Горжусь, – согласилась она. – Здесь он еще совсем ребенок, а теперь уже вырос, знаешь ли. Видел бы ты, какой он сейчас. Рядом с ним себя чувствуешь старой, отсталой.

– Не боишься, что он с минуты на минуту вернется? И застанет меня здесь?

Он хотел было встать, но Сильвия нежно положила ему руку на плечо и усадила обратно:

– Успокойся. Он уехал на какое-то время, говорит, что должен «набраться опыта». – Она поморщилась. – И собственно, кто я такая, чтобы его удерживать? Сын есть сын: сегодня просит у тебя какао с молоком, а завтра требует свободы и независимости.

Только увидев Сильвию, Бериш опасался, что Стеф – проповедник – обращался и к ней, убеждая совершить убийство в знак признательности за помощь, оказанную двадцать лет назад. Но возможно, капитан даже и не стал пытаться, ведь в ее случае план построения новой жизни великолепно сработал. Не было в этом доме ни следа разочарования или обиды, за которую хотелось бы поквитаться.

Бериш оторвал взгляд от Сильвии, ему не терпелось задать вопрос:

– Интересно, кто фотографировал тебя с сыном? – Потом он уточнил: – Я имею в виду, есть у тебя муж или, не знаю, друг?

Сильвия состроила забавную гримаску:

– В моей жизни никакого мужчины нет.

Саймон старался этого не показывать, но ответ порадовал его. Хотя он тотчас же упрекнул себя за эгоизм: Сильвия всегда была одна в целом мире и больше других заслуживала нормальной семьи.

– Что ты делала эти двадцать лет? – Он ожидал, что ответ Сильвии придаст смысл годам, прошедшим в ожидании.

– Забывала. – Сильвия говорила начистоту, не таясь. – Знаешь, как это трудно? Требуется решимость и упорство. Когда мы познакомились, я была несчастной девочкой. Не знала, кто мои родители. Почти все детство провела в приюте. Никто никогда не заботился обо мне. – О последней фразе она все-таки пожалела, опустила глаза. – Разумеется, я не говорю о том, что было между нами.

– Зато я на протяжении лет старался помнить все о тебе. Но подробности исчезали, и я ничего не мог с этим поделать.

– Мне жаль, Саймон, – перебила она. – Мне жаль, что двадцать лет назад у тебя были неприятности по моей вине. Ведь ты был полицейским, в конечном счете.

– Неприятности? – Он изумился. – Я любил тебя, Сильвия.

Но по выражению ее лица Бериш понял, что она его чувства не разделяла.

Все двадцать лет он жил иллюзией. Каким идиотом был, что не понял этого раньше.

– Ты не смог бы спасти меня от печали, – попыталась она его утешить. – Только я сама смогла это сделать.

Последние слова Сильвии напомнили Беришу историю, рассказанную Милой: о бродяге, который жил рядом с ее домом и которому она оставляла еду.

Хочу выкурить его из норы, чтобы посмотреть в лицо… Не то чтобы я принимала его судьбу близко к сердцу, дело в том, что я должна уточнить: а вдруг это кто-то из обитателей Лимба.

В нескольких фразах она обрисовала свою полную неспособность испытывать сочувствие.

Я знать не хочу, счастлив он или нет. Несчастья людей интересуют нас только тогда, когда отражают наши.

Бериш вдруг понял, что он мало чем отличается от Милы. Он никогда по-настоящему не задавался вопросом, что чувствует Сильвия. Заранее решил, что она счастлива, только потому, что был счастлив сам.

Испытывая чувство, мы всегда претендуем на взаимность, а когда не получаем ее, считаем, будто нас предали, – вот что осознал спецагент в эти несколько секунд.

– Не нужно оправдываться, – сказал он, ласково глядя на Сильвию. – Тебе предложили новую жизнь, и ты приняла ее.

– Я ради нее солгала. – Она имела в виду ложное свидетельство, на основании которого был составлен фоторобот Кайруса. – Но главное, обманула тебя.

– Важно одно: что у тебя все хорошо сложилось.

– Ты это серьезно? – В глазах у нее стояли слезы.

Бериш взял ее за руку:

– Серьезно.

Сильвия благодарно улыбнулась ему.

– Пойду сварю кофе и поищу для тебя чистую рубашку, – сказала она. – Какая-нибудь из рубашек сына будет впору. Ты пока отдыхай, я скоро вернусь.

Спецагент смотрел, как она встает и выходит из комнаты, держа в руке губку, которой смывала с него кровь. Он не спросил, как зовут ее сына, а она не сказала. Но так, наверное, лучше: эта часть жизни Сильвии не принадлежала ему.

Он вдруг осознал, что годами изучал антропологию, чтобы понимать людей, но всегда упускал из виду, что анализ поведения проходит через сферу эмоций. Ведь любой жест – даже самый незначительный – диктуется чувством. После короткого разговора с Сильвией он догадался, что могло произойти с Милой.

Клаус Борис сказал, что она выбежала из дома матери в сильном волнении.

До этой минуты Бериш не придавал значения словам инспектора. А теперь чувствовал, что Мила, скорее всего, была чем-то уязвлена в тот вечер, когда исчезла.

И это наверняка было связано с ее дочерью.

Узнав, что Кайрус – проповедник, вспомнил он, агент Васкес не хотела продолжать расследование, боялась, что это дело слишком похоже на дело Подсказчика и может косвенным образом отразиться на девочке.

Если между ней и дочерью действительно что-то произошло, существовало единственное место, куда она могла пойти.

Место, где многие – включая Сильвию – отрешались от несчастий. Где, как говорил Стефанопулос, Мила могла найти билет без возврата, только туда, в неведомое.

– Как я мог быть таким бесчувственным. – Сам того не осознавая, Бериш проговорил это вслух.

И заметил Сильвию, которая стояла у двери с чистой рубашкой в руках и наверняка все слышала.

– Ты не расскажешь, почему тебя ищут? – На ее лицо набежала тень.

– Это долгая история, и я не хочу тебя в нее впутывать. Сейчас я уйду, а ты будешь жить, как жила. Обещаю: никто не свяжет меня с тобой или твоим сыном.

– Ты бы хоть поспал немного, у тебя усталый вид. Ложись на диван, я принесу одеяло.

– Нет, – отказался он. И на этот раз твердо. – Я нашел ответ, и больше мне желать нечего. Теперь я должен идти: есть человек, который во мне нуждается.





66


Вращающаяся дверь снова вбросила его в застрявшее между иллюзией и реальностью измерение отеля «Амбрус».

Такое впечатление, думал Бериш, что он не просто входит в гостиницу. Нет, снова пересекает границу параллельного мира – плохо сработанного богом-обманщиком подобия того, знакомого. Спецагент не удивился бы, обнаружив, что, к примеру, закон всемирного тяготения здесь не действует и можно ходить по стенам.

Хич, наверное, тоже что-то такое учуял и вел себя беспокойно. Бериш забрал его из гостиницы для собак: нюх Хича мог пригодиться. Пес был счастлив вновь увидеть хозяина и бурно выражал свою радость.

– Эй, с животными нельзя, – тут же окрикнул его портье, высунувшись из-за красной бархатной занавески по ту сторону стойки.

Бериш отметил, что он одет как в прошлый раз – джинсы, черная футболка. Он мог бы поклясться, что по сравнению с тем разом татуировки на руках стали ярче, а седеющий ежик волос – темнее. Как будто он совершил путешествие во времени, и теперь перед ним тот же портье, только моложе.

Но чувства Бериша, воспринимая реальность, искажали ее из-за непреходящей тревоги, а еще из насущной необходимости придать хоть какой-то смысл – пусть и граничащий с абсурдом – тому, что годами творилось в этих стенах.

В помещении накапливается та или иная энергия.

Тут ощущался осадок подпольных совокуплений, тысячи жизней проходили через эти номера – люди, попросту желавшие переночевать или дававшие выход низменным инстинктам. Каждый раз за ними перестилали постель, простыни и полотенца стирали, палас чистили, но все равно оставались невидимые следы примитивных человеческих проявлений.

Портье пытался прикрыть все это мягким голосом Эдит Пиаф – но тщетно.

Невзирая на окрик по поводу собаки, Бериш направился к стойке регистрации, мимо старого слепого негра, который сидел все так же невозмутимо на гладком диване.

– Вы помните меня?

Портье устремил на него изучающий взгляд.

– Салют, – поздоровался он, подтверждая тем самым, что узнал клиента.

– Мне нужно знать, не появлялась ли снова, совсем недавно, подруга, с которой я приходил тогда.

Портье задумался, потом поджал губы и покачал головой:

– Нет, ее здесь не видали.

Бериш силился понять, правду ли говорит портье. Но судя по тому, как Хич крутился вокруг, пытаясь привлечь внимание, было ясно, что пес учуял знакомый запах.

Мила была здесь.

Но у спецагента не было доказательств, чтобы уличить портье во лжи.

– Кто-нибудь снимал триста семнадцатый номер в последние дни?

– Дела идут плоховато. – Подкрепляя свои слова, он показал на доску у себя за спиной. – Как видите, ключ на месте.

Бериш совершенно невозмутимо перегнулся через стойку и схватил его за грудки.

– Эй, вы что, – запротестовал портье. И добавил, хотя спецагент больше ни о чем не спрашивал: – Не знаю я, что творится в номерах, и не слежу за тем, кто входит и выходит. Я тут единственный портье, ночью тоже. Забиваюсь в заднюю комнату и выхожу, только когда кто-то спрашивает ключ, – у нас платят наличными и вперед.

Бериш отпустил его:

– В прошлый раз ты говорил о кровопролитии, случившемся в триста семнадцатом тридцать лет назад.

Портье не сильно радовала перспектива вновь возвращаться к той истории. Это как будто смущало его.

– Разумеется, тридцать лет назад меня тут не было. Да и рассказывать особо нечего.

– Все равно расскажи, я любопытный.

Взгляд портье затуманился.

– Друг мой, любопытство в здешних местах имеет цену.

Бериш уловил намек, сунул руку в карман, протянул банкноту.

Она тут же исчезла под стойкой.

– Женщине нанесли двадцать восемь ударов ножом. Насколько мне известно, убийцу так и не нашли. Но осталась свидетельница: ее маленькая дочка спряталась под кроватью и уцелела.

У спецагента так и вертелся на языке вопрос: неужели в этом и заключается вся тайна? Он надеялся найти подсказку, которая помогла бы понять, был ли Стефанопулос как-то особо связан с номером 317. Но видимо, верной оказалась его первоначальная догадка.

Проповедник выбрал этот номер, исходя из продуманной стратегии. Больше других востребованный, а значит, менее подозрительный. В довершение достоинств – рядом грузовой лифт.

Если Мила в самом деле явилась в отель «Амбрус» – а у Бериша на этот счет уже не оставалось сомнений – и Стеф помог ей исчезнуть, значит она это сделала добровольно.

Агент Васкес порвала с прошлым. Она уже не вернется назад.

Теперь Беришу не оправдаться. Ему припаяют убийство Стефа, и этого довольно, чтобы повесить на него все остальные преступления.

Живой и здоровый преступник интереснее для публики, чем мертвый и погребенный проповедник.

Капитан был прав. Жертвы всем безразличны. Каждому подавай монстра.

И монстр – вот он, готовенький.





67


Закат стирал все краски с долины.

Бериш любовался панорамой, сидя на скамейке в городском парке и рассеянно лаская собаку. Они бродили весь день и порядком устали.

Хич догадывался, что они скоро расстанутся, что молчаливая прогулка по любимым местам – на самом деле прощальная. Он уткнулся мордой в колено Бериша и не спускал с него своих карих глаз, невероятно похожих на человеческие.

Бериш взял его щенком, прямо от заводчика. Он до сих пор помнил, как песик провел первую ночь в его доме – импровизированную баррикаду, чтобы малыш не вышел из комнаты; мячик, купленный вместе с собачьим кормом, чтобы было с чем поиграть; помнил, как щенок сновал по комнате, тыкался во все углы, осваиваясь в незнакомой обстановке, и как горько плакал, когда новый хозяин улегся в постель.

В тот раз Бериш не выдержал, хотя заводчица предупреждала, что так будет и что не нужно обращать внимания, если он хочет приучить собаку к месту. Послушав с часик, как скулит и жалуется щенок, Бериш встал, чтобы его утешить. Лег на пол – Хич устроился между его скрещенными ногами – и гладил щенка, пока оба не уснули.

Он взял Хича, будучи убежден, что собаки не судят людей, стало быть для отверженного, для изгоя Хич будет отличным другом. Но со временем изменил мнение. Собаки судят вернее, чем кто бы то ни было, только, к счастью для людей, не умеют говорить.

Бериш уже принял решение сдаться, но хотел еще немного порадоваться общению со своим псом и какой-то принужденной свободе – ведь он знал, что человек теряет свободу не тогда, когда на него надевают наручники, а в тот момент, когда за ним начинают гнаться.

Через несколько часов он окажется в комнате для допросов, и напротив усядется тот, кому он с готовностью от всего сердца исповедался бы в грехах. Хотя тех грехов, о которых коллеги хотели бы услышать, он не совершал.

Но оставалось еще одно, последнее, дело. Он обязан был довершить его ради своего единственного друга. И ради девочки.

Мимолетное сожаление пронзило его и исчезло вместе с последней каплей солнца. Море тьмы захлестнуло долину. Тени, как при высоком приливе, надвигались на него.

Бериш решил, что пора.



Открыв дверь, мать Милы тотчас же узнала беглого преступника, фотографию которого только что показывали в новостях.

– Простите, – заторопился Бериш, не зная, что еще сказать. – Я не причиню вам зла, и я не знаю, где ваша дочь, клянусь.

Женщина глядела на него, стараясь справиться с испугом:

– О вас рассказывают ужасные вещи.

На мгновение Бериш подумал, что она сейчас захлопнет дверь и вызовет полицию. Но ничуть не бывало.

– Мила говорила, что доверяет вам: это последнее, что она сказала вечером, перед тем как исчезнуть.

– А вы доверяете дочери? – спросил Бериш, не питая особых надежд.

Женщина кивнула:

– Я – да. Ведь Миле знакома тьма.

Бериш огляделся:

– Я у вас не отниму много времени, я уже решил, что, выйдя отсюда, пойду сдаваться.

– Думаю, это правильное решение, так у вас будет возможность защиты.

Какая там защита, хотел было сказать Бериш. Но промолчал.

– Меня зовут Инес. – Мать Милы протянула ему руку.

Спецагент эту руку пожал.

– Если вы не против, я хотел бы сделать подарок вашей внучке.

Он отошел в сторону, пропуская Хича.

– Я подумывала завести собаку, – призналась удивленная Инес. – Это развлекло бы девочку, ведь ее мать пропала.

Мать Милы впустила их и закрыла дверь.

– Пес спокойный и очень послушный, – уговаривал Бериш.

– Почему бы вам не пообщаться с Алисой? – предложила Инес. – Она будет довольна, тем более что день выдался несчастливый. Девочка упала, когда бегала в парке.

– С детьми такое бывает, – заметил Бериш.

– Разве Мила не говорила вам? – Инес казалась озабоченной. – Алиса не сознает опасности.

– Нет, не говорила.

– Может, потому, что главной опасностью для дочери считает себя.

Из этой фразы Бериш очень многое извлек.

– Если хотите поговорить с Алисой, она в своей комнате.



Инес проводила их и осталась на пороге, наблюдая за сценой. Бериш вошел первым. Девочка сидела на ковре, в ночной рубашке. Коленка была заклеена большим оранжевым пластырем.

Она приготовила чай и накрыла стол. Все куклы были приглашены. Но почетное место досталось рыжеволосой.

– Привет, Алиса.

Девочка обернулась, окинула рассеянным взглядом мужчину, который позвал ее по имени.

– Привет. – Взгляд ее упал на собаку, стоявшую за спиной гостя.

– Я Саймон, а это Хич.

– Привет, Хич, – произнесла девочка, будто принимая в дар это имя.

Пес гавкнул, услышав свою кличку.

– Можно нам посидеть с тобой?

Алиса немного подумала:

– Ладно.

Бериш сел на пол, и Хич улегся рядом.

– Ты любишь пить чай? – спросила девочка.

– Очень люблю.

– Хочешь чашечку?

– С превеликим удовольствием.

Алиса налила ему воображаемого чая и протянула чашку.

Держа чашку на весу, Бериш с трудом подбирал слова:

– Я друг твоей мамы.

Девочка ничего не сказала. Будто хотела защитить себя от болезненной темы.

– Мила много рассказывала о тебе, и мне стало любопытно. Вот я и пришел сюда.

Девочка показала на чашку:

– Почему ты не пьешь?

Бериш поднес чашку к губам. Сердце у него сжалось.

– Твоя мама скоро вернется. – Он пообещал это, сам не зная, правду говорит или лжет.

– Мисс говорит, что она не вернется никогда.

Бериш сначала не понял. Потом вспомнил, что Мисс – имя, которым девочка назвала свою любимую куклу. Мила выкрикнула это имя ему в лицо во время ссоры, в последний раз, когда они виделись.

Я ее спровоцировал, сказал Бериш себе.

Тогда скажи: какой ее любимый цвет? Что ей нравится делать? Есть у нее игрушка, которую она укладывает с собой в постель, когда тебя рядом нет?

Это кукла с рыжими волосами, ее зовут Мисс.

– Твоя мама не сможет жить без тебя, – сказал Бериш, поворачиваясь к девочке и молясь, чтобы пророчество его сбылось.

– Мисс говорит, что она вообще меня не любит.

– Ну, она ошибается, – заявил Бериш с излишним пылом, так что Алиса слегка надулась. – Я имел в виду… Мисс не знает, не может знать.

– О’кей. – Девочка произнесла это безразлично, словно констатируя факт.

Бериш понимал, что нужно еще о чем-то поговорить. Но не знал о чем, не был достаточно близко знаком с Алисой.

– Когда мама вернется, вы пойдете в луна-парк. Или в кино смотреть мультики – ведь мультики очень нравятся детям. И будете есть попкорн, если ты захочешь. – Бериш отдавал себе отчет, что разговор получался неловким: Алиса только и делала, что кивала, дети хорошо знакомы со светскими приличиями, они иногда поддакивают взрослым, как мы иногда во всем соглашаемся с умалишенными.

Повзрослев, Бериш утратил это драгоценное знание. Сам превратился в одного из многих умалишенных, населяющих землю. Поэтому решил: довольно. Но он не успел подняться на ноги, как Алиса остановила его:

– Разве ты не останешься с нами?

Такой прямой вопрос смутил спецагента.

– Нет, какое-то время я буду далеко, поэтому хочу просить тебя об одолжении.

Девочка ждала, что он скажет дальше.

– Туда, куда я ухожу, не пускают с собаками… Поэтому, если тебе не трудно, позаботься о Хиче.

Алиса в изумлении раскрыла рот:

– Правда, можно?

На самом деле вопрос был обращен к бабушке, которая, скрестив руки, стояла в дверях. Увидев, как та кивнула в знак согласия, девочка схватила свою любимую куклу и неожиданно протянула ее Беришу:

– Уверена, что туда, куда ты пойдешь, с куклами все-таки пускают: пусть она будет с тобой, чтобы тебе не было так одиноко.

Бериш не знал, что сказать:

– Обещаю заботиться о ней. Клянусь тебе: твоей Мисс будет со мной хорошо.

Девочка в недоумении воззрилась на него:

– Но ее не зовут Мисс.

– Ах нет?

– Нет. Мисс – не кукла. Мисс – это тетя.

Спецагент вздрогнул от дурного предчувствия. В горле застрял плотный, шершавый ком.

– Послушай меня. – Он взял девочку за плечи, заглянул ей в лицо. – О какой тете ты говоришь?

Девочка задумалась над вопросом. Потом ответила как ни в чем не бывало:

– Мисс – Госпожа, которая приходит пожелать мне доброй ночи.

Когда спецагент услышал женский вариант одного из имен Кайруса, вся кровь застыла у него в жилах. А когда он пришел в себя, ему показалось, будто некая темная, неведомая сила обратила кровоток в противоположную сторону.

– Алиса, это важно, – настаивал Бериш. – Ведь ты говоришь правду, да или нет?

Девочка кивнула с торжественным видом.

Когда ты еще маленький, твоя комната тебе кажется самым небезопасным местом в мире, подумал Бериш. Там ты должен ночевать, один, в темноте. Шкаф – логово монстров, и под кроватью всегда таится угроза.

Но Алиса не способна сознавать опасность, вспомнил он…

Может быть, поэтому ее мать присматривала за ней на расстоянии.

Несмотря на охвативший его ужас, Бериш знал, что ему делать.





68


Свет в квартире Милы был погашен.

Только монитор компьютера бросал зеленоватый отблеск на лицо Бериша. Прокручиваются кадры, снятые в комнатке Алисы, в режиме ночного видения. Вокруг спецагента – сотни книг, выстроенных в бастионы.

Бериш поискал в памяти ноутбука записи за предыдущие вечера и нашел ту, что была сделана два дня назад – в вечер исчезновения Милы.

Просматривая видео, он заметил отражение агента Васкес в зеркальном шкафу, – видимо, она затаилась в коридоре и неподвижно стояла там. Слушала. Наверное, фразы, которые скоро прозвучат, и потрясли ее.

Алиса сидела на постели и разговаривала вполголоса.

– Я тоже тебя люблю, – говорила она. – Вот увидишь, мы всегда будем вместе.

Но обращалась она не к рыжеволосой кукле, которую держала в руках.

Кто-то стоял, притаившись в углу. Тень, темнее других теней. Бериш чуть не ткнулся носом в монитор, чтобы различить ее.

– Я тебя не оставлю одну, я не как моя мама, я всегда буду с тобой.

Спецагент не верил своим ушам, от страха по спине побежали мурашки.

– Доброй ночи, Мисс.

Сказав это, девочка залезла под одеяло. В тот же самый миг Мила убежала.

И тогда тень оторвалась от стены и сделала шаг вперед, чтобы приласкать малышку.

Мисс – Госпожа, которая приходит пожелать мне доброй ночи.

Она не знала, что ее снимает камера видеонаблюдения. Поэтому самым естественным образом подняла голову и глянула прямо в объектив.





69


Дом, совершенно темный, погружен в тишину.

Саймон Бериш – смутный силуэт в проеме задней двери. Войдя, он осторожно закрыл ее за собой.

Какая жалость, что он оставил пистолет Милы в кабинете Стефанопулоса и теперь пришел сюда безоружным.

Но наверное, Сильвия в три часа ночи не ждет гостей. Уверена, что одержала полную победу. А может, она все время начеку. Как знать.

Он уже во всем сомневался.

Свет уличных фонарей стлался по комнатам реденьким белым туманом. Ориентируясь на это мерцание, Бериш прошел через винный погреб, стараясь ступать как можно тише. Жадно вслушиваясь в каждый звук. Не спеша.

Из коридора свернул в гостиную: вот диван, где Бериш сидел, пока она с бесконечной любовью и заботой смывала с него кровь Стефа. Спецагент еще чувствовал ее ласковое прикосновение к своей шее – невидимый святотатственный стигмат.

Он направился к лестнице, ведущей на верхний этаж. Нужно найти Сильвию, а она в такой час, скорее всего, спит. Бериш перешагивал через две ступеньки; деревянные, они скрипели под ногами. Лестница никак не кончалась.

Дойдя до площадки, чуть помедлил.

Прежде чем двигаться дальше, поднял взгляд на фотографии в рамочках, развешенные по стенам и озаренные сероватым лунным сиянием. Утром Сильвия говорила о своем сыне.

Красивый у меня сыночек, правда?

И вот он опять. В луна-парке, на пляже, перед именинным тортом со свечами. Если приглядеться внимательнее, улыбки на лицах неискренние. Эти люди не веселятся. Прикидываются веселыми.

И лицо мальчика, который рядом с матерью от фотографии к фотографии вырастал словно по волшебству, снова показалось Беришу смутно знакомым. Но на этот раз Бериш узнал черты Майкла Ивановича.

Она мне не мать.

Допрашивая пиромана, он не понял, в чем смысл этой фразы, но теперь все стало ясно. Он и раньше задавался вопросом, кому Стефанопулос доверил шестилетнего ребенка, которого вынес из номера 317 отеля «Амбрус». Теперь понял: именно это он обещал своей бесценной свидетельнице. И Сильвия заключила договор, приняв дар.

Воспитала в духе служения культу. Потом отправила обратно в мир, исполнить смертоносную миссию. Знала, что, даже будучи схваченным, юноша никогда ее не выдаст.

Очередное подтверждение Теории зла. Добро оборачивается злом, которое оборачивается добром, чтобы снова обернуться злом, – неостановимый цикл жизни и смерти.

Все детали вставали на свои места. Но, как и утром, спецагента волновал вопрос: кто держал в руках фотоаппарат, запечатлевший эти семейные сценки?

Потом разглядел на заднем плане одной из фотографий бампер ему известной машины.

«Фольксваген» Стефанопулоса.

Вот и доказательство, которое он искал.

Два проповедника.

Мужчина и женщина. Он и вообразить себе не мог, что у Господина доброй ночи двойная душа: исполненная добра и погруженная в зло.

Найди ее…

Последние слова Стефа. Приглашение навестить Сильвию. То есть Кайруса, поправил себя Бериш.

Мы все виноваты. Мы охотились за ним столько лет и наконец призвали его. Он явился. Так утверждал капитан. А Бериш подумал, что коллега сошел с ума.

Но сейчас не время останавливаться на деталях – не важно, кто, когда и о чем догадался. Комнаты, выходившие в коридор, были не заперты, и спецагент их оглядывал одну за другой. В самой дальней, по-видимому, располагалась спальня хозяйки.

Он вытянул шею, надеясь увидеть Сильвию, погруженную в сон. Уже прикидывал, как вывести ее из игры.

Но постель была не тронута.



Он остановился, размышляя. Бесполезно ломать голову, где Сильвия: она может быть где угодно. Но Бериш был уверен, что дом еще не раскрыл перед ним всех своих тайн.

Он вернулся назад, в коридор, намереваясь продолжить поиски внизу. Но инстинкт полицейского подсказывал, что не стоит ничем пренебрегать.

Уже собираясь спуститься по лестнице, повернувшись спиной к окну, он заметил, что на стене медленно раскачивается какая-то тонкая тень. Словно маятник.

Подняв взгляд, увидел у себя над головой веревку, прикрепленную к потолку.

Потянулся, схватил, дернул вниз. Люк повернулся на петлях, и показалась приставная лестница. Будто язык из пасти великана. Мостик в параллельный мир.

Бериш стал подниматься на чердак.



Высунув голову из люка, вдохнул воздух, пропахший пылью и погашенными свечами. Ледяной свет лился в слуховое окно, образуя белое озерцо посредине обширной комнаты.

Вокруг, на стенах – сотни фотографий.

Эффект примерно такой же, как в Лимбе, в Зале Затерянных Шагов. Но лица, глядевшие на него со стен, принадлежали пропавшим из номера 317 отеля «Амбрус».

Живые, которым неведомо, что они живы. И мертвые, которые не могут умереть.

Грустные, как состарившиеся привидения. Усталые, оттого что слишком многое пришлось забывать.

Под этим скоплением взглядов Бериш различил силуэт тела, распростертого на раскладушке. Нечего и спрашивать, кто это. Он подбежал, взял ее за руку.

– Мила, – позвал вполголоса.

Никакой реакции. Он приложил ухо к ее губам, надеясь услышать дыхание или ощутить дуновение воздуха на коже. Но так переполошился, что не мог определить, жива ли она. Стал слушать сердце.

Оно билось, хотя и слабо.

Бериш хотел было возблагодарить Бога. Но потом увидел, во что ее превратили. Мила лежала в одном белье. Волосы пропитаны потом. На трусиках желтые пятна мочи. Губы потрескались от жажды. Много старых шрамов, но обнаженные руки покрыты свежими синяками, глубокими, гноящимися ранами.

Ей кололи наркотики в вену, подумал Бериш. Вводили в сон, похожий на кому.

Точно так же, как мужчину, которого она любила, – Бериш знал ту историю и различил зловещее уподобление. Перед тем как кануть в бездну своего больного подсознания, тот мужчина подарил ей Алису.

Но с Милой такого не случится: спецагент поклялся в этом скорее себе самому, чем ей.

Не думая об опасности, которая могла подстерегать его здесь, в доме, он взял Милу на руки, чтобы поскорее унести отсюда. Она почти ничего не весила. Обернувшись, увидел Сильвию. Та не спускала с него глаз.

– Хочешь, помогу? – предложила она.

От этой фразы – такой нормальной, осмысленной, здравой – его охватила дрожь, сильнее, нежели от прямой угрозы. Черты Сильвии не искажало безумие, в голосе не ощущалось злорадства.

– Серьезно, давай помогу снести ее вниз, – настаивала она.

– Не приближайся к ней, – приказал Бериш ледяным тоном.

При Сильвии не было оружия, она куталась в тот же самый халат. Через двадцать лет эта женщина снова обманула его.

С Милой на руках Бериш продвигался вперед под взглядами пропавших, устремленными на него со стены и, казалось, подталкивавшими к люку. Когда он поравнялся с Сильвией, Беришу на мгновение показалось, что она хочет преградить путь. Они смерили друг друга взглядами, словно два незнакомца. Потом Сильвия отошла в сторону.

Бериш спускался по приставной лестнице, стараясь удерживать равновесие. Знал, что Сильвия по-прежнему смотрит на него. Но не обращал внимания. Прошел до конца, спустился на пол. Позади звучали шаги Сильвии: она следовала на расстоянии, как послушная девочка.

Монстр казался таким хрупким, таким человечным.

Перед тем как выйти на улицу, Бериш повернулся к ней. С губ спецагента сорвался вопрос:

– Сколько вас?

Сильвия улыбнулась:

– Армада теней.



Едва Бериш переступил порог, как его ослепили проблесковые маячки. Коллеги-полицейские шеренгой выстроились перед домом. Но в них не ощущалось враждебности.

Бериш увидел, как Клаус Борис бежит навстречу и на лице его написана тревога.

– Как она? – Инспектор кивнул в сторону Милы.

– Ей нужна помощь, срочно.

Из-за спины инспектора показались медики с носилками. Санитар принял из рук Бериша бесчувственное тело. Тот отдал ему Милу, и последнее прикосновение было лаской. Ее погрузили в машину «скорой помощи», которая помчалась прочь с включенной сиреной.

– Спасибо, что позвонил, – сказал Клаус Борис.

Но Бериш его даже не слышал. И не видел, как коллеги надевают на Сильвию наручники и в молчании уводят прочь.

Саймон Бериш, полицейский-изгой, хотел только одного – исчезнуть.





Номер триста семнадцать отеля «Амбрус»





ПРОТОКОЛ 2121-CLLT/6


Расшифровка записи телефонного разговора, состоявшегося в 23:21 29 февраля .

Предмет: звонок на номер чрезвычайной службы , осуществленный ночным портье отеля «Амбрус». Оператор: Клайв Ирвинг.

Примечание. Этот звонок был сделан за тридцать лет до настоящих событий.



Оператор: Полиция, говорите.

Портье (взволнованный голос): Я звоню из отеля «Амбрус», я – портье. В одном из наших номеров – мертвая женщина.

Оператор: Какова причина смерти?

Портье: У нее все тело в ранах и порезах, ее убили.

Оператор: Вам известно, кто это сделал?

Портье: Нет, понятия не имею.

Оператор: Хорошо. Виновник происшествия еще может находиться внутри отеля?

Портье:…

Оператор: Сэр, вы слышали мой вопрос?

Портье: Да, слышал.

Оператор: В таком случае в состоянии ли вы дать на него ответ?

Портье: В комнате была девочка, она открыла нам дверь, когда мы прибежали на крики.

Оператор: Вы не ответили на мой вопрос.

Портье: Послушайте, со всем моим уважением… но вы поняли, что я вам сейчас сказал? Номер триста семнадцать был заперт изнутри, когда мы явились.

Оператор: Понял, срочно вызываю патруль.



Конец записи.





70


Он купил цветы.

Проведя десять дней в палате интенсивной терапии и еще десять – на нормальном больничном режиме, Мила готовилась к выписке.

Бериш не хотел упустить момент. Он навещал ее почти каждый день. По ночам приникал к стеклу отделения реанимации, следя за малейшими движениями тела, погруженного в сон. Он был там, когда врачи вывели ее из фармакологической комы, последовавшей за комой, обусловленной мощными наркотиками, которые кололи ей во время краткого заточения. Миле грозила серьезная опасность, поскольку опиаты подавляли дыхание и без кислородной подушки она медленно умирала.

Но врачам удалось ее спасти. Анализы показали, что кислородное голодание не причинило особого вреда.

У Милы пока еще были нарушены моторные функции – особенно плохо двигалась одна нога. Но в остальном она себя чувствовала неплохо.

После того как она очнулась и ее перевели в обычную палату, Бериш стал приходить реже. Не хотел сталкиваться с представителями городских властей и важными шишками из Управления, которые сменяли друг друга у изголовья новоиспеченной героини, возведенной на алтарь СМИ.

История Кайруса вышла в свет и наделала шуму.

Единственным, кто ничего на этом не заработал, был именно спецагент Бериш. Но, вообще говоря, то, что он все еще оставался фигурой, неудобной для федеральной полиции, спасало Бериша от многих неприятностей. Например, торчать, наподобие марионетки или ручной макаки, перед микрофонами и объективами.

То, что его до сих пор воспринимали как изгоя, имело в конечном счете свои преимущества.

И все-таки кое-что изменилось. В китайской забегаловке ни один из коллег уже не задевал его. Мало того, пару дней назад кто-то с ним даже поздоровался. Это все мелочи, понятное дело. Пусть в действительности подкупили Гуревича, Бериш в их глазах никогда не будет до конца оправдан. Но сейчас, по крайней мере, он мог войти в заведение с уверенностью, что ему дадут спокойно позавтракать.

Направляясь к входу в больницу, Бериш чувствовал, насколько он выглядит смешным с букетом гладиолусов в руках. Он поддался на уговоры продавца в цветочном магазине, но теперь не был уверен, что такое подношение Миле подойдет. В ней не было ничего по-настоящему женственного. Не то чтобы она была мужеподобна, нет, но от природы диковата. Именно это и привлекало Бериша.

Подойдя к стеклянной двери, открывающейся автоматически, спецагент заметил огромную пепельницу в зоне для курильщиков и сунул туда букет.

Потом вошел.



Миле выделили отдельную палату в крыле, охраняемом силами правопорядка. Бериш явился в особо торжественный момент. В коридоре располагался целый эскорт, сопроводивший кого-то в палату.

Спецагент узнал Клауса Бориса, который накануне вечером позвонил ему домой и позвал сюда, а теперь шел навстречу, в знак дружбы протягивая руку.

– Как она сегодня? – спросил Бериш, отвечая на рукопожатие.

– Определенно сегодня лучше, чем вчера. А завтра будет еще лучше.

Спецагент показал на дверь:

– Пойдем?

– Меня в этот раз не пригласили на торжество. – Инспектор протянул ему желтую папку. – Ты, похоже, будешь там единственным парнем. Удачи.



– Мы должны еще уточнить некоторые сведения, – говорила Джоанна Шаттон. Судья сидела на одной из двух нешироких коек, закинув ногу на ногу и повернувшись боком, чтобы продемонстрировать шелковые чулки. Ее «Шанелью № 5» пропахла вся палата.

Мила занимала другую кровать, но уже не лежала. Бледная, с запавшими глазами, она оделась в спортивный костюм с капюшоном, но еще не обулась и болтала босыми ногами. Она сидела прямо, но упиралась в матрас обеими руками, а рядом стоял костыль. Чуть поодаль лежал мешок с вещами, которые она должна была захватить с собой домой.

– Ну же, Саймон, подойди ближе.

Судья вроде бы обращалась к нему доверительно, как в те времена, когда они были друзьями.

Бериш вышел на середину комнаты, сжимая в руке желтую папку. Мила молча одарила его улыбкой. Это она попросила о встрече. Спецагент надеялся, что из этого выйдет что-то хорошее.

– Я как раз вводила ее в курс дела, – сообщила Шаттон и тут же продолжила: – Как я уже сказала, Роджера Валина, Эрика Винченти и Андре Гарсия найти не удается. Мы подозреваем, что другие последователи культа предоставляют им поддержку и укрытие.

Бериша порадовало, что в высших эшелонах Управления больше не цепляются за идиотскую версию о терроризме.

– Как мы знаем, Надя Ниверман и Диана Мюллер мертвы, – рассказывала Шаттон. – Майкл Иванович находится в психиатрической лечебнице: его признали умалишенным. И наконец, проповедница, которая нам известна как Сильвия, сидит в тюрьме, замкнувшись в совершенном молчании.

Бериш заметил на лице Милы тень беспокойства.

– Зато теперь вы знаете, сколько еще пропавших без вести примкнули к культу, – робко подала голос агент Васкес.

– На стенах чердака, где вас держали, много фотографий, – признала Судья.

Мила кивнула.

– Тем не менее еще остаются спорные моменты. – Шаттон посмотрела на Бериша, призывая его в свидетели.

– Значит, это правда: Стефанопулос покончил с собой. – Агенту Васкес все еще с трудом в это верилось.

Бериш понимал ее:

– Он это сделал на моих глазах, вначале очистив совесть.

Все хотят поговорить с Беришем, напомнил он себе.

– Стеф чувствовал свою долю ответственности за то, что совершила Сильвия. Но для него было проще написать адрес на листке бумаги и доверить мне разгадку тайны, чем признать собственную вину.

– Значит, их и вправду было двое… – Мила задумалась, недоверчиво покачивая головой.

Джоанна воспользовалась этим, чтобы обменяться быстрым взглядом со спецагентом, потом посмотрела на часы:

– Через сорок минут у меня встреча с мэром Рошем: пора идти. Если не возражаете, Васкес, Бериш изложит вам все до конца и ответит на все ваши вопросы. – Судья протянула ей руку, унизанную кольцами, с покрытыми лаком ногтями. – Поправляйтесь, дорогая. Вы нам нужны.

Шаттон вышла, больше не взглянув на Бериша. Дверь закрылась, и они остались вдвоем.

Мила только сейчас заметила желтую папку в руках у Бериша:

– Что это?

– Погоди, – начал он чуть ли не торжественным тоном и уселся рядом с ней. – Начнем все сначала…





71


– Помнишь, что я говорил тебе о Теории зла?

– Что добро и зло нераздельны, они сосуществуют, смешиваются.

– Вот именно. Добро в этой истории представляет Стефанопулос. Как ты уже знаешь, лет двадцать тому назад капитан решил использовать ресурсы программы защиты свидетелей, чтобы помогать людям исчезнуть. Людям, которые, по его мнению, заслуживали второго шанса. Он считал, что все свои проблемы они решат, начав с нуля… Он предоставлял им новые документы, деньги, достаточные для построения новой жизни, возможность поселиться в месте, где никто никогда не узнает об их прошлых грехах.

– Стеф был славным человеком, – бросилась Мила на его защиту, словно малейшее подозрение в адрес старого капитана ранило ее.

– Он думал, что оказывает благодеяние, но воспринимал реальность в искаженном виде, и это усугублялось с годами. – Бериш побоялся сказать, что, возможно, в психике Стефа произошли какие-то нарушения, но смысл был такой. – Думаю, в конце он сам явился жертвой превосходящей силы. В самом деле, когда он понял, что система, созданная им, дает сбои, он ведь не явился к нам и не рассказал правду. Тем временем такие, как Валин и Винченти, могли беспрепятственно убивать. Единственным конкретным действием, которое Стеф предпринял, чтобы остановить эту эскалацию смерти, было свести нас с тобою, направив тебя ко мне.

Мила вздохнула, соглашаясь с ним:

– Стеф хотел, чтобы мы распутали дело, поскольку он и сам не знал, что в действительности происходит.

– Чтобы убедиться, пошел за нами в гнездо Кайруса. Когда мы его обнаружили, устроил пожар, чтобы замести следы.

Агент Васкес сначала устремила на Бериша вопросительный взгляд, затем все-таки спросила прямо:

– Чего не предусмотрел Стеф много лет назад?

– Толика зла проникла в его филантропический план. Опять-таки Теория зла. – Бериш сделал паузу. – Два проповедника: один творит добро, другой – зло. И злодейка в этой истории – Сильвия. – Беришу все еще нелегко было произносить ее имя. – Стеф выбирает ее ключевой свидетельницей, чтобы доказать существование Кайруса и запутать следствие. Но Сильвия – не та, кем кажется. Она не только воспитала пиромана из приемного сына, но и воспользовалась людьми, которым Стеф помог исчезнуть. Она была его тенью, действовала за его спиной, без его ведома. Вступала в контакт с теми, кому капитан, как ему казалось, помогал. Ей удалось приобщить их к культу, потому что – и в этом главная ошибка Стефа – недостаточно предоставить новый шанс тем, кто не сумел распорядиться жизнью. Люди, влачившие жалкое существование: можно было предвидеть, что они не справятся и с новой ситуацией, продолжая копить обиду, подогревать в себе ненависть. В конечном итоге перемены для них оказались всего лишь болезненным крушением иллюзий.

– И Сильвии удалось предложить себя в качестве проводника: получалось, что Стеф как будто вербует людей для нее, – заключила Мила. – Эта женщина и капитан были связаны с самого начала. Но как они познакомились?

Бериш перевел дух:

– В триста семнадцатом номере отеля «Амбрус».

Мила недоверчиво подняла брови.

– Во время нашего первого визита портье говорил нам о кровавой драме, разыгравшейся там тридцать лет назад. Мы не обратили внимания, ведь это произошло за десять лет до того, как начали исчезать «неспящие». И мы ошиблись.

– Что же произошло в триста семнадцатом номере за десять лет до Кайруса? – спросила Мила после некоторого колебания.

– Убийство. – Бериш старался не показать, как близко к сердцу он принимает эту историю. – Отель тогда только-только открылся. И вот ночью женщину зарезали ножом. Но всеобщее внимание привлекло и вызвало некоторый ажиотаж то, что при убийстве присутствовала ее дочка: девочка спаслась от ярости убийцы, спрятавшись под кроватью.

– Сильвия. – Это имя невольно сорвалось у нее с языка.

Бериш кивнул, подтверждая ее догадку:

– Поскольку девочка могла опознать преступника, ее тут же включили в программу защиты свидетелей. Стеф лично занялся ею.

Эти откровения поразили Милу.

– Убийцу так и не нашли?

– Нет, не нашли, – покачал головой Бериш. – Но это еще не все: одна деталь выбивается из общей картины… Кто-то услышал крики женщины, но, когда подоспела помощь, дверь оказалась заперта изнутри.

– Может быть, дочка… – Мила не закончила фразу.

– Кто знает. Может быть, девочка закрыла дверь, когда убийца сбежал, боясь, что он вернется и расправится с ней, – страх заставляет делать странные вещи. Так или иначе, полиция не сочла ее виновной: орудие убийства так и не было найдено, и судмедэксперт установил, что, имея в виду глубину обнаруженных на теле ран, маловероятно, чтобы десятилетняя девочка обладала достаточной силой, чтобы их нанести.

Казалось, это все, но по выражению лица Бериша Мила догадалась, что он просто боится продолжать.

– Есть что-то еще, правда?

– Да. – Помрачнев, агент по специальным поручениям протянул ей желтую папку.

Мила долго вглядывалась в нее.

– Не волнуйся так, – успокоил ее Бериш.

Наконец она открыла папку. Там лежала только одна фотография.

– Ее сделали на месте убийства, – объяснил Бериш.

Мила узнала 317-й номер – темно-красные обои, палас того же цвета, но украшенный к тому же гигантскими синими цветами. Постель точно такая, как она помнила. На стене висит распятие, на одной из тумбочек видна Библия. Не ощущается тусклой, изношенной ауры прошлого, к моменту, когда был сделан снимок, очень немногие клиенты ходили по этому паласу и спали под этими простынями. Все казалось еще новым, не траченным прошедшими годами. На пороге выстроился персонал отеля: чернокожий посыльный, на котором была ливрея в белую и бордовую полоску, и пара горничных в наколках и белоснежных передничках. Фотография изображала вполне приличное заведение: отель «Амбрус» еще не превратился в место для случайных или секретных встреч.

Как и сказал Бериш, речь шла о сцене преступления, поэтому там присутствовали полицейские и эксперты-криминалисты, занятые каждый своим делом. Убитая лежала на постели, с ног до головы покрытая простыней, пропитанной кровью. Чуть поодаль девочка лет десяти, вся в слезах, прижималась к женщине-полицейской, которая собиралась увести ее из комнаты. Должно быть, девочка – это Сильвия. Рядом – молодой Стефанопулос, видимо, препоручал малышку заботам коллеги.

Мила продолжала изучать фотографию. Все были либо поглощены работой, либо потрясены ужасным видом трупа на постели.

Только один человек смотрел прямо в объектив.

Он стоял в углу комнаты и получился на фотографии с самого края: в руке он сжимал латунную грушу, к которой был подвешен ключ от номера 317. На нем была темно-красная ливрея гостиничного портье. На губах легкая тень улыбки. Человек, позировавший для снимка, был Подсказчик.

Мила не отводила от него глаз.

Бериш взял ее за руку:

– Почему ты пошла в отель «Амбрус»? Зачем приняла снотворное, которое тебе оставили на тумбочке?

Мила оторвала взгляд от фотографии:

– Потому что я прихожу из тьмы и во тьму каждый раз должна возвращаться.

– Что ты этим хочешь сказать, Мила? Я не понимаю.

Мила пристально взглянула на него:

– Что тут понимать? Он это знает, он знаком со мной.

Спецагент догадался, что она имеет в виду Подсказчика.

– Он знал, что я это сделаю: призыв был всегда слишком громким, искушение – до боли непреодолимым. – Она помолчала. – И если ты этого не понимаешь…

Она не закончила фразу, но Бериш уловил ее смысл. Он не сможет быть рядом с ней, не осознав причин, по которым ее всегда влечет к неведомому.

Но Мила добавила, будто ему в утешение:

– Я встретилась с ним всего один раз, семь лет назад. Слова, которые он мне сказал, глубоко запечатлелись в душе. Что-то вроде пророчества. Или же он просто пытался угадать. Честно говоря, не думаю, чтобы тут были какие-то злые чары. И в нашем случае – то же самое. Ведь, как ты и говорил, всегда нужно искать разумное объяснение. – Мила сунула фотографию в папку. – Он ничем не отличается от других людей: ест, спит, имеет те же потребности. У него есть слабости, он может умереть. Мы просто должны его поймать. Остальное – бесполезные, злокозненные фантазии.

Последнее соображение сняло камень у Бериша с души.

– Ты совсем ничего не помнишь о тех днях, которые провела в заточении на чердаке у Сильвии?

– Я уже говорила, что все время спала, – ответила Мила, протягивая ему папку с фотографией. – У меня все хорошо, – улыбнулась она, чтобы ободрить друга. – Сейчас я хочу одного – пойти к дочери.

Бериш кивнул и направился к двери.

– Саймон, – окликнула Мила.

Он обернулся.

– Спасибо.



22 октября

Ее мать вот-вот должна была вернуться домой.

Чтобы встретить ее наилучшим образом, бабушка велела надеть самое красивое платье – синее бархатное, и к нему туфельки, начищенные до блеска. Но платье Алисе не нравилось. Стоило сесть, как оно задиралось до самой талии, и приходилось то и дело его одергивать. И поиграть не поиграешь, потому что Инес каждую минуту ее предупреждает, чтобы не запачкалась.

Не платье, а сущее наказание.

Бабушка говорила, что этот день – особый, что Мила пережила тяжелый период, и теперь они должны быть рядом. Алиса согласилась подыграть, ей и в голову не приходило, что это повлечет за собой коренные перемены, – никто ей ничего не сказал, никто не спросил ее мнения. Инес собрала кое-какие вещички, сообщив, что она переедет к маме, что Мила хочет немного побыть с ней.

На данный момент ей разрешили взять с собой всего три игрушки. Выбирать было тяжело, ведь кукла с рыжими волосами – ее любимая – входила в троицу без вариантов, и приходилось принимать решение относительно всех остальных кукол, и пупсиков, и медвежат, да так, чтобы никого не обидеть.

Кто уложит их спать здесь, в ее комнатке в бабушкином доме? И как сама Алиса без них обойдется, не станет ли по ним скучать?

К счастью, оставался Хич. Полицейский по имени Саймон не забрал его обратно, хотя в конце концов и не отправился в место, куда с собаками, как он говорил, не пускают. Саймон приходил каждый день, и они вместе гуляли в парке. Алиса знала, что рано или поздно ее дружок вернется к настоящему хозяину, но надеялась, что ей разрешат еще немного подержать его у себя.

Саймон говорил, что Хич останется с ней, пока не научит ее не рисковать понапрасну и распознавать опасность, таящуюся среди обычных вещей. Когда Алиса все это усвоит, он заберет пса.

Саймон ей нравился. Особенно нравилось, как он с ней обходился. Никогда не говорил, что надо делать, а дожидался, пока она это сама поймет.

У взрослых никогда не хватает терпения, думала Алиса. Но Саймон другой. Он тоже расспрашивал о Мисс. Но, задавая вопросы, не смотрел на Алису так, будто она в чем-то провинилась.

Алиса рассказала, что Мисс попадала в дом, открывая дверь запасным ключом, спрятанным под горшком с бегониями.

Все случилось из-за куклы с рыжими волосами.

Алиса взяла ее с собой в школу, спрятав в рюкзачке. Учительница запрещала приносить игрушки в класс, но для Алисы эта кукла – не игрушка, а лучшая подруга: большая разница.

Но потом случилась ужасная вещь.

Весь день Алиса была так занята, что совсем забыла о ней. И вот после уроков, возвращаясь домой в школьном автобусе, вдруг обнаружила, что рыжеволосая кукла пропала.

Охваченная паникой, девочка не знала, что делать. Даже бабушке нельзя сказать – та непременно станет ругаться. Ей пришло в голову вручить Миле фотографию куклы, ведь Инес как-то рассказывала, что мама ищет людей, пропавших без вести.

Алиса была уверена, что мама и куклу найдет.

Но Мила в тот вечер не пришла. И Алиса не могла заснуть, все думала, где сейчас ее дорогая подружка – совсем одна, на улице: ей холодно и наверняка страшно.

Беспокойно ворочаясь на постели, Алиса вдруг почувствовала, как чья-то рука легла ей на лоб. Вначале она подумала, что это Мила, что ее молитвы были услышаны. Но, открыв глаза, увидела, что на ее постели сидит другая женщина. Алису всегда ругали за то, что она не замечает опасности, но на этот раз бояться было явно нечего, еще и потому, что незнакомка держала в руках ее рыжеволосую подругу.

Женщина пришла, чтобы вернуть куклу.

– Как тебя зовут? – спросила Алиса.

– У меня нет имени.

Так девочка стала называть ее просто «Мисс».

Вернув ей то, что она считала потерянным навсегда, женщина спросила, можно ли ей приходить время от времени, будет ли это Алисе приятно. Алиса ответила «да». Мисс приходила не каждый вечер, только время от времени. Спрашивала, как дела в школе, во что она играет. Всегда была такая милая. Алиса задумывалась, не нарушает ли она одно из правил, установленных бабушкой: никогда не разговаривать с посторонними. Но если Мисс приходит в дом, ее уже нельзя считать посторонней.

Тут Саймон согласился с ней. Алиса не зря ему доверяла.

И все-таки одну тайну так ему и не открыла.

Она дала Мисс обещание, положив руку на сердце. Это случилось в последний раз, когда та приходила. А все знают, что, когда обещаешь, положив руку на сердце, такое обещание нарушить нельзя. Один одноклассник рассказывал, что его двоюродный брат знал одного мальчика, который не исполнил торжественной клятвы и после этого навсегда пропал. Никто не знает, что с ним случилось, и родители до сих пор его ищут.

Алиса вовсе не хотела исчезнуть навсегда. Поэтому только Мисс могла освободить ее от клятвы.

И все-таки, когда Мила, вернувшись из больницы, отвезла девочку в свою квартиру, у той возникло искушение выложить все. Но мама обняла ее. Она этого никогда не делала. И теперь вдруг прижала к себе, но Алиса не почувствовала от ее тела никакого тепла. Очень странно. Бабушка обнимала ее совсем не так. Что-то в этом было… неправильное.

Потом Мила показала ей новый дом, в котором она будет жить. Везде полно книг, так что трудно ходить из комнаты в комнату, – даже в ванной книги.

Тем вечером они вместе поужинали. Мать приготовила макароны с фрикадельками – совсем невкусно. Алиса ничего не сказала, а Хич, тот наворачивал за милую душу. Мила вела себя не так, как обычно, – к примеру, стояла в дверях ванной и смотрела, как Алиса чистит зубы. Потом пес устроился в кресле, а они пошли спать. Кровать была слишком узкая для двоих, и подушки не такие мягкие, как нравилось Алисе. Погасив свет, лежали молча. Но Алиса знала, что мама тоже не спит. И мало-помалу стала придвигаться к ней. Потом Мила протянула руки, прижала ее к себе.

И на этот раз все было правильно.

Алиса свернулась клубочком, положила голову маме на плечо. А Мила стала гладить ее по длинным пепельным волосам. Движения постепенно замедлялись. Дыхание выровнялось, Алиса поняла, что мама проваливается в сон. А ей самой было никак не заснуть. Мила пошевелилась, что-то сказала. Но это сны говорили в ней. Алиса опять подумала о тайне, которую ей доверила Мисс.

– Один особенный человек хочет с тобой познакомиться.

– И кто он такой?

– Он может исполнить любое твое желание.

– Какое угодно?

– Какое угодно.

Алиса не была уверена, что это правда. Но хотела верить. Есть один способ узнать. Следовать наставлениям, которые Госпожа доброй ночи заставила ее выучить наизусть. Так, девочка выскользнула из объятий заснувшей матери и, ступая босыми ножками по холодному полу, направилась к подоконнику.

За окном, прямо перед ней, красовался огромный рекламный щит, с которого улыбалась пара великанов. Потом Алиса посмотрела вниз и увидела его. Мисс была права. Он стоял там, подняв голову, и глядел на ее окно. Ждал ее. Ветер гонял по переулку пыль и всякий мусор, вертел, подбрасывал в воздух, швырял о стены. Клочок бумаги вился возле ног стоявшего, словно маленький призрак, требующий внимания.

Алиса помахала ему рукой.

Бродяга улыбнулся в ответ.





ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО 2573-KL/777


Тюрьма

Пенитенциарный округ № 45

Рапорт директора д-ра Джонатана Стерна

25 октября с. г.

В канцелярию генерального прокурора

Бертрана Оуэна

Тема: КОНФИДЕНЦИАЛЬНО



Уважаемый господин Оуэн!

Отвечая на ваш запрос по поводу регулярной передачи информации о заключенной GZ-997/11, сообщаю, что Сильвия попрежнему содержится в режиме одиночного заключения. Она не общается с персоналом тюрьмы и большую часть времени спит. Должен также отметить, что своим поведением она ни в коей мере не нарушает распорядок и не высказывает никаких претензий.

Тем не менее должен уведомить вас, что несколько дней назад она приобрела весьма странную привычку.

Она постоянно протирает и чистит все, к чему прикасается, собирает с подушки или из умывальника все выпавшие волоски, до блеска начищает столовые приборы и унитаз всякий раз после их использования.

В других обстоятельствах у нас возникли бы законные подозрения, что такая маниакальная чистоплотность призвана помешать нам заполучить органический материал для анализа ДНК.

Но поскольку мы уже провели генетическую экспертизу, не обнаружив в базе данных никаких совпадений, причины столь странного поведения остаются для нас загадкой.

Мы до сих пор не располагаем никаким объяснением.

Не могу не обратить ваше внимание на явную аналогию с поведением другого заключенного, который несколько лет назад был замешан в так называемом деле Подсказчика.

В надежде, что исчерпывающим образом ответил на Ваш запрос, за дальнейшими сведениями отсылаю Вас к следующим рапортам, которые будут поступать регулярно, и остаюсь с совершенным почтением,

директор

д-р Джонатан Стерн.





Примечание автора




Все мы, по крайней мере раз в жизни, испытали желание исчезнуть.

В момент сугубого недовольства бытием вдруг приходит в голову, что наилучшим решением будет пойти на вокзал и сесть в первый попавшийся поезд – может быть, этим солнечным зимним утром вторника сбежать хотя бы на несколько часов. Если мы так поступали, мы никогда и ни за что никому об этом не расскажем. Но на всю жизнь пронесем с собой чувство освобождения, которое охватывает нас, стоит выключить сотовый, забыть об Интернете: вырваться наконец из пут высоких технологий и отдаться на волю судьбы.

Роман о пропавших без вести, которые возвращаются, давно был для меня навязчивой идеей. Можно даже сказать, что в связи с ней родился такой персонаж, как Мила Васкес.

Прежде чем писать книгу, я беседовал с представителями органов защиты правопорядка, частными детективами и журналистами. Но прежде всего с друзьями и родственниками тех, кто выбрал тьму – или кого выбрала тьма.

Но во время всех этих встреч я всегда чувствовал, что исследую только одну сторону явления: ту, которая на свету. Другая неизменно оставалась непознанной.

Мое наваждение относительно пропавших не принесло бы плодов, если бы однажды один из них не вышел со мной на связь.

После публикации «Подсказчика» я получил мейл от человека, который утверждал, будто «стер» свое предыдущее существование и решил начать другую, совершенно новую жизнь – под другим именем, заимев другие знакомства, привязавшись к другим людям.

У меня не было способа удостовериться, правдив ли его рассказ, или речь идет о складно построенной выдумке. Но началась переписка, в ходе которой я постиг целый ряд истин – хорошо аргументированных, – с помощью которых идея воплотилась, приобрела очертания истории.

Незнакомец подробно описал мне, как то, что первоначально является всего лишь игрой воображения, со временем становится осуществимым проектом. Храня анонимность, он сделал мне только две уступки: назвал свою национальность – он был итальянцем – и кличку своего кота: Кайрус.

К концу нашего недолгого общения я понял, что единственный способ понять, что значит исчезнуть, – это… исчезнуть самому.

Мое бегство, однако, продлилось едва несколько недель: время достаточное, чтобы созрел замысел романа. Разумеется, я оповестил о нем своих близких, не намереваясь окончательно обрезать пуповину, которая связывала меня с предыдущей жизнью. Тем не менее я выключил мобильник, оставил на время мои электронные адреса и профили в социальных сетях. Вдруг оказался выброшенным в параллельный мир.

По понятным причинам мой эксперимент оказался щадящим еще и потому, что я всегда осознавал, что исчезаю на какой-то определенный срок. И все же я обнаружил, что исчезнуть – отнюдь не значит освободиться: тьма вначале потакает тебе, потом пленяет, а потом навязывает свои правила.

Когда я вернулся домой, родные и друзья спрашивали, где я был все это время. Я всегда приводил сокращенную версию правды: «Странствовал по моргам».

Теперь они знают, что расширенной версией той истины является данная книга.

Говоря об исчезновениях, всегда приводят статистику. Излишне, однако, приводить цифры или подчеркивать, что каждый день исчезает в среднем 21 человек из миллиона жителей земли, – такую информацию можно извлечь из газет.

Но вот о чем никто не говорит, чего никто не в состоянии представить себе: сколько пропавших без вести окружают нас в настоящий момент. На улицах, в автобусе, в магазинах. Мы глядим на них, но ничего о них не знаем.

Но и они, из-за ширмы вымышленного бытия, глядят на нас.

Поэтому незнакомому автору электронных писем, которые помогли мне все это понять, – исчез ли он по-настоящему либо разыгрывал роль – и, несомненно, его коту Кайрусу я выражаю самую искреннюю благодарность. Кто бы ты ни был, чем бы ни занимался, надеюсь ради твоего блага, что оно того стоило.

Донато Карризи





Благодарности




Стефано Маури, моему издателю. За уважение и дружбу. Ибо если хочешь заслужить благоволение читателей, следует заботиться об авторе.

Фабрицио Кокко. За постоянные необходимые дискуссии. Я в долгу у его сумрачного духа и у его таланта.

Джузеппе Страццери, Валентине Фортикьяри, Элене Паванетто, Кристине Фоскини, Джузеппе Соменци, Грациэлле Черутти. Их неоценимое увлечение превращает мои истории в книги.

Деборе Кауфман. За то, что Париж теперь стал немного и моим домом.

Алессандро, на будущее. Акилле, для начала. Марии Джованне Луини, в настоящем.

Моей сестре Кьяре, моим родителям, моей семье.

Элизабетте. Все слова принадлежат ей.

В особенности Луиджи Бернабо, моему агенту. Образчику стиля – в жизни и в литературе. За его силу, упорство, дружбу.

Моим источникам:

агенту «Массимо» из комиссариата Рима, который много лет назад вдохновил меня на создание образа Милы Васкес. Я ищу их везде. Ищу всегда – это его слова, и в них находит совершеннейшее выражение снедающая его мука. В молчании исчезнувших – его проклятие;

Байрону Дж. Джонсу, по прозванию мистер Никто. Он – человек, который помогает людям исчезнуть, самый настоящий escape artist;

Жан-Люку Веньери, который ввел меня в темные храмы антропологии, объяснив, что эта наука вместе с криминологией может оказать неоценимую помощь в расследованиях;

профессору Микеле Дистанте, автору статьи «Культ и фигура проповедника».



Отчисления на мое имя от продажи этого романа в переводе на греческий язык останутся в Греции и будут перечислены на счет фонда Boroume (www.boroume.gr.), который занимается распределением продуктов среди нуждающихся. В тяжелую пору истории этой великолепной страны я не могу забыть о том, чем обязана ее культуре вся мировая цивилизация. Если бы, например, тысячелетия назад греки не придумали и не наполнили смыслом такие слова, как «гипотеза» и «антропология», я бы не смог рассказать историю, которую вы только что прочли…



* * *





notes


Сноски




1




Массовый убийца (англ.).





2




Следовательно (лат.).





3




Здесь: подземное помещение для хранения кормов.